Недетские рассказы [Ольга Котова] (fb2) читать онлайн

Ольга Котова Недетские рассказы

Глава 1

Поколения

День рождения

Сколько тебе лет, читатель? Может быть, 25 или 47? Когда твой день рождения? Ведь с кем-то мы рождены в один день…

Я опускаю руки в холодный фарш, пальцы немеют, но я продолжаю отбивать мясо. Вроде бы все еще спят. Туман. Но это лето не такое уж плохое. По крайней мере, утро на даче мне нравится каждое лето.

Я слышу легкий скрип в доме. Наверное, дочь. Попрошу ее быстренько приготовить завтрак, а сама буду заниматься обедом. Еще много дел. Муж топит баню. Нет, конечно, гости в баню не пойдут, но она должна быть теплой. В бане вечером можно будет смыть весь день. Даже такой хороший, как сегодня.

Я мою руки от мяса и выхожу в огород. Еще много росы, и не хочется опускать руки в холодную траву, но я все же обрываю несколько помидоров на омлет. Мне нравится наша дача, нравятся грядки и цветы. Цветы особенно. Я захожу в беседку, еще пустую и неукрашенную. Складываю помидоры в карман халата и беру вазу.

А что? Поставлю уже сейчас небольшой букетик, все же мой юбилей.

Дочь зовет меня звонким совсем несонным голосом. Хотя нет еще и восьми часов. Она ведет меня к реке, воды почти не видно в тумане. Я в носках до колен и резиновых тапочках. Но река много раз видела меня такой.

Наташа держит меня за руку. И когда это случилось так, что она стала такой взрослой? Иной раз гляну: гораздо взрослее меня. Она рассказывает, как вчера купила рыбу и забыла ее в коридоре на радость коту. Смеется коротко и красиво. И я смеюсь, с ней нельзя не смеяться. И тут же думаю: вот только мне было 30, а ребятишки сидели вот тут на берегу с коротенькими удочками. И вот уже и Наташе 30, и она покупает рыбу… И вообще все-все в жизни делает сама. И уже мои внучки ловят здесь пескарей.

На берегу тихо-тихо. Я вижу стол и шары, Наташа смеется и целует меня. Мартини? Мартини на рассвете?! Неужели я делаю это?!

Играй, музыкант, играй!

И он играет. Наш добрый сосед играет мне на трубе, и музыка летит на тот берег и обратно!

Приходит вся семья, кутаясь в кофты и смеясь. Я мельком думаю про фарш и мясо на шашлык, про гостей и еще пустую беседку, но Наташа улыбается и никуда не спешит. Конечно, мы все успеем. Теперь так просто быть несовершенной и не успеть испечь пирог к приходу гостей. Так просто простить себе всю свою жизнь и сидеть вот тут на берегу реки и пить мартини со своей семьей. Дорогая моя девочка, давно ли я была такой отчаянной, как ты, и давно ли ты доверяла мне все свое детство? А теперь я больше могу не быть всесильной… могу плакать при тебе, отчаиваться, сидеть допоздна с соседями у костра, просить тебя заплатить за свет и спрашивать твоего совета на работе. Ты делаешь меня счастливой. И самой собой.

Туман рассеивается, я вижу другой берег. Вода тихая и прозрачная. Я думаю о детях. Одна половина моего сердца ежесекундно с тобой, Наташа, а другая там, в воспоминаниях. В воспоминаниях о том, что у меня еще был сын. И там, в прошлом, он есть у меня, и здесь, на тихом берегу, он тоже есть у меня.

Может быть, мне повезет, и я когда-то умру в доме рядом с этим берегом. Летним вечером, окруженная правнуками и своими воспоминаниями. Жизнь очень тяжелая штука. Сколько тебе лет, читатель? Ты верь мне. Она неподъемно тяжелая. Но есть в ней и место такому счастью, что дух захватывает, и ты как будто летишь над туманом, над рекой, над всем миром такой легкий, такой спокойный. Как сейчас.

Я чувствую, что руки еще немного пахнут фаршем. Наташа улавливает мой взгляд и понимает меня без слов. Смеясь и отшучиваясь, она ведет нас обратно на дачу. Все же я не люблю встречать гостей с незаконченным пирогом.

Слава Богу за все.

Чита

Мы с ребенком летели из Москвы в Читу. Уже не домой, а погостить. С домом у меня пока неопределенно. Но история не о том. И даже не о поиске смысла жизни. История о шпильках.

Дочь сидела у иллюминатора, я по центру. Рейс задерживали. Все уже были в самолете, но он не двигался. Было жарко, и немного пугала мысль, что 7 часов полета еще даже не начались. Слева от меня сидел мужчина. Это был огромный мужчина. Высокий, бородатый, мощный. Он разговаривал по телефону. Минут 40. С компанией по предоставлению услуг связи. Говорил он периодически, видимо, остальное время слушал назойливую музыку автоответчика. Сначала он подробно рассказал ситуацию одному оператору. Его переключили на «лучшезнающего». Он повторил ему. К седьмому оператору он был уже очень краток. Проблему так и не решил. Но духом не пал, несмотря на то, что всё это время, скрючившись в малОм для него кресле, держал телефон у уха.

Наконец он решительно повернулся ко мне и представился.

Он оказался то ли немцем, живущим в России, то ли русским из Германии. Инженером. Очень хорошим, как он сказал, инженером, очень ответственным за какой-то серьезный участок добычи чего-то.

Летели мы хорошо – дочь спала, мужчина болтал. Рассказывал интересно. И, конечно, спросил, что посмотреть в Чите.

А я и не знаю. Не потому, что посмотреть нечего, а потому, что всегда теряюсь, когда мне такие вопросы задают.

«Ты была в Питере? Что там посмотреть?» – «Э-э-э… ой там, все!»

И в итоге понимаю, что больше всего мне понравилось в караоке-баре, где мы до утра сидели с подружками. Не порекомендуешь как-то. Вроде лицом в грязь. Или, того хуже, репутацией в кальян и грязные танцы…

Но Чита-то! Родина моя! И ничего на ум не идёт, кроме Ленина на площади. Тем более что командировочный там только проездом, а так он куда-то на север Забайкальского края… на месяц. А там точно ничего.

И тут наконец осеняет меня – женщины! В Забайкалье нет ничего прекраснее женщин! Не нужно никуда ходить специально, достаточно не сидеть в номере.

Был ноябрь. Но я точно знала, что Наши его не разочаруют. Даже в суровый мороз никаких скучных московских водоотталкивающих сапог он не встретит. Только феи на каблучках и в норковых шубках с большой пуговицей, усыпанной стразами. И макияж всегда! Не в метро, не в такси! Строго до выхода на улицу.

И в Чите от красоты глаза разбегаются.

Мужчина улыбался. Командировка начинала ему нравиться. Он, конечно, сказал, что если там все женщины такие, как я, то он мне верит. Этим он хотел заслужить возможность съесть не только свой ужин, но и оба наших. Мы не жадничали, ведь ему эта коробочка экономкласса как слону морковка.

Говорят, что мода берет свое, и Чита тоже сереет дорогими пальто мужского кроя. Но все же я точно знаю, что даже в таком пальто Забайкальская красота вырвется наружу.

Я вот на шпильке хожу в Москве. Верный признак провинциалки. Ну не все же могут позволить себе поездку в Забайкалье. Пусть вычисляют нас здесь.

Счастливая

Она всегда делала это накануне своего дня рождения. Перебирала старенький чемодан с заржавевшими замками. Чемодан был полупустым не потому, что в нём было слишком мало вещей, а потому, что он был слишком большим для его содержимого.

Она была одна, все разошлись по делам и, конечно, кроме прочего, покупали ей подарки к завтрашнему дню.

Если ты узнаешь о ее жизни до сегодняшнего дня, то неизбежно расстроишься. Тебе не покажется, что она была счастливой.

Но я все равно расскажу. Многое понравится тебе, послушай…

Завтра ей исполнится 74, даже не верится… Ты не представляешь, какая у неё отчетливая память. Помнишь ли ты себя в 4 года? А в 15?

Она помнит слишком много. Это не посчитаешь за счастье. Помнить очень тяжело.

В 2 умерла мама, заболела – и через неделю в доме было много печальных людей. Она на все смотрела из кроватки.

Отец, страдающий безмерно, отдал всего себя детям – ей и старшему брату. А через 2 года умер и он. Она и это помнит.

Их с братом забрала не то тетка, не то соседка. 3 года как кончилась война, сирот было не сосчитать. Вот и они тоже.

Женщина эта через неделю устроила брата в детский дом, на выходные брала к себе. Заботилась как могла.

Надя к ней прикипела всей своей напуганной душой. Женщина была хорошая, это Надя помнит и до сих пор повторяет себе: она хотела как лучше. Это Надя о том, что женщина привела ее однажды в гости к брату, сказала, чтобы та подождала ее до вечера. И ушла навсегда.

Надя помнит, как ее поставили на стол, раздели догола, постригли практически налысо и одели во что-то неуютное. Так она попала в детский дом. Послевоенный детский дом. Помнит каждый день до своего шестнадцатилетия, когда уехала в педучилище.

Помнит, как ели какую-то сладкую траву у забора детдома.

Как нашла металлические шарики, 16 штук (!), от подшипника. Прятала эту драгоценность во рту, чтобы не отобрали, и 8 из них проглотила за день.

Помнит, что по нескольку раз в год лежала в больницах, чем только не болела. Выжила.

Помнит, как одна санитарка в больнице посадила на колени и сказала: «Заберу я тебя, Надюшка, у меня три сыночка, вот и дочка будет».

5 лет она ее ждала, весь детдом смеялся. Но больше никогда не видела.

Помнит, как приехала в училище… общежитие, девчонок, первую настоящую дружбу.

После училища уехала по распределению, от брата совсем далеко. Много переписывались, единственные родные души.

Вышла замуж, но семья мужа детдомовскую не приняла. 13 лет воевали с ней, внуков видеть не хотели. Так и распались отношения. Подняла детей одна.

Завтра ей 74. Она перебирает вещи: фотографию мамы, письма брата, тетради еще с училища, газетку про родное село, младенческие вещички сыновей, их первые поделки…

Завтра у нее день рождения… Все соберутся за большим столом – дети, внуки, правнуки, друзья. И муж, с которым уже 20 лет вместе (вот уж не надеялась на любовь перед пенсией!).

Надя закрыла чемодан, убрала его обратно под кровать, вытерла слезы.

Она живет хорошую жизнь, ей не надо другой. Только бы помнить поменьше.

Жданка

Так звали мою любимую корову. Пожалуй, из всех домашних животных коров я полюбила больше остальных.

Жданка была красивая – темно-коричневая, крепкая, выразительная.

Я ее боялась, но все равно любила. Она была старше остальных, с характером.

Но характер ее был понятен – не злить, считаться с терпением. Терпения у Жданки было много – вымя тугое, тяжелое, 10 – 12 литров молока. А мне лет 10, я ее доила гораздо дольше дедушки. Жданка терпела. Только изредка утомлялась и уходила. Просто переступала через меня с ведром и выходила из стайки (помещение на хоздворе, где коровы отдыхают и зимуют).

Пару раз мне от Жданки приходилось прыгать на забор. Не то чтобы она бодалась, но могла показать рога. Один раз она разлила полное ведро молока. И даже не посмотрела в мою сторону. Как ей самой было не жалко?! Целый час стоять смирно и вылить все на дощатый пол…

Но было в ней и ласки немало. Она давала обнимать себя, делать массаж, почесать за ухом.

Породистая была корова. Воспитанная.

Идет из леса впереди не спеша и все за ней, кое-кому из телок помоложе хочется припустить, но Жданка не торопится… и они делают вид, что можно не спешить. Открываешь им ворота, забываются – бегут к воде, к ведрам с кормом. А Жданка не бежит, идёт, как шла. Но никто ее ведро не тронет. От бачка с водой разойдутся. И она будет стоять, пить аккуратно и тихо.

По правилам и по силам, Жданку всегда стоило доить первой. Но она меня жалела, и я к ней шла в последнюю очередь. А до нее доила всех нетерпеливых. Корова, когда устает или руки твои ей не понравятся, может уйти, лечь, лягаться. Жданка же вздыхала, но стояла. Только смотрела на меня раза три за дойку обескураженным взглядом. Мол, кто догадался под меня эту малявку посадить.

Когда мне было лет 15, я приехала в деревню и не смогла Жданку подоить, она не дала мне молока. Пришлось идти деду. А мне так хотелось его пожалеть, помочь хоть немного. Но Жданка уже не шла мне навстречу. Говорю же, опытная была корова – берегла мое детство. А потом уже как со всеми взрослыми обходилась – никаких компромиссов.

Семья

Деда Вася плохо слышит. Если очень громко говорить ему в ухо, то частично он поймет вас. А в целом он уже привык к тишине.

И вот подросшие внучки решили, что деду Васе давно пора купить слуховой аппарат. Внуки – это народ современный, продвинутый. Нашли специалиста, посоветовались, выбрали достойную модель. Купили и подарили. Не забыли прокомментировать четырем дочерям деда (собственным матерям), что об аппарате те давно сами должны были догадаться.

Деда Вася плохо слышал уже лет пятнадцать. Во всем районе этот факт был известен и приспособлен. В магазинах обслуживали, не переспрашивая, на почте писали на бумажке или показывали жестами, в детских садах, откуда дед забирал трех внучек, воспитатели только улыбались.

Дома на нем держалась вся семья, потому что недостаток по слуху добавил наблюдательности. Поэтому за его спиной мало кто на что решался. Даже жена его Валентина.

Квартира у них была большая – 5 комнат, в каждой жил кто-то из членов семьи. Дети, внуки и правнуки – все крутились здесь. На праздники собирались всегда у дедов в зале, стол накрывали от двери до окна. Умещалось не меньше 20 человек.

Деда Вася мужскую поддержку в семье имел только в лице шестимесячного правнука Егора и трех разновозрастных зятьев. Остальные члены большой семьи были женщины – 18 человек. И это был не предел.

Конечно, большая семья делала дедов счастливыми. И, самое главное, очень нужными. Под их крылом росли дочери, внучки и вот теперь правнуки.

Хотя, конечно, всякое случалось. Многое пережила эта громкоголосая семья, но силы своей не растратила.

Дед был крепок здоровьем, мог и в лес на заготовки до поздней ночи уйти, и рюмку-другую на застолье поднять, и грядки вскопать на даче, помощи не прося.

Слуховой аппарат деду как-то не приглянулся, но внучки уговорили. Сводили к доктору, все опробовали и приготовились вместе с дедом радоваться.

Через неделю использования подарка у деда поднялось давление. Впервые, считай, за 78 лет. Через месяц он уже ежедневно пил таблетки, как все старики в его подъезде. А потом и вовсе на ЭКГ сказали, что был инфаркт и надо бы себя поберечь.

Бабушка собрала внучек и сообщила, что аппарат она сломала и ремонту он не подлежит. «Я не дура, – сказала она, – и дед не дурак, не слушал он 15 лет всех семейных передряг и правильно делал. Мне все равно, что дед глухой у меня, главное, что старость вместе проходит».

Дед аппарат починить не просил.

Лучшее время

Баба Нина мне встречается часто, бывает, и по несколько раз в день. Ходит она быстро, пружинисто, хоть уже разменяла восьмой десяток. Мимо моего дома она идет к бывшему мужу. Он не то старше ее на год, не то младше. Красивый старик, статный. Хохмач! Она же сухонькая, юркая, тихая.

Зачем ходит по три раза на дню, не знаю, то ли по хозяйству помогает, то ли кормит его. Отношения эти странные, но уютные.

Как-то оказались мы с бабой Ниной вместе в лесочке. Собирали землянику.

Земляника ягода такая, что если много ее, то можно вокруг себя ползать и всю не оберешь. Вот мы и ползали.

То ли настроение совпало, то ли приглянулась я бабушке, но узнала я ее историю… Горькая история вроде как, а баба Нина говорит, что счастливая.

– Мы, – рассказывает она, – приехали сюда из Узбекистана в начале 90-х. Жизнь так повернула, что за одну ночь с Мишей пришлось нам собраться и выехать. Здесь оказались случайно, не вспомню уже, то ли позвал кто, то ли с поезда тут сошли. А что нам – два чемодана да вера в лучшее за душой. И все. Ну и любовь. Любила я его крепко.

Миша через 8 лет ушел от меня, женщина та с детьми была. А я так и не выносила ни одного. Я думала, умру с горя, все ждала, что умру, а видишь, дожила до старости. И Миша дожил, я его теперь не то что люблю. Жалею больше. Одинокий он, как дом заброшенный.

А я, как ушел он, металась так, что стены дома ходуном ходили. В пустом доме знаешь как гулко…

А через год мальчишку взяла на воспитание. Хороший парень вырос, сын мне, считай. А Мишу те дети так и не приняли. Вот она его и выпроводила.

Я тебе по сердцу скажу, мать всегда за детей, даже я за Колю своего стеной встану. Пусть и против Миши. Вот так вот.

Но Миша к Коле хорошо. Сказал вот на днях: я дурной, не сберег детей наших и сыну отцом не стал. Это он верно сказал, жизнь свою как ножницами перерезал. Недолюбленным Миша не был у меня.

Но я тебе про другое хочу: вот ты все ищешь для себя что-то, взгляд у тебя цепкий. А по мужу своему вскользь взглядом-то. А ты остановись на нем. Долго-долго посмотри. А то забыла ты уже все – как это любить, как без мужика быть, как не знать судьбы своей женской. Посмотри на него. Вот не дрогнет у тебя сердце совсем, тогда и отводи взгляд. А дрогнет – вызови его на бой, выдержи, как пронзят тебя его глаза, и будут чувства острее первых. Минуты рядом с ним считать будешь.

Я молчу. Вот как прижала меня баба Нина.

А та пересыпала землянику в бидон, обтерла руки об себя, достала хлеба, сыра домашнего и мне протянула. Сидим, жуем. Думала, не полезет мне кусок в горло, а нет – вкусно, остановиться не могу.

Баба Нина вздохнула и снова заговорила:

– Ты представь, мы с Мишей жили впроголодь. Гражданства нет, денег нет, жилье – флигель холодный. Чем только не зарабатывали, но особенно дороги мне вот такие наши минуты в лесу. Мы с трех утра с ним в лесу уже были – ягоды собирали на продажу, грибы, травы. Потом продавали на базаре или у поездов. Вот наберешь, бывало, литров 10, а то и 15 голубики и несешь ее на станцию рука об руку с ним. С ног бы упасть от усталости, а так хорошо идти, что и обратно бы в лес пошел снова собирать. И так каждый день. Бывало, ничего не набирали, нечего было продать. Но не унывали мы. Любовь-то – она в тягостях в сто раз сильнее.

Потом, когда Миша встретил ту женщину, жизнь наша уже легче была – домик небольшой купили, на работу оба устроились. Он бы меня в тех лишениях не оставил. Я так считаю, что даже тут он позаботился обо мне. Теперь вот я о нем забочусь…

Глава 2

Дружба

Когда я был маленьким

Гоша собрал друзей. Пригласил всех к себе в субботу вечером под предлогом своего дня рождения. Всего получилось 17 взрослых человек. Детей никто не взял, что было прекрасно.

Гоша развелся месяц назад и очень хотел не вести переговоры, а все обозначить на месте.

Основной проблемой было то, что люди не знали друг друга. Но Гоша рассчитывал на спиртное. Это он подбирать умел. Готовил Гоша тоже отменно и с удовольствием организовал стол сам.

Первыми пришли студенческие друзья – три семьи, но эти были знакомы. Пришли шумно и легко. Компанией всегда лучше начинать любой праздник. Остальные подтягивались парами и по одному, почти никто не опоздал. Конечно, все спрашивали про жену.

Гоша первый тост сразу взял на себя:

– Ребята, я сегодня собрал вас как самых дорогих друзей. Я хотел сообщить вам, что с Ниной мы больше не живем вместе. Решили освободить друг друга. Я уверен, что Нина никому из вас не звонила и первый информатор я. Давайте выпьем за дружбу и мою свободу.

Никто не округлял глаза, никто ничего не пытался выяснить. Всё приняли как есть. Гоша другого и не ожидал.

Пили все! Это была отличительная особенность подхода Гоши к гостям.

Постепенно завязались разговоры, и студенческая компания по краям обратилась к соседям слева и справа.

Юра, бывший Гошин коллега, был без жены и пил виски, поэтому он быстрее всех завладел общим вниманием.

– Жора, – сказал он, – ты, как мой лучший друг, должен внимательно отнестись к сложившейся проблеме моего одиночества на работе. Ты или к нам вернись, или меня к себе забери!

Гоша улыбнулся и сказал, что пока ни тот, ни другой вариант рассмотрен быть не может, но, учитывая, что Юра на своей работе ценный специалист, он считает его кризис временным.

– Нет, – сказал Юра, – кризис мой навсегда. Я вызвался на прошлой неделе провести презентацию для китайских коллег. И вчера я ее провел. Забери меня, друг, к себе. Желательно в понедельник утром, – Юра страдальчески засунул в рот пучок кинзы.

– Ты не покорил китайских коллег?

– Даже хуже… Я презентацию неделю готовил, не спал, похудел на четыре килограмма. У меня был неудачный макет, который в прошлом году составил совершенно безграмотный чувак. Его тогда не приняли, но и китайцы не приехали. Мне дали этот макет и сказали, что сделай как угодно, но только не так. Я к китайцам приехал, начинаю доклад, а там не моя презентация, а эта, позорная! Я и на голове ходил, и вприсядку, все на пальцах, короче, показал не хуже голливудского актера. А моя презентация дома, понимаете, на рабочем столе ярлычком висела. Моя идеальная презентация! Чтоб ее!

За столом раздались сочувственные смешки, волной переросшие в хохот.

Когда он начал стихать, Юля, жена брата Гоши, сказала, что смешного мало, она вот точно такую же ситуацию пережила в жизни и ощущение это отвратительное. Ее муж удивленно вскинул брови.

– Мало ли что у меня в жизни было, – повернулась к нему Юля. – Это еще в детском саду мне нагадили. Перепутали мой рисунок огурца с каким-то чужим, совершенно уродским огурцом! Все домой ушли, я одна осталась. Мама пришла, а воспитательница отдает ей рисунок и говорит: «Это мы сегодня рисовали, вот Юлечкин рисунок». А там не мой огурец! А мама мне: «Ну что ты, не расстраивайся, мне все равно приятно, это тоже красивый рисунок». И я так свой рисунок и не догнала. Юра хоть постоять за себя может, а моей маме насильно вручили ужасный рисунок, и никто меня не послушал!

Одной волной хохота не обошлось. Он несколько раз перетекал через весь стол. Юра отчаялся найти поддержку. Ситуация с огурцом была бы комичной и для него, если бы не чертова презентация.

Сквозь утихающий смех пробился голос мужа Юли, который тоже поддался воспоминаниям беспомощного детства.

– Нет, это вроде бы и смешно, но, с другой стороны, я, взрослый дядька, борщ, например, тоже из-за садика не ем. Как в обед был борщ, так я вступал в бой с нянечкой. Она мне его впихивала, можно сказать, но я ни ложки не проглотил. Борщ – это издевательство над детским организмом. Но хуже всего, конечно, был сон в обед.

Информация про сон час в детском саду вызвала гул и объединила всю компанию гораздо эффективнее виски и коньяка. Парочка присутствующих пыталась сообщить, что на самом деле поспать было не так уж и плохо и сейчас на работе они бы каждый день ныряли в кроватки на два-три часа. Но общее возмущение подавило их несмелые намеки.

Обеденный сон вырвался из детских воспоминаний, как вода из сифона. Сон признался исключительной пыткой и, главное, мгновенно оброс историями о воспитательнице на стульчике, стоянии в одних трусах в углу, необходимости укладываться только «мальчик-девочка» и прочими ужастиками.

Компания забыла про еду, совершенно стерла из памяти развод Гоши и являла собой обнаженное коллективное детство.

Маша, когда-то первая любовь Гоши, откинулась на спинку стула и громко скомандовала:

– Все идут мыть руки! Все закатали рукава? Гоша, я кого спрашиваю: ВСЕ закатали рукава?

Ее правдоподобная ярость пришлась по душе всем собравшимся, и большинство отреагировало искренними ругательствами и новыми взрывами хохота.

В этом гвалте Наташа, скромная Гошина подруга со школьных лет, как наяву, ощутила прикосновение холодной мокрой варежки. Эта процедура, проводящаяся у них в саду в целях закаливания, сделала ее до дрожи теплолюбивой. Расслабленная атмосфера развеселившейся компании позволила ей поджать ноги на стуле под себя и даже стянуть с Гошиного диванчика небольшой плед, служивший обычно его коту.

Как будто уловив Наташины мысли, гости вспомнили про утреннюю зарядку и тут же сошлись во мнении, что это было довольно утомительно. А главное, совершенно не имело осознанности.

Заметно успокоившийся Юра хлопнул себя по животу и сообщил, что вот сейчас он бы не прочь начинать утро с зарядки, особенно если потом все пойдут на завтрак.

Информация о завтраке окончательно раззадорила народ: каша с комочками, молоко с пенкой и чавкающий сосед. Когда шум чуть стих, выдохшаяся компания вернулась к еде. Гошин труд был оценен на высшем уровне. Снова начали завязываться диалоги по парам, пока кто-то не подкинул дровишек:

– На самом деле сейчас мы все тут такие счастливые! Мне вот в детском саду не нравилось ВСЁ! Абсолютно ВСЁ! Но что тогда можно было сделать? Ничегошеньки! А сейчас попробуй меня заставь в тазике закаляться! Нет уж, я теперь большая, добровольно в прорубь ныряю!

Эти слова очень воодушевили гостей. Но тут произошло неизбежное: собравшихся настигла мысль о собственных детях. О том, что почти у всех дети ходят в детский сад… сейчас.

Эта мысль никому не понравилась, бездетным в компании был только Гоша. Именно поэтому мысль к нему не пришла, но напряжение он почувствовал. И потому предложил выпить. Что подействовало хорошо, но с оттенком философии. Но это была обычная динамика для праздничного вечера.

Вернулись также и к Гошиному дню рождения. В частности, Ира сказала следующее:

– Дорогой наш любимый друг! Нет дома гостеприимнее твоего. К тебе хочется идти. В детском саду меня жутко смущал запах чужого дома… знаешь, когда идешь мимо открытых шкафчиков, а там запахи чужие, не свои. Вот в твоем доме пахнет хорошо. Пусть он тебе всегда будет крепостью.

Гоша дрогнул.

Разошлись все уже ночью, долго обнимались и прощались в коридоре. Кто-то так признакомился, что договаривался о новых встречах. Это стало хорошим подарком Гоше.

Спать ему не хотелось: он убирал со стола, мыл посуду, иногда наливал в бокал. Думал о Нине. Вот ей в детском саду все нравилось, она ему это сто раз говорила. И еда, и воспитатели, и друзья.

И друзья…

Гоша вспомнил, как они бежали на прогулке к заборчику: Нина с одной стороны, он – с другой. Группы разные были, общаться можно было только так. Как ему было неуютно, если Нина болела и не ходила в садик. Какой заборчик был некрасивый в такие дни, недобрый. И как здорово было, когда она возвращалась!

«А ведь я тоже болел, – подумал Гоша. – И тоже не ходил. А она там ждала меня. Не говорила ничего, но ведь ждала».

На часах было уже 04:30. Он позвонит ей в 07:00. Да-да, воскресенье. Ну, хорошо, в 09:00 позвонит. Гоша взял и снова отложил телефон. «Детский сад какой-то!» – подумал он и набрал ее номер.

Китайский ресторан

Мы ужинали в китайском ресторане. Они здорово придумали про еду в коробках. Честно сказать, я нередко заказываю эти коробки домой, когда в сотый раз смотрю одни и те же фильмы. Но мне каждый раз вкусно.

Лида опоздала, как десятки раз до этого. Я ее люблю больше всех. И побаиваюсь. Когда твоя лучшая подруга четвертый раз замужем, то почему-то в твоей семейной жизни тоже наводится смута.

Из нас троих хорошо пью только я. Оттого у меня есть и другая веселая компания. Но только в этой я могу отчаянно веселиться на трезвую голову.

Таня ест морепродукты, грациозными движениями отправляя в рот щупальца. Ей даже это к лицу. К идеально накрашенному лицу. Таня определенно самая красивая из нас.

Я за Таню спокойна во всех отношениях. А за Лиду – нет. Но она не знает об этом и тоже ест морепродукты. Абсолютно некрасиво и неграциозно. Наверное, в четвертом браке вообще не приходится стараться произвести впечатление.

Таня частенько заглядывает в мессенджер, там ее контролирует мужчина мечты – любовник с 10-летним стажем. Лида же вообще телефон дома забыла. Невообразимая свобода матери троих детей. Рожденных до четвертого брака.

На десерте заговорили о бывших. Оказалось, что сердце Лиды было однажды разбито совсем не узаконенным мужчиной…

Речь ее громкая, настойчивая. Нас слушают все соседние столы. Мы привыкли.

«Мне тогда все равно было кого любить, понимаете! После Никиты как каток переехал, поэтому на Него я даже внимания не обратила. Он вообще неприметный такой был, неуверенный в себе, что ли. Я думала, он учитель, ну там ОБЖ или истории (не спрашивайте о первоисточниках Лидиных умозаключений), а он вполне себе серьезный полковник полиции оказался. Отчасти он меня просто достал назойливостью – конфетки там, эсэмэсочки… Он женат был, мне этих проблем не хотелось ни грамма.

Ну вот вы представьте, девчонки: я в депресняке, он зануда – перспективы ноль. Казалось бы. А он не отлипает и все! Я трубку не беру, на сообщения не отвечаю, цветы в урну! А он все тихонечко так, гнет свою линию. Короче, продолжалось это довольно долго. В какой-то момент я начала скучать, если он выпадал из моего поля зрения. Как-то раз он исчез больше чем на неделю. Ни сообщений, ни конфеток с розовыми бантиками. Я напряглась. Потом опять появился, ну, конечно, это исчезновение дело свое сделало… А он, оказывается, с женой разводился! Нет, вы прикиньте, пришел как на ладони: вот я, вот мои перспективы, доходы, сердце там и все до кучи… выходи за меня.

Самое идиотское, что сначала я его не принимала всерьез, а потом не могла вам признаться, что оказалась такой дурой!

Я же переехала к нему. Я, как Герда за Каем, черт возьми, за ним ринулась. Это сумасшествие было. Он меня от себя самой забрал – видел меня насквозь. Любви было столько, что хватило бы на маленькую женскую армию.

Мы о детях говорили. Он меня купал каждый вечер. Завтрак готовил. Я в нем каждый миллиметр выучила. Мне башню сносило. Я тогда ребенком попустилась. А он детскую обустраивал, возил сына на все кружки. Я на работу забила, чуть не вылетела. А мне страшно не было. Я вообще дома хотела сидеть – его ждать.

У меня тело без него чужое было. Как масло под его руками таяло. Я все позволяла. Все… Я все хотела.

Три месяца. И все.

Он к жене вернулся. Выставил нас с Гришей в один день как нагадивших котят.

Я два года вдохнуть не могла. Рыдала прямо на улице на коленях. И в ванной своей на полу лежала выла. Он ни на одно мое сообщение не ответил.

Девочки мои… жутко как было».

Мы молчим. Немного звенит в голове от стыда, что даже не заметили, как Лида в одиночку билась.

Лида молчала, разглядывая ложечку для десерта.

Я накрыла ее ладонь своей, мне хотелось хотя бы сейчас с многолетним опозданием взять себе немного ее страданий. Наконец, Лида подняла на нас чуть покрасневшие глаза: «Девочки, прикиньте, в упор не помню, как его зовут…».

«Пам-пам».

Как говорит один мой друг.

Секрет

Мы дружим с Люсей почти 20 лет. Дружили наши бабушки, затем мамы и мы, конечно, тоже. Но, чувствую, этому паровозу три вагона хватит.

Еще в школе Люся постоянно окунала меня в неловкие ситуации: то расскажет в компании, как я юбку забыла надеть после физкультуры, то маме моей сболтнет про тройку, то мой ответ на литературе громко прокомментирует. При этом она сохраняла невинный вид и полную заинтересованность моей персоной. Поэтому обижаться и обсуждать было как-то неудобно. Со временем я привыкла, что Люся просто «такая». И не только я, наши общие подруги тоже оказывались задеты ее необдуманными словами и поступками. Но все списывали это на то, что Люся «легонькая».

На прошлой неделе Люся с мужем ужинали у нас. К слову сказать, я знакомила их со своим будущим мужем. Вместе мы всего 7 месяцев, собирались пожениться летом.

Единственным хорошим результатом совместного ужина стал тот факт, что я за 5 дней похудела на 2,5 кг. От слез.

Игорь со мной не разговаривает, и, кажется, свадьбы не будет. Во мне множится обида, я вспоминаю и вспоминаю все Люсины удары невзначай. Я столько ей прощала. Прощала ли?..

Я пишу Игорю сотое сообщение. Он их даже не читает. Люся, кажется, ничего не поняла. Нет! Люся сделала вид, что ничего не поняла! Разве ж можно быть такой дурой.

Я ставила на стол шампанское, когда Люся проворковала:

– А ты тоже будешь с нами или тебе минералки?

Игорь улыбнулся и сказал, что пополнения мы ещё не ждем.

– Нет-нет, – сказала Люся. – Я про кодирование! Тебе можно уже?

– Можно, – ответила я.

Ужин не удался. После их ухода я начисто все рассказала Игорю. Он ответил, что бывших алкоголиков не бывает, и ушел.

Я пью уже 5 дней. Только бы не думать. Не думать ни о чем.

«Со мною вот что происходит»

Наташа решила уйти от мужа. По причине нелюбви. Казалось бы, ну что такого, тысячи разводятся. Надо просто сделать это. Каждый вечер она засыпала с этой мыслью под его дыхание. С каждым часом все больше погружаясь в болото чувства вины. Но решимость никак не накрывала ее.

Через 4 месяца Наташа позвонила по телефону службы доверия и этим же вечером сообщила Антону, что больше его не любит и браку конец. Антон был ошарашен, но решимость Наташу настигла. Она за два дня собрала вещи и переехала на съемную квартиру вместе с трехлетним сыном.

Развелись сухо, почти без слез.

Прошло уже 5 лет, Антон женат второй раз, Наташа счастлива замужем, родила двойню. Развод давно отболел. Одно только не дает ей покоя – реакция лучшей подруги Алины. Отчего-то Алина наотрез отказалась от отношений с Наташей. 5 лет тишины и тоски по ней. Наташа тысячу раз в уме пробовала объяснить Алине, что не могла она больше жить без любви. Но мысли все время уходили в сторону и возвращались к одной и той же исходной – у Наташи был хороший брак и она его сама разрушила, пожелав больше счастья. Алина никогда ее не поймет. Она за своего мужа горой. А Наташа в ее глазах предательница.

Спустя еще 3 года к Наташе на прием пришла мама Алины. И как будто не было столько лет разлуки с тетей Валей!

Тетя Валя тяжело болела, Наташа хлопотала о хорошем лечении, как за собственную маму просила. Так ей хорошо было, что тетя Валя не упрекнула ни в чем! Про Алину не спрашивала, не решалась.

Тете Вале сделали операцию, Наташа забегала проведать, договаривалась с врачами. Алину не встретила ни разу. И как-то само собой перестала бояться этой встречи. Тосковала только очень по ней. А тетя Валя вдруг сказала: «Ты, Наташа, на Алинку не обижайся, она тоже скучает по тебе. Прячется тут от тебя, потому что стыдно ей теперь уже. Ты ее пойми – она пятнадцатый год с Гришей. Он хороший парень, ничего не скажу. Но не любит она его. А кого любила, тот уж женат давно. Не ушла она к нему, не решилась. А ты решилась».

Новоселье

Мужики приехали помочь Герману переехать в новую квартиру. В 11 утра они уже загрузили все его кое-как собранные коробки, два десятка одинаковых черных пакетов и один шкаф. Всю технику и кровать Герман купил заново. Шкаф же перевозил потому, что тот был сверху донизу обклеен карточками футболистов.

К оклейке шкафа Герман подошел очень серьезно, и даже его мама, чрезмерно искушенная искусством, нашла в этом творчестве некоторую привлекательность. Поэтому шкаф был самым ценным грузом. И он доехал без единой царапинки. А вот коробка со всякими важными мелочами оказалась утеряна. Но Герман еще об этом не знал.

Разгружали весело, впереди маячили коньячок и хорошая беседа.

Квартиру Герман купил трехкомнатную в спальном районе, что наводило на мысль о его возможной женитьбе. Именно эта тема сопровождала весь переезд.

– Гера, скудно ты бежишь из холостяцкого жилища!

– Герыч, шкаф – это пережитки обременительной свободы. Брось его, Герыч, брось.

– Мужики, таскайте, я разберусь. Может, он моим детям принесет целое состояние!

– Ты, считай, женат на шкафе. Никто не пойдёт к тебе второй женой!

– Мужики, грузите в лифт! Нельзя бросать шкаф, мне коробки некуда распаковывать.

Шкаф занял свое место в гостиной. Смотрелся он там странно и одиноко. Но мужики уже попустились и закрыли на это глаза.

Очень хороша оказалась спальня: белая, тёплая, с огромной кроватью в центре. При знакомстве со спальней кто-то всё же задвинул, что шкаф надо ставить сюда, чтобы идеальность не резала глаз. Ну и чтобы не вводить в заблуждение будущую жену. Но Гера непреклонно промолчал.

Наконец, все стеклись на кухню, привезли пиццу, и Герман почти с первого раза нашел нужную коробку и достал спиртное.

Стульев всем не хватило, потому что пока на новой кухне их было два, а мужиков вместе с Германом пять. Конечно, это многовато для такого скромного переезда, но вполне подходит для многолетней крепкой дружбы.

– Гера, так что там с невестой?

– Мужики! Ну че вы начинаете, вы же знаете, что не очень у меня по этой части. Вдруг я женюсь, а потом встречу еще лучше!

– Лучше жены встретить невозможно. Она в совокупности все равно самый удачный вариант. Комплексно, так сказать. А остальное развода не требует.

– Ну вот давайте рассудим. Есть Аня. Она бомба просто! Не поверите, больше сотни килограммов весом, но вообще не парится. Прям на каждом углу трещит, что вес не помеха. И он ей реально не помеха! Огонь баба просто!

– Гера, стой! – Лёня вскочил с подоконника, и сразу стало понятно, что был задет его опыт. – Женщина пышных форм у меня была, ключевая проблема – ее вес. Она так хочет похудеть, что через месяц тошно становится от этих разговоров.

– Да нет же! Говорю, не парится вообще. Она блогер. Может любую свою фотку выложить. Можно сказать, вес приносит ей доход. У нее что ни пост, то ода пышкам. Ну и по части моих предпочтений она крайне хороша. Но что-то с ней не так. Не могу только понять что…

– Вес, Гера! С ней не так ее вес! – Лёня опять подскочил. – Она помешана на своем весе, понимаешь. Она тебя доведет. И еще будет по утрам постить ваши ножки из-под одеяла.

– Ну ножки ладно, это я ей быстро прикрою. Но что там с весом-то?

– Нет хуже вечно худеющей бабы.

– Да не худеет она, толстеет только вроде.

– Это ты неправильно считываешь информацию. Твой мозг за пеленой страсти. А я тебе говорю, что изо всех сил безуспешно худеет. Не худеет та, что спокойненько ест в три часа ночи и тебя кормит. И словом не обмолвится про себя прекрасную. Вот тебе приходит на ум рассказывать другим, как ты принимаешь душ?

– Ну нет, конечно!

– Во-о-о-от! Потому что тебе все равно, как ты принимаешь душ! Да же? Или тебя беспокоит, хорошо ли ты моешься? Вовремя ли? Правильная ли у тебя мочалка?

– Да не гони! Кто думает про душ?

– А может, все-таки тебе хочется учить других принимать душ, рассказывать, как это прекрасно принимать душ по утрам и как хорошо, когда душ принимаешь, как тебе хочется?

– Лёня, ты че несешь?!

– То и несу, дружище, чтоб ты понял, что блогерша твоя помешана на своем весе. Иначе никакой пропаганды ее пышного счастья не было бы.

– А вообще да, Гера! – хмыкнул Костя. – Это так получается. Я вот кокосы не ем… но мне совершенно все равно до этого факта. Я их просто не ем. Не ненавижу, не презираю, а просто НЕ ЕМ. А вот если бы я на людей накидывался: «Вы что, едите кокосы? Фу-у-у, как можно! Они же отвратительные», это означало бы, что я думал о кокосах! Понимаешь?

Герман откусывает огромный кусок пиццы и напряженно жует. Все ждут.

– Хорошо, это я понял. Возвращаясь к ножкам под одеялом, трезвею окончательно.

Раздался гул победившей толпы. И в этом гуле общее внимание стремительно перенеслось на Глеба, который замер с рюмкой у рта:

– Мужики, че-то я про душ задумался. Может, его все же надо как-то принципиально иначе принимать?

– Не сбиваемся с курса, не реагируем на явления неустойчивой психики Глеба! – вскричал Лёня. – Ищем жену!

Герман вздохнул и сказал, что провал Ани его обескуражил и он не уверен, что стоит сейчас серьезно подходить к этому вопросу. Возможно, он еще молод и не готов.

– Герман, молод ты быть уже не можешь, может, только если конкретно для брака. Как известно, если до 25 не женился, то потом еще рано. Но на вид ты вполне себе не молод. Так что давай ориентироваться на внешние признаки.

– Хорошо, есть еще Таня. Она точно идеальный вариант: 27 лет, юрист, красотка, и мама у нее живет очень далеко. В Канаде, кажется.

– Что-то ты, друг, темнишь! Больно мягко стелешь. Детей у нее, может, трое?

– Нет, детей нет, кошка есть. Добрая одна и еще две злые.

Костя закашлялся:

– Кошки! Герман, кошки! Чтоб их! Они еще не расцарапали тебе лицо? Кот моей тещи исправно гадит мне в туфли, когда мы приезжаем. Так я их в пакетик и на вешалку вешаю. То есть я стою перед тещей весь такой брутальный и с туфлями в пакетике. Заметь, она мне пакетик не предлагает никогда! Я его привожу с собой. А потом складываю и уношу до ближайшей мусорки. Это чистейшая дрессировка со стороны любимой тещи.

– И, заметь, не только кота! – жизнерадостно подытожил Глеб.

– Факт, – сник Костя. – Но зато опять же опыт! Говорю со всей серьезностью, друг, что кошки помеха счастливой семейной жизни. Если ты к ней переедешь, будешь все свои вещи в пакетиках под потолком хранить. Если она к тебе – они шкаф твой издерут. Просыпаешься ночью, а они когтями по карточкам футболистов…

– Дурак! – Германа подбросило от мысли о когтях. – Конечно, я не буду к ней переезжать. Ну и она с кошками как-то не вариант. Или, может, мы кошек куда пристроим…

– Герман, кошки – это они не сами по себе. Это она, понимаешь, с кошками! Это значит, что кошки у нее на самом первом месте. Ещё и злые кошки, а это даже не знак, это бегущая строка! – Лёня выразительно взмахнул ножом над очередной пиццей.

– Нет, – подхватил Костя. – Эта женщина нам не подходит. Давай подумаем еще. Это прекрасно думать о женщинах. Это восхитительно думать о них вот так, под контролем лучших друзей, – в его голосе чувствовались азарт и вдохновение.

– Ну, предположим, есть еще Алина. Но только предположим! – Герман вскидывает палец вверх: – Алина работает в соседнем отделе, все общение в основном в лифте. Два раза обедали. Стойкая женщина с претензией. Но адекватная.

– Чем наша Алина занимается после работы?

– Точно знаю, что бегает. Ну а так, как обычно, ничего такого. Адекватная она, говорю же.

– Дети? – выстрелил Лёня.

– Есть дочь, первоклашка вроде.

– Это, Герман, хороший вариант, – Глеб ударяет по столу. – Разведенная, адекватная женщина – самородок. Если еще она сама папашу того кинула, то вообще мечта.

– Вот я и говорю, что только «предположим». К такой женщине нужен подход. И не обмануть. Обмануть плохо будет.

– Боишься мести? – съязвил Лёня.

– Нет, боюсь обидеть.

– О-о-о, что же тут обсуждать, друг?! Нашел ты женщину своей мечты!

На этом разговор утратил пикантность, и мужики засобирались расходиться. Всех дома ждали не самые теплые встречи. Но каждый рассчитывал оправдаться участием в великом деле: пристраиванием Германа в семейную жизнь. А это железно воодушевит любую женщину.

Герман до конца дня занимался разбором вещей. Понял, что нет одной коробки. Это как раз такая коробка, когда, что бы ни понадобилось, все в ней. Она точно не осталась на прежней квартире, он тщательно все проверял перед уходом. Значит, она где-то аккуратненько была поставлена, а потом забыта. Всего ее содержимого он, конечно, вспомнить не мог.

Сначала Герман разозлился, потом расстроился, а затем вспомнил, что там был венчик. И венчику этому было лет 10, и ни разу он им не воспользовался. Может, неудачный какой венчик у него был. Может, и стоит забыть этот венчик и дождаться, чтобы женская опытная рука купила новый венчик. Самый подходящий.

И он написал Алине: «Привет, как насчет обеда завтра?». Потом перечитал и стер. Через полчасанаписал снова: «Привет, я переехал на новую квартиру. Это совсем рядом с тобой. Может, заглянете с дочкой в гости? Или поужинаем где-нибудь все вместе?».

Алина ответила через 44 минуты, неожиданно многословно: «Привет! Поздравляю! Как насчет футбола? Своди нас для начала на матч) Только никаких страстных отношений с футболом. Просто интересно разок посмотреть. А вот дочь, может, и станет твоим компаньоном на трибунах».

Так у шкафа замаячило будущее. И у Германа тоже.

Глава 3

Про любовь

Петербург

Мы познакомились в баре в 4 утра. Она мне понравилась стремительно. Ничего такого – глухой воротник черной рубашки и красный лак на ногтях. Однозначно моя женщина.

Я был настойчив и во многом превзошел свое собственное представление о себе. Мы ходили в картинные галереи, волонтёрили в питомниках для животных, вместе пекли «Наполеон», и я познакомил ее с мамой.

Она во всем меня переплюнула – ловко и не обидно. И я даже не заметил, как мы переехали жить в Питер, поближе к ее родителям. Ну и с перспективой на большее окультуривание.

Я купил кольцо.

Но за день до коленопреклоненного действия мы ходили в театр, где я по совершенно необъяснимой для себя причине позволил себе разговор по телефону прямо во время спектакля.

И знаете что – я ей сразу разонравился. Нет, она не злилась, не воспитывала меня, просто собрала мои вещи и сказала: «Что-то ты мне разонравился».

Вроде все культурно. Но как-то без души.

Гриша

Это случилось в 1951-м, когда моя прабабка дождалась мужа с войны.

Он ушел в 42-м, оставив свой запах на снятой после сенокоса одежде, недоделанные детские автоматы из дерева и свою огромную кружку на печке. Она и четверо детей остались картинкой в проеме чуть покосившейся калитки.

Сначала приходили письма. Нечасто. Читала всем вслух. До войны было далеко – тысячи километров. В общем-то все осталось, как было при нем: изнуряющая работа по хозяйству и в поле, недельные походы в лес за припасами, редкие сплетни с соседками. Только теперь все было до оглушения пустым. До войны ей казалось, что как мужик он слаб. Что он во всем ее слушается и потакает. А как осталась одна, так поняла, что он – это каждое полешко в доме, каждое ведро воды, каждая капля ее спокойствия.

И вот перестали приходить письма. Другим, бывало, приходили похоронки. Ей же ничего.

Она сходила к старой Горье, жившей на откосе у реки. Та, не глядя в глаза, сказала, что ничего про него не знает. Не помер, сказала, жив.

Горья видела про всех, но в основном самое плохое. Оттого ее так и прозвали. Боялись ее ужасно, но шли к ней тяжелыми шагами, когда незнание было больнее, чем правда.

Кончилась война. Кто-то начал иногда помогать ей продуктами, бывало, кто забор подколотит или дров подкинет. Дети уже работали с ней наравне, а ели больше.

Она ссутулилась, усохла, перестала перечитывать письма. Но ждала.

В конце сентября 51-го она работала на картошке. Осень выдалась сухая, тихая. Копали поздно. Увидела, как бежит кто-то по полю. И услышала… «Надя, Гришка твой пришел!» Засуетились руки, обтирая землю, в груди похолодело и ноги ослушались. Встает с колен и падает. Так и поползла через все поле. Где на четвереньках, где по-пластунски. Проваливалась в картофельные лунки, до крови обдирая колени. Гришка поднял ее уже у дороги. Как поднял, так сразу на ноги и поставил. Во всех смыслах.

Через всю жизнь

– Я ведь всю жизнь с Валей, 35 лет скоро. Нет, я не жалуюсь, но вот Аню все не забуду. Могло же быть все по-другому. Я ее (Аню) нашел недавно в соцсетях, месяц на страницу заходил, все читал и разглядывал. У нее тоже семья, дети… вдова уже. Сказала, что никогда себе не простит, что не пришла в тот день. Какой же я был дурак!

– А что произошло тогда?

– Мы в закрытом городке жили, мне 25, я приехал по распределению. Ей 19. Дышать друг на друга боялись. И тут меня отправляют в Москву насовсем, как лучшего сотрудника. А она боялась ехать страшно. Я месяц уговаривал и вспылил в итоге. Говорю: «Завтра в десять жду тебя на нашем месте. Не придешь, значит, не судьба». Ну она и не пришла, я до двенадцати на морозе ждал и уехал на следующий день, как отрезал. Потом вот Валю встретил, первая дочь, вторая… так и жизнь сложилась. Но тоска по Ане накрывала иногда такая, что хоть вой. И жену мне жалко было от моих мыслей, и стыдно перед ней. Бывало, упрекал ее только потому, что зол на Аню был. Лет 15 назад я ездил в тот город, ходил по «нашим» местам. Хуже только стало от этого.

– Так почему же Аня не пришла?

– Сказала, что за ночь у нее зуб разболелся, щека раздулась и стыдно ей было идти так ко мне. Думала, что успеет меня найти или адрес узнает, куда писать. А не получилось.

Маньяк

Катя, как обычно, возвращалась домой с работы. Была среда. Некоторых пассажиров она уже узнавала. Она всегда выходила ровно в 23:00, не задерживаясь ни на минуту. Наверное, те, кого она узнавала, тоже берегли свое время.

По средам она часто встречала худенькую девушку с розовыми волосами. Вот уже полтора года цвет ее волос не менялся. Иногда видела мужчину, который не останавливаясь обкусывал заусенцы. По четвергам она всегда видела женщину с красной сумочкой. Всё остальное в ней было чёрным или серым. Даже волосы. Сумочка слегка истрепалась, но всегда привлекала к себе внимание.

Сегодня она заметила симпатичного мужчину в серых джинсах. Его видела впервые. Впрочем, конечно, многих в вагоне она видела впервые. Он тоже заметил ее. Катя смутилась и «уткнулась» в телефон.

Она ехала от конечной до конечной. Поначалу ей казалось это бесконечно долгим. Но теперь уже привыкла и утешалась отсутствием переходов.

Он ехал так же до конца. Вышел и пошел следом за ней. До самого дома. Кате стало жутко. В подъезде она бежала до лифта.

В пятницу случай почти забылся, а к понедельнику стерся совсем. В следующую среду всё повторилось, ровно как в прошлый раз. А потом ещё каждый вечер он преследовал ее. Просто молча шел за ней. В первом часу ночи это напоминало аттракцион из комнаты ужасов. Только страшнее.

Через неделю она позвонила двоюродному брату и попросила проводить ее домой, рассказав про «маньяка».

В метро они увидели его, но он не испугался и никуда не делся, вышел на предпоследней станции и с тех пор исчез из Катиных вечеров.

Некоторое время она вспоминала о нем, не то с облегчением, не то с сожалением.

В прошлое воскресенье они с подругой катались на коньках на маленькой дворовой площадке. «Маньяк» пришел туда с сыном.

Катя от неожиданности поздоровалась с ним. Он подошел и представился:

– Сергей.

– Катя.

– Сынок, познакомься с тетей Катей.

– Папа, она что, моя новая воспитательница?

– Нет, она продает журналы. Мы познакомились в метро.

Сын улыбнулся и выехал на лед. Катя смотрела на Сергея.

– Так зачем же вы ходили за мной?

– Я провожал вас, Катя. Опасно возвращаться так поздно.

Сергей вздохнул и наклонился завязывать коньки.

– Это был мой брат тогда, ну… когда вы перестали меня провожать.

– Брат?! То есть завтра я провожаю вас снова?

14 февраля

Ненавижу этот праздник. Никогда его не любила. В школе ни одной валентинки, только от подружек! До сих пор вспоминать противно. Были те, у кого 20 – 30 (!) сердечек. А у меня ни единого воздыхателя на 1200 человек.

Пожалуй, именно поэтому я тоже считаю этот праздник импортным. Как Хеллоуин. Потому что счастливых Дней всех влюбленных у меня не было.

До вчера.

Утром на работе я обнаружила букет. Я его увидела еще сквозь стеклянную дверь кабинета. Это раньше я лет 15 искала на всякий случай и ничего не обнаруживала. А тут свершилось. Это был самый красивый букет за всю мою жизнь.

Я его рассматривала, трогала, обнимала. Но никакой открытки я в нем не нашла.

Самый лучший День всех влюбленных омрачил факт отсутствия отправителя.

Позвонить мужу и взахлеб благодарить? Может, это начальник? А случаем, не тот красавчик, с которым встретились в командировке? Что делать? А если муж, а я не позвоню…

До вечера ситуация не прояснилась. Рабочая результативность была близка к нулю. А букет становился все прекраснее.

В 18:00 принесли еще один. Лучше. И с открыткой от мужа.

Когда мы уже засыпали, он сказал, перебирая мои волосы: «Утренние цветы тоже от меня». Как же хорошо! Не надо мне никаких сюрпризов. Я люблю 14 февраля. Это самый лучший праздник. Я так долго ждала, чтобы мне помогли его полюбить.

Замуж

Я не люблю работать с группами по выходным, почему-то в будни все проходит динамичнее. Так вот, на одном из мастер-классов (в среду утром) произошел интересный случай. После первого перерыва у одной из участниц зазвонил телефон. Оказалось, будильник, напоминающий ей, что пора отпрашиваться и сбегать. И вот она говорит:

– Я прошу прощения у всей группы, мне очень жаль уходить, но иначе я опоздаю в ЗАГС. Я просто сегодня замуж выхожу.

Группа:

– О-о-о! Поздравляем!

– Спасибо, но ничего особенного. Я за него уже выходила, это мой бывший муж.

И вот так в джинсах и кроссовках она ушла в повторный брак.

По пути стряхивая песок с ладоней.

Больше всего мне понравился будильник. Ну и, конечно, ее самодостаточность.

Жены

«Чтобы стать женой генерала, нужно выйти замуж за лейтенанта» – эти слова мама не раз говорила Ире. Мама отличалась проницательностью и честностью, а Ира – умом и привлекательностью. И последнее все время прибивало ее к мужчинам, которые могли себе такую красоту позволить.

Ира была молода и не погружалась в переживания. Пока подруги не начали выходить замуж. Вот тут и начались метания. Длились они недолго: мамин опыт взял верх в убеждениях и Ира вышла замуж за вчерашнего курсанта военного училища. Никаких переездов в глушь это не обещало, у начальства молодой лейтенант быстро оказался на хорошем счету. Дали просторную квартиру в центре города и не скрывали возможностей карьерного роста.

В целом Ира была счастлива. Муж хоть молодой был, но надежный и верный.

На 10-летие свадьбы мама забрала внуков (двух мальчишек) и отпустила их на целые выходные за город на базу отдыха. Это было редкостью для их семьи. Отпуск – да. А так – 7 дней в неделю служба.

Вечером в субботу Ивана срочно вызвали в часть. Пришлось возвращаться в спешке и переживаниях. Вернулся Иван ночью и сказал, что надо ехать в командировку. Месяца на три – не меньше.

Ира молчала. Она все надеялась, что такое не произойдет. Что командировки, война, боевые дежурства – это все где-то там, далеко. Что Иван, комбат и образцовый офицер, нужен здесь, на месте. Как же без него… А она?

Иван уехал через полтора месяца. Бывало, по неделям не выходил на связь. Сказать, что с ума сходила, это ничего не сказать. Самые страшные дни были, недели… четыре месяца одна.

Вернулся Иван в августе, ничего о командировке не рассказывал. Первые ночи лежал рядом тихо-тихо, глядя в темноту.

Тогда Ира окончательно поняла, что никогда его больше никуда не отпустит. Пусть другие…

А так вышло, что Иван и не уезжал больше. От одной должности к другой по ступенькам вверх. Жить становилось все легче и спокойнее.

Грусть у Иры подступила ни с того ни с сего… И дети уже взрослые, и сама завуч в лицее, и Иван любил, как в день свадьбы. А грустилось. Пробовала несерьезные отношения, отпуск без него и всякие поиски себя. Все не то. Стихла любовь, съежилась.

Как-то возвращалась домой с работы и зашла к подруге. Просто по пути зашла. Мужья рука об руку служили, и жены не раз друг друга подхватывали. Сели чай пить, и подруга говорит: «У Динки муж всё. Не вернется. Погиб».

Так и промолчали весь вечер. К Динке ноги не несли, по крайней мере, сегодня.

Ира ночь не спала, Иван на службе был. Уже с 6 утра она выглядывала в окно, хотя меняться Ивану только в 9. Пришел поникший, уставший, тихий. Ушел почти сразу, коротко поцеловав в лоб. Тяжелые заботы ему предстояли, Иру не взял. Поберег.

После похорон Ира целовала спящего Ивана до самого рассвета. Только за то уже, что вернулся тогда.

Сказки

– Это все сказки, ничего ты не записывал! – сказала Ира и отвернулась от попутчика.

Но попутчик не отступил. Заказал себе кофе, достал планшет и начал читать на весь вагон свои заметки: «1 января – ты ушла от меня без всякого предупреждения. 2 января – ты восемнадцать раз не отвечаешь на мой звонок. 3 января – я в отчаянии. 7 января – мой день рождения, ты не звонила. 10 января – я нашел твой новый адрес. 15 января – я видел тебя с другим. 24 января – я уволился с работы. 25 января – мой первый рабочий день там, где ты всегда хотела меня видеть. 5 февраля – твой день рождения, ты не отвечаешь на мои звонки. 11 февраля – от тебя пришло сообщение «Как ты?». 17 февраля – ты до сих пор ничего не ответила на мой ответ. 2 марта – ты приехала забрать оставшиеся вещи. 7 марта – ты привезла мне на выходные свой (наш) аквариум. 11 марта – ты забрала аквариум. 24 марта – ты попросила помочь тебе с машиной. 25 марта – мы вместе ездили в сервис. 2 апреля – ты за неделю не ответила ни на один мой звонок. 5 апреля – я написал тебе, что готов на все, совершенно на ВСЕ ради наших отношений. Ты сказала, что это сказки. 17 апреля – я встречался с друзьями, к утру ты уже знала, что это произошло, и попрекала меня тем, что не так уж я и страдаю. 19 апреля – ты ночевала у меня. 26 апреля – ты сказала мне исчезнуть из твоей жизни».

– Замолчи ты уже!!! – крикнула Ира.

Попутчик замолчал. Ира плакала. Попутчик пил кофе. Через два часа пассажиры потянулись к выходу. От них веяло сочувствием. Попутчик помог Ире надеть плащ и крепко сжал ее холодную ладонь. Ира все еще утирала слезы.

Попутчик вел за руку уверенно и настойчиво.

Ничего не изменилось. Ничего. Как в тот самый первый раз, когда они пробирались через толпу на стадионе. Сейчас он ведет ее в лабиринт чувств. Она не знает дороги, а он знает. У него ничего не изменилось, он знает, к чему идти.

Ира перестала всхлипывать, ветер высушил лицо. Попутчик поймал такси, она уснула у него на плече еще до первого светофора.

Хорошо, когда в паре кто-то устойчив в любви.

«Ты меня не слушаешь»

– А потом мы поехали вместе в офис, он еле поместился даже на переднее сиденье. Нет, моя машина для него просто консервная банка! Где у нас соевый соус?

– В холодильнике.

– Он всю дорогу рассказывал мне про свое прежнее место работы. Наверное, его оттуда выперли за занудство. Теперь у нас нудить будет. Ты меня слушаешь?

– Да, конечно.

– Может, на выходных поедем на рыбалку? Ты же говорила, что хочешь на озеро с удочкой? Там карпы и еще какая-то рыба, не помню… но тоже хорошая. Поедем? Маша, что ты молчишь?!

– Я думаю.

– Я бы собрал все, пикник там, удочки, пледики. Ты могла бы поспать в машине, пока едем. Что скажешь?

– Надо подумать.

– Господи, когда ты уже надумаешься?)

– А карпы, что за рыба?

– Не знаю, но точно нормальная. Да какая разница, отдохнем просто. Можно кого из друзей позвать.

***

– Ты не видел, куда я дела крышку от сковородки?

– Нет, не попадалась. Маша, может, все-таки на рыбалку завтра с утра? Или теперь уже до следующих выходных отложим?

– Почему отложим? Я уже все собрала. Ты же обещал, что я еще и посплю в дороге.

– Когда я уже привыкну к тебе, дорогая…

Офис

– От меня ушла жена.

Юля подняла голову и долго смотрела на собеседника. Он стоял, облокотившись на перегородку. И больше всего ей хотелось, чтобы его здесь не было.

Она закрыла ноутбук и развернулась к Григорию.

Тот подошел ближе и, присев на корточки, положил подбородок на её стол.

Юля видела его так близко едва ли не впервые. Каждую морщинку, ресницы, изгиб бровей, ямки на передних зубах.

Григорий почти плакал.

Почему он выбрал ее? Разве можно из всего коллектива так безошибочно присесть у ее стола.

Среда. Работы было столько, что она ощущала секунды уходящего времени. Но он плакал, положив голову на ее стол. И ничего нельзя было изменить.

– Она ушла от меня. Хорошая такая девчонка. Помню ее двадцатилетней на ресепшене. Сейчас большой начальник. Или «большая». Как правильно, Юль?

– Я не знаю, Григорий.

– Ты как думаешь, она вернется? Можно что-то изменить в ее голове?

– Я не знаю.

– У нас ведь дочери. И дом мы строили почти пять лет. Теперь я там один. Как наказанный. А я ничего не сделал, Юль. Ничего!

– Мне так жаль.

– Вот ты же сейчас смотришь на меня! Ну, посмотри внимательней! Неужели я не заслуживаю хотя бы разговора? Почему нельзя хотя бы поговорить? Она же молчит. Совсем молчит, понимаешь?

– Григорий, – Юля чуть наклоняется к нему. – Что у вас произошло?

– Ничего. Совсем ничего. Она сказала, что хочет другой жизни. Попробовать что-то другое. Или кого-то другого. Вдруг я не лучше, понимаешь?

Юля почти прикасалась к нему рукой, почти улавливала его дыхание.

Секунды не то бежали, не то зависли вокруг них.

Юля не надеялась, что когда-то он будет так обнажен перед ней. И это будет длиться столько секунд подряд. Не надеялась, что Григорий зайдет в ее кабинет, небрежно бросит куртку на подоконник и скажет ей хоть что-то, кроме приветствия.

Происходившее было пыткой, наслаждением, болью.

Она мечтала, что он даст ей когда-то капельку себя. И вот он дал себя без остатка. Себя, уничтоженного другой женщиной. Себя, свободного и зависимого. Себя, совершенно слепого и равнодушного.

И поэтому ей хотелось, чтобы он ушел. Хотелось вернуться к работе. Так можно было немного вернуть спокойствие и контроль. Лучше вовремя сдать отчет, чем посидеть на краешке чужой любви. Тем более когда свою собственную приходится крепко держать за горло.

И только поэтому Юля, чуть задев Григория рукой, снова открыла ноутбук.

Это работа, и он лишь ее коллега. Поэтому прошедших много секунд достаточно для сопереживания.

Лично у нее впереди еще не одна бессонная ночь в мыслях о нём. Так что совесть ее скрипит от чистоты.

Самолетики

– Что ты делаешь здесь так поздно? – Юра стоял в дверном проеме такой поникший, что Настя еще несколько минут не могла заставить себя заговорить.

– Я хочу кое-что найти.

– Кое-что, это его письма? Я их переложил в большую коробку в шкафу в коридоре.

– Ты видел письма?

– Да. Я не читал, но раз уж ты их хранишь и перевозишь уже в третью квартиру, значит, они хорошо написаны.

– Мне жаль. Я не знаю, что сказать.

– Скажи, что он – это только письма, которым уже 12 лет. Скажи это и достаточно.

– Да, он – это письма.

– Зачем же ты перечитываешь их? Тебе мало нас?

– Я читаю, чтобы помнить, что у меня были плохие отношения. Тогда я снова и снова понимаю, насколько наши хорошие.

– Настя! Господи!

Юра идет в коридор и приносит письма. Он не злится. Смотрит на нее, как на ребенка.

Настя перебирает конверты. Тишина.

– Юра, ты помнишь, как делать самолетики?

– Справлюсь.

– Давай спустим их с балкона.

– Завтра ты на них будешь наступать.

– Я не буду. Увижу – переступлю. Я их для того и хранила, чтобы не наступать на одни и те же грабли. Чтобы беречь тебя.

И они пускают самолетики с 11-го этажа. Их заботливо подхватывает осенний ветер.

Память

Мы с Леной были вместе уже семь лет. Я был идеальным мужем с безупречной репутацией. Пил и флиртовал аккуратно. Промахов не допускал. У нас росли две очаровательные дочери, избалованные принцессы. Они держали в своих руках мое искушенное сердце.

Моя жена была из успешной семьи. Мы «вопреки воле окружающих» поженились в одном из подмосковных ЗАГСов. Наивно полагая, что это навсегда.

Нам сразу повезло: совместная жизнь была благополучна. Мне было уже 32, и к браку я был готов. Лене было 29. Были квартира на Садовом, статус, связи. Мы были счастливы неразумно и расточительно.

Дети родились подряд. Крикливая Тася лишила мирного сна куда более сдержанную Катюшу. Но зато прибавила счастья. Лена занималась детьми, я работал. Мы ничем не отличались от тысяч других семей. Ничем! Понимаете?

Пока Лена не начала забывать… Сначала я не придавал значения. В целом было даже удобно – Лена могла очень кстати забыть, за что сердилась на меня вчера или что сегодня моя очередь везти детей в бассейн. Но потом забывчивость стала обидной – Лена не помнила моих трогательных СМС, забывала о том, что я пригласил ее на ужин, а иногда даже о детских утренниках.

Я злился, не понимал. Лена плакала. Мы ставили напоминания, пили витамины, убирали все отвлекающие гаджеты, увешали весь дом цветными стикерами. Потом делали МРТ и пили импортные препараты. Ничего не приносило результатов. Она как будто стирала ненужную ей информацию.

Было чувство, что Лена живет одним днем. Заботливая мама и любящая жена каждое свое утро начинала с обезоруживающим воодушевлением. Это было горько.

В кризисе «среднего возраста», незадолго до 40, я влюбился в свою секретаршу. Эта любовь на стороне открыла для меня новые горизонты – я чувствовал себя Всесильным: успевал быть отцом, мужем и любовником. Я упивался новым состоянием. Это как выпить зелье Всемогущества.

Лена стала для меня просто матерью наших детей. Я предал ее и не чувствовал в этом угрызений совести. Вообще. Вел себя так, как будто она была мне чем-то обязанной – в какой-то мере ее проблемы с памятью легли в основу моего оправдания. Приходя домой, я делал одолжение, разговаривая с ней или садясь вместе ужинать. Нередко она несколько вечеров подряд рассказывала мне одну и ту же историю. Я снисходительно слушал, так же как истории старшей дочери.

По вечерам с одинаковой безвыходностью собирал по квартире детские игрушки, женские журналы и бесконечные записи своей жены. Лена вообще все время что-то писала. Я полагал, что она пытается тренировать память, и эта наивность порядком раздражала.

Однажды Лена спросила меня:

– Тебе сахар в чай класть?

Первый раз за тысячи наших дней она забыла про эти чертовы две ложки сахара! Меня так разъярила эта заботливая нелогичная беспомощность! Я схватил сахарницу и перевернул ее прямо в кружку. Вцепившись в плечо жены, тряс ее и кричал: «Да, Лена! Две ложки! Две! Как обычно! Слышишь? Всегда две ложки сахара в мой чай!».

До сих пор помню сахарный скрип на полу кухни и по-детски огромные глаза жены.

Мое зелье Всемогущества явно утрачивало свои свойства, оставляя противный осадок раздражения. Я частенько стал пить зелье подоступнее, подолгу разгоняя в бокале кубики льда.

Страшно признаться, но иногда я даже воображал, как Лена куда-нибудь исчезает. Знаете, незаметно так, как-то само собой, без всякого драматизма. И, окрыленный отсутствием вины, быстренько воссоздаю новую картину мира, где мои дочери чудесным образом не скучают по маме.

Почему-то на развод решиться не мог. Это было унизительно. Я утешал себя, что все само собой как-то образуется.

Год назад дождливым сентябрьским днем я ехал из Москвы в Петербург, бездумно листая новостную ленту «Фейсбука». Все фотографии мне казались вычурными, никчемными, события, которыми люди делились, – какими-то суетливыми и бесполезными.

Я испытывал разочарование в своей жизни, презирая все на своем пути. Кто я: неудачник? раздосадованный ребенок? избалованный юнец? жертва? кто?

Откинувшись в кресле, начал вспоминать историю своих разочарований. И никак не мог ухватить эту линию. А потом вспомнил слова, прочтенные однажды на рваном клочке бумаги, найденном на столике в кафе. «Чтобы поймать курицу, надо перестать с диким воплем гонять ее по курятнику. Надо позволить ей приблизиться к тебе».

Это был первый день за последние месяцы, когда я действительно сделал что-то осознанное – остановился! И понял, что Лену надо спасать.

Вечером того же дня я мольбами и уговорами попал на прием к известному питерскому психиатру. Каким-то гулким, вибрирующим голосом поведал ему историю жены. Я говорил о Лене как об отдельном от меня человеке. Описывал ее проблемы с памятью как симптом разрушения ЕЁ личности.

И знаете, что он ответил, когда я замолчал?

– Вы глубоко несчастны. Вам нужно позаботиться о себе.

С минуту я смотрел на него как на сумасшедшего. Казалось, что он не понял меня и не слушал вообще. Я просил его вылечить Лену! Нужен был рецепт, метод, заговор, наконец! Потому что проблема была только в ней. Но на его лице я не видел ничего, кроме сочувствия.

Встал, чтобы уйти. В дверях повернулся, не зная еще, что намереваюсь сказать. Он сидел в кресле, даже не изменив положения тела, и ровным голосом начал задавать мне вопросы. Как будто не заметил, что я ухожу.

– Как вы думаете, ваша жена счастлива с вами?

– Не кажется ли вам, что слова и события она забывает не случайно?

– Как изменится жизнь вашей семьи, если с памятью вашей супруги будет все в порядке?

На меня как будто накинули тяжелое мокрое одеяло, напомнившее мне об ответственности.

Возвращаясь домой, я чувствовал нетерпение. И со всей ясностью осознал, что Лена своей забывчивостью защищалась от меня же. От моей прогрессирующей черствости, непринятия, измен. И чем больше я попрекал ее, тем стремительнее она прикрывалась своей беспомощностью.

Я торопил поезд, опасаясь, что не застану дома детей и жену. Что именно сегодня она решится уйти, оставив мне холодную квартиру. Сто раз начинал писать сообщение и никак не мог подобрать слов. Боясь спугнуть, встревожить или выдать себя.

Было страшно. Страшно, что придется признать перед Леной мое отвратительное осознание.

Я долго стоял под дверью дома, не решаясь достать ключи. Слышались звонкие голоса дочерей. Постояв несколько минут, спустился обратно в фойе и выгреб из почтового ящика все листовки, газеты, журналы. Хотелось найти что-то, что позволит сгладить первые минуты встречи. И я нашел.

Сентябрьский экземпляр дурацкого женского журнала. На обложке Лена. Я читал и перечитывал глянцевые строчки Лениной исповеди. Она так просто и чисто говорила о любви, заботе, ответственности и терпении. А еще о счастье и преданности.

Что я чувствовал в тот момент? Не знаю. Скорее жалость к себе. И безграничное тепло.

Поднявшись снова на наш этаж, я уже ни секунды не медлил, открывая дверь.

Глава 4

Люди

6 недель

В отношениях с мужчинами у меня всегда бывали напряженные моменты. Не могу сказать, что это очень мешало, но иногда я подумывала о том, чтобы разобраться в себе. Пока не встретила Олега. С ним было хорошо. Два года отношений не имели ни конфликтов, ни недопониманий. Я уже совсем передумала работать над собой и над отношениями тем более! Наше счастье казалось достаточным.

И, тем не менее, пару месяцев назад из чистого любопытства я прочитала пост об онлайн-курсе для женщин «Я и мои мужчины». Согласитесь, подвох можно было заметить еще в названии… это из разряда «я своим мужчинам не изменяю». Ну да ладно.

В общем, я зарегистрировалась. Попробовать. Думала, что легко выключусь, если курс окажется не для меня.

Шесть недель я получала задания от ведущих. Я, действительно, по ходу пьесы зацепила еще несколько предыдущих отношений. Я во многом поняла себя, свои настоящие потребности. Поняла, что с Олегом у нас хорошие, качественные, надежные отношения. Похвалила себя. Полюбила своих тараканов, научилась готовить романтические ужины. И… к концу курса оказалась в бесконечно счастливых отношениях с другим мужчиной. Нет, я не жалуюсь, но все же о побочках надо предупреждать.

Безобидное сумасшествие

Мы ехали в троллейбусе N, это был очень холодный летний вечер. Мы промокли до нитки под неожиданным и беспощадным ливнем. У некоторых троллейбусов очень длинные маршруты, этот был из таких.

Люди сменяли друг друга. Сумки на колесах, шумные студенты, уставшие старики, дети всех возрастов и женщины. Вы знаете, сколько в толпе одиноких женщин?

Мы стояли на средней площадке, муж держал в руках пакет со свадебным платьем, ради которого мы совершали эту вечернюю вылазку. Я точно знала, что заболею. Мне нельзя было мочить ноги. Это всегда заканчивалось плохо для меня.

Троллейбус шатало, в нем было холодно. На улице тесно и мокро. Но муж держал меня за плечо горячей рукой. Это все, что мне тогда было нужно.

До свадьбы оставалось меньше двух недель. Тогда он еще не был моим мужем, но сейчас, по прошествии 6 лет, я не делю время с ним на статусы.

Почему я сегодня рассказываю вам эту историю? Потому что я кое-что поняла: есть люди, есть маршрут троллейбуса, есть четыре времени года и нет ничего постоянного. Кроме чувств. Чувства всегда одни и те же. Одни и те же чувства у разных людей многолетнего маршрута N.

Я до деталей помню ту женщину… Испуганная, растерянная. На вид лет 50. Одежда простая, спокойная. От нее исходила только интеллигентная беспомощность. Ничего примечательного.

Она села напротив нас, приговаривая:

– Господи, только бы вспомнить. Только бы вспомнить…

Через несколько остановок я спросила:

– Можем ли мы вам чем-то помочь?

– Пожалуйста, помогите мне не пропустить остановку «Улица Победы, 28».

Мы этим маршрутом ехали впервые и понятия не имели, где улица Победы.

Муж прошел к схеме маршрута и сказал, что еще не меньше 12 остановок.

Женщина заметно успокоилась и очень благодарила. Через две остановки она расплакалась. Девушка, сидевшая рядом с ней, молниеносно ушла в глубь салона. Мы остались в тесном облаке ее скромных слез. Тоже хотелось уйти. Но ее неподдельное отчаяние приковало нас к поручням.

– Он меня выгнал. Без денег, без одежды выставил в подъезд и убить пригрозился, если вернусь. Я не могу больше это выносить. Что я ему сделала? Он старый человек. Старый больной человек! Куда мне идти? Господи, куда?! Сколько можно так жить? Сколько мне его еще терпеть? За что мне это? Я же все для него – убрать, покормить… А он привел какую-то грязную женщину, а меня, родную дочь, за дверь! Ему 89 лет, она его в могилу сведет. Господи, за что?! У меня подруга живёт там, на улице Победы. Я к ней еду. Только бы дом найти. Я у нее уже несколько лет не была, он же не выпускает меня… Я плохо выгляжу, да?

– Нет, что вы! Это сейчас неважно! Мы можем вам помочь?

– Не надо, ребята, остановку только подскажите, а там я найду. Подруга дома должна быть. Я очень надеюсь. Телефона вот у меня нет только, не дал он мне взять его. Ненормальный старик!

За окном хлестал дождь, троллейбус скрипел и подвывал. Мне было жутко даже представить, что можно вот так оказаться один на один с холодной ночной Москвой.

Я чувствовала напряженную руку мужа на своей спине. Мы оба думали об одном и том же – не предложить ли нам этой женщине переночевать у нас. Но без обсуждения мы не решались озвучить это ей.

К концу своего маршрута женщина заметно успокоилась и напряженно смотрела в окно. На ее остановке муж помог ей выйти. Двери троллейбуса закрылись, а я навсегда запечатлела ее одинокую фигуру под фонарем.

Тот вечер был очень сложным для нас с мужем. Мы оба молчали, потом оба одновременно пытались убедить друг друга, что мы все сделали правильно. Но от чувства недостатка собственной сердечности мы так и не избавились.

Иногда я думаю, как все в жизни просто и понятно: кто рядом с бедой, на том и ответственность. Кто не взял ответственность, тому и договариваться с совестью.

Я часто слышу, что в нашем мире люди равнодушны к чужой беде. Возможно. Но напомню, что чувства людей не меняются. Кто способен сопереживать, того мир не прогнет.

Утро я начинаю с чтения чата нашего района. И вот что я прочла сегодня: «Дорогие соседи, вчера вечером я ехал на троллейбусе N и там была женщина, которую выгнал из дома отец. Она ехала к подруге, у которой не была уже много лет. Она вышла на остановке «Улица Победы, 28». Я боюсь, все ли с ней в порядке. Мне бы хотелось ее найти, я очень переживаю». Я не буду вам озвучивать количество людей, попавшихся на ее маленькую ложь.

Зачем нам, случайным пассажирам, ее своеобразное безумие?

Примерка

– Как тебе платье?

– Красивое, но дорого.

– Ой, да брось. Могу себе позволить!

– Вот поэтому ты, Машка, и не замужем.

– Не поэтому. Мужики просто нерешительные.

– Решишься тут. Как же.

Платье Машка купила. И туфли к нему. Дороже, чем платье.

Машка мне очень нравится. И мужикам тоже нравится. Но только мне с ней легко, а им сложно.

С последним они расстались по причине недоговоренности. Машка ему так и не сообщила, что на все согласная.

Просто ждала и намекала.

Намекала, что готова переехать к нему, и тут же сообщала, что можно и к ней – ближе к центру и удобнее.

Намекала, что не против его собаки, но без всякого согласования купила себе премилого котенка.

В ресторанах вообще не намекала, платила за себя решительно и бескомпромиссно. Подарки принимала с трудом, надолго сея напряжение и неловкость.

Договорилась о его переводе на вышестоящую должность при «случайно сложившихся обстоятельствах». Еще сказала ему, что с мамой пока знакомить не будет, поскольку мама не относится к ее личной жизни серьезно, и ни к чему ее лишний раз погружать.

Отношения их длились почти полгода и закончились совершенно для Машки неожиданно – он сказал, что ему надо подумать. Он не уверен, что сможет сделать ее счастливой, ну и ещё там что-то.

И забухал на три дня.

Машка, конечно, не пьет. Шопинг и тренажерка – две ее отдушины. Но в примерочной или на беговой дорожке на откровенность не пробивает. Поэтому Машке никто, кроме меня, на правду не намекает. Хотя… как-то и не выглядит она страдающей.

Стройность

Больше всего на свете Маше хотелось похудеть. Так было не всегда, но после двух разводов, бесконечных переездов, разочарований, усталости… появилась острая потребность в любви. Чтобы он более-менее нравился и очень любил. И вот для этого нужно было похудеть. Не то чтобы Маша переживала, что с лишним весом он не полюбит, но она по опыту знала, что стройность помогает ей эту любовь принимать легче и радостнее. Маша попробовала фитнес-клуб, диету, бег. Это помогало, но отнимало время, а диета еще и настроение. Маше приходилось много работать и ей хотелось найти способ полегче. И она нашла – подошла к зеркалу и влюбленно сказала: «Машуля, ты худеешь».

И все. Через три месяца лишних кг как не бывало!

Маша расцвела с новой силой. Это не магия, это страстная любовь к себе. И тот, что бескорыстно дарит любовь, тоже нашелся. Маша восприняла это совершенно адекватно: «Люблю, когда все как я хочу».

Замужем

Замуж я вышла в третий раз и, казалось бы, должна уже привыкнуть ко всем приложениям брака. Не привыкла. Видимо, потому и третий раз…

Мне 31, я сижу в аэропорту Новосибирска в транзитном зале. Ощущение счастья порхает вокруг меня и внутри. Мы поженились в мае, сейчас август, и я наконец лечу к мужу без обратного билета.

Первый мой брак организовался и развалился еще в институте. У него давно другая семья и трое погодок. Уверена, он хороший отец. Потом был Леша. Он никому не сможет стать хорошим отцом или мужем. Леша вообще нехороший оказался.

Но теперь есть Саша, и осталось только еще немного поспать в самолете, получить багаж и навсегда оставить все воспоминания. Как хорошо сидеть на этой металлической лавочке. Как хорошо смотреть на людей. Как хорошо знать, что все уже решено.

До рейса еще около часа, но я могу сидеть так вечность. Я уже никуда не спешу. Ни за что не тревожусь.

Рейсы объявляют один за другим, я смотрю на пассажиров. Какие разные люди… Мы все здесь на свое время.

В динамиках уже повторно раздается: «Пассажир Морозова, пройдите на рейс!».

Странно… куда можно деться в транзитном зале? Что может произойти в голове человека, что он не пришел к посадке? Интересно, сколько лет этой женщине? Куда она летит? Ждут ли ее там? Как меня… Или ей все равно. Может, ее никто не ждёт и она не пойдёт на посадку. Передумала.

«Пассажир Морозова, пройдите на рейс! Выход 22!»

Вот он – 22-й выход, а она не идет… Я волнуюсь за нее. И мне бы хотелось, чтобы сейчас она вбежала – легко и красиво. Протянула посадочный и улыбнулась. Пусть это будет красивая женщина. Я хочу на нее посмотреть. Но она не приходит. Автобус уезжает, пассажиры забывают о ней. Сотрудники собираются уходить к другому выходу. Она не пришла.

Я на секунду закрываю глаза. Слышу, как объявляют, что посадка на ее рейс окончена. Черт возьми! На мой рейс! Это же мой рейс!

Бегу к выходу, пытаюсь объяснить, что разница во времени, я перепутала. Вот же я здесь была! Ну почему Морозову пять раз позвали, а меня ни разу!!! Вижу недоумение. Я и есть Морозова.

Достала свой новенький паспорт. Моя четвертая за 30 лет фамилия. Снова напоминаю себе, что этот брак заключительный. Хватит уже привыкать. Тем более что у меня это из раза в раз плохо получается.

Простота дороже денег

Оля училась вождению. Для провинциалки в декрете, только вчера приехавшей в Москву, это было правильным решением. Через 10 лет ее голова была бы уже слишком забита «правдой жизни» и у нее бы ничего не вышло.

А сейчас она была полна решимости. До вот такой степени: ребенок пристраивался в группу кратковременного пребывания или у знакомых, по 6 часов в день она посвящала теории и занятиям и брала самые ранние уроки практики. Чтобы успеть до ухода мужа на работу.

Теория давалась ничего так, сносно. Практика не очень. Инструктор был как-то мало заинтересован. Кроме дополнительных занятий (за дополнительные деньги).

Шла зима. Первая московская зима для Оли. Когда все время трясет от холода.

В Забайкалье все просто – закутался и бежишь. В Москве не так. Тепло, а холодно. Мало что помогает. Ноги все время ледяные, педали чувствуют плохо.

Не бросить курсы помогли отношения с соседкой, оказавшейся на курсах вместе с ней, и воспитание, что сбегать нехорошо. Отношения переросли в крепкую дружбу, и, пока Оля училась, они помогали ей тащить себя на занятия.

Экзамен в автошколе Оля не сдала. Один, два, три раза. Примечательно, что она с первого раза не поняла схемы. Не сдавали практически все, но на пересдачи приходило все меньше людей. До слез обижали подставы своих же инструкторов. И Оля ничего не понимала.

Как известно, три раза не сдал, можешь быть свободен. Пересдача со следующей группой. К чему Оля и готовилась.

И совершенно искренне после третьего провала она позвонила в автошколу спросить, как и когда приходить на очередную пересдачу.

Ответил директор, суровый мужик, который еще на этапе подачи документов продернул Олю относительно прогнозов успешности ее обучения.

Выслушав ее, директор обещал перезвонить. Через 3 минуты Оле начал звонить инструктор, звонил непрерывно. Но отвечать ей не хотелось. Обида была велика.

Когда она все же ответила, произошел первый в ее жизни инсайт на тему взяток. Инструктор игриво сказал: «Олечка, ну зачем же ты звонила руководству! Ты просто неправильно поняла! В ГАИ приезжай со всеми, конечно, ты сдала внутренний экзамен».

Оля нашла стороннего инструктора. Он за три раза научил большему, чем автошкола. «Площадку» и теорию в ГАИ она победила с первого раза. «Город» вежливо помог завалить сам сотрудник ГАИ. Но, в принципе, было не обидно, потому что до «города» в первый день дошли единицы.

По-прежнему было холодно. Три недели как Оля похоронила друга семьи, разбившегося об экскаватор, припаркованный без габаритов на разделительной полосе. От этого еще больше хотелось бросить затею про получение прав. Но он был бы горд ее победой.

Следующая пересдача в недружелюбном ГАИ приходилась на конец марта. Самое несимпатичное время года в Москве – серо, пасмурно, уныло. И по-прежнему холодно.

После посещения ГАИ первый раз Оля много наслушалась… и это не прибавило оптимизма. Платить было нечем, как и неизвестно, сколько и кому. И не умела она платить.

В день пересдачи настроение было напряженно-подавленным.

Руки холодели, ноги уже привыкли быть хронически замерзшими.

Оля была назначена на сдачу четвертой, ехали все в одной машине. Сдающие один за другим парковали машину и уходили ни с чем.

Маршрут был знаком, инструктор Михаил прогнал ее по нему раз шесть – не меньше. Заверил, что бояться нечего, она сдаст.

Но пока никто не сдал. Особенно не давались перестроения – или медлили и не успевали, или торопились и рисковали.

Оля села за руль. Все перестроения исполнила чисто, главным образом благодаря джипу сзади, который любезно придерживал полосу. Весь маршрут посторонний джип был за ней.

Инспектор сказал парковаться, поздравил с успешной сдачей.

Оля вышла из машины, неожиданно ослепило солнце. Джип притормозил рядом. Из него легко выпрыгнул суровый директор автошколы, поднял руку в приветствии, улыбнулся и зашел в магазин.

Оля шла к метро, как обычно, заблудилась и дала крюк. Но было солнечно и тепло во всех смыслах.

Мы счастливы

Андрей Петрович проводил очередное совещание. Он их страшно не любил, но полное избегание существенно снижало эффективность его руководства. Поэтому не каждую пятницу, но хотя бы через пятницу все сотрудники собирались у него в кабинете.

А было их всего 23 человека. 22 делились ровно пополам на мужчин и женщин, а 23-й все время вызывал у него сомнения. И он за два года работы с коллективом так и не определил, кого же у него больше.

23-й был манерен, как баба, но алкоголизирован по-мужски. И на совещание приходил всегда последний, чтобы остались только самые дальние места в рассадке. Но весь коллектив в целом исключал всякую гуманность, и со временем пустым оставалось только место рядом с начальником.

Андрею Петровичу не нравилось соседство 23-го. Он вызывал у него какое-то противненькое чувство вины. Вроде как несправедливо Андрей Петрович был строг к нему. Все-таки пьющий человек заслуживал снисхождения. Особенно пьющий многодетный визгливый 23-й. Вот от этого диссонанса Андрей Петрович мучился в первую очередь.

Во вторую очередь он мучился от своего зама. Константин Дмитрич был бессменным замом всех предыдущих начальников. И останется им еще на пару-тройку начальников вперед. По этой причине он был как бы и не зам. Хотя всем видом, конечно, подчеркивал, что он именно зам. Но все же его возможность за две минуты решать любой вопрос на любом уровне намекала всему коллективу, что он первичнее.

Но больше всего утомляло не это, а то, что Константин Дмитрич говорил так витиевато, что, даже докладывая информацию, всю ее оставлял при себе. И даже подчиненных он умудрялся ругать так, что они не всегда могли разобраться, похвалил он их или поругал. И эта его черта вызывала еще большее волнение в коллективе в отношении его личности. Гораздо большее, чем волнение в отношении Андрея Петровича.

Но даже все это Андрей Петрович в общем-то стойко переживал.

А совершенно нестойко он переживал Марию Сергеевну. И именно из-за нее он был готов вообще отказаться от идеи совещаний. Но ровно из-за нее же и проводил их.

Мария Сергеевна была любимицей коллектива. Держасьособняком, она притягивала к себе всех поштучно.

В самый первый день знакомства с подчиненными он не заметил ее. И еще несколько недель изредка мелькающая Мария Сергеевна ничем не обратила на себя его внимания. Зам всех членов коллектива описал детально, про нее сказал, что исполнительная, умная, одиночка.

Но в одиночку он ее не видел ни разу: вот она болтает с секретаршей, вот идет на обед с соседками по кабинету, вот вежливо пьет кофе в кабинете с замом. Ничего примечательного в ней не было, вся женская половина коллектива была хороша собой и она тоже. На этом вроде бы все.

Через полгода после вступления в должность Андрей Петрович готовился к проверке. Состав проверяющих предполагался мужской. Зам настоятельно рекомендовал на неофициальную часть пригласить Марию Сергеевну.

Андрею Петровичу ее роль в этом мероприятии была совершенно непонятна. Особенно тем, что Мария Сергеевна выполняла бесконечные мелкие поручения. И была в коллективе вроде специалиста по второстепенным делам. Но приглашать ее на встречу с наделенными высоким интеллектом гостями было сомнительной затеей.

И он дал заму решительный отпор.

Проверяющие приехали в обозначенный день без опозданий, после официальной части органично вплели неофициальную. И все шло хорошо (преимущественно благодаря заму, но тут Андрей Петрович впервые не печалился). Но, как часто бывает, один из трех проверяющих (самый, казалось бы, ничего не значащий) не подвергался никакой обработке и каждые 15 минут порывался начать проверять. В общем, он своего добился, и Андрей Петрович вместе с замом поплелся за ними по коридорам отдела.

Казалось бы, ничего не значащий решил начать с беседы с коллективом. Гаденько, так сказать, сразу начать…

На четвертом человеке стало понятно, что коллектив врет недостаточно слаженно, отмечалась путаница в утверждениях и как бы в понимании системы ценностей организации в целом.

В коридоре мелькнула Мария Сергеевна. Казалось бы, ничего не значащий остановил ее аккуратным выпадом. Она улыбнулась и замерла в глубоком уважении. Среди вопросов ей значился:

– Часто ли вас задерживают на работе?

– Что вы, практически никогда, – ответила она. – Наш начальник очень счастливый человек.

Казалось бы, ничего не значащий сделал вид, что понял ответ, но решил зайти с другой стороны.

– Насколько у вас слаженный коллектив, по вашей оценке?

– Очень слаженный, я бы сказала, счастливый коллектив!

Проверяющий не выдержал и вскинул брови.

– Разлад там, где есть неудовлетворенные собой, они тогда начинают до всех докапываться, перебарщивать. А у нас в коллективе все знают себе цену, мы – команда.

Андрей Петрович сглотнул. Казалось бы, ничего не значащий пошел пятнами. Зам победно поправил галстук. Мария Сергеевна улыбалась лучезарно, слегка придурковато.

Проверка закончила работу одним днем, написала стандартные замечания. Все выдохнули.

Андрей Петрович стал одновременно избегать и искать встречи с Марией Сергеевной, а в дни совещаний внимательно оглядывал себя в зеркале. И еще немного разучивал каждый раз свои слова. Ну совсем чуть-чуть.

Сеансы

(рассказ написан по игре в ассоциации и не имеет ничего общего с психотерапией. Задачей было связать 14 бессвязных фактов)

Ева не любит опаздывать. Но сегодня вовремя не получилось. Припарковаться пришлось за два квартала. В кабинет она влетела с 10-минутным опозданием. Оставалось 40 дорогостоящих минут.

Дмитрий чуть привстал, приветствуя Еву, и снова откинулся в кресле. Она прошла через всю комнату и забралась на диванчик, скинув туфли.

– Мне нужно кое-что вспомнить, – сказала она.

– Может быть, мы вернемся к нашей прошлой теме?

– Не сейчас, – Ева закрыла глаза. – Мои отношения с мужем потерпят еще неделю-другую. А то и год. А это не терпит. Я хочу кое в чем разобраться… Вы же поможете мне?

– Ева, что произошло?

– Вчера я ходила на свидание. Оно прошло хорошо, он понравился мне. Но я сбежала. И это не в первый раз. Почему?

– Вина перед мужем?

– Ни грамма. Я не сбежала только однажды, и это были восхитительные отношения. Так почему бы мне не впутаться в восхитительные отношения снова?

– Все-таки это косвенно касается темы отношений с мужем.

– Только лишь тем, что от него было не сбежать.

– Хорошо. Вы сегодня воинственны. Давайте просто будем следовать за вашими ассоциациями. До инсайта. Итак, вы ходили на свидание, вам понравилось. Но не все. Что не понравилось? Первое, что приходит на ум.

– Водолазка.

– Подробнее.

– Он был в той же черной водолазке, что и в день знакомства. Но тогда это было уместно, а в ресторане нет.

– Еще подробнее.

– Мы познакомились в парке. Я фотографировала яблоко. Он долго смотрел, затем подошел, откусил от яблока и положил его обратно. Думал, что это будет оригинально. Но эта предсказуемость утомила меня с рождения. Но мне понравились его фигура и одежда. Меня привлекают хорошо одетые мужчины, у которых есть время для прогулки в парке.

– Ева, он хотел сообщить вам, что искушен вашей красотой, он был хорошо одет и понравился вам. Он пригласил вас на свидание?

– Да. Я согласилась очень быстро. Но в ресторан он пришел снова в водолазке. Не та, но похожая. Не могу понять, почему это не подходит мне.

– Вы не совпадали по внешнему виду? Вы чувствовали себя неуютно из-за его одежды?

– Нет. Это что-то другое.

– Хорошо. Обратимся к водолазке. Просто как к предмету гардероба. С чем ассоциации?

– Стив Джобс. Это он носил одинаковые водолазки.

– И?

– Есть ощущение, что он был редким занудой.

– Значит, дело не в водолазке?

– Выходит, дело в установках.

– И почему же вы сбежали? Рассуждайте.

– Ну, напряглась я с первых минут из-за водолазки. Наверное, потом весь вечер искала признаки занудства. Они были. Объективно были. Я рассказывала про то, как мы накануне вечером с друзьями играли в ассоциации, а он пустился в рассуждения о мыслительной деятельности. Я утомилась. Мы просто играли в ассоциации, какая разница, как там рождается мысль.

– Вот это главное, Ева. Наша задача сейчас положиться на ассоциации, пусть мысли рождаются сами. Нам с вами совершенно все равно на механизм работы мысли. Расслабимся. Водолазка – зануда… Дальше?

– Вика. Моя студенческая подруга. Она была против вечерних посиделок, всегда боялась, что мы гневим кого-то. Или что-то, не помню уже.

– И?

– Мне кажется, он тоже был против. Ему не понравилось, что я могу быть такой… легкомысленной. Что я могу весь вечер просто пить вино и играть в ассоциации с нетрезвой компанией.

– Что-то еще про Вику?

– Да… – Ева взяла из вазы конфету, трижды развернула и свернула ее. – Что-то про обряды. Не могу понять что. Она из глухой деревни, всегда считалась со всякими домовыми и прочим. Но не могу понять, при чем она здесь.

– Вика. Ваша однокурсница. Обряды.

– Да… Мы жили в общежитии, я читала «Вечера на хутора близ Диканьки», а она просила унести книгу из комнаты. Сумасшедший Гоголь!

– Гоголь – это важно?

– Нет. Она все боялась навлечь беду. Неважно, кого бы я читала, сам сюжет, понимаете… Я запуталась, – Ева встала и босиком пошла по кабинету, сложив пальцы на переносице. На третьем круге встала на цыпочки. Остановилась.

– Ева, о чем вы думаете?

– Я не думаю, я чувствую. Она познакомила меня с двумя молодыми людьми. Оба из ее деревни, и она за своего вышла замуж, а я от своего сбежала. И знаете почему?

– Почему?

– Мне кажется, из-за его замечания о моей обуви: «Это что за черевички?!». Мужчины так не говорят. Никто в наше время не называет ботильоны черевичками. Даже если они расшиты. Вика была старомодна. И он тоже, – Ева вернулась в кресло. – Давайте закончим на сегодня. Хочу пустить мысли по новой.

Они прощаются, она уходит за семь минут до истечения времени.

Он делает пометки в своих записях. Если Ева сбежала, значит, они близко. Настолько близко, что неизвестно, продолжит ли она встречи.

Ева села в машину. Противно дрожали колени. Ей хотелось быть настолько же сильной внутри, насколько независимой она была снаружи. Но не выходило. Она разрыдалась. Конечно, рыдать надо было в кабинете психотерапевта. Но она сбежала и поэтому рыдала в одиночку.

Ева припарковала машину у кофейни рядом с домом и зашла внутрь. Заказала ужин и открыла поисковик. Нашла его. Все фото семейные. Он давно в правительстве. Любящий отец и муж, естественно. Порядочный и тому подобное.

Она разглядывала его. Он был так же красив, как 17 лет назад.

Впервые она увидела его в рекламе. Это был ролик к выборам в городскую думу.

Он размашисто косил траву, утопая по пояс. На нем были льняная рубаха и широкие штаны. Он косил и пел: «Шел казак на побывку домой». Пел и шел по полю, закинув косу на плечо. Он не был старомоден. Он был сильным и красивым. Это была лишь картинка, но Еву было не остановить.

Она сама нашла его, сама все закрутила. Она не могла надышаться его силой и мощью. Четыре года купалась в его любви. Стоило отношениям начать терять напряжение, как она снова видела его в поле, в льняной рубахе с потной спиной. И физически ощущала свою любовь. Как если бы та была частью ее тела.

Но он оставил ее. Иметь любовницу, которая делала его слабым, было неполезно для политической карьеры. Ева очень страдала. Тут нечего распутывать.

Муж был следующим ее мужчиной. От него она тоже не сбежала, поскольку хотелось к кому-то прижаться. И было отчасти все равно. Муж – тренер по плаванию, в бассейне они и познакомились. Внимание ее он привлек именем Тарас. Тоже гоголевские мотивы. Еве нравились герои, способные биться за истину. Конечно, частично она его придумала, но… Ева поставила на стол чашку с кофе. Схватила свои мысли рукой и крепко держала их, не давая им мелькать. Старомодность была ни при чем. Куда уж старомоднее ее политика и ассоциаций с Тарасом Бульбой.

Она решила вообще больше не думать до следующего сеанса. И о сеансе тоже подумать позже. Может, перенести или отменить…

И тем не менее через неделю Ева без опоздания зашла в кабинет на Набережной.

– Я, конечно, хотела бы сюда не идти. Но на улице такой унылый дождь, что мне захотелось забраться в ваше кресло, – она поставила на стол Дмитрия стаканчик с кофе, а свой взяла в кресло.

Он был рад, что она пришла. Глупо было бы скрывать это от самого себя. Слишком много его внимания было обращено к Еве, слишком много профессионального азарта. Им движила острая потребность разобраться с мотивами ее поведения как можно яснее. Это была манящая работа. Он любил принимать вызов.

– Как с домашним заданием?

– Ничего такого. Интересно другое: дело не в старомодности и не в занудстве. Может быть, в очках…

– Очки?

– Да, и мой муж, и тот красавчик носят очки. Больше я их ни на ком не помню.

– Вам нравятся очки?

– Нет. Но без очков оба слепые, как кроты…

Дмитрий молчит. Ева пьет кофе, ощущая раздражение во всем теле.

– Кофе невкусный? – Дмитрий откидывается на спинку стула.

– Не знаю, не заметила. Что-то противное есть сейчас во мне.

– Где?

– Везде. Я помою руки? – Ева подходит к раковине и намыливает руки и запястья.

Немного мыла попадает на свитер. Ей становится жалко его. Дорогой.

– Что вы смыли, Ева?

– Их деньги.

– Вам легче?

– Немного.

– Это то, на чем стоит остановиться?

– Это то… – Ева вздыхает. – Тому первому было 30, мне 17. Он содержал меня, баловал. Муж тоже отчасти купил меня.

– Вам не нравится эта мысль?

– Мне не понравилась мысль про крота. Как-то не получилось из меня Дюймовочки.

Дмитрий смотрит на Еву. Дюймовочка из нее бы точно не получилась. Во всех смыслах. Значит, это тоже не то.

Ева призывно смотрит на него, но он выдерживает взгляд. Она борется с собой, это сложная работа.

– Я кажусь вам худой? – внезапно спрашивает Ева.

– Скорее, да.

– Я всю жизнь на диете, не половина зернышка в день, конечно, но все же это диета. Я катастрофически боюсь набрать вес. Я держусь где-то между анорексией и возможностью порхать, как бабочка.

– Что значит «порхать, как бабочка»?

– Мне нравится быть красивой, нравится привлечь мужчину и сбежать. Чтобы он запомнил меня красивой, чтобы он сожалел, – от этих слов у Евы напряглись скулы.

Она на мгновение утратила свою очаровательность. Выпустила не то обиду, не то презрение.

– Ева… – Дмитрий пододвигается ближе. Голос его становится тихим и напряженным: – Что же именно вас так расстраивает?

– Они меня не возвращали. По крайней мере, никто не сделал это достаточно настойчиво. Каждый раз, убегая, я хотела, чтобы что-то помешало мне. Чтобы он успел меня остановить, но все всегда получалось так чисто. И сначала мне от этого очень хорошо. Но потом я жду, жду…

Ева закрывает глаза и откидывает голову назад.

– В детстве я мечтала, что всегда смогу быть самой красивой. Что смогу выделиться среди всех. Помните, в «Мухе-Цокотухе» ее красные сапожки? У меня книга была такая большая, в зеленом переплете. И там муха была исключительно хорошо нарисована. Красивая муха. И комарик мужественный такой. И я точно знала, что в моей жизни будет сюжет про комарика и он вдруг откуда-то прилетит. Но примечательно то, что беспокоил меня не злодей, от которого он бы спас меня. А занавески. Моя бабушка была со странностями, и мухи доставляли ей переживаний больше, чем стоило бы. Поэтому весь дом был в занавесках. Все дверные проемы, все окна… Моя Муха-Цокотуха запуталась бы в занавесках. И никуда бы со своим комариком не улетела.

– Ева, а что же все-таки насчет злодея?

– Напрашивается, что я боюсь мужа.

– Это так?

– Да, но есть что-то еще. Ведь если комарик решителен, он бесстрашен, а значит, он меня защитит. И от мужа тоже.

– Ева, остановитесь. Прислушайтесь к себе. Мы никуда не спешим.

– Мне хочется ходить.

– Останьтесь пока в кресле. Вспомните, что это за ощущение, откуда оно вам знакомо.

– Я не знаю. Это обычное напряжение. Это со всеми бывает.

– И все же именно то, что вы чувствуете сейчас. Что приходит на ум?

– Кабинет психолога в больнице. Она проводила аутотренинги. Я не могла лежать. Это было ужасно. Лежать 20 минут, не шевелясь, под ее монотонное бормотание. И понимать, что она ходит вокруг нас и поливает цветы.

– Сколько было сеансов всего?

– Не помню, мне там лет 10 – 11. Она была непреклонна, наверное, все 10 сеансов. Но потом разрешила мне сгибать ноги в коленях. Стало попроще.

– Для чего?

Ева замерла, глаза ее распахнулись.

– Так было легче выдержать ощущения от шрама, – и Ева положила руку на живот.

Дмитрий сделал едва заметное движение назад, плечи его чуть расслабились. Напряжение спало.

– Готовы поподробнее?

– Здесь ничего особенного, никаких драм. Просто огромный шрам на моем животе после тяжелой операции в детстве. Он некомфортен иногда физически, например, неудобно лежать на спине. Но я не знаю себя без него, он был со мной всегда.

– Ева, сейчас ответьте первое, что придет на ум: «Какая связь между шрамом и отношениями с мужчиной?».

– Он уродлив. Возможно, он может отпугнуть. Вызвать отвращение.

– А как реагировали на шрам ваш муж и тот, о ком вы сегодня так и не рассказали?

– Спокойно реагировали. Оба.

– Что же все-таки объединяет этих мужчин?

Ева открыла крышечку на пустом стаканчике из-под кофе и снова закрыла ее.

– Оба не хотят детей. Муж вообще, а тот первый – конкретно со мной. Оба сообщили мне об этом в день знакомства. Не прямо, но вскользь.

– А вы хотите детей?

– Я бесплодна. Из-за шрама.

Дмитрий глубоко вдыхает.

Ева чуть пожимает плечами:

– Я знала это с детства. Может, не понимала, что это значит в отношении всей жизни. Но я знала это. Я не думаю о детях, потому что это исключено.

– Но?

– Я сбегаю потому, что серьезные отношения и любовь – это повод завести детей, – Ева встает и идет к окну. – Как мне держать удар? Можно ли любить одну меня? Можно ли всю жизнь любить человека, не имея с ним самой главной связи – детей?

– Можно, Ева, можно.

Она придет к нему еще трижды. За это время успеет подать на развод. Смахнет с себя утомительную надменность и больше не будет заканчивать встречи раньше времени.

После завершения сеансов он снова перечитает все записи о встречах с ней. И справедливо заметит, что это была хорошая работа

Выбор

Она сразу же узнала ее. Склонилась, вглядываясь в размытые черты. Не позднее сегодняшнего вечера Яна перебирала ее фотографии в соцсети, увеличивая и приближая снимки, на которых явно просматривалось обручальное кольцо на аккуратной руке.

Год назад она увела у Яны Сережу. За три дня. Лишив ее сна, сил и надежды. 12 месяцев хрупкая Яна жила одной работой. Из дежурства в дежурство с маниакальной одержимостью она спасала пациентов своего отделения, прерываясь только на сон и личную жизнь своего бывшего на просторах Интернета.

Сегодняшняя ночь выдалась на редкость спокойной. Яна перебирала истории болезни, читала письма пациентов на сайте и боролась со сном.

Сережину жену привезли на рассвете. Обследуя ее, Яна никак не могла унять сердцебиение в ушах и все время смахивала с глаз туманную дымку. Она механически выполняла привычные действия, отдавала распоряжения и пыталась не делать частых вдохов.

Ее почему-то тошнило. Кукольное личико пациентки было искажено болью. Яне было неприятно смотреть на нее, как будто она застала ту за чем-то неприличным.

Ей вспоминались слова московских профессоров о том, что их провинциальной клинике нужно перестать относиться к лечению инсульта так серьезно, что государство не может тратить на каждого пациента больше, чем стоимость двухнедельного курса цераксона, что врачам следует рассчитывать не на свои усилия, а на компенсаторные возможности организма и на реабилитацию.

И заманчивая мысль – последовать их указаниям – никак не шла у Яны из головы.

Через пару часов Яна смотрела на спящую разлучницу и беззвучно плакала. В ее голове рисовались самые необратимые последствия инсульта. Ей хотелось, чтобы та стала рассеянной, неинтересной, неуклюжей и ненужной Сереже. Ведь можно же было просто не лечить ее… взять и потянуть время.

Выходя из палаты, Яна укрыла свою исключительную пациентку одеялом.

В ординаторской уже было по-утреннему суетливо. Ей предложили кофе и бутерброд. Яна машинально съела незатейливый завтрак, достала телефон и написала сообщение Сереже: «С твоей женой все будет в порядке. Волноваться не о чем. Приезжай к 11, нужно будет купить те лекарства, которых у нас нет».

Нажав подтверждение на отправку, она откинулась в кресле, пытаясь унять дрожь. Уборщица открыла окно, и из морозного утра до нее донеслась шумная жизнь города. Кто-то спешил на работу, скользя по заснеженным тротуарам и грея нос варежкой, кто-то катил на санках в детский сад укутанных ребятишек. А кто-то никуда не торопился и выбирался из теплой постели готовить завтрак на двоих.

В то утро Яна впервые выпила на рабочем месте. Еще до обхода они с Игорем, уставшим с ночного дежурства хирургом, распили бутылку грузинского вина. Она слушала его истории про недовольства жены и разглядывала неровную щетину на его раскрасневшемся лице. Время замерло. И эти минуты были похожи на настоящую жизнь.

Столкнувшись с Сережей в дверях отделения, Яна улыбнулась мысли, что не такая уж плохая штука – инсульт. По крайней мере, другого повода встретиться у них не было.

К вечеру ровным неврачебным почерком Яна написала заявление об увольнении. И уже через месяц обживала съемную «однушку» на Черноморском побережье. Сибирское прошлое покрывалось скрипучим инеем. Будущее представлялось курортно-безмятежным. Оно хотя бы не обещало острых больных. Яна устроилась неврологом в реабилитационное отделение санатория. Теперь ей предстояло расхлебывать последствия недолеченных инсультов и поддерживать хронически стрессующих жителей мегаполиса в периоды их отпусков.

Ей было 34 года. И отчего-то начинать новую жизнь оказалось совсем не страшно.

Прошло почти пять лет, и, оформляя карты отдыхающих, она наткнулась на Сережину. Где-то глубоко защемило. Не явно и не остро. Она спокойно перебрала остальные карты. История его жены оказалась последней в стопке. Это была другая девушка. Та, что лежала перед ней когда-то на скрипучей кровати отделения, больше не была его женой.

Вечером, засыпая на плече мужа, Яна подумала, что завтра ей предстоит назначить реабилитационный курс очередной Сережиной жене. Три месяца назад та перенесла геморрагический инсульт. Покрепче прижавшись к любимому, Яна шепотом поблагодарила Бога за пережитую когда-то потерю. Статистика показывала, что действующие жены Сергея несколько обречены.

На работе

Как-то раз мне срочно захотелось узнать свой рост. Произошло это на работе. И мы всем кабинетом дружно замерили меня в дверном проеме. К концу дня к нам зашла коллега из соседнего кабинета. Увидела черточку 162 см.

– Это кто тут 162 см?

– Я.

– Такого быть не может. Я 162 см, это совершенно точно, а ты выше меня!

Она взяла маркер, зачеркнула нашу отметку и провела жирную линию на пару сантиметров выше. И подписала: «Оля, 30 лет, 164 см».

Глава 5

Коротко о мотивации

Ранний рейс

Он ехал по вечернему городу в почти пустом троллейбусе. Ему всегда нравилось возвращаться позже других. Иметь возможность сесть, не беспокоясь о беременных, пожилых и пассажирах с детьми. Слушать музыку в немного шуршащих наушниках и держать в руках теплый стакан с кофе. Кофе он покупал в киоске рядом с работой, но только в дни поздних возвращений домой.

Ехать нужно было семь остановок, жил он в самом центре в небольшой квартире с мамой и жизнерадостной собакой Тосей. Собаку они назвали в честь его бывшей девушки Антонины. Имя выбрала мама. Собак она не любила и девушек сына тоже.

А ему было практически все равно. Главное, что мама все же согласилась на собаку.

Сегодня он был в трепетном настроении – завтра поедет к Ней. Они познакомились на сайте знакомств. Он и не думал, что женщины, подобные ей, могут вот так запросто оказаться в таком легкомысленном месте.

Маме он еще ничего не рассказывал, решил, что не стоит ее волновать причиной отъезда. Скажет, что уехал с друзьями на рыбалку.

На следующий день он потратил обеденный перерыв на поездку за билетом. Он немного переживал, что не успеет пообедать, но радость от ожидания встречи была сильнее.

Наконец он нашел нужную кассу на автовокзале.

– Мне один билет на вечерний рейс на сегодня до N.

– На сегодня до N билетов нет.

– Как, вообще нет? А появятся?

– Нет совсем, еще утром разобрали.

– Но мне очень надо!

– Могу отправить вас до В, а вы там уже до N.

– Нет-нет, это ненадежно. А на завтра?

– На завтра билеты еще есть.

– Мне на завтра тогда на самый ранний рейс!

– 5.20 есть. Оформлять?

– Простите… А попозже?

Занавес.

Мы так давно были в отношениях

Мы так давно были в отношениях, что уже нужно было принимать какое-то решение. Обычно мне казалось, что самое подходящее – это пожениться, родить детишек (хорошо бы двух) и купить в браке квартиру побольше. Именно так я думала по утрам, когда ехала на работу. Такие же мысли мне приходили на ум перед самым сном. Уже 7 лет вместе…

Как-то Марк написал трогательное сообщение, обещающее мне романтический вечер. Я поняла, что вот оно! Наконец-то.

Мы ужинали при свечах. Было так хорошо и вкусно.

Марк вопросительно посмотрел на меня и сделал вдох. И тут я решительно покачала головой из стороны в сторону. Марк выдохнул. И мы продолжили ужин. Оказывается, мечтать проще.

«Сапсан»

Кира села на диван и попыталась собраться с мыслями. Ей всего лишь надо было понять, как так вышло, что вчера все было прозрачно и предсказуемо, а сегодня все свалилось в кучу.

Начальник позвонил в 4 утра сообщить, что она больше у него не работает. Он самодур, и это еще можно было ожидать. Но сегодня бывший муж не привез после выходных сына. Сказал, что теперь он будет жить с ним. Вот этого она ожидать никак не могла.

А вот ровно сейчас ей позвонил нынешний муж и напряженным голосом сообщил, что ему придется уехать в командировку на 10 месяцев.

Кира сидела и не могла ухватить ни единой мысли. Они плавали, переворачивались в воздухе, ускользали и не останавливались. Единственное, что она осознала, – это то, что не хочет никаких входящих звонков. Пусть никто больше не звонит.

Кира взяла блокнот и записала список исходящих дел, начав с адвоката и резюме. Потом сделала информационную рассылку по мужьям и уже в такси купила билеты в Питер. Москва всегда была к ней жестока. Питер же принимал мягко и терпеливо. Туда они с сыном и переедут. Давно пора.

Норковая шуба

У Алины есть норковая шуба. Точнее, полушубок. С изрядно вышарканными манжетами рукавов. Но в целом еще можно потерпеть.

Носит ее Алина уже пятнадцатый сезон.

Конечно, были зимы, когда шуба ей не пригодилась, особенно с тех пор, как они переехали в Москву, но все равно качество, надо сказать, хорошее.

Шуба была куплена в Китае в начале двухтысячных. Даже своим присутствием в шкафу она вызывает у Алины небольшой дискомфорт. Но носить можно, при регулярной носке ощущение забывается.

В прошлые выходные к Алине приехала мама. Она осталась с детьми, а Алина с мужем поехали на новую квартиру принимать ремонт. Переезды, дети, покупка квартиры и ремонт – основная причина, по которой Алина терпела ощущение от шубы. В крайнем случае надевала пуховик.

Мама посмотрела на шубу с ироничной улыбкой, предложила отремонтировать манжеты. Алина махнула рукой. Начало марта… просто зима засиделась. Может, это последний сезон.

С ремонтом новой квартиры все шло со скрипом. То плитки не хватило, то двери новые поцарапали, то соседи жаловались на странный шум от рабочих. Но денег было в обрез, худо-бедно рабочие делали свое дело. Контроль давался тяжело, шутка ли – младшему ребенку 4 месяца, а до квартиры 80 км. Так что не было, можно сказать, контроля, муж забегал только изредка после работы.

В общем, ехали они напряженно. Скорее не столько ремонт принимать, сколько оценивать недоделки.

На месте оказалось, что никого нет. Квартира была открыта. На звонки бригада не отвечала. Недоделок было выше крыши. Но через неделю нужно было переехать. Муж остался менять замок входной двери и убираться, Алина вернулась домой на такси. Ночь предстояла бессонная, от обиды опускались руки. Ужинали поздно, почти в тишине. Алина попросила у семьи выделить ей пару часов «пошить». Это означало, что глубина ее расстройства непостижима. Муж освободил школьный стол и установил машинку, только глубокой ночью Алина закончила.

Вещи к переезду подготовили быстро, мама взяла на себя детей, Алина паковала коробки. Муж занимался подготовкой новой квартиры.

Обустраиваться на новом месте Алина начала сразу же, первым делом распаковала большую синюю коробку, в ней лежал новый коврик в детскую, сшитый из ее многолетней шубы. Его она положила у кроватки средней дочери. И сразу стало легко. 76 квадратных метров против маленькой «однушки» перекрывали все переживания ремонта.

Вечером пили чай на новой кухне, вилки и ложки еще не нашлись, ели бутерброды. Пришли гости – старые, еще с Хабаровска друзья. Они теперь были соседями на другом конце страны.

– Зима на улице, не пахнет мартом, – сказали они с порога, протягивая домашний пирог и бутылочку вина.

– Да, оттеплет завтра, вот увидите, – улыбнулась Алина.

– Оттеплет, оттеплет, – подхватил муж. – Алинка моя из шубы коврик сшила. Жди лета!

Алинина мама рассмеялась из детской.

За ужином друзья спросили, что за история с шубой. Муж ухмыльнулся и попросил рассказать.

Алина вздохнула:

– Шубу же мою норковую помните? Надоела она мне до чертиков. Купили с мамой ее, когда я еще в институте училась, специально в Китай ездили. Не за ней, конечно! А привезли ее. Мы первый и единственный раз поехали, тур взяли на 3 дня. Денег было немного, но собирались одеть меня к третьему курсу. Мама предложила зайти в магазин меха, померили там шубку эту. Ну, понравилась, конечно. Но деньги неподъемные, даже по китайским ценам. А продавцы на нас накинулись, кричат по-китайски, матерятся по-русски. Из других магазинчиков набежали, угрожают, что раз мерили, покупайте. Мы с мамой перепугались, не ожидали такого. Пришлось взять. Принесли ее в номер, в руки брать не хочется, не то что на себя надевать. Потом три дня гуляли по городу, денег было только на еду. Конечно, мама держалась молодцом! А меня вот только отпустило, когда я коврик шить закончила.

Перед сном, подобравшись к мужу под мышку на новой кровати, Алина сказала ему, что коврик – это напоминание больше никогда не терпеть, не подчиняться, всегда думать о себе. Муж прижал ее покрепче и говорит: «Звонок в Россию». Алина посмеялась шепотом и крепко заснула.

Мама в соседней комнате долго не спала и тоже вспоминала эту историю. Прогулки по китайскому городку без денег были ей утомительны, в каждом счастливом лице виделся самообман. Поэтому, когда один китаец попросил ее озвучить объявление на русском, она впервые позволила себе злобно пошутить.

И потом они еще раз 50 до отъезда слышали ее жизнерадостный голос из динамиков: «Лошары, звонок в Россию 11 рублей минута!».

Мне было бы удобно

Ксюша и Марина работали в агентстве недвижимости. И вместе снимали маленькую «двушку» в центре Екатеринбурга. Марину отличала склонность предаваться плохому настроению. Ксюша вообще этим не заморачивалась. Но на работе Марина была начальником, и игнорировать ее печальный взгляд Ксюше было сложно.

Марина со своим настроением не делала ровным счетом ничего, просто пережидала. Ксюша же испытывала дискомфорт, который ей хотелось скорее преодолеть, и она начинала предлагать Марине какие-либо действия.

Обычно неплохо помогало предложение сходить куда-нибудь поужинать. Редко срабатывал бассейн. Остальное не помогало совсем.

Ксюша большинство вечеров предпочитала проводить веселее, но уже третий месяц как она рассталась с парнем, и бежать от Марининых настроений было некуда.

Спасительные события произошли, как всегда, неожиданно.

Маринино выражение лица обещало ужасно печальный вечер пятницы, еще и с «побочкой»: если Ксюша покинет ее, то ужасными будут еще три вечера вперед.

И Ксюша сделала предложение двойного плюса: сходить обеим на свидания. К ее удивлению, долго уговаривать Марину не пришлось.

Зарегистрировались на сайте знакомств и тщательно выбрали двоих претендентов, отталкиваясь от грамотности, фотографий, дохода и марки машины.

Марине, как опечаленной, предоставлялось право определиться первой. Она выбрала Александра. Ксюше достался второй невостребованный – Тимур.

Оба согласились увидеться незамедлительно.

Ксюше, по большому счету, было все равно, лишь бы развеять подругу. Поэтому на вопрос кавалера, где встретимся, она ответила: «Мне будет удобно, если ты заедешь за мной в 21:00», и написала адрес.

Обе встречи состоялись. Марина вернулась счастливая. Но впоследствии отношения ни к чему не привели. И она снова надолго опечалилась.

Но Ксюша этого не застала, потому что улетела с Тимуром на Мальдивы, а по возвращении переехала сразу к нему, минуя съемную «двушку».

После 11 лет брака он решился отметить, что ее наглость на момент первой переписки не знала границ.

Волнение

Он шел по весеннему парку. Ночью весенний парк ужасен: вода бликует в свете фонарей, голые деревья надвигаются монстрами. Но ему редко бывало страшно.

Вообще-то он был даже счастлив идти вот так в скрипучей тишине. И этой ночью счастлив особенно! Вечером он получил письмо о том, что его приглашают на стажировку в Финляндию. Обратно он не планировал.

Конечно, беспокоила Катя. Слезы там… все эти разговоры. Хотя он и предупреждал ее, что серьезные отношения – это не для него. Но все же с Катей уже далеко зашло…

Особенно волновал тот факт, что на прошлой неделе она переехала к нему, а это значит, что теперь она должна будет обратно собрать свои вещи. Этого ему не хотелось больше всего: видеть, как она молча складывает всё в два больших чемодана.

Он решил, что напишет ей завтра сообщение с работы, а потом уедет на все праздники к матери на дачу.

Да-да! Так и надо поступить! Он же ее предупреждал сразу, как познакомились! Ничего, найдет себе кого-нибудь, а ему рано это все. А может, и не надо вовсе. 35 уже или еще…

Не пора ли замуж

Нужно было выходить замуж…

Эта мысль не давала покоя. Она была везде: в сыром утреннем воздухе накрывала промозглостью; на рабочем месте заставляла отворачиваться и подолгу смотреть в окно; на редких встречах с давно замужними подругами предлагала бежать незамедлительно.

А еще мама… Нет-нет да и обронит про ее одинокий статус. В эти минуты в душе все билось и протестовало. Она ни ничейная! Она – свободная, самостоятельная и независимая. Отсутствие мужа не показатель ее недостаточности. Она посамодостаточнее других будет.

Но, как ни сопротивляйся коллективным установкам, выйдешь побежденным. Женщина – это жена и мать. И только потом управляющая филиалом достойного банка. Впрочем, любого банка. И на любой машине. Если ты не жена, не быть тебе счастливой по социальному признанию.

Большинство решений в своей жизни Марина принимала молниеносно. И только замужество уже много лет раскачивало ее как маятник. Бывали дни, когда ей казалось, что она прямо сегодня выйдет замуж за любого более-менее достойного, пусть даже за кассира Егора. Но все же чаще она жила на противоположной стороне – лучше оставаться одной. Спокойнее и проще. Особенно когда на тебя нет очереди.

Марина была слишком красива, слишком умна, слишком требовательна и самостоятельна. Но при всем наборе она соглашалась оплатить свой билет в кино с одним из очередных мужчин с сайта знакомств. В голове гулко стучало: стоп! останови это! скажи ему! Но так страшно было быть отвергнутой даже этим недомужчиной. Гораздо надежнее было дотерпеть и больше никогда не отвечать на его звонки.

30 октября должно было порадовать Марину 37-м днем рождения. Она уже выбрала для себя подарок – поездку в подмосковный spa-отель на два дня. Подальше от друзей, родных и коллег. Сделать вид, что день рождения – это исключительно индивидуальный праздник, а никакой не семейный. Лучше пусть ее умело массируют руки мускулистого массажиста, чем неумело обнимает зануда-начальник, который к 40 годам все еще живет с мамой. И никогда не был женат. Она хотя бы съехала от мамы еще в 23! Эта сомнительная победа всегда давала ей ощущение некоторого превосходства.

А вообще-то отчаянно хотелось замуж…

Марина одна проводила вечер понедельника, как, впрочем, и большинство других вечеров. За стенкой уже третий час не унимался грохот ремонта. Она представляла, как основательный отец готовит пространство под детскую и навешивает резные шкафчики на уютной кухне. Как через неделю там затопают ножки, и она начнет слышать веселые голоса, устраивающие перекличку на завтрак. Эта квартира пустовала уже год, и она отвыкла слышать «жизнь». Теперь вот жизнь ворвалась и кромсала на куски ее безмолвное одиночество.

Утром, заходя в лифт, Марина услышала:

– Не закрывайте! Одну секунду!

И следом в скомканное пространство лифта запрыгнул Антон. Ее Антон! Такой родной и одновременно незнакомый. Они расстались три года назад за неимением перспективы отношений, и вот теперь он ее новый сосед. Марина привычно скользнула взглядом по его рукам. Кольца нет. Значит, никаких ребятишек и уютных завтраков. Полегчало. Если бы Антон оказался женат, это было бы страшным поражением.

– Привет! – улыбнулась Марина.

– Привет! – Антон был смущен.

– Значит, мы теперь соседи?

– Выходит, что так… Я и не знал, что ты здесь живешь. Как твои дела?

– Все хорошо.

Они зависли в напряженном молчании. Двери лифта раскрылись. Оба шли на парковку. Продолжали молчать. Наконец, Антон сказал: «Рад был встрече» – и ушел пружинистым шагом. И вот тут-то все и нахлынуло: одиночество, время, потерянное на Антона и на десяток других, напряжение от косых взглядов родственников и перешептывания на работе, унижения на сайтах знакомств и разрушенная вера в дозволенность счастья.

Она вспомнила, как, будучи маленькой, плакала, сидя на коленях у мамы, о том, что ей никогда-никогда не быть такой красивой и нарядно одетой, как ее одноклассница Ксюша. И что ее никогда-никогда не полюбит Димка из 2А. И как мама вздыхала и говорила, что счастье у каждого свое. Так почему же ее счастье к ней не приходило? Можно ли было его заслужить? Выпросить? Обменять должность, квартиру, счета на «уютность» с мужем и детьми.

К вечеру созрел план: мужем должен стать Антон. Это надежнее всего, она ведь знает его до мелочей. Как он просыпается по утрам, как чистит обувь, какой кофе пьет и какие фильмы смотрит, как злится и как смеется, как сладко спать на его горячем плече. И знает о том, что он до ужаса боится брака и ответственности. Она его обманет, и, когда они, наконец, станут семьей и забеременеют, он поймет, что нет счастья желаннее. Она обо всем позаботится.

Через год Марина готовилась к свадьбе! Они собирались пожениться в Рождество, устроив небольшое торжество только для «своих». Вообще-то Антон не хотел даже этого, но представить себе долгожданное событие без белого платья и свадебной мишуры Марина не могла. Водоворот подготовки не давал вдохнуть, остановиться, заметить… Отчаянная, самоотверженная попытка прикоснуться к хваленому женскому счастью.

Антон женился как-то нехотя, без души. Просто это вдруг показалось удобным – соседние квартиры, привычная женщина, снятие неудобного статуса «холостяка». Да и противостоять решительным действиям Марины не было никаких сил. Пришлось бы снова переезжать, снова тратить время на новые знакомства и тягостные объяснения очередной женщине, выпорхнувшей из его постели, что к браку он не готов и предлагает «свободные отношения». Женщины свободных отношений не любили. Причем не признавались в этом никогда, просто методично стремились сделать их замкнутыми в кольцо. А он не любил, когда вокруг него что-то скрывало горизонт.

С Мариной все было как-то предсказуемо, сдержанно. Она обещала, что брак – это только для их безопасности и удобства. Он, надо сказать, верил. Это был правильный путь к перекладыванию ответственности.

Свадьба была красивая.

Утром 8 января Марина, наконец, проснулась умиротворенной… Разбудить Антона к завтраку ей не удалось, и она принесла его в постель. Муж потянулся, разбуженный ароматом кофе, и притянул к себе Марину. Счастье сбылось.

А потом Антон не хотел детей. Не хотел смотреть вместе фильмы и ходить в парк. Не хотел бросать курить и никогда не завтракал с ней. Ужинал, уткнувшись в планшет. Нельзя сказать, что не любил и не заботился. Вполне исправно дарил цветы и приглашал в рестораны, купил и романтично преподнес новую машину и даже щенка йорка. Но за рамки не выходил. За те самые рамки, которые и расширялись в счастливых браках.

– Когда у тебя отпуск, дорогая?

– Конец сентября.

– Ты не против, если я уеду в августе на пару недель в горы?

– А в сентябре мы отдохнем вместе?

– Нет, в сентябре мне уже нужно будет сдавать проект, и я точно никуда не смогу поехать.

Марина молчала. Ее не расстроил этот отдельный отпуск. Обретя семью, счастлива она была недолго. В ощущениях штамп не поменял ровным счетом ничего. Она так рьяно заманивала Антона в ловушку семейного очага, что не заметила, как захлопнулась решетка ее собственной клетки.

Антон уехал на работу, привычно чмокнув в лоб. А Марина никуда не поехала. Достала плед с верхней полки шкафа, заказала пиццу и темное пиво. К вечеру собрала все вещи Антона, отметив про себя, что нести ему недалеко… Антон развод воспринял спокойно, тем более Марина очень быстро продала квартиру и уехала из его жизни.

Марина пошла на сеанс психотерапии, где строгий дядька констатировал, что она сама не дала мужу возможности проявить настоящую заботу – «задавила его мужское начало своей социальной успешностью и решительностью». Благо тем же вечером Марина напилась с подружками в новой квартире. Конечно, дядька был прав, что это Марина задавила. Но Антона подружкам было жалко – есть же мужчины, которых не задавишь. Просто у Марины такого пока нет.

Глава 6

Потери

Любовница

Мама попросила его купить шампанское к Новому году. По пути он увидел цветы в витрине, больше похожие на маленькие елочки. Он купил Ей такую елочку. Но подарит все равно маме. Потому что Ее больше не было. Нет, она где-то была, но он не мог найти.

Уже год.

Еще он купил духи для старшей дочери и новые часы для младшей. Купил очередное кольцо жене и оплатил их зимний отпуск. Все это время он нес елочку в руке. 17 лет брака. 17 встреч Нового года. Он уже никогда не решится уйти от них. Жалеет ли он о чем-нибудь?

Да.

Но это ничего не изменит.

Иногда ему стыдно, что Она так долго ждала его, всегда ночуя в одиночку. Но еще больше ему больно от того, что теперь Она ночует не одна.

Преследование

Он откинулся в кресле и прибавил музыку. Двор еще не ожил, никто не слепил фарами. Он видел силуэты проходящих мимо машины людей, слышал хруст снега. У последнего подъезда уже больше недели под светом фонаря раздувалась тень пакета, застрявшего в ветках. Сначала ему казалось, что тень – это слон, качающийся на ветру, потом – сломанное надвое огромное сердце. Теперь же он определенно видел, что это всего лишь рваный пакет.

Вообще он не был романтиком. Что-что, а фантазии на тему любви не его конек. Это жизнь заставила. Это жизнь подсунула миллион бесконечных минут ожидания, в которых он упивался всякими надрывными чувствами.

В машине… в подъездах… в офисе… на улице (под дождем, в мороз, в жару, днем и ночью). Везде, где бывала Она.

А Ее постоянно куда-то несло.

Он знал все Ее образы, настроения. Он умел по взгляду в спину определить, довольна ли Она исходом дня. Или ночи.

Знал Ее мужчин и детей. Ее друзей, бывшего мужа, классную руководительницу старшего сына. Ее начальника. Соседку по лестничной клетке. И только одного он не знал – как Ее заполучить.

Когда ты трижды разведен и не ищешь приключений, всякая любовь бьет наотмашь. Хоть большая, хоть маленькая. Ты ее сначала не замечаешь, отмахиваешься. Ты ее не боишься, держись в узде. Играешь. Улыбаешься, пишешь сообщения и знаешь все ходы наперед. Тебе кажется, что уже все – сердце твое в расчетливом ритме. Не более.

Но потом оно сбивается. Один раз, другой… то стучит в висках, то затихает среди ночи. То показывает тебе цветные сны о Ней, то черно-белое немое кино, в котором Она не с тобой. Ломаются привычные схемы, сообщения остаются безответа, телефонные гудки подолгу звенят в ушах.

Ты говоришь себе: «Эй, мужик! Возьми себя в руки!». Но руки не слушаются.

Ты думаешь: «Ок. Что я теряю? Ну, поволочусь, создам антураж, дам себе еще шанс на любовь там и всякое. В конце концов, хуже уже не будет. Что может быть хуже, чем все, что уже было?». Но ты просто плохо знаешь, на что способна начисто обнаженная душа. Твоя собственная.

Он посмотрел на часы – без четверти восемь. Она уже была у моста, через несколько минут он отъедет, освобождая Ей парковку. Ему нравилось беречь Ей место. Она не обронила в его сторону ни одного взгляда или слова за последние 378 дней. Она его просто не полюбила. Пережила и попросила закончить отношения. После 16 ночей, отпуска вместе и его самых лучших завтраков.

Сначала он ушел как отрезал. Почти на неделю. Потом искал повода встречи, заигрывал, умолял, угрожал, даже шантажировал. Она всегда отвечала одно: «Мне очень жаль, но нет». И уже 378 дней нет даже этого.

Бывает, он держится. День или два. Никакого преследования. Он допоздна работает, встречается с друзьями или ходит в кино. Ему даже начинает казаться, что все – он усмирил это наваждение. Но больше двух дней он еще не держался.

Это все равно накрывает – на совещании, в душе, за рулем, на теннисном корте, в холодной постели. И не остановить. Волна за волной невыносимой душевной боли, отчаяния, ревности, страсти, воспоминаний, запахов. И снова полная победа над его чуть приободрившимся духом.

Тогда он едет туда, где Она. Просто смотреть издалека.

Никаких границ уже не осталось. Только привычная боль.

Он обязательно справится с этим потом. Что-то поможет. Еще не было в его жизни ничего безвыходного. Еще не было…

Переезд

Им было уже под семьдесят – небольшой домик в продрогшей Сибири, собака, гремящая цепью, вполне себе крепкое здоровье и никого… Дочка погибла в 2003-м, внук остался с отцом. Сейчас уже вырос, не звонит старикам, не пишет, конечно же. Как-то свыклись уже просто жить. Дед до прошлого года еще работал – рабочим в банке, его там уважали. Но ей дома было пусто, и он уволился, вместе завтракали, вместе работали по дому, ходили гулять на неустроенную набережную. Раз в два года ездили в Краснодар на могилу дочери.

Получался вроде как отпуск.

Дед все уговаривал переехать, но квартирку их неблагоустроенную взяли бы за копейки. Там бы они и такого не купили. Переезд он и так страшен, а на старости лет в чужом городе да в нищете…

Дочь снилась по ночам. Иногда сны были так мучительны, что утро проходило в напряженном молчании. Она погибла мгновенно – ее машину задели при обгоне, вынесло под фуру. В машине больше никого не было. Врач потом сказал, что умерла она сразу.

Мать только тем и утешается, что дочь почти не успела ни о чем подумать. Почти.

Внук с зятем через год уехали в Германию, и с тех пор они почти не виделись.

Утро декабря 2017-го начиналось для них как обычно, пока не раздался звонок, подаривший им надежду.

Позвонил зять и сказал, что его родители уезжают из Краснодара и просят его что-то решить с их домом. И вот он решил предложить им переехать. Мол, дом будет ваш, собирайтесь, а денег за вашу квартирку хватит на переезд.

Ой, что тут началось! Сколько слез, радости, разговоров.

Много лет суетливое счастье не приходило в их дом.

Ехать решили сразу, не позже весны, чтобы могилку прибрать красиво, цветы посадить к лету и огородом заняться.

Дел, конечно, было невпроворот, немного помогали соседи. Особенно соседский внук со всеми этими документами – пенсии, регистрации, продажа.

К концу февраля уже были куплены билеты на 18 марта, поездом. Багажа брали немного, квартиру у них уже почти купили.

И снова звонок. Передумал зять, продал дом. «Извините, деды, выгодный покупатель подвернулся. Но вы не расстраивайтесь, приезжайте в августе на недельку, я Костика тоже отправлю, квартиру вам сниму, поживете».

Замолчали деды. Жизни было на два десятка вперед, а теперь… Как дожить до августа?

Котенок

Телефон звонил уже на десятый раз, но даже пойти отключить звук Антону было лень. Он продолжал загружать посуду в посудомойку, думая об ужине.

Отчасти ужины были его проблемой, потому что готовить он не умел. Чаще заезжал к маме, но разговоры о его несостоятельной личной жизни порой отбивали аппетит прямо за столом.

А на собственной кухне аппетит просыпался.

Наконец телефон замолчал, и наступила приятная тишина.

Антон включил сериал и занялся собирать очередную модель танка, это было его стандартное воскресенье.

Мама жила в двух кварталах от него, он заезжал к ней почти каждый будний день с работы. Там его комната оставалась нетронутой еще со студенческих лет.

Два его старших брата были пристроены, Антон же в свои 36 серьезных отношений не имел. Зато имел кучу серьезных разговоров с мамой.

Раздался звонок в дверь. Это могло означать только то, что непрерывные звонки были от мамы.

Нельзя сказать, что Антон испытал раздражение, но ему бы хотелось, чтобы вечер прошел спокойнее.

Но за дверью была не мама, а Аня… Они знакомы-то были всего 2 недели.

Антон отступил, и Аня вошла. На руках у нее был котенок, и он понял, что она намерена оставить его здесь.

Аня спросила, почему он не отвечал на звонки. Антон молчал и улыбался.

Аня пошла на кухню, организовала для котенка миски с едой и водой, сообщила, что его зовут Марс, и взялась за ужин.

Через два часа Аня ушла, попросив его присмотреть за Марсом, обещая забрать через неделю.

Антон пытался спорить, злился, но ничего не помогло. Аня была решительна и печальна.

Засыпая, Антон посмотрел на телефон, мама ему не звонила. Все звонки, действительно, были от Ани. И три сообщения:

«У тебя все в порядке?»,

«Как можно быть таким бесчувственным?»,

«Я тебя потеряла, иду к тебе».

Спал Антон, как обычно, хорошо, мысли об Ане его не беспокоили. Он проходил это многократно – слезы, упреки, манипуляции. Ей надоест, и она исчезнет сама, сказав, что хочет настоящую семью и детей, и ему ничего не придется делать самому.

Утром обнаружилось, что котенок всю ночь был заперт в ванной. Но мужественно и тихо дождался утра. Как Аня, сдержанный и упорный.

К восьми он уже был на работе. В дороге час сорок, как всегда. Антон любил стабильность. Ему было сложно видеть у себя череду девушек, и поэтому он старался создавать какие-никакие отношения.

Аня нравилась ему. Но он боялся, что ее, как и других, тоже станет «много» для него. И потом опять этот разговор… ну, про то, что так дальше продолжаться не может.

Вы подумали, что он был слишком высокого мнения о себе? Нет! Вовсе нет! Ему даже казалось, что во многом он неудачник, но девушек это не останавливало. А ему нравилось немножко влюбляться…

Аня снова пришла вечером. Ночевали все втроем – Марс между ними. Антону даже понравилось, но не так, чтобы пускать к себе кота каждую ночь.

Прошло еще три месяца. Аня все же заняла много места в жизни Антона. Даже больше, чем он допускал раньше. А Марса она и правда через неделю забрала. И больше ничего о нем не рассказывала.

Антон спросил Аню про отпуск, она сказала, что пойдет в июле. И что обязательно будет в Москве к его дню рождения.

Антон проглотил не то обиду, не то удивление. Аня в отпуск с ним не собиралась. Даже не спросила, где он сам будет на свой день рождения.

Сейчас, вспоминая об Ане, Антон переживает пронзающую боль. Ее осторожность и прямолинейность. Настойчивость и забота. Легкость и сложность. Редкие ночи вместе. Все было, как он хотел. Все было идеально. Пока в конце августа она не сказала, что теперь видеться у них вряд ли получится, потому что она выходит замуж.

Антон знает, что она имела на это право. Ведь он сам был весь такой из себя свободный. Но даже сейчас, спустя два года, ему хочется позвонить и умолять ее прийти хотя бы для того, чтобы оставить у него блохастого котенка.

А с днем рождения она правда поздравляет. Тепло так, мягко…

И рассказала, что у них родился сын. А у него? А что же у него?!

Соседи

Он курил на балконе. Вчера под его балконом лежала женщина. Она была мертва. Он видел ее несколько раз, но не решился бы даже заговорить, а оказалось… Может быть, ей и надо было поговорить с кем-то…

Вчера был выходной. Сегодня тоже. Очень тепло и солнечно. Он даже с 9-го этажа видит очерченный мелом силуэт. Она выбросилась из окна в субботу в 11 утра. Ему казалось, что люди так не делают. Только по ночам или только в плохую погоду. Как можно уходить из жизни в такой солнечный день, как вчера и сегодня?!

Собрались люди, он слышал разговоры… никаких криков и причитаний. Только «скорая» и полиция. И ее увезли.

Он не спал ночь. Все думал, как она там… как это – умирать… Как это, когда ты остываешь в бездушном морге. Хотя нет, в морге как раз полно душ… Или они сразу улетают? Поддержала ли чья-нибудь душа ее?

Он жил один. Квартира светлая, просторная, но гулкая от пустоты. Белая мебель, светлые стены, огромные окна. У нее такие же. В такое же окно она и прыгнула. А может ли он тоже? Ну что такого?! 37 лет, один на всей Земле! Три семейных друга, да пять коллег. Не повод для переживаний.

А у нее? Неужели тоже никого…

Он помнит аромат ее духов, терпкие такие, жгучие. Надолго оставались в лифте. Помнит голос – тихий, скользящий. Помнит взгляд. Его не забудет. И мел этот на асфальте тоже не забудет.

Что-то было в нем сейчас помимо тоски… что-то мешало курить, думать! Злость! Конечно же злость!

Он злился на нее! Какого черта она сделала Это?! И как теперь ему жить с такой картинкой в голове?! Нельзя было умереть чисто, тихо?! Какое она имела право умирать у него под балконом, собирать толпу в солнечный выходной, сообщать ему о своей смерти и его собственной никчемности.

Вантовый мост

– Нет. Нет! Не сейчас! – Даша наклонилась, чтобы заглянуть в глаза А. – Не сейчас! Так нельзя! Как ты не понимаешь, что так нельзя?!

А. поднял голову. И Даша поняла, что так можно.

Он уехал, она осталась на парковке. У нее было ощущение, что можно никуда не уходить. Нет никакого смысла в движении. И она стояла. Пока не попала под свет фонаря.

Дома Даша сняла туфли, включила подогрев пола и легла на него калачиком. Тепло заползло внутрь, добравшись до сердца, оно разбудило рыдания.

Вещей А. в квартире не было. И Даша поняла, что он все знал еще вчера. Или еще раньше.

С А. все было стремительно – сначала он показался назойливым, а потом без него стало пусто. Он заполнил собой все вокруг. Даша не заметила, как из жизни исчезли подруги, как на работе коллеги перестали звать на обед, как мама отчаялась дозваниваться и стала изредка писать короткие СМС.

Везде был только А. – в телефоне, в голове, за обеденным столом, в душе, в машине, во снах.

А теперь всюду была невыносимая тишина. Поролоновая тишина. Она проваливалась в нее, теряя ощущения тела. Выбиралась и снова падала. Ей казалось, что поролон в ушах и в горле. Что руки ее погружены в поролоновые шарики, а ноги по колено обмотаны намокшим поролоном.

Даша пыталась спать. Но пробуждения были столь мучительны, что от сна пришлось отказаться. Даже через поролон контролировать мысли было легче, чем «вспоминать», открыв глаза, что А. к ней никогда не вернется.

А. перевез ее в Петербург 6 лет назад. Он всегда говорил ей, что это город силы. Что, что бы ни случилось, город ее не оставит. Даша полюбила Петербург как картинку, которую ей показал А.

Как город-свидание. Она жила и работала в нем через призму их отношений с А. Он вез ее на залив – и она влюблялась в холодный ветер. Он гулял с ней в Екатерининском саду – и она запоминала каждый счастливый уголок. Они обедали на Невском – и она помнила вкус еды, улицы и А.

…Теперь же, выходя на улицу, она видела серое небо, серый ветер, серый асфальт и дождь. Выходить на улицу было совсем не обязательно. Но она выходила ради момента, когда, возвращаясь, она громко захлопывала входную дверь. От этого хлопка немного трезвели мысли и на секунду приходило успокоение.

И затем снова можно было свернуться на теплом полу. На исходе была вторая неделя. Впереди было еще две недели отпуска. Отпуска, в который А. уехал без нее.

Иногда сон все же сбивал ее с ног. И, просыпаясь, она скулила, поджав ноги.

В свои 36 лет она впервые упала на колени перед душевной болью.

Периодически вибрировал телефон, Даша боялась его. Это не мог быть А., но надежда была такой пронзительной, что она прикасалась к телефону как к раскаленной головешке из костра.

Телефон – единственное, что связывало ее с миром. По крайней мере, в нем можно было узнать дату и погоду. Позвонить кому-то. Но пока она никому не звонила. Все же неизвестно было, кому позвонить и что сказать.

В середине третьей недели в окно билось солнце, и Даша пошла на солнце. Весь город был под солнцем. Ее окна, дом, ее машина, люди, дворовый кот, тротуары – все было теплым, как ее подогретый пол.

Даша села за руль. Он был поролоновый. Она боялась ехать, но так можно было разогнать боль. Выветрить ее.

Даша поехала к Вантовому мосту. Ничего не могло быть спасительнее. Вантовый мост надежен, его не разводят. Он не обрывает отношения. Ей хотелось выйти на мосту и лечь на теплый асфальт. Поблагодарить его за предсказуемость.

Но она неслась в потоке машин. За ней облаком неслись мысли.

Даша остановилась на Набережной. И достала телефон. Она смотрела на город, на собственные ноги в кедах, на свою машину и на воду. Все казалось таким обычным, таким благополучным, но облако мыслей было уже рядом, и она набрала номер…

– Горячая линия психологической помощи.

Боже, она делает это. Может, туда звонят только с суицидом. Она же проехала мост… она не стоит на крыше. Вот ее ноги в кедах, вот асфальт, вот лавочка – никакой драмы вокруг. Что говорить?

– Добрый день! Вас не слышно. Если вы слышите меня, дайте мне знать. Это горячая линия психологической помощи.

– Добрый день. Меня бросил муж.

Этот разговор длился 12 минут, он был приятный и горький одновременно. Даша не знала, что говорить. Она несколько раз начинала, но так и не подобрала нужных слов. Поблагодарив, она положила трубку и вернулась в машину.

Руки слегка вспотели от напряжения, и на чехле телефона остался влажный след. Она слышала удары своего сердца. Но это было лучше, чем поролон. Это было похоже на чистую полосу на грязном стекле. Ей хотелось поговорить еще с таким же невидимым собеседником. Не с этой вежливой молчуньей, а с кем-то напористым, резким.

Можно было позвонить туда снова. А если опять Молчунья… а если они определяют номера, они узнают, что она звонит снова. «Вы слышали! Она второй раз звонит, потому что бросил муж». Нет. Надо позвонить в другое место.

Даша открыла поисковик – другие места существовали. Она сохранила номера.

Поролоновое облако засасывало ее все глубже, и она снова завела машину. Припарковалась только в центре. Долго шла пешком до Екатерининского сада. Хотелось спрятаться в его витиеватых уголках. Солнце все еще было ослепительным.

Она скрылась от шума машин, движимая неспешными туристами. Дошла до памятника и снова достала телефон.

– Экстренная психологическая помощь. Могу ли я чем-то помочь вам?

– Меня бросил муж. Я бы хотела поговорить.

– Мне очень жаль, расскажите, пожалуйста, немного о себе.

И Даша рассказывала. Ходила вперед и назад, обходила людей, качалась на бордюрчике и говорила, говорила…

Господи, как хорошо там слушали! Она плакала, улыбалась, щурилась от солнца и наслаждалась таким безоговорочным слушанием.

– Мы говорим с вами 58 минут, – сказал слушающий голос. – Связь может прерываться, но вы можете перезвонить снова.

Связь прервалась, но Даша не перезвонила. Ничто так не обескураживает, как внезапно исчезнувший собеседник.

Она убрала телефон в сумку и пошла к выходу. Ее остановил звонкий голос:

– Посмотрите на свой портрет!

И Даша посмотрела… Уличный художник нарисовал ее во время разговора. Он протягивал ей лист, на котором серым карандашом до мелочей были отражены ее переживания. Это лицо было живым! Оно проступало из поролоновой завесы и манило ее своей жизнью.

Она купила портрет. Дошла до Дома купцов Елисеевых и заказала ужин. Ей хотелось накормить эту женщину с портрета. Поболтать с ней за кофе, показать хорошее место, подружиться.

Она приставила портрет к бокалу и вгляделась в нее. Вот так выглядит человек, звонящий на горячую линию психологу. Вот так. Ничего необычного. Довольно хорошо выглядит. Живо.

Заметила бы она раньше в толпе того, кто говорит с психологом?.. Нет. Получается, что для окружающих никакой драмы. Все драмы – внутри нее.

Она не смогла ничего съесть. Так и сидела, глядя на портрет. Понравилась бы она А. на нем?

Портрет не поехал с ней дальше. Он остался в красивом ресторане. Откуда точно не звонят за помощью. А Даша еще не получила помощи.

Она вернулась в машину. Громко хлопнула дверью, но облако запрыгнуло за ней. Захотелось домой, прочь от уходящего солнца, от свидетелей. Но возвращаться побежденной было так страшно. К тому же город уже захватил ее, удерживал, как крепкая страховка. Город, видевший миллионы историй разбитых сердец, был добр и невозмутим.

Даша вышла из машины, придержав дверь для облака, и, смирившись, пошла с ним в тихие дворы.

За темной аркой всегда был другой мир – мир объемной тишины. В него она и погрузилась на неудобной лавочке. Отсюда позвонила по новому номеру. Но соединения не было. Один, два… пять раз. Она включила автонабор и громкую связь. Какая разница? Это всего лишь анонимный звонок в чужом дворе.

– Здравствуйте! Служба психологической помощи, – мужской голос оглушил ее.

Даша растерялась. Хотела нажать отбой. Но это было бы так заметно там, на другом конце. Шорох, суета пальцев.

– Здравствуйте, – сказала она.

И, отключив громкую связь, прижала телефон плечом.

Он задавал ей неудобные вопросы. Он не дал ей плакать снова. Он был непреклонен и настойчив. Он говорил все то, что кружилось в ее поролоновом облаке. Он заставлял ее говорить это вслух.

Сколько это длилось? Было темно. Проходили ли мимо нее люди? Где облако?

Даша сидела на скамейке. В тишине питерского двора. Было тепло. Телефон разрядился и оборвал мужской голос. Но это неважно. В этот раз она была первой. Это он не договорил. А она все сказала.

Даша вернулась домой, разделась и легла голой грудью на пол. Никакого поролона. Было холодно и твёрдо. И хотелось есть.

Она заказала еду из ближайшего ресторана. В списке было еще два номера психологической службы. Но сейчас это не имело значения. Пока ресторан готовил ее ужин, она переводила пожертвования для горячих линий. Пусть работают, пусть отвечают на звонки. Хорошо бы, конечно, ей самой избежать больше таких исходящих.

Даша встретила А. через 4 месяца в кофейне. Он сделал шаг к ее столику. Но она с грохотом скинула на пол всю посуду. А. остановился. Ему казалось, что это так просто – прийти обратно в любой момент. Он все хотел прийти, но не мог настроиться. Он был уверен, что прийти можно будет когда угодно!

Но теперь он не двигался. Напротив стояла Даша и смотрела на него и сквозь него одновременно. А между ними белые осколки стекла.

Он смотрел, как она уходит. Пытался сделать шаг, но стекло визгливо зазвенело. Подошедший официант нерешительно вертел в руках папку для счета. А. достал банковскую карту.

В этой кофейне они никогда не были вместе. Ненадолго их еще соединит чековая лента. Не более того.

Учитель английского

Моя сестра Катя – человек непростой. У нее все через призму усложнения, а с мужчинами так вообще беда. Ровесники для нее слишком романтичны, а принцев постарше ей не особенно удается привлечь в силу чрезмерной скромности.

Последняя Катина попытка «построить отношения» оказалась утопией. Это был единственный случай, когда даже я не смогла найти оправданий мужскому поведению. Атрофия ответственности. Не иначе.

Катюша же, как раз наоборот, чрезмерно ответственна. Она с полным осознанием подходит к любым своим начинаниям: к учебе, к танцам, к визитам к психоаналитику… Но с курсами английского языка ключевую роль все же сыграл учитель, а не Катины черты характера. Он был старше ее на пять лет. Холост. Хорош собой, умен, интеллигентен. Учитывая дефицит подобных мужчин в Катюшином окружении, этому суждено было стать фаворитом. Он долго не замечал ее знаков внимания. Считал ее просто ответственной ученицей. Прозрел случайно, через год после начала курса по языку, вызвавшись однажды проводить ее до остановки в сильный ливень.

В общем, Кате показалось, что он к ней расположен. Мысль о том, что это может быть проявлением элементарной вежливости, не пришла ей в голову. Гораздо чаще до этого у Кати мелькала мысль: «Не гей ли он?». Решив, что геи девушек до остановки не провожают, Катя ринулась в борьбу за свое счастье. Ей было уже 24 – самый возраст для создания уютного семейного очага с исключительно положительным кандидатом.

Стратегии по завоеванию его устойчивого сердца у нее не было. Но почему-то было ощущение, что он в нее уже влюблен. Всерьез. В мечтах она уже рисовала картинки их безоблачного счастья: скромной свадьбы, рождения первенца, чай по субботам с его мамой в уютных кафе.

Учитель был предельно вежлив, внимателен. С рассветом писал: «Доброе утро. На улице ветер, одевайся теплее)))». Желал приятного аппетита и крепких снов. Никакой настойчивости не проявлял. О сексе даже не заикался. Мог по несколько часов гулять с ней в парке. Или слушать ее болтовню по телефону. Женщин в его постели побывало немало. Об этом он и сам ей говорил, и по наведенным Катей справкам его активная сексуальная жизнь не подвергалась сомнению.

Что-то ее в нем настораживало… Что? Но его незаурядная внимательность, открытость и искренний интерес к ее личности сглаживали все подозрения. Катя влюблялась. Безудержно и стремительно. Учитель, в некотором смысле, отвечал взаимностью. Вместе они проводили все больше времени. По ночам не могли оторваться от телефонных диалогов и чатов. Отношения крепли. Зависимость росла с каждым днем. Я искренне радовалась за Катю. И за учителя тоже. Ведь он сумел познать настоящие чувства.

Наконец они оказались у него дома. В хорошей «двушке» в центре Москвы. Пока он срывал с нее одежду, Катя уже мысленно расставила на полочках свои баночки с кремом. Как мужчина, учитель был великолепен! Катя спала на его сильной груди, слушая ровное биение такого долгожданного сердца.

Утром он предложил кофе и свою футболку. Катюша стояла у окна на кухне и держала горячую кружку двумя руками. Мужчина всей ее жизни был сдержан и молчалив. Интуитивно Катя предвосхитила самое абсурдное и в то же время самое логичное продолжение этого дня. Учитель еще стоял к ней спиной, выкладывая на тарелки омлет, а она уже застыла и сжалась. Он повернулся, чужой и отстраненный. На его лице сохранилось лишь привычное ей выражение интеллигентности. Вероятнее всего, другого и не было. Просто любовь умеет приукрасить. В тот миг у Кати еще был шанс ударить первой, но надежда на ошибку отняла у нее последние секунды.

– Ты не будешь против, если на этом мы закончим отношения? – спросил учитель, сохраняя отвратительную вежливую заинтересованность. – Прости, что не сказал этого раньше, может, сейчас не лучший момент, но затягивать не хотелось бы. Легких отношений у нас не получится, а брак, дети – это все не для меня. Я вызову тебе такси? – закончил учитель, доедая омлет.

В минуты сильного эмоционального потрясения у Кати холодели руки. Горячий кофе оказался весьма кстати. Интересно, запомнила ли она его вкус? И, самое главное, к чему была вся эта прелюдия?

Через неделю мы с Катей без разбору пьем коктейли в маленьком баре. Катя за ночь ни разу не смотрит в сторону мужчин. Мне хочется найти ее вежливого учителя. И выстрелить ему в голову.

Из шумного бара Катя тянет меня на улицу. Мы выходим в октябрьскую сырость и курим несколько сигарет подряд.

«Я не могу ничем оправдать его», – шепчет Катя. Зубы ее слегка стучат, и я отдаю ей свой колючий шарф. «Как думаешь, он хоть немного переживает? Вот как он может есть, спать, смеяться? Неужели можно так запросто взять и исключить человека? Ведь должен же он чем-то заполнить пустоту после меня», – продолжает она.

Я молчу. Я вообще не знаю, что сказать.

«Надо мне как-то извернуться и понять его. Иначе я умру от отчаяния, – интонация у Катюши какая-то нервная, надрывная. – Это так противно – собирать по квартире свои вещи и оставаться наедине с таксистом, который видит тебя насквозь. Как будто у тебя разом отняли всю личность. Мне вся моя одежда кажется какой-то грязной. Я часами гоняю мысли о мести. И о том, как все могло бы быть, уйди я от него первой. В общем, по принципу детской обиды. Но вот вчера я шла и думала: ведь нельзя же возненавидеть человека, с которым был так счастлив. Но и любить больше нельзя…

Вся эта чушь про благодарность за счастливые моменты никак не может здесь примениться. Никак. Это слепое счастье не позволило мне защитить себя. И не оставило прав на реабилитацию.

Прощать учителя бесполезно. Вредно даже. Попытаюсь простить себя. А дальше будет видно».

Глава 7

Пронзительное

«Смотри! Это солнышко!»

У меня родился ребенок. Это новое огромное ощущение окутывает меня. Вот, оказывается, как выглядит безусловное счастье. У каждого свое и самое дорогое.

Нам с сыном выпало испытание, и мы первые два с половиной месяца не выбирались из больниц. Первые дни в роддоме – смешанное чувство удивления, чуда, растерянности и благодарности. Потом 4 дня восхищения и нарастающей тревоги дома. И, наконец, один стационар за другим. Сначала я не видела ничего вокруг, кроме сына. В таком состоянии ты лишь чувствуешь, что кто-то забрал у тебя крылья материнства.

У тебя дома кроватка, балдахин, коляска, записи с курсов для будущих мам. А здесь только больничный запах, бессилие и ужас.

Гуляющие на улице с недельными малышами мамы кажутся фантастикой. Грудное вскармливание и гнездование – лирикой.

Тебе жалко ребенка, себя и разрушенные картинки материнства. Ты готова отдать все за то, чтобы наконец вытащили зонд и сказали: «Крепкий, здоровый мальчик! Собирайтесь-ка домой».

Через полтора месяца после десятка обследований, операции, реанимации и жизни на стульчике рядом с крохотной кроваткой появилась надежда на выписку.

И вот тогда я оглянулась.

Стены боксов стеклянные, вокруг меня такие же матери, дети, кроватки и стулья.

В боксе справа стул пустой. Там лежит Гриша. Я это откуда-то знаю, но не помню, как так вышло, что Гриша лежит один.

Заходить к нему нельзя никому, кроме медперсонала, и я смотрю на него через стекло. Гриша все время кричит, я начинаю понимать, что с первого дня здесь живу под Гришин крик, но только сейчас он пронзил меня.

К Грише заходят каждые три часа и потом кричат его фамилию на весь коридор. Почему же я знаю, что он Гриша, если слышу только фамилию? Кто сказал мне имя?

Фролов покакал, Фролов потерял 20 г, у Фролова температура…

Медсестры меняются, одна пеленает, вторая ставит укол, третья кормит. Одна все делает быстро и четко. Без души. Другая подносит к окошку и говорит: «Гриша, смотри! Солнышко!».

И она разрешила мне заходить к Грише. Я прихожу.

Гриша родился у матери-наркоманки, раньше срока и в героиновой ломке. Лежать с ним некому, он один на один борется с болью за жизнь.

Однажды через стекло я вижу, что Гриша захлебывается срыгиваниями, бегу к медсестре, кричу: «Грише плохо!». Она говорит: «Это вашему?». – «Нет! Грише Фролову!»

Как-то к Грише приходит мать, она явно измождена. Держит его неумело, напуганно, едва не роняя. Все отделение к ней враждебно, она плачет, руки трясутся. Достала вещи для него – все не по размеру, розовое… Медсестра показала ей основной уход, я попробовала подбодрить. Главное, что мама вернулась, Гриша не один.

Но утром стул опять был пустой.

Больше маму Гриши не видели.

Теперь это стекло между нами стало невыносимым. Я ходила к Грише все чаще, не дожидаясь разрешения. Нельзя запрещать объятия и заботу.

Нам удалось одержать победу, и больше никто не назвал его по фамилии. Гриша шел на поправку, и за день до нашей выписки я узнала, что ему нашли приемную семью.

Я уходила домой с легким сердцем, Гриша тоже станет сыном.

Крепкий сон

Галя сидела в лифте. Каталась с 1-го на 11-й уже примерно час. Глубокая ночь, других пассажиров не было. Она не чувствовала холода, почти не шевелилась. Только нажимала кнопки. До кнопки 11-го еще дотягивалась, выше уже нет. Дети спали, с ними была ее сестра. Она прилетела из Америки вчера. Это первая помощь Гале с детьми. Через три дня сестра уедет. Но сейчас Галя об этом не думала. Она вообще не думала, просто каталась.

Галя в одиночку воспитывает двойняшек Егора и Кирилла. Им по 2,5 года. И она все ждет, что вот-вот станет полегче, но пока не стало.

Отец детей никакого участия не принимает, платит алименты. Немного, но все же помощь. Но Гале больше всего нужен был отдых. Вот сейчас она отдыхала как никогда!

Галя пробовала брать почасовую няню, но это всегда происходило совсем не так, как она ожидала. То с детьми что-то случалось, то она не успевала сделать и половины намеченных дел, то отдавала няне почти последние деньги (но это уж когда был выбор – или два часа без детей, или отхлещет их ремнем).

Счастье материнства никак не поддавалось ей. Чаще она была измотана и растеряна. Дети достались сложные, опыта у Гали не было совсем. Все ошибки отработала на двойняшках. Или это только начало? Может, это еще даже и не ошибки? Все впереди…

Галя часто вспоминала маму, она умерла 7 лет назад, внуков не увидела. Какой хорошей бабушкой она могла бы стать! Но и этого Гале не досталось.

Завибрировал телефон. Галя почувствовала, как противно заныло в ступнях ног. Это бесконечное чувство тревоги за сыновей отгрызло ей ноги, похоже, почти до колен. Звонила сестра, и Галя поняла, что отдых окончен. Дина не может успокоить Кирилла…

Да, именно Кирилл делает ночи невыносимыми.

Галя вернулась домой, Кирилл был на руках у Дины и тихо подвывал. Галя мельком глянула в виноватые глаза сестры, выдавила улыбку и забрала у нее Кирилла.

Наутро Дина уехала по делам, день был как предыдущие несколько сотен дней. Чуть вдохновленная приездом сестры Галя достала несколько книг в надежде наконец начать проводить время с детьми с пользой. От разговоров на детской площадке ей казалось, что она совершенно не занимается детьми и не развивает их. Только обслуживает, успокаивает, убаюкивает, ругает и целует.

Но с развитием опять не получилось, Кирилл упал на прогулке, и остаток дня они провели в очереди в травмпункт. Благо у Гали были с собой вода и печенье.

Гале ее жизнь не казалась интересной. И, пожалуй, ее не положишь даже в основу рассказа. Про матерей читают только матери. Но и те устали от нескончаемых историй. Будем откровенны, мать в мыслях только и делает, что крутит калейдоскоп, от минуса к плюсу. От идеи, что «я непременно буду делать только так, как написано в книгах», до понимания, что «вот сегодня на это нет никаких сил».

Дина вернулась поздно, принесла кучу игрушек детям, несколько пакетов с едой и бутылку вина.

Просидели полночи. Галя плакала. Дина ругалась, что Галя ничего не говорила сестре о том, как ей тяжело. Под утро Дина тихо призналась:

– Ты прости меня. Весь мир носится с детьми и комфортным материнством. Я, конечно, понимала, что ты валишься с ног. Просто об этом было сложно думать. Мама же нас подняла… мне казалось, что ты упиваешься своим геройством.

Галя удивленно вскинула брови.

– Ну, растить детей одной – это же подвиг. Мне казалось, ты любишь подвиги.

Галя вздохнула:

– Да, ради сыновей я пойду на все. Но находить в себе силы каждое утро на самый обычный день, полный капризов и шума, мне почему-то очень тяжело.

Наутро Дина опять исчезла и к обеду вернулась с женщиной средних лет.

– Галя, это Маша. Она ищет работу няней. Познакомьтесь, попробуйте.

Так уровень Галиного счастливого материнства увеличился минимум вдвое. Работу Маши оплачивала Дина. Сама Маша была самым уравновешенным человеком на свете, так что уже через две недели Кирилл стал крепко спать по ночам. И Галя тоже.

Марина

Марина отвернулась от света фар и вскинула руку к глазам. Почему водитель не догадывается, что ей ничего не видно!

Она замедлила шаг и, глядя только под ноги, прошла мимо машины. Дорога сразу стала обозримой.

Их район утопал в зелени. Но это летом. А осенью деревья закрывали фонари, и в дождливые вечера она боялась ходить даже во дворе.

Наконец она добралась до светлого пятачка у подъезда, быстро набрала код и метнулась к лифту.

Дома Марина сначала включила свет во всех комнатах, на кухне, в ванной, в коридоре. Покосилась на кладовку, но включать там свет было гораздо страшнее, чем оставить дверь плотно запертой.

На ночь она всегда оставляла свет в коридоре.

На завтра была суббота.

Марина встала в 07:15, съездила на маникюр и приняла ванну. В 11:10 пришло сообщение: «Заеду за тобой в четыре?».

Да, в четыре. Это ее спасительная свободная от страхов суббота.

Артем опоздал на 12 минут, но она привыкла. Это недолго при свете дня. Вот вечером его опоздания были мучительны. Спускаться в темном подъезде или стоять на тротуаре под равнодушными фарами машин ей было жутко.

Они поужинали в маленьком кафе у дома Артема и пешком пошли к нему. Уже стемнело. Он держал ее за руку, в ногах разливалась слабость от бокала вина, в голове было приятно пусто. С Артемом не страшно. Ничего не страшно. Это ее счастливая суббота.

Его подъезд пронзал ярким светом, благополучием и чистотой. Бесшумный лифт, крепкое объятие… хотелось приглушить свет.

В квартире пусто, гулко, темно. Только свет фонарей в окна. Тепло.

Они лежат на диване и смотрят мелодраму. Марина не убирает рук с его груди. Спокойно.

Артем говорит, что скоро уедет в командировку на 4 месяца. В Новосибирск.

4 месяца без счастливых суббот. 4 зимних месяца!

Марина плачет. Он перебирает ее пальцы и вытирает слезы. Но они не останавливаются.

Артем уходит на кухню. Марина остается у телевизора. Ей хочется включить свет везде. Хочется рассмотреть его, направить ему прожектор в глаза. Она идет в ванную. Там самый яркий свет. Разглядывает себя.

7 лет они встречаются по субботам. Через неделю ей 38. Ему нет ещё и 30. Он ничего не обещает, не говорит об их отношениях. Просто забирает раз в неделю на одну ночь. Эти приглушенные ночи нужны ей сильнее всего на свете.

Да, пусть у них нет будущего. Да, пусть между субботами 6 мучительно освещенных дней. Она не может иначе.

Марина идет на кухню и забирается на подоконник. Артем режет овощи, на сковороде потрескивают кусочки мяса. Он включил только подсветку над гарнитуром. Ему достаточно. Ей тоже.

Он говорит. Впервые так много. Она слушает, слушает и уже не плачет. У нее замерзли ноги, и она поджимает пальцы под себя. Артем встает на колени и растирает ей ступни. Она верит ему. Ничего не изменить. Ничего не выпросить у него. Достаточно счастливых суббот.

Артем оставляет ей ключи от своей квартиры. За 4 месяца он 5 раз купил ей билеты из Москвы в Новосибирск. У них было 5 немосковских суббот.

Марина знает, что Артем не навсегда. Но это неважно. Каждая ее суббота перевесит все представления других о счастье.

Сито

Какое значение в вашей жизни имеет сито? Разглядывали ли вы его когда-нибудь? Какое у вас сито? Металлическое? Автомат? Или как у меня – мелкая сетка на ободке?

Вы ни черта не знаете про сито! Вам плевать даже на то, где оно у вас валяется! А ваши дети не будут знать даже этого слова. Но не мои! Не мои дети!

Мне не нужен будильник, каждый день я просыпаюсь в 5 утра. Всегда. Разве может быть выходной от еды? Нет, возможно, кому-то и не повредит. Но мне повредит. Я просыпаюсь и иду на кухню. Я не умываю лицо, только руки и сразу беру в руки сито.

Это началось с ма-а-аленького страха, 24 года назад. Мы обедали всей семьей, мама неловко повернулась и уронила тарелку, папа вышел из себя. Он не переносил громких звуков. Он закричал, мама заплакала. А я подавилась.

Кое-как откашлявшись, я осталась с ощущением целлофана, прилипшего в горле. Я светила фонариком, доставала его пальцем, кашляла до рвоты, но он не отлипал.

Я думаю, целлофан попал мне в рот вместе с котлетой. Мама могла не отделить часть пакетика, примерзшего к фаршу.

Со временем целлофан проглотился, но есть спокойно я уже больше не смогла.

Вы разглядываете еду? Знаете, сколько всего можно разглядеть в обычной котлете? Или в печенье?

Каждый раз, когда я садилась за стол, я медленно вдыхала и опускала глаза в тарелку. Глаза перебирали пищу, руки делили ее на очень мелкие кусочки, рот отказывался принимать. Я мучительно боялась подавиться. Я умирала от удушья каждый раз, когда передо мной оказывалась еда.

Прошло 24 года. У меня трое детей. Мой муж делает вид, что ничего не происходит. Он не участвует в жизни семьи и не обращает внимание на сито. Он живёт для себя, я помогаю ему в этом. Я готовлюсь умереть, готовлюсь оставить детей без себя. Но сколько-то я еще продержусь.

Я перетираю через сито яйцо, сегодня четыре раза. Обычно три, но иногда трех недостаточно. Два раза процеживаю воду и завтракаю.

Еще я успеваю процедить стакан молока (его надо цедить четыре раза и каждый раз брать новую марлю для этого) и немного картошки. Это будет мой обед и ужин.

Сито у меня хранится в шкафу на самой верхней полке, завернутое в два плотных пакета. Нижний пакет должен быть новым.

Позавчера мне показалось, что я недостаточно хорошо протерла йогурт, и я так и не смогла его съесть. Мне до сих пор его жалко. Я знаю, что он был бы вкусным.

На столе лежит печенье. Мы купили его вчера. Я думаю, что, может, положить крупиночку в молоко… одну крупинку… Мою руки с мылом и беру печенье. Оно чистое, на нем нет даже крошечки. Я разламываю его пополам, скребу ногтём маленький кусочек и вижу там соринку или часть ниточки. Она маленькая, вы бы такую не заметили. Я кладу печенье обратно.

К обеду я пытаюсь выпить молоко, но боюсь, что, даже плотно закрытое, оно может уже быть небезопасным. А вдруг на нем появилась пленка? Мне снова нужно цедить его. Но я не успеваю, иначе младшие дети опоздают на тренировки.

Мы выходим из дома. На мне одна и та же одежда уже несколько месяцев. Я не знаю, насколько худой я выгляжу. Но людям я не нравлюсь, это заметно.

Но ничего, долго я не протяну, сколько-то. Но недолго.

Дина

В двадцать Дину накрывали максимализм и категоричное отрицание всего ненаучного. Она вообще отличалась раздражающей рациональностью и пренебрежением к высшим силам. В ее образе, во всей ней не было ничего загадочного. Она училась на экономиста и полагала, что жизнь – это череда простроенных событий.

К своему возрасту Дина еще ни разу не сталкивалась со смертью. Даже ее прабабушки дожили до глубокой старости. Она не знала нищеты и тяжелых болезней, не встречала подлости и предательства. Даже в любви ей еще не пришлось испытать разочарований.

Но случилось шокирующее и свербящее душу событие… Дина пошла в гости к подруге, ее маленькой дочурке исполнялся месяц. Белокурая, с пронзительно синими глазами малышка лежала в идеально белой кроватке. Дина восторженно взяла ее на руки и через минуту ощутила ледяной холод.

Мама малышки, не умолкая, болтала, а на руках Дины лежал живой, но мертвый ребенок. Дина передала маме девочку и ушла мыть руки. В ванной она разрыдалась, до крови проткнув сжатые в кулаки ладони.

Через семь месяцев белокурая малышка умерла в реанимации от осложнений гриппа. Дина так и не нашла в себе сил, чтобы хотя бы позвонить ее матери.

Постепенно произошедшее стерлось из ее памяти. Она заложила это кирпичной стеной отрицания.

Иногда она слышала истории о целителях, прорицателях, предсказателях и прочих. Ей все это было равнозначно. Для себя никаких иррациональных мыслей она не принимала.

В двадцать пять она впервые «потрогала» смерть: в автокатастрофе погибли друзья ее семьи. Вместе с двумя детьми и бабушкой. Шокированная и подавленная, Дина почти сутки провела у экрана монитора, просматривая видео аварии, доступное в Интернете. Ее напряженный взгляд впивался в серую машину, летевшую под фуру. Раз за разом. Сотню раз. Две сотни. Пять смертей. Много-много горя. На долгие недели ее переполнил ужас. Картинка аварии преследовала день и ночь. Она перестала спать. Ежесекундно прислушиваясь к дыханию маленького сына, она прикладывала мокрую от слез ладонь к теплой груди мужа, слушая его ритмичное сердцебиение. Она металась в страхе скорой потери. Ведь стало совершенно понятно, что всемогущий Бог может в один момент забрать и ее семью. Безумные мысли сводили с ума. Дина искала пути к успокоению, но их не было.

Наконец, страх загнал её в угол. И ей ничего не оставалось, как пристально разглядеть его. Страх был огромный, как великан, приходящий к ней в детских снах. Он то нарастал, раздуваясь, как шар, то отступал, превращаясь в мелкого смешного человечка с её глазами. Дина протягивала руку, пытаясь пощупать образ или отогнать его. Но рука проходила насквозь, покрываясь чем-то липким. Она закрывала глаза и широко их распахивала, но всё равно ничего не менялось. Она до мелочей разглядывала видение, погружаясь в отражение его глаз. Ее собственных глаз. Страх не уходил. Он молча уменьшался и увеличивался в углу её спальни.

Ночью Дина кричала во сне. Муж сказал, что она долго металась по подушке, произнося странные несуществующие слова. К утру страха в спальне не было.

Ужас, переполнявший её в предыдущие дни, отступил.

Постепенно Дина перестала бояться пристально смотреть на людей, привыкла молниеносно скидывать видение и забывать. Как-то она пришла навестить друга в онкологическую клинику. Она принесла ему огромный апельсин, и они ели его, обливаясь соком под оживающим кленом.

Уходя, Дина крепко обняла Лешу, мысленно стянув с него паутину болезни. Его тусклые глаза стали светлее.

Идя по тропинке прибольничной территории, Дина думала о расплате: чем придется платить за дар и, главное, так ли все, как ей видится?

Навстречу ей надрывной, неуклюжей походкой спешила девушка: волосы ее только начали отрастать, лицо ещё было прозрачно белым. Она уже выздоровела и завтра покинет стены больницы навсегда. У нее никогда не случится рецидива – она попадет под колёса машины на пешеходном переходе при выходе из больницы. Вот и всё. Два года лечения: боль, страдание, страх, усталая радость исцеления, и мгновенная нелепая смерть.

Дина на несколько секунд прокрутила в голове видео, как девчонка бежит по переходу… визг тормозов.

Ее одиночество в этих мыслях было невыносимым! Расскажешь ли кому-то обо всём?! Нет! Это же как шизофрения или… что там может подумать собеседник… Отпугивающая история. Притягивающая толькоотчаявшихся.

Себя же Дина не видела. Совсем никаких намёков на прозрачность будущего. В этом была вся абсурдность и беспомощность ситуации. Дина понимала, что могла спасти от смерти сидящего напротив пассажира трамвая и не могла даже на секунду заглянуть в собственное будущее.

Больше всего на свете ей хотелось найти наставника, кого-то, кроме молчаливого Бога, того, кто даст ответы.

Маленькая, худенькая, она задыхалась под тяжестью ответственности за каждого вокруг и полного непонимания, кто и за что дал ей силу всемогущества.

Однажды она пошла к ясновидящему. Хотелось проверить, почует ли он свою. Ей почему-то казалось, что всё будет, как в кино: она войдет, он прищурится и скажет, что давно ждал её прихода, и не возьмёт с неё денег, потому что сумма за приём была космической.

А вопрос о спасении тел и душ за деньги для нее остался нерешенным. Но ничего значительного не произошло. Деньги за прием ясновидящий взял привычным жестом.

Дине хотелось прийти домой и выспаться ровным сном, чтобы никаких знаний о жизни и о себе не осталось.

Она была готова забыть свою семью, забыть саму себя, чтобы наполниться снова. Проснуться в белой палате и поверить в то, что ей расскажут.

Около ее подъезда сидела женщина. Дина уже видела ее: очень худая, с глубокими морщинами и тремя золотыми цепями на щуплой шее.

– Тварь, – услышала Дина себе в след.

Она обернулась. Женщина чуть привстала, опираясь на перила лавочки, и не сводила с нее острых глаз.

– Тварь, – повторила она, – трусливая тварь!

Дина отшатнулась. Мир плыл, лицо женщины заполняло его. Худое, злое лицо. Хотелось убежать, скорее открыть дверь подъезда и бежать по ступенькам.

Фоном заплакал чей-то ребенок на площадке, завыла сирена «скорой»… «Трусливая тварь!!!» Женщина все еще полусидела на лавочке, но уже утратила к Дине интерес, взгляд ее обратился внутрь. Она умирала. Дина знала это давно, она уже видела эту женщину! Она видела ее!!! И ни разу не посмотрела ей в глаза!

«Трусиха! Это всего лишь жизнь!» Дина заплакала и побрела вдоль дома. «Это всего лишь жизнь, – шептала она. – Да какая разница, кто будет жив! Кто бы ни был, надо жить, пока жив… надо жить. Это жизнь, она закончится. Надо ее пожить!»

Она почувствовала, как женщина на лавочке замерла навсегда. Одинокая худая женщина, которой нужно было немного участия. Капельку участия. Не нужно было быть сверхъясновидящей, чтобы знать это. Одинокая худая женщина умирала на глазах у сотен прохожих. И все они знали это. Но никто не смог с ней поговорить. Она видела ее раньше! На автобусной остановке с нелепой сумочкой, в продуктовом на кассе, в книжном у полки с новинками… Видела женщину, которая таскала с собой обреченность. И не смотрела на нее. Отворачивалась, терпко проглатывая страх.

Нужно было поговорить… всего лишь поговорить с одинокой худой женщиной. Сказать, что ей, Дине, очень жаль. И что она бы хотела, чтобы женщина рассказала ей все, что важно. И что она, Дина, очень рада знакомству. И не показать ужаса. Посмотреть в блестящие запавшие глаза и не отвернуться.

Но теперь поздно. Женщина умерла. Никто не выслушал ее. Никто не дал ей ни капли тепла.

Дина вернулась домой глубокой ночью. Сын был у бабушки, муж на дежурстве. Только кошка мурлыкала у дверей. Дина умылась, взяла кошку на руки и уснула с включенным светом.

Утро наступило так обычно, так предсказуемо, что Дина опешила от этой простоты. От собственного спокойствия, от желания поехать на троллейбусе или испечь кексы, перебрать одежду в шкафу или вымыть холодильник. Хорошие, простые чувства окружили ее.

Это всего лишь жизнь…

Когда вечером они с мужем ложились спать, Дина шепотом спросила у него:

– Что ты думаешь о смерти?

– Я не думаю о ней, дорогая.

– Но ведь это неправда… все думают о смерти. Скажи, что думаешь ты.

Он встал и подошел к окну. Огни разливались далеко за лесом. Они выбирали эту квартиру с видом на лес. Они хотели жить высоко, но ближе к земле.

– Смерть, я думаю, не так плоха, как кажется. Мы умрем, а эти деревья, огни, окна… останутся. Очень хорошо, что смерть не меняет ничего вокруг. Если меня не станет, ты сможешь сделать по-своему в привычном тебе мире. Он поможет. Хотя, может, ты и права, что иногда стоит об этом говорить. В одиночку все не так прозрачно, даже сумрачно. Но почему ты спрашиваешь меня сейчас?

– Эта женщина, та, худая, с золотыми цепями. Она умерла.

– Она болела, это было видно.

– Могли ли мы помочь ей?

– Не знаю. Может быть, нужно было обратить на нее внимание? Спросить, чем помочь…

– Она была совсем одна. Мы ведь знали это.

– Да.

Вечером Дина поехала за сыном, по пути ей пришло сообщение, что Леша в хосписе, но можно еще успеть прийти к нему.

Они приехали на следующий день. Леша был такой же худой и прозрачный. Тихо сказал, что было улучшение, но потом рак было уже не остановить.

Вокруг все были прозрачные. Они ездили к Леше еще несколько раз. Уже замечали, какие пациенты ушли навсегда… Кто-то рассказал им, что иногда пациенты уходят домой. И что здесь все со смертью на ты и она не так уж безжалостна.

Леша умер ночью 29 октября. Дина с мужем были рядом. Она так и сказала: «Леша умрет сегодня, давай останемся с ним».

Оказалось, что подготовиться к смерти нельзя. Все равно это было внезапно.

Через месяц после его ухода Дина пришла в себя. Обернулась к миру. Он был прежним. Но прохожие стали плотными. Ушли вибрации, стерлись картинки, исчезли видения.

Жизнь оказалась совсем обычной штукой, когда освободилась от ужаса смерти.

Дина еще много раз по ночам смотрела на темный лес. Иногда муж подходил, обнимал ее, и они подолгу стояли тенями в оконном проеме.

Мысли каждого смывало наступавшее утро. Ничто не было для Дины таким простым и понятным, как повседневная жизнь, врывавшаяся с восходом солнца.

Субъективно

Он развернулся. Встал и смотрел. Так спокойно и уверенно, что всем стало неловко. Наконец Наташа робко начала говорить:

– Виктор, мы все расстроены, но ты не понимаешь происходящего. Ты плохо ориентируешься, тебе лучше уйти. Не обижайся.

Виктор не обижался. Он хотел спать.

Сна не было уже больше недели. Он работал. Он умел работать. И всегда работал хорошо. В этот раз тоже, но не так, как от него ожидали. Не то чтобы не так хорошо, скорее, не так правильно.

Теперь они хотели, чтобы он ушел. И он тоже хотел бы уйти. Только сначала ему нужно было поспать. Нельзя было уходить в тумане, для этого нужна ясная голова.

И только поэтому он стоял и молча смотрел.

Наташа оглянулась на коллег, они тоже понуро молчали. Никому не хотелось ставить точку. Все надеялись друг на друга или на инициативу самого Виктора.

Наконец Виктор скинул с себя ватное одеяло бессонницы и прошел к своему рабочему месту. От этого всем молчавшим стало не по себе. Момент откровенного разговора был упущен. Было похоже на то, что Виктор решил бороться до конца.

Он пришел сюда сдержанный, уверенный, обаятельный. Помнится, в его первый рабочий день в офисе громче обычного стучали каблучки. Но Виктор оказался влюблен. Он дал это понять еще до первого обеденного перерыва. Девушки вздохнули и снова запрыгнули в удобные балетки. Кроме Наташи.

Рабочее место Виктора было напротив ее стола. Она привычно хотела отконтролировать новичка, но привычно не получилось. Весь день она ловила его запах, редкие комментарии, вопросы по существу и тихие разговоры по телефону не с ней.

И вот через три не то молниеносных, не то бесконечных месяца стало совершенно понятно, что Виктору придется уйти. Он не сработал для ключевого заказчика. Он все сделал, как положено, но не так, как следовало. И Наташе предстояло его уволить.

И ей было совершенно неясно, как она найдет в себе силы ездить на работу каждым темным декабрьским утром.

Она прокручивала свой маршрут: подъезд – машина – навигатор – задиры-охранники – их этаж – магнитный ключ – темный коридор – огромный аквариум, отбрасывающий свет, – их кабинет – выключатель. Её стол. И пустой напротив.

И Виктор на другом конце Москвы. Темным декабрьским утром спит в объятиях другой женщины. Или едет на новую работу. Зацелованный другой женщиной.

Наташу тоже есть кому целовать. И объективно в своей должности она имела кучу смыслов ехать по утрам на работу. Но никакие призывы к объективности не работали. Ей хотелось проводить все рабочее время в ощущении присутствия Виктора.

Коллектив ждал от Наташи действий. Все понимали, что промедление грозит лишить их премий. Такие, как Виктор, не люди бизнеса, они выскочки, индивидуалисты.

Но Наташе хотелось, чтобы Виктор задавил ее своей принципиальностью. Чтобы он боролся за свою правду. Чтобы ей ничего не пришлось решать.

Виктор продолжал работать над отчетом. Громко тикали настенные часы. Иногда коротко вибрировал его телефон. Наконец он встал и сказал, что ему осталось работы еще на пару часов. А потом он уйдет. Он все понимает. Он просит прощения. А сейчас он идет обедать.

Наташа поджала пальцы ног в узких лодочках, решила пойти как есть, накинув только шубу. Метнулась.

Выбежала из здания бизнес-центра. Увидела его спину. И как к нему навстречу, чуть прихрамывая, идет девушка в разношенных зимних кроссовках. Как она смахивает снежинки с его носа и утыкается ему в плечо. Как он целует ее в макушку и прячет улыбку в ее волосах.

Всё.

Наташа разворачивается и, скользя, возвращается назад. Дверь – задиры-охранники – магнитный ключ – коридор – кабинет – пустой стол.

Если бы ты остался

– Добрый вечер! Как обычно?

– Да, спасибо! И еще пару булочек с кунжутом.

– Хорошо, они еще горячие.

– Спасибо.

Она берет бумажный пакет и идет к дому. Пытается идти быстрее, дома сын ждет к ужину. Но не получается. Больше всего ей хочется идти как можно дольше. Может быть, ходить весь вечер, только бы освободить голову.

Ей встречаются люди, идущие значительно стремительнее. Особенно женщины с полными пакетами продуктов. Они тоже уставшие, но это не то. Не так, как у нее. Они придут домой, и их закрутят сотни семейных дел. Она же уже почти месяц не то живет, не то спит, не то остекленела.

Гриша встречает ее по-детски радостно. Забирает бумажный пакет и несет на кухню, гремит тарелками. Он сделал нехитрый ужин и очень ждал маму домой. Настя скидывает кеды и тоже проходит на кухню. Гриша без умолку болтает, разбрасывая по маленькой кухне длинные руки. Он вообще очень длинный. Как отец.

Настя старается побыстрее уйти к себе, ссылается на усталость. Целует сына в колючую макушку и уходит в спальню.

И там снова ждет. Уже целый месяц.

Георгий появился в ее жизни, когда она была еще девчонкой. Легко влюбил ее в себя, перевез вот в эту съемную квартиру, где они вместе прожили два месяца. Остальные 16,5 лет она живет здесь уже без него. Здесь вырос не его сын. А вот вещи на второй полке в шкафу как раз его.

Георгий, по ощущениям, был дан Насте в наказание. Ни дня с ним она не была счастлива. Только минутки. Несколько минуток в день, бывало. Но таких, что она до сих пор их чувствует, помнит, бережет.

Настя не понравилась маме Георгия. Это для него имело очень большое значение.

Безусловно. Мама имела для него совершенно все значения. И большие, и крошечные. Но Настя бы стерпела, если бы он остался.

Настя знает, что Георгий был женат. И что мама его в прошлом году умерла. Но жену он бросил раньше. Георгий приходил к Насте семь раз за эти годы. Она бы приняла его сейчас без единого упрека. Если бы он остался!

Георгий приходил не по-доброму. Обманом, издевкой, лестью. Не любовью приходил. Но что это были за минутки, когда он был рядом! Ведь приходил же… Говорил, что она вырвала ему душу, что мама была права: «ведьма она, не женщина». Что сына родила назло ему, чтобы он мучился, что она была чужой. Говорил, что она слабая, несчастливая. Держал ее за плечи и говорил, что проклинает день, когда увидел ее впервые.

У Насти на плечах оставались синяки, но сердце оживало и торопливо записывало его бессильные фразы.

Седьмой раз он пришел месяц назад. Тусклый, тихий. Настя замерла на три дня. Не вышла на работу, Гришу вовремя не забрала с подмосковной дачи от бабушки. Пролежала на плече Георгия, прослушала два десятка монологов о его счастливой жизни и о ней самой, глупой и смешной. Это были прекрасные три дня. Тысячи минуток подряд.

Георгий сказал, что ему надо подумать и, возможно, скоро он придет насовсем.

Как не ждать его? Как спрятаться от бесконечных диалогов внутри себя? Как перестать себя утешать, ругать, обнадеживать? Как?

Настя знала, что он еще много раз может дергать ниточки. Удерживать, отпускать и ронять ее.

Месяц тишины… По опыту прошлых шести раз она знает, что ей понадобится почти сотня дней, чтобы скинуть с себя это удушливое ожидание. И более-менее жить до восьмого раза.

Гриша становится все старше. Он уже может долго смотреть ей в глаза. Он хочет знать, кто этот человек. Он хочет заиметь его и для себя тоже. Чтобы не было у Насти таких отдельных от него секретов. Он согласен сдвинуться и пустить угрюмого мужчину. Только бы тот остался.

Мама

Я работаю учителем английского у старшеклассников. Учитель! Этим я горжусь. Почти все вечера я трачу на подготовку к урокам. Мне очень-очень нужно быть лучше всех учителей нашей школы. Других смыслов у меня нет.

Я живу с мамой, и я ее ненавижу. Когда она умрет, я стану свободной. Но она живёт так настойчиво, что шансы мои невелики. Чтобы не умереть раньше неё, я вдохновляюсь работой и слежу за своим здоровьем. К сожалению, за маминым здоровьем я тоже слежу. Она цепко впивается в меня в этом смысле.

Сегодня воскресенье. Очередной невыносимый выходной. Я пришла с огорода, где убирала осеннюю ботву и мокрые листья садовых деревьев. Мама сидит в кресле. И смотрит в одну точку. Мои руки красные и шершавые от холода. Я тороплюсь отправиться в душ.

– Налей мне чаю, – слышу скрипучий твердый голос.

Молча мою руки и наливаю ей крепкий чай с молоком, подаю мед и чашку.

– До сих пор не принесли пенсию, – скрежечет мама, – стырили опять.

– Мама, принесут завтра, никто ее не украдет.

– Ты бы помолчала, недотепа, тебе бы всё выгораживать каждого. Нет бы пойти заступиться за мать. Всю жизнь на тебя положила, чтобы в старости смотреть на такую мямлю!

Хлопает входная дверь, и я слышу, как моя младшая сестра скидывает обувь. Мама любит ее. Мама гордится ею. Удушливая волна лицемерия захватывает меня, когда Наденька торопливо идет целовать мать. Я успеваю заметить ее холеные руки, наманикюренные ногти и блеск обручального кольца.

Наденька принесла свой фирменный рулет с вареньем и чай. К счастью, через полчаса ее и след простынет. А через пару недель она прискачет с рубленым холодцом или абрикосовым джемом. Наденька – мамина единственная отдушина, и, похоже, из-за неё мама не планирует умирать. Но я уверена, что сестра понимает, что больше всего надо беречь не маму, а меня. Потому что иначе мама достанется ей.

Наденька меня всячески задабривает, вслух не жалеет, но смотрит так понимающе, с таким непредвзятым сочувствием, что очень хочется плюнуть ей в рожу. Но духу не хватает. Наконец она уходит, семеня толстенькими ножками.

Мама громко указывает мне, что у Наденьки новые духи, это ей подарил (никчемный, по мнению маменьки) Володя. Но у Наденьки хоть Володя есть, подполковник ФСБ, между прочим. А у меня нет и не будет никого.

– Так и сдохнешь в девках! – регулярно повторяет мать.

Ненавижу Володеньку. И пузо его отвисшее ненавижу.

К вечеру маму надо искупать. Она так и говорит: «Веди купаться». И я веду. Раздеваю догола это старое ворчливое тело и мою розовой неуместной мочалкой. И молча слушаю все бездушные слова, на которые она способна. А моя мать поспособнее многих!

Я часто спрашивала жизнь: за что мне мать, которая ни разу не сказала мне ласкового слова?

Почему Наденька свет в оконце, а я сущее проклятье, почему я, а не Наденька кормлю этот неумолкающий рот и продлеваю жизнь этому дьяволу? Во мне кипит и множится долг перед матерью, изо дня в день расправляет крылья беспощадное чувство вины. И порой кажется, что это действительно я – проклятье собственной матери и мне не искупить всех обязательств перед ней до конца моей бесполезной жизни.

В детстве мать всерьёз переучивала меня ходить, держать ложку и ручку, одергивать платье. Она во всём видела неуклюжесть, невоспитанность, протест. А вот Наденька у нее как-то сразу родилась ровненькой и подходящей. Почему-то так бывает.

Меня немного любил папа, но он умер, когда я училась в седьмом классе. Мама сказала позвать его ужинать, но он до кухни так и не дошёл, упал в коридоре и навсегда оставил меня без себя. Мама ни слезинки не проронила. Наденька выла, как ненормальная. Было ужасно, противно и безнадежно. Мне кажется, что, если бы мама была хоть чуточку человечнее, папа до сих пор был бы жив. Или если бы ему хватило духу схватить мамочку за шиворот и вытрясти из нее все высокомерие… Но папе ценнее была его интеллигентность. Вот он и умер так аккуратненько.

Я запуталась в своих мыслях. Вы устали меня слушать, да? Я только что уложила маму спать и сижу за своим рабочим столом. Это мои единственные спокойные минуты дома. Ближе к ночи мать начнет звать меня по всяким пустякам. И так до рассвета. Она отсыпается, пока я на работе.

Я всякое пробовала, чтобы хоть что-то изменить…

У вас, конечно же, найдется масса советов для меня. Но я больше не могу ничего делать для своей жизни. Только работать и ждать освобождения. Через ее или свою смерть.

Вера

– Вы знаете, сколько нужно пить, чтобы умереть? Нет, не сколько за раз, а как долго? – этот вопрос прозвучал в наушниках консультанта горячей линии.

Она уже узнавала его. Сначала он спрашивал: что пить? Затем: что с чем смешивать? И теперь вот это… Если бы он не задавал этих вопросов, она бы наверняка даже не догадалась, что он пьян. Он ей нравился. Вы скажете, что это непрофессионально? Может быть. Но вы только послушайте…

Она пришла сюда работать полтора года назад. Вот ее ящик в тумбочке, вот кружка, вот спрятанные от всех меховые тапочки. Вы знаете, как холодеют ноги, когда за смену не слышишь ничего, кроме боли и страданий? Она боялась своей работы и любила ее. Особенно боялась тех, кто почти не говорит, но и трубку не кладет. Самые жестокие из них – женщины. А мужчин она любила. Женщины звонили чаще. Многие хотели разговоров. Она умела говорить. Вы думаете, она болтлива? Вовсе нет! После восьми часов смены она замолкала на оставшиеся шестнадцать.

Работала она хорошо, но спала после смен плохо.

Ее первый суицид случился на третью смену. В 9 утра. Когда совсем не ждешь. Браться за смерть с утра как-то нелогично. Там был совсем молодой парень. Он так и не объяснил ей ничего. Пообещал спрыгнуть с крыши. Она слышала ветер за его голосом. Она ничего не успела сделать. Когда его голос исчез из динамика, она сделала 30 отжиманий прямо у рабочего стола.

С тех пор было еще не меньше 20 звонков на грани. Больше никто разговор не обрывал. И никто не звонил в 9 утра. Но отжималась она каждый раз. Так возвращалось чувство реальности. Так можно было стряхнуть с себя наваждение смерти.

А вот после отчаянного, агрессивного, обессиленного женского молчания отжимания не спасали. Вы упрекнете ее в том, что она не проработала своих тараканов? Сдержитесь. У каждого должно быть что-то для личного преодоления. Иначе и на таких линиях появится: «если вы готовитесь умереть, нажмите 1…». Человека спасает человек.

– Вера, это вы? – спросил он.

– Я.

– Я рад, что вы.

– Как вы сегодня?

– Немного мертвее, чем вчера. Почти ничего, считай…

Он уже задавал ей десятки личных вопросов в предыдущих звонках. Она каждый раз нащупывала рукой браслет на левом запястье и отвечала по инструкции: «Я не могу сообщать вам личную информацию. Пожалуйста, давайте вернемся к теме вашего звонка».

Браслет ей привезла двоюродная сестра из Японии. Сестра была бесстрашна. Оттого каждую смену браслет сопровождал ее как амулет.

– Вера, я сегодня уже шестой раз звоню. Все не вы были. Я трубку клал. Я хочу вам кое-что рассказать. Можно?

– Можно, Леонид.

– Когда я был маленьким, мама никогда не укладывала меня спать. Просто оставляла в кроватке, закрывала дверь и уходила. Я, наверное, плакал поначалу. Я не помню. Я помню только, когда уже не плакал. Просто лежал, вжимаясь в матрац. Знаете, что мама в этот момент делала? Она выпивала. Я это точно знаю. Я помню звон рюмки и ее торопливые шорохи. Успевала, пока не придет с работы отец. Он приходил поздно и никогда не пил. Я думаю, он очень злился на маму. Но нельзя запрещать человеку пить. Он захочет выпить еще больше. А дальше случилось то, чего я так боялся. Мне было лет пять, не больше. У мамы не оказалось дома выпивки, и она закрыла дверь на замок и ушла за бутылкой. Мой папа был дипломатом, и мы тогда жили в Греции. Ему было стыдно за маму. Это был его позор. Я это только потом понял. Но он ничем ей не помог тогда. Мама вернулась только через много часов. А папа в ту ночь вообще не пришел. И я все лежал и кусал подушку. Я плакал. Было страшно. Я замерз, потому что несколько раз сходил под себя, боясь дойти до туалета. Утром мама наказала меня за это. Мне скоро 40, Вера. И вчера я снова проснулся мокрым, потому что несколько часов не мог уснуть в этой гребаной темноте!

Он плакал. Она слушала и молчала. Ей хотелось пить, она зажала микрофон и большими глотками выпила стакан воды.

– Вера, вы здесь?

– Конечно, Леонид.

– Я вам противен, Вера?

– Вы не должны даже мысли такой допускать. Лучше скажите, что может вам помочь сегодня справиться со своим состоянием?

– Выпить больше, чем вчера. Вы же знаете. Настанет день, когда я перестану вам звонить, это будет означать, что я, наконец, допился, – она слышит его ухмылку.

Вера перебирает в уме все техники работы с постоянными абонентами, и с постоянно пьяными абонентами тоже. Ей отчаянно хочется успеть до лимитирования разговора вдохнуть в него хоть каплю надежды. Надежды на завтрашний день, в котором он позвонит снова и будет звонить, пока не попадет в ее смену.

У нее вибрирует мобильный, она отвечает на сообщения в чате предстоящего девичника. Краем глаза отмечает, что до конца разговора осталось 14 минут. Леонид продолжает говорить. Несколько секунд Вера тратит на то, чтобы включиться в диалог. Снова накатывает не то жалость, не то упрямство, не то злость. Она думала о нем сегодня до смены. Она уже до мелочей представляет, как он выглядит. Ей нравится, что он эрудирован, нравится слушать его, ждать, пока он сделает глоток (иногда она слышит позвякивание кубиков льда), и ей кажется, что он пьет дорогой виски в глубоком кожаном кресле. У камина.

– Вера, вы, наверное, считаете меня неудачником?

– Нет, Леонид. Вероятнее всего, что-то заставило вас так отчаяться.

– Нет, Вера. Ничего. Это я сам. Знаете, где я сейчас пью? На трубах за своим домом. Здесь тепло.

Ей вспомнились огромные желтые трубы, небрежно обмотанные стекловатой, в ее родном городе. Это был самый неблагополучный район ее детства. Было ли это так же там, откуда звонил Леонид…

– Кто-нибудь ждет вас дома сегодня? – спросила она.

– Кошка и женщина, которая все никак не уйдет.

Ее кольнула ревность. Как автоматическая игла в кабинете забора крови. Не больно, но неожиданно. Как ни готовься.

– О чем бы вы хотели поговорить сегодня? У нас осталось девять минут.

– А давайте, Вера, помечтаем, – ей слышится непривычное вдохновение в его голосе. Она погружается в его уверенный, мягкий тембр… – Помечтаем о нашей встрече. Представьте, что вы идете по небольшой улочке, освещенной тусклыми фонарями, и мимо пролетают редкие осенние листья. В вашем городе холодно, Вера?

– Холодно, Леонид.

– Так вот. Вы идете и знаете, что сейчас вы повернете за угол и там, в маленьком сквере, я жду вас. Хотя нет, вы не должны мерзнуть. Может быть, я приеду за вами на машине? На работу. Вы замужем, Вера?

– Леонид, у нас осталось шесть минут. Давайте потратим их на разговор о вас.

– Вера, знали бы вы, как меня тошнит от вашей официальности, – он смеется по-доброму, даже заботливо. – Думаете, мне не хочется жить? Хочется. Но не постоянно, а когда думаю о вас. Я сейчас продиктую вам свой телефон, Вера.

– Леонид, я не могу продолжать такой личный разговор. Я вынуждена положить трубку.

Он, не слушая, диктует телефон. Она повторяет о необходимости закончить разговор и кладет трубку. Больше в эту смену Леонид звонить не пытается.

На следующий день Вера отсыпается под тяжелым ватным одеялом. Ей снятся страшные сны, она просыпается и снова проваливается в кошмары. Она точно знает, что все делает правильно: никаких личных разговоров, никаких фантазий, никакого нарушения ее личных границ. Но кошмары снятся. Может быть, впервые в жизни она любит. Пусть выдуманную картинку, пусть только голос. Но любит же.

За окном пролетают редкие листья ноября. Тускло светят фонари. В ногах мурлычет кошка. Она думает о том, что навсегда разрешит ему называть ее Верой. За годы работы на горячей линии она свыклась с этим именем. А теперь вот с ним.

Он сказал, что хочет жить. Значит, он не умрет, пока у него есть надежда. Вера принимает душ, готовит ужин и до глубокой ночи пишет дневник. Назавтра понедельник – она с трудом дожидается утра. Уже в 11:00 она заходит в кафе рядом с работой. Ее заявление об увольнении приняли с сожалением, но спокойно. Она заказывает кофе. Кладет на стол слегка мятый листок, на котором неровными буквами записан номер Леонида, и достает мобильный.

Глава 8

Наедине с собой

Мурашки

Она очень нравилась себе. Бывает такое, когда сам от себя балдеешь. Дни такие бывают, когда идешь по улице и любуешься, как красиво идешь, волосы как блестят, сумка дорогая, маникюр, настроение.

Вот сегодня с ней было именно так.

Но надо же такому случиться!

Она села в трамвай, в красивый новый бесшумный трамвай. Он вез ее идеально красивым маршрутом. Она не заметила, как вошел этот чистокровный мужчина. Такие в трамвае редкость. Особенно в 4 часа дня понедельника.

Она знала, что сегодня хороша безоговорочно. Почему нет?)

Он сидел напротив.

Три остановки она не сводила с него пронзительного взгляда. Он отвечал ровно и спокойно. Без улыбки глядя прямо в глаза. Она улыбалась.

Разглядывала его ботинки, портфель, рубашку, часы и даже обручальное кольцо. Ну и что? Ее интересует только его сердце, и то временно. Просто сегодня очень хотелось быть всесильной.

Через три остановки он встал и подал руку девушке, сидевшей рядом с ней. Девушка на секунду остановилась и посмотрела на нее с легким сочувствием, как будто извиняясь, что он оказался не один. Действительно, неудобно получилось… Голова сразу стала тяжелой, мечтательное настроение как рукой сняло. И самое обидное – она поняла, что отчаянно завидует его жене, так уверенно державшей его за руку, отражаясь в широком окне трамвая.

Почтовый ящик

Почтовый ящик она перебирала по четвергам, с укоризной заглядывая в чужие переполненные. Это письмо она обнаружила в прошлый четверг. Чистый конверт с нарисованным в углу черным сердечком. Она открыла не сразу. Больше того, выкинула его со всем прочим хламом. Но пока готовила ужин, любопытство взяло верх.

Сначала она решила открыть его небрежно, возможно, совсем не заботясь о содержимом. Даже оторвала уголок. Но потом взяла нож и открыла аккуратно.

Там был лишь один листок с датой 01.01.2016. Цифры были напечатаны самым обычным шрифтом. Мир жил в 2018 году.

Она пожала плечами и снова выкинула все в урну.

Из школы пришел сын, завертев ее разговорами. Семейный ужин не удался из-за опоздания мужа.

Ночью она проснулась от неприятного ощущения. Долго лежала, пытаясь уловить мысли. Но так и не смогла распутать их клубок. Уснула в открытых объятьях мужа.

В следующий четверг письмо пришло снова. Оно ничем не отличалось от предыдущего.

Она сейчас жила такой предсказуемой и счастливой жизнью, что сам факт появления писем сеял панику в ее душе. Она решила больше не открывать почтовый ящик. Хотя бы в следующий четверг. Ужасно ждать дня, который оставит тебя в неизвестности…

Четверг проходил один за другим. Ящик был переполнен. Но неизвестно, копились ли там письма. Со временем незнание начало успокаивать. Даже если письма были, они никак не вносили изменений в ее обычную жизнь. Кроме снов, конечно.

Еще ей пришла в голову спасительная мысль, что письма приходят по ошибке. Что это совсем не ее письма. И не мужа. Чьи-то ошибочные письма.

Через полтора месяца письмо пришло на работу с курьером.

Она закрылась в офисном туалете и расплакалась. Неизвестно почему, но с появлением писем ей постоянно вспоминалась история про… «тебя никто не любит, ты должна умереть».

Она перебирала в уме все свои тайны и никак не могла понять, о чем именно письмо.

Ей думалось, что нужно с кем-то поговорить об этом, но чем дольше она решалась на разговор, тем меньше понимала, с кем поговорить.

Может быть, стоило обратиться в полицию?.. Но что она там расскажет? «Уже несколько недель мне приходят письма с сердечком…» – и?

Поговорить с мужем? А если письма пишет Денис? Простит ли ее когда-нибудь муж за измену…

С мамой? А что будет, если эти письма вскроют… что это она тогда в тот Новый год обчистила сейф родителей. Но у нее не было выхода. Не было.

Рассказать подругам? Но тогда только Арине. Но Арина ЗНАЕТ. Знает, что она лечилась в психиатрической клинике. Она подумает, что та снова сошла с ума, и тогда все… конец всему. Если Егор уйдёт от нее. Только не это. Только не это.

Она плакала от ужаса и бессилия.

Дома она превратилась в тень, вздрагивая от каждого шороха. Очень страшно жить в ожидании катастрофы. Она снова начала выпивать. Ненавидя себя. Особенно по утрам.

Наконец пришло содержательное письмо: дата и телефон.

Номер телефона – это много или мало?

Мало, когда только цифры, и до бесконечности много, когда абонент владеет информацией. Нужно только позвонить – и все узнаешь. Это ведь так просто… И так непреодолимо сложно.

Она пробовала звонить с рабочего номера соседнего отдела. Ей ответил женский голос. Она отключилась. Голос не перезвонил.

В новый четверг повторил дату и телефон.

Она пересолила ужин, сожгла рубашку мужа, накричала на сына, выронила стопку тарелок и ночью не спала ни секунды.

К утру подумала, что надо просто принять решение о смерти. Да! Ей ведь никто не помешает умереть. Она сделает это сегодня же. Или завтра. Главное, что она решила. Перед смертью не страшно.

Она взяла свой единственный запасной выходной. Убралась в шкафах. Купила сыну подарок на Новый год. Позвонила бабушке, которая в одиночку доживала жизнь за 1000 км от Москвы. Трижды подошла к окну их 17-го этажа.

Она не могла больше жить в этом напряжении.

Прошлое не отпускало, оно тащило ее обратно ответить по счетам.

Даже отдаленно она не понимала, кто решил загнать ее в клетку. Но точно знала, что эта женщина не остановится, не оставит ее в покое. Как когда-то жена Кирилла, которого она заставила уйти из семьи в день рождения его близнецов. Но это не жена Кирилла. У нее давно другие отношения и новые дети. Это женщина, которая хочет забрать у нее что-то свое…

Она позвонила ей утром следующего дня. Стояла у открытого окна, ежась от холода, и слушала гудки.

Через 5 минут она нажала отбой. Автор писем сообщила ей, что 01.01.2016 она родила дочь от ее мужа и больше не желает терпеть его равнодушие к ним.

Господи! И всего-то!

Она закрыла окно. Как легко жить, когда есть за что бороться. Особенно когда злодей не ты.

Схемы

Я всегда ходил на работу именно этим путем. Всегда, каждый день. А сегодня они перекрыли дорогу. И до работы я не дошел. Просто я пять лет ждал, что однажды до нее просто нельзя будет дойти. В обход я не пошел, обходов я не знаю. Я взял бутылку вина и вернулся домой смотреть фильмы. Это самый лучший день. Обход найду завтра.

Настя

Настя стояла у окна на холодном кафеле. Она не чувствовала, как заледенели ноги… Пока не очнулась от мыслей и не кинулась за теплыми носками.

Было 3 января. Первый раз за 10 лет она встречала Новый год в Москве. Одна. Просто устала от перелетов, суеты, неуюта.

У Насти все сложилось – должность, квартира, доходы, мужчины, красота, интеллект. У нее все всегда было по плану. Ее большие и маленькие планы не подлежали никаким вторжениям.

Она точно знала, что при определенных обстоятельствах она родит ребенка. Для себя. Она выберет отца и родит себе сына. Ну, может быть, дочь. И ни с кем не будет никого делить.

В полночь 31-го она выпила бокал шампанского и сжевала недогоревшую бумажку с желанием. Почему-то в это она верила до сих пор. Она попросила все же сына.

Конец года был стремительным, Настя практически не спала, похудела, успела влюбиться и разочароваться. Позволила себе несколько связей с мужчинами. Иначе бы работа съела ее.

Легкие отношения придавали сил и привлекательности. Так получалось, что чем напряженнее были дни на работе, тем сильнее она нуждалась в эмоциях любви, в переписках, бессоннице и легких разочарованиях.

Новый год она встречала с чистой головой и холодным сердцем. С трех до семи утра провела время за составлением списка требований к будущему отцу ребенка. Хорошо подходил Дэвид. Особенно тем, что жил в другой стране. Она не будет ни с кем делить своего сына. И саму себя.

Сегодня же было 3 января, и Настя натягивала шерстяные носки на застывшие ноги. Потому что утро сообщило ей, что она беременна. И даже без информирования об отце ребенка. Настя не знала, кто отец.

Вполне вероятно, что тот скучный Кирилл, с которым все получилось из вежливости.

Ей потребовалось полдня, чтобы обуздать панику. За которой пришла ни с чем не сравнимая радость. В уггах и без макияжа она приехала в детский магазин. Ничего в ее жизни не было приятнее, чем это первое прикосновение к материнству.

Наедине с толпой

Он убирает в нашем дворе уже два года. И ни единого слова не понимает по-русски. В сильные морозы он становится суровым, вытирает большой варежкой нос и сосредоточенно работает. Одет он всегда легко, и я понимаю, как он мерзнет.

Работает он постоянно. В 6 утра, когда я захожу на кухню включить чайник, слышу звук метлы, лопаты или лома. В обед я встречаю его, когда он катит контейнер к мусоропроводу. Вечером под светом фонаря он работает с еще большим усердием, но на лице его выражение глубокой усталости.

Он очень устает. Он очень много думает и переживает – я вижу десятки эмоций на его лице. Я уже предугадываю некоторые из них – вот сейчас он широко улыбнется и поднимет руку в знак приветствия, а часом позже он лишь придержит лопату, чтобы дать мне пройти, но даже не взглянет.

Он иногда держит мне парковочное место, и в эти минуты я вижу, как он рад моей благодарности. А иногда оставляет на лобовом стекле какой-нибудь цветок или осенний лист.

Он – самый трудолюбивый дворник на свете. Самый ответственный и терпеливый. Ему не больше 25 лет, я ни разу не видела его с друзьями и подозреваю, что живет он, практически без условий, в подсобке нашего же дома.

Я никак не пойму, почему он не выучит хотя бы несколько слов на русском. Мне часто хочется расспросить его о нем самом. Но он улыбается, разворачивается и уходит.

Без него наш двор был бы пустой, темный и неуютный.

Сегодня за завтраком дочь вдруг спросила:

– Мама, а может, мне стоит поучиться языку глухонемых?

– С кем же ты хочешь разговаривать?

– Как с кем?! С нашим дворником.

В открытую форточку я слышала звук ударов лома о лед. Я слышала, а он нет! Два года он жил рядом со мной в тихом мире, а моя жизнь была слишком громкой, чтобы прислушаться.

Окна

Впервые это случилось с ней 2 года назад, когда она ехала в старом трамвае по вечерней Москве – она увидела окна, много горящих окон в многоэтажках. Окна мелькали и сливались, а на остановках приближались к окнам трамвая.

Женя испытала очень странное чувство – восторга и ужаса одновременно. Восторг, конечно, от того, что все эти люди живут в Москве, ездят на работу, ужинают вот в этих окнах, покупают машины и могут пойти куда им вздумается в этом огромном городе. А ужас принесло понимание, что в каждой многоэтажке сотни семей. И они заточены в два или три окна за много миллионов рублей.

Женя была учителем в сельской школе, за 5,5 тысячи километров от Москвы, и приехала сюда в отпуск, взяв с собой абсолютно все сбережения, накопленные за 3 года. Пожить, слава богу, ей удалось у одноклассницы. И хоть та и не приходила домой раньше 11 вечера, но отдала в распоряжение Жени комнату, ключ, холодильник и инструкции по перемещению в городе.

Вернувшись в деревню, Женя каждый вечер выходила на улицу (их дом был первый от оврага, и она видела все остальные 7 домов, стоя на пригорке). Там тоже были окна, но они казались распахнутыми, а мир вокруг них просторным.

Женю успокаивал этот вид. Но перед сном в голове снова мелькали многоэтажки…

Как-то Женю отправили на курсы в краевой центр. Это было ей знакомо, она училась там в колледже.

Поездом ехать 11 часов. Достался старый плацкарт – было душно шумно, людно. И снова нахлынуло – мир может быть тесным.

Женя вглядывалась в лица и понимала, что в этом вагоне не меньше пятидесяти разных судеб. И все едут куда-то, вот завтра-послезавтра сойдут каждый на своей станции. И она тоже. И по другим окошкам.

Ее окна там, где мама с папой. Другого она пока не знала, кроме общежития училища, но тогда об этом не думалось. А теперь сверлило постоянно.

Люди в окнах многоэтажек, люди в просторных домах в деревне, люди в поезде… Кто счастливее. Или счастье – это только момент? Когда твой класс хорошо сдал ЕГЭ, или когда премию дали, или когда мама пирогов напекла? А есть такие, чтоб всегда счастливые, думала Женя… Вот если замужем, то счастливые? А если у тебя денег столько, что ты квартиру можешь в Москве купить, то счастливый? А если тебе работать не надо совсем, а жить есть на что, то можно быть совсем-совсем счастливым?

Колеса стучали о рельсы, Женя лежала на верхней полке под тусклым светом. Из окна дуло. Напротив в одной футболке спал мужчина, съежившись без одеяла. Кто-то шептался в соседнем отсеке, где-то постукивал подстаканник, съезжая по столику.

Но в целом было тихо. Вагон спал.

Женя отодвинула свое одеяло и доползла до прохода, больно ударившись о третью полку. Роста в ней было немного, но ловкости хватало. Она дотянулась до полки с одеялами и, ухватив за край последнее из них, стащила его на себя. Посмотрела вниз и, зажав одеяло под мышкой, кинула на столик свое полотенце. Аккуратно спустившись на него, она тщательно укрыла мужчину. Он не проснулся, лишь натянул одеяло до подбородка.

Женя вернулась к себе и крепко заснула.

В окне мелькали фонари, на секунды свет останавливался на пассажирах, они уворачивались к стене. Женю фонарь разбудил на станции, когда поезд, качнувшись, остановился. Она выглянула в окно и увидела зал ожидания маленького вокзала. Там тоже были люди.

Жене стало грустно, что им приходится сидеть в неуютном вокзале зимней ночью.

Она потрогала колючее одеяло и холодную подушку и отчаянно захотела домой в свою маленькую комнату, с узким окном. Человек не может не иметь своего окна. За окном мир, а внутри – Дом. Только из окон Дома мир вокруг большой и добрый, а из чужих окон мир неуютный.

Женя перестала искать ответы, для нее все стало понятно – ей хорошо Дома, на самом краю их улицы. Все остальное – это не ее мир. И пусть другие уезжают в Город, бегут от однообразия, ищут свои окна, она ни к чему такому не готова. Она останется Дома.

Облака

Юля в третий раз приезжала на Урал. Вот именно в этот небольшой городок. Всегда ехала одна, налегке. Оставляла детей с мамой, муж уезжал на охоту. А она вот сюда. Третье лето. Ненадолго, конечно, на 5 дней всего. Но в отрыве от семьи да с дорогой это все же очень много.

Останавливалась в гостинице и сразу шла к реке. И только потом уже обедала и распаковывала вещи.

К третьему приезду Юля уже примелькалась. С кем-то она коротко познакомилась и, встречая, улыбалась. Здоровались люди пружинисто, тихо. Подолгу никто бесед не вел.

Да ей и не нужно было. Вот река была нужна, поезда за ней да небо.

Муж спрашивал: «Ну что тебе там, в этой глуши? Со мной на охоту лучше поедем. Там и воздух, и речка, и лес. Поездов вот нет, правда». Но Юля улыбалась, прижималась к плечу и говорила: «Ну пожалуйста, пожалуйста!». И он отпускал. Конечно, 5 дней он понять не мог. Ему хватило бы и двух. Но как тут объяснишь, что «небо» не закажешь! А если дожди или такая жара, что ни облачка? За 5 дней больше шансов, что повезет.

Летела всегда самолетом, а потом сидела на берегу и слушала проходящие поезда. И в небо смотрела.

Местные знали уже, что «Эта» приезжает облака разглядывать. Чудная!

Традиции

– Кофе?

– Да, капучино, пожалуйста.

– Добавки?

– Нет, ничего не нужно.

– Маффин, печенье?

– Нет-нет. Только кофе.

– Хорошо!

Ваш заказ готов!

Она забирает стаканчик, отходит немного по стойке и достает из маленькой сумочки маленькую фляжку. Наливает в кофе маленькую порцию коньяка. Закрывает стакан крышкой, улыбается посетителям и выходит в солнечное утро.

У кого какие традиции по понедельникам… А во вторник она попросит добавить ванильный сироп.

У многих есть вещи, которые важно беречь. Они заряжены личным смыслом. Разное люди хранят, разное… И по совершенно удивительным соображениям.

Интеллект

С Машей мы когда-то вместе учились в универе, где мне крайне повезло с одногруппницами. С одногруппниками не повезло вообще – их не было. Радовало, что 80% студенток были умными. Почти вся наша группа с интересом училась и явно стремилась к знаниям. Маша выделилась как-то сразу. Еще на зачислении. Произнося ее фамилию, декан сказал: «Вы должны понимать, Мария, что вам крупно повезло! У вас 98 баллов из 200 возможных!». В общем, Машу приняли…

Она была чуть старше нас всех и отличалась ярко-рыжими волосами. В нашей группе учились и королевы красоты, и колоритные девчонки из секции пауэрлифтинга, и обычные студентки из общаги. Тем не менее Маша умудрялась выделяться на фоне всех. Прежде всего ежедневным опозданием и неизменной шпилькой. Она приходила на занятия, как на свидание с мужчиной мечты. Редко была одета адекватно погоде или случаю. Каждый ее приход был фееричен. Это было первое, за что ее невзлюбили.

Дальше – по нарастающей: она все время улыбалась, не умела рассуждать, плохо училась, говорила в основном о мужчинах, дорого одевалась…

Я была в числе ее друзей. Нас таких было двое, вместе с ее школьной подругой. Как выяснилось, в школе ее тоже ненавидели. Но я была к ней привязана. Я знала ее другой и однозначно не считала глупой. Иногда я пыталась доказатьокружающим, что Маша не такая, как кажется. Но меня в группе любили и прощали эту слабость.

У Маши мама часто уезжала в командировки. Следовательно, у нее была свободная квартира. Рай для трех подруг. Мы слушали рок и учили стихи наизусть, читали прозу вслух и смотрели «сложные» фильмы. Много смеялись и курили. Мы были счастливы. А потом Маша попадала в какую-нибудь историю… В основном на почве неосмотрительного секса.

Подставляла она нас часто. Но не злобно, а случайно. Извинялась всегда искренне. Наша дружба длилась семь лет, пока я не поняла, что ее подставы опасны для жизни.

Маша с трудом окончила универ, пережив два академа и кучу пересдач. Диплом я писала ей наспех, за три дня. Перекрестившись, ее выпустили из вуза специалистом в области психологии. Она всерьез мечтала открыть свой пятиэтажный психологический центр. Может быть, в слове «пятиэтажный» было какое-то значение, недоступное для меня.

В общем, для меня Маша так и осталась загадкой. Единственный случай, когда мне удалось подтвердить свою теорию о том, что Маша не такая, как кажется, произошел однажды на паре. Мы изучали диагностику IQ. Диагностировали друг друга. В целом результаты по группе были хорошие. Сложно сказать о минимумах и максимумах, но большинство показало от 100 до 120 баллов. Результат Маши был 170.

По-моему, она была единственной из всей группы, кто не заметил этой колоссальной пропасти между нами. И эта пропасть отделила Машу окончательно. Как бывает со всеми, кто переполнен взаимоисключающими характеристиками. К счастью, такие люди обладают самым лучшим защитным механизмом – низким социальным интеллектом. Это позволяет им недопонимать критики и оценок и не отказываться от своих целей, пропуская сигналы от социума.

Не так давно я слышала, что сегодня Маша успешная модель, счастливая жена и мама. Наряду с удивлением я испытала настоящую радость за нее. Но спроси меня, хочу ли я встретиться с Машей снова, я твердо отвечу: «Нет». Может, оттого что бережно храню бесценный секрет опыта юности: не надо бояться быть отвергнутой. В некоторых случаях это неизбежно.

Подарок

– Что ты хочешь на Новый год?

– Огоньки, мандарины и книжку.

– А подарок?

Настя, не ответив, вышла из комнаты. Вернулась. Села снова на диван и начала надевать шерстяные носки.

– Холодно?

– Ну, так…

– Давай проведем этот Новый год как праздник! Давай по-настоящему. Мы не успеваем с тобой пожить совершенно! Работа, работа, работа, дети, родственники. Мы не живем, мы бежим!

– Вот поэтому я и хочу книжку. Я все надеюсь начитаться потом. Пожалуйста, дай мне просто почитать.

– Тогда ты будешь читать вслух.

Лёша уходит, громко топая пятками. Возвращается и садится на пол напротив дивана.

Настя слышит его дыхание. Проволокой в руках ощущает его недовольство.

Им надо бы поговорить. Возможно, разговор этот займет не один день… Но ей так не хочется ничего менять, не хочется знать больше, чем она знает, не хочется определять меру их любви. Она лишь хочет остановить эту гонку и зарыться в плед с хорошей книгой.

Может быть, потом… В январе. Не сейчас.

И поэтому Настя вскакивает с дивана, раскладывает его, достает гирлянды, игрушечного снеговика, елку в помятой коробке… Сразу становится легко. Волшебно. Радостно.

Скоро Новый год. Елка, огоньки, мандарины, книга вслух.

БЛАГОДАРНОСТИ

Моим родителям за доверие и безграничную любовь.

Моим бабушкам за всё.

Моим дедушкам за бережное отношение к моему детству и бесконечную веру в меня.

Моему мужу за участие, настойчивость и терпение. За готовность быть первым критиком. За безопасное пространство наших бесконечных диалогов о рассказах. За любовь.

Даше за устойчивую поддержку и надёжность отношений. Этот сборник не появился бы без тебя.

Ане за рисунки. Не могла даже представить, что можно так прочувствовать и передать сложные образы простым карандашом.

Моим первым читателям. Вы – моя мотивация.

Моему опыту. Без тебя не было бы ни строчки.

Все сюжеты и персонажи являются вымышленными.

Совпадения с реальными событиями случайны.

Оглавление

Глава 1

  Поколения

    День рождения

    Чита

    Счастливая

    Жданка

    Семья

    Лучшее время

Глава 2

  Дружба

    Когда я был маленьким

    Китайский ресторан

    Секрет

    «Со мною вот что происходит»

    Новоселье

Глава 3

  Про любовь

    Петербург

    Гриша

    Через всю жизнь

    Маньяк

    14 февраля

    Замуж

    Жены

    Сказки

    «Ты меня не слушаешь»

    Офис

    Самолетики

    Память

Глава 4

  Люди

    6 недель

    Безобидное сумасшествие

    Примерка

    Стройность

    Замужем

    Простота дороже денег

    Мы счастливы

    Сеансы

    Выбор

    На работе

Глава 5

  Коротко о мотивации

    Ранний рейс

    Мы так давно были в отношениях

    «Сапсан»

    Норковая шуба

    Мне было бы удобно

    Волнение

    Не пора ли замуж

Глава 6

  Потери

    Любовница

    Преследование

    Переезд

    Котенок

    Соседи

    Вантовый мост

    Учитель английского

Глава 7

  Пронзительное

    «Смотри! Это солнышко!»

    Крепкий сон

    Марина

    Сито

    Дина

    Субъективно

    Если бы ты остался

    Мама

    Вера

Глава 8

  Наедине с собой

    Мурашки

    Почтовый ящик

    Схемы

    Настя

    Наедине с толпой

    Окна

    Облака

    Традиции

    Интеллект

    Подарок

    БЛАГОДАРНОСТИ