Мигранты. Писарчуки [Юрий Темирбулат-Самойлов] (fb2) читать онлайн

Юрий Темирбулат-Самойлов Мигранты. Писарчуки

– Разрешите представиться: каперанг Гнидо Валериан Валерьевич, – бодрым чётким шагом наверняка в недалёком прошлом военнослужащего промаршировал в просторный кабинет главного редактора новой, считанные дни назад зарегистрированной газеты первый сегодняшний посетитель с отличной кожи портфельчиком строго под цвет и фактуру не менее щегольских чем сам портфель лакированных башмаков.

На полпути к столу хозяина кабинета вошедший сбавил скорость до нуля, свободной от портфеля рукой одёрнул застёгнутый на все пуговицы сюртук, потрогал, не съехал ли в сторону классически строгий узел галстука и, по-военному дисциплинированно ожидая приглашения сесть, не удержался всё же, чтобы не оглядеться вокруг. Помещение, надо признать, такого несдержанного любопытства стоило. Всё здесь притягивало взгляд. Оснащено оно было по последнему слову офисной техники, оформлено и обставлено в духе ультрасовременных веяний дизайнерской мысли – претенциозно-консервативная классика с элементами модерна в разумной пропорции. Отделка – сплошь натуральными материалами: алебастровая, в дворцовом стиле потолочно-карнизная лепнина; декоративные элементы из поделочного камня, фрагментарно-изящно вписывающиеся в массив стеновых панелей красного дерева, а художественно-наборный штучный паркет – вообще глаз не оторвёшь. И в тон всему этому не менее роскошная, заказная, скорее всего, мебель настолько хороша, что прямо музей буржуазных изысков, а не рабочее пространство, пусть и руководителя организации. Довершал картину большой, диаметром с метр, украшенный тонкой инкрустацией по полированной поверхности шара напольный глобус в переднем углу, свидетельствующий, видимо, о немалых территориальных амбициях владельца… Чувствовалось – денег во всё это великолепие вложено немерено.

– Да-да, проходите, присаживайтесь. Слушаю вас, Валерий Валерьян…

– Валериан Валерьевич… – вежливо, но твёрдо перебив, поправил гость. – Хотя, не это главное. А вот о чём я хотел бы вас попросить настоятельно, так это не путать, как невольно, а иногда будто невзначай, на деле же нарочно недоброжелательно делают многие, ударение в моей фамилии. Как и у известного в своё время оппонента советской власти генерала Шкуро¹ оно должно ставиться на последнем, а не на первом слоге.

– Постараюсь, – исподлобья, поверх очков глянул на собеседника редактор и перевёл взгляд на настенные часы, стрелки которых показывали ровно девять утра. – Вы пунктуальны, Валерий, э-э… Валерьянович. Ну, а меня, напомню, хотя вы наверняка прочитали это на табличке у двери, да и без того не можете не знать, поскольку шли с конкретной целью и по договорённости, Андреем Петровичем зовут. Фамилия – Артамонов. Проще некуда.

– Очень приятно… но я всё-таки Валериан Валерьевич, а не наоборот, – уже с плохо скрываемым раздражением, но пока что так же твёрдо-вежливо, как и при первой оговорке, вновь поправил главного бывший военный.

– Взаимно. Простите, всю жизнь на запоминание имён я не силён был, не обижайтесь, пожалуйста. Да, а что означает, позвольте полюбопытствовать, это словечко – «каперанг»? Где-то в кино, по-моему, или в театре я что-то в этом роде слышал. Признаться, нечасто приходится знакомиться подобным образом, когда твой визави представляется столь оригинально, да ещё и без разъяснения сути названного им псевдонима, или как это назвать ещё, не знаю…

– Каперанг – это, да будет вам известно, Андрей Петрович, на сленге военных моряков означает сокращённое производное от первых слогов «ка-

питан пе-рвого ранг-а». По сухопутному – а вы, я вижу, явно не из морских офицеров, – полковник. «Кавторанг», по соответствующей аналогии и с понижением на ступеньку – ка-питан вто-рого ранг-а, или подполковник. Всё это, конечно, уже в прошлом, да вот привычка представляться по-воински, понимаете ли… Но, опять же, и это не главное. Важнее, на мой взгляд, то, что-о… а, ладно…

– Договаривайте уж, коль начали, – редактор чувствовал, что «каперангу» не терпится высказать что-то сокровенное, но он затрудняется выразиться точно, не умея сходу подобрать нужных слов. – Что «то, что»?

– Ну… вы сами обратили внимание на то, что я только что продемонстрировал, явившись минута в минуту, и чего так многим не хватает в нашей сегодняшней жизни. Точность – вежливость королей, как говорили в добрые старые рыцарские времена. Это я по поводу той же пунктуальности, пользуясь случаем – применительно к воспитательному процессу, то есть в качестве примера для будущих подчинённых. Ведь нам с вами предстоит совместно руководить коллективом, который ещё и создать да воспитать надо, как положено, вышколить, построить по стойке «смирно».

– Простите, Валериан, э-э… Валерьевич, но что-то я не припомню, чтобы мы с вами договаривались по поводу совместного, так сказать… Я вас вообще впервые вижу!

– Я полагал, направляясь сюда, что вопрос решён. Вам разве не звонили?

– Да уж звонил Михал Михалыч по вашу душу… ну, и что? Просил рассмотреть кандидатуру – ещё не значит приказал. А во-вторых, даже если в отношении вас вопрос и решится, и вы, заняв у нас одну из руководящих должностей, со всей вашей полезной, не спорю, службистской пунктуальностью примете в какой-то мере участие в отборе кадрового состава… журналисты, они ведь – народ творческий, в большинстве своём нестандартный в мышлении и образе жизни, многие из них снедаемы самомнением относительно своих талантов – так называемые непризнанные гении, ну и не без повышенного свободолюбия, конечно. Привычный вам,

нормальный для вас казарменный стиль «смирно-вольно, шагом марш» здесь, в газете, вряд ли приживётся.

– Дисциплина ещё нигде, никогда и ни для кого не была лишней, в том

числе и в творческих коллективах, тем более, как вы изволили заметить, с самомнением. От себя хотел бы добавить: с нездоровым, больным самомнением. Докладываю: между прочим, я являюсь лауреатом престижнейшей журналистской премии «Золотое перо России». То есть, перед вами профессионал с неплохим опытом, который шантрапу эту пишущую знает не понаслышке.

– Почему «шантрапу»?

– А потому… Не будете же вы отрицать очевидного – в новое, никому пока не известное издание вряд ли можно ожидать сразу бурный приток беспроблемных, благополучных по жизни асов нашего непростого дела, которым ещё и хорошо платить надобно. Так что, основную массу коллектива нам с вами комплектовать придётся, скорее всего, не из людей высшего порядка, а из безработных люмпенов, большей частью приезжих, из которых черпает дешёвый трудовой потенциал множество столичных предприятий. А люмпены эти и есть та самая отпетая шантрапа, для наставления которой на путь истинный кнут, ручаюсь, более продуктивен, чем пряник.

Тут разговор прервался телефонным звонком. Редактор машинально потянулся к трубке, но «каперанг» Гнидо, вдруг вскочив с места, неожиданно опередил его:

– Разрешите, я отвечу?

– Попробуйте… – несколько опешил хозяин кабинета от столь вопиющей бесцеремонности, да к тому же на чужой территории, на приёме у должностного лица чрезмерно уж резвого, грубо игнорирующего, а, возможно, и просто не знающего элементарные правила приличия гостя.

Гнидо с полминуты, стоя в наполеоновской позе, слушал звонившего, затем, досадливо поморщившись, грубо оборвал:

– Предложение ваше изложите в письменном виде и передайте через секретариат! Или пришлите по почте. Да, можно по электронной. Вам ответят официально. С кем разговариваете? С первым замглавреда…. ну, что тут непонятного – первым заместителем главного редактора. Всего доброго.

Ну и прыть!.. – заныло в области солнечного сплетения у главного. Немалым усилием воли сдерживая грозящее гневной вспышкой обвально нарастающее возмущение, рискуя сорваться до непристойной ругани и грубо выгнать вон нахала, он благоразумно вобрал в лёгкие как можно больше воздуху, медленно выдохнул, после чего уже вымученно-спокойно предложил:

– Возьмите у секретаря, которая у нас пока по совместительству ещё и за инспектора отдела кадров, бланки анкеты и автобиографии, дома не спеша заполните и приходите, предварительно позвонив… ну, хотя бы за день до того, как засобираетесь.

– Заявление о приёме на работу я могу написать прямо сейчас?

– Лучше не сегодня, а по готовности анкеты, которую нам с учредителем газеты не помешало бы предварительно проанализировать на предмет подыскания вам наиболее подходящей должности, поскольку… в командный состав стремитесь, как я понимаю. А это – особый, более скрупулёзный, чем для рядовых вариантов, порядок рассмотрения кандидатуры. Да и штатное расписание у нас ещё не готово. Я потороплю, чтобы доделали его как можно скорее, там и определимся – и с должностью, и с размером денежного содержания. Естественно, если будете приняты, то, согласно требованиям трудового законодательства, с испытательным сроком до полугода, как для должностного лица руководящего звена.

– И, тем не менее, касательно денежного вопроса, о котором вы так кстати, хоть и вскользь, упомянули, хотелось бы получить какую-то ясность не откладывая на потом, то есть не отходя, как говорится, от кассы. Хотя бы приблизительно, какой размер моей заработной платы я могу озвучить сегодня дома своей жене, какими цифрами ей оперировать в перепланировании семейного бюджета? Желательно, чтобы выражалась зарплата не только моя, а и всего коллектива, что, на мой взгляд, было бы правильным – и в твёрдом окладе для спокойствия, при условии, конечно, выполнения определённого трудовым договором объёма работы, и плюс предполагала гонорарное подспорье для стимулирования творческой активности. О премиальных, лично для себя во всяком случае, заикаться считаю пока преждевременным, да и нескромным.

– Заикаться, дражайший Валерьян, простите, Валериан Валерьевич, пока вообще не о чем. Вот завтра-послезавтра, когда мне самому будет всё ясно, и порешаем…

– Есть, завтра! Вы уже почти безошибочно произносите моё имя-отчество, значит – сработаемся. Разрешите откланяться… итак, до какого часа завтрашнего дня? – взялся за ручку портфеля-люкс «каперанг».

– Да уж откланяйтесь, ради Бога, лучше до послезавтрашнего, не раньше. Время встречи согласуете с секретарём по телефону, как определитесь. Вы свободны.

Молоденькая миловидная секретарша заглянула в этот момент в дверь:

– Андрей Петрович! Тут от собственника здания Николай Гаврилович с подписанными с их стороны дополнительными соглашениями к договору аренды и счетами на оплату.

– Просите.

В кабинет вошёл подтянутый седой, стриженный «под ёжик» энергичный мужчина с умным строгим, и в то же время предельно спокойным, преисполненным достоинства взглядом уверенного в себе человека – отставной адмирал, до недавнего времени служивший командиром крейсера на Тихоокеанском флоте, а ныне, после ухода в отставку и переезда по желанию семьи в Москву, управляющий делами специализированной фирмы, сдающей в аренду редакции газеты занимаемые ею ныне апартаменты. Поравнявшись с выходящим «каперангом», экс-адмирал приостановился, вглядываясь, просиял лицом, приветливо

улыбнулся и развёл руки для объятий:

– Мичман! Разрази меня гром, если это не Гнидо, хоть и в штатском сегодня что-то! Какими судьбами в Москве? В отпуске, или, никак, в запас списался? По возрасту-то, да и по состоянию здоровья, наверное, мог бы и послужить ещё…

– Извините, я опаздываю… – сконфуженный чуть не до паралича мичман-«каперанг», не пожав руки тому, кому когда-то отдавал честь, при встречах поспешно переходя на строевой шаг чуть ли не за версту, поспешил ретироваться.

Редактор в недоумении заморгал учащённо:

– Это ваш сослуживец, Николай Гаврилович? Не спутали ни с кем человека? Полковник и мичман далеко не одно и то же… хотя фамилию назвали, вообще-то, верно.

– Как же! Такого и спросонья не спутаешь… мало, кто у нас на Тихоокеанском не знал этого писарчука. Служил на мелкой, строго по чину – мичманской должности в штабе флота, сотрудничал в качестве внештатного корреспондента со многими военными изданиями, вплоть до газеты «Красная звезда». Всё недостатки разные вскрывал. Кляузник неимоверный, за что и не любили его, а многие и побаивались. А причём тут полковник?

– Таковым этот хлыст представился. «Каперанг» я, говорит, – капитан первого ранга, то есть, по общевойсковому ранжиру, полковник. А на деле, оказывается, по тому же ранжиру – всего-то скромный прапорщик. Во, даёт!

– Хм-м… на него похоже. Что, на работу просится?

– Если бы просто на работу… так ведь высокоруководящую подавай ему, стервецу. По телефонной просьбе одного господина, отказать которому – что харакири совершить или, в лучшем случае, на сухой паёк сесть.

– Да-а… позавидовать тебе, Петрович, в данном случае трудно. Он и по твою душу пасквили начнёт писать, если что не так. Имей ввиду и будь бдителен – вонючка эта хоть и не ахти какая опасная по большому счёту, но кровь попортить может, ведь в мелких пакостях тоже мало прелести.

– Спасибо. Предупреждён – значит вооружён.

– А всё равно приятно однополчанина встретить, даже паршивенького. Ничего, справимся совместными усилиями, я ведь всё-таки авторитет для них, младших сослуживцев – пусть и отставной, но адмирал как-никак. Надеюсь, не решится на большие мерзости, зная, что мы с тобой в дружеских отношениях.

– Мёд бы пить вашими устами, Николай Гаврилович.

– Ну, да время покажет. Это даже стимул для безошибочной работы, особенно по бухгалтерии и прочим финансам. Всегда легче страховаться, если знаешь, откуда какого ждать укуса.

– Людей бы не распугал, а то пока устойчивый коллектив сложится…

– Во всяком случае, Петрович, не стесняйся, если что, и на мою поддержку рассчитывай смело.

– Буду признателен, – протянул собеседнику его экземпляр подписанного допсоглашения к договору редактор.

***

Оставшись один, «Петрович» призадумался. Как в воду глядела эта потенциальная заноза с символичной фамилией: набирать коллектив изначально планировалось большей частью из наводняющих столицу неумолимо увеличивающимся потоком всё последнее десятилетие провинциалов, ищущих здесь пути решения каких-то личных проблем, чаще всего материального свойства. Контингент не из лёгких, но – так надо… в этом весь смысл задуманного.

А может, не такое уж и зло этот Гнидо? Безусловно, хваток и не безнадёжно туп, хотя косность так и прёт из всего его поведения. Имеет опыт журналистской, штабной работы. Как выходец из когорты военных с многолетней выслугой – по определению, до слепого исполнительства подвержен дисциплине сам, и ждёт в ответ безупречной дисциплинированности от окружающих. И, пожалуй, способен служить примером для других в плане той же пунктуальности. На первого и вообще никакого заместителя, конечно, не тянет по причине слишком всё же заметной интеллектуальной ограниченности, а посему все «замовские» должности из штатного расписания лучше, во избежание лишних проблем, исключить, взамен введя в него пару единиц руководителей каких-нибудь нестратегических направлений без права подписания финансовых документов. Должности главного редактора и генерального директора, естественно, совместить и оставить за собой. Зарплату личному составу, хоть это и неэкономично с позиций оптимизации, а выражаясь точнее и честнее – «максимальной минимизации» налогообложения, от греха подальше выплачивать как можно большей частью «белой», желательно совсем без «неучтёнки» в конвертах, широко практикуемой отечественными коммерческими структурами… это уж как хозяин-инвестор Миша согласится, но в любом случае нелишне заранее отсекать на корню малейшие поводы для доносов, о вероятности которых вовремя предупредил отставной адмирал Николай Гаврилович.

Поскольку же взять, да отмахнуться от этого Гнидо, протежируемого самим хозяином, проблематично – придётся, куда ж деваться, скрепя сердце и приняв все возможные меры предосторожности, его брать. Пока, на первое время… а там война план покажет.

И когда это он, шельма, успел влезть Мише в душу? Пробивно-о-й субъект!.. Но ничего тут уже не попишешь, что случилось, то случилось, а спорить с таким человеком настроения как Михал Михалыч – в самом деле, себе дороже. Спасибо, финансирует пока, на первых порах не просто добросовестно, а даже с азартом, не глядя на цены и без вопросов. Сам настоял на выборе офиса не эконом-класса, а как можно более высокого уровня комфортности, презентабельного, настоящих апартаментов, чтобы конкуренты пикнуть не могли относительно солидности учредителя, и чтобы вообще редакция выглядела «самой крутой» в Москве. И – почти в центре города, рядом с метро, что немаловажно при рекрутировании персонала. Оргтехнику оплатил без задержек современнейшую, дорогостоящую, мебель красивую и удобную, по степени дороговизны соответствующую уровню самого помещения, даже посуду и прочую утварь для гостевых кофе-чая-коньяка велел закупить по высшему разряду. Рабочие места рядовых сотрудников – тоже, как в лучших издательских домах. Машину штабную представительского класса выделил из собственного гаража, почти новую. Не скупясь на материальную базу, в разработку творческой концепции издания, однако же, вмешиваться не стал, что делает ему честь. Считает достаточным, чтобы блюли главное – не забывать тему его бизнеса, но и без слащаво-дешёвого популизма вроде чуть ли не ежестраничных, к месту и не к месту, вставок мудрых изречений и имиджевых портретов кормильца, как практикуют порой недалёкие в креативном плане издания.

Спору нет, всё это стоит того, чтобы чем-то и поступиться по его капризу – принять, например, рекомендованного им человечка на какую-то из привлекательных должностей. Пусть этот сотрудник и не подарком судьбы окажется, но подобные издержки неизбежны, наверное, в любом мало-мальски серьёзном деле. Мириться какое-то время придётся, грусти не грусти, даже с экземплярами вроде «каперанга» Гнидо, что делать…

***

– Позвольте войти? – в кабинет бесшумно, едва не на цыпочках вошёл-прокрался чистенько-светленько одетый, но весь какой-то взъерошенный, в чём более всего преуспела причёска, не первой молодости, но с сыпью нелогичных для его возраста, похожих на юношеские периода полового созревания прыщей по смуглому лицу, с начинающейся проседью в волосах брюнет в дорогих при всё том, торговой марки «Дюпон», как и у самого главреда, очках, сквозь фирменно полированные стёкла которых мигающим неуловимо редко, как у ящерицы-хамелеона, «пожирающим начальство» преданным взглядом уставились куда-то повыше и сбоку лба собеседника круглые вытаращенные глаза, то ли грузин, то ли абхазец. Или, чтобы не гадать – по расхожему протокольно-милицейскому определению – просто «лицо кавказской национальности».

Неужто ещё одно чудо из той же гоп-гвардии, что и предыдущий кадр?.. – иронично-озадаченно почесал в затылке главный, не подозревая, как близок к истине. – Сговорились, что ли, они сегодня? Как ведьмы на шабаш…

– Проходите, коль вы и так уже здесь, но… мы разве оговаривали эту встречу? – мельком заглянул он в рабочую тетрадь-ежедневник, а затем более пристально, вопрошающе воззрился на незапланированного посетителя. – И как вы прошли мимо секретаря? Она мне о вас не докладывала.

– А в приёмной никого не было, может, отлучилась секретарь… по надобности какой-нибудь неотложной… – пожал плечами простовато-чудаковатый с виду, но и с проглядываемой в то же время природной хитрецой незнакомец.

– Приёмная наша никогда не остается без присмотра. Если секретарь и отлучается изредка по неотложным, как вы теоретически верно предположили, надобностям, её практически всякий раз кто-то обязательно подменяет на это время. Странно… Ну, хорошо, слушаю вас. Кто вы, откуда, с чем пожаловали?

– Член Союза писателей Дзтракая Давид Георгиевич. Разумеется, по делу.

– Поздравляю, конечно, с членством в уважаемом творческом союзе, но если хотите писать о нас роман, балладу или даже что-то поскромнее вроде рассказа или очерка, в любом случае вы поторопились или просто дверьми ошиблись, не туда постучались – вряд ли мы можем служить для вас благодатной в этом отношении темой. Газета только готовится к изданию, её ещё практически нет как таковой, она, можно сказать, в зародышевом состоянии, есть пока лишь зарегистрированное в законном порядке в соответствующих органах название… за формирование творческого состава штата редакции взялись буквально с сегодняшнего дня, вследствие чего, вполне естественно, и героев труда представить вам пока не можем. Так что, извините…

– Нет, нет, что вы, какие романы и баллады! Какие герои… Пока что речь идёт всего-навсего о собственном трудоустройстве моей скромной персоны как раз в том самом творческом составе вашего штата, который, как вы сами констатируете, уже формируется.

– Вот как? Но нам нужны, простите, профессиональные журналисты, умеющие точно и беспристрастно как магнитофон или фотоапарат, а главное регулярно и оперативно отображать окружающую действительность, текущие события по заданной тематике… а никак не литераторы-сочинители с творческим полётом фантазии, да фантазирующие чаще не на актуальные темы дня сегодняшнего, а о прошлом, и, может, реже – о будущем. Это разные ипостаси, согласитесь, хотя и та, и другая, не спорю, прямо и непосредственно связаны со словом, пользуются словом как основным инструментом в работе.

– М-м… ну, не совсем я ещё член, честно говоря. Хотя, вот-вот… необходимые рекомендации есть, да и творческий багаж вроде достаточен.

– И что за багаж, если не секрет?

– Ну-у… сами понимаете, в советские времена, когда я был юн, горяч, резал правду-матку бескомпромиссно и невзирая…

– На злобу дня, как Маяковский² когда-то?

– Ой, да что вы опять, Андрей Петрович! Конечно же, на такие лавры я пока не претендую… я только хотел сказать, что истинную правду публиковать в нашей стране в эпоху правления коммунистов было непросто.

– Но на то и существует литературный вымысел, позволяющий завуалировать какую угодно правду-матку, чтобы довести её хотя бы иносказательно до читателя. А умный читатель уж сумеет между строк, как говорится в таких случаях, отловить необходимую информацию. Есть немало жанров в этом направлении, таких, например, как басня, притча и так далее.

– Позволю себе повторить, я был слишком молод и горяч, может быть ещё и как кавказец по происхождению…

– А вот кавказцы-то и отличались всегда незаурядным красноречием, умели выразить мысль не только красиво, но и неоднозначно, когда надо.

– Однако, как бы ни было, а более-менее регулярно печататься я начал только с приходом Перестройки, благодаря которой властями была провозглашена гласность и открыто критиковать недостатки, язвы общественной жизни и всяческие безобразия, творимые кем угодно, хоть наипервейшими руководящими лицами стало не только возможно, но и востребовано. Причём, чем жёстче критика, тем похвальнее для автора.

– Помню-помню, было такое – неудержная критика взахлёб всего подряд как одна из издержек однобоко истолкованной многими гласности. Ну, и с чего же вы как автор начали в тот сложнейший для общества, но благоприятный для сатириков всех мастей переходно-исторический период? С какой творческой визитной карточкой идёте сегодня в Союз писателей, и в какой именно из мимикрировавших во всепоглощающем перестроечном азарте партийно-забюрократизированных когда-то, а ныне радикально-демократических писательских союзов – на малой исторической родине своей, или здесь, в Москве, где, кстати, в духе того же легализованного плюрализма уже давно не один подобный союз функционирует?

– В российский, конечно, главный по моему мнению, который называется – Союз писателей России. Я, к слову сказать, уже года три как полноценный россиянин по прописке. А совсем недавно, в конце прошлого года за то, что помог своими произведениями свалить одного губернатора-взяточника, получил от его преемника неплохую квартиру всего в двух сотнях километров от Москвы. Теперь, как поменяю её на какую-нибудь жилплощадь здесь, в столице – стану таким же полноценным москвичом.

– Недурно!.. И что это за шедевры такие, дающие столь ошеломительные результаты? Свалить одним махом губернатора, даже плохонького – не фунт изюма слопать.

– Одним махом сложно, согласен. И в моём случае всё развивалось тоже без чудес, в естественном русле, пошагово. Ведь и Москва, говорят, не сразу строилась… Сначала были относительно безобидные юморески, сатирические рассказы на общие темы, потом цикл всё более адресных и острых, кусачих фельетонов по текущим проблемам жизни народа со всё более возрастающей активностью в поиске виновников этих проблем. Ну а дальше уже открытая, откровенная критика совершенно конкретных негодяев – ненавижу продажных политиков. И, наконец, родилась целая книга, детально, доказательно разоблачающая команду подлецов, прорвавшихся к власти над одним из благодатнейших регионов страны. Вот по этой книге и иду в Союз.

– А этот, новый-то губернатор, так щедро расплатившийся с вами за рискованно-смелое разоблачение его оппонента на таком убийственном уровне, как публицистически-литературный, намного честнее предыдущего? Схватка, надо понимать, была между достойными соперниками, друг друга стоящими – размер гонорара тут в какой-то мере выдаёт суть…

– Я думал на эту тему. Об уровне честности не берусь судить, а что не настолько уж и благодарным, как вам кажется, этот «слуга народа» оказался – факт. Ведь, по совести, мог бы он мне и должностишку какую-никакую в составе обновлённого областного правительства подкинуть. Пусть не вице-губернаторское кресло, а хотя бы, скажем – скромный кабинетик министра печати или ещё что-то в этом роде… А он, отделавшись квартирой, даже физическую безопасность мне и моей семье не погарантировал против более чем вероятной мести со стороны ушедшей команды. И вот я здесь.

– И всё же, простите великодушно, чем мы-то можем вам помочь? Газета – вы вынуждаете меня повторяться – не беллетристика, не художественно-развлекательная книга, над которой можно, изощряясь как угодно, с беспредельной долей вымысла работать себе да работать в вольном, никуда не торопящем режиме, и даже не журнал, выходящий раз в месяц, а то и в два, а – как можно более частый, желательно ежедневный поставщик читателю информации о наиболее интересных и, подчёркиваю – последних событиях в мире, стране, населённом пункте. Одна из важнейших рубрик в газете – новостная. Повторяю по буквам, если не расслышали или недопоняли – но-во-с-т-на-я! Поймите, меня как газетчика-работодателя интересуют в первую очередь шустрые, пронырливые, везде успевающие репортёры…

– А кто, скажите, пожалуйста, будет литературно обрабатывать наскоро состряпанные тексты этих самых шустрых да пронырливых? Корректоры не в счёт, они могут только «блох» в виде грамматических ошибок повыловить, да пунктуацию подправить. Вам же неинтересно, чтобы ваше претендующее на многое издание изобиловало пусть наисвежайшей, горячей – с пылу, с жару, но стилистически топорно изложенной информацией?

– Почему обязательно «топорно»? Штат ещё не набран, и состоять, надеюсь, будет не из последних тупиц.

– От всей своей широкой кавказской души желаю, чтобы вам удалось сыскать, собрать и запрячь в одну упряжку достаточное число одновременно талантливых, работоспособных и добропорядочных людей. Но такие, как правило – в жутком дефиците на рынке труда, поскольку неплохо пристроены и в Москве, и в провинции. Так что, формировать коллектив, хотите вы того или нет, вам неизбежно придётся из… сами понимаете, кого. Будут это, голову даю на отсечение, процентов минимум на девяносто приезжие неудачники, каждый из которых хоть в чём-то, да ущербный.

– В частности, извините, в какой-то мере как вы вот, например… или – был тут только что один ярый поборник муштры, палочной дисциплины, с пеной у рта распинающийся до странности похоже о том же самом.

– Валериана Валерьевича Гнидо имеете в виду? Но его, в пику прочим «гостям столицы», вряд ли можно назвать неудачником, да и себя я к таковым не отношу ни в коей мере.

– Вы что, знакомы?..

– А он и пригласил меня сюда на пост старшего литературного

редактора.

– К-как пригласил?!. – поперхнулся главный редактор. – Да ещё, извините… на несуществующую должность… пост, тоже мне…

– Ну, он же ваш первый зам… имеет, наверное, полномочия.

У главного опять, уже второй раз за время этого разговора, сильно заныло в груди. Это уже не просто прыть, а агрессия какая-то!

– Простите, как вас…

– Давид Георгиевич.

– Да, Давид Георгиевич… значит, говорите, вы и ваш приятель Гнидо хоть и не москвичи, но ни в коей мере не относите себя к массе типичных приезжих, поскольку те все неудачники, а вы другие…

– Совершенно верно, мы с Валерианом Валерьевичем нетривиальные не москвичи, если можно так выразиться. У нас есть существенное отличие от обычных иногородних искателей счастья – мы в столичном регионе не бездомные. Ему, как уволившемуся в запас военнослужащему, да с немалыми знакомствами, уже выделено жильё в ближайшем Подмосковье, у меня тоже проклюнулись кое-какие варианты обмена… так что, мы уж как-нибудь пореспектабельнее, чем подавляющее большинство «понаехавших тут». Резюмируя сказанное, могу вас уверить, что вы получаете опору в работе в лице не каких-нибудь, а действительно солидных людей.

– То есть – вас с Гнидо?

– Ну да. Тем более что никаких побочных источников доходов мы с Валерианом Валерьевичем, если не считать его копеечную военную пенсию и моей мизерной пенсии по инвалидности (у меня по зрению нерабочая группа), не имеем, и будем стараться честно отработать свой хлеб с заслуженными премиальными исключительно в пределах своей работы на благо газеты.

– Простите, Давид… э-э…

– Георгиевич.

– Давид Георгиевич, а как вы с вашей нерабочей группой инвалидности

интенсивно трудиться в руководящей должности собираетесь?

– Хорошие очки выручают.

– Ну, ладно, допустим… важнее тут другое – вы говорите о вашем с Гнидо трудоустройстве, причём на высшие, после моей, разумеется, должности, как о данности, о вопросе решённом. Но – кто решал? Я, во всяком случае, никаких пока заявлений не визировал и приказов не подписывал. Да и преференции какие-то что юридическому, что физическому лицу при серьёзном соискательстве не мешают, как правило. Вы вот, например, можете предоставить мне письменную рекомендацию от кого-то авторитетного, или хотя бы устно-телефонную, как тот же Гнидо от некоего Михаила Михайловича?

– Могу!

– И от кого же?

– От Гнидо Валериана Валерьевича…

– Тьфу! А ещё от кого? Ладно… вот вам ксерокопия текста большой аналитической статьи. Умный, актуальный академический материал, но написан занудным научным языком и, при всей полезности изложенного в нём, обычный рядовой читатель уснёт с тоски если не на втором, то на третьем абзаце как пить дать.

– Что требуется?

– Вы хотите литературным редактором работать? Вот и сделайте эту статью читабельной и неутомительной, чтобы проглатывалась она словно увлекательный рассказ, залпом. Как минимум уполовиньте без потери смысла, оживите текст без ущерба для солидности автора, в общем – дерзайте. Будет готово – продолжим разговор. Всё, до свидания.

– Извините, Андрей Петрович, а с автором я смогу общаться в ходе работы?

– Ни в коем случае! Это ведь ваш тест на профпригодность. Профессору представим на подпись готовый материал. Подпишет – значит, вы справились с задачей, откажется – что ж… знать, не судьба, которая, как

видите, полностью в ваших руках.

– Но, хотя бы… в электронном виде есть эта статья?

– Нет, конечно. Разве вы не видите, что написана она от руки, на одном дыхании? Какой тут к чёрту компьютер! Только так, от руки и любым попавшимся под руку пишуще-рисующим предметом – ручкой, карандашом, куском мела или даже угольком обычно и пишут учёные светила в порывах вдохновения или озарения, как там у них…

– Хорошо, сделаю, как вы сказали.

– Желаю удачи.

Выпроводив посетителя, редактор, немного помешкав, вышел вслед за ним из кабинета. В приёмной секретарь-кадровик Маша, сидя верхом на своём рабочем столе и беспечно болтая ногами, настолько самозабвенно уплетала за обе щёки крупный ароматный абхазский мандарин, что не сразу заметила появившегося рядом «шефа». А заметив, соскочила со стола, стыдливо отодвинула ногой подальше в угол почти наполовину заполненное мандариновой кожурой мусорное ведёрко:

– Ой, извините, Андрей Петрович!

– Приятного аппетита, Маша!

– Спасибочки… но я уже всё, Андрей Петрович.

– Ничего-ничего, ешьте, ешьте. Витамины, да такие душистые и, вижу, вкусные молодому организму только на пользу.

– А хотите, Андрей Петрович, я и вас угощу? В холодильнике ещё целый пакет.

– Откуда?

Маша, густо покраснев, замолчала.

– Пока вы, Машенька, затаривали холодильник этими великолепными цитрусовыми, презентовавший их вам человек, являясь незапланированным и, как выяснилось, не самым необходимым гостем нашего учреждения, беспрепятственно проник в мой кабинет. А если это… не только бесполезный, а похуже… понимаете?

– Простите, Андрей Петрович, такого больше не повторится. Да и охрана на входе проверяет документы у всех без исключения.

– А впускает только с разрешения секретаря.

– Но он такой доброжелательный, весёлый… говорит – заслушаешься!

– Мария! Сейчас же напишите заявление об увольнении по собственному желанию и – мне на стол.

– Андре-ей Петрович… – мгновенно изменившись в лице, разревелась в голос юная и невинная с виду, но уже не только владеющая дипломом о высшем образовании, полученным в каком-то малопонятном, с витиеватым названием негосударственном учебном заведении – одном из множества расплодившихся в стране после всеобъемлющей перестроечной легализации частной собственности, но и обременённая ребёнком-младенцем неизвестно от какого отца провинциальная мать-одиночка, для которой потеря этой работы равносильна катастрофе.

– Заявление полежит пока без движения. Установлю вам жёсткий срок на исправление, и если в этот срок что-то подобное повторится – наложу на вас эпитимью, то есть соответствующую резолюцию на заявление, и поедете обратно в свою Мордовию картошку сажать. Договорились?

– Договори-и-лись, Андрей Петрович, спасибо! Только я не из Мордовии, а из Республики Марий Эл.

– Ну, не в Саранск, в Йошкар-Олу поедете, какая разница…

– Я, Андрей Петрович, к Москве привыкла уже… не хочу домой, картошку сажать…

– Вот и думайте!

– Спасибо, я буду думать. И не подведу ни вас, ни того, по чьей просьбе вы приняли меня на работу. Обещаю, – тут в голосе и выражении глаз Маши, несмотря на всю курьёзную драматичность данной ситуации для её служебной карьеры, мелькнула некая лукавинка, свойственная той категории смазливых девиц независимо от эпохи и сферы приложения сил, что предпочитают преодолевать любые невзгоды посредством чисто женских, нежели каких-то иных, в данном случае рабоче-деловых, качеств, – не разочаруетесь, Андрей Петрович!

– Ну-ну…

Вернувшись в кабинет, «главред» подвёл итог истекших двух часов трудового дня. При всей неидеальности первых претендентов в штат редакции, включая уже принятую секретаршу Машу, события развиваются в нужную для эксперимента сторону. Все трое – кто откуда, только не из Москвы. Хорошо. А Гнидо и этот, как его… мандаринодаритель с писательскими амбициями могут, а скорее уже начали загодя создавать некий альянс внутри будущего творческого коллектива. Без сомнений, в скором времени туда будет втянута и Маша – красавица наша…

Но совсем без москвичей коллектив комплектовать было бы неверным,

во многих отношениях, в том числе и для сопоставительного анализа нюансов группового поведения «оккупантов» и «аборигенов», особенно в нередко случающемся их противостоянии. Сегодня, кстати, на приём записана сладкая, х-хе… – ладно, не будем подтрунивать над тем, что для кого-то дорого и имеет полное право на уважение со стороны… – парочка как раз без всяких кавычек коренных, родившихся в столице и проработавших почти до пенсионного возраста в центральных печатных изданиях. Дружат, сохраняя взаимность в нежных чувствах, ещё со студенческой скамьи, да всё как-то не перейдут грань между платоническим и плотским, а ведь закат не за горами… Он – творческий работник, она – творческо-технический. Бесспорно, ценные хотя бы по некоторым параметрам кадры: опытные и системные, советской школы, а посему априори предсказуемые, тем более что она – из его, Артамонова, сослуживцев по предыдущей, пробной для него газетной работе. Имеют шанс стать худо-бедно авторитетной ячейкой в коллективе и каким-то противовесом остальной, заведомо-планово большей количественно его части – приезжим. А вот и первая ласточка…

– Андрей Петрович! Как я рада вас видеть! – театрально вскинула и

протянула для поцелуев руки сияющая подобно праздничному колоколу ухоженная зреловозрастная дама довольно приятной наружности, впущенная в кабинет бдительным и добросовестным на этот раз секретарём Машей, своевременно и чётко доложившей о посетителе. – Великолепно выглядите, особенно в этом шикарном кресле, будто специально для вас сработанном.

– Так для меня ж оно и закупалось по спецзаказу, как и остальная мебель, по моему собственному выбору. А как иначе, если организация создаётся с нуля, с чистого, что называется, листа? Когда всего-то, что есть пока у организации – это её руководитель и щедрые спонсорские деньги, которые осчастливленному столь удачными обстоятельствами руководителю не возбраняется, и даже предписывается со вкусом тратить. А вы-то как, Анна Витольдовна? Гляжу, тоже не в упадке.

– Да уж вашими молитвами, тьфу-тьфу, Андрей Петрович. Не жалуемся.

– Вы всегда были в тонусе, на зависть многим.

– Ой, вы мне льстите, шалунишка! – кокетливо махнула ладошкой дама,

и тут же приняла озабоченно-деловой вид. – Подозреваю, что пригласили меня в данный, просто слов нет, насколько замечательный, прямо министерский кабинетище не просто чаю попить.

– Именно так, уважаемая Анна Витольдовна, не просто чайку попить. Да, извините, вам чай, кофе?

– Двойной «эспрессо», если можно. Не сочтите меня, дорогой Андрей Петрович, за наркоманку, но, если помните, как я была грешна раньше, то теперь ещё хлеще – ни часу не могу прожить без хорошего крепенького кофейку. Вроде не по возрасту уже удовольствие, а вот никак… не могу, и всё, хоть рот зашивай.

– Ну, какой же это возраст… самый разбег для нормального человека. А персонально по вас вообще трудно что-либо в этом смысле определить, само понятие «возрастная категория» начисто забывается при общении.

– Ой, вы опять мне льстите – галантнее мужчины я не встречала! И о чём же таком серьёзном мы будем говорить, шалунишка вы эдакий?

– Маша! Сделайте-ка нам два двойных «эспрессо» – один по крепости, второй – по объёму, сахар отдельно… Так вот, Анна Витольдовна, не согласитесь ли вы посотрудничать со мной, по старой памяти, штатно, в должности, ну, скажем редактора-корректора? С удовольствием? На что я и надеялся, памятуя о неизменно высоком качестве вашей работы… Тогда как, будем считать, что договорились? Отлично! Зарплату обещаю приемлемую, естественно – повыше, чем на вашем сегодняшнем месте, чтобы не обидно было с этим, тоже, как мне известно, неплохим, местом расставаться. Времени уволиться и утрясти всяческие связанные с этим дела у вас достаточно – первый номер мы планируем выпустить через два месяца.

– Для выхода в свет с нуля серьёзного издания срок не такой уж и большой, можно сказать сжатый.

– Такая поставлена задача.

– Понимаю. Ах, Андрей Петрович, как мы славно поработали с вами в «Мастере»! Хоть, увы, и недолгим было это удовольствие… я-то там до сих пор подрабатываю, помимо основной нынешней работы, приходящим корректором, и до сих пор душу щемит, какого организатора в вашем лице потеряло это издание, потеряло больше, чем просто хорошего руководящего сотрудника – утратило творческую изюминку, которую приобрело было с вашим приходом. Но вы-то теперь на коне! На белом! А они… горе-издатели, под следствием теперь. Да туда им и дорога…

– Туда всем дорога, кто свой карман с чужим путает. Ну, о прошлом, Анна Витольдовна, мы ещё найдём времечко повспоминать, а сейчас давайте-ка, сосредоточимся на новом издании, примерную концепцию которого предлагаю вам взять почитать на дом – спокойно, не спеша изучив её, выскажете потом своё мнение и, возможно, внесёте что-то новенькое, полезное.

– Да с таким руководителем как вы, Андрей Петрович, мы так поработаем, такую газету всероссийского, а и, чем чёрт не шутит – даже всемирного масштаба сотворим, что все ахнут!

В дверь, тактично постучав, заглянула секретарь Маша:

– Андрей Петрович! К вам посетитель, который как раз на это время записывался вместе с дамой, с которой вы сейчас беседуете.

– Можно? – просунулся в дверь сначала головой, затем одним плечом и остальной частью туловища, и только после этого шагнул ногами крепыш лет близко к шестидесяти – этакий давно созревший, но ещё не червивый; хоть уже и не брызжущий соками, но и не иссохший; сохранивший, насколько вообще может позволить природа с учётом возрастных факторов, недюжинную крепость тела мужичок-боровичок с толстющим, больше похожим на дорожный баул, потёртым старомодным портфелем в руках.

– А вот и Серафим Семёнович! – умилённо сомкнула на уровне своей материнских конфигураций груди ухоженные, без малейшего намёка на старческое увядание ладони, отработанным до автоматизма движением как бы невзначай продемонстрировав мужчинам набор недорогих по пристальному рассмотрению, но умело-эстетично, с редким тщанием подобранных колечек и перстенёчков Анна Витольдовна. – Вот уж за кем вы, дорогой Андрей Петрович, будете как за каменной стеной. Ручаюсь за Серафима Семёновича ещё больше чем за себя!

– Здравствуйте, Серафим, э-э… Семёнович! Прошу! Не стесняйтесь, присаживайтесь поближе и рассказывайте, что толкнуло вас менять насиженное место в крупнейшем, старейшем центральном издании на непредсказуемую работу в нашем только затевающемся, из которого ещё неизвестно что получится.

– Как вам сказать, Андрей Петрович… наука, прислушаться к которой иногда не вредно, а если конкретнее – социология во всём виновата.

– Социология? Гм-м… интересно! И что же такого судьбоносного смогли напророчить-подсказать вам, спровоцировав на довольно смелые жизненные перемены, наши отечественные обществоведы?

– Да ненапророчить и не подсказать прямо, Андрей Петрович, а навеять результатами кое-каких исследований смелые мысли и, некоторым образом, стимулировать активность в определённых действиях. Но не отечественные социологи тут замешаны, о существовании которых я, честно говоря, не слыхивал вообще, а зарубежные, американские в частности.

– Хорошо, пусть американские, хотя, как представитель как раз отечественной социологии, и с учёной степенью к тому же, берусь уведомить вас, что и в нашей стране эта наука теперь, после ухода в небытие советской системы, уже не является гонимой как буржуазная, и больше десятка лет открыто и активно развивается. Не только отдельные кафедры и факультеты, а и целые профильные институты работают над проблемами развития общества, как внутригосударственными, так и общемировыми.

– Вы социолог? Да ещё с учёной степенью? Вот это здорово! Ну, тогда вы лучше меня знаете, что согласно наблюдениям и выводам ваших коллег на Западе, для нормального социально-психологического развития личности ей показано периодически, в среднем хотя бы раз в три-четыре года менять место работы, а раз в десять-двенадцать лет – и полностью образ жизни. Тогда она, личность, имеет наилучшую возможность расти поступательно, постоянно, не затормозиться ни в профессиональном или творческом, ни в личностном плане.

– Позвольте, а как же вы сами тридцать с гаком лет, да на одном рабочем месте, Серафим, э-э… Семёнович? Согласно озвученной вами теории вы давно должны бы деградировать как личность, а я вижу перед собой вполне приличного, трезво рассуждающего человека. Или поздно к социологии приобщились с закономерностями, ею выявляемыми, и обошли эти закономерности вас стороной, а?

– Понимаете ли, Андрей Петрович, в нас, людях советского воспитания, сильны стереотипы, прививавшиеся нам с юности. Это и единообразно, стандартно понимаемая преданность родному заводу, колхозу, заключающаяся в стремлении сохранить любой ценой непрерывность трудового стажа на одном месте, что, в свою очередь, согласно тогдашнему законодательству, прямо влияло на размер пенсии, каждый рубль которой был весомым аргументом в те времена. Да и с трудоустройством тогда и сейчас положение кардинально разное. Тогда грозила тюрьма всем, кто злостно отлынивал от общественно-полезного труда или собирал милостыню (была в уголовных кодексах союзных республик такая статья: «Тунеядство и попрошайничество»), а теперь наоборот – не очень-то устроишься на работу, если тебе перевалило за сорок, а тем более за пятьдесят лет. И прорва отчаявшихся безработных, превратившихся в попрошаек, нередко заделавшись в этом ремесле профессионалами, беззастенчивыми в сочинении страшных легенд о своей несчастной доле, заполонила страну, особенно крупные города – вы посмотрите, сколько их в метро и пригородных электричках промышляет подобным образом. Вот и… держатся люди нашего возраста, чтобы хоть в какой-то мере достойно подойти к пенсионному рубежу, за любую легальную, с трудовой книжкой работу, какая есть. И опять же, если тогда держались в первую очередь ради стажа, лишь попутно решая задачу прокорма, поскольку, справедливости ради надо признать, советская власть умереть с голоду не давала никому принципиально, то теперь – из обоснованного страха лишиться средств к существованию, с достижением между делом пенсионного возраста, до которого ещё и элементарно не загнуться, дожить надо, что нынче далеко не всем удаётся, особенно из нашей мужской половины населения в отличие от более живучих женщин.

– Но, держась, доживая и одновременно разделяя авторитетное мнение социологов, как только замаячила относительно безболезненная возможность освежить кровь – сменить опостылевшее рабочее место на более-менее подходящее новое… вы, судя по цели вашего визита сюда, решились на риск, за пять-то минут до заслуженной пенсии…

– Верно, Андрей Петрович! И хоть я не мальчик уже, чтобы с огня да в полымя, как говорится, неизвестно куда, в новое рискованное предприятие, но Анна Витольдовна столько хорошего о вас порассказала, что сомнения не то чтобы отпали сами собой, а их просто не возникло. Так остро захотелось вплотную приобщиться к созданию чего-то свеженького, неординарного, выгодно отличающегося от всего существующего в современной прессе!

– И кем бы вы хотели у нас работать? – редактор отыскал среди бумаг на столе анкету-резюме с подколотыми выписками, подтверждающими безупречную трудовую биографию Серафима Семёновича. – Как видно из присланных вами документов, профиль ваш очень узок, вы много лет вели колонку спортивных новостей на последней странице пусть даже и солидного, но общеинформационного издания. А претендуете на должность, ни много ни мало, ответственного секретаря тоже солидной, дай Бог, в недалёком будущем, аналитической газеты, нацеленной на завоевание крепких позиций на всём постсоветском пространстве, и, возможно, далее…

– Да, но это только формально я вёл всего одну колонку, а на самом деле как на время отпусков или болезней «ответсека», так и частенько, когда ему бывало просто некогда, успешно его подменял, и отвечал в эти промежутки времени за компоновку номеров в целом. Мне с моим многолетним опытом это не составляло особого труда, и нареканий от начальства в мой адрес за качество этой работы никогда не было.

– Серафим Семёнович не подведёт, уверяю вас, Андрей Петрович! Энергии его, честности и обязательности, помимо чисто профессиональных знаний и умений, хватит на троих, – жеманно положила свои холёные ладошки на руки редактора Анна Витольдовна. Эта добрая женщина, умудрённая жизненным опытом и обладающая нажитой за годы общения с разного рода начальством недюжинной приспособленческой интуицией, вмешалась в разговор, когда не вмешаться было уже нельзя – её милый друг Серафимушка, судя по невысокому интересу главного редактора к староватому для сверхновых идей и дел, да и ограниченному в творческом плане собеседнику-рекруту, самостоятельно мог не довести акт выгодного трудоустройства до нужного результата.

Редактор дипломатично примирительно вздохнул:

– Хорошо, Серафим Семёнович, я предложу вашу кандидатуру на

рассмотрение учредителю газеты. Надеюсь, вы понимаете, что такие стратегические должности, как, в частности, ответственный секретарь, я обязан согласовывать. Пусть неформально, но согласовывать непременно.

– Да-да, конечно, Андрей Петрович, прекрасно понимаем! – опять поспешно вклинилась в диалог Анна Витольдовна.

– И что на каждую такую должность желающих больше, чем мы даже можем рассмотреть… – всё же тактично готовил почву для отказа Артамонов. Отказа само собой разумеющегося, но не чересчур прямолинейного, дабы не обидеть усердно хлопочущую за своего друга Анну Витольдовну – единственную пока на сегодняшний день кандидатуру, которую, как проверенного в деле по прошлой совместной работе специалиста можно было считать безоговорочно оправдывающей свои притязания на искомую должность.

– И это тоже осознаём со всем нашим пониманием! – суетилась Анна Витольдовна, незаметно для главного изо всей силы сжавшая под столом рукой коленку Серафима Семёновича: помолчи, дескать, жертва мировой социологии, положись на испытанную подругу, и всё будет о кей… – Но если выбор ляжет на Серафима, он вас, Андрей Петрович, не подведёт ни при каких обстоятельствах, будет надёжнейшей вашей опорой, правой, а вместе со мной и обеими руками.

– Дай-то Бог…

***

– Уф-ф-фу-у! – вытер пот со лба полковник Ельников, подвизавшийся, в соответствии с утверждённым вышестоящим командованием продолжением легенды, то есть следующим после лжесетевого маркетинга, на этот раз журналистским её этапом под тем же именем Андрея Петровича Артамонова в должности главного редактора создаваемой газеты федерального, с замахом на международный (дело за спонсорскими финансами) статуса с интригующим названием, которое так и звучит – «Статус»…

Колоритный, ничего не скажешь, коллективчик обещает зародиться прямо со старта, если, конечно, именно в данном, первоначальном составе, не подвергаясь жёсткой корректировке, будет для зачина сколочено руководящее ядро редакции. Немного, вроде, их прошло сегодня, а уже за полдня, к обеденному перерыву устал так, будто разгрузил в одиночку товарный вагон, чем иногда пробавлялся (не в одиночку, правда, а в группе с товарищами-однокашниками) в студенческие ещё годы, небогатые карманными деньгами, добываемыми, в числе прочего, и подобным способом. Энергетические вампиры, прямо! Да все как один – с таким нахрапом… будто их тут обязаны без возражений и принять, и обласкать.

А ведь набрать предстоит ещё как минимум впятеро больше. Это только

для начала – дальше может быть всяко, всё опять зависит от кошелька спонсора, который будет в немалой степени определять успешность дела вплоть до выхода газеты на экономическую рентабельность. И для заполнения каждой строки в предположительном пока штатном расписании необходимо пропустить-прогнать через собеседования не по одному претенденту, жёстко отбирая в конкурсном порядке наиболее подходящих. Это, в общей сложности, на том же первоначальном этапе – не менее полусотни, а то и всю сотню «просеять» через сито отбора. Да не только безапелляционно отсеивать при этом откровенно неподходящих соискателей с улицы, но и по возможности «отшивать» так называемых блатных, обращающихся по рекомендациям иногда довольно значимых персон, в силу чего принудительное увольнение их потом по причине профнепригодности или за какие-то проступки бывает проблематичным.

Да, а откуда, всё-таки, тот неудержимый как ураган нахрап, с которым прут буквально напролом к трудоустройству сюда уже первые соискатели? Распространились, видимо, каким-то образом в журналистских кругах не самого элитарного уровня слухи о создающемся с нуля дорогостоящем издании с логически высокой зарплатой сотрудников. Но, откуда они, такие сведения, могли в те круги просочиться? И – каким образом? Никаких объявлений ни о конкурсном, и ни о каком вообще наборе сотрудников в новую газету нигде не публиковалось, в бюро и агентства по трудоустройству заявок на эту тему также не подавалось…

Насчёт «как» гадать можно долго, а вот «откуда»… и сомневаться нечего: ну, конечно – из московского представительского офиса учредителя газеты Михал Михалыча Мормышкина, «МММ», как в шутку называли его близкие знакомые по шутейной же аналогии с крупнейшей когда-то в стране, но, в конце концов, рухнувшей финансовой пирамидой (сам Михал Михалыч, донельзя довольный столь удачно перепавшими ему от судьбы инициалами, не упускал случая самодовольно возгласить слоган из старой телевизионной рекламы той пирамиды: «У «МММ» нет проблем!»)

Московский офис этот, фактически являющийся, исходя из его прямого назначения, больше офисом продаж, чем представительским, хотя и давал наибольшую денежную выручку среди структурных подразделений фирмы, не был, однако, несмотря на громкое название, головным в бизнес-структуре г-на Мормышкина, поскольку наиболее афишируемая, подчёркнуто легитимная часть его бизнеса со штаб-квартирой, как и основное место проживания, базировалась не в столице, которую он органически не переваривал, наверное, в отместку за то, что и она его не спешила принять в свои фавориты, а там, где ему было более комфортно и при этом не слишком далеко, всего-то несколько сотен километров – часа четыре езды в хорошую погоду на хорошей машине до центральных федеральных госучреждений и ведомств – в живописном природно, и в то же время в достаточной мере благоустроенном национально-фольклорном сердце России, где сливают воедино свои воды исконно русские реки Ока и Волга, и где, как он небезосновательно полагал, будет в любом случае более заметен и узнаваем в толпе других бизнесменов, нежели в многомиллионном, кишащем богатыми и сверхбогатыми людьми мегаполисе – Москве.

А и без Москвы, при всей антипатии к ней, Михаил Михайлович себя не мыслил. Та же самовлюблённость до самообожания, маниакальная уверенность в своём высоком предназначении и грядущей роли в усовершенствовании этого мира (каким образом – дело десятое) неустанно подвигали его осваивать не иначе как всегосударственные масштабы – что в бизнесе, что в общественно-политической сфере. Но если первое он, хоть и несколько специфичными, не подлежащими огласки путями как-то, по его собственному выражению, «окучил», в свои тридцать с небольшим годков от роду сделавшись уверенно-стабильным, респектабельным с виду миллионером, то со вторым, что касалось широкого общественного признания, как-то не складывалось. Причину досадного хронического невезения в попытках оседлать эту сферу, желанную, но труднодоступную для большинства только вчера-позавчера разбогатевших кто на чём людей сомнительных достоинств, он доподлинно уяснить пока не мог, но в качестве немаловажной составляющей такого отдельно взятого неуспеха самокритично предполагал собственную недоработку в популяризации своей личности. И с какого-то момента начал Михал Михалыч усиленно думу думать, как лучше эту досадную недоработку устранить.

Судьба, уже в который раз за последние полные везения несколько лет, улыбнулась ему: как нельзя кстати на каком-то светском мероприятии подвернулось прозвучавшее как бы между прочим, но на самом деле серьёзное предложение завести собственное печатное издание – газетёнку или журнальчик, – которое и дешевле наверняка обойдётся, чем реклама где ни попадя, и, при умелом ведении дела, может развиться в масштабное, авторитетное, да и финансово прибыльное средство массовой информации. Опять же с именем издателя в выходных данных каждого номера, стоящим первой строчкой, повыше имени главного редактора и остальных ключевых имён редакционного коллектива. А с учётом личности предложившего данную идею и взявшегося воплотить её в жизнь в качестве руководителя проекта Петровича, то есть, если полностью – Андрея Петровича Артамонова, внушающего доверие после ряда обоюдовыгодных рабочих контактов бывшего директора известной в деловых кругах, популярной в

своё время газеты «Мастер», задумка вполне решаема и успех реален.

***

Не надо было быть великим провидцем, чтобы почти наверняка знать, о чём в эти минуты шла речь в вышеупомянутом московском офисе учредителя за накрытым к случаю (да и время обеденное – глянул в очередной раз на часы редактор) столом. По некоторым сведениям, Михал Михалыч как раз сегодня собирался нагрянуть в очередной свой вояж для планового, после двухнедельного обычно-интервального перерыва, изъятия из кассы офиса энной суммы наличных на карманные-представительские и тому подобные, в том числе деликатно-дипломатические, читай – взятки нужным для дела чиновникам, расходы.

А не проехаться ли, да не отобедать с благодетелем? – резонно посетила голову редактора своевременная и куда как логичная в настоящий момент мысль. – Будто бы ненароком, по текущим конторско-бухгалтерским вопросам, коих всегда предостаточно на этапе становления любого мало-мальски серьёзного дела, забежать на огонёк, а за неспешным перекусом с обязательной, давно уже ставшей здесь традиционной в дни приездов г-на Мормышкина выпивкой (почти всегда до чёртиков – Михал Михалыч страсть как уважал именно такие застолья, особенно в командировках) и потолковать о том, о сём, да вызнать между прочей говорильней у мишиного наместника по Москве – руководителя этого офиса Никиты Гапоненко, кто из его сотрудников, где и кому мог болтануть лишнего, пошатнув тем самым принципиально оговоренную ранее и закреплённую крепкими рукопожатиями прерогативу главного редактора Артамонова набирать штат новой газеты по своему усмотрению, советуясь с учредителем лишь в исключительных случаях.

Хорошо, если просто по безалаберности сболтнули и забыли… а то, может статься, тут совсем иное. Одни только сегодняшние кадровые визиты чего стоят. Ладно – сомнительной возрастной пригодности для участия в творческом проекте, требующем молодёжного задора и энергии, всесторонней журналистской продвинутости, навыков в пользовании современными коммуникативными средствами «одной ногой пенсионер» Серафим, как его… Семёнович, приведённый буквально за руку (так и напрашивается сравнение «за рога, как телок на верёвочке») его такой же перезрелой кое в чём подругой Анной Витольдовной – это ещё, куда ни шло. В его, как и в её пользу тоже, говорит хотя бы производственно-трудовая закалка, воспитанная десятилетиями социалистической дисциплины. Но те двое – Дц… Дзтракая и его самонадеянный рекомендатель Гнидо «с ударением на последнем слоге»… – это что-то! А ведь в отношении Гнидо, буксиром волокущего за собой такого же, как и он сам, оригинала Давида Дзтракая, был даже специальный звонок Михал Михалыча. Кто, интересно, ходатайствовал перед ним за мичмана-«каперанга»? Если Никита Гапоненко, от которого его босс Михаил Михайлович Мормышкин в какой-то мере зависим как от человека, посвящённого в тайны бизнеса и управляющего немалой частью этого бизнеса – запутанного, во многом туманного, понятного лишь редким посвящённым, а для налоговых и иже с ними фискальных служб и подавно тёмного, то… работа с редакционным коллективом, укомплектованным подобным образом, сулит мало приятного.

***

– О-о, гляньте-ка, кто к нам явился, не запылился! Главвред собственной

персонушкой! – только так, с удвоенным «в», делая на этом двойном «в» многозначительный смысловой нажим при произношении, что натурально звучало как «глав-вред», называла главного редактора Артамонова в глаза и за глаза с первого дня знакомства главный бухгалтер спонсирующего офиса Лидия Дармостукова, не намекая даже, а откровенно расшифровывая модернизированное ею таким остроумным образом название его должности, что означало, не иначе – «главный вредитель», представляющий из себя алчного вампира-кровососа, саранчу и ещё чёрт знает какую орду, каждодневно совершающую прямо-таки мамаевское опустошительное нашествие на бюджет фирмы с появлением с недавних пор, легкомысленной волей добряка-хозяина Михал Михалыча, ещё одной, раздражающе-существенной расходной статьи: материальное содержание организуемой газеты. – Лёгок, как я погляжу, на помине, только что как раз о нём и толковали! Да и как ловко подрулил на дарёной машине, надо же – прямо к обеду…

Внешне подобное остроумие преподносилось как добродушная шутка хранительницы бюджета фирмы, по долгу службы радеющей за сохранность каждой копейки, которая лишней в разумных руках не бывает никогда, но, смиренно уступая воле начальства, вынужденной участвовать в растранжириваниии этого бюджета на очередную блажь (дай Бог, ненадолго!) частенько по пьяному делу витающего в облаках хозяина. Но мало кто не замечал проскальзывающую сквозь эту остроумно-добродушную шутливость откровенную злобу. Казалось – ещё чуть, и зашипит Лидия Львовна змеёю жалящей, плюясь вокруг себя ядом…

Следует заметить, что главбух, знающая, по весьма основательным причинам, себе цену в данной бизнес-структуре, не была одинокой в направленности своих внутренних переживаний относительно напряжности для бюджета «газетно-проглотной» составляющей – многие в офисе продаж были солидарны с ней, если не все. И неудивительно, ибо практически весь коллектив здесь, а это без малого два десятка человек, родившихся и выросших в одном сельском районе неблизкой от Москвы Могилёвской губернии, состоял между собой в кровных или сводных родственных отношениях, начиная от амбициозного до болезненности, как и «шеф всея фирмы» Миша Мормышкин, Никиты Гапоненко, приходящегося Лидии Львовне кузеном, и заканчивая вечно пьяным, а потому никогда и никуда за рулём не ездящим водителем-экспедитором Фёдором Дармостуковым – её собственным мужем.

Основательность же причин, по которым эта труженица цифири и

купюры, денно и нощно пекущаяся о рациональности в расходах кассовой наличности и безналичных средств с банковских счетов предприятия, предельно высоко оценивала свою на этом предприятии весомость, была той же, что и у её кузена Гапоненко. Более того – она, в силу должностных обязанностей и благодаря соответствующей квалификации значительно глубже Никиты вникла в суть бизнеса их патрона г-на Мормышкина и во всех, даже самых тонких тонкостях знала финансовую сторону дела, что давало ей неоспоримые, по её убеждению, преимущества в претензиях на долю в прибыли. Прибыли, обратим внимание, большей частью неучтённой, или, попросту, говоря языком современных российских бизнесменов, левой, чёрной, оттого и не могущей претендовать на защиту со стороны закона. Разве что… со стороны далёких от закона структур, возможно к данному бизнесу причастных, с которыми шутки, в случае чего, плохи – никто и ничто не спасёт «проколовшегося».

– Петрович, привет! Давай сюда, за стол, – по приподнято-весёленькому настроению спонсора-учредителя Михал Михалыча Мормышкина без труда определялась не менее чем средняя степень его опьянения. – Никитка сейчас подтянется, как закончит с одной твоей подругой. Ах, какая женщина, кака-а-я женщина, мне б такую-у…

– Что за подруга? – насторожился «главвред», почуяв неладное: неужели они и впрямь, как он смутно уже догадывался, пытаются, нарушая джентльменские договорённости, давить на события, жёстко влиять на процесс укомплектования штата редакции? Судя по словам Миши, пытающегося воспроизвести припев из модной когда-то песенки, это должна быть особа яркой внешности из знакомых, а судя по тому, что «подруга» пришла сюда, не скрывая своего знакомства с Артамоновым – скорее всего это кто-то из сослуживиц по прошлой газетной работе, претендующая, действуя за его спиной, чего доброго, на лоббируемое Никитой Гапоненко и его роднёй продолжение этого знакомства в том же ракурсе. Но кто сия красотка, и красотка ли вообще? Вкусы подобных Мише людей, особенно в подпитии, высокой избирательностью не отличаются, а потому угадать здесь сложно.

Аккуратно отодвинув с дороги главбуха, заслонившую собой проход в переговорную комнату, в которой обычно накрывали большой стол, раз в день приспосабливая его под обеденный, входить Андрей Петрович, однако, невзирая на гостеприимное приглашение Мормышкина, не спешил, желая увидеть, что за «ах, какая…» выйдет вот-вот из кабинета руководителя офиса Никиты Гапоненко.

И – обомлел. Как по заказу, дверь распахнулась и из неё выплыла предсвадебной походкой любовно обхаживаемой павлиньей самки, – Артамонов не хотел верить глазам, – вот уж, и впрямь «собственной персонушкой», Луиза Аркадьевна Кобылкина, находящаяся под следствием за мошенничество главный редактор той самой газеты «Мастер», откуда он недавно ушёл, оставив номинальную должность исполнительного директора (а был там ещё и юридически полноценный генеральный директор, до привлечения к ответственности по тому же делу, что и редактор Кобылкина ведавший общефинансовой стратегией и кадровой политикой). «Номинальную» означает то, что директором Андрей Петрович там был не простым-обычным, а, как он сам не сразу тогда догадался, «воздушным», то есть, во исполнение отработанной до мелочей махинаторской комбинации Луизы Кобылкиной и двоих-троих её коллег-подельников, юридически не оформленным (таких ещё называют «подснежниками»), числящимся, для примитивного притупления его бдительности, в выходных данных газеты и только лишь… на деле же ни одним приказом не проведённым, ни в одной ведомости не значащимся – а он-то, простофиля, надеялся, что не сегодня-завтра, как только истечёт испытательный срок, получит из рук генерального печать и приступит, уже формально, к той созидательной творчески-административной работе, которую фактически осуществлял не один месяц.

Главное же, в чём блистательно проявила себя в той эпопее так понравившаяся сегодня Мише Мормышкину Луиза Аркадьевна, был вовсе не банальный обман принимаемого, но не оформляемого соответствующим образом «пушечного мяса» – дармовой рабсилы предпочтительно из приезжих как более бесправной и безответной чем «свои» москвичи категории, которую, поэксплуатировав какое-то время и не выплатив заработанное, просто-напросто вышвыривали на улицу, не опасаясь правовых последствий ввиду отсутствия документальных свидетельств трудоустройства (на нет – и суда нет, как гласит Фемида с завязанными для пущей беспристрастности глазами), и не в последнюю очередь ввиду странной на первый взгляд, а на поверку закономерной, сплошь и рядом финансируемой теми же комбинаторами «беспомощности» правоохранительных структур. Что вы! На такие низкопробные до убожества проделки способны умы даже ниже среднего, и слишком многие в Москве практикуют подобное… А Луиза Аркадьевна – кадр уникальный, чьи бизнес-шедевры достойны кисти или пера величайших мастеров искусств и изящной словесности. И придумывать, сочинять тем мастерам ничего не надо – натура вот она, сама жизнь предлагает реальные сюжеты, чему свидетельством, в частности, не менее реальная, из плоти и крови женщина с нежным, как тонкий хрусталь, именем Луиза. На хитрость, до какой додумалась она, мало кто сподобился бы. Эта на редкость изобретательная особь не только походя и цинично глумилась над наёмным персоналом, что считалось по Москве, как мы уже отмечали, в порядке вещей, но и… системно обводила вокруг пальца, да по крупному, своих же партнёров по бизнесу – соучредителей газеты, умудряясь делать это так ловко, что те далеки были от мысли подозревать её, напротив – благодарность их не знала границ. Увы, деньги, особенно легко достающиеся, ослепляют многих в подлунном мире.

И дурачила своих наивных партнёров-сребролюбцев Луиза Аркадьевна очень просто, как просто всё гениальное. При последнем переселении редакции из офиса в офис настояла на покупке двух новых телефаксовых аппаратов взамен устаревших. Один тут же унесла домой, сославшись на то, что работает, как пчёлка, без сна и покоя, ибо на связи вся огромная страна, а разность временных поясов вынуждает разговаривать и обмениваться документами с клиентами-рекламодателями почти круглосуточно. Реклама же – не только двигатель торговли, а и хлеб насущный для печатных изданий, её на своих страницах размещающих. Второй аппарат, чтобы другим не обидно было, предложила поставить в общедоступном месте большой рабочей комнаты редакции – на стол одному из учредителей, отвечающему за теневую сторону рекламной деятельности, включая левое обналичивание денег через специализирующиеся на этом фирмы-«однодневки» с отчислением до двадцати процентов от денежных поступлений в карман того, кто заказ на размещение конкретного рекламного материала раздобыл. С учётом богатого опыта работы Луизы Аркадьевны в рекламных агентствах Москвы, благодаря которому у неё была накоплена внушительная клиентская база, именно рекламное поприще приносило основной, и немалый, доход учредителям газеты. И Луизе, как уже сказано, были безмерно благодарны. Благодарны настолько, что не обратили никакого внимания на набранные мелким шрифтом изменения в выходных данных газеты, которые она сделала, пользуясь своими законными правами главного редактора, единоначально контролирующего все подлежащие публикации тексты и, согласно занимаемой должности, визирующая их и отвечающего за них в последней инстанции. Изменения простые: в первую строчку раздела «по вопросам рекламы обращаться: …» вписала номер своего домашнего телефона, и только во вторую – редакционный. Ничего удивительного, что наибольшая часть звонков заказчиков-рекламодателей поступала на дом к Луизе, которая, вследствие такой несложной манипуляции, лучше всех в коллективе зарабатывала даже легально. Но и этого ей, «женщине дорогой», как она сама себя называла, с растущими день ото дня материальными запросами, казалось мало. Втихую существенно скащивая иным рекламодателям стоимость услуг, с условием оплаты наличными, она вырученные деньги прикарманивала, размещая рекламный материал без обязательного для таких материалов значка «R», то есть юридически, для налоговых служб не как рекламу, а просто как пропаганду с нейтральной точки зрения каких-то новых технологий, товаров, услуг. И сотворяла талантливая деятельница теневого предпринимательства свои бизнес-трюки в абсолютно свободном режиме, из дому выходя, кроме как по бытовым нуждам – только чтобы съездить к очередному плательщику за наличными или, при расчётах безналичных, обменяться с ним необходимыми документами вроде экземпляров договоров, счетов за услуги или актами выполненных работ. Дубликат круглой печати газеты у неё, само собой, был (подлинная хранилась в сейфе генерального директора, который отвечал де-юре и де-факто за финансово-хозяйственную деятельность газеты как предприятия)… На рабочем месте в редакции появлялась не чаще раза в неделю, только чтобы дать текущие распоряжения по компоновке очередного номера, да для взаиморасчётов с бухгалтерией относительно «белой», официальной части своего рекламного заработка. Не жизнь, а малина! – радовалась она результатам сверхудачного применения своих способностей.

Раскусить все эти мудрёные уловки неподражаемой Луизы Аркадьевны сумел только новичок из ряда «оболваненных ныряльщиков за жемчугом», которому, как и прочей редакционной тягловой силе, не входящей в привилегированную «бригаду», если какие-то деньги время от времени и выплачивались, то исключительно в зависимости от результативности на непрофильной для него рекламной стезе, но никак не за основной, требующий вряд ли меньших, чем рекламная деятельность, усилий и бесспорно больших творческих способностей труд – пишущий псевдо-директор Андрей Петрович Артамонов. Разоблачение это и послужило причиной для первой распри, а затем большого междоусобного скандала между учредителями с использованием как правовых, так и неправовых, подковёрных средств борьбы, увенчавшегося возбуждением уголовного дела по статьям о мошенничестве и неуплате налогов. Луиза Кобылкина, будучи, без особых преувеличений, и на самом деле «ах, какой» обольстительной, аппетитных на любителя, пышных форм натуральной блондинкой с мягко обволакивающим собеседника «бархатным» взглядом – близко схожая с оригиналом, хотя и покрупнее в теле и взрослее годами живая копия Мерилин Монро³, – незамужней и без комплексов, плюс ко всему наиболее денежно состоятельной в коллективе, единственная из «бригады» избежала заключения под стражу, и дело в отношении её персоны шло к закрытию. Подельникам, не обладающими её выдающимися личностными качествами и способностями, а также финансовыми возможностями, повезло меньше – всем задействованным в рекламной «кухне» редакции маячил на горизонте суд… Большинство наёмных членов трудового коллектива, за исключением тех специалистов, без которых хотя бы символический дежурно-халтурный выпуск газеты невозможен, было распущено по домам. По «политическим» мотивам пришлось уйти и изначальному виновнику этой заварухи – Артамонову.

И вот, надо же… эта самая фурия дефилирующе вышагивает сейчас из кабинета Никиты Гапоненко чуть не в обнимку с ним, мило о чём-то щебеча. Хорошо хоть, не к банкетному столу направилась, а прямиком к выходу, не заметив своего бывшего и, сдаётся, ещё и будущего коллегу. Гадать не надо, по какому вопросу она здесь…

«Всё это не есть хорошо» – стучало молотком в висках Артамонова. А что он мог в сию минуту сделать? Разве что отчаянно аппелировать к здравому смыслу учредителя Миши, пока тот не совсем ещё пьян. Что ж, надо пробовать, авось да получится…

– Приветствую, Михал Михалыч! Как добрался? – Артамонов был единственный здесь, кому Мормышкин, несмотря на кратчайшее из всех по времени знакомство, позволял называть себя на «ты», что служило ещё одним, вдогонку за уже сложившимся материально-завистливым, в данном случае сугубо снобистским фактором общего против него, Артамонова, настроя «против»…

– Нормальненько добрался. Ты, Петрович, садись-ка рядышком, выпей

для начала штрафную за опоздание, да закуси получше, не стесняйся, давай-давай… оп, молодец!.. и скажи, как тебе нравится твой редакторский кабинет и остальное начало нашей дружбы?

– Всё замечательно, Михал Михалыч, спасибо. Грех в таких условиях не

создать хороший продукт.

– Не хороший состряпать надо, а лучший! Лучший из лучших и в нашей родной России, и во всём СНГ⁴. Ну, а теперь давай за это самое дело вместе шарахнем. Пьём строго до дна! Бр-р… ох, крепка… и вкусна же, зараза… где только Никитка достаёт её такую знойную!.. Гапоша! Завернёшь мне в дорогу пару-тройку, а лучше пяток бутылочек этой уникальной жидкости, и Петровичу тоже в багажник закинь парочку, пусть дома вечером насладится в кругу семьи за хорошим ужином (Гапоненко тут же, незамедлительно отдал распоряжение одному из подчинённых сотрудников исполнить приказание «шефа»)… Хочу, Петрович, чтобы ты, как один из крутейших газетных редакторов и мой хороший друг, в скором времени ездил на «шестисотом мерине»⁵, а не на тарантасе, который я задарил тебе на первое время из-за того что ничего другого, достойнее, в тот момент под рукой не оказалось. Чтобы всё у нас с тобой было самое-самое!

– Да и за ту машину, что есть, Михалыч, огромное спасибо. Вполне достойное средство передвижения, бизнес-класс, даже милиция не останавливает, хоть и без мигалки.

– А мы и мигалку тебе, Петрович, купим, когда на «шестисотого» пересядешь! И сирену-верещалку… денег хватит.

Сидящие за столом напротив главбух Лидия Львовна Дармостукова и её кузен Никита Гапоненко украдкой мрачно переглянулись, что не осталось незамеченным для «главвреда».

Не зная, как под настороженными взглядами подчинённых-соратников

Михал Михалыча поаккуратнее задать ему, а лучше напрягшемуся сейчас как готовящийся «ухнуть» филин Никите Гапоненко наводящие вопросы на гложущие его, Артамонова, темы – относительно утечки не туда, куда надо информации о создании газеты, и совсем свежего, попутного, так сказать, казуса, возникшего только что: как сюда попала конкретная прохиндейка Луиза Кобылкина, он неосторожно спросил о первом же, менее актуальном, но также не прояснённом окончательно на сегодняшний день – примерно в духе того, что спрашивал сегодня у него самого «каперанг» Гнидо. То есть, в общем-то, что мог задать любой нанятый, но не удосужившийся вовремя оговорить все условия найма работник, – спросил всего лишь с подспудным стремлением выглядеть как можно естественнее в глазах своего спонсора-нанимателя. Только не при Дармостуковой и Гапоненко озвучивать бы эту тему…

– Скажи, Михалыч, вот всё вроде у нас, слава Богу и благодаря твоему пониманию серьёзности задачи, решается пока лучше некуда, и кроме немалых основных затрат выделил ты мне хорошую внеплановую сумму представительских… грех жаловаться. Но, извини за нескромность, разовые выплаты на дело – всё же не та регулярная зарплата, которую человек может с чистой совестью тратить на собственные нужды… а я человек взрослый, семья на шее, должен на какой-то почве выстраивать семейный бюджет. Штатное расписание мы с тобой сварганили вроде нехилое – мало какая редакция может похвастать таким зарплатным лимитом с переучётом в среднем на одного работающего… а меня в лимите этом нет, поскольку ты сам предложил мне содержаться отдельно от остальных, из каких-то неофициальных твоих источников. Вот и скажи, на какой персональный ежемесячный доход мне настраиваться, из каких средств он будет состоять? Хотелось бы на работе думать только о работе, а не о том, как слямзить на хлеб.

– Петрович, давай ещё по рюмочке!.. – Мормышкин среднюю стадию опьянения как-то незаметно проскочил, и дальнейшее его питие продолжалось практически беспрерывно, рюмка за рюмкой, с беглым закусыванием в лучшем случае через раз. Артамонов видел, что Миша близок к тому, чтобы перестать соображать, понимать что слышит и говорит, и по уже имеющемуся опыту знал, что надо успеть, пока он не отключился совсем, пока в памяти, подвигнуть его, изображая внимательного слушателя, высказаться по нужному вопросу, чтобы позже тактично, конечно, но с законным правом требовать исполнения обещанного, как удачно получилось в своё время с той же идеей создания газеты. – О-о-х, падлючка, хороша! Зарплата, говоришь?.. То есть, этот… доход. Ты прав, он должон быть не в разы даже, а хотя бы на порядок, хотя бы с одним дополнительным нулём в конце суммы выше, чем у остальных твоих тружеников пера. А что это моя рюмка всё время пустая? Гапоша-а, хреново следишь за порядком на столе! Да, Петрович… тыщ пять зелёных тебя устроят на первых порах? Гольного месячного оклада, без учёта премий и всяких других доплат. Из моего спецфонда, как договаривались, и, чтоб от дурного глаза подальше, не в Москве получать, а у меня в головном офисе. Плюс за рекламу первые, допустим, полгода все поступления можешь забирать на развитие издания, на поощрение себя и своих людей. Текущие базовые затраты по газете по прежнему будет нести Гапоненко. Гапоша, слышишь?.. Во всяком случае – те же первые полгода, необходимые для первичной раскрутки газеты. А там посмотрим на твои коммерческие успехи. Всё, наливай скорее, а то я что-то покемарить захотел ни с того вдруг, ни с сего… Ну, водярочка… ну, злодейка с наклейкой, добытчика Гапошу в печень мать!.. Смак!

Увидев, с каким гробовым выражением на лицах переглянулись опять Гапоненко и главбух, готовые, казалось, разорвать злосчастного редактора в клочья, Артамонов, поелику молчать в данный момент ему нельзя было никак, только и вымолвил:

– Нормально, Михал Михалыч, годится. Спасибо…

И вовремя, поскольку уже через секунду Миша спал, похрапывая и пуская, как ребёнок, слюни пузырями, а подчинённые привычно закопошились, собираясь отнести его на руках в кабинет Никиты Гапоненко, где для подобных случаев всегда был готов к выполнению своих функций большой мягкий диван.

Вопросов на более животрепещущие темы, чем презренная шкурно-денежная, задать «главвред» на этот раз не успел…

***

И вот, спустя месяц – поездка в Нижний Новгород, в вотчину г-на Мормышкина за первой редакторской зарплатой. Хотя, в общем-то, не за деньгами ехал Андрей Петрович, он же полковник госбезовасности Ельников, которому жить, как мы понимаем, и без мишиных дотаций было на что. А требовалось, в первую очередь, основательно, по душам поговорить с учредителем – много вопросов успело накопиться, и один другого острее, тем более что до запланированного выхода первого номера газеты оставалось всего ничего – меньше четырёх рабочих недель.

Погода за стёклами машины не блистала – хмуро, больше осенний, чем весенний моросящий дождичек, под который, впрочем, в тёплом салоне неплохо думалось. Вспомнилась во всех красочных подробностях первая рабочая планёрка в полном на тот день творческом составе редакционного коллектива – уморная, хоть комедийный фильм снимай. Хотя, жанровый вопрос тут спорный: с равным успехом это мог быть и фильм-драма, а то даже и трагедия… ведь от комедии до трагедии порой меньше шага.

Первым озадачил присутствующих директор по развитию и контролю Валериан Валерьевич Гнидо, начавший своё деловое выступление с ошарашивающего крайней непонятностью на таком мероприятии, как производственное совещание, вопроса ко всем:

– Кто умеет делать шпагат, прошу поднять руки!

За большим совещательным столом в одно мгновение сделалось тихо, как на кладбище. Одна девичья рука, принадлежащая кому-то из сотрудниц рекламной службы, несмело поднялась и тут же опустилась.

– Так вот, лично я каждый день дважды – сразу после сна утром и перед самым сном вечером – по полчаса сижу на шпагате!

– А не шутите? – подал голос весельчак Веня – корреспондент отдела новостей Вениамин Шашечкин, всего за несколько дней своей работы здесь успевший показательно-успешно явить собой редкостную, так востребованную в газетах репортёрскую пронырливость: сфотографировал во многих подробностях изнутри ремонтируемую после пожара 2000-го года Останкинскую телебашню с попутным получением несанкционированного интервью у руководителя ремонтно-восстановительных работ; непостижимым образом сумел негласно побывать на крыше здания Государственной Думы и заснять оттуда потрясающе красивые виды центра столицы, а ещё пустующую в тот момент строительную площадку на месте снесённой, но пока не начавшей заново строиться гостиницы «Москва»; и даже с высокого дерева, откуда его потом стащили за ноги поздновато подоспевшие охранники, зафиксировал с помощью того же верного фотоаппарата, как выглядит спрятавшийся за высоким забором приусадебный участок одной из супер-звёзд отечественной эстрады на берегах Истринского водохранилища в Подмосковье.

– Показываю специально для некоторых недозрелых! – неожиданно для

Вени и всех остальных Гнидо схватил два свободных стула, поставил их на некотором расстоянии друг против друга и, подпрыгнув и встав на каждый одной ногой, продемонстрировал, пружинно покачиваясь на идеально ровно растянутых под углом в сто восемьдесят градусов, то есть по прямой линии друг к другу нижних конечностях, действительно классический гимнастический вис-шпагат.

Шашечкин, издевательски-пренебрежительно пожимая плечами, насколько мог ироничнее ухмыльнулся:

– Дурное дело нехитрое… вот в Кремль без пропуска пройдите!

– А за «дурное» можно и схлопотать! – вскипевший Гнидо соскочил со стульев, готовый немедленно расквитаться, надавав тумаков наглому, распоясавшемуся что-то сегодня в своих бестактных колкостях репортёришке, но мудро сдержался до поры, и назидательным тоном провозгласил:

– Кто способен на такое упражнение, тот в любом деле может достичь

каких угодно вершин, поскольку в первую очередь подобное умение говорит о высокой самодисциплине, о которой, чувствуется, некоторые тут имеют слабое представление.

– Ну, хорошо, – пресекая перепалку, воспользовался законной властью председательствующего главный редактор, – дисциплине, как одному из важнейших условий успешной работы мы будем уделять внимание постоянно, а вот что скажет сегодня, допустим… рекламный отдел как один из основных источников нашего будущего благосостояния? Вы даже в первый номер, когда нам и самим-то ещё только приблизительно известно, как будет выглядеть газета в законченном виде, умудрились привлечь солидного рекламодателя, да ещё пару мелких вдобавок… молодцы!

– Департамент.

– Что департамент?

– По степени значимости рекламная служба должна иметьвнутренний статус не ниже департамента с директором во главе, отдел здесь звучит мелковато, – Луиза Аркадьевна Кобылкина, а это была именно она, обвела сидящих строгим повелительным взглядом. – Лучше, если эта служба, аккумулирующая в себе не только рекламную в чистом виде, а и масштабную исследовательскую в отношении рынка информационных услуг деятельность, будет называться «Департамент маркетинга и рекламы». И все службы редакции свою работу должны согласовывать с этим важнейшим подразделением, в частности что касается предварительного резервирования газетных площадей на несколько номеров вперёд, размещения материалов постранично, выпуска тематических номеров и приложений, корректировки тиража на каждый номер, адресов бесплатной доставки – министерства там, ведомства, нужные учреждения, выставки, конференции и так далее…

– А содержательная, журналистская часть газеты на каком тогда месте должна быть? Если издание будет состоять почти из одних расположенных на лучших её страницах рекламных модулей, кто его читать-то будет? Мы же аналитическая всё-таки газета, да ещё международная, и аналитика должна в ней быть, наверное, доминирующим направлением. А рекламными буклетами и так всё в Москве завалено как мусором! – подал кто-то реплику, на которую Луиза Аркадьевна даже головы не повернула.

– Ну, всё это мы постепенно отработаем, обмозгуем в рабочем порядке, а сейчас, пожалуйста, хотя бы вкратце, конкретно о рекламной проделанной и планируемой работе… – постучал редактор карандашом по столу.

– Конкретно… личное обаяние – наипервейший залог успеха в нашей работе. Мне нужна команда молодых сексапильных девчонок, желательно провинциалок – неизбалованных, но и без излишней зажатости, стеснительности, ложно понимаемой «приличности» в манерах. Гипнотизирующе-завлекательно, умно-провоцирующе одеваться, при всей природной красоте многих из них, они не умеют, да и не имеют на это средств. Поэтому из бюджета газеты потребуются деньги на покупку для начала троим-четверым, а в дальнейшем не менее чем десятерым куколкам соответствущих нарядов, финансово это можно пустить по расходной статье «спецодежда». Плюс небольшой вводный курс в искусство обольщения, и рекламодатели, – а руководители успешных предприятий, как правило, мужчины хоть и взрослые, но не преклонного возраста, – у нас в кармане: ну кому из этих самолюбивых самцов захочется выглядеть безденежным или, хуже того, жадным в глазах очаровательной журналистки, предлагающей ему потрясно прорекламироваться всего за какие-то несколько тысяч долларов? Необходимым для дела навыкам я девчонок обучу быстро.

– Мамка!.. – ещё пуще чем при созерцании шпагата предыдущего оратора, веселился тот же юморист Веня Шашечкин, – Классическая дрессура девиц на все случаи жизни! Всё как по нотам в соответствующем заведении… за ночное продолжение интервью повышенная гонорея… ой, я

хотел сказать – гонорар…

Тут уже крепкого подзатыльника от Гнидо, только и караулившего момент, как примерно проучить нахального пересмешника, беспардонно измывающегося надо всем и вся, шутнику избежать не удалось. Пока главный редактор соображал в замешательстве, как реагировать на происходящее, грозящее превратить рабочее мероприятие в подобие сходки не подчиняющихся никаким регламентам анархистов, пострадавший Шашечкин почёсывал горевший огнём от мощной оплеухи затылок, а морально удовлетворённый Гнидо, морщась, разминал ушибленную о костистый затылок Шашечкина кисть руки, Луиза Аркадьевна невозмутимо продолжала свою программную речь:

– Второе – тираж, указываемый в выходных данных…

– Да-да, именно тираж, – темпераментно подхватил, а вернее перехватил

тему литературный редактор Дзтракая, – определяет солидность издания в глазах подписчиков и привлекательность его для рекламодателей. Поэтому не стоит стесняться указывать в выходных данных тираж в сотнях тысяч и даже миллионах экземпляров. Все сейчас так и делают – печатают из экономии средств символический тираж, достаточный для какой-нибудь сотни, в лучшем случае тысячи подписчиков, да для отчёта нескольким рекламодателям, ну, и минимального целевого распространения… а указывают во много раз больше.

– Это же жульничество! – у главного редактора уже от этих первых выступлений участников планёрки начало назревать что-то вроде мигрени.

– Победителей не судят, Андрей Петрович, – Луиза Кобылкина была, как всегда, уверена в своей правоте. – Когда заработаем достаточно денег для полной независимости газеты, все эти ваши опасения вам самому покажутся пустыми. И славословить нас будут на все голоса, завидовать будут, пытаться сотрудничать, дружить. А вот если поддадимся, в числе прочих мешающих бизнесу факторов, неуместной в коммерческой деятельности щепетильности, и опериться не сумеем, то… простите-извините, все разговоры о честности или непорядочности так и останутся досужими разговорами. И никто о нас не вспомнит, а если и вспомнят, то всуе, как о промелькнувших и исчезнувших мечтателях-прожектёрах.

– Вот потому-то и не видят прагматичные люди, в частности мы с Луизой Аркадьевной, ничего зазорного в преувеличении тиража, – с ещё большим энтузиазмом продолжил воспевание нравящейся ему темы Давид Дзтракая. – Вот приду я, например, брать интервью у председателя Совета Федерации или, допустим, у министра иностранных дел, они ведь обязательно спросят, какой, мол, Давид Георгиевич, у твоего издания тираж. И что мне отвечать глаза в глаза большим людям? Что мы печатаемся на уровне какой-нибудь захудалой полугазетки-полулистовки?..

– Не спросят, – подала голос корреспондент-международник Зульфия Бильбашева.

– Это почему? – поднялись одна другой выше брови Давида. – Тираж издания интересует всех интервьюируемых – кому же не интересно знать, сколько людей прочтут его высказывания…

– А они вообще вряд ли станут тратить на вас время, не обольщайтесь, уважаемый. Первые лица государства и члены правительства – слишком занятые люди, их рабочее время на много дней вперёд расписано, порой не по часам даже, а вплоть до минут, публичные же их выступления строго регламентированы ещё и по содержанию, и раздавать интервью направо и налево у них просто нет физической возможности.

– Но печатаются же их выступления, в том числе и в виде интервью в прессе, если не ежедневно, то довольно часто.

– Печатаются. Только живые интервью – в исключительных случаях, может быть считанные разы в году, да и то лишь в наиболее авторитетных изданиях – одном-двух отечественных и стольких же зарубежных. А чтобы представители власти были всё же в регулярном, пусть хотя бы опосредованном, через прессу, диалоге с народом, у каждого серьёзного государственного или общественного деятеля, как и у руководящих персон крупного бизнеса, имеется пресс-служба, которая принимает и систематизирует поступающие от средств массовой информации в его адрес вопросы, формулирует унифицированные, выверенные ответы на них, представляет ему для ознакомления и одобрения. Таких вопросов-ответов на все случаи жизни во многих пресс-службах – сотни. Обратилась, например, некая газета к имярек с просьбой дать интервью на такую-то тему – пресс-секретарь, если посчитает, что данной газете можно доверять, запрашивает круг вопросов, ответы на которые интересуют газету, и из своего готового перечня вставляет наиболее подходящее. Если на какие-то вопросы готовых ответов не оказалось, их формулируют дополнительно и изготовленное таким образом интервью дают на утверждение проинтервьюированному этим же образом лицу. Если тому оно понравилось – разрешат печатать, как есть, или дают «добро» после исправления замечаний. А в некоторых случаях, когда начальству совсем уж недосуг вычитывать заготовки таких интервью-поделок, пресс-секретарям доверяется самостоятельно решать, что одобрять к печати, а что нет.

– Это же обалденная кормушка для пресс-служб! Кому хочу, тому и дам

поднять свой авторитет за счёт публикации выступлений великого начальника. Питательная почва для коррупции!

– А вы что, вчера родились, Давид Георгиевич? – усмехнулась Зульфия. – Хотите, чтобы с вашей фамилией вышло интервью от большого, как вы страждете, человека, да полученное не дистанционно, а в непосредственном контакте – конвертик с купюрами в зубы, и на задних лапках к руководителю пресс-службы… может, где и повезёт.

– Как у вас в Ташкенте… привыкли все вопросы через продажных людей решать. Хороши ваши мусульманские обычаи! Даже жениться на вашей родине невозможно без взятки – калымом это, кажись, называется, а?

– Не надо оскорблять национальные обычаи других народов. Во-первых, такое понятие как калым, выплачиваемый родителям невесты, устарело. А во-вторых… у христианских народов традиционное приданое, в качестве которого, наоборот, от родителей невесты жениху нередко перепадало, да и перепадает в наши дни целое состояние – тоже взятка? То есть, без подачки уже и замуж не выйти? Ну, и в третьих, я родом не из Ташкента, а из Душанбе.

– Да хоть из кишлака имени Ходжи Насреддина⁶ с его ишаком, какая разница… вся Средняя Азия – сплошной рассадник взяточничества и кумовства. И сюда понаехали развращать людей своими азиатскими привычками… с конвертиками на каждом шагу.

– Но и такие как вы тоже понаехали, не слишком облагородив московскую среду.

– Что ты имеешь в виду?

– А то и имею. Вы, случайно, не помните, где-то в девяностых годах был брошен властями на произвол судьбы уникальный обезьяний питомник в Сухуми? Во всём мире говорили об этом.

– Как же такое забыть…

– Множество приматов разбежалось тогда кто куда, а отдельные особи,

говорят, аж до самой Москвы добрались.

– Ты на что, Гюльчатай немытая, намекаешь?.. – бледность начала покрывать затрясшееся от негодования лицо Дзтракая.

– Не намекаю, уважаемый Давид Георгиевич, а пересказываю, о чём люди судачат. Вот, значит, попали какие-то особи в Москву, да и осели здесь, даже умудрились на работу устроиться – в газеты там, ещё куда-то….

– Да ты сама больше на обезьяну похожа, мартышка бесхвостая!

– От орангутанга слышу! От краснозадого…

– Порву!!!

– Стоп, стоп, стоп! – хлопнул ладонью по столу морщившийся от растущей головной боли главред, осаживая литредактора, готового и вправду наброситься с кулаками на девушку, а неугомонный репортёр Шашечкин, рискуя заполучить очередной подзатыльник, подвёл свой итог спору представителей двух разных народов – абхазского и таджикского:

– Один-ноль в пользу Душанбе! Насчёт бесхвостых мартышек вопрос дискуссионный, а про красный зад у орангутанга – в самую точку.

И совсем худо почувствовал себя главный, проглатывая сразу несколько успокаивающих таблеток, как только открыл рот, чтобы высказаться, исполняющий обязанности ответственного секретаря Серафим Семёнович Жук, окончательно утвердить которого в этой должности он пока опасался:

– Чтобы любое издание, будь то газета, журнал или вообще альманах, раскупалось влёт и запойно читалось на фоне возрождения в народе стремления к здоровому образу жизни и массового интереса к спортивным достижениям любимых команд, отдельных спортсменов, надо хоть одну страницу полностью посвятить физкультуре и спорту – новостям, рассказам о знаменитых спортсменах, интервью с ними. Желательно ещё публиковать турнирные таблицы, прогнозы итогов чемпионатов и другую тому подобную популярную в массах информацию, в том числе об организуемых властями или энтузиастами-общественниками культурно-массовых оздоровительных мероприятиях. Поэтому лучше, я думаю, не страницу даже этой тематике уделить, а две или три…

– А почему не все двадцать четыре? Экая лафа была бы Серафиму Семёновичу! Скачал из интернета текущие новости или спёр путём промышленного шпионажа готовую вёрстку «Советского спорта», вбил в нашу газету и кури себе до следующего номера. Оставить Серафима Семёновича одного в штате, отдав ему весь фонд зарплаты, а остальных вытурить за ненадобностью… – схохмил, и тут же пригнулся под тяжёлым взглядом главного редактора и в преддверии неминуемой воспитательной экзекуции от директора по развитию и контролю самый результативный на сегодня в коллективе, но, увы, уже публично битый корреспондент-репортёр.

– Нет, ну… не только, конечно, спорт актуален нынче… – и. о. ответственного секретаря хотел ещё что-то сказать, но умолк, видимо ожидая

более серьёзных рабочих вопросов в соответствии с повесткой дня.

Вот тебе и социология… – с тоской вспомнил в тот момент первый свой разговор с Серафимом редактор, укоряя себя за малодушие и наивность, позволившие принять на ответственную работу «кадра социалистического воспитания» тридцатилетней выдержки на одном малозначимом месте. – Не сумела эта гуманитарная наука вылечить не на шутку заинтересовавшегося ею закоснелого мужичка. А Артамонов расхлёбывай… Впрочем, сам виноват… Да и без Серафима головной боли хоть отбавляй. Руководящее ядро редакции в целом, как он и опасался, и чему в меру сил сопротивлялся, тем ещё сборищем получилось, как на подбор из самых нежелательных с первого дня претендентов – спасибо огромное Никите Гапоненко и его команде, с беспрецедентным нахальством пользующимся своим не совсем праведным влиянием на умонастроения своего босса-учредителя. Даст это ядро прокашляться не только своему главреду, но и, очень даже вероятно, в будущем самому кормильцу Михал Михалычу, без сегодняшней, моральной хотя бы, поддержки которого трудновато будет совладать с этим наваждением.

Миша же, к резиденции которого подъезжал сейчас Артамонов, не переставал периодически удивлять не только своим безволием (в целом-то он был довольно крепким орешком, иначе как бы смог достичь таких высот в бизнесе… одно только его ежедневное сверхраннее вставание чего стоило – не позднее семи утра он, подобно типичному председателю крепкого колхоза советских времён или образцовому директору завода, всегда, как штык, был на рабочем месте), а и просто потрясающей непредсказуемостью. Настолько противоречивой, что не знаешь, чего ожидать в любую минуту, была эта личность – живой парадокс, а не типичный, хоть и более многих удачливый бизнесмен из «новых русских» нуворишей. И в ходе данной поездки тоже вряд ли стоит питать себя иллюзиями относительно полной адекватности спонсора. Однако, в связи со сложившимися обстоятельствами, ничего иного не остаётся, как пытаться до последнего использовать в пользу дела его пока

что неподдельное благорасположение к себе.

***

– Петрович, знакомься! – стремительно вскочив со своего ещё более роскошного, чем подаренное им для «особой крутизны» Артамонову, руководящего кресла и обнимая его как действительно лучшего друга, воскликнул Михаил Михайлович, как только гость, скромно переступив порог кабинета, остановился в нерешительности, соображая, к кому первому подойти пожать руку – по рангу и этикету к руководителю организации, на территории которой в данный момент находился и от которого номинально кормился, или же по-джентльменски и тонко-дипломатически к незнакомой ему до сего дня молодой женщине, томно развалившейся в кресле напротив письменного стола этого руководителя, который, как и немало других его собратьев, может сильно зависеть в своих решениях от настроения её и ей подобных. – Это сокровище зовут шикарным именем Диана. Ты только послушай, как звучит – Ди-а-на!.. По древней мифологии – богиня охоты. Чуешь?.. Так что, поберегись, брат-самец, тем более что будет она твоей правой рукой в руководстве газетой. Лучшего кадра для этой роли не найдёшь, это я тебе говорю! Ты же мне веришь? Ума у этого бесподобного создания ничуть не меньше чем красоты. А красоты не меньше чем ума! Круто сказано? Да ты сам оценишь её достоинства в процессе работы. Нет, ты только посмотри, что за прелесть!

Артамонов внутренне подобрался: ещё одна «ненавязчиво навязанная супер-кандидатура»… Намётанным взглядом профессионального разведчика в долю секунды определил «ценность кадра». И – не возрадовался: перед ним была типичная алчная, беспринципная самка, по глазам которой невозможно прочитать ничего, кроме того, что уж тебя-то, а вернее уровень твоего финансового благополучия она высчитала ещё быстрее, чем ты её хоть в чём-то. Действительно охотница – из тех, что щёлкают как семечки сердца «буратинок» вроде Мормышкина. За счёт чего именно она «щёлкнула» именно Мормышкина, пока, правда, трудно было догадаться, поскольку красотой явно не блещет, да и излишним интеллектом, видно, тоже не отягощена. А хватка вроде бульдожьей, да с примесью чего-то лисьего чувствуется прямо кожей на расстоянии. Бедный Миша… влип, похоже, накрепко, судя по тому восторженному обожанию, с каким глядел на неё, готовый по малейшему движению её брови броситься куда угодно, хоть в омут, или совершить такую глупость, за какую до этого любого другого мог

только презирать (что и подтвердится спустя всего несколько минут).

И что он в ней нашёл?.. – недоумевал Андрей Петрович. Вот уж, поистине, пути господни неисповедимы, а сердце влюблённого – из всех загадок самая загадочная. Самочка эта казалась малопривлекательной не только по классическим параметрам оценки мужчиной женских прелестей, но и было в ней что-то отталкивающее независимо от пола – пустой взгляд, неизвестно зачем демонстрируемое высокомерие, подчёркнуто пренебрежительная манера общения с незнакомым человеком… Даже не вдаваясь в подробности очертаний её лица с неким экзотическим косоглазием и не очень ровными, ослепительной белизны, однако, зубами (она была, скорее всего, происхождения южно-азиатского, с примесью в крови, наверное, некоторой доли североевропейского) и непропорциональной многими местами фигурки, можно было подумать, что либо Мормышкина околдовали какими-то таинственными способами, либо влюбился он в неё, допившись в какой-то момент до степени полного следования распространённой среди мужчин-пошляков шутке: «некрасивых женщин не бывает – бывает мало водки». Обидно за парня, но… он взрослый человек, сам себе хозяин, да тем более материально самостоятельный – имеет право тратить свои деньги как считает нужным.

– Значит, Петрович, договорились, изобретаешь Диане должность по рангу сразу вслед за твоей, то есть второй. Но в штатное расписание не включай, пиши только в выходных данных газеты. Это, ясное дело, чтобы не создавать лишних тёрок с Гапоненко и его командой. Ну, я имею в виду, что зарплату ей назначать официально не надо, надеюсь, ты понимаешь, о чём я… Конкретно все дела обсудим сегодня вечером в ресторане, куда мы с Дианой приглашаем тебя отужинать. Есть тут одно заведеньице, восточная кухня – пальчики оближешь! Надеюсь, уважишь?

Артамонова такой вариант устраивал мало – не хотелось терять слишком ценное перед выпуском первого номера газеты время. Сейчас утро, самое начало рабочего дня. На деловой разговор с Мишей нужен час, максимум два. И лучше бы сразу уехать. Но… надо, наверное, подчиниться, тем более что приходится иметь дело с человеком малопредсказуемым, да ещё и патологически влюблённым в сущую каракатицу, от которой тоже неизвестно, чего ждать – степень её влияния на Мишу может быть какой угодно с учётом того обстоятельства, что смогла же с такой никудышной внешностью и малоприятными манерами покорить сердце человека, которому с его деньгами доступны красавицы совсем других уровней.

– С удовольствием, Михал Михалыч! Давненько в присутствии такой очаровательной дамы не трапезничал. Да если ещё и кухня, как ты говоришь…

– Отлично! – преувеличенно радостно воскликнул Мормышкин. – С Дианой подробнее о работе и её частичной передислокацией в Москву поговорим, как условились, за ужином, а пока отпустим её и потолкуем немного о насущном, потом я займусь неотложными текущими делами, банковско-бухгалтерскими там, с городской администрацией кое-что разрулить, некоторые кадрово-воспитательные вопросы и так далее, а ты погуляешь по городу – у нас тут есть что посмотреть. К вечеру, часов в шесть контрольный созвон, и к семи собираемся в ресторане, столик я закажу по телефону, меня там хорошо знают. Дианочка, ты как, оставишь нас с Петровичем для кратенькой конфиденциальной беседы? Проедься, пока я тут тружусь с ним и потом с коллективом, по магазинам на новой тачке, в салон красоты наведайся…

– Если я правая рука Андрея Петровича, как ты говоришь, то какая у вас

от меня может быть конфиденциальность? Это раз… – Диана даже не пошевельнулась в кресле. – А на магазины и салоны красоты нужны не те жалкие гроши, которыми я располагаю в настоящий момент. Это – два. Про тачку я вообще молчу – единственное достоинство, что новая. Обещано-то было транспортное средство посерьёзнее…

– Дианочка…

– Ладно уж, покатаюсь пока на чём есть, а вот на какие шиши по

предложенному тобой маршруту ехать, не знаю.

– Но я же только вчера… и не шиши-гроши, прости меня…

– Вчера было вчера, а сегодня – это сегодня, – поднялась Диана с кресла и вихляющей походкой подошла вплотную к Михаилу Михайловичу. Не стесняясь Артамонова, как будто он был неодушевлённым предметом, чем-то вроде мебели, уселась, подзадрав почти до трусиков юбку, к Михаилу Михайловичу на колени, с претензией на грациозность изогнулась телом, интимно обвила его шею руками и, небрежно уклонившись от поцелуя, что-то напористо зашептала ему на ухо.

– Но… как я буду выглядеть?.. – кивнув в сторону Артамонова, из последних, видно, душевных сил пытался сопротивляться Михал Михалыч.

– Всё, я пошла!

– Стой… – Михал Михалыч чуть не плакал от отчаяния. Виновато-воровато поглядывая на Андрея Петровича, он наклонился к небольшому сейфу, встроенному в приставную к рабочему столу тумбу, отпер дверцу и дрожащей рукой вынул пару пачек стодолларовых купюр.

Диана презрительно фыркнула.

Михал Михалыч ещё более дрожащей второй рукой достал такую же, как две первых, пачку. Всего он держал сейчас ровно шесть обещанных Артамонову немалых, даже непозволительных с точки зрения некоторых его соратников вроде Никиты Гапоненко и Лидии Дармостуковой месячных окладов.

Диана молча забрала деньги из рук Мормышкина и, также ни слова не

говоря, ушла.

– Ты уж не обижайся, Петрович, – на Михаила Михайловича жалко было смотреть, – но вот, что осталось… а всю зарплату я тебе в следующий приезд отдам. Да хоть дня через три приезжай, в понедельник-вторник, всё будет в порядке. Отвечаю.

Он выскреб из сейфа остававшуюся там наличность – примерно тысяч пятьдесят отечественных рублей, или, сконвертировав эту сумму в американские доллары – одну восемнадцатую часть того, что унесла только что Диана.

– Возьми пока хоть это – хватит тебе и по городу нашему прогуляться в качестве карманных, и на вечерний ресторан с лихвой, если захочешь рассчитаться за наш общий ужин. У меня, конечно, на карточке денег достаточно, но Диана тебя зауважает сразу, если покажешь, что не халявщик, как всякие там Гапоненки, которых она на дух не переносит.

– Хорошо, Михал Михалыч, перебьюсь как-нибудь, а теперь давай о насущном…

– Давай, Петрович, выкладывай, как дела, а то всё во мне прямо чешется в предвкушении первого номера нашей с тобой собственной газеты.

– Ну, не совсем она наша, а пока что только твоя. Регистрировать-то её пришлось не на нас с тобой пополам, по пятьдесят процентов на брата, как договаривались, а полностью на твою фирму.

– Тут, Петрович, я ничего не мог поделать. Гапоненко со своей овцой-главбухом и остальной бандой родственников засаботировали вопрос так, что хоть бросай на полдороге. А мы же с тобой, ведь, не пальцем деланы, чтобы какая-то колхозная деревенщина могла заставить нас спасовать. Через некоторое время перерегистрируем как надо… только чтобы в качестве аргумента против этой гапонинской сволоты всё у нас получилось. Ведь получится?

– Да сделаю я тебе приличную газету, Михал Михалыч! Только руки мне не связывайте, а то с кадрами уже наколбасили: почти весь руководящий состав – ваши с Гапоненко ставленники, от которых больше горя, чем поддержки.

– Не скажи, Петрович! Одна только Луиза-рекламщица пятерых стоит. Деньги она способна приносить, и это главное. Ведь смысл любого бизнеса в чём? В прибыли! Это даже в уставе любого коммерческого предприятия одной из первых строк прописано.

– Но мразь эта Луиза конченная, и такую пилюлю когда-нибудь подсунуть может, что проклянём с тобой тот день, когда брали её на работу. А уж насколько нечиста на руку… говорить неудобно. Исхитрилась уворовать чуть не половину наличных, которыми расплачивался первый рекламодатель.

– Есть неопровержимые доказательства? Стопроцентные?

– К сожалению, только косвенные… специального расследования не проводилось, поскольку Гапоненко этому категорически воспротивился.

– С Гапошкой разберёмся, но, по большому счёту, всё это пока что эмоции, аргументов твёрдых за её немедленное изгнание нет. Будем прагматичнее – удачливых бизнесменов редко в народе поминают добрым словом, то есть все они якобы ворюги, проходимцы, негодяи и вообще враги своему народу. Но обанкротившимся ещё хуже – о них, чуток позлорадствовав, просто все забывают, и никто не протянет руку помощи в трудный момент. Упадёшь – толпа перешагнёт через тебя, лежачего, даже ни на секунду не остановится. Давай дальше, только по сути. И без Кобылкиной, о ней вопрос закрыт. Говоришь, блатных напринято много? Ну-ну…

– Суть, по тому же большому счёту, не в том, блатной сотрудник или пришедший сам по себе, с улицы, а в ценности его как специалисте и личной порядочности. А вот по этим двум главным критериям коллектив наш хромает заметно. Из всего творческого состава я могу назвать только двоих-троих, кому мог бы не раздумывая доверить серьёзную работу, не опасаясь ни брака, ни подвоха. Это как раз люди с улицы.

– И кто они? Страна в лице спонсирующей фирмы должна знать своих

героев.

– По журналистской части всего двое приличных и по профессиональным, и по человеческим качествам. Бесспорно, талантлив репортёр Шашечкин, хоть и немного баламут по жизни. Способен добыть самую эксклюзивную информацию в любой момент и из любого места, хоть из преисподней. Диву даюсь, как это у него получается.

– За эксклюзив и платить надо эксклюзивно. Деньги – лучший стимул.

– Я и хотел просить твоего согласия на определение ему втрое, на худой

конец вдвое большей зарплаты против средней по журналистскому цеху.

– Валяй! Кто ещё полезен больше других?

– Исключительно добросовестна, хотя, может, и не настолько талантлива как Шашечкин, а просто очень способна и достаточно дипломатична, хорошо воспитана международница Бильбашева, ей можно доверять официоз любого уровня, не подведёт. Уже двоих послов бывших союзных республик зазвала на живое интервью.

– И всё?

– Остальные… почти все подготовленные в показательный первый номер тексты пришлось забраковать – материалы тупо скачаны из интернета, во многих случаях наши сотрудники даже поленились элементарно сменить название или внести хотя бы небольшие изменения в содержание. А это как раз рекомендованные, а точнее навязанные мне твоей командой специалисты-самоучки, где-то как-то нахватавшиеся поверхностных навыков стряпать на скорую руку материальчики на все темы жизни, да и не стряпать даже, а переписывать ту же интернет-информацию.

– И сколько их у тебя таких?

– Да уж, вашей с Гапоненко милостью, только по журналистскому цеху – около десятка человек. А есть ещё командиры – мало вменяемые в работе, но очень себе на уме, чудаки не чудаки, а мерзавцы редкостные вроде тесно сдружившихся между собой родственных в чём-то душ Гнидо и Дзтракая, всерьёз считающих себя элитой на этом поприще. И всем плати зарплату, гонорары незнамо за что, за откровенную халтуру. Тебе что, Михалыч, денег своих не жалко?

– Да жалко, Петрович, жалко… только вот ходатайствуют за некоторых своих никчёмных знакомых и родственников такие люди, что выгоднее иногда потерять на зарплате бездарям, чем лишиться дружбы с этими людьми, их покровительства. Но и не все же откровенные бездари? Вот, этот, даже – Дз… фу ты, фамилию не выговоришь с первого раза… говорят, аж целую книгу сам написал.

– Книгу-донос на политика-ворюгу регионального масштаба, которого и без этой кучки собранного под одной обложкой компромата арестовывать и сажать за решётку можно без сомнений. Хотя, языком этот Дзтракая более-менее владеет, мог бы работать в каком-нибудь средненьком литературном издательстве правщиком текстов. Но в нашей газете он, – говорю, положа руку на сердце, – не нужен, тем более на такой высокооплачиваемой должности, которую занимает, открыто претендуя на ещё большее. Как, между прочим, и его друг-протеже Гнидо.

– А Гнидо что? За него меня просил очень уж крутой дяденька. Ну, очень крутой, понимаешь?

– Как журналист – посредственность, спасибо хоть, дисциплинирован и не ворует материалы из интернета, в отличие от прочих коллег, выдающих подобную добычу за свои творения. А в остальном… без году неделя в редакции, а уже претендует на роль неформального лидера. Влюбил в себя секретаря Машу, которая тоже не без твоего участия здесь оказалась, и удит через неё информацию, проходящую через приёмную. Копит, подлец, негатив…

– Ну, Петрович, всё равно не дрейфь, постепенно, спарив усилия, мы с тобой наведём порядок. Главное, ты не пасуй перед Гапоненко и его мымрой-кузиной, которые поопаснее всех вместе взятых Гнид и Дз… писателей-кляузников. А то, развели тут в офисе продаж родственно-земляческий шалман и проедают не меньше, наверное, чем эта подруга… ну, которую ты сейчас видел… Ты хоть знаешь, откуда вся эта орава свалилась на мою голову?

– В чужие дела не приучен встревать.

– А ты встрянь, и поддержи меня! В общем, дал я в какой-то момент слабину… – с убитым видом Мормышкин поднялся с кресла, прошёл к небольшому бару в углу кабинета, достал бутылку той самой водки, которую с неописуемым удовольствием употреблял недавно в офисе Гапоненко. – Нет, водяру с утра нельзя – вонять будет, а мне ещё работать с людьми… давай-ка, лучше, коньячку!

Выпили, пожевали лимону с сахаром. На задумчивом лице Михаила Михайловича нарисовалась отчаянная решимость вроде той, с какой исповедуются перед казнью.

– Значит, дал я слабину… – учти, Петрович, ты первый, кто слышит это от меня, такие вещи не доверяют даже собственной жене… – Уступил Гапоше не в споре даже, а так, в лёгкой полемике, сколько людей должно числиться… заметь, не работать фактически, а только числиться в организуемом нами пару лет назад офисе продаж. Дело в том, что офис продаж – он не настоящий, а, как бы это покультурнее выразиться, для отмазки, что ли…

– Прачечная… или, как минимум, стиральная машина?..

– Ну да, ты правильно угадал, для стирки, то есть для отмывки денег. Больших, Петрович, денег, каких – ты даже представить себе не можешь. Но, тебе не надо над этим голову ломать. Думай, как и все вокруг, что возглавляемая мною фирма и на самом деле является, согласно официальному названию, межрегиональным нормативным центром, регулярно публикующий энное количество постоянно меняющихся государственных циркуляров, норм и расценок на все случаи жизни. Я один придумал такую идиотскую по сути, но гениальную с точки зрения предпринимательства штуку – издавать ежемесячно, а когда надо – и еженедельно сборники нормативов по всем отраслям народного хозяйства. С дорогостоящего, – секи момент! – платного высочайшего разрешения конечно, как ты наверняка, – умный ведь мужик, – догадываешься и без моих намёков.

– Но это же невозможно – такой объём информации перелопачивать каждый день…

– Правильно, невозможно. А и не надо ничего лопатить! В том-то и хитрость… люди за голову берутся, как это Мормышкин умудряется всю страну обеспечивать необходимыми сведениями, а на самом деле он просто содержит несколько человек, которые берут из государственных баз данных существующую на сегодня информацию, находящуюся в свободном доступе, но которую другие элементарно ленятся раздобывать, группируют и составляют с помощью простейших компьютерных программ брошюрки-сборники, которые ты видишь каждый день на рекламных стендах в офисе продаж у Гапонеко. Тираж каждой брошюрки – слёзы, но названий – в глазах пестрит, и создаётся впечатление, что рознично-торговые обороты, с учётом охвата от Владивостока до Калининграда, здесь огромны. Способствует такому впечатлению и рекламная компания в прессе, проводимая нами, и ещё наловчились мы с Гапоненко всероссийские платные тематические конференции устраивать с фуршетами-банкетами и привлечением за денежки одного-двух известных в стране людей в призидиум для солидности. Эти люди помогают нам поднять свой имидж как настоящих деятелей нормативной базы государства… в общем – дурь несусветная. На самом же деле, Петрович… тьфу! Нет ничего. Воздух…

– Но денег в кассе у Гапоненко и на самом деле полно. Откуда?

– А вот этого, Петрович, лучше даже тебе не знать, хоть мы с тобой и друзья. Главное, что по сути мы с Гапоненко и его деревенским кланом родственников, самая поганая фигура из которых – главбух Лидка Дармостукова, повязаны одной верёвочкой и друг от друга дюже зависим. Если кто взбрыкнёт, может и сам загреметь в темницу к прокурору, и остальных за собой потянуть. А мне уже, как понимаешь, есть что терять…

– А зачем же шваль всякую принимал в команду? На такие дела понадёжней бы народец подбирать-то.

– Самый большой дефицит на свете, Петрович, знаешь что?

– Ну, просвети.

– Люди!

– Хм… люди… этого-то добра уже семь миллиардов экземпляров на нашей весёлой планете, и всё прибывает, да прибывает…

– Не иронизируй, не до этого. Безупречных людей для сложного дела найти в наши дни труднее, чем джек-пот в лотерею выиграть. Сначала подвернулся нормальный вроде бы Гапоненко, с которым когда-то служили вместе. Ты же знаешь, что даже великие мира сего боевым товарищам, независимо от давности совместной службы, равно как и одноклассникам, однокашникам доверяют больше, чем пусть даже гениальным, но мало знакомым. Слепо, порой вопреки здравому смыслу, ведь люди с годами зачастую кардинально меняются, и ностальгия тут – не лучший советчик… может сослужить такую службу, что мама, не горюй. Потом Гапоненко подтянул в главбухи свою двоюродную сестру из Могилёвской области Республики Беларусь. Ну, и пошло-поехало. Дармостукова зазвала одну племянницу из своей деревни, другую… те – своих мужей. Я, хоть и с опозданием, но взъерепенился: ты, Гапоша, чего, мол, тащишь всю родню свою сюда, да из такого далёка? А он мне в ответ, что, дескать, на таком деле, как наше, сугубо свои люди должны стоять, которые не продадут. Да и коллектив должен выглядеть более-менее многолюдно, ведь якобы огромный товарооборот у нас… Вот тут я и дал слабину – не стал сильно спорить… ну и не заметил, как чуть ли не весь их колхоз тут обосновался. Почти все под двумя всего фамилиями – Дармостуковы да Гапоненки. И знаешь, чем вся эта шобла целыми днями занимается?

– Интересно…

– Одна половина ходит с утра по магазинам, закупает продукты впрок, естественно – за счёт офисной кассы; примерно половина второй половины делает вид, что работает – перебирают бумажки, перекладывая их с места на место, курят на крылечке в умных разговорах о нормативных базах министерств и ведомств и так далее, а остальные готовят обед, благо кухня в офисе есть, а в ней плита и два большущих холодильника. Ну и кастрюль-сковородок понатащили из деревни как будто бы в преддверии мировой войны или глобального планетарного голода. Надо отдать им должное – готовят вкусно. Сало-грибочки солят, помидоры-огурчики маринуют, варенья варят отменно. Но щами да рассольниками всякими провоняли офис насквозь, да ты сам, наверное, в первый же день обратил на это внимание… никакие кондиционеры не спасают. И переговорную комнату в сущую обжорку превратили, хоть посетителей туда не води.

– А если поменять офис, чтобы кухни и никаких условий вообще для стряпни не было?

– Выкорчевать этот партизанский отряд отсюда трудно, пытался уже… да и не это самое накладное – многие предприятия организовывают бесплатные обеды для своих работников, и от этого только плюс. Ты знаешь, в чём главное отличие между местным кадром и приезжим?

– Ну, один местный, а другой – приезжий.

– А без шуток? У тебя ведь у самого в коллективе приезжих больше половины?

– Процентов восемьдесят, а то и все девяносто…

– Вот-вот! Скоро ты сам столкнёшься с этой разницей. Приезжий отличается от местного в первую очередь тем, что нуждается в жилье – покупном или арендуемом, и собственную жилплощадь приобретает сразу по приезду сюда из своей местности, в лучшем случае один из ста, если не из тысячи. А остальные… смекаешь?

– Кажется, да.

– Остальным необходимо жильё элементарно снимать, что в той же вашей Москве – удовольствие не из дешёвых. А что это означает? А то и означает, что львиную долю своей зарплаты, если не всю её, твои подчинённые, как и гапошины родственники, логически должны тратить на съём квартиры или комнаты. А на какие тити-мити ещё и питаться, одеваться и вообще жить, семью, детей содержать, у кого они с собой? А если дома остались – отсылать им что-то, ведь из материально обеспеченных семейств на заработки в столицы не мотаются… Как ты думаешь?

– Это их, наверное, проблемы… никто никого силком сюда не тащил.

– Ох, Петрович! Формально ты прав, конечно, но они, приезжие, так не думают. И свои материальные проблемы, в случае чего, решать придут прежде всего к тебе. Гапоша для себя решил этот вопрос просто – наглым образом оплачивает из кассы всей своей родне безвозмездно съёмное жильё, зная, что выгнать его за это я не могу, ты уже знаешь, по какой причине… А те и в ус не дуют: мало того, что зарплату фактически ни за что получают – всего лишь за создание видимости торгово-офисной деятельности, а ещё и такой своеобразный социальный пакет… Зачем им, после такой сладкой жизни, их деревня? Тебе – сложнее. Воровать из кассы редакции ты не станешь, легально помогать подчинённым сверх зарплаты не имеешь законных оснований, да и возможностей – не так уж велика наличность в твоей кассе. Значит – в отдельных случаях, чтобы удержать особо ценных работников, или просто пожалев кого-то, будешь давать свои деньги, отрывая от семьи и собственного желудка…

– Да-а, спорить тут, Михалыч, трудно. Тот грабёж кассы, который наладил у тебя Гапоненко, в моём случае неприемлем в корне. Тогда, что же, приезжих совсем не брать? Ведь по работоспособности и целеустремлённости в достижении результата они дадут фору большинству благополучных в бытовом плане москвичей. Сами жизненные обстоятельства заставляют их выкладываться по полной… А сколько подлинных талантов среди них сходит постепенно на нет и, в конечном итоге, пропадает для человечества на примитивной чёрной работе из-за сложностей в трудоустройстве по профессии!

– Давай, Петрович, о себе маленьких подумаем, а о глобальном

человечестве пусть пекутся правительства и международные гуманитарные организации. Не хочу я, чтобы у тебя тоже завёлся какой-нибудь Гапоша с прожорливой роднёй, ведь тебе разориться легче, чем мне. В общем, меньше приезжих – целее будем. Ты меня понимаешь?

– Понимать-то понимаю… – Артамонов между делом пытался хотя бы примерно прикинуть в уме, кто же жаднее объедает г-на Мормышкина и является более опустошительным для его казны – все вместе взятые приезжие могилёвцы Гапоненки-Дармостуковы, или же одна-единственная «охотница» Диана? Сдаётся, по продуктивности грабежа своего благодетеля «колхоз» вряд ли способен всерьёз тягаться с «богиней охоты». – Но, всё же, Михал Михалыч, давай попробуем полояльнее к…

– Лояльность нужна в постели с женой, да и то если она не мигрантка. А их я бы давил как вшей, всех без разбора.

– Миша, а ведь мы-то с тобой тоже провинциалы. Ты из Нижнего наведываешься в столицу по делам, я всего около года как прописался в ней, помотавшись по случайным заработкам и помыкавшись по съёмным углам…

– Как, и ты тоже?! Ну, ты, Петрович, даёшь!

– Рождённый делать давать не может. Ну, это я так, для разрядки – мне показалось, что нервная система твоя в некотором напряге. Прости, если эта шутка показалось тебе пошлой… А с мигрантами, я бы, всё-таки…

– Петрович, тема закрыта! В восемнадцать ноль-ноль созвон, и в девятнадцать – в ресторане, точный адрес скажу по телефону, я его сам помню только визуально, хоть и тыщу раз бывал. Всё!

***

Вечером Артамонова ждало разочарование, даже двойное. Миша, ещё раз показав некоторые свои специфические личностные черты, вроде вопиющей необязательности, ни в какой ресторан выезжать, похоже, и не собирался, это первое. Практически весь день, остававшийся после утренней встречи, потрачен практически впустую, поскольку достопримечательности этого города он неплохо знал и раньше, а подготовка к выпуску первого газетного номера требовала его максимального присутствия – это два.

С трудом дозвонившись до Мормышкина, мобильный телефон которого был постоянно в режиме «абонент временно недоступен», только в девятом часу вечера, он услышал полувнятную нетрезвую речь вроде того: «Тьфу, Петрович, это ты, что ли? А я уже на даче!.. Ик!.. У нас, кажись, пятница сегодня? Я просто запамятовал про этот факт, когда с тобой договаривался, думал – четверг… ик!.. А по пятницам я с семьёй всегда на дачу уезжаю… ик!.. Да и с Дианой неприятность – ей мой тесть ещё утром всю харю расквасил, недели на две, не меньше, из строя, подлец, вывел. Подкараулил, когда она из ворот моего офиса после нашей общей с ней и с тобой встречи выезжала на новенькой, всего пару дней назад подаренной мною тачке, о которой эта дура успела растрезвонить чуть не на весь Нижний Новгород, перекрыл дорогу, ну и… грозился ещё и убить, если семью будет грабить и рушить… ик!.. Теперь вся в трясучке дома отлёживается, хорошо хоть, не в гипсе. И машину в ремонт отдавать теперь – пробежался тестяра разъяренный булыжником по стёклам и по кузову… Так что, теперь однозначно придётся тебе голубушку мою пригреть у себя в Москве хотя бы на время. Снимешь ей там квартирку поуютнее да поцентрее, не у чёрта на куличках – денег я дам… ик!.. Эх, знал бы ты, какое это райское наслаждение – настоящий тайский массаж! И какая удача – иметь собственную квалифицированную тайскую массажистку… Ну, давай, Петрович!»

Не дожидаясь реакции собеседника на своё содержательное сообщение, Мормышкин быстренько отключился, вернувшись в режим «недоступен», а Артамонов, в досаде высчитывая, за какое время может домчаться по мокрому от дождя шосседо Москвы, грустно усмехнулся: «Вот и один из секретов дорогостоящей привязки Михал Михалыча к Диане – всего-то массаж, хоть и, возможно, вправду имеющий что-нибудь общее с настоящим тайским…»

Через три с половиной часа он был уже в своём кабинете, настраиваясь

на бессонную рабочую ночь – завтра всё равно суббота, будет ещё возможность выспаться…

***

В понедельник на утренней планёрке Артамонова ждал очередной сюрприз не из самых приятных, недостатка в коих в последнее время не было. В пятницу, пока он отсутствовал по причине командировки к учредителю, Луиза Аркадьевна успела пригласить на работу под своё начало двух новеньких сотрудниц, которые теперь с любопытством и удивлением таращились на главного: воистину Москва – город маленький! Ну и круто же поднялся Андрей Артамонов за каких-то несколько месяцев, что они не виделись…

– Разрешите представить вам, Андрей Петрович, моих новых коллег, опытных и продуктивных рекламистов, которых я перевербовала из…

– А мы знакомы, – Артамонову не пришлось даже всматриваться в незабытые ещё лица ушлых сексапильных девиц-рекламщиц, недурно зарабатывавших на теме «комфортного и быстрого снижения веса», готовых хоть самое страшное проклятье рода человеческого изобразить в светлейших и благороднейших красках и тонах, если им заплатят. – Это Настя и Оля. Настя – из журнала «Образ жизни», а Оля, кажется, работала в «Бьюти» и «VIP-премьере» одновременно. Я не ошибся? Или… что-то с памятью моей стало? Тогда извините.

– Андрей Петрович! Какие извинения, это именно мы. Как здорово, что вместе теперь будем работать, если, вы возьмёте нас, конечно! То вы были одним из лучших наших рекламодателей по… – в один голос выразили свою радость от встречи и одновременно же осеклись неглупые, действительно опытные специалистки рекламного жанра так называемых глянцевых журналов, не решившись озвучить без разрешения недавнюю ниву деятельности человека (сетевой маркетинг, увы, пока не сделался в нашей стране почётной профессией), от которого, возможно, если он их примет, будет теперь зависеть комфортность и материальная стабильность, а также длительность их профессиональной деятельности на новом месте.

– К уровню профессионализма, а также касательно ваших деловых качеств у меня вопросов нет, поэтому оформляйтесь и работайте на здоровье и во благо нашего издания, не забывая об использовании в полной мере всех стимулов, в том числе и материальных, – Артамонов, деликатностью на деликатность, не стал озвучивать без их согласия, зачем именно девчонкам в первую очередь необходим материальный стимул: жилплощадь в Москве – главная проблема для приезжих, в том числе и для них обеих…

– Ну что, коллеги, с чего начнём сегодня? Предлагаю, для разминки – с небольшого традиционного «разбора полётов». И в первую очередь с главного, пожалуй, для успеха любого печатного издания, особенно аналитического, типа замышляемого нашего – с содержательной, журналистской части. Валерий… извините, Валериан Валерьевич, вы у нас отвечаете за гонорарную политику. Кто у нас лидер по начисленным гонорарам по готовящемуся первому номеру?

– Александр Митяев. Четыре материала по полполосы, и один на полную, шесть тысяч знаков полоса. Начислено из расчёта, согласно вашим личным рекомендациям в связи с ещё не утверждёнными гонорарными тарифами, по двести долларов за полосу – всего шестьсот долларов, или по курсу Центробанка – восемнадцать тысяч рублей. Это помимо основного оклада. И ещё обещает сдать в этот номер столько же. То есть идёт с весомым перевыполнением нормы.

– Валериан Валерьевич! Двести долларов, или правильнее – шесть тысяч рублей за полосу в шесть тысяч знаков – очень высокий гонорар, и платится он лишь за самый сложный у нас жанр – аналитическую статью. Репортажи, литературно-портретные зарисовки, информации должны оплачиваться скромнее. Обработка чьих-то готовых авторских выступлений – ещё скромнее. Позаимствованые откуда-то с разрешения владельцев авторских прав материалы – вообще по самой низкой шкале либо просто в пределах оклада. У нас же всё подряд идёт по одной мерке – любую писанину называют статьёй… не понимая, что до написания полноценной статьи ещё дорасти надо.

– Но большинство рядовых журналистов в современных изданиях понятия не имеет, в чём разница между всем этим… а в нашей газете вообще

нет ни одного с дипломом факультета журналистики. Ну, разве что… Шашечкин… и близко к тому – филолог Бильбашева.

– В том-то и беда. Поэтому, вот вам учебное пособие, – Артамонов поднял и показал всем толстый, изданный в советские времена «Справочник журналиста», – ознакомьтесь по очереди или все сразу сообща чтением вслух, что есть что в газетно-журнальном деле по структуре и жанрам в их классическом понимании: полоса, рубрика, врез, вынос, заметка, очерк, эссе и так далее… Просто отобразить какой-то факт или событие – это одно, отобразить с грамотным, умным комментарием, понятно изложенным мнением одного или целого ряда специалистов, экспертов – другое, а сотворить конструктивную вещь, какой является критическое или аналитическое выступление в виде той же статьи – уровень совсем уже зрелого специалиста. Вот, кто из присутствующих может сказать, из чего состоит тот самый конструктив, без которого критика или претензия на аналитику гроша ломанного не стоят?

– Можно, я отвечу? – попросила слова международница Зульфия Бильбашева. – Конструктивизм заключается в трёх основных моментах: первое – обозначение проблемы, второе – обнаружение причин этой проблемы, и третье – предложение конкретных путей её устранения.

– Молодец, Бильбашева. Итак, ближе к делу. Восемьдесят процентов представленных в номер материалов мною забраковано. И не просто забраковано… Предупреждаю: при систематических повторах подобного будем расставаться с халтурщиками бескомпромиссно, жёстко и без сюсюканий – тексты просто-напросто скачаны из новостных страниц в интернете. Не стыдно? Какие же вы журналисты? Митяев, вас вот, например, Валериан Валерьевич Гнидо только что отметил как наиболее продуктивного автора готовящегося номера… не догадавшись сверить ваши творения ни с одной подборкой интернет-новостей за истекшую неделю. Фактически же, как пришлось мне выяснять самому, «лидер по начисленным гонорарам» не сочинил в номер ни строки собственной. Что скажете?

– Скажу, что читателю по барабану, откуда я взял текст, – развязно, видимо рассчитывая на надёжную поддержку со стороны Гнидо, отвечал «рекордсмен», – сам сочинил, или скачал откуда-то… главное, чтобы тема ему была интересна. В заимствовании из интернета ничего криминального не вижу, тем более что скоро газет и журналов в бумажном виде, да и книг вообще не будет, люди перейдут на пользование электронными источниками информации. Даже у нас, за Уралом, а не только здесь в Москве, это давно уже все поняли. Так что… считаю, что начисленные мне за количество строк гонорары я заработал.

– Ошибаетесь, милейший. Во-первых, хоть интернет и наступает нынче по всем фронтам, бумажные носители информации будут всё же востребованы всегда. Немногие, согласен, выплывут в этом бушующем электронном океане… слабые или откровенно жульнические издания через какое-то время отомрут, и в первую очередь это будут как раз такие, в каких сегодня числятся корреспондентами, а фактически трудятся в поте бесстыжего лица и без зазрения совести прямыми плагиаторами алчные умельцы типа вас, Митяев. Поэтому, подчиняясь элементарному инстинкту самосохранения, я просто вынужден принять решение о том, что у нас вам трудиться ни в поте, ни без пота больше не придётся. Вы уволены. А во-вторых, поскольку вы не просто скачивали из интернета материалы и выдавали их за созданные собственным трудом, но и, пытались, вводя руководство редакции в заблуждение, получать в результате этого материальную выгоду, можно легко обвинить вас в мошенничестве. Ну и, наконец, в третьих – забракованные по этой причине материалы полностью минусуются из вашего актива, и выполнение нормы у вас, таким образом, получается нулевое, так что вы даже голого оклада, а не то что «гонорарного подспорья», выражаясь словами господина Гнидо, не заработали. Хотя… минимальную часть этих денег я вам всё-таки выплачу, только покиньте редакцию как можно скорее. Заявление писать необязательно – увольняетесь, как не выдержавший испытательного срока творческий работник. И ещё… про равнодушный «барабан» читательский. Если в газете нет ничего такого, чего нельзя было бы найти в интернете, то зачем её читать вообще? Эксклюзив, неповторимость – самое надёжное, а скорее даже единственно надёжное средство для печатного издания выжить. По барабану… Вы свободны, Митяев.

Пока Митяев с демонстративно независимым видом и одновременно плохо скрываемой досадой собирал со стола в портфель свои бумаги, редактор, не сбавляя напора, продолжал «ритуальное избиение халтурщиков и бездарей», как назовут потом между собой сотрудники редакции эту и некоторые другие подобные ей планёрки.

– А теперь, кто у нас отвечает за литературный уровень подлежащих публикации текстов? Вы, Давид Георгиевич? Что ж, берите ручку и как можно подробнее конспектируйте всё, что сейчас услышите. Готовы? Значит так. Перл первый: «Коттоновые джинсы на приехавшей из города новой директрисе сельской школы волнующе красиво обтягивали её…» Чей это опус? Ромашкина? Так вот, Ромашкин, красиво или некрасиво, да ещё волнующе или не очень – это ваше личное впечатление, и чтобы читатель сам определил, насколько это хорошо, и хорошо ли вообще, не лучше ли при подобных описаниях обходиться более объективными определениями, вроде, скажем – «туго», «плотно», и тому подобное. Потом – какой нормальный директор школы додумается появиться на работе, в сельской местности с хоть чуть, да сохранившимся патриархальным укладом, в джинсах, причём «волнующе красиво» обтягивающих что-то там? Но это ладно, Бог с ним, можно и проглотить… а вот что значит «коттоновые»?

– Коттон по английски – хлопок.

– Это мы и без вас знаем. Но джинсы, как таковые, иной ткани, чем прочная, на уровне брезента, хлопчатобумажная, для их изготовления не предполагают. Так что само упоминание о сырье здесь излишне в принципе. Или очень уж захотелось блеснуть на пустом месте заграничным словечком? А где мы с вами живём, Ромашкин?

– Ну, в Москве…

– В какой стране, и с каким государственным языком, я спрашиваю?

– Ну, в России, язык, естественно, русский.

– И газету собираемся издавать на…

– Пока только на русском, а потом, когда достигнем реального международного охвата, перейдём, наверное, на многоязычный выпуск. Вы

сами об этом говорили.

– А если так, то пока никуда не перешли, извольте выражаться на газетных страницах на государственном, являющимся в то же время вашим родным, языке! Далее… снова бессмысленная иностранщина, и опять у вас, Ромашкин. Зачитываю дословно очередной перл: «Если раньше, до появления в Окаёмово новой школьной директрисы, большинство деревенских жителей мужского пола, а среди них и немало представительниц пола прекрасного, привычно тянулось по утрам за «жидкостью для опохмелки» в местный маркет…» Побойтесь Бога, Ромашкин! Какой в исконной русской деревушке маркет? Хоть бы в кавычки, что ли, взяли… Они, сельчане, и слова-то такого не знают. Лабаз, лавка, сельпо, автомагазин, наконец! Ну, ладно, открыл какой-то местный предприниматель лавчонку с пивом-водкой-сигаретами и написал на вывеске «мини-маркет», а то и «супер-…», да хоть, сдуру, даже «гипер-маркет», но вы же – не он…

– Исправимся, Андрей Петрович! – Дзтракая деловито строчил в блокноте, подробно конспектируя, как просил главный редактор, всё услышанное. – Обилие иностранных слов без всякой на то необходимости говорит о скудном знании собственного языка и, действительно, не красит авторов солидного издания. Как правильно, мудро, актуально и по сей день, высказался ещё в позапрошлом веке корифей языкознания, великий русский писатель Лев Николаевич Толстой, «неясность слова есть неизменный признак неясности мысли». Проведём соответствующую работу и будем избавляться от подобных огрехов.

– Что же вы, дорогой наш литературный редактор солидного издания, задним числом воюете, похоже, всего-то в поддакивание начальству, а не фильтруете эту неясность слова и мысли в зародыше, пока её ещё только в черновиках показывают вам на суд наши творцы-журналисты? Ладно, едем дальше… А это, родные мои, уже ни в какие ворота не лезет – что за улица у нас такая: Сакка Иванцетти?! Вы что, бредите? Синицына, не прячьте глаза! Кто вычитывал и утверждал текст? Тоже вы, Дзтракая? А кто вообще тестировал данного автора при приёме на работу? Вы, Гнидо? Тогда попрошу любого из вас двоих зачитать вслух вот от сих и до сих! – указал на подчеркнутые красным карандашом несколько строк на распечатке уже смакетированной газетной полосы Артамонов. – Ну, кто, смелее? Хорошо, давайте вы, Валериан Валерьевич. И, как лауреат наипрестижнейшей премии «Золотое перо России», чем вы так гордитесь, попробуйте дать публичную объективную оценку вашему же выбору при приёме журналиста на работу, а также самой этой работе на примере заметки с обязывающим подзаголовком «Статья о насущном». Опять статья, Боже мой… Читайте, читайте!

– «Находящиеся в одном здании на улице Сакка Иванцетти коммерческий магазин и баня-сауна…»

– Достаточно! В одном предложении три полноценных повода для безусловного увольнения автора как профессионально непригодного, и постановки вопроса о той же профпригодности некоторых наших должностных лиц рангом постарше. Светлане Синицыной следовало бы ещё в школьные годы быть внимательнее на уроках, тогда, возможно, ей было бы известно, что Сакко и Ванцетти⁷ – не один человек с уникальным именем Сакк и простой фамилией Иванцетти, а два разных, хотя и занимавшихся одним революционным делом, и вместе, в один день казнённых впоследствии за это дело, почему и упоминаются они исторически- традиционно неразлучно один от другого. Теперь – о «коммерческом магазине»… а вы где-нибудь видели магазин некоммерческий, и что такое вообще магазин, по своей сути и предназначению? Кто у нас достаточно грамотный для ответа на такой сложный для некоторых авторов вопрос? Молчите? Все как воды в рот набрали… Бильбашева, может, хоть вы что-то скажете?

– По словарю Ожегова⁸ магазин – это учреждение, осуществляющее розничную торговлю, а также помещение, в котором производится такая торговля.

– А что есть торговля?

– По тому же словарю это хозяйственная деятельность по обороту, купле и продаже товаров, – без запинки отвечала Зульфия.

– Это значит, что магазин является изначально коммерческой организацией, купившей товар оптом, а продающей в розницу, с законной торговой наценкой. И некоммерческих магазинов не может быть в принципе. Поэтому слово «коммерческий» перед словом «магазин» попросту излишне, как и в рассмотренном нами случае с «коттоновыми» джинсами. А то, что в начале Перестройки все вновь возникающие частные магазины, торгующие по спекулятивным ценам только-только начинающим выкарабкиваться из разряда дефицитных зарубежным ширпотребом, в народе называли коммерческими, или попросту «комками» – приличному журналисту никак не указ. Ну, а что такое «баня-сауна», я уже вас, Синицына, спрашиваю…

– Ну, это… финская баня.

– Какая финская баня? Может – по-фински?

– Может, и по-фински, откуда я знаю? Все так говорят.

– Кто – все?

– Ну-у… все…

– Вы хоть задумываетесь над смыслом того, что пишете? Если по- фински сауна – просто баня, то вы написали буквально «баня-баня». Красивая вы девушка, Светлана, но журналистская профессия, ни в коей мере не игнорируя привлекательную внешность, требует ещё и иных качеств… я не говорю уже об элементарной образованности. А вам, извините, не лучше ли попытать счастья на каком-нибудь другом поприще, без въедливых главных редакторов в начальниках и более высокими, при удачном стечении обстоятельств – многократно, заработками? Поприще, которое могло бы стать вашим настоящим призванием? Подиум, например, не пробовали? На нём вы имели бы успех…

– Я-то много чего могу попробовать, если захочу, какие мои годы! А вы

не боитесь, что вам придётся иметь дело с моим мужем?

– У вас же нет мужа, судя по анкетным данным…

– Гражданский – тоже муж, это даже в сто раз круче, поскольку по любви. Да вам этого не понять… И он депутат, между прочим, так что с огнём играете, господин главный редактор. Со мной нельзя так разговаривать. Адью! – выбралась из-за стола и, гордо вскинув голову, дефилирующей, вполне, к случаю сказать, «подиумной» походкой направилась к выходу уязвлённо-разозлённая красотка, уже в дверях всё же не сдержав истинных чувств: – Коз-зёл!!!

– Может быть, не стоило сразу так кардинально, а, Андрей Петрович? – исполняющий обязанности ответственного секретаря Серафим Семёнович Жук готов был побежать и вернуть обратно удалившуюся «подругу депутата», воздерживаясь от такого сердобольства, наверное, лишь из-за прозвучавшего напоследок ругательства. – Кто знает, авось, со временем, и состоялась бы юная «депутатша» как журналистка, и ругаться разучилась бы в приличном коллективе. Как было хорошо сказано в одном фильме: и обезьяну можно научить курить…

– Никаких обезьян, даже трижды депутатских, мы ни курить, ни чему-либо ещё учить не будем. Тем более, на «авось…». У нас не ликбез и не школа благородных девиц, а готовящееся к самостоятельному в недалёком, надеюсь, будущем существованию в жёстко-конкурентной среде коммерческому средству массовой информации. Одно дело подсказать оптимальное решение совершившему какую-то ошибку нормальному сотруднику, и другое – пытаться учить, тащить заведомо непригодного к нашей работе. Давайте-ка, вернёмся к делу… у меня есть ещё вопросы по содержательной части некоторых рекламных материалов, хотя в целом к этой службе претензий меньше, чем к другим. В частности, речь идёт об интервью с руководителем корпорации «Конус». Чьё творение?

– Это не реклама, Андрей Петрович, – невозмутимо как всегда, парировала Луиза Аркадьевна Кобылкина.

– А что же?

– Интервью, обыкновенное интервью.

– По жанру это интервью, не возражаю. А по существу – реклама. Самовосхваление, перечисление интервьюированным лицом своих трудовых подвигов, описание «прекрасных качеств» выпускаемой продукции. И апофеозом – прямое предложение услуг предприятия «широкому кругу потребителей, вплоть до самых взыскательных…» с подробными координатами этого предприятия, заметьте.

– А что в этом плохого? Особенно, если всё сказанное – правда.

– В том-то и беда, что неправда, а если какие-то факты и имеют место быть, то поданы они не под тем соусом, как есть на самом деле. Явно проплаченная попытка заведомой скрыто-рекламной публикации. Я навёл справки, у этого «Конуса» поднакопились проблемы с налоговой инспекцией, часть проектов заморожена и часть финансовых активов вообще арестована. Банки отказываются кредитовать-перекредитовывать эту фирму впредь из-за сомнений в её возможностях погасить задолженности хотя бы по тем кредитам, что выдавались ей ранее… А персонально к руководителю

есть вопросы и у прокуратуры.

– Хорошо, я переговорю, пусть платят как за рекламу. Уверена, они раскошелятся.

– А это и есть реклама, только неуклюже скрываемая, когда подобные клиенты «раскошеливаются» в пользу отдельного журналиста-плохиша негласно. Естественно, платят в таких случаях меньше, чем за рекламу официальную, но всё же… приработок для умельца проворачивать такие варианты неплохой.

– Вы наш департамент в чём-то подозреваете?

– Не подозреваю, а предупреждаю. Явную ложь публиковать не будем даже за деньги. Подчёркиваю – ни за какие деньги. И если их кто-то уже успел взять – я за его судьбу не ручаюсь.

– Корпорация «Конус», которая на слуху, между прочим, и в неплохом рейтинге по версии некоторых авторитетных изданий, могла бы одна обеспечить нашу газету заработком, достаточным для наполнения под завязку её бюджета, если бы мы сумели с ней подружиться.

– Если бы не подлежали аресту её владельцы и должностные лица, в первую очередь руководитель, любезно давший вам такое интересное интервью. А наверняка оплачиваемые многочисленные в последнее время рейтинги серьёзный читатель вряд ли воспринимает всерьёз.

– С кем же тогда работать? В наше время каждый может оказаться на месте «Конуса», вы не представляете, сколько таких. Многие предприниматели всех калибров ходят буквально по краю пропасти из-за несовершенства законодательства, в первую очередь как раз налогового.

– Многие – ещё не каждый. Найдём других. Давайте, не будем обесцениваться, изначально создавая себе репутацию брехливой газетки, готовой за копейку хоть дьявола провозгласить ангелом. Успешность в привлечении клиентуры производна ещё и от репутации издания, зарабатываемой его объективностью, а не только от пламенной реакции рекламодателя на декольте очередной юной интервьюистки. Если нет ко мне безотлагательных вопросов, то на этом всё. Очередная планёрка по расписанию – в это же время в следующий понедельник.

– У меня есть вопрос, но конфиденциальный. Можно, я останусь? – неожиданно скромно попросила Луиза Аркадьевна, хотя присутствующих, уже знающих нрав этой дамы, провести было трудно: на самом-то деле не привыкшая легко сдавать свои позиции она была настроена по-прежнему решительно.

– Хорошо, все свободны, остаются Кобылкина и… на одну минутку Гнидо. Валериан Валерьевич, проконтролируйте, пожалуйста, процедуру увольнения тех двоих наших сотрудников, с которыми мы решили расстаться. Пусть бухгалтерия сейчас же выплатит им причитающееся, включая сегодняшний день как полный рабочий, исходя исключительно из должностных окладов, без гонораров, которые вы им попытались начислить с барского плеча. И, чтобы без эксцессов, помягче.

– Будет сделано!

– А теперь слушаю вас, Луиза Аркадьевна…

***

– Это я тебя слушаю, Артамонов! – перешла в атаку Кобылкина в ту же секунду, как только захлопнулась дверь за Валерианом Гнидо, лихо вышагнувшим из кабинета в качестве замыкающего в бурно переговаривающемся под впечатлением от прошедшей планёрки коллективе. – Ты чего меня срамотишь перед быдлом?

– Не перед быдлом, а перед народом, людьми. И почему сразу «срамотишь»? Нормальный рабочий разбор…

– Разбор полётов и грубый наезд – не одно и то же. Что ты сегодня, как с цепи сорвался? Всем раздал на орехи по полной программе. Увольнять взялся… да таких как у нас – во всех газетах и журналах полно, поскольку налицо, и никуда от этого не денешься, катастрофическое падение журналистской, и не только журналистской, а и общей грамотности. Вон, даже по телевизору городят иногда такое… и ничего… как профессиональный редактор профессиональному редактору говорю… Смотри, Артамонов, совсем без людей останешься.

– И, всё-таки, надеюсь, сумеем набрать новых, более компетентных и добросовестных – деньги на это пока, слава Богу, есть. Кому хочется работать, но по каким-то причинам тяжело, поможем; кому из не совсем уж безнадёжных не хватает чуток каких-то знаний – научим. Не в вопиющих, конечно случаях, как сегодня…

– Уверен? Непростой это вопрос – кадры, ещё наплачешься, попомни моё слово. Или с прошлой нашей работой урок тебе не впрок? Хоть один кто-нибудь из тех, кому ты помогал, вспомнил тебя добрым словом?

– Нормальные люди помогают другим не в расчёте на их, или свыше откуда-то, благодарность, а просто не могут хотя бы не попытаться помочь тому, кто в помощи нуждается.

– Брось ты, Артамонов, моралистикой меня пичкать! Она не для меня, и вообще не для сегодняшнего дня. Не пойму, чего ты злой-то такой… К Мормышкину, что ли, неудачно съездил? А вот на него-то, как раз, эмоций тратить следовало бы меньше всего.

– Ну, как же не тратить эмоций, если это – главная, экономически ключевая сегодня для газеты фигура, кормилец-поилец. К делу нашему относится с душой… да и ко мне лично…

– С какой душой, опомнись, друг ты мой ситцевый! Газета для него – сиюминутная прихоть, денег на определённом этапе девать стало некуда. А лично на тебя ему плевать, да настолько глубоко, что затоскуешь, если узнаешь всю правду.

– И насколько же она горькая, эта твоя правда?

– Артамонов, если ты меня не сводишь сегодня же вечером, или, согласна – в ближайший выходной в хороший ресторан, а после него не покажешь, наконец, давно тайно влюблённой в тебя женщине, что ты настоящий мужчина, способный удовлетворить её во всех отношениях, то наживёшь в её лице вместо ценнейшего друга смертельного врага, ибо получишь от неё сейчас такую информацию, каковая продаётся только за деньги или другие не менее ценные услуги, поскольку опасна подобная информация для продающего. Опасна, быть может, даже смертельно. А попутно – поговорим, хотя бы кратенько для начала, о сокровенном… самом-самом…

– Луиз, а может, лучше воздержаться пока от такого серьёзного разговора? Как бы он роковым не оказался… И о сокровенном этом… семья у меня хорошая, не заслуживает она двусмысленности, недоговорённости по отношению к ней, попросту обмана, даже с такой великолепной, – я не иронизирую, – женщиной, как ты.

– Что, испугался? А влюбить в себя бабу и не уделять ей даже щепотки мужского внимания – порядочно? С тех пор, как ты поставил, прости Господи, раком всю эту нашу шайку-лейку в «Мастере», не одна бабёнка из редакционных отдалась бы тебе по малейшему зову хоть на тротуаре. А ты –

ноль внимания даже на меня, подлец… лучшую из лучших.

– Я не ловелас и никого в себя влюблять не пытался и не пытаюсь. Да ты посмотри на меня – невзрачный мужичонка без особых внешних достоинств, каких толпы на улице… таких в народе ботаниками прозывают…

– Ладно прибедняться, ботаник со спрятанными достоинствами! Стерженёк, я всегда чувствовала, – а меня обмануть в таких делах трудно, – в тебе тот ещё… не то что вся эта размазня моих соучредителей по «Мастеру», среди которых ни одного стоящего мужика. Всё импотенты или педерасты, если вообще не гермафродиты.

– Судишь об этом компетентно?

– Без твоей интеллигентской деликатности этот вопрос звучал бы: «А ты что, всех их перепробовала-перещупала?» Тьфу! И ещё раз тьфу! Да ну их… Короче, слушай… Кое-кто из моих реальных ухажёров-воздыхателей служит, не чета тебе, гастарбайтеру залётному – в настоящих силовых ведомствах, то есть в спецслужбах. И любую оперативную информацию о любом незасекреченном гражданине нашей необъятной страны добыть мне, вследствие этого, как понимаешь, что в туалет, извини, сходить.

– Серьёзная ты девушка…

– А то! Слушай, значит, дальше. Ну, что ты есть приезжий провинциал, сумевший благодаря своей личной незаурядности и неплохим мозгам недурно зацепиться в столице, я и без силовиков знаю – все твои анкетные данные ещё с той нашей работы помню. А вот высокочтимый тобою меценат-газетолюб Мормышкин знаешь, кто на самом деле?

– Удачливый бизнесмен, миллионер, глава единственного в своём роде межрегионального нормативного центра. И – неплохой при этом человек, компанейский парень. Не жадный, кстати, что является раритетной редкостью среди богатых.

– Ну-ну… а если я тебе скажу, что Михал Михалыч – полное фуфло, самая обыкновенная шестёрка у крупных бандитов?

– Так уж и обыкновенная?

– Весь его шик-блеск на самом деле гроша ломаного не стоит. Понимаешь, есть люди богатые, то есть имеющие прочный, устойчивый легитимный капитал, который работает на них из поколения в поколение и законно переходит по наследству, что является распространённым явлением в цивилизованных, как правило, странах. И выпендриваться, рисоваться таким людям совсем ни к чему – живут, как им удобно и комфортно, поскольку все вокруг и так знают, что они из себя представляют. А есть… как у нас, в России – люди, заимевшие вдруг много денег происхождения чаще всего неизвестного. И, в отличие от истинно богатых, бесятся такие людишки, кто во что горазд – шикуют сверх всяких разумных пределов, чудят, швыряют демонстративно, особенно на отдыхе где-нибудь за границей, подальше от всевидящего ока отечественных фискальных органов и спецслужб, деньгами этими шальными направо и налево, как перед концом света. Любой из таких людей в любой момент может быть разоблачён с разными вытекающими… Миша твой – из последних, с деньгами именно шальными, не системными, хотя система кое-какая в его делишках и просматривается… по объективной оценке не капиталист, а жалкий примитивный нувориш.

– И какое это имеет отношение к нам с тобой?

– Не к нам, а к тебе, Артамонов. Ты по своей наивности готов служить верой и правдой человеку, по сути заведующему заурядной прачечной, то есть конторой по отмывке криминальных денег, и денег больших, тебе даже во сне не снилось, каких.

– Хм-м…

– Вот тебе и «хм-м»… Скажу больше: банду эту криминальную, что через Мормышкина грязные деньги отстирывает, а вместе с ней и самого Мишу давно уже «ведут» оперативники, и не торопятся брать их всех пока, только чтобы отловить более серьёзную рыбу. А может, не отловить даже, а отследить по настоящему крупные нелегальные денежные потоки, их пути из России за рубеж. В любом случае, печальный конец тут, увы тебе, Артамонов, неизбежен как сегодняшний заход солнышка, а завтрашний восход…

– Какие страсти ты, Луиза Аркадьевна, рассказываешь, аж прямо мороз по коже. Но что-то не похож, ей-бо, не похож Мормышкин на прирождённого бандита. Душа-человек…

– Душа… когда выпьет. А заметил, как он пьёт? Так жрут водку, будто перед смертью, обычно в стрессовой ситуации, и у него, похоже, стресс перманентный. Рос Миша в бедной, пьющей семье и с детства горячо мечтал выбиться в солидные люди. Да как-то не удавалось. Образования приличного не получил, отслужив армию где-то в стройбате нормировщиком, работал скромным чертёжником в мелкой проектной мастерской. Но внешне парень он видный, заметный, и как-то приглянулся некой персоне, связанной с крупным криминалом. Пригласили его на беседу, результатом которой явилось определённое предложение. И вот он – глава отмывочной конторы под её сегодняшней вывеской. Дело денежное, но опасное, да и зависим он от любой прихоти той персоны, которая его заприметила. В любую минуту лафа может закончиться скоропостижно, так же молниеносно, как и началась. Отсюда и нервоз-психоз…

– А можешь поподробнее, в чём и как лафа?

– Да ты сам давно заметил, поди, что в вашем чумном до идиотизма, провонявшем квашеной капустой офисе продаж товарооборот – насквозь липовый. Подсчитай как-нибудь, сколько в течение рабочего дня фактически распродаётся мало кому нужных брошюрок с нормативами, а вечерочком выясни, на какую сумму закрыта касса. И всё станет ясно. Наличные деньги привозятся чемоданами, проводятся по кассе как розничная выручка и сдаются через инкассацию в банк. Потом перечисляются куда надо всяческим будто бы партнёрам по бизнесу уже как законные платежи…

– А откуда могут быть целые чемоданы денег? Сказка прямо…

– Да ты что, Андрей, дурачок совсем, или прикидываешься? Проституция, наркотики, игорный бизнес, пункты обмена валют, платёжные терминалы, плюс работающие частенько мимо кассы кафе-рестораны в проходных местах … столько статей колоссальных неучтённых доходов у мафии, да и у отдельных жуликов-одиночек! Взятки, наконец, которые чиновничеству тоже регулярно отмывать как-то надо… вот и ищут либо готовые, либо создают с нуля пореспектабельнее с виду конторки, где истинную выручку посчитать сложно или совсем невозможно. Вариант с теми же мишиными брошюрками, где тираж какой хочешь, такой и рисуй в отчётах – просто прелесть в этом плане.

– Н-да-а…

– За пару лет счастья, неожиданно свалившегося на его голову, Мормышкин, имея проценты от этого чёрного оборота, буквально объелся деньгами. Ну и, ошалел… накупил-нахапал всего, на что только мозгов его недалёких хватило, наездился по дорогим заграничным курортам, туристическим маршрутам и тому подобное, а деньги лезут и лезут. Куда их девать? Вот, газету захотел собственную, в политику собрался, куда всё никак не пролезет даже с деньгами… А ты ему в редакции нужен, – не обольщайся, Артамонов, – только лишь в качестве организатора первого, наиболее сложного этапа. Как только газета заработает более-менее устойчиво, по накатанной, и с руководящим постом в спокойной стабильной обстановке сможет справиться любой средний мозг, он тебя просто-напросто выкинет на помойку, а на твоё место поставит свою смешную тёлку-массажистку.

– Диану-то?

– Диану, Диану, не ухмыляйся. Ту самую, выкупленную им когда-то за

неадекватные деньги у бандитов-сутенёров из борделя… которая по матери, язык сломаешь – полуукраинка-полутуркменка, а по отцу полунемка-полуказашка, косящая под уроженку Таиланда с австралийско-норвежскими корнями. Команду она, естественно, обновит, и тебе, и мне места в ней вряд ли найдётся. Так что, справедливости ради нам с тобой, как умным людям, не воспользоваться благоприятной пока что ситуацией и не срубить здесь максимально возможные бабки, пока они есть – значит быть полными

идиотами…

– И, тем не менее, я дал слово сделать Мише хорошую газету, и сделаю её. А «бабки» я не «рублю» в принципе. Не умею и не хочу… Предпочитаю зарабатывать деньги прямыми открытыми способами. Пусть меньше – зато спокойнее.

– Даже понимая, что ты для него на самом деле ничего не значишь, и он, более чем вероятно, поступит с тобой в итоге как последняя сволочь?..

– Я не предаю в принципе. Даже тех, кто, с какой-то долей вероятности, может предать меня…

– А что ты, ботаник провинциальный, вообще можешь знать о предательстве? Тебя предавали хоть раз в жизни по-настоящему? – надрывно втянула в себя воздух и машинально полезла в сумочку за сигаретой женщина. – Боже мой!..

– Сдержав слово, я сохраню уважение прежде всего к себе самому.

Неважно, кому я его дал – хорошему человеку или не очень, но давал слово я. Понимаешь, я?

– «Я» – последняя буква в алфавите, Артамонов. Ну, гляди, как знаешь…

– У тебя есть ещё вопросы?

– Да. Тебя устраивает в целом работа моего департамента?

– Ты хотела сказать – отдела?

– Не придирайся к словам…

– Ну, если в целом, то вполне.

– Тогда дай кредит всем четверым моим сотрудницам, в том числе и очень даже способным двум новеньким девчонкам, которых я представила тебе на планёрке?

– Насте и Оле? Действительно способные девушки, не спорю, как и те другие, что не присутствовали. Только аморальны в корне, и если ты собираешься использовать их в том русле…

– Опять мораль, Артамонов… умоляю тебя…

– Но, даже убрав вызывающую у тебя оскомину мораль в сторону, я ведь не банк, и кредитов, увы, не выдаю.

– Ну, авансом, что ли… Понимаешь, им очень нужны деньги. Подошли сроки оплаты съёмного жилья, а зарплата ещё не скоро, да её и недостаточно, чтобы полноценно прожить в Москве приезжему человеку. Сам ведь мыкался, снимал до недавнего времени квартиру, знаешь, какая это каторга с небольшим заработком, живёшь всё время как на вулкане…

– Я и сейчас пока ещё снимаю – в своей новой ремонт никак не закончу. А девчоночки твои пусть, в крайнем случае, едут домой, к себе в деревню. Там за жильё, если и платить, то копейки.

– Издеваешься? Ты сам-то не удрал обратно в провинцию, уцепился за Москву зубами и когтями, готовый на что угодно, хоть Родину продать, чтобы выкарабкаться из нищеты. А девахам, красавицам и умницам, которые газете могут какую хочешь прибыль сварганить, в помощи отказываешь.

– В том-то и беда, что «сварганить»… Только, вот, насчёт Родину продать, это ты, милая, замахну-улась – не всякий на такую крайность решится даже за шикарную квартиру в столице… В общем, пой, не пой ты свои жалобные песни, а живых редакционных денег, поскольку нарушать кассовую дисциплину не собираюсь категорически, девкам твоим я не дам, разве что – из собственных карманных, когда сам зарплату получу. Документально помочь, то есть без волокиты выдать необходимые справки для оформления кредита в банке, если без этого никак не обойтись – пожалуйста. Но я слышал, что в банке физическое лицо может получить кредит, если только проработало на последнем месте не менее полугода…

– Хорошо, справки с другого места работы и телефонные подтверждения оттуда на случай проверочных звонков из банков я им обеспечу, обойдёмся без тебя, если так уж трусишь. Ну, а поручителем-то хоть можешь выступить, если им где-то вдруг реально засветит?

– В крайнем случае – да. Хотя сомневаюсь, что реально засветит.

– Наивный ты, всё-таки, человек, Артамонов! Блаженный какой-то… Забыл, в какой стране и в какое время живёшь. У нас ничего невозможного нет.

– Я живу в своей стране и в своё время. Но, повторяю: в крайнем случае, на поручительство можете рассчитывать, не более того.

– И на том премного благодарны! Жук ты навозный, Андрей Петрович… и чем такой проигрышный во всех отношениях экземпляр мог завлечь такую супер-бабу, как я?… Но, как ни есть, а с рестораном и естественным апофеозом романтического ужина мужчины и женщины я с тебя, дружок, не слезу, не успокаивайся! Сам спасибо потом скажешь, когда достойно оценишь наше с тобой общение…

***

И – началось…

Назавтра утром, не менее чем за полчаса до начала общего рабочего дня

в дверь кабинета тихо постучали.

– Разрешите, Андрей Петрович? – это был Давид Георгиевич Дзтракая.

– Слушаю вас внимательно, Давид Георгиевич.

– Я слышал, Андрей Петрович, что вы помогаете нашим сотрудникам с кредитами… вплоть до поручительства…

– С чего вы взяли?

– Ну, народ говорит…

– Я не кредитный брокер, извините, и не близкий друг председателя Центробанка, чтобы помогать кому-то в этой сфере. Вы, наверное, имеете в виду моё вчерашнее обещание кое-кому тут просто не препятствовать в получении кредитов, с возможным поручительством с моей стороны лично, а не как должностного лица? Быстро же у нас сарафанное радио срабатывает… Но я, наверное, поторопился. Мы ещё не выпустили ни одного номера, и неизвестно, кто в коллективе останется после его успешного или неуспешного выхода. И останется ли кто-то вообще… настроение учредителя-инвестора предсказать трудно, а вдруг он захочет после первого же номера закрыть газету. Где кого потом искать в таком случае мне как юридически закреплённому поручителю, с которого, в случае чего, банкиры с первого спросят?

– Лично я уверен в лучшем результате, Андрей Петрович. Газете, по моему мнению, предстоит долгая плодотворная жизнь.

– Мне нравится ваш оптимизм, Давид Георгиевич, но какое вы-то имеете

отношение к ещё не начатой по существу кредитной теме?

– Прямое, Андрей Петрович. Понимаете… как вам сказать… вы помните первый наш с вами разговор, в тот день, когда мы познакомились?

– В общих чертах…

– Помните, я рассказывал, что собираюсь совершить обмен своей квартиры в другом городе на Москву?

– Что, процесс затягивается?

– Не то слово. Гораздо хуже. Губернатор бессовестно надул меня,

подсунул квартиру со скрытыми подводными камнями, то есть с не совсем чистой историей. Бывшие владельцы сейчас судятся между собой, и моя регистрация в ней может быть аннулирована. А значит, я не могу пока ни приватизировать её, ни продать.

– И…

– Мне нужен ипотечный кредит в Москве, для чего необходимо собрать кучу документов, в том числе о работе не менее полугода на одном месте и о достаточно высокой для получения такого кредита зарплате. Ну и… некоторая денежная сумма на первый взнос.

– Выражаясь проще – помимо единовременного получения нескольких месячных окладов вперёд, требуется документальное подтверждение задним числом факта вашей работы у нас и плюс фиктивная справка о заработной плате?

– М-м… в общем, что-то в этом роде…

– Но, помилуйте, все эти данные легко проверяются, тем более что газета официально существует всего-то чуть больше месяца. Нет, отбой! Извините…

– Ну, а хотя бы кое-какие документики в свободной форме типа справочки о не такой большой, как для ипотеки, зарплате для получения маленького потребительского кредитика?

– Тюрьма одна за мошенническое получение хоть «миниатюрненького кредитика», хоть авантюрных деньжищ в особо крупном размере… сроки лишения свободы только разные. У вас всё?

– А, простите за назойливость, если уж так сложно с банковскими кредитами подсобить… то, внутри предприятия, из кассы нельзя ли каким-то образом ну хоть что-то вперёд получить? – чуть не плача, с бледным трясущимся лицом продолжал попытки решить свои финансовые проблемы Дзтракая. – У меня, к вашему сведению, из-за хронической недоуплаты сложилась тяжелейшая конфронтация с хозяевами арендованной квартиры, и семью мою – жену с маленькими детишками могут в любую минуту выгнать

на улицу…

– Ладно, идите, работайте. Я сегодня же поговорю с представителем учредителя, может быть, что-нибудь придумаем для вас.

– Спасибо, Андрей Петрович! Я отработаю, верой и правдой, вот увидите!

Артамонов открыл окно, глотнул всей грудью прохладного ещё, влажного весеннего воздуха с улицы. Прав был Михаил Михайлович по поводу скрытой дороговизны приезжей рабочей силы – обойдётся, похоже, она в копеечку. Но не отказываться же от эксперимента, набрав на работу больше москвичей, ухудшив тем самым экспериментальную базу для выполнения служебного задания, в которое столько вложено не только твоих, псевдо-редактор, сил, времени, нервов… А доверие к тебе командования, а доверие к твоему командованию ещё более высокого командования? И, в свою очередь, доверие к высшему командованию первых лиц государства… Нет, браток, терпи и выкручивайся в самом критичном штатном составе.

Всего за этот день у него на приёме по данному вопросу побывало не менее половины дружного, оказывается, когда приспичит, коллектива. Больше он принять не мог, иначе на выполнение даже самых неотложных прямых обязанностей по работе энергии не хватило бы…

***

И вот – торжественная пирушка по поводу выпуска первого номера газеты. Во главе стола – сияющий Михаил Михайлович Мормышкин. Он праздновал настоящий триумф: вопреки мрачным прогнозам и скрытому саботажу Никиты Гапоненко и всей камарильи его деревенских родичей-сотрудников газета удалась. Номер вышел удачный во всех отношениях. Дизайн – великолепный, по-европейски стильный. Содержание – богатое и безупречное даже в сравнении с популярнейшими общероссийскими и международными изданиями. Вышедший повышенным тиражом номер удалось распространить так широко в рядовых читательских кругах и высоко в инстанциях,как и не мечталось, и везде газета воспринималась и читалась с повышенным интересом. В общем, если описывать данное событие специально, то вышел бы настоящий панегирик, что и подтверждалось речь за речью, тост за тостом за богато накрытым (тут уж г-н Мормышкин не поскупился особо) столом.

По правую от учредителя руку сидел, согласно чину, главный редактор Андрей Петрович Артамонов, по левую – «полномочный представитель газеты в Центральном федеральном округе специальный заместитель главного редактора» Диана Иоахимовна Цецебелле-Кляймер, название должности и полные фамилию-имя-отчество которой никак не могли уразуметь и запомнить все без исключения члены коллектива. Далее места распределились свободно, без оглядки на чины и звания.

Из сотрудников московского офиса продаж спонсирующей фирмы не было никого, включая и самого Гапоненко… Бойкот ли это данного мероприятия с их стороны, или какая-то техническая накладка, не позволившая ни одному из них присутствовать, никого за столом сегодня не интересовало – о них просто забыли. А зря, как выяснится позже… как раз в это самое время в офисе Гапоненко шла интенсивная коллективная умственная работа родственных во всех смыслах душ – за вряд ли менее обильно накрытым, чем праздничный в редакции, столом проходило решающее заседание так называемого чрезвычайного штаба по искоренению такого всесторонне накладного безобразия, как газета «Статус».

– Один только главвред съест на зарплате за полгода, предполагаемые для выхода газеты на рентабельность, если этот сомнительный выход состоится, конечно, тридцать тысяч долларов, или девятьсот тысяч – около миллиона родных наших полновесных российских рублей, – подсчитывала, яростно жестикулируя руками, помощник главного бухгалтера, она же племянница её мужа Райка Дармостукова. – А вся его орава? А аренда офиса, а текущие затраты на содержание машины с водителем, а расходные материалы, а типографские. Да на эти деньги каждый месяц кто-то из нас мог бы покупать новую приличную машину, а не ездить на том старье, которое имеем.

– За такие немыслимые деньжищи, которые положены в жалованье этому главвреду, – вторил Райке, шумно захлёбывая из огромной персональной деревянной ложки производства родной деревни почерпнутое в ещё более огромной миске густое горячее варево вроде борща, её родной брат Стёпка Дармостуков, которого с детства односельчане звали просто Степашкой, – я бы с радостью сутками, не вылазия, ломался на тракторе, и пахал бы, и сеял, а между делом ещё и коров доил и овец пас… А чё он-то, жучара навозный, такого сделал? Подумаешь, сварганил за чужой счёт газетёнку мукулатурную!

– Макулатурную, Степаша, а не му… В общем, если дело так пойдёт и дальше, то придётся всем нам, родные мои, – резюмировала обсуждение финансовой стороны дела главбух Лидия Львовна Дармостукова, урождённая Гапоненко, или, среди своих, просто Лида, – затянуть потуже поясок для начала, а потом и вовсе положить зубы на полку.

– Это как – на полку? – опрокинув стопку водки и смачно закусив куском солёного сала с крупным зубчиком чеснока вдогонку, не понял Степашка.

– Поговорка такая. В преддверии голода старики вынимают вставные челюсти и кладут их подальше на полку за ненадобностью. Уразумел смысл, балбес? – взял слово глава сего собрания Никита Гапоненко. – Но, кроме материальных тягот, свалившихся на нас по прихоти нашего друга Миши, есть ещё вопрос политический. Мы с вами по значимости для Миши начинаем конкретно отходить на второй план. А на первом, то есть изначально нашем законном месте у него скоро так же конкретно обоснуется главвред, хотя через нас денежные потоки идут внутрь, а через главвреда – наружу. И с каждым месяцем такая диспропорция увеличивается. Непроизводительных затрат всё больше несём мы, а степень непонятного мишиного доверия всё больше растёт по отношению к нему.

– Но мы же всё сделали политически грамотно, чтобы эта заведомо ошибочная изначально, не нужная ни человечеству в целом, ни нам с вами минутная прихоть-игрушка нашего добрейшего Михал Михалыча, претендующая на громкое звание федеральной газеты, не состоялась как средство массовой информации, – подал голос интеллигентный с виду очкарик, бывший заведующий сельским клубом Сёма Гапоненко, двоюродный племянник Никиты Гапоненко. – Внедрили своих людей на ключевые руководящие должности, полных профанов провели на большинство должностей творческих… Каким же образом хитрюга главвред умудрился вообще выпустить вовремя первый номер, не говоря уже о том, что номер получился вполне профессиональный?

– Во-первых, подвела эта шлюха Кобылкина, которая была призвана, как основная боевая единица, помочь нам развалить газету изнутри, – Никита налил и залпом выпил, забыв в сердцах закусить, и теперь занюхивая рукавом, почти полный двухсотграммовый стакан водки. – Страсть к авантюрным деньгам переборола в ней все остальные мотивы: натащила рекламы, большей частью левой, с первого же захода столько, что и без нас бы обошлись в финансировании номера, если что. Даже без левых, которых у этой сучки Кобылкиной не меньше, чем легальных в бюджете газеты… А на неплановые легальные деньги, которые, как мы знаем, Миша разрешил главвреду тратить на своё усмотрение, это уже во-вторых, тот привлёк по своим знакомствам столько матёрых, тёртых внештатных корреспондентов, то с содержательной частью газеты проблемы вообще исчезли, и наши ставленники оказались не при делах – почти всех, не давших в номер приличных материалов, он уволил. Вот так, братцы… обскакал он нас на первом этапе.

В глазах неустанно выпивающих и жующих присутствующих стоял мучительный немой вопрос: что же делать, чтобы не пришлось, подобно тем

старикам из поговорки, «класть зубы на полку»? Выручай, Никита, ты же самый умный в родне!

Никита всеми фибрами души ощущал этот безмолвный призыв, и ни в коей мере не собирался отлынивать от той роли, какая была отведена ему здесь в настоящий конкретно-исторический момент.

– Значит, так. В нашем активе остаются три заслуживающие внимания фигуры непосредственно в редакции и одна за штатом, хотя по своему весу способная сыграть наиболее важную роль. В штате редакции это та же Кобылкина – раз, старый сослуживец одного серьёзного человека по морфлоту Валера Гнидо – два, и готовый выполнить любое указание его прихвостень Дзтракая – три. За штатом – сами понимаете, кто: с этой тварью, которая и нас с вами с дерьмом смешает не задумываясь, кашу сварить трудно, но настроить её правильно можно.

– Косоглазая Диана, что ли? Нашёл, на кого уповать…

– Этой косоглазой, между прочим, Миша отслюнявливает в месяц столько денежек, что главвред со всей его хренью ребёночком вам покажется, если узнаете. А что это значит, да с учётом того, что Миша ввёл её в выходные данные газеты фактически вторым лицом?

– Что её он прочит, возможно, в будущем на место главвреда. Сплавит её сюда, чтобы и семейные проблемы, с ней связанные, попутно разрулить. Но для этого главвред должен запустить газету, чтобы она начала работать. Только хрен редьки не слаще, поэтому она, кикимора болотная, нужна нам лишь до поры, до времени.

– Молодец, Райка, соображаешь! А теперь вернёмся к нашей редакционной артиллерии. По мозгам круче всех упомянутых, конечно, Кобылкина, которая до смерти ненавидит ту же кривоглазую Диану и глубоко презирает Гнидо с Дзтракаей, а потому ни в каких совместных афёрах с ними участвовать не будет. Это – одинокая волчица. Но если найти к ней правильный подход – загрызёт кого угодно. А с главвредом у неё особые счёты: он чуть на нары её не отправил на прошлой работе, крепко поспособствовав возбуждению уголовного дела против неё и её подельников. Ведёт себя с ним пока правильно, подлизывается как умеет, может даже изловчится совратить, чтобы окончательно войти в доверие, а в нужный момент своё благородное дело сделает, если захочет, не передумает, стерва – от этой подруги, как и от Дианы, не знаешь, чего ожидать в конечном итоге… Калибр помельче – подленький, пакостный по натуре, но обладающий определёнными организаторскими способностями Гнидо. Забросить ему понарошку в качестве стимула возможность сесть со временем в кресло главного редактора – горы свернёт.

– Заодно и башку бы главвреду нашему! – вдохновились сотрапезники хором.

– О чём и речь, – продолжал Гапоненко. – Этот Гнидо хоть и дурак по количеству извилин в голове, когда дело касается прямых трудовых обязанностей, да не совсем глуп там, где хоть чуть-чуть пахнет личной выгодой. И в некоторой дальновидности ему не откажешь: заранее начал собирать внутренний оппозиционный междусобойчик, и втянул в него, кроме откровенного придурка Дзтракаи, ещё и заторможенного, как пыльным мешком из-за угла огретого ответственного секретаря Жука, и секретаршу Машу-растеряшу, совмещающую со своей не только должность кадровика, но ещё и помощника бухгалтера на первичном учёте, то есть – наиболее осведомлённых сотрудников редакции. Дурак-дурак, а стратегически подкован… Таким образом, считаю, что хоть в целом и надо действовать по всем фронтам, но начать лучше с Гнидо. Чего наш Миша боится больше всего в связи со спецификой своего бизнеса? Правильно, Райка, конфликтов он боится. Особенно, если дело может дойти до правоохранительных органов с соответствующими проверками деятельности предприятия. Вот пусть Гнидо и займётся вплотную организацией каких угодно конфликтов в редакции. Чем скорее, больше и поганее – тем лучше. И исподволь будем настойчиво внушать Мише, в чём корень зла…

– В главвреде, суке, всё зло, и неча гадать-сусолить! – авторитетно хлопнул по столу крупной мозолистой ладонью тракториста уже изрядно отяжелевший от выпитого и съеденного краснощёкий Степашка

Дармостуков. – На Гниду ставим одноконечно!

– А там – дело техники. Ну что, братцы, – Гапонеко поднёс ко рту объёмистую чарку, – по полной за нашу победу, и банзай?

– Банзай! Ура, гип-гип! Банза-а-ай!!! – на этом деловая часть застолья завершилась, плавно перейдя в привычно обжорную и беззаботно весёлую стадию, по-деревенски добродушную, особенно приятную тем, что здесь все свои и появления начальства, занятого в это время на другом подобном мероприятии, сегодня уже не предвиделось.

***

Месяца через три с половиной после весёлых торжеств по поводу успешного выхода первого, сразу рабочего, минуя обычные в подобных случаях презентационные «пилотные» варианты, номера Международной аналитической газеты с окончательно утверждённым после жарких дебатов заголовочным логотипом «Статус-deily» (буквы цвета чистейшего золота) коллектив редакции, обновлённый за столь короткий срок – всего-то рабочий квартал с хвостиком – не менее чем на треть, готовился отпраздновать так же успешно свершившийся переход к постоянному, после первоначального месячного и последующих двухнедельных интервалов, еженедельному графику выпуска, оставив наиболее сложный, но и наиболее солидный ежедневный вариант на последующие годы, если, конечно, позволят достигнутые к тому светлому времени рентабельность и организованность.

Празднество на сей раз замышлялось хоть и достойное, но не настолько официозно-торжественное, как предыдущее, поскольку, в общем-то, рабочий «обмывался» момент, менее волнительный чем тогда, при «рождении первенца», когда до последней минуты не знали, что в окончательном виде выдаст «на гора» типография, получится ли как задумывалось, и воспримется ли то, что получилось, первыми читателями… Да и того единодушия в стремлении к лучшему результату, что наблюдалось в тот раз, сегодня и след простыл. За рекордный для подобных процессов срок коллектив умудрился так непримиримо размежеваться, что, как говорится, мама, не горюй. Причём, размежеваться сразу по нескольким параметрам, первый из которых, по версии «генетически достоверной аристократки в седьмом поколении» редактора-корректора Анны Витольдовны Штуцер-Канареечкиной, заключался в жёстком разделении на «элиту и быдло», или, попросту, основываясь на «классово-кастовой», вернее тут будет – на банальной географической принадлежности: на москвичей, коих, если не брать в расчёт нейтрального в принципе главного редактора, было в коллективе всего трое, в числе которых в первую очередь фигурировала сама Анна Витольдовна, за ней – её приятель-неразлучник по жизни Серафим Семёнович Жук и, наконец, глава так и не названной Департаментом рекламной службы Луиза Кобылкина, и – на приезжих, в чрезвычайно разнохарактерный отряд которых входили все остальные, один другого своенравнее и самолюбивее, два с лишним десятка сотрудников.

Следующим по значимости и, не исключено, более даже тяжеловесным по возможным последствиям логично было бы назвать размежевание по параметру, мало похожему на первый, но в чём-то, возможно, из него и проистекающему, то есть на идейной, можно сказать, почве – с одной стороны, по образному определению той же желчно-острой, оказывается, на язычок-то Анны Витольдовны «оппозиционеры-склочники», возглавляемые неимоверно гордым от осознания своей революционной значимости Валерианом Гнидо, и с другой – «проартамоновские», или те, кто даже не всегда и не во всём безоговорочно поддерживая главного, не спешил тем не менее ввязываться ни в какие склоки и дрязги, против него направленные. По существу, многие из таких «проартамоновских» считали себя «неприсоединившимися», но так уж определил взявший на себя функции неформального лидера Гнидо: «Кто не с нами, тот – против нас», то есть если ты не в оппозиции к «нынешней прогнившей власти», то, значит, позорно-малодушно «артамоновский». Но были среди «артамоновских» или «проартамоновских», помимо откровенно неприсоединившихся «штрейкбрехеров» и такие, кто готов был за него в огонь и в воду. В первую очередь это работающие каждый за двоих-троих журналисты Бильбашева и Шашечкин, а из прочих специалистов – Анна Витольдовна Штуцер-Канареечкина, куда же ей, сиротинушке, деваться: выбросят по возрасту на улицу, случись что с Андреем Петровичем, и забудут, как звали…

Имел место и ещё один, наиболее, пожалуй, безобидный параметр размежевания в этом коллективе – это чисто психологическое, впрямую связанное всего-навсего с возрастным фактором разделение на «новых и старых», своеобразный водораздел между которыми проходил по довольно широкой той самой возрастной грани, в диапазоне сорока-пятидесяти лет. Те, кому перевалило за пятьдесят или было около того – начиная с самого главреда и заканчивая неразлучными Анной Витольдовной и Серафимом Семёновичем, безоговорочно относились в мнении молодёжи к племени «бронтозавров» с их не очень жгучей любовью к компьютерным и тому подобным электронно-техническим новшествам, привычкой работать по закоснелым, с точки зрения той же молодёжи, классическим когда-то канонам и методикам, в основном с бумажными носителями информации. Сотрудники же моложе сорока, а тем паче тридцати лет, каких было в коллективе, не считая относящихся «не туды и не сюды» средневозрастных Давида Дзтракая и Луизы Кобылкиной, подавляющее численное большинство, будучи гораздо более развитыми технически и не чуждые определённого, может и не в худшем смысле цинизма в подходах к творческому процессу, относили себя определённо к новому, неизмеримо более прогрессивному и перспективному, а в конечном итоге более продуктивному поколению журналистских кадров. Обе стороны относились друг к другу иронически, но терпимо, снисходительно, без видимой враждебности, и размежевание в коллективе по данному основанию было отнюдь не худшим из противостояний. Можно даже допустить – во благо, поскольку каждая сторона, стараясь доказать собственные преимущества, усиленно демонстрировала, стараясь шире применять в работе, всё лучшее из

своего арсенала.

По последнему из означенных выше параметров размежевания-противостояния, по сути, всего-навсего технико-технологическому, коллектив поделился примерно пополам, и больших проблем, тем более катаклизмов на этой почве не предвиделось. В первых же двух – «географическом» (москвичи-приезжие) и «политическом» (оппозиционеры-артамоновские) конфликты возникали с нарастающей частотой, дойдя до ритуально-ежедневных, и чем дальше, тем скандальнее, безобразнее. Подогреваемые откуда-то извне, эти инциденты, сконцентрировавшись в один прекрасный день до критической массы, могли закончиться чем-то вроде локального социального взрыва.

В какой-то момент в так называемой оппозиции обозначилась стойкая тенденция к росту членства – вступать в её сплочённые ряды, кроме присоединяющихся просто из трусливой солидарности с агрессивным, поощряемым кем-то сверху большинством, взялись ещё и все подряд хоть на грош обиженные чрезмерно, на их взгляд, придирчивым, да к тому же «жадноватым, слишком мало дающим взаймы из кассы» главным редактором, «косящим под правильного», а на самом деле, как сумел выяснить опытнейший добытчик компромат-информации Валериан Валерьевич Гнидо – такой же «бомжонок несчастный», как и многие тысячи других приезжих, которому просто повезло волею случая (покупка неизвестно из каких средств квартиры) затесаться совсем недавно в полноценные москвичи… и который теперь, по недосмотру высшей небесной справедливости, рулит редакционными деньгами, да немалыми. Теми самыми денежками, которыми с таким же успехом, и даже в миллион раз лучше мог рулить любой из членов коллектива. Чем, допустим, не гендиректор и не главред тот же Валерь Валерич, или… да кто угодно. При таких спонсорских деньжищах управлять каким хочешь делом – ума много не надо… Вот, взять бы, да организовать справедливые демократические выборы-перевыборы, и зажить по-другому!

Начало банкета задерживалось уже не на один час по какой-то необъявленной, а оттого и всё более и более интригующей причине. Почётные места за тем же самым большущим заседательским редакционным столом пустовали в нетерпеливом ожидании главных персон мероприятия – Андрея Петровича Артамонова и Михаила Михайловича Мормышкина с его бессменной все полгода существования газеты спутницей Дианой (век бы не слыхать коллективу её неудобоваримую в произношении фамилию, надо же – высокопарное на звук Цецебелле-Кляймер при физиономии служанки из дешёвой азиатской гостиницы!) Сидящие за столом изнылись не столько из-за отсутствия начальства, без которого в любом коллективе, честно говоря, дышится легче, сколько, истекая слюной, от необходимости воздержания от очень уж возбуждающей аппетит дорогой выпивки и ещё более дорогих деликатесов под эту выпивку. Ну, сколько же можно ждать?!

Но, начальство начальством, которое хоть и с опозданием, да должно, в конце концов, заявиться, а вот практически-спонсирующий офис продаж в полном составе и под последовательным, целенаправленным руководством Никиты Гапоненко опять, как и в первый раз более трёх месяцев назад, дружно проигнорировал торжественное для коллектива редакции мероприятие. Да на этот раз по другому и быть не могло – противостояние мнений по поводу финансирования дорогостоящей, почти не окупающейся на старте газеты вступило в открытую фазу – война, поначалу скрытая, но чем дальше, тем всё более явная, разгорелась не на шутку, и прекратить её могло только одно из двух взаимоисключающих: либо газета прекращает своё существование как объект спонсорских капиталовложений со стороны возглавляемой Гапоненко структуры, и спонсируется дальше кем угодно другим, да и вообще может закрыться-испариться – большой беды в этом для медийного пространства страны не будет, либо… уходит с арены сам Гапоненко вместе со своим сплочённым отрядом родичей-помощников. Допустить этот второй вариант на месте Никиты и его присных могли бы только полные идиоты…

В чьём-то из сидящих-изнывающих за накрытым столом кармане требовательно затрезвонил, гудок за гудком без перерывов, телефон. Так обычно звонит или высокое начальство, или строгая жена. Похоже, первое – слишком поспешно вскочил с места чуть не руки по швам мгновенно вспотевший как в бане Гнидо:

– Да-да, Гнидо слушает! Есть, начинать торжество без вас… и без… Андрея Петровича! Всё будет в порядке, ручаюсь. Есть, быть на связи с Гапоненко!

И, не успел Гнидо, выключив телефон, перевести дух – новый звонок.

– Слушаю, Гнидо… да, Никита Иванович, только что получил команду править бал пока самостоятельно. Что вы говорите! Рад за всех нас… да-да, учту, до поры не распространяться. Понял – так держать! Буду докладывать по ходу.

Окончив разговор, Гнидо достал из кармана носовой платок, вытер обильно выступивший от волнения пот со лба, шеи и только после этого опустился на своё место. Медленно обвёл присутствующих каким-то новым, доселе никогда не демонстрируемым, с тайным глубинным смыслом взглядом, и с неким превосходством в тоне объявил:

– Мне поручено возглавить и вести пока, а может и до конца, если начальство совсем не явится, наш припозднившийся торжественный ужин, для начала поздравив вас всех, и себя в том числе, с причиной, по которой собрались за этим столом – успешным переходом к планово-регулярному еженедельному выпуску нашей газеты.

– А оно, начальство-то, вообще, с какой степенью вероятности будет или не будет? Может, можно сразу расслабиться по полной, чувствовать себя как дома? – незамедлительно среагировал в своём духе наиболее здесь лёгкий на язык репортёр Веня Шашечкин.

– Я тебе почувствую, придурок тамбовский! Напейся мне…

– Вообще-то, многоуважаемый Валериан Валерьевич, именно к этому и призывал нас всегда на всех, даже скромных пирушечках Андрей Петрович – чувствовать себя за накрытым коллективным столом как дома. И даже он, пребывая в служебном положении уж как-нибудь повыше вашего, никогда не позволял себе такой неуважительный тон по отношению к подчинённым, да и хоть к кому, – вмешалась, вступаясь за Шашечкина, Зульфия Бильбашева.

– Вообще-то вообще, да дела уже не те, дорогие Зуля и Веня! – впервые, наверное в жизни Валериан попытался, и сразу же не очень успешно, говорить стихотворной рифмой. – Не боитесь ли вы, что у вашего любимого… и уважаемого мной тоже, конечно… Андрея Петровича немного остаётся шансов делать впредь такие хозяйские предложения? Проблемы у шефа, и, сдаётся, серьёзные.

От участников застолья не ускользнуло слишком уж радостное звучание голоса Гнидо, поспешившего, слегка сконфузившись, добавить в первую фразу слова «и уважаемого мной…» и тут же, всё-таки, не удержавшегося от сообщения: «не много остаётся шансов…»

– Да уж, вашей милостью, догадываемся, – никогда и не перед кем не трусившая, когда дело касалось её принципиальной личной позиции по какому бы то ни было вопросу, Зульфия приняла наступательный тон собеседника и контратаковала, – уж больно несдержанны вы в своём счастье от услышанного по телефону, особенно во время второго звонка, после доверительного сообщения о чём-то от вашего инструктора по гадостям Гапоненко.

– Ты, Гульчатай, не зарывайся! По каким ещё гадостям, чего ты лепишь? – угодливо влез в полемику своего внутриредакционного покровителя со строптивой таджичкой литредактор Дзтракая.

– А по таким, – не унималась «Гюльчатайка», – какие способны расшатать любой коллектив, а не только без году неделя созданный, как наш! Вы под прикрытием Гапоненко и его бухгалтерши только и добиватесь, чтобы развалить команду Артамонова и создать на её руинах новую, свою уже. Только не обольщайтесь, уважаемые Валериан Валерьевич и Давид Георгиевич, вас и самих выкинут как щенков сразу, как только сделаете вы

своё чёрное дело и превратитесь в отработанный материал.

– Какое-какое дело?! Слушай ты, чума пещерная!..

– Дело чёрное и мерзкое – устранить с помощью грязных интриг Андрея Петровича с его должностей гендиректора и главреда. Но неужели вам не понятно до сих пор, что лично Гапоненко и всей своре его родственников, работающих с ним, газета – как кость в горле? И не нужна им именно вся редакция, целиком, без оглядки на персоналии, а не только Артамонов во главе её. На что надеетесь, мужчины?

Гнидо, только что клятвенно заверивший по телефону учредителя и спонсора, что в застолье будет полный порядок, поспешил смягчить ситуацию:

– Ну, хватит, хватит! Погорячились, и будет. Давид, уймись. Давайте, замнём и забудем этот неприятный и, я уверен, ошибочный в целом спор. И выпьем, лучше, за то, в честь чего и собирались пить-гулять – за наши успехи, существующие в реалии в отличие от вряд ли обоснованных догадок, только что прозвучавших. Когда я сообщил, что у шефа проблемы, не стоило истолковывать мои слова превратно, ну мало ли по каким причинам человек может уйти… Так что, давайте, друзья, веселиться и отдадим должное этому столу! Ну, за успех! Я первый, для примера, пью до дна…

Веселья, однако, в его традиционно-безоглядном виде, так и не получилось.

***

В те же самые минуты за другим, отнюдь не праздничным столом происходил разговор в тональностях, рядом с которыми перепалка между командой Гнидо-Дзтракая по одну сторону линии фронта, и вступившейся за незадачливого шутника-юмориста Шашечкина Зульфиёй Бильбашевой по другую выглядела бы как нежное воркование влюблённых голубков. Таким свирепым г-на Мормышкина главред Артамонов не только не видывал никогда, но даже и представить себе не мог: перекошенное, как в смертной судороге мертвенно-бледное лицо, побелевшие от гнева глаза, дрожащие кривящиеся губы, поминутно сжимаемые до хруста в костях кулаки…

– Под землёй будешь жить! В гробу деревянном!.. Если… если хоть… одно слово подтвердится из того, что до меня дошло, наконец! Ты понял, петушина полумосковская?!

– А без оскорблений нельзя, Михал Михалыч?.. – подчёркнуто вежливо, как можно более мягким тоном отвечал на выходящую из-под самоконтроля ругань собеседника Артамонов, которого на самом деле так и подмывало крепенько врезать разок-другой по лоснящейся сегодня более чем обычно, слюнявой – от волнения, наверное – физиономии «кормильца», да нельзя… – Раз пока не подтвердилось ничего, так, может, всё это и неправда? О чём, собственно, речь-то хоть?

– Ты лучше меня знаешь, о чём!

– Ей-Богу, не знаю, Михалыч, хоть и впрямь зарежь да в землю закопай. Могу только смутно догадываться, откуда всё это. Но после такого начала даже и догадываться уже неинтересно. Прости уж, но тон твой для меня оскорбителен и неприемлем в корне.

– Ты или баран совсем, редактор херов, или прикидываешься?

– Не баран, и прикидываться в чём-то – ниже моего достоинства, как и весь этот разговор. Не лучше ли прекратить его и расстаться пока, а когда подостынешь немного – поговорить уже более трезво…

– Что, жилка слабовата ответить, когда по конкретике спрашивают?

– А конкретики я пока не слышу никакой, ты ж не говоришь ничего по

делу, бушуешь, слюной меня забрызгал всего…

– А кровью своей собственной не хочешь забрызгаться? Ты скажи-ка, лучше, сколько денежек укоммуниздил из кассы за последние хотя бы пару месяцев? Миллиона полтора рубликов минимум, по расчётам сведующих людей! И не греби мне пыль в мозги, что это не так.

– Михалыч, дорогой, у меня до копейки расписано и подтверждено документально, куда и сколько потрачено с первого дня и по сегодняшний. Только одним твоим верным осведомителям-стукачам Гнидо и Дзтракая выдано беспроцентными ссудами на оплату арендованного ими жилья, пока собственным всё никак не обзаведутся, знаешь, сколько? Кстати, сделано это по настоянию твоей правой руки здесь, в Москве – Гапоненко. А остальным таким же бездомным…

– Ты мне не тычь в лицо стукачами! Гапоненкины они, а не мои… На себя лучше посмотри – азиатку какую-то, оскорбляя достоинство более солидных сотрудников, сделал особо доверенным лицом, да шута горохового Шахматкина приблизил… А им сколько за верность собачью задарил моих денег, этой бродячей рабсиле с помойки?

– Ну, зачем же так, «с помойки»… нормальные приезжие с высшим образованием, как и многие… да не Шахматкин, а Шашечкин. И не приблизил, а отметил официально пару раз, вполне заслуженно, его ту самую эксклюзивную работу, за которую ты же и рекомендовал платить ему, твоими опять словами – «эксклюзивно», то есть больше, чем другим за их банальность или откровенную халтуру. А Бильбашева, которую ты так презрительно обзываешь «какой-то азиаткой», и которую Гнидо с Дзтракаей вообще как только не оскорбляют, в работе играючи заменит тех же Гнидо-Дзтракаю вместе взятых, да ещё и помноженных на два. Да, Бильбашевой и Шашечкину я тоже выделил немного, значительно меньше чем Дзтракае и Гнидо, средств под расписку на возвратной основе – с постепенным вычетом из последующей зарплаты, но брать для этого деньги из кассы, а не из собственного кармана пришлось по единственной причине – за полгода работы ты так ни разу и не выплатил мне обещанный пятитысячедолларовый оклад, отделываясь изредка мимоходом подачками в пятьсот-тысячу долларов или евро. Да ещё помнится, давал как-то, когда я к тебе приезжал, аж целый полтинник в рублях на «погулять до вечера по Нижнему». Было бы иначе, разве полез бы я в кассу? Дал бы людям из своих кровных, и дело с концом, не было бы никакого шума.

– Я что, не предупреждал тебя, что приезжие – зло? Вот от москвичей,

которые в массе своей хоть и уступают в какой-то мере твоим любимым приезжим по уровню деловой хватки и вообще трудовой активности, но зато никаких лишних издержек, а ты набрал бродяг, ну, и расхлёбывай.

– Но немалая часть этих «бродяг», как ты говоришь, навязана мне в категорической форме тобой же и Гапоненко. Да и этот твой «крутой наезд» на меня, чувствую, не из-за денег… или не только из-за них…

– Догадливый ты, спасу нет! Так вот, повторяю, в гробу заночуешь сегодня же, если подтвердятся некоторые факты.

– Например?

– Сам знаешь!

– Не знаю.

– Не знаешь, что мелешь за моей спиной в мой адрес и в адрес Дианы? И это после того, что я к тебе, в целом… не считая некоторых мелочей вроде недоплаты зарплаты… как к родному, лучшие, наверно, условия в Москве создал для работы, другом считал более близким, чем все остальные в моей системе. Да за такие гадости в ответ на всё хорошее любой на моём месте давно бы уже закопал тебя.

– Ну, теперь понятно, в чём дело, дальше можешь не распинаться в своей потрясающей осведомлённости. Это уже лишнее. И оправдываться перед тобой я не собираюсь, поскольку не в чем. Жаль, конечно, что перед народом на том же сегодняшнем банкее мы уже не сможем предстать как друзья. Искренне жаль, Михал Михалыч, поверь мне хоть в этом…

– А чего народ? Пусть себе гуляет! Я дам сейчас команду, – взялся за телефонную трубку Мормышкин. – Валериан Валерьич! Это я. Узнал? Молодец. Как там у вас, заждались, поди? Ну, не серчайте, у нас с Андреем Петровичем тут достаточно серьёзный разговор для такого опоздания, так что причина уважительная. Та самая, да… Поэтому, мы, наверное, пробеседуем ещё неизвестно сколько, и задерживаемся на неопределённое время. Начинайте банкет без нас, и без лишних вопросов. Ты понял? Сейчас тебе позвонит Гапоненко, с ним и держи связь. Всё.

Разговаривал Мормышкин с Гнидо настолько по-свойски, по- обыденному, что у Артамонова вмиг развеялись последние сомнения относительно происходящего – военные действия клики Гапоненко против него, как главного редактора «ненужной газеты» увенчались уверенным первичным успехом.

– Значит, Петрович, осознаёшь и понимаешь, что неправ?..

– Что за бред, Михал Михалыч! Не осознаю и не понимаю ничего в таком ракурсе. Вернее, понимать-то понимаю, что творится, а вот осознать твоей позиции не могу.

– Короче… хватит говорилок, давай по делу. Всё, что могу для тебя сегодня сделать, это предложить остаться в газете нештатным почётным, так сказать, шеф-редактором и добровольно сдать все свои штатные полномочия, допустим… Диане. Но ей, наверное, попозже передадим печать и право первой подписи на документах – финансовых, кадровых; на газетных полосах при сдаче номера в печать и прочее, это когда она капитально обоснуется в своей московской квартире, недавно купленной… что-то там с ремонтом дизайнерским никак не расхлебается, то это ей не так, то то… а пока, временно, пусть Гнидо покомандует. Тем более что любит он до смерти это дело – мёдом не корми, а дай покомандовать.

– Не понял…

– Чего не понял, покойник? Твоя афёра со «сверхловким грабежом до полного раздевания деградировавшего дебила-алкоголика Мишки-Мормышки» накрылась медным тазом! Не вышло, браток…

– Какая афёра?! Чушь собачья… Ты хоть сам-то вверишь в то, что говоришь? Вот что, Мих…

– Так ты ещё недоволен таким гуманным благодаря моей доброте исходом? – грубо перебивая собеседника, буквально подпрыгнул на месте заканчивающийся, похоже, в данной ипостаси «кормилец-поилец». – Ну, дура-а-к!.. Будет ведь только хуже, если не отчалишь миром, тихо, пока отпускают по-хорошему… попомнишь слово Мормышкина!

– Никуда я не уйду. Принципиально. Действительно по-доброму мог бы, а так, после прозвучавших угроз – нет.

– И денежки в кассу не вернёшь?

– Я не присвоил ни копейки, и ты, Михал Михалыч, хоть и идёшь на поводу у гапоненковской шайки прихлебателей, а в глубине души всё равно это понимаешь, но… по какой-то туманной пока для меня причине шарахаешься в противоположную от здравого смысла сторону.

– Не полощи мне мозги, пожалуйста! Коль уж облажался по самые уши, когда твой же подчинённый коллектив сдал тебя с потрохами.

– Не коллектив, а мелкая кучка твоих с Гапоненко ставленников-подонков.

– Неважно. Главное, если не уйдёшь сам подобру-поздорову, заставим уползти на карачках. И хорошо, если не в тюрягу…

– Очнись, Миша! Вам ли, братцы-кролики, тюрьмой стращать кого-то, когда сами…

– Чего-о?! Давненько ты, наверно, с серьёзными людьми не общался, труп ходячий. Да ты хоть представляешь, какие персоны за моей спиной стоят?..

– Мне это неинтересно. Не уйду, и всё!

– Тогда, как говорил когда-то Ленин, мы пойдём другим путём. Менее гуманным и более изощрённым. Уйдёшь сам, даже бегом убежишь, аж пятки засверкают. Уговаривать тебя я больше не буду, а подвергну медленной пытке – просто прикажу с завтрашнего дня прекратить всякое финансирование газеты. Хотя, стоп! Быстрый конец – слишком легкий вариант казни. Чтобы она, любимое моё детище, ненароком не загнулась в одночасье, не окочурилась, продлим твою агонию – в половинном размере содержаться всё-таки будешь, да и то не слишком долго, месяца два-три, не более того. Покрутись-повертись самостоятельно, утони в долгах, в первую очередь в налоговых, как в дерьме – посмотрим, насколько ты крут на самом деле, а не только языком изподтишка начёсывать гадости про тех, кто к тебе с добром… А там, выкрутишься – отпустим тебя хоть и голым, каким хотел сделать меня, но целёхоньким, по собственному желанию. Скажешь мне на

прощание спасибо великое за доброту и незлопамятность, сдашь дела Диане, чёрт с ним, обойдёмся без Гнидо этого скользкого, и – на заслуженный отдых… ту-ту-у!

– А не выкручусь – что тогда?

– Тогда тебя же и обвиним, совершенно справедливо, в провале проекта по причине финансовых твоих нарушений и экономической бездарности, и чтобы проект этот спасти, волей-неволей вынуждены будем передать его в другие, более умелые руки, а тебя самого – в цепкие руки лояльных некоторым моим друзьям прокуроров, а ещё лучше – в руки самих этих друзей…

– Ну, а если я категорически, настырно, независимо от предполагаемого тобой исхода, откажусь от всех твоих предложений подобного рода и попробую пустить развитие событий по своему сценарию, по такому, какой посчитаю наиболее разумным, целесообразным, единственно приемлемым? А все озвученные тобой сейчас возможные с твоей точки зрения варианты пропущу мимо ушей…

– Настырно, говоришь?.. Мимо ушей?..Тогда ты не жилец на этом свете. Досрочно, не дожидаясь никаких вариантов.

– Круто! Ты это серьёзно, Михал Михалыч?

– Серьёзнее не бывает. Против меня в моём огороде ещё ни один сорняк…

– А как же Гапоненко, с которым ты никак…

– Не наступай на больной мозоль, а-то!..

– А-то, что?

– А это самое… некоторые цари слишком смелым говорунам языки вырывали только так.

– Ну-ну… а перед смертушкой-то хоть моей мученической свою задолженность мне по зарплате, полгода толком не плаченной, погасишь, или

как?

– Или как!.. Перетопчешься, побудет в залоге как гарантия возмещения растраты.

– Помилуй, какая растрата?! Заладил… будто не знаешь, что каждый свой шаг в выдаче займов нашим сотрудникам я согласовывал.

– Может, с кем-то и согласовывал, но лично со мной – ни разу. Вот и расхлёбывай! Гапоненко и Дармостукова сами приезжие, потому и потакали тебе из братской солидарности к таким же, как они, бездомным здесь, в Москве… которым за квартиру зачастую всю свою зарплату отстёгивать приходится. А и не платить нельзя – выкинут на улицу в пять минут. Как там, в давнишней юмореске у Райкина-старшего⁹: «Кто за квартиру не платит – того кондрашка хватит!»… А я, ты знаешь, как к этому человеческому мусору отношусь, гастарбайтерам всяким, в том числе и нашим газетным.

– Эти гастарбайтеры – народ нашей страны, Миша. И мы с тобой его плоть от плоти.

– Ладно пичкать меня лозунгами политическими, противно! Прекращаем дебаты, мне пора в ресторан на деловой ужин.

– Вместо нашего редакционного? Да ещё и, поди, с Гапоненко? Никак, заранее так спланировано?..

– Не твоё дело!

– Эх, Миша, Миша…

– Для тебя с этого момента строго Михаил Михайлович, и на «вы».

– Взаимно…

На той ноте и распрощались.

***

Экстренно связавшись по такому поводу, который трудно не признать уважительным, с генералом Серёгиным, он получил строжайшее указание терпеть до конца, сохраняя, насколько это возможно, естественность ситуации, и пытаться не только как-то выровнять возникший крен во взаимоотношениях своих с главным «кормильцем» (мысль о налаживании дружбы с Гапоненко и его командой была утопична с самого начала), но и если не устранить совсем, то хотя бы свести к возможному минимуму все противостояния в коллективе. При всём том чтобы ещё и сохранить поступательное развитие газеты как печатного органа, амбициозного перспективного проекта, да чтобы в коллективе оставалось большинство членов из приезжей рабочей силы как основы эксперимента проводимого исследования, поскольку именно в экстремальных, в том числе остро конфликтных ситуациях максимально обнажаются истинные качества личности, и данный случай почти военного противостояния здесь просто бесценен.

Для успеха дела требовалось, в первую очередь, оптимизировать финансово-хозяйственную его составляющую. Но как? А это уже классика, и простейшая тут формула: увеличить приход и сократить расход.

И опять же – как? Приход в сложившихся обстоятельствах возможен лишь независимый от настроения «родного» спонсора. Традиционно это – усиление работы по привлечению подписчиков (подсчитано, что при тираже газеты типа «Статус-deily» от шести тысяч экземпляров по подписке гарантируется рентабельность, при которой необходимость в спонсорских вливаниях отпадает), и, пока подписка будет расти до необходимого уровня (а процесс этот нескорый), придётся, хочешь, не хочешь, а уповать на высокую производительность рекламной службы, да при условии, что денежные поступления от её деятельности будут целиком идти в кассу, а не мимо неё минимум наполовину, как сейчас. Что означает… искать компромисс, или попросту идти на поклон, договариваться с прожжённой-пережжённой бестией Кобылкиной и её не менее жуликоватой, чем она сама, остальной командой. Всего неучтённого дохода не отдадут, конечно, – зачем раскрывать карты, да ещё начальству? – но хоть немного «подвинуться»,

наверное, смогут, спасибо скажем и за это…

Теперь, что касается сокращения расходов… здесь ещё сложнее. Если

подписка – дело добровольное и надо каким-то образом сделать так, чтобы на газету захотели подписываться, а реклама – дело техники, знакомств и опыта, то сокращение расходов это перво-наперво сокращение штата, в коем о добровольности говорить не приходилось даже в благополучные времена и в плохоньких организациях, а не то, что сейчас, да в богатой по сравнению со многими структуре. Процесс этот болезненный изначально, в самой основе своей. Мало того, что бьёт по самолюбию увольняемых, – ведь логически в первую очередь предлагают уйти самым неквалифицированным и наименее авторитетным кадрам, каковыми себя вряд ли кто захочет признать прямо, – но и кто же вообще, вот так запросто, откажется от хорошей зарплаты при не слишком обременительной, престижной при этом работе в перспективной организации. Ну, и… накладно, в конце концов, с финансовой точки зрения увольнять людей по сокращению – выходное пособие в размере двух месячных окладов каждому вынь да положь. Тем более для бюджета газеты, и так треснувшего по всем швам в результате последних событий.

И кого, действительно, сокращать сейчас в первых рядах? О тех кандидатурах, кого хотелось бы буквально вышвырнуть – ставленниках того же Гапоненко, не говоря уже о протежируемых самим Мормышкиным, и думать пока нечего, в сложившейся уже открытой конфронтации. А ставленники эти как раз и составляют практически всю малопроизводительную прослойку, этакий производственный балласт в коллективе, без которого не то что можно безболезненно обойтись, а даже легче будет работать остальным.

Как вариант экономии, способный значительно облегчить бремя содержания газеты, было бы целесообразно перебраться в менее дорогой офис и сократить этим арендные расходы в несколько раз, но амбиции учредителя начисто такой вариант отметают. Скорее, Миша, порвав рубаху на груди, аннулирует весь этот газетный проект, как и любой другой, чем откажется от уже заданной внешней помпезности. Так же, как ни за что не позволит продолжить издание газеты в удешевлённом полиграфическом исполнении – перейти на более простую бумагу, поскромнее красочность, и так далее…

Значит… остаётся только это – да, сокращение штата. И сокращение значительное, не менее чем наполовину. В том числе, а правильнее было бы, всё-таки, в числе первых всех этих ставленников… пусть в какое-то мере и вопреки «здравомыслию самосохранения», но зато в согласии с другим здравомыслием – направленным на сохранение той газеты, какая задумывалась. Да и не в последнюю очередь – справедливости ради. Бойня в таком случае будет нешуточной, а что делать… пан или пропал, и никак иначе.

***

Луиза Кобылкина главреда не поддержала ни в одном из его последних начинаний. Но и в стане его недоброжелателей не обосновалась. Впервые, наверное, во взрослойсвоей жизни (в детстве человек почти абсолютно зависим от старших) она отступила, уклонившись от участия в схватке, не видя себя безусловным лидером ни той, ни другой противоборствующей стороны. Попросту сбежала, не пожелав ввязываться в стремительно разгоравшуюся междоусобицу, если выражаться мягко, или войну – в более жёсткой интерпретации. Тихо уволилась по собственному желанию, создала собственное рекламное агентство и сагитировала в него почти всех своих подчинённых по работе в редакции. Для Артамонова это был проигрышный факт, хотя и не смертельный – заявки рекламодателей шли пока по инерции без ощутимой убыли. И если учесть, что теперь без воровства со стороны команды Кобылкиной – иногда даже с кое-каким плюсом. Оставалось только сохранить достигнутый темп, пока Кобылкина не переориентировала свою клиентскую базу на другие издания, и быстренько принимать меры к его увеличению, для чего опять принимать кого-то на эту работу, на общем-то

фоне системного кадрового сокращения…

Гнидо и Дзтракая, а также примкнувший к ним Серафим Семёнович Жук (вот уж кого увидеть в этом стане Артамонов не ожидал, так не ожидал!..) организовали что-то вроде «временного комитета по противодействию изничтожению штата» и всё своё рабочее время проводили в бесконечных совещаниях в узком кругу на эту больную тему, в созвонах-перезвонах с Гапоненко, Дармостуковой и ещё кем-то из офиса продаж, консультируясь и советуясь, как не дать злоумышленнику-главвреду «угробить коллектив», а значит, в конечном итоге, и коварно-предательски свести на нет саму газету как печатный орган.

Редакционный бухгалтер и секретарь-кадровик Маша, как относящиеся к наиболее часто вербуемым недружественными структурами категориям сотрудников, что и подтвердилось на деле благодаря утекаемой потоками информации через них, были уволены по сокращению первыми. Теоретически входящий в ту же группу риска персональный водитель главного редактора ушёл сам, по собственному желанию, не дожидаясь, когда его попросят (хотя его-то, как человека, по мнению Артамонова, глубоко порядочного, высокого профессионала в своём деле и безупречно дисциплинированного, могли и не попросить…) Попытки Гапоненко и Гнидо внедрить на место уволенных других своих же людей не увенчались успехом – за руль Артамонов сел сам, а обязанности обеих сокращённых женщин перепоручил по совместительству одной из журналисток, имеющей кое-какой опыт ведения первичной бухгалтерии и конторского делопроизводства, в том числе кадрового учёта.

Следующими за ненадобностью в текущий момент подлежали выводу за

штат директор по развитию (Гнидо), ибо не о развитии, а как бы не утонуть, надлежит в разгар шторма думать, и литературный редактор (Дзтракая), круг обязанностей которого фактически с первого дня легко вписывался в объём работы редактора-корректора Анны Витольдовны Штуцер-Канареечкиной, которая и работала не покладая рук «за себя и за того парня», пока «парень» сначала осваивался в коллективе, а потом решал с кучкой единомышленников, как уцелеть в планово-тотальном сокращении. Не было острой необходимости и в ответственном секретаре, в том виде, конечно, какой являл из себя Серафим Жук. Толку от него и в безмятежные дни было мало, а теперь, в связи с его занятостью «оппозиционной деятельностью», и вовсе никакого. Фактически его работу делал, особенно в последнее время, сам Артамонов.

Но и Гнидо, и Дзтракая, и Жук ни в коей мере не разделяли точки зрения главреда. Наоборот, судя по их горячечным утверждениям и биению себя в грудь при этом, именно они, Гнидо и Дзтракая, являя собой костяк, становой хребет группы единомышленников-энтузиастов, создали газету и сделали её такой, какая она есть, именно они придумали всё рациональное в ней, именно они – истинные энтузиасты. А номинальный главный редактор только сливки снимает… Вот без него с газетой ничего не случится, а без них… кто знает! И когда все трое были всё же уволены по сокращению штата с соблюдением со стороны Артамонова, как генерального директора, всех предусмотренным законом требований, они немедленно направили свои стопы с заявлениями и жалобами в судебные инстанции, прокуратуру, комиссии не только по трудовым спорам, но и даже по правам человека. Параллельно с их обращениями в некоторые из тех же органов, в частности в прокуратуру ушло пространное обращение самого г-на Мормышкина, до смерти боявшегося любых возможных проверок в его ведомстве и постаравшегося как можно категоричнее обвинить в чём угодно «подлежащего строгому дисцилинарному наказанию уже фактически бывшего» главного редактора… Экземпляр этого обращения вскоре попал в руки Артамонова, и единственное, чему тот удивился, ознакомившись с текстом, была как раз степень трусливости «патрона», ничего кроме брезгливости не вызывающая.

Однако, брезгливость брезгливостью, а дело принимало нешуточный оборот. Больше всего жаль было рабочего времени, которое приходилось тратить на изнурительное хождение по повесткам в инстанции, долгие нудные беседы в них с написанием многостраничных объяснений и разъяснений по абсурдным, чаще всего, а то и просто невероятным обвинениям. В конце концов, пришлось перепоручить это дело специально принятому юристу, наделив его, вернее её, поскольку была это молодая, но, как оказалось, способная, возможно даже талантливая девушка, доверенностью представлять интересы редакции во всех инстанциях, и вернуться к выпуску газеты в прежнем режиме.

С этой девушкой-юристом, пригласить которую на работу, будучи, как и следовало ожидать, в курсе всех событий, предусмотрительно предложил генерал Серёгин (уж не своего ли спецкадра подбросил в сложный момент), действительно повезло – всю необходимую документацию подчистила так, что ни одна жалоба против Артамонова не увенчалась успехом, ни одного судебного процесса он не проиграл. И не по договорённостям каким-то с судами и иными инстанциями, а главным образом потому, что вся документация в редакции была к этому моменту в полнейшем порядке – комар носа не подточит.

Но… работать становилось всё труднее. Спонсорская помощь газете теперь поступала мало того, что в половинном, как и пообещал Мормышкин, размере, но и с нарушением всех графиков – то Гапоненко «запамятовал» вовремя отдать команду на перечисление денег, то главбух Дармостукова «перепутала» одну-две цифирки в платёжном поручении и деньги, не пройдя по банку, возвращались назад к спонсорам, то ещё что-то в этом роде… Артамонову раз за разом приходилось то договариваться с типографией о напечатании очередного тиража газеты не дожидаясь оплаты, под честное слово, то уговаривать арендодателя офисного помещения подождать очередной запаздывающий платёж и не выставлять штрафных санкций за задержку оного, просить коллектив не горячиться из-за задержки зарплаты… а для внесения приезжими сотрудниками, арендующими жильё, квартплаты, во избежание их выселения за систематические, особенно с момента демарша г-на Мормышкина, запоздания с оплатой, вынужден был изворачиваться как мог, вплоть до – стыдно сказать – набирания взаймы денег со стороны, у личных знакомых, и даже… собственного обращения за небольшими потребительскими кредитами в коммерческие банки, и всё для того, чтобы дать эти деньги взаймы подчинённым. Всего подобных кредитов на своё имя Артамонов набрал за пару месяцев данной эпопеи в одиннадцати банках примерно на такую общую сумму, которую задолжал ему в качестве невыданной зарплаты Мормышкин. На этом, по здравому размышлению, следовало бы и приостановиться, да жизнь сама распорядилась здесь как посчитала нужным.

В адрес редакции начали поступать одно за другим однотипные письма разных банков с сообщениями о просрочках уплаты её работниками ежемесячных процентов по кредитам, и требованиями к Артамонову А. П., как поручителю почти по всем из них, погасить задолженности, если сами заёмщики сделать этого не в состоянии. А касса уже не способна была регулярно выручать в этом деле – материальное состояние газеты при растущем день ото дня авторитете в среде себе подобных и популярности у читателей от министерско-олигархического до рядового обывательского уровней, тенденций к быстрому росту не проявляло, бывшая с первых дней основной статья дохода – спонсорская таяла на глазах… На повестке дня встал вопрос элементарного выживания: если темпы роста числа подписчиков и рекламных поступлений резко не увеличатся в ближайшее время – кричи «караул!»

И Артамонов, продолжая методично, через сложнейшие в своей драматичности увещевания, часовые и более длительные беседы, зачастую заканчивающие скандалами со стороны представителей мужской части коллектива, и истериками, устраиваемыми прекрасным полом, увольнять специалиста за специалистом, упорно искал пути выхода из колеи, в которую волей-неволей пришлось въехать. Наконец, решился на наиболее конфликтный, уже по отношению к самому Мормышкину, но наиболее эффективный в экономическом плане шаг – смена дислокации редакции с переездом в меньшее по размерам и арендной стоимости помещение, взяв с собой минимум необходимой мебели и оргтехники, раздав освободившиеся компьютеры, принтеры, фотокамеры увольняемым сотрудникам в качестве хотя бы частичной материальной компенсации, а мебель – арендодателю, отчасти компенсируя задолженность за пользование оставляемыми апартаментами. По самолюбию г-на Мормышкина такой передислокацией его детища – газеты из «самых крутых» апартаментов в неизвестно куда был нанесён болезненный удар, но врождённое упрямство характера не позволяло ему «пасть» в глазах его соратников вроде Никиты Гапоненко и идти на попятную – Артамонов должен быть низложен, и точка…

… Перебравшись в другое офисное помещение, площадью раза в четыре меньше предыдущего и куда скромнее антуражем, главред, задумчиво сидя в своём несравнимо меньшем по отношению к предыдущему, даже миниатюрном кабинетике, готовился к первой на новом месте еженедельной рабочей планёрке. Что он скажет оставшимся, наиболее стойким и работоспособным подчинённым – Зульфие Бильбашевой, Вениамину Шашечкину, другим их уже немногочисленным коллегам, Анне Витольдовне, наконец, которая тоже начала поговаривать о своём уходе, как и уволившаяся первой Луиза Кобылкина, не желавшая «быть средь двух огней»… Чем обнадёжит, или хотя бы утешит?..

А в это время в общем редакционном помещении, в котором вмещались все остальные, кроме редактора и ютящегося в отдельной каморке бухгалтера с его неутешительной «цифирью», было необычно шумно. Это неугомонные бывший директор по развитию Валериан Гнидо, бывший литредактор Давид Дзтракая и бывший же ответсек Серафим Семёнович Жук, посещавшие редакцию неизменно ежедневно (то одну справочку кто-то из них получить забыл вовремя, то – другую… а держались всё время строго вместе, втроём), готовили, стараясь приурочить к предпланёрочному сбору коллектива, что-то вроде импровизированного «оппозиционного» митинга. Негласно санкционированный спонсорами Мормышкиным и Гапоненко митинг этот, что ни для кого не было секретом, планировалось посвятить голосованию за проведение официальных выборов главного редактора газеты. Со стороны «оппозиции» кандидатом в главные редакторы самовыдвигался Валериан Гнидо…

Народ на планёрку практически собрался, ждали только, кроме главного, ещё одного-двоих сотрудников. Гнидо посчитал собравшийся «кворум» достаточным, и, не теряя времени, приступил к делу:

– Сейчас, с минуту на минуту должна начаться очередная ваша планёрка, на которой вы, как бессловесные существа, будете согласно кивать, поддакивать всему, что скажет ваше неудачливое, к сожалению, нынешнее начальство. Начальство, которое не способно…

– Это мы с Веней бессловесные? – бойко перебила Гнидо Зульфия Бильбашева.

– Вы-то двое как раз чрезмерно шустрые, но есть здесь и посолиднее вас люди, постарше, которым, может, уступим право высказаться первыми? Но после того как дадите мне объявить повестку дня…

– Повестку дня чего? Вашей грязной, склочной агитации против Андрея Петровича? Так он уволил вас поделом… А что касается, кому высказываться первым, опять вы промахнулись, господин Гнидо.

– Я никогда не промахиваюсь!

– Ну, как же? Вы, кажется, на флоте служили?

– Было дело…

– А на корабле во время общего совещания в каюткомпании, или как там у вас называется, кому дают первому высказаться?

– Газета – не корабль.

– Не корабль, согласна, а принципы справедливости корабельные здесь были бы очень даже полезны – для пущей объективности, чтобы не связывать мнение младших, не ставить его в зависимость от мнения старших, первым высказывается самый-самый младший. А за ним – по ворастающей, и капитану только остаётся подвести итог максимально свободного, таким

образом, обсуждения проблемы…

– Я уполномочен… у меня поддержка… вы наверняка догадываетесь, на

каком уровне! – Гнидо грубо перебил Зульфию и, повысив голос, начал говорить торопливо, боясь, видимо, не успеть высказаться до появления Артамонова, перед которым, глаза в глаза, мог и струсить… – Ситуация требует смещения нынешнего редакционного руководства, которое, как мы видим из событий последних месяцев, ведёт газету прямиком в тупик. Но из деликатности со стороны спонсоров по отношению к Андрею Петровичу, прибегать к бесцеремонному принудительному увольнению они не хотели бы. До определённого предела во времени, конечно. Но и не запрещают коллективу выразить своё мнение путём голосования «за» или «против». Так что, пусть коллектив прямо сегодня сам и выберет, с кем ему по пути. Надо провести справедливые демократические выборы. Чего откладывать?

– А по демократическому варианту вы проиграете с позором!..

– Помолчи, умник, а то до дому не доковыляешь сегодня!

– Пугаете с намёком ноги мне переломать? – Шашечкин нарочито лениво потянулся. – Так вот, один голос, мой лично, вы уже потеряли… хотя я не уверен, что будут какие-то другие голоса в вашу пользу и вообще какие-то выборы. Или, если и произойдёт такое чудо, что, будете применять пресловутые «технологии»? Ой-ёй-ёй-ёй-ёй!!!

– Ребята, девчата, – тихо вышел из-за спины Гнидо Серафим Семёнович Жук. – Поймите, газета действительно вот-вот пойдёт ко дну, если что-то срочно не поменять. Так получилось, что у Андрея Петровича не складываются отношения со спонсориатом и, по видимому, уже не сложатся. Чувствуется, что единственным залогом дальнейшего существования газеты является смена руководства. Я лично не питаю к Андрею Петровичу никакой неприязни, наоборот даже…

– А кляузу в суд на него подали! – загалдели присутствующие.

– Да, подали, но не кляузу какую-нибудь анонимную, а исковое заявление в порядке гражданского судопроизводства. Во всём цивилизованном мире это в порядке вещей, нормальное явление, обычный трудовой спор, а у нас чуть что, так сразу «кляуза, донос»… И в прокуратуру мы тоже открыто обратились, и коллективную жалобу в трудовую инспекцию направили… и свои законные права отстоим, займём обратно свои должности, а тем, кто против нас сегодня, туго придётся завтра! – это уже не утерпел молчавший до сих пор Давид Дзтракая.

– Опять пугаете? – записывал что-то в свой репортёрский блокнот, не забыв включить в кармане и диктофон, Веня Шашечкин.

– Итак, давайте резюмировать, – Гнидо не терпелось озвучить главное, – на чём мы сегодня остановимся… По мнению персон, от которых впрямую зависит пока благополучие газеты и каждого из нас с вами персонально, кто, конечно, уцелеет до выборов, до конца этого месяца выборы нужно провести в любом случае, но если они произойдут сегодня – такое будет только приветствоваться. И ещё… вам хоть известно, что Артамонов такой же, по сути, бомж, как и большинство из вас, и сам снимает квартиру, мы даже установили, по какому именно адресу. До работы в редакции активно жульничал в сетевом маркетинге, наши девчонки-рекламщицы с ним тесно общались в то время, и много чего могут рассказать о его подвигах в деле прикарманивания чужих денег. А ещё раньше наш великий главред обанкротился как предприниматель в провинции, и в Москву приехал элементарно подзаработать, любыми путями… тьфу! А мы-то его за столичную интеллигенцию держали…

– А что в этом позорного, что человек провинциал? Опять к нашему с вами вечному спору, кто полноценный, а кто не очень?.. – возмутился кто-то, но на него ораторы-организаторы даже не взглянули.

– В общем, никто ваш Артамонов, и звать его никак! – резюмировал, наконец, первую, вступительную часть своей пламенной речи Гнидо.

– Звать меня Андреем Петровичем, если запамятовали… – как гром среди ясного неба раздался вдруг из-за его спины голос главного редактора.

Гнидо, чуть не подавившись от неожиданности собственным языком,

набрался, всё-таки, духу выдвинуть «спрятанное до поры в рукаве» «козырное» обличение против Артамонова:

– Есть обстоятельство, кагорически исключающее какое-либо доверие к нынешнему главному редактору газеты как со стороны учредителя, так и с нашей, трудового коллектива, стороны. В прокуратуру готовится заявление от бывшей работницы редакции Маши Садовниковой о сексуальных домогательствах господина Артамонова по отношению к ней. Вам не противно будет работать с таким человеком и дальше?

– Ложь! Андрей Петрович никогда бы не позволил себе ничего подобного!.. А Машка сама под кого хочешь подстелиться рада, сучка, да мало кто клюёт на недалёкую умишком… разве только вы, Валериан Валерьевич. Охмурили глупую девку и помыкаете ею!

– Прокурор и скажет, где ложь, а где…

Последних слов Гнидо не договорил. Присутствующие даже увидеть мало что успели из-за молниеносности происшедшего, но явственно слышали костный переломный хруст и звук тяжело падающего куда-то в угол, ломая мебель, тела Гнидо.

Эта планёрка в газете «Статус-deily» в данном составе редакционного коллектива оказалась, увы, последней. Вызвав скорую помощь и милицию для фиксации обстоятельств травмы, в том числе, возможно, и черепно-мозговой, бывшего сотрудника редакции Валериана Гнидо, Артамонов поблагодарил коллектив за добросовестную работу, моральную поддержку его в трудный момент, предложил каждому решать свою судьбу с сегодняшнего дня самостоятельно, и… попрощался.

***

Получив нагоняй от генерала Серёгина за то, что не выполнил одно из важных его указаний – ни при каких обстоятельствах, кроме смертельных, не раскрывать свои профессиональные навыки рукопашного боя, и не успев расположиться в тиши домашнего кабинета, чтобы закончить, наконец, доклад по теме, Ельников с неудовольствием ощутил в кармане пижамы дребезжание настроенного на беззвучный режим мобильника.

– Олег? Не торопись расслабляться, начальство требует на беседу.

– Я ж перед тобой устно отчитался по всей форме, дайте писанину-то хоть закончить…

– Давай-давай, собирайся, Анатолий Анатольевич хочет лично с тобой потолковать, и побыстрее. А он ждать не любит. Обещаю – как только… так сразу в отпуск, там и расслабишься. Чтобы через два часа, ровно в одиннадцать, был у меня.

– Слушаюсь…

Без пяти минут одиннадцать Ельников вошёл в приёмную Серёгина. Без одной минуты тот сам выглянул из кабинета:

– Олег Алексеевич, прошу!

Тот самый генерал в штатском, с «мягкого ненавязчивого» предложения всё когда-то и началось, был уже там.

– Здравия желаю, тов…

– Анатолий Анатольевич, и только так, – с доброжелательной как обычно улыбкой перебил тот.

– Да, Анатолий Анатольевич, простите… я готов понести взыскание за нарушение инструкции.

– Ну, о чём вы говорите, товарищ полк… извините, Олег Алексеевич. Ваша работа бесценна. Хотя… можно было бы с этим вашим… неприятная фамилия… помягче, всё-таки. А в целом неплохо!

– Спасибо.

– Это мы вас должны благодарить – даже не ожидали, насколько повлияют плоды трудов ваших на текущее законодательство, на миграционную политику государства. Государственная награда ждёт вас.

– Служу России!

– И служите образцово, скажу я вам. Значит, говорите, в рекламе нашей отечественной, этом «двигателе торговли», нынче совсем ничего святого? И

в самих рекламщиках…

– В целом за весь двигатель, то есть рекламу во всех подробностях я и не пытался браться – это поле деятельности слишком обширно для одного исследования, да и рекламщиков как таковых тьма, самых разных. Общие же тенденции действительно малоутешительны. Но, но, но…

– Но, да ещё и троекратное? Интересно…

– Когда отдельные сотрудники, локальная служба, а то и большое рекламное агентство по экономическим причинам (а у приезжих «гостей столицы» эти причины особенно остры) оказываются на грани выживания, мораль как таковая исчезает. Заработок и только заработок движет в такие моменты поступками, поведением этих людей. И полбеды, если речь идёт о приобретении обманутым недобросовестной рекламой потребителем какого-нибудь безобидного пустяка, а если это продукты питания, или того хуже – лекарства?..

– Это чрезвычайно серьёзная проблема… Извините, что перебил, продолжайте, пожалуйста.

– Есть и ещё один, весьма тревожащий фактор: мы, вот, начали уже привыкать ругать чиновничество во всё более возрастающих масштабах такого вида мздоимства, как пресловутые «откаты», то есть попросту взятки за преимущественное предоставление государственных заказов в обход честных конкурсных процедур. Так вот, «откатами» как таковыми не брезгуют, в чём пришлось убедиться воочию, не только наёмные топ-менеджеры крупных рекламодателей, что государственных, что частных, но и функционеры помельче. Сидит, скажем, в рекламном отделе сотрудник, имеющий возможность дать рекламу продукции своей фирмы на его собственное усмотрение в то или иное средство массовой информации. И, куда, по вашему, он направляет средства из рекламного бюджета в первую очередь. Конечно же, туда, где «в обратку», то есть тем же откатом ему возвращают часть этих денег. И во многих местах такое «сотрудничество» поставлено на поток. А если продукция данной фирмы недоброкачественна, спросите вы, и может нанести ущерб здоровью и даже жизни наших граждан?.. Да чихать хотели подобные участники «связки» и на граждан, и на их здоровье вместе с жизнью. И для прикормленного таким образом рекламного менеджера предприятия-плательщика, и для дающего эти откаты рекламного менеджера газеты или журнала, а то и для нечистоплотных высших руководителей этих средств массовой информации главное – «навар», сейчас и побольше, а там…

– Вот, за эффективное выявление истинных мотивов и причин неправовых поступков людей и деятельности организаций, имеющих прямое влияние на широчайшие слои наших сограждан – потребителей рекламируемой продукции, и совершенно конкретная правительственная награда вам, говорящая, прежде всего, о том, как руководство нашего государства ценит ваш труд.

Всего на секунду, или даже на долю оной сузились зрачки глаз Анатолия Анатольевича, мгновенно возникли и разгладились несколько морщинок вокруг глаз в момент концовки речи Ельникова, от того не ускользнул такой явный признак особого интереса высокого начальника к услышанному. И можно было не сомневаться, что именно данный, «коррупционный», раздел доклада будет по повторному и, наверное, неоднократно, прочтению изучаться высоким начальством наиболее пристально. Что ж, неплохо… Но наглядно демонстрировать начальству свою проницательность – удел не самых умных, и Олег Алексеевич как можно более невинным тоном вслух только и произнёс:

– Благодарю вас, Анатолий Анатольевич! Рад, что пригодился Родине. И, надеюсь…

– Но… Олег, Алексеевич, ещё одно, простите, «но»… Я понимаю, о чём ваше «надеюсь»… но и вы, уверен, прекрасно понимаете, что реалии и требования современности меняются стремительными темпами, а некоторые общественные процессы постоянно грозят выйти из-под контроля, и…

– Я готов ускорить написание доклада в окончательном, официальном

варианте, поработаю, если надо, круглосуточно.

– Не сомневаюсь, что доделаете вы его быстро, но ещё быстрее, боюсь, придётся принимать решение…

Ельников напрягся: опять сейчас генерал обрадует так, что взвоешь… И – не ошибся.

– Вы можете подождать с уходом в отпуск? Об отставке, как мы уже с вами договорились, речь пока вообще не идёт.

– Служебная дисциплина человека в погонах исключает его капризы и

прихоти вроде «хочу – не хочу», и «могу ли…» Я готов выполнить приказ.

– Что вы, что вы! Не приказ… приказом тут не решишь… – просьба. И просьба не моя лично… вы понимаете?

– Я готов, Анатолий Анатольевич… – в душе Ельникова всё упало ниже некуда, но внешне он был твёрд и решителен, как, впрочем, и полагается образцовому, как только что окомплиментил его Анатолий Анатольевич, службисту в разговоре с высоким начальством.

– Вам необходимо будет хорошенечко, на этот раз без особой спешки, освоить некую новую сферу, которая для вас, в общем-то и не совсем уже новая. Вы ведь коснулись, хоть и невольно, потребительски-кредитной системы?

– Так точно!

– Вот в ней и повариться бы вам чуток, причём начать желательно как можно скорее. Подробности, как и полагается, озвучит ваш непосредственный начальник генерал Серёгин, а я оставлю вас, извините, служба… И, напоминаю, труд ваш замечен высшим руководством страны и высоко им оценён, вам доверяют, на вас рассчитывают. Дерзайте…

– Есть, дерзать!

– Что, Лёх, опять ты меня из огня, да в полымя?.. – укоризненно вздохнул Ельников, как только за генералом в штатском закрылась дверь.

– Олег, пока ты занимался газетными делами, в стране исподволь, как-то незаметно вспыхнуло что-то вроде кредитной лихорадки, носящей характер настоящей эпидемии. Банки лупят дикие проценты, вуалируемые всякими хитростями при составлении договоров, печатающихся в этой части настолько мелкими шрифтами, что прочесть невозможно, а люди, в массе своей не только экономически малограмотные, но и часто элементарно ленящиеся или стесняющиеся подробно изучить договор, не просчитав риски, набирают бытовых кредитов сколько получится, и в стольких банках, сколько обежать успеют. Законодательство и обоюдозащитные механизмы в этом направлении развиты пока слабо, а вернее, совсем не развиты. Всё это чревато неизвестно какими последствиями и для самих банков, и для кредитополучателей.

– Но я не финансист…

– А тебе и не надо им быть. Почти все сотрудники твоей лопнувшей редакции уже набрали кредитов, но вряд ли способны скоро рассчитаться и так или иначе являются реальными жертвами кабалы на долгие годы вперёд. Таких даже не с каждым годом, а с каждым месяцем будет всё больше и больше, процесс взрывоопасен, чреват социальными потрясениями на почве личного банкротства многих.

– Что, все глупые у нас в стране, не способны адекватно оценивать свои возможности, прежде чем за что-то браться?

– А у тебя в редакции газеты все глупые работали?

– Ну, у тех обстоятельства поприжали… когда вся, или почти вся зарплата уходит на оплату жилья…

– А у других психологический фактор. Помнишь ведь анекдотическую присказку: взять кредит – это всё равно, что обмочиться в штаны на морозе; сначала тепло-о, тепло… а потом…

– Что мне делать, и когда приступать?

– Три дня, включая предстоящие выходные – на окончание доклада. И сразу к работе.

– Какой?

– Той же самой, в своей любимой «Статус-deily».

– Не понимаю…

– А чего ж тут непонятного? С твоим другом Мормышкиным кое-какие люди побеседуют по душам, и он оставит тебя в покое.

– Попугают, что ли? Так ведь он же непредсказуем, особенно как выпьет. А пьёт он, не дай Бог – до полной невменяемости, в состоянии которой и принимает некоторые, порой судьбоносные, решения…

– Но при всём этом паталогически труслив, боится малейших скандалов

из-за своего тёмного бизнеса, который давно уже подвёл его к крайней черте.

Скандалы же, с газетой связанные и ему неподконтрольные, он сам загасить не в силах и легко пойдёт на то, чтобы свалить газету на кого угодно, хоть на тебя. А ты и воспользуйся моментом, начни ходить на работу, как говорится – сторожить фирму, поскольку закрыть организацию, да ещё с долгами по налогам, гораздо труднее, чем открыть, а реанимировать выпуск газеты сложно для тебя финансово. Добьёмся окольными путями возобновления некоторого, пусть чуть живого, финансирования её со стороны Мормышкина – на небольшую зарплату тебе и одному-двум помощникам хватит.

– А причём здесь кредитно-банковская сфера?

– Вот и подъехали к главному. Потихоньку, исподволь, но не теряя драгоценного для нас времени, начнёшь заниматься так называемым кредитно-посредническим бизнесом. Как ты уже знаешь, при обращении граждан за кредитами банки прозванивают в первую очередь места работы заёмщиков, запрашивают сведения о стаже, о размере заработной платы и так далее. Будешь торговать из-под полы этими сведениями и справками о зарплате там, где их будут требовать в письменном виде. И – статистика, статистика, и ещё раз статистика. По ходу дела придётся вникать в системы и методы работы служб безопасности банков, и на основе добытых тобой данных, и сведений от других таких же, как ты, сверху будет корректироваться соответствующее законодательство. С принятием мер к повышению экономической безопасности как банковской системы, так и государства в целом.

– Слушай, давай без официоза… мне-то башку не оторвут ушлые банкиры, у некоторых из них ведь службы безопасности недалеко пока ушли от бандитских методов девяностых годов?

– Лично тебе не оторвут. Обещаю.

– Ну, спасибо, товарищ генерал, хоть в чём-то утешил… и теперь я безусловно готов к выполнению очередного задания Родины.

– Да не трясись ты! Давай-ка, лучше по парочке рюмочек по нашему доброму обычаю.

– Обычно мы по одной на дорожку…

– А сегодня две надо поднять. Ты что, прослушал, как генерал только что тебя к ордену представил? А на дорожку уже вторая будет.

– Что-то про награду было такое… согласен. Ну, а сам-то ты как? Если кого и награждать, если по справедливости, за эти два этапа операции, так первым уж точно не меня.

– Я ж говорил тебе что-то по этому поводу после первого твоего возвращения… какие там награды, уцелеть бы не только в должности, но и на службе вообще…

– Подпирают крепко?

– Не то слово. Боюсь, итоги третьего этого твоего похода подводить будет с тобой уже кто-то другой, из более молодых и энергичных.

– Брось, Алексей! Как-то непривычно видеть в тебе пессимиста. Уверен, в отставку провожать меня будешь именно ты, если я и сам уцелею, конечно, в этой банковской эпопеее, где люди гибнут за металл этот презренный пачками. Ты, и никто другой. За что и хочу поднять первую. За орден ещё успеется…

– Спасибо, брат. В таком случае… поехали, что ли?

– Будем здоровы!

Примечания

1

Шкуро Андрей Григорьевич (1887-1947 гг.) – генерал-лейтенант, воевавший в составе Добровольческой армии (Белое движение) против Красной Армии (РККА) большевиков во время Гражданской войны 1917-1922/23 гг., в результате которой «красные» пришли к власти на большей части территории бывшей Российской Империи и 30 дек. 1922 г. был подписан договор о создании СССР как «первого в мире социалистического государства»

(обратно)

2

Маяковский Владимир Владимирович (1893-1930 гг.) – ведущий поэт, «трибун» российской революции 1917 г. и раннего советского периода

(обратно)

3

Урождённая Норма Джин Мортинсон (1926-62 гг.) – всемирно известная американская киноактриса, певица, секс-символ

(обратно)

4

Содружество независимых государств – добровольное объединение бывших союзных республик распавшегося в 1991 г. СССР (Союза советских социалистических республик);

(обратно)

5

«Мерседес-600 SL» – один из наиболее престижных у «новых русских» бизнесменов и российских чиновников 1990-х, начала 2000-х годов легковых автомобилей производства Германии, символ финансового успеха, благополучия, высокого общественного положения.

(обратно)

6

Легендарный народный литературно-фольклорный мудрец, путешествующий на осле и помогающий добрым словом беднякам, высмеивающий алчность богачей, персонаж множества анекдотов, старинных побасенок, юморесок

(обратно)

7

Никола Сакко (род. в 1891 г.) и Бартоломео Ванцетти (род. в 1888 г.) – проживавшие в США выходцы из Италии, участники движения за права рабочих, казнённые в один день (23 авг. 1927 г.) на электрическом стуле по судебному приговору, основанному на ложном обвинении;

(обратно)

8

Ожегов Сергей Иванович (1900-1964 гг.) – известный русский филолог, один из основных авторов «Толкового словаря русского языка», впервые изданного в 1935-1940 гг. в четырёх томах, далее т. н. словарь Ожегова многократно переиздавался в однотомном варианте.

(обратно)

9

Райкин Аркадий Исаакович (1911-1987 гг.) – советский актёр театра, эстрады и кино, конферансье, театральный режиссёр, юморист. Народный артист СССР (1968), Герой Социалистического Труда, Лауреат Ленинской премии (1980). Отец не менее известного и популярного актёра, рквоводителя московского театра «Сатирикон» Константина Райкина (род. В 1950 г.), в контексте с чем и звучит в обиходном упоминании о ком-либо из них двоих – «Райкин-старший», Райкин-младший».

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***