Другое Существо [Андрей Арсланович Мансуров] (fb2) читать онлайн

Другое существо

Станция

Посвящается Мартену Фуркаду, спортсмену и бойцу.

Х-ха!! Крак! У-у-ау!!!

Звук хлёсткого удара, треск сломавшейся кости и дикий вопль нападавшего почти слились — настолько быстро всё произошло. Мартену осталось только пригнуться, чтоб его не задел брошенный в него другим гадом метательный нож, и толкнуть словно застывшего перед ним придурка с переломанной ключицей и перекошенным лицом в объятия его менее расторопного подельника.

Оба с грохотом завалились прямо под мусорный бак.

Третий бандит подходил к Мартену не спеша — явно знал себе цену. Оно и верно. Удар ногой, нанесённый столь быстро, что у обычного человека просто не было бы возможности отразить его, Мартен отбил на автомате: рефлексы! Они — в разы быстрее, чем сознательные решения.

В голове миллисекундной вспышкой промелькнули советы наставника: «если будешь анализировать да раздумывать типа: «Ага! Меня бьют правым хуком. Следовательно нужно согнуть левую руку в локте под углом девяносто градусов, и выставить вперёд так, чтоб локоть противника оказался посередине предплечья, блокировав и временно обездвижив его ударную руку, а самому чуть пригнуться, отклониться, и ударить правой — в пах или солнечное сплетение», окажешься в отключке раньше, чем моргнёшь! Потому что сознательные действия всегда медленней чисто автоматических наработок! Мозги — они не рефлексы! Да и вообще: мозги — это последнее, что нужно в доброй драке.

Доверяй телу!»

Поэтому Мартен старался во время таких нападений и не думать, а просто — вот именно, довериться своим «наработкам» и навыкам. Вот и сейчас, поняв, что противник был готов к тому, что удар отобьют, и его рука уже летит к челюсти Мартена, он чуть отодвинулся и отклонился — чтоб удар пришёлся в воздух. После чего сопроводил проплывающий мимо него как в замедленном кино затылок гада здоровенным ударом в основание черепа у уха — кистевым хватом. Нападающий закончил своё движение в добрых пяти шагах от Мартена. И то, только потому, что на его пути встретилась стена переулка.

Очухался и зашевелился тот идиот, на которого грохнулся сволочь с переломанной ключицей. Именно эти двое сопровождали короткий поединок Мартена с каратистом воплями: переломанный — боли, сбитый с ног — возмущения. Ну и, разумеется, ругательствами. Миндальничать с поднявшимся на ноги Мартен не стал. Подскочив, поторопился ударить ногой и сам: удар пришёлся в пах, и поток грязной ругани мгновенно сменился утробным воем, покрасневшее лицо перекосила гримаса: мужчина застыл, согнувшись в три погибели. Мартен не придумал ничего лучше, как добить в челюсть.

Пусть полежит, отдохнёт. Порадуется, какой «гуманный» ему попался сталкер: а ведь Мартен мог бы добавить и по почкам, после чего скоту пришлось бы отлёживаться неделю. Или мог просто мениск порвать — а это выводит из строя уже на пару месяцев.

После того, как последний из троицы нападавших грохнулся на брусчатку переулка, Мартен выдохнул: ну повезло им с напарником. Это — точно не люди Большого Бориса. Те меньше чем по пять-шесть человек не ходят. И если уж берутся «щупать» сталкеров — так подходят к делу основательно: хочешь, отдашь всё, что нарыл — добровольно. Не хочешь — полежи с пару недель, полечи поломанные рёбра и свёрнутую челюсть…

Мартен сталкивался и с ублюдками Бориса, и с громилами Фарруха. И много ещё с кем. Но вот с этими молодчиками встретился впервые. Явно — не местные. Приехали, видать, на вольные хлеба. Впрочем, промышлять, как бывало ещё пять-шесть лет назад, в предместьях их города было уже практически нечего. Разрыты и обысканы даже подвалы тех домов, что лежат почти на самом дне эпицентра холмами мелкого серо-чёрного крошева. Но пойди-ка докажи это наивным борзым идиотам, свято верящим сплетням прошлого века, что здесь — настоящий Клондайк!..

Мартен подошёл к каратисту. Перевернул. Нет, рожа незнакомая. Значит, точно — вольные художники. Ну так и поделом им. Будут знать, что здесь сталкеры не лыком шиты, и просто так, нахаляву, ничего у них не отберёшь.

Чтоб уж довершить позор побитых, словно собаки, дебилов, Мартен перегрузил всё, что нашлось в их карманах себе в рюкзак, даже не глядя.

Затем подошёл к напарнику. Тот не подавал признаков жизни. А ещё бы: удар электрошокером на максимуме вырубает минимум на полчаса. Зато то, что товарищ принял удар на себя, позволило Мартену легко (Ну, сравнительно!) разобраться с нападавшими. Похоже, действительно посчитавшими их за трусливых и неумелых лохов.

— Эй!.. Подъём! — попытки похлопать по щекам, и потрясти за волосы не дали результата: напарник упорно не желал вылезать из бессознательного состояния. Да и ладно. Не страшно. Электрошок не ломает костей, и не лишает детородной функции, как, например, профессиональный удар пяткой Мартена.

Приподняв за плечи и посадив напарника на пятую точку, Мартен подлез под его немаленькое туловище. Взвалил на спину, покряхтел.

Осталось только добраться до второй берлоги — первая-то явно засвечена.

Рюкзак с добычей пришлось закинуть на живот, потому что на плечах бесчувственным мягким мешком распласталось тело кореша.

Ладно: дотащит он его уж как-нибудь…

А там и отсидеться можно спокойно, пока не кончится ночь.

На этот раз он проснулся необычно: не в тот момент, когда его избивали бы, или ловили, или от боли он терял бы сознание.

Нет, сегодня Мартен проснулся сам. Если верить тому, что помнится вот сейчас, по горячим, так сказать, следам из своего сна — уже донеся напарника до запасной берлоги.

Вроде, ситуация… Не критическая?!

Или…

Или потом, позже, с ним тем случится что-то нехорошее?

К ним вломится патруль особистов? Рухнет заброшенное здание, в подвале которого они и оборудовали запасную берлогу? Или…

Но Мартен не помнил, что будет дальше. Да и вообще: те беспорядочные и обрывочные воспоминания, что иногда возвращались к нему в снах «из прошлой жизни» ничего ему не проясняли, кроме того, что он — отлично обученный и «инициативный» боец.

Способный постоять за себя. Жестокий и жёсткий. Расчётливый.

Да, его теперешняя «работа» мало напоминает то, чем занимался в дни, так сказать, бурной юности. Да и зрелости. Но ведь в полуразрушенном и умирающем портовом городе не так уж много возможностей для — не то, что нормального, а и просто — существования. Это — даже не говоря о «заработке». Заработка там, где он жил (Правильнее всё же сказать — выживал последние тридцать пять лет!) с момента, как начал себя осознавать, не было ни у кого, почитай, лет восемьдесят… А продукты и одежда, не говоря уж о крыше над головой, оборудовании, и лекарствах, нужны. Для выживания.

Правда, отдельные моменты этой старой жизни Мартен помнил, вернее, они являлись ему в снах, очень чётко. Словно они и правда — произошли вот только что. Ярко, будто освещённые полуденным солнцем, подробно. Он даже вспоминал тогда, что вот в этой, запасной, берлоге всегда воняло хлоркой, а вот та биодевушка-кукла из борделя Большого Бориса пахнет жасмином: не иначе, как какой-то из клиентов ностальгировал, и щедро полил псевдоплоть найденным или украденным где-то флаконом с одеколоном… Одеколон сейчас — немыслимая роскошь. Поскольку всё вокруг пропахло насквозь, словно на века, плесенью, потом, рыбой и пылью. Ну а радиация не пахнет. К сожалению.

С другой стороны, были вещи, вроде, гораздо более важные для той, прошлой, жизни, но которых он почему-то вспомнить не мог. Например, он помнил, знал, что у него есть напарник, и тому вполне можно доверять — они спасали друг друга не раз! — но как его зовут?! Имя ускользало: так, как исчезают предрассветные тени и туман.

Вот, казалось бы, сейчас он вспомнит!.. Ведь должен же он помнить!

Но ни фига не вспоминалось.

А ведь имя напарника, и то, как и где они познакомились и стали работать вместе, имеет в тысячу раз большее значение для выживания, чем память о том, чем пахнет шлюха в борделе…

Не-ет, причуд своей новой памяти Мартен понять пока не мог. Оставалось ждать и надеяться — а вдруг наступит время, когда он вспомнит всё. И поймёт, как здесь оказался.

Мартен перевернулся на спину.

Сорок седьмой раз он просыпается здесь, (Если условно считать такие пробуждения за дни — то он здесь полтора месяца!) и конечно, теперь осознаёт себя гораздо лучше, чем в самые первые три дня. Когда он даже не понимал — кто он, что он, зачем он здесь…

Первыми, в первый же день, вернулись инстинкты: он смог ходить на своих новых ногах, и вполне успешно манипулировать тем, что сейчас заменяло ему руки.

Однако долго «предаваться» самоисследованию ему не дали: первого противника он получил как раз спустя три дня адаптации. Конечно, этот враг запомнился Мартену лучше всего: первый же! И так страшно оказалось осознать, что вооружённый мечом коротышка совсем не шутит, когда пытается Мартена этим самым мечом — убить.

Именно — убить!

Но то, что пробудилось в его теле, и подсознании — навыки, наработанные до автоматизма! — позволили ему тогда убить первого человека. Помогли в этом новые, «встроенные», «причиндалы» этого тела — огромные, острые и прочные, когти на руках.

Мартен поморгал в полутьме. Обвёл, словно впервые попал сюда, как бы равнодушным взглядом «интерьерчик».

Да, вот он: потолок его камеры. Его теперешнего «жилья». Куба: три на три на три шага. Стены — листовая сталь. В углу — дыра в стальном же полу, для оправления естественных нужд. Хотя не больно-то их оправишь на диете из белковых шариков, которые ему скупо и редко выдаёт раздаточная коробка на стене. А вот из соска рядом с коробкой можно пить воды — сколько душеньке будет угодно.

Но что же это за сон приснился ему сегодня? И почему он проснулся вот так — не от чего-то экстремального, а прямо посреди привычного, банального вроде, действия?

Разумеется, иногда ему трудно было вспомнить кое-какие моменты кошмаров, когда просыпался с диким криком и сведёнными судорогой мышцами рук и ног, обычно ещё и покрытый вонючим липким потом — от адреналина. Но сегодня… Всё чётко, ясно.

Нет, его никто не убивал. Хотя, конечно, пытался. Но прошло-то, вроде, благополучно? И он и напарник остались живы. И — ну, почти! — невредимы?

В чём же дело?

Может быть, сегодня ему предстоит какая-то особенная… Схватка? Противник тут, в этом странном месте, окажется совсем уж грозным и непобедимым?

Мартен поднял руки перед собой. В тусклом свете ночного плафона на потолке они казались серыми и словно покрытыми пылью.

Нет, он не обольщался на счёт себя и своего статуса здесь, в этом Лабиринте.

То, что он видит во сне — не его воспоминания. И даже не его тела.

Поскольку он — не человек.

И руки, которые он сейчас в сотый, если не тысячный раз рассматривает — не руки.

Это — лапы. Мускулистые, да. Покрытые коротким и пушистым налётом: тонкой и мягкой шерстью. Более толстая и длинная шерсть — на спине. А вот живот, словно специально, сделан абсолютно голым. Чтобы враги-противники Мартена видели, где у него расположены жизненно важные органы. И могли постараться достать их своим оружием: мечами, копьями, трезубцами…

А сам Мартен может отвечать им только тем, что при нём. Встроено, так сказать.

Трёхдюймовые вначале, но с каждым днём на долю миллиметра отрастающие, когти. Прочности невероятной: он свободно, больше не боясь, что их перерубят, мог отбивать особо опасные удары своих вооружённых металлическими орудиями врагов, этими самыми, теперь четырёхдюймовыми, чуть изогнутыми лезвиями, толщиной с сами пальцы.

Когти на ногах. Как ни странно — эти почему-то не растут. И сразу были четырёхдюймовыми. Ходить по песку Арены удобно. Да и вообще — ступня у него широкая, а сами ноги, хоть и не столь длинны, как у нормального человека, зато намного более мускулисты и жилисты. Выносливы. Бегать долго и быстро — для теперешнего тела Матрена — не проблема. Так же, как и дышать широкой бочкообразной грудью.

Зубы. Хм. Зубы типичного хищника. Острые, почти дюймовые, клыки Мартен не видел, конечно, а только щупал иногда, да и не нужны они при разгрызании белковых шариков, которыми его тут снабжает автокормушка. Но при необходимости, если заняты руки и ноги, можно и ими противника рвать на куски! Потому что кусать чуть вытянутой вперёд (Конечно, не так, как, скажем, у волка, а чуть поменьше!) мордой — удобно. А вот обоняние… Оставляет желать лучшего — явно не от животной составляющей его теперешнего тела.

Нет, он понимает, конечно, что его звероподобный облик создан кем-то. Искусственно сформирован. Разумеется — специально. И те воспоминания, что иногда посещают его по ночам — лишь отголоски жизни того человека, того бойца, что впечатали ему в память — для получения боевых навыков и стойких рефлексов. В битвах и поединках.

Потому что, как ни крути, а единственной целью, с которой, как ему представляется, могло быть создано существо вроде него, вот именно — Поединки!

Сегодняшний противник Мартена оказался вооружён только одним мечом.

Зато этот меч казался гораздо опасней: тонкое сверкающее полированными гранями лезвие чуть изгибалось от длинной рукояти к острию, и было с добрую руку длиной.

Плохо. Таким оружием враг сможет наносить ему удары издали, не подпуская на дистанцию эффективного поражения его оружием. Да и сам враг — мужчина на полголовы повыше Мартена, состоял, казалось, из одних мышц и злобного рёва: сразу кинулся на Мартена, вращая клинком так быстро, что лезвие казалось монолитным сверкающим кругом, заставив уворачиваться, а затем и просто бежать прочь. Благо, Арена это позволяла: овал двести шагов в длину, и сто — в ширину.

Сегодняшние схватка и погоня сопровождались для разнообразия — грозой.

Они бежали под серым псевдонебом, словно затянутым нависающими сизо-синими тучами. Оглушающе, будто желая сбить с толку, гремел гром, и вспышки молний распарывали пространство над головой, не ударяя, впрочем, в песок. Откуда-то сверху же накрапывал ещё и мелкий дождь. К запаху собственного пота Мартена скоро присоединился и противный запах мокрой шерсти — свалявшейся и грязной…

Мужчина, пыхтя и брызжа слюной, теперь громко ругался, посылая проклятья в адрес «трусливой твари» и поминая всех чертей и руххасов, (абстрактное для Мартена понятие, но вероятней всего — какие-то злобные духи, противники главного Бога его врага: он слышал о чём-то таком почти от каждого своего соперника) и родственников Мартена до девятого колена. (Ну а уж это — вообще ерунда несусветная: не имелось у Мартена никаких родственников.) Пока продолжалась погоня вдоль гладкого белого барьера Арены, пятиметровой вертикальной стеной огораживающего место битвы, Мартен старался сохранить ровное дыхание, и экономно расходовать силы — не подпуская врага слишком близко, но и не отдаляясь от того настолько, чтоб враг плюнул и сел отдыхать. А сам в это время напряжённо думал.

Противник сегодня — сильный и хорошо вооружённый. Справиться точно будет потрудней, чем с предыдущим — тем, что был вооружён короткими древнеегипетскими хопешами. Но если б это было вообще невозможно, ему бы его не дали. Значит, остаётся просто продумать тактику действий, и выкинуть неожиданный (для врага) финт. Например, сама-собой Мартену пришла мысль о том, что раз враг — крупный, мускулистый и злобный, то скоро устанет таскать своё массивное тело по песку. Да и адреналин, поддерживающий сейчас его злобу и азарт, рассосётся.

И эта мысль оказалась вполне верной.

Потому что гонять Мартена по периметру овала мужчина вскоре явно затрахался: вон, остановился, заткнулся, и даже мечом больше не машет, вонзив его в землю перед собой, и согнувшись так, что ладони опираются на колени.

Отбежавший на двадцать шагов Мартен вдруг закачался, застонал, рухнул на колени, а затем и упал на рыхлый песок, которым была как обычно покрыта арена — если б не это, ничто не мешало бы его противнику бегать так хоть два часа.

Враг должен был подумать, что Мартен выдохся — тут Мартен ему, разумеется, подыграл, перевернувшись на спину, хватаясь за горло, и делая судорожные движения ртом — словно ловит воздух. При этом Мартен ещё и хрипел, пускал с кончиков рта-пасти слюну, и выпучивал глаза — для достоверности картины.

Противник купился. Во всяком случае, мужчина с торжествующим рёвом кинулся к Мартену, подняв руки с мечом над головой, и явно намереваясь всадить своё оружие сверху в распластавшееся по песку беспомощное тело!

В тот миг, когда кончик меча оказался буквально в сантиметрах от груди Мартена, он метнулся вбок, одновременно бросив горсть песка, зажатого в правой руке, в лицо наивного идиота. Песок в глаза не попал — во-всяком случае, враг не отступил и не начал тереть их, пытаясь восстановить зрение. Но на какой-то миг облако из мелких частиц просто закрыло Мартена от противника, и заставило того растерянно застыть на месте.

А больше Мартену ничего и не надо было: меч в руке врага на долю секунды замер неподвижно, потеряв цель.

Мартен, не вставая, быстро крутанулся на пятой точке. Левая нога оказалась достаточно близко к икре мужчины, и уж Мартен не замедлили этим воспользоваться: пять четырёхдюймовых лезвий его когтей распороли эту икру почти до кости!

После этого оставалось только быстро откатиться подальше, вскочить на ноги, и слушать душераздирающие вопли. И ждать, когда враг просто истечёт кровью.

Но уж чего-чего, а терпения Мартену было не занимать.

Глядеть как побеждённый, истекающий кровью, но не сдавшийся гладиатор пытается снова догнать лёгкого и увёртливого ромэна, смысла особого не было. Итог боя однозначен: мужчина-человек умрёт от потери крови, выносливый и терпеливый ромэн просто не даст себя догнать. Поскольку инстинкт рационального поведения в схватках заложен в его программу поведения лучше и прочней всего остального. (Спасибо донору!)

Доктор Элайджа Сэвидж нажал большую красную клавишу в центре пульта. Затем щёлкнул двумя тумблерами: первым, и спустя пару секунд — вторым. В ближнем торце опоясывающей арену стены открылось отверстие. Через две секунды открылись и ворота в дальнем конце арены, откуда выехал Страж-конвоир. Упавшего к этому моменту на песок клона деактивированного бойца-человека машина просто обошла. Двигался Страж как всегда: спокойно и неумолимо. (Ещё бы: робот же!)

Ладно, за процессом загона в Лабиринт можно не следить: ромэн теперь отлично знает, что через бьющее электрическими зарядами поле шириной и высотой во всю арену не перепрыгнешь. Поэтому существо, злобно скалясь, просто отступило, позволив загнать себя в служебный проход, ведущий к камерам Питомника — за его дальнейшим путём по коридорам и уровням в свою клетку можно тоже не следить, всё сделает автоматика Стража.

Доктор оглянулся на напарника, профессора Росса Хиггинса, на лице которого как всегда в подобный случаях, уже имелась обычная кисло-презрительная мина. Спросил:

— Ну, как вам шоу, коллега?

— Не назвал бы это — шоу. — профессор дёрнул плечом, — Ничего зрелищного и интересного. Да и сами согласитесь: на что тут было глядеть? Полчаса погони, ромэн держит дистанцию, не напрягаясь, человеку бегать по песку куда тяжелей. За всё это время ни на одном из них ни царапины. Затем — как логическое завершение, человек выдохся, и плюнул на это дело. Ромэн, должен признать это, неплохо купил его, своим падением от, якобы, переутомления. А всё последующее — можно смотреть только в замедленном повторе. Бросок, разворот и удар когтями ноги заняли не более полутора секунд. Ну а затем — снова преследование, на этот раз уж совсем вялое и бессмысленное: мы же знаем, что наш «ветеран» не позволит врагу догнать, или обмануть себя. И даже добивать гладиатора ради пропитания не станет — его неплохо кормят и в клетке.

Нет, мы конечно, просмотрим записи ещё и ещё. Изучим. Возможно, кое-что подмонтируем, но…

Но вряд ли зрители будут в восторге от такого зрелища. Скучно. Нудно. В ключевом моменте — скоротечно. Нет, коллега. Нам нужна вот именно — зрелищная, долгая и упорная, кровопролитная битва. Примерно равных противников. Чтоб кровь — ручьями, и кишки — из брюха. Ну, разумеется, и проклятья, и отрубленные конечности…

Словом, как у древне-римских греков!

Доктор Сэвидж невольно поморщился: дурацкая привычка коллеги констатировать и без того понятные вещи, и по десять раз повторять дежурные выкладки из Директивы, разработанной «умными» аналитиками и топ-менеджерами, раздражала его. Собственно, все два последних месяца, что они вынуждены сотрудничать, профессор повторял почти слово в слово одно и то же при каждом неудачном исходе очередного теста.

Вот только Сэвидж не знал пока, происходит ли это от косности ума, или профессор просто хочет за дежурными фразами что-то скрыть. Например, злость и неудовлетворенность. Тоску и раздражение.

От того, что фирма-наниматель просто подло обманула их всех, пообещав «творческую и невероятно интересную и важную», и даже — «засекреченную», работу. А фактически — просто превратила их всех в, в… садистов. Вивисекторов. Надзирателей большого и страшного современнейшего Концлагеря.

В мерзавцев, стравливающих, как древних гладиаторов-смертников, несчастных биороботов, на потребу пресыщенной, избалованной и кровожадной публике. Состоятельным, пресытившимся обычными развлечениями, и теперь жаждущими экшена «погорячей», тварям. Желающим «отдохнуть, и развлечься зрелищем экстремального реалити-шоу».

Бездельникам, которые могут и любят смотреть на чужие мучения.

Агонию. Смерть.

Которая, разумеется, должна свершаться как можно разнообразней. И достоверней.

И — главное! — эти извращенцы готовы и могут за это заплатить.

То есть сейчас вся их команда работает на потребу телезрителям кабельного, закодированного и закрытого, канала. Элитного. Одного из десятка, принадлежащего его нанимателям.

Проклятье. Не этого он хотел, выходя из стен престижного Йеля. Но…

Не было тогда других вакансий, кроме той, что предложила сволочная Корпорация.

Специалист по генной инженерии в наше время имеет не столь уж большой выбор для приложения своих талантов и способностей! Разве что скрупулёзно и педантично разрабатывать восемьсот пятьдесят шестой вариант необычайно скороспелой, и не боящейся вредителей, холодов, и, главное — радиации, кукурузы. Или сои.

Вот и пришлось первых два года «ассистировать», а фактически просто прислуживать наглому самодуру — доктору Элмеру Брокару, пока у того не закончился Контракт, и он не отчалил, сделав им всем на прощание ручкой, пожинать плоды нехилых накоплений, появившихся на его личном счету в Банке Содружества. А Сэвидж возглавил лабораторию по разработке существ на базе медведя. И поскольку он имел глупость проявить свои таланты и амбиции, спустя всего год его и поставили сюда, главным Контролёром. Работёнка куда более простая, (фактически в их функции входит лишь оценка эффективности чужих разработок, и контроль качества производимых видеозаписей) но тяжёлая с так называемой нравственно-этической стороны: приходится ежедневно наблюдать от трёх до полдюжины смертей. Псевдогладиаторов-людей. Или этих существ — это уж в зависимости от того, кому фортуна сегодня улыбнётся…

И при этом ещё вырабатывать «рекомендации» лабораториям. Их, этих самых псевдосуществ, разработавшим: как улучшить, то бишь — сделать более зрелищными, «показатели» их «продукции».

Профессор Хиггинс между тем, убедившись, что возражений со стороны коллеги не последует, а Страж уже загнал ромэна в дверь Лабиринта, спросил, глянув исподлобья:

— Ну что, коллега? Выпускаем следующего?

По тому, что голос Хиггинса казался нарочито небрежным, Сэвидж понял, что и у того всё-таки имеются сомнения на счёт их «работы». Однако поговорить на эту тему с коллегой, или ещё с кем-либо из учёных-контрактников, отбывающих (По-другому и не скажешь — но это только для тех, кто не может, или не хочет засунуть свою совесть в …адницу!) здесь свой пятилетний «эксколюзивный» контракт, невозможно. Вернее, конечно, это возможно — если кто ищет на эту самую …адницу приключений и неприятностей.

Потому что Служба Внутренней Безопасности, (СВБ) денно и нощно просматривающая и прослушивающая все помещения и разговоры персонала научных, технических, и прочих подразделений Станции, с большим удовольствием констатирует нарушение пунктов пять-дробь один, два и три Договора: о неразглашении, запрете на обсуждение допустимости подобного рода опытов, оценке соответствия их работы нравственным нормам Общества, и т. д. и т. п. И предъявит обвинение в «попытке провокационными разговорами дестабилизировать моральную атмосферу Станции». И в письменном и устном виде сообщит, что он оштрафован на половину месячного оклада. (А если нечто подобное повторится — то и на половину годового заработка!)

Поэтому говорить придётся только о работе.

Сэвидж, потупившись и прокашлявшись, постарался и своему голосу придать нейтрально-деловой тон:

— Выпускаем.

Мартен воспринял появление Загонщика с одной стороны — с облегчением. Как констатацию того факта, что битва закончена. Во-всяком случае, таковой её явно считают устроители всего этого свинства. Но с другой стороны он чувствовал разочарование и опасение. Что следующий противник уж точно окажется ещё сильней и опасней. И будет куда лучше вооружён.

Однако все свои сомнения и опасения он пока засунул куда подальше: нужно быть особо внимательным. И смотреть, смотреть во все стороны: сейчас его поведут по Лабиринту. В его персональную клетку-камеру.

Почему его всегда конвоировали именно с помощью бессловесной и медлительной машины, Мартен пока не знал. Но мог догадаться: мерзавцы, что развлекаются, наблюдая за его битвами, кровоточащими ранами, мучениями, и усилиями выжить, явно получают удовольствие от зрелища сражений.

А главное — не хотят, чтоб он видел их гнусные рожи ни при каком раскладе!

В том, что та штуковина на широких мягких гусеницах, что гонит его всегда сквозь лабиринт переходов, лестниц и коридоров — неживая, он убедился ещё в самый первый раз, после первой же схватки. Тогда он попробовал метнуть в неё широкий плоский меч, оказавшееся при поверженном им коротышке — только-только достававшим Мартену до плеча.

Остриё, жалобно звенькнув, отскочило от бронированной поверхности переда штуковины, не причинив корпусу видимого ущерба — а ведь он вложил в бросок всю свою немаленькую силу! Лезвие от удара переломилось, не оставив на гладкой крашенной панели даже щербин. На действия Загонщика его бросок никак не повлиял: неторопливо и обстоятельно он продолжил, ни на секунду не затормозившись, надвигаться на Мартена. А когда тот попытался просто обойти странную штуковину, как раз и напоролся на оглушающий, хоть и не смертельный, удар током.

То есть, это теперь Мартен понимал, что это — удар током, а тогда он заорал, отскочил подальше, и даже упал на спину, держась за поражённую руку — та повисла беспомощной плетью, напрочь отказавшись слушаться Мартена.

Однако пришлось очень быстро начать снова шевелиться, а не лежать, предаваясь ощущениям. И поскорей убраться от неумолимо, хоть и медленно надвигающегося неуязвимого врага, подальше: вначале ползком, а когда смог подняться на ноги — так и бегом, потому что Мартен понял, что Загонщик не остановится, даже если он будет биться в судорогах от новых ударов. Предупреждавших о себе вначале сильным покалыванием во всём теле, а затем и бьющими и корёжащими тело похлеще любого меча, дикими конвульсиями!

То, что его бьют невидимым, но очень страшным и опасным оружием, он понял уже гораздо позже, после того, как его, оглушённого и полуживого, доконвоировали до его камеры, заперли дверь, и оставили зализывать раны и предаваться размышлениям и сожалениям. И если от сожалений толку особого не было, размышления давали Мартену достаточно много. Так, когда он прикончил следующего противника, бывшего уже почти с него ростом, и даже, вроде, потяжелей самого Мартена, он попробовал просто обойти Загонщика, держась теперь как можно дальше от двухметрового бронированного агрегата, и максимально близко к белой стене Арены.

Не тут-то было. О приближении сплошной стены бьющего искрами невидимого Барьера Мартену сказали руки: на этот раз он выставил их перед собой в надежде заранее обнаружить опасность. Ну вот и обнаружил. Тем не менее он успел, обежав агрегат, перебраться на другую сторону овала, и повторить попытку пройти и там. Покалывающая неприятными вначале, и убийственными в глубине незримого Барьера ударами стена, имелась, к сожалению, и по другую сторону от механизма. И дотянуться до её верхней кромки не удалось: попытка стоила Мартену нового онемения правой руки. На этот раз, правда, лишь до локтя: он же умный, не стал сразу пытаться засунуть всю руку в невидимый Барьер — поглубже!..

Так что теперь Мартен с Загонщиком драться, или прорываться сквозь устанавливаемую им невидимую стену не пробовал. Понял с первого раза, и больше бессмысленных попыток не повторял: дотумкал, что кем бы ни были создатели этого механизма, прорваться в тот, второй, проход, выжившему бойцу уж точно не позволят.

Зато теперь Мартен без помех и боли в поражённых током конечностях, и — главное! — абсолютно спокойно и беспрепятственно изучал обстановку Лабиринта, по которому его неторопливо конвоировали.

То, что Лабиринт построили лишь с одной целью, а именно — содержать здесь бойцов для битв на Арене, у Мартена сомнений уже не имелось. Потому что длинные коридоры на двух других уровнях, мимо которых они спускались с Загонщиком по дороге «домой», были сплошь утыканы огромным количеством дверей, ведущих наверняка в такие же камеры — Мартен сами коридоры видел мельком, издали, спускаясь по лестничным пролётам на свой уровень, и лишь заглядывая туда из колодца с лестничными пролётами. Потому что входы в эти коридоры перегораживали такие же, как у Загонщика, невидимые, но больно бьющиеся, стены-барьеры. Однако Мартен не сомневался: эти стены устанавливаются только тогда, когда с Арены ведут его — чтоб он не пытался туда сбежать. Наверняка когда в коридорах, или на Арене нет бойцов, эти перегородки выключают: иначе те надсмотрщики, кто шагают иногда, как он отлично слышал, мимо их камер, заглядывая в односторонне прозрачные окошечки в их дверях, не смогли бы ходить и сами.

Впрочем, то, что ему позволяют почти без боли посмотреть на камеры других узников-бойцов на верхних уровнях, сказало Мартену о том, что вероятней всего такая система содержания отработана давно. Надёжна. И «в лоб», наскоком или «экспромтом», эту защиту не возьмёшь.

Нужно вот именно — тщательно всё разведать, подумать. Продумать.

И уж потом принимать решения. И действовать.

Глаза напарника всегда напоминал ему пепел: такие же серые, потухшие и не имеющие выражения. Глаза отличного исполнителя.

А вот инициатива обычно исходила от Мартена.

Тем не менее, в том, что напарник предложил сегодня, имелся смысл. Мартен молча кивнул, соглашаясь, и принялся бесшумно грести. Нарушать предрассветную, настолько густую, что, казалось, её можно резать ножом, тишину банальными словами казалось словно… Непристойным. Да и неуместно шуметь на Работе.

Здесь, в заброшенной, и давно превратившейся в стоячее мёртвое болото, заполненное мусором и нечистотами, части акватории опустевшего порта, даже вода казалась словно умершей: маслянистые радужные пятна на поверхности, почти никогда не колышимой никаким ветерком, и полусгнившие деревянные сваи, застывшие словно мертвецы, никак не реагировали на присутствие людей. Они даже не «наблюдали» за «противоправными» действиями явных нарушителей Закона, как казалось Мартену в их ранних вылазках, а равнодушно почили. Словно их агония окончилась ещё восемьдесят лет назад.

Не-ет, обстановочка тут — не для слабонервных! Недаром же даже завзятые сталкеры и профессиональные Собиратели не суются в этот район: научены горьким опытом!

Плавать тут — всё равно, что соваться в саргассово море в пресловутом Бермудском треугольнике, как высказался однажды Лаки-красавчик. Что такое Бермудский треугольник Мартен не знал, но представить мерно колыхавшуюся поверхность, сплошь затянутую коричневым ковром дохлых разлагающихся водорослей — мог запросто.

К воротам склада прибыли точно с восходом: солнце только-только нарисовало свой тонкий ржаво-кирпичный сегмент в дальнем конце бухты. Напарник прошептал, указав для верности рукой:

— Попробуем причалить здесь. Ворон рассказывал, что ворота должны быть уже отперты. Нужно будет просто нажать.

У Мартена имелись, конечно, сомнения в том, что ворота столь вожделенной добычи «уже отперты», но он промолчал. Если спутник говорит, что замки и прочие запирающие приспособления кем-то из предшественников уже удалены — значит, озаботился найти нужную информацию. Мартен ткнул лодку носом в один из бетонных столбов, поддерживающих полусгнивший деревянный настил у ворот, и привязал её причальным канатом. Привязал покрепче: не хватало только остаться без их единственного надёжного средства передвижения. Поскольку по суше вернуться уж точно не удастся. Живыми.

Они бесшумно, и пригибаясь, чтоб не рисовать своих силуэтов на фоне морской глади, высадились на причал, и пробрались к приземистому серому каземату, имевшему по-крайней мере несколько десятков шагов в ширину, и добрую сотню — в длину. И уж сам склад стоял не на сваях, а покоился на отличном бетонном фундаменте, не потрескавшемся даже за те восемьдесят с лишним лет, что прошли с момента Катастрофы…

Замка на огромных стальных скобах, украшающих обе створки, действительно не оказалось. Зато сами створки оказались сделаны из железобетона: тяжеленные хреновины и не подумали податься даже под их объединёнными усилиями. Напарник хмыкнул:

— Ах вот вы как с нами… Ну и ладно: мы уже учёные! Подсади-ка меня!

После чего достал из заднего кармана плоскую алюминиевую склянку без этикеток и надписей. Мартен уже знал, что это: и действительно, напарник начал с дверных петель одной из створок, с самого верха, куда Мартен действительно подсадил его, сложив руки перед животом в замок. Копался напарник долго: обрабатывал, как знал Мартен, педантично и аккуратно. Добросовестно. Закончил обработку уже полом, щедро полив и бетонную поверхность прямо под створкой и перед ней.

Универсальная смазочно-растворительная эмульсия часто шла у них в ход: против неё мало что из заржавевших или удерживаемых собственным весом, или на трении, агрегатов, ручек, и дверей могло устоять. Не прошло и минуты, как напарник хмыкнул:

— Уже должно было пропитаться. Ну-ка, шевели своим тощим задом!

Мартен пошевелил, упёрся как следует в бетон пола, и теперь они смогли наконец сдвинуть и вытянуть на себя огромную трёхметровую в высоту створку — то, что она весила наверняка не меньше нескольких тонн, сказала им толщина чёртовой створки: целых тридцать сантиметров — один фут! Швеллер, которым была окантована сама створка по периметру, прочертил в бетоне пола ряд канавок и размазал лужицы раствора. Но позволил получить отверстие между створками как раз в фут: только-только протиснуться!

Что они и поспешили сделать, опасаясь локаторов биоизлучения — мало ли что придёт в голову федералам и охранникам развалин того, что когда-то было вторым по величине грузооборота портом Западного побережья!..

— Вау!.. — напарник не сдерживался, а явно торжествовал. Впрочем, это слово пришло в первую очередь в голову и самому Мартену, когда глаза привыкли к тускло-серому рассветному сумраку, царившему внутри. Свет проникал сквозь открытую ими щель и через узкие и тонкие — даже кошке не пролезть! — окна-бойницы у самого потолка склада, обрисовывая стальные балки перекрытия крыши и беспорядочные груды чего-то наваленного на полу в глубине, — Неужели? Я глазам своим не верю! Не разграблено!

Мартен поспешил схватить за локоть храбро двинувшегося вперёд партнёра:

— Ну-ка постой. Уж больно подозрительно всё это. Лабаз стоит здесь почти век. Восемьдесят из них — здесь никто не был, если верить россказням Ворона. Дверь не заперта. Внутри — ничего не тронуто… Подозрительно всё это! Что-то тут — явно не так!

— Да ладно тебе, напарник! — на задании они друг друга по именам не называли, потому что мало ли: вдруг какой козёл установил где-нибудь прослушку! — Не разграблено потому, что никто сюда уже минимум пять десятков лет не ходит и не плавает. Сам знаешь — Гидра! Да и мы бы не подумали, если б не карта, и не Мария маленькая! Она же — телепатка. И Гидру чует. Вот и сказала, что та впала в осеннюю спячку.

— Вроде, правильно, конечно… Но всё равно — как-то уж слишком легко.

— Думаешь, кто-то заморочился? Сочинил специально для нас, дурачков жадных и наивных, красивую легенду, да ещё и старинную бумагу закорючками изрисовал? Использовав столетние чернила? И всё — только для того, чтоб разыграть нас? Или убить?

— Да нет… Карта-то, конечно, настоящая… Да и убить нас можно куда проще. Только не верю я, что никто сюда до нас не совал свой любопытный и жадный до нехило дорогих раритетов, нос.

— Да и ладно. Хочешь — стой себе, где стоишь, а лично я пошёл. Посмотрю, чего тут и как. Надо же знать, сколько будет весить то, что мы сможем загрузить в нашу посудину!

Мартен подумал, что оно и верно вроде бы: в их посудину за раз всё равно особо много не загрузить: не больше двухсот килограмм. Да и посмотреть, конечно, хочется.

Он отошёл от ворот, двинувшись за напарником. Вот и глаза почти привыкли…

В первой куче, наваленной почти в рост человека у одной из внутренних опор крыши, оказались вентили. Да-да, самые настоящие железные вентили с ручными колёсами и винтовыми приводящими механизмами — для трубопроводов большого диаметра.

Напарник восхищённо почти шептал, оглаживая и похлопывая по округлым, и чуть проржавевшим там, где с них слезла серая шаровая краска, бокам:

— Эти — под трубы двенадцать дюймов, а эти — под пятнадцать! Надо же! Да муниципалитет будет нам руки целовать! Потому что старинных, с ручным управлением, уже лет сорок как нигде даже за спасение души не сыщешь! Слышь, кореш: берись-ка! Попробуем, сможем ли мы такой приподнять!

Мартен вынужден был признать, что тяжеленный, из настоящего железа, и со стенками толщиной миллиметров в десять, вентиль, тащить тяжело, но вполне возможно.

— Ладно, положим пока здесь. — они, скорее, уронили, чем положили здоровенную конструкцию размером метр на полметра у ворот, — Всё равно придётся створку ещё приоткрыть. А пока давай-ка пошарим ещё. Вдруг что-то не столь тяжёлое отыщется.

Но кроме ещё пяти куч с беспорядочно наваленными вентилями разных сортаментов, и фланцев под них, ничего полезного не обнаружилось.

— Чёрт. Всё равно нельзя везти сразу много. А то какой-нибудь умник догадается, что мы напали на настоящую жилу, и цена сразу упадёт. Ну-ка, давай, полезли вон туда, — напарник указал на как бы перегородку с дверью, делящую склад на две неравных части, — Там, кажется, есть что-то вроде чердака!

Чердак действительно имелся: над пустым и тёмным помещением в десять шагов в длину и двадцать — в ширину, имелся глухой как бы внутрискладской навес, на котором, при взгляде снизу, лежали ещё вентили — уже меньших размеров, и не только из старого доброго железа, но и более современные: пластиковые.

— Теперь ты подсади-ка. — Мартен поставил ступню на руки напарника, и, подтянувшись, заскочил наверх, на высоту чуть больше своего роста. Осмотрелся.

Вентили, ящики. Что это в них? Крышка открылась легко: даже не была заперта!

— Слышь, напарник. Здесь есть и железные болты и гайки. Шайбы. И гроверные шайбы. И инструменты даже есть. Газовые ключи, разводной, труборезы… Неплохо, мать его… — Мартен переползал от ящика к ящику, так как выпрямиться в полный рост мешали балки перекрытия. — И даже газовые горелки.

— Хм! Вот если б ты сказал, что тут есть неразложившийся карбид… А так — эти горелки бесполезны. Продать их можно только коллекционерам. А их сейчас нет. Ну, чего там ещё? Почему замолчал?

Мартен и правда замолчал.

Потому что в одном из углов увидел их.

Тряпки, которые имели странную расцветку и рисунок. Что-то другое, не связанное с их работой расхитителей могильников и брошенных построек, они ему напомнили…

Точно! Именно такую расцветку и имел халат его матери! На полувыцветшем фото, что показывал ему наставник.

У него была мать!!!

И сейчас он увидел её словно внутренним взором: стройное тело в халатике, в ванной комнате! И он, малыш трёх лет, неуклюже семенит, пытаясь подбежать! Но…

Но ещё он смутно, где-то совсем уж на краю сознания, видит: в дом врываются какие-то люди в чёрных костюмах, с автоматами, вспышки пламени из этих автоматов, отец падает, уложив только двоих из своего старенького ружья, мать бежит, бежит куда-то вглубь квартиры, но тоже падает на пол — словно от толчка в спину!.. Обрывки звуков: грохот выстрелов, плачь, крики и стоны пытающейся встать матери и раненного отца…

Отца добивают выстрелом в голову — кровь брызжет на серые стены… К матери подбегают трое, бьют сапогами, стреляют в спину и затылок, когда она падает на пол. Кровь снова и снова брызжет и течёт на стены и пол, он, маленький и беспомощный, может только плакать, и кричать: «Нет! Нет!»

Картинка меркнет, темнеет — то ли это выключилось от шока его младенческое сознание, то ли его треснули по голове…

Он отлично помнит, что очнулся тогда на самом деле на руках соседа — старого корейца, и больше в свою квартиру никогда не…

А сейчас он — в своей камере-клетке. Сидит, задыхаясь, на жёстком лежаке, одеяло валяется на полу. Тело до сих пор трясёт, и в камере остро воняет звериным — его! — потом. Откуда, из каких потаённых глубин, всплыло это муторное зрелище, которое он всю жизнь старался забыть?!

Господи! (Прости, что помянул всуе.)

Что это с ним? Почему он, совершенно на человека не похожий — ни внешне, ни внутренне! — монстр с кровожадными или расчётливыми мыслями циничного бойца-убийцы, в которого его превратили здесь, каждый раз видит сны, словно раньше он и правда был — человеком?!

Ведь он видит их там, в снах: свои руки. С тонкими и слабенькими — сравнительно с теперешними! — плечами и предплечьями, и плоскими ногтями. Длинные ноги. Ступни сорок третьего размера. В обуви. Где явно никак не смогли бы разместиться его теперешние«лыжи-ласты» с почти пятидюймовыми лезвиями-когтями. Плоскую, но широкую грудь. Круглую, а не вытянутую вперёд, голову…

Неужели раньше он, он сам, был-таки человеком, и сейчас во сне к нему приходят заблокированные кем-то воспоминания об этом?!

Или…

Или это — всё-таки не его воспоминания?

А того неизвестного ему существа, донора его памяти, который помнит и именует за него все предметы, явления и те события, что он встречает, и что с ним случаются?

Откуда-то же он знает, что стена — это стена. Меч — меч. Песок — песок.

А ведь никто ему этого не говорил, и ничему его не обучал!

Он словно уже явился на этот свет с необходимым набором знаний об этом мире!

Но как и почему это произошло?..

Проклятье.

Можно лежать часами, пялясь в серый стальной потолок, и предаваться размышлениям. Потому что делать-то кроме этого до тех пор, пока не откроется снова дверь, и его не проконвоируют в очередной раз до Арены, на встречу с новым врагом, абсолютно нечего.

Второй сегодняшний противник «стандартного» гладиатора тоже не порадовал: Химера из змеи и скорпиона с карикатурным, словно детским, личиком на передней стороне чудовищного тела уж слишком легко откусила голову противника гипертрофированными бронированными клешнями. Зато у этой схватки имелось хотя бы два несомненных плюса: быстрота и динамичность. Поскольку продлилась она не дольше двух минут.

— Снова — мимо. — профессор дёрнул щекой, даже не потрудившись скрыть своё растущее раздражение от оператора-напарника, — Хорошо только, что быстро.

— Согласен. — Сэвидж старался сохранять нейтрально-деловой тон. Знал, что звуковые анализаторы мгновенно выловят малейшие признаки зачатков «нелояльности» к работодателю вообще и коллеге по работе в частности, и вовсе не хотел никаких новых штрафных санкций. — Стало быть, в журнале наблюдений нужно отметить необходимость уменьшить как размер, так и силу сдавливания клешней — чтоб их мышцы могли только повредить шею, но не перерубать полностью и сразу.

— Ага. Вот и будьте добры, коллега, отметьте. Я пока вызову Стража-уборщика. — теперь профессор Хиггинс защёлкал тумблерами перед собой, хотя «выключать» бойца-человека необходимости уже не было: это произошло автоматически, с отделением от тела головы.

Сэвидж проверил, на должном ли расстоянии от уголка рта находится штанга крохотного микрофончика, и вполголоса, но отчётливо, сказал:

— Тест восемнадцать Ка, дробь три дробь два. Гибрид скорпиона с гадюкой. На базе носителя памяти Зэт — восемьдесят три. Необходимы существенные доработки, для чего нужно новое, уже модифицированное, тело. Исправления следующие. Первое. Нужно уменьшить размер клешней. Далее: ослабить сами мышцы клешней. Второе. Необходимо усилить хитиновые сегменты хвоста: стандартная катана слишком легко перерубила его. Третье… — пока Сэвидж неторопливо и обстоятельно диктовал указания и замечания для отдела Разработки, Уборщик загнал скорпионозмею, человеческое личико которой искажали гримасы боли и ненависти — гладиатор успел отрубить ей добрую четверть трёхметрового хвоста — в отверстие выхода, и убрался и сам. Люк за ними захлопнулся.

Змея не попадёт ни в свою камеру, ни даже в реанимационный блок, раз они посчитали это её тело — непригодным. Вместо этого её ждёт Конвертер.

— Ну что, следующего, коллега?

— Давайте, коллега.

Третьей сегодня оказалась странная и нелепая на вид смесь человеко-крокодила с омаром. Это создание оказалось настолько неуклюжим, и реагировало так медленно, что на пятой минуте позволило раскроить себе череп шипастой булавой, которой на этот раз был вооружён стандартный гладиатор. Не помогли ни огромные когти-клешни, ни зубастая вытянутая морда-пасть.

Но пять минут — всё-таки — не две.

Относительная «удача»!

К автоклаву в комнате релаксации доктор Сэвидж подходил с неопределённой улыбкой на лице. Нельзя давать аналитическим программам чёртовых камер наблюдения поводов пристебаться. Положена ему одна «релаксация» в неделю — надо, стало быть, её использовать. Потому что здоровый и половозрелый мужчина двадцати восьми лет обязан вести и «здоровый» образ жизни.

То есть — сбрасывать семя хотя бы один раз за этот срок. Иначе «состояние фрустрации» и «сексуальной неудовлетворённости» помешает ему «продуктивно работать».

Ну, во-всяком случае именно так сказано в пункте восемь-дробь два Инструкции, регламентирующей физическую форму и личную жизнь сотрудников Станции. И в Правилах внутреннего распорядка.

Огромный, в половину его роста, и добрых пять шагов в длину, округлый пластмассово-стальной короб, выкрашенный в приятный глазу нейтрально-белый цвет, при его приближении автоматически выдвинул встроенный пульт управления. Заботятся о них чёртовы хозяева, Корпорация «Дзи-энд-Си», ничего не скажешь: аппаратура настроена на тепло приближающегося тела, и на запах, исходящий от доктора: вон, и его имя появилось в верхней части экрана. И даже номер счёта. И баланс на этом самом счету. Почти закрывший потери от недавних денежных репрессий в виде штрафа за «некоммуникабельность в столовой».

А что особенно «приятно» — так это то, что его заказ даже не потребует каких-либо трат из его кармана: «всё это входит в базовый пакет бесплатных услуг, предоставляемых нашей Корпорацией нашим лучшим специалистам!»

Лицемеры чёртовы.

Набрать на миниатюрной выносной клавиатуре виртуальные кнопочки нетрудно.

Сегодня он тоже решил своим традициям не изменять. Может, кого-то из коллег и интересуют особи своего же пола, но он — консерватор. Традиционалист. Поэтому в графе «пол» он набрал «женщина». В графе «возраст» — двадцать пять лет. Так, теперь вес — пятьдесят. Фигура. Вот: с соотношением восемьдесят девять — пятьдесят — девяносто два. Да, он любил женщин с тонкой, «осиной», талией, и крутыми бёдрами. Невысоких — метр шестьдесят один. Грудь должна помещаться в ладонь, а не пучиться вокруг неё безобразными валиками. Стало быть — второй размер.

Теперь — сознание. Нечего тут мудрить: полное подчинение, словарный запас — основной, характер — мягкий, уступчивый. Он знал, конечно — звукоизолировать личные каюты учёных наверное, никогда не удастся! — что коллега, живущий справа, профессор Лайон Саммерс, предпочитает молоденьких, буквально девочек, и обременён, если можно так выразиться, садистскими замашками. Недаром из-за стены раз в неделю доносятся крики боли, и звук от ударов хлыста. Однако в последний раз кричал явно сам профессор.

Сорокапятилетний мужчина, стало быть, пресытился режимом «подчинения» предметов для релаксации, или просто устал срывать на беспомощных и безответных биокуклах своё раздражение и бессилие что-то изменить, и теперь ему подай дам с «доминированием над партнёром»!..

Сам Сэвидж ещё не настолько наскучил покорными и послушными девами в самом, так сказать, «соку», чтоб предаваться мазохистским вывертам, и позволять им «доминировать» над собой. И срывать раздражение на безропотных и безмозглых биосамках всё ещё считал непорядочным.

Стыдно. Даже перед самим собой.

Впрочем, молодыми и здоровыми самцами, каковых предпочитает другой его сосед, доктор Питер Гузик, Сэвидж тоже обзаводиться не собирался — пока что он всё-таки предпочитал «релаксировать» с особями женского пола. И — быть «сверху».

Поэтому решительно плюнул в выехавший приёмник почему-то вязкой слюной, и не без облегчения проследил, как тот въехал обратно в своё гнездо, а на приёмной панели жёлтая лампочка светодиода сменилась зелёной: загружен, стало быть, его заказ.

Можно идти ужинать. К моменту отхода ко сну описанная в Заказе дама на основе его генома окажется в его комнате.

За его столиком сегодня одиноко возвышался лишь доктор Эрик Лессер: уж его-то нескладную почти двухметровую фигуру очень трудно было перепутать с чьей-нибудь ещё. Доктор задумчиво пережёвывал котлету, как всегда несколько отстранённо глядя куда-то в угол столовой — огромной комнаты с оклеенными свежими плакатами с праздничными пожеланиями, стенами. Сэвидж пробормотал, садясь на своё место:

— Приятного аппетита, доктор.

Сэвиджу немного полегчало от того, что нигде не видно объекта его «некоммуникабельности» — доктора Кроуэлла. Похоже, обиженный «в лучших чувствах» доктор перешёл в другую временную смену.

На своё пожелание Элайджа услышал не менее традиционный ответ:

— И вам того же, доктор.

Сэвидж ткнул пальцем в голографический экранчик, особо не заморачиваясь — его вполне устраивало стандартное меню номер два: «украинский» борщ на первое, мясной стейк с тушёными овощами на второе, салат из свежей капусты с морковью и варёным зелёным горошком, под майонезом. И компот из сухофруктов.

К тому времени, как он постелил себе на колени салфетку со спинки стула, и придвинулся к столу, робот-официант уже привёз поднос с несколькими тарелками. Над «вторым» клубился ароматный пар. Борщ же Сэвидж любил негорячий, о чём автоповар отлично помнил: температура кушанья никогда не превышала пятидесяти градусов. Но и ниже сорока никогда не была.

Робот, оставив тарелки на столе, бесшумно удалился на своих мягких пневматиках, Сэвидж, вздохнув, и тщательно размешав стоящий почти столбиком в центре тарелки «монумент» из густой сметаны, принялся за борщ. К тому времени, как он прикончил и стейк, доктор Лессер уже допил компот — он тоже предпочитал его всяческим экзотическим напиткам и муссам. Но уходить коллега почему-то не спешил.

Сэвидж уже догадался по некоторым признакам: доктор хочет его о чём-то спросить. Собственно, почему бы и нет, если речь пойдёт не о чём-то личном.

— Доктор Сэвидж. Позвольте задать вам вопрос.

— Да, доктор. Я вас внимательно слушаю.

— Вам в последние дни не приходилось проверять… э-э… Ромэна?

Сэвидж, собственно, так и предполагал, что вопрос будет как-то связан с одной из недавних разработок лаборатории Лессера. Ромэном.

— Приходилось, доктор. Не далее, как сегодня.

— Ну и… Как он?

— Прекрасно, если мне будет позволено так выразиться. Ваш питомец укладывает на песок уже восьмого претендента. Своего рода рекорд. Так долго у нас ещё никто не «работал».

— Но ведь вы… Простите, что спрашиваю — действуете по стандартной Программе?

— Совершенно верно, доктор. Стравливаем с ним, — Сэвидж не мог не отметить, как лицо доктора исказила чуть заметная гримаса, когда он намеренно употребил это грубое слово, — всё более тяжёлых и всё лучше вооружённых гладиаторов. Последний весил уже почти в полтора раза больше ромэна, и был на голову выше. И всё равно потерпел поражение.

— Как думаете, доктор, с чем связано столь… Э-э… Успешное выживание? Ромэн… учится?

— И это тоже. То, что он от битвы к битве учится — без сомнения. И совершенствует навыки и приёмы, и развивает, так сказать, «стратегическое мышление». Ему, разумеется, помогает и то, что ваша лаборатория наградила его и отличными пропорциональными конечностями: в меру длинными, в меру сильными. А также ромэн обладает отличной выносливостью. И высокой проходимостью на сыпучих покрытиях — то есть, для него хорошо, что его ступня широкая. Но вы ведь планировали, что он сможет и плавать?

— Да. — Лессер кивнул. Но по сосредоточенно нахмуренным бровям Сэвидж видел, что доктор ждёт продолжения.

Интересно.

Что же конкретно он хочет узнать?

— Конструкция несомненно удачная. И носитель мнемоматрицы подобран верно — с учётом антропо — пардон! — био-метрии. Способность к самообучению — выше всяких похвал. Навыки рукопашной — превосходны. За все восемь схваток лишь дважды ромэн получал серьёзные повреждения. Несмертельные. Мы нашли возможным подлатать его. Так что теперь у нас есть опытный и закалённый боец. Осталось только…

— Да-да?

— Выпустить против него совсем уж гиганта. Но такое наши работодатели вряд ли поприветствуют. Потому что такой бой покажется гротескно ненатуральным. Недостоверным. Ведь согласно Инструкции бойцы должны иметь примерно равный размер и вес — иначе такой поединок не смотрится. Или смотрится фальшиво. Да и применять гладиаторы должны против наших питомцев лишь самое простое оружие — без всяких этих новомодных лазерных пушек, квакеров, или парализаторов.

— Да, я помню, доктор. Собственно, я не поэтому вас о ромэне спрашивал.

— Слушаю вас, доктор. — Сэвидж старался выглядеть равнодушно-спокойным, хотя на душе скребли кошки. Он уже догадался, что именно коллега имеет в виду.

— Я хотел узнать ваше мнение о том, стоит ли нам снова попытаться создать кого-то подобного. Может быть, схватка между как раз ромэном и его аналогом, то есть — антропометрически схожим противником, оснащённым примерно такими же возможностями в плане техники и навыков боя, и лишь с когтями и зубами, смотрелась бы… выигрышней?

Сэвидж мысленно трижды сплюнул: они ушли от скользкой темы. Вроде бы. Потому что прослушка в столовой тоже наверняка имелась.

— Вы спрашиваете как специалист или как заинтересованное лицо? То есть, как его создатель.

— Как специалист, разумеется.

— Ну тогда и я вам отвечу как специалисту. Нет. Поединки между человекообразными монстрами не являются приоритетами нашей работы. (Возможно, конечно, что где-то есть ещё Станции, где как раз ими и занимаются, но я о таких ничего не слышал.) И создавать ещё кого-либо с такими возможностями, данными, и когтями, не нужно.

Потому что буквально за два-три боя такие как ромэн становятся слишком опытными и расчетливыми. Рационалистичными, если можно так выразиться. И не столько бьются, сколько стараются вот именно — убить противника. Максимально безопасно для себя. И максимально простыми и эффективными способами. А такие способы практически всегда абсолютно незрелищны. Возможно, конечно, что это как-то связано с носителями памяти. И если вложить в нового ромэна другого носителя, что-нибудь другое и получится… Но тут уж мы вступаем в область догадок и предположений. Проверить которые можно лишь после смерти вашего подопечного. А пока остаётся только ждать. (Впрочем, думаю, удачно найденную кинематическую схему данного… э-э… экземпляра мы, вернее — вы, можете смело сохранить.) Ведь нам платят за конкретные, расчётные, выходные данные наших созданий. Правда, пока невозможно учесть в таких расчётах боевой, так сказать, опыт, полученный вот таким… «Ветераном».

— Вот-вот, доктор, и я об этом же. — Сэвидж понял, что они-таки не ушли от скользкой темы, — Не кажется ли вам, что столь долго проживший и так наловчившийся грамотно и расчетливо убивать врагов монстр может… Вспомнить — ну, то есть, эти воспоминания как бы сами всплывут из дебрей, так сказать, подсознания! — куда больше, чем это было бы желательно? И воспользоваться этими воспоминаниями… Для претворения в жизнь… э-э… собственных планов?

Сэвидж рассмеялся. Но он отлично понимал, что его деланный смех не обманет доктора, и уж тем более — работников СВБ. И их программы-анализаторы.

Но доктору что-то нужно ответить. И ответить умно.

— Думаю, доктор, ответ вы и сами знаете. Да, это может быть опасно. Вернее, могло бы, если б не наша всесезонно и ежесекундно, денно и нощно, бдящая СВБ. Охрана питомника — куда там тюрьмам и исправительным заведениям. Даже преступников-людей не охраняют так, как наших с вами питомцев. С другой стороны, что бы там за эти почти два месяца, пока он сохраняет жизнь, наш (Правильней всё же — ваш!) ромэн не вспомнил из памяти Носителя, это не будет иметь решительно никакого значения, пока он надёжно охраняем и заперт.

В своей клетке.

Я ответил на ваш вопрос? — Сэвидж позволил своему веку чуть дрогнуть.

Доктор Лессер, буквально впившийся глазами в его лицо, намёк несомненно понял: откинулся назад на спинку стула, и пожевал губы. Сказал:

— Да, доктор. Вы ответили. Именно это я и хотел услышать.

Когда робот-посыльный привёз пластиковую капсулу с его заказом, доктор Сэвидж уже успел прочесть половину книги. Книги на Станции имелись и на флэшках, и на матрицах, и даже в виде старинных раритетов на бумаге с оттисками типографской краски — для таких любителей старины и экзотики, как Сэвидж, или профессор Мэтт Самуэльссон, ветеран космоса и генной инженерии, который сейчас возглавлял их Отделение, и проработал на Корпорацию целых тридцать восемь лет. Про себя Сэвидж думал, что правильное слово всё-таки будет — прослужил. Как «служат» собачки, когда им показывают косточку с мясом…

Впрочем, критиковать кого-либо за то, что они поступают и думают вот так, а не иначе — не его собачье дело. Сам-то он — что? Не в точно таком же положении?!

Элайджа ткнул в кнопку на центральной панели въехавшего в каюту доставщика. Робот опустил двухметровый цилиндрический контейнер, похожий на старинную оральную упаковку для микрогранул с лекарством, или игрушек-киндерсюрпризов, прямо на пол. Глухо щёлкнул переключатель реле в пульте управления, упрятанного где-то в глубине стального ящикоподобного корпуса доставщика. Капсула, состоявшая из двух половинок — верхняя прозрачная, нижняя — коричневая — раскрылась.

Ни бережно, ни грубо робот взялся за лямки, проходящие под коленями, под талией, и под мышками девушки, лежавшей внутри, и переложил «даму» прямо на пол. После чего взял захватами пустой кокон, лямки, и удалился, тихо шлёпая по пластиковому полу каюты и коридора гусеницами на резиновом ходу.

Сэвидж закрыл дверь за доставщиком. Вздохнул, невольно кинув косой взор исподлобья в угол, где в точке схождения стен и потолка виднелась неприметная чёрная бусинка — объектив видеокамеры.

А куда денешься?! Всё здесь, на борту Станции, делается для вящей «безопасности и удобства» служащих! СВБ всегда стоит на страже интересов сотрудников «Самого Важного Подразделения Корпорации» — секретного блока лабораторий бодиформинга! Вон: доктора Хасиму откачали буквально за три минуты. Он в своей самодельной петле из разорванной на полосы простыни не успел даже задохнуться как следует!..

Ладно, остаётся только сидеть и ждать.

Когда сформированный по его заказу объект для «удовлетворения естественных потребностей организма» очухается, и сможет выполнять положенную ему функцию.

То есть — «включение сознания» куклы произойдёт через примерно пять минут после доставки. А происходит оно автоматически, в результате открытия колпака кокона.

Как раз можно не торопясь, если кто не успел — раздеться.

Мартен так и не смог уснуть.

Но думал он больше не о том, кем был до пробуждения здесь, в Лабиринте-тюрьме. А о том, как побывал два раза в ремонтной мастерской.

Возможно, правильней было бы назвать её больницей, или госпиталем, но больницей, насколько он помнил из своей базовой, с момента «рождения» имевшейся у него, и сейчас ставшей куда обширней, памяти, называлось место, где лечили людей.

А он — не человек.

Поэтому когда он прикончил очередного противника, перерезав, а вернее — вспоров тому глотку тогда ещё трёхдюймовыми когтями, а сам получил проникающее ранение в живот, да так, что наружу вывалилась часть сизо-серых кишок, его на странной тележке с гусеницами и доставили в комнату на «надземном», верхнем, Уровне Лабиринта: «Ремонтный блок», как значилось на табличке на двери — как оказалось, Мартен мог и читать.

Там Мартена перегрузили, особо не церемонясь, стальными манипуляторами тележки прямо в прозрачный круглый бак, похожий на самую обычную огромную бочку, а в рот вставили что-то вроде загубника. Мартен очень быстро понял, что делать с этим загубником, потому что новые манипуляторы, спустившиеся с потолка, надёжно схватили его за кисти и лодыжки, и начали погружать в бак — с головой. К счастью, дышать через гофрированный мягкий шланг оказалось и просто и удобно: воздух оказался очень бодрящим, словно живительным.

Другие манипуляторы вогнали ему в плечи и ягодицы иглы шприцов. (Он вдруг вспомнил, как называются эти штуки!) А со дна бака всплыли странные, похожие на многоножек, механические как бы мокрицы, размером с ладонь, начавшие что-то делать с его раной на животе…

Решив, что хуже вряд ли будет, и если б его решили убить, сделали бы это как-то попроще, Мартен тогда решил не рыпаться, и проследить — что механические крошки будут с ним делать. Но — не получилось. Что именно они там с его внутренностями делали, и каким образом он оказался «починен», Мартен так и не узнал, и не помнил: всё вокруг поехало, в ушах зазвенело, глаза сами собой закрылись…

Возможно, так произошло из-за мутно-белой жидкости, которую ему в живот впрыснул ещё один здоровенный шприц: тело сразу как-то расслабилось, онемело, словно оно — не его, сознание стало туманиться…

И очнулся он только на лежаке, в своей камере.

На животе остался лишь чуть видимый белёсый рубец.

Второй раз ему «чинили» почти отрубленную у локтя руку: это когда он уже был достаточно «учёный», и живот под острые лезвия не подставлял. Врага тогда зарезал его же мечом, рыча от злости, что купился на обманный финт, и подставил руку — в нём словно проснулись те самые «черти» о которых часто упоминали его противники, и которых он так до сих пор и не видел.

Отрезанную в суставе руку, висящую на клочке кожи и нескольких сухожилиях, пришлось придерживать другой: было очень больно, пока его снова везли на тележке с гусеницами в ремонтный блок. Радовало только то, что кровь почти сразу перестала бить фонтаном — похоже, защитные реакции его нового тела на уровне!..

Но на этот раз в бассейне ему даже не вставляли загубника: просто поддерживали манипуляторами голову над поверхностью, а в зафиксированную другими манипуляторами руку воткнули снова шприц с белёсой жидкостью.

Так что сегодня мокрицы-многоножки возвращали в сустав и пришивали ему руку прямо так, в сознании — без того усыпляющего вещества, что отправило его в недра временного небытия. И теперь-то Мартен понял, почему это вещество дали ему в тот, первый, раз: было не то, что больно, а — чертовски больно!

Но он терпел, стиснув зубы. А спустя некоторое время чувство боли пропало, и рука онемела: похоже, сегодня ему сделали не общий, а «местный» наркоз. (О! Новое воспоминание!) Мартен старался теперь внимательно оглядываться: потеря сознания не позволила тогда, в первый раз, рассмотреть комнату, в которую попал, достаточно хорошо.

Комната, собственно, казалась просторной и высокой: не то, что его камера. Потолок и стены сверкали ослепительной белизной, пол оказался чёрным. И был покрыт какой-то упругой субстанцией. До потолка казалось не меньше трёх его ростов, а по площади, наверное, комната только в два-три раза уступала Арене. Зато по всему периметру в ней стояли странные конструкции: ещё несколько баков с разными жидкостями: зелёной, синей, фиолетово-сиреневой, жёлтой. (Уже одно это сказало Мартену, что таких как он бойцов здесь много. И, похоже, не у каждого кровь — такая, как у него: красная.)

Другие агрегаты, возвышавшиеся иногда куда выше его роста, напоминали формой бочки — только лежащие горизонтально, чудовищно вытянутые, и сделанные из металла, покрашенного тоже в белый цвет. К стенам от них тянулись толстые чёрные змеи — кабели, как сказал некто в глубине его сознания, именующий для него всё окружающее. А на передних панелях бочек виднелись какие-то рычаги и чёрные прямоугольники. Позже Мартен понял, додумался, что это — выключенные мониторы, и панели управления этими самыми цилиндрами-бочками.

А вот монитор и панель при его чане работали: Мартен видел теперь, что странные сполохи бегут по прямоугольнику, установленному несколько сбоку, у большой плоской консоли его чана, и он видит эти сполохи, потому что они отражаются в полированном боку ёмкости, стоящей рядом с его баком.

Вывод сделать было нетрудно: раз его «чинят», то механизмы и приборы его бака и работают. И здесь действительно ремонтируют тела. Тех существ, которые, как и он, вынуждены сражаться с чёртовыми людьми. Потому что ну вот не попадалось (Или не давали!) Мартену других противников! И если сейчас здесь никого нет, это может говорить как о том, что больше одной схватки одновременно здесь не проводят, и Арена — лишь одна, так и о том, что в других схватках победил человек. Которого при необходимости ремонтируют в другом месте. Например, в больнице. Или госпитале.

Руку приладили и пришили гораздо быстрее, чем он рассчитывал. Он просто не успел, не смог рассмотреть и запомнить все детали. Манипуляторы вынули его из жидкости не особенно бережно: просто опустили его на пол так, чтоб ноги встали на чёрную упругую поверхность. Из люка в дальнем конце зала появился Страж-Загонщик. Мартен не стал ждать, когда поле погонит его по коридору через открывшийся в противоположном конце ремонтного блока огромный прямоугольный люк — потопал туда и вниз, по лестницам, сам. Руку бережно придерживал здоровой: она всё ещё казалась словно не своей: он не чувствовал ни боли, ни самой руки. Правда, идти это ему не мешало.

Вот он и шёл по коридору, слушая тихое жужжание, которое всегда исходило из брюха Стража, и мерное шлёпанье обрезиненных гусениц за спиной. Вдоль стен коридора имелось несколько выходов, но их, когда пробовал двинуться туда, как оказалось, тоже перекрывали невидимые и бьющие током поля — такие же, как и у Загонщика. Собственно, ошибиться с выбором пути оказалось невозможно: только проход на лестницу и оказался открыт. Правда, спуститься пришлось не на два, как обычно, а на три этажа.

А спустившись, он без проблем обнаружил на «своём» уровне и свою камеру: её дверь как всегда была «гостеприимно» распахнута.

Доктор Сэвидж сам процесс «рекреации» не особенно любил.

Но понимал, что он действительно необходим молодому и здоровому мужчине.

После того, как законодательно запретили «естественный» секс, немногих оставшихся в живых «натуральных» женщин разместив в специальных резервациях-музеях, понять, что это было такое, уже невозможно. А суррогатные партнёрши, изготовляемые из твоего же генетического материала, (Чтобы, якобы, не дай Бог, не случилось какой аллергии, или несовместимости, или не раздражал неприятный чужой запах!) могли делать только то, что закладывал в их примитивные мозги из базовой флэшки стандартный процессор автоклава: простейшие рефлексы, речь, и поведение на уровне: «Чего желает Господин?»

Поэтому когда всё закончилось, он молча прошёл в ванну, чтоб вымыться, просто оставив слегка (Собственно, как обычно!) растерявшуюся игрушку на постели.

Естественно, и выслушал, вернувшись:

— Господин?! Что случилось?! Я в чём-то провинилась перед вами, что вы покинули меня? Простите, пожалуйста простите! Я больше никогда так…

Он прервал её жестом:

— Помолчи, дорогая. Ты ни в чём не провинилась. Просто я ходил мыться.

— Но почему вы не позвали меня, господин? Я бы помогла вам! Потёрла бы спинку, сделала расслабляющий массаж, растёрла полотенцем ваше тело…

— Хватит, — Сэвидж поморщился, подумав, что чёртовы механические куклы услужливы буквально до назойливости. Хотя это — не их вина. А тех программистов, что учитывали так раздражающие нормальных среднестатистических мужчин-потребителей ошибки и капризы «настоящих» женщин. И уж всё сделали, чтоб в разработанном ими «продукте» таковых не повторялось, — Просто лежи и молчи. Я скажу, если мне что-то будет нужно.

Женщина затихла, и лежала теперь действительно молча. Только помаргивала на него огромными выразительными — словно у газели какой! — глазищами из-под длиннющих и пушистых ресниц — он всегда заказывал именно такие. А вот цвет глаз сегодня сделал густо-синим. Под настроение. Вот в этих-то глазах ему и виделся — словно бы упрёк.

Проклятье!

Выходит, правильно сделали те, кто запретили существование «естественных» женщин во времена Большой Революции. Потому что — раздражает!

Даже если молчит, и только хлопает наполненными слезами «очами», жалобно подёргивая шмыгающим носиком, словно без повода побитая собака — чувствуешь себя виноватым в чём-то. А, вроде, ни в чём он не виноват. Он же не привязывает девушку к встроенным в двуспальную кровать кольцам, и не хлещет плетью-семихвосткой, что на всякий случай всегда имеется в шкафу каждого мужчины-контрактника из персонала и экипажа, чтоб «снять нервное напряжение», или возбудиться. Да даже не избивает ногами, как делает, как он слышал из случайного разговора в столовой, мастер-пилот Дон Бреннон. Или не таскает за волосы, лупя коленом в лицо — как профессор Фэссель.

Сэвидж наконец присел на край кровати, осознав, что мечется по каюте, словно загнанный зверь, заставляя молча лежащую напуганную женщину поворачивать голову туда-сюда, и явно обеспокоив наблюдающих за ними дежурных офицеров СВБ.

Нужно успокоиться.

Да и с чего он так завёлся?!

Вроде, всё как всегда.

Не получилось вывести и отобрать удачные экземпляры для интересных поединков? Не отсняли ничего для продажи? Не беда. Так они и работают — пробуя и перебирая разные варианты.

Завтра они с доктором Хиггинсом будут испытывать другие экземпляры. Для этого и существуют группы разработчиков — целых тридцать две Лаборатории! Может, конечно, их работа и не так ответственна, как у Сэвиджа — они лишь проектируют, строят, и вносят коррективы в тела монстров, создаваемых здесь, на Станции телекорпорации. А вот Сэвиджу и Хиггинсу повезло меньше — после года самостоятельных, и весьма успешных, разработок, когда они (На свою же голову!) показали себя весьма сведущими и талантливыми конструкторами, им и поручили контроль за «качеством» созданных уже всеми группами образцов.

Чтоб, стало быть, определить оптимальные требующиеся коррективы. Исправления. В теле и поведении этих образцов.

С точки зрения экспертов они с Хиггинсом несомненно: сейчас — наиболее компетентны. Поскольку за плечами Сэвиджа — девять «удачных», то есть, «зрелищно работающих» экземпляров, а Хиггинса — одиннадцать. Поэтому лаборатории, где они создавали свои экземпляры, пока были руководителями, пришлось передать ретивой и амбициозной молодёжи, а самим перебраться в центральную Диспетчерскую. При Арене.

И если в зарплате они сильно выиграли, то с точки зрения моральных терзаний…

Блинн.

Нет, довольно «терзаний». Нужно отвлечься. Переключиться. Обойдёт-ка он вокруг постели. Тем более, что тут есть на что посмотреть… Хм. Н-да. Черти их задери! Прекрасное всё-таки у его «заказа» тело! «Элитное»! Грех не использовать — тем более, что всё для этого у доктора уже готово! Ну так — «здоровый» же и «половозрелый»!

Сэвидж залез снова на постель, растянулся на спине. Буркнул:

— Дорогая. Не могла бы ты…

Дорогая догадалась с первого же намёка: программа, будь она неладна!:

— О-о! Господин хочет орально?

Сэвидж только устало кивнул.

Чувствовал он себя почему-то последней свиньёй.

Хотя, вроде, и не было для этого причин: он своих временных партнёрш, хотя они формально и не считались не то что — людьми, а даже и живыми существами! — никогда не то что, не убивал — хотя позволялось и такое! — а даже не мучил. И не унижал.

Ну, во-всяком случае, хотя бы старался.

После «завершения программы релаксации» Сэвидж поторопился нажать кнопку деактиватора. Лежащая рядом с ним на постели девушка словно растеклась бесформенной и безмышцевой куклой по матрацу. Не прошло и тридцати секунд, как в дверь аккуратно постучали. Сэвидж нажал кнопку замка, дублирующую основную — в изголовье кровати.

Въехавший Доставщик, разумеется, ничего как обычно не сказал: это совесть доктора говорила о том, что будь механизм оснащён системой речи, уж мог бы высказать ему за бессовестное и циничное «использование», а затем и «убийство» выполнившей положенную работу куклы — по сути, такого же, как сам Доставшик, робота. Пусть и — био.

Вытянутыми вперёд манипуляторами робот забрал лишённое псевдожизни тело, и снова погрузил в принесённую с собой капсулу. После чего с закрытой капсулой в клешнях выехал, третьим манипулятором аккуратно прикрыв дверь. Сэвидж поторопился снова активировать замок: мало ли.

Лежать на спине было удобно и мягко. Хотя даже сеанс «оздоровительного» секса вовсе не расслабил его, и не прогнал мрачные думы. Во-первых, о девушке, которую по его милости сейчас опустят в Конвертер, откуда она попадёт в итоге в чан с так называемой протоплазмой, окончив «бренное существование». Чтоб автоклавы могли снова, выкачав оттуда протораствор, сформировать тело. Её, или ещё чьё-то — по требованию очередного «клиента». (С другой стороны, судьба таких, «одноразовых», девиц всё-таки куда «счастливей», чем у тех кукол, что хозяева борделей эксплуатируют буквально до «полного износа».)

Собственно, тела мутантов для Арены получали почти так же, как «партнёрш для релаксации». Только в немного других автоклавах. И с другими программами. И реактивами — например, для тех же сверхпрочных когтей и зубов.

А во-вторых, конечно, он думал о том, о чём они с доктором Лессером говорили.

А вернее — о том, о чем они недоговаривали. Ограничиваясь намёками, умолчаниями, и подмигиваниями.

Ну, в том, что Лессер-то догадается, что он имел в виду, говоря, что «поумнение» ромэна — на самом деле не проблема, Сэвидж не сомневался.

Ещё какая проблема!

Потому что рано или поздно любой, пусть и ущербный и морально и меморабельно кастрированный, мозг начинает, вначале инстинктивно, а затем и осознанно догадываться, а затем и всё более чётко понимать, что им манипулируют. И заставляют делать то, что ему делать вовсе не хочется.

И начнёт соответственно пытаться разрешить проблему свободы.

Так, чтоб заполучить свободу решений. А затем — и личную. А заодно при этом ещё и отомстить. Тем, кто не спрашивая его согласия, поместил его в столь страшную ситуацию. Заставив быть фактически рабом-смертником.

Рабство.

Да, это — верное слово.

Хотя на дворе и двадцать второй век.

Зуммер экстренного вызова разбудил Сэвиджа, заставив вздрогнуть — как оказалось, за всеми этими морально-нравственными хитросплетениями и бесплодными рассусоливаниями он незаметно для себя заснул.

Пришлось подняться с постели и протопать к настенному телефону, висящему у входной двери:

— Сэвидж слушает.

— Доброго времени суток, доктор Сэвидж. Это вас беспокоит майор Пауль Долдер, Служба Внутренней Безопасности. Не могли бы мы поговорить?

Мысли в голове Сэвиджа понеслись, словно конь, которого цапнул за круп слепень. Майор, глава СВБ — и хочет поговорить! Да ещё среди ночи! Плохо.

Но ответить нужно:

— Разумеется, майор… э-э… Сэр. Мне прийти к вам?

— Да нет, доктор, не нужно. Я как раз в вашем блоке. К вашей каюте подойду буквально через минуту.

— Хорошо. Жду. Жду. — доктор повесил трубку, поскольку на том конце провода её уже повесили. Значит, у него есть тридцать секунд, чтоб хотя бы натянуть брюки и накинуть рубаху.

Майор Долдер выглядел вполне обыденно: никакой кровожадной ухмылки, прищуренных глаз со стальным выражением, или ехидных шуточек в стиле: «А вот и СВБ! А вы уже спрятали в матрац свою сигарету с марихуаной, хе-хе?»

— Добрый вечер ещё раз, доктор Сэвидж.

— Здравствуйте, господин майор. Проходите. — Сэвидж сделал приглашающий жест в сторону стула, который он уже освободил от своей одежды, наспех напялив её на себя.

— Благодарю. — Долдер, неторопливо и спокойно прошёл к стулу у рабочего стола доктора, и осторожно, словно боялся, что стул под ним развалится, присел. По комплекции, собственно, майор от самого Сэвиджа не отличался. Однако тот знал, что это впечатление обманчиво: что рядовой, что офицерский состав СВБ ежедневно проводит в спортзале не менее трёх часов! Добросовестно нарабатывая и силовые, и боевые, и прочие навыки.

— Слушаю вас, господин майор. — Сэвидж сел на край кровати у стола, поскольку второго стула в его каюте не предусматривалось внутренним распорядком.

— Не будем столь официальны, доктор Сэвидж. — офицер поморщился, словно действительно досадуя на такое обращение штатского специалиста, — Поскольку и мой визит неофициален. Пока. Поэтому будет лучше, если вы тоже будете называть меня доктор Долдер — я всё-таки получил это почётное звание на шесть лет раньше вас.

Шарики в голове Сэвиджа завращались ещё быстрей: во-первых, от потрясной новости: «тупой солдафон», оказывается, на самом-то деле — доктор наук! А во-вторых, от того, что визит пока — «неофициальный»! Однако!..

— Э-э… Хорошо, согласен. Но что же привело вас сюда, доктор Долдер, в столь поздний час?

— Факты, доктор, факты. Не слишком приятные, и уж точно — не такие, чтоб можно было проигнорировать, или остаться спокойным и спустить сегодняшнее происшествие, так сказать, на тормозах. Дело в том, что наши программы — вы знаете! — настроены на определённые ключевые моменты. Ну, для предотвращения, так сказать… — майор вроде как замялся, но Сэвидж решил помочь:

— Неприятных инцидентов с лояльностью персонала. И нарушением дисциплины.

— Да. Да, можно назвать это и так. Однако в вашем с доктором Лессером вчерашнем разговоре моё внимание на себя обратило упоминание — причём многократное упоминание! — продукта работы их лаборатории. Ромэна. Поэтому я внимательно прослушал весь ваш разговор.

Сэвидж осторожно сглотнул. Нет, он, понятное дело, предвидел, что так или иначе их разговор привлечёт к себе внимание СВБ, хотя бы обсуждением того факта, что у них в Питомнике завёлся «долгожитель» — победивший уже восьмерых противников, и накопивший неплохой опыт, мутант. Но он же старался ничего этакого не говорить!

Во-всяком случае — наверняка не из-за сказанного майор пришёл сюда среди ночи!

— Да, верно. — майор кивнул, словно отвечая на невысказанный вопрос Сэвиджа, — Я пришёл сюда вовсе не из-за сказанного вами и доктором Лессером. А — как раз из-за того, что вы не сказали. Точнее — недосказали. О чём только намекнули, предположив, что память носителя, то есть — матричная базовая память, может в значительной степени вернуться к столь долго прожившему биобойцу. И эти фрагменты, эти мировоззренческие, философские, поведенческие, и другие, так сказать, стереотипы и программы, могут очень сильно повлиять. На поведение и… стремления нашего монстра.

— Что вы имеете в виду конкретно, доктор? — поняв, что взявший паузу майор именно этого от него и ждёт, Сэвидж буквально заставил себя выдавить этот вопрос.

— Конкретно я имею в виду тот странный факт, что именно после вашего разговора, буквально через несколько часов, видеокамера в помещении, где содержится ромэн, оказалась уничтожена. Дежурный оператор заметил это не сразу, поскольку у нас на Станции в ночное время всем положено спать, и дежурные офицеры позволяют себе… Несколько ослабить бдительность. — майор многозначительно посмотрел на Сэвиджа, и тот понял, что бедолага, позволивший себе «ослабить бдительность» уже получил по-полной, — Однако запись сохранилась. На ней отлично видно, что ромэн знал, или догадывался о видеонаблюдении давно. Во-всяком случае, он свою диверсию спланировал и подготовил явно заранее. На записи хорошо видно, как он придвигает к углу с видеокамерой свой лежак, забирается на него, и в прыжке выковыривает агрегат из угла, куда тот был почти заподлицо вмонтирован. То есть — никакой суперклей, которым камера крепилась, и не смог бы устоять перед когтями, имеющими благодаря стараниям группы доктора Лессера прочность практически такую же, как у стали.

Сэвидж вдруг вспыхнул: до него дошло, куда майор клонит!:

— Уж не думаете ли вы, майор!..

— Нет. — Долдер сделал успокаивающий жест кистью, призывая Сэвиджа снова сесть на постель, — Я вовсе не думаю, что тут наличествует ваш с доктором Лессером «преступный сговор», имеющий целью сохранить подольше жизнь полюбившегося вам «ветерана». Как грамотный, хотя и не практикующий бодиформист, я в состоянии отдавать себе отчёт, что достаточно много вспомнивший, и достаточно долго проживший мутант на базе матрицы любого отобранного на роль базового донора носителя, может «поумнеть». И самостоятельно сделать определённые выводы. О своём статусе. И о методах тюремщиков. Как ему представляется, содержащих его на положении заключённого. И более того — подло эксплуатирующих его, заставляя каждые несколько дней рисковать жизнью, словно он — раб из древнеримского Колизея. Но согласитесь: ваш с доктором разговор буквально за несколько часов до этого вопиюще экстраординарного происшествия должен был заставить меня.

Хотя бы — насторожиться.

— М-м-м… Согласен. Да, доктор, такое совпадение не может не насторожить. — теперь Сэвидж и сам насторожился и расстроился. Вот уж совпаденьице так совпаденьице — ничего не скажешь: фатальное! И само-собой, они с Лессером — «заинтересованные лица».

А ну как майор считает, что они готовят бунт в Питомнике?!

— Нет, доктор, ни о чём подобном я не помышлял. — мысли его, майор, что ли, читает?! Или у него настолько расстроенное лицо?! — Я вовсе не считаю, что вы с доктором Лессером хотите сорвать работу Станции, предоставив определённые возможности и информацию, так сказать, любимцу-долгожителю, и подговорив его устроить небольшой бунт среди выведенных нашими лабораториями экспериментальных экземпляров. Но — согласитесь?! — такой вариант развития событий был бы для нас крайне… Нежелателен.

Мало того, что пострадали бы фактически невиновные бунтовщики, которых кто-то, скажем, инструктированный кем-то мутант-вожак, подстрекал бы и науськивал, так ещё и персоналу научных подразделений, если б повстанцы смогли туда прорваться, мог бы быть нанесён ущерб — если б мутантам кто-то сообщил, кто их создал такими. И по чьей милости они вынуждены защищать свою жизнь фактически безоружными.

— Да. Согласен. — хорошо, что намёки майора пока вот именно — намёки. Никогда Сэвидж не предполагал, что доктор Лессер мог бы «проинструктировать» «любимчика-ветерана». А уж сам — и подавно! А кроме того, Сэвидж отлично представлял, что их ждёт, случись и правда — бунт! Их подопечные наверняка не пылают особой любовью к своим мучителям и тюремщикам! — Страшно представить, что может произойти, если все наши… э-э… подопытные… э-э… взбунтуются. Но ведь Питомник надёжно охраняется?

— Да. Он охраняется, как вы и сами отметили, даже лучше, чем людские исправительные заведения. Однако я хотел поговорить с вами не об этом.

— А о чём же? — Сэвидж почувствовал, что лицо покраснело, и капли пота начинаютвыступать на лбу и шее — он уже предвидел ответ.

— Я пришёл посоветоваться. Не будет ли для вас с доктором Лессером большой потерей, если я сейчас этот уникальный, и столь, так сказать, набивший руку в битвах и победах, начавший мыслить, и торчащий теперь у нашего подразделения, словно — простите! — заноза в заднице, экземпляр, прикажу деактивировать?

— Хм-м… — доктор поймал себя на том, что рука невольно тянется к затылку — почесать, и прервал это движение, — Пожалуй, нет. Для той цели, что поставлена перед нами телекорпорацией, жизнь данного… э-э… экземпляра особого значения не имеет. Потому что будучи сейчас фактически самым матёрым и опытным бойцом в Питомнике, он принимает не те решения, что ведут вот именно — к зрелищности. Но — к рациональности.

Поэтому его бои и носят чисто функциональный характер. Он действует цинично, да. Расчетливо. И эффективно. А интересное шоу из таких, «осмысленных» и продуманных, схваток, сделать вряд ли удастся.

Поэтому, и, думаю, с этим согласится и уважаемый доктор Лессер, предпосылок и резонов для сохранения жизни данному экземпляру я не вижу.

— Именно это я и хотел от вас услышать, доктор. — майор поднялся. — Ну что ж. Желаю вам спокойно провести остаток ночи. И не смею больше обременять своим присутствием.

И только когда за всё так же спокойно и тихо вышедшим майором закрылась дверь, и замок снова щёлкнул, Сэвидж позволил себе снова опуститься на постель, и перевести дух.

Чувствовал он себя последней свиньёй — словно облёк на смерть не — вот именно! — подопытный образец, мутанта, псевдосущество! — а, а…

Настоящего человека!

Мартен знал, что так или иначе его финт с видеокамерой не останется безнаказанным. И что после такой демонстрации сообразительности и прямой агрессии в отношении «хозяев» он уж точно живым не останется.

А, собственно, какая разница?! Он не сомневался в том, что рано или поздно для него подберут такого врага, чтоб ему пришлось солоно — и он окажется побеждён, истечёт кровью, и получит увечья, вероятней всего, закончившиеся бы смертью. Так что лучше умереть, хотя бы пытаясь что-то сделать. А не отсиживаться и отлёживаться в камере, гоняя: тело по крохотному пространству пола, не занятого деревянным топчаном-лежаком, а в голове — туда-сюда одни и те же мысли, проклятья, и сожаления.

Мартен теперь не сомневался: он мутант. Монстр. Чудовище, появившееся благодаря чьим-то дьявольским расчётам с единственной целью — сражаться. Причём сражаться — зрелищно. Так, чтоб невидимым ему зрителям было интересно. Чтоб кровь хлестала из ран и лилась на Арену ручьями. Чтоб отрубленные или отрезанные конечности повисали на лоскутках кожи, а выпущенные кишки падали на песок…

Не сомневался он и в том, что за такие «шоу» его создатели и стражники наверняка получают неплохие деньги с этих самых, порочных и кровожадных, зрителей. И ещё проще было догадаться, что поскольку его постоянным соперником выступает вот именно — человек, только всё более здоровый, сильный, и отлично вооружённый, что именно этот самый человек рано или поздно и должен победить. Его.

И этого с нетерпением и злорадным предвкушением ждут и зрители — когда же произойдёт долгожданный реванш, и шустрая и коварная гнусная тварь, созданная, как он понимал теперь, на базе росомахи, окажется повержена!..

Поэтому Мартен подготовился.

И сейчас, услыхав, как у его двери остановились шлёпающие гусеницы, и прекратили разговор шёпотом чуть слышные голоса, сжался в комок, и замер.

Замок еле слышно щелкнул. Дверь открылась.

Мартен увидел — потому что звуков не было! — вспышки света за порогом его камеры. И понял, что уложенный им на лежак накрытый серым одеялом манекен из вынутой из матраца пенной набивки, вздрагивает: в него явно попадали какие-то несущие смерть предметы, убивающие дистанционно. Из неведомых глубин подсознания всплыло слово: пули!

Да, он теперь отлично понимал, что большинство понятий и слов, которыми он пользуется — не его! Они принадлежат тому человеку, память которого ему в голову вселили, впечатали искусственно. Потому что иначе пришлось бы, как это бывает с человеческими младенцами, долго и упорно обучать его. Всему на свете. И в первую очередь — речи. А уж потом — и приёмам борьбы. Разумеется, то, что он помнил про обучение из доставшегося ему человеческого разума, не особо располагало. К такому обучению.

И — тратить на это дело годы и даже десятилетия?!..

Нет, неизвестные твари-хозяева уж расстарались, чтоб сэкономить на его содержании в этот, самый непродуктивный, с их точки зрения, «период обучения»!

И вот он — готовый продукт. Гады всё сделали, чтоб он мог действовать — сразу.

Драться. Понимать слова людей-противников. Слушаться Стража-конвоира — даже без слов понимая, чего тот добивается, и куда его загоняет.

Хитро…опые твари всё сделали, чтоб сделать его не пушечным мясом, полуразумным идиотом, который станет вяло сопротивляться, не понимая даже, что его убивают, или трусом, не менее бессмысленно драпающим от человека, боясь вступить в бой, а вот именно — достойным. Бойцом.

И чтоб он знал и понимал, что и как происходит вокруг него.

Но понимал — ограниченно!

Потому что слишком уж умный и опытный боец его тюремщикам не нужен!

Потому что тогда он начинает биться за свою жизнь. И биться расчетливо и упорно. А вовсе не «зрелищно»!

Мартен заставил тело приготовиться: знал, что его тюремщики обязательно войдут внутрь камеры, чтоб убедиться, что он мёртв.

Они вошли.

Двое в чёрных бесформенных балахонах, с чёрными странными предметами в руках: оружие! Пора!

Мартен рывком выдернул когти рук и ног из металла простенка над дверью, где висел, сжавшись в компактный комок, и оттолкнулся мускулистыми ногами от этой самой стены. Убийцы обернулись, конечно, на шорох, но было поздно!

Куда им до его рефлексов и прыти! Потому что он — борется за свою жизнь, (Как, впрочем, и всегда!) а они — только исполняют порученную работу! Грязную, подлую, но — работу.

Первого бойца, повернувшего голову чуть раньше, Мартен ударил в лицо — скользящим ударом. Оба глаза оказались распороты, и единственное, что смог сделать его противник — заорать, и схватиться обеими руками за лицо, выпустив из рук оружие. Второго убийцу Мартен ударил когтями обеих ног: вонзил их с размаху прямо в шею успевшего вскинуть руки с оружием человека. Тот взвыл и отскочил, освободившись от когтей с помощью рук: отбросив оружие, обеими кистями выдернул ноги и когти Мартена из ран. Однако Мартен вовсе не собирался позволять держать себя за ноги: изогнувшись, и неуловимым движением оттолкнув тело от пола, он вонзил когти рук в глаза и этому!

Но человек не сдался, несмотря на наверняка дикую боль, и ещё какое-то время пытался что-то сделать со своим висящим на ремне оружием. Принявший уже боевую стойку Мартен ударом правой руки перерезал ремни и отбросил это оружие прочь. Когтями не пользовался: предполагал, что оружие пригодится. Так что пусть остаётся целым.

Человек хрипел, но потеря крови пока явно была несмертельна: враг выхватил из-за пояса что-то вроде другого оружия: короткую штуковину в виде буквы «Г». Пистолет!

Мартен не думая нанёс «подлый» удар, обычно эффективно укладывавший его противников на Арену: ногой в пах! Когти при этом развёл как можно шире!

Поражённый не стал ругаться или сетовать на то, что Мартен дерётся подло и нечестно, и не пополз за отброшенным Мартеном в сторону пистолетом, а просто застонал и скрючился в три погибели. Упал на колени, держась за низ живота. Но вскоре Мартен заметил, как рука тяжело дышавшего врага потянулась к поясу — похоже, там приготовлено ещё какое-то оружие.

Нож!

Мартен не стал ждать или играть в благородство: придержав каску врага левой, сильным ударом довершил то, что начал: рассёк шею и горло когтями правой руки — так, что хлынула кровь, и голова настырного подонка завалилась на бок.

Заливая пол чёрной кровью, настырный убийца грохнулся ничком. Ничего не скажешь: профессионал. Упорный, как и сам Мартен. Мужественный. Достоин уважения, конечно. Но — не жизни. Особенно, если это произойдёт за счёт жизни Мартена!

Второго человека, оторвавшего наконец руки от глаз, и пытавшегося пострелять в него, ориентируясь на звук, Мартен прикончил ударом ноги: попал точно в висок, едва видневшийся из-под каски, и пробил тонкий в этом месте череп — когтём большого пальца.

Однако отдыхать, или радоваться рано: проклятый конвоир-страж, так и маячит у двери, отрезая ему пути наружу из камеры. Более того — Мартен почему-то был уверен, что глазами чёртова механизма его хозяева могут наблюдать за ходом операции. И несомненно увидят, что он сделал.

Мартен выдернул оружие из рук второго трупа. Здесь ему придётся полагаться целиком на остатки воспоминаний его «базового человека» — то есть, того, чьи знания хранятся сейчас в дальних уголках его сознания. И подсознания.

Так. Вот это — ствол, вот это — приклад. Мушка, затвор. А вот и главное — спусковой крючок в предохранительной скобе! Проверим-ка… Отлично: указательный палец правой руки с четырёхдюймовым когтем всё равно внутрь отлично влез! И пусть он торчит оттуда, словно нелепая самодельная свечка, (Откуда это странное сравнение?! Опять из памяти донора?!) нажимать возможно.

Куда бить, или целиться, Мартен продумал, и представлял себе это тысячу раз: в первую очередь — глаза-видеокамеры. Во вторую — в подбородок. То есть — то место, где голова робота соединяется с коробом-туловищем!

Он навёл мушку на один из глаз робота. Нажал.

Отлично!

Глаз-камера разлетелся тысячами осколков!

Теперь скорее, пока те, кто управляют роботом, не увели его в сторону — второй!

Восхитительно! А теперь можно смело (Ну, сравнительно!) подойти поближе, и рассмотреть — где там на «шее» самое уязвимое место.

Таковое нашлось быстро. Выстрел снизу в сочленение заставил робота выпустить облако вонючего дыма, и грохнуться навзничь — словно поверженный механизм рефлекторно старался оказаться подальше от двери камеры, плюющейся смертью!

Мартен поводил руками вокруг агрегата — порядок! Поле исчезло!

Он вышел в коридор, понимая, что если камеры-глаза робота и уничтожены, сам он всё равно теперь доступен: остальным телеглазам своих врагов. Тех, что установлены в углах длинного коридора, и тех, что имеются у летящих к нему по воздуху, вылезших из каких-то люков в стенах, странных механизмах — кто-то в его мозгу услужливо подсказал: дроны-квадрокоптеры!

Квадрокоптеры сейчас приблизятся на дистанцию эффективного огня, зависнут, и начнут стрелять из своих крошечных, но очень опасных пулемётов. Поэтому нужно не дать им прицелиться, и успеть сбить их раньше, чем подберутся.

Мартен плюхнулся наземь, и упёр магазин автомата в пол перед собой: так целиться куда удобней! Первый квадрокоптер сбил тремя пулями, второй — двумя!

Похоже, его мастерство во владении оружием растёт! Но радоваться рано: дроны — лишь первая линия охраны Лабиринта. Наверняка есть и вторая и третья. Поэтому ему, кровь из носа — нужны помощники и союзники. Те, кто прикрывал бы его чёртову задницу, и помог добраться и поубивать этих подлых тварей. Хозяев.

Ну а кто, как не узники проклятого Лабиринта, лучше всего подходят на эту роль?!

Как устроен замок его камеры, а, следовательно, и замки всех остальных, Мартен понял давно. Раз снаружи нет никаких запорных приспособлений, и раз Страж-конвоир никогда ни к чему не прикасается, скорее всего отпирают и запирают двери те, кто присматривает тут за всем — хозяева. И раз они делают это явно не поднимая жирных ленивых задниц из удобных кресел, управление точно дистанционное. Значит замок — электронный. Вернее — электрический. И открыть его можно, просто обесточив.

Вот когда он подумал, что хорошо, что его «базовый» человек явно когда-то имел дело со взломом и «незаконным проникновением». Потому что уж о замках-то знает всё.

Мудрить Мартен не стал, и занялся клеткой-камерой, ближайшей к своей.

Вонзить коготь в основание стены у того места, где располагался, как уже шестнадцать раз видел Мартен, тройной язычок, оказалось нетрудно. Его «создатели» уж позаботились, чтоб когти Мартена легко (Ну, сравнительно!) пробивали и прорезали нетолстую листовую сталь щитов и доспехов, что иногда имелись у его противников. А то, что здесь у замка, и внутри камер, на стенах, была именно сталь, Мартен понимал отлично: иначе питомцы Лабиринта давно повскрывали бы эти самые стены, словно консервные банки, и повылезали бы наружу! Но он надеялся, что снаружи, в коридоре, эта сталь не столь толста и прочна.

Коготь вошёл неглубоко, и начал гнуться, когда Мартен попробовал продвинуть его вниз и вбок. Пришлось использовать коготь большого пальца ноги: почти пятидюймовый острый зуб всё-таки вскрыл лист, прикрывавший то место, куда утапливались язычки, выходящие из косяка. Мартен закряхтел: отогнуть в сторону даже почти до основания срезанный кусок двухмиллиметрового листа размером с две его ладони оказалось трудно! Но вот сделано и это. Показались язычки — сейчас они входят в пазы двери.

А вот и массивная штуковина, явно управляющая их движением. Но к ней подходит почему-то не два провода, как Мартен себе почему-то представлял, а целых шесть.

Подумаешь, испугали. Мартен снова пустил в дело коготь указательного пальца руки — он не боялся, что его ударит током, потому что подсознание услужливо подсказывало: ноготь или коготь — отличный изолятор! Провода оказались перерублены, и выдернуты наружу. Штуковина заискрила и щёлкнула. Однако язычки, как было надеялся Мартен, из пазов не убрались. Странно.

Впрочем, особо раздумывать Мартен не стал: потянул за массивный соединительный рычаг, имевшийся на задней, торцевой, стороне штуковины, и три сблокированных этой перемычкой язычка вышли наконец из пазов. Вот в чём дело: пружина! А умно. Подстраховочка, стало быть, от самооткрытия, если отключится свет.

Мартен распахнул дверь.

И еле успел пригнуться: над его головой просвистела рука, вооружённая почти футовыми лезвиями: а вот этот «сосед» явно поопасней, чем сам Мартен! Пришлось заорать:

— Прекрати сейчас же! Хватит, говорю тебе! Я — не человек! И не Страж.

Существо, возникшее на пороге, с подозрением воззрилось на Мартена. Но махать руками со страшными лезвиями когтей прекратило. Выглядело оно, собственно, почти как сам Мартен: мускулистый торс, кое-где покрытый короткой шубой из рыже-кирпичного меха, плотоядно скалящийся острейшими клыками рот-пасть, горящие гневом и ненавистью глаза…

Вот только оно почему-то молчало. Неужели немое?!.. Или не понимает?

Мартен попробовал снова:

— Ты понимаешь, что я тебе говорю?

Спустя пять показавшихся Мартену вечностью секунд он услышал вполне разборчивый ответ:

— Да. Я понимаю тебя. Кто ты?

— Зовут меня Мартен. Я ромэн, человек-росомаха. Такой же узник и боец, как ты. А кто ты?

— Я пока точно не знаю. Думаю, что я — бирмэн. Человек-медведь. А вот как меня зовут, я не знаю. Вернее, не помню.

— Ничего, вспомнишь, — Мартен подумал, что и о себе, как о Мартене, стал думать только после третьей выигранной схватки, — Ты сколько раз уже дрался на Арене?

— Два.

— Мало. Но ничего, пойдёт. Основное-то ты уже понимаешь. Что нас, страшных и уродливых мускулисто-клыкастых и когтистых монстров, кто-то создал вот прямо такими: взрослыми. Мы никогда не были младенцами, или детьми. Потому что сделали нас только для одного: нас должны убить бойцы-люди. И то, что тебя пока не убили, говорит лишь о том, что следующий противник окажется сильней. Следующий — ещё сильней. И так до тех пор, пока тебя не прикончат — на потеху нашим Хозяевам.

— А кто… Эти Хозяева?

— Думаю, что другие люди. Ленивые и скучающие. И наши схватки для них — просто зрелище. Способ нескучно проводить время. Но я не для того вскрыл твою камеру, чтоб рассказывать о своих догадках. Я здесь уже восемь схваток. Поэтому могу точно тебе сказать: мы здесь — рабы. Бойцы. Гладиаторы. И мы рано или поздно умрём.

Хочешь спастись и отомстить гнусным тварям — нашим хозяевам?

— Конечно. Уж что-что, а то, что нас всех тут так и так убьют, я понял ещё после первого раза.

— Отлично. Отлично. Вот это — оружие. Смотри: пользоваться им нужно так, — Мартен быстро и чётко рассказал всё, что уже знал об автомате, и с радостью убедился, что хотя бы мизинец бирмэна, человека-медведя, пролезает в предохранительную скобу спускового крючка, — Прикрывай меня! Стреляй во всё, что будет двигаться!

— Понял. Но… — бирмэн перешёл следом за Мартеном к двери следующей камеры, наблюдая, как тот споро и без лишних движений вскрывает стену у её замка, — Откуда у тебя это оружие?

— Я его отобрал у двух людей, которых послали убить меня. Послали наши Хозяева. Так что о своём статусе я узнал всё, что хотел. Я слишком много вспомнил. И стал для хозяев уж слишком опытен. Хитёр. И этим — опасен. Настолько, что меня захотели просто застрелить во сне.

— И где же эти… убийцы?

— Там, остались в моей камере. — Мартен небрежно кивнул головой на мускулистой шее в ту сторону, откуда они пришли, — Я перехитрил их. И сам их убил. Так что оружие досталось мне по праву победителя.

Язычки второй камеры щёлкнули, дверь распахнулась буквально настежь, словно сама по себе — кто-то могучим ударом изнутри почти снёс её с петель, да так, что не посторонись Мартен вовремя, его отбросило бы на другую сторону коридора!

— Эй, эй! Нельзя ли потише! — дикий рёв того существа, что оказалось сейчас перед ними, буквально вывалившись в проём, почти оглушил Мартена. — Мы — не люди! Мы такие же узники и бойцы, как ты!

Существо, ударившееся с разгону всем телом и головой о противоположную от двери стену, казалось, очухивается: во-всяком случае оно потрясло этой самой косматой головой, и искоса действительно взглянуло на Мартена. Рычать перестало. Мартен вдруг понял, что бирмен, автоматически взявший их нового союзника на мушку, прячется у него за спиной, и поморщился: излишняя осторожность может со временем выйти бирмену боком!

Но существо, вставшее, как и они, на задние лапы-ноги, уже вполне пришло в себя, и, вроде, нападать на них пока не собиралось, убедившись в том, что они — действительно не люди. Броневые пластины, прикрывавшие тело, иногда наползая друг на друга самым причудливым образом, не оставляли сомнения на основе какого существа выведен этот мутант. Но вот он и разлепил рот:

— Вы… Кто?

— Такие же как ты. Бойцы. Гладиаторы. Ромэн и бирмэн. — Мартен не стеснялся показать пальцем, — Ты — человек-броненосец? — неуверенный кивок (похоже, сравнительно «молодой» мутант ещё многого не вспомнил), — Ты в скольких схватках уже участвовал?

— В трёх.

— Отлично. Отлично. Тогда бирмэн объяснит тебе, что здесь происходит, а пока идите в мою камеру — вон, её дверь первая, и распахнута настежь! — и заберите у валяющихся там недоумков всё оружие, какое найдёте! Да, и не забудьте запасные обоймы.

Мартен ещё не успел вскрыть дверь четвёртой камеры, как бирмэн вернулся. Он продолжал кидать опасливые взгляды в обе стороны коридора, но пока стрелять было не в кого: кто бы ни противостоял бунтовщикам-мутантам, подставляться под пули и когти он пока не собирался!

Мартен не обольщался: понимал, что в любом случае вначале на них натравят нежить — вот таких же роботов, как сбитые и растоптанные им для гарантии летучие дроны-квадрокоптеры, или роботы-Стражи. А вот то, что ничего такого пока ниоткуда не появлялось, было действительно странно: враг явно готовит им неприятный сюрприз. Или…

Или какие-то неизвестные пока Мартену причины не дают врагу «отреагировать» на бунт так, как полагается. Или…

Или этот враг просто коварно хочет дать им «наиграться в бунт»?!

Доктор Эрик Лессер так и не смог заставить себя лечь после ухода майора.

Но и сидеть тоже не мог. Поэтому он старался снять нервное напряжение и рассеять оставшийся в душе после озвучивания майором фактически приговора его питомцу мерзкий осадок — движением. И сейчас мерил пространство своей крохотной комнаты-спальни торопливыми шагами, поминутно оглядываясь на входную дверь.

Майор сказал, что посетит с «неофициальным» визитом ещё и его собеседника — доктора Элайджу Сэвиджа. Однако Лессер не сомневался, что это посещение будет носить чисто формальный характер — на решение майора Долдера уничтожить ромэна доктор Сэвидж не повлияет, даже если очень захочет, или выскажет какие-либо реально весомые доводы в пользу сохранения жизни столь долго «работающему» экземпляру.

Хотя скорее всего, доктор не найдёт таких доводов — их и нет. Потому что отождествлять себя с существами-мутантами, создаваемыми на их Станции с единственной целью — развлечь зрителей платного элитного канала кровавым реалити-шоу! — как начинают подсознательно делать иногда учёные-бодиформаторы, достаточно долго проработавшие в этой сфере, резонов нет никаких.

Мутанты-бойцы — не мыслящие существа. И уж тем более — не люди.

То, что при создании им вкладывают некие «базовые» навыки и знания от доноров с подходящими характеристиками темперамента и памятью — не повод рассматривать их как организмы, имеющие право на самостоятельные решения. И уж тем более — на «конституционные права».

Определение, кто именно может считаться полноправным Гражданином Социума двадцать второго века от Рождества Христова, чётко и конкретно прописано в Женевской Конвенции от две тысячи сто … года. Те же «продукты», которые они тут выводят и исследуют — в лучшем случае можно рассматривать как клоны (Даже не как самих животных, а вот именно — клоны!) животных.

И то, что эти сразу взрослые клоны наделяют некоей «первичной», базовой, памятью, чтоб не тратить драгоценное время и деньги на их длительное обучение и содержание, вовсе не делают этих мутантов — мыслящими существами. Аналогичная «память» содержится и в матричных платах компьютеров Станции, и на флэшках, и на разных других носителях. Что совсем не делает эти носители — индивидуальностями. Гражданами. Личностями, права которых защищало бы существующее Законодательство.

Всё это тщательно проверили и перепроверили профессиональные юристы Корпорации — собственника ведущего развлекательного ТиВи канала Содружества. Всё сделано так, что с любой стороны, как ни копни — руководство Канала не нарушает никакие законы, и не ущемляет ничьи права.

Поскольку существа, которых они создают и «испытывают», согласно общепринятым нормам морали и правовым Актам — лишь — вот именно! — клоны подопытных животных. И не подпадают даже под Закон, запрещающий жестокое обращение с животными. И не имеют никакого права на гражданство. И эти самые. «Права».

И вот уж чего ещё никак нельзя делать им, учёным Станции — так это привязываться к своим «детищам». Эффект «маленького принца и лиса». Взаимное «приручение». По Антуану де Сент Экзюпери…

Лессер понял, что эти мысли повторяются уж слишком часто — словно бегают по замкнутому кругу. Как сейчас и он сам.

Хватит!

В смысле — хватит бессмысленного и бездеятельного времяпрепровождения.

Он решительно подошёл к шкафу с личными вещами. Открыл. Достал и положил в карман, спрятавшись от видеокамеры в углу за створку, универсальный ключ.

После чего вышел из каюты.

Путь до технической палубы много времени не занял: пять минут.

Шёл Лессер не скрываясь, старался только не бежать — это было бы уж совсем подозрительно! Коридор, лестница, ещё коридор. Ещё лестница. А вот и аварийный щит. Универсальный ключ позволял открывать любые Станционные служебные помещения и ящики с оборудованием — Лессер ещё в первый год работы обзавёлся таким. Потому что необходимость заменить, например, сгоревшие предохранители, или поменять опустевшие ёмкости для биораствора на полные возникала достаточно часто. Не вызывать же каждый раз техников — на это уходит драгоценное время! Да и формируемый организм может от таких «перерывов» в развитии оказаться ущербным — такое случалось: и у него, и у коллег из других лабораторий. Тогда приходилось просто списывать, и утилизировать бракованный экземпляр. А это — потеря денег. И времени. А этого его хозяева не любят.

Из пазов-держаков в глубине щита доктор Лессер вынул самый нужный в данную минуту инструмент: огромный топор с ухватистой деревянной, традиционной, рукоятью. Уж теперь-то дежурная смена в диспетчерской СВБ точно забеспокоится. Мягко говоря. Но, как он надеялся, будет поздно. Если только тут поблизости нет дронов-охранников!

Проход в служебный коридор перекрывала мощная противовоздушная переборка — страховочка от разгерметизации наружных помещений. Но ключ легко открыл круглый люк в ней. Слабо освещённый редкими дежурными лампами коридор, казалось, тянулся в бесконечность, плавно изгибаясь, потому что повторял наружные контуры Станции. А вот на потолке и короб с кабелями — силовыми, управляющими, видеонаблюдения…

Лессер отпер, откинул и снял крышку, прикрывавшую одну из секций короба. Убрал и зафиксировал защёлкой и одну из боковых стенок: чтоб было сподручней! Пусть он, как майор, и рядовые бойцы СВБ, и не качался в спортзале, и не бегал по оранжерее кросса, но уж перерубить-то пару десятков кабелей сможет запросто: он молод, и в ранней юности играл за свой Университет в футбол! Плечевой пояс развит вполне достаточно!

Ну-ка, поберегись!

Искры так и полетели: вот он балда!

Надо было взять из щита заодно и защитные очки…

В шестой вскрытой камере Мартен нашёл почти родственную душу: человек-рысь. И когти у него были почти такие же, как у самого Мартена, и с мускулами всё было в порядке. А главное — человек-рысь одолел пятерых противников, и уже почти достиг того уровня воспоминаний, который сейчас помогал Мартену ориентироваться в ситуации лучше, чем те, у кого «побитых» людей было по два-три.

Так что теперь дело у них пошло споро: Мартен вскрывал камеры по правой стороне, человек-рысь, уже вспомнивший своё имя (его звали Сэмьюэлл) — те, что по левой.

Когда вырубился свет, работать, как ни странно, стало легче: потому что к этому времени более «опытные» человек-лев и человек-гиена освоили оружие убитых людей получше, чем бирмэн и человек-броненосец. И с подствольными прожекторами «разобрались» легко. Так что один из них светил теперь из-за плеч Мартена, а другой — Сэмьюэлла, пока те споро, словно всю жизнь только этим и занимались, вскрывали панели у замков.

Объяснять освобождённым, напуганным отсутствием света, вознёй и последующим вскрытием их дверей, что и как, теперь приходилось броненосцу и бирмэну. Так что вскоре их, бунтовщиков, оказалось с дюжину.

Тут Мартен вынужден был остановиться: руки и нога начали уставать, а коготь — крошиться. Он сказал:

— Соратники! Мы понимаем, что скоро на нас натравят профессиональных убийц — таких, какие напали на меня. Мы понимаем и то, что они ничего не будут спрашивать, а просто постараются нас убить. Сейчас нас мало. И мы должны понимать: наших тюремщиков всё-таки должно быть меньше, чем нас, бойцов-мутантов — в Лабиринте. Раз пропал свет — значит, вырубились и поля, стоящие сейчас на лестничных площадках. Лев. Бери двоих по своему выбору, и идите в верхний коридор. Вскрывайте, и объясняйте. Если появятся люди или роботы-механизмы — стреляйте. Мы услышим и придём на помощь. По возможности, старайтесь убить людей побольше. Ну и, разумеется, выжить.

— Ну, про это ты мог и не напоминать, — человек-лев, Пауль, дёрнул плечом, — Уж выживать-то — это наша профессия!

Мартен кивнул:

— Точно! Ну, счастливо!

— Ага. И вам. — человек-лев и химера крысо-скорпион, с человеком-павианом, ушли к лестничной площадке. Мартен повернулся к человеку-гиене:

— Значит, говоришь, пятерых?..

— Да.

— Хорошо. Поэтому и доверяю нижний уровень — тебе. Выбери двоих.

— Я-то выберу… — гиена хлопнул ладонью по плечу бирмэна и человека-рыси, — Но как вы тут сами будете без оружия? И — главное! — без света?

— Свет у нас останется, — Мартен щёлкнул тумблером небольшого фонаря, нашедшегося на поясе одного из подосланных убийц, — а без оружия…

Ты что, забыл? Мы сами — оружие!

— Точно! Точно. Ну, удачи.

— И вам.

Доктора Лессера схватили уже после того, как большая часть кабелей оказалась перерублена, и теперь куски их извивались по полу, иногда посверкивая искрами, или шипя выходящими из внутренностей газами. Водопроводную трубу Лессер решил лучше не трогать — замкнёт ещё чего-нибудь не того. Так что на полу было сухо.

Двое абсолютно бесшумно прибежавших откуда-то из глубины коридора молодчиков в чёрных комбезах заломили доктору руки назад с такой силой, что он уж подумал, что сейчас их вообще вывернут из суставов.

Но нет — профессионалы не имели целью помучить его, а только стремились обеспечить его надёжную «фиксацию» — чтоб злобный доктор-диверсант ещё чего не выкинул. Лессер, голова которого сейчас была опущена ниже пояса, проворчал:

— Что-то вы долго. Я прямо заждался.

— Смотри-ка, Джон. Он ещё и юморит. — один из бойцов произнёс эту фразу тихо, из-под капюшона на закрашенным чем-то чёрным лице были видны только глаза, — Вот уж — остряк-самоучка.

— А ничего. После встречи с майорской камерой пыток у него этот юмор быстренько пропадёт. — второй боец не дал себе труда постараться изменить голос. — Растворится, как говорил мой дедушка, во мгле преданий. Пошли, шутничок.

Отметив, что попыток починить что-либо из разрубленного им бойцы не делают, Лессер про себя усмехнулся: возможно, что те несколько минут, пока в блоке Питомника не будет света, ромэн догадается. Что замки его камеры отключены.

Как и управление дистанционной подачей в Питомник усыпляющего газа.

И сможет воспользоваться этим для побега.

Хотя — куда тут бежать?!

Лицо майора, нужно отдать ему должное, вовсе не пылало «праведным гневом».

Выглядел он даже ещё более спокойным, чем во время их недавней беседы. На бойцов, буквально втащивших Лессера в каюту-кабинет, даже нахмурил брови:

— Аккуратней. Не повредили?

— Никак нет, господин майор, сэр! Все кости точно — целы!

— Хорошо. Тогда сажайте. И стойте там, сзади него.

О том, что бойцам придётся молчать, и при необходимости помогать начальству чисто физическими «аргументами» при допросе, доктор догадался сразу. После того, как на вопрос майора «каким образом вы с ромэном поддерживали связь», только пожал плечами. В результате чего сразу получил удар по правой почке: да такой, что свалился с табурета, на который его усадили, и примерно с полминуты глотал ртом воздух. Слёзы невольно текли из глаз — но с этим ничего уже поделать нельзя было, как ни старался он сдерживать всхлипы и стоны. Когда его немного отпустило, ехидно, но тихо посмеивающиеся придурки снова взгромоздили его на табурет, и майор попробовал снова:

— Доктор Лессер. Мне некогда сейчас разводить церемонии, или заниматься допросом под гипноматрицей. Поэтому мне приходится прибегать к древним проверенным способам. Простым и болезненным. Можете потом подать на меня в суд. А сейчас мне нужно быстрее выяснить, каким именно образом, и когда, и, самое главное, какую вы заключили сделку с вашим питомцем. Так как именно вы поддерживали связь?

Лессер, который смог к этому времени чуть распрямиться, и сидеть почти самостоятельно, проворчал:

— А если я скажу правду, но она вам не понравится — меня снова ударят?

— Это зависит от того… насколько она мне не понравится. Отвечайте на вопрос, а не заговаривайте мне зубы.

— Ладно. Тогда вот вам правда: мы с ромэном после его «выведения» из автоклава, и размещения в Питомнике, ни разу не разговаривали. И связь никак не поддерживали и не поддерживаем.

Удар, полученный по другой почке, оказался ещё более болезненным, если только такое было возможно. Оказавшийся снова на полу Лессер понял, что теряет сознание: на глаза опустилась чёрная пелена, и звон в ушах перешёл в оглушительный рёв Ниагары…

Мартен и броненосец успели освободить тридцать одного монстра, прежде чем на них напали: через открывшуюся в заднем торце коридора дверь выехал очередной Страж.

Впрочем, он выехал на через дверь: правильней было бы сказать, что торцевая стена коридора просто ушла вбок, в какие-то пазы, а из оказавшегося позади этой перегородки помещения и выехал Страж. Разумеется, на лбу у него имелся мощный прожектор, сейчас слепивший и заставлявший моргать Мартена и его соратников, как тех, что шли рядом, так и тех, кто вскрывал камеры по обеим сторонам коридора их Уровня.

Раздались крики — напуганные «необстрелянные» новички, имевшие одного-двух побеждённых, испугались. Да оно и понятно. Мартен и сам боялся Стража, пока ему в руки не попало надёжное средство… Но сейчас автомата у него нет. Как же бороться?!

Мартен, подойдя поближе, поднял пистолет, тщательно прицелился. Пуля попала точно в глаз-объектив. Раздался отвратительный визг рикошета — проклятье! Враги догадались защитить агрегат броневыми стёклами!.. Хм-м…

Страж остановился, откуда-то из его стальной утробы зазвучал громкий и отчётливо выговаривающий слова голос:

— Внимание, существа, вышедшие из своих камер! Немедленно покиньте коридор и вернитесь назад, в свои камеры. Гарантируем, что в этом случае вы останетесь живы. Повторяю: существа…

Мартен наклонился к уху броненосца. Проорал, потому что механический стальной голос так громыхал в коридоре, что больше ничего слышно не было:

— Кое-чего забыли! Сказать, что живы мы будем лишь до первого гладиатора там, на Арене! Нас всех теперь так и так убьют. Во избежание проблем!

— Согласен. Что делать-то будем?! — броненосец тоже старался орать погромче, но Мартен всё равно больше догадывался, чем слышал. К счастью, агрегат наконец закончил обращение, и неторопливо, но неумолимо, двинулся на них.

— А делать мы будем так. — Мартен уже просчитал варианты, и сейчас вовсю работал когтём правой руки, — Сейчас пробьём одну из вот этой стенок камеры вот здесь, у замка. — изнутри. Я туда зайду. А когда штуковина проедет мимо, выйду — ведь убивающее электрополе она тащит здесь только в пределах коридора. Так что я постараюсь достать механизм сзади — там должны быть панель управления, люк для техобслуживания, или ещё что-либо в таком роде. Постараюсь отключить.

— Неплохо звучит… Вроде. Ладно — я обработаю соседнею камеру, и засяду там, а остальные пусть пока просто отступают по коридору, держась подальше от поля!

— Внимание, соратники! Мы с человеком-броненосцем собираемся… — Мартен быстро повторил, что они собираются сделать, остальные погудели, но признали, что это справедливо: ведь никакого другого оружия людей кроме пистолета у них нет. И отступить временно — не проиграть! А только постараться обмануть! Превосходящего противника.

Сидеть в камере, пока монументальная махина проплывала мимо, шлёпая гусеницами по стальному полу, и деловито захлопывая все открытые двери манипуляторами, было, мягко говоря, неприятно. И страшно. А ну как не найдётся сзади — уязвимых мест?! Но Мартен знал, что спереди-то их сейчас точно не найдётся. Значит, остаётся уповать на то, что создатели Стража себе-то лазейку оставили. Как-то же они сами его обслуживают и ремонтируют?! Не весь же корпус — монолитно-броневой?!

Щёлкнул замок — пружина вернула оттянутые стальные язычки на место, в пазы в торце двери. Вот хорошо, что всё, вроде, приготовили — и он, и броненосец. Но для страховки Мартен выждал несколько секунд: пусть-ка машина проедет подальше!

Язычки вышли из пазов легко: когти отлично поместились в проделанную заранее дырищу. Вот теперь он и узнает, правильно ли всё рассчитал, или… Или их с броненосцем убьют, а остальных и правда — водворят обратно в камеры.

Люк в задней стенке агрегата имелся. Мартен подбежал на два шага — ближе боялся подойти из-за манипуляторов, которые так и норовили теперь (Глаза, что ли, и на затылке у проклятущей машины?!) достать до него, пощёлкивая захватами. Радовало только то, что агрегат не стал разворачиваться к нему снова передом — очевидно, его операторы боялись потерять контроль за остальными участниками бунта, которые сейчас, видя, что первая часть плана Мартена удалась, дружно орали что-то ему в поддержку, пытаясь заодно и отвлечь внимание Стража и его операторов. Мартен снова поднял пистолет.

Четыре пули — четыре взорванных болта. (А неплохо он навострился стрелять!) Крышка вдруг дёрнулась и упала — открылось нутро машины, наполненное проводами, моторами и платами — Мартен вспомнил, как называются эти части начинки. Вот в эту, большую, похожую на материнскую, то есть, главную, он и выстрелит!

Эффект сказался сразу: машина звякнула, и остановилась. Из глубины нутра пошёл вонючий дымок, быстро, впрочем, переставший выделяться. Мартен со своим фонариком пододвинулся ближе лишь после того, как бессильными клешнями вдоль корпуса Стража упали манипуляторы — весьма страшные на вид орудия толщиной с его ногу.

На всякий случай он выломал пару плат, и оборвал когтями с десяток вязанок проводов. Но агрегат замер надёжно — признаков жизни (Тьфу ты — активности!) больше не проявлял. Поле, само-собой, исчезло.

— Вот это да! — энтузиазма у человека — летучей мыши оказалось столько, что хватило бы и на пятерых. Возможно, так происходило от того, что он пока справился лишь с первым противником, — Ты вырубил его! Значит, мы можем…

— Значит, мы можем и правда — победить их. Проклятых хозяев. И освободиться. И нам не нужно будет умирать для их потехи…

— Да, друг-броненосец, — Мартен ободряюще хлопнул по плечу задумчиво глядящее на раскуроченное нутро Стража создание, которое было выше его на голову, и, обводя горящим взглядом остальных, едва различимых в полумраке, рассеиваемым только светом от его фонарика, направленного сейчас в потолок, — Мы сможем это сделать. Вы видели.

Но сейчас бежим-ка наверх — я слышу автоматные очереди. Не иначе, как на наших друзей там натравили кого-то посерьёзней!

На друзей, там, наверху, действительно натравили.

Гладиаторов-людей, не забыв вооружить тех и автоматами и пистолетами.

Поэтому прибытие отряда Мартена оказалось как нельзя кстати: выйдя в тыл теснившим в один из концов коридора повстанцев качков, они успели буквально в самый критический момент: повстанцев почти уничтожили!

Но вот чего отряд полуголых гладиаторов никак не ожидал, так это — атаки с тыла!

И хотя Мартен успел уложить из пистолета лишь троих, остальные люди заорали, запаниковали: сказалось то, что полностью отсутствовала взаимопомощь, и понимание того, что рядом — партнёр! Да и оружием они владели не слишком уверено — мазали и ругались. Собственно, и соратники Мартена совместно действовать ещё не слишком умели. Но они хотя бы старались, понимая, что или они — людей, или те — их. Поэтому все орали, бежали, прыгали и рубили-кололи с настоящим остервенением.

Мартен подумал, что хорошо что монстры на его стороне — потому что такое зрелище наверняка напугало бы любое существо — а не только антропоморфных гладиаторов…

Справиться с растерянными и напуганными людьми удалось теперь почти без потерь со стороны отряда Мартена: потому что «коллеги» Мартена могли и летать, и прыгать, и буквально мчаться по стенам, понимая, что подставляться под выстрелы ни к чему! Да и Мартен, понимая, что излишняя гуманность в их случае сродни глупости, приказал всех гладиаторов добить:

— Вы знаете. Если не мы, так сами наши хозяева добьют тяжело раненных. Или несправившихся с заданием. Такие для них, как и тяжело раненные мы, тоже бесполезны.

— Мартен. А ты не думал, что кое-кого из этих… бойцов — тоже можно было бы попробовать. Привлечь на нашу сторону?

— Нет, друг-броненосец. Я думал о другом. А именно: если мы и победим совместно с такими союзниками, в будущем нам так и так не избежать проблем. Люди захотят руководить нами. И попытаются снова заставить работать, а затем — и умирать за них. Нам такой расклад не нужен.

— Хм-м-м… Настолько далеко я не подумал. Но наверное ты прав: люди нам не помощники. Во-всяком случае, мы не смогли бы им доверять полностью — уж точно.

— Рад, что ты, как ветеран, это понимаешь. А теперь идёмте на нижний этаж. Что-то там подозрительно тихо…

Доктор Лессер чувствовал себя выброшенной на берег рыбой: судорожно втягивал обжигающий воздух широко открытым ртом, и старался только не доставлять удовольствия своим мучителям: не скулил, как побитый пёс, и не орал благим матом! А орать хотелось, потому что боль была поистине чудовищной: такую он испытывал только однажды, в детстве, когда упал с велосипеда в бетонный коллектор, и получил открытый перелом правой руки.

— Так что, уважаемый доктор, говорить будете, или предпочтёте, как герои древности, «умереть за свой народ»? Я понимаю, конечно, что вы сроднились, и как бы переживаете за судьбу своих таких милых, но сейчас взбунтовавшихся, зверушек. Однако всё-таки вы пока — член человеческого стада. Общества. — майор Долдер говорил это вполголоса. Ему не было нужды напрягать связки: голову доктора он держал за волосы, приблизив ухо того к своему рту, — Так что не сомневайтесь: если на секунду и предположить, что организованный вами бунт осуществится, вы, как «человечишка», в любом случае будете изгоем. Объектом ненависти. «Хозяином». И если вы пробовали выторговать у них какую-нибудь руководящую должность — забудьте про это. Вряд ли вы проживёте дольше нескольких недель, которые понадобятся спасательному судну, чтоб долететь до нас. Ну?!

— Это… Ошибка. — доктор сглотнул, и покосился на горящий такой ненавистью, что сводило живот, глаз майора, (Вот когда проявилось подлинное отношение того к более удачливому и талантливому «коллеге»!) — Вы абсолютно неправильно поняли ситуацию. Ни с какими «зверюшками» я никогда ничего не замышлял. И уж тем более — не договаривался. У вас же есть везде видеокамеры?!

— Так вот в том-то всё и дело! Видеокамеры есть, но моментов, когда вы давали указания, и получали донесения, я не нашёл!

— Потому что их и нет, тупой вы солдафон! Бунт в Питомнике — стихийный! Возник сам по себе! А то, что мы с доктором Сэвиджем говорили о как раз чём-то таком накануне этого происшествия — просто совпадение!

— Пусть я и «тупой солдафон», но уж поверьте, доктор, — ухмылка майора выглядела весьма устрашающе, — на своё место я попал не за красивые глаза. А как раз — зато, что чётко и быстро просекал, что дважды два — четыре. Я не верю в такие… совпадения.

Уж слишком хорошо всё сходится. Вы с Сэвиджем разговариваете о судьбе самого долгоживущего мутанта, а после этого мутант уничтожает видеокамеру, и — пока не знаю, как! — убивает посланных убить его. А затем выходит на свободу, и начинает освобождать тварей из Питомника, словно уже заранее договорился с ними о совместной войне с нами! А ваш любимый доктор Сэвидж старательно делает вид, что ничего не знает, отвлекая на себя всё наше внимание якобы нервным хождением по своей каюте!

— Ну, вы ещё его сюда приплетите!

— Обязательно приплетём, доктор! Собственно, его уже тащат сюда. Правда вот, такой роскоши, как очной ставки, я вам пока предоставить не смогу. Сейчас у меня есть дела поважней. Срочные и неотложные дела. Требующие моего личного руководства и участия. Ваши подопечные что-то уж совсем разошлись, и даже вырубили бронированного Стража. Так что посидите-ка пока в «холодной», а заодно и подумайте — или сказать правду, или провести там, на стальном полу, ещё несколько не слишком приятных для вашего тела и «мужского достоинства» часов!

Или просто сдохнуть. За свои «убеждения»!

«Холодная», куда бросили Лессера всё те же двое иронично переглядывающихся молодца в камуфляже, поначалу не показалась доктору такой уж страшной.

Голые, отливающие синевато-серой поверхностью некрашеной стали, стены — не за что глазу зацепиться! — куба три на три на три. Надо же: прямо как камера Питомника.

Пахло здесь…

Смертью.

Доктор отлично понимал, что через воздушные решётки, находящиеся под самым потолком — не достать! — воздух в любой момент можно пустить и похолодней. Да и сейчас в камере было не больше плюс двенадцати-тринадцати. Некомфортно, конечно. Но он отлично знал: через часов пять-шесть его начнёт колотить, как яйцо в микроволновке. А потом он не взорвётся, разумеется, а просто потеряет сознание. Упадёт на пол. Отморозит всё то, что майор назвал «достоинством», заработает простатит, или ещё чего.

А если его не вытащат, так просто умрёт. От переохлаждения. Это раньше, когда люди были пещерными и первобытными, они могли по морозу ходить почти раздетыми… Или в звериных шкурах. А сейчас цивилизованный человек совершенно утратил адаптивность к внешней среде — и волосяной покров, и слой подкожного жира, и прочее такое.

Словом, не выдержит он долго даже плюс двенадцать! Но если снова сказать майору правду…

Похоже, придётся для чёртова майора что-нибудь просто придумать: потому что попасть сюда во второй раз Лессер уж точно не хочет!

Остаётся только надеяться, что Долдер «разберётся» со своими «приоритетными» делами достаточно быстро… И доктора заберут отсюда раньше, чем он превратится в сосульку.

Или пингвина.

На нижнем Уровне сделать уже ничего было нельзя: здесь поработали профессионалы. В бронежилетах. И сейчас они поднимались по лестнице, прикрываясь щитами, и ощетинившись автоматными дулами.

Мартен, вышедший на лестничную площадку первым, увидел их почти случайно: нагнувшись над лестничным колодцем. До нижнего уровня было четыре стандартных пролёта, потому что, очевидно, между ним и вторым имелось что-то вроде технического, служебного, пространства — высотой метра в четыре.

Быстро спрятавшись, Мартен жестом сделал своим знак не шуметь, и приготовить доставшиеся в бою автоматы и пистолеты. Жаль, конечно, что они не были оснащены, как у тех солдат, что послали за ним, глушителями… Но и так автоматы позволяли делать то, что прежде ни одному мутанту было недоступно: поражать врага дистанционно.

Мартен кивком подозвал человека-броненосца, прошептал тому в ухо:

— Они не торопятся. Не хотят шуметь. Готов поспорить, всех, кто из наших был там, внизу, они уже уложили!

— Вот б…! Похоже на то. Что делать-то будем? — шёпот напарника не казался испуганным.

— Может, попробуем «встроенным», — Мартен показал когти руки, — И — спина к спине? Такого они-то точно не ждут!

— Было бы время — сказал бы, что ты — тупой, но смелый мудила. А так…

Прыгаем!

Сержант Доминик Балдауф любил, чтоб всё было чётко. И правильно.

Правильно уложено — если оно оборудование казармы, личные вещи, или оружие. Оружие Доминик вообще считал чем-то вроде запасного Бога пехотинца. Потому что если на помощь Всевышнего рассчитывать можно было отнюдь не всегда, то на нормально вычищенное, ухоженное и проверенное оружие — уж точно! В любой момент!

Любил сержант и чтобы всё, что положено сделать, было сделано, и сделано так, чтоб соответствовало Приказу. Чётко. Поэтому когда майор распорядился, чтоб она зачистили нижний уровень Питомника, сержант сделал всё, чтоб выполнить дело добросовестно. И добили всех тварей — с гарантией.

Всех раненных «наградили» контрольным выстрелом: в лоб, или затылок. Или что там у них имелось, содержащего мозг: череп ли, или хитиновый кожух-панцирь, или бурдюк слизи…

Жалости, или уж тем более — сочувствия к монстрам Доминик не чувствовал. Да и как можно сочувствовать тварям, которые имели наглость победить в схватках людей!..

Нет, они, монстры вонючие, достойны только одного: чтоб бойцы-гладиаторы расправились с ними, пролив при этом море крови, заставив молить о пощаде, и указав наглым тварям их место в иерархии Высшей субординации: человек — венец творенья!

Сейчас, обезопасив тылы, отряд Балдауфа осторожно поднимался наверх — чтоб выйти в тыл мутантам на втором уровне. А во фронт этим тварям должны были ударить два отделения из второго взвода. Неожиданностей сержант не ждал: твари не то что достойного сопротивления, а даже — адекватной реакции на действия превосходящего по огневой мощи противника показать не смогли.

А показали они только реакцию храбрых идиотов. Или тупорылых козлов: монстры не бежали. Вместо этого, как тупое пушечное мясо, пёрли и пёрли вперёд, норовя, даже будучи смертельно раненными, всё равно — нанести врагу хоть какой-то ущерб. Когтями ли, зубами, или даже иглами, которыми были покрыты некоторые тела.

Но люди сержанта хорошо знали свою работу: сойтись в рукопашной, с телами, защищённым бронекомбезами, не смог, не добрался ни один монстр!

Поэтому когда сверху на их головы, словно материализовавшись из пустоты, абсолютно бесшумно обрушились два чёрных тела, Доминик Балдауф даже не успел ничего скомандовать своим огорошенным такой подлостью подчинённым! Он и сам не представлял, что можно без риска для жизни, или переломов, спрыгнуть с десятиметровой высоты!

Правда, он тут же понял, почему монстры остались сравнительно целы: спрыгнули-то они — на головы и плечи людей! Его людей!

Однако подумать о чём-то ещё, и уж тем более как-то отреагировать на внезапное нападение сержант не успел: острый коготь одного из невероятно быстро двигавшихся, так, что вместо рук и ног оставались видны лишь какие-то неясные тени-контуры, мутантов, пропорол ему горло! После этого сержант смог только упасть на колени, а затем и на бок, и невнятно хрипеть, пытаясь зажать хлещущий поток чёрной в полумраке крови. И думать, что не зря этих тварей создали именно для боёв: чего-чего, а скорости и силы монстрам не занимать!

И ему оставалось лишь наблюдать — недолго, впрочем! — как два совсем ничем не вооружённых, кроме зубов, когтей и броневых пластинок, монстра, быстро и эффективно уничтожают его людей. Которые даже не могут стрелять, боясь попасть друг в друга!..

Затем темнота навалилась на сержанта изо всех углов, кто-то невидимый придавил его голову в каске к полу, и конец боя потонул в обрывках выкриков и стонов.

Конец сержанту.

Конец порядку и чёткости.

Ускользающим краешком сознания он успел подумать, что льготная пенсия за добросовестную службу ему теперь уж точно не…

— Неплохо для четвёртого боя. Двенадцать, тринадцать…

— Восемнадцать. Стандартные два отделения.

— Откуда знаешь?

— Это — его воспоминания, — броненосец постучал по виску, — Похоже, мой-то был… Кадровым военным.

— Ага. Отлично. Тогда обучишь нас тактике и стратегии. Потому что мой был всего-навсего вором. Сталкером. Потрошил заброшенные дома да разные склады. В зоне взрывов. Наверное, от радиации в конце-концов и погиб.

— Понятно. Но как я посмотрю, навыкам рукопашного боя твоего было… Обучать не надо. Ты уложил одиннадцать, включая бравого сержанта. Причём его — первым! Отлично, учитывая то, что после этого «крутые» ребята совсем растерялись, и даже стрелять не стали.

— Ну, положим, стрелять они просто побоялись. Мы же свалились точно в центр. А «рассредоточиться» тут — некуда! Пространство площадки — три на три.

— Ага. Короче: мы молодцы. А что это у тебя течёт? — броненосец указал на живот Мартена, в котором Мартен только сейчас обнаружил здоровенную прореху. К счастью, неглубокую, не больше человеческого ногтя: до конца брюшину нож одного из морпехов всё же не прорезал. Но крови вытекло прилично: вся правая нога оказалась покрыта липким чёрным потёком, да и на пол успела набежать небольшая лужица.

— Чёрт! (Тьфу ты! Вот я уже выражаюсь, как они!) Я и не заметил.

— Это ты в угаре боя не заметил. Но зашить-то надо! А то ты так кровью истечёшь.

— Не истеку. У меня раны закрываются быстро. Правда, это — в покое. А покой нам сейчас…

— Только снился! Поэтому идём-ка наверх! Вернее, чтоб ты не дёргался, теряя кровь, давай я тебя донесу, и мы посмотрим, как тебя лучше заштопать. И не забудь: без тебя тут ничего не провернётся!

Ты у нас сейчас — за главного!

Доктор Сэвидж не совсем понимал, почему двое сотрудников СВБ бросили его именно в одиночку. Да ещё в такую холодную! Впрочем, он, конечно, лукавил сам перед собой: отлично он всё понимал.

«Охлаждённый и вразумлённый» он скорее «расколется».

А уж в том, что его будут — вот именно — допрашивать с пристрастием, а не «беседовать», как недавно, почти доверительно! — Сэвидж не сомневался.

Потому что явно произошло что-то уж совсем из ряда вон выходящее.

Не иначе, как питомец доктора Лессера поднял в Питомнике бунт!

Хреново. Значит, скоро его начнут «трясти» всерьёз.

Холодная — цветочки.

Не хотелось бы дождаться и «ягодок»!

Доктор Лессер стоять или прыгать, как он пытался вначале, чтоб хоть как-то заставить руки и ноги двигаться, уже не мог. И сейчас просто сидел, подложив под тощий зад нелепо смотрящиеся домашние шлёпанцы, чтоб действительно не схлопотать простатит, и старался сжаться в плотный комок, обхватывая себя руками. Зубы у него буквально выбивали чечётку, и, хотя он пытался дышать заложенным носом, клубы пара говорили о том, что он всё равно очень быстро теряет драгоценное тепло. Скоро закончатся запасы питательных веществ и глюкозы в крови, которые его организм сейчас бросает на борьбу с холодом, а запасов жира под кожей у доктора особо никогда и не было. Так что если в ближайшие полчаса никто за ним не придёт, тут он и грохнется на пол.

И попросту окочурится…

С первого, самого верхнего уровня Лабиринта можно оказалось попасть в промежуточный, а затем и верхний коридор, где и стояли баки с целебными растворами, и находились огромные помещения с непонятной пока аппаратурой. А уж из этого коридора-уровня — в Большой Мир. На свободу. Вернее, как понял Мартен — всё же не совсем на свободу, а куда-то в те места, где и жили сами Хозяева. В тёплое место, где всего вдоволь: пространства, воздуха, еды…

Мартен, проведший пятнадцать минут в баке с любимыми многоножками, споро «заделавшими» дыру в его животе, с отрядом тех, кто лучше всего приспособился нажимать спусковые крючки, взяв половину трофейного оружия, шёл по огромным светлым пространствам коридоров и переходов: здесь свет имелся. Значит, то, что свет выключили там, в их тюрьме, было просто одним из способов испугать их. Или помочь их врагам подавить бунт.

Мартен повёл пятнадцать из выживших повстанцев ещё выше: на уровень, где, похоже, жили и работали сами люди: уж слишком широкие и светлые коридоры тут имелись. Да ещё и с картинами на стенах. Его напарник броненосец повёл свои два отделения направо — по ещё более длинным коридорам. Третий отряд, возглавляемый человеко-львом, Паулем, победителем четырёх схваток, пошёл налево. Там имелось нечто, издали, сквозь огромное застеклённое окно, похожее на сад. Или оранжерею.

Увидали они всё это, выбравшись за огромные двери, похожие на ворота, вот именно — тюрьмы, после того, как Мартен и человек-краб, Борис, вскрыли ящик у ворот, явно служивший для управления их механизмами, и вручную прокрутили имевшееся там огромное колесо-штурвал. Створки ворот медленно, буквально по сантиметру за оборот, разъехались — Мартен решил, что одного метра им вполне хватит. А обратно в Лабиринт их больше никогда не загонят, даже пулями и электрическими полями — они готовы сражаться за свои жизни до смерти. Про себя Мартен ухмыльнулся — но только про себя, потому что такой вот каламбурчик получился у него во время его жаркой и страстной напутственной речи там, перед дверью, за которой лежало огромное и отлично освещённое пространство Большого Мира.

Мира Хозяев.

С которыми они сейчас собирались честно расквитаться. За всё.

Доктор Ришар Жувэ неприязненно покосился на транслятор: за всё время его работы на Станции эта штука оживала всего дважды: один раз — чтоб сообщить об угрозе заражения красной эболой, другой — о том, что слишком здоровый для противометеоритных пушек метеор пробил защиту жилой секции «Д», и что три часа им всем придётся мириться с временным отсутствием гравитации, и сидеть за герметичными переборками аварийных шлюзов.

То, что Станция разделена на секции, было, разумеется, хорошо. Доктор Жувэ отлично понимал, что, поскольку они находятся в космосе, какая-нибудь подстраховочка на случай аварий и разгерметизации необходима. А то, что у них на борту имеются штаммы всех известных, и даже «неизвестных» официальной медицине микроорганизмов, вынуждает применять и усиленные карантинные меры. Во избежание, так сказать. Да и вообще: дела, которыми они тут занимались, добиваясь мутаций и создавая нечто такое, что матушке-природе могло присниться лишь в кошмарном сне, требовали очень хорошей изоляции. От остального мира.

Вот именно — во избежание!

Однако то, что передал сегодня маленький динамик, не лезло уже ни в какие ворота. Бунт в Питомнике!.. Какая чушь!

Какой на … может быть бунт — в Питомнике?! Ведь он расположен в изолированной, правда, самой большой, секции Станции. И проникнуть туда можно лишь через два шлюза с бронированными стенками. Сам Питомник оборудован распылителями, через которые можно при, вот именно — неповиновении питомцев, легко подать всё: начиная от усыпляющего газа до цианида галлия. Двадцать секунд — и нет никаких «бунтовщиков»!

Так что приказ не покидать до особого распоряжения личных кают доктор Жувэ проигнорировал. Спокойно закончил туалет, аккуратно поправил галстук, придирчиво оглядывая свою осанисто-представительную фигуру в зеркале на обратной стороне выходной двери.

Ничего не скажешь: красавчик! Сразу видно, даже невооружённому, как говорится, глазу, что перед тобой — одно из светил Фундаментальной Науки! Правда, ещё работая заместителем ректора в Университете Топики, штат Канзас, Жуве слыхал пару раз, как его коллеги, завидующие, разумеется, его высокому служебному положению и богатому научному багажу — сорок восемь статей в «Медикал ревью», «Сайнс оф медицина», и других специализированных авторитетнейших изданиях! — шушукались за его спиной. Высказывая предположения о том, что лучше бы маститый и слегка сдвинувшийся на почве личного имиджа профессор поменьше уделял внимания собственной неописуемой красоте и представительности, а побольше — непосредственно научной работе!

Да, он в последние годы на Земле несколько… отдалился — скажем так! — от непосредственно научных исследований. Зато вот теперь, когда он нанялся на Станцию, всё это компенсировано, так сказать, с лихвой. Потому что таких направлений в бодиформинге ещё никто не осваивал. И уж тем более — таких исследований не производил.

Да, профессор прекрасно понимал, что многие из исследований, особенно по части мутационных преобразований, которые они здесь проводят, там, на Земле, считались бы попросту запрещёнными. Поскольку элементарно противоречили существующему Законодательству. Особенно это касалось штаммов, которые даже самый доброжелательный адвокат не смог бы назвать иначе, как штаммами болезнетворных микробов и бацилл. Но поскольку и он и все остальные подписали бумагу о неразглашении, особо опасаться преследования или репрессий со стороны вот именно — Закона, оснований, вроде, не было.

Ни один нормальный не захочет «разгласить», про то, чем они, лучшие из лучших, сейчас занимаются. Хотя бы для того, чтоб не лишиться того, что они здесь заработают за установленные Контрактом три, или пять лет. Для молодых и подающих надежды такие деньги — роскошь. Которых при работе в обычных условиях им не получить за всю свою научную карьеру.

Доктор осознавал и то, что для некоторых молодых так называемые «муки совести» иногда — непосильная ноша. Так и закончил свои дни молодой Каспер Штадаас — даже шустрая СВБ не успела вынуть его из петли. Правда, они оправдывались тем, что юный доктор не задохнулся, а сломал шею — спрыгнув со шкафа.

Поэтому теперь светильники в каютах всех учёных сделаны заподлицо с потолком: …рен подберёшься с верёвкой!

Зато доктора Янга спасли легко: когда вода в ванне стала окрашиваться, дежурный мгновенно понял, что доктор прямо под водой перерезал себе вены…

Однако довольно ненужных отвлекающих мыслей — пора и на работу.

Доктор открыл дверь.

И нос к носу столкнулся с человеко-гиеной: вот так сюрприз, можно сказать! Воистину, тесен мир: продукт, над которым его лаборатория работала последние два месяца, лично пришёл засвидетельствовать, как говорится, своё почтение! И благодарность.

Благодарность выразилась в том, что существо, злобно оскалившись, вдруг сделало почти неуловимый выпад правой лапой. В горло доктора вонзились пять когтей: словно его ткнули раскалёнными граблями!

Чёрт возьми!..

Он, конечно, понимал, что вряд ли существо, созданное только с одной целью — красиво умереть на Арене, будет особо любить людей вообще.

Но уж — своего-то Создателя!..

В голове зазвенело, и кровь, полившаяся по его безукоризненно накрахмаленной рубахе после того, как тварь рывком выдернула зазубренные острия, безнадёжно испортила его выходной костюм: кровь, она ведь не смывается никакими стиральными порошками и пятновыводителями!..

Но эта мысль пронеслась где-то совсем далеко, на краешке сознания. А основная мысль ревела и гудела в голове грозным драконом: сейчас он умрёт!

Вот оно: возмездие!

За то, что цинично и равнодушно облекал всех созданных мутантов, в количестве более десяти, на мучительную и гарантированную смерть!

За то, что тщательно отмахивался от уколов этой наглой собаки — совести! — убеждая и окружающих и себя самого, что по всем законам и правилам «продукт», который они создают — не живое существо. А только примитивный автомат. С чужой, запрограммированной и встраиваемой, псевдопамятью. С телом, синтезированным из клонов мутантов-метисов. Двух, а иногда и трёх других существ…

Какая ирония судьбы: погибнуть от руки — тьфу ты, лапы! — своего же создания.

И так некрасиво и примитивно — оказаться попросту заколо…

Они шли не скрываясь, и если из дверей, тоже расположенных здесь вдоль коридора, показывался кто-то из людей — кидались на них, даже не думая. Пользоваться старались самым своим надёжным оружием: когтями и зубами! Боеприпасы экономили. Мартен сам так сказал: убивать без пощады! Всех людей.

Монстры-мутанты им — союзники, люди — враги!

В те двери, что оказывались запертыми, они вламывались сами. Замки здесь, наверху, по сравнению с защищёнными стальной бронёй стен замками Лабиринта, казались насмешкой. Пародией на запоры. А стены — так вообще, словно были сделаны из бумаги!

Людей, находившихся в запертых каютах, убивали действительно: без жалости. Добивали. Для гарантии безопасности тылов. Но иногда приходилось их и искать: умные же! Прятались от них. Хотя куда, кроме шкафа, или ванной, спрячешься в стандартной клетушке-каюте?!

Да и кто может спрятаться от искушённого и изощрённого нюха дикого животного?!

Так что на поиски не уходило много времени, а в уже «обработанных» комнатах с распахнутыми теперь настежь дверями оставались лишь окровавленные трупы. Не прошло и получаса, как Матрен и его отряд подошли к тупику: здесь коридор кончался. Вниз и вверх вели лестницы — стандартных лестничных проёмов.

Мартену не хотелось дробить и без того ослабленные предыдущим делением отряда, силы. Но людей может быть много: если дать им время очухаться, и взяться за оружие, можно ждать неприятностей. Правда, насчёт только что убитых он и его соратники не обольщались: как презрительно охарактеризовал их жертв человек-богомол, «Тут одни трусливые крысы — наверное, из тех, кто только руководит. Или учёные-выродки. Такие, что нас и проектировали».

Мартен тогда, в начале их рейда, на это возразил:

— Вряд ли руководители живут в этих клетушках. Они, вероятней, располагаются в апартаментах пошикарней. Я думаю, ты прав со своим вторым предположением. Это как раз те твари, что и создают, вернее, создавали — таких как мы, на потеху жирующим бездельникам. Найти бы теперь и самих этих бездельников! Вперёд!

Но вот поневоле приходится опять распылять силы. И если где-то здесь, в дебрях лабиринта уже людских уровней, остались профессиональные солдаты, это может повстанцам аукнуться. Поэтому он сказал:

— Делимся на два отряда. Обрабатываем ближайшие к этому уровню коридоры. Но! Если коридоров найдётся больше, делиться уже не надо. Каждая группа окажется слишком слаба. И не сможет бороться против вооружённых профессионалов. Таких, как напали на меня в моей камере. И таких, что убили всех наших на третьем уровне. Понятно?

— Да, командир. Но только… — человек-богомол поперебирал лапками словно в сомнении, — Что нам делать, если коридоров будет совсем уж много?

— Обрабатывайте их последовательно. Один за другим. Вот две запасные обоймы. Ну, это только на тот случай, если встретите солдат. Автомата у вас два. Если закончатся патроны — отстреливайтесь из пистолетов. А уж если и там боеприпасы кончатся… У нас есть зубы и когти, — Мартен снова показал всем руку с растопыренными когтями, — Этого они добивались, создавая нас. Мы — боевые машины!

Ну так пусть и почувствуют на своей шкуре, что не зря потрудились!

— Да, командир! — чести ему, конечно, не отдали, но приятно было осознавать, что ему доверяют слепо: не возражают, и приказов не оспаривают. Вероятно, их впечатлили восемь выигранных схваток. То, как он «разобрался» с пришедшими к нему убийцами. То, что он вскрыл замки их камер-клеток, освободив их. А так же то, что к нему вернулась часть памяти донора-человека.

Ну и, само-собой, то, что они сделали вдвоём с броненосцем.

Мартен, глядя в спины бесшумно удаляющихся соратников, подумал, что неплохо бы ввести такие же ранги и звания, как в обычной Армии. Тогда не возникнет путаницы, когда речь будет идти о том, какой из командиров чего кому приказал.

Хотя у них её и так не возникнет.

Они слишком отличаются. Внешне. Друг от друга, и тем более — от врагов. Людей.

Не спутаешь!

Доктор Лессер уже не стеснялся стонать и жалобно поскуливать.

Этап, когда он злобно ругался, остался позади — теперь он понимал, что целиком зависит от проклятого майора и его решения: ведь если переохлаждение организма станет фатальным, уже ничто ему не поможет! И даже мысль о том, что он — человек, и убивая его, Долдер нарушает Закон, не грела: возможно, майор сумеет списать его смерть на «несчастный случай». Или просто представит как соучастника бунта. Погибшего при оказании сопротивления.

Так что теперь он как можно жалостней старался кряхтеть, молить о снисхождении, хрипло вопить, что всё расскажет, и причитать. Даже сделал вид, что плечи сотрясаются от сдержанных скупых рыданий — пусть думают, что он сломлен, и окончательно сдался на милость палачей…

Однако и это пока не помогало.

Мысль о том, что дела могут обстоять вовсе не так, как он себе представляет, грызла потихоньку какой-то укромный уголок его сознания: а ну, как чёртовы повстанцы действительно начали теснить подразделение майора, а то и вовсе — поубивали всех этих недоумков в камуфляже?! Тогда ему, вот лично ему — точно конец!

Потому что никто и никогда его отсюда не выпустит, не говоря уж о том, чтобы спасти…

Объективно прикидывая, Лессер понимал, конечно, что раз пар изо рта не всегда идёт, температура не может быть такой уж прямо низкой: не ниже плюс двенадцати. А он — в брюках, трусах, носках, рубашке (пиджак всё-таки отобрали). Но и та тончайшая прослойка воздуха, которую создают эти предметы туалета, уже не даст замёрзнуть быстро, как было бы, оставь мучители его здесь совершенно обнажённым. Значит, нужно перестать изображать сломленного и отчаявшегося, а просто сидеть и терпеливо ждать. Экономя тот небольшой запас жизненных сил, что ещё теплится под побелевшей, а сейчас и посиневшей, кожей.

Ждать, когда сознание начнёт мутиться, и тело завалится на бок: чтобы ускорить агонию, отдав остатки жалкого тепла организма ледяному металлическому полу…

Он закрыл глаза. Перед внутренним взором невольно вставали картины из безоблачного детства. Ну, это он сейчас умом понимал, что оно было почти безоблачным. Поскольку проходило в одном из новых, в рекордные сроки построенном на месте, где не рвались бомбы, поселений. И детство проходило не в нищете и разрухе, как у тех обитателей трущоб, что были оставлены доживать в разбомблённых городах, а в сравнительном достатке. И сытости. Но тогда на первый план выходили совсем другие проблемы.

Так, до первого учебного заведения, ему казалось, что сверстники выбрали именно его. На роль козла отпущения. И измываются, пусть и только словами, над его тщедушным телосложением, и «наследственностью» — отец Эрика считался одним из крупнейших психотерапевтов. «Эй, слизняк-Эрик! Ну-ка вылечи мою канарейку! А то она что-то перестала чирикать. Наверное, это от стресса: я вчера побрызгал на неё освежителем воздуха!»

Не-ет, детство никак нельзя назвать совсем уж безоблачным. Хорошо хоть, что его не били: видеонаблюдение! Тут тебе и дроны-полицейские, и стационарные камеры… Зато ни в какие «командные» игры он почти никогда не попадал: «Кто хочет продуть — берите себе этого мазилу!» А капитанами всегда избирались только дети десантников или больших боссов: тоже за наследственность. И накачанные мускулы. Да и, если честно, только такие, «доказавшие», члены нового Общества, имели право на это.

Воспроизводство в автоклавах своих клонов. Особей-потомков. Разумеется, только мужского пола. Женщин же никто никогда не… Кроме, разве что, элиты — для вящего, так сказать, престижа. И, разумеется, развлечения.

Эрик и сам не любил, если честно, групповые игры. То ты не так пас отдал, то не в тот угол ворот ударил… Да мало ли каких ещё промахов он по словам партнёров по команде не «совершал», только для того, чтоб те могли оправдать собственное ротозейство!

Поэтому, как только началась учёба в специализированном Пансионе, Эрик сразу пошёл на общую биологию. А позже выбрал и специализацию: прикладной бодиформинг.

Эта работа ему нравилась. Поскольку ничто (Ну, почти — кроме сурового начальства и бюджета!) не ограничивало полёт творческой фантазии: твори хоть пчеложаб-опылителей, хоть пантер-бабуинов — для расчистки старых радиоактивных завалов…

Правда, так было до тех пор, пока не попал сюда, на Станцию.

Он не обольщался: знал, что летит сюда, чтоб заниматься противозаконным и подлым делом: выращивать разнообразных и искушённых бойцов для хозяев: владельцев крупнейшего развлекательного телеканала. За взятки протаскивающего видео с записью битв через Федеральную Контрольную Комиссию. Проще говоря — через комитет по цензуре. Потому что продукция именно их канала давала высочайшие рейтинги и собирала наибольшую аудиторию. Что позволяло представлять дело так, словно их компьютерные техники — самые лучшие, а компьютерная графика — самая продвинутая. И реалистичная.

Чёрта с два.

Подсознание даже простых, необразованных, зрителей, чётко вычленит подделку. Так что нужна — вот именно! — достоверность, будь она неладна!

А её не получишь с «программами»!

Нет, ни одна компьютерная программа не сможет так «зрелищно» рассчитать действия бойцов на Арене. И никакая компьютерная графика не может достаточно «реалистично» показать этот кошмар, это варварство: убийство экзотически выглядящего и профессионально дерущегося монстра — бойцом-гладиатором!

А убийство именно монстра-мутанта — непреложная заповедь.

Потому что на мучения и смерть человека не захочет (И не хочет, голосуя долларом!) смотреть никто: конкуренты канала уже пробовали такие варианты!

Так что выпущенные кишки, кровь, заливающая песок арены, и отрубленные конечности — подлинные. Но оформленные нотариально — как «спецэффекты»!

Совесть, или её остатки, молодой Эрик постарался при подписании контракта засунуть туда, где солнце не светило: отец погиб от нелепого несчастного случая на работе. (Его задушил спятивший медбрат, подсевший на амфитамины, и увидавший кошмар наяву: отец предстал, как он позже объяснял, в виде карлика-гнома, хозяина пещер, Мардука, желающего затащить медбрата в свои огненнодышащие подземелья!) И теперь содержание парализованного инсультом на почве чёртова стресса деда целиком ложилось на плечи Эрика. Ставшего теперь за Лессера-старшего. Потому что второму разрешённому их семье по квоте рождаемости ребёнку, брату Питеру, было всего восемь лет. Вот на оплату сиделки деду, и за учёбу братишки в специализированном Пансионе, и ушло больше половины тех денег, которые он должен был получить… И получил — авансом. Под кабальные проценты оформив кредит.

Чего теперь думать, и рефлектировать: накрылись его деньги.

Потому что так и так ему — погибать. Если победят молодчики из СВБ — Лессера скорее всего признают виновным в организации бунта, повлекшего за собой преступную порчу чужого имущества в особо крупных размерах, и могут просто оставить замерзать здесь — насмерть. Скорее всего, ещё и умудрятся списать на него все убийства людей, если таковые случатся. Тогда его вытащат и «оживят». Но только для того, чтоб просто посадить на электрический стул — как сообщника или даже главаря повстанцев. Поскольку заседание суда, вероятней всего, будет закрытым, никому он ничего не докажет. Тут и концы, как говорится, в воду. Майор спишет все свои недоработки и промашки — на козла отпущения. Великовозрастного, наивного, но от этого ничуть не более защищённого от Системы, чем в детстве…

Но и если победят повстанцы — ничего хорошего Лессеру не светит. Ведь он по их мнению — одно из тех чудовищ, что на потеху пресыщенных потребителей-зрителей создавал и стравливал в смертельных схватках с людьми-бойцами этих самых мутантов. Так что загрызут, или разорвут когтями в любом случае.

Думать теперь, когда сознание начало плавно ускользать, и словно бы тормозиться, так, что даже мыслить логично и последовательно не удавалось, стало трудно. А хотелось только одного: отдаться этому наплывающему покою. И боли от холода уже почти не ощущалось. И Лессер мог думать только об одном: какой он баран!

Зачем, зачем он заговорил о ромэне с доктором Сэвиджем?!

Скорее всего, этим самым он подставил и бедолагу доктора.

И тот сейчас или на допросе, или…

Тоже в «холодной!»

А может и просто — в морге.

Хорошо, что обоняние у большинства монстров-бойцов оказалось развито неплохо. Вероятно, конечно, что это был просто побочный эффект — бонус генетического наследия от звериной, хищной, так сказать, составляющей. Потому что ни одного «травоядного» в качестве исходного материала они среди «своих» так и не встретили.

Тем не менее о приближении группы солдат — именно солдат! — Мартену сказали не только раздувающиеся ноздри и чуть поворачиваемые головы соратников — он учуял ловушку за поворотом и сам!

Жестами он созвал свою группу в ближайшую из кают, оказавшейся почему-то пустой. Перешёл на тихий шёпот:

— Вы тоже это почуяли. Сквозняк дует к нам — мы знаем, что впереди много людей с оружием. Оружие пахнет гарью, порохом и металлом, люди — мочой. Значит, они нас боятся. И правильно делают, конечно… Но подставляться под пули, ломясь напролом — глупо. Стреляют-то они наверняка лучше нас: им удобней держать их автоматы, да они и обучены и натренированы!

Поэтому сделаем так…

Последнюю группу из двух отделений элитного спецназа майор Долдер, после того, как закончил с доктором Сэвиджем, возглавил сам.

Потому что деваться некуда: хочешь, чтоб дело было сделано хорошо — сделай его сам! Потому что потеря более половины личного состава из предоставленных в его распоряжение двух взводов как-то не вписывается в «заботу о безопасности личного состава», и «высокую профессиональную компетентность», как указано в его личном деле.

Напрасно он так полагался на старшего сержанта Балдауфа и лейтенанта Сондерса. Группу сержанта уничтожили, похоже, всего два мутанта, подловившие исполнительного, но совершенно не способного мыслить нестандартно и предугадывать действия необычного врага, солдафона, в тесном закутке: на площадке лестничного пролёта!

Отряд Сондерса, надо отдать ему должное, почти справился с порученной ему группой мятежников. Подвело их только чувство меры: не надо было преследовать убегающего, и якобы потерявшего голову от паники, противника!

Про коварный удар в тыл лейтенант доложить успел, после чего вырубилась и его рация. Раззява чёртов.

Нет, жалости к погибшим майор не испытывал: раз позволили себя убить — сами виноваты! Не выполнили его распоряжений. Недооценили противника. Облажались.

Сам-то майор рассчитывал теперь справиться с проблемой к ужину, а не к обеду. Потому что потом, после того, как они уничтожат третью противостоящую им сейчас группу из примерно пятнадцати монстров, придётся ещё и прочёсывать Станцию в поисках затаившихся тварей, не добитых лейтенантом, и сражаться с почти не понесшей потерь группой, убившей людей сержанта. Работы много.

Но ничего экстраординарного в ней нет.

Противник, конечно, хитёр и коварен. Поскольку именно таковы были матрицы носителей, заложенные в базовую память этих уродов. Да, враг обладает чертовски прочными и острыми когтями и зубами. Владеет приёмами рукопашной.

Зато его люди — обученные профи. И отлично вооружены.

Детектор-тепловизор показал, что впереди вдруг, словно ниоткуда, возникла группа из почти десятка тел — явно нечеловеческих. Объекты, выглядевшие на экранчике портативного прибора как оранжево-красные пятна, быстро уменьшались и словно таяли — противник явно удалялся. Бежал?

Возможно, конечно, если враги понимали, что перед ними не безоружные штатские штафирки, а вооружённые профессионалы. Уж кем-кем, но тупыми зверями этих тварей назвать никак нельзя. Те, кто попробовал так сделать, поплатились. Жизнями. А это — самая дорогая цена за ошибки. Мутанты придумали верно. Ведь спрятаться, затруднив работу майору, на Станции — есть где! Но прятаться долго нельзя. И они это наверняка понимают. Тогда в чём же заковыка? Ах, вот оно что!

Похоже, они хотят заставить его распылить силы. Чтоб обыскать территорию надёжней и быстрее. Блинн… Фиг же им!

Долдер приказал всем своим двигаться за удалявшимися силуэтами. Но вскоре они пропали с экрана — портативный тепловизор не берёт дальше сорока метров.

По гулкому, пустому, и словно вымершему коридору двигались довольно долго. Никого. И только когда майор провёл своих людей мимо входа в оранжерею, тепловизор показал, что внутри имеется по крайней мере пять объектов, сопоставимых по размеру и индексу тепловыделения с мутантами. Странно. Неужели враги сами разделились?

Пытаются повторить приёмчик, позволивший взять в клещи группу Соммерса? Сейчас люди майора войдут, а на них накинутся сзади?

Дудки. Так просто его не купишь!

— Внимание, сержант Пауэрс! Закрыть люк оранжереи. Заварить. Противник наверняка ждёт от нас того, что мы, как идиоты, полезем внутрь, а они нападут на нас с тыла! А вот такого хода они наверняка не ожидают. То, что они раздробили силы — нам только на руку! Бойцы, всем залечь! Атаки ждём вон из того коридора!

Напрасно майор ожидал атаки из «того коридора».

Никто из коридора не выбежал.

Вместо этого сверху, из вентиляционных люков, на головы его действительно залёгших на полу людей буквально градом посыпались мутанты!

И уж то, что его люди лежали, никоим образом не способствовало проявлению ими многолетней боевой выучки и меткости!

Так что дикую злость, что его так просто и эффективно заставили замереть на месте, лишив манёвренности и возможности для хотя бы достойной рукопашной, майор испытывал все те короткие мгновения, что оставался жив.

Правда, длилось это недолго: лишь до того момента, как коготь проклятого ромэна не пропорол его шею, безошибочно нырнув под каску, и перерезав артерию за ухом…

Доктор Лессер очнулся в весьма странном месте.

Ощущения казались нереальными: руки-ноги не ощущаются, да и вообще, самого тела тоже как будто… Нет! Он, аки ангел, словно бы парит в облаках… Всё докучное, обременительное и болезненное, материальное, в том числе и боль, озноб, страх смерти, меркнущее сознание, и огонь в отмирающих лёгких — отступило. Навсегда. И словно бы он — и не он вовсе, и всё это происходит не с ним!

Правда, подумав — ого! Он может думать! — он было заподозрил, что наверное, примерно так и должен ощущать себя отправляющийся к праотцам грешник: словно его тело парит в воздухе, медленно двигаясь по тёмному коридору ко входу во врата Ада…

Он не обольщался на свой счёт: в том, что ему кроме ада, после такой «работы» ничего другого не светит, доктор-бодиформист Эрик Лессер не сомневался.

Но вот то, что его куда-то несёт, как оказалось, было просто самовнушением.

Потому что когда открыл глаза, обнаружил, что просто плавает в баке-реаниматоре, а во рту торчит трубка загубника для поступления воздуха. Ощущение нереальности происходящего как-то резко пропало. Зато навалились вот именно — материальные ощущения восстанавливающегося тела: приятное тепло согревает кожу, словно покалываемую тысячами крошечных иголочек, под кожей зудит — но не чешется, да и там, в животе, внутренние органы: словно расправляются, и набухают: как распускается цветок в ускоренном воспроизведении киносъёмки.

Ощущения… Странные. До этого в баке он никогда не был, да и слава Богу: сюда попадают только с совсем уж серьёзными травмами или болезнями.

Однако предаваться новым ощущениям особенно долго доктору оказалось не с руки: вокруг бака, оказывается, стояли, молча глядя на него, восемь мутантов. Первым в глаза бросился, естественно, человек-богомол — непривычный и цветом, и формой тела.

Четыре членистые толстые зелёные ноги, ловкие длинные передние конечности — те, что клешни, и небольшие, смотрящиеся несколько нелепо, снизу их — обычные руки.

Клешни? Да — они ведь заканчивались не пальцами, а когтистыми и иззубренными, как бы лезвиями… Отхватить в два счёта такими голову человека наверняка нетрудно. Да и рост, когда такой монстр встаёт на полную длину распрямлённых ног-члеников наверняка не меньше двух метров. Непонятно, для чего такому проектировщики оставили и рудименты обычных, кажущихся сейчас карикатурными, человеческих рук.

Но вот глаза… Огромные, широко расставленные, навыкате: как у лягушки. Непривычно смотреть в такие! Однако… Однако вот как раз в них, как ни странно, что-то человеческое точно есть: ум, и чёткое осознание, что перед ним — человек, и человек этот очнулся — всё это явно читается в их глубине.

Рядом — явно человек-пантера. С ним Лессер уже встречался, если можно так сказать про чертежи и голопроекционную реконструкцию: доктор Фальк показывал ему первый вариант модели. Ну и почти не отличается этот мутант от первоначального варианта. Разве что непропорционально увеличенные в базовом варианте зубы стали поменьше, а когти на руках — побольше. Впрочем, уж что-что, а когти у монстров реально «крутые». Знает Лессер и тех, кто создал шаблон для всех этих когтей: «продвинутые» юные дарования из лаборатории доктора Лампича. Уж они постарались: сделали прочность когтей практически равной прочности стали мечей и наконечников копий и трезубцев, которыми вооружались гладиаторы-люди. Иначе смотреть в таких поединках было не на что…

Рядом стояли и человек-лев, и человек-гиена. Гротескно, да. Но очень эффективно. Запоздало доктор Лессер подумал, что и остальные мутанты выглядят странными — да. Но — вовсе не нелепыми. Созданиями.

Не природы, но — человека.

И вот теперь ему, как, похоже, и остальным «создателям и повелителям», предстоит познакомиться с гневом наверняка осознающих свой статус — рабов и игрушек! — созданий. И понести наказание. А ведь после того, как он и его лаборатория заканчивали изготовление очередного такого монстра, Лессер фактически и вблизи-то их не видел!

Ну вот сейчас, похоже, сможет насладиться зрелищем, а может, и ощущением на собственной шкуре их оружия: клыков и коготков. По-полной программе.

Бежать-то ему — некуда!

Однако после того как первый приступ паники прошёл, доктор, присмотревшийся к окружавшим бак мутантам внимательней, кое-что заметил. На него глядели, как ни странно, вовсе не злыми, ненавидящими, или угрожающими взорами. Скорее, в глазах обступивших бак монстров читалось сострадание и ожидание.

Чего?!

Того, что он сможет им рассказать, придя в себя и вылечившись?

Возможно. Очень даже возможно: эта мысль окрепла и глубже засела в сознание, когда он огляделся во второй раз — уже внимательней, стараясь заметить детали и особенности поведения мутантов. Тогда и обнаружил рядом, во втором баке, ещё одну человеческую фигуру без одежды. И хотя человек был развёрнут к нему спиной, и облеплен шинами и бандажами, вокруг которых деловито хлопотали манипуляторы автодоктора, и жуки-плавунцы, Лессер не усомнился: это —доктор Сэвидж.

Человек-богомол, стоявший прямо перед лицом Лессера, сделал шаг вперёд. Жестом показал на Лессера, кивнул. Доктор понял: «как, мол, ты себя чувствуешь?»

Лессер, подняв большой палец правой руки, показал, что всё с ним в порядке. Ещё один мутант, человек-гиена, быстро куда-то отвернулся, и что-то сказал, или выкрикнул.

Из-за бака Сэвиджа вышел ещё один, коренастый, похожий очертаниями на человека, но частично покрытый густой чёрной шерстью, мутант. Его глаза казались хмурыми и озабоченными. Но вот то, что оказалось выше глаз… Лессер даже не сразу узнал ромэна. Голова человекообразного казалась словно отблёскивающей: похоже, череп лишился доброй половины скальпа, и на этом месте сверкала под софитами реанимационной палаты гладкая молодая кожа. Вероятней всего ромэн и сам только что побывал в баке: шрам, начинавшийся на лбу, и переходящий на щёку, делал его похожим на средневекового пирата, и ещё выделялся розовым вздутием.

Подойдя к баку вплотную, и поглядев с десяток секунд в глаза Лессеру, ромэн кивнул, устало улыбнувшись, и показав обеими руками, что тот может выплыть. Лессер так и сделал, придерживаясь руками за края бака.

Ромэн сказал:

— Не вылезайте пока из бака, сэр. Автоматика сама решит, когда вы окажетесь достаточно… Починенным.

Лессер не мог не признать определённой справедливости замечания: действительно, глупо мешать автодоктору делать своё дело, тем более, что когда он зашевелился, манипуляторы вонзили ему в оба плеча и правую ягодицу по шприцу с какой-то гадостью, оказавшейся чертовски болезненной — пришлось невольно поморщиться. Но ромэн не воспринял это выражение на свой счёт:

— Терпите. Вам досталось меньше.

Интересно. Это Сэвиджу, что ли, досталось больше?! Ладно — похоже, и его тоже чинят. Уж автодоктору-то доверять можно: он делает то, что ему положено, добросовестно. И не заморачивается философско-этическими вопросами типа: «а нужно ли лечить эту гнусную чужеродную падаль?!»

Так что из бака вылезти он всегда успеет. Точнее — всё равно придётся вылезти, когда огонёк на контрольной панели, сейчас светящийся оранжевым, сменится зелёным.

Но он не мог не спросить, кивнув в сторону бака с коллегой головой:

— Что с доктором Сэвиджем?

— Его зовут Сэвидж? Хорошо. — хотя что в этом хорошего, Лессер слегка недопонял, — С ним тоже всё будет в порядке. Он не настолько замёрз, как вы, но вот руки и ноги… Боюсь, переломы так быстро не срастутся. Правда, он, в отличии от вас, когда очнулся было, похоже, посчитал нас за кошмар: увидев, опять потерял сознание.

— Вот как, — Лессер криво усмехнулся, покачав головой, поскольку глядя на всё так же окружавшие его фигуры, невольно в который раз вспоминал про остров доктора Моро, (С тем, разумеется, отличием, что теперешние вивисекторы обладали на порядок большими возможностями и воображением!) — Не могу его за это винить. Конечно, он испугался. Дело в том, что доктор Сэвидж абсолютно не в курсе. Почему его схватили и допрашивали… э-э… с пристрастием. Начальник отдела внутренней безопасности ошибочно посчитал и его причастным к заговору. Ну, то есть, нашему совместному с вами мятежу. И, похоже, бравый майор не преуспел. И поэтому слегка переусердствовал с допросом бедняги доктора.

— Интересно. У нас с вами, стало быть, имелся заговор. То есть — сговор. Просветите?

— Разумеется. Разумеется — ведь я в состоянии достаточно трезво оценивать ситуацию. И понимаю, что раз мы с доктором оказались здесь, и вокруг не люди, мятеж, скорее всего, окончился удачей. — на память невольно пришли строки афоризма древнего поэта: «Мятеж не может кончиться удачей. В противном случае его зовут иначе!», — Я с удовольствием расскажу о ситуации, каковой она представляется мне.

И действительно, покрепче ухватившись ещё слабыми, как оказалось, руками за края бака, собравшись с духом, и подняв глаза к потолку, чтоб лучше вспомнить детали, Лессер рассказал обо всём.

О том разговоре, что произошёл у них с Сэвиджем в столовой. О приходе майора Долдера к нему в каюту. И, наконец, о том, как он изображал на техническом уровне слегка спятившего лесоруба-кабелеруба…

— Ах вот как. — ромэн обвёл взглядом стоявших рядом молчащих, и словно опешивших от удивления соратников, — Оказывается, всё-таки нашлись и среди людей сочувствующие нам. Это приятно. Приятно и то, что мы правильно поступили, решив спасти именно вас с доктором. (Правда, мы руководствовались при этом не конкретным, как сейчас, знанием того, что вы и правда наши союзники, а абстрактной мыслью о том, что «враг моего врага — мой друг!»)

Теперь кое-что становится понятней. Но…

Почему же этот Долдер сразу не убил вас? Ведь мог же? И — имел право?

— Не знаю, если честно. Не хотелось бы порочить память этого наверняка почившего солдата моими нехорошими подозрениями на его счёт.

— Ага. То есть, вы думаете, что он всё знал и понимал и так, без ваших признаний? И просто хотел вас перед смертью ещё и помучить? Или списать на вас свои просчёты?

— Ну… Я бы сказал так: вероятность такого подхода к ситуации со стороны сильно… э-э… расстроенного майора существовала.

Теперь криво усмехнулся ромэн:

— «Порочить» память этого мерзавца смысла нет. Впрочем, и добрых слов говорить тоже не собираюсь. Был майор козлом — козлом и остался. Это именно он вопил, пытаясь выторговать себе жизнь, пока его люди старались честно убить нас, сообщая, что он здесь главный. И без него мы тут все попередохнем, ничего не понимая в ситуации.

— Хм-м… Понятно. Стало быть, попытка предательства ему…

— Точно. Не удалась. И я не отказал себе в удовольствии прикончить эту гниду лично. Ладно, доктор. Всё-таки мне — вернее, нам, выжившим! — хотелось бы узнать.

Что там у нас с «общей ситуацией»?

«Общую ситуацию» Лессер описывал примерно с полчаса.

Станция, принадлежавшая, вообще-то Брюссельской лаборатории общей и специальной генетики, и построенная на деньги Евросоюза, вращалась по орбите вокруг Юпитера уже двадцать восемь лет. Из них — последние семь фактически была законсервирована, в связи с низкой — практически нулевой — самоокупаемостью. И два года назад права на её аренду выкупил ведущая телекорпорация объединённых Америк. «Дзи-энд-Си».

Каналы — преимущественно развлекательные.

И поскольку правительственным комиссиям, контролирующим деятельность менеджеров каналов очень удачно замасливали глаза с помощью подарков, взяток, банального подкупа, или грамотно организованного шантажа, занимались здесь, разумеется, вовсе не «съёмками фантастических фильмов» или «разработкой новых сценариев», как значилось в Программе, предоставленной в Юнеско. И в спецкомитет по контролю за антигуманитарной деятельностью при Совбезе ООН. И в Комиссию по соблюдению Прав человека при том же ООН. И ещё много в какие заинтересованные организации и комиссии.

И поскольку корпорация заплатила всем, кому надо было заплатить, и предоставила все необходимые гарантии, все полгода, пока хозяева Лессера расконсервировали и восстанавливали системы и механизмы Станции, и три с лишним года занимались здесь тем, чем занимались, ни одна «проверяющая» собака сюда, в пучины пространства, не совалась. И вряд ли из страха перед опасностями космоса, или неудобств месячного перелёта.

— Так что, получается, если эта сволочь майор успел передать СОС, до нас долетят только через месяц? — а молодец этот ромэн: зрит, так сказать, в корень!

— Нет. Долетят меньше, чем за две недели: ведь «спасать» выживших или зачищать Станцию от — уж простите! — побочных продуктов неудачных генетических экспериментов полетят не гражданские, комфортабельные и неторопливые, лайнеры, а корабли Флота. Выход в подпространство, разумеется, требует разгона. И на это уходит дней пять — даже для самых крепких и выносливых людей, профессиональных десантников, есть пределы ускорения.

Полёт в подпространстве, насколько я помню, занимает секунды две.

Но потом ещё нужно затормозиться — ещё дней пять. И два-три дня на завершающие манёвры. Чтоб подлететь поближе, и уравнять скорости с дрейфующей по орбите вокруг Юпитера Станцией. Ну, у них-то, у Флота, двигатели с форсажем. И противоперегрузочные устройства, и ванны. Думаю, как раз за две недели они сюда доберутся. Оборудования для штурма — для взлома люков, обшивки, переборок, и прочего спецбарахла типа переходных рукавов, и магнитных присосок, у них в избытке.

А ещё у них на борту — огромные контингенты профессиональных морпехов.

— Ага. Это вы, доктор, «тонко» намекаете, что уж с ними-то нам, с помощью своих примитивных когтей, — ромэн поднял кверху руку, продемонстрировав четырёхдюймовые лезвия, и оскалился, — и зубов — не справиться?

— Не намекаю. А вот так вот, прямо, в лоб, и говорю: не справиться. Задавят и числом и оружием. Ведь у них есть и отравляющие вещества, и усыпляющие и парализующие газы, и излучатели инфракрасного и ультразвукового излучений. И электрошокеры. И… Да мало ли всякой гадости понавыдумали разработчики оружия! Кстати, если не секрет — сколько вас, мятежников, выжило?

— Не секрет, доктор. Теперь — не секрет. Нас, мутантов, выжило двенадцать. Это с учётом уже починенных, — ромэн кивнул в сторону остальных баков реанимационной, — А вот насчёт людей…

Мы убили всех. Ну, кроме вас с доктором Сэвиджем.

— Хм-м… Не могу не признать такой подход трезвым. И правильным. Если вы хотите выжить, вам так и так придётся покинуть Станцию, и бежать. В пучины, так сказать, космоса. В поисках подходящих планет. Но не на Станции. Станция-то не приспособлена для такого. У неё даже нет собственных маршевых двигателей — только двигатели ориентации. Поэтому бежать, вероятно, придётся на спасательном корабле.

Есть здесь, насколько я помню, один такой — положен по штатному расписанию на случай экстремальных ситуаций. Мы даже как-то репетировали со всем остальным штатским персоналом такую экстренную… эвакуацию. Поэтому я знаю, где он, и что из себя представляет. Но без профессионального экипажа вам будет трудно этим кораблём управлять. А уж тем более — направить его в нужную сторону.

Если я правильно понял, вы убили людей… Вообще — всех?

— Да, доктор Лессер. Мы убили в общей сложности шестьдесят два солдата и офицера, двадцать восемь техников, семерых программистов, пятерых пилотов. (Которые, как мы теперь понимаем, и должны были управлять при «экстренных» ситуациях с последующей эвакуацией, этим самым спасательным кораблём.) И сто сорок пять учёных. Тех, что разрабатывали…

Нас.

Ах, да — ещё мы убили пять «готовых» людей-бойцов. И выключили все автоклавы, в которых выращивали для нас ещё восемь этих самых гладиаторов-бойцов.

— Понятно. — Лессер невольно сглотнул, — и как вы собираетесь поступить с… Трупами?

— Вот об этом в том числе мы и собирались посоветоваться с вами, доктор.

И, разумеется, и с доктором Сэвиджем.

Вы поможете нам?

— Разумеется, — доктор почувствовал, как слюна во рту почему-то стала вязкой и словно с металлическим привкусом. — Разумеется!

Ноги, когда вылез из бака, всё равно первое время сильно дрожали. Даже когда оделся. Но попытки со стороны человека-гиены поддержать его, доктор Лессер пресёк:

— Нечего меня баловать. Я не сахарный. Не размок, вроде. И кости, как у доктора Сэвиджа, не сломаны. Ходить смогу. Идёмте.

На технической палубе трупов было мало: техники в своих жёлто-оранжевых комбезах лежали, раскинувшись в нелепых позах, в лужах собственной крови. Кровь уже потемнела, и частично высохла: края почерневших пятен топорщились неаккуратными и омерзительными на вид струпьями, наподобие тех, что имеются на такырах и солончаках пустынь. Пахло здесь ещё более омерзительно, чем выглядело: медью и смертью.

Доктор прошёл к главному конвертеру.

Агрегат сохранился. Да оно и понятно: ему-то что сделается?! Лессер сказал:

— Думаю, все трупы, что людей, что погибших… э-э… повстанцев, следует поместить куда всегда: в приёмный люк этого агрегата. Конвертера.

— Хм. И что этот агрегат с ними сделает?

— Ну… Как бы это потактичней и попроще… — подумав, и решив, что — никак, Лессер продолжил, — Словом, он разложит все тела на их составляющие элементы. Переведёт в растворы. Которые затем перенаправит в хранилища соответствующих веществ и компонентов. Это те самые ёмкости-хранилища, откуда поступает исходный материал в баки для автодокторов. И автоклавы для создания новых… э-э… мутантов, и бойцов-гладиаторов.

— Понятно. Словом, у вас здесь, на Станции, ничего не пропадает даром.

— Точно. Именно к такому подходу, рационалистичному и прагматичному, и стремится руководство нашей любимой «Дзи-энд-Си». Всё должно приносить прибыль и пользу. И эксплуатироваться и утилизироваться максимально эффективно.

И вот, кстати, почему стало возможным многократное использование тех бойцов-мутантов, — Лессер увидел, конечно, что при употреблении им этих слов у человека-льва, да и у гиены дёргается щека, но сделать с этим термином пока ничего нельзя: мутанты — они и есть мутанты! — которые не погибали сразу. Ну, или не получили ранений, которые нельзя было бы вылечить в наших автодокторах.

Дешевле починить старого бойца, чем полностью создать нового!

— Постойте, доктор… Я не всё понял. То есть — нас «чинили» не из… гуманных соображений? А просто потому, что так… Дешевле?!

— Вот именно. Думаю, что если бы руководство корпорации узнало, что побочным эффектом такого «чинения» и, стало быть, продления жизни мутанта, может стать частичное возвращение памяти носителя-донора базовой личности, оно в лепёшку разбилось бы, только чтоб ограничить жизнь вас, бойцов, единственной схваткой.

Тут, как мне представляется, имеет место этакий переход количества — в качество.

Учёные, проводившие первоначальные опыты с вот такими как вы, искусственными существами без собственной памяти, гарантировали, что память человека-донора, применяемая для сокращения или даже исключения необходимости обучать вас, бойцов, навыкам боя без оружия, не восстановится как минимум две-три недели. Потом же некие её фрагменты, те, что называются подсознанием, суперэго, подлинной сущностью — называйте как хотите! — неизбежно начнут пробуждаться, всплывать, выявляться в сознании починенного, и прожившего дольше этого срока мутанта-бойца. Но руководство корпорации не посчиталось с их предупреждениями. Например ты, ромэн, прожил здесь, на Станции, почти два месяца. И наверняка должен многое понимать.

И вспомнить.

Ромэн долго не отвечал. Но Лессер видел, как сжимаются и разжимаются кулаки опустившего голову к полу коренастого существа. Но даже сейчас мутант не выглядел озлобившимся или возмущённым. Просто задумавшимся. Остальные трое бойцов, что пришли с ними сюда, вниз, предпочитали помалкивать: или ещё не совсем хорошо понимали, о чём идёт речь, или не хотели вспоминать о тех «фрагментах», что всплыли уже в памяти…

Когда ромэн наконец заговорил, голос звучал спокойно:

— Значит, пробуждение и частичное восстановление наших личностей стало возможно лишь потому, что наши хозяева оказались… Жадными и прагматичными?

— Ну… Да. Можно и так сформулировать. Да, думаю, что если б не тот факт, что полное проектирование и создание с нуля вот такого как вы существа, не обходилось в несколько сотен тысяч — до полумиллиона! — долларов, перепланировка с модернизацией готового тела — десятки тысяч, а банальный ремонт не стоил бы всего пары сотен долларов, никакого сомнения в том, что вам не удалось бы прожить дольше одной-единственной схватки, у меня лично нет! Ведь за три-четыре дня, пока новосозданный мутант приходит в себя, и «пропитывается», так сказать, теми навыками, что имелись у носителя-донора, никаких «меморабельных» моментов в его сознании не возникает. Не успевает, так сказать, всплыть из тех тайников подкорки, которые неизвестно каким образом тоже копируются при снятии мнемоматрицы.

— Чёрт. Думаю, вы правы, доктор. Я, как наиболее долго проживший, могу в полной мере оценить те фрагменты биографии моего «донора», что не относятся к его чисто боевым навыкам. Мало того: я даже вижу во сне многие из тех событий, что когда-то происходили с ним. А скажите… Мы можем посмотреть, кем были наши доноры?

— Думаю, да. В сейфе начальника СВБ должно храниться подробное досье на всех сотрудников Станции. И, разумеется, там должна быть и информация по уже использованным матрицам памяти доноров. И даже тех, до кого очередь ещё не дошла.

Пробуждение доктора Сэвиджа происходило необычно.

То есть, он смутно осознавал, что сейчас находится вовсе не в своей постели, и впереди — не обычное утро и рабочий день. Но кошмар, который он старался забыть, всё-таки кое-что оставил в памяти… Поэтому когда открыл глаза, и оказалось, что вокруг — жидкость, а руки-ноги запеленуты в бандажи для ускоренного сращивания костей, это не явилось совсем уж сюрпризом: некие ужасные воспоминания ореолом смутных обрывков присутствовали в голове, недвусмысленно говоря о том, что кошмар — не совсем кошмар.

А реальность.

Однако сейчас болеть ничего не болело, и он понял, что находится в баке автодоктора достаточно долго: похоже, ему вводили обезбаливающее всё то время, пока аккуратные бесчувственные манипуляторы состыковывали раздробленные кости назад, в их привычную конфигурацию, а плавунцы и гелевая полибелковая паста затягивали и зашивали раны, что образовались, когда осколки ломаемых костей прорывали его плоть.

Но предаваться ощущениям и воспоминаниям особо долго не пришлось: оглядевшись повнимательней, он заметил, что снаружи кое-кто терпеливо ожидает его пробуждения, удобно расположившись на принесённом в зал с реанимационным оборудованием обычном стуле.

Сэвидж невольно почувствовал холодок, пробежавший вдоль позвоночника: перед ним сидел человек-волк. А ведь только… (Проклятье! Когда же это было? Сколько времени он уже в баке? Ладно: как бы там ни было — не больше пары суток!) около недели назад он видел последний бой этого бойца. Волку тогда отрубили до локтя одну из рук, но произошло это уже в то мгновение, когда его когти вспороли брюшину гладиатора, выпустив наружу петли сизо-жёлтых кишок, которые волк, воя от боли и злости, когтями ног раскидал по всей арене, добив врага ударом когтей уцелевшей руки в горло!

Для человека-волка это оказалась четвёртая схватка, и его «ремонт» в баке (Возможно даже — в этом самом!) занял всего шесть часов. После чего рука прижилась, приобрела прежнюю прочность, и вообще — стала как новенькая. Стало быть, и его собственные травмы скоро залечатся, и можно будет снова самостоятельно ходить… Пока до него снова не дойдёт очередь — разозлённого майора Сэвидж хотел бы увидать в последнюю очередь. Но вот вопрос — а жив ли вообще майор?!

И кто же это его сюда поместил, если его пробуждения ожидает мутант?!

Неужели майор… Сморозил …рню, и позволил поубивать и свой, третий, отряд?!

Хм-м… А похоже.

Иначе за ним и его пробуждением приглядывал бы человек. Может, и не боец-особист, а какой-нибудь доктор из штата учёных. Но ведь можно же просто… Спросить!

Сэвидж, преодолевая сопротивление бандажей на руках, подвсплыл так, чтобы лицо оказалось на поверхности. Заметивший его поползновения мутант поспешил подняться со стула, и подойти поближе. Доктор сумел зацепиться за край бака левой, слабее повреждённой рукой, а правой вынул загубник кислородного прибора:

— Здравствуйте. Что здесь произошло? Почему я — в баке? Кто… вы?

Мутант, вставший на стул, который он подтащил к прозрачной ёмкости, чтоб голова оказалась на уровне головы Сэвиджа, и тоже взявшийся руками за края бака, усмехнулся. Не сердито оскалился, а вот именно — усмехнулся. Но вот отвечать на вопросы начал в обратном порядке:

— Я — человек-волк. В баке вы потому, что наш предводитель, ромэн, посчитал, что раз вас мучили и собирались убить наши враги, вас обязательно нужно спасти. Потому что «враг моего врага — мой друг». — Сэвидж не мог не отметить разумности и циничной рациональности такого подхода, — А произошло здесь восстание. Мы смогли освободить почти всех бойцов, узников Лабиринта, и захватили оружие. Затем многие из нас, конечно, погибли, зато наши охранники и тюремщики — солдаты! — погибли все. И сейчас их тела отправились в конвертер.

— А что с… э-э… учёными?

— Их мы тоже убили. Всех. Вернее — почти всех. В живых мы оставили только вас и доктора Лессера.

— Почему? — Сэвидж мог и не спрашивать — сам догадался.

— Потому что только вы с ним находились в людском аналоге нашего Лабиринта — сидели в камерах с решётками и замками. Доктор Лессер чуть не погиб от переохлаждения, потому что его, вероятно, пытали не столь грубыми и древними методами, как вас. Ему досталось, конечно, поменьше, поэтому он и поправился раньше. И сейчас работает.

— Да-а? И что же он делает?

— Под его руководством мы готовим к старту спасательный корабль.

— И что же будет, когда его подготовят?

Человек-волк недоумённо взглянул в глаза доктору:

— Как — что? Мы все попробуем спастись бегством! Потому что не думаете же вы, доктор, что те солдаты, которые прилетят сюда на СОС майора, будут к нам или вам с доктором Лессером более… Снисходительны?

Сэвидж поморгал. Почувствовал, как челюсть открывается, но слова не идут.

Чёрт его задери!..

Человек-волк, или его предводитель прав на все сто!

Ничего хорошего ни мутантам, ни им с коллегой Лессером от «спасателей» ожидать не приходится, особенно если майор в отправленном рапорте упомянул о своих подозрениях в их адрес.

В самом лучшем случае — рудники в недрах спутников Урана! Пожизненно.

Вылезти из бака Сэвидж смог только почти через сутки — его оранжевый огонёк никак не желал сменяться зелёным. С другой стороны и хорошо, что полежал подольше: так надёжней. Не хотелось бы, чтоб сломанная в двух местах правая нога хрустнула под ним в самый неподходящий момент!

Ладно: терпимо. Осталось одеться — вон его вещи, на спинке стула! — и приступить.

К работе.

Посредник и выглядел как посредник.

Непроницаемое лицо, выражением напоминавшее хищного кондора, квадратная челюсть, холодные стальные глаза: словно у профессионального игрока в покер. Или наёмного убийцы. Поперёк правой щеки — застаревший шрам. Двух передних зубов недоставало. Но Мартену было плевать: если этот козёл зря тратит его время, ничто из арсенала похожего на наёмного убийцу громилы, маячащего сейчас за плечами посредника, не поможет — ни тому, ни другому. Ни позволить запугать себя, ни работать бесплатно Мартен не собирался.

— Я вас внимательно слушаю, Колин.

Человек, предложивший называть его именно так, хотя Колин из него был — как из гнилой палки крюк, а, скорее уж, какой-нибудь Фукусида или Ташизаки, моргнул. Похоже, он вполне заценил и то, что оттопыривало Мартеновскую куртку под левой мышкой, и трёх якобы равнодушно взиравших на их неразлучную парочку сталкеров в потрёпанной одежде, которая почти и не скрывала ни обрезов, ни бейсбольных бит, ни метательных ножей за поясами, и которых Мартен пригласил на всякий случай для «прикрытия».

— Вы, Мартен, несомненно, деловой человек. И не захотите выслушивать комплименты, посчитав их за попытку задобрить вас, или запудрить вам мозги. Однако! Если б не определённый авторитет, заработанный вами, именно в качестве непревзойдённого уличного бойца, и не вполне конкретная проверка пару дней назад — приношу запоздалые извинения! — мы бы сейчас с вами тут не сидели.

Мартен просто коротко кивнул, показывая, что вполне оценил проявленный к нему интерес, и трезвую оценку возможностей и способностей. Инцидент с тремя «чужими» придурками получил наконец объяснение. Хотя и не совсем такое, какое Мартен хотел бы услышать. Самодеятельные «вольные художники» всегда предпочтительней наёмников под чьим-то прикрытием…

— У меня к вам деловое предложение. Несколько странное на первый взгляд, но вполне конкретное.

Вы позволяете снять с вашего мозга психоматрицу, а я плачу вам тысячу долларов наличными. Мелкими, подержанными и побывавшими в обращении купюрами.

Мартен откинулся на спинку скрипучего стула. Чтоб выиграть время, обвёл как бы равнодушным взглядом помещение бара Большого Мо, где проходила по его требованию встреча.

А что: нормальное помещение. Если таковым считать крысиную полутёмную нору с низким потолком и отвратительным запахом плесени, прогорклого масла, и гнилой капусты. Старый Мо «баловал» постоянных клиентов в том числе и обедами. Но сейчас сам хозяин предусмотрительно скрылся из-за стойки в кладовке-чулане, словно предчувствуя, что «переговоры» могут кончиться и обычным итогом: всеобщим мордобоем с крушением черепов и прочих костей как оружием, так и чиненной-перечиненной мебелью на финишном этапе разборок.

Мартен спросил:

— Почему я? И почему — именно сейчас?

— Не лукавьте. Почему вы — вы отлично понимаете. Вы — лучший боец в трущобах этой дыры. Почему же — именно сейчас… В-принципе, могу и ответить. Крупнейшей телекорпорации страны для одного из развлекательных каналов понадобились участники. Для нового реалити-шоу. С драками и единоборствами. А поскольку ФБР научилось отлично отслеживать человеческие клоны профессиональных бойцов, а неприятности моим хозяевам не нужны, то они поступают просто. Вселяют человеческую мнемоматрицу (подправленную, разумеется!) с навыками такого бойца как вы, в синтезированное тело… Не совсем человека.

Вам понятна основная мысль?

— Да. Да, вполне. — Мартен подумал, что действительно: бои без правил, и по правилам, что в последние годы наводнили буквально все каналы, кроме тех, что специализировались на новостях, экономике, и истории, стали широкой публике… приедаться.

И руководство, там, на телевидении, наверняка сломало голову над вопросом, что бы ещё такого выдумать, чтобы привлечь публику и поднять рейтинги. Ну, соответственно, и свои доходы.

Да, бои сейчас привлекают. Не то, что «новости». (Собственно, какие сейчас, в полуразрушенной, и за восемьдесят прошедших лет только-только начавшей оправляться стране, могут быть «новости»?! О том, что в северном Арканзасе открыли наконец завод по переработке сахарной свеклы в сахар? Или о том, что в Великие озёра впервые после вскрытия многометровых льдов вернулись — пусть пока и колёсные! — пароходы? Вот именно — три «ха-ха!») Вон: даже в допотопном плазменном телевизоре старого Мо тоже идёт какой-то бой. Между мужиком в белой набедренной повязке, похожим отвисающим ниже колен животом на сумоиста, и тощим высоким воином в доспехах а-ля древний Рим. Бой не вызывал ни у кого из присутствующих в баре интереса: явно — компьютерная графика…

— Стало быть, ваш канал хочет вернуться к тем невинным забавам, что услаждали, так сказать, избалованных и кровожадных плебеев и патрициев Рима… Думаю, схватки людей и не совсем людей с… дикими животными? А вернее — с искусственно созданными придумщиками вашего канала существами, похожими на «Чужого»? Или, скажем, на жукоидов из «Звёздного десанта»? Генномодифицированными мутантами, изобретёнными сценаристами и инженерами-бодиформистами чёртовой Корпорации? И за всё это пользователи элитного платного канала готовы отстёгивать нехилые бабки? — Мартен замолчал, обдумывая ещё варианты. Посредник всё это время просто молча смотрел ему в глаза. Выражение его лица оставалось непроницаемым, словно у передней части мясорубки. Мартен подумал, что именно этот безжалостный и равнодушный «прибор» ему посредник и напоминает: такой и правда — не остановится ни перед чем. Но запугать Мартена реально — невозможно. Как и запудрить мозги. У него нюх на такие дела.

Но сейчас, похоже, этот профи ничего не скрыл и не приукрасил. И дела обстоят именно так. Что ж. Вполне логично. Как и обращение к нему, да и наверняка — к десяткам или сотням других сталкеров, одиночек, изгоев-бандитов. Паразитирующих — Мартен на свой счёт не обольщался! — на том запасе, на старинных предметах и изделиях, что пока чудом сохранились в Зонах. И под завалами крупных городов.

Собственно, предложение его заинтересовало.

Никакого риска. Его-то «психоматрица» останется при нём. А что там будут делать с копией его сознания — их личное дело, ему на это плевать. Ведь он — он! — сам так и останется здесь, в этом городе. Да он переезжать никуда и не собирался. Никогда.

Н-да, вариант, вроде, вполне подходящий. Ведь не нужно ничего делать, или что-то конкретное в Зоне искать, как иногда ему заказывали. Съем матрицы безопасен и безболезнен. И занимает, насколько он знает, всего часа три. Но главное не это: получив тысячу наличными можно примерно два-три года… Просто отдыхать. Съездить на какую-нибудь заброшенную ферму в пригороде. Подышать «свежим» воздухом. Или просто поваляться в берлоге. Отлежаться. Почитать — книг у Мартена накопилось целых восемнадцать штук.

Однако нужно хотя бы поторговаться. И высказать мысли. О том, что думает по этому поводу. Чтоб посреднику жизнь-то малиной не казалась.

Мартен раскрыл превратившийся, как он чувствовал, в тонкую полоску сжатых ниточек губ, рот, и продолжил свою мысль с того места, где остановился, словно ничего и не произошло:

— Общая идея мне понятна. Думаю, что будучи безмозглыми, или со своими, так сказать, «базовыми», мозгами, такие… существа или животные не имели бы против современных приёмов боя, и оружия, никаких шансов. Смотреть оказалось бы неинтересно. И, вероятно, именно поэтому вы, вернее, сценаристы и инженеры-бодиформисты канала, и хотели бы, так сказать, несколько повысить их интеллект? И возможности? То есть — оснастить и кое-какими уже «встроенными» инстинктами и навыками боевых искусств?

— Планы, политику и стратегию канала я обсуждать не имею права. Так же как и раскрывать вам все их разработки и секреты. Сами понимаете: конкуренция. Более того: я и сам знаю не всё. А только то, что мне сообщили, когда предложили эту работу. Поэтому будем считать, что я вам на этот вопрос не ответил.

— Понятно. — Мартен снова поджал губы, словно не нравится ему это странное и подозрительное дело, побарабанил пальцами по залитой липкими потёками из больше похожего, если честно, на мочу, пива, столешнице, — Торг уместен?

— Уместен. Но больше, чем ещё пятьсот долларов накинуть при всём уважении, — посредник обвёл взором помещение, словно улыбаясь, а точнее, ехидно щурясь, коллегам, прикрывавшим Мартена, и давая понять, что вполне просекает ситуацию, — не могу. Мой бюджет жёстко лимитирован.

Мартена подмывало сказать, что лучше бы был лимитирован не бюджет, а жадность руководства корпорации. Да и самого посредника. Но вместо этого просто сказал:

— Деньги вперёд.

Деньги, оставшиеся после доли, которую он «за работу» честно выделил прикрывавшим его задницу коллегам, Мартен, сделав огромный крюк, передал на сохранение Хромому Барни. Уж на него можно положиться. Учитывая, что за «банковские» и посреднические услуги он дерёт восемь процентов.

В берлоге уже ждал более-менее очухавшийся напарник. Томас.

— Ну, как прошло?

— Нормально. Ты оказался прав. Этих дебилов подослал как раз «Колин». Проверка.

— Ну и… Сколько предложили?

— Штуку. В настоящих долларах. Подержанных и мелких. Выторговал полторы. Уже передал на сохранение Хромому Барни. Получишь, если со мной…

— Ты так не шути. Что делать-то надо?

— Тебе — ничего. Похоже, что вообще-то и мне — ничего.

— За что же тогда — такие бабки?

— Хотят снять с меня психоматрицу. Чтоб потом, похоже, встраивать её в разных искусственно созданных существ. Бойцов. Для боевых реалити-шоу. На элитном канале. Развлекательном. Хотя, может, они планируют пустить это шоу и в широкий доступ. Не знаю.

— Хм! Корпорация «Дзи-энд-Си», стало быть? А можно подумать, они раньше таких боёв не устраивали?! — в голосе напарника сквозило возмущение.

— Устраивали. Но, похоже, рейтинги упали. Дело-то в том, что чёртовы искусственные мозги, которые туда, в марионеток-бойцов, вселяли, не отличаются, как ты и сам знаешь, оригинальностью мышления. Схватки — ну, те, что мы видели в последние года два! — протекали шаблонно. Предсказуемо. А компьютерно воссозданные бои — вообще скука смертная. Интерес к такому «шоу в один угол» быстро падает.

— Ну… Хм-м. Да, согласен. Ну а что теперь? Всадят твои мозги в какого-нибудь этакого сверх-экзотического бойца-монстра? С восемью щупальцами, и клювом? Гигантскую змею? Или осу-переростка?

— Ну, это — вряд ли. Если мозг человеческий, то, по-идее, и возможности двигательного аппарата должны быть рассчитаны под нашу кинематику. Две руки. Две ноги. Голова, а не бурдюк со слизью. Никакого жала.

— Не убедил.

— Сам знаю, что не убедительно. Может, кто и захочет попробовать создать — благо, автоклавы позволяют! — что-нибудь вроде человека, скажем, паука. Или симбиоз летучей мыши с медведем. Или тигра с крабом. Но мне, собственно, плевать. Надоели зрителям бойцы с мозгами компьютера, или банальная компьютерная графика? Пусть себе чёртовы менеджеры по изучению общественного мнения в погоне за чёртовой «достоверностью» пробуют мозги — мои. Или любого другого бойца. Из трущоб, или из профессионального спорта. И вселяют — хоть в помесь бурундучка с кенгуру. Говорю же: мне — наплевать! Я просто заберу свои деньги и буду отдыхать. А то моя задница давно требует отпуска.

Томас, так и не вставший со своего лежака, откинулся снова на спину. Долго молчал, уставившись в их чёрный от масляной коптилки потолок. Мартену пришлось подойти к кухонному столу, и делать вид, что проголодался: достать батон, и отрезать ломоть комбихлеба. Откусить кусок. Только вот кусок этот упорно не желал лезть в горло.

Напарник однако — не зря же столько хлебнули вместе! — видел его насквозь, даже не глядя: по тону, нарочито спокойному, по микро-движениям мышц лица, тела, и конечностей, по нахмуренным бровям. (Как-то он объяснял Мартену технику такого «чтения эмоций по микромимике и всему такому прочему». Полезно, но хлопотно.)

— И что? Ты хочешь сказать, что тебя сейчас не волнуют мучения и смерть, которая, вероятней всего, ожидает каждую твою реинкарнацию?

— Вот уж сказанул тоже — «реинкарнацию»! Чушь. Не будут они воссоздавать полностью мою личность. Да и противозаконно это без подписания соответствующих документов. А кем бы ни были тамошние руководители — в плане юридической подкованности они наверняка на высоте. Им проблемы с Законом уж точно без надобности. Им же нужна только та часть моей памяти, где хранятся боевые навыки. Остальное они заблокируют. Или просто — не перепишут этому… бойцу.

— Бойцу?

— Ну, существу. Другому существу. И это — точно буду не я. Вернее — не тот я, каким я ощущаю себя сейчас. Так что — повторяю: мне наплевать.

Напарник молчал ещё дольше. Повернул голову, чтоб посмотреть Мартену в глаза:

— Мартен. Ты сомневаешься. И пытаешься своей глупой бравадой и напускным пофигизмом обмануть. Не знаю уж только кого — меня или себя. Свою совесть.

Ничего тебе не наплевать. Тебе не всё равно, что будет с копией твоего мозга. Пусть и урезанной.

Мартен криво усмехнулся:

— Ты прав, конечно. Не всё равно. Однако вот что я подумал.

Мы здесь — не живём. Мы — выживаем. И если когда-нибудь меня или тебя убьют, ничего и никого после нас не останется. Поскольку нормально, привычным путём, детей мы ни с кем заделать не можем. Женщины запрещены, да их и не осталось. А то, что нас кормит — называется Зона. Наши проделки, как ни кинь, рискованны и незаконны. И рано или поздно это нам аукнется. Мы сгинем, и никто про нас и не вспомнит — ну, кроме тех, кому мы должны денег. Или кому наваляли. А тут…

А тут мне представился реальный шанс. Не платя колоссальных денег — как бы размножиться. Продлить своё существование. В чужом теле. А может — и в телах!

Я же не миллионер, отсидевшийся в бункере со всеми своими миллионами. Я понимаю, что раз уж не передал до сих пор свои гены детям ни через одну женщину, как в древности, или банк спермы, как сейчас, и не оставил свой опыт и знания в виде хотя бы мемуаров, значит, должен что-то сделать для этого. То есть — для оставления после себя хоть какого-то… следа. Наследия.

Варианта-то — всего два.

Первый — сдать вот именно — сперму, и дать взятку начальнику какого-нибудь Центра по рождаемости, чтоб он воспроизвёл мой клон в виде младенца. Младенца отдать в Приют для оставленных детей — не усмехайся, сам знаю, что нереально. Потому что сталкер или стерилен, или, как в моём случае, уже импотент. (Спасибо радиации.)

Ну а второй — вот именно дать снять с себя психоматрицу, и пусть она — ну, вернее, тот, в кого её вселят — пробует. Выжить. И размножиться. Пусть не все, пусть урезанные, но мозги-то и воспоминания будут — моими.

Напарник снова долго молчал, моргая на Мартена. Сказал:

— Хм-м… Если и правда, смотреть с этой стороны… Оригинальный, конечно, подход. Но с другой стороны, моральная-то ответственность всё равно должна ощущаться! Вот скажи: а о сознании этой твоей новой «копии», которая попадёт неизвестно в кого, и ещё более неизвестно — выживет ли, или её банально зарежут, как курёнка на бойне, ты подумал?! Вдруг она, эта урезанная сущность, будет костерить тебя, свинью амбициозную, и думающую только о себе, до самого конца своей короткой жизни, и, полагаю, проклинать в случае быстрой и крайне болезненной, кончины?

— Знаешь что, Томас? Не твоё это, если уж на то пошло, дело. И не нужно читать мне морали! Когда — и если! — тебе предложат такой шанс, можешь рассусоливать сколько угодно. И свои мелодраматические и совестливые раскладки делать. Для себя.

Я за своего — или своих! — копий решил.

Пусть выживают. И дерутся.

Как и должен выживать настоящий сталкер. И мужик.

Томас ничего не сказал. Только отвернулся к стене. И больше до конца дня они не разговаривали.

Однако спокойной ночи пожелать друг другу не забыли.

Значит, всё нормально.

Подуется напарник, подуется — и успокоится.

Такое у них уже случалось.

И довольно часто.

Прямо как у классических мужа с женой, как прекрасно понимал Мартен.

Снятие мнемоматрицы предстояло утром. Впереди целая ночь, чтоб всё обдумать.

И окончательно решить.

Позавтракал Мартен в гордом одиночестве: напарник всё ещё спал. Вернее — делал вид, что спит. Уж Мартен-то знал, каким бывает его настоящий храп.

Добираться, пешком разумеется, пришлось до южной окраины того забитого черной пылью и серыми бетонными осколками с ржавыми штырями выступавшей арматуры, кратера, что когда-то был огромным мегаполисом.

Оборудование, как объяснил посредник, разместили в подвале Госпиталя святого Марка. Вернее, того, что ещё осталось от трёх зданий самого Госпиталя. Одна операционная и две палаты — в каждой по пять коек. Остальных, не поместившихся, пациентов, доктор Цебасек навещал на дому. Если тем (или их родственникам) было, чем заплатить.

Правда, и в кредит доктор тоже лечил.

И, насколько помнил Мартен, не было ни одного случая, чтоб кто-то из пациентов, ну, или вот именно — их родственников — не расплатился с Доком. Что говорило о его высочайшем авторитете и таковой же квалификации.

Однако сейчас девяносташестилетний доктор Цебасек в процедуре снятия матрицы участия не принимал. Но Мартен мельком всё же увидел его, когда заходил в соседнюю с операционной палату — доктор, склонившись над белым столом под тремя чудом сохранившимися в колпаке софитами, что-то аккуратно не то резал, не то — зашивал. Сестра Глория как всегда помогала. Вот она-то засекла Мартена, и даже поморгала на него подслеповатыми близорукими, и как всегда опухшими, глазами.

В совершенно пустой прежде, как помнил Мартен, комнате, боковая стена которой отделяла её от операционной, в углу штабелем высились уложенные друг на друга контейнеры с флэш-памятью, и системные блоки. А посередине теперь торчало странное сооружение: кресло с подголовником, подлокотниками и подножками. Огромный колпак, стоящий сзади, Мартен тоже вполне заценил, как и толстенные кабели, уходившие от него через окно куда-то наружу: всё верно. Мартен сразу обратил внимание на портативный генератор у торцевой стены здания — похоже, специалисты, что сейчас им займутся, не слишком уповают на мощности этого самого Госпиталя. А вот мощность агрегата на дизельном (Очень характерно вонявшем на всю улицу!) топливе Мартен оценил бы в восемьдесят — сто киловатт. Ничего не скажешь: солидная машина. Немного, наверное, таких осталось по стране после уничтожения всех крупных военных баз и промышленных центров… А ведь ещё нужно, чтоб кто-то толковый, и не какой-нибудь белохалатник-инженер, а реальный механик, поддерживал древнюю технику в рабочем состоянии.

— Прошу вас, — из-за кресла выступил невысокий, тощий и сутулый мужчина неопределённого возраста, с застывшим на лице, казалось, на века, выражением побитой собаки, — Садитесь.

Мартен не видел смысла сопротивляться или как-то препятствовать процедуре. Насколько он знал, съём мнемоматрицы — вполне себе банальная и достаточно обычная процедура. Правда — для «избранных».

Потому что сохранить свою личность, чтоб потом вселить её в специально выращенный клон с молодым телом может себе позволить не каждый. А точнее — сейчас лишь несколько сотен богатых тварей, что отсиделись первые пять-шесть лет в бункерах, пережидая, пока уровень радиации в атмосфере и у почвы упадёт до почти безопасного… И уже сменившие три-четыре таких тела, обретя, фактически, вечную жизнь. Ну, или жизнь до тех пор, пока не закончатся припрятанные деньги.

Те же, кто не мог оплатить за «чистые» продукты и воду, рафинированный обеззараженный воздух, и стометровый слой земли над пятиметровым бетонным потолком Убежища, и оставался снаружи, вынуждены были есть и пить то, что находилось. И пользоваться противогазами. И даже обычными марлевыми повязками. Правда, говорят, не слишком-то они помогали. Особенно — вот именно — в первый год.

Но потом всё как-то пришло в норму. Если нормой назвать то, что восемь из десяти родившихся от остававшихся женщин, а затем, когда их всех перебили, и в автоклавах, детей, получались нежизнеспособными уродами… Понятно, что поневоле пришлось перейти на клоны — чтоб хоть так сохранить что-то от так называемого Человечества.

В кресле оказалось вовсе не так удобно, как он предполагал, но маленький человечек быстро подправилситуацию, подрегулировав длину подножек, и высоту и положение поручней.

— Вы не будете возражать, если я зафиксирую ваши руки и ноги ремнями? Это для вашей же безопасности. Потому что когда вы потеряете сознание, они могут шевелиться: подёргиваться, падать с поручней и подножек, и изменять таким образом положение черепа в полости прибора. А это было бы… Крайне нежелательно.

Мартен кивнул:

— Валяйте, доктор. Фиксируйте.

На это ушло не более минуты, да и сами ремни, как сразу увидал Мартен, не были рассчитаны на удержание его тренированного тела. А вот именно — только для фиксации. Страховки. От «подёргиваний».

Теперь доктор опустил кресло, так, что Мартен как бы лежал. На голову со стороны затылка надвинули огромный колпак. Свет, конечно, чуть пробивался по краям, но нос и рот оставались снаружи, так, что дышать можно было свободно, и неудобств Мартену колпак не создавал.

Доктор словно бы с удовлетворением вздохнул. Сказал:

— Ну, уважаемый пациент, постарайтесь просто — расслабиться. И ни о чём особенном не думать. Представьте, скажем, что вы в каком-нибудь… Приятном месте. Например, в цветущем саду!

Мартен мысленно усмехнулся: вот балбес! Неужели непонятно, что приёмчики и фразочки, актуальные или имеющие смысл для миллионера, который «переселяется» в тело клона четвёртый или пятый раз, и, конечно, помнит, что такое «цветущий сад», абсолютно не подходят для него. Сталкера. Сироты, выросшего среди серых развалин и чёрной пыли. И вместо убитых отца и матери воспитанного в голоде и ежедневных тренировках с приёмным отцом — пожилым соседом-корейцем, тоже лишившимся всей семьи.

Не видал он никогда цветущего сада!

Да и вряд ли теперь увидит. Даже на картинках — такие картинки и древние книги на бумаге — роскошь! Позволить себе могут разве что Хромой Барни, или Большой Борис.

Но раз уж получил деньги, нужно отрабатывать. Расслабиться. И ждать.

Окончания процедуры.

Снаружи замелькали какие-то тени. Раздался голос доктора:

— Запускайте. Пациент готов.

Стало слышно, как затарахтел за стеной, наверняка выпустив струю вонючего сизого дыма, пускач. Затем взревел и сразу перешёл в рабочий режим основной мотор генератора. Вокруг головы Мартена словно стал сжиматься и разжиматься воздух. Или не воздух? Да, скорее всего, это — те самые «тонкие» магнитно-электронные поля, что командуют всем парадом.

Затем звуки стали тише, а ощущения стали похожи на те, что бывают в момент, когда сознание засыпает. Мартен подумал, что оно и верно: если не вздрагивать всем телом, как пугливая лань, а просто позволить этой хрени усыпить себя, может оно и к лучшему.

Не будет мучить совесть от сознания того, что того бедолагу, в кого «вселят» его мнемоматрицу, возможно — да что там — возможно: наверняка! — будут убивать.

А возможно — и многократно…

Нет, он, конечно, решил, что хотя бы попытается стать «бессмертным», пусть и такой ценой, но… Почему так тошно-то?! Эх, это всё — та проклятая собака, что зовётся совестью!

Может, можно как-то остановить?!..

Он заорал благим матом, стал биться…

— Мартен! Да Мартен же, чтоб тебя!.. — его грубо трясли, и кричали прямо в ухо.

Мартен сел.

Ага, вот в чём дело. Это — просто очередной кошмар.

Он сейчас — в наспех оборудованной групповой спальне, а его трясёт за плечо человек-тигр, Эдуард. И он успел перебудить практически всех десятерых — один — на вахте в рубке корабля! — остальных мутантов, кто сейчас отдыхал рядом с ним на принесённых со склада матрацах, отсыпаясь после тяжелейшей двадцатичасовой вахты с перетаскиванием и размещением…

И сейчас все они, кто — с опаской, кто с сочувствием, глядели на него.

Ну он и свинья. Не дал выспаться, перепугал.

Напряжение снял человек-крот, Ротор:

— Ничего, кошмар — не реальность. Там-то не убьют. Да и всё равно пора вставать: вон, на чёртовом хронометре девять по общебортовому.

Чтобы перевезти из центральной Лаборатории бодиформации огромный автоклав, пришлось всё-таки расконсервировать двоих Стражей. Лессер, про себя посмеиваясь, сообщил удивлённому Мартену, что на самом деле они называются вовсе не Загонщиками, или Стражами, а универсальными погрузчиками: УП-45 зэт. Это просто какой-то очень сметливый и охочий до денег инженер по электронике додумался оснастить эти многофункциональные, в-принципе, устройства ещё и блоком портативного силового поля. Разумеется, инженер свои тридцать серебряников за «экономию на разработке спецоборудования для содержания опытных экземпляров» получил.

А поскольку используемые обычно для конвоирования мутантов УП оказались выведены из строя, и ремонту не подлежали, пришлось отправиться на склад, и распаковать огромные ящики с резервными погрузчиками. Пока человек-тигр и человек-носорог взламывали и отрывали отлично забитую старинными гвоздями деревянную крышку ящика второго агрегата, Лессер колдовал над первым освобождённым от упаковки роботом.

— Почему он выглядит таким маленьким? — Мартен поводил рукой, как бы обозначая габариты действительно выглядевшего сейчас приземистой тележкой, погрузчика. Привычной казалась только ширина машины: две гусеницы покрывали, наверное, с добрых четыре квадратных метра пола, а точнее — дна ящика, поскольку гусеницы всё ещё стояли на дне этого самого ящика.

— Потому, что не активирован, — Лессер, сердито бормоча себе под нос строчки из «Инструкции по расконсервации», которую вытащил из стола Главного инженера, попробовал действительно «повернуть на девяносто градусов переключатель голосового управления процессором, чтоб активировать его». Внутри словно распластавшегося по своей ходовой части аппарата что-то щёлкнуло. Лессер удовлетворённо крякнул:

— Вроде, готово. Эй, агрегат универсальный погрузочный УП-45 зэт, инвентарный номер ноль четыре! Ты меня слышишь?

— Да, сэр. Я вас слышу. — а приятный тембр голоса у чёртовой железяки! Более того: он — женский!

— Отлично. Тогда приведи все свои системы и механизмы в рабочее состояние, и поезжай за мной.

Сервомоторы явно отличались повышенной мощностью, потому что загудело и зажужжало на три отсека. Механизм встал наконец в полный рост, и Мартену пришлось задрать голову — как обычно.

Порядок. Лессер подумал, что теперь выражение лица ромэна скорее, настороженное, чем удивлённое: всё верно. Именно таким он и привык видеть этот агрегат. Просто робот был как бы сложен сам в себя: разумеется, чтоб не занимать много места при транспортировке. Да, грамотно. И ромэн наверняка сейчас подумал, что кое-что рациональное в подходе их хозяев к оборудованию всё-таки имеется.

Лессер, которому Мартен не мешал, просто двигаясь следом, проследовал по коридорам, и подвёл механизм к белому полуцилиндру, занимавшему пространство на полу главной лаборатории с добрых три шкафа, хоть и имевшему в высоту всего метр. Но весившему никак не меньше трёх тонн. Все силовые кабели и кабели управления доктор озаботился отключить заранее. Но даже не опутанный паутиной толстых змей и не топорщащийся выступами разъёмов и внешних терминалов и клавиатур, аппарат выглядел красиво. Словно виденный им однажды на экскурсии от первого учебного колледжа холёный гиппопотам в подземном зоопарке Нью-Джерси. Который не удостоился в своё время чести быть разбомблённым.

— Подъезжай к вон тому концу вот этого автоклава. — видеокамеры на корпусе поморгали светофильтрами, очевидно, чтоб убедиться, что рука «начальника» указывает именно туда, и аппарат, мягко шлёпая новенькими гусеницами, подъехал на указанное место.

— Приподними автоклав снизу, на… пять сантиметров.

Разъёмные части манипуляторов-клешней вошли точно в предназначенные для них пазы, и подъёмник легко и уверенно приподнял свой край автоклава.

— Отлично. — всё правильно. Точно так же этот чёртов автоклав притащили сюда: именно первыми двумя погрузчиками, вытащив из недр трюма доставившего его, и вообще, большую часть специализированного оборудования для Станции и её новых хозяев, транспортного сухогруза. — Теперь опусти. Стой здесь, и жди, пока я не приведу сюда второго погрузчика. Ясно?

— Да, сэр.

Лессер, сопровождаемый так ни разу не открывшим рот за время похода и проверки ромэном, отправился назад. На лице мутанта явственно читалось удовлетворение результатами. Ромэн наконец спросил:

— А не проще ли нам было просто отключить на время искусственную гравитацию, и переправить этот чёртов ящик по воздуху?

— Думаю, что нет, Мартен. Потому что тогда пришлось бы предварительно зафиксировать и закрепить на месте сотни, если не тысячи, всяких разных других предметов — в каютах, грузовых трюмах, и на технических палубах Станции. Во избежание, так сказать. Аварийных ситуаций. При возвращении тяжести.

— Ага, понятно. Что ж, логично. А сюда эти агрегаты привезла отдельная ракета?

— Да. — а быстро этот ромэн всё схватывает. А чего не схватывает — додумывает. Логически вычисляет. Приятно, что это существо — в том числе и его создание!

— Корпорация наняла самый большой сухогруз, чтоб не использовать несколько малых, и выгрузка того, что этот корабль привёз, сюда, на Станцию, заняла шесть недель. Плюс три с половиной месяца на подключение, соединение, проверку, перепроверку, и загрузку реагентов и программного обеспечения. И только затем сюда прибыл рабочий, ну, точнее, штатный, персонал. Мы, учёные, и техники. Ну и, само-собой, СВБ.

— А как же те, кто монтировал оборудование?

— Мы их даже не видели — принцип работы с кадрами нашей горячо любимой корпорации. Чем меньше люди разных специальностей и профессий общаются между собой, тем лучше. Проще сохранять секреты и маленькие хитрости руководства. Ну и, само-собой, проще разбираться с профсоюзами. И их «дурацкими» требованиями.

— Понятно. — Лессер было прикусил язык, подумав, что зря он сболтнул про проблемы канала с профсоюзами, и ромэн может ухватиться за эту промашку, но того сейчас больше интересовало другое, — Значит, транспортник отбыл сразу, как только всё разгрузили?

— Да, насколько я знаю. Арендовать и держать долго без дела такой корабль дороговато даже для наших боссов. Хотя, конечно, они могли бы себе позволить и не такое. А наладчики и техники-монтажники, когда закончили, отбыли на небольшом катере. Пассажирском. Частном. Он пришёл по их вызову — они, когда всё отладили и собрали, послали сообщение. Их и было-то всего сорок восемь человек.

Доктор Лессер почуял, как ромэн вдруг напрягся:

— Скажите, доктор… Этот катер. Частный. Он… благополучно добрался до места назначения?

— Э-э… Да, насколько я знаю. Нет, я понял вашу мысль, Мартен — наши боссы, может, и циники, и сволочные скупердяи, но вовсе не убийцы! И затыкать рот поработавшим на них специалистам вовсе не собирались — иначе кто бы стал работать на них?! Нет, они поступают куда проще и циничней — предлагают подписать Контракт, где есть специальный пункт о неразглашении. И если кто-то сдуру проболтается о том, чем занимался, да с кем работал — затаскают по судам. И законно — законно! — лишат всего, что заработал. И сам, и предки и потомки до третьего колена.

— Ага. Уже легче. Правда, думаю, в нашем случае не приходится рассчитывать на суды, и воззвания к совести. Или, скажем, к Комитету по правам человека.

— Вот именно, Мартен. Вот именно. Потому что с точки зрения Закона, точнее, его теперешней редакции, вы — не люди.

Каюта выглядела нетронутой.

Только замок двери оказался взломан — как Сэвидж теперь понимал, это сделали мутанты-повстанцы, когда проводили тотальный обыск и зачистку Станции.

Стоя на пороге комнаты, он обвёл её глазами — словно впервые увидел…

Ну, в какой-то степени, это, конечно, так и есть — ведь его фактически вернули с того света. Ромэн сказал, что болевой шок, потеря крови и отсутствие медицинской помощи могли просто привести к тому, что он так и умер бы там, в камере. Через каких-то пару часов. А доктор Лессер — через три. Так что спасли их, можно сказать, от лютой смерти чёртовы мутанты. Вот и говори после этого, что они — не люди.

Нет, Сэвидж отлично понимал, что фактически его подопытные — люди. Но вот формально — нет. Они — просто продукт продвинутой и абсолютно «законной» генной инженерии и клонирования. Пусть и с наведёнными искусственно воспоминаниями и рефлексами. И даже с фрагментами вернувшейся, но чужой памяти: они — вовсе не Личности.

Индивидуальностями, личностями, гражданами, подпадающими под юрисдикцию Закона, эти искусственно смонтированные существа по определению быть не могут. Потому что законным гражданином, на которого распространяется действие Закона, дающего права, но и вменяющего обязанности, может явиться лишь организм, зачатый человеком-мужчиной. И рождённый на базе его семени, автоклавом. Таково определение. Вернее, оно таковым стало после того, как всех женщин, являющихся «носителями нестабильности в Обществе», постановили истребить. А до этого они всё-таки тоже рожали…

Граждан.

Но в их ситуации официальный Закон — не указ. Потому что как показали факты, личностями со всеми соответствующими мыслительными способностями, потребностями, желаниями и страстями, их «лабораторные экземпляры» всё-таки становятся. Хоть и спустя время.

Значительное время.

Месяц, два.

Впрочем, если подходить с этой позиции, человеческие младенцы тоже начинают себя определять как отдельные самостоятельные существа с собственными потребностями и желаниями, и отделять своё «я» от бессознательности «счастливой нирваны просто — бытия», лишь к двум-трём годам!..

Нет, глядя на простой письменный стол, встроенный в стену шкаф для одежды, и огромную двуспальную постель, доктор Сэвидж теперь отлично понимал.

Что и сам не слишком отличается от этих… Мутантов.

Как и меблировка его «каюты» не слишком отличается от оборудования клеток.

В Питомнике.

Доктора Лессера и Мартена Сэвидж нашёл на спасательном корабле.

Лессер следил за тем, как два УП огромными манипуляторами закрепляют к консолям палубы и переборкам трюма автоклав для клонирования, и бак автодоктора — физраствор оказался слит, и аккуратно упакован по канистрам, громоздившимся тут же, на палубе. Скобы для крепления, очевидно, нашлись на складе Станции. Ромэн по списку проверял то, что затаскивали в трюм несколько вспотевших, и остро пахнущих чем-то звериным, мутантов, указывая, куда что укладывать, как сейчас человеку-гиене, сказавшему:

— Консервы мясные, говядина, в жестяных ёмкостях по литру. — ящик был весьма немалых размеров, и сколочен из старинных тоненьких деревянных планочек — похоже, что-то действительно ценное. Предназначенное только для людей. И излишне «роскошное» для мутантов. И точно. Ромэн показал голосом удовлетворение:

— Отлично. Настоящее мясо. Попробуем. Тащи этот ящик на палубу «Ц», и пристрой туда, где стоят ящики со сгущённым молоком и галетами. Это у правой боковой переборки, шагах в десяти от входа. — человек-гиена кивнул, и направился по трапу вниз.

В люк вошёл человек-богомол. В передних лапах-руках он тащил восемь канистр:

— Ещё физраствор, Мартен.

— Отлично. Сгружай вон туда. — ромэн махнул рукой в направлении уже до половины стены высящегося штабеля из прямоугольных ёмкостей, — Но не сверху. Пристраивай сбоку: не хватало ещё, чтоб они подавили друг друга при ускорении.

— Не подавят, Мартен. — это влез доктор Лессер, — Они так изготовлены, что можно и нужно класть их друг на друга. Вон, видите, на маркировке сбоку — так и нарисовано: пять контейнеров в штабеле.

— Отлично. Парисс, пристрой тогда и эти контейнеры друг на друга. Но в высоту всё же — не больше, чем четыре штуки. Старт будет, как я думаю… Жёстким.

Повернувшийся во время разговора к входному люку Лессер заметил Сэвиджа:

— О-о! Добрый день, доктор Сэвидж! С воскрешением!

Сэвидж криво ухмыльнулся на шутку. А может, и не шутку:

— Спасибо, доктор. И вас — с тем же. Добрый день. Парисс, здравствуйте. Добрый день, Мартен. Вы, как я понял, сейчас командуете всем этим бардаком?

— Ну, пытаюсь, поскольку уж начал… И вспомнил пока больше всех. Из прошлой, так сказать, жизни. Даже вон: читать умею. На трёх языках. Спасибо донору-вору.

— Так ваш — вор?!

— Ну, не совсем, конечно. Правильней назвать его специалистом по расхищению вещей с запретных территорий заражённой Зоны одного из земных портов. Сталкером, если использовать это древнее слово. Но то, что он специалист чертовски широкого, если можно так сказать, профиля, мне чертовски помогло. И помогает.

— Что ж, отлично. Но… Что мне делать, чтоб помочь вам?

— Ну — как что? Поскольку ноги у вас, думаю, пока серьёзной нагрузки не выдержат, ознакомьтесь-ка вы с размещением того, что мы уже успели понатаскать на три палубы трюма, и принимайте командование. То есть — следите, чтобы то, что ребята таскают, попадало к такому же добру. И, главное — было равномерно, в смысле массы, распределено. И всё обязательно записывайте — так, чтоб можно было потом легко найти. Прошу: вот реестр. — Мартен передал в руки Сэвиджа угрожающего вида кипу растрёпанных рукописных листов старинной бумаги. — А мне как раз нужно отправиться в центральную аппаратную Станции.

Кантор нашёл там какой-то неприятный сюрприз.

Что там за сюрприз, (обнаружилась протечка хладогента из второго контура реактора Станции, теперь заделанная!) Сэвидж узнал только спустя пять часов, когда в погрузке был объявлен перерыв. На ужин. А всё это время он распоряжался, сопровождая принесённое добро до места складирования, вороша шуршащие листы, ругаясь на отвратительный почерк ромэна, и указывая заносившим различные запасы и оборудование мутантам, куда и чего размещать, и каким именно образом складировать и крепить, чтоб не повредить при старте.

Они грузили всё, что могло пригодиться в полёте, и всё, что могло пригодиться, если б удалось найти подходящую кислородную планету, и высадиться на ней.

Пища: в концентратах, в консервах, и порошках. Продуктов естественного, так сказать, вида, почти не имелось в запасах даже для людской половины обитателей Станции: только кое-какие крупы да мешки с картошкой. Как помнил Сэвидж, только она реально помогала от цинги, поэтому для её размещения пришлось заставить УП перетащить в трюм спасательного корабля три портативных холодильных камеры с встроенными хладоагрегатами. И подключить к сети питания спасательного корабля, которую уже вывели на полную мощность, запустив его реактор: благо, инструкция для «неподготовленных», или, как определил это понятие — совсем уж тупых спасшихся, Мартен, оказалась очень простой. И сводилась к указаниям, нарисованным и напечатанным крупными буквами на двух языках на намертво приклёпанной огромной таблице на передней панели реактора: «1. Нажмите большую красную кнопку «А». 2. Через десять секунд нажмите оранжевую кнопку «Б». 3. Когда загорится контрольная лампа «С», поверните рычаг «Д» по часовой стрелке до упора…»

И так далее — всего восемнадцать подпунктов. Простых и понятных.

Грузили воду и море технических жидкостей: топливо, смазочные масла, антифризы, растворители, фреон и жидкий азот.

Грузили и массивные контейнеры с запасными частями и деталями для всяческой техники, имевшейся на борту спасательного корабля: начиная от жиклёров, кончая вентилями, трубами, и клапанами для контуров реактора и системы водоснабжения. И всё для освоения планет: начиная с лопат, и до шин для миникаров, и самих миникаров.

Отдельные блоки и узлы агрегатов и машин грузили целиком: такие приходилось тащить трём-четырём, оказавшимся на удивление сильным, мутантам. Или уж привозить на тележках УП.

Грузили и материалы, из которых можно было бы что-то изготавливать, строить или сооружать: железо в листах и прокате, арматуру, дерево: в брусьях и листах фанеры… Пластика погрузили тонн пять — всё, что нашлось: и в гранулах, и в уже отформованных деталях. Не забыли и станок для отливки этих деталей. И кучу штампов и пресс-форм для него.

Но больше всего грузили, конечно, всё той же еды: тут в дело шло всё, начиная с консервированных продуктов, и кончая находящимися в виде мешков с крупами: от гречки до манки и унимуки, словом, всеми «разносолами», которыми снабжался камбуз Станции. Соль, сахар, чай. Сухофрукты. Не забывая и про горячо «любимые» белковые витаминизированные шарики. А что: в них уж точно имелось всё необходимое!

Сэвидж радовался, что аварийно-спасательный корабль оказался достаточно большим: проектировщики постарались рассчитать всё так, чтоб все двести с лишним человек персонала и экипажа могли легко разместиться в пяти больших жилых каютах, пусть и с трёхэтажными койками. Да и неприкосновенный запас, уже находившийся на борту, легко позволил бы прожить два месяца: за это время можно было легко долететь хоть до Земли, хоть до Венеры.

Правда, Сэвидж быстро понял, в чём дело: корабль оказался просто списанным и чуть подлатанным и модернизированным транспортником малой вместимости. Политика корпорации: положен корабль для «спасения» — вот он. Пусть — не специализированный, но вполне вместительный, и рабочий…

К концу этих пяти часов укладывания и перераспределения грузов сказалась польза от того, что в начальном учебном Сэвидж проходил в числе прочего и курс стажёра-кладовщика: штабели с запасённым добром, что покрывали пространство немаленьких грузовых палуб всех трёх трюмов, громоздились аккуратно. Проходы между ними имелись достаточной ширины, чтоб ходить свободно.

И, главное, что где лежит, Сэвидж почти зазубрил и без реестра.

В столовой корабля, где все они теперь обедали, казалось неестественно просторно: она была рассчитана на пятьдесят человек. (Так что если бы выживших оказалось намного больше, им бы пришлось питаться посменно!) Но сейчас проблемы агорафобии не волновали двенадцать мутантов, быстро поглощавших концентраты и консервы из вскрытых на месте банок, и уж тем более — доктора Сэвиджа и доктора Лессера.

— Как думаете, доктор? Имеет ли наше предприятие шансы на успех? — Сэвидж не ходил вокруг да около, а спросил в лоб.

— Если честно, то — да. Топлива в реакторе и цистернах — как ни странно! — под завязку. А поскольку гипердвигатели позволяют попадать за считанные секунды практически в любую точку галактики, да и других, раз уж на то пошло, чужих, галактик, ничего не стоит сделать десять, двадцать, сто таких «прыжочков». Во-первых, для того, чтоб просто затеряться в необозримых пучинах Космоса, спасаясь от погони. А во-вторых — чтоб не торопясь поискать подходящую планету. С кислородной атмосферой. Как мы теперь знаем, они во Вселенной всё-таки достаточно распространены.

— И — что? Нет, я в том смысле — что мы будем делать дальше? Даже если найдём такую планету?

— Ну… Опустимся на поверхность, я думаю. Разумеется, проделав с помощью зондов все необходимые проверки и анализы. А потом, как мне представляется, мы начнём там обустраиваться.

— Вот-вот, и я об этом же. Как мы будем обустраиваться? Как сможем жить совместно? Неизбежно ведь встанет вопрос — мы и они! Или правильней — мы или они! — Сэвидж невольно понизил голос и пригнулся ближе к Лессеру, но, понимая, что этим обязательно привлечёт внимание остальных обедающих, поторопился откинуться обратно на спинку стула, — Конфликты неизбежны! Кто-то захочет рассчитаться с «погаными людишками», кому-то покажется, что его права ущемляются, и он работает больше других, кто-то захочет самок побольше! Чтоб побыстрей освоить «жизненное пространство».

Остальным, да и нам, это наверняка не понравится!

— Мы с Мартеном уже говорили на эту тему. Социальная совместимость, конечно, возможна только между двумя (Не говоря уж о большем числе!) представителями одного, внешнего, да и просто — вида. И то: при условии, что один из этих представителей — самец, а другой, соответственно, самка! Даже между двумя одинаковыми, то есть, одного вида, существами-самцами, неизбежно возникнут конфликты. За пищу. За элитную самку. За более жирный кусок. За более плодородную долину. За первородство. Ну, коллега — помните же, наверное, Каина и Авеля?

— Разумеется. Разумеется. Вот поэтому мне лично наше предприятие и представляется… Сомнительным.

И проблематичным. Мягко говоря.

Как раз потому, что мы — люди. (Ну, в общечеловеческом понимании этого слова.)

То есть, подсознательно всегда будем восприниматься этими… ребятами, ну, или, существами, как враги. Коварные. Ленивые. Слабые физически. Но — хитро…опые.

Словом, идеальные претенденты на руководящую роль.

Чтоб влезть в скафандр, Мартену пришлось действительно «поработать» над собой. Но не в том смысле, чтоб заставить организм перестать бояться — это до конца так и не получилось сделать! — а в том, чтоб хотя бы влезть нормально в скафандр.

То есть, в механической мастерской Станции, откуда они чисто по физическим причинам не могли вытащить все станки и всё оборудование, ему пришлось алмазным резаком отпилить себе когти — и на руках и на ногах. А ещё пришлось заточить их концы полукругом, и отшлифовать: чтоб не прорывали мягких прокладок и тканей, что выстилали внутренний, проложенный для комфортного обитания, слой этой сложной конструкции. Доктору Сэвиджу такая «подготовка» не понадобилась, и хотя он и надевал скафандр для наружных работ лишь второй раз в жизни, именно он выступал в их тандеме в роли инструктора.

Выход из шлюза в необозримое чёрное пространство Мартена, конечно, напугал. Но не настолько, чтоб он забыл в первую очередь закрепить карабин сверхтонкого наномолекулярного страховочного троса за кронштейн у наружного люка. Доктор Сэвидж показал, что собирается сделать, и из наушника шлемофона донесся его слегка напряжённый (Ага! Похоже, доктору тоже неуютно здесь, в невесомости, царящей за пределами нежилого пространства!) голос:

— Видите скобы? Вон и вон. Такие есть (Ну, должны быть!) на всей поверхности — и Станции и корабля. Сейчас наша задача просто перебираться от одной до другой, перебирая руками, а при необходимости — и отталкиваясь. И пока не пользуясь без острой надобности дюзами движков скафандра. Потому что, если честно, мне лично так и не удалось освоить это дело нормально. Нужна, похоже, или огромная практика, или уж природная склонность к этому способу передвижения, чтоб летать прямо, а не кувыркаться, словно вермишель в кипящей кастрюле.

— Понял вас, доктор. — Мартен говорил спокойно, потому что уже сориентировался, и, подстёгиваемый необходимостью, загнал поглубже в подкорку вновь было прорезавшиеся страхи: незащищённого открытого пространства, космической черноты, и отсутствия привычной силы тяжести. И уже представлял, где они, куда нужно добраться, и что предстоит сделать, — Выдвигаемся.

— Ха! — Мартен мог бы поспорить, что доктор дёрнул плечами, — Вы стали выражаться прямо как мой горячо любимый друг, майор Долдер!

— Вот как? — Мартен тоже усмехнулся, — Что ж. Попробую и дальше выражаться коротко и ясно. Хоть какая-то польза должна же быть и от майора?

— Надо же. Никогда не рассматривал этот вопрос с такой стороны, — теперь они словно висели ногами к пучинам пространства, и неторопливо перебирали руками, действительно передвигаясь по скобам в корпусе Станции туда, где к нему крепился надёжными захватами-консолями и герметичным переходным рукавом спасательный корабль, — Но если честно, на майора я… Сильно обижен. Нельзя такое говорить о мёртвом, но он был, как мне лично кажется, просто злобный гад.

— А вот теперь уже я должен сказать, что не рассматривал этот вопрос с такой стороны. По-моему, майор был просто амбициозным, но занудным службистом. Хотел всё выполнять по Инструкциям да по Уставам. И при любом раскладе выставить себя — главным героем. Благодаря стараниям которого ситуация оказалась бы взята под контроль. Если бы была. — Сэвидж фыркнул, Мартен тоже, — То есть, нам, спасшимся мутантам, да и вам с доктором нужно сказать ему спасибо, что не подошёл «творчески» к решению… Нашей проблемы.

— То есть, вы хотите сказать…

— Да, доктор. Если бы майор не был таким тупым, самовлюблённым и упёртым козлом, (Ну и, само-собой, если б доктор Лессер не перерубил кабель управления подачей усыпляющего газа в Питомник!) не беседовали бы мы с вами сейчас. А тихо и мирно переваривались бы в Конвертере!

— Вот уж не хотелось бы.

— И мне. Но, возвращаясь к нашим насущным делам: что это?

— А-а, это… Ну да, у вас же там, в Питомнике, иллюминаторов нет. Это — Юпитер.

Собственной, так сказать, персоной. Во всей ослепительной красе.

— Обалдеть. Просто обалдеть. — других слов у Мартена пока действительно не нашлось, чтоб выразить своё восхищенье и состояние прострации, невольно возникающее при виде кромки гигантского оранжево-жёлто-белого шара, неторопливо возникавшего из-за борта Станции, по мере того, как они преодолевали её округлый борт.

— Вот именно, Мартен, вот именно. Впечатляет.

— Да уж. — Мартену пришлось сглотнуть, — Какое счастье, что нам не нужно там жить! Хотя, чтоб скрыться от ищеек СВБ, мы были бы готовы, наверное, и не на такое!

— Жить там ни мы с доктором, ни даже вы, не смогли бы. Хотя бы потому, что дышать там нечем. Да и сила тяжести — вот вы весили бы там, как приличный носорог.

— Надо же. — Мартен отлично осознавал, что то, что касалось космонавтики и астрономии, стёрто у него как-то уж совсем основательно. А, впрочем, было ли оно «записано»?! Ведь в трущобах разбомблённого порта знание того, сколько километров до, скажем, Луны, или какая атмосфера на Венере, для выживания — без надобности.

— Но вот мы и добрались! — в голосе доктора слышалось явственное облегчение, — Вот он, корабль. О-о! Надо же! Я и не знал, что он имеет какое-то название!

Мартен, подобравшийся поближе к доктору, от которого старался держаться в десятке шагов, чтоб не мешать цепляться за скобы, и сам присвистнул:

— Оригинально. Значит, «Ковчег»? — метровые буквы на обтекателе наружной носовой антенны какой-то шутник намалевал явно поверх замазанного старого названия, и явно — самой обычной нитрокраской: об этом говорили неровности в их очертаниях и грубые, словно поспешные, мазки.

— Точно. Эх, знали бы строители, и те, кто нашу спасительную посудину так назвал, что ему и правда предстоит спасать последних выживших… — доктор прикусил болтливую губу, но мутант просёк его мысль:

— Мутантов, доктор. Мутантов. Изгоев Общества. Рабов-гладиаторов. Обречённых на смерть во имя прибылей закрытого телеканала сволочной корпорации. И даже не имеющих права на гордое звание «человек».

И, после неловкой паузы, во время которой доктор Сэвидж невольно кусал губы:

— Полно вам, доктор. Если Ной спасал праведников, то мы — типичные грешники. Мы не обольщаемся на свой счёт. Каждый из нас убил по нескольку человек. Пусть и таких же как мы гладиаторов, без собственной личности, и права на гражданство, и пусть — лишь в целях самообороны.

Всё равно: мы — не праведники. Мы профессиональные, если можно так выразиться, бойцы. Убийцы. Да, мы не выбирали свою судьбу или обличье. За нас это сделали. Даже не Боги — люди. Так что мы отлично осознаём, что мы — мутанты. «Мутант является мутантом. Хоть мутантом назови его, хоть нет…». Это — из «Ромео и Джульетты», кажется?

— Точно. Точно. — Сэвидж поразился снова: надо же! Точно — «Роза пахнет розой!..»

Какие только факты и информация не всплывают из потайных уголков тёмной штуки под названием «подсознание» со временем в мозгу, который ведущие нейрохирурги планеты «простерилизовали» — «с гарантией»! Можно не сомневаться, что рано или поздно все они, все мутанты, прожившие дольше двух-трёх недель, вспомнят если и не всё, то почти всё. Из старой жизни своего донора-носителя. И станут снова Личностями!

Да и хорошо.

Правда вот, ему-то с этими Личностями вряд ли по пути…

Ладно, хватит рефлектировать — пора заняться делом!

Отсоединить кабели и трубопроводы, подключённые к трём наружным резервуарам с жидким кислородом, оказалось нетрудно. Проектировщики и строители именно так и сделали всё: чтоб это было и быстро и удобно.

Отсоединить же крепления этих резервуаров к корпусу Станции оказалось посложней: они-то были рассчитаны на приличные нагрузки, возникающие при ускорении-торможении во время корректировки орбиты. Однако через полтора часа они справились и с этим, и теперь три огромных цилиндра в светоотражающей алюмоплёнке медленно дрейфовали в открытом пространстве, вызывая невольные опасения, что вот сейчас чудовищное притяжение уже полностью выплывшего из-за борта Станции во всей монументальной красоте Юпитера, притянет их.

Однако ничего такого не произошло, и Сэвидж с Мартеном благополучно перетащили монстров, подстрахованных на всякий случай тоже — страховочными тросами, на брюхо «Ковчега». Ушло на это ещё два часа: уж больно огромна оказалась инерция мастодонтов: а ещё бы! В каждом имелось по меньшей мере две тонны жидкого кислорода!

На надёжное их закрепление комплектующими полуметровыми болтами, в пазах и консолях брюха «Ковчега», ушло ещё два часа. Зато подключили шланги и кабели за какой-то час: «навострились!», как это прокомментировал Мартен.

— Добраться бы теперь обратно! — как это охарактеризовал доктор Сэвидж, который, если честно, после всех усилий и треволнений, рук попросту не ощущал. Зато ощущал дикую боль в надорванной спине. Хоть они и работали в невесомости.

Излишне говорить, что на Юпитер они теперь не поглядывали даже искоса.

Не до красот!

В рубке «Ковчега» было, разумеется, тесно. Потому что кресла там имелись только для двух пилотов и штурмана. Так что сидели только Матрен и оба доктора, а остальным пришлось размещаться на полу. Но за считанные секунды все расселись, и мгновенно наступила тишина. Слышно было даже, как гудит на минимуме вентилятор принудительной циркуляции воздуха, и чмокает помпа в трюме: один из холодильников пришлось включить без шумопоглощающего кожуха. Куда чёртов кожух из трюма Станции делся, обнаружить так и не удалось. Может, всё в тот же Конвертер.

Мартен встал:

— Соратники. Мы практически закончили подготовку. У нас есть и кислород на десять лет, и пища и вода. Нам осталось только одно: выбрать направление, в котором мы полетим… А, ну да: ещё нужно провести голосование. Мы не будем, как люди, обрекать сами себя на игру в «демократию», когда все высказывают своё мнение, а Правительство поступает так, как хотело. — некоторые мутанты, очевидно, больше остальных вспомнившие то, что было связано с Правительством, покачали головами, или криво усмехнулись.

— Ситуация ясна вам всем. Будем дожидаться экспедиции Флота — умрём. Сражаясь, или сдавшись, но — однозначно. Умрём. Если полетим — возможно, — Мартен выделил это слово тоном, — найдём новую родину. И, возможно, сможем там обустроиться. Шансы невелики, но они хотя бы есть. Так что больше объяснять никому ничего не буду.

Просто проведём голосование. Кто хочет лететь — поднимите руку.

Подняли все.

Кроме доктора Сэвиджа и человека-богомола.

И если про Пэрисса у Мартена и правда имелись сомнения — что-то он уж слишком задумчив в последние часы! — то отказ доктора Сэвиджа выглядел… Странно.

— Доктор. — Мартен жестом предложил тому высказаться, — При всём моём уважении, не могли бы вы пояснить своё решение?

— Мог бы. Мог бы. — доктор встал, и неловко поклонился всем присутствующим. — Я не хочу лететь вовсе не потому, что не хочу жить. Я хочу, конечно. Просто…

Тут доктор прикусил губу и уставился в пол. Смотрел он туда довольно долго, но никто и не подумал нарушить напряжённое молчание. Доктор наконец снова поднял глаза на Мартена:

— Я тут на досуге изучил конструкцию нашего стационарного — ну, того, что на Станции! — реактора. Я хочу остаться потому, что хочу взорвать эту чёртову Станцию к чертям собачьим!

А сделать это можно только вручную. Забравшись внутрь самого реактора!

— Храбро, конечно. Но довольно глупо. Вы уж простите, доктор — не можете же вы принять на себя бремя общечеловеческой, так сказать, совести, и попытаться исправить допущенные не вами ошибки и гнусности.

— Я ни за чьи ошибки отвечать не собираюсь. Я хочу только кое-что предотвратить.

— Что же?

— Возможность новых соблазнов. Для не слишком чистоплотных, или… Ну очень нуждающихся в деньгах учёных.

Потому что буду честен: мне деньги были очень нужны. И хотя я понимал, что за нормальную, то есть — законную, работу столько платить не будут, подписал Контракт. — Доктор Сэвидж посмотрел на доктора Лессера, но тот сидел молча, тоже устремив невидящий взор в пол, — Естественно, я могу и хочу отвечать только за себя. За свой выбор. Какие причины побудили других прибыть сюда, на Станцию, я знать не могу. Да и не моё это дело. Каждый решает для себя, как вы только что сказали, сам. Но!

Если есть выбор — кто-то ещё может попасться на удочку. На крючок выгоды.

Вот я и хочу уничтожить Станцию, чтоб такого выбора, крючка, не было!

— Мысль ваша вполне ясна, доктор. Не сочтите за грубость, но аргументы ваши звучат, мягко говоря, неубедительно. Да вы и сами это понимаете. Весьма наивно было бы думать, что проклятая телекорпорация не найдёт другого места, где можно было бы проводить подобную… Деятельность!

— Да, вы, разумеется, правы, Мартен. Однако!

Это потребует от них огромных вложений. Новых. Вот я и надеюсь, что наш Проект за это время достаточно себя… Исчерпал. Что новизна, а, следовательно, и популярность и рейтинги его, упали. И Руководство как корпорации так и канала может просто посчитать, что вложение новых денег в нечто подобное же — просто не окупится!

— Хм-м… Эта мысль тоже понятна. И она-то как раз выглядит поубедительней.

Ладно, доктор. Отговаривать, собственно, не собираюсь.

Ваша жизнь — вам и решать.

Я согласен разрешить вам остаться. И взорвать. Заодно, как говорится, и следы заметём. Ну а с тобой, Парисс, я хотел бы поговорить. Наедине.

Это собрание пока давайте считать закрытым.

— Мне не нравится, как я выгляжу, мне жутко неудобно пользоваться четырьмя ногами вместо двух. И, как мне представляется, мне окажется жутко неудобно заниматься сексом.

— Тоже мне аргументы! — Мартен возмущённо фыркнул.

Но человек-богомол оказался непреклонен:

— Нет. Не аргументы, наверное. Но я уже всё для себя решил. Я не полечу.

— Неужели желание подраться перевешивает желание выжить?

— Ну… — человек-богомол помялся, — наверное, да. Я же не совсем дурак: понимаю, что хоть носитель памяти мне попался и боевой и умелый, это — не его выбор. А мой.

Да и не получится у нас жить совместно. Что на корабле, что на планете. Мартен, уж ты-то должен это понимать: мы слишком разные. Вон: уж на что люди — вроде, одинаковы. А всегда находили из-за чего повздорить: этот — белый, этот — чёрный. Этот — христианин, этот — исповедует радикальный Ислам. Этот — умный, этот — … ну, скажем так — даже не понимает, что ему Бог недодал мозга. Но подозревает, и не без оснований, что окружающие его нагло используют. Или просто издеваются над ним.

Обидно, да. Чем не повод пристукнуть того, кто умнее, но — слабее?

Пока мы с тобой вдвоём, я честно тебе скажу: не слишком я верю в то, что вам удастся договориться. И прийти к какому-нибудь консенсусу, как это называет док Лессер. Так что рано или поздно тебе придётся решать, какого из мутантов пристрелить, чтоб не тянул одеяло на себя, и не пытался всем навязать своё главенство. Или обособиться.

Ну, или придётся, что совсем уж невероятно, искать для каждой пары нас, то есть — «тварей», отдельный Дом. То есть — индивидуальную планету. Под один вид, одну расу.

Потому что даже поселись вы на островах какой-то одной, рано или поздно вы размножитесь настолько, что станет тесно. И доберётесь до соседей. И междоусобица начнётся. И не надо кривить рот — ты отлично понимаешь, что я прав. Поскольку твоя память восстановилась получше моей.

Мартен покивал. Человек-богомол говорит дело. Сомневаться не приходится — рано или поздно это начнётся.

Качание прав, требование независимости, разборки в стиле «кто кого лучше».

Слишком уж они разные. И слишком по-разному представляют себе свои цели и своё будущее. Поэтому то, что пока они вынуждены держаться вместе, сплачиваемые общими целями и желанием выжить — ничего не значит.

Когда окажутся на корабле, в изоляции и относительной безопасности — проблемы совместимости и толерантности возникнут неизбежно.

Но с другой стороны, желание остаться на Станции, и подраться вволю перед смертью, пришло в голову пока лишь одному человеку-богомолу.

Придётся так и так снова созывать общее собрание.

И рассказать об этом. И многом другом…

— Мы можем вылететь уже через девять-десять часов. Погрузка почти закончена, перекачка топлива в резервные цистерны из резервуаров Станции закончится через… э-э… шесть часов. Кое-какие мелочи мы, разумеется, ещё не успели погрузить, но погрузим. После обеда и вот этого собрания. Доктор, вы успеваете? — Сэвидж, усаженный Мартеном за отдельный столик, теперь на всякий случай записывал всё сказанное выступающими, чтоб гарантированно сохранить принятые решения, и зафиксировать, кто какой позиции придерживался. Это представлялось Мартену важным. На будущее.

— Да, Мартен. Продолжайте.

— Хорошо. Тогда я вынужден сообщить вам, уважаемые соратники, что наш друг, человек-богомол, Парисс, не летит с нами. Он тоже, как и доктор, — вежливый кивок в сторону Сэвиджа, — выразил желание остаться на Станции, чтоб, как он сказал, «дать гадам последний бой, и помочь доку взорвать всю эту с…ную тюрьму для несчастных подопытных, к чертям собачьим»!

Гул возмущения мгновенно стих, стоило Мартену поднять руку.

— Понимаю. Но мы — не люди. И каждый имеет право на собственное мнение. И решение. Поэтому я и созвал вас, чтоб вы выслушали Парисса. Парисс, прошу.

Парисс вышел чуть вперёд, развернулся к соратникам. Обвёл всех задумчивым взглядом. Из-за того, что глаза его всегда больше напоминали яблоки, располагавшиеся по бокам узкого черепа, многие взгляд этот выдержать не могли — головы опускали. Парисс покивал, словно про себя говорил «вот именно». Наконец заговорил:

— Я понимаю, что в глазах даже многих из вас — то есть, нас! — я выгляжу уродливым монстром. Карикатурной пародией на разумное существо. Страшилкой из комиксов.А ещё я понимаю, что никакой вашей вины в том, что вы, пусть и подсознательно, так про меня думаете — нет. Это всё стереотипы. Того мышления, что прорезалось сейчас в большинстве ваших голов от того, человеческого, носителя. Того бойца, с которого была снята ваша матрица навыков.

Мне жаль. Но я понимаю, что вряд ли это ваше (А вернее — не ваше!) предубеждение поддаётся осознанному переделыванию. И я буду и вам и сам себе казаться изгоем даже среди нас — искусственно созданных страшилищ. Уродов. Но если большинство из вас имеет хотя бы привычный внешний вид — две руки, две ноги! — то я и этого лишён. С моими-то четырьмя лапками и парой недоделанных ручек, и двумя клешнями.

Сам я успел ко многим из вас привязаться. И не подумайте, что мне это решение далось легко. Потому что мой внешний облик, как объяснил доктор Лессер, изменить уже невозможно. Так зачем же я буду мозолить вам глаза на корабле, да и потом — при колонизации какой-нибудь планеты? Нет уж. Будем считать меня динозавром, которого эволюция просто убрала с лица земли когда-то в далёком прошлом, чтоб расчистить путь таким тогда примитивным и крошечным, млекопитающим. Если пример неудачен — прошу меня извинить. Что вспомнил — то и привожу.

Словом, не хочу я никуда лететь. Я лучше останусь здесь, и надеру напоследок их чёртовы гомосапиенсные задницы! Пусть-ка узнают, на что способен вооружённый мутант! — Парисс продемонстрировал две универсальные винтовки, которые умудрился разместить в чехлах на длинных голенях передних ног, и два пистолета — в кобурах на задних. Гранатомёт Парисс закрепил на спине. — Жаль только, снять этот бой будет некому.

Человек-тигр, увидев, что Парисс замолчал, поднял руку. Мартен сказал:

— Да, Эдуард. Прошу.

— Не буду ходить вокруг да около, и вешать вам лапшу о том, что я к Париссу отношусь спокойно. Нет, он прав — я чисто инстинктивно боюсь его. И в первые дни вообще старался спиной не поворачиваться — уж извини, Парисс! — Парисс только кивнул, — Даже зная, и отлично мозгами понимая, что он — один из нас. И что мы друг другу не враги и даже не соперники. Но проблема не в Париссе.

Она — куда глубже. Она — в нас. Во всех нас.

Мы все хотим жить. И хотим сделать так, чтоб после нас осталось наше продолжение — наши дети. Для этого мы и погрузили чёртовы автоклавы — чтоб там, во время свободного поиска, когда будет свободное время, доктор помог нам с выращиванием самок наших видов. Однако!

Даже сейчас многие из нас отлично понимают, что рано или поздно наши будущие дети размножатся настолько, что возникнут трения и конфликты. За территорию. За природные ресурсы. За власть на планете.

Начнётся война. Много войн. Последняя наверняка кончится тем же, чем кончилась схватка между кроманьонцами и неандертальцами. Один из видов, (или, как в нашем случае — девять из десяти слабейших) будут истреблёны под корень.

Поэтому я предлагаю сразу сделать так: искать пригодные для жизни планеты. На каждой такой высаживать только один вид нас. Нет, я не думаю, конечно, что между потомками этого вида в будущем не возникнет конфликтов, и даже войн — такие вещи вполне обычная стадия развития любой цивилизации. Но! Эта цивилизация должна принадлежать одному, главенствующему над остальной природой, виду разумных существ!

И исходя из этой моей мысли я всё-таки предложил бы Париссу лететь с нами. И первая подходящая планета была бы — его!

Эдуард сел, человек-гиена, Абрахам, встал:

— Можно, Мартен? — Мартен кивком показал, что можно, — Так вот. Значит, по поводу того, что сказал Эдуард, я полностью согласен. И поддерживаю. Мы — даже мы! — слишком разные. И пусть в схватке за свои жизни у нас отлично получалось работать сообща против общего врага — людской пехоты! — во время мирной, так сказать, жизни, наше подсознательное недоверие друг к другу, как к представителям вот именно — другого вида, да и облика, неизбежно проявится. В тесном пространстве и ограниченном круге общения они неизбежны даже у людей. И даже у людей-родственников. А на «Ковчеге» нам конфликты ни к чему. Гражданская война — последнее, что поможет нам спастись. И оставить после себя потомство. Поэтому я — за такое решение, какое предложил Эдуард: одна планета — один «главенствующий» вид!

Мартен, видя, что остальные мутанты кивают, но высказаться никто не торопится, поднялся:

— Я рад, что этот вопрос встал сейчас. Потому что во время полёта у нас будет чертовски много, если мне позволят так сказать, свободного времени. На раздумья. На воспоминанья. И никто не может гарантировать, что то, что всплывёт из подсознания человека-донора у каждого из нас, будет… Полезным. И позволит нам оставаться достаточно толерантными друг к другу. В целом я поддерживаю мысль, сформулированную Эдуардом достаточно просто и конкретно: один вид — одна планета.

Но! В этом случае никто не сможет предсказать, сколько времени займут поиски пригодных планет. Поэтому.

Выращивание самок для каждого из нас будет производиться лишь после того, как будет найдена пригодная для нормальной жизни планета. Чтоб сэкономить кислород и пищу, предназначенную для такой женской особи. Так что о прелестях «походного» секса — забудьте. Секс, семья, и всё, что положено — только после высадки. Да, кстати — вот уж раз заговорили… Кто-нибудь хочет жить так, как сейчас живут… Люди? То есть — «рожать» без женщин, размножаясь с помощью только автоклавов?

Гул недовольных голосов сказал бы Мартену то, что он хотел узнать, даже если б человек-леопард, Лестер, не высказался конкретно:

— Вот уж нет! Хватит с нас этой дури! Я считаю, что нужно всё делать так, как предопределила матушка-природа. Положено женщинам рожать и воспитывать — вот пусть и рожают. И воспитывают. Никаких больше Интернатов и детских домов!

— Кто согласен с Лестером? Поднимите руки. Доктор, пожалуйста запишите: все согласны на традиционную семью.

Вот и славно. Стало быть — у каждой пригодной планеты будет один Адам. И одна Ева. И запасы оборудования, материалов и припасов мы честно поделим между всеми такими… Колонистами.

Теперь ты, Парисс. Согласен ли ты присоединиться к нам при условии, что первая планета — твоя?

Парисс старался ни на кого не глядеть:

— Прости, Мартен. Простите, друзья-соратники. Нет.

— Понятно. Что ж. — Мартен постарался скрыть разочарование, — Это — твоё решение. Обращаюсь к летящим: кто за данное предложение, прошу поднять руки.

На этот раз подняли все.

Доктор Сэвидж, ведший протокол, покивал. И устало улыбнулся.

Станция на экранах заднего обзора больше не выглядела как сплющенный диск. И даже как сверкающая точка. Теперь она казалась крошечной точечкой, ничем не отличавшейся от мириадов таких же крошечных, чуть поблёскивающих, точечек среди безбрежной черноты. Мартен повернулся к доктору Лессеру:

— Сколько времени займёт удаление на такое расстояние, чтоб нас не?..

— Мать, — Лессер обращался к корабельному компьютеру, который они тоже переключили полностью на голосовое управление, — Сколько времени нужно, чтоб «Ковчег» удалился достаточно для этого?

— Двадцать три часа восемнадцать минут. При условии, что ускорение останется прежним.

А приятный у Матери голос. Куда приятней, чем даже у Погрузчиков. А ещё бы: там — молодая и милая, тут — взрослая и солидная женщина. В Матери сразу чувствуется основательность и чувство собственного достоинства, хотя, по заверениям специалистов-компьютерщиков, никакой индивидуальности, кроме запрограммированной, в бортовые автопилоты не вкладывают. Но Мать, которой оказалось тридцать девять лет — то есть, она прослужила, фактически не выключаясь, весь срок эксплуатации малого транспортника! — понравилась Мартену сразу. И пусть её вежливость и благожелательность и запрограммированы, от них всё равно — как-то теплее.

Разгоняться форсировано они не стали — решили, что будут экономить большой, но всё-таки — ограниченный запас топлива. Оно ещё понадобится шлюпке, на которой будут спускать на подходящие планеты новоявленных Адама и Еву. Да и меж звёзд явно предстоит путешествовать не один год… Так что Лессер решил оставить всё как есть:

— Мартен. Если вы не против, пусть полёт так и проходит. Всё равно раньше, чем через пять-шесть дней эсминцы с десантом до Станции не доберутся.

Мартен коротко кивнул:

— Хорошо. Пусть так и будет. Спасибо, Мать.

— Это моя работа.

Доктор Сэвидж подготовился капитально: установил детекторы металлоискателей по всему периметру Станции, (Ну, не без помощи Парисса, естественно!) оборудовал рубку новыми мониторами, и даже вынес наружу, на поверхность, несколько особо чувствительных детекторов массы, и видеокамер с отменным разрешением. Теперь весь космос отлично просматривался и прощупывался — враг не подкрадётся незамеченным!

Реактор доктор тоже доработал: теперь чтоб попасть внутрь, и ручной лебёдкой принудительно вывести все чёртовы управляющие стержни из зоны с замедлителем и теплообменником, достаточно было просто откинуть кожух. И влезть внутрь.

Ушло на подготовку трое суток. Парисс всё это время буквально не отходил от него, помогая во всём, и даже кое-что предложил и сам. Сэвидж согласился, что флэшки и те блоки, где содержались сведения о работе, проделанной на Станции, лучше уничтожить в Конвертере, а бортовой компьютер Станции — отключить. Оставив лишь ту его часть, что отвечала за жизнеобеспечение: подачу свежего воздуха, отвод углекислого газа, поддержание температуры, полив цветов и растений в теплице. Да, доктор Сэвидж и Парисс ночевали теперь в теплице. Сэвидж хотел как бы попрощаться с природой, которую они сдуру подистребили на родной планете, но кропотливо воссоздали на искусственном месте обитания, а Париссу просто нравился запах цветущих магнолий.

На четвёртый день, понимая, что флот с десантом должен быть на подлёте, они перетащили лежаки с матрацами в рубку.

На пятый — дождались.

— Атакуем сразу с шести сторон! Тогда они не смогут адекватно сопротивляться!

Эта фразочка полковника занозой сидела в мозгу лейтенанта Паттерсона, пока резак вскрыл корпус у самого днища огромного бублика Станции. Но вот на его портативном наручном анализаторе загорелся зелёный огонёк, и соединительный рукав мягко выдохнул: внутри всё ещё имелась вполне привычная и годная для дыхания атмосфера!

— Внимание, взвод! Приготовиться! — а то они прям вот сами не знают, что им нужно приготовиться, и только и ждут его дежурной фразы! — Первая двойка! Вперёд!

Рядовой Пауль Глюк и капрал Энди Ходжинс вдвинулись в метровый вырезанный круг в борту. Поводили вправо-влево детекторами движения и тепла. Прощупали окружавшее их пространство грузового трюма сонаром.

— Чисто, лейтенант!

— Отлично. Взвод. Выдвигаемся.

Внутри трюма даже горело освещение: значит, по-крайней мере с реактором и подачей энергии в сеть Станции всё в порядке. Но выключить прожекторы он не приказал: мало ли! А вдруг хитро…опый противник в самый критический момент захочет вырубить этот самый свет, ослепив их?!

Однако хитро…опый противник придумал кое-что другое. Сверху, из отверстия шахты вентиляции, в центр их маленькой группы, вдруг спрыгнуло… Страшилище!

Монстр из ночных кошмаров! Порождение Хурракана! Чудовище!

Как именно выглядит, и чем вооружено страшилище, лейтенант толком и рассмотреть-то не успел: монстр палил со всех стволов, и от того, что все они были с глушителем, особенно страшно было наблюдать, как тела его подчинённых, словно взрывались кровавыми брызгами — как лопается, падая на асфальт, наполненный водой воздушный шарик!.. И не помогали почему-то ни бронежилеты, ни стальные нагрудные пластины!

Прежде, чем лейтенант успел сказать хотя бы слово, со всеми двадцатью шестью его подчинёнными было покончено, тварь отбросила винтовки с опустевшими магазинами, и добила тех, кто ещё чудом оставался на ногах, просто: саблевидными передними конечностями поотрубало, словно настоящими катанами, головы!

То, что лейтенантскую голову чудище приберегло «на закуску», лейтенанта вовсе не обрадовало… Уже летя к полу, его голова успела подумать: «не надо было «штурмовать» — надо было просто взрывать к …ерам собачьим эту Станцию! Вот какими делами они тут занимались — похоже, выводили монстров для рукопаш…»

Того, что монстр сказал в переговорное устройство на предплечье, лейтенант уже не услышал:

— Думаю, доктор, они там, на эсминце, отлично всё видели. Камеры были на всех этих кретинах. Сейчас-то наверняка запустят усыпляющий. Или нервно-паралитический…

Так что — давайте.

Огненный цветок взрыва не производил на таком расстоянии должного впечатления — даже при максимальном увеличении, которое давали чувствительнейшие наружные камеры, всё было похоже на вспышку спички в тёмном зале: никакой «масштабности»!

Да и кончилось всё буквально за доли секунды: это только в фильмах взрыв в космосе сопровождается красивыми и зрелищными компьютерными спецэффектами: клубы и сполохи огня, разлетающиеся осколки-обломки…

Вот и всё.

Сделали доктор и Парисс то, что хотели — дали понять проклятым топменеджерам и циничным воротилам от ТиВи, что ничто не останется безнаказанным.

Эсминцы флота наверняка уцелели, а вот десант и Станция…

Прощайте, друзья. Вы свой долг, как его понимали, исполнили.

Теперь задача мутантов доказать.

Что не зря судьба дала им второй шанс.

Можно уходить в подпространство — их дела в этой системе завершены.

Звёзды ждут.

Конец первой книги.

Оглавление

Другое существо

  Станция