Штришочки [Ирина Владимировна Иванцова] (fb2) читать постранично, страница - 4

собачьей. Но разве не была она верна ему живому? Тогда, когда укладывала бесчувственного спать, и когда снимала несвежую одежду и стирала в ванной в тазу не только ради чистоты, а ещё и затем, что всё равно не уснуть, а так хоть какое-то дело – и детей не разбудишь и сама успокоишься.

Быт всё же ужасно отупляющая вещь. Ведь была же она влюблена. И он. Он любил её когда-то страстно. И парой они были потрясающей – всё под стать! Молодые. Весёлые. Лёгкие… А потом вдруг что-то сломалось, какая-то маленькая пружинка треснула – и покатилось всё, поехало в разные стороны. И вот уже не собрать заново. Жизнь проходит. Прошла уже… Дети выросли. Вот и он умер. «Отмучилась», – вздохнули соседки.

Отмучилась. А с ним было как-то теплее. И вот этот Миша прибился. Тоже немолодой и усталый. Последняя любовь? Непонятно. В себе не разобраться – нет сил, да и надо ли? Любовь – не любовь. Кто её знает, какой она бывает, за каким углом и в какой личине прячется. А так… просто вдвоем всегда теплее. И кажется, что радостнее, и жизнь идёт в новых заботах, мыслях, чувствах. Но идёт, не стоит. Не замерла, не умерла.

Верность… Верность нужна живому человеку, а не мёртвому. Мёртвому уже ничего не нужно.

Но живого полюбить труднее, чем хранить пресловутую верность. Живой брюзжит, сердится, вечно чем-то недоволен. Всё ему неловко, ничем не угодишь. Капает супом с ложки на рубашку, шаркает по полу шлепанцами, сморкается громко. А уж когда болеет! – что и говорить. Ну, как такого полюбить.

Тут и Надюшин муж забронзовеет, обрастет благородной патиной. Она его дважды реабилитирует, вспоминая только светлые минуты их совместной жизни, трижды идеализирует, возводя лучшее в ранг почти нечеловеческой святости. Ну, как иначе? Иначе – двадцать лет пустой жизни. Да и любила ведь она его. А она не могла любить недостойного.

Но как же русскому человеку нравится предаваться скорбям всей своей душой… Боже праведный, как же нравится! Наслаждается своей стойкостью, умением «хранить верность». И добро бы вокруг были люди всё сплошь недостойные, а то ведь и приличным отказывают. И от других требуют того же. Собой любуются, упиваются блистательной позой, а тех, кто пытается поступить иначе – казнят резким словом, приглушенным шиком по углам.

Да не стойкость всё это. Не стойкость. Не мужество, а гордыня. Самолюбование из разряда «смотрите я какой».

Это в любви стойкость нужна. Это любовь – труд. Труд понимания, прощения, приятия. Вот такого несовершенного. Кривенького и косенького.

Но нельзя же себя заставить полюбить. Нельзя. А вот попробовать можно. Может, сердце-то и не так глухо? Может, ждет шанса? Ведь по сути человек без любви – мёртв.

Но вернемся к верности, великой, всепоглощающей.

19 век. Она молоденькая, хорошенькая, почти девочка. Он – блистателен, умен, образован, полиглот, старше на шестнадцать лет. И очень кстати богат и знаменит. Несколько месяцев брака – и вот он убит. Она – безутешная вдова. Всю оставшуюся жизнь ходит к его могиле. Каждый день. Продолжает жить лишь им. Он недосягаемый идеал. Справедливо, что и говорить. Не осуждаю. Это в конце концов её право. Её выбор. Но моё сердце так верит, что он её любил. И что, как следствие, меньше всего хотел, чтобы она была несчастна. И в моём воображении рисуется картина того, как он, записавшись на аудиенцию ко Всевышнему, топчется робко возле, шепчет на ухо: мол, Господи, пошли ей достойного мужа, она так несчастна, так хочет иметь детей, пошли, а?

И вот уже мчится к ней князь, достойный и ослепительный. Но, увы, отказ. Она верная. А он там, на небесах, рвет на себе невидимые волосы, хочет, чтобы просохла мокрая от слез подушка, чтобы она позволила наконец себе стать счастливой. Ну, не может же он ей в самом деле крикнуть отсюда, что он не против её радости, что это не исключает их чувств, что сердце человечье может вместить в себя еще одну любовь – всё лучше, чем безлюбье. И свои дети лучше, чем девочка, подаренная братом, в ужасе глядевшем на тоскующую сестру, добровольно лишившей себя радости материнства.

И вот уже он, тот кто раньше был её мужем, снова идет в небесную канцелярию. И просит дать ещё один шанс.

И снова скачет князь ё и снова отказ. Кажется, вот пошли ей сейчас Господь его самого – ну, будь такая возможность, но только в другом телесном обличии, то она бы и его самого не приняла бы. Ей нужен только такой, как был. Точка в точку.

А какой он был? Что можно узнать за несколько месяцев брачной жизни? Вероятно, многое, но и почти ничего. Он для неё (что вполне естественно) некая восторженно – парадная картина.

Нам нравятся подобные истории. Мы примеряемых их на себя, любуемся, тешем гордыню или осуждаем тех, кто поступил иначе.

Да, жизнь людей в 19 веке совсем не то, что нынче в квартире, где за стенкой чья-то мамаша капризничает. И оттенки отношений других людей сокрыты от нас, спрятаны глубоко внутрь.