Изгой [Иван Бурдуков] (fb2) читать онлайн

Кто жил и мыслил, тот не может

В душе не презирать людей…

А. С. Пушкин

«Евгений Онегин»

ЧАСТЬ 1

1

Жизнь – игра, поэтому нужно играть по правилам, – мне это знакомо. Но я настроен жить по-другому. И живу так. Вообще я не азартен в игре под названием «Жизнь». Проблема не в риске или страхе проиграть всё – нет, проблема в том, что так необходимо жить, а необходимость меня не вдохновляет. В прошлом я, бывало, рисковал, и меня это воодушевляло – я получал право быть неким счастливчиком и считал себя особенным. Я считал, что так будет всегда и в будущем меня ждёт столько хорошего, что всё будет замечательно в любом случае. Приятно думать, что твоя судьба имеет в своей основе счастье, это чудесно и даёт полное право не напрягаться.

Предельно просто находиться в пространстве как бы подле своего тела, и наблюдать за тем, что с ним произойдёт. Случаев такого наблюдения предостаточно: это стало мейнстримом сегодняшнего общества. Упование на «высшие силы», на предопределённость событий, на судьбу, на предрешённый выбор, а поэтому и бессмысленность участия в собственной жизни – такого многие придерживаются. Многие – это не только суеверные или религиозные люди, или агностики, это и убеждённые скептики, по правде говоря, ненасытные лицемеры. Разумность к брошенным на жизненный путь посылам, ответственность за свою жизнь – это нечто спорное, спорное сегодня, во время поколения нынешних людей, – а если это спорное, то что же тогда истинное?

Я думаю, жизнь – это испытание. Испытание на понимание этой жизни. Я думаю, опыт важен и его так часто делают критерием мудрости, но всё-таки главный критерий – это способность применять этот опыт. Я знал сотню-другую людей, которых изрядно испытала жизнь. Они набрались опыта, но продолжали жить так, будто этот опыт не отложился в их голове. Да, такие люди обязаны быть мудрыми, но они – глупы.

В старости опыта предостаточно у всех, но назвать всех людей умными и мудрыми нельзя; есть множество глупцов преклонного возраста, и есть много молодых людей, которые умнее стариков. Вообще сравнивать людей по уму немного неправильно, если не учитывать индивидуальные особенности: философ и инженер будут умственно развиты по-своему, поэтому и мудры будут по-своему. Ум, как и опыт, нужно уметь применять, и именно способность применять, а это значит исследовать, анализировать, создавать – именно это по-настоящему различает людей.

Что касается опыта, то его у меня полным-полно. Моё прошлое было разным: хорошим и плохим, должным для развития и должным для упадничества. Хочу вернуться на несколько лет назад и рассказать одну историю, которая и дала мне должный опыт. Впрочем, в те годы я был другой и думал совсем о другом и по-другому.

Тогда я был юный, мятежный духом, вспыльчивый, совершал необдуманные поступки и ничего не брал в расчёт – мне было наплевать на многое. У меня не было авторитетов; и это самое страшное – оказаться одному со своей животно-человеческой сущностью без присмотра и без поддержки. Со временем это может убить или нанести невосполнимый вред окружающим и самому себе.

Начало века, начало тысячелетия, совсем молодая страна, и мы в это время были неопределившимися юнцами, которые хватались за что ни попадя. Мы поддавались своим животным инстинктам как только могли и чувствовали себя счастливее прямо пропорционально от того как эта дикость в нас росла.

В то время я учился в университете и однажды был на волоске от отчисления, по причине того, что нарушил сразу почти все пункты устава. Учился я хорошо, поэтому у меня был шанс быть не тронутым, если что-то пойдёт не так. И вообще, мы с ребятами чертовски редко попадались на проступках. Всё выходило странно легко: учиться и развлекаться, – слишком странно, чисто с точки зрения законов жизни данного времени. Но, как я говорил, моя голова, оценки, капелька удачи и чуда спасли меня.

Дело было субботним вечером. Завтрашний день выходного изрядно искушал и подвигал на что-то совершенно безумное. Такое всегда происходило вечером и порой до самого утра, даже если весь день был абсолютно гнусным. Нам нужен был драйв, хоть мы уже неплохо подвыпили с моими соседями по комнате. Один из них был Гена. Гена с фамилией Булкин (не стоит называть его «булкой» – он от этого часто бесился). Я помню его человеком среднего роста, крепышом и самым выносливым из всей компании. Что бы мы ни делали, в какую ситуацию бы ни попадали, на этого парня всегда можно был положиться. Ещё он нравился девушкам – он реально был красивой наружности человек. Мы учились с ним в одной группе. В учёбе он от меня особо не отставал, но если я серьёзно налегал на учёбу, то он штурмовал гранит науки своей хитростью и способностью находить выход из любой ситуации – хорошее качество для жизни. Меня это, честно, напрягало – в этом вина моего неугомонного чувства справедливости. Вообще друг он был отличный. Второй мой компаньон – Максим Ерёмин. Он был высокий, немного полноватый и со смешным продолговатым лицом и маленьким ртом. Что касается его успехов в учёбе, то учился он неважно. Макс не был глупым, просто был дичайше ленивым. Его лень – это нечто особенное: утром его невозможно разбудить ни при каких обстоятельствах – он вставал только тогда, когда его организм насытится сном; по своей природе он являлся убеждённой совой – а поэтому ближе к вечеру энергия хлестала из него фонтаном. А ещё иногда он вовсе не ходил на занятия по причине «отсутствия вдохновения», – как он выражался. Я всегда считал, что он был нереализованным богатырём: при факте богатырского сна, роста и телосложения, в нём была именно истинная русская душа – я видел это в нём.

Втроём мы выпивали в комнате, что конечно не было разрешено, но в том и весь сок. Мы знали комендантшу общежития и все её передвижения поминутно, но в любую секунду она могла зайти под любым предлогом, хотя часто она заходила без объяснения. Страх был неким пассивным спутником, лично у меня. Этот страх закрывала пелена предвкушения блаженства и зависимости от животного счастья. Косвенно была зависимость и от этого страха, ведь если бы не было его, то тогда и не было бы полноценного предвкушения. Вспоминая это сейчас, я понимаю этот страх рационально и обдумываю все его стороны, и оттого становится по-настоящему стыдно, не внимая на временной промежуток.

Мы смотрели какой-то новый боевик на кассетном видеопроигрывателе в одноголосом переводе. На самом деле фильм был скучный и бессмысленный, сюжетная линия хромала, но другого ничего не было, и мы просто были вынуждены это смотреть. Гене с Максом он приглянулся и вдохновил их на шуточную драку: они начали бросать друг друга, бегать по комнате, бороться. Я лишь наблюдал за ними и от души смеялся над их глупостями.

Помню, наш покой нарушил Витя – один из приятелей – он забежал и сказал, что у него есть хорошая вещь, которая скрасит наш вечер. В руках, в маленьком пакетике, у него была знакомая нам всем смесь, которая выглядела как сушёная трава. На деле эта трава – обычная ромашка – была пропитана одурманивающим веществом. Многие не брезговали употреблять эту траву. Тогда она только появилась в обороте и была редка среди наркотических средств (в ходу в основном был «план»). Самое интересное, что никто ничего не знал об этом веществе. Все знали, что это вредно, ведь это даже не марихуана, впрочем, всем было плевать.

Всем нравились интересы кайфа. Помню, я знал нескольких парней, которые нюхали бензин. Они не брезговали это делать и ловили легкодоступный кайф, сливая бензин из любой попавшейся машины. Они различали эффект бензина от марки, а марку от запаха – истинное пристрастие и природный гений. Я считал это бешеным кайфом, но попробовать никак не решился, хоть они и рассказывали о состоянии цветомузыки, изменении картинки в глазах и весёлой музыке в ушах, которая появлялась непонятно откуда. Вспоминаются и любители так называемого «собачьего кайфа», который называли ещё «бычьим кайфом», «собачьим сном» и ещё бог знает как, сейчас уже не всё припомню. Вкратце, тот самый «собачий кайф» – это умышленное удушье до состояния потери сознания. Глаза закатывались; иногда происходили судороги; кто-то вовсе падал и ударялся головой о пол, но боль как таковая отсутствовала. При достижении этого сна, люди получали блаженное состояние эйфории. В основном этим занимались школьники, которые не всегда имели доступ к наркотикам, и были случаи, когда всё заканчивалось смертельным исходом.

Эбола или бубонная чума несравнима с распространением и поражением кайфа. Желание кайфа заставляет людей терпеть боль, рисковать собственной свободой, денежным благополучием и жизнью. За лихорадкой и чумой никто не охотится, потому что у них нет должной рекламы. Если бы была реклама, типа: «сегодня Эбола принесла 21 смерть и 33 оргазма», – тогда отношение людей к ней поменялось. А если бы по федеральному каналу показывали как вдыхать Эболу, чтобы исчез насморк, то люди, по роковой случайности, распространили бы эту лихорадку по всему миру. Пропаганда и реклама шепчет на ухо потребителю как нужно себя вести, и что интересно, человек никогда не признает свою подверженность от влияния пропаганды; в большинстве случаев, потому что человек влияет от пропаганды неосознанно.

Мы начали проделывать стандартные приготовления по случаям такого рода. Все вчетвером мы расселись в туалете. Витя закурил сигарету и с прищуренным глазом, тряся пакетик в руках, сказал:

– Ребята, это мощная штука. Да вы и сами это скоро узнаете.

Он сделал все оставшиеся операции и протянул Гене готовую бутылку, в которой был дым молочного цвета. Гена вдохнул полные лёгкие вещества и выдохнул. На выдохе было заметно, как его лицо говорило о положении дел его сознания: глаза немного закатились вверх, веки припустились, мышцы лица абсолютно ослабли. Он был похож на слабоумного и чёрт знает, что творилось в его воспалённом мозгу. Вещество в один момент проникло в его мозг, через лёгкие, по крови, захватило всю нервную систему. Беспощадно.

– Как оно? – спросил Витя, не взглянув на Гену. Он одновременно продолжал повторные приготовления.

Гена не ответил. Его вид был вполне занятный: белки глаз покраснели, веки припухли, лицо поблекло и отупело. Он замер и смотрел в стену. Он видел какой-то свой, особенный мир, в который его вовлекло действие этого вещества. Как я говорил, Гена был среди нас самый выносливый и менее восприимчивый к любым веществам, но его это срубило и что будет с нами – это был особенный и актуальный вопрос. Я помню эти мысли как сейчас. А после, всё отрывочно и как в тумане.

Постепенно, все мы, по порядку очереди достигли этого состояния, невесть, что творилось у нас в головах, но мы все сидели в туалете с видом безмозглых зомби; Гена уже спал сидя. Такое состояние было ново для всех, даже при том, что эту траву мы курили и раньше.

Спустя минут двадцать, я был на грани сна и полусна, немного пробудился и осмотрел данное положение: Вити не было, остальные спали. Я пошёл в комнату, думая вслух, словно пациент психбольницы: «так, тихо-тихо, нужно найти кровать», – бред несусветный. В комнате не было никого, было тихо и темно; мои ресурсы кратковременного проявления сознания исчерпались и я лёг на кровать. Причём сейчас я абсолютно уверен, что уснул ещё тогда, когда подошёл к кровати, а не в момент, когда лёг на неё.

Я помню сны. Они были действительно впечатляющими и очень реальными. Особенно мне запомнился очень реальный момент, когда мне по лицу бил какой-то человек кулаком, но мягко, как будто приводил меня в чувства. Он бил меня прямо на моей кровати и говорил: «Я тебя, наконец, поймал!». Я не мог сделать вообще ничего – во сне я был под действием вещества. Лицо того человека я помню до сих пор. А после его действий он просто лёг рядом со мной и сказал: «Я полежу здесь и подожду, пока ты придёшь в себя», – и мы с ним уснули. Хотел бы отметить, что я потом долгое время не сомневался о реальности всего происходящего.

Наутро я проснулся. Было рано и так же темно, как когда я уснул. Голова раскалывалась, скорее всего, от алкоголя, и я чувствовал пульсацию в затылке – странное новое чувство. Я сразу же посмотрел на то место, где должен был лежать человек из моего сна и подумал вдруг: «Наверное, он ушёл. Странный какой-то тип». Уже потом я увидел комендантшу, которая стояла, с тенденцией у всех людей в таком положении – с руками в бока. Она смотрела прямо на меня, и я знал, о чём она думает; в комнате спал ещё Гена; Максима и Вити не было. Валялись бутылки из-под спиртного, чинарики, и я думаю, пахло очень скверно, правда я ничего не чувствовал. Странно для меня, что она ничего не сказала и просто ушла из комнаты. Всё равно мы уже были обречены, и потому она, как я подумал, лишь отсрочивала и насыщала дальнейшую расправу над нами.

Нужно сказать, что позже я узнал о том, что Витя серьёзно пострадал от злоупотребления этого вещества – он впал в летаргию. Витя не употреблял так часто, я его редко видел даже пьяным. В этот раз он серьёзно подверг испытанию свой непривыкший организм. Мы приезжали к нему в больницу, он был словно труп – по-другому не скажешь. Витя пробыл в таком состоянии что-то около недели, как я сейчас помню. И с того момента он с виду был абсолютно таким же, но мне он показался каким-то больным, психически; прямо говоря, мне он показался опасным. Никто не знает наверняка, как его изменил наркотик и пребывание в летаргии.

Что касается нас, то как я уже сказал, нас пожалели. Это было несправедливо. Если честно, нас обязаны были отчислить или хотя бы выселить. Мы отделались строгим выговором. При всём положении дел мы не изменили свой образ жизни, совсем. Продолжали делать всё то же самое, просто стали осторожнее. Мы умели получать опыт, но использовали его не в разумных целях. Я могу сказать смело, и охарактеризовать нас одной фразой: извращенцы собственной личности, которые получали от этого удовольствие.

2

Прошло несколько лет. Я изменился. Не могу точно вспомнить тот самый переломный момент, который знаменовал начало настоящего периода моей жизни. Я стал другой и это всё-таки главное. Теперь ещё кучи моментов, хранящихся в чертогах моих воспоминаний, то и дело всплывают в сознании и заставляют пройти их по-новому.

Мой образ жизни уже добрую часть времени стабильно строг, возможно, мне всего лишь так кажется. Рабочие дни и неизменные монотонные порядки – неотъемлемая часть существования. Дом – работа – дом, – не очень занятная штука. Однако этого требует стимул выживания и существования.

Я работаю в строительной компании, где занимаю должность бухгалтера. Работа с документами – ни фантазии, ни права на творчество. Бумаги, бумаги, работа за компьютером, печать – вечная волокита. И что я понял во время своей работы – это то, что бюрократия убивает лет пять человеческой жизни рядового гражданина, причём в моём случае этот срок в разы больше. Бывает, что организм начинает роптать, протестовать против всего, что, кажется, вот-вот я возьму и сожгу все бумаги к чёртовой матери, поэтому приходится моментами пересиливать себя, чтобы не сорваться. Хоть реви иногда, но деваться некуда – работать надо, чтобы просто жить. Выживать.

Помимо стабильной рутины, я увлекаюсь писательством – так это я называю. Мне нравится писать. Поначалу я излагал свой поток мыслей на бумагу в беспорядочной последовательности, и для меня было достаточно просто сохранить какую-либо мысль. Далее я начал подходить к написанию более прагматично. Я подумал, что необходимо создать монумент моей жизни, который оставит обо мне воспоминания, чуточку моей души, здесь, в живом мире. Я не хочу просто исчезнуть и раствориться в небытии – стать никем и чтобы все мои деяния на земле являлись бы типичным «проживанием жизни одного из людей».

Так проходит день за днём и за неимением альтернативы такая жизнь меня устраивает. Что касается депрессий от такой монотонной жизни – то это скорее миф, так как я опытным путём такового не чувствую. Возможно, так действует на меня моё увлечение: каким-то образом стимулирует мой психический иммунитет от болезней такого рода. Впрочем, бывало, я просыпался утром и уже ненавидел сегодняшний не наступивший вечер, из-за того, что именно вечером начинаешь задумываться об утре.

Мне неплохо живётся. Я много читаю и гуляю по дому. Иногда открываю все окна и ложусь на пол. Скучно – не то слово, однако это то слово. Таким образом, я стал замечать, что время, между концом рабочего дня и началом сна – это целая вечность. Если не смотреть телевизор (где пять минут настоящего времени равняется одной), не сидеть за компьютером, не пить – не делать обычные вещи, которые люди делают после работы, то замечаешь время. Замечаешь время вплоть до секунды. Замечаешь, как происходит эта секунда на часах. Кто-нибудь замечал? Она делает это плавно, в то же время решительно и профессионально.

У меня есть небольшая странность, которую я отчётливо осознаю, но избавляться от неё решительно не хочу – я не особо люблю контактировать с людьми. Конечно, приходится иметь дело с некоторыми людьми, вести диалоги, иногда и поддержать диалог, но это всего лишь моя маска и чистая сентиментальность – на самом деле я не такой. Может быть, поэтому я давно покинут всеми моими прежними друзьями и знакомыми. Хотя, порой случается, что я увижу мельком, обычно издалека, знакомое лицо, с которым и было связано много воспоминаний, с которым возможно я дружил когда-то, однако тут же стараюсь отвернуть взгляд, чтобы не дай бог этот человек меня не заметил.

Да, бывает страх общения с людьми, которые меня раньше знали, я этого не скрываю. Он оправдан тем, что раньше я был другим. Те самые люди, которые прежде входили в мой круг общения, знают меня прежнего и теперь у нас с ними очень мало общего. Тогда я был безнравственным, и мне, и всем меня окружающим это нравилось; у меня был другой взгляд на жизнь, другие ценности, мораль, другие желания. Я ненавижу себя прошлого, по причине того, что я коренным образом пересмотрел свои взгляды, так сказать, созрел для иных вещей. Однако, я рад, что был тем человеком, иначе я бы не познал моей нынешней истины, иначе бы я не отличал мои худшие и мои лучшие стороны, иначе я бы погряз в пучине неопределённости и всю жизнь прожил бы бессмысленно. Я из тех людей, кто заставляет себя не жалеть о прошлом. Подчеркну: заставляет.

Бывает, иногда и теперь я на мгновение становлюсь таким – безнравственным – забываю о морали, общественных договорённостях. Организм требует, мозг не может отказать. Я не особо это люблю, но обязан дать этому волю, иначе оно будет губительно продолжать сидеть во мне и отравлять мою душу, что в определённый момент времени приведёт к сильному выбросу негативной энергии. В тот момент я достигаю какого-то безграничного счастья и веселья, восторга, насмешкой над пороками жизненной обыденности.

Я ведь прекрасно понимаю, что вся эта рутина – не жизнь, и даже не выход, не спасение. Я прекрасно понимаю, что это просто несусветная чушь, но как иначе? Друзья, положение дел – обязанность существовать, дабы выжить. Если начнёшь жить полноценной жизнью, то долго уж точно не протянешь.

Людей шантажируют: либо ты выполняешь эти требования и становишься бездушным планктоном, либо мы тебя уничтожаем в пыль. Жизнь, построенная на ультиматуме, который заставляет существовать по приписанным правилам – жизнь ли? Но я это делаю, и самое главное, осознанно. Это самая страшная вещь на свете – осознавать свою безысходность и принимать в ней непосредственное участие. В этом я завидую многим дурачкам, да и вообще не особо придирчивым к жизненному смыслу людям.

К примеру, если взять Женю Правдина, моего одногруппника-дурачка. Он был послушным и делал всё ради лидерства. Такое лидерство можно назвать проституцией, что в смысле получения полезного результата одно и то же. Он посещал всегда и все занятия; что бы ни произошло, он шёл и садился за первую парту; делал все домашние задания, но не давал списывать; ходил всегда угрюмый и замкнутый. Выполняя все требования, он не отличал их по уму: скажут почистить зубной щёткой унитаз, а потом свои зубы – с радостью. Такое отношение к жизни не приведёт ни к чему хорошему, каких бы высот ты не пытался добиться – нужно иметь голову. Поэтому, при всех его отличных оценках, этот парень – дурачок. На последнем году обучения он как никогда был счастлив: он успел подлизаться к достаточному количеству преподавателей, чтобы накопить на красный диплом – и он на него выходил. Один преподаватель, правда, сказал Жене: «Выше четвёрки я тебе не поставлю». Женя проиграл и видимо ощутил это чувство впервые. Он заревел прямо перед глазами полной аудитории, но и тогда не решил протестовать, а просто сел за парту в позу прилежного ученика. Что руководствуется такими людьми? Я наблюдал за всем этим с похмелья, играя в морской бой с Геной, и так же как сейчас не мог понять Женю Правдина.

Я часто стал вспоминать о прошлом. Сумбурные мысли врываются в сознание со словами «а помнишь?». Там столько всего мною оставлено и столько хочется изменить. Меня это очень волнует. От особенно значимых мыслей мне становится не по себе: появляется резкий жар, я покрываюсь потом, в голове становится мутно, появляется гнев и реальное чувство переживания: «Как же я мог так поступить?», «Какой же я был дурак!». Идёт борьба внутри меня: одна часть видит смысл в том, чтобы не жалеть о прошлом, вторая – мечтает о машине времени.

В свои годы я уже многое осознал. Я осознал, что в людях, как и во мне, идёт постоянная борьба между гнусной рутиной и уничтожающей аморальностью. Это захватывает большую часть общества. И я в это верю, потому что я это видел. Иногда и сейчас вижу, что это естественно для людей – быть аморальными. Я по себе это чувствую. Это настоящая прихоть организма, с которой трудно совладать. Осознал, что главная вещь для выживания в обществе – это притворство. Вообще я много думаю об обществе; возможно, такая участь характерно проявляется у искренних ненавистников общества. Мне кажется, что именно тот, кто ненавидит всю эту социальную туфту, именно он так сильно понимает её значимые аспекты. Никто ведь не станет спорить, что вся эта аристократия и интеллигенция – лишь пустой звук, – такая же синтетическая как игра актёров на сцене. И что любой напыщенный сноб – просто клоун, желающий реализоваться в обществе таких же как он, выделываясь при этом словно уж на сковороде. Если в этом покопаться, то всё становится прозрачно, однако всё это вполне прозаично, да ещё вдобавок очень испорченно и запущено, что понимание истины этого всего не имеет особого практического смысла.

Я не брюзга, как может показаться. Просто я не сильно люблю людей. В принципе, если ты видишь в этом реальный смысл, в этом нет ничего плохого. И главное я никому не мешаю. На самом деле многие не любят людей, но никто не делает этого открыто. Вообще мало кто делает что-либо поистине требующее организму открыто. По крайней мере, если такое и происходит, то это губительно воздействует на совесть или просто является незаконным.

А многие террористы и зачинщики войн вовсе не питали ненависть к людям, просто они любили что-то намного сильнее людей – они были фанатиками идеи или сторонниками другого положения вещей. Они видели мир иначе, а все теперь говорят, что они желали уничтожить человечество. Просто это была их правда и для большинства такая правда являлась ошибочной. Если бы в определённый момент времени большинство придерживалось модели сегодняшних террористов и по этой модели со временем полноценно обжилось всё государство, то террористы бы никуда не исчезли. Террористы не исчезнут по нескольким причинам: потому что терроризм – это экстремистское противодействие, метод установить свою правду; потому что не может быть правильной идеологии, а оттого мы снова возвращаемся к первому; террор, как революционный метод или религиозный, идеологический, будет оправдан для кого-то, так как он «несёт правильную суть» – для кого-то. Все проблемы в фанатизме, неспособности понимать что-то иное – за пределами того, что в голове; и естественно во лжи.

Ложь тоже можно рассматривать с двух полюсов: ложь корыстная и ложь необходимая. Ложь во благо, как жадность для экономии – в этом есть польза. Ложь всегда есть в обществе – оно на нём построено. Ложью пользуются все, и откровенничать на этот счёт никто не будет. Все готовы её скрывать, оправдываться и говорить, что она необходима – так и есть, но главное же – человеку это нравится. Все боятся выражать чувство удовольствия от чего-то. Каждый хочет предстать перед всеми как человек, у которого все удовольствия и грешки либо находятся на поводке, либо напрочь отсутствуют. Каждый хочет представить себя как волевого и независимого человека. Так и выходит, что тот, кто искуснее всего лжёт – получает овации; а тот, кто вещает правду или плохо лжёт – неизбежно будет кастрирован. Странная штука, которая ведёт к балансу общественных ценностей и всего мирового порядка. Именно ложь, а не правда – основной критерий сегодняшней социальной стратификации.

Я сам активно борюсь со своими искушениями. Но я не вру насчёт них. Когда обманываешь – от этого ещё хуже, уж я это знаю. И что особенно характерно таким обманщикам – это полнейшее нежелание их проявлять силу воли, чтобы совладать со своими прихотями. Я не понимаю этих людских стереотипов и ни в коем случае не могу с ними согласиться. Мне не стыдно, что я получаю от чего-то действительно человеческое удовольствие, хоть это и аморально. Но это человечно. Именно, человечно. Абсолютной морали не существует, а нарушение той морали, которую пришлось принять – грех, – что это вообще? Очень странно, что кто-то этого придерживается осознанно и без принуждения – такие люди вовсе самые конченые монстры.

3

Нынешним днём я не пошёл на работу, позвонил начальнику и сообщил, что неожиданно приболел. Он поверил, повод тому был – я примерный сотрудник, а таким люди верят. Они верят потому, что считают таких людей неспособными лгать и поступать против системы. У таких людей как я есть даже специальное название – бесхребетный. Но, я считаю, что выглядеть бесхребетным в какой-то момент бывает полезно.

Я весь день размышляю и пишу. Я поймал очень сильное вдохновение и исписал листов десять с обеих сторон. Меня одолела мысль как раз на моменте возвращения к размышлениям о том случае в общежитии. Мы ведь не протестовали против всех, мы просто хотели жить. Жить именно так, как велит душа: жить иррациональными стремлениями и желаниями. Мы окунались в огромный мир, который невозможно было узнать, живя как все. И эти воспоминания – они плод тех действий. На этом моменте я вернулся в мои воспоминания.

Мы тогда были в деревне у Макса. Он был родом оттуда. Были каникулы, и чего только не произошло за тот период, пока мы там находились. У Макса было много друзей, его знали все в родной деревне и все в деревнях рядом. Говоря прямо, эти деревенщины отличались от нас – городских. У них был акцент и характерный диалект, просторечие. Городской сленг, видимо, не достиг глубинных земель страны, поэтому когда мы с Геной и Максом начинали использовать сленговые слова, они могли просто сделать вид, что понимают, а иногда прямо спрашивали о значении того или иного слова. Оттого мы казались выше их, грамотнее, как дворяне перед крестьянами. В пониманиях получения удовольствия они не особо отличались от нас и это понятно: на животном уровне все люди равны. Это утрировано, но верно. Многие вещи им действительно были диковинными, хоть от цивилизации они не сильно отошли. Например, тот же компьютер. Компьютеры были не у всех, далеко не у всех. Важно здесь – это интернет – вещь, о которой они знали, имели представление, но практически не имели дел. Тогда ещё не у всех в городе был интернет, а в деревне подавно.

Помню прохладные ночи, когда мы гуляли и пили до утра. Ночью весь мир становился другим: улицы были пустые; не считая наших криков и разговоров, была мёртвая тишина – всё казалось сказочным, даже сквозь состояние охмеления. Мы как-то прогуливались мимо леса и ощутили саму природу – её гармонию, её запах и притягательное обаяние. Мы легли на траву и молчали, смотрели на звёзды и наслаждались непонятным, но таким правильным чувством.

Мы были словно хиппи в далёкой Америке, – мы несли тот же смысл существования. Но мы были наши хиппи – созданные под влиянием родной земли. Это сравнительное отличие между национальными идеями нашей страны и Америки, которое проявлялось в поколении, на плечах которого лежит будущее.

Тогда мы смогли ощутить все оттенки эйфории и чувств. Чувствовали свободу, как нечто неописуемое, как любовь, или страх – такое было это чувство. Никого никогда не учат понимать свои чувства. Просто берут человека, заводят в общество и шепчут на ушко: «Когда это произойдёт – ты всё поймёшь». Позже, с опытом, человек находит любовь, потом боль, иногда подлость, потерю. Все чувства человек испытывает на себе. Их можно объяснить разумно, можно сказать, отчего они появляются, но сам момент чувства – это нечто чудесное и не поддающееся описанию.

Времени не существовало; его природная сущность была и даже наблюдалась, но того времени, по которому живёт город не ощущалось. Пространство было безграничным, а природа принимала вид союзника, забыв о том, как человечество сотни лет разрушало её.

Уже ближе к восходу вся наша компания разошлась. Я начал трезветь и посмотрел на Макса, уснувшего на траве. Гена лежал рядом с ним и смотрел на звёзды. Такое потрясающее утро в самой глубокой части страны, где нет места этой суетной жизни большого города, где проблемы существования остались консервативными и неподвластными цивилизации. Я тогда считался частью природы, я сидел и смотрел на всё вокруг, получая самый натуральный кайф. Кайф простого существования, который люди не могут ощутить в романтике каждодневной рутины. Этот момент я считал кульминационным пиком всего моего бытия. Так считал я тогда, в те давние годы. Я помню каждую крупинку тех переживаний.

Мы не были обычным быдлом или ребятами, которые видят смысл в банальном физическом удовольствии. Я, бывало, читал труды философов немецкой школы и вообще любил почитать хорошую литературу. Макс любил художественную литературу, особенно отечественных авторов девятнадцатого столетия и начала двадцатого. Гена читал только то, что попадалось ему под руку. Мы тратили много времени на обсуждение тех или иных вопросов, даже не смотря на нашу бешеную манию к дикому поведению. Мы видели в этом жизнь – в сосуществовании возвышенного и низменного, в солидарности оных.

Прошло пару дней. Мы были в большом доме Макса. Все выпивали и веселились – так было часто. Где были родители Макса? Не стоит заморачиваться, это не так важно. Я понял, что моё сознание накрывается медным тазом, потому что ситуация в моих глазах начинала двоиться. Все что-то начали паниковать, кричать. Спустя минут десять я осознал, что идёт драка, в которой участвовал Макс и его старый друг детства. Они оба были одинаково крупные и шансы на победу того или иного зависели от количества принятого алкоголя. Интересно то, что разнять их никто не мог. Я уставился на них приняв деловую позу, притом глупо улыбаясь. Они произвели у меня ассоциацию с викингами, или казаками – такими же наполненными духом и закалённым к физической боли.

Они закончили драться оттого, что обессилили в край. Дрались они примерно в половину всей силы из-за своего состояния, но этого было достаточно для разгрома. Сами они выглядели уставшими и немного помятыми от драки – не так сильно как ожидалось. У Макса пошла кровь носом, и он устремился к раковине, а его одноклассник встал и вышел из дома в неизвестном направлении. Кстати, этого парня потом арестовали за езду в нетрезвом состоянии; всю ночь он провёл в вытрезвителе. Вокруг была полная разруха, но людям это не особо мешало – они продолжали веселиться.

Макс пришёл из туалета прямиком ко мне, выглядев при этом абсолютно нормальным и трезвым человеком, с небольшими ссадинами на лице. Он улыбался, принялся пить пиво – и залпом опустошил стакан. Я уже отошёл от состояния глубокого непонимания ситуации и спросил у него:

– Что у вас там случилось?

– Старые обиды, ничего страшного. Я как-то встречался с его старшей сестрой, когда был в девятом классе. Расстались мы не особо хорошо: я поставил ей здоровенный фингал под глазом. – Он посмеялся. – Она его заслужила, дура. – И он опустошил стакан пива.

Уже наутро, скорее днём, я пробудился с осознанием чудовищного похмелья. Я увидел, как Гена абсолютно голый смотрит в окно и курит сигарету. Меня не удивил его вид и поза статуи Давида. А должен ли был? Я сходил на кухню и выпил две таблетки аспирина, обильно промочив горло водой, которая показалась мне каким-то чудесным нектаром, ангельской мочой.

Я осторожно подошёл к Гене, будучи озабоченным его задумчивостью.

– А ты всё спишь и спишь, – начал говорить он и посмотрел на меня. – Жизнь мчится и все эти жизненные преграды, о которых мы постоянно говорим, ей по-барабану.

– Надо же было столько выпить, – сказал я, держась за голову.

– Я задумался вот над какой мыслью. Из пластилина гораздо проще вылепить нужную фигуру, чем из пластика. Обычно, чтобы сделать что-то из пластика приходится прибегать к огню, – сказал он, смотря в окно.

– Что? Это ты придумал?.. Зачем ты это придумал? – спросил я.

– Да, я ещё не ложился или уже не ложился. Ты веришь в то, что люди неравны изначально, по своей природе?

– Да… в какой-то мере.

– Я прекрасно понимаю религиозное рвение, стремление государства уравнять всех людей. Но таким образом мы только бежим от проблемы. Даже не от проблемы, а скорее от источника всех проблем. – Он начал разгуливать по комнате и смотреть то на пол, то в стену, словно куда-то далеко-далеко.

– И что ты этим хочешь сказать? – Я был не подготовлен к такому диалогу никаким образом.

– Дело в том, что этот источник нужно использовать на благо, не бежать от него, а принять – сделать основой всего человечества. И тогда каждый сможет не только обрести своё место и принять судьбу, но и прожить достойно свою жизнь, – сказал Гена, фанатея от своих слов и шагая всё более длинными шагами, широко раскрыв глаза. В нём виделся оратор, желающий утвердиться в глазах людей.

– Ты имеешь в виду справедливость?

– Истина! Ты чертовски прав, мой друг: спра-вед-ли-вость – да! – В нём было видно непомерное безумие и тщетное стремление изобразить актёрскую игру.

– Но как же хаос? – с интересом спросил я. Я начал потихоньку входить в диалог.

– Какой хаос?

– Ну, хаос, который произойдёт, если каждый человек будет тем, кем захочет.

– Знаешь, мне кажется, что должен возникнуть естественный отбор в условиях цивилизации. Ну да, хаос неизбежен. А вообще, знаешь, если предстоит выбрать: сраное равенство всего, этот коммунизм, который приводит к якобы равновесию, или хаос в справедливости – то я выберу второе, потому что в нём я вижу жизнь. – По заключению своих слов он лёг на диван и положил ногу на ногу. Он всё ещё был голый.

– Эти слова не приведут ни к чему, если будут входить в мир вот так, в стенах деревенского дома. И само собой, что… – Я начал зевать… – мысль верная, но толку?

– Просто… – Он немного поник… – меня это волнует. Я не могу видеть несовершенство в мире так отчётливо и ничего не делать, не говорить, делать вид, что нем и глух. От этого мне не по себе. – Он сменил лежачую позу сидячей.

– Так будет всегда. Расстроит это тебя или изменит понятие о жизни. Бороться с этим? Плести сети пропаганды – в этом они, – Я указал правой рукой по диагонали вправо (подразумевая власть), – преуспели. Пытайся бороться. Что толку долбиться в бетонную стену? – Во мне сейчас играло непонятно что, какая-то страсть, желание исповедаться и в то же время поставить на место Гену с его иллюзиями.

– Но как же Че Гевара, Ленин… э-э-э… Вашингтон?

– Но ты ведь не они, – безразлично сказал я.

– И это верно. – Он поник ещё сильнее. Видимо я разнёс в пух и прах всю его горячку, одолевшую его. Это был явный спор. Я почему-то захотел выступить против. Я мог бы поддержать его, и мы по-дружески благоговейно друг к другу построили бы идеал «нашего общества», обменялись бы взаимными знаниями, предположениями, согласились бы во всём, что пришло в голову и мне и ему (потому что не хотели бы обидеть друг друга отказом). Я поступил иначе, проявил хладнокровие, присущее старику-пессимисту, уставшему от компромиссов в жизни. Но самое важное, для меня того, и для меня сегодняшнего – я не соврал, а солидарность должна быть основана только на правде. Быть солидарным с кем-то во мнении может каждый, главное вовремя поддакивать. А если ты действительно не видишь смысла быть солидарным, стоит ли блюсти законы этики и соблюдать солидарность? И главное, каковы последствия такой солидарности? Терпение? Понимание? И, наконец, подобие? Возникает вопрос: стоит ли оно этого? Мой ответ: конечно, не стоит. Потерять себя, ради того, чтобы чувствовать принадлежность себя к чьему-либо мнению, – это даже глупо. В первую очередь нужно быть максимально правдивым к себе.

– Надеюсь, я не сильно на тебя напал? – Я зачем-то начал оправдываться. – Просто решил, что правда будет полезнее.

– Всё в порядке. Главное, что ты понимаешь о чём я, а я понимаю о чём ты. Именно в этом проявляется вся суть взаимодействия человека с человеком. Главное понимать. И… правда важна.

– Ты немного странный сегодня. Ну да ладно, я полежу ещё, может, усну. Тебе советую сделать то же самое. – Я лёг на кровать и отвернулся лицом к стене, а Гена всё так же продолжал лежать, чем-то озабоченный, лишь промычал короткое «угу».

Я не сильно хотел спать. Состояние было непонятное, но оставалось таким стабильно. Я начал размышлять о многом тогда, точно так же как сейчас. Я всегда любил помечтать и вообще подумать над чем-нибудь, отойти от реальности. Приём алкоголя и наркотиков – это тоже стремление избежать реальности. В том мире, который создаётся намеренно, с помощью вспомогательных веществ, можно взглянуть на всё по-другому. Каждый обыденный объект становится оригинальным, представляется с другой, никогда не доступной в реальной жизни стороны. Мир расширяется, углубляется, воздух густеет, а биение собственного сердца можно услышать – ты выходишь за человеческие грани.

Я не любил реальность, и поэтому раньше нередко приходилось от неё прятаться. Реальность не любит прятки, а уж если она находит тебя, то тут держись – можно в конец рехнуться. Когда реальность застаёт тебя в состоянии ухода от неё – тогда всё перемешивается и, честное слово, мне знакомо это состояние. Самое главное – контроль этого самого ухода, нужно быть с ней на короткой нити, на вытянутой руке. Если вдруг слишком удалишься от неё, то возвращаться будет очень неприятно. Особенно, если возвращаться придётся неожиданно и быстро. Именно силы контроля мне никогда не хватало. Я слишком позволял себе упиваться всем, что давало мне право не только уйти от всей серости бытия, но и не быть как все. Я понимаю, что достиг чувства зависимости. Да, как не прискорбно это говорить, меня поймала в свои сети зависимость. Это не было слишком запущено и не доходило до того, что я воровал сумочки у прохожих, чтобы достать денег, но и достаточно для ощущения разрушительной силы зависимости.

Мне кажется, такое должен пройти каждый, чтобы трезво смотреть на жизнь; хотя бы, чтобы понимать ту сторону, против которой все так борются. Многие люди борются с алкоголем и наркотиками и большинство из них даже не пробовали пива или травки. Это не профессионально. Все их факты построены на вере, теоретических сведениях. Истинный борец с чем-то должен знать об этом всё, вплоть до самого сокровенного, а иначе он просто обиженный придурок или человек, который взял за основу предрассудок и состряпал из него идею. Каждый должен познать в себе силу контроля и силу зависимости, взвесить эти силы и самолично сделать выводы. Это неоценимый опыт.

Я не борюсь с чем-то глобально, я стараюсь бороться с этим в себе. Я и сейчас не особо люблю эту реальность, но приходится мириться с ней. Я получил опыт и теперь применяю его. Человека учат ошибки, успехи не дают настоящего опыта. Успехи дают опыт успеха, славы, превосходства, а ошибки позволяют постичь придонье и мотивируют на свежие идеи и возможности – это надо ценить, господа.

4

Во многом, благодаря своему опыту, я осознал многие ценности. Для человека важна ценность духовного самосохранения, именно своей индивидуальности. Как тогда заключил Гена: «необходимо быть самим собой, чтобы познать действительную жизнь», – так оно и есть. Но не всё так просто как звучит в теории.

Я, лично для себя, провожу грань между социальным миром и индивидуальным. Эта грань всегда существовала и существует, однако для меня она имеет особое значение. У меня есть важный принцип: не смешивать эти два мира, иначе либо я не буду принадлежать себе, либо мне больше не будет места в обществе. Так или иначе, мне бы не хотелось этого допустить. Но если бы пришлось вдруг выбирать, то я без колебания сделал бы выбор в пользу индивидуального пути, просто потому, что так я не потеряю себя – а этого я не хочу допустить.

Я не имею права быть как все. Если бы я был как все, тогда я бы уничтожил свою сущность; я бы опорочил своё бытие. Поэтому я обречён на индивидуальное восприятие мира, которое так мешает существованию в обществе. Возможно, источник моей неспособности контактировать с людьми – нежелание интересоваться их интересами, потому что эти интересы для меня чужды. Я не понимаю людских проблем, обратно как и люди не смогут понять мои – поэтому пусть всё останется так, как есть.

Социализированные люди спокойны в своих выражениях мыслей, в своём бытии, понимании окружающего. Моя зависть к ним всегда была сильна; но стоитлишь подумать о том, чего я буду лишён, если поддамся моему пороку, тотчас же решаюсь ничего не менять. Я как бы разделён между двумя идеалами: мой истинный уклад жизни и общепринятый.

Находясь среди людей, ненароком приходится соблюдать общеустановленные правила, и я их соблюдаю. Это необходимо, чтобы выживать. Парадоксально и то, что это необходимо, чтобы моя индивидуальность могла полноценно существовать. На самом деле, смог бы я понять свою индивидуальность, не поняв общественность? Это как тот факт, что добро не может существовать без зла – и это истина.

Я женат на социальном мире, имея любовницу – индивидуальный мир. Чтобы выжить, необходимо принять общество. Это как брак по расчёту. Но я никуда не могу уйти, да и не хочу уходить от одиночества – ведь этого желает мой дух.

Всю свою поистине сознательную жизнь я одинок. И тогда, и теперь – так было всегда. Я мог казаться экстравертом раньше, наедине же я всегда испытывал настоящую свободу. Этой свободы не было в компании; наверное, было всё, кроме этой свободы. На моём существовании, возможно, существует отметина «одиночка». Я ухожу в себя и провожу огромное количество времени в своём мире. Я много размышляю о всяком: об обществе, морали, смысле жизни, психологии, различных философских темах и так далее. Порой, в своих размышлениях я дохожу до необычайно сверхъестественных пониманий мироздания. Меня воодушевляет сама мысль о загадках бытия, поэтому я размышляю часто, много и упорно. Это моя страсть и так я понимаю свой смысл жизни.

Одиночество – это то, что мне бесспорно принадлежит. Я осознаю, что одиночество не должно заменять жизнь и понимаю чем оно губительно, поэтому рано или поздно мне придётся расстаться с одиночеством, ради себя самого. Это правда. Однако одиночество позволяет достигнуть высшего самопонимания, абстрагироваться от окружающих. Одиночество – это мой союзник в постоянной жизненной неразберихе. Она неразборчива, потому что эта неразбериха – есть материал для созидания. Как скульптор делает творение из куска мрамора, как художник пишет поражающие своей красотой картины, так и я стараюсь создать в своей голове и вылить на бумагу порядок, сотканный из нитей хаоса.

Хаос всегда предшествует порядку – не наоборот. Из хаоса возникало всё на свете, и мы возникли из него – кто с этим станет спорить? Он – движущая сила прогресса. Порядок, который все так любят – сила разрушения. Предстоит задуматься: если бы не было порядка, то возможно ли вообще разрушение? Каждый даст на этот вопрос свой ответ. Я же абсолютно уверен, что порядок не всегда хорош, как кажется. Возможно, это всего лишь волк в овечьей шкуре. Впрочем, я создаю этот порядок. И даже не пытаюсь уничтожить в себе ту самую веру, что когда-нибудь кто-то прочтёт моё произведение и восторжествует. Я на это надеюсь.

Может быть дело в том, что я глуп в обыденных делах людей – я их просто не понимаю. Если я решаюсь делать что-либо системное, то подхожу к этому осознано, и поэтому считаю это абсолютно глупым. Да и не только глупым, отчасти просто античеловеческим проявлением. Бессознательно каждый представитель общества это понимает, возможно, знает и сознательно, но почему-то принимает это как действительное.

Я открыто понимаю свою глупость в этом, признаю её. Все мои прежние глупости останутся со мной навсегда. Я все их знаю и не раз о них думал. Смысл в том, что люди не видят своих глупостей, а если и видят, то отчаянно стремятся не замечать, или замаскировать, или спрятать, но никак не исправить.

Скорее всего, в подобии жить гораздо проще, чем в индивидуальности. Потому что индивидуальность – это всегда нечто не как у всех, и быть особенным, ни как все – пугает. Пугает потому, что это трудно, даже если взглянуть на меня, то можно понять всю трудность такой жизни. И непосредственно подобие редко связано с одиночеством, а поэтому социализированному человеку не дано понять весь смысл этого одиночества.

А может это и правильно – жить как все и не задаваться подобными вопросами, которыми я задаюсь. Может быть всякое, но я считаю, что самое верное – это то, что желает само сердце, не иллюзии желания, которых немало, а именно душевные желания.

5

Около одиннадцати часов. Выходной день. Слишком типичное утро для человечества. Встал я с отличным расположением духа. Сразу же лёг на кровать и вспомнил свою жизнь в своём общежитии.

– Вставай, болван! На, выпей, – меня будит Гена и протягивает мне бутылку пива.

– Сколько времени, урод? – говорю я, протираю глаза и делаю добрых десять глотков холодного пива. Пиво натощак – вполне занятная ситуация. Начинает покачивать, как на корабле судна в ненастье, появляется чувство бодрости и размытости реальности.

– Полдесятого. Ты думаешь, есть шанс поднять этого человека? – Он указал на Максима, который смачно давил лицо в подушку.

– Только не традиционными способами, – чётко заметил я и подал бутылку пива обратно.

– Это да. Надо набрать воды – я думаю это заставит его встать, – сказал Гена, поставил бутылку и помчался в ванную за ресурсами своего предприятия.

– Есть еда? – спросил я, будучи уверенным в отрицательном ответе.

– Нет, – послышался глухой голос Гены.

– Нужно будет сходить до магазина, а то я со вчерашнего дня ужасно голоден.

– Хорошая мысль. Когда пойдёшь в магазин, захвати сигарет.

– Хорошо, – пришлось сказать мне. Вообще-то я рассчитывал, что сходить в магазин вызовется Гена. Почему я на это рассчитывал?

Гена бежит из ванной с полным тазиком воды и странной бешеной улыбкой на лице. Подходит прямо к кровати Максима и, разрываясь от смеха, безмолвно ждёт команды от меня. Я тоже улыбаюсь – смешная ведь штука; киваю головой. Тазик опрокидывается и происходит шлепок воды – это такой веселящий звук, который нужно только слышать и от этого уже становится смешно. Мы взрываемся громким смехом и ещё сильнее ухохатываемся при виде мокрого и разъярённого Максима. Макс – добряк и такой же любитель шуток, как и мы с Геной, поэтому он с фразой «долбанные кретины» медленно, вытирая лицо рукой, уходит в ванную.

Мы просмеялись и я начал одеваться. Гена подкурил чинарик и крепко затянувшись, закричал:

– Макс, как тебе пробуждение!?

– Зашибись, Булочка! – иронично прокричал из ванной Максим и засмеялся. Гена не обиделся в этот раз, понимая всю заслуженность этой насмешки.

Мы все ещё разок взгоготнули, и я ушёл в магазин.

Воспоминание возникло невзначай, как-то нежданно проскользнуло в мой только пробудившийся мозг. Мне на секунду захотелось туда, в те дикие и безмятежные деньки. Мы веселились, день и ночь балдели от жизни и всё было нипочём. У нас была настоящая дружба – это факт. Хотелось выкроить денёк моего настоящего и променять его на денёк прошлого. Просто побыть там с моими друзьями, выпить пивка, посмеяться.

Воспоминание продолжилось.

Я уже возвращался из магазина. Приветливое лицо вахтёрши, которая нередко орала на нас за наши же проступки, меня удивило и сразу же сделало этот день ещё лучше. Торопливым шагом я зашёл в нашу комнату и сразу же устремил на себя озабоченные глаза Гены, который сразу подошёл ко мне и сказал:

– Вот мой самый лучший спаситель! – Широко улыбнулся и бросился доставать сигареты из пакета с продуктами. Максим лежал на кровати и что-то рисовал в своём альбоме (он любил порисовать простым карандашом). Его мокрые волосы заставили меня ещё раз отменно улыбнуться. Гена распечатал пачку, достал сигарету, словно одержимый, подкурил её и затянулся со словами: «Вот этого мне серьёзно не хватало». Я принялся распаковывать лапшу быстрого приготовления, с той же одержимостью из-за дьявольского голода.

– Чем займёмся сегодня, молодые люди? – громко спросил Гена.

– Можно погулять с этими, помнишь… с первого курса, – сказал я, чеша затылок.

– Почему бы и нет. Нужно только выпивку, да желательно покрепче, – сказал Гена и вдруг спросил: – А если они вина своего захотят?

– Возьмём им дешёвого, они в нём всё равно не разбираются. Да оно их ещё сильнее срубит, – сказал я.

– Ну, тогда замётано, – сказал Максим.

И тогда я сразу перешёл к воспоминаниям о том моменте, когда мы пошли гулять с этими первокурсницами.

Ещё был вовсе не вечер, но нам нужно было вернуться до одиннадцати часов вечера, иначе бы нас просто не пустили в общежитие. Поэтому мы всегда начинали гулять днём и возвращались как раз вовремя. Я тогда был с прекрасной Кристиной, которая, выпив около стакана, начала активно проявлять интерес ко мне. Она сначала просто смеялась над моими шутками, которые по правде говоря, были довольно смешными, но в ней был заметен этот поддельный смех, который стремится расположить к себе. И помню, что мне хотелось прижать её в любом из попадавшихся углов, но я проявлял странное поведение джентльмена, хоть и травил пошлые шутки.

Я её поцеловал, когда мы уже изрядно выпили, когда стемнело и мы сидели на лавочке. Все громко говорили, кричали, ребячились, смеялись и щупали друг друга. Буквально первые десять секунд нашего поцелуя произвели в моём мозгу непонятные чувства. Её неожиданный смех прервал наш поцелуй. Она расхохоталась над тем, что сказал Гена. Я, честно говоря, не услышал, что он сказал.

Мы гуляли ещё часа два тогда. Втроём: я, Гена и Макс, – мы шли по тихим улицам города в состоянии порядочного опьянения, выкрикивали разные песни, простые и глупые афоризмы и твердили о том, что мы будем друзьями навечно.

Пришли мы в начале одиннадцатого и были чертовски пьяны, но перед вахтершей мы хотели показаться трезвыми. Хоть глаза и выдавали нас – по ним было видно, что мы, как говорится, «в дрова» – она всё же пропустила нас. Мне кажется, она нас понимала и уж её совесть никак не позволила выгнать нас на улицу на всю ночь.

В комнате мы достали спрятанные в сумку Макса бутылку водки и колу и продолжили безудержное веселье. Это была классическая вакханалия, но нам в этом виделся огромный смысл. Смысл жизненного восторга с элементами невесомости, независимости и неуязвимости. Нам не было дело ни до политики, ни до каких-либо проблем человечества – был интерес того, что происходит сейчас и не больше. В этом есть своя, определённая философия, которой есть место быть.

6

Весь день до вечера я провёл в состоянии глубокой обломовщины: я никуда не ходил, ничего не делал, почти не вставал с кровати. Я ещё много думал о том самом прошлом. Было уже сумеречно, и я выглянул в окно без цели и без смысла. Я разглядывал людей и поймал нотку вдохновения. Начал много думать уже о настоящем.

Часто, в этом самом обществе, возникают волнующие вопросы. Я давно научился не обращать внимания на дебаты и разглагольствования на такие темы. Поднимание многих тем на обсуждение является некоторой уловкой. Их поднимают, как должны все думать, для того, чтобы найти и понять истину, но на самом деле, чтобы подпитать социальные ценности. Мне это видится таким образом.

Нередко можно заметить, что, прямо или косвенно, затрагивается тема справедливости и равенства. Как тогда начал было эту тему Гена. Не нужно быть наивным и говорить серьёзно о справедливости, равенстве и других социальных идеях – это что-то утопичное, и вместе с тем невозможное. Конечно, хочется видеть в обществе некую солидарность и нравственное развитие, но необходимо понять, что в полной мере это нереально, как нереальна и верная идеология для какого-либо государства.

Идеологи со своими идеалами всегда имеют некий подтекст: личные выгоды стоят за внешними доктринами. Не стоит, наверное, лишний раз замечать, что человека ведёт не идея, а власть и личное обеспечение. Вся история – это психология. Все идеологии, убеждения, религии – это стремление реализовать человеческие позывы и доказать свою точку зрения на мир, затем следуют реакции на это, далее – реакции на реакции… Вообще на самом деле так и есть, потому что нельзя сказать, что мир должен быть таким-то, люди такими, пороки такими-то и жить нужно правильно выполняя то-то и то-то – это глобальный обман. Каждому нужно что-то своё. Монополия определённого убеждения в голове приводит к тому, что человек не видит мира целиком. В любом случае, эту тему уже затрагивали как минимум раз в эпоху, и все великие умы, так или иначе, сходились в этом.

Впрочем, из дилеммы: равенство или справедливость, – я выберу справедливость. Может быть, я наивен и считаю, что при справедливости нет смысла говорить о том, что кому-то плохо, а кому-то хорошо живётся – всё будет зависеть от того, заслужил ли человек так жить или нет. Равенство никогда не застраховано от случая, что кому-то будет недоставать, а у кого-то будет в избытке. Справедливость же, по своему определению, даёт человеку то, что он заслужил.

На такие мысли меня натолкнуло понимание того, что хорошо и что плохо. Я постоянно сам себе твержу, что я был плохой, делал плохие вещи, но не пытался хоть на секунду допустить обратное. Главным образом, это всего лишь мои убеждения, которые приводят меня к тому смыслу: «тогда я делал плохие вещи», – я твержу и твержу себе уже долгое время. Это не глобальная истина, а чисто моя, эмпирическая, построенная на переживаниях, истина.

Я глядел на мгновенно проходивших перед глазами людей и мимолётно их узнавал и так же забывал. Над этим мне пришлось задуматься. Я сравнил этих людей с людьми сто лет назад, двести лет назад – они тоже мне незнакомы, тоже суетно носились по своим делам, тоже имели мысли и возможно смысл в жизни. Но они никому неизвестны сегодня – они прожили свой век за один миг. Все их проблемы, кучи желаний, целей, чувств, взглядов, убеждений и сделанных вещей просто растворились вместе с ними. И эти люди будут такими же для будущих людей, которые задумаются об этом. Они неизвестны, живут неизвестными и умирают неизвестными. И таких людей огромное множество во всех поколениях.

Меня это взбудоражило, и я представил, что вот сейчас, если я вдруг умру, то я не буду отличаться от таких людей. Я просто растворюсь. Я не сделал ничего, что оставит существенный след моего духовного существования. Я проживу ещё какое-то время где-то в долгом ящике воспоминаний моих старых знакомых и друзей и окончательно растворюсь в небытии, когда умрут они. Да, жил такой человек – и толку?

Я вспомнил, как ехал тогда в автобусе «Екатеринбург – Каменск-Уральский». При выезде из города я тоже наблюдал за людьми и тоже размышлял. О чём я тогда размышлял? Может, о чём-то схожем. А скорее всего, просто думал: «Пить потихоньку – по два-три глотка, или сразу залпом сделать десять?». Мы ехали около двух часов, захватив с собой трёхчасовое количество выпивки. На половине дороги наши мочевые пузыри наполнялись под завязку, и я предложил воспользоваться опустевшей тарой из-под пива и джина. Так мы и поступили на удивление остальным пассажирам автобуса. Потерпев ещё десять минут, всё бы произошло само собой, только вот не аккуратно в бутылочку, а прямиком в штаны. Впрочем, насчёт аккуратности нашего предприятия можно поспорить. Когда мы начали было отливать, произошла форс-мажорная ситуация – автобус трехануло, видимо на яме, и напор мочевой струи оказался направлен в прочую от бутылки сторону. Макс намочился на пол; Гену повело и он обмочил переднее кресло (благо хоть не попал на впереди сидящих); а меня взяло право руля и я намочился прямо на окно (ладно хоть я сидел у окна, боюсь представить, что бы случилось, если бы я сидел у прохода). Но мы всё быстро стабилизировали. Люди вокруг обомлели.

Тогда было 31 декабря. Институт мы покинули за два дня, успешно сдав сессию. Макс завалил один экзамен, но не парился по этому счёту. Меня позвала Кристина отметить своей компанией, особо не разгуливаться, так сказать по-семейному. Мы направлялись к ней – в Каменск-Уральский, она там жила, а во время учёбы жила в общежитии.

Выйдя из автобуса, мы выкинули пустые бутылки, бутылки наполненные мочой и направились в платный туалет: десять рублей за одно пользование. Время было сумеречное.

«Немного несправедливо брать одну плату за пользование “по-маленькому” и “по-большому”. Могли хотя бы скинуть рублей пять, тогда бы и ссалось не так озабоченно», – сказал Макс, выйдя из туалета. Мы посмеялись и покритиковали всю капиталическую систему, вплоть до того, что Макс изверг из своего рта такую штуку: «Такие как эта старушка (которая брала плату за пользование туалетом), в конечном итоге и становятся миллионерами». Потом узнали номер местного такси и направились по указанному адресу.

Каменск-Уральский – небольшой город, но всё-таки Город. Проезжая его улицы, я нашёл аналогию в наших окраинах – давно застоявшихся и редко изменяющих вид обочинах городской цивилизации. Притом Каменск (как его принято называть местными) являлся таким весь. Я бы назвал этот город дитём Екатеринбурга, его демо-версией, говоря на современный лад. Обычный провинциальный городишка, напоминающий разросшийся посёлок городского типа.

Мы ввалились к Кристине домой пьяные и в ужасно нестабильном состоянии – в предпраздничном и торжественном. У неё дома были родители, что НАС немного обеспокоило. Мы их вообще не сразу заметили; только спустя трёх десятков режущих непривыкшие уши матерных слов, во время того как я начал приставать к Кристине, в дверях между гостиной и коридором появился её отец. Он был вытянутый и худой, с сединой на висках, в классических очках и официально одет. Я обнимал Кристину, или она меня держала; Максим матерился, осматривая свою куртку, потому что пьяный упал и порвал её, а ещё ко всему прочему потерял телефон; Гена допивал остатки дешёвого джина. Её отец посмотрел на нас странно осуждающе и обратился к Кристине:

– Крис, кто эти люди?

– А разве вы не знали, – икая начал говорить Гена, – что говорить о присутствующих в третьем лице – правило дурного тона?

Отец Кристины уставился на Гену; Кристина уставилась на отца и перешла из положения «интимные объятия со мной» в положение «невинная и виноватая». Гена смотрел косоглазыми от беспредельного количества выпивки глазами, с глупой неуместной улыбкой.

– Ты сейчас в моём доме и в моём доме я буду делать так, – Кристинин отец начал подходить ближе к Гене, – как захочу. – Он уставил указательный палец в десяти сантиметрах от лица Гены.

– Указывать пальцем на человека вообще-то тоже неку… неку-льту-рно, – еле выговорил Гена.

– Слышь, мальчик… щенок!.. – уже громко начал отец Кристины, – а ну вышел из моего дома! – И уже обратившись ко мне с Максом: – и вы тоже!

– Вы слишком грубы, отец, – начал Гена. – Мы, конечно, извиняемся… э-э-э… но это не повод, чтобы поднимать голос – все мы люди.

– Мне!.. – громко вскрикнул отец Кристины, но тут же перешёл на шёпот, – насрать на тебя и твоих дружков. Покиньте, пожалуйста, помещение.

– Пап, ну пусть они останутся, – начала говорить Кристина. – Я их сама позвала…

– Крис, у нас гости, – начал её отец, – куда я их дену? – неожиданно перейдя от ненависти к удовлетворению Кристининых слов. Она, видимо, была избалованным ребёнком, если бы было по-другому, тогда её отец непременно должен был наорать на неё и выкинуть нас в подъезд. В общем, всё вышло странно для конечного результата сего конфликта: мы разделись, разулись и нам разрешили пройти в комнату Кристины, условившись с её отцом: «Ни звука от вас чтобы не было слышно».

Комната у Кристины была большая и мы все комфортно расположились. Я упал на мягкую и нежную, как кожа Кристины, кровать; Гена сел за письменный стол и включил компьютер; Макс рухнул на пол и закрыл глаза. Кристина стояла в начале комнаты и смотрела на то, как мы хозяйничаем. Абсолютно никакой культуры, при полноценном её знании, в теории.

– Только тише, ребята, – сказала Кристина и закрыла дверь, потом подошла ко мне и осудительно сказала: – Вы могли хоть не напиваться, потерпеть?

Я молчал и лежал с закрытыми глазами. Я чувствовал, что она смотрит на меня и ждёт ответа на свой вопрос. Кристина решила, что я сплю, и притронулась к моему плечу в надежде разбудить меня. Как только она притронулась ко мне, я схватил её руку, повалил её на кровать и вцепился губами в её губы. Она не сопротивлялась, но спустя пару минут сказала:

– Хватит. Вдруг войдёт мой отец.

– Пусть присоединяется, – не подумав, сказал я, а потом только понял сказанное. Вырвалось невзначай, как-то рефлекторно.

– Дурак, – сказала Кристина непонятно в каком тоне. То ли это был такой тон, типа «ха-ха, какой ты остроумный пошляк», то ли типа «это глупо и совсем не смешно».

Как-то меня «прижало» и я помчался в туалет справить нужду. Будучи один на один с унитазом, тотчас я вспомнил про Гену. «А где Гена?» – сказал я вслух.

Когда я сделал все дела в отведённом месте, выйдя в коридор, я услышал знакомый голос, среди прочих, доносившийся из гостиной. Я пошёл на его зов и прислушался к такому диалогу:

– Ты славный парень, – говорил отец Кристины, по голосу пьяный

– Да вы тоже… – пытался поддержать разговор Гена.

– Просто, понимаешь, Крис… она… она у меня единственная, драгоценная, мой маленький алмазик… – продолжал отец Кристины.

– Да, я понимаю.

– Береги её. Я вижу, как ты на неё смотришь: это неподдельная страсть блеском отдаётся… прям так… понимаешь… Я на её мать – Людку – так же смотрел, царствие ей небесное…

Я слушал их разговор и не воспринял данную информацию всерьёз – обычный пьяный угар. Гена, однако, ничего не сказал в ответ.

– Давай выпьем за неё, – сказал отец Кристины.

Они выпили.

– Слушай, мы сейчас собираемся уходить. Я вижу, вы парни хорошие, хотя сначала показались мне, по правде говоря, дебилами, – сказал отец Кристины и посмеялся. – Ну ладно, мы друг друга поняли. Поняли?

– Да-да, – кротко отвечал Гена.

Спустя полчаса квартира оказалась в полном нашем распоряжении. В миг сюда сбежалось как минимум по десять представителей обоих полов; алкоголь и наркотики естественно пришли вместе с ними.

Уже потом, в самый разгар празднества, под звуки всеобъемлющей вакхической песни, я падал вниз на ковёр, примерно так же как тянулся вверх – только вниз. Я упал и не решался встать; вокруг всё кружилось. Послышалось приближение ступней.

– Ты в порядке? – спросил Гена.

– Нет, – сказал я. – Как ты думаешь, мы правильно живём? – Я смотрел в потолок и задавался этим вопросом.

– Да правильно всё, ты чего? – сказал Гена и хлопнул меня по плечу.

– Представь такую ситуацию. Русского парня усыновили арабы, к тому же мусульмане. Позволь этой фантазии достигнуть головных долей мозга, осознать всю полноту. Представь детство этого парня: как он ходит в мечеть с родителями, как он молится на коленях и возглашает «Аллах Акбар», как он читает Коран, как у него постепенно рождается ненависть к инаковерующим – христианам, язычникам, атеистам и прочим. Теперь представь его юность: вокруг такие же фанатики, кругом арабский диалект и мусульманские нравы, и всё молитвы, молитвы, чтение Корана и бесконечная ненависть к неверующим. Кем он станет? Русским ли он будет? Будет ли он видеть мир правильно? Что будет для него правильное? Что вообще значит: видеть мир правильно? Подумай и скажи мне.

– Не знаю, – сказал Гена и прилёг рядом со мной. – Тут нужно пораздумать.

– Я вот представил, что было бы, если я попал в такую семью.

– Ну, это ты уже начал загоняться, друг. Могло быть, что угодно. Да сейчас на нас может астероид упасть и расхреначить весь дом к чёртовой матери. Стоит задаваться вопросами, но не сходить с ума.

– Может ты прав. Всё-таки, что нас делает нами?

– Мы… – сказал Гена. – Только мы. Всё остальное – фигня.

– Но как же тот парень, о котором я тебе рассказал?

– Просто ему не повезло.

«Просто ему не повезло… и он стал не собой», – так я довёл до конца Генин ответ.

Мы лежали на полу посередине комнаты и смотрели в потолок. Уже не говорили друг с другом, и каждый задумался о своём. Вокруг происходил праздник: громкая музыка, полный дом далеко нетрезвых людей и наш диалог с Геной, – этим мне запомнился тот Новый Год…

Пока мы лежали с Геной на полу, к нам подошёл парень (пусть будет Слава – не помню как его звали). Этот парень совсем недавно демобилизовался из армии и чувствовал себя не как не меньше чем бог среди людей. Слава подошёл к Гене и пнул его в бочину со словами «Эй ты! запах, вставай, давай!» – и всё это с хорошим хмельным акцентом.

Гена, ничего не ответив, схватил его за ногу и повалил наземь. Слава начал кричать, что-то типа: «Ты кто такой?! Кто такой, чтобы служивому перечить?». В общем, завязалась драка. Я стоял и смотрел, даже не думая их разнимать: во-первых, я верил в Гену, тем более он был крупнее этого Славы; во-вторых, Слава был виноват и должен был получить по заслугам; в-третьих, мне было по-человечески интересно. Никто не видел и не слышал драки. Сначала они бились на равных и сил у обоих было достаточно, чтобы убить друг друга; у Славы ручьём шла кровь из разбитой брови; а я получал сильнейшее удовольствие, которое по-сути было неуместным, однако настоящим.

Кульминация событий. Началось самое интересное, от чего у меня захватило дух и перехватило дыхание: Гена сидел на Славе и долбил (как молотками) его лицо; Слава видимо отключился, или просто не сопротивлялся. Гена бы его убил, вполне определённо и я бы вполне осознано не пресёк это убийство – что самое занимательное, когда я вспоминаю те времена сейчас. Слава не был убит, потому что драку заметила Кристина и будто сумасшедшая скинула Гену со Славы. Она всё испортила тем, что спасла жизнь Славе, – как это звучит? Так я тогда думал.

7

Я задумался о человеческих ценностях. Каковы они? И могут ли быть правильные или неправильные ценности? Та моя фраза на полу, в пьяном бреду: «что вообще значит: “видеть мир правильно”?» – серьёзно вошла в моё длинное осмысление. Я понял одно: общественные ценности не создаются обществом, а преподносятся обществу так, что любое им несоответствие считается ненормальностью. Это тенденция, вполне определённо. И пусть этому присваивают ярлык «общественная договорённость», на деле это абсолютный, проникающий в саму пучину бессознательного, аппарат получения чего-либо необходимого от безликой толпы. Общественные ценности очень редко имеют морально-нравственное значение для человека – их придерживается большинство, но их почему-то необходимо придерживаться всем. Просто либо ты принимаешь ценности – то ты свой парень среди других сторонников этой моды ценностей, либо отрекаешься от них, и тебя пожирают с дерьмом. Эта дилемма ставит под сомнения такие явления как демократия и свобода выбора.

Исключение из общепринятых общественных ценностей могут быть только общечеловеческие ценности, играющие роль в глобальном осмыслении мира человеком.

Выходит, что проще примкнуть к тенденциозным ценностям, чем иметь понимание собственных. Выбор человека от моды общественных ценностей к созерцанию собственных ценностей лавирует от того насколько человек интеллектуально развит и способен к здоровой критике, а также насколько человек самокритичен. Этот выбор будет скорее подсознательным. Именно здесь критерием выбора будет являться интеллект и способность его применять. Несомненно, что без критики подобие происходит на автомате – что может произойти вне зависимости от интеллекта человека. Недалёкие люди не будут противостоять интеллектуально развитым, нет, они будут составлять общество – жить плечо к плечу. Такова правда общества, к которому я и не испытываю особой симпатии.

Иногда, происходит так, что люди, которые являются недалёкими, стараются показаться обществу абсолютно противоположными. Здесь имеет смысл сказать о восприятии их мира: они видят мир настолько ограниченным, насколько они сами ограничены. И оттого все проблемы с такими людьми. Эгоцентрическое понимание мира таких людей характерно для детей восьми лет. Это плохо для всех, но, в первую очередь, для них.

Если тенденция – стремиться к тому, чтобы казаться развитым, во всех смыслах, а никак не являться таким, то в этом вина общества. Полноценная вина всего общества. Человек всегда зависит от общества, если он живёт в нём. В этом проблема, которую не видно за толстым слоем безразличия. Именно безразличие даёт полноценную власть невежеству.

Безразличие кругом и всюду. Я от него тоже бежал когда-то и это опять же моя слишком наивная ошибка. Безразличие – элемент социальных ценностей, и я считаю это действительно верным, без сарказма. Безразличие защищает человека от раздражителя тем, что разрешает ему просто не обращать на него внимание, по крайней мере, внешне не показывать этого. Я и сам безразличен ко многому и недоверчив. Я считаю, что это достойно общества. Нет смысла верить в человека. Каков смысл верить в абсолютно нестабильное существо? Не верить даже проще, ибо зависишь только от самого себя и не создаёшь напрасных надежд. Это натолкнуло меня на ассоциативный момент в истории моей жизни.

Как-то раз сидели мы с Геной и вели задушевный разговор. Был вечер, и мы обычно выпивали. Помню, Гена сказал:

– Как тебе Кристина?

– Я чувствую, что она мне нравится, она классно целуется, вкусно пахнет. Меня возбуждает её голос – он такой, понимаешь, приятный, – ответил я.

– Повезло тебе, парень, – грустно сказал он, но я сделал вид, будто этого не заметил. Я знал, что он хотел, чтобы я спросил у него типа: «Ты в порядке? что-то ты грустный». Он делал всё, чтобы я это сделал: и выражение лица, и тот же тон голоса. Но я ненавидел такие намёки, поэтому сделал вид, будто не понял его намёка. Мы сидели, молчали, и я ожидал повторных действий от него. Я чувствовал превосходство в своём искусственном притворстве. Он вымолвил:

– Ты её любишь?

– Честно? Не знаю, – сказал я. «Странный вопрос. Ах да, мы же под градусом – совсем забыл».

– Я думаю, у вас всё должно быть прекрасно.

– Наверное, – сказал я. Отчётливо помню, что подумал: «Вот притворщик, выделывается только». Он, несомненно, что-то хотел мне сказать. Что-то сокровенное, тайное, очень интимное. Я имел достаточно любопытства для того, чтобы поинтересоваться об этом, но непомерный протест против этого лицемерия затмевал всё что угодно.

Ночью меня разбудил Макс. Я встал со словами: «Что случилось?». Меня немного насторожил его нездоровый испуг на лице. Но я помню, подумал, что он обкурился или напился, что было не такой уж новостью. Я встал и пошёл за ним в ванную, мечтая поскорее лечь обратно в кровать.

В ванной при тусклом тёплом свете лежал окровавленный Гена. Крови было прилично; мне стало дурно и поэтому, как только я успел добежать до унитаза, меня тут же вырвало. Гена был бледен как сама ванна и выглядел совершенно безобразно. У него была располосана рука – он порезал себе вены. Я подумал: «Гена, что случилось, твою мать? Зачем это всё?». Задавать вопросы было уже поздно, и я проклял себя за то, что не поинтересовался о его секрете минувшим вечером.

Я ушёл из ванной и сел к себе на кровать абсолютно опустошённый, чувствовал утерянную возможность его спасти. Я сидел так и, по правде говоря, проронил слезу. Там, в стороне ванной бегали, кричали, но это всё было как-то глухо, едва слышно и чётко параллельно моим внутренним переживаниям. «Какой же я дурак… хладнокровно уничтожил собственного друга», – сказал я шёпотом, сидя на кровати с закрытыми глазами и напрочь забыв о сне.

Я не могу понять, почему я вспомнил тот случай именно сейчас. Мне захотелось выпить, но желание приутихло из-за банальной лени идти в магазин. Воспоминания полились дальше.

Прошло два дня спустя смерти Гены. Приезжали его родители и ревели. Они искренне сожалели о потери единственного сына. Его родители всегда считали его отличником и хорошим мальчиком, были рады каждому его успеху, пятёрке, удачно сданной сессии. Они не подозревали об его истинных увлечениях, да что тут говорить, они даже не знали о том, что Гена курит.

Все преподаватели были мутные. Я видел их притворство и дань Гене, что-то типа минуты молчания, которая длилась в общей сложности пару недель. Жалкий стереотип, преследующий это общество, – этим Гену всё равно было не вернуть. Я пошёл на занятия пьяный, но держался нормальным, глаза изрядно выдавали, но я был лучшим другом Гены и все считали, что я просто не выспался или ненароком всплакнул. Я винил себя в его смерти и пил, но не испытывал к нему жалости и не вёл этого гнусного траура – традиционной чепухи. Все помешались на этом случае; приезжали с телевидения. Я понимал, что от этого университет только выиграл – это был пиар, причём пиар абсолютно бесплатный и нисколько не пахнувший рекламой. «Да это самый чистый пиар в мире», – подумал я, когда смотрел, как брали интервью у директора.

Как-то вечером, мы сидели вдвоём с Максом в комнате и он проговорил:

– Наверное, он сейчас на небесах среди райских угодий Господа.

– Макс, самоубийца падает в седьмой круг ада.

– Гена ведь был хороший человек. Зачем ему вообще это было нужно?

– Не знаю. В этом я думаю весь смысл человеческой глупости – её невозможно понять.

– Слушай, а как у тебя дела с Кристиной? – спросил он вдруг.

– Всё в порядке. Только вот она последнее время тоскливая стала. Все мы такие сейчас.

– Я знаю, что тебе не понравится то, что я скажу, но я считаю не стоит больше молчать. Гена мне признался, что любит её.

– Ты это сейчас придумал? – сказал я и улыбнулся, не почувствовав всей искренности сказанного.

– Это правда. И ещё правда в том… он утверждал, что она его тоже любила, – как-то виновато сказал Макс, смотря в пол.

– Ты же понимаешь, что это бред?! – сказал я и встал в ожидании того, что он возьмёт свои слова обратно.

– Какие шутки. Не надо было молчать, я это осознаю.

Я помчался к Кристине и хотел узнать всю правду из её уст. Я подошёл к её комнате и постучался. Она открыла мне дверь, и не было сомнения в том, что Макс наврал мне. Я спросил:

– Как у тебя дела? – я начал издалека, потому что не смог решиться спросить напрямую.

– Всё хорошо. – По её лицу было видно, что она до моего прихода плакала.

– Слушай, – начал я, – я хотел у тебя спросить, как ты относишься к Гене?

– Он был хороший человек. – Она сказала это максимально правдиво, но меня это не убедило – было какое-то чутьё.

– Скажи правду, – сказал я, глядя ей в глаза, и взял её руку.

Она припустила голову в пол. Свободной рукой я поднял её голову, зачесал волосы за ушко и заметил, что она плачет. Я всё понял, но не мог в это верить.

– И давно ты его любила? – сказал я, глядя ей прямо в глаза. Она не могла смотреть в мои глаза и всё время пыталась скрыть свои.

– Давно…

– Зачем же ты встречалась со мной?! – яростно и громко сказал я. – И к чему нужно было пудрить мне мозги?

– Я… я не знаю, – сказала она, забрала свою руку из моей и пошла вглубь комнаты.

– Ты хоть понимаешь, что ты дура? – сказал я ей вслед, и спросил: – У тебя с ним что-то было? Ты встречалась с ним и параллельно со мной?

– Так получилось, – кротко сказала она и добавила: – Я тебя не люблю, я люблю его… любила.

– Ты дура, ещё и шлюха, – сказал я и ушёл, хлопнув дверью.

Я выбежал в коридор и находился в яростном чувстве, называемом измена. Вернувшись в комнату, я хотел уничтожить свою кровать и начал долбить её кулаками. Я орал: «Сука! Почему именно так?! Со мной!». Я закурил сигарету.

8

Вот тогда видимо всё и начало рушиться: Гена умер, да ещё и оказалось, что Кристина вела с ним шашни. Ещё позже, когда оказалось, что скрывать нечего, я узнал о том, что они переспали. Мне было уже глубоко наплевать на них. Я презирал и её, и его, и беспробудно пил. Я не любил её, но Гена был мне хорошим другом, поэтому я горевал по его измене. Я не ходил на занятия, пил дешёвый портвейн и материл Гену. Я хотел, чтобы он был сейчас жив, чтобы набить ему лицо.

Дальше было больше. В комнате постоянно было напряжённо, и Макс стал редко бывать в ней до вечера. Он чувствовал свою вину передо мной. Как-то, устав смотреть на меня и моё полное опустошение, он ушёл. Он тогда ушёл к Кристине, чтобы узнать её состояние и поддержать её. Позже оказалось, что он часто с ней виделся и утишал её. Может быть, поначалу он реально делал это платонически, я думаю, так оно и было, но вот чем всё закончилось, тем оно по идее и должно было закончиться – они всё-таки спелись, но мне это показалось уже вообще безразличным. Я потерял веру в людей.

Я узнал об этом от Макса, который рассказал мне это в том же тоне, в котором рассказал о ситуации с Геной и Кристиной: виновато, постоянно извиняясь и вставляя слово «друг». Я слушал с глупым лицом и широко улыбнулся, когда Макс начал рассказывать. Он закончил и сказал: «Друг, так вышло». Я плюнул ему в лицо смачным плевком и сказал: «Друг, так вышло».

Вот так, в один миг, я потерял двух лучших друзей и свою первую девушку. После этого всё уже было совершенно иначе. Макс переехал из нашей комнаты и ко мне подселили пару кретиноватых ботаников, с которыми я просто сожительствовал без эмоций, без дружественной атмосферы, без всего того, что у меня было. Всё совершенно изменилось, резко, неожиданно и безвозвратно. Да, видимо я нащупал именно тот миг, когда моя жизнь круто изменилась.

Длинная вереница событий, каждое из которых поимело меня, как человека считающего жизнь в своих руках, привело меня к текущему затворничеству. Я никогда не думал, что стану таким как сейчас, даже презирал таких как я. Я понял, что жизнь имеет вескую цель, и человек не понимает в ней ни черта. «Люди – результат глобального жизненного эксперимента», – я услышал это где-то и только сейчас осознал истину сказанного. Теперь я понял то, о чём догадывался ранее, что, чем человек увереннее в понятии жизни, тем он сильнее всего ошибается.

ЧАСТЬ 2

1

Жизнь меняется вне зависимости от того, хочет человек меняться или нет. Она никогда не спросит тебя об этом. Вроде живёшь себе в своём мирке, как вдруг что-то происходит и меняет твою жизнь. Такова природа жизни и смысл прогресса – я это так понимаю. Теперь я тут, живу в хорошей квартире, один, работаю и пишу – достаточно для того, чтобы как минимум не ненавидеть свою жизнь.

Совершенно случайно, в обычный, даже не солнечный день, выполняя отточенный рутинный алгоритм, со мной произошло нечто необычное. Я подходил к своему дому, как вдруг произошла моя встреча с Ней. Это было странное чувство, как бы желания каким бы то ни было образом добавить эту девушку в свою жизнь.

Эта девушка лет двадцати была невысокого роста с мягкими чертами лица. При всей её простоте лица, глаза были чётко выделены, и её рот как бы был статичен, но края губ были чуть приподняты, почти незаметно, как у Джоконды, придавали лицу доброжелательность – тем самым оно завораживало и располагало. По такому лицу можно сказать, что этот человек не может совершить ничего плохого. Даже, если бы такой человек что-либо совершил плохое, то в это невозможно было бы поверить, по причине того, что такое лицо не несёт в себе порочности и греха. Хотя, кто знает как меняется лицо человека, хоть и такое целомудренное как у неё, если он совершает нечто ужасное.

Я не решился познакомиться, даже отвернул голову, попытался сделать безразличный вид, но всё же это были лишь мои внешние проявления, внутри всё было иначе. Внутри возник полный накал страстей: если бы это можно было представить физически, то тогда бы я сказал, что всё бурлило и кипело. Тогда, весь вечер и весь следующий день я провёл в мыслях. Ни сколько в осмысливании этой девушки, а сколько в осмысливании этого чувства.

Такое ощущение возникло у меня впервые, но теперь не покидало меня. Это было похожее чувство, на то, когда человек встречается с лучшим другом, после года, а то и двух лет разлуки. Раз в десять сильнее такого чувства. Я, было, дошёл до того, что подумывал о буддистском учении: что человек испытывает такое чувство при встрече с незнакомым человеком, потому что в прошлой жизни эти люди были друзьями. Но моё неверие в эту гипотезу оказалось сильнее веры, поэтому пришлось её отбросить.

Тот момент немножко пошатнул мою жизнь, именно в части её рутинности. Эта новизна чувств такая захватывающая и такая непонятная, что мне беспричинно это нравится.

Былое постоянство пропало, возникло новое. Теперь я часто вижу снова и снова эту девушку, и иной раз веду себя совсем неестественно и даже неискусственно – не так как я обычно веду себя на людях.

Каждый раз моё уже новообретённое чувство пробуждается, становится более совершенным, а в последнее время оно требует большего от меня, как бы старается подвигнуть меня чтобы я узнал какова Она. Каждый раз я мечтаю к Ней подойти, хотя бы узнать Её имя, но во мне всегда идёт настоящая борьба между чувством желания и чувством страха начать разговор.

Так продолжалось, по меньшей мере, около месяца. Я же стал зависимым от этого чувства, как наркоман. В минуты размышлений я задавался вопросом: почему причина желания увидеть эту девушку так сильна, но всё же недостаточно сильна для того чтобы Она стала мне кем-то иным нежели простым незнакомцем? В последние дни я даже постарался создать у себя в голове образ нашего диалога и был серьёзно нацелен на его исполнение. Была уверенность, что всё получится. Но она разбивалась с сильнейшим треском, стоило мне только вновь завидеть Её.

Я обречён на то, чтобы вновь и вновь испытывать это. Сразу вспоминается миф о Сизифе, который из раза в раз вкатывал камень на гору, и в момент блаженного чувства успеха, каменьскатывался с горы, и ему приходилось закатывать камень снова; и так каждый раз, снова и снова. Таким образом, я, подобно Сизифу, с полной уверенностью взбираюсь на гору, но в тот же миг испытываю Сизифово чувство – неизбежности своей участи. Моя участь – снова и снова питать надежду, но в то время, когда есть шанс ею воспользоваться, я этого сделать не могу. Самое страшное, что можно представить – это то, что конца не будет, и каждый раз, заканчивая, предстоит понять: это только начало.

Сейчас я ненавижу себя такого сильнее, чем прежнего. Я ненавижу эту слабость, которая возникла неожиданно и неясно откуда. Может быть, она всегда была во мне, и я этого не замечал? Так или иначе, я ничего не могу с ней поделать; это очень тяжело: чувствовать свою беспомощность перед собой же самим. Никто не сможет мне в этом помочь – всё зависит лишь от меня и от моей силы воли. Я всегда считал себя волевым, но вот сейчас, перед этим главным испытанием проявления власти над самим собой, я понимаю, что я ошибался.

2

Сегодня я действительно решусь, чего бы мне этого не стоило. Я подойду и скажу: «Здравствуйте! Меня зовут Михаил. Я вас часто вижу здесь и вот у меня возникло желание узнать вас поближе». Хотя… «поближе» – это как-то пошло, всё же лучше сказать: «вы меня заинтересовали, и потому я решил с вами познакомиться», – это слишком эгоистично: «я решил», и что вообще за «заинтересовали»? Я скажу: «Здравствуйте! Меня зовут Михаил. Я вас совсем недавно стал видеть здесь. Вы сюда недавно переехали?» – вот, мне кажется, это самый достойный вариант, так и следует сказать.

После обычного рабочего дня, я, с сильно приподнятым настроением, уверенный и целеустремлённый шёл в сторону дома. Я дал себе установку: чего бы это мне не стоило, я должен подойти к Ней, ибо иначе я никогда не узнаю ничего о ней, ни хотя бы её имени, ни того как повлияет наше знакомство на наши жизни. Конечно, сомнения витали по моему сознанию, но я им больше не доверял – теперь для меня важнее всего только эта девушка. Нельзя было не думать о последствиях этой встречи: у меня в голове уже сложились некоторые прогнозы.

Вот я уже подхожу к дому, но Её нет. Придётся подождать. От ожидания мои эмоции накаляются всё сильнее, и где была просто неуверенность, возникает полный страх. Мой мозг старался меня остановить, впрочем, я решился и хотел исполнить то, что задумал. Что бы со мной не происходило внутри, самым странным оказалось внешнее проявление этого страха: я заметил, что почему-то у меня задрожала рука.

В тот момент, когда я смотрел на мою дрожавшую руку, произошло то, что я никак не ожидал: она стояла примерно в двух метрах от меня, и заговорила со мной:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, – сказал я, чуть громче шепота, резко переводя взгляд с руки на девушку. Я выглядел круглым болваном.

– Вы не меня случайно ждёте? – сказав это, она улыбнулась и прикрыла рот кончиками пальцев.

– Нет, я просто… гуляю, – сказал я и понял, что вывел на свет из своего рта полную чушь. Внутри у меня всё бурлило так, что перебивало дыхание и мне с трудом удавалось говорить полноценной фразой.

– Я часто вижу вас здесь. Вы здесь живёте? – спросила она.

– Да, меня зовут Михаил, – с какой-то неожиданной уверенностью промолвил я.

– Приятно с вами познакомиться. Я – Софья.

Я всё же решил поддержать разговор:

– Мне тоже приятно… Вы сюда недавно переехали, я так полагаю? – В этот момент я осознал, что моя главная миссия: заговорить с Ней, – свершилась.

– Да, совершенно верно, – с простодушной улыбкой отвечала Софья. – Я совсем недавно окончила университет, жила с родителями, но теперь нашла хорошую работу в этом районе и решила снять комнату вот в этом доме. – Она показала на дом, в котором я живу.

– Вы, я полагаю, здесь ещё не совсем освоились? Может я смогу вам чем-то помочь?

– Знаете, это верно, но я не смею вас просить об этом. У вас ведь своя жизнь и просить вас будет не совсем порядочно. У вас, наверное, есть семья?

– Нет, я совсем один. Да и как-никак я сам предложился помочь, – с улыбкой сказал я.

– Знаете, это было бы здорово. Тогда давайте увидимся завтра, здесь же, в это же время. Вас это устраивает?

Я был счастлив услышать её голос, а теперь и ещё и слышать такие желанные слова. Я не сразу поверил своим ушам.

– Да, я согласен.

– Тогда, до завтра, – сказала она и ушла в сторону дома.

– До встречи, Софья! – крикнул я ей вслед и сел на лавочку, упиваясь чувством, которое сейчас играло во мне. «Она отличный человек, – начал размышлять я. – Всё произошло как-то не по плану – я такого не ожидал. Я счастлив, бесспорно, но всё-таки я чувствую свою слабость перед самим собой. А теперь чувствую слабость перед ней».

Её взаимное желание познакомиться со мной меня поразило. Я много анализировал ещё, и долго. Ощущения всё были новые и неизвестные. Большинство из них я определил и «приручил». Самое главное позади: знакомство произошло, и теперь каждая наша встреча будет создавать наши отношения. Каждый диалог, рассказ, смех, сочувствие – всё это будет поэтапно выстраивать нас с ней, нашу дружбу. Теперь появилось «я и она» – это уже ни как та тень – наши с ней безмолвные встречи у дома, а вполне настоящее – то, что отдаёт свою тень.

3

С того момента моя жизнь опять подверглась изменению. Всё началось под предлогом помочь освоиться. Мы теперь часто вели разговор. Мы можем говорить час, можем два. Мы словно старые друзья: так хорошо друг друга понимаем, как будто знакомы несколько лет. Я ей рассказываю об этом месте, в которое я сам переехал, лет десять назад. Софья рассказывает мне о себе. Мне очень приятно её слушать: у неё чудесный голос, который словно музыка ласкает мой слух. У меня теперь полностью пропал этот страх. Совсем странным мне кажется тот факт, что всё оказалось таким простым: словно так было предрешено за нас.

Хоть я и не верю в судьбу, сейчас начал верить. Это необъяснимо. Наши судьбы являлись совсем недавно параллельными, но сейчас они пересеклись. Они взаимно пересеклись, словно так и должно было быть.

Мы уже знакомы с ней около двух месяцев. Мы часто видимся около дома, гуляем по окрестностям. Это доставляет мне удовольствие. Иногда я задаюсь мыслью: «Совсем недавно совсем незнакомый, я уже сейчас имею для неё какой-то смысл. А она для меня ведь тоже не простой человек. При встрече мы улыбаемся друг другу, делимся ещё не совсем откровенным, но достаточно волнующим нас».

Мы как-то гуляли недалеко от дома, вели очень живой диалог. После прогулки мы уже подходили к двери дома, как вдруг, она сказала:

– Может быть, вы желаете как-нибудь зайти ко мне? На улице сейчас становится холодновато, поэтому мы могли бы пообщаться у меня. Что вы об этом думаете? У меня, конечно, тесновато, но вполне уютно.

– Действительно хорошая идея. Знаете, давайте лучше вы ко мне: у меня места много и есть хороший чай. Хотите попробовать?

– С удовольствием. Хорошо, тогда мы с вами договорились.

– До свидания, Софья.

– До свидания, Миша.

– Зайдите всё же завтра ко мне, моя квартира семьдесят четыре. Мне очень понравился сегодняшний вечер. Я буду ждать встречи с вами, – не удержался я и сказал ей вслед. Она повернулась, улыбнулась мне и, стоя у двери дома, поиграла пальцами кисти, что означало: до встречи.

Переполнение чувств внутри меня было колоссальным. Но это было теперь частым состоянием для меня, а потому привычным. Я поднялся к себе домой, с мыслью о том, что необходимо подготовить квартиру к моей гостье – привести всё в порядок.

В квартире был полный бардак: вещи раскиданы, книги лежали везде, на столе разбросаны ручки, карандаши, листы бумаги, а на полу у стола – разбросанные комки бумаги. После небольшого анализа, я приступил к уборке. Я убирался с мыслями: «завтра она придёт сюда», «будет сидеть вот здесь», «будет пить чай из вот этой кружки».

Что же касается моего увлечения, то я теперь почти не писал: у меня не было времени и сил – всё уходило на Софью. Она часто посещает мои мысли, я анализирую все диалоги с ней, её саму и с нетерпеньем жду новой встречи с ней. Это что-то очень сильное, что заставило меня позабыть обо всех моих прежних мыслях и проблемах. Она меня поглотила, полностью, как болезнь поглощает организм без иммунитета. У меня нет к этому иммунитета, да и в этом нет необходимости: я обожаю это состояние, теперь оно – часть моей жизнь; Она – часть моей жизни.

4

Прошедшую ночь я провёл в наведении марафета: из хаоса я достиг порядка. Спал я часа три от силы. Хоть и с дефицитом сна, я встал бодрый и этот день мне показался самым великолепным из всех.

Сегодня – суббота. День особенно прекрасный. Эйфория от жизни переполняет меня и затмевает всё остальное: чувства, мысли, желания. Голова чиста и свободна, и это даже очень странно: ни одной мысли о Ней, – хотя вот же мысль. Я получал кайф от момента, без использования вспомогательных средств. Подумать только: когда человек по-настоящему счастлив, ему больше не нужны ни наркотики, ни алкоголь.

Я произвёл все привычные утренние процедуры, и в нетерпении сел на стул и сидел, не пошевелившись, в ожидании Софьи. Я нахожусь в нетерпении, постепенно начинаю приводить образ нашего с ней диалога в голове. Я прокручиваю целую цепь нашей с ней беседы, эта беседа выглядит потрясающей, но, по правде говоря, невозможно идеальной. Мне этого достаточно, такой идеал меня вдохновляет и завораживает.

Буквально с полчаса спустя послышался звонок в дверь. Я встрепенулся и помчался к двери, предвкушая предстоящую встречу. Открыв дверь, я обнаружил её – такое совершенство человека необычайной и неописуемой красоты. В своей жизни я никогда не видел подобной, даже сравнимой с ней красоты. Все краски природы перед ней меркнут.

– Здравствуйте, Михаил! – с широкой улыбкой сказала она. Её лицо стало ещё милее.

– Доброе утро, Софья. Прошу, входите и непременно чувствуйте себя как дома, – проговаривая, я закрыл за нею дверь и, постепенно удаляясь на кухню, продолжал говорить, – вы располагайтесь в гостиной, я пока поставлю чайник, и сию же секунду вернусь к вам.

– У вас очень мило и действительно просторно, – сказала Софья, разглядываю комнату и вещи, находящиеся в ней. Вдоль всей стены она увидела, что тянется длинный шкаф-стенка, выпущенный ещё в период советской власти. Шкаф был комбинированный, имел библиотеку, сервант и ящики под одежду и под разные вещи. Стояли фотографии различных членов семьи. В углу, у окна стоит письменный стол, на котором лежат различные книги и тетради, ручки, карандаши, стоит настольная лампа; а ещё располагается пишущая машинка, что выглядит причудливо в век информационных технологий. Посередине и практически по всей комнате расстилается ковёр, с примитивным арабским узором. Напротив шкафа-стенки стоят диван и два кресла. Комната довольна простая, в стиле обычной квартиры, в котором выполнено до сих пор множество российских квартир, но очень уютная и вполне замечательная, имеющая свою, доброжелательную атмосферу. Рассмотрев все вещи в комнате, она добавила: – Но можно поинтересоваться: где у вас телевизор?

– Телевизор я выкинул – он мне надоел. Эта квартира досталась мне от моей покойной тёти в наследство, – суетно приближаясь, сказал я.

– Извините, я не знала.

– Да всё в порядке, это случилось уже как лет семь назад. Она была прекрасной женщиной, но у неё был рак, который по роковой случайности завладел ею.

– Как же это, наверное, тяжело – потерять близкого человека. Я никогда не испытывала такого.

– И не нужно даже думать об этом. Мой вам совет – всегда проводите как можно больше времени с теми, кто вам дорог, старайтесь испытывать к ним самые настоящие чувства, ибо когда они будут находиться перед самым краем своего несуществования, тогда единственные ваши чувства к ним, это будут – жалость и сострадание. И эти чувства, всего лишь чувства долга, которые могут возникнуть к любому, и которые ничего не значат без любви.

– Вы никогда не говорили о таком себе. Если хотите, можете рассказать о том, что вас беспокоит. Мы с вами друзья.

– Хорошо. Я не знал своих родителей, и практически с рождения находился в детском доме. Он воспитал во мне много добродетельных качеств и, отчасти, я благодарен судьбе, что оказался там…

На этом моменте мой биографический рассказ прервался звуком, означающим, что чайник вскипел.

– Пойдёмте на кухню – чайник вскипел. Я обещал вас угостить вкусным чаем. Вам должно будет понравиться.

– С радостью, – всё с той же милой улыбкой сказала Софья и проследовала за мной.

Кухня не отличалась оригинальностью – она была как у всех. Кухонный гарнитур бежевого цвета из ДСП, на стене висит дешёвая картина с водопадом. Всё очень незамысловато и непримечательно: диван угловой формы был схожего цвета с гарнитуром, как в принципе и стол, правда, на пару тонов темнее. Разве что плита и холодильник были новые и не вписывались во всю обстановку.

Мы расположились на кухне. Я разлил заварку и кипяток по кружкам, и продолжил:

– … О своей тёте я узнал за три года до её смерти. Я как-то попросил знакомого, будучи ещё студентом, разузнать о моих родных. О родителях он смог лишь сказать, что они погибли, когда мне было около года, в автомобильной катастрофе. Тогда, как раз они меня оставили со своей хорошей подругой, буквально, как они думали, на пару часов. Это я узнал ещё будучи в детском доме. Женщина-соседка и отнесла меня, после этого всего, в детский дом. А вот что действительно меня удивило, так это то, что у меня существовала тётя – моя единственная родня. Я её отыскал и встретился с ней. Она была серьёзно удивлена тем, что у неё существует племянник и тоже, единственная родственная душа. Позднее она объяснила, почему не подозревала о моём существовании. Дело в том, что моя тётя с моей матерью как-то раз очень сильно поссорились, и благодаря их схожему и трудному характеру, в котором также своё место имела гордыня, их дороги в жизни разошлись, и с того времени больше не сходились; они оборвали друг с другом все контакты. Позже я переехал к своей тёте, то есть сюда, и мы прожили с ней по-семейному три замечательных года. Теперь, у меня нет никого – я совершенно один, и это вызывает страх. Одиночество, хоть и является моим спутником, всегда безмолвное и тихое, а потому от него можно сойти с ума.

Эта история, когда я обнаружил тётю, произошла на третьем году нахождения меня в общежитии. Тогда всё стало другое, и я не раз ещё возвращался к пристрастию наркотиков и алкоголя, но это возникало на порядок реже. У меня был один приятель, который учился на последнем году своего обучения. Как-то мы с ним разговорились, и он мне рассказал о случае у его отца на работе. Его отец занимал чиновничью должность в полиции. В том самом отделении нередко занимались поиском пропавших людей и успешно. Тогда он затронул случай, что был найден ушедший из дома ребёнок, которого нашли на другом конце страны спустя десять лет. Ему уже было где-то двадцать с лишним лет. Я тогда и решил обратиться к этому приятелю и, как получилось, не зря.

– Ваша жизнь отличается от моей практически всем, Михаил. Вам столько пришлось пережить и я хочу вам сказать, что вы теперь не один, я – ваш друг, как и вы – мой. И не смейте больше говорить, о том, что вы один – это не правда.

– Знаете что, в таком случае нам стоит перейти на «ты», – сказал я и улыбнулся.

– Что же это мы действительно, всё «вы» да «вы». Как в каком-то девятнадцатом веке, – засмеялась Софья.

– Честно говоря, до того момента когда мы с тобой заговорили и познакомились, я почти каждый раз, при встрече с тобой, хотел завести беседу, но моя застенчивость как-то всё не позволяла мне это сделать. Вот даже в тот день нашего знакомства, ведь тогда я тоже был настроен, чтобы с тобой заговорить, сказать честно, я ждал тебя.

– И всё-таки как замечательно вышло, что я с тобой заговорила.

– Да, ты спасла меня, иначе бы я не знаю смог бы я тогда это сделать.

– Вот как? Всегда рада.

– Слушай, а вот ты говоришь, что твоя жизнь не такая как у меня. В чём именно не такая? Может, расскажешь о себе?

– Ну да, это верно. У меня небольшая семья: мама, папа, мой младший брат и я. Отношения между всеми хорошие. Семья у меня рабочая, среднего достатка. Я всегда любила детей, испытывала к ним приязнь, и решила посвятить им свою жизнь. Сразу после школы я именно по этой причине пошла учиться на педагогический. Меня всегда интересовали дети; у них в голове абсолютно простые мысли, и они задаются абсолютно простыми вопросами: «почему небо синее?», «откуда берётся радуга?», «откуда берётся снег и дождь?» и так далее. Мы это всё понимаем и знаем, но, честно говоря, и то не все. Им нет дела до тех проблем, которыми мы задаёмся, и поэтому я считаю, что большинство наших проблем мы выдумываем, потому что дети отлично живут без них. Вообще, мне интересно понимание мира детьми: оно такое простое, что взрослые считают его несерьёзным. Я же, как раз наоборот, думаю, что они видят истину, просто говорят её слишком простыми словами, от которых люди отвыкли. И в целом, дети изначально как кусок дерева, а учитель – он как столяр: что он решит сделать из этого куска дерева, таким оно и будет. Причём, после этого его будет трудно изменить…

Далее мы говорили ещё о многом и долго. Мы говорили без принуждения, будто плыли по течению – не используя дополнительно никаких действий. Я наслаждался её рассказами, её улыбкой и смехом. Эти чудные часы простого разговора с человеком переворачивали все мои прежние представления о людях, в том числе и о себе. Когда-то я думал, что одиночество – это действительно важная часть моей жизни, но как я тогда ошибался. Слишком ошибался.

5

Я желал бы говорить с ней вечно, но нам пришлось расстаться. Я проводил её до двери, растягивая последние секунды моего счастья. Именно счастья, потому что она давала право на моё счастье, а без неё всё казалось не таким, жизнь сразу же наполнялась ожиданием, ожиданием её. Когда мы подошли к двери, она вдруг промолвила:

– Мне очень понравилось у тебя, у тебя чудесная квартира и ты замечательный собеседник.

– Надеюсь, ты пожелаешь завтра снова ко мне заглянуть? – с нетерпением спросил я, покраснев от одолевшего меня стеснения.

– Да, я была бы не против. Я непременно приду к тебе завтра, – сказав это, Софья нежно поцеловала меня в щеку. После этого она торопливым шагом удалилась вниз по лестнице, не оглянувшись, и не дав, таким образом, разглядеть напоследок её прекрасного личика.

Я стоял в дверном проходе и гладил щеку, которая была осчастливлена её поцелуем. Для меня это было наивысшим подарком моей судьбы. Я не смел желать об этом, не смел допускать мысли в моей голове. «Софья – благородная и чудесная девушка, – думал я, – неужели я ей нравлюсь?»

Мы закончили наше времяпровождение спустя три-четыре часа после его начала. Время только подходило к вечеру, в моей голове были снова сотни мыслей, одна сменяющая другую. Я сел за мой стол, который так давно не чувствовал моего тепла. Я размышлял о ней и завтрашней встрече, которая в разы оказалась долгожданнее сегодняшней. Я начал писать, и мысли о морали и устройстве жизни на время затмили чувства о ней.

Я писал много и почти непрерывно. Я прервался всего лишь на миг, чтобы налить себе чая. На кухне я увидел кружку, из которой она пила и тогда меня снова поразили чувства к ней. Я было начинал понимать, что это за чувства, но всё же боялся признавать их, ибо я никогда прежде не испытывал такой привязанность, даже к моей покойной тёте. И может быть, я боялся этих чувств из-за моих прежних разочарований в людях.

6

Я уснул поздно, в первом часу ночи. Проснувшись, я уже был в сильном предвкушении встречи с Софьей.

Утро вечера мудренее – это действительно так. Теперь я понимаю, что люблю её. Да, это произошло со мной – любовь, и я считаю, что этот процесс необратим. В том смысле, что любовь – очень сильное чувство: это и чувство привязанности, доверия и совершенное чувство приязни.

Стоит ли признаться ей в этом? А может она уже об этом догадывается, или уже догадалась? А может, и она испытывает ко мне тоже самое? Эти вопросы плавают по воздуху, в моих мыслях, и ответы на них являются такими желаемыми, но труднодоступными. В любом случае, сегодня я мог бы получить все ответы в один лишь миг, но смогу ли я перебороть себя и задать эти вопросы? И это главный вопрос, который мучает меня.

Несомненно, Софья скоро придёт и будет видно наверняка, как я буду себя вести. Потому что после недавних событий я вовсе перестал понимать, исходя из чего, так или иначе, действует мой организм. Все мои чувства и побуждения к действиям сейчас – хоть и верные и, возможно, самые правильные для меня, но с приходом её могут коренным образом измениться. Остаётся только сидеть и дожидаться Софью с одной лишь мыслью: я её люблю.

Время около двенадцати часов дня. Долгожданный звонок в дверь, который ознаменовал для меня приход той, которую я люблю. Как я и предполагал: чувство желания её увидеть смешалась с чувством страха перед ней. Впрочем, внешне я старался выглядеть обычно и беззаботно.

Пик действия на меня смешения моих чувств достиг тогда, когда я подошёл к двери и схватился за ручку. Я открыл дверь, хотя мимолётно в моей голове возникла совершенно глупая мысль: не открывать дверь, – но я не воспринял это как правду – лишь как проявление дурного страха. О, эта баталия внутри меня – мне кажется, эта борьба достойна, чтобы существовать во мне, ибо только так я могу отдать свою дань совершенству Софьи.

Дверь отворилась; Софья стояла, кротко глядя на меня; она была так застенчива, что я уже понял – она взаимна со мной в моих чувствах. Слова для проявления чувств – вторичны; чувства видны в действиях и поведении: настоящие чувства скрыть невозможно.

– Привет, – сказала она так мило и немножко пугливо.

– Здравствуй. Проходи, Софья, – постарался я максимально непринуждённо выговорить.

Напряжённость была налицо. Необходимо было разряжение обстановки, причём немедленно. По этой причине я решил завести разговор:

– Сегодня отличный день, тебе так не кажется?

– Вполне хороший день.

– А знаешь, у меня есть одно увлечение, которое я держу в тайне, но почему-то мне хочется тебе о нём рассказать: мне нравится излагать свои мысли на бумагу – я пишу, – совершенно неожиданно для себя, сказал я.

– Да? Очень интересно, а в каком жанре? – оживившись, спросила Софья.

– Я пока ещё не совсем определился в жанре, скорее всего, это что-то близкое к интеллектуальной прозе – это мои мысли по поводу мироздания.

– Ты очень интересный человек и с каждым днём ты всё сильнее удивляешь моё представление о тебе. Мне было бы интересно узнать, о чём ты пишешь. Можешь прочитать что-нибудь?

– Хорошо, но не обещаю, что тебе это может понравиться. Хотя, как знать, – улыбнулся я, достал из ящика стола тетрадь и приступил: – «Порой не все вещи являются прямыми по значению и применению. Например, карандаш. Карандаш – по своему определению это средство для письма, но это изначально была часть дерева, а может стать и оружием пыток или даже убийства. В зависимости от того, в каких руках будет карандаш, такое применение ему и найдётся. В зависимости от того, как смотреть на карандаш, то́ в нём и можно будет увидеть. Так и со многими вещами, а также со многими людьми. Какой человек, такое будет и его отношение к другому человеку. Какой родитель, такой и ребёнок. Это относится ко всем смертным…» Это я написал вчера, после твоего ухода.

– Это замечательно, – одобрительно сказала Софья. – Действительно, ты прав. Я с тобой полностью согласна, но мне кажется, что могут быть исключения. Например, не всегда дети берут всё от своих родителей.

– Дети не берут всё от своих родителей – это так. До шестнадцати-семнадцати лет многое зависит от родителей, потом наступает время, когда человек создаёт себя сам. Это я где-то прочитал, давно уже. И, что касается исключений, то в этом ты права.

Повисла тишина и я осознал, что от нашего главного разговора нас не спасёт притворство и перевод темы. Я был не прочь пообщаться на философские темы, однако сейчас тому было не время. Я не знал с чего начать и, думаю, она тоже. Тем не менее, нужно было что-то сказать, иначе с каждой секундой чувство неловкости данной ситуации становилось всё сильнее.

– Софья, – начал я, – я должен тебе в кое-чём признаться и вероятно ты уже догадываешься, что я имею в виду…

– Может быть. Всё же давай, не томи, продолжай, – с каким-то нетерпением сказала Софья.

– Я долгое время пытался объяснить это чувство рационально, я пытался понять эту привязанность к тебе, именно привязанность, никак иначе. Оно возникло тогда, когда я только впервые тебя увидел. Уже тогда я не мог выпустить тебя из головы. Во мне возникли совершенно неизвестные мне ранее чувства, всё смешалось, моя жизнь изменилась и я рад этому. Я теперь смотрю на тебя как на подарок судьбы. Долгое время мне пришлось идти к этому, готовить себя психологически. Но всё-таки я подошёл к этому и страх, который стоял на моём пути, предоставил мне право высказаться и объясниться с тобой. Я понял, что жизнь не имеет смысла без тебя.

– Тогда сделай то, о чём сейчас думаешь.

Я сел рядом с ней на диван и ладонью провёл по её щеке; она смотрела на меня таким потрясающим взором; её глаза свели меня с ума: они не могут принадлежать человеку, только – ангелу. Я решился поцеловать её прямо в губы. Она растаяла в моих руках и покорилась мне, а я покорился ей. Это было потрясающе: невозможно объяснить и описать. Я не думал ни о чём кроме неё.

После этого мы обнялись и сидели, молча, минут двадцать, но я хотел, чтобы это длилось вечность. Для меня исполнилась моя заветная мечта, о которой я только что и мог – думать.

Мы пробыли вместе до глубокой ночи. Она рассказывала мне вслух обо всём о чём думала. Я не мог размышлять трезво и лишь изредка называл её: либо самой красивой, либо самой милой, либо самой прекрасной. Честно говоря, я мало её слушал. Я думал о нас как об одном целом. Любовь настолько сильно заседает в сознании, что все остальные чувства как-то меркнут и становятся неважными.

После, она ушла. Моё сердце полностью принадлежало ей. В этот миг произошла вспышка любви, которая вылилась восвояси и теперь моя любовь – это ни что-то в мыслях к ней, ни что-то сокрытое внутри. Я могу теперь доказывать любовь, могу действовать из любви и ради любви. Сейчас любовь реальна и, самое главное, взаимна. Это было за гранью человеческой реальности. Я был недоверчив к людям, критиковал их и презирал, но Софья в корне изменила моё отношение к людям, через себя. Я признал все свои ошибки в одночасье.

Я начал ожидать её тотчас как она ушла. Я ещё долго думал: моя мечтательность выстраивала сотни фантазий, тысячи размышлений. Я так сильно увлёкся этим, что не заметил как уснул.

7

Утром я проснулся от криков с улицы.

Я посмотрел в окно: внизу я увидел лежащего на земле человека и пару десятков столпившихся зевак. Из любопытства, которое так присуще любому из людей, я решил спуститься вниз и утолить моё искушение.

Всё-таки понимают ли люди свои противоречия? Возможно, это что-то бессознательное; может у человека есть даже определённое стремление к этому, что-то вроде инстинкта. Иногда это чувство противоречия помогает человеку созидать великое, иногда – разрушать великое. Этот неизведанный парадокс является ещё одной загадкой человека, и для человека.

Поступки случаются спонтанно. Человек может идти в магазин за хлебом, и в это время его осенит так неожиданно и сильно, что он уйдёт навсегда, даже неизвестно куда, по причине, неизвестной никому. Факт в том, что ему это будет необходимо. Именно необходимость противоречия – неотъемлемая составляющая любого человека. Различие опять же в выраженности этого качества, которое является индивидуальным у каждого.

И тогда, почти десять лет назад, Гена впервые доказал это. Он сделал то, что я никогда не смел от него ожидать, причём сделал это дважды. Как и предательство Кристины и, если можно назвать это так, предательство Макса – всё имело этот глубокий смысл, смысл человеческого противоречия и постоянная человеческая жажда этих самых противоречий; постоянная борьба человека с ними.

Я спустился, открыл дверь подъезда и мгновенно замер. Мне будто на голову вылили ведро ледяной воды – тысячекратно неприятней. Передо мной лежала Она. Софья лежала на алом от крови снеге. Я не видел ничего и никого вокруг. Я умер в один миг – на том самом месте. Я переживал, пожалуй, большую боль духовную, чем человек за всю жизнь испытывает физическую боль.

Она так близка и так далека. «Я люблю её больше всего на свете» – эту фразу говорят, как минимум пару раз в день во всём мире, но для меня сейчас эта фраза выражает истину. Я готов пожалеть ради неё всё, мне не жалко моей никчёмной жизни без неё. Я пуст без неё, в моём сердце нет больше ничего. Моя душа обречена без неё. Она – моё спасенье. Была, моим спасеньем.

Во мне происходили необычайные процессы, будто всё, что я когда-либо знал, тотчас же было развеяно в тот момент, когда я увидел нежное тело Софьи на ледяном снегу. Это было нечто схожее по ощущениям; по крайней мере, так я это себе представлял. Так происходит, когда помимо мыслей в голову проникает аффект. Адреналин заставляет сделать что-либо неконтролируемое, без прогноза на последствия. Я сидел, держал её голову и просто смотрел в сторону, словно застывший. Я потерял любимого человека, которого моя судьба с той же простотой забрала, с какой и дала. Может судьба решила меня так испытать? Тогда она несёт лишь мрак в своём существовании, и я не хочу больше иметь с ней дел. Судьба – не сила жизни, а сила смерти.

Эта мгновенная тоска, овладевшая мною сию же секунду, была такой силы, что действовала с постоянным нарастанием. Многое поменялось сейчас и навсегда. От того, что было вчера ни осталось ничего кроме бездушного прекрасного тела и моего тела, с душой, которая принадлежит Ей.

По-видимому, тот самый страх, который не подпускал меня к Софье, затем, который не давал мне возможности с ней объясниться, именно он был прав. Он пытался меня уберечь от любви к ней и в дальнейшем от горечи её потери, и именно он – спаситель; а я убил своего спасителя и довольствовался этим. Во время распутья я выбрал не ту дорогу и помчался по ней без остановки. Не нужно было впускать её в свою жизнь – мою Софью, и всё осталось бы как прежде.

Опыт прошлых лет породил этот страх. Все прошлые потрясения закалили меня, но возникла всего одна искра привязанности, как я развил её до чувства любви. Уже неважно всё – я проиграл опять; прошлый опыт оказался бессмысленным. Я слишком глуп, чтобы уметь пользоваться опытом.

Придя домой и сев на диван в абсолютно подавленном состоянии, я взглянул на свои руки, которые совсем недавно держали её голову, гладили её: они были в крови; в её крови. Слеза прокатилась по моей щеке.

Я тоскую по ней как не стал бы тосковать по своей смерти. Она была чиста и невинна, её побуждения были великодушные и уверен, изменили бы мир к лучшему. Она являлась ценнее этому мир, чем я, чем многие из всех живущих сейчас и живших ранее. Поэтому нет смысла верить в какую-то высшую справедливость и что жизнь всё расставит на свои места. Нет ничего в этом мире справедливого, если умирают добродетельные люди, а порочные, эгоистичные, и попросту не приносящие пользу обществу, даже больше – деструктивно влияющие на него люди, продолжают жить. Справедливости нет ни на земле, ни где-либо ещё. Справедливость – лишь выдумка тех, кому это полезно, которую они пропагандируют наивным и внушаемым людям.

Тысячи мыслей, появляющихся на основе отчаяния, грусти и желания отомстить, огромным потоком входили в мой мозг. Воспоминания о минутах с ней, о том, какой я был жалкий и слабый. Моменты её неповторимого бытия то и дело крутились в кутерьме анналов моей памяти. Даже моменты давно минувших лет возобновили свою сущность. Говорят, будто перед смертью в голове человека прокручивается вся его жизнь – так это правда, потому что я будто бы сейчас умер и действительно – жизнь прошла передо мной.

Я мог долгое время ещё так просидеть и винить многие вещи в потере своей драгоценной Софьи. В общем-то, я этого и хотел. И ничего более.

8

Я вышел из своего дома и направился в сторону магазина. Я не отдавал отчёта своим действиям: сознание было попросту подавлено. Всё находится как будто в тумане, и я бы не стал исключать возможность того, что в данном состоянии я могу совершить преступление. Я был неопрятен внешне; одежда была измятой; от меня исходил небольшой запах пота; мои глаза были красными: я не спал около суток; волосы были взъерошены; была небольшая щетина. У меня был мрачный вид человека, который потерял всё. Такая внешность придавала мне вид запойного алкоголика или бездомного бродяги. Я не думаю о своем внешнем виде, он мне абсолютно не важен, и просто направляюсь в сторону магазина, который уже виднеется на моём пути.

Знакомая продавщица была ошарашена моим необычным видом. Банальный вопрос: «С вами что-то случилось?» – вызвал во мне агрессию, которая проявилась в моём ответе:

– Какая вам к чёрту разница? – И уже с безразличием добавил: – дай-ка мне вон ту бутылку. – И указал на бутылку водки.

Продавщица поставила бутылку на прилавок, а я сказал:

– Дайте ещё одну. Думаю, одной будет недостаточно.

Она поставила вторую и без того энтузиазма, которым она меня встретила, озвучила цену. Я протянул купюру и ушёл, не забрав сдачу, – мне было не до этого.

Я пришёл в мою пустую квартиру, сел за стол и полностью отдался вливанию алкоголя в себя. По-другому это назвать я не могу, так как, назвав это по-другому, я бы прямо соврал. Я пил напрямую из бутылки и смотрел в стену с ненавистью, будто стена была виновна в смерти Софьи.

Алкоголь давал о себе знать: голова закружилась, зрение размылось, понятие о реальности и моей подавленности, хоть и притупилось, но никуда не делось. Я полагал, что алкоголь поможет мне забыть, хоть на момент, обо всём меня окружающем и, главное, волнующем.

Сейчас, чтобы забыться, мне нужно было что-то сильное. Алкоголь только подкреплял мою тоску, и мне становилось только хуже. Невзирая на это я почему-то давал себе установку пить ещё больше «чтобы забыться». Нужды организма и целесообразность мышления, в моменты отчаяния и чувства бессмысленности жизни, становятся необычайно противоречивыми.

Я не пил десять лет, как раз с того момента окончания моей прежней жизни. Алкоголь был частью проявления во мне многих чувств и совершаемых мною действий, за которые я себя так ненавидел. Отказ от него был необходимостью, впрочем, не стоит скрывать тот факт, что в минуты одиночества мне хотелось выпить – это побуждение я сдерживал. В чём я точно уверен, по своему опыту, это то, что алкоголь открывает миру истинного человека. Самые глубинные человеческие пороки, тайны, многое то, что человек всеми силами пытается скрыть, может быть открыто с вероятностью прямо пропорциональной тому, сколько человек выпил. Именно в этом большой минус алкоголя, одновременно, в каком-то смысле, большой плюс.

Я отыскал номер одного старого приятеля Володи, с которым раньше учился. Он был, так сказать, не в моей компании, но мы с ним неплохо ладили, если возникала возможность с ним пообщаться. У меня не было полной уверенности, что я вообще смогу ему дозвониться, а уж что он поможет мне в моей небольшой просьбе подавно.

Я дозвонился ему, и это меня воодушевило. Он меня не сразу узнал. Я попросил его кое-что мне достать. Это было очень важно для меня на данный момент. Он долгое время говорил, что не сможет этого сделать, да даже если бы мог, то не стал бы помогать. Я предложил ему то, перед чем он не смог устоять – деньги, причём достаточно круглую сумму. Он велел мне перезвонить через два часа и тогда он точно скажет, достал он или нет, и если он достанет всё необходимое, тогда назначит мне встречу. Однако, что с людьми делают деньги. Вот только он отпирался: «Нет!», «Да ты чего?!», – а как только запахло рублём, тотчас же: «Да-да, я постараюсь что-нибудь сделать», – какие же люди алчные и продажные.

Этот случай немного придал вдохновения моим размышлениям. Я немного призадумался, будучи порядочно захмелевшим.

Я иногда желаю представить, как себя вели люди в те времена, когда ещё не было ни денег, ни каких либо иных средств оплаты. Возможно, тогда и не было фальшивых отношений. Сейчас сплошь и рядом: взятки, дача взятки, убили человека за кошелёк, украли медали у ветеранов, украли пенсию у бабушки и т. д. Деньги – механизм подчинения и власти, оттого следует, что самые независимые люди – это те, которых не волнуют деньги. За деньги люди делают всё – сейчас для меня это было очень полезно.

Я просидел эти два часа всё на том же месте, допив первую бутылку, и мой рассудок был в ужасном состоянии, я уже не говорю о внешнем виде. Я набрал номер, со второго раза: в моих глазах всё четверилось. Мой язык заплетался и я не мог полноценно выразить мою мысль, но Володя меня понял, тезисно, но понял. Я его тоже понял: он говорил, что всё получилось, и назначил встречу на завтра. Я записал время и место карандашом на столе и отключился прямо за столом.

9

Я проснулся с тяжестью и болью в голове – вполне нормальное состояние при чрезмерном употреблении водки. Естественная была и тошнота, которая тут же перешла в рвоту, едва я успел добежать до унитаза. Это было просто нечто: я всё ещё был пьян, плюс к этому я имел просто беспощадное похмелье. Давно я себя так не чувствовал, слишком давно – с прошлой жизни.

Я привёл себя более-менее в порядок, прочитал надпись на столе, которую пытался разобрать минут с пять и ушёл на назначенную встречу.

Всё вышло безупречно, я получил то, что ожидал – морфин. Так называется наркотик, используемый в медицине как болеутоляющее, а в быту наркоманов нередко применяется для разукрашивания серой реальности. Пришлось выложить часть своего капитала, но это того стоило; мне нужно было что-то сильное чтобы забыться, потому что я не мог терпеть эту боль от потери – сила воли отступила. Я прибыл домой и открыл вторую бутылку водки.

Морфин – сильное средство, это тяжёлый наркотик. Не всегда заядлые наркоманы пользовались морфином. Лето заведомо подразумевалось у них не прекрасным временем года, солнцем, купанием, загоранием, шашлыками на природе, а сбором головок мака, из которого варилось необходимое снадобье. Морфин был дорог, труднодоступен, в основном наркоши любили коаксил, не брезговали крокодилом. Аптека поставляла наркоманам всё необходимое. Фармацевты знали, зачем людям данные лекарственные средства в таком количестве. Оборот фармакологических компаний исчислялся миллионами, человеческие жизни – сотнями и тысячами. Аптеки получали свой процент; владельцы компаний и аптек были счастливы. Хоть позже и вышел закон, запрещающий торговать этими веществами без рецепта от лечащего врача, – этот закон ни к чему не привёл. Может только оборот уменьшился. Целая сеть аптечной мафии кормилась угасающими жизнями нынешнего и будущего поколений. Геноцид происходил стабильно, однако рады этому были и жертвы, и сторонники геноцида.

Я пробовал морфий когда был студентом. Он произвёл на меня сильное впечатление, но больше я не решался его принимать: его эффект был специфический и, честно говоря, пугал меня. Он серьёзно менял восприятие мира, представлял передо мной такие сюрреалистические иллюзии, что я теперь понимаю, почему люди так легко поддаются своей зависимости. Этот эффект и эмоции от него так глубоко западают в память, что человек не выдерживает всего окружающего «иного» и хочет снова испробовать этот эффект, – это и называется зависимостью, и она не так проста как кажется. Все думаю, что зависимость – это не способность отказаться от принятия наркотиков, но это скорее непосильное влечение уйти туда, в радужные фантазии, что никак не одно и то же. Многие наркоманы, попробовав один раз, навсегда запоминали это чувство и уже не могли жить без него. И это правда – вокруг меня велись и такие люди.

Поэтому я и не любил себя прежнего: я делал совсем дикие для человека вещи. Я не относил себя к какой-либо субкультуре, я просто был нонконформистом, без определённого смысла. Мне говорили «А», я слышал «Б», а делал «В». Я не задумывался о многих вещах, о которых стоит думать; я считал материальное важнее духовного. Тогда, мои ошибки были кардинальными и безосновательными – я просто делал всё, что хотел. Никакой силы воли и самоконтроля. Тогда было много таких людей, и как я помню, со временем их количество только увеличивалось.

Я думаю, что такая тенденция происходит в каждом поколении, просто она может быть с присущими именно этой эпохе особенностями. Это некий двигатель прогресса и элемент естественного отбора, который расставляет людей на свои места, посредством их силы воли, которая является критерием отбора. Мне кажется это именно таковым. Только человек прошедший через это может так судить. Существует множество людей, которые обошли этот период жизни стороной и не познали все стороны того общества, в котором они находятся. Самая главная ошибка людей: судить общество по своим ограниченным знаниям о нём; судить тех, кого они не понимают; судить тех, кто не такой как они, не такой как все.

Раньше я пытался доказать какую-то правду всем, уничтожая при том себя. И сейчас, я делаю абсолютно ту же самую ошибку, только по отношению к себе. Я пытаюсь что-то доказать самому себе. Я уничтожаю своё сознание, потому что оно мне ненравится. Самое интересное, что мне на это наплевать, так как борьба должна иметь цель; у меня нет цели и потому борьба для меня бессмысленна. Да, цель безусловно присутствовала, ещё до встречи Софьи. Тогда целью являлось желание оставить после себя что-либо значащее. После всего произошедшего, я даже не вижу смысла зачем нужно жить сейчас, не говоря уже о каких-либо целях.

Мысли посетили меня совершенно неожиданно и даже не к месту. Я пил водку и раза три бегал в объятия унитаза. Это было то самое аморальное, о чём я говорил. Я понимаю это, но в том и дело, что мне это безразлично. Я не записывал теперь мысли: не было смысла.

Я закончил все приготовления к моему предстоящему «трипу». Всё было готово. К этому времени я уже порядочно опьянел и вспомнил, что не ел около двух дней. Особо меня это не волновало. Затянув ремень, чуть выше локтя, разработав кулак, я вонзил иглу шприца прямо в разбухшую синюю вену. Постепенно, медленно ввёл содержимое шприца в кровь.

10

Моя голова плавно поехала. Я всё понимаю, но не так отчётливо как всегда. Мой внутренний голос становится громче, и тот, внутри меня, начал брать верх над моим настоящим. А может тот, кто внутри и есть я настоящий? Голова кружится, реальность размывается и всё становится каким-то фальшивым. Я словно в пряничном домике. Если бы не момент сильной слабости, то я бы встал из-за стола и выпрыгнул из окна. Не знаю, но мне кажется, что при таком состоянии – между жизнью и смертью – переход из бытия в небытие, наверняка, будет более плавным. А вообще, каков этот переход? Хотя, кто его знает, на этот вечный вопрос не могли дать ответ величайшие умы во всей истории человечества.

Я рухнул головой на стол, минуя все стадии сна, погружаясь в самую пучину бездны – я чувствовал что меня как в водоворот влекло туда. По мою душу пришёл сам Морфей. Я вызвал его, чтобы он пролил свет на моё существо. В действительности мне нечего было терять, поэтому я доверился ему, и теперь всё зависело от него. Я уснул, перед этим пытаясь осознать: «живой ли я на самом деле?».

Мне начал сниться сон. Реальный и в данный момент такой необходимый сон.

«Я находился в какой-то незнакомой мне квартире. И вот я смотрю в окно, там – ядерный гриб – последствие ядерного взрыва. Из окна открывается отличный вид на город с высокими небоскрёбами. Город виден полностью слева направо: панорама абсолютная. Всё чёрно-белое, довольно тусклое. Посередине этого города – ядерное облако, которое возвышается над городом практически в полтора-два раза. Я вытянул руку с оттопыренным большим пальцем по направлению гриба, и понял, что нахожусь в зоне поражения ядерной волной, так как гриб больше пальца. Я сделал это как-то автоматически. Очень быстро, но без паники, я начал собираться. Я собирался слишком быстро, отчетливо анализируя надобность попадающих на глаза вещей, и делал это очень профессионально, но всё время был не доволен собой, и торопил сам себя. Я это осознавал и реализм происходящего не был отличим от грёзы.

Я почти заполнил рюкзак и сумку: тёплыми вещами, различными приборами, типа часов и фонарика, калорийной едой и максимально необходимыми для выживания вещами, – осталось немного места. На всё ушло от трёх до четырёх минут. Я замешкался только в одном моменте: надеть осеннюю куртку или пуховик, ведь придётся долго бежать, но с другой стороны, на улице осень, да и смогу я достать пуховик до зимы? Теперь я решил посмотреть на ситуацию за окном, там – завораживающая картина: тёмно-серый мегаполис под властью клубов дыма – но меня смутило другое: там, ближе к центру города, начинали рушиться здания. Я смотрел скорее не на здания, не на вершины небоскрёбов, я старался вглядеться в горизонт, подножье домов, и разглядеть волну. Я увидел отчётливые клубы дыма на горизонте мегаполиса. Тогда я понял: пора…»

Я как будто готовился к этому, всё выглядело чересчур складно. Да, может это совпадение, но у меня в действительности существует фобия ядерного взрыва. Да, я боюсь этого: при виде картинок ядерного взрыва у меня по коже идут мурашки и необычные, как при страхе насекомых или высоты, а панические – слишком эмоциональные. Я не видел его воочию, но страх существует даже без присутствия на самом деле материального объекта этого страха.

Вся ситуация была как будто настоящая, я действительно там был, не во сне. А ещё она меня чертовски сильно захватывала и придавала мне недюжинную силу, острый ум и реакцию. Я чувствовал адреналин, который помогал мне, у меня его было в несколько раз выше нормы. Он – мой помощник, допинг для тела, энергия для духа, идея для разума. Здесь я живой и пытаюсь остаться таким же. Все проблемы моего настоящего мира, который пока остался вне этого сна, меня не волновали – я не думал о них и не мог думать.

«…Я выбежал из дома и помчался в противоположную взрыву сторону. Я не оглядывался и не думал, я лишь осуществлял рутинную физическую работу: старался контролировать дыхание, не преувеличивать скорость бега. Сейчас же всё было в цвете – не как мегаполис, я был за городом, тропа была песчаного цвета, как и осенняя трава. Вокруг мелькали деревья, кусты, все почему-то не по-осеннему зелёные и густые листвой. Теперь я бежал в гору, сил было хоть отбавляй; вокруг – ни души, все испарились, я один – плохо это или хорошо? Вот теперь пошли мысли. Я начал думать, и это существенно затруднило мой бег, я начал уставать. «Прекрати думать, – сказал я себе, – ты умрёшь, если не закончишь это делать». Мысли, конечно, не слушались. На то и запреты, чтобы их нарушать, а моей натуре в этом нет равных.

Я бежал уже минут тридцать, силы почти исчерпались, но адреналин делал своё дело. Я весь вспотел, на улице было необычно жарко для осени, и я тысячу раз пожалел, что надел пуховик. Я оглянулся назад, подверг гриб проверке большим пальцем. «Вроде вне зоны», – как-то неуверенно сказал я. И тут возникло первое моё сомнение: данный «метод проверки зоны поражения вытянутой рукой с оттопыренным большим пальцем» мне показался неэффективным. Возник страх и естественно произошёл очередной выброс адреналина. Я побежал; теперь же не было смысла утишать свои мысли, они были смешанны и оправданны.

Теперь я бежал совсем по-другому: были тысячи мыслей, дыхание было бесконтрольно, ноги порой не слушались, пару раз я споткнулся – силы улетали в топку. Но я бежал, не останавливаясь, будто волна в нескольких метрах от меня и вот-вот схватит меня за пятку. Чем меньше сил у меня оставалось, тем сильнее моя сила воли подвергалась сомнению. Организм просил остановиться, отдохнуть, порой вообще сдаться, но я бежал. Заболело слева внизу, я понял, что это произошло по вине бесконтрольного дыхания. У меня в запасах осталось сотни две метров – и я упаду.

Так и произошло. Я поднялся и отряхнулся. Осмотрелся кругом и рассмеялся сумасшедшим смехом. Я упал на колени и всё смеялся, и плакал. Я скинул с себя рюкзак, бросил сумку, снял пуховик – всё время продолжал истерично смеяться. «Я победил себя! – закричал я. – Я превзошёл себя! Страх не властен надо мной! Я укротил свой страх!»

Я сидел на коленях и молчал, лицо было слегка грязное, волосы взъерошены, руки лежали на коленях. Всего вспотевшего от продолжительного бега меня приятно обдувал ветер. Я поднял левую руку, протянул её в направление гриба с оттопыренным средним пальцем и улыбнулся. «Всё закончилось», – вымолвил я, упал на землю и закрыл глаза. Я не думал ни о чём – но это и не было необходимостью. Вокруг меня было ещё примерно три таких же гриба, но они были ближе, намного ближе – я несомненно был в зоне поражения и понимал это. Их волны стремительно приближались к своей жертве – ко мне. Я превзошёл себя перед своей же смертью. Я достиг своей истины, но уже было поздно».

11

Я проснулся просто открыв глаза. Я смотрел в стену и задумался: «Вот, только что я преодолел самого себя и умер». Потом пошёл шквал мыслей и вопросов: «Почему я так ценил жизнь перед смертью?», «Почему люди относятся к жизни безразлично?», «Почему люди не преодолевают себя каждый день? каждый час?», «Почему необходимы какие-то обстоятельства?».

Кое-что я ещё осознал: когда ты проходишь одно испытание жизни, тебе непременно даётся испытание ещё сложнее, а порой – невозможное. Преодолевая свою слабость, я бежал от смерти. Я истощил свои силы, но наполнил свой дух. И вот, когда я думал, что спасён, я встретился глазами с непреодолимым. Будь у меня в запасах хоть недюжинное количество сил, я бы не скрылся, ведь я был окружён. Такова загадка жизни: человек, получивший духовную возвышенность не может дальше продолжать жить среди духовно опустошённых. А может в этом и заключается смысл жизни?

Этот сон олицетворял всю мою жизнь. Ведь действительно, мне дали шанс измениться, возможно, попасть под ядерную волну и напрочь в ней раствориться. Но я поступил иначе – решительно убежал от этого всего и остался один, один среди этого апокалипсиса, способный выживать и думать так, как необходимо. Это воля, это желание жить – иначе не назовёшь. Да даже смысл скорее не в воле к жизни, а в воле смотреть на всю эту разруху и «новую жизнь» иначе, со стороны. Способность убежать далеко, быть наедине самим с собой, зависеть лишь от себя – вот что я выбрал. Я отверг желание всё закончить, поддаться своему страху, окунуться в это, и не бороться, не противостоять. Это сложно, но вместе с тем совершенно верно. Возможно, я и мог изменить что-то в моей жизни, возможно и могу это сделать сейчас, но стоит ли? Это вопрос, ответ на который могу дать только я. И пока я нахожусь на этом перепутье, мой дух подвергается испытанию. В любом случае, дух насыщается смыслом, он воспринимает жизнь так, как я достоин воспринимать её. Я убежал от ядерной волны, я один – всех остальных накрыло. Вот тут-то и закончилось моё главное испытание, и я его прошёл. Борьба самим с собой – настоящее развитие своей силы воли, закончив которую ты либо станешь другом себе, либо убьёшь своего врага в себе. Борьба самого с собой доказывает истину, доказывает правду.

Этот сон закончился тем, что я поборол себя и стал другом себе; я стал сильнее, и понял, что только таким образом можно достичь личностного величия и превосходства над всеми. Но я совершил это слишком поздно, и это всё было бессмысленно: я убежал от одной волны, но попал под влияние других трёх. Достоин ли я этого? А может так бывает со всеми, кто достигает своей истины?

Этим утром я открыл мир совершенно по-новому. Сегодня я стану жить иначе: так, если бы действительно побывал в такой ситуации и выжил.

Я всё ещё тосковал по Софье. Так же сильно, как и прежде. Я чувствовал неугасаемую боль.

Я посмотрел вокруг себя, и меня охватило отвращение к самому себе, к своей слабости и безрассудству.

Необходимо продолжать жить, но для этого нужно иметь достойную цель. Я поставлю цель: воплотить мою мечту – написать книгу, в которой обязательно упомяну о Софье. Это непременно необходимо сделать, чтобы весь мир узнал, что жил такой человек, что она была среди нас, такая чистая и хрупкая.

Я понял значение времени, которое отведено мне. Оно ограничено при всём его количестве. Необходимо иметь цель и насыщать жизнь достижением её; необходимо делать поистине красивые и невероятные вещи; необходимо оставить свой вклад в этом мире, чтобы после своего конца, смысл моего существования не исчез вместе со мной.

Смысл жизни очень загадочен и мой сон немного приоткрыл мне тайну. По крайней мере, на данный момент я осознаю свои приоритеты. Поступать необходимо прагматично и чаще прислушиваться к сердцу. У меня есть возможности и желания и необходимо их использовать. Я понял, что смысл жизни хрупок – это неуловимая фантазия, которую пытаешься понять и действуешь на благо этой фантазии. Но этот смысл жив, пока жив человек, пока он хочет видеть смысл. Человек сам себе дарует судьбу: своими действиями, трудами и, самое важное, мыслями, – иначе, если человек разочарован от жизни, стоит ли ему вообще жить?

12

Мы не ценим всё что имеем. Лишь когда что-то близко к потере – в тот момент мы поистине начинаем ценить это. Существуют люди, у которых нет даже тех вещей, которые для нас обыденны. А существуют те, у кого и вовсе неполноценное здоровье, для которых норма – это быть ограниченными и никогда не быть наравне с обычными людьми. И такие люди во многом превосходят нас. Физическое превосходство – лишь иллюзия, главное же превосходство – превосходство духа. Дух величественнее материи, а оттого ценнее, и как же мы глупы, если до сих пор этого не понимаем.

За какой-то небольшой промежуток времени моя жизнь динамично изменилась. Мои чувства были самыми приятными и самыми ужасными. Я обрёл женщину моего сердца и потерял её. Я менял смысл жизни. Но, что бы со мной не происходило, в конечном итоге я стал сегодняшним – настоящим.

Стоит ли серьёзно размышлять о том, что нельзя познать? Стоит ли тратить драгоценное время жизни на попытки найти выход из четырёх замкнутых стен? Какой смысл отрезка между рождением и смертью, называемом жизнью? Что будет после этой самой жизни? Предначертано ли всё или всё зависит напрямую от человека? Есть ли бог или нет его? Каждый даст свои ответы на эти вопросы и стоит ли спорить о том, у кого ответы вернее, если правильного ответа нет?

В убеждение того или иного, так сказать, в выбор стороны, влияет вера человека. Но колоссальная разница существует даже между верами: либо вера искренняя, чувственная; либо вера необходимая, которую нужно испытывать; либо вера чужая – то есть та, которая всего лишь была помещена в голову человека, а не породилась там.

И как же в такой неопределённости и мире иллюзий увидеть истину? Есть один рецепт: уничтожить в себе чувство доверия к людям и слушать собственное сердце. С этим многое станет явным, и всё людское влияние покажется всего лишь мнением. И этот рецепт не для всех – он для тех, кто желает быть независимым, но кто готов изменить свою жизнь раз и навсегда. Вместе с доверием пропадёт и смысл держаться за общество, а потому, человек, хоть и не сразу, станет одиноким; а, прислушавшись к своему сердцу, возникнет понимание того главного, чего необходимо придерживаться.

Выбирать необходимо, если в человеке осталось чувство выбора. За многих выбор был давно сделан, а само чувство выбора было купировано.

Жизнь человека в руках самого человека, ни в руках другого человека, ни в руках общества. Человек должен сам познать свою сущность, иначе, если дать ему смысл на блюдечке, он не будет себе принадлежать, словно ему подменили его дух. А без духа, человек – всего лишь материя.

Моё поколение на самом деле обречено в такой ситуации, которая мне приснилась, – это чистая правда. В нём не хватает жизни, что уж говорить о воле к выживанию. Меня окружает общество потребителей и рутинных зомби, хотя я тоже являюсь таковым, но я хотя бы это осознаю и беспощадно презираю.

Каждый день сплошная рутина, всегда и у всех. Она перед нами – прямо перед глазами, но так близко, что мы её не видим. Так близко, что она окружает нас, мы внутри неё. Интересный факт – огромное количество людей жалуется на свою жизнь, многие рыдают от неё, но вновь и вновь продолжают заниматься обыденной работой. В чём смысл осознания проблемы и отказа от её решения? Конечно, я прекрасно осознаю зависимость многих людей от своей работы. Причин тому достаточно: кредиты; кому-то не дают изменить жизнь дети; существует и то, что оказывается просто лень что-либо менять; и самое главное – страх оказаться в положении, которое будет гораздо хуже, чем сейчас. Такие фразы «Что поделать? Все так живут», «У тех вон совсем всё плохо, у нас ещё хоть как-то!», «В Советском Союзе ещё хуже было. Скажи спасибо ещё», «По-другому никак» влились в обиход и стали классикой настоящей реальности.

Что важно: так происходит из поколения в поколение. От этого и воспитание наследников происходит по привычному сценарию. Обычно трудно даётся обдуманное отхождение от правил: шаг вправо, шаг влево – расстрел. Под данную аксиому подводятся все правила – создаётся система. На самом же деле аксиома является лишь гипотезой, в которую можно только верить. А вера в России уж сильно странна и отличается от остального мира.

Всё стабильно: «как должно быть». Терпи в детстве, терпи в отрочестве, терпи в юности, терпи в зрелости… «Стойте, уже пришла старость, можно перестать терпеть?» Ему в ответ: «Да ладно, чего ты. Ты уже привык к этому, к тому же осталось немного. Потерпи…» Полнейшее умиротворение всех вокруг обязано глобальной сдержанности людей. Я называю это фальшью. Кругом фальшь, которая только и присуща людям. Не стыдно ли людям перед животными? Те живут благополучно, исключительно без фальшивого поведения и притворства. Что же мешает отказаться от всего этого? Неужели кто-то скажет об этике, морали, законах, правилах и традициях? Нет смысла доказывать превосходства человеческого общества над животными сообществами – это неправда.

Тем мне и не нравятся люди, и я не вижу в них ничего великого. В большинстве людей. Разумны, чтобы развиваться, но глупы, чтобы начать это делать. Что требуется от людей: думать, мыслить, создавать. Дан разум – исключительно оригинальная возможность во всём живом мире, – стоит ли от него отрекаться?

ЧАСТЬ 3

1

Ровно в этот день, год назад, всё произошло. Тогда было всё: подарки судьбы, любовь, потеря, боль, отчаяние, тоска и грусть. Всего было достаточно, чтобы испытать сполна одному человеку на протяжении всей жизни; всё произошло одномоментно. Моя норма жизненных уроков была выполнена. Я уже не говорю о событиях произошедших десять лет назад.

Моя злокачественная опухоль любви сейчас дала рецессив. Сейчас я чувствую себя мудрым. Такое странное чувство самопознания и полного понимания себя, – по всему видимому, результат испытания судьбы.

Весь год я провёл в отшельничестве: я почти не выходил из дома. Мне было это необходимо. Я выполнял мною поставленную цель. Я мог писать всю неделю, каждый день, а мог вообще не писать ту же неделю – всё зависело от вдохновения. Куча заметок, различной бумаги, всяких письменных принадлежностей находились по всей комнате, кухне – везде. Если на меня нападало вдохновение, то я писал фанатично, был одержим этим желанием.

Я написал свою книгу и издал её под псевдонимом Михаил Успенский. Я взял фамилию Софьи, чтобы таким образом ещё раз почтить её память. Книга пользовалась успехом и принесла мне немного денег, что было особенно важно для меня, потому что я так и не пошёл на работу. В определённых кругах я обрёл славу. Роман потряс некоторых своей проницательностью и глубиной, а многие не видели в нём должной эпичности. Слава богу, что я не пытался создать экшен, а создавал книгу для узкого круга понимающих читателей. И создал такую.

Вообще жизнь вокруг меня в очередной раз изменилась. Внутри тоже присутствовали изменения: все чувства приутихли, всё вернулось в серую обыденную сущность по проживанию жизни. Теперь я понимаю, что единожды познав чувство цвета, уже не захочешь видеть мир чёрно-белым. Кто-то вовсе не желает ни секунды оставаться в этом мире, поэтому я начинал понимать некоторых известных самоубийц и психов.

Мне всё чаще стали сниться сны. Различные своим содержанием. В них мало что напоминало мне о настоящем мире, я словно абстрагировался от всего и погружался в параллельную вселенную. Сны бывают: словно псилоцибиновый бред: всё хаотично, странно, бессмысленно; иногда, словно я смотрю фильм от первого лица; иногда, я – сторонний наблюдатель.

Последнее время я всё сильнее задумывался о той ситуации, произошедшей год назад, и не могу найти смысла в выходке Софьи. Мы нашли друг друга и были счастливы, почему нужно было умирать? Я ссылался на её психическую болезнь – это единственное что можно было рационально предположить. Хотя не отходил от моей теории, описанной ранее, где я с абсолютной серьёзностью говорил о врождённой противоречивости внутри человека.

2

Сегодня годовщина смерти Софьи. Я решился пойти на могилу Софьи, дабы почтить её память. Я был там всего лишь однажды, сразу после того как её похоронили. Мне трудно было там появляться, потому что это приносило мне дикую боль.

Я сел рядом с её могилой и спустил голову. Началась череда воспоминаний, мыслей, которые так свойственны мне. Спустя некоторое время неслышно ко мне сзади подкралась некая женщина, которая сразу же произнесла:

– Здравствуйте.

От неожиданности я немного растерялся. Я понял мгновенно, что эта женщина пришла на могилу Софьи и даже больше, она – её мать. Не знаю, какое-то сильное предчувствие озарившей меня правды. Я встал, повернулся к ней и сказал:

– Здравствуйте.

– Извините, я не хотела вас напугать.

– Ничего… я собираюсь уходить.

– Вы пришли на могилу моей милой Софьи? Вы её знали?

– Да, она занимала в моей жизни особое место.

– Вы её любили? – с очень знакомым мне лицом, спросила женщина.

– Да. И я думаю, что это чувство было у нас взаимно. Только вот уже год не могу понять, задаюсь вопросом: зачем же она так поступила с собой и со мной?

– Она как-то и ранее, до того дня, когда училась в классе восьмом, если мне не изменяет моя память, была недалека от этого. Тогда она впервые поцеловалась со своим одноклассником, хорошим таким парнем, который ни пил, ни курил, хорошо учился. Не знаю, что с ней происходило тогда, но она закрылась у себя в комнате и не выходила почти сутки. После этого, она мне сказала, что не может жить в этом мире – ей это слишком трудно. Мы с ней пережили это. Я до сих пор не понимаю, зачем нужно было лишать себя жизни, ведь она могла, как тогда, обратиться ко мне. Что же она наделала, – произнесла мать Софьи, и слеза мимолётно пробежала по её щеке.

– У нас с ней произошла похожая ситуация: мы с ней… поцеловались – а на следующий день я нашёл её у двери подъезда.

– Что же вы не пришли на похороны?

– Знаете, мне было очень плохо, душевно плохо, и я был сам не свой. Я просто не мог прийти – меня бы это окончательно убило. Извините меня, но мне пора идти. Очень приятно было пообщаться с вами… – торопливо удаляясь, сказал я. Меня настигло чувство неловкости и стыда, да вдобавок я вспомнил как тогда пил и ещё этот морфин…

Но она прервала меня:

– Стойте! – Подошла ко мне и взяла меня за руку. – Для Софьи будет самое лучшее, в то же время самое невероятное для вас – забыть её. Софья всегда будет находиться в сердце и оттуда она уже никуда не денется. Именно так вы почтите её и сможете, отпустив её, прожить свою жизнь достойно. Это горе для меня и для вас, но это был её выбор, мы с вами оба это понимаем. Оставьте, оставьте её.

Я смотрел ей в глаза, будто это была сама Софья, даже голос у неё был один в один. Она такая же благородная как Софья, такая же прекрасная. Я держал её за руку и смотрел в её глаза. Она улыбнулась мне, и я улыбнулся ей. Неожиданно мы с ней обнялись и я сказал:

– Хорошо, я обязательно постараюсь.

3

Всё это происходит здесь и сейчас, а позади длинная, извилистая, ухабистая дорога, которую я прошёл, с лужами, размером с озёра, которые я проплыл. Впереди – неизвестность, но главное, что у меня есть это впереди, и считаю, что я его заслужил.

Я только шёл с могилы Софьи, уже подходил к квартире, как заметил силуэт незнакомого человека, стоявшего на лестничной площадке. Поднимаясь по лестнице, я смотрел на него; он смотрел на меня. Подойдя к квартире, я отвернул глаза к двери и начал доставать ключи. Вдруг этот человек проговорил:

– Вы, случаем, не Михаил Успенский? – Он смотрел большим добродушным лицом на меня; на его недавно серьёзном лице появилась улыбка. Он был одет не по погоде легко: куртка, брюки, ботинки – всё было простецкое. Полноватый мужичок лет тридцати не вызывал ни притязания, ни отвращения.

– Да, я тот, кого вы ищете. Чем мо… – я не успел договорить фразу до конца, как он вступил:

– Я из журнала «Литературовед». Моя фамилия Голодяев. – И всё с той же уступчивой улыбкой глядел на меня.

– Вы что-то хотите обсудить со мной, я так полагаю?

– Да. Наш журнал хочет опубликовать статью о вас. Меня прислали взять у вас интервью.

– Давайте пройдём ко мне в квартиру. Не будете же вы брать у меня интервью в подъезде, – с небольшой заинтересованностью, проговорил я.

– С удовольствием, Михаил Иванович.

Мы зашли в квартиру, я продолжил:

– Просто Михаил. А вас как?

– Называйте Андреем, – протараторил Голодяев.

– Располагайтесь в гостиной, я сейчас поставлю чайник и вернусь, – холодно произнёс я и удалился в сторону кухни.

Появление Голодяева было неожиданным. Я хотел побыть один, наедине со своими ощущениями. Я так отвык от людей, но сегодня мне приходится вести уже второй диалог. Диалоги меня утомляют – высасывают энергию. Я слишком отвык от всего этого.

Поставив чайник, я вернулся к моему нежданному гостю со словами:

– Давайте начнём, да поскорее со всем этим разберёмся.

– Да-да, непременно, – сказал Голодяев и начал копаться в своём кожаном портфеле, эмоционально ознаменовав успех своего поиска огромной улыбкой. Из портфеля он достал блокнот и уставился на меня. Сидел, молчал и смотрел.

– В чём-то проблемы? – сказал я.

– Нет-нет, просто я в восторге от написанной вами книги. Я её прочёл полностью: она прекрасна. Такая глубина чувств, эмоций – я в восторге. А как вы заворачиваете об обществе – это шедевр!

– Спасибо, – с натянутой улыбкой, сказал я.

– А эта Софья – она действительно такой была?

– Да…

Голодяев расспрашивал много и нередко норовил отходить от темы, переходя на темы семьи и даже затрагивая Софью. Мне он не особо понравился. Он является типичным представителем сангвинического темперамента – сангвиников я ненавижу. Мы проговорили около часа, для меня это казалось вечностью. После встречи с ним я был как выжатый лимон. Самое интересное, когда я становился всё утомлённее, он наоборот черпал вдохновение и подхватывал энтузиазм. Он самый настоящий энергетический вампир.

Голодяев попросил ещё о встречи, но я сослался на свою занятость – терпеть этого человека не было сил.

4

Проснувшись от звона в голове, я подскочил с кровати. Оказалось, что этот звон был в мою дверь. Нет смысла говорить о недоумении – об этом и так всё понятно. Но сказать о дальнейшем недоумении, когда я открыл дверь, всё-таки стоит. На лестничной площадке стоял довольнющий Голодяев, но теперь не один – с каким-то мутным типом.

– Доброе утро, Михаил! – сказал Голодяев с абсолютной уверенностью того, что я ему рад.

– Здравствуйте, – с каменным лицом сказал я. «Катастрофа», – подумал я.

– Меня зовут Вячеслав Барон, – протянул руку мутный тип.

– Михаил, – сказал я и пожал ему руку. – Что желаете, господа? – проявляя крайнюю степень этики, спросил я, натянув учтивую улыбку.

– Мы к вам по делу, очень серьёзному, – сказал Барон.

– Хорошо, раз так, то проходите в гостиную.

Барон выглядел подозрительно. Он похож на типичного детектива из кино: на нём был серый тренчкот – впервые увидел человека одетого так вживую; всё остальное не особо бросалось в глаза: брюки, ботинки – обычная классика. Его лицо было продолговатое, но в то же время не узкое; было гладко выбрито до синевы; глаза были серые и он устремил их прямо в мои глаза, глядя в мою душу. Мне стало не по себе от этого человека. Я уже не так волновался о навязчивом Голодяеве.

– Так о чём вы хотели поговорить? – сказал я с сильнейшим нетерпением поскорее избавиться от них.

– Хочу сказать прямо, без сентиментальностей: я ваш брат, – сказал Барон.

– Господи, о чём вы? – Как-то ненавистно произнёс я и резко встал; выпучив глаза, уставился на Барона.

– Да вы успокойтесь. Что-то вы какой-то нервный, – сказал Барон, встал и дотронулся до моего плеча.

– Я – сирота. Единственная моя родня – это тётя, в квартире которой мы сейчас с вами находимся. Вот её фотографии. – Я указал на полку шкафа. – Я и она – вот вся наша семья.

– Это мне уже известно и я искренне соболезную вам. Я вообще-то сначала пытался найти её, но узнал об этой трагедии. – Он уже смотрел доброжелательными глазами и сеял доверие. – Я ведь, знаете, нашёл вас совершенно случайно. Случай настолько исключительный, что если вы в него не поверите – пусть будет так. – Он улыбнулся и сел; я сел тоже.

– Слушайте, это всё слишком странно. Я всегда мечтал о родственниках, мечтал их увидеть, узнать и вновь обрести семью, но это невозможно… – Я говорил искренне и смотрел попеременно, то на Барона, то на Голодяева, и вдруг неожиданно добавил: – Всё-таки я вас выслушаю.

– Позвольте, – заулыбался Барон. Улыбка ему определённо не шла. – Товарищ Голодяев – мой давний друг и вышло так, что он вчера брал у вас интервью. Вы себе можете представить, он совершенно невзначай вчера сказал о вас и немного рассказал о вашей биографии. Меня это довольно заинтересовало, в особенности случай с вашей тётей. Я давненько искал родных, нашёл настоящих родителей, которые ныне покойные, и тётю. Так вот, когда я вернулся домой, то решил немного сопоставить мои данные о моей тёте и новообретённые данные о вас. Я был изумлён, и решил было позвонить Андрею…

– Да, было уже поздно, но я что-то всё никак не мог уснуть, – со своей растянутой улыбкой, перебил рассказ Голодяев.

– …Я решил узнать у Андрея ваш адрес и хранившийся у меня адрес тёти. Он уже некоторое время лежал у меня, и я всё никак не мог решиться приехать по адресу. И что вы думаете, я теперь тут перед вами. Меня сюда привела сама судьба, – Барон закончил и смотрел на меня с довольным лицом, в ожидании моей реакции.

Я отчасти поверил ему. Он говорил убедительно и было видно, что очень искренне. И я подумал: «Какой у него вообще мотив мне врать?». Но я стал недоверчив к людям, поэтому не спешил делать выводы об этом человеке.

– Так кем вы мне приходитесь? – спросил я.

– Братом, причём родным.

– Очень странно что мне в детском доме не сказали о вас.

– Я вырос в приёмной семье, в которую попал в пять лет. И знаете, мне о вас тоже никто не сказал, да никто видимо и не знал.

– И вы действительно верите, что мы родные братья? – спросил я.

– Честно, я не знаю, хотя может это и правда. Но, что действительно правда – это то, что я хочу верить в это, – сказал Барон с каким-то нехарактерным для него тоном и выражением лица. – Знаете, мы застали вас врасплох, и я прошу извинить нас за это.

– Ну, что сделано, то сделано. И дело то действительно серьёзное, так что всё в порядке.

– Вы любите хоккей? – неожиданно спросил Барон

– Нет, я как-то было увлекался футболом, давно, лет сто назад. А что?

– Может быть, мы сходим как-нибудь в спорт-бар и пообщаемся? Я знаю хороший спорт-бар, мы там собираемся частенько. Например, сегодня, если у вас никаких планов.

– У вас вроде что-то было запланировано на сегодня, Михаил? – встрял Голодяев.

– Хорошо, давайте сходим, – не обращая внимания на вопрос Голодяева, сказал я.

Барон сказал мне адрес и время и они ушли. «Что вообще за херня происходит», – подумал я, но всё же мне было интересно, что же это за Барон. Я всегда хотел иметь полноценную семью: папу, маму, брата, сестру, – с этим мне не повезло. Тот момент времени, который я прожил с тётей, был самым тёплым и потрясающим в моей жизни. По правде говоря, Барон дал мне надежду на семью.

5

На улице пошёл снег. Было тепло и безветренно. Снег шёл крупными хлопьями, приземлялся на землю и тотчас же таял. Снегу было не место сегодня – абсолютно не его день.

Я зашёл в полупустой автобус и сел у окна. Я ненавижу всю эту автобусную атмосферу с давних времён. На следующей остановке автобус обильно наполнился людьми всякого вида. Там были и студенты, и бабушки, и обычные люди, которые едут с работы – полным-полно различных представителей социума. Меня сразу заинтересовало то, что бабушки заходили не абы как, а анализируя и заранее подбирая себе место. Хотя все сидячие места уже были заняты, эти представители подходили к намеченному месту и ожидали. Одни смотрели на того, от кого ожидали уступчивости, одни прижимались, почти ложась на этого человека, а третьи были как бы равнодушными и старались разглядеть что-то вдали, за окном, но на самом деле ожидали, что вот-вот им скажут: «Присаживайтесь, пожалуйста». Я сразу вспомнил ещё об одних видах бабушек – это самые наглые представители из всех. Они обычно стояли, от минуты до пяти, и если им никто не уступал, то они напоминали человеку об его обязанности. Меня всегда напрягала такая ситуация. Я всегда уступал им, но никогда из какой-то учтивости или обязанности, просто чтобы не слышать их необоснованные осуждения. Кому-то покажется это цинизмом, пусть так.

Перед глазами мелькал вечерний город. Снег всё так же отчаянно кружит в воздухе. Я не видел город во всей его своеобразной красоте так долго, что вовсе позабыл все эти улицы. Раньше мне постоянно приходилось проезжать эти улицы, и я помнил каждую их часть. Когда я только переехал к тёте, я ездил по этому маршруту в институт. Город горел огнями цивилизации; люди бегали туда-сюда, как им это всегда присуще; машин стало больше чем раньше, и это заметно.

Мы проезжаем старый район. Его обшарпанные улицы долгое время хранят все воспоминания. Здесь время будто остановилось: ничего не меняется годами. Всё-таки видны попытки обновить всю эту местность: там – новый супермаркет, блестящий, красочный, там – новостройка, такая же красочная и яркая. От всего этого несоответствия режет глаза.

Я глядел в окно очень пристально и внимательно разглядывал всех и всё – мне это всегда нравилось. Меня очень заинтересовала одна из машин. Она была отечественной сборки; на боковом стекле была наклеена наклейка «Спасибо за победу!» с георгиевской лентой вокруг надписи; ещё был грязный российский флаг на антенне. Этакая патриотическая машина заставила меня улыбнуться и по-своему олицетворить её значение. Она олицетворяла весь российский патриотизм новейшей мировой истории.

Патриоты по своей сути очень интересные люди. Они подобны расистам, если подумать. Они обожествляют свою страну, гордятся ей, словно это их заслуга. Самое интересное, что меня всегда напрягало – это обязанность быть патриотом. Обязанность любить государство, каким бы оно ни было – это ужасно. Нет выбора, есть один лишь долг. Моя точка зрения в этом деле: если государство заслуживает чтобы его любили – тогда, пожалуйста; а если оно не заслуживает, да ещё и угнетает население – то какого чёрта?

Никто не станет спорить, что о родине, расе, нации и фамилии нельзя жалеть, так же как и гордиться. Можно благодарить судьбу, можно её проклинать. Но в мире всё-таки существует какая-то огромная разница между всеми этими разновидностями людей. Да, цвет кожи и характерные особенности – это результат приспособляемости и мутации (на этот счёт существуют тома работ по этногенезу и эволюции), но вместе с этим меняется и мозг. Понимание мира у всех представителей различное и есть смысл дать этому волю. Разный подход ко всему у людей разного типа национальностей и рас, – тому свидетель учебник истории. И, как я считаю, ни за что нельзя смешивать все эти разновидности. А вы замечали, как выглядит чёрнокожий человек в холодную зиму стоящий на остановке? На него пялятся все, дети показывают пальцами и взрослые говорят своим детям: «Нельзя!», – некоторые взрослые тоже тыкают, как будто в зоопарке, без зазрения совести. Негр заходит в автобус и садится рядом с пьяным мужиком, который непременно спросит: «Ты кто?»; или скажет «Эдакая шоколадка!»; или он сядет с любым другим человеком, который либо будет брезгливо озираться на него, либо считать этого негра – Уиллом Смиттом, Бараком Обамой, Кёртисом Джексоном или подобными. Расизм проявляется бессознательно, пропаганда его лишь поддевает. Расизм – это оправдание критики людей. Белый человек критикует другого белого из-за его комплексов, находит уловки: большие уши, странная одежда, дебильная причёска, обгрызанные ногти и прочее. Обычно это то, что не так, как у него, или, на худой конец, не как у всех. Расизм облегчает эту критику и белый говорит чёрному просто, что тот чёрный (как чёрный говорит белому, что он белый, как чёрный это может сказать азиату, как азиат это может сказать чёрному и как, наконец, азиат это может сказать белому), тем самым не требуя соискания причин, чтобы оскорбить и поглумиться над человеком, просто сваливая на него грехи всех людей такого же цвета.

Размышление на эту деликатную тему прервала одна картина. У входа в метро стоит очень старенькая старушка и просит милостыню. Все идут мимо, некоторые люди небрежно кидают ей в шапочку мелочь, а она стоит, спустив голову, и что-то бубнит и бубнит. Какие мысли должны возникнуть в такой ситуации, особенно у патриотов?

Я ехал в уже набитом автобусе и смотрел на людей на улице, как на рыбок в аквариуме. На минуту пришлось задуматься об этом. Какая ирония – я сам сейчас сижу, словно в аквариуме, и считаю себя наблюдателем. На самом же деле я – объект наблюдения, подобно аквариумным рыбкам. Так же и люди думают о своей роли в государстве.

Проехали памятник Ленину. Местами он был окислен, и это вызвало у меня ассоциацию с плесенью.

Только поглядите, сколько же много развелось различных «Быстроденьги», «Деньги в долг», ломбардов, комиссионок, – на каждом углу. Я думаю, что это не к добру – видимо что-то идёт не так. Кредиты никогда не вели к хорошему и за ними никогда не прибегали от хорошего. Что-то определённо не так.

От всех этих раздумий мне стало жалко поколение. С другой стороны, стоит ли жалеть его? В безжалостной битве, называемой естественным отбором, состраданию не должно быть места. Сострадание погубит и объектов этого сострадания и себя самого. Нужно дать волю этому естественному отбору; нельзя забирать у людей возможность проявить свои способности к должному существованию. Наверняка процентов 90 из 100 провалятся ко всем чертям, но это того стоит. Стоит ли? Предельно чётко, да. Останутся самые сильные особи, которые понаделают других особей и, в конечном итоге, это опять приведёт к ситуации неизбежного естественного отбора. Я бы назвал это «обновлением человечества». Вспоминаем историю, господа, цикличность сама доказывает себя. Эта мания у старушки-природы никогда не даст место стабильности, порядку. Не нужно надеяться на обратное: маньячка-природа всё равно всё расставит на свои места.

Это поколение переживёт бурю, как и все до него, но каким оно станет после этой бури? Особенно если эта буря вызвана искусственно и человек в ней находится в связанном состоянии, и словно бесчувственный овощ, парализованный идёт ко дну. Данному поколению намного сложнее приходится быть настоящими людьми.

Всё сложно, и грёбанные фальшивые люди, снующие мимо витрин магазинов электроники, гипнотически глядят на тебя, как восковые фигуры, в глазах которых, как кто-то сказал, вроде бы должна отражаться душа. Душа уже отошла, а мясной костюм бродит по земле. Это всеобъемлющая реальность, от которой мне стало грустно.

Что касается электроники, то можно ли допустимо сравнить её с наркотиками? Ведь это же чистой воды дурманящее и заставляющее зависеть средство. Будем прямы – оно вредит; и человек действительно счастлив, если он имеет телевизор, компьютер, телефон – не важно что. А если вдруг у него нет чего-то – он желает это, причём с характерными признаками «ломки». И на самом деле человек спонсирует своё уничтожение, – как это знакомо.

Этот мир давно захватила чума – людские прихоти. Все цели людей заключены в этих прихотях. Деньги – цель людей. Стремление к достижению цели заставляет их убивать, насиловать, грабить, делать мерзкие вещи, даже для людей. Настоящих ценностей не существует в настоящем. Они есть либо в прошлом, либо в будущем. Они не «цепляют» человека сегодня. Человеку необходимы развлечение, веселье, смех, радость, чего бы ему этого не стоило. Зависимость от искусственного счастья, наркотиков и алкоголя появляется именно поэтому. Люди утоляют прихоти организма, но если не получается этого сделать – тогда им нужно кого-то в этом обвинить. Себя винить слишком болезненно. Как всегда бывало, есть и будет.

Смысл жизни, который на протяжении всей хронологии жизни пытались уцепить хоть за краешек представители человечества, теперь недоступен вовсе. Он где-то здесь, рядом, этот его славный запах, я думаю, мог заметить каждый, кто умеет по-настоящему чувствовать его. Он тут, и всегда был здесь. Даже сейчас, среди ошмётков взаимонепонимающих созданий, он скитается и не теряет ничтожную надежду на свою пригодность. Каковы проблемы без смысла? Какова жизнь без смысла? Приходится отчасти согласиться с тем, что, если люди продолжают жить в такой ситуации, то им это нравится. А может быть они всё ещё в своём любимом телевизоре? Тогда многое объяснимо.

6

Я, наконец, добрался до спорт-бара, укрепившись в своей ненависти к людям, проделав эту автобусную поездку. Зашёл внутрь и сразу в толпе фанатов увидел Голодяева и Барона, который жестом руки позвал меня к себе. Я подошел, и он принялся жать мне руку. Я понял, что они уже немного охмелели – по некоторым особенностям их вида и поведения это было заметно.

– Ты чего опоздал? – спросил он.

– Да, не рассчитал время. Сто лет на транспорте не ездил, и как назло в пробку попал.

Матч был в разгаре. Я огляделся: куча разных людей фанатеющих от спорта, янтарное, тёмное пиво и аксессуары к нему, типа вяленой рыбы и орешков. Меня сковал социопатический приступ, и мне стало душно в этой атмосфере. Спорт справедливо будет поставить рядом с выпивкой, азартными играми и наркотиками. Он также цепляет,создаёт аналогичные чувства и высвобождает животные инстинкты. Это заметно в людях, окружающих меня. Голодяев сказал, что пошёл за пивом и поинтересовался у меня: «На тебя брать?» Я подумал, что необходимо расслабиться и утвердительно кивнул головой.

– Смотри, – сказал мне Барон и указал на телевизор, – наши ведут: два ноль.

– А какие наши? – спросил я. – Те, что в красном?

– Да, ну, ты даёшь, это же наша городская команда. – Он посмотрел на меня как на несведущего человека. И он был чертовски прав на этот счёт.

– Я же говорил, хоккей – не моё, да и как в принципе спорт. – В этот момент я посмотрел за плечо Барона и увидел хорошенькую блондинку. Она сидела с каким-то здоровенным парнем, который налился краской от своего крика, очень много пил и испытывал радость от текущего счёта. Я понимал, что она пришла сюда без особой охоты, ей было грустно, она лишь изредка улыбалась, такой натянутой и неправдивой улыбкой. Мне стало её жалко, но я ничем не мог ей помочь.

Второй период матча подошёл к концу и многие пошли в туалет или на улицу, кто-то покурить. Подошёл Голодяев с тремя кружками пива. Барон оторвал глаза от телеэкрана и сказал:

– Да, вот это игра. Надирают зад этой «Магнитке» – вот молодцы!

Я молчал и смотрел на него.

– Чем занимаешься по жизни? Кем работаешь? – спросил Барон.

– В свободном полёте: никому ничего не должен, от работы устал. Написал книгу… ну, ты это знаешь, – сказал я.

– Да. Честно говоря, я её не читал. Голодяев говорит, что в восторге.

– Если говорит, значит так и есть.

– Ты чего такой мрачный? – спросил он меня. Странно, что Голодяев практически не говорил, даже очень странно.

– Не знаю… вроде всё в порядке.

– Да мрачный: погляди на себя. Какой-то скованный, бледный – ты не заболел?

– Это от новизны. Я редко бываю на людях, – сказал я. Мне было тяжело дышать в окружении большого количества людей, но нельзя сказать, что я выглядел болезненно.

– Это от того, что ты мало выпил, – подметил он.

– Может быть.

– Слушай, может, подцепим пару-тройку девочек и рванём ко мне? Как считаешь?

– Хорошая идея. – Я вспомнил про слова матери Софьи. – Я согласен, – сказал я и сделал пять больших глотков пива. Реальность действительно начала мне надоедать.

– Во, теперь ты будешь в своей тарелке, – сказал Барон глядя на то, как я присосался к кружке пива. – Да, я чувствую, что ты мой брат. Самый настоящий брат. – Он доброжелательно улыбнулся и схватил меня за плечо. Он был совершенно другой, чем вчера. Даже внешний вид у него был иной: клетчатая рубашка, тёмные джинсы и полупрозрачные очки.

– Давай свалим из этого места, потому что меня здесь как-то укачивает, – сказал я.

– Нужно повеселиться этой ночью с моим новообретённым братом. – Барон приобнял меня.

– Поехали в «Режим»? – сказал Голодяев. Я уже отвык от его голоса.

– Что за «Режим»? – спросил я.

– Клуб, там можно неплохо позабавиться, – сказал Барон. – Погнали, развеемся!

– Да. Тебе там понравится, – неожиданно встрял Голодяев.

Мы допили пиво. В меня влезло чуть больше половины, и уже изрядно подкашивало; чтобы находиться в форме при принятии алкоголя, нужно его употреблять почаще. Мы вышли из спорт-бара и направились в машину Голодяева. Я не стал спрашивать насчёт того, почему он ведёт машину в нетрезвом виде – в общем-то я понимал какой получу ответ, а ещё мне не хотелось слушать его трёп.

7

Ситуация на улице снова принялась проскальзывать в моём взоре, уже изрядно опьяневшем и утратившем реакцию, взоре. Сейчас повылазил определённый тип людей: гуляки, пьяницы, транжиры, наркоманы, – теперь их время. Полицейских не было; Голодяев гнал по главной под сто пятьдесят километров в час. В городской черте это было специфически. Я чувствовал себя великолепно расслабленным и не хотел думать ни о чём. Я просто чувствовал момент, как в былые студенческие годы.

Неожиданно Барон заговорил:

– Именно безразличные сволочи убили Иисуса. Хах, если верить Завету, то он шёл по всем улицам Иерусалима и все только, что и делали – вздыхали да жалели его. В чём собственно смысл самого убийства? Так именно в бездействии. Пилат и полиция делали свои обязанности, и выполняли существующий закон. Им это было необходимо сделать, ведь существует закон. Я не оправдываю этих ублюдков, нет, но в чём их вина?

– Ты прав, но меня это не волнует, – ответил я.

– Ты вспомни апостолов, которые якобы оправданы тем, что Иисус сказал: «Ничего делать не надо, ребята». Это чушь собачья. Какой друг так поступает, и какой друг может смотреть на то, как погибает его товарищ. Их ничто не оправдывает – они жалкие трусы и этим всё кончено. Безразличие, брат, оно развращает похлеще гнева.

– Ты это к чему?

– Знаешь, что самое интересное в этой ситуации? – сказал Барон, видимо не заметив мой вопрос, и повернулся ко мне.

Я отрицательно мотнул головой.

– Они же ведь ещё оправдываются. Они всегда оправдываются и оправдывались тогда особенно.

– Да, ты прав.

Я уже не стал спрашивать о почве его размышлений, и что его натолкнуло вдруг на эти мысли именно сейчас – я просто хотел расслабиться. На самом деле, в чём-то он действительно был прав.

Снега уже не было, и улица казалась, словно после дождя. Побагровевший Голодяев резко вывернул руль и припарковался во дворе. Безлюдный двор вдруг наполнился тремя подвыпитыми и жаждущими развлечений парнями. Голодяев прервал мёртвую тишину:

– Вот это поездочка!

Мы двинулись в клуб, который был через дорогу. Охранник был знакомым Голодяева и Барона, и поэтому не возникло трудностей, чтобы проникнуть внутрь. По-идее трудностей и без того не возникало, но страховочный вариант обеспечил мне полную уверенность в ситуации.

Мы зашли в клуб, и у меня перекрыло дыхание: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Слишком много людей в одном месте и в одно время – это вызвало у меня панику. Ко всему играла громкая музыка. Атмосфера накалилась. Нужно было срочно выпить – это единственный шанс не сойти с ума.

Палитра людей описывала всё положение социальной ситуации. Обеспеченные люди располагались за вип-столами; простые люди среднего достатка – на танцполе и за барными стойками. Системные приоритеты были железно расставлены. «Даже здесь ничто не может перемешаться», – сказал я вслух, никто меня всё равно не слышал.

Мы подошли к барной стойке и бармен спросил:

– Вам чего-нибудь налить?

Это был слишком риторический вопрос. Я так понимаю, что он задаёт этот вопрос по сотне раз за ночь и эта фраза закрепилась в его лексическом словаре, что он выдаёт её на автомате, вместо обычного «здравствуйте». Странный парень. Он каждую ночь видит толпы пьянющих и закинутых человекоподобных существ. Что он думает о них, находясь при этом в абсолютно трезвом состоянии?

Голодяев опёрся на стойку, показал три пальца и сказал:

– Три текилы! – он скорее даже закричал, чем сказал. Бармен сразу же всё приготовил и мы выпили.

Барон оглядывался и пристально всматривался в людей. Я так думал, что он искал знакомых или девушку для развлечений. Он знал, что я смотрел на него и поэтому сказал, не отводя глаз от толпы:

– Ищи человека, который тебе сразу покажется психом. Он так и выглядит, по-другому я тебе описать его не могу.

– Тут полно таких, – сказал я, посмотрев в толпу.

– Да, но этот особенно выделяется.

– Вон он! Видишь? – Он указал на человека, который тоже увидел его и развязной походкой приближался к нам. Этот человек был в ковбойской шляпе и расстегнутой чёрной в бардовую полоску рубашке, под низом которой была цветная футболка; на ногах у него были коричневые хлопчатобумажные штаны, заправленные в низкие ботинки такого же цвета. Этот человек действительно выделялся, даже в клубной среде. Он почему-то не показался мне психом – немного странноватый, но вполне нормальный человек.

Они с Бароном пожали друг другу руки и обнялись, словно тысячу лет не виделись. Барон представил меня этому человеку:

– Это мой брат – Михаил, – сказал он. Потом обратился уже ко мне: – Это Родион – мой старый приятель.

– У тебя есть брат? – спросил Родион, подкуривая сигарету.

– Да. Нас разлучили в детстве, после смерти родителей. Там вообще длинная история, я тебе потом поведаю.

Голодяев тоже поздоровался с Родионом и сказал бармену: «Давай ещё четыре текилы».

– Ладно, джентльмены, предлагаю нам с вами удалиться в укромное местечко, – произнёс Родион и пошёл в сторону туалета.

Все выпили по текиле и выдвинулись в туалет. Я догадался, что речь идёт о наркотиках. Меня сейчас скорее волновало, о каких именно наркотиках идёт речь.

Мы вошли в туалет, и Родион в первую очередь проверил все кабинки. В нём не было видно параноика, и проделал он всё это чисто от банальной профилактики, которой часто пренебрегают. Профилактика необходима в данном деле – я это помнил со старых времён.

– Так, ребята, у меня есть белый порошок, прямиком из Южной Америки, – произнёс он.

У него была карточка, на которую он высыпал кокаин из стеклянного тёмно-коричневого бутылька. Все поочерёдно начали снюхивать свою дозу, и окунаться в наркотический трип. «Назад дороги уже не будет», – подумал я, когда очередь дошла до меня, и сделал резкий вдох. Ситуация помутнела, а мозг «прошибло». Я был готов к приключениям; полностью укомплектован. Меня развеселило и мне захотелось танцевать. Скорость мыслительного процесса возросла, но и мысли стали другими. Эмоции усилились, однако преобладали положительные. Родион почти не изменился – видимо он слишком привык к этому состоянию.

Секрет популярности наркотиков в своих кругах – их действие. Всё очень просто, до тошнотворной банальности. Просто, либо ты принимаешь их, либо нет. Другой вопрос заключается в том: умеешь ли ты себя контролировать; если нет – тогда стоит говорить о вреде наркотиков напрямую. Об индивидуальном вреде. В ином случае, физический вред наркотиков с лихвой оправдывается его душевным воздействием – своего рода лечебными свойствами наркотиков. Если человек сходит с них с ума – он идиот, и не стоит винить в этом всю наркокультуру. Большинство никогда не судят по отдельным представителям ни демократы, ни нацисты.

Мы ещё немного посидели у барной стойки и выпили текилы. Я наблюдал поочерёдно, то за моими компаньонами, то за танцующей толпой. Меня изрядно радовала вся эта атмосфера: прежний страх толпы растворился вместе с моим прежним сознанием.

Позже, когда мы все сели в машину, произошёл деликатный диалог.

Родион, занюхивая очередную порцию кокаина, сказал:

– Слава, у меня к тебе, да и в принципе ко всем, есть одно предложение. Оно специфическое – что верно, то верно.

– Что за предложение? – спросил Барон.

– Преступление.

– Преступление? – спросил я.

– Да, так это называется, – сказал Родион. – Я предлагаю совершить небольшое дельце, которое является стопроцентно верным: я всё просчитал. – Он занюхал ещё дозу и закурил сигарету. – Я хочу провести своего наркодилера. Мне всё равно нужно валить из государства, потому что у меня здесь небольшие проблемы. Думаю двинуть прямо в Лаос – давно хотел там побывать.

– Что ты хочешь сделать? – спросил Барон.

– Я заеду к нему – наркодилеру – и предложу ему дозу якобы нового продукта, появившегося на рынке наркотиков. На самом же деле я замешаю порошок с другим веществом, в такой пропорции, что стандартная дозировка сначала вызывает эффект кокаина, а спустя пару минут произойдёт эффект в 6 раз превышающий эффекта кокаина. Тема проверена досконально. Ему снесёт голову, абсолютно и надолго, и наутро он не вспомнит последние двадцать четыре часа своей жизни. Он не будет догадываться о том, что я к нему приходил – это будет стёрто из памяти. Даже если вспомнит, что навряд ли, – это не так важно, так как к тому времени я буду сидеть в самолёте.

– Какая в этом польза? – спросил Барон.

– Польза в том, что я знаю, где у него хранится наркота и деньги с недавней крупной продажи партии кокаина. После того, как он свихнётся, я аккуратно проникну в его подвал, в котором есть ещё один подвал, и заберу груз. Риск минимальный, смысл дела огромный.

– Это противозаконно? – спросил Голодяев.

– Смотря по каким законам судить; если никто не будет знать, что мы были там в то время – то всё выйдет грамотно. Мы прищучим ублюдка, получим бабки и порошок, разойдёмся и навсегда забудем об этой истории. Всё слишком просто, чтобы искать здесь подвох, – сказал Родион.

Мне эта идея не понравилась, хотя я видел в ней перспективу. Родион говорил убедительно, причём абсолютно не убедительным тоном. Он был монотонен, краток и прям – мне это в нём понравилось. А ещё мне понравился его порошок – это уже, если к слову.

Родион дал мне бутылку текилы, которую я у него до этого момента не замечал; я отхлебнул немного и переборол в себе стремление поморщиться. Мы сидели сзади и молчали, в то время как Голодяев с Бароном что-то обсуждали спереди. Не было слышно, о чём они вели речь: Голодяев гнал по пустой дороге слишком быстро. Мы нарушали целомудренную ночную идиллию своим присутствием, но не состоянием. Состояние как раз для этой ночи. Я протянул бутылку обратно; Родион взял её и протянул мне карточку с кокаином; я сделал так, чтобы на ней ничего не осталось.

Я думаю, Родион допускает вероятность нашего отказа, но она была слишком незначительна. Мы все это понимаем. При неблагоприятных условиях риск возникал колоссальный. После дозы кокаина мне захотелось отбросить сомнения и отдаться случаю. Я слишком долго был правильным и носил эту маску, которая срослась с моим лицом. Нужно посмотреть правде в лицо: судьба поймала меня за яйца, и теперь я там, где должен быть. Я стал мудр, побывав в шкуре того, кем не хотел быть. Теперь я использую этот опыт так, как необходимо – беспощадно правильно.

– Ну ладно. Мы с Андреем согласны, – сказал Барон и повернулся назад. – А ты? – Он посмотрел на меня.

– Да. В деле видна перспектива.

– Молодцы, ребята, – монотонно проговорил Родион.

8

Родион занимал нишу рискового человека. Он один из тех немногих, кто всегда ставит на всё, и по нему не скажешь, что он плохо живёт.

– Зачем тебе приплетать нас в это дело? – обратился Барон к Родиону. – Ты бы мог всё провернуть в одиночку. Это было бы даже полезнее для тебя.

– Помнишь, я ведь твой должник. Свои долги я возвращаю. Не думай, что я совершенно обдолбанный псих – хоть это так и есть, – сказал Родион.

– Помню, – сказал Барон тихим тоном.

Мне было интересно, о каком долге всё-таки идёт речь, но момент, чтобы узнать это был неподходящий. Может быть, узнаю позже, может быть, никогда.

Мы подъехали к огромному краснокирпичному особняку, и Родион достал из кармана штанов маленький пакетик с веществом неизвестной мне природы и высыпал в склянку с кокаином. Я наблюдал за ним и пил текилу, притом немного нервничал. Он вышел из машины, облокотился на крышу и произнёс, устремив взгляд на дом наркодилера: «Я скоро буду. Андрей, не глуши машину и выруби фары. Как только я появлюсь, сразу стартуй. Если меня не будет больше получаса, уезжайте». Он говорил это слишком серьёзно, что мне стало не по себе.

Ждали мы его не больше двадцати минут. Он появился спокойно выходящим из ворот и нёс в руках чемодан и тряпичную сумку. Он залез в салон и сказал:

– Поехали, Андрюха. Всё на месте: тут порошка примерно на семьсот штук и сверху два лимона наличкой. Нехило.

Голодяев вновь гнал, без понимания нашего настоящего положения дел. Честно говоря, для полицейских мы являемся желанным кушем. Деньги и наркота – это то, что действует на полицию как Виагра. И мы – эта Виагра, мчащаяся по улице ночного города, неминуемо нарушая порядочно правил дорожного движения. Стоит только появиться одному полицейскому, и выставить полосатую палочку – и он на коне. Превышение скорости и не пристёгнутые ремни безопасности будут не так важны, как четыре типа внутри, изрядно обдолбанные и подвыпитые; а особенно будет важен чемодан, в котором ютится запрещённое вещество на семьсот тысяч рублей и сумка с двумя миллионами наличкой от сбыта той же наркоты. Нам будет, как минимум не до веселья – повяжут всех. Всем будет обеспечен провал в игре под названием «Жизнь». Мысли параноидной наклонности появляются нежданно, но они небеспочвенны, – моя голова понимала гораздо больше, чем сумасшедшее тело.

– Короче, по-моему, все пошло не по плану – похоже дилеру крышка. Он по-старинке взял сверх положенного. Сначала он повеселел, как дурной; потом рухнул на пол; носом пошла кровь, и он весь затрясся. Я думаю это передоз. Нас ведь никто не видел? – сказал Родион.

– Вроде нет, – сказал я.

– Вроде? – беспокойно спросил Родион.

– Да точно нет. Нет, никто нас там не видел, – сказал Барон. – Всё в порядке.

– Куда едем? – спросил Голодяев.

– Поехали ко мне, – сказал Родион. – Я сваливаю из страны прямо сейчас.

9

Мы подъехали к квартирной новостройке и поднялись на этаж Родиона. Мы подошли к двери и обнаружили, что она не заперта. Внутри определённо кто-то был. Дверь начала открываться изнутри. Родион выразил испуг и сказал шёпотом: «Это они, надо валить отсюда». Мы развернулись и побежали по лестнице. Я бежал впереди всех и услышал выстрел позади. Этот выстрел заставил адреналин работать на полную; скорость движения моих ног стала внушительной; сердце разрывалось от биения; мысли на данный момент были слишком размыты. Я выбежал из дома и не знал что делать. Вновь послышался выстрел, затем другой, затем третий. Я ринулся в сторону и, не оглядываясь, мчался.

Пробежав метров двести, я обернулся и увидел, что эти двое стрелявших выбежали из дома и, оглядываясь, сели в машину. Я спрятался за дом и ждал какого-то момента.

Спустя минуту я выглянул из-за угла и понял, что стрелявшие скрылись. Поэтому я решил, что нужно пойти посмотреть состояние парней. Я уверен, что их, если не убили, то фатально подстрелили.

Нужно было делать всё очень быстро, потому что скоро прибудет полиция. В любом случае вопросы типа «откуда порошок?», «где вы были во столько-то утра?», да даже банальный «вы видели стрелявших?», мне были не нужны. Я был не в том месте и не в то время. Если всех убили, то у меня нет даже липового алиби. Потом они узнают о найденном наркодилере и свяжут его смерть с похищенным порошком, просто порошком, деньги они естественно поделят. На меня повесят всё и приговорят к пожизненному сроку.

Я примчался к дому и побежал по лестнице, на которой между первым и вторым этажом лежал окровавленный Голодяев. Он был мёртв – это можно определить без особых усилий – в голове зияет дыра. На площадке третьего этажа лежит Родион в луже крови. Лужа была слишком огромной даже для того, чтобы обойти её. В его голове была аналогичная дыра. Рядом с ним лежал чемодан и сумка с деньгами. Почему нападавшие не забрали их? Нельзя было оставлять чемодан и сумку на месте, поэтому я забрал их и скрылся. Барон, скорее всего, тоже кончен.

Я залез в машину Голодяева, перед этим забрал у него из кармана ключи, и уехал. Но без спешки; голодяевский стиль был бы сейчас лишним. Я не знал, что нужно делать и как поступить с наркотиками и деньгами, которые лежали на заднем сидении и были все в крови. Ехать было не куда, кроме как домой. Пока я стоял на светофоре, я нащупал бутылку с остатками текилы и допил. Уже светало, и ночь исчезла, вместе с моими компаньонами. Я был вновь один, ехал в чужой машине, а сзади лежали наркотики и деньги наркодилера. Что-то в моей жизни определённо пошло не так. В очередной раз, всё пошло не так.

10

Я не был дома долго. Столько произошло за одну ночь, что эта ночь была длиной в целый день. Всё шло правильно, потом – обвалилось. «Что с моей жизнью не так?» – вопрос чудесный и актуальный, но в голове всё слишком хаотично. «Мне ещё здорово повезло: мне не прострелили голову», – подумал я. Жалко ребят, хоть я и знал их недолгое время. Надежда на семью пропала, вместе с Бароном.

Поразмыслив немного, просто сидя на стуле, я решил пойти проспаться и собраться с мыслями, когда проснусь.

Проснулся я со странным ощущением. В дверь звонили. Я подошёл к двери и взглянул в дверной зрачок. Я удивился и немного отшатнулся от двери, когда увидел по другую сторону двери Барона. Я открыл дверь и впустил его. Его рубашка вся была в крови: он сказал, что у него прострелено плечо.

– Придётся зашивать. Ты должен потерпеть, – сказал я.

– Сначала нужно вытащить пулю, – сказал он, жмурясь от боли.

– Иди на кухню, а я сейчас принесу аптечку.

Я помчался в ванную и обнаружил, что кроме аспирина у меня ничего нет. Прибежав на кухню, я засомневался в состоянии Барона: он был бледный и видимо потерял достаточно крови.

– У меня нет ничего, чтобы обработать рану. Придётся сбегать в магазин – иного пути нет. Сиди здесь, можешь принять порошка вон в том чемодане, чтобы возбудить организм. Я скоро буду.

Поспешно одевшись, я выбежал из дома в направление магазина. Добравшись до магазина, я купил две бутылки водки, немного еды и сигареты – почему-то захотелось покурить. Потом я добежал до аптеки и взял там всё необходимое. После всего, я вернулся домой и увидел Барона, который расхаживал по дому, как ни в чём не бывало. «Видимо он воспользовался моим советом и принял кокаина», – подумал я.

Времени оставалось мало, нужно было срочно что-то предпринимать. Я вывалил пакет с покупками и сказал:

– Я всё принёс, нужно начинать.

Я принёс самый острый нож с кухни и нитки с иголкой. Всё было готово. Пациент нисколько не нервничал. Я обильно полил водкой рану и нож и протянул бутылку Барону; он выпил немного. Он вскрикнул, когда я полил рану водкой, но держался мужественно. Нужно было достать пулю, что меня немного пугало. Делать было нечего: вариантов и времени не осталось.

Я тоже выпил немного и решил действовать сразу, без промедления. Я раздвинул рану пальцами и просунул внутрь нож – ничего не вышло достать. Пулю не было видно, что очень странно. У меня не было опыта в операциях такого рода, я надеялся на удачу. Тут мне всё-таки удалось разглядеть пулю, и я аккуратно снова просунул нож. И тогда я поймал момент удачи – мне удалось вытащить пулю. Я был чертовски рад моей находке и представил пулю Барону. Ещё раз залил всё водкой и осторожно зашил ранение кривым швом.

Барон немного вскрикивал всё это время. Кокаин с водкой действовали, и они спасли его от сильнейших мук. Надежда была реализована, и этот этап остался позади.

– Нам нужно выбираться из этого города, – сказал Барон. – Твою мать, ты видел, что стало с Андреем и Родионом. Они нас будут искать. Нужно выдвигаться в путь, либо мы покойники.

– Что будем делать с наркотиками?

– Возьмём с собой.

– Это опасно. Если нас повяжут с ними, то нам крышка.

– Других вариантов нет. Этот город для нас теперь слишком опасен.

– Ты обессилен. Тебе нужно отдохнуть и поесть.

– Хорошо, что у нас есть кокаин. На нём можно долго протянуть. Это эликсир жизни, чёрт возьми.

– Я думаю, что нет вариантов садиться на поезд, тем более на самолёт. На вокзалах опасно двигаться с запрещённым порошком. Нужно ехать на машине, иначе никак.

11

Я собрал документы, немного вещей, пару чистых тетрадей и мы выдвинулись в путь. Мы решили взять машину Голодяева и добраться до дома Барона, где он предложил пересесть на его машину. У Барона была неприметная Chevrolet Lachetti, вполне обычное средство передвижения – как раз то, что нужно. Мы перекинули вещи в машину Барона, занюхались кокаином, выпили и выдвинулись. Таким образом, мы ринулись во все тяжкие. Барон посоветовал поехать в Московск, который был примерно в трёхстах километрах от нас, – там у него был старый приятель. Я согласился с ним, за неимением других вариантов.

Мы выехали на автобан, гнали по трассе и были невесомы. Порошок свинтил нам голову, и мы мчали, словно вне времени и пространства. Куда мы ехали и что мы собираемся делать дальше – не так важно. Важно то, что я и мой брат вместе, и мы – семья. Обезбашенная, сжигающая мосты и обдолбанная семья. Назад дороги нет.

В нас была какая-то странная энергия, которая давала нам место на пьедестале этого мира чуть выше, чем положение обычных людей. Вся эта бешеная энергия есть в каждом, как в каждом есть мозг и сердце. В ком-то эта энергия преобладает и вырывается в наш мир вулканом смысла; в ком-то лишь изредка сочится; в ком-то она слегка проступает через кожу, как капелька пота. Эта энергия и есть начало всего: начало эволюции, открытий, творчества, разрушений, войн, революций – всего, что происходит с человеком и всего, что делает человек.

Эта энергия всегда подстрекает человека становиться лучше, чем он был раньше. Это внутренний вызов человека человеку, мятеж его духа. В любом подлинном, некультивированном и диком величии есть мятеж. Он всегда присутствует в начинаниях порядка, хотя бы для того, чтобы сбросить старый порядок в жернова истории для иного будущего. Порядок устаревает – таков порядок. Если бы не так, то сегодня планетой правили бы фараоны, или греки, или римляне, а может быть вавилоняне, персы, индусы, китайцы или византийцы. Временем задаются условия, которые должны быть выполнены кем угодно вне зависимости от нахождения в пространстве. Каждому моменту присущ свой, определённый порядок вещей. На самом деле, этот мировой порядок – та частичка, которая, в конце концов, приведёт человечество к краху. В один прекрасный момент планета будет разрушена, либо будет на той грани к вымиранию, когда последний человек выйдет из дома и скажет: «Разве в этом и был смысл существования?». Ему не суждено будет узнать ответ на свой вопрос, ибо уже слишком поздно. Он будет стоять во всеобъемлющем желании узнать ответ на его краткую загадку. Но может, в один момент, когда ему предстоит серьёзно задуматься, он, смотря в окно, неожиданно для себя, увидит в нём отражение своего лица и его осенит. Его осенит, что он один неспроста: ему нет равных, как и ему нет неравных – ему просто не с кем сравниваться. Он увидит то, чего человек никогда не может постичь в обществе людей. Он поймёт всё, что проистекало из уст седых мудрецов, все их слова – и сложит их воедино. Это будет одна, но самая верная формулировка термина. Она перечеркнёт все учебники, тома философских книг, все исследования всех мировых учёных, все теории, гипотезы и попытки понять раз и навсегда, что есть смысл жизни. Смысл жизни человека – в её продолжении. В смысле индивидуальном – саморазвитие, подобно бесконечному лучу, которому было дано начало однажды, но он движется и бесконечно удаляется вдаль, что уже не помнит своего начала. Этот луч останется бесконечным, если человек пожелает, но человек желает его упростить – сделать отрезком. Сделать ограниченным и абсолютно бессмысленным. В этих двух смыслах и заключается главный смысл – смысл жизни; это прогресс и это – то единственное, что требовалось от человека. И человек всё упустил.

Простота сего открытия поразит этого человека. Человек оглянётся и сядет безмолвно на пол. Он поймёт свою безнадёжность, как неспособность выполнить смысл, ради которого он появился на свет. Он был послан остаться последним среди всех; судьба покарала его за всех предков, которые убивали себя, убивали друг друга и убивали всё окружающее, вместо того, чтобы приумножать и возрадоваться жизни. Жизнь такая непостоянная и хрупкая для того, чтобы быть в руках человека – но видимо в этом заключается суть мироздания. Это словно эксперимент, когда в одну клетку поместили человека и мир, и теперь наблюдают, как они будут себя вести, – люди делают похожие эксперименты с животными.

Этот человек будет окончанием того луча. Луч, который прошёл этот короткий, по земным меркам, период существования: от неразумной обезьяны до разумного человека. В самом начале, в том далёком моменте эволюции, когда обезьяна взяла в руку палку – тогда человек обрёл понимание смысла. Ещё даже без способности понимать что-либо, человек встал на следующую ступень развития. Словно простейшей молекуле самого раннего этапа развития был дарован смысл в размножении и в тот же миг саморазвития. Все процессы взаимны в мировом порядке вещей: от молекулы, обезьяны и человека. И тогда, если сейчас человек потерял из вида то, ради чего он живёт – всё потеряно. Потерян смысл той молекулы, и той обезьяны, все великие открытия прошлого, все достижения, жертвы, все смерти прошлого – всё просто растоптано человеком, который не смог осилить важнейшего для него принципа, стимула для жизни.

Возможно от обилия всего, что окружает человека, может от скуки, а может от неспособности поднять тяжкий груз, который был возложен на его плечи, возник момент, закатывающий великий восход человечества. Именно, в значении человеческой души и духа, восход ознаменовал развитие, предел понимания для прошлых людей, и сразу же знаменовал начало будущим. Этот восход явился перед человеком, как человек перед ним, и ожидал чего-то наивысшего от человека. Но этот восход был провально наивен, потому что полагался на человека. Может быть, раньше это можно было допустить, но сейчас – это роковая ошибка. Доверить человеку мир – точно то же самое, что доверить двухлетнему ребёнку подержать стеклянную вазу над пропастью.

Можно полагать, что закат – это всего лишь результат восхода, как его основная цель. Можно понимать это и через ассоциацию восхода – с началом жизни, заката – со смертью. Да, нужно уже это понимать, что всё не бесконечно и уж точно не бессмертно. Нельзя всё время видеть сказку – это очень вредная привычка, которая губит и человека и всё его окружающее. Уже настало то время, когда нужно отложить приукрашенные полёты фантазий и истории со счастливым концом, и, наконец, взглянуть в окно. Никому не хочется туда смотреть, если видеть там истину, но если не смотреть, она никуда не денется. Стоит опасаться, что, если человек как-то однажды посмотрит в это окно и увидит, что улицы пусты – нет ничего совсем – тогда это будет означать, что всё то, что было там, уже пришло к этому человеку в дом.

В конечном итоге, за самой непроглядной тьмой всегда следует восход, если конечно есть чему восходить. Если есть потенциал, энергия – то е́сть шанс, есть смысл, возможность и будущее.

Тот последний человек – это истина. Истина кратковременная и с одним единственным концом. Реальность в том, что кто действительно понимает смысл жизни – тот либо гений, либо безумец, либо изгой.

ЧАСТЬ 4

1

Вся жизнь человека – это борьба между его силой воли и желаниями его организма. Всю жизнь человек ведёт эту борьбу, даже когда одно полностью оттеснило другое и завладело человеком, то другое всегда остаётся в глубинах и ведёт схватку.

Я боролся с собой всегда, иначе бы я не был собой, иначе я не был бы сейчас здесь: я настоящий бы не был здесь, – был бы какой-нибудь овощ, да кто угодно, но только не я. Борьба с собой – самая важная, самая главная и самая естественная борьба. Я хочу быть собой, поэтому я борюсь с самим собой. Я борюсь со всем миром, чтобы не быть как весь мир. Жизнь – борьба, причём постоянная.

Моя жизнь никогда не будет как прежде – это чертовски здорово. Опасаться предстоит тем, у кого жизнь каждый день «как прежде». Я чувствую чисто физический вред от этого «как прежде». Я был самым оседлым из оседлых, теперь я стал кочующим странником, едущим в неизвестность. Самое важное – мне это нравится: мне нравится быть кочевником; мне нравятся приключения и неспособность быть уверенным в том, что произойдёт со мной через день, через час.

Настал вечер, и стало темно. Барон спал. Холодный зимний вечер и ни единого полицейского вокруг. Будто этот момент дан нам в полнейшее распоряжение. Я размышлял всё время и гнал по тёмной трассе, освещённой фонарями Lacetti. По встречной полосе редко проезжают машины и ярко слепят. Мысли варьируются от нелепых фантазий до социальных проблем. Слишком много вещей смешались в одной голове. Не было прежних посылов к мыслям о прошлом или о будущем. Будущее – стоит ли оно того, чтобы о нём думали, мечтали о нём, если настоящее слишком неизведанное. Прошлое я изведал слишком досконально, слишком часто прибегал к нему. Само настоящее по существу труднопонимаемо: это сегодняшний день, это минута, секунда, мгновение. Настоящее разное у всех и такое неуловимое, что длится слишком быстро во времени и пространстве. Через минуту будет будущее, которое в тот же миг станет настоящим, которое в тот же миг станет прошлым. Миг – это жизнь. Не важны часы и дни, годы, века и тысячелетия. Формальности, сентиментальности – они могут быть утешениями, рамками жизненного пространства, но никогда не заменят саму жизнь.

Я пропустил через мозг все наши нарушения законов, порядков, морально-этических и нравственных норм и признал, окончательно и неоспоримо, что это правильно. Мы всё сделали правильно, законы и тому подобное не так важны, если факт правильности действий налицо. Юридические законы – это социальная мораль, но это не значит – человеческая мораль.

Благоговение людей перед законодательной системой вызывает опасение. Законы всё античеловеченее, с каждым годом. Но что идёт не так? Почему люди перестали обращать на это внимание и только и знают, что строго выполнять их? Смотреть на это слишком больно; веришь в неминуемую гибель поколения – оттого становится ещё поганей. А ведь все эти люди – часть единого целого; и я – часть всего этого. По этой же причине обывателям никогда не понять различных хиппи, юппи, нудистов, го́тов, растаманов и представителей множественных субкультур и воззрений. Протест против власти есть всегда; всегда есть свой нонконформист на любого конформиста. Это протест против всего и всех – такие люди не видят смысл в притворстве и хотят жить по-настоящему.

Я подъехал к придорожной круглосуточной закусочной и разбудил Барона. Внутри забегаловки была парочка дальнобойщиков, которые показались мне просаленными и пропитанными дорогой людьми. По ним сразу видно, что они – профессионалы своего дела, гуру дороги и всего с ней связанного. Словно в дальнее плавание выходят они однажды из дома и возвращаются спустя несколько недель. Телевизор находился на стене и по нему шёл какой-то советский фильм прошлого века. Барон уселся за столик; выглядел он вполне удовлетворительно: слегка помятый и сонный, но со здоровым и непонятным блеском в глазах.

Официанта как такового не было. Был молодой нерусский парень, улыбающийся во все тридцать два зуба, видимо, чтобы расположить к себе. Такой улыбки стоит опасаться. Он стоял за прилавком и смотрел на меня в ожидании, пока я рассматривал меню, если его можно так назвать. Меню не особо отличалось разнообразием, поэтому я решил ограничиться двумя двойными порциями пельменей и кофе. Спустя десять минут наш заказ был выполнен. В то время пока мы ожидали, фильм показался мне вполне занятным.

– Мы сейчас где? – спросил Барон.

– Примерно в часе езды до Московска, при въезде в какой-то посёлок.

– Мне уже намного лучше, знаешь. Правда чувствуется отходняк.

– Может купим эту забегаловку. Деньги есть. Останемся тут, будем содержать бизнес, жить-поживать. И подальше от этого проклятого города, от всей этой суеты. Найдём пару красивых, здоровых девиц. Как думаешь?

– Брат, это уж ты без меня. Меня не привлекает это село. Как-то в нём всё грязно, что ли. Всё старое, люди глупые, запах навоза. А инфраструктура? Это же дикость. Нет, брат, не моё это.

– Ну, говоря о глупых людях – их везде хватает. А к остальному быстро привыкаешь. Да и тут грязь вся на виду, её взял да убрал, а в городе всё невидимо: в воздухе, в воде да в еде – там уже ты зависишь от того, что тебе дают.

– Не знаю, не знаю. Хотя твоя правда – в чём-то ты прав. Я всё же предпочту город – мне он ближе по духу.

– Ладно, каждый при своём мнении. Я вот думаю основаться где-нибудь вдали от города. Да хоть даже здесь. Правда пельмени я больше брать здесь не буду – это невозможно есть.

– Да, пельмени – гадость ещё та. Травят людей.

Моё стремление к уединённой жизни было иное, чем у Барона. Наши идеалы слишком различались. Почему собственно не основаться вне зоны городской суеты? Жизнь здесь иная, конечно. В деревне дел возникает много и часто. А что мне трудности? Трудности есть всегда.

Мы поужинали, или уже позавтракали отвратительными пельменями и растворимым кофе и снова помчались по трассе. Барон взял в дорогу бутылку водки и сока. На улице было прохладно – ночью стало особенно ветрено и пробирало до костей.

2

– Понимаешь, системная нравственность – это не нравственность человека. Нормального человека. Дело в том, что нормальный человек – это тот человек, модели которого придерживается большинство, – сказал я, въезжая в посёлок.

– Что же тогда делать, если большинство – дебилы? – спросил меня Барон.

– Тогда я не хочу быть нормальным.

– Да мы и есть ненормальные. Самые чокнутые.

Барон засмеялся, но сразу прервался от боли в плече. Я тоже посмеялся, ни сколько над сказанным, сколько над Бароном. Он начал рассказывать историю о том, как он познакомился с парнем, к которому мы направляемся. Они учились вместе с ним в военном училище и в первый же день учёбы устроили драку. Барон сказал, что прилично навалял Васе (так его звали). Потом, уже на следующий день, их обоих чуть не отчислили, но приехали родители Барона и всё «разрулили». Он закончил рассказ тем, что сказал:

– Тебе стоит познакомиться с моими родителями – они тебе обязательно понравятся.

– Непременно, – сказал я, но подумал: вряд ли мне предстоит с ними увидеться.

Мы проехали уже второй посёлок, после остановки в закусочной. Дорога была ровной, однако знак ограничивал скорость: «80 км/ч». Я решил прибавить скорости и поддал газу до ста пятидесяти. Примерно за триста метров я заметил машину ДПС, но они меня, естественно заметили раньше. Я сбавил до шестидесяти, чисто символически – было понятно, что мы в дерьме. Взмах палочки и я притормозил на обочине; Барон сидел и молчал.

– Старший сержант Гончаров. Предъявите ваши документы, – холодно отстучал представитель государственной дорожной полиции.

Я достал свои права, разузнал, где хранятся документы на машину у Барона, и подал их ему.

– Я нарушил? – прикинувшись дурачком, спросил я.

– А вы как думаете? Превышение точно, сейчас проверим вас на состояние алкогольного опьянения… У вас здесь что-то. – Сотрудник показал на часть моей левой ноздри.

Я посмотрел в зеркало и увидел белый след от кокаина в области ноздри. Всё к одному. Я подумал: «Может меня хоть не посадят. Надеюсь на это. Сука, я ведь должен был предвидеть эту ситуацию».

– Выйдите из машины, для прохождения медицинского освидетельствования, – произнёс сотрудник.

– Может, решим всё по-человечески. Я могу поднять вам настроение на весь день, а вы поднять его мне. Просто я еду почти сутки, мне буквально осталось километров пятьдесят – вот и решил ускорить время. Десять вас устроит?

– Что? – теперь уже прикинувшись дурачком, спросил меня сотрудник ДПС.

– Пятнадцать, – сказал я и увидел в глазах сотрудника согласие, но на устах его было безмолвие. Тогда я решил окончательно свести его с ума и предложил ему двадцать тысяч рублей.

– Думаю, мы сможем порадовать друг друга, – заулыбался сотрудник ДПС и подошёл к машине вплотную. Он съел всё, что я ему преподнес и теперь он готов был даже за отдельную плату поработать для меня проституткой часок-другой. Барон достал из пачки купюр четыре новеньких пятитысячных банкноты, пахнувших печатной краской, и дал мне. Я протянул сотруднику деньги, он отдал нам честь и мы ринулись, как ни в чём не бывало. Перед этим я решил поинтересоваться: «На пути к городу есть ещё посты?». Он ответил: «Нет-нет, всё спокойно, ребята».

– Вот так чудеса! – сказал Барон. – Ты видел его улыбку?

– Ещё бы, – засмеялся я.

– С этими деньгами, мы – сраные короли. Можно делать всё, что угодно, – сказал Барон и занюхал порошок.

– Дайка мне, – попросил я порошок у Барона и тоже занюхал дозу. – Да, чудеса ещё те!

Четыре бумажки действительно оказали для нас непомерную помощь. Что было бы без них? – нас бы поимели сначала эти господа; нас задержали бы, само собой; потом бы нас поимели в отделе; потом нас ещё поимели бы в суде. Нас много раз бы поимели: вся иерархия – структура ГИБДД, ФСКН, МВД, прокуратура и суд. Ребятам на дороге дали бы медаль и новые звания, а нам место в первом ряду новой игры под названием «Тюрьма». Деньги действительно делают волшебство во многих сферах цивилизованного общества – в этом я окончательно убедился.

3

Мы въехали в Московск, когда на часах было три часа с копейками. Барон объяснил, куда нужно ехать. Потом он попросил меня завернуть в киоск за сигаретами. Сразу мы не решились ехать к Васе – было слишком рано. Поездили туда-сюда, заправили машину, заехали в автомойку – старались оттянуть время до рассвета.

Рассвет мы встречали, оперевшись на Lacetti, пристально бутафорно глядя на горизонт. Мы вдыхали колючий воздух и выдыхали его густым паром; город молчал, но мимолётно пускал в своё существо ранних «жаворонков». В большом городе такого вида никогда не испытаешь – там всегда идёт цикличная жизнь, а люди находятся в бесконечном марафоне событий, передавая другдругу странную эстафету. Эта эстафета – их жизнь, заранее продуманная и, в общем-то, бесполезная жизнь, которую они способны изменить, но никоем образом не хотят менять.

Как рассказывал Барон, Вася полжизни посвятил армии. В училище он был еле-еле троечником и уже ближе к выпуску начал более-менее учиться, но всё равно не смог сдать один из главных экзаменов и вылетел. Потом сразу же загремел в армию, там и остался по контракту. Барон в свою очередь окончил училище, и сто лет не виделся с Васей, хотя в последнее время они снова возобновили связь. Совсем недавно Вася позвонил Барону и предложил встретиться, посидеть, выпить, вспомнить былые годы. Этот случай подвернулся как никогда кстати.

Мы въехали во дворы с дороги и начали пытаться искать намеченный адрес. Проехали скамью с утренними выпивохами; школу; затем начали мелькать дома тут и там: всё сталинки, хрущёвки, исписанные матерными словами, – дома повидали не одну жизнь. Вокруг дворы, да гаражи, – таких районов много. Подъехали к старенькой пятиэтажке, и вышли из машины. Меня удивила старенькая «Волга» ГАЗ-21, в прекрасном состоянии, стоявшая напротив подъезда. Она была чистая и будто даже отполированная, вся блестела.

– Вот это машина! Классика, брат, – сказал довольный Барон.

– Да, класс! Не то что сейчас стругают, – поддержал его я. Хоть и не так фанатично относился к отечественному автомобилестроению, единственное что меня и привлекало – это старые образцы отечественных автомобилей, как раз как эта «Волга».

Мы вошли в подъезд. Запах бросается с порога: стоит перегар, запах старья, разрухи, мочи – всё вместе образует нечто необычное. И если хотя бы раз ощутить этот запах, то он навек въедается в память. Кругом затушенные бычки; плевки; пивные банки и бутылки; на полу следы пролитого пива; стены ободраны, а где-то и до кирпича; весь потолок в чёрных спичечных узорах. Поднялись на второй этаж. Дверь открыл сонный Вася – худой мужичок, очень учтивый и гостеприимный, несмотря на наше раннее появление. По его жене Насте было видно, что она сдерживала нетерпение – она не желала нас видеть. Барон был рад видеть Васю, как Вася был рад видеть Барона. В них была именно та, покрытая мхом дружба, которую достали из запыленного сундука.

– Эта не твоя у подъезда ласточка? – спросил Барон.

– Да-а-а. Нравится? – гордо заулыбался Вася.

– Ещё бы! Со вкусом у тебя порядок, друг, – Барон тоже заулыбался и таким образом намекнул о выборе жены.

Вася предлагал остаться и уже достал выпивку, попросил жену сделать чего-нибудь не закуску, но мы учтиво отклонили его предложение. Мы не решились остаться у Васи. Всё же он настоял на том, чтобы мы выпили с ним, хотя бы по рюмке. Барон сообщил ему, что кое-какое время мы будем в городе. Мы выпили. Вася проводил нас до двери со словами: «Ну, с богом».

Мы сели в машину, занюхали порошка и помчали в неизвестную сторону.

– А что ты вообще хотел от него? – спросил я.

– В смысле?

– Мы же ехали не просто так повидаться с ним. Или просто так?

– Он может помочь нам с жильём и работой. Он живёт тут уже бог знает сколько лет. Сейчас нет резона интересоваться обо всём – деньги есть, и жильё можно найти. Но, ты ведь понимаешь, что нам придётся основаться здесь на некоторое время?

– Видимо да. И как ты думаешь, долго придётся тут жить?

– Я думаю не важно, сколько мы будем жить здесь. Важно то, что домой нам возвращаться опасно.

– В этом ты прав.

До вечера мы поездили по городу, сходили в кино на пресный голливудский боевик, дважды остановились в кафе и отменно поели на солидный счёт. Хотелось побольше разузнать об этом городе, в котором нам, видимо, придётся основаться на некоторое неопределённое время.

Ближе к вечеру мы помчались развлекаться по-настоящему. Мы куролесили по городу; город нам попался удачный: пестрил разнообразием клубов и баров. Мы прикупили двадцать грамм травки у одного дилера, которому мы предложили примерно десять грамм кокаина за то, что он забежит в самую середину танцпола и оросит струёй мочи всех танцующих. Не знаю, почему мы ему это предложили. Впрочем, он это сделал. Смешной парняга.

Дальше всё происходило баснословно аморально: занюхались порошком; приехали в клуб; выпили; подцепили по девице и совокупились в туалете, потом поменялись девицами, потом девицы поменяли позы; выпили; покурили травки; сели в машину; занюхались; поехали в другой клуб; зашли и начали танцевать; казалось, что все вокруг нам аплодируют, будто мы какие-то светские львы; выпили; сняли девушку и поимели её вдвоём в машине; там же занюхались; опять клуб; опять травка; наркодилер пытается впихнуть нам таблетки, говорит, что хороший экстази, правда по высокой цене; Барон его посылает, слишком агрессивно; «что на него нашло?»; тёмный туман в глазах – потеря сознания; просыпаюсь в машине и спрашиваю: «Как долго я спал?»; получаю в ответ: «Спал? Ты за рулём»; действительно – впереди дорога, позади туманная пропасть.

Спустя часов десять мы были в настоящую стельку. Мы лежали в парке, на разных скамейках. Люди шли по своим делам, на работу, учёбу и смотрели на меня осуждающим взглядом; я смотрел на них таким же взглядом. Взаимность необходима, если ты находишься в обществе. Я призадумался о напалме и морфине.

Мне захотелось свалить от сюда – вырваться от окутавших меня людей. Я совершил этот злосчастный трип по городу и убедился в его несовместимости со мной. Я считал, что проблема кроется в системе; что какой-то огромный монстр с длинными щупальцами властвует над бедными людьми. Да, может он есть, но люди вовсе не ангелы. Скорее даже наоборот, они чувствуют прикосновение этого монстра, хватают его за щупальца, тащат к себе и насилуют по-собачьи. Я оседлал мудрость и понял, что нужно со всем этим срочно что-то делать, иначе мне придёт конец.

От дремоты меня отвлёк патрульный полицейский, словами:

– Вставай, давай!

– А не пойти бы тебе в жопу? – сказал я, даже не осознав, кому я это сказал – у меня были закрыты глаза.

Он схватил меня с лавочки, на которой я лежал, и бросил на землю. Я лежал неподвижно, и мне было наплевать на него. Он опять начал трясти меня руками и говорить: «Эй, вставай, вставай, давай!».

– Что тебе надо? – послышалось где-то рядом – это был голос Барона.

– Мы вас с другом забираем отсюда – поедете в обезьянник, – говорил другой патрульный Барону. – Оформляй его, Саня, – сказал он своему напарнику, который стоял возле меня, и указал на меня.

– Да вы хоть знаете, с кем имеете дело? Вы знаете генерала Гончарова? – закричал Барон. – Это мой одноклассник, который вынесет вам всем мозги через полчаса. Засекай время… Вы хотите этого?

– Что за генерал Гончаров? Не знаю такого, – смутившись, сказал патрульный.

– И не должен, – сказал Барон. – Всего три буквы: Ф-С-Б, – тебе о чём-то говорят?

– Знаете, – обратился патрульный ко мне, – лучше вам утихомирить своего друга. И уходите, прошу вас.

– Так… – пытался найти что-то в телефоне Барон. – Вот он: Гон-ча-ров.

Он был абсолютно уверен в том, что делал и это произвело впечатление на патрульных. Это произвело впечатление и на меня. Они пытались поднять меня с земли и уговаривали меня, чтобы я убедил Барона никуда не звонить. Их отношение к нам сменилось в одночасье. Я всё-таки встал, и, отряхиваясь, сказал:

– Слава, я думаю, что эти ребята осознали свою неправоту и готовы принести тебе свои извинения.

– Да? – Барон сделал вид, как будто оторвался от разговора по телефону. Его бутафорское поведение вызывало смех, а если не знать о его блефе, то настоящий страх. – Что-то я ничего не слышу…

– Простите нас… э-э-э… гражданин, мы обознались, извините, – сказал один из патрульных.

– Ну, мы пойдём? – задал я риторический вопрос, схватил Барона за плечо, и ушёл.

Слишком глупые ребята, чтобы отличать дешёвый блеф от настоящих проблем.

– Что за генерал Гончаров? – спросил вдруг я.

– Помнишь мента, который остановил нас на трассе? – Барон засмеялся. После этого случая неприязнь всей ситуации смягчилась.

Мы шли по парку, в котором не знали, как оказались. Всё смешалось.

– Ты помнишь где машина? – спросил меня Барон.

– Должна быть на стоянке, у торгового центра. Только вот где этот торговый центр.

– Тогда давай вспоминать. Машину нужно найти непременно и желательно раньше, чем её найдут полицейские – в ней видимо осталось всё нелегальное, которое тянет на проведение двух жизней за решёткой.

Мы протаскались по городу в поиске машины около часа. Хорошо, что попалась хорошенькая старушка, божий одуванчик, которая объяснила нам как добраться до торгового центра.

Много ли таких как мы? Отчаянных и действующих назло системе людей. Очень мало. Раньше такими людьми наполнялись субкультуры и они действовали открыто. Теперь забитые остатки таких людей собираются кучками где-нибудь в подвале, и потихоньку читают проповеди, как Иисус однажды. Христос был запрещён и он создал субкультуру-религию. Теперь этой субкультуры придерживаются миллиарды людей, и, видимо жертва Иисуса была не напрасной. Тотальная истина кроется в моментах истории.

Самое ужасное будет, если не останется противодействующих системе элементов. Тогда – система победит окончательно и навсегда. Система – это огромный зверь, медуза Горгона, Левиафан, змей Горыныч. Она питается людьми, пока люди молятся ей.

На дворе было утро, а для нас это всё был один не прекращающийся день. Мы устали тратить деньги, курить траву, пить, нюхать порошок, поэтому, как только сели в машину, сразу же отключились.

4

– Господи, сейчас звонил Вася и пригласил нас отметить Новый год у них, – разбудил меня Барон.

– Какое число сегодня?

– Тридцатое декабря! Представь себе, чёртово тридцатое декабря.

– Ну и как, пойдём к ним?

– Думаю, можно. Правда, Васька, если напьётся – то держись – у него абсолютно съезжает крыша. Поверь мне, сколько бы мы с ним ни пили, поначалу всё ничего, но как доходит до кондиции – фенита ля комедия.

– Я думаю, всё будет нормально.

Со всеми нашими приключениями, мы вовсе позабыли о надвигающемся Новом годе. Да и погода особо не спешила нам об этом напоминать: была осенняя грязь, температура едва опускалась ниже нуля.

Мы решили снять номер в ближайшей гостинице и привести себя в надлежащий вид. Плечо Барона пришлось ещё раз обработать и обеззаразить. Потом мы зашли в парикмахерскую, где Барон было начал заигрывать с молоденькой парикмахершей. После, решили пройтись по магазинам, чтобы обновить свой гардероб – денег было полно и тратить их сплошное удовольствие. Мы были полностью обмундированы, чисты и гладковыбритые.

По пути в гостиницу, мы отобедали в прекрасном ресторане на тридцать две тысячи рублей – причём чаевых мы оставили на три тысячи. Потом заскочили в магазин, купили сигарет и бутылку хорошего виски. Придя в гостиницу, я сразу лёг на чистую постель. Барон включил телевизор и начал громко комментировать новости. Я был в состоянии полусна и половину его монолога совершенно не запомнил. Неожиданно я уснул и проснулся поздно вечером.

– Слушай, эти америкосы что вообще из себя представляют? – сразу спросил меня Барон, будто я совсем не спал.

– Какие америкосы?

– Американцы. Ты новости смотришь? – Он лежал на своей кровати в майке, трусах и носках, курил сигарету и выразительно жестикулировал руками.

– Нет. У меня нет телевизора. – Я сел на кровать и протёр глаза.

– Нет телевизора? – Он посмотрел на меня круглыми глазами и тоже сел на кровать.

– Ну да. Не имею привычки смотреть телевизор. Тем более нет никакой уверенности в достоверности той информации, которую тебе преподносят. Поэтому я выбросил его, чтобы лишний раз не искушаться. Его ещё тогда помню, бомж подобрал, не успел я отойти от помойки, – улыбнулся я.

– Достоверность, – насмешливо сказал Барон и улёгся обратно. – Это же новости – там рассказывают о событиях, которые произошли. Как они могут быть недостоверными? Ты чего?

– Вот так и могут быть. Понимаешь, тебе показывают не прямые события, а уже пережеванные, то есть уже с той стороны, с которой на них нужно смотреть. Ты разве не замечал этого? Чтобы иметь представление о каком-либо событии, его нужно видеть своими глазами, иначе – это всего лишь пересказ, либо сплетня, даже из источников новостей.

– Погляди-ка на него – лекцию начал мне читать. Я понял, но мне кажется, что ты слишком паришься. Будь проще: все эти теории заговора ни к чему не приведут. Ты параноик.

– Может быть. Просто я не хочу быть обманутым. Причём, ты сейчас сидишь, смотришь и веришь во всю эту информацию. Просто заочно веришь, потому, что не можешь не верить. А вдруг это ложь? Ты об этом не задумывался? Это же как религия.

– А что ты имеешь против религии? – сказал он и вновь посмотрел на меня, оторвавшись от телевизора. Видимо я ненароком затронул его за волнующую тему.

– Ничего особенного. Просто сравнил её с телевизором – вот и всё.

– Ну, знаешь, религия – это святое и если ты не веришь в бога, что очень прискорбно, если это действительно так, всё равно это не даёт тебе права оскорблять его.

– Слушай, я не хотел сказать ничего плохого насчёт религии. Просто, пойми… вот ты религиозный человек?

– Да.

– И ты можешь допустить отсутствие бога? Просто позволить отпустить свою веру.

– Думаю, нет. Да я и не буду этого делать.

– Просто ты не хочешь, а потому не сможешь понять правду. Для начала нужно просто допустить попробовать поверить в то, что религия – туфта.

– И что тогда будет? Прозрение? – засмеялся Барон.

– Понимание того, что бог не помогает людям, и все молитвы – это пустые слова в никуда; все поклонения и исповеди – это желание быть оправданным; все притчи о рае и аде – неизбежность человеческой участи; все эти грехи и праведность – это ограничение человеческих действий и ограничение мыслей. Ты тратишь время на всё это, вместо того, чтобы действовать. Ты этого не понимаешь и мои слова пропускаешь сейчас мимо ушей, потому что отказаться от религии достаточно трудно. Она заседает в человеке как рак.

– Ты погляди на него. Ты хоть Библию читал?

– Читал. Я верил, так же как ты. И вообще, ты задумывался обо всех этих грехах, об аде и рае? Подумай о том, что существуют смертные грехи. И сколько из них уже осуществил ты? И что-то я не вижу, что все верующие ходят нищие в лохмотьях и подставляют вторую щёку. Ад к чёртовой матери переполнен. В раю тогда сидит Иисус и ревёт по людям, со своими апостолами и ещё десятком людей. Все остальные внизу: и кто раскаялся, и кто верил от всей души. И ты веришь?

– Да. Я хоть и грешен, но признаю все свои грехи. И я не стремлюсь куда-то в рай, я понимаю свою обречённость. Так что я просто верю и понимаю, что я поступаю неправильно. В чём-то ты прав, но ты меня не переубедишь.

– Я и не хочу тебя переубедить. Я изначально сказал, что это трудно. Просто пойми: смысл не в вере, а в делах. Так что, если человек и придерживается религии, то мне кажется он должен соответствовать своему мировоззрению и Писанию. Хотя, мне это не по душе, честно говоря. Но, что поделать.

– А что тогда происходит с человеком после смерти, если не библейский сценарий?

– Не знаю, тогда и узнаем, когда придёт время. Ну а так, чисто гипотетически, то мы просто растворимся в бытии, как сахар в воде.

Мы замолчали. Барон переключил канал и как-то иначе поглядывал на меня. Мы разлили по стаканам виски и смеялись над идущей по телевизору комедией. Больше тему религии мы решили не затрагивать.

Позже Барон уснул, а на меня напало вдохновение. Я достал толстую тетрадь и принялся записывать свои мысли и часть нашего диалога с Бароном. Сначала я написал большими буквами одну фразу: «Стоит ли во имя всемогущего господа жертвовать собой?» – и просто глядел в глухую стену. Я просидел около получаса, потягивая горький виски, размышляя в непрерывной тишине, и записывая все мысли на бумагу.

Потом я лёг на кровать и вслушался в тишину. В тишине, такой мёртвой, у меня случился непонятный звон в ушах. Он не даёт человеку почувствовать эту тишину, ведь тишина сводит с ума. Она по-настоящему может дать человеку проводить чистый, без внешних примесей, диалог самим с собой. Поэтому звон встаёт на защиту психики и говорит: «Не надо слушать тишину – в ней сокрыты воистину важнейшие тайны, познав которые, человек никогда не сможет стать прежним». Я услышал это в этом звоне.

5

Я проснулся днём, тридцать первого декабря, в сильнейшем подъёме духа и желании свернуть горы. Барон встал раньше меня и умывался в ванной.

– Который час? – спросил я.

– Думаю около часа-двух – не больше, – глухо проговорил Барон. – Мне уже позвонил Вася и сказал, что мы можем приехать пораньше.

Мы подготовились и выехали к Васе. Новогоднего настроения я уже много лет не чувствовал, но на данный момент я чувствовал другое, более важное для меня – свою необходимость в этом мире. Мы мчали по дороге, кругом всё говорило о праздничном настроении и как мы это могли не заметить, когда разъезжали по городу? Барон улыбался и курил.

Мы вновь подъехали к дому Васи и зашли в квартиру. По дороге мы купили две бутылки шампанского, чтобы прийти в гости не с пустыми руками.

– Славка! – с порога сказал Вася, встретив нас доброжелательнее, чем в первый раз.

– Представляешь, если бы ты нам не позвонил, то мы бы, наверное, не узнали, что сегодня Новый год, – сказал Барон.

Мы вошли в квартиру, где всё было иначе: везде были украшения, новогодние игрушки, пахло салатами, и ещё я уловил цитрусовый запах мандаринов; от Васи напахнуло водочным перегаром. Теперь уже чувствовался настоящий запах Нового года, и атмосфера уюта благоговейно опьяняла. Странно и то, что Настя глядела на нас тоже по-другому – без ненависти в глазах и с улыбкой на лице.

– Скоро прибудет Дианка, – закричала она с кухни, в адрес Васи.

– Вы ребята, холостые? Эх, Дианка ещё та девка! Только гляди, захомутает! – сказал Вася.

Спустя примерно час, послышался звонок в дверь. Всё это время нам наливал Вася – мы выпивали; мы глядели телевизор в гостиной, где шли новогодние фильмы, которые я, как ни странно, помнил с давних времён. Я уже успел порядочно опьянеть. По Барону я понял его заинтересованность Настей; она тоже не сильно стеснялась. Вася, с каждой выпитой рюмкой, становился всё веселей и безудержно болтал обо всём.

– Вась, открой! – послышалось с кухни.

– Сию секунду, Настенька! – закричал в ответ Вася и сказал нам шёпотом: – Забили уже, чья девка-то будет?

Мы промолчали и глупо улыбнулись.

– Привет! – послышался тонкий и приятый женский голосок в прихожей. – Это вам. – Она что-то подарила Васе и Насте, и они все приятно посмеялись.

Она зашла в комнату. Диана – красивая девушка, с потрясающими чертами лица. Она сразу произвела на меня впечатление, как и на Барона. Вася был прав: она оказалась «ещё той девкой». Как только я её увидел, тотчас же встал и сказал:

– Привет… я – Михаил.

– Привет, Диана. Я – Слава, – послышалось сзади.

– Приятно с вами познакомиться, – сказала Диана и приятно улыбнулась.

– Нам тоже, – сказал Барон, и уселся в кресло.

Забежал Вася со словами:

– С дорожки выпить не пожелаешь?

– С радостью. Если можно вина или шампанского.

– Ну а вы ребята? Водка стынет – гляди, совсем остынет, – обратился Вася к нам и мы в очередной раз выпили.

Время близилось к вечеру. Настроение было просто потрясающим, и я думал, что ещё многое у меня сегодня впереди. Диана обсуждала что-то с Настей на кухне. Вася поставил весёлую музыку; поначалу он поставил шансон, но Настя сказала ему: «шансон иди слушать в машину, а нам включи что-нибудь весёленькое». Мы выпивали и болтали. В основном общались Барон с Васей – вспоминали прошлое, а я сидел и слушал. Мне было довольно интересно. Для полного веселья не хватало травки или кокаина.

Спустя час уже совсем стемнело, и все порядочно охмелели. Пришли ещё гости: две подруги Насти и Васи, одна пришла с мужем; пришёл сослуживец Васи со своей жёной, и квартира наполнилась разными представителями социума. Некоторые из вновь пришедших были уже подвыпившими. Вася вытащил Диану с кухни и танцевал с ней. За ним начали танцевать ещё люди, – постепенно гостиная стала небольшим танцполом.

Вася побежал выпивать, и Диана танцевала без партнёра, в одиночестве – и у неё здорово это выходило. Она поглядывала на меня, а я на неё. Я понимал, что это всё значит, однако мой иммунитет к привязанности не позволял дать волю влюблённости. Она влекла меня к себе, чтобы я схватил её и утащил с собой, и ни секунды больше не размышлял. Но я размышлял – я ведь чёртов мыслитель. Я должен сейчас поддаться своим животным инстинктам и насладиться ей так, чтобы меня потянуло блевать от этого наслаждения. Где здесь подвох? Здесь подвоха нет и не должно быть – он реализуется в будущем, когда пройдёт страсть. Тогда мы будем мыслить трезво, без тумана чувств и эмоции – вот тогда-то я и заплачу за свою нерассудительность.

Хочется сказки, утопии – чего-то чудесного и насыщенного чем-то необычным. В детстве я именно этого ожидал от жизни. Видимо поэтому все с возрастом становятся серьёзнее и мало кто верит в те, детские сказки. Уже и Деда Мороза не существует – его существование зависит от возраста. Но все остаются детьми в любом возрасте, и всё по-прежнему верят в сказки. Только теперь эти сказки становятся другими и льются из других источников, один из которых так любит смотреть Барон. Надоело быть тем, кем я быть не хочу. Хочется исполнения своих заветных желаний, которые вполне реалистичные, при определённых обстоятельствах.

Моя душа разбилась на многочисленные осколки: слишком много моей душе пришлось принять на себя. Теперь в зависимости от случая, я подбираю нужный осколок и использую его за основу – это и называется применение опыта. Сейчас пришло время проявиться самому злосчастному осколку – влюблённости. После прошедших потрясений и всего неудачного опыта с противоположным полом, я уже не могу быть уверенным в чувстве – любви. Любовь представляет собой тяжёлую ношу и массу ответственности. Привязанность и доверие несут за собой заведомо невозможные без них поступки: измену, предательство, подлость.

«К чёрту, старый пень!» – сказал я сам себе и решился поддаться моменту вожделения.

Диана танцевала под музыку. Я подошёл к ней и сказал:

– Привет!

– Привет, – сказала она и кокетливо улыбнулась.

Она повернулась ко мне спиной и продолжала танцевать, теревшись об меня, немного толкая. Я тоже стал пританцовывать, хотя и не умел. «Мы подходим друг другу», – подумал я. Потом она повернулась, и мы продолжали танцевать лицом к лицу, смотря друг другу в глаза. Мы танцевали и смеялись. Я вновь нащупал момент, который предрасположен моему существованию.

Я положил руки на её талию, потом спустил на бёдра – она здорово ими виляла. «Для полного счастья не хватает чёртового кокаина», – думал я. Мы неслись в ритме танца и чувствовали друг друга через прикосновения, движения – наши ауры слились в единую субстанцию.

– Пойдем, выпьем? – сказал я.

Она утвердительно кивнула, и мы направились на кухню. Она схватила меня за руку и повела, лишь раз оглянувшись назад и кокетливо улыбнувшись. До кухни нам не удалось дойти – она принялась меня целовать в коридоре. О, этот поцелуй великолепен, как и сама Диана. Всё на́чало происходить так быстро: встреча, симпатия, и вот мы уже целуемся в коридоре. Всё хорошо и может это правильно, но я понимаю, что это всего лишь страсть – аффект любовного чувства, который может так же быстро испариться, как и возник. Происходят ли настоящие чувства так быстро или им нужно время, чтобы созреть? Трудно отличить чувство страсти от чувства влюблённости, тем не менее, я сам поддался своему искушению.

Спустя минут десять мы всё-таки дошли до кухни и выпили. Настя улыбалась нам – она понимала, что между мной и Дианой происходит. У женщин всегда есть предчувствие на этот счёт, даже без видимых причин, это что-то индивидуальное, присущее чисто женской расе; недоступное мужской.

– Я сейчас вернусь, – сказал я, захватил Барона, и пошёл в машину, чтобы принять кокаина, – душа нуждалась в нём.

Я воспарил духом после приёма порошка. Кайф происходит здесь и сейчас. «Я король этой долбаной земли!» – подумал я.

Когда мы вернулись, Диана сидела и вела беседу с Васей и Настей за столом полным новогодних блюд. «Она – прекрасна. Нельзя потерять её», – подумал я. Мы с Бароном тоже уселись за стол. Я сел рядом с Дианой, она взяла меня за руку, и я посмотрел ей в глаза, в эти чудесные милые глаза.

Все постепенно начали сходиться к столу. Время доходило до половины двенадцатого – скоро закончится этот год. Я поразмышлял и ознаменовал следующий год – годом перемен, в котором всё будет замечательно. Чего бы мне это не стоило, я должен, наконец, стать по-настоящему счастливым.

6

Время пришло – Новый год наступил. Новый – значит совершенный, чем прежний. Я особенно радовался наступившему году – ведь я пророчил себе новую жизнь. Все были рады и счастливы. Мы с Бароном не были лишними в этой компании – это было точно, мы скорее дополняли всех этих людей. Диана позвала меня отойти в коридор, и мы отошли.

– Давай это не останется между нами, и завтра мы будем чувствовать то же самое? – сказала она, держа меня за руку.

– Обещаю, – сказал я и поцеловал её в губы. «Видимо она в меня по уши втрескалась», – подумал я. Плохо это или хорошо предстоит узнать позже. Никакой уверенности в моём ответе не было – я сказал то, что она желала услышать. Она слишком доверчивая и, честно говоря, по-детски наивная. В другой момент я бы, наверное, объяснил ей о чувстве страсти, о времени, которое должно пройти, чтобы полюбить человека. Сейчас, не хотелось ей этого рассказывать.

Все веселились, на улице громыхали салюты, фейерверки. Все пили, ели и танцевали. Спустя два часа после наступления нового года Вася уже лежал на диване и сопел. Барон взял бокал шампанского, встал и начал говорить:

– Спасибо вам всем за то, что мы сегодня с вами в этот счастливый день. Я хочу поблагодарить Настю за её работу для нас с вами – она молодец. – Настя немного засмущалась и налилась девичьей краской. – Хочу поблагодарить ещё и Васю. – Барон повернулся и посмотрел на него – тот сопел. – Но не стану его беспокоить понапрасну. С Новым годом, ребята!

Все принялись чокаться и выпивать. А я подумал, что нужно вырваться из этого места: эта квартира, хоть и наполненная домашним уютом и новогодней атмосферой, но постепенно начинает меня угнетать. Стоило подойти к Барону и сказать «Слава, нужно валить отсюда», как он встал с дивана и громко сказал:

– Господа и дамы, я предлагаю нам поехать повеселиться в другое место. Всё за наш счёт. Право, эта прекрасная ночь заслуживает того, чтобы выжать из неё всё до последней капли.

Все были предельно пьяны и положительно восприняли предложение Барона.

– Куда мы поедем? – спросил я.

– Клуб, бар, сауна – куда угодно! Можно побывать везде.

– Хорошо, надо принять порошка и как следует подумать.

– Мы сейчас вызовем такси и будем ждать вас внизу, – обратился Барон ко всем.

Мы спустились в машину. Там мы, естественно, приняли кокаина, и Барон принялся листать телефонный справочник у себя в телефоне. Туда он успел записать номера некоторых людей, с которыми нам удалось пересечься в то время, когда мы ездили по ночному Московску. Он помнил каждого из них, как ни странно. Он нашёл человека по имени Руслан и набрал его.

– Это тот барыга, который продал нам траву? – спросил я.

– Нет, этот парень хотел нам толкнуть амфетамин, помнишь? – сказал Барон.

– Не помню его, – сказал я и засмеялся, в то время как Барон уже ему дозвонился.

– «Привет. Это я – Слава. Мы с тобой познакомились в клубе, вспоминай… Да-да… Тебя тоже с Новым годом… Слушай, не знаешь, где можно поразвлечься с небольшой компанией, нас человек десять… Бар?.. Как называется?.. А ещё, слушай, можешь сказать номер такси хорошего? Буду признателен… Всё, спасибо, мой дорогой, отбой… Да-да, выручил… Давай… Ага».

– Короче, он сказал про место, под названием «Старые дворы». – Он протянул мне телефон и сказал: – позвони на последний номер – это номер такси, а я пока выйду отлить.

Барон вышел справить нужду, в то время как я дозвонился по номеру и вызвал машину. Всё было схвачено и скоро мы удалимся развлекать свою душу незабываемой новогодней ночью. Ночь была чудесная. Было тепло, снег еле-еле покрывал землю, что было странно для начала второго месяца зимы. Я закурил сигарету и наслаждался действием наркотика. Вообще я не курил сигареты, бывали случаи, когда я закуривал, будучи предельно пьяным, но постоянной привычки курить не имею. Барон забрался в машину и начал что-то тыкать в магнитоле. Я посмотрел на него и спросил:

– Как плечо твоё?

– Забыл про него уже. Хотя зря ты напомнил – заболело. – Он схватился за плечо.

Он, наконец, нашёл нужную песню, прибавил громкость, тоже закурил сигарету и приятно расслабился. Заиграл классический рок, родом из семидесятых-восьмидесятых годов из Америки. Вся ночь была живая, живее минувшего дня: звуки различной тональности доносились из каждой квартиры, и в совокупности с громыханием пиротехники на улице, всё казалось удивительно сказочным. Классика рока неслась из нашей машины на третьем часу Нового года, и мы просто сидели в машине в глубокой безмятежной неге.

7

Машина подъехала. За рулём такси был худой парень в колпаке Деда Мороза. Мы поднялись и оповестили всех, что пора собираться. Вася храпел под музыку, поэтому мы решили его не беспокоить. Все были довольные, громко горланили и смеялись; Диана улыбалась мне, а я улыбался ей.

Все собрались и вышли на улицу. Таксист курил в окно машины. Усевшись, мы выдвинулись.

Бар был населён толпой изрядно убитых алкоголем людьми. Я начал отсчитывать минуты до драки, так как понимал, что столько незнакомых и пьяных людей в одном месте – это как минимум недопонимание плюс алкогольный угар. Нам сказочно повезло, потому что ровно в момент нашего прихода освободился угловой столик, если бы этого не случилось, то нам пришлось бы примкнуть к барной стойке, где и без нас теснились порядком хмельные люди.

Мы начали заказывать всё, что только было в меню. Барон просто произвольно тыкал пальцем в меню, а официантка только успевала записывать и говорить: «хорошо». Наши спутники недоумевали над тем, как Барон разбрасывается деньгами. Для них это было неприемлемым, ведь они были типичными работягами.

Вскоре стол был накрыт всеми блюдами и напитками. Барон разлил всем по стаканам текилу, а сам пил из бутылки. Все были довольны щедростью Барона.

В баре стоял гул. Где-то в другом конце бара стали слышны крики, звуки разбивающихся бутылок, падающие люди и стулья. «Наконец-то, вот и драка», – иронично подумал я. Из бара вывели двух мужиков, пьяных, как говорится, «в дребезги». Все принялись смеяться, а затем торжественно чокаться и выпивать «за Новый год».

В баре мы не задержались долго. Барон разузнал у бармена насчёт отличной сауны, чтобы уехать поскорее из этого кишащего людьми места. Оплатив счёт, и дождавшись таксиста, мы поехали в сауну. Двое из нашей компании изъявили желание уехать домой, – остались самые стойкие.

Когда мы ехали по дороге в сауну, солнце начало проглядываться на горизонте, люди уже слишком много выпили, к тому же продолжали пить. У нас в машине: спереди сидели мы с Дианой, а сзади – Барон с Настей. Диана начала водить рукой по моему бедру, и я устремил взгляд на неё: она улыбалась. Она не пила много, была слегка поддатой и смотрела абсолютно трезвыми глазами, которые слегка блестели. Она двигала рукой вертикально по бедру и всё ближе углублялась в промежность. Я прибавил газу, и чуть было не въехал в машину, где ехали остальные наши спутники. Диана была раскрепощённая и алкоголем и страстью, и продолжала водить своей рукой. Я откинулся назад, расслабился, однако продолжал гнать в голодяевской манере. Случайно взглянув в зеркало заднего вида, я увидел, что Барон уже целуется с Настей. Ситуация была до боли знакомой – в прежние давние годы так происходило слишком часто.

Мы доехали до сауны, и вышли из машины, кто-то, прямо говоря, из неё вывалился. Барон достал из багажника чемодан с кокаином и забрал с собой. Мы сложили деньги, порошок и траву в багажник заблаговременно до того, как направились в бар.

В сауне почти не было посетителей. Был толстоватый мужик с тощим и двумя девушками, и все уже ничего не видели перед глазами, так как изрядно напились. Нас встретила, как мне показалось, средних лет женщина (на самом деле невозможно было понять сколько ей лет), худенькая и привлекательная. Барон сразу же учтиво попросил провести нас в самую дорогую сауну, и сказал, что не знает наверняка насколько нам предстоит там задержаться, поэтому: мы забиваем её без срока. Нам в очередной раз накрыли стол, женщина-администратор предлагала услуги парильщиков, массажа и бильярда, и само собой женщин, но мы отказались. Все попеременно бегали в парилку, напротив которой находился бассейн и так же кричали, веселились, уже изрядно матерились.

Я сидел за столом, все остальные сидели в парилке, ко мне подошёл Барон и сказал:

– Льюис Кэрролл как-то написал в своей книге такие слова: «безумцы всех умней». Эта фраза такая правильная. Посмотри на нас, мы – безумцы. Делаем чёрт пойми что, но несём смысл во всех наших делах. И провались оно всё пропадом, если мы изменимся, – сказал он. – Брат, мы с тобой так похожи – пусть будет так всегда. – Он смотрел мне в глаза и держал меня за плечо.

– Да, пусть всё будет так. – Я протянул ему стакан и мы чокнулись.

– Это ведь так просто: чтобы почувствовать жизнь, нужно просто дать ей волю. Она, знаешь, должна вырваться из человека и устремиться вдаль, умчав за собой человека.

– Ты это чертовски верно подметил.

– Человеческие органы самые дорогие органы, брат. Животные не так важны этой планете, чем люди. Лю-ди – ты понимаешь о чём я?

– Да, человек не ценит своё существование – в этом ты прав.

– Вот ты, брат, понимаешь, что к чему, а все эти остальные… которые люди – они занимаются хернёй и ноют. А что ныть-то? Каждый выбирает, как жить – нытьё никак не способствует.

Барон достал чемодан из-под стола и бросил его на стол, раскрыл и занюхал добрую дозу кокаина. Я сделал то же самое и мир вновь разукрасился приятными красками и стал более благоприятный для существования. Перед глазами всё плыло.

8

Я проснулся от звука блюющего человека. Парня (имя которого я забыл) жестоко рвало – видимо вчера он смешал все доступные для нас напитки и вещества. Новый год определённо настал, и люди были хаотично разбросаны по комнате. Все пили словно это последний год, все кричали, дурачились, кто-то целовался потом; алкоголь был всякого вида и лился литрами. Помню, что было несметное количество дымящихся сигарет и чего покрепче. Бардак вокруг был прямо пропорционален бардаку в моей голове. Голова почти не болела, что странно. Я был всё ещё пьян и, встав с кресла, где я и спал, характерно пошатнулся.

По включенному телевизору шёл «Жил-был пёс». «Самое время», – промолвил я.

Память снова меня подвела – я теперь помнил отрывочные моменты вчерашнего нашего прибытия в сауне. На столе я увидел лежащий чемодан с кокаином и травкой, и при всем количестве, которое вчера пришлось принять, там оставалось ещё на целый батальон. Везде бутылки и люди. Знать хотя бы сколько времени и счет, который нам предстоит заплатить за всё это. Чисто из любопытства. Я заглянул в комнату отдыха, и увидел там лежащих под тонкой простынёй Барона и Настю. «Допустим, – проговорил я. – А где Диана?» Я подобрал бутылку с водкой и отхлебнул, продолжая ходить по руинам торжества.

Я обнаружил Диану на кожаном диване рядом с бассейном. Она лежала, свернувшись калачиком, и подложив руки под голову. Я сел на пол рядом с диваном, опёрся на него и просто смотрел на неё: она так красива, лежит здесь, одна, на холодном диване. У моего сердца есть выбор: отнестись к ней равнодушно или проявить чувства, – оно выбрало чувства. Мне её стало жалко и это по-настоящему правильно. Я смотрел на неё и понимал, что она не вписывается в окружающую меня обстановку.

Она проснулась, когда я уже давно не смотрел на неё, и положил голову на диван, рядом с её коленями. Я просто лежал с закрытыми глазами и думал; она начала гладить меня по голове; я не двигался. Открыв глаза, я увидел, что она смотрит на меня и ласково гладит меня. Мы просто лежали и без слов понимали друг друга. Я схватил руку, которой она меня гладила и начал целовать её кисть, потом продолжил целовать её руку, поднимаясь к плечу. Я дошёл до плеча, посмотрел ей в глаза и поцеловал прямо в губы.

После я пошёл будить Барона. Не знаю, зачем нужно было его будить, но без него я чувствовал одиночество и страх перед неопределённостью. Он, как в принципе и Настя, был голый, и когда я его разбудил, он спокойно встал и закурил сигарету.

– Да, вот это Новый год, – начал говорить Барон. – Как Новый год встретишь – так его и проведёшь… Даже не знаю, что ожидать от этого года, чёрт возьми.

– Вчера было что-нибудь интересное? – спросил я. – А то я всё смутно помню, может быть что-то упустил.

– Вчера всё было интересное, – говорил Барон, одевая трусы и прикрывая простынёй местами оголевшее тело Насти. – Например, этот… как его?.. Дима – во! – он принял порошка, и он ему так воспалил мозг, что он начал бегать, метаться, потом нассал в бассейн и выбежал на улицу в одних трусах. Пришлось его ловить. Мы его когда поймали, то привязали к стулу скотчем. Вот умора была! – Он громко засмеялся. Настя нисколько не пошевелилась.

– И вправду. – Я тоже посмеялся, и мы вышли из комнаты. – Что дальше будем делать?

– Пока не знаю. Для начала, думаю, нужно как следует привести мозг в порядок. – Он указал на чемодан. Мы в очередной раз занюхались порошка.

Дальше мы посидели за столом, выпили и поговорили о том, чем нам придётся заниматься в дальнейшем. Мне в голову въелась идея о переезде в сельскую местность, теперь только с небольшими изменениями – захватив с собой Диану. Он посмеялся надо мной, но сказал: «Если ты действительно этого хочешь, то я думаю тебе нужно поступить так, как охотно тебе самому».

– Я думаю махнуть куда-нибудь подальше, – говорил он. – Давай сделаем так: поделим все, что у нас осталось ровно пополам, и исполним все наши желания. Жизнь в зените, а мы не на своём месте – это неправильно, брат. Нужно менять своё положение, может заводить семью, рожать детей.

– Мне казалось, что ты решишь остаться в Московске…

– Мне тоже так казалось, но ты сам подумай, чем я тут займусь? Пойду работать в армию с Васей и его чокнутыми дружками? – Он указал на привязанного к стулу Диму. – Это не по мне.

– Если так, то куда ты желаешь поехать?

– Я думаю рвануть на юг, прямиком на море – вот там жизнь! Там и народ другой, который ближе мне по духу. Денег будет достаточно на первое время, чтобы освоиться, на то, на сё.

– Знаешь, я скажу: хороший выбор. Я думаю поступил бы также, но у меня есть некое стремление к оседлости. К такой, знаешь, умиротворённой оседлости. Я привык к такому образу жизни.

– Помнишь тех парней, которые были в сауне? Тощий такой и толстый. Мы же вчера с ними повздорили. Точнее Дима этот. Накинулся на толстяка, повалил его, начал что-то вопить несуразное. Мы их разняли, и вот тогда он убежал на улицу, где мы его уже поймали.

– Во его здорово понесло, – засмеялся я.

– И не говори. Ну, мы вчера посидели с этими ребятами. Вроде поладили. Дима этот конечно, подставил всех. Они какими-то шишками тут были в городе – таких видно. Один точно, который толстый.

Мы окончательно оделись. Барон отнёс наркотики в машину. Подняли всех на ноги и отмотали от стула Диму. Он начал извиняться, когда ему рассказали о вчерашних подвигах. Все постепенно пришли в максимально возможный порядок и мы оплатили солидный счёт.

9

Вызвали такси, которое приехало спустя двадцать минут. Таким же образом мы уселись по машинам и поехали. Все были вне вчерашнего состояния энтузиазма, возможно кроме меня, Дианы и Барона. Мы успели буквально отъехать метров двести от сауны, как нашу машину подрезал чёрный джип. Мне пришлось припарковаться на обочине. У всех затряслись коленки, Настя спросила:

– Кто это?

– Не знаю, – сказал я. – Сейчас узнаем.

Из джипа вышли двое, и подошли к нашей машине; вытащили из неё меня и Барона. Потом вышел ещё один, показал на Барона и сказал: «Этот». Это был тот самый толстяк из сауны, которого было трудно узнать в костюме и пальто. Один из мужиков ударил Барона в живот и тот упал на землю, мужик начал яростно бить его ногами, пока толстяк не сказал: «Хватит». Барон начал кашлять. Я хотел помочь ему, но мне по лицу ударил другой мужик и держал меня, чтобы я не рыпался.

– Как тебя зовут-то, дружок? – произнёс толстяк, подойдя к лежащему Барону.

Барон молчал. Тогда тот мужик пнул его ещё раз. Я уже не мог смотреть на это, и поделать с этим ничего не мог – против здорового мужика, который менядержал, у меня не было никаких шансов.

– Как фамилия твоя, парень?

– Барон.

Все дружно посмеялись. Толстяк продолжил:

– Да ты не Барон, ты сраный наркобарон. Знаешь, что у нас в городе делают с барыгами?

– Я не барыга… Я тут проездом.

– Да ничего с ними не делают, расслабься, – посмеялся толстяк, присел на корточки и хлопнул Барона по плечу. – Их полным-полно здесь. Важным здесь является вот что: тебе со своим коксом здесь не место. Хочешь, чтобы тебя зарыли сейчас в лесу? Мы всё ещё успешно практикуем этот метод, который использовался в далёких девяностых. А знаешь почему? А?

– Не знаю.

– Потому что девяностые здесь не закончились. Здесь всё по тем же правилам. – Он встал и показал на Барона пальцем. Мужик опять начал пинать Барона.

– Хватит! – крикнул Барон.

– Где наркота?

– В багажнике… в чемодане, – тихо проговорил Барон.

Один из мужиков – тот, который бил Барона – открыл багажник и забрал оттуда чемодан. Удивительно, что он не заметил мешок, по-прежнему набитый деньгами.

– Советую тебе убраться из города как можно скорее, иначе тебе будет плохо. Теперь ты здесь считай в чёрном списке, – сказал он Барону. – Всё, поехали, – сказал он мужиками. Они сели в машину и быстро удалились, тогда как я подбежал к Барону и помог ему встать. Из его прежней раны в плече шла кровь. Я довёл его до машины, где сидели перепуганные Настя и Диана.

– Возьми аптечку и обработай ему рану, – сказал я Насте, которая смотрела на нас вытаращенными глазами.

Настя успешно обработала рану Барона, от неожиданного страха и стресса немного поплакала. Барон был бледный и выглядел болезненно. Диана молчала и держала меня за руку.

– В больницу, Слава? – спросил я.

– Нет-нет, всё в порядке. Что это за херня на нас нечаянно свалилась? Мы вчера нормально с ним посидели, пообщались.

– Не знаю. Тогда я завезу Настю домой, а потом тебя Диана.

– Я поеду с тобой, – сказала Диана.

– Диан, ты слишком поспешлива, тебе не кажется? – Было не самое время для откровений, но я решил воспользоваться случаем.

– Что это значит? – спросила она.

– Нам нужно выбираться отсюда. Ты слышала, что сказал этот толстяк?

– Я всё обдумала, просто заедем ко мне, я заберу кое-какие вещи, и уедем. Куда угодно поедем, я всё решила. – Она сжала мою руку, и мы посмотрели друг другу в глаза.

10

Теперь мы с Дианой, уставшие, измождённые, бешенные от динамики жизни, сидим в баре, на окраине городка. Мои зубы мозолит мартини со льдом и лимоном. Диана сидит напротив с опрокинутой на окно головой и дремлет, может спит. Барон спит в машине. Кругом мертвецкое молчание. Время странное для гостей бара – утро, ближе к полудню. Хотя я думаю, что выпивают утром не только аристократы и дегенераты, но и просто люди, которые видят неправильность всего окружающего и стараются заглушить гул иронии человеческого существования. Да, это вполне понятно. Нет, для начала главное принять на грудь, а потом размышлять над положением дел. Нужно иметь правильное сознание, чтобы находиться в данном противоречивом мире.

Уже второй день нового года, а он начался с того, с чего собственно закончился – с проблем. Странно, что я хотел видеть этот год другим – каким-то совершенно иным и… правильным. Не знаю, что нам предстоит сделать, чтобы всё исправить и расставить на свои места, но нужно к этому стремиться.

Синдром Постоянного Чуда бывает нескольких типов. Пассивный – бездейственное ожидание момента. Маниакальный – бешеное преодоление преград бытия, где это самое чудо – результат деятельности человека. Пассивно-маниакальный – воззрение о том, что всё заведомо предрешено и действие из данного правила. Последнее я уже затрагивал и использовал, как и первое. Пришло время второму – погоней за счастьем. Оптимизм сменил мой жизненный пессимизм, но только в отношении к самой жизни; к людям, моё отвращение по-прежнему сильно.

Я знал, что хочу: уехать в село и основаться – Диана тому способствовала. Так, видимо, я и поступлю, но вот как же Барон? Стоит ли недооценивать его выбор поехать на юг, который мне кажется заведомо провальным? Он будет там один, без знакомых, без жилья, без всего, если даже считать деньги, которые мы поделим, всё равно этого недостаточно, чтобы начать новую жизнь. Один за тысячи километров от своих ближайших знакомых и друзей – не знаю, что из этого всего выйдет.

У меня сложилась привычка просчитывать всё наперёд – дурная привычка. Когда стараешься предугадать все ходы, то начинаешь осознавать, что верного варианта выбора нет, и тогда в действительности можно понять всю субъективность выбора, каким бы он не был. Позже привычка становится образом жизни, порядком вещей и воззрением и тогда можно совершенно рехнуться. Постепенно в жизнь человека входит паранойя, недоверчивость к людям и лёгкая шизофрения, становишься перфекционистом и пессимистом – ожидание чего-то плохого становится наиболее рациональным проявлением, и скрывать этого нет смысла. А вообще, это ли называется словом «рехнуться»? Может быть это совсем наоборот – обретение правильной жизненной позиции? А по мне это инстинкт самосохранения, который эволюционировал под воздействием интеллектуальной развитости. Этот инстинкт стал прогрессивней, человек учится планировать и решать многие будущие проблемы в настоящем, требующие взвешенного решения; но также могут отчётливо появиться такие проявления как эгоцентризм и ксенофобия. С умом человек получает неограниченные возможности, но парадокс всей ситуации в том, что человек начинает придумывать собственные ограничения, объяснить которые можно только дивной человеческой природой.

Я допил свой коктейль и потихоньку поднял Диану, которая пробудилась и сразу улыбнулась мне. Я взял в дорогу бутылку водки и сока, сел в машину и разбудил Барона.

– Что мы будем делать? – сказал я.

– Давай выбираться из этого города, – сказал пробудившийся Барон и взял протянутую ему мною бутылку водки.

– Куда ехать? – иронично спросил я. – Нам везде теперь небезопасно.

– Тогда нам нужно расходиться и поступать так, как мы обговорили будучи в сауне.

– Что ж, придётся, – сказал я и выпил водки из протянутой бутылки. – Ты в порядке? Рулить сможешь?

– Вроде как да. Эх… кокаин жалко, мать его дери.

– Тогда мы направимся сегодня в гостиницу и там что-нибудь решим. Тебе бы тоже не мешало отдохнуть, выспаться и со спокойной душой выдвигаться.

– Погнали. За один день с нами ничего не случится.

Мы прибыли в гостиницу и заняли два номера. Диана улеглась спать, как и Барон. Мне почему-то не спалось, и я решил дать волю творческому озарению. Я вновь писал обо всём что происходило с нами, но со стороны переживаний, чувств, эмоций – так, как это происходи глубоко изнутри, не снаружи. События были не так важны, как их насыщенность и сам опыт. Я описал ситуацию на дороге, как противостояние добра и зла, победителем из которого вышло зло, но добро не потеряло свой дух. Многое я описал гиперболически, но не теряя важной основы – правды. Конечно, моя правда – это моя правда и она не имеет всеобъемлющих масштабов, и с этим трудно поспорить.

Ближе к вечеру, Барон был готов выдвинуться, хоть я ему говорил, что лучше ехать с утра. Он категорично настоял на отъезде прямо сейчас. Мы поделили оставшиеся миллион шестьсот двадцать тысяч поровну и начали прощаться.

– Тогда наши дороги расходятся здесь, – сказал ему я.

– Видимо да, брат. Может, всё же двинем вместе? – сказал Барон.

– Нет, я уже всё решил. Но не теряй надежду, что когда-нибудь мы обязательно увидимся.

– В этом можешь не сомневаться – пройдёт время, и мы обязательно должны встретиться вновь.

– Ладно, давай. – Я обнял его и мы разошлись. Он оставил мне свой номер, я дал ему номер Дианы, чтобы мы могли связаться.

Вот и всё: Барон исчез на горизонте. Этот парень внёс большой вклад в мою жизнь. Он полностью поменял её. Кто-то бы сказал, что теперь всё оказалось вверх дном, и в этом виноват Слава Барон. А я считаю правильным всё, что мы с ним делали, всё что делал он. Я сейчас не один уже более, у меня есть брат, хоть и чёрт пойми где. У меня есть Диана – возможно девушка моей мечты. Она, как и я – абсолютно без крыши на голове… и над головой.

Я вернулся в номер.

ЧАСТЬ 5

1

Прошло время. Достаточно, чтобы основаться в небольшом посёлке, под названием «Чехов». Тогда мы решили начать с того, что купили домик, на те деньги, что разделили с Бароном. Через риелтора я продал свою квартиру в городе и организовал свою ферму, где дал работу людям. Постепенно, сначала работали двое, потом расширились, и пришлось нанять десятерых, теперь уже двадцать человек, не считая водителей, которые возят продукцию в Московск. Денег хватает с лихвой, чтобы обеспечивать семью, вовремя платить зарплату работникам и откладывать на «чёрный день» или дальнейшее расширение. Все довольны. В выборе места я не промахнулся: население приветливое, природа завораживает и зимой и летом. С Дианой мы поженились, и она родила мне сына – Сашу, которому сегодня исполняется пять лет. Счастье привалило, и одно я понял точно – за ним необходимо гнаться, иначе оно тебя не воспринимает всерьёз.

Параллельно фермерским обязанностям, я продолжаю заниматься писательством. Используя тетрадные фрагменты, память и фантазию, я написал книгу о приключении двух братьев. Что-то я взял из нашего с Бароном небольшого путешествия. В книге вышло много критики социальных проблем и не только проблем; было описано сверхъестественное преувеличение ценности денег, а также проблемы борьбы внутри человека, его самобичевание, а также чрезмерную лесть к самому себе… Впрочем, там было ещё многое. Книгу полюбили и восприняли на ура. Я, наконец, нашёл себя, делаю то, что мне нравится, и полюбил жизнь. Ненависть к людям пропала вместе с одиночеством и запустелым образом жизни.

Барон был в восторге от написанной мною книги, первый экземпляр которой я сразу отослал ему. Насчёт Барона. У него тоже всё замечательно и он тоже женился. Он основался в Туапсе – в небольшом городке на юге России. Кстати, я не стал интересоваться о том, как у него всё вышло так складно. Оказалось, что Настя ушла от Васи и уехала к Барону. Сам Вася вроде как спился и теперь представляет собой фигуру жалкого подобия человека. Вышло немного необычно: два брата женаты на двух сёстрах. Барон тогда звал нас на свадьбу, но мы решили не ехать, так как Диана должна была вот-вот родить ребёнка. Всё пошло своим чередом и привело нас к тому моменту, который я когда-то в далёкие институтские годы ждал. Все помнят тот момент, когда начинаешь задумываться, что «Потом, потом всё настанет. Если чего-то нет сейчас, то потом это обязательно будет». Теперь настало это «потом».

Сейчас же я направился к моему другу, с которым привычно веду беседы о многих вещах. Такого друга должен иметь такой человек как я. Его зовут Дао Васильев – местный мыслитель. Он живёт в двухэтажном кирпичном домике. Этажи у него идут не вверх, а вниз. Нельзя назвать подвальное помещение подвалом, если там всё организовано как полноценный этаж. Вообще он интересный собеседник: он видит мир иначе, – это мне и нужно. Специфичность этого человека выражалась во всём.

При входе на стене у него висела картина, два метра на два: дуло ружья, в которое была вставлена ромашка; на заднем плане, поблекшем и не особо важном в данной композиции, была толпа людей. Я никогда не понимал, и не спрашивал его о том, какого мировоззрения он придерживается. Скорее всего, это что-то восточное, типа буддизма, даосизма, дхармы, может конфуцианства, бог знает, в общем.

– В мире летает какое-то тайное знание. Я хочу его получить, – сказал он. Он злоупотреблял чаем, не простым, а особым, как, к примеру, Пуэр, Да Хун Пао, Те Гуаньинь. Вообще он был пропитан китайской культурой. Его мать была китаянкой, в его внешности это не особо выразилось или просто мы так привыкли к восприятию русскоговорящего населения азиатской внешности?

Он продолжил:

– Естественны ли чистые волосы? или грязные мысли? – Он всегда задавал мне подобные коаны и заставлял задуматься о том, о чём никогда в жизни не приходится задуматься. Хороший парень, если выводить среднее арифметическое. – Ты будешь чай? – спросил он.

– Не откажусь, – сказал я. Мы всегда пили чай в духе китайской традиции: на коленях и с маленького столика, на котором невозможно даже посидеть, если такое вздумается. Чай опьянял и аккуратно сменял сознание – ни как наркотики.

Я вновь сказал:

– Что-то меня стала мучить бессонница. Лежу порой час, другой, третий – и всё не могу уснуть. Баранов считал; дошёл до ста тысяч восьмидесяти… или ста тысяч девяноста…

– Недоспать – это грех в религии Мировой морали. Не стоит нарушать заповеди, привнесенные в этот мир батюшкой-природным-сочетателем-душ. Правильный настрой даёт бодрость – и значит, батюшка был прав. Стоит верить ему. Бред всегда состоит в агонии, он кратковременен, непонятен и непревзойдёнен. В нём существует что-то сверхъестественно чудесное и, что меня радует, неподвластное обычному обывателю. Бред питается смыслом, какой бы он ни был. Величие бреда недооценено, а величие ныне великого переоценено. Когда ты недосыпаешь, то ты находишься постоянно в этой агонии, а значит, бредишь, – произнёс Дао, притом сидя в позе лотоса и абсолютно не двигаясь.

– Переводя на русский – это значит: «я не могу стабильно мыслить, от того, что недосыпаю». Знаешь, в этом проблем нет, – сказал я.

– Тогда славно. Попробуй медитацию: она помогает сосредоточиться и призвать организм к послушанию. Организм проявляет мятеж – подави его. А лучше попробуй йогу – отличное средство привести себя в порядок.

– Нужно попробовать. Что посоветуешь?

Он дал мне книгу, которая называлась «Гхеранда-самхита» и сказал, что там я найду ответы на все свои вопросы, добавив притом: «На каждый ответ есть вопрос». С чая «плющило»; в комнате пахло благовониями. Я вдруг подумал, что если жить в такой обстановке и вести аналогичный образ жизни, то можно действительно сойти с ума – стать таким же как он. Посидев у него ещё с часок, я пошёл домой.

У меня начались абсолютно житейские проблемы: от бессонницы до радикулита. Пропало желание думать и говорить о морали, обществе, том или ином, о религии – всё пропало неизвестно куда. Видимо, моё подсознание отложило всё в долгий ящик и поставило иные приоритеты – всё ведёт к этому. Новых знакомых много и это новое – давно забытое старое. Друзья: либо деревенщины, либо рутинные романтики, либо чайный пьяница – не от мира сего – Дао.

2

Этой ночью я спал, но мне снился слишком странный сон. Сначала я бежал куда-то, зачем-то; и вот я забежал в комнату, подбегаю к сейфу, где висит замок – что меня расстраивает (у меня нет ключа). В комнату забегает неизвестный человек с блестящим, от падающего на него лампового света, пистолетом в руках, тотчас же направляет его на меня и стреляет: сначала попадает в живот, затем – прямо в лоб. Я валюсь на кровать (была ли она до этого здесь?), но падаю медленно, и вообще всё вокруг замедляется. Я чувствую щиплющую, жгучую боль от зияющей во лбу дыры, чувствую её форму, до мельчайших подробностей. Что странно – секундное падение на кровать длилось, по меньшей мере, пять минут, причём я успел обдумать всю ситуацию. Что меня удивило более – это то, что я не умер мгновенно, при данном выстреле. Появился страх, не простой страх, а самобичующий, корюющий страх, как будто ты обещал что-то сделать и не выполнил обещание; я бы назвал этот страх – совестливым. Затем я всё же умер и, скажу честно, я познал, что значит смерть: я уснул. Уснул во сне, но тот «мёртвый сон» был максимально осознанный и как я понял – вечный. Помимо того, что сон был осознанный, он ещё и был с пониманием собственной смерти. Стоит только позволить своему воображению представить такую ситуацию: ты в бесконечном сне, из которого невозможно выбраться, притом ты отчётливо помнишь свою смерть, так же как и свою жизнь – и с этим тебе остаётся бесконечно жить в этом бесконечном сне.

Утро не задалось – этот сон сломил меня. Я встал не с той ноги и долго пытался перебороть в себе ненависть ко всему: Диане, Сашке, кровати, шкафу, двери, зубной щётке и множеству вещам, попадающимся под руку. Откуда взялась эта ненависть, этот гнев ко всему что я видел и слышал? Я стоял в ванной перед зеркалом и злился на себя. Не заглушающаяся ненависть с самого утра.

Ещё час я провёл в ванной, закрылся и сидел на полу. Я не хотел выходить из неё и причинять боль близким. Причинить боль сейчас было бы не трудно – внутри сидел демон, не питающий жалости и любви ни к кому. Диана волновалась и спрашивала в порядке ли я, я отвечал: «В порядке, просто стоит подождать немного».

Я принял холодный душ и подумал, что я наконец отошёл. Вдруг мне стало плохо и меня стошнило. По неизвестной причине с моим сознанием начались твориться непонятные вещи, обрушившиеся на меня горстями воспоминаний из старых жизней. Вспомнились ситуации, где я испытывал сильнейший стыд, которые сокровенно желал исправить; вспоминались люди, доверявшие мне и люди, которым я доверял – то и другое доверие оказалось в итоге ошибкой; и как я совершал ошибки, непростительные самому себе ошибки. Эмоции прошлого сконцентрировались сейчас во мне. И там ли я сейчас, где должен быть? Я мог не повстречать одного лишь человека в своей жизни, которого повстречал, и сейчас быть совершенно не здесь. Всё зависит от этих встреч и отношений, взаимопонимания, ссор и беспощадного случая. Во мне будто шла баталия между добром и злом, между порочностью и добродетелью, а порой казалось, что между жизнью и смертью.

Диана сопереживала мне и успокаивала меня. От этого мне становилось ещё хуже, и ненависть снова преступала, заставляя меня глубоко и учащённо дышать. Психика сошла с резьбы и не давала мне прийти в порядок.

Позвонила Настя и сказала, что Барон сорвался. Он сидит на «фене» (амфетамине), полдня носится как бешенный, полдня, словно овощ – ничего не соображает – обычное дело при приёме этой дури. Давно заметно, что «отходняк» (побочный эффект) после приёма наркотиков противоположен их действиям. Уже неделю так. Как ей помочь? Сорваться и поехать к ним в Туапсе? С горем пополам да разберутся. Всё-таки, с другой стороны, Барон человек усердный, с крепкими бараньими рогами: если решил подсесть на наркотики – будет сидеть до последнего. До последнего чего?

«Какая-то чертовщина!» – сказал я и приложил холодные ладони ко лбу.

Потом уже позвонил сам Барон.

– Эта треклятая наркомания… она… заставляет меня это делать, – начал он. – Я будто умираю без неё. Я без неё злой как собака, нервы ни к чёрту. Ты займёшь мне денег, брат? Мне нужно немного, сколько дашь. Сколько дашь?

– Я не пойду на это, извини меня.

– Немножечко. Я тебе верну, как только всё наладиться. Мне нужно придти в себя. Прошу тебя. Ну, так как?

Я молчал.

– Я брошу всё. Ты же знаешь меня. Разок ещё бахну и – в завязку.

– Слава, ты должен перебороть это в себе. Я не могу дать тебе денег.

– Помнишь, я говорил про апостолов, которые безжалостно кинули Иисуса? Ты мой апостол, и ты будешь смотреть за тем, как я умираю на кресте?

– Не выдумывай, ты не умираешь.

– Я умираю от жажды.

– Ничего. Это не жажда воды – переживёшь, – сказал я и положил трубку…

Диана посоветовала мне пойти к доктору. Я отказался, из-за своего предрассудочного недоверия врачам. Впрочем, она настояла.

Местный доктор – пятидесятилетний Борис Витальевич – осмотрел меня сверху до низа, подумал, поглядел на меня и заключил: «Это определённо нервно-психическое перенапряжение, возможно неврастения». В общем, он выписал мне покой, больше витаминов, воды, опять же покоя и на всякий случай дал рецепт хорошего успокоительного, которое Диана приобрела в аптеке. По существу, он мне ничего не сказал, на что я в принципе и рассчитывал. Зато Диане стало спокойнее.

3

Всю ночь я ворочался и душераздирающе кричал. Диана не спала, и Саша вставал множество раз. Мне снились ужасные сны. Там убивали, насиловали, извращались как могли. Всё это делали жуткие монстры в виде людей, только склизкие, покрытые чешуёй, с лицами Кристины и Софьи. Были Гена и Максим, Голодяев, Родион – только уже в качестве жертв. Их расчленяли, резали, пытали, бросали в костёр – всё делали эти монстры. Я кричал в настоящем, во сне я молчал, наблюдал и… получал удовольствие.

Утро оказалось вновь таким же. И вновь я сидел в ванной. Теперь я посмотрел в зеркало себе в глаза и заметил, что в них появился странный красный отблеск. Приняв холодный душ, я снова стал более-менее в порядке.

К обеду появился человек, который назвался Иваном Стромским. Он сказал, что приехал из отдела экологической безопасности и экспертизы объектов регионального уровня из Московска с целью проинспектировать сию ферму. Погуляв немного по ферме, осмотрев загоны, поля, он заключил: «Отличная ферма». Диана пригласила его в дом, и за обедом он начал рассказывать мне о перспективе моей фермы. Он говорил, поочерёдно вставляя такие слова как «модернизация», «прогресс», «технологии». Половина всех его слов полетела в моё личное мусорное ведро, где хранятся ненужные мысли. Я дослушал его до конца.

Я сказал:

– Вы нашли что-то неподобающее у меня на ферме?

– Нет, что вы. Это прекрасная ферма, вы – профессионал своего дела.

– Мне не о чем беспокоиться?

– Как сказать, – заявил он.

– Тогда в чём заключается проблема?

– Государство собирается вернуть эту землю себе. Собственно, вернуть и ферму, – проговорил он. – Я прибыл сюда именно для того, чтобы сообщить руководству об условиях на этой ферме. Говоря прямо, у вас отберут эту ферму с лёгкостью. Я советую вам, как специалист, так сказать, эксперт, не вести войну с властью, ради всего святого.

– Как это понимать вообще?

– Это просто. Законодательство Российской Федерации предусматривает исключение из частной собственности некоторые виды имущества, которые в соответствии с законом не могут принадлежать гражданам или юридическим лицам.

– Разве так можно?

– Да, ведь эта земля федерального значения. Лучше думайте не об этом, а о будущем: что вы собираетесь делать и как поступите без своей фермы, – так будет выгоднее.

– Не собираюсь я ни о чём думать! С какой стати они вообще взяли, что могут вот так просто придти и нас отсюда выкинуть?

– Очень просто. Я вам это из чисто человеческого сожаления сказал. Помяните моё слово – оно дорогого стоит.

– А что если вы скажете им якобы на ферме не порядок?

– Тогда будет ещё хуже: приедут другие эксперты, с фиктивной внеплановой проверкой и обнаружат что я навыдумывал. Всё закончится тем же, но моя голова слетит, доверие ко мне пропадёт, вместе с моей карьерой. Мне этого никак нельзя допустить.

– Да это чушь собачья! – вспылил я.

– Мои глубочайшие соболезнования. Просто эта ферма приносит хорошие доходы. Кому-то наверху захотелось приручить этот бизнес, а обладая достаточной властью и юридической компетенцией, это сделать достаточно просто.

Он поблагодарил нас за обед, ещё раз сказал: «Соболезную вам». – И вышел из дома.

– Этого просто не может быть! – сказал я.

– Какой кошмар, – сказала Диана.

– Нужно нанять хорошего адвоката, – пришла мне в голову идея.

– Стой. Ты думаешь, стоит вести с ними войну? – начала Диана. – Подумай, у нас достаточно денег, как ты называешь «на чёрный день», давай возьмём их и купим квартиру. На всё хватит.

– Диана, ты о чём говоришь? Это наш дом. У нас всё так замечательно и прекрасно, и если кому-то почудилось, что он может отнять у нас это, то он ошибается.

– А может вправду, а? Не стоит воевать с ними. У них этих адвокатов – сотни и все первосортные, бесплатные, то есть государственные – что тоже важно.

– Прорвёмся, главное не переживай. Я хочу здесь старость встретить и обязательно с тобой. Чтобы Сашка ещё от этой фермы кормился. Всё будет в порядке.

– Миша, мне хочется тебе верить, так сильно, что я практически поверила тебе. Но не могу… Кстати, ты себя вообще как чувствуешь?

– Вроде нормально.

– Побереги себя, свои нервы, меня, Сашку, в конце концов…

– Диан, я это и собираюсь сделать – сберечь ферму. Сколько мы в неё вложили сил, я уж не говорю о деньгах, скольким людям помогли – ведь работы попросту нет. Куда они пойдут? Половина сопьётся, другая половина будет сводить концы с концами, а мы жить-поживать в квартирке? Прости меня, но я буду на своём.

– Ты понимаешь, что все деньги уйдут на адвокатов? Если ты проиграешь дело, то у тебя не останется ни гроша!

– Да, я ставлю на всё.

4

Я дозвонился адвокату и тот сказал, что вскоре заедет, дабы ознакомиться с ещё не открытым делом. В этом деле хоть что-то играло на нас – время. Им нужно было воспользоваться.

Сам адвокат – Филатов Пётр Семёнович – можно сказать, предвидел данную ситуацию. Я встретился с ним в Московске в юридической конторе. Туда я приехал по поводу расширения, уже с готовым бизнес-планом, чтобы согласовать некоторые юридические аспекты. Когда он проходил мимо меня, то случайно обронил свой телефон, я его поднял и отдал ему. Тот сказал:

– Вы, я вижу, солидный человек. Время от времени солидным людям нужна помощь адвоката – их всегда окружают проблемы.

– У меня своя ферма, – сказал, было, я.

– Ферма – это здорово. Меня зовут Пётр Филатов – я адвокат, говорят хороший, – сказал он и протянул мне визитку.

– Я думаю, мне не нужна помощь адвоката – всё идёт наладом. Я сейчас как раз думаю расширяться.

– Это для страховки. А вообще, мне знаком такой парадокс: когда бизнес начинает приносить хорошую прибыль, стабильную прибыль, да ещё и расширяется – то это плохо. Бывают такие ситуации, что человек попросту становится банкротом с ровного места, а его бизнес продают за бесценок. Просто, если что-то пойдёт не так – звоните мне. – Он улыбнулся и подал мне руку. Я пожал ему руку, и он ушёл.

Он приехал к вечеру, и я ему рассказал обо всём.

– М-да, придётся попотеть, – сказал он. – Нужно для начала выстроить грамотную защиту. Иметь дело с государством – требует приноровиться. Они ведь и создают все эти законы, по которым все живут. Благодаря им же они могут проворачивать подобные дела и заведомо знать расклад всего дела, поэтому с ними необходимо бороться ни так как правильно по закону, ни так как они борются, а совсем иначе.

– Как это тогда? – спросил я.

– Вот над этим нам и стоит поработать. Скажу прямо – шансов мало, очень мало.

Время было позднее, и я предложил Петру остаться у нас, а с утра благополучно уехать. Он было отпирался, проявляя этику, но согласился. Я налил Петру виски со льдом, а себе сделал свежевыжатого сока и мы сели у камина. Тусклый свет освещал гостиную, Диана с Сашей спали, а мы сидели и говорили по-дружески, словно знакомы не первый день. Почему-то стало легко на душе, и нависшие проблемы оказались неважны. Моя психика умиротворилась вместе с состоянием.

– Почему же нам не дают выбор как жить? Почему всегда нужно манипулировать людьми, создавать марионеточные лагеря из городов? – сказал я.

– Им так проще, – сказал Пётр и показал пальцем вверх. – Они и рвутся-то туда. – Он опять указал вверх. – Чтобы из марионетки стать кукловодом.

– Хочешь пожить по-человечески, работаешь, никого не трогаешь, даже наоборот помогаешь, улучшаешь всё вокруг – а они тебе на! Берут и влезают в твою жизнь. Вот вам и власть, вот вам и свобода выбора.

– Знаешь, какова свобода выбора сегодня? Это когда приходится выбирать из четырёх человек, двое из которых фанатики, один вообще никому неизвестен. Все выбирают одного и он потом кричит, что его выбрало большинство, потому что он такой хороший. Нет, его выбрали, потому что остальные ещё хуже. И это, мой друг, называется свобода выбора и демократия. – Он сделал глоток виски. – А хотя о чём я говорю. Деньги – вот каков выбор. Кто больше заплатит, тот самый правильный. Своего рода аукцион, где за деньги покупаются голоса ни о чём не подразумевавших людей.

Критиковать власть – это вообще вечная платформа для обсуждений. Всегда можно критиковать власть и всегда это делается. Это уже стереотип, проявляющийся на генном уровне, достающийся нам от отцов, отцам от их отцов. В том ли тут проблема, что вина во всём этого стереотипа или всё-таки можно допустить виновность власти? Всегда есть недовольные чем-то, по каким-то своим причинам, иногда этому дают названия, ярлыки, иногда могут назвать это синдромом. Столько людей было, жило, столько людей живёт теперь, рождается и умирает, однако у всех свои взгляды на мир. Отчего так? Это какая-то метафизическая шутка, или метафизическая штука? Мы живём и всегда руководствуемся одним правилом: нравится нам что-то или нет. Безразличие – это не нулевая точка, между положительным отношением и отрицательным, это отрицательное отношение.

Мы теперь сидим и обсуждаем власть, не чтобы чего-то понять или достичь, всего лишь ради того, чтобы высказаться. Мы оправдываем нашу низость, среди больших людей, чтобы у нас в голове было такое представление. Это правда, но абсолютно бесполезная правда. Придёт время, и я лишусь своей фермы, моё упирание ногами в зыбучий песок делает только хуже. Диана права, а я не могу побороть свою гордость. Можно жить в квартире, в городе и всё будет отлично, но мысль о том, что я спокойно капитулировал в бою с моим заклятым врагом, станет преследовать меня всю жизнь.

5

Мы имеем повод умирать каждый день, потому что для этого не нужен повод. Судьба играет роль всего лишь объяснением хронологических событий человека в прошлом; она никогда не играет роли в его жизни как некая высшая сила. Поэтому выбирать можно со спокойной душой и прибегать к «судьба расставит всё на свои места» понимающий человек не станет.

– Судьба расставит всё на свои места, – сказал Пётр, когда мы с ним прощались.

– Само собой, – сказал я.

– Что вы с ним решили? – спросила меня Диана, когда я зашёл домой с улицы.

– Он сказал, что что-нибудь придумает.

– Ничего он не придумает, только деньги высосет, – гневно сказала Диана.

– Может так… – сказал я и сел на диван.

– Что значит: «может так»?

– Вот так… Он сказал шансов мало и я ему искренне верю, но…

– Что «но»? Я тебе о чём вчера талдычила? – сказала она и присела ко мне. – Послушай меня, пока не поздно и давай искать квартиру в Московске.

– Нет. Тем более что я подписал договор с Петром о предоставлении услуг.

– Упёртый баран, – сказала она, встала, схватилась за лоб и посмотрела в окно, – Господи…

Телефонный звонок. Я поднял трубку:

– Да.

– Здравствуйте. Я сейчас говорю с Михаилом Ивановичем Высоцким? – послышалось с другого конца телефона.

– Да, это я.

– Меня зовут Огарёва Наталья Михайловна, я начальник отдела экологической безопасности и экспертизы объектов регионального уровня. Дело в том, что мы намерены уведомить вас в том, что ферма, которой вы владеете находится на участке, который является государственным природным заказником. И по закону участок такого рода не должен находиться в частной собственности. В соответствии с законом, вы должны будете покинуть данный участок, а собственность должна быть расприватизированна и передана государству.

– Хорошо… Передайте там, тому кто решил прибрать к рукам мою ферму, что он… – начал я. – Алё… Алё… – как сразу положили трубку.

Теперь дело нуждалось в скором решении. Тут же я позвонил Петру, который только добрался до своей конторы и сообщил ему о звонке. Он сказал, что стоит немедленно приступать к рассмотрению бумаг, которые являются основанием для судебного разбирательства и что он тотчас направляется в министерство природных ресурсов и экологии.

Диана обиженно молчала и стояла у окна. Я ей сообщил, что дело пошло, и она принялась колотить меня кулаками в грудь.

– Всё будет хорошо, – сказал я. Но, ни она, ни я не верили в эти слова.

Вдруг у меня произошло помутнение, веки начали налезать на глаза, как будто я не спал трое суток. Я опёрся о диван и рухнул плашмя без сознания. Диана в это время уже ушла наверх.

Я проснулся на том же диване, в том же положении, один в комнате и вообще один в доме. Чертовски колотило сердце, и тогда я принял успокоительного. Меня не сильно успокоило и потому я начал крушить всё, что было в доме. Я опрокинул все стулья, сувениры, присылаемые от Барона с Настей из Туапсе, опрокинул стол, кресла, диван был тяжелый и я его не осилил. Вдребезги разбил половину всей посуды. Я метался от вещи к вещи и решительно ломал всё, что попадало под руку.

Я думал, что Диана уехала к своей маме, может даже навсегда, но она лишь решила пойти к подруге. Когда она вернулась, я лежал у камина, рассматривал наши фотографии и бросал их в огонь. Сказать, что она ужаснулась – ничего не сказать. Она оглядела ситуацию в гостиной и отвела Сашу наверх. Потом спустилась и оглядела всё ещё раз, потом осмотрела кухню, потом подошла ко мне и села рядом на пол.

– Что с тобой творится? – сказала она.

Я молчал, и она тоже молчала. Я всё ещё бросал фотографии в огонь, но она меня не останавливала.

– Прости меня, – сказал я, лёг головой на пол, смотря на пламя в камине. – Я подвёл нас всех.

Проснулся я всё на том же месте, с похмельным состоянием. Звенел телефон. Я ответил и сразу же услышал такие слова:

– В общем, я посмотрел все бумаги и там всё чисто. Я позвонил парочке своих знакомых, занимающих неплохие должности, позвонил даже в прокуратуру, там есть один приятель… Короче, все хором изъявили желание помочь, но никто не видит перспективы. Заместитель областного прокурора – Витька, мой друг – тот хочет отплатить им тем же, чем они: натравить на них областного прокурора.

– Это прекрасно.

– Пока ещё рано что-либо констатировать. Всё на правильном пути, но может измениться в любую секунду.

– Держи меня в курсе.

– Само собой.

6

В течение трёх следующих дней, я каждый день ходил к Дао. Мы медитировали, пили чай и моё состояние стабилизировалось. Вот он доктор – Дао. Своей мудростью он отвлекает от всех проблем и выводит дух в другое измерение – созерцание причин. Причин всего: жизни, пути, смерти, счастья и душевного покоя. Мне нравится его слушать, это похоже на чтение книги, только прямиком от первоисточника. Это как, если бы Лао Цзы рассказывал мне о даосизме. Дао – фанатик без фанатизма и с ним я становился таким же.

Настя вновь просила помощи, по причине того, что Барон буквально умирал от «ломки» (то есть от реакции отказа), которую испытывал его организм. Он совершенно не мог думать, спать, ходить в туалет, а его опорно-двигательная система давала сбои. Я подумал, что вряд ли это «фен», слишком уж сильная зависимость и «ломка». Скорее всего, это что-то тяжёлое. Ужасным было моё безразличие к положению дел Барона. Я испытывал ненависть к нему, как к человеку неспособному проявить силу воли и взять свой организм в свои руки, взять себя в свои руки. Теперь уже Настя просила денег на наркотики. Она не работала и сидела дома с Бароном, который был подобен психически нездоровому, что собственно так и было. У них не было денег ни на что. Полнейшее отсутствие денег. Мы не могли дать им того, что они просили: все деньги были в деле, а деньги от работы фермы кормили нас самих. Мы могли лишь громко сочувствовать. Да и смысл давать деньги на наркотики? Это всего лишь отсрочит его настоящее состояние.

Пётр звонил раз в день и докладывал о ситуации. На фронте всё происходило замечательно, – с его слов. Мне начало казаться, что всё будет замечательно и мой настрой заразил Диану. Мы надеялись на лучшее, на сказку и счастливый конец. Странные периоды жизни, когда одно сменяет другое: хорошее сменяется плохим, плохое сменяется замечательным. У кого-то правда не так: плохое сменяется ещё худшим, худшее сменяется наихудшим. Такова ли жизнь? И кто её понимает лучше: я с Дианой, или Барон с Настей?

Обычный звонок, от известного мне заранее человека.

– Мы проиграем дело, – сказал голос Петра.

– Что ты говоришь? – ответил я.

– Делу конец. Его результат известен уже сейчас – и это наши самые худшие ожидания.

– В каком смысле вообще?! Объясни, что там у тебя. Я не понимаю твои загадки

– Короче, смотри, у них там всё схвачено… в прокуратуре. Там и федеральные органы задействованы, министерство ресурсов и экологии, сельского хозяйства. В общем, всё везде схвачено, притом никто этого особо не скрывает, потому что некому их прищучить. Я думаю, у нас тоже не получится этого сделать, мне очень жаль. Можно провести формальное судебное разбирательство, принести доказательства, я тут собрал кое-какие бумаги, которые формально, опять же, рассмотрят и тут же выбросят в мусорное ведро. Но это тяга времени. Тебе ведь нужно время, чтобы… эм… собраться?

– Полный абзац, – сказал я. – А ты уверял, что можно с этим разобраться тогда, когда только дал мне визитку. Что ж ты?..

– А что я? От меня мало что зависит. Впрочем, вообще ничего не зависит. Просто понимаешь, на тебя сейчас идёт госмашина, огромная и непобедимая, а ты, говоря честно, для них не представляешь реальной преграды, поэтому гусеницы этой машины изничтожат тебя. Тем более я на берегу условился, что шансов мало.

– Всё ясно. В таком случае, сколько ты можешь времени нам дать?

– Я думаю, получится самое большое – полгода, может чуть больше.

– Понятно…

– Давай, удачи, – сказал он и бросил трубку. «Какая тут к чёрту удача?» – подумал я.

7

Я окончательно осознал, что дело дрянь и надежда, коею мы обладали, пропала. Денег нет; ферма вот-вот перейдёт в руки сраным властителям. Вот уже как неделю я пью и не хочу думать, пытаться что-то делать. Диана опять меня била и кричала, что я виноват во всём. В чём я виноват? Она не ушла и здесь со мной, ждёт чего-то дурочка, как тогда, когда мы были вдвоём перед чистым листом – жизнью, имея в руках карандаш – деньги. Теперь думаю, что перед нами не совсем чистый лист, да карандаш, обглоданный до основания.

Слишком часто приходилось менять жизнь самостоятельно или под воздействием факторов извне. Слишком динамичная жизнь сменялась монотонной. «Всего понемножку» – дарует должный опыт, который человек осмысливает всю свою жизнь. У меня получилось «всего побольше» – и я не знаю, как поступить теперь с этим опытом. Игра под названием «Жизнь» – это не одна жизнь. Жизнь начинается – жизнь заканчивается, снова начинается – снова заканчивается, и так постоянно, постепенно формируя общую игру под названием «Жизнь».

Я был у Дао однажды, рассказал ему обо всём и он посоветовал уходить подальше в лес, можно ближе к горам, к реке. Там строить дом (из чего?) и жить (как?), как будто десять тысяч лет вовсе нас не коснулись. Я посмотрел ему в глаза и спросил:

– Ты серьёзно?

– Я бы так поступил, – ответил он.

– Ты сошёл с ума, – сказал ему я.

– Я с него только схожу, а ты – да, совсем рехнулся, – сказал он и впервые улыбнулся.

– О-о-о, да ты умеешь улыбаться! Твоя идея – дерьмо, – сказал я, но всё-таки задумался над данной идеей. «Как вариант, сгодится», – подумал я.

Отныне всё жизненно, без романтики утопичных грёз. Хватит уже дремать в сыром подвале и мечтать о золотом унитазе. Хочется, ну что ж, придётся отказаться. Пил я ещё двое суток и словно одержимый, однако позывы ненавистной тяги ко всему пропали и теперь остался только небольшой гневец, который придавал жизни моему атрофированному мозгу. Я шатался по дому, но в основном лежал и пил. Просто пил.

Конечно, стоило бы подумать о будущем, о том, что делать, как жить дальше. Отличная идея была бы переехать к матери Дианы на время, устроиться на работу, а там всё по порядку: этап за этапом. Это был бы лучший вариант: остаться жить «нормальной жизнью», вернуться опять в духовку обыденности, посвятить ей остаток жизни. Там вырос бы и Саша, и, поглядев на отца, спросил бы (если бы смог думать по-настоящему, а не так, как дети рутинных зомби – такие же рутинные зомби): «Папа, почему мы живём так хреново? Ты работаешь пять дней в неделю с утра до вечера, мама тоже. Так и должно быть?» И тогда я бы ему ничего не ответил, потому что так быть не должно.

Опять звонила Настя, и теперь всё стало куда хуже – Барон повесился. Что на это сказать? Так произошло. Я любил его как брата, тавтология, конечно, – любить брата как брата, но так оно и было. С тех пор, как я узнал о его наркомании, любовь начала оборачиваться безразличием, потом ненавистью. Отчасти я виновен в его смерти, но не настолько, чтобы стоило из-за этого винить себя.

Само собой, пару раз появились неизвестные люди, ходили по ферме, всё осматривали – хозяйничали, в общем. Могут себе позволить, де-факто они – у себя дома. Я грозился им, кричал из окна матом, кидал в них бутылки. В первый раз они уехали от греха подальше. Во второй раз они побили меня, неплохо так побили: разбили местами лицо и сломали ребро (это уже констатировал недодоктор Борис Витальевич).

Во всей этой ситуации было жалко Сашу. Он смотрел на меня, словно понимал всё и словно говорил мне: «Папа, ты молодец, хоть и подвёл нас». Что-то виделось в нём такое.Говорил он со мной мало, да и Диана редко могла позволить мне со мной поговорить. Он – единственный важный мне человека, ради которого стоило бы всё бросить и искать решение проблемы. Но, то решение, которое у меня было – полная ерунда. Я не могу позволить себе снова вернуться в рутину (что созвучно слову «руины»), а дать такое будущее сыну – преступление. Диана важна мне, но моя цель, как человека – это дать поколение, и не просто дать, но обеспечить должными знаниями и пониманием этого мира.

8

Вечер очередного дня. Всего лишь одна мысль: «гнилые люди поймали меня в тиски». Алкоголь. Полное непонимание ничего. Диана с сыном всё реже спускаются вниз – в мой обитель с населением один человек, который бьётся в агонии жизни. Я же не поднимаюсь наверх по двум причинам: лень и физическое отсутствие на то сил.

Я вновь жгу фотографии. День начался с того, что я опять всё крушил, а потом на меня орала Диана; Саша плакал; я взял его на руки и упал прямо с ним на пол, – обычный день обыкновенной российской семьи. Я бросаю фотографии теперь уже не глядя на них: все до последней. Всё в печи полыхает и превращается в пепел. Алкогольный кумар призвал сон, который разорвал сознание и меня выключило.

Проснулся я на улице, рядом с Дао.

– Что… нахрен… – хотел спросить я.

– Твой дом горит! – ответил Дао. – Огонь перешёл на конюшни. Идёт слишком быстро, а пожарные всё никак не едут.

Пожар собрал много зевак со всего посёлка. Работники фермы кричали, а я наблюдал за всем с широкой улыбкой, лёжа на траве. Я смаковал чувство того, что ферма теперь становится бесполезной как для меня, так и для «них». Что самое важное: для них. «От неё останутся угли, и благо, пусть забирают её себе», – думал я.

– Где Диана с Сашей? – вдруг спросил я, сменив на лице дурную улыбку задумчивым выражением.

– Я думал, их нет дома, – сказал Дао. – Когда я забежал, то увидел тебя рядом с камином. Кстати, у тебя кофта горела, пришлось тушить. А их я не видел и не слышал.

– Они дома! – закричал я, встал и побежал в дом, который полыхал. Я запнулся и упал, тогда, как Дао подбежал ко мне и схватил меня, не подпуская ни на метр к дому. Я вырывался и кричал, ревел и вновь вырывался.

Всё сгорело дотла, в то время как приехали пожарные. Молодцы, ребята. Я терял сознание от криков и жуткого состояния беспомощности перед моими родными. Все уже разошлись, а мы с Дао спокойно сидели на траве, в то время как он смотрел на работу пожарных, я ревел и испытывал очень сильную боль, в том числе и физическую, от ожога на руке.

– Тебе нужно к врачу, – сказал Дао.

– Да… – прошептал я.

– Пойдём, – схватил меня Дао и поднял, – Борис Витальевич обработает твою рану.

9

Стал ли я лучше от всего пережитого? Или хуже? Нет, я остался при своём: «жизнь – игра, поэтому нужно играть по правилам, – мне это знакомо. Но я настроен жить по-другому». Теперь я в местной больнице, с ожогами третьей степени. Я остался без всего и без всех, совершенно один, как всегда. Как всегда одинок.

Я не был на войне, не терпел голод, мне не приходилось бывать в концлагере, не приходилось испытывать на себе последствие ядерного удара, нехватку воды или кислорода. В чём суть моих страданий? Достоин ли я их? Я должен быть счастлив, что у меня целы руки, ноги, что я могу видеть, слышать, дышать, говорить, понимать что-либо, двигаться, в конце концов, но я несчастлив. Внутри всё разрушено и будто воронка, которая сосёт остатки души в неизвестность, в чёрную дыру, из которой невозможно выбраться. Такая боль слишком душераздирающая, что любому, кому придётся её терпеть – придёт конец. Я к ней уже готов, что звучит ужасно. Последнее время любовь заставляла меня приходить в ярость. Эта боль в груди, которая перебивает дыхание, переходила в физическую боль, не говоря уже о душевной боли, она вызывала у меня слабость, подрывала мою силу воли и делала меня уязвимым. Теперь мне некого любить, а это значит, что я стал неуязвимым.

«Как теперь жить», – не актуальный вопрос; актуальный вопрос: «зачем теперь жить».

Столько смертей в жизни одного человека: начиная с родителей, Гена, тётя, Софья, Голодяев, Родион, Барон, Диана, Саша, – что-то же это должно значить? Может быть, я притягиваю смерть? Так почему же она берёт моих близких, а не меня?

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Старик живёт один в лесу, вдалеке от цивилизации. Он бородат, седовлас и слишком просто и ветхо одет, лицо его долгое время неизменно – равнодушно. Он долгое время один и никто его не видел, никто о нём не слышал. Он вновь уходит в себя, на самое дно своего существа, вновь постигает пучины мироздания. Он – вечный мечтатель.

Он жил с людьми, знал их и познал, также он познал всю их мерзостную порочность и аморальность. Затем он начал отвергать всё системное и стереотипное, что создавало в нём человека. Отчасти поэтому он не смог ужиться среди людей. Его следовало бы назвать нигилистом, но нигилист ли тот, кто действует правильно? Когда неправильное становится правильным, тогда всё до этого правильное становится противозаконным.

Духовное одиночество и хронический пессимизм – вот, что создало в нём общество. Поначалу, он хотел, чтобы все узнали о нём, о его мыслях, о его мечтах. Он был тщеславен и наивен, что никак не выделяло его из толпы. Он писал книги и давал волю осознать их людям. Общество хотело видеть экшен и не хотело видеть смысл; не откликалось на его призыв к общению, от этого он постепенно привык к диалогу с собой.

Нельзя сказать, что он винил общество – он видел все его несовершенства. Он, скорее его презирал, видел его недостойным для существования себя в нём. Он осознал, что люди – рабы системы и самое главное – система окутала всех. Вина людей в этом категоричная и потому они достойны этой системы. Это осознание и есть его превосходство.

Он вспоминал моменты его жизни. Как он рыбачил вместе с дедом, и наловил килограммовых, двухкилограммовых карпов на кукурузу. Он вспоминал, что его мать готовила ему блинчики на масленицу, и он уплетал их с земляничным вареньем. Его отец был достойным и правильным человеком, и вся его правильность заключалась в давно уложившихся в понимании предрассудках, которые он жаждал передать своему сыну. Его сестра любила его и всегда так мило, по-сестрински обнимала при встрече. Это были чужие воспоминания, чужие моменты жизни. Странные чувства охватили его и он приуныл. Он бы хотел быть тем, чьи воспоминания возбуждали его мозг. Он мечтал об этом.