Канарейка [Леонид Алексеев] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Игнатьевич

В переходе под железнодорожными путями станции «Ручьи» Дмитрия Игнатьевича обогнали два парня в «типовых» чёрных кожаных куртках и мешковатых брюках. Лица их прятались в тени длинных козырьков бейсбольных кепок. Под свободной одеждой угадывались атлетичные фигуры. На улице парни вновь появились – буквально выросли из-под земли – и стали городить полную несуразицу:

– Сколько косточек в виноградине? – обратился один из них к Дмитрию Игнатьевичу.

–Чего? – опешил тот.

– Если кишмиш, то косточек вообще нет, – назидательно сказал второй.

Парни расступились и Дмитрий Игнатьевич оказался перед задними дверями «Фольксвагена-Транспортера», подъехавшего во время содержательной беседы о ботанике. Через мгновенье двери распахнулись и парни в бейсболках втолкнули Дмитрия Игнатьевича внутрь фургона, где его подхватили два других крепких молодца, свиду один в один похожих на первых, только в черных балаклавах на головах. Они уверенно, отработанными движениями, поставили Дмитрия Игнатьевича на колени, прижав к невысокой металлической перегородке за передними сиденьями, отделявшей грузовой отсек от пассажирского. Перегородка давила на грудь и дыхание сбивалось. В тесном пространстве кузова пахло кожей, соляркой и духами. Водитель и девушка-пассажир тоже прятали лица под масками. Девушка нажала кнопку видеомагнитофона, закрепленного под бардачком, и на массивной консоли, засветился экран. На размытом изображении Дмитрий Игнатьевич различил внучку на детской площадке и с правой стороны экрана уголок газеты с буквами «РОС» и датой «Вторник, 28 марта 1995 г.» Девушка ткнула другую кнопку. Картинка на экране моргнула, и показался плотный, высокий мужчина, выходящий из парадного. Мужчина сел в красный «Джип Чероки». Машина тронулась. Промелькнули ещё несколько кадров, мужчина подошел к забору, из-за которого виднелись производственные сооружения, и скрылся за воротами. Детали на записи расплывались, но Дмитрий Игнатьевич узнал девятиэтажку в Нижнем Новгороде, где жила его младшая дочь с семьей, и понял, что ему показывают поездку зятя Михаила на молокозавод, который тот строил последние полгода и собирался вот-вот запустить. Справа также маячила газета, только дата изменилась на тридцать первое марта. Девушка снова тронула видеомагнитофон, и экран погас.

– Дядя Дима, у Вас на заводе есть фирма «Гемтрест». Узнайте, пожалуйста, зачем им столько металлолома, – девушка говорила монотонно, выговаривала не все буквы и тянула слюни – за зубами она перекатывала какой-то небольшой предмет, из-за чего голос и дикция искажались.

– Какой еще трест?! – Дмитрий Игнатьевич тщетно попытался закричать. – Что вам надо от моих детей?! Вы кто? Да…

Сзади его толкнули в затылок.

– Дядя Дима, не волнуйтесь так. Просто узнайте. И ничего никому не говорите. И к ментам ходить нет смысла: нас вы не знаете, а стукнете про «Гемтрест» – они откупятся, а Вас закопают. Со всей семьёй. И вообще, мы за Вами следим. Телефон слушаем. Поэтому сделайте, как просят, и всё будет чики-пуки. И у Кристины и у Лиды тоже.

– Что за бред! Отпустите! При чём здесь мои дочери? – Дмитрий Игнатьевич, немного придя в себя, попытался вырваться, но в спину тут же уперлось мощное колено. Перегородка впилась в грудь. Дмитрий Игнатьевич зажмурился от боли и почувствовал, как сдавило сердце, и на лбу выступил холодный пот. «Чёрт! Это что, со мной происходит? Только не паниковать!» – подумал он и немного расслабился. Его истязатели тоже ослабили хватку.

– Дядя Дима, успокойтесь! Мы Вас сейчас отпустим. Идите домой. А мы Вас потом найдем, когда будет надо.

– Как найдете? – Дмитрий Игнатьевич почувствовал слабость во всем теле. – Опять схватите и швырнете в фургон?

– Дядя Дима, вы не брыкайтесь, всё будет взаимно нежно и обоюдно ласково, как говорит… Блин! – девушка спохватилась и неожиданно строго добавила, вскинув руку: – Всё, отпускайте его!

Дверцы фургона открылись и с улицы Дмитрия Игнатьевича приняли два уже знакомых ему здоровяка. Дверцы захлопнулись, и фургон покатил, будто просто проезжал мимо.

– Послушайте! – Дмитрий Игнатьевич огляделся по сторонам, но парни исчезли. «Номера!» – сообразил он. Но фургон уже свернул, огибая лысый скверик напротив здания станции.

Дмитрий Игнатьевич приезжал сюда каждый день вот уже, с небольшим перерывом, больше тридцати лет. Завод, где он работал, чего только не выпускал для оборонки за годы своего существования. Но за десять лет перестройки в строю остались только два цеха – литейка и механосборочный. Оставшаяся продукция по—прежнему считалась секретной, но как секретность соблюдалась в царившей на территории завода неразберихе, Дмитрий Игнатьевич не мог понять. Почти все заводские строения сдавались в аренду. Часть цехов под вьетнамский рынок с общежитием. Часть – под автосервисы и склады. В других зданиях во всех углах копошились разные новообращенные купцы, дельцы и их подпевалы. И хотя два еще живых цеха охранялись по-прежнему особенно тщательно, и они были частично арендованы ювелирной конторой «Гемтрест». Работа с золотом и другими драгоценностями требовала особой охраны и необъяснимыми кривдами «Гемтрест» проник в режимную зону. Он занял часть литейного цеха, установив там муфельные печи, и оттяпал часть механосборочного, с выходом как раз к литейке. Проходную расширили и даже сделали в ней ремонт. Установили новые турникеты в попытке разделить людской поток на идущих по спецпропускам и на остальных, снующих туда-сюда по разовым бумажкам. Но для знающего человека ничего не стоило просочиться в любой закуток этого муравейника. Дмитрий Игнатьевич остался на заводе единственным сварщиком и работал в механосборочном сразу на трех сварочных постах. В начале девяностых он уходил на несколько месяцев в коммерческую строительную фирму, но там все кончилось некрасивой историей и Дмитрий Игнатьевич вернулся на завод. Благодаря квалификации, его взяли обратно, даже несмотря на предпенсионный возраст и сокращения, которые уже шли полным ходом.

Страх уже меньше давил на сердце, но теперь Дмитрия Игнатьевича бросило в жар. Ноющие суставы и мышцы напоминали о пережитом унижении. В голове неслась карусель вопросов: «Почему Зоя одна гуляла? Почему на видео не было Стины? Что это за люди? Во что вляпался Мишка? Что делать?» Перед глазами то и дело возникала внучка, как он её видел в фургоне: с ведёрком и пупсом. Вернуться к действительности его заставил визгливый клаксон автобуса. Оказалось, Дмитрий Игнатьевич, сам того не помня, добрел до остановки и стоял на проезжей части. В автобусе он забился в угол за поручнями на задней площадке, где толкотня пассажиров не мешала ему обдумывать случившееся. «Металлолом они ж только на прошлой неделе начали возить, – размышлял Дмитрий Игнатьевич, потирая бровь, – с понедельника меня припахали резать им этот лом. Они сами же купили под это дело два зила баллонов с кислородом. И начцеха обмолвился о долгосрочном договоре с ними. За копейки, но всё ж работа. А ведь и правда, на кой ляд им этот лом, когда у них ювелирное производство? Да, попахивает тухлым. Ох, бардак!» Поглощенный раздумьями, Дмитрий Игнатьевич не заметил, как вышел из автобуса и спустился в метро. В поезде, под гулкий перестук колес, на него снова навалился страх, и он почувствовал, как зародившаяся паника вот-вот прорвется наружу. Видимо со стороны он выглядел странно, потому что, когда в очередной раз Дмитрий Игнатьевич схватился за поручень, молодой человек, сидевший рядом, уступил ему место. Дмитрий Игнатьевич поблагодарил и с устало плюхнулся на продавленный диван. Сколько он не тасовал варианты, напрашивалось только одно решение: несмотря на запугивания, идти в милицию. «Если отделение, как и прежде, на соседней улице, – планировал Дмитрий Игнатьевич, – проскочу дворами, авось не заметят». Ободренный найденным решением, он немного успокоился, задремал и чуть не проехал свою «Чернышевскую». На улице ему казалось, что каждый прохожий работает на бандитов, что из каждой машины за ним следят. И хотя он уверенно направился в отделение, душу не покидало смятение. Кто-то хлопнул его по плечу. Дмитрий Игнатьевич вздрогнул и испугано обернулся. Это был его сосед по дому по прозвищу «Джинтоник», парень неопределенного возраста, худощавый с грязной челкой и сломанным передним зубом:

– Гнатич, привет, гуляешь?

– Фуф, Коля! – Дмитрий Игнатьевич облегчённо выдохнул. – Кстати, слушай, наше отделение по-прежнему на Чайковского, не знаешь?

– Да, тут, – Джинтоник неопределенно махнул рукой, он, как всегда, радовался встрече с соседом. – Слушай, зашибись, у нас с пацанами ваще жир! Мы в гаражах сервис открыли. Вот. И Гоша со стекляшки на параллельной линии тоже. Вот. Их на второй день кубаринские под крышу взяли. Прикинь, а мне корешман один шепнул, что наши менты тоже крышуют. Вот. Я участковому подмигнул. Он сказал, говно вопрос. Вот. И, прикинь, короче, они кубаринских шуганули, я даже не при делах был, а Гошин сарай ваще закрыли.

– Крышуют? – переспросил Дмитрий Игнатьевич, растеряно глядя на Николая. Того самого, которого они с женой в своё время спасли от колонии. История простая: Коля рос без отца, мать на работах целыми днями, вот и связался с компанией. Худенький был, недокормленный. Компания сдала его ворам. А те парня научили в форточки залезать и двери им открывать. Когда хватились, малому уже реальный срок улыбался. Хорошо Зоя Андреевна – жена Дмитрия Игнатьевича – со своей бригадой крановщиц с Балтийского завода взяли его на поруки. После он даже учиться пошёл. Но из армии всё одно малахольный вернулся.

Стало понятно, что в милицию идти нельзя. Он наскоро попрощался с Джинтоником и пошёл домой.

Дверь открыла Лидия – старшая дочь Дмитрия Игнатьевича – и почти по-военному отрапортовала:

– У меня ученик. Скоро заканчиваем. Вот, за ним уже пришла мама. – Слово «мама» далось ей с заметным усилием.

В холле на длинной банкетке сидела женщина в кроссовках и дубленке, накинутой поверх джинсового комбинезона. Несколько кудряшек из копны завитых волос падали на неровно загоревшее лицо без косметики. На коленях у нее лежал раскрытый журнал «За рулём». Дмитрий Игнатьевич почувствовал еле уловимый запах то ли бензина, то ли машинного масла и воспоминание о злосчастном фургоне заставили сердце вновь сжаться от осознания собственного бессилия.

– Зинаида, – представилась женщина. – В ее улыбке и позе читалось лёгкое смущение.

– Угу, – Дмитрию Игнатьевичу было не до новых знакомств.

– Это мой отец. Дмитрий Игнатьевич, – отчеканила Лида.

Дмитрий Игнатьевич снял куртку и поспешил уединиться в своей комнате. Ему хотелось принять душ, но он боялся, что если разденется, станет совсем беззащитным. Закрыв дверь, он сел на диван и закрыл глаза ладонью. «Вот же хрень! Менты крышуют Джинтоника, – варилось у него в голове. – Кого еще они крышуют? Может, к кубаринским? Они уж точно полгорода крышуют, не меньше. Так это они и могли меня… Одни крышуют, другие под крышей. Один я голой жопой на ёлке. Надо Мишке позвонить». Хлопнула входная дверь – ушел Лидин ученик. Дмитрий Игнатьевич выглянул в гостиную:

– Дуня, ты не знаешь, у Мишки был этот… телефон переносной… – обратился он к Лиде, стараясь выглядеть спокойным.

– Сотовый.

– У тебя номера нет, я имею в виду.

Лида полистала записную книжку и, открыв её на нужной странице, отдала Дмитрию Игнатьевичу. Он переписал телефон на клочок бумаги и на следующий день с утра, благо была суббота, поехал в гаражи к Джинтонику.

Около четырех кирпичных боксов, называемых теперь «сервисом», крутилась разновеликая шпана под стать Джинтонику. Сам Николай, на фоне гипнотического блеска черного «Лэнд Крузера», разговаривал с солидным мужчиной в кожаном пальто и начищенных ботинках.

– Гнатич, эт ты шоль? – не скрывая радости, удивился Джинтоник. Он попрощался с собеседником и подошел к Дмитрию Игнатьевичу.

– Здорово! Слушай, Колян, у тебя же есть эта… Как её… Труба?

– Ну, есть, да, – Джинтоник насторожился. – Сотовый. А те на кой?

– Звякнуть надо… одному.

– О, Гнатич, а ты газом варишь? – оживился Джинтоник и полубоком пошел в сторону «Лэнд Крузера».

– Коля, дай позвонить! – твердо сказал Дмитрий Игнатьевич, не сходя с места.

– Да позвонишь! Иди, глянь!

– Джинтоник, ты с коня упал? Я на тойоте ничего варить не собираюсь!

– Да ты чё, – засмеялся Джинтоник, – это ж новый крузак. В боксе копейка, надо латку на дверь прикинуть.

Проходя мимо внедорожника, Дмитрий Игнатьевич благоговейно потрогал сверкающую краску и проворчал:

– Кто-то ж может себе такую машину позволить.

– Перец один из конторы, – донесся из гаража голос Джинтоника. – Это служебная. Хочет подшаманить пару моментов, так, без протокола.

Дмитрий Игнатьевич осмотрел дверь жигулёнка:

– Где горелка?

– Ща хлопцы подкатят и баллоны, и всю спецприблуду.

– Ты телефон дашь или нет, приблуда? – Дмитрий Игнатьевич гневно посмотрел на Джинтоника?

– Да на-на, Гнатич, не кипишуй! – Джинтоник достал телефон, зубами вытащил антеннку и, откинув крышку, протянул его Дмитрию Игнатьевичу.

Дмитрий Игнатьевич несколько раз ошибся с набором номера и вышел из себя:

– Коля, иди, помоги набрать! Как эта херня работает?!

Джинтоник взял трубу, повернул руку Дмитрия Игнатьевича, чтобы видеть цифры на бумажке и быстро набрал номер:

– Держи, дядя Дима.

– Не понял?! – Дмитрия Игнатьевича как водой окатило от воспоминания о девушке в фургоне, – Что ещё за…

В телефоне послышался голос.

– Алло, алло, Миша? – закричал было Дмитрий Игнатьевич, но осекся и, прикрыв микрофон ладонью, отошел в сторону. – Миша, это папа, ты слышишь?

– Да-да, Дмитрий Игнатьевич! Привет!

– Как у тебя дела? – Дмитрий Игнатьевич понял, что не знает с чего лучше начать.

– Папа, вы мне звоните на трубу, чтобы спросить как дела?

– Да… Нет… Ай, к чёрту! Слушай, у тебя что, неприятности?

– А у кого их сейчас нет? – вздохнул Михаил.

– Миша, слушай, какие-то бандиты угрожают, что расправятся с вами. И с Зоей, и с Кристиной, и с тобой. Я не знаю ни кто это, ни в чем вообще дело и не знаю что предпринять. Они показали мне запись на видео. Зою и тебя. Они следят за вами. Ты слышишь меня?

– Слышу, – Михаил секунду помолчал и продолжил потухшим голосом: – Значит, они и за Вас взялись. Сволочи!

– Они хотят, чтобы я узнал, – Дмитрий Игнатьевич перешел на шепот, – про одну контору на нашем заводе…

– Так, папа, не надо по телефону, – Михаил подул в трубку. – Пока делайте, как они просят, а я постараюсь с ними побыстрее утрясти. Если что, держите меня в курсе. Лады?

– Ладно. А девчонки где?

– Я их отправил в Чехию на месяц, – Михаил выдержал короткую паузу и выдохнул: – Но это ничего не гарантирует. Всё, папа, давайте, пока.

– Держись там, Миша. Пока!

Дмитрий Игнатьевич отдал телефон Джинтонику.

– Ну, ты, Гнатич, горазд шушукаться!

– Как ты сказал, Колян: «мужик из конторы, подшаманить без протокола»?

– Ага, из Большого дома, если тебе так понятнее. У него там…

– А чего ж ты в контору не пошел крышеваться? – перебил его Дмитрий Игнатьевич. – Они ж круче ментов или нет?

– Они и так нас всех крышуют, – гаденько захихикал Джинтоник. – Не, Гнатич, ты охренел? Хотя, – он задумался, ковыряя носком ботинка промасляные опилки на полу, – кто их там знает…

Дмитрий Игнатьевич нахмурился, потёр большим пальце бровь и вдруг повеселел:

– Так, значит, из конторы и без протокола! Ну, Джинтоник, где твоя копеечная дверка?

Дмитрий Игнатьевич, окрыленный родившейся идеей, работал всласть. И даже прожженная брючина и забытая в гараже кепка не испортили ему настроения. Но по дороге домой радость понемногу сгорела, а шаткое чувство уверенности постепенно сменилось сомнением. «А если ничего не выйдет? – обдумывал он детали, – Тянет на приличный срок. Сгноят в «Шпалерке» и Магадан не покажут».

Дмитрий Игнатьевич вспомнил, что Лида уехала с подругой на авторынок . Представив скучную тишину пустой квартиры, он купил полуторалитровую бутылку пива и зашел в «Мясное бистро». В недорогом и более-менее чистом заведении завсегдатаям негласно разрешалось приносить алкоголь, поэтому, со дня открытия, его облюбовали жильцы близлежащих домов. Вот и сейчас Дмитрий Игнатьевич разглядел среди пёстрых компаний, в углу у окна, Петровича – соседа по площадке, примерно одних с ним лет. Дмитрий Игнатьевич заказал две порции жареных колбасок «по-чешски» и чуть виновато попросил пустой стакан.

– Здравствуй, Валь! – Дмитрий Игнатьевич хлопнул Петровича по плечу и протиснулся на свободный пластмассовый стул.

Петрович кивнул, уминая очередную порцию люля-кебабов. На низком подоконнике рядом со столом в маленькой клетке с деревянным каркасом и тронутыми ржавчиной прутьями нервно прыгала растрепанная щуплая канарейка. Дмитрий Игнатьевич посмотрел на канарейку и кивнул на трафарет красной курицы на белом кирпичном простенке:

– С нее, что ли, писали?

– Да не, – хмыкнул Петрович и поднял кружку с тёмным пивом, – везу на Полюстровский, может, кто купит, а нет, так просто отдам. Давай, будем!

Они выпили и Петрович отправился покурить. Дмитрий Игнатьевич провел пальцем по прутьям клетки:

– А тебя кто крышует? Петрович?

Канарейка в ответ заметалась по клетке.

– Валентин, – задумчиво спросил Дмитрий Игнатьевич, когда тот вернулся, – а ты в блокаду где был?

– Нас с матерью в сорок втором эвакуировали в Новую Ладогу, осенью. Мы на Ваське жили, но дом разбомбили в первые же дни. Тётка нас приютила. А ты?

– Бабка рассказывала, что меня зачем-то летом – в сорок первом ещё – увезли в область. Не только меня, там много детей было. Потом нас вернули в город. А мамка так и пропала по дороге. До сих пор не знаю, что с ней случилось. А мы с бабкой здесь так и прожили. Голодали люто, конечно. Слава Богу, хоть дом наш не пострадал. Вообще, представляешь! Мне тогда четыре с половиной было. Я сам-то мало что помню…

– А мне шесть, – Петрович невесело улыбнулся.

– Помню, птица у меня была какая-то. – Дмитрий Игнатьевич не сводил глаз с канарейки. – Мать сказала, что с собой взять нельзя и выпустила её. Поэтому я только пустую клетку хорошо запомнил.

За разговорами и воспоминаниями прошло часа два. Изрядно выпивший Петрович хлопнул ладонью по столу:

– А, ладно, завтра на рынок поеду.

– Столько хватит? – Дмитрий Игнатьевич сунул ему пятитысячную, полученную от Джинтоника за работу.

– Ну-м… – Петрович растерянно пожал плечами.

– На, вот ещё три, – Дмитрий Игнатьевич взял клетку и направился к выходу.

Лида

Лидия Дмитриевна, здравствуйте! Я мама Дениса Кулаева из шестого класса.

Здравствуйте! У меня урок сейчас. Лида сразу поставила женщину в цейтнот. Как раз у них.

Всего минутку! Лидия Дмитриевна, я по поводу дополнительных занятий по математике.

Кулаеву не нужны дополнительные занятия, отрезала Лида.

Понимаете, он в начале года пропустил много. Болел. Вы, наверно, помните.

Возможно. Но он успевает в пределах программы. Кстати, в шестом сегодня родительское собрание. Я буду персонально про каждого говорить. Вы придёте?

Собрание, да? Приду, конечно! Я в рейсе была, Хоня мне не успел сказать, наверное.

Вы что, Дениса тоже так зовете? Лиде не удалось до конца скрыть возмущение.

Да это прозвище у него с детства, примирительно улыбаясь, объяснила женщина. Его так весь район зовет. В детстве шумный был ужас! Сладу с ним не было никакого. Вот его и прозвали «тихоня», а потом до «хони» сократилось. Само как-то…

Вы проводница? В рейсе были, говорите…

А, нет. Я шофёр. У меня грузовик, тягач.

У Вас? недоверчиво переспросила Лида.

Да, от мужа остался.

У Лиды появились ещё вопросы, но внезапно прозвенел звонок на урок.

Всё… Лида поняла, что не знает, как зовут родительницу. Простите, как к Вам обращаться?

Зинаида Юрьевна.

Да-да, увидимся на собрании.

Лида подошла к классной комнате. Настороженно копошившиеся в пустом коридоре ученики шестого класса притихли и выстроились рядом с дверью вдоль стены строем в колонну по два мальчик-девочка. Звякнув связкой ключей, Лида отперла дверь, и в коридор устремились беззаботные лучи весеннего солнца. Лида осмотрела застывших учеников и махнула рукой в сторону двери:

Заходим!

Дети засеменили внутрь класса. Лида вошла последней и закрыла дверь. Подойдя к своему столу, она бросила ключи и журнал и повернулась к классу. Дети стояли у парт, боясь шелохнуться.

Сели! скомандовала Лида.

Две девочки на второй парте испуганно пытались, как можно быстрее, закончить неожиданно вспыхнувший диалог, но не успели.

Расселись! Лида щелкнула пальцами.

Одна из девочек покорно поменялась местами с мальчиком, облюбовавшим заднюю парту. В застывшей тишине Лида пролистала журнал класса.

Еденин и Сахибулин, к доске!

Мальчики с обреченным видом подошли к доске и уткнулись в заранее написанные на ней примеры, пытаясь разложить выражения на множители. Минуты две они бессильного размазывали мел по зеленой грифельной краске. Презрительно оглядев их, Лида вновь обратилась к журналу. Она чувствовала, как дети следят за движением ее глаз, ожидая своей участи.

Адамянц, помоги Еденину.

Маленькая девочка с чёрными волосами встала у парты и, переминаясь с ноги на ногу, напряженно уставилась на доску.

Ясно. Устинков!

Пухлый мальчуган в очках присоединился к однокласснице. Лида назвала еще три фамилии, но решение примеров так и не сдвинулось.

Ну что, господа, столбы? Так и будем стоять и глазами хлопать? Совесть есть у вас или нет? Хотите так всю жизнь простоять за чужими спинами? Кто за вас работать будет? М-да, дурака учить что мертвого лечить. Кулаев!

А что Кулаев, Лидия Дмитриевна? Я сам на себя работать буду, недовольно высказался с предпоследней парты худой паренёк с нагловатым скуластым лицом.

Кулаев! металл в голосе Лиды убедил бы любого.

Ну, там разность квадратов надо… проскулил Хоня.

К доске! рявкнула Лида.

Хоня нехотя поплелся к доске и набросал первые действия решения примеров.

Ты бы так диктанты писал! прошипел Еденин отличник по русскому.

Ага, и через козла прыгал, фыркнул Сахибулин, не вылезавший в свободное время из футбольной секции.

Хоня посмотрел на Лиду и на его лице читалось: «Я проглотил муху!»

На место, голос Лиды исполнился разочарования. Столбы, сели! У доски, заканчиваем решение. Параграф четырнадцать: «Квадрат суммы и квадрат разности». Открыли, читаем.

Ученики зашелестели страницами учебников, обмениваясь ожившими взглядами, полными счастья: «Поздравляю! Дотянем до звонка!»

Родительскими собраниями Лида наслаждалась, как волк, впившийся в ещё живую плоть овцы. Родители, в независимости от социального положения, попав в здание школы, снова чувствовали себя учениками. Рефлекс, закрепленный в бытность их школьниками, помноженный на желание избавить свое чадо от проблем, заставлял их трепетать перед учителями. Классную шестого – «англичанку» – Лида презирала за мягкотелость и поэтому чувствовала полную власть над аудиторией притихших мам и пап. А уж те слушали «математичку», открыв рты.

Математика для Лиды не была ни языком точных наук, как для Лобачевского, ни поэзией, как для Вейерштрасса. Ей вообще не пришлось долго выбирать ни профессию, ни специализацию. Однажды, учась ещё в младших классах, младшая сестра Лиды – Кристина – пришла домой заплаканная и брезгливо продемонстрировала родителям дневник с жирной красной двойкой по математике. Отец равнодушно развернул свежий номер «Советского спорта» и сказал, что он, конечно, гордился бы детьми отличниками по математике, физике и химии, но эти предметы не для девочек. Из отцовской фразы Лида поняла одно: если она станет отличницей хотя бы по математике, то выиграет войну за отцовскую любовь. И Лида взялась за дело. Никаких скрытых талантов в себе она не обнаружила, но и беспросветная зубрёжка дала нужные результаты. Лишив себя всех детских, а потом и подростковых радостей, к старшей школе она стала уже круглой отличницей. И она посчитала, что вполне готова обучать и других тем методам познания, которыми овладела сама. Дело оставалось за малым окончить педагогический институт, куда она и поступила играючи.

Когда Лида закончила персональный анализ успеваемости, многие из родителей сидели красные и такие же остолбеневшие, как их дети на уроке алгебры. Поэтому, в ответ на вопрос Лиды, есть ли среди присутствующих папы «с руками», отцы стали наперебой предлагать различные варианты строительных услуг.

Нет, ремонт класса за выходные делать не требуется. До летних каникул надо привести в порядок доску и сделать к ней дополнительные поворотные панели. Отремонтировать модель числовой прямой над доской и обновить плакаты. И надо купить кое-какое оборудование и литературу. Вот список. Со следующего года я детям говорила, но это, как вода в песок планирую участие в олимпиадах, сначала район, дальше, как пойдет.

После собрания к Лиде опять подошла мама Кулаева:

Лидия Дмитриевна, все-таки как насчет дополнительных занятий, а? Денис очень хочет участвовать в олимпиадах на следующий год. Он мне говорил! А вы, я слышала, частные…

Тише! оборвала Лида пламенную речь Зинаиды. Запишите номер моего телефона и звоните где-нибудь после восьми вечера.

Лида придерживалась твердого правила: учеников из своей школы не репетировать. Но несколько месяцев назад у неё появилась мечта автомобиль «Дэу-Тико». Ближе к лету учеников становилось меньше, а накопить оставалось всего-то ничего. Лида уже ездила по автомагазинам и на авторынок, что делало жажду приобретения машины нестерпимой. «Возьму Кулаева , нестрашно. Возни с ним немного: в математике он шарит. Дам несколько уроков, раз мамаша так настаивает», подумала она и, когда Зинаида позвонила ей в тот же вечер, оговорила с ней расписание занятий: вторник, пятница, с шести до восьми вечера.

Проведя в пятницу первый урок с Хоней, Лида в субботу, прихватив подругу и её мужа, в очередной раз поехала на авторынок. После они сходили в Эрмитаж на выставку «Шедевры музеев мира» и выпили пива в одной из бесчисленных забегаловок на Невском. Впервые за долгие годы Лида почувствовала, что живет предвкушением счастья.

Вечером, возвращаясь домой, она встретила у подъезда отца. Тот был навеселе и обнимал клетку с жёлтой птицей внутри.

Пап, это что? спросила Лида с надеждой, что ответ не испортит ей настроения.

Канарейка. Повесим в холле. Как раз между дверями на кухню и в гостиную. Мешать не будет. И солнце из кухни туда попадает. Пойдем домой, я покажу.

И кто за ней ходить будет? Лида поняла, что праздник на сегодня закончен.

Да чего там ходить, Дунь?! Зерна насыпал и водички плеснул.

Что и петь будет? Лида искала плюсы.

Нет, петь вряд ли. Да пусть так, что-то живое прыгает и ладно.

Мало тут живого прыгает?! хмыкнула Лида. Особенно, когда Стина приезжает, съязвила она, намекая на племянницу.

Когда младшая сестра вышла замуж и уехала жить к мужу в Нижний Новгород, Лида в тайне радовалась, что теперь ей будет доставаться больше отцовского внимания. С высоты педагогического образования она понимала всю нелепость своих детских комплексов, но, тем не менее, и в двадцать девять не могла избавиться от навязчивой потребности бороться за отцовскую любовь. И дело было не в сестре. В детстве им с Кристиной нечего было делить. И родители никогда их не делили, и ни одной из них не доставалось больше в ущерб другой. Но у Лиды родилось убеждение, что отец не может и не будет любить её просто так. Поэтому она старалась быть первой во всем, за что, по её мнению, родители любят детей. К сестре же у неё была только одна претензия: Лида принимала Кристинино внешнее бесстрастие за неблагодарность и равнодушие. Всякий раз, когда отец проводил время с Кристиной, она ревновала, считая, что сестре уделяется внимание, которого та не оценит и даже в нем не нуждается.

Дмитрий Игнатьевич

В воскресенье Дмитрий Игнатьевич весь день обдумывал детали плана. Записывать что-либо он опасался, а удержать все подробности в уме тоже не мог. Фрагменты общей картины не стыковались, этапы и отдельные действия путались, заводя Дмитрия Игнатьевича в тупик. К вечеру он выбился из сил: «Понято только, что нужна плюшевая игрушка. Остальное придется делать наобум». Уловив запах мясного бульона и чеснока, Дмитрий Игнатьевич поплелся на кухню.

Дуня, какой-нибудь супец сваришь мне на завтра?

Я варю борщ на неделю, чётко доложила Лида.

Всю неделю борщ, значит, сокрушенно протянул Дмитрий Игнатьевич. Ладно. В термос налей потом, он постучал по крышке двухлитрового термоса из нержавейки.

В рабочие дни Дмитрий Игнатьевич любил обедать с мужиками из цеха в заводской столовой. Казенную кухню он не жаловал. Брал кое-что по случаю, конечно, но предпочитал домашнюю еду. Особенно любил вылить не спеша из термоса в тарелку еще теплый суп и прихлёбывать, поправляя свесившуюся с ложки капусту или лапшу ломтем белого хлеба. Вокруг рассказывали шоферские байки, шли политические расследования, отпускались солёные шуточки, и, время от времени, вспыхивали перепалки. Дмитрий Игнатьевич на правах ветерана в основном слушал и периодически осаживал особо ретивую молодежь крепким доходчивым словом. Из молодёжи правда остались только четверо. Одного из них прикрепили к Дмитрию Игнатьевичу помощником. Дмитрий Игнатьевич поначалу отнекивался, но видя, что отказаться не получается, попытался держать Геннадия на расстоянии. То домой его отправит пораньше, то найдёт ему занятие на посту, где сам в то время не работает, а то и вовсе снарядит парня за водкой или за пивом. Но Гена, несмотря на свои неполные семнадцать, выполнял все поручения без возражений, скрупулезно и быстро, а иногда даже с выдумкой. Постепенно Дмитрий Игнатьевич привык к существованию Гены, и они стали чаще работать вдвоем. А ещё через пару месяцев Дмитрий Игнатьевич начал учить Геннадия азам сварочного дела.

Утром в понедельник Дмитрий Игнатьевич долго собирался. Тянул до последней минуты, пока ещё можно было выйти из дома, не рискуя опоздать. «Как школьник перед контрольной, честное слово!» думал он, борясь со страхом перед местом нападения, через которое, хочешь не хочешь, придется пройти. Нарастающая тревога заставила Дмитрия Игнатьевича бросить в сумку блестящую, уже ополовиненную, упаковку валидола. Доехав до «Ручьёв», он торопливо пересек площадь, стараясь не смотреть на то самое злополучное место. В ларьке около здания станции, среди прочего барахла, продавались мягкие игрушки. Дмитрию Игнатьевичу приглянулась черная сова, но он решил, что чем ярче, тем лучше, и купил оранжевого медведя с золотистой тесьмой на шее, тоже подходящего по размерам. На посту охраны, пока проверяли его документы и досматривали вещи, Дмитрий Игнатьевич хрустел целлофановым пакетом с игрушкой:

Вот, внучке купил, с довольной улыбкой сообщил он охранникам.

Красенков, куда ж вы с этим медведем в режимную зону? А, Дмитрий Игнатьевич? Купили бы после смены, охранник отвинтил крышку термоса Дмитрия Игнатьевича.

Так раскупили бы. Я ж у станции купил, там народу-то сколько! Дмитрий Игнатьевич продолжал внушать охранникам радость приобретения.

Вообще-то, не положено, охранник подвинул Дмитрию Игнатьевичу осмотренную сумку и скептически оглядел полуметрового медведя, лежащего на стойке.

Да в шкафчике у меня полежит. В раздевалке. У внучки день рождения на днях. Домой не хочу нести, раньше времени, ну, соврал Дмитрий Игнатьевич и пожал плечами.

В проходной уже выстроилась очередь. Второй охранник, давно знавший Дмитрия Игнатьевича, пожамкал медведя:

Ладно, Красенков, идите. Кстати, жене передайте моё почтение.

С чего это? удивился Дмитрий Игнатьевич и вздохнул: Да и померла она. Уж три года как.

Простите. Да борщ Ваш так пахнет, что до обеда точно вспоминать буду. Думал, вот…

Да ладно. Не, это дочь. У неё миллион рецептов, наверное.

Довольный разговором с охранниками Дмитрий Игнатьевич переоделся, запихнул медведя в шкафчик и отправился в цех. «Ишь ты, пощупал», думал он, на ходу надевая шерстяную вязаную шапку.

В цеху Дмитрий Игнатьевич окликнул Геннадия, который, прислонясь к колонне, в ожидании наставника, читал учебник по ручной дуговой сварке:

Гендос, давай-ка поймай погрузчик скажешь я просил, и мы двутавры, которые вдоль стены на улице валяются, сюда затащим. Сделаем стапеля прямо напротив ворот, под кран-балкой, Дмитрий Игнатьевич жестикулировал, обозначая очертания будущей конструкции. По длине должно хватить. И металлолом этот гемтрестовский не будем больше на посту резать. Прокат здесь, а остальное на улице. Чтобы не перегружать его сто раз туда-сюда, как на прошлой неделе. В четыре руки мы с тобой мигом паровоз на бутерброд порежем.

А начцеха не будет против? голос Геннадия исполнился сомнения.

Будет, но это не твоя забота. Ему гемтрестовские отстёгивают всяко больше, чем он нам. Поэтому лишняя работа нам ни к чему. Договоримся! Дмитрий Игнатьевич сделал останавливающий жест ладонью.

Странные они. Лом шаландами возят резать, а какие-то куски прям из конторы в фуру грузили.

Да пусть хоть… Постой, Генка, какие куски? насторожился Дмитрий Игнатьевич.

Ну, помните, в среду или в четверг они фуру пригнали за порезанным ломом? Длинную такую, Гена развел руки в стороны. Тягач был белый такой, американский, с плоской мордой. Там еще тётенька за рулем сидела.

Тётенька? Дмитрий Игнатьевич задумался и по привычке тёр бровь.

Ага. Вот такие кудри! Гена потряс руками у головы, будто держал невидимый шар.

Так и дальше-то чего?

А, ну, снабженцы газель бросили у нас тут, на углу, около цеха. Я курил, а в её зеркале весь цех было видно. Случайно увидел как фура около «Гемтреста» тормознула. Мужик вышел из офиса, походил и махнул кому-то. Сколько там человек было я не разглядел, но они куски какого-то проката быстро погрузили и фура уехала.

Ты куришь много, Гендос! Давай, бегом за погрузчиком! А я в интсрументалку за новой горелкой.

Ага, щас, Дмитрий Игнатич, Гена убежал на улицу.

Как только конструкция, задуманная Дмитрием Игнатьевичем, была закончена, подъехал очередной грузовик с металлоломом. Дмитрий Игнатьевич распорядился выгрузить прокат в цеху, а несколько автомобильных кабин и остовов на улице. Механосборочный цех состоял из двух зданий с общей стеной. Одно из них было короче другого метров на пятнадцать. В двух местах, ближе к торцам, здания соединялись проездами. В коротком здании Дмитрий Игнатьевич и оборудовал временное рабочее место. Рядом, в продолжающейся части соседнего здания, находился конвейер по сборке изделия, номер которого Дмитрий Игнатьевич не помнил. Помещение было изолировано, так как процесс изготовления «колокольчиков», как было принято называть эти изделия, требовал очищенного воздуха и постоянной температуры. Работа на конвейере начиналась на час позже, но без выходных, а каждый понедельник после шестнадцати часов конвейер останавливался и проводилось санитарная обработка помещения. Из-за особенных климатических условий и требований к чистоте на заводе это место именовалось «банькой». Как выглядели сами «колокольчики» и какого их назначение никто толком не знал. Если же кого такие вопросы беспокоили, то существовала формула: «какая-то деталь какой-то ракеты». В доперестроечное время военные грузовики подъезжали прямо к воротам в выступающем торце здания, поэтому даже погрузку «колокольчиков» практически никто не видел. Сейчас же о том времени напоминала только обветшавшая пристройка у заваренных ворот с калиткой на замке, который едва ли открылся бы, даже если бы ключи от него не потерялись. Перед воротами в «баньке» складировали готовую продукцию. Дмитрий Игнатьевич это знал, потому что именно он ворота в свое время и заваривал. Теперь же «колокольчики» возили по пятницам в специальных деревянных ящиках через оба здания цеха в заводскую экспедицию. Куда они девались дальше – неизвестно. Рабочие уже не гордились ни продукцией, ни заводом, и жизнь перекроенного умирающего предприятия мало кого волновала.

Около половины пятого Дмитрий Игнатьевич в очередной раз отрегулировал горелку Геннадия:

– Давай, дорежь эти швеллера, а я пойду наружу займусь камазовскими рамами. Встань с этой стороны, – он поставил Гену между стеной и стапелем. «Так его меньше будет видно. А если кто спросит, станочники скажут, что тут работали. А кто работал? Ясное дело – я, кто ж ещё?» – Дмитрий Игнатьевич гордился, что придумал такой манёвр.

Срезать замок с калитки в «баньку» не представляло труда. Но Дмитрий Игнатьевич никак не мог унять дрожь в руках. Мысленно он десятки раз проделывал путь от ворот своего здания цеха до пристройки со стороны «баньки», но пережить заранее ощущение слежки со всех сторон, он не мог. Дмитрий Игнатьевич зажег горелку и, подложив лист асбеста под замок, перерезал дужку. Заменив срезанный замок новым, он смазал петли машинным маслом и, довольный собой, покатил тележку с баллонами к намеченному остову грузовика.

Чувствуя себя увереннее, непроизвольно Дмитрий Игнатьевич не переставал делить всё вокруг себя на то, что могло бы его защитиь и на то, что не могло. Вечером он спустился по искусно отделанной грубым камнем лестнице в полуподвал своего дома. Очарованный голубым неоновым светом вывески «Russian Arms», он смутно припомнил, как возмущался, в унисон с остальными жильцами, открытием оружейного магазина – «очередного свидетельства, – по их мнению, – вседозволенности и разгула преступности в городе». Понять, с каким вожделением смотрел Дмитрий Игнатьевич на ружья, винтовки, пистолеты и патроны с разноцветными гильзами за стеклянными дверцами шкафов до потолка и в прозрачных прилавках, смог бы разве что голодный, вдруг попав в Елисеевский магазин. «Это оружие никого не боится, – восхищался про себя Дмитрий Игнатьевич, – и я с ним никого не боялся бы. Или за ним? Или это мой страх заряжен в эти патроны? – отрезвляли его сомнения. – Что толку, будь у меня тогда, скажем, револьвер? Я ж его не успел бы… Да что там достать, подумать о нём не успел бы». Но, несмотря на противоречивость выводов, Дмитрий Игнатьевич стал приходить в магазин каждый вечер. «Зайду, гляну стволы ещё разок», – договаривался он сам с собой, чувствуя, как надёжное и мощное слово «ствол», пусть и на миг всего, поднимает самооценку и дарит иллюзию, что у него – Дмитрия Игнатьевича – могут быть равные шансы с бандитами «в случае чего». У него даже появился «любимчик». Но о том, чтобы приобрести понравившийся ствол не могло быть и речи, поэтому уже в четверг Дмитрий Игнатьевич кожей ощущал смесь подозрения и ненависти в косых уничижительных взглядах продавца.

В пятницу Дмитрий Игнатьевич пришел на работу рано утром. Переодеваясь, он принял несколько шариков валерьянки. В цеху еще никого не было. Да и окажись там кто случайно, вряд ли заподозрил бы неладное, глядя как Дмитрий Игнатьевич выкатывает на улицу тележку с баллонами. Через минуту он уже открывал замок, который повесил в понедельник. Руки не дрожали, но в коленях волнами появлялась слабость. Дмитрий Игнатьевич потянул за ручку. Дверь не шелохнулась. Дмитрий Игнатьевич упёрся в неё лбом: «Потянуть сильнее? Дёрнуть? А если уже пришел кто? Нет, это исключено, их строго по часам запускают. А потом там же стеклянный шлюз, никто ничего не услышит всё равно». Дмитрий Игнатьевич коротким движением дёрнул ручку и дверь нехотя поддалась.

– Чёрт! Чёрт! Какого… – удивлению Дмитрия Игнатьевича не было предела.

Не веря глазам, он ощупывал стену из серого шершавого пластика. Все ухищрения и труды оказались напрасными. В добавок Дмитрий Игнатьевич понял, что, скорее всего, никаких ящиков за стеной и вовсе нет. Не таскают же они их через стерильный цех. Значит, сейчас ящики накапливаются где-то со стороны внутренних ворот. Дмитрий Игнатьевич негромко, но продолжительно заматерился, закрыл дверь на замок и вернулся в цех. Чувствовал он себя не лучше, чем тогда в фургоне с заломанными руками. «И теперь что?» – злился он сам на себя.

– Дмитрий Игнатич, – голос Гены вернул Дмитрия Игнатьевича к действительности, – давайте вот эту трубу сразу порежем, а то она места занимает вон сколько – от ворот и в проезд залазит.

– Ага, давай… – Дмитрий Игнатьевич разглядел трубу, – но позже.

Он смотрел на трубу – диаметром сантиметров двадцать, ржавую и в лохмотьях чёрной изоляции – с умилением и лаской: «А на сегодня концерт ещё не окончен! Но действовать придётся по-ковбойски. Или, может, не сегодня? Надо ещё подумать… Нет, сегодня!».

И вот наконец, ближе к концу рабочего дня, Дмитрий Игнатьевич увидел, как вдалеке, в соседнем здании открылись внутренние ворота «баньки». В проезде показались охранник и разнорабочий, толкающие тележку с ящиками, в сопровождении инженера-технолога Татьяны. Она работала на заводе уже несколько лет после института. Работа на производстве никак не мешала её женским пристрастиям: она то и дело меняла прически и по цехам бегала в узкой юбке до колен и в туфлях на высоком каблуке. А белый распахнутый халат действовал на мужчин как магнитное поле на железные опилки.

– Ну что, Ген, давай трубу, – подмигнул Дмитрий Игнатьевич, стараясь не выдать волнение и спешку.

Трубу застроповали «на удавку», но Дмитрий Игнатьевич нарочно сдвинул тросы так, чтобы передний конец поднятой трубы оказался бы ниже заднего. Выглянув в проезд и убедившись, что тележка с «колокольчиками» приближается, он дал команду Геннадию:

– Давай! Вира помалу!

Гена нажал кнопку на переносном пульте. Тельфер зажужжал, медленно поднимая трубу.

– Дмитрий Игнатич, чё-то её вперёд перекашивает! – забеспокоился Гена.

– Вперёд подай!

Гена нажал кнопку и балка крана поехала. Дмитрий Игнатьевич зашел Гене за спину и, почти обняв, взялся за пульт поверх его руки и нажал кнопку перемещения тельфера.

– Держи! Держи! Гена! Назад давай! Да, куда ж ты… – Дмитрий Игнатьевич кричал Гене в ухо, продолжая прижимать его пальцы к кнопкам.

– Дмитрий Игнатич! Рука! Рука! – от страха Гена напрягся, побелел и прыгал за пультом на негнущихся ногах.

Балка крана и тельфер, двигаясь одновременно, несли трубу навстречу тележке с ящиками. Дмитрий Игнатьевич вдруг почувствовал воодушевление и восторг. Ему захотелось рассмеяться. «Ну же! Ну!» – ожидание щекотало изнутри. Труба зацепилась передним концом за один из токарных станков и стала поворачиваться вправо пока не настигла процессию с «колокольчиками». Охранник зычно матюгнулся и исчез за станиной ближайшего фрезерного станка. Разнорабочий отпрыгнул назад и присел. Татьяна завизжала и закрыла лицо ладошками. Труба сбила несколько ящиков и всей своей ржавой неотвратимостью навалилась наТатьяну и повалила в ящик с ветошью. Ещё через мгновение дело было сделано. Ящики упали на бетон, от удара открылись и «колокольчики» покатились в разные стороны, будто только и ждали, когда их освободят. Дмитрий Игнатьевич отпустил руку Геннадия.

– Твою ж мать, Гендос! – Дмитрий Игнатьевич пытался за напускным гневом спрятать ликование.

Но тут он увидел, что «колокольчики» в ящиках лежали не внавал, как ему представлялось, а в два слоя и каждый в отдельной круглой ячейке деревянной решётки-сепаратора. У Дмитрия Игнатьевича перехватило дыхание и зазвенело в ушах. Мысли остановились, словно загустели. «Ну что такое?! Неужели и так не получится?» – просившийся наружу смех превращался в рыдание.

Охранник, выскочив из своего убежища, метался в проходе между станками по другую сторону висящей под углом трубы и угрожал Гене и Дмитрию Игнатьевичу физической и административной расправой:

– Я вот доложу куда следует! Я вам сейчас таких наваляю! Вы у меня… – хруст ломающегося дерева под ногами заставил его замолчать.

Дмитрий Игнатьевич посмотрел сначала поверх трубы, потом под трубой и наконец увидел, что охранник наступил на один из сепараторов, выпавших из ящиков. Они, по счастью, вставлялись в ящики отдельно. Мысли Дмитрия Игнатьевича снова понеслись, давая ему на оценку решение за решением. Дмитрий Игнатьевич посмотрел по сторонам. Гена трясся и мычал. Татьяна барахталась в разноцветных лоскутах ветхой материи. Будь она в брюках, давно бы выбралась, но юбка не давала покинуть западню без посторонней помощи. Дмитрий Игнатьевич подал Татьяне руку. В красных крагах он походил на мушкетёра.

Фрезеровщик дернул охранника за рукав и показал, где можно выйти в проезд. Охранник выскочил и бросился к Геннадию, но путь ему преградила растрепанная Татьяна:

– Куда?! Быстро собирать! – пискляво крикнула она и показала пальцем на разбросанные «колокольчики».

За шумом работающих станков происшествие заметили только рядом работавшие станочники – четыре токаря и фрезеровщик. Они сначала медлили и рассматривали, плохо скрывая заинтересованность, как Татьяна пытается выбраться. Но когда Дмитрий Игнатьевич её вызволил, принялись собирать по полу «колокольчики» и складывать их в ящики, плотоядно ухмыляясь и подтрунивая над Геннадием:

– Эх, Гена, Гена! А каким скромнягой прикидывался!

Гена приходил в себя и смущенно чесал затылок. Оглядывая исподлобья место происшествия, мямлил: «Да это… Да это…» А мужики не унимались:

– Ты ж глянь! Завалил девку трубой своей!

– И прям ведь на ветошь уложил! Это тебя Красенков научил, а? Колись!

Гена нервно хихикнул и принялся помогать. Вместе с разнорабочим они перестроповали трубу и перегрузили её на стапель. Дмитрий Игнатьевич зачерпнул из ящика взбаламученных Татьяной тряпок, сунул их в карман и, как бы случайно, наступил на сепаратор, уже треснувший под охранником. Сделав вид, что не понял, что произошло Дмитрий Игнатьевич шагнул вперёд, развернулся и наступил на решётку другой ногой.

– Тьфу ты! – Дмитрий Игнатьевич поднял обломки тонкой фанеры и вопросительно посмотрел на Татьяну.

– Какой вы неуклюжий! Красенков, кажется, Ваша фамилия? – Татьяна направила на него указательный палец, перевернув кисть вверх ладонью. – Что Ваш мальчик наделал, посмотрите?! Зачем вы сломали сепаратор?! Блин, изделия нельзя теперь в экспедицию сдавать, их надо назад, и все, которые упали, проверять заново, – Татьяна потирала ушибленное плечо, рассуждала вслух и все больше нервничала. – Нет, меня точно вы… Что вы делаете?! – набросилась она на мужчин, успевших наполнить два ящика. – Они же все по номерам идут! Каждое в свой ящик! – на последнем слове Татьяна всхлипнула.

– Ладно тебе, Танька, не хнычь. Посчитаете у себя в «баньке», всё одно назад повезёшь. Сколько их должно быть-то? – мужики с любопытством рассматривали «колокольчики», похожие на приплюснутые с концов яйца.

Татьяна пробежала глазами по оставшимся на тележке ящикам:

– Упало пять, значит, шестьсот. Где сломан сепаратор, верхний слой просто так кладите.

Дмитрий Игнатьевич мгновенно сообразил, что эту задачу надо взять на себя и наступил на ещё одну решётку.

– Красенко-ов! – заверещала Татьяна.

– Что, Татьяна Михална? – Дмитрий Игнатьевич развернулся и недоуменно посмотрел на неё, чувствуя, как под ногами ломается дерево. «Есть!» – мысленно порадовался он.

Татьяна опустила руки и выдохнула:

– Собирайте уже.

Ящики по очереди водружали на тележку, и Татьяна пересчитывала изделия. Дмитрий Игнатьевич поставил предпоследний ящик с беспорядочно наваленными «колокольчиками» и открыл крышку. Татьяна принялась тыкать пальцем в каждый «колокольчик», упражняясь в устном счете. Дмитрий Игнатьевич достал из кармана припасенную ветошь и сделал вид, что вытирает руки, держа их над ящиком.

– Уберите свою мочалку отсюда, – Татьяна дошла до половины и Дмитрий Игнатьевич ей мешал.

Он перешел к ящику со стороны уже посчитанных «колокольчиков» и небрежно бросил на них скомканную ветошь. Дмитрий Игнатьевич ничего не слышал кроме своего сердцебиения и следил только за Татьяниным пальцем. Видя, что счёт близится к концу, Дмитрий Игнатьевич лениво положил руку на распластавшуюся по «колокольчикам» ветошь, нащупал через неё один и аккуратно, не торопясь, поднял мочалку вместе с «колокольчиком». Татьяна досчитала, кивнула и закрыла крышку. Когда и с последним ящиком было покончено, мужики стали расходиться по рабочим местам. Дмитрий Игнатьевич чувствовал себя стайером на финише. «Так, отлично! Дальше? Дальше что?» – думал он.

– А вы куда, товарищи? – неожиданно окликнула их Татьяна с удивлением в голосе.

– Нам вообще-то работать надо, – насмешливо отозвались из-за станков.

– Зовите начцеха и начальника Первого отдела. Акт будем составлять.

«Инфаркт или инсульт? – Дмитрий Игнатьевич почувствовал опустошение и с тоской вспомнил оставленный в раздевалке валидол. – Чем я кончу сегодня?» В довершение он понял, что так и не снял краги. Представив, как глупо выглядело вытирание перчаток концами, он чуть не выронил «колокольчик». «А, плевать! Терять уже нечего! Я теперь не просто вор. Я не буханку в булочной украл, а, пусть и кое-как охраняемый, государственный секрет. А за это могут и измену Родине пришить», – неожиданно перспектива сурового наказания придала Дмитрию Игнатьевичу сил. Он дошел до их с Геной рабочего места и бросил концы вместе с «колокольчиком» в круглый металлический бачок, куда обычно выбрасывал огарки электродов.

Зинаида

Возвращаясь из рейса, Зина подгадала время и смогла, как ей изредка удавалось, заехать по дороге за сыном в школу. Как обычно в таких случаях, предвкушая Хонину радость, она остановилась рядом в переулке и ждала окончания уроков. Как только дети высыпали на улицу, она включила вторую «черепашку» и её трёхосный «Петька»¹ – здоровенный американский тягач – медленно выполз на дорогу перед школой. Напротив школьных ворот Зина остановила машину, легла на сиденья и толкнула пассажирскую дверь. Секунды через три снаружи послышалось сопение, и появилась голова Хони:

– Привет, ма! – он карабкался в кабину, стараясь показать, что восхождение не стоит ему никаких усилий.

– Привет, Дениска! – Зина не помогала ему по его же просьбе: чтобы не смазать впечатление.

Хоня захлопнул дверью и резко выглянул в окно. Зина усмехнулась: он делал так каждый раз, чтобы увидеть восхищённые и завистливые взгляды одноклассников. Машина тронулась.

– Ма, а нельзя побыстрее? – Хоня ёрзал на сиденье и заглядывал в боковое зеркало, пока школа не срылась из виду.

– Нет, Хонечка, здесь нельзя. Места мало и дорога плохая, – Зина энергично крутила руль и то и дело притормаживала. – А у школы нельзя… Потому что у школы.

Грузовик пыхтел пневматическими тормозами, ворчливо переваливаясь на ямах и рытвинах. На хороших дорогах машина летела птицей, но по дорогам, для которых её построили, Зинаиде выпадало ездить нечасто. Сиденья же в кабине располагались очень близко к передней оси, над колёсам практически, и каждая кочка отдавала Зинаиде в позвоночник через чудовищно жёсткую подвеску. Поэтому, гоняя по стране длинномеры, она от напряжения так выматывалась, что к концу рейса ей хотелось лишь поскорее вернуться домой и спать, спать, спать.

– Ма, мы домой или к тёте Томе? – Хоня открыл пакетик с чипсами.

– Заскочим к тёте Томе. На пару минут, не больше.

– А, хорошо. Мне учебники надо взять. Может, все… Ты когда опять уедешь?

– Да пока не знаю. Бери все. Довезём, я думаю, – Зина улыбнулась и обвела кабину поднятым указательным пальцем.

– Ма, а чего тётю Тому Филой зовут?

Зина не могла рассказать Денису историю про пьяного богатого торчка, клиента борделя тёти Томы, который напился и обдолбался до поросячьего визга. И визжал он задом наперёд:

– Амот, я юанз юовт юилимаф! Улго… филах.

Пришли два водителя, насовали ему под микитки и поволокли к выходу. Клиент притих и только хрипел: «Фила, Фила». Кличка и прилипла. С тех пор прошло лет двенадцать, наверное. Тамаре тогда было около тридцати. Она ещё не развелась с турком по фамилии Халифоглу и не отсидела пять лет за организацию притона.

– Кто её так зовёт, Хонь?

– Дяденьки и тётеньки там, на другой квартире. Там много места и весело! – Хоня хохотнул.

– Она что, тебя берёт… – у Зины чуть не вырвалось «на работу».

– Тётеньки её зовут «мама Фила» или «мамочка», представляешь? Но они же не могут все быть её дочками? – искренне удивлялся Хоня.

– Ну, да, не все, конечно, – от негодования Зина воткнула не ту передачу и из-под днища послышался металлический стрёкот.

Брат матери Зинаиды, дядя Денис, отец Тамары, часто приглашал сестру с семьей на свою дачу под Ленинградом. Зина любила дядю, почти как отца. А Тамарой – дерзкой и своенравной девицей – в детстве восхищалась, хотя разница в десять лет и не способствовала их тесной дружбе. Потом родители Зины уехали в Тынду, где она и прожила с ними пока не вернулась в Ленинград поступать в университет. Но вместо учебы вышла замуж за Хониного отца. С началом перестройки они закрутили кое-какой бизнес и хорошо заработали. Купили тягач. Зина и сама не заметила, как втянулась в дальние перевозки, работая, когда с мужем, а когда и в одиночку. Поначалу, бывало, на трассе она любила подбодрить тех, у кого ломались машины поговоркой: «Дело было не в бобине!» Продолжения она не знала, и над ней частенько потешались. Теперь-то она знала весь шофёрский фольклор от начала и до конца, но «Бобина» закрепилась за ней, среди дальнобойщиков, и как прозвище, и как позывной в разговорах по рации. Жизнь, вроде, шла безбедная и без бед, но со временем муж Зинаиды, пресыщенный семейной жизнью, стал погуливать, иногда пропадая на несколько дней. Завел любовницу и вскоре потребовал развода. Зинаида не протестовала, но её благоверный не успокоился. Он вознамерился оставить себе и машину, и квартиру. Неизвестно, чем кончилось бы дело, не появись снова Тамара. Какие уж связи она подключила, Зина не уточняла, но только муж её вдруг оставил ей всё имущество, включая тягач, и, как ей сказали, уехал на заработки на Дальний Восток.

Тамара – невысокая крашеная блондинка с острым носом и мешочками под глазами – открыла дверь и, не дав Зине заговорить, затолкала их с Хоней в комнату, где Хоня обычно жил, пока мать бывала в рейсе. Тамара поднесла палец к губам и сдвинула брови: «Тс!» Поправила синий шелковый халат с белыми лилиями, затянулась сигаретой «Астра» через длинный чёрный мундштук и пошла к кухонной двери, через матовое стекло которой угадывались несколько фигур.

– Это дяденьки – грузинцы, они уже приходили, – прошептал Хоня.

– Грузины, – улыбнулась Зина, но секундное веселье сменилось тоскливым предчувствием.

Дверь на кухню за Тамарой закрылась неплотно и некоторые слова из разговора доносились вполне отчётливо. Пока Хоня собирал учебники, Зина прислушалась.

– Вы сами не ходите, – говорила Тамара, – найдём русских хлопцев. Сейчас спортсмены в стаи посбивались, не проблема.

– Каргад, – ответил мужской голос.

– По-русски говори, чёрт! – Тамара повысила голос.

– Харащо, – раздражённо повторил тот же мужчина.

– Машину нашли? – продолжала Тамара.

– Ара. Нэт, в смисле, – ответил другой мужчина.

– Ладно, найдём. Так, ты с ними пойдешь и будешь с ним говорить.

– Мам Фил, да я боюсь! – протянул молодой женский голос. – Как говорить? И этих тоже боюсь.

Раздался шлепок пощёчины.

– Сходишь с ними, я сказала! Потом можешь домой ехать. А будешь артачиться, паспорт твой сожгу и сделаю так, что будешь везде мёртвой числиться. Мочалить тебя будем пока не сдохнешь.

– Э, хватыт, ес укве метисметиа! – возмутился один из мужчин.

– Молчи, чёрт нерусский! Вот бумажка, выучишь наизусть. Сделаешь, и всё будет взаимно нежно и обоюдно ласково. Поняла?

– Поняла, – послышались отрывистые всхлипы.

– И смотрите, не убейте его там.

Как только Тамара проводила гостей, Зина выплеснула на неё гнев:

– Ты что, берёшь его в свой… – на этот раз она чуть не ляпнула «бордель».

– Завали хайло, дура! – гнусаво прошипела Тамара, больно сдавила Зине локоть и увела на прокуренную кухню.

– Пусти ты! – Зина рывком освободила руку и села на табуретку.

– Да не ёрзай, девочка! Я тут вожусь с твоим щенком, а ты мне ещё предъявы кидаешь! Если бы отцу не обещала за тобой смотреть, выкинула бы на…

Зина вскинула голову, но промолчала.

– Он у тебя в математике алмазно сечёт. Знаешь, хоть? Подбил мне бабки – ништяк! – тон Тамары смягчился.

– Какие бабки, Господи? – Зина обмякла. – Тома, у тебя ведь тоже сын. Зачем ты моего впутываешь в свои… – она махнула рукой и отвернулась.

– Сын у меня. Где он, сын этот? Свинтил к папаше в Турцию. Ни письма, ни звонка.

– Не удивляюсь, – обижено буркнула Зина и оттолкнула от себя переполненную пепельницу.

– Короче, хватит сопли жевать. Работёнка тебе есть. В Финляндию будешь ездить, металлолом возить. Вот номер. Фирма «Гемтрест» называется. Позвонишь, перетрёшь. Чтоб там всё – обоюдно ласково. Скажешь, от Ичакова.

– Кто это?

– А тебе, не всё ли равно? – Тамара в упор смотрела на Зину.

– Погоди, я запишу, – Зина огляделась в поисках ручки или карандаша.

– Так запомнишь, – Тамара, наклонилась к Зине. – Сегодня одной уже записала. Фила вам не сценарист.

Зина почувствовала скуку и, глядя сестре в лицо, подумала: «Волчица. Даром, что глаза не жёлтые».

Дмитрий Игнатьевич

Пока начальник Первого отдела выводил каракули, разложив бумаги на ящиках с «колокольчиками», начцеха с вялым раздражением отчитал Дмитрия Игнатьевича и Гену:

– Так, Дима, резать с завтрашнего дня будете на улице. Хватит тут цирк устраивать. И что вы тут нагородили? Разэтовайте давайте! – он брезгливо потряс рукой, указывая в сторону стапеля.

– Сделаем, – Дмитрий Игнатьевич понял, как тяжело быть актёром, особенно, когда не знаешь какую эмоцию играть.

– Почему у тебя недопущенный пацан краном управляет, м? Нет, а если бы смертельный исход получился? – видно было, что начцеха и рад бы закончить нравоучение, но вынужден продолжать – и другим в назедание.

Но у Дмитрия Игнатьевича от возмущения кровь прилила к голове. Он подошел вплотную к начцеха и зашипел ему на ухо:

– Ладно тебе волну гнать! А то ты не знал, кто, где и какую работу работает.

– Да ты… – начцеха пытался отстраниться.

– И кто, и сколько получает, – Дмитрий Игнатьевич съакцентировал последнее слово.

– Убрать сегодня! – рыкнул начцеха, подмахнул составленные начальником Первого отдела акты и ушел.

– Вон, банщик идет, – один из токарей кивнул в сторону проезда, где появился зам начцеха по производству, непосредственный начальник Татьяны. – Сейчас Таньку отпарит!

Мужики радостно принялись склонять шутку, подходя по очереди расписываться в экземплярах акта.

Близился конец рабочего дня и к станкам уже никто не возвращался, а некоторые под шумок потянулись в раздевалку. Татьяна деловито делилась с начальником планами:

– Надо вот эти пять ящиков везти обратно и все изделия перепроверить.

– Та, пагади, Татьяна, – все невольно прислушались к его южнорусскому говору. – Ты их пащитала?

– Да. Все на месте. Но они же могли…

– Та я тя умаляю! Шо с ними будет? А если шо, их на месте спишут. Но вераятнасть ноль целых, хрен десятых. В экспедицию вези и не сикутись.

Охранник и разнорабочий навалились на поручень тележки и «колокольчики» продолжили путь, как будто ничего не произошло.

– Давай, Генка, шуруй домой, – Дмитрий Игнатьевич устало поднял бачок, где лежал «колокольчик».

– Но ведь начцеха сказал…

– Не бзди, – Дмитрий Игнатьевич начал закипать, – завтра погрузчиком зацепим и выволочем на улицу целиком. Дуй домой, говорят. Я тоже сейчас иду.

Гена поплёлся по проезду, вытирая руки о брюки спецовки. Дмитрий Игнатьевич зашёл на ближайший сварочный пост, переложил «колокольчик» в карман робы, достал из ящика верстака строительный нож с выдвижным лезвием и прихватил электрод. Сквозь усталость снова начала пробиваться тревога. В раздевалке Дмитрий Игнатьевич подождал пока народ немного разойдется и, как только стало потише, аккуратно, не доставая медведя из шкафчика, вынул его из целлофана. Надрезал снизу шов задней лапы, запихнул внутрь «колокольчик» и постарался протолкнуть его как можно глубже, помогая себе электродом и время от времени ощупывая игрушку. Убедившись, что колокольчик плохо прощупывается, Дмитрий Игнатьевич убрал медведя обратно в пакет и сел на скамейку. «Если будут жамкать, найдут, это уж к бабке не ходи, – Дмитрий Игнатьевич потёр бровь. – Но сегодня, вроде, ребята дежурят, которым я медведя показывал и про деньрождение Зойкино врал. Борщ ему ещё понравился, как пахнет. Привет передавал. Жене… Эх, мам Зой, мам Зой… Может, проскочу?» Дмитрий Игнатьевич несколько раз проиграл варианты будущей сцены на проходной, и каждый раз она заканчивалась выпотрошенным медведем и найденным «колокольчиком». Дмитрий Игнатьевич кое-как встал, дотянулся до шкафчика и достал упаковку валидола. «А по-другому всё равно никак. Обратную полярность поздно включать. Бежать некуда. Помереть бы. Но тоже нельзя», – подумал он и быстро переоделся.

На проходной, мимо пульта охраны, медленно струилась вереница рабочих. Дмитрий Игнатьевич встал было в очередь, но, разглядев охранников, отошел в сторону. За стойкой сидели совершенно неизвестные ему парни. По вискам, как будто шлакоотбойным молотком, лупила мысль: «Шансов – ноль! Шансов – ноль!» Дмитрий Игнатьевич вернулся в раздевалку и бросил медведя на пол: «К чёрту! Пойду завтра в «Гемтрест» и прямо в лоб и спрошу… Стоп! Тем борщ понравился, – Дмитрий Игнатьевич посмотрел на потолок. – А этим, значит, не понравится… Так и не надо! Вот и не надо! Он и мне уже не нравится». За неделю Дмитрий Игнатьевич устал от Лидиного борща и сегодня взял в столовой пельмени, почему-то розовые, и прозрачный компот, названный Геной «баночным ополосом». Зато теперь, встряхивая термос, Дмитрий Игнатьевич прислушивался, как внутри плещется решение. Он поднял медведя, погладил хрустящий целлофан и нарочито ласково пристроил игрушку на скамейке. На секунду он остановился, прислушиваясь к своему организму, и направился в туалет.

На проходной остались только охранники и Дмитрий Игнатьевич. Охранник постарше сидел за пультом и нажимал кнопки, всматриваясь в два помигивающих монитора. Его молодой напарник стоял и листал толстый служебный журнал.

– Что, дед, ночевать остаёшься? – хамовато спросил молодой, когда Дмитрий Игнатьевич подошел к стойке.

– Добрый вечер! – хотел он улыбнуться.

– Пропуск давай! – потребовал молодой, с усмешкой взглянув на медведя.

Дмитрий Игнатьевич отдал пропуск и поставил на стойку сумку.

– Ой, лучше не открывайте, – поморщился он, когда охранник потянулся к торчащему из сумки термосу. – Там у меня борщ пропал. Простоял несколько дней. Надо было вылить. Забыл я…

Охранник, продолжая усмехаться, уверенно открутил крышку термоса и по инерции уже хотел заглянуть в горловину, но тут его как взрывной волной ударило:

– Что за вонь, дед? На хрен! – молодой пытался говорить и одновременно задерживать дыхание. – Ты что туда…

Беднягу заткнуло рвотным позывом.

– Что ещё за черти на карусели? – подключился к беседе второй охранник. – Убирайте это отсюда, – он посмотрел в лежащий на стойке пропуск, – Красенков, быстро убирайте и давайте сюда медведя.

– А, медведя. Сейчас, момент, – Дмитрию Игнатьевичу показалось, что время стало вязким.

Он сделал движение, будто хочет перекинуть пакет с игрушкой через термос. Но пакет «случайно» зацепил его, и тот полетел за стойку, выплёскивая содержимое на всё, что попадалось на пути. Особо проворные капли долетели и до брюк молодого охранника.

– Дед, сука! – заверещал он, осматривая свою форму.

Его старший товарищ самоотверженно бросился на борьбу за жизнь журналов, бумаг и пульта, к которому хищно подбиралась зловонная лужица цвета марсианских пустынь.

– Дед! – не унимался молодой. – Ты сейчас вылизывать будешь тут… Нет, ну ты глянь!

– Хорош визжать! – второй охранник одёрнул напарника. – Иди-ка, посмотри, не ушла уборщица… Как её…

– Тётя Роза, – подсказал Дмитрий Игнатьевич.

– Да, иди позови её. А вы…

– Я понял, извините! – Дмитрий Игнатьевич не заставил себя упрашивать. Он схватил термос, пропуск и медведя и выскочил на улицу.

Сколько времени он шёл пешком, Дмитрий Игнатьевич не помнил. Придя в себя, он еле-еле добрёл до ближайшего телефона-автомата:

– Алло, Коля? Как хорошо, что ты дома! Ты меня не заберёшь? Что-то мне плохо.

– Каэш, Гнатич! Ты где завис?

– Я… – Дмитрий Игнатьевич огляделся, – на углу Науки и Ковалевской, тут…

– Ничё се, тя черти носят! Лан, ща подтянусь. Присядь куда-нить, не падай.

Дмитрий Игнатьевич проглотил очередную валидолину, обнял одной рукой медведя, другой сумку и примостился на одинокой грязной лавке. Думать ни о чём не хотелось. Хотелось спать. Вокруг гудел и ворочался в пятничной вечерней суете апрельский город, роились пешеходы и перекликивались машины. Дмитрию Игнатьевичу казалось, что он смотрит на размытую пёструю мозаику через толстую стеклянную стенку тесного аквариума, и что к нему ни эти цвета, ни эта жизнь уже не имеют никакого отношения. И только с далёкого дна аквариума поднимаются пузырьки. В тех, что побольше – воспоминания, в маленьких – обрывки мыслей. Вот Зоя Андреевна – покойница – молодая совсем, с маленькой Лидой на коленях. Лида всю жизнь о чём-то шушукалась с матерью. Увидит Дмитрия Игнатьевича, замолчит. Вот Лида говорит, что бросила этого своего спортсмена – Павлика. Вот беременная Кристина выходит замуж за Михаила. Дмитрию Игнатьевичу он сразу понравился: образованный, деловой. Вот «колокольчики» увозят по неизвестным адресам. «А там их могут положить на склад и не вспоминать годами, – от приступа тоски Дмитрий Игнатьевич зажмурился. – И напрасно, тогда, я выпил столько валидола». «Эх, как я сразу не понял, – он сокрушенно опустил голову. – Надо было как-то так сделать, чтобы Танька увезла-таки «колокольчики» назад, в «баньку». А теперь поди знай, когда и где их пересчитают в следующий раз».

Дмитрий Игнатьевич и сам не понял, заснул он или просто глубоко задумался, но вдруг он вздрогнул, сознание включилось, вокруг стало шумно, и он понял, что его трясёт за плечо Джинтоник:

– Эй, Гнатич! Ты живой? Слышь?

– Да-да, Коля, живой, живой.

– Может, тя в больничку закинуть, а? Чёт ты доходной какой-то.

– Нет-нет, домой меня отвези, – Дмитрий Игнатьевич почувствовал унизительную зависимость от Николая.

Джинтоник усадил Дмитрия Игнатьевича на заднее сиденье «копейки» с тонированными стёклами. В салоне горели разноцветные лампочки непонятного назначения и громко выл шансон: «Таганка, все ночи, полные огня. Таганка, зачем сгубила ты меня?»

– Коль, ну что это, какая таганка? – укоризненно возмутился Дмитрий Игнатьевич, показывая пальцем на магнитофон.

– Ага, понял! – Джинтоник поменял кассету и по салону разнеслось душещипательное: «Разведены мосты. Разведены дороги. Это Кресты, это Кресты и разлука для многих».

– Пуф! – Дмитрий Игнатьевич шумно выдохнул и бессильно махнул рукой.

Пока ехали, он нашел в кармане куртки бумажку с телефоном Михаила, и у дома, выйдя из машины, попросил у Джинтоника сотовый.

– А… Миша? Это папа. Не спишь ещё?

– Нет, не сплю. Здрасьте, Дмитрий Игнатьевич.

– Привет-привет! Слушай, как там девочки наши, ты им звонил?

– Да, звонил, нормально всё. У Вас как? Выходили на связь эти, с металлоломом из «Гемтреста»?

– Нет, Миш, больше я их не видел. Думал, ты с ними как-то договорился уже. Но, ты знаешь, мой… этот… ученик, можно сказать, видел, как они какой-то прокат грузили прям из офиса. Как ты думаешь, мне им сказать об этом?

– Скажите, скажите, – отвлеченно ответил Михаил.

– Так а ты с ними как, не уладил?

– Скоро, папа, уже скоро.

– А, ну, хорошо, Миш. Давай, тогда. Я тебе перезвоню ещё.

– Да, папа, пока!

Дмитрий Игнатьевич отдал телефон Джинтонику.

– «Перезвоню! Перезвоню!» – передразнил его Николай. – К хорошему быстро привыкаешь! Да, Гнатич?

– И к плохому тоже… Спасибо, Колян!

Дома Дмитрий Игнатьевич швырнул медведя на банкетку в холле и попросил Лиду, как у нее будет время, убрать его подальше:

– Зойка приедет, ей подарим, – объяснил он появление мягкой игрушки.

– Ладно, спрячу, – пообещала Лида. – Канарейка очень нравится моим ученикам. Одному, во всяком случае, точно. Стоял сегодня, смотрел на нее, мать насилу увела.

– Хм, – Дмитрий Игнатьевич подошел к клетке, – еще недели нет, как она у нас, а уже, смотри-ка ты, разъелась пичужка.

От ужина Дмитрий Игнатьевич отказался. Он закрылся в комнате, повалился на диван, в чём был, не раздеваясь, и мгновенно заснул.

Лида

Поиск своей фамилии в списках поступивших для Лиды был чистой формальностью. Она шла в приемную комиссию, не испытывая тех эмоций, которые обычно захлёстывают абитуриентов. С утра она надела тёмно—бирюзовое платье в белый горох и с белым кушаком, новые босоножки под цвет платья и, в знак окончательного прощания с детством, подвела глаза чёрным карандашом. Укрепив в волосах заколку-крабик и мотнув для верности головой, Лида щелкнула по носу, крутившуюся рядом Кристину:

– Улыбнись, не похороны.

– Ты красивая! – Кристина подняла большой палец и надкусила яблоко. – Везёт тебе.

– Потерпи. Через три года и тебе повезет. Пока!

Лида подхватила белую блестящую сумочку и исчезла за дверью.

Абитуриенты плотно облепили стенд со списками, так что он походил на осиное гнездо. В воздухе, пропитанном напряженным ожиданием, сквозь гул десятков невнятных голосов, слышались возгласы ликования и разочарованные стоны. Лезть в толпу Лида посчитала ниже своего достоинства и уже собралась пройтись по зданию института, как вдруг сзади её окликнул знакомый голос:

– Привет, старуха! Не боись, поступила! Я посмотрел уже.

От неожиданности Лида прикрыла глаза, приподняв брови.

– Я знаю, Паша! – она повернулась и бросила на одноклассника взгляд, полный наигранного пренебрежения.

Павел явно рассчитывал, что она скажет больше. Но Лида молчала и наслаждалась смесью восхищения и робости в его глазах. Павел стушевался:

– Ты сегодня прям такая… – в его голосе звучало искреннее смущение.

– Я всегда такая, – Лиде на мгновенье представилось, что она учительница, а Пашка её нашкодивший ученик.

– И я тоже поступил, – к Павлу вернулось самообладание.

– Поздравляю! – за безучастной интонацией Лида хотела скрыть от Павла желание говорить с ним. И чтобы сомнений не осталось, попыталась уйти, проскользнув мимо него. Но Павел пристроился рядом:

– Буду с тобой на параллельном потоке учиться, – от радости его лицо светилось.

– Ты же в институт физкультуры собирался? – в голосе Лиды снова звучали пренебрежительные нотки.

– А, без разницы. И тут ближе.

– К чему? К дому, что ли? Разница километра полтора, – обосновала Лида слабость Пашиного аргумента.

– Не к чему, а к кому, – театрально уточнил Павел. Видимо, хотел сказать многозначительно, но в последний момент застеснялся.

– Да-а? – с деланным удивлением протянула Лида. – И к кому же, интересно?

– Старуха… – Павел преградил Лиде дорогу.

– Так, Рыльцев, закончили! – Лида выставила вперёд ладонь. На мгновение она представила, как рука касается Пашиной груди, и её щёки вспыхнули. Она резко сжала кулачок: – Мы уже говорили. Тема закрыта!

Лида отшагнула назад, развернулась и быстро пошла прочь.

Лида и Павел учились вместе с первого класса. В семье Павла все были спортсменами – отец тренировал борцов, а мать, мастер спорта по гребле, работала в одной и из спортивных школ. Сам Паша, пройдя через несколько видов спорта, остановился на боксе и к окончанию школы имел второй спортивный разряд. Он планировал идти по стопам родителей и стать либо тренером, либо учителем физкультуры. Поэтому пятерки он получал только по физре и по биологии.

Когда для Лиды вопрос, нравится ли она мальчикам, стал не просто фигурой речи, она с удивлением обнаружила, что Паша проявляет к ней настойчивый интерес, и – это её вообще ошарашило и на некоторое время выбило из привычной колеи – он для неё тоже не просто мальчик из класса. Ничего, впрочем, необычного. Дружили. Гуляли по вечерам, ходили в кино, Паша приглашал её на соревнования. Стал называть её «старухой». Но всё закончилось, когда выяснилось, что Паша категорически не нравится Лидиному отцу. Лида пригласила Пашу на свой день рождения, а Дмитрий Игнатьевич после назвал его бесперспективным прыщавым балбесом с железными мускулами и деревянными мозгами. Правда, говорил он это матери Лиды, но Лида услышала и на дружбе с Павлом поставила крест. Конечно, полностью исключить контакты с ним она не могла, но в общении стала холодна, и вне школы они больше не встречались.

Весь первый год учёбы в институте Павел не оставлял попыток вновь сблизиться с Лидой. Но она по-прежнему оставалась непреклонной. Когда осенью ездили в колхоз, их группы всегда работали рядом, или на том же поле, или на соседнем. Павел прибегал, улучив минутку, балагурил с её новыми подругами и со всеми ребятами из её группы подружился. Зимой дарил ей цветы. Она морщилась, но букеты брала. А потом стояла, уткнувшись лицом в полураспустившиеся бутоны, прежде, чем выбросить их в урну. Иногда Павел привязывался и провожал Лиду до дома. Тогда она боялась, что отец увидит их вместе и спешила заскочить в парадное. Изредка Павел ей даже звонил. Но отвечала она коротко и нервно. Старалась беседу не затягивать, слыша, как вздыхает отец.

На втором курсе, осенью, Павла забрали в армию. Лида разволновалась, чуть ли не до паники. Она испугалась, что его обязательно отправят служить в Афганистан. И когда он пригласил её на проводы, она не смогла отказать, хотя и поломалась для вида. Гостей было немного: друзья-спортсмены и родственники. Посидели, поговорили. Спиртное не пили. На чай осталась только Лида.

– Это мама тебе купила, – шепнул Павел, придвинув к ней корзинку для хлеба, полную пирожных. – Мы-то сами сладкое не едим практически.

– Да? Спасибо! – Лида надкусила эклер. – Я в общем-то тоже, но такую красоту нельзя не попробовать. И… пора мне уже, наверное.

С одной стороны, Лида считала, что должна уйти, но, с другой, радовалась каждой мелочи, откладывавшей её расставание с Павлом. А потом его родители незаметно ушли в другую комнату, и дверь невзначай закрылась. И вот уже Паша обнимает Лиду. Так нежно, что она чувствует себя сахарной ватой. И целует в губы. Неумело и неуклюже. В сердце Лиды ещё идет бой, запреты и протесты ещё отстаивают последние баррикады. Но они сдаются и растворяются в сладком небытии. Все. Она счастлива!

«Пи-пим», – дверной звонок выдернул Лиду из воспоминаний. «Глупо и по-дурацки! – в который уже раз подумала она, кашлянула и посмотрела на часы. – Сегодня же вторник! Сейчас урок с Кулаевым». Лида убрала в ящик письменного стола фотографию молодого человека в солдатской форме и вышла в холл. Мимоходом поправила перед зеркалом волосы и открыла дверь.

– Здрасьте, Лидия Дмитриевна! – в холл ворвался Хоня, скинул ботинки и бросился к канарейке.

– Здравствуй, Денис! Добрый вечер, Зинаида Юрьевна!

– Добрый вечер, Лидия Дмитриевна! Хонь, иди, надень, – Зинаида развернула пакет с тапочками. – Извините! – посмотрела она на Лиду, смущаясь поведения Дениса. – Мы ещё, вот, корм для птички принесли, – Зина протянула Лиде увесистый мешок, под завязку набитый всякими зёрнами.

– Спасибо! Что-то этой птичке всё больше и больше корма требуется, – Лида отнесла мешок на кухню, – а толку от неё никакого. Тунеядка! Так, Денис, проходи в комнату. Вы останетесь или погуляете, Зинаида Юрьевна?

– Если можно, посижу, почитаю.

– Извольте, – Лида зашла в комнату вслед за Хоней и закрыла дверь.

Через два часа, как только закончилось занятие, Хоня уже стоял около клетки:

– Лидия Дмитриевна, а можно я её покормлю?

– Покорми, – разрешила Лида. – И воду в поилке поменяй тогда.

– Лидия Дмитриевна, у меня к Вам просьба, – Зина теребила в руках Хонино пальтецо.

– ? – Лида чуть повернула голову.

– Вы не могли бы Дениса взять на воскресенье? Может, урок провести. Или перенести со вторника или дополнительно. Я заплачу! Понимаете, у меня рейс… Неожиданно… Короткий, но такой… Важный.

– В воскресенье? – скептически переспросила Лида. На воскресенье она уже назначила долгожданную покупку машины. – Погодите, а обычно, когда вы в рейсе, он с кем у Вас остается? – с прокурорской интонацией уточнила Лида.

– Обычно он у моей двоюродной сестры живёт, но на этот раз… знаете… – Зина виновато улыбнулась, – там всё сложно. У Хони ещё и день рождения в воскресенье. Извините, Лидия Дмитриевна, я понимаю, это неудобно.

Лида смотрела на Зинины кудри и на неровный загар её лица: «Перенести на неделю? Что мне стоит ей помочь? Я даже подружилась бы с ней с удовольствием. Но почему так не вовремя? И в воскресенье отец дома. Последнее время он дёрганый какой-то. Что-то у них на заводе случилось. Но что, не говорит».

– Нет, Зинаида Юрьевна, в это воскресенье никак не получится, извините! – Лида покачала головой. – Но, минутку, день рождения мы не пропустим.

Лида прошла через гостиную в дальнюю комнату и включила свет в кладовке. Встав на стремянку в три ступеньки, Лида достала с верней полки и отряхнула целлофановый пакет с оранжевым плюшевым медведем с золотистой тесьмой на шее.

– Денис! – позвала Лида, вернувшись в холл. – Смотри, это тебе!

– Медведь? – изумился Хоня. – Я, конечно, уже большой, чтобы играть в плюшевых медведей, но этот мне нравится, он прикольный, – Денис посмотрел на мать.

Зина засмеялась и пожала плечами:

– Большой! Будет тебе подушкой в машине.

Лида закрыла за ними дверь и подумала: «Когда ещё Стина Зою привезет! А я ей потом другого куплю».

Дмитрий Игнатьевич

В понедельник Дмитрий Игнатьевич с трудом заставлял себя идти на работу. Приходилось бороться со стыдом, с непонятным подростковым смущением и со страхом перед неизбежностью наказания. Хотя к этой «неизбежности» он и стремился по своему замыслу. Тем не менее, он вышел из автобуса за несколько остановок и, стараясь идти как можно медленнее, побрёл в сторону завода. С приближением проходной, нарастало волнение. Вот, сейчас он откроет дверь и встретится лицом к лицу с теми самыми охранниками. Но на вахте оказались другие. Дмитрий Игнатьевич повеселел.

Где же ваш знаменитый термос, Красенков? охранник вернул ему пропуск.

Знаменитый? растеряно переспросил Дмитрий Игнатьевич. «Уже разболтали», подумал он.

Вы же всегда с термосом ходите, улыбнулся охранник.

А, засмеялся Дмитрий Игнатьевич, да, дома забыл. И мысленно укорил себя: «Как же я термос-то забыл? Вот идиот! Но, впрочем, может, это и к лучшему». Мысли тут же переключились на охранников: «А эти-то?! Орлы! Никто не хочет рассказывать, как его окатили…» Как у нас обстановка? Граница на замке? игриво спросил Дмитрий Игнатьевич и сам испугался своей наглости.

Охранники переглянулись:

Так точно!

Дмитрий Игнатьевич немного расслабился, но неизвестность быстро развеяла веселье.

В цеху жизнь текла в обычном русле и ничего непривычного не происходило. Дмитрий Игнатьевич с Геной переместились со всеми приспособлениями и оборудованием на улицу и началась штатная рутина. Дмитрий Игнатьевич всё больше убеждался в справедливости своих подозрений: «колокольчики» никто не пересчитывал и они разъехались по адресам назначения, где и осядут на полках, как пыль. Здесь, правда, его догадки переходили уже в чистую фантазию, и он переставал мысленно прослеживать судьбу «колокольчиков».

Дмитрий Игнатич, а тогда, с трубой… Гена сматывал шланги.

Гена, давай-ка, баллоны откати! Дмитрий Игнатьевич не дал ему закончить и императорским жестом указал новое место для тележки с кислородом и ацетиленом.

Он опасался долгих разговоров с Геной, понимая, что рано или поздно, тот спросит, что всё-таки тогда произошло с краном и трубой. Поэтому дел у Гены прибавилось, а перекуры практически исчезли из его рабочего распорядка.

Дни тянулись, как недели. Тоскливое ожидание выматывало Дмитрия Игнатьевича. Он то впадал в апатию и ничего не замечал вокруг себя, то вдруг приходил в возбуждённое состояние, обострялась наблюдательность, и любой посторонний звук откроется ли калитка в воротах цеха, упадёт ли заготовка где-нибудь в цеху, или заревёт мотор на территории, заставлял его вздрагивать и оглядываться. Дмитрий Игнатьевич звонил Михаилу и сетовал, что никто не выходит с ним на связь. Но Михаилу, очевидно, было не до него. Дмитрий Игнатьевич чувствовал себя немым, которого вот-вот затянет под лёд. Кричать не можешь, а сколько ни бейся безрезультатно. Не зная что предпринять, он полтора часа нарочно стоял на том самом месте, где его затащили в фургон. Два раза заходил в офис «Гемтреста» под предлогом выяснения графика подвоза металлолома. Его вежливо встречали молодые люди с гордой табличкой «Менеджер» на пиджаках. Другими словами, его просто выпроваживали. Так прошло две недели.

Насторожило Дмитрия Игнатьевича, что Геннадия в один прекрасный день вызвали в администрацию и он мало того, что не вернулся, но и вообще больше не появлялся. Решив прояснить дело, Дмитрий Игнатьевич отправился к начальнику цеха:

Слушай, а чего там, мне другого ученика, что ли, дадут?

Ты хочешь другого? медленно выговорил начцеха, перебирая на столе синьки чертежей. А Гена?

А что с Геной?

Дим, ты с Луны? начцеха бросил чертежи и с любопытством оглядел Дмитрия Игнатьевича.

С Марса, ответил Дмитрий Игнатьевич с каменным лицом.

– Гена пошел в Большой дом и с концами, – начцеха поджал губы, слега наклонился вперёд и развел руками.

– И… Зачем? Он пошёл…

– Да сядь уже. Не мельтеши, – начцеха щелкнул кнопкой электрического чайника. – На допрос! Зачем! Всех допросили, чьи отпечатки нашли на «колокольчиках». Тех … Ну, ты понял, – он дёрнул рукой, указывая оттопыренным большим пальцем в нужную сторону. – Кого здесь, а кого на Литейный вызывали, к следователю.

Дмитрий Игнатьевич за прошедшие дни редко бывал в цеху, но сейчас припомнил, что, действительно, некоторые станки время от времени пустовали. В голове снова полетела карусель мыслей. Только ухватить Дмитрий Игнатьевич ни одну не мог, да и были они все обрывочные и нечёткие.

– А меня, наверное, тоже ж… – замямлил он. – Не нашли, что ли? Я же на улице… – он вытянул руку в сторону ворот.

Дмитрий Игнатьевич испугался, что пропустил самое важное. В голове как будто зародился и стал расти камень. Чайник перестал шипеть, злобно забулькал, динькнул и отключился. Начцеха налил кипятка в грязную кружку с рисунком улыбающегося пёсика и пополоскал в ней несвежий пакетик с заваркой. Со свистом отхлебнув, он поморщился:

– Фу, вторяк!

Дмитрий Игнатьевич смотрел на собачью улыбку на чашке и думал: «Нет, это просто не может происходить со мной! Меня здесь нет». Начцеха бросил в чашку кусочек сахара:

– Не знаю. Мне начальник Первого отдела дал список и намекнул, мол, те, кто оставил отпечатки. Тебя в нём не было.

Дмитрий Игнатьевич вспомнил, как не снял краги, когда собирали «колокольчики». И когда он теперь попадёт к следователю, неизвестно.

– А допрашивали-то из-за чего? Из-за того, что… – у него едва не вырвалось «мы», – ну, это… разбросали их, или чего?

– Дима! – начцеха закатил глаза. – Ты проспал, что ли, всё? Пропали «колокольчики», понимаешь?

– Как пропали? Татьяна же их пересчитала, – Дмитрий Игнатьевич понял, что переигрывает. «Не пропал? Пропали!» – во рту у него пересохло.

Начцеха размешал сахар и, сделав большой глоток, натужно прохрипел:

– В экспедиции пересчитали – двух нету, – он показал пальцами «V» и кашлянул. – А где они пропали, Дима, это теперь госбезопасность выясняет. И влетит, кстати, всем. С директора наверняка спросят, как эти ювелиры в режимной зоне оказались. И как… Так, ладно, у тебя ещё есть вопросы?

Дмитрия Игнатьевича волновал один единственный вопрос:

– А Генке-то теперь чего будет?

Впрочем, он сразу понял, что и этот вопрос задал не по адресу. Начцеха разразился матерной многоэтажкой, суть которой сводилась к запрету вступать кому попало в интимные отношения с его мозгом. Выговорившись, он залил гнев спитым чаем и задумчиво добавил:

– Да эти «колокольчики» наши – старьё. Сейчас, где-то на севере делают, нового образца. Им же, видал, свежий воздух нужен. Но я тебе ничего не говорил! Мало ли что! – он махнул на Дмитрия Игнатьевича рукой. – Давай, Дим, иди работай! Если закончил на сегодня, дуй домой. Пока отпускают.

Дмитрий Игнатьевич и так уже шёл к двери. «Домой! Домой бегом! Надо вытаскивать Генку. Второй валяется где-нибудь в цеху, а свой надо вернуть», – наконец-то появилась осмысленная цепочка действий.

На проходной дежурили те охранники, через которых Дмитрий Игнатьевич прорывался с медведем. Но сейчас у стойки топтались ещё и два омоновца. При виде их масок Дмитрий Игнатьевич оторопел, вспомнив бандитов в фургоне. Омоновец поменьше неожиданно приятным голосом позвал Дмитрия Игнатьевича:

– Приготовьте пропуск, пожалуйста, товарищ.

– Красенков, – с кривой ухмылкой пренебрежительно протянул молодой охранник.

– Спасибо, Дмитрий Игнатьевич! – сказал приятный голос из-под маски, коротко заглянув в документ.

Человечность отношения к нему грозного воина в бронежилете и с автоматом так растрогала Дмитрия Игнатьевича, что ему захотелось прямо сейчас признаться: «Ребята, это всё из-за меня! Я украл этотнесчастный «колокольчик»! Меня арестуйте, а мальчика отпустите!» На мгновение он вдруг поверил, что так и нужно сделать, и даже что это уже произошло. Напряжение немного отпустило и сердце наполнилось доверием к этим сильным и, как хотелось думать, честным людям.

– Проходите, пожалуйста, не задерживайтесь! – омоновец аккуратно потянул Дмитрия Игнатьевича за локоть.

– Да-да, извините! Всего доброго!

Зинаида

В незнакомом финском городе Зина заплутала. Крадучись, объезжала она улицы Лаппеенранты, погромыхивая тоннами металла в шаланде. Когда адрес, указанный в документах, наконец отыскался на одном из полуостровов озера Сайма, стрелка уровня топлива улеглась рядом с нулём.

– Приехали, – вздохнула Зина.

Синие металлические ворота автоматически открылись и фура втянулась в проезд меж аккуратных штабелей проката, кип металлических листов и бухт проволоки. Из бытовки, напоминавшей игрушечный деревенский домик, вышел упитанный невысокий здоровячок с широким лицом и светло-русой бородой. Под его рабочей курткой оранжевого цвета, на синем свитере паслись голубые олени. «Лет тридцать пять – сорок, – непроизвольно прикинула Зина. – Похож на человечка из конструктора “Лего”».

– Здрасте! – Зина не решилась здороваться по-фински, хотя это и было совсем просто.

– Мой!² – во все зубы улыбнулся финн.

Она раскрыла купленный в Питере разговорник и ткнула пальцем в слово «dieselöljy»³. Крепыш кивнул и что-то крикнул рабочим. От бригады, разгружавшей Зинину фуру, отделились двое, закинули двухсотлитровую бочку в кузов маленького смешного грузовичка, прыгнули в кабину и уехали. А финн продолжал улыбаться и суетиться около Зины. Кое-как объяснил ей, что его зовут Тойво Мякеля, и что здесь одна из его баз. Когда машину разгрузили и заправили, он повёл Зину в ресторан ужинать. Она упиралась и отнекивалась, пытаясь объяснить, что плохо одета, что мало времени и пора ехать. Но он ничего не слушал и без умолку лопотал, запинаясь на согласных и распевая гласные. Зина не понимала ни слова, но по его горящим глазам под бровями цвета соломы и так всё было ясно.

Поняв, что все посетители заведения проигнорировали дресс-код, даже если он и установлен, Зина перестала думать о своем внешнем виде и сосредоточилась на меню. Какую именно солёную рыбу подали на закуску, она не поняла. Форель – не форель. Зину больше смутило слово «лохи» в её названии. Потом ели оленину с картошкой и брусникой. Очень хотелось вина, но пришлось отказаться. После кофе с черничным пирогом желание уезжать исчезло окончательно. Но выбирать не приходилось. Тойво долго не мог расстаться с Зиной. Стоял рядом с машиной и разглагольствовал, не давая ей уехать. Тогда она снова показала ему разговорник и рискнула выговорить: «Dieselöljy!». Тойво заохал, поднялся на ступеньку кабины и поцеловал Зине руку. Для него это стало красивым ритуалом, и каждый Зинин отъезд сопровождался рыцарской сценой с той только разницей, что рыцарь забирался к даме на коня.

Всю дорогу Зина вновь и вновь проживала время, проведенное с забавным толстяком, и смущенно посмеивалась. По возвращении в Петербург, в дополнение к разговорнику, она купила ещё и самоучитель финского.

…

Как-то, после очередного рейса, Зина заехала к Тамаре забрать Дениса. Тамара тоже только что вернулась домой и по-барски отпустила водителя:

– Свободен!

– Фил, а кто тут эту бандуру ставит? – водитель возмущенно показывал на тягач Зинаиды. – Не проехать ваще!

– Я переставлю, – бросила Зина Тамаре и дёрнулась к машине.

– Иди-ка сюда! – Тамара подтолкнула Зину в парадное и гавкнула на водителя: – Свободен, сказала! Не можешь проехать, будешь пешком ходить.

Когда они поднялись на пару этажей, Зина, прислонилась к стене у окна:

– Ну, что ты ещё придумала? – устало спросила она.

Тамара расстегнула чёрную короткую «пропитку», присела на подоконник вполоборота к Зине и вставила в длинный мундштук свою любимую «Астру».

– Короче! – Тамара затянулась. – Дело к ночи. В воскресенье загрузишься и поедешь, как обычно…

– В воскресенье же…

– Закройся! – не меняя интонации, Тамара оборвала Зину. – Не доезжая Брусничного⁴, за повором на Кирпичное, тебя встретят люди, груз им покажешь. Если найдут, что им надо, заберут.

– Том, ты в своем уме? – возмутилась Зина. – Как это, заберут? Там же вес по накладной!

– Одно возьмут, другое положат. Всё будет взаимно нежно и обоюдно ласково, не сцы!

– Тома, во что ты меня впутываешь? Скажи! Что это за металлолом такой, а? Каким ещё людям я его должна показывать? Тома, это твои дела, при чём тут я?

Тамара ударом указательного пальца сбросила окурок на пол и ткнула Зину мундштуком в грудь. Зина отшатнулась и уперлась в стену.

– Ты чё тут целку из ся строишь? – яростно зашептала Тамара. – Мои дела, да? Тоже дело хочешь? Ты, может, думаешь, муженёк твой и правда на заработки подался? Может тебе его откопать? Так там и пёрышко с твоими пальчиками на стол к прокурору просится. Ух, дура!

Тамара толкнула Зину сбоку в голову. Зина отвернулась и приложила тыльную сторону ладони к губам. От волнения Зина никак не могла вздохнуть и у неё дрожали брови. Настроение Тамары вдруг резко переменилось, и она взяла Зину за плечи:

– Ладно, сестрёнка, пошли. Дома договорим.

Только в квартире, обняв сына, Зина немного успокоилась. Тамара достала из холодильника бутылку шампанского, ловко откупорила её, и, сделав несколько жадных глотков, протянула Зине. Зина поднесла горлышко к губам:

– Пф, ты что, Том! – спохватилась она. – Мне ж ехать ещё. На, забери.

– Хоня, собирайся, давай! Щас домой поедешь. – скомандовала Тамара Денису, и когда шарканье детских тапочек затихло в одной из комнат, подытожила: – Короче, мать, ты поняла? Остановишься, они посмотрят и всё будет взаимно нежно. – Тамара скривилась и дёрнула комбинезон Зины за бретель, – чё ты ходишь, как, я не знаю… Как Том Сойер какой-то.

Из всех чувств, которые Зина сейчас испытывала к сестре, по названию она знала только презрение. «Пусть! – думала она. – Пусть издевается. Теперь у меня есть Тойво. Вообще к нему уедем с Дениской. Сгоняю последний раз, и уедем».

– Хоньку день куда-нибудь. Он мне здесь на выходных не нужен, – Тамара прервала размышления Зины. – «Субботник» у нас.

– Господи, Тома, что с тобой сегодня? Ты решила меня тоже… – она прикусила губу и на секунду отвернулась. – Куда я дену? И что это за слово-то, «день»? Детей разве девают? Потом, у него же день рождения в воскресенье.

– Во, я прям щас и отмечу, – Тамара усмехнулась, запрокинула голову и пила шампанское, пока бутылка не опустела наполовину.

…

На новой трассе Санкт-Петербург – Выборг Зина чувствовала себя человеком. Здесь она могла расслабиться и «дать в тапок». Несмотря на быструю погрузку, из города, из-за пробок, выехали уже затемно. Хоня расположился полулёжа в спальнике, подложив под спину, подаренного Лидией Дмитриевной, медведя и резался, не отрываясь, в электронный тетрис – подарок Зины на день рождения. В печальном жёлтом свете набегающих фонарей поблёскивала бутылка газировки, и то появлялась, то исчезала в темноте раздербаненная пачка печенья. Когда фонари закончились, Зина не разрешила включать свет, вглядываясь в тёмные обочины. Проехав означенный поворот, Зина подумала, что или она прозевала, или «люди» проспали, или всё отменилось. Фуру обогнала патрульная машина ГАИ. Зина пристроилась за ней, немного прибавив газу. Километра через три, Зина заметила, что машина сзади сигналит ей дальним светом. По всем признакам – микроавтобус. «И что делать? Блин! Вот кто это? Они – не они? – Зина начала злиться. – Тойво обещал приехать встречать меня прямо на границу. Сумасшедший! – от этой мысли Зине стало радостно. – Времени-то уже сколько! Да пошли они все! Вместе с Томкой! Буду держаться за гайцами, тут осталось-то уже всего ничего». Зина чуть повернулась, нащупала, не глядя, в спальнике край одеяла и отбросила его назад, накрыв уснувшего Дениса. Микроавтобус перестал сигналить и пошел на обгон. Он выехал на встречную полосу через двойную сплошную линию разметки и поравнялся с тягачом. Впереди из-за поворота ударил свет мощных фар – навстречу шла фура. Гаишники включили мигалки и сирену. Микроавтобус не стал тормозить, а попытался заскочить межу Зиной и патрульной машиной. В ответ на резкое движение в попытке перекинуть ногу с газа на тормоз, Зина почувствовала острую боль в пояснице. Нога ещё сильнее надавила на газ. Зина вскрикнула и инстинктивно повернула руль вправо, уходя от столкновения с микроавтобусом. Тягач послушно выехал на обочину. Зина успела схватиться за спинку пассажирского кресла, чтобы хоть как-то не дать Хоне вылететь из спальника. Дорога ушла в сторону и машина, пролетев какое-то расстояние, врезалась в откос кювета под насыпью. Зину бросило на руль, и она почувствовала, как сзади надавили на шею.

…

– Ну что там? Чего ты стоишь, сержант?

– Это Бобина.

– Бляха, а я смотрю машина знакомая. Живая? Шас спущусь, погоди. Чего ты молчишь? Что ты там увидел?

– Она без …

– Да, что ты мямлишь?! Ох, мать твою! А голова-то где?

– Вот… Швеллером срубило.

– Ой, … Одна она там была? Дай-ка фонарь! Бляха, крышу снесло напрочь.

– Там вроде есть кто-то…

– Что, тоже?! Где?

– С той стороны, под железом этим.

– Сержант, бляха, потом будешь хныкать. Давай бегом.

– Сюда посветите!

– Куда? А! Да это ж пацан! Живой?

– Живой, живой! Только кровь на голове. Без крана не вытащим.

– Так, мужики, давайте сюда!

– Это Бобина?

– Да.

– Живая?

– … нет. Здесь ребёнок. Попробуем руками разобрать. Осторожно, чтоб не придавило его! Щас, щас. Скорая, кран, эвакуатор… Пацан, слышь меня, эй?

Дмитрий Игнатьевич

По пути домой Дмитрий Игнатьевич не успевал за своими мыслями. Они беспорядочно лезли в голову, будто обезумевшая толпа, жаждущая отоварить талоны на водку. Цветными пятнами вспыхивали эпизоды возможного будущего: «Сейчас беру “колокольчик” и на Литейный. Лида только к вечеру вернётся. Ладно, медведя сам найду. Выходит, я ничем не лучше бандитов… Эх, как же я прозевал-то?» У входа в метро он остановился. Возбуждение отступило, как отлив, оставив за собой опустошение. Исчезли шумные мысли и яркие перспективы. Дмитрий Игнатьевич потёр бровь.

– Ой, ну что вы встали? – взвизгнула налетевшая на него женщина.

Дмитрий Игнатьевич попал себе пальцем в глаз:

– Ды… – обернувшись, он хотел выругаться, но устыдился и отошёл в сторону: – Извините!

«А если за мной следят? Даже если нет, узнают же всё равно, что я был в Большом доме. Начнётся же… Ой, чёрт! Это что ж получается? Мало того, что парня подставил… Нет, ювелиры эти – воры, понятно, но это же я их бандюгам сдаю. Или уже сдал?» – Дмитрий Игнатьевич обнаружил, что стоит у газетного киоска и в упор смотрит на продавщицу.

– Мужчина, Вам плохо? – искренне поинтересовалась киоскёрша в мохеровом берете.

– «Советский спорт», пожалуйста, – машинально попросил Дмитрий Игнатьевич, развернулся и пошел к дверям на перрон.

– Есть «Спорт—экспресс» и новый телефонный справочник, – послышалось вдогонку.

«Телефонный справочник, – повторил про себя Дмитрий Игнатьевич. – А куда звонить-то? Мишка с ними связь держит, видать… Куда они подевались? Сказали ведь, что найдут. Так я и не прячусь… Откуда-то он знает же, и про лом, и про «Гемтрест». Или я ему сказал? Нет, название точно не говорил. Значит, они. Может, и он им передал, что я ему рассказывал? Тогда, что же, можно в контору идти и не бояться? Нет, идти в контору всё равно нельзя. Надо ждать следователя на заводе. А на кой ляд… – Дмитрий Игнатьевич застонал. – Надо было «колокольчик» в цеху спрятать, а не выносить с боями».

Зайдя в квартиру, Дмитрий Игнатьевич сел на банкетку и никак не мог отдышаться. Канарейка смотрела на него из клетки, и её глаза-бусины блестели в красных лучах вечернего солнца. Дмитрий Игнатьевич скинул ботинки, снял куртку и принялся искать медведя. Когда появилась Лида, казалось, что в доме готовятся к переезду.

– Папа? – в Лидиной интонации прозвучало вопросов на тетрадный лист.

– Дуня, наконец-то! – крикнул Дмитрий Игнатьевич из дальней комнаты. – Где этот… плюшевый медведь? Помнишь, я тебя просил спрятать? Хорошо спрятала! Пять баллов!

– Которого ты хотел Зойке подарить? У него, кстати, шов на лапе был надорван. Я зашила.

– Шов? Халтурщики! – возмутился Дмитрий Игнатьевич и в очередной раз сам себе подивился: «Зачем я это сейчас говорю?»

– Но медведя нет, пап.

– Мне сейчас не до игр, Дунь!

– Просто… Стина когда ещё Зойку привезёт! А я к их приезду нового куплю. Этого я ученику подарила. Ты знаешь. Мальчик из моей школы. С мамой приходил. Мама – дальнобойщица, представляешь! У него день рождения был. Недели две назад… Пап?

Дмитрий Игнатьевич вышел в гостиную и уставился на Лиду, стоявшую посреди холла. Как он не пытался понять её последние слова, мозг отказывался принимать их смысл.

– Давай, звони, – выговорил он, накручивая в воздухе невидимый телефонный диск.

– Ой, а у меня нет номера, – на лице Лиды угадывалась растерянность.

– Как это? – недоверчиво прищурился Дмитрий Игнатьевич.

– Я поначалу не относилась к этому ученику серьезно, а потом забыла, – уже чётко, как обычно, ответила Лида.

– Когда он придет в следующий раз? – на мгновение Дмитрию Игнатьевичу показалось, что всё не так уж плохо.

– Да вот они что-то две недели и не ходят. И в школе его нет. Заболел, наверное.

– Лидия, – Дмитрий Игнатьевич качал головой и часто дышал, – я тебя, можно сказать, первый раз в жизни о чём-то серьёзном попросил! Неужели нельзя было… Это что, так сложно?! Я не знаю… – он хлопнул себя по бёдрам, потом сватился за голову и запричитал: – Этого не может быть! Этого просто не может быть!

Пройдя на кухню, он открыл шкафчик под подоконником и достал бутылку клюквенной настойки. Лида стояла неподвижно. Лицо её покрылось красными пятнаями и на глазах навернулись слёзы.

– Дуня, иди сюда, – тихо позвал Дмитрий Игнатьевич, наливая настойку в тонкие чайные стаканы.

Лида подошла, залпом осушила стакан и, вдохнув ртом, посмотрела на Дмитрия Игнатьевича с таким недоумением, будто он её только что ударил. Две огромные слезы одновременно покатились по её щекам, оставляя за собой серые дорожки.

– Пап! Да я всю жизнь поступаю только так, чтобы ты был мной доволен. Делаю только то, что тебе нравится. И всё это, значит, несерьёзно?! А какой-то медведь – серьезно, да?

– Дуняша! – Дмитрий Игнатьевич опешил и растерялся: он и не помнил, когда видел Лиду плачущей. – Сам медведь – нет, но внутри у него…

– Ты хотел, чтобы я хорошо училась – я училась, ходила в музыкалку, на танцы, рисовала. С коньками, извини, фигурой не вышла.

– Да разве ты не сама этого хотела? – Дмитрий Игнатьевич чувствовал, что сделал нечто пострашнее кражи «колокольчика», но в чём его вина не понимал.

– Я хотела, чтобы ты меня любил! – выкрикнула Лида.

– Да что ты, Лидуня, я тебя очень люблю, – Дмитрий Игнатьевич испугано округлил глаза, ему захотелось в одно мгновение исправить ошибки всей жизни.

– Я даже… – Лида захлебнулась слезами.

– Что? Что такое? Сядь! – Дмитрий Игнатьевич усадил её на стул.

– Я от любимого человека отказалась, потому что он тебе не нравился!

– Кто мне не нравился? – откровения Лиды хлестали как пощёчины, только не по лицу, а по сердцу.

– Паша!

– С чего ты взяла? Паша мне нравился. А что вы расстались, так я ж не мог влезать в ваши дела.

– Да, конечно! Ты же сам маме говорил, что он балбес и у него деревянные мозги и мускулы… эти… железные.

– Стой-стой! Я прекрасно помню этот разговор с Зоей… С мамой, то есть. Это же тебя касалось. Мы беспокоились, понятное дело. Ты, видимо, не всё слышала. Я как раз наоборот сказал, что Павел твой не будет балбесом с деревянными мозгами, потому что пойдет учиться. Просто мама до этого сказала, что у него, вроде как, в спорте нет больших перспектив. Ну? Женились бы и детей рожали.

– Да не будет у меня детей. Не будет! Никогда! – Лида высморкалась в салфетку, налила себе еще настойки и снова выпила залпом.

– Почему? – осторожно спросил Дмитрий Игнатьевич, едва сдерживая слёзы.

– Последствие аборта, – Лида закрыла глаза и уронила голову на грудь.

– Аборта? – у Дмитрия Игнатьевича больше не осталось сил воспринимать новости.

– Да. Если бы ты слашал, как меня врач отговаривал! «Посмотри, – говорил, – дура, на своё телосложение! Тебе же рожать и кормить! Рожать и кормить!» Но дура боялась огорчить папу! – Лида, не открывая глаз, сложила губы трубочкой и потянула последнюю букву. – Но дура больше так не может! И она всё равно выйдет замуж за балбеса… с как его… мозгами… деревянными. Стеклянными и оловянными. Только зачем ему… пустая пробка?

Лида встала, чмокнула Дмитрия Игнатьевича в лоб мокрыми от слёз губами и, придерживаясь за стены, ушла в ванную. Дмитрий Игнатьевич стёр со лба Лидин поцелуй кончиками пальцев и поднёс их к губам: «Где я был, пока мой ребёнок жил эту жизнь? Где я был?» Мысли замедлялись, как застывающее масло. Он положил руку на стол и упёрся в неё лбом. Сон влился в тело, впитался в него, как вода в сухую губку. Внутри чернильным пятном растеклась пустота. Как чёрное небо без звёзд. И в этой пустоте Дмитрий Игнатьевич увидел рельсы, сходящиеся вдалеке в маленький тупичок. А у тупичка – Зоя Андреевна. Вдруг, в один миг, он оказался около неё. Только хотел заговорить. Но опять до неё стало далеко. И так повторялось раз за разом.

– Я, мам Зой, ничего тебе сказать не успеваю, – Дмитрий Игнатьевич радовался нежности, заполнявшей чёрную пустоту.

– Ещё успеешь! – улыбалась ему в ответ жена.

– Давно я таким счастливым не засыпал…

Лида

Директриса опаздывала на педсовет и учителя в предвкушении скорого окончания учебного года гомонили в учительской, не уступая ни десятой доли децибела своим ученикам. Лида стояла у окна, спиной к двери, и всматривалась в ясные черты вошедшей в Петербург весны. Уроки на сегодня закончились. Дети расходились, разбегались и разъезжались по домам. У ворот остановился большой белый грузовик, открылась пассажирская дверца, и в кабину по ступенькам вскарабкался мальчуган. «Кто-то из моих, похож, – подумала Лида и мотнула головой. – Надо же!»

В учительскую вошли два человека. Судя по воцарившейся тишине, одним из них была директриса, но Лида не спешила занимать свое место. Вид из окна интересовал её больше, чем педсовет, и уж тем более, чем странный шёпоток, зашелестевший за спиной.

– Позвольте вам представить, – торжественно начала директриса, – наш новый учитель физкультуры, Рыльцев Павел Владимирович. Павел Владимирович наш земляк – Петербуржец, но волею судеб окончил Хабаровский институт физической культуры…

– Судьба-злодейка, – как бы невзначай пропищал молодой худощавый учитель физики в бессменном коричневом костюме, за моложавый вид называемый учителями Серёженькой.

– … и несколько лет работал на Дальнем востоке.

Теперь Лида хотела повернуться, но не могла. Сердце сжалось, и будто огненная волна поднялась от него и обожгла лицо. Лида оперлась ладонями на подоконник и безотчётно переводила взгляд с одного угла оконной рамы на другой.

– Присаживайтесь, Павел Владимирович, – директриса продолжала опекать нового физрука. – Лидия Дмитриевна, вы сегодня с нами? – в голосе директрисы слышались игривые нотки.

Послышался грохот упавшего стула. Лида повернулась, чувствую себя гипсовой статуей. Павел застыл, глядя на неё, в неуклюжей позе со стулом в руках.

– Спортсменам стулья ни к чему, – пискнул физик, выпучив глаза.

– Серёженька, – продолжала веселиться директриса, – аккуратнее! Павел Владимирович – кандидат в мастера спорта по боксу. А, как говорится, боксёра каждый может обидеть, но не каждый успевает извиниться.

Учительская загудела. Павел и Лида уселись по разным концам длинного стола. Потом звучали обсуждения, выступали завуч и трудовик, Серёженька постоянно комментировал слова выступавших, но содержание речей прошло мимо Лиды. По окончании педсовета директриса увела Павла в свой кабинет. Лида обрадовалась было, но потом поняла, что боится не Павла, а себя. Придя в свою классную комнату, Лида не стала включать свет, села за стол и окинула взглядом, размытые сумерками, очертания парт. «Когда в классе нет детей, он так же бесплоден, … как и я», – уныло подумала она. В дверь постучали. Лида хотела спросить, кто это, но поняла, что и так знает, растерялась и ничего не ответила. Дверь приоткрылась, и послышался голос Павла:

– Разрешите, Лидия Дмитриевна?

– Да-да, Павел… Владимирович, входите.

Павел сел на первую парту в среднем ряду и они с Лидой смотрели друг на друга, пока совсем не стемнело, и свет фонарей не отпечатал на стенах тени окон.

– Одиннадцать лет, – сказал Павел.

– Тебя не было одиннадцать лет? – Лида искала что-нибудь язвительное, но играть «железный занавес» больше не хотелось.

– Да. Но теперь я есть. Если хочешь оставаться неприступной крепостью, оставайся. Я сначала поставлю палатку у твоих стен, а потом выстрою вокруг тебя город. И тебе придётся стать его частью.

– Ты стал поэтом?

– Да, это мои лучшие строки, – Павел засмеялся.

– Я выучу наизусть, – Лида едва сдержала смех.

Павел посерьёзнел:

– Лида, выходи за меня! Пусть я не нравлюсь твоему отцу…

– Дело не в отце. Паша, я… у меня… – Лида отвернулась.

Павел подошел к ней, погладил по голове и медленно прошептал:

– Старуха!

Лида повернулась и посмотрела на него снизу вверх.

Павел присел рядом с ней:

– Знаю, знаю. Давай попробуем перестать делать глупости, хотя бы непоправимые. Лида обняла его за шею:

– Это ты?

– Это мы.

…

Номер телефона и адрес Зинаиды Лида узнала в школьной канцелярии. К телефону никто не подходил, но она решила лично убедиться, что Зины нет дома. Вопреки ожиданиям дверь открыла крохотная девушка с огромными испуганными глазами, одетая в обвисший спортивный костюм.

– Здравствуйте! Могу я увидеть Зинаиду Юрьевну? – спросила Лида, глядя поверх головы дюймовочки.

– Здрасте! – кроха потянула дверную ручку на себя и дверь закрылась.

С той стороны к двери подошел ещё кто-то:

– Зину спрашивают, – послышалось из-за двери.

– Кто? – спросила подошедшая женщина.

– Тётка какая-то, – ответила кроха. – Надо… просто , как мама Фила сказала.

Лида возмущённо нахмурилась: «Тётка?!»

Дверь снова открылась и Лида увидела, что на подмогу дюймовочке подошла дылда с оттопыренными ушами и носом картошкой, но спортивный костюм – такого же фасона, как на мелкой – обтягивал роскошную фигуру.

– Зинаида умерла, – дылда сказала так, будто сделала одолжение.

– Как умерла? – опешила Лида.

– Ой, этого мы не знаем, – дылда потупилась и помотала головой.

– Нет, не знаем, – дюймовочка состроила страдальческую мину.

– А Денис? Сын Зинаиды Юрьевны? Он где?

– Он теперь живёт с тётей, – в один голос выпалили девушки.

– Да? А где живёт тётя? – Лида старалась унять, растущее раздражение.

– Извините, мы не знаем.

– Не знаем, – теперь дылда страдала, а кроха мотала головой.

– Но позвонить-то ей можно? Есть у этой тёти телефон? – Лида потрясла перед девицами раскрытой ладонью.

– Женщина, а вы вообще кто? – под мышкой у дылды дюймовочка говорила увереннее, чем когда одна открыла дверь.

– Я учитель Дениса. Он ни в школу не ходит, ни ко мне на уроки. А сейчас конец года, – Лида возмущенно выдохнула носом, сжав губы. – Если вам это о чем-нибудь говорит…

– Давайте, мы ваш телефон передадим маме… – мелкая получила от дылды локтём в плечо, – тёте, угу, и она вам сама позвонит.

– Записывайте, – Лида продиктовала номер своего телефона. – Красенкова Лидия Дмитриевна. После восьми вечера я обычно дома.

…

– О, Господи! – вздрогнула Лида и остановилась, прижав руку к груди.

Её напугали статуи бога Ра, стоящие у дверей в парадное. Она привыкла к ним с детства и даже перестала замечать. Но этим вечером они вдруг бросились в глаза и показались чужими и страшными. Лида улыбнулась и покачала головой, ставя точку в забавном недоразумении, но в душе закопошилось вязкое чувство тревоги. Лида огляделась по сторонам, пожала плечами и вошла в парадное. Мелочи, на которые она не обращала внимания годами, сейчас вылезли наружу и маячили перед глазами. Перила, почтовые ящики, лепнина – все детали лестничной клетки словно кричали, умоляя на них посмотреть. Тревога взбухла, как тесто, и сдавила сердце. Лида в недоумении, осматриваясь вокруг, дошла до квартиры, но ничего страшного не произошло.

– Пф, – выдохнула она, подняв брови и качая головой. – И что это было? Ха!

«Даже ключ нормально не могу вставить», – попеняла себе Лида, открывая замок.

Нащупав выключатель, она включила свет и ещё неосознанная ясность произошедшего заставила Лиду застыть на месте.

Мама и Бзик

До Нижнего на автобусах и попутках добирались. И хотя Бзик на этот раз в бегах не был, мотаться между Питером и Нижним Маме всё равно стрёмно было. Два грузина, пусть и в достойных прикидах, глаза мозолят, как ни линяй. Короче, по бритве ходили. Сначала по-русски говорить пытались, но акцент жёг. Плюнули и меж собой ботали только на родном. Что на итальянцев здорово смахивали – порожняк: никто «Бонджорно!» не скажет.

– Вам куда генацвали? – окликнул их таксист у Московоского вокзала.

Бзик дёрнул Маму за рукав:

– Рикшу возьмём, нет? До завтра не доберёмся, Мама.

– Бзик, ты совсем Бельмондо, что ли? Рикша дорогу от бама до хаты срисует и, как по нотам, потом отстучит.

– Хорошо.

– А, нет! – Мама остановился и обернулся к водителю. – На Бор нам.

– Садимся! – таксист скрылся в машине.

Бзик рядом с водителем сел. Мама на заднем сиденье угнездился, сигарету прикурил и жадно затянулся. Пепел стряхнул на резиновый коврик под ногами и на мясистую шею водителя посмотрел. Зажмурился и тихонько крякнул.

– А на Бору вам куда, мужики? – водитель чуть наклонил голову набок.

– Эта, улыцэ … – засуетился Бзик.

– Нэклюдаво, на станции, – быстро уточнил Мама и несильно кулаком в спинку пассажирского сиденья ударил.

– Окей! Неклюдово, так Неклюдово. – Водитель промурлыкал: «Где же ты, моя Сулико?», отстукивая мелодию пальцами на руле, и задорно посмотрел на Бзика.

– Радзио луче включай, – хмуро огрызнулся тот.

– В Киров едзэм, – Мама исподлобья снова на толстую водительскую шею посмотрел.

– А чего ж в городе не сели? – водитель мотнул головой в сторону всё дальше назад убегающего Нижнего Новгорода.

– Родствэнык тут у нас. Увидзэмса и на поэзд, – неспешно прозвучал убедительный баритон Мамы.

– Э… – обернулся к нему удивлённый Бзик.

– Парень, тише дыши, – Мама продолжить ему не дал.

В Неклюдово на электричку пересели, доехали до «Моховых гор» и после еще пешком до улицы Гастелло шли. Когда на месте были, стемнело уже. Фонарей почти не было. Слева парк, справа – частные дома.

– Что за концерт, Мама? – возмущался по дороге Бзик. – Мы только на велосипеде не ехали!

– Надо будет – поедем! И на велосипеде, и на хромом ишаке. У нас дело не на один лимон было. А теперь борода какая, смотри!

– Зачем вообще мы с этим фрайером связались?

– Уважаемые люди за него просили, – Мама искал нужную улицу по табличкам с названиями.

– А сами эти люди что?

– Эти люди меня грели, когда я лямку тянул и тебя прятали, когда ты винта давал.

– Что, дядя Анзор?

– Анзор тоже, – Мама в темноте высматривал номера домов.

– Э, откуда дядя Анзор это фуфло знает? – Бзик поднял руки к голове и тряс ими у лица, растопырив пальцы.

– У Анзора он деньги брал, тут какой-то завод строить.

– Дядя Анзор в Самаре ведь!

– Э, парень, что ты хочешь? – Мама хлопнул Бзика ладонью по плечу. – Он тут у Шалико просил, но Шалико закрыли. А? Что любопытный такой?

– Нет…

– Фонарь проверь. Мне его дай. Где месарь твой?

Бзик отдал Маме карманный фонарь и ловким движением раскрыл нож-бабочку, с достоинством на Маму посмотрел и таким же движением сложил нож. Показалась луна и по улице забегали тени.

– Больше ты ничему в академии за столько лет не научился?

– Мама, что ты зубы сушишь, а? Я тебе что, баран, что ли? Ты мне кто, папа?! – Бзик негодовал и щурил один глаз.

– Деньги не возьмём – соседями по яме будем. – Мама закурил.

– Где дом этот уже?

– Бзик, нет, ты не баран! Ты – слепой баран! – Мама сквозь беззвучный смех выпускал струйки дыма. – Мы третий раз к нему подходим.

– Деловой ты, Мама! И что?

– Можно. Идём. Шухер какой – через задний двор валим. По-одному. Послезавтра в Шуе встретимся, у колокольни. Ты меня понял, парень?

– Понял, понял. Не биномньютона.

– Что? Ты оборзел, я смотрю! Что это за феня?

– М… – Бзик растерялся, глаза его забегали. – Э, ладно, Мама, проехали.

– Я тебе покажу, у кого бидон не дома!

Мама бросил окурок в лужу, посмотрел на Бзика и палец к губам приложил. Бзик кивнул, они быстро перешли дорогу и около глухого забора остановились. Мама слегка надавил на калитку, и она тихо отворилась. Мама недовольно покачал головой. Бзик поднял плечи и повернул ладони кверху. Мама дотронулся до уха и крест руками показал. Бзик открыл рот и закивал. Крыльцо под ними тоже только один раз срипнуло. Свет в доме не горел. Они прижались спинами к стене дома и Мама аккуратно ручку двери на себя потянул. Дверь плавно приоткрылась, и они проскользнули внутрь.

– Свет не включайте! – послышался голос из комнаты рядом со входом.

Мама, хотя и ждал услышать голос, вздрогнул и напрягся. Бзику кивнул: «На месте!»

Мама выглянул из-за косяка. Комната проходная была – в правом дальнем углу зиял чёрный дверной проём. Узкой стороной к двери стоял прямоугольный стол. В темноте было не разобрать, но похожий на кухонный. По другую сторону стола сидел человек. Яркий лунный свет падал из окна позади и очерчивал чёрный силуэт, делая лицо неразличимым. Зато на светлой столешнице отчётливо выделялся револьвер.

– Да он дурак совсем! – Мама вошёл в комнату. – Фонарь, стол, игрушку не трогай.

– Понял! – Бзик вошёл следом и встал чуть позади Мамы.

– Что вы там говорите? – в голосе человека за столом слышалась нервозность.

– Винаградын сколька в грозды? – спросил у человека Мама.

– Что-что? – переспросил тот и подался вперёд.

Мама включил фонарь и луч ударил в глаза сидевшему. Тот вскинул руку и в тот же миг Бзик резко пнул торец столешницы. Стол прыгнул на сидящего, ударил его в грудь и опрокинул вместе со стулом. Не упрись человек спиной в подоконник, неминуемо упал бы навзничь. Зажатый столом, на который с противоположной стороны давил ногой Бзик, человек судорожно глотал воздух и всё пытался дотянуться до револьвера. Но удар был такой силы, что оружие почти не сдвинулось с места. Гладкая поверхность стола проскользила под ним, и оно стало недосягаемо для своего хозяина. Мама усмехнулся и фонарём револьвер со стола столкнул. Тот глухо об дощатый пол стукнулся, проехал немного и замер где-то в темноте.

…

В Питере Мама только у Филы не дёргался. Зависал у неё на хате и без дела не выходил никуда. Фила неподалёку держала бордель «под крышей» начальника местного РОВД. Четыре тонны баксов ему каждый месяц засылала и свои дела в оговорённых пределах мутила. Менты иногда заезжали на «субботник», но Фила не парилась – шлюхи у неё на любой вкус водились. Всего – больше семидесяти… голов. На всех хватало. Какие в бардаке зависали, а каких водители по клиентам развозили. Сама она пятёру, было дело, отмотала и блатную фишку рюхала. Правильной бесовкой была, короче.

Филиными шлындрами Мама брезговал, и его коробило от того, как она над ними куражилась. И хоть звал за глаза «адской погремушкой» – да и постарше она была, – несколько раз прижимал Филу в ванной. Она ему тоже лаской отвечала, но после хуже гремучей змеи на всех бросалась. Кричала, ругалась и девкам таких банок выписывала, что некоторые потом неделями работать не могли. Так она им ещё и за «простой» не платила. И Мама не трогал её больше.

А Бзик во вкус быстро вошёл. Присмотрел себе из новеньких, незатасканную ещё. Маленькая, попка – сердцем, лицо круглое, губки пухлые. Кудрей пружинками, стерва, навьёт, и большими грустыми глазами из-за них зыркает. Сладкая больно, короче. Центровая. Бзик на неё хрустов немерено спускал, по кабакам таскал, шмотки дарил и чуть не на каждом углу пялил.

Мама жалел её. Она, дура, радовалась без памяти. Думала небось, что жар-птицу за хвост держит. Но он-то знал, что Фила сейчас их – залётных – боится: знает, что они и мокрым не погнушаются. И Анзора она уважает, потому их с Бзиком терпит. Но только они уедут, Фила мелкую сгноит, так опустит, что её бездомные шугаться станут.

А уезжать надо было срочно. У Михо цацки рыжие забирать и валить. «Менты кого в Нижнем пасли? – Мама в майке и спортивных штанах на кухне сидел, рассуждал и дымом пускал кольца. – Может быть, Михо их сдал, и то засада была? Разузнать можно, но времени не хватить может».

– Что ты там пищеш? – спросил он и кивнул на тетрадь, в которой Фила красной ручкой чёркала.

– Бл..дская бухгалтерия, – неглядя, отмахнулась она.

Из коридора донёсся смех и голос Бзика: «Стой! Куда пабэжала?»

– Мам Фил! – в кухню ворвалась его маленькая шлюшка в коротеньком, наспех запахнутом, халактике. – Я тебе забыла сказать…

– Ты как разговриваешь, шалава?! – Фила вскочила и дала мелкой затрещину.

Девка выронила измятую бумажку.

– Э, Фила, что дэлаэш? – Бзик, в одних трусах, вбежал в кухню, спрятал мелкую себе за спину и грудь выпятил.

– Бзик, идиот! – Мама встал перед ним. – Что ты её тут трахаешь? Иди с ней в бордель и там трахай. Или снимай квартиру! Устроил тут!

– Ладно, Мама, разберёмся! – Бзик рукой с растопыренными пальцами в воздухе большой круг очертил.

– Тебе башню совсем снесло! Разбираться у Анзора будешь! – устало сказал Мама и на табурет опустился.

– По-русски говорите, черти! – Фила шлёпнула ладонью по столу.

– Мам Фил, – жалобно проблеяла мелкая из-за спины Бзика, – ну там тётка приходила, на ту квартиру…

– И чё?

– Сказала, что учительница Хонина. Ну, почему он в школу не ходит, спросила, и к ней на уроки… что-то такое.

– А ты?

– Я у неё телефон взяла. И что ты сама ей перезвонишь, сказала. Не надо было?

– Было. Давай телефон!

– Да вот, уронила… Только что, – мелкая выглядывала из-за Бзика и, видимо, опасаясь выйти, осматривала пол.

– Эта, нэт? – Мама достал клочок бумаги с цифрами из-под своего табурета.

– Да-да, это он! – засияла мелкая и едва заметно подтолкнула Бзика к двери.

Тот включился будто. Утащил её стремительно в одну из комнат и дверь захлопнул.

– Когда вы уже свалите, Мама? – Фила жалостливо скуксилась.

– Э, как тэбе не нада, валитэ! – Мама вяло возмутился.

Они замолчали и прислушались к приглушенным прерывистым девичьим стонам. Фила прикрыла кухонную дверь и подошла к Маме.

– Мамчик, – она, с силой нажимая, гладила его плечи и шею; дыхание её участилось.

– А… – Мама, сдаваясь, тяжело выдохнул, и развязанный им пояс Филиного халата соскользнул на пол по синему шёлку с белыми лилиями.

Мама откинул полы халата в стороны, обхватил Филу за талию и усадил её верхом к себе на колени. Фила обняла его за шею и голову запрокинула. И он уже готов был к Филиной груди припасть, как взгляд его на номер телефона упал – бумажка эта рядом на столе лежала.

– Стой, Фила, падажи!

– Мама! – Фила вскрикнула, и глаза её исполнились ужаса.

– Да памалчи, жэншина! Чей эта номэр? Что щас сказала эта… твоя… э… дзевушка? – Мама тыкал указательным пальцем в бумажку.

– Мама, да какого… – последние следы нежности исчезли, и Фила снова превратилась в змею. – Тебе прям щас вот надо, да? Училка это Хонькина! Да пошла она в…

Разгневанная Фила схватила бумажку, изорвала её и все обрывки в окно выбросила. Ударила кулаком по оконной раме и замерла. Через несколько секунд успокоилась и украдкой на Маму посмотрела, мол: «Косяка дала, да?»

– Что ты злая такая, м? – Мама головой покачал.

– Тебе нужен был этот номер? – в голосе Филы слышалось, что она ищет примирения. – Ну, прости, Мамчик! Завёл ты меня… И такой облом, – Фила сделала капризное лицо и, поворачивая плечи из стороны в сторону, хлопала себя по бёдрам.

– Эта номэр тэстя Михо, – Мама поднял брови и вытянул шею вперёд.

– Да ты чё! – Фила подпоясалась, поправила ворот и села за стол напротив Мамы. – Это точно?

– Да. Я его наизуст знаю, – Мама прикурил две сигареты и протянул одну Филе.

Фила сигарету в длинный мундштук вставила и попыхала вхолостую, раскуривая.

– На уроки к ней, говорит… – задумалась Фила. – Это ж Лидка, значит, Мишкина свояченица. Зинка, выходит, к ней малого таскала математикой заниматься.

Мама встал и подошёл к окну. Дверь внезапно открылась и появился улыбающийся Хоня. Он держал в охапку большого оранжевого медведя с золотистой тесьмой на шее. Около Филы встал, смотрел ей в глаза и, как казалось, что-то сказать хотел. Обритую под ноль голову Дениса покрывали швы под пятнами зелёнки.

– Дэныс! – позвал Мама.

– Да он ни хрена не нямлит, – Фила брезгливо скривила рот, развернула пацана за плечо и сильно толкнула к Маме:

– На вот, возьмите его с собой. Он там бывал часто… Для отвода глаз. Щас пиковым на каждом шагу ксивы ломают. Война… Вы когда идёте-то?

Хоня уронил медведя и только потому сам не упал, что упёрся руками в Мамин живот.

– Узнаэш, када вэрномса, – ответил Филе Мама и стёр большим пальцем в уголке Хониного глаза слезу.

Денис смотрел Маме в глаза, но взгляд будто насквозь проходил. Мама ещё несколько раз медленно пальцем по детской коже провел.

– Я же его отца убил, – прошептал он.

– Что ты бормочешь, Мамчик? – Фила сидела, закинув ногу на ногу и Денис как раз около её ноги стоял. – Хоня, пошёл к себе в комнату! – пнула она его.

Хоня не сдвинулся с места, ещё шире улыбнулся и в углке глаза снова слеза заблестела. Мама поднял медведя и помог Хоне обхватить игрушку. Пацан развернулся и потопал в коридор.

– Он что, так и будэт?

– Без понятия, – фыркнула Фила. – Мне это по нулям как-то. Щас, так и быть, потерплю, швы ему снимут, и сдам в приют, с глаз подальше. – Фила поскребла халат, сокрушенно разглядывая жёлтое пятно на лепестке лилии. – Мне убогих кормить – не канает.

«Разве волк себя волком чувствует? – думал Мама. – Если себя волком чувствуешь, значит, ты не волк на самом деле. А кто тогда? Не слишком поздно выяснять?»

…

– Здраствуй, Мища! – Мама подошёл к незадачливому владельцу револьвера вплотную.

– Здравствуй, Мама! – кряхтя, ответил Михаил.

– У нас нэт врэмя! Ты должен много! Луче адать, на воле жизни тэбе нэ будзэт, а на киче вабшэ вилы, – Мама большим пальцем по горлу провел.

– Должен? На киче? – Михаил извивался, пытаясь освободиться. – Я же вам сказал, где золото искать, ребят!

– Ест, ест рыжьё. Его мэнты нашлы. В разбитой фурэ.

Михаил застонал и стал биться, тужась и толкая стол грудью.

– Анзор знат хочэт, када дзэньги будут? Мы тэбя искат не будзем, тэбя мэнты бистра найдут, када знат будут как ты тэстя падставыл! – Мама скривился, будто лимон надкусил.

– Лучше к ментам… – Михаил выбился из сил.

– Думаэшь, мы тэбя убём? Нэт! Будэш атрабатыват. На киче пэтухам завидават будэш. Твою баруху в Турцью прададзим. Бзик!

– Щас мы тэбе вэки атрэжем или губи, – Бзик раскрутил в руке нож-бабочку. – Будэш Михо-красавэц.

– Нет-нет-нет-нет! – Михаил сучил ногами под столом. – Есть, есть у меня! Есть у меня! Денег нет, есть драгоценности – украшения там… золотые, камни… ну, можно хорошо продать. У тестя в Питере! В квартире…

– Что ты за… Бзик, как по-русски «мразь» будет?

– Откуда я знаю. Я что… этот… филолох?

– Вроде, пока не похож.

– Что? Что я за? Что я за это хочу? – Михаил пытался в темноте вглядется Маме в глаза.

– Ты больше не можешь ничего хотеть! Слов нет таких ни в одном языке, ни на одной фене, чтобы сказать, кто ты есть! Старик тебе доверяет, дочь за тебя отдал! А ты его за хлам продал! – Мама потрясал кулаками и слюной в лицо Михаилу брызгал. – Дочку не пожалел свою, снимал её на камеру с этой… газетой…

– Ха! Филини! – усмехнулся Бзик.

– Хуже! … да где ты этой фене научился, Бзик, в Салехарде или в Кутаиси?

– Мама, что ты говоришь? – Михаил напрягался и морщился. – Я не понимаю по-грузински.

– Аткуда у нэго тваи цацки? – Мама выставил раскрытую ладонь и направил пальцы Михаилу в нос.

– Не у него, он про них не знает. Мы… это… когда с женой… ну, после свадьбы жили у них, я спрятал. В кладовке… там, под полом.

– А здэсь, в Ныжнэм, нэт у тэбя? – Мама недоверчиво голову наклонил.

– Здесь… Есть… тоже.

Мама услышал знакомый короткий скрип ступеньки крыльца.

– Каво ждош? – насторожился Бзик.

– Никого не ждёт! Ноги! – рявкнул Мама и метнулся к двери в углу комнаты.

Бзик бросился за ним и, когда с Михаилом поравнялся, ножом по верхней губе его полоснул, под самым носом почти. Как Михаил отплёвывает кровь и рану зажимает, Мама не видел, слышал только за спиной стихающий скулёж и крики: «Работает ОМОН! Бросай оружие! Руки за голову! Всем лежать!»

…

В парадное дома номер двадцать три по Захарьевской улице, снаружи украшенное статуями крепких полуголых мужиков, вошёл сантехник. «Очень похож», – Мама улыбнулся. Он неспешно шагал по другой стороне улицы и наблюдал. Чему радовался больше, он не знал – умению Бзика линять, или что близился конец всей бороде. «Как мальчишка! – Мама своим ощущениям удивлялся. – Дело не закончено, какая может быть радость?» Но ничего с собой поделать не мог. Гладко выбритые щёки просили поцелуев, весеннее солнце уговаривало снять замшевую кепку-восьмиклинку, а теплая ладошка Хони, семенившего рядом и державшего Маму за руку, даром давала ощущение собственной значимости, за которое всю жизнь приходилось драться.

– Давно тебя не было! – Когда они вошли в парадное, им встретилась пожилая женщина. Она разулыбалась Хоне: – Сегодня с папой? А то всё с мамой, да с мамой…

Мама делано улыбнулся из-под кепки и Дениса вперёд подтолкнул, чтобы общительная тётя Хониного пустого взгляда не заметила и не поняла, что его улыбка к её словам не относится. «Надо всё этим старухам! Чуйка у Филы-змеи, как нерв под ногтем». Когда к двери подошли, Мама надел перчатки и согнутым пальцем по замку постучал. Бзик открыл дверь изнутри, и они с Хоней проскользнули внутрь.

– Стой здэс! – Мама пальцем Хоне пригрозил и на мгновение ему показалось, что во взляде пацана жизнь появилась, и улыбка не бессмысленной стала. – Бзик, инструменты, не тяни резину!

– Гляди, птица, будто понимает, что чужие, – Бзик показал на бьющуюся в клетке канарейку.

Мама быстрообошёл комнаты и открыл кладовку. Бзик достал фомку и аккуратно поднял паркет. Под ним в фанере люк обнаружился. Между лагами перекрытия в полиэтиленовых мешках лежали цинки из-под патронов. Двенадцать штук всего.

– Перегружаем? – Бзик разворачивал сумки «мечта оккупанта».

– Давай, быстро!

В цинки были утрамбованы золотые украшения с камнями и без. Один цинк доверху был долларами набит.

– Бзик, смотри, – Мама постучал пальцами по полиэтилену, – он совсем Ермолай: говорил, что денег нет здесь. – Пустые цинки обратно суй и закрывай! – он показал на пол. – Я пока бардак наведу и что-нибудь из шмоток возьмём подороже.

– Зачем бардак? У нас ключи ведь: закроем и уйдем в тихую. – Бзик плечами пожал.

– Потом узнаешь, – помедлив, сказал Мама.

– Звонить парням? – Бзик показал Маме сотовый.

– Скажи, пять минут.

– Понял, – Бзик набрал номер. – Пяц минут, у падэзда, – скомандовал он в трубу и дыру в полу заделывать принялся.

Мама в сумки положил ещё кое-что из хозяйского барахла. Дверцы шкафов пораскрывал и вещи разбросал.

Внизу уже ждал микроавтобус. Задние двери раскрылись, и крепкий парень принял сначала сумки, потом Хоню и Маме с Бзиком помог забраться, хотя они и сами справились бы. Все на пол уселись, и машина проворно тронулась.

– Харащо, ты у дэда ключи срысавал тагда, – Бзик на встретившего их парня смотрел, – щас с замком бы вазылис.

Следователь Заречный Г.Р.

Заречный попал в замкнутый круг. По возрасту его уже заждались наградные часы от министра – пистолет у него уже был – и добровольная садово-огородная ссылка. Последняя, впрочем, Григория Романовича совершенно не устраивала и он время от времени придавался выдумыванию всяческих занятий для пенсионеров, поскольку ни рыбалками, ни охотами не баловался. Но, как время подошло к пенсии, на Заречного повалились «висяки» с «глухарями». «Политику партии» он понимал правильно: раскрыл – коллективу галочка, – а кому и звёздочка, – не раскрыл, причём, чем больше, тем лучше, – на пенсию с «формулировками». И без часов, кстати. Даже без грамоты. Но Григорий Романович возьми да и войди во вкус! Каждое дело теперь приобретало особый смысл. Битва не на жизнь, а… на пенсию. Подарки «сверху» его не волновали, а вот современные технологии и техника – очень даже занимали. Компьютер, интернет, базы данных, электронные таблицы, средства слежения и наблюдения он осваивал досконально и с увлечением. «Если бы в моё время были такие средства, – говаривал он, бывало, отвечая на жалобы молодых следователей и оперов, – совсем другая картина была бы. Я б уж развернулся в марше!» И раскрывал все дела, что давали. Одно за другим. И не одно из них на «доп» не вернулось. Постепенно о его пенсии вообще забыли, и молодёжь потянулась к нему за советом, за помощью. Правда, часто злоупотребляли, конечно.

– Григорий Романыч, Захарьевская, двадцать три, квартирная кража, – смущение в голосе дежурного усиливалось изношенным телефонным аппаратом.

– Что там, тухляк? – хмыкнул Заречный.

– Да, похоже.

– Машину дашь, съездим. С Марковым.

– Романыч, тут дворами два шага! И там бригада с машиной, если что.

– Вабщет, мы домой уже, – Заречный взглянул на часы, – сегодня уже ребят в трениках взяли в обед, а ты нас хочешь на трусы бросить. Зачем нам такие переработки, э?

– Блин, Романыч, начальник звонил, просил тебя на этой краже дать группе в усиление. Не, забей, конечно, но ты потом на пенсию, а мне куда?

– Ладно-ладно, заскочим, всё равно по дороге, – Заречный положил трубку и подмигнул Маркову: – Ну что, стажёр, домой хочешь?

– Да я понял, Григорий Романыч, – смущённо улыбнулся Марков.

В египетском доме не Захарьевской работать было куда приятнее, чем в современных трущобах где-нибудь в Весёлом Посёлке. В квартире тихо и деловито трудилась дежурная следственно-оперативная группа.

– Привет честной компании, – Заречный не скрывал, что неофициальность участия в этом деле его радует.

По откликам на его приветствие хорошо читался весь спектр отношения сотрудников к старому следователю.

– От эт кавардак! – подивился он. – Инсценировкой попахивает.

– Тоже заметил, Романыч? – не оборачиваясь спросил эксперт – мужчина лет сорока в красной бандане, – покрывая дверцы шкафа чёрным порошком.

– Цианоакрилат, м? – поинтересовался Заречный, показав на следы чёрного порошка. – Или мелкодисперсный?

– Да иди ты! – добродушно усмехнулся эксперт. – Обычный тонер для лазарника и скотч.

– Ну, яс-сно! А где ж хозяева? – удивлённо огляделся Заречный и развел руками, не вынимая их из карманов куртки.

– На кухне хозяйка. – Эксперт протёр пестрящей пятнами тряпочкой колонковую кисть.

– Здравствуйте! – Заречный приоткрыл дверь на кухню.

– Здравствуйте, Григорий Романович! – поздоровалась в ответ девушка-следователь и улыбнулась Маркову, который хвостом ходил за Заречным.

– Здравствуйте! Заречный, Григорий Романович! – представился он хозяйке и снова обратился к следовательше: – Список похищенного составили?

– Да, Григорий Романыч, вот, взгляните, – девушка протянула ему уже слегка помятый листок, исписанный плотным ровным почерком.

– Угу, – Заречный пробежал список глазами. – На секунду можно вас?

Пошушукавшись недолго со следователем в холле, Заречный взял у неё чистый лист бумаги, быстро набросал на нём несколько слов и подозвал Маркова и двух оперативников:

– Так, Вениамин Николаич, щас поезжайте с ребятами по этим адресам, а мы здесь пока…

– Григорий Романыч, – Марков повернул к нему список и, закрывая написанное от оперативников, ткнул пальцем и шепнул: – Фила?

– И что? – недоумённо отпрянул Заречный.

– Но ведь … – Марков поднял указательный палец, держа руку перед собой, чтобы, опять же, не видели оперативники.

– Ничё-ничё, давай! Мы просто заглянем! – приободрил его Заречный, хлопнув по плечу. Давайте, шустренько, – подмигнул он операм.

Молодые люди с прибаутками удалились. Заречный снова позвал следовательницу.

– Вот, смотри, – он обвёл рукой разбросанные вещи, – если присмотреться, вещи, что ближе к выходу, лежат поверх, – видишь?

– Да, – кивнула девушка; в её голосе слышалась лёгкая растерянность.

– Значит, шли из глубины квартиры. Вот… Можно туда пройти? – крикнул Заречный эксперту.

– Идите, но посуду там не трогайте пока, – ответил эксперт.

– Ага, хорошо! О, кладовка! – обрадовался Заречный. – Глянь-ка, а здесь и не тронуто ничего. Странно, да?

– Дуа, – растерянность следовательши очевидно нарастала.

– Что-то искали или взяли в кладовке? Или… Что с замком? – тихо спросил Заречный, вернувшись к эксперту и указывая на входную дверь.

– Следов взлома нет, но открывать могли плохим дубликатом.

– Ага. Так, где у нас хозяюшка-то? – Заречный прошёл на кухню. – Простите, как вас звать-величать?

– Лидия Дмитриевна, – представилась хозяйка, – Красенкова.

– Красенкова, – задумчиво протянул Заречный и нахмурился, – знакомая фамилия что-то. Ладно… У кого ещё есть ключи от квартиры?

– А… У моего… жениха. У сестры. Но она в другом городе живёт.

– У жениха давно ключи?

– Нет, вот-вот, только с неделю, может, как сделали.

– Вот вам и дубликат, – быстро проговорил Заречный, глядя на девушку-следователя, и снова спросил у хозяйки: – Квартира застрахована?

– Да.

– От кражи тоже?

– Ой, я не помню, надо посмотреть документы, – хозяйка отвечала чётко, как прапорщик.

Пока хозяйка искала страховой полис, Заречный поговорил со следовательшей наедине:

– Надо подождать «пальцы», но, похоже, это розыгрыш.

– Хозяйка?

– Посмотрим. Давай-ка, про жениха её расспроси поподробнее.

В квартиру вошли Марков и опера.

– Ну, что, Вениамин Николаич, – Заречный вышел в холл.

– Кое-какие мелочи, но по этому делу ничего, Григорий Романыч.

Хозяйка вышла в холл и протянула Заречному прозрачную папку с бумагами:

– Вот… Полис и все документы по страховке.

– Это следователю, – Заречный махнул рукой в сторону кухни.

– Знаете, ещё канарейка исчезла. Её, видимо, тоже украли, – хозяйка показала на пустую клетку, висевшую в углу холла рядом с кухонной дверью. – Странно, что без клетки.

– Улететь самостоятельно она не могла? – Заречный сделал жест рукой, изображавший открывающуюся дверцу.

– Нет, едва ли, – хозяйка отрицательно покачала головой.

– Хех, у Филы какая-то птица по комнатам шарахалась, на куртку мне… испачкала, в общем, – прокомментировал Марков слова хозяйки и попытался увидеть свою спину, заглядывая через плечо.

– Канарейка? – живо заинтересовался Заречный.

– М-м, – Марков задумался, и его глаза забегали, – вообще, вроде, жёлтая, да....

– Да вы на что намекаете?! – вскрикнула хозяйка и вышла в холл. – Григорий Романович, вы как старший товарищ… – не находя слов, она показала на вышедшую за ней следом девушку-следователя.

– Успокойтесь! Успокойтесь, Лидия Дмитриевна! Мы обязаны отработать все версии, – Заречный вытянул руки углом, как регулировщик, одной преграждая хозяйке путь, а второй приглашая её вернуться на кухню. – Расскажите следователю все подробности. Будьте любезны!

Следовательша принесла стакан воды. Хозяйка выпила и немного успокоилась:

– Перейдём в комнату, если вы не против, – предложила она.

Когда хозяйка со следователем прошли через гостиную и скрылись в комнате, которая по всем признакам служила кабинетом, Заречный снова собрал Маркова и оперов.

Мама и Бзик

– Алло, Анзор, приветствую! Это Мама.

– Я! Я тоже приветствую! – Бзик радостно Маме хаотичные знаки в воздухе делал.

– Нет, всухую сходили. – Мама хлопнул Бзика слегка по щеке и поднял указательный палец: «Тихо!» – Так, по мелочи, барахло кое-какое взяли для замазки… Да… Э! … Хорошо, Анзор, сделаем выемку в Нижнем у него. Но сейчас хату пасут. Сядем на фонарь пока.

Мама отключил и сложил трубу.

– Как всухую, Мама, я не понял?

– Пойдём чифирю вмажем, – Мама подтолкнул Бзика к кухне. – Фила, куда чай дэла?

Фила открыла навесной шкафчик и кинула на стол жёлтую пачку со слоном:

– Всю заварку перевели, черти! Вон ваш вторяк в баллоне: подорвите и пейте.

– Сама падорваный втаряк хлебай, жэншина! – Мама спичкой по коробку чиркнул, подождал, пока разгорится, и огонь к шипящей горелке поднёс.

Синие огоньки, как солдаты по команде «Становись!», выстроились вкруг, и нетерпеливое тепло вырвалось из-под дна литровой кастрюльки с водой, стоявшей на конфорке. Мама сел за стол рядом с Бзиком и зашуршал бумагой, распаковывая чайную пачку.

– Лимон зелени там, минимум, – Мама доверительно голос понизил, наклонясь ближе к Бзику, – миллиардов пять, в рублях если.

– Алмазно! – Бзик разулыбался, привстал и Маму по руке стукнул.

– Ша, парень! – Мама руку вскинул. – Меня слушай!

– Да-да-да! – Бзик оживился и придвинулся к Маме, то в глаза ему, то на чай глядя.

– Бзик, – Мама открытую пачку отставил, – бери шмару свою, цацки эти и куда подальше валите.

Глаза Бзика выпучились, он отпрянул и, видно, подбирал слова, но не находил нужных. Мама цепко за плечо его схватил и к себе притянул:

– Да не ёрзай ты, парень! Документы тебе сделаем. Загранпаспорта вам обоим и валите в Европу, а лучше – в Америку. Новую жизнь начнёшь. Жену будешь любить. Дети тебя любить будут. Здесь станешь как я: не человек, не волк. В крови по шею.

– Что ты это вдруг, Мама… – Бзик отвел взляд.

– Послушай, – Мама почувтвстовал, что Бзика в глубине души цепляет это предложение, – вам этих денег выше крыши хватит, – Мама провел рукой над головой, – если с умом…

– Шухер, Мама, менты! – в двери появилась взволнованная Фила.

– Гдэ? – Мама отпустил руку Бзика и привстал. – За двэрю?

– Машина у парадного, – Фила выключила газ, вылила воду и спрятала чай.

Мама и Бзик накинули куртки, сумки подхватили с золотом и барахлом Михаила. Вдруг, задев Мамины волосы, прилетела маленькая жёлтая птичка и забилась в углу у двери, мечась между стеной и лицом Бзика.

– Что за хрэн, Фила, аткуда эта птыца? – раздражённо крикнул Мама.

– Пошли, пошли! – Фила нетерпеливо выталкивала их из квартиры.

– Фила, шмотки наши спрячь! – Мама в дверях задержался и исчез на лестнице вслед за Бзиком.

– Уже! – Фила захлопнула за ними дверь.

– Жми, Бзик! На последний этаж и там – на чердак! – Мама запыхался, взбегая по лестничным маршам с двадцатикилограммовыми сумками.

– Там же замок наверняка!

– Висит для вида. Мы как приехали, я его срезал.

Снизу доносились неясные обрывки разговора Филы с милиционерами.

– На, вот новый замок. Вешай быстро! – прошептал Мама, просовывая в люк чердака последнюю сумку. – И сюда лезь. Тише только, слон!

Бзик повесил новый замок через прутья металлической калитки, отгораживавшей лестницу на чердак от площадки последнего этажа, запрыгнул в чердачный люк и крышку аккуратно опустил.

– А этот куда? – он Маме старый, спиленный замок показал.

– Если обратно пойдём, снова поменяем замки.

– Ну ты, Мама, деловой! – восхищался Бзик.

– Это же единственный путь, парень… – Мама резко палец к губам приложил.

Едва уловимый звук выдавал присутствие человека на площадке. По приглушенному металлическому лязгу Мама понял, что незванный гость осмотрел замок. Мама толкнул Бзика кулаком в бок и глазами показал на люк: «Ну, ты понял?»

Через час Мама забеспокоился:

– Что-то долго!

– На трубу тебе она не может позвонить? – спросил Бзик.

– Э! Забыл я трубу в квартире, – Мама сокрушенно сморщился.

– Давай, я посмотрю, схожу, – Бзик рванулся к люку.

– Нет! Сиди! Я сам. Если что, забирай всё и уходи. Ничего никому не отдавай. Ты за них всю грязь будешь делать, чтобы они в золотые унитазы срали. Рано или поздно, они сдадут тебя и змочат на этапе где-нибудь. Вали, Бзик! А я здесь за тебя откусаюсь как-нибудь.

– Мама, что ты за пургу несёшь? – Бзик решительно вскинул руки, но голос его неуверенно прозвучал.

– Сиди, короче, парень! – Мама вверх ручку люка потянул.

Тишина парадного, изредка нарушаемая размытыми отзвуками чужой жизни за дверями, совсем не настораживала, и Маме приходилось бороться с чувством умиротворения. Он подошел к двери Филиной квартиры и прислушался. Ничего подозрительного. Мама спустился на один марш и посмотрел в окно. Насколько он разглядел, машин у парадного не было. Мама к двери вернулся и несильно по замку постучал. Дверь мгновенно открылась.

– Мамчик, ну где вы были? Я тут сижу на измене! – проканючила Фила.

– Ущлы? – Мама заглядывал в квартиру через плечо Филы.

– Да, ушли, конечно! Сразу почти! Даже толком не шманали. Глянули по углам и свинтили.

– Что искалы? – спросил он у Филы.

– Да это один бог их мусорской знает. Мне они ничего не сказали. Канарейка на ихнего одного насрала, – Фила лучилась счастьем.

– Аткуда эта канарэйка вабшэ? – Мама нахмурился.

– Так вы ж сами притаранили с остальным хабаром, – удивилась Фила и плечами пожала.

Мама вернулся за Бзиком и они хабар обратно перенесли.

– Мамчик, так где вы были-то, блин? – недоумевала Фила. – Я наверх – вас нет. Замок там, черти, новый на чердак повесили.

– Э, жэншина, чэрти замков нэ вэшают, они йих снымают, – Мама немного расслабился. – Куда ты опят заварку спрятала?

Наконец заварили чифирю. Налили его в алюминиевую кружку. Сели вокруг стола и закурили. Фила сделала свои два глотка и передала кружку Маме:

– Мелкая-то поясок на халатике распустила и сидит нога на ногу. Ляжками и лифчиком светит. Так легавые, похоже, только в той комнате и топтались.

– Э, суки, шакалы! – Бзик ударил кулаком по стене. – Мая эта маруха!

– О, – протянул Мама, – вот такие горячие джигиты в БУРе кровью сцут, – он два раза отхлебнул из кружки, отдал её Бзику и затянулся. – Валить надо, Бзик! Делай, как я тебе говорю! Утром уйдём или ночью лучше.

Хоня

Он не знал значения слов «Хоня» и «Денис», но постепенно привык на них откликаться. Как услышал одно из них, посмотри на того, кто его произносит. Слов звучало вокруг очень много. Люди постоянно говорили и говорили разные слова. Но Дениса большинство слов не касалось и он пропускал их мимо ушей, просто как ничего не значащий шум, только мешающий смотреть сны. А снов Денис видел и помнил очень много. Про дом, где собиралось много детей, про большую белую машину, про ночную дорогу и фонари вдоль неё, про то, как сильный улыбающийся мужчина, подбрасывает Дениса над головой. Впрочем, последний обесцветился от времени и покрылся чёрными кляксами. Сны приходили, даже когда он не спал. Они возникали неожиданно. Иногда смешивались с явью и спутывались между собой. Денису нравилось снова и снова смотреть одни и те же сны. И он улыбался. Бывало, смеялся, но редко. Умей он говорить, как окружающие, обязательно рассказал бы им как он ликует, когда некоторые сны частями или целиком повторяются в жизни, виденное во сне происходит по-настоящему. Но все, конечно же, знали об этом и без объяснений.

Стоя в дневном полусвете чужой прихожей и бесцельно осматриваясь, он вдруг увидел клетку. Она примостилась в углу между дверями в комнаты. Одна из них, кажется, называлась кухней. Там ещё давали поесть и обычно хорошо пахло. В клетке встревоженно суетилась птица, которую он видел в далёком-далёком сне. Как связанные платки из кармана фокусника, вслед за птицей возникли в памяти две женщины из того же сна. Одна – строгая, похожая на грушу; она разрешала кормить эту птицу. Но о том, как женщина-груша её называла, во сне он не разобрал. У другой женщины на голове был шар и рядом с ней Денис чувствовал спокойствие и тепло. Названия во снах или замазывались пёстрыми брызгами, или прыгали и разбегались по сторонам, не давая себя запомнить. Эта женщина встречалась во многих снах, и сны с нею нравились ему больше остальных, но кто она такая он не знал. Денис посмотрел на мягкую скамейку, где сидела женщина с шаром на голове во сне про птицу, и улыбнулся, чувствуя, как к щекам приливает тепло. Птица в клетке напомнила о себе, перепрыгнув с жёрдочки на жёрдочку. Денис повернулся и ни о чём, кроме птицы, больше не думал. Его не отвлекали ни голоса из соседних комнат, ни странный деревянный скрип, ни хлопанье дверец шкафов. Наконец Денис подошел, решительно открыл дверку клетки и ловко поймал птицу, просунув руку внутрь. На мгновение он замер, заворожённо ощущая, как бьется крохотное сердце о его пальцы и, так же решительно, спрятал трепещущее тельце за пазухой своего потёртого пальтеца.

Женщину, которой он подарил птицу, Денис тоже видел в разных снах. Там её окружало множество дочерей. И они все назвали её «мамой». Денис не мог вспомнить, что значит это слово, но от него становилось тепло, как около женщины с шаром на голове. Женщина-мама не любила клетки и считала, что птицы должны жить на воле. Поэтому она странно улыбнулась и ударила Дениса по рукам, как только он протянул ей птицу. Та вспорхнула и стала летать по дому, радуясь свободе. «Мамой» звали и одного из мужчин, которые отвели Дениса к птице. Денис ощущал такую уверенность и спокойствие, держа мужчину-маму за руку, что по дороге даже подумал, уж не тот ли это человек, что подбрасывает его над головой в бесцветном испятнанном сне?

…

Денис ещё несколько секунд вслушивался в послезвучие звонка. Кто-то пришёл. Денис знал по снам, что люди приходят и уходят. Во всех домах. А перед тем, как кто-то приходит, звенит звонок. Денис очень интересовался приходящими, потому что это мог быть человек из какого-нибудь сна. Вот недавно приходили совсем незнакомые мужчины. Ходили из комнаты в комнату и смеялись с дочкой женщины-мамы.

Денис хотел посмотреть на пришедших в этот раз. Он взял большую мягкую игрушку, на которой болталась блестящая верёвка, а цвет её самой резал глаза. Игрушка пришла сразу из нескольких снов, поэтому Денис ею особенно дорожил. С ней были связаны и женщина с шаром на голове, и женщина-груша, и большая белая машина. А участие игрушки во сне про птицу делало её бесценной. Держа игрушку перед собой, Денис шагнул в коридор. В этот момент раздался громкий хлопок, и игрушка сама собой вырвалась из рук и полетела по коридору. Тут же кто-то втолкнул Дениса назад в комнату и раздался ещё один такой же хлопок. Денис упал навзничь и сквозь звон в ушах услышал крики из соседней комнаты, где жил друг мужчины-мамы и одна из дочерей женщины-мамы.

Потом пришли ещё люди. Некоторые из них носили такую же одежду, как те, которые делали Денису больно: крутили ему голову в разные стороны, обжигали зелёной водой и кололи крючками. Поэтому Денис не хотел больше выходить в коридор, пока там не станет тише. Только очень волновался за игрушку, лежащую за стеной на холодном полу коридора.

Марков

Вениамин Марков, а по простому Веник, окончил юридический факультет университета с красным дипломом, но, не имея никаких «лап» и протекций, отправился на стажировку в рядовое РОВД. Поначалу Веник приглянулся начальнику, и тот взял его помощником, но через некоторое время осерчал на вчерашнего студента – слишком долго приходилось объяснять, кого в районе можно трогать, а кого не нужно. Так и перевели Маркова в помощники к следователю, бывшему уже почти обеими ногами на пенсии. Веник расстроился, предвкушая беспросветную бумажную рутину – без неё, впрочем, тоже не обошлось, – но, вопреки пессимистическим ожиданиям, он вдруг попал в стремительный поток следственной и оперативной работы, бурлящий интеллектуальными этюдами, мозговыми штурмами и даже какими-никакими погонями.

– Я думал, Заречный просто пенсионер. Досиживает своё и только. А это американские горки какие-то, – рассказывал Веник дома в те редкие минуты, когда заставал родителей уже или ещё неспящими, – нам «висяк» – мы его за два дня, ещё «глухаря» – на следующий день: «Извольте, дело!»

– Мы! Не рано ты обобщаешь-то? – отец осторожно радовался за сына.

– Ну, да, Романыч пока всё почти сам делает, – неохотно, но честно признавался Марков, – но я учусь! Учусь!

Доходило иной раз до анекдотов. Сегодня в обед как раз был номер. Пообедали они, значит, в одном близлежащем подвальчике, вышли на улицу. Солнышко пригревает, лужи блестят. Весна! Заречный ни с того ни с сего обратился к парню в сиреневом спортивном костюме и накинутой поверх него расстёгнутой кожаной куртке. Парень бодренько так нашлёпывал из продуктового – сумка его выдавала.

– Молодой человек, извините!

– Чево те, папаша? – Хорошее настроение явно располагало парня помогать старикам.

Заречный подошёл к парню вплотную:

– Скажите, а вон там… – он указал пальцем влево от себя.

– Чё там? – парень повернул голову, вглядываясь в неопределённую даль.

Заречный молниеносно загнул левую руку парня ему за спину, зафиксировал её локоть, прижав его к своей груди, свободной рукой обхватил подбородок задержанного и задрал его голову вверх. Доставили малого в РОВД. Оказалось, что Заречный утром просматривал сводки и ориентировки и запомнил ограбление магазина спорттоваров, где похитили костюмы необычного цвета. Парня быстро обработали и через два часа уже арестовали всю банду из пяти человек. Ребята, воодушевлённые удачным ночным налётом, переоделись и щеголяли в краденных спортивных костюмах. А один из них, по простоте душевной, отправился за провизией, чувствуя себя на улице в новом «прикиде» частью несокрушимого мира Питерских пацанов.

– Григорий Романыч, – Маркова не оставляли сомнения, – а если бы он не при делах оказался? А мы… Вы его так лихо в оборот взяли.

– Ну, гляди: ночью в районе совершен налёт на спортивный, похищена, среди прочего, партия костюмов известной фирмы необычной расцветки, так? Так! Днём мы встречаем «братка» в новом костюме именно той фирмы и того цвета, так? Так! Есть вероятность, что он этот костюм купил в другом магазине?

– Нет? – нерешетельно предположил Марков, изо всех интеллектуальных сил пытаясь угадать правильный ответ.

– Есть! Но, во-первых, она невелика, а во-вторых, если бы ты поинтересовался ходом расследования, как это сделал я, то знал бы, что на них ещё три эпизода и в двух они уже сознались.

– Расследования? – Марков почувствовал себя ребёнком, которого выставляют, когда идёт взрослый разговор. – Но мы же… – он развёл руками.

– Ой, дружок, кто ж нам с тобой даст такой шоколад! Днём раскрыть ночной налёт и взять всю банду! Да и пацаны-то – самоколы. Сейчас сольют всех, кого знают.

– Само… кто? – Веник почувствовал себя ненужным.

– Ну, колются сами. Веня! – Заречный укоризненно насупился.

– А, понял.

– Вообще, я тебя, Вениамин, понимаю. Тебе хочется чего-нибудь большого, героического. Ну, должно хотеться, во всяком случае. А тебя сослали к старику, – Заречный понурился. – «Всем известно, что я свою старость кляну. Всем известно, что я пристрастился к вину…»

– А вы пристрастились, Григорий Романыч? – испугано удивился Веник.

– Ха! Да, нет. Это Омар Хайям. «Но не знают глупцы, что вино возвращает юность старцу, усталому сердцу – весну». Я вот как придумаю, чем на пенсии заняться, так и уйду сразу.

Зазвонил телефон и Заречного попросили примкнуть к следственной группе на Захарьевской.

…

– Так, мужики, идите-ка сюда, – позвал Заречный Веника и двух оперов. – Вениамин Николаевич, вы машину где оставляли, когда у Филы были, у парадного?

– Ну, да, Григорий Романыч, подъехали… А что?

– Ты сейчас, вот, возьми ребят, и поезжайте обратно к Филе.

– Романыч, ну, ё-моё, – возмутился один из оперативников, – только щас у неё были. Ну, куда?

– Надо так! Надо! – Заречный урезонил опера, сделав примирительный жест ладонью.

– Ладно. Давай, Веня, мы тебя в машине ждём, – оперативники скрылись за входной дверью, недовольно бухтя.

– Григорий Романыч, – полушёпотом начал Марков, – Фила же – осведомитель начальника нашего РОВД.

– Что-что? – Заречный приложил ладонь к уху.

– Она же к нему приходит периодически. А бывает, что он с ней встречается в городе, – Марков решил стоять на своем до победного.

– И откуда ты это взял? – хитро прищурился Заречный.

– Ну… Я же у него работал… Видел, – Марков чувствовал, что тщетно пытается говорить убедительно.

– А, понятно. Что ж, раз ты так думаешь, а думаешь так не только ты, – жеманно и скороговоркой проговорил Заречный, – дела у нашего дражайшего таварисча полковника идут неплохо.

– Григорий Романыч, – Веник оскорбился, – я, может быть, конечно, и начинающий… – здесь его мысли разбежались по нескольким направлением, и каждое из них было исполнено глубокого смысла, совершенно невыразимого словами.

– Понимаешь, Вениамин Николаич, – Заречный обнял Маркова за плечи, – пусть она осведомитель, пусть, хоть агент ноль-ноль-семь, даже пусть ноль-ноль-один или три ноля. Но почему, скажи мне, я узнаю, что у неё останавливаются вот уже два месяца гастролёры из Грузии от синюшных синяков, а?

– Я не знаю, – Марков смутился и смотрел в пол.

– Вень, а тебе пока и не надо знать, – Заречный слегка тряхнул Маркова, – узнаешь ещё столько, что захочется забыть поскорее. А сейчас просто съезди к ней и, если повезёт, возьми эту шелупонь.

– Хорошо, Григорий Романыч, я понял, – Марков посмотрел на Заречного, и взгляд его был полон преданности и благодарности.

…

– Здесь во двор и остановите, – скомандовал Марков водителю.

Машина проехала сквозь арку и спряталась в тёмном дворе среди ночующих легковушек. Марков и оперативники отправились пешком к дому Филы.

– Она нас видела уже. Может не открыть по-хорошему, – заметил опер в светло-коричневой кожаной куртке, из-под которой виднелась малиновая футболка.

– Нам бы почтальон не помешал сейчас, – отозвался второй опер в синем коротком пуховике.

– Где же мы возьмём сейчас почтальона, на ночь глядя? – усомнился Марков, но понял, что говорит неавторитетно и уверенно добавил: – Сообразим что-нибудь!

В соседнем с домом Филы дворе около дорогого автомобиля стояли шикарно одетые мужчина и женщина.

«Strangers in the night…» – пропел Марков.

– Что, Веня, на песняк пробило? – съехидничал опер в пуховике.

«Lovers at first sight…» – проблеял в ответ Вениамин. – Любовники на первый взгляд. Вот они нам и помогут.

– Ты, Ванёк, не долбанёк? – опер в малиновой футболке жалостливо посмотрел на Маркова. – Гражданских нельзя привлекать!

– А мы привлекать и не будем, – бросил Марков операм и обратился к парочке: – Прошу прощения!

– Что вам надо? – крикнула женщина.

– Ребят… давайте это, спокойно… – мужчина заслонил её.

– Не волнуйтесь, всё в порядке! Милиция! – Марков протянул удостоверение.

…

Оперативники заняли позиции по сторонам двери, к которой подошёл человек в кашемировом пальто терракотового цвета. Поля сдвинутой на лоб клетчатой фетровой шляпы с узким ремешком на тулье скрывали лицо мужчины. Узнать в нём Маркова, тем более глядя в дверной глазок, было совершенно невозможно. Марков посмотрел на оперативника в малиновой футболке и, получив подтверждение готовности, нажал кнопку звонка. Защёлкали замки. В глазке вспыхнул и погас свет – кто-то смотрел в него.

– Кто ещё? – недовольный голос Филы Марков узнал безошибочно.

– Извините за беспокойство! У меня в машине девушка, – для убедительности Марков отвёл руку назад и в сторону, указывая на лестницу. – Ваша девушка… Ну, вы понимаете. Ей плохо. Она таблетки выпила или накололась. Она ваш адрес повторяет всё время. Я не знаю, мне её в больницу везти, в милицию или куда? Я вообще-то деньги заплатил…

– Да что ж ты орёшь на весь дом, козёл! – послышались глухие ругательства из-за двери и лязгнула щеколда.

Только дверь начала открываться, оперативник в пуховике рванул её на себя, и Марков сунул удостоверение в лицо ошарашенной Филе:

– Милиция!

– Опять ты! – огрызнулась Фила.

Оперативник в кожанке обхватил Филу под грудь и оттолкнул в сторону. В конце длинного коридора открылась дверь комнаты, и показался мужчина с похожей на пистолет штуковиной в руках. Опер в пуховике припал на колено, выставил вперёд пистолет, держа его обеими руками, и крикнул:

– Брось оружие!

Практически мгновенно Марков сообразил проскочить в комнату слева. Мужчина с непонятным предметом стал поднимать руки, и тут же из комнаты справа появился большой оранжевый плюшевый медведь. Оперативник выстрелил. Пуля попала в медведя и выбила его из рук ребёнка. Опер прыгнул вперёд, втолкнул ребёнка в комнату и выстрелил ещё раз.

– А-а-кха-а! Му-ухли-и! ⁵ А-кха-кха! – закричал мужчина и упал на пол.

Марков влетел в комнату и столкнулся в темноте с человеком, всё это время не выдававшим своего присутствия. «Как Романыч днём парня скрутил…» – мелькнуло у Веника в голове. Он, не останавливаясь, схватил руку мужчины и почти всё правильно сделал, но, инстинктивно пытаясь держаться подальше от бандита, не прижал к себе его локоть. Мужчина поднырнул под руку Маркова и в следующий миг Веник стоял с заломленной назад рукой, прижатый лицом к стене и в висок ему упирался холодный металл. Сомневаться, что это пистолет не приходилось. Возня в коридоре, ругань Филы и истошный крик раненого казались Маркову далёким эхом. Он слышал и чувствовал частые удары своего сердца и думал только, что пока не пришёл страх, надо действовать.

– Слушай, мэнт, – человек говорил с сильным акцентом, – там с маим корешем дзэфка. Спасы её, забэры отсюда. Слыш?

– Ды, – Веник, как мог, кивнул.

– Щас тэбя атпушу и ствол адам. Тэбя хвалит будут. Что ты Маму взал.

Марков почувствовал, что его больше не прижимают к стене. Он обернулся. В полумраке бандит протягивал ему пистолет рукояткой вперёд. Веник взял пистолет и машинально дотронулся до кобуры под мышкой. В дальнейшем он считал, что первые седые волосы у него появились именно в этот момент – в кобуре пистолета не было.

Когда Марков более-менее очухался, в квартире уже работала следственная группа и, что Веника особенно порадовало, приехал Заречный.

– Да-а, Вениамин, ну ты и дал просраться! – восхищался Заречный.

– Эх, Григорий Романыч, так получилось, – Марков думал, что Заречный имеет в виду историю с пистолетом.

– Не, это моя вина, конечно. Я и предположить не мог – хотя должен был предвидеть, – что ты возьмёшь самого Маму! – Заречный торжественно поднял вверх палец. – Здравствуй, Мамука Карчава! – театрально поклонился он сидевшему в наручниках бандиту. – Вор, убийца, медвежатник, шулер, – загибал пальцы Заречный, – тот ещё многостаночник!

– Григорий Романыч, – Марков взял Заречного под локоть и вывел в коридор, – там девушка…

– А, девушка, да. Иди, глянь. Тебе полезно будет. Надо привыкать.

– А этот? – Марков показал на мужчину, которого выносили на носилках.

– О, это тоже колоритный персонаж! Гоча Онашвили по кличке «Бзик». В розыске в Грузии, в Армении и в Турции.

– Бзик?

– Да, по-грузински «бзики» – какая-то назойливая дрянь. Оса или шершень… Что-то такое. Понты голимые, одним словом. Склонен к побегу. Был. Теперь-то много не набегает.

Марков проводил взглядом носилки и вошёл в комнату, откуда вынесли раненого.

– Ой, чёрт! – от неожиданности Веник вздрогнул и отпрянул, упёршись спиной в дверной косяк.

– Так тоже бывает, Веня, – похлопал его по плечу Заречный, – это ещё не самое страшное.

На кровати напротив двери, чуть слева, на смятых простынях лежала на спине маленькая обнаженная фигурка, поджав стройные ножки и раскинув руки. Один глаз девушки, которая ещё недавно смеялась и кокетничала, смотрел в пустоту, второй полускатился под нижнее веко и весь покрылся красными пятнами. Фиолетовая гематома в пол-лица будто стекала от красного глаза по щеке к чёрной ране с рваными краями.

– Пуля, по всей видимости, застряла в черепе, – сказал эксперт, надевая резиновые перчатки.

Веника мутило. «Если сейчас вырвет, самооценка упадёт ниже плинтуса», – думал он, непрерывно сглатывая слюну.

– Романыч, – обратился опер в пуховике к Заречному, – что-то не пойму, как это я тёлку замочил. Пуля же в медведя попала. Не могла же она от ваты срикошетить, – опер пожал плечами и отдал заречному плюшевую игрушку.

– Это не вата, а холлофайбер, – Заречный попросил у эксперта нож и надрезал медведя, начав с выходного отверстия, которое и так было достаточно велико. Покопавшись в набивке, Заречный извлёк блестящий предмет, похожий на яйцо, смятое по концам, и позвякивавший начинкой – будто в него насыпали металлических и резиновых шариков.

– Сталь, вроде, – Заречный показал яйцо эксперту.

– Сталь, – подтвердил тот, – вот след от пули. И, смотри, номер, нет?

– О-о! – протянул Заречный. – Ну, Вениамин Николаич, радуйся: это дело нам с тобой тоже не зачтут. Глянь-ка, это ж номерное изделие какое-то. Тут уже комитетскими делами запахло.

Заречный позвонил по телефону и через несколько минут квартира наполнилась другими оперативниками, другими следователями и экспертами.

– Подождите, – спохватился Марков, – там мальчик в комнате.

– Фила! – крикнул Заречный. – Где она? – он толкнул дверь кухни.

Фила с отрешённым видом, понурив голову, курила через длинный мундштук дешёвую сигарету без фильтра.

– Что с пацаном? – строго спросил Заречный. – Где справки, карта, или что там есть?

Фила привстала, достала с холодильника файлик с бумагами и пустила его по столу в сторону следователя. Заречный прижал скользящий пакет и достал бумаги.

– Так-так, ага, – следователь быстро пробегал справки глазами, – угу, а вот! «Dementia post trauma capitis». Это что-то такое: «Посттравматическое слабоумие». Так, вот ещё направления.

– Мы пацана заберём? – обратился Заречный к ФСБ-шному следователю.

– Забирайте, – ответил тот, – а второго, с ногой, мы у вас тоже заберём.

– А, ну, это не ко мне, – не без удовлетворения в голосе обронил Заречный, отвернулся и с брезгливой улыбкой посмотрел на Филу. – Вы тётю, главное, не оставьте без присмотра. Чтобы всё было взаимно нежно, как она любит.

Лида

Наутро Лида отправилась в РОВД. Ночь они с Павлом провели без сна. На фоне накопившейся усталости подозрение в причастности ко вчерашнему погрому в квартире воспринималось ещё оскорбительнее. Лида раз за разом повторяла про себя речь, внося в неё всё новые убедительные аргументы. Но чем чётче звучали в голове доводы справедливости, тем меньше уверенности было, что она сможет произнести найденные с таким трудом слова перед следователем или, тем более, перед его начальством. В РОВД Лиду попросили подождать. Она присела на одно из откидных, как в кинотеатре, кресел у облезлой стены и снова принялась перебирать детали произошедшего. По коридору медленно шли два молодых милиционера и хихикали. Один из них, с газетой «Спид-инфо» в руках, подогревал веселье:

– Слыхал, Заречный-то вчера банду в дурацких трениках повязал прям на улице?

– Да, но там ещё какое-то дело было, – неожиданно серьёзно сказал его собеседник. – Его комитетчики забрали. Наш-то начальник сам не свой: прибежал с утра, рвал и метал, и убежал – больше его не видели сегодня.

– А, вона чё! То-то я смотрю напряжёметр по околотку зашкалило, – тоже серьёзно, но всё ещё по инерции подхихикивая, ответил любитель жёлтой прессы.

– Похоже, деда теперь точно попрут на пенсию.

Весёлые и хорошо осведомлённые милиционеры скрылись за углом. Лида вдруг почувствовала, что отчаяние может захватить её в любой момент, стоит ей немного расслабиться. «Нет, но это же очевидно! – думала она. – Заречный… Как его там? Григорий… Романович… Да! Он – на пенсию. А меня под суд для галочки. У них же там что-то всё сошлось вчера».

– Лидия Дмитриевна? – вежливо поинтересовался молодой человек в чёрной водолазке под синим вельветовым пиджаком.

– Да, – в Лидином голосе читалось: «Так точно!»

– Моя фамилия Марков. Вениамин. Я помощник следователя Заречного. Идёмте, я провожу вас.

– Вениамин, вы тоже фабрикуете дело против меня? – не выдержала Лида.

– Вы о чём?

– Ну, дескать, я сама устроила погром в своей квартире. Вроде, как будто, чтобы получить страховку, – Лида раскраснелась от плохо сдерживаемого негодования и широко жестикулировала.

– Извините, Лидия Дмитриевна, я не понимаю, что вы имеете в виду. Вам сейчас надо опознать вещи и забрать птичку. – Лиде понравилось смущение молодого человека. – А мне ещё надо мальчика в больницу отвезти.

– Мальчика? Ой, хорошо хоть мальчик не наш.

– Да он, похоже, вообще ничей… – Марков грустно вздохнул и открыл дверь в кабинет, пропуская Лиду вперёд.

– Здравствуйте, Лидия Дмитриевна! – Заречный встал из-за стола и вышел навстречу Лиде.

«Радуется, будто я его старая знакомая, – она ощутила лёгкое пренебрежение, – а вчера ещё хотел меня обвинить в… фальсификации, или как там?»

– Здравствуйте! – поздоровалась Лида. – Григорий Романович, если не ошибаюсь?

– Да-да, верно! – улыбнулся следователь и предложил её сесть. – Вениамин Николаевич, вы пока идите по своим делам, спасибо! – обратился он к молодому человеку, возвращаясь на своё место.

– Так вы больше не считаете, что я преступница? – испытующе глядя в глаза Заречного спросила Лида.

– Я по долгу службы, Лидия Дмитриевна, не считаю, а могу только подозревать. А уж кто преступник, а кто – нет, решает суд.

– Так вы подозреваете…

– Лидия Дмитриевна, вещи мы ваши нашли, птичку тоже. Сейчас составим кое-какие бумаги и пройдём на опознание.

– Птички?

– Вот, шутите! Это добрый знак. Но не всё в вашем деле так просто, – следователь отложил ручку и облокотился на край стола. – Быстро, но непросто. Видите ли, задержанные нами по подозрению в краже вашего имущества лица показали, что найденные при них украшения из драгоценных металлов и денежные знаки были похищены ими также из вашей квартиры. Но в предоставленном вами списке они не значатся. Может быть, у вас есть, что сказать на этот счёт?

– Но там же были серьги и кольца. Я указывала. Денег не было, это точно.

– Если говорить в денежном эквиваленте, речь идет о нескольких миллиардах рублей, – следователь сжал губы и пристально смотрел на Лиду.

– Ф-фуф, – Лида кашлянула и нервно хохотнула, – да это бред, честное слово, ошибка какая-то! У нас не ювелирный склад, знаете ли.

– Ну, бред – это по медицинской части. Мы тут, всё больше, фактами оперируем. Вынужден вас огорчить. Может, впрочем, это вас и не огорчит, но этим вопросом дальше будет заниматься ФСБ. Моё дело вернуть вам вещи по вашему списку. Здесь подпишите и пройдёмте на опознание.

– Григорий Романыч, – в кабинет влетел Марков, – а где справки мальчика? У вас же?

– Да, вот, возьми, – следователь вытянул руку с файликом, набитым разноцветными бумажками.

– Денис?! – Лида увидела, что за молодым человеком вошел мальчик со странной улыбкой. – Денис? Кулаев? Что у него с головой? – от неожиданности и от вида своего ученика Лида не сразу смогла встать и рукой то показывала в сторону Дениса, то прикрывала рот.

– Вам знаком этот ребёнок? – Заречный жестом попросил Маркова подождать.

– Да, знаком. Денис Кулаев, мой ученик. В смысле: учится в школе, где я работаю. Учился? – Лида, будто ожидая приговора, посмотрела на следователя. – Или что? – она не знала, как правильно сформулировать вопрос.

– Этот вопрос тоже к медикам. Посттравматическое слабоумие. Пройдёт – не пройдёт. Я, к сожалению, сказать не могу. Сейчас Вениамин Николаич везёт его в больницу, потом уже будет ясно, куда его дальше.

– Слабоумие, вы сказали? Я слышала, что его мать умерла. Это как-то связано?

– Да. Автокатастрофа. Нашли его под грудой металлолома. Чудо, что он вообще жив. От матери, говорят, фарш остался… Извините! Кхм… – Заречный смущённо закашлялся и поправил пиджак.

– А что значит «куда его дальше»? Ну, вы так сказали, – засуетилась Лида. – Он же жил с тётей. Вроде… Нет?

– Его тётя – содержательница притона. Сейчас, плюс ко всему, тоже пойдёт по одному делу по линии госбезопасности. Так что племянник её не скоро увидит. Если увидит вообще. И слава Богу, кстати.

– Какой кошмар! – Лиде наконец удалось встать. Она подошла к Денису, присела рядом с ним и, взяв за плечи, прижала к себе. – Не надо его никуда. Я его возьму к себе. У меня большая квартира… Вы же видели. Притонов я не содержу. Я работаю и вполне могу содержать двоих детей.

– Для него это, конечно, можно сказать, счастливый билет. Вениамин Николаич, езжайте тогда в больницу…

– Я поеду с ними, – встрепенулась Лида. – Давайте, перенесём опознание на потом. Можно? А то он потеряется у вас тут…

– Да? Там, правда, уже всё готово и нас с вами ждут, но раз такое дело… Ладно, перенесём.

…

– Паш, я всё вспоминаю, и меня трясёт, – Лида передёрнула плечами. – Хорошо, что тогда твои взяли Зойку. Когда кража произошла. Даже не представляю, что было бы, если бы она дома оказалась.

– Ох, старуха, лучше об этом не думать. Кинь мне пельмешек ещё. Теперь двери металлическиепоставили, замки в них надёжные, – Павел поднял сжатый кулак, – никто не сунется больше. Ребята-то поужинали?

– Зойка поклевала, а Хо… ай… – Лида покачала головой, – Денису ещё рано.

– Ну да, из-за лекарств у него ж всё по часам. Слушай, так а что Кристина в итоге? У тебя нет ощущения, что она Зою просто на нас бросила?

– Не знаю. – Лида поставила перед Павлом тарелку с пельменями. – Сметаны дать?

– Не, я немного уксуса.

– Мишка в тюрьме пока. Как там, что? Ничего неизвестно.

– Я, собственно, не против. Зачем ребёнку эти тёмные истории? Но пусть мать хоть скажет конкретно. Она так и не звонила?

– Не звонила. И я её не могу найти. Да у нас и самих история не самая светлая. Неизвестно ещё, чем кончится. Обыск этот, что ребята из Большого дома устроили. Тайник какой-то нашли. Сколько мы жили на этих… Сколько там было-то?

– Что-то больше миллиона долларов. Кстати, надо со следователем поговорить: это ж клад, нам четверть не положена разве по закону?

– С ума можно сойти! Были ж, буквально, подпольными миллионерами!

– Ладно, старуха, не жалей, заработаем!

Лида с Павлом ещё долго смеялись бы, рассуждая на тему обладания несметными богатствами, но в дверь позвонили.

– Наша популярность становится утомительной, – насторожился Павел.

– Может, Стина. Я посмотрю.

Лида подошла к двери и посмотрела в глазок.

– Это Джинтоник, Паш, – весело крикнула Лида и отперла замки.

– Льдышка, привет, в холл вошёл Николай и сходу прокричал: – Гнатич, выходи! Я тебе кепку принёс! Кепку у меня в гаражах забыл, а я чёт всё забывал занести, – пояснил он Лиде.

Лида взяла вельветовую кепку Дмитрия Игнатьевича и прижала её к груди:

– Коль, папа умер, – тихо сказала она.

Джинтоник открыл рот и осел на банкетку:

– Как умер? Давно?

– Нет, недавно. Вот, здесь, на кухне… Мы с ним выпили… Он как сидел, так и… как будто заснул.

– О, Коля́, здоров! – в холл вышел Павел. – Чего это с ним? – он посмотрел на Лиду.

Лида показала ему кепку.

– Папина? Ты не знал, что ли? М… Понятно.

– Здравствуй, Пал! Как это у вас называется, нокаут?

– Да мы все, Коля́, последнее времени в состоянии грогги пребываем. Как у тебя бизнес, процветает?

– Закрыл я всё. Как нашего начальника РОВД взяли за жабры, так на меня кубаринские тут же наехали. Надоело! Я на «Ямал» нанялся. Трюмным механиком.

– Это на ледокол? – удивленно уточнил Павел.

– Ага. Я же техникум в свое время закончил по судовым двигателям. Поклон за это Зое Андреевне. Да и что, мне всю жизнь быть «Джинтоником из гаражей»? У меня и отчество и фамилия есть. Да, в контракте так и записано: «Ивушкин Николай Ильич»!

Из гостиной в холл вышла Зоя в бирюзовом платье в белый горошек и красных колготках:

– Я Зоя! Зачем ты меня звал, дядя? – спросила она у Николая. Для четырёхлетней девочки у неё была на удивление хорошая дикция.

Коля, не скрывая изумления, переводил взгляд с Павла на Лиду:

– Ребят?! Вы это когда успели?

– Это племянница моя, – едва сдерживая смех, пояснила Лида, – Кристинина дочка.

В этот момент из гостиной вышел Денис и, не обращая ни на кого внимания, проследовал на кухню. Глаза Николая выдавали состояние близкое к шоку:

– Господи! А это что за приведение?

– Это сын моей… подруги. Она тоже умерла.

– Да что же это такое, слушайте! – возмутился Коля. – А с головой что у него? Страшно смотреть даже…

– Несчастный случай, – Лида решила не вдаваться в подробности.

– Ох, ну вы и даёте! – Николай хитро прищурился. – Ладно, пойду я. Если что, заходите, звоните. Хотя, я теперь дома-то неизвестно когда буду.

– Удачи, Коля́! Как у вас говорят: «Семь футов под килём?» – Павел пожал Николаю руку.

– Да вроде «под килем», – улыбнулся тот. – И канарейку куплю, как у вас. Повешу в каюте, если разрешат. Толку – ноль, зато красиво!

Кристина

«А в Финляндии весной не так сказочно, как зимой, – Кристина смотрела из окна приземистой избушки на небольшую заболоченную полянку с глубокой колеёй от колёс машины. – Что я здесь делаю?»

– Стина, всё кончено! – в избушку, блеснув лысиной, вбежал высокий кривоногий мужчина. – Я сейчас с бухгалтером говорил, – он уселся на почерневший деревянный резной стул и ссутулился.

– Прямо-таки всё? – холодно уточнила Кристина, надкусила яблоко и, нарочито чавкая, поднесла его к губам мужчины. – Вкуси, Борис Андреевич, запретного плода.

– Делом «Гемтреста» теперь КГБ занимается. Или как их там щас? – Борис отстранился и хлопнул себя по коленям. – Объединили ещё с каким-то делом.

– На этом заводе мой папа работал, – протянула Кристина и уселась Борису на колено, не оставляя попыток угостить яблоком.

– Это уже ничем не поможет… Да при чём тут твой папа, Стина?! – Борис отобрал у Кристины яблоко.

– У тебя же много фирм, не только «Гемтрест», – Кристина искоса взглянула на Бориса и прищурилась, изображая работу мысли.

– Все счета арестованы! Во всех конторах обыски! – Борис посмотрел на Кристину, будто искал у неё спасения.

– Приехали! – она саркастически усмехнулась, вырвала из руки Бориса яблоко и вернулась к окну.

…

– Лид, я никак не могла приехать на папины похороны, – Кристина делала вид, что не понимает, почему ей приходится объяснять очевидные вещи, – Миша же в тюрьме! Ты не понимаешь?

– Я всё прекрасно понимаю, – Лида повязывала перед зеркалом шейный платок. – Можешь сейчас не начинать? У меня сегодня пять уроков подряд. Я вернусь, и мы с тобой вечером поговорим.

– Возьми там чё-нить. Помянем. Пашка-то твой будет?

– И Пашка будет. И помянем. Зоенька, пока!

– Пока, тётя Лида! – в холл выбежала Зоя и помахала ручкой.

«Пять уроков у неё! – злорадствовала Кристина. – Столько училась, чтоб теперь подыхать на каторге! Всё чего-то кому-то хотела доказать! Ну, да. Лучшее доказательство – это консервная банка с пробегом!»

– Зоя, иди завтракать! – позвала она дочку. – Тётка тебе тут наготовила, смотри-ка! Омлет, кашка манная. Ох ты, печенья напекла! Обоспаться!

Кристина усадила Зою за стол и сунула ей под нос кашу в пиале. Намазала ломоть белого хлеба маргарином, шлёпнула на него кусок омлета, поверх пристроила продольную половинку огурца, жадно надкусила получившийся бутерброд и включила телевизор:

– Мультики посмотри пока, мама щас придёт.

Кристина прикрыла за собой кухонную дверь, прошла через гостиную в дальнюю комнату и заперлась в кладовке. Доедая бутер, нашла в отцовских инструментах широкую отвертку и молоток, отсчитала вдоль стены несколько паркетин и вытащила нужную. Сняв ещё несколько соседних, добралась до фанерного люка. Когда первое металлическое корытце, завёрнутое в полиэтилен, оказалось пустым, Кристина забеспокоилась. Когда же выяснилось, что все корытца пусты, Кристину била мелкая дрожь от ненависти к сестре: «Ну, гадина! Нашла и выгребла всё подчистую! Нет, и главное, глаза такие честные-честные! – Критина состроила гримасу. – "Что ж ты папу хоронить не приехала?" – спрашивает! А что, если бы приехала, ты поделилась бы?!» Кристина с размаха ударила кулаком по стене и принялась дрожащими руками запихивать пустые корытца и полиэтилен обратно под пол. «Нет, ну я дура! Сколько бабок Борькиных здесь спрятала! И всё этой пионерке теперь досталось! Сука! И не скажешь ведь ничего… Ладно, чёрт с ним. Надо в Нижний смотаться, забрать, что осталось и с Борькой уехать. А Мишка, дурак, сам всё профукал».

Кристина хотела ехать немедленно, но сестра могла поднять шум и начать её искать. Поэтому пришлось дождаться Лиду.

– Мне в Нижний надо срочно вернуться, – выпалила Кристина, не успела Лида войди в квартиру. – С Мишкой там что-то. То ли переводят его куда, или ещё что. Зойка пусть у тебя пока.

– А… – Лида растерялась от неожиданности, на что Кристина и рассчитывала.

– Спасибо! – ни одно слово за всё жизнь не давалось Кристине так тяжело. Она схватила свой любимый красный саквояж с золотой отделкой, вышла на лестничную площадку и, обернувшись на секунду, провела пальцами по двери, которую только что захлопнула: «Я бы дверь опечатала для верности. Чтобы ни дня моего прошлого не вырвалось из-за неё наружу».

…

– Вот дерьмо! – сокрушался Борис. – Знал бы, что Ичаков – это твой муж, не связывался бы с ним. На кой хрен, ты мне его посоветовала, скажи?

– А что я Ичакова, ты тоже не знал? М? Борюсик?

– Сюбирай вещи! Уезжаем! Сегодня же! – Борис швырнул на кровать чемодан и Кристинин саквояж. – Я тебя, когда вижу, свою фамилию забываю. Думал, что совпадение. У-у, какой дурак!

– Боря знает плохие слова для взрослых! Мамочка будет ругать Борю! – Кристина толкнула Бориса на кровать.

– Просил всего-то помочь с транспортом! – Борис сел на край кровати и продолжал, будто не видя Кристины. – И кого? Этого лоха, которому вечно денег не хватает! Твою ж мать! Сколько я искал художника, чтоб можно было его держать за язык. Сколько мы эти краски подбирали, чтоб слитки на металлолом ржавый походили. Сколько я с чухонцами водки выпил.

– А Боря забыл, как он лоха свёл с ворами – денег просить? – Кристина забралась на кровать, встала сзади Бориса на колени и массировала ему плечи. – А потом лох не смог отдать…

– И надо было мне… Сколько я бабла занёс директору этого вонючего завода! А у них – на тебе – шпионский скандал!

«Да оба вы… Два идиота, – подумала Кристина, повалила Бориса на кровать и оседлала его. – Надо-то было всего-навсего! Одному украсть металлолом, а другому хотя бы один маленький счётик открыть где-нибудь за границей, раз уж решил золото фурами из страны вывозить. Дети!».

Кристина двумя руками, эффектным движением, стянула с себя свитер и отбросила его в сторону. Борис, до этого вяло сопротивлявшийся, расслабился и замер под Кристиной, глядя то на её губы, то на грудь. Кристина наклонилась к нему и прошептала на ухо:

– Ты красивый. Но мне не повезло…

Геннадий

Как Гена не старался высмотреть Татьяну, прогуливаясь в назначенное время в парке Павловска, она появилась, как всегда, неожиданно.

– Заждался, птенчик? – ткнула она его пальцем в бок.

– Ой, Татьяна Михална… – Гена смущенно заулыбался, – как это у вас так получается.

– Без отчества, попрошу! Цветы-то давай, любовничек, – Татьяна отобрала у Гены раскидистый пёстрый букет.

– А, да.

– Чего ты растерялся, дурачок? – Татьяна взяла его под руку. – Ну-ка целуй быстренько, – она подставила ему щёку.

– Э…

– Чему вас только учат? Зелень! Цветы подарил – целуй!

Гена приложился к щеке Татьяны, будто сдавал ответственный экзамен по поцелуям.

– Ты, Геннадий, если и не сгоришь от любви, то спалишься на ней точно, – засмеялась Татьяна.

– Короче, слухай суды! Нами очень недовольны, ни тобой, ни мной. Мной – особенно, если тебя это успокоит. Я ведь уже всё продумала: «колокольчик» ушёл бы и никто б даже нос не почесал.

– Это… «Комар носа не подточил»… Извините!

– Что? У меня плохой русский, ты хочешь сказать? – Татьяна захихикала и ударила Гену букетом по голове.

– Кто же мог подумать, что вмешается этот старый пердун. – Гена подыгрывал ей, защищаясь руками. – На кого он работал, неизвестно?

– На грузинскую разведку.

– Надо же! – Гена выпятил нижнюю губу и мотнул головой. – Насколько я понял, меня держали на Литейном, чтобы он расслабился и выдал каналы сбыта и заказчика. А он помер. Артист!

– Что ты! Тут такое было! Накрыли целую грузинскую сеть. Он им передал изделие в плюшевом медведе.

– Ха! Джеймс Бонд прям! А с виду был простой быдло-дед.

– Ладно, короче. Возможно, меня переведут на новый завод. Опытный технолог на дороге не лежит…

– Не валяется…

– Ты должен будешь ждать моего сигнала. – Гена снова получил букетом. – Вопросы есть?

– Я хочу получать вознаграждение в долларах.

– М-нет, это слишком много купюр. Обойдёшься!

– Ладно…

– На самом деле, у нас остался открытым самый важный вопрос!

– Какой это?

– Вот ты, Генка, дурак! Куда подевался второй «колокольчик»?

Примечания

1

Peterbilt 362.

(обратно)

2

Привет (финск.)

(обратно)

3

Солярка (финск.)

(обратно)

4

Пункт пропуска через РоссийскоФинскую границу (до 2001 года находился в пос. Брусничное, под Выборгом).

(обратно)

5

Колено (грузинск.)

(обратно)

Оглавление

Дмитрий Игнатьевич

Лида

Дмитрий Игнатьевич

Зинаида

Дмитрий Игнатьевич

Лида

Дмитрий Игнатьевич

Зинаида

Дмитрий Игнатьевич

Лида

Мама и Бзик

Следователь Заречный Г.Р.

Мама и Бзик

Хоня

Марков

Лида

Геннадий

*** Примечания ***