19-ое 812-й год [Евгений Владимирович Мошков] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Евгений Мошков 19-ое 812-й год
Записка на часах:
Акт I – Нерокантская Ярмарка
Вспышка алого ударила в стекла, едва не выбив их вместе со старенькой рамой. Луч выкрался из-за солнечного света… Но почему-то никто его не замечал, никогда. Разве что Апокрис точно знал теперь – снова окружающие стали злее. Ещё злее, чем обычно… – Ты меня вообще слушаешь? – старческий голос пытался привлечь внимание. Незачем слушать… Только настроение портить лишний раз. Пятно от кофе на ковре и то интереснее! Содержательнее, что ли? Оно явно указывает на проблему, как и неровное тиканье старинных часов из гостиной. Но грузный топот рядом постоянно отвлекает, как и мерзкое кудахтанье над ухом. Тварь вообще собирается уходить?! – Не надо было свою лавку с часами открывать! Не прогорел бы и не было б сейчас проблем! Ты мою дочь содержать должен, а не дурью маяться! – Не надо было, да? Весь твой многолетний опыт, знания от сиденья на одном месте… И твое “не надо было” – лучшее, на что годен весь этот “опыт” старшего поколения? Знаешь, не очень помогло. Проблемы не решило точно. – Ты мне дерзить собрался? Я в три раза больше тебя живу! Вам, малолеткам, столько бы на одном месте проработать! Ты не мужик, раз денег не хватает?! – Пошла отсюда, кляча тупорылая! – не сдержавшись, Апокрис швырнул чашку чуть выше головы старухи и с облегчением выдохнул, что не задел. – Деньги, деньги всё… Сколько тебе? За сотню? За двести? Интересно, почему на тебя все рукой махнули и любименький сынок так же – свалил, не пишет! – Ты рот свой… – Сдохнешь в одиночестве, со дня на день. Жду с нетерпением… Как же спокойно станет, тихо и без этого шума! Кудахтанье быстро сместилось в прихожую, громко хлопнула дверь. Наконец-то… – Смешно… Я же это про себя, нет? Ты никому не нужен, – поднялся, вяло сгреб разбитую чашку и потерялся, куда выбросить. – Мне всё хуже… Часы еле слышно, словно бы что-то внутри начинает мирно сопеть перед сном. Странность какая-то с этим механизмом! Кроме него, от лавки ничего не осталось. Разве что ещё самодельные карманные на цепочке. Они-то давно остановились, стекло треснуло… Починить? Незачем. Замершая стрелка куда больше поведает о нынешнем времени, что потеряло свой ход и всякое движение. Спокойная простота, она застыла в блаженной бессмысленности. Апокрис подошел к старинному механизму. Маятник еле-еле идет от стенки к стенке, тень за ним играется чем-то потусторонним. Иногда, как сейчас, даже зловещим… Кажется, сзади часов прячется какой-то гном и прямо в голову шепчет: «Ты никто… Всех подвел, никому не нужен! А помнишь, матушка говаривала – могла она образование получить, с отцом-алкашом разойтись и вдруг… родился больной, тупой, плаксивый уродец. Всё испортил, всем и каждому!» Ударить бы эти часы. Но вряд ли это чем-то поможет! Вряд ли за ними и правда засел гадкий карлик – это в голове что-то сломалось, как и сам механизм перед глазами… Даже имя, Апокрис, намекает на ошибку где-то в прошлом. Весь мир делает вид, что парня не существует… Конечно, пока не потребуется на кого-то вылить всю злобу и желание довести кого-то до суицида. Но… Нет! Он здесь, жив и будет жить до тех пор, пока окружающие признают его – видят в нем свои беды, ненавидят, готовы растерзать! В нем ли их несчастье? Что ж… ему лестно так думать. С силой он ударил ладонью по часам, разом пробив доску и свалив на пол. Вылетела пара шестеренок, лопнула струна и маятник сорвался. Но они дальше тикают, ударяют в самую подкорку и гном оттуда, изнутри, продолжает один и тот же монолог: «Помнишь, когда лавку открыл? Говорили они – молодец, правильной дорогой идешь! Тот умственно отсталый аутист не туда документы отправил, а ты провалился и весь в долгах… Всё они же говорят – а не надо было, ты ж глупец! Кому и что ты доказал? Кому нужен?» – Знаю, кому! – от сердца пнул, носок провалился в циферблат и стекло рассекло ногу до крови. – Ей… Точно… Здесь же, в гостиной. В детской кроватке, не дернувшись ни от единого резкого звука… Маленькая привыкла и к буйству соседского ремонта, и к предсмертным визгам женщины из квартиры “блатного” выше. Есть ли то, что способно потревожить светлого ангела? Апокрис смотрит на неё, с ласковым придыханием пытается вообразить детские сны. Безмятежная, не познавшая печалей… Но уже готовая бороться за жизнь, встать в будущем с твердо сжатым кулачком против всего мира! «Она сдохнет, Апокрис!» – снова из-за часов, уже спокойно тикающих, прозвучал неприятный голос. – «А на что ей надеяться? Так будет лучше для мелкой, орущей, ходящей под себя, мерзости!» Ещё до появления часов этот голос, внутренний, проявлялся… Он порочил всё, что вызывало восхищение или любовь; обещал погибель всем, кто дорог. И хоть раз ошибся ли? Друга застрелили в рентарской компании, отец на самом деле умер в некотором роде – нельзя его называть живым разумом, это скорее оболочка с бутылкой алкоголя и жаждой втоптать все интересы или труды родного сына в грязь. Даже религия, образ некоего Бога… Апокрис перестал верить в сказки о загробных благах, пусть и были бы они реальны – в какой-то момент выпал снег, иней покрыл надежды и мечты холодом безразличия… Но голос… Раньше он звучал в голове, а не из-за угла или за укрытием винтажного хлама. Есть лишь один способ унять его, но… Парень не хочет становиться похожим на своего “папеньку” – лучше болезненная трезвость, нежели упокоенное пьянство. Во входную дверь постучали. Тяжелым, злым кулаком… Снова сотряслись окна, воображение нарисовало на них паутину трещин, и мелькнул красный луч. – Кто такие? – рыком, сам того не замечая, прошептал Апокрис. Глянул в проем для ключей. Смешно… Дверца старенькая, сам парень её неуклюжим движением сорвет с петель! Но те два бугая не могут вынести? Стоит ли открывать? Там, в гостиной, маленький лучик счастья сопит носиком. Всхрапывает, дернув ножкой под одеялком… – Ты Апокрис? – едва отворилась преграда, здоровый мужчина в плаще взял хозяина дома за грудки. – Ну… Мы тебе ноги пришли ломать! – Я просил ростовщика отстрочить… Даже с большим процентом! Ну не могу я выплатить, никак! Пожалуйста… – Верих, давай! – с крыльца Апокриса швырнули второму здоровяку. – Не знаю, там, лицо ему разбей? Схватили за волосы, ударили носом о ступеньку крыльца. Наступили на подколенный сгиб и подняли взором к первому. Мужчина плюнул Апокрису в лицо, выхватил дешевый нож. Куплен на рынке, из “стали-пластилина”… – Ну-с? Пластическую хирургию не желаем? – здоровяк, он просто огромный для нерокантца, большим и указательным пальцем взял жертву за подбородок. Из дома раздался детский плач. Маленькой кошмарик приснился… А бугаи тут же обратили внимание, вошли в дом. «Они этого хотят, Апокрис… Жизнь коллектора коротка, укрась же пустую их бренность последним этюдом!» – опять голос, пробирающий всё нутро до костей, нервных окончаний и подкожного некроза. – Я всё отдам! Завтра утром, после работы! – парень взмолился, увидев беззащитную нежность на руках палача. – Оставьте… Молю, заберите всё, что в доме найдете! А деньги завтра… У меня антиквар есть. Не очень ценный, но редкий! …копошение. Малютку ничто не отвлекает от сна, укачанную на отцовских руках. Из дома выносят что-то тяжелое, какие-то бестолковые побрякушки. Серьги жены, фамильное кольцо от прабабушки, здоровенный телеграф – он нужен был раньше, с франчайзи связываться. Всё унесли, что только не приколочено. Кроме злосчастных часов. Пора и на работу собираться. Отмыв кровь с рукава, замотав дорогой нож в случайные тряпки, Апокрис посмотрелся в зеркало. Да, можно выходить… Крахмала б на рубашку, но перед кем красоваться? Уборщиком-то в захудалом театре? Зеркало… Апокрис ненавидел зеркала. Всегда в них есть что-то темное, видно порванный рукав свадебного платья где-то за отражением: он то за окном, то во мгле неродившегося ужаса, то за маскировкой невидимых часов. Суставы пальцев кукольные, вместо кожи на ручке невесты – манящий фарфор, холодный и любимый; вдохновенный и пугающий. Так и на работу можно опоздать… Ну и где она? Жена? Страшно малютку оставлять, но чем кормить её потом? Надо идти. Тут и думать нечего. «Выброси нож дальше от дома. Запах… Тебе нравится, как и вкус. Выброси, он сводит меня с ума!» – не унимается голос. Но чем дальше от дома, тем более глух внутренний антагонист. Почти не слышно. Дорогое изделие… Красивое. Жаль даже отказываться! Но пришлось швырнуть в мусорное ведро при какой-то парикмахерской. Путь, правда, на пару километров длиннее стал – крюк большой надо было сделать. Прогуляться – всегда приятно. – А тебе на работу не надо? – выплыл, чертов хрыч. Худощавый, глаза выкатываются из орбит, хрен метр с кепкой бредет на встречу. Кроме отвращения, ненависти и желания, что тупой урод увидит в Апокрисе сына, ничего нет… Уйди же… Нет желания, да ничем бессмысленный треп хорошим не закончится. – Нормальную работу найди! Ну? – отец подошел, с презрением оглядел отпрыска в мятой рубашке. – Во что превратился? За тебя стыдно только перед всеми! – От тебя перегаром таращит… – Чего? Не дорос ещё, сосунок! Недоносок… Я тебя спросил – нашел нормальную работу?! Ты работать должен! Вон… Лень причесаться было? – Уйди, пожалуйста… – Я вот сейчас взял бы, да тебе по роже настучал! – Как в прошлый раз?! – Апокрис взял отца за грудки, прижал к стене. – Потом опять, тупая сука, ныть будешь… Что сынок толкнул, уродец он такой! Ну?! Давай… Помнишь, мне тринадцать было? Как ты меня отметелил в поле? Через год должок вернул ведь. Болит ребро ещё, а?! Парень получил по челюсти, несколько ударов под солнечное сплетение. Спившийся, потерявший интерес к жизни, старик… Но, может так статься, у идиота самокрутка имеется? Курить тянет. Из кармана отца Апокрис достал пачку и спички, прикурил, вернул обратно. Развернувшись, пошел дальше – времени мало, можно и опоздать… За час до начала смены нужно быть, пусть эти 60 минут никто и не оплатит. Удары по виску. Сидя на спине, отец тщетно пытается душить. Дурак… Сил в руках нет, как и желания. – Всех подвел! Думали, приличным мужчиной вырастешь! Нищий, взять нечего, весь лохматый… – не унимается папа, путешествуя по улице на спине сына. – Всё ваше поколение тупорылое, выродились ублюдки! Откуда такие, вот как ты, берутся вообще? Ты работать должен! Отца радовать должен! Пользу приносить должен! Должен… Должен, должен, должен и, сука, всем уродам этой осточертевшей жизни должен! Должен… Должен, конечно же, должен… – А не твое бесхребетное поколение целую страну просрало?! – придя в злость, Апокрис схватил Отца за плечо, сорвал с себя и держит над землей. – А, поскуда?! Ах ты тупая сука… Не ты сидишь на окладе, раболепствуешь перед… Сука, чему ты меня научил? Не-е-ет… Чему твое бездарное поколение научило Нас?! Кроме, тварь, пьянства и того, что все тебе должны? Урод… Я убью тебя… По кирпичу дряхлой стены пошла трещина, большие пальцы сами легли на гортань. Так хотелось убрать эту мразь из своей жизни… Но куда больше хотелось примириться. Выпить вместе, поговорить по душам, обсудить саму жизнь и природу её дурной, совершенно ошибочной, бесконечности. Толпа таких же, предпенсионных скотин, обступила со всех сторон. Апокриса зажали в угол, давят. Наконец, надеясь спокойно уйти, парень отпустил батеньку. Это знакомые тщедушного алкоголика – соседи, собутыльники, какая-то матерящаяся кошёлка. Слабые, своей сгнившей массой, готовые лишь собственную никчемность защищать. Не детей… Не их будущее. Именно лишь то, что воспроизводит их такими и оставляет мучениям на растерзание. Можно ли их винить? Конечно. Иначе во всех этих пустых измышлениях не будет ничего, кроме высокомерия! Апокрис должен утешить себя той же глупостью. Их было много… Тонкой спичкой, прогоревшей в бытности, вселенским злом и причиной мирских несчастий, вынырнул Апокрис сквозь десяток одинаковых лиц. Свинские рожи исчезли, трусливо разбежавшись от облика рабочей бренности – городского театра. Скоро будет концерт, спектакль «Нерокантская Ярмарка!» После вечернего выступления зрители оставили много мусора. Крошки еды, быстро испеченной в буфете; какие-то бумажки и окурки. Кто-то, скорее всего подростки, разлил сахарный сироп между кресел. Отмыть это… Не просто. Ещё и блевотина, черт же! Детская, чья-то свинота в личиночной стадии оставила. Убрать за собой? Нет! Ах, сука, нет же! А знаете, почему? – Убирай, ты должен, – пузатый начальник вручил щеточку, изъяв швабру. – Ты у нас уборщик, да? Вот, давай, убирай за уважаемыми зрителями! На коленях, ползая под сиденьями, он вычищал весь срам. Всё то, от чего открещивается приличный господин. Всю ту честь, высокую стать, благородство… растекшееся на ковролине дешевым завтраком или дорогими обедами. Говно убирать ведь так весело и приятно? Ха-ха! Честь, благородство и успех здесь. Прилипло говном под ногами. – Ссанину волосами протри! – начальник пнул Апокриса под зад. – Раз отрастил лохма… Больше он ничего не сказал. И не скажет… Мусор пришлось выносить в разных пакетах. С них стекало, оставляя след… Не всё ли равно? Если не убрать грязь с глаз долой, приличным господам будет неуютно. Пусть они сами это оставляют, пусть они сами этим и являются… Работа закончена. До конца смены ещё 13 часов… Обычно остатков жизнедеятельности хватает на всю смену. Сегодня подозрительно мало дряни на полу. Может, чего починить? Или пора вынести иной мусор?.. – Ачехри! Привет! – Апокрис помахал рукой часовщику, ремонтнику, занятому работой с новым механизмом. – Помочь? – Апокрис… Манучехри! Манучехри меня зовут! – ответил рентарец, карлик, радушно махая в ответ. – У тебя магазин часов же был? Слушай, да! Я и пружину натянул, и шестеренку от окисла прочистил… Ну встает стрелка минут на 12! Чего не так? – Сейчас, дружище! Ну-ка… – Апокрис забрался на рабочее место, глянул в глубину механизмов. – Струна… Угу… Струнка сорвалась, её на молоточек надо. Зря ты чистил! – Ну-у-у, голова! Парень натянул струну, зафиксировал в нужном положении и проверил ударом пальца о подведшую штучку. Всё работает, тиканье ровное и безыдейное! Рентарец, от чего-то очень низенький, метнулся в технические помещения и через несколько минут вернулся со свертком в руке. Залез обратно к часам, разложил мерцающий порошок по гнилой доске. – Пробовал? – Ну, было такое… Можно? – Апокрис взял немного на пальцы, принялся втирать в десны. – Механическая пыль, да? – Натуральная! Хозяин всяко к вечеру придет… Легче? А то, понимаешь, смотрю – ты грустный какой-то, загруженный… – Да, знаешь… О-о-ой, а ты в курсе? Тебе синтетику толкнули. – Натуральная, говорю же! – Не, врут… Синтетика. От меня как-то жена ушла, я год на этой дури сидел! Запомнил, где товар, а где подделка… Но дает, уже возит немножко. Мы потом помирились, хорошо всё. Сперва замедлились звуки, тиканье часов стало ужасающе растянутым. Затем самоповторы, музыка дощечных скрипов и стук стрелок завернулись в себя. Стали материальны, их в прямом смысле видно… Пол сцены копировался, разошелся в стороны незримыми дверцами; оттуда вылетел сигнал о помощи и устремился во входные двери. После уличный отклик дал ответ о подмоге, глухие шаги прокатились по залу. Между рядами катится колесо с лучами, в самом конце загнутыми по правую сторону. Его видно лишь наполовину… Но оно выжигает искры, что поднимают среди кресел черный огонь. И им можно управлять! Всё бы ничего, но в конце всюду выползли тараканы. Нематериальные, здоровенные… Они хотели откусить от Апокриса частичку кожи или даже залезть под глаза, выесть нерв с мышцей; забрать с собой извилины мозга и спрятать где-нибудь в скрипах трухлявой половицы. – А я думал, ты не употребляешь! – Так… Бросил. Что б с маленькой видеться. И пить тоже… Но сегодня, Ачехри, сегодня тошно так! – Манучехри. – Да, Ачехри… Нет, я сам-то знаю – хуже будет! Но вот… Не могу, друг. Тяжко, вроде, а вещество уносит всё. И плохое, и хорошее. Только добрая пустота зовет за пелену картин! Я там умру, Ачехри. Мне не страшно. – Лечиться не пробовал? – Пробовал. По сцене заскользила белесая дымка, смутно принимая облик невесты о золотых косах и порванном рукаве. Вслед за ней шли полупрозрачные актеры: кот с пустыми глазницами, аморфная масса из тысяч щупалец, хищник и семь змей с цветными очами. Фарфоровая девочка на выданье танцевала, бесшумно пела неразличимые песни и манила за собой… – Видишь? Кот. – Не вижу… – покачал головой рентарец. – А он есть. – Так это ж хозяин! И в самом деле. Подтянутый, спортивный мужчина в дорогом наряде: зеленый пиджак на одну сторону, закрепленный золотыми цепочками; полосатые брюки и накрахмаленная рубашка; статные карманные часы, лакированные туфли и блестящая укладка волос. Он действительно излучал красоту – что лица, что тела, что социального статуса… Владелец театра подошел к лестнице, ведущей на механизм, с пинка уронил её. Апокрис рухнул следом, разбил лицо о пол… Рентарец же ехидно отодвинулся к часам. – Наркотиками балуется! – кричит Манучехри, машет культяпками. – Я ни при чем! – Апокрис, всё хорошо? – и с безразличием, и с заботой хозяин несколько раз стукнул кончиком трости по виску уборщика. – Встань, пожалуйста… – Всё чисто, всё убрал, – поднялся парень. – Апокрис… Я слышал, что сегодня к тебе приходили коллекторы. Тебя не сильно побили? Слушай… Понимаю, но давайте вы свои посиделки закончите? М-м-м… Сколько ты работаешь уже? Раньше не употреблял, не отлынивал. Если тебе нужна помощь – скажи. Я же, как и ты, начинал уборщиком в этом театре! – Да… Извини. Помнишь, я спрашивал? С бухгалтерии документ о месячной плате? Мне легче будет платить по счетам и… – Друг, извини… Мне придется оформлять налоговые накладные, платить 25% от твоей зарплаты Его Сиятельству! Конечно, по закону, так и должно быть. Но сам же видишь? Пиджак не последней коллекции, караты бриллиантов на часах не достойны статуса… Я не могу пока что заняться твоей проблемой. Хочешь, можешь… м-м-м, дополнительную работу взять? – Да, это помогло бы… – Чудно! Апокрис, это шанс для тебя! Для постановки «Нерокантской Ярмарки» не хватает одного действующего лица… Ты не актер, но всегда же мечтал выйти на сцену? Сегодня, мой Апокрис, ты дебютируешь! Рентарец на часах лишь закрыл голову руками, тяжело выдохнув. Все знали, какой роли не хватает… Но это шанс! Хозяин проводил парня в гримерную, усадил в кресло перед зеркалом и положил руки на плечи жертвы. – Вылитый “Пьер”! – восхищенно воскликнул хозяин. – Только… М-м-м, это ведь сложная роль? – Я знаю, что нужна моя кровь. Хозяин… позволите поговорить с моей женой? – Не бойся… Однажды и я через это прошел. У тебя харизматичная мимика лица, пустые и, прости, стеклянные глаза! А твой фальцет, меланхоличный образ, пугающая худоба при высоком росте… Нет, Апокрис! Пусть бесплатно, но этим вечером – ты звезда! – Моя дочь… Я хочу попрощаться. – Если главный герой промахнется, я обеспечу твою семью. Но зал должен ликовать! Апокрис… я ведь знаю, что тебе и ребенка накормить нечем. Это ли не шанс?.. Он, милый Апокрис, всегда хотел выйти на сцену, озарить её истинным умением и способностью пережить (не разыграть) любую эмоцию! Искренне проникнуться болью злодея, излить себя в рыданиях овдовевшей невесты, разразиться громом и молнией праведного гнева… С жизнью, что стала мгновеньем короче, в бледном от грима лице – таким он себя видел. Хозяин ушел. Апокрис начал играться с красками. Образ злодея должен быть эксцентричен, неясен и печален! Зеленая краска на волосы, алая клякса скроет челку; лицо спрячет белесая штукатурка, а синеву подглазин схоронят злые слезы черноты. Антагонист, некий Пьер, обязан выглядеть именно так – невнятно, сумасбродно, словно шут на ярмарке!.. В зеркале, за своим отражением, уборщик заметил мельтешение. Пройдя к двери, выглянул…
Акт II – Воплощение Завета
Из прихожей раздались крики. Лай бойцовской собаки, плачь младенца, слезы уставшей женщины и угрозы Отца: «Я и тебе, и твоим ублюдкам бошки разобью!» Удар. Голос Отца стих, судорожно мать набирает сообщение на телеграфе в ближайший госпиталь… У неё тяжелая рука, никогда силу не рассчитывает. Снова папенька ляжет с сотрясением мозга и, признать, сам виноват! Апокрису было наплевать. Безразлично… С ранних лет он наблюдал одну и ту же каждодневную картину, мочил простыни по ночам, забивался в дальний угол и поджимал колени к вогнутой груди. В любой момент зайдет кто-то из них… Папа ли обольет пивом и за руку вытащит, начнет упрекать в никчемности? Матушка ли ударит по голове пару раз, всенепременно напомнив – «Если бы ты не родился, твой папаша не мучал бы меня!» Пусть мучает… Молю, истязай её и всех вокруг! – А я буду жить… – шептал себе под нос ребенок, бедный Апокрис. – Я останусь вашей ошибкой, грязной похотью… Я буду видеть все ваши мучения, папа и мама. Вбежала матушка с младенцем на руках. Как же он прекрасен… Седой хохолок, нежные розоватые ручки, вздернутый носик. Мальчик, всего месяц, плачет от боли. Отец попал локтем ему по голове, прямо в родничок… Но братик цепляется за жизнь, дышит и продолжает кричать! Мама его действительно любит, не швыряет как Апокриса. Но он ведь и правда заслуживает ласки… Будет ли в жизни кто-то ближе родного братика? – Скотина! – за руку вырвала мать Апокриса, глянула в его безразличное лицо. Маленький братик… Лишь бы ты всего этого не видел! Лишь бы с тобой не обращались так же. Действительно… Если избавиться от Отца? Тогда ты не увидишь такого? – Обоссался уже? – орет матушка, швыряет Апокриса головой о пол и надеется, что он ещё слышит. – Из-за тебя всё… Я пошла бы бухгалтером, выучилась! Зачем ты родился, тупой урод? – Я… – тянет Апокрис ручки к братику. – Мама, ты сама сказала, что надо было избавиться от меня… Аборт, да? Если бы мог, я молил бы о нем! – Неблагодарная скотина… – Хах… А знаешь? Я благодарен. Ведь я… могу и дальше отравлять твою жизнь. Он врал, как и всегда. Если подарят что-то на День Рождения, тогда Апокрис притворится, что счастлив. Ему всё равно, что это… Дорогое, дешевое? Свое или чужое? Это лишь вещь, попытка загладить вину. Отец всегда старался как-то… извиниться. Мальчик любил матушку. По-настоящему… Но также боялся, каждый день ждал удара по затылку или о стену. Он боялся, если папа начнет, какая мелочь, кричать в пьяном угаре… Умственно отсталый ребенок огорчил своих родителей. Писался в кровать, поздно научился читать, его могли побить девочки во дворе или довести до слез всего-то родительские ссоры. Тогда он начал притворяться… Тогда, когда чувства и эмоции замерли. Они ушли в глубину, оставив сухость и надежды о преждевременной кончине. – Мама… Я хочу умереть. Но мне нельзя. – Вот и сдохни, тупая скотина! – Я бы так хотел… Всем станет только лучше? – ребенок, всего десять лет, рассмеялся и ударил себя о стену. – Нет… Я увижу, как вам плохо из-за меня! Через вас я почувствую хоть немного боли… Самую малость, пока вы ненавидите меня и всё, что со мной связано! С детства он был неадекватен. Его сторонились сверстники, не хотели общаться. И только бабушка любила, испытывая вину за требования лишить маленькую тварь жизни… А что, если… Апокрис не был умственно отсталым? Он понимал и видел больше остальных. Спроси его, что такое смерть, и он повторит всю телеологию за последние две тысячи лет – не имея и малейшего знакомства с ней! Может… он болен чем-то иным? И никто не откликнулся?.. Мать взяла его за волосы и отшвырнула от себя. По щекам ребенка катились слезы, однако он ничего не чувствовал… Вернее, ему просто не было больно. Апокрис улыбался, счастливый в признании – он жив! Он причиняет боль, от него страдают, он действительно есть в этом мире и никуда не денется! – Братик… Плохой у тебя старший брат, – шептал мальчик, стараясь скрыть слова от матери. – Я заставлю их любить хоть тебя!.. Глаза потихоньку застилала черная пелена, голова гудела и всё перед взором сотрясалось. Это смерть?.. Не дождешься! Он измучает, изувечит и искалечит всех, кто потребует права усмехнуться! Смерть не нужна, пусть желанна и сладка… Одеялом безысходность оплетает руки и ноги, готовит одра неотвратимого. Но сам котел, дьявольская пляска, предстает мелочной глупостью. Нет, смерть… Для Апокриса ты слишком слаба и робка! Он выживет и, пусть не сыщет принятия, низвергнет жизни вокруг в отчаяние. Только младший брат, окруженный заботой, сможет… скорее, точно познает счастье. Но здесь важно убрать отца. Ради братика! Пусть пойдет папенька, алкоголик, найдет другую. Моложе, желательно, мерзкую и страшную… И исчезнет! …утро. Пора идти в школу? Снова издевательства, снова после уроков отведут за здание и изобьют. За что? Так весело же! И Апокрису тоже. Уроки тянутся медленно. Ничего не понятно! После “литературы”, сегодня изучали плаксивого писателя с его “детским” восприятием похорон. Сочинение на эту тему обернулось не тем, что ожидал мальчик… Нет, не двойка. Приписка педагога «Вызываю родителей в школу!» Потому что Апокрис описал, как на серебряном блюдце отрубленная голова заговорила, молвила о прощении и пыталась добиться принятия, любви… Сперва решила поговорить учительница с ребенком: – Это что? – трясет она листками с потекшими чернилами. – Ты вообще нормальный? – Нет. – Смешно, по-твоему? Ничтожество. Именно так она и сказала. Педагог. – Буду разговаривать с отцом. Такое убожество, как ты, надо пороть розгами! Да… Потом она объяснила, что “убожество” – это, значит, “у Бога” и просто ребенок программе не соответствует. В рот “колдовать” вашу программу. За школой веселее. Там друга дразнят. Он, видите ли, жирный. К чему это? Не ясно? Апокрис вступится, влетит в драку и будет кого избить. Все знают, что сейчас неадекватный парнишка придет и начнет вступаться за друга… Расчет лишь на это и только. Жертва, что трепыхается и готова дать отпор, куда интереснее! – Оставь, – встал Апокрис у угла, без эмоций смотрит на развлечение. – Ты меня ждал? Твой папка, как и мой… Алкаш. – Апокрис! – разведя руки в стороны и отпустив жертву, задира ступил на встречу своему страху. – А я всё думаю – когда явишься? Вирал. Его мальчик считал другом, хоть дружба эта… Побои, издевательства и истаптывание вещей в корзине для мусора. Просто семьи одинаковы. Сейчас задира движется к своей отдушине, с добрыми и полными боли глазами, надеется утешить себя. – Ударь меня, – говорит Апокрис. Кулак влетел в подбородок, вылетел последний молочный зуб. Мальчик стоит, не обращая внимания. Второй раз всё туда же… Они похожи. Один сильнее, другой смиреннее. В солнечное сплетение устремились костяшки озлобленного ребенка. Воздух покинул легкие, но плевать – хоть задохнуться на радость бедному, столь же истерзанному существу! – Чего? Не ответишь? – А хочешь? – хрипя, по щекам уже катятся слезы, безразлично ответил мальчик. – Ну, давай! – Если что… извини… Апокрис замахнулся, разом лишил “друга” сознания. Не стоило так… Хулиган, так называемый, мог радоваться, что кого-то избил! Что сильнее, что чего-то стоит! А теперь лежит в грязной луже. Зачем? Ну зачем ты попросил?! Накинулись дружки. Били в подколенный сгиб, висли на шее, лупили по виску. Что с них проку? Тот, кому действительно требовалось превосходство, лежит носом в земле. Ни помочь, ни утешить… От осознания своей жестокости, Апокрис прослезился. Дыхание перехватило, луч самотерзаний ударил по мозгам. Быстро сорвав “дружков” с плеч, разметав парой оплеух по сторонам, мальчик побежал домой. Заплаканный, в слезах… Он ненавидел себя за то, что лишил хулигана отрады. Ненавидел за то, что сделал больно тем прихлебалам. Разве он такой? Разве так жесток? Они ничего плохого не сделали, лишь вымещали боль на слабых! Это же закон бытия… Слабые захлебнутся в крови, сильные на их могилах выстроят свою жизнь – будь то социальное одобрение или успешный успех; богатство, слава или власть! Может, они все слишком слабы? И всем им захлебнуться в крови?.. Может… пора? Топить всех и каждого, истязать по-настоящему?.. Бредя домой, где обстоятельства не лучше, Апокрис надеялся пропасть. Провалиться в какой-нибудь пространственный разлом… В межвременье? Или в иную реальность, где волшебная фея одарит магией, предоставит друзей и скажет – «вот, пред тобой целый мир!» Да, конечно… Подошла “фея”. – Слышь, – положил руку на плечи подросток. – Есть чего? – Всё есть… Чего хочешь? – Полтос? – Хм… Есть. – Гони. – Ага, – Апокрис ударил под колено, опустив парнишку на землю. – Нет… у тебя всё хорошо, просто дурью маешься. Сверху-вниз, основанием ладони по подбородку. Несостоявшийся грабитель потерял сознание из-за удара мозга о стенки черепа. Физиология… такая простая, разве нет? В два раза больше, на шесть лет старше, гораздо опытнее. Чего стоит это всё пред слабостью смертного? Перед естественной уязвимостью тела, ничем не защищенного? …не всё в детстве Апокриса, ошибки родителей и самой природы, было столь мрачно. Бабушка любила его, всегда жалела и готова принять все странности. Чем дальше от города, тем более принятия. И меньше желания оставить инвалидность в назидание остальным… Только здесь, далеко за городом, Апокрис видел друзей: любящих, жаждущих, трепетных! Вот, мальчик с соседней избушки, катается в старой покрышке. Та привязана к высоченному дереву, болтается из стороны в сторону, и носит мальца по воздуху. Безмятежно он смеется, радуется жизни! Апокрис не подойдет… Сидит на крыльце и наблюдает, как другим хорошо. В глазах деревенской шпаны полно жизни – всё интересно, мир не познан, любовь друг к другу вернее всяких клятв и обещаний! Летний зной едва ли удерживается лиственными липами, что вторят ветру – качаются то туда, то сюда. Шелест успокаивает, уносит в миролюбивый и покойный край… Ничто не тревожит несозревшего убийцу, всё приходит в естественном: нет желания ударить в печень, надавить под кадык, вонзить палец в ухо или поиграть с чужой селезенкой в “массаж”. Спокойно, тихо, безмятежно. – Эй! Апокрис, чего расселся?! – подбежал друг, звонко озаряя горячий воздух своим радушием. – Пошли “невидимок” стрелять! А чего бы и… да? Взяли по палке, представили их ржавыми фузеями, да за укрытия! Строящиеся избы, что возводятся всей деревней; разваленные курятники; избитые временем амбары – это всё стены, укрытия от рентарской Орды… Пара девчонок, десяток пацанов и лишь дряхлая прабабушка одного из сосунков следит за действом. Ей лет триста, наверное?.. Потом, после всей беготни, жара достигла своего пика. В пруд! Всем скопом с дрянного моста, что выдержал своим брусом уже несколько поколений. А под вечер, когда вода остынет и последний самый крепкий пацан вылезет с синими губищами, быстренько оботрутся. Да пора к следующей забаве! Пошли в соседнее село, где и памятник погибшим воинам. И кусты, колючие да пышные, станут укрытием… Выберут ведущего, он будет искать остальных и “салить”, если сумеет догнать. И лазать по деревьям придется, и спускаться в заброшенные туннели, и исследовать овраги с подлеском. Главное – всех найти, всех осалить! Более всего Апокрис любил роль водящего. Когда остальные разбегаются, подобно жертвам безумного хищника; мальчик тихо подкрадывается сзади и ловит добычу! Но вот остальные предпочитали выбрать “водой” самого пухлого и неуклюжего… Редко бедный Апокрис исполнял образ, предначертанный самой природой. Он любил ловить, стеречь в неожиданности и догонять. Не было ему большего раздолья, чем метущиеся цели перед глазами; большей отрады, чем возможность изловить всех и каждого! Внезапно веселье оборвалось. Кто-то из старших крикнул: «Проверяющие! Синие плащи!» Пришлось расходиться ребятне по домам. Редко такое происходит, но от некоего М. Змея пришли служащие – убедиться в забытости древних Богов, религий, надежд… Старые деревяшки оконной рамы не могли оградить маленького Апокриса от разговоров с прогона. Между стеклами жужжали мухи, ожидающие сухой кончины; с улицы прокатывался гром и удары ливня об обсидиан дорожки. Старая прабабушка дремала на диване возле печи, снаружи её дочь стояла среди прочих – всего селения, построенного по стойке “смирно”. Проверяющий, здоровый мужчина в синем коротком плаще, обхаживал улицу. Свет его глаз перебивал вспышки небесного гнева, а лицо не выражало ничего, кроме безразличия и преданности Истинному Хозяину. – Прошу, милостивый Проверяющий! – взмолилась одна из женщин. – Не забирайте сына! Он ещё совсем ребенок! Здоровяк, только сверкнув жалостью в глазах, махнул крепкой рукой. У матери отобрали ребенка, одного из друзей Апокриса, и увели в странную повозку. Для той не было лошадей, всё из металла и колеса резиновые. Женщина рыдала, цеплялась в ноги Проверяющему. С болью на лице, вбирающей в себя вселенские тяготы, мужчина возложил руки на мученицу: ладонь правой на подбородок, ладонь левой на затылок. Резкое движение и труп матери пал на острые осколки обсидиана… Мальчик пришел в восхищение. Никто не перечил титану, не пытался и слова молвить! А синеглазый в плаще, немой стихией, сам горевал над участью своей жертвы. В прямом смысле по щекам мужчины текли слезы, смешанные с каплями дождя. Непреодолимая мощь испытывала терзания совести, в то же время преданная некоей бездушной силе. В нем, бугае о синем плаще, чувствовался долг пред чем-то возвышенным, как и тоска об очередной смерти. Кто-то из подручных Синеглазого вышел вперед: – Вы сами потеряли надежду, тщедушные жертвы! Не боролись, а приняли закон вымышленных Богов, как есть! – говорит подручный. – От него ли умирают ваши дети? Вы поддались Нероканту, либерализму Нового Света, и продаете себя! Внезапно Синеглазый махнул рукой, словно стряхнул капли влаги с плаща, моментально разорвав прихлебальника в клочья. Кровавые ошметки, куски тела, осыпались на влажную почву. Здоровяк только склонился над женщиной, сына которой забрали, и словно отдал ей дань уважения. Он скорбел вместе с хладным трупом и даже более… – Командир X-2, всё готово к отбытию! Глава Отдела, М. Змей, будет доволен пополнением рядов младшего звена, – приставив ладонь к берету, отчитался один плащеносец. Молчание. Кажется, этому X-2 и не нужны слова! Его воля, каждый указ и желание – закон в последней инстанции. Когда отряд синих плащей уходил, какой-то мужик с разбега попытался засадить нож между лопаток того X-2. Клинок сломался, тщедушный сельчанин упал на колени. – Вольф, пойдем уже? – вышла из странной повозки девушка с сиреневыми глазами. Синеглазый в понимании смотрел на мужчину с обломком ножа. Казалось, что хочет встать на одно колено и склониться в извинении… Лицо главы отряда выглядело меланхоличным, сочувствующим. – Вольф! – прикрикнула девушка. – Главнокомандующий М. Змей ожидает нашего отчета! Ко всему, оценки ситуации ждет и господин ЛейнорЭн’Рикс. И дорогой Лейнор куда жестче стребует о положении. Молчаливый командир лишь окинул отряд грустным взором. – Вольф, милый… Ты не в настроении? – девушка положила руку на плечо командира. – У нас тяжелая, сомнительная работа… Но этот мир сам должен найти себя, мы лишь огораживаем его от зла! Вольф, пожалуйста… Бугай всё же вернулся в странную повозку. Спустя лишь несколько секунд, от Проверяющих и след простыл. Молодого Апокриса впечатлила не сила, немая гроза Синеглазого. Нет же… Наконец-то, во всей необходимости, мальчик увидел настоящую жестокость! Готовность нести ответственность за неё, трепет пред жаждой насилия. Отец, мать, одноклассники… Почему бы не искалечить эти судьбы ради возвышенного, художественно идеального, спектакля?.. Гроза вспыхивала молниями, собираясь тучами в центре небосвода. Края горизонта чисты, озаряемы северным сиянием – потоком радиоактивного гамма-излучения, что рвет своими клыками озоновый слой. Детвора выбежала на улицу, мигом забыла – друга увели, больше его никто не увидит… Дождь стихает мелкими каплями. Тихо. Кто-то во дворе разжег костер, кто-то бродит через прогон в полном отчаянии. Лучше… поиграть? Дети вышли в поле, взяли с собой всё необходимое: веники, сачки, кепочки и шапки. Односезонных насекомых ловить пора! Крупные жужжалки проносятся над картофельным полем, неуклюже пытаются уходить от броска соломенной метлы и попадаются в жестокие, агрессивные и безнравственные детские лапы. Завтра часть насекомых поставят боем против муравейных тварей, часть попытаются скрестить с пауком или стрекозой. Часть продержат в банке под бражку и выпустят… И от кладбища раздается стук копыт по грязи. Впереди пролетела птица в черном оперении, пронзительно озаряя пространство зловещим сотрясанием. – Твой батя! – друг припрятал пару “сверкачей” в карманы штанов. Ценная валюта… Камушки, удар которых о собратьев рождает искру робкой мысли. – Мой… Домой теперь не хочу, – честно признался Апокрис. – Орать будет. – Мой тоже орет! Не-е-е… А пошли в ночь гулять? На ту остановку, которая под соснами сгорела? Всё под вечерним туманом отдает мистикой. Злой, беспробудной и интересной… Даже пернатый падальщик не смутил детей. Они пошли в сторону кладбища, что уже вышло за свои границы и пускает каждого, кто устал от вечного насилия. – Э, ты чего?! – остановился Отец, повозка увязла по центр колеса. – Привет, бать. – Куда в ночь пошел? – Да так… Весь разговор. Дикие собаки ли растерзают? Украдут ли кочевые селения? Да плевать! Есть бутылка – вот и суть бренного бытия, сука! Бренность – есть отягощение. Бытие – есть вещь, что просто есть и не более. Так наличное смешалось между сущностью истины и её отрицанием, породив безмятежность. Истина же – есть соответствие понятия объекту. И вот понятие, отец, стало антагонизмом внутри объекта, внутри сына. Вышли за деревню, затем за поселок и за ещё одну деревню. К сгоревшим “соснам”, где покоится пара трупов… И остановка для повозки, сообщающей сельский магазин с городом. – Курить будешь? – друг вытащил пачку дешевых папирос и спички. – Ну… Давай, что ли? Как оно вообще? – Не-е-е… Ты сейчас без желания! Вот… Представь: есть в кармане пачка… – Значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день! – Вот! Давай, чиркай и втягивай! Вредно? Вредно. Нас отцы не особо любят, стыдятся. У меня кое-что ещё есть… – От их стыда? – От их стыда. Только… Это… Нам стыдно будет. – Мне стыдно, что я родился. Они сели на кривую лавочку. Затянулись табаком, пообщались… Представили вымышленных персонажей, сражающихся в последней схватке. Оба видели их так, словно настоящие! Бились искрами, сталью и огнивом друг о грудь друга! Мальчишки видели своих героев, хоть только сейчас придумали. – Ты ведь предашь однажды? – Апокрис взял у друга самокрутку с искрящимся порошком. – У тебя появится девушка, я стану не нужен… – Чего несешь?! Апокрис, братишка! Да мы с тобой, да я за тебя! – Не… Пофиг. Сейчас по кайфу! – И мне по кайфу. Внезапно друг поднялся, куда-то ушел. Бросил? Нет, быть не может! Во всяком случае, не сейчас. Скажи, папенька? Сложно поговорить с сыном? Поддержать начинания? Не топтать в грязи любовь к тебе, тягу? Жажду сблизиться? Всякое, за что возьмется Апокрис, убито безмолвием. И то – в лучшем случае… Либо побоями, криками, ненавистью. Он писал пьесы в столь раннем возрасте, рисовал картины, разгадывал тайны тщедушной философии! Кто же был рядом? Друг с наркотическими веществами, что всегда поймет и предложит. Или нечто опаснее… А можно пример, Апокрис? Давай, тот глупый парадокс о «Вагонетке!» Разобран тобой в нежном возрасте, в десяти годках… Есть вагонетка. Она мчит по рельсам, а впереди развилка. По правой стороне привязано семь бестолковых имбецилов. По левой стороне закован один тупорылый идиот. Куда направить вагонетку? Как же прост ответ… Что предписывает тебе законодательство? Основанное на философии права твоего общества, менталитете? «Оставление в опасности грозит уголовной ответственностью!» – ты обязан спасти жизни семерых аутистов. «Любая смерть в твоей ответственности ляжет твоим выбором!» – ты обязан спасти единственную душу. «Смертный не имеет права вмешиваться в порядок вещей!» – ты лишен выбора, будь что будет! «Количество переходит в качество…» – спаси большее, а меньшее принеси в жертву естественной сути популяции вида; то есть истине выживания. Добавь условия… Скажем, семеро даунов сами напились и привязали себя. Или единственный умалишенный оказался жертвой иерархии, решил покончить с собой? Всё так мелочно… Первобытное, инстинкт, требует спасти большее – сколь бы бездарны они не были! Иначе? Плевать, это детская загадка для либерала! Волен ли ты решать судьбы? Волен. Реши чужие судьбы… иначе они решат твою. – Во! – вернулся друг с канистрой бензина. – Пыхнем? – Пыхнем… И накуримся. И обдолбаемся. Лишь бы умереть скорее и без этой мерзости. Два мальчика, стоит напомнить – по десять (!!) лет. Почему же всем, родителям и обществу, так плевать на них? Один умрет в мучениях. Один станет актером багровых сцен, убийцей в мании преследования… Кто поможет? Спасет? Этот мир, мой милый Апокрис, готов умереть. Окружение вспыхнуло красками, а легкие наполнились ядом. Вот-вот они лопнут, точечно избитые ударами бензола. Где-то в канистре вращается комнатка, преходящая клетками о красных и черных цветах. Зарождается страшный образ трех линий, расчерченных косой полоской. Он выходит из канистры, поднимается в черноту небосвода… – Большая с завихрениями! – распростер руки Апокрис. – Она так… дышит, колышется и трогает кожу ресничками! – Конфетки! – упав на лавку, друг начал бить конечностями воздух. – Весь мир из красивых конфеток! Такие… ну, типа… кубики! И всё из них строится, потихонечку! – А прикинь полицаи? – А прикинь конфетки?.. Огромный монстр ревет со стороны поселка. Воздух дрожит, его видно. Пятна из чистого света надвинулись над двумя малолетками, стремятся к ним и стараются убить своим визгом: без шума, вместе с тем, взрывая уши и внутренности! От гальки на дороге отсоединилась аморфная жижа, куполом взросла над обителью старой остановки. Незрима, но легко различима! Движется к покинутым детям, на которых плевать всем и каждому. – Прикинь? Добрый гриб! – навстречу выбежал друг. Повозка с лошадьми не успела затормозить, тело единственного понимающего было разбито копытами. Ребра вырвались из грудины, красная лужа растеклась по убитой дороге. Друг улыбается, тянет руки куда-то вверх… – Прикинь, – задыхаясь собственной кровью, хрипел мальчик. – Он добрый такой… Не как мой папенька. Тот… Бил. Матушка терпела. А добрый гриб такой… И ответить нечего. Цивилизованный век, всем грамота положена и умение как читать, так ведь и писать. Но вот Он… Убит, счастлив, окончил детские тягости от ударов подков и стука гужевой повозки. Смешно даже. Разве нет? Вы так черствы, мрачны и злы, что не посмеетесь над маленьким шутом? Клоуном, что отправляет последнюю шутку в пустоту холодного воздуха?.. Апокрис затащил труп на лавочку. Закурил папиросу, выдохнул клубы злосчастной судьбы… Друга избивали, называли никчемным, тупым поколением. Стыдились. Говорил папочка – «Вы ничему не научитесь, ничего не умеете!» Говорил отцу дед – «А не ты ли идиот, что сына породил и не знаешь, чему учить?..» Друг скачет по дороге воображаемым обличьем. Сражается с драконами, злыми персонажами, с владыкой тьмы и ночи… Замерзший, объятый холодом и безразличием, он прыгает по гальке. Апокрис смотрит на последний танец, вдыхает пары бензоата натрия и затягивается искрящимися порошками из самокрутки. Завтра… Завтра матушка друга, последней живой души, заплачет. Ещё через три дня – похороны. Недоумевать будут родственники, мерзкий жиробас-отец, от чего мальчишка умер? Нормальный же был! Ну не мог он накурить себя и Апокриса, надышаться парами и прыгнуть под копыта! Апокрис во всем виноват. Кто же ещё? Один лишь он, зло и скверна рода разумного. Мертвец останется на лавочке бетонной остановки. Спустя день, может, недельку – начнут искать. Есть ли смысл в этом? Мысль умерла. Осталась эхом в трепещущем воздухе. И никого рядом, только Апокрис – сама жестокость. …возвращение домой. Отец трезвый и это хуже всего! По пьяни он поорет, отключится. Может, бывает такое, стукнет кулаком по темечку. А потом поговорит, что-то интересное о жизни расскажет. Пусть, самое тупое и банальное! Простое и бессмысленное! Но поговорит. – Ну и где тебя носило? – вышел папенька. – У меня друг умер… – Когда уже ты наконец сдохнешь?! – нервно откликнулась матушка. Маленький братик, не осознанно, смотрел в сторону Апокриса. Вот, та единственная душа… Дух, любящий и требующий! Апокрис подошел, взял младенца. Нежно качает на руках, молит мертвых Богов о прощении и о том, что бы малютка не видел всего этого. Да, месячному не узреть всего ужаса. Насилия, жестокости… Он увидит заботу, и старший брат заставит несчастное поколение окружить кроху ею! Больше нет никого и ничего, к чему Апокрис испытывал бы любовь.
Акт III – За гранью Страстей
Он не помнил, как оказался перед зеркалом. Во лбу отражения ещё дымится дырка от шариковой пули. Руки сами сращивают переломы, обрастают когтями и принимают инфернальные черты. Не сам умер? Кто-то убил? Да, вон трупы. Полицаи… Разодраны в клочья, словно собаки терзали. Пришли интересоваться, куда подевался хозяин театра? Начальник смены? Пара коллекторов и кучка грабителей? В руках и в сердце проснулась какая-то сила. Ею не должны владеть живые… Словно режиссер наделил для этюда всему городу. Бесовская, пугающая самого обладателя. В груди, кажется, поселились дикие волки – голодные, бешеные, страдающие любой болезнью, которую можно представить. И их нужно выпустить! Вернуть тем, кто завел хищников в душу! Помимо слуг закона, валяется несколько тел в черных костюмах, с цепями и самодельными дубинками. Им как головы откусили, так ещё на месте сердца зияет рваная дыра. В сторону детской кроватки смотреть было страшно. Апокрис знал, что ребенок там не дышит. Его отняли, малышка тихо умерла…
Последние комментарии