Тайна звездолёта Климент Ворошилов [Денис Алексеевич Ватутин] (fb2) читать постранично, страница - 2

отрицательные черты, а конкретно за эту вот улыбку и ещё за то, что это сообщение пришлось слушать при нём…

Я налил себе полный стакан водки. Зубы мои стиснулись, как паровой пресс, а губы сжались стальной скобой. Воздух уплотнился в лёгких, перед глазами пошли розовые пятна.

— Странный ты мужик, Лёха, — сказал Халва, глядя на меня холодным изучающим взглядом, — неужели ты не мог ей сказать, чтоб она не командовала…

— Да отвали ты! — я выпил стакан залпом, и раздув ноздри вздохнул со стиснутыми зубами, встав над столом, упираясь в него руками…

— Лёх, ну хватит, ты загоняешься своим космосом, — Халва достал вторую бутылку, — да я врубаюсь во всё, и говорю — надо было либо её осадить, либо теперь-то уж не париться про это дело, понимаешь?

Словно яркая короткая вспышка фотоаппарата ослепила меня на долю мгновения, я, вдруг, перестал на него обижаться, словно кончилось топливо в камере сгорания, вышел воздух из надувного шарика… Я почувствовал, что выгляжу по-идиотски, и сел на табуретку. Кажется, я стал меньше ростом. Да… всё правильно говорит, эта бестолковая Халва… Маша… Да… Я ненавижу выбирать…

Я прошёл отбор в отряд первых космонавтов и… да… как раз на «Ворошилова»… Мне дали добро… Но моя любимая… Она… Она сказала, что не полетит… и если полечу я, без неё… между нами всё кончено… Детские идеалы покорения космоса у неё отсутствовали, она говорила о семье, о доме… Ну… что я мог сделать? Да — мог разозлиться и послать всё к чёртовой матери… но… её я тоже понимал… Гордость у меня, конечно есть… но, не знаю… я просто не хотел её терять… ради другой планеты… ради славы первооткрывателя и героя… не мог… не имел права… работа в милиции показалась мне той самой достойной заменой… да… это всё водка… конечно же, водка…

— Ладно, Дим, не обижайся, это всё нервы… — сказал я медленно, закуривая сигарету… — просто нервы…

— Конечно нервы! — он лукаво улыбнулся, — за это и выпьем!

Нельзя мне работать в милиции: я в любом человеке стараюсь разглядеть положительные черты. А с другой стороны, ещё Дзержинский говорил, что, «тот, кто станет жестоким и чье сердце останется бесчувственным по отношению к заключенным, должен уйти отсюда. Здесь, как ни в каком другом месте, нужно быть добрым и благородным».

— А как там моя Зиночка? Не звонила-ли? Не заходила ли к тебе? — Халва прищурился, и губы его сделались капризными.

— Да какой-там, у неё муж с ребёнком, — вздохнул я, — она бегает с работы домой, так и всё… Дим, не знаю я ничего…

— Грустный ты какой-то, Алексей… это не дело… — Халва нахмурился, но, как обычно он это делает, с лукавым не серьёзным видом.

Он полез в карман, и вынул оттуда алюминиевый портсигар, украшенный каким-то пластиковым перламутром, постучал пальцем по крышке, словно это был условный сигнал для спрятавшихся в ней чертей.

— Может кокаинчика нюхнёшь, товарищ? — с лицом заботливой мамаши спросил он, — а то ты…

— Дим, ну, не нужно мне этого, — сказал я, — ты же знаешь: я больше по водке или коньяку с портвейном, а ваша эта мода на всякую хрень…

— Ну это ты зря…

— Ты не забыл, где я работаю? — поинтересовался я.

— А по-твоему, менты кокс не нюхают? — он наморщил нос, который стал напоминать «пяточек», — такой принципиальный стал, как в милицию пошёл.

— А ты стал таким беспринципным, как пошёл в шестёрки к Рыхлому, — парировал я.

— Ой! — он закатил глаза, словно собрался упасть в обморок, — да, когда я на Рыхлого не шестерил, ты что!? Так: он мне, я ему… мелкое сотрудничество. Я ему денег был должен, так вот как раз сегодня несу весь долг. Тысяча рублей! Я на машину занимал…

Он похлопал себя по нагрудному карману джинсовой куртки «Levi's».

— Зачем тебе машина? — спросил я, усмехнувшись, — ты ведь и так работаешь водилой.

— Хочу свою, — он нахмурил жидкие светлые брови, — надоело таксерить… у меня был клиент. Вот он звонит мне, и платит нормально, а из парка срочный вызов, попробуй пропусти. И получается, что без своей машины, как без… не знаю, ног, наверное…

Он хохотнул, довольный своей шуткой.

— Ты там по легче, со своим Рыхлым, — я стиснул зубы, — этот отморозок, хуже шакала… таких, как ты, мелких хулиганов, он на завтрак хавает.

— Да вообще, этот Рыхлый меня сам боится: я про него знаю много нехороших вещей, так что… — Халва открыл портсигар, вынул из него бритву «Нева», и деловито начал формировать «дорожки» белого порошка, кучкой лежащего на дне. Затем, картинно вынув из кармана зелёный «трёшник», скрутил из него трубочку, и шумно вдохнул белый порошок.

Щёки его порозовели, а глаза заблестели: он стал похож на поросёнка из финской бани.

— Эхххх! — выдохнул он, — забирает..!

Выпучив