Второе сентября Всеволода Цаплина [Александр Вениаминович Симатов] (fb2) читать онлайн

Любовь – последнее прибежище нормального человека в ненормальной стране

1

Они с Анжелой мчались в открытой машине вдоль берега океана. Океан был неспокоен: пенился, бурлил, одну за другой гнал к берегу настырные волны и безжалостно разбивал их о прибрежные скалы. До Севы долетали соленые брызги – дорога пролегала совсем близко от воды. Стоящие у дороги коренастые пальмы приветствовали их, склоняя зеленые опахала так низко, что можно было дотронуться до кончиков острых листьев. Ветер трепал блестящие на солнце медно-красные волосы Анжелы. Она выглядела превосходно, он любовался ею. Газовый шарфик норовил сорваться у нее с шеи, она придерживала его рукой. Они смеялись по каждому пустяку. Они предчувствовали счастливое событие в конце пути. Неожиданно со стороны океана налетели чайки и принялись носиться над кабриолетом. Этот крикливый эскорт появился совсем некстати, испортил чудесную поездку. «Наверное, из-за нашего громкого смеха», – решил Сева. Он посадил Анжелу за руль, а сам поехал стоя, размахивая над головой пиджаком, как пропеллером. Его попытки отогнать чаек ни к чему не привели, чайки совсем обнаглели и норовили пролететь как можно ближе к ветровому стеклу.

В какие края они с Анжелой так спешили? Какой сюрприз ожидал их там? Что за событие? Этого Сева узнать не успел: назойливые чайки так же неожиданно исчезли, как и появились, и нашего героя разбудило странное многоголосие за окном.

С сожалением завершив путешествие по побережью неизвестного океана, он открыл глаза и прислушался, гадая, откуда возле его дома могла взяться галдящая толпа. Но ничего так и не понял. Будильник не звонил, значит, было еще рано. Вставать не хотелось. Привычным движением смахнул Чайнафон с тумбочки на постель. Телефон очнулся от спячки, и Сева с удовольствием вдохнул запах ландышей.

Достижения Поднебесной в области телефонии напомнили ему, что Анжела очень любит земляничный запах. И что, по слухам, в его компании согласовали на днях сумму взятки, и таможенники обещали передать им партию парфюмерной эссенции. Если партия поступит вовремя, они опередят конкурентов. Но Севу радовало нечто другое: новая эссенция впервые давала возможность воспроизвести запах земляники. Он улыбнулся своему нехитрому плану, представив, как незаметно умыкнет у Анжелы Чайнафон, вставит в него капсулу с эссенцией и затем настроит свой номер в ее контактах на земляничный запах. А позже случится маленькое чудо: он позвонит ей поздним вечером пожелать спокойной ночи, Анжела возьмет телефон, ответит, как всегда, немного нараспев «алло-о-о» – и окажется в земляничном облаке.

Вспомнив, что капсула с новой эссенцией будет стоить треть его зарплаты, Сева перестал улыбаться, вздохнул и взглянул на экран телефона, узнать, который час. «Понедельник, 2 сентября 2041 года. 8.00». И в следующий миг, подтверждая правильность указанной даты и времени, шум и гам за окном утихли и торжественно-тревожный, пугающий своей напористостью голос призвал на помощь все население района: «Това-а-а-рищи!» – будто началась война.

«Вот оно что! – чертыхнулся Всеволод, узнав голос директрисы. – Сейчас двинет тошнотворную речь и замучает лозунгами, – подумал он, живо представил первоклашек с испуганными глазами, и ему стало их жалко. – Военрук-политрук, кличка «Сморчок», главнокомандующий метр с кепкой, – следом вспомнил он мужа директрисы. – До сих пор, наверное, дрессирует школьников на плацу, если не спился».

Вспомнив военрука, Сева не мог не вспомнить и Витьку Крепова: они всплывали в его памяти всегда только вместе – два виновника одного события. Рот у Севы непроизвольно растянулся в улыбке. Времени было достаточно, он закрыл глаза и укрылся одеялом.

***

Витька Крепов появился у них в одиннадцатом после зимних каникул. Они так стремительно с ним сошлись, будто им в жизни только друг друга и не хватало. Витька оказался редким раздолбаем, даже по меркам Севиного класса, поскорее выпустить который мечтали все учителя школы. Кто его знает, как он додумался до этой выходки. У него отец был военным, может, травил веселые байки, а Витька запомнил.

В тот погожий апрельский день, когда на тополях школьного парка вот-вот должны были распуститься первые листья и, облепив пока еще голые кусты жасмина и шиповника, от весеннего тепла сходили с ума воробьи, на плацу внутреннего двора их класс отрабатывал приветствие воинского начальника. Сморчок стоял перед замершим строем одиннадцатого «Б» и хмурил мохнатые брови, подчеркивая важность и торжественность момента. Со щелчком сдвинув вместе каблуки сапог, будто подстегнув себя шпорами, он в очередной раз (предыдущие попытки ему не понравились, «отвечали недружно, без молодецкого задора») прокричал что есть мочи: «Здравствуйте, товарищи!» От натуги мешки у него под глазами набухли кровью, обвисшая физиономия побурела до цвета гнилого томата. В ответ на приветствие класс рявкнул, как предписывал устав: «Здравия желаем, товарищ военрук!» После этого Сморчок должен был прокричать: «Поздравляю вас с… чем-нибудь» – для разнообразия он обычно менял основание для восторга учеников, вспоминая славные страницы истории страны со времен Владимира Крестителя. Но в тот злосчастный день его неудачно заклинило на одном и том же, и три раза подряд он поздравлял с прошлогодним единодушным подтверждением выбора верховного мыслителя, сделанного народом в 2018 году. Готовясь к четвертой попытке, Сморчок набрал полные легкие воздуха, но из последней шеренги его на мгновение опередил Витька, раскатисто заоравший вдруг во всю глотку: «Кто на плацу насра-а-ал?!» – так, что задрожали стекла в огромных окнах спортзала. И в бетонном колодце, образованном зданием школы, понеслась отражаться от стен концовка Витькиного вопроса: «Насра-а-ал… насра-а-ал…» Класс сначала вздрогнул от неожиданности, потом дружно загоготал, а затем в шальной радости выдал троекратное протяжное «Ура-а-а!..»

От «восторга» учеников Сморчка едва не хватил кондратий. Он некоторое время стоял с выпученными глазами и раззявленным от изумления ртом, не понимая, что ему делать с набранным в легкие воздухом. А полчаса спустя в кабинете директрисы Витьку начали пытать на предмет наличия в классе подпольной вредительской организации. Позже к этому делу подключился товарищ из госбезопасности, курирующий школу. Но Витька молчал – говорить было не о чем. Взбешенный единственной фразой «так получилось», которую Витька смог выдавить из себя, и воспринявший ее как откровенную наглость военрук после консультаций с гэбэшником рекомендовал педсовету школы направить Витьку на год в трудовую колонию на перевоспитание. Худшего варианта придумать было невозможно.

Спасти Витьку от колонии удалось лишь благодаря стараниям его отца. Отец неделю водил Сморчка и куратора от ГБ по кабакам, где они напивались за нерушимость воинского братства. Дело удалось замять, и виновной в «антигражданском, можно сказать, вражеском» поступке Витьки назначили предыдущую школу («не справилась с воспитанием»). Ну и Витькиным родителям досталось: отцу задержали присвоение очередного воинского звания; мать, работающую на оборонном заводе, лишили квартальной премии.

Появляясь дома после очередной пьянки с военруком и гэбэшником, отец нещадно порол сына, приговаривая: «Будешь знать, контра!» Отец был десантником, а Витька – хиляком, и потому дать отпор родителю он не мог. Больше недели Витька не появлялся в школе; мать принесла справку, что он болен.

По вечерам в подъезде хрущобы под снос, где они обычно тусовались, Витька показывал Севе свою развороченную задницу. Он спускал штаны, наклонялся к ржавой обоссанной батарее и боязливо интересовался: «Ну как там?» Сева в потемках щелкал зажигалкой и, каждый раз волнуясь, осторожно подносил пламя к Витькиной голой жопе. После в ужасе рассматривал ее, мысленно примеряя судьбу Витькиной жопы на свою и чувствуя при этом, как собственная жопа начинает потеть и липнуть к трусам. Закончив обследование, честно докладывал другу об ухудшении состояния его задницы по сравнению с предыдущими днями. Задница действительно была раскромсана в лоскуты, после офицерской портупеи с пряжкой по-другому и быть не могло. Один раз Витька не выдержал, уткнулся Севе в плечо и заплакал от жгучей обиды и боли. Жаловался, давясь слезами, что ест стоя («лежа на животе хуже получается, лежа хер что проглотишь») и не может сидеть на унитазе и что «даже на боку больно спать». Клялся батю убить. Сева как мог успокаивал Витьку и отговаривал от задуманного.

Позже, когда страсти улеглись и Витькина задница зажила, они как-то сидели в том же подъезде на лестничной площадке, привалившись к стене, курили и бухали крымский портвешок. Для усиления кайфа курили особым образом: отрывали от сигареты фильтр, раскуривали ее, а затем делали из рук домик и между мизинцами зажимали сигарету с тлеющим концом внутри. После плотно припадали губами к щели между большими пальцами и с силой тянули в себя из домика табачный дым вместе с воздухом так долго, насколько хватало легких, – шарахало моментально.

«Витек, а зачем ты тогда на плацу заорал?» – спросил Сева. «Тошнило меня от всего этого, – признался Витька. – Сколько можно было над нами издеваться? Не мог я не заорать, понимаешь?» Сева таращил глаза и не понимал. «Как тебе объяснить… Ну, когда трахаешься, в какой-то момент уже не можешь сдерживать себя – так ведь?» – «Ну, так». – «И на плацу то же самое случилось, ни фига не мог с собой сделать». – «Крепыш, ты чудило», – с восхищением заключил Сева. Про траханье он все понял, а вот зачем Витька заорал на плацу – до него так и не дошло. Но дальше с вопросами приставать не стал, его волновало нечто куда более важное.

«Крепыш, знаешь… – Сева не решался начать. – Меня вчера директриса пригласила к себе в кабинет поговорить, – сознался, наконец, он и глотнул пойла из горлышка. – Предложила подумать». Витька дернул головой в его сторону: «По мою душу?» – «Ну да. «Вы же друзья». Боится, как бы ты еще чего не отмочил».

После беседы с директрисой Севу не покидало мерзкое ощущение, что, не дав своего согласия на «сотрудничество», он тем не менее сподличал, коли сразу не послал ее, а позволил втянуть себя в переговоры. Это ощущение угнетало его, противно было осознавать свое малодушие и трусость. Для него было важно, что скажет Витька, но тот молчал. Чтобы чем-то занять себя, Сева достал из кармана монету и принялся соскабливать с бутылки этикетку.

Ему хотелось выговориться, и Витькино молчание начало его раздражать. Он передразнил директрису, пытаясь копировать ее интонации: «Если моего авторитета тебе недостаточно, можно товарища из органов подключить». – «И как ты? Ссучился?» – без интереса откликнулся Витька, будто речь шла о сущем пустяке. Сева перестал елозить железом по стеклу. Его неприятно задел не только сам вопрос, но и безразличие, с которым Витька его задал. «А в рыло не хочешь?» – пригрозил он. Витька ничего не ответил, вставил сигарету в домик и затянулся, потом сразу еще раз. Его хорошо приклеило, и он закинул голову назад. Сева вытащил у него сигарету из рук и тоже нагрузился.

«Ты же в связь намылился, – очнувшись, напомнил Витька. – Испортят тебе объективку – пастухом никуда не возьмут. И аттестат тебе нужен приличный. Мне-то все равно, волчий билет обеспечен». Витька, конечно, догадывался, что происходило у Севы в душе, и, как будто специально, искушал друга подлым, но удобным выбором. Сева нервно сплюнул и с остервенением растер плевок кедом.

Он не будет стучать на друга, он это знал, но и отказ от института казался ему невероятным вариантом. Как выбраться из этого мерзкого тупика, в который его загнала директриса? Этот вопрос изводил Севу, не давая покоя. За один день он возненавидел директрису больше, чем за все годы учебы в школе. Ему даже казалось: обойдись убийство директрисы для него без последствий – убил бы не задумываясь. Спросил Витьку просто так, от безысходности, не рассчитывая на ответ: «Что предлагаешь? Писать на тебя бумажки?» Но Витька откликнулся сразу: «А что? Не ссы, пиши всякую херню. Напиши, что по вечерам мы с тобой разбираем характеры, как их, целинников Шолоха. Типа к сочинению готовимся, – Витька едва смог договорить, заржал и закашлялся. – Или играем в этот, как его, ну, китайцы в него рубятся». – «В бадминтон, что ли?» – «Ну да, через сетку, как профи. Напиши – в сборную хотим попасть. Защищать честь родины от китайцев», – добавил Витька и снова заржал.

От Витькиной безбашенности Севе стало вдруг весело и легко, напряжение спало. Взглянув на заходящегося в хохоте друга, подумал, что Витька, должно быть, испытал сумасшедший кайф от своей выходки на плацу. Еле сдерживая смех, он толкнул его в плечо: «Крепыш! Напишу, что под пытками ты признался мне, что твоя самая любимая телепередача – программа «Время». Пьяные и дурные, они повалились на пол и залились безудержным смехом. Их надрывный хохот еще долго носился по пустой пятиэтажке, пока не вылетел на свободу в зияющие чернотой оконные проемы.

Своим пофигизмом Витька помог Севе разрешить мучившую его проблему. Найдя взаимопонимание с другом и получив моральную поддержку, Сева каждый понедельник стал приносить директрисе по одному тетрадному листу, так – отписки, ничего особенного; листы нарочно прежде показывал Витьке, и Витька-редактор под их дружный хохот давал ценные указания по поводу отчетов о собственном поведении.

А вскоре после выпуска Севе пришлось узнать, что в жизни не все так просто и что «своих» госбезопасность действительно не бросает: Севина «покладистость» не осталась незамеченной, аукнулась ему в институте. Тамошний куратор предложил Севе продолжить школьную практику теперь уже в отношении его студенческой группы. При этом напирал на сложность международной обстановки и вражеские спецслужбы, окопавшиеся повсюду. Объясняя Севе, что значит «повсюду», гэбэшник крутанул глобус, стоящий у него на столе, и затем затормозил его, уперев палец в гладкую поверхность океанов и материков: «Вот буквально – куда ни ткни!» – «Что, и в Кремле тоже?» – не удержавшись, спросил Сева и сделал озабоченное лицо. «Надо будет – и там найдем», – не моргнув глазом ответил гэбэшник.

Сева тогда не решился сразу – без предварительных объяснений – послать посланника государства в жопу, хотя предыдущий опыт подсказывал ему, что только так и надо поступать, если не хочешь увязнуть в этом дерьме. Пришлось Севе целый семестр косить под дурачка и отнекиваться, пока его не оставили в покое. Перед расставанием, еще на что-то рассчитывая, дешево брали на понт: «Писульки ваши школьные мы вынуждены будем показать Крепову Виктору Сергеевичу. Но можно этого избежать». – «Давай, сука гэбэшная, найди мне его, я тебе только спасибо скажу», – думал про себя Сева, глядя на вербовщика непонимающими глазами. Окончательно убедившись в Севиной несговорчивости, не преминули заметить, что «вы разочаровали» и что «это опрометчиво с вашей стороны».

За найденного друга Сева на самом деле сказал бы гэбэшнику спасибо, потому что после школы Витька Крепов пропал, то есть совсем пропал. Получил в нагрузку к дерьмовому аттестату дерьмовую характеристику – и исчез. Сева потом вспоминал, как во время выпускного вечера они с Витькой лежали за кустами в дальнем углу школьного парка и Витька рассказывал заплетающимся языком, что батю ненавидит, жить с ним все равно не будет и уйдет из дома. «Он за свою сраную звездочку готов был меня искалечить. Это отец? – все возвращался он к одному и тому же вопросу. – Скажи – это отец?» Они были пьяны. Севу тошнило, и он тогда не обратил внимания на слова друга. А через день не смог до него дозвониться. И через два дня, и через неделю. И мать его ничего толком сказать не могла.

С тех пор прошло двенадцать лет…

2

Всеволод открыл глаза.

«…гораздо лучше, но это вовсе не означает, дорогие товарищи, что мы можем с вами расслабиться – ни в коем случае! Мирное время дано нам для того, чтобы мы еще сильнее окрепли и сплотились вокруг прозорливого руководства нашей страны и ее верховного мыслителя…» – настойчиво неслось со двора.

«Что-то нашего старца давно не показывали по ящику», – отметил про себя Всеволод, встал с постели и подошел к окну.

Севин дом и школу разделяла лишь волейбольная площадка, так что он хорошо все видел. Уперев жирно накрашенный рот в головку микрофона, директриса стояла на школьном крыльце, глыбой возвышаясь над окружавшей ее толпой, и в ключевые моменты своей речи потряхивала крашеными буклями. «Здорово постарела, но про будущую счастливую жизнь травит с прежним энтузиазмом», – подумал Сева и закрыл форточку. Школьный двор пестрел яркими красками шаров, бантов, цветов, флагов и плакатов. Впрочем, флаги и плакаты были исключительно красными. Внутреннюю сторону «подковы», образованной толпой школьников и их родителей, ограничивала шеренга первоклассников, с трудом удерживающих огромные букеты; первоклашки держали цветы, плотно обхватив их руками и прижав к груди, из-за цветов едва выглядывали их испуганные, растерянные лица.

Снова пожалев малышей, Сева убрал постель, сложил диван и прошел в ванную комнату. Потом в кухне поставил чайник на плиту, вернулся в спальню, включил ТВ и стал одеваться, поглядывая на экран.

По сцене, уставленной по периметру трюмо с овальными зеркалами, мужчины тащили молодую женщину. Женщина сопротивлялась и страшно ругалась. Но мужчин было много, и они справились с ней. Привязали ее к стулу и вылили ей на голову из ведра что-то похожее на клейстер. «Бабушка в деревне мазала таким бумагу и заклеивала окна на зиму», – пока еще ничего не понимая и заинтересовавшись происходящим, подумал Сева. Женщина визжала и отчаянно крутила головой, пытаясь стряхнуть с лица липкую дрянь, а мужчины вокруг куражились. «Пытки? Шпионка, что ли?» – подумал Сева и добавил громкости.

Через минуту он понял, что ошибся. Мужчины были борцами с эмансипацией и прочими отклонениями от норм, установленных Министерством культуры и общественного поведения. Они вычислили главную лесбийскую феминистку города, ворвались в салон красоты, которым она заведовала, и облили ее спермой, заставляя отречься от бредовых убеждений и порочных наклонностей. У мужчин были расстегнуты ширинки, из них свисали набитые чем-то матерчатые мешочки. И только у лысого дьяка на черной рясе ниже пояса золотом был вышит православный крест.

Мужчины кружились вокруг феминистки в хороводе, трясли своими мешками и кричали, толкаясь, перебивая друг друга и стараясь заглянуть женщине в лицо.

– Природу решили переделать, твари?! – противно визжал интеллигент в роговых очках, с козлиной эспаньолкой.

– Не одумаешься – на куски порубаю! – грозился казачий хорунжий, размахивая шашкой и позвякивая двумя рядами медалек.

– Небось по ночам рукой себе наяриваешь, дура?! – орал прыщавый ирокез, подрыгивая худыми ногами.

– А ты подумала, сука, кто солдат рожать будет?! – рявкал военный в камуфляже и с блестящей кокардой во лбу.

– Давай ее трахнем, пускай порадуется немного, – бесновался некто в рабочей блузе, демонстрируя металлические фиксы.

– Не, не надо, это статья, – образумливал его солидный товарищ в галстуке и лакированных туфлях. – А вот груди мы ей намнем!

– Скоты вонючие! – отплевываясь, материлась феминистка. – Попробуйте только тронуть, пооткусываю все!

И лишь дьячок не произносил ни звука. Он стоял чуть в стороне, потупив очи долу, перебирал то четки, то курчавую бороду и отбивал щепотью где-то промеж грудей мелкие кресты.

– Мы показали вам короткую сцену из спектакля «Дорога к истокам», снятую во время генерального просмотра. Режиссер спектакля товарищ Посконников сегодня гость нашей студии, – объявила ведущая Культурного канала, неприятно худая девица.

Камера показала режиссера крупным планом, и он в знак приветствия церемонно кивнул.

– Скажите, пожалуйста, – обратилась ведущая к режиссеру, утонувшему в глубоком кресле, – эта сцена… – она задумалась, подбирая слово. – Это ведь кульминация всей пьесы, не так ли?

– Вы совершенно правы, – легко согласился режиссер, покачивая ногой. – Эта сцена – квинтэссенция всего спектакля, она вскрывает саму суть конфликта мужского и женского начал в современном обществе. Если вы успели заметить, в этой сцене представлены все срезы, так сказать, мужской части населения, все характерные представители…

Засвистел чайник на плите. Сева сходил в кухню, заварил чай, сделал бутерброд с колбасой и вернулся к телевизору.

– Что касается дьякона, не могли бы вы пояснить будущим зрителям сценический язык, с помощью которого вы раскрываете его образ, – попросила ведущая.

– Вы понимаете, – прогнусавил режиссер, – как вам сказать…

Он снял затемненные очки, вставил в рот дужку и привычно обхватил ее красивыми губами. Но этого оказалось недостаточно, он по-прежнему молчал – мысль не шла к нему. Тогда он завертел глазами и захлопал длинными ресницами, выискивая причину дискомфорта, пока не обнаружил ножку микрофона, торчащую у него из-за шеи, и не потрогал ее рукой.

Севе стало интересно, когда же он, наконец, родит. Сева даже перестал жевать бутерброд.

– Вот как я вам отвечу, – приступил к родам Посконников. – Золотой крест на соответствующем месте рясы дает понять неискушенному зрителю, что дьякон как человек божий находится с этим делом… как бы это сказать… в завязке. Я специально поставил его в стороне от активной, если так можно выразиться, группы мужчин. Это показывает, что как человек культа он не одобряет творящегося в его присутствии действа.

– А в принципе он… – решилась подсказать ведущая, желая поторопить мэтра.

Сева продолжал следить за интервью, невольно отвлекаясь на оранжевый пиджак режиссера и на его ярко-желтую рубашку с воротником-стойкой, подпирающим стриженый режиссерский затылок. Про бутерброд он на время забыл.

– Вы умница! – не выпуская дужку очков изо рта, фамильярно, будто молоденькую субретку своего театра, похвалил девицу режиссер. – А в принципе он «за». И в этой двойственности вся его нешуточная трагедия. Он знает, как должно поступать мирянам. Но он может принуждать их к этому, говоря бытовым языком, чужими руками, руками его прихожан. На паству же он имеет право воздействовать лишь словом божьим и никак иначе.

– То есть, – догадалась ведущая, – по-человечески он хотел бы быть участником этого мужского хоровода?

– Вот именно! – обрадовался Посконников.

Он вытащил изо рта очки и направил обсосанную дужку в плоскую грудь девицы.

– Ничто человеческое, как говорится, ему не чуждо.

– Не могли бы вы ответить на вопрос, очень интересующий наших телезрителей, – заворковала довольная своей сообразительностью ведущая. – Мне поступает огромное количество сообщений и звонков, а вопрос, по существу, всего один. Это даже не вопрос, это недоумение, – застенчиво добавила она. – «Целое ведро спермы – это же нереально», – пишут они. В основном, конечно, мужчины.

– Господи прости, ну конечно, нереально! – возмутился режиссер. – Что за ребячество?

– Поймите меня, – растерялась девица, но быстро нашлась, – я как ведущая передачи обязана удовлетворить их любопытство, это правило прямого эфира.

– Я вас понимаю… Это метафора, товарищи мужчины, слышите меня?! – прямо в камеру с вызовом выкрикнул режиссер, выпучив глаза и округлив пухлые губы. – Сперма, выливаемая на голову женщины, – это метафора, метафора в визуальном и смысловом ряду мизансцены. Это, если хотите, образное возвращение женщины к потерянным ею истокам. А вот огромное количество спермы – это всего лишь гипербола. Надо разбираться в театральном искусстве, хотя бы на таком уровне, раз уж вас занесло на Культурный канал, а не на футбольный стадион.

– Спасибо вам за рассказ и за то, что нашли время и приехали к нам в столь ранний час, – заторопилась девица, желая скорее завершить интервью, концовка которого не удалась из-за очевидной нетерпимости мэтра, и повернулась к Севе лицом. – У нас в гостях был…

Сева направился в кухню. Когда вернулся с кружкой чая, по ящику шла реклама. К столетию битвы под Москвой «АвтоВАЗ» предлагал 299-ю модель «Жигулей» с пятипроцентной скидкой и с условием, что в заднее стекло таких автомобилей будут вкраплены надписи «На Берлин!» или «Т-34». Этой акцией завод вносил свою лепту в государственную программу празднования победы над империалистическими агрессорами в последней мировой войне.

Сева задумался. Реклама закончилась. Появившийся на экране седой мужчина представился как доктор, профессор и действительный член Академии наук. Он надел очки, встал перед картой мира и не спеша – с важностью и гнетущей серьезностью – начал рассказывать о погоде: на Руси, в Китае и Индии, Исламском халифате, Африке и Южной Америке. Он легко управлялся с циклонами и антициклонами, перемещая их указкой над материками, а Сева в задумчивости продолжал потягивать китайский зеленый чай. Имея в виду скидку, заманчиво было поменять свою 199-ю модель на «двухсотку» – в «двухсотке», он слышал, появились подушки безопасности, хотя до этого дня он планировал накопить денег и сразу выйти на следующий уровень – купить начальную модель китайской «Великой стены».

Не придя ни к какому решению, переключил канал. Диктор напоминал телезрителям, что в воскресенье, 22 сентября, состоится очередное подтверждение выбора верховного мыслителя, сделанного народом в 2018 году. Сева невольно улыбнулся, вспомнив тот сумасшедший вечер.

Несколько лет назад он случайно загремел в участковую комиссию по квоте «от общественности». Не на шутку расстроился от перспективы весь воскресный день заниматься выдачей бюллетеней. Но расстроился, как оказалось, преждевременно: ко Дню подтверждения Верховная Дума успела принять гениальный закон, согласно которому можно было не приходить на участки. В этом случае неиспользованные бюллетени засчитывались как подтверждающие выбор 2018 года.

Эффект от закона превзошел самые оптимистичные прогнозы – народ откликнулся на новую инициативу власти всей душою. В связи с отсутствием граждан на избирательном участке председатель отпустила членов комиссии до вечера. А вечером, когда комиссия вновь собралась, им предложили подписать протоколы. Затем председатель позвонила выше по инстанции и сообщила результат волеизъявления народа. После этого им вручили конверты с деньгами в качестве компенсации за потерянный воскресный день. Завершив работу приятным шелестом денежных купюр, комиссия с чувством выполненного долга и прекрасным настроением направилась в школьный буфет, переоборудованный ко Дню подтверждения в банкетный зал, – и праздник начался!

Стол под белоснежной скатертью ломился от невиданных яств, но это было не самое главное: в ярко освещенном зале Сева с приятным удивлением обнаружил несколько хорошеньких женщин. При этом ни тучный низкорослый участковый в звании капитана, ни сержант внутренних войск с грубым квадратным лицом, ни тем более представитель госбезопасности в дежурном двубортном костюме, в летах и с блестящей плешью в полголовы не могли составить конкуренцию молодому симпатичному человеку: Сева был высоким шатеном с умными глазами и приветливой улыбкой. Грех было не воспользоваться таким удачным стечением обстоятельств.

В промежутках между первыми тостами, поднятыми за верховного мыслителя, Сева сильно колебался в выборе между инструктором районного отдела народного образования и учительницей химии – в равной степени он хотел обеих. Вообще-то, несмотря на сороковник, почти красавицей была председатель комиссии, она же заведующая идеологическим отделом райкома партии. Ее Сева хотел даже больше, чем инструктора и учительницу. Так получилось, что когда он лазил под столами, разыскивая укатившийся апельсин, его взгляд неожиданно уперся в ее узкие лодыжки (а Севе нравились узкие лодыжки). Она словно почувствовала это. Приподняв край скатерти, улыбнулась ему и по-свойски потрепала по волосам: «Вы не заблудились там у меня в ногах?» От прикосновения ее нагруженной кольцами уверенной руки и от этой ее фразы «заблудились… в ногах» Сева возбудился мгновенно, да так мощно, что готов был тут же затащить председателя комиссии под стол. Но его отпугнул ее статус начальницы: он сомневался, что, будучи отягощенной административными функциями, председательша позволит себе раскрепоститься этим вечером.

В результате Севиных метаний выбор пал на кокетливую учительницу химии: она никак не хотела встречаться с Севой взглядом, что его и раззадорило. Выяснилось, что она работает в этой самой школе, в которой они гуляли, и прекрасно знает все ходы-выходы. А из этого следовал важный вывод, что стартовать они могли немедленно, не теряя драгоценного времени.

Вначале они уединились в ее вотчине – в химлаборатории, где набили дюжину колб; слава богу, все кислоты со щелочами и прочие опасные реагенты хранились отдельно в запертом шкафу. Затем освоили для своих целей учительскую, где Сева умудрился повалить со стола завуча на пол фикус. После – кабинет директора, в котором стоял просторный кожаный диван, учительница шпильками наделала в нем дырок.

В перерывах между уединением они возвращались в банкетный зал за очередной порцией спиртного и закуской. Участковая комиссия быстро напилась, плясала и не обращала на них внимания. Сержант вскоре уснул между вазой с ананасными дольками и блюдом с белорыбицей. Участковый без остановки ел и пил все подряд, помогая себе больше руками, чем приборами. Каждые десять минут представитель госбезопасности требовал тишины и опрокидывал рюмку за неприступность государственных границ, поскольку в молодости, как он признался в начале торжества, служил «погранцом».

Когда Сева подустал, роль локомотива любви взяла на себя химичка. В обстановке безудержного веселья в ней проснулись дремавшие доселе причудливые фантазии и неуемное желание. Заботясь о продолжении похождений, она дозированно, чтобы сильно не опьянел, наливала Севе коньяку, затем вручала ему десертную ложку (столовой она не нашла) и настойчиво предлагала без стеснения закусывать черной икрой, в чудотворной силе которой не сомневалась. После краткого отдыха вела Севу на новое место в безлюдной школе.

По мере того как темп их отношений постепенно падал, приемы учительницы становились все изощреннее. Сева не сопротивлялся и позволял партнерше использовать его, как ей вздумается. Последним местом, в котором они занялись любовью, был спортзал. Сначала они освоили козла; высоту ножек можно было менять, этот спортивный снаряд показался им восхитительным изобретением человечества. На брусьях у них ничего не вышло, к гимнастическим кольцам они так и не смогли подступиться, но зато совершенно выбились из сил у шведской стенки и закончили безумный марафон на метровой стопке матов, куда с трудом забрались.

Маты были холодными, жесткими и неприятно пахли искусственной кожей. Химичка нежно гладила Севу по волосатой груди и называла «неутомимым сталагмитом неизвестного происхождения». «Мальчик мой, что ты можешь рассказать мне об оксидах?» – с пьяной хитринкой в голосе спрашивала она, воображая себя учительницей. Сева не мог произнести ни слова. Разбросав по мату руки как плети, он тупо смотрел на баскетбольное кольцо. Свисающая с кольца порванная растрепанная сетка, сбившаяся на одну сторону, в полумраке мерещилась ему безжизненной мошонкой великана, в любовных сражениях потерявшего яйца. Такого истощения организма Сева никогда еще не испытывал.

Не имея сил дойти до дома, он вызвал такси. Они прощались у ворот школы. Над их головами на сентябрьском ветру трепыхался плакат: «Подтверждая – выбираешь стабильность!» Учительница химии не хотела его отпускать. Обняв Севу, она покусывала ему мочку уха и одновременно маленькой ловкой рукой через карман его штанов удостоверялась, что все многократно произошедшее с нею было наяву. Она жарко шептала ему про субботние вечера в школе: «В это время даже ни одна спортивная секция не работает». Сева терпел, понимая, что осталось недолго. Намек на субботнего козла в пустом спортзале он воспринял и обещал подумать. Последним, что он запомнил в тот вечер, был висевший над входом в школу портрет верховного мыслителя. Ему показалось, что лысый старец с тоскливым лицом провожал такси осуждающим взглядом. Этот взгляд не остался без последствий – запал Севе в душу. Ночью мыслитель явился к нему во сне и гневно вопрошал, почему Сева позорно бежал из школы, бросив не просто учительницу – члена комиссии! «Поймите, во мне ничего уже не осталось, одна пустота», – пытался оправдаться Сева, но старик ничего не желал слышать.

А насчет стесняющих председательшу административных функций и ее начальствующего статуса Сева тогда грубо ошибся. Он столкнулся с ней в разгар веселья, когда возвращался из туалета в банкетный зал и гадал, куда после кабинета директора поведет его учительница. Распустив волосы, начальница поджидала Севу в вестибюле. Увидев его, поманила к себе: «Всеволод Александрович, голубчик, не стоит заниматься этим в стенах школы, здесь же учатся дети». Сева оторопел, решив, что председательша намекает на посещение им туалета. «Тем более в кабинете директора», – упрекнула она, поразив Севу своей осведомленностью, затем взяла его под руку и повела к служебной «Волге», стоящей во дворе. «Прогуляйся!» – бросила водителю. Водитель еще не успел покинуть салон машины, а главный идеолог района уже расстегивала Севе штаны. Она отдалась Севе с такой дикой страстью, будто никогда уже не рассчитывала на подобную оказию в будущем. Уезжая, шепнула: «Забрала бы тебя с собой, но не могу – государева служба», – и сунула Севе визитку.

Очнувшись от воспоминаний, Сева перешел на городской канал новостей. Диктор напоминала руководителям госучреждений, арендаторам и прочим хозяевам зданий и помещений, что с первого сентября началась подготовка к празднованию Нового года. «В связи с этим в течение недели все объекты инфраструктуры должны быть празднично украшены для поднятия настроения горожан». Нарушителей ожидали большие неприятности. Это было важное напоминание – украшательство придумали не с бухты-барахты. Замеры социологической службы из года в год показывали катастрофическое падение настроения населения и рост апатии. Партия и правительство забили тревогу и в качестве одной из мер придумали четырехмесячную подготовку к Новому году. Подготовка включала в себя не только внешние эффекты в виде разукрашенных фасадов и елей, но и ярмарки, детские утренники и спектакли, красочные шоу, распродажи сувениров и многое другое. В период подготовки три четверти времени телевизионные каналы обязаны были отводить под развлекательные программы.

«Нарядить, что ли, елку и выпить с Анжелой шампанского? Потом «С легким паром» посмотрим или «Джентльмены удачи», наверняка ведь будут показывать», – подумал Сева и засобирался на работу.

3

Выйдя из дома, Всеволод направился к станции метро.

День обещал быть теплым. На скамейке около подъезда старушки в платочках и домашних тапочках грелись на солнце.

Проходя мимо школы, Сева вспомнил ораторствующую директрису. Задержавшись у ворот, взглянул на крыльцо, словно хотел удостовериться, что директриса не следит за ним и существует лишь в его воспоминаниях. На крыльце никого не было – шел первый урок. На фронтоне школы, как и много лет назад, висел портрет все того же старца-мыслителя. «Подретушировали бы физиономию, что ли. Детей только пугают», – подумал Сева.

На школьном дворе, всмятку раздавив газон с чахлой травой и перегородив тротуар, стоял грузовик. Не вынимая папиросы изо рта, кургузый мужичок в пиджаке и спортивных шароварах с красными лампасами собирал плакаты и флаги, оставшиеся после торжества, сворачивал их и затем безжалостно швырял за борт грузовика. Когда он наклонялся за очередным плакатом, папиросный дым ел ему глаза. Мужичок отворачивал лицо в сторону и ловко, без помощи рук, перегонял папиросину в угол рта, но это мало помогало. Он все равно щурился от едкого дыма и сопровождал каждое свое движение матерщиной типа «Понаписали тут херню всякую… Убирай за ними, мудилами… Ситец только переводят, пидоры…». Заметив Севу, мужичок выпрямился, выплюнул изжеванный мундштук на припорошенный опавшими листьями газон и крикнул: «Что вылупился?! Не так, что ли?» Сева кивнул ему: мол, чего тебе? «Не пялься, не прокурор, лучше помоги с опохмелом», – обозначил мужичок проблему. «Обойдешься», – сказал Сева и пошел дальше.

Лениво убирая мусор, по улице брела команда худощавых таджиков. Один веником сметал окурки в совок, привязанный к длинной палке, другой накалывал на металлический прут бумажки и пакеты. Третий тащился за ними с мусорным мешком и подбирал бутылки. Скорбная процессия медленно тянулась вдоль тротуара, разбавляя апельсиновыми пятнами безрукавок серый поток прохожих. На апельсиновых спинах блестели на солнце выразительные эмблемы в виде скрещенных лопат и метел. Под эмблемами фосфоресцирующей краской били в глаза жирные буквы руководящего призыва, выдвинутого на последнем съезде партии: «Трудом возродим Отечество».

Обогнав таджиков, Сева вышел на площадку перед универмагом. Над входом в универмаг на пластмассовой растяжке плавилась золотом реклама: «Новогодняя распродажа! Елочные игрушки по сниженным ценам!» На площадке наряжали елку. Вокруг собрались зеваки. Стоя на платформе стрелы крана, рабочий устанавливал на макушку ели красную ракету. Администраторша из района кричала ему снизу: «Все равно неровно, твою мать! Слышь? К себе, говорю, возьми! Что ты там вошкаешься!» – «Да не вошкаюсь я. Тут у елки кончик кривой», – огрызался рабочий сверху. «У тебя у самого кончик кривой, твою мать!» – ругалась начальница. Зеваки подсмеивались. «Вроде трезвый, а уже десять минут не может насадить эту херню на конец, – материлась администраторша, обращаясь к праздной публике. – Что за мужик, господи прости, никакой бабе не пожелаешь».

Сева решил купить на работу яблок и свернул к скверу, превращенному в стихийный рынок. Торговцы, обложенные ящиками, в беспорядке толклись вокруг вытоптанной клумбы с остатками оранжевых бархатцев. Места около клумбы хватило не всем, некоторые ютились вдоль ряда щитов с наглядной агитацией. Сева направился к усатому узбеку в тюбетейке.

Слева от узбека, на рекламном щите фабрики женского белья румяная баба в цветастом сарафане и кокошнике крепкими руками держала перед собой раскрытые ножницы. С нижнего лезвия, как веревки, свисали разноцветные стринги. Изо рта бабы выплывало облако со стихами:

Эти удавки не вздумай носить,

иначе ребенка не сможешь родить.

А наше белье не испортит красы –

носи на здоровье простые трусы!

С другой стороны от узбека устремлялись ввысь разноцветные кривые выплавки металлов, добычи полезных ископаемых, сбора зерна и увеличения площади пахотных земель. За спиной узбека могучий плакатный парень в косоворотке и буденовке со звездой гневно орал в рупор, грозя кому-то кулаком, – за узбеком не было видно, кому. Строчка, вылетающая из рупора, начиналась со слов «Дадим отпор…» Кусок плаката с продолжением строки был оторван, и на его месте нацарапано: «ЗАПОРУ!»

Узбек был занят: энергично жестикулируя, он общался с пожилым китайцем, копающимся в коробке с помидорами.

– Я русским языком говорю – грунтовые!

Китаец щурил от солнца глаза, которых и так не было видно.

– Правда? Помидоры грунтовой? – спокойно, без эмоций сомневался он, беря в руки очередной помидор и нюхая его.

– Ай! Не «грунтовой», а «грунтовые!»

Сева ждал. Узбек махнул рукой, давая понять, что не хочет больше тратить на китайца время. Повернулся к Всеволоду:

– Что вам?

– Пару яблок, средних, больших не надо.

– Один минут, уважаемый.

Он порылся в мешке, достал яблоки и показал Севе. Сева одобрил выбор. Взвешивая яблоки, узбек не удержался и, глядя вслед отошедшему китайцу, поделился наболевшим:

– Брат! Русский язык учить надо, так? Да?.. Узкоглазые. Понаехали. Хабаровский край выпросили – не хватает, да? Не знают, чего больше уже хотят, уважаемый.

Сева расплатился за яблоки и заспешил в подземный переход. Расположившиеся вдоль стены попрошайки были хорошо ему знакомы. Некто, как всегда, сидел на ящике, демонстрируя склоненную бритую голову с огромной розовой шишкой посередине; старик с клокастой бородой, получив подаяние, выбрасывал вперед руку с крестом-подсвечником, чем пугал благодетелей; рядом со стариком рябой мужик с гармошкой и серьезным лицом без остановки наяривал революционные песни. Сева иногда бросал мелочь в его футляр, поощряя единственного в переходе, кто добывал свой кусок хлеба невесть каким, но все же трудом.

В метро Сева углубился в чтение книги. Родители оставили ему хорошую библиотеку, но лишь спустя годы он смог оценить их мудрость.

Это случилось лет двадцать назад. Для гарантированного достижения высокой духовности народа по призыву партии в стране была развернута кампания по обмену книг иностранных авторов на отечественную литературу. Наиболее активных меняльщиков поощряли серьезными льготами самого разного свойства. Как потом рассказывали Севе родители, они с трудом удержались от соблазна такие льготы получить, хотя передовиками в этом деле могли стать легко, иностранных книг у них было действительно много.

«…Такова стала жизнь после дождя. Людская безучастность спорила с жаждой забвения, которое мало-помалу безжалостно расправилось с воспоминаниями и отшибло память у людей…»

Сева оторвался от книги и задумался. Украдкой оглядел пассажиров.

Перед ним, как будто специально, сидели одни «кнопкотыки». Они глядели в свои электронные китайские штучки и тыкали пальцами в экраны или возили по экранам пальцами. Некоторые из них помогали себе головой, дергая ею в ответственные моменты. Другие произносили невнятные восклицания, то ли огорчаясь, то ли, наоборот, радуясь, – понять было невозможно. Все они были сосредоточены и нешуточно переживали за то, что творилось у них на экранах.

Рядом с Севой села женщина в строгом деловом костюме. Она достала из сумки книжку и раскрыла ее на закладке. Сева скосил на текст глаза и заинтересовался заголовком: «Заговор для очистки садового инвентаря».

«…за полночь, когда силы земли отдыхают, принесите в сарай, где у вас хранится инвентарь, кружку с молоком. В молоко опустите соли и произнесите: «В молоко соль, так и с работников хворь. Не колем, не ломаем. Земелюшку не обижаем. Ключ на замок. Замок в теремок. Теремок не горит, не валится. Силушкой своей славится.Аминь…»

Севу передернуло. Он отвернулся от соседки.

С другой стороны бледный мужчина с длинными сальными волосами и в черной рубашке, застегнутой на все пуговицы, держал перед собой, как икону, молитвослов и шевелил губами. Сева и к нему заглянул из любопытства.

«…Спаси, Господи, и помилуй страну нашу, народ, власти и воинство ее, дабы нам тихую и безмятежную жизнь проводить во всяком благочестии и чистоте (Поклон.)…»

Из метро Сева с облегчением выбрался в яркий солнечный день. Было уже совсем тепло. Он снял пуловер, забросил его за спину, рукава пуловера завязал на груди. Погода стояла великолепная, и он решил пройтись до работы пешком. Шел не торопясь и любовался разноцветной листвой кленов и красными гроздьями ягод на ветках рябин. Подходя к зданию пединститута, обратил внимание на стайку студенток у входа. В центре группы громко материлась девушка. Она рассказывала обступившим ее подружкам, как на вступительном экзамене «срезала преподшу литературы».

– Спрашивает меня типа с подколом: «Какой великий русский поэт был убит на дуэли ровно двести лет назад? Прочитайте какие-нибудь его стихи». Я сказала, что знаю, о ком речь, но стихов читать не буду, потому что он педик. И великим поэтом быть не может, только великим педрилой, – девица засмеялась. – Эта старая карга пояснять вздумала: «Это не доказано, ученые до сих пор сомневаются». А я ей в ответку: «Если в учебнике написано, значит, доказано».

Сева посмотрел на рассказчицу. Они встретились взглядом, и девица состроила ему глазки. Он отвернулся, продолжил свой путь и через пять минут был на работе.

4

IT-компания, в которой работал Сева, долгое время считалась одной из ведущих в стране. Но однажды любознательные граждане выяснили, что нутро выпускаемых ею изделий сплошь китайское, а из своего – лишь корпуса с логотипом. Разразился скандал, но усилиями сверху его быстро замяли: никто не хотел выводить продукцию компании из разряда отечественной. Это привело бы к серьезному ухудшению статистических показателей отрасли, а статистика играла для партии роль важнейшего политического инструмента.

Сева попал в компанию по распределению после окончания института связи. За семь лет дорос до ведущего специалиста отдела конструкторских разработок. За эти же годы выковыривания китайского нутра и внедрения его в отечественные корпуса возненавидел свою работу.

Китайская электроника с каждым годом становилась все сложнее, и в какой-то момент они столкнулись с серьезной проблемой: профессиональный уровень инженеров упал так низко, что компания перестала справляться с задачей переделки китайских изделий. Стали разбираться и выяснили, что набор персонала по старинке – по формальным признакам и силами одной лишь кадровой службы – не гарантирует отсев слабых кандидатов, поскольку все претенденты на должности приносили с собой прекрасные дипломы и отменные партийные и служебные характеристики. В связи с этим проводить итоговое собеседование с кандидатами поручили ведущим специалистам профильных отделов.

Мобилизованный вместе со своим коллегой на помощь кадровой службе, через месяц собеседований Сева пришел к окончательному выводу, что дипломы университетов и академий не стоят и ломаного гроша. Определившись с интеллектом приходящего на собеседование контингента и более не желая попусту тратить рабочее время, Сева решил упростить процедуру отбора и придумал методу, позволяющую принимать решение на ранней стадии. Для этого он сначала знакомился с кандидатом в принципе, как он говорил, то есть без погружения в специальность, технологию и терминологию. Если знакомство обнадеживало, отдавал бразды правления напарнику.

– Давайте оставим специальность в покое, – с ходу ошарашивал улыбающийся Всеволод. – Поговорим для начала о логике. О причинно-следственных связях, например.

Ожидая подвоха – и не напрасно, – кандидаты в ответ делали удивленные глаза и начинали излишне волноваться.

– Предположим, что в пасмурный день вы едете в метро. Зонт вы с собой захватить забыли, – медленно начинал Сева. – Добрались до нужной станции, ступили на эскалатор, чтобы подняться НА поверхность. Понимаете, о чем я, – потихоньку убаюкивал он. – Теперь вопрос: как, находясь НА ЭСКАЛАТОРЕ, определить с БОЛЬШОЙ долей вероятности, НИ о чем НИКОГО НЕ спрашивая и НИКАКИМИ техническими средствами НЕ пользуясь, – повышая в ключевых местах голос, уточнял Сева условие задачи, – идет в ДАННЫЙ МОМЕНТ на улице дождь или нет?

Какое-то время Сева терпеливо ждал и потом задавал тот же вопрос в литературной форме:

– Стоит ли вам заранее волноваться по поводу отсутствия у вас зонта или не стоит?

Лучше бы он не напрягал их литературной формой – большинство кандидатов и без этого сходили с ума.

– Можно ведь с Чайнафона выйти в…

– Нет, нет, нет, – торопливо останавливал Сева претендента, – я же сказал – нет у вас НИЧЕГО.

Претендент продолжал напряженно думать. Сева не выдерживал и пускался в рассуждения:

– Ну, зайдете вы с вашего телефона в паутину, узнаете, что временами обещали дождь – и что? Город большой, около ВАШЕЙ станции метро в ЭТО ВРЕМЯ дождя может и не быть или, наоборот, льет как из ведра, – переходил Сева к художественным образам.

– Но, кроме телефона, у вас есть глаза, – через некоторое время, улыбаясь, подсказывал он, если визави был ему симпатичен.

Девушки появлялись у них редко. Они приходили на собеседование с тяжелым вечерним макияжем, на высоких каблуках и в коротких юбках. «Она не ошиблась дверью? – шептал Севе напарник. – Мне кажется, ей – в бордель». – «Просто она думает, что демонстрирует сексапильность. А сексапильность как причину приема на работу еще никто не отменял», – шептал ему в ответ Сева.

Для девушек Сева делал исключение, до кретинизма разжевывая условие задачи:

– Час пик, например, народу на эскалаторах много в ОБОИХ направлениях, понимаете?

Красивым девушкам он просто шел навстречу, закрывая глаза на возможное ухудшение качества кадрового состава компании:

– Кто-то едет наверх, как и вы, а кто-то спускается вниз… с УЛИЦЫ, – подсказывал он открытым текстом, напирая на последнее слово.

Сева ждал, надеялся – бесполезно!

Претендент краснел, или бледнел, или покрывался пятнами. Сева каждый раз зверел – ничего не мог с собой поделать.

«Нет больше вопросов! Не смею более задерживать!»

И вслух на дорожку, еле сдерживая себя:

– Если найдете решение задачки – звоните, не стесняйтесь.

Уходя, забракованные Севой девушки демонстративно виляли попами, подавая знак «да пошли вы!». Они были уверены, что два молодых человека пожирают их сзади глазами. Не нужна им была Севкина логика, а что такое причинно-следственные связи и как их распознать и тем более как ими воспользоваться, они знали во сто раз лучше его.

– Когда-нибудь эти отверженные соберутся около входа, подкараулят тебя и забьют до смерти, – смеялся Севин коллега. – Я бы так и сделал.

Если претендент справлялся с Севиными задачками, у Севы поднималось настроение.

– С моей стороны все о’кей, – говорил он напарнику. – По спецухе давай без меня, если что – я в отделе.

***

Анжела пришла на собеседование в кроссовках, джинсах и свитере; забранный кверху растрепанный пучок рыжих волос был прихвачен янтарным гребнем; из косметики – лишь тушь на ресницах. Она выглядела так, словно попала к ним случайно: вышла из дома погулять, увидела объявление на фонарном столбе и решила заглянуть. Держалась при этом естественно и просто. Ни одна черточка на ее лице, ни один мускул не указывали на то, что она напряжена и волнуется. Сева с напарником обменялись красноречивыми взглядами – «это что-то новенькое».

Предложению Севы на время оставить специальность в покое Анжела удивилась и пожелала, не теряя времени, сразу сосредоточиться на предметной части собеседования, как будто она тут определяла порядок. Севу это неприятно озадачило, но на слова Анжелы он никак не отреагировал и задал ей задачку про метро и дождь, рассчитывая в ближайшую же минуту поставить эту наглую девицу на место.

– Извините, хотелось бы понять, – помедлила она, выслушав историю про то, как поднимается на эскалаторе в тоскливый пасмурный день. – Вы чем тут занимаетесь? Набираете лучших из дебилов? Так, что ли?

Под напарником скрипнул стул. Сева напрягся.

– Но тем не менее ответ какой? – поинтересовался он, не теряя уверенности, что девица попросту уклоняется от ответа.

– Народ сверху спускается с мокрыми зонтами, возможно в мокрой одежде, – чеканя слова хорошо поставленным голосом, начала объяснять Анжела. – Или НЕ спускается с ТАКИМИ зонтами и в ТАКОЙ одежде, – передразнила она Севу, с усмешкой глядя на него. – И вообще есть много признаков того, что наверху идет дождь, не правда ли?

Лоб у Севы покрылся испариной. Сначала оценив качество его вопроса, а затем правильно ответив на него, она дала оценку самому Севе – эта оценка читалась в ее насмешливых глазах, это был вызов. Севе захотелось немедленно ответить этой рыжей. У него в запасе была одна задачка, которую в отличие от остальных он придумал сам, остальные он позаимствовал из случайно подвернувшейся под руку книги «Головоломки для интеллектуалов». Эта задачка оказалась слишком сложной, до сих пор никто не смог ее решить, и Сева давно уже не мучил ею кандидатов.

– Если не возражаете, еще один вопрос, – нарочито вежливо предложил он. – И снова метро, – словно извиняясь, улыбнулся Сева.

Анжела улыбнулась ему в ответ и сузила глаза. Они у нее были зеленые. «Ведьма. Сейчас встанет и уйдет, и я останусь неотомщенным», – заволновался он.

– Вы спустились на станцию радиальной ветки метро в спальном районе города. На этой станции вы оказались впервые. Вам нужно ехать в центр. Информационное табло с перечнем станций по направлениям ветки висит в центре зала, но названия станций вы прочитать не можете – слишком далеко. Как мгновенно определить: вам на левую от вас платформу или на правую?

Глядя в окно за его спиной, Анжела перестала улыбаться. Сева понял, что она подняла брошенную им перчатку. В комнате для собеседований наступила гробовая тишина, Сева боялся пошевелиться.

– Время суток описываемого события не имеет значения, – негромко уточнил он, вспомнив, что на предыдущих собеседованиях некоторые кандидаты принимали во внимание количество пассажиров на платформах, что было логично, но не входило в условие задачи.

Анжела мельком взглянула на него, давая понять, что приняла сказанное к сведению.

«Какое открытое, приветливое лицо», – подумал Сева и почувствовал, что начинает переживать за сидящую перед ним девушку и, несмотря ни на что, желает ей удачи.

– Прочитать названия станций я не могу, но перечни названий станций по направлениям ветки метро я вижу, – нарушив тишину, сказала Анжела.

Сева вскочил со стула как ужаленный.

– Да, конечно!

– Если станция метро расположена в спальном районе города, то один перечень будет существенно больше другого. Из этого следует, что мне нужно на платформу со стороны длинного перечня станций.

Сева не мог поверить своим ушам, он был потрясен. Его напарник поднялся из-за стола, демонстрируя почтение, словно до него с запозданием дошло, кто перед ним сидит. И Анжела встала со стула.

– Приятно было побеседовать, – сказала она и направилась к выходу.

– Подождите, – очнулся Сева, – мы же не закончили.

Анжела даже не обернулась.

– Вы нам подходите! – с горячностью добавил он, надеясь изменить ход событий.

Анжела остановилась.

– А вы мне нет.

Видя, что он обескуражен, сжалилась и пояснила:

– Судя по вашим вопросам, вы набираете продвинутых сыщиков для работы в метро, а у меня другая специальность.

Она уходила играючи, как и пришла, с перекинутой через плечо мешковатой сумкой – смеясь над ним и его вопросами, он это чувствовал. Кисточки волос у нее на макушке приветливо покачивались в такт ее легким шагам.

Напарник налил себе воды из графина, Сева упал на стул.

Он глядел на закрытую дверь, отсекшую его от ушедшей девушки, и в состоянии легкого головокружения слушал учащенный стук своего сердца. Что-то доселе незнакомое рождалось в его душе. Щеки запылали, появилось тревожное ощущение невосполнимой потери.

В дверь заглянул молодой человек.

– Здрасте! Меня вызывали на три часа, – объявил он.

– Проходите, – предложил ему Севин коллега.

Сева поднял на юношу глаза. Вошедший был как в тумане, четко выделялся лишь его синий галстук на фоне светлой сорочки. И в этот миг Сева понял, что никогда больше не увидит эту девушку.

– Телефон… телефон ее остался у кадровиков, как ты думаешь? – спросил он чужим голосом и, не дожидаясь ответа, как полоумный выбежал из комнаты и помчался к лифту.

Лифт останавливался на каждом этаже. Это была не езда, это была хорошо продуманная пытка. После третьей остановки Сева потерял контроль над собой, не знал, куда деть руки, они мешали ему. От нетерпения начал сходить с ума. «Ну почему все так?» В вестибюле проклял очередь у турникета и безумно медленно раздвигающиеся половинки входной двери. На улице несколько раз огляделся вокруг, рискуя свернуть себе шею. «Рыжий пучок на голове, сумка через плечо, легкая походка, джинсы – ну где же?!» Охватила паника – «никогда больше не увижу эту девушку, НИКОГДА». Ему вдруг открылся жуткий смысл этого катастрофического слова. Но он все-таки смог собраться. Побежал налево до перекрестка, задевая прохожих, на ходу извиняясь и не забывая поглядывать на противоположную сторону улицы. Вернулся. Перевел дух, понесся в противоположном направлении до ближайшего перекрестка и там, всматриваясь в толпу на пешеходном переходе и ошалевшим взглядом перебирая головы и фигуры людей, едва не завыл от отчаяния. Оставалась последняя надежда на кадровиков. Сломя голову побежал на работу, хотя можно было уже не спешить.

(Все это время Анжела пила кофе в кафетерии в пятидесяти метрах от Севиной работы.)

В кадрах на Севу посмотрели настороженно, но вопросов задавать не стали, догадавшись, что в данный момент этот человек ненормален; телефон Анжелы записали на листе бумаги и передали Севе, нарушив установленные в кадровой службе правила. Сева взял лист, замер на мгновение и сделался почти невесомым, как бывает после сдачи большого количества крови, и абсолютно счастливым. Так и полетел к напарнику, не чувствуя своего тела, с расплавившимся от счастья мозгом.

В комнате для собеседований юноша рассказывал, каких высот он достиг в программировании. Сева черканул на клочке бумаги «меня нет» и положил клочок перед коллегой. Потом разглядывал телефонный номер, повторяя про себя на все лады: «Анжела Грачевская». Потом в голову ему надуло дурацкую тему: «Я – цапля, она – грач». Потом он вспомнил, что до сих пор не сохранил номер в контактах, и ужаснулся своей беспечности. Снова разглядывал номер и по одной любовался его цифрами как составляющими будущего счастья.

Но счастье долго не давалось Севе в руки. Эйфория после первого звонка, вызванная тем, что это оказался ЕЕ номер (Сева боялся какой-нибудь нелепой ошибки), быстро прошла, потому что Анжела ни за что не хотела с ним встретиться. Как он только ее не уговаривал, что он только не предлагал – от похода в кино и мороженого в кафе до загородной прогулки на лошадях и катания на катере по водохранилищу. Через неделю Анжела перестала брать трубку, и он вынужден был пользоваться другими телефонами. И лишь когда он предложил ей сходить на полулегальный концерт джазового квартета, на один день прилетевшего «из-за бугра», билеты на который невозможно было достать, она неожиданно согласилась. В тот момент Сева не мог знать, что ему фантастически повезло: если он иногда с удовольствием слушал джаз, то Анжела джаз просто обожала. И фортепиано, саксофон, контрабас и ударные были ее любимым составом. Она потом призналась, что ей всегда нравился джаз «с камерными интонациями и мягкой импровизацией».

До клуба в полуподвальном помещении на окраине города они добирались порознь. Концерт длился полтора часа без антракта. Анжела была настолько увлечена происходящим на сцене, что Сева ни разу не рискнул ее отвлечь и как завороженный украдкой наблюдал за ней. От него не укрылось, какими восторженными глазами Анжела смотрела на музыкантов.

Вот парень за ударными переворачивает бейсболку козырьком назад, подавая знак, что готов. Коллеги дают ему время высказаться. В благодарность за это он взрывается сумасшедшими ритмами, стараясь не забыть ни один инструмент из своего мини-оркестра. Анжела неотрывно следит за мельканием его волшебных палочек. Затем приходит очередь контрабаса: под шелест барабанных щеток и его сольную импровизацию веки у Анжелы чуть смыкаются, и голова, плечи, колени начинают откликаться на бубнящие басовые пассажи. Наконец, в продолжение выбранной темы легкими быстрыми клавишами вступает хулиганистый рояль, а несколько позже, без объяснений настаивая на своем, – неподражаемо пронзительный саксофон. Между инструментами начинается бесподобное соперничество импровизаций, и на лице Анжелы отражается состояние, близкое к экстазу.

Он смотрел на нее влюбленными глазами и радовался тому, что она так тонко чувствует джаз и что она рядом с ним, совсем рядом, можно даже коснуться ее руки. Ему незаметно передалось состояние Анжелы, и остаток концерта они провели в невидимом единении в восприятии музыки. Когда концерт закончился, Сева уже не представлял себе, как сможет жить без этой девушки.

Потом они ехали в битком набитой маршрутке до ближайшей станции метро, было не до разговоров. В метро Сева посадил Анжелу на свободное место, а сам ехал стоя, так что поговорить снова не удалось. За время, проведенное вместе, он мало что узнал о ней.

Перед расставанием Анжела протянула Севе руку:

– Спасибо за концерт, очень понравился. Следующее культурное мероприятие за мной.

«Следующее…»

Пожимая Анжеле руку, Сева едва не умер от счастья.

– Можно я буду тебе звонить? – волнуясь, попросил он.

– Звони, конечно. Только не части – иначе быстро надоест.

Она улыбнулась и легкой походкой пошла в свою сторону – в джинсах, ветровке и с пучком рыжих волос на макушке.

5

До обеда Сева просидел на совещании, мучаясь от необходимости слушать выступления коллег. Заявленная для обсуждения проблема возникла не вчера и заведомо не имела решения. Бессмысленность совещания была очевидна для всех.

Первый тревожный звонок прозвенел год назад, когда китайские производители, подняв гарантию до десяти лет, начали поставлять свои Чайнафоны в неразборных корпусах. В результате Севина компания вынужденно объявила о прекращении выпуска телефонов, то есть китайских аппаратов в собственных корпусах, и потеряла на этом до трети оборота. Теперь же эта проблема грозила полной катастрофой в связи с тем, что китайцы стали запаивать в монолитные корпуса почти все свои изделия. Совещание протекало в атмосфере общей апатии и безразличия. Никто не знал, что надо предпринять, чтобы показатели выпуска отечественной продукции в статистической отчетности Министерства электроники остались на прежнем уровне.

После совещания, закончившегося ничем, Сева пообедал в рабочей столовой и потом до четырех проторчал в цехе по переделке Чайнабуков в Рускниги. В пятом часу заведующий отделом вызвал его к себе и отрядил в распоряжение финансового директора. Сева догадался, для чего: ему и раньше доводилось сопровождать финансистов, отвозивших взятки чиновникам; роль охранника выполнял водитель, а сотрудника рангом не ниже ведущего специалиста, умеющего водить машину, брали с собой для страховки.

Сева без труда вычислил черную «Волгу» у служебного подъезда и сел рядом с шофером. Круглый, как колобок, финдиректор с металлическим кейсом, пристегнутым к руке, появился следом. Он закатился в салон, поздоровался, и они тронулись в путь – в Региональное таможенное управление. Через час были на месте.

В здании таможни Всеволод проводил директора до приемной начальника управления. На этом его миссия закончилась, можно было ехать домой. Но директор обещал подбросить Севу до метро и рекомендовал – пока есть время – посетить здешний буфет. В буфете Севу поразил предлагаемый заведением ассортимент: за стеклами витрин покоились украшенные веточками зелени деликатесы, кои невозможно было купить в магазинах города. Он долго выбирал среди них что-нибудь по внешнему виду и названию – и по цене, потому что цены кусались. В итоге ограничился кофе и сыром с удивительным вкусом и не менее удивительным названием «Моцарелла буффало».

После буфета Сева заглянул в приемную – финдиректора пока еще не приняли. Он решил подождать взяткодателя во дворе и направился по коридору на выход. Неожиданно прямо перед ним одна из дверей открылась, и из нее вышел Витька Крепов. Но не тот нескладный курносый юнец с вечно топорщащимися в разные стороны волосами и с россыпью мелких веснушек пониже наглых глаз, которого помнил Всеволод, а упитанный молодой чиновник в костюме и галстуке, с аккуратно зачесанными назад волосами, наметившимися клиньями залысин и приличным брюшком.

– Крепыш! – на весь коридор выкрикнул Всеволод.

Витька вздрогнул плечами, вскинул на Севу испуганные глаза и после секундной задержки, поменяв испуг на удивление, выкрикнул в ответ:

– Цапля!

Они бросились друг другу в объятья, потом отстранились, снова обнялись и после долго тискали друг друга, хлопали по плечам, отходили на полшага, оглядывали, снова тискали и хлопали, улыбаясь во весь рот. И без остановки сыпали вопросами и восклицаниями.

«Ну ты даешь! Раздался». – «Есть немного. А ты не изменился. Спортсмен, что ли?» – «Конституция такая. Заматерел, Витюша. Начальником стал?» – «Вроде того. А ты где? Что у нас тут делаешь?» – «Потом, не здесь. Солидно выглядишь, блин». – «Брось. Севка, да ты красавец! Признавайся – от девчонок отбоя нет». – «Ладно тебе. Ты лучше скажи, куда ты пропал после школы?» – «Расскажу, расскажу. А что тут стоим? Время теряем, – спохватился Витька и обнял Севу за плечи. – Пойдем в мои хоромы». – «Подожди, предупрежу, чтобы не искали».

Сева сходил к финдиректору и тут же вернулся. Когда он шел по коридору, Витька внимательно оглядывал его с ног до головы, расческой собирая разлетевшиеся от пылких объятий волосы в прежнюю аккуратную прическу.

– Теперь ко мне! – скомандовал он и открыл дверь, из которой только что вышел. На табличке Сева успел прочитать: «Первый заместитель…»

Они оказались в приемной. Молоденькая секретарша оценивающе осмотрела Всеволода и вскинула на Витьку угодливые глаза.

– Светик, сделай так, чтобы нас никто не беспокоил, – попросил Витька и улыбнулся. – Исключение только для самого, – он указал пальцем вверх. – И не уходи, пока я тебя не отпущу.

– Хорошо, Виктор Сергеевич.

Витька пропустил Севу вперед и проследовал за ним в кабинет. Напротив двери на стене в красивой раме висел портрет верховного мыслителя. Под портретом стоял массивный стол и кожаное кресло с высокой спинкой.

– Твой начальник? – пошутил Сева, кивнув на портрет.

– Это для порядка, оберег, так сказать, – пояснил Витька. – Пойдем в мой закуток, не будем мозолить старику глаза.

Закутком оказалась большая комната отдыха с мягким ковром посередине. Здесь было уютно, почти по-домашнему: кресла, диван, журнальный стол, бар с холодильником, картины на стенах, телевизор. На тумбе в углу стоял аквариум с разноцветными рыбками.

– У тебя тут надолго можно зависнуть, – восхитился Сева.

– Все предусмотрено, – от души похвастался Витька. – Давай сначала выпьем. Тебе чего плеснуть?

И Витька направился к бару. Сева сел на диван.

– Может, лучше в ресторан? Поговорим спокойно, без суеты.

– Что ты там забыл? Котлеты и водку с рассольником? А тут у нас сейчас будет все, что захочешь, – Витька довольно улыбался, доставая из бара виски и стаканы, из холодильника – розетку с оливками и форму со льдом. – Разливай на хороший глоток, – распорядился он и вручил Севе бутылку, а сам высыпал из формы в ведерко кубики льда, по кубику бросил в стаканы.

Сева разлил виски. Пока он с интересом рассматривал бутылку, Витька разложил на тарелках блестящие жиром лепестки семги, ломтики холодной осетрины и полукружья буженины, нарезал на дольки яблоки. Покончив с приготовлениями, сбросил пиджак, снял галстук и ловко плюхнулся в кресло сдобным телом.

– За встречу!

Они чокнулись так, что едва не разбили стаканы.

Витька выпил, закусил оливкой и посмотрел на Севу. Сева выпил и невольно поморщился.

– Севка, ты виски пил когда-нибудь?

– Нет, первый раз.

– Как тебе?

Сева смутился, ему не хотелось обижать друга.

– Ничего, вполне. Но, может, лучше водки? – несмело предложил он.

– Водка – это спирт, разведенный водой, – отправляя в рот осетрину, пояснил Витька. – А эту штуковину сделали из отборного ячменя, потом восемнадцать лет держали в бочках из-под хереса. Чувствуешь разницу? И голова никогда не болит.

Сева неопределенно кивнул. Витька откинулся на спинку кресла и забросил ногу на ногу.

– Где ты сейчас? Рассказывай.

Витька вел себя как хозяин положения, каковым и являлся, – уверенно и единовластно, но это не задевало Всеволода. Он был в прекрасном настроении, его переполняла радость от встречи с другом. Смущало лишь неожиданно появившееся на столе непривычное гастрономическое изобилие, но и только.

– Электроникой занимаюсь всякой разной, – уклончиво сказал Сева и назвал свою компанию. – Ты, наверное, слышал. Исправляем китайские недоработки, – ухмыльнувшись, добавил он.

– Слышал, – лицо у Витьки стало серьезным. – Какую должность занимаешь?

– Ведущий специалист.

– Понятно, – с оттенком сочувствия протянул Витька и наполнил стаканы. – Давай за тебя, чтобы с удачей дружил.

Они выпили, и Сева немного рассказал о себе. Витька вопросов не задавал. Потом вспоминали школьную жизнь, смеялись, выпивали, закусывали, не забыли и своих школьных подружек. Вскоре опьянели и расслабились, им было хорошо.

– Теперь твоя очередь, – сказал Сева. – Куда ты после школы рванул? Ни разу даже не позвонил, сука такая.

– Обо мне позже, под горячее.

Витька нажал на кнопку в стене и вызвал секретаршу.

– Светик, спустись, пожалуйста, в буфет. Узнай, что там у них сегодня из самого-самого. Помнится, была австралийская баранина. Только чтоб на маленьких косточках, – уточнил он. – И овощной салатик, как обычно, из всего, что есть, травки заморской не забудь. Экзотики жалеть не надо, скажи – лично для меня.

Сева смотрел на разомлевшего самодовольного Витьку с гладко зачесанными волосами и расплывшимся по креслу задом и, слушая, как тот дает указания секретарше, почувствовал вдруг, что Витька ему неприятен. Но еще более неприятным оказалось для него само это неожиданное в себе открытие, отчего появилось ощущение досады – пока беспредметной.

– Хорошо, Виктор Сергеевич, – проворковала секретарша, собираясь уходить.

– И авокадо с икоркой, – вспомнил Витька. – Пусть из половинок лодочки такие сделают, ну ты знаешь.

– Хорошо, Виктор Сергеевич.

Она повернулась к двери. Витька махнул рукой, будто хотел шлепнуть ее по обтянутой брюками аккуратной попе.

– И по совместительству – секретарша, – без улыбки сказал Сева.

– Что значит «по совместительству»? – Витька не сразу понял шутку, а поняв, рассмеялся. – А я никого не принуждаю. К тому же имею право отдохнуть, у меня ответственная должность. Не поверишь, первый раз чуть не рухнул на пол, когда ее увидел. Сейчас расскажу, сам оценишь.

Он выпил виски, затем склонился к столу и увлеченно захрустел яблоком. «Надо же так измениться», – думал Сева, глядя, как раскрасневшийся Витька отправляет в рот яблочные дольки, как поленья в топку. Волосы у Витьки, прежде зачесанные назад, развалились и свесились на уши, отчего он стал похож на ненасытного зверька, стремящегося наесться впрок.

– Ну вот, – продолжил Витька, покончив с яблоками и вытирая рот салфеткой. – Всего, наверное, неделя прошла, как должность принял. Задержался на работе до позднего вечера. Пятница была, как сейчас помню. На минуту отлучился по каким-то делам. Возвращаюсь в кабинет и что вижу? Светик груди поверх блузки вывалила, юбчонку задрала и без трусов сидит на столе заседаний, босоножками в подлокотники кресел упирается и глазками хлопает. И все у нее там в виде сердечка выбрито. Картину представил? И мне невинным голоском: «Извините, Виктор Сергеевич, я подумала, что вы устали и вам нужен перерыв в работе». Что мне было – в милицию звонить? – Витька растянул рот до ушей. – Или надо было…

Севу начал раздражать Витькин треп, настроение у него окончательно испортилось, и он оборвал Витьку:

– Давно здесь обитаешь?

– Полгода уже.

Они без тоста выпили. Витька заметил, что Сева стал серьезным.

– Ты что, озаботился нравственностью этой сучки? Не переживай за нее. Ставленница начальника управления, точно знаю. Специально под меня подложил, чтоб за мной следила. Боится, что сковырну.

– Женат?

– Я, что ли? – переспросил Витька. – А как же, жена, дети. Семья – дело святое.

– И член партии, конечно, еще святее, – продолжил Сева и с неприязнью посмотрел на школьного друга.

– Ты как вчера на свет народился. А куда без нее-то?

Сева почувствовал, что сильно опьянел, и подумал, что надо закусывать, иначе он не сможет продолжить разговор. А поговорить ему захотелось, но не об их с Витькой школьном прошлом. Он подцепил вилкой буженину.

Витька тоже был пьян. Вытянув ноги и расстегнув рубашку до середины пухлой груди, он лежал в кресле и лениво таскал с тарелок закуску.

Секретарша принесла на подносе новые деликатесы и расставила их на журнальном столе.

– Спасибо, Светик. И про водичку швейцарскую не забыла, умница. Завтра приди пораньше, проследи, чтобы у меня здесь порядок навели. Можешь идти домой. Да, скажи водителю, чтоб ждал хоть до утра.

– До свидания, Виктор Сергеевич.

Витька проводил секретаршу мутным взглядом и присосался к бутылке с водой. Напившись, вытер рот рукой.

– Все они одинаковые. Видел бы ты этих ходоков-просителей.

Язык у Витьки начал заплетаться, в его поведении появилось что-то спесивое и отвратительное.

– Я, между прочим, сам из них – из ходоков. Или ты не в курсе? – со злостью спросил Сева, намекая на их с финдиректором сегодняшний приезд.

– Разумеется, знаю, без моего ведома здесь ничего не делается, – развязно ответил Витька. – Я про баб сейчас… Придет просить, вся расфуфыренная. Я еще не успел отказать, только вникаю, какой груз и чего от меня хотят, а она уже языком по крашеным губам елозит туда-сюда и ногу на ногу закинула так, чтобы последнему кобелю все понятно было…

– Откуда все это? – перебил Сева, кивнув на стол. – Виски ирландское, австралийское мясо. У нас ведь с западниками никаких сношений нет.

– Правильно – нет, – улыбнулся Витька. – А на Светике австрийские сапоги и французское белье.

Видя, что Сева все еще ждет ответа, Витька начал дурачиться, коверкая и растягивая слова:

– Это очень серьезная тема. С кондачка к ней не подступишься. Прежде надо выпить и закусить. Баранина остынет – будет никакая.

Он снял с блюда крышку. По комнате разнесся сводящий с ума запах жареной баранины. Обсыпанные мелко нарезанной зеленью, куски мяса лежали строго симметрично по кругу, топорща вовне серые косточки. Витька потряс пустой бутылкой.

– Литровку прикончили. Теперь перейдем к бурбончику. Кстати! Наши главные враги поставляют, – он достал из бара новую бутылку и наполнил стаканы. – Рекомендую вот эти вот зеленые лодочки с икрой, – Витька показал на половинки авокадо, с горкой заполненные черным пупырчатым месивом. – Как будто икру обернули толстым слоем масла. Во рту тает, неповторимый вкус. Обязательно попробуй, будешь потом всем рассказывать, – самодовольно улыбаясь, настаивал он.

Севе стало противно. Он выпил, не дожидаясь тоста, чтобы не чокаться. Его охватило саднящее чувство досады, и он пожалел, что встретил Витьку. Кивнул на стол:

– Так откуда?

Витька проглотил авокадо с икрой и разразился пьяным смехом.

– От верблюда… Нельзя ведь совсем не торговать с Западом. Каналы какие-то всегда должны оставаться, несмотря ни на что. Это же азы дипломатии, – Витька явно повторял чужие слова. – И потом, высшее руководство, крупные партийцы, чиновники на определенных должностях должны снабжаться как-то более разнообразно. Согласен? На то они и на руководящих постах, а иначе на кой хер им там сидеть?

– Куда после школы свалил? – грубо спросил Сева, глядя в упор на жующего Витьку. Он уже не мог разговаривать с ним иначе.

Витька оторвался от баранины.

– Не дашь поесть… Тетка у меня в столице живет. К ней подался, она у меня разбитная. Попросил, чтобы родителям ничего не говорила пару месяцев. Хотел отца проучить.

– Проучил?

– Проучил. Давай за тетку мою, классная баба.

Витька выпил, засунул в рот пучок зелени и снова налег на баранину. Сева ждал.

– А у тетки любовник оказался большим человеком в таможне. Пристроил меня в академию, потом должность подобрал. До начальника отдела дотянул, на этом его возможности кончились. Хочешь, говорит, к себе вернуться? Там тебя в региональном управлении замом сделаю. Я и вернулся. Квартиру сразу взял в центре, дом за городом строю.

– И с отцом видишься, который превратил твою задницу в сплошную гематому? – спросил Сева, вспомнив, как зажигалкой освещал Витькин зад.

– С батей давно помирились. Начал понимать толк в вискаре. Отличает даже …

Слушать Витьку Сева больше не мог. Он встал, пошатнулся и понял, насколько пьян.

– Я поехал. Бывай.

– И баранину не будешь? – искренне удивился Витька.

Сева с презрением посмотрел на него и ухмыльнулся:

– Не-а, не буду.

Витька взорвался вопросами:

– А что тебе все не так?! Закуска не та? Выпивка херовая? Может, не так тебя встретил – без почетного караула?

Сева подался вперед и наклонился над столом, глядя сидящему Витьке в заплывшие глаза:

– Ты почему не позвонил ни разу? Телефон сломался? Подзарядить негде было? Номер забыл?

– Боялся, что через тебя родители про меня узнают.

– Бабушке своей расскажешь – дружбан! – отрезал Сева и вышел из комнаты.

– Подожди, вместе поедем! – крикнул вдогонку Витька, на ходу надевая пиджак и прихватывая в кабинете свой портфель.

Они спустились во двор и, шатаясь, пошли в сторону проходной. На ярко освещенной служебной парковке черным лаком блестела единственная машина. Витька придержал Севу за руку.

– Подожди – моя! Представительский Great Wall, последняя модель, движок от «мерса». Просторная, девок удобно трахать.

Сева посмотрел в сторону парковки.

– На цифры не смотри, смотри на буквы, – Витька приобнял Севу, его распирало от важности и гордости. – Читай – «ЕКХ», еду как хочу. Понял? Приятель из гэбэшной оперативки номерок подкатил по-свойски, недорого. Ни один мент не остановит, никогда.

– Расплатился бараниной? Или сапогами?

– Что? – не понял Витька.

– Да пошел ты со своими гэбэшниками.

Сева вырвался из Витькиных объятий и пошел прочь. Досада и недоумение раздирали его. Появилось вдруг гнетущее чувство, что его обобрали, отняв то, что он всегда считал своим. Нет больше прежнего раздолбая Витьки и никогда не будет. И не будет у него больше веселых воспоминаний о школе. «Кто на плацу насрал». Это же лучшее, что случилось в школе. Слезы разочарования подступили к глазам. Он вернулся, схватил Витьку за грудки и рванул к себе.

– Крепыш, а ты ли это тогда на плацу заорал вместо Сморчка?

– Ну не ты же? – удивился Витька.

– Нет, не я, это правда. Но я с тех пор не изменился, и это тоже правда. Вот в чем разница между нами. «Тошнило его от всего этого», – передразнил Сева, вспомнив Витькины слова. – Дать бы тебе в рыло! – и Сева зло оттолкнул одноклассника.

– Не понял – за что? – попытался улыбнуться Витька.

– За что? А помнишь, тогда, в хрущобе, дурь с тобой курили, я тебе рассказывал про переговоры с директрисой. Помнишь, как ты усомнился в том, что директрисе не удалось меня нагнуть?

– И что?

– А то, что сегодня, пообщавшись с тобой, благополучным и пузатым, я усомнился в том, что ты тогда, двенадцать лет назад, усомнился. Ты, сука, вопрос задал так – для формы, а на самом деле не сомневался, что я тогда ссучился.

– С чего взял?

– С того, что ты по себе судишь. И тогда судил по себе – и сейчас. Я ведь только что тебя узнал по-настоящему. Окажись ты вместо меня в кабинете директрисы, ей бы и гэбэшником пугать тебя не пришлось.

– Цапля, ты что несешь?

– То, что слышал!

У Севы появилось вдруг бешеное желание ударить Витьку, и он не смог ему воспротивиться.

– Я тогда в рыло тебе не дал, хотя надо было. Так я тебе должок сейчас верну.

Сева слишком резко отвел руку, его повело, и он промахнулся, лишь вскользь ударил Витьку в скулу. Падая, Витька успел схватить Севу за рукав рубашки, и они как кули повалились на землю.

Витька спихнул с себя Севу, схватился за щеку, проверяя, целы ли зубы, и, лежа на асфальте, зашелся истеричным пьяным смехом:

– Ну ты мудак, Цапля, долбаный мудак… Ты никто, понял?! Уясни себе навсегда: ты – никто! Поэтому бесишься от зависти. Ведущий специалист, твою мать…

– Молчи лучше, дешевка. Снабженец западными товарами. Кто на плацу насрал, кто на плацу насрал, – неловко поднимаясь и бестолково отряхивая порванные на коленке джинсы, бормотал Сева. – С батей они помирились, батя разбирается в вискаре – фуфло!

Он чуть не споткнулся о Витькин портфель, выругался и, шатаясь, пошел к проходной через пустой двор таможни.

В городе давно уже горели фонари, шныряли глазастые такси в поисках клиентов, прохожие встречались редко. Он шел нетвердой походкой, не разбирая дороги, без цели и желаний, бесконечное разочарование и слезы душили его. «Крепыш – дерьмо, а я – ведущий специалист по переделке китайского ширпотреба», – неотвязно пульсировала в Севиной голове обжигающая сознание простая жуткая мысль.

6

Справа показался высотный кирпичный дом с уродливыми треугольными балконами и с ярко освещенными окнами первого этажа. «Волжский», – догадался Сева и удивился: – Надо же, я забрел».

На крыльцо вышли два господина в костюмах и при галстуках, закурили. «Ты нашел общий язык с деканом?» – услышал Сева, приближаясь ко входу в ресторан. «Это невозможно, чувак закусил удила. И все, твою мать, только потому, что тему предложил не он, а завкафедрой. Падла, одним словом», – ответил другой господин, наклонился с крыльца и, поочередно зажимая ноздри, двумя залпами прочистил нос. Потом достал из кармана платок и аккуратно промокнул жерла двуствольной пушки.

«Русиш культуриш», – пронеслось в Севиной голове, и он вспомнил своего любимого разудалого деда – и себя шестилетнего. От воспоминаний ему стало легче.

Дед был большим, веселым и громкоголосым. «Севка, рви быстрее, пока у деда силы еще есть. Нашел, что хотел?» – шумел он, держа внука на вытянутых руках над головой среди веток яблони. И Сева торопился, понимая, что деду тяжело, и судорожно раздвигал непослушные упругие ветки, ища плод, который был хорошо виден с земли, но куда-то подевался, как только Севка оказался на высоте.

Дед Севы всю жизнь прожил в городе. Но в один прекрасный день, сидя у вечернего телевизора за программой «Время», выключил вдруг ящик и заявил: «Опротивело мне все это». – «Что именно?» – заволновались домашние. «Все!» – отрезал дед, не вдаваясь в подробности, сгреб в охапку свою миниатюрную и строгую жену – Севину бабку – и переехал на дачу. На даче первым делом хотел было снести телевизор в сарай, но бабка уговорила оставить «для кино». В город ни разу больше не казал носа. Квартиру городскую оставил Севиным родителям и посвятил оставшуюся жизнь уходу за огородом и курами. Никто так ничего и не понял про деда, и в воздухе навсегда повисло снисходительное определение «чудачество». Сам же дед не утруждал себя объяснениями.

Как-то так получилось, что на даче у него очень скоро образовался сосед с самогоном. Такой же свободолюбивый дед с такой же строгой бабкой. Найдя друг друга, они стали выпивать. Выпивали в меру, но регулярно. Сосед поднимал занавеску в окошке второго этажа и затыкал ее за веревку, на которой эта занавеска держалась. А дед на второй этаж соседа периодически поглядывал и подавал тому знак перемещением герани с одной половины кухонного окна на другую. Таким вот макаром поддерживая связь, они дожидались счастливого часа «бабок нет», встречались и выпивали. Система работала безотказно. Телефонами они не пользовались, опасаясь, что бабки могут, не дай бог, подслушать их переговоры.

Убедившись, что свобода настала, сосед проникал на участок деда через скрытый банькой и густым малинником проем в заборе и появлялся на кухне с оттопыренным карманом и маленькой шоколадкой для Севы; оставаясь на попечении деда, Севка возился с игрушками тут же на полу, поглядывая на дедушку и его собутыльника. Разделение обязанностей у взрослых было простое: сосед выставлял спиртное, а дед – закуску: капусту, соленые огурцы, зеленый лук, вареную картошку, если была на тот момент, и обязательно сырые яйца с ржаным хлебом – это было его фирменное.

А дальше все происходило по накатанной, без сбоев и отклонений. Сосед вручал Севе шоколадку и, не спрашивая разрешения, без церемоний садился за обеденный стол. Дед доставал из покосившегося серванта с облезлым шпоном два хрустальных фужера, чудом сохранившихся среди кухонной утвари, и торжественно ставил их на цветастую потрескавшуюся клеенку. «Русиш культуриш?» – кивая на переливающиеся на свету сосуды на тонких ножках и предвкушая выпивку, радостно вопрошал сосед. «А хули ж!» – вздыхая и ухмыляясь, восклицал дед. И только после этого сосед зубами вытаскивал пробку из бутылки и наливал в хрусталь мутного самогона. Они выпивали и перво-наперво закусывали яйцами, никак иначе. Отколупывали макушки, сыпали соль в лунки и затем с наслаждением высасывали студенистое содержимое яиц, заедая хлебом и луком. Сева хорошо помнил эту картину: седой дед и его старый приятель сидят за столом с запрокинутыми назад головами и, причмокивая, трясут пустые скорлупки.

Опорожнив яйца, обменивались мнениями по поводу качества самогона по сравнению с предыдущими партиями. Причем дед склонен был нахваливать напиток, а сосед, наоборот, относился к своему продукту весьма критично; впрочем, эти разногласия не мешали им уговаривать поллитровку до конца. Дальше они хрустели огурцами и квашеной капустой. Потом дед поднимался с табуретки и шел к окну поглядеть в сторону ворот. Убедившись, что все спокойно, давал собутыльникуотмашку и на обратном пути трепал Севку сухой тяжелой рукой по волосам: «Внучок, бабушка еще не вернулась». Но Севка ничуть этим не огорчался, ему было интересно наблюдать за происходящим в кухне. Получив команду на продолжение беседы, сосед разливал самогон, и они с дедом снова с удовольствием выпивали и закусывали сырыми яйцами. Но без вопроса соседа про «культуриш» у них уже не получалось так торжественно, как в первый раз; даже маленький Сева чувствовал будничность последующего застолья в сравнении с его задорным началом.

Севины приятные воспоминания были прерваны, когда он очнулся от того, что совершенно продрог – до озноба. Тут только он понял, что пуловер забыл у Витьки на диване. Обхватил себя руками, чтобы как-то согреться, и огляделся. Далеко в конце улицы светилась буква «М». Когда он, дрожа от холода, дошел до метро, решение было принято.

«Это единственное, что у меня осталось, – подумал он, – и самое дорогое».

***

– Сева, ты откуда в таком виде? Почему заранее не позвонил? Ты знаешь, который час? Где тебя носило?

– Анжела… пощади… столько вопросов.

– Где ты был?

– Одноклассника встретил, Витьку Крепова. Рассказывал тебе о нем.

– Который пропал после школы?

Сева кивнул. Наклониться он был не в состоянии. Он прислонился к стене, стал снимать обувь, управляясь лишь ногами, и едва не завалился на вешалку. Анжела успела обнять его за талию, он обнял ее за плечи и повис на ней.

– Тяжелый какой. Пойдем в комнату… Джинсы порвал, рубашка вся грязная.

Сева упал на софу как подкошенный. Пока Анжела с ним возилась, пояс у нее развязался и халат распахнулся.

– А у тебя под халатиком ничего нет, – глупая пьяная улыбка озарила лицо Севы. – Иди ко мне, моя рыжая девочка.

– Знаешь что, мальчик… Сначала ты мне расскажешь, что произошло, а дальше я сама решу – идти к тебе или нет, – она наклонилась, поправила ему волосы, обхватила его лицо ладонями и посмотрела в глаза. – Совсем пьяный, я тебя таким еще не видела. Чай с лимоном будешь?

Он моргнул в ответ:

– И с коньячком.

– А как же, с коньячком.

Анжела завязала халат, вздохнула и пошла в кухню. Когда вернулась с кружкой чая, Сева дремал. Она потрогала его лоб, лоб пылал жаром. Разбудила, тронув за плечо:

– Сева, ты заболеваешь, если уже не заболел. Рубашку снимай. Сева! Снимай рубашку. У меня где-то был растянувшийся свитер.

Она помогла Севе снять рубашку, облачила его в безразмерный свитер и укрыла пледом, приготовила подушку.

– Держи кружку. Осторожно! Расскажи, что случилось, и потом сразу спать, завтра не встанешь.

Прихлебывая чай, Сева, сбиваясь, рассказал о встрече с Витькой. Анжела слушала, следя за тем, чтобы Сева не обжегся и не облился.

– И это мой школьный друг, полное дерьмо, – закончил Сева.

– Какой ты наивный, – грустно улыбнулась Анжела. – Он был обыкновенным школьным хулиганом. Потом вырос и стал членом партии, циником и вором. Чему ты удивляешься?

– Я всегда считал, что он сильнее меня и лучше.

– Я понимаю. Тебе казалось, что все серьезно, ты видел в нем чуть ли не борца с мерзостью, которая вас окружала. А он дурачился, потому что был всего лишь подростком. Вероятно, еще и трусливым, как это ни странно, если иметь в виду его выходку.

Сева протянул Анжеле пустую кружку и замахал руками.

– Не хочу больше об этом, не напоминай.

– Не буду.

– Анжела, давай съедемся. Перебирайся ко мне.

– Нет, Сева, если перебираться, то только ко мне. Ложись на подушку, завтра поговорим.

– Тогда давай по-честному – бросим монету.

– Завтра обсудим.

– Нет, давай сейчас бросим.

– Нет, Сева, ты пьяный.

– Пьяному запрещено подбрасывать монеты? – засмеялся Сева.

– Пьяным всегда везет, – улыбнулась Анжела. – У тебя отвратительная кухня и такая же плита. О твоем диване я вообще лучше промолчу.

– Ага, вот значит что! Я тебе менее важен, чем плита или диван.

Сева обнял Анжелу и зарылся носом в ее волосы.

– Зацелую всю, пока не согласишься.

– Лучше ко мне, у меня парк рядом, до метро ближе.

– Хорошо, к тебе. Нам ведь с тобой достаточно друг друга?

– В каком смысле? – спросила Анжела.

– Во всех смыслах.

– Ты же знаешь, что мне с тобой очень хорошо.

– И мне тоже. Значит, нас целых двое, – Севу вдруг осенило: – Как ты думаешь, двоих достаточно для счастья?

– Конечно, достаточно.

Сева счастливо заулыбался, как маленький ребенок, сделавший удивительное и радостное открытие.

– Так это же великолепно.

– Это замечательно. Ляжешь ты, в конце-то концов? – рассердилась Анжела.

Сева высвободил руку из-под пледа, намереваясь что-то сказать.

– Что еще? – усталым голосом спросила она и строго предупредила: – Последняя фраза – и спать.

– А если мы с тобой вдвоем счастливы, тогда пошло оно все в жопу.

– Не возражаю, – грустно улыбнулась Анжела и укрыла Севу пледом.

Сева заснул с блаженной улыбкой на устах. Анжела сидела на краю софы, прикладывала руку к его горячей голове и думала о том, в чем Сева пойдет завтра на работу, если не заболеет.

У Севы поднялась температура. Ему снова снился океан. Они с Анжелой бегали по песчаному берегу, догоняя друг друга. Падали в песок, возились, как малые дети, потом купались. И смеялись по каждому пустяку.

– Люблю тебя! Люблю тебя! – кричал он.

– Ну и что? Ну и что? – выглядывая из-за пальмы, смеялась Анжела и убегала от него.

И он устремлялся за ее стройной фигуркой с рыжим пучком волос на макушке.

2016

Оглавление

1

2

3

4

5

6