Хроника одного дежурства, или Один день из жизни провинциального хирурга [Александр Михайлович Заболотько] (fb2) читать онлайн

Жизнь летит: не осрамися

Не проспи ее полет…

Денис Давыдов.

Предисловие

“Повезло” хирургу, который умеет или может писать. Но не просто писать, а книгу. Каждый врач в какой-то момент жизни достигает определенного совершенства в профессии. На громадную базу знаний накладывается гигантский практический опыт, как отрицательный, так и положительный. Хорошо, если опытом удалось с кем-то поделиться, но не всегда получается – тем более, в таком объеме, в каком это можешь сделать.

Неплохо бы в добровольно-принудительном порядке “заставлять” врачей делиться опытом с молодыми коллегами. И желательно – через написание книг, статей в журналах, мемуаров и прочего, чтобы с их опытом могло ознакомиться как можно больше врачей, а молодых особенно.

Редко встретишь книгу, написанную врачом из небольшого провинциального городка. Наверное, все зависит от финансовых возможностей и организационных, от отсутствия “подталкивающих” механизмов, скудости местной типографии, да и от самого человека, его желания, воли, характера.

Надо признать, что сосредоточение больных того или иного профиля за короткий временной промежуток скорее возможно в крупных городах. Но мы сейчас говорим о серьезном профессиональном, а может быть, жизненном опыте. И здесь провинциальные врачи, включая и хирургов, могут дать фору многим коллегам из центральных клиник.

Практический опыт – это не только накопление какого-то материала, но и его анализ, синтез, оформление выводов. В работе врача всегда были, есть и будут и положительные, и отрицательные результаты лечения, пусть редкие, но летальные случаи. Хотелось бы, чтоб этот печальный “опыт” все учитывали и не повторяли. Чтобы врач не наступал дважды на одни и те же грабли. Лучше всего, конечно же, накопить свой опыт, но есть и такой, которого лучше избежать – пусть он остается чужим.

В работе хирурга, особенно провинциального, преобладает экстренная хирургия. От 65 до 75: всех операции делают по экстренным показаниям. И меньше их не становится – во всяком случае, в последние годы. Перечень экстренных заболеваний остается прежним: острые аппендицит, холецистит и панкреатит, кишечная непроходимость, язвенная болезнь и такие ее осложнения, как перфорация язвы и кровотечение; ущемленная грыжа, гнойные заболевания. В нашей практике встречаются и некоторые экзотические болезни: один раз увидишь – и всю жизнь помнишь. Но это не означает, что в больших городах с такими заболеваниями встречаются чаще.

Почему же в экстренной хирургии больше проблем, чем, допустим, в плановой. Наверное, из-за ее нестандартности. Каждый случай по-своему необычен, уникален. Нет ни одного хирурга, равнодушного к экстренной хирургии: одни ее уважают, другие боятся, третьи любят. Давно замечено (по крайней мере, в тех коллективах, где пришлось работать), что большинство молодых хирургов с наибольшим удовольствием работают по “экстренке”. И снова вопрос – почему? Хирурги отвечают так: разнообразие, мобильность ситуации, требующих порою необычного мышления и действия, своего рода “независимость” в принятии решения и, как это ни странно – здесь “меньше писанины”. С учетом практического опыта отмечу, что все-таки применение в экстренной хирургии алгоритмов действии при тех или иных заболеваниях необходимо, а отступление от них должно быть аргументировано и доказательно. Алгоритмы действий чаще всего – итог, основанный на большем опыте с использованием новых знании и исследовании.

Экстренная хирургия зачастую проверяет человека, все ставит на свои места: способен он справиться, не сломался, не стал избегать трудностей, не попросился на другую работу – значит, перспектива есть. Но это достижимо лишь при следующих условиях: работа не по часам (при ее наличии), не избегать, а даже искать ее, иногда поступаясь личным ради хирургии. Много раз слышал: хирургами становятся или фанаты, или дураки. Приходилось видеть и тех, и других. Но большинство все-таки из них – люди с большой буквы. Правда, и в хирургии можно найти “тихую гавань” и спокойно работать до пенсии. Но как это здорово – испытать истинное наслаждение от чувства выполненного долга, красиво и успешно выполненной операции, от благодарного слова, сказанного больным, и вообще от полноценной, насыщенной жизни.

Существует ли идеал современного хирурга? У каждого коллеги, проработавшего много лет, есть свое мнение. Не всякий человек способен стать хирургом. По-моему, это трудно будет сделать меланхолику или флегматику: хирург должен быть динамичным, подвижным, стремительным, постоянно готовым к действию. Неизменно сохранять жизненный тонус, желание активно включаться в работу, для чего необходимо много физических и моральных сил. Где их взять? Некоторым они даны природой, но нельзя сказать, что это – избранные. Человек может сам развить лучшие качества. Нужен ли испытательный срок? Безусловно, каждому хирургу необходимо дать время проявить себя, проверить свои возможности. Плохо, если человек останется в заблуждении: сам не поймет, чего он стоит. И к “отсеву” следует относиться очень осторожно – нельзя сломать человека в самом начале жизненного пути. Пусть он и не будет хирургом – может стать врачом другой специальности, где требуются другие человеческие качества. Пожелаем же молодым врачам на их трудном пути успехов. Пусть их самоопределение окажется быстрым и безболезненным.

Мечта всегда должна сбыться у каждого человека, просто этого нужно очень сильно хотеть и желать. Она руководит человеком, и, возможно, испытывает его. Итог жизненного пути определяем мы сами.

И если мы стали врачами, то поможем больным стать здоровыми и сильными. И пусть нам воздастся по заслугам!

Часть первая

. Пробуждение

Что-то заставило его открыть глаза. Вокруг было темно. И только выделялось просветом окно, на фоне которого колыхалась штора. Прислушавшись, уловил шум дождя. Вот что его разбудило, наверное. После нескольких дней зноя и жары это был первый дождь, и он обрадовался ему. Он всегда радовался теплу, дождю и солнцу.

Посмотрев на будильник, понял, что попытка уснуть, не удастся. Тихонько, чтобы не разбудить спавшую еще жену, встал и вышел на балкон. Дождь уже перестал, и только вдалеке виднелась уходящая за горизонт туча. Из-под её краев с востока пробивались солнечные лучи и вот-вот должны были коснуться его лица. Он с трепетом ждал этого мгновения. И вот оно наступило: лучики ласково коснулись лица, нежное тепло охватило его.

Обычно он просыпался из-за того, что рассвет “заглядывал” в окно и проблески света, пробившиеся сквозь шторы, падали на его лицо. Сегодня же туча закрыла восход солнца, и он видел лишь “остатки” утренней зари. Но не пожалел, что встал именно сейчас, почувствовав пробуждение дня.

В детстве и позже, когда стал уже глубокомысленно засматриваться на девчат, иногда сам, а чаще в дружеской компании специально ходил он встречать зарю. После прохладной бессонной ночи, когда от костра оставались потухшие угли, вместе выходили на опушку леса или в поле и наблюдали восход солнца. И всегда их ожидания вознаграждались: линия горизонта постепенно бледнела, затем начинала ярко светиться – и вот показывался краешек солнечного диска. Моментально вокруг становилось светло, пропадала куда-то зябкость, организм словно получал заряд солнечной энергии. На лицах ребят застывал восторг, пока солнце не поднялось полностью над линией горизонта, все находились в каком-то оцепенении. Потом “чары восхода” будто снимались, и ребята нехотя расходились, обещая друг другу еще раз встретиться и увидеть очередной восход.

Почему такое красивое зрелище наблюдается в самое неудобное для человека время? Может, этим природа испытывала его: хочешь увидеть красоту – проснись и смотри, не жалко! Ну а если лень – твоя беда. И хотя подобные встречи зари можно пересчитать по пальцам, он помнил каждую в мельчайших подробностях. И впечатлений от радостного события хватало надолго.

Вот и сейчас настроение поднялось, и он решительно пошел проделывать комплекс утренних “процедур”. Подошёл к зеркалу и внимательно всмотрелся в своё лицо. Следы причёски на голове ещё сохранились, но чёткие формы нарушены. Он любил зачёсывать волосы вверх, без пробора. Это несколько удлиняло лицо, делало лоб более широким, и лицо приятным. Брови были густыми и широкими, но не казалось излишне и даже как-то скрадывали верхние веки, нависающие особенно по утрам в виде шторок на глаза. Цвет радужек снова изменил свой цвет, порою озадачивая его и жену. От чего он зависел: от света, от времени суток, настроения? На лице четким контуром выделялась однодневная щетина. Ему нравилась многодневная, уже мягкая, когда “удавалось” не побриться с недельку. Но такое случалось редко, а сегодня бриться надо обязательно.

– Костя, который час? – послышался голос проснувшейся жены.

– Спи, еще рано.

– Да я проснулась уже давно, так просто лежу.

– И меня чуть свет дождь разбудил.

– Надо вставать.

Под утро и у него, и у жены почти всегда был тревожный сон – то ли из-за боязни проспать работу, то ли из-за возраста. Хотя их еще не назовешь стариками. Да с будильниками им не везло: сколько их перебывало – не счесть. По-видимому, не умели их выбирать или жалели денег на более дорогой, но надежный.

При работе на ежедневке будильник ему фактически и не нужен, срабатывал рефлекс постоянного подъема в одно и тоже время. Иногда бывало – только открывал глаза, тут же раздавался звонок. Впечатление, будто именно он разбудил спящий будильник. Может, потому тот и ломался часто, что был “недоволен” таким положением дел?

Мимо прошла жена, на лице заметны остатки сна. Хотели они вчера лечь пораньше, но – почти как всегда – не получилось. Вначале вместе приготовили ужин, втроем поужинали. Даже дочь удивилась: обычно, когда у кого бывало свободное время или обострялся аппетит, тогда тот и садился за стол, что редко совпадало у всех троих. Но вчера им повезло и время, и аппетит, и желание у них совпали. Ужин удался на славу, и долго никто не хотел вставать из-за стола. Еда кончилась, а разговор длился и длился. И потом все шло, как по графику: по телевизору показали фильм, который с удовольствием смотрели и он с женой, и дочь. Нечасто так совпадают их вкусы. Незаметно шло время, жена и он очень дорожили этими мгновениями, и так не хотелось идти спать. Вот и получилось, что когда они легли, было уже далеко за полночь.

Она зажгла конфорки газовой плиты, поставила чайник и кастрюлю с водой. Как всегда, ожидались макароны. А он, включив электробритву, начал уничтожать щетину.

Утренний ритуал был отработан до мелочей и автоматизма. Сейчас жена, умывшись, «наведет порядок” на лице, ему после бритья тоже необходимы водные процедуры. Он обливался каждое утро, без исключения, холодной водой. Вот и сейчас, слив теплую, набрал холодную в два ведра и, поочередно поднимая над головой, опрокинул их на себя. Охнув от студеного удара воды, в тот же миг почувствовал сильный прилив необычной энергии, которая заряжала его на весь день и помогала переносить любые физические нагрузки на работе.

Заниматься этим стал недавно и разницу ощутил почти сразу. Он вспомнил отца, занимавшегося закаливанием годами. Но, правда – по-другому. Обливался он ледяной водой – в ней даже плавали льдинки – во дворе или на огороде. Когда приезжал к родителям в гости, жутко было смотреть, как в крепкий мороз выходит во двор почти голый человек, поднимает над головой ведро с водой и льдом и опрокидывает на голову. После мгновенной неопределенной гримасы на лице появляется счастливая улыбка. Тело на глазах розовеет, наливается энергией. От ощущения холода не остается и следа.

Самые острые ощущения – контрастные: тепло и холод, соленое и сладкое, шум и тишина. И сразу вспомнилось, как впервые попробовал соленые огурцы с медом. А соленые или моченые арбузы?! Правда, эффект контрастов непредсказуем: одну человеку нравится, а другой попробовав, уже никогда не повторит. Но каждому человеку можно подобрать что-то контрастное, тонизирующее, вдохновляющее.

Почистил зубы, умылся, обсушился полотенцем и посмотрелся в зеркало. Ничего, сойдет.

– Разбуди дочь, – услышал голос жены, когда вышел из ванны.

– Думаешь, у меня получится?

– Предлагаешь не будить?

– Ладно, попробую.

Он зашел в детскую и нежно притронулся рукой к спавшей дочери. Та еще сильнее натянула на себя сползшее одеяло. Пришлось мягко, но убедительно – активно разбудить ее и заставить сесть в кровати. Надо было проследить, чтобы она поднялась и пошла умываться, но не стал: почему-то был уверен, что это лишнее.

Утром они с женой разговаривали мало. Обменивались короткими фразами. Она часто обижалась: и поговорить-то с ней не хочет, и нет у него для нее добрых и нежных слов. В душе она, конечно же, понимала, что не права, – просто чаще хотелось слышать такие слова.

– Садись, ешь. Она поставила на стол тарелку с макаронами и обязательной сосиской.

Рядом разместила другую тарелку для дочери. Сама она только пила кофе. К столу подошла заспанная дочь – хоть и умылась, но этого явно было мало. Только через тридцать – сорок минут утренней беготни и сборов в школу она просыпалась окончательно и становилась адекватной.

Дочке было тринадцать, переходный возраст. Требовался особый к ней подход, и он всегда боялся, что не сможет перестроиться и найти дорожку к ее душе. Но очень старался, и контакт с дочерью пока получался.

– Лиза, помоешь посуду! – повелительно сказала жена.

– Мне некогда.

– Успеешь.

– Надо еще заправить кровать и приготовить портфель.

– А что ты делала вчера вечером?

– Вас развлекала, – язвительно ответила дочь.

– В следующий раз ляжешь в десять часов, – решил прекратить перебранку отец.

– Ладно, ладно, помою, – примирительно, но, внутренне бурча, заявила дочь. Вообще-то, диспуты и даже диалоги спозаранку были редкостью. Никому не хотелось тратить драгоценное утреннее время на слова и споры.

Выпив кофе с бутербродом, он встал из-за стола и пошел в комнату одеваться. Не забыть бы взять что-нибудь из еды. Иногда на работе, как ни странно, очень хочется кушать, усмехнувшись, мысленно пошутил он.

Жена уже оделась и торопила его. Поэтому быстро надел рубашку, галстук, костюм. Пожалел, что опять не успел подобрать другой галстук. Причесался, наодеколонился и предстал перед женой в полной готовности к выходу,

– Лиза, у тебя ключи есть? Проверь – эти слова произнес уже на лестнице.

– Есть, проверяла, – успел услышать.

С женой они выходили почти всегда вместе и шли до угла дома. По том жена отправлялась на автобус и долго-долго добиралась до работы. Ему же предстоял недолгий пеший путь. Всего восемь минут. Восемь – на работу и восемь – обратно. И редко когда дорога становилась короче или длиннее, поскольку зависела не от погоды, не от расписания автобусов, а от его ног. В любую погоду, в любое время суток путь этот занимал одно время.

Дорога на работу нравилась ему. Минуя небольшую березовую рощу, он успевал насладиться чистым воздухом. Березы прекрасны: стройные, пятнисто-белые, с пышной кроной зеленой листвы. Росли они по нескольку стволов от одного корневища – “семейственно”. Раньше здесь берез было больше, а может, со временем вся роща исчезнет. Очень жаль!

Тропинка была неширокой, извилистой и резко выделялась на фоне зеленой травы. Не забывали рощицу и певчие птицы. И если на мгновение отключить дальнее зрение, вполне можно представить, что идешь по настоящему лесу. Куда ведет тропинка – не знаешь. Но идешь не спеша, уверенно и не боишься, что заблудишься или встретишь что-нибудь страшное. И чем дальше, тем вкуснее воздух, от которого начинает приятно кружиться голова. Не хочешь ни о чем думать – просто дышать и смотреть. Смотреть на приятную, по-утреннему яркую зелень листвы и травы с крохотными блестящими капельками то ли прошедшего дождя, то ли росы.

Закралась вдруг мыслишка – разуться и пройти босиком. Но неожиданно включилось зрение, и он увидел стену дома. Приятные мысли и кусочек леса кончились одновременно. Дальше путь шел между многоэтажками. Из окон раздавался шум утреннего пробуждения.

И вот она – дорога. Он называл ее восточно-западной магистралью. Улица была очень широкой и ранним утром – пустой. Ему нравилось, что солнце поднимается точно в дальней восточной ее точке, и прямые лучи скользят по асфальту. А сегодня, после дождя они отражались от чистых еще лужиц и превращались во множество мелких солнц.

Иногда эта улица напоминала взлетную полосу к солнцу. Захотелось немножко постоять и подождать: вдруг и вправду станешь свидетелем какого-то необычного зрелища?! Представился взлет межзвездного корабля или разбег крылатого Икара на пути к славе и бессмертию… Нет, пора идти, все расписано по минутам. На работу опаздывать нельзя. И он уверенно шагнул вперед.

Дорога эта пролегла границей между работой и домом, трудом и отдыхом, между двумя половинками его существования. Какая из них важнее? Он знал, что без той и другой не смог бы прожить долго. Они составляли одно целое, и сейчас он словно переходил из одной своей половины в другую. Граница была отчетливая, но не на замке и даже без двери.

Он решительно пересек ее и вошел в пределы больничного комплекса. Это огромное сооружение состояло из нескольких многоэтажных корпусов, разбросанных на обширной территории, и обилия хозяйственных построек и пристроек. Оно напоминало некую фабрику по уничтожению болезней или завод по производству здоровья – это уж кому как нравится.

Он работал в основном семиэтажном корпусе, похожем на флагманский корабль эскадры, Эстетики, конечно, здесь маловато, но серую картину скрашивали клумбы, газоны, небольшой парк перед корпусами. За ними ухаживали постоянно. По себе он знал, что у многих работающих в больнице, невольно поднималось настроение и трудовой настрой, когда проходили мимо цветов на клумбах, голубых елей с россыпью шишек на верхушке. Лес, окружающий комплекс с трех сторон, тоже разгонял случайные мрачные мысли.

Еще при входе в больничный городок начались приветствия сотрудников, которые, как и он, шли на работу. Большинство приехали на автобусе, и уже выдержали “экзамен” доставки самих себя на комплекс, состоявший из долгого ожидания транспорта и толкучки в салоне. Сейчас спешили на свои обычные места – одни грустные, другие – никакие, третьи – веселые. У него настроение было обычное, пришел на работу – и этим все сказано.

– Здравствуйте, Константин Александрович! – услышал сбоку. Повернув голову, только теперь заметил Никиту, молодого хирурга, коллегу по отделению. Ему был симпатичен этот человек – и его характер, и манера держаться, да и задатки будущего хорошего хирурга.

– Привет, Никита!

– Прекрасное утро.

– Да. Солнышко, тепло, воздух чистый.

– Прекрасно начинается день.

– Если б он так и продолжился…

– У вас предчувствие?

– Да нет, так…

– Работы мы не боимся, всегда на страже здоровья, – полушутя произнес Никита.

– Как отдохнул? На рыбалку ездил?

– Да какое там – чисто символически. Ездили на озеро, отдохнули хорошо: купались, загорали. С погодой повезло.

– Очень уж жарко было.

– А возле озера хорошо, прохладно, особенно в воде.

– Ну, а рыбы наловили?

– На уху хватило, улыбнулся Никита.

Незаметно подошли к ординаторской. Оставалось время до пятиминутки, успеет переодеться. Он никогда не опаздывал на утреннюю “конференцию” – это было делом принципа или стилем жизни, если хотите. Непременно успевал надеть белый халат и шапочку, переобуться. И на сей раз всё успел – часы показывали без пяти минут восемь.

Работая в плановой хирургии, он обычно приходил полвосьмого и сразу отправлялся на обход. Эти полчаса до пятиминутки много для него значили. Он мог спокойно посмотреть всех больных, включая поступивших. Иногда осмотр или опрос больного превышал обходный лимит времени: то пациент необычный, то приходилось отвечать на многочисленные внезапно возникшие вопросы больных или проводить с ними беседу. Все это считалось не обязательным для постовой медсестры, и она откровенно скучала, когда он брал ее на обход. Он ее понимал: медсестре важны указания врача по уходу, изменения в назначениях (а тем более – их отмена) и возможность быстрее с ними справиться. Зачем ей беседы с больными!

Не раз он задумывался о назначении медицинских сестер, их месте в лечебном процессе. Какими они должны быть? Чаще и больше с больными контактирует именно медсестра. Врач принял больного, прооперировал, если необходимо, потом посмотрел во время обхода. В остальное время пациент находится под непосредственным наблюдением медсестры. Каким будет их контакт, удачным или тяжким для обоих? Чаще всего работать в отделение приходят молодые сестрички, сразу после училища, и очень редко – опытные. У одних сестер много знаний, но мало навыков, и они как-то трудно им даются. Другие, наоборот, сразу усваивают практическую часть работы вместе с ее плюсами и минусами. И когда пытаешься их переучить или чему-то подучить, встречаешь непонимание и равнодушие. Как совместить в них знание, способность к их накоплению с практической подготовленностью?

Не секрет, что больные, пролежав несколько дней в стационаре, начинают великолепно ориентироваться в обстановке. Знают, когда дежурит грамотная сестра или та, что хорошо делает уколы. Волнуются, если пришла сестра, которая много “шумит”, но ничего не умеет. Одних сестричек ждут с радостью, других боятся, как огня. Одним больные открывают душу, другим страшатся лишний раз пожаловаться или о чем-то попросить. А это много значит в лечебном процессе.

Если медсестра внимательная, серьезно выполняет свои обязанности, ее сразу замечают и больные, и врачи. Врач начинает ей больше доверять и меньше контролировать. А когда она становиться еще и проводником его идей, рекомендации и назначении, психологическая и рабочая совместимость врача и сестры приближается к идеалу. Жаль, встречается такое не так часто, как хотелось бы. Кто в том виноват? Наверное, и та, и другая сторона, да и третье вмешивается постоянно: организация лечебного процесса, социальная неустроенность, некоторые традиции.

Каждому врачу хотелось бы, чтоб за “его” больными ухаживала самая опытная, квалифицированная, добросовестная и просто человечная медсестра. Но где их взять столько, сколько надо и хотелось бы? Это же не врожденные качества, их надо воспитывать. Если требуешь что-то – значит, знаешь, чего требовать и как того достичь. Многое зависит и от исходного “материала”, человеческих качеств – своего рода гибрида врожденных способностей, итогов воспитания и обучения.

Константин Александрович критически оценивал свои “таланты” воспитателя. Правда, не все зависело от него, но и он мог сделать гораздо больше, чем делал: вначале – из-за неполного понимания проблемы, потом – из-за упущенного времени и ограниченных своих возможностей, а может, и способностей.

Те же проблемы стояли и перед врачами. Учиться самому и учить других очень сложно. Может, осторожнее и бережней относиться к тем, кто уже соответствует этим требованиям, создавать им оптимальные условия для работы? Чтобы они не стремились уйти, а наоборот, пополняли ряды профессионалов.

Он с горечью наблюдал за тем, как некоторые медсестры уходили на другую работу, пусть более легкую или оплачиваемую, но где не требовалось все то, чему они научились и могли передать другим. Лишь бы процесс этот не затронул врачей, хотя знал он, что “крамольные” мысли возникают у многих. Когда люди начинают бежать из какой-то отрасли или системы труда – значит, система гниет и близка к краху, не понимает того или больной, или равнодушный ко всему человек. Как не вспомнить поговорку: “рыба тухнет с головы"! Может, нам, медикам, и удастся как-то приостановить процесс и создать предпосылки для возрождения и расцвета нашей “отрасли”?

Константин Александрович так хотел в это верить, он не был пессимистом. Главное не мешали бы, а помогали…

Получался “двойной” обход. Первый – для себя и больных, второй для медсестры, когда четко и быстро давал указания по каждому больному. Система прошла испытания и ему нравилась. Особенно – когда знакомился с только что поступившими больными и лечением, которое они получали. Он сразу мог уточнить у дежурных хирургов те или иные моменты ведения больного.

Ведь обычно палатный врач узнает о поступившем пациенте на пяти минутке, и создается ложное впечатление достаточности информации и объема лечения. Как правило, того и другого оказывается недостаточно, но уточнить уже не у кого – дежурные хирурги ушли. Порой о чем-то они специально не докладывали, боясь дополнительных вопросов и обсуждения их тактики ведения больных. Тут его система и срабатывала. Напряженные первые минуты работы с лихвой окупались. Можно было расслабиться перед операцией и не бежать сломя голову в операционную, так и не успев завершить обход.

Войдя в ординаторскую, он поприветствовал всех: женщин кивком, мужчин – за руку. Для него это не было только ритуалом, он мог многое сказать о человеке по тому, как тот “участвует” в рукопожатии: крепкое оно или так, для приличия, вялая ладонь или сильная. Когда в уверенно протянутую руку совали пальчики, он терялся. Не мог понять: или человек не знает, что такое рукопожатие, или намерен показать пренебрежение к нему, а может – к самой процедуре? А то и боится нарушить свою карму? Во всяком случае, он в рукопожатие вкладывал силу, уважение к тому человеку, с кем здоровался.

В это время в ординаторской собиралось до девяти-десяти врачей, и было шумно: кто-то рассказывал анекдот, другой обсуждал домашние дела. Зашел заведующий отделением, поздоровался, шум постепенно затих. Вошли щебечущей толпой медсестры, но затихли, едва увидев смирно сидящих врачей. В тишине отчетливо раздался писк часов: ровно восемь.

– Начинаем, – раздался уверенный голос заведующего. Пошла пятиминутка.

Часть вторая

. Утро

Что такое пятиминутка в хирургическом отделении? По сути – утренняя конференция, которая должна уложиться в пять минут. Официально. На деле же сие мало прогнозируемое мероприятие иногда длится две минуты, а порой – и все сорок. Обычно она проходит “молча”: дежурные медсестры и врачи докладывают, остальные молчат, поскольку у них нет вопросов к дежурной бригаде. Но в другой раз она превращается в “научную конференцию” или бурно протекающую разборку. Кажется, вот-вот дело дойдет до рукоприкладства, но срабатывает какой-то внутренний тормоз – и страсти стихают. Самые активные спорщики, побурчав еще немного, замолкают, и через некоторое время, уже после пятиминутки, начинается совсем мирный разговор.

Вот и сейчас докладывала дежурная бригада медсестер. Он прислушался. Сообщение делала Марина. Эта сестричка нравилась ему тем, как работала, всегда прилежно, уверенно, умело. Может быть, она плохо что-то объяснит, но сделает на высшем уровне.

За время его работы в отделении коллектив медсестер обновился почти полностью. Почему? Пройдя школу хирургического отделения, сестрички приобретают столь высокую квалификацию, что она позволяет им “прижиться” в любом другом медицинском учреждении. Почему же, когда человек получает квалификацию, его спокойно отпускают? Сколько трудов, энергии и средств уходит на его обучение! Медицинское учреждение должно быть кровно заинтересовано в том, чтобы костяк коллектива составляли профессионалы высокого класса. Только тогда можно будет говорить об уровне медицинской помощи и ее качестве. Возможно это роскошь – иметь такой коллектив, и не каждая больница может себе ее позволить? Пока неизвестно, какая система здравоохранения сформируется в нашей стране, какие принципы возьмут за основу. Но при любой системе будет иметь значение уровень специализированной и квалифицированной помощи. В конечном итоге от этого зависит приток финансов, а значит – благосостояние медиков. И еще один момент. Оплата классных специалистов выше, чем начинающих. Но доплата за знания и опыт меньше, чем за подготовку новых работников. Хотя каждое дерево крепко старыми корнями, и не какое количество не заменит качество.

Как должен формироваться коллектив? Вопрос трудный, извечный, решить его пытались многие. У некоторых получалось, у других наоборот – кончалось развалом. Нет одинаковых людей, как их объединить? У многих есть мнение на сей счет, и каждый вправе его высказать.

Несомненно, в коллективе должен быть лидер, владеющий всем объемом оперативных вмешательств, производимых в отделении. Уровень его знаний тоже должен быть на порядок выше, чем у остальных. Каждому в коллективе нужен пример – чему стремиться, на кого равняться. Деловые качества выходят на первое место, а потом – уже человеческие, ибо речь идет, прежде всего, о деле. Но если и человеческие качества, и моральные устои лидера тоже высоки, у него есть будущее.

Костяк отделения должны составлять несколько хирургов, которые на своих плечах несут всю тяжесть его работы, выполняют большую часть операции. У них богатая лечебная школа, на них может опереться лидер в любой ситуации (даже с перспективой на его замену). Такой костяк должен охватывать пятьдесят – шестьдесят процентов коллектива, а остальная часть состоять из молодых, подающих надежды хирургов. Нужно оптимальное сочетание опыта и молодости – чтобы дело не страдало, но и не покрылось плесенью. Формирование коллектива – задача не одного дня и даже года. У каждого есть свои слабости и недостатки, абсолютно идеальных людей нет. Но если отрицательные черты характера преобладают над деловыми, вряд ли человек придется “ко двору”. Но когда эти качества терпимы, они не должны стать для него отводом при рождении коллектива. И надо помнить, что только при дружной и грамотной команде возможно высокопрофессиональная, квалифицированная работа, а результат не заставит себя ждать.

Каковы недостатки или преимущества контрактной системы? Она позволяет создавать коллектив с учетом интересов учреждения. Но хорошо, когда те интересы объективны, тогда в коллективе окажутся именно профессионалы, а не протеже. А если еще при подписании контракта будет присутствовать психолог, возможность создания идеального коллектива хирургов резко создает.

…Выслушав отчет дежурной бригады, заведующий отделением поинтересовался, есть ли вопросы. Их не было, и медсестры ушли. Началась непосредственно врачебная пятиминутка.

Предыдущие сутки дежурили Иван Николаевич – хирург с большим стажем и колоссальным опытом и молодые хирурги: Анатолии и Игорь. Ответственные хирурги редко докладывали, чаще “отдувались” молодые. На сей раз – очередь Анатолия.

Он проработал уже около трех лет и докладывать умел. Вскользь “пробежал” по поступившим в другие отделения больным, за то подробнее остановился на госпитализированных в их отделение. И все равно подробностей было мало. С этим мирились, иначе пятиминутка длилась не пять минут, а пол часа и дольше. Вот когда больных поступало сравнительно мало, дежурные хирурги докладывали подробнее и основательней.

Сегодня среди “новичков” тяжелых больных не было, хирурги в основном работали в приемном отделении. В последнее время увеличилось число так называемых “амбулаторных” больных, то есть таких, которые не нуждались в госпитализации, но поликлинические хирурги по тем или другим причинам направляли их на консультацию к стационарным. Почему их стало больше? Ситуацию никто не анализировал, с ней просто мирились, когда тяжелых больных было мало, и “бурчали”, если их оказывалось слишком уж много и с ними надо было заниматься. А в субботу и воскресенье приемное отделение и вовсе превращалось в поликлинику, хотя их и в городе хватало.

Сейчас Константин Александрович в основном занимался абдоминальной хирургией, то есть хирургией брюшной полости. А раньше ему больше нравилась система чередования, когда хирурги работали определенный период в гнойном отделении, затем занимались плановой абдоминальной хирургией, потом – “экстренкой”. Каждый период обычно длился около трех – четырех месяцев, одним из периодов была работа в поликлинике. Теперь с удовольствием о том времени вспоминал.

Смена обстановки, характера работы – своя специфика, она необходима, и как разрядка для хирургов, работающих в стационаре, и как школа, где учились и осваивали амбулаторную хирургию. То, чем занимался хирург в поликлинике, во многом зависело и от него – его характера, усталости, желания – и от возможности поликлиники. Хирурги, прошедшие школу поликлиники, отличались от “чисто” стационарных: лучше ориентировались в разнообразии заболеваний, в их “запаснике” было больше вариантов лечения. Все-таки, как ни говори, узость рамок работы накладывает на хирурга отпечаток: с одной стороны, специализация позволяет глубже изучить проблемы какого-то раздела хирургии, но с другой – сокращается широта хирургических знаний. Где она, золотая середина, которая устроила бы всех: и хирурга, и больного, и медицинское учреждение? Что до него, он абсолютно не жалел, что пришлось заниматься другими разделами хирургии. В конечном итоге все это повлияло на его формирование как хирурга.

Теперь чередования не было. И ему было жаль хирургов поликлиники: однообразная многолетняя работа, весьма специфическая, при полной невозможности профессионального роста. Очень часто их работа напоминала терапевтическую. А хирург-рукодел прежде всего, ему просто необходимо делать что-то руками, и как можно чаще.

По себе Константин Александрович знал, что даже после небольшого перерыва (болезнь, отпуск) теряются техника, сноровка, интуиция. Приходилось наверстывать. Зато, когда достигаешь пика мастерства, сам удивляешься, насколько все точно, красиво, оптимально получается.

Хирурги за время дежурства вскрыли несколько гнойников, прооперировали два аппендицита без особенностей и ушили перфоративную язву. То есть выпало обычное, среднее дежурство. И дополнительным вопросам взяться неоткуда.

Пятиминутка прошла быстро, врачи стали расходиться, и ординаторская опустела. Какое его ожидает дежурство? Судя по предыдущему опыту и интуиции, будет оно “плохим”. Он ощущал затишье перед бурей. За редким исключением, спокойное дежурство обычно чередовалось с бурным и насыщенным. Правда, бывало, и несколько подряд дежурств, иногда неделю – две, протекали спокойно, в обычной рутинной работе. Но затем все равно они “компенсировались” несколькими напряженными дежурствами. Слушаешь порою годовой отчет о проделанном – и поневоле начинаешь себя и других хирургов уважать – сколько всего сделано!

Но он не стал готовиться к худшему варианту, к нему он всегда готов.

Вошел Никита. В отделении было мало курящих хирургов, среди них – и Никита. Сейчас он тоже перекурил, резко запахло сигаретным табаком. Константин Александрович давно “воевал” с курильщиками, и надо сказать – небезуспешно. Во всяком случае, осталось у них только три курящих хирурга. Остальные – или от осознания вреда дурной привычки, или от его агитации – курить бросили. Остались самые стойкие, и он продолжал с ними борьбу, надеясь на полный успех. “Вредностей” на их работе и так хватало.

Когда-то он тоже курил. И надо же было однажды поспорить! Результат – не курит пятнадцать лет. Уже через месяц после последней сигареты почувствовал себя лучше: исчезла одышка даже при серьезной физической нагрузке, улучшились сон, аппетит. И сейчас, когда начинают напоминать о себе прожитые годы, он понял, насколько был бы плох, если б продолжал курить. Правда, до сих пор, пусть редко, но приходят сны, в которых он курит, и с удовольствием. Как навязчивы и живучи вредные привычки! Поневоле начинаешь уважать человека, который смог самостоятельно справиться с одной из них.

– Константин Александрович, вы пойдете на обход? – спросил Никита. Он знал, что Константин Александрович традиционно, прежде всего, обходит раннее им прооперированных больных. Вопрос был чисто риторическим.

– Да, только переоденусь. А ты посмотри поступивших, которых передали нам для дальнейшего наблюдения. Я их тоже посмотрю, только позже.

Никита вышел, а он стал во второй раз переодеваться, но уже полностью: надел сменный больничный костюм, халат, сунул фонендоскоп в карман и вышел из ординаторской.

Он всегда был в курсе состояния всех больных, которых принимал и кому оказывал первую помощь, а тем более – кого сам оперировал. Послеоперационных в тот момент было шесть. Ему не хотелось мешать палатным врачам, поэтому пошел к пациентам, лежавшим в дальних палатах, где обход делали в последнюю очередь.

– Здравствуйте, женщины, – произнес, входя в палату. Он никогда не называл пациентов больными.

– Здравствуйте, доктор.

– Ну, как дела, Валентина Петровна? Что беспокоит?

Женщине было семьдесят три. Страдальческое выражение лица, глаза чуть приоткрыты, бледная. Сразу было видно, что в кровати не двигалась: то ли боялась, то ли больно, или то и другое вместе.

– Лучше, доктор, лучше

– Не вижу, Валентина Петровна, что-то все-таки беспокоит

– Так и должно быть, наверное. Операция же была. Побаливает, где рана и где выходят трубочки.

Константин Александрович внимательно осмотрел больную: склеры глаз не сухие, обычной окраски, язык влажный, обложен белым налетом, пульс немного учащен, живот при пальпации болезненный во всех отделах, но больше вокруг послеоперационной раны. Внимательно послушал перистальтику – не очень четко, но, прослушивалась. Газы не отходили, да и рано. Диурез достаточный. Для вторых – третьих послеоперационных суток он оценил состояние больной как средней тяжести с тенденцией к улучшению. Иными словами, все пока шло обычно. Больная больше сама боялась активизироваться, чем ей что-то мешало. Как обычно, дал ей советы и попросил подойти к нему родственников, если они придут. Да, бывало и так: пожилого человека прооперировали, а никто из многочисленных родственников его не навещал, хотя в их помощи больной всегда нуждается, и особенно в первые, самые тяжелые дни.

В родственниках нуждались и поступившие в тяжелом состоянии больные. Он всегда добивался, чтобы за ними кто-то ухаживал. Санитарок, как обычно, не хватало, у медсестры других дел невпроворот, и лишний раз посмотреть на больного, что-то ему подать или помочь повернуться в кровати оказывалось некому. Те больные, за кем ухаживали родные – он уже дано заметил, – выздоравливали быстрее. Между ними и отношения были родственными. То, что больной постесняется попросить у других, у родственника спросит без труда. И если б от него зависело, кого выбрать для ухода, он предпочел бы родных. Правда и те бывают разные, добросовестные и не очень. Но тут многое зависит от врача и медсестры: насколько они грамотно и популярно объяснят им суть проблемы, что и как нужно делать.

Весь его опыт ему подсказывал, что в послеоперационный период, особенно у пожилых, мелочей не бывает. Вовремя предупредить возможные осложнения лучше, чем потом лечить их и гадать, что все-таки произошло: то ли катастрофа в брюшной полости, то ли упущение в ведении послеоперационного периода. И если к нему подходили родственники, он долго и обстоятельно объяснял им все “мелочи”, которые могли оказывать больший лечебный эффект, чем самое сильное лекарство.

По пути заглянул в соседнею палату. Там находился больной, которому пять дней назад удалили гнойный аппендицит. Заметив врача, тот сразу лег на кровать и обнажил живот. Он уже знал, что доктор обязательно его посмотрит. Константин Александрович, тщательно пропальпировал живот, убедился, что с больным все в порядке и его в принципе можно планировать на выписку.

– Ну что же, если анализы крови будут нормальными – пойдешь домой.

– Спасибо доктор! – заулыбался больной.

Он посмотрел еще одного пациента после операции по поводу спаечной кишечной непроходимости и больную с прооперированной ущемленной грыжей. Оба не вызывали у него озабоченности. Еще раньше он убедился, что у них все в порядке, пора выписывать.

Сейчас Константин Александрович шел в маленькую двухместную палату, где лежала самая тяжелая, из оперированных им больных. После первой операции уже на третьи сутки возникла клиника разлитого перитонита-воспаления брюшной полости. Операция была по поводу калькулёзного холецистита, но обнаружили камни и в желчевыводящих протоках, Со слов оперировавших ее хирургов, все было сделано тщательно и надежно.

Учитывая характер предыдущей операции, возникло подозрение на желчный перитонит. Больной было семьдесят восемь, да еще такое осложнение! Но альтернативного лечения не было, и больную взяли на повторную операцию. У каждого осложнения своя причина: то ли это еще одна необнаруженная патология, то ли не полностью ликвидированная основная, то ли технический брак хирурга. Разобраться бывает очень трудно, но не найти причину осложнения ты не имеешь права. Еще и еще раз все тщательно проверил и, наконец, обнаружил причину желчного перитонита. Но удовлетворения не было: налицо брак в наложении швов на холедох – один оказался негерметичным.

Часто вспоминал слова профессора кафедры, где проходил ординатуру: найти патологию в брюшной полости – не самое важное, главное – как “уйти” оттуда с полной гарантией успеха. Сейчас надо было использовать все методы страховки. Да, так и сделаем. Поставив специальный трубчатый дренаж в желчный проток, он ушил его. Проверил надежность и герметичность швов – все казалось прочным. Снова все проверил, чтобы была почти стопроцентная гарантия. Промыв брюшную полость антисептиками, поставил дренажи и ушил ее послойно.

Всегда вдвойне переживал он и за больных, которых приходилось повторно оперировать, и за хирургов, допустивших брак. От ошибок никто не застрахован, и он их допускал. Но и сейчас, и всегда считал, что больной не должен платить жизнью за те ошибки. Приходил опыт, ошибок становилось меньше.

Прооперировав эту больную, он понимал, что теперь большая часть ответственности за ее жизнь ляжет на него. Это его не пугало, он верил в себя. Теперь больная нуждалась в особо тщательном уходе ради двойной гарантии успеха. В случае неудачи она могла умереть, что в свою очередь ударило бы по судьбам хирургов, оперировавших ее в первый раз, по его судьбе. Да и по престижу отделения, чести их “фирмы”.

Все больные, пролечившиеся в отделении, “несли” печать их “фирмы”. Может, для кого-то это пустые слова, кто-то не воспринимал их всерьез, но для него это важно. И он всегда пытался привить молодым хирургам чувство патриотизма к своему отделению. Должно же что-то людей объединять!

Их коллектив находился в началебольшого пути, только-только формировался. Какие принципы заложить в его основу? Всех не знал, но в некоторых был уверен: любовь к работе, патриотизм по отношению к больнице и своему отделению, ответственность за результат.

Открыв дверь, он принюхался к палатному воздуху. Нет, запаха затхлости, гноя не было. Давно заметил, что вокруг тяжелых больных всегда создается свой микроклимат – из воздуха, который выдыхал больной, из запаха, исходящего из его рта и отделяемого по дренажам; в конце концов – запаха кала и мочи, вовремя не вынесенных из палаты, а может быть – духа самой болезни? Все это он использовал при оценке состояния больного.

Возле пациентки находился родственник, что значительно повышало шансы на успех. Вокруг кровати порядок, простыни чистые, дренажи аккуратно вставлены в баночки с антисептиками. Больная сама, опустив одеяло, обнажила живот для осмотра, И улыбалась! Он посмотрел живот, послушал перистальтику кишечника – симптомы перитонита явно пошли на убыль, по дренажу текла светлая желчь без осадка, по страховочным дренажам отделяемого не было. Возможно, ранних послеоперационных осложнений удалось избежать, хотя до полного выздоровления еще очень долго.

Настроение улучшилось. Прошло около тридцати минут. В приемное отделение не вызывали, и можно было посмотреть больных, оставленных для динамического наблюдения предыдущей бригадой дежурных хирургов. У парня и правда все боли в животе прошли, и он разрешил ему даже есть, а вот у молодой женщины исключить острый аппендицит не мог: сохранялись боли в правой подвздошной области, небольшая температура, лейкоцитоз в крови.

Острый аппендицит – заболевание хамелеон, испортившее многим хирургам нервы, настроение, здоровье, а иным и судьбы. Нередко возникали дурные мысли о собственных хирургических возможностях. Не так уж часто больные понимают, что это за заболевание, хотя слухов витает много. Некоторые пациенты требуют сразу же поставить точный диагноз. Но возможности у хирургов в этом плане зачастую ограничены. Была бы “молния” на животе, расстегнул ее, посмотрел, определил диагноз и быстро вылечил больного. Но в памяти хирурга только та головная боль, что остается почти после каждого трудного случая.

С годами вырабатывается интуиция на аппендицит. Не стопроцентная, но все же. А у некоторых хирургов она на высоте, создается впечатление, что они видят сквозь брюшную стенку. Само собой, интуиция возникает не на пустом месте: это десятки, сотни, может быть, тысячи больных, прошедших через глаза, руки и мысли врачей.

Да, придется поработать активно. Поджимал и срок заболевания вторые сутки. Если у больной аппендицит, надо оперировать. А если его нет? Он снова вспоминал советы своих мудрых учителей.

Днем дежурные могли сделать в качестве дополнительного (а может, и основного) ультразвуковое исследование органов брюшной полости, фиброгастроскопию, более тщательное рентгенографическое исследование. Жаль, невозможны они были в течение всех суток. Сколько бы неверных диагнозов отпало, сколько предотвращено ошибок! По телефону он договорился с УЗИстом, а затем с гинекологом, чтобы те ее быстро посмотрели. Больную к ним отправил, на все уйдет тридцать-сорок минут.

– Константин Александрович, вас искали, – окликнула постовая медсестра Галя, симпатичная девчонка с озорными глазами.

Она уже давно выглядывала его в боковое окошко кабинки поста. И пока он шёл по коридору, успела в который раз несмотря на то, что он был в халате и шапочке, рассмотреть и оценить. Он был немножко не в её вкусе: староват, небольшого роста. Но были и привлекательные для неё черты: тёмный шатен, с сединой в волосах, особенно на висках, приятный овал глаз с неотчётливым, но добрым цветом радужек. Губы правильно очерчены, уголки рта не опущены и не загнуты кверху, что, наверное, говорило о его устойчивом характере. Щёки небольшие, на их фоне выделялись края скуловых костей. Нос довольно правильной формы, скорее был типично славянским, чем каким-то особенным. Подбородок заканчивал чем-то запоминающееся лицо.

На это лицо абсолютно не накладывалась манера поведения врача: быстрый, решительный, вечно куда-то спешащий. Ему бы остановиться на мгновение, но опасно, может упасть. Создавалось впечатление, что он уже где-то впереди и физически, и в мыслях.

Она недавно работала в хирургии и если вначале она больше внимания обращала на внешность врачей-мужчин, то теперь уже стала больше разбираться в том, кто чего стоит, как врач и человек. И пусть вначале он ей не “показался”, теперь же всё было по-другому.

Не ответить шуткой не мог:

– Двое с носилками?

– Да ну вас! Звонили из гинекологии и просили посмотреть больную, – прощебетала Галя

– Ну что ты все о деле и о деле. Рассказала бы что-нибудь веселенькое, анекдот свежий.

– Некогда, Константин Александрович, у меня работа.

– Из приемного отделения звонили?

– Нет пока.

– У тебя какое настроение? Рабочее? Хочешь, чтобы мы побольше больных приняли?

– Ну что у вас какие-то шуточки не смешные, – и, смущенная, выбежала из кабинки поста.

Позвал Никиту из ординаторской, вдвоем пошли в гинекологическое отделение. Специфическое оно, лечат здесь только женщин. А поскольку и врачи только женщины, оно особое вдвойне. Константин Александрович старался жить – работать с гинекологами в мире, но чаще приходилось “ссориться”: тактика лечения заболевании слишком уж разная. Если те оперировали сравнительно редко, то основным методом лечения экстренных хирургических заболевании оставалась операция. Отсюда и разногласия.

При остром аппендиците, особенно на вторые сутки, важен каждый час. Выделить нужную информацию из самой разнообразной клиники, подтвердить наличие именно острого аппендицита иногда крайне трудно. И зачастую исключить острый аппендицит при явной клинике какого-то воспалительного заболевания придатков матки просто невозможно. В какой-то мере хирурги понимали гинекологов и брали инициативу в свои руки, госпитализируя больных в хирургическое отделение. Гинекологи редко настаивали на своем, что всегда возмущало хирурга. Ведь приходилось порой, следуя инструкции, тех больных оперировать и удалять… неизменный червеобразный отросток, диагностируя при этом явное воспалительное заболевание придатков матки. Инструкции было около шестидесяти лет: при болях в правой подвздошной области и невозможности исключить острый аппендицит, больные должны быть прооперированны в ближайшие два четыре часа. Хирургия шла вперед, но тактика оставалась прежняя.

Самое страшное в любом деле – революция. Она движет прогресс, но сколько попутно возникает жертв или “отходов”! Лучше уж медленное, поступательное движение вперед, когда есть время подумать, осмыслить, оценить сделанное, отделить полезное и вредное. Не бывает в мире абсолютно черного и абсолютно светлого, плохо, когда нет движения вперед, но не лучше и идти вперед прыжками, по-революционному. В хирургии – тем более. Что значит шестьдесят лет существования одной и той же тактики лечения – в частности, острого аппендицита? Значит, страх перед болезнью настолько силен, что все невольно зациклились на одной, на определенном этапе оптимальной тактике лечения и, добившись успехов, уже ни о чем больше и думать не хотим. Но есть же и другое решение проблемы? А что острый аппендицит – проблема, ни у кого сомнения нет.

Представьте себе, что каждый год один человек из трехсот пятидесяти оперируется по поводу острого аппендицита. В масштабах страны набегают многие тысячи. И как бы ты ни оттачивал технологию оперативного вмешательства, всегда были и останутся те или иные послеоперационные осложнения. Тут уже из первой проблемы вытекает другая: лечение самих осложнении. Не всегда консервативное и не всегда удачное. Круг проблем замыкается. Как из него выйти? Главное – избавиться от страха перед заболеванием, а затем попробовать решить проблему. Решение где-то рядом, надо только задуматься. Учитывая одно: застой – плохо, но плохи и метания, прыжки.

Одним из вариантов Константин Александрович считал лапароскопию. Впервые сделав ее самостоятельно, он влюбился в нее, как мальчишка. То, что открылась перед глазами, когда смотрел в окуляр лапароскопа, напоминало фантастическое, красочное зрелище, какой-то новый мир. Даже будь ты художником, такую картину не нарисуешь! Она в движении, как некий цветной видеофильм. Он решил твердо: надо осваивать метод, отшлифовывать его.

Теперь он сделал уже несколько тысяч лапароскопий, но одинаковых не было. Перед глазами пробегает калейдоскоп картин, и каждая отличимая от другой. Это и мешало ему бросить лапароскопию. Не бросал, когда осваивать ее не помогали или откровенно мешали, а порой и запрещали ею заниматься. Не бросает сейчас, когда исчезли уже задор и энтузиазм молодости, иссякают творческие силы.

“Наверное, и сейчас возникнет необходимость в лапароскопии”, – подумал он, входя в ординаторскую к гинекологам.

– О, какие гости к нам! – как всегда бурно и радостно встретили их гинекологи.

– Чаем угостите? Можно и кофе. – вместо приветствия произнес он.

– И даже с конфетами! – так же дружно ответили гинекологи. Им, наверное, было так же тяжко без мужчин в коллективе, как и хирургам без женщин.

– Но это потом. Вы хотели что-то интересное показать.

– Это я вас искала, – сказала Наталья Петровна

И они вместе вышли из ординаторской. Палата была рядом. Поздоровавшись с больными, они с Никитой сразу обратили внимание на женщину, лежавшую на средней койке. Ей было около тридцати, бросались в глаза бледность кожи, особенно лица, вялость, какая-то тоска и усталость в глазах. Посмотрев ее живот, Константин Александрович ронял опасения гинекологов: там назревала какая-то катастрофа.

– Ну как ваше мнение? – спросила Наталья Петровна.

– Опасения и сомнения понятны. Предлагаю сделать лапароскопию, чтобы определиться с диагнозом и тактикой лечения, – ответил Константин Александрович и продолжил: – Запишу в историю болезни свое мнение и рекомендации.

– Как раз об этом и хотела вас просить.

– Как мы можем вам вообще в чем-то отказать!..

Надо еще учесть, что больная поступила ночью и ей не помешает серьезная предоперационная подготовка. Наверняка понадобится операция. Только кто будет оперировать – хирурги или гинекологи, с каким диагнозом? Если хирург шел на операцию, уже зная, что найдет, это во многом предопределяло успех. А лапароскопия вполне могла уточнить диагноз и рекомендовать оптимальный разрез.

Предварительное мнение у хирургов и гинекологов совпадало. Константин Александрович позвонил дежурному анестезиологу, что бы тот сразу подключился к подготовке больной к операции. Следующий звонок сделал в операционную и договорился о приблизительном времени лапароскопии, предупредив, что их будет две: наверняка возникнет необходимость в лапароскопическом исследовании той больной, что наблюдалась в хирургическом отделении.

Подходя к ординаторской, они услышали звонок местного телефона. Никита подошел, снял трубку.

– Дежурные хирурги, – без “алло”, серьезно сказал он. Минуты две молча слушал, затем повесил трубку. – В приемном отделении двое больных с подозрением на острый аппендицит и один с острым панкреатитом, – коротко доложил суть телефонной информации.

– Иди, смотри аппендициты, я буду через десять минут.

– Да я и сам посмотрю, а вы здесь пока определитесь с больной.

Константин Александрович был не против. У них существовала договоренность: сам принял – и сам оперируешь, если, конечно, нужна операция. Поэтому молодые хирурги старались сами смотреть больных в приемном отделении, и лишь при необходимости подключались ответственные хирурги. Иногда бывали и обиды: “Почему это я должен все время ходить в приемное! Пусть и вот он сходит”.

Константин Александрович никогда не считал за великий и тяжкий труд лишний раз сходить в приемное отделение, мог посмотреть и оформить сразу нескольких больных. Работали там веселые, шустрые и симпатичные медицинские сестрички. Перебрасываясь с ними шутками, он легко и быстро определялся с больными.

Но сейчас надо сначала решить вопрос о дальнейшем лечении больной. Тем более, ему сообщили, что ее посмотрел гинеколог, сделали УЗИ. Он взял историю, внимательно прочитал оба заключения. На УЗИ патологии не находили, гинеколог, как всегда, сомневался “в свою пользу”. Посмотрев еще раз больную, окончательно решил: необходима лапароскопия. Спросил у нее согласия на операцию и назначил премедикацию.

Часть третья. Начало

Итак, решение принято. Пошел четвертый час рабочего времени. Результат: нашли себе работу, изначально на нее не рассчитывая. Не спускаясь в приемное отделение, не приняв ни одного больного, уже “обречены” на две, пусть и небольшие операции. Что это? Недоработки предыдущей дежурной бригады? Вряд ли. Наверное, это просто оптимальное решение некоторых вопросов экстренной хирургии. Ночные операции и утренняя суета не должна отражаться на здоровье людей. Если можно провести дополнительное обследование или динамическое наблюдение не в ущерб окончательному результату, их нужно сделать. Да, если б у дежурных хирургов были такие возможности ночью, а они их не использовали! Закончился начальный период дежурства, его можно назвать диагностическим. Наступило время действий, оставалось тридцать-сорок минут до операции. Он решил спуститься в приемное отделение – все равно надо смотреть больных. Лучше, если ты будешь знать их состояние при поступлении, чтобы оценить его изменения в динамике.

Это был один из его законов работы. И если он их свято соблюдал, ошибок было значительно меньше. Вопрос не в доверии, хотя и оно не маловажно, а в том, чтобы быть всегда в курсе дела. Не вмешиваться в работу молодых товарищей, когда все идет, как полагается, и своевременно вмешиваться, если что-то выходит из-под контроля и делается не так, этому он учился когда-то сам, этому научит и других.

Надо спускаться на лифте. Большой шестиместный, одновременно грузовой и пассажирский, двигался он медленно. Приходилось ждать несколько минут, которые всегда его внутренне злили. Спуститься по лестнице невозможно, все равно надо ждать. Эти минуты он считал потерянными. Не так обидно, когда работы мало или она не срочная, но если возникала необходимость срочной консультации, дело доходило до скандала. Никто же потом не примет всерьез объяснение, что он долго ждал лифт. А лифтер работает по своему распорядку и не знает, когда вызов срочный, а когда – нет. За суточное дежурство приходилось опускаться и подниматься до двух десятков раз, что было одним из неудобств в работе. Из-за подобных неудобств к концу дежурства накапливается усталость, раздражение. Ну почему мы сами создаем себе препятствия, а потом героически их преодолеваем?

Перед ним открылась дверь лифта. Вошел и попросил опустить его на первый этаж.

– Вам срочно? – спросила лифтерша. В лифте находились двое больных, и она хотела, видимо, вначале их поднять

– Нет, не срочно. – У него было время, можно и на лифте “покататься” (иногда он называл его "Наше метро").

Со всеми остановками в пути лифт, наконец, добрался до первого этажа. Он посмотрел на часы – на поездку ушло восемь минут. Никита уже осмотрел больных с подозрением на острый аппендицит. Обоих госпитализировал, но оперировать надо было одного, а второго – вначале полечить консервативно и посмотреть изменения его состояния в динамике. С такой тактикой Константин Александрович согласился, когда тоже их посмотрел.

“Молодец, Никита. Взрослеет как хирург”, – подумал он. Можно уже опереться в некоторые моменты на него и не так строго контролировать его действия. Третьего больного решили посмотреть вместе, уже первый взгляд на него насторожил: пациент не может найти удобное положение из-за болей в животе, бледный, есть позывы на рвоту. “Надо было смотреть его в первую очередь”, – с некоторым укором в адрес Никиты, да и в свой собственный, подумал Константин Александрович. Но всё равно надо будет ему напомнить о необходимости предварительной сортировки поступающих больных.

– Померьте артериальное давление, температуру, – попросил медсестру.

Осмотрев склеры глаз, посчитал пульс и склонился к больному. Живот был слегка вздут, напряжен, резко болезнен при пальпации. Перистальтика при аускультации резко ослаблена, на лицо положительные симптомы раздражения брюшины.

– Сто на пятьдесят. Температура тридцать семь и девять, – громко произнесла медсестра Света. – Мы уже заказали анализы крови и мочи по развернутой схеме. Надо позвонить в лабораторию – уже готовы, наверное.

– Позвоните, узнайте. Потом сделайте обзорную рентгенографию брюшной полости на наличие “свободного газа”. Еще – электрокардиограмму. – Он хотел исключить все другие диагнозы, которые в принципе могли быть и остановиться на одном, и желательно правильном.

Сразу возникло подозрение на деструктивный панкреатит – разрушительный процесс в поджелудочной железе, а значит – и в брюшной полости. Тратить время попусту было бы преступлением. Еще раз, поторопив сестру, стал писать. Истории болезни тяжелых больных и тех, кого, по его мнению, будет трудно лечить, (с сомнительным прогнозом на выздоровление), старался заполнять сам. При этом узнавал все мельчайшие подробности о болезни, и больном, и что, в свою очередь, помогало ему правильно выбрать метод лечения и вести динамическое наблюдение за состоянием пациента.

Больному было тридцать три года. Надо же, какие ассоциации! Он припоминал, что тот уже лечился у них, и наверняка с острым панкреатитом.

– Как зовут вас?

– Василием. Вася, Константин Александрович. – Да, сомнения исчезли: они были “знакомы”.

– С чем связываешь начало болезни?

– Да вот, поел хорошо. Работал на огороде, устал. Дома жена приготовила жаренную на свинине картошку, салат. Ну, сто грамм выпил

– Значит, диету не соблюдал?

– Соблюдал. Вроде, все было хорошо, живот не беспокоил. Я и решил, что немножко можно “нарушить”, – он поморщился от болей.

– Да-а-а. Серьезные у тебя дела.

– Доктор, если нужны какие-нибудь лекарства, скажите. Купим. Только помогите.

– Было бы лекарство, которое излечивает сразу, – не было хирургов и хирургии. От тебя потребуется много усилий, а главное – желание выздороветь.

– Все буду выполнять, только помогите.

Дав последние указания медсестре, посмотрел на часы. Уже опаздывал в операционную.

– Я на операции, – поставил в известность сестер приемного отделения и вышел.

Уже на ходу, в коридоре, попросил Никиту организовать доставку больной, которой предполагалось оперативное лечение, после лапароскопий. Поднялся на лифте до переходного этажа, быстрым шагом прошел в операционную.

Когда впервые в жизни он увидел операционную и прочитал надпись: “Посторонним вход строго запрещен”, испытал чувство, похожее на страх. Тогда он еще не думал, что станет хирургом. Но если не кривить душой, только хирургом и хотел стать, поступив в мединститут. Просто не был уверен, что у него получится.

Впервые перешагнув порог операционной, он стазу понял: это особое отделение в больнице, некий дворец, более или менее роскошный (в особом понимании слова). И с тех пор всегда, входя в операционную, испытывал какое-то волнующее и возбуждающее чувство. Здесь ему нравилось все: и чистота, и порядок, и – особенно – операционные сестры. Уважение к ним возникло еще тогда, когда они учили его первым хирургическим премудростям. И он считал долгом и достоинством овладеть теми знаниями и умениями, какими владели они.

На фоне колпака и маски очень уж симпатично выглядел прямоугольно-треугольный кусочек лица с выразительными глазами. Ему приятно было во время операции изредка поглядывать на них. Это его разряжало, успокаивало, что, несомненно, сказывалось на результате операции. Конечно же, не всегда все протекало спокойно, приходилось порой прикрикнуть на операционную сестру, а то и крепко выругаться. Но потом всегда жалел о сказанном, ругал уже себя, просил прощения у них. И всегда удивлялся реакции сестричек на свои, можно сказать, выходки. Они не обижались, понимали все и даже успокаивали его. Они оказывались еще и психологами, может, сами того не понимая.

По его мнению, в операционные сестры шли девушки особого склада характера. Случайные люди быстро отсеивались. Оставались те, кто был влюблен в свое дело. Работая во многих больницах, он отмечал, что лучшие черты, присущие операционным сестрам, везде неизменны. Есть врачи, медицинские сестры, а есть операционные сестры.

Открыв двери операционного блока, он вновь испытал те необъяснимые чувства. Быстро переоделся, стремительно вошел в операционную. Надел бахилы, шапочку, маску, перешагнул границу особой стерильности и вошел в святая святых – операционный зал.

У каждого есть свои “святые” места, для хирурга это – операционная. Если не будешь ее любить, из тебя не получится Хирург с большой буквы. Считая себя далеким от совершенства – как человеческого, так и хирургического, он просто не мог без любимого места.

Там уже накрывала операционный столик Мила, пухленькая, миловидная девушка с большими голубыми глазами.

– Здравствуй, Мила

– Здравствуйте, Константин Александрович

– Как настроение?

– Рабочее

– У нас будет две лапароскопии, а затем аппендицит, – он посмотрел в ее глаза. Они улыбались. Слева у виска из-под шапочки выбился локон волос – завлекалочка.

– Хорошо, Константин Александрович. Мы готовы.

Он быстро подключил к электросети стойку с паралапароскопическими приборами, проверил параметры, подключил камеру. И на экране монитора появился светлый квадратик окна. Проверил контрастность.

– Мила, кто еще с тобой работает?

– Наташа. Сейчас подойдет.

Больную уже подали в операционную, надо ее одеть и переложить на операционный стол. Он пошел мыть руки первомуром. Внимательно осмотрел пальцы – не выросли ли ногти, хотя подстригал их почти каждый день, и это вошло в привычку. Нет ли ранок на коже? Раствор антисептика оказался сильным, он иногда сам поражался, как кожа рук его переносит. Правда, больше пяти-шести раз все равно не переносила, появлялся химический дерматит, особенно когда в операционной было холодно. Сейчас все в порядке, он сунул руки в тазик с раствором ровно на минуту. Вытерев их стерильной пеленкой, надел с помощью сестры халат и перчатки, взял из камеры все необходимое, вернулся к операционному столу. Быстро собрал приборы, подключил к стойке. Готово. Где – больная? Он вошел в ритм работы.

Когда это происходит, когда он включается в ритм? Дома или по пути на работу: когда входит в больницу или уже здесь, в операционной? Именно в ритм операционной он и включался, назначая премедикацию, когда вопрос об операции решен. Происходила перестройка – как зарядка аккумулятора, взведение курка ружья, которое должно выстрелить, как сжатие пружины, которая вот-вот расправиться. Это стало его наркотиком, допингом, необходимым для операции. Он не верил, что хирург за столом – само спокойствие. Видимое спокойствие – лишь наружная оболочка, внутри хирург – заряд энергии, накопленный, мобилизованный всем организмом. Этого заряда должно хватить на всю операцию. Опыт, квалификация и помогают создать необходимый запас энергии, ни больше – ни меньше.

За время операции у хирурга сгорает масса энергии. Каждый из них замечал за собой: на определенных этапах появляется дрожь в руках, потливость, слабость в ногах. Выраженность их не одинакова. Да и операции разные: маленькие и большие, простые и сложные, короткие и длинные. И дело не в том, что эти симптомы проявляются, а в том, как хирург с ними справляется. Иногда его работу сравнивают с бегом спортсмена на длинную дистанцию. Насколько рационально распределит запас энергии хирург? Хватит ли на всю операцию? На каком этапе придется принимать ответственное решение? А на его принятие и потребуется максимум энергии. Оптимальность решения зависит не только от количества оставшейся энергии, но и от амплитуды скачка энергии, которая понадобится в тот момент.

Больную переложили на операционный стол, закрепили ноги, подняли раму (не каждому можно и нужно показывать, и не каждый больной захочет и может увидеть то, что происходит на операционном поле).

– Как вас зовут?

Ей было двадцать три. Не толстая, не худая, симпатичная, по всей видимости, очень боится предстоящей процедуры.

– Лиза

– Не бойся, Лиза. Процедура неприятная, знаю, но вполне переносимая. Если где-нибудь кольну, ты потерпишь, ладно?

– Ладно

Больные по-разному переживали эту процедуру – в зависимости от переносимости боли, от темперамента. Но многое предопределяло и стадия заболевания в брюшной полости: чем выраженнее воспаление, тем чувствительнее станут его действия для больного.

За редким исключением, лапароскопию он делал под местной анестезией. Больше половины больных переносили ее нормально. Но иногда приходилось подключать анестезиолога для дачи наркоза.

Быстро обработав операционное поле, он отгородил его простынями. Обезболил все слои брюшной стенки новокаином, сделал маленький разрез кожи. Взяв в правую руку троакар, уверенным движением проколол переднею брюшную стенку и ввел его в брюшную полость. Больная не успела ойкнуть. Вынул стилет, подключил лапароскоп к инсуфлятору.

– Лиза, мы сделаем из тебя воздушный шарик. Дыши ровно и не пугайся

– Мне уже больно, доктор

– Больно или неприятно?

– Неприятно

– Потерпи

И вот на экране монитора появилась картинка. Она была живая, все двигалось. Он еще раз удивился своеобразной красоте внутреннего строения организма.

Все совершенное – красиво. Казалось, красота – наружная характеристика предмета или организма, зачем и кому нужна внутренняя? И вот человек сумел заглянуть внутрь, не нарушая целостности оболочки. Оказалось, и там красота, а значит – совершенство. Бог создал человека или эволюция? Отец или мать? А может, они вместе постарались, и это плод их совместной любви? Хотелось бы думать, что так оно и есть.

А вот в болезни красоты нет. Сразу вся картина изменялась: яркие краски тускнели, движения становились резкими или вообще исчезали. Все казалось неестественным. Если у здорового человека была какая-то фантастическая асимметрия внутреннего строения брюшной полости, то при болезни она приобретала грозные, устрашающие оттенки и контуры. А может, ему только казалось? Но со временем первое его впечатление только окрепло.

В левом углу монитора было видно, как передает диафрагме свои толчки сердце. В унисон дыханию движется печень. Петли кишечника напоминают больших червяков, ползущих куда-то. На созерцание ушло несколько секунд. Профессионально отметив, что в верхней половине брюшной полости все в порядке, он перевел “глаз” лапароскопа в нижний отдел живота. На дне полости таза был геморрагический выпот. Отработанными движениями он вывел для осмотра червеобразный отросток: да, все в порядке. Он и вправду напоминал червячка – не измененный, извивался на манипуляторе. Острого аппендицита нет. Но почему выпот в брюшной полости? Он попросил изменить положение стола. Стало удобнее осматривать матку и придатки. Вот она, причина! На нижнем полюсе правого яичника разрыв оболочек длиной до полсантиметра. Потрогав его манипулятором, убедился, что это, в самом деле, разрыв и кровь попала в брюшную полость из него. У больной апоплексия яичника. И она имитировала приступ болей, похожий на острый аппендицит. Оперировать ее не надо, лечение в данном случае консервативное.

– Все, Лиза! Оперировать не будем, сейчас поедим в палату. – Он быстро удалил из брюшной полости воздух и приборы, наложил кожный шов.

– Мила, перекладывайте ее на каталку и позвоните – пусть подают больную из гинекологии.

Сменив перчатки и халат, он взял второй стерильный столик и снова покатил его к пароформалиновой камере. Все действия повторялись. Пока собирал аппаратуру, вторую больную уложили на стол и зафиксировали ремнем.

– Как тебя зовут? – снова задал вопрос, скорее риторический. Наверное – чтобы войти с ней в контакт, как-то отвлечь, навязать разговор. Это поможет ей лучше перенести болезненную и неприятную процедуру.

– Оля, – ответила пациентка. Бледность и сейчас выделялась на её лице. “Неужели кровотечение?” – подумал он.

– Оля, я тебе уже говорил, что это за процедура. Не бойся, постараюсь, чтобы тебе не было больно, – заранее зная, что здесь наверняка не избежать болезненных манипуляций.

И вот он вновь смотрит на экран монитора. Но теперь более сосредоточенно, внимательно и осторожно – состояние больной не допускало и секунды расслабления. Сразу заметил воспалительную опухоль в правой подвздошной ямке. Да, “пахнет” аппендицитом.

Организм сам хотел себя спасти. Вокруг больного органа создал мощную "оборону", используя не только общие защитные силы, но и близлежащих органов. Если не удастся одолеть болезнь, надо хотя бы создать вокруг ее очага барьер или оболочку, оттянуть на время ее победу и свое поражение. Только в последнем столетии хирурги научились помогать организму выжить в этой войне с болезнью и в большинстве случаев выйти из битвы без особого ущерба для себя.

Но история человечества насчитывает десятки тысяч лет. Природа не могла надеяться только на человеческое озарение, развитие мышления, совершенствование медицины. Вот и выработала свои методы борьбы, в том числе и с острым аппендицитом. Успешные? Трудно сказать. В работе каждый хирург неоднократно сталкивался с результатами этой войны. В одних случаях терпел поражение организм, и не будь своевременной хирургической помощи, он бы погиб. В других ситуациях можно было констатировать полную победу организма. Может, это был один из рычагов естественного отбора – выживает сильнейший, более приспособленный, адаптированный? И может, природа когда-нибудь справилась бы с этой болезнью сама? Но сколько прежде погибло бы людей! Человек давно стал вмешиваться в естественный ход развития природы, включая человеческий организм. Предугадать, что из этого выйдет, нельзя. Есть примеры самостоятельного развития природы, когда некоторые виды животных получали резкий толчок для своего развития, но есть случаи и обратные – полного вымирания. Что произойдет с человеком? Поможем ему своими медицинскими действиями исчезнуть или наоборот – выжить и расцвести как наиболее приспособленному к жизни виду организма? Какими наши действия должны быть – решительными или с оглядкой, радикальными или осторожными? Можно из благих намерений лишь усугубить проблему. Как только, к примеру, не пытались бороться с острым аппендицитом! Вначале пробовали лечить консервативно, потом оперативно, затем и вовсе радикально – удаляли червеобразный отросток у детей, предполагая, что ведут профилактику острого аппендицита. Постепенно подошли к современному методу лечения, но и он далеко не совершенен.

Все упирается в диагностику. В дооперационный период от острого аппендицита умирало до десяти процентов тех, у кого его заподозрили. Современный подход требует ради этих десяти процентов оперировать всех. Значит, около девяносто процентов людей страдают от несовершенства наших методов диагностики и лечения. Это не призыв к отмене современного подхода к проблеме острого аппендицита, нет. В последнее время произошло много сдвигов к лучшему. Но каждый хирург испытал чувство обиды или горечи за то, что вынужден делать работу вредную для организма изначально…

Осторожно, не форсируя события, прощупал опухоль манипулятором. Образование наверняка сформировано аппендиксом, к нему подпаяны прядь большого сальника и некоторые близлежащие петли тонкого кишечника. Повернув стол, определил: Опухоль не связана с маткой и придатками. И тут заметил, как сквозь щелевидное отверстие в опухоли подтекает гноевидная жидкость. На дне таза она уже скопилась.

– Будет операция, – сказал медсестрам и стал быстро удалять инструменты и воздух из живота. – Позвоните анестезиологу, найдите Никиту Львовича. Я в ординаторской. Мила, позовешь, когда все будет готово

Отключил стойку, разобрал приборы, прихватив истории болезни, вышел из операционной.

Да, и так бывает. У больной из гинекологического отделения оказался острый аппендицит, хотя госпитализирована дежурным гинекологом даже без консультации хирурга. У другой же больной, где у хирургов было больше данных “в пользу” аппендицита, а оказалось кровотечение из разрыва яичника. Винить здесь некого, все-таки разобрались своевременно. Неоценимо помогла лапароскопия.

Успеть бы записать истории болезни. Никто почему-то не любил ее писать, и он в том числе. Все, конечно же, знали, почему, но утверждать в открытую не хотел никто. Просто это было необходимо – может быть, не в том стиле и не в таких объеме и форме. Во многом истории болезни превратились в набор штампов, и нередко абсолютно не отражают состояние больного и тем более – динамику изменений. Медицина развивается, пусть и медленно, идет вперед, однако совершенствования документации не наблюдалось. Может, кто с ним и поспорит, но он считал, что на данном этапе, врач отдает предпочтение современным методикам обследования и диагностике и ставит диагноз на основании полученных данных. Наверное, история болезни в будущем превратится в сборник данных разных приборов. За врачом останутся только их анализ и вывод, то есть все, что компьютер, несмотря на свое совершенство, сделать не сможет. Но когда это будет.

Помечтав, достал ручку и стал записывать.

– Константин Александрович, можно идти мыться, – позвали из операционной.

И тут в ординаторскую вбежал Никита.

– Извините, Константин Александрович. Опоздал. Но причина уважительная: было плохо больному, которого мы только что приняли с острым панкреатитом.

– Что случилось?

– Поднимали на лифте, внезапно возник коллапс, упало артериальное давление до пятьдесят на ноль. Пришлось даже вызывать реаниматолога. Ввели гормоны, прокапали полиглюкин, струйно почти. Сейчас давление поднялось до ста. Лечение продолжается.

– Что на снимках?

– Газа нет. Да и не похоже на перфоративную. Диастаза мочи аж четыре тысячи сорок девяносто шесть единиц.

– Деструктивный панкреатит?

– Не исключено.

– Ну ладно, пошли в операционную, уже звали. Вначале прооперирую больную из гинекологии, затем ты – больную, которую только что приняли.

Анестезистки уже успели поставить капельницу и готовили наркозный аппарат. Через три минуты хирурги были готовы к операции. Константин Александрович занял привычное место справа от больного и посмотрел на анестезиолога.

– Еще минуту подождите, – попросил Геннадии Николаевич. Он внушал доверие не только солидными габаритами своего тела, но и знанием дела.

– Можно начинать, – наконец послышался его голос.

Рука хирурга уверено сделала скальпелем разрез точно в том месте, что он и определил во время лапароскопии. Никита был отличным ассистентом, и они довольно быстро вскрыли брюшную полость. С разрезом он угадал: внутри четко виден инфильтрат.

– Отгородиться. Возьмите выпот из брюшной полости на бакпосев, – скомандовал хирург, подавая медсестре тупфер, пропитанный выпотом.

Брюшная полость отгорожена пеленками, можно приступать к основному этапу операции. Инфильтрат оказался средних размеров. Спайки рыхлые и были быстро разрушены. А вот и он, голубчик! Аппендикс грязно-серого цвета, с дырочкой в средней части, откуда выделялся гной.

– Полутампон. Тупфер. Бильрот. Ножницы. Прошивать брыжейку.

Работа кипела, все было понятно, и каждый занимался привычным делом. Этапы операции отработаны давно. Он быстро перевязал брыжейку после прошивания, затем отросток.

– Кисет

Отсек отросток у основания и без сожаления, скорее с чувством облегчения и даже радости бросил его в тазик с отходами. Укрыл культю отростка кисетным и Z-образным швами.

– Тупфера сушить.

Кровотечения не было, гноя в ране совсем немного. Брюшная полость осушена тупферами. Воспаление не успело распространиться за пределы правой подвздошной области. Но все равно надо сделать все, чтобы не только отграничить процесс, но и устранить его. Он обколол зону операции и воспаления антибиотиками, поставил трубчатый дренаж. И уже не спеша зашил рану.

– Как давление? – спросил у анестезиолога.

– Все стабильно, без особенностей, – ответил Геннадии Николаевич.

– Всем – спасибо. Когда подготовитесь ко второй операции?

– Дайте нам десять-пятнадцать минут, мы Вас позовем, – ответила Мила.

Они скинули халаты, маски, шапочки и бахилы и пошли в ординаторскую. Пока было время, он хотел дописать истории. Времени хронически не хватало. Иногда оно настолько было сжато, что приходилось что-то доделывать или дописывать в те минуты, которые хотел уделить себе: в обед или перерыв на чай. Сегодня, похоже, они навряд ли смогут напиться чаю вволю.

– Доктора, мыться, – прозвучал голос из операционной.

Надо идти. И когда сестрички успели все прибрать? Снова везде чисто, аккуратно. И больной на операционном столе.

И снова мыть руки, надевать стерильное белье – уже в четвертый раз. И опять команда анестезиолога:

– Можно начинать.

Но теперь уже оперировал Никита, а он помогал. И отдал должное Никите: молодой хирург быстро и уверенно сделал разрез, аккуратными движениями прошел сквозь остальные слои брюшной стенки и вскрыл брюшную полость. Двумя пинцетами нашел слепую кишку, затем основание червеобразного отростка. Поддев его лигатурой, с помощью тупфера вывел отросток в рану. Дальше – дело техники. Червеобразный отросток флегмонозно изменен. Показание для его удаления абсолютные. Диагноз поставлен правильно еще при поступлении больного и подтвержден во время операции. Сделана она своевременно. Манипулируя крючками, он помог Никите быстро зашить операционную рану.

– Все. Спасибо всем! – сказал Никита, накладывая на рану асептическую повязку

– Молодец! – только и мог сказать Константин Александрович. Но кое-что можно сделать быстрее и надежнее, да и удобней. Если захочешь, можем потом разобрать операцию, – добавил он, когда вышли в коридор.

– Я и сам хотел спросить, все ли сделал, как надо, нет ли замечаний, – довольным тоном ответил Никита

И снова переодевание, уже в рабочую одежду. Опять лифт, недолгий путь по коридору отделения. Наконец, можно “приземлиться” на диван в ординаторской.

– Давай попьем чаю, Никита

– Давайте, – Никита быстро заполнил электрочайник водой и включил в розетку

Неужели повезет, сможем попить чаю? И никто не побеспокоит? На часах была половина третьего. Бурно проведенное начало дня позади. Наступало время полудня – но только по их, хирургическим часам.

Часть четвертая

. Полдень

Все-таки им удалось выпить чаю, но только по чашке. Зазвонил телефон. Как всегда, первым у трубки оказался Никита.

– Ладно, приду, – ответил он после того, как внимательно что-то выслушал.

– Что там?

– Хирург из поликлиники направляет двух больных: один с флегмоной кисти, другой с абсцессом на лице. Я их посмотрю.

– Потребуется помощь – позвонишь. А я пока посмотрю, как дела у больного с панкреатитом.

И они вместе вышли из ординаторской. Никита повернул направо, к лифту, а он налево, к палатам. Больной был под капельницей, продолжалось консервативное лечение.

– Как дела, Василий?

– Вроде было лучше, а сейчас снова боли нарастают, тошнит.

Попросил его лечь на спину, подышать открытым ртом и расслабить мышцы передней брюшной стенки. Живот под его руками оказался болезненным, особенно под грудиной. Появились симптомы раздражения брюшины, правда, только локальные, но… перистальтика прослушивалась с трудом. Он позвал постовую медсестру. Вместе поставили постоянный зонд в желудок и сразу провели гипотермию очень холодной, почти ледяной водой. Больному стало полегче. Попросил сестричку вновь его обезболить, добавить в капельницу антибиотики, еще раз ввести ингибиторы и цитостатики.

– В конце капельницы возьмите повторно анализы и сообщите. – Живот больного ему не понравился. Эффект от лечения не велик, но ведь оно не закончено. – Минут через десять подготовьте все для новокаиновой блокады, добавил он, выходя из палаты.

Надо взять больного под еще более строгий контроль. На обратном пути заглянул в палаты к только что оперированным. Они уже проснулись, но были вялые, заторможены. Еще раз напомнив медсестре, что бы почаще заглядывала к ним, вернулся в ординаторскую. У плановых хирургов рабочий день заканчивался. Им сегодня пришлось туго. Все больные, запланированные на операцию, поступили, что бывает не так часто, как хотелось бы.

День у планового хирурга складывался так. Обход больных после пятиминутки – и к девяти часам надо успеть в операционную, где его уже ждали анестезиолог с анестезистками и операционная сестра. Опаздывать и заставлять себя ждать крайне не желательно. После плановых операции надо заполнить очередные дневники больным, которых он курирует. И таких пациентов у каждого хирурга около двадцати пяти. А еще посмотреть поступивших больных и записать их истории болезни. Да и лишний раз заглянуть в палату к тяжелым не мешало бы: скорректировать лечение, посмотреть его эффект. То есть времени в обрез.

Единственное, что было неурегулированным, – операционный план. Не всегда записанные на операцию больные приходили. Причины были, в том числе и объективные. План составлялся за полтора-два месяца до назначенного дня. Со временем много менялось: возникали производственные, социальные причины, да и физиологические были. Избежать неувязок можно было, составляя план максимум за полторы-две недели или корригируя его в те же сроки. Но это неудобно из-за обилия больных, желающих оперироваться. Или записывать план на одного-двух человек больше? И если даже все больные придут на операцию, – поднатужившись, и такой план можно выполнить. Только со временем очень уж экономно надо обращаться.

Сегодня как раз такой день. Но хирурги успешно справились с напряженным операционным планом и даже успели заполнить все дневники и перевязать больных. С чувством честно исполненного долга плановые хирурги собирались домой.

– Передаете кого-нибудь для наблюдения? – спросил Константин Александрович.

– Да, присмотрите за послеоперационными больными, – попросил Николай Сергеевич, – особенно за одним из седьмой палаты. На операции пришлось попотеть, да и травматично получилось. Проконтролируйте лишний раз диастазу мочи.

– Хорошо. Что еще?

Больше просьб не было. Плановые хирурги ушли. Ординаторская опустела. И едва надумав узнать по телефону, как дела у Никиты, тот вошел вординаторскую. Неужели сработала телепатия?

– Гнойники надо вскрывать. Уже заказал анестезиолога, – отрапортовал он.

– Пока есть время, сходи посмотри больного с панкреатитом, мне важно твое мнение, – попросил Константин Александрович. – И на обратном пути захвати истории болезни и результаты анализов.

Он вышел из ординаторской вслед за Никитой. Пока тот выполняет поручение, хотел посмотреть больных, поступивших в гнойное отделение, и тех, кого Никита собирался оперировать. Да, гнойники требовали оперативного вмешательства, и Никита мог их самостоятельно вскрыть. Не забыть бы заглянуть в реанимацию – там два тяжелых больных хирургического профиля. Он бы и утром их посмотрел, но весь день больных в реанимации курирует заведующий отделением, лишь к вечеру они переходили под наблюдение дежурных хирургов.

Реанимация располагалась на втором этаже, почему-то вдали от всех отделений, особенно от оперблока. Хотя больные после операции, иногда и до нее нуждались в лечении в условиях реанимационного отделения. Дорога в оперблок и обратно превращалась в игру со смертью: кто выйдет победителем? Надо отдать должное анестезиологам, они пока выигрывали.

Где же должна располагаться реанимация? Наверное, в точке пересечения всех лечебных, диагностических и транспортных путей. Не прятать ее в “тихом месте”, а создать условия для работы в самом бойком.

Он набрал шифр на замке входной двери и вошел в реанимацию. Поздоровавшись с сестричками, спросил у Алексея Петровича, дежурного реаниматолога, кто нуждается в его осмотре.

– Одного больного после плановой операции подняли в ваше отделение еще утром. Другой, пока остается у нас. Вы посмотрите его, он не до конца ясен, – попросил Алексей Петрович.

– А с каким он у вас диагнозом?

– Субтотальная двусторонняя пневмония. Плеврит под вопросом. Превалируют одышка, хотя температуры нет.

– Снимки делали?

– Да, но три дня назад. Больной очень тяжелый, нетранспортабельный. А на переносном рентгенаппарате снимки получаются плохими.

– Приготовьте историю болезни и старые снимки, а я пока посмотрю больного.

Константин Александрович подошел к нему. Мужчина сорока трех лет с представительной внешностью полулежал на спине. Не заметить его одышки нельзя. Посчитал по секундной стрелке – сорок три дыхательных движения в минуту при норме двадцать. Внимательно выслушал легкие. Сразу заметил несоответствие симптомов заболевания тяжести состояния больного. Полностью откинув одеяло, стал осматривать все его тело.

Стоявший рядом Алексей Петрович вспомнил, что больной жаловался ещё на боли в левом колене. В самом деле, коленный сустав был значительно больше правого, резко болит при пальпации, заметна инфильтрация околосуставных тканей с переходом на бедро. Движения в суставе ограничены и болезненны. Дополнительно он выявил схожие симптомы и в левом локтевом суставе. Немного подумав, утвердился в диагнозе: сепсис. Но что стало первоисточником? Стоило подумать основательно. Пневмония? Нет, не похоже. Она – лишь один из симптомов заболевания, проявившихся раньше всех, что подтверждало его лечение в пульмонологическом отделении.

– Алексей Петрович, у больного наверняка сепсис, септикопиемия: гнойные очаги в левом бедре, локтевом суставе и, скорее всего, в легких. Нужно максимальное обследование: рентгенография легких, сравнительная – левого коленного и левого локтевого суставов, развернутые анализы крови и мочи. Сменить антибиотики на более сильные и лучше вводить внутривенно. Подумайте о возможности гемосорбции. Проведите предоперационную подготовку. Потом возьмем больного в операционную для ревизии, а при необходимости – и вскрытия пиемических очагов. Как все подготовите, позвоните нам. Подключите и анестезиолога.

– Все сделаем, Константин Александрович. Но может быть, вскроете гнойники здесь? Больного передвигать нежелательно

– Нет, только в операционной. Объём операции неизвестен, да и все необходимое там под рукой.

“Ну вот, снова нашел себе работу”, – подумал он и взглянул на часы. Было четыре, надо бы выкроить время на обед. На голодный желудок становишься злым, всё валится из рук. Недаром говорят “Доктор сыт – и больному легче”. Зашел в ординаторскую, включил электроплитку, поставил разогревать суп в кастрюльке.

Никита вошел в ординаторскую задумчивым. Константин Александрович молча ждал. Наверное, Никита продолжал размышлять, формируя свои выводы, точку зрения. Наконец, сел напротив, готовый отвечать на вопросы.

– Будем обедать? – неожиданно спросил Константин Александрович. Никита даже вздрогнул – не ожидал.

– Да, но лучше после того, как вскрою гнойники.

– Сколько тебе надо времени?

– Минут двадцать-тридцать. Надо еще и записать операции.

– Ну ладно, иди вскрывай. А я всё подогрею и приготовлю.

Он специально не стал спрашивать его мнение о больном – знал, что обоснованного решения у Никиты пока нет. Но будет.

Подогретый суп разлил по тарелочкам, нарезал хлеб, заварил свежий чай. К трапезе все готово. В ожидании взял историю болезни, еще раз просмотрел анализы крови и мочи. Они тоже подтверждали тяжесть заболевания. Продолжать консервативное лечение или оперировать? Извечный для хирурга вопрос. Если в самом деле у больного деструктивный панкреатит, то какая степень, каков объем деструкции? Адекватной радикальной операции при таком заболевании нет. Всё, что делалось, – вспомогательное. А надо, чтобы риск операции не превышал риска самого заболевания. Больной должен иметь шансы не только выжить, но и выздороветь. Оперативное лечение не всегда оптимально, особенно при остром панкреатите. Нужно уточнить степень поражения и выбрать оптимальный метод. Придется делать лапароскопию.

– Всё, готов к приему пищи, – прервал его мысли вбежавший в ординаторскую Никита. Вскрыл, записал.

– Пока горячее, начнем…

И стали аппетитно есть, как хорошо поработавшие люди. Тарелки быстро опустели. В желудке появилось приятное чувство, постепенно охватившее всё тело. Исчезла усталость, в голове прояснилось. Теперь можно и поразмышлять, и даже пофилософствовать. В том же благодушном состоянии пребывал и Никита, во всяком случае, по лицу его Константину Александровичу стало ясно, что тот готов отвечать на любые вопросы и у него есть решения всех проблем

– Я думаю, Константин Александрович, больному требуется лапароскопия с наложением холецистомы и перитонеального лаважа. Если после этого его состояние не улучшиться – оперировать.

– Согласен, так и поступим. Посмотри еще пациента в реанимации с подозрением на сепсис

– Только чайку попью…

Из приемного отделения не звонили. Наверное, больные понимали, что у хирургов и без того есть работа, не до них.

– Давно вертится на языке вопрос к вам, Константин Александрович.

– Слушаю.

– Как научиться безошибочно ставить диагноз острого аппендицита? Вы проработали много лет, неужели, как говориться, “для собственного применения” нет у вас каких-то приемов или симптомов диагностики?

– Как ни странно – нет, Никита. Но могу поделиться кое-какими советами моих учителей, которые применяю в работе до сих пор.

– Интересно!

– Фиксируй в памяти. Первым делом, всегда иди в размышлениях от простого к сложному. Не игнорируй мелочи, из них складывается целое. Незначительные, на первый взгляд, детали заставляют порой менять прочное, казалось бы, мнение. Используй резервы серого вещества и интеллект не только свой, но и помощников, товарищей по работе: одна голова хорошо, две – лучше. Проверяй по ходу дела все точки зрения, и обязательно получишь дополнительную для себя информацию. Верь своим глазам и рукам, для чего смотри больше больных, и животов в частности. А количество обязательно когда-то перейдет в качество.

После минуты раздумий продолжил:

– Об остром аппендиците написано много очень хороших и просто хороших книг. Некоторые ты читал, другие еще прочтешь. Но на ряде моментов хочу заострить твоё внимание. Редко больные поступают сразу после возникновения болей в животе, чаще – через 6-12 часов. Спазмолитики способны несколько снизить интенсивность болей за счет “отсекания” побочных спастических, но никогда полностью их не снимут, поскольку боли при остром аппендиците имеют под собой анатомический субстрат, а не нарушение функций органа. Нельзя при диагностике на первое место ставить анализы крови. Чаще используй “провокационные” тесты: очистительную клизму, стимуляторы перистальтики. Больной орган обязательно отреагирует. При затруднительной диагностике динамика заболевания – важный фактор. – И продолжил: – Хирург обязан помнить, что в правой подвздошной области находится не только аппендикс, но и другие органы, способные вызывать боль, и сильную. Может быть, даже стоит думать об аппендиците в последнюю очередь, подходя к его подтверждению через отрицание других заболеваний. В то же время учитывай местную статистику острых аппендицитов: в среднем на одни сутки приходится определённое число острых аппендицитов. В среднем! Один день их может не быть, на другой – вдвое больше, но ни как не два порядка! Ну, а самый точный на данный момент метод диагностики острого аппендицита – лапароскопия.

Минуту помолчав, он хотел еще что-то сказать, но его опередил Никита:

– Константин Александрович, как вы считаете-есть у хирургии будущее?

– Вот так вопрос! Надо подумать, чтобы грамотно ответить.

Никита налил ещё чаю, насыпал сахара и с нескрываемым интересом ждал ответа.

– Что ты понимаешь под словом “хирургия”? Хирургия – это рукоделие. Как рукоделие, она останется. Но что станут делать твои руки? Конечно, хирургия в нынешнем виде когда-то не будет, уж слишком она жестока. Не зная причин заболевания или только догадываясь о них, мы чаще всего лечим последствия. Удаляем налево-направо органы, затем избавляемся от последствий такого лечения. Сами себе работу создаем. Вот заметь, – продолжал он, – уже сейчас хирургия не та, что пять-десять лет назад. Раньше в нашем отделении, скажем, производили несколько десятков резекции желудка по поводу язвенной болезни. Сейчас и десятка нет, да и то в тех случаях, когда больные по каким-то причинам не лечилась консервативно. Раньше холециститы оперировали открытым методом, сейчас эндоскопическим, через небольшие проколы передней брюшной стенки, которые не отражаются на физическом состоянии больного. И это не конец пути. Я думаю, будущее не за удалением органов, а за их лечением. Появятся эндоскопы, которые помогут удалять камни в пузыре, не удаляя его самого.

Хирурги будущего станут думать о нас, как о варварах, но и с чувством благодарности. Мы делали, что могли, что умели, что позволяло время. Может, оперировать будет робот-хирург, а все равно руководить им станет хирург-человек. Но ты не волнуйся, на мой и твой век сегодняшней хирургии хватит. Только непременно учитывай веление времени. Уже сейчас тебе надо овладеть некоторыми видами эндоскопии. Сумеешь – будешь держаться на гребне волны, нет – поплетёшься в хвосте каравана.

– Нас бы сейчас снабдить всем, что изобретено, чем давно пользуются в центральных клиниках. Сколько жизней спасли бы! Обидно, когда не можем полностью реализовать свои возможности, – посетовал Никита.

– Если бы нас к тому же, – продолжал он, – правильно готовили в институте! Как ни парадоксально, но хирургии непосредственно начинаем учиться уже здесь, в больнице, после института. Хотя, казалось бы, институт должен выпускать готовых специалистов. Многое у начинающего хирурга зависит от того, в чьи руки попадет.

– Не меньше зависит и от самого человека, его характера, силы духа. Поставил цель – иди к ней. А самое трудное, по-моему, – необходимость постоянного учения: читать, читать и ещё раз читать. Заставить себя. Опыт – хорошее дело, но он должен иметь под собой крепкую теоретическую базу. Перед хирургом в любой момент может возникнуть непреодолимое препятствие. Не послужит ли оно причиной твоего падения как хирурга и человека? Ты заметил, как много у нас молодых хирургов, но почему настолько меньше пожилых? Откуда такие “ножницы”?

– Да как-то не задумывался, – ответил Никита. – А все же – почему?

– Один не выдерживает постоянную напряженную работу и спивается, другой найдя дело поспокойнее, уходит, третий умирает от приобретенных на такой работе болезней. Тот, кто выдерживает хирургический марафон всю жизнь, – поистине героическая личность. Не уважать таких людей нельзя.

– Как ни патетически звучит, – добавил Константин Александрович, – мы участвуем в создании здоровья нации. Но что же государство!? Наверное, ему не до нас. Столь низкого материального (да и социального) положения врачей, как у нас, нет ни в одной стране. Мы выживаем. Чтобы заработать более-менее приличные деньги, вынуждены вкалывать минимум на полторы ставки. Но ведь человек должен работать восемь часов, столько же отдыхать и восемь часов спать. Лишь сон отдохнувшего человека – полноценный, сон же уставшего только усугубляет усталость. Мы проводим на работе половину жизни, что не может не сказаться на здоровье. Вряд ли ты найдешь врача старше сорока – и абсолютно здорового… Ну что, не раздумал быть хирургом?

– Наоборот! Чем дольше работаю, тем больше желание стать настоящим хирургом

Вот и попили чайку – зазвонил телефон.

– Видишь, как вовремя: уважает нас сегодня телефон, – пошутил Константин Александрович.

– Я послушаю, – сказал он и минуту спустя положил трубку. – В приемном отделении больной с непроходимостью. Я сам посмотрю, а ты сходи к пациенту в реанимации

Он уже принял решение по тому больному и дал указания. А посылал Никиту посмотреть его не только из желания узнать мнение коллеги (хотя и оно немаловажно), но и чтобы он как можно больше видел, запоминал, действовал. Иначе не появится качество, не сформируется грамотный хирург. Ему же не безразлично, с кем работать: способен напарник вольно или невольно его подставить, или ему можно доверять и не всегда проверять?..

Правда, есть и другое мнение: самый сильный человек тот, кто твердо стоит на своих ногах. Насколько ты зависишь от других или надеешься на них, ровно настолько ты слабей.

Каждое значительное дело начинается с малого. Конечно, самостоятельно работать Никите рано. Он помнил случай, когда молодого хирурга поставили дежурить одного – в те времена они дежурили по одному, а не бригадой, как сейчас – и тот не смог выдержать ответственности, сорвался. И долго еще потом боялся самостоятельно принимать решения, хотя стаж и опыт позволяли. Загружать новой информацией надо, но не стоит перегружать. Никита способный парень, ему бы хорошего наставника. Жаль, у нас не развито оно, наставничество.

Были ли они у него? Ему повезло – были, конечно. Хотели они или нет, но каждый наставник внес свою лепту к его формированию как хирурга. Но многое зависит и от самого человека: готов ли он к усвоению информации, и её обработки? По крупицам давали ему, и по крупицам же собирал он все то, что стало теперь его багажом знаний и опытом. Многое (на его взгляд, ненужное) отсеялось, но гораздо больше осело в памяти и используется в работе.

По себе знал, как важно, кому ты передаешь свои знания. Если видишь в глазах интерес, жажду познания, невольно раскрываешься и сам, готов отдать всё, что имеешь. Но иногда возникало некое чувство… жадности, что ли: пусть, мол, сам потрудится, сам добудет опыт, приложив те же гигантские усилия, что и учитель. Однако чувство это вскоре проходило без следа. Гораздо лучше, если рядом работает человек грамотный, способный, мыслящий, почти как он сам. Не надо разгребать то, что может нагородить напарник, задействуя лишь свой пыл и решительность. Речь-то всегда о здоровье и жизни человека.

Довольно часто он вспоминал своих наставников, особенно первых. Как бы поступили они в той или иной ситуации? Вспоминал Светлану Владимировну, заведующую хирургическим отделением, где проходил первую практику. Помнил ощутимые удары крючком по пальцам: неправильно держишь, не так показываешь! После такого учения крючки он держал, как надо… Вспоминал Георгия Евгеньевича Глуцкого – руководителя ординатуры, профессора, который сразу поверил в него, скрупулёзно учил хирургическим азам, постепенно формировал характер. И Степана Николаевича Новицкого – заведующего отделением, где он работал, великого мастера хирургии.

Главное – не переставать учиться. Не думай, что знаешь всё и умнее всех – есть люди гораздо умней. Знаниям все возрасты покорны, правда, желание их приобретать куда-то исчезает. На определенном этапе человеку начинает казаться, что всё необходимое для работы – знания, опыт, мастерство – у него есть. Он начинает расслабляться – и тут возникают ситуации, ставящие его в тупик. Он приходит к пониманию: того, что он накопил, – мало, не хватает для решения сегодняшней проблемы, может не хватить и на будущее. Что делать? Всегда останется то, что человеку познать не дано, но стремиться познать – надо.

В человеке на пару с трудолюбием всегда уживалась лень. Иногда она начинает главенствовать – что же сделать, чтобы лень не командовала тобой? Среди прочего могут помочь внешние обстоятельства – например, организация труда в твоем коллективе. Достаточно порою только подтолкнуть человека, создать ему необходимые условия – и дальше он уже сам всё сделает.

Хирургу в работе здорово помогают анализ и синтез всего того, что делает сам и его коллеги. Эти способности нужно постоянно развивать: то ли это будет научно-практическая работа в отделении, то ли участие в клинических конференциях, диспутах. Постоянно пополняя багаж знаний, станешь лучше ориентироваться не только в профессии, но и в жизни.

Если ты заметил, что не хочется читать книги, ослаб интерес к новым знаниям, – значит, пришел тот момент, после которого начнется твоя деградация как профессионала, да и человека. Значит, пришло время всё заново обдумать. Годы берут своё, но не стоит поддаваться старости.

Вернуть школу наставничества – веление времени и жизни. С одной стороны – опыт, знание жизни, мастерство, с другой – молодой задор, оптимизм, максимализм в лучшем понимании этого слова. Не это ли сочетание и движет прогресс? Набираясь у другого того, чего нет у самого, невольно растешь. Образуется сплав, от которого в выигрыше все. А главное здесь совместимость наставника и его молодого коллеги. Насколько широко откроют они души друг другу, насколько один будет терпим к недостаткам другого, настолько оба смогут раскрыть все свои достоинства и преимущества.

Опять пришлось ждать лифт. Минуло пять минут. Наконец, дверь открылась. Он снова задержался и не стал выяснять, почему так долго. Знал – только испортит себе настроение. В приемном отделении дежурила уже другая двойка медсестёр. Девчонки бойкие, исполнительные, неконфликтные, а значит, на первом этапе помощи задержек не будет. Оказывается, они успели взять анализы крови и мочи у больного, промерять артериальное давление и температуру. Приятно работать с профессионалами!

Он опросил пациента, выяснил обстоятельства заболевания и приступил к осмотру живота. Болезнь за три дня зашла далеко. Живот вздут, в дыхании не участвует, на его фоне контурировались раздутые петли кишечника. Уже и того было достаточно, чтобы поставить диагноз. Однако Константин Александрович продолжил осмотр, не прекращая уточнять детали. Иногда такая мелочь, выявленная при тщательном опросе или осмотре, в корне меняла диагноз и, соответственно, лечение. На сей раз всё подтверждало первоначальное мнение и диагноз “скорой помощи”. Посмотрев на часы, понял, что предстоит ночная работа. Назначил рентгенологическое обследование больного, электрокардиограмму, осмотр терапевта, приступил к оформлению историй болезни.

Девчонки, четко выполняя назначения, пытались с ним шутить. Но уже чувствовалась усталость, и он никак не отреагировал. Медсёстры, поняв его состояние, сразу присмирели, что не отразилось на качестве работы. Записав историю болезни, пунктик за пунктиком, стал расписывать назначения, чтобы у медсестёр была чёткая программа действий.

– Константин Александрович, вас к местному телефону.

– Я уже прокапала всё больному. Будут дополнительные назначения? – звонила постовая медсестра.

– До моего прихода капельницу не снимайте. Я должен посмотреть больного, а потом решить. Не забудьте взять контрольные анализы.

– Уже взяли

Больше больных в приёмном не было. Возвращаясь к себе, решил попутно заглянуть в реанимацию. Анестезиолог уже посмотрел больного и назначил премедикацию. Осталось определить время операций и предупредить операционную.

Объяснив больному, что у него, спросил согласия на операцию. Тот согласился. Сориентировавшись во времени, приказал подавать пациента в операционную. Подошедшему Никите объяснил план действий. Вернувшись в своё отделение, сразу пошёл к больному с острым панреатитом. Посмотрел живот, померил давление, посчитал пульс. Да-а-а, консервативное лечение оказалось не слишком эффективным. Нужна лапароскопия. И уже во время её решим, как лечить дальше.

Снова путь в операционную.

– Работа вас любит! Или вы нагрешили? – бойко встретила его операционная сестра

– Да, Ираида Николаевна, “везёт” мне. Приготовьте пробирку для взятия гноя на бакпосев.

– Всё готово. Можете мыться.

– После этой операций будет лапароскопия и, возможно, понадобится набор инструментов для наложения холецистостомы и дренажи для диализа.

– Приготовим.

Больной лежал на операционном столе в окружении анестезисток и анестезиолога. За ними задержки не будет. На мытьё рук и на надевание стерильного белья ушло две с половиной минуты. Больной в наркозе.

– Можно?

– Начинайте, – скомандовал Геннадий Николаевич.

Сделав небольшой, но глубокий разрез, стазу обнаружил субфасциальную флегмону с множественными затёками-карманами. Границы гнойника оказались гораздо шире, чем наружные, видимые. Пришлось делать ещё несколько разрезов. Распространение инфекции надо приостановить, для чего, прежде всего, дать широкий наружный отток для гноя, удалить некротические ткани, обработать гнойник и по возможности уничтожить инфекцию в ране. Задренировав её, положил повязку. То же сделал и на левой руке, в области локтевого сустава. После чего ещё раз тщательно осмотрел всё тело. Нет, других гнойных очагов, во всяком случае, наружных, пока не было. Это не исключало их наличия во внутренних органах. Но чтобы очаги обнаружить, надо больного тщательно обследовать – видимо, на следующий день.

– Спасибо, – закончил операцию Константин Александрович.

Пунктировать плевральную полость не стал. Учитывая рентгенологические данные (по старым, и по новым снимкам), воспалительный процесс в лёгких не прогрессировал. Пока легким “повезло” больше.

Хорошо, если бы причиной патологий и тяжёлого состояния больного были те гнойники, что он вскрыл. Через несколько часов всё будет ясно. Не забыть проверить выполнение изменений в лекарственном лечении: нашли ли более сильные антибиотики, будет ли гемосорбция. С одной стороны, хорошо, что больной сравнительно молод и должен справиться с заболеванием (тем более – с нашей помощью), а с другой… вдруг всё же умрёт? К больным разного возраста он относился одинаково, но что касалось чисто человеческого подхода, обязательно учитывал возрастные особенности. Каждый имеет право на жизнь, и в его компетенцию не входило вмешиваться или влиять на это право! Хотя действия его в конечном итоге и влияли на жизнь больного.

– Когда будете готовы?

– Минут через десять-пятнадцать, – ответила Ираида Николаевна

Небольшой перерыв был кстати. Успеет и историю записать, и аппаратуру приготовить.

Переодевшись, быстро сделал запись и пошёл в другую операционную, где предполагалось делать лапароскопию. Когда туда пришла Ираида Николаевна, всё было готово. Больного переложили с каталки на операционный стол с большим трудом – сказались и вес его, и тяжесть состояния, да и отсутствие тяжелоатлетов в бригаде дежурных.

– Мне мыться? – спросила Ираида Николаевна.

– Пока не надо. Посмотрю, что у больного. Если будет операция, помоетесь.

– Я вам всё приготовлю, если что дополнительно понадобится из инструментов или материалов.

В операционную зашли анестезиолог и анестезистки. Геннадия Николаевича он попросил подстраховать его, если местной анестезии будет недостаточно. Тем более, если всё окажется серьёзнее, чем он предполагал, и понадобиться открытая операция.

Обработка операционного поля, обкладывание его пелёнками, местная анестезия – всё это стало для него ритуалом и делалось автоматически. Мысли проносились уже на следующем этапе. Быстро и уверенно ввёл троакар в брюшную полость, соединил лапароскоп с камерой и с другим прибором. На мониторе появилась картинка. Осматривая брюшную полость, всё больше убеждался, что с диагнозом не ошиблись. Осталось определить дальнейшую тактику лечения, исходя из варианта максимальной помощи больному. Чтобы он делал, если пришлось бы оперировать? Всё, что нужно в данном случае, он мог провести через лапароскоп. Решение принято.

– Будет холецистостома и дренирование брюшной полости. Позвоните Никите Львовичу, пусть подойдёт, поможет.

– Мне мыться? – снова спросила Ираида Николаевна.

– Не надо. Мне больше нужна специальная помощь.

– Что дополнительно готовить?

– Набор для микрохолецистостомы, дренажные трубки, отсос и коагулятор.

Пока готовили, он ещё раз осмотрел брюшную полость. Выпота немного, светлый, маслянистый, без запаха. Отёк связок умеренно выражен, желчный пузырь увеличен в размерах, но не за счёт воспаления, скорее переполнен желчью из-за гипертензий в желчевыводящих путях. Сквозь малый сальник просвечивалась поджелудочная железа: отёчная, будто раздутая, дольки уже не прослеживались, но участков некроза не видно. Больному можно помочь. Если же состояние не улучшиться, придётся делать лапаротомию.

Вдвоём с Никитой довольно быстро осуществили задуманное: наложили подвесную холецистостому, отсосали из желчного пузыря жидкость, промыли его новокаином – и вместо тёмной, густой желчи в холецистостомической трубке появилась светлая. Выпот из брюшной полости отсосали полностью, поставили несколько трубчатых дренажей для последующего её промывания растворами-диализатами. Напоследок обкололи новокаином связки, окружающие поджелудочную железу. Правда, это стоило сделать вначале, но он боялся, что может упасть давление, и они ничего вообще не смогут. Ещё раз осмотрел брюшную полость и то, что сделали, – вроде неплохо. Больной на редкость хорошо всё перенёс, и помощь анестезиолога не понадобилась.

Помогли переложить пациента на каталку, поблагодарили всех за помощь и ушли. Работы много, за них её никто не сделает. Заканчивался день дежурных хирургических суток, наступал вечер.

Часть пятая

. Вечер

Наступал вечер. Для Константина Александровича он начинался с вечернего обхода. Под наблюдением дежурных хирургов находилось около двухсот пятидесяти больных разных отделений хирургического профиля. Они отвечали за всё, что там происходит с больными, за изменения в их состоянии и особенно – если изменения в худшую сторону. Каждой больнице нужны свои внутренние законы, соблюдение которых помогают ей функционировать, регулировать лечебный процесс, делать его непрерывным. Всё должно быть направлено на выздоровление больного, стабилизацию его состояния или, по крайней мере, контроль ситуации в процессе лечения.

Дежурные хирурги составляли часть этого механизма, а винтиком был обход. Без него нельзя, лишь в исключительных случаях его не делали. На памяти таких случаев было всего три, и связаны они с обстоятельствами не зависящими от хирургов.

Вот и сейчас после операционной им предстоял вечерний обход. Но вначале они должны всю прошедшую работу и предстоящие дела обсудить с третьим хирургом, который им приходил на помощь. Ночью они дежурили втроём, сегодня – с Любой, точнее – с Любовью Игоревной. Работала она в поликлинике и поддежуривала в отделении. Интернатуру проходила тоже у них. Словом, помощница была неплохая, их “школу” прошла.

Трудно женщинам в хирургии, слишком уж профессия необычная. Чтобы стать профессионалом, надо приложить максимум усилий, терпения, может даже, пожертвовать личной жизнью и интересами. Сколько не сталкивался в работе с женщинами-хирургами, не переставал удивляться: как же сильно надо хотеть стать хирургом, чтобы отказаться от личных и семейных радостей, забыть о собственном здоровье!

Впервые он столкнулся с ними, ещё когда учился в институте, а потом в ординатуре. В том отделении работали хирургами только женщины, что сразу бросалось в глаза. Они были уже в возрасте, сильные, мужественные. Большинство курили, не отказывались от спиртного. Они были истинными профессионалами, хирургия стала для них не только работой, но и хобби.

И всё бы хорошо, кабы не личная жизнь и семейное счастье, которых ни у кого из них не наблюдалось. Или поначалу ему так показалось? Но и потом он не раз убеждался: в хирургии счастливых женщин не бывает. Уже на раннем этапе освоения профессии перед ними возникает дилемма: либо семейное счастье, либо работа. Стать хорошим хирургом без ущерба для семьи невозможно. И когда он встречал женщин-хирургов, невольно преклонялся перед ними, перед их волей и мужеством.

В стационаре женщин-хирургов мало, в основном работали в поликлинике. Любовь Игоревна с удовольствием приходила на дежурства в стационар – что-то её побуждало (или заставляло?) это делать.

Чисто мужской коллектив изначально “болен” в психологическом, нравственном, и если хотите, в моральном плане. Женщины привносят в него нечто такое, что заставляет мужчин на глазах меняться, контролировать свои действия и даже речь. Мужчины в смешанном коллективе и выглядят по-иному. Такие коллективы оптимальны по жизнестойкости, наиболее работоспособны.

Было у Константина Александровича своё мнение и о хобби. Что это такое? Hobby – любимое занятие в часы досуга, страсть. Это по словарю. А что же тогда означают любимая работа, любимое дело? Страсть или нет? Если человек работает с охоткой, несмотря на часы, может прийти и в свободное время, чтобы помочь коллегам, – что это? Хобби? Может ли хобби совпадать с любимой работой, или это два разных понятия? А если для некоторых свободное время – просто период необходимый для восстановления сил, чтобы вновь заняться… любимым делом? Много можно спорить на этот счёт, и каждый найдёт весомые доводы в пользу своего мнения. Но думается, иногда (а может быть, и часто) происходит всё-таки совпадение, то есть любимая работа становиться хобби – и наоборот. Есть ли в том преимущество? Безусловно, и очень сильное. Мало того, думаю, только в таком случае человек и может достичь совершенства. Вы возразите, что знаете людей, которые достигли многого в любимой работе, и в то же время у них есть иное хобби? Но представьте себе, если бы у них работа совпала с хобби, чего бы они достигли?!

Хобби – то, что мы называем нереализованными возможностями человека. Когда-то в детстве, в юношестве мы не смогли определиться в выборе профессии, не угадали – сказались семейные традиции, общественное мнение, личные заблуждения. Как помочь человеку выбрать правильный путь в жизни? Это, можно сказать, искусство. Человек в начале жизненного пути должен испробовать себя во всём, а мы – дать ему такую возможность. Все профессии важны и нужны, надо лишь снять с некоторых клеймо непопулярности или принадлежности только к каким-то определенным социальным группам и прослойкам. Когда мы уравняем общественные и моральные “права” всех профессии без исключения, исчезнет “дискриминация” в их выборе. Остаётся пожелать всем, кто стоит у точки выбора: познай себя, найди себе дело по душе. И дай бог, чтобы страсть твоя совпала с профессией, с любимым делом, чтоб на работе ты уставал физически, а не морально, не душой.

Они с Никитой быстро ввели Любу в курс дела: надо продолжить лечить и активно наблюдать больного с острым панкреатитом, проконтролировать лечение и его результат у пациента с острой кишечной непроходимостью, в приёмном ждали осмотра хирурга ещё трое, плюс обход по другим отделениям. Никита с Любой смотрели на Константина Александровича – ждали приказа, он их командир.

– Люба, на тебе приёмное отделение. Посмотришь поступающих больных. Понадобится помощь – позвонишь.

– Ты, Никита, пройдёшь по стойке. – Так они называли другие отделения хирургического профиля. Располагались они на разных этажах, словно на полках этажерки.

– Я проведу обход в нашем отделении. – Он считал, что здесь обход должен делать ответственный хирург: именно у них сосредотачивались наиболее тяжелые больные, требовавшие постоянного квалифицированного наблюдения. Очень важно выявить мелочи, важные для своевременной коррекции лечения, в том числе и оперативного, помогавшие избежать серьёзных осложнений. Тут помогал особый опыт, которого и недоставало молодым хирургам.

– Потом посмотрите тяжёлых больных и обменяемся мнениями, – подытожил Константин Александрович.

И они разошлись. Как правильно организовать обход? Важно не тратить время на пустые разговоры и не заслуживающие внимания мелочи. Но в то же время не упустить важное, пусть и мелкое. Анализируя годы работы, он видел, как изменялись его профессиональное зрение, чутьё, интуиция. Если раньше он не совсем понимал, что такое хирургическая интуиция, то теперь ощутил её. Прежде думал, будто это чуть ли не врождённое качество, не зависимое от знаний и опыта, завидовал хирургам, которые, по его мнению, им владели. А сейчас всё ближе подходил к пониманию истины: ничего на пустом месте не бывает, хирургами не рождаются – ими становятся в результате упорного труда.

– Здравствуйте! – поприветствовал медсестёр, заступающих на ночное дежурство и вначале обычно собиравшихся на первом посту. – Ну что, Света, пойдём на обход?

– Только возьму, что нужно. – Взяв полотенце для рук, смоченное с одного края, ручку и тетрадь, Света догнала Константина Александровича уже в палате.

– Здравствуйте, женщины. Есть срочные жалобы? – Уже по тому, как больные отвечали, он мог определить, кому ещё плохо, кто заслуживает особого осмотра, опроса, внимания. В этой палате женщины ответили дружно, жалоб не было.

– Температурящие? – обратился уже к медсестре.

– У всех норма, – ответила Света.

И так в каждой палате. Он внимательно осмотрел больных после плановых операций. Пациенту с острым панкреатитом после лапароскопии стало значительно лучше, продолжали консервативное лечение. Помог медсестре наладить перитонеальный диализ, объяснил, как лучше его контролировать. Константин Александрович очень надеялся, что перитонеальный лаваж в конечном итоге поможет им справиться с интоксикацией, и с дополнительным введением лекарственных препаратов, да и удобнее деструктивный процесс в брюшной полости контролировать. Но говорить, что кризис миновал, ещё рано.

Заслуживал внимание и больной с кишечной непроходимостью. Продолжали консервативное лечение, но эффект пока неадекватен. Пациенту семьдесят пять, да и болезнь серьёзно внедрилась. Пронеслась мысль: как бы его не оперировать? Вначале всё же надо закончить консервативное лечение. Ещё раз продублировал постовой медсестре назначения, особенно обратил внимание на их порядок и очерёдность.

Больные, которых они с Никитой оперировали утром, жаловались на боли в области послеоперационной раны. Внимательно посмотрел их животы: вроде ничего необычного, надо лишь дополнительно обезболить.

Шаг за шагом обход приближался к концу. В последней палате он обратил внимание на больную, которая не жаловалась, но почему-то тихонько плакала. Так тихо, что они с медсестрой с трудом услышали.

– У вас что-то болит?

– Да. Наверное, так и должно быть. Очень сильно болит живот, и температура поднялась.

– Сколько? – обратился к медсестре.

– Тридцать восемь и пять. Был озноб.

– Давайте посмотрим живот. Как вас зовут?

– Татьяна. Татьяна Ивановна.

– Успокойтесь, Татьяна Ивановна. Подышите животиком.

На осмотр в правом подреберье больная отреагировала новым каскадом слёз и причина была: там определялся солидных размеров инфильтрат. В диагнозе сомнения нет – повторный приступ острого холецистита.

– Начали кушать?

– Я же с разрешения доктора…

– Ели только то, что он разрешил?

– Да.

– А домашнюю пищу?

– Мне принесли немножко свежего куриного бульона.

– Вообще теперь забудьте слово “бульон”.

– А что же можно?

– Сейчас ничего нельзя: ни есть, ни пить.

– И сколько дней?

– Пока не станет лучше. А потом надо с палатным врачом подробно обговорить особенности диеты. Иначе станете ветераном нашего отделения.

– Не хотелось бы.

– Следующий раз, если станет хуже, сразу предупредите сестричку. Чем раньше начнём лечение, тем эффективнее оно будет и быстрее наступит улучшение и выздоровление.

– Я исправлюсь.

– Приготовьте её историю болезни, – это он уже медсестре. – Посмотрю её и сделаю назначения. А пока закажите анализы и сделайте спазмолитики с анальгином. Если боли не купируются, скажите мне.

– Может, и меня посмотрите? – попросила рядом лежавшая больная.

– Что беспокоит?

– После капельницы появились вокруг укола краснота и припухлость.

До чего терпеливый у нас народ! Нет бы, сразу сказать – ждут, когда совсем плохо станет. Боли появились после капельницы, а пожаловалась только сейчас. Началось воспаление вены на предплечье. Он продиктовал назначения медсестре и вышел.

В реанимацию идти не надо было – всё сделано. Попозже он всё равно туда заглянет. А сейчас узнает, что “созрело” в приёмном отделении. Вернувшись в ординаторскую, просмотрел историю болезни температурящей больной и сделал назначения: новокаиновая блокада, обязательно антибиотики, спазмолитики и анальгетики, инфузионная терапия. Не забыть проконтролировать анализы. Записав всё в историю болезни, отнёс её на пост. Теперь можно позвонить. Поднял трубку местного телефона, набрал номер.

– Приёмное отделение… – услышал он в трубке.

– Ира, сколько человек к хирургу?

– Трое. Но Любовь Игоревна справляется.

– Не сомневаюсь. И всё равно спроси, не нужна ли помощь.

– Она говорит – уже всех посмотрела и сейчас поднимется в ординаторскую.

Значит, появилось несколько свободных минут, можно позвонить домой, жене. Она всегда просит при возможности звонить, и очень обижается, если он забывает.

– Алло.

– Ой, Костя! Молодец, что позвонил. Ты сыт?

– Не волнуйся, поели. Даже чай пили несколько раз.

– А мы с дочкой только закончили уборку в квартире. Хотели пораньше лечь.

– Ну ладно, если всё в порядке…

– Костя, не вешай трубку, скажи ещё что-нибудь.

– Сонь, у меня дела. Давай потом поговорим, – хотел дать отбой, но…

– У тебя какие планы на завтра? – успел услышать вопрос жены.

– Хочу выспаться. А потом съездить на огород, – пришлось продолжить разговор.

– Давай съездим в воскресенье вместе.

– В воскресенье само собой. Мы и так слишком долго всё там не поливали.

Странная вещь – огород. С одной стороны, он вроде необходим: картошка, лук, капуста, помидоры… А с другой – всё же можно купить в магазине. Дорого? Но если пересчитать труд, вложенный в огород, на деньги – неизвестно, что дороже. Представьте себе хирурга, который копошится на грядках, а потом идет на работу и делает операцию! Вместо того, чтобы после тяжёлого рабочего дня приехать на дачу отдыхать, он вынужден работать. Да, он бы с удовольствием покопался на досуге с цветами или деревьями, но вкалывать так, как вынуждены они… А что делать, если государство заставляет их выживать? Чем только не займёшься!

– Если сильно устанешь, на огород лучше не езди.

– Посмотрим.

– Спокойной ночи, Костя.

– Спокойной ночи.

Называется, выполнил семейный долг. Где-то в глубине души он понимал, что жене с ним трудно. Но всё с ней давно обговорено, она хорошо понимала характер его работы и знала его характер. А всё срывалась, назревали скандалы. Покричав немного, отводила душу, быстро остывала и снова становилась нежной и заботливой.

В ординаторскую вошли Никита и Люба, вместе посмотрев тяжёлых больных. По всему видно, они успели между собой всё обсудить, и у них созрело общее мнение.

– Ну, выкладывайте.

– В приёмном трое больных, – начала Люба. – Один с инородным телом в глотке. Удалена кость, отпущен домой. Ещё одному я вскрыла паратонзилярный абсцесс и госпитализировала в ЛОР – отделение. Третьего больного положила к нам в отделение с острым панкреатитом – скорее всего, злоупотреблял алкоголем, хотя и отрицает. Всё.

– По стойке всё в порядке, тяжёлых нет. У больных после плановых операций всё обычно, – продолжил Никита.

– Посмотрели поступивших?

– Конечно, – ответил Никита. – Что-то не очень наше лечение им помогает, хотя состояние Васи вроде улучшилось.

– Ну и что будем делать? – он всегда задавал этот вопрос, заставляя тех, с кем дежурил, тоже анализировать ситуацию и находить решение. Бывало, или соглашался с противоположным мнением, или оно помогало прийти к третьему варианту действий. Выслушать все точки зрения считал необходимым, помня поговорку: “Одна голова – хорошо, а две – лучше”. Мнение молодых почти всегда отличалось радикальностью и максимализмом, но, сочетаясь с осторожностью, мудростью, консерватизмом хирургов старшего поколения, приводило к оптимальному решению.

– Надо оперировать, – снова настойчиво сказал Никита. Люба согласно кивнула.

– Обоих?

– Пока только больного с непроходимостью.

– А что, ему консервативное лечение уже закончилось?

– Нет, продолжается.

– А вдруг оно поможет?

– Вряд ли, – уже не столь убедительно ответил Никита.

– Поступим так. Закончим лечение, снова сделаем снимки, посмотрим их и больного и тогда примем решение.

Никита и Люба нехотя согласились.

– Да поймите, ребята: экстренная операция – это мероприятие вынужденное, неподготовленное, обычно на высоте декомпенсации заболевания. По возможности их надо избегать, оперировать, только, когда остальное не помогло. Главное – не сделать операцию, а чтобы после неё больной остался жив и получил шанс выздороветь. После нашего рукоделия человек не должен умереть. Противоположное ляжет на нашу совесть. Самое страшное – когда на твоих глазах умирает человек и ты не можешь ему помочь. Ещё страшнее, если пытался, а не получилось, или сделал что-то неправильно, или не выполнил того, что надо было, – по незнанию, забывчивости своей. Но когда есть возможность сделать всё с наименьшим риском – делай…Последнее решение должно оставаться последним.

– Мы поняли, Константин Александрович, – кивнула Люба. Никита промолчал. Наверное, – обдумывая его слова, а может – подыскивая аргументы “против”.

– Я посмотрю поступившего пациента, а вы, Люба, сделайте новокаиновую блокаду этому больному и вон той, – он показал на историю болезни больной с инфильтратом. – Никита промоет желудок и холецистостому больному после лапароскопии. Попроси, чтобы взяли мочу на диастаз. – И они вновь разошлись.

Константин Александрович посмотрел поступившего, убедился, что назначения сделаны адекватные. В благоприятном исходе лечения он не сомневался. Единственная неприятность, что могла произойти, – психоз. Долгое употребление алкоголя с резким прекращением обычно на третьи-четвёртые сутки приводило к посталкогольному психозу. Но не лечить таких тоже нельзя. Психоз психозом, а воспаление поджелудочной железы очень серьёзная болезнь, и лечить её лучше в хирургическом отделений.

Он вспомнил, что не показал больного с непроходимостью анестезиологу: консервативное его лечение должно сочетаться с предоперационной подготовкой, да и группу крови надо определить.

– Вас к телефону, – прервала размышления Наташа, постовая медсестра, – из приёмного отделения.

– Поступает холецистит, – услышал он в трубку.

Все были в работе, пришлось самому спуститься в приёмное отделение. Пациентка оказалась типичным представителем людей с таким заболеванием: полная, русоволосая, с выраженными жировыми складками не только на животе, но и на лице, ногах, она напоминала колобок. Расспрашивая её, осмотрел живот – с начальным диагнозом трудно не согласиться. Больная нуждалась в лечении в отделении. Посмотрел на часы – как незаметно летит время: уже одиннадцать тридцать!

– Вот, посмотрите контрольные рентген снимки больного с непроходимостью, – сперва услышал голос, а потом увидел Никиту. – Лучше не стало. Барий скопился в депо в верхних отделах кишечника.

– Пойдём его посмотрим.

Вместе осмотрели пациента. Ожидаемого эффекта от консервативного лечения не получилось: при кишечной непроходимости улучшение бывает не так часто, как хотелось бы. Но бывает. И если ожидаемого не произошло, значит, ситуация гораздо серьёзнее. Не исключена опухоль кишечника, а вылечить её не так просто.

– Ну что же, Никита, ты оказался прав, будем оперировать. – Стал звонить в операционную. Усмехнулся, вспомнив старую шутку хирургов: “Как стемнеет, будем брать”. Он всегда поражался меткости фольклорных “хирургических” высказываний. Видимо, возникали они на основе богатого практического опыта. А юмора хирургам не занимать.

Вообще-то, чувство юмора и должно быть им присуще: минуты разрядки при такой работе просто необходимы. Посмеёшься – и чувствуешь себя легче, появляются дополнительные силы. В каждом коллективе находится свой балагур-весельчак, который, сам не догадываясь (или специально) поднимает тонус, создаёт тёплый, уютный микроклимат. Ну нельзя быть всё время серьёзным! Пусть у них в ординаторской мягкая мебель и телевизор, холодильник, то есть более-менее устроенный быт, но особо ценились вовремя сказанные шутка, анекдот, весёлая история.

– Да. Операционная. Медсестра Климова слушает, – услышал голос в трубке.

– Здравствуй, Надя, это Константин Александрович. Здесь кишечная непроходимость. Через полчаса в первой операционной.

– Хорошо, будем готовы.

Решение принято. Надо действовать.

– Останешься здесь и за тобой ещё приёмное отделение, сказал вернувшейся Любе. – А мы с Никитой идём на операцию. Но пока у нас есть пятнадцать минут, давайте выпьем чаю.

Люба, как обычно, достала из сумки пирог собственной выпечки. Никита заварил свежий чай. Усевшись за стол, то оживлённо разговаривая, то уминая пирог за обе щеки, они не заметили, как прошли четверть часа.

– Ещё бы по чашечке! И пирог очень вкусный. Но – пора, – произнёс Константин Александрович.

– Если нужна будет третья пара рук, позвоните, буду в ординаторской, – уже вслед заметила Люба.

Коридор, лифт, снова коридор. В который раз проделывает он этот путь? Стоит когда-нибудь подсчитать. А заодно и число операций. Скольким больным он помог, сможет сосчитать? Это уже труднее. А сколько умерло на его глазах тех, к чьей смерти он в той или иной мере причастен? Да, и такое в работе хирурга случается. Единственное, что в какой-то мере успокаивало: в конечном счёте далеко не всегда и всё зависело от него, не он решал умереть тем больным или жить. Однако чувство сопричастности к смерти подолгу не покидало его после каждого летального исхода. Такое случалось редко, а может быть – и часто для одного человека. С годами и опытом ему всё чаще приходилось оперировать тяжёлых больных, с изначально прогнозируемым серьёзным риском для жизни. Вот и сейчас оперировать будет сам больного. Мог бы, конечно, доверить и Никите, но по себе знал, как важно начать делать сложные операции непременно с благоприятного результата. Чтобы он вдохновлял, а не висел тяжким грузом. Тогда появится везение и чувство удачи. Но хотя молодые хирурги и обижались, он редко давал им оперировать тяжёлых больных.

Переоделись, вошли в операционную. Работа там уже кипела. Анестезистки готовились к наркозу, операционная сестра Надя заканчивала накрывать стол, анестезиолог осматривал интубационные трубки. Все, кроме них, были при деле.

Константин Александрович давно подсчитал уже, сколько человек в среднем участвует в операции: операционная сестра и её помощник, одна или две анестезистки, анестезиолог, хирург с одним или двумя помощниками-ассистентами – итого от шести до восьми специалистов. И от каждого зависит общий успех. Но основная его доля всё же в руках хирурга: какой вариант операции он выберет, как быстро сделает, надёжно ли, сможет избежать осложнений. Операция начинается с момента разреза хирургом кожи больного и заканчивается последним швом.

– Мойтесь, хирурги.

Снова в руках скальпель, и он делает разрез. Пока всё идёт обычно. Брюшную полость быстро вскрыл, бегло осмотрел, а вернее – пропальпировал органы. Уверено сунул руку туда, где, по его мнению, должна находиться причина болезни. Он не ошибся, пальцы нащупали опухоль. Сама маленькая, но то, к чему она привела, оказалось серьёзным: выраженная кишечная непроходимость – петли кишечника резко раздуты, даже перерастянуты, кое-где мелкие надрывы серозы. Ладно хоть, не наблюдалось видимых метастазов в другие органы – значит, можно удалить опухоль и дать человеку шанс долго жить, а то и выздороветь. Жаль, операцию надо закончить выведением отверстия кишки на переднею брюшную стенку. Необычная, малоприятная штука для больного, но к ней можно привыкнуть, были бы время и желание. А мы, возможно, и подарили это время больному. Синоним же ему – жизнь.

Его руки уверенно, этап за этапом приближали операцию к концу. Последний шов, повязка. Всё. Полтора часа пролетели незаметно.

Уже снимая маску, бахилы и халат, почувствовал дикую усталость. Спать не хотелось, посидеть бы, отдохнуть… Такое часто бывало: когда хотелось спать, но не удавалось вовремя лечь – сон куда-то уходил. И едва удавалось поймать тот момент дома, старался тут же лечь и заснуть, иначе долго потом ворочался и засыпал уже под утро, больше уставая, чем отдыхая.

Украдкой, словно боясь увидеть что-то страшное, глянул на часы: уже два часа ночи. Вот и закончился вечер, какая же будет ночь?

Часть шестая. Ночь

Сев на диван в ординаторской, ещё сильней ощутил усталость. Ноги гудели, медленно надвигалась сонливость. Вставать не хотелось, попросил открыть окно, вошедшего Никиту. Свежий, прохладный ночной воздух не спеша заполнил комнату. Сделав несколько глубоких вдохов, почувствовал себя лучше. Сейчас никак нельзя расслабляться – не время для отдыха. Подошёл к окну. В свете фонарей ярко блестел мокрый асфальт. Дождик прошёл неслабый, но они его не заметили. На улице темно и тихо – город спал. Захотелось выйти и побродить по сырому асфальту, надышаться озона и лечь спать.

– Я приняла двух детей с подозрением на острый аппендицит, – прервала его мечты Люба. – Посмотрите?

– Само собой. Только запишу историй болезни. Пациента взяли для наблюдения в реанимацию, история может в любой момент понадобиться.

– Чайку? – предложила Люба, зная его пристрастие к полезному напитку.

– Давай. Надо взбодриться. Никиту не видела?

– Пошёл детей смотреть.

– Если хочешь, иди отдыхай. Потребуется твоя помощь – разбудим.

– Да нет, спать пока не хочется.

– Тебе утром на работу?

– После обеда. Успею дома выспаться перед сменой.

– Пока кипяток греется, посмотри больную холециститом, которую я принял.

Люба вышла, а он стал заполнять историю болезни. Довольно быстро справился, понёс её в реанимацию. Заодно посмотрел пациента с сепсисом. Состояние заметно улучшилось: одышка и тахикардия сократились, температуры не было, артериальное давление стабильное. Больной, которого они только что прооперировали, находился на искусственной вентиляции легких. Здесь, в реанимации, люди до утра в их помощи не нуждались. Осторожно закрыл дверь, постоял несколько секунд, размышляя.

Всё-таки вначале решил посмотреть всех поступивших к ним больных, а потом подняться в отделение детской хирургии. Пациенты, оперированные днём, не беспокоились. Состояние женщины с холециститом улучшилось, возможно, к утру станет совсем хорошо. Даже Василию стало легче, попросил воды.

Теперь определиться с поступившими детьми. Пришлось звонить минут пять-десять, прежде чем услышал шум лифта. Время самое подходящее для сна, что подтвердило заспанное лицо девушки-лифтёрши.

– Шестой.

Девушка громыхнула дверями, и лифт медленно, как бы нехотя “пробежал” два этажа и остановился. Гром открывающихся дверей встряхнул его. Надо было выходить.

Вначале он посмотрел мальчика – тот был младше, а время совсем не детское.

– Сколько тебе лет? – спросил малыша.

– Тли годика. А зовут меня, Алтём. И плакать я не буду.

– Дашь посмотреть животик?

– Дам, только не дави больно.

– Я очень осторожно, – и он сел на кровать, тесно прижавшись бедром к его телу, чтобы почувствовать малейшую реакцию на осмотр.

– Здесь болит? А здесь? – задавал вопросы мальчонке, осторожно осматривая живот.

– Нет, тут не болит. Болит тут, – и кончик маленького пальчика опустился на пупок.

Животик мягкий при пальпации, безболезненный во всех отделах. Наверное, боли прошли после лечения, предстоит обследование в плановом порядке.

Вторым ребёнком оказалась девочка шести лет. Заболела два часа назад, боли, несмотря на лечение, полностью не прошли, что и отразилось на её поведении. При виде доктора заплакала, пришлось долго её успокаивать. Посмотрел животик, здесь вполне мог созреть острый аппендицит. Надо проследить развитие болезни в динамике, не прекращая консервативное лечение. Ведь так могут начинаться и острый аппендицит, и другие заболевания брюшной полости. Со временем появятся симптомы, подтверждающие то или иное заболевание. Риска, что ситуация выходит из-под контроля хирургов, не было, в запасе несколько часов. Надо только чаще её смотреть.

Константин Александрович вернулся в ординаторскую. Чай был уже готов, разлит в чашки. Никита и Люба хоть и бодрились, но было видно, что тоже устали и хочется спать. А какой вид у него? Внушает ли им уверенность?

– Ночь как поделим? – спросил Никита.

До конца дежурства оставалось четыре с половиной часа. Делить их было бы смешно. Он хотел взять те часы на себя, под собственный контроль, но ребята могут обидеться

– Первые полтора часа – мои, остальные поделите между собой.

Так трудно сейчас удержаться от сна! Пусть поспят часа два и заодно утро прихватят, если повезёт.

– Поделили?

– Да.

– Тогда расходимся, если нет других предложений.

Что такое ночная часть дежурства? Это двойное испытание для хирурга. Переходя на дежурства по экстренке, они вынуждены перестраиваться, хотят того или нет. Биоритм жизни претерпевает обратные изменения. Если обычный человек днём бодрствует, а ночью спит, то дежурный хирург бодрствовать вынужден сутки напролёт. И ночью не только не спать, но и быть готовым немедленно помочь больному, причём в полном объёме, адекватно. Благо, если биоритм хирурга успел измениться, приспособиться, а если нет или не совсем? Чего тогда стоит его ночная работа! От природы не уйдёшь, человек многие тысячелетия приспосабливался ночью спать, а не работать. Как же быть? Что делать? Больному же необходима помощь ночью.

По возможности надо все операций переносить на период активности организма, то есть на день, максимально избегая ночных. Но если необходимо, дежурный хирург обязан заставить себя полностью отмобилизоваться в любой момент. Адекватность такой мобилизаций зависит от тренировки, опыта, внутренних резервов организма.

И ещё одна проблема: может ли хирург всю ночь быть готовым оказать адекватную помощь? С полным знанием дела Константин Александрович вправе утверждать: нет. Можно мобилизовать себя на какой-то момент, но на всю ночь – одному человеку не под силу, и даже двоим. Да, бывают ночи, когда дежурным хирургам удаётся и поспать. Но речь-то об экстренной хирургии. Необычная ситуация возможна в любую минуту и даже секунду: осложнения какого-нибудь заболевания (кровотечение, прободение язвы), а то и трагедия на дороге. И сама необходимость ежеминутно быть готовым оказать помощь сопровождается огромной психологической и физической нагрузкой. Не каждому она по силу. И если не удовлетворять такие физиологические потребности организма, как адекватный сон, полноценные отдых и питание, если не создан благоприятный психологический климат в семье и на работе – может произойти срыв. Что и бывает чаще, чем нам кажется, а другим видится. Только стараемся мы не замечать того ни у себя, ни у других. Как долго выходит хирург из ситуации срыва? Всякий по-разному. Представьте себе, что хирург ещё не готов, но вынужден выполнять свои обязанности – можно тогда говорить о квалифицированной помощи?

Необходимость физического и особенно психологического тестирования дежурных хирургов назрело давно. Снятие стресса, психических нагрузок – задача, которую надо решать уже сейчас. Если в молодости хирург использует свои внутренние резервы, то с возрастом они тают и постепенно сходят на нет. А когда врачи вынуждены работать на ставку с четвертью, на полторы и больше, о резервах и вовсе нечего говорить. Что же мы получаем? Не только физически, но и психически больных… врачей. Вот почему проблемы экстремальных врачебных профессий, в первую очередь, надо было ещё решать вчера.

Хотим мы сохранить высокопрофессиональную армию хирургов, их способность надежно, красиво и оптимально работать – надо создать для них условия. Добиться, чтобы мысли о деньгах, семейных и прочих социальных проблемах не стояли у них на первом плане. Освободить от них голову врача для выполнения основной его задачи – лечения больного. Результаты скажутся сразу, и некто не пожалеет о вложенных в решение тех проблем средствах. Выиграют все: и хирурги, и больные, а в конечном счёте – государство, чьей опорой станет здоровое и оздоровленное население.

Он направился в дежурку. Расправлять койку не стал, только снял халат и прилёг поверх одеяла. Медленно опустил голову на подушку – и в миг куда-то провалился. Но сон был чутким. Он открыл глаза, едва услышал быстрые шаги по коридору. Сколько же он спал? Взглянул на часы: после прихода в дежурку прошло пятнадцать минут. Послышалась трель телефонного звонка, рука автоматически протянулась к трубке, подняла и поднесла к уху.

– Константин Александрович, Константин Александрович! – возбужденно кричала в трубку дежурная сестра.

– Успокойся, говори по тише и медленно. Слушаю.

– Больному плохо, подойдите скорее.

– Кому, в какой палате?

– Да Васе. Быстрее, пожалуйста.

– Померяй артериальное давление и приготовь всё для реанимации. Я иду.

Он накинул халат, шапочку, сунул в карман фонендоскоп и стремительно вышел из ординаторской. Быстрым шагом дошел до палаты. Бежать он права не имел: есть же в отделении и другие больные. Из опыта он знал: когда начинаются беготня и суета медперсонала, мало того, что толку не получиться, ещё и больным в отделении становиться хуже: подскакивает артериальное давление обостряются боли в животе. А у иных обостряется неуемное любопытство, начинают мешать работать. То есть создается та стрессовая ситуация, из которой больные выходят по-разному, но ни у одного она не вызывает положительных эмоций, а тем более – улучшение здоровья. Однако всё это не означает, что спешить не когда не нужно. Если времени в обрез, надо спешить… не торопясь.

Он давно отработал универсальную походку на все случаи жизни. И даже когда некуда было спешить, шёл быстрым, стремительным шагом. В палате ему сразу бросился в глаза вид больного. Вокруг, как всегда, было полутемно – лампочка одна и светит в полнакала. Но даже в полумраке он заметил чрезмерную бледность больного, пот на коже, синюшность кончиков носа, ушей, пальцев обеих рук. Дыхательные движения редки – скорее, попытки сделать вдох. Сознания нет. С одной стороны, информации много, но с другой – подробности происшедшего не помешали бы. Его быстро ввели в курс дела соседи по палате. Вроде всё шло не плохо, недавно сняли капельницу, Васе стало лучше, и он решил сам сходить в туалет покурить. Только встал, ему вдруг стало плохо. Упал прямо на кровать, не успев и шагнуть.

Константин Александрович попытался прощупать пульс на руке – безуспешно, как и на сонных артериях. Фонендоскопом удалось прослушать сердечные тоны, крайне слабые и аритмичные, артериальное давление не определялось. Не мешкая, стащил больного на пол.

– Срочно реаниматолога! Приготовьте всё для внутрисердечной инъекции, капельницу с полиглюкином и гормонами. Вызовите других дежурных хирургов, – скомандовал он медсестре, и та стремглав выбежала прочь.

А он уже приступил к реанимации, поскольку больному стало ещё хуже: не дышал, сердце не прослушивалось, кожа постепенно синела. Халат ограничивал движения рук, и он его сбросил. Опустился на колени, продолжил непрямой массаж сердца, чередуя его с дыханием рот в рот. Он явно не успевал за развитием ситуации. И когда уже подумал, что потерял больного, ощутил … слабое дыхательное движение. Или ему показалось? На секунду оторвался, послушал сердце: оно билось, ещё неуверенно, но билось! Зрачки широкие, но уже не расширяются дальше. Появилось дыхание, самостоятельное и уверенное, он прекратил массаж. Померил артериальное давление – семьдесят на тридцать. Неплохо, ещё не нормальное, но его собственное. И невольно сам вздохнул глубже и только сейчас заметил своё сердцебиение.

И тут – как прорвало: Вошла медсестра, держа в руках капельницу, почти ворвались его молодые помощники, стремительно вошёл реаниматолог, объясняя задержку долгим ожиданием лифта. Константин Александрович помог сестричке попасть в вену и наладить капельницу. И только тогда позволил себе расслабиться. Реаниматолог уже сам померял давление, посмотрел зрачки пациента. Коротко объяснил ему, что произошло.

Василию явно становилось лучше: дыхание уже ровнее, одышка почти незаметна, синюшность побледнела, появился осмысленный взор. Артериальное давление уже сто на пятьдесят. Реаниматолог ещё раз внимательно осмотрел больного и попросил перед его переводом в реанимацию прокапать реополиглюкин и поляризующую смесь.

Что же случилось? Катастрофа в животе или другая беда? Раздумывая, он вышел из палаты и в будочке медсестринского поста присел на стул. Взял историю болезни, чтобы ещё раз проанализировать ситуацию. В отделении было тихо. Больные из Васиной палаты стояли в коридоре и боялись заходить, словно что-то предчувствуя.

Прошло десять минут, он уже подумал, что всё будет в норме.

– Константин Александрович, ему снова плохо! – позвала медсестра из палаты.

Он быстро вернулся в палату, снова попросил больных выйти. Они и так уже были свидетелями того, что им видеть вовсе не обязательно.

Василий снова стал бледным и быстро покрывался синевой. Прерывистое дыхание, рвотные движения. Пульс на периферических артериях не определялся. Фонендоскопом тоны сердца не услышал. Зрачки стремительно расширяются. Капельница, как назло, не работала. Больного ещё не переложили на кровать. Он опустился на колени и начал всё сызнова.

– Приготовьте необходимое для внутрисердечного введения. Вызвать реаниматолога.

Медсестра подала шприц с длиной иглой, заполненный адреналином, и выбежала из палаты. Определив точку, он решительно ввёл иглу почти на всю длину и потянул поршень шприца на себя. Тот стал заполняться тёмно-вишнёвой кровью – игла в полости сердца. Ввёл адреналин, хлористый кальций. Вынул иглу и снова принялся за непрямой массаж сердца. Зажав нос, губами прильнул к губам больного и вдохнул-выдохнул воздух. Тут же ощутил какое-то сопротивление. Не поняв ничего, не успел отреагировать – и в рот ударила сильная струя рвотных масс больного. Он отпрянул, но было поздно. От переполнившего рот желудочного содержимого больного его самого несколько раз вырвало. “Своего”, похоже, в желудке ничего не было. Выплюнув остатки, сполоснул рот водой. Где же остальные, где же помощники?

Вновь наклонился к больному и занялся реанимацией: четыре-пять давящих движений на грудину – и вдох рот в рот, толчки в грудину – и сильный вдох-выдох. Наконец вбежал реаниматолог. Без лишних слов тоже опустился на колени, уверенно и быстро, хотя было неудобно, ввёл дыхательную трубку в трахею. Вбежали Никита и Люба, работа закипела. Теперь он мог привстать, ноги с трудом разогнулись в коленных суставах – и немножко отдохнуть. У пациента появилось еле уловимое сердцебиение, затем неуверенные дыхательные движения. Но зрачки оставались широкими.

– Сейчас же возьмём его в реанимацию, но перспективы никакой, – сказал реаниматолог. – Вторая реанимация, сам понимаешь.

– Понимаю. Но всё-таки постарайтесь!

– Всё сделаем, не сомневайся.

Он помог переложить больного на каталку, которая в сопровождении трёх врачей и трёх медсестёр помчалась к лифту. Его помощи тут не требовалось, пошёл в ординаторскую. Здесь его ещё раза три подряд вырвало – запах рвотных масс никак не хотел исчезать. Умылся с мылом, стало полегче. Присел на диван и только теперь заметил, что стало светло, лампочки везде выключены. Взглянув в окно, увидел лучи восходящего солнца, отражавшиеся от окон соседнего дома и луж на асфальте. У открытого окна полной грудью вдохнул вкусный, свежий утренний воздух. Стало совсем неплохо, тошнота исчезла, хотя привкус остался.

“Так тебе и надо”, – подумал он. На душе было скверно. Вновь и вновь пытался проанализировать случившееся, но путные мысли просто не шли в голову. Или они уже “закончились”, или куда-то спрятались, или он жутко устал. На часах полшестого утра. Пойти поспать пол часика? Да нет, вряд ли уснёт, тем более, надо ещё сделать все утренние дела, да и себя в порядок привести.

Часть седьмая. Утро

Природа (а может, и не только она) так всё придумала и сделала, что всё где-то, когда-то и почему-то зацикливается в виде некой геометрической фигуры – круга, ромба или спирали, давая человеку надежду, что прошлое если и повториться, то изменённым, или больше никак о себе не напомнит. Всё меняется, движется. Куда только мы идём, если движемся по спирали, – вверх или вниз? Здесь-то и подключается так называемый человеческий фактор, который направляет движение. Захотим – станем двигаться вверх, надёжно и уверенно, нет – будем опускаться по той же спирали вниз. И тоже вроде белая полоса станет чередоваться с чёрной, но мы можем не заметить, что чёрное становиться чернее, а белое уже и не совсем белое. И только внизу начнём чувствовать холод, мрак и безысходность.

А как угадать, понять или вычислить: то ли ты идёшь вниз, то ли уверенно продвигаешься вверх? Бывает, и оттенки едва различимы, и анализ страдает. Неужели, чтобы знать, что такое хорошо, надо прежде узнать, что такое плохо, или столкнуться с плохим? Да, надо, всё познаётся в сравнении. Шагни назад, чтобы потом сделать два шага вперёд. А главное – не сорваться на бег ни туда, ни обратно. Лучше медленно идти, да уверенно…

Константин Александрович вернулся в дежурку, достал электробритву и тщательно выбрился. Попробовал рукой – гладко. Почистил зубы, умылся. Подошёл к зеркалу, причесался и посмотрел на результат утреннего моциона. Теперь трудно было определить, что человек провёл бессонную ночь и только что испытал сильнейший стресс, последствия которого ещё неизвестны. Надел халат, шапочку и пошёл работать.

Утро всегда было напряжённым. Даже если никто не поступал, времени всё равно не хватало на всю обычную рутинную работу. Надо сделать неполный обход, то бишь осмотреть всех поступивших за сутки больных, оперированных в плановом и экстренном порядке за последние два-три дня, написать им дневники с динамикой их состояния и лабораторным контролем, а напоследок заняться сбором статистических данных.

Всегда главное – рационально распределить обязанности, то есть, кому чем заниматься. Ему самому надо не только осмотреть всех больных, но и проверить, проконтролировать работу помощников. За всё происходящее в отделениях, которые курировали дежурные хирурги, отвечал он. И кто бы ни сдавал дежурство, при необходимости он должен был ответить на любой вопрос, что мог быть задан, аргументировано доказать правильность действий.

Заглянув в журнал, где они фиксировали госпитализированных, проверил свою память и пошёл по палатам. Осмотрел поступивших, проверил пульс у каждого, целостность повязок у оперированных. У больной с острым холециститом и у той, что он взял под наблюдение при вечернем обходе, дела пошли на поправку: боли уменьшились, температура нормализовалась, и даже спросили о еде. Как правило, при поступлении они и говорить о еде не хотели, но как только становилось лучше, обязательно о ней вспоминали. Для их болезни характерно возникновение пищевой доминанты. Больной зацикливается на еде, теряет самоконтроль при её виде, а то и упоминаний о ней. Пища, её добывание и приём становятся для них смыслом жизни. Пришлось в который раз напомнить им, что основное лекарство от их болезни – голод.

Работая в плановой хирургии, обязательно проводил с каждым страдающим такой болезнью беседу, объясняя её причины и последствия. И убеждался неоднократно, как трудно это сделать, – впору подключать психолога. Почему так мало внимания уделяется у них психологическому аспекту заболевания? Каждый пациент, однажды перенесший приступ той или иной болезни, знает его причину или догадывается о ней. И если повторятся – значит, вновь возникла та же причина. Как правило, больной знает о ней, но зачастую не препятствует, а порою и способствует возникновению той причины. Потом испытывает кучу “удовольствий”, проходя курс лечения. Садомазохизм какой-то. Некоторые пациенты поступают несколько раз с одним и тем же заболеванием. Что это, как не нарушение психики, тот же психологический компонент заболевания? Надо, надо подключать психиатра. А для этого создать базу, отработать показания для осмотра психолога, где нужно – психиатра. Внушить больному эту необходимость.

Уточнив некоторые детали у постовой медсестры, попросил обязательно померить давление наблюдаемым больным и записать их диурез. Зашёл в отделение гнойной хирургии, осмотрел тех, которым вчера Никита вскрыл гнойники. Здесь тоже всё в норме.

В детскую хирургию он поднялся на лифте, хотя лестничные переходы были открыты. Всё-таки, усталость чувствовалась, и хотелось сэкономить силы, пусть даже на пустяках. Несмотря на раннее утро, в отделении было шумно. Большинство детишек уже не спали. Некоторые в сопровождении мам шли сдавать анализы, другие уже возвращались из лабораторий. Несколько карапузов играли машинками на полу, а один гонялся за девочкой, которой это, похоже, нравилось, но всё равно кричала и пыталась спрятаться за врача. Малыши вначале внимательно посмотрели на него, опасаясь, наверное, не сделает ли им больно. Потом, увидев доброе лицо и улыбку, улыбнулись в ответ, а один встал и потрогал его за руку. Даже такой мелочи хватило, чтобы Константин Александрович приободрился, расправил поникшие было плечи. Подмигнув малышу и погрозив пальцем другому, “обижавшему” девочку, он открыл дверь в палату.

Посмотрев девочку, убедился в правильности выбранной тактики: пока – наблюдение и лечение. Время ещё есть. Но придётся передать её под наблюдение следующей дежурной бригады хирургов. А вот у Артёма всё в порядке. Ещё раз с удовольствием с ним поговорил, удивляясь его ранней рассудительности и серьёзности. К концу беседы всё-таки сумел вызвать улыбку на лице малыша. Детям надо больше смеяться!

Самое печальное в их работе – видеть больным ребёнка. Нередко приходиться их и оперировать. Самым маленьким пациентом на его операционном столе оказался мальчик полутора месяцев от роду с ущемлённой паховой грыжей. Масштабы объектов операций у взрослого и ребёнка несопоставимы. Каждая такая операция превращалась в нечто уникальное. Ответственность и двойная, и тройная. Может быть, операция у детей не столь сложна технически, как неким особым чувством: не причинить ребенку боль, исключить возможность сделать что-то не так. Детские хирурги привыкли к своей работе и подобного чувства, наверное, уже не испытывали. Дежурным же хирургам оперировать детей приходилось не так часто, как им. Вообще. Если была возможность избежать операции у детей, они максимально её использовали. Операция – только тогда, когда возможности консервативного лечения исчерпаны. Такой подход себя оправдывал. Предсказать, как пойдут дела у ребёнка, было трудно. Бывало, малыш поступал с клиникой острого аппендицита, а через некоторое время наблюдения и лечения от клиники той ничего не оставалось. А порою у ребёнка фиксировали неопределённые боли в животе, или он просто был капризен по необъяснимым причинам, однако всё заканчивалось оперативным лечением деструктивного аппендицита. Специфика у детских болезней была, да ещё какая!

Теперь можно спуститься в реанимацию. Состояние больного сепсисом тяжёлое, но с небольшим улучшением. Ещё раз осмотрел его тело и конечности, но новых гнойников не нашёл. Он надеялся, что утром пациента обязательно обследуют. Найти бы первоисточник заболевания!

Оперированный ими больной с кишечной непроходимостью уже дышал самостоятельно и был в сознании. Константин Александрович объяснил ему, какую сделали операцию. Точный диагноз не сказал, его и многое другое ему сообщат позже. Осмотрев живот убедился, что здесь пока обычная послеоперационная картина.

Он специально оставил осмотр Василия, пациента с острым панкреатитом, напоследок. Там всё было плохо. Больной без сознания, на искусственной вентиляции легких. Зрачки расширены, артериальное давление по нулям, несмотря на постоянную стимуляцию. Надежды нет. Что же они сделали неправильно или не совсем? Есть над чем подумать. Он знал, мучительные вопросы и мысли будут его беспокоить не один день и месяц. Каждая подобная ситуация или смерть больного надолго выводит хирурга из обычного ритма жизни. Не мог он спокойно и равнодушно относиться к этому – как человек и тем более врач, лечивший данного больного. Вот он, печальный результат их суточного дежурства.

Собрав и записав данные о состоянии больных в реанимации, решил поговорить с реаниматологом. Из беседы с ним ничего нового для себя не узнал.

В ординаторской пахло свежезаваренным чаем. Люба успела не только осмотреть больных, но и приготовить чай. Несмотря на тяжёлую ночь, она выглядела неплохо. Женщины ухитряются при любых обстоятельствах делать всё возможное, чтобы радовать взор окружающих, особенно мужчин.

Никита заполнял журнал. По времени они успевали. Обменявшись информацией, наконец-то решили попить чаю. До сдачи дежурства в “блиндаже” оставалось пятнадцать минут. “ Блиндажом” они называли административную часть корпуса, а точнее – то место, где приходилось сдавать дежурства заместителям главного врача. Кто и какой смысл вкладывал в необычное название – неизвестно: одни по традиции называли, другие – с обидой в голосе, третьим это нравилось, а кому-то – не очень. Но название стало обыденным, традиционным.

Никита нажал кнопку телевизора. Наконец-то “пришло” его время. Только сейчас они поняли, что целые сутки не смотрели телевизор. Такое бывает редко. Обычно, независимо от того, есть работа или нет, телевизор включён, дежурные хирурги периодически поглядывают на экран: что-то запоминают, другое пропускают мимо ушей, но какая-то информация в памяти остаётся. В данную минуту сообщалось, что произошло за сутки в стране. Получалось, они и страна жили врозь, на целые сутки забыв друг о друге. О, загнул! Страна может о тебе ничего не знать, но ты то!.. Будь скромен. Скромность украшает человека, но зачем “украшать” скромного человека? Нет, такие мысли могут залезть в голову, только когда усталость нарушает сам процесс мышления. Необходим отдых, а пока надо усилить самоконтроль. Размышляя, Константин Александрович небольшими глотками пил горячий чай. Почувствовал, как приятная волна разливалась по животу. Усталость стала уходить, мысли – проясняться: “плохие” – “исправились”, хорошие приблизились к реалиям. Всё же великое дело – чай, здорово тонизирует!

Когда учился в институте, да и некоторое время спустя он относился к чаю как к необходимому десерту после еды, не более. Осмысленное отношение к нему как к великолепному напитку, создающему настроение, заметно поднимающему общий тонус, появилось тогда, когда всерьёз занялся хирургией. Любую свободную минуту старался использовать для чаепития. Вот и сейчас одолел аж две чашки, теперь можно идти в “блиндаж”.

Втроём спустились на первый этаж и зашли в кабинет. Там уже собрались все дежурные врачи. По их количеству в дежурной бригаде больницы можно было судить о её масштабах и объёмах медицинской помощи. За отчётные сутки оказана экстренная помощь десяткам больным. И чувствуешь гордость и удовлетворение от того дела, к которому сопричастен. Все накопившиеся в душе неприятности и неудовлетворённость работой куда-то исчезают, глушатся. Есть всё же в их профессии моральные стимулы!

Незаметно подошла очередь хирургической бригады. Перед сдачей дежурства он всегда обговаривал с помощниками основные моменты доклада. Пусть иногда их мнения и расходились, но докладывать нужно единую точку зрения на всё, что произошло во время суточного дежурства. Так было не только сегодня, а почти всегда. Большая часть работы проделана по определённой схеме и какой-то тактике. Конечно, в процессе лечения или наблюдения больного чья-то точка зрения подтверждалась, а чья-то оказывалась ошибочной, или вообще выявлялось нечто непредсказуемое, необычное. Кто в хирургии давно, знает, что на сто процентов предсказать и предусмотреть результат невозможно. Путь их не застрахован от ошибок, неправильных действий. Между хирургами существовала своего рода негласная договоренность – никогда не “злорадствовать” по этому поводу. Жизнь подтверждала: никто не застрахован от ошибок, сегодня это произошло с тобой, завтра – с товарищем. Чем больше в коллективе людей, тем больше точек зрения на одно и то же явление или случай. Всё равно чей-то вариант размышлений и предположений окажется наиболее применим к данному случаю. Один же человек не может всегда быть правым – когда-нибудь, да ошибается.

В дежурной бригаде ответственный хирург имеет большее влияние, он в какой-то мере (иногда – невольно) оказывает “давление” на коллег, влияет на их точку зрения. Здесь важно, чтобы командир был “доступен” для получения и учёта другой информации и иного мнения. В том-то и смысл работы бригады, что в ней складываются микроклимат, общая для всех тактика работы. Соответственно – и результат общий: будь то удачная операция, выздоровление больного – или ошибки и осложнения. Единственное, что Константин Александрович брал только на свой счёт, – неудачи. Если в бригаде он самый опытный и квалифицированный – значит должен предусмотреть плачевный результат и возможность его избежать. С годами казалось, что он уже всё постиг, всё испытал и нет уже того, что стало бы для него неожиданностью. Но ещё в институте запомнил изречение профессора: в хирургии может быть всё, даже то, чего быть не может. Жизнь словно постоянно его экзаменовала, заставляла беспрестанно искать ответы на вопросы, которые раньше он себе не задавал. Иногда он мог на них ответить, порою – только пытался, а то и спрашивал себя: возможно ли это в принципе?

Последние сутки выдались очень тяжёлыми. Как доложить, чтобы звучало кратко, но в то же время передавало всю сложность, насыщенность, а в какой-то мере необычность и трагичность дежурства. Обычно предполагалось два варианта доклада: для “блиндажа”, где опускались некоторые детали, и – для хирургов, которые бывали в аналогичных ситуациях и всегда могут определить, где правда, а где кривда, когда хирурги пытаются себя обелить, а когда ситуация и впрямь была крайне тяжёлой, необычной и непрогнозируемой.

После их дежурств всегда докладывал Никита. Получалось у него хорошо, деловито и кратко. По всей видимости, это нравилось и принимающим дежурство: дополнительных вопросов обычно не было. Но когда докладчик дошёл до больных в реанимации, Константин Александрович добавил несколько слов. Уж слишком гладко всё проходит: то ли настроение у принимающих хорошее, то ли вправду всё в порядке у сдающих, и их действия признаны правильными? Но мысли эти пронеслись в голове, когда они уже поднимались к себе на этаж.

В ординаторской, как всегда в это время, было шумно. Здоровались, шутили, обменивались мнениями. До пятиминутки – пять минут. Никита вышел в коридор покурить, Люба о чём-то шушукалась со Славиком, тоже молодым хирургом. Константин Александрович ещё раз просмотрел историй болезни поступивших и положил их стопкой на стол заведующего отделением для контрольного осмотра. Он тоже считал это необходимым: почти всегда находились мелкие и не очень детали, которые упустили или не заметили дежурные хирурги. Но они важны и для правильного оформления историй болезни как юридического документа, и для обоснования тактики лечения или наблюдения. К тому же, контроль дисциплинировал их.

Едва большая стрелка часов сравнялась с цифрой “12”, вошёл заведующий отделением, а за ним стайкой – медсестры. В ординаторской стало так тихо, что услышали бой чьих-то ручных “курантов”, явно опоздавших на несколько секунд.

– Выкладывайте, – скомандовал заведующий.

– В отделении… – начала читать дежурившая на первом посту медсестра.

Всё, о чём она докладывала, Константин Александрович знал наизусть, поэтому слушал её в пол-уха. Перед самой пятиминуткой ему позвонил дежурный реаниматолог: больной с острым панкреатитом умер. И он вновь осмысливал всё, что произошло во время дежурства. В хронологическом порядке, как на видеофильме он просматривал свои действия. Он мог их обосновать, считал их единственно правильными. Но как обосновать итог их работы?

Если пациент умер, значит, что-то сделано не так. Конечно, есть болезни, где врач пока бессилен. Неужели они недооценили тяжесть состояния больного? Может, надо было пригласить на консультацию хирургов с ещё большим опытом и квалификацией? Какие ошибки сделаны – покажет вскрытие больного. Но даже если оно не выявит явных ошибок в действиях хирургов, тяжёлый осадок на душе останется надолго.

Сдав дежурство, сестрички вышли из ординаторской. Наступила очередь дежурных врачей. И вновь Никита последовательно и более подробно и основательно стал докладывать о минувшем дежурстве. Он знал: чем обоснованную докладывает, тем меньше зададут вопросов. Но всё равно они должны быть – слишком уж насыщенным и тяжёлым оказалось дежурство.

– …на момент утреннего осмотра убедительных данных за острый аппендицит у девочки нет. Передаём её под динамическое наблюдение следующей бригаде дежурных хирургов, – продолжал доклад Никита.

– Если полностью не исключили, почему не оперировали?

– У больной неотчётливая клиника, и время позволяет посмотреть за развитием ситуации. При необходимости вы можете сделать лапароскопию, – такой ответ Никиты, видимо удовлетворил спрашивавшего, и отчёт продолжался. Сообщая в конце о больных в реанимации, Никита не знал ещё о смерти Василия, поэтому пришлось Константину Александровичу самому закончить доклад.

И сразу послышались вопросы:

– Может, надо было оперировать открытым способом?

– А вводили ингибиторы и цитостатики?

– Может, у него была тромбоэмболия лёгочной артерий?

– Почему сразу не госпитализировали в реанимацию?

– Почему не пригласили на консультацию заведующего отделением?

Ординаторская напоминала встревоженный пчелиный улей. Константин Александрович едва успевал ответить на один вопрос, как следовал другой. Не спеша отвечал на второй, третий, четвертый “почему” и пятый “а может”. Ответы в какой-то мере удовлетворили всех, но вряд ли – его самого.

– На вскрытие придёшь? – спросил заведующий.

– Если не усну…

Пятиминутка закончилась. Стали расходиться по местам, бурно обсуждая всё, что случилось на дежурстве. Ему и Никите продолжали задавать вопросы и в коридоре, куда все вышли “покурить”. Никита ещё пытался что-то ответить, но Константин Александрович “выдохся”. Понимая его состояние, хирурги постепенно отстали. Потом курящие дружно задымили, и он отошёл в сторонку. Постояв у окна, вернулся в ординаторскую. Вслед за ним, хлопнув дверью, вошёл Никита.

Увидев, как тот зевнул, он тоже поддался искушению. Теперь можно расслабиться, отдохнуть несколько минут, ни о чём не думая, и собираться домой. Люба уже ушла. Они с Никитой не спеша выпили чаю и переоделись.

Выйдя из больницы, попали в объятия летнего дня. Вовсю светило солнце, становилось жарко, ветер едва обдувал их разгорячённые духотой помещения и выпитым чаем лица. Как хорошо на улице! Контраст явно не в пользу того места, где они провели целые сутки. Летом окна ординаторской почти не закрывались, а всё равно воздух там совсем не тот, что на улице. Мог бы их выручить кондиционер, но это из области фантастики. Сейчас такую “роскошь” мог себе позволить только врач побогаче или тот, о чьём здоровье кто-то беспокоится, что из той же области. Сколько кубометров воздуха, выдыхаемого больными, вынужден пропускать через себя врач, в том числе хирург? Дать бы ему возможность время от времени дышать свежимвоздухом с целебными добавками! Да подошёл бы и просто свежий воздух, но… Как говорят, много хочешь – мало получишь!

Часто, когда он возвращался домой, жена говорила: “Опять от тебя хирургией несёт”. А он привык, не замечал уже. Но, наверное, и впрямь что-то такое было. Между собою, хирургами, они иногда называли свою работу ассенизаторской. Почти все болезни пахнут. Пациент, не подозревая об этом, вместе с болезнью образуют и выделяют многообразие неприятных запахов. Тут и маска не спасает. Тогда-то и радуешься привычному “аромату” хлорки – как родному и более “приятному”. Забывая при этом, насколько он вреден для здоровья, но помня, что хлорку совсем не любят микробы и прочая нечисть.

Воздух, который они вдыхали сейчас, был чистым и свежим, с примесью аромата сосны и цветов. Они шли медленно и просто дышали – глубоко, полной грудью, наслаждаясь, очищая закоулки легких от всего, что там накопилось. Здоровые легкие отнюдь не помешают им в дальнейшем.

За воротами больничного комплекса пожали друг другу руки и разошлись. Никита повернул налево, к остановке – ему надо ещё минут пятнадцать ехать на автобусе. А он пошёл прямо, через дорогу – магистраль, отдалявшую его от работы и приближавшую к дому. Повернув голову к солнцу, невольно зажмурил глаза – настолько сильно оно сияло. И всё-таки он был рад, что рабочий день завершён. Пусть не раз ещё вспомнятся ему эти сутки, он верит, что чёрную полосу обязательно сменит белая. А значит, можно жить.

Оглавление

Предисловие

Часть третья. Начало

Часть шестая. Ночь

Часть седьмая. Утро