Честная книга [Андрей Калибабин] (fb2) читать онлайн

Андрей Калибабин Честная книга

Благодарности

Спасибо папе и маме за то, что я здесь. За то, что всегда верили, любили и поддерживали.

Спасибо Ире, что все эти годы терпела мои выходки, не сдавалась и бесконечно пыталась усовершенствовать.

Спасибо Андрею Кёнигу, что заинтересовался и помог. За поддержку, советы и, конечно, за конфликтологию.

Спасибо Саше Шумскому за то, что познакомил с Андреем. Сергею Королёву – за сочувствие и терпение. Володе Купавцеву – за помощь в трудный момент. Ане Михайленко – за важную и своевременную подсказку. Коле Митракову – за ценные физкультурные советы.

Спасибо дедушке, который всегда мной гордился. И, конечно, спасибо Маргарите Даниловне. За то, что научила думать.

Спасибо вам всем. Без вас всё было бы по-другому.

Папе. С сожалением и надеждой.

Вместо предисловия

Я никогда не любил алкоголь. Но если бы решил написать список того, что сильнее всего повлияло на мою жизнь, мне пришлось бы поставить его на почетную вторую строчку. На первую – диссоциативное расстройство.

Много лет я думал, что я – алкоголик. Это было самое простое и удобное объяснение всему, что со мной происходило. Довольно понятно отвечало на вопрос, что случилось. Но, к сожалению, не давало ответа, что делать. Я искал этот ответ и не мог найти. А он оказался там, где я меньше всего ожидал.

Люди сталкиваются с диссоциативным расстройством больше двух с половиной миллионов лет. Я даже с трудом представляю, насколько это долго. С алкоголем и прочими веществами мы взаимодействуем существенно меньше. Тем не менее за десять последних тысячелетий никому не пришло в голову связать две простые вещи – симптомы опьянения и симптомы множественной личности.

Мне повезло – нашелся человек, который меня направлял и подсказывал. Но он не мог знать всего. Поэтому довольно много работы мне пришлось проделать самостоятельно. Постепенно я понял, что диссоциативное расстройство – совсем не такое редкое заболевание, каким его принято считать. Я искал, читал, думал, экспериментировал, наблюдал. Начинал с простой задачи – разобраться в том, что со мной происходит, и внести небольшие изменения. В идеале, их должно было хватить для того, чтобы больше не напиваться. У меня начало получаться.

Я почувствовал, что изменения стали масштабными и необратимыми. Мне это понравилось. Тогда я подумал, что теперь остановиться будет сложно. И я не стал. Я начал писать эту книгу. Из чувства благодарности. Из чувства радости. И из-за веры в то, что таким образом смогу принести пользу.

Я долго думал, какой она должна быть. Хотел написать детективный роман с несколькими разнесенными во времени и переплетающимися сюжетными линиями. Чтобы охватить историю моей семьи и истоки моего недуга. Написал структуру сюжета, несколько глав – и отложил. Просто решил, что это совсем другая книга и её я тоже хочу написать. Но потом.

Тогда я подумал, что это должна быть классическая бизнес-книга – ну, типа делай раз, делай два, делай три. И тоже быстро отказался от этой идеи. Я не хотел никого учить. И, тем более, лечить. Я хотел только немного помочь и подсказать.

В какой-то момент я почувствовал, что так долго и много врал – и себе, и всем вокруг – что очень устал от этого. Я понял, что хочу написать честную книгу. Просто рассказать всё как было, ничего не меняя и не придумывая. Потом, перечитывая написанное, я понял, что всё получилось. Она вышла короткой, но очень честной и немного пугающей. Что ж. Ничего не поделаешь. Всё именно так и было.

Часть 1. Сон

I. О чем и для кого эта книга

Я хорошо помню свой первый поцелуй. Мне не понравилось. Что-то пошло не так – не то время, не то место, не та рубашка, не та девочка, которая была сильно старше меня. Слишком много поспешности, языка и слюней. Помню восторг, эйфорию и ощущение счастья после первого секса. Прекрасно помню, как в первый раз попробовал траву и что при этом ощутил. Но совершенно не помню, как в первый раз выпил. Как будто алкоголь всегда был со мной.

Я никогда не был алкоголиком в привычном смысле этого слова. Я не пил каждый день, не страдал запоями, не терял из-за алкоголя семью и близких. Меня не увольняли с работы, я не лишался бизнеса и денег. Я просто иногда напивался и ничего не помнил. Нечасто – 5 или 6 раз в год. Сначала я вообще не обращал на это внимания. Потом понял, что, выпив, не могу себя контролировать. Потом выяснил, что под воздействием алкоголя начинаю делать странные вещи – куда-то иду, еду, кому-то звоню и пишу. Потом узнал, что в те периоды, когда у меня выключается память, я впадаю в совсем непонятное состояние. И я стал задумываться.

Довольно долго я считал это обычным алкоголизмом. В классической трактовке я болтался где-то между первой и второй стадиями, потому что у меня не было запоев – я никогда не пил дольше суток, но эти сутки могли захватывать вечер одного дня и первую половину другого. Потом я засыпал и после этого 2-3 дня сильно болел.

Каждый раз я не мог понять одной-единственной вещи – зачем я это делал. Казалось бы, что тут страшного – подумаешь, напился. Все люди периодически это делают. Но почему-то это было важно. С годами я понял, что крепкий алкоголь не приносит мне никакой радости или удовольствия. Я выпивал немного, и мне тут же хотелось ещё и ещё. Примерно через полчаса у меня отключалась память и возвращалась уже на следующее утро. Я брал в руки телефон и с ужасом пытался восстановить события, не оставившие в памяти никаких следов. Мне было страшно.

Почти всю жизнь я игнорировал этот страх. Объяснял стандартными последствиями употребления алкоголя, описанными в тысяче книг. На первый взгляд, всё совпадало. Страх был первым, что я испытывал, приходя в себя после срыва. Я просыпался резко и всегда неожиданно. На какое-то мгновение сердце замирало. Но почти сразу начинало лихорадочно биться. Отрывочные воспоминания вспыхивали в памяти, разливая по телу волны ужаса. Мне хотелось сжаться, уменьшиться или совсем исчезнуть. Еще не открыв глаз, в липкой тревожной полудреме я окончательно понимал, что случилось.

Я почти не ощущал обычных симптомов похмелья вроде тошноты, слабости и головной боли. Но мне было очень плохо. Несколько дней я невыносимо страдал от тревоги и страха. Любой звук вызывал ужас. Провалы в памяти не давали покоя. Я чувствовал, что в утраченных воспоминаниях было что-то очень важное. И как будто смертельно опасное. Я почти не спал. Погружался в тревожную полудрему и старался не думать о случившемся. Постепенно это удавалось. Я забывал сам факт того, что в очередной раз напился.

Я не хотел этого делать, но каждый раз почему-то снова делал. Доходило до абсурда – вот я радуюсь, что не пью уже месяц, и через полчаса сижу пьяный. И еще через полчаса начинают происходить странные события. Самое отвратительное заключалось в том, что я не мог это контролировать. Всё происходило как будто помимо меня. Как будто внутри меня работал механизм, управлявший мной без моего участия.

22 года. Ровно столько мне понадобилось для того, чтобы встретить человека, который помог во всем разобраться. И еще два года ушло на то, чтобы вскрыть механизм, разобрать его до последнего винтика, понять, почистить, смазать, внести небольшие изменения и собрать обратно.

Оказалось, что причина моего пьянства проста и банальна, и в медицинской литературе называется диссоциативным расстройством идентичности. Мне не нравится такое определение. Наверное, потому, что я не врач. Или потому, что оно не отражает сути случившегося со мной.

Эта книга о том, как я нашел у себя около 10 вытесненных личностей. О том, как эти личности переключались под воздействием крепкого алкоголя. О том, как я с ними знакомился. О том, как пытался собрать их обратно. И о том, что из этого получилось.

Когда я написал первые 5 глав, я остановился. Я понял, что еще не готов. Полгода я ничего не писал. Старался собрать себя. Первые вытесненные личности пытались вернуться на свои места, восстанавливая навыки и способности, о которых я совсем позабыл. Это было удивительное ощущение – как будто я очень долго пробовал взлететь на самокате с квадратными колесами, а потом внезапно увидел, что сижу в реактивном истребителе и давно лечу. Конечно, это произошло не сразу. Далеко не в один день. Процесс был постепенным и иногда довольно мучительным. Но результат того стоил.

Диссоциативное расстройство идентичности считается довольно редким заболеванием. Но практически на любом корпоративе, дне рождения или шашлыках находится человек, который очень быстро напивается, ведет себя не так, как в обычном состоянии, и потом ничего не помнит. Я уверен, что во всех этих случаях мы имеем дело не с банальным алкоголизмом, а с переключением вытесненных личностей или с подключением вытесненных фрагментов.

Все эти люди, как и я, живут совершенно обычной жизнью. Ходят на работу или сами создают рабочие места. Занимаются спортом или пишут музыку. Выращивают помидоры или бурят скважины. В целом они добиваются выдающихся результатов ничуть не реже, чем все те, кто ни разу в жизни не напивался и не терял память. Я не хочу сказать, что при возвращении вытесненного функционала и личностей человек обретает сверхспособности. Но то, что жизнь после этого меняется – совершенно точно.

Я не писал эту книгу для врачей, психологов и психиатров – я достаточно далек от науки, да и многое из того, что здесь написано, идет вразрез с общепринятыми подходами и суждениями. Я писал эту книгу для тех, кто регулярно напивается, теряет память и не может понять, как и почему это происходит. Для них у меня есть хорошие новости.

II. Как я влюбился

В конце 8-го класса учителя решили вывезти нас на море, и там случились два очень важных события. Я впервые напился и потерял память. И впервые влюбился – разумеется, когда уже был нетрезвым.

До этого мы довольно долго пили пиво после школы, и ничего примечательного со мной из-за этого не происходило. Считается, что 13 лет – не совсем подходящий возраст для знакомства с алкоголем, но я в этом вопросе даже немного отстал от сверстников. Я помню, как странно вели себя мои одноклассники, купившие и выпившие перед дискотекой на 23-е февраля большую бутылку водки. Я помню, как странно они пахли, помню чувство тревоги, смешанное с завистью и любопытством. Но я тогда был в другой компании, и мы пили только пиво. С крепким алкоголем я познакомился полгода спустя. У меня сразу же случился провал в памяти, сопровождавшийся переключением в другую личность.

Мы купили две бутылки какого-то ликера и пошли на пляж. Двое моих друзей моментально были обездвижены. Я продержался подольше – мне хватило сил искупаться, поплавать и насладиться мерцанием планктона в темной морской воде. И где-то на этом отрезке, пока память меня еще не покинула, я влюбился. Я очень хорошо помню лицо этой девочки, освещенное луной, помню, что она говорила и как смотрела на нас. А потом всё выключилось.

В 5 утра к нам в комнату вломились две другие девчонки, растолкали меня с другом и потащили встречать рассвет. Похмелья не было, но было ощущение сильной усталости и какой-то пустоты. Я сидел в беседке на обрыве, смотрел на поднимавшееся из-за горы солнце и на волны, блестевшие в его лучах. Я не понимал, зачем мне эти девчонки – они никогда мне не нравились. Я вообще до этого не слишком обращал внимания на девочек – книги и компьютерные игры были мне гораздо ближе. Но что-то я вчера такое сделал или сказал, что они мной заинтересовались. И не поленились встать в 5 утра. И теперь очень странно на меня смотрели. Но почему и что именно я сделал – я не помнил.

Друг дремал на лавочке, а я сидел и пытался разобраться, что же случилось вчера. Постепенно из объяснений стало понятно, что я не без посторонней помощи поднялся с пляжа в лагерь, а остальные в несколько заходов перетащили тех, кто совсем не мог ходить. Корпус, в котором мы жили, был старый, деревянный и стоял на сваях. У одного торца, преграждая путь в номера, сидели учителя, а у другого были непроходимые заросли. Безопасных способов добраться до кроватей было два – либо в окно, либо под дом. Кто-то нашел доску, закинул ее на подоконник, и мы попытались запихнуть моего друга по этой доске в номер. Примерно на половине пути секретность операции оказалась под угрозой. Хлипкое равновесие между не сильно функциональным телом и ослабшими руками нарушилось, и бедняга с размаху уселся на доску, сильно прищемив яйца и огласив лагерь стандартным для таких случаев воплем. Чтобы избежать полного провала миссии, для дальнейшей транспортировки тел мы выбрали путь под домом. Конечно, учителя заметили какую-то нездоровую суету, но виду не подали и скандал устраивать не стали.

Странно, но ничего из этого я не помнил. Вернее, в тех воспоминаниях, которые я мог восстановить, присутствовали отрывочные ощущения, но полностью отсутствовала картинка. Я помнил вопль, который огласил ночной лагерь, и страх, что сейчас нас поймают. Помнил, как царапались колючие кусты, когда мы пытались обойти дом с другой стороны. Помнил, как сыпалась труха и пахло сырыми досками, когда я полз под домом на другую сторону. Но картинки не было. Совсем. В тот момент неполнота воспоминаний меня ничуть не смутила – я был рад, что помнил хоть что-то. И лишь спустя многие годы я понял, почему это было так.

На следующий день мы возвращались домой. Я сидел на заднем сиденье «Икаруса» и разглядывал ту девочку, в которую – я уже был совершенно уверен – влюбился. Солнце светило в лицо и, когда она склонялась в проход, разливало вокруг ее волос радостное сияние. Мне было очень хорошо. Я вез с собой два новых и крайне интересных приобретения – детскую влюбленность и алкоголь. Конечно, я так никогда и не позвал эту девочку на свидание. По-моему, она даже не знала, что я был в неё влюблен. А вот с алкоголем у нас случился долгий и бурный роман.  Мы прожили вместе почти 24 года и оказывались в самых невероятных ситуациях. Сначала я его боялся, но потом понял, что для меня он оказался полезен.

Мне понадобилась четверть века, чтобы понять, почему в первый раз в жизни я влюбился именно под воздействием алкоголя. Как выяснилось, это случилось потому, что все эмоции и их проявления я вытеснил в другие личности. В детстве я довольно часто оказывался в эпицентре шумных скандалов. И, чтобы защитить себя от разрушительных эмоций, собрал очень удобный и красивый механизм. Когда я понимал, что эмоции бьют через край, я начинал их игнорировать. Я просто запрещал себе их испытывать – сначала на время, а потом навсегда. Эмоции вытеснялись, и вокруг них формировались новые личности. В целях безопасности я моментально об этом забывал.

Я сложил всё это хозяйство в самый дальний и темный угол психики, и огородил надежным забором. Периодически, под воздействием алкоголя, забор давал трещину, и вытесненные личности вырывались наружу, беря управление телом на себя. Но, по большому счету, все были довольны. Основная личность была надежно защищена и подготовлена к любой нештатной ситуации. А вытесненные личности, хоть и были дискриминированы, 5-6 раз в году получали утешительный приз – им давали порулить телом, пока основная личность была слишком пьяна.

У этой конструкции было всего 3 минуса. Во-первых, вытесненные фрагменты продолжали реагировать на происходящие события. И, по мере  подавления этих реакций, я начинал ощущать огромное нервное напряжение. Во-вторых, я не смог придумать простого способа для сброса этого напряжения. И психика решила задачу самостоятельно – научилась подключать вытесненные личности под воздействием крепкого алкоголя. И в-третьих, когда я только начинал собирать механизм, я встроил в него защиту от дурака. Ну, то есть от самого себя. Именно поэтому я никогда ничего не помнил ни о вытесненных личностях, ни о переключениях в них. Я просто думал, что напивался и терял память, как и многие люди вокруг. И, до определенного момента, продолжал бороться с последствиями, не понимая главной причины.

Наверное, я мог бы дожить до глубокой старости и так ничего и не узнать об этом. Или попасть в руки к какому-нибудь практикующему психиатру, чтобы он водил меня по медицинским конференциям, демонстрируя живой пример множественных личностей. Но, к счастью, мой механизм играл за меня. Для поддержания своей работоспособности он использовал алкоголь. И именно алкоголь привел меня к разгадке.

III. Как я играл в рулетку

Конечно, я никогда не подошел к той девочке и не признался в любви. Я просто не мог этого сделать – ведь проявления эмоций были вытеснены, и в обычном состоянии я даже представить не мог, как это всё можно провернуть. Я испытывал некое подобие влюбленности, но она развивалась только у меня внутри. Даже родители ничего не замечали – что уж говорить об объекте моего обожания.

Мне очень нравилось немного выпить и сидеть грустить. Или представить, как я подойду и признаюсь ей в любви. Я очень подробно всё планировал, и всё казалось простым и понятным. Утром всё должно было случиться. Но утром я просыпался трезвым – и не мог понять, как такие глупости вообще могли прийти мне в голову.

Вечером забор давал трещины, и эмоции рвались наружу. А утром трещины затягивались, и я снова становился обычным хмурым парнем. Каким-то странным, сложным и непонятным, как потом многие говорили.

Я никогда не дрался – просто не понимал, зачем это нужно. Много читал, таскал гири, немного играл в баскетбол. Я был очень упрямым, но никогда не был азартным. Много думал и мало смеялся. На выпускном вечере директриса сказала, что меня всегда любили за чувство юмора. Только спустя годы я понял, в чем было дело. Мой механизм не мог просто взять и подавить эмоцию, не показав окружающим вообще никакой реакции. Поэтому он использовал сарказм. В любой ситуации я отшучивался, и это прекрасно получалось. Меня даже брали в команду КВН. Мне быстро надоело. Там было слишком много эмоций, и я сильно уставал от их подавления.

Рано или поздно, когда напряжение, вызванное подавлением эмоций, нарастало, я напивался. В какой-то момент классная руководительница даже стала считать меня причиной всех пьянок и происшествий в школе. В целом она была не сильно далека от истины.

В те годы алкоголь продавали всем подряд. Уроки начинались в 8:30, а ближайшая от школы палатка открывалась в восемь. Расписание уроков составляли очень талантливые люди. Какая-то светлая голова решила в выпускном историко-правовом классе поставить в среду первым и вторым уроком латынь, а третьим и четвертым – информатику. А в пятницу сначала физкультуру, потом физику и химию, а затем – математику. Поэтому в среду и пятницу мы в 8:05 встречались у палатки. Потом направлялись в беседку, а в школу, если было настроение, прибывали только к пятому уроку. Если было тепло или было мало народу, мы брали набор туриста – бутылку клюквенной настойки, пористую шоколадку и баночку «Миринды». А если прогульщиков было много, в ход шел усиленный набор туриста – две бутылки клюквенной настойки, всё та же пористая шоколадка и обязательная баночка «Миринды».

Мне было хорошо. Небольшие дозы алкоголя не допускали переключений в другие личности, а только расшатывали забор, выпуская наружу легкие и необременительные эмоции. Судя по всему, часть нервного напряжения при этом тоже сбрасывалась, потому что в те времена неуправляемые реакции и провалы в памяти случались крайне редко. Все было легко – можно было учиться, заниматься спортом, готовиться к поступлению, и алкоголь никак этому не мешал. В целом он и потом мне не сильно мешал. Ну, разве что 5-6 раз в год.

Помню, в самом начале первого курса мы решили пойти отметить поступление. Всё шло неплохо, мы поехали в какой-то бар, а потом я пару раз упал со стула, и всё выключилось. Утром я проснулся у себя дома, а в другой комнате нашел своего одногруппника и какую-то девчонку. Выяснилось, что вечером у меня с ней назначено свидание. Я пришел. Она тоже. Мы сидели в кафе на центральной улице, молчали и потягивали пиво. Я снова не мог понять, что такого я сделал, зачем позвал ее на свидание, и почему она согласилась. Я снова думал о том, что она мне совсем не нравится – слишком широкое лицо, колени и лодыжки. Совершенно не мой формат. Я проводил её куда-то и, по-моему, после этого больше никогда не видел. Помню ее удивленный взгляд и слова «какой-то ты сегодня другой».

За годы учебы я несколько раз признавался в любви разным девочкам. Я никогда этого не помнил, и каждый раз не мог понять, как и зачем я это сделал. Они все мне не нравились. Вернее, моей основной личности. А вот кому-то из вытесненных, судя по всему, вполне. Но я очень быстро от них избавлялся, и никаких шансов на продолжение не было.

Переключения в разные личности каждый раз оставляли после себя неприятные последствия, и за долгие годы я выработал привычку и удивительную способность максимально быстро их устранять. Проснувшись, я первым делом старался оценить масштабы бедствия. А затем – вернуть всё как было. Скорее всего, таким образом мой механизм заботился о своей сохранности. Чем быстрее я забывал о том, что случилось, тем меньше у меня было шансов найти настоящую причину событий.

И я не искал. Я чинил, красил, покупал, ремонтировал, восстанавливал – и тут же забывал. Я просто думал, что я – обычный алкоголик, снова напился и нахулиганил. Мне было стыдно и неприятно, и очень хотелось побыстрее все исправить. Несколько раз я оказывался в очень непростых ситуациях. Пару раз я понимал, что мне повезло, и я чудом выжил. Но, в целом, с годами я научился себя контролировать. Последствия стали минимальными – разбитый стакан, потерянный футляр для сигар и несколько дней воспитательных бесед с женой не в счет. Правда, постепенно срывы стали происходить всё чаще. Я объяснял это неприятностями в бизнесе и только потом понял, что причина была совсем в другом. Каким-то удивительным образом я не позволял включаться самым опасным личностям. Тем самым, которые оставляли серьезные последствия. Они требовали переключений, и я пил. Но переключался не в них. И они требовали снова и снова. В какой-то момент я стал напиваться вечером и потом продолжать пить с утра – так им хотелось порулить моим телом. Но я не пускал их. А потом одна из них вырвалась наружу. И тогда начались изменения.

IV. Как я повышал ставки

Мне всегда очень сложно давалось общение. Я не чувствовал эмоций и поэтому не мог их проявлять. Потом я узнал, что эмоции помогают воспринимать смысл речи. У меня не было доступа к этому функционалу, и поэтому моим собеседникам было некомфортно. Они чувствовали, что что-то не так, но не могли понять, что именно. Поэтому считали меня странным, непонятным и замороченным.

Я тоже понимал, что что-то не так. Я ничего не помнил о своем механизме и об отсутствующих эмоциях, и потому был уверен, что проблема в чем-то другом. Я старался заинтересовать и привлечь собеседника. Для этого я врал. Это происходило совершенно помимо моей воли – так же, как и алкогольные срывы. В какой-то момент я просто начинал рассказывать про себя какие-то странные истории. Я даже подумать ни о чем не успевал. Просто вдруг понимал, что это уже происходит. Это началось еще в первых классах школы и продолжалось всю сознательную жизнь. Иногда из-за такого вранья я попадал в неловкие ситуации, но с годами научился извлекать из него пользу. Постепенно я стал верить в то, что говорю, и это очень помогало в продажах. Но общение от этого лучше не стало.

Мне очень легко давались контакты с людьми по работе. Во всем, что касается бизнеса, я научился имитировать нужные эмоции. Я ничего не чувствовал, но мог вполне эффективно мотивировать и добиваться нужных результатов от людей, которые на меня работали. В какой-то момент я понял, что всё мое общение носит прикладной характер. Мне было легко и комфортно общаться по рабочим вопросам, но необходимость поговорить на отвлеченные темы ставила меня в тупик. Я просто не знал, о чем говорить. Сначала я стал отмалчиваться, а потом и вовсе избегать людей вне работы. Я понял, что любое общение, не связанное с совместной деятельностью, для меня слишком сложно, непонятно и служит источником сильного напряжения. Не понимая сути событий, я принял единственно верное решение – ни с кем не встречаться и не общаться, чтобы избегать сильных эмоций и необходимости их подавлять.

Мне не нравились мои алкогольные срывы, и я постоянно думал о том, как от них избавиться. Как и многие другие, я был уверен, что слишком сильно нервничал и постоянно думал о работе. Я решил, что просто не могу переключаться с проблем в бизнесе на приятные отвлеченные мысли. Я знал три способа, при помощи которых взрослые люди отвлекаются от работы – алкоголь, женщины и активный отдых. Алкоголь в моем случае не работал – от него становилось только хуже. Я попробовал переключаться на женщин, но из этого тоже ничего не вышло.

Поначалу всё шло хорошо, потому что в общении с женщинами всегда присутствовала простая и понятная цель. Как и в бизнесе, всё было очень конкретно – нужно было как можно скорее сделать продажу, чтобы приступить к совместной деятельности. Мне это нравилось. Но как только цель была достигнута – я сбегал. Я не понимал, что делать дальше, о чем говорить и зачем. Я подозревал, что проблема была в женщинах. Поэтому я все более и более усердно искал ту, с которой мне было бы хорошо. Иногда мне везло, и секс меня почти устраивал. Несколько раз он был просто великолепным. Но я все равно сбегал, каждый раз находя для этого какую-нибудь новую причину. И главное – я все равно продолжал срываться. Однажды меня спросили, сколько у меня было женщин. Я прикинул и ужаснулся – это попахивало патологией. Тогда я сосредоточился на путешествиях.

Я никогда не любил сидеть дома. До какого-то момента я верил, что путешествия, активный отдых и спорт помогают избегать срывов. Я проехал больше 300 тысяч километров по России и больше 30 тысяч по Европе. Бывало так, что я месяцами не бывал дома на выходных. Недавно я посчитал магниты, которые висят дома, и их оказалось больше 300. Я похудел на 32 килограмма, стал плавать, пробовал играть в пейнтбол и кататься на лошадях. Это все было очень увлекательно, но никак не влияло на срывы. К тому же, начались проблемы в бизнесе, деньги стали заканчиваться, и в последние пару лет я практически никуда не ездил. Я просиживал в офисе с утра до ночи, потом ехал в бассейн, а потом – домой. Дома мне было плохо и непривычно, поэтому даже в воскресенье я старался сбежать на работу. Срывы происходили все чаще, а решения никакого не было. Я просто погружался в депрессию и совершенно не понимал, что с этим делать.

Как-то раз я напился и угодил в серьезные неприятности. В обычном состоянии я никогда не сделал бы этого, но тогда почему-то позвонил бывшему другу и попросил помочь. Он помог. На следующий день мы встретились, он грустно посмотрел на меня и сказал, что мне нужно поговорить с одним человеком. Я не стал спорить – я был настолько разбит и подавлен, что мне было все равно. Я подумал, что хуже уже все равно не будет, и согласился.

Человека звали Андрей. Он задавал вопросы и слушал. Потом думал, опять задавал вопросы и снова слушал. Мне было о чем рассказать – бизнес, который я строил 8 лет, умирал на глазах вместе со всей отраслью. С деньгами были проблемы. Из-за этого я много пил и часто напивался. По крайней мере, тогда я так думал.

Мы стали встречаться каждые 3 или 4 недели. Всё было несложно. Андрей спрашивал, а я, находя ответы, сам отвечал на свои собственные вопросы. Кроме этого, мне нужно было вести дневник и делать простые упражнения. Мне всё нравилось. Я отстранился от бизнеса и немного вздохнул. Возобновил общение с мамой и сестрой. У меня появилась куча свободного времени, и настроение немного улучшилось. Денег не прибавилось, но я снова стал тратить их на себя. Жизнь показалась не такой уж плохой.

Так продолжалось 8 месяцев. Я прожил лучшее лето в своей жизни. Я просто ехал и иногда летел туда, где была хорошая погода. Тысячи километров раскаленных дорог – и только солнце, зелень, вода и песок. Я жадно глотал всё то, чего лишал себя в последние годы. И я не пил. Не пил что-то около 3 месяцев. И начинал всерьез подумывать о том, что, наконец-то, всё изменилось, и жизнь начала налаживаться. Я ошибался.

V. Как я защищался

Я всегда получал от жизни именно то, что хотел. Проблема была только в одном. Я никогда не понимал, чего же я на самом деле хочу.

В 2010 году стартап, который я делал в течение 3 лет, пал жертвой кризиса. Инвестор больше не мог нас финансировать и поэтому решил всё закрыть. Я продал свою машину, чтобы расплатиться с долгами по зарплатам, и распустил людей. И на следующий день начал новый бизнес. В первые месяцы я не платил за аренду, потому что было нечем. Деньги на зарплаты ходил и снимал с кредитной карты. Офис был в подвале на окраине Москвы, а моим первым клиентом был сутенер, поставлявший моделей чиновникам и олигархам.

Когда я закрывал бизнес в 2018 году, офис давно переехал и находился в 800 метрах от Кремля. А клиентами были самые крупные банки и страховые компании. Но этот бизнес не принес мне денег. Скорее даже наоборот – он многое у меня отнял. Спустя много лет я понял, что денег просто не хотел. Мне нужно было совсем другое – доказать всем вокруг, что у меня может быть собственный работающий бизнес. И я получил именно то, чего хотел. Я годами страдал из-за того, что у меня не получается заработать столько, сколько я хочу. Я придумывал новые и новые решения, находил всё новых и новых клиентов, и постепенно добрался до «Сбербанка». Дальше двигаться было некуда. Но денег от этого больше не стало.

Моей основной личности не хватало многих важных фрагментов. А когда чего-то не хватало, я компенсировал это тем, что лежало под рукой. Я не мог понять, чего на самом деле хочу. И даже не пытался думать об этом. Поэтому я нашел простой выход – жил, ориентируясь на внешние ценности. В детстве мама говорила, что нужно много и усердно работать – поэтому я работал. Люди должны зарабатывать много денег – поэтому я зарабатывал. Люди покупают дорогие машины и квартиры – значит, мне тоже нужно. Но я не хотел всего этого. Я попал в замкнутый круг. Я думал, что хочу одного. А на самом деле хотел совершенно другого. Получал это другое и впадал в депрессию от того, что не получил первое. И не понимал, что физически не могу это получить. Просто потому, что не хочу.

Иногда случались просветы. В 2012 году мой новый бизнес активно рос и обрастал новыми клиентами. Денег было примерно столько, сколько и было нужно. Мне хватало на развитие, и даже оставалось на отдых и путешествия. Я наслаждался жизнью и думал, что теперь так будет всегда. Я даже завел себе «Фейсбук» и «Инстаграм», и хвастался там своими покупками и фотками из путешествий. А потом внезапно появился мой старый инвестор и потребовал вернуть ему деньги. В стартап, который он сам же решил и закрыть, мы вложили почти миллион долларов. И теперь он хотел его обратно. Это было неожиданно.

Почему-то, при всех моих вытесненных эмоциях, у меня сохранилось очень сильное и немного искаженное чувство справедливости. В тот момент меня просто разрывало от понимания, что то, что делает этот человек, совершенно несправедливо. Но логика у меня работала очень хорошо. Я взвесил все варианты, сравнил свои и его возможности – и понял, что войны не будет. Слишком неравные весовые категории. Я забыл о том, что войну нельзя отложить, а можно только отсрочить. И это было ошибкой.

Полтора года я тянул время. Мне удалось договориться о том, что я буду постепенно гасить эту сумму услугами, и я решил, что за это время придумаю какой-нибудь выход. Я не хотел ничего ему отдавать – просто потому, что никакого долга, на самом деле, не существовало. Но я не учел всех факторов. В 2010-м мой горе-инвестор закрыл все стартапы и сосредоточился на основном бизнесе, который сильно пострадал от кризиса. Ему не удалось сохранить команду, но по инерции бизнес проработал еще 2 года. А потом начались проблемы. И он стал занимать деньги. В конце концов, он занял у людей, у которых занимать не стоит. И, конечно, не смог расплатиться.

Поэтому в один прекрасный момент к моим родителям пришли люди и спросили, как меня найти. Мама сказала, что не знает, но найти меня было несложно. Ведь у меня тогда были «Фейсбук» и «Инстаграм». Через несколько дней, когда я заехал поменять масло в сервис, мастер обнаружил GPS-трекер на раме моей машины. А еще через несколько дней меня встретили во дворе у дома двое крепких парней. Они очень вежливо объяснили, что я должен ему, а он должен им, поэтому теперь я тоже должен им. И у меня есть 10 дней, чтобы собрать нужную сумму. Я позвонил моему горе-инвестору, он начал что-то врать, но по голосу я понял, что он очень напуган.

Я не мог понять, что делать. Возможно, здесь нужно было какое-то эмоциональное решение, но я не мог пользоваться эмоциями. В моем арсенале была только логика и чувство справедливости. Я перебрал все возможные варианты, поговорил с адвокатом и принял 3 решения. Во-первых, я понял, что уже готов к войне и отдавать деньги не буду ни при каких обстоятельствах. Во-вторых, я удалил все профили в соцсетях, потому что больше не хотел, чтобы кто-то наблюдал за моей жизнью. И в-третьих, я решил подождать и посмотреть, как будут развиваться события.

Через 10 дней никто не пришел. Пришли через 15. Я позвонил адвокату и поехал в больницу, чтобы зафиксировать побои. Потом написал заявление в милицию. У меня появилась стратегия. Адвокат советовал нанять охрану, но я не стал этого делать. Какое-то время я ходил с пистолетом и был готов стрелять. Но крепкие парни больше не появлялись. Я научился контролировать боковым зрением то, что происходило вокруг. Я снимал трекеры с рамы и избавлялся от следящих за мной машин. У двух из них я даже запомнил номера и удивлялся, когда они не ехали сзади. Я ждал.

Моя стратегия сработала. Через несколько месяцев я положил в сейф расписку о том, что мой горе-инвестор не имеет ко мне никаких финансовых претензий. Я так и не вернул ему ни копейки. Чуть позже я случайно узнал, сколько он был должен разным банкам и непростым людям. По сравнению с этой цифрой, мой миллион был сущей безделицей. Я больше никогда с ним не встречался и не знаю, что с ним стало. Надеюсь, у него всё хорошо.

Из этой истории я вышел изменившимся. Я понял, что я очень крепкий. Я превратился в человека, у которого было два адвоката, но не было друзей и соцсетей. И у меня появился пистолет. В какой-то момент он должен был выстрелить. И, конечно, он выстрелил.

VI. Как я забывал

Я никогда не боялся обычных вещей – собак, пауков, темноты, высоты и полетов. Совсем не боялся смерти – ни своей, ни близких. Я боялся одного – алкоголя. И того, что происходило со мной по ту сторону – когда я напивался и не помнил, что случилось вчера.

Причина была проста – там происходило всё самое интересное. Всё то, что я подавлял и не разрешал себе чувствовать, делать и испытывать в обычной жизни. И то, что не мог вспомнить.

Я не знаю, когда всё началось. Возможно, в глубоком детстве, когда мы с другом убили котенка. Я помню, мы закопали его на детской площадке и били палками до тех пор, пока песок не стал красным. Потом мы оставили этот багровый холмик и ушли играть в другое место. Это воспоминание вытеснилось почти моментально и всплыло в памяти всего пару лет назад. Я помню ужас и стыд, которые испытывал, глядя на кровавый песок. И недоумение – как я вообще мог такое сделать. Тогда мне было 5 или 6 лет. И сейчас я понимаю, что уже тогда мог переключаться.

Но есть и более раннее воспоминание – мой первый день в детском саду. Я помню, что очень не хотел там оставаться. А маме нужно было идти на работу. Она дождалась, когда я захочу в туалет, и сказала, что подождет на площадке, пока воспитательница сводит меня пописать. Я прекрасно помню металлический унитаз, вмонтированный в пол, и бачок на длинной трубе, встроенной в стену. Раньше я таких не видел. В помещении с кафельными стенами сильно пахло хлоркой, и, сделав свои дела, я пошел обратно. Нужно было срочно сказать маме, что я не останусь здесь ни за что. Но мамы не было – она ушла на работу.

Когда она вернулась, я сидел наказанный. Я взял камень и размозжил лоб какому-то парнишке так сильно, что пришлось вызвать скорую и наложить швы. Мама спросила, почему я это сделал, и я ответил, что он ко мне лез. На следующий день я всё забыл. Конечно, тогда это никого не смутило, но сейчас я понимаю, что тогда и случилось одно из первых моих переключений.

К концу школы я очень хорошо понимал, как на меня воздействует алкоголь. Поэтому, в отличие от обычных алкоголиков, легко мог выпить немного и остановиться. В этом смысле выпускной прошел идеально – я пил ровно столько, чтобы не опьянеть. Около 8 утра нас выпустили из ресторана, и мы до обеда сидели на центральной улице, потягивая пиво и пытаясь поймать то ощущение, которое обычно показывают в фильмах. Но его не было. Вообще ничего не было, кроме пустоты и облегчения. Я не любил школу и был рад, что она закончилась.

Вечером мы собрались в кафе. Пустоту нужно было чем-то заполнить, и поэтому мы пили. Около 12, когда я уже был нетрезв, к нам подсел какой-то мужик. Еще пару часов мы пили все вместе, а потом стали разъезжаться по домам. Выяснилось, что нам по пути, и мы поехали на такси вдвоем. Я полез на заднее сиденье, и он зачем-то уселся рядом. Я задремал и проснулся от того, что он меня трогал. Я сделал вид, что сплю, и просто убрал его руку. Он не стал продолжать. Такси остановилось, он расплатился и вышел. Я вылез за ним. Такси уехало. Он попробовал меня обнять. Я повалил его на асфальт и долго, с наслаждением бил. Он что-то мычал о том, что не хотел, и что я не так понял. В тот год я поднимал 16-килограммовую гирю больше 100 раз за минуту. Мужику пришлось несладко. А мне, как обычно, повезло – я его не убил. Я двинулся в сторону дома, но метров через 20 обернулся. Он ворочался на земле и кашлял кровью.

Долгие годы я был уверен, что никогда не дрался в школе. Но это оказалось не так. И это воспоминание, одно из многих, вернулось ко мне совсем недавно. А тогда я шел домой и не мог понять, почему такси не довезло меня до дома. Весь фрагмент с момента, как я сел в машину, и до момента, когда я прошел половину пути до дома, исчез из памяти. Вместо него осталось только смутное ощущение тревоги. Но я был пьян, и мне очень хотелось спать. Я дошел домой и заснул.

Я до сих пор восстанавливаю в памяти настоящую историю своей жизни. Собираю и складываю пазл из воспоминаний о том, что происходило со мной по ту сторону. Сначала перед глазами вспыхивали яркие и четкие единичные воспоминания. И вместе с ними приходил страх. Но потом, словно затонувшие корабли, из глубины моего сознания стали всплывать огромные фрагменты, опутанные, как водорослями, тесными связями с поступками и событиями, которые я всегда хорошо помнил. И это было гораздо страшнее.

Впрочем, все эти страхи не идут ни в какое сравнение с ужасом, который я испытал, впервые осознав, что там что-то есть. Я запомнил этот день на всю жизнь. Я открыл глаза и ощутил дикую боль. Болело всё – голова, руки, ноги, спина. Стало понятно почему – я спал в машине, а печка работала на полную. Вокруг был лес. Моросил мелкий противный дождь. Я открыл дверь и несколько минут очень осторожно вдыхал холодный осенний воздух, постепенно приходя в себя. Я всё еще был пьян. Я выполз наружу и чуть не упал. Земля оказалась неожиданно близко к подножке – машина лежала на брюхе, намертво прилипнув мостами к глине посреди лесовозной колеи. Вокруг не было ни души. Двигатель работал. Солярки было полбака – значит, время у меня было. Я не знал, где нахожусь. Я подумал, что сейчас мне слишком плохо, чтобы разбираться и предпринимать какие-то действия. Влез обратно на сиденье и попробовал заснуть. Начал погружаться в спасительную дрему и тут же подскочил, как от удара электрошоком.

Это был не страх. Сердце безумно колотилось, меня прошиб холодный пот. По всему телу пробежали мурашки. Я почти не чувствовал рук и ног. Я ощутил невесомость и сразу затем – падение. Я летел в бездонную темную пропасть с такой скоростью, что легкие вместе с пищеводом и желудком выдавливало вверх через горло. А на дне – я чувствовал это совершенно отчетливо – меня ждал настоящий вселенский ужас. Мне никогда в жизни не было так страшно.

Что-то пошло не так, и механизм дал сбой. По какой-то неясной причине я буквально на секунду вспомнил то, чего не должен был помнить. Я увидел и почувствовал то, что происходило со мной вчера – в тот момент, когда я переключился в другую личность. И потом чуть больше – ощущение самого страшного ночного кошмара в момент переключения обратно.

Мысль о шизофрении тупой иглой пронзила больную голову. Я выключился. Психика нажала аварийную кнопку и погрузила меня в сон, постаравшись вытеснить весь фрагмент целиком. Но мне снова повезло, и этот трюк не сработал. Меньше чем через сутки воспоминание вернулось. Я снова испытал панику. Но тогда я и представить не мог, что ждёт меня дальше.

VII. Как я приоткрыл дверь

К тому моменту мы занимались с Андреем почти 8 месяцев. Больше трех месяцев я не притрагивался к алкоголю и даже начинал думать, что жизнь налаживается. Я по-прежнему был глуп и наивен, и очень переживал из-за того, что не мог пить. Почему-то я был уверен, что это делает меня ненормальным. Не таким, как все. Поэтому никто не хочет со мной общаться и дружить.

Стояла теплая и солнечная осень. В воскресенье я вернулся с Селигера, а во вторник меня снова потянуло на рыбалку. По пути я заехал в магазин и купил бутылку виски. Это всегда происходило так легко и естественно, что я совершенно не удивился. Я чувствовал смутную тревогу, но объяснил ее тем, что боюсь алкоголя. Я думал, что прошло достаточно времени, и я вполне мог починиться. Поэтому теперь можно попробовать – а вдруг я выпью, и ничего не случится.

Было довольно поздно, и мне было лень жарить мясо. Я просто сидел у мангала, жег дрова и курил сигару. И смотрел на закупоренную бутылку. Мне было страшно. Прошло минут 40. Сигара закончилась. Я сходил за второй и принес стакан. Ничего не случилось.

Я просто сидел и нюхал. В нос ударил запах паленой резины. Он быстро улетучился, уступив место аромату костра и торфа. Крепкому запаху соленого морского ветра, раздувавшего сырые дрова вперемешку с тлеющим торфом и уносившего дым и искры в темную шотландскую ночь. Я отпил из стакана и покатал жидкость на языке. Горечь мокрых углей сменилась покалыванием морской соли, а затем – вкусом меда, орехов и каких-то сушеных фруктов. Я удивился. Оказывается, у виски был запах и вкус. За все эти годы я выпил неимоверное количество алкоголя, но никогда не задумывался о вкусе и запахе. И это было удивительным открытием. Я просидел так почти два часа – вдыхая аромат моря и сигары, раскатывая на языке крошечные капли с далекого острова. А потом пошел спать. В тот вечер я выпил не больше 30 граммов и решил, что теперь всёхорошо. Конечно, я ошибся.

Не прошло и пяти дней, как меня снова неудержимо потянуло из дома. Я взял спиннинг и поехал в небольшой подмосковный город. Заселился в отель и пошел поужинать. Я был уверен, что теперь мне было можно. Поэтому заказал уху, селедку и рюмку хреновухи. Потом еще одну. Поел и просто сидел, писал дневник, потому что так было нужно. И потому, что у меня были очень радостные новости. Ресторан закрылся, официанты и повара сели за соседний стол, а мне разрешили остаться еще ненадолго. Потом предложили выпить. Потом еще. Я вышел на улицу, зашел в магазин и взял какую-то бутылку. Позвонил жене и долго бродил по городу. Пил и курил сигару. Очнулся в машине. В лесу. За низкими облаками не было видно солнца, но по ощущениям был уже обед. Я совсем не помнил недавнего мучительного пробуждения, поэтому снова вылез из машины и осмотрел масштабы бедствия. Копать было бессмысленно. Лебедки не было. Я стал искать телефон и нашел его под сиденьем. Первым делом посмотрел фотки и ужаснулся. Стало понятно, что я где-то возле реки. Сигнал был очень слабым, но его оказалось достаточно. Я был примерно там, куда собирался поехать на рыбалку. И до ближайшей деревни было километров 10. Солярки в баке всё еще хватало. Я решил подождать. Через час навстречу прополз «Урал» с какими-то работягами. Меня выдернули из глины, и я потихоньку добрался до деревни. Зашел в магазин, выпил воды и поехал домой.

Вечером меня снова подбросило на кровати. Я всё еще не помнил первого пробуждения в лесу, но мне было очень страшно. Было какое-то тягостное и тревожное ощущение, что что-то очень плохое произошло той ночью. Но я совершенно не помнил, что именно. И от этого было еще хуже.

Постепенно стали всплывать обрывки воспоминаний. Полная картина все равно не складывалась. Я помнил, как бродил по городу. Помнил, как захотел выпить кофе и сел в такси. Но все кафе и рестораны оказались уже закрыты. Потом появилось воспоминание о том, как я очнулся в 5 утра в номере отеля, принял душ, сдал номер и поехал на речку. Потом опять был провал – до момента, как я проснулся в машине. И было какое-то смутное ощущение, что ночью я еще раз ловил такси на центральной улице, и мы ехали куда-то за город. А потом я оказался в заброшенном пионерском лагере. И вот тут начиналось непонятное – у меня были воспоминания, которых просто не могло быть. Я был каким-то агентом, и в этом заброшенном лагере были какие-то пленные люди, и я их то ли допрашивал, то ли просто пытал. Внезапно на меня напали, скрутили и куда-то повезли. А потом я как будто вынырнул из мутной темной воды и в ужасе понял, что только что прожил историю, которой на самом деле не могло быть. Это было похоже на сон, но точно не было сном. Я четко понимал, что это воспоминания. И не о том, что мне приснилось, а о том, что я пережил. Я испугался.

Я написал Андрею, и через какое-то время он ответил, что у него есть объяснение. Мы встретились. Диссоциативное расстройство, вытесненные фрагменты личности, вариант нормы – всё происходило как будто не со мной. Я ничего не понимал. Теперь я знал, что там, внутри меня, есть кто-то или что-то, чего я не знаю и чем не могу управлять. Я хотел во всем разобраться, но механизм был собран и спрятан так, чтобы никто, включая меня, не имел к нему доступа.

Несколько дней я читал интернет. Пересмотрел все фильмы, посвященные множественным личностям. Научился шутить на эту тему. И изо всех сил старался восстановить картину той страшной ночи. Постепенно это удалось. Я вспомнил, что, не найдя кофе, снова отправился бродить по городу.  Вышел на центральную улицу и стал ловить такси. Попросил отвезти меня в сауну. И, пока мы ехали, переключился. Это была первая вытесненная личность, которую я осознал. Какое-то время, пока мы не познакомились, я называл его силовиком. Я начал понимать, как работает механизм. У этой личности была своя история, свой голос, манера поведения и, что самое удивительное, – своя собственная реальность. В этой реальности у меня была какая-то важная миссия, ради которой я приехал в город. И я ее выполнял. Настолько усердно, что из сауны меня увез наряд милиции. В отделении я долго строил ментов и старался назначить свидание лейтенанту Наташе. Она была симпатичной. И она была на моей стороне. Она знала, кто я, а все остальные – нет. Поэтому меня посадили в клетку, а Наташа сидела и оформляла какие-то бумажки, чтобы меня выпустили.

Внезапно всё закончилось – я вынырнул из силовика и проснулся. Я был очень пьян, но через 5 минут уже был на улице. У меня с собой не оказалось ничего запрещенного. Никто не написал на меня заявления. Всё остальное было делом техники. Усатый сержант выдал рюкзак, грустно посмотрел на меня на прощание и сказал сочувственно: «Лучше больше не пей». Ох, сколько раз я слышал эти слова и видел этот взгляд.

Пока я шел в отель, силовик включился снова. Я разбудил администратора, и он раздобыл мне еще выпивки. Я поднялся в номер, сел на кровать и стал думать, почему не взял телефон у Наташи. Решил, что надо будет заехать днем. Потом сдал номер и поехал на речку. Уже где-то совсем в глуши наткнулся на магазин. Было 8 утра, и он как раз открывался. Я купил пару бутылок шампанского, доехал до нужной деревни и попробовал проехать к воде. Но не смог. Всё было слишком размыто дождями. Я стал искать объезд, выскочил на лесовозную колею и застрял окончательно. Что было дальше, я уже знал – воспоминание о первом пробуждении к тому моменту полностью восстановилось. Я вспомнил всё, но легче от этого не стало.

Всю мою сознательную жизнь я стоял перед закрытой дверью и не видел ее. Оказалось, что дверь была. Была теплой. Сквозь замочную скважину лился свет и слышались голоса. В ту памятную осеннюю ночь я приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Там были люди. Там была жизнь. И там был я.

Тогда я думал, что совсем не боюсь тех, кто был внутри. Я себе врал. Всего через неделю я выпустил одного из них на прогулку. То, что из этого вышло, напугало меня до чертиков. Я был готов отдать всё на свете, лишь бы заколотить эту дверь досками и больше никогда о ней не вспоминать. К счастью, было уже поздно.

VIII. Как я отправился в прошлое

Я никогда не любил свой день рождения. Почему-то всегда не хватало денег, чтобы подарить себе то, чего на самом деле хотелось. Но хуже всего было с поздравлениями. Я совершенно не понимал, в чем смысл праздника. Просто прошел еще один год – бессмысленно и беспощадно. Я снова не сделал ничего выдающегося – не построил дом, не родил сына, не изобрел вакцину от рака и даже не разбогател. Вот неудачник. И вдруг кто-то звонит и произносит бессмысленные слова, не имеющие никакой связи с действительностью. Я очень злился и не знал, что с этим делать. Я чувствовал себя глупо и дискомфортно.

Несколько лет подряд в этот день я просто выключал телефон. Но особо одаренные звонили через день, а некоторые – через неделю. Решение нашлось само. Стоило удалить все профили в соцсетях – и звонки прекратились. Я помню, в детстве у взрослых были специальные блокноты, где были записаны дни рождения. Наиболее продвинутые владели тайным искусством – они не забывали проверять блокнот, а потом долго сидели у телефона, чтобы застать виновника торжества и причинить ему радость путем нанесения поздравлений. Это ценилось.

Потом появились мобильники, и люди научились ставить напоминалки. Чуть позже пришли соцсети и начали старательно предлагать знакомым и незнакомым людям поздравить друг друга. Из поздравлений исчезли внимание и забота. Остались только стандартные, оторванные от реальности слова. Я грустил из-за этого.

Обычно я старался занять этот день делами и прожить так, как будто ничего не случилось. Но в последние годы это работало плохо. Отрицать сам факт бездарно потраченного времени становилось всё сложнее. Тогда я придумал подводить итоги и намечать планы. Из этого тоже ничего не вышло.

В тот год мы начали заниматься с Андреем, и я всерьез заинтересовался предками. Вспоминал, расспрашивал, искал в интернете. А когда наступил день рождения, я привычно зафиксировал, что год и вправду прошел впустую. Сел в машину и покинул город. За ночь я проехал чуть больше 800 километров и добрался до Миллерово. Было 7 утра. Я ехал по поселку и с удивлением наблюдал, что в нем уже кипит жизнь. Моя первая цель была немного дальше – километров 15 по грейдеру вглубь ростовских степей. Теперь это называлось хутором Ленина, но именно там в 1878 году немцы-колонисты основали поселение Викторфельд. Я нашел в интернете схему колонии, а на ней – дом прадеда. Его звали Готтойд, а фамилия была Гаусс. У него была жена и 9 детей. В колонии жило больше 500 немцев, но в 37-м почти всех расстреляли. Выжило всего несколько человек, которым удалось спрятаться на соседнем хуторе. Среди них были мой дед, его сестра и старший брат. В 41-м дед добровольцем пошел на фронт, а в 42-м его репрессировали с формулировкой «по национальному признаку».

До 46-го они с братом и сестрой жили в трудовом лагере возле села Чкаловское в Казахстане. Потом им разрешили перебраться в Гурьев. Там дедушка встретил бабушку, и родилась моя мама. В конце 50-х им выделили клочок земли в Анапе, и все переехали к морю.

Я шел по единственной улице и разглядывал дома. У некоторых из них на крышах лежала старая немецкая черепица – такую же я видел в Калининградской области на границе с Польшей. Но таких домов оставалось совсем немного. Я стал расспрашивать о прадеде, и какой-то местный мужичок отвел меня к Лидии Петровне. Она очень обрадовалась, долго рассказывала о немцах и предложила остаться на несколько дней. Мне было интересно, но что-то тянуло дальше. Я вышел из дома и пошел дальше по той самой единственной улице. Людям не удалось сохранить название поселения, но память о немцах все равно осталась. Улица называлась Викторовская.

Я дошел до места, где примерно располагался наш дом. Асфальтовая дорога плавно уходила направо, а дальше шла брусчатка. Аккуратная плотная мелкая немецкая брусчатка, которой даже в Германии уже не встретишь – только в нескольких крошечных городках под Калининградом. Брусчатке было больше 100 лет, но она сохранилась гораздо лучше, чем недавно постеленный асфальт.

Я медленно шел по этой вековой мостовой, и в какой-то момент меня сильно потянуло направо. Там был небольшой пустырь, по колено заросший травой. Ноги подкосились, я сел на землю и минут 10 сидел, не двигаясь. Пахло полынью, черноземом и разогретой на солнце кожей. Я чувствовал, что это здесь.

В голове проносились какие-то смутные образы, но мне было хорошо и спокойно. Что-то теплое и светлое наполняло меня изнутри и струилось куда-то вверх. Я просидел так минут 30. Постепенно проступили подробности. Вон там из куста торчали остатки печной трубы. А углубление в том небольшом холмике – это вход в засыпанный погреб. Чуть дальше вдоль дороги виднелись остатки забора, а за ним – разрушенный фундамент соседнего дома. Я всё знал и так, но зачем-то достал телефон, открыл схему поселка и стал смотреть. Всё совпадало – наш дом был третий от поворота дороги. От него не осталось совсем ничего, а вон тот фундамент принадлежал Георгу Бельснеру. Крайний дом был подписан неразборчиво, но он сохранился целиком. В нем кто-то жил.

Я встал, вернулся к машине и поехал на кладбище. Довоенных могил оставалось всего пара десятков, и они густо заросли деревьями и колючками. Что-то разобрать в этих зарослях было невозможно. Но это уже не имело значения. Большая и важная часть меня плотно встала на место. Я покрутился по окрестностям, осмотрел руины фабрики, расположенной на другом берегу почти высохшей речки, и поехал дальше. Нужно было торопиться. Путешествие в прошлое только начиналось.

IX. Как я испугался

Я не почувствовал отдачи и не ощутил запаха сгоревшего пороха. Я с детства любил этот запах, но сейчас его не было. Я не чувствовал своей руки, но видел, что в ней был пистолет. Он только что выстрелил. По ступенькам прыгала гильза. В другой руке у меня был человек. Он что-то лопотал на непонятном языке, и в глазах у него был ужас. Он пытался исчезнуть или хотя бы вжаться в лестничную площадку. Пуля прошла мимо. Мне снова повезло.

Я что-то говорил этому человеку. Вернее, рычал, потому что голос был совершенно не мой. Гораздо более низкий и грубый. И слова были не моими. Пистолет снова выстрелил, но сейчас я знал, что стреляю мимо. Рука разжалась, и человек убежал. Я и не думал, что можно так быстро бегать по лестнице, полностью заваленной строительным мусором. Я был там. Я держал пистолет в руке. Я понимал, что происходит. Но это был не я. Даже зрение работало непривычно – как будто я наблюдал за всем со стороны, совершая действия, но не контролируя их. Как будто смотрел фильм.

Я много раз видел, как человеку в телевизоре приставляют к голове пистолет. Но это не было похоже на то, что происходило в тот день. В фильмах, как правило, все очень спокойны. Такие серьезные брутальные мужики, которые совсем ничего не боятся. У них мужественные каменные лица, и они могут спокойно вести переговоры, не обращая внимания на сорок пятый калибр, приставленный к виску. Этот человек был совсем не таким. Дикий, животный страх, читавшийся в его глазах, врезался мне в память. Мне кажется, что страх был таким сильным, что до него можно было дотронуться и погрузить в него руку. В отличие от героев фильмов, он очень хотел жить.

Позже, когда я научился общаться с теми, кто жил по ту сторону, я много раз задавал им вопрос, кто именно стрелял в тот день. Но ответа не было. Сейчас я знаю только один ответ на этот вопрос – это был я. Но тогда это было немыслимо.

Прошла всего неделя с того дня, когда я узнал о своих вытесненных личностях. Я ходил как во сне. Меня донимали два чувства – любопытства и тревоги. Мне было дико интересно, кто там живет и как это всё работает. Я очень нервничал. Потому что впервые осознал, что существует какая-то часть моей жизни, о которой я ничего не знаю. И которой не могу управлять. Это было мучительно.

Интернет не знал ответа на вопрос, как переключиться в вытесненную личность. Или хотя бы поговорить с ней. Но я знал. Поэтому я сидел на стуле, и передо мной на столе снова стояла бутылка скотча. Было страшновато. Но я выпил. Весь день я пил и пытался вызвать кого-то из них. Ничего не получалось. Я делал всё то же, что и всегда – кому-то писал, звонил и нес обычную пьяную чушь. Но было одно отличие – я попросил жену заснять то, что будет со мной происходить. И попросил сестру помочь ей, потому что знал, что это будет не самый приятный опыт. Вечером память выключилась.

Утром выяснилось, что приходили трое. По очереди. Первый всё ощупывал. Второй наводил порядок. А третий ревел и неистово молился. Даже по видео было предельно понятно, что это был не я. Переключения были видны очень четко. Личности сменялись почти моментально. Естественно, я ничего из этого не помнил. Никаких сомнений больше не осталось.

Но этого было недостаточно. Я не мог поверить, что не могу этим управлять. Меня неудержимо тянуло обратно, поэтому я открыл бутылку шампанского и стал пить снова. Где-то к концу бутылки вокруг возобновились ремонты. Я всегда ненавидел ячейки для людей в коробках многоквартирных домов. Главной причиной ненависти были бесконечные ремонты. Но я никогда не признавался себе в этом. Я просто подавлял эти чувства и успокаивал себя тем, что все так живут. Ну, просто потому, что добираться каждый день до центра из загородного дома – совершенно бессмысленная затея.

В ту осень ремонт делали сразу в трех квартирах. А параллельно, по волшебному стечению обстоятельств, уже шестой месяц длился ремонт подъезда. Шум и мусор выводили меня из себя. Я открыл вторую бутылку, включил концерт Queen, надел наушники и попробовал игнорировать грохот перфоратора. В следующий миг я уже стоял на лестнице, а в руке дымился только что выстреливший пистолет.

У меня получилось. Впервые мне удалось осознать себя в момент переключения в другую личность. Не когда-то потом и не на следующее утро – а ровно в тот момент, когда я был там. Я действительно был другим. Походка, выражение лица – всё было другим. Я был пьян, но по голосу это совершенно не ощущалось. Я чувствовал себя спокойным, сильным и уверенным в себе. Я жил только в текущем моменте. Вокруг ничего не было – никаких воспоминаний о том, что происходило раньше. Никаких мыслей о том, что хоть что-то может происходить после. Впрочем, никаких других мыслей тоже не было. Только через какое-то время я понял, что вытесненные личности не могут думать – они живут только сейчас и могут только действовать.

Довольно быстро я переключился обратно. Всё самое интересное закончилось, и началась рутинная работа по устранению последствий. К следующему утру мне удалось восстановить в памяти полную картину происшествия. Рабочие закончили менять окна у соседей и стали выносить мусор. Почему-то им не пришло в голову ничего более умного, чем вытащить из квартиры весь хлам и просто побросать в лестничный пролет. Я вышел посмотреть, что происходит, и вернулся за пистолетом. Чаша терпения переполнилась.

По всему выходило, что я зашел слишком далеко. Я ждал чего угодно, но только не того, с чем столкнулся. Первые трое ребят, в которых я переключался ночью, были совершенно безобидными. А вот этот, четвертый, был опасен. Я боялся даже представить, что еще он может натворить. И совершенно не понимал, что делать дальше. Мне хотелось загнать его туда, откуда он вылез, и больше никогда с ним не сталкиваться.

Следующие пару месяцев я провел так, как будто ничего не случилось. Я вернул ребят в комнату, закрыл дверь, повесил на неё три замка и задул монтажной пеной. Я тянул время, придумывал миллион бессмысленных занятий и в глубине души надеялся, что дверь больше не откроется. Или что я научусь ей управлять. Или что ребята сами исчезнут. Не знаю, на что я рассчитывал. В любом случае, это не сработало.

X. Как я увидел

После Ростова я свернул с М4 и ушел в сторону Ейска. До следующей точки моего путешествия оставалось километров 20. На заправке я перекусил и пролистал заметки, которые делал в последние несколько дней.

В 1775 году Екатерина II уничтожила Запорожскую Сечь. Спустя 10 лет, когда стало понятно, что война с Турцией неизбежна, генерал Суворов сформировал из бывших запорожцев Черноморское казачье войско. Войну выиграли, и туркам пришлось расстаться с Таманским полуостровом. Екатерина была умной и быстро сообразила, что новые земли лучше поскорее заселить. А казакам нужно подарить что-то большое и хорошее. Потому что не очень разумно иметь на далекой южной границе банду вооруженных бородатых мужиков, которым негде жить.

В результате значительная часть полуострова была пожалована казачеству, а наиболее отличившиеся старшины получили в собственность огромные угодья. Так весной 1794 года на Кубани появились люди с фамилией Майгур. Им досталось больше 300 десятин в районе Шкуринского куреня.

В 1842 году курень был переименован в станицу Шкуринскую. А в 1893 году мой прапрадед, Игнат Проклович Майгур, был избран куренным атаманом. Он пробыл им вплоть до 1907 года.

В 1918-м, когда белая армия отступала на юг, в станицу пришел красный террор. Во время гражданской войны казачество соблюдало нейтралитет, но Игнату все равно отрезали яйца и повесили на площади. Кого-то зарезали. Моей прабабушке Ниле и нескольким ее двоюродным братьям удалось спастись. Через несколько лет родилась моя бабушка. Но в 30-м, когда началось раскулачивание, их депортировали в Казахстан. Именно там, в Гурьеве, в середине 50-х бабушка встретила дедушку. Я знал, что еще одного из Майгуров расстреляли в 37-м за антисоветскую пропаганду. А сколько осталось в живых, не знал никто.

Я помнил прабабушку Нилу. Она была очень тихой, маленькой и сухенькой старушкой. Я просил её читать мне вслух. У неё болели глаза, и она быстро уставала. А я капризничал и заставлял её читать дальше. Она говорила, что не может и ей надо отдохнуть. Однажды я ударил её. Я был совсем маленьким, и удар не мог быть сильным. Но, конечно, ей было больно не из-за этого. Она заплакала. Я до сих пор помню её взгляд. И мне до сих пор стыдно. Она была совсем крошечной, когда у нее на глазах папу повесили на площади. И теперь, когда ей было за 90, её правнук ударил её. Я бы отдал всё на свете, лишь бы это исправить. Но не знаю как. Я просто живу с этим воспоминанием. И с этой болью.

Я въехал в станицу и остановился купить воды. Из путаных рассказов родственников выходило, что усадьба Игната стояла где-то на площади, рядом с сельским храмом. Я вышел из магазина и у первой попавшейся женщины спросил, где это может быть. Она удивилась, но объяснила. Поинтересовалась, зачем мне. Я рассказал. Она просветлела, улыбнулась и сказала, что усадьбы Майгуров давно нет, да и храма тоже. Но что вокруг живет очень много Майгуров. И что я молодец. И что там, где раньше был храм, есть дом. В нём живет Лидия Григорьевна. Она расскажет больше. Я поехал. Где-то глубоко внутри я ощутил совершенно новое и незнакомое чувство. Оно было приятным.

Место оказалось красивым. На пригорке возле реки был курган. На нем росла огромная береза и торчала безвкусная металлическая конструкция, посвященная погибшим во второй мировой. Чуть ниже, между рекой и курганом, стояло несколько старых саманных домов, окруженных невысокими деревьями. На деревьях дозревала ярко-красная вишня. Правее располагалось заросшее кладбище. Река Ея, совсем узкая в этом месте, сильно заросла камышом. Над ней висел узенький мостик. Было жарко. Пахло травой, листвой, какими-то цветами и немного тиной.

Я спустился с кургана и в первом же доме нашел Лидию Григорьевну. Оказалось, что храм построил мой прапрадед. Как и сельскую школу, которая находилась с другой стороны площади. Храм был там, где сейчас курган и стела. А на том месте, где стоял я, как раз и была усадьба.

Лидии Григорьевне было 80, и она не застала всего этого. Ей рассказала мама. Вообще, рассказывали почти всем, потому что Игната уважали. Люди знали его историю, и многие до сих пор ее помнят.

В 18-м в станицу пришли красные. Они потребовали, чтобы их накормили и пустили в дома переночевать. Все отказались. Красные пошли к атаману. Он пробовал уговорить соседей, но не сумел. Кто-то посоветовал попросить Игната. Он согласился. Вышел на площадь и сказал, что людям нужно помочь. Его послушались. К тому моменту он уже больше 10 лет не был атаманом, но его слово по-прежнему было законом.

Никто точно не знает, что произошло дальше. Считается, что красный командир возненавидел Игната за то, что его уважали. Поэтому утром его схватили, выволокли на площадь и повесили. А яйца отрезали для красоты – чтобы совсем подорвать авторитет. Усадьбу сожгли в тот же день. Как и школу. А храм взорвали пару лет спустя. Зачем – уже никто и не знает.

Я не верю в это. Скорее всего, правда гораздо проще. Кто-то влез в погреб, нашел вино и горилку. Все перепились и начали насиловать женщин. Мужчины вступились. Началась драка. Результат мы знаем.

Я сидел рядом с березой на верхушке кургана. Смотрел на дома, на реку, на мост, на уходящие вдаль поля. Думал о том, что должна чувствовать девочка, увидевшая и пережившая такое. О том, какой невероятной силой нужно обладать, чтобы просто жить дальше. Любить, заводить детей. Вырасти, простить и никого не убить за это.

Я думал об Игнате. О 300 десятинах земли, которыми он владел вместе с братьями. Об авторитете. Об уважении. О его отце. О его деде, который, возможно, видел Суворова. О его прадеде, который жил в легендарной Запорожской Сечи.

А потом снова о прабабушке. О бабушке. О маме. Я сидел и думал, а потом меня захлестнуло чувство, впервые появившееся всего пару часов назад. За это время оно окрепло и выросло. Стало огромным, теплым и невероятно приятным. Как будто вся сила, копившаяся и передававшаяся из поколения в поколение вдруг оказалась внутри меня. Я больше не был один. Гаусы, Майгуры – они все были здесь. Они были внутри меня. И вокруг меня. Стояли за спиной длинными шеренгами, уходящими за горизонт. И где-то там, куда я пока не мог заглянуть, стоял мой первый предок. Огромный, косматый, с корявой дубиной и шкурой убитого зверя, накинутой на плечи. Это было неожиданно. И это было только начало.

XI. Бегство

После знакомства с силовиком и стрельбы в подъезде я испугался. Я случайно чуть не убил человека. Где-то внутри меня жила дикая темная сила, и я не мог ей управлять. Всю жизнь я считал себя добрым и мягким. Всю жизнь я хотел быть хорошим. Оказалось, что это не так.

Нужно было что-то делать. Я решил, что если я не могу этим управлять, значит, я буду предотвращать. Несколько дней я восстанавливал в памяти все срывы за последние годы. Потом события, которые их предваряли. Я увидел систему.

Обычно сначала появлялась тревожность. Через пару дней к ней добавлялась раздражительность. Нарушался сон – я засыпал около двух ночи, просыпался в шесть и потом долго не мог уснуть. Весь день ходил сонный, а когда нужно было что-то делать, пил кофе. Много кофе. Как следствие, тревога и раздражительность только росли, а сон становился всё хуже.

Появлялся мелкий травматизм – я бился обо что-то, царапался, случайно резал руки. Постепенно я начинал чувствовать, что мне нужно куда-то ехать. Уезжал на выходные, но это не помогало.

Как правило, я начинал много есть. А перед самым срывом заболевал. Было ощущение температуры, ломоты в костях, боли в горле и тумана в голове. Я старался максимально уплотнять время – совершать как можно больше действий, чтобы не оставалось ни минуты свободного времени. Я утрачивал способность принимать решения. Начинал дергаться, метаться и судорожно перебирал в уме все возможные варианты, ни на чем не останавливаясь.

Потом появлялось желание выпить. Каждый раз одинаковое – я был уверен, что выпью только немного и ничего не случится. Несколько дней это работало. Но потом я всё равно напивался.

Я записал все маркеры. Получился список из 12 пунктов. Последовательно проставляя галочки возле каждого из них, я мог предсказать срыв с точностью до дня. Но это не помогло.

Я стоял в комнате. Меня окружали дешевые обои и незнакомая мебель. На тумбочке возле кровати тускло светила лампа. Окно было открыто, и в комнате было холодно. За окном было темно и тихо. Слабо мерцал снег. С крыши капало. Одеяло лежало на полу, и половина кровати была измята. Видимо, там недавно кто-то лежал. На второй половине были разбросаны вещи – куртка, кофта, носки и рюкзак. Все карманы рюкзака были вывернуты, и всё содержимое было рассыпано по простыне. Ключи от машины. Паспорт. Ключ-карта от номера. Пустая бутылка из-под лимончеллы. Полная бутылка лимончеллы. Еще какие-то мелочи. Я очень нервничал, потому что чего-то не хватало. Но я не мог понять, чего именно. Мои руки брали вещи и очень аккуратно раскладывали их по кровати. Потом брали рюкзак и методично ощупывали изнутри все отсеки и карманы. Вот каттер для сигар. Вот зажигалка. Но чего-то важного всё равно не хватало. Было очень тревожно. Руки раскладывали вещи по-новому и снова проверяли рюкзак. Он снова был пуст. Потом всё повторялось. В какой-то момент я оставил это занятие, лег на кровать и выключился. Тревога ушла.

Я открыл глаза. За окном по-прежнему было темно и тихо. Я встал с кровати, чтобы закрыть окно, и чуть не упал от дикой боли. Голова раскалывалась. Во рту пересохло, но никаких жидкостей, не содержащих алкоголь, не было. Взял стакан, пошел в ванну. Открыл кран и долго пил противную, вонючую воду. Постепенно боль отступила. Мне хотелось умереть. Вчера я дошел до 10-го пункта в списке, и вот сегодня я здесь. Метод не сработал.

Постепенно в памяти восстанавливались события. Около 11 утра я выпил совсем немного. Потом еще немного. И так – пока не напился. Потом я решил уехать. Забронировал отель, собрался, заскочил в магазин и поехал. По пути звонил жене и маме, что-то им рассказывал. Уже довольно далеко от Москвы меня тормознули менты. Вызвали такси, водитель сел за руль, и мы поехали дальше. Мы ехали в тот отель, где у меня была бронь, но по какой-то причине развернулись раньше. Я отпустил таксиста и поехал сам. Остановился в кафе, поел и о чем-то долго разговаривал с хозяином. Как и почему я заселился именно в этот отель, я не помнил.

Я оплатил номер еще на сутки и вышел на улицу проверить машину. Всё было в порядке. Под пассажирским сиденьем я нашел права и документы. Судя по всему, именно их тот парень искал ночью. Очевидно, что это снова был он – тот, который наводил порядок. В прошлый раз я видел его на видео, но не помнил его изнутри. В этот раз я осознал себя в нем в момент переключения. Я понял, почему он всё время что-то перекладывал. Это был очень беспокойный парень. Мне стало его жаль. Но я по-прежнему очень хотел умереть.

Мой метод не сработал. Вернее, сработал не так, как я себе представлял. Список помог отследить приближение срыва. И в этом был его смысл. Но он никак не отвечал на два ключевых вопроса – кто виноват и что делать. Теперь, когда я знал, как запускается механизм, мне не хватало понимания причин. Потому что только поняв причины, я мог найти решение. Я думал.

Я немного подышал и зашел в магазин. Купил какой-то еды, вернулся в номер и хотел заснуть. Не получалось. Я что-то упускал. Что-то очень важное случилось вчера. Что-то, что вело к пониманию. Мысли о смерти отступили. Я лежал и думал.

Внезапно я понял. Вспомнил, почему, уже напившись, я решил уехать из дома. Я позвонил жене и изо всех сил старался казаться трезвым. Она сказала, что я пьян. Я сказал, что нет. И уехал потому, что был уверен – так никто не узнает, что я напился. Я отрицал сам себя. Я убегал от себя. Эта мысль была настолько проста и настолько многое объясняла, что сначала я в неё не поверил. Тем не менее у меня появилась надежда. Умирать уже не хотелось. Я побросал вещи в рюкзак и поехал домой.

XII. Радость

Нас было двое – я и мой брат-близнец. Брат умер сразу, а я был жив, но не хотел дышать. Врачи запустили легкие, но в первые несколько лет у меня сохранялся астматический компонент. Поэтому при малейшей попытке покашлять меня тут же отправляли в Анапу – к бабушке и дедушке. Там прошли лучшие дни моего детства. Именно поэтому я до сих пор так люблю море.

Я покинул Шкуринскую и двигался в сторону Анапы. Меня окружали идиллические, давно забытые виды. Пирамидальные тополя по краям дороги и бесконечные поля всех оттенков радуги – черные, зеленые, голубоватые, золотистые и бронзовые. Я обратил внимание, что плечи расправились, а подбородок гордо поднялся. Открыл окно и жадно вдыхал запахи детства.

Разогретая на полуденном солнце и местами уже выгоревшая трава. Плавящийся асфальт. Жирная, черная, рассыпчатая земля. Запах плавней и камышей. Аромат остывающей травы и бесчисленных насекомых, ударивший в нос под вечер, когда солнце стало клониться к закату, а жара начала спадать. Запах рисовых чеков – оказалось, что я его помню. И уже совсем под Анапой, когда выпала роса – плотный и влажный аромат вечерних полей, виноградных лоз и цветов табака. Я был абсолютно счастлив.

Утром я сидел на лавочке и смотрел на довольного, улыбающегося дедушку. Это была его любимая фотография. Прямой и гордый взгляд, высоко поднятый подбородок – точно как у меня вчера. Я протер памятник, подергал траву вокруг и просто сидел. Я рассказывал ему о своих открытиях. Думаю, ему было приятно. За несколько месяцев до смерти, когда стало понятно, что рак побеждает, он очень просил свозить его на родину. После депортации он ни разу там не был. Тогда врачи не разрешили – он не пережил бы этой поездки. Я съездил туда сам. Думаю, он всё видел и понимал. Я радовался.

Солнце пекло, и было очень жарко. Я выпил всю воду, с меня лил пот, но уходить не хотелось. Я очень любил это место. И знал, что дедушке оно тоже нравится. Он смотрел туда, где в паре километров от нас под высоким обрывом искрилось и плескалось море. Справа от нас, за полем и небольшой рощей стояли многоэтажные дома. Раньше там были огороды, и пока я не пошел в школу, мы с дедушкой проводили там почти все время с апреля по сентябрь. Слева от нас вдаль уходили виноградники. За ними был небольшой поселок, и его крошечные домики старательно ползли в гору. На верхушке горы стояли белые шары – пластиковые купола радаров ПВО. За последние 15 лет здесь ничего не изменилось. Только домов стало больше. Я зашел к бабушке, оставил цветы и поехал к морю. Очень хотелось искупаться.

Каменистый берег уходил влево и где-то вдалеке заканчивался мысом. За этим мысом находился Большой Утриш. Раньше там был дельфинарий. Я помнил, что в детстве мы с двоюродными братьями часто ходили в ту сторону. Там был нудистский пляж, много крабов и мало людей. Почему-то меня неудержимо тянуло туда. Через день утром я взял рюкзак, полотенце и пошел.

Спустился к воде там же, где мы спускались четверть века назад. Метров через пятьсот нахлынули воспоминания. Вспомнился дедушкин сарай, где он держал ласты и маски, которые мы брали на море. Вспомнилось, как с братьями ныряли за водорослями и бросались ими друг в друга. Вспомнилось, каким счастьем было найти на берегу дерево или хотя бы крупное бревно, чтобы потом плавать на нём. Как ловили крабов. Как обгорали и покрывались волдырями. Как курили первые сигареты, которые таскали у дедушки.

Я шел и вспоминал. Прошел больше 7 километров, но каждый раз, когда думал, что вот после этого поворота станет виден Утриш, за ним открывался очередной изгиб берега. В конце концов, я плюнул, снял плавки и полез в воду. Было нестерпимо жарко.

Потом я лежал, рассматривал камни и курил. Внезапно вспомнил. Когда мне было лет 12, папа предложил сходить в поход за мыс. Мы взяли рюкзак, еду, котелок, ружье для подводной охоты, еще какие-то вещи и пошли. К обеду мы дошли примерно туда же, где сейчас лежал я. Я полез купаться, а папа стал готовить обед. На обед должен был быть суп, а для этого нужен был костер. Папа собрал дрова, развел огонь и поставил котелок закипать. Я вылез на берег. Почему-то мне захотелось сесть поближе к огню. Там была большая наклонная плита, обтесанная морем. Я уселся на ней. Папа сказал, что так лучше не делать, потому что я упаду. Я сказал, что это ерунда и всё будет в порядке. И тут же сполз в костер.

Я кричал очень громко. Наверное, не столько от боли, сколько от обиды. Хотя лохмотья кожи и мяса, висевшие на колене, живо сигнализировали о том, что боль была сильной. Никаких обезболивающих мы, конечно, с собой не взяли. Поэтому всё лечение сводилось к тому, чтобы обмотать ногу тряпкой и периодически мочить в прохладной морской воде.

Поход закончился. Я не мог идти. Папа посадил меня на шею и понес домой. 8 километров каменного триала в середине лета в 30-градусную жару с тяжеленным телёнком на шее. Потом мне рассказывали, что папа тащил меня до дома часа 3. А когда дошел, был весь бледный, и пот с него лил ручьем. У меня на колене до сих пор есть большой белый шрам.

Я прикидывал маршрут, который только что прошел. Представлял, как я преодолел бы этот же путь с 35-килограммовой тушкой на шее. И тогда я понял, что папа должен был очень сильно меня любить для того, чтобы такое проделать. Это было удивительно. Я лежал и улыбался. И снова радовался.

Вечером я заехал в старый дедушкин дом. Он давно стоял пустой и заросший, но я взял ключи у соседки. Мне нужно было найти фотографии, которые оставались в доме. Фотографий было много. Я вернулся в отель и долго не мог решить, смотреть их или отложить на завтра. Любопытство взяло верх.

Они были удивительными. Какие-то из них я помнил с глубокого детства. Какие-то видел впервые. Две из них поразили меня.

На одной папа держал меня на руках. Рядом стояла мама. Они были абсолютно счастливы. Они светились любовью. Это был день, когда папа забрал маму со мной из роддома. На другой фотографии я сидел на коленях у дедушки во дворе анапского дома. Плечи у дедушки были расправлены, подбородок высоко поднят. Он смотрел на меня и буквально сверкал от счастья и гордости.

Я смотрел на груду черно-белых фотографий и не мог поверить. Папа и мама любили друг друга. Я не был случайной ошибкой. Я был плодом любви. И они очень любили меня. Никаких сомнений не было. А как любил меня дедушка! Он просто искрился от этого чувства. И очень гордился – это было видно на всех фотографиях, где мы были вместе. Я испытал невероятное счастье, гордость и благодарность. И тут же в голове пронеслись вопросы. Почему я ничего не знал об этом раньше? Почему никто из них никогда не говорил мне о том, что любит меня так сильно? Почему папа и мама перестали любить друг друга?

Несколько больших осколков меня, вытесненных и спрятанных глубоко внутри, зашевелились и попробовали встать на место. Удалось не всем. Некоторым нужна была помощь. И время. Цель путешествия была достигнута. Пора было возвращаться.

XIII. Макс

Первой я увидел девушку. Стройная брюнетка с короткой стрижкой – когда-то мне очень нравились такие. Я знал, что ее зовут Жанна. Она стояла возле длинного стола в комнате без дверей и окон. За столом сидели люди. Их было около десяти. Ближе всех сидел старик с седой бородой в накинутом на голову капюшоне. Я видел контуры, но не мог разобрать деталей и лиц. Я спросил у девушки, кто из них тот, которого я искал. Она нахмурилась. Достала откуда-то коробку, поставила на стол и открыла ключом. Тогда я увидел его. Его звали Макс.

Прошло полгода с той памятной ночи, когда я узнал, что я не один. Список маркеров не работал – я всё равно периодически срывался. Всё чаще и чаще я помнил, что происходило в моменты переключений. Было всего два пути – оставить всё как есть или попытаться интегрировать вытесненные фрагменты в мою основную личность. Но я не представлял, как это сделать. Перечитал всё, что нашел в интернете, но там совсем не было конкретики. Я ждал.

Понимание того, что я отрицал своё пьянство, заставило задуматься о вранье. Оказалось, что в последние годы я окружил себя сплошной ложью. Я не мог быть таким, каким хотел. Поэтому врал себе и всем вокруг. Я старался понять, почему так случилось и каким я хотел быть. Результат меня не порадовал. Выходило, что я просто хотел нравиться людям. Хотел, чтобы меня одобряли. Хотел казаться, но не быть. Ведь это так легко и приятно.

Проблема была только в одном – в результате вранья я совсем забыл, кто я. Какой я. Чего хочу и к чему стремлюсь в жизни. Я не мог ответить на простой вопрос – что я люблю делать. Я полностью утратил себя. Это было как удар кирпичом по голове.

Я пытался прислушаться к себе. Долго и мучительно старался понять, чего хочу. Но не мог. Я как будто уперся в стену. Я отказался от лжи и увидел, что стою голый в пустыне. Вокруг не было жизни – только я, солнце, небо и бескрайний песок. Нужно было куда-то идти. Но я не понимал зачем. Наверное, посреди пустыни я должен был хотеть пить. Но не понимал, хочу ли. Не понимал даже главного – хочу ли я вообще жить.

Интуитивно я искал ответы в вытесненной части. Я не знал, как туда достучаться. Поэтому всё чаще и чаще срывался. И совершенно неожиданно это помогло. Чем сильнее я хотел понять, что находится по ту сторону, тем лучше я помнил моменты переключений. В конце концов, я заметил, что почти каждый раз переключаюсь в одного и того же парня. Он очень любил женщин. Он был груб, бесцеремонен, и ему хотелось только одного – секса. Не важно где, с кем и какой ценой. Именно он привел меня в ту комнату.

Я запомнил ощущение, которое испытывал, когда переключался в него. Оно было приятным. Когда я трезвел и переключался в основную личность, мне было невыносимо стыдно за действия, которые он совершал. В конце концов, во время очередного срыва он устроил такое, что мне опять стало страшно.

Последствия были из числа тех, которые нельзя устранить. Ни деньгами, ни переговорами я не мог исправить того, что натворил. Помочь могло только время. Я нервничал. После срыва прошла уже пара дней, и физически я полностью восстановился. Посреди ночи я проснулся. За окном начинался рассвет. Часа полтора я ворочался в полудреме. Очень злился и тревожился из-за того, что не могу управлять сам собой. Я лежал и думал об этом. Потом начал вспоминать ощущения. Старался почувствовать то, что чувствовал по ту сторону. Мысленно стал звать тех, кто там находился. И внезапно оказался в той комнате.

Когда Жанна открыла коробку, я увидел его. Его звали Макс. Даже в той комнате, где сидели все остальные, его заперли в коробке. Так он себя вел. Но мне было всё равно. Я почувствовал себя в нём. Комната и люди исчезли. Вокруг была темнота. Из всех чувств сохранилось только то, что я мог испытывать телом. Было тепло и хорошо. Сквозь меня как будто струилась невероятная сила. Я лежал на кровати и чувствовал, что плечи расправились. Я дышал глубоко и ровно, и каждый вдох приносил огромное облегчение. Я будто ощущал, как кислород наполняет меня энергией и спокойствием. Огромная глыба свалилась с плеч. Я знал, что сейчас могу абсолютно всё. Испытывал невероятное удовольствие от каждой клеточки своего тела. Наслаждался этим чувством. И совершенно ничего не видел.

Но зрение было не нужно. Я встал с кровати, сходил в туалет, помыл руки. Походил какое-то время по квартире. При этом я так и не открыл глаз. Просто чувствовал и знал, где что находится. Все движения были точны и уверенны. Снова лег в кровать. Полежал еще немного и открыл глаза. Всё исчезло. Пришла сильная усталость. Я повернулся на бок и моментально заснул.

XIV. Симптомы

В школе я очень любил историю. Наверное, потому, что мне повезло с учителем. Маргарита Даниловна хорошо объясняла и при этом заставляла думать. Мне нравилось. Я не запоминал даты, потому что даты не имели значения. Для меня важна была последовательность. Предпосылки, причины, следствия – они были гораздо интересней, чем сами события. Каждый раз, читая новый параграф, я выстраивал в голове систему – почему что случилось и к чему это привело. Только так я запоминал. Позже я вспомнил, что даже в младших классах, когда нас заставляли наизусть читать стихи, я не мог просто взять и запомнить рифмованный набор слов. Я не видел в этом смысла. Я делил его на блоки, выстраивал связи – и всё моментально укладывалось в памяти. В любом деле важна была система.

К своему расстройству я подошел так же. В нём тоже были причины, признаки, механизмы, события и последствия. Я погрузился в изучение механизма. Мне сильно доставалось от событий и последствий. До определенного момента я упускал из виду причины. Зато прекрасно разобрался с признаками. В отличие от курса истории, здесь они назывались симптомами.

Первые два мне подсказал Андрей. Самым распространенным считались разные точки зрения, чередующиеся в речи. Такие родные и привычные «с одной» и «с другой стороны». Я очень часто их использовал.

На втором месте находились сложности с принятием решений. Это тоже подходило. Мне было очень трудно решать, что делать. Иногда я часами мучился, перебирая в уме сотни вариантов. В конце концов, что-то решал, но почти всегда оказывалось, что выбор был неверным. Я легко и непринужденно менял точкузрения относительно событий и явлений. Люди зверели от этого. Я спокойно объяснял, что не меняются только мудаки. А умные люди учатся, получают новые знания и приходят к новым выводам. Это звучало убедительно.

Еще несколько симптомов я нашел сам. Среди них присутствовала ложь. Я часто и с удовольствием врал. Я не видел ничего плохого в том, чтобы немного соврать заказчику, лишь бы не травмировать его нежную психику. А вот необъяснимая ложь о себе, которая подменяла и украшала действительность, очевидно, была симптомом. В какой-то момент один знакомый напился, показал фотографию машины и сказал, что купил ее неделю назад. Я сделал вид, что ничего не случилось. Полгода назад он показывал эту фотку. Машина была прокатной, на фоне были Альпы, а мой приятель туда летал кататься на лыжах. Через несколько дней я спросил, как машина. Он смутился, покраснел, но искренне не понял, о чем я. Он не помнил этого разговора, зато испытывал необъяснимую тревогу. Мне это было знакомо. Диссоциативное расстройство оказалось совсем не таким редким, как все привыкли считать.

Собственно говоря, тревога и стыд, отравлявшие жизнь после срывов, тоже были симптомом. Я боялся и ни за что не хотел вспоминать, что делал, пока был нетрезв. А когда вспоминал, или кто-то рассказывал, страшно пугался и старался поскорее забыть. Очень долго не мог понять, почему другие люди совсем не переживают из-за своих пьяных выходок. Оказалось, им не о чем было переживать. Опьянев, они оставались собой. Я же под воздействием алкоголя становился другим. И не просто другим, а таким, каким долгие годы запрещал себе быть. Конечно, это пугало. И, конечно, вызывало стыд.

Как-то раз во время встречи я почувствовал, что собеседник воспринимает меня неправильно. Он видел меня по-другому. Не таким, каким я был. Я чувствовал, что общение не клеится. Он не доверял мне. Как будто смотрел на меня и видел что-то, чего я сам не мог разглядеть. Мне стало очень некомфортно. Я вспомнил, что это случалось и раньше. Долгие годы я не обращал внимания на это ощущение. И только теперь понял, в чем дело. Иногда мне встречались люди с развитой эмпатией, усиленной прекрасной интуицией. Они чувствовали и видели, что я не тот, кем стараюсь казаться. Чувствовали пустоту вытесненных фрагментов, которую я скрывал от самого себя. Конечно, это настораживало и вызывало у них недоверие. Очень часто – неприязнь. И тоже было симптомом.

Исследуя свое расщепление, я сделал много интересных открытий. К примеру, обнаружил огромный разрыв между идеями и реализацией. Я мог придумывать прекрасные и очень привлекательные проекты. Мог месяцами прорабатывать и уточнять их. Я получал от этого колоссальное удовольствие. Но как только доходило до согласований, устранялся. Страшно злился, что ничего не получается. Но даже не пробовал что-то сделать. Красивой идеи мне было достаточно. То, без чего не могла начаться реализация, у меня было вытеснено.

Мне было плохо дома. Я не понимал, чем себя занять. Поэтому сбегал. Мне было всё равно куда – в офис, на речку, в другой город или страну. Лишь бы не оставаться дома. Я понял, почему. Там просто не было ничего моего, кроме вещей в шкафу и половины кровати. Всё вокруг было чужим. Я начал наводить порядок. Выкинул хлам из шкафов и ящиков. Разобрал завал на балконе. Оказалось, что этого мало. Тогда я начал выбрасывать, менять и переделывать всё, что попадало под руку – смесители, тумбочки, холодильник, кондиционеры. Я захватывал территорию. А когда закончил, перестал сбегать. Я почувствовал себя дома. Я ощутил себя мужчиной.

В конечном счете я столкнулся со сбоями в логике. Я был уверен, что рассуждаю и действую логично. Правда, мне всегда было проще думать, если я при этом писал. Но я не придавал этому значения. Оказалось, причина тоже кроется в расщеплении. Иногда, чтобы скрыть пустые места, где раньше находились важные фрагменты, психика вмешивалась в рассуждения и подменяла выводы. В устной речи нестыковки легко прятались – я просто не замечал их. Но через несколько месяцев ведения дневника с удивлением обнаружил, что многие мысли, возведенные на уровень правил, на поверку оказались чушью. Во время одной из встреч Андрей спросил, зачем я все время приезжаю в офис. Я задумался. Ответил, что хожу на работу, чтобы заработать больше денег. Ну, и потому, что без моего присмотра что-то может пойти не так. И тут же сам понял, насколько глупо это звучало. Я построил бизнес, а потом зачем-то принял себя на работу в качестве наемного сотрудника. Сидел и протирал штаны в офисе. Я прекратил туда ездить. Ничего не разрушилось и не сломалось. Совсем ничего не изменилось. Я был идиотом.

Почти все симптомы оказались безобидными. Они не мешали жить, и я не пытался бороться с ними. Но был один, который всё портил. Он не давал мне покоя, как надоедливый овод в жаркий летний день. Подкарауливал, как леопард пугливую антилопу. Мы долго и ожесточенно сражались, но в последние месяцы я устал. Наши отношения походили на вялую позиционную войну. Алкоголь не собирался сдаваться. Я не планировал отступать. Мы сидели в окопах и ждали. Времени и припасов хватало. Изредка случались стычки. Иногда я одерживал верх.

XV. Родные

Я научился переключаться без помощи алкоголя. В последние месяцы срывы участились, и я сильно страдал от этого. Я успокаивал себя тем, что не знал другого способа попасть на ту сторону. Но легче не становилось. Теперь же я радовался как ребенок, потому что алкоголь был больше не нужен. Я начал знакомиться.

С Максом всё было понятно. Когда-то в глубоком детстве я увидел, что папа лежит на маме. Они накрылись одеялом, и когда я открыл дверь и вошел в комнату, сильно испугались. Я понял, что там происходило что-то нехорошее. Я рос, шли годы. Всё, что касалось секса, в нашей семье было под запретом. Это никогда не обсуждалось. В результате по мере взросления я вытеснял все связанные с сексом мысли и желания как плохие и ненужные. Может, даже как запрещенные. Макс состоял из них. В нём было всё мужское и животное, что я себе запрещал. Это мне нравилось. Это мне было нужно.

Следующей была Жанна. В первые несколько дней я боялся её. Я что, вытеснил из себя женщину? Откуда она взялась? Неужели я гомосек? Это было неприятно. Я переключался в неё и пытался понять, из чего она сделана. Потом понял – из ощущений. В детстве папа часто бил меня. То ли для удобства, то ли для убедительности он использовал ремень. Иногда так увлекался, что в местах ударов проступала кровь. Я помню обиду и страх, но не помню боли. Помню его красное лицо. Помню, как вжимался в угол, а ремень продолжал хлестать по плечам, рукам и голове. Но боли не было. Судя по всему, в какой-то момент сработал инстинкт самосохранения и я полностью отключил ощущения. Я просто вытеснил их. Из них психика собрала Жанну. Гомосятина была ни при чем.

Я понял, почему никогда не боялся боли. Почему никогда не замечал, что порезал палец, натер ногу или обгорел на солнце. Я только видел – кровь, припухлость или волдыри. Когда я смотрел, мне было больно. Когда отворачивался, боль исчезала. Я никогда не любил массаж. Я просто не чувствовал того, что не видел.

Это было удивительное время. Каждый день, иногда несколько раз в день я открывал что-то новое. Я знакомился с ними и узнавал себя. Я увидел девочку Машу. Ей было лет 5, и у неё были смешные хвостики. Она была абсолютно счастлива. Всё время улыбалась и смеялась. Её глаза искрились от радости и удовольствия. Когда я переключался в неё, я чувствовал себя в крошечном теле, расположенном внутри моего. И много свободного места вокруг. Я никогда не проявлял эмоций. Как-то раз один парень пошутил, что я мог бы играть Джейсона Стэйтема – у меня было такое же всегда одинаковое выражение лица. Давным-давно, в глубоком детстве я надел эту маску, вытеснив все проявления чувств и эмоций. Психика собрала из них Машу.

Все, кто был в комнате, оказались родными. Там был Григорий – крепкий седоватый мужик за 50. Он очень грустил и не мог разговаривать. Тогда я не знал, почему. Мы познакомились с силовиком. Он был вполне адекватным и совершенно не страшным. В нём было много мужского. Еще там был Фёдор – немолодой улыбчивый мужчина с морщинками вокруг добрых глаз, который целиком состоял из эмпатии. С ним хотелось разговаривать. Но разговаривать я не мог. Я мог увидеть вытесненную личность. Мог переключиться в неё. Мог задать вопросы. Но они не отвечали. Иногда ответы приходили сами, возникая в сознании из ниоткуда. Но такое случалось редко.

Мы встретились с Андреем. Он показал способ общения. Каждый раз, когда я старался переключиться, по спине пробегали спазмы. Я начинал вздрагивать – сначала чуть-чуть, а потом всё сильнее и сильнее. В момент переключения спазмы прекращались. Оказалось, что если задать ребятам вопрос, они могут ответить. Если в ответ ничего не происходило, это означало «нет». А если спина дергалась – это означало «да». Всё стало проще и понятней.

К тому моменту у меня по-прежнему оставалась проблема с желаниями. Я совершенно не понимал, чего и когда хочу. Я испытывал дикий голод, поэтому много ел и толстел. Позже я понял, что при этом я не хотел есть. Просто ко мне возвращалась чувствительность. Жанна переехала, и я начинал ощущать своё тело. Где-то внутри, ниже живота, была бездна. Огромная темная зияющая пустота. В детстве там находилось всё то, что я вытеснил. Но сейчас там было пусто. Долгие годы я заполнял пустоту алкоголем. А теперь алкоголь был не нужен. И я усиленно старался заполнить пропасть едой. Какое-то время помогало.

Я быстро сообразил, что могу задавать ребятам вопросы о своих желаниях. Вернее, о наших. Я так и спрашивал: ребята, а мы хотим сегодня поехать на речку? Спина дергалась, и я ехал. Или спрашивал: парни, а мы хотим съездить в офис? Глухая тишина в ответ говорила о том, что лучше поискать другое занятие. Всё сильно упростилось. Я стал меньше метаться. Ощущение тревоги ушло. Пару месяцев я был почти счастлив. Потом всё закончилось.

XVI. Круги

В каком-то смысле я всю жизнь ходил по кругу. Из-за астматического компонента меня отдали в детский сад с бассейном. В первом классе отвели в секцию. И до тринадцати лет я плавал. Потом был баскетбол и гири. На первом курсе я совсем забросил спорт.

Когда мне исполнилось 30, я весил 110. Случайно мне в руки попала книжка о похудении. За 9 месяцев я сбросил 32 килограмма. Я был таким худым, что когда выходил из машины, позвонки с хрустом уезжали куда-то в сторону. Врач сказал, что нужен бассейн. Я снова плавал и соблюдал диету. Это длилось несколько лет. Я набрал килограмм 8 мышечной массы и думал, что всё хорошо. Оказалось, это была ошибка. Хоть и полезная.

Всё это время я подавлял желание есть. Ел только то, что позволяла диета. Конечно, это вело к срывам. Раз в несколько недель я шел в магазин, покупал и ел всё, что хотелось, и потом страшно винил себя за это. В общем, делал всё то же, что с алкоголем. Интервалы между срывами были меньше, а всё остальное совпадало.

Потом мы начали заниматься с Андреем. Первым делом он запретил мне запреты. Я должен был научиться делать то, что хотел. Я попробовал. Начал, конечно, с еды. Снова набрал 10 килограммов. Потом сбросил их за 2 месяца. Когда начал знакомиться с ребятами в комнате, опять стал есть много. Набрал всё, что сбросил. Страшно нервничал из-за этого. Оказалось, что зря. Всё было взаимосвязано. Я просто находился не в той точке круга.

Мне никак не удавалось избавиться от запретов. Сценарий всегда был тем же. Я что-то себе разрешал, делал, пугался и запрещал обратно. Иногда, как и с алкоголем, приходилось устранять последствия. Это было глупо, но по-другому не получалось. Что-то мешало, и я никак не мог понять, что именно.

Я очень переживал по поводу алкоголя. Я начал заниматься с Андреем, чтобы перестать пить. А в результате стал пить чаще и больше. Однажды я смирился и перестал сопротивляться. Несколько месяцев пил столько, сколько было нужно. Это было нелегко. В конце концов, я стал воспринимать алкоголь как временно необходимое, но полезное зло. Примерно как отбойный молоток, который стучит, тарахтит и мешает жить, но в конечном счете помогает добраться до сути. Я очень хотел сдать в утиль этот чертов молоток.

В детстве папа брал меня на охоту и рыбалку. Тогда мне было всё равно. А в последние годы я много раз лежал на берегу реки и слышал, как плещется рыба. Однажды мне надоело. Я купил удочку. И внезапно увлекся рыбалкой. Очередной круг замкнулся.

Меня совершенно не привлекало тупое сидение на берегу. Мне нравилось искать хищника. Вставать до рассвета и проходить десятки километров, чтобы увидеть в эхолоте крошечную стайку судака. Учитывать и сопоставлять сотню разных факторов, чтобы подобрать верную снасть и приманку. В этом было что-то мужское и первобытное.

Как-то раз ближе к обеду я поднимался по реке. До лагеря оставалось километров сорок. Берега были покрыты густыми зелеными зарослями, из которых кое-где торчали ослепительно белые пятна меловых холмов. Вода за кормой проносилась мощным потоком и сверкала мелкими брызгами в лучах солнца. Было очень жарко и безветренно. Встречный поток воздуха старался сорвать с головы кепку, а впереди расстилалась неподвижная, как зеркало, гладь реки. Мне было хорошо. Я ничего не поймал, но это не имело значения. Внезапно я ощутил, что счастлив. И почти сразу понял, почему. Всё вокруг было настоящим и кристально честным. И я был таким же. Я был собой. Возможно, впервые за многие годы я чувствовал себя таким, каким был внутри. Река, солнце, небо, облака, трава и деревья. Орел, кружащий высоко в небе. Они не умели притворяться. И я среди них тоже не мог. Я каждой клеточкой своего тела ощущал себя среди них. Я был частью всего этого. Но был собой как никогда раньше. Это было удивительно.

Потом я много раз возвращался, чтобы не потерять то ощущение. Постепенно научился его сохранять. Нашел еще один фрагмент себя. Но что-то важное всё равно ускользало.

XVII. Погружение

Сначала исчезла комната. Потом я перестал видеть ребят. Очень скоро они совсем перестали отвечать. Я был растерян. Я не понимал, что случилось. Объяснений могло быть два. Либо все вытесненные личности каким-то волшебным образом переехали и объединились с основной. Либо я их чем-то обидел, и они просто выгнали меня из комнаты.

Первый вариант мне нравился больше. Но я в него не верил. Я упустил какой-то важный фрагмент, без которого пазл не складывался. Возможно, это был не фрагмент, а процесс. Видимо, я чего-то не сделал. Или сделал, но не так. Я не знал. Я просто чувствовал – чего-то здесь не хватает.

У меня не получалось ни до кого достучаться. Я снова не мог принимать решения и понимать, чего хочу. Было обидно и теперь уже непривычно. Пришлось вернуться на полгода назад и погрузиться в изучение механизма.

Мне было известно, что, начиная с глубокого детства, я подавлял и вытеснял чувства, эмоции, реакции и желания, которые либо меня пугали, либо не одобрялись окружением. Если совсем упрощать – я блокировал и вытеснял любые фрагменты, которые считал опасными.

Но я не мог их полностью уничтожить. Я просто забывал о них. Судя по всему, они были так устроены, что существовать могли только в составе личности. Поэтому, чтобы полностью их не утратить, психика создавала новые личности. Что-то вроде самых дальних полок в шкафу, куда складывают не очень нужные и не часто используемые вещи.

Всё это неплохо работало до момента, когда я сталкивался с ситуацией, требовавшей участия вытесненного фрагмента. Поступивший сигнал привычно бежал к нужному специалисту, но его на месте не было. На окошке висела пыльная и поросшая мхом табличка «отошел на 15 минут». Приходилось вмешиваться психике и подсовывать какой-то другой элемент или реакцию. Сарказм вместо искренности, иронию вместо улыбки, каменное лицо вместо слез. Это работало, но, судя по всему, порождало напряжение в системе. По мере роста количества ситуаций, напряжение тоже росло. Котёл бурлил, шипел и мог взорваться в любую минуту. Тогда в действие вступал алкоголь. Где-то сбоку открывался краник, и из него под огромным давлением выскакивало несколько вытесненных личностей. Какое-то время они резвились в свое удовольствие. Напряжение в котле падало, ребята возвращались домой и всё начиналось сначала.

Это было просто, понятно и полностью совпадало с маркерами в моем списке. Повышение напряжения приводило к росту тревожности. Основная личность и психика сопротивлялись – напряжение росло еще сильнее. Потом, чтобы сохранить собственную целостность, психика сдавалась. Но защитные механизмы были слишком сильными, и для анестезии нужен был алкоголь. В целом, всё было неплохо продумано – ведь я годами не помнил того, что происходило в моменты переключений.

Это объясняло практически всё – и даже мое одиночество. Люди были основным источником ситуаций, в которых требовалось участие вытесненных фрагментов. И я был уверен, что терпеть не могу людей. Годами себя от них изолировал. Всё было понятно, красиво и логично. Не ясно было только одно – что делать дальше. Я хотел любой ценой вернуть вытесненные фрагменты на место. Это было ошибкой.

Я снова пил. Это снова помогало переключаться. Как-то раз, протрезвев и придя в себя после очередного срыва, я оказался в другой комнате. Это был полутемный американский бар с диванчиками из красного кожзама. Разница была только в том, что теперь я не смотрел со стороны. Я был в нём. Я был ковбоем, и меня звали Джек. Я чувствовал большое тело и огромные грубые руки. Видел джинсы, светлую рубашку и сапоги под столом. Я чувствовал тяжесть и безнадежность, поэтому сидел, смотрел в мутное окошко под потолком, курил и грустил. Это было что-то новое.

В другой раз я понял, почему молчал Григорий. Я переключился в него, и чуть не закричал. Я почувствовал, что пил несколько месяцев. А может, даже год. Теперь я перестал пить, и мне нужно было восстанавливать свою жизнь с нуля. Восстанавливать отношения с женой и детьми. Потом дела и работу. Я настолько четко и объемно почувствовал всё, что там было – страх, тревогу, обреченность, робкую надежду – что мне захотелось взвыть. Я вынырнул из него, как из темного мрачного омута. Я хотел бы думать, что это был сон. Но, к сожалению, это не было сном. Это тоже была часть меня. Это было немыслимо.

Через неделю наступил последний срыв. Я пил два дня, и, когда пришел в себя, понял, что опять переключался в Макса. Я опять куда-то ехал, опять знакомился с девчонками. Всё было как раньше. Значит, переехали не все. Значит, я снова сделал круг и вернулся в исходную точку. Я стоял и смотрел на себя в зеркало. Изучал нарядный синяк под глазом. Пить я больше не мог. Да и смысла в этом не было. Срочно нужен был другой метод. Я чувствовал, что решение где-то рядом, но, чтобы его найти, мне не хватало какого-то важного фрагмента. Я его не видел.

XVIII. Папа

Я вернулся из Анапы и поехал к маме, чтобы отвезти дедушкин фотоархив. Оказалось, что папа хочет поговорить. В последние годы я делал это с большой неохотой, потому что ничего хорошего не получалось. Выяснилось, что мама похвасталась моими открытиями, и теперь он горел желанием показать фотографии и рассказать историю своей семьи. Я согласился.

У меня были сложные отношения с папой. Я даже не знаю, когда это началось. Может, когда меня в 2-летнем возрасте отдали в санаторий для астматиков. Я пробыл там довольно долго и очень страдал от обиды, что меня бросили. А может, в 4-летнем возрасте, когда мы с мамой уезжали в Анапу и жили там несколько месяцев. Позже я узнал, что мама хотела развестись. Но папа приехал, они помирились, и мы вернулись домой.

Лет до 12 мне очень нравилось ездить на охоту и рыбалку. Меня совершенно не привлекал процесс. Меня не трогала дикая природа. Но мне очень нравились две вещи – проводить время с папой и быть среди его друзей. Потом всё испортилось – папа напился, мы неожиданно вернулись с охоты на день раньше, и дома случилась безобразная сцена. Я помнил, как я скакал в одних трусах вниз по лестнице и трезвонил во все двери, пытаясь позвать хоть кого-нибудь на помощь. Несколько дней после этого я провел у папиных родителей. Помню, как бабушка шипела на дедушку и пила пахучие капли. Потом папа и мама помирились, и мы продолжили жить вместе. Но с папой я больше никуда не ездил.

В начале 10-го класса пришло время решать, в какой вуз я буду поступать. Денег не было, да и выбора тоже. Папа мог помочь только с поступлением в МВД. А я не хотел идти в милицию. Правда, еще меньше я хотел в армию. Поэтому пошел на подготовительные курсы. Это называлось «факультет довузовской подготовки», и руководил им майор Пивень. Он читал лекции по истории. Быстро выяснилось, что историю я знал гораздо лучше, чем он. И что на вступительных нужно бежать кросс 3 километра. Я не любил бегать. Пару месяцев я боролся с собой, но потом заявил родителям, что ноги моей там больше не будет. Папа очень переживал.

С тех пор мы общались всё меньше и меньше. В последнее время – пару раз в год. И то, если мне совсем никак не удавалось избежать встречи. Я вытеснил папу. Сначала из себя, а потом и из своей жизни. Я жил так, как будто его и на свете не было. И вот теперь, медленно и осторожно, я начал его возвращать. Но я по-прежнему был очень зол на него. Я не понимал, за что, но не мог его простить. Это была ошибка.

Папа показывал фотографии и рассказывал о предках. Там было много темных пятен. Мой прапрадед служил на железной дороге. Никто точно не знает, чем он занимался в годы гражданской войны, но когда всё закончилось, быстро сделал карьеру в партии. В годы второй мировой воевал. Я держал на ладони холодные и тяжелые куски металла – «За оборону Кавказа», «За отвагу», «Почетный железнодорожник» и более поздний орден Ленина. Просто так их не давали.

Мой прадед пошел по стопам отца и тоже был железнодорожником. Служил связистом. В 43-м он вышел из дома, и больше его никто никогда не видел. У него было два сына. Один стал видным сельскохозяйственным деятелем в какой-то теплой восточной республике. Но что-то пошло не так, и он вернулся в Ростов-на-Дону. Жил там, но больше никогда ни с кем не общался. Его брат – мой дедушка – был инженером. Он очень любил свою жену и буквально боготворил её. У них родился мой папа и его сестра. А потом брак распался. Бабушке нравились разные мужчины. Дедушка очень страдал из-за этого. В конечном счете они развелись, но потом несколько лет жили в одной квартире. К бабушке постоянно кто-то приходил. А если она покупала продукты или готовила еду, папе и дедушке нельзя было к этому прикасаться. Она била папу.

Через какое-то время они разъехались, и дедушка навсегда утратил интерес к жизни. Он практически не общался с папой – просто не понимал, зачем и как это делать. А женщина, которую я называл бабушкой, оказывается, не была папиной мамой.

Всё вставало на свои места. В том, что папа никогда со мной не общался, не было его вины. Он просто не знал, как это делать. Потому что этого не знал его папа. Меня не удивило, что у меня была бабушка, которой нравились разные мужчины. И которая никогда не отказывала себе в этом увлечении. Теперь я знал, откуда это во мне. Всё прояснялось. Проступали связи и закономерности. Но я по-прежнему злился на папу. Я всё понял и что-то простил. Но чего-то всё равно не хватало. Я не понимал и не мог простить одного – долгих лет истеричного крика на меня, маму и сестру. И снова мне помог Андрей.

Мысль была очень простой. Я не изобрел вытеснение сам. Я просто скопировал его у папы еще в глубоком детстве. Конечно, я доработал механизм под себя, но саму идею мне подарил папа. И там, где я использовал для сброса исключительно алкоголь, папа использовал алкоголь и крик. А в последние годы, после всех инсультов, он был вынужден ограничиться криком. Если бы не этот крик – напряжение уничтожило бы его. Точно так же, как и моё – отними у меня кто-нибудь тогда алкоголь.

От удивления я несколько дней ходил как в тумане. Думал. Вспоминал. Поражался. Это, действительно, всё объясняло. Точно так же, как и я, папа периодически срывался. Точно так же, как и я, после срывов устранял последствия. Точно так же, как и я, не позволял себе многого. Просто не разрешал – чувствовать, переживать, делать, проявлять эмоции и любовь. Не было никакого смысла злиться и обижаться на папу. Я был таким же. Я был как он. Я был им, а он – мной.

Я приехал к родителям и сидел с папой на диване. Не помню, о чем мы говорили. Это было не важно – мне просто было хорошо. Я собрался уходить, а папа уже с трудом поднимался. Поэтому я пожал его руку там же, возле дивана. И поймал его взгляд. Он был молодым и веселым. Я вдруг понял, что помню этот взгляд с детства. Он светился добротой и теплом. И любовью. Я смотрел на него и видел себя. В какой-то момент я почувствовал, что он ощущает то же. Всё изменилось. Я нашел то, чего мне так не хватало.

XIX. Калифорнийский эксперимент

Всё происходило стремительно. Как будто я долго и мучительно толкал снежный ком в гору, а теперь перевалил за вершину, и он сам полетел вниз, сметая и расчищая всё, что попадалось на пути. Это были лучшие дни в моей жизни за последние пару десятков лет.

Всё, над чем я бился в последние годы, становилось кристально понятным. Прояснялось, систематизировалось и аккуратно расставлялось по полочкам. Раз папа для сброса использовал два способа, значит, могли быть и другие. Я просто смотрел не туда и искал не в том месте. Я выбрал объектом воздействия вытесненные личности и пытался найти механизм, чтобы вернуть их на место. Вместо того, чтобы разобраться с причиной, я пытался бороться со следствием. Я был идиотом.

Ограничения, рамки, правила. Люди, их мнения, желание понравиться. Попытки заслужить похвалу папы и мамы. Страхи, переживания, отговорки. Какая чушь.

Вся эта чушь лежала в основе механизма. Она была причиной. У моей прабабушки на глазах изуродовали и повесили папу. Она подавила и вытеснила эмоции, потому что иначе сошла бы с ума. И в этот момент разучилась их проявлять. Поэтому она не смогла объяснить моей бабушке, что любит её. Бабушка – маме. А мама – мне. Теперь я понимал, что мама ни разу в жизни не сказала мне, что она меня любит. А я всю жизнь искал способы понравиться и заслужить эту любовь. У меня была безграничная и безусловная любовь мамы, но я ничего об этом не знал. Поэтому подавлял свои мысли и желания, чтобы быть таким, каким она хотела меня видеть. Вернее, как я себе это представлял.

Папина мама водила домой мужиков и запрещала ему есть. Папа вытеснял эмоции, потому что иначе сошел бы с ума. А мой дедушка был настолько разбит, что был не в состоянии просто общаться с сыном. И тоже ни разу не сказал ему о том, что любит. Конечно, мой папа вел себя так же. Он любил маму. И любил меня. Возможно, сильнее всего в жизни. Но не мог сказать об этом, потому что не умел. А я не мог его за это простить. В результате совершал кучу поступков, которых на самом деле не хотел.

Всё было связано – настоящее, прошлое, будущее. События 100-летней давности определяли мои сегодняшние мысли и действия. От них зависело будущее, и я хотел его изменить. Безусловно, я не мог поменять прошлое. Все, что мне оставалось, это работать с настоящим.

В конечном счете всё свелось к действиям. Я понял, что мне не нужно вызывать мои вытесненные личности. Не нужно уговаривать их переехать. Ведь это всё было следствием. А воздействовать нужно было на причину.

Причина была в запретах. На действия, на эмоции, на реакции. На их проявления. Уже не имело никакого значения, почему они возникли, и что при этом вытеснилось. Это всё было в прошлом, а запреты были в настоящем. Единственное, что я мог сделать – это сломать запреты. Разрешить себе то, что запрещал десятилетиями. Просто действовать, ничего не подавляя и не блокируя. Реагировать естественным, пусть даже животным образом, используя всё то, что подавлял раньше. Это неизбежно приводило к интеграции расщепленных фрагментов. Исключало рост напряжения. А значит, избавляло от алкоголя. Это было настолько просто и логично, что, в принципе, не могло не сработать. Но самое удивительное заключалось в том, что теперь я был к этому готов.

У меня больше не было рамок. Не было ограничений. Была безусловная любовь мамы. Безграничная любовь и поддержка папы. Мне больше нечего было бояться. Больше незачем было казаться. Все мои предки за последние полмиллиона лет стояли у меня за спиной. Они всё видели. Защищали и поддерживали. Вся их сила и мощь текли в моих жилах. Все результаты эволюции лежали у меня в голове. Единственное, чего я теперь не мог понять, так это какого черта я до сих пор всем этим не пользовался.

Я точно знал, что нужно делать. Я проснулся в 5 утра, сел и записал:

•

Отдых и удовольствия вместо алкоголя

•

Проекты вместо секса

•

Нагрузки вместо обжорства

•

Способы вместо причин

•

Действия вместо зацикливания

•

Согласие вместо уклонения

Я назвал это калифорнийским экспериментом. Я понимал, что всё случится не сразу, поэтому первым делом нужно было сломать механизм сброса. Сон, отдых, книги, стрельба или рыбалка подходили идеально.

Я злился на себя за то, что в последние годы не сделал ничего, чем мог бы гордиться. Ничего, что принесло бы достаточно денег. Поэтому я решил, что теперь я буду просто делать. Любые проекты, которые мне понравятся. Я знал, что для этого мне понадобится много энергии, и на первые несколько месяцев отказался от секса.

Мне не нравилось, что я опять набрал вес, пытаясь заполнить пустоту внутри. В ожидании переезда ребят я решил заполнить эту пустоту прогулками – не меньше 10 километров в день.

Я видел, что в последнее время я гораздо больше думал, чем делал. Придумывал миллион причин, лишь бы не приступать к действиям. И месяцами топтался на месте, пытаясь понять, чего же на самом деле хочу. Решение лежало на поверхности. Я пообещал себе, что теперь вместо поиска причин, по которым что-то могло не получиться, буду искать способ, с которым всё получится. Я ввел запрет на абстрактные рассуждения о том, чего же я на самом деле хочу. Теперь я мог только пробовать. И решать, понравилось или нет.

И самое главное – я ввел политику «да». Теперь на все предложения я должен был отвечать «да». Как показало время, именно это оказалось самым сложным.

Я дописал правила и пояснения к ним. Задернул шторы и вернулся в кровать. Прислушался к ощущениям. Всё было хорошо. Я совсем не нервничал. Я чувствовал, что всё получилось. Включил авиарежим и посмотрел на часы. Было 9 утра 17 сентября 2019 года. Вставил беруши, повернулся на бок и заснул. Мне снился мой дом. Он был большим и просторным, с окнами от пола до потолка. Летом по утрам по нему гулял легкий прохладный ветер, донося крики жирных и наглых чаек. Зимой мощные шквалы завывали в каминной трубе, и по окнам текли плотные потоки воды. Дом стоял на скале. А внизу, вплоть до самого горизонта, не было ничего, кроме океана.

Часть 2. Пробуждение

I. Звонок

Звонок раздался в 9 утра. Это могло случиться когда угодно – на неделю раньше или на месяц позже. Но странное ощущение между лопатками подсказало положить телефон на раковину перед тем, как включить воду и встать под холодный душ. Почему-то я был уверен, что это будет мама. Оказалось, звонит сестра. Я знал, что она скажет. Машинально ответил. Услышал всего два слова. Папа умер. Мы помолчали. Почти физически я ощутил, как она кричит от боли. К сожалению, ей нельзя было помочь. За последнее время я хорошо это понял. Спросил о ближайших планах. Договорился встретиться через 2 часа. Повесил трубку. Сел на край ванны. Задумался.

Ощущение возникло на папин день рождения. Мы сидели на кухне. В какой-то момент он с большим трудом встал, доковылял до раковины и, тяжело опершись на столешницу, стал мыть чашку. Мне стало не по себе. В последние месяцы, когда мы были вместе, я почти всегда смотрел ему в глаза. Именно там видел его настоящим. Таким, каким помнил с глубокого детства. Мы не успели наладить общение. Наверное, просто не хватило времени. В любом случае сейчас это было уже не важно. О чем бы мы ни говорили, папа проваливался в грубость, сарказм и язвительность. Прятался там от настоящих чувств, мыслей и эмоций. Говорил не то, что думал. Спрашивал не то, что на самом деле хотел узнать. Я всё слышал. Понимал и совсем не злился. Мне было достаточно глаз. Живых, умных и любящих. Но в тот момент глаз не было видно. Уставившись на огромную бесформенную 200-килограммовую массу, в которую он был заключен, я с предельной ясностью ощутил, что это тело ему больше не принадлежало. Оно выглядело бледным, безжизненным и неестественным. Папа повернулся. И это снова был он. В глазах и морщинках вокруг них. Еще немного – в чертах лица. Но всё остальное – и это сложно передать словами – выглядело мертвым. Через месяц он перестал вставать. В больнице обнаружили сепсис. Стало понятно, что это конец.

Сидя на краю ванны, я думал и прислушивался к ощущениям. Несмотря на ночь, проведенную в дороге, совсем не хотел спать. В памяти крутились воспоминания. Когда умер дедушка, почти год меня преследовало чувство вины. Казалось, можно было дать ему больше. Чаще проводить время вместе. Добиться чего-то, чем он мог бы гордиться. Просто быть рядом, когда он уходил. Не сделав ничего из этого, тогда я почувствовал стыд. Но постепенно всё стихло. А сейчас было по-другому. Стыда не было. Со слов мамы, за последний год папа испытал сильное облегчение от того, что мы вновь начали общаться. Я приезжал каждую неделю. Иногда – несколько раз в неделю. Даже в самый лютый карантин, когда все сидели по домам. Папа очень ждал этого. Он не умел проявлять радость. Но было видно, как светились его глаза. Наверное, было бы лучше, если бы перемены со мной случились раньше. К сожалению, раньше не вышло. И в этом не было вины. Ни моей, ни чьей-либо еще.

Я снова прислушался. Ждал отголосков горя, утраты или сожаления. Ничего похожего не было. Где-то глубоко внутри возникла и стала нарастать едва различимая боль. Как будто крошечная искра залетела в грудь, прожгла что-то тонкое и теперь расцветала первыми робкими язычками яркого, голодного пламени. Я задумался о том, что мог чувствовать и испытывать папа. Подходящие ощущения нашлись быстро. За последние месяцы мне удалось восстановить почти всё, что долгие годы случалось при переключениях. Каждый раз это была новая параллельная вселенная. Тело находилось в реальности, а контекст, смысл и даже картинка существенно отличались. Не имея возможности контролировать события, я постоянно оказывался в довольно опасных ситуациях. Теперь все они лежали на полочках памяти, разобранные и отсортированные в хронологическом порядке. Но одного ключевого фрагмента там по-прежнему не хватало. Почему-то мне было очень важно понять, что при этом испытывала основная личность. Воспоминание вернулось неожиданно. Через пару недель после начала эксперимента я отправился на речку. Придя вечером после рыбалки в лагерь, перекусил, взял легкий спальник и полез в палатку. Быстро заснул. Увидел какой-то сон и на мгновение пришел в себя. Ощутил, что очень устал и совсем не хочу просыпаться. Снова провалился в сон. Почувствовал глубокую необъяснимую грусть, тоску и смутно знакомую тревогу. Внезапно, как ужаленный, подскочил. Вернее, подумал, что подскочил. На самом деле просто открыл глаза. В голове стоял туман. Руки и ноги не слушались. Двигаться не было сил. Кое-как расстегнув спальник, я с трудом выбрался из палатки. Спотыкаясь и покачиваясь, проковылял несколько метров, чтобы завести машину. Градусник показал минус шесть. Прогноз обещал не ниже нуля. Сидя на водительском сиденье, я, согреваясь, дрожал от холода. Пытался сообразить, почему проснулся. Вспомнил ощущение тревоги. Внутри всё сжалось. Перед глазами потемнело. Стало понятно, почему это чувство казалось таким знакомым. Нужный фрагмент мозаики восстанавливался с устрашающей скоростью. Именно его я искал. Именно с этим чувством сталкивался при каждом переключении. По странному стечению обстоятельств, именно оно меня разбудило.

Каждый раз после приема алкоголя сознание быстро затуманивалось. Начинали ускользать события. Что-то происходило. Но я не мог понять, что именно. Откуда-то сверху падали огромные хлопья темной пушистой ваты, приглушая звук и размывая картинку. Я проваливался в пустоту – глубокую и обволакивающую. Там было невероятно хорошо – тихо, тепло и спокойно. Чудесное ощущение омрачалось лишь легким привкусом тревоги. Она возникала от того, что где-то совсем рядом била ключом жизнь. Почему-то к ней нельзя было вернуться. Чтобы совсем избавиться от тревоги, можно было навсегда забыть о жизни. Просто лежать и наслаждаться темной приятной пустотой. Но делать этого совсем не хотелось. Поэтому я ждал. Иногда очень долго – до момента мучительного пробуждения.

Думаю, папа, уходя, ощущал примерно то же. Скорее всего, несмотря на неделю в реанимации, три операции и искусственную вентиляцию легких, он совсем не страдал от боли. Пережив всё заново, теперь я знал, что в то место, куда моя основная личность попадала при переключениях, не проникала боль реального мира. Она проявлялась потом – когда вытесненные фрагменты отступали, действие алкоголя стихало и я приходил в сознание. Значит, и папа не должен был страдать. Просто темная мягкая вата, как и раньше, накрыла его с головой. Разорвав связь с реальностью, погрузила в теплую приятную пустоту. С одной лишь разницей. На этот раз навсегда. Что ж. Наконец-то ушли мучения, унижения и боль, терзавшие его на протяжении последних двух десятков лет. Я знал, что ему стало лучше. Но это не приносило облегчения. Грудь всё еще жег яркий и неприятный огонь. Вздохнув и пошевелив плечами, я чуть не упал.

Ноги сильно затекли. Я так и сидел на краю ванны. Встал, снова включил душ. Направил в лицо прохладные струи. Прислонился к стене. Нужно было завтракать, собираться и ехать в больницу. Но что-то меня держало. Какая-то мысль витала вокруг, сковывая руки и ноги, и не давая пошевелиться. Появилось знакомое ощущение медленно нараставшего напряжения. Я снова что-то упускал. Будто нечто очень важное только что настигло меня. Оказалось настолько опасным, что моментально вытеснилось из сознания. Подавив несколько приступов зевоты, я закрыл глаза и попробовал восстановить цепочку. Когда папа уходил, ему точно не было больно. Скорее всего, он даже не понимал, что уходит. Просто постепенно проваливался в темную приятную пустоту. Там не было ничего, кроме спокойствия, умиротворения и ощущения того, что жизнь осталась снаружи. Да, вот оно! Перед глазами что-то вспыхнуло. Ноги подкосились. Я сполз вниз по стене.

Год назад в Турции я решил освоить береговой спиннинг. Нашел подходящий участок дикого пляжа возле впадавшей в море небольшой реки. Несколько дней пытался поймать барракуду. Рыбы не было. Конкурировавший со мной молодой баклан от безысходности слопал поппер, а потом долго махал крыльями, возмущался и не хотел отдавать крючок, застрявший в темном шершавом клюве. В последнее утро перед отлетом, через пару часов после рассвета, начался шторм. Рыба промахнулась, перекусив толстый плетеный шнур. Ощутив легкий тычок, я увидел, как всплывает приманка. Пожалел крупный новенький воблер и полез в воду. Накрытый волной, стал стремительно удаляться от берега. Развернулся, справился с течением, подплыл обратно к скалам. Инстинктивно поднырнул под новую огромную волну. Выставив вперед руки и ноги, больно ударился о камни. Сохранил голову целой. Поток с силой потянул тело вниз. Так и не успев вдохнуть, я отчаянно пытался выплыть. Безуспешно. Следующая волна добавила сверху еще пару тонн воды. Ощущения контакта с мокрой шершавой скалой и тупой боли в виске пришли одновременно. Стало не хватать воздуха. Продолжая работать руками и ногами, я почувствовал глубокое разочарование. Неужели это – всё? Прямо здесь и сейчас всё закончится? Но ради чего тогда всё было? Не задумываясь об ответах, я собрал остатки сил и пополз вверх. Цеплялся за мельчайшие выступы и сопротивлялся ударам волн. Пробкой выскочил из воды, сделал первый вдох, вскарабкался на берег, откатился подальше и несколько минут жадно глотал воздух. Приходил в себя и изучал повреждения. Увидел торчавшие из стопы десятки крошечных иголок. Поморщившись, постарался не обращать внимания на боль. Решил, что наступил на колючую водоросль, и медленно похромал к машине. Вечером в Москве выяснил, что это был морской еж. За пару месяцев, избавившись от иголок, забыл неприятную историю. Но вопросы, возникшие в тот день, всплыли в памяти именно сейчас.

Только теперь я окончательно осознал, что папы больше нет. Он ушел рано и почти не успел побыть счастливым. Но в чем был смысл? Ради чего он жил? Что такого, кроме нас с сестрой, оставил после себя, что оправдало бы многолетние болезни, ежедневные страдания и сражения с самим собой? Ответов не было. Смутная догадка, промелькнувшая в голове, совсем мне не понравилась. Решив, что подумаю об этом потом, я прогнал оцепенение. Встал и несколько минут тщательно смывал южный речной ил, пропитавший руки и ноги. Почистил зубы, вытерся и пошел сушить голову.

То же самое я мог спросить и у себя. Ради чего я выжил? Зачем по частям начал собирать то, что почти безнадежно рассыпалось? Почему уже год не мог понять, как действовать дальше? Что такого важного должен был сделать, что объяснило бы всё, через что мне пришлось пройти? Смутные догадки для этих вопросов не подходили. Нужны были четкие ответы. Но сейчас на это не было времени. Я пошел на кухню. Выпил кофе и стал готовить завтрак.

II. Ожидания

Убедив себя, что алкоголь остался в прошлом, в первые недели эксперимента я был практически счастлив. Каждый день просыпался и писал книгу. Ближе к обеду отправлялся гулять с собакой. Спускался в парк Горького. Шел по набережной. Поднимался к Андреевским прудам. Минуя метро, огибал канатную дорогу. Обходил дачу Хрущева. Неприметной тропинкой добирался до Сетуни. Возвращался вдоль реки. При хорошей погоде проходил около пятнадцати километров. Если шел дождь или был сильный ветер, сокращал маршрут до десяти. Дома снова садился за книгу. Писал до глубокой ночи. Совсем не обращал внимания на мелкие досадные неприятности вроде болей в спине или странных ощущений в коленях. Однажды все-таки пошел к врачу. Стараясь поменьше давить на правую ногу с торчавшими остатками иголок, при ходьбе я перегружал левую. В результате повредил связку. Хмурый заспанный хирург диагностировал растяжение. Через пару недель опухоль прошла. Прогулки возобновились. Надоедливые боли никак не отступали. Стараясь их не замечать, я просто решил, что когда-нибудь всё само пройдет. В каком-то смысле именно так и случилось.

Прогулки идеально подходили для раздумий. Я намеренно выбирал маршруты, где встречалось поменьше прохожих. Шел, наслаждаясь тишиной и покоем. Тренировал команды с собакой. Думал. Постепенно заметил, что лучшие мысли рождаются с третьего по десятый километры. После них наступала эйфория, илюбая, самая идиотская затея, уже казалась гениальной. Смирившись с этим, за полтора-два часа я успевал разобраться с таким количеством вопросов, на которое раньше уходили месяцы. Однажды, уже на подходе к дому, внезапно задумался – зачем мне офис? В последние годы, за исключением нескольких крупных проектов, бизнес приносил сплошные убытки. Из-за этого я очень злился. Пробовал массу решений. Результата, разумеется, не получал. Было очевидно, что время ушло. Рынок изменился, рентабельность упала. Следовало переходить в эконом-сегмент. Еще лучше – менять сферу деятельности. Но таких изменений я не хотел. Не видя альтернатив, любой ценой старался сохранить компанию. Теперь, наконец-то, сделал первый шаг. По странному стечению обстоятельств за полгода до всеобщего карантина перевел людей на удаленку. Через месяц отказался от офиса. Сам того не заметив, вступил в эпоху перемен.

На несколько недель меня поглотила зачистка. С наслаждением ребенка, топчущего в песочнице крепость, которую сам до этого полдня строил, я продавал, дарил и выбрасывал всё, чем окружал себя в последние годы. Лодка, мотор, компьютеры, фотоаппараты, мебель из офиса и тысяча других мелочей, раньше казавшихся важными, покидали мою жизнь. Расчистив склад, где хранились игрушки для отдыха, я отказался и от него. Вывез из гаража три фургона хлама. Еще раз перетряхнул шкафы и балкон дома. Присел отдохнуть. Понял, что и этого недостаточно. Подумал о машине. После семи лет, двухсот тысяч километров, пары сотен городов и несчетного количества приключений расставание походило на предательство. Через неделю она уехала во Владимир. Я просто знал, что так нужно. И тут же стал избавляться от людей. Легко и стремительно забывал тех, с кем пытался поддерживать отношения. Кого-то удалял из записной книжки. С кем-то демонстративно ссорился. Не понимая, зачем, чувствовал, что поступаю правильно. Ещё через месяц  с удивлением обнаружил, что попрощался с последними сотрудниками. Бизнеса больше не было. Вещей, удерживавших меня в прошлом, – тоже. Я, как никогда, был готов шагнуть в будущее. Но, вместо этого, застрял в настоящем.

Казалось, я сделал достаточно, чтобы однажды проснуться в новой жизни. Не понимая, что именно в ней должно быть, ждал волшебных перемен. Дописал первую часть книги, закончил последние дела и с чистой совестью отправился отдыхать. Вернувшись из новогоднего путешествия, заметил, что совершенно не представляю, чем заняться дальше. Пару месяцев пытался вдохнуть жизнь в несколько старых проектов. Всё было безрезультатно. Пришлось подумать о бизнесе.

Все последние годы я судорожно искал деньги. Зарплаты, аренда, кассовые разрывы и последовавшие за ними кредиты требовали всё больше и больше. Один из заказчиков не смог оплатить работу, на которую ушел почти год. Заняв у банков, я сохранил почти всю команду. Но потерял гораздо больше. Задержки зарплат, звонки о просроченных платежах – мне не нравилось так работать. Рынок схлопывался на глазах. Крупные проекты с хорошей прибылью приходилось вынашивать годами. Делать другие стало совершенно невыгодно. Обычные мелкие задачи, осложненные закупками через электронные площадки, непрерывными изменениями технических заданий и обязательными откатами менеджерам, заведомо превращались в убыточные. Тем не менее, чтобы не потерять выручку, приходилось соглашаться и на них. Через пару лет оказалось, что я построил пирамиду. В ожидании платежей по старым проектам в ней тратились предоплаты по новым. Лишь благодаря крупным клиентам, раз в полгода приносившим прибыль, шаткий карточный домик продолжал стоять. Закрыв бизнес, я, наконец-то, вздохнул с облегчением.

Не видя смысла повторять историю, пару месяцев искал что-то новое. Перепробовав несколько вариантов, ничего для себя не выбрал. Мелкая розница с продажей через соцсети не обещала ничего, кроме скрежета в зубах. Офис, аренда, сотрудники, зарплата – этим я был сыт по горло. Нужно было что-то другое. Стартапы подходили идеально. Но одна неожиданная встреча снова всё изменила. Через время я узнал, что собеседница испугалась. Ей было страшно иметь со мной дело, потому что я не жил в реальном мире. Это было очень обидно. И сильно походило на правду. Не понимая, что такое реальный мир, я совсем расстроился. Встретился с Андреем. Он спросил, не пробовал ли я искать работу. Мысль показалась неожиданной. На какое-то время она меня увлекла.

Сделав несколько вариантов резюме, я сосредоточился на поисках. Решил, что найду что-нибудь простое. Похожу в офис. Буду получать небольшую зарплату. Постепенно пойму, как быть дальше. Разумеется, это не сработало. Держатели простых вакансий боялись меня как огня и совсем не хотели разговаривать. Пришлось сменить подход. Прикинув, что хорошо умею делать, я переписал резюме и стал искать другие позиции. Они все были в крупных компаниях. Размер зарплат удивлял и вдохновлял. Казалось, что таких не бывает. Дело продвигалось. Сразу в нескольких местах мне обещали окончательные предложения. Не срослось. Озвученные причины были похожи на правду. По крайней мере, из многолетнего опыта мне было хорошо известно, что в больших компаниях всё именно так и бывает. Нужен был другой метод. Решив поискать работу мечты, я надолго задумался. Вспомнил первые годы бизнеса. Денег не было и тогда, но глаза горели, руки делали, а ноги сами бежали в офис. Каждая встреча с потенциальным клиентом заряжала невероятной энергией. Это было интересно. Новое резюме директора по развитию стало пользоваться популярностью. Опять начались собеседования. Но общение с управляющими и собственниками оставляло странный осадок. Чувствуя, что нравился им, я всегда получал отказы. Меня устраивала крошечная зарплата с разумным процентом от прибыли. Не смущала работа с утра до ночи 7 дней в неделю. В каждой компании было понятно, как быстро и почти без затрат в несколько раз увеличить прибыль. Но, по каким-то неведомым причинам, собеседников это не устраивало. Один грустно признался, что не верит в рост собственного бизнеса. Другой, улыбаясь честными кавказскими глазами, предложил не указывать в договоре проценты. Третий нашел мою книгу, прочитал и так сильно испугался, что совсем перестал брать трубку. Как-то раз Андрей сказал, что я очень медленно думаю. Конечно, он оказался прав. Поиски работы длились уже шесть месяцев. Пора было подводить итоги.

Долгие годы я жил с уверенностью, что алкоголь был единственной причиной всех моих проблем и неудач. Распрощавшись с ним, ждал заслуженного чуда. Не дождавшись, решил поискать сам. 10 лет назад, чтобы доказать всем вокруг, что могу иметь собственный бизнес, сделал большую ошибку. Через 3 года, наслаждаясь бурным ростом, снова свернул не туда. Вместо того, чтобы продать компанию на взлете, долго не замечал падения. Соврав себе в самом начале, много лет продолжал твердить, что хочу заработать деньги. Избавившись от бизнеса, снова делал то же самое. Подбирая новое занятие, опять думал о деньгах. Результат оказался предсказуемым.

Подтолкнув себя к масштабным изменениям, я споткнулся в самом начале. Расчистив завалы снаружи, не навел порядок внутри. Проткнув деревянным носом холст с нарисованным будущим, обнаружил закрытую дверь. Забыв о маленьком потемневшем ключике, давным-давно спрятанном от родителей, замер перед ней в замешательстве.

III. Истоки

Стоял светлый сентябрьский день. Дождь, обещанный синоптиками к вечеру, грозил растянуться на неделю. Мы с собакой шли обычным маршрутом. Сквозь поредевшие кроны деревьев сверкало высокое, чистое и почти прозрачное небо. Пахло осенью – сыростью, опавшей листвой, мхом и влажной, остывающей землей. Нахлынули детские  воспоминания.

В старших классах, целыми днями прогуливая уроки, я часто оказывался в парке. Окутанный такими же запахами, с утра и до вечера сидел на лавочке, проглатывая книгу за книгой. Ближе к зиме, когда начинало холодать, просто одевался теплее. Иногда брал с собой алкоголь. Однажды, выпив довольно много, почувствовал себя двухлетним. Тогда, опасаясь астматического компонента, родители отдали меня в санаторий. Из нескольких месяцев, проведенных в нём, я запомнил тоску, обиду, вкус кислородных коктейлей и этот осенний запах. Пару раз папа с мамой приходили меня проведать. Несколько коротких часов мы снова были вместе. Семеня по дорожкам парка, я держал папу за руку и с любопытством разглядывал его огромные, стоптанные наружу туфли. Мама грустно улыбалась. Родители казались большими, сильными и добрыми. Я очень их любил. За несколько следующих лет всё радикально изменилось.

Не знаю, что было хуже – боль, стыд или обида. С каждым новым ударом ремень обжигал сильнее. Стараясь увернуться, я прыжками перемещался по квартире. В конечном счете забивался в угол. Не обращая внимания на багровые кровоподтеки, закрывал руками лицо и голову. Продолжая терпеть удары, сыпавшиеся на шею и плечи, давился слезами и соплями. Умолял прекратить. Звал на помощь. Всё было бесполезно. Папа не знал других способов воспитания. В детстве его мама поступала с ним так. Теперь, подавляя чувство вины, он делал то же самое со мной.

Моя мама не признавала побоев. Иногда, пытаясь защитить ребенка, попадала под горячую руку. Казалось, папа тоже был не рад. Наверное, он испытывал стыд. Не находя другого решения, после каждого подобного инцидента родители быстро вытесняли воспоминания. Всего через час вели себя так, как будто ничего не случилось. Переживая сильную и глубокую обиду, я отдалился от мамы. Перестал доверять и стал бояться папы. Не понимая, как избежать наказаний, пытался их хотя бы отсрочить. Для этого приучился врать.

В начале второго класса начались уроки английского. Вставляя дома в магнитофон выданные учителем кассеты, я слушал странное кривляние диктора. Через несколько минут с негодованием жал «стоп». Мама была в длинной командировке. Просить помощи у папы было совершенно немыслимо. Не представляя, как учить чужой язык, я прятал дневник с двойками. Тщательно подражая родителям, делал вид, что ничего не происходит.

В школе, молча стоя у доски, я испытывал жуткий стыд. В поисках поддержки подружился с другим двоечником. Его звали Юра. За оценки его тоже били. После уроков мы бродили вместе. Собирали черемуху. Подкладывали под колеса трамваев монетки. Носили еду собакам, жившим возле железной дороги. Придумывали любые развлечения, лишь бы подольше не идти домой. Как-то раз, войдя в квартиру, я увидел папу. Вернувшись из бани под утро, днем он не пошел на работу. Разглядев мои испачканные брюки, очень разозлился. В первый раз с начала учебного года потребовал дневник. Изучив содержимое, совсем рассвирепел. За несколько минут покрыл мне спину длинными разноцветными полосами. Из правого плеча засочилась кровь. Проверка оценок стала ежедневной. Грустный и растерянный, почти каждый день я говорил учителям, что забыл дневник дома. Когда это не срабатывало, просто вырывал страницы. Папа догадался. Синяки и ссадины перестали заживать. Случайно я увидел по телевизору, как мужчину наказывали плетью. Решив, что буду вести себя так же, прекратил убегать и уворачиваться. Стиснув зубы, просто стоял и, не меняя выражения лица, молча сносил удары. Однажды, сам того не заметив, перестал чувствовать боль. Обида сменилась гневом. Затем – ненавистью. Каждый раз, когда папа упражнялся с ремнем, я строил подробные планы мести. От этого становилось легче.

Вернувшись домой, мама несколько недель занималась со мной английским. Быстро наверстав упущенное, я заполнил новый дневник пятерками. Восстановив иллюзию благополучия, долго терзался вопросами. Чем я заслужил такие пытки? Что сделал не так? Где ошибся? Как и у кого мне следовало просить помощи? Что нужно было сделать по-другому? Ответов не было. Напуганный, обозленный, разочарованный и удрученный, я оставил всё без изменений.

Так и не научившись просить помощи, все последующие годы я сам справлялся с неприятностями. Использовал проверенный способ, старательно скопированный у родителей. Встречаясь с новой проблемой, тут же вытеснял её из сознания. Себе и окружающим врал, что всё в порядке. Постепенно, когда последствия становились явными, неохотно признавал затруднение. Всегда надеялся на чудо. Как правило, это срабатывало. Значительная часть проблем исчезала сама собой. Другая, как и в случае с английским, решалась с неожиданной помощью. С оставшимися, которых было не так уж много, приходилось на время мириться. Постепенно находилось решение и для них.

Метод был невероятно эффективным. До седьмого класса я почти не замечал проблем. Скрывшись за стеной вранья, совсем отдалился от родителей. Утратив интерес к учебе, превратился в обычного троечника. Посвящая домашним заданиям не больше получаса в день, всё свободное время проводил за книгами. Учителя страшно злились. Жаловались родителям, что я, такой умный и талантливый, совсем не хотел учиться. Возвращаясь с собраний, папа брался за ремень. Мне было всё равно. Я терпел, молчал и ждал. В 9 классе, освоив двухпудовую гирю, наконец-то, дал сдачи. Папа весил в 2 раза больше. Меня это не смущало. От гнева и бессилия он стал срываться на маме. Я начал защищать и её. Наши драки продолжались до тех пор, пока я не съехал от родителей. Сломанный в двух местах нос до сих пор напоминает об этом.

Вытеснив чувство боли, я утратил и другие ощущения. Безмолвно, с невозмутимым выражением лица перенося жестокие удары, разучился проявлять эмоции. С тех пор, встречаясь с кем-то взглядом, испытывал подсознательный ужас. Страшно боясь выдать свои настоящие чувства и эмоции, избегал зрительного контакта. Из-за этого собеседники ощущали дискомфорт. В подавляющем большинстве случаев они просто меня не понимали. Чувствуя, что общение не клеится, я свел его к необходимому минимуму. Боясь истинных причин, придумал подходящее оправдание. Решил, что не люблю людей. Постепенно погрузился в изоляцию.

С детства много читая, я обзавелся объемным, ярким и очень богатым воображением. В средних классах стал придумывать длинные и очень подробные истории. Смотрел их, как фильмы. Прокручивая раз за разом, дополнял всё новыми деталями. Иногда в центр событий помещал себя. Иногда – какого-то другого человека. Взяв фрагмент реальности, достраивал вокруг него свою собственную вселенную. В паре кварталов от нашей пятиэтажки стоял красивый двухэтажный дом. Почему-то он был пустым. Я поселил туда себя. Наполнил различными деталями. Каждый день жил в нём, как в отдельной параллельной действительности. Всё более и более неохотно возвращался оттуда обратно.

С появлением компьютеров я начал додумывать игры. Просто гонять на машине было совсем не интересно. В моей голове рождались миллионы историй, объяснявших происходившие события. Почему я оказался там. Куда попаду следом. В какую сторону и для чего нужно свернуть на перекрестке. Мне нравились такие сюжеты. В последних классах школы и на первом курсе института половину свободного времени я проводил в них. Другую половину по-прежнему отдавал книгам. С годами грань между настоящей и вымышленной действительностью стала почти неразличимой.

В фантазиях всё давалось легко. Любые желания исполнялись моментально. Стоило чего-то-захотеть – воображение тут же предлагало результат. Картинка была настолько реальной, что казалась почти осязаемой. Однажды этого стало достаточно. Необходимость физических действий исчезла практически полностью. Каждая новая цель великолепно достигалась в уме. Увиденная, прожитая и прочувствованная, навсегда теряла привлекательность.

Мир раскололся на части. В одной – воображаемой – я жил так, как хотел. Получал то, чего искренне желал. Добивался всего, что было по-настоящему интересно. В другой – реальной – поступал так, как хотели и требовали окружающие. Стремился к тому, что видел у других. Врал, изворачивался, делал вид и просто плыл по течению. Где-то там, в череде бесконечных иллюзий, надолго потерял себя.

Конечно, я чувствовал, что что-то идет не так. Поэтому изо всех сил старался казаться нормальным. В детстве все вокруг говорили, что нужно много и усердно трудиться. Я именно так и поступал. Готовился к экзаменам, сдавал сессии, сутками пропадал в офисе. Главные достижения тех лет – медаль, поступление в институт, быстрая карьера в продажах, диплом, первый стартап – случились помимо моей воли. Я не хотел ничего из этого. Просто делал то, что и тысячи людей вокруг. Вполне предсказуемо получал такие же, как и у них, результаты.

Постепенно все совершаемые действия утратили привычный смысл. Превратились в символ того, что я был таким же, как все. Результаты не имели значения. Важна была видимость успеха. Последняя легко достигалась покупкой дорогих вещей. Некоторые люди, сталкиваясь со мной, инстинктивно чувствовали подвох. Но я этого не замечал. Просто убеждал себя, что снаружи всё выглядит неплохо. С тем же, что происходило внутри, дела обстояли всё хуже.

Любые попытки перенести желания из придуманного в реальный мир заканчивались фатальными неудачами. Стремясь избавиться от гнева – на себя и окружающую действительность, – я придумывал миллион причин. Сначала – чтобы объяснить провалы. Потом – чтобы оправдать бездействие. Подавлять и вытеснять желания оказалось гораздо проще, чем терпеть бесконечные поражения. Со временем я совсем перестал понимать, когда и чего хочу. Напряжение, возникавшее в результате, привычно снимал алкоголем. Отказ от спиртного, вопреки ожиданиям, лишь усугубил проблему.

IV. Реальность

В октябре 1943 года военно-морские силы США провели филадельфийский эксперимент. По замыслу, обычный боевой корабль, под воздействием электрических полей, должен был стать невидимым для радаров. Вместо этого эсминец «Элдридж» исчез с базы в Филадельфии. Но тут же материализовался в Норфолке, на расстоянии около двухсот миль. Мне всегда нравилась эта полностью выдуманная история. Таинственные ученые, совершая неведомые действия, получали странный и почти невероятный результат. В точности, как в моем эксперименте. Именно поэтому я назвал его калифорнийским. Что касается незапланированных результатов – они, конечно, не заставили себя ждать.

В начале третьей недели стали возвращаться воспоминания. Память о событиях, случавшихся во время переключений, хлынула бурным и немного устрашающим потоком. В мутных волнах промелькнул день рождения одноклассника. В тот год в начале мая стояла практически летняя жара. Мы отмечали на даче. Привезли мясо, овощи, огромное количество алкоголя и немного травы. Пока я жарил шашлык, дамы разбирали покупки. Началось застолье. Последовали переключения. На них никто не обращал внимания. Влюбленные парочки по очереди бегали на второй этаж в объятия скрипучего дивана и потрепанной звериной шкуры. Остальные пили, дурачились и гоняли соседских котов старой пневматической винтовкой. Ближе к вечеру, чтобы попасть на дискотеку, все вернулись в город. Подошли поздороваться с девчонками из параллельного класса. Я переключился в Макса. В следующие полчаса с одной из них мы танцевали, целовались и почти занялись сексом. Долго тискались на лавочке. Внезапно всё закончилось. Помню её удивленный взгляд. Запах волос и влажную от пота, разгоряченную кожу за несколько секунд до этого. Но тогда, став обычным собой, я совершенно не понимал, что случилось. Промычав что-то невразумительное, развернулся и поплелся домой. На следующее утро по школе поползли слухи.

Ещё год мы проучились вместе. И даже ни разу не поздоровались. Не знаю, что она думала. Наверное, это уже не важно. К сожалению, в тот момент в моей памяти не осталось ни следа от того удивительного вечера. Лишь спустя 20 лет воспоминания вернулись на место. Однажды Тургенев написал, что нет ничего хуже осознания только что сделанной глупости. Наверное, он не знал, что такое досада из-за давно упущенной возможности.

Долгие годы за пределами срывов я избегал безрассудных поступков. Стараясь казаться нормальным, разрешал себе только то, что было хорошо и правильно. Импульсивные действия, продиктованные эмоциями, азартом и интуицией, были мне совершенно неведомы. В самом начале эксперимента, под натиском нахлынувших воспоминаний, я сделал простое предположение. Для того чтобы вытесненные фрагменты и созданные для их хранения личности переехали на исходные места, нужно было разрешить им действовать. Просто совершать поступки, не дожидаясь моментов переключений. Какими бы плохими, нелепыми и странными эти поступки ни казались. Идея оказалась верной. Спустя еще год, взяв в руки машинку, я подстригся почти наголо. Много лет мне хотелось этого. Но мешал страх. Казаться некрасивым. Кому-то, возможно, не понравиться. Отмахнуться от насмешек и вздохов родни. Просто быть не таким, как все. В тот день все эти глупости перестали иметь значение. Глядя, как остатки волос рассыпаются по раковине и сильно осунувшимся плечам, я испытывал непривычную радость. Чистота, свежесть и прохлада остались со мной надолго. Честность победила страх. Увы, это случилось не сразу. А тогда, в самом начале эксперимента, до страхов было очень далеко. Тайные детские мечты. Забытые подростковые фантазии. Взрослые железобетонные табу. В ту осень я разбирался с ними. Почти месяц резвился, как ребенок. Несколько недель ждал неотвратимого возмездия. Оно не пришло до сих пор. Прочные стены запретов, возведенные вокруг самого себя, рассыпались, как песчаная крепость. Оказалось, за ними скрывались эмоции.

Десятилетиями я подавлял и вытеснял всё, что было связано с чувствами. Радость, удивление, грусть, отвращение, гнев. Ненужные и опасные игрушки, скучавшие и пылившиеся на складе. Медленно и осторожно я пробовал их достать и использовать. Выходило плохо. Хуже всего – с гневом. В детстве мне часто приходилось наблюдать совершенно безобразные сцены. Папа стремительно выходил из себя. Кричал, бил и крушил всё, что встречалось на пути. С легкостью поднимал руку на меня, сестру и маму. Пытаясь понять, что именно испытывал тогда, я старательно прислушивался к себе. Где-то глубоко внутри чувствовал обиду, негодование и злость. Но было и что-то еще. Ощущение чего-то неправильного. Чужеродного и почти противоестественного. Отчаянное отторжение. Животный, почти инстинктивный ужас. Было не ясно, перед чем. Разгадка пришла неожиданно.

Как-то вечером мама пожаловалась, что папе опять стало хуже. Весь последний год подобные разговоры повторялись с завидной регулярностью. Примерно раз в месяц, внезапно и без причин, он оглушительно взрывался. Орал и швырял вещи. Что-нибудь разбивал и ломал. Потом, хлопнув дверью, уходил в свою комнату. Там, успокоившись, засыпал. Несколько дней болел и практически ни с кем не разговаривал. Затем как ни в чем не бывало возвращался к обычному поведению. Всё это, за вычетом алкоголя, как две капли воды походило на мои срывы. Понаблюдав за следующим инцидентом, мама подтвердила догадку. Папа ничего не помнил. Ни одной секунды из этих пронзительных вспышек не сохранялось в его памяти. Это был не он. Просто кто-то другой. Чужой и необузданный незнакомец, так сильно пугавший меня в детстве. Тот самый, благодаря которому я вытеснил проявления гнева. Теперь, чтобы их вернуть, понадобился всего месяц.

Оказалось, эмоции работали. Гнев приходил неожиданно. Грудь сдавливалась гигантскими тисками. Дыхание перехватывало. Тело напрягалось, как пружина. Кривились и дрожали губы. Иногда даже дергался глаз. Борясь с отчаянным сопротивлением, я упорно старался подавить все эти неприятные проявления. Внутри вспыхивал бунт. Голова склонялась вперед. Шея вжималась в плечи. Спина напряженно сгибалась, стремясь принять защитное положение. Казалось, во мне просыпался зверь, готовившийся к безжалостной схватке. Попытки его усмирить приводили к болезненным последствиям. Скованные резкие движения завершались синяками и ссадинами. Стремительно повышавшееся давление стучало в висках острой, пульсирующей болью. Всё начинало раздражать. Уже через несколько дней состояние становилось невыносимым.

Почти неделю я заставлял себя кричать и ругаться, когда что-то шло не так. Давать сдачи мебели, больно пинавшейся в бока. Громко материть предметы, зачем-то падавшие на пол. Сначала – через силу. Потом – с легкостью и удовольствием. Внезапно действия, казавшиеся неправильными, принесли ощутимое облегчение. Вдохновленный, я сделал следующий шаг. Специально разбил тарелку. Намеренно хлопнул дверью. Двинул кулаком в стену. Высказал всё, что думал, заслужившему это человеку. Тяжелое гнетущее чувство, приходившее с подавлением гнева, уступило место легкой, едва заметной неловкости. Как будто мне было стыдно за простые и искренние эмоции. К счастью, всего через несколько дней и эти переживания исчезли. Убедившись, что мое поведение ничуть не смущает окружающих, я испытал неожиданную радость. Еще один важный фрагмент прочно встал на место. Пришла пора приступить к более существенным действиям.

Увы. Сломав часть запретов и позволив себе некоторые эмоции, тогда я совершенно не представлял, что именно делать дальше. Раздумывая, чем себя занять, вспомнил об отложенных проектах. Несколько недель искал способы снова начать их делать. Пересмотрел заметки и планы. Внес необходимые изменения. Пообщался с людьми, когда-то в них вовлеченными. Почему-то это не сработало. Как будто то, что казалось мне важным, больше никого не привлекало. В каждом конкретном случае находилась масса причин, делавших реализацию невозможной. Попытки придумать новый бизнес ждала похожая участь.

В идеях не было недостатка. Очень быстро они наполнялись подробностями. Складывались бизнес-модели, считались бизнес-планы. Рисовались схемы и диаграммы того, как всё должно работать. Нужно было начинать действовать. Встречаться с инвесторами, искать партнеров и финансирование. Именно в этот момент что-то всегда ломалось. Любые советы и предложения, менявшие мои концепции, казались совершенно неприемлемыми. Средства и способы достижения могли быть абсолютно любыми. Но общая картина и, в особенности, конечный результат должны были оставаться неизменными. Идеи, рождавшиеся в воображении, были важнее реализации. Неудивительно, что в конечном счете они побеждали действия.

Всё это, как две капли воды, походило на то, что я проделывал с желаниями. Но было и существенное отличие. Не имея понятного способа перенести идею в реальный мир, я все-таки пытался действовать. Постоянно сталкивался с неудачами. Старался понять почему. Единственным разумным объяснением представлялось мое неумение решать возникающие проблемы. К сожалению, это оказалось неправдой.

В относительно взрослом возрасте важным способом убегать от реальности для меня стали путешествия. Как правило, они протекали одинаково. Каждая поездка, имевшая четкий план, должна была ему следовать. Когда что-то шло не так, я страшно сердился и нервничал. Бывало, что тридцатиградусный мороз, внезапно ударивший ночью, заставал меня врасплох с полным баком летней солярки. Или что машина посреди живописной полянки, в сорока километрах от ближайшей деревни, неожиданно садилась на мосты. Все эти досадные недоразумения, мешавшие реализации планов, устранялись легко и непринужденно. В бизнесе всё работало так же. Собрав очень сильную команду, я, играючи, выполнял проекты, ставившие в тупик «Сбертех». Теперь было понятно почему. Стоило наметить цель, составить примерный план действий, начать по нему двигаться – и дальше все случалось само. Не важно, какие неприятности встречались на этом пути. Страдая и нервничая, сутками не выходя из офиса, я всегда находил решение. Детали могли меняться. Планы могли корректироваться. Но главное оставалось неизменным. Я решал поставленную задачу, даже когда это было невозможно.

Разумеется, мне не было равных в устранении последствий срывов. Природа и масштаб неприятностей не имели решающего значения. Потерянные, испорченные или уничтоженные вещи можно было найти и починить. В крайнем случае – просто купить новые. Люди всегда принимали извинения. Те же, кто отказывался, быстро вытеснялись из памяти. Со временем они все равно возвращались. Достаточно было дождаться, когда им что-то понадобится от меня. Единственную серьезную опасность представляло нарушение законов. Почти четверть века мне удавалось легко выпутываться из самых тяжелых ситуаций. Однажды это не сработало. Спустя два года, восстановив события того дня, я понял, что всё сделал специально. Просто создал повод набрать номер человека, тогда казавшегося другом. Конечно, это был крик утопающего. По счастью, он был услышан. Но сейчас меня интересовало не это.

Выходило, что я все-таки умел неплохо решать проблемы. Иногда – вопреки всему. Часто – любой ценой. Но почему тогда этот полезный навык не всегда оказывался доступен? Почему, сделав сотни проектов заказчиков, теперь я не мог запустить ни одного собственного? Почему не мог найти работу? Почему, вот уже год, не мог понять, что делать дальше? Ответов у меня не было. Напряжение становилось невыносимым.

С начала эксперимента прошло одиннадцать месяцев. Все привычные маркеры были давно отмечены. Железобетонная уверенность в успехе таяла, как мороженое на солнце. Жарким августовским вечером, толкая продуктовую тележку мимо длинных полок с алкоголем, я заметил знакомые этикетки. Остановился. Прислушался к ощущениям. Совсем ничего не почувствовал. Вяло перебрал в уме десяток аргументов «против». Нашел пару доводов «за». Оказалось, это ни к чему. Всё и так было предельно понятно. Запах моря, водорослей, соли и влажного тлеющего торфа привычно ударил в нос. За ним пришел вкус – жженой резины, угольной горечи и жесткого, обжигающего спирта. Потом – мёда. И сразу затем – хрустящего ржаного хлеба. Во рту пересохло. Я надолго закашлялся. Спину свели неприятные судороги. Пустая тележка покатилась к следующему отделу. По какой-то необъяснимой причине я больше не мог пить. Чтобы это понять, мне даже не пришлось пробовать. Воспоминаний оказалось достаточно. Эксперимент благополучно закончился. Из этого непростого сражения я все-таки вышел победителем. Однако, как никогда прежде, был далек от завершения войны. Тяжелое, плохо переносимое напряжение сковывало руки и ноги. Сил почти не осталось. Хотелось лечь, закрыть глаза и умереть. Всего на долю секунды перед глазами что-то вспыхнуло. Медленно пришло осознание. Запасного пути больше не было. Отступать было некуда. Старый механизм сброса окончательно перестал существовать.

Конечно, я мог снова попытаться найти ему какую-то замену. Но это была бы борьба со следствием. А я хотел устранить причину. Оставалось довериться напряжению. Прекратить убегать и прятаться. Погрузиться в него до конца. И лишь там, среди тьмы и страха, найти все его источники. Чтобы потом, внимательно изучив каждый, понять, как от них избавиться. Способ казался вполне рабочим. Увы. В тот момент, стоя на пороге отчаяния, я даже близко не мог предположить, к чему он меня в итоге приведет.

V. Иллюзии

Тяжелые опухшие веки раскрылись с большим трудом. В голове, прогоняя спасительную дремоту, раскатисто гудел колокол. Настырно жужжал телефон. Ненавистное устройство притаилось под диваном. После нескольких неудачных попыток его удалось извлечь. Звонил Джафар. Родственник владельца и, по совместительству, один из директоров компании, в которой я тогда работал. Была суббота. Почти два часа дня. В 11 началось дежурство. Встав и кое-как добравшись до холодильника, я нашел бутылку минералки. Долго пытался её открыть. Сделал несколько жадных глотков. Почувствовал, как сухая, жесткая и колючая вода отчаянно просится наружу. Превозмогая стучавшую в висках боль, в несколько прыжков оказался у раковины. Через полчаса, немного придя в себя, перезвонил и сказал, что скоро буду.

В то далекое лето я был коммерческим директором небольшой телекоммуникационной компании. Раз в месяц, в один из выходных, мне приходилось дежурить. Сидеть и принимать платежи от физлиц. Это был именно такой день. Как назло, в предыдущий вечер случился срыв. Всё произошло неожиданно. Пару недель назад я съехал от родителей. Потихоньку обживал съемную квартиру. Засидевшись на работе, около девяти вечера уныло толкался по пробкам. Возле конечной метро увидел двух голосовавших девчонок. Почему-то решил остановиться. Оказалось, нам по пути. Они были чуть старше. Довольно симпатичные и немного выпившие. Мы разговорились. Выяснилось, что у одной вчера был день рождения. Сегодня они отмечали его с коллегами. Теперь не торопились домой. Одна была замужем. Другая, сидевшая впереди, отчаянно кокетничала. Разглядывая короткую юбку и длинные стройные ноги, я предложил заехать за шампанским. Припарковавшись возле ближайшего супермаркета, оставил там машину. Первая бутылка закончилась почти сразу. Мы взяли еще одну. До двух часов следующего дня, когда телефонный звонок поднял меня с дивана, я совершенно ничего не помнил.

Джафар, сидевший один в кабинете, лишь отмахнулся от извинений. Грустно улыбнувшись, сказал, что всё в порядке. Угостил крепким вкусным чаем. Оставил ключи от офиса и быстро уехал домой. В понедельник коллеги объяснили, почему всё прошло так гладко. Этот интеллигентный маленький сириец с огромными грустными глазами, практически живший в офисе и никогда не ходивший в отпуск, каждый корпоратив стремительно напивался. Устраивал невероятные непотребства. Потом, сгорая от стыда, тщательно делал вид, что совсем ничего не помнил. Я не спорил. Но про себя подумал, что, конечно, Джафар не притворялся. Он действительно ничего не помнил. И это было похоже на меня.

Вечером я ворочался на диване. Как обычно, пытался понять, что же случилось ночью. Невыносимо страдал от боли и сумрачной необъяснимой тревоги. В одиннадцатом часу зажужжал мобильник. Номер был незнакомым. Услышав взволнованный женский голос, я не сразу понял, с кем говорю. Это была та, которая мне вчера понравилась. Её подруга поссорилась с мужем. И теперь, по каким-то неведомым причинам, они направлялись ко мне. Заварив кофе, я нашел что-то от головы. Еще через пятнадцать минут мы все сидели на кухне. В отличие от меня, девчонки помнили хоть что-то. С их слов выходило, что вчера, допив вторую бутылку, мы отправились за третьей. И, чтобы каждый раз не бегать, взяли сразу несколько. Зачем-то прихватили виски. Банкет продолжили у меня. Довольно быстро мы вдвоем переместились на диван. Замужняя осталась на кухне. Заскучав, она открыла скотч и вскоре присоединилась к нам. Сама она этого уже не помнила. До утра мы пили и занимались сексом. Около восьми я заявил, что мне срочно нужно на работу. После чего в довольно хамской манере вытолкал дам за дверь.

История была любопытной. Но слабо походила на правду. Я знал свои возможности. После такого количества алкоголя вторая часть рассказа, с технической точки зрения, казалась совершенно невозможной. Тем не менее беглый осмотр квартиры с изучением окрестностей дивана явил достаточное количество улик, прекрасно всё подтверждавших. В воздухе повисло смущение. Какое-то время мы молча пили кофе. Не понимая, что делать дальше, я заглянул в холодильник. Хотел найти какой-нибудь еды. Вместо этого обнаружил шампанское и почти полбутылки виски. Наступил день сурка. На этот раз, по странной случайности, все воспоминания сохранились.

Два с половиной десятилетия я страшно боялся алкоголя. Лишь в начале эксперимента, восстановив утраченные воспоминания, начал постепенно осознавать, как много он сделал для меня. Разрушительное внутреннее напряжение, копившееся изо дня в день, не могло повышаться бесконечно. Вытесненным фрагментам, пусть и иногда, нужно было давать свободу. Не используй я для этого спиртное – они нашли бы другой выход. Научившись переключаться самостоятельно, лишили бы основную личность контроля. Это была бы следующая, клиническая стадия расстройства. Я оказался бы в лечебнице. По счастью, скопированный у папы механизм помог этого избежать. Общество, умудренное тысячелетним опытом, легко прощало пьяным любые необъяснимые чудачества.

Со временем алкоголь превратился в средство примирения с действительностью. Годами я не решал проблем. Ежедневно сталкивался с последствиями. Невыносимо страдал из-за этого. Не представляя, как хоть что-нибудь исправить, нагружал себя бессмысленной работой. Ежемесячные счета и акты, проектная и конкурсная документация, коммерческие предложения и бесконечная переписка с клиентами. Ненавидя рутинные задачи, я заполнял ими каждую минуту. Всегда что-нибудь не успевая, по воскресеньям торчал в офисе. Для того чтобы не думать о работе, совсем немного выпивал. Бутылка вина в пятницу и еще несколько в субботу казались такой же неизбежностью, как и легкое воскресное похмелье. Возможно, небольшие дозы алкоголя, немного понижавшие напряжение, способствовали сохранению психики. Но тело, измотанное за неделю, не успевало восстановиться за выходные. Однажды, ощутив глубокую усталость, я решил прекратить пить. Месяцы абсолютной трезвости стали чередоваться срывами. Постепенно интервалы сокращались. Последствия становились пугающими. В конечном счете именно они заставили попросить о помощи.

Далеким летним воскресеньем я бесцельно бродил по Арбату. Сдав в пятницу последний экзамен, вяло размышлял о том, чем займусь в ближайшие месяцы. Купил банку пива. Потом еще одну. Стоял и слушал, как двое лохматых парней неплохо играли «Металлику». Сосед попросил сигарету. Оказалось, он пил с утра. Мы сходили в магазин. Спустя пару часов сидели в его машине, слушали «Дорз» и допивали пятилитровый «Хайнекен». Зазвонил телефон. Мой новый знакомый ответил, что скоро будет. Почему-то мы поехали вместе. В районе университета наткнулись на ментов. Сторговались на пятидесяти долларах. Добравшись до пункта назначения, оказались в огромной квартире. Там было много народу. Одна девчонка мне понравилась. До шести утра мы болтали на кухне. Потом несколько раз встречались. К осени она куда-то уехала.

Я долго не мог понять, почему после приема алкоголя постоянно попадал в ситуации, невозможные в обычной жизни. Вероятно, причина была в общении. Трезвым я не мог проявлять обычные человеческие эмоции. Избегал визуального контакта. Казался собеседникам странным. Напуганным и болезненно циничным. Человеком, говорить с которым было совсем не комфортно.

Алкоголь всё менял до неузнаваемости. Ещё до начала переключений я существенно преображался. Говорил громко. Жестикулировал оживленно. Смеялся. Приставал к незнакомым людям. Трезвые от меня шарахались. Пьяные принимали как родного. С этого начинались приключения. Иногда они были приятными. Чаще – совсем наоборот. Судьбоносными или совсем незначительными. Страшными или невероятно смешными. Я был рад любым. Тревога и стыд, приходившие вместе с похмельем, исчезали через несколько дней. Последствия и отрывочные воспоминания сохранялись довольно надолго. Годами поддерживали иллюзию, что я был по-прежнему жив.

Впрочем, было и что-то еще. Что-то, упорно ускользавшее. Каждый раз во время срывов случались непредсказуемые события. Как правило, они приводили к тому, чего я подсознательно желал. Не только вытесненные личности освобождались под воздействием алкоголя. Сотни подавленных желаний, прорываясь в реальный мир, исполнялись с немыслимой скоростью.

Между настойчиво растущим напряжением и этими подавленными желаниями существовала довольно тесная связь. Но тогда я её не видел. Что-то еще, помимо алкоголя, скрывало её от меня. Какая-то мощная, неведомая сила туманила взгляд пеленой. Уводила мысли в сторону. Тщательно маскировала действительность. И даже очень явная подсказка, полученная в разгар эксперимента, не сразу помогла её понять.

VI. Приближение

Мои отношения с едой всегда были очень странными. В школьные годы вместо завтрака я запивал бутерброд какао. В старших классах перешел на растворимый кофе. В школе не ел почти ничего. Еда в столовке была невкусной, а крупные ароматные хачапури стоили аж двадцать копеек. Периодически по утрам папа клал в рюкзак бутерброды. Их нужно было съедать до бассейна. Конечно, я никогда этого не делал. Стеснялся пакетиков с едой. Дома меня ждал суп, заботливо приготовленный мамой. Я не любил первые блюда. Поэтому, как правило, до вечера ходил голодный.

Ближе к семи был ужин. Разогретая на сковороде вареная картошка и ароматные куриные окорочка, заранее обжаренные с чесноком. Простой овощной салат. Летом – из огурцов с помидорами. Зимой – чаще всего из капусты. Завершалось всё чаем – с сушками или каким-нибудь печеньем. Наверное, именно потому, что главный прием пищи случался всего раз в сутки, довольно долго я оставался стройным. Физкультура меня не привлекала. Бегать я терпеть не мог. Подтянуться хотя бы раз представлялось невыполнимой задачей. Но однажды, в конце восьмого класса, я впервые влюбился. Сбрил смешные усы и всерьез увлекся гирями.

Нелепое предположение о том, что физическая сила пригодится в отношениях с девочками, совершенно неожиданно подтвердилось. Спустя полтора года обязательных утренних тренировок я побил многолетние рекорды на школьном спортивном мероприятии. По странному стечению обстоятельств именно в тот момент на меня положила глаз длинноногая русоволосая красавица. Конечно, у нас ничего не вышло. Она была старше. А я очень сильно испугался уже после первых поцелуев. Тем не менее еще несколько лет гири поддерживали форму. В десятом классе, тяжело заболев баскетболом, я совсем забыл о лишнем весе. Зато на первом курсе, напрочь забросив физкультуру, стал стремительно поправляться.

Все последующие годы я так и продолжал питаться. Завтракал чем попало. Всегда пропускал обед. Плотно наедался вечером. Коллеги недоумевали – как я обхожусь днем без пищи. Мне был непонятен вопрос. Чувство голода меня не беспокоило. Ведь оно, вместе с другими ощущениями, вытеснилось в далеком детстве. Хроническое переедание на ночь не причиняло ни малейшего дискомфорта. Первые неудобства проявились, когда весы стали показывать сто десять.

К тому моменту мне всё меньше хотелось двигаться. Сидячее или лежачее положение представлялось наиболее предпочтительным. Физические нагрузки ограничились переходами от машины к лифту и обратно. Секс, которым в начале совместной жизни мы с женой, пусть и изредка, занимались, в те годы практически исчез. Однажды мне попались на глаза фотографии с чужого дня рождения. Зрелище было неприятным. Казалось совсем невероятным, что я мог так сильно растолстеть. Пришлось сесть на диету. Результат получился сомнительным. Сброшенные за месяц килограммы вернулись довольно быстро.

Во второй половине нулевых мы с папой отправились за машиной. Медленно и торжественно, переваливаясь из стороны в сторону, он ковылял между рядамиавторынка. В те годы его вес превысил полтора центнера. Продавцы, заметив солидного покупателя, наперегонки бросались навстречу. Легким движением руки папа отодвигал их в сторону. Любой понравившийся автомобиль сначала нужно было померить. К сожалению, все они, за исключением больших минивэнов и внедорожников, оказались ему маловаты. За несколько следующих лет он вырос даже из них.

В 2010 году папу настиг инсульт. Я сильно испугался. Несколько недель не ел. Пробовал разные диеты. Всё было бесполезно. Наконец, купив книгу Дюкана, похудел на 32 килограмма. Вес стал соответствовать росту. Последствия оказались впечатляющими. Люди, давно меня не видевшие, перестали узнавать при встрече. Легкость и свобода движений напоминали юношеские годы. В жизнь вернулся секс. Вместе с ним – бесчисленное количество женщин. Знакомый остеопат, в сотый раз выправляя спину, настойчиво посоветовал бассейн. Вес, подросший до девяноста, замер достаточно надолго. Правда, спустя шесть лет, когда мы начали заниматься с Андреем, снова прыгнул до центнера. Мне это совсем не понравилось.

Я никогда всерьез не задумывался, почему так упорно толстел. Стараясь придерживаться диеты, все равно очень много ел. Любые проблемы и неприятности решал при помощи сладкого. Приятная тяжесть в животе, возникавшая после приема пищи, существенно понижала напряжение. Как правило, я серьезно переедал. Иногда настолько сильно, что почти не мог пошевелиться. Потом приходил алкоголь. Каждый раз, устраняя последствия срывов, я быстро возвращался к диете. Отказываясь от жиров и углеводов, питался в основном белками. Старательно плавал в бассейне. Через месяц всегда заболевал. Силы заканчивались. Настроение портилось. Подступали апатия и тревога. Помогала обильная еда. Круг замыкался. Вес продолжал расти.

В начале эксперимента каждый день я проходил хотя бы десять километров. Медленно, но верно худел. Купил гантели. Начал заниматься. Ощутил давно забытое наслаждение. Радость была недолгой. Пришел новый вирус. В городе ввели карантин. Вместе с ним – массу нелепых ограничений. Парки закрыли. Гулять стало негде. Гнев, отчаяние и бессилие пришлось основательно заедать. Вес снова пополз вверх. Стараясь его остановить, я перешел на 20-килограммовые гантели. Результат последовал незамедлительно. Резкая боль в пояснице, мешавшая ходить и наклоняться, свалила меня в постель. Наступила пора лечиться.

Один знакомый – прекрасный врач и гениальный ученый – выслушав моё нытьё, по счастью, не стал смеяться. Посоветовал выбросить гантели. Выдал четкий план тренировок. Через несколько недель, когда боль в спине утихла, я снова встал на весы. Они показали центнер. Торопиться было некуда. Изучив план и зафиксировав цифру в качестве отправной точки, я потихоньку начал тренироваться. В понедельник делал кардио. В среду – планки. В пятницу с удовольствием занимался с гирями. Чуть позже добавил день растяжек. Еще два дня – с практической стрельбой и базовыми упражнениями из боевых искусств – пришлось на время отложить. Ежедневные прогулки с собакой просто не оставляли для них сил. Организм, отвыкший от нагрузок, адаптировался крайне медленно.

Месяцами меня не покидало желание хоть как-то разобраться с едой. Я отбросил все существующие диеты. Долго и упорно читал, что именно и в каком количестве должен получать организм. Составил список подходящих продуктов. Разделил на дни и приемы пищи. Получил оптимальный рацион. Но каждый раз, начиная есть, не мог вовремя остановиться. Вставая из-за стола, испытывал приятную тяжесть. Тревога отступала. Напряжение, каким бы тяжелым оно ни было, исчезало практически полностью. Окружающие казались добрыми и приятными. Однажды хорошая знакомая, завершая обильный обед, задумчиво и умиротворенно вздохнула. Мечтательно улыбнулась. С нотками грусти произнесла всего несколько очень простых слов. В груди что-то сжалось и упало. В глазах на мгновение потемнело. Спина вздрогнула. По телу пробежали мурашки. Я столкнулся с неожиданной подсказкой.

К сожалению, только спустя полгода эта брошенная невзначай фраза привела меня к очень важному открытию. Но тогда я был совсем не готов. Ароматная грузинская еда приятно клонила ко сну. Думать о чем-то сложном, погружаться в неизбежную тревогу, да и просто прислушиваться к ощущениям не было ни малейшего желания. Мы вышли на улицу. Дул легкий ветерок. Солнце заставляло щуриться. Таяли остатки снега. По тротуарам сновали счастливые люди. Даже взъерошенные суетливые воробьи щебетали особенно жизнерадостно. На какие-то несколько мгновений мир вокруг стал пронзительно красивым. В воздухе отчетливо пахло весной.

Много лет, размышляя о времени, я представлял настенные часы. Стрелки, начиная отсчет в январе, неспешно ползли вниз. В марте существенно ускорялись. В мае почти летели под откос. Влекомые силой инерции, стремительно перепрыгивали июнь. Там на мгновение останавливались. Замирали. Переводили дух. Затем, с небольшими остановками, осторожно карабкались вверх. Июль тянулся бесконечно долго. Август – чуть заметно быстрее. В результате эти два месяца получались самыми длинными в году. К сентябрю, восстанавливая привычный ритм, стрелки быстро взбегали в гору. Из года в год, подобно опытному стайеру, берегли силы в октябре. Поддерживали темп в ноябре. И лишь в самом конце, сделав отчаянный рывок, неслись к декабрьскому финишу. Брали неделю отпуска. Отсыпались. Шли на очередной круг.

Почему-то, среди всего этого многообразия, больше всего я любил лето. Ветреный быстротечный июнь, весь в дождях и сумасбродной погоде, пролетал до обидного быстро. Но оставшиеся два месяца, переполненные теплом и солнцем, каждый раз я отчаянно старался до отказа насытить событиями. Жадно впитывал впечатления. Бережно сохранял мысли и образы. Постепенно они приводили к судьбоносным решениям и действиям. Лето всегда несло перемены. Тот год не стал исключением.

VII. Лето

Удар оказался неожиданным. Спиннинг, резко рванувший в сторону, чуть не вылетел из рук. Полчаса назад, облавливая интересный рельеф, я забрался в воду по плечи. Всем телом сопротивляясь течению, балансировал на рыхлом песке. Теперь, чтобы начать вываживать рыбу, судорожно пытался нащупать хоть какую-то твердую поверхность. Совершая нелепые движения, с большим трудом выбрался на подводную песчаную косу. Попробовал провернуть катушку. Ощутил мощное сопротивление. На другом конце шнура, стремясь уйти на середину реки, отчаянно металась рыба. Продолжая бороться с потоком, я подтянул спиннинг повыше. Легкое удилище выгнулось, почти зазвенев в руках. Резко опуская его вниз и успевая при этом сделать пару оборотов катушкой, ступеньками по десять сантиметров, я начал поднимать добычу. Для судака борьба была слишком упорной. Крупной щуке или ленивому усатому сому в этом месте делать было нечего. Изнывая от любопытства, я тащил рыбу наверх и думал лишь о том, чтобы не сломать снасть. Минут через десять таинственный хищник промелькнул почти у поверхности. Расцветка напоминала щуку. Она казалась небольшой, сантиметров 60 в длину. Но, зацепившись за приманку спиной, шла боком, поперек сильного течения. Попав в очередную струю, сделала мощный рывок. Снова чуть не сломала спиннинг. Пришлось ослабить фрикцион. Шнур, отвоеванный с таким трудом, почти полностью вернулся под воду. Вся процедура повторилась. Еще через четверть часа заметно ослабевшая рыба вплотную приблизилась к берегу. Она была странной. С длинным острым носом, колючими щитками и мощным широким хвостом, напоминавшим по форме бумеранг. Обычная килограммовая стерлядь, пойманная в ста километрах от Москвы.

Разглядывая живое ископаемое, я усомнился в реальности происходящего. В детстве папа часто привозил с рыбалки огромных полутораметровых осетров. Длинные и темные, они выглядели пришельцами из космоса. Только в старших классах, купив модем и освоив интернет, я осознал почему. Появившись на земле больше 70 миллионов лет назад, эти удивительные существа по странному стечению обстоятельств пережили динозавров. Эволюционировав в обширное семейство, дожили до наших дней. В начале прошлого века, уступив натиску жадных прямоходящих приматов, оставили бассейны центральных рек. С учетом всего моего предшествующего рыболовного опыта, поимка столь редкого экземпляра казалась совершенно невероятной.

Два года, вооружившись лодкой, мотором и эхолотом, я практически безрезультатно пытался поймать хищника. Находил скопления рыбы. Выставлял лодку на правильном расстоянии. Пробовал все возможные приманки. Экспериментировал с грузом и проводками. Но успеха достигал крайне редко. Ока, Дон, Селигер, Верхняя и Средняя Волга. Куда бы я ни ехал, рыба почти не клевала. Для того чтобы начать ловить, мне не хватало какого-то важного элемента. Отчаявшись понять, какого именно, я просто наслаждался процессом. Привычно превратил рыбалку в очередное символическое действие.

Река, песок, отсутствие дорог и людей. Десятки подобных мест были разбросаны по карте на расстоянии ночного перегона. Выезжая из дома в полночь, к семи утра я добирался до пляжа. К одиннадцати, когда солнце нещадно припекало, заканчивал ставить лагерь. Собирал палатку и мангал, расставлял мебель, надувал кровать и матрас. Долго и с наслаждением возился с лодкой, мотором и кучей других игрушек. Крошечный отрезок песка на несколько незабываемых дней становился моим домом. Даже собака это прекрасно понимала. Утром и вечером настойчиво просилась на прогулку. Интеллигентно решала свои вопросы на вполне приличном удалении.

С четырех утра и до полудня, а потом с шести и до одиннадцати вечера я искал и пытался поймать рыбу. Всё остальное время спал, загорал, купался и просто наслаждался летом. Робкими, холодными и туманными рассветами. Тягучими, таинственными и тихими закатами. Жарой, пляжем, изумрудной и, как правило, почти непрозрачной водой. Невероятно чистым, высоким и голубым небом. Выгоревшими волосами, потемневшей кожей и приятной, обволакивающей усталостью, заставлявшей однажды под вечер неспешно сворачивать лагерь.

Начав эксперимент в сентябре, уже к середине декабря, распрощавшись с машиной и игрушками, я немного приуныл. Почти всю зиму привычно просидел дома. Нетерпеливо переждал карантин. Лишь в начале июня, когда стало совсем невмоготу, отправился на Оку с разведкой. Здесь, в ста километрах от Москвы, не было и следа пандемии. Люди жили обычной жизнью. Возились в огородах и воровали огурцы в теплицах. Ходили на работу и подкрашивали облупившиеся за зиму заборы. На совсем не предназначенном для этого маленьком и низком автомобиле, сражаясь с раскисшими грунтовками, с помощью лопаты и такой-то матери, я все-таки добрался до воды.

В предыдущие годы мы много раз приезжали в эти места. Но в последний раз были здесь пару лет назад. И теперь всё вокруг казалось непривычным. Вода стояла высоко. Исчез пляж, с которого я раньше спускал лодку. Скрылись небольшие деревья, росшие поблизости на берегу. Среди их макушек, похожих на обычные кусты, резвился умный и глазастый голавль. Чуть поодаль слышались плавные и размеренные всплески судака. Щуки не было. Но я все равно жалел, что не взял с собой спиннинг. Горячий ароматный воздух почти бурлил от обилия слепней и оводов. Яркая сочная трава и первые полевые цветы пахли так сильно, что, на какое-то мгновение, у меня закружилась голова. Только теперь я почувствовал, как скучал по всему этому. Развернув легкую подстилку, разделся и растянулся на склоне, плавно уходившем в воду. На пару метров ниже находилась дорога, по которой мы летом выезжали на песок. Но сейчас там царила другая стихия. В мутной толще воды не было видно ничего.

Еще прошлым летом белоснежные меловые холмы, разбросанные в излучинах Дона, натолкнули меня на мысль. Десятки миллионов лет они стояли там, молча наблюдая за происходящим. Для них, древних исполинов, мы, люди, были незначительными песчинками. Крошечными однодневными насекомыми, не достойными пристального внимания. Но мы были любопытными. И я был именно таким. Поэтому, задумавшись о событиях, бурливших вокруг на протяжении долгих веков, завел себе новую привычку. Перед тем, как куда-то ехать, тщательно изучал местность. Рассматривал карты. Исследовал письменные источники. Не в силах узнать всего, что видели и помнили скалы, стремился понять хоть что-то. Потом, лежа в полуденном зное, с наслаждением вспоминал прочитанное. Пробовал собрать, восстановить и пережить старые чужие воспоминания. Сам того не осознавая, всё ближе подталкивал себя к новому важному открытию.

Ока не стала исключением. На красивом пригорке чуть выше по течению под метровым слоем земли скрылся город Лопасня. Довольно долго считалось, что поселение, уничтоженное в 1382 году ханом Тохтамышем, в 5 веке было основано вятичами. Но недавно, на глубине полутора метров, археологи обнаружили следы еще более древнего городища. Артефакты, отнесенные к третьему веку, говорили о присутствии в этих местах таинственных и малоизученных балтийских дославянских племен.

Еще дальше, над безымянным ручьем, раскинулась деревня Сенькино. По легенде, за два года до нашествия Тохтамыша, московский и владимирский князь Дмитрий собрал в Коломне несколько тысяч всадников. Сделав большой крюк, 28 августа переправился здесь через Оку и двинулся в сторону Дона. Благодаря неожиданному маневру, уже через 10 дней разгромил войско Золотой Орды. Битву назвали Куликовской. Князя – Донским. В школе я сотни раз читал об этом. Но теперь всерьез задумался.

Был разгар паводка. Мощный зеленоватый  поток, проносившийся мимо, не оставлял даже мыслей о переправе. Питаясь водой, в основном, за счет растаявших снегов, к середине лета Ока сильно мелела. Я очень хорошо помнил, что в конце августа глубина в этом месте падала примерно до метра. Но течение оставалось сильным. Обычный легкий якорь не всегда держал лодку на тягучем песчаном дне. Лошадям князя Дмитрия, тащившим на себе всадников, оружие и доспехи, должно было прийтись несладко.

В таких условиях переправа нескольких тысяч воинов за один световой день представлялась не самым простым мероприятием. История, убедительно звучавшая в учебниках, в реальном мире казалась не очень правдоподобной. В голове промелькнула мысль. Возможно, ухватись я за неё тогда, ответы на многие вопросы нашлись бы гораздо раньше. Но было очень жарко. Солнце припекало лысину. Оводы мерно гудели. Легкий ветерок убаюкивал. Зевнув несколько раз, я провалился в глубокий сон. Проснувшись, понял, что уже пора ехать. Сложный маршрут по раскисшим полям лучше было проделать до темноты.

Буквально через неделю, взяв легкий спиннинг, я вернулся в то же место. Неожиданно для самого себя всего через полчаса вытащил небольшого, но очень бойкого судака. Через день – еще одного. Потом – двух. И так – почти всё лето. За пару месяцев поймал столько рыбы, сколько не ловил за всё время до этого. Что-то неуловимо изменилось. Обычные символические действия начали обретать цель. Не имея под рукой эхолота, простыми дедовскими способами день за днем я исследовал реку. Она удивляла, каждый раз открываясь с какой-нибудь новой стороны. Менялись погода и ветер. Скакало давление. Шли дожди. Уровень воды поднимался и опускался. Каждая мелочь влияла на поведение рыбы. Даже дно преображалось на глазах. Глубокая яма, из которой в один день удавалось достать пару небольших судачков, через неделю бесследно исчезала, занесенная тоннами песка. К осени участок протяженностью в пятнадцать километров был вдоль и поперек изучен. Я понимал, где, какой и когда может находиться хищник. На что и почему он может клевать. Однажды утром разговорился с аборигеном. Он похвастался, что за 30 лет поймал в этих местах целых двух стерлядей. Мой результат был таким же. Правда, всего за два месяца.

Почему-то именно тем летом рыбалка стала важной. Пару раз в неделю, вставая задолго до рассвета, я затемно успевал доехать до воды. Проводил там весь день. Уезжал после захода солнца. Чтобы не портить отдых большим количеством людей, делал это в будни. Настолько короткие выезды по-прежнему казались непривычными. Тем не менее я был практически счастлив. Мне нравилось всё. Отсутствие необходимости тратить время на лагерь. Простой обед из свежих овощей и фруктов. Приятная усталость и даже легкая боль в спине после двенадцати часов, проведенных на ногах. Казалось, ради этих ощущений уже стоит просыпаться. Но бывало и по-другому. Спина неприятно ныла. Плечи и руки болели. Вымотанный и злой, уже в полной темноте, я покидал реку. В эти дни мне не попадалась рыба. Двигаясь в сторону дома, я смотрел прогноз погоды. Прикидывал, когда смогу вернуться. Минута за минутой прокручивал в памяти события. Думал, что можно было сделать по-другому. Искал ошибки. Испытывал острую необходимость срочно всё исправить. Удавалось это далеко не всегда.

Однажды клевать совсем перестало. Казалось, этим летом я понял основной принцип. Нужно было следить за подсказками. Рельеф, температура, уровень воды, ветер, облачность и время суток лишь примерно говорили о том, где и какого искать хищника. Подбирать приманки, проводки и снасти для конкретных условий ловли можно было бесконечно. Удачное сочетание, работавшее утром, могло не дать никакого результата вечером. Хитрый голавль, стоявший на травянистых косах, жадная щука, охотившаяся у берега, ленивый судак, сутками спящий на дне. Все они требовали разного подхода. Как правило, в течение дня решение удавалось подобрать. Но внезапно, на протяжении трех недель сентября, я не получил ни одной поклевки. Месяцами копившееся напряжение стало вдруг практически невыносимым. Похоже, я погрузился в него достаточно глубоко. Источник был где-то совсем рядом. В один из вечеров, уже затемно поднявшись на берег, уставший и злой, я неожиданно столкнулся с зайцем. Ослепленный светом фар, стоя на задних лапах, несколько долгих минут он таращился в мою сторону. Потом, резко взмахнув ушами, скрылся в высокой траве. Меня сковало оцепенение. Перед глазами что-то вспыхнуло. В груди проснулся ледяной ужас. Разбитый внезапной догадкой, напуганный и почти обессилевший, надолго я остался на месте.

VIII. Разочарование

Большая розовая лужа медленно растекалась по асфальту. Из пробитого радиатора «Шевроле» капала охлаждающая жидкость. Стояла такая жара, что пара совсем не было. Что-то пошло не так. Как будто сначала я подумал «нет, только не опять». Потом – «нет, так не бывает». И лишь после этого ощутил толчок, сопровождавшийся звуком удара сзади. Сохраняя надежду, что ничего страшного не случилось, я медленно вылез из машины. Незадачливый виновник торжества явно нуждался в эвакуаторе. Мне же ничего не мешало придерживаться изначального плана. А именно – доехать до гаража, взять палатку и вечером отправиться на речку. Царапины на бампере и колпаке запаски, действительно, этому не препятствовали. Стоя и прикидывая, как быстро появится ГАИ, я размышлял, сколько времени займут бумажки. Удивился собственному отрывистому дыханию. Потом – легкой дрожи в руках. Сел за руль. Попробовал успокоиться. Ядовитый коктейль из чувств – злости, тоски и необъяснимой тревоги – упорно мешал это сделать. По спине пробежали мурашки. Напряжение резко подскочило.

Меня не очень волновала машина. Хотя тратить время на возню со страховой компанией представлялось не слишком интересным. Растущие на глазах пробки тоже уже не беспокоили. Где-то глубоко внутри возникло и крепло ощущение, что поездка сегодня не состоится. И дело было не в том, что планы внезапно разрушились. Просто я, отмахиваясь от действительности, в очередной раз пытался себе соврать. Всё это – и жара, и авария, и злость – со мной уже было. Приблизительно год назад. Примерно на том же месте. В то же время и при похожих обстоятельствах. Глаза закрылись. Отчаянно колотившееся сердце резко оборвалось и затихло. По телу прокатилась глубокая, обволакивающая слабость. Нахлынули апатия и безразличие.

Вспомнился тот день. Он не заладился с самого утра. За пару месяцев до начала эксперимента, проспав и встав с трудом, я долго отвечал на почту. Возился с домашними делами. В результате начал понимать, что опаздываю. В заметках был список мелочей, которые следовало закончить. Вечером я уезжал на Дон. Наскоро побросав в машину вещи, помчался в гараж за дополнительной канистрой. На полпути, на съезде с третьего кольца, на скорости около восьмидесяти услышал громкий хлопок. Кузов накренился. В зеркале заднего вида отразилось облако густого пара. Нога, инстинктивно упершись в педаль, тут же провалилась вниз. Тормозов не было. Прокатившись по инерции метров триста, я все-таки остановился, чудом никого не задев. Вышел посмотреть, что случилось. Канализационный люк с большим отколотым куском подпрыгнул после проезда переднего колеса. На какие-то доли секунды доступ в колодец открылся. Заднее колесо рухнуло туда. Диск разлетелся. Амортизатор был оторван. Из-под перекошенного заднего моста по асфальту струилась темно-коричневая тормозная жидкость. Конечно, в тот день я никуда не уехал. Но вскоре, в самом начале октября, снова собрался на Дон. Приготовив с утра вещи и заскочив в офис, чтобы разделаться с какими-то срочными делами, быстро отправился домой. Хотел вздремнуть пару часов перед длинным ночным перегоном. Незадачливая дама, решившая повернуть из среднего ряда налево, легким движением руки разрушила все планы. Провозившись с ГАИ до глубокой ночи, я отказался от поездки. Через месяц предпринял еще одну попытку. Около трех утра где-то за Тулой вышел, чтобы купить на заправке кофе. И больше не смог открыть машину. Она просто не снималась с сигнализации. Ни с брелока, ни через GSM-модуль. Поразмышляв пару недель о причинах таких странных совпадений, машину я решил продать. Но теперь, год спустя, автомобиль был другим. А проблема осталась прежней. Потому что снова, впервые за восемь месяцев, я планировал уехать на Дон.

Мне всегда представлялись выдумкой истории о Боге или другом высшем разуме, управляющем всем происходящим. Для этого в мире существовало слишком много несправедливости. Но в тот раз, рассматривая в телефоне фотки, я очень крепко задумался. Кадры двух аварий были сделаны с разницей в год. Дата была одинаковой. Время отличалось на две минуты. В одном случае я вышел из машины в 14:52. Во втором – в 14:54. Расстояние между точками на карте составляло пятьсот метров. Для совпадения это было слишком странным. Изо всех сил стараясь понять, что конкретно случилось, я почувствовал невероятную усталость. Весь вечер провел как в тумане. Рано лег спать. Проснувшись на следующее утро, ощутил себя полностью разбитым.

Пару дней мне было плохо. Странная слабость не позволяла ничего делать. Мутный вязкий туман, доверху наполнивший голову, совершенно не давал думать. Я превратился в овощ. Лежал, дремал и пересматривал старые фильмы. Сил не было даже на то, чтобы пойти гулять с собакой. На третий день стало легче. Постепенно вспомнились подробности последних печальных событий. Ситуации были схожими. Каждый раз, начиная с утра, я дергался, нервничал и что-нибудь обязательно не успевал. Меня донимали сомнения – стоит ли вообще ехать. Самые незначительные мелочи, сильно действуя на нервы, причиняли физический дискомфорт. Погода. Неожиданный телефонный звонок. Едва различимый скрип замка багажника. Казалось, всё вокруг сопротивлялось желанию уехать. Упорно придерживаясь плана, я все-таки терпел неудачи. На этом совпадения заканчивались. Вопросов становилось больше.

Почему я не мог доехать до речки? Почему страдала техника? Что я делал не так? Или, если на секунду предположить, что за всем этим стоял некий разум, то что конкретно таким образом он хотел мне сообщить? Внятных ответов не было. Я снова что-то упускал. Неожиданно в памяти вспыхнула деталь. За несколько дней до аварии случилась серьезная неприятность. Почти год мы с партнерами старались запустить проект. Но очередной потенциальный инвестор, на которого мы очень надеялись, наотрез отказался участвовать. Руки опустились. Стало понятно, что что-то идет не так. Я решил побыть в одиночестве и как следует всё обдумать. Поэтому собрался на Дон. Возможно, именно в тот момент совершил роковую ошибку.

Эта мысль многое объясняла. И напряжение, и сопротивление, и даже мучительные сомнения. Казалось, я что-то нащупал. Полистав дневники, нашел похожие события, случавшиеся перед каждой поездкой. В те дни я всегда испытывал почти одинаковые чувства. Гнев, тоску, разочарование и страх. Мир вокруг неотвратимо рушился. Неудачи представлялись фатальными. Было совершенно не ясно, как после них жить дальше. Меня преследовала почти физическая потребность отмотать события назад. Любой ценой вернуться к плану. Исправив несколько незначительных деталей, все-таки получить задуманное. К сожалению, это было невозможно. Изнывая от собственного бессилия и глубокой, всепоглощающей безысходности, я боролся с растущим напряжением. Не желая использовать алкоголь, просто спасался бегством.

Бог, высший разум, рок. Таинственные мистические совпадения. Всё это было ни при чем. Только я и мои собственные действия служили настоящей причиной. Год, прошедший после первого инцидента, не привел к заметным переменам. Время было потрачено впустую. Медленно, бессмысленно и бесцельно я прополз очередной круг. Это было унизительно. И, тем не менее, было правдой.

Мне хотелось бежать и кричать. Еще лучше – что-нибудь крушить и взрывать. Все мои нелепые попытки хоть как-то изменить жизнь закончились позорным провалом. Да, алкоголь остался в прошлом. Но это ни на что не повлияло. Напряжение все так же росло. Счастье по-прежнему не наступало. Никогда прежде я не чувствовал себя настолько никчемным и бесполезным. Долгие годы я старательно избегал детей. Боялся стать таким папой, каким был мой для меня. Оказалось, могло быть и хуже. Ведь эти новые люди могли вырасти такими же, как я.

Во всем мире одна-единственная вещь удерживала меня на плаву. Казалось, глубоко внутри происходило что-то крайне важное. Как будто там кто-то собирал огромный и очень сложный конструктор. Пристально я следил за происходившим. Ждал. Прислушивался к ощущениям. Иногда они требовали действий. С восторгом я бросался их исполнять.

IX. Осень

Длинные серые уши скрылись в высокой траве. Притихший, сраженный внезапной догадкой, я всё еще сидел в машине. Какой-то охотник, наверняка, долго и безуспешно гонялся за этим зайцем. Но он был здесь. И вывод напрашивался один. Моя рыба, упорно отказывавшаяся клевать, ждала меня в другом месте. Именно в тот момент, несмотря на отчаянное желание соврать, я отчетливо понял, где именно.

Почти два года я боялся туда ехать. Хотел много раз. Но не мог. А теперь просто почувствовал. Пора. Встал в три ночи. Позавтракал. Спустил вещи в машину. Замер, прислушавшись к себе. Странного напряжения, не пускавшего на Дон, не было. Быстро проскочив спящий центр, я миновал проспект Мира. Двинулся к Переславлю. Солнце еще не взошло. В таинственной предрассветной тьме к реальности подмешивались воспоминания. Где-то здесь в ту далекую осень меня, совершенно пьяного, зачем-то остановили менты. Сюда мы доехали с таксистом. На этой заправке пили кофе. Тут, развернувшись, поехали обратно в город. Теперь, заново переживая те события, я совершенно не испытывал страха. Чуть заметная грусть с легким оттенком ностальгии была не похожа на то, что приходилось ощущать ранее.

Горизонт, ставший после темного серым, вспыхнул всеми цветами радуги. Впереди над кромкой леса показался крошечный осколок солнца. Небо, раскинувшееся над ним, тут же окрасилось в желтый. Облака, висевшие чуть выше, переливались красно-оранжевым. Огромная дождевая туча, медленно отступавшая на север, зеленела где-то вдалеке. Другой её край, зацепившийся за что-то на западе, по-прежнему отбрасывал вниз глубокую мрачно-синюю тень.

Зажмурившись, я надел очки. На объездной Переславля ушел в сторону Владимира. Незадолго до Юрьев-Польского свернул в село Сима. В 1708 году Петр Первый подарил эти места генерал-фельдмаршалу Голицыну. В 50-х его внук Борис возвел здесь величественную усадьбу. На несколько километров дальше, в живописной излучине реки Нерль, обустроил просторную дачу. В 1862 году Алексей Голицын, правнук прославленного генерала, проиграл летний дом, со всей прилегающей территорией, в карты. Повезло Ивану Андреевичу Первушину. Представителю старой купеческой династии подмосковного города Александрова. За пару лет в непосредственной близости от дачи он поставил винокуренный завод и несколько общежитий для рабочих. Новое поселение Лучки было официально зарегистрировано как местечко.

По замыслу купца, со временем там должен был вырасти город. Вскоре появилась пристань. За ней – резной деревянный мост. И небольшая плотина с ледоломом, получившим прозвище «быков». Каждый день сотни подвод доставляли на завод сырьё. Рожь, пшеницу, муку, солод и картошку. Обратно везли водку. Местечко хорошело на глазах. Раскисшие грунтовые дороги сменились длинными мощеными мостовыми. Вокруг раскинулись оранжереи. Имелись школа и училище. Пристань украшал паровой катер, купленный в 1870 году. Чуть позже в Лучках открылась лесопилка. Достроилось кирпичное здание декстринно-сагового завода. Увы. Золотые годы местечка к тому моменту остались позади.

По странному стечению обстоятельств в 1885 году купца Ивана Андреевича похоронили на Донском кладбище. В километре от моего дома. Спустя три десятка лет, сразу после революции, род Первушиных был практически уничтожен. Кто-то был повешен. Кто-то расстрелян. Кто-то пропал без вести. Тысячи тонн спирта, хранившиеся на заводе, оказались совершенно бесхозными. Местное волостное собрание, отчаянно сопротивлявшееся национализации, постановило раздать его крестьянам. Те собрали сход. Толпой двинулись к заводу. Столкнулись с группой красноармейцев, присланных в тот день из Владимира. Поразмыслив, не стали связываться с вооруженными голодными подростками. На время разошлись по домам. Решили немного подождать.

Через неделю отряд ушел. К местечку подступили жестокие, никому не подчинявшиеся банды. В бессмысленной борьбе за спирт погибли сотни людей. Сгорела деревянная винокурня. Новый завод, располагавшийся в кирпичном здании, уцелел. Национализированный, он проработал до середины восьмидесятых. В  девяностых снова стал частным. За годы советской власти культура предпринимательской деятельности была безвозвратно утрачена. Мимолетные владельцы, не совладав с рыночной экономикой, очень быстро обанкротились. От красивейшего некогда здания остались лишь кирпичные стены. Да пустые проемы окон, грубо и стыдливо прикрытые грязными фанерными щитами.

Впервые я оказался здесь еще лет восемь назад. Исследуя глухие, почти заросшие дороги между давно заброшенными торфоразработками, остановился, чтобы перекусить. Тихая и чистая река, навесной деревянный мост, останки столетнего ледолома и живописные руины завода, видневшиеся на противоположном берегу, пленили меня надолго. Но, торопясь в Москву, тогда я не стал задерживаться. С тех пор бывал здесь проездом. Каждый раз находил причину не останавливаться. Однажды, в конце ноября, когда лед еще не схватился, пролез сквозь сугробы к берегу и сделал несколько забросов спиннингом. Увидел в прозрачной воде, как бойкая небольшая щука с интересом преследует приманку. Убедившись, что рыба есть, решил вернуться позже. К сожалению, в очередной раз ошибся.

Видимо, это место тогда меня очень сильно пугало. В те годы я не знал его истории. Но обида, горечь и безысходность, витавшие здесь в воздухе, не давали к нему даже приблизиться. Простое и искреннее любопытство, подавлявшееся долгими месяцами, просыпалось во время срывов. Много раз, напившись, я старался попасть в Лучки. Иногда был настолько пьян, что не мог добраться до машины. Несколько раз оказывался в Переславле. Надеялся переночевать в отеле, чтобы утром отправиться на рыбалку. Конечно, всё было безрезультатно.

В ту памятную ночь события развернулись по-новому. Лишь обильные дожди, размывшие все подъезды к реке, не позволили осуществить задуманное. Всё еще сильно пьяный, пробиваясь обратно к местечку, я застрял в лесовозной колее. Спустя несколько часов, очнувшись посреди леса, впервые в жизни ухватился за смутные воспоминания о переключении. Огромная каменная плита, скрывавшая утраченные фрагменты, наконец-то дала трещину. Ужас, хлынувший оттуда, затмил все предшествующие страхи.

И вот теперь, спустя два года, я снова был здесь. Медленно подкатился к магазину. Вспомнил черно-белые фотографии, сделанные задолго до революции. Решил пройтись и осмотреться. Двигался по древней брусчатой мостовой. Сравнивал настоящее с прошлым. Увидел здание завода. Оно немного преобразилось. Фанерные щиты на окнах сменились металлическими листами. Стены кто-то подкрасил. Грубая металлическая крыша, сваренная из какого-то хлама, прикрыла здание от снега. Жизни в нём по-прежнему не было.

За запущенными, давно не чищенными прудами виднелся дом управляющего. После революции здесь было заводоуправление. Теперь, если верить вывеске, находилось отделение почты. Дальше стояли дома прислуги. Там до сих пор кто-то жил. Ближе к реке расположились двухэтажные бараки. В далекие времена Первушиных они назывались «белыми домами». Каждую весну бригада мастеровых покрывала их ослепительно-белой краской. Квартировали здесь только ценные специалисты. Инженеры, механики, агрономы и фельдшер. Сейчас эти здания представляли собой весьма унылое зрелище. Облупившиеся полусгнившие доски перемежались разбитыми, заткнутыми каким-то тряпьем окнами.

Чуть поодаль, немного левее дороги, возвышалась голицынская дача. Покосившееся, заросшее мхом крыльцо украшала облезлая вывеска. В восьмидесятые здесь размещался Дом культуры. Справа, среди высоких деревьев, притаился двухэтажный дом. За толстые и очень теплые стены его называли ватным. В нем, приезжая в Лучки, останавливался сам Иван Александрович. Советы устроили там квартиры.

Почти все деревянные строения, возведенные полтора века назад, по-прежнему были обитаемы. Ночи стояли холодные. Повсюду дымили трубы. Сквозь запотевшие полопавшиеся стекла то тут, то там пробивались отблески света. В отличие от газопровода, проведенного в местечко недавно, электричество пришло сюда до войны. Старая общественная баня, построенная еще большевиками, стояла практически разрушенная. Осмотрев печальные останки, я неспешно отправился к реке.

Несколько лет, размышляя об этих местах, я представлял, как поймаю рыбу. Реальность оказалась другой. Лишь небольшой участок берега – от Лучков до Подгорного болота – был достаточно проходимым. Дальше начинался бурелом. Но и на этом коротком отрезке, протяженностью километров в пять, не нашлось ни одной ямки глубже полутора метров. Всё дно реки, за исключением пары крошечных островков, представляло собой ровную поверхность. Местами посреди длинных песчаных прогонов виднелись кусты водорослей, вытянувшиеся по направлению течения. В них стояла щука. Правда, совсем мелкая. По виду, не больше пятисот граммов. В кристально прозрачной воде можно было с легкостью различить, как малыши выходят из травы, следуют за силиконовой рыбкой и, наконец, хватают её за хвост. Увы. Взятые из дома приманки оказались слишком крупными. Десятки детских поклевок не принесли ни малейшего результата. Впрочем, это было не важно. Я и так был безгранично счастлив.

Восемь лет, как гигантский магнит, это место притягивало меня. Насквозь пропитанное историей, таило в себе множество загадок. Пыталось пробудить чувства. Любовь, восторг, радость и гордость. Боль, обиду, тоску и безнадежность. Довольно долго я, как перепуганный ребенок, сбегал от чужих воспоминаний. Однажды наконец приблизился. С ужасом разглядел свои. И вот теперь, спустя два года, снова вернулся к ним. Нужно было закончить начатое.

Разыскав лесовозную колею, в которой тогда проснулся, я сел на поваленное дерево. Заново пережил то утро. Замер. Прислушался. Затаил дыхание. Наконец, с облегчением вздохнул. Страха больше не было. Плечи расправились. Взгляд устремился к небу. Там не было практически ничего. Ни облаков. Ни птиц. Ни даже надоедливых мошек. Только бездонное бирюзовое небо. Абсолютная, обволакивающая тишина. И желтоватое, всё еще высокое, но уже клонившееся к закату солнце. Его свет, тепло и спокойствие постепенно наполнили тело. С ними пришли мысли.

Я действительно больше не боялся. Ни чужих, ни своих воспоминаний. Ни этой реки, ни этого местечка. И, что гораздо важнее, не боялся самого себя. Что-то за эти два года очень сильно изменилось. Внутри стало меньше пустоты. Появились спокойствие и сила. Осторожно, стараясь их не расплескать, я встал и пошел к машине. Судьбоносные события и открытия, таившиеся в этом удивительном месте, для меня еще далеко не закончились.

X. Важное

Как-то раз в начале осени, когда учреждения уже оправились от карантина, я приехал в лицензионный отдел продлевать разрешения на оружие. Контакт с дамой, занимавшейся бумажками, наладился почти моментально. Всего через 5 минут она увлеченно рассказывала, как недавно выбирала машину. Я сидел и улыбался. Мы с папой, не сговариваясь, десятилетиями поступали так же.

Довольно долго мне казалось, что колоссальное значение автомобиля – это наша семейная особенность. Папа на своей первой «копейке» проездил, наверное, лет десять. Потом все-таки продал. С тех пор при малейшей возможности покупал себе что-то новое. Иногда доходило до абсурда. Дома заканчивались деньги, а он, сияющий и счастливый, приезжал на очередной машине. Мама страшно обижалась. Но сделать ничего не могла.

По странному стечению обстоятельств моим первым приобретением тоже была «копейка». Зимой в одиннадцатом классе, заработав на продаже дисков с играми, я стал обладателем экземпляра далекого семьдесят первого года. Прав у меня не было. Но друг их только что получил. Покупку мы оформили на него. Приехав по объявлению в газете, первым делом заглянули под капот. Попинали колеса. Тщательно проверили китайскую магнитолу. Отсчитав продавцу двести долларов, поставили автомобиль на учет. Заправив полный бак, до глубокой ночи колесили по городу. Счастье было практически безграничным.

На следующий день после школы мы долго возились с машиной. Старательно отмыли салон. Настроились катать девочек. Нас ждали великие дела. Неожиданно дверь дома открылась. На крыльцо вышел папа друга. Только-только проснувшись, он почесал взъерошенный затылок. Задумчиво поинтересовался, что за предмет мы притащили во двор.

Вопрос предвещал подвох. Но я был настроен оптимистично. Заверил, что это машина. Мужчина грустно улыбнулся. Подошел и открыл багажник. Стал извлекать оттуда странные и не очень чистые предметы. Сначала коробку с запчастями. Потом резиновый коврик. Какие-то тряпки. Газеты. И, наконец, доски. Медленно, но верно его рука погружалась всё глубже. Неожиданно замахала нам снизу. В багажнике не оказалось пола. Он просто сгнил от времени. Автомобиль был продан с дисконтом. Я немного приуныл. Дождался лета. Пошел учиться на права. Родители вспомнили про «Запорожец».

Чудо украинского автопрома досталось бабушке по инвалидности. По назначению никогда не использовалось. Запутавшись в бесконечной смене машин, папа проездил на нём пару месяцев. Однажды, будучи сильно нетрезвым, немного поссорился с трамваем. Машину починили и покрасили. Но до конца так и не собрали. Классическое заднемоторное купе с воздушным охлаждением двигателя, скучая в полуразобранном виде, лет пять простояло на складе.

Вместе с другом мы откопали его из-под хлама. Отмыли кузов от пыли и следов голубиного помета. Выгребли из моторного отсека пару ведер крысиного навоза. Нашли запчасти, хаотично разбросанные по складу. Докупили всё недостающее. Поставили на свои места. Заменили свечи, поменяли масло в двигателе и, на всякий случай, промыли топливную систему. Украв с электрокара огромный тяжелый аккумулятор, все-таки завели мотор. Я снова был счастлив. Неделю мы гоняли по складу. Отрабатывали полицейские развороты. Рисовали на асфальте красивые черные следы. Вскоре, получив права, я окончательно выехал на дорогу.

Школа закончилась. Начался институт.  Одногруппники ездили на иномарках. В крайнем случае, на «Жигулях». Я предпочитал трамвай. Но, возвращаясь с занятий, стремительно прыгал в «Запорожец». Его нельзя было не любить. Ведь он был практически новым. Белым, с черным кожаным салоном. И с автономной бензиновой печкой, весьма пригодившейся зимой. Но главное – он был моим. Просторное углубление в ногах в сочетании с удобными сиденьями открывало безграничные возможности. В первую же неделю, потратив пару дней, мы наглухо затонировали стекла. Бросили в багажник одеяло. С нетерпением стали ждать случая обновить прекрасный автомобиль. Планы, для которых покупалась «копейка», наконец, начинали реализовываться.

За следующие пару лет мы переделали в машине всё. Заменили резину на импортную. Прикрутили колпаки от «классики». Долго возились с салоном. Покрасили всё в черный. Внедрили центральную консоль от «нивы». Смонтировали на ней прикуриватель и модную магнитолу «Пионер». Впихнули под заднее сиденье колонки. Не заметили, как приобрели привычку. Каждую следующую машину мне приходилось доделывать под себя. И лишь недавно удалось понять, зачем это было нужно.

В детстве довольно много времени я проводил у маминых родителей. Там работали четкие правила. Дом был территорией бабушки. Каждая вещь подчинялась её воле. Когда телевизор барахлил, дедушка лез на крышу. Поправлял и настраивал антенну. Но решать, что смотреть вечером, он категорически не мог. Зато за пределами дома – во дворе, на улице и в мастерской – его власть была безграничной. Почти всегда он вставал с рассветом. Пропадал целыми днями в огороде. Зимой, или в плохую погоду, много работал в сарае. Я любил сидеть и смотреть, как он что-нибудь мастерит. Вдыхал аромат опилок. Восхищался красотой стружки. Мне нравились дедушкины руки. Нравилось, как он держал инструменты. Как тщательно наводил порядок после каждого трудового дня. Однажды я был допущен к работе. Мы сделали много хорошего. От табуретки до садовой тележки. Предметом особой гордости стал большой деревянный парусник. Я вырезал мачты и такелаж. Дедушка, ловко обращавшийся с машинкой, сшил красивые паруса. Корабль не дожил до наших дней. Машинка сохранилась как память.

Очень похожие порядки были у папиных родителей. Один-единственный уголок, где стояли магнитофоны с фотоаппаратами, полностью принадлежал дедушке. Вся остальная квартира находилась под управлением бабушки. Разумеется, у нас дома сложилась такая же картина. Папа владел двумя полками.Еще – половиной шкафа. Там хранились ружья. Немного игрушек для охоты. И несколько коробок с инструментами. Остальным заведовала мама.

У папы не было мастерской и огорода. Его исключительная территория всегда находилась в машине. Я скопировал это отношение. Но потребность что-то делать руками мы все-таки решали по-разному. Папа заряжал патроны и регулярно чистил ружья. Я всецело сосредоточился на бесконечных доделках автомобилей.

Было совершенно понятно, почему милицейская дама начала говорить о машинах. В детстве куски крашеного металла помогали нам знакомиться с девочками. Чуть позже, уже повзрослев, с их помощью мы оценивали владельцев. Автомобиль превратился в символ. Успеха, статуса, благополучия. В итоге мы научились прятаться за этими громоздкими предметами. Отчаянно боялись без них казаться самими собой. Тогда, в лице этой дамы, я просто встретил товарища по несчастью.

Очень часто в начале эксперимента я совершал необдуманные поступки. Доверял просыпавшейся интуиции. Вовсе не представлял последствий. Решение продать машину, не купив ничего взамен, оказалось именно таким. Впервые за двадцать два года я стал полноценным пешеходом. В первый же вечер, после двух месяцев трезвости, каким-то чудом не сорвался. Началась настоящая ломка. Подступила невыносимая боль. Спина перестала гнуться. Шея отказывалась крутиться. Мозг прекратил соображать. Каждый раз, выходя на улицу, я привычно хлопал по карману. Вспоминая, что ключей больше нет, чувствовал себя голым. Облегчение пришло через месяц. Результаты обнаружились через два.

Внезапно сломалась вытяжка на кухне. Я стремительно заказал новую. Неожиданно для себя решил, что хочу заменить всё сам. Провозился полдня, но справился. Радость продлилась недолго. Холодный голубоватый оттенок стандартной светодиодной подсветки конфликтовал с теплым ярким светом, установленным год назад над столешницей. Вытяжку пришлось разобрать. Лампочки отправить на свалку. Не найдя в продаже других, подобрать подходящие светильники. Результат получился идеальным. Правда, свет почти сразу погас. Штатному блоку  питания существенно не хватало мощности. Тут же был куплен новый. Заодно – отдельная проводка. С удобными бесконтактными выключателями, реагирующими на взмах руки.

По странному стечению обстоятельств буквально через несколько дней начались поломки у мамы. Потек смеситель в ванной. Сломался телевизор в спальне. Неожиданно вышла из строя еще какая-то мелочь. Долгие годы подобные проблемы решались при помощи мастера. Но теперь, с готовностью и желанием, я брался за дело сам. Изучал, разбирался, планировал. Менял, чинил, переделывал. Не терпел полумер и компромиссов. Мог остановиться лишь тогда, когда всё получалось хорошо. Однажды наткнулся взглядом на старую швейную машинку. Вспомнил дедушку, мастерскую и парусник. Широко и искренне улыбнулся. Ощутил, какой важный фрагмент бережно возвращал на место.

Полтора десятка лет свои собственные правила я устанавливал лишь в машине и офисе. Похоже, этого было недостаточно. Покупка любых дополнений – техники, мебели, украшений – не делала эти места моими. Для того чтобы захватить их полностью, нужно было потрудиться руками. Много лет назад, когда очередная купленная машина оказалась слишком дорогой и сложной, я побоялся улучшить её сам. Стал платить за это специальным людям. Но теперь, восстанавливая утраченные способности, столкнулся с неожиданными результатами. Любые бытовые задачи, годами вызывавшие беспокойство, превратились в источник удовольствия. Моя собственная территория, заботливо обозначенная руками, принесла чувство защищенности. Стала настоящим домом. Разбудила после долгой спячки давно забытую уверенность. Мне было куда вернуться. А значит, я мог уйти. Просто открыть дверь и шагнуть в реальный мир. Где-то там, посреди бескрайней действительности, скрывалась дорога в будущее. К сожалению, её нельзя было увидеть. Можно было лишь ощутить и почувствовать. И однажды, после долгих попыток, мне это, наконец, удалось.

XI. Ощущение

Почти весь последний год папа не выходил на улицу. Мешал неподъемный вес. Давление, больные колени и сильно отекавшие ноги. Незадолго до дня рождения мы предложили ему сделать шашлык. Он охотно согласился. Составил список продуктов. Отправил нас в магазин. В результате, помимо свинины, была приготовлена рыба. Полведра раков, гора овощей и довольно объемный торт. Проблема заключалась лишь в том, что теперь всё это великолепие предстояло хоть немного попробовать. В противном случае – и это было хорошо известно – папа обижался и нервничал.

Пару лет назад такое количество еды не вызвало бы у меня вопросов. Я мог, не испытывая дискомфорта, запихнуть в себя несколько стейков. Вдогонку, в качестве десерта, отправить килограмм черешни. Лучшим лекарством от стресса, помогавшим не прибегать к алкоголю, мне служило сладкое. Встречаясь с очередной проблемой, первым делом я покупал торт. Съедал примерно половину. Задача от этого не решалась. Тем не менее на следующий день представлялась уже не важной. Казалось, подобное обжорство не вело ни к каким последствиям. Уничтожая еду килограммами, я ощущал лишь приятную тяжесть. Иногда – желание прилечь. Но теперь, после обеда у родителей, мне стало совсем худо. Кое-как доехав до дома, я проспал до вечера. С трудом выполз на прогулку. Проковылял десять километров. Отвратительно спал ночью. Весь следующий день болел. Состояние, как две капли воды, походило на сильное похмелье.

К тому времени, на протяжении нескольких месяцев, я заново учился есть. Перешел на здоровую пищу. Но продолжал существенно переедать. Резал салат. Садился за стол. Ел. И совершенно не мог понять, когда нужно было остановиться. Как-то раз, решив позаниматься с гирей, ощутил физический дискомфорт. Мешало недавно съеденное. Оно же подсказало решение. Несколько дней я уменьшал порцию. До тех пор, пока не смог тренироваться уже через час после обеда. Это неплохо помогло. Вес пошел вниз. Настала очередь завтрака.

Как бы я ни старался поменьше есть утром, результат оставался прежним. Голова погружалась в туман. Невыносимо хотелось спать. Подкрадывались апатия и лень. Меня это совсем не устраивало. Начались эксперименты с продуктами. Бутерброды, мюсли, овсянка, яичница – постепенно я перепробовал всё. Подобрал идеальный завтрак. Следом за ним – обед. Со временем оставил в рационе всего несколько продуктов. Свежие овощи, нежирная птица, яйца, сыр, орехи и фрукты. Кофе и горький шоколад на десерт. Результаты были ошеломительными.

Наверное, никогда в жизни я не чувствовал себя лучше. Вес таял на глазах. Тренировки приносили удовольствие. Я стал выносливым, гибким и стройным. Голова работала превосходно. Потом всё, внезапно, кончилось. Прилив бесконечной энергии сменился утомительной слабостью. Нахлынула необъяснимая сонливость. По ночам сильно мерзли ноги. В один из дней, резко встав с кровати, я тут же плюхнулся обратно. В глазах потемнело. Голова отчаянно закружилась. Сообразив, что остался без сил, я добавил немного еды. Банан после тренировки и яблоко вместо ужина. Это сработало великолепно.

Однажды вечером фрукты в холодильнике закончились. Идти в магазин было некогда. Так ничего и не съев, я отправился в парк с собакой. Несмотря на прекрасную погоду, не получил никакого удовольствия. Внутри ворочалось что-то гнетущее. Затылок неприятно ныл. Колени предательски подкашивались. Любая, совершенно незначительная мелочь, вызывала сильнейшее раздражение. Первым делом, вернувшись домой, я проглотил долгожданное яблоко. Почти запрыгал от радости. Понял, что испытывал голод. Вслед за ним с удивлением обнаружил и менее полезный аппетит.

Потеряв первые пятнадцать килограммов, я столкнулся с повышенной чувствительностью. Мимолетный контакт с человеком или легкое прикосновение собаки походили на удары током. Едва различимые запахи представлялись совершенно невыносимыми. Противный и горький шоколад, на три четверти состоявший из какао, оказался невероятно вкусным. Сахар, мучное и жирное начали вызывать отторжение. Подступили мучительные ступеньки.

Это было похоже на простуду. Одолевали боль и озноб. Шея ныла при любом движении. Голова прилично кружилась. На тренировки не хватало сил. Приятные вечерние прогулки превратились в тяжелое испытание. Несколько дней мне пришлось страдать из-за плохо переносимого голода. Однажды, сам того не заметив, я уничтожил банку мороженого. Кишечник, сраженный обилием сахара, до утра восторженно урчал. Весы показали немного лишнего. Однако недомогание исчезло. Переедание оставило после себя легкую головную боль. Но и она испарилась к обеду. Вес, продержавшись неделю, снова пошел вниз. С тех пор, примерно раз в месяц, я сталкивался с подобными ступеньками. Довольно быстро привык. Научился обходиться без сладкого. На время прекращал тренировки. Больше спал и меньше гулял. Распрощавшись с двадцатью килограммами, добрался до настоящих сюрпризов.

Долгие годы круглый красивый живот упорно тянул меня вниз. Голова, шея и плечи стремились его догнать. Спина была неестественно согнута. Но теперь живота не было. Мышцы, поддерживавшие изгиб, по-прежнему сохраняли напряжение. В результате к концу прогулки сильно болела поясница. Пришлось задуматься об осанке. Расправив плечи, подняв голову и вдохнув полной грудью, я попробовал сделать шаг. Тут же чуть не упал. Тело, привыкшее к определенным движениям, в ручном режиме отказывалось работать.

Теперь у меня болело всё. Спина, голова, шея. Даже какие-то мышцы в глазницах. В этом не было ничего удивительного. Избавившись от необходимости сутулиться, я сменил положение глаз. Постепенно зрение адаптировалось. Голова перестала кружиться. Но походка, оставшаяся прежней, причиняла огромные неудобства. Каждый вечер, проходя положенные километры, я пробовал её менять. Результаты совсем не радовали. Поясница по-прежнему ныла. Левая рука немела. Странное ощущение разболтанности, возникавшее в правом колене, вынуждало неловко прихрамывать. Потеря веса существенно замедлилась. За следующие пару месяцев я похудел всего на два килограмма. По счастью, они оказались решающими.

Запасы жира, копившиеся десятилетиями, наконец-то меня покинули. Отчетливо проступившие ребра стали заметно двигаться при дыхании. Руки и плечи, впервые за долгие годы, заработали без щелчков и хрустов. Тело, избавившееся от всего ненужного, оказалось необычайно подвижным. Однажды, пройдя двенадцать километров, я обнаружил, что совсем не устал. Вернулась естественная осанка. Боль и неприятные ощущения исчезли, не оставив и следа.

Меня с детства удивляла папина обувь. Она вся была стоптана наружу. С возрастом то же самое, разумеется, случилось и с моей. Так же, как и папа, при ходьбе я сильно косолапил. Килограммы, ушедшие последними, устранили проблему навсегда. Косые мышцы живота, освободившись от оков жира, постепенно изменили походку. Запустили ягодичные мышцы. Те, в свою очередь, верхние мышцы бедра. Носок при ходьбе выпрямился. Нога стала опускаться ровно. Косолапость осталась в прошлом. Вместе с ней исчез люфт в колене. Затем пришло странное ощущение.

Оно возникало между лопатками. Быстро разливалось по телу. Каждый раз, появляясь неожиданно, приносило тепло, спокойствие и уверенность. Прекращало сомнения и раздумья. Отвечало на все вопросы. Помогало вдохнуть полной грудью, когда страх, гнев или отчаяние предательски сковывали дыхание. Как-то раз, задумавшись о том, что могу снова набрать вес, я стал очень сильно переживать. Не зная, как этого избежать, подавил тревожную мысль. Вытеснил ненужное беспокойство. Привычно вернулся к знакомому, медленно растущему напряжению. Однажды, стоя на весах и разглядывая число «78», почувствовал, что вес больше не вернется. Испытал то самое ощущение. Попробовал ему довериться. Результат оказался неожиданным.

XII. Дон

Я стоял по колено в прохладной, немного зеленоватой воде. Смотрел в высокое бирюзовое небо, исчерченное следами самолетов. Жадно впитывал ароматы песка, чернозема, кувшинок и сухой, выгоревшей на солнце травы. В последние годы где-то здесь, за Воронежем, для меня начинался юг. С ранней весны и до поздней осени тут было теплее, чем в Москве. Если дома было плюс пятнадцать, здесь стояла жара за тридцать. Когда дома лил дождь, тут старательно припекало солнце. Возможно, именно поэтому я так сильно полюбил Дон.

Странное ощущение, возникавшее между лопатками, вернулось в день, когда папу положили в больницу. За последние несколько недель оно существенно окрепло. По привычке, я решил с ним поспорить. Убедился, что это бессмысленно. Любые аргументы и доводы рядом с ним казались нелепыми. Оно стало невероятно мощным. О нем совсем не хотелось говорить. Слова надежды и поддержки, необходимые в тот момент маме, легко вылетали из груди. Но ощущение, рождавшееся глубоко внутри, предпочитало абсолютную тишину. Я перестал ему сопротивляться. Сразу почувствовал облегчение.

У папы нашли сепсис. Подключили вентиляцию легких. Попасть в палату реанимации оказалось не так просто. Мама поинтересовалась, хочет ли он, чтобы я его проведал. Он показал, что нет. Мне вспомнился его первый инсульт. Это было лет десять назад. Мы как раз сдавали заказчику очень важный проект. Днем позвонила мама. Сказала, что папа, бывший тогда в Анапе, угодил в реанимацию. Просидев в офисе всю ночь, мы, как обычно, успели. В 9 утра проект показали индийскому премьер-министру. Домой я добирался на метро. Сидел в полупустом вагоне. Хлопал стеклянными глазами. Ерзал от нараставшего напряжения. Выйдя на улицу, первым делом отправился в магазин. Взял бутылку виски. Лишь через несколько дней, немного придя в себя, все-таки улетел в Анапу.

Теперь было по-другому. Мне хотелось кричать. Куда-то бежать. Что-то делать. Во что бы то ни стало попасть к папе. Но, прислушавшись к новому ощущению, я почувствовал, что обида отступает. Не имело никакого значения, почему он решил так. Возможно, не хотел, чтобы я видел его беспомощным. Возможно, интуитивно избегал сильных и разрушительных эмоций. А может, уже окунулся в приятную темную пустоту, совсем не догадываясь о том, что происходило вокруг. В любом случае это было не важно. Я чувствовал, что понимал папу. Полностью доверял его решению. И этого было достаточно.

Через пару дней дежурный врач, вымотанный после ночной смены, забыл о туманных формулировках. Честно сказал: готовьтесь. Я знал, что готов давно. На следующее утро, выйдя на улицу с собакой, посмотрел на менявшуюся погоду. На низкие осенние тучи, надвигавшиеся на город с запада. Почувствовал то самое ощущение. Оно прошептало – пора.

После всех предыдущих попыток, неприятных последствий и мучительных раздумий, трудно было найти более неподходящий момент, чтобы попробовать уехать на Дон. Всего шесть недель назад, после той памятной аварии, я твердо решил не рисковать. Случись всё на пару лет раньше – и, подавляя отчаянное желание разобраться, я последовал бы принятому решению. Но теперь смысла сопротивляться не было. Снова прислушавшись к ощущению, я услышал однозначное «да». Сомнений не осталось. Каждый раз это странное чувство, не имевшее представлений о логике, приносило спокойную уверенность. Я позвонил маме. Предупредил, что уезжаю. Она не возражала. Ожидание могло длиться неделями.

За прошедшие полтора месяца, тихо и незаметно, что-то существенно изменилось. Я не дергался. Не суетился. Совершенно никуда не опаздывал. Нашел в заметках старый список. Неспешно сверяясь с ним, собрал необходимые вещи. Сначала – для себя. Потом – для собаки. Рыболовные принадлежности, готовые к любым приключениям, жили в машине с весны. Оставалось заехать в гараж за палаткой. Я не стал этого делать днем. Изменив привычный маршрут, забрал её ночью. Проскочив пустой МКАД, остановился лишь на той злополучной заправке, где застрял предыдущей осенью. Размявшись и выгуляв собаку, пролетел еще четыреста километров. Покружил немного по лесу. Нашел подходящий подъезд. В девять утра благополучно выкатился на холм с раскинувшимся под ним пляжем. И теперь просто стоял в воде, наслаждаясь давно знакомыми ароматами.

Мой старый лагерь находился километрах в пятидесяти выше по течению. Там не хватало глубины. Но здесь, в излучине реки, на дне притаились внушительные ямы. По их краям, даже в самую отчаянную жару, периодически поклевывал судак. Раньше я приходил сюда на лодке. Теперь устроил стоянку. Вокруг было невероятно красиво. Напротив резко нырял в воду обрывистый, подмытый мощным потоком берег. Его верхняя часть заросла густой, темной, непролазной чащей. На моей стороне пологий песчаный склон, окруженный невысокими дюнами, плавно спускался в воду. Выше по течению раскинулся сосновый лес. Всё дно реки вдоль него было усыпано глухим коряжником. Ниже, на протяжении пары километров, невысокий извилистый берег утопал в зарослях рогоза, ириса и кувшинок. Совсем неподалеку, в спрятанных за высоким кустарником пещерах, разбросанных на склонах обширного известнякового каньона, сохранились таинственные петроглифы. Их оставили скифские племена задолго до нашей эры.

Я любил эти места. Петлявший меж ослепительно белых меловых холмов, всё еще весьма мелкий, но уже с довольно сильным течением, богатый рыбой и самой разнообразной дичью, средний Дон всегда притягивал людей. Скифов вытеснили сарматы. За ними пришли аланы. Следом – тюркоязычные хазары и булгары. Даже во времена дикого поля, когда всё пространство от Днестра до Азова представляло собой пустынные и почти безлюдные степи, пойма великой реки медленно, но верно заселялась трудолюбивыми славянами.

В течение нескольких веков здесь зарождалось гордое и свободолюбивое донское казачество. Советская власть, оставившая после себя многочисленные руины колхозов и совхозов, по счастью, не сильно изменила людей. Они остались такими же честными, открытыми и гостеприимными, как и триста лет назад. По всей стране – от Селигера до Байкала – аборигены отчаянно обворовывали путешественников. Тащили всё, что попадало под руку. Лодки, моторы, канистры с бензином, снасти. Даже ножи и топоры, оставленные ночью без присмотра. Но здесь уже много лет не случалось ничего подобного. Потомки донских казаков, не покладая рук, трудились на полях и в садах. Те же, кто по каким-то причинам временно перебивался без заработка, предпочитали кормиться рекой.

Тут до сих пор верили в чудеса. По преданию, именно в этих краях Фрол Разин, разделив на три равные части, закопал принадлежавшее брату золото. В день казни, уже стоя на эшафоте, пообещал выдать тайник. Привел царских чиновников на Дон. Заявил, что потерял карту. Пять долгих лет морочил всем голову. Не найдя в конечном счете ни монетки, все-таки был казнен. Обоих братьев не стало. Но сокровища, спрятанные в таинственных пещерах, сохранились до наших дней. В каждой деревне живет хитроватый мужичок, знающий, где они находятся. Единственное, что мешает их достать – отсутствие подходящего оборудования. Один из таких мечтателей, регулярно навещавший нас в старом лагере, говорил о секретной карте. Несколько лет пытался собрать деньги на мощный металлоискатель. Не знаю, чем кончилась затея. Вряд ли он что-нибудь нашел. На сотни километров вокруг все пещеры давным-давно были изрыты десятками копателей.

Поставив палатку и бросив машину на холме, я спустил нужные вещи к воде. Купался, загорал. Пробовал поймать рыбу. Воздух прогрелся до сорока. Поднялся обнадеживающий ветер. После недавних обильных дождей вода стояла еще высоко. Глубина была подходящей. Ямы оставались на своих местах. Но ни в них, ни вокруг них, перепробовав все имевшиеся приманки, до вечера мне так и не удалось получить ни одной поклевки. Собаке повезло больше. Нарушая пронзительную тишину заливистым восторженным лаем, неутомимый охотник выгнал из кустов огромного упитанного ужа.

В сумерках, посидев немного у костра, я пораньше лег спать. С первыми лучами солнца, надеясь встретить щуку, прочесал густые заросли кувшинок. Пару часов, матерясь, обрывал приманки в коряжнике. В течение всего дня настойчиво облавливал ямы, скрытые у противоположного берега. Всё было безрезультатно. Ближе к вечеру на еле живой «Ниве» подъехал худощавый мужичок. Узнал меня. Поинтересовался, почему давно не видел. Пожаловался, что уже почти месяц как рыба куда-то ушла. Это походило на правду. Сообразив, что за два дня не слышал ни одного всплеска, я почувствовал, как портится настроение. Загудели ноги. Заныла спина. Заболели руки и голова. Казалось, весь мир обрушился. К счастью, это продлилось недолго.

В момент, когда солнце уже практически свалилось за горизонт, в небольшом углублении на мелководье случилось легкое движение. Едва различимые круги робко поползли по воде. Рыба, охотившаяся в таком месте, точно не могла быть крупной. Схватив коробку с приманками, я выбрал крошечную, самую яркую блесну. Уже на втором забросе подсек бойкого полукилограммового судака. На этом активность в реке закончилась.

Все предшествующие годы мой отдых продолжался три дня. Так было удобней. Двух ночевок вполне хватало, чтобы выспаться после длинного перегона. Теперь всё складывалось по-другому. То же ощущение, что привело меня сюда, в обед настойчиво подсказало, что уже пора ехать обратно. Я не спорил. Заранее собрав вещи, оставил на берегу только то, что было необходимо для рыбалки. Поймав долгожданную рыбу, быстро сложил всё в машину. Немного передохнул. Искупался в тусклом свете медленно поднимавшейся луны. В одиннадцать выбрался на асфальт. Позвонил маме. Убедился в отсутствии новостей. Неспешно двинулся домой. Всю ночь провел в дороге. Утром заехал в гараж. Выгрузил палатку. Примерно в семь, успев проскочить до пробок, уже был дома. Долго мыл и сушил собаку. Разобрал и поставил стираться вещи. Наконец, с наслаждением встал под холодный, бодрящий душ. Всего через пару минут раздался тот самый звонок.

Часть 3. Сборка

I. Честность

В конце 50-х, после смерти Сталина, репрессированным немцам разрешили покинуть Казахстан. Дедушка получил землю в Анапе. Построил небольшой саманный дом. Долгие годы прикладывал усилия, чтобы заслужить уважение в городе. В конечном счете преуспел. К сожалению, я не успел спросить, зачем ему это было нужно. Мама говорила, что после безжалостного уничтожения семьи и последующей бессмысленной депортации он просто хотел стать полноправным членом общества. Я никогда в это не верил. Добившись полной реабилитации, дедушка ни разу не сказал о советской власти ни одного дурного слова. Не думаю, что он её простил. И, уж тем более, не полюбил. Скорее всего, просто боялся. Поэтому молчал. Требовал того же от окружающих. Надеялся, что молчание, подкрепленное уважением, поможет истории не повториться. Отчасти это сработало. Но цена оказалась высокой. Детям и внукам досталось в наследство странное представление о честности.

Начиная с раннего возраста, я тоже стремился к уважению. В детском саду, читая всей группе перед сном, чувствовал себя значительным. Но развить этот успех не сумел. За четыре десятка лет так и не сделал ничего хоть сколько-нибудь стоящего. Просто жил, воспроизводя в миниатюре нескончаемую историю человечества.

Два с половиной миллиона лет назад на стенах пещер появились первые изображения людей, впускавших в себя духов. Присутствие вытесненных личностей древние считали даром. Счастливчиков, обладавших им, тогда называли шаманами. В любой непонятной ситуации к ним шли за советом и помощью. В те далекие времена люди заболевали из-за того, что злые демоны похищали их души. Родственники отправлялись к шаману. Тот обращался к духам. Если они находили украденное, больной очень быстро поправлялся. Так лечили большинство болезней. Христианская религия, со всем присущим ей гуманизмом, объявила шаманов одержимыми. Принялась исцелять их самих. Средством был избран экзорцизм. Результаты оказались сомнительными.

В двадцатом веке, с развитием научной психологии, синдром множественной личности был отнесен к психическим расстройствам. В восьмидесятых, после оценки масштабов и распространенности явления, признан вариантом нормы. Во всей этой увлекательной истории один-единственный факт по-прежнему остается необъяснимым. Те же самые симптомы, но связанные с приемом алкоголя, на протяжении многих веков не вызывали у людей вопросов.

Девять тысяч лет назад в небольшом земледельческом поселении на территории китайской провинции Хэнань кто-то съел забродившую похлебку. Соседи позавидовали соплеменнику. Взяли рис, добавили в него воду. Мед и немного пряных трав. Научились варить пиво. Чуть позже другие древние люди, попробовав прокисший виноград, начали делать вино. Третьи освоили крепкие зерновые и ягодные напитки. Алкоголь стал спутником общения. Со временем по странному стечению обстоятельств превратился в идеальное средство маскировки вытесненных личностей.

За две тысячи лет до нас в лесах сегодняшней Гватемалы один из индейцев майя случайно бросил в огонь ветви интересного растения. Эффект получился неожиданным. Духи пришли сами, не дожидаясь изнурительных ритуалов. Вдыхая дым подсушенных и свернутых в трубочку листьев, шаманы изобрели курение. Устав от общения с духами, научились использовать табак. Корабли Колумба, вернувшись из первой экспедиции, завезли странную привычку в Европу.

По каким-то неведомым причинам моя жизнь старательно повторяла все эти удивительные события. В восьмом классе мы попробовали пиво. Быстро познакомились с вином. Освоили крепкие напитки. Стали выпивать регулярно. На первом курсе, с появлением «Запорожца», алкоголь для меня стал редкостью. Тем не менее несколько раз в год, оставляя машину дома, я быстро и неожиданно напивался. Переключался и вел себя странно. Но, как и тысячи лет назад, никто на это не обращал внимания.

Так же, как и древние майя, сначала я попробовал траву. Потом другие вещества. Испугался. Быстро от них отказался. И, чтобы не выглядеть ботаником, начал курить сигареты. После каждого урока с компанией таких же лоботрясов бегал в соседний двор. Сохранил привычку в институте. Даже потом, на работе, курил, в основном чтобы выходить в курилку. Однажды лифт в подъезде сломался. Пришлось ползти на одиннадцатый этаж. Этого оказалось достаточно. Пару недель я старательно сопротивлялся надоедливой механической привычке. Через месяц легко и безболезненно на годы забыл о сигаретах.

Несколько лет назад, приходя в себя после срывов, я стал обнаруживать сигары. Не понимая устройства механизма, просто вытеснял эти случаи. Какое-то время бессмысленно сопротивлялся. Однажды закурил трезвым. Сигары мне понравились. Они помогали маскироваться. Сначала – от себя. Потом – и от окружающих. Полюбив никарагуанские сорта, выдержанные в роме и кофейных зернах, я искал фруктовые аналоги. В результате обратил внимание на трубки. Пара британских производителей выпускала табак, ароматизированный яблоком и вишней. Пару лет я курил и их. Сбросив вес и восстановив чувствительность, понял, что больше не хочу.

Меня всегда расстраивали следы, остававшиеся на руках и губах. Каждый раз, выкурив сигару или трубку, я долго и старательно отмывался. Тщательно чистил зубы. По возможности – мыл голову. Как-то раз, поймав себя на мысли, что не курил уже пару месяцев, взял на прогулку трубку. Погрузившись в облако дыма, задумался – зачем вообще это сделал.

К тому времени мне изрядно надоело бесконечно убегать от себя. Каждую новую мысль я встречал с живым любопытством. Погружался в любые эмоции. Старался быть честным. Поэтому, как следует поразмыслив, признался, что курить не любил. Привычка помогала мне казаться себе кем-то другим. Теперь это было ни к чему. Пару лет назад, практически без колебаний, я выбросил бы табак из жизни. С легкостью вытеснил бы все связанные с ним воспоминания. Но в этот раз всё было по-другому. Прислушавшись к новому ощущению, я собрал все трубки и каттеры. Добавил к ним футляры для сигар. Сложил в отдельную коробку. Бережно сохранил на память. Эти красивые, но странные предметы, некогда казавшиеся важными, превратились в напоминание о честности.

Почти два года я старался не врать. Получалось откровенно плохо. Самое сложное состояло в том, чтобы не обманывать себя. В отличие от мелкого бытового вранья, такая глубокая ложь слишком хорошо маскировалась. Девять месяцев я врал себе и окружающим, что хотел найти работу. Испытывая необъяснимое сопротивление, продолжал её искать. Конечно, это закончилось ничем. Единственным осязаемым результатом стал чудовищный рост напряжения. Оно почти привело к срыву. Спасли лишь другие изменения.

Однажды, поймав себя на бессмысленном и ненужном вранье, я почувствовал сильный дискомфорт. Заболела шея. Заныл затылок. Пришла слабость. Нахлынула апатия. Я стал сам себе противен. Захотелось вернуться во времени и сказать человеку правду. К сожалению, это было невозможно. Лишь через пару дней, когда болезненные симптомы отступили, пришло то самое ощущение. Оно подсказало, что теперь любая нечестная мысль или попытка кому-нибудь соврать будут вызывать похожие страдания. Весь мир – сначала вокруг, а затем и внутри меня – рассыпался как карточный домик.

С пугающей ясностью я ощутил, что врал себе в самых главных вещах. Всё, что казалось важным, перестало иметь значение. Всё, к чему я стремился, оказалось пустым и бессмысленным. Ценности, цели, мысли и убеждения. Всё осталось позади. Я стоял посреди чистого листа. Вокруг простиралась белая тишина. Идти было некуда. Делать было нечего. Хотелось что-то сказать. Или хотя бы подумать. Но слов и мыслей тоже не было. В голове, посреди сияющей пустоты, мрачным гранитным монументом возвышался один-единственный вопрос. Зачем я здесь? Ответ был совсем рядом. Но тогда, ослепленный сверкающей бездной, я физически не мог его увидеть.

Напряжение и болезненные симптомы с точностью электронного микроскопа помогали распознавать враньё. Но, к моему великому сожалению, ничего не говорили о правде. Понимая, в чем именно заключалась ложь, я ни на шаг не приближался к честности. Для того чтобы к ней прийти, нужен был другой метод. Нашелся он, как всегда, неожиданно.

Однажды мы пили чай у мамы. Зашел разговор о внуках. Почему-то она отказывалась верить, что может не стать бабушкой. Утверждала, что я себе врал, говоря, что не хочу детей. В подтверждение предложила посмотреть на мои отношения с собакой. Дыхание у меня перехватило. Сердце застучало сильнее. Голова склонилась вниз. Плечи рефлекторно сжались. Сделав несколько глубоких вдохов, я немного успокоился. Согласился, что был неправ. Сам тем временем задумался. Вечером, вернувшись домой, ощутил знакомые симптомы.

Вспомнился одиннадцатый класс. Узнав, что у меня появились девочки, мама по-настоящему испугалась. Очень настойчиво попросила ни в коем случае не заводить детей. Я сказал, что вообще не собирался. Это была правда. Но дальше пришлось врать. Каждый раз, приходя со свидания, говорить, что гулял с друзьями. Странный вопрос забылся. Следующим его поднял папа. К тому моменту мне перевалило за тридцать. Мы практически не общались. Пару раз в год, по большим праздникам, я вынужденно приезжал к родителям. Папа всегда интересовался, когда сможет увидеть внуков. Я отшучивался и врал. Ответа он так и не получил.

Несколько дней после разговора с мамой у меня болело практически всё. Никакие таблетки не помогали. Недомогание, вызванное враньём, никогда не проходило само. Для того чтобы от него избавиться, нужно было признать правду. Оказалось, это совсем не сложно. Я, действительно, называл пса своим шерстяным ребенком. Любил его и возился совсем как с детенышем человека. Об этом говорили многие. Для меня это не было открытием. Но заводить настоящего ребенка я, тем не менее, не хотел. Мешали вполне убедительные причины.

Самые страшные события, случавшиеся со мной в детстве, неразрывно были связаны с папой. Конечно, он всё делал не со зла. Часто не знал, как иначе. Временами это был вовсе не он. Но результат от этого не менялся. Я боялся, что нечто похожее случится с моими детьми. Состояние, которого я достиг, не гарантировало безоблачного будущего. Возможно, когда-нибудь мне удалось бы вернуть на место большинство вытесненных личностей. Но могли появиться новые. И однажды, столкнувшись с ними, ребенок скопировал бы механизм. Никогда и никому на свете я не желал ничего подобного. Правда заключалась в том, что мне было страшно рисковать.

Перемены последних лет не принесли чувства завершенности. Жизнь стала во многом другой. Но меня она всё так же не устраивала. Реальный мир, бурливший со всех сторон, по-прежнему казался враждебным. Я не знал и не чувствовал его. Не понимал, как он работает. Не видел себя в нём. Не представлял, что делать дальше. Искренне считал себя ненужным, бессмысленным и бесполезным. Конечно, ничего из этого я не хотел оставить в наследство родившемуся новому человеку.

Да, я любил собаку. Зверь отвечал взаимностью. Для ребенка этого было недостаточно. Я знал, насколько похож на папу. Понимал, в чем и почему несчастлив. Верил, что смогу измениться. Но при этом совершенно не представлял, сколько времени потребуется для этого. И если за те годы, что я искал бы ответы на вопросы, мой ребенок скопировал бы меня – я никогда бы себе этого не простил. В этом была безжалостная правда. Её было невозможно отрицать.

Аргументы на этом не заканчивались. Я мог их перечислять бесконечно. Но все они, по большому счету, вообще ничего не значили. Возможно, в глубине души я хотел своего продолжения. Так же, как и другой жизни. Другой судьбы. Или другого себя. Но пока ничего из этого у меня, к сожалению, не было. В те несколько мучительных дней я не раз размышлял о будущем. О том, что когда-нибудь могло что-то сильно измениться. Я решил бы, что сделал достаточно. Однажды почувствовал, что готов. И эта простая мысль, возникнув тогда впервые, принесла долгожданное облегчение. Боль прошла. Плечи расправились. Захотелось вздохнуть поглубже. В голове постепенно прояснилось. Подступило то самое ощущение. Я почувствовал тепло и спокойствие. Это был честный ответ.

Всё, действительно, оказалось правдой. И то, что глубоко внутри я надеялся и думал о детях. И то, что подавлял эти чувства, не желая им такой же судьбы. И даже то, что далеко впереди меня ждало еще много работы. Правда не была однозначной. Не могла быть простой и односложной. Не получалась ни черной, ни белой. Состояла из оттенков серого. В ней были радость и грусть. Гнев и восторг. Счастье и мрачная безысходность. Кому-то такая правда не нравилась. Кому-то казалась неправильной. Всё это не имело значения. Для меня она была такой. И просто помогала жить.

Ложь повышала напряжение. Вынуждала все тело сжиматься. Досаждала невыносимой болью. Искала способы спрятаться. За едой, алкоголем, наркотиками. За новой бессмысленной ложью. В конечном счете за болезнями. В неё, как в песок, уходили годы. За ними проглядывала смерть. Всем этим я был сыт по горло.

Честность, которую я так долго и безуспешно искал, оказалась очень простым ощущением. В ней была жизнь. Она вела в будущее. Согревала глубоко внутри. Снимала тяжесть с плеч. Дарила спокойствие и уверенность. Подсказывала нужное направление. Приближала к желанным ответам. Для меня этого было достаточно.

Честность не имела отношения к окружающим. Она находилась во мне. Во многом как раз от неё зависело, сколько лет меня ждало впереди. Теперь я это знал. И с этим мог двигаться дальше.

II. Начало

Однажды после первого курса мы с другом отправились на море. Доехали на автобусе до «Орленка». Быстро перелезли через забор. Немного побродив по территории, разбили лагерь на пригорке. Жара стояла сорокаградусная. До воды было метров сто. Искупавшись, мы отдыхали в тени сосен. Пили теплое пиво. Оно очень быстро закончилось. В паре километров от нас располагался большой кемпинг. Сразу за ним – рынок. Я сходил за добавкой. Водка, найденная в витрине с мороженым, оказалась божественно вкусной. До заката мы пили и плавали. Знакомились с местными. Спорили с надоедливыми ментами. Покупали у них разрешение на установку палатки в заповеднике. Проснулся я около полуночи. Снова полез в воду. Часа полтора, лежа на спине, плескался в полосе прибоя. Наслаждался шелестом волн и уютным мерцанием звезд на бездонном летнем небе. Утром выяснилось, что нас обокрали.

Кто-то ночью разрезал палатку. Вытащил рюкзаки. Забрал из них бумажники. Это было обидно. Отдых был полностью испорчен. Мы погрустили и искупались. Собрали оставшиеся вещи. Побрели обратно в «Орленок». Нашли знакомых, в обед возвращавшихся в Краснодар. К вечеру добрались домой. Ничего страшного не случилось. Потери были минимальными. Тем не менее после этого случая я долго избегал палаток.

В двухтысячном мы переехали в Москву. Большой незнакомый город съедал почти всё время. Чтобы не вылететь из нового института, какое-то время мне пришлось учиться. Потом началась работа. И лишь спустя шесть лет, купив первую полноприводную машину, я стал выбираться на природу. Все теплые солнечные выходные, с мая по конец сентября, старался проводить у воды. В основном на ближайшем водохранилище. Знакомые звали подальше. Предлагали поехать с ночевкой. Я всегда отвечал отказом. По каким-то неведомым причинам отчаянно не хотел этого делать. Рассказывал ту летнюю историю. Она не звучала убедительно. Между шумными пляжами под Туапсе и дикими берегами Селигера не было никакой связи. Но меня отсутствие логики не смущало. Вместо неё был простой сценарий. В нём любая поездка с палатками грозила необъяснимой бедой. Тогда этого казалось достаточно.

Шли годы. Маршруты удлинялись. Дня перестало хватать. Теплыми летними вечерами, когда река погружалась в сумерки, было особенно обидно собираться и уезжать домой. Хотелось никуда не торопиться. Подольше посидеть у костра. Помолчать. Насладиться тишиной и туманом. Не выдержав, я купил палатку. Ничего страшного не случилось. За десять последующих лет самыми неожиданными происшествиями стали визиты вечерних гостей. Ежей, ужей и мышей. Да красивого пугливого лиса, регулярно выпрашивавшего шашлык. Вопрос о неотвратимой опасности так и повис в воздухе. Я просто о нем забыл. Чуть позже дополнил отдых удочками.

Первая была с поплавком. Червяки мне совсем не нравились. Кое-как я смирился с дождевыми. Насаживал их на крючок. Забрасывал бедолаг в воду. Шел с чистой совестью загорать. Иногда попадалась рыба. Однажды – величиной с ладонь. Мне нравилась такая рыбалка. Она не требовала внимания. Помогала скоротать время. Изредка приносила сюрпризы. В целом была довольно приятной. Но червяки её, безусловно, портили. Пришлось переключиться на спиннинг.

Красивые пластиковые рыбки, которыми нужно было дразнить хищника, приносили гораздо больше удовольствия. Пару лет я бросал их с берега. Потом купил лодку. Проводил на воде много времени. Успеха достигал редко. Результаты не имели значения. Мне нравился сам процесс. Простые символические действия, создававшие иллюзию занятости. Теперь, спустя много лет, всё изменилось полностью. Появилась понятная цель. Меня охватил азарт. Чистый восторг успехов. И горькие, порой совершенно необъяснимые, тяжелые переживания неудач. Обуреваемый этими чувствами, ранним октябрьским утром я вновь возвращался в Лучки. На этот раз во что бы то ни стало хотел поймать рыбу.

В начале восьмого, в полной боевой готовности, уже стоял у реки. Всего через полчаса получил первую поклевку. Следом – еще одну. Две мелкие щучки, длиной сантиметров по тридцать, наперегонки кидались за воблером. На расстоянии пары метров от берега пытались его съесть. Почему-то всё время промахивались. Минут через десять, заскучав, ушли выше по течению. Я стал выматывать приманку. Вдруг, из травы, почти у моих ног, поднялась рыба покрупнее. Последовал стремительный бросок. Рука почувствовала удар. Дернула спиннинг вверх. Щука забилась над водой. Правда, почти сразу сорвалась. Нырнула обратно к берегу. Не раздумывая, я бросил туда же приманку. События в точности повторилось. Увы. На этот раз, обдав меня холодными брызгами, рыба совсем исчезла из вида. Пришлось сменить место.

Километра на полтора дальше был еще один интересный участок. В конце длинного прямого прогона, перед самой излучиной реки, скрывалась неглубокая яма. Один её край уходил к центру русла. Другой, в паре метров от берега, поднимался к зарослям кувшинок. Уже на первом забросе я заметил в траве шевеление. На втором, дождавшись удара, быстро подсек щуку. Еще через полминуты она трепыхалась в руках. Наступило пронзительное счастье. До вечера было далеко. Сложив добычу в садок, я привязал его в зарослях рогоза. С чувством хорошо сделанного дела отправился вниз по течению.

В тот день мне больше не встретилась рыба. Но это не омрачило победу. Выпала роса. Сгустились сумерки. В свете налобного фонаря крошечные капли тумана, горизонтально летевшие в лицо, напоминали рождественскую метель. Я разыскал свою щуку. Выпустил обратно в реку. Вернулся к машине. Почти наощупь выбрался на асфальт. Неспешно двинулся домой. За окном стремительно холодало. Начал накрапывать дождь. Совсем скоро обещали заморозки. Пора было закрывать сезон. Эта последняя рыба, принесшая столько радости, могла стать его прекрасным завершением. Но нет. Всего через пару недель, прислушавшись к тому же ощущению, я снова отправился в Лучки. Что-то меня туда необъяснимым образом тянуло.

Стояло тихое пасмурное утро. По ночам температура падала значительно ниже нуля. Темная пожухлая трава, обнаженные ветви деревьев, тонкие прутья кустов – всё было покрыто инеем. Погода и время года обещали щуку покрупнее. Я спустился к воде. Замер, пораженный, на месте. Река казалась совсем другой. За десять с небольшим дней она изменилась полностью. Берег был сплошь вытоптан. Всюду валялись щепки и ветки. Виднелись следы костров. Поросль молодых деревьев была вырублена под корень. То тут, то там из воды торчали колышки. Совсем недавно к ним привязывали сети. В воде всё тоже было по-новому. Рогоз, камыши и кувшинки почти повсеместно исчезли. Гладкое и пустое, как стол, дно оживляли лишь камни и палки. Рыбы совсем не было.

Весь пятикилометровый участок я прочесал вдоль и поперек. Сначала в одну. Потом – в другую сторону. Даже двухметровые ямы, встречавшиеся здесь недавно, оказались занесены песком. О поклевках не могло быть и речи. Раздавленный, опустошенный, ссутулившийся и обессилевший я вернулся к машине. Сложил вещи. Сел за руль. Уехать никуда не смог. Гигантская бетонная плита обрушилась на меня сверху. Гнев, отчаяние и разочарование бурлили, как в паровом котле. Подступил необъяснимый страх. Сумерки, сгущавшиеся с каждой минутой, предвещали конец света.

Было совершенно не ясно, что именно происходило сомной. Да, я остался без рыбы. Но ведь она мне была совсем не нужна. В ней не было никакой необходимости. Поймав, я выпустил бы её обратно. Но что тогда вызывало панику? Чувство казалось до боли знакомым. Я испытывал его много раз. На Дону, на Оке, на Волге. Везде оно было одинаковым. Требовало всё исправить. Как будто от этого зависело будущее. Но сейчас это было невозможно. Со дня на день обещали морозы. Хищник, сбиваясь в стаи, уходил зимовать в ямы. Пытаться достать его с берега было совершенно бессмысленно. Оставалось ждать до весны. Меня это категорически не устраивало.

Ощутив мощный рост напряжения, я не на шутку испугался. Попробовал найти причину. Стал восстанавливать события. Этим утром я приехал сюда, чтобы поймать рыбу. Почти сразу, выйдя из машины, понял, что всё не так. Похоже, у меня был сценарий. В нём рыбалка заканчивалась успешно. К сожалению, он полностью провалился.

За то время, что меня здесь не было, к местечку подкралась зима. Местные, предвидя приближение холодов, достали из реки всю рыбу. Им, в отличие от меня, она была необходима. Щуки, которым посчастливилось уцелеть, ушли вниз по течению. Сценарий всего этого не учитывал.

Страшным казалось не то, что я остался без добычи. Ужас, гнев, безысходность и отчаяние вызвал сам рассыпавшийся сценарий. Но почему? Что в нем было настолько важного? За что, без всяких заметных причин, он принес мне такие страдания? Ответы давно лежали передо мной.

Я не знал, как устроен реальный мир. Не понимал, как он работает. Не умел реализовывать в нём свои многочисленные желания. Они воплощались в фантазиях. Действия, случавшиеся в воображении, никогда не встречали сопротивления. Они просто работали так, как я для них придумывал. Не имея другого способа, с настоящим реальным миром я хотел взаимодействовать так же.

Для любого события в жизни у меня были готовы сценарии. К сожалению, они оказывались неполными. Сильно напоминали сны. В них была четкая цель. Красочный образ результата. И несколько несвязанных действий, обязанных к нему привести. В местах весьма обширных пробелов скрывался глубокий страх.

Очень часто меня во сне пугали необъяснимые события. То, чего бояться не стоило. Или то, чего не могло быть. Сценарии работали так же. Малейшее несоответствие результату. Происшествия, которые не укладывались в сюжет. Смена очередности действий. Всё это вело к панике. Угрожало катастрофическими последствиями. Я не всегда мог описать их словами. Но был уверен в реальности и опасности. Увы. Это был не сон. Просто проснуться не получалось. Для того чтобы избавиться от ужаса, следовало восстановить сценарий. Совершить положенные действия. Получить задуманный результат. Казалось, другого способа не было. Но удавалось это далеко не всегда.

Вся моя жизнь с годами превратилась в бесконечную попытку реализации сотен обрывочных сценариев. Это объясняло тревогу и страх. И многочисленные неудачи. Дальше начинались чудеса. То самое странное ощущение, настойчиво тянувшее к реке, через рыбалку усердно восстанавливало утраченную связь с действительностью. Раз за разом, приводя к сбоям, вынуждало разглядеть сценарий. Теперь подсказывало следующие шаги. Тоска, жалость и отвращение, ворочавшиеся глубоко внутри, в этом совсем не помогали.

Мне вспомнилась июньская жара. Ока. Переправа Дмитрия Донского. И очень важная мысль, ускользнувшая в тот момент. Князь собрал войско в Коломне. Там же мог переправиться через реку. К счастью, обратил внимание на долгое отсутствие дождей. Вода в русле сильно упала. Сенькин брод стал легко проходимым. Пройдя лишние сто километров, несколько тысяч всадников его благополучно преодолели. Всего через десять дней, отрезав Мамая от союзников, вынудили принять бой. В результате почти на два года полностью разгромили противника.

Та битва не стала решающей. Для того чтобы сбросить иго, понадобилась еще сотня лет. Но первый шаг был успешно сделан. Человек, прислушавшись к подсказке стихии, запустил последовательность событий. В этом была правда. Она оказалась неожиданной.

Я завел машину. Выскочил из леса на грейдер. Открыл окна. Вдохнул запах осенней ночи. Кожей почувствовал мелкий дождь. Холодный колючий ветер насквозь продувал салон. Уносил гнев и разочарование. С корнем вырывал робость и страх. Грустить больше было не о чем. Я все-таки продвигался вперед.

III. Сценарии

Глубокой осенью, за год до начала эксперимента, меня пригласили на дачу. Я не любил большие компании. Терпеть не мог ночевать в гостях. Совсем не горел желанием готовить мясо на всех. И тем не менее поехал. Мероприятие не заладилось сразу. Говяжьи стейки согласовать не удалось. Пришлось мариновать свинину. Вечером пошел снег. Яндекс завел не туда. Полчаса мы катались по деревне в поисках встречающего хозяина. Купленная в «Мираторге» шея оказалась совсем паршивой. Её было слишком много. Напряжение стремительно росло. Пора было считать маркеры. Я испытывал желание уехать. Но подходящего повода не находил.

На следующий день в обед прибыли дополнительные гости. Все отправились гулять. Оставшись, наконец, один, я с наслаждением сидел на веранде. Разглядывал небо. Молча курил сигару. Радовался робкому солнцу, изредка проглядывавшему сквозь тучи. Пахло мокрой землей, ранним снегом, сыростью и осенним лесом. Густой ароматный дым с сильным привкусом кофе поднимался к потолку веранды. Собирался там плотными хлопьями. Иногда, повинуясь порыву ветра, устремлялся куда-то вверх. Мне было хорошо. Хотелось лишь одного. Пойти побродить по лесу и, ни с кем не прощаясь, тихо улизнуть домой. К сожалению, меня позвали. Пора было возиться с мангалом.

Приготовления к обеду затянулись. Угли почти прогорели. Пришлось добавлять новые. Жарить на слишком горячих. Мясо получилось жестким. Подступил очень знакомый страх. Мир на глазах рушился. Совсем незначительная мелочь смахивала на конец света. Я ужасно расстраивался и нервничал. Отчаянно старался поверить, что всё не настолько плохо. Постепенно гости уселись за стол. Я не успел поесть. Временная пластиковая коронка, поставленная неделю назад, предательским образом треснула. Крупный кусок зуба, находившегося под ней, откололся. Напряжение мгновенно исчезло. Я провалился во тьму. Ощутил пустоту и облегчение. Тихо ушел в спальню. Позвонил в клинику. Записался на срочный прием. Наконец, с чистой совестью уехал.

К счастью, ничего страшного не случилось. Зуб пообещали спасти. Поздней ночью, выйдя от врача, я почувствовал дикий голод. Внутри зияла бездонная пропасть. Дома я долго и много ел. Как будто тушил пожар. Остановился лишь в тот момент, когда вся еда закончилась. Долго ворочался в кровати. Под утро, обессилевший, уснул.

Память хранила тот случай как простое неприятное воспоминание. Но теперь всё вставало на места. За последние пятнадцать лет я крайне редко бывал в компаниях. Растерял подходящие сценарии. Доступных нашел два. В одном я отдыхал один. Его прервали, оторвав меня от сигары. Вторым оказался папин. В нём он готовил мясо для многочисленных родственников в Анапе. Пришлось реализовывать его.

Тридцать лет назад, так же как и я, папа промахивался со временем. Мясо было готово рано – когда все еще бродили по двору. Родитель переживал и нервничал. Настойчиво звал всех к столу. Гости, наконец, рассаживались. Брали огромные, ароматные куски. Пробовали и удивлялись. Ели и, наслаждаясь, хвалили. Папа сидел счастливый и гордый. У меня всё пошло не так.

Долгие годы я смотрел на жизнь сквозь призму готовых сценариев. Часть из них мне досталась в наследство. Часть я придумал сам. В них несколько простых действий приводили к известным результатам. К сожалению, это работало не всегда. Реальность вносила исправления. Случались досадные неожиданности. Менялась очередность действий. Существенно корректировались результаты. Всё это вызывало панику. Отчаянно я старался устранить последствия ненужных событий. Иногда это было невозможно. Тогда я их просто игнорировал. С легкостью вытеснял из сознания. Делал вид, что ничего не случилось. Окружающие заметно настораживались. Мне было все равно.

Периодически мне встречались люди, нуждавшиеся в тех же событиях. Мы делали что-нибудь вместе. Например, мой последний бизнес. Я собрал команду ребят с весьма подходящими сценариями. Находил соответствующих заказчиков. Спасал их проваленные проекты. На этом неплохо зарабатывал. Другого ничего делать не мог. Весь бизнес представлял собой реализацию одного-единственного сценария. Много лет я страдал из-за этого. Придумывал новые направления. Настраивал бизнес-процессы. Менял в конечном счете людей. Всё оказывалось безрезультатным. Никакие другие проекты и никакие другие заказчики никогда не приносили прибыли. Лишь теперь я понимал почему.

Каждому новому человеку я отводил свою роль в сценарии. Некоторые с ней соглашались. Большинство – разумеется, нет. Я убеждал и уговаривал. Рассказывал об опасности нарушений. Описывал ужасающие последствия. Люди не верили всё равно. В результате они становились врагами. Я прекращал с ними всяческое общение. Старательно вычеркивал из жизни. Медленно создавал вокруг себя гигантскую черную дыру.

Проводя бесконечные годы в сражениях за целостность сценариев, я погружался в бездонную пропасть. Знакомых, друзей и близких, способных меня по-прежнему терпеть, оставалось всё меньше и меньше. Людей, общавшихся со мной регулярно, можно было пересчитать по пальцам. Именно в этом странном одиночестве я придумывал новые проекты. Рожденные в исключительной тишине, не связанные людьми и миром, они не имели шансов на реализацию. Конечно, это были сценарии. Но все они были изолированными. Работали так же, как фантазии. Возникали в моем воображении. Снабжались необходимыми подробностями. Пытались переместиться в реальность. И, сталкиваясь с препятствиями, стремительно возвращались обратно.

Ни один из этих проектов так и не сдвинулся с места. Тщетно я пытался их разбудить. Вдохнуть жизнь. Заразить кого-то идеей. Всё было практически бесполезно. Люди меня выслушивали. Указывали на сложности и противоречия. Я ощущал ужас. Напуганный, бежал домой. Менял незначительные детали. Создавал очередную версию. Отгонял таким образом страх. Подавлял желание действовать. Успокаивался. Чувствовал себя в безопасности. Постепенно этого стало хватать.

В тоже время другие сценарии, успешно сработавшие хоть раз, продолжали функционировать годами. Некоторые – даже десятилетиями. Сбои случались регулярно. Напряжение непрерывно росло. Я нервничал, суетился, дергался. Совершал бессмысленные поступки. Периодически попадал в неприятности. Происходило что-нибудь нехорошее. Авария или легкая травма. Простуда или непродолжительный грипп. Ломались дорогие предметы. Техника, игрушки, машины. Подступало глубокое опустошение. Казалось, жизнь на этом заканчивалась. Оставался лишь вопрос «за что».

Сценарий, связанный со стартапами, проработал почти пятнадцать лет. Не раз он заводил меня в тупик. Весь последний год, стараясь не замечать последствий, я пытался сбежать от него на Дон. Но даже три странные аварии, зеркально повторившие друг друга, далеко не сразу помогли его признать и рассмотреть.

Впрочем, бывало и так, что неприятности служили полезными подсказками. Я вспоминал незавершенное действие, которое настойчиво повторял. Упорно сопротивлявшуюся цель. Отчаянно не дававшийся результат. Временно от них отказывался. Спешно покидал сценарий. Резко понижал напряжение. Правда, к сожалению, не до конца. Для того чтобы справиться с остатками, я использовал удобный инструмент. Он выглядел простым и безопасным. Практиковался большим количеством людей. Как выяснилось, часть из них умирала. Увы, это был не алкоголь.

IV. Немыслимое

В небольшом полутемном помещении стояло человек пятнадцать. Пахло горящими свечами. Пылью, сыростью и древесной смолой. Грузный мужчина с густой неопрятной бородой и узкими щелочками глаз на опухшем испитом лице равнодушно зачитывал с листа стандартные, ничего не значащие слова. Потом заговорил о прощении. Мама беззвучно заплакала. Я стоял и размышлял о своём.

Десятилетиями я злился на папу, совершенно не задумываясь, за что. Но ни в чем, что случилось со мной, не было его вины. Он был таким же, как его родители. Я – таким же, как он. Подавляющее большинство механизмов, с которыми мне пришлось столкнуться, передавалось из поколения в поколение. Прощать его было не за что. Тот мужчина этого не знал.

Я так и не нашел ответа на вопрос, ради чего страдал папа. Вместо этого постепенно восстановил огромный пласт воспоминаний. Жестокий, необузданный незнакомец, которого я так боялся в детстве, впервые пришел к нам, когда мне еще не было трех. Довольно долго эти страшные переключения случались под воздействием алкоголя. Потом стали обходиться без него. Безудержные и беспощадные вспышки ужасного, неконтролируемого гнева происходили всё чаще и чаще. Но теперь, спустя почти сорок лет, я прекрасно понимал почему.

Конечно, у меня были шансы полностью повторить папин путь. Но папа, сам о том не подозревая, подтолкнул меня к важным открытиям. Фактически подарил вторую жизнь. Я всегда буду благодарен ему за это. И эту новую жизнь буду надеяться прожить осмысленно и не зря.

Служба, наконец, закончилась. Все вышли на улицу. До меня долетел случайный обрывок разговора родственников. Они, не таясь, удивлялись, как папа себя настолько запустил. Это было печальной правдой. В нашей большой семье лишний вес был почти у всех. Многие страдали от диабета. Уходили в основном рано. И, как правило, от рака. Но папа умер от еды. Я, очевидно, старался последовать его примеру. Впрочем, как обычно, спасся. Видимо, мне просто повезло.

Годами наедаясь на ночь, я медленно набирал килограммы. Проваливаясь в неудачный сценарий, компенсировал неприятности едой. Вес повышался  стремительно. Затем ненадолго замирал. Просиживая сутками в офисе, я часто и много ел. Заказывал сложные блюда. Покупал дорогие продукты. Ведь я мог себе их позволить. А значит, работал не зря. Теперь это звучало нелепо. Но тогда казалось вполне убедительным.

Мне вспомнился обед в ресторане. Красивая, пышная знакомая, сидевшая по ту сторону стола. С улыбкой и легкой грустью она вполне умиротворенно признала, что еда осталась единственной радостью. Увы. Она была до боли права.

Медленно погружаясь в одиночество, окруженный изолированными сценариями, я всё больше и больше ел. Стеснялся раздавшейся фигуры. Старался избегать людей. Неспешно, плавно и незаметно заменил очень многое едой. Бассейн, удовольствия, развлечения. Радость, переживания, восторг. Прогулки, путешествия, встречи. И даже в конечном счете секс.

Не чувствуя тяжести в животе, я мучился необъяснимой тревогой. Заполнял пустоту едой. Стал серьезно зависеть от холодильника. Осознав, к чему сводится жизнь, однажды, наконец, испугался. Но привычка уже сидела глубоко. Похудеть оказалось недостаточно. Для того чтобы снова не толстеть, пришлось изменить отношение. По счастью, это вышло легко. Ведь я совсем не хотел умирать. И давно уже привык меняться.

За неполные девять месяцев я потерял двадцать четыре килограмма. Однажды, занимаясь с гирей, почувствовал, что это за вес. Таскать на себе такую тяжесть было весьма непросто. Движения давались мучительно. Об этом я ничего не знал. В детстве, переживая побои, я начал вытеснять чувство боли. С годами и лишними килограммами просто усугублял процесс.

Нередко кровь стучала в висках. Но голова при этом не болела. Из порезов текла кровь. А я ничего не ощущал. К моему большому сожалению, я был в этом совсем не одинок. Папа, набравший два центнера, не заметил, как начался сепсис. Соседка, наевшая сто пятьдесят, не почувствовала развившейся гангрены. Она совсем не испытывала боли. Её не смутили даже опухоль и цвет.

Страшно боясь, что опять растолстею, я запретил себе вкусную еду. Перешел на простые продукты. Отказался от сложных блюд. Яичница с овощами на завтрак. Салат и грудка индейки на обед. Фрукты и орехи на ужин. Однообразный ежедневный рацион. Как ни странно, его стало достаточно. Через месяц я к нему привык.

Все любимые прежде лакомства перестали приносить удовольствие. Ароматный говяжий стейк вызвал лень, сонливость и апатию. Однажды я попробовал торт. Он оказался отвратительно приторным. От него разболелась голова. Ныла шея. Хотелось зажмуриться. В кишечнике проснулся вулкан. Изнывая от странного недомогания, я понял, как снимал напряжение. Поглощал огромное количество сладкого. Провоцировал невыносимую боль. Для того чтобы её не чувствовать, отключал на время ощущения. Переставал испытывать напряжение. Погружался в необъяснимое счастье. Эйфория продолжалась недолго. В блаженстве я быстро засыпал. Конечно, я об этом не задумывался. Но точно так же действовал морфин.

Десятилетиями я ел для того, чтобы не ощущать страданий. Объедался. Ничего не чувствовал. Видел жизнь не такой уж плохой. Теперь это осталось в прошлом. Моё тело, избавленное от веса, становилось всё более чувствительным. Замечало малейшее напряжение, порождаемое сбоями в сценариях. Я менял, подстраивал, переделывал. Иногда совсем отказывался от них. Со мной всё чаще стали случаться невозможные раньше события. Они приносили радость. Оставалась одна беда.

Люди по-прежнему мешали. Они спорили, отрицали, не верили. Старательно всё портили. Я не знал, как со всем этим быть. Месяцами искал решение. Нашлось оно, как обычно, само.

V. Люди

Был самый обычный день. Я стоял среди глухой пробки. Впереди виднелся знакомый номер. Машина оказалась другой. Она стоила дороже предыдущей. Было понятно, кто сидит за рулем. Это меня сильно разозлило. Очень часто чужой успех вызывал необъяснимый ужас. На первый взгляд, это напоминало зависть. Но правда заключалась в другом.

Увы. Среди всего многообразия я не нашел простых сценариев успеха. В детстве их было не у кого перенять. Потом оказалось поздно. Место было занято другими. Они достались в наследство от родителей. Один советовал усердно учиться. Закончить школу. Получить диплом. Много и упорно работать. Чтобы однажды всё стало хорошо. Другой велел бороться с трудностями. Не обращать внимания на неудачи. Мужественно преодолевать препятствия. Настойчиво двигаться вперед. И тогда, после всех испытаний, всё тоже могло быть хорошо.

Почему-то эти два сценария запускались гораздо чаще других. Старательно проникали в соседние. Влияли на отношения с людьми. Тяжкий труд, лишенный чего-то важного, не приносил ощутимых результатов. Сражения не вели к успехам. С годами я к этому привык. Разумеется, того же самого ждал и для всех окружающих. У них всё получалось иначе. В результате вспыхивал конфликт.

Люди отчаянно сопротивлялись. Не хотели соблюдать сценарии. Использовали простые решения. Отказывались ввязываться в войну. Неправильно двигаясь к цели, становились моими врагами. Иногда я их даже боялся. Ведь они разрушали мой мир.

Чтобы избавиться от тревоги и страха, я пробовал вернуть их в сценарий. Рассказывал, какие неприятности наступят в конце концов. Ничего похожего не случалось. Хотя я старательно предупреждал. Людей это очень раздражало. Они стремились от меня сбежать.

По этой простой причине владелец той самой машины прекратил нашу совместную деятельность. Когда-то она близилась к успеху. Но я её сам похоронил. Теперь мне надоело бороться. Я решил всё, наконец, изменить.

Годами вокруг меня кипела реальная жизнь. Бились волны, бушевал ветер. Бурлили водовороты событий. Мир казался враждебным и злым. Но я отчаянно сопротивлялся. Упорно подавлял эмоции. Вытеснял мешавшие фрагменты. Искал замену утраченному. Пробовал нащупывать опору. Иногда достигал равновесия. Стоял. Набирался сил. Отдыхал. Продолжал сражаться.

Каждый из этих людей, на которых я отчаянно злился, искал свою точку равновесия. Они все отличались от моей. Не были ни плохими, ни хорошими. И ничем не угрожали мне. Люди искали способ выжить. У нас была одна и та же цель.

Однако они добивались успехов гораздо чаще и быстрее меня. Избегали сражений с действительностью. Принимали реальный мир. Понимали, как он работает. Могли взаимодействовать с ним. Вместо того чтобы бояться и злиться, мне следовало учиться у них.

Эта мысль была настолько простой, что я в неё не сразу поверил. Тем не менее за несколько дней она неплохо прижилась. Пустила корни. Распустила цветы. Поменяла отношение к людям. Они сами стали это замечать. Общение строилось иначе. Собеседники перестали раздражать. Но сбои все-таки случались. Я снова ощущал неприязнь. Всё начинало рушиться. Причина обнаружилась во мне.

Иногда мне предлагали действия, которые были основаны на лжи. Они сулили неплохие результаты. Предвещали быстрый успех. Я страшно переживал и нервничал. Ведь я больше не мог врать. Дни проходили в терзаниях. Я представлял, как всё будет потом. Видел стыд, унижения, страдания. Напряжение, еду и алкоголь. Я не хотел ничего из этого. И не мог себя заставлять. Приносил в жертву деньги и возможности. В таких случаях мне было плевать. Жизнь, здоровье и счастье оказались гораздо важнее. Оставался один-единственный нюанс.

Мне стало сложно общаться с врунами. Я старался их избегать. Но не всегда это бывало возможно. И тогда, чтобы перестать страдать, я просто вспоминал о главном. О том, что они врали не со зла. Такой была их точка равновесия. Только в ней они могли выживать. Я делал то же самое годами. Несправедливо было их осуждать.

Мир вокруг стремительно менялся. Плохих людей оставалось всё меньше. В то же время и я сам постепенно становился другим. Очень долго в любом разговоре я преследовал две цели. Пытался защитить сценарии. Играл роль, придуманную себе. Больше мне это не было нужно. Смысл обнаружился в другом. Я старательно присматривался к людям. Пробовал их хоть немного понять. Иногда из нескольких «я» собирал совсем новое «мы». Оно оказывалось невероятно интересным.

Люди напоминали стихию. С ними, как и с приходом зимы, не было никакого смысла сражаться. Можно было делиться планами. Заражать интересными идеями. Прислушиваться. Следить за подсказками. Искать союзников и единомышленников. Обсуждать, развивать, дополнять и вместе воплощать задуманное.

Большинство идей и проектов, рождавшихся в моем воображении, требовали участия людей. Без них они ничего не стоили. Превращались в изолированные сценарии. Полностью исключали действия. Бесконечно прокручивались в голове.

Это новое, неожиданное знание принесло ощутимые перемены. Многое стало получаться. Казалось, я полетел с горы. Вокруг были сотни людей. Склон освещали прожекторы. Под ними искрился снег. Скорость стремительно росла. Новая удивительная жизнь, мерцавшая разноцветными огнями, отчетливо виднелась впереди. Вдруг всё внезапно кончилось. Из глаз полетели искры. Свет погас. Захрустели ветки. Наступила пронзительная тишина. С размаху я влетел в дерево. Сильно расшиб лоб. Глубоко провалившись в сугроб, лежал и пытался понять, чем заслужил такую несправедливость. Это удалось легко. Решив, что нашел все ответы, я, как всегда, ошибся. Забыл о растущем напряжении. Снова упустил что-то важное. Встал. Отряхнулся. Побрел. Теперь вокруг царила кромешная тьма. Огни почему-то исчезли. Мне нужно было вернуться назад. Где-то там остались ответы. Я их немного проскочил. Что ж. Ничего страшного. Я к этому давно привык.

VI. Желания

По лбу струился пот. Угасавший дневной бриз шевелил верхушки сосен. Солнце клонилось к закату. Я стоял у обрыва. Внизу, между отвесной скалой и узкой полосой прибоя, среди округлых, отполированных водой булыжников, торчали грубые острые куски старой горной породы. Море было спокойным. Разглядывая его поверхность, я с тревогой и нетерпением прислушивался к нараставшему внутри напряжению. Что-то должно было случиться. Ощущение не могло ошибаться.

Пару месяцев назад мне позвонила мама. Она боялась встречать новый год одна. Мы решили отправиться в путешествие. Поездка не обещала быть простой. Шесть человек самых близких родственников. Один неугомонный терьер. Карантин, перелеты и пересадки. Две машины. Три тысячи километров. Девять бесконечных дней. Ни разу в жизни таким составом мы не проводили столько времени вместе. Все переживали и нервничали. Особенно страдал я.

Мощный тяжелый спиннинг, подходивший для морской ловли, сломался еще в сентябре. Пора было заказывать новый. Хотелось выделить день на рыбалку. Это могло расстроить остальных. Желание просыпалось утром. Я его тут же отгонял. Оно возвращалось вечером. Я просил подождать до завтра. Так проходили недели. Напряжение неумолимо росло. Однажды я, наконец, сдался. Заказ привезли через день. Погода повлияла на планы. Маршрут путешествия изменился. Образовались два свободных дня. Первый я провел у реки. Второй решил посвятить морю.

На небольшом скалистом полуострове, длиной около трех километров, возвышался высокий холм. Тысячелетняя Византийская империя оставила на его склоне руины небольшой церкви. Один из крестовых походов привел сюда средневековых армян. Те воздвигли небольшой форт. Правда, оборонялись недолго. После серии непродолжительных войн побережье вернулось к мусульманам. Форт перестроили в крепость. Её мощные неприступные стены до сих пор возвышались над обрывом. В бессмысленных кровавых штурмах под ними погибли тысячи людей. В сезон здесь водили туристов. Зимой было безлюдно и хорошо.

Приехав сюда еще утром, к обеду я обошел весь берег. Долго экспериментировал с приманками. Однако ничего не поймал. Близился вечер. Начал одолевать голод. Я решил, наконец, перекусить. Присел недалеко от воды. Положил телефон на колено. Через минуту он уже прыгал по камням. Защитное стекло лопнуло. Подступило знакомое опустошение. Я смотрел на изумрудные волны. Слушал легкий шелест прибоя. Наслаждался лучами солнца. И совсем не хотел грустить. Решил, что попал в сценарий, требовавший поймать рыбу. Почувствовал небольшое облегчение. Заметил приближавшегося человека.

Быстро и ловко, с удочкой в руке, он перепрыгивал с камня на камень. Подойдя, попробовал заговорить. Я совсем не понимал по-турецки. Парень не говорил по-английски. Тем не менее, с помощью телефона, мы неплохо нашли общий язык. Километров на пять дальше в бухту впадал ручей. Зимой там встречалась барракуда. Сюда она приходила весной. Другие хищники здесь были редкостью.

C полчаса мы грелись на солнце. Молчали каждый о своем. Неожиданно проснулось ощущение. Потянуло куда-то вверх. За несколько последних месяцев я привык ему беспрекословно доверять. Попрощавшись, стал карабкаться в гору. Преодолел какие-то древние ступеньки. Миновал полуразрушенные башни. Вскарабкался на самый верх. Стал у края обрыва. Долго смотрел на море. Вытер со лба пот. Лишь потом бросил взгляд на берег.

Отсюда, с высоты трехсот метров, бухта была видна целиком. До заката оставался час. С гор спускался туман. В домах начинали топить. Восхитительный аромат моря, соли и сосен смешивался с запахом горящего хвороста. Дым, поднимавшийся из каминных труб, стелился причудливыми слоями. Медленно растворялся в тумане. Окутывал вечернюю долину полупрозрачной светло-серой пеленой. Совсем немного прошло с момента, как я выронил телефон. Видимо, этого было недостаточно. Напряжение становилось невыносимым. Заметив большой, почти белый камень, я вздохнул и присел на него. Задумался. Привычно стал восстанавливать события.

Почти год я бежал от желания бросить всё и доделать книгу. Месяцами находил задачи, казавшиеся более важными. Проекты, бизнес, работа, деньги. Я не хотел ничего из этого. Тем не менее довольно упорно продолжал за это сражаться. Результаты получались сомнительными. Удовольствия было немного. Решив, что пора взять паузу, я все-таки сел писать. Месяц был практически счастлив. Вспоминал случившееся за год. Искал причины. Выстраивал связи. Пытался осознать последствия. Почему-то очень хотел успеть всё закончить до праздников. Времени катастрофически не хватало. Напряжение незаметно росло. Начались поломки предметов. Произошла небольшая авария. Решив, что попал в сценарий, я временно отодвинул планы. Последовал за простым желанием. В результате оказался здесь.

Я точно пришел сюда не за рыбой. Турок это убедительно подтвердил. Других желаний было невероятно много. Но я отказался от них. Желания создавали напряжение. Оно копилось внутри. Игнорируя всё ради книги, я позволил ему расти. Все недавние грустные события были вызваны именно им.

Целый год я пытался понять, как заставить желания работать. Пробовал концентрироваться на одном. Отбрасывал все остальные. С трепетом совершал первый шаг. Тщательно планировал путь к цели. Действовал. Ошибался. Злился. Исправлял. Двигался вперёд. Сам того не осознавая, проваливался в очередные сценарии. Конечно, они отказывались работать. Естественно, напряжение росло.

Как-то раз, выбрав простое желание, я провел небольшой эксперимент. Надеялся, что хватит двух месяцев. Пришлось продлить срок до трех. Под конец я вымотался настолько, что неделю довольно сильно болел. Устал. Отложил задуманное. К счастью, не отказался совсем.

В то же время с рыбалкой у моря всё случилось совсем легко. Решившись, я заказал спиннинг. Выбросил желание из головы. Иногда прислушивался к ощущению. Делал едва заметные шаги. В результате без всяких усилий очутился на этой скале. В тот момент, сидя на камне у обрыва, понял то, что упускал всю жизнь.

Принимая и признавая желания, я выпускал их в реальный мир. Напряжение устремлялось за ними. Помогало найти воплощение. Прокладывало кратчайший маршрут. Звало на помощь ощущение. То старалось меня подтолкнуть.

Конечно, не все желания исполнялись. Часто – не так, как я представлял. Многие искали способ годами. Но при этом не отравляли жизнь. Каждый раз, признавая желание, путь к нему я существенно облегчал. Без борьбы, просто следуя за подсказками, получал ровно то, что хотел.

Солнце коснулось горизонта. Камень медленно остывал. Глубокая, многолетняя тяжесть отступала с каждой секундой. Перед глазами вихрями проносились сотни давно забытых желаний. Я замер. Затаил дыхание. Осторожно заглянул внутрь. Там, в приятном полумраке, что-то едва заметно искрило. Какие-то осколки сценариев продолжали создавать напряжение. Честность била безжалостным прожектором. Выхватывала из дальних углов самые старые и тайные желания. Ослепленные, взъерошенные и сонные, они медленно брели на свет.

Я снова был в начале пути. Сильное, нетерпеливое тело в предвкушении немного подрагивало. Мне было некуда торопиться. Смерть ждала далеко впереди. Счастье виднелось гораздо ближе. Ощущение подсказывало шаги. Первый был очень простым. Я с легкостью встал с камня.

Он был широким и плоским, с трещинами от ветра и воды. Летом жгучее южное солнце согревало его шершавые бока. Теплый обеденный ветер убаюкивал шелестом прибоя. Зимой неистовые шквалы кололи сосновыми иголками. Обрушивались снегом и градом. Заливали, в бессильной злобе, дождями. Несколько тысяч лет он неподвижно лежал на скале. А внизу, вплоть до самого горизонта, не было ничего, кроме моря.

Часть 4. Тело

I. Ночь

Под Воронежем в нос ударил густой, до боли знакомый запах. Камыша, стоялой воды и остывавшего в вечерней прохладе асфальта. Плотный августовский поток возвращавшихся из отпусков машин начал постепенно редеть. Можно было нажать на газ посильнее. Но я никуда не торопился. Впереди была целая ночь. Хотелось многое обдумать.

Почти сразу, вернувшись из Турции, я вспомнил об отложенном желании. Оно было предельно простым. Но для того чтобы его исполнить, мне сильно не хватало денег. Неделями я искал способы. Фиксировал растущее напряжение. Снова, вполне предсказуемо, заболел. Решил, что опять ошибся. В сердцах уже хотел плюнуть. Но просто отпустил желание. Оно перестало досаждать. Витало где-то совсем рядом. Изредка напоминало о себе. По-прежнему казалось недостижимым.

Пришло лето. Маленький, низкий автомобиль, всё еще сохранившийся в семье, свозил меня несколько раз на рыбалку. Багажник заполнился игрушками. Место на заднем сиденье съедала переноска для собаки. Оставшегося небольшого пространства с трудом хватало на то, чтобы втиснуть пакеты с продуктами, купленные для себя и для мамы. Каждый раз, отправляясь за покупками, я испытывал почти физический дискомфорт. Машину пора было менять. Но о том, как это быстро сделать, у меня не было ни малейшего представления. Неприятные ощущения усиливались. В один из июньских вечеров, без всяких заметных причин, вернулась знакомая боль в спине. Голова плотно вжалась в плечи. Шея перестала крутиться. Подступили апатия и усталость. Стиснув зубы, почти через силу, час я изнурял себя планками. Вяло прошел обычный маршрут. Вернулся домой. Лег в кровать. Забылся в мучительной полудреме. Всю ночь метался и ворочался. Утром нашлись деньги.

Я не на шутку испугался. Всё было слишком неожиданно. Деньгами нужно было распорядиться иначе. Следовало раздать долги. Потом наладить стабильный доход. Затем заниматься машиной. Логика была вполне убедительной. Но мне стало совсем худо.

Полдня я провалялся в постели. Двигаться почти не мог. Любая попытка встать пронзала виски пульсирующей болью. Где-то в реальном мире желание уже исполнилось. Тело это прекрасно чувствовало. Но мозг продолжал сопротивляться. Упорно требовал отказаться. Твердил, что лучше знает, как правильно.

Разгорелась нешуточная борьба. Напряжение стало почти невыносимым. Голову заполнил туман. Я заставил себя встать с кровати. Нашел телефон. Сделал звонок в компанию, занимавшуюся подбором машин. Договорился о конкретных шагах. Почувствовал необъяснимую усталость. Лёг. Провалился в глубокий сон. Проснулся. Недомогание исчезло.

Все последовавшие события представляли собой цепочку связанных счастливых случайностей. Пристально я следил за подсказками. Делал то, что они советовали. Упорно старался избегать любых возможных сценариев. Охотно подстраивал желание под то, что предлагала действительность. Вся затея, казавшаяся совсем неправильной, воплотилась легко и без усилий. Как будто не логика и не разум, а мое собственное тело привело меня к намеченной цели.

Впрочем, радость продлилась недолго. Подступили глубокие сомнения. Всей семьёй, с мамой и двумя собаками, мы съездили на речку. Всё необходимое поместилось. Физический дискомфорт исчез. Телом я был практически счастлив. Но этим всё и ограничилось. Машина утратила значение. За ней больше не удавалось спрятаться. Ни от окружающей действительности. Ни от других людей. Ни, что самое противное, от себя.

Да, первое желание исполнилось. Но этого оказалось недостаточно. Тщетно я старался поверить, что нашел какой-то важный метод. Тело отчаянно кричало, что я опять пытался врать. Было совсем не ясно, как именно сработало желание. Почему понадобилось так много времени. Откуда пришли боль и страдания. И как теперь всё это повторить.

Кроме этого, меня по-прежнему донимало чувство собственной неустроенности. Не хватало какого-то нового занятия. В сотый раз просматривая вакансии, я испытывал чудовищное сопротивление. Ломило спину. В руках возникал странный зуд. Я ерзал и подпрыгивал на стуле. В отчаянии сбегал гулять. До темных пятен перед глазами изнурял себя физкультурой. Проходил по двенадцать километров. Но ничего не помогало.

Я как будто выпал из реальности. Всем телом ощущал себя не на месте. Пробовал размышлять о бизнесе. Придумывать новые проекты. Это не вызывало энтузиазма. Меня больше не привлекали сложные умозрительные конструкции. Хотелось просто брать и действовать. Но что именно и как делать, я, как назло, не представлял.

Время перевалило за полночь. Дорога почти расчистилась. Площадки для отдыха заполнились насквозь промокшими легковушками. Сверху их накрыло росой. Изнутри стекла обильно запотели. Там спали уставшие люди. Я заехал на заправку. Горячий, почти обжигающий кофе отогнал приближавшуюся сонливость. Пробудил что-то теплое в груди. Всколыхнул совсем свежие воспоминания.

Раз за разом прокручивая в голове историю исполнившегося желания, я отметил странную особенность. Все события были тесно связаны с болезненными ощущениями в теле. Сначала дискомфорт вызывала маленькая старая машина. Потом довольно сильные боли спровоцировал я сам. Но стоило начать действовать – и все страдания исчезли. Когда же желание исполнилось – произошло нечто совсем неожиданное.

Я испытывал не просто радость. Это было физическое счастье. То самое ощущение, проснувшееся однажды между лопатками, окутало меня целиком. Оно как будто растворилось в теле. С того момента заботливо, но настойчиво стало подсказывать новые шаги.

Действия, продиктованные телом, казались неправильными и нелогичными. Тем не менее всегда приводили к приятным и полезным последствиям. Отбросив мысли о бизнесе, прекратив смотреть вакансии, я почему-то занялся продажей старой машины. Отмыл. Сделал химчистку с полировкой. Передохнул. Повесил объявление. После этого с азартом набросился на легкий ремонт в гараже.

Две недели с давно забытым наслаждением трудился не покладая рук. Тем временем нашелся покупатель. Машина ушла в хорошие руки. По цене значительно выше рынка. Телом я был по-прежнему счастлив. И похудел еще на пару килограммов.

В один из дней, выйдя из дома на улицу, снова почувствовал – пора. Собрал вещи. Доделал мелочи. За ночь добрался до Дона. Поставил лагерь. Проверил ямы. Вечером пораньше лег спать. Проснувшись задолго до рассвета, решил, что буду ловить судака. Время текло почти незаметно. Но что-то всё же пошло не так. Спину сдавило мощными тисками. Подступила заметная дрожь в руках. Нахлынула необъяснимая тревога. Приманки летели совсем не туда.

Наконец, я все-таки остановился. Присел. Задумался. Перевел дух. Ничего страшного не случилось. Просто я не услышал тело. И теперь оно отчаянно кричало, пробуя до меня достучаться.

Уже полчаса мне хотелось поставить черную приманку. В сумерках темные рыбки всегда привлекали судака. Но солнце давно встало. И смысла в этом совсем не было. Мозг был в этом точно уверен. Тело продолжало сопротивляться. Плюнув, я с ним согласился. Сделал первый заброс в яму. Всего через полминуты клюнул огромный сом.

Привычного удара не было. Просто на той стороне кто-то повесил на шнур обычный бетонный блок. Он тут же упал на дно. Спиннинг согнулся дугой. Рука ослабила фрикцион. Рыба пошла на меня. Пролетев пару десятков метров, резко рванула в сторону. Я почувствовал, как плетеный шнур трется о пышную щетку зубов. Как рвутся его тонкие нити. И каким невероятно легким становится спиннинг в руках. Сом ушел. Я был к нему не готов.

В тот же день мы встретились снова. Придерживаясь середины реки, медленно, с величайшим достоинством, он двигался вверх по течению. Длинное, почти черное тело струилось у самой кромки воды. От усов до кончика хвоста в нём было не меньше полутора метров.

В задумчивости я присел на песок. Старательно прислушался к ощущениям. К счастью, не заметил ничего, похожего на разрушившийся сценарий. Внутри струился чистый восторг. Удивление. Восхищение. Радость. И, что не менее важно, глубокое уважение к рыбе.

Ни разу в жизни до этого я не ловил сомов. Никогда даже не задумывался, как это нужно правильно делать. Однако, просто поверив телу, встретился с одним из них. Это было удивительно. И это было всего лишь начало.

На третий день, уже после завтрака, я сложил палатку. В обед, в самую жару, собрал оставшиеся вещи. Пробовал ловить судака. Но тело опять сопротивлялось. Оборвав за пятнадцать минут сразу три приманки, я плюнул на рыбалку. Начал выезжать с пляжа. И почти сразу застрял. За минувшие пару дней южный ветер и палящее солнце высушили песок добела. Ноги в него проваливались по щиколотку. Машина почти повисла на мостах.

До темноты оставалась пара часов. Нужно было искать трактор. Тем не менее делать этого мне совсем не хотелось. Представив, как подхожу к деревне, я почувствовал знакомое сопротивление. Такое же, с каким сталкивался, просматривая свежие вакансии. Очевидно, я сам не мог выбраться. Но тело было с этим не согласно.

Обойдя машину по кругу, я сделал неутешительные выводы. Лопата помочь не могла. Разворачиваться было негде. Впереди текла быстрая река. Позади возвышался холм. Вчера он казался безобидным. Теперь стал неприступной дюной.

Сам не понимая зачем, я все-таки сел за руль. Включил пониженный ряд. Затем – все возможные блокировки. Воткнув заднюю передачу, нажал чуть заметно газ. Увы. Колеса, закопанные в песок, даже не пробовали шелохнуться.

Мозг вовсю трубил тревогу. Требовал идти за трактором. Нога прижала педаль посильнее. Внизу что-то немного сдвинулось. Я отпустил педаль. Потом нажал снова и снова. При каждом таком движении колеса прокручивались на сантиметр. Но этого оказалось достаточно, чтобы песок стал утрамбовываться под них. Машина, стоя на месте, приподнималась. Под днищем образовался просвет. Ещё несколько десятков нажатий – и я начал ползти наверх.

Весь следующий час я утаптывал сантиметр за сантиметром. Коробка несколько раз перегрелась. Жидкость в двигателе почти закипела. Тем не менее с последними лучами солнца я все-таки оказался наверху. И теперь, двигаясь в ночи к дому, пробовал осмыслить случившееся.

Много раз я таким же способом утаптывал рыхлый снег в поле. Но сейчас прополз почти двести метров по песку задним ходом в горку. Вчера это казалось бы невозможным. А сегодня почему-то удалось.

Все последние дни я подчинялся телу. Если бы не сделал этого – застрял бы на пляже в темноте. Идти за трактором было бы слишком поздно. Палатку ставить я бы, конечно, не стал. Ночевал бы, скрючившись, в машине. До утра кормил бы комаров.

Однако самым невероятным было совсем не это. Ведь я застрял не тогда, когда уже начал выезжать. Случилось это на пару дней раньше. В тот миг, когда я съехал к воде. Мозг об этом, конечно, не догадывался. Но тело всё прекрасно понимало. С утра подсказывало нужные действия. Благополучно вывело наверх.

Каким-то непостижимым образом тело было связано с реальностью. Мозг, судя по всему, нет. Тело точно знало, что делать. Мозг мог лишь подсказывать как.

На мгновение я отвлекся от мыслей. В сумерках увидел мост через Оку. Ночь отступила. Небо заметно просветлело. Горизонт стал бордово-оранжевым. Где-то справа, заглянув в просвет между тучами, вспыхнуло кроваво-красное солнце.

Лишь теперь я начинал понимать, как именно работали желания. Просто осознавать их мозгом оказывалось совсем не достаточно. Их следовало почувствовать телом. Только так они попадали в реальность.

В тот момент, когда старая машина начала причинять мне страдания, где-то в реальном мире что-то незримо произошло. Желание искало способ исполниться. Однажды, наконец, нашло. Сообщило об этом телу. Мозг стал отчаянно сопротивляться. Врезультате меня очень быстро одолела та самая боль.

Каждый раз, когда мозг спорил с телом, он при этом боролся с действительностью. Сражение проходило в теле. Последнее невыносимо страдало. Прежде я заглушал эту боль. Но теперь научился ощущать.

Крупные капли дождя стукнули по лобовому стеклу. Начался новый день. Вместе с ним и в моей жизни наступил какой-то новый этап. Никаких сомнений не осталось. Я просто чувствовал это телом. Как и то, что с этими новыми знаниями мне придется учиться жить.

II. Утраченное

В тот пасмурный августовский день от неё пахло свежестью и летом. Теплой кожей, травой, южным ветром и крошечными полевыми цветами. Длинные темные волосы – такие же, как и двадцать лет назад – щекотали мне щёку. Плечами она прижималась к груди. Не двигалась. Затаила дыхание. Ждала. Время почти остановилось.

Я никогда не был в неё влюблен. Но она нравилась мне в институте. Лекции были невероятно скучными. Её можно было разглядывать часами. В ней было прекрасно всё. То, как она сидела. Как молчала, слушала, говорила. Как грациозно вышагивала по коридору. Поправляла волосы. Улыбалась. Смеялась. Никогда не смотрела на меня.

Она была очень красивой. Среди нас, разгильдяев и двоечников, выглядела совсем другой. Конечно, я к ней ни разу не притронулся. Но однажды, будучи сильно нетрезвым, все-таки пригласил на свидание.

Ей стало почти стыдно. Она деликатно соврала. Сказала, что очень польщена. Однако мы слишком разные. И вряд ли у нас что-то получится. Я с облегчением отступил. К утру вытеснил все воспоминания. Больше с ней никогда не заговаривал. А теперь, едва вернувшись с Дона, случайно встретил на улице. Мы удивленно улыбнулись. И почему-то обнялись.

Она шевельнулась. Вздохнула. Прижалась еще сильнее. Я ничего не чувствовал. Она казалась совершенно пустой. Теплой, упругой, обволакивающей. И от того еще более безжизненной. Как будто я держал в руках статую. Куклу, манекен или робота. Но точно не живого человека. Год назад я не понял бы разницы. Но теперь это точно знал.

У меня было много женщин. Возможно, даже слишком много. И, видимо, всего несколько из них я буду помнить всегда. Они были как удар молнии. Раскат грома. Взрыв водородной бомбы. Тайфун, землетрясение, цунами и пожар в степи одновременно. Стоило нам увидеться – и мир за пределами двух тел полностью переставал существовать. Просыпалось непреодолимое желание. Магнитом нас тянуло друг к другу. Но теперь ничего похожего не было. И я совсем не понимал почему.

Она была всё такой же красивой. Пожалуй, даже еще лучше. Но тщетно я прислушивался к телу. Ответом была звенящая тишина. Оставалось шагнуть дальше. Почувствовать её тело. Попробовать заглянуть внутрь. Понять, чего там не хватает. Она вздрогнула. Отстранилась. Порозовела. Быстро и испуганно заморгала.

Ей стало очень страшно. Чувства, эмоции, ощущения. Всё пряталось глубоко внутри. Сложенное в дальнюю комнату с наглухо заколоченной дверью. Конечно, она не была другой. Просто была такой же, как я. К счастью, уже не сегодня. А всего несколько лет назад.

С легкостью она взяла себя в руки. Улыбнулась. Что-то смущенно произнесла. Мы неловко попрощались. Я пошел по своим делам. Впрочем почти сразу остановился. Случившееся хотелось осознать.

Годами я боялся этого занятия. Трусливо бежал от себя и реальности. Прятался в книги и музыку. Интернет, фильмы, сериалы. Страдал без фонового шума. Но однажды полюбил тишину. Научился ценить мысли. И, в особенности, радовался новым.

Привыкнуть к некоторым из них было не так-то просто. Многие сильно влияли на тело. Для того чтобы с ними смириться, мне приходилось проделывать какую-то таинственную работу. Начинала кружиться голова. Накатывала необъяснимая сонливость. В таких случаях, чтобы прийти в себя, помогало поспать хоть немного.

Только что я держал в руках женщину, которую считал привлекательной. Футболка всё еще пахла ей. Но увы, это была иллюзия. Фикция, мираж в пустыне, обман. Она была пустой и безжизненной. Это нельзя было понять. Можно было лишь ощутить и почувствовать. И в тот день, по счастливой случайности, мне это впервые удалось.

Глубокое, гнетущее разочарование накрыло меня с головой. Четверть века, выбирая женщин, я прислушивался к советам мозга. Вместо того чтобы довериться телу, решал какие-то странные задачи. Неудивительно, что, в конце концов, секс стал подобием работы. Конечно, я очень старался сделать её как можно лучше. Радовался, наблюдая результаты. Но при этом почти всегда скучал.

Много лет, сам того не осознавая, я игнорировал тело. Был не там, не с теми, не вовремя. И, возможно, именно поэтому до сих пор не имел детей.

В глазах медленно потемнело. Колени задрожали от слабости. Это подкрадывалось осознание. Теперь оно так действовало всегда.

Тело несло мне новые знания. И не только об окружающем мире. О людях. Об их чувствах. Эмоциях. И даже о моих собственных желаниях. Во всех неразрешимых вопросах, которые меня так настойчиво донимали, мне стоило прислушиваться к телу. Мысль казалась невероятно важной. Моментально я захотел спать.

Уже на следующий день мы встретились с мамой. Близилась папина годовщина. Она хотела об этом поговорить. В те несколько мучительных недель, когда папа неспешно уходил, ей было невероятно плохо. Мир вокруг стремительно рушился. Дальше жить было не ясно зачем. Увы. Эти тревожные чувства были мне хорошо знакомы. Но при том, всё прекрасно понимая, я не знал, чем могу помочь.

Шло время. Мы созванивались под вечер. Обсуждали прошедшие дни. Я задавал ей вопросы. Слушал. Делился своими открытиями. И однажды с удивлением обнаружил, что мама повторяет мой путь.

Постепенно, медленно и осторожно она меняла пищевые привычки. Училась распознавать сценарии. Восстанавливала чувствительность в теле. Теперь сказала, что очень благодарна. Потому что, с её слов, я помог ей сберечь желание жить.

В тот момент у меня внутри произошло что-то очень важное. Я почувствовал себя фрагментом большой и крайне сложной мозаики. Который, после долгого отсутствия, кто-то вернул на место. Тело с уверенностью подсказывало, что я занял верное положение. Встал на ноги так твердо, как только мог сам вообразить. Но в то же самое время ощущал себя способным взлететь. Причина была простой. Я знал, что буду делать дальше.

Телом я хотел нести пользу. Мозг требовал оплачивать счета. Возможно, в этом не было противоречия. Оставалось лишь понять как.

III. Борьба

Где-то внизу, эхом перекатившись по скалам, прогремел неожиданный выстрел. За ним – ещё несколько. В ущелье, подняв облако пыли и дыма, басовито ухнула граната. В воздухе повисла тишина. Но уже в следующее мгновение её в клочья разорвал треск автоматных очередей. Видимо, мне стоило испугаться. Но страха совсем не было.

Теплым сентябрьским днем мы продвигались к морю по старой военно-сухумской дороге. В восьмидесятых здесь был асфальт. По нему ходили автобусы. Война и годы безвластия стерли его последние следы. Кое-где сквозь камни и щебень проглядывала округлая брусчатка. Её укладывали задолго до революции. В других местах, как и много веков назад, виднелась лишь горная тропа. Летом здесь проползали машины. Зимой движение замирало. Подняться в Кодорское ущелье можно было пешком и на лошадях.

За несколько последних десятилетий вокруг мало что изменилось. Грузино-абхазская война, вспыхнувшая в начале девяностых, разрушила немногочисленные селения. Огромная, удивительной красоты долина погрузилась во власть контрабандистов и банд. В двухтысячном их вытеснили грузины. Тех прогнала российская армия. И сейчас почти треть дороги, от ледников до Багадских скал, была перекрыта блокпостами. Официально – они препятствовали вторжению. На самом деле – и этого не скрывали местные – по-прежнему помогали проворачивать всё те же тёмные дела.

Машина, захрустев камнями под колесами, плавно остановилась в лощине. За полторы недели в Абхазии я достаточно привык к тому, что добрая треть населения носила при себе оружие. Читал в их глазах ненависть. Видел отчаянные джигитовки. Слышал немало выстрелов. Но то, что происходило сейчас, было уже чересчур. За ближайшим пологим холмом, в одном из полузаброшенных селений, шел настоящий бой. Рвались гранаты. Летел сизо-голубой дым. В воздухе витал запах пороха. Наверное, те самые банды так выясняли отношения. Меня это не очень смущало. Но дорога вниз была лишь одна. И для того чтобы вернуться в Сухум, мне нужно было по ней проехать.

Щебень тихо похрустывал под ногами. С опаской, втянув голову в плечи, я поднимался на холм. Возможно, бой шел в стороне. И нам, миновав огонь, удалось бы проскочить деревню. Но увы. Надежда не оправдалась. Справа послышались громкие хлопки. С шипением, оставляя после себя полосы розово-голубого дыма, пронеслись реактивные снаряды. Слева донесся грохот взрывов. «Град» выдал первый залп. Сочный баритон тяжелого 13-миллиметрового пулемета перекрыл сухой отрывистый кашель десятка автоматов Калашникова. Дело принимало серьезный оборот.

На пару километров ниже располагалась военная база. Там стояли российские войска. Видимо, их кто-то атаковал. Вспыхнул бой. И теперь пытаться проехать дальше было совершенно бессмысленно. Следовало возвращаться назад. Там, на входе в Кодорское ущелье, находился первый блокпост. За ним можно было укрыться. Это было вполне логично. Раньше я так бы и поступил. Но с того памятного дня, когда мы встретились с Андреем, пролетело почти четыре года. Время не прошло бесследно. Я стал действительно другим.

Годами я ждал перемен. Хотел больше денег и возможностей. Увы. Ничего из этого не случилось. Изменения произошли внутри. Сама суть и способ принятия решений со временем полностью изменились. Всю жизнь я руководствовался логикой. Устав, пробовал отслеживать напряжение. Но уже почти месяц не испытывал его совсем. Я тщательно прислушивался к телу. Делал то, что оно советовало. Результаты оказывались невероятными. Постепенно я к этому привык.

«Град» выдал следующий залп. Я завел двигатель. Медленно двинулся вниз. Не знаю, на что я рассчитывал. Мысли неожиданно исчезли. Логика перестала существовать. Я просто следовал за телом. Миновал несколько поворотов. Заметил встречную машину. Ей оказался потрепанный УАЗ, набитый туристами с рюкзаками. Водитель, услышав вопрос, рассмеялся. Внизу шли обычные учения. Опасности не было никакой.

Впрочем, её вообще больше не было. Страха практически не осталось. То, что раньше пробуждало тревогу, теперь вызывало лишь острое любопытство. Я осознанно воспроизводил ситуации, прежде служившие источниками ужаса. Стремительно шел к ним. Старался нырнуть быстрее и глубже. В то же время, как никогда прежде, ощущал спокойствие и уверенность. Мир больше не был враждебным. Я был его частью. Я не мог причинить зла ни ему, ни отдельным людям. Даже если бы на мгновение захотел – моё тело бы мне этого не позволило.

Притом и реальный мир тоже не желал мне зла. Наверное, так было всегда. Но раньше я этого не чувствовал. Теперь же нас прочно связывало какое-то негласное соглашение. Я доверял ему желания. Он помогал их реализовывать. Я соглашался действовать, часто не понимая зачем.

Возможно, мои поступки нужны были ему для того, чтобы исполнить чьи-то чужие желания. Быть может, цель была в другом. Меня это больше не беспокоило. Мне нравилось подобное сотрудничество. Мы действовали как партнеры. Мир помогал мне. Я помогал ему. Такой была точка равновесия. И в ней, в отличие от всех предыдущих, не было необходимости защищаться. Там даже не нужно было стоять. Единственным возможным действием стало движение вперед. Меня это больше чем устраивало. Годами я именно этого ждал.

Теперь в идеальном мире я был бы абсолютно счастлив. Но тело привело меня в мир реальный. Со всеми его радостями и неприятностями. Чем глубже я погружался в него, тем чаще хотел есть. В жизнь вернулись мороженое и конфеты. Кишечник начал бурлить по утрам. Лицо заметно отекало. Это было неудивительно.

Тело вновь испытывало страдания. Остро нуждалось в обезболивающем. Для того чтобы снизить чувствительность, я принимал сладкое. Знал, что это плохо и вредно. Но поделать ничего не мог.

Вес снова пополз вверх. Образовался лишний килограмм. Врать себе стало совсем бессмысленно. Убегать уже тоже не получалось. Пришлось признать поражение. Вздохнуть. Начать заново разбираться.

Как ни странно, избавиться от алкоголя мне удалось достаточно легко. Однажды он ушел из жизни. И больше никогда не возвращался. С едой всё было гораздо хуже. Желание съесть что-нибудь вкусное присутствовало практически всегда. С ним приходилось бороться. Других способов я тогда не знал.

Конечно, я пытался хитрить, оправдываясь дефицитом калорий. Иногда это оказывалось правдой. Но чаще всего – нет. Для проверки нужно было съесть яблоко. После него голод быстро отступал. Оставшееся желание сладкого честно и однозначно свидетельствовало, что мне хотелось что-то заесть.

В один из октябрьских дней, исследуя новую реку, я пропустил сигнал тела. Взял с собой мало фруктов. И довольно сильно устал. Руки уже заметно дрожали. В спине проснулось знакомое сопротивление. Но азарт всё еще был сильным. И я продолжал искать.

Наконец, незадолго до сумерек, нашел долгожданную щуку. Рыба казалась совсем небольшой. Понадобилась приманка поменьше. В спешке я открыл коробку. Замахнулся рукой на комара. Загнал глубоко в палец крупный тройник от воблера. Пришлось его вырезать ножом. Рыбалка на этом, конечно, закончилась. Но кровь пролилась не зря.

Я вспомнил, что в последнее время всё чаще испытывал сопротивление. Каждый раз, стараясь его игнорировать, желаемого точно не добивался. Действия не вели к результатам. Вместо этого множили неприятности. Аварии, поломки и травмы случались почти неотвратимо. Тело при этом сильно страдало. Боль приходилось заедать.

По каким-то необъяснимым причинам, не все мои желания и поступки пользовались поддержкой реальности. Некоторым она упорно сопротивлялась. Сила её была неотвратимой. С ней не имело смысла сражаться. И если я хотел жить, мне следовало лишь подчиняться.

Пару месяцев, едва заметив сопротивление, я вспоминал о шраме на пальце. Прекращал настаивать и упираться. Научился вовремя останавливаться. Потребность заедать боль стала подкрадываться реже. Но не исчезла совсем. Однажды, наливая кофе, я на мгновение замер. Ощутил сильный гнев и тревогу. Захотел съесть кусок шоколада. Поборов настойчивое желание, тут же осознал причину.

Уже несколько недель под окнами шумели дворники. С утра и до поздней ночи гудели садовыми пылесосами. Собирали опавшую листву. Старательно действовали на нервы. Не давали открыть окно. Мешали как следует сосредоточиться.

Тщетно я искал способы быстро устранить проблему. Бесконечно, с завидным упорством, перебирал их в уме по кругу. Ни один из известных методов, по разным причинам, не работал. Тело заполнили гнев и бессилие. Мне было очень больно. Снова я принимал сладкое. Как наркотик. Как обезболивающее. Как средство на время забыть о действительности.

Подобная вынужденная беспомощность злила еще сильнее. Три года, изо всех сил, я старался вернуться в реальность. Теперь от неё снова прятался. Мне было невероятно стыдно. Я снова бежал по кругу. Но что-то во мне изменилось. Исчезла надоедливая одышка. Шаги стали длиннее и тверже. Сердце стучало тихо и ровно. Впереди даже виднелся финиш. А может, это просто время помогло найти выход.

IV. Время

Подступили первые заморозки. Меня потянуло за щукой. К обеду ночной минус сменился приятной оттепелью. Воздух прогрелся до десяти. Пришлось даже снять шапку. Пройдя за день двенадцать километров, я совсем не встретил рыбы. Ни под огромными корягами, ни в глубоких обширных ямах, хищник не желал клевать. Возможно, его там и вовсе не было. Но это так и осталось загадкой. Лишь в одном я был точно уверен. Мне очень хотелось сладкого.

Увы. Мне не удалось заметить признаков разрушенного сценария. Отсутствовали страх и паника. Не требовалось ничего исправить. Я просто не мог понять, куда подевалась рыба. Возможно, причина была в бессилии. Тело из-за него страдало. Хотелось что-нибудь сделать. Но я не понимал, что именно. Неспешно возвращался домой. Размышлял. Прикидывал варианты.

Меня не устраивала отговорка, что рыба отказывалась клевать. Погода, давление, ветер – всё это было тоже ни при чем. Любые доступные объяснения рождали сопротивление в теле. Отсутствие внятного ответа будило внутри гнев. Он разгорался сильнее. За ним скрывалось осознание.

Мне вспомнился фрагмент интервью с чемпионом мира по спиннингу. Отдав рыболовному спорту пятнадцать лет жизни, заработав пару десятков титулов, он всё еще попадал в ситуации, когда рыба не клевала. Хищник нарушал правила. Вел себя непредсказуемо. И весь накопленный опыт оказывался попросту бесполезным.

Веки налились тяжестью. Подкралась знакомая сонливость. Я остановился у обочины. Минут через пятнадцать проснулся. Внутри светилось готовое решение. Его хотелось срочно опробовать. Как следствие, через пару дней я снова стоял у воды.

Передо мной лежал новый участок небольшой, довольно глубокой реки. В нём присутствовало всё необходимое. Крутые, подмытые водой обрывы. Темные таинственные омуты. Остатки травы и коряги. Глина, песок и камни. Рыба там точно была. Но меня это впервые не беспокоило.

Забыв обо всех своих знаниях, я просто шел вниз по течению. Забрасывал. Прислушивался к телу. Внимательно следил за реакциями. Специально ни о чем не задумывался. Чередовал приманки и проводки. Через час подсек хорошую щуку. За день получил два десятка поклевок.

Гипотеза оказалась верной. Мой мозг, действительно, не справился. Поведение рыбы не укладывалось ни в одно из известных правил. Ночью стояли сильные заморозки. Хищник должен был уйти в ямы. Но ни в них, ни вокруг них он ни на что не реагировал. Мелкие трехсотграммовые щучки клевали у берега в траве. Их родители, весом от килограмма, ловились на открытых прогонах. На полуметровом мелководье, где их совсем не могло быть. Конечно, мозг об этом не догадывался. Но тело всё прекрасно понимало. Охотно и вовремя подсказывало, куда и какую приманку забрасывать.

Мне крайне повезло с рыбалкой. Этот крошечный фрагмент действительности стал для меня удобной моделью реального мира. Здесь, как и в обычной жизни, главное было скрыто от глаз. Для того чтобы достичь цели, приходилось двигаться наощупь. Делать выводы. Доверять ощущениям. Учиться. Совершать ошибки.

Реальность была поистине бесконечной. К тому же она непрерывно менялась. Любые знания о ней следовало всё время обновлять. Мой великолепный мозг, которым я так всегда гордился, очень хорошо умел делать свою работу. Получать, изучать, хранить. Вспоминать нужную информацию. Но когда ему не хватало знаний, мне приходилось искать новые. Глазами, ушами, руками. Способ был вообще не важен.

Источником всего нового всегда служило только тело. Сотни раз, наедаясь сладким, я понижал его чувствительность. Рвал тонкую связь с действительностью. Лишал себя нужных знаний. И, вместе с ними, решений. Это было невероятно просто.

Но была и другая крайность. Окружавший меня мир развивался достаточно непредсказуемо. Иногда это влияло на планы. Мозг отказывался подчиняться. Принятые решения устаревали. Знания переставали работать. Меня это, разумеется, не устраивало. Любая, самая простая задача превращалась в болезненную проблему. Реальность казалась плохой и неправильной. Это очень пугало и злило. Страх, обиду, гнев и бездействие приходилось обильно заедать.

Каждый раз, сопротивляясь действительности, я разрушал тело. Сокращал отпущенное время. Укорачивал собственную жизнь. С этим нужно было что-то делать. Решение меня давно поджидало.

Мне вспомнился отпуск в Абхазии. Там жил известный человек в возрасте ста сорока восьми лет. Он застал Наполеона. Отмену крепостного права. Революции. Две мировых. Одну гражданскую войну. Раскулачивание, голодомор, репрессии. Немного не дотянул до оттепели. Мне стало крайне любопытно, что обо всех этих событиях он мог бы сказать сегодня. Какими они выглядели тогда. И как воспринимались теперь.

С тех пор, столкнувшись с очередной, казавшейся неразрешимой проблемой, я задумывался о том, что скажу о ней через восемьдесят лет. Эффект получился неожиданным. Я перестал переживать и нервничать. Спешить оказалось некуда. В запасе было много времени. Ведь и я, и моя новая жизнь по-прежнему оставались впереди.

К тому моменту я давно понял, что очень хотел жить. Но тогда, наконец, осознал, что жить хотел достаточно долго. Чтобы узнать, ощутить и почувствовать как можно больше интересного. Принести хотя бы столько же пользы. Себе, своим родным, близким. Каким-то незнакомым людям.

Проделав невероятный круг, я вернулся к исходной точке. Туда, где почти рассыпался. Туда, где всё только началось. Мне снова было тринадцать. Я был молод и полон сил. Но теперь, в отличие от себя прежнего, крайне голоден и открыт всему новому.

Приехав домой, ранним утром я вновь услышал пылесосы. Улыбнулся. Закрыл глаза. Почувствовал возможное решение. Набрал номер знакомого юриста. Рассказал о своей идее. Тот ответил, что можно попробовать. Результаты пришли через месяц. Решение получилось верным.

Впрочем, в то солнечное утро мне было совсем не важно, каким окажется результат действий. Реальность тогда еще не изменилась. Но я уже нашел способ с ней по-другому взаимодействовать. Я перестал быть бессильным. Заедать стало совсем нечего.

С того дня, перестав нервничать, отдохнув и немного выспавшись, каждый раз я находил решение. Оно просто возникало в теле. Сомнения исчезали бесследно. Оставался один единственный способ.

Я как будто чувствовал реальность. Прислушиваясь к ней, действовал. Избегал борьбы и страданий. Берёг и совершенствовал тело. Поддерживал связь с действительностью. И, возможно, где-то совсем рядом ощущал путь к долголетию.

Однажды я задумался о том, что люди очень многое не успевали. Избегали крайне важных действий. Не совершали самых нужных открытий. Им не мешала лень. Их не останавливала глупость. Они просто лишали себя времени. И это было очень грустно.

Люди слишком рано умирали. У меня всё было впереди. Я это точно знал. И знание это рождалось в теле. В нём я больше не сомневался. Я ему полностью доверял. Свои мысли, решения, действия. И в первую очередь жизнь.

Эпилог

Я снова шел по парку с собакой. Пахло привычной сыростью. Прелой травой, опавшими листьями и мокрой корой деревьев. Чувствовалось приближение зимы. Меня это совсем не смущало. Я ждал снега. Мороза. Перемен. Новых событий и впечатлений. Мне всё невероятно нравилось. Мне всё было крайне интересно.

С жадностью я глотал события. Радовался любым результатам. Учился, узнавал новое. Совершал неожиданные открытия. Казалось, ничего подобного я не испытывал прежде. Но нет. Это было неправдой. Такую же жадность и голод я помнил в далеком детстве. Тогда, чтобы их утолить, проглатывал книгу за книгой. Теперь, спустя тридцать лет, всё-таки научился действовать.

Очень долго, сам того не подозревая, я убегал от реальности. Использовал разные способы. Алкоголь, путешествия, женщин. Всё оказывалось безрезультатным. Со временем, превратив еду в наркотик, я начал набирать вес. Постепенно утрачивал чувствительность. Вместе с ней рвал последние нити, поддерживавшие связь с действительностью.

Долгожданный отказ от алкоголя, вопреки всем моим ожиданиям, вовсе не решил проблем. Он просто открыл глаза на истинные источники напряжения. С ужасом погружаясь в них, я находил фрагменты себя. Делал удивительные открытия. Возвращал себе природную честность. Пытался отказываться от сценариев. Учился доверять ощущениям. Наконец, уже почти отчаявшись, пробовал заставить желания работать. Однажды мне это удалось. Крошечная таинственная дверь, скрытая за потемневшим холстом, медленно и со скрипом открылась. Ключ прятался глубоко внутри. Но для того чтобы его нащупать, мне сначала пришлось вернуться в тело.

Конечно, с такими масштабными изменениями я никогда не справился бы один. Любовь и поддержка близких помогли не отступить и не сдаться. Человек, превратившийся в друга, подсказал верное направление. Эта книга – во многом его заслуга. Поэтому он прочел её первым. По-другому я не мог поступить.

Дописывая последние главы, я много размышлял о судьбе. О смысле. О предназначении. О том, зачем вообще выжил. Простых и однозначных ответов у меня, пожалуй, нет до сих пор. Казалось, что во всем этом скрыт какой-то большой смысл. Нечто невероятно важное, что мне суждено сделать. Однажды, просто вслушавшись в тело, я почувствовал, что это не так.

Время перестало бежать по кругу. Оно стало почти бесконечным. В каждый его момент я стоял в одной точке. Решал одну простую задачу. Исполнял одно маленькое желание. Обретал одно новое знание. Приносил одну крошечную пользу. Вокруг лежали миллиарды других. Предлагали триллионы сочетаний меня и окружающего мира. В каждом из них был смысл. Каждый я мог попробовать. Наверное, когда-нибудь из них сложилось бы нечто большее. Но я пока этого не знал. Поэтому просто двигался. Жил. Менялся. Развивался. Чувствовал себя всё более счастливым.

Я часто пытался понять, зачем написал эту книгу. Возможно, чтобы вернуть долг за жизнь, случайно полученную взаймы. Впрочем, это, конечно, враньё. Просто в детстве никто не объяснил мне многих очень важных вещей. В некоторых я слегка разобрался. Решил рассказать кому-то еще. Сэкономить немного времени. Уберечь от возможных шишек. А может, подарить надежду, которая укажет свой собственный путь.

И еще я очень хочу, чтобы меньше людей умирало. От еды, алкоголя, наркотиков. Пожалуй, будет очень неплохо, если это выйдет действительно так.

Но есть и еще одна правда. Во многом я писал её для себя. Первая часть помогла мне выжить. Вторая дала дополнительное время. Третья научила жить дальше. Рассказала, что счастье существует. Убедила, что до него можно дойти. Посоветовала, что взять с собой.

Четвертой части вполне могло и не быть. Но она родилась в теле. Окунула меня в действительность. Объяснила, как использовать время.

Довольно долго я искренне верил, что в конце опишу метод. Простой и понятный способ навсегда изменить жизнь. Добиться чего-то значительного. Оставить после себя след. Стать, наконец, счастливым. Поделиться этим с кем-то еще. К сожалению, ничего простого не получилось. С трудом я достал пыльный ящик, лежавший глубоко внутри. Сорвал заржавевший замок. Извлек кучу странных железок. Рассыпал их по столу. Долго силился разобраться, как эта конструкция устроена. Чистил, смазывал, собирал обратно. Выходила полная ерунда.

Без малого четыре года я всё непрерывно переделывал. Выбрасывал полусгнившие детали. Прикручивал вместо них новые. Построил совсем другой механизм. Он получился удивительно гибким. Просто жил и менялся на глазах. В этом было его достоинство. Очень быстро я к нему привык. Распрощался с железным ящиком. Оставил механизм на виду. Смог, при необходимости, доделывать. Обслуживать, настраивать, регулировать. Мне нравится то, что получилось. Надеюсь, его грядущие изменения остановятся лишь вместе со мной.

Когда-то давно я думал, что всё вокруг безнадежно плохо. Потом убедился, что хорошо. Однажды этого стало мало. Понадобилось что-то еще. Думаю, мне не хватало счастья. Теперь оно совсем рядом. Его очень много вокруг. И часть уже внутри меня. Медленно я учусь им пользоваться. Как ребенок, делаю первые шаги. Это вселяет надежду. Заметно подогревает любопытство. И кто бы знал, какие еще открытия ждут меня на этом пути.

Москва, 2022