Краткая история премии Г. Токсичный роман [Павел Александрович Антипов] (fb2) читать онлайн

Глава 1. Вручение 2012

Грибы – Прэмія Дэбют – Внезапное появление премии Г. – Вручение

Грибы. В то время премии возникали так, словно они грибы. Грибы объявлялись тихо, поэтому, казалось, не несли авторам-победителям каких-то финансовых последствий.

Первой сломала систему премия Дэбют. Официально не объявлялось, но приложив усилия, можно было узнать, что победитель получал 2000 долларов, а второе и третье место – по пятьсот. Ох уж эти деньги. С ними у меня связаны не самые приятные воспоминания. Дело в том, что Дэбют вручался только белорусскоязычным авторам, но это было не очевидно, какого-то написанного положения у премии не было. И будто бы – я не могу припомнить, откуда у меня эта информация – будто бы Хадановіч показал жури журнал Паміж, где была напечатана подборка моих рассказов и сказал – вот, мол, хорошие рассказы у Антипова, давайте отметим. А Марыйка такая – а на каком языке они написаны? А на каком я могу написать? Ах, какая жестокая несправедливая судьба! Именно тогда я нихуя нигде не работал, и даже сама мысль, что я могу выиграть деньги, прокормила бы меня не один день. А так пришлось кормиться как обычно – гречка, сосиски, десертик в Лидо, суп из неизвестных ингредиентов, который предлагал папа. Тысяча Викторов Мартиновичей и сто один Бахарэвіч! Пятьсот долларов, а то и две штуки!

Моё знакомство с премией Гедройца началось 28 декабря 2011 года, когда Хадановіч объявил в жж о ещё одной премии.

Я тогда написал написал

paulantipov on December 28th, 2011 08:45 am (UTC)

Ого, премий уже больше, чем книг!

И получил ответ

khadanovich on December 28th, 2011 09:13 am (UTC)

Не перабольшвай, Паша. Празаічных кніг сёлета ня так і мала. Прычым удзел у журы прымушае чытаць усё. :)

Так уж и немало, подумал я. Что-то не припомню ничего особенного. У меня, конечно, книжка вышла, так хуй вы ей дадите, дискриминация, бля, да я уж смирился. Тут вопрос ещё, что дадите, про приз ничего не было сказано, потому я надеялся, что дадут какое-нибудь говно, которое мне и так не нужно. Типа, возможность издать книгу, так я уже и без вас её издал. Ну как без вас. Позвонила Марыйка и сказала, что у пэна есть 120 евро и их можно выделить на макет моей книги. Я был рад, потому что Логвинов к тому времени уже 2,5 года верстал рукопись, а когда я попросил его показать, то увидел, что ничего не свёрстано. Попросил у жж научить меня верстать, вот Марыйка и позвонила. Благодарность меня переполнила, и я даже сказал ей спасибо. Но она посоветовала не благодарить, она это делает не для меня, а для себя: «чышчу карму», сказала. Я так понимаю, это были извинения за недопуск меня, а вслед за мной и всех, кто пишет здесь по-русски к пэновским премиям. Принимаются ли? Лучше б 500 дали. Книжка моя вышла одновременно с книжкой Касцюкевіча в декабре 2011. Когда я пришёл посмотреть на первые экземпляры, Касцюкевіч предложил обменяться: мою на его. Я не без сожаления отдал свою.

Организация у наших премий – фирменная, никто ничего не планирует, правила и призы выясняются во время премиального процесса. Главное – переговоры в верхах! Был такой у нас польский посол – Лешак, слава ему, Шарэпка. Интересовался почему-то, белорусской культурой. Почему – мне не известно, я с ним близко не знаком. Вроде бы я это знаю от Акудовіча, что собрал как-то посол интеллигенцию и предложил сделать премию для белорусских писателей, типа польской Ники. Интеллигенция заспорила, что за премия, да чьего имени, вроде бы долго не могли договориться, но сошлись на имени Гедройца, и вот почему. Во-первых, ни дать ни взять, а поляк, в то же время родился в Минске. Во-вторых, наводил межкультурные мосты, правда между Польшей и Фрацией, про Беларусь не вспоминал. В третьих, писал эссе – художественной прозы не писал, но чем эссе не проза? Так ли это было, не так, я сам не видел, но на правду похоже, чуть что – спросите Акудовіча.

Что сказать про Гедройца? Патрон для премии, конечно, неплохой, если в финансовом смысле. Он как бы говорит полякам, вот я ваш польский герой Гедройц, за меня и 10 тысяч евро можно отдать. Проблема с тем, каким он боком к белорусской литературе? Кто у нас читал его прекрасные романы? Кто изучал его в школьном курсе литературы? Кто знает, как правильно писать его фамилию? Говорят, что Гедройць, а вот уж назвали Гедройцем и привет. Короче, от Гедройца в премии ничего нет.

Впрочем, это сугубо мои размышления. А есть ли у меня право на них? Не я ведь организовывал премию. Я лишь видел, как в конце 2011 её объявили, потом у неё возник блог, где назвали размер награды – 10 тысяч евро, опубликовали лонг-лист, и стали печатать огромные, неинтересные рецензии, которые, если до половины прочтёшь, то молодец. Потом был шорт и 3 марта – вручение. Видимый премиальный процесс занял чуть более трёх месяцев.

10 тысяч евро – это много, я захотел побывать на вручении. Оно было во дворце искусств, вход был по пригласительным. Я где-то раздобыл два, позвал Настю Манцевич и мы пошли смотреть. Все разоделись как на нобелевскую церемонию, Касцюкевич был во фраке, Хадановіч тоже, Кісліцына была обёрнута мёртвой лисой! Из Гамбурга специально прибыл Бахарэвіч. На входе в зал стояли толстые охранники с рациями. Зал был занюхано-советским, со старым паркетом и креслами с красной дерматиновой обивкой, как в кинотеатрах моего детства, но в полутьме было не слишком заметно. Перед сеансом выключили свет, заиграло что-то симфонически-авангардное от Рациональной диеты, на экране появилось лицо Гедройца, прожектор высветил на сцене фигуру Хадановіча, который стал благодарить польское посольство и лично господина посла, которого как раз выслал Лукашенко, приходилось вручать премию без основателя. После были актёрские читки отрывков из книг шорт-листа, видеообращение Лукашука из Праги, к сожалению без звука, поэтому никто так и не узнал, в чём состояла суть этого обращения, оборванного на середине, рукой Марыйки, которая нажала на паузу, благодаря чему застывший Лукашук стал фоном для остальных 3 шорт-листеров: Бахарэвіча, Клинова, Касцюкевіча. Бахарэвіч стоял точно так, что голова Лукашука помещалась между его ног. С моего кресла был именно такой вид. Федарэнка не пришёл.

Зачитали обращение Поморского, который говорил, что победителем следует назвать несомненно Бахарэвіча, однако, когда открыли конверт, оказалось, что первое место и 10 тыщ гоуз ту…. Касцюкевіч.

После жюри и шорт-листеры отъехали на виллу к послу (хотя может и не на виллу, но на закрытое мероприятие уж точно), а Бахарэвічу пытались набить морду «за Купалу».

Мы с Настей возвращались домой, и я всё недоумевал, как так – Костюкевич? Это же совсем какие-то рассказы новичка, пусть и с парой талантливых абзацев. Я представлял себе заседания жюри, как они аргументируют свой выбор, не было ли на заседаниях сговора? Ну конечно, наверняка, был! (теперь я знаю, что так думают все те, кто в премиальных делах не участвуют). Я не мог заснуть и накатал в жж гневный пост по поводу того, что я, в принципе, понимаю выбор жюри, если оно руководствовалось тем, что надо распределить призы: кому что полезнее, тому то и дать

«Допустим, цель не выбрать лучшую книгу прозы, а разделить премию с максимальной пользой. И тут лучше решения нет. Фэдарэнка уже, в общем-то, состоявшийся писатель, у него есть и романы, и какое-никакое признание, к тому же, сам вон пишет, что у него кризис жанра, а потому получи третье место и месячную стипендию во Вроцлаве. Бахарэвіч тоже довольно состоялся, и стипендия, вроде, не нужна, и так почти на стипендии, но Вроцлав тоже пускай будет, но ещё и очень полезно ему будет перевести какую-нибудь книжку на польский, вот и получите. Ну а Касцюкевічу перевод книги пока ни к чему, он ещё такой книги не написал, которую стоило бы перевести, но вот чтоб такая книга появилась, нужно дать ему первую премию ― там достаточно денег, плюс опять-таки писательская резиденция на Готланде. При таком раскладе, я считаю, что всё – лучше не придумаешь. Но как быть со справедливостью? Все будут говорить, что лучшая книжка у Касцюкевіча, а правда ли она лучшая?»

Такой уж я падкий до справедливости. Сам-то давал Касцюкевічу третье место, а первое Федарэнке. Марыйка после отвечала кому-то в фб, что я это всё написал из зависти, потому что сам мог претендовать на премию, если бы русскоязычных допускали. Но меня интересовала справедливость. Хоть, конечно, не справедливость, а «справедливость» – когда сначала объявляются правила, а потом по ним идёт игра. А то не очень понятно, что делают среди членов жюри поляки, которые вряд ли осилят 12 белорусских книг – директор института да посол.

Глава 2. Вручение 2013

Марыйка в Гурмане: предлагает мне стать организатором премии – Проблема Кісліцыной – Пани Эльжбета – Кто источник власти в премии – Нутрия Бухалик и её роль в создании сайта премии – Как номинируют книги: попытка осознания – Проблема Някляева – Что делать с авторами, написавшими больше одной книги – Ещё одна проблема: рецензии – Минская книжная выставка (Замза, Хадановіч, Някляеў, Федарэнка) – Шорт-лист и как его сливали – Щепаньской не нравятся бланки приглашений – Нутрия Бухалик критикует премию Г. в нашейниве – Как победил Някляеў – Церемония в Краун-плаза – Королевские креветки: ужин у посла

Марыйка не справляется с чашкой и чай выплёскивается на столик. Я подвигаю ей оранжевые салфетки, она вытирает. Всё уже сухо, но она время от времени трёт салфетку о стол. Мы сидим в «Гурмане» на Маркса, тут продают чаи, которые можно сразу попробовать. Я только что записал Марыйку для литрадио, а теперь она предлагает мне стать секретарём премии Гедройца. Я согласен, и Марыйка долго посвящает меня в детали.

Я листаю документы, смотрю, кто за кого голосовал. Интересно, правда ли Костюкевич получил первое место? – Правда. По документам всё сходится. Однако, здесь голоса только белорусского жюри – ни одного польского голоса. Ни тебе Шарэпки, ни директора института польского, даже Поморского нет, хоть на вручении зачитывали его письмо, кому бы он вручил премию. То есть, как я и говорил: объявлено, что жюри белорусско-польское, а оно нифига и не польское.

В тот год белорусская литература отжалела мне должность – я стал записывать писателей для litradio.by. Не знаю, был ли это случай – то, что я записывал Марыйку, когда нужно было начинать второй сезон Гедройца, а она искала человека, который бы мог этим заняться? Кажется, это именно он и был. Марыйка вспомнила мой постпремиальный пост в ЖЖ, и моя кандидатура не замедлила появиться. Я деликатно спросил, предусматривает ли эта должность оплату, и узнал, что совсем небольшую. Но было так интересно, что я согласился на 400 евро.

Правда, Марыйка видела проблему в том, что среди жюри была Кісліцына, с которой я накануне разругался в ЖЖ по поводу её поста про книжку Насти Манцевич.

Кісліцына писала, что ждала от Настиной книжки чего-то тонкого, глубокого и, уж по крайней мере, более сексуального. А вышло, что тексты Розанова для Кісліцыной более сексуальны, чем тексты Насти. Мне глубоко насрать на то, что кажется Кісліцыной более сексуальным, но пост я прочитал так, что мол, говно, Настя, твоя книжка, не понравилась она мне, поучись-ка лучше у Розанова. Мне было бы так же глубоко насрать, если б такой пост написал «простой читатель», но его написала чувиха, которая считает себя критиком, и я захотел прояснить её позицию как критика, а не как читателя. Мало ли кому Розанов нравится?

Вообще история моих, скажем так, отношений с Кісліцыной знает взлёты и падения. На одном из пэновских конкурсов она была в жюри, вела мастер-классы и отметила мои ранние рассказы. На мастер-классе я был единственным человеком, в чьих текстах она не нашла недостатков. Всё так хорошо, говорит, написано, будто уже где-то читала, даже замечаний никаких нет. Но я пришёл туда за критикой, поэтому усомнился в компетентности. Или меня просто пожалели, такие уж некудышные рассказы. На конкурсе я вёл себя замкнуто, как обычно, а она подходила с расспросами и рассказами. Один я запомнил, про то, как Кісліцына и Хадановіч написали все стихи за Вальжыну Морт. То есть Морт талантливая, говорила Кісліцына, но языка совсем не знает, потому считай мы с Хадановічем всё за неё и написали.

Потом я написал рассказ, где менялись первые буквы имени Люси Лущик: Дуся Дущик, Щуся Щущик – было смешно, что можно менять буквы и получались имена с другим смыслом. Этот нехитрый рассказ очень понравился Кісліцыной, она попросила Марыйку его перевести и писала, что ходит по редакциям, но его не берут, мол, не понимают юмора. Не знаю, зачем это ей было нужно, вполне возможно, что если б меня этот рассказ прославил, то она бы говорила про меня как про Морт, что приложила руку к проекту Павел Антипов. Но я оказался никудышным писателем, писал мало, не прославился и Кісліцына занялась другими проектами.

Когда же начался этот конфликт? Наверно, с моего поста про Гедройца, где я назвал рецензии ерундой, которую неинтересно читать. Тогда-то отношение Кісліцыной поменяло свой знак. Такой кучи говна до неё на меня ещё не выливали. Она написала, что я не различаю жанров критики, что я защищаю подругу, а не книжку. Я ответил текстом, мол, мы были молоды, вы нас за ручку привели в литературу, мерси, но мы вас переросли – пока! Срались мы воодушевлённо. К беседе присоединился Андрэй Адамовіч, мы выведывали у Кісліцыной инструменты критика, которыми она пользуется, методы оценки и прочее. Она отвечала, что мы идиоты, а это показывало, что методов и инструментов у неё нет – так мы и думали. Последний аргумент Адамовічу у неё звучал так «Ідзі на хуй!”. После чего мы созвонились, решили, что, наверное, зря вывели её из себя, и написали в личку извинительные письма. Я в своём извинялся только за то, что позволил себе не заметить, как беседа её травмирует. Своего мнения, конечно, не переменил. Но, на всякий случай, удалил пламенный пост про «переросли».

Так как Хадановіч был не против того, чтоб я занимался премией, Марыйка повела меня к пани Эльжбете Щепаньско-Домбровской, советнику, pani S-D, Шчэпке, Эльжбете I, её так много, а меня так мало. В здании института польского, недалеко от Красного костёла, в обстановке жуткой секретности был распечатан бюджет с итоговой цифрой 5700. В примечании было сказано, что ещё на одну тысячу работы проведёт ПЭН, то есть работы проведу я и ПЭН мне будто бы заплатит, а на самом деле, я сделаю всё бесплатно, только ради того, чтоб в графе «участие пэна» стояла цифра 14,7%. В 5700 не вошли также 200 евро на дизайнера, потому что Марыйка при суммировании пропустила эту строчку. Я почему так подробно привожу эти цифры. Для того, чтоб вы вдумались: 5700 – организация, 10000 – премия, на всю про всю премию самого Гедройца выделено всего-то 15 700 евро. Столько стоит какая-нибудь не самая дорогая машина. Какой-нибудь идиот-предприниматель, скопивший за год на новую тачку, может вдруг передумать и решить учредить суперпремию по белорусской литературе и это будет стоить ему всего лишь новой машины, даже не квартиры! Если, конечно, найдёт такого идиота, как я, который согласится за копейки приобрести неоценимый опыт. Да-да-да, мы готовы, говорит пани Эльжбета, это для нас очень важный проект, конечно, мы готовы поддержать, и снова договоримся с банком, идите работайте. Я утверждён.

О, эти премии, – думал я, – если из-за неправильного языка я не могу их получать, я буду их вручать! Хотя выбор победителя от меня мало зависел, да и как только я занялся организацией, мне сразу стало всё равно, кому вручать. По большому счёту, всё говно, что-то лучше, что-то хуже, но на десять тысяч никто не наработал.

Итак, я главный организатор. Но как мне работать? Документа, который бы описывал мои функции – нет, Марыйка вроде говорит, что делать, но это не всегда совпадает, с тем, что говорит Хадановіч. Кто главнее? Кто источник власти, кто мне указ? Поляки дают деньги, но до поры до времени им плевать, как всё организовано. Меня позвала Марыйка, но сама-то она из должности ушла. Хадановіч – источник власти? Но почему мне этого открыто не говорят? Я должен догадаться сам, сделать вид, что понял? Ну, допустим, понял. Хотя вот Хадановіч говорит, кого хотел бы видеть в жюри, и себя бы он тоже хотел видеть в жюри. Какая-то это не очень чистая игра, ну или игра без чётких правил. Но раз я не вижу поблизости никого главнее Хадановіча, то, думаю, буду воплощать его идеи, а там разберусь. Но с его идеями у меня сразу возникают проблемы. Он говорит, Акудовіча в этот раз брать не будем, он книжку написал, которая вполне может претендовать на первое место. Окей, не будем так не будем. Но когда я говорю об этом Акудовічу, он расстраивается, говорит, что лучше бы в жюри, но раз уж так решили. Кто решил, думаю я. Решил какой-то орган, комиссия, комитет? Но это решил Хадановіч! Я иду к Хадановічу, так мол и так, Акудовіч хочет в жюри. Ах, он по-видимому думает, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, типа, за жюри заплатят точно, а премию ещё неизвестно дадут ли – излагает Хадановіч мысли Акудовіча. В итоге, Акудовіч остаётся в жюри. Но меня такая система назначения жюри очень настораживает. Ещё есть польская часть жюри – это посол и директор института польского, это Адам Поморский, и ещё Хадановіч с Марыйкой говорят, чтоб я позвал Малгожату Бухалик. Я спрашиваю, как поляки читают? И не получаю внятного ответа, мол, они читают лонг. Или нет, они читают шорт. Голосуют ли посол с директором? Нет, говорят. Так нахера они в жюри? Ну, типа, чтоб им приятно было. А Поморский голосовал? Да, но опоздал с голосом, поздно прислал. То есть, я должен выслать книги Поморскому и Бухалик, но непонятно, шорт или лонг. Короче, полная хуета и неразбериха, и всем похеру, потому что действовать надо мне.

Пока я пишу Бухалик. Называй её Нутрия, говорит Марыйка, она любит, когда её зовут Нутрия. Я не решаюсь на такое панибратство и именую её пани Малгожата, хотя пани она конечно себя не ощущает, но мне пофиг. И вот эта пани говорит, что да, она согласна, шлите мне все книжки. Я говорю, оукей, пришлю шорт. Она такая, а чего шорт? Я – ну, так в правилах. Окей, говорит, шлите правила. Я думаю, ага, хер там, какие правила, я сам их не знаю. Иду уточнить у Хадановіча, он лишь разводит руками. Я говорю, ладно, пани, пришлю вам лонг. Она – неа, я всё хочу читать. Окей, пришлю всё, говорю. И положение не забудь. Я говорю – нет положения, я вообще только начал этим заниматься, войдите в моё положение, разбираюсь по ходу, давайте вместе разбираться, сейчас пока без положения, потому что я не успею его сделать, а уже на следующей премии сделаем положение так положение, всем положениям положение. Она, ясно, ну ладно. Но вообще хуйня у вас, а не премия: перво наперво надо сделать сайт, заполнить его отрывками из книг, а также написать в википедию статью о премии. Ну и пани попалась. Я не тупой, я сам знаю, что нужен сайт, но на сайт нет денег и нет человека, который бы занялся его заполнением. Про деньги не волнуйся, я напишу в посольство. И, к моему ужасу, она выбивает деньги на сайт.

Из моих знакомых сайты умеет делать только Коля. Я некоторое время раздумываю, не будет ли это коррупцией, позвать своего братаделать сайт? Но, думаю, ладно, не велика коррупция, всего-то 600 евро, и премия получает не только дизайнера и верстальщика, но и человека, который отвечает за весь фирменный стиль премии, в будущем ему придётся договариваться с типографиями и самой Щепаньской. Какая коррупция – практически благотворительность!

А Бухалик тем временем взялась за премию всерьёз. Она, похоже, чувствует, что неопытные белорусы без её экспертного мнения не смогут выбрать даже цвет сайта. Она требует, чтоб я показал ей макет. Говно, говорит она, а не макет! У нас в Варшаве в такой цвет лестничные клетки красят. И присылает пруф – фото лестничной клетки. Я её поздравляю и говорю, что в Минске красят в другой, пруф тоже прикрепляю. Если я ещё буду фоном сайта заниматься, то кто соберёт все книжки за последний год?

Если кто-то думает, что книги номинируют авторы или издатели, то это заблуждение, прошу больше так не думать. Своим ходом на премию добирается 5-7, в лучшем случае однажды было 11 книжек. Остальные должны номинироваться как? С этим интересным вопросом я столкнулся внезапно. Оказалось, что и тут никакого механизма нет. Я предполагаю, что в первую премию Марыйка просто обзванивала всех независимых издателей (база телефонов мне перешла в наследство), а какие-то книги ей подсказали члены жюри – вероятно, именно так в первую премию попали книги издательств зависимых. Но мне казалось, что список первой премии был не полным – 18-20 книг (на рукописных бюллетенях было сложно разобрать). В общем, после того, как я обзвонил всех независимых издателей, после того, как члены жюри мне ничего не посоветовали, я погрузился в изучение сайтов государственных издательств и нарыл более сорока книг! Точно не уверен, но мне показалось, что жюри не очень ожидало такого количества и начало задавать мне вопросы, а кто номинировал такую-то книгу? А сякая-то книга это что – проза? Я рассказывал им очевидные вещи, которые почему-то не были им известны из первой премии, что книги никто не номинирует, это я узнал, что такие книги вышли, и если вы решаете, что они подходят на премию, то предлагаю вам их номинировать. Я не уверен, что жюри осознало, что произошло, но список был принят. А произошло на самом деле рождение механизма номинирования книг!

Теперь мне предстояло собрать по 6-7 экземпляров каждой книги. И это стало моей самой нелюбимой частью работы. Необходимо было звонить незнакомым людям и объяснять, что они должны дать мне бесплатно то, что они обычно продавали. Издательства сбивали количество, авторы предлагали преобрести книги в магазине – такая супер-пупер премия, поляки выделяют на неё немеренные деньги, а книги купить не можете, стыдно! И мне было немного стыдно, но я не мог сказать, что деньги очень даже меренные. Адам Глобус со скрипом выделил пару книг. Я пришёл за ними к нему в мастерскую, где он угостил меня кофе и рассказал, почему ему жалко отдавать книги. «Ведаеш, там всё куплено, всё равно мне ничего не дадут». Я говорил, что, возможно, и куплено, но от меня это тщательно скрывают, и я в свою очередь проконтролирую весь процесс, чтоб он был как можно менее купленным.

Я приносил книги в ПЭН-цэнтр, изо всех щелей которого как чернослив торчала нашанива. К моему приходу они обычно освобождали «конференц-зал», половину которого оттяпали перегородкой, за ней сидел переводчик их сайта. Я садился за стол. На пол клал два черновика А4 и ставил на них свои ноги в старых ботинках с глубоким протектором. Снег из протектора таял и стекал на черновики. Я вбивал книги в компьютер, а в зал заходила секретарша нашейнивы, как я понял в последствии, подосланная Дыньком. Она улыбалась странной улыбкой и спрашивала, не хочу ли я гарбаты? Мне было неловко, я благодарил и говорил, что сделаю сам. Моя версия такова, что Дынько воспринимал меня как представителя ПЭНа, и хотел меня умаслить, умаслив в моём лице ПЭН, чтобы и дальше пользоваться выгодами и преференциями от помещения. Но, во-первых, я тогда ни на что не мог повлиять (да мне и в голову такое не приходило, мне б премию сделать), во-вторых, на меня такое жополизание обычно не действует, что, впоследствии, для него и выяснится.

Перед Новым годом мы с жюри утвердили полный список книг, которые допускались к премии. Книг набралось 43 штуки. Мне приятно было понимать, что их в два раза больше, чем в предыдущую премию. Щепаньской я говорил, что видите, мол, как круто повлияла всего лишь одна премия на писателей, сразу в два раза больше написали. Хотя понимал, что это не премия, а я повлиял, потому что излазил весь интернет в поисках новых книжек. Щепаньска, вроде, была рада, но что-то её беспокоило. Она спросила, помню ли я наш разговор о том, что эта премия вне политики? Да-да, я действительно припомнил, к концу года она как-то педалировала этот разговор. Ну вот, помните, а как объяснить, что в этом списке находится Някляеў? А книжка Някляева, надо сказать была подана одной из последних, чуть ли не 27 декабря. И Хадановіч сказал тогда, а успел-таки, ну и что-то в таком духе, посмотрим теперь, что сделают поляки. И вот поляки в лице Щепаньской мне говорят о политике. Позвольте, говорю, да разве это политическая книжка? Он её, наверно, не как политик написал, а как писатель. В любом случае, жюри её приняло, или мне стоит сказать жюри, что именно эту книгу не надо принимать? Глаза у Щепаньской забегали: да нет, как так можно говорить, я ничего такого не говорила, мы (имеются в виду поляки из посольства) понимаем разницу между литературой и политикой, сами жили в сложные времена и проч., но вот в Беларуси есть люди, которые этого могут не понять. Так что мне сказать жюри? – спрашиваю. Ах, нет-нет, зачем же говорить. Я просто высказываю лично вам лично свои опасения. Да, говорю, ваши опасения вполне разделяю, но не знаю, как я могу помочь. Разве только передать ваши опасения жюри? Ах нет, конечно, не нужно. Тем более это ещё не финал. Да, успокаиваю её, обычно политики пишут плохие книги. И вдруг думаю, что политик из Някляева так себе.

Так как писаных правил не было, лонг-лист нам дался очень сложно.

Во-первых, решали, что делать с парными книгами. Три писателя издали по 2 книги за год. Так как в прошлом сезоне такого не было, стали думать. Рассматривать ли книги отдельно, или от одного автора взять только одну? Большинство жюри боялось, что если оставить по две книги, то голоса могут разделиться между ними и автор не попадёт в лонг-лист. Почему-то. Я даже сейчас логики искать в этом не буду. Но в общем решили, что только одна книга от одного автора. Стали решать какая. Если с Календой и Федарэнкой разобрались быстро, то Бахарэвіча обсуждали очень долго. Сейчас не могу вспомнить точно, чьё мнение, кому принадлежало, но победила такая точка зрения, что «Шабаны» роман неудачный и Бахарэвіч сам это знает и будто бы он сам даже кому-то говорил, что был бы рад получить премию именно за «Гамбурскі рахунак». Так и порешили. Вот к чему приводит отсутствие прописанной процедуры. Вдумайтесь, вдумайтесь в это! «Шабаны» не попали в лонг-лист только потому, что кто-то чётко не проработал условия премии. В следующем году я всё исправлю, только «Шабанам» уже не помочь.

Во-вторых, поступила странная реакция от Федарэнкі. Мол, он снимает свои книги с премии. Стали думать, может ли автор снимать свои книги? Да я за него и так бы не голосовал, сказал в сердцах кто-то. Решили, что автор от сейчас и впредь не будет иметь права снимать свою книгу с премии.

И да, Някляеў-таки к ужасу Щепаньской проходит в лонг.

В моей работе наступает небольшой перерыв. Лонг-лист готов. Постоянно указывающая что мне делать Бухалик нейтрализована – я отправил её заполнять сайт. Она сама придумала, что надо снабдить каждую книжку описанием и фрагментом, я сказал, что она единственный человек, кто сможет это сделать, так как денег на заполнение сайта нет. Она осилила книжек 10, на этом её энтузиазм угас, в скайпе она до поры до времени не появится. Где-то на горизонте маячат презентации книжек лонга на книжной выставке, но это ещё через месяц, и я могу спокойно заняться подготовкой рецензий.

Итак, рецензии. Что я о них знаю, выложу как на духу. Впрочем, начну издалека, начну со своих соображений. Я так понимаю, подсознательно Марыйка (или кто там придумывал идеологию Гедройца?) хотела, чтоб премия на месте пустоты создала белорусский литературный процесс, хотела, чтобы премия стала литературным процессом, которого до сих пор почти не наблюдалось. Для этого нужно было, чтоб писатели начали писать книги, чтоб издатели стали эти книги издавать и распространять, чтоб покупатели стали эти книги покупать, а читатели стали эти книги читать, чтобы критики начали писать на эти книги рецензии, вписывая в контекст, а члены жюри ранжировали бы эти книги, классифицировали и выстраивали бы из этих книг иерархии. И чтобы те из авторов, которые взбирались на вершину иерархии, получали от литературного процесса ощутимые выгоды в виде денег, писательских резиденций, переводов на иностранные языки, о, что бы они только не получали! Хочу напомнить, что это нужно сделать силами одного-двух человек, потратив 5-6 тысяч евро. Цель благая-преблагая, но, скажем честно, недостижимая.

Так вот, рецензии. На то чтобы стимулировать написание рецензий, у премии было 600 евро. 12 рецензий по 50 евро. Напомню, что в первом сезоне, на мой взгляд, рецензии были полным говном. Ну ок, слово «говно» малоинформативно, скажем так, из рецензий я не мог узнать, чем книга хороша, чем плоха, чем нравится рецензенту, стоит ли мне её читать. Ни одной из тех рецензий я не осилил до конца. Они были написаны в духе «мне тут заказали, я должна\должен написать так, чтоб ни за что не было понятно моё отношение к книге, но было понятно, что автор молодец, что пишет, и попал в лонг-лист не зря, и объём чтоб соответствовал 50 евро и тп.». И вот, решил я, что за всё это хамство Бухалик, за попытки понять, что хочет Хадановіч и Щепаньская, за старания исполнить их желания так, чтоб не пойти против себя, за все говняные статьи в нашейниве о том, что премия нечистая, грязная-грязная, за жалкие 400 евро – мою зарплату за полгода, за то что в моём единственном компьютере во время работы сломался разъём юэсбэ, а денег на ремонт и новый компьютер не будет никогда, за всё это и многое другое неприятное я прошу лишь одного – я буду сам решать, кому заказывать рецензии. Я просто хочу, чтоб это были молодые люди, и чтоб я сам им поставил задачу: пишите, как хотите и, если получится, напишите, нравится вам книга или нет.

Я не скажу, что мне удалось сделать так, чтоб гедройцевские рецензии стали интересными. И попытка привести в белорусскую литературную критику новых людей скорее провалилась. С особым треском провалилась попытка с Андрэем Адамовічем. Он выбрал рецензировать книгу Алеся Пашкевіча «Сімъ Побѣдиши» и, надо сказать, требование моё выполнил, по рецензии было понятно, что книга ему не понравилась. Рецензент считал, что сюжет книги плохо выстроен и объяснял почему. В общем, кое-какую критическую работу Адамовіч проделал. Это-то и не понравилось Барысу Пятровічу. В день публикации рецензии мне написала Юля Цімафеева, которая тогда работала в союзписе, что Пятровіч рвёт и мечет, говорит, что это нож в спину от ПЭН-цэнтра, скорее всего, от Хадановіча. Я решил приехать и лично объяснить: никакого ножа, просто я захотел повлиять хоть на что-нибудь в этой литературе, и первая же моя попытка привела к пиздецу – литература не желала меняться.

Я сидел в кабинете напротив Пятровіча, и он был очень зол. Раньше он мне казался уравновешенным, понимающим, даже добрым. Но тут было всё наоборот. Я знаю, кто за этим стоит, возмущался Пятровіч. Блин, я же стою, что в этом такого, отвечал я. Нет, это Хадановіч, так нельзя, я этого так не оставлю, я выйду из жюри, нож в спину! Я убеждал, что Хадановіч не имеет к рецензии никакого отношения, и виной всему я, пожалуйста, не надо выходить из жюри. Может быть, я по неопытности чего-то не понимаю, говорил я (хотя про себя я уже всё понял), не расстраивайтесь. Бывали моменты, когда Пятровіч начинал мне верить и тогда говорил, что это ошибка, мол, Адамовіч и Пашкевіч хорошие, но очень разные писатели, и Адамовіч просто мог не понять замысла Пашкевіча. А потом он снова распалялся и кричал про нож. Я вышел из кабинета измочаленный и опустошённый. Договор был такой, что Пятровіч не выходит из жюри, а авторы рецензий в следующий раз должны быть согласованы. Бля, ни грамма свободы, всё я должен согласовывать. Нахрена мне тогда эта премия нужна, если я просто исполняю волю каких-то дядей, которые даже не удосуживаются мне по-человечески заплатить?

Вечером я созвонился с Адамовічем и договорился о встрече. Они сидели с Хадановічем и, по-моему, Рыжковым в кафе, которого теперь нет – «Ступени» на Мясникова. В кафе кроме нас никого не было. Мы пили пиво, я позволил себе суп – в то время я редко ел в кафе, но в надежде на будущую зарплату и ввиду большого стресса решил шикануть. «Сим поедиши» – произнёс я, взяв в руку ложку. Хадановічу, с одной стороны, была близка позиция Адамовіча как рецензента, а с другой стороны, у него и так проблем с Союзом хватало, поэтому он то хвалил, то ругал нас попеременно.

Больше с рецензиями ничего интересного не произошло, за исключением того, что Янкута пробила их публикацию в Дзеяслове, а Пятровіч ловко вышел из ситуации тем, что напечатал рецензии только на шорт, куда Пашкевіч не вошёл.

Министерство информации сдуру выделило Польскому посольству бесплатный стенд на Минской книжной выставке. Щепаньска наполнила его следующим образом: 1. книжки, выпуск которых поддержало посольство и которые нельзя продавать, 2. польское издательство из Польши Ars Polona, 3. презентации авторов из лонг-листа премии Гедройца. Выдающийся организационный талант Щепаньской позволил ей не нанимать отдельных людей, которые бы находились на стенде. У вас же будут там презентации, правда, сказала она мне? Было бы логично, чтоб вы нашли людей, которые присмотрят за стендом, а заодно как-то расскажут про то, как мы классно поддерживаем белорусскую книгу (там было много переводов с польского на белорусский), только продавать книги нельзя, их можно раздавать бесплатно. Но смотрите раздавайте не просто так, а со смыслом. К сожалению, я не придумал никакого смысла, кроме как раздавать книги бесплатно. Это вызвало недовольство директора издательства Ars Polona Гжегожа Замзу, который жаловался Щепаньской, мол, из-за того, что мы раздаём книги просто так, у него ничего не покупают. Или же он просто обращал внимание, что зря посольство так разбазаривает свой вклад в белорусскую литературу, я не знаю. Щепаньска была недовольна, но что нам исправить, сказать не могла. Вообще сотрудничество с Замзой было довольно-таки ярким. За час до выступления Некляева мы как раз тестировали комбарь Лянкевiча и подключали микрофон, подходит Замза и говорит, что это вы такое делаете? Разве вы не знаете, что презентации никакой не будет, на стенде главный он, и ничего не будет. Я звоню Щепаньской, та мне: да как такое возможно!? О, нет, конечно, он не главный, продолжайте делать, что делаете! (Я так до конца и не понял, было ли это какой-то дипломатической игрой.) Замза говорит, нет-нет, это невозможно, и выключает нам электричество. Вы такие молодые, говорит, у вас горящие глаза, вы очень хорошие, но вы ничего не понимаете, вас используют для своих гнусных политических целей. Матка боска, а как же Варшавское восстание, говорю, как же Солидарность?

Подошёл Хадановіч. В критической ситуации он молодец. Показал Замзе удостоверение члена Беларускага ПЭН-цэнтра. Замза такой: да-да, конечно, но не на стенде. Мы разворачиваем презентацию перед стендом. Някляеў с Хадановічем говорят в Лянкевичский комбарь, и звук отличный. Вокруг стенда толпа народу. Не обходится без “людей в штатском”, немного стремновато. Прибегает директор выставки Макаров и орёт на Замзу, прибегает Ананич – замминистра, она орёт на Макарова: мне что, вас учить работать? А ну прекратите это всё, кто им дал микрофон?!! Макаров истерично угрожает, что если это не закончится, то он даёт комманду “Фас”. Пиздец. Пиздец-пиздец-пиздец.

В итоге, презентация сворачивается. Некляев ещё какое-то время подписывает книги. Презентация Пакроўского проходит спокойно.

На следующий день Замза хозяйничает на стенде и распоряжается бесплатными книжками по своему усмотрению. “Вы покупаете здесь (показывает на свои книги), получаете бесплатно тут». Бабка говорит: «А какая самая дешёвая?». Замза: «Купите дешёвую, и в подарок получите дешёвую». Другая бабка: «Ну дайте, пожалуйста, бесплатно, нету денег» Замза: «Не могу, это напечатано на деньги Польши». Голос из толпы: «Такие вы поляки нам друзья!» Замза: «Это не для дружбы, это для денег». И мерзко похохатывает. Иногда он отходит, тогда я раздаю несколько книг.

Комбарь Лянкевіча я больше не привожу ― он огромен. Теперь все говорят в маленькую перделку «Маршалл» на дисторшене. В принципе, звука хватает, и разобрать слова можно.

После презентации Глобуса и Рублеўской Хадановіч зовёт меня в гости. Хадановіч давно вырос из этой квартиры. Я не понимаю, как он помещается в дверные проёмы. Единственная, кому эта квартира впору ― его дочь Аленка. Приезжает Адамовіч. Мы пьём вино, а Марина советует Хадановічу, чтоб он почитал Аленке на ночь. Хадановіч соглашается не сразу. Потом мы напиваемся до среднего состояния, и время подходит к полуночи. Хадановіч провожает нас в подъезд, чтоб заодно покурить с Адамовічем. Мы поднимаемся на площадку, около мусоропровода лежит куча говна. Настоящего. Кто-то насрал. Такой вот подъезд у председателя белорусского ПЭН-цэнтра. Хадановіч, огорчившись, ведёт нас на площадку ниже.

На остановке выясняется, что мой тралик уехал полтора часа назад, и я иду пешком до проспекта, а там последняя сотка отвозит меня на площадь Якуба Коласа.

Что с Федарэнкой? Сначала он был недоволен, что его взяли в премию «против его воли». Потом был «сердит», что его выбрали в лонг-лист, в конце концов, написал, что надо поделить премию на всех, а Кісліцыной сказал, что согласен не устраивать скандал взамен на то, что не попадёт в шорт. Впрочем, потом ему позвонила Бухалик, и он, вроде бы, согласился участвовать дальше.

От презентации на книжной выставке он не отказывался. Даже спросил, можно ли привести съёмочную группу Беларусьфильма. В один день Някляеў и скандал, во второй ― Федарэнка с Беларусьфильмом. Эх, Федарэнка- Федарэнка, всё же в нём есть что-то писательское. Какое-то большое дыхание и эта совсем Чеховская интонация, хоть и непонятно, зачем она нужна сто лет спустя. Не знаю, рисовался ли он перед камерой, по крайней мере, так не выглядело. Сказал, что часто чувствует себя хорошо и знает, что это потому, что его в этот момент читают, и за это он благодарен своим читателям. Я ему поверил.

У него есть рассказ «Крым», где 50-летний чувак приезжает отдыхать, знакомится с мамой и её малолетней дочкой, вроде влюбляется, она к нему благосклонна, а в конце выясняется, что она не замужем, и тот вроде зовёт её жить к себе в Минск, но в последний день опаздывает проводить, и думает, что это к лучшему. Всё это на фоне пёстрой и довольно точно описанной толпы отдыхающих. Вроде такая «Дама с собачкой» на новый лад, только в 100 раз наивнее.

Я собрал белорусских членов жюри в посольстве часа за два до пресс-конференции, чтоб выбрать шорт. Щепаньска познакомила нас с представителем института польского, который значился среди членов жюри с польской стороны. Я думал, что все понимают эту формальность, и я не должен делать никаких дополнительных реверансов. Их за меня сделал Хадановіч, спросив, не хочет ли формальный член жюри проголосовать за шорт. Я охуел. Если бы тот согласился, то мне пришлось бы умереть в посольстве, отстаивая убеждение, что голосовать за книги должны только те, кто их читал. Меня бы живым не выпустили, принесли бы в жертву белорусско-польским добрососедским отношениям. На счастье представитель института польского отказался. Я спросил, все ли согласны с предложенной процедурой голосования – каждый член жюри выбирает шесть книг из 12, потом я эти результаты суммирую, получая шорт? Все были согласны. Я спросил, все ли помнят, что результат голосования нельзя разглашать до его официального объявления на прессухе? Все поклялись, что помнят. Тогда я попросил заполнить бюллетени – обвести или отметить шестёрку как-нибудь иначе. Хотя бюллетени не надо было подписывать, почти все члены жюри складывали их и совершали с ними странные манипуляции, чтобы потом нельзя было догадаться, чей это бюллетень. Через 10 минут всё было кончено. Шорт-лист сложился сразу, переголосовывать не нужно. Результатом поражены были все, кроме Кісліцыной, чей шорт совпал один в один.

Несмотря на клятвы, кто-то перед пресухой уже сливал шорт Белсату – они торопились подготовить материал в эфир, а Акудовіч – тот вообще открыл его Асе Поплавской, которая сразу же опубликовала спойлер в своём ЖЖ.

Потом я был опустошён как после разговора с Пятровічем, вечером на меня в скайпе набросилась Бухалик, которая у себя в фб «пошутила», что, мол, у нас не только президентские выборы подтасовывают. Она долго трепала мне нервы. Впрочем, в конце прозвучало некое подобие извинения: мол, она недовольна шортом, а излить злость не на кого.

Я пил текилу, которая осталась после моего дня рождения, заедая её наскоро приготовленной в микроволновке вермишелью, нервы мои гудели как дуда белорусская, о том, чтобы заснуть не могло быть и речи. Тогда я посчитал деньги и пошёл на вокзал, чтоб сесть на ближайший поезд, куда бы он ни шёл. Он шёл в Гродно. Билет мне обошёлся в 50 тысяч, 8 тысяч постель, 8 ― бутылка колы. За 5 минут до отъезда я стоял в тамбуре и смотрел в окно.

За две недели до вручения премии пани Эльжбета радостно сообщила, что они нашли зал. Это зал гостиницы Краун-плаза. Её собственник —турецкоподданный, связан какими-то делами с посольством, любезно предоставил скидку. А ещё этот турецкоподданный подал в польское консульство на шенгенскую визу. Визы ему не видать, потому что он турецкоподданный, говорит Щепаньска, но паспорт ему пока не отдают, чтоб не ставить под угрозу церемонию Гедройца. Ещё Щепаньска радостно сообщает, что на наш проект наконец-то получены деньги, оказывается, я делал проект, а деньги на него могли не дать. И ещё говорит, что банк согласен выделить 10 тысяч евро, а я-то думал, что он с самого начала был согласен. Я пропускаю эти слова мимо ушей, как формальности. Однако меня очень расстраивает, что хоть деньги на проект и получены, я, тем не менее, должен устроить церемонию за свой счёт, потом принести Щепаньской все расписки, и когда их проверят в бухгалтерии, только тогда мне вернут деньги и выплатят зарплату. То есть, я должен где-то раздобыть пару тысяч евро, чтобы напечатать баннеры, закладки, блокноты, потому что под моё честное слово их вряд ли кто напечатает, и я должен собрать расписки у жюри, актёров, музыкантов, о том, что они получили деньги за работу над премией, но денег им этих не дать, и пообещать, что их дадут потом. Лютый пиздец – гарантировать людям, что посольство с ними расплатится, то посольство, которое на моих глазах кинуло турецкоподданного, клянётся мне, что меня-то оно не кинет, и я должен этому поверить. Я полагаюсь на случай, одалживаю деньги на печатную продукцию и потихоньку начинаю собирать расписки.

Но это ещё не весь пиздец. Щепаньска вдруг начинает вести себя так, будто деньги уже выплачены. Она требует, чтоб мы скорее принесли ей приглашения, которые она будет рассылать посольствам других стран и официальным лицам. За образец приглашения Коля взял вариант приглашения из шведского посольства: карточка на плотной рельефной неотбеленной бумаге размером в 4 визитки. Мы распечатали штук триста, пятьдесят из которых я вечером занёс на вахту посольства. С утра меняразбудил звонок Щепаньской. Вы что, охуели, вопрошала Эльжбета? Слова были другие, но интонация выдавала истинный смысл. Господи, что я сделал не так? Как мне это рассылать послам? Вы думаете напечатать какую-то дешёвку, а разницу забрать себе? (такой был смысл). Да у меня такие приглашения стопкой в туалете лежат! Я ещё подумал, как же она подтирается такой плотной бумагой. Она вытребовала у меня телефон Коли, затем вынесла мозги ему. Он перезвонил мне подавленный. Мы пообсирали Щепаньску, её вина была в том, что она не потребовала образец приглашения, да и вообще пусть бы радовалась, что мы работаем бесплатно, а потом если что и получим, то копейки. В общем, Коля собирался на приём к Щепаньской. Я возмутился, перезвонил ей и сказал, что если она мне будет гнать на дизайнера, который, пусть она скажет спасибо, согласился для них работать, если она будет портить ему настроение, то церемония может быть не такой красивой, как она хочет. Ладно ещё на меня гнать, но Коля тут при чём?

Коля потом рассказывал, что в посольстве она была уже не такая злая. Пыталась сформулировать, чем конкретно ей не нравится приглашение, и не могла. Сначала она сказала, что это дешёвая бумага. Коля ответил, что бумага достаточно дорогая. Потом она сказала, что это недостаточно красиво, Коля ответил, что для шведского посольства такие приглашения достаточно красивы. Нет, я ничего не говорю про дизайн, говорила Щепаньска, но понимаете, есть один нюанс, который всё портит, это цвет, он не подходит, понимаете, цвет должен быть, как бы это сказать, как вот у этого пирожного – цвет экрю. Тогда Коля говорит, что это и есть цвет экрю, кладёт приглашение рядом с пирожным и оказывается, что они одинаковые. В итоге, Щепаньска формулирует требование: приглашение должно быть такое же, как стандартное посольское и выдаёт Коле образец: хрень типа белой лощёной открытки, открываешь её, а там вензелями – милости просим на церемонию вознаграждения.

Только мы отбиваемся от поляков со стороны посольства, начинают атаковать поляки со стороны жюри. Бухалик. За несколько дней до вручения в таблоиде нашанива выходит статья её авторства с тихим задумчивым названием, как у писателя-почвенника: «Прэмія Гедройца. Добра было б…». О эти вкрадчивые интонации, где-то я их уже слышал, возможно у главреда Дынько? Возможно-возможно. У хамоватой Бухалик я их не слышал ни разу. В статье же она ласково разговаривает с организаторами, как будто не знает их скайпа и электронной почты, и чтобы достучаться до них вынуждена, к сожалению, использовать страницы газеты, которую они, конечно же, читают каждый день. Она перечисляет все недостатки премии, которые я и без неё обнаружил во время работы, она поучает, что их надо устранить, а то ей даже немного стыдно участвовать в таком процессе, но уж ладно. Заканчивает она поучением, что

ўвогуле, варта часцей думаць ўласна пра літаратуру.

Літаратура – гэта не фабула, a найперш мова. … Добрай нацыянальнай мовы няможна збудаваць на халтуры, тусовачных міжсабойчыках ці графаманіі. Я сябе адчуваю дурнавата, прамаўляючы такія рэчы з пазіцыі замежніцы, …, але паверце: палякі, пры ўсіх сваіх хібах, артадаксальна шануюць мову і ролю добрай літаратуры – мы лепей за каго ведаем, чым мы ім абавязаныя.

Типа, чуваки, я поляк, и мне-то вы можете поверить, сделайте, как я говорю, и всё будет чики-пуки, я вам добра желаю.

Добра было б, добра было б, думаю я и формулирую ещё один пункт, о котором забыла Бухалик: добра было б, каб члены жури публично не обсуждали премиальный процесс во время премиального процесса.

То есть, в принципе, я почти по всем пунктам с Бухалик согласен, более того, я собирался ими всеми заняться, как только отгремят страсти по церемонии и цвету приглашений, и ещё гораздо более того, я обо всём этом писал Бухалик, она была в курсе, тем не менее для верности, чтоб я не забыл, она решила поддержать меня данной публикацией. Спасибо, пани Малгожата! Чтоб вам пусто было!

Сразу же позвонила Щепаньска, ну как, вы читали? И что вы скажете, ну не скандалистка ли? Я говорю, ну что вы, плохо, конечно, что это перед церемонией, а не после, но, в общем, посыл правильный.

И в такой вот ситуации, в таких вот чувствах я должен собрать жюри в последний раз, чтоб они выбрали лауреата.

Это был первый раз, когда я повысил голос на Хадановіча. Вот мы собрались: Акудовіч, Арлоў, Кісліцына, Касцюкевіч, Пятровіч, Хадановіч, Бухалик в скайпе, Поморский прислал свой список заранее. Я говорю, прежде чем мы начнём рейтинговое голосование (а решено было, что голосование за финалиста будет рейтинговым от лучшей до худшей книжки), объясните мне, что-то я нигде не нашёл, какие призы за какие места даются? Нет, понятно, что за первое место даётся 10 тысяч, но есть ещё стипендия на остров Готланд, в город Вроцлав, и маячит какой-то мифический перевод. Сразу оказалось, что с переводом проблемы, и чёткой договорённости о том, что книгу будут переводить, ни с кем нет. Но остаётся ещё две стипендии. И тут Хадановіч такой говорит, а какая разница, давайте сначала проголосуем, а потом исходя из того, кто на втором, а кто на третьем месте, распределим стипендии, кому что нужнее. Тут уж я не выдержал: тогда, говорю, давайте сразу распределим, что кому нужнее, это же не премия за лучшую книжку, а премия что кому нужнее, а книжка это как входной билет.

Как я понимаю, Хадановіч беспокоился за Някляева, что если он не возьмёт первое место, то ему присудят поездку, а тот невыездной из-за ситуации с выборами. Но открыто он это не говорил, а всё какими-то полунамёками. В общем, жюри приняло мою сторону. Решили, что мифический перевод будет, как и в прошлом году, за первое место (Кастюкевича я так понял, до сих пор не перевели), Готланд за второе, а Вроцлав за третье. Я боялся, что Хадановіч будет мне мстить за то, что я его «победил», но слава богу, ничего такого впоследствии не было.

Итак, все проголосовали, и я дрожащими пальцами стал вводить анонимные бюллетени в эксель. Вот, думаю, палец соскочит и 10 тысяч получит кто-нибудь не тот. Однако палец не соскочил – я всё три раза перепроверил, где-то на четвёртом бюллетене было понятно, что лидирует Някляеў. Бедная Щепаньска, думаю я, так не хотела, а теперь вот, пожалуйста. Потом ещё думаю, что у Някляева и так много премий, зачем ему ещё и эта, но, положа руку на сердце, а какая книга лучшая в этом году? До конца мне ни одна не нравится, но меньше всего не нравится “Аўтамат з газіроўкай”.

Някляеў победил, говорю, а вот с остальными местами проблема: одно и то же количество баллов набрали Балахонаў, Глобус и Бахарэвіч. Что будем делать? Составим рейтинг из них? Так и решили. В итоге, Бахарэвіч занял второе место, а Глобус, который говорил мне, что жюри ему ничего не даст – третье. Обидно, конечно, быть Балахоновым в такой ситуации, но что поделаешь. Маленькая деталь – в определении второго и третьего мест не участвовал Поморский, не брал телефон, но из его предыдущего рейтинга и так следовало, что для него сначала Бахарэвіч, потом Глобус, потом Балахонаў. Поэтому результаты голосования были признаны справедливыми. До вручения оставались сутки.

Для церемонии мы с Колей напечатали два баннера с символикой премии, украсили сцену слева и справа. Я позвал актёров, как того просил Хадановіч. Хитрик была не очень довольна, что гонорар составит всего 100 евро, да ещё не сразу, видимо, поэтому не то, что не выучила, а даже не научилась правильно читать отрывки из романов. В ту же цену, что и актёры, нам обошлись 5 музыкантов со своей аппаратурой. Ноты они выучили. Для церемонии Коля сделал видеопрезентацию, которой управлял с айпода. Всё боялся не вовремя показать победителя. Вся эта мишура, этот помпезный зал гостиницы Краун-плаза сделали своё дело: посетителям, которых было около 200 человек, и зрителям он-лайн трансляции, показалось, что в это вбуханы немалые деньги, и никому из них я не мог сказать, что деньги малые, и вбуханы ещё не до конца. В целом, из-за долгих актерских читок и официальных речей, церемония показалась мне скучноватой. Щепаньска всё подбегала ко мне и спрашивала, ну кто же победил, ну намекните, это Някляеў, да? Нет? Я говорил, что не могу выдать тайну исповеди, и она с натянутой улыбкой удалялась к послу. Когда стало известно, что победил Некляев, ни посол, ни Щепаньска не подали виду, что огорчились, улыбались и фотографировались. Щепаньска созвала людей на секретный ужин в резиденции посла. Меня она сделала ответственным за раздачу приглашений, куда степлером был прикреплён листик с адресом резиденции. Хаха, думал, я, этим подтираться гораздо удобнее.

Когда мы с Колей собрали весь реквизит, выяснилось, что посольские машины в резиденцию уже уехали. Щепаньска обещала, что сейчас водитель за нами вернётся, но мы решили, что пропустим всё интересное, утёрлись и вызвали такси.

Дом посла находится в коттеджном посёлке на берегу Цнянского водохранилища. В доме большой зал, жена и дети посла, прислуга. По периметру зала стоят блюда с едой: жри – не хочу. Откуда-то у меня информация, что на эту еду из фонда посла потрачено 3 тысячи евро, не намного меньше, чем стоила вся организация премии. Из финалистов в зале только Глобус, у Някляева комендантский час, Бахарэвіч остался недоволен вторым местом и пошёл выпивать в книжный “Логвінаў”. Несмотря на предосторожности с приглашениями, на приём затесался какой-то литературный фрик. Никто не знает, кто он такой, а он ходит, выпивает и беседует с послом о литературе. На приём, очевидно, пришло вдвое меньше людей, чем ожидалось, а потому кушанья стынут, королевские креветки обветриваются, вино выдыхается. Провозглашаются тосты за белорусскую литературу, Акудовіч поднимает бокал за Шарэпку, спасибо, что придумал нам эту премию! Апогеем вечера становятся артисты белорусской музкомедии, которые поют Окуджаву. Окуджаву!!! К концу вечера Щепаньска великодушно сообщает, что посольский транспорт с удовольствием доставит всех гостей к ближайшему метро. Я воспринимаю это как издевательство, и вызываю такси для нас с Колей. К нам в такси подсаживается Хадановіч со словами «нам ведь в одну сторону». Хотя нам совершенно в разные – мы подбрасываем Хадановіча до дома.

Дома я ещё долго не могу заснуть, листая новостные сайты с гневными комментариями, что премия куплена и коррумпирована, что кодла Хадановіча что захотела, то и сделала. Я представляю себя в кодле, и мне обидно, что я мало сделал из того, что хотел.

На следующий день я, так и не получив зарплаты за организацию, уезжаю в Вентспилс в дом писателя, чтоб заняться литературой, а не литпроцессом. Уже там я узнаю, что посол свиреп и зол. Кушанья пропали, и он вызывает всех организаторов к себе. Я с удовольствием нахожусь на расстоянии и переписываюсь с Хадановічем. Он ищет бюллетени и протоколы, посол затребовал все документы по премии. Мне пишут музыканты с угрозами, что я их кинул, они отыграли на пышном мероприятии, которое очевидно стоило дорого, а я не хочу отдавать им деньги. Я объясняю, что я сам без денег, что пышность – это пыль, что мы ждём ответа от посольства. А посольство не хочет возвращать деньги, пока не унизит всех причастных к позору с Някляевым. Потому что в банке из-за этого проверка, потому что, видимо, белорусские власти подозревают, что такой схемой была профинансирована оппозиция, а не литература.

В общем, посол удивился, что все бюллетени анонимные, что голосование по 2 и 3 месту вообще на каких-то бумажках, что Поморский не ответил на звонок, бородатые дяди Арлоў, Акудовіч и Хадановіч получили по самое не могу – такова была цена первого места для Някляева. Премию не закрыли с условием, что 1) голосование перестанет быть анонимным, 2) у премии появится положение, 3) человек, который занял первое место, не сможет больше участвовать в премии – а надо сказать, что Някляев и на следующий год выпустил книгу.

Глава 3. Вручение 2014

Секретарь Уладзь Лянкевіч: я перестаю зарабатывать на премии – Проект положения премии Г. – Проблема Мартиновича: прости, Виктор – Посольство отказывается выплачивать гонорары жюри – Вручение в Виктории – Как я хотел кинуть аккордеониста – Акудовіч назвал Верацілу бомжом

Следующие два сезона отпечатались в моей памяти гораздо хуже. Я даже не делал о них записи, поэтому у меня нет достоверных письменных источников, приходится полагаться, скажем так, на мнемозину. Кузину мнемозину. Кстати, Ане Янкуте не нравятся такие приёмы: кузины-мнемозины, один лишь Бахарэвіч, говорит она, умеет использовать их к месту, а остальные – нет. Однако узнаю я об этом лишь на пятой премии.

Пока же мнемозина напоминает мне, что 2013 год принёс мне должность заместителя председателя ПЭНа. Меня выбрали главой администрации, назовём это так. По такому поводу я решил, что занимать должность секретаря премии Гедройца для меня слишком низко, и убедил стать секретарём Уладзя Лянкевіча. Я увеличичил количество работников премии. Если в первый год организацией занимался один человек, во второй год – два, то в третий – шесть: секретарь Лянкевіч, дизайнер Коля, редактор сайта Аня Янкута, организатором церемонии была Катя Зыкова, за мелкие поручения отвечала Даша Візнэр, я же был главой процесса. Шесть человек! В шесть раз больше, чем в первый раз. Это не очень понравилось Хадановічу, потому что по любым вопросам он обращался ко мне, а я постоянно переадресовывал его к одному из сотрудников. «Развёл тут бюрократию», – возмущался Хадановіч. От посольства я потребовал соответствующих зарплат для половины работников: от 100 до 150 евро в месяц помножить на 7 месяцев премиального сезона. Выходила кругленькая сумма.

Щепаньска со своей стороны подготовила проект положения. Как я понимаю, он был слизан с польской премии Ника. В это положение я несколько месяцев вносил изменения. Были учтены пожелания Бухалик и опасения посольства: приём заявок продлили до 31 января, жюри читало книги до апреля, вручение должно было пройти не позднее середины мая (хотя прошло в начале июня, и вообще этот пункт потом постоянно нарушался), Някляеў не мог больше участвовать, так как появилось упоминание, что премию можно получить только один раз в жизни. Среди пунктов, которые внёс я, был, например, такой, что автор не может снять книгу по своему желанию – из-за случая с Федарэнкой, а также, что жюри не имеет права обсуждать работу премии до её вручения – из-за случая с Бухалик. Также оговорили ситуацию с двумя и более книгами от одного автора – теперь в конкурсе официально могло участвовать какое угодно количество книг одного автора.

Ну и ещё был один пункт, который я видоизменил. Ранее скудные правила премии говорили, что любая книга, изданная на белорусском может получить премию. А в тот год как раз вышла книга Мартиновича, переведённая на белорусский Рыжковым. И в таком виде книга могла претендовать на премию. А мне бы этого очень не хотелось. По каким причинам? Ну, во-первых, мне не нравилось, как пишет Мартинович и какими методами он себя пиарит. Но мало ли кому чего не нравится. Окей, во-вторых, книга Мартиновича была издана на очень льготных условиях: книга была напечатана и распространена за счёт Будзьмы. За перевод Рыжкову заплатили, я это знаю точно, потому что сам принимал участие в ценообразовании. Когда мы с Рыжковым ещё были друзьями, и я не был им забанен, он спросил у меня, как человека, который перевёл Някляева для Дружбы народов, сколько запросить за перевод? Я сравнил количество знаков и получил, что по расценкам Дружбы народов надо бы запросить 700 долларов. Короче, тут меня бесила несправедливость – в Беларуси куча русскоязычных писателей, которые не могут участвовать в Гедройце, а может участвовать тот из них, кто умеет лучше подлизаться к Будзьме. Но это, честно говоря, тоже слабый аргумент, кому дело до того, что какой-то я считает справедливым или несправедливым. И тут на сцену выходит в-третьих! А в третьих, если мы будем рассматривать на Гедройце все книги, изданные на белорусском, то нам надо также рассматривать и переводы с других языков. А если не с других, то надо конкретизировать пункт, что, мол, мы рассматриваем книги белорусов, написанные на любом языке и переведённые. Короче, проще было бы в положение ввести пункт о том, что мы рассматриваем книги, написанные по-белорусски, и книги Мартиновича, переведённые на этот язык. В общем, я предложил, что нам надо рассматривать книги, написанные на белорусском, а не изданные, но если жюри хочет включить в этом году Мартиновича, то мы можем изменить этот пункт, если они находят это удобным. Никто менять не стал. Мартинович потом, конечно, сокрушался по этому поводу, мол, как же так, изменили пункт, раньше было можно! Следующий роман он выпустит по-белорусски. Хотя подозрения в том, что это перевод, у жюри всё равно останутся, но формальные требования будут соблюдены.

И всё-таки, по прошествии времени я чувствую за это неловкость. С одной стороны я конкретизировал положение, исключив в дальнейшем спекуляции с переводом. С другой стороны, я сделал это не столько для того, чтоб сделать правильно, первично мной руководила злость. Злишься ты, Юпитер, а следовательно не прав.

Единственный нюанс, который мы забыли уточнить в положении – как образуется жюри. В итоге, оно образовалось как и раньше: учитывая пожелания Хадановіча. Щепаньска сначала транслировала, что они не хотят видеть ни Бухалик, которая устроила скандал в прессе перед вручением, ни Поморского, который не снял трубку во время финального голосования. Я же вступался, говорил, что Бухалик не такая уж плохая, она, мол, хотела хорошего, просто метод был неудачный, а Поморский вообще не подписывался снимать трубку, не было каких-то чётких правил. Зато теперь мы правила прописали, польское жури также получит гонорар, который они раньше в глаза не видели. Поморский и Бухалик остались.

А с гонорарами случилась пренепреятнейшая вещь. Уже после объявления премии Щепаньска вызвала нас с Лянкевічем и сказала, что в этом году бюджет на премию, к сожалению, уменьшается, вы же сами понимаете, что кризис. Я не очень понимал и предложил ей самой сократить статьи бюджета. Сначала она предлагала сократить зарплаты. Но вместе мы пришли к выводу, что работать бесплатно – не прикольно. Тогда Щепаньска сказала, что придётся отменить гонорары жюри, мол, читать – это удовольствие. Жюри я не защищал с таким рвением, мне даже было интересно, что бы жюри сделало, мне хотелось, чтобы жюри как-то без меня посражалось с посольством. Я сказал, что окей, мы поговорим с жюри, узнаем, что можно сделать.

Я и Лянкевіч вышли из посольства в крайнем возбуждении и пошли в кафе. Я говорил, что круто, вот пускай жюри и разруливает ситуацию. Лянкевіч говорил, что не круто, что он не может получать деньги за премию, в то время как Хадановіч их получать не будет, Хадановіч «вельмі ўплывовы», и найдёт, как нам за это отплатить, сказал Лянкевіч. Ну и вообще – он, Лянкевіч, рассматривает вариант отказаться от этой работы. Перспектива остаться без секретаря меня испугала. Я сразу набрал Хадановіча и сказал, что бюджет премии сокращается, и что под сокращение вероятнее всего попадает жюри. Хадановіч предложил вариант встретиться и обсудить ситуацию с Пятровічем. И Пятрович, надо сказать, всё решил. Не знаю, сказалось ли то, что он сам был в жюри, но гонорары были найдены, а для следующих жюри он уже так не постарается.

Ещё одно сокращение коснулось рецензий. Теперь за рецензию платилось не 50, а 25 евро. Это не всех рецензентов порадовало.

Кое-как, с урезанным бюджетом и плохим настроением организаторов, премия двинулась в путь. В этом году не было ярких скандалов, Бухалик не выпендривалась, СМИ практически не обращали внимания на лонг и шорт-листы, казалось, они и церемонию пропустят. Я приходил на заседания жюри, но сидел в другой комнате, только помогал Лянкевічу считать голоса и составлять протоколы. Математика делала своё дело быстро, спорных моментов практически не было. Первое место с большим отрывом занял Бабкоў.

Организатором церемонии мы назначили Катю Зыкову. Она должна была найти группу, которая согласится отыграть за 200 евро, актёров, которые отчитают за 80 евро, купить цветы и уладить все вопросы с ведущим-Хадановічем.

Хадановіч присоединился к организации церемонии на последнем этапе с видом «так, малышня, что вы тут без меня наворотили?» Он попытался взять всё под контроль, но настолько не понимал, что нужно под контроль брать, что дошло вот до чего: он настоял на том, что дипломы обязательно должны быть с четырьмя подписями (его, Пятровіча, посла и директора института польского). Мои слова о том, что подписи – это пережиток старины, не были услышаны. Когда накануне церемонии он увидел шесть неподписанных дипломов, он пришёл в ужас. Он вёл себя так, будто подписи – это в церемонии самое главное, будто без музыкантов и актёров, без зала и видеопрезентации обойтись можно, а без подписей – никак! По этому поводу у него с Лянкевічем произошла настоящая ссора. Лянкевіч, видимо, уже плюнул на то, что Хадановіч «вельмі ўплывовы», и накричал на Хадановіча. Мне пришлось изображать из себя миротворца и просить их не ссориться. После этого Хадановіч перестал играть в контролёра.

Вручать решили снова в гостинице. Но не в Краунплазе, ведь турецкоподданный остался тогда без визы. На этот раз выбрали Викторию. Однако с Викторией вышло вот как. Зал там был на 300 мест, а на Гедройца обычно не приходило более 200. Потом, вручение выпало на начало лета, день был дождливый, а отель находился не на линии метро. Короче, создалось впечатление, что церемония в этом году мало кому интересна. Она, если честно, была не интересна и мне. Долгие композиции портмоне и долгие читки актёров Свободного театра разбавляли и без того замедленное действие. Единственное, что мне было интересно, так это то, что организацией занимался не я, а церемония всё равно происходит. Хадановіч со сцены много благодарил Посла и посольство, и ни разу не поблагодарил команду, которая над всем этим работала. Потом на фуршете он сказал, что в следующий раз организует всё сам. Да это была бы моя мечта!

Во время фуршета ко мне подошёл аккордеонист Портмоне и сказал, что им нужны деньги за выступление. Окей, говорю, мы вам позвоним, когда посольство с нами рассчитается. Нет, отвечает, мне нужны сейчас. Блин, говорю, жалко, что вам Катя не сказала, какая процедура получения денег, но ведь и вы не выдвигали никаких условий, давайте дам вам завтра (в пэновском сейфе ещё что-то оставалось). Какой завтра, куда? Мы вот сейчас прямо садимся в машину и уезжаем в деревню записывать альбом, деньги нам сейчас нужны, побойтесь бога, такая солидная премия, посольство и т.д., а рассчитаться не можете. Он так давил, что я выгреб всё, что у меня было, одолжил у всех друзей и знакомых и насобирал ему 200 евро в разных валютах. После чего он опять стал позитивным и сказал: да ладно, конечно, мы могли и до завтра потерпеть, но знаешь, ведь вы могли нас кинуть. Да, сплю и вижу, как кинуть аккордеониста. Потом он улыбнулся, протянул руку и сказал, чтобы мы звали их ещё.

После фуршета я, Лянкевіч, Зыкова, и, по-моему, с нами был Коля (мнемозина мне больше не кузина), мы пошли через парк на другую сторону озера и пили пиво в каком-то кафе украинской кухни. Пили пиво и читали интернет. В фоторепортаже нашейнивы всех поляков на фотографиях звали Лешками: Лешак Шарэпка, Лешак Адамскі… Короткие видеоинтервью с церемонии, казалось, были сделаны так, чтоб вызвать отвращение у зрителя: объектив камеры вытягивал лица эффектом «рыбий глаз», освещение делало лица красными, текстовые подводки троллили интервьюируемых. Комментаторов провоцировали на высказывания о том, что премия коррумпирована, организаторы отмывают себе деньги и дают своим дружкам Бабковым, да ещё церемонию специально перенесли на его день рождения 2 июня.

На следующий день нашанива пересмотрела трансляцию церемонии и выудила ещё один скандальчик: «Акудовіч назвал Верацілу бомжом».

Глава 4. Вручение 2015

Протоколы жюри: лучшее, что могло случиться с премией – Как ушёл Хадановіч – Критик Абрамовіч и как он изменил премию Г. (никак) – Голосование за лонг и шорт, нарушение процедуры, жюри впервые обсуждает книги – Рецензия на Казько: Нутрия Бухалик нарушает положение – Вручение в Ренессансе: "Цирк с животными!", Коцік—грукоцік, триумф Казько – Фуршет: сок, вино и пташе млечко

1.      Вызначэнне колькасці журы.

Акудовіч прапанаваў, каб журы складалася з 10 чалавек, Пятровіч – з 7. <Анціпаў> зазначыў, што летась у журы ўваходзіла 8 чалавек (6 беларусаў і 2 замежныя сябры), і мяркуе, што пашыраць яго не варта. Хадановіч выказаў прапанову ўключыць у журы “таго, хто сёлета больш за ўсё плявузгаў, Верацілу, напрыклад”.

Всё-таки подвела меня память – на самом деле про четвёртую премию существуют исчерпывающие записи. И это не мои дневники, это протоколы, которые, начиная с этой премии, вела Даша. Да, да, да, самое чудесное, что случилось с этой премией, это протоколы, выход из жюри Хадановича с Пятровічем и то, что новое жюри, наконец, обсуждало книги, а не просто расставляло им баллы.

По поводу выхода Хадановіча. За три месяца до объявления премии я имел с ним осторожный разговор на тему того, что должна же наконец появиться процедура избрания жюри. Моё самое радикальное предложение было в том, чтоб жюри назначали старшыні саюза пісьменнікаў и ПЭНа, ну и какой-нибудь третий уважаемый человек, которого они к себе возьмут. Предложение было направлено на то, чтобы исключить из жюри инь и янь белорусского литературного процесса Хадановіча с Пятровічем. Во-первых, вы и так там три раза сидели, во-вторых, мы легитимизируем процедуру, читатели нашейнивы давно орут, что что-то там непрозрачно, а, в третьих, (этого я уже Хадановічу не сказал) мне будет психологически проще работать в жюри без вас, без этих ваших полунамёков, которые я всё равно не могу расчитать. Это был спокойный, но тяжёлый разговор. Хадановіч говорил, что да, он понимает, власть надо передавать, но как быть? Когда ты сам в жюри, ты можешь контролировать, чтоб не вышло откровенной лажи. Андрей, а кто решает лажа или не лажа? Это ведь диктатура, разве нет? И вот в таком духе Хадановіч согласился. Пятровича я просто поставил в известность, он даже не сопротивлялся. Третьим человеком они взяли к себе Акудовіча, которому изрядно подпортил нервы скандал с Верацілой и он уже не хотел быть в жюри.

Неожиданно оказалось, что заседание комитета по жюри – это очень интересное мероприятие. На нём действительно решались важные вопросы, к тому же я использовал комитет как законодательное собрание премии, предлагал им поправки в положение, которые они либо принимали, либо видоизменяли, либо не принимали. Я, например, очень хотел ограничить личные контакты с жюри, потому что не видел в них надобности, всё равно они приходят, ставят баллы и уходят – пускай делают это по интернету. Тут все были против меня, мол, тогда жюри вообще не почувствует, что оно жюри, пусть приходят.

Ещё одно изменение касалось стипендии во Вроцлаве, которая давалась за третье место. У нас была плохая связь с этим Вроцлавом и люди, которые должны были обеспечивать эту стипендию, не отвечали на письма. Я сказал, что Щепаньска обещала оплатить резиденцию в Вентспилсе (потом она откажется от обещания) – это одобрили.

Я предложил убрать должность секретаря. Давайте назовём её куратор, и я тогда буду куратором, если никто не против. Никто не был против.

Ещё я предложил, чтоб рецензии писались не на лонг-лист, а на шорт-лист – по две рецензии на книгу, так, мне казалось, будет интереснее.

В жюри для меня самыми интересными фигурами стали Глобус, который говорил, что премию организует мафия и никого туда чужого не подпустит, а вот же подпустила, и Федарэнка, который поносил премию во всевозможных СМИ, а теперь становился её частью.

В этом сезоне я обезопасил себя от капризов польского посольства – все деньги на организацию премии попросил в фонде «нашего славного гродненского земляка». Фактически посольство должно было только снять зал для церемонии да договориться с банком. Но так как деньги у посольства всё-таки были, они захотели их потратить на поездки предыдущих лауреатов по Беларуси. Я быстро сверстал им бюджет из расчёта пять поездок по 500 евро каждая. За организацию с радостью взялся Чарнякевіч, воодушевившись большим на вид гонораром, однако в процессе организации он понял, что гонорар не такой уж и большой в сравнении с теми эмоциональными тратами, которых требует общение с Хадановічем, поиск места выступления, логистика команды из 5-6 человек.

На первом собрании я сказал жюри, что по положению они, проголосовав, не будут знать результата, а узнают его только из интернета вместе со всеми, кто этим интересуется. Только Чарнякевічу было всё равно. Остальные возмутились. Я говорил, что это для их же безопасности, чтоб они не сболтнули лишнего, но все были возмущены, Глобус вообще сказал, что это его оскорбляет. Меня, конечно, тоже оскорбляло, что результат просачивался в прессу раньше объявления, но я подумал, что пожертвую тут своими чувствами, и оскорбляться не буду. Решили нарушить положение. Надо сказать, что результат не просочился, по крайней мере, я об этом не знаю.

Ещё я предложил перед голосованием устраивать обсуждение книг. Мол, вдруг это повлияет на результат, и вообще обсуждать книги хорошо, хотя бы будет ощущение, что был какой-то процесс выбора, а не просто механическое голосование. Милый фрагмет протокола: «Кісліцына запярэчыла, што ёй асабіста гэта нічога не дасць, а час зойме. Глобус падтрымаў ідэю Анціпава. Бабкоў прапанаваў абмяркоўваць пасля галасавання.» Федарэнка вообще сказал, что считает неправильным участие писателей в жюри: пусть решают критики. Это очень странно было слышать после его согласия войти в жюри. В общем, решили, что обсуждению так или иначе быть. В финале Федарэнка уточнил, может ли он выйти из жюри. Потомон мне говорил, что согласился быть в жюри потому, что у него вышла книжка, а он не хотел, чтобы она участвовала в премии. Вот так, не хочешь, чтоб твоя книжка участвовала в премии, участвуй сам.

Были сомнения в родном языке некоторых книг. Все вокруг говорили, что Мартинович писал «Мову» на русском, потом её перевели и, зная об условиях Гедройца, намеренно нигде не писали, что это перевод. Но, так как это были слухи, решено было их даже не проверять. Мы верим на слово писателям! Правда, был ещё Рома, который едзе. Все говорили, что он де, по-белорусски и двух слов не может связать. На всякий случай я спросил у него в фб, на каком языке писалась книга. Ну, что-то по-белорусски, что-то по-русски, Рома явно почуял подвох. Я попросил конкретизировать, что именно по-русски, а что по-белорусски? Он, видимо, посоветовался с товарищами и ответил, что нееет, вообще всё писалось по-белорусски, но перед тем, как написать, они обсуждали материал с редактором и обсуждали по-русски, тупо потому, что так удобнее. А писать им, видимо, было удобнее по-белорусски. Ну что ж, не пойман – не вор, я не собирался никого уличать во лжи, подумаешь, захотелось поучаствовать в премии, с кем не бывает. Так Мова и Рома прошли.

Во время поездок бывших финалистов по областным центрам в интернете активизировался критик Абрамовіч. Вот, кричал он, наконец-то мне вняли организаторы премии! Наконец-то премия восстановит свой престиж, следуя моим советам! Один совет воплощён – поездки по регионам (это при том, что я до его совета сказал в интервью Белсату, что планируются поездки). Теперь советы были следующими: провести интернет-голосование, устроить вручение не в Минске, и ещё что-то. Я написал ему в личку, что у нас так не бывает. Если кто хочет нам помочь, то помогает не советами, а делом. Вот, к примеру, устроить интернет-голосование, можете помочь, если хотите, на общественных началах. Он такой типа, а чего на общественных? Ну я ему объяснил, что у нас вообще-то нет таких денег, о которых все думают, что у нас они есть. Он такой, ну ок, попробую. Списался с нашейнивой и свободой и говорит: я вот с ними списался, они согласны, пишите им теперь вы. Я говорю, э нет, что значит пишите вы, у нас на это нет ни времени, ни людей, вы же хотите помочь, так давайте. А он мне, это что, я забесплатно должен делать? Это ж куча работы? Ну я ему говорю, ага, куча, но почему кто-то из организаторов должен забесплатно её делать? Нам, говорю, и так хватает. Так и замолчал Абрамовіч.

В этом году впервые удалось собрать всех членов жюри на очную встречу. Посольство обещало оплатить два визита Бухалик, поэтому она спокойно купила себе билет, страховку и прилетела в Минск на голосование за лонг-лист. Нас собралось 10 в зале пэна: 8 членов жюри, один я и Даша, которая вела протокол. Я сразу же предложил взять быка за рога. Мол, так как Бухалик приедет ещё только раз, на финальное голосование, то не лучше ли нам сейчас определить и шорт-лист? У жюри было небольшое сомнение, но в общем, все, кроме Янкуты, были за эту идею. Хорошо, раз мы это решили, то давайте теперь высказывайтесь, говорю, давайте устроим дебаты, чтоб было понятно, что наш результат родился в результате обсуждения. Пык-мык, никто особо не торопился высказаться. Одна Бухалик сказала, что ей очень нравится книга Барысік. Остальные помалкивали. Сябры, выскажемся после, подбодрил всех Бабкоў, и жюри проголосовало сначала за лонг, а потом за шорт. Шорт ещё немного пообсуждали, потому как на последнее место претендовало несколько книг, но в общем, всё было не так, как я мечтал. Однако всё равно было ощущение, что проделана большая работа, и я воодушевился настолько, что нашёл на ПЭНе бутылку белого вина и предложил всем отметить такое историческое событие. И в непринуждённой уже атмосфере начались шуточки, что может нам и финальное голосование сейчас устроить? Во мне что-то щёлкнуло. Уже вторая подряд скучная премия, всё идёт как по маслу, положение совершенствуется, жюри голосует, читатели нашейнивы недовольны, и где в этой истории роль личности? Как я могу расшевелить это болото? Кто-то говорит, давайте, чтоб пристреляться, узнаем рейтинг, проголосуем, как за финал, но считаться это не будет. Я поставил вопрос на голосование. За составление рейтинга было 4 человека, против 3, 1 воздержался. Я мог бы ещё прекратить это вопиющее нарушение положения, за соблюдение которого всегда выступал.

«Бабкоў мяркуе, што па рэйтынгавым галасаванні ёсць сэнс і ладзіць абмеркаванне…, што гэты рэйтынг – дзеля абмеркавання. Янкута выказала перасцярогу, што гэта можа зрабіцца магчымасцю для ціску або дамоваў. Усе, апроч Ганны Янкуты, прагаласавалі за падлік галасоў.

Дубавец – 34

Барысік – 33

Казько – 29

Бахарэвіч – 27

Гуцаў – 24

Брыль – 19»

Оба-на. И тут всех прорвало! Все начали обсуждать эти неожиданные результаты, кто-то с удовлетворением, кто-то с возмущением. Это была настоящая дискуссия. Такое чувство, что моё нервное возбуждение передалось членам жюри, и они, сами офигевая от того, что могут говорить такое вслух, говорили вслух ещё и не такое! Я ощущал себя творцом – автором романа о премии Гедройца. Примерно такие реплики я писал:

«– Для мяне вынікі зрабіліся нечаканасцю, – кажа Бабкоў.

– Прызнаюся, гэта я паставіла Бахарэвіча на апошняе месца, – кажа Бухалік, – бо кніжка мне не спадабалася. Ён неблагі эсэіст, але як кніга мастацкай прозы яна не праходзіць. Яна настолькі дрэнная, што я баялася, каб яна не трапіла на першае месца. Адзінае маё адчуванне – агіда: агідныя персанажы, агідныя апісанні персанажаў. Гэта падробка пад эстэтыку, што з’яўляецца страшнейшым за мірную графаманію.

– Слухайце, кніга Дубаўца – гэта гульня ў прыгажосць, а Бахарэвіча —гульня пад нямецкага чытача. Але ж я думаў, што трэцім будзе Марціновіч, хаця гэта і праектная літаратура, – кажа Бабкоў.

– Мяне здзіўляе, як Казько трапіў у тройку, – кажа Янкута. Першая аповесць у кнізе настолькі кепская, што шараговы чытач можа не дайсці да другой, значна лепшай. У гэтай тройцы мне не хапае Бахарэвіча, а Барысік і Дубавец, знаходзяцца на сваіх месцах. “Дзеці Аліндаркі” – адна з найлепшых кніг за апошнія гады і найлепшая кніга Бахарэвіча.

– А мне ўсё адно. Сярод 42 кніг увогуле не было той, якой бы аддала першае месца, – кажа Кісліцына.

– Сябры, я думаў, што Марціновіч будзе ў шорце, бо гэта класная кніга. У Бахарэвіча ёсць добрая кніга, але яна выйшла не ў гэтым годзе. Кнігу Казько складана чытаць, а кніга Барысік сімпатычная, але не моцная, лепей ёй па-за тройкай застацца. Карацей, я за кнігу чыстай прыгажосці, за Дубаўца, – кажа Арлоў.

– Я – за Барысік, – кажа Глобус. У яе шчырыя апавяданні, без пантоў. Гэта літаратура. Трэцяе месца для Казько – гэта вельмі правільна. А тое, што вылецеў Марціновіч, увогуле супер.

– Мяне засмучае Барысік, там толькі тры апавяданні, але ж не кніга. Без плявання я прачытаў Бахарэвіча, чытаючы Дубаўца – пляваўся шмат, мне падаецца, што звычайнаму чытачу гэта будзе цяжка чытаць, – кажа Чарнякевіч.

– Першае месца – адназначна Барысік, бо гэта адзіная жывая кніжка, – кажа Федарэнка.

Бухалік просіць патлумачыць ёй, пра што кніга Дубаўца. Кісліцына адказвае, што гэта акт чыстай красы. Бухалік: “Тады ўсё ясна, а то я думала, што чагосьці недаглядзела”.

– Калегі, давайце яшчэ раз сустрэнемся, каб прагаласаваць за шорт, – але Чарнякевіча ніхто не падтрымлівае.

– Для мяне нечакана, што ўсе так шчыра выказаліся. Гэта вельмі важна. Рэйтынгавае галасаванне дапамагло вызначыцца, цяпер ёсць час падумаць. Але важна, каб далей за гэтае памяшканне інфармацыя не пайшла, – кажа Бабкоў.»

Жюри разошлось. Остался я, Чарнякевіч и Лянкевіч, который сидел в соседней комнате и всё слышал. Он мне заявил, что это полная хуйня и полное нарушение положения. Что то, что я не любил в Хадановіче, я теперь сделал сам. В общем, мы долго кричали, высказывая друг другу свою позицию. Через две недели я уже был в больнице.

Жизнь из больницы выглядела совершенно по-другому. Проблемы Гедройца и пэна стали фоном, и я всё думал, бля, чего я тратил на это столько своей энергии? Мне даже не возмещали это, ни деньгами, ни хорошим отношением. Нет-нет-нет, только вот узнаю диагноз и буду тише воды, ниже травы, больше не буду нервничать и переживать, какое мне дело до того, покажется ли кому премия более прозрачной, нежели была, какое мне дело до того, состоится церемония или нет, почему мне раньше это было так важно? Нет-нет-нет, всё ребята, конец. Так думал я ночами, когда всё тело болело и любое движение причиняло страдания такие же, какие я испытал после последнего рейтингового голосования. Марыйка говорила, что она попала в больницу после первого Гедройца, я продержался два с половиной. Проклятие действовало.

Я написал Хадановічу, что так как я общаюсь теперь с более высокими материями, нежели белорусская литература, то организацию премии предоставляю всецело ему. Тем более, что в прошлом году он сам этого так хотел. Я передал ему свои идеи о том, что неплохо бы сделать видеоролики вместо выступлений актёров, вот контакт, и пусть этим он займётся сам, если считает нужным. Музыкантов тоже пусть найдёт сам, и всё прочее. Желаю счастья, а главное – здоровья.

За несколько дней до финального заседания жюри на сайте Гедройца появилась рецензия Марыйки на Казько. Наряду с разбором книги в рецензии также на полную представлена гражданская политическая позиция Марыйки по поводу премии. Другими словами, Казько хороший писатель, говорит Марыйка, но эта книга вовсе не хороша, а потому, господа жюри, не ошибитесь, оценивайте книгу, а не Казько. О-о. В принципе, Марыйка как рецензент вполне имела право на любую рецензию, мы никогда не влезали в текст и не вычёркивали абзацы. Один важный нюанс, сайтом всегда занималась Аня Янкута. И в предыдущую, и в эту, и в следующую премию. Когда её выбрали в жюри, мы думали над тем, насколько справедливо то, что член жюри занимается наполнением сайта, но так как наполнение сайта работа чисто техническая, и на неё кроме Ани не было другого кандидата, мы решили всё оставить как есть. Мы и не думали, что это может стать проблемой. А вот и стало.

Рецензию прочла Бухалик. И вместо того, чтоб написать мне и всему жюри, мол, побойтесь бога, какая ужасная рецензия, давайте снимем или отредактируем, Бухалик сразу разражается «открытым письмом». Она пишет на Свабоду и нашуниву, прошу, мол, снять рецензию с сайта, потому что кажется, будто это официальная позиция премии (хотя я уже тыщу раз объявлял, что нет у премии позиции по поводу книг, позиция есть у жюри и рецензентов), и вообще нефиг указывать жюри, как ему работать. Меня, конечно же, подбешивает, что вот уже второй раз накануне вручения Бухалик делает вид, что премия ужасна, а она, такая белая и пушистая, пытается навести порядок и всё никак не может. Конечно, все радостные комментаторы нашейнивы в очередной раз убеждаются в том, что организаторы премии что-то мутят, хотят подтусовать и нечестно всё обставить. Но я пытаюсь быть спокойным, помню про существование больниц, выпиваю обезболивающее и пишу письмо жюри. Смотрите, говорю, есть пункт такой, что если кто публично обсуждает работу премии до её вручения, то того следует исключить из жюри. Бухалик, пишу, уже второй раз это делает, второй раз компрометирует премию. В первый раз, пишу, Поморский советовал предложить Бухалик выйти из жюри, но тогда мы этого не сделали, думаю, теперь уж точно надо сделать. Реакции на моё письмо не последовало, а писать «открытое письмо» Бухалик мне не очень-то хотелось.

Голосование за финалиста снова было очным. Перед тем, как заполнить бюллетени, я спросил у Бухалик, почему она не написала в оргкомитет по поводу рецензии, а сразу стала вонять в нашейниве. «Потому что я имею на это право», – так она ответила. Ну, а жюри имеет право вас исключить, говорю. А что это была вообще за ситуация с Поморским? начала наезжать она. Я говорю, это сейчас не имеет отношения к делу. Так, а кто заказывает рецензии? продолжает она. И я понимаю, что «заказывала» Аня Янкута, которая сидит здесь, и это, конечно же, будет рассмотрено так, что один из членов жюри хотел надавить на других членов, и, имея в своей власти «заказ» рецензий, специально «заказала» Марыйке Казька. Я тогда говорю, что не буду раскрывать эту информацию, «потому что имею на это право». И вообще говорю, что я за разделение обязанностей, пусть жюри определяет победителя и не лезет в работу рецензентов, а рецензенты пусть не лезут в работу жюри, и если уж так пошло, то в следующей премии я буду ходатайствовать за отмену рецензий, потому что тут премия справилась со своей задачей, рецензии сейчас появляются независимо от премии, а премиальные рецензии только разжигают вражду. Мы окинули с Бухалик друг друга взглядами полными ненависти и приступили к голосованию. Может, выскажемся снова, предлагаю я? Да нефиг высказываться, мы всё в прошлый раз сказали, и за 5 минут решили участь премии:

«Вынікі галасавання:

І месца –Казько “Час збіраць косці”

ІІ месца – Барысік “Жанчына і леапард”

ІІІ месца – Бахарэвіч “Дзеці Аліндаркі”»

Удивительный результат, совсем не похожий на прошлый рейтинг. Но, всё, типа, по закону, жюри проголосовало. Уже после заседания я просмотрел все бюллетени и нашёл забавную закономерность. Три из них были совершенно одинаковыми. Там Казько был на первом месте, а Бахарэвіч с Дубаўцом на последних. Мне кажется, сговор очевиден. То есть, система с голосованием – это полный бред, она имеет какой-то смысл, когда люди не сговариваются, а если уж кто решил взломать систему, то это очень просто делается. Да и предыдущие жюри, уверен, этой лазейкой пользовались.

Для церемонии поляки из посольства выбрали новую гостиницу Реннесанс в начале проспекта Дзержинского. Здание с необычной для Минска архитектурой и дорогой внутренней отделкой. Я как пришёл, то прям не хотел выходить из этой гостиницы – такой чистой, мягкой и сверкающей, даже какие-то скульптуры стояли повсеместно. Причём на весь этот шик и комфорт у посольства, как обычно, была скидка, то есть такой пыли за такие небольшие деньги на Гедройце ещё не пускалось.

Была одна забавная мелочь. Когда мы смотрели помещение, Коля заметил, что на ту же дату, что и вручение премии, была назначена конференция братьев Запашных. Мы сразу же представили себе, как нашанива воспользуется этим совпадением. Это просто: снимаешь белорусский беллитбомонд на фоне надписи «Цирк с животными!» и заголовок «Премия Гедройца: цирк братьев Запашных!» К счастью, Щепаньска повела себя как тигр. Когда мы сказали ей об этом обстоятельстве, она добилась от гостиницы отмены мероприятия Запашных.

Хадановіч боялся прошлогоднего кошмара, когда мест в зале было в два раза больше, чем людей, поэтому предложил вручную подписать 200 приглашений и отправить их по почте. Я заметил ему, что это большая работа и на неё нет ресурсов. Тогда он обещал подписать сам. В итоге подписывали Уладзь, Даша и Даша, Аня и Коля. Чтобы предупредить раздражение комментаторов, решили провести народное голосование: к каждому приглашению был прикреплён бюллетень, на котором можно было из шорт-листа выбрать своего победителя. В итоге это также оказался Казько – у него был полный триумф.

Церемония проходила следующим образом. Ко входу гостиницы подъезжали посольские автомобили и такси, подходила разношёрстная толпа литераторов. Один за другим они входили в просторный холл, офигевали от блеска и небелорусских архитектурных форм, окидывали глазами гигантское пространство и находили на цифровом табло логотип премии Гедройца со стрелкой, указывающей на лестницу. На втором этаже был такой же указатель в сторону зала, где можно было освежиться бутылкой минералки «Боровая» и взять как сувенир ручку с логотипом гостиницы, перед этим отдав организаторам бюллетень читательского голосования. Зал наполнился, заиграла группа TonqiXod, нанятая для снижения себестоимости церемонии. Когда композиция закончилась, Хадановіч по своей традиции начал благодарить лично господина посла за то, что премия в очередной раз состоялась. Как раз посол написал, а Хадановіч перевёл книгу про приключения Коціка-грукоціка. Так-как и про Коціка книга, и премия тоже в чём-то о книгах, то было решено прочитать отрывок из Коціка. Раз пошла такая пьянка и на премии Гедройца читают стихи для детей, Хадановіч рад представить ещё немного детских стихов, но уже не господина посла, а своего скромного сочинения. Итак, прошу-любить и жаловать «Нататкі таткі», и Хадановіч ещё несколько минут читает со сцены стихи из своей новой книжки. Потом Хадановіч объяснил мне, что книжка-то хорошая и вышла недавно, он не мог пропустить возможность прорекламировать её перед такой большой аудиторией. Минут через сорок после начала подошли непосредственно к премии Гедройца. Вручили дипломы и цветы шорт-листерам, показали видеоролики, которыми мы в этом году заменили актёрское чтение. И хотя авторов запечатлели всего в двух из шести роликов, а сами ролики были полулюбительскими, это всё равно смотрелось гораздо лучше читок.

После вручения на выходе стояла торжественная Щепаньская и произносила: «Приглашаем-приглашаем», – указывая в какую-то даль за лестницу. Оказалось, и в этот раз посольство решило не обойтись без фуршета. Только был он какой-то, ммм… ну, если вспоминать обилие королевских креветок и мясных блюд после второй церемонии, то тут было немного сока, чуть-чуть вина и конфеты «Ptasie Mleczko». Думаю, на языке дипломатии это означало, как вы нас заебали с этим Гедройцем, горите в аду.

На следующий день в интервью Казько рассказал, что потратит премию на могилы родственников.

Глава 5. Вручение 2016

Власть меняется: Эльжбета I Vs Эльжбета II – Посольство хочет уменьшить размер премии – Навязанное жюри – Сроки затягиваются – Банк отказывается от выплаты премии – Банк соглашается выплатить 5000 – Журналистское расследование Іны Студзінской и к чему оно привело (ни к чему) – Обожаю консенсус: почему победил Шчур – Вручение в блестящем Ренессансе – Хто такі Макс Шчур?

Перед окончанием миссии в Минске Щепаньска познакомила нас с главой белорусского отделения Идеябанка. Все мы надеялись, что если новое посольство забьёт на премию, то мы можем напрямую обратиться в банк.

На место Эльжбеты I Щепаньской прислали Эльжбету II Иневску. Общими в них были только имя и очертания, в остальном же Эльжбета II была очень несамостоятельна. Она почему-то не могла обсудить премию с нами в одиночку, а у посла в те дни, когда мы могли встретиться, всегда были дела. Поэтому мы без посольства внесли изменения в положение (убрали чёртовы рецензии и ввели консенсус вместо голосования), выбрали жюри (прокатив по моей инициативе Бухалик) и объявили премию.

На первую встречу с и.о. посла я подготовил красивый бюджет, по которому посольство должно было потратиться на изготовление видеороликов к церемонии и оплатить работу жюри плюс как обычно снять зал. И.о. посла очевидно смутили цифры, к тому же, по их словам, Щепаньска не оставила им никаких документов, которые бы удостоверяли, что посольство когда-либо тратилось на премию, потому они даже не знают, что делать. Однако у них есть предложение: зачем победителю 10 тысяч, хватит с него и 2,5 за глаза, а 7,5 можно потратить на перевод и издание в Польше. В итоге в течение нескольких месяцев был найден компромисс: поляки не снижают размер премии, но и не дают никаких денег на жюри и видеоролики. К тому же они навязчиво предлагают включить в жюри двух польских журналистов, которые интересуются Беларусью и даже написали о ней пару книг. Я созвонился с Хадановічем, Пятровічем и Арловым, сообщив им об этом предложении. Мне был нужен их ответ, либо они прогибаются под посольство и принимают в жюри этих журналистов, либо… впрочем, и так было понятно, что прогибаются, но мне была нужна их санкция. К этому времени началось волнение в СМИ, мол, премия тю-тю, что-то долго не объявляете жюри. Ну и как только это волнение началось, мы сразу всё и объявили.

Жюри немного опечалилось, что придётся работать бесплатно, но я обещал им раздобыть хотя бы по сто евро. Польским членам жюри я ничего не обещал, просто уточнил, действительно ли они согласились работать бесплатно? Да, согласились. Видимо, поэтому связь с ними была очень плохой: не отвечали на письма и звонки, мы еле выбили из них 12 позиций для лонг-листа. В принципе, всё равно все были уверены, что они не смогут прочесть все книги.

В начале лета выбирали лонг-лист. Достигали консенсуса только с белорусским составом жюри. Меня это заседание расслабило. По сути его провёл Бабкоў, он стоял у доски с фломастером. Жюри что-то вычисляло, я подавал голос и делал какие-то предложения, только когда обсуждение заходило в тупик. Самый тупик был тогда, когда на два последних места лонга претендовали три книги и реально эта ситуация никак не решалась. Тогда появилась идея сделать лонг из 13 позиций, я сказал, что в положении насчёт количества позиций ничего не сказано, а значит, мы можем это сделать.

Сначала меня беспокоило то, что сроки премии постоянно продлевались. Мне почему-то хотелось, чтоб срок истекал в срок, а не позже. Но потом я подумал, что это же не из-за меня сроки затягиваются, а значит, вины моей нет, моя цель – вручить премию за 2015 год, а когда – это меня мало волнует. Когда обстоятельства сложатся. Потом я ещё решил, что за 4 года так устал от Гедройца, что не хочу больше им заниматься, что и рассказал достопочтенной Раде ПЭНа. К моему удивлению Хадановіч сказал, что он готов в следующий раз делать премию, а Логвинов сказал, что будет ему помогать. Ну-ну. Я, конечно, не особо поверил, но сразу стало легче. Теперь я знал, что вот эта премия закончится и – всё! Я не буду больше общаться с посольскими людьми, у которых вечно нет денег и желания сделать всё в срок. Не буду с ужасом открывать газеты и читать, что опять всё плохо. Небудунебуду.

Тем временем посольство попросило перенести вручение с конца сентября на середину октября. Что ж, дорогие, когда-нибудь вам всё равно придётся её вручить.

На шорт-лист собралось рекордное количество жюри – все. 4 белоруса за столом в ПЭНе и 2 поляка на столе в скайпе. То ли из-за этого скайпа, то ли ещё из-за чего у меня не заладился процесс консенсуса. Я пытался прислушиваться ко всем мнениям и пробовал выделить всеобщее, но это было очень сложно. Один из членов жюри пытался незаметно ввести в шорт своего фаворита, о котором в прошлый раз все остальные высказались, что, конечно, дальше лонга он не пройдёт. В конце была только одна проблема: поляки не хотели исключать из шорта Глобуса, это был их фаворит и, подозреваю, что они хотели его выдвигать на первое место. И тут на польских жюри надавили, мол, у них колониальный взгляд на нашу литературу, да и вообще они не могут в беллите понимать из своего Вроцлава и пусть прислушаются. Сначала поляки были непреклонны, говорили, что Глобус это самое лучшее, что есть. Когда их просили обосновать, почему, они затруднялись, говорили, что им просто понравилось. Но, в конце концов, под давлением перестали его отстаивать. Кажется, с этих пор их вообще премия перестала интересовать. Ещё немного и они отменят свой визит в Беларусь (им подвернулась более интересная поездка в Иран) и даже не станут голосовать за победителя. Этим жюри была расстроена также и Янкута, потому что ей пришлось отказаться от одной из своих фавориток из-за боязни, что выкинут одну-две книги, которые она хотела больше видеть в шорте. Короче, признаю, что при определении шестёрки консенсуса не вышло, вышел какой-то компромисс, и это разрывало мне сердце.

За три недели до вручения премии мы получили из банка письмо о том, что в этом году они решили не заниматься благотворительностью, а потому – денег на первый приз не дадут. Они не дадут вообще нисколько, ни 7,5, ни 2,5 тысячи, они дадут 0 тысяч 00 евро. Польское посольство сразу же заморозило процесс аренды гостиницы Ренессанс. Могло случиться так, что премию мы вручим в Галерее У или вообще на ПЭНе. Мне даже было интересно, как это будет. Чтобы хоть формально обезопасить себя от газетного гнева, я написал в банк и в посольство официальные письма. В банк я написал, типа ничего ещё не знаю, согласны ли они дать денег на премию, как и в предыдущие годы – мне нужен был официальный ответ. В посольство написал, согласны ли они снять зал, как и прежде? Даже если бы они мне не ответили, эти письма можно было бы публиковать и посылать журналистов с теми же вопросами в посольство и банк. И вот, в день, когда банк обещал нам официальный ответ, мы собрались: я, Хадановіч, Пятровіч и Арлоў по телефону. Я рассказывал, что как только мы получаем письмо, то пишем пресс-релиз, так и так, банк не даёт бабла, но церемония будет, следите за рекламой. Пятровіч всё сокрушался, ну хоть бы сколько дали, ну хоть бы пять тысяч, что ж это такое. Арлоў пытался думать, где можно раздобыть приз, я придерживался мнения, что за такой короткий срок – нигде. Хадановіч предлагал какие-то альтернативные площадки для вручения и при этом смотрел на меня. Я говорил, да, Андрей, хорошие предложения, вот ты и узнай, сколько у них это стоит, ты ж организатор церемонии. И вот когда мы уже чуть ли не собрались разослать этот громогласный и печальный пресс-релиз, позвонили из банка: мы готовы выделить 5000 евро, говорят. Как же мы все обрадовались! Борис Пятровіч, ваши пожелания услышаны, говорим. Ха-ха! По сути дела премию уменьшили в два раза, а мы рады.

Параллельно со всеми нашими организационными проблемами радио Свабода делало сериал, такое расследование. С одной стороны я им за это благодарен – всё-таки внимание, а с другой, ну что это за внимание? Из-за того, что сроки постоянно переносились, все интересующиеся литературой понимали: что-то не так, но что? И вот журналистка Іна Студзінская делает свою первую попытку расследования.

04 сакавіка 2016, 08:30, Іна Студзінская – Склад журы прэміі Гедройця дагэтуль ня вызначаны. Уганараваньне пераносіцца на верасень.

Во как. В статье происходит глобальная попытка анализа того, что такое премия Гедройца. Вот, говорит Іна Студзінская, был Шарэпка – экскурс в историю создания – но Шарэпка уехал. Нового посла нет, но в посольстве отвечают, что премия будет, ей занимается ПЭН, а посольство только финансирует церемонию, про жюри они ничего не знают (хаха, ничего не знают, а кто интересно навязал нам двух поляков?). Потом журналистка подпускает такую штуку, что вообще-то странно, что в связи с премией вспоминают только ПЭН, ведь по положению в организаторах и Союз Писателей, и Институт Польский, и само посольство (мне тоже интересно, почему они в организаторах, но ничего не организовывают, вот было бы расследование!) и вообще, слышала она (журналистка), слышала она (от КОГО?!), что премию приватизировал ПЭН. Ээээ, что? Что значит приватизировал? Это хорошо или плохо? Впрочем, эти вопросы будут без ответа, дальше эта тема в расследовании не раскрывается. Дальше Студзінская обзванивает Хадановіча, Пятровіча (который, видимо, выступает тут как ПЭН, хотя он, мамой клянусь, Союз Писателей), звонит мне и пытается узнать, кто в жюри, а мы ей не говорим, потому что не связались ещё с поляками и не знаем, согласны ли они работать бесплатно, потому что отказался от участия Чарнякевіч, который справедливо посчитал, что больше заработает рецензиями на книжки Гедройца, чем в жюри. Не мог же я ей это всё рассказать? А, впрочем, надо было.

Вторая серия: 07 сакавіка 2016, 09:56, Іна Студзінская – Уладзімер Арлоў пра прэмію Гедройця: «Праца журы і не павінна быць празрыстай»

Не понятно, что имеют в виду интервьюируемый и интервьюёр под «прозрачностью», но видимо одно и то же, если согласны, что её нет. По мне так прозрачность, конечно, есть. Но вот тут красной линией у Студзінской

– Я чула шмат меркаваньняў даволі аўтарытэтных людзей, што прэмію прыватызаваў ПЭН-цэнтар. І што няма празрыстасьці…

Кто? Кто эти авторитетные люди? Какие у них имена и фамилии, и что они понимают под приватизацией? Собрали по сусекам чеки Имущество и зарегистрировали право собственности в госкомитете? Странно, получается, я веду разговор с журналисткой, хотя она выражает мнения каких-то определённых людей. Впрочем, непонятно каких.

Ну и заключительная серия: 30 жніўня 2016, 14:20, Іна Студзінская – «Прыходзілі да кансэнсусу цяжка. Але цяпер усё абсалютна ясна і празрыста» – Ігар Бабкоў пра прэмію Гедройця

О, снова «прозрачность»! Теперь она уже появилась. А приватизация исчезла. Тут мне особо интересны вот какие слова Бабкова про заседания жюри: «Мне крышачку шкада, што сама вось гэтая кухня, якая, можа, нават цікавейшая, чым усе гэтыя сьпісы, яна не фіксуецца, ня будзе фігураваць, ня будзе прыгадвацца. (С чего он взял, что это не фиксируется? Я говорил всем, что процесс обсуждения стенографируется и оформляется Дашей в протоколы, но ладно) Хаця, можа, хтосьці ва ўспамінах калі-небудзь напіша, як выбіралі, як дыскутавалі. (Может быть, может быть)»

На этой статье расследование зашло в тупик.

Последнее заседание жюри было 10 октября, за 2 дня до вручения. Оно длилось три часа. Я сразу сказал, что прошлое заседание оставило меня в замешательстве, мне показалось, что произошёл компромисс, а не консенсус. В этот раз я хотел бы консенсус. Аня заявила, что консенсус это невозможно. Я всё-таки предложил попробовать, и попросил назвать победителя. У каждого был свой: Дубавец выбрал Адамовіча, Янкута – Бахарэвіча, Рублеўская – Шчура, а Бабкоў, выслушав всех, назвал Акудовіча. Неназванных Пашкевіча и Скарынкину я предложил, в таком случае, исключить из обсуждения. Все согласились. А теперь, говорю, давайте обсудим каждого из четырёх, почему вы его видите на первом месте и почему не видите, начнём с Ігара. Какой это кайф: сидят четыре литератора и рассуждают о литературе, а я им задаю вопросы. Я могу задать какой хочешь вопрос – это очень круто. Я даже иногда забываю, что цель выбрать победителя. Например, когда обсуждают Таўсцілу Адамовіча, Бабкоў говорит, что это такой намеренный стиль, что там специально сделано так, чтоб было противно. Я спрашиваю, кому противно, Бабкову? Ну да, мне и всем. Я спрашиваю у всех, и все говорят, что ничуть не противно. Бабкоў, конечно, удивляется. Я ему напоминаю про прошлогоднюю Бухалик, которой так же противно было от Бахарэвіча. О да, литературная дискуссия, как её не хватает, стоило стать организатором премии Гедройца, чтоб на четвёртом году наконец-то поучаствовать в настоящей литературной дискуссии!

В общем, сложно пересказывать протокол, да и ни к чему. После двух часов три члена жюри сошлись на кандидатуре Шчура, Янкута была абсолютно против, она была только за Бахарэвіча. Я же говорила, что не будет консенсуса, давайте голосование. Я говорю, какое голосование, мы что, зря тут обсуждали два часа, я не согласен на голосование. В общем, я так понимаю, Аня изначально не была настроена на консенсус из-за того, что на прошлом заседании выбили её фаворита. В итоге мы залезли в википедию и в огромной статье про консенсус нашли формулировку «Консенсус минус один», ей и воспользовались. Первое место Шчур (консенсус минус одна Янкута), второе место – Бахарэвіч (консенсус), третье место – Адамовіч (консенсус минус один Бабкоў).

Перед церемонией Хадановічу, так как он в этом году был наиполнейшим организатором, надо было собрать подписи под дипломами. Он, видимо, подумал, что времени так мало, а тут ещё думай, как с этими людьми встретиться перед церемонией, и ему пришёл в голову отличный вариант. Коля, написал он, а нельзя ли из макета диплома убрать эти подписи. Но Коля, помня прошлый скандал с подписями, ответил: Нет, Андрей, в этих дипломах весь дизайн завязан на подписях.

Так как новый состав посольства не знал, что представляли из себя предыдущие церемонии, а в предыдущих бюджетах у них были строчки аренда зала и фуршет, то они и заказали зал с фуршетом. Зал с фуршетом! То есть любой зритель, любой литератор и читатель, который захотел бы прийти на премию, мог на этот раз отведать с посольского стола. В зале, где проходила прошлая церемония, была демонтирована перегородка, в результате чего зал стал раза в три больше. Всё пространство заставили столиками, за которыми могли сесть человек 130. Мест на всех не хватило и ещё человек 50-70 стояли. Всё вокруг сверкало: люстры и какие-то композиции из стеклянных шаров на столах, на сцене пела Shuma. Многие гости сомневались, можно ли им зайти в этот блестящий зал, можно ли им сесть за столик, если они без галстука или не в вечернем платье. Мне было весело. Наверняка, складывалось впечатление, что у премии гигантский организационный бюджет.

Из шорт-листеров пришло только три человека. Ну, Шчур-то ладно, ему из Праги далеко. Но не пришёл Пашкевіч, хоть Пятровіч и рассказывал, что его уговорили. Бахарэвіч наоборот с самого начала распространял информацию, что не придёт, потому что свои вторые места уже воспринимает как оскорбление. Есть вот такой человек Премия Гедройца и он не любит Бахарэвіча, а потому каждый раз присуждает ему второе место, хоть хорошо знает, что у Бахарэвіча самые лучшие книги. Не важно, что жюри каждый раз меняется, всё равно единолично решает мистер Премия Гедройца, а Бахарэвіча он не любит. С одной стороны, Бахарэвіч имеет право на обиду, это, наверно, и впрямь неприятно, когда считаешь себя лучшим, а главная премия тебе никогда не достаётся. С другой стороны, с моей, организовываешь, бля, этот праздник сраной литературы, впахиваешь каждый год за 400-800 евро, всё ради того, чтоб твою работу обосрали комментаторы нашейнивы, и на церемонию не пришли лауреаты, вот нахуя это нужно? И никто тебя не пошлёт ни на какой даже Готланд. Заебало. И я даже что-то в таком духе хотел произнести со сцены – Хадановіч решил, что я должен вручать диплом Бахарэвічу. Но подумал, ладно уж, что с того, что литература сраная, это её праздник, зачем я буду его портить, и просто рассказал, что Бахарэвіч для всех жюри, в которых я работал, фигура противоречивая. Всегда были те, кто заявлял, мол, Бахарэвіч объективно крут, тут даже разговаривать не о чем, а другие так же безапелляционно утверждали, что Бахарэвіч пустышка. В итоге Бахарэвіч получал всегда либо первые, либо последние места, и то, что он при всём при том выходил на второе место – это же о чём-то говорит!

Мне же пришлось получить за Бахарэвіча его сертификат на посещение Готланда. Это был еготретий Готланд. И я тогда сказал, что я понимаю Бахарэвіча, ехать третий раз на Готланд, наверное, скучно, и я не буду в обиде, если он этот Готланд отдаст мне, раз уж я вынужден получать за него дипломы. А Пятровіч, который вручал диплом, сказал мне уже не со сцены. Я, говорит, не знаю, насчёт твоего предположения, всё равно я сюда имя Бахарэвіча вписал. В итоге я завёз дипломы в книжный Логвинова и предложил поднести им ещё диплом Станкевіча и создать, так сказать, коллекцию из отвергнутых дипломов. Однако через пару дней дипломы Бахарэвіча исчезли. Сказали, Бахарэвіч забрал. Эх, прощай холодный остров!

Польский фуршет был очень правильно рассчитан: таким образом, что к концу церемонии ни еды, ни вина уже не осталось, а потому публика стала расходиться. Особы, приближённые к Логвинову, поехали к нему в магазин – там было афтепати. Должен был подойти и Бахарэвіч. Он и подошёл. Но только он увидел Бабкова (члена того самого жюри, которое отдало ему второе место!), развернулся и вышел в ночь. Какие-то там были ещё приперательства на крыльце, я уже не следил за этим сюжетом. Во время афтепати интернет стал потихоньку заполняться статьями под названием «хто такі Макс Шчур?» Надо сказать, что Шчур был известен только в узких кругах узких кругов, а в широких кругах узких кругов известен не был. И премия тут очень хорошо сработала, потому что действительно популяризировала этого победителя насколько смогла. Дорской, которая тоже была в Логвинове, позвонил Кашликов и заказал статью с таким же названием, типа, кто такой. Ну и все, кто его хоть мельком видел, рассказали о своих впечатлениях. А так как нам было хорошо, то мы рассказывали легко и непринуждённо. Дорская эту непринуждённость очень точно передала в статье. Адамовіч сказал, что бухал со Шчуром пиво в Праге, я рассказал, что случайно был с Женей и Вераснем в его квартире, где он пытался нам понравиться (может не нам, может только Жене или только Верасню), а в книге и в интернете он такой ироничный, а в личном общении такой вот, типа, открытый. Шчур на это разразился постом, мол, кто вы такие, сынки, Адамовіча не знаю, вообще не пил с ним, Антипова в своей квартире не помню, хотя помню, что он был соплив (надо же, думаю, совсем я забыл про свой Пражский насморк, значит), ну и прочее. Короче, чувак, который ещё секунду назад был таким контркультурным непризнанным гением, попал чуть-чуть в то, что можно назвать мэйнстримом, и уже возмущается, что к нему не относятся, как к бронзовому. Забавно.

Послесловие

Из декабря 2016 года перспективы премии вырисовываются довольно туманные. Банк ясно дал понять, что это были последние 5000, которые он потратил на белорусскую литературу. Посольство согласно поддержать церемонию, но только в том случае, если найдётся кто-нибудь, кто профинансирует приз. У премии в распоряжении остаются резиденции в Берлине и на Готланде. Но это всё. По-хорошему, должен появиться какой-то человек, который разыщет приз, разыщет деньги на организацию, и тогда всё срастётся. Но этим человеком буду уже не я. Благодарю покорно. 4 года я на это угрохал, а потому устал и ухожу.

Не хочется делать каких-то выводов. Для меня очевидно, что премия стала крепче в организационном смысле: положение, процедуры, то, сё. Но это для меня. А кому-то, я знаю, это не нравится. Вот он пусть и займётся делом.

Четыре года назад, когда я бегал в мыле от ПЭН-цэнтра к посольству и обратно, брал на себя невыполнимые обязательства и выслушивал полуторачасовые мемуары Щепаньской, боясь вставить слово – именно тогда, Щепаньска сказала, заметив мой измученный вид: не переживайте, подумайте лучше о книге, которую вы об этом напишете.

сентябрь – декабрь 2016

Оглавление

Глава 1. Вручение 2012

Глава 2. Вручение 2013

Глава 3. Вручение 2014

Глава 4. Вручение 2015

Глава 5. Вручение 2016

Послесловие