Второй центроид [Андрей Гвоздянский] (fb2) читать онлайн

1. Пролог

Уставшая, тощая рука младшего бюрократа всегда повиновалась инструкциям. Пальцы буднично коснулись плоских клавиш, и две скупые цифры проявились на экране. Губы старшего бюрократа издали тихий условно-одобрительный звук. Паспорт-брелок лежал на считывателе в покорном ожидании. Еще одна клавиша слегка прогнулась под гнетом пальцев младшего бюрократа. Считыватель теперь излучал мутно-природный зеленый свет. Цифры постепенно исчезли с экрана. Паспорт-брелок зарядился.

2. Гамак. Сон

Солнце ушло спать. Авгий полулежал в гамаке и сканировал черную простыню неба. Звезды словно потемнели: их блеск поглощался матовой шероховатостью неба. Из комнаты голосом популярного в исчезающе малых ретроградных кругах поэта говорило радио, вопрошая о неоднозначности существования и сравнивая людей с растениями, расцветающими и увядающими. Последний день отпуска вырывался вон, а природа намеренно делала подлость, оставляя Авгия наедине с собой. Пустота звуков и мягкий ворс гамака создавали не оставляющий выбора контраст. Только сон или размышление могли спасти его от тщетности бытия в черноте ночи.

Завтрашний день стоял в планах букой: Авгию предстояло документально подтвердить возросший годами авторитет. Первый паспорт всегда ощущается как новый сорт мороженого: обладание им бодрит человека и дарит ему импульс к переменам. Второй паспорт – не то. Он замораживает все, чего обладатель достиг к сорока годам, дает ему право вздохнуть, фиксируя на матовом куске бумаги навечно данный образ его лица.

«Почему ты отдыхаешь один?» – спрашивали его редкие товарищи. – «Что годного может быть в таком отпуске?». «Для открытия», – всегда отвечал он. «Ты еще не сделал открытие?» – говорили на работе, понемногу вынимая из него кусочки самоуверенности. «Каждый раз думаю, и каждый раз – не в ту сторону», – отвечал он. «Ты уже два года кандидат в высшие круги, и где твое открытие?» – молча высасывали из него признание проходящие мимо сотрудники. И действительно, у него не было оправдания.

Подступил сон. Из черноты неба глаза упали в пустоту самосозерцания. Ребенком он был беззаботнее. Подставлял волосы под гнущиеся лучи теплой конопатой звезды; прямо из кружки хлестал беспросветно белую жидкость, которую ныне найдешь разве что на этикетке сладкого батончика; сопротивлялся тенденциям наукообразной универсальности, предпочитая прозябать в непосредственности хилого ума. Он не мог посвящать себя делу – один рой намерений и нерегламентированных желаний мог жить в нем обособленно от второго и третьего. Впрочем, иногда они перемешивались, внезапно рождая химер, спонтанно захватывавших сознание на пару десятков человеко-секунд.

Авгия могли бы спросить, почему он отдыхает зимой, но никто не интересовался: конституция ясно определила, что каждый волен выбирать время года для отпуска. Но в одном он должен будет дать ответ, вернувшись с теплого побережья в прохладный сумрак повседневности. Ему предстоит свободный выбор, который дается раз в жизни всем обретающим второй паспорт. Он наконец-то установит периодичность будущего труда. Авгий в свое время долго размышлял над этим, и решил, что семь часов в день – самый верный вариант. Тридцать пять часов в неделю нравились ему меньше, потому что предполагали непрерывную интенсивность размышления в течение всей недели. Зная, что период работы еще не закончен, он не смог бы отдаться чему-то еще всей полнотой ума; видя превалирующую над ним величину периода, он стал бы думать еще медленнее, пытаясь ускорить конец трудового времени.

Сон перенес Авгия в светлое будущее, показав лоснящуюся безупречность высших кругов. Он привнес бы в эту стерильность щепотку молодой яркости, стал бы ближайшим посредником между двумя мирами. Авгий видел себя на годовом заседании, сидящего с притворно опущенной головой и слушающего доклад председателя об уникальном, давно зревшем открытии. Но прежде будут возвращение сквозь холод и победа над застывшей в напряжении реальностью.

3. Паспорт. Мороженое

Снег белыми водомерками таял на черной поверхности озера. Хилые тельца вновь и вновь исчезали в глубине, безмолвно умирая. Авгий шагал по извилистой набережной, направив все мысли на скорейшее достижение одной цели – здания Единого научно-исследовательского института. Там проходила его активная молодость, и там же будет укрепляться его зрелость. В тот день он не семенил, как обычно, мелочно бросая взгляд на отдельные кусочки тропы, а шел в размашистом стиле, словно статный представитель военного сословия. Издалека его бы не узнала даже мать – так ярко проявилась в нем радость ожидания. Переполненный чувствами, Авгий не мог вести себя как обычно, и каждое движение выдавало неординарность момента.

Новенький паспорт лежал в кармане. Он, словно второе сердце, неслышно отзывался в памяти. Все персонажи в очереди за паспортами отсвечивали праздничными костюмами. Мужчины рассеянно глядели на серебряную поверхность часов, неподвижно храня ноги в нетипичных лакированных туфлях, женщины коротко переговаривались, бросая взгляды на многочисленные кольца, брошки, браслеты, колье, рассыпанные по коридору в точном соответствии с пространственным распределением обладательниц. Из динамика сочилась выверенно-радостная музыка, зовущая в загадку будущего. Лирика момента дополнялась присутствием супружеской пары, мило облокачивающейся на казенный стол. Бюрократия эффективно трудилась.

В кабинет никто не заходил. Временами дверь на самую малость приоткрывалась, и из глубины комнаты возникала сухая от неуклонной заботы о посетителях рука; выхватив очередной талончик, она скрывалась за дубовой непроницаемостью двери, чтобы через несколько секунд так же безмолвно вручить готовый документ. Рука была молчалива и угрюма, потому что работала быстро, как заводная. К чему произносить какие-то слова? К чему поздравления и рукопожатия? Не за этим все пришли к кабинету.

Получив маленький круглый брелок – паспорт нового образца – Авгий приложил его к терминалу и бегло просмотрел информацию на экране. Судя по ней, он все так же проживал на улице Прогрессистов и носил старое имя. Но помолодел на тридцать лет. «Возможно ли, чтобы в отдельно взятом теле время так резко повернулось вспять?» – с тенью сомнения подумал он. Но факт был неоспорим, а уточнять что-то у иссохшей руки бюрократа, к тому же уже переключившейся на другого посетителя, он не решался. Авгий с усилием выдохнул спертый воздух, а через несколько секунд легкие наполнились прохладным туманом, потому что он вышел наружу.

– Сигами делимся, – уверенно заявил бледный от скуки попрошайка, без всякого усердия прикрывая рукой карман, набитый перекошенными сигаретами. Некоторые валялись прямо на асфальте, помутнев от тяжелой влажности воздуха. Авгий, эстетствуя, одарил попрошайку визиткой с осуждающей надписью: «курение вредит здоровью».

«Беднота еще живет на свете, а я что, с цифрой в паспорте не смогу смириться?» Мысль успокоила Авгия, и он с чувством жертвенной небрежности направился к озеру. Зима начиналась потихоньку. Редкие снежинки были трудноразличимы в легкой белой дымке над городом. Вдалеке, на изгибе водяной кромки, постепенно вырастала тележка с мороженым, которую сторожила долговязая, беспомощно замерзающая фигура старого мороженщика в легком трикотажном облачении. В ассортименте не было согревающих напитков, ведь он продавал холод. Взгляд мороженщика не отрывался от кофейного автомата, напоминавшего ему с другой стороны улицы о существовании другого, более теплого мира. Тележка золотыми буквами сообщала всем, что старик был последним мороженщиком города. Представители профессий такого рода стали исчезать с улиц много лет назад. Серые, непременно серые машины заменяли их к всеобщей выгоде под флагом роста производительности труда. Поэтому одинокий мороженщик – местная достопримечательность – был особенно заметен среди бледного ландшафта.

На фоне кофейного автомата мелькнуло яркое пятно: это девушка встала перед ним, чтобы поделиться хлебом с голубями. Она кидала кусочки пищи методично и ровно, будто выполняла ритуал, позволяющий увязнуть в состоянии медитации. Голуби под ее взором вели себя прилично, словно понимая, что хлеба еще много, и никто не останется голодным. Прогноз не оправдался. Хлеб быстро кончился, и девушка тотчас развернулась, оставив голубей драться за жалкие остатки. Она шла все так же однообразно и скучно, не обращая внимания на поднявшийся сзади шум, и лишь мечтательность в ее взгляде слегка окатила мороженщика.

Авгий вспомнил, что в детстве он любил это белое ледяное угощение. Удовольствие, ни с чем не сравнимое – есть мороженое в жаркий летний день. Оно мягко и ненавязчиво обволакивает рот (истинное наслаждение для рецепторов!), но быстро заканчивается. Все смотрят на того, кто ест медленно, с легкой завистью: скоро он будет единственным обладателем холодного лакомства. И с кем-нибудь великодушно поделится. Если захочет. Завидуют, завидуют, но не могут умерить пыл – терпения не хватает. «На всех последней порции, конечно, не хватит. Но, может быть, кусочек достанется именно мне?» Или вот – сам мороженщик. Не то что нынешний. Все сорта ведь пробовал: расскажет, опишет, порекомендует. И не просто подле тележки стоять будет, а с улыбкой и хитрецой в глазах. Мол, скажи-ка, как тебе новый сорт?

«Купить, что ли, мороженого?» – подумал Авгий, и испугался этой мысли. Давно она не приходила в голову. С тех пор, как колкие щетинки стали проглядывать на лице. Но все-таки подошел и спросил, смущаясь. Мороженщик впал в ступор.

– Одну порцию «снежной пирамидки», пожалуйста, – повторил Авгий.

– Гм… – мороженщик потупился. – Нет в наличии, молодой человек.

– Что же есть? Расскажите, – попросил Авгий, разглядывая табличку с названиями сортов и красивыми картинками.

Оказалось, что тележка пуста. За последние годы не было продано ни одной порции. А мороженщик остался – как символ нелепой ретроградной жизни. Живой памятник.

Авгий искренне извинился и двинулся дальше с растерянной усмешкой. Как только ему могла прийти в голову такая глупая мысль? Ведь сейчас его должно волновать лишь одно – Единый научно-исследовательский институт.

4. Аристарх Авалонович. Оформление

Начальник Авгия, сухой в обращении старичок Аристарх Авалонович, сгорбился над бумагами, как тощая, переломленная пополам спичка с аккуратно собранной в серый шарик головкой. Он перебирал бумаги мелочно, без энтузиазма, и даже с небольшими признаками неудовольствия на лице: когда в кабинете никого не было, он позволял себе слегка расслабиться, отбрасывая начальственную уверенность и одухотворенность; но если бы кто вдруг вошел в комнату, он увидел бы самого обыкновенного Аристарха Авалоновича – самодостаточного статного старца с гордым взглядом и твердой рукой, не терпящей будничной суеты. Непременная аналитическая передача по радио органично дополняла бы эту картину. Впрочем, он слушал радио и теперь. Вот только умный, идеологически точный монолог о конформизме резко контрастировал с его обыденными, скучными движениями.

«Конформизм – бездумное ли соглашательство, как принято было считать всегда? Иными словами, действие безвольное или волевое? Результат примитивной социальной адаптации или свободное, осознанное решение? Начнем с того, что недовольные были всегда. И каждый раз их клокочущее и, как казалось, справедливое в чем-то чувство обращалось пшиком. Недовольные не искоренили проблемы и не достигли всеобщего довольства. Их потомки продолжали называть тех, кто приветствовал результаты перемен, жалкими соглашателями».

Дверь распахнулась, и кабинет заполнился запахом духов – как всегда, французских выдержанных, каких больше не делают. Альбиночка принесла настойку. Рюмка прыгала на подносе, не жалея старого витиеватого узора, происхождение и значение которого все забыли. Альбиночка улыбалась: она не просто несла рюмку, она дарила заботу о здоровье дорогого начальника. Поставив настойку на письменный стол, прямо посреди бумаг, она молча, как бы таясь, вышла из комнаты, всецело счастливая. Радио продолжало говорить. Аристарх Авалонович продолжал перебирать документы нетерпеливыми пальцами, время от времени всматриваясь в мутную вязь настойки.

«…Но развитие человека шло, и общество тоже не стояло на месте. А конформизм стал свидетельством успеха человеческого сознания и общественного строительства. Ведь это явление отнюдь не постыдное, если оно идет от сердца, а не от дрожащих коленок. Старый человек не боялся признавать ошибок; современный человек не боится чествовать успехи».

Аристарх Авалонович убавил громкость и подошел к окну. В руках у него слегка плескалась темно-белая настойка. Сейчас он выпьет ее залпом, глядя на памятник аисту, развернется в полоборота, как бы подчеркивая строгость распорядка дня, и отправится в столовую… Но ничтожное пятнышко за окном, одетое в блестящий неоклассический костюм, прервало предопределенность событий: Авгий с достоинством, полным надежды, скользил к проходной. Это был особый случай – новый паспорт, новый статус. Аристарх Авалонович не мог теперь идти в столовую, не дождавшись счастливчика. Настойка снова очутилась на столе. «Чертов конформист», – пробормотал Аристарх Авалонович, имея в виду то ли себя, то ли Авгия. И, сев в кресло, снова превратился в статного старца.

Авгий не замедлил появиться. Искорки достоинства явственно горели в уголках его глаз, а движения выказывали чуть меньше покорности, чем обычно – впрочем, ровно настолько, насколько позволялось.

– Авгий Бориславович, присаживайтесь, – приветственно воскликнул начальник. По этикету ему полагалось первым оказать почтение в такой ситуации.

– Благодарю, – сухо ответил Авгий, чтобы не расплескать превосходство.

– Будьте добры, Ваш паспорт. Я должен оформить новые документы. И, конечно же, мои искренние поздравления!

Авгий протянул старцу паспорт-брелок. Нервы дрожали от необычности ситуации, но руки оставались спокойными. Аристарх Авалонович лениво взял брелок пальцем и приложил его к портативному терминалу. На мгновение все застыло. Ноздри начальника вдруг расширились, чтобы хоть немного охладить мозг, пытающийся осознать увиденное. Аристарх Авалонович отвел взгляд в сторону, а затем снова посмотрел на терминал. Нет, не показалось. Авгию действительно пятнадцать лет.

– Посиди тут, – строго буркнул Аристарх Авалонович, срываясь с места. – И ничего не трогай!

Авгий остался один. Поведение начальника казалось ему очень странным. Разве он, Авгий, когда-нибудь был уличен в интересе к чужим вещам? Нет. Но тогда откуда такой резкий пассаж Аристарха Авалоновича? Ответ не приходил, и Авгий, отстранившись от неприятных мыслей, стал разглядывать комнату начальника.

Книги. Во все стороны расстилалась многоцветная вереница книг из архивов, под которыми были подписаны фамилии авторов. Вавилов, Кейнс, Ландау, Хокинг, Гейм… Представители разных наук прошлых столетий. И почему раньше никто не догадывался объединить все дисциплины под единым крылом? Неужели не видели, что это открыло бы новую эпоху эффективности? Теперь каждый сотрудник института может ознакомиться с любыми трудами на рабочем месте, в электронном и даже бумажном виде. А специально обученные консультанты, если нужно, расскажут ему об основах интересующей науки.

Авгий подошел к дальнему шкафу, чтобы посмотреть, какие авторы расположились там. На подписях красовались сплошь незнакомые фамилии. Вот, например, некие А. и Б. Стругацкие. Научная работа в соавторстве? Да не было вроде ученых с такой фамилией… Авгий не смог справиться с любопытством и открыл книгу на случайной странице.

«Все прочее – это только строительные леса у стен храма, говорил он. Все лучшее, что придумало человечество за сто тысяч лет, все главное, что оно поняло и до чего додумалось, идет на этот храм. Через тысячелетья своей истории, воюя, голодая, впадая в рабство и восставая, жря и совокупляясь, несет человечество, само об этом не подозревая, этот храм на мутном гребне своей волны. Случается, оно вдруг замечает на себе этот храм, спохватывается и тогда либо принимается разносить этот храм по кирпичикам, либо судорожно поклоняться ему, либо строить другой храм, по соседству и в поношение, но никогда оно толком не понимает, с чем имеет дело, и, отчаявшись как-то применить храм тем или иным манером, очень скоро отвлекается на свои, так называемые насущные нужды: начинает что-нибудь уже тридцать три раза деленное делить заново, кого-нибудь распинать, кого-нибудь превозносить – а храм знай себе все растет и растет из века в век, из тысячелетия в тысячелетие…».

За дверью всколыхнулся какой-то звук. Авгий еле успел поставить книгу на место. Но стул, на котором он сидел, остался в другом углу комнаты… Пришлось изобразить интерес к невзрачной скульптуре аиста – жалкой копии памятника под окном. Аристарх Авалонович вернулся, но не один. С ним пришел директор Антуан Афанасьевич. Неужели высшие круги сами явились, чтобы восхитить его на сотый этаж? Резкий голос директора прервал мечтания и убил все надежды.

– Как этот молодой человек вообще прошел сюда?! – загремел Антуан Афанасьевич. – Что за халатность? Охрана разве не должна проверять паспорта еще на входе?

– Да, да, никуда не годится, – согласно кивал Аристарх Авалонович, с выражением вселенской скорби по поводу испорченного обеда.

– И зачем Вы меня только позвали? Я удивляюсь Вам. Вы знаете, что нужно делать! – директор озверело посмотрел на Авгия и вышел из кабинета.

Аристарх Авалонович сидел с понурым лицом. Авгий усердно работал в институте уже более двадцати лет, но что это меняло? Кто из коллег согласится поручиться за него, выступив против документа? И что он мог сказать Авгию? Да ничего… Он просто хмуро указал ему на дверь, нетерпеливо поглядывая на мутную настойку.

5. Бабочка. В баре

Снег не шел. Тощая фигура Авгия не по-детски медленно брела по направлению к озеру. И если бы поверхность водоема не была покрыта льдом, Авгий мог бы видеть себя в отражении – осунувшегося и постаревшего. Некрасивые узкие брови черной полоской выделялись бы на фоне светлой воды, а бледные, как песочный торт, губы растворялись бы в ней без остатка. Авгий склонился у самой кромки озера, рассматривая безжизненную бабочку с пепельно-серыми крыльями. Ему вспомнился давний диалог с подругой детства Амалией.

– А кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – спросила тогда она.

– Ученым или хотя бы пожарником, – ответил маленький Авгий. – Знаешь, у них такие штуки… Брандес… Брандесбойлеры!

– А я хочу стать бабочкой, – неожиданно заявила Амалия. – Летать среди цветов и показывать всем свои красивые крылышки.

Кажется, Авгий тогда только прыснул со смеха. Однако теперь ему пришла в голову мрачная мысль: а вдруг это она, Амалия? Он попытался отогнать эту странную мысль, но бледная, потухшая бабочка, слегка припорошенная снегом, никак не выходила у него из головы. Смешное детское желание Амалии – стать бабочкой – с каждой минутой навевало все более и более мрачные, совершенно невероятные мысли. А вдруг однажды, как бы в шутку загадав желание под падающей звездой, она легла спать в свою молочно-белую постель в последний раз? Свежая подушка, наверное, так явственно касалась ее щеки, что она должна была запомнить это ощущение. И не потому, что оно было непривычным или странным. Как раз наоборот – мягкое касание кипельно-белой подушки, возможно, стало для нее последним напоминанием о том, что она когда-то была человеком. А наутро, по пробуждении, все чувства вдруг переменились, и перед Амалией предстал совсем другой мир. Выпорхнув в форточку, она устремилась к озеру: ей хотелось лишь взглянуть на него по-новому, проникнуться этим ощущением, а потом вернуться под защиту домашних стен. Ведь озеро, казалось, было рядом. По человеческим меркам.

Одного не учла бедная Амалия – зимой ей не суждено было прожить долго, ведь ее нежные, легкие крылышки не были приспособлены к холоду. Тонкий серебряный налет стал покрывать ее тельце по всей поверхности, рисуя красивые, смертельные узоры. Они медленно сковывали ее движения, словно зажимая в тиски, и в какой-то момент Амалия поняла, что уже не сможет вернуться. А затем она затихла, прильнув к тонкой ледяной пленке озера – сил ползать уже не осталось. Такой ее и увидел Авгий – безжизненной, истонченной до белизны жертвой истового желания. Если это так, если она стала бабочкой и даже увидела озеро – значит, она испытала то, что ни один человек не может себе и представить. Была ли она счастлива? Да, но лишь короткий миг. Хотя о себе он не мог сказать и этого. Стоит ли кинуться в пучину ради призрачного шанса новой жизни, или лучше склониться перед белокаменной стеной обстоятельств, всегда невозмутимой и будто чувствующей правоту? Не этот ли вопрос навеял ему такие сказочные мысли о бабочках и превращениях? Пожалуй, так оно и есть – интуиция подсказывает ему, что не стоит становиться бабочкой. А не то будет страшно. И больно…

Размышляя так, Авгий добрел до родной улицы Прогрессистов. По обеим сторонам из земли вырастали почти что бесконечные в высоту здания, стилизованные под грубые сталагмиты. На одном из них, слева от дверей, на уровне колен среднестатистического пешехода к серой стене присосалась кислотно-малиновая вывеска: «Улитка». Туда он и направился. Пространство в баре было наполнено деревом и грибами – атмосфера, вполне подходящая для улитки. За стойкой, как всегда, стоял бородатый Алик – он скучал и, не замечая Авгия, меланхолично нюхал натуральный гриб, прораставший через отверстие в дереве. Грибница, очевидно, скрывалась где-то под стойкой, за пределами видимости. В помещении, как всегда, стоял терпкий лесной запах – раньше Авгий чувствовал в нем что-то натуральное, аппетитное, но теперь почему-то ему представилась только плесень. Его передернуло, захотелось поскорее уйти, но тут бармен вдруг очнулся и громогласно поприветствовал старого клиента.

– Авгий! Наконец! А я уже заждался. Подходи, садись. Чего стоишь в стороночке?

– А почему нет никого? Я подумал, что ошибся, что бар закрыт…

– Да что с тобой? Ты же знаешь: бар всегда открыт!

– А я разве обещал зайти? – Авгий мутным взглядом осматривал гриб, не понимая, что происходит.

– А как же? Все грозился отмечать сегодня новый статус. Ради такого дела я весь бар в приватный режим перевел.

– А-а, – протяжно произнес Авгий, но выражение его лица нисколько не изменилось, словно смысл сказанного так и не дошел по назначению.

– И кстати, почему ты один? Разве так отмечают?

– Я не отмечать пришел, а поговорить, – после недолгой паузы признался Авгий. – А пустота в баре мне в этом деле как раз на руку. Разговор не для чужих ушей.

– Но рюмка-то в любом деле не помешает, – безапелляционно заявил Алик, наливая перцовочку. Он ехидно улыбался, изредка подмигивая, и, очевидно, еще не догадывался, куда свернет дело: видимо, ему казалось, что затевается какая-то веселая авантюра.

– Пожалуй, не помешает, – согласился Авгий, но сделал это так угрюмо, что бармен насторожился. – Я расскажу тебе все после первой рюмки. Боюсь, когда ты узнаешь об этом, наливать мне больше не сможешь…

– Не пугай меня, – тихо прошипел Алик. – Видишь, грибы на нас смотрят, только и ждут, когда мы покажем свой страх, – он выпучил глаза и громко рассмеялся.

Стало только хуже. Зачем чертов негодяй упомянул про грибы? Казалось, каждый из этих сморчков встрепенулся, напрягая все силы, чтобы расслышать предстоящий разговор в деталях. У Авгия промелькнула мысль поговорить на улице, но он быстро понял: это будет глупо, да и подслушивать здесь могут только бессловесные грибы, а там – люди. Авгий выпил перцовку залпом, никак не координируясь с барменом и даже не глядя на него, и начал говорить.

– А знаешь ли, что ты нарушил закон, налив мне рюмочку… Мне ведь пятнадцать!

– Да ну, как это?! Дай посмотрю!

– Вот, смотри на здоровье…

Авгий протянул бармену паспорт-брелок, а сам пристально уставился на него, чтобы отловить реакцию. Брелок коснулся терминала, и на экране высветилось заветное число «пятнадцать». Алик ничего не говорил, а только смотрел на экран, слегка прищурившись, будто это помогло бы развеять недоразумение. Молчание затянулось – казалось, плотная атмосфера бара стала сгущаться вокруг стойки, чтобы взять людей в кокон и не отпускать их, доколе оно не нарушится. Авгию пришлось заговорить первому.

– Ну что скажешь? Как мне теперь быть?

– Трудный вопрос, – задумчиво пробормотал растерянный Алик, теребя волоски на бороде. – Даже в каком-то роде философский…

– Нет, ну ты скажи, что бы ты сделал на моем месте? – взволнованно продолжал Авгий. – Вернуться в паспортный стол я не могу: с кем я там буду говорить? Работы у меня больше нет, я же теперь ребенок! Неужели я должен идти в школу?

– Да, ты прав. Документы, как известно, выдает рука бюрократа. А с ней никак не поговоришь – это же рука! Такое решительно невозможно устроить. Слышал я, что кто-то добивался аудиенции в паспортном столе, но ничем эта смелость не увенчалась. Он не получил никакого ответа, даже предварительного.

– Кто это был? Ты его знаешь? – судорожно спросил Авгий, хватая бармена за руку. Он пытался найти хоть малейшую зацепку.

– Знал раньше. А сейчас, можно сказать, не знаю: он сильно изменился. Тебе лучше не ходить к нему, и тем более не расспрашивать про это дело.

– Ты что? Как же? Нет, ты мне скажешь, кто это! – Авгий перешел на крик. – Мне необходимо знать! Слышишь?!

Наступила поганенькая тишина. Авгий умолк, испугавшись самого себя: он никогда не кричал на друзей, и теперешняя его выходка, возможно, свидетельствовала о том, что и он уже начал меняться, как тот человек, добивавшийся аудиенции. Алик тоже не говорил ни слова: ему не хотелось сообщать имя, ведь он знал, что ни к чему кроме разочарования это не приведет. Тем не менее, ловкие руки достали откуда-то из-под стойки листочек и карандаш. Через минуту у Авгия в кармане уже лежала бумажка с именем и адресом.

6. Старая школа. Голубятня

По пути Авгий проходил неподалеку от старой школы, в которой раньше учился. Проигнорировать не получилось. Ноги сами потащили Авгия прямиком к зданию, а потом зачем-то решили обойти его вокруг. Каждое окно и каждый выступ стены проникали в память, чтобы вытащить оттуда частички прошлого – разрозненные по времени, но неразрывно склеенные в голове.

Вот он играет на небольшой футбольной площадке, оборудованной двумя маленькими, детскими воротами. Как всегда, в полузащите. Делая разрезающий пас, он сразу отходит назад, координируясь с линией обороны в попытке предотвратить контратаку, которая может начаться в любую секунду, если кто-то из игроков команды вдруг потеряет мяч. Ему нравилось быть в центре поля и следить за постоянными перемещениями соперников и партнеров. Время близилось к вечеру, и на площадке уже никого не было, да и в окнах школы горело только два редких огонька.

Память перенесла его в кабинет истории, занятия по которой всегда проходили поздно, потому что учительница, Арина Амвросиевна, была неисправимой совой. Во время урока дети часто глядели в окно, думая о том, что они будут делать после школы. А учительница изредка отрывала особо засмотревшегося ребенка, задавая простенький вопрос. И почему-то всегда случалось так, что именно он не знал ответа, хотя почти весь класс истово тянул руки. Но Арина Амвросиевна не ставила двойки. Она терпеливо отвечала на вопрос сама, слегка покачивая головой, словно поддакивая себе, а потом просила провинившегося повторить ответ вслух, перед всеми. Так материал усваивался лучше.

Половина здания осталась позади. За поворотом взгляду Авгия открылась высокая, старая рябина. Точка притяжения. Бастион, оружейный склад и маяк. Чем только не было это скучное одинокое дерево с полуоблезлыми ветвями в былые годы! Теперь же оно смотрелось куда прозаичнее. Ягоды в дефицитном количестве стыдливо прятались в глубине ветвей. Толстый шершавый ствол, слегка кривоватый, как ятаган, быстро делился на много маленьких отростков и как бы растворялся в воздухе, что совсем не походило ни на бастион, ни на маяк.

Нырнув за очередной поворот, Авгий увидел тощие, как обглоданные кости, остатки голубятни. Одной стенки не было совсем, вторая несколько шаталась под воздействием кинетической энергии ветра. Авгию вспомнилось, как любил эту голубятню школьный сторож Степан. Бывало, на большой перемене он энергично вскинет руку, и вся ребятня, слоняющаяся без дела, хлынет за ним – участвовать в ритуале кормления голубей. Авгий приостановился и посмотрел на свою ладонь. И в ней когда-то лежала горсточка пшена для урчащего птичьего семейства. Где же он сейчас, задорный сторож Степан? Уж точно не в школе: с появлением умных систем пропуска сторожа исчезли из города так же неумолимо, как мороженщики.

Ладонь ощутила легкое покалывание – это атомы снега, как крошечные клювики, впивались в кожу. Полуоторванная стенка голубятни затрепыхалась в лихорадке, сигнализируя об усилившемся ветре. Авгий поморщился и противно улыбнулся, втягивая голову. Шаги возобновились, и вот перед глазами уже мелькало школьное крыльцо, с которого, мелко перебирая прямыми, как грубый брусок, ногами, спускалась какая-то старушка. Авгий узнал ее не сразу. И уже пройдя мимо, по старой, давно забытой привычке задорно крикнул куда-то назад, в плотный войлок темноты: «Здрасьте, Арина Вросевна!». Звук был поглощен черным воздухом и остался без ответа.

7. Арина Вросевна. Воспоминания

Старая учительница после уроков засиделась в столовой. Она маленькими глотками отпивала компот, витая взглядом где-то между карнизом и потолком. Арина Амвросиевна. Так звали ее современные ученики, в точном соответствии с паспортом. И никак не Арина Вросевна, как раньше. Сокращать имя-отчество учителя нынче категорически возбранялось. Пришло понимание, что превратить духовность из метафорического понятия в духовную скрепу общества нельзя без уважения к учителю. Умом Арина Амвросиевна поддерживала этот посыл. Но ее внутренняя, неподвластная логике духовность почему-то отказывалась превращаться в скрепу. Авторитет авторитетом, но ведь раньше, когда она была для всех просто Ариной Вросевной, ее разговор с учениками шел гораздо душевнее и доверительнее. И тот проходивший мимо человек назвал ее именно так. Он у нее учился когда-то, это точно. Только вот вспомнить бы…

Учительница начала перебирать в памяти лица, ситуации, вещи. Это было непросто, ведь в те времена количество учеников в классе не позволяло опросить всех за один урок, как принято теперь. А дети вели себя так бесшабашно и безответственно. Хотя, может быть, сейчас вовсе нет детей, а люди рождаются уже взрослыми? Наверное, скоро так и будет… Численность населения Земли вышла на верхнее плато логистической кривой. Попросту говоря, стабилизировалась. Кстати, вот и еще одна иллюстрация разницы между поколениями. В детстве Арина Амвросиевна не поняла бы этой фразы про логистическую кривую, пришлось бы пояснять простым языком. Да что там, она и сейчас мысленно материализовала ее словом «стабилизировалась». А нынешние дети? Да они сразу завалят вопросами. На каком уровне стабилизировалась? Почему? Не начнет ли дальше вдруг расти? Но только скажешь им про логистическую кривую, и вопросы отпадают. Понятно же, что стабилизировалась на высоком уровне, а впереди – ровное плато.

Кажется, отголоски воспоминаний начинают складываться в цельную картинку… Фоторобот Авгия проявился: черноволосая голова, подвижные карие глаза, волнистые брови и бойкие ноги. Порой даже чересчур бойкие. Перед началом урока он носился по классу, как пробка из-под шампанского, вырвавшаяся в свободный полет. А она, молодая учительница, стояла у двери и наблюдала за тем, как в детях клокочет жизнь. Когда же она наконец заходила в класс, энергия тут же закукливалась внутри маленьких телец, но никуда не исчезала. Некоторые начинали расходовать ее тут же, задавая вопросы и обмениваясь взглядами и движениями челюстно-лицевых мышц. Другие берегли энергию до следующей перемены, мастерски притворяясь спокойными. Авгий принадлежал ко второй категории. На уроке он вел себя смирно, тихо переспрашивая непонятое у соседа, и крайне редко обращался к учителю, будто стесняясь. Но на перемене он преображался. И этот контраст отложился в памяти. Или вот еще случай. Сидела она как-то в холле, ждала кого-то. А тут Авгий – выбегает из-за угла, подлетает к выходу, открывает дверь одним махом, как бумажную, и, успевая только бросить «до свидания, Арина Вросевна», скрывается из виду. Дверь захлопывается, а по старому, тонкому стеклу бегут волны. Энергия детства передалась в материал.

Старая учительница собралась домой. Она направилась к гардеробу, что-то бормоча про себя – мысли никогда не покидали ее так скоро. Вокруг сияли декорации обновленной школы: энергосберегающие лампы с иссиня-холодным светом, рельефные обои с чудным узором, призванным развивать воображение и интерес к учебе… Из приоткрытой двери соседнего со столовой класса выглядывала интерактивная доска с потухшим экраном. Завтра опять кто-то будет рисовать на ней формулы и теоретически безупречные фигуры. И, конечно, никакого тонкого стекла. Только толстое, слегка замутненное для эффекта, абсолютно безучастное к детской энергии.

8. Семья. Вечер

Чистые, черные волосы распущенными длинными ниточками ниспадали на плечи. Они слегка блестели от влаги, создавая эффект ночных бликов на бездонно-темной, бесконечной поверхности воды. Грациозная рука Анны уверенно занесла нож над идеально вымытым, корявым бруском овоща. И лишь неровный угол, под которым она держала инструмент, выдавал ее нервное напряжение. Алая помада успела потускнеть, а маленькая сеть морщинок вокруг глаз будто потяжелела и приопустилась вниз.

Жужжание открывающейся двери заставило Анну встрепенуться. Она прищурилась, и морщинки встали в горизонтальное положение, как стрелы в натянутой до предела тетиве. «Где пропадал?» – спросила Анна как бы невзначай, чересчур спокойно. Авгий не смотрел на нее – он пытался совладать с шарфом, закрутившимся вокруг шеи подобно змее. «Долгая история», – небрежно ответил он, выбрав худшее, что можно было сказать. Удар в незащищенную зону последовал незамедлительно: «Значит, теперь ты мне уже ничего не рассказываешь?».

Нежданная передышка: Авгий, приплясывая на пятках, ушел в ванную, чтобы обдумать стратегию контрнаступления. Включив воду, он бормотал что-то под нос, то и дело оглядываясь на предусмотрительно запертую дверь, будто на ворота осажденного замка. Когда шум воды прекращался, он запускал ее снова, и все повторялось по кругу. Наконец ему надоело. Губы перестали беспокойно шевелиться. Вода затихла.

Из ванной Авгий вышел совсем другим человеком, умеющим двигаться плавно, цельно. И вдруг, в один момент, Анна тоже изменилась – колкая маска неудовольствия ушла на второй план, уступив место искорке сочувствия.

– Что-то случилось? – осторожно спросила она, заметив, что Авгий с трудом сдерживает центробежную силу пикселей, из которых, казалось, он состоял весь.

– Да, случилось, – монотонно ответило его пустое, потерявшее эмоции тело.

– Что же, Авгий? Ты меня пугаешь! Говори.

– Как хорошо, что дети уже живут не с нами. Не хотел бы я, чтобы они это слушали, – Авгий выдохнул и после небольшой паузы продолжил. – Я получил новый паспорт, но в нем… В нем указано… Мне теперь пятнадцать, Анна, понимаешь?

– Нет, не может быть, ошибки в паспортном столе – это же такая невозможная редкость… И что же, на работе в это поверили, перечеркнули всю твою жизнь?

– Конечно, еще как поверили. Аристарх что-то пытался объяснить, но кто он против директора?

– Аристарх перед тобой в долгу. Неужели он просто стоял и мямлил, когда тебя выгоняли прочь?! – крикнула Анна, цепляясь глазами за осунувшееся, неуверенное лицо Авгия, словно в попытке понять, как все случилось на самом деле.

– Нет, постой, не обижай Аристарха. Он сделал все что мог, ты же знаешь порядки. Никто не в силах исправить такое.

– Ты что, опускаешь руки? Встреться с ним еще раз, не в кабинете, а где-нибудь снаружи. Он будет совсем другим, он что-нибудь подскажет. Поверь мне.

– Моя судьба решена, Анна. Она была решена еще тогда, в паспортном столе. Я должен был сразу подавать апелляцию.

– Нет, ты сделаешь то, о чем я тебя прошу. Пусть ты не веришь, ладно. Но я верю. Хотя бы в элементарную человеческую честность.

– Тогда у меня завтра будет две встречи, – сказал Авгий и, поколебавшись, достал измятую бумажку с адресом, от которой еще слегка пахло грибами. – У меня есть брат по несчастью, представляешь? Человек, который тоже имеет претензии к паспортному столу. Я найду его, я поговорю с ним.

– Этот человек добился своего? – тихо спросила Анна, никуда не глядя и как бы боясь услышать ответ.

– Нет, он не сумел. Но мне нужно знать, что пошло не так, и тогда я, быть может, избегу ошибок.

– Хорошо, испробуем все средства. Не опускай руки, Авгий, мы же все по-прежнему люди, как и сто лет назад…

Авгий кивнул и мягкими, выражающими согласие движениями начал поглаживать ладонь Анны. Глаза его смотрели в сторону, наполненные жидким отчаянием.

9. Аристарх Авалонович. Обед

Тепло утреннего солнечного света разбудило Авгия нечаянным касанием. Легкая улыбка мелькнула на его лице, оттеняя тяжесть предстоящего дня. Анна еще спала, отвернувшись к стене, словно не желая наблюдать за мучительным пробуждением мужа. Оставив ее в неведении, Авгий тихо спустился по лестнице на первый этаж квартиры, к обеденному столу и холодильнику.

Щелкнула плоская кнопка, и в чашку, тут же появившуюся на подставке, тонкой, но мощной струйкой устремился черный кофе. Резкий запах неприрученной бодрости заполонил кухню. Пока готовился тост, Авгий достал из кармана куртки бумажку с адресом, перевернул ее и, прислушиваясь к хрусту карандаша, написал на обратной стороне: «Аристарх». Потом он смял бумажку и подбросил ее в воздух, будто монетку. Закрыв глаза, Авгий ощутил запах свежеприготовленного тоста, а руки медленно, словно сами по себе, стали разворачивать плотно скрученный бумажный шарик. «Аристарх», – объявил ему кто-то из темноты голосом Анны. – «Значит, сначала пойдешь к Аристарху». Авгий открыл глаза и прочитал имя еще раз. «Что ж, так тому и быть. Перехвачу его во время обеда», – сказал он.

Супруги завтракали вместе, обмениваясь скользящими взглядами. Авгий молча дожевывал тост, когда Анна, не выдержав, заговорила первой.

– Интересно получается, – задумчиво начала она. – Мы с тобой сейчас вроде как не можем быть вместе. Ты же ребенок – для них. Но все-таки мы вместе – спим, завтракаем, разговариваем…

– Да, да, – почти беззвучно произнес Авгий, погружаясь взглядом в мелкую рябь кофейного озера. – Аня, а что ты будешь делать, если я так и останусь ребенком? Если ничего не выйдет?

– Я и мысли такой не допускаю, – ответила она слабым, пульсирующим голосом. – Ты убедишь Аристарха сегодня, я уверена.

«Зря я спросил», – начал было ворчливо шептать под нос Авгий, уходя переодеваться, как вдруг встрепенулся от входящего вызова. Долго слушал, затем произнес несколько коротких, как точки, утвердительных слов, и отключился от линии.

– Звонил Аристарх, – воскликнул Авгий, положив Анне на плечи руку. – Сам предложил встретиться за обедом, представляешь?

– Вот видишь! Вот и прекрасно, – ответила она, крепко обняв его. Неестественная, молочная бледность стала покидать ее лицо, а на щеках, казалось, снова начал проявляться обычный румянец.

Время тянулось медленно, как в ожидании гостей. Монотонные звуки на улице не давали покоя, притягивая к себе все внимание. И уже за два часа до обеденного перерыва Авгий, вскочив, надел пальто, нежно попрощался с Анной и вырвался на воздух. Казалось, вся среда – земля, сухие камни города, да и само небо – сопротивлялась мягкому солнцу и ни капельки не нагревалась. В такой студеной обстановке разгоряченное обстоятельствами тело Авгия чувствовало себя прекрасно, а душа наслаждалась живительным свечением дневной звезды.

Аристарх попросил подождать его возле выхода, у памятника аисту. Авгий никогда раньше не разглядывал это каменное изваяние, неуклюжее и совсем не похожее на птицу. Ему говорили, что это памятник аисту, и он верил и убеждал других. Теперь же у него было время, чтобы присмотреться к безжизненной серой массе, угнездившейся на постаменте. Разве это клюв? Нет, скорее острый край холодного камня. А это крылья, аккуратно сложенные по бокам? Да нет же, всего лишь неровные отростки породы, не отшлифованные ленивым мастером. А где же у птицы глаза, источник живых устремлений? Вместо них – две твердые горошинки, которые так и хочется сковырнуть.

Глаза Авгия ошалело бегали по мостовой и фасадам разномастных зданий. Он успел заметить небольшой изъян старой плитки у подножия постамента и бессердечное безвкусие вывески ближайшего ресторана, повествовавшей о выпуклой значимости живота, потрясающую синхронность движений прохожих, спонтанно топавших друг другу в такт, и тлеющую бледность занавесок в кабинете Аристарха Авалоновича. Все эти незначительные детали перемешались в невкусный коктейль, и Авгий закрыл глаза, чтобы избавиться от них. Не помогло – теперь лютовали звуки. Со стороны дороги донеслось чье-то кряхтенье, а возле памятника захлопали крылья, будто искусственный аист проснулся и пожелал размяться. Авгий открыл глаза: нет, всего лишь голуби.

Движение в окне заставило его приподнять голову. Бледные занавески куда-то исчезли, а вместо них в окне показался бюст Аристарха Авалоновича с рюмкой настойки в руке. Значит, пора. Ждать осталось недолго. Уже через несколько секунд сухая фигура в окне растворилась. Через полминуты зажужжала дверь парадного подъезда. Статный старец подхватил Авгия в свою орбиту и мгновенно перенес в соседний ресторан, под покровительство большого живота.

– Хорошо, что ты пришел, – меланхолично произнес Аристарх, отодвинув меню в сторону.

– Спасибо, что пригласил, – ответил Авгий по-простому, как другу. – Надеюсь, ты сообщишь мне хорошую новость или хотя бы подашь надежду? – и он неуверенно улыбнулся, вглядываясь в усталые глаза собеседника.

– Давай сразу проясним, зачем я решил встретиться с тобой, – в зубах у Аристарха появилась сигарета, а его пальцы чуть слышно забарабанили по столу. – Хочу предупредить тебя, чтобы не смел. Чтобы не делалглупостей.

– В каком смысле? – внезапно осипшим голосом спросил Авгий. – Вы не собираетесь мне помогать?

– Нет, собираюсь. Но помочь я могу только словом, добрым советом.

– Нотацией? Как ребенку?! – Авгий полупривстал, приняв позицию низкого старта. – Вы с первых минут пытаетесь закрыть для меня всякую возможность барахтаться самостоятельно?

– Нет, стой! Послушай, – сказал Аристарх, удержав Авгия натянутым, как трос, голосом, – я пытаюсь дать тебе перспективу. Отличную от той, что у тебя есть. Ты должен знать, где возможности есть, а куда не стоит соваться.

– Хорошо, я слушаю, – послышался в ответ присмиревший голос. – Куда же мне лезть не нужно?

– Пойми, что теперь ты не тот, что раньше, и не в наших силах это изменить. Твоя задача сейчас – приспособиться максимально безболезненно. Не пытайся восстановиться на работе, это невозможно в принципе. Бессмысленные попытки только повредят тебе.

– Я и не хочу восстанавливаться, – холодно отчеканил Авгий. – Не хочу терпеть такое отношение, с которым столкнулся вчера. Мне нужно всего лишь исправить ошибку, после этого я сам найду, куда приложить свои силы.

– И как же я тебе помогу в этом деле? – понуро усмехнулся Аристарх. – Здесь я тебе не советчик: мой опыт подсказывает, что на этом пути ты можешь только надорваться, ничего больше.

– Ладно, я все понял, – Авгий встал из-за стола, на этот раз во весь рост, и вежливо попрощался.

– Прими свою новую природу. Только это поможет тебе, – крикнул ему вдогонку Аристарх.

10. Оскольд. Смех

Оскольд недвижимо стоял возле зеркала, разглядывая большое, неуклюжее как финик лицо, поселившееся за стеклянной гладью. Его ноги широкими корнями уходили в пол, а ладони осторожно прикасались к холодному прозрачному материалу, будто пытаясь зачерпнуть живительного воздуха из параллельного мира. Изгибы губ то и дело волновались, а глаза щурились, высматривая несоответствия в зазеркальном образе. Ноздри медленно расширялись, жадно всасывая питательный воздух, и быстро сужались, выплевывая наружу непотребную смесь газов. Так начинался едва ли не каждый день в этой квартире – неустроенной, небрежно оставленной хозяином в инертном беспорядке. У входной двери стояло несколько пар ботинок, но лишь одна была начищена. Остальные покрылись толстым сугробом пыли, потому что были лишены благосклонного взгляда владельца.

Чириканье дверного звонка встрепенуло Оскольда. Резким движением он схватил расческу, затерявшуюся где-то между шапкой и перчатками, и пару раз провел по волосам, растрепав их еще больше. Помедлив, подошел к дверному экрану и нажал на кнопку. Появилось изображение. Оно не испугало Оскольда, и он, удовлетворенно хмыкнув, позволил двери открыться.

– Авгий, – представился незнакомец, протягивая руку. Жест остался без ответа.

– А я Оскольд, – ответил хозяин, явно напирая на первую букву «О». – Не подаю руку кому попало – извини, принципы.

– Ладно, мне-то что, – переняв небрежный тон, сказал Авгий.

– Зачем пожаловал в наше скромное жилище? – с ужимками спросил Оскольд и, присев, сильно дунул на самую пыльную пару ботинок. – Сюда давно уже никто не заходил…

– По делу, – коротко брякнул Авгий, прикрываясь ладонью от серой взвеси мелких частиц, разлетевшихся по прихожей.

– Интере-есно, какое это у нас может быть ко мне дело? – хозяин пристально взглянул на гостя, но сразу же, даже не пытаясь дождаться ответа, развернулся и поковылял на кухню.

Грузное тело медленно и неуклюже двигалось в тесных, непреклонных рамках старомодного коридора. Ноги почти не отрывались от пола: казалось, что вот-вот они взрыхлят его, словно борона – мягкую почву. А покрытие поскрипывало в тон искусственному пению соловья, доносившемуся из маленького приборчика на холодильнике. Большие ладони нащупали прохладное стекло бутылки и вытянули ее за горлышко на стол.

– Выпьем? – беспардонно предложил хозяин, попутно откручивая крышку на удивление ловкими пальцами. – Раз ты пришел ко мне, времени у тебя – завались!

– Вообще-то, не так много, – промямлил Авгий, но, услышав плеск древесно-янтарной жидкости, замолчал.

– Ну чего? Излагай, чем обязан столь странному посещению, – заявил Оскольд, тут же повернувшись к окну и уставившись на динамическую автомобильную панораму.

– Начну издалека. Недавно выяснилось, что у нас есть одна общая проблема. Я очень надеюсь, что вместе мы сможем найти решение, – Авгий помедлил, отслеживая реакцию собеседника, но тот оставался статичен. – Паспортный стол – имя нашей проблемы. Вы слышали? Паспортный стол. Ну, что вы на это скажете?

– Э-э, дружище, постойте, вы меня с собой-то не ровняйте – протянул Оскольд, медленно, как лайнер, разворачивая корпус. – Проблема у вас, а не у меня. Я ее уже решил, как видите. Отгородился от всех вас, правильных, со своим ошибочным именем.

– А что у вас не так с именем? Имя как имя…

– Так ты, значит, еще и невнимательный, – со вздохом сказал Оскольд и опрокинул первую рюмку. – Не заметил в моем имени такую округлую, для кого-то, быть может, аппетитную, но для меня чужеродную букву «О»? Я Оскольд, черт тебя дери! Ос-кольд!

– А может быть, вы расскажете, почему так случилось? Дети – существа любопытные, вечно хотят все знать. Так что я от вас не отвяжусь.

– Не понял, а причем тут дети? Где тут дети? – быстро пробормотал Оскольд, окончательно развернувшись к гостю и вглядываясь в его лицо. Потом во взгляде проступило понимание, и он, усмехнувшись, затрясся всем телом.

Смех продолжался долго, изредка прерываясь булькающими звуками и возгласами: «ну ты даешь!». Авгий сидел смирно, как за партой, и ждал нового состояния среды. И оно скоро наступило: хозяин успокоился и начал рассказывать свою историю.

– В один прекрасный день я получил новенький паспорт. Однако в данные вкралась одна досадная ошибка. Они переименовали меня без моего ведома, и я вдруг, в один миг, стал другим человеком. Ты ведь, похоже, тоже столкнулся с чем-то подобным, но, очевидно, отступил, не зная, как и что требовать, ведь так?

– Угу, – кивнул Авгий, удивившись связности речи этого безнадежного, как ему показалось сначала, человека.

– А я вот стал бороться с первых же минут. Сразу постучался в дверь, и, пытаясь не замечать шипение толпы, даже дерзко дернул за ручку!

– И что же? – спросил вытянувшийся как балерина Авгий, вперившись глазами в рассказчика. – Они открыли вам?

– Мстишь, смеешься? – подзлобовато-весело выкрикнул Оскольд. – Куда там! Только чиновник за дверью неопределенно кашлянул. Все тут же стали перешептываться и суетиться, не понимания значения этого звука немощи.

– И тогда вы ушли?

– Да нет, конечно! О неслыханное – я нагло ворвался в кабинет! Но там сидело пятнадцать или двадцать человек, не помню, и все в одинаковых серых костюмах. Ни один даже не шевельнулся, и уж тем более не ответил на прямой вопрос. Я стоял там минут десять, но не происходило ровным счетом ничего. И только когда я вышел в коридор, в кабинете снова кто-то заговорил, а прием посетителей продолжился.

Над кухней повисла тишина. Бутылка, неуверенно стоявшая на кривом столе, почти опустела. Оскольд сидел в позе мыслителя и смотрел куда-то в сторону, как человек, вдруг припомнивший сюжет из безвозвратно утерянного прошлого. Авгий угрюмо опустил голову, как сонный пассажир в автомобиле. Расстановка фигур сложилась, и планировавшиеся ранее ходы теперь казались безнадежно глупыми. Что может он, мягкий мясистый человек, против неумолимого железа жизни?…

11. Арина Вросевна. Разговор

Прозвучал звонок. Ватага маленьких, сосредоточенных людей рассредоточилась по партам. По коридору плыла безвольная, неопределившаяся фигура взрослого человека, кукольно мотая головой в поисках нужного кабинета. Наконец и она заняла свое место в классе, потерянно уставившись вперед. Помещение наполнилось чуть слышным шепотом, и через полминуты сосед по парте, переглянувшись с друзьями, спросил у фигуры: «Тебя оставили на второй год? Я Атилла. А тебя как зовут?» Авгий назвал ему свое имя.

Атилла совершенно не походил на героического воина прошлого – щупленький, тихоголосый, рукопожатие слабое. Впрочем, большинство детей также не блистали бы на физкультуре тридцать лет назад. Авгий сказал, что его оставили на третий год, и скорчил такую улыбку, что до конца урока школьники больше не пытались докучать ему. Но как только настала перемена, они плотным кольцом обступили его и стали задавать вопросы наперебой.

– Сколько тебе лет?

– А почему ты такой большой?

– И по какому предмету у тебя был ноль?

– А чем ты увлекаешься?

Каждый хотел заполучить себе в друзья такого видного человека. Авгий пытался отвечать на все вопросы, придумывая какую-то ерунду на ходу. Оказалось, что ему целых восемнадцать лет, и что в детстве родители растягивали его на специальной машине, потому что хотели, чтобы он вырос самым большим на планете и попал в Книгу рекордов Гиннеса, и что он терпеть не может химию и совсем ее не понимает (это была правда), а увлекается он футболом (редкое, как оказалось, увлечение).

Еще несколько уроков прошли как на одной волне – математика, физика, география. Авгий слушал учителей сквозь тугую пелену скуки: ничего нового они ему не поведали. Но последний урок был особенным – история от Арины Вросевны. Смеркалось. За окном школы кто-то жег костер; казалось, что какая-то таинственная, ведьмина сила захватила все пространство на улице, и только здесь, в знакомых до головокружения стенах, можно спастись от нее и обрести покой.

Арина Вросевна рассказала хорошо знакомую Авгию историю о последней войне, после которой тяжелой поступью пришел мир, о лидере, сумевшем сначала собрать воедино осколки былой жизни, а затем отойти в сторону, позволив им срастись, развиваться, двигаться в будущее. Он основал Высший совет из честнейших, не запятнавших себя иррациональными глупостями людей, которые смогли с математической точностью создать контуры нового, прогрессивного общества.

Когда Арина Вросевна произносила этот заученный текст, ее лицо напрягалось, а губы становились словно резиновыми: они с трудом шевелились, медленно освобождаясь от неживых, скученных слов. Ученики не замечали этого – в силу возраста им казалось, что такой она была всегда. Но Авгий помнил ее другой – живой, увлекающейся, сомневающейся.

После урока он отстал от гурьбы мальчишек, застряв где-то в уголочке коридора, чтобы дождаться, когда Арина Амвросиевна выйдет из кабинета. Ученики быстро разбежались, стремясь пропитаться темным вечерним воздухом и оставить исторические тени позади. Авгию же только предстояло с ними разобраться… Свет в кабинете погас, а дверь закрылась. Авгий робко подошел к старому преподавателю.

– Арина Вросевна, это снова я, Авгий. Помните, я недавно здоровался с Вами на улице? А Вы меня, видать, не признали.

– Помню, конечно. И с тех пор во мне какое-то странное чувство, будто бы возвращается прошлое. Что ты забыл здесь, в школе? Почему сидел на уроке, а не просто подошел ко мне после занятий?

– В каком-то роде, замучила ностальгия, – попытался отшутиться Авгий, но, немного помедлив, решил все-таки сказать правду. – У меня небольшая проблема, в которую мне надо Вас обязательно посвятить. Дело в том, что теперь я снова подросток, официально. Мне нет другой дороги, кроме как в школу.

– И ты, получается, с этим согласен? – медленно произнесла Арина Амвросиевна, вопросительно подняв брови.

– Конечно же нет! Но я испробовал разные средства, пытался выяснить у знающих людей, могу ли я что-то с этим поделать… И я понял, что у меня нет ни малейшего шанса. Работы я лишился, новую найти не смогу. Не дорос еще, скажут – даже если бороду отращу…

– Сообщу тебе по секрету, что каждый чем-то жертвует в новом порядке. Мне вот, например, трудно жить в условиях, когда все покровы пали, и найдена истина. Я должна сама к этой истине прийти, даже если она единственно верная, путем проб и ошибок. Староформатный я человек, вот мне и тяжело, но скоро таких не останется, и тогда в обществе наступит счастье.

– Арина Вросевна, вы о чем сейчас вообще? Какое счастье в таком обществе?

– Вспомни историю, Авгий, – ласково сказала учительница, слегка подмигивая. – В средневековье люди не верили в счастье на Земле, а только после смерти. И вот, Возрождение – совершенство форм, но не содержания. И кто, как ты думаешь, ближе всего подобрался к нашему идеалу, открытому совсем недавно? Конечно же, коммунисты. Только они не смогли построить такое общество, где счастливы все, потому что это невозможно. А мы смогли создать общество, в котором счастливо подавляющее большинство, пусть и ценой небольших проблем у таких, как мы с тобой. Иначе никак, Авгий. Иначе никак.

Договорив, Арина Амвросиевна медленно направилась к выходу, а Авгий остался возле кабинета, потерянный и ошеломленный. Все это так не похоже на ту, знакомую с детства Арину Вросевну. Неужели она изменилась? Или все-таки нет?…

12. Абрам. Апельсин

Абрам несся, словно сконцентрированный пучок света. Рюкзак пошатывался на плечах, подскакивал и снова ложился. Тонкие детские волоски парили в невесомости, а камни стремительно отлетали в сторону под ударами бойкой стопы. Дом приближался, и школа давно уж скрылась из виду, но не из мыслей.

– Мама, мама! – закричал Абрам, едва завидев на пороге маленькую, рыжеватую женщину. – У нас сегодня в школе такое было! И каждый день теперь будет!

Мать бережно взяла руку ребенка и направилась к лифту. Створки механизма плавно соприкоснулись, и на электронной панели замелькали цифры – едва уловимо, словно торопясь опередить друг друга. Место тройки сразу заняла семерка, а вскоре она уже уверенно стояла в соседнем разряде. Лифт замедлился и остановился на 79 этаже.

– …он большой, но такой забавный, – увлеченно говорил Абрам, выпрыгивая из кабины. – Я с ним успел подружиться!

– А сколько ему лет, ты не узнавал? – спросила мать, прикладывая к автоматической двери паспорт-брелок. Крохотная панель подмигнула зеленой, едва различимой фразой: «Добро пожаловать, Астрид». Монолитный кусок толстого стекла спрятался в стену.

– Целых восемнадцать! Зато я видел: он такой же, как мы, хоть и кажется взрослым.

Астрид улыбнулась и достала апельсин. Терпкие кусочки кожуры ложились на поверхность стола один за другим. Пальцы пропитались кисловатой свежестью. В воздухе растворился приятный оранжевый аромат. Абрам вернулся на кухню в домашнем. Вместе со школьной формой – приталенной, строгой и чуть угловатой – он оставил в шкафу последние остатки школьных воспоминаний.

– Мам, а мы пойдем сегодня на каток? Ты обещала, что мы скоро сходим…

– Сынок, давай завтра, ладно? Я еще не оформила разрешение. Ты же знаешь, такие развлечения занимают много времени и требуют согласования.

– А завтра точно сходим? Обязательно?

– Да, утром я решу этот вопрос, не волнуйся. А сегодня тебе придется позаниматься немного. Завтра у тебя важный тест по математике.

– Я уже все знаю, я подготовился. Вчера.

– Ну хорошо, можешь погулять немного.

Абрам выскочил из-за стола, и уже через пару минут в квартире остался только его призрачный силуэт. Голограмма парила над столом, любящими глазами всматриваясь в стену. Астрид осталась наедине с апельсином.

13. Метро. Под вагоном

Авгий беспокойно ворочал головой из стороны в сторону. Вокруг сплошной массой плыл разношерстный поток людей. Длинный мужчина в элегантных очках шел уверенно, даже нахально, пихая соседей локтями. Его ступни прикрывала классическая по покрою обувь, цвет которой сразу притянул внимание Авгия. Оранжевый, розовый, бежевый – казалось, он впитал в себя все эти оттенки. «И зачем ему только цветная обувь? – подумал Авгий. – Неужели этот чудак считает, что кто-то будет смотреть на его ботинки?».

Дверь вагона метро захлопнулась за спиной. Авгий сел, нашарил глазами глубокий шрам на полу и оставил вне зоны видимости все остальное – людей, предметы, тени. Он сосредоточенно глядел в одну точку, пока она не потянула его за собой. Голова стала растягиваться и искривляться, и вскоре он весь превратился в линию, направленную через уродливый шрам прямиком вниз, в подполье.

Оказавшись под вагоном, он всей своей сущностью прилепился к нему, чтобы не упасть на рельсы. Бесстрастный голос где-то наверху продолжал объявлять станции – знакомые вперемешку с незнакомыми. Это было так далеко, так бессмысленно – ведь он находился тут, внизу, где первая станция походила на последнюю, а следующая – на предыдущую. «И зачем только люди ждут определенную станцию? – снова удивился Авгий. – Ведь, в сущности, они могли бы выйти на любой из них, никто бы ничего не потерял от этого, но и не приобрел бы».

Поезд стал замедляться, а сила притяжения бесформенного тела Авгия – возрастать. Нижняя половина туловища оттянулась, словно пропитанная водой, а вскоре, после полной остановки поезда, улетучилась и последняя возможность держаться за вагон остатками пальцев. Авгий очутился на рельсах. Осмотревшись, он прополз в сторону и выбрался из-под вагона. Со всех сторон его окружало метродепо. Авгий никогда не бывал в таких местах. Руки слегка задрожали, выдавая то ли волнение, то ли страх. «Где же тут выход?» – читалось в бегающих по голым стенам глазах Авгия.

Маленькая коробочка, полностью обозримая взглядом. Ни единой двери, ни хотя бы люка… Похоже, назад можно было вернуться лишь одним маршрутом – пролезая под застывшей махиной вагона. Но тело Авгия снова представляло собой обыкновенную пятиконечную звезду. Руки и ноги мешали как следует распластаться, чтобы преодолеть препятствие. Сзади послышались шаги – откуда, ведь в депо был только один путь?! Авгий с удвоенной яростью попытался расплющиться. Голова и плечи поместились под вагоном. Ноги остались болтаться снаружи. Шаги, шаги… Тишина. Паровозный гудок.

14. Семья. Пробуждение

Авгий непонимающе оглядел комнату, в которой вдруг оказался. Знакомая кровать, слегка волнующиеся занавески, скомканная в неправильный многоугольник простыня. Будильник, оповещающий человеческий слух о наступлении будущего гулкими звуками из прошлого. Утренний воздух свежим потоком заплывал в форточку, а снаружи суетливо и жалко покрякивали автомобильные сигналы. Светлая комната вернула Авгия к реальности. Он, как всегда, проснулся в своей кровати, а на кухне, как обычно, позавтракает (может, кофе? нет, пожалуй, апельсиновый сок…). Не столько чтобы поесть, сколько для бодрости, дабы прогнать липкие остатки сна. Звуки, сопровождавшие жену, тихо доносились из кухни. Совсем немного, и он встретится с ней, ненадолго вернется в привычное состояние духа. Авгий встал и нерешительно поковылял к двери, будто опасаясь встретить за порогом не жену, а кого-то другого – взрослого, серьезного, требовательного.

– Доброе утро, – тихо произнесла Анна, помешивая кофе маленькой ложечкой. На часах светилось число «10» (цифра «10», как безграмотно любили говорить в детстве – сейчас и первоклассник не совершил бы такого кощунства). Супруги обменялись кивками, но зародившееся в первые же секунды напряжение никуда не исчезло; напротив, лица постепенно бледнели, и на их фоне часы начинали выделяться все ярче и ярче. Жена почему-то не зажгла свет и устало поглядывала на Авгия. – Мне позвонили из школы, – почти что прошептала она. – Спрашивали, почему ты не на занятиях.

– Ну и что, – буркнул Авгий. – Я же свое уже отходил. Зайду как-нибудь проведать старую учительницу, но чтобы посещать постоянно… За кого они меня принимают?

– Ты прав, конечно. Я не могу не согласиться, – понуро ответила Анна. Возникла неловкая пауза недосказанности. Ничего не изменилось в обстановке, в вещах, однако чувствовалось: неспокойны мысли. И она продолжила, – Но ты и меня пойми. Они же будут названивать постоянно, ежедневно… думаешь, мне приятно будет оправдываться перед ними?

– Так отключи телефон, – грубо отрезал Авгий.

– Тогда они будут вызывать меня в школу… это же еще хуже! Только представь, как все это будет выглядеть…

Два человека в молчании сидели на кухне. Авгий смиренно расслабил мышцы лица, уголки губ наконец выровнялись. Анна обняла его, но осталась напряжена. Две головы, соприкоснувшись краешком волос, склонились в тишине и темноте. Мужская рука не двигалась, глаза вдумчиво застыли. Черная, полугустая субстанция в чашке еще слегка колыхалась, но пар уже почти весь вышел и завис невидимкой где-то под потолком.

– Хорошо, – сказал Авгий. – Все равно не смогу сидеть дома спокойно.

– Ну вот и умничка. Так будет лучше, правда. Ты еще успеешь сегодня на третий урок.

Чуть теплый черный кофе оросил горло и смягчил горечь в глазах, смешавшись с желудочными соками. Авгий оделся и торопливо ушел, чтобы получше узнать свою новую низенькую жизнь. Будет ли она беззаботной и полной радостных забав, или горечь бытия снова вклинится черными твердыми горошинами в живые и мягкие зрачки человека? Неиспользованная порция апельсинового сока продолжала безмолвно скрываться в полом холодильнике, словно обидевшись на то, что люди вновь и вновь отдают предпочтение кофе.

15. Заседание. Третье лучшее решение

Белые и шершавые, как рафинад, стены. Мягко-голубой потолок, отсылающий к безмятежному будущему, и бежево-серый пол, знаменующий потухшее прошлое. Длинный стол – без углов, но не круглый. Свет режет воздух и тонкими ломтиками попадает в глаза. Все собравшиеся не молоды, но морщины на их лице непостижимо ускользают от взгляда. Высшие круги обсуждают судьбы эпохи. Их рты открываются монотонно, безупречно. Жесты выверены до мелочей. Публика осторожно внимает, пытаясь вникнуть в перипетии речей, но остается лишенной смыслов. Звуки проникают насквозь, пробирают до сердца, но не задерживаются.

После заседания все начинают аккуратно переговариваться, едва свернув за угол овального дома. Некто утверждает, что понял одну фразу, но сразу несколько человек одолевают его вопросами, заставляя ретироваться. Больше никто не хочет высказываться. Комментарии затихают, а большая группа людей рассыпается на мелкие кучки. Улицы пустеют.

За длинным столом остаются несколько человек. Они больше не сосредоточены на публике. Лица становятся мягче, а в глазах появляется простота. Заседание окончено – теперь кулуары, время настоящего разговора.

– Астрид, пожалуйста, доложите относительно проекта «Аист», – едва слышно произносит неприметный мужчина, без интереса поглядывая на маленькую фигурку птицы, вырастающую из середины стола.

Сторонний наблюдатель не понял бы, кто из собравшихся – Астрид. Никто не встрепенулся, не повернул головы, не кивнул, будто вопроса не прозвучало вовсе. Но вот по комнате – без предисловий – разнеслась бойкая, напористая речь. Астрид заговорила.

– План мы выполняем в срок и, думаю, перевыполним. Новое общество строится быстро. На местах, конечно, сообщают о всяком, но в основном о хорошем.

– Примеры?

– Старые профессии вроде продавца или сторожа уже не существуют. И я вас поздравляю, уважаемые! Мы официально уволили последнего мороженщика.

– Музейного? – спросил кто-то.

– Да-да, его самого. Было время, когда нас упросили оставить хотя бы одного мороженщика, «ну хоть для забавы». Мы пошли на это, в глубине души, конечно, противясь. Сейчас же стало окончательно ясно, что даже в таком формате он никому не нужен. Теперь человек на заслуженном отдыхе.

– Хорошо. Еще примеры?

– Возьмем мою родную седьмую школу. Арина уже которую неделю докладывает о больших успехах. Рядовые члены нового общества очень хорошо ориентируются во всех предметах. Но это само собой, так и должно быть. Интереснее, что она уже растит лидера. Обещает привести его сюда, познакомиться.

– Да, я в курсе, – послышался безжизненно-тонкий мужской голос. – Арина немного лукавит, приписывая эту заслугу себе. Это большой проект, в нем многие участвуют. Прекрасно, и что же она говорит об этом… лидере?

– Говорит, что он упрям. Никак не может смириться с какими-то обстоятельствами, – Астрид умолкла, всматриваясь в серое лицо председателя. – Эти обстоятельства ведь мы ему создали, так?

Председатель кивнул. Астрид смотрела на него сквозь воздух, застывший, словно бесцветное желе. Все молчали. За окном несколько раз крикнула птица. Председатель медленно поднял глаза.

– Что же вы прекратили доклад, Астрид? Вы закончили? – спросил он.

– Нет, нет, – тихо произнесла Астрид. – Но я не понимаю, почему мне не было известно об этом?

– Не обижайтесь, Астрид, – мягко сказал председатель. – Все только из деловой необходимости. Этот новый проект – хоть и часть строящегося мира, но основан на других принципах. Поэтому было принято решение назначить другого куратора и вести работу параллельно.

Слушатели проявили заинтересованность. Одни отложили ручки, другие затеребили пальцами по гладкой поверхности стола. Председатель заметил это и приступил к изложению обозначенных принципов.

– Как вы все, конечно, знаете из курса современной психологии, каждый человек стремится найти свой центроид, свою зону комфорта, в которой воздействие неприятных ему факторов было бы минимальным. В отдельных, крайне редких случаях он способен игнорировать наименее раздражающие факторы, если достижение центроида невозможно. Удивительно, но иррациональное подсознание рационально ищет сначала первое лучшее, а затем – второе лучшее решение.

Эти сведения были общеизвестны: зал устало кивал, а отдельные головы негодующе подергивались в нетерпении. Астрид сидела в кресле, космически спокойная. На ее лице с рыжеватыми крапинками отсутствовало напряжение – казалось, она находится далеко, в блаженном отдохновении. Руки председателя разрезали воздух, и все смотрели на их движение, удрученные скучной лекцией. Астрид закрыла глаза.

– …и наконец, мы выдвинули гипотезу, что существует и третье лучшее решение. Оно состоит в игнорировании наиболее раздражающего фактора. Знаю, раньше считалось, что это невозможно. Но мы предполагаем, что иногда такое все же может случиться, если человек будет способен изменить свою личность и найти новый, второй центроид.

– Простите, – произнес кто-то в зале. – Мы не ослышались? Человек может изменить свою личность?

– Да, все верно. Если несколько личностей, бывает, сочетаются в одном лице, то почему бы не предположить, что они могут находиться в нем последовательно…

– Это пилотный эксперимент? Или уже были попытки подобного, гм… свойства?

– Были предварительные тесты, очень фрагментарные… Это первый полноценный эксперимент.

– А кто же автор гипотезы? – внезапно пробудившись, спросила Астрид. Вопрос не вызвал интереса: даже сосед по столу продолжал меланхолично выводить карандашом треугольник. – И кто курирует проект?

– К сожалению, пока мы не можем ответить, – имитируя сожаление, слабым голосом проговорил председатель. Неуклюжая угловатая муха с маленькими лапками-пикселями села на стол. Резко упала квадратная ладонь. – Заседание окончено.

16. Кошачий холм. Сосулька в тумане

После уроков ребята решили использовать преимущества свободного времени, чтобы вдоволь погулять по загородной местности. Авгий, Абрам, Атилла и Амалия.

Девочка совсем не походила на Амалию из прошлого, подругу детства. Авгий пытался рассказать ей про бабочек – редких ныне насекомых ушедшей эпохи, – но она не желала слушать. Амалия любила не красоту, а движение. Вечно прищуренные глаза все время искали приключений. Когда ватага мальчишек только подходила к Кошачьему холму, Амалия уже взобралась наверх и оттуда насмешливо глядела на них, как царь горы.

Атилла никуда не торопился. Он стоял у подножия холма – крутого и бугристого, – и вглядывался то ли в Амалию, то ли в серо-пуховые, ленивые облака. Авгий и Абрам карабкались к вершине наперегонки, то и дело понарошку толкаясь. Амалия не дала им спокойно взойти на плато – она широко расставила руки и преградила путь. Авгий приложил небольшое усилие и прорвался. Амалия вцепилась в Абрама и попыталась не пустить его. Недолгая борьба, и Абрам оказался на вершине. Его встретила хитрая улыбка Атиллы, втихаря покорившего гору в момент всеобщего замешательства.

Они стояли на Кошачьем холме, что на окраине города. Противотуманные установки здесь не работали, светодиодные ленты освещения – не горели и даже не просматривались. Полумгла слилась в естественном экстазе с белой дымкой зимнего воздуха. Авгий подобрал снег и, нерешительно подержав его в ладони, сжал в кулаке. Равнодушный холодок уколол поверхность кожи.

– Если его подержать в руке подольше, он станет очень твердым. Снег будет таять и превращаться в корку, – радостно сообщил Абрам.

– Зачем это? – спросил Авгий. – Я всегда думал, что достаточно просто слепить снежок.

– Игра будет иметь больше стимулов, если при попадании тебе будет больно, – с умным видом пояснил Атилла.

Среди тумана, по другую сторону холма, виднелось что-то светлое, вытянутое как сосулька и высокое, словно башня.

– Что это? – спросил Авгий. – Вы туда ходили?

– Только я ходила, – гордо заявила Амалия. – Одна.

– И что же там?

– Ветхий сарай и культовое сооружение.

– Так это старая церковь с колокольней, – догадался Авгий. – В детстве… ну, то есть, несколько лет назад… я слышал звон колоколов. Но теперь они не работают.

– Там ничего интересного, – сказала Амалия и, присев, занялась лепкой снарядов.

Авгий застыл телом и унесся ввысь мыслями. Он вспомнил о гамаке, на котором ему удалось полежать в отпуске, о тихом голосе радио, о безмятежности вечернего воздуха. Тогда, на отдыхе, его мысли постоянно возвращались к работе, он не мог не думать об открытии, которое ему надо совершить. О чем же ему мечтать сейчас?

– Слушайте, а у нас будут летние каникулы? – спросил он как бы невзначай.

– Конечно, – коротко ответил Абрам, увлеченный постройкой снежной крепости.

– А когда они начнутся?

– В конце июля, конечно. Ты что?

– Да нет, ничего. Я только начал учиться и уже устал, уже жду новых каникул.

– А кто не ждет? – весело крикнула Амалия и запульнула в Авгия твердым снарядом.

17. Две фигуры. Куклы

Издалека Кошачий холм выглядел не таким большим, как на самом деле. Две сутулые человеческие фигуры стояли рядом, но не притягивались, а отталкивались друг от друга. Женское и мужское начало вместе следили за тем, как резвятся дети. Слева Астрид – с растрепанными волосами, не без волнения взирающая на игры вокруг снежной крепости. Справа Аристарх Авалонович – задумчивый, угрюмый.

– Это вы, что ли, автор? – тихо спросила Астрид. – Вы следите за ним?

– Почти. Он сам автор, я лишь собрал все результаты воедино и сделал выводы.

– Смотрю, вы не особо скрываете вашу работу? Уверены, что мне можно доверять?

– А чего бояться? – Аристарх Авалонович усмехнулся, достал из кармана пальто пачку сигарет, закурил. – Наше время все равно заканчивается, вы и сами знаете. Мы сами так решили. Будущее будут строить они – люди без мишуры в голове. Мы даем им знания и ограждаем от художественных спекуляций. Хотим, чтобы их вел человек, который смог преодолеть непреодолимое. Я вижу – это его уже не так сильно беспокоит. Скоро он забудет о проблеме и сделает то, что не удавалось никому – найдет второй центроид.

– Мы не приспособимся, я согласна. Но раз уж мы сегодня откровенны и терять нам нечего, скажу… не приспособятся и они. Вам, наверно, удивительно слышать это от человека, который курирует детский проект.

– Почему же, даже интересно. Продолжайте.

– Они такие же, как и мы, понимаете? Они усвоили свои роли и прилежно исполняют их. В школе и на людях Абрам один человек, дома и с ребятами – совершенно другой. Как и я на работе куратор, а дома – любящая мать.

– Правильно, во многом мы лишь куклы, функции. Вы это понимаете, и я понимаю. Наши проекты обречены точно так же, как и мы сами. Но знаете, что делает нас людьми, несмотря ни на что? То, что и зная это, мы продолжаем работать, как ни в чем не бывало.

Аристарх Авалонович улыбался. Сигарета почти догорела – красный, налитый огнем кончик вплотную подобрался к губам. Не доставая рук из узких карманов, Аристарх Авалонович резко выдохнул. Окурок окунулся в сугроб.

Девственная белизна природы приняла на себя этот удар безропотно, безмятежно. Дырку в сугробе, оставленную нырнувшей сигаретой, быстро запорошило. Смеркалось, большие и малые фигуры уже разошлись по домам. Старая колокольня тихо запела.

18. Тень Оскольда. Ходьба

– Его здесь нет, умер сегодня утром, – заявил с порога маленький, нескладно скроенный полицейский. – Вы родственник или друг?

– Друг, – тихо прошептал Авгий, осматривая комнату. Никаких следов борьбы, предметы на месте, в квартире все так же грязно.

– Признаков насильственной смерти мы не обнаружили. Похоже, у него остановилось сердце. Тело уже направлено на кладбище, в соответствии с оставленным на столе завещанием. Представляете, он не пожелал, чтобы его кремировали – давно я такого не видывал. А завещание, по всей видимости, написал совсем недавно. На это указывают косвенные признаки.

– А где у нас в городе кладбище? – спросил Авгий. – Я знаю только крематорий.

– Неудивительно, даже мы поначалу растерялись. Пришлось воспользоваться картой, – полицейский включил планшет и показал Авгию, куда двигаться.

Цель находилась за Кошачьим холмом, подле старой церкви. Оставив в комнате слова благодарности, Авгий поспешил на окраину города. Мелкие песчинки снега попадали в глаза, и поначалу он закрывался от них ладонью. Но вскоре белые осадки исчезли. Теплело. Авгий быстро шагал по голому асфальту, изредка поднимая голову и выцепляя фрагменты меняющейся реальности – высокие дома, кислотные вывески, выключенные светодиодные ленты вдоль дорог, медленные и быстрые автомобили, ноги других прохожих, остатки снега на газоне. Матовое небо висело низко и словно пыталось вытянуть дневную энергию: по мере того, как Авгий приближался к окраине города, облака поглощали витающий в воздухе свет и все больше темнели.

Авгий пытался вспомнить лицо Оскольда, но вместо четкой картинки возникала лишь расплывчатая тень. Зачем он вернулся в ту квартиру? Неужели Оскольд рассказал не все, что знал? «Нельзя повторять его судьбу, нельзя», – шептал Авгий, торопливо шагая по бесконечно черному асфальту.

Воздух, тем временем, становился свежее. Число посторонних ног и движущихся механизмов стремилось к нулю. Кошачий холм промелькнул где-то сбоку – оказалось, что существует вполне себе протоптанная тропинка, ведущая прямиком к церкви. Кто все эти люди, скромно приходящие сюда? Почему же считается, что старая церковь заброшена и давно уже никому не нужна?

Наверху летали птицы. Они предпочитали гнездиться на колокольне – архитектурной доминанте окраины города: кроме церкви и нескольких хозяйственных помещений, в округе не было никаких строений. Птицы, преимущественно черные и белые, кружили над узенькими куполами, но не решались садиться, будто боясь попортить покрытие. Сельская местность разительно отличалась от городской не только пейзажем, но и звуками. Авгий явственно слышал вой ветра, пронизанный смертной тоской и безудержной волей. Руки уперлись в покосившуюся приоткрытую калитку. Он был на месте.

19. Кладбище. Вагнер

Старая деревенская церковь постепенно приближалась. В прошлый раз Авгий видел ее очертания издалека, с Кошачьего холма, и тогда она показалась ему загадочной – после резкого потепления в воздухе застоялся туман, и церковь словно плавала в нем, но при этом неведомый якорь удерживал ее на месте. Теперь же ни следа таинственности не оставалось в старом здании. Простенькая, потрепанная временем церковь оказалась открыта, и Авгий вошел внутрь, чтобы надолго раствориться там без остатка. На улице осталась только черно-белая лохматая собака, которая равнодушным взглядом осматривала окрестности и иногда слегка подвывала, но не с грустью, а с какой-то мечтательностью в голосе.

Церковь стояла на пустыре. Вокруг нее полукольцом расположились хозяйственные постройки – два одинаковых сарая, один из которых покосился больше другого, да большой амбар, закрытый на проржавевший замок. Казалось, что к этим объектам уже давно никто не подходил – тропинка, тянувшаяся туда от церкви, почти полностью заросла травой. И если бы кто задумал открыть дверь амбара, будто заиндевевшую от старости, послышался бы такой жуткий скрип и даже скрежет, что и священник в церкви содрогнулся бы от физической боли в ушах.

Пожалуй, территория старой церкви была единственным местом, где все оставалось по-прежнему. Налет времени проявлялся в каждой мелочи – в неопрятности линий построек, в тишине, придававшей каждому звуку гулкое эхо, в недовольно-неряшливом покашливании церковного сторожа Степана, страшного мужика с перепутанной бородой, нежно любимого старым псом. Чувство было взаимным: при виде собаки Степан менялся в лице. Волоски сплошной бороды как бы раздвигались, показывая растрескавшиеся губы, сложенные в мягкую улыбку, и эта улыбка тут же брала первенство над суровыми густыми бровями.

Напоминало о вечности и заброшенное кладбище, мерцавшее за прутьями выцветшей ограды. Степану нравилось там прохаживаться: если в церкви время от времени появлялись посетители, сами не понимающие, чего они желают, то кладбище позволяло достичь атмосферы абсолютной уединенности и еще при жизни почувствовать настоящий покой. Могильные камни воспринимались не как символы живших некогда людей, а как придорожные камни, покрытые мхом. Каждый из них в свое время каким-то путем попал на эту дорогу, но сегодня, в отсутствии живых свидетелей, ни один из них не в состоянии рассказать и малую часть всей истории. Только имена и даты, по которым можно определить лишь возраст.

В дальнем уголке кладбища, почти у самой границы с лесом, оставался маленький нетронутый кусочек земли. Степан часто задерживался возле него и о чем-то глубоко задумывался, попутно оглядывая верхушки сосновых деревьев. А старый пес в такие моменты неизбывно находился рядом – увлеченно нюхал землю, лизал устало опущенную руку сторожа, перебиравшую деревянные четки, или тихо лежал на дорожке, наблюдая за ползущим жуком. Вот и в этот раз Степан остановился в любимом уголке. Повернувшись к церкви спиной, он не видел, как Авгий неуверенным шагом вышел оттуда и, не оборачиваясь, побрел в сторону Кошачьего холма, за которым лежал город. Скрип ржавой калитки вывел сторожа из раздумий, и он, потрепав дряхлую собаку за ушами, тихо произнес: «Пойдем, Вагнер, пора на обед. Мы сюда еще обязательно вернемся».

20. Эпилог

Расслабленная, жилистая рука пожилого священника обычно действовала по привычке. Пальцы благоговейно коснулись лба, и несколько наполненных смыслом слов вклинилось в пространство. Никто не ответил, потому что компанией ему была пустота. Крест лежал на аналое в полной безмятежности. Лоб еще раз почувствовал прикосновение пучка пальцев пожилого священника. Аналой по-прежнему стоял на старых, потерто-коричневых ножках. Слова перестали рождаться на губах. Крест не изменился.

октябрь 2016 – декабрь 2018

Оглавление

1. Пролог

2. Гамак. Сон

3. Паспорт. Мороженое

4. Аристарх Авалонович. Оформление

5. Бабочка. В баре

6. Старая школа. Голубятня

7. Арина Вросевна. Воспоминания

8. Семья. Вечер

9. Аристарх Авалонович. Обед

10. Оскольд. Смех

11. Арина Вросевна. Разговор

12. Абрам. Апельсин

13. Метро. Под вагоном

14. Семья. Пробуждение

15. Заседание. Третье лучшее решение

16. Кошачий холм. Сосулька в тумане

17. Две фигуры. Куклы

18. Тень Оскольда. Ходьба

19. Кладбище. Вагнер

20. Эпилог