Одно Рождество [Lana Marcy] (fb2) читать онлайн

В оформлении обложки была использована художественная работа собственного авторства. Автор изображения обложки — Паламарчук Светлана (Lana Marcy), то есть, я сама. Я рисовала эту картинку с нуля в программе Фотошоп. По требованию могу предоставить скетчи, и этапы работы над изображением.

Часть 1

Я любил тебя в Нью-Йорке, любил в Париже и Риме. Мы целовались на Монмартре, держались за руки у Колизея, снимались в кино в Будапеште, а в Бруклине мы почти всегда сходили с ума.

Ты — лучистая звезда на бездонном небосклоне, и ты падаешь в мои объятия лишь на короткий миг, чтобы вспыхнуть сверхновой, а затем вновь ускользаешь, выходишь на свою привычную орбиту. Блистаешь холодным светом с экранов телевизора, со страничек соцсетей, улыбаешься с журнальных разворотов. Это не твоя настоящая улыбка: ослепительно уверенная, вся напоказ. Со мной ты улыбаешься иначе.

И я знаю, сколько бы дней не прошло в разлуке, сколько бы ни пришлось ждать, ты рано или поздно возвращаешься ко мне…

В этот раз ты появляешься накануне рождества, также неожиданно, как и всегда. Просто набираешь мой номер и звонко — как всегда, звонко — щебечешь:

— Фрэнни, я завтра буду в Большом Яблоке — ты как? Хочешь повидаться?

В груди на миг сладко замирает. В последний раз мы виделись полгода назад. Твой ласкающий голос наверняка летит откуда-то с туманного Альбиона, из вечно серого Лондона, который ты обожаешь. В Лондоне мы не любили друг друга. Ты жила там со своим бой-френдом, и это была запретная территория для наших встреч.

— Привет, Хэйли, — я машинально достаю сигарету из пачки. — Тебе крупно повезло, m’amour, мне как раз дали недельку отдыха между съемками. Буду в Нью-Йорке до нового года. Тебя встретить по прилету?

— Было бы чудесно, — на том конце раздается невнятный треск — похоже ты куда-то идешь и сережка, касаясь телефона, мерно постукивает по динамику, в такт твоим шагам.

— Во сколько прилетаешь? — я закуриваю и с наслаждением слушаю неясный шум твоей далекой жизни.

— В восемь вечера, — в трубке, наконец, перестает трещать, и я слышу тебя так же ясно, как если бы ты сидела напротив: — Британскими авиалиниями, номер рейса сброшу сообщением.

— Супер, — я глубоко затягиваюсь и легонько усмехаюсь, — буду в ДжейЭфКей к восьми.

Зимние сумерки стремительно падают над Бруклином, огонек моей сигареты тлеет в полумраке.

— Фрэнсис, ты просто душка, — непринужденно смеешься, а потом тихо произносишь: — Я скучала.

Полгода. Чертовых шесть месяцев, Хэйли. Но я просто отвечаю:

— Я тоже.

Следом за нашим разговором приходит сообщение с деталями твоего полета. Я смотрю на буквы и цифры, мерцающие с экрана телефона, и глупо улыбаюсь, а потом смеюсь в голос. Я чертовски скучал.

Ирландский волкодав до этого мирно дремавший под лестницей, теперь глядит на меня озадаченно, не часто он видит своего хозяина, гогочущим в одиночестве. Я быстро тушу окурок и вскакиваю, в два прыжка оказываюсь рядом с псом — пожалуй, моим лучшим другом за последнее время — треплю его за уши и все еще улыбаясь, приговариваю:

— Симон, к нам едет Хейли! Ты скучал?

***

За неделю до рождества Нью-Йорк прекрасен. В окнах домов мерцают новогодние гирлянды, громадные ели украшают крупные площади, повсюду открыты ледовые катки, то тут, то там, слышна рождественская музыка. Витрины кафе и магазинов обклеены искусственным снегом. Настоящего в этом году пока не случилось. Зима вообще выдалась теплой: все вокруг говорят о глобальном потеплении. Я солидарен, люди губят планету, а на континенте снег нынче можно найти только на моей родине — в далекой Канаде. Буквально на днях, сестра поделилась снимками в фейсбуке — Монреаль занесло, чуть ли не по самые крыши легковушек.

Я иногда ностальгирую по Квебеку, порой даже думаю вернуться туда, когда меня накрывают черные депрессии самобичевания, и я кажусь себе дерьмовым актером. К счастью такое происходит не постоянно.

Но я люблю Нью-Йорк. Он дышит и живет со мной в одном ритме: он, то блистательный и дерзкий, словно аристократ, то уютный и романтичный, точно первая любовь. В иные дни он накрывает меня серыми облаками, и давит своим грандиозным величием. Но чаще всего я плыву по нему, как рыба по полноводной реке. Мощное течение этого города каким-то невероятным образом всегда выносит меня в нужное место и в нужное время. Где ждут новые роли, новые знакомства, новые возможности. Никогда не любил хваленый ЛА. В Большом Яблоке люди куда отзывчивее и настоящее. И еда вкуснее. А я чертов ценитель. Наверняка, таким образом, во мне говорят французские корни — наслаждение едой, хорошим вином и женщинами у меня в крови.

Сейчас я, накинув капюшон, бегу за цветами для Хэйли. С самого утра моросит. Чтобы порадовать ее, беру целую охапку, в которой есть даже какие-то экзотические амариллисы.

Я редко для кого покупаю букеты. Но Хейли любит цветы, а я люблю Хейли.

Да, я люблю ее. И, безусловно, я могу врать всем вокруг, и даже себе, что сердце мое открыто новым отношениям, но на самом деле она давно заняла там место на правах хозяйки.

Я не стану тащить это букетное роскошество в аэропорт, и привлекать лишнее внимание к своей, хоть и мало, но все, же известной персоне. Мы в любом случае довольно быстро окажемся в моей уютной квартирке в Бруклин-Хайтс.

Эти щегольские апартаменты в два этажа уже на протяжении трех лет являются мне домом. Три спальни, просторная кухня и гостиная. Что еще нужно холостяку, считающему себя восходящей звездой инди-фильмов?

За годы, что мы знаем другу друга, — а это без малого восемь лет, — Хейли бывала тут много раз. Когда она приезжала в Нью-Йорк на очередные кинопробы, в один из свободных дней, мы оставались у меня дома, заказывали китайскую еду и занимались любовью до изнеможения.

Горячие губы, податливые объятия, ее голос, срывающийся от стона, сладостный вкус на языке. Одно короткое воспоминание об этом заставляет кровь быстрее бежать по жилам.

Те подруги, что у меня были за эти полгода, остались в памяти лишь бледными тенями, между тем как о Хейли я помню все, и в мельчайших деталях.

Бог мой, как же я хочу обнять ее. Обнять, раздеть и исцеловать каждую гладкую округлость и соблазнительную впадинку, каждый крутой изгиб и волнующую ложбинку ее желанного тела.

В то время, что мы были порознь, я старался не думать о ней. Иногда у меня даже выходило. И я знал, она почти наверняка, не вспоминала обо мне.

Будучи киноактерами, мы постоянно бываем в разъездах, на съемках, пресс-конференциях, фестивалях и прочих мероприятиях, где нужно продать себя зрителю. Новые знакомства, шумные вечеринки, пробы на роли — всего этого в моей жизни с избытком, и этот круговорот событий редко оставляет место для скуки.

А что же Хейли Дункан? О! Она настоящая звезда рафинированного европейского кино. Чаще всего ее можно увидеть в исторических экранизациях БИ-БИ-СИ, или английских чопорных детективах. Но иногда Хейли, нет-нет да и заносит к нам в Новый Свет — ведь, она не оставляет надежд завоевать Голливуд.

Я уверен, звезда с ее именем прекрасно бы смотрелась на Аллее Славы в столь нелюбимом мною Лос-Анджелесе.

***

Как сейчас помню нашу первую встречу.

Я прилетел в Будапешт в начале осени на сумасшедшем подъеме. За роль в этом историческом сериале я был готов убить, а она досталась мне совершенно случайно, без усилий. Я прошел всего одну пробу и меня сразу утвердили. Такая удача не могла не окрылить парня двадцати пяти лет, изо всех сил стремящегося на Парнас актерского успеха.

Должен признать я загуглил Хейли Дункан сразу как узнал, кто станет моей партнершей по сериалу. Мне было любопытно, где она снималась, и конечно, я хотел знать, как она выглядела, ведь нам предстояло играть любовь. Но увидав мисс Дункан вживую, я понял, что возможно, играть и не придется.

Хейли была не просто красива, она была настоящим ангелом. Улыбка с очаровательными ямочками, светлые волосы, голубые глаза. При этом никакого заезженного гламурного шика: ни острых скул, ни огромного на пол-лица рта. Она напоминала кино-див прошлых эпох — утонченная, элегантная, но при этом безумно привлекательная.

Ее губам я бы мог написать целую поэму. Мягкие, по-детски розовые, с четким изящным изгибом, соблазнительно припухлые. Когда она говорила, мне приходилось напрягать все внимание, чтобы не отвлекаться на то, как уголки этих сочных губ, то дразняще взлетают в полуулыбке, то кривятся в какой-то смешной гримасе.

А в распахнутые глаза Хейли хотелось смотреть и смотреть, не отрывая взгляд, и даже не моргая. В глубине ее радужек небо сошлось с морем: прозрачно голубой и солено-зеленый, а у самых зрачков — бледнели янтарные крапинки.

Она с первых дней много улыбалась и заливисто хохотала над каждой моей шуткой. И я все никак не мог взять в толк — она флиртует, или я и в самом деле так остроумен? Мы очень быстро нашли общий язык, а через неделю мне казалось, мы знаем друг друга лет десять, не меньше.

Я не знаю, в который из дней, я влюбился в нее — может в первый же, а может в тот, когда мы оба попали под дождь по дороге из отеля. За окном такси безбожно лило, мы сидели в уютном тепле на заднем сиденье, а водитель развлекал нас какими-то дикими историями из жизни Будапешта в пору осенних ливней. И пока он говорил, она прикладывала ладошки ко рту и дула на них, стараясь согреть пальцы. Я тогда взял обе ее руки в свои — а у меня почти всегда горячие ладони, могу обогреть хоть с десяток замерзших девиц — и она была не против. И мы так и сидели всю дорогу до киностудии — ее ладони в моих. Она быстро отогрелась, но не делала попыток разорвать робкую близость между нами, а мне и подавно не хотелось выпускать эти нежные руки. Все о чем я мог думать тогда, это чтобы дорога не заканчивалась.

Я влюбился. Без всяких сожалений и мыслей о том, что дома, в Монреале — в то время мой дом еще был в Монреале — меня ждала Эвилин. Моя девушка.

А у Хейли был парень в Лондоне, и когда мы познакомились ближе, я узнал, что они знали друг друга с детства и встречались с колледжа. Прочная связь. Как выяснилось позже, она была прочнее, чем я представлял.

Но в те осенние дни ничто не могло остановить меня — магия съемок пьянила, и порой я не мог понять, где заканчивается игра и начинается реальная жизнь. Дубль за дублем мы создавали нечто божественное, воплощали задумку режиссера, но между мной и Хейли проскакивали электрические разряды, которые нельзя было объяснить сюжетом или сценарием, и они уже точно не возникали по указке. На экране у нас была “химия” и Рой Гейблс — режиссер проекта — был нами крайне доволен.

Но “химия” не прекращалась, даже когда камеры выключались. По утрам в не отапливаемом съемочном павильоне я, уже на правах проверенного профессионала, отогревал ее заледеневшие пальцы, и мне это казалось до боли романтичным. Не скажу точно, почему я все не решался поцеловать ее. У нас сложилась дружба, даже привязанность, которой у меня давно ни с кем не было. Может я боялся, что полезь я к ней с поцелуями, то все испорчу? Чертовски не просто, когда твой лучший друг это головокружительная блондинка с улыбкой порочного ангела.

Пятничными вечерами, в награду за отработанную неделю, мы, вместе с другими актерами и ребятами из съемочной группы, отправлялись в город поужинать и повисеть в каком-нибудь баре в самом центре Будапешта.

Вокруг было куча народу, играла музыка, все шутили и громко смеялись, но мои глаза видели одну только Хейли. И я постоянно ловил ее взгляд на себе. Она любила коснуться моего плеча или ладони, как бы невзначай. Она всегда была близко: садилась рядом за общим столом, шла под руку со мной, когда после ужина мы вываливались всей шумной толпой прогуляться по старым улочкам Будапешта. Нас мало кто узнавал — меня и подавно. К тому времени я успел сняться всего у одного более-менее известного режиссера, да и тот был не в расцвете своей славы.

Дункан узнавали. Когда к Хейли подходили за фото, она всегда была мила и дружелюбна. Пару раз я засветился рядом с ней, и позже пролистывая страницы соцсетей, видел комментарии поклонников, с вопросами, “Кто этот парень рядом с Дункан — ее новый бойфренд?” Хотел бы я стать ее парнем, вот только, что делать со старым? И что же я скажу Эвелин? Я старался не думать об этом, просто откладывая все эти утомительные размышления на потом. Но потом так и не наступало.

Надо ли упоминать, что я хотел ее с первого дня? Хейли была моим наваждением. Стройная, гибкая, при росте метр пятьдесят восемь, она была настоящей дюймовочкой рядом с моими метр восемьдесят девять. Хрупкая, нежная, при этом вовсе не ребенок. В ней был нерв, была некая зрелая сумасшедшинка, что-то неуловимо соблазнительное во взгляде в повороте головы, нечто странно знакомое во взмахе ресниц, в плавном движении рук.

***

Поднять ее на руки, закинуть стройные ноги на свои бедра — должно быть это будет легко, при таком миниатюрном сложение. И целовать. Долго и жадно, пока голова не пойдет кругом. Но она задорно укусит меня за губу, и я отрезвею. Поставлю ее на ноги, стащу шелковую блузку, дрожащими от нетерпения пальцами расстегну прозрачный кружевной бюстгальтер, который она носит скорее для красоты, ведь у нее маленькая и упругая грудь ну нуждающаяся в поддержке.

Я снова подхвачу ее, на этот раз мои руки будут смелее, и я зажму круглые ягодицы под юбкой, нащупаю прозрачную ткань трусиков. Я не стану торопиться. Я хочу медленно пробовать ее; скользить губами по нежнейшей коже шеи, по выпуклым ключицам, ниже и ниже, пока не почувствую под губами желанную упругость груди. Обхватить сморщенный бугорок соска, который расправится и набухнет под моим языком.

И все это я буду проделывать стоя, ощущая ее вес в своих ладонях, чувствуя, как по мышцам ног и спины разливается приятное напряжение.

Ее пальцы в моих волосах, ее красные и еще более пухлые от поцелуев губы уже давно в беспамятстве шепчут какие-то непристойности, она просит меня не тянуть дольше. Я рывком прислоняюсь к прохладной стене, и, получив опору, могу дать волю рукам. А ее пальцы, скользнув вниз, уже взялись за ремень на моих джинсах…

“Стоп, снято”

В моем уме срабатывала невидимая “хлопушка”. Щелкала разлинованная дощечка с номером очередного дубля, и все исчезало.

Мне думалось если я стану фантазировать о сексе с Хейли, это будет как-то неправильно. Не правдиво. Даже не честно — ведь она еще не давала согласия. Да и мне всегда казалось, что все мои фантазии и рядом не стояли бы с реальностью обладания этой девушкой.

Ее взгляд говорил, что Дункан была бы не против более активных ухаживаний с моей стороны. Я все видел, все понимал, но сам не до конца не осознавал, что останавливало меня. Словно я давал чему-то внутри себя дозреть, будто позволял и ей сполна признать наше необыкновенное влечение. Я держался, ощущая при этом болезненную удовлетворенность собственной стойкостью.

***

Париж. Наш первый побег от всех сразу после окончания съемок первого сезона. Она сидит напротив за круглым столиком кафе. Играет какая-то винтажная мелодия шестидесятых. Наши локти касаются на столешнице, а под столом, ее ножка, затянутая в чулок мягко скользит вдоль моей голени. Невинное касание, которое заводит покрепче поцелуя. Она одна из тех немногих женщин, что носят чулки вместо удобных колгот. Конечно без гротескных поясов и подвязок. Обыкновенные тончайшие черные чулки на широких резинках. Я чувствую тепло ее прикосновения даже сквозь джинсы. Мне хочется запустить руку под стол и ощутить тепло между ее ног. Но я сдерживаюсь, чувствуя легкое головокружение от подавленного желания. Столик слишком мал, а вокруг люди.

Я люблю поэзию Леонарда Коэна, она — Джона Флинна. Она англичанка, а я хоть и уроженец Канады, но все же гораздо больше француз по натуре, чем хотел бы.

Половину детства и юности я провел на юге Прованса. Там мне привили любовь к французской выпечке и изысканным трапезам. Но способность наслаждаться жизнью и любить женщин ласково и при этом напористо — по-французски — видимо передалась мне вместе с генами. От отца к сыну. Из-за своих талантов в любви с другими женщинами, отец расстался с мамой, когда мне не было и десяти. Папа уехал жить в Прованс, мама осталась в Монреале, а я метался неприкаянный между двумя континентами, набираясь всяких гадостей и пошлостей то тут, то там.

В Париже мы проводим три дня. Золотое время, пока я еще думаю, что ты бросишь своего Джейка и останешься со мной. Целых три дня ты поддерживаешь эту иллюзию. Мы как самые заурядные туристы лезем на Эйфелеву башню, и, приютившись в уголке у перил, откуда открывается головокружительный вид на Париж, целуемся на ветру.

Все три ночи подряд, ты сводишь меня с ума изощренными ласками, по утрам смешишь до слез, дурачась как маленький бесенок. За ужином в кафе заставляешь, рычать словно зверя, заигрывая с официантами и барменом.

В этом вся ты; ты не даешь расслабиться, принять тебя как данность, ты пунктирная линия счастья — то появляешься, то вновь исчезаешь. И ты — не моя.

Спустя три дня ты улетаешь в Лондон, а я — в Монреаль. В следующий раз мы встретимся через год.

Часть 2

Цветы есть, в квартире идеально чисто — вчера приходила моя уборщица Иветта. Симон выкупан и причесан, впрочем, он всегда выглядит по высшему разряду и часто перетягивает на себя все внимание девчонок. Он тоже будет рад видеть Хейли. Они прекрасно поладили с первой встречи, ничего удивительного — никто не устоит перед Хейли Дункан.

Не хватает новогодней елки, или хотя бы какого-то намека на приближающийся праздник. Мне всегда было лень украшать дом к рождеству. С тех пор как я живу один, я просто перестал волноваться об этом. Приезд Хейли добавил мне оптимизма и даже заставил впервые за долгое время ощутить некий праздничный подъем, как бывало в детстве, когда с наступлением зимы предвкушаешь рождественское волшебство.

Скорее всего, она улетит через два-три дня, ведь нет сомнений, что ее ждут дома к празднику. Ждет бой-френд. То, что он все еще не стал ей мужем, дает мне какую-то смутную надежду. Но каков, же он кретин, раз до сих пор не окольцевал Дункан.

Я не побегу за елкой, но достану с чердака пару разноцветных фонариков и, так уж и быть, повешу рождественский венок на входную дверь.

Мимоходом смотрю на экран телефона — до нашей встречи осталось восемь часов.

***

Наша первая близость.

Я проклинаю память за ее несовершенство. Я бы хотел сейчас включить тот вечер по новой и на повтор; рассмотреть его со стороны, прожить снова то невероятное ощущение, когда она вдруг как-то по особенному улыбнулась мне, и я понял — Хейли станет моей.

Телефон разрядился в половине десятого ночи, и когда я включил зарядку, оказалось она тоже сдохла — а мне позарез необходим интернет. Сегодня — день рожденья Эвелин и она с минуты на минуту должна выйти на связь, ведь у нее в Монреале утро только начиналось.

Почему первой, о ком я вспомнил, была Хейли, думаю, объяснять не стоит. Скорее всего я просто искал повод зайти к ней. Наши номера располагались на одном этаже и, сделав всего пару десятков шагов, я мог постучать в ее дверь. Но я решил быть вежливым и сначала позвонить, я же канадец — деликатность и такт у нас в крови.

— Привет, не разбудил? — поинтересовался я, итак, будучи уверен, что в это время Дункан не спала. Она оставалась онлайн далеко за полночь и я, как мальчишка, уже не первый день следил за ее зеленеющей аватаркой в инстаграме. Потом, когда она выключалась, я представлял как Хейли гасит свет и, сладко потянувшись, откидывается на белоснежные подушки. О чем она думает перед сном? Обо мне или о своем парне в Лондоне? Я уже давно думал о ней одной, со стыдом вспоминая об Эвелин, только, когда она сама писала или звонила мне.

— А, Фрэнсис, — по ее тону я понял, она удивлена. — Нет, не разбудил.

— У меня зарядка совсем некстати навернулась, а телефон сел. Не одолжишь свою?

Она без всяких раздумий, сходу ответила:

— Конечно, заходи в гости, mon bel-ami*

— Уже бегу.

Назвала милым другом, надеюсь без намека на одноименный роман. Я хоть и привлекателен, но уж точно не пройдоха. Но надо признать, внешность — важная составляющая моего успеха. Кто бы что, ни говорил о талантливой игре — камера должна любить актера. Не считаю себя красавцем, но что-то женщины во мне находят. И Хейли позвала в гости, может она и чаем напоит?

Я в два счета оказываюсь у входных дверей и быстро окидываю критическим взглядом свое отражение в зеркале. Простая белая футболка и мятые джинсы вполне прилично смотрятся на мне. Машинально поглаживаю отросшую для роли щетину на скулах, а затем пытаюсь причесать пальцами вечно взъерошенные кудри, но без толку. Мои волосы живут своей жизнью. На съемках парикмахеры кое-как усмиряют их гелями и пенками, но стоит принять душ — и здравствуй копна диких, я бы даже сказал, зверских кудряшек. А для этой роли мне приходится отращивать шевелюру, в любое другое время я бы уже давно состриг все это безобразие. С досадой корчу себе кривую ухмылку и выскальзываю из номера.

До ее комнаты я, кажется, не иду, а лечу, почти вприпрыжку. И когда, постучав, слышу легкие шаги за дверями, у меня холодеют ладони.

— О, ты быстро, — загадочно улыбается Хейли. — Прости у меня тут беспорядок, — она идет вперед, а я следом, не замечая ничего вокруг, помимо ее танцующей походки. На ней легкий свитерок какого-то винного оттенка и мягкая летящая юбка до колен, облизывающая стройные ноги на каждом шаге.

Хейли жестом приглашает присесть на диван у окна и предлагает выпить. Я не могу отказаться. У меня полное ощущение, что попав в ее номер посреди ночи, я выиграл джек-пот в лотерее. Из памяти совершенно выветривается, что где-то там на другом континенте поздравлений ждет Эвелин.

Хейли. Она заполняет собой все пространство. Вот изящно нагнулась и достала из холодильника лед, он празднично звякает в стаканах, а она льет сверху янтарный виски. Мы чокаемся непонятно за что и молча пьем. Хейли усаживается напротив, подобрав под себя пятки, и ненароком обнажает круглые мраморные колени. На ее лице нет ни грамма косметики, и мне нравятся голубоватые тени усталости под выразительными глазами — результат наших предрассветных съемок. Нравятся ее вмиг покрасневшие от крепкого виски щеки. Мы пьем маленькими глотками, и я все не могу найти повод заговорить, но и Хейли молчит. Молчит и улыбается. А глаза ее подернуты странной поволокой.

И наконец, до меня доходит, отчего она хранит молчание. Если я буду и дальше сидеть как истукан и тупо таращиться на нее, то этот момент ускользнет безвозвратно. Мы начнем болтать о какой-то ерунде и выйдем на новый круг.

Кто знает, как мужчина понимает, что женщина его хочет? В тот момент я просто почувствовал это без всяких слов. Все было в ее глазах, и рассеянной улыбке.

Я отложил свое виски, уверенно потянул стакан из ее рук, и она послушно разжала пальцы, неотрывно глядя на меня.

Неосознанное движение навстречу, и наши губы сливаются в поцелуе. Сначала едва соприкасаясь, глаза открыты. Мы словно еще не верим, что позволили себе дотронуться друг друга. Но уже в следующий миг гибкие руки оплетают мне шею, а мои ладони ложатся на податливую кошачью спину, и я притягиваю ее со всей страстью на которую способен. Восхитительная мягкость желанных губ и острый вкус виски — я чувствую его на языке Хейли. И я пью этот поцелуй залпом, ощущая упругость ее грудей, льнущих к моей.

Ладони забираются под мягкий джемпер; шелковистая кожа спины, поясницы, живота, под моими пальцами горит и вибрирует. Я хочу, чтобы она — вся она — плавилась под моими губами. В тусклом свете гостиничного номера.

Я помню все: и жадный вдох у моего уха, когда после долгих ненасытных поцелуев, я, наконец, стянул с нее свитер и прильнул к пьянящей наготе, и легкий стон, когда мои губы коснулись мягкого живота, и ее горячие пальцы, судорожно обхватившие мою голову, когда я скользнул под юбку. Пряная, сладкая, с привкусом терпкой свежести. Моя. Хотя бы сейчас, на эту ночь — только моя.

***

— Не будем усложнять, — говоришь ты на площади Испании. Вокруг нас потоки туристов, шум, гам, античные колонны, вспышки фотокамер, жара. И мы бесцельно плывем в этом водовороте, подхваченные невидимым течением.

Я прилетел в Рим на неделю, снимаем тут несколько сцен для очередного инди-фильма, который по итогу увидит с десяток критиков и может быть пару моих верных фанатов. Мы еще не закончили съемки, а я уже предчувствую провал. Мне не везет с европейским кино, а ведь я и правда надеялся найти себя в Старом Свете, быть ближе к Хейли. Но череда проб дает лишь крохотные вторые-третьи роли. В то время как в США меня ждут с распростертыми объятиями и предлагают лакомые проекты.

Между тем у Дункан все прямо противоположно. Ее попытки найти достойные роли в Голливуде пока ничем не увенчались. А в британском кино у нее стабильная работа. И когда я говорю ей, что мне плевать на свой успех — я просто хочу быть рядом, Хейли отвечает, “Не будем усложнять”. На ее языке это значит — оставим все как есть. Я хочу взять ее за плечи и встряхнуть как следует, заставить услышать меня, наконец. Я не хочу оставлять все как есть. Я хочу быть рядом. Всегда.

Уже битых три года я жил от встречи до встречи. Я давно расстался с Эвелин, еще тогда в первый год, когда вернулся со съемок, и у меня решительно не было желания продолжать врать той, кому я был дорог. Я бы расстался с ней и раньше, но мне казалось это очень подло бросать кого-то по телефону или сообщению в соцсетях. Хотя предавать и молчать, наверняка было еще хуже. По итогу, как бы я не пытался выйти сухим из воды, я остался виноват со всех сторон, и получил ушат заслуженных помоев на голову. Эвелин обозвала мои отношения с Дункан “киношной романтикой”, а меня — незрелым сопляком. Я молча стерпел все. Да и что бы я сказал? У меня не было ни малейшего намерения переубеждать ее.

По сути, Эви была права. Я бросил ее — прекрасную во всех отношениях женщину — непонятно, ради каких благ. Ведь Хейли ровным счетом ничего мне не обещала и вернулась к своему Джейку. Расставаться с ним, насколько я понял, она не собиралась.

Наверное, есть такие мужчины, который продуманно выбирают себе спутницу жизни; осознанно ищут, считают плюсы и минусы, записывают в столбик недостатки и преимущества, параметры, цвет глаз, взвешивают все с точки зрения логики, и потом, избрав из множества претенденток самую лучшую — женятся. Возможно, такие мужчины есть — но я не из их числа. Хейли накрыла меня как ливень посреди ясного дня. И я не желал прятаться от этой бури.

Но в Риме она освободила меня. Мы шатались по извилистым грязным улочкам допоздна, и я был зол на нее. Мне нужна была определенность, я хотел знать, что будет дальше, куда мы движемся, чего она на самом деле желает? Неужели ее просто заводит вся эта пронзительность, эфемерность, зыбкость и непостоянство? Когда не знаешь, где и в какое время будет следующая встреча?

Я прижал ее к стене в какой-то темной подворотне, и целовал как в последний раз, кусая ее губы. А потом взял и сдуру ляпнул: “Выходи за меня”.

Она несколько мгновений смотрела, точно я вонзил в нее нож: глаза расширены, искусанные губы открыты и едва заметно дрожат. Нет, она не согласна.

Хейли сказала, что я ненормальный. Мы вернулись в номер отеля, и молча без всяких слов и объяснений, занялись любовью. Все что терзало меня — перестало существовать. Была только она на мне, я в ней, мы вдвоем. И ночь. Еще одна украденная у всего мироздания ночь. Я был счастлив, и меня уже мало волновало, что будет дальше. Как-нибудь протяну.

Утром я проводил ее в аэропорт. Перед тем как попрощаться она сказала:

— Фрэнсис, прости меня. Я бы все равно была плохой женой.

Часть 3

Ближе к вечеру резко холодает. Высокие от пола до потолка окна моей квартиры на уютной Кранберри стрит запотевают, и синий вечер видится размытыми огнями проплывающих мимо легковушек. Перед тем как отправится в аэропорт, я выкуриваю сигарету на балконе — третью за сегодня. Я уже давно хочу бросить, в иные дни это почти удается, но приезд Хейли будоражит меня и рука сама тянется к пачке.

Ядовито-желтое такси подъезжает спустя полчаса и я, накинув шарф потеплее, выскакиваю на внезапно промерзшую улицу. Нырнув в тепло салона, удивляюсь тому, как неожиданно изменилась погода. Водитель-индус добродушно подмигивает мне в зеркале:

— Кажется, зима пришла, мистер! — говорит он с забавным акцентом и сжимает плечи, демонстрируя как ему холодно. Я небрежно киваю, мне не очень-то охота рассуждать о погоде с шофером. Все о чем я могу думать, так это о том, что через какой-то час снова увижу Хейли.

Мимо проносятся узкие, почти пустые улочки Бруклина; малоэтажные старые дома из красного и бурого кирпича, высокие крылечки, украшенные еловыми ветками и новогодними гирляндами. Кое-где народ до сих пор не убрал развеселые тыквы после Хэллоуина. На пересечении Монтегю и Генри навалены елки на продажу. Может, стоит все же приобрести одну?

Вскоре мы выезжаем из тихого Бруклина на широкую безликую автостраду и, уткнувшись в телефон, я провожу остаток пути, листая новости и ленты соцсетей. Мне невероятно везет — сегодня пробок нет, и ровно через сорок минут я пребываю в международный терминал Джей Эф Эй Кей.

Все аэропорты мне давно кажутся одинаковыми. За свою актерскую жизнь я налетал тысячи и тысячи миль, и мое сердце редко ускоряет ритм при виде самолета на взлетном поле. Но сегодня у меня трясутся поджилки, а во рту неприятно пересохло. До прилета Хейли остается чуть больше четверти часа, и я сажусь в ближайшем баре, чтобы выпить кофе и выкурить очередную сигарету.

Нет ничего хуже ожидания. Пока минуты ползут одна за другой, безразличные ко всем твоим тревогам и сомнениям.

Вот сейчас, самолет Хейли, вероятно, идет на посадку и, возможно, из иллюминатора уже видны мириады огней этого гигантского города, чем-то смахивающего на увеличенную в масштабе Венецию. Нью-Йорк также расположен на островах: Манхэттен, Статен-Айленд и Лонг-Айленд. Вместо кукольных мостков тут исполинские Бруклинский и Манхэттенский мосты. Вместо узких каналов — потоки рек, речушек и величавый Гудзон.

Я задумчиво курю и смотрю по сторонам. Накануне праздника даже безликий Джей Эф Эй Кей преобразился — огромная разряженная елка посреди зала прибытия, с потолка свисают какие-то невероятные рождественские ангелы из папье-маше, сияющие фонарики слепят янтарно-голубым светом.

За что я порой люблю аэропорты, так это за то, что люди здесь почти всегда настоящие. Тут чаще, чем где-либо, можно встретить лица без напускного безразличия. Искренние улыбки — повсюду. Мужчины, женщины, пенсионеры, студенты и дети сердечно обнимаются, громко приветствуют друг друга, целуются, а некоторые — плачут. Я с нетерпением поглядываю на светящееся табло, слушаю объявления на разных языках, пью свой горький кофе.

Пролетает еще прилично времени, прежде чем я, наконец, вижу знакомую танцующую походку на бегущей дорожке. Хейли Дункан.

Я узнаю ее среди тысяч лиц и фигур: изящная, тонкая, не идет — а парит над землей. На ней мешковатая куртка цвета хаки, грубые высокие ботинки на шнуровке, подчеркивающие стройность ног. Дымчатые очки на пол-лица, видимо, призваны скрыть узнаваемый образ. Но от меня она такими ухищрениями точно не скроется.

Сердце ухает в груди, как ошалелое. Полгода. Шесть месяцев. Да хоть целую жизнь — я вижу ее поразительные глаза вблизи, и все вокруг теряет значение. Мозаика из лиц, голосов, мигающих праздником витрин — а мы вновь обрели друг друга, и она уже в моих объятиях. Я забываю все на свете. Насилу удерживаюсь, чтобы не расцеловать ее прямо здесь на глазах у сотни людей, но этого делать нельзя. Папарацци не дремлют. Хотя, если какой проныра успел заснять наши объятия — этого будет достаточно для шумихи и скабрезных обсуждений в прессе. А… к черту!

Хватаюсь за чемодан одной рукой, другой приобнимаю Хейли за талию поверх необъятной куртки-парки, и мы выходим на резко остывший воздух. Судя по набежавшим невесть откуда облакам, в любой момент может повалить снег.

— В гостиницу? Или… ко мне? — спрашиваю перед тем как ловить такси.

Она улыбается открыто, тепло — так, что у меня внутри все сжимается в какой-то тягучий узел.

— Если у тебя еще не поселилась симпатичная соседка, то — к тебе, Фрэн.

Я поражен, даже растерян, но ничем не выдаю себя. Во все разы, что она приезжала раньше, мы всегда завозили чемодан в отель, а уже потом отправлялись гулять или ко мне, в Бруклин.

— И в этом тебе повезло, m’amour. Я одинок, как никогда.

Я пьянею от желания еще по дороге, в такси. Плевать на ее бесформенную парку, несуразные очки и тяжелые ботинки — таким сорванцом она мне нравится еще больше. Боже правый, как же мне ее не хватало. Я то и дело осыпаю ее губы дразнящими поцелуями, и краем глаза вижу осуждающий взгляд водителя. Ха! Да он просто завидует. Смотри за дорогой, приятель.

Как только щелкает замок в моей квартире, Симон со всех ног бежит нам навстречу, увидав Хейли, радостно гавкает и, играючи, набрасывается на нее. А она треплет его за уши и приговаривает всякие ласковости. Трогательно, ей богу. Я стаскиваю куртку, снимаю ботинки — мы дома.

Наигравшись с псом, Хейли замечает огромный букет и чуть не визжит от восторга. Она в два прыжка оказывается рядом с цветами, вдыхает их аромат и радуется как ребенок.

— Фрэн, они восхитительны! — оглядывается она, глаза ее смеются и сияют искренним восторгом. Я уже рядом, обнимаю Хейли со спины, стягиваю с хрупких плеч парку, и наконец, могу ощутить ее — тонкую, гибкую — в своих руках. Губы находят ее рот, и все вокруг замирает.

Это не дразнящий поцелуй в такси. Это алчный глоток путника в пустыне. Глубокий, ненасытный. Ее руки взлетают к моему лицу, охватывают скулы, скользят к шее, беспомощно впиваются в плечи. Меня захлестывает дикий восторг — мягкая изнанка ее губ, горячий язык, сладкая горечь нашей долгожданной встречи.

С трудом оторвавшись от сводящего с ума поцелуя, увлекаю Хейли наверх. Взять бы ее прямо здесь, на крутых ступеньках лестницы. Но пока я представляю эту возбуждающую картину, мы уже в спальне и я больше ни о чем не могу думать. Моя футболка, ее платье и нижнее белье, летит в сторону, словно ненужная шелуха…

Все ее трепещущее тело рвется ко мне, я чувствую жар, исходящий от медовой кожи, я вижу голод в ее глазах, и я понимаю, что время для нежности и ласки — потом. А сейчас мы оба охвачены единственным неодолимым стремлением — чудовищной жаждой друг друга.

Подминаю ее под себя, прохожусь горячей ладонью по роскошному контуру шеи, талии, груди — она вся моя, сейчас и здесь — только моя. А между ее гладких бедер уже скользко и я, сжав ее горло, так как она всегда любила — мягко и туго, — вхожу в нее рывком, на всю длину, до самого основания. Моя. Я не хочу закрывать глаза, кажется, стоит моргнуть — и все обернется сном. Толчок, другой. Глубже — она реальна, все это по-настоящему.

Под пальцами, сжимающими горло, легко бьется жилка неровного пульса, а вся она бьется подо мной в ритме, который задаю я. С жадно раскрытых губ срывается сладкий стон, отзывающийся терпким спазмом внутри меня. Адски тяжело сдерживаться, но я хочу видеть и чувствовать ее восторг, наслаждение. Я только сейчас понимаю, как безумно скучал по этим затуманенным истомой глазам.

Внутри меня натягивается струна, с каждым движением, с каждым рывком вглубь — звонко, сладко, гулко. Смотреть ей в глаза, ловить жадно раскрытые губы, вдыхать дурманящий запах разгоряченной до предела кожи. Прошлое, будущее, все наши мимолетные встречи на стыке времен, на границе выдуманных киношниками миров — все это снова и снова обретает сокровенный смысл. Она здесь сейчас, и она моя. Надолго ли? Не важно. Не важно.

Раз. Два. Три… Струна рвется.

***

— Фрэн.

— М-м-м?

— Какого черта, ты такой идеальный?

— Простите, мисс Дункан? — приподнимаюсь на локте, — не могли бы вы пояснить? — лениво улыбаясь, черчу пальцами на ее обнаженном бедре линии и круги. Потом целую ее в губы и с наслаждением взъерошиваю золотистые локоны вокруг ангельского лица. Ее волосы влажные после душа и пахнут моим шампунем, ведь чемодан так и стоит в прихожей у дверей — у нее не было ни малейшего шанса добраться до него. За окном еще ночь, а может рассвет — плотные шторы пропускают неясный голубоватый свет. Я потерял счет времени. Спальню мягким оранжевым свечением озаряют рождественские фонарики, предусмотрительно развешанные мною накануне.

— Когда ты успел так прокачаться? — ее шелковистая рука проходится по моему бицепсу, дразняще, ласково. — Когда мы виделись в прошлый раз, у тебя не было этих кубиков, — Хейли скользит щекой вниз вдоль мышц моего пресса, и я судорожно сглатываю, закусывая губу. Каждое ее прикосновение мучительно возбуждает. Она не сводит с меня глаз и касается губами самого низа живота, в зрачках ее пляшут чертята.

— Ну, знаешь, пару отжиманий, — я шумно выдыхаю, когда она спускается ниже. — Пару подтяжек, — голос хрипнет, а я не могу оторвать взгляда от того, что она делает. Ангел с порочной улыбкой.

Утром, а может днем, я открываю глаза и чувствую запах кофе, а Хейли нет рядом. Догадываюсь, что она уже хозяйничает на кухне, и от этого внутри разливается странное тепло. Прислушиваюсь — внизу тихо играет музыка, наверное, с ее телефона. Быстро поднимаюсь с постели и натягиваю свежую футболку и шорты, чувствуя душевный подъем, который я не испытывал уже очень долгое время.

Услыхав мои шаги на лестнице, Хейли вскидывает голову от телефона и улыбается:

— Фрэнсис, там снега навалило по колено, — радостно сообщает она, и я только сейчас обращаю внимание, что в доме необычайно светло.

— Ух, ты, — только и могу произнести я, заворожено глядя на сугробы за окном. Крыльцо соседнего дома почти полностью скрыто под снегом, а ветви платана под моей верандой, укрыты толстым белым покровом. Проезжая часть уже более или менее расчищена, но на обочинах стоят снежные холмы из машин.

— Агент сообщил, что на сегодня прослушивание отменяется, — воркует Хейли за спиной, и я разворачиваюсь со счастливой ухмылкой, подхватываю ее над полом и впервые за утро целую.

— Значит, сегодня ты целиком и полностью — моя?

Она игриво щелкает меня по носу:

— Похоже на то, Фрэнсис. Кофе будешь?

***

После Рима — моего спонтанного предложения и ее импровизированного отказа — я отбросил мечты о Хейли Дункан. Ушел в работу с головой, снимался в каждой подвернувшейся халтуре, в каждой эпизодической роли — мне было все равно. Я хватался за все, что предложат. Постоянно летал в постылый Л.А., ходил на тусовки, светился на красных дорожках. Моя жизнь со стороны напоминала бесконечный карнавал, но в душе у меня разрасталась калифорнийская пустыня. Вокруг вились толпы фанаток, приятелей, красивых девчонок, желающих стать актрисами, длинноногих моделей и множество таких же, как я: лицедеев. И лицемеров. Солнце всегда светит в Голливуде, но улыбки чересчур белозубы. И, в конце концов, меня все достало.

Тогда-то я и решил обосноваться в Новом Амстердаме, как назвали Нью-Йорк голландские колонисты на момент его основания. Это именно тот, город в котором одинокий человек, чувствует себя еще более одиноким, и я упивался этим ощущением, оно мне было по вкусу и по душе.

Я люблю теряться в гуще толпы на пятничной Таймс Сквер. Люблю пустынные улицы субботнего Манхэттена ранним утром, когда город спит, и только дребезжат колеса чемоданов туристов, спешащих на станцию метро. Туристы — порой кажется, их в здесь больше, чем местных.

Я люблю этот город в сорокаградусную жару и в зимнюю стужу, когда теплое дыхание мегаполиса струится из подземки через решетки тоннелей в асфальте. Нью-Йорк — одна огромная съемочная площадка, и любому бездомному тут найдется роль, а такому въедливому зануде, как я — и подавно.

Между тем, я вовсе не ударился в монахи-отшельники, ведь мы с Хейли договорились не усложнять, а значит, я был свободен. Свободен как отрекшийся Петр, и свобода жгла мне сердце. В Большом Яблоке красивых и умных девиц больше, чем в любом другом городе Америки, и я не отказывал себе в простых радостях. Среди моих подруг была худая фуд-блогер-веган из Челси, начинающая актриса из Венгрии, роскошная модель из Буэнос Айреса, художник по костюмам из местного экспериментального театра на Бродвее. И это только те, о которых я хорошо помню.

Иногда я думал — что она нашла в этом Джейке? Почему Хейли до сих пор с ним? Что, черт побери, в нем есть такого, чего нет во мне? Да, он тоже актер, но без амбиций. Никогда не выезжает за пределы Англии, снимается в каких-то местных ситкомах и ведет скучные передачи об искусстве. Щуплый, невысокий, с довольно смазливой физиономией и чудовищным британским акцентом — ради любопытства я глянул несколько роликов с его участием. Уж очень хотелось знать удачливого соперника в лицо. Ни в жизнь не поверю, что Дункан с ним полностью счастлива. Но что я могу знать о женском счастье? Когда она со мной — я вижу, ей хорошо, глаза не врут. Но кто знает — какая она без меня? Возможно, там, в Лондоне с Джейком, у нее тихая гавань, теплый дом и уверенность в завтрашнем дне, и это именно то, что ей на самом деле нужно?

Однако, Хейли возвращалась ко мне, неизменно возвращалась — иногда через месяц, иногда через три, случалась даже сказочная пора, и мы проводили вместе несколько уикендов подряд. Брали в аренду большой пикап и колесили по штатам.

Я бы хотел свозить ее в Канаду, показать город, где родился и вырос, познакомить со своими немного сумасшедшими друзьями и, конечно, родственниками.

А еще до чертиков хотелось побывать в Лондоне, и чтобы Хейли непременно сводила меня в каждый знаковый для нее закоулок, и мы бы пропустили по стаканчику в ее любимой кафешке, и покормили голубей на какой-нибудь величественной площади. Я бы целовал ее сладкие губы на каждом углу, и пусть бы нас засняли во всех подробностях репортеры, и фото дошли до Джейка. Может хоть это заставило бы его понять — Хейли Дункан уже давно не принадлежит ему одному.

Часть 4

Мы выпили кофе и я откопал крыльцо, расчистил дорожку до тротуара, в то время как Хейли с Симоном чертили снежных ангелов, валяясь в сугробах у дома. Правда у Симона скорее выходили снежные вихри и окружности. Он, словно заведенный, носился вокруг, с размаху прыгал в рыхлые заносы и громко лаял. Никто так не умеет радоваться снегу, как собаки. На улице было неожиданно морозно, а с бархатно-серого небапродолжали падать белые крупные хлопья, укутывая Бруклин мерзлой пеленой, приглушая все звуки в округе.

Когда мы вернулись в тепло квартиры, было ощущение, что я окунулся в детство и впереди меня ждет все самое лучшее, и, разумеется, подарки в рождественском носке над камином. Праздник еще не наступил, а мой самый желанный сюрприз — Хейли, уже была у меня в руках, смеялась во все горло, пока я кружил ее над полом.

Мне хотелось узнать все, я сгорал от любопытства: как она жила эти полгода, где снималась, с кем познакомилась, что планировала, где побывала, о чем мечтала, и что из ее желаний сбылось?

Пока я готовлю завтрак, она рассказывает, что приехала в Нью-Йорк на прослушивание к Дуайту, а мы оба знаем, что это хорошо, очень хорошо. Сняться у Дуайта это практически всегда — успех.

Затем мы уплетаем мою нехитрую стряпню в виде сэндвичей и пары вареных яиц, и говорим, говорим. Симон трется под столом, в ногах, и пытается грызть наши носки, ему-то эти разговоры не приносят никакой пользы.

Я могу вечно слушать, как Хейли щебечет без умолку, и чудится, ее язык не успевает за мыслями. Прекрасные глаза передо мной, в ярком свете морозного дня — голубые, с солено-зеленой примесью. До боли знакомый взмах ресниц, как и в самую первую встречу в Будапеште, заставляет сердце бездумно сгорать от восхищения.

Она тоже расспрашивает меня — и я рассказываю, что работаю сейчас над триллером, у режиссера с громким именем, мы снимаем в Новом Орлеане. Как раз для этого проекта мне пришлось чуть усердней поработать в спортзале, ведь добрую половину фильма я бегаю в кадре с голым торсом и ружьем наперевес.

— А что с той аргентинской моделью? — внезапно спрашивает Хейли, когда я умолкаю.

— А что с ней?

— Вы вместе выглядели просто потрясно, — картинно закатывает она глаза, и я вспоминаю те щекотливые снимки папарацци из клуба в Вильямсбурге, где я висел с Соледад.

— Только не говори, что ревнуешь, — пытаюсь я отшутиться.

Она премило краснеет, и на щеках ее прорезаются столь любимые мною ямочки.

— Я, как собака на сене, Фрэн.

Меня удивляет, что она вообще обратила внимание на подобное, я-то был уверен, за эти полгода, Хейли и думать обо мне забыла. Беру ее руку в свою — изящная, бледная ладонь послушно ложится в мою крупную, смугловатую. Наши пальцы переплетаются.

— Знаешь, — говорит она, опуская взгляд, — я тогда подумала, что если ты женишься, и мы больше не увидимся, вот так, как сейчас?

Ее шелковые, волшебные пальцы безостановочно путешествуют по моей открытой ладони, их вкрадчивое касание учащает мое сердцебиение.

— Ты… — накрываю ее кисть своей, останавливая мучительную ласку. — Ты могла бы все изменить, Хейли. Если бы захотела.

Между нами повисает тишина, острая, словно излом. А затем она тихо произносит:

— Поцелуй меня.

Просить дважды меня не нужно. Мы поговорим потом. После, мы о многом расскажем друг другу. Позже. Ведь она пока никуда не улетает, еще день, а может и целых два, ничего не помешает нам. Мы оба встаем из-за стола в немом порыве.

Я не фаталист, но когда из тысяч песен в плейлисте телефона, начинает звучать “A Thousand Kisses Deep” Коэна в то самое время, когда я покрываю губы и лицо Хейли поцелуями, у меня где-то внутри холодеет та бездна, о которой говорится в песне. Могу ли я проложить путь к твоему сердцу тысячей поцелуев и ласк, Хейли? Или тебе нужна сотня тысяч?

Я обхватываю ее порозовевшие щеки, провожу большим пальцем по губам, ощущая под подушечкой четкую линию нижней, крутой изгиб верхней. А она, словно воск, тает под горячими прикосновениями, рот ее податливо открываются, а на лице и в глазах отражается полное подчинение. Я алчно впиваюсь в эти открытые, зовущие губы, стремительно утопая в омуте чистого, острого желания.

Если другие женщины цепляли и увлекали меня десятком крючков и струн, то Хейли — тысячами. В ней было то, о чем я мог только мечтать, и она одна умела всеми фибрами тела и души чувствовать каждый порыв моего существа. За время, что мы знали друг друга, за те похищенные у жизни месяцы, недели, дни, за все эти бесценные часы и минуты, я ни разу ни о чем не пожалел.

В это утро спешить было некуда, и я любил Хейли медленно, в ярком свете зимнего дня, в дурманящем аромате, раскрывшихся с ночи, цветов. Как мне и мечталось накануне, я с наслаждением ласкал каждый сантиметр роскошного сияющего тела; алебастровый вздернутый подбородок нуждался в поцелуях ничуть не меньше губ, точеная шея жаждала ласки, выгибаясь навстречу, ямочка у горла над ключицами трепетала под моим языком, хрупкие плечи рвались ко мне. Округлость груди, гранатовая влага сосков — вибрировала, горела под настойчивыми ласками.

Каждый вздох, сладкий всхлип, прерывистый стон, тихий шепот и немой крик — чувственный напев тех струн, на которых я умело играю. Я не знаю, какая ты без меня, Хейли. Но я точно вижу, со мной ты — настоящая.

Ближе к вечеру мы, дико проголодавшись, спешим в уютную французскую кафешку на Атлантик авеню, и после сытного ужина чувствуем в себе силы для дальнейшей прогулки. Спускаемся в метро и отправляемся на каток в Централ парк. Там традиционно меньше народу, чем в растиражированном на весь мир Рокфеллер-центре. А сама ледовая площадка гораздо больше и воздух чище.

Снег все сыплет и кружит, пока мы, взявшись за руки, бредем темным тропинкам парка, болтая о всякой чепухе, и я вижу нас героями фильма “Один дома” вполне ясно ожидая, что за очередным поворотом появится безумная дама с голубями. Под ботинками у нас скрепит белый, искрящийся в свете редких фонарей, морозный покров. В другой момент, когда случайные прохожие скрываются из виду, мне чудится, мы затерялись в лесу на севере Канады. Под удивительным снегопадом даже такой мегаполис, как Нью-Йорк робеет и затихает, цепенея в оковах зимы. Однако, размытая фосфорическими огнями чернота неба, напоминает, что я и Хейли находимся в самом центре огромного многомиллионного города.

Выйдя к рождественской ярмарке и катку, нас неумолимо втягивает в праздничный переполох и веселье. Пропустив по бокалу согревающего душистого глинтвейна, мы берем в аренду коньки и вливаемся в круговорот на льду. Я, как истинный выходец с севера, катаюсь идеально. Сказываются юношеские годы в хоккейной сборной колледжа. Хейли, учитывая меньший опыт, находит крепкую опору во мне. Парк наполняют знакомые с детства новогодние мелодии вперемешку с росчерками лезвий коньков по льду. Мы плывем по кругу, взявшись за руки, колючий мороз щиплет кожу, а мерзлые снежинки все падают и падают с фиолетово-серого неба.

Я смотрю на ее улыбку и пунцовые от холода щеки, мило покрасневший нос и сияющие в праздничных огнях глаза — и мне кажется лучше вечера, чем сегодня, и быть не может.

Ближе к полуночи мы возвращаемся в Бруклин и, перед тем как направиться домой, гуляем вдоль набережной, откуда открывается сногсшибательный вид на сияющие небоскребы Манхэттена и беспокойные черные воды Ист-Ривер.

В это время и в такую погоду прохожих почти нет, снег все валит, и что-то мне подсказывает, завтра город проснется в снежном плену. Я бы хотел этого: пусть наметет столько снега, чтобы отменили все перелеты на неделю вперед, пусть бы Хейли осталась со мной хоть на одно единственное рождество.

Симон встречает нас дома громким лаем, ему вовсе не по душе быть одному, пока хозяин наслаждается жизнью и снегом без него. Я вывожу пса на короткую прогулку, а когда возвращаюсь, нахожу Хейли спящей. Она наверняка безумно устала, что неудивительно после джетлага и насыщенного дня. У меня и самого глаза слипаются. Я некоторое время просто смотрю на нее спящую у меня в кровати, и не верю настигшей меня удаче.

После горячего душа, выкуриваю в три затяжки сигарету и, наконец, тоже забираюсь под одеяло. Осторожно, чтобы не разбудить, обнимаю и притягиваю Хейли к себе, она улыбается не открывая глаз, и бормочет “Спокойной ночи, Фрэн”. Я накрепко прижимаю ее к своей груди, касаюсь губами медовой кожи виска и шепчу у ее уха “Спокойной ночи”, думая о том, что не может быть более блаженной жизни, чем эта, и более странной.

Утром, пока Хейли еще спит, я знаю, что нужно сделать. Купить чертову елку. Устроим рождество прямо сегодня. Я беру Симона, и мы, продираясь сквозь сугробы, топаем на улицу Монтегю, где я видел развалы с зелеными красавицами. За ночь снега навалило как на рождественских открытках, и это вселяет надежду, что сегодня прослушивание Хейли тоже отменят. Такими темпами можно и правда дотянуть до двадцать пятого декабря.

Когда мы с ликующим от счастья псом и гигантской елкой на моем плече, ввалились в квартиру, Хейли, показавшись на лестнице, ахнула от удивления.

— Господи, Фрэнсис! — только и воскликнула она, изумленно оглядывая меня и мою, припорошенную снегом, добычу.

К сожалению, сегодня прослушивание все же состоится, и она в спешке собирается, раскидывая повсюду вещи из огромного чемодана. Моему взгляду является богатство женского гардероба звезды. Должен признать — весьма занимательное зрелище. Все эти тончайшие шелковые блузки, летящие юбки-плиссе, кружевное белье, чулки, косметика, побрякушки.… До сих пор она была моей маленькой Хейли, а теперь с густо красными губами и подведенными глазами, вновь превратилась в несравненную мисс Дункан. Я люблю обоих. На прощание я, не смея портить идеально накрашенные губы, впиваюсь в ее шею, так что еще немного и там бы остался отметина от чересчур пылкого поцелуя.

— Фрэн, такси уже ждет, — молит она, делая слабые попытки увернуться.

Прикусываю мочку уха с крупной серьгой и медленно опускаюсь на колени, не отрывая от нее взгляда, полного откровенного восхищения, прохожусь ладонями по контурам тугих бедер под юбкой, ощущая соблазнительные резинки чулок.

— Прекрати, — шепчет она, и я глухо выдыхаю, поймав затуманенный от легкого возбуждения взгляд голубых глаз.

— Ты роскошна, мисс Дункан, — неохотно выпускаю ее. — Возвращайся ко мне поскорее.

Она уезжает и меня охватывает странная паника. Мысль, что через день или два мне предстоит вновь отпустить Хейли — невыносима. Да, я делал это раньше, смогу и в этот раз, разве нет? И сейчас, пока изысканные вещи разбросаны по дому, ее чемодан в моей спальне, аромат ее терпких духов до сих пор наполняет легкие, я знаю, хотя бы этим вечером она снова будет моей.

Я стараюсь ни о чем не думать и, чтобы занять себя, устанавливаю елку, даже нахожу какие-то старые игрушки на чердаке и украшаю ними колючие ветки. Запах хвои вперемешку с экзотическими ароматами из букета разливается по холлу, создавая неповторимую атмосферу праздника. Для полного погружения в детский восторг не хватает разве что запаха мандаринов.

К вечеру снегопад снова усиливается, я то и дело с тревогой всматриваюсь в синие сумерки за окном, и когда свет фар такси взрезает пелену метели у дома, на сердце становится спокойно.

— Прошла! — восторженно сообщает Хейли с порога, отряхивая снег с волос и стягивая сапоги. Я в два прыжка оказываюсь рядом.

— Поздравляю! Я в тебе не сомневался — помогаю Хейли с пальто, чувствуя странную нервную радость за нее, за нас двоих. Ведь это означает больше возможностей для встреч. Я жадно целую ее губы, словно мы не виделись год. Она пахнет морозом, городом, киносъемками, терпкими духами и еще бог знает, чем.

— Ты проголодалась? — наконец отпускаю ее из крепких объятий.

— Я бы выпила чего-нибудь, — отвечает она, игриво закусив губу.

О, как я ее понимаю — сам ненавижу пробы, кастинги, прослушивания. Нет ничего хуже, чем доказывать кому-то, что ты действительно хочешь роль, и, что — достоин. Когда ты — крупная рыба, роли и сценарии пишут под тебя, но пока ты среднее звено — будь добр, каждый раз оправдывать хотя бы собственные ожидания.

У меня обширный бар на случай нагрянувших гостей, мне кажется виски сейчас — самое то. Мы ведь начинали с виски когда-то. Я наливаю нам Джэка и разбавляю содовой.

— Ну, за твой успех! — провозглашаю я, и мы, чокнувшись, пьем. Хейли делает большие глаза, заметив наряженную елку в углу.

— У меня полное ощущение, что сегодня двадцать пятое, — говорит она, улыбаясь. — Снег валит, скоро совсем все занесет, у тебя елка почти до потолка, пахнет как на новый год.

— Хочешь, я включу заставку камина на телике, для полного погружения? — шучу я, усаживаясь на диван, туда, где утром мы занимались любовью. Слегка сторонюсь, уступая ей место. Она опускается рядом вплотную, касается меня бедром, обволакивает своим запахом. Хейли чертовски сексуальна с этим ярким макияжем и легкой усталостью в глазах, с бокалом в тонких, длинных пальцах.

Я смотрю на нее уже целую вечность и мы, молча, пьем, как в тот знаковый вечер в отеле Будапешта. Тогда я принял удачное решение, из множества вариантов, выбрав самый верный. Сегодня мне кажется, верным будет наконец сказать о том, что мучит меня вот уже целые сутки. А скорее всего и целую жизнь.

Я откладываю свое виски на журнальный столик, и также уверенно как в тот вечер, восемь лет назад, забираю стакан у нее. Хейли удивленно распахивает глаза, подается вперед, вскидывает ладонь и касается моего лица, проводит пальцем по скуле вниз к подбородку, словно по струнам. Она молчит, а взгляд ее кружит по моим чертам, она ждет чего-то. Наверное, поцелуя? Но в этот раз именно слова кажутся гораздо важнее и я, наконец, срываюсь:

— Я люблю тебя, Хейли, — выдаю я каким-то не своим голосом, охрипшим и внезапно глухим. — Останься со мной, хотя бы на это рождество, — накрываю ее ладонь своей, и стискиваю покрепче. — Останься, придумай что-нибудь. Скажи, тебя агент задержал, скажи, из-за снегопада все планы сместились, — я не люблю упрашивать, не люблю молить, но в тот момент, я бы встал на колени, если пришлось бы.

— Останься, Хейли, — повторяю я у самого ее лица, не в силах оторвать взгляд от ослепительных глаз, которые я так люблю. Люблю с самого первого дня. Она вздрагивает и, опустив ресницы, мягко улыбается:

— А, что, если я скажу тебе, что сегодня сдала обратный билет в Лондон?

Я не верю своим ушам, и переспрашиваю:

— Сдала билет?

Хейли снова смотрит в пол и, не поднимая ресниц, произносит:

— Что, если я скажу, что рассталась с Джейком?

Она неуверенно встречается с моим взглядом, в ее ясных глазах растерянность и тревога.

— Ух, ты, — мне хочется ущипнуть себя, чтобы удостовериться, что я не сплю. У меня в голове сотни вопросов, но вместо этого я выдаю странную и совершенно не подходящую случаю фразу:

— И ты приехала в Нью-Йорк…

— К тебе, Фрэн, — заканчивает она предложение и смущенно глядит на меня.

— Ты серьезно? — я все еще не верю ни ушам, ни глазам, ни этому вечеру, ни снегу за окном. Хейли видя мою оторопь, начинает быстро, почти лихорадочно говорить:

— Нет, я не была уверена, что ты до сих пор ждешь, — ее голос дрожит. — Думала, вдруг ты уже влюбился в кого… Но знаешь, я решила — будь, что будет, просто взяла и купила билет. А Дуайт меня звал еще месяц назад, я могла выбрать любое время, и я… Выбрала рождество.

— И когда вы с Джейком?…

— На самом деле, еще полгода назад. Но мне нужно было время подумать, — опережает она мой следующий вопрос. — Я хотела понять, кто я такая без Джейка. Без тебя. Какая я сама по себе, понимаешь, Фрэн?

Я бездумно киваю, я пока не слишком понимаю, но по правде, это и не важно. Главное, что она сейчас здесь — сидит напротив, и говорит, что приехала ко мне. Не по работе. Ко мне, черт побери!

— Ты не понимаешь, Фрэнсис, сам не понимаешь, какой ты, — она замялась, будто подбирая слова, — какой ты талантливый. Я не могла тогда в Риме согласиться, и загубить твою карьеру — ты должен работать здесь, где ты востребован, а не бросать все ради меня. Я обычная, Фрэн, самая обычная.

Я отрицательно качаю головой, в полном несогласии, но я вижу ей надо выговориться, и я молчу.

— Да, да. Я обычная девчонка из пригорода, возомнившая себя актрисой. Джейк видел, кто я на самом деле, и это мне в нем нравилось. Ты даже не представляешь, каково это, знать кого-то как себя, видеть в другом свое отражение, это — успокаивает, утешает. Но потом я встретила тебя, — Хейли немного виновато улыбается и пожимает плечами:

— Когда мы познакомились, знаешь, что я подумала? Что ты красив, как бог.

Я хмыкаю — она, разумеется, мне льстит. Сжимаю ее холеную кисть, все еще опасаясь, что это сон, и я вот-вот проснусь.

— А потом оказалось ты и в постели — бог, — она без всякого смущения, скользит по мне вызывающим взглядом. — У меня просто не было шансов, Фрэнсис, устоять перед тобой.

Но ты думала целых восемь лет, Хейли. Ее шутливый тон вернул мне равновесие, и все те тысячи вопросов, что роились в уме, отступили на задний план.

— А я-то надеялся, ты запала на мой богатый внутренний мир, Хейли Дункан, — я наклоняюсь к ней ближе и, взяв за подбородок, приподнимаю ее голову, пока наши глаза не находят друг друга.

— На него тоже, — мурлычет она, и я накрываю ее губы поцелуем, от которого в уме разливается гулкая пустота. Руки скользят по рельефу желанного тела, ладони готовы прожечь легкую ткань одежды, я остро, теперь без всякой горечи, ощущаю мощную волну восторга. Она моя. Теперь по-настоящему. Да, многое еще предстоит решить, и легко не будет, но мы хотя бы попробуем. На мгновение отстраняюсь, и с жадным нетерпением спрашиваю:

— Так ты выйдешь за меня теперь?

Хейли смеется и запускает прохладную руку в мои волосы, пробегает гибкими пальцами по затылку, а затем шепчет мне в губы:

— Ну, там посмотрим.

Оглавление

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Часть 4