Bohemian Trip [Дмитрий Валериевич Карнишкин] (fb2) читать онлайн

Глава первая.

Поздно пить Боржоми,

когда тачки отказали.

Выхватываешь руль у водителя и крутишь резко вправо. На скорости двести километров в час. На тёмной, безлюдной и мокрой трассе.

Группируешься, терпишь десяток кульбитов в стальной капсуле, теряешь сознание от перегрузок и просыпаешься с сильнейшей грудной болью, сквозь которую выбираешься наружу, забираешь рюкзаки, попутчицу и исчезаешь в неизвестном направлении.

Провоцировать смертельные аварии нужно аккуратно. И только в бронированных автомобилях. Иначе есть риск стать фаршем с перемолотыми костями.

Мы были где-то под Боржоми и, стоя в кромешной тьме, проклинали водителя, бросившего нас посреди высоких скал. «Дальше сами, – сказал он. – Мне нужно возвращаться». Он торопливо развернулся и проводил нас задними ослепляющими противотуманными фарами, которые исчезли в лёгком дыму. Мы накрылись дождевиками, и я стал думать, где разбивать палатку.

– Ты шо рофлишь, – воспела Соня. – Я не уйду с дороги

в эту глушь. – Она жалобно, как капризный ребёнок, заскулила. – Там змеи, пауки и скорпионы. И медведи с гиенами.

Мы не спали вторые сутки и ещё пару часов назад ютились за столом странной семьи, один из членов которой вознамерился на ночь глядя отвезти нас из Хашури в Боржоми, но по каким-то веским, известным только ему причинам водитель высадил нас в горах и уехал в обратном направлении.

– Я устала, – продолжила она. – Хочу в горячую ванну. И деняк.

Мы не ходили в душ несколько дней, зато были сыты и всё ещё пьяны от нескольких шотов чачи, выпитых за дружбу народов. Когда свет от фонарного столба упал на обочину, я заприметил картонку. Мокрую, грязную и одинокую.

– Деньги? – заорал я. – Зачем тебе сейчас деньги?

Я достал из сумки маркер и, протерев грязь ногами, написал «ДАЙТЕ ДЕНЯК». Мысли, перенесённые на бумагу, сбываются с большей вероятностью. Даже самые абсурдные. Особенно, если написать их за тысячу километров от дома. Ночью. В дождь. На огрызке того, в чём обычно тут возят фрукты.

Локальная шуточка «дайте деняк» преследовала нас всю поездку и иронично вырывалась из наших уст, а началось всё с момента, когда мы ещё на Родине зашли в приёмную тракторного завода, связались с кабинетом директора и произнесли «дайте попить». Затем, не спеша, с серьёзными лицами, вышли с КПП и залились животным смехом. Тупейший юмор.

Как и ситуация, в которую я влип здесь, посреди красивой холмистой местности, наедине с пизданутой пьяной девочкой, уволившейся с работы и оборвавшей все связи лишь затем, чтобы свалить из страны с мутантом, которого она знала пару недель. В её ноздре торчало бычье кольцо, на предплечье и икрах чернели портаки, а за спиной громоздился большой рюкзак, который иногда её перевешивал. По ходу поездки я усёк, что её эмоциональное состояние не всегда стабильно, особенно учитывая то, что незадолго до выезда она призналась в полугодичном употреблении антидепрессантов. «Иногда у меня бывают срывы, – говорила она. – Мне нельзя нервничать». Я всегда был начеку и ожидал от неё неожиданных выходок, наподобие внезапной депрессии или суицида, но это было не самым гнусным, что могло произойти в таком водовороте событий между мужчиной и женщиной.

– Если я в тебя влюблюсь, – сказал я, удерживая картонку, – то привяжу на цепь к дубу и оболью свиной кровью. Хищники быстро тебя вычислят. – Я её приобнял. – Твари сожрут тебя заживо в память о всех хороших парнях, которых ты кинула.

Она с отвращением оттолкнула меня и послала на три буквы, едва сдерживая слёзы. С виду Софья была настоящим невинным ангелочком, которого хотелось нянчить и баловать – но только до того момента, пока она не начинала перегибать палку и вести себя, как грудничок. Вместо соски она требовала то, что удовлетворяло её желание, а когда получала отказ, надувала губы, как дошкольник у прилавка с импортными игрушками.

Мои грубые слова никак её не обижали, ведь она знала, что свиной крови в этих краях нет. Как нет и намерений её убивать, потому что мы договорились держаться вместе. И потому что я её не любил.

Во всяком случае сейчас, спустя несколько недель знакомства и осознания того факта, что она – грёбаная колдунья, использующая мужиков для своих нужд. Подлинный дискомфорт она могла причинить только в случае, если у меня съедет по ней крыша. А сейчас она являлась моим другом, с которым я познакомился на почве кокетливого безумства и помешательских мыслей – например, отправиться в малобюджетное скитание в южную часть бывшего Советского Союза, выискивая при этом смысл жизни и показывая один фак платному проезду, а другой – всем людям, которые не в состоянии понять кайф такой свободы. На двоих у нас было четыре руки, поэтому остальные факи мы показывали друг другу.

– Пошёл ты, – буркнула она. – Тебе нечем меня привязывать.

Действительно, единственная цепь, которая у меня была – это цепь запутанных событий, не поддающихся быстрому объяснению. Без спокойного анализа происходящего было не обойтись. За последние пару дней произошло столько всего странного, что ночная горная трасса являлась не самым удобным местом для того, что рассудительные люди подразумевают под «разбором полётов». Нам требовался ночлег или место, где можно укрыться от накрапывающего дождя, но ввиду параноидальной фобии моей спутницы это сделать не удалось бы в ближайшие три часа – вплоть до рассвета. Она боялась темноты, и ей двигал страх неизвестности.

Люди боятся спать в темноте. Они включают таймер на телевизоре, укутываются в одеяло и ложатся с мыслями о смерти, несчастьях и какой-нибудь неловкой ситуации, которая приключилась с ними много лет назад – а потом просыпаются среди ночи, где-нибудь в 3 часа, и в панике ищут пульт, чтобы осветить комнату мерцаниями ночных новостей.

Так происходит не с каждым. Но людей, ощущающих ночью потустороннее присутствие, настолько много, что больше только тех, кто в этом никогда не признается. Никто не хочет оказаться непонятым и высмеянным обществом. Когда-нибудь британские учёные докажут, что страх для кого-то такая же пища, как для человека хлеб.

Проблема Сони была внутри неё. И пока существовала проблема, существовало и то, чего она так опасалась. Я посмотрел на испуганную, уставшую и надутую девочку и выставил картонку перед собой, в сторону надвигающейся машины. Она проехала мимо нас.

– Ты угораешь? – гаркнула она. – Я же пошутила. Выкинь эту херню, нам так никто не остановит.

Я продолжал держать надпись «ДАЙТЕ ДЕНЯК» в знак какого-то протеста, причину которого не смог бы объяснить даже на трезвую голову. Эти слова – последнее, чем следовало бы завлекать водителей на тёмной трассе. Они не имели никакого положительного веса и выставляли нас обнахалившимися туристами, которые ищут помощи в час ночи по грузинскому времени, используя требовательный текст с корявым шрифтом. Неожиданно засверкала яркая и одинокая фара. Мы перестали трепаться и застыли на мгновение, а потом, спустя несколько секунд бездумного взгляда, я произнёс:

– Езжай одна. На мотоцикле мы не поместимся.

Передвигаться в мокрую погоду на двух колёсах – не самая безопасная затея. Одно неверное движение и заднюю часть мопеда поведёт в сторону, и какой бы хорошей ни была резина, падение неизбежно, даже если вы профессиональный гонщик. В таком случае помогает хорошая защита и грамотная группировка, – а если этого нет, то асфальт делает с телом то же самое, что наждачная бумага с деревом.

Но ехать с мотоциклистом я отказывался не по этой причине. Я был уверен, что Соня ни за что в жизни не согласится проводить время с незнакомым человеком, который подобрал бы её ночью с огромной сумкой за спиной в компании с сутулым бродягой, которого она променяла бы на возможность быстрее добраться до душа и кровати.

– Ладно, – злила она меня испуганной ложью. – Доеду до Боржоми, сниму номер, приму ванну и дождусь тебя. А ты тут сам как-нибудь со своими шакалами.

Я с каменным лицом приподнял табличку и ожидающе начал всматриваться в фару. Слова на картонке вселяли в меня некий детский авантюризм, который появляется в ходе каких-то непонятных, но правильных, по некоторым меркам, вещей. Когда фара приблизилась до расстояния в сто метров, я стал подозревать, что это вовсе не мотоцикл, а машина с одним сломанным фонарём. Звук двигателя был далёк от двухколёсного рёва, какой обычно бывает от любого вида байков.

– Ну и вали, – произнёс я, понимая, что это тачка на дизельном топливе. – Может тебя наконец скормят людоедам.

Рядом с нами остановился тонированный гелендваген, из полуоткрытого окна которого сверкал лысый человек. Он громко слушал музыку и манерно жевал резинку, сочно скаля зубами.

– Залезайте, – крикнул он. – Тут одна дорога, мне

в Боржоми.

Он истерично засмеялся, откинув голову от света, который исходил от потолочной лампочки, а мы с Соней переглянулись и, неловко поблагодарив его за помощь, ринулись в салон.

Самое утомительное в автостопе – это необходимость рассказывать одну и ту же историю. Ты садишься к незнакомцу, благодаришь за великодушие и… вынуждаешь себя начать разговор – хоть о чём-то, лишь бы не молчать и не превращаться в мёртвый груз, а иначе ты – бесполезный кожаный багаж, нагружающий стойки и мотор.

Установите в машине спойлер, откройте все форточки, и из-за сопротивления воздуха увеличится расход топлива. Посадите в неё стопщика и в расход пойдут ахуительные истории о том, каково это – сопротивляться усталости и путешествовать без денег.

Я рассказывал десятки одних и тех же сюжетов нашим водителям. Она молчала. Сквозь сон слушал их бубнёж и поддерживал диалог. Она спала. Смеялся над тупыми анекдотами и соблюдал негласные заповеди автостопа. Единственное, что соблюдала она – это распорядок мочевого пузыря, который требовал бесконечных опорожнений.

– У девочек всё напрямую, – сказала Соня, когда мы уже тронулись. – У вас есть кранчик, вам легче.

Перед этим мы долго спорили – есть ли в траве, где она хочет поссать, рептилия. Она с натугой отстёгивала рюкзак, кривила лицо и держалась за живот. «Посвети туда! Змея только и ждёт, чтобы я оголила зад. – Я тоже. – Блять, я хочу ссать!».

– Моя подруга – зассыха, – объяснил я водителю. – Она рассказывает, почему девушкам нельзя терпеть. У них нет кранчика.

Он ухмыльнулся, а я выдохнул с каким-то странным наслаждением бывалого автостопщика, который наконец-то начал общение с нестандартных слов.

На самом деле разговаривать мне не особо нравилось – нравилось слушать. В основном музыку. Или пьяные рассказы Сони о том, как она тащится по аниме и техно. Мы могли часами гулять по Тбилиси и разговаривать о Грузии, её приятном голосе и будущем, а потом заткнуться – чаще всего это происходило после ругачки – и молча брести в сторону ночлега: палатки, хостела или хаты знакомого из интернета.

На самом деле её голос был близок к тошнотворному, уродливому и противному спектру высоких частот, но умение пользоваться связками позволяло ей вибрировать ими на нужных тёплых тонах, словно вилка, которая лопает пузырчатую полиэтиленовую упаковку на стекле – приятно, если не доводить до скрежета.

Возможно, она вовсе и не могла ими пользоваться, а лишь интуитивно, с чутьём соблазнительной суки, меняла тембр под стать настроению. Так или иначе, мне это нравилось. Как и нравилось то, что сейчас она разговаривала с водителем, что случалось не так часто, ибо до этого момента в машину она усаживались трезвой и молчаливой. Я вдруг представил, как вставляю флешку в мафон гелендвагена, включаю дикий нойз, прибавляю на максимум, поворачиваюсь к Соне, беру из её рук шуруповёрт и вкручиваю саморез в разъём аукса.

– У вас есть шнур? – спросил я лысика. – Мини-джек.

– Джек Дэниэлс, – он захохотал, а затем вытащил виски из подлокотника и сделал пару глотков. – Будешь?

Я застыл на пару секунд и дал отрицательный ответ. По разговору он напоминал нашего соотечественника. Бандита из 90-ых, который вдруг оказался в 2018 на грузинской земле в немецкой машине с российскими номерами. Бутылка спиртного мигом пошатнула атмосферу и мне захотелось как можно скорее покинуть автомобиль – не из-за страха попасть в аварию, а из-за несуразного смеха, который, как я понял только сейчас, был вызван алкоголем. Ну или тупым флиртом. Я обернулся и прочитал на лице Сони: «расея».

– Зачем тебе картонка? – спросил водитель.

Увидев под ногами кусок спресованной бумаги, я растерялся. Перед заходом в тачку я забыл его выкинуть и на радостях забрал с собой. Я поразмыслил над его вопросом пару секунд и ответил, что это на удачу.

– Она меня никогда не подводила. Тащу её прямо из Мордовии.

– Девушку? – заржал он.

Я глупо ухмыльнулся и зачем-то продемонстрировал

ему надпись, понимая, что он, скорее всего, осмотрел её, когда к нам приближался. Водитель прищурился и нахмурил брови. Повисла тишина с запахом солярки, алкоголя и вонючих сырников – я снял кроссовки.

– А вот это ты зря, – выпалил он.

– Что? – я уставился на носки. – А, я сейчас обуюсь.

– Зря пишешь такие вещи. – Он закурил сигарету. – Или ты всерьёз думаешь попрошайничать деньги? По-твоему, это нормально – взрослому парню просить милостыню?

Я в полной мере осознал, что это тупая шутка. Перед уездом мой друг советовал нам готовиться к тому, что придётся клянчить бабки у прохожих, ведь долгие безденежные путешествия к этому и ведут. Нельзя просто так слоняться по миру без копейки в кармане и рассчитывать на выживание. Но он не говорил о возможной негативной реакции людей. Да и написал я это по приколу. Деньги-то у нас были. Ничего клянчить, кроме бесплатного проезда, мы не хотели, хотя всё шло к тому, что мы нарвались на трудолюбивого человека со сложной судьбой, который всего добивается сам. Возможно, он вырос в семье обычных рабочих и испытал долголетнюю тяжесть физического труда, а затем, найдя в себе предпринимательскую жилку, заработал на иномарку и поехал отдыхать в Грузию, чтобы встретить ночью каких-то халявщиков, которым всё достаётся слишком легко.

Автостопщики – хитровыделанные, меркантильные создания, считающие себя самыми умными и ловкими. Они думают, что за их смелость – решиться выйти на трассу – они будут вознаграждены безвозмездной добротой. Хичхайкеры почивают на лаврах восхищения, которое превозносят им люди, не способные набраться духу осуществить давнейшую мечту, и чувствуют себя героями на фоне их бытового страха. Так, я полагал, думал наш водитель.

– Смотрел я ваши «В диких условиях», даже Керуака

читал… – он убрал виски и уставился на спидометр. – Думаешь, мне было это интересно? – Он обратился ко мне. – Да ёб я ваших битников вместе с их короткостволым королём.

Я понимал, о чём речь, но всё ещё не мог сопоставить образ пьяного быдлана с его анатомическими знаниями американских писателей. Обернувшись на подругу, я увидел испуганный взгляд, означавший, что она ни черта не врубается в происходящее. До грузинского трипа Соня путешествовала исключительно на поезде и спала только в комфортных отелях. Про Джека Керуака и подобных людей, освещающих маргинальный образ жизни, она даже не слышала. Если для писателей потерянного поколения «плыть по течению» означало закинуть вещи в сумку и отправиться в другой штат, то для неё незапланированная прогулка за хлебом, после десятичасового стрима на твиче, оборачивалась увлекательным приключением, вырывающим из зоны комфорта. Контакт с кассиром, презрительные взгляды прохожих, позолоченные гривенники, усталость, красные глаза. Быстрее возвращаться домой и капсить в общий чат о том, какие же люди убогие существа.

Обожжённая игла всасывает разогретый раствор со столовой ложки, укол в вену, кровь разгоняет джанк по всему телу. Наркотик всегда плывёт по течению. Как Берроуз в Бит Отеле или как те, кого имел в виду наш водитель под «битниками». Или, в конце концов, как мы с Соней – течение жизни в данные минуты нашего дебютного авто-стопа было сравнимо с гольфстримом, который внезапно образовался в реке Инсар. Помнится, мы сидели на его берегу неделями ранее и попивали вишнёвый сидр, как вдруг кто-то из нас сказал:

– Пора уезжать. Арендуем два больших рюкзака, палатку, спальник, горелку, затаримся гречкой и прохерачим несколько тысяч километров на попутках. На сэкономленные деньги будем покупать продукты.

Вероятно, это сказал я. Потому что на тот момент ещё не знал, что для комфортного отдыха с человеком, который лягается во сне как скотина, необходимо два спальных мешка. «А мы точно уместимся? – Конечно. – Ты специально хочешь брать один, чтобы меня обнимать? – Че? Больно надо…»

Какое-то странное чутьё мне подсказывало, что резкое предложение странствовать автостопом осуществится. Раньше, когда я планировал импульсивные вещи, они часто не сбывались. В большинстве случаев из-за лишнего трёпа и слабого намерения. Я понял, что для совершения чего-либо необходимо грамотно хранить тайну задуманного и правильно выбирать людей, с кем ей можно поделиться – а иногда делиться вовсе нельзя.

– Никому. Я повторяю: никому не говори, что мы скоро свалим, – сообщал я Соне уже спустя пару дней, когда мы планировали маршрут, сидя у ноутбука. – Скажешь какому-нибудь болвану и всё полетит в тартарары. У меня сто раз так было. Люди часто сами не знают, что искренне желают неудач каждому. Особенно друзья – блять, да это какое-то животное соперничество, дешёвая конкуренция. Я и сам в школе с ехидным злорадством желал двойки одноклассникам. А ведь они были моими друзьями! Понимаешь, о чём я? Я сам был двоечником. Те, кто будут сидеть всё лето в жарких офисах и гнить от безделья… Как они отреагируют на твою новость о Чёрном море?

– Пиздец ты загоняешься. Своей тёлке также будешь мозги промывать? – спрашивала она. – Но я с тобой согласна.

Поводов свалить из страны у нас было предостаточно. Ей поднадоело окружение и дни сурка с работой, видеоиграми и однообразным досугом. К тому же она не хотела проводить надвигающийся отпуск с роднёй. «Я увольняюсь,– говорила она ещё спустя пару дней. – Сдаю билеты, отменяю бронь в отеле и говорю маме, что еду в Грузию».

Почему в Грузию, мы тогда не очень понимали. О ней нам рассказывали друзья и картинки гор в интернете. По-видимому, этих аргументов Соне было достаточно, чтобы рискнуть покорить Кавказ с человеком, которого она ещё не успела узнать и который, при самых непредсказуемых обстоятельствах, мог бы сдать её тело в сексуальное рабство.

Но тогда я не задавался такими вопросами и не хотел вдумываться в истинные причины её решительности, а позже, узнав об отношенческом бэкграунде, предположил, что расклады с рабством для неё могут оказаться

не самыми плохими.

Для меня же самое плохое могло бы случиться тут – в Саранске. Несколько недель я был под колпаком спецслужб, которые вышли на меня через местную тусовку. Сначала они конфисковали музыкальное оборудование, потом допросили лично, а затем я несколько раз встречал маячащие тонированные иномарки с правительственными номерами. Преимущественно они бывали там, куда я вызывал такси.

Но ко всему этому прибавлялась моя статья для лондонского журнала, где я сравнил нынешнюю Россию со сталинским режимом – а затем объявил, что даже самые кровожадные императоры прогибаются под народ, если он сплочённо сопротивляется.

Писать об этом не было необходимости. И изменить этот текст вряд ли что-то мог. Но когда ты втягиваешься в писательское ремесло и учишься у людей, которые используют правду, как беспощадное оружие, то внутри загорается огонь какой-то всеобщей справедливости и совесть давит таким образом, что не писать правду не получается, даже если она в конечном счёте играет против тебя.

– Дмитрий, вы же понимаете, вы иностранный агент, —

говорил мне сотрудник центра Э. – Простыми словами – шпион. Писать так о своей стране нельзя. Тем более во вражеские государства.

Он закуривал сигарету и доставал книжку с несколькими закладками. Ухмыляясь, смотрел на обложку, а затем спрашивал: «знаете, что это?».

– Моя книга.

– Правильно. А знаете, сколько статей можно навешать за её публикацию?

Сидя в одном из кабинетов здания около стадиона «Жилищник», я замолчал. Тогда я работал изолировщиком труб и водителем грузовика. Меня буквально вырвали с рабочего места на разговор, поэтому допрос после грязной ямы, колкой стекловаты и запаха масла пришёлся не очень кстати. Я предполагал, что под первым уровнем этой постройки существовали звуконепроницаемые камеры пыток.

– Розжиг ненависти к русскому народу, клевета на действующую власть, употребление наркотиков, критика армии. – Открыв первую закладку, он стал читать: – «Зайдите в книжный магазин. Ополосните прилавки бензином. Подожгите. Взгляните на огонь и паникующих людей. Это интереснее и более захватывающе, чем большинство произведений, которые вы подожгли. Это интереснее книг в целом». – Он захлопнул книгу и посмотрел мне в глаза. – Вы, писатели, по-хорошему не можете. Что вам о добром не пишется? О любви там, природе. Такой хернёй занимаются в основном в столицах. Как тебя угораздило выпустить тираж в нашей деревне? Ты же никому не нужен, и за тебя никто не заступится, если у нас появится желание по тебе работать.

Как оказалось, желания особого не было и они всего лишь запугивали меня, чтобы я выдал им имена тех, кто продаёт наркотики на наших вечеринках. Мой текст в журнале и выпущенная книга была отличным рычагом для манипулирования, но выдать нарколыг я не смог бы, даже если сильно этого хотел – на наших вечеринках никто не употреблял. По крайней мере, я об этом не знал.

Тем же вечером после допроса я встретился с Соней и с железной уверенностью сказал, что мы обречены на поездку.

– Надо срочно покинуть страну, – говорил я, продолжая тихим голосом. – Не хочу сгнить в подвале чекистов.

– Че?

– Ниче.

И вот сейчас, неделями позже, мы ехали по ночной Грузии в черном гелендвагене в окружении холмов и пьяного водителя, у которого, как оказалось, в путешествии автостопом погиб сын.

– Я не знал, как дальше жить, – продолжал орать он, – я стал читать этих авторов, из-за которых он поехал дикарём. Все эти фильмы! Я ненавижу это всей душой, они погубили его, – он демонстрировал фото и от отчаяния жал на газ, – я давал ему деньги на самолёт, но он просто сбежал из дома и оставил в своей комнате эту макулатуру.

От его слов веяло безысходностью и ненавистью ко всему, что связано с автостопом, а залитые глаза краснели от напряжения и ярости. Встретить такого психа на трассе довольно сложно и нужно постараться, чтобы попасть именно к тому, кто хейтит подобный способ передвижения. Обычно противники автостопа просто не тормозят и с презрением сигналят стоящим на обочине людям, а самые безбашенные паркуются в ста метрах от них, выжидают, пока стоперы доковыляют с тяжелыми сумками до машины, а потом с унижающим треском стартуют прочь. До этого момента со странными водителями мы не сталкивались, но нас предостерегали, что в некоторых районах Кавказа случались изнасилования и похищения людей. Преимущественно это случалось с девушками, которые путешествовали в одиночку.

Садится к незнакомцам – отбитая. Одна – значит, нет парня. Нет парня – давно не было сношения. Ломается – значит, заигрывает. Так рассуждают горячие ребята с гор, и девушки, которые знакомы с этой деревянной психологией некоторых кавказцев, сразу чуют неладное и просят остановить машину. Либо находят уважительные причины и вообще не садятся в остановившийся автомобиль.

Если бы Соня путешествовала одна, её бы изнасиловали в первой же машине. Это сделал бы даже самый старый и немощный дед, ветеран войны. «Доча, потрогай меня вот тут. Ну что же ты брыкаешься. У тебя такие гладкие ноги. А зачем тебе кольцо в носу? Я не сделаю тебе больно. Вытри слёзки».

Она делала грубые ошибки, даже находясь со мной – с лёгкостью утверждала, что у неё нет парня, что означало возможность к ней подкатить. На одной вписке в Тбилиси она поплатилась за это и была вынуждена терпеть флирт грузина, который рассчитывал на удачу со свободной девушкой, так и не узнав, что чуть не попал в лапы настоящей ведьмы.

Подобные ошибки совершал и я, когда окружающие люди спрашивали, в гражданском или официальном браке мы состоим. «Что? Нет. Она моя сестра». «Да, сводная». «У неё не ладится с мужиками».

В парном трипе единственное правильное решение этого вопроса – легенда о том, что между вами есть любовные отношения. В противном случае вас ожидают непредсказуемые последствия, которые могут кончиться принудительным сближением с кем попало.

– Лучше сближаться с тем, кого знаешь, – объяснял я ей за день до уезда. – Возможно, нам придётся пососаться.

– Че?

– Прилюдно. В доказательство того, что мы крепкая семья.

– Это обязательно?

– Да, сейчас все так делают.

Все продуманные путешественники, во всяком случае.

Но мы явно были не в их списке, ведь так далеко отправлялись первый раз. И предложи я ей сейчас то же самое, ответ был бы очевиден: «Ахерел? У меня парень есть».

Парень действительно был. Как и повод расстрелять эту девку ещё на выезде из Саранска. Она оставила бойфренда в городе и свалила с человеком, который на второй день знакомства предложил ей интересные приключения на юге континента. Её так называемый отношенческий бэкграунд был изуродован и опорочен маниакальным эгоизмом, послужившим поводом для всех расставаний, где она всегда выступала в роли инициатора, поэтому все знакомые, которые знали её лучше моего, наотрез отказывались верить, что я вообще связался с этой вертихвосткой – вероятно, это послужило ещё одним толчком к поездке; я делал это вопреки здравому смыслу, в потере которого меня обвиняли, видя в компании с ней. Схожий по упёртости протест был десятью минутами ранее, когда я удерживал картонку с постыдной надписью и не надеялся ни на что – я просто это делал. И не подозревал о последствиях, которые свалились на нашу голову в бронированной машине какого-то психопата, работавшего личным охранником богатого предпринимателя.

– У меня никого не осталось, – выл он. – Только этот хмырь. Эта машина.

Я завязывал шнурки вспотевшими руками и испытывал досаду от его истории, и от того, что мы приближались к страшной развязке. В такие моменты хикканский образ жизни, который до этого вела Соня, кажется не таким уж безнадёжным. Сидишь в безопасной комнате, где риск встретить неуравновешенного козла минимальный, и играешь в онлайн игру с графикой времён Готики 2. Жуёшь чипсы под голос из скайпа и отрицаешь всякое желание выйти из дома, и уж тем более ехать куда-то автостопом.

Глаза моей спутницы краснели на мокром месте и, пока водитель вёл монолог о своей жизни, я забеспокоился о том, где мне брать антидепрессанты. Сейчас они потребовались бы всем, кто сидит в этой машине, даже мне, ведь лысый мужик вёл себя крайне странно и говорил так, будто это всё – чёртов сон, в котором я пребывал от выпитой чачи. Он так благоговейно поздоровался с нами на трассе, что его резкий гнев выглядел не реалистично и жутко, словно это главный герой из фильма «Сплит» с несколькими личностями в одном теле. Он знал о битниках всё, как Коля Васин о Битлз, и ненавидел их так же, как наше государство врагов режима.

Глава вторая.

Единственный режим, которому

ты пытался противостоять – это режим сна.

Однажды, в 2003-м пьяный батя скрутил мне руки. Дыша ядовитым перегаром, он уставился сквозь меня и с агрессией цербера спросил:

– В армию хочешь?

Я ответил, что хочу. Ведь он часто с благоговением вспоминал службу и гордое чувство выполненного долга, которое сохранилось у него с дембеля.

– Молодец, – улыбаясь, он ослаблял хватку. – Все мужики хотят служить.

Затем он доставал чекушку, опорожнял её до дна и в бреду ложился спать, оставляя меня наедине с этими мыслями. В 8 лет армия казалась чем-то далёким и нереальным. Я знал, что когда-то мне предстоит ходить в подчинении офицеров и мести плац. Воодушевленные, наполненные сильным чувством ностальгии рассказы отца о службе настраивали меня на то, что каждый молодой человек обязан уметь защищать Родину.

– Ты автомат-то держать умеешь, сосунок? – с подтыркой спросил он меня на следующий вечер. – Тебя там быстро научат уму-разуму. – Не в состоянии снять куртку, он растекался в кресле. – Мы два раза на учения выезжали, я стрелял из настоящего АК-47.

Мой батя родился на заре 60-х, когда ещё Кеннеди был жив, а всяких The Doors, хиппи, ЛСД и в помине не было. Он рос в эпоху расцвета западной контркультуры, а в год смерти Леннона, Высоцкого и Аркадия Северного уже служил в армии. По возвращении на гражданку влился в кавербэнд, где целых 10 лет играл хиты Самоцветов, Поющих Гитар и прочих популярных ансамблей, а в 90-х устроился на завод.

Всё это время он пил, как настоящий панк, но мыслил так, словно никогда им не был. Слушал только ту музыку, которая валялась на поверхности и с детским восторгом спрашивал меня, что за исполнители играют в моих колонках.

– Это Лу Рид, бать, – отвечал я семнадцатилетний. —

А это Грейс Слик и Сид Баррет.

– Классная музыка.

О существовании которой он даже не знал, будучи музы-кантом и человеком, жившим в ту эпоху. Переписывать на костях опопсевших Битлз у большинства советской молодёжи считалось пиком анархизма, а желание копать глубже – к The Velvet Underground и Jefferson Airplane – и в помине не возникало.

– Ка-а-а-ак? – возмущался я. – Как ты можешь их не знать?

Сейчас, когда мне 23, я понимаю как. Всему виной Советский Союз, и в первую очередь – он сам. На примере его сверстников наглядно ясно, что даже закрытый занавес не является поводом для подавления таких человеческих особенностей, как любопытство и жажда правды. Те комнатные исследователи интернета, которые в наше время мониторят образовательные видео или статьи, понимают, о чём я. Любой новый исполнитель – это повод открыть через него ещё десяток таких. Новый понравившийся фильм – новый режиссёр, бэкграунд которого можно изучать до того момента, пока не наткнёшься на ещё что-то более интересное.

Весь угар моего бати заключался во второсортных каверах на попсятину и пьяное бездумное веселье. У него не было интернета, а когда он появился, было уже поздно – ему стукнул полтинник. У него отсутствовал интерес разбираться в редкой музыке, ведь нередкой было навалом. Deep Purple, Rainbow и хиты Rolling Stones – потолок его осведомлённости.

Таких, как мой отец, можно назвать «пассивными меломанами». У них хороший вкус, но он заплесневел ещё на том моменте, когда весь их протест состоялся на той альтернативе, которую они выбрали себе взамен современной попсы. Metallica, AC/DC, Ричи Блекмор – хорошие исполнители, но благодаря одержимому хайпу их репутация никогда уже не станет прежней.

И слушать их сейчас – дурной тон, хотя бы вопреки тому, что кроме них существует великое множество достойных групп.

Когда телефон моего бати звенит в общественном месте, играет трек группы Битлз. На него смотрят, как на человека с нестандартным вкусом. Он поднимается в глазах молодёжи и слывёт «мужиком, который шарит». Люди постарше с интересом разглядывают, как он достаёт трубку из кобуры и, смакуя непередаваемый кайф, прищурившись, пытается понять, кто ему звонит. Его телефонный звонок – это повод самоутвердиться и получить удовольствие от момента, когда все вокруг считают его разбирающимся в искусстве, на хер посылающим мелодии с современной попсой.

И в этом нет ничего страшного. Мы все когда-то устанавливали на телефон рингтоны не для себя, а для тех, кто их услышит в момент звонка. Дело в другом – в том, что он перестал искать.

Не Макаревич, а Егор Летов. Не Гилмор, а Баррет. Не Цой, а его первые альбомы. Даже не дебютные релизы Pink Floyd, благодаря которым они стали родоначальниками психоделического рока, а 13th Floor Elevators, до этого начавшие выступать с этим жанром в подпольных клубах Сан-Франциско.

Не стоит прогибаться под изменчивый мир, ведь пластмассовый всё равно победит. В отличие от того меньшинства, которое всегда пребывает в сомнениях. Стена Цоя рано или поздно рухнет, стена флойдов* – вечна. Как вечный поиск того, что принято называть правдой.

А правда в том, что нужно напрячь мозги, чтобы к ней приблизиться. Об этом я и задумался, когда открыл для себя мир новой музыки – той, которую в нынешнее время никогда не включат на коммерческом радио или телевидении; той, которая даже в интернете мелькает лишь в тематических пабликах; и той, о которой не рассказал мне батя, сверкнув только верхушками айсберга в виде условных шокин блю.

Когда он знакомил меня с популярной классикой, он не сказал, что есть ещё и альтернативная, контркультурная или, говоря простым языком, андеграундная. Когда он рассказывал про необходимость служить в армии, он не сказал, что есть альтернативный вариант – и в обоих случаях он просто об этом не знал.

Битлз оказали огромное влияние на музыку и своим авторитетом заставляли «пассивных меломанов» – а людей, не разбирающихся в музыке тем более – верить в то, что другого просто нет. Горькая, как кровь многомиллионных жертв, история нашей страны сформировала титаническое убеждение о понятии настоящей защиты Родины. Мой

отец служил всё ещё в послевоенное время, когда мир пребывал в условиях новой, холодной войны. Был свидетелем афганской, чеченской и прочих войн. Подвергался лживой пропаганде и, к сожалению, подвергается ей и сейчас– всё это бьёт по тому едва заметному нерву, который есть у всех жителей страны: нерву, который отвечает за страх и долг перед Отечеством, отказаться от которого в условиях сопричастности к сильной стае невозможно. Или, во всяком случае, очень сложно, особенно если ты никогда не задумывался о том, что кроме премии «Золотой Граммофон» существует что-то другое.

В 2018 году батя уже не скручивает мне руки, но однажды, находясь в многолетней завязке, всё-таки как-то спросил:

– В армию хочешь?

Я ответил, что нет. Затем осмотрел его потерянное лицо, и начал объяснять, что нынешняя армия – это зона слабого режима, от которой пользы меньше, чем от сосков кабана. Зверь хотя бы, возможно, получает удовольствие, когда их теребит, а от службы никакого кайфа. И терпеть это не имеет смысла, так как перспектива терять год в окружении пьянствующих контрактников и косячных сослуживцев, благодаря которым тебя гоняют по любому поводу, не интересна.

– Ты просто боишься служить, – недоумевал он. – Мой сын – трус… – Он смотрел на меня, как на предателя Родины и человека, в котором меньше всего хотел разочароваться – но разочаровался.

Я начал приводить примеры, где все мои друзья и знакомые, пришедшие с армии, критиковали её и искренне советовали туда не идти.

– Что ты на других смотришь? – заорал он. – Не так страшен чёрт, как его малюют. Сходи сам и проверь.

В 18 лет, когда я ещё был «пассивным меломаном» от политики, его аргументов хватило бы, чтобы убедить меня в обратном – в том, что любой совестливый россиянин обязан служить Родине не смотря ни на что. Но единственной политикой, которой я реально интересовался, была политика осознанности. Хоть я искоса и заглядывал в сферы, где кружились принятия законов, усложняющих жизнь простому населению, моя аполитичность брала верх и вызывала отвращение от одного только упоминания какого-нибудь бесполезного министра. Картина влиться в прогнившую армейскую систему на целый год беспокоила меня больше, чем будущее в стране, отслужив которой, ты не получишь ничего, кроме военника, странного опыта и подрыва здоровья: ухудшение памяти, нарушение сна, изменение пищеварительной системы и прочие побочки, в зависимости от климата и одежды, которую у тебя будут воровать, чтобы согреться.

Но об этом я не говорил отцу. Со стороны это действительно выглядело бы, как трусость перед сложностями. Дальнейший аргумент, который я выпалил на его упрёк, состоял в том, что госслужбы мне неинтересны, а значит, военник будет пылиться в шкафу, как диплом или аттестат. Если не нужен военный билет, зачем идти в армию?

– Откуда ты можешь знать, что тебе нужно, а что нет? – в ярости вскакивал он. – Пойми, ты не знаешь, что будет через 5-10 лет. Вдруг тебе предложат хорошую должность, но когда посмотрят на твой волчий билет… Сейчас везде нужен военник. Ты просто не найдёшь хорошую работу. – Он делал паузу и продолжал тихим голосом. – Я хочу, чтобы у тебя всё в жизни было хорошо. У тебя мозги работают лучше, но без военника один путь – тяжёлый физический труд на заводе или на складе грузчиком.

Отчасти он был прав, ведь я не знал, чем заниматься в жизни. А его твердолобость касательно взглядов на Государство и моя неопределённость вдвойне перечила дезертирскому настрою. Хоть я и уверял его в бесполезности военника касательно моей судьбы, он всё равно отказывался меня слушать, сетуя на неопытность.

Государство мой отец уважает и боится, испытывая что-то вроде почтения, которое обычно оказывают ворам в законе. Все люди знают, как коронованные авторитеты зарабатывают деньги, но при их упоминании грехи смываются помесью страха и общественного признания. Единственная неточность в этом сравнении только в том, что подлинные воры живут по чести и справедливости, какой бы жестокой в их понимании она ни была, а государство существует за счёт лицемерия и наигранного беспокойства за простой народ.

Воры в законе – это порядочные люди под масками бандитов, политики – бандиты в шкуре порядочных людей.

Об этом я тем более не говорил отцу, а иначе он посчитал бы меня сбрендившим АУЕшником, которому промыли мозги. Мы вместе с ним восхищались персонажем Абдулова из сериала «Next», неоднократно смотрели документальные фильмы о криминальных авторитетах и возмущались тем, как нагло аппарат власти разворовывает бюджет – но когда дело доходит до радикальных выводов, он сбавляет пыл. Как сбавил тогда его я, не став переводить тему на это грязное поле под названием «несправедливая Россия».

Существуют моменты, когда даже самые правдивые слова на свете зазвучат смешно и неэффективно. Фразу про воров я оставил на случай, когда у меня появится настроение аргументировано доказать ему, что моих знаний – теоретических и практических, когда через одно рукопожатие я был осведомлён о том, что подразумевал под «воровской совестью» – достаточно, чтобы высказываться таким образом.

Все в душе хотят жить, как авторитеты. А в ванной – тем более. Ты лежишь в горячей воде, уставившись в потолок и размышляешь об упущенных возможностях и жизнях, которых тебе никогда не прожить. Ванна для раздумий сама по себе лучше, чем душ, но в этом плане не сравнится с туалетом. Или нарядом вне очереди, где времени душевно рассуждать хоть отбавляй.

Я думал обо всём этом, когда лежал в серном растворе. Минувшей ночью нас чуть не угробил бешеный мужик на гелендвагене и нам чудом удалось спастись. В момент пиковой напряжённости я уже представлял, как отнимаю водительский руль и устраиваю искусственную аварию, чтобы он не сотворил с нами то, чем угрожал. Но всё закончилось тем, что громила остановил машину и велел нам убираться к чёртовой матери. И вот сейчас я валяюсь в тёплой горной воде из источника Боржоми, смотрю, как плавает Соня, снимая стресс, и самое последнее, чего хочу – это думать о каких-то там нарядах вне очереди.

Но через пару месяцев я буду вынужден столкнуться с таким гнусным явлением, как призывная комиссия, поэтому даже скалистая местность вокруг и ночная жажда укромного уголка для переваривания происходящего гаснет с флешбеками из детства, когда я вспомнил пьяные выходки отца по поводу армии. Соня барахталась в серной ванне под открытом небом, а я барахтался в диссидентских мыслях о том, что мне будет, если я останусь жить в Грузии и навсегда забуду про то, что старшее поколение имеет ввиду под долгом перед Родиной.

Устроиться на работу, снять квартиру, накопить денег. Вовремя уехать в Армению, чтобы не просрочить статус официального эмигранта, оттуда до Стамбула, а затем, с помощью связей и интуиции, в Грецию через болгарскую границу без визы и каких-либо планов. Красивый расклад, особенно после рассказов наших друзей об афинском районе Экзархия и нашего знакомства с греческим грузином – тем самым, который пытался оказаться знаки внимания Соне, когда мы вписывались у него в Тбилиси. Он зарабатывал на жизнь установкой сигнализаций и её взломами, разбирался в машинах и по итогу оказался добрым парнем, который погрузил нас в настоящую, невидимую туристам жизнь Грузии. Зураб также рассказывал о Саламанке, где многие его знакомые воровали дорогую технику, а потом продавали её за гроши, чтобы купить на это дозу героина. «Первым делом они толкают товары своим, а уже потом впаривают на местном аналоге Avito, – говорил он. – Если захотите MacBook Pro последней сборки, маякните в ватсап». Самый навороченный ноутбук, по его словам, можно было без труда отправить в Москву прямым автобусом из Тбилиси. А уже там забрать ворованную вещь у водителя и спокойно пользоваться без страха, что тебя найдут. Если в магазине такой бук стоил 200 тысяч, то на чёрном рынке для друзей – около 15.

– Эй, беженец, нам пора уходить.

Передо мной стояла Соня в зелёном купальнике и показывала глазами на работников, которые мыли соседние ванны кёрхером. Мы пришли сюда слишком поздно, пробираясь по глухой горной тайге вдоль обрывов и речки, поэтому персонал вежливо намекал нам, что кроме нас тут уже давноникого нет. Я вылез из воды и понял, что из посетителей в такой поздний час мы остались одни.

– Займёмся контрабандой, когда приедем в Россию, – шёпотом сказал я ей.

– Чё?

– Ничё.

Мы двинули назад в город той же дорогой, которая на этот раз была окутана темнотой. Соня включила The Wytches, чтобы не слышать ночные шорохи и крепко взяла меня за руку. В лунном свете она была красива, как сутулая зэчка, которая сбежала с мордовской зоны строгого режима, где её должны были казнить.

– В Чегемском ущелье, когда я пытался взять твою руку, ты сказала, что друзья так не делают.

– Тогда мне не было страшно.

– Ну ты и сука.

Мы оба заржали, как падальщики, но руку она так и не отцепила, сделав это только выйдя на свет. Ночной Боржоми напоминал туристическую деревню с ресторанами и забегаловками, в которых кишмя кишели европейцы и, в обильном количестве, русские. Их я замечал так часто, что иногда вообще забывал, где нахожусь. Если бы не тамошняя архитектура, напоминающая какой-то австрийский городок, я бы подумал, что до сих пор пребываю в России. Вписка на ночь была оговорена заранее и наши рюкзаки уже лежали у Димитрия, местного винодела, винный погреб которого существовал сотню лет, доставшись ему от деда. Когда мы туда добрались, нас ждала большая кровать у самой скалы, бесперебойный вайфай и винные угощения от хозяина заведения.

– Вот она, жизнь богемы, – протянула Соня с бокалом красного вина в руках. – Как же круто в Грузии.

Ещё бы. Вся наша поездка заключалась в балансе между нищенствующими ночлегами в разрушеных домах, палатках близ автобанов, завтраками на газовой горелке – а также уютными вписками в коттеджах, гостиничными номерами класса люкс и роскошными ресторанами, в которые мы ходили каждый божий день, когда выпадала возможность.

Возможность почувствовать себя нормальным человеком в этой бродячей истории, в которую ввязалась Соня. Она не раз говорила, что ощущает себя последним бомжом, когда нам приходилось раскладывать палатку в дождь и холод. Но сейчас, после серной ванны, холодной Боржоми из источника, итальянского ресторана и редкого вина Димитрия, мы намеревались посетить местную тусовку, после которой нас ждал домашний лобиани, приготовленный его друзьями детства. Всё, как доктор прописал. Тёплый грузинский приём. Радушность, от которой становится не по себе.

Народы Кавказа – самые добрые по отношению к гостям. Они всегда готовы помочь и сделать всё, что в их силах. В дороге нам попадались совершенно разные люди: профессора, нефтяники, бизнесмены, владельцы уникальных лейблов, чеченцы, дагестанцы, кабардинцы, осетины, и, разумеется, грузины… В Тбилиси, когда мы искали путь к метро, нас пригласил в машину человек, представившийся полковником МВД. «Володя делает плохо всем, но своим – ещё хуже». Он произвёл нам экскурсию, а в конце дал номер, по которому велел позвонить, если у нас будут проблемы. Также был футболист, игравший в одной команде с Газзаевым и выигравший европейский кубок в составе Динамо. Его соперниками являлись такие легендарные феномены, как Мишель Платини, Манчестер Юнайтед, Реал Мадрид и Севилья образца 80-х годов. «Созваниваемся иногда со Стасом» – имел он ввиду Станислава Черчесова, пребывающего тогда, после ЧМ, на пике узнаваемости.

Всё это подкупало нас обоих, но из-за невероятности происходящего заставляло усомниться в действительности. Вот мы два бродяги, уставшие, не внушающие доверия, бредём по обочине трассы, вытягиваем руку в надежде, чтобы кто-то остановил. Какой смысл нам помогать? Тем более людям, для которых данный образ жизни непонятен и далёк. Пыльные сумки, гигиена на уровне диких гиен, вдруг мы вообще излучаем радиацию? Или кто-то из нас имеет ауру спидного вымогателя. Я бы трижды подумал, стоит ли усаживать таких в машину. Или, тем более, пускать в дом.

Но нас не то, чтобы пускали, а даже уговаривали остаться. Небогатые люди, которые жили скромно и просто, умудрялись готовить нам угощения и необычные подарки. Жить в Грузии не легче, чем в России. Там такие же низкие зарплаты, невозможность найти нормальную работу, высокие цены на бензин. Но с другой стороны – это тёплый климат, более лояльные к населению законы и высокие горы. Люди там, в целом, счастливее и отзывчивее. Молодёжь уже совсем не учит русский и гордится, что их страна входит в Евросоюз. Старшее поколение ностальгирует по временам, когда все народы жили дружно и совсем не обижается на нас за войну 2008 года – просто намекает, что русские немножечко оккупанты. Мы ни разу не слышали никаких упрёков по поводу конфликта наших стран десятилетней давности, но почти у каждого грузина, разговаривавшего с нами, присутствовала нотка едва уловимой обиды на те обстоятельства, из-за которых теперь наше государство считают таким, словно оно часто путает рамсы там, куда могло бы не соваться. На центральных улицах городов, где ходят толпы русских туристов, висят стикеры и плакаты о телевизионной пропаганде нашей страны. У грузин ловит Первый канал: они в шоке от лжи, которую там прогоняют в программе «Время»; они слушают нашу попсу: Лепс, Элджей, даже Мальбэк звучат из каждого угла; и они мыслят, по крайней мере, старшее поколение, как русские люди, только более осознанно и без страха, присущего нам всем и привитого угрозой войны, которую начнут против нас враги, бунтов, которые приведут только к хаосу и беззаконию – и, главное, угрозой того, что имел ввиду мой отец под причинами смерти Влада Листьева.

Короче, мы чувствовали себя как груднички, которые пришли в другой садик, с воспитателями которого поругался наш старший брат: он отнял у них то, что ему не принадлежит (скажем, территорию песочницы), но каким-то образом сумел их задобрить или, по крайней мере, не довести до такого, что нам, детям, вообще бы вход в этот садик стал невозможен – напротив, нас тут всегда ждут и лелеют, но иногда даже у местных грудничков проскальзывает воспоминание о нашем злом Старшем Брате, что не может не сказаться на внутреннем отношении к нам. Это же всё-таки наш брат. Хотя мы его не выбирали – и не потому, что родителей и братьев не выбирают.

– У нас просто нет выбора, – сказал я Соне. – Либо мокнем на трассе, либо идём в лес ставить палатку.

Когда дни в Боржоми остались позади, мы отправились на запад. Сквозь холмистую местность по извилистой трассе наша фура двигалась прямиком к морю, с гепардной лёгкостью обгоняя тихоходные машины. Мы снимали сториз и слушали неумолкающую рацию турецкого дальнобойщика, который согласился подбросить нас на 200 километров вперёд, к развилке между Поти и Кобулети. В общей сложности наш путь занял около двух тысяч километров, без учёта дороги домой, которая займёт примерно столько же, если, конечно, нам не заблагорассудится посетить какой-нибудь Иран.

– Опять мы в какой-то жопе, – рыкнула она. – Ненавижу автостоп.

Мы оказались на ночной трассе в дождь. Только теперь уже на краю страны, которая через сотню метров обрывалась Чёрным морем. Вдали жутко, как при шторме, сверкала молния, а я успокоительным, как феназепам, голосом отвечал Софье: «Благодаря ему ты сюда попала, прояви уважение. Мы ни разу не стояли больше пятнадцати минут. Спугнёшь удачу и дорога от нас отвернётся».

– Ворчишь, как дед. Если бы у меня были деньги, я бы ни за что в жизни не поехала автостопом.

Я молча побрёл в глубь леса, надеясь установить палатку на пляже, чтобы открыть на рассвете форточку и любоваться морем, но вдруг позади услышал испуганный девичий визг: «Тут змея в луже! Нас всех накроет волной, я туда не пойду!». Затем я ощутил ладонью чью-то руку и получил световой удар в глаза.

– Убери фонарь, они нас заметят.

– Кто?

– Дикие кабаны. Они звереют от перемены погоды. Тут явно их территория, пахнет навозом.

Ориентируясь на геолокацию смартфона, я прикинул, что вдоль пляжа расставлены коттеджи. Идеальным вариантом было напроситься во двор к каким-нибудь местным и разбить палатку там, но желания будить кого-то в такой поздний час у меня не было, тем более в фуре мы с Соней

не разговаривали по очередному ерундовому поводу, поэтому идти у неё на поводу совсем не хотелось – я вообще мог гулять до утра, как бродячий пёс, либо завалиться спать в любом месте.

– Я не могу без света!

– А я со светом.

– Даже не увижу, как меня сожрут!

Шарахнул пронзительный гром, будто рядом с нами упали глыбы на большой железный гонг. Идея разбивать палатку на открытом пляже отпала сама собой и мы шли просто вперёд пока не наткнулись на какой-то дом.

В нём горели окна. У Сони загорелись глаза. «Нет, – сказал я. – Учись быть самостоятельной». Я достал телефон и бездумно начал листать фотографии, ожидая, пока она решится спасать свою шкуру. В тот момент мне интересен был порог её страха, который распространялся даже на обычное общение с официантом. «Попроси у него пепельницу. – А ты сама не можешь? – Я боюсь общаться с людьми». Во всех ситуациях, где нам необходимо было что-то узнать на русском языке, она сливалась и не оставляла мне выбора, поэтому сейчас я не оставил выбора ей – идти со мной дальше по темноте или попроситься на ночлег.

О таком опыте я уже слышал от друзей. Многие из них попадали в схожие моменты и без проблем получали разрешение от хозяев дома на разбития кемпинга или их и вовсе приглашали внутрь – разумеется, только на Кавказе или в некоторых странах Европы. В центральной России, откуда мы приехали, такой манёвр расценили бы, как излишнюю наглость.

Вот вы живёте в своём доме, к вам стучатся два мокрых человека, предположительно не вашей расы, что-то бессвязно говорят, затем друг с другом спорят, а потом оказывается, что их дом за пару тысяч километров отсюда и им негде ночевать. Да пошли вы нахер?

Да, но только если вы всю жизнь проторчали в своём городе, не увидев ничего, кроме работы и стандартного досуга. Такой факт, как бродячие странники под окнами вашего домашнего очага, не сильно вас воодушевит. Вы подумаете, что это воры, разгильдяи или что-то типо цыган, от которых вам всегда советовали держаться подальше. Нормальный человек не пойдёт на такие унижения и не будет напрашиваться на ночлег.

Путешествовать даже с самым низким комфортом – дорого. Особенно с зарплатой 10 тысяч рублей – столько мне заплатили за месяц работы на грузовике. Средние ЗП в Саранске – 10-15к. Аренда скромной однушки – 10к. Какие ещё путешествия?

Но зарабатывать хорошие деньги возможно. Например, упорством. Это срабатывает чаще всего тогда, когда человек занят любимым делом, а нынешняя молодёжь ни черта не знает, какому делу посвятить жизнь. В лучшем случае, она мечется от одного к другому, в худшем – просто бухает, восторгаясь доходами блогеров и ругая власть за происходящее вокруг. Все мои знакомые и друзья мечтают побывать за границей, но в единственный раз, когда выпадает такая возможность – в отпуск – они тратят все деньги на кредиты, шмотки, еду и остаются в городе. У безработных студентов и подавно нет такой возможности, особенно если их не подогревают родители. Вот и остаётся сидеть дома, смотреть ютуб, ходить по кальянным, в кино за сто рублей на первый ряд и на алкашные вписки.

Вариант с волонтёрством подходит только одержимым людям, готовым учить иностранный язык и делать всё возможное, чтобы свалить из страны, тратясь только на билет.

Но есть вариант, где тратиться не нужно даже на него. Не нужны деньги на жильё. Всё, что потребуется – это смелость, любопытство или отчаяние, а также внутренняя уверенность в том, что ты делаешь исключительно правильные вещи, жертвуя комфортом ради того, чтобы хоть каким-то способом увидеть мир.

Возможно, именно в этом и кроется причина решимости Сони покорять со мной Кавказ. Спустя год работы в офисе она поняла, что таким образом ей не светят странствия и новые впечатления.

Она грезила о путешествиях по Америке, Европе, любой другой стране и в какой-то момент просто притянула к себе мутанта, которому, в свою очередь, хотелось того же самого – найти любое более менее разумное существо, у которого присутствует пульс, и рвануть с ним куда подальше.

– Диман, я тебя, блять, ненавижу.

Она, как из-под палки, пошла на порог дома и приготовила кулак. С ненавистью взглянула на меня и ударила по одной двери, ранив сразу несколько. Пульс всё-таки не всегда гарантирует наличие сердца.

Глава третья.

Безделье – это игрушка дьявола.

© Кама Пуля

Военкомат – бесполезная, лживая и сгнившая до основания контора, работающая на побегушках у ещё более продажного министерства обороны, цель которого – создать в глазах простого населения образ сильной державы и высосать как можно больше денег из бюджета.

Эти слова с лёгкостью подтверждаются, если вы служили в современной армии. Все военные части нацелены на показушность перед начальством, которое, в свою очередь, заинтересовано в создании видимости работы перед вышестоящим руководством. Все деньги, выделяемые на ремонт, строительство и инвентаризацию распиливаются между генералами и их младшими шнырями.

[В октябре 2017 года в одной из показных частей МЧС построили новейшее здание с современными кубриками. Оно пустует до сих пор – там выявили смертельную трещину. Генерала, отвечающего за это, должны были снять с должности и посадить в тюрьму, но новостей по поводу дешевизны фундамента до сих пор не было ни в одном СМИ.

Солдатам, которые были вынуждены поселиться в холодный спортзал, угрожали и настоятельно рекомендовали умалчивать об этой истории. Есть по меньшей мере сотня очевидцев, которых из-за жадности людей с большими звёздами на плечах переселили в ужасные условия, но ни один из них, по понятным причинам, не пойдёт жаловаться в суд. Хотя бы потому, что это пустая трата времени и денег.

Подобных историй десятки по всей стране, и единственный талант, которым обладают люди, ответственные за них – это талант скрывать правду].

Если вы пришли в военкомат с намерением от него отвязаться, следует уяснить одну важную деталь: вам будут врать. Более того, если вы хотите служить, вам будут врать вдвойне: навешают лапшу на уши по поводу Питера, Москвы, Рязани, может быть, Калининграда, каких-то престижных войск с секретными допусками, которые предоставляются лишь особым бойцам; сагитируют на службу по контракту, где якобы предоставят возможность самостоятельно выбирать часть и получать хорошую ЗП, подготавливая почву для стабильного будущего.

Всё это – ложь. Срочников приобретают только покупатели и деньги, которые им дают в качестве взяток за тепличные условия. Если совсем недавно люди платили за то, чтобы в армию не идти, то сейчас обеспокоенные будущим своих сыновей папочки откладывают на мазу попасть в хорошую часть.

Но тем не менее, армия – это вынужденная необходимость для бедных с нулевыми социальными связями в сферах, влияющих на жизни людей. В 2018 нелегко найти человека, который хотел бы идти служить по своей воле, особенно если этот человек имеет хоть немного серого вещества в мозге, чтобы поразмыслить над ситуацией вокруг того отхожего места, откуда приходят его друзья и знакомые.

Сгущёнка, печенье, чифир, незаконно приобретённая шаурма через подкупного контрабаса, письма с воли, сообщения от девушки, шпионский сон в наряде, насик, последняя пачка сиг – всё это с десятикратным эффектом воспринимается там, и с ещё более сильным ощущается на дембеле. Даже унизительные шутки комбата со временем кажутся чем-то таким, без чего служба была бы не службой. Залётные косячники, ночное ОЗК, душевные разговоры под водочку… думая об этом, дембель испытывает тёплую ностальгию.

И если всё это подогревается общественным одобрением, мол, отслужил – мужик, то внушить себе полезность армии проще простого.

Ещё проще повестись на заморочки собственного эго, которое сильно оскорбится от одной только мысли, что в течение года вы убирали снег, загружали камазы с говяжьими тушами и лениво красили бордюры в то время, как некоторые из ваших друзей заработали на машину, отдохнули в Крыму и просто пребывали в цивилизации.

Но даже это не мешает всем людям, которые приходят из армии, говорить, что она бессмысленна, как то разлагающееся, хитрое и крысиное ведомство, которое из-за своей мерзкой политики опорочено настолько, что должно гордиться упоминанием первым словом в главе, где лишний раз вообще не хочется признавать факт существования всяких паразитов, обитающих за счёт издревле придуманных законов.

Если кто-то оправдывает необходимость срочной службы (в нынешнем её понимании) возможной угрозой извне – это то, что называют первобытным страхом, навязанным с целью затупить инстинкт к разумному мышлению. Тем более в 2018 году, когда людей, от природы питающих тягу к военному делу, должно хватить сполна для отражения атаки ближнего боя на какой-нибудь границе.

Но на самом ли деле нашей стране хватит контрактников для предотвращения событий, которыми нас так пугают? А как поведут себя профессиональные уборщики снега, когда придёт их черёд лезть под пули, чтобы не подпустить ВРАГА?

Слишком много вопросов и не так много ответов, которые не помешало бы дать нашим Главнокомандующим.

Но они никогда не скажут правду. Признать неэффективность срочной службы – это признать поражение. Она эффективна лишь для тех, кому помогает зарабатывать деньги. И людей, заинтересованных в её существовании намного больше, чем читателей, которые увидят этот текст.

Но даже если он будет прочитан большой аудиторией, силы её мысли хватит только в случае, если она подогреется огнём действий. Ждать действий – бессмысленная затея. Тем более после абзацев, где не было приведено достаточно живых примеров и аргументов.

Во времена, когда правда настолько очевидна, что,

находясь перед носом, унизительно неуловима, преподносить её на блюдечке читателю – это оскорбить его очевидностью, словно подметить какой-то пустяк, о котором он знает, но нечаянно позабыл.

Поэтому за меня примеры расскажут живые люди или самостоятельный опыт, перед которым, если вы на него пойдёте, я бы хотел сказать вот это:

Армия – это возможность научиться слать людей так, чтобы тебя за это уважали и не трогали. Там нельзя никому доверять, но выжить, положившись исключительно на себя, тоже не получится. Принудительно войдя в коллектив на долгое время, необходимо смириться со многими вещами и засунуть куда подальше свой протест. Сослуживцы – люди, от которых будет зависеть ваша жизнь, офицеры – те, кто может её испортить навсегда.

Я прогонял этот разговор с возможным читателем у себя

в голове, когда мы лежали в палатке на территории дома, в который стучалась Соня. На этот раз, под влиянием событий и страха остаться в грозу среди диких мест, она с отчаянным бесстрашием вела диалог с хозяином поместья и без труда получила вежливое согласие разбить кемпинг в его дворе.

– Фу, что за херня! – святил я фонариком под ноги, собирая каркас.

– Говяжья, – ржала она то ли от радости, что мы в безопасности, то ли от осознания того, что никаких диких кабанов тут нет. – Это мина, ты лошара.

Мои новые кроссовки, которые мы выбирали с ней перед поездкой, вляпались в дерьмо, разбросанное по всей долине, будто на пастбище. Я нервно вытер обувь об траву, собрал палатку, закинул туда вещи и улёгся на спину.

– Выкинь эту хуйню отсюда! – она показывала на спортивные, удобные и предназначенные для длительной ходьбы мои любимые кроссовки, порекомендованные когда-то ей самой. – Теперь их нужно сжечь.

– Как и тебя.

– Боже, как же я хочу домой в кроватку, а не вот это вот всё.

Я заверил, что мокрая улица – неподходящее место для того, чтобы оставлять там обувь, даже если она в навозе.

– Терпи. – Я достал из сумки нож. – Я не хочу бежать отсюда босиком. Кто сказал, что эти люди не захотят нас обезглавить, когда мы заснём?

Разумеется, я её пугал, хотя не отрицал того факта, что хозяин дома может оказаться каким-нибудь извращенцем, которому взбредёт в голову поиздеваться над телами туристов, вспоротых после того, как их усыпили газом, прыснутым в щёлочку палатки. Я прикидывал траекторию надреза стен на случай, если что-то приблизительно похожее на трубку упрётся в мою ногу, ведь после ситуации с гелендвагеном легкомысленно относиться к жизни не стоит. Никогда не знаешь, что на уме человека, который на первый взгляд показался добрым и порядочным. Он может улыбаться тебе в лицо, разговаривать на откровенные темы, а потом подкрасться в неожиданный момент и ударить в спину.

Я лежал с ножом в руке около часа, уставившись в потолок и, пока спала Соня, думал обо всём: о дальнейшем пути, об армии, о, в конце концов, той ситуации, в которую моя подруга, я был убеждён, не захочет возвращаться никогда. Подобного темпа она больше не выдержит и о других странах, которые мы планировали посетить, не может быть и речи. Её хватило бы только на автостоп с возможностью к кому-нибудь вписаться, но даже каучсёрфинг не позволял нам пробивать стопроцентные варианты во всех городах. Эффективность этой платформы снижается, когда путешественника два и среди них есть особь мужского пола. Поэтому нас опрокидывали с ночлегом в Кутаиси, в который мы не заехали, Владикавказе, в котором мы были проездом, и ещё нескольких городах, где пользователи данного сайта предпочитали максимум одного гостя – желательно девушку.

Но она была не одна и лежала сейчас на окраине Грузии в двухместной палатке, взятой у моего друга напрокат. Спальника в итоге оказалось у нас два, что было верным решением, предпринятым на ходу, а вместо подушек мы подкладывали рюкзаки. Соня могла спокойно дремать

в полный рост, в то время как мне приходилось сворачиваться калачиком или сгибать ноги, чтобы не продырявить скважину длинными шпалами. В таких поездках сойдёт недорогая палатка с двойным навесом, но при сильном дожде, как сейчас, вода скатится вниз и промочит днище. Для более низких температур и суровых условий лучше не экономить на снаряжении, но когда бюджет ограничен, соваться в жёсткий климат, например, в горы, не стоит.

От сильного грома Соня проснулась и чуть не напоролась на нож. Мы о чём-то поговорили пару минут, как вдруг у входа в палатку началось шуршание, будто кто-то безрукий пытался её открыть. «Они пришли за нами, – выкатил я. – Зажмурься и не дыши. Возможно, будут использовать слезогонку». Соня округлила спящие глаза насколько это возможно и изумлённо подставила ладонь ко рту. «Раню хотя бы одного и можно бежать».

Я не думал, что к нам пробираются бандиты, но понять, кому взбрело в голову лезть в палатку ночью в дождь, я не мог. Пожилому хозяину дома, пустившему нас за забор, давно уже полагалось спать. Можно было, конечно, прикинуть, что это такие же потерянные туристы, как и мы, которые шныряли по округе в поисках удобного места для ночлега, но… ни один здравомыслящий путешественник не станет будить другого среди ночи, если у него не случилась беда.

А что, если случилась? Вдруг дикие кабаны всё-таки

не больная фантазия, а реальность, настигшая каких-нибудь бедолаг с большими рюкзаками. Где у борова находится печень? Посчитают ли убийство дикого зверя самообороной или наложат штраф за внесезонную охоту… «Говорят, их мясо жестче, чем у свиньи».

Чьё? Кто говорит… Соня не врубалась в мой бред

и с ужасом смотрела в сторону, откуда исходили звуки. «Вспомни, чем я хотел тебя облить, если влюблюсь». Она молча перевела на меня взгляд, не моргая. «Обольёшь?». Я демонстративно покрутил ножом, всматриваясь в лезвие, и улыбнулся. «Только ту часть, которая не связана с характером».

– Хотите в дом?! – Палатка распахнулась. – Второй этаж полностью свободен! – Хозяин скорчил лицо и увидел в моей руке холодное оружие. – Что за вонь, чем вы тут занимались?

Мы уставились на него, как косячные школьники, которые после звонка смотрят на дверь и ждут разъярённого директора, но вместо этого заходит улыбчивый завхоз. «Здравствуйте? – вопрошающе вякнул я. – У нас тут душильня».

– Что? Извините, что не пригласил сразу. Услышал

сильный гром, подумал, вам тут страшно.

Мы собрали манатки и улеглись на большой кровати второго этажа. Не говоря ни слова, накрылись спальниками и вырубились, как младенцы в люльке, проспав до обеда.

Комбинировать местами интонацию – ещё одна фишка, которой мы пользовались наряду с «дайте деняк» и «остановите шоль». Если человек может определить тон вашего сообщения без знаков препинания – это ваш человек. Если правильно считывает фальшивую интонацию – это ваша судьба?

Малознакомые люди используют много смайлов и стараются не допускать грамматических ошибок в переписке. Они заменяют слова на стикеры, пытаются предугадать уместность гифки, которую кидают и исключают то, отчего бы вам захотелось прекратить беседу – во всяком случае, если им на вас не плевать.

Не поставил скобочку в конце – что у него вообще на уме? Он злится, думает или сидит с каменным лицом? Эти вопросы никогда не задаются людьми, с которыми вы близко общаетесь в реальности и возникают у тех, кто знаком с вами недостаточно хорошо.

Но есть вещи, врубиться в которые смогут далеко не все

ваши друзья. То, что филологи назвали бы «бессвязной трансформацией смысла», родилось у меня ещё со школы, когда мы общались с друзьями на секретные темы, используя подмену слов – но не смысла – как шифровальную особенность.

Ставить знак вопроса там, где он не нужен и забывать о нём везде, где он требуется – вершина моего интеллектуального общения, а замена привычных слов на выдуманные – его пик.

Когда человек сталкивается с этим вычурным сленгом, его охватывает смущение и даже отвращение. «Душильня»? Что это такое? Но ответить на этот вопрос я не смог бы ни ночью, ни сейчас. Фишка в энергии и подаче, а не в последовательности букв, порядок которых в обычных словах расставили когда-то до нас.

Всё это стало таким, какое оно есть на данный момент из-за работы с текстом. За год с небольшим я написал около девятисот тысяч знаков и понял, что писатели обречены на эксперименты. Именно поэтому создаются новые мыслеформы, придумываются собственные слова, коверкается повествование – всё это следствие скуки, появляющейся у любого нормального человека, которого рано или поздно воротит от однообразия. Так и у музыкантов-авангардистов, дизайнеров, художников – если вы видите каракули, это не значит, что автор не может рисовать. Просто сам факт стандартного рисунка его выворачивает изнутри.

Ну три, ну максимум четыре года он поработает таким темпом и либо уйдёт в другое дело, либо подружится с экспериментами, не обязательно их публикуя.

Ликуя и вопя, Соня бежала по берегу Чёрного моря,

снимая сториз в инстаграм и свою одежду. Мы, наконец, добрались до места, до которого с точным намерением и собирались доехать – до огромного куска воды. Оно оправдывало своё название и действительно было чёрным от сильного ночного ветра, продолжавшего дуть и сейчас. Вихрь мутил воду и швырял на берег весь мусор, очищая море от грязи. Пробыв на пляже до вечера, мы вернулись назад в дом, где переночевали ещё ночь и на утро отправились южнее, в столицу Аджарии, портовой городок Батуми.

Для туристического бизнеса Грузии этот город является важным, как Тбилиси. В нём почти всё состоит из ресторанов, отелей, хостелов и различных развлечений.

Батуми – это центральная жила, из которой стекаются деньги в бюджет страны.

Когда мы вышли из маршрутки, взятой для нас хозяином дома, то обнаружили вокруг себя толпы стервятников, верещавших нам вслед: «Всего 30 лари за ночь…», «Молодые люди, такси до Трабзона», «Не хотите поразвлечься?». Спугивать автостопную удачу рейсовым передвижением мы не хотели, но пожилой дядька, с которым мы успели подружиться, настоял на том, что его гости должны добраться в следующую точку в целости и сохранности. Минувшей ночью мы легли поздно, потому что долго катались на аттракционах в местном парке, подвязы в котором были у нашего нового друга, Ромео. Он без всякой оплаты предоставлял нам доступ к самым головокружительным штукам, которые мы могли отыскать в том месте и, кажется, получал от этого большее удовольствие, чем мы сами.

И вот сейчас мы шли по оживлённой улице Батуми среди тысяч туристов и понимали, что нынешнюю ночь нам предстоит провести на улице – каучсёрфер слился при загадочных обстоятельствах, включив режим крысы. Это ещё один минус данной платформы, ведь вы не знаете, с кем заключаете сделку. Точно так же людей кидают с blablacar, когда попадаются безответственные водители.

– Не хочу снова лезть в эту чёртову палатку, – надув губы, жаловалась Соня. – Давай снимем апартаменты.

Я взял камеру и сфотографировал дорогущий отель.

– Вот, – демонстрировал я ей. – Снял.

– Щас просто обоссусь от смеха.

Вблизи центрального пляжа и бухты с пришвартованными катерами находилась огромная зелёная зона с несколькими деревьями, под которыми, пригвоздившись, располагались палатки. Увидев это, мы сразу поняли, где проведём эту ночь. Но сейчас нам требовалась еда и силы, чтобы тащить на себе двадцатикилограммовые рюкзаки, – а также впечатления от города и, разумеется, вай фай, который, в отличие от Тбилиси, на улицах отсутствовал, либо был запаролен.

Если когда-нибудь соберётесь в Грузию, не торопитесь с покупкой местной сим-карты. Для выхода в интернет вам подойдут общепиты и забегаловки, а в столице и вовсе существует бесплатная сеть «Tbilisi Loves You». Для выхода в интернет где-нибудь на трассе подойдёт местная симка, но никак не туристические тарифы наших операторов, которые будут сосать из вас по 500 рублей в сутки.

В ресторане мы заказали грибной суп. Пюрированный. Это целая традиция, которая преследует нас с Волжского. Самый вкусный из них попался у площади Свободы в одной кафешке, где нам встретилась девушка с фейс-контроля Bassiani – значимого для мировой техно-сцены клуба. Наряду с берлинским Berghain он входит в тот небольшой список мест, репутация которых заставляет с щенячьим трепетом дрожать многих диджеев, расценивающих сет в таком месте как признание, после которого можно бросать карьеру, но, как правило, по уши влюблёнными в музыку людьми шанс сыграть в бассиани истолковывается, как дополнительный стимул развиваться. Мы шли туда затем, чтобы воочию посмотреть на уровень организации и диджеинга. Не пожалели 20 лари* и как раз таки на входе столкнулись с девушкой, которая ощупывала Соню на наличие динамита. «За Русь на танцполе взорвусь?». На следующий день она, уже подрабатывая официанткой, разрешила нам оставить в кафе рюкзаки на пару часов,

а потом разглядывала обложку моей книги, которую я ей вручил, предварительно предупредив о её безумности, ибо она писалась для друзей.

И вот сейчас, вспоминая все эти моменты, связанные

с грибными супами, мы наворачивали здешний, Батумский, показавшийся нам не таким отвратным, как в Нальчике – городе, который зацепил нас не супом, а человеком, проводившим с нами время. Он работал на местном радио и держал единственный в России лейбл традиционной кавказской музыки. Имея большой запас фольклорного материала, он катался по стране с историями, связанными с лейблом, участвовал в международных фестивалях и дружил с одним французским режиссёром, на лекцию которого в рамках Red Bull Music Festival сбежалась вся творческая столичная элита. В дни нашей встречи он готовил выпуск футболок совместно с крупным брендом, угощал нас традиционными пирогами, с виду напоминающими блины, и разделял со мной анти-мусорское настроение за ночным столом под открытым кабардино-балкарским небом. «Они в наглую изъяли оборудование. – Козлы. – Никогда не верь ментам». Он рассказывал, как в Нальчике легко попасть в поле зрения спецслужб, просто зайдя в мечеть с бородой или проведя мероприятие. «У нас нет концертов».

Копов в Грузии очень мало, но когда их встречаешь, то вместо опасности тебя одолевает чувство спокойствия, в отличие от нашей страны, где образ мента ассоциируется с проблемами, нервотрёпкой и с ожиданием какого-то подвоха. Грузинские полицейские осознают, что они слуги народа, обязанные работать на благо страны, наши, в большей их степени, осознают только свою власть.

Приятель моего друга рассказывал, как он пытался застопить автомобиль около 20 минут. По меркам Грузии – это очень долго. Он стоял с вытянутой рукой и провожал взглядом проезжающие машины, как вдруг увидел рядом с собой наряд полиции.

Только что приехав из России и не зная ничего о Грузии, он подумал, что сейчас его будут прессовать, и опустил руку, медленно уходя в сторону. На трассе в этот момент не было никого, поэтому его охватила паника и чувство паранойи, которое возникает при страхе обнаружить в своём кармане пакетик с запрещённым веществом, тебе не принадлежащий. «Ну всё, – размышлял он. – Сейчас затолкают в форд, кинут в участок, отберут деньги, побьют, подкинут наркотики. Я никто в чужой стране, они же могут сделать со мной, что захотят…»

Вместо этого они поинтересовались, долго ли он пытается выловить попутку. «20 минут?! – с грузинским акцентом возмущался полицейский. – Нехорошо». У любых сотрудников внутренних органов имеется своя территория, за которую они отвечают. Остальная земля – вне их юрисдикции. Поэтому они вежливо настояли на том, чтобы бедолага, который жарился под палящим солнцем треть часа, согласился на просьбу подвезти его до места, где кончается зона их патрулирования, чтобы там они вызвали следующий наряд. Таким образом знакомый моего друга поменял три полицейские машины, которые связывались между собой по рации, чтобы договориться о помощи гостю на своём участке трассы.

Когда последние копы с ним попрощались и пожелали удачи, в его голове что-то перевернулось. «Так вообще бывает? – думал он. – Может всё-таки есть подвох…»

Но его нет. Они прекрасно понимали, что он – молодой путешественник, выбравший не самый лёгкий путь для передвижения. Что у него, скорее всего, нет денег и что если они ему помогут, его жизнь станет немного легче, – а главное, они сами получат от этого кайф.

С Соней мы часто делали ошибки, приезжая в город или пересекая границу в тёмное время суток. Так, на обратном пути мы оказались в ночном Владикавказе посреди пустых улиц, где обитали лишь таксисты. Стопить в чертах города – бесполезная затея, и, учитывая тогдашнее время, единственным нашим вариантом оставалось просто идти пешком с большими рюкзаками в сторону трассы. Но не успели мы пройти и минуты, как около нас остановилась лада калина, из которой вышел бородатый мужик. Тогда, после двух недель в Грузии, я с нетерпением и лёгким страхом выжидал момент, когда уже нам попадётся какой-нибудь бандит и разорвёт нас на части. Побывать на Кавказе и не быть зарезанным – это вообще законно?

Тем более красивой девочке в коротких шортиках и ушастой тощей рептилии, вырубить которую на землях Северной Осетии можно одной вертухой.

Но, как оказалось, весь страх, связанный с магическим словом «Кавказ», существует лишь в головах людей, которые понятия не имеют, как на самом деле обстоят дела в этих регионах, веря телевизору и своим стереотипам. Водитель калины оказался таксистом, завершающим рабочий день, но к своему удивлению увидевший ковыляющих по троту-ару нас. «Туристы! – радостно крикнул он. – Чем вам помочь?». Он начал советовать хостелы и ночные столовые, но мы сказали, что сильно торопимся домой, дав ему повод молча подумать о чём-то пару секунд. «Ладно, прыгайте, подвезу. – Но у нас нет денег. – Они не нужны». Всё ещё с недоверием мы сели к нему в машину и двинули из города, понимая, что ковылять пешком было бы хуже. Он провёз нас 60 километров до развилки, восхищённо слушая наши и рассказывая свои приключения, а в конце спросил:

– Тебе приятно, что я вам сейчас помогаю?

Я ответил, что да. Он потратил на нас 120 километров.

– А мне приятно вдвойне.

В этом и заключается суть доброй стороны этих народов. Для них гости – особые люди, к которым обязательно надо проявить уважение. С обратной стороной мы познакомиться не успели, хотя многие, даже сами кавказцы, о ней предупреждали. Единственным грузинским форс-мажором оказался гелендваген, но его водитель был русским.

После Батумского грибного супца мы пробыли там ещё несколько суток, после чего отправились той же дорогой до Зураба из Тбилиси, а затем в сторону дома, в котором нуждалась Соня. Она полностью вымоталась от диких ночей в палатке и морально опустошилась от бесконечного хаоса, в который раньше не попадала, проводя время за компьютерными играми.

Автостоп – большой стресс и эмоциональная, незабываемая встряска. Он полезен всем людям, особенно заскорузлым и чистоплотным обитателям зоны комфорта. Такой стиль жизни изменит любого человека – скорее всего, в лучшую сторону, ведь на фоне нормальной городской жизни данный опыт расценивается, как схватка с судьбой, которая может закончиться плачевно в любой момент.

Но самое страшное у большинства людей начинается после приезда. Возвращаясь в скучную рутину, они живут словно на пороховой бочке, которая не взрывается лишь потому, что её затопило слезами тоски по дороге и приключениям – слезами не физическими, а душевными, неуловимыми, проявляющимися в необъяснимой грусти, которая накатывает на них в самый неожиданный момент. И иногда необязательно иметь опыт в том, из-за чего выявляется печаль. Вы можете не знать того, о чём знает то, что принято называть душой; то, чем мы чувствуем тревогу, сомнения, тягу к чему-то или кому-то. Единственный способ во всём разобраться, это пробовать. В данном случае Соня попробовала себя в роли дикой путешественницы и поняла, что следующий автостоп возможен в её случае лишь со вписками в квартирах, а ехать в чужую страну, где необходимо полагаться лишь на палатку, это сложно. Её тяготило долгое отсутствие душа, тяжёлые сумки и чувство собственной важности, когда рано или поздно человек, не отбросивший его, начинает оплакивать материальное и общее положение. Ему становится обидно, почему какие-то козлы могут себе позволить билет на самолёт, дорогую еду, недельное бронирование в отеле, в то время как он вынужден поджигать горелку и варить на ней пресную крупу. Автостоп с палаткой – это возможность стать простым, как валенок. Научиться проще относиться к жизни и никогда себя не жалеть, ведь жалость – отвратительная вещь, которая ни к чему хорошему не приведёт.

Чистая правда. Но несмотря на это даже я приблизился к этому чувству, когда пожалел, что пошёл на поводу желания Сони быстрее доехать до Саранска и успеть на её чертов корпоратив. Закон подлости настиг нас на третьем продольном шоссе в Волгограде, когда мы около трёх часов пытались остановить сотни фур. Они безразлично проносились мимо и даже не гудели в знак презрения – им просто было на нас плевать. Мы шли около десяти километров вдоль магистрали и брякнулись спать от бессилья в каких-то кустах, а на утро, под палящим солнцем, прошли ещё столько же до какой-то остановки. «Я так больше не могу, – сказала она. – Не двинусь больше ни с места». Около двенадцати часов мы провели на трассе без единого намёка на попутку и лишь ближе к обеду нам остановила фура с соляной кислотой, которая подбросила нас до Саратова, затем были машины до Пензы и последняя до точки, откуда мы начали путь.

Уставшая, но счастливая Соня стояла у рынка Данко в ожидании такси. На корпоратив она, разумеется, не успела. Зато осталась жива после испытания, детали которого никогда, по веским причинам, не попадут в печать, загораясь лишь во вспышках ностальгии, которая нагрянет на неё в тухлом офисе.

Спустя пару дней после приезда передо мной стоял выбор: работа в издании, которое занимается дешёвыми рейтингами, или грузовик. Выбор был очевиден.

– Привет, курортник. – В начале рабочего дня к кабине моего зверя подошёл сорокалетний механик и, ухмыляясь, продолжал говорить: – Белый ты какой после юга. Поди сутками валялся в номере и пил.

– Что-то типа того, – ответил я и, включив первую передачу, с рёвом крайслерского мотора двинул прочь

на дорогу.

***

5469 3900 1144 6281 – сбер.