Любовь со вкусом соленой водки [Ния Ченвеш] (fb2) читать постранично, страница - 3

отразились на душе ребенка. Это им еще предстояло увидеть.

В страхе он перебирал все возможные варианты, читал литературу, ходил на консультации к врачам.

Чем больше он узнавал, тем страшнее ему становилось. Он осознавал, что все, что будет случаться с этим мальчуганом, он будет относить на свой счет. Что его раздутое чувство страха и ожидание чего-то плохого само по себе уже плохо и обязательно спровоцируют то, что могло и не произойти. За несколько лет терзаний он измучился так, что психика уже не выдерживала, и в дело пошло тело… Ночами он так сжимал челюсти, что утром мог едва открывать рот от боли. Это изводило его.

Он ни с кем не делился своими страхами, но при каждой встрече с сыном напряженно наблюдал за ним. Его пугало и напрягало все, что другие родители и не замечают.

«Почему он так стучит погремушкой по столу?» – шептал он, вырывая у ребенка погремушку.

«Зачем ему такой страшный робот?» – наезжал он на жену, выкидывая подарок.

«Почему он в мультиках любит злодеев? Что это за рисунки боев, почему столько агрессии?» – донимал он воспитательницу в детском саду.

«Зачем ему велосипед, вам что, его жизнь не дорога?» – скандалил он с дедушкой.

«Сынок, не надо бегать за голубями, не надо есть мясо, не надо так сильно стучать, не надо кричать, не смейся над дядей, не смей драться..»

Вскоре его поведение вызвало бунт со стороны жены, и она поставила вопрос ребром: «Или меняйся, или встречи с сыном прекратятся».

Он не мог жене поведать о своих переживаниях – они договорились никогда не поднимать тему тех восьми месяцев. Но он чувствовал, что сходит с ума.

Неизвестно, как все обернулось бы, не попроси его жена отвезти их с сыном в монастырь на какой-то праздник.

Всю дорогу сынишка увлеченно рассказывал ему о том, что узнал в воскресной школе о празднике, и в его глазенках и словах было столько тепла и радости, что он впервые смотрел на ребенка как и подобает любящему отцу: безусловно любя.

Монастырь поразил его своим величием, огромными потоками людей из разных стран. Он впервые осознал, что что-то очень важное проходит мимо него. Его вера ограничивалась окроплением пасхальной корзины и ожиданием Вифлеемской звезды «к холодцу».

Сейчас он чувствовал себя ущербным, лишенным чего-то большого и… недолюбленным. Он смотрел, с какой верой люди припадают к иконам, как горячо шепчут, как плачут. И это не были старушки или необразованные селяне, кого принято было считать верующими по недалекости. Это были люди разных возрастов, статуса, иногда явно высокого положения.

Жена с сыном чувствовали себя в своей среде, сынишка без подсказок знал, что и как нужно делать. Когда сынишка важно перекрестился и поцеловал Евангелие перед исповедью, в груди что-то защемило и слезы заполнили его глаза…

–Папа, а ты что не будешь исповедоваться? – с ужасом в глазах спросил сын.

И так ему стало неловко и стыдно, что он выпалил: «Как это не буду, конечно, буду!».

Это была первая в его жизни исповедь. Ноги тряслись, и от стыда он не мог ничего вспомнить. Батюшка указал ему на длинную очередь ожидающих, дал в руки печатный листок-памятку и сказал, что ждет его рано утром с написанными на бумаге грехами.

Всю ночь он не сомкнул глаз, все вспоминал и вспоминал, писал долго. Когда батюшка увидел на утро три листа исписанные плотно и по номерам, довольно улыбнулся.

Пот застилал глаза, ноги тряслись, поясница ныла, сердце колотилось, стыд иногда жег горло, но любовь к сынишке помогла ему преодолеть все это. Батюшка одобрительно похлопывал его по спине, как будто выколачивая из него туго выходившие признания. Когда же он разорвал его листы и сказал: «Причащайтесь!», как будто открылась дверь в неведомое, что было всегда рядом, но скрыто и недоступно.

Он не знал, излечит ли это неведомое его такую израненную и уставшую душу. Но одно он знал точно: так легко он еще не чувствовал себя никогда.