Поймать чайлдфри [Екатерина Сергеевна Рагозина] (fb2) читать онлайн

Екатерина Рагозина

Поймать чайлдфри

Часть 1. Милый друг.

Глава 1.

– Олег, ты – мой друг, – начала я, морщась от банальности. – Ты знаешь, что мой муж погиб, и с тех пор прошло уже больше пяти лет.

– Конечно, Лиза, я все знаю и даже не могу представить, насколько это больно. Ты об этом хотела со мной поговорить? Я всегда готов тебя выслушать, – сказал Олег, аккуратно, краем глаза взглянув на часы.

Его движение от меня не укрылось, но я уже привыкла к подобным вещам и потому только слабо улыбнулась. Мой друг – человек в футляре, причем футляр он надел по доброй воле. Не будь на нем этой черствой оболочки, этой тщательно отполированной дисциплины и этого трепетного отношения ко времени, он не стал бы успешным бизнесменом, хозяином жизни. «Хозяин жизни» – это про него.

На его часах 8 с четвертью. 8 утра, конечно, потому что в 8 вечера у Олега еще продолжается стремительный рабочий процесс: он либо перебирает бесконечные документы в своем роскошном кабинете, либо принимает в переговорной размером с футбольное поле особенно назойливых клиентов и партнеров. Мы вместе учились на юридическом, и он, в отличие от меня, нашел, как себя применить – создал собственную фирму, которая рвет на куски конкурентов и «ворочает» огромными суммами. Я после универа еще несколько лет моталась по свету, без денег и без постоянной работы, пока не написала и не продала свою первую книгу. Как завязалась наша дружба, до сих пор никому не ясно, в особенности – нам самим. Тем не менее, мы дружны уже лет 15. Ну да, 15.

– Нет, Олежа. Разговор более сложный и даже неловкий, но я надеюсь на то, что ты, будучи разумным человеком, поймешь меня правильно.

– Не пугай, – сказал он, впрочем, совсем не испуганно. – И сама не нервничай. Вот, лучше выпей кофе.

Мы сидим с ним в ресторане на Невском проспекте – в одном из тех, что мне не по карману. Это в стиле моего друга – пригласить в заведение с пугающими ценниками и недоумевать, почему я ничего не хочу заказывать. Магически прозорливый и деликатный в своем труде он порой демонстрирует удивительную тупость в том, что касается понимания собственно людей и различий между ними – впрочем, я его люблю и за недостатки. Ну, до определенного предела, конечно.

– Олег, скажи мне, ты по-прежнему чайлдфри?

Он даже поперхнулся.

– Ну да, и, кажется, не поменяю своих взглядов. А что, какая-то из двух моих возлюбленных забеременела и рассказала тебе?

У него и в самом деле две любовницы сразу, и он не видит в этом ничего отвратительного. Причем обеих любовниц он догадался познакомить со мной, и теперь эти дамы, которым, естественно, нельзя знать друг о друге, донимают меня звонками и сообщениями в соцсетях. К четвертому десятку он сформировал сугубо потребительское отношение к женщине, но если в любой другой день я могла бы обрушиться на него с гневной критикой, то в такой щекотливой ситуации его полигамность мне только на руку. Боже мой, как же это сказать?

– Олег, помоги мне зачать ребенка.

– Что???

Мне пришлось несколько раз шлепнуть его по спине, так сильно он закашлялся. Да уж, впечатление произведено неизгладимое.

– Друг мой, я все тебе объясню, – говорила я очень торопливо, дрожащими руками стирая пятна кофе с его галстука. – Мой муж погиб больше пяти лет назад, моему сыну сейчас 7 лет, в этом году он в школу пойдет. Мы с Игорем всегда мечтали о том, что у нас будет дома настоящий детский сад, но он даже одного малыша толком не успел покачать на руках. У меня в груди целое озеро нерастраченной нежности, изнутри распирает, понимаешь? А, между тем, мне уже 33 года, и мой женский век подходит к концу. 33, слышишь меня? У меня никого нет и, скорей всего, не появится. А я очень хочу девочку. Маленькую такую девочку, чтобы качать ее на руках, наряжать в платьица, учить всяким женским премудростям… Сын тоже просит сестренку и уже давно. Ну, понимаешь?

Я заглянула ему в глаза и увидела в них подлинный ужас.

– Мать, ты рехнулась что ли?

– Не исключаю.

– Я-то тут причем? Есть же масса возможностей забеременеть в одиночку. Ты про искусственное оплодотворение слыхала, мать?

Я стерла первую слезу. Реветь мне хотелось не потому, что он, по сути, уже отказал, – учитывая пикантность предложения, я была к этому готова. Просто я впервые высказала вслух свои печали, которые раньше «пережевывала» только про себя, в темноте и одиночестве, и сырость в глазах появилась скорей от облегчения.

– Слышала, конечно. Только мне важно зачать ребенка не от анонима, а от хорошего, проверенного человека. Ты как раз такой, я тебя сто лет знаю.

– Донора спермы, насколько мне известно, ты тоже можешь выбрать сама, по тем параметрам, которые тебя устроят.

– «По параметрам»… Параметры – еще не человек… Да и вообще… как-то не по-людски это.

– А то, что ты мне предлагаешь – это значит по-людски? Лиза, тебе надо успокоиться и отдохнуть; по-моему, у тебя в голове каша.

Знал бы он, как много и мучительно я размышляла на эту тему, не упрекал бы за кашу. Что там еще может свариться после стольких бессонных ночей?

За столом установилось молчание. Я всхлипывала и делала вид, что разглядываю сумасшедший ресторанный интерьер, Олег сурово смотрел из-под бровей.

– К чему ты спросила, по-прежнему ли я чайлдфри? Что за нелепость? Я детей никогда не хотел и не захочу.

– В этом и смысл! – я снова оживилась и почти подскочила на стуле.

– Вообще никакого смысла.

Кажется, он всерьез обиделся, но если уж я начала говорить, то нужно закончить мысль.

– Нет, нет, это и здорово! Я предлагаю только помочь мне зачать, и больше от тебя ничего не потребуется. Если захочешь, то можешь принимать участие в воспитании на расстоянии, а не захочешь – вообще никогда не увидишь малыша, и я тебе о нем не буду напоминать. Можешь быть уверен, данное мной слово – закон.

– Теперь знаю, что твои слова означают. Тебе надо лечиться от депрессии.

– Да нет у меня никакой депрессии! – наконец, не выдержав, закричала я. Благо, в 8 утра в ресторане никого нет, можно и покричать.

Я встала из-за стола и начала прощаться.

– Извини, Олег, наверное, я действительно сошла с ума, но мой бабий ум подсказал обратиться именно к тебе: ты мой друг и один из лучших людей, которых я знаю. Если ты сейчас не понял меня, то, надеюсь, что поймешь через некоторое время. Я рубанула с плеча, поэтому получилось так глупо, надо было аккуратней действовать. Не обижайся, я не хотела тебя оскорбить. А вообще говоря… просто забудь, – конец фразы потонул в сочном всхлипе.

Я шла к выходу, медленно волоча ноги – как заяц-подранок, которого подстрелили охотники. На окрик Олега: «Лиза, я тебе позвоню!» я даже не обернулась – наверное, для того, чтобы не показать, какое отчаянное выражение приобрело мое лицо. Меня душили слезы.

Глава 2.

Читатели знают меня под псевдонимом Эльза Кнехт – я пишу средние книги для средних умов, в основном небольшие повести о любви и философские рассказы. Кнехт – девичья фамилия моей бабушки, немки по происхождению, о которой я, возможно, напишу в будущем целый роман – так интересна и трогательна ее судьба. По паспорту меня зовут Елизавета Торопова, где Торопова – фамилия, доставшаяся от покойного мужа.

Если бы еще лет шесть назад меня спросили, может ли случиться трагедия, которая, в буквальном смысле, порвет меня на части, я бы уверенно ответила – нет, меня ничто не может сломить. Сколько себя помню, у меня всегда был борцовский характер, и я никогда не была склонна к долгим переживаниям и огорчениям. Этому способствовало и не самое радужное детство в провинции, и наступившая впоследствии необходимость в одиночку выживать в тогда еще чужом, огромном Питере, где я училась и где впоследствии осела, кажется, навсегда. Наверное, именно благодаря моему характеру мы и подружились с Олегом, который уже тогда носил свой футляр, но в тайне, я думаю, нуждался в родственной душе, а потому вцепился в меня мертвой хваткой и с тех пор не отпускает, даже несмотря на свою постоянную занятость, длительные разъезды и многочисленных, периодически сменяемых любовниц.

Когда мы впервые встретились в университетской аудитории, мне было 17, а ему 22, он пришел на юридический после срочной службы и еще двух лет службы по контракту. Армию он покинул по доброй воле и безо всякого сожаления, хотя, как сам рассказывал, делал успехи, пользовался авторитетом у подчиненных и уважением у начальства и мог бы посвятить этому жизнь. На курсе он сразу стал одним из лучших, ему прочили блестящую карьеру, и он оправдал даже самые смелые надежды.

Что касается меня, то я особых надежд не подавала, хотя училась не намного хуже. Несмотря на всегдашнюю сдержанность и дисциплину, во мне уже тогда чувствовались несовместимые с юриспруденцией мечтательность и рассеянность, которые заставляли моих преподавателей вздыхать, а Олега – лукаво улыбаться.

Проект фирмы у него появился еще на первом курсе, фундамент он закладывал на протяжении второго и третьего, а на четвертом уже начал полноценно работать. Прошла всего пара лет после выпуска из универа, а его контора уже гремела на всю Россию. Сейчас он один из важнейших специалистов страны, его знают, боятся, добиваются его внимания и метят к нему в нахлебники. Денег у него столько, сколько мне с моим скромным писательским талантом, видимо, никогда не заработать. Мне, впрочем, столько и не требуется.

Олег неоднократно звал меня к себе работать, но я выбрала свободу. По окончании универа я на пару лет уезжала в Германию и даже подумывала там остаться, но тоска по родному Питеру взяла свое – я вернулась еще более дикая и своевольная, чем прежде. Просила Олега встретить меня с самолета, но он не смог прорваться сквозь плотный график и прислал «своего человека». У него масса мальчиков и девочек на побегушках.

В тот же год я написала свою первую повесть, которую напечатало небольшим тиражом одно из малоизвестных питерских издательств. Никакого особенного ажиотажа вокруг нее я не ждала, но, к моему удивлению, ее заметил популярный литературный критик и написал небольшую хвалебную рецензию. Это меня очень взбодрило, но не помогло – следующие две повести остались незамеченными.

Денег не хватало, я перебивалась публикациями в журналах и переводами. В один «прекрасный» момент хозяин квартиры, которую я снимала, попросил меня «на выход», и Олег тогда очень помог: просто взял меня «под уздцы» и отвез на Васильевский остров к своей пожилой маме, которая с радостью разбавила мной свое одиночество. Вот благодаря ей-то, вернее благодаря ее неважному здоровью, я и познакомилась со своим будущим мужем Игорем.

Игорь руководил бригадой скорой помощи, которая приехала по моему вызову, когда у матушки Олега критически упало давление. Обаятельный, разговорчивый, рослый врач, с благородными чертами лица, оттененными очками в тонкой оправе, сразу же произвел на меня впечатление, поэтому я с радостью и по первому требованию дала ему свой номер телефона. Вечером того же дня он стоял у нашего подъезда и вызывал меня на прогулку, утром следующего – провожал в редакцию газеты, где я тогда пыталась «зацепиться». Я не то чтобы влюбилась в него без памяти, поначалу его настойчивость даже раздражала, но он так плотно взял меня в оборот и следовал такой продуманной стратегии соблазнения, что уже через месяц я не могла представить себя вновь одинокой и свободной. Поэтому предложение пойти под венец, показавшееся таким скоропалительным моей провинциальной маме, я восприняла, как должное и, не раздумывая, согласилась.

Наша совместная история закручивалась стремительно, как ураган, и трагедия наступила тоже очень скоро.

Трагедия…

– Мама, ты чего как сомламбула?

Мой сын Ваня любит умные, взрослые слова, но частенько по малолетству произносит их неправильно. Вот так новость, оказывается я, находясь в смятении после разговора с Олегом, сама не заметила, как дошла до железной сетки детского садика, где моя ягодка отгуливает последние майские деньки.

– Ты за мной?

Я взглянула на часы – 10 утра с небольшим хвостиком.

– С чего бы это? У тебя же только первый «выгул».

«Выгулами» мы в шутку называем включенные в режим дня выходы дошколят на улицу.

– Ты не работала сегодня?

У нас с сыном заключен договор: несмотря на то, что я не обязана идти к 9 утра в офис, как другие мамы, он прекрасно знает, что мне для работы необходимы одиночество и тишина. Поэтому садик он посещает безропотно, а я легко и с удовольствием выполняю его ответное условие и все свое свободное время провожу с ним. Исключения из этого правила редки: по вечерам мы вдвоем смотрим кино, читаем вслух и играем, а по выходным непременно совершаем выход в люди. Мальчишка растет умным не по годам, и я им горжусь.

– Да, малыш, не работала, сил нет. Послушай, побудь моим душеспасителем сегодня. Поговорю с воспитательницей, думаю, она тебя отпустит.

Сказано – сделано. Уже через полчаса мы идем по Невскому и разговариваем о самых незначительных вещах – малютка справился с удивлением, вызванным внеплановым маминым приходом, и правильно оценил мое состояние. Неудобных вопросов не задает, требует мороженого и каруселей – в общем, ведет себя терапевтически, как и полагается ребенку, и весьма искусно лечит мою рану.

Мы обошли все наши любимые местечки, плотно поели в кафе, и, в конце концов, даже завалились в кинотеатр. Дома были уже ввечеру и вполне счастливые.

Наша с Ваней двушка – это отдельная история. Я смогла ее себе позволить только три года назад, когда мои книги, наконец, стали стабильно продаваться. Никогда до этого я не могла и мечтать о том, что из моего окна будет открываться чудесный вид на Казанский собор и канал Грибоедова; никогда не думала, что мне, привыкшей к темным и узким съемным комнатам и каморкам студенческого общежития, доведется поселиться в такой светлой, просторной, как палуба корабля, и будто бы даже летучей квартире. Мы ее так и называем – «летучий корабль».

Раньше она принадлежала моему приятелю, пожилому художнику, который использовал ее как творческую студию. Потом он решил изменить свою жизнь, – кардинально, как это водится в моем кругу, – и переехал в богом забытую уральскую деревню, чтобы черпать вдохновение из птичьего пения и молчаливого созревания пшеницы. В квартире после него, несмотря на все наши преобразования, сохранился небывалый, вдохновляющий дух творчества: мне здесь очень легко пишется.

В этот вечер «летучий корабль», как обычно, встречал нас сверкающей, пленительной улыбкой. Уставший Ваня почти сразу завалился спать, а я набрала в ванную горячей воды и погрузилась в нее до подбородка. Наконец, можно отдохнуть и поразмыслить… Итак, о чем я думала до того, как встретила сына?

Трагедия…

Мы с Игорем поженились через месяц после знакомства, а еще через пару месяцев узнали, что ждем Ваню. Муж был вне себя от счастья и в течение всей беременности в буквальном смысле целовал мои следы, а когда долгожданный малыш родился – плакал у моей постели, как мальчишка. Он вел себя удивительно: взял отпуск и в первый месяц жизни ни на минуту не расставался с сыном, потом отпуск закончился, а Игорь совсем перестал спать, и, когда у него не было ночных дежурств на работе, добровольно брал на себя ночные дежурства у детской кроватки, несмотря на мои протесты. Он готов был умереть от усталости, лишь бы не уставала я.

Но он умер от другого. Как это часто бывает у врачей, каждодневно работая с больными, Игорь не заметил прихода собственной муки. Перед самым концом, слившись с мятыми больничными простынями, муж признался мне, что его давно начали посещать подозрительные боли, но он был так занят семьей, что ему некогда было обращать на них внимание.

Не хочу вновь воспроизводить страшные детали в своей памяти – может быть, потом, на склоне лет я подробнее напишу об этом в другой своей книге. Сейчас ограничусь лишь короткой констатацией – мой муж умер, когда сыну едва исполнилось полтора года, и, уходя, он горевал не о себе, а о том, что никогда не увидит больше меня и Ванечку.

Прошло больше пяти лет, и я, конечно, уже давно смирилась с потерей. Страдать некогда: нужно работать, поднимать сына. Не могу смириться только с тем, что у меня, похоже, больше никогда не будет детей. А я так хочу дочку…

Мои размышления прервал телефонный звонок. Сердце екнуло от страха, когда на экране высветилось: «Олег».

– Слушаю, – очень осторожно, почти шепотом ответила я.

– Лиза, я долго думал над твоим предложением. По поводу ребенка. В общем, я согласен.

Глава 3.

– Олег Васильевич освободится через пять минут, – жеманная секретарша с бесконечными ногами, почти не взглянув на меня, уселась за свою стойку напротив входа в офис и с преувеличенным вниманием занялась какими-то бумагами.

После вчерашнего разговора по телефону я не могла терпеть и на следующее же утро примчалась к Олегу в офис. Я бывала здесь неоднократно: приходила брать небольшие, посильные мне задания, когда совсем не было денег, и каждый раз меня с новой силой поражала излишне роскошная обстановка, до смешного напыщенный персонал и непрекращающийся гул переговоров, который доносился из-за десятка полупрозрачных дверей. В просторной приемной стояли только диван для посетителей и высокий стол секретарши (привратницы, как я ее называла), и каждый раз за ним сидела новая, незнакомая мне женщина – несмотря на свои однообразно длинные ноги и надутый вид, эти красавицы, по всей видимости, редко справлялись с поставленными перед ними рабочими задачами. Олег полностью доверял только своему личному секретарю, 50-летней Варваре Павловне, которая работала у него практически с первого дня и научилась понимать босса с полуслова. Эта приятная и добродушная женщина, хотя и не старалась подружиться со мной, всегда при встречах искренне интересовалась моими успехами и называла «доченькой». По офису она бродила как нечто инородное, у нее был вид провинциальной, без особого вкуса одетой и причесанной женщины – в общем-то, совершенно простецкий вид, не гармонировавший с роскошной обстановкой и скорей подходящий для работницы собеса. Однако, никакого стеснения она не испытывала и давно была признана незаменимой.

– Доченька, тебе даже кофе не налили? – услышала я ее ласковый, но зычный голос, и через секунду привратница, сбросив спесь, уже торопливо семенила кухню.

– Давно тебя не видела, милая. Как твоя книга?

– Двигается, Варвара Павловна, но очень медленно – вдохновения нет.

– Может, отдохнуть тебе надо? Ты ведь работаешь без перерыва на выходные.

– Да разве это работа? – улыбнулась я. – Это мечта.

Из переговорной выглянул Олег и, увидев меня, переменился в лице.

– Лиза, ты с ума сошла? Зачем в офис-то приходить?

Я только развела руками и виновато улыбнулась.

– Быстро сюда. Сумасшедшая. Кофе не в переговорную, а в мой кабинет, – крикнул он в сторону кухни и затолкнул меня в дверь, соседнюю с той, из которой вышел.

– Все, что происходит в переговорной, записывается, – пояснил он мне, высыпая в свою кружку пакетик сахара.

Он заметно дичился, однако пауз предпочел избежать. Повинуясь его кивку, я суетливо достала из сумки большой лист бумаги.

– Олег, я с утра успела побывать у своего врача, и она мне посоветовала при зачатии ориентироваться вот на эту таблицу.

– Ничего не понимаю, какой-то календарь майя.

– Цифры слева – это дни менструального цикла, буквы сверху – обозначения месяцев года, буквы «д» и «м» в поле таблицы – это, как ты, наверное, догадался – «девочка» и «мальчик». В общем, если верить ей, то уже в эту пятницу я смогу зачать девочку.

– Мы сможем, – уточнил Олег каким-то странно глухим голосом.

Я покраснела. Он должен быть на меня очень зол и, наверное, едва сдерживается, чтобы не грубить.

– Только в пятницу? – продолжал Олег. – Я думал, мы попробуем уже сегодня, все дела на вечер отменил.

Шутит или язвит?

– Нет, посмотри на таблицу. Если ей верить, то сегодня у меня вероятность беременности вообще отсутствует.

– Жаль.

Меня снова бросило в жар. Да шутишь ты или нет, демон!? Впрочем, кажется, он даже улыбается.

– А что это за пометки и стрелочки? – он указал мне на одну из клеток, особенно густо испещренную синей ручкой.

– Особенности мужчины нужно тоже учитывать при зачатии. Я назвала врачу твой возраст и группу крови, и она исключила некоторые дни.

– Некоторые? По-моему, тут большинство клеток перечеркнуто.

– Да, шансов не так уж и много. Май уже не считаем, он на исходе, в июне будет только одна попытка, еще две – в июле и еще одна – в августе.

– Хм… ладно, – Олег зажег сигарету с третьего раза.

Наступила минута молчания, во время которой было слышно, как в соседнем помещении Варвара Павловна щелкает кнопкой мыши. Олег взглянул на меня странно и, кажется, немного устало.

– Хорошо, Лиза, я все понял. Будь по-твоему. Но ты ненормальная.

Я молча бросилась к нему на шею, свалив по пути несколько пухлых папок со стола.

– Спасибо, родной! – у меня даже голос задрожал от подступающих слез. – Отнести таблицу Варваре Павловне?

Варвара Павловна, сама того не желая, ведала, в том числе и амурными делами Олега, в частности, составляя еженедельное расписание босса, включала туда и встречи с двумя его любовницами. Каждый раз при этом она, негодуя и обижаясь, повторяла ему упрек в ветрености и напоминала, что пора жениться.

– Нет, нет, ты что! – занервничал он. – Дай сюда свою таблицу. Ни слова Варваре Павловне. Так как насчет сегодняшнего вечера?

– Не поняла.

– Я же сказал, что все отменил на сегодня.

Не шутил значит.

– Ну, не знаю, давай возьмем Ваньку и к твоей маме на Васильевский съездим. Я у нее уже давно не была.

      Олег пристально посмотрел на меня.

– Слушай, меня до сих пор не покидает ощущение дикого розыгрыша. Ты серьезно? Значит в пятницу мы с тобой займемся жарким сексом, чтоб зачать тебе дочку, а сегодня не будем предаваться любви, потому что этого нет в твоей таблице, и поедем к маме?

Я снова покраснела до корней волос.

– Ну… да.

Олег безнадежно махнул в мою сторону рукой и закрыл глаза.

– Черт, это Кафка какой-то. Иди. Я позвоню около шести.

Окончательно пристыженная, но решившая твердо стоять на своем, я юркнула обратно в приемную и, уже поправляя волосы у зеркала, услышала, как Олег пригласил к себе Варвару Павловну. «Наверное, уже оправился от шока и снова занялся делами, – с легкой тоской подумала я. – Все-таки свой футляр он любит больше, чем меня».

Глава 4.

– Ванечка, здравствуй, здравствуй, мой сладкий мальчик! С твоей мамой я даже и здороваться не буду, она меня обидела: так долго тебя не возила, что я начала забывать, как ты выглядишь. Садись, мой свет, дай на тебя насмотреться.

Мама Олега, Татьяна Николаевна – это действующий вулкан, который извергается примерно по 80 раз в сутки. Я нежно люблю эту женщину и надеюсь в ее возрасте сохранить такое же присутствие духа и любовь ко всему окружающему.

Она с видимым удовольствием и вниманием слушала бесконечную ванькину трескотню о последних днях в детском саду, о том, что он подружился с «девочкой с сияющими локонами» и «похоже, что это любовь на всю вечность».

– Ну, а у вас что? – обратилась она к нам, когда словесный фонтан сына иссяк. – Сделали ли вы что-нибудь столь же потрясающее?

Мы смущенно покряхтели и начали рассказывать о своих деловых и творческих успехах, но не прошло и минуты, как она прервала нас повелительным жестом.

– Какая скука! Не продолжайте! Ваня, лучше ты расскажи мне о своей маме, у тебя интересней получится.

Ваня с готовностью затараторил.

– Мама в последнее время ведет себя очень странно, как сомламбула. Вчера вот не успела отвести меня в детсад, как вижу – уже идет забирать. Так и забрала, прямо с прогулки.

– А ты что? Узнал, в чем дело?

– Нет, она ничего не сказала, только я видел, что она весь день была грустная и веселилась со мной через силу. А сегодня все наоборот. Пришла меня забирать – и счастливая, как будто ее в мед окунули. Смеялась как сумшашедшая.

Я смутилась.

– Ванечка, неужели, это так глупо выглядит со стороны?

– Нет, это я глупо рассказываю, а выглядит странно.

– Ну, так что же, – с любопытством теребила его за рукав Татьяна Николаевна. – Из-за чего это она такая? Не проговорилась?

– А как же! Проговорилась, конечно, она же не умеет хранить конфенциальность. Оба раза говорила, что была у дяди Олега.

– Что они, сначала поссорились, потом помирились?

– Да нет вроде, просто болтали. Но о чем – я не знаю.

– И это не твое дело, мама, – подал голос Олег, впрочем, совсем не грубо.

– Так, так, так, – начала размышлять Татьяна Николаевна, не обращая внимания на слова сына. – Значит у мамы и дяди Олега появилась какая-то тайна, которую они ни тебе, ни мне не хотят раскрывать. Очень интересно.

– Мне тоже, – важно кивнул Ванька. – Но секретики надо хранить.

– Верно, дружок! С другой стороны, если секретик спрятан плохо, значит не такой уж он и важный, согласен со мной?

– Пожалуй, да, – после размышлений ответил Ванька. – А Вы думаете, он плохо спрятан?

– Твоя мама ничегошеньки прятать не умеет, тем более от тебя, уж я-то ее знаю. О чем вы с ней говорили накануне того дня, когда она была грустная? Можешь вспомнить?

– Да обо всем! Сначала она мне читала «Каштанку», потом я ей читал свое стихотворение. Я его прямо во время тихого часа сочинил. Еще мы звонили бабушке в Ивангород, и та ругала маму, что она никак не может выйти замуж. Мама на нее очень обиделась и даже бросила трубку. Сложные у них отношения. Потом мы просто так поговорили обо всем, и она спросила меня, хочу ли я еще, чтобы у меня была сестра. Я уже давно сестру прошу, но она мне все говорит, что никак не получится.

– А в тот вечер?

– В тот вечер я сказал, что все еще хочу сестру и буду дальше хотеть. Она долго молчала и больше не играла со мной. Я ушел в свою комнату и слышал через стену, как она звонила дяде Олегу и назначала встречу на 8 утра.

– Я-я-я-ясно, – протянула Татьяна Николаевна и оглядела нас каким-то новым необъяснимым взглядом.

Я молча ковыряла едва заметную царапинку на полировке кухонного стола. Не может же она догадаться обо всем, владея такими скудными сведениями? Мне вспомнился рассказ Олега о том, как его мама весьма настоятельно рекомендовала ему завести со мной романтические отношения еще в период студенчества и как тот ответил ей одиноким грубым смешком. В нынешней ситуации Татьяна Николаевна, по всей видимости, воспользовалась не только смутными догадками, но и своими личными фантазиями – и, как ни странно, эта комбинация ее не подвела.

– Мама, я больше, чем уверен, что ты неправильно все поняла, – твердо сказал Олег. – Наверняка, уже выдумала целую историю.

– Нет, сынок, что ты, ничего не выдумала, – она медленно опустилась на стул и положила руку на сердце.

– Вам плохо? – подскочила я.

– Нет, деточка, мне хорошо.

Ваня озадаченно смотрел на нее, не понимая, что происходит.

– Я не то сказал? – с тревогой повторял он.

– Нет, сахарочек, ты очень даже хорошую вещь сказал. Знаешь, какой у них секрет? Такой, что сестренка у тебя все-таки будет.

– Вот это да! – с восторгом завопил Ванька и начал выделывать танцевальные па под какую-то собственную, не слышную нам музыку. Татьяна Николаевна присоединилась к нему, и вскоре в кухне закружился разноцветный вихрь.

– Что старый, что малый, – пробормотал Олег. – Мама уже давно мечтает о внуках.

Шумная вакханалия продолжалась несколько минут, в течение которых мы с Олегом молчали, уставившись в пол. Наконец, выбившаяся из сил Татьяна Николаевна снова опустилась на стул и принялась обмахивать себя обеими руками.

– Ванечка, а хочешь я тебя вальс научу танцевать? – спросила она игриво.

– Конечно, хочу!

– Тогда приезжай ко мне на неделе, можешь с ночевкой остаться. Когда тебе удобнее?

– В пятницу, – ответил за него Олег.

Глава 5.

С самого утра пятницы я находилась в почти одержимом состоянии, моя великанская решимость превратилась в скрюченного, испуганного карлика. Отведя сына в детский сад, я начала метаться по городу, накупила какой-то ерунды и едва не вырвала руки из суставов, пока поднимала тяжелые пакеты на свой четвертый этаж. Зачем мне все это? Гора съедобных и несъедобных вещей «украсила» кухонный стол, материально воплотив мою тихую истерику. Это подготовка к приходу Олега? Да нет, его вряд ли что-то из этого заинтересует. Кроме того, мы договорились, что вечером поедем к нему.

Немного отрезвил звонок из издательства, где мне напомнили, что ждали от меня новую рукопись еще два дня назад. Я села за компьютер, написала две строчки, а после очень заинтересовалась птичкой, которая присела на мой подоконник. В общем, дело опять не пошло.

Потом я получила смс-ку от Олега. «Готовишься? – спрашивал он. – Смотри, не подкачай. Мне нравится белое белье».

Ага, так он и потроллить меня успевает. Впрочем, он прав: от всего этого кошмара не поздно отшутиться.

Не найдя лучшего способа борьбы со стрессом, я начала ходить из угла в угол, изредка поглядывая на часы. Прошла целая вечность, а длинная стрелка сдвинулась только на два деления. Тогда я поняла, что на убийство времени это не похоже – скорей время убивает меня.

Пришла еще одна смс-ка. «Почему не отвечаешь? Обиделась?», – спрашивал Олег.

Боже, какой же ты назойливый! Да не обиделась я!

Я попыталась до него дозвониться, но Олег вполне ожидаемо сбросил вызов – на личные звонки в рабочее время он не отвечает никогда. Впрочем, телефон тут же запищал снова, и на экране высветилось: «Я на совещании с китайцами, говорить пока не могу».

Так зачем же пишешь!? Ненавижу смс-ки!

В общем, одному богу известно, как я дожила до вечера, но к шести часам я была во всеоружии. Стоя перед большим зеркалом в прихожей, я придирчиво оглядела себя и, надо же, осталась довольна. Из зазеркалья на меня смотрела невысокая брюнетка с длинными густыми волосами, добровольно вьющимися на концах, и телом скорей подростка, чем взрослой женщины. Я всегда стеснялась своей худобы и недостаточно, как мне казалось, большой груди, но сейчас мое тело, несмотря на явные погрешности природы, казалось привлекательным. Кроме того, после беременности я так и не смогла сбросить пару лишних килограммов, прилепившихся к бедрам, и теперь они выглядели даже аппетитно. Единственное в моей внешности, чем я всегда гордилась беспрекословно, с тех самых пор, как начала себя осознавать и оценивать, были глаза – большие, темно-синие, – но именно они и выдавали сейчас мой возраст: в них больше не было девичьего азарта, который заставляет меня с ностальгической улыбкой разглядывать старые фотографии, теперь там поселились усталость, тоска по минувшему и строгое внимание к окружающему миру…

Одежда – моя слабость, поэтому найти приличествующее случаю платье, которое Олег, к тому же, еще ни разу не видел, было довольно нелегко среди миллиона вешалок в шкафу. Но результат оказался пленителен. Голубое платье в пол с завышенной талией и темно-синим орнаментом на подоле и рукавах, которые опускались чуть ниже локтя, приоткрывало грудь, но целомудренно скрывало ноги. При этом, чего уж лукавить, оно мне было очень к лицу. Не слишком нарядно и не то чтобы буднично. Я довольна. Кроме того, против своего обыкновения я наложила на лицо легкий макияж, который меня заметно освежил.

К Татьяне Николаевне мы с Ваней поехали на метро и, конечно, натерпелись лиха – наше путешествие совпало с вечерним часом пик. Машина у меня есть, права тоже, но ездить я боюсь, поэтому при любой возможности слагаю с себя полномочия. Дом Татьяны Николаевны стоит буквально в двух шагах от «Приморской», а наш – в двух шагах от «Гостиного двора». Всего четыре шага по поверхности земли и несколько минут безумной толкотни под ней – и вот мы на месте.

Все полчаса, что я просидела у нее, старушка без устали мне подмигивала, чем вносила дикий разлад в мои и без того угнетенные мысли. Наконец, Олег позвонил снизу и приказал мне спускаться.

В машине мы почти не говорили, едва ли перекинулись парой слов. Не говорили и в лифте, который поднимался, кажется целую вечность. Пока он натужно гудел, я ковыряла носком туфельки не слишком чистый пол, а Олег пристально разглядывал меня, как будто видел впервые.

Когда за нами захлопнулась дверь квартиры, он положил руку мне на плечо и властно привлек к себе. Я взвизгнула и попыталась вырваться.

– Что, так сразу?

– А что? – его дыхание немного сбилось. – Тебе нужно время?

– Ну, я не знаю… Может сначала поговорим?

Олег пожал плечами и отправился на кухню. Через минуту оттуда послышалось бормотание поставленного кипятиться чайника.

Квартира Олега – полная противоположность моей, светлой и летучей. Это берлога богатого холостяка, у которого нет времени самому заниматься ремонтом и подбором мебели. Во всем чувствуется рука опытного дизайнера, который, хорошо поняв своего заказчика, превратил его жилище в еще один футляр, удобный для надевания поверх основного. Тяжелые портьеры на окнах, способные «затушить» дневной свет и призвать сумерки в полдень, черная кожаная мебель, столы, покрытые зеленым сукном, наподобие ломберных, шкафы из темного дерева, натертый до блеска паркет. Я здесь бывала не однажды, и каждый раз меня слегка подавляла эта обстановка.

– Ты чего не проходишь? Думаешь, еще успеешь сбежать? – Олег широко и довольно нагло улыбался.

Я молча прошла в гостиную и села.

– Олег, давно хотела спросить, зачем ты так отделал квартиру? Это больше похоже на казино, чем на человеческое жилье.

– А мне нравится. Ты в ней выглядишь, как трофей, – он разглядывал меня жадно, совершенно не таясь и не стесняясь. Попробовал бы он так при других обстоятельствах!

Краска обожгла мне лицо, а ноги как будто нырнули в зимнюю прорубь. Нет, это невыносимо.

– Друг мой, ты не мог бы обходиться без грязных намеков? – я хотела произнести это строго, но получилось жалобно.

– Мы разве не для этого сюда приехали? – он вплотную подошел ко мне.

Боже мой, какой он огромный! Наша разница в росте примерно на две головы всегда была поводом для шуток, но сейчас ужасала меня. Чайник на кухне засвистел, и я, как ошпаренная вскочила с дивана.

– Сейчас чайку заварю! Он, как всегда, в ящике над плитой?

Дура! Что же я наделала? Как теперь повернуть все вспять?

У меня едва не подкосились ноги, когда я почувствовала приятную тяжесть его руки у себя на плече.

– Лиза, ты меня боишься? – спросил он почти нежно. – Но ты же сама предложила заняться любовью, понимая, что со мной на эту тему может быть только один разговор, и если я согласился, на попятную пойти уже не получится. Мы с тобой дружим 15 лет и все эти 15 лет позволяли друг другу быть великовозрастными детьми. Мы учились, работали, копили деньги, любили других – и при всем при этом в нашем маленьком кругу (если можно так назвать фигуру, состоящую из двух точек) оставались веселыми, дружелюбными подростками. Сейчас мы в кои-то веки не играем. Мы в кои-то веки взглянули друг на друга не сквозь радужные очки дружбы и, знаешь, ты настолько прекрасна, что я теряю голову. Я говорю это откровенно, потому что я взрослый мужчина. Предлагаю и тебе стать взрослой женщиной. Иди ко мне.

Я бессильно опустила голову.

– Олег, милый, я все это понимаю, но с тех пор, как произошел тот решительный разговор, я не могу подавить в себе вопли маленькой девочки. Я не просто боюсь, я паникую. Извини, у меня оказалось меньше решимости, чем я думала.

Мои слова произвели мало впечатления. Олег сел в кресло и закрыл глаза, как тогда, в офисе. Наверное, опять вспомнил Кафку.

– Малыш, все уже решено. Я просто сяду и подожду, и ты сама увидишь, как легко это случится – само собой, без наших усилий.

Какая самонадеянность! За весь день я натерпелась столько, что сейчас мой расстроенный мозг был готов уцепиться за любую трещинку в разговоре, чтоб начать скандал. К сожалению, Олег прекрасно меня понял и не дает ни малейшей осечки. Он умный, этот черт. Он великолепный манипулятор.

Зачем я все это затеяла, почему, в самом деле, нельзя было воспользоваться ЭКО? Для чего я избрала этот заведомо неловкий и даже катастрофически неловкий путь? Глупая почемучка… На все эти вопросы я ответила самой себе значительно раньше, а значит сейчас задавать их снова нет смысла. Да и нет времени. Передо мной сидит мужчина, который согласился стать отцом моего ребенка, мужчина, отношения с которым уже вряд ли будут прежними. И он ждет, когда все случится «само собой».

Пожертвовать многими годами дружбы ради гипотетического ребенка – это безумие или самоотверженность?

Точно ли я хочу еще одного ребенка? Хочу, без сомнения, хочу так, что зубы сводит. Вопрос должен задаваться иначе: точно ли я хочу еще одного ребенка не от Игоря? Я смирилась с его смертью, но смирилась ли с тем, что могу принадлежать кому-то еще? За пять минувших лет у меня не случилось ни одного романа, хотя случались поклонники – я ни к одному из них не почувствовала даже скромной симпатии, они существовали вокруг меня, как декорации в театре.

Сами по себе декорации никому не интересны, они начинают работать только в совокупности со сценическим действом. То, что я спланировала и уже почти осуществила – безумный абсурдистский спектакль без зрителей и антрепренеров. И актриса в нем всего одна, потому что Олег, похоже, не играет.

Так что же я стою так, как будто еще ничего не решено? Как будто сценарий не написан? Нужно давать третий звонок.

Я рывком повернулась к Олегу, испытав чувство, которое, вероятно, должен испытывать любитель, выныривающий из зимней проруби и делающий первые жадные глотки ледяного воздуха.

Я положила обе руки ему на плечи, а уже в следующую секунду почувствовала, как ноги отрываются от пола. Молча и властно Олег отнес меня в спальню, положил на свою широкую кровать и накрыл меня, такую маленькую и слабую, своим огромным сильным телом. Мы целовались, как безумные, до самозабвения – у меня кружилась голова и бежали мурашки по телу, которое умелые руки обнажили за долю секунды. Предметы вокруг утратили четкость, и я уже не могла сказать точно, где нахожусь – в спальне своего бывшего друга или на облаке, пролетающем над Браззавилем. Помню только, что я удержала его руку, потянувшуюся было за презервативом, помню последовавший вслед за этим первый немного болезненный толчок и то, как меня засасывала огромная черная дыра, а, может быть, вечнозеленый рай. Больше не помню ничего.

До полуночи Олег будил меня еще дважды, и все начиналось сначала, потом как-то сразу, без перерыва наступил рассвет, который я встретила уже одна. На прикроватном столике лежала записка, выведенная крупным, небрежным почерком: «Милая, я забыл сказать, что уезжаю сегодня в Китай по делам фирмы. Меня не будет две недели. Самолет вылетает рано, когда ты проснешься, я уже, скорей всего буду в воздухе. Решил не будить, ты очень красиво спала. Ключи от квартиры лежат под запиской. До встречи! О.»

Я вздохнула с облегчением. Никакой утренней неловкости, никаких взглядов в пол, никаких дрожащих рук… Лучшего он и придумать не мог.

Глава 6.

В мою дверь позвонили. Я подняла взгляд на часы – почти полдень. Кто мог прийти ко мне в такое время?

Сегодня мне очень хорошо писалось, такого вдохновения я не испытывала давно, поэтому приход незваного гостя восприняла с неподдельной досадой. Еще большую досаду я испытала, увидев у себя на пороге Анжелу – одну из двух любовниц Олега.

Все выходные я тщетно пыталась подавить раздражение и злобу – остаточные чувства, настигшие меня после пятничного свидания. Испытывала я их, конечно, по отношению к самой себе, поскольку была кругом виновата. Сегодня, в понедельник я впервые не занимаюсь самоедством, наконец, смогла погрузиться в работу – и вот, пожалуйста, Олег снова меня преследует.

Анжела, впрочем, девушка довольно милая – я бы, пожалуй, могла ее выделить из всех его дам, с которыми была волею случая или намеренно познакомлена. Глуповата, но это не порок, зато довольно чистосердечна и, кажется, в самом деле полюбила меня как подругу. В любой другой день я бы ей даже обрадовалась, но после того, что произошло в пятницу, не могу подавить неприязнь к ней, так ясно ассоциирующейся с Олегом.

Я молча ее разглядываю, кажется, забыв о том, что должна проявить радушие. Она сидит у меня на кухне, обхватив тоненькими пальчиками кружку с горячим чаем – высокая, гораздо выше меня, блондинка с телом, как будто сошедшим с обложки глянцевого мужского журнала. Ее красота всегда казалась мне слишком грубой и топорной работой творца, как будто на одно тело без раздумий налепили все лучшее, что может быть у женщин – большую грудь, широкие бедра, длинные ноги, плоский живот, правильные черты лица, здоровые длинные волосы… В тайне я всегда думала, что ее можно бесконечно хотеть, но вот любить… Для любви всегда требуется какой-то изъян…

То, как она, будучи лишь «одной из»,ведет себя в отношениях с Олегом, вызывает у меня глубокую скорбь. Она напивается до беспамятства, ожидая его звонка, и начинает в этом состоянии звонить мне посреди ночи, прекрасно зная, что с Олегом этот номер не пройдет. Она наивна, как дитя, несмотря на то, что младше меня всего двумя годами, и мне ее бывает искренне жаль. Я много раз говорила ей, что пора выходить из этих ни к чему не ведущих отношений самой, и только в таком случае она будет победителем. «А что в противном случае?», – спрашивала она, всхлипывая. «А в противном случае он бросит тебя сам, и ты упустишь возможность сделать красивый реверанс, испортишь свои будущие воспоминания», – отвечала я.

Но, кажется, она уже опоздала.

– Олег дал мне отставку, – сказала она, собравшись с силами.

Эта бравая формулировка никак не вязалась с ее потерянным видом. Дуреха просто привыкла так выражаться.

То, что это и так скоро должно было произойти, ясно, как день, и я не связывала их расставание со своей персоной.

– Я не могу до него дозвониться.

– Он в Китае, – вздохнула я.

С трудом подавив раздражение, я села подле нее и взяла за руку. Боже мой, ну почему именно сейчас, именно сегодня я должна утирать чужие слезы, когда так хочется заплакать самой?

– Понимаешь, он со мной даже не поговорил, просто прислал курьера с цветами и запиской: «Извини, я считаю, что наши отношения себя исчерпали. Прими эти цветы в знак благодарности и дружбы». Дружбы, понимаешь?

Да уж, Олег и его футляр не могли придумать более жестокого способа, чтобы расстаться с девушкой. И как я умудряюсь дружить с ним столько лет? Он бывает так равнодушен к людям и так туп в том, что касается чувств! Для Анжелы это трагедия, а он, наверняка, думает, что своим букетом сумел полностью загладить вину. Да и чувствует ли он вину перед этим наивным существом, которое его тяготило едва ли не с первого дня?

– Анжела, милая, он такой человек… Он никогда не поймет твоей печали. Просто прости и попытайся забыть.

Слов у меня не было, чтобы ее утешить, в голове опустело и потемнело, мысли разбрелись и спрятались. Олег неплохой человек, это я знаю наверняка, но он, как и многие деловые люди, зачерствел и покрылся коркой, которая предохраняет его от дополнительных стрессов, не связанных с работой. То, что я могу пробить эту корку и вынуть на свет божий живую душу – большая удача, и она заслужена многими годами дружбы. Анжела для него – просто эпизод; он, может быть, и имя-то ее вспоминает, только когда Варвара Павловна подает ему расписание на день, где указано, что вечером, после двух десятков деловых встреч, у него назначено частное свидание. Большинство людей для него – только эпизоды, но он, по крайней мере, честен с ними. Он никогда не скрывал равнодушия и от своих содержанок, но Анжела, видимо, не понимает не только намеков, но и прямого текста. Как же мне жаль эту девочку!

– Я люблю его, – бормочет она, и слезы, наконец, находят выход.

Я прижимаю ее измазанное косметикой лицо к своей груди.

Ну почему, почему она пришла ко мне? Неужели в толпе ее подруг, с которыми она ходит по клубам и салонам красоты, нет ни одной, которая бы подходила на роль жилетки?

Впрочем, дело ясное: ни одна из этой толпы с Олегом не знакома, поскольку он пресек любые попытки Анжелы сделать их связь более сердечной, да и курицами, конечно, не интересовался. А я хорошо его знала, и, наверное, могла бы на него повлиять, уговорить, заставить передумать. Наверняка, ей движет идея, что он может еще «передумать». Какая наивность!

– Анжела, он не передумает.

Она не удивилась тому, что я предугадала ее вопрос и обреченно всхлипнула.

– Я так и знала, – пробормотала она. – После твоих слов, кажется, даже надежда умерла.

Будь прокляты мои глаза! Почему из них тоже потекли слезы?

Если бы кто-то посторонний сейчас оказался на моей кухне, то стал бы свидетелем мелодраматической сцены. Перед его критическим взором предстала бы безобразная картина двух рыдающих тридцатилетних баб, обнявших друг друга и время от времени воссылающих потолку свои истерические причитания. Пожалуй, еще больше его удивило бы то, что ревут эти две бабы по разным причинам.

Нет, поймите меня правильно, Анжелу я ужасно жалела, но эта жалость оформилась у меня задолго до их расставания с Олегом и подогревалась она ее наивностью и неумением принимать решения первой. Сегодняшнее ее горе было вполне закономерным и проистекало лишь из этой наивности. Чем дольше мы ревели, тем большей симпатией я проникалась. Наивность – не порок, но большое горе. Из-за него Анжела, такая красивая и внешне респектабельная, никогда не выйдет из категории униженных и оскорбленных. А футлярные люди, вроде Олега, даже не желая того, всегда будут ранить ее сердце просто потому, что не смогут понять, насколько она беззащитна. Хорошая она девочка!

Я поцеловала Анжелу в лоб и платком стала вытирать ее мокрые щеки.

– Лизонька, можно я у тебя поживу немного?

Вопрос застал меня врасплох.

– Зачем?

– Понимаешь, я же не питерская, у меня родители в провинции живут, а квартиру мне тут Олег снимал. Он меня с нее не гонит, но я сама там оставаться не хочу. Сейчас не знаю, куда переезжать, да и денег нет.

Вот она, вечная проблема содержанок. Работать она, конечно, не пробовала. Впрочем, чего уж там…

– Конечно, оставайся, – я искренне улыбнулась, радуясь тому, что ее истерика, кажется, сошла на нет. – Положу тебя на своей кровати, а сама буду спать в детской – там, у Ваньки широкий удобный диван.

Так Анжела стала и моей содержанкой тоже, но я была этому только рада. Вопреки моим первоначальным опасениям, в быту она оказалась весьма приятна и тиха, и, что было ужасно важно, она, в отличие от меня, умела и любила готовить. Кухне она отдавалась с воодушевлением, и, благодаря ей, мы с Ванькой отказались от порочной практики вызова еды на дом, но при этом каждый вечер питались в соответствии с индивидуальными меню: детским – для сына, вегетарианским – для меня. Себе Анжела готовила что-то аскетски-диетическое, на вид совсем не аппетитное.

Моей работе она не мешала, общалась со мной и Ванькой ласково и бережно, беспрестанно нас обнимала и целовала, и к концу второй недели олеговой командировки я, кажется, приобрела себе добрую подругу.

Глава 7.

– Лиза, я приехал! Сразу из аэропорта – к тебе.

Я смотрела на Олега сонными глазами. И как он догадался, что я не рассержусь, если меня вынуть из постели в третьем часу ночи?

Он словно слетел с катушек. Как безумный, ворвался в спящую квартиру, несмотря на мои попытки его утихомирить, протянул шуршащий пленкой букет, но не успела я вынуть руки из-за спины, как отбросил его в темноту и кинулся судорожно меня обнимать.

– Тише, тише, Олег, пожалуйста, – шипела я в ужасе. – Все спят.

Мне удалось втолкнуть его в кухню и закрыть дверь.

– Олег, пожалуйста, не шуми. Ты на часы смотрел?

Он взглянул на циферблат своих дорогих наручных часов и удивился, как будто видел его впервые. Потом махнул рукой и, с силой притянув меня, посадил к себе на колени. Я подскочила так, как если бы села на раскаленную сковороду.

– Ты что себе позволяешь?

– То есть? – он опешил. – Я вообще-то к своей женщине пришел.

– Нет, не к своей. Мы договорились о «сотрудничестве», но принадлежать тебе я не обещала.

Я обливалась холодным потом, представляя себе истерику Анжелы, если та проснется и увидит Олега, поэтому за словами не очень следила, они звучали как бы сами по себе, помимо моего разума. Но, хотя после этой фразы Олег мгновенно впал в ярость, – безо всякого перехода, как будто в его голове сорвался с резьбы какой-то важный болт, – мне показалось, что на резкость формулировки он даже не обратил внимания.

– Так я и думал, – сказал он звенящим голосом, игнорируя мои судорожные попытки заставить его перейти на шепот. – Я все две недели вертел то, что произошло и так, и этак, и, знаешь, я тебя реабилитировал. Я решил, что ты пытаешься таким нелепым способом начать со мной отношения, привязать к себе любовью.

– Нет, у меня не было такой мысли.

Я мучительно прислушивалась к тому, что происходило за дверью. Кажется, раздался какой-то шорох. А, нет, показалось.

– Лиза, вернись сюда, – он больно дернул меня за руку и вывел из оцепенения. – Ты как будто отсутствуешь.

– Извини, – пробормотала я, и мне захотелось расплакаться. – Олег, чего ты от меня ждешь?

– Так значит я ошибался?

– Мы и так давно и крепко дружим, мне этого достаточно. Зачем привязывать, как ты выразился? – у меня пересохло во рту.

– Значит я действительно нужен тебе только для того, чтобы забеременеть? – он был пугающе суров.

– Ты самый надежный человек из всех, что я знаю…

– И тот самый человек, над которым можно издеваться без последствий?

Ну, зачем он так??

– Олег, я тебе не желаю зла. Я просто очень хочу дочку.

– Но ты отдаешь себе отчет, что поступаешь по-скотски?

Я молча кивнула и заревела в кулак. Боже мой, ну зачем я все это затеяла? Даже если нам удастся договориться о взаимном отступлении, после того, что случилось две недели назад, уже ничто не будет прежним. Я разрушила огромный красивый замок одним неосторожным движением, и нам двоим осталось только глотать пыль, которая еще долго будет висеть в воздухе.

Минут пять прошло в томительном и страшном молчании, тишину нарушали только осторожные всхлипы. Наконец, я почувствовала, как меня обняли сильные руки.

– Ладно, не реви.

После этих примиряющих слов я, конечно, заревела еще сильнее.

– Успокойся, говорю. Я же не зверь, попробую разобраться и понять. Надень что-нибудь приличное и давай пройдемся. Недолго, Иван не успеет проснуться.

Примерно через полчаса мы с Олегом сидели в круглосуточном кафе, где он сразу же открыл винную карту. За ним не водилось такого греха, так что сейчас я с горечью наблюдала мрачное следствие своего гнусного предательства.

Все-таки, несмотря на годы дружбы, я еще недостаточно знала его. Могла ли я предположить в нем такую болезненную впечатлительность?

– Лиза, ты сказала мне, когда я начал шуметь, что я «всех разбужу». Кого всех? У тебя ночует любовник?

– Ммм, нет. Твоя бывшая, Анжела теперь живет у меня.

Это известие его, казалось, удивило мало. Он говорил спокойно и как будто устало.

– Опять благотворительность?

– Почему опять?

– Потому что, сколько я тебя помню, ты все время ей занималась: ездила по детским домам, подкармливала собак в приюте, подбирала котят с улицы. Теперь вот подобрала Анжелу.

Очень грубо!

– Олег, почему ты ее бросил?

– Ради тебя. Я и с Аней расстался. Вернее, Варвара Павловна это сделала от моего имени, я был занят.

Вот так новость!

– Но… я тебя об этом не просила.

– Это моя инициатива.

Из-за меня он бросил своих любовниц. Это поразительно!

– Лиза, я за эти две недели очень многое передумал и очень многое понял. Понял, что… – он сглотнул и продолжил с усилием. – Я тебя люблю, хоть и привык относиться к тебе, как к подруге. Когда о любви не говорят прямо, она умело маскируется.

Я едва не упала со стула. Олег влюблен в меня???

– Я был глуп, Лиза, – продолжал он. – Ты же знаешь, я все время веду себя, как спортсмен на дистанции – бегу, бегу, бегу и боюсь просто остановиться и перевести дух. Но тогда, в ту пятницу, будь она неладна, ты мне как будто обрубила обе ноги, я упал и не мог бежать дальше. Я мог только думать, вспоминать, смаковать, если хочешь. Ты была… – он снова болезненно сглотнул, как будто у него болело горло, – поразительно красивой! Как античная статуя… К тебе было страшно прикоснуться. Я чувствовал себя вором, который рвет цветок в чужом саду. Но я решился и вознагражден стократно. Того, что было, я никогда не забуду. Мне даже не с чем сравнивать, настолько это было прекрасно. Ты мне снишься с тех пор, можешь себе представить? Я закрываю глаза и вижу, как ты краснеешь и переминаешься с ноги на ногу, прежде чем так смело и решительно броситься в омут. Такая красивая, желанная, такая беззащитная… Не знаю, что бы со мной случилось, если бы ты все-таки передумала, но тем более не знаю, что делать теперь, когда все уже произошло. Меня знобит, как тяжело больного. Я хочу тебя еще, еще и еще. Я вообще не хочу выпускать тебя из объятий.

– Олег, пока не поздно, остановись, – прошептала я.

– Поздно, любимая, – усмехнулся мой мучитель. – Я говорю «любимая», чтобы себе самому дать пощечину побольней, потому что я полный и окончательный идиот. Этот «взрыв» готовился давно, на подсознательном уровне, но я не замечал или не хотел замечать, что уже давно и безнадежно люблю. Все-таки ты не была моей и, наверное, я защищался… Но теперь я понимаю, почему, например, не побоялся тебя привезти к своей бережно охраняемой матери. Я с ней ни одну свою девушку не знакомил, не считал их достойными. Я понял, почему так невзлюбил твоего Игоря, по сути, отличного парня, и почему его смерть не вызвала у меня ни малейшего естественного сострадания. Почему я не был у вас на свадьбе, как ты думаешь? Я не уезжал никуда, соврал. Дома сидел и пил кофе, чашку за чашкой. Пил и не понимал, что происходит, зачем я прячусь в четырех стенах, задернув шторы, зачем варю этот вонючий кофе. Почему, когда ты уехала в Германию, я почти сразу открыл офис в Берлине и стал туда ездить чуть ли не каждую неделю? Мне тебя не хватало, как калеке не хватает руки. Но я не отдавал себе отчета, а просто маскировал любовь под деловые интересы. Я очень многое делал и делаю, не думая об истинных причинах. Я глуп и не понимаю людей, но себя до той пятницы понимал еще меньше.

Он говорил долго и с озлоблением, глядя в стол, а меня бросало то в жар, то в холод. Мой ум отказывался осознавать.

– Я, наконец, понял, почему в свои 38 лет еще не женат, – Олег поднял на меня блестящие от опьянения и гнева глаза. – Это все чушь, что я не нашел ту, единственную или как там говорят романтики? Единственную я как раз нашел, но она мне не принадлежит: сад, где рос цветок, все-таки не мой, хотя и была надежда. Я тебя люблю, дура. Понимаешь ты или нет?

Я, конечно, понимала, но не знала, что ответить, да и говорить, пожалуй, не могла. Чернота за окном превратилась в бархатную серость – значит скоро эта странная ночь закончится. Только на это я и могла надеяться.

– После той удивительной пятницы я был счастлив, как ребенок, а теперь… я убит.

– Олег, но я не вводила тебя в заблуждение. Я говорила начистоту, не подозревая, к чему это может привести.

Боже мой, какие бесполезные и нелепые слова!

Он со злобой сжал кулак и сломал сигарету, которую уже несколько минут безуспешно пытался поджечь.

В этом, конечно же, и заключается вся соль ситуации: крушение иллюзий произошло, поскольку Олег обманул сам себя. Почему? Потому что мечтал об обмане. Не построй он вокруг моего неромантичного предложения своей безумной теории о взаимной любви, не произошло бы этого страшного признания, которое окончательно все перечеркнуло. Абсолютно все, потому что я-то его не люблю…

Встав со своего места, я направилась было к выходу, но Олег взял меня за руку и остановил.

– Лиза, не думай обо мне плохо, я очень зол и разочарован, но свое слово сдержу. Мы продолжим «работать», – он грустно улыбнулся. – Когда у тебя следующий подходящий день?

– Не скоро. Только 7 июля.

Мы условились, что 7 июля повторим уже испробованную схему с привлечением Татьяны Николаевны, но до этого дня встречаться не будем. Олег сказал прямо, что не очень хочет меня видеть. Я с тоской смотрела на носки своих туфель и мечтала провалиться в канализационный люк. Конец! Это конец! 15 лет дружбы – в утиль…

…Впрочем, обиженный донельзя Олег позвонил мне уже на следующее утро и предложил не ждать июля, а встретиться в тот же день.

– Если вдруг ты забеременеешь мальчиком, твоя жизнь будет испорчена?

– Нет, я стану самой счастливой мамой на свете.

Хорошо, что в этот момент он не видел, какая широкая улыбка озарила мое лицо.

И мы занимались любовью еще раз, а затем еще, еще и еще. График был отложен в сторону и забыт, теперь мы руководствовались только собственными желаниями. В наши отношения снова вернулись мир и покой: днем мы оставались закадычными друзьями, а по ночам вели тайную жизнь страстных любовников, о которой догадывалась только Татьяна Николаевна.

Это было прекрасное время для нас обоих. А потом я забеременела.

Часть 2. Пират.

Глава 8.

Меня вернул в действительность резкий запах нашатыря. Из тумана выкристаллизовалось миловидное лицо школьной медсестры.

– Женщина, как Вы себя чувствуете? Мы тут чуть с ума не посходили.

Сегодня 1 сентября, мой сын Ваня идет в первый класс. С самого утра беспощадно печет солнце, и мой организм, ослабленный беременностью, по всей видимости, не справился с нагрузкой.

– Позвоните мужу, скажите, чтобы забрал Вас. Нежелательно, чтобы Вы сами домой шли, – медсестра склонилась надо мной с искренним сочувствием.

Ванька сидел тут же, ни жив, ни мертв. Я погладила его по голове и попросила идти в класс – праздничная линейка закончилась, впереди у него классный час и парочка вводных уроков.

Вместо мужа за мной заехала Анжела. По пути она беспрестанно спрашивала о моем самочувствии и беспрестанно же подмигивала, намекая на какой-то сюрприз, который ожидал меня дома. Голова по-прежнему кружилась, и никакой радости от предстоящего я не испытывала, а, придя домой, и увидев, в чем, собственно, заключается сюрприз, совсем поникла.

Дверь открыла моя мама, которая внезапно решила нас навестить и приехала из Ивангорода. Я наклеила на лицо вымученную улыбку, с которой и провела следующие два часа.

Мои отношения с мамой сложно назвать образцовыми, тем более теперь, когда я, в силу возраста, вырвалась из ее ежовых рукавиц. Я могу под присягой подтвердить, что мои детство и юность были безнадежно испорчены двумя факторами: пьянством ныне покойного отца и истерическим самодурством матери, воспитание которой заключалось в постоянных упреках и тычках. Вечно страдающая, раздраженная, срывающаяся на визг по любому поводу, она переложила ответственность за расшатанные нервы на свою терпеливую семью: главным «кровопийцей», конечно же, был отец, вторым по значимости – дочь. Она работала учительницей в той же школе, в которой я коротала свою юность, и я росла с убеждением, что любым своим действием и даже неосторожным словом, порчу ее репутацию, хотя при этом была круглой отличницей, спортсменкой и полиглотом. Из-за своих прогрессирующих комплексов, будучи подростком, я так и не завела близких друзей – и даже до сих пор, несмотря на то, что в духовном смысле я значительно развилась и раскрепостилась, мне невероятно трудно быть с людьми накоротке. Родители после свадьбы растеряли своих знакомых очень быстро – к нам не приходили даже ближайшие родственники, опасаясь маминого склочного характера. Четыре белых стены и два пустых лица, невидящими глазами уставившиеся в телевизор, или те же лица, но окрашенные взаимной ненавистью и злобой – эти две картины чередовались на протяжении всего моего детства. В нашей квартире, казалось, даже воздух был тяжел и гнусен.

Годам к 11 я поняла, что хочу находиться во враждебном мне отчем доме как можно реже, поэтому придумала себе, помимо школы, массу разнообразных секций и кружков. В 17 лет я со вздохом облегчения вырвалась из-под маминого крыла и уехала пытать счастья в Питер. Возможно, именно благодаря нашим нерадужным взаимоотношениям я и держалась так крепко за учебу по специальности, по которой не проработала ни дня. Ставки были слишком высоки – либо я веду свободную и счастливую жизнь самостоятельного человека, либо на неопределенное время возвращаюсь в родное гнездо, воспоминания о котором наводили на меня бесконечную тоску.

Все это, конечно, давно позади и я даже горжусь тем, что моя мама, кажется, вовсе не подозревает, насколько обижена ее дочь – значит мне хватило такта и деликатности для того, чтобы оставить ее иллюзии о крепкой семье, в которой она самая главная, в целости. А может быть дело в Ваньке, с которым у нее, к моему удивлению, сложились прекрасные отношения – видимо, известная песня не врет, и внучат действительно любят больше детей. Я не возражаю против их общения и наблюдаю за ними с умилением, даже позволяю баловать сына. Да и как возражать? Смерть моего отца подействовала на мать угнетающе, за какой-то месяц она превратилась в старуху, и все ее потенциальные болезни явились во плоти – жить с «кровопийцами» оказалось все-таки лучше, чем в полном и беспросветном одиночестве. Ванюшка для нее – отдушина, так пускай она надышится вволю!

Гораздо большее отторжение вызывает тот факт, что в мои 33 года мать по-прежнему пытается контролировать меня в той же стилистике, которую использовала в моем отрочестве. Бывали периоды, когда она втягивала голову в плечи, столкнувшись с ответной агрессией, но эти периоды всегда были короткими, она плохо учится. Вот и сейчас, кажется, начнется.

– Так, так, так. Опозорила сына на всю школу, теперь к нему будут относиться не иначе, как к «тому парню, у которого мать на линейке грянулась в обморок».

Я едва не задохнулась от несправедливости упрека, но промолчала.

– А знаешь, почему так, милочка? Потому что не жрешь ничего, в холодильнике пусто. Хватит фигуру-то беречь!

Не отвечая, я легла на диван и приняла мокрое полотенце от растерянной Анжелы, которая, по всей видимости, ждала от моей матери сочувствия и ласковых объятий.

– Мама, это не оттого, что я мало ем. Я беременна вторым ребенком.

Я намеренно хотела хлестнуть пожестче, и тут же была вознаграждена. За моими словами последовала немая сцена, не хуже, чем в финале «Ревизора». Лицо Анжелы превратилось в сверкающую маску радости, лицо матери – в маску скорби.

– Одна, без мужа? – спросила она, ядовито поджав губы. – И кто же у нас отец?

– Отца – нет.

– Мне на колени упасть и начать молиться женщине, которая воплотила идею непорочного зачатия?

Я сжала зубы и мысленно сосчитала до десяти.

– Согрешила, каюсь, – я говорила спокойно. – А отца все-таки нет.

Анжела бросилась меня обнимать и в какую-то минуту измазала все мое лицо ярко-красной помадой. Все-таки это счастье – иметь такую подругу.

Весь оставшийся день мать со мной не разговаривала, но при каждом удобном случае посылала мне взгляд, в котором плескалось столько презрения, что человек неподготовленный легко мог захлебнуться. Слава богу, у меня иммунитет.

Для Ваньки приезд бабушки стал настоящим подарком: страх за меня, который не покидал его все утро, быстро улетучился, и ребенок весь оставшийся день был весел и игрив. О первых часах в школе и о своих товарищах по классу он отзывался с исключительной приязнью, и его слова успокаивали мое беспорядочно прыгающее сердце. Я тяжело переживала его переход в новый возраст и новую среду, хотя опасаться, по сути, было нечего: мальчишка прекрасно общался и с ровесниками, и с детьми постарше и, более того, всегда был душой своей малолетней компании, его ужасно любили. Однако, отставить преждевременное ликование! Еще неизвестно, что нас ждет в будущем.

Вечером Анжела не выпускала меня из объятий – мне пришлось потесниться на своем диване в детской, чтобы комфортно уложить маму. Стараясь не разбудить спящего на соседней кроватке Ваню, подруга обсыпала меня горячим шепотом, как горохом, пытаясь выведать подробности моего душевного и физического состояния – и то, и другое, по ее мнению, должно было кардинально поменяться с тех пор, как у меня под сердцем зародилась новая жизнь. Я терпеливо и доходчиво рисовала картину беременности женщине, которая все это время добровольно отказывалась от материнства, справедливо полагая, что еще до него не доросла, и несправедливо полагая, что ради беспечной жизни содержанки им можно жертвовать. Конечно, она ничего об этом не знала, представления у нее оказались самые приблизительные, но тем пуще был восторг.

– Лизонька, ты, пожалуйста, на меня не сердись, может быть это не мое дело, но я все-таки спрошу. Может быть, хоть мне расскажешь, кто отец малыша? Мы же подруги!

– Милая, давай не сейчас. Я обязательно расскажу, но всему свое время.

Она возбужденно закивала, как будто я сообщила ей что-то приятное.

– Хорошо, хорошо, хорошо! И правильно!

Я крепко прижала ее к себе и закрыла глаза, как будто желая заснуть, но это была лишь уловка для того, чтобы закончить разговор. Милая Анжела, как я могу сказать тебе, кто отец? Эта новость тебя убьет.

Все лето во мне боролись два чувства: радость от того, что я иду к желанной цели, и тоска от того, что я предаю Олега и, конечно же, Анжелу, этого наивного агнца. Я пыталась находить самооправдания, и они получались довольно весомыми, но, тем не менее, не давали мне успокоиться. Да, я не знала, что у нас выйдет такой странный неравнобедренный треугольник, где он влюблен в меня, она – в него, а я оказываюсь главным злодеем. Да, я не могла предположить, что ради меня Олег бросит несчастную Анжелу. Да, я этого не хотела и была бы счастлива, если бы у них до сих пор все оставалось по-прежнему, раз уж ее это устраивало. Тысячу раз да. Но все равно душа как будто плещется в помоях. Брр, ненавижу себя.

Я осторожно переложила руку Анжелы со своего плеча на подушку – беззаботная, она спит, как младенец, и даже не почувствовала, как я от нее отстранилась. Тем лучше, ведь у меня еще не выполнена самая сложная на сегодняшний день задача – я должна закончить череду признаний и сообщить о своей беременности Олегу. Час еще не поздний, он, наверняка, сидит дома, за бумагами.

Ответная смс-ка, кажется, не приходила целую вечность, и когда телефон, наконец, встряхнул мою ладонь вибрацией, я почувствовала биение сердца на уровне глотки.

«Значит сбылась твоя мечта? Что ж, я рад. Но моя роль на этом окончена. Прощай», – таков был ответ.

Глава 9.

После виртуального объяснения Олег не просто исчез из моей жизни, но и вообще пропал с радаров. Конечно же, я пыталась с ним связаться, но уже на следующий день у него были оборваны все провода: по трем номерам телефона, которые мне были известны, отвечали на разных языках унылые роботы, к его страницам в социальных сетях оказался закрыт доступ. Я, наконец, решилась и, воспользовавшись ключом от его квартиры, который он у меня до сих пор не забрал после той, первой ночи, явилась к нему домой и провела там целый день, но напрасно. Вид у жилища был сиротливый, некоторые вещи пропали со своих мест – создавалось впечатление, что его покинули на длительный срок.

Я звонила маме Олега, Татьяне Николаевне, но она ничего не могла прояснить, ей самой сын сообщил только то, что должен надолго уехать по делам. Эта новость окончательно меня убедила – наступил самый крайний случай.

Если я и звонила когда-нибудь Олегу на работу, то всегда пользовалась телефоном, который стоит в его кабинете, но теперь и он был отключен, поэтому я набрала номер приемной, который нашла на сайте его фирмы.

– Юридическая компания «Р…т». Чем могу помочь? – с заученной интонацией ответил мне приятный голос новой, по всей видимости, привратницы.

– Прошу прощения, Я не совсем по делу, но Вы не могли бы соединить меня с Варварой Павловной Калужниковой?

– По личным вопросам не соединяем.

Раздались короткие гудки: хорошо вышколенная секретарша, четко следуя корпоративной инструкции, лишила меня всякой возможности ее переубедить. Меня, впрочем, это задело мало: небольшой опыт работы в журналистике приучил скромницу в исключительных случаях идти напролом, снося головой стены. Напускная наглость не подвела и сегодня: уже после третьего звонка раздраженная и едва не плачущая привратница собственноручно набрала внутренний код и, не попрощавшись, бросила трубку на аппарат, предоставив мне вволю наслушаться скрипа, треска и, наконец, благословенных гудков.

– Доченька, а ты что ж, не в курсе? – Варвара Павловна даже испугалась моей слезной интонации. – Не пропал он никуда, но будет в разъездах почти полгода, в Питер планирует приезжать урывками. Во-первых, ликвидирует офис в Берлине, от него одни убытки. Во-вторых, открывает представительство в Екатеринбурге. В-третьих, продолжает налаживать связи с востоком. Думаю, что из Китая он всю зиму не будет вылезать. Олег даже уроки языка брал, чтобы не очень от переводчика зависеть. Вот так-то, доча. Странно, почему он тебе не сказал?

– Поссорились, – коротко ответила я. – Он не боится надорваться? Так много планов…

– Я, конечно, не психолог, но у меня впечатление сложилось, что Олежке нужно было для чего-то уехать и подальше, а дела – только предлог. Вообще говоря, этим планам уже несколько лет, подготовка шла давно. Почему в конечном итоге он решил схватиться за все сразу, а не продолжить постепенное наступление – для меня тоже загадка.

– Сейчас-то он где?

– В Берлине, дочка. Телефон у него изменился, но я тебе цифры не продиктую, раз уж вы поссорились. Мало ли что…

Вот такая она, Варвара Павловна – ласковая, как кошечка, но в тайне даже «доченьку», пожалуй, готова разорвать на части ради покоя своего молодого начальника. Положив трубку, я со вздохом открыла ноутбук и решила использовать последнее и, скорей всего, самое наивное средство. По электронной почте мы с ним никогда не переписывались: я знала, что у него всего один ящик и для работы, и для личных дел, но именно рабочие письма туда приходят сотнями, поэтому мала вероятность, что мой скромный мейл с тысячу раз пережеванными и уже бесполезными объяснениями, будет замечен. И тем не менее я писала. Писала о том, как мне одиноко без его твердого плеча и доброй улыбки. Как я скучаю по тем еще недалеким временам, когда мы и знать не знали о том, что между нами могут зародиться отношения, отличные от дружеских. Писала о том, что малыш, кажется, уже толкается, хотя, наверное, мне это только кажется, потому что срок еще слишком маленький. Стирала фразу про малыша. Писала еще и еще. Просила не ненавидеть меня. Просила много, даже очень много – того, что не может быть под силу обычному человеку. Ставила восклицательные знаки. Писала до тех пор, пока не увидела на клавиатуре компьютера выдавившиеся из-под век слезы.

Отправив письмо, я почувствовала страшное облегчение, как будто с плеч упал тяжелый груз, который я, как Сизиф, толкала в гору. Я сделала все, что могла, чтобы загладить свою вину, и дальнейшее теперь от меня не зависит – либо простит, либо нет. Неизвестно, к чему все это приведет, но я твердо знаю одно: долгожданный ребенок у меня все-таки родится, и я буду лелеять его вне зависимости от того, насколько высока окажется цена! Прости, Олег, тысячу раз прости!

Я рванулась в прихожую, услышав, как в замочной скважине поворачивается ключ, и сжала в объятиях опешившую Анжелу еще до того, как она успела войти.

– Анжела, милая! Помнишь, ты мне говорила, что побывала «во всех заграницах», а настоящей России еще не видела? Хочешь увидеть? Летим хоть сейчас! Жить хочу! Веселиться хочу! Приключений хочу!

Глава 10.

«Хоть сейчас», конечно, у нас не получилось, но вот через неделю мы действительно приземлились в аэропорту «Кольцово» в Екатеринбурге, который встретил нас неожиданно удушливым – по контрасту с влажным и прохладным Питером – бабьим летом. Столица Урала была лишь перевалочным пунктом нашего путешествия: конечная же точка расположилась в Свердловской области, в селе К…е.

Я слукавила: наша поездка была не такой уж и спонтанной, в глубинку меня тянули тоска и творческие интересы. Дело в том, что в К…е несколько лет назад переехал мой знакомый – на мой взгляд, гениальный художник – тот самый, от которого мне «по наследству» перешла прекрасная квартира. Имя художника было известно очень небольшому кругу лиц, он предпочитал, чтобы друзья, знакомые и поклонники называли его просто Пиратом – такова была его реальная фамилия. Путь отшельничества Пират избрал совершенно осознанно: ему уже перевалило за 60, соблазны бурной молодости остались далеко позади и остаток жизни художник решил провести подальше от мирской суеты и поближе к природе. Судя по последним работам, которые попадались мне на глаза, смена обстановки действительно пошла ему на пользу и подняла его потрясающий художественный дар на философскую высоту. В молодости он любил эксперименты, на склоне лет пришел к абсолютной простоте – на его картинах роняли слезы скромные осинки, под ветром гнулись тонкокостные березки, зеленые стволы насквозь протыкали мучнистые облака, и во всем этом чувствовались присутствие бога и едва уловимая, тихая и ранимая сексуальность, которой Пират всегда наделял природу.

Я скучала по нему, но на путешествие решилась не только по этой причине. Для моей новой книги потребовался иллюстратор, и когда в издательстве спросили, знаю ли я подходящего художника, то я первым делом вспомнила именно Пирата. Проблема заключалась в том, что, предпочтя глушь шумному городу, он решил полностью оградить себя от всего, что могло бы помешать его нынешнему просветленному состоянию – в том числе, от интернета и телефона. На мой взгляд, он явно перегнул, но факт остается фактом – с ним невозможно связаться иначе, чем посредством бумажного письма. Месяц назад я не поленилась и отправила ему небольшое, полное светлой печали послание, а около двух недель назад получила ответ с приглашением повидаться лично. И вот теперь мы ищем способ доехать до его деревни из Екатеринбурга, но, похоже, это возможно только на гужевом транспорте.

Добравшись до въезда в К…е после нескольких часов мучений в рейсовом автобусе, а затем в немногочисленных попутках, мы первым делом действительно увидели крепкого мужика на телеге, в которую была запряжена тощая клячонка – воистину, я думала, что в наше время «увижу» что-то подобное только в книгах Гоголя. Впрочем, веселиться нам было уже недосуг, мы ужасно устали и жалели, что не встретили мужика раньше, потому что с таким диким бездорожьем, пожалуй, лучше всего могла справиться только опытная, видавшая виды лошадь. Селянин ехал неторопливо, позволяя своей, по-видимому, ценимой питомице прощупывать копытами каждую кочку, и, кажется, уже дремал в надвинутой почти на подбородок панаме.

Догнать четырехколесную улитку оказалось несложно, и мужик молча нам кивнул – запрыгивайте, мол.

– Дяденька, подскажите, где тут Артиллерийская улица? Вы случайно не туда едете?

– Туда, милые, туда.

– А дом художника Пирата не знаете?

– Отчего ж не знать, знаю. Только художник там больше не живет.

Я едва не свалилась на землю. Мгновенный холодок пробежал вдоль позвоночника, вспомнились и его годы, и его болезни.

– Как не живет!? Что с ним?

У меня по спине потек холодный пот, но селянин, кажется, был абсолютно спокоен.

– Художник там больше не живет. Там живет молчаливый созерцатель, который иногда зарисовывает свои наблюдения…

Я шумно выдохнула и весело рассмеялась.

– Пират, это ты! Черт ты такой, зачем пугаешь?!

Под неказистой панамой обнаружилась брутальная лысина Пирата. Как оказалось, лошадь досталась ему от предыдущего хозяина дома, который на нее уже не надеялся и давно мечтал избавиться от старушки. Как пояснил Пират, на ее фоне он сам себе кажется моложе.

Впрочем, это объяснение попахивало кокетством: художник в свои 60 с хвостиком был весьма моложав и по-прежнему привлекателен для женщин, даже тех, что юнее его ровно вдвое – это я поняла по многозначительному взгляду Анжелы. В своей избе он сбросил нелепую мужицкую скорлупу и предстал перед нами во всей своей оскорбительной для простаков стати. Почти двухметровый, с окладистой бородой и лысым черепом, сильным телом и умными глазами.

– Давай сначала о деле, но только быстро, чтобы в две минуты уложиться. А потом два дня будем говорить душами, – пробасил он, наливая нам с Анжелой пахучий чай.

Позже выяснилось, что травы для чая он сам рвет в близлежащем лесу. Пират вообще пользовался всеми дарами окружающей природы: растил картошку в своем маленьком огородике, ловил рыбу в пруду, собирал грибы, коренья и цветы. Он осуществил свою мечту и пришел к подлинной жизни, полной любви и гармонии, труда и покоя. С самого утра он работал, не покладая рук, а за свои картины брался вечерами, когда душа, наполненная сладостными впечатлениями, – такая бестрепетная, такая улыбчивая, – требовала их материального воплощения. Пират был счастлив.

– А я тебе написала о своем деле в письме. Не хочешь ли попробовать себя в роли иллюстратора? – спросила я.

– И не мыслю о том, Лизавета, сразу, как прочел твое письмо, решил отказаться. Но позвал я тебя сюда все-таки не напрасно: у меня есть идея получше. Ты с моим сыном Алексеем не знакома, а он, между тем, художник ничуть не хуже, даже лучше в некоторых чертах. Вот он и возьмется. Я уже с ним говорил, он согласился без обиняков. Скоро приедет, сама его увидишь и все обсудишь.

Пират достал откуда-то из-за печки альбом с эскизами своего сына, и мы с Анжелой начали листать. В этих работах было много подражания отцу, но все же Пират был прав – чувствовалось мощное дарование, которому просто требовалось время, чтобы окончательно развиться.

Алексей приехал из Екатеринбурга вечером того же дня – не ради меня, а просто потому что частенько гостил у отца в выходные. Он был практически его точной копией – разве что борода не седая. В екатеринбургских творческих кругах Алексея Пирата знали как прекрасного графика, он преподавал рисунок студентам-архитекторам и частенько участвовал в выставках. Он оказался обаятельным и сговорчивым человеком, к общему решению мы пришли практически мгновенно, а потом, как и предрекал Пират-отец, начались разговоры по душам.

– Ты, Лизавета, значит дочурку ждешь? – спрашивал пожилой художник, вороша толстой палкой горящие ветки.

Погода стояла такая, что в избе находиться было невозможно – душа рвалась наружу. Мы забились в беседку, которую Пират устроил в своем огородике и разожгли очажок, выложенный закаленными камнями. Уже давно опустились сумерки, и наши восторженные, возбужденные от обилия свежего воздуха лица выхватывал из темноты только этот трепещущий огонек.

– Эх, Пират, не знаю пока, дочку или второго пацана. И так и сяк буду счастлива!

Выяснилось, что Анжела никогда не видела настоящих коров, и Алексей вызвался показать ей возвращающееся домой стадо. Скоро пастухи погонят его по соседней улице.

Они ушли, и Пират, воспользовавшись одиночеством, молча обнял меня за плечи.

– Рад за тебя, девочка. А счастливый отец-то есть у малыша?

– Отец, в принципе, есть, но не счастливый. Номинальный.

– Так я и думал, бедная, потерянная моя красавица.

Пират – душа-человек, ему можно о многом рассказать, не таясь, но то, что касается моей беременности, пусть остается постыдной тайной.

Несколько минут прошли в молчании, Пират задумчиво поглаживал меня по волосам.

– Эх, черт, хорошо, что мы одни, – наконец, изрек он. – Помнишь, в Питере не было у нас таких минут.

В этой фразе мне почудился интимный подтекст, и я попыталась отсесть, но Пират, как будто не заметив этого движения, еще крепче прижал меня к себе сильной рукой. Это было уже нескромно, но я смолчала.

– Пират, ты по мне скучал? – осторожно спросила я.

Пират был вдовцом, и вдовцом с большим стажем – его жена умерла, когда Алексею едва исполнилось 6 лет. Мое горе после потери Игоря было ему хорошо понятно, и, вероятно, это обстоятельство благоприятно повлияло на наши отношения – общая тоска сделала их сначала добрыми, а потом и сердечными.

Пока он жил в Питере, мы часто виделись на всевозможных творческих тусовках, но, как и полагается друзьям, предпочитали им встречи в более узком кругу. Наш круг состоял из пяти человек: двух писателей, безумной журналистки Сони, художника и архитектора. Я была здесь самой молодой и поначалу самой неуспешной. Потом мои книги начали лучше продаваться, и времени стало гораздо меньше – я практически «выпала» из круга, но сохранила с ним хорошие отношения. Пират же, в конце концов, со всеми, кроме меня, перессорился, и уехал отшельничать в К…е. Так или иначе, а он был прав насчет «редких минут»: мы действительно, кажется, всего пару раз встречались с ним наедине, вне круга, и, хотя и были друг другу приятны, чувствовали некоторое отчуждение, связанное с разницей в возрасте и опыте. Иногда мне даже казалось, что он меня избегает.

Неловкость стерлась после его переезда в глушь: при письменном общении разница между нами как будто пропала совсем. Переписывались мы редко, в лучшем случае я отправляла письма раз в три месяца, еще реже – получала, но тем сладостней был процесс переписки. Теперь, когда я вновь сидела рядом с живым Пиратом, сердце мое радостно екало, а голова предостерегала: «Будь внимательней, здесь что-то не так». Слишком впечатлительный ум художника, теперь я это ясно видела, построил из моих мелко исписанный листочков излишне романтическую конструкцию.

– А вот и мы! – раздался из темноты счастливый голос Анжелы, и Пират снял руку с моей талии.

Подруга была донельзя возбуждена и грязна с ног до головы. Алексей со смехом рассказал, как городская девочка испугалась, увидев коров, и попыталась бежать, но в темноте свернула не туда и упала прямо в лужу, не успевшую высохнуть после вчерашнего дождя.Особую пикантность этой истории придал тот факт, что Анжела, несмотря на мои убедительные просьбы, взяла с собой в деревню только привычные ей туфли на шпильках и короткие платьица. В общем, свалилась она презабавно.

Благо, что у Пирата в глубине огородика стояла и маленькая покосившаяся банька, в которой нашлись горячая и холодная вода. Мы с Анжелой закрылись вдвоем и с удовольствием смыли с себя всю усталость этого дня.

Глава 11.

– Ванька, ты как?

– О, мам, отлично! Мы с Татьяной Николаевной каждый день то в кино, то в театр ходим. Очень интересно!

Сына я на время отъезда оставила на попечение Татьяны Николаевны, олеговой мамы. Та была безмерно рада и мое признание, что мы с Олегом поссорились и, возможно, навсегда, пропустила мимо ушей – Ванька в любом случае оставался ее любимым мальчишечкой. «Можете хоть поубивать друг друга, а сына от меня не отлучай», – строго поучала меня старая женщина.

– Ванька, мне тоже очень интересно! Я тут живу, как у Христа за пазухой. Даже возвращаться не хочется. Тишина, покой, красота!

– Так и не торопись, мама. Отдохни, как следует!

Мы жили у Пирата уже вторую неделю, пора было и честь знать, но уезжать, в самом деле, не хотелось. Причем главным виновником задержки была Анжела, которой жизнь в деревне так полюбилась, что она уже пару раз просила Пирата оставить ее при себе навсегда, но тот только лукаво улыбался.

Алексей зачастил к отцу, и вскоре я стала к нему относиться как к доброму другу. Он явно ухаживал за Анжелой, а та ему явно благоволила.

– Сегодня мы с Алексеем пойдем на выставку в музей ИЗО, там выставляются работы екатеринбургских художников, в том числе и его. Он будет выступать на презентации, – хвасталась Анжела, примеряя перед зеркалом сережки.

– А можно и мне с вами? Очень любопытно!

– Ээээ… нет.

Я даже опешила.

– Почему?

Она повернулась ко мне с недовольным видом.

– Ааааа. Поняла, – протянула я.

Подруга устраивает личную жизнь, значит пора посторониться, это ясно. Но оставаться с Пиратом наедине мне было страшновато: после первого вечера в беседке между нами чувствовалось необъяснимое напряжение, которое не находило выхода при свидетелях.

Когда подпрыгивающая на ухабах машина Алексея скрылась за углом, Пират взял меня под руку и без слов повел к выходу из деревни.

– Куда мы идем? – спросила я.

– В лучшее место на Земле, – таков был ответ.

Мы пришли на берег пруда, в котором Пират ловил свою рыбешку, и остановились в двух шагах от воды. Я заворожено смотрела на ее рябую поверхность, обратившуюся под прямыми солнечными лучами в жидкое золото. Его блеск многократно отражался в сочной зелени, и казалось, что само пространство вокруг соткано из светящихся нитей. На берегу стояли огромные толстоствольные деревья, такие старые, что они уже не могли удержать свои тяжелые ветви, и те росли вниз, утыкались в землю, ломались и гнулись от собственной настойчивости.

– Поразительная жажда жизни, – кивнула я на одно из таких деревьев. Оно росло у самой воды, согнувшись, как немощный старик, но весь его горделивый вид, казалось, говорил: «Ты умрешь, а я еще поживу».

Пират внимательно на меня посмотрел.

– Знаешь, Лизавета, и я так подумал, когда в первый раз сюда забрел. Здесь все так и кричит – «Жить! Жить!». Это не ветки, а руки, которые отводят от виска уже приставленный к нему пистолет.

Он раздвинул клонящиеся к земле ветви, и под ними обнаружился уютный зеленый схрон. Я прошла вперед и обхватила руками ствол, а Пират снова опустил ветки, и мы вмиг оказались оторванными от целого мира и скрытыми от его любопытных глаз.

– Всего только три летних месяца здесь так красиво, а с осени, когда опадают все листья, я сюда и не хожу – так потеряно, так сиротливо выглядит этот берег, – говорил Пират, поглаживая меня по плечу. – Боюсь за свое сердце – не выдержит, лопнет от жалости.

– Это только в России возможно, – отозвалась я. – Чтобы абсолютная роскошь обращалась в абсолютную нищету.

– Это ты хорошо сказала, надо запомнить.

Мы сели на траву и прислонились спинами к широкому стволу. Если бы кому-то вздумалось пройти по берегу в трех шагах от деревянного исполина, то прижавшиеся друг к другу художник и писательница так и остались бы незамеченными.

Лучше этого места действительно быть не могло, и я хорошо понимала, как должно трепетать сердце художника при виде такой совершенной работы творца. На покатом берегу пруда со сверкающей голубыми искрами водой, под согнувшимися от собственной тяжести ветвями деревьев, на мягком ковре из сочной зеленой травы сидели два неравнодушных к красоте человека – я и Пират. И именно здесь он властно привлек меня к себе и крепко, долго и страстно поцеловал.

Глава 12.

– Лиза, Лиза, я видела его! Он – здесь! – Анжела ворвалась в избу Пирата, как вихрь.

– Кто здесь? Франкенштейн?

– Да нет! Олег здесь, в Екатеринбурге! Я его видела, он офис открыл прямо рядом с музеем! Я к нему бросилась и… избила.

Я с сомнением посмотрела на ее тоненькие ручки.

– Так уж и избила?

– Ну… пощечину дала!

– Вот ты даешь! А он что?

– Смеялся…

Ну, еще бы.

– Лиза, он был невменяем! – возбужденно шептала Анжела. – Я бросилась на него с кулаками, кричала, что он подлец, что я его любила – именно любила, а сейчас уже ненавижу.

– Так, а дальше?

– А он улыбается мне в глаза и говорит: «Ну, раз теперь не любишь, значит твои страдания в прошлом?» И руку Алексею протягивает, чтобы познакомиться.

Боже мой, она все это устроила прямо при Алексее? Надеюсь, они к тому времени хотя бы покинули выставку, и его коллег поблизости не было.

– Это конец? Вся история? – решила уточнить я.

Видимо, Олег из Берлина сразу же полетел в Екатеринбург, Варвара Павловна предупреждала, что у него там есть коммерческие интересы.

– Нет, нет, я же говорю – он невменяем! Стал про тебя расспрашивать, и когда я рассказала, где ты находишься, прямо взбесился!

– Ты и адрес назвала? – холодно поинтересовалась я.

Странно, почему он так разозлился, узнав, что я поблизости? Может быть, подумал, что я его преследую? А, может быть, Анжела преувеличивает? С нее станется.

– Я и не думала ничего говорить, но ты же знаешь Олега: если он захочет, то душу из человека вытянет, не то что адрес.

Это точно.

– И чем все закончилось?

– Он просто убежал от меня, даже не попрощавшись! В ярости!

– Убежал?

– Ушел быстрыми шагами.

– И… все?

– Все.

Анжела, видимо, и сама осознала, что в ее пересказе история выглядит довольно нелепо, но добавить по существу ничего не могла. Я быстро от нее отступилась – скорей всего трагический оттенок этой встрече придала ее собственная впечатлительность, мнительность брошенной женщины или что-то вроде того.

Алексей вошел в избу чуть позже и был мрачнее тучи. Я не стала задавать вопросов, хорошо понимая, что его расстройство, в отличие от анжелиного, вполне предметно и обосновано. Встретить бывшего любовника своей подруги всегда не слишком приятно, но впечатление усиливается стократно, если женщина ведет себя так, что становится ясно – она до сих пор к нему неравнодушна.

Вскоре за окном стемнело и немного успокоенная, отпоенная чаем пара, сознавая, что пора объясниться, отправилась на прогулку. Мы с Пиратом вновь остались вдвоем. Я сидела напротив него, бессловесная и растерянная. Чего мне еще от него ждать? Что будет дальше?

Сцена под деревом получилась скомканной и закончилась очень неловко. Поцелуи следовали один за другим, и я с ужасом осознавала, что постепенно теряю контроль над телом и головой. Пират был носителем какой-то безудержной медвежьей силы, и его мощные руки, так не похожие на руки художника, подавив всякое сопротивление, уже уложили меня на траву… Но тут я перестала скромничать.

– Прекрати! Я… я не хочу.

Пирата как будто отбросила от меня потусторонняя сила – та же, что в долю секунды заставляет отдернуть руку, случайно прислонившуюся к горячему. Его лицо было искажено в каком-то пароксизме страсти, оно показалось мне тогда ужасно некрасивым и старым. Он часто дышал, а его руки дрожали – для того, чтобы прийти в себе и подняться с земли ему потребовалось несколько минут, которые я провела в испуганном молчании, сжавшись в комок.

Было в этом эпизоде что-то отвратительное по самому своему факту, хотя происхождение этого чувства я бы сформулировать не смогла. Я ношу под сердцем чужого ребенка, и он, Пират, это знает. Знает, и, тем не менее, целовал меня. И, тем не менее, мечтал, по всей видимости, о еще большей, окончательной близости… Может быть, я покажусь слишком старомодной, но свое тело с тех пор, как в нем поселилась новая жизнь, я считала неприкосновенным.

Теперь Пират сидел напротив меня – спокойный и уверенный, такой, каким я его привыкла видеть, – а мои чувства к нему уже напоминали ненависть. И как ему удается после всего произошедшего сохранять лицо?

– Хочешь, начну твой портрет? – спросил он, и я с готовностью кивнула, чтобы хоть как-то побороть неловкость.

Он установил складной мольберт и, взяв карандаш, начал уверенными и широкими движениями наносить на бумагу эскиз.

– Давно хотел, – признался он. – Если не тебе в подарок, то уж для себя бы точно нарисовал.

– И повесил бы над дверью, вместо подковы? – усмехнулась я.

Он пропустил колкость мимо ушей и попросил свою модель принять удобную позу – я была напряжена, как струна. Или как маленький зверек, готовый в любой момент развить спринтерскую скорость, спасаясь от зубастого хищника.

– Любовь обладает только двумя свойствами – полнотой и длительностью, все остальное к ней не относится, – проговорил Пират тихо, как бы между делом. – Ты знаешь, что я очень долго, почти всю жизнь любил только одну женщину – мать Алеши. Она умерла так давно, что ты и не могла ее знать, ты еще пешком под стол ходила. Я ни разу до нынешнего дня не предал и даже не пожелал предать память о ней, больше 20 лет у меня продолжался роман с фотографией на могильном камне. Фотография не старится, не грубеет душой, она создает впечатление, что чувства, которые были между нами, остаются неизменными, что время нам нипочем. Но это миф, конечно.

– А что, если бы она по-прежнему была с тобой? – задумчиво пробормотала я. – Наверное, жизнь значительно бы отличалась от мечты.

– Какая ты хорошая девочка, все понимаешь, – улыбнулся Пират. – Я ходил на ее могилу каждую неделю, иногда и чаще – до тех пор, пока в один прекрасный момент, сидя на кладбище и глядя в глаза ее фотографии, не понял, что не помню, как ее зовут.

Я в испуге прижала руки к губам.

– Нет-нет, я, конечно, быстро вспомнил, мне для этого не пришлось искать свидетельство о браке, – усмехнулся художник, продолжая рисовать. – Но разве сама эта ситуация возможна при реальной любви?

– Пират…

– Подожди, девочка, я не закончил, – он вздохнул. – Не отходя от могилы, я стал лихорадочно перебирать в памяти все, что с ней связано, и, чем дальше, тем больше я убеждался, что ничего не помню наверняка. Большинство «воспоминаний» подкладывала мне услужливая фантазия, которая уже давно поглотила живую женщину и поставила на ее место образ. Я любил плод моей фантазии, а не ее.

– Нет ничего страшнее крушения иллюзий…

– Ничего не говори, моя малышка. Ты все правильно понимаешь, но не говори ненужных, тяжеловесных слов, просто послушай, – умоляюще посмотрел он на меня. – После того, как я это понял, у меня в душе произошел страшный переворот, я заливал черной краской свои работы, бил посуду, рвал на себе волосы, кричал, что вся моя жизнь была картиной, которую я нарисовал в своем мозгу. Это было мучительно. Я хотел убить себя…

– Но хорошенько подумал и решил начать новую жизнь, подальше от своих иллюзий…

– Верно! Отчасти поэтому я и уехал сюда. Здесь ничего не напоминало мне о прошлом. Здесь я строю новую жизнь.

– И заодно новую реальность, – вздохнула я. – Рисуешь в своем мозгу новую картину.

Он внимательно на меня посмотрел и, подумав, кивнул.

– Конечно. Да. Да и кто не рисует? Но в одной детали этой картины я уверен. Эта деталь – не фантазия.

– Какая же? – я напряглась, предчувствуя новый надрыв.

Вместо ответа Пират повернул ко мне мольберт, и я ахнула от удивления и… разочарования. Это был всего лишь карандашный набросок, но невероятно, поразительно талантливый – на меня смотрела живая душа, готовая сорваться с листа и вселиться в пустое тело. Но я не увидела на получившемся портрете себя. То есть, без сомнения, лицо было мое – то, каким я его привыкла видеть в зеркале, – но по каким-то несомненным чертам, которыми это лицо наделил художник, я распознала перед собой женщину гораздо более чувственную и благородную, чем натурщица. Пират снова себе врал.

– Так в чем же? В чем же ты уверен? – уже со злобой спросила я.

– Я уверен в тебе. Я в тебя влюблен.

О, боже мой!

– Не в меня, Пират, не в меня! Посмотри на свой портрет и сравни его со мной. Две разные женщины!

Он подошел ко мне вплотную и посмотрел сверху вниз.

– Девочка, ты многого о себе не знаешь, – он улыбнулся. – Поверь, я нарисовал твой портрет.

Пират опустился на колени и положил свою несчастную, измученную голову мне на колени. Я сжала кулаки и выпрямилась от ужаса. Боже мой, как хочется исчезнуть!

– Лиза, девочка моя, не уезжай, – прошептал Пират. – Оставайся здесь, со мной. Будь моей возлюбленной. Твоих детей я приму, как своих, а от тебя не буду требовать даже взаимности. Просто будь здесь, не покидай меня…

Его последние слова потонули в ужасном грохоте и ругани. Дверь в избу не открылась, а почти упала внутрь, едва не слетев с петель, и в комнату не вбежал, а влетел взбешенный, растрепанный, красный от чувств Олег.

– Отойди от нее, старик! Отойди, иначе я за себя не ручаюсь!

Он перемещался так быстро, что я не успевала следить за ним взглядом. В мгновение ока Олег оказался в шаге от согнувшегося в неудобной позе Пирата и занес над ним кулак. Еще секунда, и на голову старого художника обрушится страшный удар, который, пожалуй, расколет ему череп. Я вскрикнула и в ужасе зажмурилась, ожидая убийства.

– Нет, нет. Не бей меня, – Пират поднял раскрытые ладони и закрыл ими лицо.

Олег с усилием размахнулся и… уронил руку, как плеть.

– Не буду, старик. Но отойди от нее, прошу тебя.

Пират молча встал с колен и сделал несколько шагов в сторону.

Не до конца растеряв свой гнев, Олег продолжал фурией носиться по избе, выкрикивая бессвязные приказания и беспощадно матерясь.

– Это твое? – он дернул висящий на крючке летний плащ и «с мясом» оторвал от него петельку. – Надень, уже вечер, на улице прохладно. Что сидишь? Собирайся! Мы уезжаем.

Я встала и молча начала собирать свои вещи.

Глава 13.

– Олег, остановись, пожалуйста, меня тошнит.

Мы ехали по ночному разбитому шоссе, окруженные темнотой и нескончаемым уральским лесом.

Я выскочила из машины и сложилась пополам на обочине дороги, Олег с состраданием гладил меня по спине и придерживал мои волосы. Его забота была приятна, но, придя в себя, я сразу же прервала ласки.

– Олег, скажи, зачем ты все это устроил? Примчался в незнакомый дом, угрожал незнакомому человеку, размахивал кулаками…

– А ты что устроила? – взвился он. – В твоем положении нужно дома сидеть, а не ездить через половину России в гости к половозрелым самцам.

Я вспыхнула.

– Да ты не так все понял! Я по делу ездила, мне нужен иллюстратор!

– Я зря смалодушничал, нужно было этому иллюстратору хорошенько проиллюстрировать морду. Ты думаешь, я не понял, чего он от тебя хотел? Наивная… Он хоть и старик, но еще способен… кхм… к физическому контакту.

Я размахнулась и отвесила ему звонкую пощечину, а затем, не спрашивая разрешения, села обратно в машину. Через минуту мы продолжили путь.

– Лиза, извини, я, наверное, грубо выразился, – осторожно начал Олег. –Видимо, для тебя этот художник что-то значит…

– Он мой друг, – отрезала я, не желая продолжать. – Скажи, куда мы едем?

– Закину тебя в аэропорт и лично прослежу, чтобы ты села на самолет до Питера.

– Вот так новость! А Анжела?

– Анжела меня вообще не интересует, честно говоря. Как я понял, она пока не планирует возвращаться, поскольку у нее новый роман. Но если ей понадобится моя помощь, то в ближайшие несколько недель она может на меня рассчитывать. Я пока никуда не уезжаю, у меня здесь еще не кончены дела.

Я придвинулась к Олегу и провела рукой по его щеке, на которой еще розовел след от моей руки. Мне вдруг стало его ужасно жаль.

– Больно? – заботливо спросила я.

– Где? – не понял он. – Аааа, ты про так называемую пощечину? Лиза, не смеши, комар больнее кусает.

Я откинулась в кресле и закрыла глаза. Я хорошо знала Олега и была уверена, что сейчас за маской спокойствия и равнодушия клокочут бешеные страсти. Надо объясниться, но слов у меня почти не осталось – только жалобная интонация.

– Олежа, пожалуйста, не думай обо мне плохого. Я не развратная женщина. Приезжала по поводу моей новой книги и не могла предположить, что все так обернется. Пират, как и любой художник, обладает богатой фантазией, он выдумал, бог знает что, и сам в это поверил. Он избавится от наваждения, нужно только время.

– А ты?

– А я… просто дружу с ним. Мы давно знакомы.

Олег ничего не ответил, но я почти явственно ощутила, как его гнев тает и превращается в теплую лужицу. Уголок его рта дернулся, но он все же вовремя сдержал улыбку.

Больше мы не разговаривали: я сбросила с себя напряжение минувшего дня и мгновенно провалилась в сон. Вновь разлепив глаза через пару часов, я увидела ярко освещенное здание аэропорта «Кольцово» и ссутуленную фигуру Олега, очевидно глубоко задумавшегося.

– Давно приехали? Идем? – спросила я сонно.

Олег порывисто обернулся на мой голос – на его лице, таком безмятежном после нашего разговора в дороге, вновь появилось неспокойное выражение. Им овладело лихорадочное возбуждение и, по-моему, даже страх.

– Ты чего? – заволновалась я.

Он как будто на что-то решался. Да что могло случиться, пока я спала?!

– Лиза, ты рано проснулась, – он с трудом сглотнул слюну. – Я… я… я… Да будь прокляты эти нервы! – он с силой ударил по рулю. – И ты будь проклята тоже! Что ты со мной делаешь?!

Он приложил ладони к лицу, шумно выдохнул и, видимо, сосчитал до десяти. Потом выпрямился, серьезно посмотрел на меня и вынул из кармана маленький футляр, обитый красным бархатом. Внутри оказалось старинное кольцо с красным, как капля крови, камнем. Я невольно залюбовалась тонкой работой.

– Это кольцо передается в моей семье из поколения в поколение, сейчас его хранит моя мать, но некоторое время назад она мне его отдала, чтобы я нашел новую владелицу. Я хочу, чтобы ей стала ты.

– О боже, – вскричала я. – Но ведь это значит…

– Это значит, что я предлагаю тебе стать моей женой. Это кольцо предназначается для нашей помолвки.

Он говорил медленно и размеренно, но его выдавала дрожь в голосе. Сильный, уверенный в себе Олег, мой дорогой человек в футляре, – как же он волновался в этот момент! Как же мне хотелось избавить его от страданий! И как явственно мне говорило сознание: «Будь разумна! Скажи «нет»!»

Я выдохнула и осторожно отодвинула его руку с кольцом.

– Олег, милый, выслушай меня и пойми правильно, – с мольбой проговорила я. – Я очень хочу дать согласие. Очень! Но твое предложение не обдумано. Стой, стой, дай закончить! – я пресекла его попытку меня перебить. – Твое предложение, конечно, не спонтанно, я уверена, что ты много над этим размышлял и решил поступить благородно, честно и, наконец, красиво. Но мне ни то, ни другое, ни третье не нужно. Да и тебе это нужно только сейчас, только в данный момент, чтобы сохранить лицо, чтобы не потерять самоуважение – да бог знает, почему еще. Все изменится, когда родится ребенок. Если ты, убежденный чайлдфри, не сумеешь его полюбить, то твоя жизнь превратится в вечное мучение, а я не могу себе этого позволить, я и так тебя обидела. Ты бы хотел взять меня в жены, но я сама по себе и я с двумя детьми, один из которых несмышленый младенец – это две разные женщины, ты увидишь это очень скоро, и разница тебя поразит. Я не отказываю тебе, ни в коем случае! Я просто предлагаю вернуться к этому разговору примерно через год, когда все круто изменится. Если ты будешь готов повторить свое предложение, я приму твой подарок и свою новую судьбу.

В салоне раздался треск – в кулаке Олега ломался футляр, в котором ожидало своей новой владелицы чудесное фамильное кольцо.

– Выходи из машины, – сказал он, и его голос все еще дрожал.

Часть 3. Дочка.

Глава 14.

– Уже решили, как назовете свою девочку? – безучастно спросила медсестра, не поднимая головы от моего родового сертификата. Хорошая актерская игра, ничего не скажешь. Искренняя забота.

Я вздохнула и, не отвечая ей, начала соскребаться с гинекологического кресла, в котором провела последние десять минут. Брррр, ненавижу осмотры, это самый мерзкий «подарок», который преподносит беременность. Унизительно, противно, но неизбежно.

Из-за огромного живота уже было трудно нагибаться, поэтому, чтобы одеться, мне пришлось сделать шумный и длинный выдох. Это еще ничего, с обувью все гораздо серьезней.

Пока медсестра заполняла родовой сертификат, с которым я должна буду поехать в роддом, и еще гору других бумажек, я успела вволю насмотреться в зеркало на свое раздавшееся во все стороны тело. Больше всего я сейчас была похожа на самку бегемота: отекшие руки и ноги, живот размером с арбуз, пополневшие щеки и плечи… Во время первой беременности я практически не менялась внешне, и веса набрала совсем немного, поэтому нынешний опыт кажется мне печальным. Видимо, моя бабушка-немка была права, когда говорила, что «дочки красоту у матери отбирают». Это древняя народная мудрость, которая передается по женской линии.

То, что у меня будет долгожданная дочь, я знала уже давно, но имя до сих пор не придумала – выбирала из нескольких вариантов. Посоветоваться мне было не с кем: к матери я традиционно обращалась только в крайних случаях, Анжела так и осталась в Екатеринбурге и общалась со мной неохотно – наверное, ревновала ко мне Алексея. Татьяну Николаевну Олег отправил на оздоровительный курорт, а сам пропал и ни разу не выходил на связь с момента нашего последнего разговора. Всю зиму, как и предполагалось, он провел в Китае, почти всю весну – в Москве и Екатеринбурге. Скудную информацию о его передвижениях я получала от дружелюбной Варвары Павловны, которая часто звонила, чтобы поинтересоваться моим здоровьем. Делала она это по тайному поручению Олега или по собственной воле – бог ее знает, но я все-таки думаю, что это ее инициатива.

Что касается Олега, то я только через несколько недель после нашего решительного разговора начала догадываться, насколько сильно задела своим отказом его самолюбие. В особенности мужской психологии меня погрузил мой приятель-журналист, с которым я когда-то вместе работала, а теперь вижусь раз в столетие. Как и все профессиональные работники пера, он любит разговаривать на глубокомысленные темы и поучать менее разумных персонажей.

– Лизка, ты не дура, но, видимо, тебе из-за беременности гормоны в голову ударили. Ну как можно было так жестко отказать мужику, который тебе не только предложение сделал, но, может быть, хотел вручить главную реликвию семьи?

Я пожала плечами.

– Говорила, что думала. Причем думала, в первую очередь, о нем.

– Лизка, ну ему ж не 15 лет, а ты с ним, как с подростком: «Не торопись, давай подождем годик». Чего ждать-то? Совершеннолетия? Ну, насмешила, – и он правда глумливо заржал.

Я опять пожала плечами, но уже не ответила.

– Подруга, запомни, мужчина всегда привязан, в первую очередь, именно к женщине: он сначала ее себе на плечи взваливает, а уже потом все, что ее окружает – детей, собак, кредиты и прочее. Мужик легко уходит даже от своего первенца, если его достала жена, и, наоборот, будет жить под одной крышей с тремя чужими орущими малолетками, если полюбил их мать.

– Хм, интересно. Не думала об этом.

– А это так. Психология, мать. Чайлдфри, не чайлдфри… Нравится женщина – это сигнал, все остальное не так важно. Женщина решает все. А он, похоже, крепко к тебе прилепился, раз после всего, что ты натворила, тебя еще и в жены хотел брать.

Я вздохнула. Слова моего коллеги, как и все, что он когда-либо говорил и писал, могли оказаться поверхностным трепом, но его стоило послушать хотя бы потому, что он мужчина, а значит лучше понимает себе подобных.

– Слушай, я уже ничего не знаю, – с усилием проговорила я. – Конечно, я виновата, но и он мог бы вести себя, скажем, более по-мужски. К чему все эти истерики, нервы, демонстративность?

– Ну, Лизка, ты, кажется, о супермене мечтаешь! Во-первых, что может быть мужественнее, чем предложение пойти под венец? В наше-то холостое время? Во-вторых, мужикам, даже самым крутым, ничего не чуждо, они и поплакать могут. Женщина все решает, еще раз тебе говорю. Веди себя, как женщина, тогда и мужчины будут вести себя, как мужчины. А ты привыкла быть и мамой, и папой одновременно, поэтому и допускаешь, что можешь предложить мужику «подождать годик». Это где видано вообще? Ты почему, дура такая, не разревелась? Это ему было бы понятно, а твою мужественную рассудительность он никогда тебе не простит, попомни мое слово. Каким бы разумным ни было твое предложение, он тебе не простит того, что ты оказалась разумней его, или даже просто создала такую видимость.

– Как же нужно было поступить? – усмехнулась я.

– Для начала, конечно, пустить слезу. Затем взять кольцо и при нем надеть на свой хорошенький пальчик, полюбоваться на камешек. А потом наговорить какой-нибудь пурги, типа: «Ты же сейчас очень занят, у тебя много дел. Я с удовольствием выйду за тебя, но давай ты сначала с ними разделаешься, а уже потом мы с тобой и свадебку сыграем». С этим он, конечно, согласится, а ты дашь ему возможность посмотреть, как ты раздуешься к девятому месяцу, и, может быть, передумать, но при этом он будет чувствовать себя мужиком, у которого все под контролем.

В общем, я опять была кругом виновата. Мне это уже порядком надоело, поэтому я решила выбросить из головы все околопсихологические проблемы и, наконец, заняться своей беременностью. Все последние месяцы я старалась правильно питаться, больше отдыхать, меньше переживать и прислушиваться к телесным ощущениям. Это было не напрасно, поскольку возраст брал свое – беременность протекала не безоблачно, и я уже не могла как тогда, семь лет назад, весь день проводить на ногах и отлично себя чувствовать. Каждое утро меня мучили рвотные позывы, по вечерам болела спина, так что приходилось после ужина сразу ложиться в кровать. Спасибо Ваньке, он правильно оценил мое состояние и помогал, чем мог. Кстати, где он?

– Вы не видели, куда мальчик ушел? Он сидел перед кабинетом и ждал меня.

– Попросил передать, что спустится вниз, купить кофе в автомате. Минуту назад ушел, – ответила женщина, которая должна была идти к гинекологу вслед за мной.

Медленно спустившись по лестнице на первый этаж медицинского центра, я действительно увидела у автомата с кофе переминающегося с ноги на ногу Ваньку, который сам вызвался сопровождать меня к врачу, но, видимо, не выдержал длительного ожидания. Увидев меня, он расплылся в улыбке и без напоминания бросился завязывать мне шнурки на туфельках – сама я этого делать уже не могла, сильно мешал живот.

– У нас с тобой есть ровно час в запасе, а потом мне нужно идти на родительское собрание. Справишься вечером один?

Ванька посмотрел на меня с легким осуждением. И как я могла подумать, что такой взрослый человек не сумеет сам разогреть себе ужин?

Все, кто мог хотя бы на время заменить ему мать, сейчас находятся далеко, и Ванька учится самостоятельному плаванию. А что будет, когда я начну рожать? Пожалуй, стоит вечером залезть в интернет и поискать объявления от наемных нянь.

Май близился к завершению, и в дождливый Питер пришла неожиданно мягкая и солнечная погода. Жаль, что сегодня мне придется вместо гуляния вдоль Невы, сидеть в душной школьной аудитории, но это неизбежно – Ванька закончил первый класс, и я должна узнать его оценки, выслушать похвалы или упреки от учителя. Предстоящее мероприятие меня волновало и даже пугало, несмотря на предродовое притупление чувств.

Тем не менее, я не только не сумела мобилизоваться, но и опоздала минут на 15, поэтому была вынуждена выслушать несколько замечаний, стоя, как провинившийся школяр, прямо в дверном проеме. Для меня в этом не было ничего необычного или оскорбительного: по опыту наблюдения за своей матерью-учительницей я уверенно могла судить о том, что некоторые классные руководители к родителям своих подопечных относятся как к существам, лично им подчиненным – вне зависимости от их статуса. Это след профессиональной деформации, и учителям можно только посочувствовать, поэтому я не произнесла ни слова, пока меня отчитывали, но успела глазами выискать свободное местечко рядом с чьей-то мамой.

– Хорошо, что Вы все-таки соизволили прийти, – учительница набрала воздуха в опустевшую после своей тирады грудь и взорвалась снова. – Я как раз хотела говорить о Вашем сыне Иване.

– Я прилежно внимаю, – на моем лице появилась сладчайшая улыбка.

Учительница, по всей видимости, не заметила сарказма.

– Что касается учебы, тут к Ивану претензий нет, в классе он один из лучших. Все успевает, схватывает на лету, но вот поведение…

Я зажмурилась от неожиданной тянущей боли в животе. Так называемые тренировочные схватки сопровождали меня уже несколько дней, предвещая скорые роды, но эта была по-особенному неприятна.

– Видите ли, – ядовито продолжала учительница. – В нашем классе нет детей из неполных семей. Только Ваш Ваня.

– И что? – я открыла глаза и прямо посмотрела на нее.

Учительница заметно смутилась, но продолжала.

– Тем более нет детей, мамы которых готовились бы родить ребенка без мужа.

Все ясно, я наткнулась на общественное порицание. В такие моменты мне даже становится отрадно: видимо, половая свобода в наш век далеко не очевидная штука, а значит человечество не так уж и испортилось со времен «Анны Карениной». Похоже, у нас не все потеряно.

Новая боль заставила меня тихо охнуть и опустить глаза долу. Мамка ваниного одноклассника с тревогой покосилась на меня.

– Мальчики из класса называют его «безотцовщиной», и он всегда спокойно это переносил, – продолжала учительница торжествующе. – Но вчера я узнала, что Ваня избил одного из мальчиков, Колю Тольятина.

– Да-да, весь в синяках пришел! – откуда-то сбоку прозвучал голос возмущенной родительницы.

Хм, а на моем сыне не было ни одного синяка, вообще никаких следов потасовки. Молодец, мальчик, хорошо дерется! Но почему же он до сих пор ничего не рассказывал мне о травле? Вероятно, щадил мои нервы. А я сама не могла догадаться? Слепуха!

– А что же ему говорил Коля? – со сладкой улыбкой спросила я. – Что-то про его мать или даже будущую сестру? Невоспитанные гаденыши вроде Коли любят поносить тех, кто не может ответить.

В классе на пару секунд повисло возмущенное молчание, но в следующий миг учительница перешла на визг.

– Да как вы смеете говорить такие слова?! В школе, в храме науки?! Как Вы смеете оскорблять моих учеников?!

Я встала из-за парты в полный рост, и учительнице, которая до этого упорно и безрезультатно пыталась скрыться от моего прямого взгляда, пришлось ему подчиниться. Она съежилась, как кролик перед удавом. Омерзительный, костлявый кролик, которым хочется демонстративно пренебречь.

– В храме науки, значит? – я говорила зло, с напором.

Другие родители, даже мама Коли Тольятина вжались в свои стулья и молчали, великого гнева боялись.

– Отчего же в вашем храме науки защищают мелких, вшивых подонков, позорно смеющихся над мальчиком, у которого умер отец? Почему в вашем храме науки все перевернуто с ног на голову: твари, хихикающие в кулачок над чужим горем, признаются потерпевшими, а ребенок, который защищал свою честь, – преступником?

Ой-ой-ой, малютка в животе начала отбивать ножками канкан, добавив болезненных ощущений. От быстро набухающего гнева я вспотела, неприятная липкая струйка катилась вдоль позвоночника. Мне было жарко в этом закрытом, законопаченном классе, воздуха не хватало, и я глотала его, жадно открывая рот. Какие же мерзкие, мелкие люди вокруг! Как же я вас ненавижу! Если бы не мешавший двигаться живот, кажется, я готова была даже применить физическую силу – инструмент, практически мной не используемый.

– Ты мне за тварь ответишь! – завизжала со своего места мадам Тольятина, но ее высокий, режущий слух голос потонул в густой вате, которой неожиданно наполнилось помещение.

С другого конца класса, через всю эту вату ко мне прорвался уверенный мужской баритон.

– Помолчи, мамаша! Она правильно говорит. Воспитывать надо своих ублюдков, тогда их и бить никто не будет.

– Ублюдков!? – завопила Тольятина и бросилась куда-то в сторону. Я не успела отследить ее движение, перед глазами все плыло.

– Да уйди от меня, помешанная, – спокойно отвечал баритон на уже несвязные вопли оскорбленной мамаши.

Чинное родительское собрание за несколько минут обратилось в истерический фарс, в котором половина участников была на моей стороне, половина – на стороне безмозглого Коли. Я больше не могла в этом участвовать, силы меня покинули, руки, за минуту до этого напряженные и готовые даже бить, протянулись вдоль тела бессильными плетями. Скорей инстинктивно, чем осознанно я согнула колени и опустила свое бесполезное, слабое тело на стул, который почему-то оказался мокрым.

– Вызовите скорую! У нее воды отошли, – перекрикивая остальных, завопила моя соседка по парте, а затем кто-то нажал на кнопку и звук отключился.

Пришла в себя я уже в карете скорой помощи, улыбчивый санитар объяснил, что происходит, и куда мы едем. Трясущимися руками я выскребла телефон со дна сумки и мучительно сощурилась, глядя на экран – зрение мне отказывало.

– Мама, срочно садись на автобус, прямо сейчас, и выезжай в Питер, к Ваньке. Я рожаю!

Голос на том конце пытался возражать, но я, не слушая, почти по-змеиному шипела в ответ:

– Замолчи, сейчас не время. Если ты меня подведешь, пеняй на себя – Ваньки тебе не видать, как своих ушей, Кати тоже. Я еду в роддом. Пока.

В моей голове была настоящая каша – дымящаяся, наваристая. Я не отдавала себе отчета, что разговариваю с матерью грубо, но наступившее смятение странным образом помогло выбрать из множества вариантов единственно правильное имя для моей малышки. Вспомнила об этом я уже гораздо позднее, когда спящая Катенька уютно устроилась на сгибе моего локтя. День еще не успел закончиться, а нас было уже трое.

Глава 15

Я открыла глаза, почувствовав над собой порывистое дыхание. К изголовью моей кровати склонилась Анжела – я поняла это по ее размытым сумерками контурам. Лица не было видно, но по неведомой причине я догадалась, что на нем нет улыбки. Что с ней? Принесла мне неприятные новости?

– Анжела! – я изобразила восторг, собрав в кулак все свои скудные силенки. – Как тебе удалось ко мне попасть? В палату к роженицам не пускают даже мужей. К тому же – поздний час.

Я поднесла к глазам свой мобильный и посмотрела на часы – половина десятого. Должно быть, за окном еще не слишком темно, но зловещую черноту создают задернутые заботливыми медсестрами шторы.

– Меня пустили, – медленно и тихо ответила Анжела. – За деньги можно все.

У меня хватило сил только на то, чтобы удивленно приподнять брови. Бесполезное действие, учитывая темноту.

– Ты как будто не в себе… Что-то случилось? Поссорилась с Алексеем?

– С Алексеем? Каким Алексеем?

Вот так номер!

– С Пиратом…

Минутное молчание.

– А… с этим. Я порвала с ним почти в тот же день, как ты уехала из Екатеринбурга. Он – художник… – Анжела оборвала свою речь, как будто слово «художник» само по себе должно было мне все объяснить.

– Художник, да, – ответила я, начиная подозревать неладное.

– Бедный, как крыса, в старых джинсах и растянутом свитере. Как человек он был противен мне с самого начала. В постели – ничего, но бывают и получше.

Она говорила, четко чеканя слова и, похоже, наплевав на их оскорбительный смысл. Боже мой, что с ней случилось за те несколько месяцев, что мы не виделись?

– Анжела, я тебя не узнаю… Ты всегда производила впечатление оскорбленной невинности. Не подозревала, что в тебе столько желчи…

– Я снова с Олегом, – оборвала она меня и, наконец, включила свет.

Вместе с сумерками рассеялись и ожидания дружеских лобзаний. Передо мной стояло только формальное напоминание о прежней Анжеле, но суть изменилась кардинально: все те же правильные черты лица, все те же сверкающие волосы, но что это за новое выражение глаз, о наличии которого в ее запасе гримас я не подозревала? Это холодность? Пожалуй, сказано мягко… Ненависть!

– Анжела, я… Поздравляю, – я попыталась выдавить на лице улыбку. – Даже не знаю, что сказать…

– А тебе и не нужно говорить, сука, – последнее слово она произнесла смачно и сочно, как будто плюнула ядом. – Говорить буду я. Ты думаешь, я не знаю, из-за кого он от меня ушел? Ты же спала с ним все то время, пока мы встречались, так? Замуж захотела, тварь?

За свои тридцать с хвостиком мне удалось выработать одно важное и весьма полезное качество – я умею дискутировать, не опускаясь до уровня собеседника, не повышая голоса и не вступая в прямую конфронтацию. Вопли Анжелы, по сути, означают, что она уже проиграла – впрочем, только с точки зрения стороннего наблюдателя. Учитывая ее недалекость и дворовое воспитание, она сама может даже не осознавать, что выглядит глупо и смешно.

Я сосчитала до десяти и попыталась принять на своей жесткой кушетке более удобное положение. Боже, как болит все тело!

– Анжела, во-первых, мы спали с ним всего несколько раз, чтобы сосчитать эти встречи, хватит пальцев на двух руках. Во-вторых, это было уже после вашего расставания…

– Ты думаешь, я просто так пришла к тебе в слезах и попросилась на постой? – зло чеканила Анжела. – Я с самого начала поняла, почему он ушел и хотела, чтобы ты постоянно была у меня на виду, хотела знать о каждом твоем шаге. Идиотка, ты даже ничего не заметила! «Подруга, подруга! Как ты меня понимаешь!» Да меня выворачивало от одного твоего вида, уродка!

Я вздохнула и попыталась непринужденно улыбнуться.

– Если бы мы участвовали в конкурсе красоты, то победила бы, безусловно, ты. Но речь не об этом, у меня еще не кончились аргументы, – с полушутливого тона я вновь вернулась к холодному перечислению. – В-третьих, мы обе хорошо знаем Олега, и, уж наверняка, ты не питала иллюзий относительно того, что было у него единственной «любовью». Сколько я его помню, с тех пор, как у него появились деньги, он всегда нанимает сразу двух содержанок, дабы иметь под рукой женщину в любой удобный для него момент. Так что не будь меня, рано или поздно он все равно предпочел бы тебе кого-нибудь другого, поскольку твои претензии на полное владение его кошельком и сердцем вряд ли бы его вдохновили.

Я специально выразилась жестко и слова «нанимать» и «содержанки» использовала неспроста: в тайне я торжествовала от осознания, что могу поставить ее на место, не прибегая ни к преувеличениям, ни ко лжи. Анжела позеленела от злобы, как известный сказочный персонаж, а во мне шевельнулось что-то вроде радостного удовлетворения.

– В-четвертых, – продолжила я. – У меня и мысли не было о замужестве. Олег сам предложил мне венец, я не подталкивала его к этому решению ни прямыми действиями, ни намеками. И, заметь, я отказалась от предложения.

Мучительное движение мысли в голове Анжелы воплотилось на ее лице в виде болезненной гримасы. Что-то подобное происходит с людьми, когда они ударяют мизинец о ножку стула.

– Ну, а в-пятых, а в-пятых-то! – завизжала она.

– А что в-пятых?

– Скажешь, что забеременела от него НЕ СПЕЦИАЛЬНО? – из-под маски красивой женщины на долю секунды выглянула вампирская рожа.

– А с чего, собственно, ты решила, что мой ребенок…

– Ты что, совсем идиотка?! Я, по-твоему, считать не умею? Ты специально от него забеременела, чтобы вынудить жениться! Думаешь, это оригинально? Да это бородатый прием! – она с силой скребла себе подбородок, будто пытаясь вырвать невидимую бороду. – Я бы и сама так поступила, не будь он чайлдфри. Но я не дура! Когда ты сказала о том, что залетела, я сразу смекнула – вот он, момент, когда можно брать быка за рога и уводить его от беременной коровы.

Метафора показалась мне забавной, и я искренне хихикнула, но, увидев, что Анжела не понимает причины веселья, умолкла.

– Дорогая,милая Анжела, ты провела хорошую аналитическую работу, но, к сожалению, сделала неправильные выводы… У тебя не вся информация…

Я решила рассказать ей все с самого начала, но внезапно она сорвалась с места и в долю секунды оказалась у моего изголовья с занесенной рукой. Еще мгновение – и ее ладонь красным цветком отпечаталась на моем лице. После выматывающих родов сил у меня оставалось только на то, чтобы закрыться руками от новых пощечин, но это было практически бесполезно – болезненные удары градом сыпались на мои лицо, плечи и живот. «Не бей по груди, не бей по груди», – повторяла я про себя и молча сносила экзекуцию, беспокоясь только о будущем молоке. Странные и, кажется, неуместные мысли, но, возможно, дело в неопытности: до сих пор меня никто и никогда не бил.

Анжела быстро выдохлась – видимо, она применяла кулаки так же часто, как я – пробовала их на себе. Все это было настолько дико, что мои чувства смешались, и я почти обрадовалась, увидев, что она довольна содеянным.

– Может быть, у меня и не вся информация, но для тебя повестка ближайших лет выглядит так, – сказала она, восстановив дыхание. – Олег больше тебе никто. Он только мой, запомни это. Никаких звонков, писем и тем более – встреч. Многодетная мамаша должна исчезнуть из нашей жизни.

– Многодетная – это когда трое детей, – слабо пискнула я, потирая будущие синяки.

– Мне по…уй. Олег только мой, – повторила она и направилась к выходу из палаты.

Я закрыла глаза и приготовилась плакать.

– Кстати, – сказала она уже в дверях. – Не хочешь посмотреть на своего ублюдка?

– Ублюдка?

– Ну, на дочку свою, или кто там из тебя вылез?

– Медсестра увезла купать ее и укладывать на ночь, а мне приказала отдыхать после родов, – решила пояснить я.

– Я бы на твоем месте не была так спокойна, – ядовито улыбнулась Анжела. – Сестринский пункт в конце коридора, новорожденных укладывают там же, в специальной комнате. Чем их подкармливают, пока у мамаш не пришло молоко, знаешь? Малышам немного надо… Добавить в эту смесь несколько капель алкоголя и… привет.

От ужаса у меня отнялись ноги.

– Анжела, ты не могла… Ты просто не могла!

– Я сама – нет, но деньги решают все. Их теперь у меня много.

Перед глазами запрыгали разноцветные круги, когда я в панике рванулась с кушетки и сорвала с руки капельницу. Путь до выхода из палаты – не помню, но двигалась я, по всей видимости, медленней улитки, потому что Анжелы уже не было в коридоре, когда мое изуродованное ужасом лицо высунулось из-за двери.

Кровь, слезы, моча, вытекающая из поврежденного катетера… Я ползла сначала на четвереньках, потом, морщась от боли и оставляя красную неровную дорожку на вымытом с химикатами полу, – по-пластунски.

– Это что?! Что это!?? Ты свихнулась?! – завопила от ужаса дежурная медсестра, садясь на корточки напротив моего напряженного лба. Я чиркнула по ее плечу окровавленной рукой – не ощущая силы движения, как бывает в надвигающемся бреду, и скорее догадавшись, чем поняв, что женщина в белом халате потеряла опору и свалилась на бок.

Вот она, дверь, за которой, спят новорожденные… Помогая себе криком, встаю на ноги… Вот она, моя малышка… Не двигается… Неужели мертва?.. Трясу ее за худенькие плечи, как тряпичную куклу, и… комнату для новорожденных оглашает возмущенный крик.

– Ты в своем уме?! – опомнившись от шока, медсестра тащила меня к выходу, зло и часто матерясь.

– Я тебя убью, тварь, за сговор! Сядешь у меня, – отвечала я ей, не очень понимая, что говорю.

– Да за какой сговор, ненормальная?! – в голосе медсестры послышались слезливые ноты.

Неожиданно с моих глаз спала красная пелена, и я вернулась на эту планету. Мы стояли в темном коридоре вдвоем – удивительно, но наши вопли никого не разбудили. В комнате для новорожденных по-прежнему надрывала горло моя потревоженная дочь.

– Сговор… – пробормотала я, как будто это слово помогало мне крепче держаться за реальность. – Скажите, к вам подходила … хм, с некоторым предложением красивая, высокая женщина, блондинка? Говорила с Вами?

– Да какая блондинка?! – плакала медсестра. Кажется, это были слезы облегчения, которые всегда приходят после сильного испуга.

– Высокая блондинка. Зовут Анжела, – повторила я.

– Да не было никого, – отчаянно жестикулируя и уже не удерживая меня, частила медсестра. – Я заступила два часа назад, и к посту вообще никто не подходил. Хочешь, позвоню сменщице, которая была до меня?

– Пожалуй, не стоит, – ответила я устало и, с трудом переставляя ноги, попыталась двинуться к своей палате. – Пожалуйста, не говорите никому о том, что случилось, меня просто очень сильно напугали…

– Да что ты милая, что ты сердечная! Никому не скажу, – в голосе медсестры слышалась уже неподдельная жалость. Добрая женщина, нужно будет поближе с ней сойтись.

– Держу, держу, – закричала она, подбегая ко мне, но по-настоящему помочь мне она, конечно же, уже не могла – я стремительно теряла сознание.

«Анжела… блефовала», – такова была моя последняя мысль перед полной отключкой.

Глава 16.

– Алексей, это Вы! Как я рада! Проходите, только, пожалуйста, тихо, я еле-еле уложила Катюшу.

Прошло уже три месяца с рождения дочки, я вела затворническую жизнь, страдала от скуки, а потому искренне обрадовалась младшему Пирату.

– Вы… хорошо выглядите, – улыбнулся мне безупречно вежливый молодой человек.

Я наскоро глянула в зеркало и, увидев в нем растрепанного подростка, лишь огорченно махнула рукой.

– Нет, я не лукавлю – Алексей, по всей видимости, заметил движение моих глаз. – Как книга?

– Отлично! Как раз хотела отдать пару экземпляров, – я сняла с полки свеженькие, пахнущие типографской краской томики, оформленные умелой рукой.

С нашей последней встречи молодой человек уловимо изменился: его фигура приобрела осанистую мужественность, в глазах поселилась горечь… Нет, ни за что не буду говорить с ним об Анжеле.

– Как дела у отца? – осторожно спросила я.

Алексей странно махнул рукой в пустоту и отвел глаза. Этот жест можно было бы даже назвать картинным.

– Отец… – он осекся.

– Алексей, не пугайте меня! Болен?

– Нет, – его лицо приобрело какое-то странное безвольное выражение. – Отец… умер.

Все мое тело в мгновение ока окутал пожар, из глаз брызнул кипяток.

– Как?? Когда??

– Уже прошло больше двух месяцев. Не хотел Вам говорить, чтобы не омрачать первых дней материнства, – он ласково и грустно улыбнулся. – Честно говоря, я сам только начал приходить в себя.

Стул подо мной бессильно скрипнул.

– Но как это случилось? Мы же недавно виделись, в нем было столько энергии, столько желания жить…

Я закрыла глаза, чтобы смахнуть слезы, и увидела двухсотлетнее дерево с тяжелыми ветвями на берегу пруда, где Пират ловил рыбу.

– Отец не любил этим делиться, но, вообще говоря, до последней встречи с Вами он уже перенес два инфаркта, а третий стал смертельным, – Алексей говорил медленно и монотонно, чувствовалось, что он повторял эту фразу, по меньшей мере, тысячу раз. – Врачи рекомендовали ему воздержаться от сильных переживаний, но… сами понимаете.

«Уж не со мной ли связаны эти переживания…?», – начала думать я, но плач дочери не дал закончить мысль.

– Какая красивая девочка, – с лица Алексея сошла тоскливая серость, когда любопытная Катюша обхватила своей ручонкой его палец. – Такая же красавица, как Вы.

Я пропустила неуместный комплимент мимо ушей.

– А похоронили отца в К…ом?

– Нет, я перевез тело в Питер, еще при жизни он просил похоронить его рядом с матерью.

– Я обязана поехать на кладбище! Прямо сейчас!

Алексей не успел ответить, его прервал вопль дверного звонка. Кого еще принесла нелегкая?

Я почти в гневе рванула дверь и… осеклась. На пороге стоял Олег собственной персоной. Выглядел он неважно: дорогой костюм измят так, как будто он спал, не раздеваясь, по меньшей мере, две ночи, подбородок скрыла неухоженная черная щетина. Катя, которая сидела у меня на руках, увидев страшного дядю, подняла сигнальный вопль.

– Проходи, – засуетилась я. – Извини, у меня не прибрано.

Через пять минут малышка снова уютно заснула в своей кроватке, а я надела свежее платье и тщательно причесала растрепанные волосы. На меня вдруг снизошла непонятная стыдливость, которую до этого не вызвал Алексей и которая теперь заставила задержаться у зеркала.

Мужчины сидели друг напротив друга в напряженных позах – очевидно, пока я прихорашивалась, они не перекинулись и парой слов.

– Думал, ты одна, – Олег придавил меня похмельной тяжестью взгляда.

– Думала, ты не придешь, – улыбчиво ответила я.

– Кажется, мне пора, – огорченно заметил Алексей.

– Нет, не уходите. Я не думаю, что это надолго.

Олег свирепо взглянул на меня и, молча сжав мою руку повыше локтя, повел на кухню. Квартира была ему хорошо знакома, здесь он вел себя по-хозяйски.

– Кто этот парень? – гневно вопрошал он.

– Это иллюстратор и мой добрый друг, – просто ответила я.

– Только друг?

– Олег, не впадай в водевильные страсти.

Он заскрипел зубами от злобы, но в следующее мгновение упал на колени и больно сдавил мою ладонь.

– Лизка, пожалуйста, прости меня. Я такой дурак!

– Олеженька, не надо, встань, – испугалась я. – Ты доведешь себя до нервного срыва.

– Дурак, дурак, дурак, – повторял он, как заведенный. – А вокруг дурака – проклятые вздорные бабы.

– Это точно, – согласилась я.

– Анжела, будь она неладна, все последние месяцы поливала тебя грязью, а я не возражал, мне это было даже приятно.

– И главное – она во всем права.

Глаза Олега производили странное впечатление: остервенение во взгляде мешалось с дикой, необузданной страстью, и мне все сильнее хотелось отвернуться.

– Главное я еще не сказал, – Олег встал с колен и неловко скрючился, пытаясь ухватить меня за плечи. – Я на ней женюсь.

– Думаю, она об этом и мечтать не могла…

– Она очень четко спланировала свой любовный десант, – усмехнулся Олег. – Появилась как раз в тот момент, когда наши с тобой отношения находились в самой острой стадии отчуждения, и перевела внимание на себя – ласка, внимание, сочувствие, и вот я уже протягиваю ей кольцо, которое еще недавно хотел надеть на твой палец. Она гораздо лучше, чем ты, понимает мужчин, и пользуется этим. Как думаешь, почему я так долго не появлялся? Неужели не хотел увидеть дочь?

Через минуту он уже стоял над кроваткой Кати и морщился, как слепой, пытаясь отыскать в безмятежном личике ребенка свои черты. Еще через минуту проснувшаяся малышка сидела у него на руках и вялыми, теплыми ото сна пальчиками щупала его за нос. Еще через минуту отчаянно заскучавший чайлдфри поспешил ретироваться, сославшись на массу деловых задач.

– Олег, ты напрасно занимаешься самоедством, – сказала я на прощанье. – Анжела – в общем-то, очень неплохая девушка, и она будет прекрасной женой, которая подарит тебе покой в быту и психологический комфорт, не будет мучить тебя придирками и пытаться соревноваться, как это делают супруги, претендующие на семейное равенство. Ты для нее идол, и она стремится к полному поклонению. Тебе это подходит, а я на такое не способна.

Мой друг и отец моего ребенка с силой рванул входную дверь на себя, но в долю секунды изменил решение и тихонько захлопнул ее снаружи, аккуратно щелкнув замком.

***

– Знаете, Лиза, я всю жизнь страдал от того, что не могу достичь таких же высот таланта, как мой отец, – говорил Алексей, обращаясь наполовину ко мне, наполовину – к могильной плите с высеченным профилем Пирата-старшего. – Понимая, что я – всего лишь сын великого художника, а не великий художник, я бежал от него, бежал от его тихой и вдумчивой любви, огорчал его своей беспричинной холодностью и явным желанием усилить отчуждение. Все изменилось после его первого инфаркта… «Неужели отец не вечен?» – эта мысль, такая простая и одновременно жуткая, неотступно преследовала меня до тех пор, пока я не понял главного: моя задача – не превзойти, а продолжить. Я понял, что должен стать точной копией Пирата, не его репродукцией, а подлинником. Подлинником! Думать, как отец, понимать, как отец, рисовать, как отец. Задача была непостижимо трудна, но перед самой его смертью я, кажется, приблизился к своему идеалу вплотную. Во многом благодаря тому, что он не побоялся познакомить меня с Вами.

Я молча смотрела на ухоженный холмик земли, где покоилось тело моего преданного и трогательного друга, с которым я даже не успела попрощаться. Милый мой Пират, правильней было бы похоронить тебя под тем деревом в К…ом.

– Лиза, не плачьте, – Алексей протянул мне платок. – Отец бы этого не вынес.

***

Мы шли вдоль длинной цепи могил к выходу с Новодевичьего кладбища, Алексей обхватил мою липкую ладошку своими сильными, горячими пальцами. Уже опустились сумерки, и редкие припозднившиеся посетители, наскоро смахивая слезы или болезненно морщась, старались прошмыгнуть мимо нас, не оставив о себе никаких впечатлений.

– Возможно, мне не следовало бы интересоваться, но сегодня я стал свидетелем не самой красивой сцены, – Алексей внезапно прервал молчание. – Похоже, Вы сильно обидели Вашего давешнего гостя?

– Теперь уже трудно сказать, кто кого обидел сильнее, но закрутила этот клубок, конечно же, я.

Голос звучал бесцветно, но мысли быстро возвращались на свой привычный круг. Выплаканные слезы принесли мне временное облегчение, как это часто бывает, когда после тягучего ада похоронных процедур, наконец, появляется возможность, отвернуться от свежей могилы. Милый, любезный Пират, мне потребуется много времени, чтоб осознать, что теперь ты уехал навсегда…

Внезапно мне захотелось рассказать Алексею все, без утайки – все мучительные обстоятельства последних двух лет. Я остановила художника за несколько метров до выхода с кладбища и, просительно глядя в темные провалы его бессонных глаз, просыпалась горькими словами. Исповедь действовала на меня терапевтически, облегчая нравственные страдания, как сброшенный балласт облегчает вес воздушного шара.

– Как видите, перед Вами глупая и жестокая авантюристка, – заключила я свой рассказ и избавилась от последнего камня, который тянул мой шарльер к земле.

Алексей, казалось, не был ни ошарашен, ни расстроен.

– Вы не только авантюристка, но еще и тиран, – добродушно поддакнул он. – Ведь Вы совсем подчинили себе этого Олега и совсем его сломали.

– Это верно, – кивнула я с тоской. – Но я не люблю его, и не могла притворяться влюбленной. Я только хотела родить дочь до того, как кончится мой женский век, и больше ничего не имела в виду.

Алексей рассматривал меня с нескрываемым интересом, пожалуй, даже нагло.

– Вы знаете, Лиза, в Вас есть что-то неуловимо женское – то, что заставляет мужчин влюбляться, как в первый и как в последний раз.

Он неожиданно и нежно привлек меня к себе. Так прижимаются друг к другу дети – без малейшего намека на интимность.

– Глядя на Вас, я все лучше понимаю своего отца, который…

– Который придумал меня от начала до конца и наделил необыкновенными чертами тургеневской девушки. Я видела портрет…

– Я тоже видел. Портрет правдив. Вы даже не представляете, насколько сильно способны волновать, – он, наконец, выпустил меня из объятий. – Отец умер, но я жив – я, подлинник, а не репродукция! Позвольте мне любить Вас так же, как любил он: без надежды на взаимность, без надежды на сближение – просто любить и черпать вдохновение из этой любви. Будьте моей музой!

В моей голове шумно задвигались шестеренки, уставший мозг отказывался думать. Мне мучительно хотелось домой: к детям, оставшимся с няней, к книгам и к своему тщательно спрятанному дневнику, объяснить которому что угодно проще, чем людям.

– Я не могу Вам запретить, – тихо проговорила я, и наши глаза снова встретились.

В следующий миг сильные руки подняли меня над землей и закружили со скоростью света. Я зажмурилась, но вращение продолжалось и под закрытыми веками: все события и люди минувшего промчались передо мной, как разноцветные лошадки на карусели. Бедный, не успевший пожить Игорь; мой Ванька, мое сердечко; Олег – такой родной и так страшно обиженный мной; Пират – наивный мечтатель; Анжела – такая хорошая актриса и такой близкий, такой понятный Алексей… Старый Пират лежал в могиле, а, может быть, улыбчиво смотрел на нас с облака, а мы веселились и ликовали, как дети, на неразлагающейся плоти наших страданий, грехов и обид. Пройдет несколько часов, и уже сегодня вечером все они вернутся, чтобы продолжить нас мучить, но сейчас и я, и мой неожиданный поклонник поглощены счастливым неведением. Мы кружимся, пугая редких прохожих, мы кричим бессвязно и глупо, точно пьяные. Мы счастливы и несчастны, горды и ничтожны. Мы по-прежнему одиноки, но отныне мы вместе…

Неужели, история подошла к концу, спросите вы? Конечно же нет: я заварила такую кашу, которая предполагает многолетние последствия… Что впереди, и чего мне ждать от всех этих людей – не знаю, но пройдет пара лет, и я обязательно об этом напишу! А пока – пока! Пойду к своей малышке – что-то она опять расхныкалась.

КОНЕЦ