Убью, студент! [Анатолий Субботин] (fb2) читать постранично

Жене своей, Субботиной Элле Эрнстовне,

посвящает автор

1. Мама, я студент!

Леонид Соломин вернулся домой грустный и пьяный. Он только что проводил своего друга и одноклассника Женьку Плясунова, который поступил в институт и уехал в Йошкар-Олу учиться. Леонид тоже поступал – сдал вступительные экзамены в Пермский госуниверситет, но шли уже последние дни августа, а вызова не было. Видимо, не добрал баллов, тоскливо думал он. Вторая попытка, и снова мимо! В первый раз, год назад, он завалил французский язык. “Parlez-vous français”? “Non, je ne parle pas français”¹. Леонид завидовал русским дворянам, которые с детства говорили на двух языках. Ему же из 5-ти отпущенных школьной программой лет франсе преподавали только 3 с половиной года: в глубинке не хватало учителей. Да и сам он хватился, схватился за ин. яз. лишь в 10-ом классе, когда надумал поступать.

Сняв туфли, он прошел, пошатываясь, в комнату.

– Где ты ходишь?! – воскликнула мать. – Тебе письмо из университета пришло.

Леонид не без трепета в руках вытащил листок из конверта и прочел: Вы зачислены на первый курс филологического факультета… Не веря своим глазам, прочел еще раз. Голова и без того шальная пошла кругом. Бросился к матери, обнимая и целуя ее.

– Мама, я поступил, поступил! Я студент!.. Надо сегодня же брать расчет, сейчас же… Бегу на завод.

– Да куда ты такой пьяный! – крикнула ему вслед мать, но он уже был за дверью.

Не ясно, как его такого пропустили в проходной. Впрочем, веселые рабочие лица были вахтерам не в новинку. Случалось, пролетарии выходили из завода, как из кабака, разве что песен не пели. Во время обеденного перерыва пожилые мастеровые гоняли молодежь в магазин за водкой. Леонид и сам несколько раз был таким гонцом. Благо, завод не относился к секретным, и на вахте карманов не проверяли. Некоторые «утрудившиеся» работники оставались ночевать в цехе, спали в раздевалке. И когда жены потом спрашивали их: что случилось? – они смело отвечали: «Аврал! Пришлось остаться на третью смену».

Лёня вбежал в свой 16-ый цех и только тут заметил, что он в домашних тапочках, точнее, в одном тапочке, поскольку другой потерял по дороге. Мимо токарных станков, глядя на чугунный пол, чтобы не наступить в железную стружку, он прошел в кабинет начальника цеха. Там, кроме самого начальника, находился мастер Лёни – Агапов. Размахивая письмом, слесарь-монтажник 2-го разряда Леонид Соломин радостно сообщил джентльменам, что ему пришел вызов из ВУЗа, и он увольняется. Особенно его радость относилась к Агапову. Этот мастер и на лицо и внутри был мужлан мужланом. Он пьянствовал со слесарями в раздевалке и не всегда проявлял уважение к рабочей молодежи. Леонид вспомнил, как Агапов смеялся над ним, «давшим дуба» в тридцатиградусный мороз. Они тогда что-то ремонтировали на улице. Собственно, ремонтировал учитель Лёни – слесарь 6-го разряда Веткин, а ученик был на подхвате, ну, и так замерз, что ключ едва держал и не понимал, как в таких условиях можно что-то делать.

Теперь в улыбке мужлана чувствовалось смущение и удивление – то ли оттого, что «вот ведь, парень в ВУЗ поступил», то ли потому, что Агапов впервые увидел скромного юношу в столь необычном, раскованном виде. Раскрасневшееся лицо, сильно выбившаяся из брюк сорочка и тапочек на одной ноге.

Выйдя из проходной, Лёня оглянулся. Прощай, завод! Хорошо, что я за год не успел привыкнуть к тебе. Иначе нам трудно было бы расставаться. Тут Соломин лукавил: никогда он уже не стал бы настоящим рабочим, так как подцепил вирус интеллигентности. Искусство (особенно художественная литература) уже изрядно отравило его, и он сделался мягким и мечтательным.

2. Влияния

Все началось с детских сказок. Учась в третьем-четвертом классе, Лёня стал ходить в библиотеку, брать сказки. Русские народные, калмыцкие, азербайджанские и другие. Везде творилось невероятное: разговаривали звери и птицы, водились принцессы и цари, бедные вдруг богатели, на пути героев вставали живые страшные препятствия в виде змеев, леших, дивов, гулей и прочее. Несмотря на опасности, в сказках было интереснее, чем в жизни, и Лёня зачитывался до поздней ночи, так что мать ворчала, что он жжет электричество и портит глаза. Иногда, прячась от матери, он читал с фонариком под одеялом.

Параллельно шла романтическая обработка мальчика песнями. Навсегда врезалась в память песня о 14-ти французских моряках. Как в Кейптаунском порту «они пошли туда, где можно без труда достать дешевых женщин и вина». Как в таверне они повздорили с англичанами. Сердце замирало при словах: «и кортики достав, забыв морской устав, они дрались, как тысяча чертей». И грустно щемило сердце, узнав, что французским морякам больше не взойти на палубу, и корабль ушел в море без них.

Когда Лёне было 15 лет, его захватила чистая, так сказать, поэзия –