Дитя цветов [Константин Анхель] (fb2) читать онлайн

Константин Анхель Дитя цветов

Мы уже мертвы, ибо лишились последних надежд.

Прощай милый мир, вместилище абсурда. До самого конца я был готов влачить свой крест. И даже участь изгоя, отщепенца социума, ненормального была легка для меня, словно перо, но только, пока жива была надежда. Кажется, что меня вот-вот разорвет моя боль. Она просит, вопит об освобождении, и сдерживать её я не в силах! Хочется кричать о том, что меня переполняет, но чем поможет жалкая бумажка с корявыми бездушными буквами… Поэтому пусть всё останется со мной. Я не желаю дожить до момента, когда мое море любви и света превратится в яд, и выход только один.

Сейчас же приходят осознание и удивление оттого, сколь долго в глубине души я хранил веру в то, что можно не допустить того итога, к которому ведёт всемирный марш незрячей толпы. Теперь мне даже забавно оттого, что я так поздно понял простое правило: большинство всегда сильнее того, кто идёт против него, и толпа всегда будет идти против тебя, если ты жаждешь добра, истины и справедливости, особенно, если пытаешься уберечь человечество от неминуемого.

Действительно, глупо спорить с тем, что уже предрешено Вселенной, а я был просто очень наивен или же верил в свои силы, преувеличивая их до невероятных масштабов. Я одинок именно потому, что нахожусь среди тех, кому собственная слабость не позволяет открыть глаза; видеть – нести бремя, не сравнимое ни с чем. И забавно, что меня могли бы посчитать слабаком за мой поступок. Все же не утрата всех надежд подвела меня к краю – даже после осознания тщетности всех попыток я мог продолжать жить, сохраняя глубоко внутри веру в то, что я не одинок на этой планете, все прелести которой перекрыты печатью вечной скорби.

Этой ночью я убедился в том, что существует человек, разделяющий со мной эту участь, хоть и неживой, но все же человек. Если кто-то читал бы эту записку, то на этом месте он был бы сильно смущен… посему не буду подробно описывать мир своих снов, который был готов принять мой дух, когда разум дремлет, но скажу, что сомнения были развеяны именно тем человеком. Он скончался еще в прошлом столетии, но так как в мире снов не существует времени, я с ним повстречался лишь прошедшей ночью. На этом я завершаю свою записку. Сумасшедшего, как мог бы рассудить предполагаемый чтец. Все мириады несказанных слов, что я планировал тут изложить, я забираю с собой, ибо смысла в их озвучивании нет.

***

Отбросив ручку на стол, Михаил сложил в самолётик лист бумаги с запечатлённым на нём своим последним словом и отправил его в полёт из окна шестнадцатого этажа. Усмехнувшись, он окинул сверкающим, полным жизни взором комнатку в коммунальной квартире, попрощался со своими друзьями, томно зеленеющими в горшках на подоконнике, и принялся за подготовку к отправке на тот свет. Наблюдать это зрелище вживую было бы довольно странно – всё равно, что присутствовать при съемке грошового фильма с невероятно плохими актерами. Но это не было съёмкой или розыгрышем, и засчёт этого происходящее приобретало странный, еще более пугающий вид.

Старенький табурет поскрипывал под ногами Михаила, изготавливающего тянущуюся от люстры петлю, что должна была забрать его жизнь тугим, тяжёлым объятием. Однако же, когда он готов был продеть в неё голову, в комнату вошёл сосед, должно быть, в намерении совершить привычный визит, дабы скоротать вечер, изливая душу странному, но молчаливому слушателю. В первое время после появления в этой квартире Михаила его сожителю не доставляло никакого удовольствия разговаривать с художником со странными вкусами и необычайно противным и горьким, как тому казалось, мировоззрением. Неприятно ему было потому, что Михаил часто обличал его в слабости, лжи и желании быть вечной жертвой обстоятельств. Михаил не называл его таковым – он это показывал, отчего, конечно, соседу становилось неприятно, и тот уходил ещё более раздражённым и обиженным. Но редкие визиты не прекращались, и в скором времени Михаил превратился просто в молчаливого слушателя, пребывающего в пучине своих мыслей.

– Эй, ты что делаешь?! – воскликнул вошедший, подбегая к соседу.

– Оставь меня.

– А мне потом за тебя объясняться?! Давай, слезай по-хорошему.

– Я сказал, отвали! Дай мне хотя бы умереть спокойно!

После этих слов вошедший выбил стул из-под ног Михаила, пока тот не успел накинуть петлю, и Михаил упал, ударившись головой о стол. «Ненормальный. Я знал, что ты когда-нибудь выкинешь что-то подобное!» – хрипел прокуренным голосом спаситель, обращаясь к Михаилу, который от боли был на грани потери сознания. Достав из кармана брюк телефон, сосед набрал короткий номер, сказав Михаилу, что отправит его туда, где ему самое место, и приложил к уху неотъемлемого спутника жизни современного человека.

***

На следующий день в учреждении для душевнобольных врач-психиатр дал указание привести к нему Михаила.

Из чашки, стоявшей на рабочем столе, плавно поднимался пар. Взгляд врача сквозь поблескивающие линзы внимательно изучал медицинскую карту в его руках. Поставив её на полку, он сел в кресло, снял очки и потёр переносицу.

На бледноватых его руках проступали морщины. Седые волосы, высокий лоб, каменное лицо и спокойные уверенные движения соответствовали возрасту. В целом, внешность его говорила о профессионализме и опытности. Он не был из тех врачей, что выискивают симптомы, подвергаясь маниакальному приступу.

За окном хмурое осеннее небо будто вторило серым глазам, в которых давно уже не мерцал свет истинного пламени. На всё с возрастом вешаются ярлыки, заданные обыденностью и опытом, которые перечеркивают всякую индивидуальность и неповторимость пребывающих в моменте явлений, предметов, и вот уже мир проявляет себя как что-то унылое, исчерпанное и устаревшее, как и сам человек, проживший немало лет, позабывший о неповторимости мгновений и пытающийся изо дня в день входить в одну и ту же реку. Пылкие стремления со временем превращаются в рутину, и сердце перестает лихорадочно биться в попытках заскочить за грань привычного. Часы на стене, стол, шкаф, камелия – словом, всё, что находилось в этом кабинете монотонно старело, издавая привычные слышимые и неслышимые звуки. Воздух был пропитан гипнотической серостью, и только неожиданный стук в дверь оживил пространство кабинета.

– Входите, – сказал оживлённый внезапным звуком врач. И, мгновенно приняв вид, привычный для пациентов, произнёс: «Вы, Михаил, на удивление, скоро.»

– Сестре не пришлось тратить время на уговоры пойти к вам, – ответил вошедший, размеренной поступью двигающийся по кабинету, внимательно рассматривая каждую его деталь.

– Присаживайтесь, – слегка приподняв уголки губ, произнёс врач.

– Благодарю, – ответил Михаил, застывший у оконного растения. – Это ведь камелия? – спросил он, проводя кончиками пальцев по листьям, будто бы поглаживая.

– Да. Это она. Мне подарила её пациентка два года назад после выписки. Так же, как и вы, хотела покончить с собой…

– И вы её образумили.

– Не совсем. Моя работа, с такими людьми, заключается в том, чтобы не переубедить, а помочь увидеть жизнь с другой стороны и осознать бессмысленность намерения оборвать её – помочь, так сказать, найти интерес. Она жива, и сейчас, как и многие, не понимает, почему желала смерти. После выписки она регулярно посещала моего знакомого, психолога, который помогал ей.

– И друга ей нашли, и смысл жизни, – с усмешкой выпалил Михаил. – Вы прям-таки добродетель! Ваши слова поддельны, – он вздохнул. – Интересно, действительно ли вы ей помогли, а не наоборот – навредили?

После этих слов лицо Михаила приняло странное выражение, напоминающее отвращение и снисходительность вместе. Врач пристально посмотрел собеседнику прямо в глаза. Хоть и доводилось видеть ему многое за свою жизнь: будь – то надменная улыбка бедолаги, возомнившего себя царем, непризнанным гением, или же буйство совершенно невменяемого пациента, у которого случилось обострение, он сохранял хладнокровие, но, увидев это выражение лица, врач на мгновение смутился.

– Вы считаете, что мои слова поддельны? – переспросил он.

– Да. И напоминают не в меру большой крючок с насаженным на него рыболовным пластилином.

– Та женщина сейчас вполне жизнерадостный человек, и это правда.

– Нет, нет, нет. Вы не поняли. Я буду разговаривать только с вами, а не с вашим образом в белом халате! – говорил Михаил, жестикулируя всё ярче, – Как же скучен этот мир! Кругом сплошная ложь. Идиоты с пластиковыми масками думают, что их игра безупречна, только вот, правды не скроешь. Вечная нудятина, вечная глупость… Конечно, те, кто у вас бывают – зачастую неизлечимо «больные», либо слабые духом личности, не сопротивляющиеся ничему, пытающиеся оставаться всегда безучастными. Такие ни проблем решать не хотят по – настоящему, ни врагов у них нет, ни своего «я» – тоже нет. Да и жизнью – то нельзя их существование назвать. Не тратьте напрасно время, я не из тех, кто готов бежать куда угодно, лишь бы всюду соблюдать вечный нейтралитет. Я выше всего этого…

В этот момент пальцы врача сжали ручку, он уже прислонил стержень к бумаге чтобы начать вписывать в пустой лист информацию, что он получает о Михаиле, но остановился, отложив ручку.

– Раз уж мои слова поддельны, то ваши – сущая бижутерия. – заключил он. – И весь наш мир – фальшь. Итак, хотите ли того или нет – вам придётся говорить с моим «образом в белом халате». Так что, будьте добры, присядьте в кресло. Всегда лучше, так сказать, разговаривать, чем находиться долгое время в одиночестве, окружённым четырьмя стенами.

Михаил замер на мгновение, в его разуме пробежали мысли о тюрьме, в которую он попал, и о препаратах, используемых для лечения.

– Никто не имеет права лишать человека свободы, если не доказана его вина в преступлении… – сказал он вполголоса, будто обращаясь к самому себе, после чего расположился в кресле и откинул назад голову.

– Может чаю? – спросил врач, поднося кружку к губам.

– Нет, спасибо.

– А зря, – сказал он, сделав глоток. – В это время года, горячий чай с лимоном – то, что нужно. Но ладно, вернемся к разговору. У вас есть какие-нибудь жалобы?

– Да, меня окружают идиоты.

– Угу, – прохрипел врач, не открывая рта. – А на физическое ваше самочувствие? Может, странные ощущения в теле бывают?

– Бывают, иногда все тело так и рвется куда-то подальше от всех и вся.

– Все шутите… Не советую.

– Может, лишь отчасти.

– Вы пытались покончить с собой, – помолчав какое-то время, произнес врач, – но ваш сосед воспрепятствовал этому, он же и сообщил о некоторых ваших странностях.

– Док, без «странностей» не может быть личности.

– Есть странности, а есть особенности… Я вижу, что вы сильная личность, достаточно умны, – пытаясь войти в доверие, вещал врач. – Вы говорили о сопротивлении чему – либо. Что же у вас иссякли силы, раз вы прекратили борьбу? Я не могу в это верить. Знаете, зачастую людям просто нужна пауза и передышка. Полагаю, что вы тоже нуждаетесь в этом, а это место совершенно не ужасная тюрьма, именно мы можем предоставить вам возможность передохнуть, всё обдумать, поговорить с вами о сокровенном, если хотите. Расскажите пожалуйста, что произошло и что заставило вас совершить столь недальновидный покупок?

Его собеседник направлял взор в потолок и, казалось, совершенно не хотел давать ответ на поставленный вопрос. После слов врача он тяжело и протяжно вздохнул, создавалось впечатление, что с его уст вот-вот сорвется: «Какая же глупость!» На некоторое время в кабинете воцарилось молчание, сопровождающееся лишь отдаленными голосами из коридора. Настенные часы оглашали слияние секунд с неизмеримой вечностью: «Тик, тик, тик». Для Михаила сама жизнь казалась таким же «тиком» в полнейшей безграничной тишине. Наконец он перевёл взгляд на врача.

– Как мне к вам обращаться?

– Меня зовут Николай Васильевич, но для вас просто – Николай.

– Хорошо, Николай. Вы очень добры, по моему мнению. Я буду с вами говорить, и пусть это послужит доказательством того, что я сражался до конца. Постараюсь ответить вам, почему я решил уйти из жизни. Знаете, я с детства мечтал стать художником, но так сложилось, что там, где я родился, по близости не было ни одного заведения, способного этому обучить. Конечно, это не причина опускать руки – хочешь быть счастливым – будь, хочешь писать картины – занимайся этим. Только моя мать, увидев мою тягу к изобразительному искусству, пыталась мне как-то помочь: она покупала мне кисточки, краски, специальные книги. Я действительно горел этим и до седьмого класса смог создать много красочных картин, парочка из которых до сих пор хранятся моей матерью. Однако после того, как я перешел в седьмой класс, отец мой постепенно стал всячески отбивать у меня тягу к творчеству. Как только у меня находилось свободное от уроков и домашних заданий время, он быстро находил мне работу по хозяйству. Я не виню его ни в чем: он хотел лучшего. Обидно то, что… Знаете, у детей принято так: тот, кто не учится – тот крут; дураки не желают, чтобы кто-то развивался. В школе ко мне относились недружелюбно, наверное, из-за того, что я был не похожим на остальных. Но во мне была жажда дружбы и общения. Так, разобравшись, какие поступки в почёте, а какие – нет, я стал делать всё, чтобы заполучить хоть какое-то уважение. Спустя время я изменился и стал таким же, как все, но, по сути, отношение ко мне не изменилось – если только внешне, наверное, я лишь подражал. Так и оставался я «белой вороной», только теперь попав ещё и в немилость преподавателей и родителей. В то время отец стал возлагать на мои плечи ещё больше работы, свободного времени почти не оставалось, и я совсем перестал рисовать. Потом экзамены и поступление в колледж. Даже после окончания школы и смены места жительства ко мне относились так же, как и до того. И вот тогда я остался, как мне казалось, совершенно один в этом мире. Я постоянно думал о своей участи изгоя и никак не мог понять, почему именно так мне приходится жить. Что бы я ни делал – ничего не менялось.

На белом до того листе бумаги, под руками врача появились кое-какие записи. Отложив авторучку, он произнес:

– М-да… Не радостное у вас было юношество. Мне хотелось бы узнать ваши собственные предположения насчет того, в чём заключалась причина недружелюбия со стороны сверстников.

– Никто не хочет, чтобы его иллюзорное восприятие мира рушилось. Поэтому и сторонятся правды.

Врач взглянул на собеседника исподлобья, слегка приподнимая бровь. Эта фраза подтолкнула его к мысли, которую он отбросил раньше, когда хотел сделать первую запись, но остановился. Теперь–же он вновь взял ручку и вновь её отложил, не сделав пометку – его пациент ходил по лезвию бритвы. А в глазах Михаила поблескивал азарт. Он будто пытался перенести игру на свое поле. Перед врачом же стояла обыкновенная задача, заключающаяся в том, чтобы соблюдать дистанцию в разговоре и не пускаться философские дискуссии.

– Конечно, жизнь – штука несладкая, и всё же мне неясно, где спусковой крючок. Что у вас произошло перед тем как вы приняли решение уйти из жизни?

– Николай, разве ответ не лежит на поверхности? – надоело всё, устал. По правде говоря, я не стал бы жаловаться на жизнь, всё не так уж плохо: я много сплю.

– Юмор – очень хорошо. Вы, должно быть, знаете, что усталость от жизни снимается сменой обстановки, сферы деятельности, открытием для себя чего-то нового…

– Вот я и решил сменить мир. Почему нет?

– Ну зачем же так радикально? – произнес врач.

– Меня больше не держат мелкие моменты радости и подачки судьбы в виде внезапного везения и минутных передышек.

Врач вдруг осознал, насколько сильно Михаилу хотелось изменить мир к лучшему. Как и всем порядочным людям когда-то. Но кто захочет идти против собственной лжи?..

– Хочу вам, Николай, поведать об одной моей идее для картины, которую я так и не смог написать за долгие годы. Может, после этого вы поймете причину моего желания смерти. Так вот, представьте, что человечество, скажем, в лице двенадцати человек сидит за столом, изобилующим изысканными, превосходными угощениями, но у каждого человека связаны руки за спиной. Связаны таким образом, что помочь развязаться другому было бы очень легко. Но все они упали мордами в пищу, чтобы насытится. Выглядит жутковато и мерзко, согласитесь. Почему эти люди не помогли друг другу освободить руки? Ведь бантик развязать – не очень-то и сложно, правда, конечно, если есть желание помочь другому и себе впоследствии. Почему крохотная помощь для другого является непосильным трудом? Да потому, что они всех и вся не-на-ви-дят, – отчеканил он и, разведя руки в стороны, последовательно скрестив их на груди, откинулся на спинку кресла. – Эх, как жаль, что мазки ложатся на холст не так как я хочу. Просто невыносимо – ведь я бы мог стать превосходным художником…

– Нам суждено влачить своё существование сквозь мрак и зло, но нельзя же говорить о жизни в целом как о несправедливом и жестоком явлении. У неё ведь есть и светлая сторона. Не может же быть все полностью плохо или наоборот – абсолютно хорошо? Даже если рассматривать что-то конкретно. Дело в восприятии, оно и есть мир, в котором существуешь.

– Я не сказал, что жизнь несправедлива. Несправедливы лишь люди. Я говорю о тех, кто эту несправедливость вершат и после возмущаются, что к ним всё от небес до земли несправедливо. Жизнь справедлива, люди – нет в большинстве своём. О несправедливости вопят и те, у кого связаны руки за нашим столом. Конечно, можно перестроить свое восприятие так, чтобы нормально относиться к этой трапезе свиней, которые друг друга толкают, кусают и топят в грязи ради того, чтобы заполучить желаемый кусок! Можно видеть и жизнь иначе, закрывая на всё глаза. Но для чего? Человек может и ад принять за родной дом, если не осознавать, что это ад, если не верить в это. И только человек порядочный и зрячий оправдан в своем вечном горе.

– «Зрячий»?

– Тот, кто видит абсурдность социальных структур и ценностей. Я не антисоциален и говорю так, потому, как думаю, что вы меня поймёте правильно.

– Я понимаю вас, но мог бы поспорить.

– Спорить можно бесконечно. Я ответил вам на вопрос: «Почему»?

– И да и нет, – ответил Николай. По факту, Михаил дал ответ, но, по сути, не на то, что от него требовали. Человеку, прибегающему к лукавству крайне редко, обман удается куда лучше и по-настоящему филигранно в отличии от лжеца. Врач понимал, что собеседник – человек честный, и, если решил что-то утаить, то не имеет смысла выискивать, тратя на это долгое время, – все равно в какой-то момент удастся узнать то, что нужно. Почему-то именно тогда врач осознал, что ложь – причина сумасшествия в каком-то смысле и то, что жаждущий истины должен быть правдив в первую очередь с самим собой, и в первую очередь критиковать себя и свои мысли по строжайшим правилам монументальной правды.

– Вы, Михаил – бесчестный хитрец! – не удержавшись, с усмешкой произнёс врач. – Вы прекрасно понимаете мой вопрос, но ответ даёте, как бы сказать, не тот, который нужен. Вы используете самое бесчестное и отвратительное орудие лжецов! Не считаете ли, что именно из-за этого вы были для всех «белой вороной»?

– Да, я его использовал. Но только единожды. Хотел посмотреть на вашу реакцию, и она мне понравилась. С этого момента больше не будет подобной подлости.

– Уточняю ещё раз вопрос: что конкретно произошло у вас в жизни, что резко заставило её оборвать?

– Вы же понимаете, что я не дам ответа, пока не захочу. Позже узнаете.

– Ну, хорошо, я вам верю. Что ж, я не монстр, —улыбнулся Николай. – Не стану, так сказать, залезать вам в голову без вашего позволения.

– Вы можете рассказать подробнее о том, что вы разумеете под словом «зрячий»?

– С превеликим удовольствием! Знаете, насколько бы человек не был равнодушен, перед смертью появляется огромное желание высказаться. Я подразумевал того, кто осознает серую бессмысленность жизни нашего общества, у которого нет высших интересов. Большинство же придает вкус и цвет своему существованию с помощью всяких мерзостей. Сейчас мне вспомнился один случай из детства: отец беседовал со знакомым, который решил посетить наш дом, чтобы было, с кем поговорить да выпить сорокоградусной. Он был старше отца, и это предает особую комичность истории, что он поведал в тот вечер. Она звучала примерно так: «Сижу я как-то раз дома, делать нечего, и напала на меня скука смертная. Дай, думаю, пойду к соседке, хоть узнаю, что на деревне нашей делается. Карга старая всё знает. Только в тот раз ей нездоровилось. Пошёл я в магазин от нечего делать, говорю: «Дайка мне, Катька, сметаны,» – она приносит, а я ей, – «какая-то она не такая!» Хоть и обычная сметана то была, она мне приносит другую, я ей опять: «А у этой вон этикетка отклеивается, старая». И так гонял я её в подсобку раз пятнадцать, пока не надоело. Она там уж что только мне не высказывала, а я ей: «Права потребителя», – говорю, – «знаю. Давай, ещё неси банку». Вышел, и, знаешь, полегчало, и веселей как-то сразу стало». Рассказывая эту историю смеялся только сам рассказчик. Отец мне тогда сказал: «Никогда не будь таким, как он».

– Сатира…– с усмешкой, произнес Николай. – Но в самом-то деле, частный случай. Вы человек здравомыслящий и, конечно же, понимаете всю абсурдность данного поведения. Но почему вы все человеческие отношения приравниваете к этому? Невоспитанные люди всегда были и будут, но это не делает всё общество целиком и полностью безрассудным и некультурным. Вы просто сталкивались с неправильными людьми. Приличное общество не приемлет такого поведения, как у героя вашего рассказа со сметаной.

– Приличное общество? – только это и смог произнести Михаил, выловив из немого сонма слов в своем разуме. Затем наступило минутное молчание, казалось, что он пытался укротить безумный табун своих мыслей, чтобы те не сорвались с его уст. «Успокойся, если не желаешь непоправимых последствий. Нельзя давать волю эмоциям», – подумал он.

– Да, – продолжал врач, – в наше время общество пытается не контактировать с подобными некультурными людьми. И вам бы тоже стоило просто избегать таких индивидов. Вы же замкнутый в себе человек, интроверт, за свою недолгую жизнь повидали, по большей части, только неприятных людей и тёмную сторону жизни. – Без всяких сомнений, врач чувствовал, что Михаил пытался сдержаться.

– Тот человек чувствовал себя хорошо, только когда мог унизить кого-то, показать своё мнимое превосходство. Деревня или город, старый или молодой – неважно, отношения в большинстве своем, по сути, едины. Вся эта ненависть друг к другу, возвышение себя засчет унижения других… Да вся структура общества построена на этом! Приличное общество! – Михаил сдержанно посмеялся. – В начале нашего разговора, вы очень верно подметили: «Весь наш мир – сплошная фальшь». Так называемое приличное общество есть суть-маскарад. Ложь, лицемерие и внешний лоск – вот, чем является приличное общество! В этом приличном обществе нужно быть змеем, чтобы выжить. Вечное унижение царит и там только под видом порядочности, так, чтобы не придраться: ещё противнее, чем прямая неприязнь. Ничего не может быть омерзительнее, чем мрак под маской света. Я вам описывал одну из своих незавершенных картин, ту где люди со связанными руками сидят за столом – вот ваше порядочное общество.

– Что вы имеете ввиду?

– А то, что тот мерзавец со сметаной, груб и некультурен в открытую и не пытается прикидываться иным. А в вашем приличном обществе всё делается с натянутой улыбкой на лице, со злобой в душе и ножом за спиной. Поэтому тот, о ком мы говорим, будь он похитрее и более лицемерным, находился бы как раз в приличном обществе.

– Интересное заявление, – сказал врач, смотря в глаза собеседнику, который на некоторое время сделал паузу, после чего продолжил:

– Человек человеку – волк. В этом мире существует столько прекрасного, что нам просто… – он помолчал, пытаясь подобрать правильное слово, – грешно, по-другому я не могу сказать, жить в несчастии, например, есть музыка Моцарта. Жаль только, что наследника он нам не оставил. Но почти все живут так, как тот человек, пришедший от скуки в магазин, чтобы немного поиздеваться над продавщицей. Понимаете ли, вот из-за таких глупостей происходят убийства в конечном счете. Простите меня за этот грубый пример: можно предположить, что та продавщица после обслуживания данного клиента была, разумеется, не в очень хорошем настроении и, когда пришёл следующий посетитель, она с ним обошлась, возможно, не самым приятным образом. А если тот, второй, был уже, что называется, на взводе? Что, если малейшая капля негатива, которую он, предположительно, получил при посещении магазина, стала последней, переполнив чашу терпения, и он позднее сорвался? Вдруг случилось что-то непоправимое? А ведь если бы человек мог жить чем-то иным, не деструкцией и абсурдом: например, если бы он от своей скуки избавлялся, слушая классическую музыку, которая, к слову, воздействует на структуру воды из которой мы состоим; если бы человек мог оценивать красоту природы по достоинству, а у того, о ком я говорю, такая возможность была: он жил в деревне, в объятиях матери-природы; если бы он мог радоваться великому дару – разуму, что мы получили в отличие от животных. Помните, как у Эдгара По: «Размышлять есть счастье, грезить есть счастье»? Так, чем же человек лучше животных, если разум он использует только для того, чтобы есть побольше да повкуснее? Чем человек лучше той же вашей камелии у окна? Она никому и никогда не принесла вреда. Человек… – вздохнул Михаил и, немного остыв, снова расположился в кресле.

– Соглашусь, – отвечал Николай, – это было бы куда полезнее. Но проблема в том, что не все любят классику и что-то подобное. Вернее, не все видят радость в этом.

– Скорее проблема в том, что лишь единицы умеют правильно воспринимать вещи. Для того, чтобы человек мог в действительности полностью правильно воспринимать и чувствовать великое, красоту гармонию, музыку, нужен духовный опыт. Нужна детская чистота, которая истребляется в нашем обществе. Мир удаляется от счастья и света и тянет каждого за собой, и поэтому приходится сопротивляться и плыть против этого великого течения. Понимаете, о каком сопротивлении говорил я в начале нашего разговора?

Врач опустил голову, что-то записал и произнес: «Понимаю. Значит, ваше счастье в сопротивлении всему миру?»

– Нет. Что же вы такой невнимательный? Моё счастье просто находится не в той стороне, куда меня тащит этот мир, коим правят люди. Моё счастье в том, чтобы слушать и слышать, созерцать и видеть, моё счастье в ясности разума и в искусстве. Человек может быть безгранично счастлив во время прослушивания одной из великих композиций или наблюдая восход солнца. Беда в том, что люди желают только лишь потреблять всё больше и больше, оттого соперничают друг с другом за кусок обыкновенной еды, за одежду подороже… В этой грязной гонке и превращаются они во врагов друг для друга. Каждый желает возвысится над кем-то, отбирая под прикрытием правил социального устройства, время и еду, грубо говоря. Выстроили свою пирамиду и рады: особо наглые могут почти полностью жить за счет чужого труда! Именно такие люди никогда не будут счастливы. Пальмовое масло – их символ. Они – пластмасса и фальшь, как и «второе счастье»; у них всё поверхностно и без души. И, конечно, они об этом не знают. У червей нет глаз, вот они и не видят красоту природы.

Николай усмехнулся, пытаясь не выказать эмоций, но в тот же миг рассмеялся седым хохотом. Последняя реплика Михаила показалась ему весьма дерзкой. Возможно, в силу своего возраста, что шёл бок о бок с профессионализмом, он все же поддался искушению, пойдя против правил, и стал поддерживать не мало философский диалог о жизни человеческой. Их беседа длилась около получаса, главной темой которой стала несправедливость отношений между слоями населения, порядок которых Николай, разумеется, принимал, таким, какой он есть. Он пытался говорить с Михаилом, как с разумным, но всё же ребенком. А собеседник его всё вещал о несправедливости, но иначе, чем те, кто сидел в том кресле до него. В это время больница и все её дети жили своей обычной жизнью. В соседнем отделении особо «блаженные» пациенты сидели у окон, прислонившись к стальным решёткам. Живой и разгоряченный Михаил в это время ходил по канату, балансируя между ними и теми, кто недалеко от лечебницы спешил, обходя лужи по тротуару, по своим делам. «Человечества нет! Есть только звери, умеющие ходить на двух ногах и заботиться о своем удобстве!» – заявлял Михаил. Он был убеждён, что человека отличает от животного именно способность творить, мыслить с помощью разума, а не рассудка в попытках прикоснутся к истине, к вечному и великому, а не головоломки о том, как бы нажиться на ком-нибудь, или как получше отметить какую-то дату.

– Дайте мне несколько минут для свободных правдивых слов, и я поставлю человечество на одну полку с вашей Камелией у окна!» – говорил он, – Только мне вас жаль будет, да и ничего не изменит это. – После он всё вещал о том, что настал крах культуры, того единственного, что поддерживало человечность, о том, что люди скоро себя уничтожат, о том, как у низшего класса отбирают всё, тем самым ожесточив тех людей. Также он часто повторял, что именно верхние слои населения своей властью убивают гениев, не вмещающихся в узкие и унизительные рамки.

– На чужом несчастье счастья не построить! Вы это должны понимать лучше меня. Человек попадает в ловушку: ему хочется иметь свободное время и кусок хлеба, поэтому он пытается забраться на ступень выше, потом ещё на одну, так как ему всё мало, но это фальшивый путь. Пока человек рвётся к удовлетворению своих потребностей, от него ускользает то, к чему он стремится, от самого же человека остается одно название. Он просто будет уже настолько запачкан, что воспринимать счастье, свет и искусство просто не сможет, так же, как мясник не побоится крови. Скажете, что я несу бред? Попадая в приличное общество, в средний класс, человек находится всё в той же гонке, где так же каждый только и желает забраться ещё выше, и я говорю сейчас не только о карьере. Там царят лишь конкуренция, лицемерие и рыночные отношения – ничего личного, просто деньги. И специально для таких, существует массовая культура, которая к свету не имеет зачастую никакого отношения, чаще наоборот. Нет, я даже говорить об этом не желаю. Разве вы не понимаете? Человек стремится к благополучной жизни, бежит по головам; он считает, что материальное благополучие и есть благо и счастье. Фразу: «Счастье не в деньгах» все воспринимают как пустой звук, и поэтому попадают в ловушку: многие абсолютно уверены в том, что, если они желают счастья, то им непременно нужно стремиться выше по карьерной лестнице, ближе к благополучию, чтобы есть вкуснее и выглядеть дороже, но только они не будут счастливы. Если ты сыт, одет и имеешь крышу над головой, но несчастен – позаботься о душе. Люди всё бегут за счастьем, суетятся, и при этом не могут увидеть, что оно находится совсем близко. Доводилось ли вам видеть людей, которые достигли вершины власти богатства и славы, но в конце концов отказались от всего? В некоторых из них оставалась искра.

Врач казался уставшим. Прошедшей ночью ему на редкость плохо спалось: во сне он пытался удерживать равновесие каких-то двух масштабных частей, великое чувство тревоги в своем бреду не давало ему отдохнуть. Он попытался переключиться с диалога на анализ. Но перед тем ему вспомнился один хороший отрывок.

– Вот вы говорили о Моцарте, о музыке и, так сказать, о понимании её… Позвольте мне процитировать нашего гения на все времена: «Когда бы все так чувствовали силу гармонии! Но нет: тогда б не мог и мир существовать; никто б не стал заботиться о нуждах низкой жизни; Все предались бы вольному искусству».

– Прекрасное произведение вы упомянули, – говорил Михаил, – но, полагаю, что вы и сами осознаете то, что в наше время дисбаланс колоссальный! Если всё будет продолжаться в том же духе, то…

– Вы сказали, что человек постепенно теряет свою человечность по мере самореализации, вы это о сфере бизнеса? Как вы это видите, можете предоставить пример?

– Нет, не только в той сфере – во всем. Довелось мне как-то попасть на концерт классической музыки, и меня ужаснуло неуважение к музыкантам. Не прямое, но витающее в зале. Обрывки фраз, что мне пришлось слышать от аудитории после выступления, меня просто поразили. Представьте, как обидно: я наконец смог выделить деньги на билет, в неописуемом предвосхищении и в ожидании упоения вошёл в зал, а вышел ― совершенно подавленным и разбитым, испытывая великую скорбь по человечеству. Вот я и говорю вам о дисбалансе, ужасно это. Всё устроено так, что все прекрасное и светлое уничтожается в нашем болоте человеческой мерзости и алчности. И людей, стремящихся к свету просто-напросто уничтожает система, предоставляя выбор: участвуй в гонке или умри. Гонка – зрелище и пища для тех кто её создал, именно для тех, кто имеет деньги, власть.

В этом мире Михаила чудовищно злило только, что у человека отнимается то, что по праву принадлежит всем без исключения ― возможность созерцания красот природы: человечеству просто кощунственно воротить нос от совершенства, в котором обитает цивилизация. Человек бежит за фальшивыми благами, не замечая того, что в этом мире существует всё, чтобы жить счастливо. Гонится неизвестно для чего, и утопает в собственных пороках, злобе, печали. Само совершенство, не созданное руками человека, способно лишь своим видом дарить радость каждый день, с восхода до рассвета.

Врач направлял взор в туманную серость осени за окном, которая могла бы стать прекрасным отражением его жизни и его самого. Мысли Николая улетали ленивым облаком сквозь стекло, наблюдая, как весь мир в спешке бежит куда-то, и лишь маленький мальчик собирает золотую листву, опавшую с клёна. Михаил в это время наблюдал за своим собеседником, бесшумно и слабо радуясь тому, что видит. «Мелкие моменты радости…» – подумалось ему. Наконец врач чуть-слышно вздохнул и сказал:

– Счастье эфемерно. Временно и мимолетно. Лишь детская пора пропитана им. И даже это мы осознаем только когда повзрослеем…

– Но разве так должно быть, док? Разве человек не имеет право на счастливую жизнь?

– Должно или не должно, но это так.

– Но стоит ли мириться с этим? Конечно, вы сейчас скажете, что этого не изменить, что не добиться полного счастья всем живым. И я с вами соглашусь. Вот вам и ответ на вопрос: «Почему». Но ведь можно хотя бы понемногу менять жизнь и стремится к гармонии, – говорил Михаил, как и полагалось для юного неравнодушного человека. Молодость стремится к революции, а зрелость – к консерватизму. Будто человек теряет силы, устает бороться, и к концу жизни желает чтобы всё хотя бы оставалось как раньше.

– Тем-то и печален мир, что и менять в нем что-то не стоит… – произнес врач и, по всему видимому, разгорячил Михаила.

– Так вот поэтому я и сваливаю от вас, слабаков! – в следующую секунду он искренне извинился за грубость. Затем продолжил, – сами люди зарыли простую истину и понимание счастья так глубоко под многовековой слой лжи, что теперь оно возведено в ранг чего-то недосягаемого; сам этот факт указывает на то, насколько человечество удалилось от света, добра и счастья. Мы сами создаём себе этот ад, и всё из-за лжи! Она тягучей, вязкой субстанцией заполонила этот мир, она не пропускает в него свет, она извращает чистоту разума, она заставляет деградировать. И любого, кто пытается светится и гореть пламенем истинной чистоты, она утопит в себе, задушит и развратит, превратив в жалкое существо, в частичку себя: эдак, часть корабля – часть команды!

– Массы никогда не знали жажды истины. Им нужны иллюзии, сладковатого привкуса гнили…

– Да. Мерзость… Это же абсурд! И кто ещё безумен, я или мир, не приемлющий любую горькую правду? К слову о повсеместной деградации, отрицаете ли вы её или нет, она есть и обусловлена нынешними темпами, скоростями, посредством которых человек не имеет возможности вдумываться глубже. Сознание вешает на всё ярлыки и разбираться в том, насколько они верны, времени нет, всё внимание обращено на обертку, наш век – век упаковки. Так же, как и неправильное восприятие распространённых мнений и фраз, когда индивид, секунду подумав, находит отражение преподнесённых ему слов в действительности. Человеку, истинному человеку, нужно собственной мыслительной деятельностью, жаждущей правды, создавать своё мировоззрение на имеющемся фундаменте, и по мере расширения кругозора он станет находить подтверждения отдельных частей своего мировоззрения, как и что-то, что его в отдельных местах будет разрушать. Но массы не думают, лишь перенимают то, что им с виду понравилось. Однако не всё ведь таково, каким кажется на первый взгляд: в фантик, а-то и в два, можно и глину завернуть. Поверхностное мышление, потребление и постройка машины смерти – вот и ответьте мне, раз так хотите, чтобы я остался в живых: что я в этом мире забыл?

– Повсеместную деградацию, – произнёс врач с несвойственной ему усмешкой, – я ни в коем случае не отрицаю. Просто дело в том, что она всегда была и шла наравне с развитием. Развитие технического прогресса – регресс в плане культуры и наоборот, с чем, думаю, вы согласитесь. Тяга к удобствам и благам движет прогресс.

– И впоследствии эти блага перестают быть таковыми.

– И всё же, я хочу отступить от философских тем.

– Вы неправильно меня понимаете, – говорил Михаил. – Я говорю не совсем о том. Высокие скорости: спешка, суета, нехватка времени – производные прогресса. Всегда это заставляет человека воспринимать всё поверхностно, но не всё то, чем кажется на первый взгляд, как я уже говорил. Вследствие этого происходит самообман, ложь в том смысле, в котором я имел в виду выше. Всё же я хочу завершить свою мысль, хоть она и завершения не имеет, дополню её кое-чем. В этом полном идиотами мире, мне даже поговорить нормально не с кем. Они пытаются казаться умными. И никогда не спорят, а если и спорят, то им по барабану на истину. Вместо того, чтобы признать свою ошибку в споре, сменить свое ошибочное мнение и признать правду, они упорно пытаются доказать что-то и уводят и себя, и другого от истины. Почему сложно признать свою ошибку? Разве неизвестно, что, только становясь нулём, мы растем? Признал, пошёл дальше с правдивым мнением и чистой совестью. Создается впечатление, что если оппонент признает свою неправоту, то его публично засмеют и унизят. Горделивые пустышки в толерантном болоте. Спорить становится «некультурно», ибо кто-то в споре всегда проигрывает, оказывается оскорблён: «Какой кошмар! Я оказался не всезнайкой!». Да кто кого заставляет проигрывать? Оба выигрывают, если дошли до истины, хоть даже и до какой-то бытовой, крохотной. Так, нет, мы будем дальше регенерировать хаос в наш мир! Понять можно любую точку зрения, если она основана на достоверных фактах, но проблема в том, что лишь единицы стремятся сперва понять её, а затем уже – оспорить. Как говорил один хороший человек: «Судить легко: много ума не надо , а понимать – для этого уж думать приходится. Забавно: если человек не понимает, тогда ему приходится выбирать между тем, чтобы признать себя недостаточно развитым или осудить другого, назвав его дураком. Но так как мы живем в мире образованных и умных людей, взаимопонимания сыскать сложно.» И самое забавное: общество учит не верить никому на слово, а потом все удивляются: почему подрастающее поколение вечно спорит? Действительно, наверное, для того, чтобы убедиться в правдивости, дойти до неё тем путём, который вы можете им предложить. Вот представим себе ребёнка, который не понимает, почему обсуждаемый объект должен быть, по сути, таким, каким его видит отец, не понимает просто потому, что полностью ещё не познал его сам, особенно интересно, когда его мама говорит одно, а отец другое – и кому верить? И как он воспринимает фразу: «Не спорь с отцом»? Именно как слабину, как то, что его родитель просто не может доказать своей правоты. Сможет ли он поверить? Даже если захочет – полностью не сможет. Ему придётся добираться до той же правды самому. Вот вам и воспитанные люди, для которых предоставление фактов, противоречащих чужой точке зрения, является некультурным поведением – эдакое оскорбление чувств идиотов. А что происходит с человеком, который всё принимает на веру или считает только своё мнение правым? Во-первых, он постоянно обманут и запутан, но, разумеется, не думает так. Во-вторых, он не имеет чёткого мировоззрения, или оно замыкается лишь на его хотелках, – идеальный потребитель. Вот и скорости для культуры потребления: быстрые темпы, клиповое мышление, внимание на обертку, на ярлык, но ведь всё не то, чем кажется на первый взгляд.

После этих слов врач проникся сентиментальным состраданием к Михаилу. «И при чём тут отцы и дети?» – подумалось ему. На лице Николая появилась снисходительная улыбка:

– Вы ведь мне в сыны годитесь.

– Только если смотреть сквозь призму возраста, – ответил Михаил.

– У вас ведь нет детей? ― спросил врач, немного подумав. ― В силу своей детской невежественности и неопытности они зачастую просто-напросто оскорбляют родителей своими глупостями.

– Вы правы, но я считаю, что этой проблемы не существовало бы, будь у ребёнка уважение, а со стороны родителей – терпение.

– Мне кажется, вы перепутали понятия спора и обсуждения.

– А теперь это не имеет значения, потому как в наше время почти все понятия подменены.

– Вам бы стоило получить хорошее образование, а не умирать, – задумчиво произнёс Николай.

– Не хочу быть ограниченным, в наше время знания получают лишь для того, чтобы работать на хорошеньком месте, но не ради самих знаний и, тем более, не для понимания картины мира. Кто вообще в наше время думает о чём-то, кроме еды и работы?

– В общем, время нашей беседы подходит к концу. Был рад узнать вас получше. Думаю, что вы у нас на долго не задержитесь.

– Это точно.

– У нас работают прекрасные люди, пообщаетесь с психологом, сделаете перерыв в жизни, и всё будет хорошо.

Михаил рассмеялся, Николай взглянул на него, приподняв бровь:

– Почему вы смеетесь?

– Предположение одно возникло, поделюсь им с вами позднее.

– Хм, ну хорошо, – с подозрением во взгляде ответил врач.

– И ни на каких психологов я не буду тратить время. Буду говорить только с вами.

«И что он тут о себе возомнил?» – подумал Николай.

– Ладно, поживем, увидим. – небрежно проговорил он. – Меня ждет работа, а вам я рекомендую отдохнуть. Вы этого заслужили, – добавил он после короткой задумчивой паузы. – Сестры, как и я, к вашим услугам. Будут какие-то вопросы – обращайтесь.

– Больше спасибо, –проговорил Михаил, поднимаясь с кресла. Он подошел к двери с мыслями: «И все мы гуляем по лезвию бритвы». В распахнутую дверь вошла медсестра, а Михаил отправился в свою палату.

***

Вечером того дня, за тихим семейным ужином со своей спутницей жизни Николай пребывал на редкость в задумчивом состоянии. Его жена, светловолосая дама, не утратившая своей особой, кроткой миловидности, которой не могли лишить морщины – убийцы всего временного, решила всё же поинтересоваться о настроении мужа. Получив в ответ: «Ничего особенного, просто интересный пациент», она не стала расспрашивать больше его об этом. «Отдохни лучше,» – говорила она, на что Николай ответил, что ему нужно обдумать всё сейчас, пока информация свежа и не видоизменена. Он извинился. Взяв кружку чая, направился в комнату, надел халат и вышел на балкон в освежающую прохладу осеннего вечера. Когда его одолевали мысли и возникала нужда что-то обдумать, он имел привычку проводить там время, жена в таких случаях, по возможности, старалась его не беспокоить. Направив взор в окрашенный огнями сумрак вечернего города, он размышлял о том, как Михаилу удалось к своим тридцати с лишним годам сохранить в себе юношеский пыл, как тот всё ещё не смирился с печальной реальностью жизни. «Человек сильный духом, но почему он хочет уйти? Он размышляет разумно, но сам, как ребенок,» – думал Николай. Ему не раз доводилось работать с анархистами, с фанатиками своих бредовых концепций, с маньяками одержимыми одной из своих идей, но Михаила он не мог причислить к одному из них, опираясь на полученную о нем информацию. В то же время он понимал, что, будь его мировоззрение в полной мере и со всем вытекающим распространено в массах, то это могло бы обернуться беспорядками. «Видимо, он это осознавал», – промелькнуло в мыслях Николая. Хоть он и знал совсем не много о внутреннем мире своего пациента, опираясь на опыт и простую логику, понять это было несложно. «В любом случае, придётся поработать с его мировоззрением, так как именно оно подвело его к краю,» – заключил он. Ему нужно было найти спусковой крючок, то, что резко заставило Михаила выйти из игры. Николай был почти уверен, что точка невозврата была пройдена именно в процессе осознания и выстраивания максимально точной картины мира, и в таком случае переубедить возможно, так же, как и возможно открыть новый горизонт.

Опустошив кружку кофе, Николай ушел с балкона и отнес её на кухню. Жена его уже помыла посуду и, поглощённая книгой, расположилась в спальне. Николай сполоснул кружку, поставил её на место и направился в комнату. Некоторое время он просидел в кресле, нахмурившись изучая свои дневные записи. После снял очки, вздохнул и потер переносицу. «Почему Михаил так часто говорил о классической музыке?» – пронеслась в его голове мысль. В связи с появлением этого вопроса из глубин седой памяти всплыла одна яркая картина: когда Николай ещё учился в школе, ему довелось послушать классическую музыку, он вспоминал свои необычные впечатления, которые за счет детского восприятия оказались невероятно сильными. Тогда маленький Коля в восторге желал с кем-то поделиться своими эмоциями – рассказал об этом своим одноклассникам, но те не разделяли его чувств и лишь, что называется, «покрутили у виска». Возможно, что тот случай повлиял на будущий выбор профессии Николая.

«Человечество само себя убивает».

***

Осеннее небо по утру одарило Николая проблесками золотого света, которые в спешке тот даже не заметил. Войдя в автобус, он оплатил проезд и занял место напротив зеленоглазой женщины средних лет. Голова её была повернута в сторону окна, глаза застыли на каких-то невидимых, туманных мыслях, и вскоре наполнились слезами, которые она уже не могла сдерживать, и они хлынули полными горечи, но чистыми водопадами. Николаю стало не по себе. Если бы не его профессия, то он, может быть, как и все, даже не обратил бы внимания на сдавленные всхлипывающие звуки. Через пару остановок он оказался на месте. Начало рабочего дня протекало своим обычным ходом.

Ближе к обеду Николай вновь попросил медсестру пригласить к нему Михаила. Через какое-то время, она вернулась и сообщила, что пациент прямо-таки вцепился в койку и не собирается никуда выходить. В недоумении врач сам отправился к нему. Переступив порог комнатки с жёлтыми стенами, он хотел было высказать своё возмущение на данный счёт, но замер – что-то на него сильно подействовало. Он стоял перед распластавшимся на больничной койке Михаилом и, слегка нахмурившись, будто прислушивался к необычайной тишине, мелодично и плавно витающий в воздухе. Михаил поднес указательный палец к губам. Нечто заполняющее пространство было столь хрупким, что, казалось, любое произнесённое слово могло в мгновение ока заставить исчезнуть их, будто морозный иней на ресницах человека, вошедшего в помещение.

– Поэтому я и хотел, чтобы вы пришли сюда… – неторопливо произнёс Михаил спустя некоторое время, когда плавный танец пространства в палате стал постепенно затихать. – Я наблюдаю это какое-то время после пробуждения… Каждый день.

– Это… Я знаком с подобным, конечно, знаком! Но почему я почувствовал это вместе с вами? То, будто мысли ваши заполнили палату подобно теням от костра. Как это возможно? Вернее, почему ощутил это и я?

– Вы ещё способны удивляться, а значит, не совсем стар. Может быть, позднее вы сами поможете мне ответить на ваш вопрос. Это то, что я хочу сохранить, убив себя.

– Но это же абсурд!

– Позднее, позднее об этом. Зачем вы меня хотели видеть?

– Я должен получить ответы.

– А кто их не желает? Только вот ответы, полученные людьми, возлагают на них ответственность, в попытках игнорировать которую человек сходит с пути, оттуда и появляются беды от знаний. Сначала я желаю с вами немножко побеседовать о другом: та, кто подарила вам камелию, уже замужем?

– Что за вопрос? Вы прекрасно понимаете, что я не имею права, отвечать на него.

– Знаю. Но мне стало ужасно интересно. Я никогда не буду беседовать с психологами: трата времени на такие глупости меня совершенно не интересует. Спасение утопающего – дело рук самого утопающего, а если он врет самому себе, то никакие психологи и подавно уж не помогут. А спасение супротив воли спасаемого – дело пустое. Я сам – великий дух, который мог бы спасти человечество, но оно того не желает, и я не могу идти против сей воли.

Даже после этих слов Михаила врач не мог с уверенностью клеймить своего собеседника бредом величия или иными недугами. Что-то на уровне интуиции не позволяло ему этого. Вдвоём они шагали по лезвию бритвы, но Михаил филигранно и спокойно, ведя за собой врача, а тот постоянно клонился то в одну сторону, то в другую, хотя всё ещё не падал.

Врач будто пропустил те слова и продолжал разговор о другом:

– Вы не понимаете. В этом мире каждый выживает как может, психологи, которые находятся тут – не те, о ком вы подумали, они – профессионалы, и работают не с клиентами, а с психикой.

– Присядьте, – сказал Михаил, кладя ладонь на койку, чтобы сменить положение. – Нет, док. Я ненавижу этих ваших психологов, а ещё больше – «свободных», и, в особенности, – семейных. Те, о ком вы говорите, может, и профессионалы, но только, с действительно серьёзными проблемами не могут справиться. Пусть занимаются изучениями психики, профориентацией, криминалистикой и далее, скажу прямо, тех психологов, что, якобы, лечат людей, считаю я совершенно бесполезными. Если бы они действительно имели возможность кому-то помочь, то никто бы не стал этим заниматься. Для такого рода помощи нужно слияние душ, а это, сами понимаете, насколько непросто, и, к тому же, не каждому хотелось бы терять часть себя в обмен на то, от чего избавляет другого. Проверяйте меня лучше на наличие заболеваний, но даже не просите обсуждать что-то с ними. Хотите меня «исправить» – вперёд.

Конечно, врач мог решить многое относительно своего подопечного гораздо быстрым путем, возможно, что и стало бы единственно верным, но личная заинтересованность не позволяла сделать этого. Его профессионализм давно куда-то улетучился, предоставив место для интуитивно-осмысленного свободного плавания.

– Я задал такой вопрос, – продолжал Михаил, – потому, что вчера, перед тем, как покинуть ваш кабинет, меня постигла мысль, некая догадка: женщина, подарившая вам камелию, желала уйти, по большей части, из-за одиночества и жалости к себе. Вы её направили к кому нужно, а так как она встретила человека, который её «понимает», влюбилась в него. В любом случае, их брак долго не продержится.

Николай никак не стал комментировать. Ему было совершенно непонятно, для чего это всё было сказано Михаилом: хотел ли тот показаться умным или, напротив, дураком с болезненной склонностью додумывать? Как бы то ни было, врачу нужен был ответ на старый вопрос.

– Я хочу узнать причину вашего поступка. По-хорошему.

– «По-хорошему», – усмехнулся Михаил. – Пусть будет так. Что ж, готовы ли вы услышать и быть свидетелем того, что я вам поведаю? Вот и славно! Считайте, что вы избранный. Если бы я не был готов оставить жизнь, то, посвятив вас, во что решил посвятить, я вызвал бы тем саму смерть на дуэль. Причина – желание вернутся домой. Пока моя душа ещё не запачкалась в чёрном мазуте этого мира.

– Вы верите в существование души… Какое у вас вероисповедание?

– Сложно дать однозначный ответ. А вы не верите в её существование?

– Я – агностик, – отвечал врач.

– Я совершенно не удивлен! Поэтому-то ваша жизнь и есть сплошная серость. – Всё с той же усмешкой выпалил Михаил. – А в вашем – то возрасте… Вы ведь работаете с душевнобольными! Как вы это интерпретируете, что для вас есть то, что именуется душой? К слову, вера в её существование спасла от самоубийства больше людей, чем все психологи и психиатры, вместе взятые, во все времена.

– Мое мнение насчет души, – отвечал врач, протирая очки, – неоднозначно, но склонен я к научной точке зрения: то, что в понимании людей принимает форму чего-то вечного, покидающего телесную оболочку после смерти, для меня же – сложная работа человеческого мозга, чувств, воспоминаний, подсознания. Люди верят в существование души потому, что боятся небытия и неизведанного. Забавно: человека отводит от края на крыше дома недоказанное и неподтвержденное логикой и фактами, будто даже в такой ситуации человек склонен к самообману, к вере в сладкую ложь.

– Простите меня, но какой же вы всё-таки идиот! – сказал Михаил и на некоторое время замолк. – Вы сами не замечаете, насколько глупо выглядит, что мы на мгновение лишь оказались на этой планете, на крохотный миг между двумя вечностями, и вы убеждены что этот миг и есть удел существования!? Разве важна жизнь телесная? Тело пришло из земли и в неё же уйдет. Разве обертка важнее содержимого? Вот из-за того, что человечеству наплевать на вечность, мы все и страдаем, именно это и убьёт всех вскоре. Я удивлён, что вы работаете тут. Могли бы заниматься бизнесом.

– Никогда не видел себя в роли предпринимателя. Я стремился к знаниям, желал познать человеческое существо, насколько это возможно.

– Познавать можно бесконечно и всё равно – лишь отдаляться от истины, как это и делает человек на протяжении многих веков. Не буду с вами спорить и что-то доказывать, скажу лишь, что, если бы не существовало души, то не существовало бы и культуры, истинного искусства, не подчиняющегося бездушной, плотской коммерции. Не будь этого, соответственно, – и человеческой цивилизации тоже не существовало бы.

Ладно, я вам обещал рассказать кое-что, поэтому приготовьтесь слушать, получать ответы и новые вопросы. Помните только, что я делюсь с вами сокровенным, тем, что было моей тайной.

– Тайной, в которую вы меня единственного решили посветить, в виду того, что решили окончить свой земной путь?

– Нет, конечно, вы не единственный: родители мои часто слушали от меня рассказы эти, когда я был ребенком. Иногда мне казалось, что они мне верят… но, конечно, они переживали за мое здоровье. Я решил покинуть этот мир после того, как убедился в существовании другого, куда более мне приятного мира. Его постоянным гостем я был с самого рождения, а может, и до него существовал в нём. Засыпая, я будто, как бы это странно не прозвучало, пробуждаюсь и начинаю жить. Дело в том, что тот, иной мир куда глобальнее этого, от того и кажется он более реальным. Во сне я оказываюсь на прекрасной планете, на раздольях которой произрастают удивительного вида растения, и все они – живые существа, только не смейтесь, я и сам сознаю себя как растение, некий цветок с необыкновенным красновато-синим бутоном, цвет которого я смог определить только за счёт неких ассоциаций. Я прекрасно понимаю, как это все звучит. Всё, по-настоящему прекрасное, лучше не описывать, чтобы не превратить образ в жалкое подобие. Однако, если бы вы видели хоть одно из тех растений, если бы когда-нибудь сталкивались с чем-то по настоящему светлым и прекрасным, то, возможно, чувствовали, как нечто внутри вас начинает трепетать, съёживаться, а затем раскрывается, словно бутон розы, и, кажется, будто ещё чуть-чуть, и это что-то вырвется из груди, подобно птице, и растворится в том прекрасном, что вы зрите. Это что-то и есть душа. Для описания того мира у меня нет слов. Он настолько прекрасен и разнообразен, что можно на века позабыть о грязи, в которой тонут люди: она бы показалась никчемной и несущественной, словно точка от вашей чёрной ручки на белом листе.

– Вы сказали, что осознаёте себя там одним из цветов. Но как растение может осознавать себя, и к тому-же, простите, видеть?

– Не торопитесь, я всё расскажу. Вот человек – высшее существо, почему? Потому что имеет разум, хотя многие только считают, что обладают им, имеет крупный объём мозга. Но почему никто не думает о том, что у растений может быть сознание, только не такое, как в нашем понимании, совершенно иного рода, не связанное с органами, а просто существующее на чувственном уровне, утонченное и тихое. И снова я упомяну о звуках гармонии: вы, наверное, слышали о том, что растения «любят» классику? Музыка может воздействовать на них.

– Да, слышал о таком; но ведь музыка воздействует на структуру воды. Выходит, что воздействие оказывается лишь на соки в растениях, а те ускоряют процессы фотосинтеза и деления клеток.

– Вы совершенно правильно заметили; но также растения могут чувствовать и атмосферу, окружающую их. Настроение человека и его чувства тоже могут оказывать влияние на них. Отступим пока от этого, я хочу завершить описание мира снов. Те растения не имеют, конечно, глаз и ушей, но они обладают куда более совершенным восприятием. Я сам плохо понимаю эти процессы, но за счёт каких-то вибраций, чувств, мы, народ той планеты, можем всё осознавать и видеть, как бы то ни звучало. Может быть, вы в детстве замечали, что абсолютно всё заключает в себе что-то индивидуальное: настроение, характер, даже не знаю, какое слово подобрать, – что-то такое, что определяет неповторимость каждого предмета, действия, растения или погоды. Конечно, любой может найти различия между двумя берёзами за окном, но лишь ребёнок может почувствовать самое главное отличие, то, что является самой сутью предмета – тем – то он и гениален. Для ребёнка всё неповторимо, и каждый день, как новая жизнь. В этом плане, наша, не побоюсь того слова, цивилизация цветов схожа с детьми – истинными людьми. Я существую в том мире неподалёку от остроконечной горы, имеющей, как представляется нам, растениям, необъяснимое свечение, кое можно описать флюоресцирующим малахитом с лазурными прожилками. У подножья скалы находится великое вместилище покоя, тёмно-индиговой жизни – озеро, которому может позавидовать земной океан. Как бы всё это глупо ни звучало, мы можем общаться с любым жителем нашей огромной планеты, даже если нас разделяет расстояние, что невозможно преодолеть в силу подкованности к почве. Мы используем что-то вроде телепатии: каждое цветочное существо, будто подключено к общему сознанию, и один может общаться с другим, находящимся даже на другой стороне планы. Сейчас вы будете совершенно поражены моим, как вам кажется, бредом сумасшедшего: каждый из нас в прошлом – существо с другой планеты. После смерти в каком-то краю Вселенной телесная оболочка превращается в космическую пыль, и, если каким-то образом, частичка этой пыли через миллионы лет попадает на эту планету, оно произрастает одним из нас. Его сознание, каким бы оно ни было, сохраняется в микроскопической частичке, бороздит космические просторы, вспоминает и анализирует свои прошлые жизни. Затем – фрактал, перерождение, и вот уже его лепестки ласкает свет нашей звезды. У нас есть даже своя вера – культ света, мы поклоняемся звезде, каждый восход которой празднуется, как встреча с божеством. Можете смеяться, меня это не заденет, я и сам понимаю, как это всё звучит для человека.

– Разве вы видите, что я смеюсь? Мне интересен ваш рассказ. Скажите, разве возможно общение, пусть даже телепатического характера, между существами с разных планет? Ведь общих точек соприкосновения попросту не может быть: если и существуют иные цивилизации, то они настолько сильно отличаются от нас, что… это сравнимо разговору с…

– С камнем или рыбой? Знал, что вы спросите об этом. Конечно, грубо говоря, нет общих тем, ничего, о чем можно было бы общаться. Но за счёт того, что общение телепатического свойства, мы можем понимать друг друга, обмениваясь визуально-чувственной информацией. Это схоже со слиянием сознаний, мы передаем друг другу картинки из воспоминаний, подкрепленные чувствами, и этого достаточно, чтобы за совершенно короткое время достигнуть взаимопонимания с существом неизвестной, категорически другой формы жизни. Там оказываются существа достаточно развитые, чтобы осознавать такие простые вещи как, законы гармонии и хаоса, деструкцию и созидание, крайности, что соединены законами парадокса и взаимоперерастают друг в друга, и засчёт владения данного рода, общими знаниями общение – сущее наслаждение.

В этот момент врач, по-видимому что-то осознав, испытал сильнейшее чувство сострадания и жалости. Он хотел что-то сказать, но Михаил не позволил этого сделать, воскликнув:

– Что же, вы совсем ничего не понимаете!? Вы испытываете ко мне нелепое и неуместное чувство. Вашему скупому разуму даже не осознать того счастья и той возвышенности, которыми я обладаю. Вы меня считаете сумасшедшим, а я считаю, что человечество тонет в своём безумии. И ни у одного из вас нет того, что есть у меня. Это я, по праву, могу испытывать жалость к человечеству, гибнущему в собственной лжи и грязи. Лучше дослушайте мой рассказ. Я говорил вам о тяге к изобразительному искусству? Так вот, по большей части, я писал пейзажи иных планет и их жизни: то, чем со мной делились мои собеседники во сне. Я смог научится писать невероятные и в то же время реалистичные, содержащие чувства картины. Но этого мир не захотел, задавив мой талант своими обстоятельствами. Ну что ж, видно, суждено этой цивилизации погибнут позорной смертью, как и многим другим. На этой планете взаимопонимания не найти. Даже смешно: как-то ночью я общался с одним из наших жителей, до того, как он переродился, он был существом, не имеющим никаких органов чувств, кроме глаз, грубо говоря; и вот я начал «диалог», стал с ним обмениваться визуальными описаниями планеты Земля, потом поведал ему о музыке Баха… вы просто представить себе не можете, что это существо испытывало: оно осознавало и то чем является музыка, и величие автора, и меня понимало. Вот так вот, с глухим неизвестным существом могу добиться взаимопонимания, а с людьми – нет, хоть и многие слушают музыку, хоть и многие имеют немалые знания.

– У меня возник вопрос: вы сказали, что на вашей планете оказываются существа, окончившие свое существование, то есть умершие. Но почему вы можете существовать там и тут одновременно, меняя по ночам своё телесное вместилище на тело растения, своего, так сказать, аватара? Если я правильно вас понимаю, то никто из жителей вашей планеты не может существовать в то же время на другой.

– Вы мне нравитесь, – отвечал Михаил. – Слушаете меня внимательно, хоть и воспринимаете как сумасшедшего, почти всё время молчите, даже может показаться, что понимаете. Дело в том, что я сам не знаю, почему так произошло. Будто наша Вселенная или её создатель удостоили меня особой судьбы.

– Значит, – произнёс врач, записав что-то на бумаге и подчеркнув то предложение, – вы наблюдали эти сны всю жизнь, каждую ночь… так почему же вдруг решили окончить земной путь?

– До недавнего времени я сомневался в существовании того мира. Относительно недавно я совершенно отчаялся и осознал тщетность своей земной жизни, а спустя какое-то время, в мире снов зародилась ещё одна новая жизнь. До того никогда не существовало на той планете людей, кроме меня. И для меня было великим удивлением, когда я узнал, что бордово-бирюзовые лепестки, коронующие стройный стебель оттенка самого чистого моря, в прошлом были огненными прядями, спадающими на белоснежный лик. Она была девятнадцатилетней девушкой, когда её жизнь забрала корь. Жила в шестнадцатом веке в Лювене. Я сожалею, что не мог быть с ней знаком на земле, ведь мы с ней – родственные души, а её чистоте и невинности могли бы позавидовать очень многие. Её появление в том мире автоматически избавило меня от сомнений. Каждую ночь я засыпал в сладком предвкушении встречи, и уже через несколько ночей осознал, что совершенно не желаю просыпаться. В этом мире больше нечего и некого ловить, все катится в бездну, но там, за гранью моей смерти – она, и блаженное пребывание на счастливых просторах, тонущих в золотом, ослепительном и нежном свете нашей матери, где всё моё существо чувствует покой и свободу, где обычное дуновение ветра – великое наслаждение.

– Феноменально…– произнёс Николай в недоумении.

– Феноменальный бред?

– Нет, нет. Я с подобным никогда не сталкивался и…

– Хватит, док. Я прекрасно понимаю, что для вас я – просто псих. Давайте без клоунады. Я, разумеется, не заставляю вас принимать на верну всё то, о чём поведал, и, конечно, понимаю, как это звучит для вас.

– Я не сказал, что не верю вам. Всё, что существует в человеческом воображении, существует и в реальности, так как реальность вмещает вас, и то, что создано вашим воображением, соответственно, тоже находится в реальности.

– Это ничего не меняет, – произнёс Михаил, подойдя к окну, защищённому решёткой.

Врач снял очки и спустя некоторое время безмолвия произнёс:

– Вы готовы призвать смерть, свято веря в то, что она позволит вам перенестись в мир, о котором мне поведали… А что, если всё это – игра разума, фантазии? Никогда не думали об этом?

– Думал. Я же сказал, что до знакомства с той девушкой вечно терзался сомнениями.

– Ну а что, если тот мир только внутри вас и существует только пока вы живы? Что, если и та девушка тоже – часть вашего сознания? Если так, то, убив себя, вы убьёте и её вместе с вашей Вселенной.

– Док, дело в том, что тот мир куда громаднее самой реальности, в которой существуете вы и все остальные. И мне часто кажется, что сплю я как раз тогда, когда вижу вас, и других людей. Ведь вся абсурдность этой бредятины, что вы зовёте жизнью, похожа на нелепый сон.

– Может реальность наша не столь красочна как ваши сны, но, тем не менее, в этой, как вы выразились, «бредятине», участвуют все люди. А ваш мир…

– Если бы вы хоть раз побывали там, тогда бы вы так не говорили. Я знал, что вы меня не поймёте, но ещё раз скажу: существование там более многогранно, сложно, и обширно. Единственное, в чём могли бы позавидовать те существа вам, людям, так это в том, что у вас есть возможность противостоять и сопротивляться, к тому же, выбрав сторону.

После на редкость сильно затянувшейся паузы раздумий врач произнёс: «Как вы отнеслись бы к тому, если бы после обследования вдруг узнали, что у вас имеются психические отклонения, существование которых означало бы нереальность вашего мира?».

– Они имеются у всех в какой-то степени, – усмехнулся Михаил. – А если серьёзно, то мне было бы интересно узнать о них, но вряд ли они имеются именно в том масштабе, чтобы, опираясь на них, можно было бы перечеркнуть существование моего родного дома.

– Хм, хорошо. Раз уж вы так уверены, я думаю, что нам стоит отправится в кабинет. Ответите на вопросы, пройдёте тестирование, и посмотрим, что выяснится.

– С одним условием, док: пусть всё будет абсолютно честно, будто я не рассказывал вам ничего необычного.

– Разумеется.

Наденьте на человека смирительную рубашку, и он будет вести себя, как сумасшедший. Если уверить его в том, что он дурак – он вскоре станет им. Зачастую тот, кто должен излечить душу, убивает её, или заключает в темницу. Человек может спасти другого от смерти или заковать в цепи, но освободить от оков – никогда.

Проходя по коридору со стенами, наполовину желтыми снизу, и наполовину белыми сверху, они направлялись в кабинет. Глаза Николая были погружены в бездонную серость его мыслей, а с лица Михаила не спадала вечная невидимая улыбка, что в сочетании с острым взглядом, таящим в себе живой огонёк радости, создавала ощущение чего-то непоколебимого, неизвестного и светлого. Всего за минуту в разуме врача пронеслись мысли о безысходности сложившейся ситуации с Михаилом, воспоминания из прошлого, размышления в попытках найти иной путь. В том маловероятном случае, если будет доказано, что пациент не имеет заболеваний в той степени, при которой могут наблюдаться повторяющиеся сны, то это автоматически доказало бы для Михаила существование его мира, и тогда тот вряд ли отступится от задуманного. Этого врач, разумеется, не мог допустить.

В том же случае, если будут обнаружены серьёзные отклонения, то Михаила ничего не спасет от горести разрушения его вселенной, если, конечно, он примет диагноз. Разочарование его достигло бы неземных масштабов, и, конечно же, за этим последовало бы импульсивное желание совершить то, что стало причиной появления его в этих стенах, но пока он находится в больнице, его жизни ничего не угрожает. Такой расклад был бы более подходящим для врача: первое время Михаилу пришлось бы провести здесь, пока им не будут пройдены пять стадий принятия. Но сколько бы понадобилось времени на принятие уничтожения того, что грело душу всю его жизнь, даже если это – просто сны? Мог ли он смириться с утратой всего мира, потерей того, что являлось для него счастьем и всем светлым, его домом? Не хуже ли это смерти? Его пришлось бы лечить, уверять в том, что он находится на пути к выздоровлению, что от иллюзий, даже таких приятных, нужно избавляться – ведь лучше горькая правда, как считал сам Михаил.

Печальная участь врача психиатра: подобная ситуация, когда лечение превращало человека в безвольное, полуживое существо, подействовала когда-то на молодого специалиста обескураживающе на столько, что тот даже подумывал о смене рабочей должности – слишком поздно он узнал обратную сторону своего благого дела. Но очень скоро он уверился в необходимости этих действий; его практика приняла форму снятия розовых очков с глаз тех, кто видит реальность не так, как принято. Врач надеялся на иной исход сложившейся ситуации с Михаилом, который бы занял место где-то между двумя предполагаемыми очевидностями. Исключения бывают во всех правилах, и даже в этом правиле оно есть. Хоть врач и был уверен в наличии психических патологий у пациента, развитых в некоторой степени – где-то на заднем плане мыслей, всё ещё маячило то, что встретило его при входе в палату к Михаилу. Так же ему казалось странным, что Михаил, будучи не глупым человеком, поведал о своей особенности.

Следующий час протекал в кабинете врача и был чистым тестированием Михаила без обсуждения злободневных и философских тем. Николай был полностью в роли врача. Пациент отвечал почти всегда сходу, подолгу не задерживаясь ни на одном из каверзных вопросов. После окончания тестирования он был отправлен в палату за полчаса до обеда, а Николай полностью погрузился в работу. Особо выдающихся особенностей при первом анализе выявлено не было, и позднее нашему дорогому другу было назначено полное объективное обследование.

Прошла неделя, но Николай, на своё удивление, так и не выявил ничего из того, что ожидал. Но он столкнулся с неясной, неизвестной особенностью, которая не являлась психическим расстройством, но представляла собой что-то необычное. По этому поводу был собран консилиум, в ходе которого достаточно длительное время изучался феномен повторяющихся сновидений Михаила. Никто из присутствующих не смог выстроить предположений, которые бы не опровергались хотя бы одной из сфер наук о человеческом существе. Даже старина Фрейд мог бы заблудится в лесу собранной информации о пациенте. В силу этого было решено, что Михаил – просто сказочник, не имеющий никаких заболеваний, индивид со странным социальным поведением. Хоть для такого поведения Михаила не было ни оснований, ни мотива, это мало кого волновало, а скорее, никому просто не хотелось забивать себе голову данным вопросом. На выстроенную Николаем статистику особенностей никто не стал обращать внимания. Все сошлись на том, что новый горизонт в психиатрии открыть не удастся, даже если Михаил, страдает, как бы сказали доктора, совершенно новой патологией. Так как Николай был больше всех остальных посвящён во внутренний мир своего подопечного, вся головная боль осталась с ним. Всё же, совершенно бессмысленным обсуждение с коллегами не прошло: после окончания совещания, врачу вспомнилась та деталь, зацепка, которую его разум отрицал и откидывал на задний план все эти дни: он вспомнил утро, когда, входя в палату к пациенту, он неожиданно оказался свидетелем туманной мелодии кратковременного продолжения сна Михаила наяву. В связи с этим он решил назначить повторную электроэнцефалограмму головного мозга сразу после пробуждения пациента. Это решение, да и вообще то отношение, с каким подошёл Николай к ситуации, говорили о его добропорядочности, ведь он мог пойти простым путём, поступившись чужой свободой, что было делом обыденным и естественным.

К вечеру, после консилиума, Николай планировал дальнейшее изучение своего подопечного: перелистывал справочники, научную литературу, выискивая хоть какую-то полезную информацию. В общем-то врач давно посвятил себя целиком исследованию данного феномена.

Послышался стук в дверь.

– Входите.

– Добрый вечер, Николай. Я к вам по поводу своей выписки. Я нахожусь у вас достаточно долго, чтобы можно было определить моё психическое здоровье. Мне надо покинуть эти стены и совершить то, что намеревался.

– Михаил, вы меня поражаете. Хотя бы сказали, что передумали уходить из жизни.

– Не хочу врать.

– Тем самым вы очень усложнили мою работу…

– Я, право, не хотел даже появляться тут, но раз случилось, значит, так было нужно.

– Слушайте, я не должен допустить вашей смерти – во-первых.

– Да какое вам дело!? Меня всегда раздражало подобное отношение людей.

– Во-вторых, давайте будем откровенны, ваши особенности требуют, по моему мнению, дальнейшего изучения. Похоже, что вы являетесь обладателем неизвестной, так сказать, особенности. У вас неординарная работа мозга. Вы оказали бы большую услугу, побыв тут ещё какое-то время.

– О, это время затянулось бы очень на долго. Я не желаю быть вашим подопытным кроликом.

– Присядьте, – вздохнув, произнёс Николай. – Понимаете ли, своим содействием вы могли бы оказать большую услугу не мне, а науке и впоследствии многим людям. Вы же всегда хотели изменить мир к лучшему! Представьте, что, грубо говоря, появится человек, который всю жизнь будет испытывать во снах ужасные переживания, обратно пропорциональные вашим прекрасным. Представьте, как он будет страдать. Если вы воспринимаете ту свою реальность куда более реальной, то что было бы с вами, если всё это превратилось бы в сущий ад? А благодаря вашей помощи в изучении данного феномена, возможно, нашлось бы средство лечения от такого недуга.

– Вся проблема в том, что вы, разумеется, не верите в существование того мира за пределами моих снов. Я не соглашаюсь на ваши условия именно потому, что мир тот реален.

– Я рассчитывал на вашу разумность, но, видимо… Вот почему вы относитесь к важным вещам так пренебрежительно? К тому же обследованию и изучению с целью в дальнейшем кому-нибудь помочь? Вы…

– Несерьезный? Может, только на первый взгляд. То, что люди считают серьезным и важным, по большей части – пустота. Серьёзное отношение есть смерть. А люди, не понимая этого, наделяют всё поверхностное великой важностью, создавая культ обёртки и внешних благ, и, более того, к этому заставляют относиться максимально серьёзно. Работа – очень серьёзно! Это ведь есть сама жизнь! И серьёзно это настолько, что, если тебя уволят —ты никто. Бред! Есть вещи куда серьезнее: семья, закат, природа, картины, книги, музыка.

– Нет, вы не несерьёзный, вы – сумасшедший. Вы не понимаете, что ваше поведение абсурдно.

– Док, весь наш мир абсурден.

– Если вы не согласитесь сотрудничать, я буду вынужден пойти другим путём, просто ограничив вашу свободу насильно.

– Вы этого не сделаете.

– Да с чего вы взяли? Вы действительно, словно ребёнок!

– Знаете, – проговорил Михаил, немного улыбнувшись, – ведь это является комплиментом. – Только ребёнок может знать, ощущать суть вещей.

– Так, – твёрдо обрубил врач. – Ступайте-ка в палату. Мой рабочий день заканчивается. Поговорим с вами завтра.

Михаил попрощался и послушно вышел из кабинета. Перед тем он взял ручку из кабинета врача.

На следующий день, они встретились на том же месте вновь. После недолгого разговора по неизвестным причинам Николай всё же дал своё согласие на освобождение Михаила от обследований и медицинского надзора при условии, что тот откажется от своей затеи именно в том исполнении – некрасивая смерть. Сам Николай озвучил в последней беседе желание уйти на пенсию, на что Михаил ответил одобряюще, сказав ему, что тот наконец сможет задуматься о вечном.

На, мягко говоря, странный поступок Николая, почему-то никто не обратил особого внимания.

Михаил же оставил для него записку содержащее следующее:

«Вы говорили, что я веду себя, словно ребёнок, и тогда я ответил, что это великий комплимент. Если вы всё же читаете мою записку, то я постараюсь здесь объяснить вам, что подразумевал тогда.

Знаете, Пикассо потратил полжизни на то чтобы научиться рисовать как ребёнок, может это что-то скажет вам. Только ребёнок наделён правильным восприятием, способным ощущать суть вещей. Ребёнок прекрасно понимает, вернее, ощущает шедевры Пушкина и всех иных хороших поэтов и писателей. Но вот какая вещь происходит в нашем мире: на уроках литературы часто дают задания, суть которых – понять и пересказать то, что автор вложил в произведение. Это ужасно деструктивные упражнения. Чтобы передать то, что вложено было гениальным автором в своё творение, нужно переписать его от начала и до конца. Ученику предоставляется задача вычислить мораль книги, то есть, – перелить море в стакан. Именно это и убивает смысл прочитанного, убивает душу произведения и делает из бесконечного детского разума, оперирующего чувствами, обыкновенный канцелярский рассудок, который будет способен, по итогу, только к шаблонной деятельности и решению задач по типу: «Завод в этом месяце выпустил столько – то, надо всё распределить, подсчитать и далее. Понимаете, когда мирское болото начинает убивать душу, индивидуальность и радость целостности с прекрасным и бесконечным? Это скоро всех вас и уничтожит.

Музыка, великая музыка – невербальный язык. А вербальная речь, рассудок не могут вместить в себя и охватить то что есть сама суть. Разум, поэзия, чувства – они могут познать или хотя бы на мгновение прикоснутся к нематериальной эфирной субстанции, являющейся самым центром всего, основанием и фундаментом мироздания. Я говорю о разуме как о высшей форме мыслительной деятельности, схватывающей единство двух полюсов, двух противодействующих сил, крайностей, которые рассудок разводит в стороны. Именно разум отличает нас от животных, ведь и животное можно научить решать задачки, выдрессировав перед тем. Человек привыкает жить логикой материальной плоской – ребёнок же, пока разум и душа его не развращены, способен ощущать мир именно на уровне чувств, которые гармонично сопрягаются с невербальным, бесконечным и светлым. Почему я часто говорил о классической музыке? Она – это то, что способно открыть дверь на свободу, где есть только бесконечный золотой океан.

Люди сами по-закрывались в своих мрачных комнатушках, теперь дрожат, боятся, страдают. А многие перестроили восприятие, как вы мне советовали в тот день, когда я оказался в вашем кабинете впервые, перестроили его, закрыв глаза на свои страдания. В этих комнатушках, они стали такими же, как и запачканные в чёрном мазуте стены их темниц. Выйдя на свет, говорю сейчас о том, что стоит выше искусства, они будут либо пустыми куклами, не смеющими пошевелится, либо будут стараться уйти от света, потому, что тот их разрушает, может, даже заставляет страдать и плакать.

Я, конечно, понимаю, как для вас звучат мои слова. Не знаю, стали ли вы читать мою записку, созданную из обрывков того громадного, что не было озвучено. Эти обрывки – слова, которые уже не могут остаться немыми. Я всегда пытался задерживать их, но некоторые просто так и рвутся из меня. Следствие моего долгого молчания – всё сказанное мной кажется вам кривым, жалким и пустым. Раз уж вы прочли мою записку, может, когда-то вы меня сможете понять, вместо того, чтобы обвинять в сумасшествии».

На этом записка обрывается.

Михаил послушался последнего совета врача и, когда вернулся к себе в квартиру, снял с люстры петлю. Некрасивым показалось ему это зрелище при входе в комнату.

В последние мгновения своей жизни он был свободен, как никогда, преданный в объятия воздуха.

Николай останется с мыслями о том, что только сумасшедший может покончить с жизнью из-за своих иллюзий и будет совершенно прав в своём умозаключении.