Шамбала [Алина Дмитриева] (fb2) читать постранично, страница - 148

народных газет – упомянул одно прекрасное сочетание, которое у всех не сходило с уст: «Небо – как дань мечтам, свобода – как способ жизни, земля – как под белыми крыльями».

Но несмотря на всю прелесть перемен, в городах бывших рабочих провинций царил хаос. Люди пытались восстановить жилища, обрести временные пристанища, однако обозленные, обездоленные, озверевшие от тягот войны повстанцы все еще вершили суд над теми, кто, по их подсчетам, некогда посмел служить правительству. Организовывались целые подпольные группировки, не знавшие наказаний и закона. Там царили убийства, резня, разруха, голод. В новостях то и дело сообщали о многочисленных смертях, невинных жертвах. Именно поэтому опасно было возвращаться в Ущелье, по крайней мере, ближайшие несколько лет.

Но даже когда мы попытались это сделать, местные власти, как и Комитет, отказывались поставить в паспорте печать, дозволяющую пересекать «границу повстанцев». И как бы мы ни старались вести добропорядочные переговоры, кончалось все тем, что Тата резко вставала, опрокидывая стул, била кулаком по столу и выкрикивала что-то вроде: «Какого черта я не имею права вернуться на собственную родину через четыре – уже четыре, прошу заметить! – года только потому, что вы не выдаете мне печать?! Это вы мне запрещаете? Да неужели?! Я сама работала на Комитет и знаю, что все это не больше, чем бюрократия, так что заткните себе рты и выдайте нам эту бумажку!» Все это сдабривалось изрядным количеством бранных междометий, что в целом обогатило мой диалектический лексикон. Результатов это не давало. Мы оказывались заперты уже в иных условиях.

Минуло еще три года, прежде чем мы обратились напрямую к правительству, чем – неясно, правда, каким образом – привлекли внимание общественности. В министерстве иностранных дел после изнурительных бесед и даже допросов выдали ходатайство, после него – нужную печать. Изрядную проблему вызвало отсутствие у меня отпечатков пальцев, как таковых. Пришлось долго доказывать, что это не результат работы Комитета, тем более что я никогда не была с ним связана. Однако к тому времени как все документы оказались готовы, мы уже не могли отделаться от вездесущих журналюг. По всей стране они шныряли и выискивали несчастных беженцев, но едва ли им удавалось отхватить от них ценных куш. Наши личности же отчего-то стали народным достоянием, чем-то, что покрыто завесой мистической тайны, о коей сообщалось в газетах, писались статьи, проводились радио беседы… Мы все понемногу сходили с ума.

Но именно эта череда событий привела нас к неким спонсорам и странным, почти эфемерным личностям, готовым заплатить деньги за любую маломальскую информацию. Мы нуждались в деньгах как никогда. После участия в ток-шоу первым делом мы отправили Руни в первоклассный диспансер, где ее обследовали на предмет утраченной памяти.

Покинув чужую сторону, я уже знала, что никогда туда не вернусь.

После встречи с Эйфом у нового здания Совета – не плод ли это собственного же больного воображения? – я убежала куда-то в Южное поселение и бродила там так долго, как только могла. Тата и Руни должны были давно сесть на поезд, оставив мои вещи в камере хранения, ведь наши пути расходились. Но признаться, еще никогда в жизни я не чувствовала себя такой одиноко потерянной, такой опустошенной.

Бродя меж улочками, выходя то на окраины, то приближаясь к бакалейным магазинчикам, я так и не сумела найти ни дома тетки, ни жилища семьи Вита: вполне вероятно, их уничтожило взрывами. Даже если местами узнавались отдельные куски земли или двора, люди все отстраивали заново, стирая прошлое, глядя в будущее.

Я бродила меж этими незнакомыми постройками, и осознавала, что человек, хоть и принадлежит душой какому-то клочку земли, в сущности, не в силах владеть чем-то большим. Неужели я никогда никого не отыщу? Что я здесь делаю? Если кто-то и остался жив, то наверняка разбрелись по свету, подальше от дымной, ужасной войны, отнявшей у нас то немногое, что было. Бесполезно пытаться их искать здесь, сегодня, когда на пепле возводится иная цивилизация. Как тоскливо осознавать, что, в сущности, ты бесконечно одинок в этой вселенной. Отчаяние медленно и мучительно пожирало изнутри.

Нужно смириться и перестать мучить себя. Нужно пытаться жить дальше; пойти на поезд, уехать, как и предполагалось. Как Артур жил за двоих своих товарищей, так и я должна прожить за них всех. В этом кресте нет ничего героического – он пуст, как пуста моя душа. В конце концов, всегда можно убедить себя, что они живы – где-то недосягаемо далеко; ведь подлинной их смерти глаза мои не видели.

И впервые в жизни я смирилась.

Ноги безвольно зашагали по направлению вокзала.

Недалеко от ворот завода, фасадом выходя на песочную, крепко вытоптанную тропу, располагалась стройка добротного дома. Его окружал высокий каменный забор, из-за которого виднелись стены второго этажа.

Я почему-то остановилась. Что-то невероятно важное привлекло все мое существо.

Высокий