Исторический сборник «Память» № 5 [Исторический сборник «Память»] (pdf) читать онлайн

П А М Я Т Ь

ПАМЯТЬ
ИСТОРИЧЕСКИЙ СБОРНИК

ВЫПУСК 5

МОСКВА 1981

ПАРИЖ 1982

Представитель редакции за рубежом:
Natalya Gorbanevskaya, 45, rue Gay-Lussac, 75005 Paris

© Editions La Presse Libre
1982

Tous droits réservés pour tous pays.
Toute reproduction, même partielle, de cet ouvrage est interdite. Une copie
ou reproduction par quelque procédé que ce soit, photographie, microfilm,
bande magnétique, disque ou autre, constitue une contrefaçon passible des
peines prévues par la loi du 11 mars 1958 sur la protection des droits d’auteur.

Imprimé en France.

ВОСПОМИНАНИЯ

Е. Берг
ДВА ГОДА В ОККУПИРОВАННОЙ ГЕРМАНИИ
Война шла к концу. Перед Техническим отделом Наркома­
та*, в котором я тогда работала, встала интереснейшая задача
— изучение химической промышленности побежденной Герма­
нии. Мы давно готовились к этому: разыскивали довоенные не­
мецкие экономические справочники, проспекты фирм, пыта­
лись представить себе размещение химических предприятий.
Как это все оказалось потом далеко от истинной картины!
Вслед за нашей армией в районы, где размещались интере­
сующие нас объекты, стали посылаться бригады специалистов,
закамуфлированных офицерской формой.
Так еще до конца войны я впервые услыхала о крупном
химическом комбинате органического синтеза в г.Аушвиц. Зна­
чительно позже, как и весь мир, узнали мы об Освенциме.
В Дихенфурте бригада нашего наркомата обследовала зага­
дочный подземный завод. В безлюдных цехах висели на стенах с
ремнями для рук и ног — что-то вроде смирительных рубашек.
Позднее загадка была расшифрована: завод изготовлял отрав­
ляющие вещества, вызывающие безумие.
В мае в Берлин поехала бригада из Гипрохима, в том числе
мой приятель Семен Эвенчик. Они побывали в разгромленной
рейхсканцелярии, где валялись взломанные ящики с фашист­
скими орденами. Несколько таких орденов Эвенчик привез мне
в подарок.
После окончания войны отправка специалистов в Герма­
нию стала массовой. Посылали работников проектных и иссле­
довательских институтов изучать технику, работников заводов
— для демонтажа оборудования по постановлениям ГКО. Всех
их одевали в военную форму от лейтенантов до полковников.
* Наркомат химической промышленности (НКХП), с 15 марта 1946 — Ми­
нистерство (МХП).

7

По фамилии тогдашнего начальника СВАГа* М.З.Сабурова
их прозвали «сабур-майорами».
Данные по немецким заводам, поступавшие в наркомат,
мною тщательно изучались и систематизировались, но не все
попадало в мои руки: многое оседало по институтам и заводам.
Вот если б можно было заниматься этим на месте, у источников
информации! И могла ли быть большая компенсация за все пе­
режитое, чем воочию увидеть поверженную Германию!
Я преодолела чувство неловкости и пошла к начальнику
Технического отдела А.Н.Плановскому, которого за глаза мы
называли Плановичем. Он был талантливым инженером, умни­
цей и с чувством юмора. Близкий друг нашего замнаркома про­
фессора Касаткина, он вместе с ним написал книгу, для того
времени классическую — «Процессы и аппараты химической тех­
нологии», — и вместе с ним непрерывно пьянствовал. «Так
вы хотите поехать в Германию? — задумчиво спросил Планович. — Ну что ж, оденем вас майором».
Превращение мое в майора оккупационной армии произо­
шло легко и просто. Мне выдали справку, предложили купить
погоны (любого рода войск, по вкусу), звездочки и поехать пе­
реодеваться.
В женской части цейхгауза я застала группу знакомых со­
трудниц Гипрохима в большом волнении. Волнение вызвали
шинели, сшитые из хорошего, явно заграничного сукна.
За четыре трудных военных года вся одежда наших жен­
щин оказалась сношенной, отданной, проданной, обмененной,
украденной — в общем, не существующей. Поэтому тут же у
всех возникла идея: потом, после Германии, перешить шинель
на пальто. Но выйдет ли пальто из шинели? Об этом и шел спор.
Дарья Никитина, один из ведущих технологов Гипрохима,
женщина мрачная и решительная, потребовала шинель поболь­
ше и подлиннее. Отговорить ее оказалось невозможно, и кон­
чилось это скандалом. Как ни свободны были нравы в окку­
пированной Германии в первые послевоенные месяцы, но через
несколько дней после приезда Дарьи в г.Вольфен руководителю
бригады Гипрохима позвонил военный комендант города и
сердито сказал: «Тут по Вольфену бродит чучело из вашего «хо­
зяйства». Так вот, передайте ей: или она подрежет свою шинель,
или я посажу ее на гауптвахту».
* Советская военная администрация в Германии — центральный орган вла­
сти в советской зоне оккупации в 1945-49 гг.

8

Но переодеться в военную шинель и не выглядеть при этом
чучелом было довольно трудно. Ни ростом, ни дородностью я
никогда не отличалась. Война и ленинградская блокада не при­
бавили мне веса. Мне нужна была форма №44 1-го роста и сапо­
ги №34. От сапог пришлось сразу же отказаться, но и платье, и
шинель были как бы на вырост. Это уже потом, в Германии, ак­
куратная провинциальная портниха привела меня в приличный
вид. А тогда я вышла из ворот в переполненную военными
Москву лета 1945 года с острым чувством неблагополучия.
Судорожно придерживая левой рукой полевую сумку, за­
бытую у меня кем-то из знакомых военных журналистов, пра­
вой я поминутно козыряла или отвечала на приветствия, стара­
ясь делать это с привычным небрежным видом, а внутренне
сжимаясь от ожидания неприятностей. Вскоре меня остановил
офицерский патруль с подтянутым лейтенантом во главе. «То­
варищ майор, — козырнул мне лейтенант, — давно ли вы в
армии?» — «Минут сорок», — ответила я с отчаянием. — «Ну,
так имейте в виду, что полевую сумку не носят в руках
как дамскую сумочку».
Кое-как я добралась домой и до самого отъезда формы уже
не надевала.
15 августа 1945 года я выехала в Германию с группой пере­
одетых в военное сотрудников наших институтов. Между Мо­
сквой и Берлином курсировали в обоих направлениях пере­
полненные поезда. Мы ехали в офицерском вагоне, но выйти из
купе было невозможно: коридоры, тамбуры, даже уборные
были забиты людьми.
Разворошенные, разрушенные, полусгоревшие города Бе­
лоруссии и Польши мелькнули перед нами. Поезд проехал по
правому берегу Вислы, и нам хорошо были видны мрачные
скелеты варшавских зданий.
Великое переселение народов в Восточной Европе еще не
закончилось, и пестрый человеческий муравейник кишел на
станциях, которые мы проезжали.
Утром мы прибыли в Берлин на Силезский вокзал. Вокзал
был наполовину разбомблен. Но на этом разбомбленном вок­
зале, в уборной (точно так же, как 32 года назад, когда мама и
бабушка везли нас — детей — в Германию на курорт), старая
чистенькая немка после каждого посетителя обтирала бело­
снежной салфеткой сиденье унитаза.
На вокзале нас встретили представители управления нар­
комата в Германии, в том числе будущий академик В.А.Каргин.
«Хорошо, что вы приехали, — сказал он мне. — Мы нашли
9

большую часть картотеки «Райхштелле фюр ди Хеми» и не зна­
ем, что с ней делать».
Почти не увидев Берлина, мы сразу же поехали в г. Биттерфельд, где размещалось представительство Технического отде­
ла нашего наркомата. Район этот был первоначально занят аме­
риканскими войсками и лишь потом передан Советской Армии.
Уверяли, что Биттерфельд был именно тем городом, который,
как сообщали наши газеты, сдался американцам по телефону.
Наше «хозяйство» в Биттерфельде занимало виллу главно­
го инженера юго-восточной группы предприятия «И.Г.Фарбениндустри» фон дер Бая, уехавшего на Запад с американскими
войсками.
Вилла была как в заграничных фильмах: огромная столовая
с камином, увешанная охотничьими трофеями, широкая дубо­
вая лестница, ведущая из столовой в верхние этажи, спальни с
отдельными уборными и ваннами, сад с теннисными кортами,
бассейн с горячей водой, гараж с машинами и т.д.
Начальником «хозяйства» был Семен Эвенчик, было там
еще несколько знакомых из наркомата и институтов.
«Итак, — сказал ненадолго приехавший сюда Планович, —
у нас в Техотделе теперь четыре дамы, а наша повариха Анхен
имеет шоферские права и давно просит перевести ее в шоферы.
Предлагаю выделить для пользования наших дам одну машину
с Анхен за рулем».
В вечер моего приезда на «Агфа-фабрик» в соседнем г.Вольфене была очередная демонстрация кинофильма. На просмот­
ры эти обычно съезжались со всех «хозяйств», и площадь перед
фабрикой бывала запружена огромным количеством разномаст­
ных машин.
Мы выехали на выделенной нам «дамской Оппель-Олимпии», и на первом же повороте бывшая повариха Анхен сбила ро­
слого велисипедиста. Сбитого увезла «скорая помощь», а мы, ни
в какой мере не испортив себе настроения, поехали на просмотр.
Людям других поколений, тем, кто не испытал этого сам,
вероятно, невозможно представить себе всю силу ненависти к
немцам, которая накопилась за годы войны.
Тут и чувство безмерного национального унижения: как
забыть сводки Совинформбюро, изо дня в день называвшего всё
более восточные пункты, как нам, ленинградцам, забыть немцев
у завода «Пишмаш»?
Тут и разочарование в пролетарской солидарности, в кото­
рую мы верили 25 лет. В начале войны о каждой неразорвавшейся бомбе думали: «Что это? Дело антифашистов?»
10

Тут и растерянность перед непрерывными сообщениями о
немецких зверствах, понимание ужаса и страданий всей нашей
страны.
«Убей немца!» — призывали статьи Эренбурга, получившие
тогда истинно всенародное признание. «Убей немца!» — писал
этот писатель-гуманист, не фашиста — немца! И каждый из нас,
если б смог — убил бы и гордился бы этим.
В 1944 году тысячи пленных немцев были проведены по Са­
довому кольцу Москвы. Мы жадно глядели на них и видели
как бы другую — чуждую, звериную, враждебную нам породу.
Такие чувства быстро не проходят.
И немецкие развалины вначале вызывали у меня чувство
удовлетворения. Провинция была разбомблена мало, но от­
дельные районы Берлина и центр Дрездена — почти полно­
стью. В первый раз я увидела Дрезден издали, сверху, из при­
города Вайсер Хирш. Все покрывала зелень, и казалось — это
город. Но вблизи это были горы битого кирпича, и кое-где еще
стоял приторный, тошнотворный запах. «Так и надо, — думала
я про себя. — Так и надо. Возмездие!»
Двое наших молодых шоферов, Курт и Ганс — здоровые
светловолосые парни, — были инвалидами войны: у обоих бы­
ло по протезу вместо ноги. Но ведь «нет справедливости
справедливее пули моей»!
Ну, а в первые дни пребывания в Германии, в августе 1945
года, мог ли нас расстроить убитый или раненый немец при­
зывного возраста? Конечно, нет.
В дальнейшем это враждебное чувство к немцам вообще,
конечно, ослабевало. Немцы постепенно становились обыкно­
венными отдельными людьми.
Помню, у нас работала машинистка — молодая миловидная
немочка, беженка из Берлина. Как-то на своем ужасном вола­
пюке (иностранными языками, в том числе и немецким, я так
никогда и не овладела) я стала поучать ее, что немцы сами вино­
ваты в своей тяжелой судьбе. «Но, фрау майор,— возразила она,
и ее прелестные голубые глаза наполнились слезами, — чем же
я виновата? Мы с мужем так были счастливы, мы никогда не
интересовались политикой. Он хорошо зарабатывал, у нас был
сын, чудная квартира... В первые же дни войны мужа послали
на фронт и убили. Наш дом разбомбило, меня откопали, а сына
спасти уже не могли. И вот я здесь — одна, нищая беженка. И я
же еще виновата? Я жертва!» — и она разрыдалась. Сказать
было нечего.
Весной 1946 года я поехала куда-то по делу. Бесконечные
11

километры дорог сияли белым и розовым цветением фрукто­
вых деревьев (а осенью эти деревья украшались великолепными
плодами, которые мы — оккупанты — легко и беззастенчиво
рвали). Почему-то пришлось долго ждать. Я вышла и села на
скамью, шофер Курт растянулся на траве, напевая. И вдруг я
впервые осознала, как ужасно, что вот этого веселого маль­
чика лишили ноги.
Нескоро, ох как нескоро доходила до моего сознания
мысль об обусловленности человеческих судеб, да еще при
тоталитарных режимах!
Но даже позднее, когда ненависть к немцам постепенно ис­
чезла, когда немцы стали для нас обыкновенными людьми, неви­
димая, непреодолимая преграда все же оставалась между нами.
В ноябрьские праздники 1946 года мы устраивали на вилле
вечер, на который я пригласила местный оркестр из шести че­
ловек. К концу вечера весь оркестр подошел просить, чтобы
фрау майор оказала им честь и протанцевала вальс с их дири­
жером. Неловкость была страшная, но и отказать было не­
возможно.
В танцах я никогда не блистала, но с этим биттерфельдским музыкантом чувствовала себя поистине сильфидой — ноги
летали сами собой. Такие кавалеры на моем жизненном пути
до того не встречались. А оба скрипача подтанцовывали рядом,
играя только для нас. Кончили мы под общие аплодисменты,
но я потом еще долго мучилась: должна ли была я согласиться
танцевать с немецким парнем, да еще будучи в майорской
форме?
В вечер моего приезда на «Агфа-фабрик» показывали один
из популярнейших фильмов Третьего Рейха «Дорога жертв».
Все было красиво в этом цветном фильме. Вначале герой и
его первая возлюбленная — стройные, шикарно одетые — были
счастливы на роскошной вилле. Потом она заболела чахоткой,
и он полюбил другую. Благородная больная кротко перенесла
разрыв, но взяла слово со своего бывшего возлюбленного, что
каждое утро он будет проезжать верхом мимо веранды ее виллы
и махать ей рукой.
Герой поселился с новой, еще более красивой и элегантной
возлюбленной на еще более роскошной вилле. Они тоже были
счастливы. Он свято держал слово — каждое утро приветство­
вал свою бывшую возлюбленную, красиво умиравшую на доро­
гих мехах. Потом вдруг (подробностей уже не помню) новая
возлюбленная оказалась в селении, зараженном тифом. (К тифу
в Германии относились примерно так, как у нас к чуме.) Ночью,
12

несмотря на ограждения и устрашающие надписи «Тиф! Вход
воспрещен!», герой устремляется в зараженное селенье и выно­
сит возлюбленную на руках. Подвиг обходится герою дорого:
он заболевает и умирает. После смерти героя вторая возлюблен­
ная каждое утро надевает его костюм, садится на его лошадь
и машет издали его умирающей брошенной возлюбленной. Веро­
ятно, ни одно огрубелое, поросшее мхом фашистское серд­
це не могло противостоять такой картине!
На вилле я выбрала себе маленькую комнатку на третьем
этаже, где раньше жила прислуга. Какой смысл был привыкать
к роскошным аппартаментам, чтобы потом вернуться в Москву
на свои 6 квадратных метров?
Переполненная впечатлениями первого дня в Германии,
безмерно уставшая, я надеялась сразу растянуться в пышных
перинах моей постели. Но не тут-то было! Мои дружеские от­
ношения с Семеном Эвенчиком требовали жертв. Ему необхо­
димо было излиться. Талантливый инженер и, в общем, поло­
жительный персонаж, он усложнял свою жизнь и работу чрез­
мерностью и догматичностью своих добродетелей. Оказавшись
руководителем Технического отдела НКХП в оккупированной
Германии, где все надо было создавать заново, он был перепол­
нен планами, мыслями, фактами, сомнениями. Мне все это тоже
было важно и интересно, но усталость брала свое. Говорил он
один, отвечать было не обязательно, и так в полусне длился для
меня этот монолог почти до рассвета.
Лавина предстоящей работы оглушила его. Разрыв между
уровнем техники у нас и в Германии оказался колоссальным,
а изучение германской техники — значительно более сложным,
чем представлялось в Москве. К нашему удивлению, в Герма­
нии не существовало (за исключением Калийного института в
Берлине) отраслевых технологических институтов, где можно
было бы получить концентрированную техническую информа­
цию. Изучать технику надо было непосредственно на пред­
приятиях. Все процессы — от лабораторной пробирки до круп­
ного промышленного производства — создавались на крупней­
ших специализированных предприятиях, в основном И.Г. и его
дочерних фирм: производство аммиака, гидрирование угля,
органический синтез на базе окиси углерода — на комбинате
«Лейнаверке» возле Мерзебурга, хлора и его производных —
на комбинате И.Г. в Биттерфельде, фосфора и его производ­
ных — в Пистерице, красителей для фотокинопромышленности
— на фабрике «Агфа» в Вольфене, и т.д. (Совсем недавно, читая
в «Правде» статью об особенностях развитого социализма, я
13

узнала, что характерной чертой его являются научно-производ­
ственные объединения, включающие научные исследования,
опытные установки, проектно-конструкторские отделы и про­
мышленные производства. Такие НПО, созданные в фашист­
ской Германии, видели мы более тридцати лет назад.)
Изучение немецкой техники требовало участия немцев.
По рассказам Эвенчика, немцы охотно шли на сотрудничество
с нами, тем более, что в перспективе маячили дополнительные
пайки. Но самые крупные специалисты уехали на Запад с пере­
дислоцировавшимися американскими войсками, и вместе с ни­
ми была увезена значительная часть технических архивов.
(В нашей печати много писалось о захвате американцами тех­
нических патентов. Это плод очередной некомпетентности
газетчиков. Во всем мире патенты свободно распространяются
или продаются за небольшую плату. Являясь документом пре­
имущественно правовым, патент почти не расшифровывает
сущность технологических процессов.) Нам достались только
остатки разгромленных архивов и старательные второстепен­
ные сотрудники.
Но главная сложность была с советскими работниками.
Посылали их в достаточной мере стихийно. Приезжала группа
из какого-либо института с очередным «подполковником» —
начальником «хозяйства», занимала пустующую виллу. Так со­
здавались отраслевые технические бюро для приемки докумен­
тации. Во всех институтах организовывались специальные отде­
лы, наркомат выделил самолет с еженедельными рейсами
для доставки материалов. Однако ввести все вновь возника­
ющие технические бюро в организационные рамки и заставить
людей работать было далеко не просто.
Наряду с ценными специалистами приезжали рвачи, кото­
рым здесь легко было развернуться. Но недолго свихнуться
было и хорошим специалистам.
Не говоря о большом начальстве, которое приезжало не­
надолго и уезжало с соответствующими трофеями, основная
масса хлынувших в Германию «сабур-майоров» была ведущими
или рядовыми инженерами или же научными работниками, в
достаточной мере ободранными, изголодавшимися и замордо­
ванными тяжелым бытом военных лет. И вот теперь эти люди
в роли оккупантов попадали в Германию, хотя и обнищавшую,
но еще далеко не нищую, поселялись в богатых бесхозных вил­
лах, обслуживались штатом вышколенной немецкой прислуги,
охранялись вначале немецкими полицейскими, а потом совет­
скими солдатами, получали в неограниченное пользование
14

машины с немецкими шоферами. Такая сладкая жизнь, да еще
после горьких лет войны — как не закружиться головам! Ну, а
как было бороться с этим?
Драматическим шепотом (осторожность всегда была его
отличительной чертой: даже наедине он называл Сталина то­
варищем Сталиным) поведал мне Эвенчик о своем конфликте
с директором НИИ удобрений и инсектофунгицидов К.М.Малиным. Малин приехал вместе с Эвенчиком на виллу фон дер
Бая, еще полную личных вещей, и размер ноги Малина совпал
с фондербаевским. Эвенчик, со свойственным ему избытком до­
бросовестности, пытался сохранить все имущество виллы, хотя
было и не вполне ясно, что делать с фондербаевской обувью.
(Ссора Эвенчика с Малиным из-за ботинок фон дер Бая
обошлась Эвенчику дорого. Уже в начале 60-х годов, когда
стали командировать ведущих специалистов в социалистические
страны, Эвенчика — зам. главного инженера Гипрохима —
никуда не посылали. Очень самолюбивый, он тяжело это пере­
живал. Нашему общему приятелю — умному и импозантному
В.А.Кононову, к тому времени главному инженеру Гипрохима,
удалось насесть на начальство и выяснить, в чем дело. В
секретном досье на Эвенчика с 40-х годов лежало заявление
Малина в органы о том, что Эвенчик прокровительствует немец­
ким специалистам — вероятно, подразумевались выхлопотан­
ные пайки — и затирает советских. Нажим Кононова оказал
свое действие. Вскоре я встретила в министерстве веселого
жизнерадостного Эвенчика. Он только что вернулся из Польши
и, зараженный галантностью поляков, первые дни при встрече
целовал руку.)
Борьба Эвенчика за сохранность имущества на вилле дли­
лась долго и была совершенно бесплодна: понемногу ис­
чезло все.
В холле стоял стеклянный шкаф с коллекцией мейсенского
фарфора. Ключ от этого шкафа Эвенчик прятал под подушку,
но с каждой ночью число фигурок уменьшалось. Хотелось бы
заподозрить немецкую прислугу, но она на вилле не ночевала
и в данном случае была ни при чем.
Таскали, конечно, и немцы. Первое время наше хозяйство
вела экономка фон дер Бая, довольно противная немка, которая
никак не могла привыкнуть к тому, что русские съедают по пол­
ной тарелке супа, а мужчины еще просят добавку.
Вдруг она занялась ремонтом паркетного пола в спальне.
Пол вскрыли, и в ту же ночь она исчезла, видимо, увезя ка­
кие-то ценности.
15

Противостоять жажде приобретательства у большинства
приезжающих из Советского Союза было практически невоз­
можно. Абсолютно непричастными к этому оставались считан­
ные лица. Как легенду, рассказывали о Самарии Гуревиче из
ГСПИ-3* и профессоре Магидсоне из НИИ-42. Побывав в пер­
вые послевоенные месяцы в Германии, они не только не увезли
с собой ничего, но даже вернули с оказией случайно захва­
ченное на вилле полотенце.
Особые страсти разгорались вокруг автомашин. Из страны,
где машинами пользовалось только высокое начальство, мы по­
пали в страну, где машины были бытом. Демократические
БК\¥, скромные «Оппель-Олимпии», элегантные «Оппель-капитаны», шикарные «Мерседесы» и многие другие — эти названия
выучили мы все. Вокруг нас полно было машин брошенных,
украденных, перепроданных. Начальник каждого «хозяйства»
начинал свою деятельность с добывания машин для гаража.
Машины покупали, присваивали, меняли. Затруднений не су­
ществовало: бургомистрат беспрепятственно оформлял офи­
церам оккупационной армии документы, хотя формально, ка­
жется, это должны были делать оккупационные власти.
Привезти машину в Россию, если ты не большое начальст­
во, было маловероятно, но попользоваться ею пару лет в Герма­
нии тоже было неплохо. Покупка краденой машины считалась
чем-то вполне естественным — вернее, о ее происхождении
просто не говорили.
В конце 40-х годов я была еще целиком догматична и пе­
дантично щепетильна, но покупка заведомо краденого уже и
тогда не вызывала у меня никаких эмоций. В советской зоне
оккупации бензин был очень дефицитен, а к поездкам по же­
лезной дороге мы так и не привыкли. Тратить бензин нашего
«хозяйства» на свои личные нужды я считала недопустимым и
через наших шоферов покупала бензин у советских солдат. Где
брали бензин солдаты — догадаться было нетрудно, но я-то пла­
тила за него свои личные деньги...
Эпопея с имуществом бесхозных вилл закончилась на ран­
нем этапе. Но как ни обнищала послевоенная Германия, где-то
в подполье еще хранились вожделенные промтовары, а кое-где
уже начинали работать промышленные предприятия.
Особенно велики были соблазны Лейпцига. На знаменитой
Брюлыитрассе — в прошлом центре меховой торговли — в от­
дельных ателье в обмен на продукты и табак, полученные в Воен­
*

16

ГСПИ-3 — Государственный специальный проектный институт №3.

торге по аттестату, в первое время еще можно было заказать
шубу из цигейки, козлика, даже из знаменитого лейпцигского
«кролика под котик».
На «кролика под котик» у меня энергии не хватило, но две
цигейковые шубы — себе и моей ближайшей подруге Рае, ока­
завшейся после войны вообще без зимнего пальто, — я все же
достала.
Было в Лейпциге еще одно место, перед чарами которого
не могла устоять ни одна из женщин. Почти на самой рыночной
площади помещалось шикарное ателье Шулле. Вывеска его со­
общала о филиалах в Вене, Милане, Амстердаме. В этом ателье
работала великолепная портниха — фрау Эдер. За ту же драго­
ценную в послевоенной Германии валюту — масло и сигареты
— она одевала нас в платья, неизмеримо более элегантные, чем
утраченные нами за годы войны.
Каюсь, долгие годы после возвращения из Германии мне
еще снилось ателье Шулле и фрау Эдер, которая шьет, шьет и,
как водится во сне, все не может сшить мне чудесное новое
платье.
Величественная фрау Эдер, привыкшая к общению с дама­
ми высших кругов Лейпцига, внешне была с нами, конечно,
чрезвычайно любезна. Вся глубина ее презрения к нам, диким
русским фрау, обнаружилась неожиданно. 7 ноября 1945 года
мы устроили на вилле фон дер Бая бал, на который съехались
откормившиеся за полгода, принаряженные представители со­
седних «хозяйств». Большинство женщин было одето фрау
Эдер, и тут-то выяснилось, что, мило улыбаясь, она не напряга­
ла для нас своей художественной фантазии: ничтоже сумняшеся,
она шила всем одинаковые платья двух фасонов!
Стихия приобретательства больше всего мешала организа­
ции работы. В дальнейшем, чтобы ввести это море в какие-то
берега, был, уже не помню, по чьей инициативе, введен такой
порядок: в каждом «хозяйстве» выделялся, независимо от его
специальности, звания, положения, самый способный «достава­
ла», который добывал для всего коллектива всеми правдами
(Военторг) и особенно неправдами (на немецких предприяти­
ях, предприятиях, ставших потом смешанными советско-не­
мецкими, предприятиях, работавших на репарации, и пр.) во­
жделенные промтовары. Зато остальные могли спокойно ра­
ботать.
На фоне этих «доставал» выделялись особо талантливые.
Так, например, прозвище «самый главный доставала из совет­
ских доставал» заслужил молодой инженер из Энергоотдела
17

Наркомата Лебединский, командированный в Германию для
изучения энергооборудования. Обслуживал он, главным об­
разом, приезжавшее в Германию на недолгое время наркоматовское начальство.
(Года через два-три, уже в Москве, я узнала, что Лебедин­
ского выдвигают в освобожденные секретари комсомольской
министерской огранизации. «Неужели ты смолчишь?» — спро­
сила меня Рая. Смолчать я, конечно, не могла. Секретарь
парткома министерства принял меня очень сухо. «У вас компро­
метирующие материалы? Изложите их, пожалуйста, письмен­
но». — «У меня нет компрометирующих материалов. Просто
зная Лебединского по Германии, я считаю, что он сам должен
быть еще объектом воспитания, а не возглавлять руководство
комсомольцами». — «Можете выступить на партбюро».
На партбюро мое выступление было принято с холодным
недоумением. Состояло партбюро, в основном, из начальников
главков и отделов министерства, побывавших в Германии и
лично узнавших оперативность Лебединского и его снабжен­
ческие таланты. Поддержал меня лишь новый член бюро —
бывший директор Дорогомиловского завода, только что вы-'
двинутый в замминистры Тихомиров. «Я столкнулся с Лебе­
динским однажды, — сказал он. — Накануне МЮДа* он при­
шел ко мне с просьбой написать на Дорогомиловский завод
записку о выдаче спирта для комсомольской вечеринки. Когда
я объяснил ему, что не имею на это права, он подмигнул мне и
сказал: «Ну, Сергей Михайлович, мы-то с вами знаем, как это
делается». Такая фраза заставляет меня считать, что товарищ
Берг права». Большинством голосов против одного партбюро
приняло решение о рекомендации Лебединского в секретари
комсомола.
Еще через некоторое время я встретила хорошо мне знако­
мого по Германии Р. Смеясь, рассказал он о встрече в троллей­
бусе с Лебединским. «Представьте себе, Лебединский до сих
пор мучается над вопросом о том, почему вы выступили против
него на партбюро. Я сказал ему, что, насколько я вас знаю, вы
выступили потому, что считали его неподходящим для секрета­
ря комсомола. Он помолчал, подумал и сказал: ’’Нет, тут
что-то другое“».
Бедняжка! Он, вероятно, мучительно пытался вспомнить,
когда и какой отрез недодал он мне в Галле, Лейпциге или
Биттерфельде.)
* МЮД — Международный юношеский день.

18

Создание института «доставал» в какой-то мере утихомири­
ло промтоварные страсти. Но были отдельные «заболевшие», с
которыми ничего нельзя было поделать. Таким был у нас в Тех­
отделе тихий и скромный инженер Л.А.Кузнецов, хороший спе­
циалист по фосфору. Поехать куда-нибудь, минуя Лейпциг,
он не мог. С абсолютной серьезностью, отмахиваясь от карты,
доказывал он, что из Биттерфельда в Пистериц ближе всего
ехать именно через Лейпциг. А дорвавшись до Лейпцига, упор­
но бродил по пустым магазинам, угощая продавцов папиросами
и конфетами и приобретая какие-то пустяки, которые потом
менял в «таушах» (в послевоенной Германии был только один
вид комиссионных магазинов: там не продавали, а лишь ме­
няли товары).
Была еще одна страсть, более благородная, охватившая нас
в Германии, особенно в первое время: видеть, путешествовать!
Как-то в воскресенье мы поехали большой компанией в ав­
тобусе в Саксонскую Швейцарию. (Тогда, в детстве, поезд про­
возил нас мимо этих мест ночью. Восторженная бабушка будила
нас: «Дети, — повторяла она и трясла нас, — не спите! Может
быть, никогда в жизни вы уже не увидите этой красоты!» Сквозь
слипающиеся веки видела я освещенные сияющей луной горы,
долины, далекие игрушечные домики и — валилась в постель...)
Теперь эти прелестные места были залиты солнцем, и нас тянуло
дальше. Кто-то предложил рискнуть и махнуть в Прагу. Для
русских военных в Восточной Европе границ не существовало.
Мы проехали границу, и чешские пограничники приветливо
помахали нам вслед. Но карты у нас с собой не было, чехи
не понимали наших расспросов по-русски, явно не хотели по­
нимать по-немецки, мы запутались в дорогах и, когда стемнело,
так и не достигнув Праги, повернули обратно.
Зато по советской зоне оккупации мы поездили вволю.
В разгромленной Германии не было, конечно, экскурсоводов
и трудно было найти путеводители. Выручить могли только па­
мять и эрудиция. Незаменимым в этом отношении оказался
Миша Файнберг — «подполковник» из биттерфельдского «техбюро контрольно-измерительных приборов и автоматики». Я и
раньше слышала о нем как об одном из талантливых исследова­
телей (он работал в институте им.Карпова). Начитанный, пре­
красно знающий языки, он был одним из тех интеллигентов,
которые, кажется, знают все. К тому же, он был чрезвычайно
живым и остроумным. Наши приятельские отношения начались
с некоторого сходства наших фамилий.
Он возил нас в Йену, мы смотрели университет и подыма­
19

лись на верх высотного здания знаменитой фирмы «Цейсс», ко­
торая как раз демонтировалась в это время. Мы смотрели в Вей­
маре дома Гете и Шиллера. Потом ехали в Гарц, влезали на Бро­
кен, плацдарм Вальпургиевой ночи, и видели «хексенплатц» —
место, отведенное для пляски ведьм.
По Тюрингии дубовой,
По Саксонии сосновой...
...По Баварии хмельной...
При ближайшем рассмотрении Саксония оказывалась не
только сосновой, Тюрингия не полностью дубовой, а хмельная
Бавария была в зоне американской оккупации и оставалась
для нас недоступной.
На новогоднем бале-маскараде, который устраивался в
Вольфене, нахальная цыганка, интриговавшая меня всю ночь,
под утро оказалась все тем же Мишей Файнбергом. И только
значительно позже рассказал он мне о своей семейной трагедии.
Оказалось, что история, ужаснувшая во время войны всю Мо­
скву, произошла имено с его сыном. Соседи-подростки заду­
шили трехлетнего мальчика в дворовой уборной, трупик забро­
сили на чердак, а на деньги, вырученные за его шубку, купили
белого хлеба и компанией пошли в кино.
Одно время в нашем Техотделе работала старенькая немка.
Без конца рассказывала она каждому из нас о красоте и роскоши
Бад-Зальцунгена, где когда-то провела она медовый месяц со
своим ныне покойным мужем. Мы организовали туда экскур­
сию. Была осень, в гостинице было пусто и холодно. В пруду
плавал одинокий ощипанный лебедь. Унылый заброшенный
провинциальный курорт!
Вспоминая наши поездки, я вижу, что темы их возникали
только на основе давнишних впечатлений. Современности, не
прошедшей через призму литературы, искусства, газет, очер­
ков, наш любознательный глаз не замечал. Почти у каждого
крупного предприятия мы видели места, огороженные колючей
проволокой, с деревянными вышками вокруг и брошенными
строениями внутри. Но мы не замечали и не понимали этого так
же, как не замечали и не понимали, когда наталкивались на по­
добное дома — в России.
Я не раз бывала в Веймаре, а о том, что рядом — Бухенвальд, узнала через несколько лет по материалам Нюрнберг­
ского процесса.
Прожив в Германии два года, я так и не поняла, как относи­
лись немцы к нам — победителям и оккупантам. Внешне они
20

всегда были предупредительны и любезны, а что за этим таи­
лось — сказать невозможно. Те, с кем я сталкивалась, напри­
мер, по работе, всегда уверяли, что я чудесно говорю по-не­
мецки, хотя от моего произношения их не могло не корежить.
Мне приходилось много разъезжать по советской зоне в
поисках архивов и документов и часто приходилось расспраши­
вать жителей о дороге. За два года только один раз какая-то хо­
рошо одетая надутая немка, кажется, в Лейпциге, отвернулась
и ничего не ответила. Обычно сразу же вокруг машины соби­
ралось несколько человек, которые наперебой, ссорясь за право
ответить первым, разъясняли, как проехать. Правда, любезное
обращение характерно для немцев и при разговоре между
собой.
За время моего пребывания в Германии было очень много
«ЧП», но я не помню ни одного по вине немцев.
Особенно много «ЧП» было связано с машинами. За руль
садились все желающие. У русских военных, во всяком случае,
в первое время, права никто не проверял. На старых машинах
с изношенными шинами («райфы», как их называли все, были
очень дефицитны) лихие любители гнали по великолепным,
созданным для Гитлера автострадам со скоростью 120-140 км в
час. Зная за собой замедленную реакцию, я сама за руль не са­
дилась, несмотря на все приглашения шоферов. Но ездить с та­
кой скоростью — ездила. Чувство риска, пожалуй, увеличивало
удовольствие.
Аварий было очень много, и самая страшная — в горах Гар­
ца с экскурсионным автобусом Хлорного техбюро: на крутой
дороге отказали тормоза.
Русскими создавались и все «ЧП» с угоном машин. Однаж­
ды вернувшись к своей машине, я увидела, как два пьяных
русских солдата выволакивают из нее нашего Франца. Только
моя майорская форма помогла мне справиться с ними.
Много «ЧП» было и с оружием, попавшим в неумелые руки.
Помню таинственный случай с одним «сабур-майором», уби­
тым на крыльце своего дома. Уж тут-то все решили: «Немцы!
Подполье!» А вскоре обнаружили такого же «военного», прома­
завшего по вороне и понятия не имевшего, что он кого-то убил.
Кроме коренного немецкого населения, настоящих совет­
ских военных и одетых военными, жили в этом районе отдель­
ные тушевавшиеся личности, в прошлом полноценные совет­
ские граждане, а ныне вдвойне запятнанные: немецким пленом
и общением с освобождавшими их американцами. Их называли
«репатриированными», хотя репатриации они только подле­
21

жали. Кое-кто из них работал обслуживающим персоналом в
наших «хозяйствах». Отношение к ним у нас было очень насто­
роженное. Однажды я все же разговорилась с одной из них —
с женщиной, которая вблизи оказалась совсем молодой. Сту­
денткой третьего курса института связи им. Бонч-Бруевича
она пошла добровольцем на фронт, раненная попала в плен и
провела несколько лет в концлагере. Чувство огромной неспра­
ведливости кольнуло тогда меня: как, по сравнению с нами,
оставшимися в тылу, она — второй сорт?! Но скоро их всех
увезли, и проблема была снята.
Первый послевоенный год уполномоченным НКХП в Гер­
мании, т.е. нашим высшим начальством, был Н.С.Железняков,
тот самый замнаркома по кадрам, который пьянствовал с ди­
ректором ГИПХа Трофимовым весной 1942 года в блокадном
Ленинграде, не пришел на партактив ГИПХа, куда его пригла­
шали, и не принимал нас с Раей на работу в наркомат, куда
мы были откомандированы по его же приказу.
Для своей резиденции он выбрал одну из лучших вилл
фешенебельного дрезденского пригорода Вайсер Хирш, где и
жил вместе с несколькими второстепенными сотрудниками и
обслуживающим штатом из молодых немок.
Я приезжала к нему по делу один раз — в декабре 1945 го­
да. Уже падал снег, но в парке виллы цвели и выглядывали
из-под снега прелестные розы. Приезжих никого не было. Желез­
няков сидел один за столом в огромной столовой, обрюзгший, с
осоловевшими глазами, полупьяный. Хотя никаких приятных
ассоциаций мое появление у него вызвать не могло, он почемуто очень обрадовался и вцепился в меня, обращаясь на «ты»,
что уж никак не вязалось со всем, что произошло раньше
между нами.
Мне пришлось разделить с ним тоскливое одиночество,
обедая вдвоем за огромным столом, пить вино, которым он
хвастал, и выслушивать его жалобы, обиды и переживания,
в которых ничего нельзя было понять.
Вскоре его все же сняли, и на смену ему прислали Новико­
ва, о котором я много слышала как об очень дельном начальнике
Главхимпромстроя. Ходила легенда, что Новиков, приехав в
Дрезден, послал наркому М.Г.Первухину телеграмму такого
содержания: «Дел не принял дтч принимать нечего тчк пред­
ставительство перевожу в Галле». (В отличие от Дрездена,
Галле расположен в центре химических заводов).
Я была в Галле вскоре после открытия там представитель­
ства. Приемная была полна начальниками «хозяйств», приехав­
22

шими представляться новому начальству, и я тоскливо ждала
своей очереди.
Вдруг в приемную вошел высокий статный полковник,
огляделся вокруг и, увидев меня — единственную женщину, по­
дошел и представился: «Новиков Петр Филиппович. Чем могу
быть полезен?» Сердце мое было завоевано сразу. Такую раско­
ванность, такие естественно хорошие манеры у большого со­
ветского начальника я увидела в первый и, пожалуй, единст­
венный раз. (Да, уж чем-чем, а мужской воспитанностью мы,
работавшие в промышленности женщины, избалованы не бы­
ли. Я всегда учила моих молодых сотрудниц: «Если вы с груп­
пой мужчин входите в кабинет к начальству — скорее садитесь.
Иначе вы рискуете оказаться в глупейшем положении: стульев
может не хватить, все мужчины будут сидеть, а вы — стоять».)
Новиков приехал знакомиться с работой нашего Техниче­
ского отдела, но изучение техники целиком предоставил Эвенчику, а сам стал наводить порядок в «хозяйствах», занимаю­
щихся демонтажем заводов.
Как-то, обедая в столовой представительства в Галле, я
обратила внимание на заведующую столовой из «репатрииро­
ванных». Красивая украинка лет 35-ти с яркими карими глаза­
ми и чарующей синевой под ними. «Что — хороша? — хмыкнул
мой собеседник. — Нравится? Ну, не только вам!» Слухи о рома­
не нашего уполномоченного с «репатриированной» все разрас­
тались, да Новиков как будто и не скрывал его.
Рассказывали, что, когда слухи доползли до Москвы, жена
Новикова, как и подобает жене ответственного работника,
обратилась за помощью в наркомат, ставший к тому времени
министерством. Новикова вызвали в Москву на заседание кол­
легии. В отличие от других министерских начальников, шко­
дивших в Германии и каявшихся в Москве, он вел себя с чрез­
вычайным достоинством. Рассказывали, что, молча выслушав
все, что о нем говорилось, и получив слово для ответа, он
сказал всего одну фразу: «Вы вправе снять меня с руководя­
щей работы: я строитель и могу работать где и кем вам угодно,
но я люблю эту женщину, и никто не может меня с ней раз­
лучить!»
Первухин был известен как образцовый семьянин, не тер­
певший распутства. Но тут он, видимо, понял, что это особый
случай, и Новикова оставили в покое.
Сочетание внешней простоты с умом и лукавой хитрецой
привлекало к Новикову всех. Он пил, но пил, что называется,
с умом. Был, конечно, в дружбе со всем местным начальством.
23

Во всяком случае, несмотря на все грозные приказы о полной
репатриации, Новикову удалось оставить свою Тамару, а когда
репатриация была полностью завершена, он переселил ее к
себе, и она жила с ним уже на положении официальной
жены.
На вечера, которые мы устраивали на вилле фон дер Бая в
праздники и под Новый год, они приезжали вдвоем: красивая,
радующая глаз пара. Слегка выпив и сняв полковничью ши­
нель, Новиков становился настоящим добрым молодцем. Он
лучше всех пел в хоре и великолепно плясал русскую. Все мы им
любовались, а его элегантно одетая Тамара доверительно шеп­
тала нам — женщинам: «Это так ужасно! Петр совершенно не
умеет вести себя в обществе!» Переубедить ее было не­
возможно.
О прошлом Тамары ничего толком не было известно. Гово­
рили, будто у нее был муж-еврей и ребенок, погибшие в Росто­
ве. Пройти с этим через войну и оккупацию и сохранить моло­
дость и красоту было, конечно, непросто и, вероятно, доро­
го стоило.
Став официальной женой Новикова, она начала вести себя
агрессивно. Поговаривали, что как-то при ком-то она отхле­
стала его по щекам. Всем нам, кто к нему хорошо относился, это
было очень неприятно. И все же, по-видимому, это было на­
стоящее чувство, во всяком случае, с его стороны.
Последний раз я встретила Новикова в Москве в бюро про­
пусков министерства на Китайском проезде. Он только что при­
ехал из Германии, и мы весело обсуждали с ним последние но­
вости. Вдруг он полностью выключился из разговора, и взгляд
его, тревожный и просительный, обратился в сторону, где стоя­
ла девочка лет 16-ти. «Извините, — сказал он, — у меня
здесь свидание с дочерью».
После Германии его в министерстве работать все же не
оставили, а послали начальником строительства Лисичанского
химкомбината, на котором должны были быть размещены мно­
гие из вывезенныхгерманских производств. Огромный комби­
нат этот был построен с учетом всего, что Новиков видел в Гер­
мании, включая отдельные дорожки для велосипедов и фрукто­
вые деревья вдоль проезжих дорог.
Рассказывали, что Тамара вполне вросла в местное высшее
общество и даже возглавила движение жен ИТР в Лисичанске.
Несмотря на все неприятности истории с Найдичем (о чем
дальше), я на всю жизнь сохранила теплое и уважительное от­
ношение к этому яркому и своеобразному человеку. В конце
24

50-х годов за окончание строительства Лисичанского химком­
бината Новикову присвоили звание Героя Социалистического
Труда. Думаю, что в потоке полученных им поздравлений боль­
шинство было таких же искренних, как мое.
По работе мне часто приходилось бывать в Берлине.
Останавливалась я там в одном из наших лакокрасочных Техбюро, у руководителя бюро Тюрина и его жены. Борис Федоро­
вич Тюрин был чудаковатый, широко образованный интелли­
гент, также принадлежавший к редкой категории людей, кото­
рые как будто знают все. Он и его жена оба были специалистами-лакокрасочниками, оба долго работали вместе. Так как она
была в его непосредственном подчинении, они долгие годы
скрывали свои отношения, называли друг друга на «вы», по
имени-отчеству, и так к этому привыкли, что отвыкнуть уже не
смогли. Слушать их семейные перепалки было поэтому очень
забавно.
Тюрин охотно занимался моим образованием. В мой пер­
вый приезд, еще осенью 1945 года, он показал мне полуразру­
шенный город и прежде всего повел смотреть рейхстаг.
Забыть это невозможно.
Мне всегда казалось постыдным мелкое тщеславие, застав­
ляющее людей чуть ли не с риском для жизни выписывать свои
никому не известные имена на стенах зданий, скалах, в самых
невероятных местах. Но тут! Разрушенные и обгоревшие стены
рейхстага были исписаны так, что больше нельзя было втиснуть
уже ни одной буквы. Но места все-таки находили: со стропил и
балок на проволоках и веревках свисали тоже вплотную ис­
писанные дощечки.
В Берлин я ездила в основном, чтоб получать данные в хо­
зяйственных «амтах» советской зоны, вновь созданных в быв­
шем министерском здании на Вильгельмштрассе. Здание это
помещалось рядом со знаменитой рейхсканцелярией, где были
найдены трупы Гитлера, Евы Браун и всего геббельсовского
семейства.
В первые послевоенные месяцы здание не охранялось, и,
как я уже писала, Эвенчик и его спутники набрали там фашист­
ские ордена. Вскоре там были поставлены часовые, нужно бы­
ло специальное разрешение, и я так туда и не попала.
(Через 25 лет, в 1970 году, я вновь побывала в Берлине, уже
в качестве туристки. Мы объезжали город, и я все время ждала
этих знакомых мест. Почему-то мне казалось, что в рейхсканце­
лярии должен был быть организован музей истории и краха
фашизма. Но мы проехали Вильгельмштрассе и увидели только
25

большой зеленый холм. На мои недоуменные вопросы экскур­
совод пожимал плечами. Монументальное, хорошо сохранив­
шееся здание рейхсканцелярии было почему-то взорвано.
Вероятно, для того, чтобы стереть из людской памяти тот не­
пристойный факт, что главное логово Гитлера было в Восточ­
ном Берлине.)
Рейхстаг посмотреть можно было только издали. Он ока­
зался за уродливой берлинской стеной, которая перерезает го­
род примерно так, как можно было бы перерезать Ленинград,
построив стену по Садовой.
В 1945-1947 гг. все четыре оккупационные зоны Берлина
были вполне доступны. Границы зон отмечались щитами с над­
писями на соответствующих языках: «Вы покидаете русскую
зону оккупации», «Вы въезжаете в американскую зону окку­
пации» и т.д.
Предполагалось, что русские в чужие зоны ездить не будут,
но с этим мало кто считался.
Знаменитый Цоо был разрушен, но Курфюрстендамм уце­
лела, и там теплилась какая-то торговая жизнь. В одной мастер­
ской я даже заказала кожаную сумочку просто за марки.
Тюрин был в курсе всего, что делалось в Берлине. Он сооб­
щил мне, что в советской зоне открылся театр им. Макса Рейнгардта. Первый раз он меня туда свез, потом я ездила сама. Ад­
министратором театра был сын русских эмигрантов, и его радо­
вала возможность общения с нами. Да и вообще первые ряды
партера были отведены для офицеров оккупационных войск.
Впрочем, часто в этих рядах сидела я одна.
Там я видела «Натана Мудрого» Лессинга, только что воз­
обновленного после многолетнего запрета, и нашу «Беспокой­
ную старость» с Паулем Вегенером в роли Полежаева. Очень
мне понравилась книга, которую приносят Полежаеву из типо­
графии: в прекрасном переплете с золотым обрезом — это в
1920-м году!
Часто ездили мы с Тюриным в кинотеатры различных зон.
Город был полон фильмов, в частности великолепных амери­
канских комедий: «Приемные часы любви», «Все начинается с
Евы» и многих других. Некоторые из них попали потом в
Советский Союз под видом трофейных.
Понемногу в хаосе, царившем вокруг, начал намечаться
некоторый порядок. Эвенчику удалось отвоевать соседний дом,
и там было организовано служебное помещение с секретариа­
том и переводчицами. Быт наконец был отделен от работы.
26

Я завладела в этом доме небольшой комнатой (бывшей кух­
ней) и превратила ее в свой рабочий кабинет.
Работы (если ею действительно интересоваться) было без­
гранично много. Я приходила сюда с утра, потом уходила обе­
дать на виллу, отдыхала в своей комнате (вначале, пока был ча­
совой перерыв, — минут двадцать, научив себя расслабляться,
потом, когда по СВАГу был введен двухчасовой перерыв, —
уже час, полтора) и работала до позднего вечера под уютной
лампой. Однако выходные я старалась использовать макси­
мально.
Добросовестность Эвенчика не знала границ. Ему всегда
казалось, что лучше него никто ничего сделать не может, и он
старался все делать сам. На работу он приходил раньше всех,
уходил поздней ночью, на обед урывал время далеко не еже­
дневно. Один раз на работе ему стало дурно, и вызванный не­
мецкий врач с удивлением констатировал голодный обморок у
советского подполковника.
Выходными он никогда не пользовался. Однажды в воскре­
сенье мы насильно вытащили его в лес за грибами. Это был со­
вершенно бутафорский лес: чистецький, с деревьями в шахмат­
ном порядке. Маслятами он был усыпан так, как бывает усыпан
куст ягодами в урожайный год. Надо было сперва очистить себе
место, чтоб не раздавить маслят, потом сесть и собирать их
корзинами.
Даже в этом бутафорском лесу Эвенчик прижался к земле
и, почти плача, заявил, что так и будет лежать и никуда больше
не поедет. А в более дальние поездки его вытащить было и вовсе
невозможно.
Еще много анекдотов рассказывали об этой сверхзанятости
Эвенчика. Он сам требовал, чтобы вновь прибывающие изучать
технику и приезжающие к мужьям жены являлись к Нему зна­
комиться. Они являлись, и он не знал, как от них отделаться.
Очередная жена какого-то «подполковника», дама средних лет,
явилась к нему, уже прожив здесь некоторое время. Она была в
совершенном восторге от своего пребывания в Германии и по­
дробно рассказывала об этом Эвенчику, ерзавшему от нетерпе­
ния в своем кресле. «Вы знаете, — щебетала она, — у меня здесь
даже стул оформился!»
Осенью 1946 года у меня была большая радость. Моя
бывшая невестка, очень близкий мне человек, с неудавшейся
личной жизнью, после тяжелейших лет эвакуации неожиданно
вышла замуж за боевого полковника — теперь коменданта
27

Бранденбурга, который и привез ее в Германию с ее сыном —
моим любимым племянником.
Как-то за полчаса до окончания рабочего дня мне позвони­
ли с виллы, и счастливый голос Тоси прокричал, что они с Же­
ней приехали ко мне.
«Вы понимаете, — говорила я Эвенчику, лихорадочно соби­
рая бумаги, которые мы с ним разбирали, — я ухожу немедлен­
но. Я не видела их более пяти лет». Он недоверчиво посмотрел на
меня воспаленными глазами. «Нет, не понимаю. Если вы не ви­
дели их более пяти лет, то какое значение имеют еще полчаса?»
Работы было безгранично много, но что и как изучать — мы
должны были решать сами. Никакого руководства со стороны
министерства не было, да и быть не могло. Тем более должна
была решать я сама — единственный экономист.
Главной задачей перед собой я поставила воссоздание пол­
ной картины германской химической промышленности на ко­
нец войны, определение взаимной связи отдельных отраслей и
их военного значения.
В Германии во время войны очень сильны были элементы
государственного регулирования и планирования. Функции на­
шего Госплана в химической промышленности выполняло, повидимому, «Райхштелле фюр ди Хеми», но здание его было раз­
бомблено, и, кроме картотеки, спасенной Каргиным, ничего
не осталось.
На листах картотеки с немецким педантизмом, с точностью
до десятых тонны учитывался выпуск химических продуктов на
всех заводах. Это позволило в первом приближении составить
перечень основных заводов, основной ассортимент их продук­
ции и предположительные технологические схемы химических
комбинатов.
Некоторые данные я получала в «амтах» в Берлине. Совет­
ской оккупационной армии охотно предоставлялись все дан­
ные, но там был штат новых сотрудников, которые сами начи­
нали на пустом месте и архивов не имели. Проще всего было с
калийной промышленностью, поскольку эта отрасль, как я уже
писала, имела центральный научно-исследовательский инсти­
тут. Я поехала в Берлин и от имени СВАГа поручила составить
по привезенной мною программе подробные обзоры по калий­
ной промышленности в целом и по бромному производству в
частности.
«Мы знаем, госпожа майор, что вас особенно интересует
производство брома», — любезно сказал директор института.
Вначале я очень удивилась, а потом сообразила, что, зная зара­
28

нее о моем приезде, они легко могли узнать в библиографиче­
ских справочниках тему нескольких напечатанных мною в жур­
налах статей.
Сложнее было с другими отраслями. Тут надо было рыс­
кать по архивам и из отдельных данных составлять картину от­
расли в целом, как палеонтологи восстанавливают общий
вид динозавра по его отдельным костям.
В поисках архивов мне приходилось объезжать все круп­
ные химические заводы нашей зоны. Ездить приходилось дале­
ко, вдвоем с немецким шофером, и поездки эти были для меня
связаны с некоторыми бытовыми трудностями.
В немецких селениях, которые мы проезжали, обществен­
ных уборных, как правило, не было, а уборные частных домов
всегда были наглухо закрыты. Присутствие шофера стесняло
меня, несмотря на немецкую простоту нравов в этом вопросе.
В конце концов, преодолев природную застенчивость, я, в слу­
чаях неотложной необходимости, стала заходить в частные
дома. Хозяева, вначале испуганные появлением в их доме офи­
цера оккупационной армии, узнав, в чем дело, провожали меня
оживленно и весело. О, эти незабываемые немецкие уборные,
украшенные салфеточками с вышитыми надписями типа:
«Оставь это уютное местечко таким же чистеньким, как ты его
нашел».
Как-то нас с Эвенчиком вызвали в СМЕРШ ознакомиться
с архивом, который пытались переправить в американскую
зону. Мы смотрели документы, а два молодых офицерика (веро­
ятно, те, кто поймали грузовик) стояли тут и все время спраши­
вали: «Ну что? Это важно? Это интересно?» Мы не стали их ра­
зочаровывать, хотя ничего особенно ценного не обнаружили.
Сенсационным для нас оказался только материал о промышлен­
ном производстве ацетилена электрокрекингом метана на за­
воде И.Г. в Хьюльсе.
На самом крупном химическом комбинате нашей зоны —
на комбинате «Лейнаверке» в Мерзебурге я по договоренно­
сти с дирекцией организовала экономическую группу из шести
инженеров, которые по заданной мною программе, собирая дан­
ные по кусочкам, составляли обзоры по отдельным отраслям.
Оплачивалась их работа по представляемым дирекцией
счетам. У меня до сих пор хранится один из счетов, адресован­
ный так: «Русская оккупация, госпожа майор Берг».
Эвенчик выделил моей группе два пайка, и я по очереди
стимулировала ими своих малоценных сотрудников.
По заданию СВАГа я неоднократно давала обоснование
29

демонтажа отдельных заводов с точки зрения их военного
значения.
Огромное удовлетворение испытала я в конце 1946 года,
когда СВАГ потребовал от нашего министерства определения
военного потенциала германской химической промышленности
в целом для представления в Контрольный Совет. В мини­
стерстве от такого задания пришли в полную растерянность.
Но, по существу, все, что я делала в Германии, было подго­
товкой к этому заданию.
За две недели я написала докладную записку, которую и
сегодня почитаю самым интересным из написанного мною в
течение 45 лет работы в химической промышленности.
В дальнейшем мое экономическое бюро на «Лейнаверке»
уменьшилось до четырех человек. Произошло это после прове­
дения операции по вывозу в СССР немецких специалистов.
Проводилась операция в глубочайшей тайне и в течение
одной ночи. Вывозили их вместе с семьями, и наутро стало из­
вестно много анекдотических историй. Рассказывали о молодом
инженере, который отказывался уехать без своей невесты.
Разбуженный глубокой ночью чиновник из бургомистрата
спешно оформил их брак. Один пожилой специалист просил
вывезти с ним не жену, а секретаршу, и т.п.
Но самым крупным анекдотом стал список вывозимых спе­
циалистов. Как я уже писала, наиболее крупные специалисты
уехали на Запад с американцами. Оставшихся специалистов
мало знали и сотрудники нашего министерства, и, тем более,
сотрудники органов, проводивших операцию. Поэтому главному
инженеру «Лейнаверке» было заранее предложено составить
список лучших специалистов. На естественный вопрос: «За­
чем?» — ему было отвечено: «Для выделения добавочных
пайков». Главный инженер оказался гуманистом и вставил в
список всех наиболее нуждающихся и многодетных. Поэтому
принцип, по которому были отобраны специалисты для вывоза
в СССР, остался для немцев совершенно загадочным.
Утром на комбинате началась паника, и следующей ночью
многие сотрудники «Лейнаверке», в том числе два ничем не
замечательных сотрудника моей группы, бежали на Запад.
(После возвращения в Россию мне пришлось быть в коман­
дировке в Дзержинске, под Горьким, на группе наших заводов.
В этом химическом городке поселили часть вывезенных немец­
ких химиков (другие попали в Рубежное). Им дали хорошие
квартиры и прекрасные (по тем временам) пайки. Специалисты
они были не первого сорта, ими никто не интересовался, и прак­
30

тически никакой пользы от них не было. Они прожили в при­
вилегированных условиях тяжелейшие послевоенные годы и со
временем вернулись домой.)
Оценить подлинную эффективность деятельности нашего
министерства в оккупированной Германии в целом — задача
практически невыполнимая. Ведь для этого надо было просле­
дить дальнейшую судьбу всех вывезенных из Германии процес­
сов и оборудования. А судьба эта растягивалась на годы, а
иногда и на десятилетия!
Однако еще во время нашего пребывания в Германии нам
стало очевидно, что наиболее ценным являлось изучение гер­
манской техники. Недаром американцев на германских заводах
интересовали только технические архивы и хорошие специа­
листы. Как бы медленно и нерационально ни шло потом внед­
рение новой техники, но скачок советской химической промыш­
ленности в результате ее изучения был несомненно велик.
Совершенно новой оказалась для нас в Германии промыш­
ленность органического синтеза на базе угля: переработка
ацетилена, окиси углерода, фракций гидрирования в спирты,
растворители, мономеры для синтетических смол и др. Правда,
как известно, в послевоенный период на Западе, в первую очередь
в США, а потом и у нас промышленность органического синтеза
стала развиваться как нефтехимическая промышленность. Тем
не менее, многие вывезенные из Германии процессы этой от­
расли, такие, например, как синтез спиртов из окиси углерода,
не потеряли своего значения и по сей день. Начало производ­
ства важнейших полимеризационных пластиков в Советском
Союзе связано с вывозом опытной установки полистирола и ее
технологического регламента с «Бунаверке» в Шкопау. Боль­
шое военное значение имело изучение на «Лейнаверке» произ­
водства крепкой азотной кислоты прямым синтезом — без кон­
центрирования. Работе Техбюро на фабрике «Агфа» в Вольфене обязаны мы появлением у нас цветной фотографии и
цветных кинофильмов. Перечень этот мог бы быть очень боль­
шим, но всего не вспомнишь, а материалы давно уничтожены.
Эффект же от стоивших огромных усилий демонтажа и вы­
возки оборудования с германских заводов был весьма спорным.
Постановления ГКО по демонтажу германских заводов
в первые послевоенные месяцы выносились очень быстро. Под­
готовка решений была строго засекречена, занимались ею
малокомпетентные люди.
Вывозили не то, что действительно было нужно, а что по­
падалось на глаза. Так, например, был демонтирован сернокис31

лотный завод в Вольфене. Завод этот был уникальным: сернис­
тый газ производился обжигом гипса с попутным получением
цемента. У нас в Советском Союзе такого процесса не знали.
Однако, чрезвычайно ценный для экономики Германии, про­
цесс этот не был нужен нам. Обогатительные фабрики нашей
цветной металлургии дают отходное серосодержащее сырье,
так называемый флотационный колчедан, в количестве, значи­
тельно превосходящем потребности в этом сырье. В результате
печи этого уникального производства с трудом использовали
для совсем других целей.
Аналогичная история произошла с другим уникальным
производством — гидрированием угля. Процесс этот был круп­
нейшим достижением германской промышленности при фа­
шизме, т.к. у Германии нет своей нефти. В условиях Советского
Союза это производство было совершенно неэффективно.
С большим трудом демонтированное на «Лейнаверке» и смон­
тированное на Ангарском химкомбинате, оно потом с немень­
шим трудом было приспособлено под другие производства.
Однако и в тех случаях, когда демонтировались производ­
ства, действительно нужные Советскому Союзу, польза от этого
была весьма проблематичной. Оборудование, демонтировав­
шееся на германских заводах, было малоценно уже по одному
тому, что, проработав 5-7 лет, оказывалось и физически и
морально изношенным.
Строительно-монтажные работы по установке этого приве­
зенного из Германии оборудования тянулись годами. Лежащее
на складах оборудование постепенно раскомплектовывалось,
а, наконец смонтированное — оказывалось старьем, которое, по
строгому счету, требовало немедленной модернизации.
Помню историю с фосфорным производством на заводе в
Пистерице. Бригада нашего министерства демонтировала там
фосфорные печи. Однажды к Эвенчику приехал директор этого
завода с предложением, разумность которого была очевидна:
вместо демонтажа оборудования, установленного еще в 1937 го­
ду, т.е. 9 лет назад, дирекция завода, связанная со своей фир­
мой на Западе, предлагала поставить Советскому Союзу совер­
шенно новое оборудование на такую же мощность, по согласо­
ванным с нами техническим условиям. Но разве мог понять этот
бизнесмен наше положение? Разве мог он знать, что еще никто
и никогда не мог добиться изменения постановления ГКО?
«Но почему же? Почему?» — недоумевал он, получив категори­
ческий отказ. «Ведь вам это несомненно выгодно!» А Эвенчик с
каменным лицом отвечал: «У нас есть особые соображения».
32

Особенно нелепым был демонтаж установок, оборудование
которых вообще не представляет ценности. Так, на «Лейнаверке» была демонтирована только что подготовленная к пуску
опытная установка для оксосинтеза. Процесс этот — получение
высших спиртов из окиси углерода и олефинов — представлял
чрезвычайный интерес. В дальнейшем за послевоенные годы во
всех ведущих капиталистических странах было создано много
производств по этому методу. Мы тщетно пытались убедить ми­
нистерство добиться хотя бы отсрочки демонтажа этой установ­
ки, чтобы отработать на ней процесс и снять регламент. Уста­
новку демонтировали, а когда я через 30 лет, в 1975 году, ухо­
дила на пенсию, процесс этот еще не был у нас внедрен в
промышленное производство!
Организация демонтажа, упаковки и отгрузки демонтиро­
ванного оборудования шла с большим шумом, в хаосе и нераз­
берихе. Немцы глядели на наших с плохо скрываемым удив­
лением.
Помню, как один ядовитый специалист, долго наблюдав­
ший за деятельностью наших в том же Пистерице, как-то ска­
зал: «Чем больше я за вами наблюдаю, тем больше прихожу к
выводу, что вы, русские, сами создаете себе трудности, кото­
рые потом преодолеваете ценой героических усилий».
Обычно редко кому удается присутствовать при рождении
остроты или анекдота, которые потом становятся общеизвест­
ными. Это был именно такой случай.
Помимо основной работы, мне иногда поручали и другие
задания. По инициативе Каргина, наш Техотдел загорелся иде­
ей возобновить в советской зоне издание знаменитого библио­
графического журнала «Хемише Центральблатт».
Основная часть редакции журнала уехала на Запад, увезя
все материалы. Остались от редакции только «рожки да ножки»
в виде бывшего редактора журнала доктора Пфлюкке, несколь­
ких насмерть перепуганных сотрудниц и нескольких шкафовкартотек, нашедших приют в квартире Пфлюкке в Потсдаме.
Почему Пфлюкке не бежал с американцами — понять было
невозможно. Нас он уверял, что остался по идейным сообра­
жениям. В прошлом он был членом нацистской партии и поэто­
му сейчас подвергался странному процессу, носившему назва­
ние денацификации. Процесс этот ассоциировался у меня со
страданием змеи, мучительно вылезающей из собственной ко­
жи. Когда бы мы ни заезжали к Пфлюкке, его рабочий стол был
всегда завален сочинениями Маркса, Энгельса, Ленина, Стали­
на и русскими словарями: он перековывался. С нами он старал­
33

ся говорить только по-русски. Любезность Пфлюкке, его же­
ны и его сотрудниц не имела границ. Если б они имели хвосты —
хвосты вертелись бы безостановочно.
Под нашим нажимом, мобилизовав все остатки материа­
лов, Пфлюкке выпустил все же очередной номер «Хемише Центральблатт» — первый после окончания войны.
Как мне потом рассказывали, одновременно очередной
номер — первый после войны — был выпущен и основной
редакцией, уехавшей на Запад.
В дальнейшем в какую-то высшую немецкую юридическую
инстанцию (вероятно, Немецким Химическим Обществом, с не­
запамятных времен выпускающим этот журнал) была подана
жалоба на Пфлюкке как на незаконно его выпускающего. В иске
было отказано, так как Пфлюкке доказал, что действовал по
указанию оккупационных властей, немецкой инстанции не под­
судных.
(Уже теперь, работая над этими записками, я просмотрела
в БАНе все тома «Хемише Центральблатт» за послевоенные
годы. Победа-то, оказывается, была полной! Первые после­
военные годы на заглавном листе фигурирует только профессор
доктор Максимилиан Пфлюкке со знакомым адресом: Потсдам,
Каштановая аллея, 35. Лишь с лета 1950 года, при том же ответ­
ственном редакторе, появляется указание, что журнал выпуска­
ется по заданию двух Академий наук: ГДР (в Берлине) и ФРГ
(в Геттингене). А с 1960 г. Пфлюкке, видимо, отправляется
на заслуженный отдых: появляется фамилия другого ответст­
венного редактора).
Вскоре после эпопеи с Пфлюкке, с конца 1946 года, меня
откомандировали в одну из комиссий Контрольного Совета.
Точнее, в Контрольный Совет входил Промышленный комитет,
в Промышленный комитет — Химический подкомитет, в Хими­
ческий подкомитет, как и в другие подкомитеты, — бесчис­
ленные четырехсторонние комиссии, обозначавшиеся цифрами
и литерами. Вот в одну из таких комиссий в качестве пред­
ставителя советской стороны была включена и я.
Внешне все это было чрезвычайно импозантно. Промыш­
ленный комитет помещался в американской зоне Берлина — в
Вильмерсдорфе. Когда я подъезжала на своей машине к подъ­
езду, многочисленные американские часовые брали в честь ме­
ня «на караул». Когда я выходила из подъезда, по всему парку
раздавалось по радио: «Машину майора Берг — к центрально­
му подъезду». В коридорах, холлах, барах, буфетах шумела пест­
рая, оживленная четырехнациональная толпа. Но в самой
34

комиссии царила невероятная, непреодолимая скука. Нашего
американца я не помню. Англичанин был солидный, угрюмый,
как мне казалось, чопорный профессор. Однажды он поставил
ногу на перекладину моего стула, поднял штанину и почесал
свою волосатую икру, после чего мое представление о коррект­
ности англичан сильно поколебалось. Француз был старичок.
Он все время дремал и просыпался лишь в тех редких случа­
ях, когда упоминался сахарин.
Комиссия рассматривала перечень продукции всех немец­
ких химических предприятий, включая мелкие цехи, производя­
щие гуталин, в поисках все того же военного потенциала.
Я участвовала в четырех заседаниях и ясно поняла, как годами
без всякого результата заседают международные комиссии.
Я наотрез отказалась участвовать в этом дальше и вернулась
к моей работе в Техотделе.
Поток людей из Союза в Германию не иссякал. Приезжали
жены и дети тех, кто осел тут надолго. Приезжали ненадолго
специалисты по отдельным вопросам. Приезжали и те, кому уда­
лось прорваться, — кто просто хотел пожить хоть недолго
хорошей жизнью и попользоваться остатками.
Два года пребывания в оккупированной Германии могли
бы быть самыми благополучнвтми годами моей жизни: увле­
кательнейшая работа, возможность общения с огромным чис­
лом людей, в том числе и интересных, комфортабельный быт,
поездки по Германии, развлечения и пр.
Однако почти половина этого времени была испорчена мо­
ей собственной глупостью: я согласилась быть парторгом наше­
го Техотдела и двух техбюро, расположенных в Биттерфельде.
Я, конечно, вполне добросовестно выполняла свои скучные
обязанности: ездила на инструктивные совещания политотде­
лов СВАГа в Галле, организовывала политзанятия и парт­
собрания, собирала членские взносы, проводила подписку на
заем, на газеты, в дни выборов обеспечивала возможно более
раннюю явку на избирательные пункты и т.д.
В Техотделе членами партии, кроме нас с Эвенчиком, были
еще двое: Назифа Ханмурзина и Петя Ратов. Назифа — стар­
ший инженер Техотдела Министерства — была недалекой, ма­
нерной и с большими претензиями. Петя Ратов был один из
тех солдат, которых прислали караулить нашу виллу взамен
немецких полицейских. Он подружился с нами и после демо­
билизации остался работать у нас шофером. Не шибко грамот­
ный (8 классов), он был очень любознательным и организован­
35

ным — моя главная опора на политзанятиях. Он влюбился в
одну из наших переводчиц, и я затратила много усилий, чтобы
убедить ее в условности всякого мезальянса. Судьба его в
дальнейшем сложилась довольно неожиданно — он стал
дипломатом.
В техбюро контрольно-измерительных приборов и автома­
тики членами партии были Найдич, Миша Портнов и Миша
Самойлович. Начальником был «подполковник» Найдич, канди­
дат наук, начальник такого же сектора в Техотделе МХП.
Миша Портнов тоже был кандидат наук, мой сослуживец по
ГИПХу*. Миша Самойлович был и моим сослуживцем по Ленгипрохиму, и шурином моей подруги. У нас с ним были прия­
тельские отношения, и как-то, оставшись один на вилле, он
пригласил меня на парадный обед в мою честь. Обед этот за­
помнился мне тем, что, несмотря на большой штат прислуги, к
парадному обеду не оказалось хлеба и за ним послали на вело­
сипеде дежурившего полицейского. В хлорном бюро я помню
только Володю Иоффе, тоже кандидата наук, с которым я
дружила еще в ГИПХе. В дальнейшем, в начале 50-х годов, во
время всеобщих проработок, в состоянии депрессии он выбро­
сился из окна с шестого этажа.
Было еще несколько человек, которых я мало знала и по­
тому забыла.
Партийная жизнь нашей организации текла тихо и мирно,
доставляя мне мало хлопот, пока однажды не позвонил поздно
вечером Портнов, сказав, что ему надо срочно поговорить со
мной как с парторгом по чрезвычайно конфиденциальному делу.
Дело оказалось невероятным! Один из немцев — шоферов
Техбюро — признался Портнову, что он по заданию Найдича
угнал в Бабельсберге шестицилиндровый «Мерседес» одного из
советских генералов. Немец получил от Найдича отрез на ко­
стюм, Найдич — машину. И это через месяц после выхода при­
каза по СВАГу о борьбе с мародерством, предусматрива­
ющего наказания вплоть до расстрела!
В эту ночь, как и в многие другие ночи после того, я совер­
шенно утратила способность спать без снотворного. Как по­
ступить?
Наконец я вызвала Найдича к себе для объяснений. Он сра­
зу же во всем признался. «Но как вы могли это сделать? Это же
представить себе невозможно», — ахала я. — «Можно сказать
вам всю правду?» — «Конечно». — «У меня бывают такие при­
* Государственный ин-т прикладной химии в Ленинграде.
36

ступы тоски, что мне надо или повеситься, или выкинуть
что-то необычайное».
В результате я предложила ему выбор: «Или я сообщаю
обо всем военному коменданту города, и вас привлекут за маро­
дерство, или вы вернете генералу его машину, а мы на парт­
собрании вынесем вам выговор за хулиганство». — «Но как же
я верну генералу машину?» — «А это уж ваше дело!» — «А ка­
кой срок вы мне даете?» — «Партсобрание будет через неделю».
Он ушел совершенно подавленный, а я осталась очень
довольна собой в роли партийного руководителя.
А потом началась фантасмагория: Найдич стал неуловим.
То он по заданию Эвенчика в Берлине, то Новиков командиро­
вал его в Росток, то его вызвали в Эйзенах, и т.д. до бесконеч­
ности. Месяц проходил за месяцем, а вытащить Найдича на со­
брание оказалось невозможным. «Мерседеса» в гараже его «хо­
зяйства» никто не видел, разъезжал он на новеньком «Оппелькапитане».
Я требовала у Эвенчика запретить Найдичу командировки,
ездила с этим в Галле. Все было напрасно. «Елена Сергеевна, —
плачущим голосом говорил Новиков, — вокруг столько жули­
ков, почему вы прицепились именно к Найдичу?» — «Петр Фи­
липпович, — отвечала я таким же плачущим голосом, — но ведь
этот жулик из моей партийной организации. Не могу же я по­
крывать его!» Чуть ли не год висела надо мной эта история днем
и ночью. Сколько раз во сне проводила я партсобрание на эту
тему! Наконец оно все же состоялось. Я изложила суть дела и
дала слово Найдичу для объяснений. Он встал и, глядя мне пря­
мо в глаза, заявил, что мое сообщение — сплошная ложь и что
никакой машины он не угонял. Боже мой! Какой же дурой я
оказалась!
Дальше пошло черт знает что. Эвенчика на собрании поче­
му-то не было. Портнов вел себя чрезвычайно странно. Назифа,
как всегда, несла околесицу. Иоффе, Самойлович и другие сму­
щенно молчали. Всем было ясно, что Найдич врет, но никто ни­
чего доказать не мог. Шофера, угнавшего машину, Найдич к
тому времени уволил, да и не приводить же было его на пар­
тийное собрание!
Не помню уже, с какой формулировкой, но выговор Най­
дичу мы все же записали. Я переслала протокол в партий­
ную организацию министерства. Найдича отозвали, и из ми­
нистерства ему пришлось уйти.
После отъезда Найдича Эвенчик под величайшим секретом
объяснил мне эту непонятную историю. Оказывается, Найдич
37

отдал украденный «Мерседес» в обмен на «Оппель-капитан».
Тогда меня это просто ошеломило. Я много думала об этом.
Конечно, Найдич не мог угнать машину с ведома Новикова.
Но, согласившись на обмен «темной» машины, Новиков не мог
не чувствовать себя в какой-то мере участником и поэтому
разоблачать Найдича не хотел. Да и «Мерседес», вероятно, был
уж очень хорош! Новиков, несомненно, был порядочным чело­
веком, но в каком-то своем, необычном смысле. Как ни досажда­
ла я ему своим неистовым правдоискательством, он не сделал
того, что было бы самым простым: откомандировать меня в
Москву без всяких разъяснений, как практиковалось. В данном
случае это было для него запрещенным приемом, и прибег­
нуть к нему он не мог.
(Вскоре после моего возвращения из Германии Шура Ш.
спросил меня, что я могу сказать о кандидате наук Найдиче,
бывшем сотруднике Техотдела министерства. Оказалось, что
Найдич пришел поступать в академический институт, в лабора­
торию, которой заведовал Ш. «Скажи ему только, — ответила
я, — что в Техотделе работает твоя хорошая приятельница
Берг, и он исчезнет, как дым». Так и произошло.)
Бдительность! Бдительность! Бдительности учили нас и
бдительность проявляли подчас самые неожиданные люди. Ра­
ботал у нас Юрий Николаевич Руденко — милейший тип жюльверновского профессора. Он выпустил перед войной книгу по
технологии производства продуктов органического синтеза
жирного ряда. Книга эта была тогда единственной в своем
роде, но оказалась совершенно устаревшей, как только мы по­
знакомились с тем, что создано в Германии. Он пропадал на
«Лейнаверке» и в Шкопау, собирая материалы для второго изда­
ния своей книги, и, всегда погруженный в мир органических
соединений, казался всем.не от мира сего.
Даже наши шоферы не стеснялись болтать в его присутст­
вии о чем угодно. Однажды они обсуждали вопрос о том, чем
мы занимаемся. А он услышал! Один из шоферов рассказал, что
его брат был в России министром химической промышленно­
сти, но что с 1936 года письма его прекратили приходить.
Шофера немедленно забрали. Выяснилась его фамилия — Ратайчак. Его брат действительно возглавлял химическую промыш­
ленность в 30-х годах (кажется, был начальником Всехимпрома), проходил по процессу Радека—Пятакова и был расстре­
лян вместе с ними. Все почему-то считали тогда, что он поляк
или венгр. Оказалось, что он был чистокровным немцем. Ниче­
го больше наш шофер не знал, и его скоро выпустили.
38

Особая бдительность проявлялась в отношении романов с
немками. Романы эти повергали всех в страшную панику.
Предполагалось: сегодня переспал с немкой — завтра изме­
нит родине. Уличенных немедленно откомандировывали в Со­
ветский Союз.
В финале одной такой истории я приняла невольное
участие.
В одном из наших Техбюро произошел скандал с их «доста­
валой». Снабжение продуктами все ухудшалось. Наконец выяс­
нилось, что ведавший снабжением «капитан» влюбился в мо­
лоденькую немочку под Дрезденом. В семью этой немочки
и утекали продукты.
Вышел приказ о его немедленном откомандировании. Не
помню уже почему, но его привезли к нам в Биттерфельд, чтобы
мы доставили его в Галле для отправки очередным рейсом ми­
нистерского самолета. «Капитана» привезли и сдали под рас­
писку. Ромео оказался лет под пятьдесят. Он был хилым, суту­
лым, плешивым. Было ясно, что юной Джульетте могли в нем
казаться прекрасными только масло и сигареты.
Мне надо было ехать в Галле по своим делам. С бензином
было плохо, и Эвенчик дал мне машину с условием, что я отвезу
влюбленного «капитана». Единственным утешением было, что
шофером ехал Петя Ратов. (Не доставало еще везти в плен рус­
ского офицера с помощью немецкого шофера!) В Биттерфельде
с меня взяли расписку в его получении, но представительство
в Галле отказалось принять его на ночь. Пришлось везти и сда­
вать его под расписку на комендантскую гауптвахту.
Как выяснилось позднее, в обязанность органов входило
не только нанесение превентивных ударов потенциальным
изменникам родины. Стерильность отношений между совет­
скими гражданами также была их заботой.
В 1947 году к нам в Техотдел повадился приходить неиз­
вестно зачем малоприятный, коренастый, с изрытым оспой ли­
цом капитан из органов. Чаще всего он приходил к нашей
милейшей секретарше Елене Адриановне. «Чего он меня все
выспрашивает?» — нервничала она. Заходил он иногда и в мой
микроскопический кабинет, рассаживался без приглашения и,
никак мной не поощряемый, рассказывал тягостные истории
о поведении наших солдат в Германии в конце войны.
В августе 1947 г. меня неожиданно откомандировали в Мо­
скву. Одновременно был откомандирован и тот, с кем я была
близка эти годы. Тогда мы сочли это случайным совпадением.
Позже я узнала секретную подоплеку. Органы должны были
39

бдительно следить за моральными уровнем советских граждан,
и конопатый капитан не дремал.
Три дня я просидела на Темпельгофском аэродроме, пока
самолет грузили документацией. Сопровождать одной грузо­
вой самолет, набитый ящиками, было не очень весело, но на­
строение у меня было приподнятое.
Ящики, наполненные собранными мной материалами, так­
же были в этом самолете. Пожалуй, никто в Советском Союзе
не знал к этому времени германскую химическую промышлен­
ность в целом лучше меня. Работа, выполненная по заданию
СВАГа, вызвала у меня желание изменить тему кандидатской
диссертации, начатой мною еще перед войной. В те времена
присуждение степени не давало никаких материальных благ и
было делом только престижа. Однако престиж для меня тогда
значил много. Как скучна казалась мне теперь моя прежняя
методическая тема по сравнению с определением военного
потенциала германской химической промышленности!
А сколько интересных встреч, знакомств, поездок, смеш­
ных историй везла я с собой! Да и несколько чемоданов, на­
полненных изделиями фрау Эдер, тоже поднимали настроение!
Не говоря уже о реализованной мечте
портативной машинке
«Олимпия-Плана» с русским шрифтом, первого репарационного
выпуска!
В министерстве меня ждала приятная неожиданность.
Приказом министра ряду ведущих специалистов было поруче­
но составление монографий по отдельным отраслям германской
химической промышленности. Первым томом должна была
стать моя монография «Экономика германской химической
промышленности» на 40 печатных листов.
Приятные встречи, раздача подарков, охи и ахи по поводу
моей элегантности длились недолго. На три года я отказалась
от всех радостей жизни. Сократив до минимума часы сна, за­
кончила и монографию, и (конечно, после множества сложных
перипетий) диссертацию. Диссертация была перепечатана, изящ­
но переплетена, снабжена положительными отзывами двух
видных докторов экономических наук.
Все рассыпалось, как карточный домик.
Началась кампания по борьбе с космополитизмом. Все
иностранное стало жупелом. Слово «Германия» старались не
упоминать. Издание монографий по германской химической про­
мышленности прекратили. Полученный мною гонорар был
слабой компенсацией. Из института, куда была передана дис­
сертация, ее срочно прислали мне домой с нарочным. О защи­
40

те такой темы уже не могло быть и речи. Рукописи моногра­
фии и диссертации остались лежать у меня дома, постепенно
превращаясь в макулатуру.
Началась «охота на ведьм», и я чуть не сгорела на одном
из инквизиционных костров.
В ГСПИ-3, куда я перешла работать, начался цикл «персо­
нальных дел». По странному стечению обстоятельств, все дела
касались евреев. Я проскочила первой и наиболее благополуч­
но: до райкома, видимо, еще не дошли инструкции, и он не
подтвердил мое исключение из партии.
Поводом для исключения послужил протокол обыска, про­
изведенного у меня по косвенно касавшемуся меня доносу.
Формулировка была такая: за «контрабандный провоз средств
фашистской агитации» (подаренные Эвенчиком ордена) и «гру­
бое нарушение государственной тайны» (полученные для работы
уже изданные тома монографии).
Среди многих неожиданных выступлений было и такое,
с пафосом произнесенное председателем месткома: «А вы знае­
те, что она пишет диссертацию о германской химической про­
мышленности? Я, конечно, не читал этой диссертации, но уве­
рен, что в ней она преклоняется перед заграницей. Гнать
таких космополитов из партии!»
В результате из всего, достигнутого мной в Германии,
реальными ценностями остались только не успевшие еще вый­
ти из моды, малонадеванные туалеты фрау Эдер. Ну — и
машинка!

41

К. Косцинский
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

Кирилл Владимирович Успенский (литературный псевдоним — Косцин­
ский) родился в 1915, в Петрограде. Отец — юрист, член РСДРП в 1905-07,
вновь присоединился к большевикам в 1917, во время Гражданской войны на­
чальник политотдела дивизии, а затем и армии, с 1922 на различных должно­
стях: член правления Петроторга, уполномоченный Резинтреста в Праге, ди­
ректор «Красного треугольника», член президиума Леноблсуда. С конца 30-х
— адвокат. Мать К.В. до революции была актрисой, вступила в партию в 1919,
в 1920-30-х служила во многих учреждениях (Дом печати и т.п.).
К.В. в 1933 поступил на вечернее отделение литературного факультета
ЛГУ (закончил 3 курса), в 1934 — в Ленинградское пехотное училище им.
Склянского (потом Кирова). Училище закончил в 1937 и был направлен на юг
Украины. Служил командиром взвода, роты, помощником нач. штаба батальо­
на. В 1938 был арестован. Обвиняли в шпионаже, били, требовали «призна­
ний». Через несколько недель отпустили. В 1940-42 К. В. учился на развел от де­
лении Академии Фрунзе (Высшая Спецшкола Генштаба РККА), после оконча­
ния — на фронте, в разведотделе армии, потом дивизии. В 1943 был заброшен
в тыл к немцам (в Запорожье) для сбора информации и активизации местного
подполья. Был выдан немцам, попал в гестапо, сумел бежать (вместе с несколь­
кими заключенными) во время эвакуации запорожской тюрьмы. В 1944 исклю­
чен из партии (успел пробыть в ней только год). Войну закончил подполковни­
ком, начальником штаба полка. Демобилизовался в 1946 с должности начальни­
ка оперативного отделения штаба 17-й гвардейской дивизии. За войну имел не­
сколько орденов и медалей. После 1946 — профессиональный литератор. В
1947 в «Звезде» были напечатаны несколько его рассказов, в 1952 — первая
книга. В 1953 он был принят в члены ССП. В 1960 арестован. Причин множест­
во: разговоры, встречи с иностранцами, приглашение их к себе домой, получе­
ние от нихкниг (К.В. хорошо владеет английским), пересказ этих книг, а также
вычитанного в спецхране Публички знакомым. В лагере (Мордовия) занялся
составлением словаря русской ненормативной лексики. Освободился в 1964,
жил в Ленинграде. Зарабатывал переводами, редактурой, внутренними ре­
цензиями. В основном, работал над словарем. С конца 60-х принимал участие
в правозащитном движении. В 1978 эмигрировал. Сейчас в Гарвардском уни­
верситете заканчивает подготовку словаря к изданию.
Воспоминания К.В. печатаются здесь со значительными сокращениями.

42

I

Как и для многих, для меня все началось неожиданно...
Впрочем, еще в апреле 1956 г., когда в Ленинградском отделе­
нии Союза писателей зачитывался «секретный доклад» Хруще­
ва, меня единственного не допустили на это чтение, и мне при­
шлось слушать этот доклад вместе с дворниками в домохозяй­
стве; время от времени к А.А.Прокофьеву, тогдашнему ответст­
венному секретарю ленинградской писательской организации,
поступали доносы (авторами двух из них были ленинградский
«поэт от станка» Михаил Сазонов и замполит Ленинградского
Окружного военного госпиталя); но, пожалуй, самым порази­
тельным было анонимное письмо, обнаруженное мною в почто­
вом ящике в апреле 1960-го: «Будьте осторожны. Ваша почта
просматривается, а прослушиваются не т о л ь к о телефон­
ные разговоры».
Эка удивил! — подумал я тогда. Почта просматривается...
Да у кого она не просматривается?
Я решил, что это шуточка кого-либо из моих приятелей, и
продолжал посылать своим немногочисленным корреспонден­
там такие же непринужденные писыЛГа, как и раньше. Что каса­
ется «прослушивания», то в большой комнате, в которой чаще
всего собирались гости, я вывесил плакат-объявление:
ПОМНИ!
В ЭТОМ ДОМЕ АУКНЕТСЯ —
В БОЛЬШОМ ДОМЕ ОТКЛИКНЕТСЯ!
Как выяснилось позднее, в этом призыве было значительно
больше смысла, чем я предполагал. Но, как это ни покажется
странным, я, как и большинство советских людей в то время,
был твердо убежден, что «теперь у нас не сажают».
Так или иначе, но 11 июля 1960 г., возвращаясь из Москвы,
я встретил недалеко от дома соседа по лестнице, который, не
останавливаясь, бросил мне вместо приветствия:
— А у вас гости.
Что ж, гости так гости... Я не придал его словам никакого
значения.
Гости, однако, оказались из КГБ.
Я приехал к шапочному разбору: в комнатах был неопису­
емый беспорядок, на столе лежал протокол обыска и толстая
пачка иностранных денег. Это были боны из отцовской еще
43

коллекции, и, как позднее рассказывал сын, их обнаружение
вызвало первоначальный восторг, а затем глубокое разочарова­
ние чекистов.
Не могу сказать, что результаты обыска были очень успеш­
ными: несколько английских книг и журналов, мой фронтовой
дневник, незаконченные литературные работы — вот, пожа­
луй, и все. Не могу сказать и того, что я сохранял полное спо­
койствие, — руки у меня дрожали. Во всяком случае, это заме­
тил мой сын.
— Что же, — спросил я капитана МеНынакова, руководив­
шего обыском, — очевидно, вы меня арестуете?
— Ну что вы, — улыбнулся он широкой улыбкой. — Мы те­
перь никого не арестовываем.
Как ни странно, на сей раз эта формула не показалась мне
очень убедительной.
Представители закона удалились, мы принялись наводить
хотя бы поверхностный порядок. Обыск был произведен хал­
турно: прославленные чекисты не заметили ни книг, которые
значительно увеличили бы список отобранной литературы, ни,
что самое смешное, нехитро спрятанного: «Вальтера» с двумя
обоймами к нему (уже после моего ареста жена утопила его в
канале Грибоедова; пистолета этого мне жаль до сих пор: он
был взят в бою).
Уже стемнело, когда мы с женой вышли отдышаться.
— Ты знаешь, — сказала она вдруг, — тут есть одно стран­
ное обстоятельство. Вчера звонил Львов и сказал, что хочет
вернуть тебе твои книги. Я ему ответила, что ты в Москве, вер­
нешься завтра и что лучше бы он занес их при тебе. Тогда он
очень нервно заявил, что ему крайне некогда, что он уезжает,
и — буквально через пять минут пришел с этими книгами. Я взя­
ла их, положила на полку, но — это самое странное! — когда
пришли о н и , то первым делом кинулись к этой полке и
схватили те самые книжки.
Действительно, это было весьма странно. С Львовым я час­
то встречался в «спецхране» Публичной библиотеки, мы посто­
янно обменивались мнениями по поводу только что прочи­
танных сообщений в западной прессе, и наша оценка тех или
иных событий часто, хотя и не всегда, совпадала. Как-то, после
одной из таких бесед, я дал почитать Львову английские изда­
ния: «Ленин» Давида Шуба и «Преступление без наказания»
Дон Левина. Он прочитал их, своевременно вернул, но вот
за месяц или полтора до описываемых событий, в конце мая,
вновь попросил их с тем, чтоб «восстановить кое-что в памяти».
44

Картина складывалась однозначная.
Несомненно, своим поведением, разговорами с американ­
скими студентами и аспирантами, с молодыми ленинградскими
литераторами и художниками я добрался до идеологических
печенок «отцов города» и, следовательно, КГБ, и они решили
на моем примере учинить некое демонстративное действие
в поучение и устрашение другим.
В четверг, 13 июля, часов в 11, раздался телефонный зво­
нок. Трубка звучала мягким баритоном:
— Кирилл Владимирович?.. — сочетание звуков «лвл»
никак не давалось ему. — Добрый день. Это капитан Меньша­
ков из комитета госбезопасности... Скажите, вы сейчас очень
заняты?
На человека, знавшего времена Ежова и Берии не по учеб­
никам, словосочетание «комитет госбезопасности» производи­
ло то же впечатление, что и знаменитый взгляд удава на кро­
лика. Конечно же, я ничем не был занят.
— Хорошо. Мы сейчас пришлем машину. И передайте, по­
жалуйста, Валентине Валерьяновне, что мы хотели бы видеть
и ее.
Мы вышли с женой минуты через три, у подъезда стояла
мышиная «Волга», из открытой двери приветливо улыбался
старший оперуполномоченный старший лейтенант Шорохов,
присутствовавший при обыске.
Нас — без пропуска! — провели в Большой дом через подъ­
езд с улицы Каляева, отвели на второй этаж, жену пригласили
в один кабинет, меня в другой, и тут состоялось мое знакомство
с начальником следотдела полковником К.Г.Роговым — «заслу­
женным чекистом», благополучно перенесшим все служебные
штормы. Это был худощавый человек лет за пятьдесят с холод­
ными зеленоватыми глазами, заставлявший себя говорить
любезно.
Меня расспрашивали о моих друзьях и знакомых, и я, не
особенно кривя душой, отвечал, что их у меня великое множест­
во, и назвал Кочетова, Дымшица, Молдавского (со всеми я дей­
ствительно дружил в конце 40-х — начале 50-х годов). Я был
уверен, что ссылка на них не принесет им ни малейшего вреда,
хотя, по совести, и их не следовало называть. Однако дело в
том, что перед тем я успел сходить к одному из друзей, чтобы
посоветоваться по поводу сложившейся ситуации. Друг мой в
юридическом отношении был еще менее квалифицирован, чем я,
и мы выработали с ним, вероятно, одну из худших, если не са­
мую худшую форму поведения: если вызовут на допрос — никого
45

не называть, но в своих ответах держаться возможно ближе
к истине.
Несмотря на эту смехотворную тактику, несмотря на всю
неопытность, первый раунд выиграл я: я узнал, что они уже до­
прашивали А.Я.Кучерова, одного из редакторов в «Звезде»
(умершего в 1968 г.), еще одну мою приятельницу и что их весь­
ма интересуют мои отношения с Севером Гансовским — писателем-фантастом, переехавшим за год-полтора до этого в Москву.
По окончании допроса-беседы, выяснив, что жену мою уже
давно отпустили (и отвезли на автомобиле!) домой, я отправил­
ся в «Звезду», благо редакция находилась в то время в здании
Союза писателей, т.е. через дорогу от Большого дома.
«Тосика» Кучерова я обнаружил в ресторане в обществе
молодых литературных дам. Несмотря на свои «за пятьдесят»
всегда юношески розовощекий, увидев меня, «Тосик» резко
побледнел. Я заказал себе что-то, включился в разговор и не без
любопытства наблюдал, как Кучеров избегает даже смотреть
в мою сторону. Закончив с обедом, он поспешно ретировался,
но я все же застиг его в коридоре редакции, когда он, уже в
шляпе, с портфелем в руках, пробирался к выходу.
— Я ничего вам не скажу, — произнес он драматическим
шепотом, едва увидев меня.
— Анатолий Яковлевич, вы же меня знаете, — сказал я. —
Скандала я устраивать не буду, но спрошу вас, о чем вы говори­
ли в Большом доме так громко, что услышат во всем здании.
Он капитулировал.
И вот, забившись в туалет рядом с библиотекой, шепотом,
как два заговорщика, мы объяснились:
— Я ничего им не сказал. Н и ч е г о !
— А что они вас спрашивали?
— Все! О ваших взглядах, ваших знакомых, ваших работах.
И больше всего о том, где я читал ваш рассказ «Ара сине­
желтый».
«Ара синежелтый» — небольшой и, видимо, весьма сквер­
ный рассказец, был изъят у меня при обыске. Написанный от
первого лица, он повествовал о человеке, сидящем в номере
бакинского «Интуриста» и по 12-14 часов в сутки работающем
над «переводом» романа некоего современного азербайджан­
ского «классика». Иногда рассказчик размышляет о свободе
творчества, а однажды он в порядке отдыха забредает в мест­
ный зоологический сад. Его внимание привлекает клетка с юж­
ноамериканским красавцем-попугаем. На клетке табличка: жи­
вет там-то, питается тем-то, «в неволе не размножается».
46

«А мы? — спрашивает автор. И отвечает: — Мы размножа­
емся».
— Анатолий Яковлевич, не все ли равно, где вы читали?
— Ну, как вы не понимаете? — вдруг возмутился Тосик. —
Одно дело, если я читал в редакции, и совсем другое, если вы
читали его мне, да еще у себя дома!.. Вот только как они
могли об этом узнать?
Об этом задумался и я. В самом деле: как? Сразу вспом­
нилась апрельская анонимка: «... прослушиваются не только
телефонные разговоры».
Я пообещал А.Я., что буду поддерживать его версию. Позд­
нее, знакомясь с делом, я убедился, что Кучеров говорил
правду: весь допрос крутился, в основном, вокруг этого расска­
за. Опираясь на материалы, полученные с помощью подслуши­
вающего устройства, и, очевидно, имея представление о нере­
шительности А.Я., гебисты были уверень что получат надеж­
ного свидетеля обвинения. Они смешно просчитались: то ли из
страха перед тем, что и его смогут привлечь к ответственно­
сти (наше знание законов есть большая или меньшая степень
незнания их), то ли, напротив, зная, что не могут, Кучеров
упорно отрицал, что рассказ об антисоветском попугае был
прочитан ему мною у меня дома.
Однако чекисты не прощают своих поражений. Через не­
делю после моего ареста Кучерова под каким-то смехотворным
предлогом уволили из «Звезды», где он проработал почти пят­
надцать лет.
Разговор следователя с женой носил странный характер.
Какие-то вопросы вообще, «ни о чем», и между ними, между
пустыми фразами вдруг выстреливались какие-нибудь вопроси­
ки, заставившие жену прийти к выводу, что КГБ очень хорошо
знаком с некоторыми особенностями и деталями нашей жизни
и с кругом наших общих и необщих знакомых и друзей. Спра­
шивали ее, в частности, и о Гансовском. На вопросы о нем она
отвечала, что, поскольку «политика» ее не интересует, никаких
«политических разговоров» она с ним не вела, но что вместе с
тем достаточно хорошо его знает, чтобы утверждать, что он
вполне лояльный советский гражданин.
Необходимо было принять некоторые оборонительные
меры. Посоветовавшись с женой, я решил, что мне не следует
самому идти к Н., которую я хотел попросить съездить в
Москву. Н. согласилась и через два дня, вернувшись, сообщи­
ла, что Гансовский очень благодарен за информацию и очень
обеспокоен.
47

Несколько странным показалось мне это. Обеспокоен?
Так напиши об этом хотя бы две строчки!
— Он действительно был очень обеспокоен, — повторила
Н. — У меня было такое ощущение, что у него у самого ка­
кие-то неприятности.
Еще того лучше. Тем более можно было написать!
С Гансовским нас связывала тесная, я бы сказал — нежная
дружба. В ней не было того грубоватого налета, когда друзья
делятся подробностями своей интимной жизни и время от вре­
мени оказывают друг другу известные услуги. И это не из хан­
жества. Ханжество вообще было несвойственно Гансовскому.
Ему был свойствен цинизм.
Именно этот цинизм и что-то во внешности отталкивало
меня от него на протяжении тех двух или трех лет, что мы были
знакомы «визуально». Он кончал аспирантуру, я встречал его
то в Публичке, то в писательском клубе, то кто-нибудь расска­
зывал мне о каком-нибудь его высказывании. Все в нем не
нравилось мне.
Однажды — это было, вероятно, весной 1954 г. — ко мне
зашла Маша М. и привела его с собой. Я скорчил недоволь­
ную мину, открыл принесенную ими бутылку вина. И вдруг
стихийно возник разговор о войне.
Г. воевал рядовым солдатом, был тяжело ранен под Нев­
ской Дубровкой и затем оказался в качестве инвалида то ли в
Ташкенте, то ли в Алма-Ате. Он видел ту войну, которую видел
я: без сахарина и акварельных красок, и он видел глубокий
советский тыл, которого я никогда не видел. И рассказывал он
об этом жестко и впечатляюще.
— Как вам не стыдно! — вдруг сказал я. — Почему вы не
пишете об этом? Почему вы сочиняете вонючие рассказики о
несчастных американских безработных, которых вы никогда не
видели и которые живут, вероятно, лучше, чем мы с вами?
— Моя война не интересует издателей, — ответил он. —
А мне нужны деньги. За деньги я готов мыть любые лите­
ратурные полы.
Возник довольно долгий и бессмысленный спор... Точнее,
спора не было: я говорил что-то о честности писателя, о его
долге, о гражданственности, а Г. отвечал, что честность — это
товар, на который нынче трудно найти покупателя, что долг
его, Г., выражается в рублях, занесенных в бухгалтерские кни­
ги нескольких издательств, а чтобы покончить с гражданствен­
ностью, хватило холостого залпа «Авроры».
Однако цинизм этот был поверхностным, и за его тонкой
48

корочкой легко прощупывалась боль за страну, стыд за полити­
ку ее правительства, отвращение к тому, что Фадеевы, сурковы
и софроновы называли «советской литературой» и к чему в той
или иной степени были причастны мы оба.
Мы подружились.
Я всегда был горяч, эмоционален, часто непоследователен.
Г. обладал спокойным аналитическим умом. Мы отлично допол­
няли друг друга. Виделись мы чуть не ежедневно, а после пере­
езда Г. в Москву постоянно переписывались. Письма были от­
кровенные и злые, так как хотя мы и не исключали возможности
перлюстрации, но были уверены в том, что наша переписка
вряд ли могла представлять интерес для КГБ. По семейной,
задолго дореволюционной, интеллигентской традиции и я, и
Г. хранили письма вместе с рукописями, деловыми бумагами,
семейными архивами.
Впрочем, как-то зимой 1959/60 года Г., приехав в Ленин­
град, сидя у меня, спросил:
— Знаешь, что-то ты последнее время очень суетишься,
много шумишь, иной раз, как мне кажется, и напрасно. Да­
вай-ка, если ты не возражаешь, я заберу свои письма. У меня
они будут в большей безопасности. Сохранится для историков.
Я не возражал.
Все же в подтексте наших отношений, может быть,^ не­
осознанно даже, существовала мысль о возможности обыска и
ареста, хотя и неизвестно за что, т.к. никаких преступлений
мы не совершили. Однако ощущение это было столь сильным,
что однажды, приехав на несколько дней, Г. заявил:
— Впервые в жизни сочинил стихотворение. Да еще в луч­
ших традициях XX века, — и продекламировал: — «Пусть ме­
ня расстреляют первым».
И вот, по впечатлению Н., у Г. какие-то неприятности. По­
чему он не воспользовался оказией и не сообщил о них мне?
Однако долго раздумывать на эту тему не было времени.
Обстановка накалялась.
Если в день первого приглашения в Большой дом меня
продержали там часа три, то второй допрос (а это был уже нор­
мальный «допрос подозреваемого» с составлением протокола),
на который меня опять любезно привезли на автомобиле, про­
должался часов пять. Допрос вел Меньшаков, но в кабинет за­
ходили, сидели то молча, то задавая свои вопросы, Рогов и ка­
кие-то еще незнакомые лица. Интересовали их мои американ­
цы, их взгляды (лояльные), литература, которой они меня снаб­
жали (словари и невинная беллетристика), кто познакомил ме­
49

ня с тем, или другим, или третьим (их было такое множест­
во, что я не помнил).
На последующих допросах — теперь мне уже предлагали
явиться к такому-то времени и автомобилей не посылали —
мне задавали конкретные вопросы о моих отношениях с кон­
кретными людьми, о темах наших разговоров. Я отвечал уклон­
чиво. Взгляды? Вполне советские, хотя о «политике» мы нико­
гда не говорили. Темы? Литература и искусство. Почему у меня
постоянно много молодежи? Вероятно, потому, что у меня им
интересно. Может быть, еще и потому, что если кто-то из них
голоден — его накормят, поссорился с родителями — устроят
переночевать. Кому я давал читать отобранные у меня при
обыске книги?
Наступила долгая пауза.
— Ну, вспомните, вспомните, — подбодрил Рогов.
— Пожалуй... — и я вспомнил появление Львова накануне
обыска, рассказ жены о том, как Меньшаков сразу направился
к тому стеллажу, на котором они стояли.
— А еще кому?
— Никому.
Так продолжалось целую неделю. Круг вопросов, задава­
емых мне, расширялся, тон ужесточался, но — с моей, во вся­
ком случае, точки зрения — во всем этом пока не было ничего
слишком уж угрожающего. Впрочем, я чувствовал, что верчусь
и извиваюсь все более интенсивно. Мне показывали запись на
карточке, помету на полях книги, строки в записной книжке.
— «С-советская власть!..» Почему это написано через
два «с»?
— Это запись с изъятым у меня наброском романа. Так про­
износит это слово один из героев.
— Ге-ро-ев?
— Действующих лиц.
— Почему же он произносит это так странно?
— Видите ли, это придает слову определенную эмоцио­
нальную окраску.
— А что это за действующее лицо?
Я пользовался отдушиной и пускался в длительные рассуж­
дения относительно возможности чисто лексически или даже
фонетически характеризовать то или иное лицо, его официаль­
ный статус, интеллектуальный уровень. Некоторое время меня
внимательно слушали, потом перебивали новым вопросом.
Однажды Меньшаков вынул из папки газетную вырезку:
выступление Кадара по радио 26 ноября 1956 г. Против слов
50

о том, что 23 ноября Имре Надь выехал из Венгрии в Румынию,
моим почерком было написано: «Наглая ложь!»
— Что вы хотели сказать этой своей надписью?
— Как вам сказать... Э... Мне кажется, это ясно из самой
пометы.
— То есть вы утверждаете, что «Правда», центральный ор­
ган нашей партии лжет?.. Н а г л о лжет?
— Ни в коем случае. Дело, очевидно, в том, что «Прав­
да» поместила непроверенное сообщение.
— «Правда» непроверенных сообщений не помещает! —
отрезал Меньшаков.
— Простите, но вы забыли, что вскоре Имре Надь был
осужден и расстрелян. В Венгрии, а не в Румынии.
Побагровев, Меньшаков некоторое время молча ненавидя­
ще разглядывал меня, затем напряженным, полным угрозы то­
ном произнес:
— Вы хотите сказать, что знали об этом уже тогда, в
ноябре 56-го года?
— Я иногда слушаю радио. Было сообщение ТАНЮГ.
И многих других агентств.
— Вы поверили этим агентствам и не поверили «Правде»?
Я помолчал достаточно красноречиво, и Меньшаков вдруг
взорвался:
— Ну и вражина же вы!
Как мне отреагировать на его выпад? Обидеться и сказать,
что я старше его по воинскому званию?
И тут мне вдруг пришла блестящая мысль.
— Знаете что, капитан, — сказал я. — Вот эта фраза дает
мне основание считать, что вы ведете следствие необъективно
и предвзято. Поэтому я буду требовать, чтобы для ведения
моего дела, если таковое существует, был назначен другой сле­
дователь.
Это была моя последняя встреча с Меньшаковым.
Утром 19-го меня удостоил телефонным звонком полковник
Рогов.
— Приезжайте, пожалуйста, чуть пораньше. Часам к один­
надцати. Пропуска не надо, вас встретит Шорохов.
А я только что вложил в машинку кляузу, в которой тре­
бовал отстранения Меньшакова. Пока я возился с формулиров­
ками, стрелка на часах доползла до половины одиннадцатого.
Я плюнул на кляузу, вызвал такси и, сопровождаемый
«конвойной» «Волгой», подъехал к Большому дому. На верх­
51

них ступеньках стоял плотный, широко улыбающийся Шоро­
хов, старший уполномоченный.
— Вот что значит военный человек, — сказал он одобри­
тельно. — Пойдемте.
К моему удивлению, Шорохов повел меня не в кабинет
Меньшикова, а в самый конец коридора, в просторную комна­
ту с круглым столом в центре и казенными стульями вдоль
стен.
— Подождите минуту, — сказал он и ушел.
Прошло полчаса. Прошел час.
Я походил по комнате, подошел к двери, открыл ее. Кори­
дор был пуст. Воспитанное с детства уважение к этому достой­
ному учреждению и дисциплинированность подлинно советского
человека не позволили мне покинуть «комнату ожидания»
и отправиться на поиски забывших обо мне чиновников.
Прошло, вероятно, еще часа полтора, и я почувствовал,
что испытываю одновременно беспомощное бешенство и силь­
ный голод. Я решительно направился к двери, но тут она от­
крылась, и на пороге показался улыбающийся Шорохов.
— Не устали?.. Меня попросили извиниться перед вами.
Там непредвиденные обстоятельства.
— Ну, знаете... Рогов просил меня приехать на час раньше,
а я торчу здесь битых три часа.
— Вы уж простите, — вовсе извиняющимся тоном сказал
Шорохов. — Еще несколько минут.
— Но я в конце концов элементарно голоден. Могу я за эти
несколько минут выйти и что-нибудь съесть? — Втайне я питал
надежду, что меня проведут в знаменитую столовую Большого
дома и я расширю свое знакомство с этим примечательным
зданием.
— Это проще простого.
Шорохов скрылся, и минут через десять девушка в кружев­
ном передничке и наколке внесла накрытый салфеткой поднос:
отличный борщ, отличный кусок жареного мяса, отличный ком­
пот. Мое раздражение испарилось.
Когда я покончил с едой, вновь появился Шорохов.
— Сколько я вам должен?
— За счет мэра города, — улыбнулся он.
— Ну что ж, передайте ему при встрече мою благодарность.
— Ну, а теперь пойдемте.
Шорохов ввел меня в соседний с «комнатой ожидания» ка­
бинет. За столом сидел высокий, сухощавый человек остзей­
ского типа в очках.
52

— Старший лейтенант Кривошеин. С сегодняшнего дня
ваше дело буду вести я.
«Лопнула моя кляуза», — подумал я с огорчением.
К моему удивлению, Шорохов не вышел из кабинета, как
делали до этого все лица, сопровождавшие меня по коридорам
Большого дома, но устроился на диване, стоящем парал­
лельно окну.
Допрос сразу принял резкий характер.
— Каким лицам вы давали для чтения антисоветскую ли­
тературу?
— Я уже отвечал на этот вопрос.
— Я знаю, что вы отвечали. Кому, кроме Львова?
Я весьма широко давал для ознакомления попадавшие ко
мне книги. К моменту обыска не менее десятка находилось
на руках. Что было известно об этом Кривошеину?
Размышляя, я разглядывал его интеллигентное ироничное
лицо. Пауза была достаточно долгой.
— Не могу вспомнить, чтобы я когда-нибудь давал комулибо эти книги.
— А какие-нибудь другие?
— Нет, не давал.
— Я должен поставить вас в известность, — сказал Криво­
шеин, — что чистосердечное признание смягчает наказание...
А вот эта книга вам известна?
Нагнувшись, он достал из ящика хорошо известный мне
фолиант «Inside Russia today» Джона Гантера с надорванной
суперобложкой и чернильным пятном на ней.
С эпиграфом: «Всякая степень знакомства с Россией есть та
или иная степень незнания ее», — сочинение знаменитого жур­
налиста полностью оправдывало это изречение.
С этой книгой я возился, пожалуй, больше двух лет. Я пред­
лагал рецензии на нее «Литгазете», в «Новый мир», в «Неву» и
в «Звезду», в «Иностранную литературу». Однако то ли потому,
что я был уже персоной «нон грата» в литературном мире,
то ли по другим причинам, предложения никто не принял. Я по­
ставил книгу на полку, откуда ее и взял Гансовский в свой
недавний приезд.
Итак, «привет вам, птицы»! Гантер в руках следователя!
Значит, у Г. был обыск?.. Вот какими неприятностями он
был обеспокоен... Но почему он не сообщил мне об этом? Надо
будет сегодня же позвонить ему и хоть обиняками обменяться
мнениями... Сказать, что я впервые вижу эту книгу? Чушь!
— А-а! — радостно улыбнулся я. — Но, во-первых, это вовсе
53

не антисоветская книга. С таких позиций, как ваша, очевидно,
и Джон Рид много лет рассматривался как антисоветское про­
изведение. Во-вторых, мною была написана рецензия на нее, по
поводу которой я советовался с Гансовским.
Мое заявление не произвело сильного впечатления на Кривошеина. Он долго записывал что-то в протокол, потом после­
довали другие вопросы. Задумываясь в поисках наиболее
точных и безопасных ответов, я поглядывал в сторону окна и
почти всякий раз наталкивался на добродушно-сочувственную
ухмылку Шорохова. «А он какого черта торчит здесь?»
Допрос продолжался часа четыре.
— Ну что ж, на сегодня хватит, — сказал наконец Кривошеин. — Прочитайте и подпишитесь.
Я взял протянутые мне листки протокола и сразу увидел
изменившуюся шапку: «Протокол допроса такого-то; о б в и н я ­
е м о г о в...»
— Вот оно что...
— Ничего, читайте, читайте.
Я внимательно, как всегда, прочел протокол, потребовал
внесения двух-трех поправок, подписал каждую страницу.
— А теперь позвольте вас ознакомить с этим...
Он открыл папку, извлек из нее небольшой листок и протя­
нул мне: «Ордер на арест... Утверждаю. 19 июля 1960 г.
Прокурор г.Ленинграда Цыпин».
«Идиот! — было первой мыслью. — Мчался к ним на такси.
Боялся опоздать. Кретин! Давно надо было смыться ко всем
чертям...»
— Да, вот еще, — снова заговорил Кривошеин. — С вас семь
пятьдесят. За обед.
Шорохов бросил на него удивленный взгляд.
Мне предстояло общаться с Кривошеиным два месяца —
весь период следствия. Недобрую память сохранил я об этом
холодном, циничном, все понимающем и ни во что не верящем
человеке. И все же капелька благодарности к нему осталась в
душе до сих пор: перед тем, как меня увели в тюрьму, он раз­
решил мне позвонить домой и сообщить жене о случившемся.
II
Любой подробный и последовательный рассказ о ходе след­
ствия неизбежно бы вылился в рассказ о том, какой я хороший
и умный или, напротив, какой я плохой и глупый.
Я не был ни тем, ни другим. Повторю только, что все мое
54

поведение на следствии определилось неправильной изначаль­
ной формулой: не сообщая КГБ ничего, что могло бы хоть както повредить друзьям и знакомым, держаться как можно бли­
же к истине.
Истина госбезопасность не интересовала. Ее, госбезопас­
ность, интересовали лишь более или менее убедительно зву­
чащие формулировки, которые можно было внести в обвини­
тельное заключение, а затем в приговор.
Этого, в общем-то, не получилось. Позднее я узнал, что по­
сле того как приговор, выражаясь торжественным слогом про­
цессуального кодекса, был «провозглашен», начальник ленин­
градского КГБ Шумилов, выступая на специально созванном
расширенном секретариате Л О ССП, был вынужден пуститься
в весьма сильные преувеличения моей «преступной деятель­
ности».
В самом деле, в чем обвинил меня КГБ, за что он так сердил­
ся на меня? Для ответа на этот вопрос придется сделать
некоторое отступление.
Вырос я в семье интеллигентов-болыневиков, которые
вполне искренне были убеждены в том, что понятия гуманизм
и коммунизм синонимичны. В те дни, когда Ленин вместе с
Зиновьевым скрывались в знаменитом шалаше, Н.И.Бухарин
нашел убежище в квартире моих родителей. Естественно, что
я не помню этого, но хорошо помню редкие — и для моих ро­
дителей всегда знаменательные — визиты Бухарина в 20-х и
начале 30-х годов. Гуманизм, высокие нравственные принципы и
дружба с Бухариным — снизу вверх, не без оттенка по­
чтительности — позднее не помешали моему отцу вместе со все­
ми, хотя и не столь шумно, возмущаться гнусными преступле­
ниями как Бухарина, так и остальных героев (или жертв) «боль­
ших процессов». Моя мать — милая, самоотверженная женщи­
на — восхищалась мужеством, мудростью Сталина, забыв, как
в 1928 или 1929 году, после очередного визита Бухарина, обро­
нила при нас, мальчишках, фразу: «Если это так, то Николай
Иванович, безусловно, прав: он параноик». Из контекста было
совершенно ясно, о ком идет речь.
Эти противоречия складывались скорее в подкорке, чем
в сознании. «Большие процессы» вызвали болезненный инте­
рес к ним и желание понять, какие психологические мотивы
побудили соратников Ленина стать на путь контрреволюции
и предательств. Изучение съездов, работ Бухарина, чудом
хранившихся в доме (потом все же уничтоженных), а затем, уже
после войны, Розы Люксембург, Каутского, Бернштейна, при­
55

вели к выработке взглядов, позднее полностью совпавших с
программой Дубчека, со всем духом «пражской весны». Подоб­
ный сдвиг по фазам генеральной линии партии был, несомнен­
но, не у меня одного, но мы жили в эпоху Великого Безмолвия,
когда откровенный сервилизм в науке или искусстве носил на­
звание гражданственности, а любое высказывание, требовав­
шее подлинного гражданского мужества и надежно, казалось,
подпертое цитатами из классиков марксизма-ленинизма, почти
неизбежно кончалось тем, что можно было назвать «крупными
неприятностями ».
Собственно, ничего существенно не переменилось и потом,
разве что «неприятности» теперь носят менее катастрофический
характер.
Первая попытка «подумать вслух» обернулась для меня в
1.938 г. первым — к счастью, весьма недолгим — знакомством с
НКВД. Вторая — в 1944 г. — окончилась исключением из пар­
тии. На ней стоит остановиться подробнее.
Всякое затишье на фронте и в особенности длительная, глу­
хая оборона немедленно вызывали бурную активизацию дея­
тельности политработников. Летом 1944 г., когда мы стояли на
границах Бессарибии, одним из проявлений этой деятельности
стали так называемые «конференции» или «собеседования». Те­
мой конференций, проводившихся в армиях 3-го Украинского
фронта, была «Теория и тактика большевистской партии в во­
просах войны и мира». Мне пытались навязать основной доклад,
но я, ссылаясь на служебную занятость: когда еще больше рабо­
ты у разведчика-информатора, как не в период длительной обо­
роны? — наотрез отказался. Меня все же вынудили согласиться
на содоклад.
Выбрав время, раза два или три навестил я библиотеку пе­
редвижного Дома Красной Армии, на листке бумаги (он сохра­
нился у меня до сих пор) набросал три пункта, вряд ли прочно
связанных друг с другом, затронув при этом проблему, весьма
занимавшую меня с сентября 1939 года.
1. 1939-1941 — позиция французск. и англ, компартий — механическое пе­
ренесение ленинского положения о поражении своего правительства.
2. Союзники.
3. Роспуск Коминтерна — всего лишь тактический шаг.

Ведший собеседование майор Ксениев, заместитель по по­
литчасти начальника разведотдела 46-й армии, вяло заметил,
что я что-то «недопонял» в первом пункте своего выступления,
на чем, казалось бы, дело и кончилось.
56

Однако месяц или полтора спустя — мы все еще были на
Днестре — из политуправления фронта прибыла комиссия по
проверке партийно-политической работы в армии. Один из
членов этой комиссии забрел ко мне с вопросом: какое участие
принимаю я в партийной работе и какие партийные задания
выполняю. Отмахнувшись от него — я был занят анализом груп­
пировки противника, — я сунул ему свой листок. Он задал один,
другой, третий уточняющие вопросы, я ответил на них.
Часа через два меня вызвали на партбюро, тут же влепили
мне строгий выговор с предупреждением, а еще недели через
три, при вторичном рассмотрении вопроса в армейской парткомиссии, исключили из партии.
Не буду пускаться в детали, скажу лишь, что два с полови­
ной года спустя Контрольная комиссия при ЦК подтвердила
исключение. Моя тетка Н.А.Коган, старая большевичка — в
начале 1900-х годов руководила в Иванове-Вознесенске рабо­
чим кружком, в котором занимался тогда и М.Ф.Шкирятов,
ставший в 1939 г. бессменным заместителем председателя Ко­
миссии партконтроля при ЦК, — написала ему письмо с прось­
бой лично ознакомиться с моим делом. Шкирятов вызвал меня,
взял машинописный листок — резюме — из принесенной рефе­
рентом толстой папки (в ней, в этой папке, как мне стало ясно,
пока я сидел за столиком против листавшего ее партследователя, содержалось мое подробное жизнеописание, преимущест­
венно в доносах, начиная с 1934 года, когда я стал курсантом
пехотного училища в Ленинграде). Шкирятов прочел листок,
лениво листнул папку и развел руками:
— Исключили вас, конечно, неправильно и напрасно, —
сказал он. — Но судите сами: в партии вы были немногим более
года. Вне партии — два с половиной. Восстанавливать вас не
имеет смысла. Подавайте заново.
Я наговорил Шкирятову если не грубостей, то во всяком
случае непозволительных резкостей и ушел. Мысль о восстанов­
лении в партии или вступлении в нее больше не возникала: ко
времени этого разговора я уже отчетливо понимал, что исклю­
чили меня правильно, ибо мои высказывания на «собеседова­
нии» говорили о независимости мышления, несовместимой с
членством в коммунистической партии.
...Смерть Сталина и неожиданное прекращение «дела вра­
чей» произвели на меня такое глубокое впечатление, что че­
рез месяц или два я подал в секретариат Союза писателей заяв­
ление, сообщая об исключении из партии, которое я «до сих пор
57

скрывал, но в настоящий момент пришел к выводу, что по­
ступал неправильно и недостойно».
В августе того же года меня переводили из кандидатов в
члены Союза писателей. Заседание секретариата вел Кочетов.
Когда он зачитал этот примечательный пункт моей анкеты, в
зале вдруг наступила тишина. Однако и ленинградский секре­
тариат, и, что всего любопытней, секретариат Союза писателей
в Москве единогласно проголосовали за прием — такова была
атмосфера облегчения, разрядки, «оттепели», наступившая тот­
час после смерти Сталина. (Нужно ли говорить о том, что в ха­
рактеристике, присланной в КГБ из Союза, было сказано, что
я «скрывал факт исключения из партии» и «вынужден был со­
общить о этом под давлением общественности»?!)
В декабре 1954 года состоялось предсъездовское собрание
ленинградских писателей. Первый съезд, как известно, был
проведен в 1934 году, и вот, 20 лет спустя, должен был состо­
яться второй. Городские власти предоставили Союзу истори­
ческий зал Таврического дворца.
Собрание открылось докладом В.Кочетова, тогдашнего ру­
ководителя ленинградского отделения СП, затем последовали
содоклады. Поскольку еще накануне мы с Гансовским проду­
мали программу моего выступления, я записался в прения рань­
ше, чем кончил говорить В.Кочетов. Однако моя репутация
скандалиста и «городского сумасшедшего» заставляла каждого
председательствующего перепоручать мое выступление своему
преемнику. Выступил я лишь на третий день, демагогически
потребовав слово «в порядке ведения» (в 1954 году были воз­
можны такие фортели!) и заявив, что в списке записавшихся
в прения мое имя стоит первым.
В подготовленной мною речи, конечно же, не было ниче­
го революционного. В ней говорилось о праве писателя на само­
стоятельность мышления, на философские обобщения, на со­
мнения и ошибки (а что в его творчестве ошибочно и что без­
ошибочно? Кто может и кто вправе это определять?). Я
говорил о недопустимости административного руководства ли­
тературой и о критиках, чьи вкусы удивительно счастливо
совпадают со штатно-должностным расписанием Союза писате­
лей. И я, наконец, заметил, что посредственный роман одного
ленинградского писателя, совершенно не замеченный столичной
или союзной критикой, был встречен потоком восторженных
статей в ленинградской прессе только потому, что автор
этого романа был ответственным секретарем Ленинград­
ского отделения Союза писателей и членом обкома партии.
58

Речь шла о романе «Молодость с нами» Всеволода Коче­
това.
Не бог весть какая смелость потребовалась для этого. Но
присутствовавший в зале и, кажется, в этот же день выступив­
ший первый секретарь обкома комсомола В.Шумилов позднее,
уже будучи начальником ленинградского КГБ и полковником
(головокружительную карьеру делают эти комсомольские пол­
ковники!), скажет мне, уже арестанту, что он в тот день и при­
метил меня как человека опасного. «Дух элементов групповщи­
ны, — напишет через два дня «Ленинградская правда», — нетер­
пимый тон «проработки» носило выступление К.Косцинского,
встретившее должный отпор со стороны ряда выступивших в
прениях».
А Косцинский, только-только принятый в члены Союза пи­
сателей, «проработав» всевластное Правление, а попутно и
сидевших в президиуме К.Симонова и Б.Полевого, этот Кос­
цинский спустился с трибуны совершенно ошеломленный:
переполненный зал дал ему «должный отпор» бурными апло­
дисментами.
Я вспоминаю об этих аплодисментах вовсе не из желания
похвастаться. Аплодировали не мне. Аплодировали хотя и роб­
кому, но вслух произнесенному призыву даже не к свободе —
к «ослаблению гаек» что ли, к либерализации, к продолжению
«оттепели».
Именно в период «оттепели» единство народа или, уточним,
единство интеллигенции дало первую трещину. Люди, ко­
торые раньше общались лишь на самые общие, профессио­
нальные или верноподданнические темы, вдруг стали с удивле­
нием обнаруживать, что те, кого они многие годы считали бли­
жайшими друзьями, высказывают взгляды и симпатии, вызы­
вающие в лучшем случае недоумение, а зачастую и резкий
протест.
Я помню, как в начале 1957 г. приехал из Москвы мой мно­
голетний друг, постепенно превратившийся в приятеля, Сер­
гей Антонов. Он с увлечением стал рассказывать о повести
«Журналистка», над которой работал. Героиня повести оказы­
вается в Будапеште в самые трагические дни. Возле одного из
официальных зданий, из которого отстреливаются сторонники
Ракоши — Гере — Кадара, она замечает пухлого человечка,
похожего на мистера Пикквика. Поднимая вверх ручки, он кри­
чит: «Господа! Не стреляйте! Не разрушайте дом! Это же наше
народное достояние!» Она встречает мистера Пикквика еще в
двух или трех местах, и всюду он простирает ручки, призывая
59

к прекращению обстрела. И вдруг журналистка узнает, — и тут
Антонов засветился довольной ульбкой, — и вдруг узнает, что
мистер Пикквик — бывший владелец этих домов и надеется по­
лучить их назад в полной сохранности.
— Сережа, — сказал я, — ведь мы ничего не знаем толком о
том, что произошло в Венгрии. Информация наша неполна и
недостоверна.
Антонов огорчился и промолчал.
Позднее я видел его повесть под этим названием, но про­
честь ее не удалось, и я не знаю, последовал он моему со­
вету или нет*.
Таким образом я потерял многих старых друзей и при­
обрел много новых.
Вот такой диалог произошел между следователем Кривошеиным и молодым (тогда) поэтом Михаилом Ереминым, как
я реконструировал его по замечаниям Кривошеина и Рогова
и по злобной пене, выступавшей на их губах всякий раз, ко­
гда упоминалась его, Еремина, фамилия:
С л е д о в а т е л ь : Знаете ли вы писателя Успенского Ки­
рилла Владимировича?
Е р е м и н : Я такого писателя не знаю.
С.: Ну хорошо, а Косцинского?
Е.: Писателя Косцинского я не знаю. Я знаю члена Союза
писателей, носящего эту фамилию.
С.: Как это понимать?
* Через два дня после моего освобождения, когда я сидел с покойным
Борей Балтером в гостиной московского ЦДЛ возле *входа в ресторан,
С.Антонов раз десять прошел мимо нас, организовывая, как выяснилось позд­
нее, какую-то застольную встречу с иностранной делегацией. На одиннадца­
тый раз я не выдержал и окликнул его:
— Сережа, ты не узнаешь меня или не хочешь узнавать?
Балтер придержал меня за руку, но я не понял намека.
Антонов остановился, внимательно вглядываясь в меня, я поднялся с
места, ожидая, что он протянет мне руку. Однако произошло неожиданное:
всмотревшись мне в лицо, Антонов отрицательно качнул головой:
— Нет... что-то не припоминаю.
Балтер вновь дернул меня за рукав, но и этот сигнал прошел мимо меэня. Я назвался.
— А-а... — протянул Антонов. — Вернулся? Ну, поздравляю. Слушай,
ты прости меня, но я очень занят. Позвони мне через день или два.
Я пообещал позвонить и подумал, насколько я, очевидно, изменился за
эти четыре с небольшим года: страшно похудел, оброс совершенно седой бо­
родой.
Еще два года спустя я узнал, что Антонов был одним из «литературных
экспертов» по делу Синявского и Даниэля.
Только тут я понял, что дело вовсе не в моей бороде.
60

Е.: Мне не нравится, как и что он пишет.
С.: Ладно... Скажите, вы часто у него бывали?
Е.: Довольно часто.
С.: Вы когда-нибудь слышали от него высказывания, нося­
щие антисоветский характер?
Е.: Постоянно.
С. (с удовлетворением): Ага... Расскажите, пожалуйста,
подробнее.
Е.: А что тут рассказывать? Все и так ясно.
С. (жадно): Но нам интересны подробности... Вы помните,
например (заглядывает в бумажку), помните, что он говорил о
цензуре? (Читает). «Современная цензура в России во много
раз свирепее той, которая существовала до революции...»
Е.: Это я говорил.
С. (грозно): Что?! Вы?
Е.: Я.
С. (устало): Хорошо, какие же антисоветские высказыва­
ния Косцинского вы слышали?
Е.: Я, видите ли, пишу стихи. Косцинский постоянно при­
зывал меня писать в духе социалистического реализма. Но по­
скольку никто не знает толком, что такое реализм вообще, и еще
меньше, что такое социалистический реализм, подобные призы­
вы я не могу расценивать иначе как антисоветские, потому что
в нашей Конституции...
С. (яростно): Прекратите! Вы знаете, где находитесь?
Е.: Конечно. У следователя ГПУ.
С.: Не ГПУ, а КГБ.
Е.: А разве есть какая-нибудь разница?
С.: Молодой человек, я могу через десять минут получить
у прокурора ордер на арест; и вы тогда не очень скоровыйде­
те отсюда.
Е. (умиротворенно): Вы знаете, каждое утро, просыпаясь,
я думаю, где я буду сегодня обедать и где ночевать. Теперь
вы сразу решите все мои проблемы.
С. (в бешенстве): Пошел вон, мерзавец!
При встрече после моего освобождения Еремин подтвердил,
что моя реконструкция довольно близка к истине.
Однако далеко не все допросы проходили на столь высо­
ком идейном уровне. В этом я убедился, когда меня привели
на первую очную ставку — с А.И.Павловским.
А.И.Павловского я знал лет пять или шесть, но издали.
Ближе познакомились мы осенью 1959 года, в одесском доме
творчества, где он отдыхал с женой и, кажется, сыном, а я ока­
61

зался случайно и неожиданно для себя. В столовой мы сидели
за одним столиком.
Недели две мы интенсивно общались, разговоры шли глав­
ным образом о литературе, и, мне казалось, взгляды и пози­
ции наши совпадали.
И вот маленький, в очках с сильными линзами, Павловский
глухим голосом, избегая смотреть в мою сторону, заговорил о
том, что хотя конкретного содержания моих антисоветских
высказываний он не помнит, но они носили отчетливо враж­
дебный характер.
— Позвольте, Алексей Ильич, не объясните ли вы мне, —
начал я, — как можно, не помня содержания...
Меня тут же перебил Кривошеин:
— Вопросы вы можете задавать только мне, а вы, —- он по­
смотрел в сторону Павловского, — вы можете отвечать на них
только с моего разрешения.
Так или иначе, но Павловский, не помнивший конкретно­
го содержания моих антисоветских высказываний, принялся
вспоминать: К. выражал недовольство отсутствием в стране
демократии, негодовал по поводу однопартийной системы,
раздраженно говорил о партийном руководстве и руководите­
лях партии, — а я разглядывал его страдальческое лицо и пы­
тался понять, каким образом из этого, судя по всему, недурного
человека чекисты смогли добыть подобные показания. И дело
не в том, что то, что он показывал, не соответствовало истине.
Напротив, все верно, именно вокруг этих проблем крутились
наши разговоры в Одессе, как и вокруг партийно-администра­
тивного засилья в искусстве и науке. Говорили мы на пляже и
в саду, с глазу на глаз. В Ленинграде мы практически не обща­
лись. Каким образом он вообще попал в поле зрения КГБ?
— Я говорил Косцинскому, что у него только негативные
взгляды, — монотонно гудел Павловский, — что так жить нель­
зя, так разрушается лцчность, но он возразил, что у него су­
ществует готовая программа и что нужны только броские внеш­
ние, но пустые по существу лозунги, чтобы за ними пошел весь
народ. Как пример он привел такие лозунги, как «Мир хижинам,
война дворцам!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и
что-то еще...
Стоп!.. Память сработала.
Один-единственный раз мы виделись с Павловским в Ле­
нинграде, у меня дома. В Одессе я одолжил у него деньги (это
дало ему повод заявить на следствии, что я предельно легко­
мысленный человек — заехать так далеко и оказаться без
62

денег!). Получив гонорар за какой-то перевод, я пригласил его
к себе. Пришел он вместе с женой, в тот же день у меня оказал­
ся Александр Володин (псевдоним известного драматурга; в су­
дебном деле он проходит под фамилией Лифшиц), тоже с же­
ной. За столом я действительно говорил что-то об инфляции
слов и идей, о трескучей пустоте газет, о духовном обнищании
интеллигенции. Фрида, жена Володина, насмешливо процити­
ровала из пьесы Эрдмана «Мандат»: «Кирюша, выгляни в окош­
ко, не кончилась ли советская власть?», — на что я ответил, что
она не кончилась, но что для того, чтобы она окончательно
не деградировала, нужна сложная, продуманная программа,
в которую входило бы... И я перечислил, что, по-моему, должно
было бы в нее войти, добавив что-то еще насчет относитель­
но доходчивых лозунгов.
Если раньше еще могли быть какие-то сомнения, то теперь
стало совершенно ясно: уж этот-то разговор, безусловно, был
записан магнитофоном. Этим-то и взяли Павловского: смер­
тельно напуганный, дрожащий за благополучие своей семьи
(а с какой стати, право, должен он жертвовать благополучием
ради случайного знакомого?), он старался теперь припомнить
все до последней мелочи: ведь он не просто лояльный совет­
ский гражданин, но еще с о в е т с к и й п и с а т е л ь !
Контрвопросами — с разрешения Кривошеина, конечно, —
я пытался натолкнуть Павловского на мысль, что что-то
можно не говорить вообще, а от каких-то утверждений и отка­
заться: «Да, тут К. прав, я этот разговор привел неправильно».
Однако Павловский ничего решительно не слышал и моих
намеков «не читал».
В ходе следствия произошли еще две очные ставки: с
Вероникой Чугуновой, сестрой Севера Гансовского (и женой
Валентина Пикуля), и с самим Гансовским.
Вероника вела себя странно, давала показания по принци­
пу чет-нечет: то работающее на обвинение, то опровергающее
какие-то другие показания, данные ею, видимо, раньше. Она
была вздорной и неумной, хотя весьма практичной женщиной,
и я не мог понять, для чего следствию понадобилось вызы­
вать ее.
Что касается Гансовского, то я очень боялся, что он уже
арестован. Страх этот был столь велик, что долгое время —
вплоть до момента, когда я вполне убедился, что он на свободе,
— я периодически, то на прогулке, то в коридоре возле камер,
расписываясь в «журнале» по возвращении с допроса, сомнам­
булически выкрикивал: «Север!.. Юг!.. Север!.. Юг!..» Просто63

душные надзиратели, шипя на меня за нарушение тишины,
считали меня, вероятно, тронутым: им в голову не могло
прийти, что один из этих возгласов мог означать челове­
ческое имя.
Первые несколько дней после ареста Кривошеин подробно
допрашивал меня о Гансовском, наших отношениях, разгово­
рах, переписке. Однажды он спросил меня, что мне известно
о дневниках Г. Я знал, что Г. почти ежедневно делает на машин­
ке дневниковые записи и затем подшивает их в небольшую
папку, но никогда этих записей не видел. С чистой совестью я
ответил, что о дневниках мне ничего не известно.
— А вот такую, с позволения сказать, мысль он вам не по­
казывал? — спросил Кривошеин и, наклонившись над столом,
прочел: «Мы живем в эпоху, когда энергию и талант можно
проявить только в подлости».
— Боюсь, что это не совсем правильно записано. Там, вы,
наверное, пропустили: «...энергию и талант можно проявить
только в подлости и приспособленчестве».
— Значит, он вам показывал или читал это?
— Нет, это я написал ему в одном письме... Думаю, у
Гансовского должна быть ссылка на меня.
— Здесь ее нет.
— Тогда рассматривайте эту запись как плагиат... Мы с ва­
ми уже говорили о молодежи, на которую я оказывал неволь­
ное влияние своими резкими и часто необдуманными высказы­
ваниями. Это в полной мере относится и к Гансовскому. Хотя
он не намного моложе меня, он всегда признавал, что у меня
больший жизненный, фронтовой и литературный опыт.
В 1938 г. двадцатитрехлетним лейтенантиком я познако­
мился с НКВД, в 1943 г. двадцативосьмилетним майором я
свел столь же недолгое знакомство с гестапо. В первом случае
я был незрелым обиженным мальчишкой, во втором — развед­
чиком, готовым к встрече с врагом. И вот в 1960 г. меня, зре­
лого человека, судьба столкнула с людьми, профессию, взгляды,
методы, беспринципность которых я глубоко презирал, но кото­
рые, тем не менее, представляли м о е
государство, гово­
рили со мной от имени и по доверенности правительства м о е й
страны. И по доверенности партии и правительства люди в
мундирах государственной безопасности готовили меня к тому,
чтобы на предстоящем суде я назвал бы антисоветскими — т.е.
антигражданственными — те действия, в которых так робко,
так неполноценно проявилась моя гражданственность. Они го­
товили меня к тому, что чем упорнее, чем настойчивее я буду
64

отстаивать свои гражданские и человеческие права, тем дольше
я буду рассматривать «небо в крупную клеточку».
И я отступал. У меня не было тыла. За мной не было людей,
которых я должен был бы прикрыть или защитить, разве лишь
Гансовский, ближайший друг и единомышленник.
Что же касается меня, то тут... Нет, не по глупости, но все
из того же рабьего страха перед ожидавшей меня неизвестно­
стью я понемногу пятился и отступал, пытаясь спрятать от са­
мого себя свои полупризнания в не совершенных мною пре­
ступлениях за ссылками на «непреднамеренное», но «объектив­
но антисоветское» значение того или иного высказывания.И
Кривошеин, верхним чутьем учуяв, что это удобная отмычка,
широко пользовался ею.
— Мыслить вам никто не запрещает, — в унисон твердили
мне кривошеины, Шумиловы и, листая мои записные книжки или
фронтовые дневники, тыкали пальцами в отчеркнутые крас­
ным карандашом строки: «Вся история России на протя­
жении столетий — история раба, тщетно пытающегося выпря­
миться. Разинщина, пугачевщина, в лучшем случае — нечаевщина — это все, на что мы способны. Народовольцы убили
Александра II за полчаса до того, как он должен был подпи­
сать пусть куцую, но первую в истории России конституцию».
— А это, этим что вы хотели сказать?
— Но это не высказывание. Это мысль, занесенная в запис­
ную книжку. И не моя, к тому же.
— А чья?
— Павла Николаевича Милюкова. Из его «Размышлений о
русской культуре». — (У Милюкова нет ни этой мысли, ни
подобной работы).
Имя Милюкова у всех троих вызывает какие-то нехорошие
ассоциации. Все трое подозрительно разглядывают меня.
— Ну, а Милюков-то вам зачем? — спрашивает самый обра­
зованный из них Кривошеин. И, поскольку при этом присут­
ствует высокое начальство, его голос звучит особенно тре­
бовательно.
Я ссылаюсь, уже в который раз, на неведомого героя незадуманного романа, и Кривошеин тут же со знанием дела:
— Безусловно, трудно судить о достоинствах ненаписанной
вещи, — говорит он (это не помешает ему отправить на экс­
пертизу отобранные у меня вещи, а экспертам — членам Союза
писателей П.Журу, П.Капице и некой даме с философского
факультета ЛГУ — оценить их антисоветскими), — но объ­
ективно это вряд ли было бы полезно.
65

— Вы все еще не понимаете задач, стоящих перед советским
писателем, — вставляет Шумилов.
— Вы считаете, что я пойму их в тюрьме? — слабо обороня­
юсь я.
— В тюрьме — нет. А вот в лагере, когда начнете создавать
материальные ценности, вы сможете понять и объективные
законы действительности.
— Я, кажется, уже начинаю их понимать. Вот Михаил Сазо­
нов, вытачивающий то ли болты, то ли гайки, их давно по­
нимает.
— Что вы хотите этим сказать?
— Как вам известно, в промежутках между стихами и гай­
ками он пишет доносы.
— Пять суток карцера! — вдруг грохочет Рогов.
В карцер меня все же не помещают, но я еще более прибли­
жаюсь к пониманию основных объективных законов. Вообще
о б ъ е к т и в н о и о б ъ е к т и в н ы й становилось у нас чуть ли
не наиболее употребляемым словом.
Увы, я все еще не чувствовал себя пленным в стане врагов —
это ощущение придет еще не скоро, после этапов и пересылок,
после разговоров с десятками и десятками людей, когда я, так
до сих пор и не разучившийся удивляться, встречусь и подру­
жусь с людьми, которыми страна должна была бы гордиться,
но держала их в тюрьмах и лагерях как «особо опасных
преступников».
Но до этого было еще далеко, а пока что я вот уже второй
месяц сижу в одиночке и ломаю извилины над тем, что ждет ме­
ня на очередном допросе, какой сюрприз подготовит мне
Кривошеин в следующий раз.
Скрежещут, щелкают замки и засовы, дверь открывается,
голос выводящего громко произносит: «К следователю!», — по
гулкой железной лестнице мы поднимаемся на второй этаж,
надзирательница МВД, охраняющая дверь, ведущую из тюрьмы
в главное здание, открывает ее, мы пересекаем висячий ко­
ридор, сворачиваем направо, еще раз направо — и пред­
последняя дверь по левой стороне — кабинет Кривошеина.
Выводной — красивый парень лет двадцати со старшински­
ми нашивками на гебистских погонах — стучится в дверь и чуть
приоткрывает ее:
— Разрешите?
— Да, да, — слышу я голос Кривошеина, дверь открывается
шире, и я вижу Гансовского, сидящего на «свидетельском» сту­
ле по ту сторону дивана. Сердце у меня падает.
66

— Здравствуй, Север, — сдавленно говорю я.
Север, осунувшийся, похудевший, кивает в ответ.
— Друг к другу не подходить, знаками не обмениваться,
вопросы задавать и на вопросы отвечать только с моего разре­
шения, — отчетливо, не спуская глаз с нас, произносит Кривошеин.
Я сел, нервно закурил.
— Успенский, расскажите о своих отношениях с Гансовским.
Я с трудом перевожу дыхание.
Значит, все... Гансовского тоже арестовали. Если бы его вы­
звали на очную ставку «с воли», то первым должен был бы да­
вать показания он, обличая меня в преступлениях. Однако
Кривошеин предоставляет это почетное право мне.
— Гансовского я близко знаю с лета пятьдесят четвертого
года. Мы сблизились благодаря общности наших професси­
ональных и эстетических взглядов и, вероятно, из-за того, что
нас обоих волнует тема войны. Однако за последние полторадва года, отчасти из-за того, что я резко критиковал Гансов­
ского за его антиамериканские рассказы, но главным образом изза моих крайне резких объективно антисоветских выступлений,
касавшихся многих областей нашей общественно-политичес­
кой жизни, мы с ним разошлись и наши отношения приобрели
чисто приятельский характер... — так или приблизительно так,
но значительно пространнее ответил я на вопрос.
Гансовский подтвердил мои слова, ответил на два или три
несущественных (или незапомнившихся) вопроса, и очная став­
ка закончилась подписанием короткого протокола. Кривошеин
снял трубку и вызвал выводного.
— Вот это вы отдадите в бухгалтерию на первом этаже, —
сказал Кривошеин и протянул Гансовскому бумажки. — Вам
оплатят проезд сюда, а за обратную дорогу вы получите, когда
вышлете в бухгалтерию билеты. Гостиницей вы ведь не поль­
зовались?
Огромная глыба, давящая мне на грудь, скатилась. Я вздох­
нул с облегчением и вытащил из кармана кулек с леденцами —
они помогали мне меньше курить.
— Хочешь пососать?.. Иногда помогает.
Хмурый, сосредоточенный Север отрицательно покачал го­
ловой. «Ну, и правильно, — подумал я. — Следователю неза­
чем знать, что мы оба лжесвидетельствуем».
Один из надзирателей, по вечерам часто беседовавший со
мной через кормушку, порадовался за меня: я, очевидно,
67

вылечился от странной болезни и больше не выкрикиваю
«север!., юг!..»
Я и в самом деле вылечился и, успокоившись за Гансовского, пытался проследить его логику. Заранее зная, что я припи­
сываю себе все резкости, которые могли быть услышаны в
наших разговорах и прочитаны в переписке, он выработал
тактику поведения на следствии, а позднее, на суде, предпримет
какую-то акцию, точно рассчитанную и хорошо обдуман­
ную...
Прошло еще два или три не запомнившихся мне допроса,
затем неделя, когда меня никуда не вызывали, и вот — снова
кабинет Кривошеина, с дивана поднимается полная моложавая
дама и, с улыбкой протянув мне руку, говорит:
— Валентина Валериановна доверила мне вашу защиту.
Меня зовут Ирина Михайловна Отлягова, — и уже официально,
но все с тою же улыбкой: — Сегодня мы вместе с вами будем
знакомиться с вашим делом.
На столе, перпендикулярно поставленном к столу Кривоше­
ина, лежат две папки толщиной в руку каждая. «Хранить
вечно» — набрано крупным жирным шрифтом в верхнем пра­
вом углу, где обычно ставится гриф «секретно» или «совершен­
но секретно». Папки, впрочем, тоже секретны, как, видимо, се­
кретен будет и процесс.
В ходе следствия Кривошеин несколько раз пускался в рас­
суждения о том, что КГБ нечего скрывать от народа, что надо
мною будет учинен открытый процесс. «Пусть все знают и ви­
дят, что сейчас мы...» и т.д., и т.п. Но постепенно его энтузи­
азм улетучивался: и сам Кривошеин, и надлежащее его начальст­
во понимали, что открыто обвинять, с у д и т ь человека за то,
что он к л е в е т н и ч е с к и утверждал, что в СССР отсутствует
свобода слова, невозможно.
Знакомство с делом принесло много сюрпризов, но, пожа­
луй, самым главным из них были показания Гансовского.
Из протокола обыска, произведенного у Гансовского, яв­
ствовало, что чекисты вошли к нему в тот момент, когда
я 11 июля сел в Москве на самолет.
Еще в ходе следствия я узнал, что у Гансовского изъяли,
кроме всего прочего, его дневник. Но вот что я прочитал в
протоколе допроса, произведенного Кривошеиным в Москве
через два дня после обыска и как раз в тот день, когда я
упрашивал Н. съездить в Москву:
«Чем вы можете объяснить свои злобные антисоветские записи в дневнике?
68

— Записи в дневнике носят подобный характер по ряду причин. Среди
них могу назвать следующие: 1. Длительный, затянувшийся на несколько лет
творческий кризис; 2. Чрезвычайно тяжелые материальные и жилищные усло­
вия; 3. Речь т.Н.С.Хрущева на XX съезде КПСС, которая произвела на меня
чрезвычайно глубокое впечатление; 4. Влияние моего бывшего друга К.В.Ус­
пенского и его постоянные резкие, грубо антисоветские высказывания».

Прочитав такое, я, несомненно, пришел бы к выводу, что
это грубая фальшивка гебистов, если бы на каждой странице
не стояла характерная подпись Гансовского и если бы на
нескольких страницах не были внесены уточняющие поправки,
сделанные тем же характерным почерком.
Кстати, подобных протоколов было несколько. У меня со­
хранились некоторые выписки из них. В частности:
«Успенский считал, что после XX съезда КПСС в стране ничего не пере­
менилось».

(Я считал, что переменилось многое, что речь Хрущева
положила начало необратимому процессу демократизации, хо­
тя и чрезвычайно сложному, как любое общественное явление,
происходящее в России.)
«Антисоветские взгляды были внушены мне Успенским. Отказавшись
от них, я смог преодолеть свой творческий кризис».
«Как-то я прочел ему свою пьесу «Северо-западнее Берлина», получившую
первую премию на конкурсе ЦК ВЛКСМ на лучшую одноактную пьесу. Он
оценил ее как очень скверную, из чего я понял, что тема советского патрио­
тизма глубоко чужда ему».

И где-то еще:
«Он охаивал все самое дорогое, самое святое для советского человека».

Последнее утверждение слово в слово подтвердила Веро­
ника Чугунова. Она же заявила, что я ездил к Пастернаку
специально для того, чтобы выразить ему свою солидарность по
поводу кампании, ведущейся против него в прессе. Позднее,
воспользовавшись своим близким знакомством с Леонардом
Бернстайном, показывала Чугунова, я якобы советовал ему
прервать концерт и поздравить присутствующего на нем Пас­
тернака с Нобелевской премией, от которой он, Пастернак,
уже давно отказался.
Поразил меня и Валентин Пикуль. Правда, хотя и несо­
мненно талантливый, но не очень умный и вполне необразо­
69

ванный человек, что отчетливо просматривается в его столь
популярных ныне романах, он всецело находился под влиянием
своей супруги и ее брата — Гансовского. В довольно коротких
показаниях он подтвердил основные «идеологические» обвине­
ния, высказанные Вероникой, и добавил, что я всегда оппози­
ционно относился к советской власти и ее мероприятиям и на­
зывал ее разновидностью фашизма.
Позднее, на суде, он превратил свои показания в мелодра­
матическое обращение ко мне:
— Кирилл, но ты хотя бы теперь понимаешь всю глубину
своих заблуждений, которые привели тебя сюда, на скамью
подсудимых? Почему ты не слушал моих предостережений?
А предостережений мне Пикуль не делал. Во время наших
совместных с Гансовским встреч и разговоров он молчал и
соглашался.
С Пикулем я познакомился году в сорок седьмом, зимой,
когда он в бараньем тулупе и нелепой фетровой шляпе изредка
приходил на заседания литературного объединения при Союзе
писателей, которым руководил покойный Всеволод Рождествен­
ский. Он писал в те времена недурные для начинающего стихи
и не помышлял о прозе. К прозе он пришел значительно
позже, и путь его в печать был долго и труден. Он нигде не ра­
ботал, мать его получала гроши, Пикуль приходил ко мне, зеле­
ный от хронического недоедания, и Валентина Валерьяновна
кормила его.
В 1954 году с помощью покойного Андрея Хршановского,
бывшего главного редактора Лен. отделения издательства
«Молодая гвардия», и Маргариты Довлатовой, редактора того
же издательства, Пикуль дотянул до печати свой первый «кир­
пич» — «Океанский патруль».
До сих пор у меня сохранился экземпляр этого романа с
надписью, которая в равной мере передает как тогдашнее от­
ношение автора ко мне, так и манеру безудержного много­
словия, столь характерную для его книг:
«Дорогому Кириллу Косцинскому (Успенскому) — человеку, которого я
искренне люблю и ценю, как доброго и славного юношу /в это время мне было
39 лет — К.К./. Последнее слово — не описка: ты действительно так бодр и
горяч, как возможно только в годы юности, и я не знаю людей нашего круга,
кому бы ты сделал зло, — зло делают старцы или духовные, вернее, одряхлев­
шие импотенты. Дай Бог тебе всего хорошего, помоги освободиться от печали,
праздности и уныния. Тебя всегда украшало грубое солдатское мужество, пе­
реходящее подчас в дерзость, и суровая литературная принципиальность (я су­
жу по себе). Еще раз желаю освободиться от всего, что вносит смятение в твою
70

душу, и верь — уляжется муть, останется хрустальная вода, через толщу которорой мы разглядим чистое дно твоего большого литературного сердца.
Твой навсегда друг, от чего никогда не откажусь, и автор этого романа,
от чего тоже не отказываюсь.
26.03.54.
В. Пикуль.»

Однако на этом сюрпризы не кончились.
Были еще изобличающие меня показания полковника
Е.Шаповалова, преподавателя тактики в Военно-политической
академии им. Ленина, когда-то моего подчиненного, с которым
мы неожиданно встретились в середине 1950-х гг. и восстано­
вили приятельские отношения. Он пространно описывал мое
отрицательное отношение к армейским политработникам, ко­
торых я называл бездельниками и доносчиками, мое негодова­
ние по поводу венгерских событий и для равновесия припи­
сывал мне не совершенные мною боевые подвиги.
Был еще генерал М.Алябин, командир дивизии, а в 1944 г.,
когда я после изгнания из партии и армейской разведки ехал в
полк, — заместитель начальника штаба дивизии. Бесшабашный
весельчак и пьяница, редко бывавший трезвым как в годы вой­
ны, так и после нее, он сообщил мне тогда, что вдогонку мне
пришел приказ НКО о присвоении мне звания подполковника,
и сам приколол к моим погонам недостающие звездочки. При­
каз был довольно старый, его, очевидно, попридержали в шта­
бе армии, чтобы я не имел оснований отказываться от назначе­
ния на должность начальника штаба полка — это было пониже­
нием, а служебные отзывы у меня были безукоризненные.
В 1956 г. мы встретились с Алябиным в Одессе, куда я попал
на «военно-писательские» сборы и где он командовал полком.
В Одессе оказалось множество моих фронтовых знакомцев — и
в штабе округа, и в штабе расположенной там дивизии, с коман­
диром которой я когда-то кончал военное училище. Сборы
были пустые. Мы — человек пять литераторов — проводили их,
главным образом, на пляже, а по вечерам, если не шли в ресто­
ран, я оказывался у кого-либо из армейских приятелей. У меня
был с собой «Теркин на том свете» — в первом варианте, я
всюду его читал, под хохот и слезы слушателей.
Все кончилось хорошо, мы, «письменники», разъехались по
домам — это было в августе, а четыре года спустя, знакомясь с
делом, я наткнулся на донос — именно донос! — Алябина, на­
писанный почему-то через пол года после нашей встречи, в фев­
рале 1957 года. Почему он так медлил? Терзался между угры­
71

зениями совести и партийным долгом? Или это была плата за
генеральское звание и командование дивизией? Донос Начи­
нался классической фразой: «Желая узнать политическое лицо
Успенского ближе, я пригласил его к себе, сказав жене, чтобы
приготовила достаточно водки и закуску получше... Я еще в го­
ды войны знал, что он исключен из партии за троцкистские
взгляды...»
Когда в 1967 г., уже после моей отсидки, мы столкнулись
с Алябиным в Ногинске на встрече ветеранов 40-й гвардей­
ской дивизии, он прошел мимо, не глядя в мою сторону, а его
жена Тоня, бывшая когда-то связисткой в штабе дивизии, об­
няла меня и шепнула: «Не сердись на меня, Кирюша, я здесь
ни при чем».
Году в семидесятом Алябин умер от алкогольного отрав­
ления.
Удивил меня и Иван Годлевский. Он был одним из тех пяти
или шести художников, в мастерские которых я водил Леонар­
да Бернстайна и его оркестрантов. Годлевского я знал мало:
его пасынок учился в школе вместе с моим сыном, раз или два
я был в его мастерской. Для американцев он был, конечно, эк­
зотичен: он писал суздальские, владимирские, угличские пейза­
жи в манере Альбера Марке. Мои приятели купили у Годлев­
ского восемь или девять холстов — на 11 тысяч «старых» руб­
лей, по его собственным подсчетам, — за которые он не взял
ни копейки, обязав их расплатиться альбомами по искусству.
Говорят, что сейчас у него одно из лучших собраний подобных
изданий в городе.
Через день или два после обыска Годлевский, ничего не
зная об этом, позвонил мне, пригласил к себе на день рождения.
Я ответил, что очень занят и не смогу прийти, а через день-два,
при встрече, извинился и рассказал, почему не пришел. Он был
чрезвычайно возмущен:
— С-сволочи! Когда это наконец кончится!
Недреманное око госбезопасности приметило и Годлевско­
го. На следствии он дул в общую дудку: я охаивал все и вся
да еще навязал ему американцев и в разговоре с ними — с аме­
риканцами! — восхвалял американский образ жизни.
Это око, несомненно, приметило и других людей, с кото­
рыми я общался, но вызывали их на следствие очень и очень
избирательно. Не вызывали крупных писателей — В.Панову,
О.Берггольц, не вызывали и таких, с которыми могла произой­
ти ошибка, подобная той, что вышла у них с Кучеровым. Лю­
бопытно, что протоколы допроса нескольких человек — о том,
72

что их вызывали, было известно из каких-то оговорок и прого­
ворок то Кривошеина, то Рогова, — в деле отсутствовали. Были
ли это «свои» люди, агентура, которую они не хотели раскры­
вать? Так, например, отсутствовал протокол допроса Ларина
(Лоренца), московского журналиста, долго сидевшего по при­
чине своего немецкого происхождения, реабилитированного в
1956 г. и в мае 1960 г. ездившего со мной в командировку от
«Литературной газеты». Кривошеин часто ссылался на его по­
казания, весьма для меня невыгодные. Почему их не было в деле
и имя его ни разу не упомянулось на суде?
Комический эпизод произошел с Леонардом Бернстайном.
Не могу сказать, чтобы я общался с ним очень много, и еще
менее, что был с ним близко знаком. Но мы виделись несколь­
ко раз — в Москве и Ленинграде, в гостинице и у меня дома.
Однажды он пригласил меня к обеду. В тогдашнем «Восточном»
ресторане (ныне «Садко») за большим круглым столом сидело
человек пять, среди них жена Бернстайна, второй дирижер
оркестра — недавно умерший Том Шипперс, корреспондент
«Нью-Йорк Таймс», имени которого я не помню, и относитель­
но молодая дама с тяжелым, хмурым лицом. Бернстайн пред­
ставил нас друг другу...
— А вот это миссис Шульгин, наша прелестная перевод­
чица, — («Ах, ну и льстец», — подумал я), — без которой мы
чувствовали бы себя здесь, как в дремучем лесу.
«Мисси Шульгин», несмотря на свое хмурое лицо, прини­
мала оживленное участие в разговоре. Говорила она с отчетли­
вым американским, пожалуй, нью-йоркским акцентом. Разго­
вор касался каких-то бытовых тем, и «миссис Шульгин» доволь­
но резко критиковала систему сервиса в Советском Союзе и
«Интуристе». Улучив момент, я спросил ее, не родственница ли
она Василия Витальевича Шульгина? Она ответила утверди­
тельно, я сразу изменил свое к ней отношение. Шульгин был
личностью легендарной, даже мифической, Поговорить с его
родственницей было чрезвычайно интересно.
Но разговор неизбежно перешел на темы искусства, я ока­
зался в центре внимания и на вопросы о характере партийного
руководства и контроля в литературе ответил, что мои собесед­
ники представляют его себе весьма примитивно. Я рассказал о
«внутреннем редакторе», об издательских редакторах, которые
подбираются по административным принципам, о том, что пар­
тийные органы крайне редко непосредственно вмешиваются в
литературный процесс и чаще всего осуществляют руководство
им общими указаниями о нужности той или иной темы
73

с его, руководства, точки зрения, либо политикой переизданий
и тиражей. Все же время от времени выходят смелые, неожи­
данные книги, и среди них я назвал очерки Овечкина, «Отте­
пель» Оренбурга, «Не хлебом единым» Дудинцева. Не удер­
жался я от искушения и назвал также свой сборник «Труд вой­
ны», написанный в 1947-1948 гг. и вышедший из печати лишь
в 1956 г., — лучшую из опубликованных мною книг. Я только
что подарил экземпляр Бернстайну, он лежал на столе рядом
с ним.
— Да, но теперь вы можете, по крайней мере купить любую
газету! — не без резкости сказала вдруг «миссис Шульгин».
Я посмотрел на нее с удивлением.
— «Дейли Уоркер»? «Юманите»? «Унита»?
— Почему? Любую западную газету!
— О, боги! — с выражением крайнего ужаса я схватился
за голову. — А я каждый день провожу два-три часа в спецхра­
не для того, чтобы познакомиться с ними. Лэнни, — повернулся
я к Бернстайну, — после обеда сходим вместе с миссис Шульгин
в ближайший киоск и купим если не «Нью-Йорк Таймс», то по
крайней мере «Интернейшнл Геральд Трибюн».
Шульгина заметно покраснела, а Бернстайн поспешил за­
гладить неловкость:
— Кирилл, не обижайте самую прелестную женщину и луч­
шую переводчицу в вашей стране.
Хотя в ходе разговора я не произнес ничего очень уж кри­
минального, но все же сел в хорошую лужу.
Шульгина не пожалела красок для описания нашей един­
ственной встречи.
Эта история имела любопытное продолжение.
В 1962 г. Лениздат выпустил брошюрку под интригую­
щим названием «Враг не достигнет цели». Авторами были
В.Н.Лякин, П.М.Петров, К.Г.Рогов и П.П.Чурсинов. С Рого­
вым читатель уже знаком, полковник Лякин в то время был
заместителем Шумилова, остальные авторы мне неизвестны.
На 91-й стр. этого сочинения изложена моя «уголовная
история», а я — с тем, чтобы никого не мог обвинить в клевете,
— выведен под «псевдонимом» В.Д.Угаров.
Оный Угаров встречается с несколькими туристами, кото­
рые «решили не церемониться» с ним, «вручили ему несколько
антисоветских книжек и предложили позже обсудить с ними
содержание их». «Несколько месяцев спустя его квартиру по­
сетил американец Леонард Берстайн /так в тексте — опять же
во избежании осложнений. — К .К ./. Этот гость безо всяких
74

обиняков и дальних подходов стал продолжать его /Угарова/
обрабатывать».
Леонард Бернстайн — дирижер и композитор с мировым
именем — в роли мелкого антисоветчика, чуть ли не агент
НТС...
Посвященный мне эпизод кончался мажорно: «Нетрудно
понять, что если бы советские люди вовремя не вмешались в
жизнь Угарова, то его «деятельность» закончилась бы довольно
печально». Уж не знаю, каких именно советских людей имели
в виду авторы и что эти гуманисты подразумевали под «печаль­
ным концом».
Следствие закончилось. Жизнь приняла размеренный ха­
рактер.
И вдруг... Снова выводной,, снова коридор второго этажа
и — на этот раз кабинет Рогова окнами во двор.
За столом почему-то Шумилов и незнакомый мне майор в
форме КГБ.
— Хочу вас порадовать, — говорит Шумилов. — Вот вы нас
ругаете, а мы выпустили вашу книжку.
И он протягивает мне книжку, о которой, признаться, я и
думать забыл: переизданную в «Библиотеке военных приклю­
чений» повесть «Если мы жиоы». Что там ни говори, все же
приятно... Многострадальная повесть, набранная в 1948 г. в
«Звезде», а затем рассыпанная и пролежавшая в столе восемь
лет.
— Только что поступила к нам в киоск, — продолжает Шу­
милов. И усмехается: — Купил на память.
Я поднимаю глаза и смотрю ему в лицо.
— Так против кого это говорит? Против меня или против
вас?
Улыбка исчезает.
— Против вас, Кирилл Владимирович. В старые времена
ее не только не выпустили бы, но, глядишь, сожгли бы и все,
что вышло раньше, — в голосе его звучит снисходительность: —
Против вас.
— А по-моему, все же против вас. Вот я написал книжку,
в аннотации которой сказано... — и я прочитал из аннотации
на обороте титула: — «Тема военного подвига советского наро­
да наиболее близка автору». Вы же держите автора в тюрьме и
собираетесь учить его объективным законам действительности.
Шумилов молча взял у меня книжку и направился к двери.
У порога он остановился:
— Майор поговорит с вами.
75

Майор оказался следователем из Москвы. Он раскрыл Уго­
ловный кодекс и попросил меня прочесть статью 95-ю — об уго­
ловной ответственности за дачу ложных показаний.
У меня отвисла челюсть.
— Это еще зачем?
— Вы знакомы с Александром Гинзбургом?
— Но причем тут Гинзбург?
— Что вам известно о его антисоветской деятельности?
Здрасьте, приехали... У нас больше нет политических пре­
ступников! У нас уже давно никого не сажают...
Зимой 1959/60 г. Алик позвонил ко мне по чьей-то реко­
мендации. Он издал тогда первый номер своего «Синтаксиса»
— крохотного машинописного журнальчика, посвященного
молодой московской поэзии, и приехал в Ленинград собирать
материалы для второго, «ленинградского» номера. За издание
журнальчика он и был арестован... Ничего интересного не смог
я сообщить о Гинзбурге «майору по особо важным делам» и,
сопровождаемый выводным, встретился в коридоре с Кривошеиным.
— Скоро я получу ваше обвинительное заключение?
— Не мое, а ваше, — съязвил он.
— Хорошо, мое. Но когда?
— Через несколько дней. Сейчас с делом знакомятся в
обкоме.
— В об-ко-ме?
— Что вас удивляет? Конечно, в обкоме.
Но это было не все. Начитавшийся кодексов*, обвиняемый
предпринимает неожиданный, хотя и достаточно глупый ход.
Он подает на имя начальника КГБ заявление, в котором пишет,
что он — советский писатель и в прошлом боевой офицер, про­
сит изменить ему «меру пресечения», выпустив его до суда на
свободу. При этом он дает честное слово, что обязуется все это
время ни под каким предлогом не покидать своей квартиры
и не будет влиять на свидетелей обвинения и защиты.
По форме заявление было сдержанным, но по существу это
был вопль вроде «Мама! Я больше не буду!». К счастью, по­
лицейские мозги не проникли в подтекст, и у них не возникли
другие соображения.
Через два дня после того, как я передал через надзирателя
* На первые допросы, еще с воли, я ходил с кодексами. Сразу после ареста
их у меня отобрали и вернули только после того, как я «ознакомился с делом» и
подписал протокол об окончании следствия.
76

это заявление, меня снова привели в кабинет Рогова. В центре
я увидел Шумилова, рядом с ним сидел седовласый с фельдфе­
бельским лицом полковник Лякин — первый заместитель.
(Позднее Ю.Герман расскажет мне, что, когда он, Герман, заго­
ворил с Шумиловым в присутствии Лякина на какую-то щекот­
ливую тему, Шумилов сделал каменное лицо, а затем, после ухо­
да Лякина, сказал: «Да вы с ума сошли, Юрий Павлович! Разве
можно говорить о таких вещах при этом стукаче? Он ведь отца
родного продаст!..») Был еще в кабинете Рогов, как почти все­
гда — в форме, и в стороне, у окна, сидел некий субъект в от­
лично сшитом костюме, с лицом потомственного партийно-ком­
сомольского работника. Его фамилия и должность остались мне
неизвестными, но, думаю, он имел какое-то отношение к отделу
административных органов, в адрес которого было направлено
«для ознакомления» мое «дело».
— Я прочитал ваше заявление, — сказал Шумилов. — Чем
вы мотивируете вашу просьбу?
Я повторил: нервы у меня были расшатаны еще до ареста,
и теперь я страдаю жестокой бессонницей, тем более сильной,
что врач (если это врач, а не фельдшер), которого по моей
просьбе ко мне вызывали, «осматривал» меня через дверную
форточку, после чего мне дважды давали валерьянку.
— Вы в тюрьме, а не в санатории, — вставил Лякин.
— Я не осужден и не лишен прав. И в особенности —
права на медицинскую помощь.
— Сам факт ареста говорит о вашей виновности. Вы пре­
красно знаете, что аресты производятся лишь в исключитель­
ных и вполне проверенных случаях.
На это мне нечего было возразить: я знал это по себе.
— Мы покажем вас врачу-специалисту, — сказал Шумилов.
Тем временем Рогов открыл сейф, достал какую-то папку
и раскрыл ее перед Лякиным. Лякин посмотрел на меня в упор.
— Вот вы утверждаете, что вы лояльный советский граж­
данин и что давали откровенные показания, ничего не скрывая
от следствия. Между тем вы поддерживали тесные отношения
с двумя американскими шпионами, арестованными органами
КГБ: Дереллом Хаммером и Эдвардом Киненом — и вы ни
полслова не сказали о том, что они пытались вас завербовать.
В глазах у меня потемнело: еще один сюрприз! Мне было
известно, что Хаммер и Кинен должны были уехать в США в
конце июля и вернуться в Ленинград поздней осенью. Имена
их ни разу не возникали в ходе следствия.
77

— Об их шпионской деятельности мне ничего не известно,
и они меня не вербовали.
— Однако вы говорили с ними о том, что США представ­
ляются вам подлинно демократической страной и что при из­
вестных условиях вы готовы были бы переселиться туда.
— Нет, не говорил.
Лякин захлопнул папку. Я вздохнул с облегчением. Разго­
вор об Америке был у меня с другим американцем и в совер­
шенно ином ключе. Мало того, что гебисты неправильно запи­
сали его, они еще приписали его другим лицам.
Что касается «шпионов» Хаммера и Эдварда (Нэда) Кинена, то весной 1961 г., уже в Мордовии, уполномоченный КГБ,
приехавший из Яваса, «столицы» Дубров лага, вновь пытался
получить у меня компрометирующие их показания. Однако оба,
проучившись два года в аспирантуре ЛГУ, благополучно верну­
лись в Штаты, а 12 лет спустя профессор Гарвардского универ­
ситета Э.Кинен опубликовал исследование о переписке Ивана
Грозного и князя Курбского, вызвавшее целую бурю ответных
статей в советской печати и даже что-то вроде «контр­
монографии».
Мне задали еще два-три вопроса, затем Кривошеин повел
меня в свой кабинет. В коридоре, улыбаясь саркастически, он
сказал:
— Поздравляю, только что вы потеряли возможность
выйти на волю.
Я разинул рот.
— Что вы хотите этим сказать? Я должен был подтвер­
дить, что эти милые ребята шпионы? Или предложить свои
услуги в качестве информатора?
Кривошеин презрительно фыркнул:
— Кому нужен такой информатор?
Через несколько дней я получил копию обвинительного
заключения: изучение моего «дела» в обкоме закончилось.
III
Часов в 8 утра 30 сентября выводной провел меня в поме­
щение дежурного помощника начальника следственного изоля­
тора, где меня «принял» конвой МВД. Как и при аресте, меня
провели в соседнюю, без окон, комнатенку, один из конвоиров
приказал мне раздеться, присесть, нагнуться, раздвинуть, а дру­
78

гой тем временем тщательно изучал содержимое моих кар­
манов.
— А это что?
— Обвинительное заключение и записи по делу.
— Не положено.
— Как это не положено? Вы же везете меня в суд!
Я заявил, что, если у меня отберут бумаги, на суд я не поеду.
— Поедешь, — в его руках звякнули наручники.
На мое счастье, в комнату вошел дежурный помощник и
разъяснил сержанту, что я прав.
Во дворе стоял тюремный воронок.
Надо сказать, что солдаты моего конвоя — хотя каждый
день это были новые люди — уже после первого дня резко из­
менили свое отношение ко мне. Они приносили передачи, сига­
реты, записки, всячески проявляли сочувствие, поодиночке, ко­
гда поблизости не было соглядатаев, задавали множество во­
просов. По пути в суд и из суда не закрывали дверцу «стакана»,
и я жадно вглядывался в городскую жизнь, с неожиданно бо­
лезненной остротой упивался красотой Ленинграда.
Суд длился пять дней. Моя просьба вызвать экспертов,
назвавших мои незаконченные произведения антисоветскими,
была тут же отклонена без всяких мотивировок. Я попросил
вызвать трех видных писателей, которые могли бы дать объек­
тивную характеристику моей литературной работе: Ю.П.Гер­
мана, В.Ф.Панову, А.И.Пантелеева. Отклонили и это хода­
тайство.
Дальше все пошло по накатанной дорожке: за небольшим
исключением, все свидетели повторили то, что говорили на
предварительном следствии.
Я скверно начал свои показания, заявив, что признаю объ­
ективную вредность многих моих высказываний. Но у меня не
было и не могло быть «умысла» и «стремления» к «ослаблению
советской власти». Если бы у меня был антисоветский умысел,
то я стремился бы к максимальному сокрытию этой своей дея­
тельности. Между тем, я, полагая, что решения XX съезда зна­
менуют собой возврат к ленинским нормам демократии, откры­
то говорил о тех недостатках, которые мешают нормальному
развитию нашего общества и, в первую очередь, литературы.
Я по образованию разведчик и хорошо осведомлен о технике
работы контрразведки. Я знал, что моя почта перлюстрируется,
телефонные разговоры прослушиваются, из полученного мною
анонимного письма я знал, что в моей квартире установлены
подслушивающие приборы...
79

— Какие приборы? — воскликнул судья.
— Что за прослушивание? — загремел прокурор.
— О чем вы говорите? — хватаясь за голову, закричала ад­
вокатесса.
— Я говорю лишь о письме, которое получил.
— В обвинительном заключении, — продолжал я, — со
ссылкой на свидетеля Павловского говорится, что «в Союзе
писателей все знали об антисоветских настроениях Успенско­
го», но подобного утверждения нет даже в тенденциозной ха­
рактеристике, присланной из этого самого Союза. Этот факт
не подтвердил ни один из свидетелей. Все это говорит о тен­
денциозности следствия, которое отвергало показания, говорщцие в мою пользу. А что антисоветского было в моих выска­
зываниях о необходимости большей свободы в литературе?
Обэтом говорили Ленин и Горький, даже Сталин в знаменитом
письме Белль-Белоцерковскому.
Я говорил еще о колхозах и праве выхода из них, о необ­
ходимости свободного ценообразования, о рабочих советах на
заводах и предприятиях. Почему бы не поставить такой экспе­
римент на одном или двух заводах, не проверить у нас опыт
Югославии, которая, как недавно заявил Хрущев, является
вполне социалистической страной. Еще я говорил о двухпар­
тийной системе, ведь существовала — уже при советской власти
— такая система.
Потом заместитель прокурора города Горбенко с научной
точностью доказал мои многолетние антисоветские убеждения.
Он оценил мою преступную деятельность в семь лет заклю­
чения.
Отлягова произнесла отличную речь и попросила выбрать
меру наказания, не связанную с лишением свободы. Ей аплоди­
ровали.
Что-то совсем короткое сказал я в последнем слове. Нерв­
ное напряжение к этому времени достигло такого уровня, что
я просто не помню своих слов.
Наконец, 3 октября, часов около семи вечера, приговор
был сформулирован. Лестницами, коридорами, переходами ме­
ня провели в парадный зал на первом этаже — с мраморным
камином, колоннами. Сквозь зеркальные стекла окон виднелся
Инженерный замок, красная и золотая листва кленов.
Председатель Ленгорсуда С.Е.Соловьев (ныне прокурор
Ленинграда), держа в руках листы бумаги — приговор, —
посмотрел в мою сторону. Его спокойствие, его ирония в ходе
всего процесса были однозначны: «Что вы суетитесь, братцы?
80

Зачем болтаете весь это вздор? Все давно решено. И даже
не мной...»
— Именем Российской Советской Федеративной...
Он вдруг останавливается и смотрит на входную дверь:
бесшумно, чуть пригнувшись, будто в них вот-вот кто-то вы­
стрелит, в зал прокрадываются Иосиф Бродский и Анатолий
Найман.
— Вам что здесь нужно? — так же спокойно, как и все, что
он говорил до сих пор, спрашивает Соловьев. — Вас вызывали?
— Нет, но мы... — начинает Бродский.
— Выйдите отсюда.
— Именем Российской Советской Федеративной Социали­
стической...
...Из блаженной, успокоительной темноты я прихожу в се­
бя: я лежу на полу между скамеек, один из конвойных тычет мне
в нос пузырек с нашатырным спиртом (какая предусмотритель­
ность!). Я потерял сознание. Хлипкий интеллигентик, по выра­
жению великого вождя.
Мне чрезвычайно обидно и тем более стыдно, тем более,
что я еще не знаю, что они там решили. А вдруг...
— Именем Российской Советской... — в третий раз начина­
ет Соловьев, и я, вцепившись в барьер, стараясь выглядеть
как можно спокойнее, внимательно слушаю: нет, дружок, преам­
була не сулит ничего хорошего...
— ...лишить свободы на пять лет, — в зале слышится стран­
ный шум. Это Павловский упал в обморок. На сей раз Соловьев
не останавливается и продолжает тем же ровным голосом: —
Срок отбывания наказания исчислять с...
— Здорово вам припаяли, — говорит мне один из солда­
тиков, сидящий напротив меня на скамеечке воронка, когда
меня везут «домой».
— Три года служу, сколько их прошло, жулья всякого, но
такое! — вторит ему второй.
— Ведь сейчас за это не сажают, — качает головой первый.
Конечно, не сажают! Сколько еще раз я услышу эту фор­
мулу — на этапах от конвойных солдат и офицеров, на преснен­
ской пересылке, в Потьме, и даже в Барашеве, на 3-м лагпунк­
те, пятидесятилетний капитан, тридцать лет прослуживший в
лагерях, разведет руками:
— Теперь-то... Ну, там студентов или пьянчужку, что сболт­
нет лишнее, неположенное, а вас...
А через месяц, когда меня повезут на Московский вокзал
81

к «Столыпину», двое уже других солдатиков расскажут мне,
что о моем «деле» говорит весь конвойный полк.
— Говорят даже, что вы у нас в полку выступали. Правда?
— спросит меня один из них.
Правда. Месяцев за восемь до ареста, в конце 1959 г. дали
мне в Бюро пропаганды путевку на шефское выступление
в конвойном полку МВД. Помещался он (как и сейчас) рядом
с Эрмитажем, в бывшем здании лейб-гвардии Преображенского
полка. Я читал кое-что из военных вещей, рассказывал о вой­
не, отвечал на вопросы и, разглядывая юные солдатские лица,
думал о том, какая тяжелая, какая неблагодарная досталась
им служба.
На 3-м лагпункте, в больничке, куда в роли «обслуги» я был
определен лагерным начальством, «приняла» меня временно
заменявшая начальницу больницы терапевт Мария Ивановна
(фамилию ее я, увы, запамятовал). Полная пожилая женщина,
она встретила меня благосклонными улыбками:
— Успенский?.. Писатель?.. Как же, как же, отлично по­
мню: «Четверть лошади», «Растеряева улица». Очень интерес­
но... Но вы знаете, ведь вам очень повезло. Говорят, когда
Толстой писал «Анну Каренину», он провожал этап арестан­
тов от Бутырской тюрьмы до Казанского вокзала... А вы — эвон
куда забрались!
Приятно было иметь дело с эрудированной дамой!
Но мне повезло еще больше, чем предполагала простодуш­
ная Мария Ивановна: на следующий день начальница больни­
цы назначила меня санитаром в 10-й корпус. В этот же день под
руководством заключенного, бывшего ленинградского студентамедика Ивана Кулябко*, я принялся создавать материальные
ценности и познавать объективные законы действительности:
Кулябко вскрывал труп умершего накануне заключенного.
Десятым корпусом назывался морг, и Кулябко исполнял обя­
занности патологоанатома.
Мне повезло больше, чем даже предполагал Шумилов: на
этапах и пересылках я заполнил «блатной музыкой» два пухлых
блокнота. Тогда я еще не знал, что этими блокнотами нач­
нется моя многолетняя работа над «Словарем русской ненорма­
тивной лексики».
* Кулябко Иван Борисович (р.1938) в 1958 — студент IV курса ЛМИ. Вместе
с однокурсником Вадимом Фомченко распространил листовки, с призывом к
расширению демократии. Арестован по анонимному доносу Фомченко. Оба при­
говорены к 6 г. К. отправлен на Воркуту, позже переведен в Дубровлаг. Отбыл
весь срок. После освобождения — в Ленинграде. Защитил канд. дисс. (1973).
82

Н. Яневич
ИНСТИТУТ МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
В 1930-е — 1970-е ГОДЫ

Я работала в Институте мировой литературы почти с
самого его основания, пережив там разные «эпохи» нашей по­
литической жизни: годы сталинского террора 30-х годов, годы
войны и эвакуации, послевоенный период и «космополитскую»
кампанию, смерть Сталина и так называемую «оттепель», за­
тем конец этого относительна либерального периода — вплоть
до середины 70-х годов.
Разумеется, мне не охватить всего того, что происходило
в советском литературоведении за весь этот период. Но, по­
скольку я буду говорить о нравах и судьбах ученых, мне придет­
ся сказать несколько слов об обстановке, в которой они жили и
создавали свои труды.
Советское литературоведение тоже переживало свои «эпо­
хи». Вначале, в 20-е годы, первые попытки создать новую марк­
систскую методологию в изучении художественной литературы
привели к направлению, которое впоследствии стали называть
«вульгарным социологизмом». Оно объясняло творчество пи­
сателя бытием. В дальнейшем, к концу 30-х годов, крайности
«вульгарного социологизма» начали отмирать (вместо классо­
вой принадлежности в характеристике крупных писателей на
первый план выдвинулся более расплывчатый критерий «на­
родности»). В то же время отчетливо дает о себе знать крите­
рий политический. В 40-е годы этот процесс «политизации»
усиливается еще решительнее.
Конечно, ряд выдающихся ученых-литературоведов, таких,
как Б.М.Эйхенбаум, Ю.Н.Тынянов, В.Б.Шкловский, В.Ф.Пере-*
* Главы из книги воспоминаний.

83

верзев, несколько позднее Г.А.Гуковский, Н.Я. Берковский,
В.Г.Гриб и другие, в самые разные «эпохи» и вне зависи­
мости от школ и направлений, к которым их причисляли, со­
здавали значительные труды и исследования. Но в целом после
разгрома «вульгарного социологизма» («переверзевщины») на­
ше так называемое марксистское литературоведение осталось,
по существу, лишенным какой бы то ни было методологии; в
нем господствовала распутица, в которой действовали погром­
ные политические директивы: таковы были «ждановщина», уда­
ры по Достоевскому, по «безродным космополитам», по Па­
стернаку, по авангардистскому искусству и т.д.
В свете этих директив ученым предписывалось кардиналь­
но менять оценки литературных явлений, делать купюры в из­
даниях русских и иностранных писателей, «каяться» в своих
«ошибках», иногда просто отказываться от начатых трудов.
В условиях постоянного давления даже самым честным и та­
лантливым сотрудникам Института мировой литературы при­
ходилось так или иначе приспосабливаться и лавировать между
объективным анализом и выполнением требований, предъяв­
ляемых к ним высшими инстанциями.
Значило ли это, что в стенах института вообще невозмож­
но было создавать подлинно научные труды? На этот вопрос
нельзя ответить однозначно.
Многие историки литературы самоотверженно продолжа­
ли свои исследования. Однако чем ближе дело подходило к со­
временности, тем труднее становилось заниматься настоящей
наукой.
Особенно наглядно это было при изучении современных
иностранных писателей, считавшихся нашими друзьями и «по­
путчиками», но в известный момент от нас отходивших. При­
мером может служить нашумевшая история с Андре Жидом,
объявившим в начале 30-х годов о своем отказе от капитали­
стического мира и о надеждах, которые он возлагал на комму­
низм. Тогда Издательство художественной литературы в крат­
чайший срок опубликовало 4-томное собрание сочинений Ан­
дре Жида, в предисловии к которому И.И.Анисимов объявил
его роман «Фальшивомонетчики» «в полном смысле социаль­
ным романом», а весь путь Жида, приведший его к коммунизму,
«необходимостью для каждого большого художника, который
хочет дышать». Однако Жиду, приехавшему в СССР в 1936
году, не понравился наш коммунизм. Он ведь ждал от него
«полного и подлинного раскрытия всех возможностей лично­
сти», как он писал в «Дневниках». Именно этого он у нас не
84

увидел и, вернувшись во Францию, излил свое разочарование в
очерке «Возвращение из СССР». В нашей печати поднялся не­
вероятный шум, Жида назвали клеветником и отступником,
снова «продавшимся» капитализму, его имя и творчество ста­
ли запретными для каких бы то ни было исследований, а в IV
томе «Истории французской литературы», созданном в нашем
ИМЛИ уже в 1963 году, говорилось, что «шатания» Жида
«не означали поиска каких-то общественно-разумных и спра­
ведливых решений, а были проявлением характерной для него
игры буржуазного индивидуализма». Такие же виражи проде­
лало наше литературоведение и относительно другого француз­
ского писателя — Андре Мальро, автора очень ярких револю­
ционных романов 30-х годов, тоже считавшегося нашим «по­
путчиком» и тоже, несколько позднее, чем Жид, решительно
порвавшего с коммунизмом. Конечно, ни о какой «социально­
сти» их произведений уже больше не было и речи. В академи­
ческой «Истории французской литературы» оба были отнесены
в раздел «Модернистские и консервативные тенденции».
Немало крови испортила нашим научным сотрудникам
пресловутая проблема социалистического реализма, официаль­
но считающегося в нашем литературоведении ведущим мето­
дом современной прогрессивной литературы — советской и за­
рубежной. Но что такое этот метод? Существует ли он реаль­
но или, как выразился один из моих ученых друзей, это «подпо­
ручик Киже», которого никогда и не было? Однако людям, зани­
мающимся советской литературой, неизбежно приходилось
теоретизировать по этому поводу, писали ли они труды о
Горьком и Маяковском или участвовали в специальных сбор­
никах, выпускаемых институтом, вроде «Актуальных проблем
социалистического реализма».
В принципе, все советские писатели считались соцреали­
стами. Сложнее было с писателями зарубежными. Там соцре­
алистами считались, главным образом, литераторы-коммунис­
ты, и их обычно превозносили в наших статьях и курсах чуть
не до небес, даже если в художественном отношении они сто­
или немногого. (Помню, как изумились и глумились над нами
маститые французские литературоведы, когда никому не из­
вестный у них писатель коммунист Андре Стиль вдруг был на­
гражден Сталинской премией за роман о рабочем классе
«Первый удар».)
Но что было делать, если такой расхваленный нами писа­
тель-коммунист и соцреалист вдруг выходил из партии, как
это сделал Говард Фаст? Тут уж виражи в оценках становились
85

просто головокружительны. В 1953 Фаст был награжден Пре­
мией Мира, а в 1957, после того как он вышел из коммуни­
стической партии и написал книгу «Голый бог», осуждающую
политику компартии, в «Литературной газете» от 24 августа в
статье «Дезертирство под огнем» говорилось, что он «перешел в
лагерь буржуазии». Н.Грибачев назвал Фаста «псаломщиком
ревизионизма». И тогда тем же самым исследователям, которые
превозносили Фаста как соцреалиста, пришлось разоблачать
его как «предателя» и «националиста». После этого Фаст был
удален не только из «социалистического» департамента, но и
вообще из литературы. Имя его пропало из всех наших сбор­
ников и курсов.
В «Истории немецкой литературы» дело доходило до коми­
ческих эксцессов. Нашему времени (после 1945 года) было по­
священо два тома: «Литература ГДР» и «Литература ФРГ».
И вот немецкого писателя Петера Вайса, живущего в Швеции,
на основании его выступлений в пользу социализма сначала
отнесли в том литературы ГДР. Когда же он вдруг написал
пьесу о Троцком, вызвавшую взрыв негодования у наших вер­
хов, он, по предложению А.Л.Дымшица, ведавшего тогда «не­
мецкими» делами института, был выдворен в том ФРГ.
Подобные повороты стали почти постоянной нормой наше­
го литературоведения.
Но что говорить о зарубежных писателях, если наш сооте­
чественник Горький, основоположник социалистического реа­
лизма, до сих пор не может быть полностью представлен
читателю на своей родине?
В 30-томном издании Горького, подготовленном институ­
том, каждый том проходил жесткую цензуру ЦК; Горький пре­
парировался самым бесцеремонным образом. Выбрасывались
целые статьи, делались купюры даже в художественных текстах
(в очерках о Ленине, о Толстом и других).
В 1964 году небезызвестный в нашем литературном мире
А.И.Овчаренко — хвастун и фанфарон, которого его ближай­
шие сотрудники называют не Александром Ивановичем, а Ива­
ном Александровичем (Хлестаковым), — был назначен главным
редактором нового академического, т.е. полного собрания
Горького. При этом он широковещательно заявил в советской
прессе: «Все, что вышло из-под пера Горького, будет опубли­
ковано». Однако на деле ничего из этого не получилось. После
опубликования художественных произведений Горького изда­
ние застопорилось, так как ни переписку Горького, ни его
публицистику напечатать полностью оказалось у нас невозмож­
86

но. Невозможно открыть советскому читателю горьковские
«Несвоевременные мысли»; невозможно опубликовать пере­
писку Горького с Роменом Ролланом; даже очерк Горького
о Ленине опубликован в новом академическом издании со ста­
рыми купюрами, санкционированными Сталиным еще в начале
30-х годов.
Таких примеров «выпрямления», конъюнктурного умалчи­
вания, а порой прямой фальсификации можно привести
множество.
Но я не ставлю перед собой задачи дать историю трудов
института. Я собираюсь рассказывать о событиях и людях, о
том, как с каждой очередной политической «кампанией» фор­
мировались и трансформировались нравы нашего научного
учреждения. Одновременно с описываемыми событиями, на
протяжении этого большого отрезка времени (30 — 70-е годы)
происходила и собственная духовная эволюция автора, пришед­
шего в институт молодым и правоверным коммунистом, а
покинувшего его уже в старости, радикально переоценив пе­
режитый опыт. Соответственно постепенному прозрению авто­
ра в этих воспоминаниях меняется (становится более резким
и определенным) освещение раскрываемых фактов, большинст­
во из которых автор видел, слышал и переживал лично, час­
тично же почерпнул из рассказов своих товарищей — сотруд­
ников ИМЛИ.
1. ГОДЫ ОРГАНИЗАЦИИ И ГОДЫ ВОЕННЫХ БЕДСТВИЙ
Справка об Институте мировой литературы, помещенная в
юбилейной книге «220 лет Академии наук СССР (1725-1945)»*,
представляет его основание следующим образом:
«Институт создан 17 сентября 1932 года в ознаменование
40-летней писательской и общественной деятельности А.М.Горь­
кого; в конце 1938 года Институт был включен в систему
Академии наук СССР.
Задачей Института является научно-исследовательская ра­
бота в области русской литературы, литературы народов
СССР, зарубежных стран и античности...»
В последнем абзаце справки перечисляются имена видней­
ших ученых — академиков и членкоров Академии наук, прини­
* М.-Л., 1945, с. 262-263.
87

мавших участие в работах Института, таких, как М.М.Покров­
ский, Н.И.Новосадский, В.Ф.Шишмарев, С. И. Соболевский,
член Украинской АН Н.К.Гудзий, ленинградские ученые В.М.
Жирмунский и Н.К.Пиксанов.
Так вот этой справке полностью верить н е н а д о , так
как в ней не указан подлинный основатель и первый директор
Института.
Когда я пришла в Институт, еще не входивший в то время
в состав Академии наук и называвшийся просто Институтом
литературы им.Горького*, во главе его стоял блестящий, умный
человек, широко образованный философ и литератор Иван
Капитонович Луппол. В 1939 г., когда ему было 43 года, он был
избран академиком и оказался самым молодым из советских
академиков по гуманитарным наукам. Его перу принадлежали
историко-философские работы о французских просветителях и
о классиках русской, немецкой и французской литературы.
Именно Иван Капитонович и был основателем сначала музея
Горького, а потом и созданного на его базе Института литера­
туры. Он сам подбирал кадры, организовывал экспозиции
музея и разрабатывал программы научной деятельности инсти­
тута. К достоинствам его надо отнести и то, что он прекрасно
умел строить отношения с сотрудниками и когда хотел — легко
завоевывал сердца. Как и весь коллектив, я восторгалась эру­
дицией нашего директора, его талантливостью и увлеченно­
стью своим делом.
Говорили, что Луппол был честолюбцем и строил свою
карьеру крайне осмотрительно и осторожно. Но я думаю, что
осмотрительность Луппола диктовалась, главным образом,
тем, что он прекрасно понимал, в каких сложных условиях он
должен создавать свой институт.
Однажды, зайдя в директорский кабинет по какому-то не­
отложному делу, я застала там целое совещание по крайне
«деликатному» вопросу: на столе перед Лупполом лежала фото­
копия обложки горьковской поэмы «Девушка и смерть», на ко­
торой Сталин поставил свою надпись «Любов побеждает
смерть». Конечно, такая обложка с надписью «самого» была
тогда для музея бесценным экспонатом. Но на беду Сталин в
спешке или по рассеянности не дописал мягкого знака в конце
слова «любовь», и теперь вопрос стоял о том, как же вывеши­
* Так же назывался литературный институт при Союзе писателей. Но то
был учебный институт, созданный для повышения квалификации литераторов,
а наш — научно-исследовательский для изучения литературных процессов.
88

вать на всеобщее обозрение экспонат с орфографической ошиб­
кой? Ученый секретарь института М.П.Венгров и несколько
сотрудников, ведавших экспозицией музея, стояли вокруг ди­
ректора с озабоченными лицами, не зная, как выйти из по­
ложения.
— А если послать к нему подлинник с записочкой, чтобы он
допцрал мягкий знак? — пискнула я со своим тогдашним
прямодушием.
— Да вы что? С ума сошли? Вы хотите меня загубить, что
ли? — прямо-таки взревел Луппол.
Через несколько секунд он «отошел» и весело и даже мило
посмеялся над моей наивностью. Как порешили с этой несчаст­
ной надписью, я уже не помню (но опубликована она с мягким
знаком).
А времена между тем были страшные-престрашные. В стра­
не один за другим проходили памятные политические процессы.
Ныне, более сорока лет спустя, просто диву даешься, как это мы
принимали за чистую монету все эти невероятные инсценировки,
как мы верили всему, что преподносилось сверху. Но наши
партийные кадры (в том числе и я, и мои близкие друзья) были
так приучены принимать на веру все партийные сообщения и
директивы, что оказались неспособными даже и к тени сомне­
ния. Мы только несказанно удивлялись самому факту столь
подлого предательства со стороны старых и, казалось бы,
заслуженных революционеров.
Все ли вокруг нас думали так? Едва ли.
Из маститых ученых, привлеченных Лупполом в институт,
я помню Николая Леонтьевича Бродского, Мстислава Алек­
сандровича Цявловского, Николая Калинниковича Гудзия,
Сергея Михайловича Бонди. Что они думали о происходящих
событиях, не знаю.
Особой популярностью и любовью пользовался у нас Алек­
сей Карпович Дживелегов, удивительно красивый старик, ис­
торик и знаток искусств. На его доклады сбегался весь инсти­
тут. Алексей Карпович отличался открытым и искренним добро­
желательством, особенно по отношению к молодежи, которая
всегда вокруг него толпилась. «Карпыч» появлялся обычно с
шутками и веселыми рассказами, как бы внося в наш деловой и
обуреваемый политическими страстями мир свободную, раско­
ванную и жизнерадостную стихию своей излюбленной эпохи
Возрождения. И вот однажды (это было, кажется, во время
бухаринского процесса в марте 1938 года) он появился в тот
момент, когда мы с Лизой Глатман — одной из наших сотруд­
89

ниц, которая пришла в институт после расформирования
осенью 1937 Институтов Красной Профессуры, — развернув
газету, читали материалы процесса и я начала громко возму­
щаться в духе ходячих представлений того времени: «И чего
им надо было? И чего у них не хватало? Что они, не
могли честно сказать, с чем они не согласны?» и т.д. И вдруг я
оторопело остановилась посреди фразы, почти физически ощу­
тив тяжелое молчание «Карпыча». Он не прерывал меня и не
спорил. Он молчал... И это тяжелое и отчужденное молча­
ние обычно приветливого, разговорчивого и веселого «Карпы­
ча» страшно смутило и озадачило меня. Уходя в этот день
с работы, я унесла с собой это молчаливое неодобрение
как нечто непонятное и тревожное, надолго запавшее мне
в душу.
Когда летом 1940 года директор Луппол, уезжая в от­
пуск, зашел проститься с сотрудницами, мы с Лизой крикнули
ему на прощание какие-то теплые слова: «Отдыхайте как сле­
дует, Иван Капитонович, и приезжайте назад молодым и кра­
сивым!» — «Красивым уже не получается, никак не получает­
ся», — кокетничал он, прекрасно сознавая, что очень хорош
собою. «Нет, нет, получается, обязательно получится!» —
шутили мы.
Бедный Луппол! Он уезжал на курорт, счастливый и побе­
доносный, со своей тогдашней любовью — горьковской снохой
Надеждой Алексеевной Пешковой, «Тимошей», которая была
тоже очень хороша и привлекала немало видных и интерес­
ных людей. И — то ли она была тайным агентом ГПУ (как тогда
шепотом говорилось), то ли сама была жертвой полити­
ческих интриг — не знаю в точности, только один за другим
исчезали все ее поклонники, начиная с самого Ягоды и кон­
чая нашим Лупполом, которого забрали во время их совместной
поездки в одном из южных санаториев страны.
А на другой день коммунистов нашего института срочно
собрал секретарь нашей парторганизации Марк Серебрянский,
очень взволнованно сообщивший нам об аресте директора.
Это было ЧП. Нас обвиняли в отсутствии бдительности и про­
чих смертных грехах. Райком требовал срочных мер и взыска­
ний. Потом эта кампания унялась, так как энкаведисты, доста­
вившие в институт ключ от несгораемого шкафа, взятый из кар­
мана арестованного Луппола, даже не стали проверять содер­
жимое этого шкафа, заявив, что дела Луппола по институту их
не интересуют: он взят по другим обвинениям. Райком от нас
90

отвязался. Но мы все равно были потрясены, озадачены и рас­
теряны. Что все это было? Мы не решались рассуждать...
Бразды правления институтом временно принял директор
музея Пушкина бывший профессор Казанского университета
Леонид Ипполитович Пономарев. Это был старый и честный
«солдат» или даже «Дон-Кихот» революции, как он сам горько
охарактеризовал себя однажды после выпитой рюмки (а он был
слаб насчет этого). Он так же, как и все, был потрясен арестом
Луппола и даже впоследствии (во время войны) не раз расска­
зывал, что видел во сне, как возвращается Иван Капитонович
и он — Пономарев — поднимается из-за стола ему навстречу
и с радостью передает ему обратно институт, отчитываясь, как
он старался не испортить ничего в заведенных старым директо­
ром порядках и как долго он его ждал.
Однако ждал он напрасно. Луппол не вернулся. Молодой
академик, избалованный успехом и, конечно, совершенно не
приспособленный к физическому труду и унижению в нечело­
веческих условиях лагерей, он скоро погиб от непосильной ра­
боты, голода и нервного потрясения. Много позднее мне рас­
сказывали, что, так как он не мог выполнять положенной нор­
мы, ему снизили и без того уже крайне низкий паек и он ходил
по помойкам, а в письмах умолял прислать ему хоть немного
сухарей. Но к тому времени, как жена разыскала его след и на­
чала отправлять посылки, его уже не было в живых.
А созданный Лупполом институт продолжал осуществлять
задуманные труды по истории советских и зарубежных лите­
ратур.
Луппол был не единственным репрессированным из нашего
коллектива. Еще раньше исчез Франц Петрович Шиллер, автор
известного трехтомного труда «История западно-европейской
литературы нового времени», заведовавший у нас сектором
зарубежных литератур. Он был арестован, а впоследствии со­
слан как уроженец республики немцев Поволжья. Его мы тоже
больше никогда не увидели, как и Луппола. Он умер в Крас­
ноярском крае в 1955 году.
Первые месяцы войны были ужасны. Немцы рвались к Мо­
скве. По ночам сотрудники института дежурили на крыше на­
шего музея Горького, сбрасывая «зажигалки». Из столицы
вывозили детей, стариков, музейные ценности, картины, нако­
нец, целые предприятия и учреждения. Леонид Ипполитович
тщетно дожидался четких директив от академического началь­
ства и негодовал, что оно занято скорее собственным спасе­
91

нием, чем спасением институтов. Он был растерян и угнетен сва­
лившейся на него ответственностью за судьбы людей и самого
института, ему явно нужна была помощь молодых и энергичных
людей, и мы, по собственной инициативе, решили помочь.
В течение двух или трех недель несколько наших активных
женщин организовали эвакуацию матерей с малыми детьми, а
также больных и престарелых членов семей наших сотрудников.
Они бешено атаковали Президиум Академии наук, пока не до­
бились от него необходимых распоряжений в отношении транс­
порта и места эвакуации. Затем институт получил директиву
мобилизовать всех, кого только можно, в общегородские отря­
ды для строительства укреплений под Москвой. Я бросилась в
этот отряд вместе с Лизой Глатман, Ольгой Кузнецовой, Ве­
рой Георгиевной Безугловой и другими нашими сотрудницами,
способными держать лопаты в руках. Нас провожали с боль­
шой помпой, с напутственными речами, но не успели мы выйти
за пределы города, как нас завернули обратно: было уже позд­
но, все подступы были взяты немцами, копать и строить укреп­
ления было негде и незачем.
А на другой день — это был известный день московской па­
ники, 16 октября 1941 года, — наш институт в числе многих
учреждений получил приказ выйти из города пешком, так как
никакого транспорта не было и дожидаться его было безна­
дежно. Тысячи людей, молча и сосредоточенно, захватив с со­
бой кто что мог, шли по дорогам, уводившим их из обреченной,
как тогда казалось, Москвы...
Это был холодный осенний день, ветер нес по улицам об­
рывки сжигаемых личных и учрежденческих архивов. Колонна
ИМЛИ, или, вернее, того, что от него осталось, представляла
собой довольно жалкое зрелище. Большинство мужчин были
призваны в армию или ушли в ополчение, а некоторые из них,
в частности руководитель сектора советской литературы Марк
Серебрянский и молодой литературовед-зарубежник Миша Заблудовский, — уже и убиты. Кое-кто из старых ученых (в том
числе А.К.Дживелегов) не пожелали оставить Москву, некото­
рым — членам СП — удалось уехать 14-15 октября с эшелоном
Союза писателей. Были и такие, кто по состоянию здоровья
не мог идти пешком. Таким образом, колонна наша состоя­
ла главным образом из женщин с престарелыми родителями
или с детьми, которых не успели эвакуировать раньше. Шла
Анна Аркадьевна Елистратова — уже тогда крупный специа­
лист по англо-американским литературам, шла задыхаясь,
с трудом передвигая больные, отечные ноги. С ней были
мать и совсем дряхлый отец. С трудом шел в колонне вверенно­
92

го ему института и старый Ипполитыч. Тяжело шагал пожилой
и больной сотрудник горьковского сектора Евгений Эмильевич
Лейтнекер, неся на себе тяжелый рюкзак, целиком заполнен­
ный рукописью его многолетнего и еще не завершенного труда
— «Летопись жизни и творчества Горького». А Варвара Никола­
евна Ланина, из того же сектора, шла с тринадцатилетней
дочерью Таней; среди поспешно захваченных из дому вещей
они тащили новенький сверкающий электрический утюг, кото­
рый вскоре оттянул им руки, и они поволокли его за шнур,
как санки. Потом, конечно, пришлось с ним и совсем расстаться.
Очень скоро люди стали терять силы, и более молодые на­
чали по мере возможности подсаживать сначала самых старых
и слабых, а затем и всех остальных на обгонявшие нас
военные автомашины. В течение дня так была пристроена вся
колонна, в том числе и наш директор, который был совсем без
сил, но ни за что не соглашался сесть в машину, пока не устро­
ил всех остальных. Очутившись в Горьком, мы уже водным
путем добрались до Казани, где разместились в помещении уни­
верситета, а затем с общим эшелоном академических институ­
тов отправились в Среднюю Азию, в Алма-Ату, куда нас «опре­
делил» на жительство Президиум Академии. Когда оказалось,
что Алма-Ата перегружена до отказа, мы нашли прибежище в
Ташкенте.
Нас поселили в задний балетной школы имени Тамары Ханум на одной из центральных улиц города. В огромном зеркаль­
ном зале мы расставили ящики с рукописями и экспонатами
наших музеев (Толстого и Пушкина), которые были присланы в
Ташкент вслед за нами, устроили с помощью этих ящиков не­
которое подобие комнат-клетушек, получивших название «пе­
щер», занавесили входы кто чем мог и стали жить в них семья­
ми или по двое-трое друзей.
Время от времени те из нас, которые были поздоровее, езди­
ли по разверстке горсовета на сбор хлопка, группа сотрудни­
ков института участвовала в прокладке Северо-Ташкентского
канала; большая часть научных работников была использована
на лекционной работе в госпиталях, на предприятиях и строй­
ках области. За это Ташкент худо-бедно, но обеспечивал нас
жильем и питанием.
Больше всего, помнится, мы страдали из-за отсутствия кар­
тошки — привычной русской картошки, без которой у нас не
обходится почти ни одна трапеза. Но на Алайском рынке —
этом «чреве Ташкента», картошка стоила 8 рублей килограмм,
и покупать ее или выменивать на барахло могли только те, кто
93

умудрился с собой что-нибудь привезти. Среди нас таких почти
не было. Однажды, гуляя по рынку с Ольгой Кузнецовой и совер­
шенно платонически любуясь его живописными фруктовыми и
овощными рядами, мы усмотрели нашего директора — Леонида
Ипполитовича, который стыдливо стоял где-то в уголке, держа
в руках свою шляпу. Он хотел, бедняга, продать ее или выме­
нять на картошку, но так застенчиво и неумело держал эту шля­
пу, что никто его не понял. Можно было подумать, что он
протягивал ее за милостыней. Мы потихоньку ушли...
«Ипполитыча» мы жалели и любили, несмотря на то, что в
полную противоположность Лупполу он был тугодум, совсем
не умел строить отношений с подчиненными, часто взрывался
и напрасно обижал людей, бывал очень несправедлив в своих
внезапно возникающих симпатиях и антипатиях. Но мы знали,
что он щепетильно честен, бескорыстен и совершенно беспо­
мощен в отношениях с начальством, особенно когда сталкивал­
ся с лжецами, хапугами, карьеристами и прочей скверной, кото­
рой у нас всегда было предостаточно. Мы считали своим долгом
помогать ему во всех делах института, особенно в устройстве
людей, которых вместе вывели из Москвы.
«Мы» — это наш институтский актив, общественность «Та­
мары Ханум», очень тесно спаявшаяся в дни военных бедст­
вий: Лиза Глатман, ставшая заместителем директора по оргвопросам, Лидочка Крючкова — секретарь дирекции, очень
теплый и милый человечек, окончившая во время эвакуации в
Ташкенте медицинский факультет и ставшая потом превосход­
ным врачом московской Боткинской больницы; Варвара Нико­
лаевна Ланина — бессменный председатель месткома, в обя­
занности которой входило распределение ордеров на промто­
вары — обувь, блузки, брюки и т.д. (ордеров было мало, жаж­
дущих — много, но В.Н. делила все неукоснительно серьезно
и справедливо). К активу примыкала еще Эммочка Эвин из му­
зея Пушкина, прекрасный товарищ, поддерживавшая постоян­
ную связь с нашими сотрудниками-фронтовиками, и деловая,
очень взыскательная к себе и к людям Тамара Мотылева, вы­
полнявшая в эвакуации роль ученого секретаря. Душою актива
была Ольга Кузнецова, которая не занимала никаких постов, но
обладала горячей, щедрой и самоотверженной душой и именно
потому всегда притягивала к себе сердца.
Вкоре в «Тамару Ханум» начали съезжаться и те сотруд­
ники, которые выбрались из Москвы независимо от института.
Среди них был Евгений Борисович Тагер, специалист по Горь­
кому, Маяковскому и — шире — русской литературе начала
94

XX века, талантливый ученый и прелестный человек, совер­
шенно беспомощный в практической жизни. С ним была его кра­
сивая, но очень больная жена — Елена Ефимовна. Затем начали
прибывать и ученые ленинградского Института русской литера­
туры, которых на время эвакуации влили в наш московский
институт. Многие из них были вывезены из блокированного
Ленинграда и с трудом, с разными злоключениями достигли
Ташкента. Среди них были и Владимир Федорович Шишмарев,
и Виктор Максимович Жирмунский, успевший подвергнуться
аресту в самом начале войны, потому что занимался немецким
фольклором и был связан с немцами Поволжья. Была и такая
относительно молодая пара, как Тамара Исааковна Сильман и
ее муж Владимир Григорьевич Адмони. Они были эвакуиро­
ваны в Пятигорск, а когда и туда подошли немцы — бежали
из города на крыше вагона, в котором вывозили зверинец.
Институт понемногу возобновлял и развертывал свои тру­
ды. Шла работа над историей советской литературы. Под ру­
ководством А.А.Елистратовой заканчивался один из «англий­
ских» томов. В эвакуации же начали создавать 1-й том «Исто­
рии американской литературы», которому предстояла затем
громкая, даже скандальная судьба. А В.М.Жирмунский взялся
за фундаментальное исследование узбекского фольклора, для
которого он, в свои пятьдесят с лишком лет, должен был изу­
чить отнюдь не легкий узбекский язык.
На заседаниях секторов обсуждались статьи и главы моно­
графий. Однажды на объединенном собрании всех научных
секторов Адмони прочитал доклад об антифашистской поэзии
в Германии. Доклад прошел с большим успехом, стихи, которые
он цитировал, были очень хороши; и только теперь, спустя
тридцать с лишним лет, я узнала, что это была маленькая ми­
стификация, так как все эти стихи на немецком языке он со­
чинил сам.
В настроении жителей «Тамары Ханум», как почти всех
советских людей того времени, происходили заметные сдвиги.
Растерянность первого периода войны сменялась волной пат­
риотизма. Все жили единым устремлением и единым чувством:
только бы выиграть войну! В этот момент наша Ольга объяви­
ла, что, раз ее дочери находятся на государственном попече­
нии в детском интернате Академии наук, она лучше пойдет до­
бровольцем на фронт, где принесет больше пользы людям. И хо­
тя ей было в то время около сорока, она получила направление
на поварские курсы, окончила их и в звании сержанта была от­
правлена на фронт, где пробыла почти до самого конца
95

войны. Как и многие другие, на фронте она даже вступила
в партию.
В мае 1943 года академические институты, и наш в том
числе, возвратили в Москву. Все бросились восстанавливать
свои брошенные дома и возобновлять занятия, прерванные
войной. Только ленинградцы еще не спешили в свой много­
страдальный город, и на первых порах мои друзья — Тамара
Исааковна и Владимир Григорьевич — остались работать в на­
шем московском институте. Тем более, что Т.И. была нужна
коллективу американистов, завершавшему работу над «Исто­
рией американской литературы».
II. ПОСЛЕВОЕННЫЙ ПЕРИОД.
ИМЛИ И «КОСМОПОЛИТСКАЯ» КАМПАНИЯ
Под аккомпанемент бурного славословия «любимого», «ге­
ниального» и «мудрейшего» вождя вторая половина 40-х годов
ознаменовалась жестокими погромами на идеологическом фрон­
те.
Первым из таковых оказалось известное постановление
ЦК ВКП(б) «О журналах ’’Звезда“ и ’’Ленинград“» от 14 авгу­
ста 1946 года.
Но еще полутора месяцами раньше была основана газета
«Культура и жизнь» — орган Управления пропаганды и агита­
ции ЦК ВКП(б), в которой восхваления общих успехов и до­
стижений советской культуры чередовались с беспощадным из­
биением ее конкретных представителей. Мы раскрывали эту га­
зету с ужасом. Ее страницы пестрели заголовками: «Грубые
ошибки журнала ’’География в школе“»; «Немарксистская
книга об экономике США»; «Под знаком разложения и упадка»;
«Искажение исторической правды» (о романе Ревича в журна­
ле «Звезда»); «Вредные измышления С.Гиля» (о книге «Шесть
лет с Лениным»); «Раболепие и безыдейность» (о книге профес­
сора Рубинштейна «Общая психология»); «В тени ведомственно­
го благодушия» (о газете «Советское искусство»); «Против
идеализации реакционных взглядов Достоевского» (в литерату­
роведческих трудах В.Кирпотина и А.Долинина) и т.д., и т.п.
Приговор, вынесенный на страницах газеты «Культура и
жизнь», обжалованию не подлежал. Если бы и нашлись смель­
чаки выступить против него, их статьи все равно нигде бы не
поместили. Разгромленные таким образом книги немедленно
изымались из продажи и из всех библиотек страны. А авторы
их подвергались долгой и унизительной проработке на собра­
96

ниях своих учреждений, где должны были каяться и призна­
вать ошибки. В противном случае их изгоняли с работы и ни­
куда уже больше не принимали. В периферийных городах
это происходило еще круче и безжалостней. Рассказывали, что
на одном из таких избиений в Харькове измученный вконец
«прорабатываемый» поднялся на трибуну и сказал: «Вы меня
убедили, товарищи. Я понял, что я действительно не наш че­
ловек!» Эта фраза «я — не наш человек» вошла в поговорку.
В атмосфере подобных погромов проходила и научная, и
общественная жизнь ИМЛИ.
Вскоре после возвращения из эвакуации нашего любимого
старого Леонида Ипполитовича возвратили на прежнюю долж­
ность директора Музея, а во главе института поставили ленин­
градского академика Владимира Федоровича Шишмарева, его
заместителем — доктора филологических наук Валерия Яковле­
вича Кирпотина. Институт заметно расширялся и набирал вес.
Тесное содружество, родившееся в годы военных бедствий,
уступило место более официальной обстановке важного акаде­
мического учреждения. Теперь в ИМЛИ были собраны самые
квалифицированные кадры московских литературоведов, от­
крывались или выделялись из старых новые секторы и отделы
(по изучению литератур народов СССР, фольклора, позднее —
сектор стран народных демократий), расширялся отдел аспи­
рантуры и докторантуры, учрежденный еще Лупполом.
В то же время в жизни института очень скоро обнаружи­
лись первые погромные тенденции.
Началось с того, что в один прекрасный день к нам пожало­
вал некий Виктор Николаев, бывший слушатель Института
Красной Профессуры (литературы). Лизочка Глатман, учивша­
яся там вместе с ним, рассказывала мне, что это был препро­
тивный человек, известный главным образом своими грязнень­
кими похождениями по женской части, причем похождения
эти не раз обсуждались на партийном бюро. Но вот в 37-м году
он вдруг активизировался и начал бойко выступать на собра­
ниях с разоблачениями «врагов народа» и их «пособников», за
что и удостоился похвалы тогдашнего партсекретаря ИКП Афро Петросян, объявившей, что Николаев — это наш «Никола­
енко» (была такая то ли истеричка, то ли нормальная клевет­
ница на Украине, которая свирепо «разоблачала» украинское
руководство во главе с Постышевым, за что и получила одобре­
ние самого ЦК ВКП(б)).
Теперь этот Николаев работал в Горьком, был кандидатом
наук и приехал в Москву прозондировать почву, нельзя ли
97

ему поступить в докторантуру Академии наук. Приема в до­
кторантуру тогда не было, и он ушел из института ни с чем.
Однако, потерпев неудачу у нас, Николаев попал выше —
в аппарат ЦК. И — то ли Афро Петросян (которая работала
там после окончания ИКП, а в этот момент уходила в Академию
общественных наук) рекомендовала его на свое место, то ли
у него нашлись другие друзья и покровители, только через не­
сколько месяцев после первого визита он появился в институте
уже в качестве инструктора ЦК, то есть человека, от которо­
го зависели судьбы людей и целых учреждений. Некоторое время
он затратил на то, чтобы сориентироваться в обстановке, а за­
тем не преминул воспользоваться своей властью.
Осенью 1946 года на Ученом совете НМЛ И защищал дис­
сертацию один из самых крупных ученых нашего времени —
Михаил Михайлович Бахтин, тогда уже немолодойчеловек,
необычайно трудной и мужественной жизни. Я, по своему не­
вежеству, ничего не знала о нем. Впрочем, мало кто из моего
поколения советских литературоведов был знаком с его рабо­
тами. В 1929 появилась его замечательная книга «Проблемы
творчества Достоевского», но больше его не издавали, так как
он был сослан в Казахстан, то ли за религиозные, то ли еще
какие-то «враждебные» убеждения; затем он провел долгие го­
ды в Мордовии, читая курс литературы в Саранском пединсти­
туте. Человек энциклопедической образованности, он читал свои
лекции с блеском и щедростью огромного таланта. При этом
он жил, зачастую голодая, в неотапливаемом помещении
бывшей церкви; чтобы поддержать его силы (а он был больным
человеком с ногой, ампутированной вследствие перенесенного
в юности костного заболевания), его жена годами втайне уре­
зывала для него продукты от своего собственного скудного
пайка, доведя себя в конце концов до полного истощения и,
может быть, преждевременной смерти...
Говорили еще, что Михаил Михайлович был человеком
необычайно великодушного сердца, что он спокойно переда­
вал друзьям свои труды и мысли, лишь бы эти труды хоть
под чужими именами, но увидели свет.
Однако все это стало мне известно буквально в последние
— шестидесятые и семидесятые годы. Тогда же, в 1946 году,
я и мои товарищи по институту знали только то, что он прие­
хал из Саранска защищать в качестве кандидатской диссерта­
ции свою работу «Рабле в истории реализма», а его оппоненты
— старые и уважаемые профессора Александр Александрович
Смирнов из Ленинграда и москвичи Алексей Карпович Джи98

велегов и Исаак Маркович Нусинов — сочли возможным про­
сить ученый совет института о присуждении ему сразу степени
доктора наук. И хотя на защите разгорелась дискуссия (замди­
ректора В.Я.Кирпотин, а также Н.Л.Бродский и Н.К.Пиксанов выступили против присуждения Михаилу Михайловичу
докторской степени), Совет института все же постановил при­
судить М.М.Бахтину степень доктора филологических наук.
И однако — ведь жизнь наша была полна совершенно не­
предвиденных драматических поворотов — Бахтин не только
не получил степени доктора, но, мало того, имя его было
снова напрочь вычеркнуто из советской науки.
Причина была следующей: в ноябре 1947 года, когда дис­
сертация находилась еще на утверждении в Высшей аттеста­
ционной комиссии (ВАК), в «Культуре и жизни» под широко­
вещательной шапкой «Преодолеть отставание в разработке
актуальных проблем литературоведения» появилась статья Ни­
колаева, в которой был обруган ИМ ЛИ, «оторванный от
жизни», и говорилось, что «Ученый совет института неред­
ко проявляет безответственное, антигосударственное отно­
шение к присуждению ученых степеней». В качестве иллю­
страции приводилась как раз диссертация Бахтина, названная
«фрейдистским» и «антинаучным» трудом. А в доказатель­
ство, как обычно, было приведено несколько выдернутых
из контекста цитат, получивших от этого нелепый и смехотвор­
ный вид, вроде «гротескного образа тела» или «образа матери­
ально-телесного низа» в произведениях Рабле. Нечего и гово­
рить, что само имя Бахтина стало после этой статьи одиозным.
Что касается ВАКа, то сначала там просто отложили дело
Бахтина, очевидно, не зная, как приняться за него после столь
оглушительной критики. Затем, 9 мая 1949 года, т.е. более чем
через два с половиной года после защиты, ему было направле­
но письмо с приглашением приехать в Москву на заседание
пленума ВАК, на котором будет рассматриваться его дис­
сертация.
«Одновременно соообщаем, — писали ему в этом при­
глашении, — что предварительная экспертиза показала, что
работа содержит ряд ошибочных положений: Рабле рассмат­
ривается вами оторванно от своей эпохи, от гуманистическо­
го движения Франции и всей Европы того времени. При рас­
смотрении романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» совершенно
игнорируется его замысел, его идейная сторона, что при­
дает работе формалистический характер...» Далее Бахтин
99

упрекался в том, что обнаруживает «пристрастие к рас­
смотрению образов, имеющих грубо-физиологический харак­
тер» (это было явным реверансом в сторону статьи Нико­
лаева), что Рабле оказывается «опрокинутым в средневеко­
вье» и отсюда «очевидна порочность такого взгляда на
Рабле». Затем Бахтину ставили в упрек, что он «компарати­
вистски» сопоставляет творчество Гоголя и творчество Раб­
ле и при этом «совершенно игнорирует глубокое идейное
содержание произведения великого русского реалиста и на­
циональное значение Гоголя». В заключение было сказано, что
«указанные недостатки делают работу идеологически по­
рочной».
Следующий документ — выписка из протокола заседания
ВАК от 9 июня 1951 г. — гласил:
Слушали:
§4. Об утверждении Бахтина М.М. в ученой степени доктора филологи­
ческих наук на основании защиты 15 ноября 1946 г. в Совете Института
им. Горького АН СССР диссертации: «Рабле в истории реализма», представ­
ленной на соискание ученой степени кандидата наук.
Постановили:
Отклонить ходатайство об утверждении Бахтина М.М. в ученой степени
доктора филологических наук ввиду того, что представленная к защите ра­
бота не отвечает требованиям, предъявляемым к диссертации на соискание
ученой степени доктора наук.
Зам председателя ВАК
А.Топчиев
Уч. секретарь
И.Горшков.

Так было покончено с докторской диссертацией М.М.Бах­
тина.
Возвращаясь к статье Николаева в «Культуре и жизни»,
надо сказать, что разгромом Бахтина она отнюдь не огра­
ничивалась. Здесь же было заявлено, что в ИМЛИ «не было бое­
вого большевистского духа», что он «заражен боязнью, трусо­
стью в постановке и решении острых и актуальных вопросов»,
и указывалось несколько фамилий: Моисея Павловича Венгрова,
Евгения Борисовича Тагера, затем Гельфанда и Гоффеншефера,
которые «не сдают работ в срок». А Александр Абрамович
Аникст (один из самых блестящих сотрудников сектора зару­
бежных литератур) якобы «наскоро подписывает к печати оши­
бочные работы, вроде "Истории американской литературы“».
(Последнее, кстати, было грубым враньем, так как Аникст ни­
когда не подписывал к печати означенную «Историю амери­
канской литературы», будучи лишь одним из многих членов
100

редакционной коллегии этой книги. Но где и как можно было
это вранье опровергнуть? Кто решился бы возразить инструк­
тору ЦК? И какая газета напечатала бы такое возражение?)
В этой же статье Леонид Гроссман обвинялся в том, что в ра­
боте о Льве Толстом ставил великого русского писателя «в один
ряд с декадентским французским писателем Марселем Прус­
том». Это характеризовалось как «раболепие перед буржуаз­
ной культурой». Состав имен «обвиняемых» был подобран со­
вершенно определенным образом. Так в стенах института на­
чиналась недоброй памяти «космополитская» кампания, которая
уже бушевала по Союзу писателей и другим идеологическим
учреждениям и в которой мы далеко не сразу распознали эле­
ментарный еврейский погром, развернутый по высочайшему
указанию ЦК и «лично товарища Сталина».
Результатом статьи Николаева явилась полная смена руко­
водства института. Шишмарев и Кирпотин были сняты. Дирек­
тором института назначили работника Отдела культуры ЦК
Александра Михайловича Еголина — человека не злого, но
абсолютно безликого. Зато его заместителем сделали хитрого и
умного Сергея Митрофановича Петрова (тоже из аппарата
ЦК), очень скоро создавшего в институте свой штаб из лов­
ких молодых людей, готовых на любые «подвиги», кроме науч­
ных (мы называли их «мальчиками при дирекции»). Это были
Игорь Успенский, Александр Овчаренко и молодой Слава Козьмин (сын прекрасного историка Бориса Павловича Козьмина).
Все трое — в особенности первый — сыграли чрезвычайно мрач­
ную роль в истории института.
Новая дирекция начала с основательного перетряхивания
штатов и научных программ института. Кое-кого из сотрудни­
ков, названных в статье Николаева (Гельфанда, Гоффеншефера, а впоследствии и Аникста), уволили. Многих, занимавшихся
историей литературы, дабы ликвидировать «оторванность от
жизни», без дальних слов «пересадили» на современность.
Затем в институте началась серия громких дел.
Первым объектом погрома оказалась «История американ­
ской литературы». Беда этого труда заключалась в том, что он
был начат еще во время войны, когда мы с США выступали еди­
ным фронтом против гитлеризма. Но из-за черепашьих изда­
тельских темпов книга появилась в свет в 1947 году — в момент
обострения советско-американских отношений. И тогда спо­
койный, доброжелательный тон авторов тома по отношению
к исследуемой ими американской литературе показался «руко­
водящим товарищам» недопустимым.
101

Начался невероятный скандал. Книгу обвинили в том, что
она содержит извращения и политические ошибки, что в ней
«слыиен звон долларов» и т.п. Сотрудники зарубежного сек­
тора, имевшие даже косвенное отношение к созданию этой
книги, были жесточайшим образом обруганы и либо тотчас же,
либо спустя некоторое время уволены из института. Абель
Исаакович Старцев был изгнан как один из ответственных
редакторов тома, Тамара Мотылева — как рецензент, Аникст —
как член редколлегии, Тамара Сильман — как автор статьи об
Эдгаре По, признанной «порочной».
Всем бросилось в глаза, что не была «проработана» и уво­
лена только А.А.Елистратова, которая была автором многих
глав и вторым или даже первым ответственным редактором
«Истории американской литературы» и, следовательно, также
должна была нести ответственность за «ошибки» тома. Сама
Анна Аркадьевна была чрезвычайно удручена и сконфужена этой
«амнистией», но от нее ничего не зависело. Она была русской
по национальности, а «высшие» соображения требовали очи­
щения Института от еврейских специалистов. Особенно сви­
репствовал в деле разоблачения «космополитов» один из то­
гдашних партийных активистов, ставший вскоре секретарем
нашей парторганизации, — Игорь Успенский. Ему в не­
малой степени вторил докторант зарубежного сектора Алек­
сандр Федорович Иващенко, человек далеко не бездарный,
но чем-то всегда ущемленный, маниакально подозрительный и
истеричный, считавший, что его «затирают» евреи — Старцев,
Аникст, Мотылева и другие.
Разгромленное издание — первый опыт «Истории амери­
канской литературы» на русском языке — было задумано авто­
рами в двух томах и писалось с подлинным знанием дела и с
большой любовью. К моменту разгрома первого тома недалек
был от своего завершения и второй. Но после скандала мате­
риалы второго тома были отвергнуты и уничтожены без вся­
ких разговоров. («Я жалею лишь о том, что нам не дали допи­
сать второго тома, — говорил много лет спустя Старцев. —
Пусть бы потом изругали и избили, но хоть осталась бы
книга!»)
За расправой с американистами последовали партийные
бюро с обвинением в «космополитизме» и исключением из
партии ряда коммунистов-евреев. Первым был Борис Яковлев,
человек самоуверенный и малосимпатичный, но, несомненно,
одаренный, работавший в секторе советской литературы. Он
был сыном известного врача Хольцмана, одного из тех, кто в
102

свое время обвинялся в убийстве Горького («Подумать только!
Какой позор! Сын убийцы Горького работает в институте име­
ни Горького!» — кричал на всех углах Успенский). За Яковле­
вым последовал бывший зам. директора института В.Я.Кирпотин — член партии с 1918, бывший зав. сектором художест­
венной литературы ЦК ВКП(б), автор книг о творчестве рус­
ских революционных демократов и о Достоевском. Затем —
докторант Иона Савельевич Нович, тоже автор многих статей
и книг, работавший над диссертацией о Горьком. Затем извест­
ный горьковед Борис Аронович Бялик — единственный, кого
не исключили из партии и не уволили из института, хотя нещад­
но ругали за якобы неправильное толкование соцреализма
(то ли он находил в соцреализме сочетание реализма с роман­
тизмом, а это считалось криминалом, то ли еще что-то в этом
роде). Но Бялик исхитрился в чем-то покаяться, от чего-то от­
биться, а главное, представить на бюро прекрасные отзывы о
своей фронтовой деятельности в качестве военного коррес­
пондента в годы Отечественной войны. Он «уцелел», получив
лишь строгий выговор за идеологические ошибки. Следом за
Бяликом разбиралось дело Тамары Лазаревны Мотылевой, над
которой уже висело обвинение в благожелательной рецензии
на «порочный» американский том, а теперь к этому присоеди­
нились «ошибки» в недавно защищенной ею докторской дис­
сертации «Мировое значение Льва Толстого».
Все перечисленные были не только специалистами в своей
области, но и «правоверными» коммунистами. Но последнее
тоже ничего не значило. Все они были ошельмованы и как уче­
ные, и как члены партии.
Процедура проработки была следующей: на партбюро
создавалась комиссия, которая распределяла между собой ос­
новные труды «прорабатываемого», прочитывала их и выяв­
ляла «идеологические ошибки», которые должны были свиде­
тельствовать о преклонении автора перед Западом. Затем все
сводилось вместе и докладывалось на заседании партбюро.
Картина получалась солидная и внушительная, и все только
диву давались, как это до сих пор такой космополит-злоумыш­
ленник мог безнаказанно творить свое черное дело в стенах
института. «Злоумышленник», конечно, пытался отбиться, но
сделать это было довольно трудно, а его ученики и почитатели,
немедленно «прозревшие», в лучшем случае растерянно морга­
ли глазами, в худшем же присоединялись к своре разъяренных
псов, с ажиотажем загонявших дичь. Затем все выносилось
на партийные собрания, которые, как правило, единогласно
103

принимали резолюцию, предложенную бюро: «исключить из
партии и снять с работы».
Сегодня, по прошествии стольких лет, стоит задуматься
над тем, каким образом достигалось подобное единогласие.
Нельзя отрицать, что в этом деле присутствовали элемен­
ты страха и малодушия: ведь мы жили в атмосфере всепрони­
кающего правительственного террора, с которым невозможно
было бороться. Однако все в целом было гораздо сложнее.
Нас так долго воспитывали в уважении к коллективу, к массе,
к мнению большинства и к отрицанию индивидуализма, став­
шего просто бранным словом, что в конце концов мы совсем
потеряли свое индивидуальное лицо. Нам даже не прихо­
дило в голову отстаивать свое мнение против мнения боль­
шинства, воплощением которого мы со всей убежденностью
считали партию, точнее, партийное руководство. Поэтому
массовые психозы, хотя они и организовывались и «спус­
кались» сверху, захватывали (и убеждали!) широкие круги.
Сошлюсь на рассказ одного из членов тогдашнего партий­
ного бюро — сотрудника отдела зарубежных литератур Е.М.Евниной. По ее словам, один из позорнейших поступков ее жиз­
ни, за который она и сейчас еще краснеет, связан с «делом»
Т.Л.Мотылевой. Когда исключали первых «космополитов» —
Яковлева и Кирпотина, труды которых ей были недостаточно
хорошо известны, — Е.М. отнеслась к этому довольно равно­
душно, попросту поверив всему, что докладывала о них комис­
сия и что говорилось на бюро. Бездумно проголосовав, Е.М.
уехала в отпуск, а возвратившись в Москву через месяц, узна­
ла, что на последнем заседании бюро разбиралось дело Мо­
ты левой.
Хотя многие считали Тамару Лазаревну конъюнктурщи­
ком и называли «сухарем» и педантом, Е.М. знала, что она
была человеком громадной трудоспособности и целеустремлен­
ности, и при этом эрудированным, владевшим несколькими
иностранными языками. Она всегда была образцово-показа­
тельной ученицей, типичной «отличницей» и выдерживала эту
мерку в своей научно-исследовательской работе. Услышав, что
Мотылеву исключают из партии за ошибки, допущенные в док­
торской диссертации, Е.М. чрезвычайно удивилась, так как
привыкла считать ее сильным научным работником и «правиль­
ным» коммунистом*.
* Таким «правильным» коммунистом Т.Л.Мотылева продолжает оставать­
ся и по сей день.
104

Евнина и Мотылева работали в одном отделе и хотя ни­
когда не были друзьями, но знали друг друга довольно близко.
Естественно, что Мотылева обратилась к Евниной за помощью
и советом. Разговор происходил в доме Тамары Лазаревны,
и при нем присутствовала ее мать — старая женщина, врач по
специальности, которая с запальчивостью доказывала, что ви­
ной всему не ошибки Тамары, а ее национальность, ведь неда­
ром Аню Елистратову, с которой Тамара когда-то вместе учи­
лась, никто не «прорабатывает». Тамара Лазаревна несколько
раз обрывала мать и возвращалась к главной теме разговора.
«Мне бы хоть выговора добиться, вместо исключения», — гово­
рила она. Е.М. считала, что и для выговора нет никаких осно­
ваний. Они расстались на том, что на собрании Евнина будет
отстаивать эту точку зрения.
Однако на другой день ее вызвал к себе секретарь партий­
ной организации НМЛ И Иван Андреевич Мартынов. Он об­
стоятельно и убежденно разъяснял ей, какой страшный вред
приносят партии ученые-космополиты, намеренно или ненаме­
ренно захваливающие буржуазную литературу и искусство в
ущерб нашей молодой советской культуре, приводил примеры,
почерпнутые им на инструктаже в ЦК партии, потрясал
несколькими криминальными, с его точки зрения, положе­
ниями и цитатами из работы Моты левой (речь шла о том,
что она «принижает» нашего величайшего русского писа­
теля Льва Толстого, отдавая его на суд западных «пигме­
ев»). И по мере того как Мартынов говорил, Е.М. чув­
ствовала, что сознание ее заволакивается чем-то чужим,
въедливым и прилипчивым, и она уже не могла и не уме­
ла ничего ему возразить. Она не запомнила его доводов,
но запомнила, что он ее
у г о в о р и л !
Она вер­
нулась домой совершенно обескураженная и позвонила Мотылевой, что дело оказалось гораздо сложнее, чем она ду­
мала, и она ничего не сможет для нее сделать...
А через несколько дней на партийном собрании ИМЛИ
перед нами был разыгран впечатляющий спектакль. Докладчи­
ком по делу Мотылевой был А.Ф.Иващенко. Театральным же­
стом он откидывал прядь волос со своего, надо сказать, высоко­
го и красивого лба и громко прочитывал какую-нибудь «недо­
пустимую» фразу из диссертации Мотылевой, каждый раз со­
провождая ее одним и тем же рефреном: «И это говорит со­
ветский ученый, коммунист?!» — «Позор!», — вторил ему с
другого конца стола Мартынов. Затем шла новая фраза из Мо105

тылевой и снова рефрен: «И это говорит коммунист?!» И сно­
ва мартыновский бас: «Невероятно!», «Позор!» и т.д.
Все собрание было оглушено и потрясено. Никто не возра­
жал и ни о чем не спрашивал. Выступавшие вякали что-то,
поддерживая тезисы докладчика. И наша Е.М. по приглашению
Мартынова встала и выговорила, как попка, какие-то пустые,
дурацкие слова о «недопустимых» ошибках. Затем мы все про­
голосовали за исключение Мотылевой из партии. То же самое,
как завороженные, сделали даже самые честные из нас, даже
моя Ольга Кузнецова, которая теперь нещадно корит себя
за этот недостойный поступко.
Много месяцев спустя, когда Моты лева была уже восста­
новлена в партии благодаря заступничеству Фадеева (хотя
так и не возвращена в институт), мы были на каком-то кол­
лективном просмотре новой пьесы в театре. Выйдя в антракте
в фойе, мы с Е.М. столкнулись нос к носу с Тамарой Ла­
заревной и ее мамой. Тамара спокойно поздоровалась с нами
обеими без тени обиды: она ведь была такой же комму­
нисткой, как мы, и тоже голосовала за исключение из
партии тех «космополитов», которые проходили в нашей
парторганизации до нее, — Яковлева, Кирпотина, Новича и
других. Но, когда Евнина протянула руку ее матери, та
демонстративно отвернулась, и я увидела, как протянутая
рука повисла в воздухе. Старуха, не связанная никакими пар­
тийными «нормами», не простила предательства. Е.М. удали­
лась, пристыженная и подавленная, объявив мне, что «Тамарина
мама — права».
Другое свидетельство об организации «космополитской»
кампании я приведу со слов покойного Дмитрия Дмитриевича
Обломиевского, который до того, как стать научным сотрудни­
ком нашего института, работал некоторое время в аппарате
ЦК.
Дм. Дм. был ленинградцем. После возвращения из дальне­
восточной армии, где он служил во время войны, его пригла­
сили в отдел культуры ЦК на должность консультанта по во­
просам русской и зарубежной литературы. Дм. Дм. колебался,
принять ли ему это предложение, так как, будучи ученым каби­
нетного типа, совсем не привык к организационной и админи­
стративной работе (в партию он вступил относительно недавно,
в первые дни войны). Но его заверили, что он будет очень
полезен в партийном аппарате, а между тем у него будет отдель­
ны кабинет и, следовательно, все условия для продолжения
исследовательской работы: он недавно закончил книгу о фран­
106

цузском романтизме, а сейчас заинтересовался творчеством
Достоевского.
В конце концов Дм. Дм. согласился на работу в ЦК, хотя
по всему своему внутреннему облику типичного ленинградско­
го интеллигента очень мало подходил к стилю этого учреж­
дения.
Я познакомилась с ним как раз в этот период. Уезжая в
Ленинград, Тамара Исааковна Сильман просила меня дружес­
ки позаботиться о нем, так как он был человеком одиноким,
болезненным и крайне застенчивым (вся его родня — сестры
и племянники — осталась в Ленинграде).
Дм. Дм. редко говорил мне о том, что делается в ЦК (это
не полагалось у работников аппарата), но однажды его прорва­
ло. Он рассказал, что заведующий их отделом Ф.М.Головенченко, недавно сменивший на этом посту Еголина, переведенного
директором в наш институт, вызвал к себе руководство ИМ Л И
— того же Еголина, Мартынова и других — по специальному
вопросу. Речь шла о том, что в штате института слишком много
евреев и надо найти способ освободиться от кого только воз­
можно. Началось персональное обсуждение по спискам. Осо­
бенно почему-то Головенченко придирался к фамилии Мотылевой (слишком много она печаталась, что ли, раздражая тем
самым наших «руководящих» литературоведов?).
«Если бы вы знали, как мне все это неприятно, — печально
комментировал свой рассказ Дмитрий Дмитриевич. — У меня
, столько друзей-евреев, мне и в голову никогда не приходило
разделять людей по национальности... И я никак не могу этого
понять».
Надежды на продолжение научной работы также не оправ­
дались. Отдельного кабинета ему не дали, а поместили в одну
комнату с Николаевым. Понаблюдав некоторое время этого
развязного и нечистого человека, Дм. Дм. проникся к нему глу­
бочайшей антипатией. Николаев и Дм. Дм. были действитель­
но настоящими антиподами и по манере поведения, и по внут­
ренней сущности, и по отношению к людям. И насколько один
был «к месту» в аппарате ЦК (в особенности в момент «космо­
политской» кампании, в которой он чувствовал себя как рыба
в воде), настолько другой был здесь белой вороной и начинал
мучительно это ощущать.
Дальше шло все хуже и хуже. Ужасно изводил Обломиевского наш Успенский, который в новом составе бюро стал пар­
тийным секретарем института, вместо серьезно заболевшего
Мартынова (у того обнаружилась скоротечная саркома, от кото­
107

рой он в скором времени и умер). Успенский приходил в ЦК
к Дм. Дм., которому было поручено наблюдение за рядом
учреждений, в том числе и за ИМЛИ, садился за его стол,
наклонялся, приближал к нему свои глубоко посаженные
светлые, и пронзительные глаза — глаза фанатика — и
начинал «вколачивать» свои безумные идеи о «космополитах»,
в особенности о Старцеве, который был давно изгнан из ин­
ститута, но не переставал вдохновлять воображение Ус­
пенского. Несчастный Дм. Дм., из деликатности не решаясь
прервать его, откидывался от него как можно дальше, но
безумное лицо снова придвигалось, и временами, как гово­
рил Дм.Дм., ему просто становилось дурно. В это же время
Дм. Дм. стал жаловаться на страшные головные боли, на
упадок сил, на тяжелую апатию.
Это состояние апатии усилилось после того, как в «Прав­
де» и в «Культуре и жизни» появилась погромная статья о
Достоевском известного фельетониста Заславского. Один из ве­
личайших русских писателей был объявлен мракобесом и даже
двурушником, и это совершенно сразило Обломиевского. Он
понял, что писать о Достоевском сейчас бесполезно.
А тем временем в ЦК появилась вслед за Успенским еще
одна фанатичная антисемитка — Демешкан, которая была пре­
подавателем пединститута им. В.И.Ленина, также входившего
в компетенцию Дм. Дм. Демешкан славилась тем, что писала
доносы на своих учителей и соучениц, на сотрудников и просто
людей, которые были ей подозрительны и вызывали ее нена­
висть как евреи. Говорили, что в начале революции был рас­
стрелян ее отец и она считала, что виновны в этом евреи. Она
ходила на защиты диссертаций и выступала с речами, имевши­
ми успех у определенного — погромного — контингента ауди­
торий. Некоторые считали ее ненормальной — и, видимо, такой
она и была, но ее «ненормальность» в данный момент полу­
чила высокую поддержку.
В один прекрасный день Демешкан принесла Дм. Дм.
огромное заявление, в котором утверждала, что «они» (евреи)
незаконно захватили в литературных учреждениях и музеях
все руководящие посты. Дм. Дм. должен был это заявление
расследовать и, по существующему в аппарате порядку, пере­
дать его со своим заключением в высшую инстанцию. Со свой­
ственной ему добросовестностью и основательно потрудив­
шись, он постарался показать, что тот или иной товарищ (ука­
занный в заявлении Демешкан) занимает данный пост по
108

праву, являясь профессором или старым преподавателем, док­
тором наук или автором многих трудов и т.д.
Однако, когда некоторое время спустя заявление Демешкан вернулось к нему сверху, он с недоумением увидел, что его
объяснения попросту игнорировались. Красным карандашом
были подчеркнуты имена и самые чудовищные утверждения
Демешкан. В таком же духе была составлена резолюция «к ис­
полнению»: считать недопустимым, устранить, уволить, заме­
нить и т.п.
Дм. Дм. пришел в отчаяние: «Значит, я сижу здесь совер­
шенно напрасно. Меня никто не слушает. Никогда я не ощущал
так ясно своей бесполезности, как сейчас, сидя в аппарате
ЦК», — говорил он растерянно.
Что-то в его интонации заставило меня внимательно вгля­
деться в его лицо, сильно осунувшееся и побледневшее за не­
сколько месяцев, в беспокойное и очень несчастное выраженье
глаз. Я вдруг поняла, что он серьезно заболевает. «Дим-Димыч,
— взмолилась я, — Вам надо уходить из ЦК!» — «Да, — сказал
он устало. — Я давно понял, что это не для меня. Но как уйти?
Ведь так просто, по собственному желанию, из аппарата ЦК
уйти нельзя...» Я смолкла, взяв с него обещание, что он
пойдет к врачу.
Дм. Дм. действительно разболелся, да так тяжело, что вы­
шел из строя больше чем на полгода. За это время по ходатай­
ству дирекции ИМЛИ он был отчислен из аппарата ЦК и на­
правлен научным сотрудником в наш институт. Однако он еще
долго находился в психиатрической больнице им.Кащенко, а
затем был переведен в нейрохирургический институт, где ему
поставили верный диагноз его заболевания (водянка головного
мозга) и где его удачно оперировал профессор Корейша. При­
дя поблагодарить последнего, я заодно поинтересовалась при­
чинами, вызвавшими столь тяжелое заболевание. «Начальные
причины могли быть всякие, вплоть до простой простуды, —
сказал профессор. — Но развилась болезнь на фоне какого-то
страшного нервного перенапряжения мозга. Где работал по­
следнее время Дмитрий Дмитриевич?» — «В аппарате ЦК пар­
тии», — ответила я. Комментариев не потребовалось.
* * ♦
Между тем борьба с «космополитами» и с «низкопоклон­
ством» перед Западом продолжала усиливаться. Как-то в 1949
109

году, во время демонстрации — то ли октябрьской, то ли май­
ской, — ко мне подошел сияющий Игорь Успенский: «Поздравь
меня: Старцева посадили. Видишь, меня не слушали и не вери­
ли, а я давно говорил, что он — враг».
Поздравить с арестом? Мне стало страшно и холодно от
этой сатанинской радости. Сопоставив все факты, которые я
знала по рассказам Дм. Дм., я поняла, что именно Успенский
сам организовал этот арест, потому и считал его своей «побе­
дой» и требовал поздравлений. Так же, как Демешкан добива­
лась и добилась ареста своего старого учителя Нусинова и,
кажется, даже публично хвалилась этим.
В этой раскаленной атмосфере я получила приглашение на
Лубянку. Придя как-то вечером из института домой, я застала
поджидавшего меня участкового милиционера, который благо­
душно болтал с моим сынишкой, а при виде меня столь же бла­
годушно вручил мне повестку. В ней значилось, что завтра
утром в 9.00 я должна быть у начальника районной милиции.
Это зачем? — удивилась я. Милиционер ничего не знал.
А утром, когда в назначенный час я вошла в кабинет на­
чальника милиции, — из-за стола мне навстречу поднялся моло­
дой человек, показал красненькую книжечку работника МГБ и
объявил, что я должна ехать с ним на площадь Дзержинского.
Это было так неожиданно, что я даже не успела испугаться.
Но уже сидя рядом с ним в трамвае (мы ехали обычным город­
ским транспортом), я, чтобы отогнать беспокойные мысли,
принялась болтать всякий вздор. «Юноша, а у вас же глаза раз­
ные, один черный, а другой синий, первый раз вижу такое», —
говорила я. «Да, как будто...» — мямлил он, несколько смущен­
но, очевидно, не имея точных инструкций, как ему вести себя
со мной.
На Лубянке я попала к следователю, который начал со мной
длинный и нудный разговор. Я должна была рассказать ему
все, что знала об Институте, в котором, как ему известно, я ра­
ботала почти с самого основания и где была создана эта зло­
вредная книжка (перед моим носом несколько раз помахивали
зелененьким томиком «Истории американской литературы»).
Особенно настойчиво он допрашивал меня об арестованных
Старцеве и Нусинове. Но я ничего не могла сказать ни об одном
из них, так как почти не соприкасалась с ними ни по ра­
боте, ни лично.
После этого следователь сменился (пошел отдыхать, веро­
ятно), и с новым все началось сначала. Те же вопросы в раз­
ной последовательности. Продолжалось это много часов. Нако­
110

нец я очень устала, рассердилась и заявила, что, во-первых, мне
нужно пойти в туалет, а во-вторых, я голодна. В туалет меня
вежливо отвели, дождались моего выхода и снова привели в тот
же кабинет. А насчет утоления голода — точно не помню, но,
кажется, принесли стакан сладкого чая с печеньем. Затем мне
предложили лист чистой бумаги и попросили написать имена
тех людей, с которыми я дружу в институте. Тут я насторожи­
лась: я прекрасно понимала, что за этим последует: «Ах, вы дру­
жите с таким-то, он нас интересует, не будете ли вы добры сооб­
щать нам все его разговоры?» Иначе говоря, меня хотят сделать
осведомителем? Ну, уж нет, этого надо избежать. Только как?
И тут, по мгновенному наитию, я нашла выход (ей-богу, ни­
чего более умного я в жизни не придумала!). Я взяла предло­
женный мне лист бумаги и бойко начала писать: директор ин­
ститута — А.М.Еголин, зам. директора — С.М.Петров, бывший
секретарь парторганизации — И.А.Мартынов, нынешний се­
кретарь — И.Н.Успенский, член партбюро — А.Ф.Иващенко, и
т.д. Переписав, таким образом, руководящий состав института,
я с голубыми глазами отдала этот список своему следователю,
он тотчас же передал через окошечко кому следует и через не­
которое время получил, весьма разочарованный, обратно. Ни
одна из фамилий моих так называемых «друзей» их не заинте­
ресовала. Через некоторое время я была благополучно отпу­
щена домой с предупреждением, что обязуюсь никому не рас­
сказывать об этой встрече.
Я вернулась совершенно измочаленная, но, в общем, до­
вольная собой. И когда — вопреки запрету — рассказала обо
всем мужу, ужасно возмутила его подробностями о черном и
синем глазах моего молоденького конвоира: «Что ты плетешь,
о чем ты думала, ведь так арестовывают людей!» И я никак не
могла втолковать ему, что эта моя болтовня была вроде психи­
ческой самозащиты: чтобы не пугаться, чтобы удержать себя
в руках.
*

*

А «космополитская» кампания продвигалась не только
вглубь, но и вширь. Теперь все чаще говорилось о страшном
звере — международном сионизме, который, засылая в социа­
листические страны своих агентов, стремится к мировому гос­
подству.
Случилось так, что в конце 1952 года мы вдвоем с Игорем
111

Успенским (он от партбюро, а я от комиссии народного конт­
роля) поехали проверять итоги соцсоревнования нашего инсти­
тута с ленинградским Институтом русской литературы.
Ленинградский институт (Пушкинский дом) произвел на
меня удручающее впечатление своими внутренними склоками
и раздорами. Уже не помню, как я управилась со всевозмож­
ными жалобами, которые мне пришлось там разбирать, и как
с трудом, но все-таки несколько умерила разоблачительный па­
фос Успенского. Зато я прекрасно запомнила наш обратный
путь в Москву. Двое пассажиров из нашего купе с самого начала
ушли куда-то по соседству играть в карты, и мы остались с Ус­
пенским вдвоем. Он был возбужден одним из лениградских
«дел» и тотчас же, сев на своего любимого конька, начал гово­
рить об опасности международного сионизма, который «прони­
кает» в советскую действительность, «оплетает» ее своими
щупальцами, и т.д., и т.д.
В какой-то момент я прервала Успенского и попыталась
воззвать к его здравому смыслу.
— Послушай, Игорь, — сказала я. — О каком сионизме ты
говоришь в применении к нам, советским людям? Ну, могу я
себе представить, что есть у нас еврейские старцы, которые все
еще считают себя представителями избранной нации и мечтают
о пришествии Мессии. Но вряд ли они — эти старики — могут
принести нам какой-нибудь вред. Что же касается нашего поко­
ления, ну, меня, Мотылевой, Аникста, скажем, то ведь никто из
нас даже не знает еврейского языка! Все мы выросли на рус­
ской литературе и не знаем иной идеологии, кроме советской.
При чем здесь какой-то сионизм? Что он нам? К чему?
— Да ты что?!! Ты серьезно или меня дурачишь? — Успен­
ский прямо-таки поперхнулся от негодования. — Или ты ничего
не видишь и не понимаешь? Говоришь мне с невинными гла­
зами о Мотылевой. А что она, случайно, что ли, раздула в своей
диссертации до небес дело Дрейфуса? А Аникст сколько напу­
тал в литературе? Может быть, ты еще и Старцева вспомнишь,
который еще комсомольцем голосовал за Троцкого? Тоже, ска­
жешь, случайно? А процессы Райка, Костова, Сланского? Ты
что же, не читала в «Правде», что это прямые шпионы между­
народного сионизма?..
И пошел, и пошел, и пошел... Домой я приехала почти боль­
ная, с чувством полной беспомощности перед тем страшным,
что на нас надвигалось...
А надвигалось последнее из сталинских «дел» — дело ев­
рейских врачей.
112

Самое, казалось бы, невероятное, заключалось в том, что на
сталинскую провокацию о врачах-убийцых поддались даже лю­
ди, вроде бы интеллигентные. Примером тому может служить
невероятный конфуз, случившийся с одним из наших руково­
дителей.
В 1952 году в наш институт был назначен новый директор
—- Иван Иванович Анисимов. Его заместителем — не шибко
ученый и довольно злобный Владимир Родионович Щербина.
Еще «для укрепления коллектива» нам подбросили Виктора
Николаева, который, оставаясь в аппарате ЦК, вошел, по сов­
местительству, в состав зарубежного отдела института. А вто­
рым заместителем директора, через несколько месяцев после
своего назначения, Анисимов пригласил Афро Петросян.
История этого «приглашения» была такова: ко времени
прихода Анисимова Афро уже была научным сотрудником ин­
ститута. После окончания Академии общественных наук она
была направлена к нам на должность, если не ошибаюсь, зав.
сектором литератур народов СССР. Она любила играть в сме­
лого человека и, избранная в члены партийного бюро, сразу ста­
ла наскакивать на дирекцию в своих пустых, но эффектных
речах, рассчитанных «на публику». Анисимову вскоре это на­
доело, и он решил избавиться от критики самым мирным спосо­
бом. Прекрасно зная Афро (и по ИКП, и по Комитету по делам
искусств, где они оба работали одно время в качестве замести­
телей М.Б.Храпченко), он позвал ее однажды к себе в кабинет
и сказал: «Ты что, Афро, долго будешь меня на собраниях
бомбами забрасывать? Давай договоримся: есть у меня вторая
ставка заместителя директора, иди-ка лучше ко мне в замы».
Афро это предложение понравилось, так как и положение, и
ставка ее повышались, а главное, руководить ей было куда при­
ятнее, чем самой писать научные труды.
Как только она была назначена, несколько активных об­
щественниц, всерьез принимавших ее прежнюю позицию, ре­
шили поговорить с ней по поводу институтских дел, в частно­
сти, о том, чтобы укротить Николаева, который развернул в
институте откровенно антисемитскую погромную деятель­
ность. Я не любила Афро и не очень верила в ее благие наме­
рения, но Лиза Глатман, дружившая с ней в ИКП, очень сове­
товала к ней обратиться.
Афро пригласила нас к себе домой «на обед». Но одна из
наших товарок заболела и не появилась, я же, по своей дурной
привычке, сильно опоздала. Когда я пришла, то сразу заметила,
что Лиза моя сидит совершенно подавленная и оцепенелая,
ИЗ

а Афро, выговорив мне за опоздание, принялась показывать
нам свою новую квартиру и рассказывать, как она ухаживает
за своим мужем — высокопоставленным работником ЦК.
В ответ на наши просьбы она довольно бегло и с явным неудо­
вольствием ответила, что, конечно, Николаев — известная сво­
лочь (она уже забыла, что когда-то сама произвела его в «Ни­
колаенко»), но имеет огромное влияние на Анисимова: ведь
это именно Николаев, сидя в аппарате ЦК, подсказал канди­
датуру Анисимова на пост директора ИМЛИ и, кроме того,
ведая заграничными командировками, несколько раз устраивал
Ивану Ивановичу поездки во Францию. Поэтому положение
Николаева в институте очень твердое, воздействовать на него
трудно, но она, конечно, поговорит с Анисимовым, она ему
скажет, она его предупредит и т.д.
Когда мы наконец выбрались из дома Афро, я сейчас же
набросилась на свою подругу с вопросами, что случилось в мое
отсутствие.
Оказалось, что Афро битый час самым подробным образом
рассказывала ей, как в то время, пока она лежала в клинике
ЦК, ее отравили еврейские врачи. Они делали якобы какие-то
противопоказанные ей вливания, приведшие к страшному за­
болеванию; она нашла в медицинской энциклопедии все симп­
томы (бронзовой болезни, кажется) и высчитала, что ей
осталось жить всего четыре месяца(!!!).
Я была ошеломлена, как и Лиза.
— Но все-таки, что за персона Афро, почему «им» надо бы­
ло ее отравлять? — засомневалась я.
— Она говорит, что через мужа была связана со Ждановым,
и вот «они» решили уничтожить все его окружение.
В заключение своего рассказа Афро предложила Лизе вы­
ступить в «Правде» с разоблачением международного сиониз­
ма, потому что, по ее мнению, с этим разоблачением должны
выступить именно сознательные евреи-коммунисты. И если Ли­
за согласна, то Афро (пока она жива!) через свои связи в ЦК
добьется для нее заказа на такую статью...
Однако «умирающей» Афро пришлось испытать страшное
разочарование. Буквально через несколько недель после этой
встречи случилось невероятное: умер Сталин, а с ним вместе
умерли и его кровавые фантазии, в том числе и последняя — о
врачах-убийцах. Афро пришлось срочно выздороветь, и, хотя за
прошедшие с тех пор четверть века умерли и Лизочка Глатман,
и Николаев, и Анисимов, и многие, многие другие, — Афро
продолжает жить и здравствовать до сих пор. И дай ей Бог здо­
114

ровья, разумеется. Зла ей не желаю, но и воспринимать ее
всерьез с ее «передовыми» взглядами никому не посоветую.

III. XX СЪЕЗД И НАШ НАУЧНЫЙ МИР
Хоть некоторые из моих знакомых давно уже поговаривали
о Сталине всякое плохое, все же доклад Хрущева на XX съезде
прозвучал почти для всех как гром среди ясного неба. Многие
просто не верили, ярились, возмущались тем, что раньше все
окружение Сталина славило его дружным хором, а теперь,
дескать, когда он умер, начали все скопом на него валить. Да
как же они, его ближайшие помощники, — все видели, знали и
молчали? Большинство из нас — рядовых коммунистов — было
подавлено стыдом.
Во время чтения доклада Хрущева в большом зале музея
Горького кто-то шепнул мне, что здесь присутствует дочь
Сталина — Светлана. Она училась в Академии общественных
наук, где ее руководителем был наш директор Анисимов, и
только недавно была зачислена научным сотрудником НМЛ И.
Которая? Где? Мы украдкой стали оглядываться на нее, внут­
ренне жалея ее и ужасаясь, каково дочери слушать такое о
родном отце! Но она сидела, словно окаменелая, строгая и не­
подвижная, казалось, ни один мускул не дрогнул на ее лице на
всем протяжении чтения.
Все вышли с собрания молчаливые, оглушенные услышан­
ным. Особенно запомнилась мне реакция Дмитрия Дмитриеви­
ча, который был настолько потрясен, что едва держался на но­
гах. Для него, чистого и доверчивого человека, все это внезап­
ное ниспровержение, эта нечеловеческая жестокость «отца на­
родов» казались просто невероятными. Это нельзя было понять
и принять молниеносно. Надо было это пережить.
После XX съезда наступил период ликования, когда каза­
лось, что ужас с арестами и погромами больше никогда не по­
вторится и отныне социализм будет процветать без сталинских
извращений.
Молодые люди, выслушав рассказ о последствиях «культа»,
захотели разобраться в причинах его появления. Был, напри­
мер, в нашей организации скромный научный сотрудник Коля
Гей, который вышел на партийном собрании с предложением
подумать о том, какие условия способствовалинепомерному
115

возвеличиванию и обожествлению Сталина. Его вежливо одер­
нули, сказав, что не его дело думать о таких вещах, и он больше
не вылезал с подобными «неприличными» предложениями.
Более того, все последующие его печатные работы по теории
социалистического реализма и пр. показали, что он хорошо
усвоил урок.
Однако разбуженную мысль уже нельзя было загнать обрат­
но в бутылку. Люди стали думать, сопоставлять, критиковать,
делать далеко идущие выводы.
Начиная с 1954 года, стали возвращаться из дальних краев
уцелевшие люди.
Из известных мне лиц одним из первых возвратился Борис
Леонтьевич Сучков, умный, талантливый литературовед-зару­
бежник, сделавший незадолго до ареста стремительную и бле­
стящую карьеру. После окончания аспирантуры он был назна­
чен заведующим иностранным отделом Гослитиздата. Затем его
поставили во главе только что созданного Издательства ино­
странной литературы, а через некоторое время перевели на рабо­
ту в ЦК, где он встретился с Николаевым. Эта встреча, как
потом выяснилось, стала роковой в его жизни. В 1947 году он
был арестован и объявлен английским шпионом. Дело Сучкова
было настолько громким, что после его ареста из аппарата ЦК
полетело несколько его бывших начальников и покровителей.
Всех, кто с ним когда-либо работал, еще долгое время вызывали
в высшие инстанции и выражали удивление, каким образом они
прозевали такого крупного шпиона.
Когда Сучков вернулся, проведя в лагерях шесть или семь
лет, мы узнали, что вначале он был приговорен к расстрелу, ко­
торый затем был заменен 25-ю годами лагерей. Теперь он был
восстановлен во всех правах. А через некоторое время после
его появления, раскрыв «Литературку», я с изумлением прочла
там некролог, посвященный «безвременной кончине работника
аппарата ЦК партии и Института мировой литературы — Вик­
тора Николаева».
Оказалось, что эта смерть была теснейшим образом связа­
на с возвращением Сучкова. Ущемленный когда-то тем, что его
коллега по ЦК, примерно на 10 лет моложе, но гораздо более
образованный и удачливый, чем он, явно обскакивал его, Нико­
лаев решил «произвести» его в шпионы и написал об этом
«куда следует». Сучкова посадили. Но теперь, когда стали
возвращаться люди и среди них Сучков, — ему, по-видимому,
стало страшно: ведь его доносы несомненно хранились в делах
выживших и могли всплыть при их реабилитации... Он ждал
116

возмездия. Жалкий трус, у которого смелости хватало только
на безнаказанную клевету, он начал крепко пить и раз, придя
домой нетрезвым, упал и... умер от внезапного инфаркта.
А было ему в то время всего-навсего 46 лет!
«Нехорошо говорить плохо о покойниках, но все-таки: за
что такому скверному человеку такая легкая христианская
смерть!» — сказал Дмитрий Дмитриевич. Наверное, многие,
знавшие Николаева, думали так же.
Что же касается возмездия, то в самый первый период
«оттепели» оно иногда возникало явочным порядком снизу.
Так, наш институтский колектив «восстал» против Успенско­
го. Вскоре после прочтения доклада Хрущева на партийном
собрании была создана комиссия по ликвидации последствий
«культа», председателем которой выбрали Афро Петросян (ни­
кто ведь не знал, что ее недавно «отравили» еврейские врачи,
и она уже выступала, с присущим ей пафосом, против сталин­
ских клеветников); членами комиссии были еще Е.М.Евнина и
Иван Михайлович Гронский — старый коммунист, бывший ре­
дактор «Известий», недавно вернувшийся из заключения. Ко­
миссия начала с дела клеветника Успенского. Хотя был на очере­
ди еще кое-кто из бывших «мальчиков при дирекции» вроде
Овчаренко, но до них так и не добрались. Спасибо еще, что
успели собрать и отправить в Президиум Академии большой
обвинительный материал против Успенского с мотивирован­
ным ходатайством об увольнении его из института «за злост­
ную клеветническую деятельность».
Успенский бешено защищался: он поднял на свою защиту
Президиум Академии и чуть ли не самые высшие инстанции
ВЦСПС. Возможно, нам так и не удалось бы от него избавиться,
но нашелся один умный секретарь райкома партии, который,
вызвав Успенского к себе, сказал ему: «Послушай меня, уходи
немедленно из института. Ты так восстановил против себя кол­
лектив, что они запросто исключат тебя из партии. Защищать
тебя в данных условиях мы не сможем. Тебе же будет хуже.
Уходи, и поскорее». Угроза подействовала. Игорь Успенский
навсегда скрылся с нашего горизонта — и так основательно,
что мы не только никогда больше не увидели его, но даже много
лет не знали, куда он девался*.
* Только недавно мне рассказали, что Успенский работал на кафедре ли­
тературы во ВГИКе, где его так же ненавидели, как и в ИМЛИ. Но он ни за
что не хотел уходить на пенсию, так как добивался персональной пенсии за
свои особые заслуги (!).
117

Случаем с Успенским закончилась для меня недолгая эра
«возмездий» и началась эра «страшных открытий».
* * *
Однажды, в зимний сезон 57-го или, может быть, 58-го года,
мы поехали с мужем в один из подмосковных домов творчества
писателей — Малеевку. За нашим четырехместным столиком
в столовой сидела' еще одна супружеская пара, и поначалу мы
посмеивались над тем, как жена настойчиво опекала мужа, раз­
решая или не разрешая ему заказывать то или иное блюдо.
Вскоре мы узнали, что он недавно вернулся из заключения, где
получил тяжелое желудочное заболевание, и наши насмешки
сменились самым теплым сочувствием. Познакомившись по­
ближе, мы узнали, что он — Штейнберг Евгений Львович, про­
фессор истории Московского университета, его жена — Татья­
на Акимовна, и еще у них есть дочка Оля. Когда я сказала, что
работаю в ИМЛИ, Евгений Львович спросил: «Это там, где
работает Эльсберг?»
Яков Ефимович Эльсберг был старым и весьма уважаемым
профессором, доктором наук, возглавлявшим отдел теории ли­
тературы нашего института.
— Да, — ответила я. — А вы тоже его знаете?
Супруги переглянулись.
— Знаем ли мы Эльсберга? О да, и даже слишком хорошо, —
сказал Штейнберг.
Через некоторое время, подружившись с нами, Штейнберги
поведали нам драматическую историю их семьи.
Штейнберг и Эльсберг, оба ученые, беспартийные профес­
сора, были давними друзьями. Так как один (Эльсберг) был хо­
лост, а у другого была дружная семья, первый постоянно при­
ходил в уютный дом своего женатого друга и, казалось, обожал
его жену и маленькую дочку, которая называла его «дядя Яша»
и выросла чуть ли не у него на руках. Так было на протяжении
свыше пятнадцати лет. И вот однажды, в смутные «космополит­
ские» года, когда Эльсберг пришел, как обычно, на чашку чая
к своим дорогим друзьям, Татьяна Акимовна вышла к нему в
полном смятении. «Женю утром взяли», — сказала она. Эльс­
берг постоял перед портретом Евгения Львовича и заплакал.
Он продолжал приходить к Татьяне Акимовне ежевечерне,
и они вместе горевали и обсуждали, что же ему — Штейнбергу — могли предъявить в МТБ?
118

Так как у Татьяны Акимовны были родственники за грани­
цей, она решила, что ее заберут тоже, и написала «завещание»
для своей дочери Оли.
«Я написала, что она может ходить с поднятой головой, не
опуская ни перед кем глаз, потому что ее родители честные
люди и никогда не были врагами советской власти», — расска­
зывала Татьяна Акимовна. Но кому же дать на сохранение
«завещание», пока она еще на свободе? Сомнений не было —
«дяде Яше».
Через несколько дней ее действительно вызвали на Лубян­
ку, но не оставили там, а допросили по делу мужа, и вдруг
следователь неожиданно сказал: «Что, испугались, что и вас по­
садят, и написали «завещание» дочери?» — «Да, — ответила
она, — действительно написала, но в нем нет ничего недозво­
ленного, я могу вам его пересказать. Просто я не хочу, чтобы
девочка хоть на минуту усомнилась в честности своих родите­
лей». Больше разговора о «завещании» не бью, и в этот момент
Татьяна Акимовна не задавалась вопросом, откуда следователь
узнал о нем. Но ночью, очевидно, какие-то подспудные впе­
чатления дали себя знать, и ей приснился страшный сон.
«Оленька, — сказала она утром дочери, — ты знаешь, что мне
приснилось? Будто дядя Яша повинен в том, что папу аресто­
вали». — «Что ты говоришь, мама?! — закричала на нее дочь. —
Да он же нас любит больше всех на свете! Он нам как родной!»
Татьяна Акимовна смолкла, пристыженная. Однако через
некоторое время с пересыльного пункта до нее чудом дошла от­
крытка от мужа, который писал, что жив-здоров и чувствует се­
бя прилично, пусть она передаст приветы друзьям и знакомым.
А в конце открытки стояла многозначительная приписка:
«Якову можешь не кланяться».
Все окончательно прояснилось. В тот же вечер она попро­
сила Эльсберга покинуть их дом; он молча повернулся и
ушел.
Дальше рассказывал уже сам Штейнберг. На одном из пер­
вых допросов следователь спросил его, действительно ли он —
советский историк — утверждал в частной беседе, что в нашей
стране невозможна объективная история, так как люди бес­
следно исчезают и советская печать либо не сообщает о них
вовсе, либо сообщает сведения, которые невозможно прове­
рить? Штейнберг подумал: нечто подобное он высказывал ко­
гда-то, только — кому? Ах да, конечно же, другу Якову. Затем
во время следующих допросов начали фигурировать новые цита­
119

ты из его давних размышлений, высказанных на протяжении
последних десяти или пятнадцати лет. Кому? Опять же Якову.
Евгений Львович был так оглушен своей догадкой, что вначале
не осмеливался ей поверить (даже когда один из его следовате­
лей недвусмысленно намекнул ему, что он «пригрел на своей
груди змею»).
Но вот по окончании следствия он попал в пересыльное
отделение Бутырской тюрьмы, где его соседом по койке оказал­
ся другой университетский профессор — Леонид Ефимович
Пинский. Они разговорились, и Евгений Львович высказал ему
свои подозрения насчет Эльсберга. «Вот так открытие! — рас­
смеялся Пинский. — Да он и меня посадил, и такого-то, и тако­
го-то, и такого-то. Он постоянный осведомитель и, по-види­
мому, занимается этим делом уже много лет». Сомнений боль­
ше не оставалось.
Мы ушли от Штейнбергов далеко за полночь, глубоко по­
трясенные. Пятнадцать лет теснейшей дружбы, ежевечерних
свиданий и задушевных бесед, после которых ваш друг садится
писать о вас донесение, и вот эти донесения копятся, копятся
до времени, и... бац! в один прекрасный день они берутся на
вооружение, и вы погибли, а ваш друг проливает слезу перед
вашим портретом. Куда уж тут Иудино предательство, ведь
Иудин поцелуй был единичным актом...
Я мысленно представила себе зловещую внешность Эльс­
берга (или она такой показалась мне после выслушанного рас­
сказа?): удлиненный и совершенно голый череп, черные, ост­
рые, как буравчик, глаза, которые впиваются в вас так, что вы
вздрагиваете и чувствуете его взгляд, даже когда он устремлен
в ваш затылок...
— Как же вы выбираете себе друзей? — спросила я Татьяну
Акимовну. — За что вы его любили и так доверчиво впустили
в свою жизнь?
— О, вы не представляете себе, какой это был обаятельный
друг, — живо откликнулась она. — Он почти никогда не при­
ходил без цветов или конфет, постоянно приносил нам теат­
ральные билеты и новые книги, он действительно нянчил и
баловал нашу Оленьку. Он, наконец, сам делился с нами всеми
своими неприятностями и опасениями, и мы, естественно, от­
вечали ему тем же. Однажды, в самом начале «космополит­
ской» кампании, он прибежал к нам страшно расстроенный, с га­
зетой, где его фамилия упоминалась в числе театральных крити­
ков, которых обвиняли в «преклонении перед Западом». Он был
вне себя от страха, и мы его утешали, как могли. Он говорил,
120

что погиб. Однако больше его имя в этой обойме не упоми­
налось: очевидно, был получен соответствующий сигнал, чтобы
его не трогать... Но могли ли мы знать?..
Я вспомнила репутацию Эльсберга в институте. Он был
превосходным куратором молодых сотрудников. Заблаговре­
менно подбирая самых способных из студентов университета,
он затем заботливо растил и пестовал их. Стараниями Эльсбер­
га его отдел стал в институте одним из самых интересных.
В последние годы он проявлял заботу не только о своей мо­
лодежи, но и о других сотрудниках: хлопотал об их устройстве в
больницу, охотно одалживал деньги и т.д. Может быть, его му­
чала совесть, и он хотел хоть чем-нибудь замолить свои грехи?
Но что же заставило этого старого ученого, человека, не лишен­
ного добрых эмоций, пойти на такое страшное дело, как пре­
дательство людей, в том числе и самых ему близких?
От того же Штейнберга я узнала, что Эльсберг был посажен
и выслан в Соловки за какие-то валютные операции еще в нача­
ле двадцатых годов, т.е. совсем молодым человеком (он был
1901 года рождения). Может, уже там он был завербован органа­
ми ОГПУ? Затем, став журналистом, он, человек способный,
играл какую-то важную роль в РАППе (в журнале «На литпосту») при Авербахе. Потом был ученым секретарем в издатель­
стве «Academia», которое возглавил Л.Б.Каменев. Значит, ко­
гда Каменев и все его окружение были в 30-х годах стерты с
лица земли, перед Эльсбергом уж наверняка был поставлен
жестокий выбор: или голову долой, или «помогайте» нам. Чело­
век слаб. Видимо, избрав второе, Эльсберг уже не мог выбрать­
ся из этого страшного круга.
Через некоторое время после окончания малеевской путевки
я навестила Штейнбергов в Москве. У них была уютная квар­
тира в старом московском переулке, соединяющем проспект
Калинина с улицей Герцена. На стене висел большой портрет
Евгения Львовича, тот самый, перед которым плакал Эльсберг.
За столом сидели гости, и один из них был мне чрезвычай­
но интересен.
Это был Леонид Ефимович Пинский — тот блистательный
лектор Московского университета, с которым Штейнберг по­
дружился в Бутырской тюрьме. Разговор шел об Эльсберге,
причем хозяин дома кипятился, нервничал, называя последне­
го клеветником и провокатором, а Пинский спокойно возра­
жал, что Эльсберг не клеветник, а нормальный осведомитель:
«Зачем ругать грязный ручеек, вытекающий из унитаза, когда
дело в самом унитазе? Стоит ли винить осведомителя, когда
121

надо говорить о системе, которая осведомителей порож­
дает?»
Л.Е. предполагал, что Эльсбергу было поручено наблюде­
ние за определенным кругом людей, о разговорах и настроени­
ях которых он должен был регулярно информировать органы.
Кроме самого себя и Штейнберга, он назвал литераторов Макашина и Левидова (Левидов погиб в лагерях, Макашин же вер­
нулся и рассказал, что встретил Левидова на этапе и тот про­
сил передать всем, что его посадил Эльсберг).
Затем Л.Е. рассказал о своих отношениях с Эльсбергом:
как тот стал приходить на его лекции в университете, якобы
интересуясь его методикой; как он предложил ему — Пинскому
— заходить к нему домой в те часы, когда у него получались «ок­
на» между лекциями (Эльсберг жил неподалеку от университе­
та), и как он всегда готовил к этому времени горячий кофе и
вызывал гостя на интимную беседу.
В тюрьме Пинский упорно отвечал на все вопросы следо­
вателя, что политические разговоры он вел только с одним
человеком — Яковом Ефимовичем Эльсбергом. Таким образом
он фактически «рассекретил» его. После окончания следствия
над Пинским был произведен суд, на котором Эльсберг вынуж­
ден был выступать как свидетель его «антисоветских» настрое­
ний. После возвращения из лагерей перед Леонидом Ефимови­
чем встал вопрос о реабилитации (она почему-то задерживалась,
а без нее нельзя было поступить на работу). Товарищи посовето­
вали ему обратиться к Эльсбергу, чтобы тот написал в проку­
ратуру, что его показания против Пинского были вынуждены;
тогда, якобы, реабилитация должна пойти скорее. Это было
трудно — пойти к человеку, который посадил тебя, но Л.Е. ре­
шился и, после некоторых колебаний, позвонил в знакомую
квартиру, где его столь «радушно» принимали. Эльсберг попя­
тился, увидев его на пороге, но в следующую секунду овладел
собой и пригласил его войти. «Я не буду к вам входить, — ска­
зал Леонид Ефимович. — Я пришел с тем, чтобы вы написали
в соответствующие органы, что ваши показания против меня
были сделаны под принуждением, тогда меня скорее реаби­
литируют».
Он ожидал возражений. Но Эльсберг произнес с полной
готовностью: «Продиктуйте мне, что и куда нужно написать,
я сейчас же все сделаю». И Пинский, при всей своей мудрости,
так растерялся от этой готовности, что попятился и ушел, так
и не воспользовавшись ею...
122

История взаимоотношений Штейнберга с его давним «дру­
гом» Эльсбергом окончилась трагичнее.
Год или полтора спустя я встретила Евгения Львовича в
московском троллейбусе. Мы стояли с ним на задней площадке,
где нас никто не слышал, и он рассказал, что на днях его вызвал
к себе секретарь партийной организации Союза писателей
И.И.Чичеров, который сообщил, что ряд людей, в частности
дети погибших по вине Эльсберга, настаивает на его исключе­
нии из Союза. Поэтому он просит Штейнберга написать все,
что он по этому поводу знает. Тот почувствовал, что не вправе
уклониться. Сейчас он целиком погрузился в эту работу, вспо­
миная и записывая все этапы их так называемой «дружбы»
с Эльсбергом.
В этот момент рассказа Евгения Львовича троллейбус оста­
новился близ его дома, он соскочил с подножки и дружески
помахал мне рукой, Я и подумать не могла, что вижу его в по­
следний раз. А между тем оказалось, что он писал свое объяс­
нение четыре дня, запершись от всех и оставив свои повсе­
дневные дела. Затем отнес написанное в московскую партий­
ную организацию Союза писателей, а когда вернулся домой,
ему стало нехорошо. От вновь пережитых воспоминаний у него
произошел инфаркт. Через полчаса его не стало.
А Эльсберг?
Он продолжал здравствовать в Институте мировой литера­
туры и писать актуальные труды, вроде «Моральных основ ле­
нинской философии». Для приличия его сняли с заведования
отделом, но он оставался профессором, старшим научным со­
трудником и членом ученого совета ИМ ЛИ. В Союзе же Чичеров, собравший довольно весомый материал, сумел провести
исключение Эльсберга на самой первой — московской инстан­
ции. Но, когда дело дошло до правления Союза писателей
РСФСР, Эльсберг, как рассказывали очевидцы, явившись туда,
довольно нагло заявил: «За что вы меня судите? Меня просили
записывать все политические разговоры моих коллег, что я и
делал. Я служил советскому народу. (!) А, кроме того, почему
же я отвечаю за все это один? А вот сидит среди вас товарищ
такой-то, который, насколько мне известно, выполнял те же
функции, что и я, и вот, и вот тоже... Почему же вы не суди­
те также и их?»
Высокопоставленные товарищи из эрэсэфэсеровского пра­
вления смолкли и... отпустили Эльсберга с миром.
Впрочем, позавидовать Эльсбергу тоже было трудно. Всем
ведь стало все известно. Как-то во время обеда в писательском
123

ресторане кто-то из писателей, изрядно выпив, вдруг воззрился
на Эльсберга и с криком: «Ах ты, провокатор, убийца!» выплес­
нул ему в лицо тарелку супа. Эльсберг быстро поднялся и ушел
из ресторана. С тех пор он не показывался ни в здании Союза и
нигде вообще, кроме ИМЛИ. Он все время чего-то опасался —
и не напрасно. Уже через много лет, в начале 70-х годов, когда
он вздумал, выйдя с заседания Ученого совета ИМЛИ, по­
ехать куда-то пообедать, возле троллейбусной остановки на Са­
довом кольце какой-то молодой человек сильно ударил его в
бок, так что он упал и уже не смог встать. У него оказалась
сломанной шейка бедра, и это было так болезненно, что, проле­
жав долгое время в больнице, он не мог больше ходить без
костылей. В скором времени он умер.
Был ли удар, полученный Эльсбергом, просто случайным
хулиганским актом, или же это было возмездие со стороны когото из сыновей погибших по его вине людей? Этот секрет Эльс­
берг если и знал — унес с собой в могилу.
*

*

*

Вслед за Сучковым из заключения вернулся Абель Исаако­
вич Старцев, которого в 1949 году посадил Игорь Успенский.
Со Старцевым была связана своя, тоже весьма знаменательная
история.
Когда он в первый раз после своего ареста был вызван на
допрос к следователю, тот объявил ему, что будет с ним совер­
шенно откровенен. «У нас, — сказал он, — практически ника­
ких материалов против вас нет. Органам известно только, что
ваши мать и сестра эмигрировали когда-то в Америку и живут
сейчас там, но для нас это еще не материал. Поэтому мы решили
прибегнуть к экспертизе. Мы создаем комиссию из авторитет­
ных литературоведов, которые должны будут ознакомиться со
всеми вашими трудами и изложить нам на этот счет свои со­
ображения. Если они скажут нам, что ваши труды в полити­
ческом отношении безупречны, мы снимаем с вас подозрение и
выпускаем на все четыре стороны. Могу назвать вам даже со­
став предполагаемой комиссии: председателем мы намечаем
Александра Федоровича Иващенко из ИМЛИ, членами комис­
сии — Марию Евгеньевну Елизарову из Педагогического инсти­
тута им.Ленина и Артамонова из писательского института им.
Горького. Может быть, у вас будут возражения против коголибо из этих кандидатур?»
— Да, — сказал Абель Исаакович. — Иващенко человек
124

крайне неуравновешенный, у меня с ним было несколько лич­
ных столкновений во время обсуждения его работ. Я не уверен,
что он будет объективен по отношению ко мне. Его я просил
бы заменить.
— Хорошо, а если мы предложим в качестве председателя
комиссии Романа Михайловича Самарина? Есть ли у вас возра­
жения?
Роман Самарин появился у нас в институте в качестве до­
кторанта сразу после войны. Это был эрудированный, хорошо
воспитанный, чрезвычайно любезный и как будто бы милый че­
ловек, который не позволял себе сидеть, если женщина входила
в комнату, а немедленно вскакивал, даже как-то по-особому
шаркал ножкой и бежал за стулом; в компании он был душою
общества и сочинял экспромтом шутливые и отнюдь не без­
дарные стихи. Он приехал из Харькова и после защиты док­
торской диссертации стал работать одновременно и у нас, и в
Московском университете. Ничего плохого о нем не было из­
вестно. Старцев не имел никаких возражений против его
кандидатуры.
Через месяц или потора он был снова вызван к тому же
следователю, и тот показал ему заключение так называемой уче­
ной экспертизы. Здесь черным по белому было сказано, что
труды Старцева являются контрреволюционной пропагандой,
что в своих ранних работах он хвалил троцкиста Дос Пассоса,
что том «Истории американской литературы» окончательно
подтвердил его приверженность к американскому — буржуаз­
ному — образу жизни и враждебное отношение к советской
действительности и т.д., и т.п.
Конечно, авторы экспертизы не ожидали когда-либо уви­
деть Старцева живым. Пока же он «загремел» в лагеря.
Однако летом 1955 года отсидевший шесть лет Старцев
возвратился в Москву и даже «имел наглость» появиться в
ИМЛИ с заявлением о возвращении на работу. Но тут случи­
лось непредвиденное: милый молодой человек Роман Михай­
лович Самарин развернулся в годы отсутствия Старцева если не
в крупного ученого, то во всяком случае в крупного админи­
стратора, занявшего в московских литературоведческих учреж­
дениях ключевые посты — он был зав. кафедрой, а затем стал и
деканом филфака университета, а главное — заведующим отде­
лом зарубежных литератур нашего института.
И завязалась длительная борьба за Старцева, в которой це­
лый ряд энтузиастов принял деятельное участие, пытаясь воз­
вратить Абеля Исааковича в институт. Мы обговорили этот во­
125

прос с каждым из членов партбюро; затем атаковали директора
— Анисимова, который хоть ни за кого никогда не сражался,
но в принципе был незлым человеком, хорошо знал Старцева и
ценил его как специалиста, Затем была создана специальная
комиссия по реабилитации злосчастного американского тома,
возглавленная Д.Д.Обломиевским. Эта комиссия полностью
сняла все нелепые обвинения, выдвинутые против первого
тома «Истории американской литературы», признав полную
доброкачественность этой книги. Наконец, на партгруппе зару­
бежного отдела был поставлен вопрос о необходимости про­
должения истории американской литературы и о привлечении
для этого специалиста-американиста, в частности, Старцева.
Все было, казалось, подготовлено к его возвращению, тем
более, что и по закону он имел право вернуться в то учрежде­
ние, откуда его взяли, и главного его гонителя — Успенского —
уже не было в институте. Но зато был заведующий отделом
Самарин, под началом которого Старцеву пришлось бы рабо­
тать. Как бы тогда он, Самарин, смотрел в глаза оклеветанному
им человеку? И вот вся наша бурная активность уперлась в эту
стену.
Роман Михайлович, опираясь, по-видимому, на какие-то
высшие инстанции, самым решительным образом воспротивил­
ся возвращению Старцева в институт.
Дело застопорилось. В какой-то момент, понимая, что без
согласия Самарина ничего не выйдет, парторг зарубежного от­
дела, которым была тогда Е.М.Евнина, ринулась на него в от­
крытую: «Роман Михайлович, объясните мне, почему вы не хо­
тите вернуть в наш отдел Старцева? Ведь нам нужны америка­
нисты для второго тома «Истории американской литературы»,
и вы прекрасно знаете, что Старцев был и остается самым ква­
лифицированным советским американистом!»
Самарин не дрогнул и не вздумал опустить глаза. Он был
куда хитрее и, уж конечно, наглее нас. «Скажу вам как партор­
гу, — ответил он совершенно спокойно, — я Старцеву не дове­
ряю». — «Как, но он же полностью реабилитирован?» — «Ну и
что ж, что реабилитирован? Я имею на этот счет свое мнение и
буду в данном случае придерживаться его».
Елена Марковна растерялась и так ничего и не нашла ему
сказать...
Последняя попытка вернуть Старцева в институт была
сделана на партбюро. Заседание, как рассказывали мне товари­
щи, было необычайно бурным. Кто-то в пылу спора даже на­
звал нерешительную позицию директора в этом вопросе «под­
126

лостью». В ответ на это заместитель директора Щербина вы­
скочил из директорского кабинета, хлопнув дверью, так как
посчитал, что этот упрек относится к нему лично (и не без осно­
вания, надо сказать, потому что именно он особенно поносил
Старцева в кулуарах института, хотя не был знаком ни с ним,
ни с его работами). Что же касается Анисимова, то он так оскор­
бился и разобиделся, что ему стало плохо, он побледнел, отки­
нулся в кресле, и к нему бросились с водой и нашатырным
спиртом.
Когда все немного пришли в себя, в защиту дирекции бойко
выступила одна из членов бюро, Ирина Григорьевна Неупокоева, чрезвычайно хитрая и умная особа, заявившая что-то
вроде того, что нельзя насиловать и тем более оскорблять
людей, которым доверено такое серьезное дело, как руководст­
во институтом, что бюро может только рекомендовать, а не тре­
бовать и уж во всяком случае не наступать на горло дирекции,
что в деле Старцева могут быть какие-то высшие соображения,
которых мы не знаем, и т.д., и т.п. Это выступление положило
конец прениям. Самарин не допустил возвращения Старцева
в институт.
И в университете, и у нас, и в любом издательстве, а может
быть, и в более могущественных учреждениях, как показало
дело Старцева, Самарин был незаменим и чрезвычайно удобен.
В университете он читал лекции, читал очень легко и о чем
угодно, от Мильтона, который был предметом его докторской
диссертации, до современной литературы ФРГ или США; руко­
водил массой студенческих дипломов на разные темы, увеличи­
вая с помощью их свою и так уже достаточно разностороннюю
эрудицию; быстро стряпал статьи и предисловия, особенно зу­
бодробительные в адрес «империалистической реакции», умел
высказываться и по поводу тончайших поэтических нюансов
в произведениях мировой литературы. Но вот книг писать уже
не успевал.
Самарин прекрасно «умел разговаривать» с разными людь­
ми: был напорист и грозен с аспирантами, мил и даже обая­
телен с коллегами, послушен и подобострастен с начальством.
Мне всегда казалось, что в отношениях с вышестоящими он
обладал «абсолютным слухом», т.е. совершенно точно улавли­
вал последнюю конъюнктуру. Так, в первое время, еще не ра­
зобрав, что к чему, он несколько раз выдвигал из своих уни­
верситетских учеников способных еврейских мальчиков в аспи­
рантуру или в научные сотрудники нашего академического ин­
ститута. Затем, освоив ситуацию, он прекратил подобное вы127

движение и начал спокойно заваливать этих еврейских мальчи­
ков и девочек на государственных и аспирантских экзаменах
(причем я убеждена, что он был настолько умен и рационален,
что никакие антисемитские эмоции им никогда не владели,
просто он понял, что «так надо»). Он тоже, вроде Эльсберга,
по-своему «служил советскому народу» верой и правдой. Он,
как и Эльсберг, был беспартийным (из осторожности не вступал
ни в партию, ни даже в Союз писателей), но числился в бес­
партийных большевиках, и главная формула, в которой опреде­
лялось его поведение, была «чего изволите?», но не в прямо­
линейном и вульгарном, а в довольно тонком и завуалирован­
ном виде.
Но, говоря о Самарине, нельзя не вспомнить его отчима
или, вернее, его названного отца — старого украинского ака­
демика Александра Ивановича Белецкого, в доме которого
Роман получил свое блестящее образование и где его нежно
любили.
Белецкий, бывший в ту пору директором Института лите­
ратуры Украинской АН, принадлежал к прекрасной когорте
старых ученых, не только эрудитов, но и истинных гуманистов
(таким же был и его друг — Н.К;Гудзий, который втихомолку
постоянно поддерживал арестованных и сосланных ученых, в
частности, Ф.П.Шиллера).
Я познакомилась с Александром Ивановичем через своих
родственников, живущих в Киеве. В каждый свой приезд я
приходила к А.И. запросто домой, он ставил на стол в своем
кабинете бутылку хорошего красного вина, я садилась в глу­
бокое кресло, и мы подолгу говорили о нашей современной
жизни. Это было уже после XX съезда. А.И. знал, что я член
партии, но скоро убедился, что со мной можно говорить от­
кровенно.
Обычно, когда он уже выпивал несколько стаканов вина,
он возвращался к двум постоянным темам: первая была — Ро­
ман Самарин. «Многие думают, что Роман мой сын, — говорил
он, — я действительно люблю его, как сына, он, знаете, спо­
собный и очень знающий человек, я много, очень много вложил
в него. Но я познакомился с его мамой Юлией Ивановной, ко­
гда Роману было уже девять лет». (Мать Романа Михайловича
давным-давно разошлась со своим мужем, харьковским профес­
сором Самариным, и стала подругой А.И., который ни от кого
не скрывал своей любви, но от жены и двух сыновей — Андрея
и Платона — уйти так и не решился.)
Второй постоянной темой Александра Ивановича был ев­
128

рейский вопрос на Украине: «Что мы сделали с нашей еврей­
ской интеллигенцией! Если бы вы знали, как мы ее оболгали,
замордовали и раскидали! — говорил он сокрушенно. — Меня
постоянно мучает совесть за все это: поверьте, я старался про­
тиводействовать этому безумию, но ничего, ровным счетом ни­
чего не мог поделать!» Я знала, что «космополитская» кампания
на Украине проходила еще свирепее, чем в Москве, и прекрас­
но представляла себе, что никто не мог ее приостановить.
«Да ведь вы ни в чем не виноваты, Александр Иванович, —
утешала я его. — Скорее мы, коммунисты, виновны в том, что
не смогли воспротивиться этой пакости».
«Нет, но в какое ужасное время мы живем! — продолжал
А.И. — Помните, во второй половине XIX века был малень­
кий инцидент с женой Маркса, которую задержали на два часа
в лондонской полиции. Боже мой, сколько было общественного
возмущения и всяческих протестов! И добились того, что заста­
вили министра публично извиниться! Я уже не говорю о деле
Дрейфуса, когда из-за одного человека подняли во всем мире
такую бурю! А в нашем XX веке? Гитлеровские лагеря, сталин­
ские лагеря! Сколько зверств, какое страшное ожесточение и
падение нравов, и мы все молчим и ничему не можем поме­
шать! Да что помешать! Способствуем, кто как умеет! И знае­
те, что меня особенно во всем этом угнетает? Даже не ваши пар­
тийные деятели: они фанатики, и часто не ведают, что творят.
Меня больше всего поражает наша интеллигенция: умная, гра­
мотная, все понимает, и тоже! Тоже пишет друг на друга доносы
и подписывает всякие мерзкие заявления, которых от нее тре­
буют. Никогда такого не было в старой России! Вот что совер­
шенно непростительно, вот где настоящий позор!»
Мгновенно вспомнив историю Старцева — Самарина, я
чуть не поперхнулась на слове «Роман», но так и не смогла его
выговорить. Ведь он почти что сын, старик его обожает!
Я побоялась убить его этим рассказом.
Но все же совсем смолчать не могла. Я уже давно знала, что
доверчивый Александр Иванович в катастрофических случаях
посылал своих злосчастных еврейских аспирантов и аспиран­
ток, предвидя их провал в Киеве, — защищать свои диссерта­
ции в московский университет к Роману, а тот все равно спо­
койно заваливал их в Москве, каждый раз находя благовидное
объяснение для Белецкого. И — не помню, в этот ли самый
разговор или, быть может, последующий, но я все-таки сказала
А.И., что в период «космополитизма» не кто иной, как Сама­
рин, выгнал всех лекторов-евреев из университета.
129

Это А.И., оказывается, знал. Он помрачнел и ответил:
«Да, Роман сильно испугался. У его мамы существует даже та­
кое выражение: Роман «переложил» в «космополитский» пе­
риод».
— Боже мой, но чего же ему бояться? Он, слава богу, не ев­
рей, и везде у него прочные позиции: и в университете, и у нас
в ИМЛИ, через своих учеников он связан со всеми издатель­
ствами Москвы и Украины, он важное лицо в ВАКе. Чего
он может бояться, ваш Роман?
— Да, но вы не знаете, какая у него была в юности жесто­
кая школа!
Нет, «школы» Романа я не знала. И Александр Иванович
тут же рассказал мне эту поучительную историю.
Попасть в вуз юному Роману — как сыну дореволюционно­
го профессора — было трудно, поэтому по окончании средней
школы его устроили работать преподавателем русского языка в
каком-то харьковском техникуме. Однажды вечером он был в
гостях у Белецких в день рождения их старшего сына —
Андрея. Все веселились, выпивали, плясали и всячески удержи­
вали Романа, который стремился домой, потому что не успел
подготовиться к завтрашнему занятию. Занятие должно было
быть посвящено словам, оканчивающимся на «ч»: в каких слу­
чаях они пишутся с мягким знаком на конце, а в каких без него.
«И вот я сам, — сокрушенно рассказывал А.И., — посовето­
вал ему не мучиться, а просто взять учебник и жарить по нему
диктант. Роман согласился, провел с нами весь вечер и полночи
и на другой день, очевидно, пошел на занятие с тяжелой голо­
вой. А в этот день, как на грех, была опубликована очередная
речь Сталина и все газеты были заполнены ею. Придя на заня­
тия, Роман объяснил правило и перешел к примерам. Первое,
что естественно пришло ему на ум, это «речь Сталина», и он
произнес что-то вроде того, что «речь Сталина внесла неоцени­
мый вклад в учение Маркса, Энгельса, Ленина». На этом его
мысль иссякла, он поставил точку, нервно полистал учебник и,
уже забыв о первой фразе, стал диктовать оттуда то. что бро­
силось ему в глаза. Среди процитированных фраз попались и та­
кие: «Эта речь произвела неприятное впечатление на присут­
ствующих», «Эта речь возмутила передовые умы» и что-то еще
вокруг слова «речь».
Все, может быть, и обошлось бы, но старательный мальчик
Роман, проверяя в конце занятий результаты диктанта, вдруг
испугался опасного соседства продиктованных фраз, подозвал
комсорга группы и сказал виновато: «Посмотрите, как неудачно
130

у меня получилось, ведь это совершенно случайно!» Комсорг
заверил его, что «ничего особенного», «конечно, случайно»
и т.д.
Но вечером того же дня в училище был объявлен митинг,
посвященный «гениальной речи товарища Сталина», а после
окончания всех славословий секретарь парторганизации объ­
явил, что у него есть внеочередное сообщение: «Сегодня,— ска­
зал он, — в нашем учебном заведении имела место наглая вра­
жеская вылазка: молодой преподаватель Самарин на занятиях
русского языка позволил себе назвать гениальную речь товари­
ща Сталина "возмутительной“ и производящей "неблагоприят­
ное впечатление“».
За сим последовали выводы: «снять с работы и исключить
из профсоюза». «Принято единогласно». Нечего и говорить,
что по тем временам такое решение означало волчий билет».
Как юный «преступник» выкарабкался затем из этой исто­
рии, А.И. не рассказал, но что она на всю жизнь научила его,
как надо «плавать» в советском обществе, не натыкаясь на
рифы, — это несомненно.
«Вот типичный случай, когда человек нашего времени про­
дал душу дьяволу, — говорила про Самарина умная А.А.Елистратова, много лет проработавшая с ним рядом. — Ведь он мог
бы написать много полезных книг, он так много знает! А вме­
сто этого он бегает между дирекцией, деканатом и прочими
учреждениями!»
Но он бегал, видимо, не только между деканатом и дирек­
цией. Умея всегда обратиться к вам с милой шуткой и компли­
ментом, он в то же время был весьма бдителен насчет ваших
связей. Однажды, будучи в Киеве, я привела в дом Белецкого
своего товарища — Леву Копелева, который тогда еще не был
никаким «диссидентом», а только что вышел из заключения, и я,
чтобы дать ему заработать, задумала сделать в соавторстве с
ним одну маленькую книжечку для украинского издательства.
Роман Михайлович немедленно среагировал на это. Через не­
сколько дней после моего возвращения в Москву, встретив
меня во дворе института, он сразу спросил: «Скажите, пожа­
луйста, вот вы приходили к Александру Ивановичу с неким
Копелевым. Откуда у вас это знакомство?» Я даже опешила,
такой настороженный и острый взгляд был у него при этом во­
просе. Но я не видела причин что бы то ни было скрывать
и сейчас же удовлетворила его любопытство.
Только недавно я узнала, что когда-то этих двух мальчиков
131

— Леву Копелева и Рому Самарина — харьковчан, однолеток,
связывало нечто вроде дружбы. Они, кажется, и учились в
одной школе, а затем, когда им было лет по 16-17, входили оба,
вместе со старшим сыном Белецкого Андреем, в юношеское ли­
тературное объединение «Порыв». Оба писали стихи, иногда
печатали их в газете «Харьковский пролетарий». Оба были
образованными мальчиками, знавшими иностранные языки.
Затем пути их знаменательно разошлись. Один — спорщик,
активист, устремился в общественную жазнь, в комсомол, в пар­
тию, на фронт, но, дойдя до Восточной Пруссии, вздумал ули­
чить в мародерстве и насилиях над мирными жителями свое
прямое начальство, за что и угодил в лагеря, а выйдя оттуда,
остался таким же правдолюбцем и, стало быть, неугодным.
Другой — дальновидный, расчетливый, осторожный, никогда
не стремился ни в комсомол, ни в партию, ни на фронт, зато с
начальством всегда был в ладу, всегда был угоден, устроен,
облечен «высоким доверием». Не исключаю, что второй из
этих персонажей следил за судьбой первого не только из лич­
ного, но и «государственного» интереса.
На примере А.И.Белецкого и Р.М.Самарина выявилась
разность двух поколений русских литературоведов. И как же
бедный А.И. радовался успехам своего подопечного, не заме­
чая, что под всей его ученостью скрывается чудовище, воспи­
танное новым временем и получившее новую жизненную
школу?!
Впрочем, не так давно, когда уже не было в живых ни ста­
рика Белецкого, ни Романа, один из сотрудников ИМЛИ уве­
рял меня, что однажды Роман явился из киевской поездки с
огромной шишкой на лбу, потому что А.И., уличив его в какойто слишком явной подлости, стукнул его изо всей силы палкой,
на которую обычно опирался при ходьбе. Вскоре после этого
Александр Иванович скончался, и Роман якобы не поехал на
похороны, объяснив всем, что не достал билета на поезд (!?!).
Действительно ли перед самой смертью старик рассмотрел
наконец, кого он взрастил в своем доме, или это просто ле­
генда? Скорее всего, второе. Но ведь и само рождение подоб­
ных легенд — симптоматично.
*

*

*

Была у нас в институте еще одна категория людей — на­
смерть перепуганные ученые. Говоря об этой — весьма распро­
страненной — категории, я представляю себе прежде всего ста­
132

рика Данилина. В жизни советских людей так многого можно
было опасаться!.. Рассказывали (не знаю, правда это или нет),
что страх Юрия Ивановича Данилина — довольно приятного на
вид пожилого человека — происходил от того, что когда-то в
ранней юности он был офицером старой армии. Став затем спе­
циалистом по французской литературе, он начал службу советс­
кой власти не за страх, а за совесть, все время стремясь смыть
себя грех молодости. На счастье, пересеклись где-то пути Дани­
лина и Луначарского, тот похвалил одну из работ Ю.И. (кажет­
ся, о Беранже), и автор бросился к нему с нижайшей просьбой.
Не знаю уж, какое право имел Луначарский «отпускать» био­
графические грехи советских граждан, но, видимо, почувство­
вал он страшное волнение бывшего офицера — и разрешил ему
не указывать в анкетах эту позорную страницу его жизни.
Обрадованный Юрий Иванович стал служить советской нау­
ке еще горячей и подобострастней. Хорошо усвоив, что совет­
ская власть любит пролетариат, он начал с великим рвением
раскапывать и возносить французских рабочих поэтов. Литера­
туроведы Франции не открыли у себя столько рабочих поэтов,
поэтов Парижской Коммуны, поэтов Июльской революции,
сколько их знал и воспел советский ученый Ю.И.Данилин.
Подозреваю, правда, что цена им как поэтам была не слишком
высока. Но зато — рабочие! Прямо от станка или, в крайнем
случае, каменщики, булочники — в общем, рабочий класс! Ю.И.
пошел было далее, воинственно противопоставив своихлю­
бимцев «буржуазному поэту» Виктору Гюго и «аристократке»
Жорж Санд. Но тут где-то вовремя остановился...
Когда же он брался за книгу о подлинном писателе, напри­
мер, о Мопассане, то, несмотря на то, что владел хорошим ли­
тературным языком и искусством внятного, толкового изложе­
ния предмета, ухитрялся делать какую-то невероятную социоло­
гическую схему. И тончайший, изящнейший, истинно француз­
ский Мопассан, с его иронией, юмором и глубоко запрятанным
трагизмом, попадал в книге Данилина в совершенно чудовищ­
ную раскладку вроде: рабочие у Мопассана, крестьяне у
Мопассана, дворянство у Мопассана и т.д.
Но смех смехом, а в какой-то момент жизни Ю.И. эта
постоянная боязнь погрешить как-нибудь против советских норм
привела его к настоящей трагедии.
Не ужившись со своей первой женой, он теперь, лет под
шестьдесят, решил снова жениться. Кое-кто из сотрудниц за­
хотел ему помочь. Это, однако, оказалось непросто, так как у
Ю.И. были тщательно продуманы требования: ему нужна была
133

женщина не моложе сорока (глупо старику жениться на моло­
дой) и не старше 45-48 лет, ни в коем случае не тощая (полные —
добрее), непременно хотя бы со средним медицинским образова­
нием (он предполагал, что за ним придется ухаживать). Но глав­
ное: у его жены должны быть чистые анкетные данные (никаких
репрессированных бывших мужей!), ибо он, Ю.И., человек немо­
лодой и не желает портить себе с таким трудом очищенную
биографию.
Вскоре Ю.И., побывавший в фешенебельном академическом
санатории «Узкое», вернулся оттуда совершенно счастливым.
Он нашел среди медицинского персонала именно то, что искал:
его избранница была полная, довольно красивая женщина
нужного ему возраста, и у нее не только не было арестован­
ных мужей, но она (сама!) работала некоторое время стеногра­
фисткой в органах, т.е. была из самых «проверенных».
Увы! Бедный Ю.И.! Когда начался период реабилитаций,
его жену почти каждый день стали вызывать на Лубянку — то
ли как свидетельницу страшных дел, которые там в ее присут­
ствии творились, то ли еще почему-нибудь, я точно не знаю,
только однажды, когда Данилин был в институте, жена его,
вернувшись домой после очередного допроса, схватила снай­
перскую винтовку, подаренную ей когда-то в качестве премии
за меткую стрельбу, и пустила себе пулю в лоб. («Негодная!
Хоть бы оставила записку, что просит не винить мужа, ведь
старика-то теперь затаскают», — негодовал Самарин.)
Так трагично закончилась попытка бедного Юрия Ивано­
вича отыскать «чистую» биографию в органах НКВД!
*

*

Немало было в нашем коллективе тех, кто зарабатывал
свои степени путем усиленной общественной деятельности.
Самым характерным примером является, пожалуй, Лидия Ми­
хайловна Юрьева, много лет проработавшая секретарем пар­
тийной организации ИМЛИ.
Надо сказать, что с годами характер партийной жизни ин­
ститута ощутимо менялся. Он становился менее жестким, чем,
скажем, в период борьбы с «космополитизмом», но зато все бо­
лее и более формальным и никчемным. Смена «стиля» партий­
ного руководства отчетливо проявила себя в личностях наших
партийных секретарей. После обстоятельного Мартынова или
134

фанатика Успенского в партбюро вдруг установился вкрадчи­
вый сладенький и бесконечно мещанский дух, идущий от мо­
лодого секретаря — Лизы Юрьевой, которая уже не вызывала
ни у кого ни страха, ни уважения. Превыше всего она стреми­
лась к приглушению каких бы то ни было скандальных историй
и к установлению хороших отношений с самыми противопо­
ложными людьми и лагерями, а особливо с начальством, ин­
ститутским и райкомовским.
Лида Юрьева при мне пришла в нашу аспирантуру из уни­
верситета. Кто-то из ее сокурсниц рассказывал мне, что за пле­
бейскую внешность, по совокупности с тем, что она жила за го­
родом, ее кличка в университете была «молочница». Но эта «мо­
лочница» быстро развивалась в определенном направлении.
Я еще помню, как, будучи комсомольским активистом, она вы­
ступала на траурном митинге, посвященном смерти Сталина, и
говорила о том, что она из поколения молодых, у которых дет­
ство и юность «прошли под эгидой великого Сталина» и она
не мыслит своей дальнейшей жизни «без его образа в душе и во
всех своих действиях». Со временем пошли, конечно, другие,
но столь же велеречивые выступления в адрес Хрущева. После
смерти Анисимова Лида будет нежно и подобострастно глядеть
в глаза Сучкову, а затем и каждому новому директору
института...
Лида просидела секретарем долго. Лет десять с гаком, во­
преки всем партийным уставам. Послушная, умеющая обходить
все острые углы, она вполне устраивала и райком, и любую
дирекцию.
Она была на редкость упорна, эта бывшая «молочница».
Никогда не будучи ученым, она высидела себе ни больше, ни
меньше как докторскую степень, дождалась ее утверждения
в ВАКе и только тогда отказалась от «переизбрания» в
секретари парторганизации.

Несправедливо было бы думать, что в институте не было
серьезных работников, отдававших себя науке.
Думая о таких, я представляю себе, прежде всего, двух сво­
их ныне покойных друзей: Анну Аркадьевну Елистратову и
Дмитрия Дмитриевича Обломиевского. Очень разные по ха­
рактеру, они были сходны именно в этом: оба жили своей рабо­
135

той, были ответственны в своем деле, оба являлись авторами
многих солидных трудов. А.А. была прекрасным специалистом
в области классической и современной английской литературы.
Дм.Дм., несмотря на свои болезни и бытовую неустроенность,
успел написать за период работы в институте почти всю исто­
рию французской литературы в ее основных направлениях,
начиная с XVII до конца XVIII века. Оба искренне считали себя
марксистами, хотя А.А. была беспартийной.
Анна Аркадьевна обожала удочеренную ею племянницу
Наташу и ее двух дочек, тратя на них почти всю свою доктор­
скую зарплату. Но жить вместе с ними она не хотела. Ее жизнь
заключалась в работе, и осложнить эту работу присутствием
даже самых любимых существ она не соглашалась. Ни о какой
отвлекающей административной работе — озолоти ее — и слу­
шать не хотела, и как ни уговаривали ее взять на себя руковод­
ство новым отделом «Всемирной литературы» — отказалась
наотрез.
Что же касается Дим-Димыча, то я заметила другой любо­
пытный феномен, относящийся к его научной деятельности.
Этот робкий, боявшийся грубостей и скандалов человек стано­
вился бесстрашным, когда должен был отстаивать какое-либо
свое научное положение. Тут в нем появлялись и твердость,
и принципиальность, и даже страстность. И если уж он уверо­
вал в какую-то свою правду, то умел доказать ее без всяких
цитат и искусственных подпорок и защищал эту правду от всех
противников «аки лев». Помню, когда вышла его первая книга
«Французский романтизм», один из наших сотрудников, осторожно-расчетливый Ф.С.Наркирьер говорил мне с некоторым
изумлением: «Ну, если бы Дим-Димыч не работал в ЦК, попало
бы ему сейчас за милую душу! Ведь он обошелся без всякого
марксизма, умудрился даже игнорировать всем известную ци­
тату из Маркса о реакционном романтизме!» Когда я передала
реплику Наркирьера Дим-Димычу, он очень удивился: «Зачем
мне цитата Маркса, если к доказательству моей мысли она ниче­
го не прибавляет?» — сказал он. В тех случаях, когда на об­
суждении своих глав Дм.Дм. должен был отбиваться от оппо­
нентов, он делал это с такой яростью и с таким блеском, что
старик Данилин однажды остроумно заметил: «Ай да Дмитрий
Дмитриевич! Прямо-таки взбесившаяся незабудка!»
И все-таки, все-таки я имею основания спросить себя сегод­
ня: не было ли даже у этих, безусловно честных людей — не
было ли у них некоторого подсознательного балансирования
между подлинным ученым рвением и приспособлением к офи­
136

циальным нормам советской науки? Между добросовестностью
ученого и боязнью (или, скажем, нежеланием) потерять воз­
можность заниматься любимым делом, — а отсюда и стремле­
ние закрыть глаза на все прочее, тебя не касающееся, и
жить в мире с начальством. Боюсь, что хоть и в разной мере,
но это относилось и к ним.
Мне, например, так и осталась непонятной дружба Анны
Аркадьевны с Николаевым (она, видимо, упорно не хотела ви­
деть его подлинной сущности, уж очень он подмазывался и рас­
стилался перед ней как перед крупным ученым, и ей это льсти­
ло). Еще более неприятной кажется мне история ее отношений
с авторами разгромленного американского тома, которые рань­
ше были не только ее сотрудниками, но и близкими друзьями.
В том, что всех их с треском выгнали за этот том из института,
а ее одну оставили, — она была не виновата. Кому пинок, кому
пряник — это решалось сверху. Но вот то, что после этого А.А.
отошла от изгнанных, потеряла дружбу с ними и даже, когда не­
сколько лет спустя Александр Абрамович Аникст попросил ее
быть оппонентом его докторской диссертации о Шекспире, под
каким-то предлогом отказала ему, зная, что ее оппонентство бу­
дет неугодно дирекции ИМЛИ, — все это зависело только от
нее самой.
«Она же ученый такого масштаба, что могла бы ни с кем не
считаться! — с горечью говорил об этом Аникст. — А она, види­
те ли, боится разгневать Анисимова!» Услышав об этом, я
бросилась к Анне Аркадьевне с нелицеприятным вопросом,
почему она не согласилась быть оппонентом Аникста (в то
время мы с ней дружили, и мне не хотелось плохо о ней думать).
Но разговорить ее, если она того не хотела, было трудно. «Ви­
дите ли, я начала читать диссертацию Аникста, но она мне не
понравилась», — односложно ответила она. А я, грешным де­
лом, не поверила ей. Мне показалось, что А.А., скорее всего,
убедила себя плохо думать о работе, поддержка которой стоила
бы ей некоторого (самого незначительного, впрочем) охлажде­
ния со стороны институтского начальства.
— Ну, а правда ли, что вы перестали бывать у Аникста и
прочих ваших друзей, выгнанных из института? — рискнула я
продолжить этот разговор.
— Да, — ответила она почти напрямик, — мне было неловко
с ними. Они стали всячески поносить институт и его руководите­
лей, а я продолжала в нем работать и любить его. Мне
пришлось выбирать...
Да, совершенно точно. Ей пришлось «выбирать». Между
137

Николаевым и Анисимовым с одной стороны и Аникстом с дру­
гой. Между возможностью беспрепятственно заниматься своим
делом в «любимом институте» и простой человеческой спра­
ведливостью. Она и выбрала.
И она ведь была отнюдь не плохим человеком. Были у нее
порой и смелые поступки, и на прямую подлость она никогда
не пошла бы. Но, очевидно, наше подлое время незаметно, как
бы неслышно толкало на неблаговидные деяния даже честных
людей. И вот что интересно: тот же Аникст развернет передо
мной в другой ситуации, уже в 70-е годы, т.е. почти двадцать
лет спустя, ту же проблему выбора между возможностью зани­
маться в советских условиях своей любимой наукой и... опасным
делом защиты каких-то гуманистических норм. И так же решит
эту проблему в пользу первого.
Таким же образом избегал «неприятных ситуаций» и Дмит­
рий Дмитриевич. С момента организации журнала «Вопросы ли­
тературы» (1957 год) его попросили войти в состав редколлегии
и возглавить зарубежный отдел. Несколько лет через Дм.Дм.
проходили статьи разных литературоведов. Он честно старался
быть объективным и помещал в журнале работы всех авторов,
вне зависимости от всяких «лагерей», внутренних споров и несо­
гласий. Но вот как-то я застала его очень озабоченным за стать­
ей о Рильке, которую прислал из Ленинграда В.Г.Адмони. Риль­
ке был еще из «недопущенных», считался то ли мистиком, то ли
декадентом, и то, чтоТамара Сильман взялась его переводить, а
В.Г. написал о нем первую в советском литературоведении ста­
тью, — было делом несомненно важным и, по тем време­
нам, смелым.
Однако Дм.Дм. с огорчением сообщил мне, что статья ему
не нравится и что он не знает, как об этом автору написать.
Вспоминая этот разговор сегодня, я думаю, что в данном слу­
чае «не нравится» Обломиевского было чем-то вроде «не по­
нравилось» Елистратовой по отношению к диссертации Аникста. Ведь напечатать такую статью — значило взять на себя от­
ветственность, а неизвестно было, как на это среагирует глав­
ный редактор журнала. Спокойнее было под каким-нибудь пред­
логом статью отвергнуть...
Так это было или не так, я точно не знаю. Знаю только,
что Тамара Исааковна и Владимир Григорьевич, получив отказ
Дмитрия Дмитриевича напечатать статью, совершенно опреде­
ленно расценили его поступок как трусость, перестраховку и
некрасивый жест по отношению к ним — старым товарищам,
которым, кстати, после сюрпризов 1949 года (особенно доста­
138

лось Т.И. в Ленинградском институте иностранных языков, где
ее сделали главным «космополитом») не так-то легко было вый­
ти в печать, да еще с такой рискованной темой, как Рильке.
«Не верю я, что ему не понравилась Володина статья. Он просто
трус, я больше не хочу его знать», — жестко сказала Т.И.
Отношения между ними были прерваны навсегда. До самой
смерти Дм.Дм. горько переживал этот разрыв, так и не отдав
себе отчета, в чем именно состояла его вина.
Эти двое — Тамара Исааковна и Владимир Григорьевич —
были бескомпромиссны. Они жили в своем Ленинграде очень
замкнуто, несколько свысока и презрительно, как мне казалось
вначале, относясь ко всему окружающему. После того как они
создали оба по нескольку хороших литературоведческих книг,
они намеренно ушли в лингвистику,, где не так явно преобла­
дала политическая конъюнктура. Оба были профессорами и
возглавляли кафедры. В.Г. немало сделал в области скандина­
вистики. Т.И. — необычайно отдаренный ученый и переводчик
— разработала целую область немецкой стилистики. Они были
достаточно осторожны, ревниво охраняя от чужих глаз стой­
кость и неколебимость своего внутреннего мира.
Однако, когда в Ленинграде (уже в 1964) было организова­
но дело Бродского, не кто иной, как В.Г.Адмони, решил высту­
пить (вместе с другим ленинградским ученым — Ефимом Эткиндом) в роли защитника. Вопреки заранее подстроенному «об­
щественному мнению» и определенному настроению суда, он
прямо заявил, что «обвинение молодого, талантливого, много и
трудно работающего поэта-переводчика Бродского в тунеяд­
стве является явной нелепостью».
Конечно, ничто не помешало суду вынести обвинительный
приговор. Но само выступление В.Г. в обстановке озлоблен­
ной травли было актом большого мужества.
Я еще не знала тогда, что Владимир Григорьевич Адмони
был не только ученым-лингвистом, но и большим лирическим
поэтом, которого любила и ценила Анна Андреевна Ахматова,
не знала и того, что подлинной средой и ближайшими друзья­
ми этой ленинградской пары были не преуспевающие советские
литературоведы, а такие люди, как Ахматова, Лидия Корнеев­
на Чуковская, Мария Сергеевна Петровых, Надежда Яковлевна
Мандельштам. Отсюда, наверное, и исходил тот отсвет дру­
гой правды, другого мира, которого я не понимала еще и не
принимала, но интуитивно чувствовала в своих ленинградских
друзьях.
Много позднее в стихотворениях Владимира Григорьевича
139

я нашла такие строки, которые наиболее точно характеризу­
ют его внутренний облик:
Я не был сослан и я не был зеком,
Я просто жил на острие ножа,
Своею жизнью мало дорожа.
И, кажется, остался человеком.
В ИМЛИ были, может быть, не менее интересные и даже
более деятельные люди из этого другого мира (достаточно ска­
зать, что у нас работал Синявский). К многочисленной инсти­
тутской молодежи я относилась с большой симпатией, но близ­
ко ее образа мыслей не знала.
С другой стороны, человек моего поколения и моя ближай­
шая подруга Ольга Кузнецова проделала знаменательную эво­
люцию. В начале 60-х годов и ко мне, и к другим моим товари­
щам по институту потекли печатные и непечатные издания са­
мой разнообразной, дотоле неслыханной литературы: «Рекви­
ем» Ахматовой, воспоминания Евгении Гинзбург, стихи Коржа­
вина, песни Галича, конечно же, «Иван Денисович», «Раковый
корпус», «В круге первом». Последние я, помнится, подробней­
шим образом пересказывала Анне Аркадьевне и Дмитрию Дми­
триевичу, слушали они меня с некоторой опаской, но и с огром­
ным интересом. А Ольга познакомилась и с самим Солженицы­
ным (за несколько лет до его высылки из страны). Так как его
всеми правдами и неправдами старались не допустить к фондам
государственных библиотек, Ольга стала одним из его довольно
многочисленных помощников, достававших нужную ему литера­
туру. И хотя она была членом партии, как и большинство моих
тогдашних друзей, но судила обо всем с позиций открытого, не
замкнутого партийными штампами сознания и со своей цельной
натурой никогда и ни в чем не останавливалась посредине. Так
же точно, как она, единственная из женщин нашего института,
отправилась на фронт, в то время как все мы сидели в эва­
куации с детьми, — так и теперь она первая из нас, «отрях­
нув» прах коммунистических верований со всех ног, ринулась
навстречу новым веяниям и новым идеям, которые вырастали
вокруг нас словно из-под земли.
IV. КОНЕЦ ОТТЕПЕЛИ. ИМЛИ 60-х И 70-х ГОДОВ.
После отставки Хрущева начался довольно явственный
откат к ресталинизации, который не замедлил проявить себя в
140

области культуры. В конце 1965 грянуло дело Синявского и Да­
ниэля, имевшее необычайный резонанс в нашем ИМЛИ.
Андрей Донатович Синявский, превосходный знаток русской
поэзии начала XX века, работал старшим научным сотруд­
ником института. Это был по виду тихий, замкнутый человек с
ясными глазами и русой бородой. Никто и заподозрить не мог,
сколько сарказма гнездилось в его душе.
Когда он был уже арестован, судим и его заключительная
речь на процессе широко распространилась в Самиздате, ре­
прессии обрушились на его коллег, в частности и по нашему
институту.
Как водится, сверху были организованы возмущенные
«коллективные письма» трудящихся. Такого «возмущенного»
и «осуждающего» письма начальство потребовало от препода­
вателей филфака МГУ и от нашего ИМЛИ. Письмо филфаковских преподавателей действительно появилось в газете за
многими подписями, вызвавшими удивление и сожаление по­
рядочных людей, а у нас дело оказалось сложнее. Анисимов,
который ужасно не любил такого рода акций, а ослушаться не
мог, вздумал переложить составление письма на сотрудников
советского отдела, на том основании, что Синявский работал
в этом отделе. И вот срочно было созвано институтское парт­
бюро, куда пригласили всех коммунистов отдела.
Формально на бюро стоял отчет партгруппы советского
отдела. Главными обвиняемыми оказались два человека: Алек­
сандр Григорьевич Дементьев — заместитель заведующего от­
делом, он же главный редактор томов «Истории советской
литературы», в которых несколько глав были написаны Стинявским, и парторг отдела — Михаил Матвеевич Кузнецов, чело­
век остроумный и бойкий, который всегда был на ножах с любой
дирекцией. Функции разгрома взяли на себя заместитель ди­
ректора — Щербина, Афро Петросян и еще один молодчик —
Саша Ушаков, который некоторое время подвизался у нас в
партсекретарях, а потом надолго осел в ученых секретарях
института. Все трое накинулись на Дементьева и на Кузнецова,
пытаясь во что бы то ни стало найти «ошибки» в томах
«Истории советской литературы». Но обвиняемые, в особенно­
сти Кузнецов, огрызались и вовсе не были склонны принимать
доводы дирекции.
Неожиданно для всех слово попросила Светлана Аллилуева,
которая присутствовала на этом заседании как член партий­
ной группы советского отдела. Это был первый раз, когда мы
услышали ее выступление.
141

Светлана проработала в нашем институте недолго, затем
принесла медицинскую справку об истощении нервной системы
и заявление с просьбой освободить ее от работы. Пенсия,
положенная ей и ее детям, была 400 рублей, и в работе она
не особенно нуждалась. Светлану отпустили, но она оставалась
членом нашей парторганизации и время от времени появлялась
в институте, чтобы заплатить партвзносы. Она была не
очень аккуратна и порой надолго исчезала, забывая это сделать.
Однажды, помню, Щербина устроил на одном из заседаний
партбюро целый скандал: «Где Светлана? Надо разыскать Свет­
лану! — орал он. — Мы за нее отвечаем, ею интересуются в ЦК,
она, кажется, опять вышла замуж, а мы ничего не знаем».
Однако отвечать за Светлану ни в плане ее мужей, ни в ка­
ком ином мы не могли. При ее скрытности и замкнутости даже
опекающие ее женщины из нашего бюро, дружившие с ней и
бывавшие у нее в доме, понятия не имели о том, что, считаясь
формально членом партии, она крестилась в православной цер­
кви и, может быть, заранее обдумывала свой отъезд из страны.
В данный момент она произнесла небольшую, но толковую
и эмоциональную речь. «Я не привыкла выступать на собрани­
ях, — сказала она. — Но я не могу молчать, когда так несправед­
ливо ругают моих товарищей — Кузнецова, Дементьева и дру­
гих сотрудников отдела советской литературы. Ведь они так
много и успешно работали, выпустили столько хороших книг и,
сколько я помню, советский отдел всегда хвалили как один из
лучших в институте. И вот теперь, из-за несчастного случая с
Синявским, дирекция набрасывается на них и буквально смеши­
вает с грязью!..»
«Вы нас не поняли, Светланочка! — закричала уязвленная
Афро, — мы вовсе не смешиваем их с грязью, мы хотим...»
Чего они хотели, так никто и не понял. Но мои товарищи
из бюро ухватились за речь Светланы, чтобы не допустить на­
меченного разгрома советского отдела.
После нескольких «защитных» выступлений слово взял, на­
конец, Анисимов, который сидел на бюро необычайно мрачный
(мы не знали, что он смертельно болен и что мы видим его в
последний раз). «Я не понимаю, откуда такая страстная защита,
— сказал он. — Должны же коммунисты советского отдела при­
знать свою вину в том, что они прохлопали Синявского, и на­
писать письмо, которого требуют от нас вышестоящие инстан­
ции».
— А почему мы? Вы — дирекция, вы и пишите, если у вас
требуют, — парировал Кузнецов.
142

Анисимов поднялся и ушел, схватившись за сердце. Лида
Юрьева и кто-то из ее присных попытались кое-как утихоми­
рить и призвать к порядку вышедшее из повиновения бюро.
Через некоторое время советский отдел все-таки застави­
ли составить письмо, клеймящее Синявского (увы, организовал
его тот же Кузнецов). Однако требуемого единодушия так и не
добились. Два человека — старый литературовед Е.Б.Тагер и ас­
пирантка Г. — наотрез отказались поставить под письмом свои
имена. Оба рисковали многим. Он — что вышвырнут из инсти­
тута, а у него была тяжело больная жена, прикованная к посте­
ли. Она — что не оставят в институте после окончания аспиран­
туры, а у нее тоже был больной муж да еще маленький ребенок.
Но они были непоколебимы в своем отказе. И пока их уговарива­
ли, а директор уже умирал в больнице и не на кого было «цык­
нуть» сверху, кто-то где-то решил, что время прошло и о суде
над Синявским и Даниэлем лучше больше не говорить. Так этот
позорный документ и не увидел света.
Когда мы лишились нашего Анисимова, большинство из нас
поняло, что он был не таким уж плохим директором и не та­
ким плохим человеком. Конечно, он ходил под ЦК и выпол­
нял то, что от него требовали. Конечно, никогда не взду­
мал бы очертя голову за кого-нибудь вступаться. И статьи
его, написанные, так сказать, по «социальному заказу», сей­
час уже просто невозможно читать. Но при всем том он тер­
петь не мог склок, подлостей и скандалов, не давал ходу смутья­
нам, погромщикам типа Успенского или Овчаренко, и еще обла­
дал большой дозой юмора (безумно веселился, например, когда
я посплетничала ему о том, как Афро «отравляли» еврейские
врачи).
И А.И.Белецкий в одно из моих киевских посещений рас­
сказывал, как он оценил «тактический талант» Анисимова.
Когда в «космополитические» времена Тамару Мотылеву исклю­
чили из партии и выгнали из института, директором которого
был тогда Еголин, в протоколе Ученого совета записали: «Про­
сить Высшую аттестационную комиссию (ВАК) поставить во­
прос о лишении Мотылевой Т.Л. степени доктора филологичес­
ких наук». В ВАКе в то время еще такое не практиковалось,
и было предложено предоставить этот вопрос решению трех
ученых: академика Белецкого, профессора Анисимова и кого-то
третьего. Этот третий оказался послушным и сейчас же на­
писал, что диссертация Мотылевой «порочна» и присвоенную
ей степень надо снять. Белецкий же, чуя неладное, ни за что
делать этого не захотел, но и обосновать противоположное
143

мнение тоже не решался. Тогда он придумал посоветоваться с
«партийным человеком» — Анисимовым.
Я хорошо знала, что Иван Иванович терпеть не может
Моты леву (однажды в личном разговоре со мной он говорил,
что она сухой схематик и совершенно не чувствует художест­
венной литературы). Но идти на подлость — он не захотел.
«Знаете что, — посоветовал он Белецкому, — сделайте, как я.
Положите этот запрос ВАКа под сукно, и держите, держите его,
несмотря ни на какие напоминания. Пока будете тянуть,
пройдет горячее время, и все останется как есть». Белецкий
пришел в восторг и, конечно, взял на вооружение хитрый
совет Ивана Ивановича. С «космополита» Мотылевой так и не
сняли ее докторскую степень. А она, зная нелюбовь к себе
Анисимова, так и не догадалась, кому была обязана своим спа­
сением.
Поистине, трудно было оставаться порядочным человеком
во главе советского учреждения, постоянно лавируя между че­
ловечностью и подлостью, избегая этой последней, где было
возможно, но и подчиняясь там, где бороться против директив
сверху не хватало смелости и сил. Иван Иванович кончился на
«деле» Синявского, очевидно, страшно переволновавшись. Но
позднее, когда Светлана Аллилуева бежала в США, стало ясно,
что он все равно не пережил бы волнений, связанных с бег­
ством Светланы. Она ведь была его ученицей, и именно он при­
гласил ее к нам в институт...
Так или иначе, но я и мои ближайшие партийные и беспар­
тийные друзья (Анна Аркадьевна, например, которая была
очень привязана к Анисимову, считая себя его ученицей, хотя
давно уже была гораздо более крупной фигурой в литературроведении, чем он) особенно оценили его после смерти, когда к
власти в институте стали рваться откровенные подонки. Одним
из них был Щербина, который, пользуясь материалами инсти­
тутских референтов, издал несколько совершенно нечитабель­
ных книг о соцреализме и теперь счел, что его время пришло.
Другим, более опасным претендентом явился относительно мо­
лодой работник горьковского сектора Александр Овчаренко.
Это был тот самый Овчаренко, с помощью которого вырва­
ли позднее из рук Твардовского «Новый мир». Прицепившись
к появлению за рубежом поэмы Твардовского «По праву памя­
ти», в Союзе писателей устроили обсуждение этой поэмы,
и вот тут-то Овчаренко грубо и нагло обозвал ее «кулацкой» —
прямо в лицо автору. А на другой день того же Овчаренко на­
значили членом редколлегии «Нового мира». Это был намерен­
144

ный плевок в Твардовского, и этого оскорбления он уже не
снес. Как от него давным-давно домогались, он подал заявление
об уходе.
Все это было значительно позднее описываемых событий.
К тому времени, о котором я сейчас говорю, наглый, само­
уверенный, хотя и малокультурный Овчаренко успел уже обза­
вестись учеными степенями и званиями: доктора наук и про­
фессора, а самое главное, захватить ключевые позиции в ВАКе,
так что от него зависело прохождение кандидатских и доктор­
ских диссертаций; в литературоведении он играл ту же роль,
что играли Софронов, Кочетов и Грибачев среди писателей.
И если Анисимов еще мог как-то сдерживать его неумеренные
аппетиты и приглушать склоки, которые Овчаренко постоянно
затевал то в горьковском секторе, то в Архиве Горького, — то
теперь, после смерти директора, ничто уже не могло остановить
его буйного стремления вверх.
Приближались выборы в Академию наук, и стало извест­
но, что одно место в члены-корреспонденты дается литературо­
ведам. По заведенному уставу, от разных литературных учреж­
дений страны стали поступать предложения. От нашего инсти­
тута весной 1966 года были выдвинуты: Елистратова, которая,
впрочем, скоро отпала по возрасту (1910 год — год ее рожде­
ния — был объявлен для членкоров предельным), затем Самарин
и Щербина. Неожиданно для всех ленинградские литературове­
ды, к которым присоединился академик В.В.Виноградов,
выдвинули кандидатуру Овчаренко. Ленинградцы, выдвинув­
шие Овчаренко, были людьми его же плана, не столько
учеными, сколько администраторами от литературоведения;
их фамилии забавным образом начинанались на «б»: Базанов,
Бушмин, Бельчиков, кто-то еще, и в наших кругах шутили, что
Овчаренку выдвинули четыре «б» плюс Виноградов (которо­
му, вероятно кто-нибудь сверху скомандовал это сделать — а
он был откровенный циник, презиравший ИМ Л И и его дея­
телей, и наверно решил: хотите Овчаренко? Пожалуйста, по­
лучайте Овчаренко).
Всем было ясно, что вновь избранный членкор займет пост
директора ИМЛИ. В институте началось великое волнение.
Получить эдакого молодчика в директора?!? Хуже ничего не
могло быть. «Давайте писать письмо в собрание академиков от
коллектива института», — решили мои партийные товарищи.
И с кем бы мы ни говорили о нашей затее —■все нас дружно под­
держивали, считая, что необходимо спасти институт от Ов­
чаренко.
145

Однако, когда такое письмо было составлено и тщательно
отредактировано (а в нем было сказано, что ни по своему науч­
ному уровню, ни по моральным данным кандидатура А.И.Овчаренко совершенно не соответствует требованиям, предъявля­
емым к высокому званию члена-корреспондента и тем более
директора Института мировой литературы АН), тут-то и вы­
яснилось, что подписывать его почти никто не жаждет. Все боя­
лись Овчаренко и его таинственных связей, которые он, очень
может быть, сам и придумал.
Хитрый Бялик, возглавлявший сектор Горького, сказал,
что его подпись наведет на мысль, что дело заключается в раз­
ногласиях между горьковедами, а это снизит подлинное значение
письма. Другие, у которых диссертации находились в
ВАКе, боялись, что Овчаренко немедленно «зарежет» эти дис­
сертации. Третьи, имевшие пенсионный возраст, опасались,
что, пройди Овчаренко в директора, он сейчас же отправит
их на пенсию, и т.д.
Поймав Лиду Юрьеву в коридоре института, несколько из
наших коммунистов сказали ей: «Лидия Михайловна, мы бы на
вашем месте поставили такое серьезное письмо на обсуждение
бюро, оно должно определить к этому документу свое отноше­
ние». Но наш достойный партийный секретарь отшатнулся от
них с ужасом. «Мне никто и ни в коем случае не советует этого
делать, — ответила она, — ни райком, ни другие члены парт­
бюро!»
Тогда мы решили: пусть письмо пойдет в собрание акаде­
миков хотя бы с маленькой горсткой подписей. Первым по уче­
ному званию членкора АН и действительного члена Академии
педагогических наук поставил свою подпись Леонид Иванович
Тимофеев, изрекший при этом с тяжелым вздохом: «Ну что ж,
поставим свою голову под топор!» (так силен был страх перед
этим наглецом даже у старых заслуженных ученых). Затем, к че­
сти своей, поставила свое имя доктор наук А.А.Елистратова.
Затем — тоже солидный ученый и достойная женщина, доктор
наук Вера Дмитриевна Кузьмина. Затем Е.М.Евнина, недавно
защитившая свою докторскую диссертацию. Затем кандидаты
наук — Нина Ивановна Дикушина, Екатерина Николаевна
Горбунова, Михаил Матвеевич Кузнецов, молодой горьковед
Всеволод Келдыш, Серафима Сергеевна Зимина и еще несколь­
ко работников Архива Горького. Всего набралось двенадцать
подписей, из них семеро беспартийных и пять членов партии.
Накануне выборов стало известно, что академик-секретарь
Отделения литературы и языка М.Б.Храпченко предложил от
146

имени партгруппы собрания академиков и членкоров канди­
датуру Овчаренко. Все, казалось, было предрешено. Больше
того: уже была негласно сформирована будущая дирекция на­
шего института, которая выглядела так: директор — Овчарен­
ко, заместитель по зарубежным литературам — Р.М.Самарин,
заместитель по отделам русской и советской литературы —
С.М.Петров, тот самый, который десять лет назад был снят с
этого поста и исключен из партии (впрочем, ненадолго) за орга­
низацию тайного дома свиданий для Александрова и других ап­
паратчиков ЦК. Чудесная это была компания, лучше не при­
думаешь!
На заседании академиков и членкоров все разыгралось
довольно драматично. Л.И.Тимофеев, единственный из авторов
письма, который входил в это почтенное собрание и дол­
жен был зачитать его перед выборами, в последний момент
заболел и не явился, но передал письмо кому-то из ленин­
градских коллег. Тот шепнул об этом В.М.Жирмунскому. И ко­
гда Храпченко предложил от имени партгруппы кандидатуру Ов­
чаренко, Жирмунский встал и попросил зачитать письмо от
коллектива научных сотрудников Института мировой литерату­
ры. Собрание заволновалось: «какое письмо, у кого оно, по­
чему мы об этом ничего не знаем. Храпченко попытался было
заявить, что это письмо «прямого отношения к выборам не
имеет», но старики-академики были любопытны и заставили
все-таки письмо зачитать.
— Что ж, — сказал Жирмунский, прослушав его. — Я не
имею счастья знать научных трудов товарища Овчаренко, но то,
что говорят о нем ученые Института мировой литературы,
а тут есть среди подписей уважаемые мной имена, например,
Леонид Иванович Тимофеев, Анна Аркадьевна Елистратова,
Вера Дмитриевна Кузьмина и другие, — заставляет меня при­
слушаться к ним. Я лично за кандидатуру Овчаренко голосо­
вать не буду.
— Так ведь дело, мне кажется, не столько в научных, сколь­
ко в моральных данных Александра Ивановича Овчаренко, а
в этом отношении и вторая кандидатура из Института мировой
литературы — Роман Михайлович Самарин — также не на вы­
соте, — ехидно сказал академик Виноградов, не преминувший
запустить камешек в презираемый им ИМ ЛИ, и окончательно
убил этой репликой всех институтских претендентов на
звание членкора АН.
После этого ни Овчаренко, ни Самарин уже не смогли
собрать даже и трети голосов. Хотя и были приняты все меры.
147

Снова собралась партгруппа, срочно (самолетом) были посланы
урны на Дон и Украину к Шолохову и Корнейчуку (они имели
звание «академиков» и считались членами высокого собрания,
хотя никогда туда не показывались). Оба проголосовали «как
надо», но это уже ничему не помогло. Большинство ученых
отдало свои голоса скромному специалисту по болгарской ли­
тературе из Института славяноведения — Дмитрию Федоровичу
Маркову, который сам был сражен этой неожиданностью.
«Хоть не крупный ученый, да не подлец!» — рассудили они.
Войдя в институт на другой день, я застала всеобщее ли­
кование, люди бросались благодарить авторов письма, наибо­
лее экспансивные целовали их и друг друга. Но подписавшие
знали, что у каждого из них появился злобный и упорный враг,
который, говорят, по пьяной лавочке заверял своих прияте­
лей: «Буду мстить хоть двадцать лет, но не успокоюсь до тех
пор, пока не выкину из института всех до единого из этих
писак и их друзей!»
Приблизительно так оно в конце кошфв и получилось.
Из всех подписавших письмо и даже просто активно со­
чувствовавших ему на сегодняшний день в институте осталось
только четыре человека: Ниночка Дикушина (ее трудно было
съесть, потому что она была женой академика); С.С.Зимина,
которую вывели было из членов Ученого совета и долго грози­
лись снять с заведования Архивом Горького (говорят, доби­
ваются снятия и по сегодняшний день); затем Всеволод
Келдыш, который приходился племянником тогдашнему прези­
денту Академии наук, и Аня Погосова — скромный малень­
кий работник Архива, не вызывавший ни у кого особых стра­
стей. Елистратова и Кузьмина умерли. Л.И.Тимофееву создали
в институте такую обстановку, что он предпочел уйти из руко­
водителей отделом на должность профессора-консультанта.
М.Кузнецов совсем покинул институт. Дементьева, Евнину и Тагера, а затем и Горбунову и Яхонтову прогнали на пенсию.
Но об этом ниже.
* * *
Когда директорство Овчаренко было «завалено», директо­
ром ИМ Л И был назначен Борис Леонтьевич Сучков. После воз­
вращения из лагерей он лет десять выдерживался на скромном
амплуа зам. гл. редактора журнала «Знамя». Он был еще от­
носительно молод, только что с блеском защитил докторскую
и изо всех сил старался наверстать упущенное время. Стать
148

директором института означало открытый путь в членкоры,
а затем и в академики: это была бы изумительная корьера!
Членкора Сучков, действительно вскорости получил; а вот
до академика не дожил. Слишком старался. На его примере
я поняла, что из лагерей люди выходили по-разному. Суч­
ков принадлежал к тем, кто твердо решил выдвинуться и воз­
наградить себя за перенесенное. Однако после пережитого
был нервен, маниакально подозрителен, истеричен, ни с того
ни с сего мог взорваться и накричать на сотрудников. «Сучков
— это ведь персонаж из Достоевского, — говорили о нем, — ему
ломали судьбу, и он ломал судьбы».
Ничего этого себе не представляя, мы встретили назначе­
ние Сучкова с радостью. После угрозы хама и невежды Овчаренко — человек знающий, образованный, способный, да еще
незаслуженно пострадавший!
Политически это были довольно неопределенные времена.
То ли еще «оттепель», то ли уже ее конец. Еще продолжалась
по инерции реабилитация литературных имен и целых тече­
ний, и Сучков вначале сделал ставку именно на нее. С его помо­
щью и с его предисловиями были изданы писатели, которых
у нас давным-давно не печатали. На той же волне им был под­
нят важный вопрос о художественных течениях конца XIX и на­
чала XX века, которые были в свое время скопом обруганы
как «модернистские» и «декадентские».
Но тучи на политическом горизонте страны снова начали
сгущаться. Родилось движение «подписантов». И где-то в самом
начале 1968 года Лида Юрьева говорила мне: «Слава богу, нас
эта волна миновала. Хватит с нас тех волнений, которые мы
пережили в связи с Синявским и отъездом Светланы».
Но она поторопилась. В журнале «Вопросы литературы»,
где было всего несколько коммунистов, прикрепленных к на­
шей парторганизации, оказался один «подписант» — талантли­
вый критик и литературовед Валя Непомнящий. И мы должны
были разбирать «дело» Непомнящего.
Это уже не были «космополитские» годы, когда люди были
прямо натравлены друг на друга. Теперь большинству из нас —
членов партийного бюро — ни за что не хотелось портить жизнь
этому молодому человеку. Все понимали, что исключение из
партии будет означать его немедленное увольнение с работы,
да еще с волчьим билетом. Но как его спасти, когда эта адская
машина — политическая кампания по преследованию «инако­
мыслящих» — была пущена в полный ход?
На заседании бюро сидела злющая инструкторша райкома,
149

которая все время задавала «обвиняемому» каверзные вопро­
сы: что заставило его — молодого коммуниста — поставить
свою подпись под таким антисоветским документом? Даже если
он адресован советскому правительству, неужели он не понимал,
что его сейчас же перепечатают и используют для антисовет­
ской агитации наши зарубежные враги? Непомнящий признавал,
что да, он этого недопонимал, недоучитывал и т.д. Тогда коекто из членов партбюро попытался встать на его защиту. Но тут
инструкторша задала новый вопрос: кто именно принес Непом­
нящему письмо на подпись? На этот вопрос он ответить отка­
зался, чем вызвал новый прилив ярости и криков, что он-де даже
в такой момент неискренен перед своими товарищами, перед
партией и т.д. Но на этом отказе он держался стойко.
— Так ведь мы, собственно, ничего антисоветского в виду
не имели, мы хотели только указать на известную непоследова­
тельность и полную неопределенность дела в нашей печати, мы
как раз хотели, чтобы наши враги не имели повода говорить
о незаконности действий советского суда, — сказал в какой-то
момент обвиняемый.
И тут неожиданно вдруг взорвался Сучков. Подогрела ли
его своими провокационными вопросами инструктор райкома
или, напротив, не очень ловкие попытки членов партбюро от­
вести ее обвинения от Непомнящего, но факт тот, что он вдруг
начал почти кричать на него:
— Да как же вы только могли допустить мысль, что совет­
ское правосудие может действовать незаконно?!?
— Но ведь был же 37-й год? — робко ответил Непомнящий.
— И потом... — (он, наверное, имел в виду прошлое самого
Сучкова, но не решился высказать это).
Сучков побагровел.
— Ну да! — закричал он, глядя на всех почти с ненавистью,
— я тоже был арестован и сослан, но все было оформлено закон­
ным судебным порядком, слышите? С той разницей, что я чест­
ный человек, а эти Гинзбурги и Галансковы, которых защищает
Непомнящий, — антисоветчики и подонки!
— Что вы говорите, Борис Леонтьевич! — не выдержала
одна из членов бюро. — Каким же «законным порядком», когда
вы — честный человек — были приговорены к 25 годам лаге­
рей? Где же здесь закон?
— А вы вечно вмешиваетесь со своими эмоциями и замеча­
ниями совершенно не к месту и не ко времени, — крикнул Суч­
ков с такой экспрессией, что все мы растерялись и смолкли.
Я подумала, что, наверно, этому человеку нестерпимо было
150

даже слышать про свои прошлые беды, которые он хотел вы­
черкнуть из жизни. Или, возможно, он не желал показаться ин­
структору райкома либералом. Он же знал, что такие биогра­
фии, как его, никогда полностью не прощаются.
В конце концов бюро все же решило «ограничиться выгово­
ром». К этому решению присоединился, несмотря на все свои
крики, и Сучков. Но когда через несколько дней мы пришли
утверждать решение на общее партийноесобрание института,
один за другим начали выступать наши старые большевикипенсионеры и прикрепленные к нашей парторганизации гене­
ралы, которых у нас было довольно много (невдалеке от инсти­
тута на улице Воровского находился генеральский дом), и, по­
трясая своей обычной формулой «А вот мы в наше время...»,
стали требовать исключения Непомнящего из партии. Общими
усилиями мы все-таки отстояли решение о «выговоре». Однако
и этим дело не кончилось. Когда решение о выговоре Непом­
нящего пришло в райком и на бюро райкома ему снова был
задан тот же вопрос: кто дал ему на подпись письмо, за которое
он подвергся взысканию, и он опять отказался на это ответить,
— его сейчас же исключили из партии вопреки всем нашим
стараниям.

Я не успела оглянуться, как атмосфера в моем родном уч­
реждении резко изменилась: на авансцену вышло новое поко­
ление нагловатых молодых людей типа Овчаренко или Уша­
кова.
В этом изменении атмосферы немалую роль играла и какаято нервность, неустойчивость, истеричность характера нашего
директора. Все чаще из его кабинета вылетали бледные, испу­
ганные или, наоборот, разъяренные сотрудники и бросались
жаловаться первому встречному на «сумасшедшего» директора
(«Так вам и надо, — говорил как-то подвыпивший на банкете
Щербина, который был ущемлен тем, что столько лет ходит в
замах. — Не хотели меня, а между тем жили бы спокойно. На­
шли Сучкова, теперь он вам всем головы поотрывает»). И вот
однажды Миша Кузнецов, выскочив из директорского кабине­
та, где он с А.Г.Дементьевым получил очередной нагоняй за
редактуру одного из советских томов, говорил мне с возмуще­
нием: «Он так кричал на Александра Григорьевича, который,
151

между прочим, и постарше его, и в литературе понимает не
меньше, что я еле сдержался, так хотелось надавать ему по­
щечин!»
— А перед кем это он выпендривается? — спросила я. —
Может, ему надо выслужиться перед каким-нибудь началь­
ством?
— В кабинете сидели только свои: Щербина да Ушаков, —'
ответил Миша. — Но ведь он не знает, кто из них куда на него
пишет! («А! — подумала я. — Щербина, конечно, информирует
о действиях директора ЦК партии, а Ушаков — препротивный
парень, уж наверно связан с органами! Да еще Овчаренко капа­
ет на него своему покровителю Храпченко. Ну и жизнь у этого
человека, снова выбившегося «в люди». Пожалуй, и врагу не
пожелаешь!»)
Между тем партбюро больше не собиралось. После дела
Непомнящего Сучков видел в членах бюро смутьянов, посягав­
ших на его авторитет. Только Лида по многу часов пропадала
в его кабинете, поедая его влюбленными глазами и с готовно­
стью осуществляя все необходимые связи с райкомом партии.
Перед очередными перевыборами ей все-таки пришлось прове­
сти последнее заседание, на котором она (по подсказке того же
директора?) произнесла: «У нас у>Ке многие члены партии заси­
делись, так сказать, на месте, и им, видимо, это надоело. Под­
нимите руки, кто больше не хочет идти в бюро». Почти все не­
медленно подняли руки, так как теперь уже ясно понимали:
толку от сидения в бюро никакого нет. После соответству­
ющих самоотводов, в бюро, как и следовало ожидать,
прошли, кроме самого Сучкова, Лиды, обязательных Неупокоевой и Щербины, несколько вполне послушных дирекции
коммунистов.
А вскоре поползли слухи, что Президиум спускает по ин­
ститутам Академии разверстку на снижение фонда зарплаты,
т.е. на сокращение штатов, и руководство нашего института
сейчас же решило использовать его, чтобы освободиться от
неугодных сотрудников.
Это было второе, после «космополитского», скандальное
избиение и «изгон» научных сотрудников ИМЛИ, только соот­
ветственно новому времени все было иначе обосновано и об­
ставлено «по всем правилам закона» (Сучков ведь стоял за
«законность»).
Прежде всего, на отделы была спущена разверстка на со­
кращение одного или двух сотрудников, преимущественно
пенсионного возраста. Затем все представленные кандидатуры
152

утверждались дирекцией, а последним этапом было заседание
месткома, который должен был санкционировать увольнения,
так как «добровольцев» идти на пенсию не оказалось.
Происходила эта процедура следующим образом: «приго­
воренные» толпились в предбаннике дирекции, где ради такого
случая заседал местком. Их вызывали по одному. Первым был
Дементьев, который расплачивался за «Новый мир» (странная
у него была судьба! В редакции «Нового мира» он занимал пра­
вый фланг и играл роль «сдерживателя» Твардовского, а в ру­
ководстве Союза писателей и в ИМЛИ его преследовали как
«новомировца»). Затем шли Е.Б.Тагер, Л.М.Поляк, которым
тоже вспомнили какие-то старые грехи. Вслед за ними была
очередь действительно давно уже вышедшего в тираж древнего
и сильно пьющего античника Петровского, затем — Е.М.Евнина. Все были пенсионного возраста, но дело в том, что в таких
учреждениях, как наше, по крайней мере треть штата состоит
из ученых пятидесяти пяти-шестидесяти и более лет.
Члены месткома сидели озадаченные и смущенные; Маша
Горячкина просто сбежала под каким-то благовидным предло­
гом, чтобы «не брать греха на душу». Председателем месткома
был тогда молодой китаист Борис Рифтин, еврейский паренек
с испуганными глазами, с трудом устроившийся в институт.
Тут же сидел и Сучков, почему-то в черных очках (чтобы не
видно было выражения его глаз, что ли?!). Присутствовал и уче­
ный секретарь Ушаков, который играл роль главного обвини­
теля.
Каждому «приговоренному» предъявлялся заранее подго­
товленный счет, затем его кандидатуру ставили на открытое
голосование, происходившее под неусыпным оком ученого се­
кретаря и директора института, благодаря чему руки несчаст­
ных месткомовцев, в основном скромных работников музея
или Архива Горького, поднимались сами собой...
Слово попросила работник зарубежного отдела Марина
Александровна Яхонтова, присутствовавшая в качестве пред­
седателя комиссии народного контроля. «Я не понимаю, — ска­
зала она, — чем мотивируется перевод на пенсию некоторых
научных работников. Например, Евгений Борисович Тагер —
человек громадного опыта, каждая его работа и даже вы­
ступление на секторе чрезвычайно поучительны для моло­
дых литературоведов. А Елена Марковна Евнина — автор че­
тырех книг, из которых последняя выпущена совсем недав­
но. Об активном участии Елены Марковны в общественной
жизни института говорить не приходится, это всем из­
153

вестно. Зачем же лишаться таких деятельных научных со­
трудников?»
Но тут поднялся корректный и невозмутимый Николюкин
— заместитель Самарина по отделу зарубежных литератур:
«Что касается вас, Марина Александровна, то вы ведь тоже пен­
сионного возраста, и вопрос о вас в нашем отделе тоже обсуж­
дался, — заявил он. — Просто по положению мы не имеем права
увольнять работников народного контроля».
Марина Александровна рухнула на стул и больше уже рта
не раскрывала.
Перед голосованием последней кандидатуры Сучков быст­
ро подошел к Рифтину и что-то прошептал ему на ухо. Тогда
Рифтин сказал: «Я должен предупредить членов месткома, что
если мы оставляем в штате Евнину, то вот там за стеной дожи­
даются еще два человека: работники музея Бейслехем и Соко­
лова. Мы должны будем сократить их, иначе мы не добираем
тот необходимый фонд сокращения зарплаты, который нам
назначен Президиумом. Только вместо одного доктора наук,
который будет получать пенсию в размере 160 рублей, нам при­
дется уволить двух младших научных сотрудников на пенсию в
80 рублей. Выбирайте».
Это был решающий удар. В тот же день приказ об отчис­
лении был вывешен на доску объявлений.
Вскоре выяснилось, что другие институты Академии, полу­
чившие такую же разверстку на сокращение штатов, нашли для
своих докторов наук выход: они перевели их из основного шта­
та на должности профессоров-консультантов, что давало воз­
можность при сокращенной ставке плюс пенсии все же сохра­
нить их за институтом. Один ИМЛИ не использовал такой
возможности.
В конечном итоге все сокращение оказалось форменной
липой, потому что очень скоро (не знаю уж из каких фондов!)
в институт под предлогом расширения референтской группы
набрали по рекомендации Ушакова новых сотрудников, смаз­
ливых девиц.
*

*

Самыми драматическими событиями в жизни ИМЛИ 70-х
годов были несколько смертей видных руководящих работни­
ков. Смерти эти последовали одна за другой.
154

Первым умер (в начале 1974 г.) Самарин. Он был относи­
тельно не стар. Но ведь служить сразу в нескольких местах,
всюду поспевать, стараться, прислуживать, предавать — тоже
нелегко! Все это даром не дается. Поэтому в свои шестьдесят
два года Роман Михайлович был довольно изношен, рыхл, тол­
стопуз, болен гипертонической и сердечной болезнями, и его
частенько укладывали в больницу сбивать давление. В послед­
ний раз, поскользнувшись в гололедицу, он лег в академичес­
кую больницу со сломанной ногой. Это было неприятно, разу­
меется, но от сломанной ноги никто еще не умирал. Однако как
раз в это время случилось совершенно скандальное происшест­
вие с Николюкиным — его бывшим студентом, которого он в
свое время взял в ИМЛИ из университета, чтобы в кратчай­
ший срок подготовить из него специалиста по американской
литературе (это было в то время, когда нужно было не допу­
стить возвращения в институт Старцева). Затем Роман Михай­
лович произвел Николюкина в свои «замы» (будучи беспар­
тийным, он любил опираться на партийных мальчиков).
Деловой и подтянутый Николюкин занимался увязками
планов сотрудников отдела и служил верой и правдой Самари­
ну и Ушакову. Как преуспевающий американист, только что за­
щитивший докторскую диссертацию по проблемам современ­
ной американской литературы, ой раз или даже два получал
академическую командировку в США. И вдруг оказалось, что в
компании с некиими высокопоставленными людьми Николюкин
вывез оттуда порнографические киноленты, которые он стал
тайно демонстрировать любителям за большие деньги. На ка­
ком-то этапе этого доходного предприятия компаньоны Нико­
люкина решили обогатить свое «дело» живыми экспонатами.
Когда это раскрылось, поднялся скандал, в результате которого
Николюкин был исключен из партии, изгнан из института и
отдан под суд. «У него же дочь подрастает, как он ей в глаза
будет смотреть?» — с ужасом и отвращением говорила А.А.Елистратова, которая была оппонентом на защите Николюкина
и не могла себе этого простить.
А Самарин? Самарин, узнавший эту скандальную историю в
больнице, был так потрясен и напуган, так боялся, что ему
придется отвечать за своего протеже, что с ним случился
инфаркт и он скоропостижно скончался.
Конечно, как в свое время и Николаев, тоже погибший от
испуга, Роман Михайлович «поторопился» умереть. Если бы он
пережил первый шок, он узнал бы, что высокопоставленные
друзья Николюкина заключили с ним обоюдовыгодную сделку.
155

Она состояла в том, что Николюкин не выдаст их, а они за это
«выручат» его. Так и произошло. Николюкина присудили к не­
скольким годам условного наказания. Хотя он и был исключен
из партии и изгнан из ИМЛИ, но, оставаясь доктором наук,
тотчас был принят в Институт научной информации по общест­
венным наукам Академии наук на те же 400 рублей докторско­
го оклада. Сейчас он уже издает под этой маркой какие-то бро­
шюры, и никто не сомневается, что через несколько лет он
будет возвращен и в партию, и в Институт мировой литературы.
Но Самарин этого уже не узнает.
♦

*

Следующей, в полном смысле слова безвременной, кончиной
была смерть Сучкова в 1974 году. Ему еще было далеко до ше­
стидесяти, и он совсем немного не дожил до выборов, которые
должны были произвести его в академики. Но... слишком много
тратил на это своих основательно расшатанных за лагерный
период физических и, главное, моральных сил.
Человек он был сложный. Отнюдь не просто карьерист, он
сочетал в себе яркую силу ума и таланта с отчетливой душев­
ной неустойчивостью, которая в страшных условиях сталин­
ских репрессий привела его к преступлению по отношению к
многим людям. Только недавно узнала я из уст очевидцев не­
которые факты поведения Сучкова в тюрьме, подтвердившие
неясные слухи, доходившие до меня раньше. Приведу эти
факты.
Один из них рассказала Раиса Давыдовна Орлова, близко
знавшая Сучкова и дружившая с ним еще до его ареста. Когда
из лагерей начали возвращаться люди, Р.Д. работала заведую­
щей одним из отделов журнала «Иностранная литература».
Однажды она получила распоряжение начальства пристроить
на какую-нибудь работу только что вернувшуюся из лагеря пе­
реводчицу М. И вот, когда Р.Д. беседовала с этой переводчи­
цей, в кабинет вошел человек, которого она сразу не увидела,
так как сидела спиной к двери. В ту же секунду переводчица
упала в обморок. Рая оглянулась. Оказалось, что в комнату во­
шел и сейчас же вышел Сучков. М., придя в себя, объяснила:
«Я не могу видеть этого человека, ведь это он показал, будто я
участвовала вместе с ним в подготовке покушения на Сталина!
Весь свой срок я вспоминала его имя с ужасом».
156

Второй факт рассказал мне муж Раисы Давыдовны — Лева
Копелев. У них с Сучковым был общий друг Миша П. Кажется,
этот Миша и познакомил когда-то Леву с Борисом. Затем, во
время войны, Миша был в армии и, вернувшись, подарил Бори­
су трофейный немецкий револьвер. Спустя несколько лет оба
друга была арестованы и встретились уже на очной ставке.
Борис сидел, развалясь на стуле, и курил папиросы, которыми
угощал его следователь. Когда Мишу ввели, он повторил свои
показания: да, этот человек был членом организованной им,
Сучковым, диверсионной группы, созданной для покушения
на товарища Сталина.
— Ты что, рехнулся, что ли? — закричал Миша, вне себя
от ужаса и возмущения.
— Как это я рехнулся, — спокойно возразил Сучков. — Ты
мне револьвер приносил? Приносил. Так для чего, спраши­
вается? На охоту ходить, что ли?
И Миша получил большой срок, так же, как и сам Сучков.
Потом, когда оба были уже на свободе, Миша как-то позво­
нил Леве и сказал, что Борис очень просит о встрече, и, хотя
Лева всячески отказывался, старая дружба взяла свое, и трое
товарищей встретились где-то у памятника Гоголю. Борис
плакал, просил прощения, говорил, что его очень били (ему
вышибли все зубы); в конце концов он понял, что сопротивлять­
ся бесполезно, и сделал все, что от него требовали.
Позднее, когда благодаря своим талантам и фортуне Борис
начал делать блистательную карьеру, встречи друзей прекрати­
лись. Сучков, видимо, не хотел уже вспоминать прошлого.
Было, однако, и еще нечто, что, пожалуй, нельзя игнориро­
вать при подведении окончательных итогов его жизни. Попав
на пост директора ИМЛИ и обретя тем самым высокий авто­
ритет и широкие возможности творить литературную полити­
ку, он постарался использовать эти возможности не только в
целях укрепления своего положения, но и на пользу литерату­
ры, которую действительно глубоко понимал и, должно быть,
любил. У него было много замыслов и благих намерений. И ра­
ботал он совершенно бешено, увлеченно, гораздо больше, чем
требовалось, чтобы строить карьеру. При утомительной адми­
нистративной деятельности, он очень много писал на самые
разные темы зарубежной литературы, читая эту литературу в
подлинниках на тех языках, которые знал, а порой, как в случае
с Чапеком, специально изучал для этого язык. И был он куда
масштабнее и деятельнее своего предшественника на посту ди­
ректора ИМЛИ. Достаточно вспомнить, что если они оба люби­
157

ли Марселя Пруста, долго время считавшегося у нас «модерни­
стом», то Анисимов тщательно скрывал эту любов, а Сучков
дерзнул вернуть Пруста советскому читателю, добившись его
переиздания. Правда, для того, чтобы «реабилитировать» Пру­
ста, Сучкову понадобилось в предисловии преобразовать его
в «критического реалиста».
Таким же образом он добился появления в свет «Избран­
ного» Гамсуна, давным-давно не переводившегося на русский
язык; Кафки; романа «Иосиф и его братья» Томаса Манна, пе­
ревод которого много лет лежал в издательстве без движения;
затем он собирался издать Джойса и работал над Чапеком,
стремясь показать его в более глубоком аспекте, чем он был у
нас известен.
И, наверное, в глубине души все же заедала его и иная дум­
ка, вынесенная из опыта тех лет, когда он ни за что ни про что
был схвачен, подвергнут пыткам и приведен к необходимости
клеветать на самого себя и на других. Об этом говорит еще один
факт, рассказанный опять же Раей Орловой. Когда Сучков был
уже на гребне своей карьеры, они встретились случайно в пи­
сательской поликлинике. Они сидели рядом и болтали в ожи­
дании приема, и в какой-то момент Рая спросила: «Ну как,
Борис, ты доволен сейчас своей жизнью?» Он вдруг круто по­
вернулся к ней: «О чем ты спрашиваешь? Как я могу быть до­
вольным? Я же не дурак и все вижу и понимаю. Ведь Левка твой
прав!» (А Лева Копелев в это время был уже исключен из пар­
тии за свое откровенное инакомыслие.)
Впрочем, может быть, все это было сказано просто так, для
красного словца? Просто потому, что он хорошо знал полити­
ческую ориентацию своей собеседницы?
Так или иначе, занимая пост директора важного идеоло­
гического учреждения, бывший «шпион» Сучков старался во что
бы то ни стало на этом посту удержаться и «получить академи­
ка», а следовательно, должен был приспосабливаться и выпол­
нять все директивы, как бы ни противоречили они его собст­
венным убеждениям. Это было нелегко, и жил он, вероятно,
как на вулкане. Тем более, что, мнительный и истеричный, он
постоянно ждал каких-нибудь подвохов. Да и не в одной мни­
тельности было дело. Не знаю, верно ли, но был такой слушок,
что незадолго до его смерти Овчаренко и еще кто-то из «бди­
тельных» написали на него донос в ЦК, адресованный персо­
нально Суслову: что Сучков якобы ведет неправильную литера­
турную политику, будучи слишком пристрастен к модернист­
ской литературе. Прослышав про этот донос, Сучков бросился
158

оправдываться, но Суслов его не принял. Это было для директо­
ра ИМЛИ серьезным ударом. Он сильно нервничал и в угне­
тенном состоянии поехал в Венгрию, где происходила какая-то
важная конференция и где Сучков решил сделать основопола­
гающий доклад о советской литературе. И вот там настиг его
второй инфаркт. Там он и скончался.
*

*

Затем совершенно неожиданно и, пожалуй, страшнее всех
умирала в 1977 году Неупокоева, которая была ровесницей Суч­
кова (о ней я говорила в связи с ее подлым выступлением на
партбюро в период борьбы за возвращение Старцева).
Ирина Григорьевна Неупокоева была весьма характерной
фигурой. Она было дочерью крупного украинского деятеля,
затем наркома финансов СССР — Г.Ф.Гринько, которого в зло­
счастном 1937 арестовали как «врага народа». Ирина в то время
была комсомолкой, студенткой ИФЛИ, и, когда на студенческом
митинге объявили о «вражеской» деятельности ее отца,
она вместе со всеми проголосовала за высшую меру наказания.
Говорили, что смутились даже комсомольские активисты, весь­
ма зубодробительно настроенные в те страшные времена.
Гринько был расстрелян где-то в лубянских подвалах. А его
дочка выбилась из трудного положения, в которое ее поставил
арест отца, обоими локтями — и вполне преуспела в этом. В осо­
бенности после хрущевских реабилитаций, когда она смогла
вернуться в Москву, покинутую в трудный период, стала членом
партии и защитила свои диссертации. К тому времени, как
я ее узнала, она была уже доктором наук и готовилась занять в
ИМЛИ один из ответственнейших постов.
После решительного отказа А.А.Елистратовой сектор
«Всемирной литературы» предложили Неупокоевой, и она тут
развернулась. Она слыла «железным» организатором, бойко
проводила межсекторные и межинститутские совещания по со­
гласованию планов и разных аспектов в изучении всемирной ли­
тературы и сама писала наукообразные труды о методологии
этого изучения. Будучи достаточно умной и дальновидной, она
быстро ориентировалась в обстановке — и во всех острых кон­
фликтах выступала в защиту дирекции и других высших инстан­
ций, делая это ловко и убедительно. С подчиненными держа­
лась корректно, порой ласково, но, когда встречала сопротив159

ление, очень хитро освобождалась от неугодных, используя
для этого любые средства. На наших глазах она выжила одну
научную сотрудницу, прибегнув к настоящей дамской истерике,
объявив, что последняя ее жестоко оскорбила и что она «просто
заболела от этого» (произнося эту фразу на заседании своего
сектора, Ирина Григорьевна держала пальцы у висков и всем
своим видом показывала, как глубоко она травмирована и как
страдает от незаслуженного оскорбления. Как только добилась
нужного ей голосования, руки были оторваны от висков, и она
совершенно спокойно перешла к обсуждению следующего пун­
кта в повестке дня).
К 1977 году Неупокоева уже стояла во главе Ученого сове­
та ИМ Л И и могла по праву считать себя победительницей: не­
смотря на черное пятно в анкете, она «вышла в люди», доби­
лась степеней, постов, публикаций, ездила в заграничные ко­
мандировки и властно распоряжалась судьбами своих сотруд­
ников и близких. Жестко, напролом добиваясь своих далеко не
возвышенных целей, она в то же время была — это знали все
в институте — образцовой матерью. Дети и муж, казалось, бого­
творили ее и во всем слушались.
Эта мастерски выстроенная жизнь и кирпичик к кирпичику
подогнанная семья — все рухнуло менее чем в полгода. Рухну­
ло страшным образом, апокалиптически, так что невозможно
было не подумать о возмездии судьбы. Ирину Григорьевну
внезапно настигла смертельная болезнь, и она, привыкшая по­
беждать, не могла ничего против этого сделать. Умирала она
мучительно, но еще страшнее физических мучений было то, что
болезнь, сбросив все лицемерные покровы, обнажила под­
линную сущность этой женщины. Она выплеснула на окружа­
ющих — на врачей и прочий больничный персонал, на собст­
венного мужа, на тех, кто оставался жить, безграничную нена­
висть и умерла, истерзав всех вокруг и себя неутолимой
злобой.
И сразу после ее смерти не менее страшно рассыпалась ее
семья, в основе своей построенная на фальши: муж Ирины Гри­
горьевны, как оказалось, ждал ее смерти, чтобы сейчас же же­
ниться на другой; сын возненавидел отца и зверски жестоко
убил его новую жену; отец потребовал казни сына... Об этой
страшной трагедии невозможно рассказывать походя, между
прочим; я упоминаю о ней лишь потому, что она является
дополнительным штрихом в групповом портрете руководства
нашего ИМЛИ, который я пыталась здесь обрисовать.
160

Этим моральным крахом руководящих работников инсти­
тута и закончилась для меня история учреждения, которое го­
товится сейчас к своему 50-летнему юбилею и в стенах которо­
го прошла моя рабочая жизнь.
Оглядываясь сейчас на весь этот большой период деятель­
ности ИМЛИ, я не без грусти думаю о том, сколько мог бы сде­
лать такой — крупнейший в стране — коллектив разносторонне
образованных филологов, если бы... если бы жизнь и творческая
мысль людей, как и во всей нашей науке, не находились под
постоянным давлением, не были измордованы и искалечены
грубым вмешательством высших и непосредственных властей.
В институте никогда не было недостатка в знающих и та­
лантливых людях. Но — от Луппола до Старцева и Синяв­
ского — сколько их было оклеветано, репрессировано, иногда
даже физически уничтожено вместе с их замыслами и тру­
дами! И сколько других, тоже не бездарных и знающих, вро­
де Эльсберга и Самарина, с юности было приучено к тому, что­
бы «служить» не науке, а начальству, чтобы «выдавать» какие
приказано характеристики и оценки, чтобы предавать и уничто­
жать своих ученых собратьев. И сколько при этом было введено
в нашу науку ничтожных и вредных людей вроде Успенского,
Николаева, Овчаренко или Ушакова, которые, ничего в литера­
туре не понимая, проводили в ней погромные директивы и рас­
правлялись с неугодными сотрудниками, искренне преданны­
ми науке!
Немало было выдвинуто в институте интересных идей. Но
скольким из них суждено было не осуществиться или осущест­
виться с искажениями, сводящими на нет их ценность! Порой
готовые труды института были беспощадно разгромлены, по­
рой выходили испорченные конъюнктурными умолчаниями
или даже прямой ложью в отношении писателей, так или иначе
не потрафивших власти. Иногда ученый должен был отказаться
от предмета своего исследования, как Д.Д.Обломиевский
отказался от работы над Достоевским, когда великий писатель
был смешан с грязью в нашей печати. Иногда — принужден
«каяться» за свою концепцию, как А.Д.Синявский, который
написал превосходное введение к книге стихов Пастернака и
должен был выступить на Ученом совете института с «объяс­
нениями». А Е.Б.Тагер, например, демонстративно снял свое
имя, после того как директор Сучков самолично «попра­
вил» раздел о Гумилеве в его главе в «Истории русской лите­
ратуры». Немудрено, что в такой обстановке некоторые
давно задуманные коллективные труды, подобно многотом­
161

ной «Истории всемирной литературы», утвержденной в планах
института более 15 лет тому назад, никак не дождутся своего
воплощения.
Конечно, в лучшем положении оказываются те счастливцы,
которым удается включить в общеинститутский план свою ин­
дивидуальную монографию. Но в наших условиях так редко
дается ученому эта завидная возможность писать о том, о чем
он хочет, что доподлинно знает и любит! Большей же частью
происходит разбазаривание научных сил на тематические сбор­
ники по так называемым актуальным проблемам — реализма,
модернизма, социалистического реализма, неоавангардизма и
другим, которые загораживают собою непосредственное изуче­
ние большого художника и живые процессы художественной
литературы.
Сейчас, когда старшее поколение литературоведов, о кото­
рых я здесь рассказывала, в основном уже сошло со сцены, в
институте работает немало одаренных молодых, да уже и не
совсем молодых людей, которые выросли на моих глазах и о
которых я думаю с нежностью и любовью: как трудно им
отстаивать в этой обстановке свои концепции, сохранять ясность
мысли и научный энтузиазм. И как же важно, чтобы они все-таки
сумели дать русскому читателю подлинное, а не ложное пред­
ставление о величайших явлениях отечественной и мировой
литературы!
Май 1980.

162

СТАТЬИ

Д.Анастасьин, И.Вознесенский
НАЧАЛО ТРЕХ НАЦИОНАЛЬНЫХ АКАДЕМИЙ

Внешним поводом, подтолкнувшим авторов заступиться за
факты, были недавние юбилеи — отмеченные и замолчанные:
украинской Академии наук исполнилось 60 лет, белорусской —
50, а первым (вскоре ликвидированным) АН Грузии и Эсто­
нии — 50 и 40.
Темы нашей статьи — начало АН БССР (1928-31), несостоявшаяся Грузинская (1930-31) и «буржуазная» Эстонская (193840) академии. Особая ответственность и значимость украинской
темы заставляют нас ограничиться напоминанием — в своего
рода прологе — лишь главного об УАН, без чего нельзя вести
речь ни о какой из национальных академий на территории
СССР. Ранняя история Украинской Академии требует отдель­
ной, и немалой по объему, работы.
В 1873 приднепровские украинцы, не имевшие возможности
открыто развивать свою культуру под московским владычест­
вом, попытались создать во Львове свой главный культур­
ный центр, основав там Общество им.Шевченко. В 90-е гг.
оно стало называться Научным и реорганизовалось по образцу
европейских АН. В Научном обществе им.Шевченко, расцвет ко­
торого связан с именем М.С.Грушевского, и возникла еще в
прошлом веке мысль об Украинской Академии.
Когда после 1905 в России рухнула система цензурных
ограничений, был снят запрет и с украинского слова. Грушев­
ский организовал в Киеве (по образцу Львовского) Украинское
научное общество, с самого начала имевшее в виду стать в
будущем национальной академией. Помешала мировая война.
Весной 1918 инициативу перенял Н.П.Василенко — министр
народного просвещения и искусств в правительстве гетмана
П.П.Скоропадского. За полгода была проведена громадная под­
готовительная работа. 14 ноября 1918 гетманский Совет ми­
нистров утвердил закон об основании УАН, ее устав и штаты,
165

27 ноября состоялось первое Общее собрание УАН, где ГоловойПрезидентом был избран В.И.Вернадский. Первый после осно­
вания УАН приход красных войск относится к февралю 1919
(с этого момента начинают официальную историю АН УССР),
окончательный — к июню 19201.
Вернадскому и другим организаторам УАН она виделась не
частью государственной машины, а частью всемирного содру­
жества ученых — Союза Академий Наук. УАН попыталась осу­
ществить принцип автономии науки, если не больше:
«Коллегия из академиков всех Отделов составляет Академию наук.
Она свободно и независимо ведет все свои дела. Для этого Академия должна
не только пользоваться полной автономией, но и быть поставленной вне
всяких влияний на ее внутреннюю жизнь со стороны органов государственного
управления, которые могут меняться»2.

Украинцы смогли — и им помог в этом Вернадский —
критически подойти к опыту Российской Академии наук (РАН)3.
Взяв за первоначальный образец устав и формы жизни пе­
тербургской Академии, ученые Украины уже в «эмбриональ­
ный» период УАН (в Комиссии по выработке законопроекта
о ее основании) в ряде отношений превзошли этот образец,
наметив решения более далеко идущие, оригинальные, жизнен­
ные и перспективные.
Важнейшей среди принципиальных заявок УАН следует, ви­
димо, считать беспрецедентную национальную направленность
ее, выразившуюся как в формулировании главных целей УАН
(самопознание и самоутверждение нации, всемирное признание
украинской культуры, использование и сохранение богатств
Украины), так и в структуре Академии, где особенно бросается
в глаза перевес украиноведчеческих дисциплин в Историко-фи­
лологическом отделе УАН. Постановка в центр внимания ком­
плекса наук, связанных со своим народом, и организация вокруг
этого центра всех гуманитарных наук — ничего подобного не
было в практике академий наук всего мира. УАН обещала стать
самой национальной из них.
В Физико-математическом отделе (ФМО) новаторство про­
явилось в создании чисто прикладных кафедр: технической ме­
ханики, прикладной физики, акклиматизации, медицины и т.д.
Перед прикладными кафедрами ставились задачи: взять на себя
почин в объединении науки и техники, исследовать богатства
Украины и т.п. (Для сравнения: в АН СССР технические
и социально-экономические кафедры были введены только в
1928, а реально возникли после выборов 1929-го.)
166

Новым в практике академий был Отдел социальных наук
(ОСН). Если бы реализовались связанные с ним надежды,
он стал бы важной структурной частью украинского общества.
ОСН строго научно исследовал бы состояние общества и про­
цессы, в нем происходящие, предавал бы гласности результаты
своих исследований, вынуждая любое правительство считаться с
ними в своей социальной политике. В Экономическом классе
ОСН должна была, например, работать Постоянная комиссия
для изучения социального положения народа. Кафедры Юриди­
ческого класса помогли бы созданию твердых правовых основ
жизни на Украине4.
Ученые отошли от жесткого закрепления всех мест для ака­
демиков за определенными кафедрами, сохранив этот принцип
лишь для части дисциплин (в самом деле, разве можно
спланировать появление крупных ученых по отраслям науки!).
Наконец, в числе главных задач Академии была выдвинута
организация всех украинских научных сил. Исследовательские
институты мыслились при УАН. Первые академики подбира­
лись так, чтобы они были людьми не только с творческими, но и
с организаторскими способностями5.
Детально разработав и обосновав все главные отличия
УАН, украинцы попытались осуществить свои намерения. В ка­
кой-то мере это удалось, причем наибольшие удачи выпали на
долю украиноведения, наименьшие — на долю ОСН6
УАН, случалось, подолгу не получала средств (в 1919,
при Добрармии, — три месяца; в 1921, при большевиках, —
восемь). При сокращении штатов в 1922 лишились места сотни ее
сотрудников. Несмотря на изъятия в пользу Академии (здания,
библиотеки, типография Лавры, собрания картин), ее матери­
альное положение оставалось трудным (издательские потребно­
сти ФМО не удовлетворялись в первую половину 20-х гг. и на од­
ну десятую часть), и не раз над ней нависала угроза закры­
тия. УАН, однако, выжила.
Существование ВУАН (в 1921-36 Академия носила имя Всеукраинской) было стимулом к образованию других националь­
ных академий. Все последующие АН союзных республик огля­
дывались при своей организации на УАН: что дозволено
украинцам, а что пресечено?
Репрессии, пережитые членами украинской АН, еще далеко
не учтены7.

167

1

В пору высшего всплеска национальных движений заявила о
себе и Беларусь. Центром культурной работы белорусов стал
сначала Вильно, где с 1906 выходила газета «Наша шва».
«Нашенивенское время» было оборвано войной.
В 1915 немцы заняли запад Белоруссии и Вильно, но не пре­
пятствовали белорусскому национальному движению, в котором
усилилось стремление к конфедерации с Литвой. После того,
как литовцы собрали свой сейм — «Тарибу» (сентябрь 1917),
национальные движения Литвы и Белоруссии разошлись.
На территории, подвластной России, между февралем и ок­
тябрем 1917 возникло множество белорусских организаций.
В декабре 1917 Всебелорусский съезд в Минске высказался за
национально-демократическую республику и был разогнан боль­
шевиками. Однако в городе остались Великая Белорусская Рада
(ВБР) и Белорусская войсковая центральная рада, фактически
осуществлявшие вторую власть. 19 февраля 1918, за два дня
до занятия Минска германскими войсками, ВБР сформировала
там первое белорусское правительство — Народный секретари­
ат. Немцы не пожелали признать Белоруссию отдельным госу­
дарством, однако ВБР, пополнив свой состав (например,
представителями белорусских беженцев в России), провозгла­
сила 25 марта 1918 Белорусскую Народную Республику (БНР),
а сама преобразовалась в Раду БНР — высший орган рес­
публики.
Белорусские воинские части, созданные в нескольких горо­
дах Белоруссии, в Одессе и на бывшем Румынском фронте8, не
удалось собрать и сохранить. БНР вынуждена была сосущест­
вовать с германской (1918) и польской (1919-20) оккупацион­
ной властью.
Ведущей партией БНР была Белорусская социалистическая
громада (БСГ).
При наступлении красных войск руководящие органы БНР
перемещались на запад. После раздела Белоруссии между
Польшей и РСФСР они до середины 20-х гг. продолжали рабо­
тать в изгнании9.
Белую Русь разорвал в 1921 Рижский договор. Примерно
200 тыс. км2 с девятимиллионным белорусским населением до­
стались Москве, около 100 тыс. км2 с тремя миллионами бе­
лорусов — Варшаве10.
Когда в 1919 поляки начали поход на белорусские земли, их
168

лозунгом было: «равные с равными, вольные с вольными», — и
поборники независимости нередко сотрудничали с ними, не рас­
сматривая их как оккупантов. Дальнейшие события (включая
бросок красных армий к Варшаве) привели, однако, к трансфор­
мации польского национализма, в результате чего «братская
опека» обернулась для Западной Белоруссии полицейским
режимом.
По эту сторону рубежа в декабре 1918 ЦК РКП(б) постано­
вил организовать БССР. Во главе правительства поставили
Д.Ф.Жилуновича, в октябре 1918 принятого в большевики.
Первая БССР меньше чем через два месяца уступила место
Литовско-Белорусской ССР, скоро прекратившей свое существо­
вание в результате военных поражений и потери территории.
В августе 1920, после взятия Минска, состоялось повторное
провозглашение БССР.
БССР обнадеживающе росла, хотя до этнографических гра­
ниц так и не дотянула11. Временами в БССР поднималась
кампания белорусизации. Убедительным казалось школьное
строительство, много выигрывавшее при сопоставлении с Поль­
шей, где белорусская народная школа в первые годы была
задавлена.
Частичное удовлетворение национальных нужд в рамках
БССР диктовалось, в числе прочего, желанием окончательно
размыть почву под БНР, расслоить «возрожденчески-освободительное движение» (так оно себя называло), перетянуть к себе
живые силы белорусской культуры, сделать притягательным со­
ветский пример в глазах западных белорусов. В июле 1923
была объявлена амнистия тем, кто публично заявит о лояль­
ном отношении к советскому строю. Белорусских деятелей со­
блазняли возможностями работы в БССР. Начался их «исход» в
Советскую Беларусь.
Так приехали географ А.А.Смолич, писатель М.И.Горецкий,
искусствовед И.Л.Дыла, белорусоведы И.И.Красковский и А.И.
Цвикевич. Все они стали видными работниками Инбелкульта,
о котором речь впереди. Вацлав Устинович Ластовский, в 1919
возглавлявший Совет народных министров БНР, тоже обратил­
ся к правительству БССР с просьбой позволить ему вернуться
на научную работу в республике. Ему разрешили не сразу.
Он приехал весной 1927, был назначен директором Белорусского
государственного музея и получил в Инбелкульте исследователь­
скую кафедру этнографии. Былая принадлежность к социалисти­
ческим партиям (Ластовский до 1917 был членом БСГ, а в 1919
169

состоял в партии белорусских с.-р.), казалось, не станет
препятствием к участию в культурном строительстве.
Поверил в «воскресение Беларуси» Иосиф Юрьевич Лёсик —
бывший член БСГ, а затем БСДП, один из создателей БНР.
Он мечтал о «полной и неподдельной независимости», «обето­
ванной земле белорусского народа», где народ будет бороться
за новую жизнь и «борьба его усладится невыразимой радо­
стью своего собственного национального творчества, которой
не чувствуют и не понимают все национально-сытые наро­
ды»12. Лёсик не тешил себя иллюзиями. Но, пока позволяли
обстоятельства, работал в БССР: писал рассказы, повести,
учебники, грамматику, статьи, редактировал журнал «Адраджэньне» («Возрождение»). Устраивал своим слушателям всту­
пительное сочинение «Как я осознал себя белорусом» — и
радовался каждому волонтеру «белорусского дела».
В 1921 в Минске был открыт Белорусский государственный
университет, однако белорусским он был лишь по названию.
Среди преподавателей БГУ было много приезжих. Лекции
читались по-русски, по-русски же печатались университетские
издания. Выходивший в Каунасе журнал Ластовского писал в
1924: профессура БГУ «ничего общего с народом и страной
не имеет и играет в Белоруссии поганую роль денационализаторов, которые подавляют белорусское возрождение»; БГУ
сравнивался в этом отношении с Виленским университетом13.
Да и студенты-белорусы составляли в университете мень­
шинство. Белорусским в Белоруссии было в основном кресть­
янство, не готовое учиться в БГУ, куда устремились жители
городов (прежде всего — евреи из бывшей черты оседлости,
составлявшие в первый учебный год две трети студентов БГУ)14.
Эти обстоятельства способствовали тому, что националь­
ные кадры белорусской науки стали собираться вокруг друго­
го центра, который и вырос в Белорусскую Академию наук.
Зарождение Бел АН относят к 10 февраля 1921, когда в
Минске образовался первый комплексный научный центр Бело­
руссии — Научная терминологическая комиссия (НТК) при
Наркомпросе БССР, с секциями гуманитарной, естественной
и математической: для начала — всего 12 человек. Главной
фигурой здесь был Степан Михайлович Некрашевич.
Некрашевич (1883-1937) происходил из крестьян, учительст­
вовал с 1908, в 1914 был призван в армию и после Фев­
ральской революции оказался в Одессе, где тогда скопилось
много беженцев из Белоруссии и белорусов-солдат. Некрашевича избрали одним из руководителей местного Белорусского
170

национального центра. Благодаря ему к началу учебного года
в 1918 (т.е. еще при немцах) в Одессе открылось 30 началь­
ных белорусских школ и четыре начальных класса белорус­
ской гимназии. При большевиках Некрашевич заведовал бело­
русской секцией при Одесском ГубОНО, а в 1920 переехал в
Минск, где стал инспектором научных учреждений в Наркомпросе.
Некрашевич добивался организации белорусоведческого ин­
ститута вместо НТК, но ЦИК БССР отказал из-за нехватки
сил и средств.
Мысль о создании Института всплыла через несколько ме­
сяцев с притоком возвращавшихся из России уроженцев Бе­
лоруссии. Устав разработали Е.Ф.Карский (основатель совре­
менного белорусоведения, академик с 1916, жил в Петрограде),
В.И.Пичета (ректор БГУ), И.Л.Дыла. 30 января 1922 НТК
превращена в Институт белорусской культуры (ИБК, Инбелкульт), председателем назначен Некрашевич.
Перед НТК и ранним Инбелкультом, казалось, стояли узко
практические задачи, связанные в основном с нормативизацией
языка и письменности, выпуском словарей, разработкой научной
терминологии. На деле речь шла о самой сердцевине белорус­
ской культуры — языке.
Становление белорусской нации, а затем сохранение ее един­
ства протекали в неблагоприятных условиях: отсутствие природ­
ных рубежей, которые защищали бы национальную территорию
от всякого рода экспансий; постоянное несовпадение государст­
венных границ с этнографическими; разделение белорусов на ка­
толиков и православных; сильное территориальное смешение их
с другими народами в главных центрах белорусской культуры;
соседство с русскими и поляками — с народами, родственными
белорусам по языку, но опередившими их в своем развитии.
Последнее обстоятельство было особенно опасно. Белорусы-возрожденцы с болью твердили, что белорусская культура
превращена в почву, в «навоз» для произрастания соседних
«великих» культур.
Деятели «белорусского возрождения» призывалисосредото­
читься на развитии литературного языка: именно это было не­
отложной необходимостью в деле национального самоутвержде­
ния белорусов. Каждая новая хорошая книга становилась в
ту пору событием, еще одной литературной опорой нации.
Но война и революция, тасовавшие человеческие массы
(немецкие, русские, украинские, польские войска на террито­
рии Белоруссии, беженцы в новой языковой среде), означали
171

новые испытания для белорусской культуры. По оценке
Е.Р.Романова, одного из крупнейших дореволюционных белорусоведов (писал он это в конце гражданской войны), «вави­
лонское столпотворение» несло гибель всему белорусскому:
«от бывшего белорусского языка остались одни клочки», и ему
стала угрожать судьба «языка древних инков или современных
ирокезов», «народная словесность также замерла, если не умер­
ла, песня ушла в казарму и озверела, сказку уморил голод,
духовный стих считается преступлением»15.
Шло великое расшатывание еще не утвердившихся устоев.
Даже вопрос о графике белорусского языка (кириллица или
латиница) не мог считаться окончательно решенным16. Не была
нормализована грамматика. В печати и письме царил орфогра­
фический разнобой.
Некрашевич, Лёсик и другие деятели ИБК исходили из пред­
ставления о самобытности белорусского языка, хотели развить
все заложенные в нем оригинальные выразительные возможно­
сти, в основу литературного языка стремились положить не
язык Витебщины и Могилевщины, подвергшийся, по их мнению,
русификации, а язык районов, прилегавших к Минску: «кулацкошляхетских районов», — скажут критики образца 1930-31 гг. и
заявят: цель нацдемовцев, опирающихся на ложный принцип
«самобытности», — оторвать белорусскую трудящуюся массу
от братских республик (иногда прямей: от Советской России).
В поисках доказательств, что белорусский язык старше рус­
ского, и в погоне за исконно белорусскими словами языковеды
Инбелкульта зарывались в древние памятники («занимались
изучением разных евангелий и созданием на их основе никому
не нужных средневековых правописаний и грамматик, которы­
ми затуманивали мозги учащейся молодежи»17).
Некрашевич попытался перевести иностранные слова неоло­
гизмами на белорусской основе: администратор — упраушк,
экспроприация — высваеньне, блокада — замык, террор — застрашэньне (на это последует реакция: нацдемовцы против
интернационализма, оттого и выдумывают искусственные сло­
ва).
НТК, а позже Институт научного языка разработали осно­
вы белорусской научной терминологии. Здесь особенно велики
заслуги Некрашевича, основным направлением работ которого
как раз и была лексикография. Тут также проявился его пуризм,
были свои йеудачи (раздутые критиками), но большинство со­
зданных тогда терминов — 30 тысяч к началу 1929 — выдержало
172

проверку временем, хотя некоторые потом без особой нужды
были заменены.
Ученые Инбелкульта стремились сберечь все богатства жи­
вой разговорной речи и жадно собирали народные слова и вы­
ражения, боясь упустить хоть одно. В январе 1925 ИБК присту­
пил к грандиозному предприятию — сбору лексического матери­
ала на всей этнографической территории Белоруссии (и в За­
падной Белоруссии, и в РСФСР многие включились в эту ра­
боту) с тем, чтобы издать полный толковый словарь, снабжен­
ный детальными научными комментариями.
С труднейшей частью задачи ИБК справился с блеском. Раз­
работав точные указания (как цеплялись потом за слова
«дылда», «мудазвон», «лях», «маскаль» из инструкциипрограммы!), призвав на помощь студентов и краеведов,
успели запечатлеть «уходящую натуру» и к концу 1927 имели
в своем распоряжении свыше 400 тысяч карточек-слов. Отбра­
ковав и систематизировав их, оставили для разработки 382 тыся­
чи. В июне 1928 можно было уже приступить к печатанию слова­
ря, но хотелось совершенства: последовали новые выборки слов,
обсуждения, отзывы специалистов. В конце 1929 начали гото­
вить к печати букву «А» и собирались к концу 30-х гг.
завершить всю работу над изданием. (В 1930 подготовку сло­
варя остановили, картотека в войну погибла.)
Языковедение может служить примером того, как за годы
существования ИБК расширялась и углублялась его деятель­
ность, охватившая все области белорусоведения, а затем и вы­
шедшая за его рамки. Приток сил и расширение функций ИБК
были связаны, в частности, с организацией Центрального бюро
краеведения при ИБК (1924) и развитием массового краевед­
ческого движения, всколыхнувшего и сельскую глушь (позже
краеведам досталось за собирание документов о старых панских
фамилиях, за накопление сведений о революционерах без оглядки
на их партийную принадлежность, за розыски курганов, могиль­
ников, городищ).
Роль национальной академии наук Инбелкульт начал играть
раньше, чем это было декретировано властью.
Еще в 1924 руководители ИБК поставили перед правитель­
ством Белоруссии вопрос о преобразовании ИБК в Бел АН. По­
сле ряда оттяжек и перестроек, получив предварительные раз­
решения Москвы, правительство БССР 13 октября 1928 приняло
постановление о реорганизации, а затем СНК СССР это пре­
образование утвердил.
Но реорганизация не стала делом самого ИБК, фактом
173

одного лишь внутреннего его развития. Академики, Президиум
АН, изменения в уставе были намечены специальной правитель­
ственной комиссией, где представители власти составляли боль­
шинство. Из пяти членов комиссии лишь двое являлись членами
ИБК — Игнатовский (историк, в 1925 сменивший Некрашевича
на посту председателя ИБК, а до того — нарком просвещения
Белоруссии) и Некрашевич (в это время председатель Глав­
науки). Списки академиков (31 чел.) и Президиум утвердили
26 декабря. Президиум составили из 7 человек. Партийное
большинство в Президиуме обеспечили тем, что к четырем
академикам (один из них — Игнатовский) добавили трех чи­
новных коммунистов, в т.ч. наркома просвещения А.В.Балицко­
го и Н.И.Белугу, еще раньше поставленного руководить крае­
ведческим движением. Датой рождения АН считается 1 января
1929: торжества приурочили к десятилетию Советской Бело­
руссии.
Обсуждения кандидатур в печати не было, лишь под конец
появились материалы о Б.Тарашкевиче как об «отце белорус­
ской грамматики» (в 1918 он издал в Вильно первую белорус­
скую грамматику для школ). Тарашкевич стал к тому времени
коммунистом, и внезапное введение его в Академию имело
не научное, а политическое значение. Он сидел в те дни в
гродненской тюрьме, перерабатывал там свою грамматику, пе­
реводил «Илиаду» и «Пана Тадеуша». Прибыв в СССР в 1933
на основе обмена политзаключенными, Тарашкевич не стал зани­
маться лингвистикой, а поехал в Москву заведовать отделом
Польши и Прибалтики в Международном аграрном институте.
При перестройке ИБК в Бел АН (1927-28) число действитель­
ных членов было уменьшено. Но при этом сквозь сито отбора
не прошли признанные белорусоведы первого ранга: ленинград­
ский академик Е.Ф.Карский, работавший в Русском музее
А.К.Сержпутовский, историк М.В.Довнар-Запольский (к этому
времени уехавший из БССР), А.А.Смолич (хотя он переработал
свою книгу, исключив Смоленщину из состава этнографической
Белоруссии), И.Л.Дыла. Среди вненаучных соображений, кото­
рыми руководствовались при формировании АН, — желание
представить в ней все народы Белоруссии (так попал в академики
С.Матулайтис, врач по образованию, политэмигрант из Литвы,
глава Литовского сектора ИБК-БелАН). Девять членов выбраны
были в порядке «смычки» трех академий: из АН СССР —
А.П.Карпинский, С.Ф.Ольденбург, Н.Я.Марр и намеченные там
к избранию М.Н.Покровский и В.Р.Вильямс (с последним бело­
русы поторопились: прошел в АН СССР в 1931), из ВУАН —
174

президент Д.К.Заболотный, П.А.Тутковский, плюс намеченные
к избранию Н.А. Скрыпник (нарком просвещения УССР) и М.И.
Яворский, числившийся на Украине историком-марксистом чуть
ли не номер один.
И все же:
По сравнению с позже основанными АН других союзных
республик, в АН БССР в ее начальный период мы не обнару­
живаем еще полного засилья официальной идеологии. Партий­
цев на 31 академика не набирается и десятка. Ни одного
человека, который, был бы прислан из центра «на укрепле­
ние» местной академии. Среди академиков — И.И.Замотин, с
запятнанной, если верить советской прессе, политической
репутацией, и Н.Н.Дурново, с 1924 застрявший в Чехословакии:
ездит по Карпатской Руси, читает лекции в Университете Ма­
сарика, общается со славистами, включая русских эмигрантов,
— и только получив известие об избрании белорусским ака­
демиком, вернется в СССР.
В первоначальной АН БССР мы не замечаем стремления
охватить немедленно все главные отрасли современного знания.
Организаторы АН исходили из возможностей республики —
ее реального научного потенциала.
Главная сила новорожденной Академии заключалась в ее
гуманитарном секторе, где среди писателей выделялись Я.Купа­
ла и Я.Колас, среди языковедов — Дурново, а у историков —
А.Н.Ясинский, давний член Чешской Академии наук и искусств.
Родным языком занимались Некрашевич и Лёсик, белорус­
ской (и русской) литературой — Замотан, историей Белорус­
сии — Ластовский, Игнатовский и Пичета, сначала выдви­
нувшийся как полонист. Славяноведческая и по преимуществу
белорусоведческая направленность делали АН БССР действи­
тельно национальной Академией.
А непременным секретарем АН — бывают же чудеса! —
определили Ластовского.
Активный публицист и редактор, Ластовский давно вошел в
круг лидеров белорусского национального движения. После
раздела Белоруссии представлял белорусов в Комитете пора­
бощенных Польшей наций, затем возглавлял Союз национально­
государственного освобождения Белоруссии; в связи с этой дея­
тельностью ему приходилось работать в Париже, Женеве,
Риме. Жил он в Каунасе, издавал там журнал «Крьшч»
(1923-27), который часто открывался стихами самого Ластов­
ского и в котором он печатался более чем под десятком псев­
175

донимов. Большой «Раайска-крыусю (беларусю) слоуник», вы­
пущенный им в 1924, оказал влияние на работников ИБК.
Ластовскому дорога была мысль о том, что белорусы —
самая коренная и самая древняя из трех восточнославянских
наций. Он прослеживал тысячелетнюю историю белорусов от
племени кривичей и считал, что у белорусов должно быть
второе самоназвание, которому сам Ластовский отдавал
предпочтение, — крывичи. Страну же свою (параллельно с
привычным именем — Белая Русь) белорусам следует назы­
вать Крывия.
Немного времени отмерено было Ластовскому для работы
в Минске. Он вел Белорусский государственный музей (БГМ),
кафедру этнографии в ИБК-АН, Комиссию по сохранению па­
мятников древности и материальной культуры. Его сотрудни­
ки искали и находили живую старину и высокий вкус в са­
мых глухих уголках Белоруссии. Предметом изучения были,
например, деревянное зодчество, головные уборы, пояса, на­
родный орнамент, узоры пасхальных яиц, местночтимые иконы,
каменные бабы, народные приметы, божба и проклятия, колядовые и свадебные песни, сказки, плачи. Фотографировали
деревенских женщин и девушек, стремясь запечатлеть. исчеза­
ющие типы народного облика. Сам Ластовский работал над
монографиями «Еда и питье белоруса», «Венок — девичий
головной убор», собирал духовные стихи. (Приведенный здесь
перечень исследовательских тем весь извлечен из обличитель­
ных статей 1931 года, где буквально каждое из названных
занятий — прибавьте еще, что материал собирался не только
среди последних бедняков: значит, «среди кулачества» — пре­
вращалось в пункт обвинения. Тем более это относится к
следующим абзацам.)
БГМ в Минске (как и его филиал в Витебске) вобрал в себя и
сохранил фонды дореволюционного Церковно-археологического
музея, с памятниками старобелорусской школы живописи, с цер­
ковной утварью, характеризовавшей убогий быт и униженное
положение православных в эпоху польского владычества.
Отыскивая проявления белорусского народного стиля в ста­
рых церквах, работники БГМ стали собирать художественные
и исторические ценности для организованного Ластовским Цер­
ковно-религиозного отдела Музея (с весны 1930 — Антирели­
гиозный отдел). Имея от белорусской Главнауки специальный
мандат на право осмотра всех религиозных зданий и изъятия
из них разных предметов, Ластовский (и это в 1929 крутом
году!) вошел со священниками в соглашение, согласно которому
176

участники научных экспедиций обменивали им старые предметы,
имевшие музейное значение, на аналогичные новые (т.е. «обес­
печивали церкви комплектами нового поповского и дьяконского
облачения и утвари»18).
Была у белорусов своя святая — Ефросинья Полоцкая. БГМ
отправил в Полоцк специальную экспедицию, чтобы отыскать
«ефросиньин крест» и доставить его в Музей.
Одно из антибольшевистских правительств Белоруссии учре­
дило орден Ефросиньи Полоцкой как высшую боевую награду, и
полковник-эмигрант решил прислать свой орден Музею. Другой
эмигрант пожертвовал обмундирование офицера-балаховца*.
Ластовский не отверг и эти дары.
...Через несколько дней после открытия Белорусской Ака­
демии разыгрался в Ленинграде скандал с неизбранием трех
коммунистов в члены АН СССР. «Академический конфликт»
быстро стал перерастать в общесоюзную кампанию поисков
«подозрительных» среди ученых. «Несозвучной эпохе» оказа­
лась и АН БССР. Но масштабы разгрома обозначились не
сразу.
Процесс приспособления Белорусской Академии к ускорен­
ной «социалистической реконструкции» выразился в разработке
планов АН на пятилетку, новой полосе перестроек (вроде
организации кафедры марксизма-ленинизма и кафедры коопера­
ции и коллективизации) и в срочном пополнении АН: 15 ию­
ня 1929 Академический совет АН БССР избрал двух новых
академиков — химика В.В.Шкателова и ботаника И.Ю.Ва­
силькова19.
Первые наскоки на «нацдемов» были умеренными и сравни­
тельно легко отбивались ими, как это было в случае с Пичетой20. Решающий окрик раздался из Москвы в виде серии
статей «Комсомольской правды» в августе 1929 21. «Комсо­
молка» напала на Наркомзем Белоруссии (в связи с медлен­
ными темпами коллективизации) и на АН БССР как главное
средоточие национал-демократизма:
«О выхолащивании классового смысла национальной политики свидетельст­
вует и то, как была создана Академия наук. Это было сделано в кабинетном
порядке, без участия масс. Наметили и назначили! Теперь, правда, спохватились
— слишком много имен, но чрезвычайно мало подлинных друзей диктатуры про­
летариата, настолько мало, что белорусская ксендзовско-черносотенная газета
«Крынща», выходящая в Польше, нашла для себя возможным писать об акаде­
мии, созданной советской властью: ’’Наша акадэмы навук“!»22.
* В 1920 генерал С.Н.Булак-Балахович командовал белорусской НародноДобровольческой армией. — П рим . р ед .
177

В статьях были задеты академики Пичета, Жилунович, Лёсик, Некрашевич («Его словарь, изданный Белгосиздатом в
1928 году, был конфискован, как документ ярко шовинисти­
ческого характера»), «бывший белогвардеец» Ластовский, «быв­
ший деникинец» Замотан, Горецкий, «который только недавно
кончил аспирантуру», А.В.Балицкий и другие работники Ака­
демии23.
Москва призвала пленум белорусского ЦК «сделать резкий
поворот от того, что бросало тень на белорусскую партий­
ную организацию. С национал-демократизмом, невзирая на ли­
ца, надо решительно покончить!»24.
16 октября 1929 СНК Белоруссии освободил Ластовского
от обязанностей непременного секретаря, а Некрашевича — от
обязанностей вице-президента. 26 октября Академический совет
довыбрал Президиум, и через день СНК утвердил наполовину
обновленное руководство АН БССР. В Президиуме пока оста­
лись Игнатовский (обошлось публичным покаянием), Белуга и
сниженный до члена Президиума Некрашевич. Новым вицепрезидентом стал Я.Колас, непременным секретарем — эконо­
мист-плановик И.А.Петрович, в Президиум ввели нового нар­
кома просвещения А.М.Платуна, И.П.Ошеровича, С.Ю.Матулайтиса.
Первым вышвырнутым из действительных членов стал
Н.Н.Дурново. В эпоху великого перелома он корпел над «Яро­
славским молитвенником» XIII века! Кроме того, был против­
ником яфетической теории: тут уж доводов Дурново не разби­
рали, заладив одно: он осмелился назвать теорию Марра
«шарлатанством» и «идиотизмом». Теория языка, разделяемая
Дурново, была объявлена буржуазной и идеалистической: оттого-де его работы и печатает Пражская АН. 19 декабря Прези­
диум АН исключил Дурново из Академии25.
Вторым был исторгнут Матвей Иванович Яворский. В нача­
ле 1930 на Украине его объявляют авантюристом, осущест­
влявшим идеологическое вредительство и дискредитацию марк­
систской исторической науки: не марксистский он историк,
а мелкобуржуазный, школы Грушевского. На кампанию против
«яворщины» Президиум БелАН откликается постановлением о
его исключении от 8 марта.
Вскоре начался новый круг.
В августе постановлено отстранить (они и без того давно
не работали) Ластовского, Лёсика, Некрашевича.
Конфискуются некоторые издания БелАН, например, сбор­
ник трудов кафедры этнографии за 1930.
178

В октябре сняты остатки прежнего руководства АН, в Пре­
зидиум опять введены новые члены.
Решением райкома распущено бюро партийной ячейки АН.
30 ноября опубликовано сообщение об аресте «контррево­
люционной группы белорусских национал-демократов». Из аре­
стованных названы Ластовский, Цвикевич, Красковский,
Смолич, Лёсик, Некрашевич.
6 декабря СНК БССР постановил: «В связи с выявлением
вредной контрреволюционной деятельности группы академиков
Белорусской Академии наук, деятельность которых была на­
правлена против диктатуры пролетариата и на срыв успешно­
го социалистического строительства», — исключить из Ака­
демии Ластовского, Пичету, Лёсика, Некрашевича, Горецкого и
Дубаха, «лишив их звания академиков, как врагов пролетар­
ской диктатуры»26.
Некрашевича увезли в Удмуртию, в Сарапул, где он одно
время работал плановиком-экономистом в артели инвалидов,
затем бухгалтером конторы «Заготзерно». Погиб в декабре
1937.
Ластовский погиб в заключении в 1938. Лёсик — в 1940.
Дубах появился в Ленинграде как профессор Лесотехничес­
кой академии и умер в 1942.
Пичету присоединили к ленинградскому делу Академии наук
СССР (дело Платонова—Тарле), в августе 1931 дали три года
ссылки, которую он отбывал в Вятке. Позже Пичета поднялся в
Москве: получил кафедру в МГУ, был избран в АН СССР.
Гаврилу Ивановича Горецкого отправили на Беломорканал.
Горецкий до ареста (он был самым молодым из акаде­
миков: его взяли в тридцатилетием возрасте) был членом бе­
лорусского ЦИКа, входил в коллегию Наркомзема, работал
директором Института сельского и лесного хозяйства, руково­
дил в АН кафедрой размещения народного хозяйства. Имел
труды по экономике, экономгеографии, демографии, фолькло­
ру. В 1918 вместе с братом, М.И.Горецким, выпустил первый
русско-белорусский словарь.
Горецкого объявили белорусским «кондратьевцем». Вспом­
нили, как в 1922, будучи студентом экономического факульте­
та Петровской академии, этот «агроном-возрожденец» писал,
что его мечта — «превращение бедной, болотисто-грустной
Белоруссии в новую Данию»27. А на Всебелорусском съезде
агрономов обронил, что нет «картофельной» или «свиновод­
ческой» идеологии. В работе «Границы Западной Белоруссии
в Польше» он утверждал, что на десятки лет Западная Бело­
179

руссия сохранит свой в основном белорусский характер (в ин­
терпретации критика: «оккупационная политика Польши» будто
бы «не страшна белорусам», в противоположность политике
Москвы28).
Г.И.Горецкий в своей работе был тесно связан с А.А.Смоличем — главой белорусских географов (Смоличу дали кафедру
в АН): обоих обвинили во вредительской работе по отрыву на­
учных тем от практики соцстроительства (под этим предлогом
инкриминировалось изучение белорусских районов в Сибири
и белорусской эмиграции в Америке) и в буржуазном пони­
мании географии и ее задач (критики глумились над учением
о географических комплексах и понятием географического ланд­
шафта, т.е. над тем, в чем видят сейчас суть физической
географии).
На Беломорканале Горецкий стал специалистом по инженер­
ной геологии — и в этом качестве трудился на строительстве
двадцати с лишним крупных гидротехнических сооружений. Пе­
режил повторный арест, испытал «незаконные методы следст­
вия», дотянул до реабилитации. Вспоминал обо всем этом с
некоторым недоумением насчет своей «вины», ибо всегда
оставался лояльным к советской власти. Восстановлен в АН
БССР — уже по новой своей научной специальности. Его
брат, писатель и литературовед, действительный член ИБК,
погиб в марте 1939.
Игнатовского в октябре 1930 вывели из руководства КП(б)Б,
а 16 января 1931 исключили из партии как «национал-укло­
ниста». Жилуновича — тоже.
Игнатовский умер через пол месяца.
Жилунович тогда уцелел. Задолго до своего исключения он
включился в погром «нацдемов». Взят в 1936, погиб в 1937.
В начале 1931 прибыл в Белорусскую Академию первый
«варяг» — П.О.Горин (Коляда), ученик М.Н.Покровского и
его сподвижник по Комакадемии и Обществу историков-марксистов. 23 января 1931 Академический совет, заседавший под
руководством не-академика В.К.Щербакова, избрал Горина
действительным членом, а затем тут же и президентом Ака­
демии.
На том же заседании Совет принял решение о дополни­
тельных выборах академиков на освободившиеся, а также
вновь открытые места. Любопытно, что трое из десяти вы­
бранных вскоре академиков были членами комиссии для прове­
дения этих самых выборов (Платун, Ривлин, Щербаков).
3 марта Академический совет назвал новых академиков: бес­
180

партийных — 1 (Н.М.Никольский), из 9 остальных почти все
имеют большой партийный стаж. Никольский занимает место
Ластовского, но уже не как этнограф, а по специальности
«история религии и этнография». Кандидаты-этнографы, -язы­
коведы, -географы в ходе довыборной кампании даже не
выдвигались.
Не беда. Теперь среди академиков будут математик, медик,
второй химик. А также чисто партийный деятель без ученых
заслуг — очередной нарком просвещения Платун (для него и
П.Я.Панкевича, которому предназначено стать новым непре­
менным секретарем, традиционных специальностей не нашлось:
они избраны как широкие специалисты «по проблемам культу­
ры и педагогики»). И зав. сектором науки и культуры ЦК
КП(б)Б Е.И.Ривлин.
Примерно с ноября 1930 по март 1931 длилась в печати
самая злая полоса. Не прекращали бить растоптанных. Вот
Лявданский подбрасывает новый материал против Некрашевича: как тот, от имени Главнауки, наложил резолюцию на
просьбе администрации минского Мариинского костела о раз­
решении ей ремонта старинного алтаря: «Реставрацию иконы
Божьей Матери производить под руководством доцента Щекотихина»29.
Разные лица цитируют откуда-то ставшие им известными
«показания» арестованных. Н.М.Голодед на сессии белорусского
ЦИКа вычитывает из «показаний Лёсика»:
« /.../ язык рабочих и беднейшего крестьянства мы сознательно игнорирова­
ли /.../ мы брали установку на кулацкие элементы крестьянского населения.
Таким образом в белорусском литературном языке появились «взыск» вместо
«эксплёатация», «харда» вместо «струна», «вогнннча» вместо «фокус», «страмопис» вместо «порнография», «пращвакутнае» вместо «пэрпэндыкулярнае» и т.д.
/ . .. / Потом под давлением партийной марксистской критики эта «шишковщина»
немного сглаживалась, хотя практические словари показали, что делалось это
в самой скрупулезной мере для видимости, а общее направление оставалось неиз­
менным и перенесено было в стены Академии наук»30.

Вот как комментировали пословичные примеры («антисо­
ветские перлы») из грамматики Лёсика:
Он против классовой борьбы: «Што сябе ня мша, таго \ дру­
гому ня зычце».
Против самокритики: «Болей думай, а меней гавары».
Издевается над трудностями социалистического роста:
«Жыць весела, да есьци нечага», «Бывала горш, але редка».
Выражает нацдемовские надежды: «Загляне сонца 1 у наша
ваконца», «Будзе юрмаш на нашай вулщы».
181

У нас большой процент рабочих переведен на 7-часовой ра­
бочий день, а Лёсик дает пример в своей грамматике: «Працуй зраньня аж да зьмярканьня»31.
Это не анекдот. Это уровень критики, отозвавшийся нескон­
чаемым эхом в уровне работы АН БССР.
13 мая 1931 СНК Белоруссии принял постановление об
очередной реорганизации АН БССР. Требовалось изменить
устав, перейти с системы кафедр на систему институтов,
спланировать работу всех научно-исследовательских учреждений
БССР. К июлю все это дело провернули и выбрали новый
Президиум АН.
Изменили радикально всю структуру Академии: расформи­
ровали не только кафедры, но и отделы, разделили АН на
двенадцать НИИ. Переделали планы: все силы и средства — на
содействие соцстроительству. Присвоили Академии директив­
ные и контрольные функции в области всей научной работы
БССР. Словом, выстроили на руинах совершенно новое учреж­
дение, послужившее (вместе с аналогично преобразованной
ВУАН) прообразом и предвестником других республиканских
академий в СССР: с приглушенным национальным характером,
с более или менее стандартными для всего Союза ССР фор­
мами жизни, с полным идеологическим и организационным
подчинением государству, с как бы узаконенной второсортностью этих национальных академий по сравнению с АН СССР.
В первые годы существования Украинской АН, несмотря
на молодость ее, Российская АН общалась с ней как с равной.
Объявление АН СССР высшим ученым учреждением всего
Советского Союза в 1925 по существу не изменило до выбо­
ров 1929 года этих взаимных отношений. Да и Белорусская
АН формировалась и даже начала свою жизнь тогда, когда
«союз трех академий», о котором в то время много говорили,
воспринимался скорее как содружество разновозрастных сестер,
нежели как отношения распорядительницы и исполнительниц.
Но попытка белорусов выпестовать самобытную национальную
академию наук была уже делом гиблым.
История БелАН стала «концентрированной историей» куль­
турного развития Советской Белоруссии. Медленное, «ползучее»
пересоздание ИБК в АН БССР сменилось на время (решающее
время!) истребительными перестройками, первой из которых
была полоса 1930-31, многое и надолго предопределившая не
только в Белорусской Академии, но и во всей белорусской куль­
туре. Изничтожение «белорусского национал-демократизма»
имело далеко идущие последствия. Был подрублен, может быть,
182

главный корень национальной культуры. 1937 год, война, урба­
низация вырвали и иссушили другие ее корни, не дали вновь
подняться белорусам как нации. И теперь положение таково, что
заглянув за декорации, в отчаянии думаешь: послужит ли ка­
тастрофическая ассимиляция большой нации хотя бы уроком и
предостережением для других народов «нашей великой Ро­
дины»?!32
...А к своему юбилею АН БССР выпустила шестисотстра­
ничный том, где по-белорусски продублирован только титуль­
ный лист. В томе — история Академии, обзор ее достижений и
персоналии. Ластовского, Лёсика, Яворского нет и в помине.
Вместо первого (назначенного) Президиума — представлен ие
помощью нехитрой перестановки на страницу назад и хитрой
формулы «в соответствии с Уставом был избран Президиум»)
тот его состав, что утвержден 28 октября 1929. Об исклю­
чениях — ни звука, ни намека. События 1929-31 изложены кратко
и гладко:
«Первые два года своей деятельности АН БССР сохраняла
структуру Инбелкульта. Однако дальнейшее ее развитие вызвало
острую потребность в концентрации сил и средств на наиболее
важных научных направлениях. В связи с этим назрела необхо­
димость реорганизации структуры АН БССР, пополнения ее со­
става новыми кадрами ученых, правильной их расстановки»33.
Та же безоблачность и дальше, хотя чистили и обезглав­
ливали Академию еще не раз34.
2
Вторая тема: Академия наук ССР Грузии (АН ССРГ,
1930-31).
Жизнь ее так коротка, а ход событий вокруг столь опу­
стошителен, что даже родные дети академиков, хранящие
родовую память, будучи спрошенными, разуверяли: да нет,
не было такой.
И все же — была. Родилась обреченной, задушена в колыбе­
ли, но была. Начнем и о ней издалека.
Ранняя попытка организовать Грузинскую Академию отно­
сится к 1905-06, когда группа общественных деятелей и ученых
попросила Н.Я.Марра написать ее проект, что и было сделано
Марром в черновом, но почти законченном варианте35.
Круг задач Академии Марр очертил следующим образом:
183

Во-первых — исследовательская работа и издание научных
трудов на грузинском языке.
Во-вторых — помощь зарубежным ученым, изучающим
Грузию и грузинский народ. Лучшие труды о Грузии на евро­
пейских языках Академия должна была отмечать своими на­
градами.
В-третьих — научная подготовка сотрудников самой Акаде­
мии36.
Наконец, в-четвертых — особая забота о молодых талант­
ливых ученых: отыскивать их среди студентов, направлять на
дальнейшую учебу (с назначением повышенных стипендий),
постоянно рассматривать их новые работы и т.д.
В составе Академии предполагалось иметь 12 академиков;
годичное жалованье каждого намечалось в размере 3000 рублей.
Намечены были размеры премий, стипендий, заработной платы.
Марр исходил из годового бюджета в 200 000 р.
На финансовую поддержку государства расчета не было.
Собирались помочь деньгами виноделы. Сухумский городской
голова Николай Тавдгиридзе обещал 6000 в год.
Проект этот остался в личных бумагах Марра37.
Вопрос о Грузинской АН был поднят вновь при Времен­
ном правительстве одновременно с вопросом об Укра­
инской АН.
Но в 1917, как и в последующие несколько лет, организаци­
онные проблемы развития науки и культуры в Грузии скон­
центрировались вокруг формировавшейся там высшей школы, в
первую очередь — национального университета38.
Первые двенадцать профессоров Тбилисского университета
все без исключения были грузинами. Это не означало дискри­
минации русских39. Уже при меньшевиках в университете пре­
подавали и ученых других национальностей; приглашены были
лекторы из Европы. Но в общем-то не-грузин было очень мало.
Для грузинских же ученых университет стал колоссальным
центром притяжения, и они отовсюду съезжались сюда для рабо­
ты: из Петрограда — И.А.Джавахишвили, Г.Ф.Церетели (?),
А.М.Бенашвили, Г.С.Ахвледиани, а затем (1920) Н.И.Мусхелишвили; из Москвы — А.М.Размадзе, А.Н.Джавахишвили; из
Лейпцига — Ф.Г.Гогичайшвили; из Галле — Г.Н.Чубинашвили;
из Одессы — П.Г.Меликишвили; из Донбасса — Г.Н.Николадзе.
Концентрация ученых сил по национальному принципу
обнаружила сразу поразительно высокий уровень грузинской
науки. В ТГУ глубоко разрабатывался комплекс кавказоведе­
ния во главе с картвелологией. Начала складываться грузин­
184

ская математическая школа. Выдающиеся ученые возглавили
исследования по психологии, физиологии, химии. Была создана
техническая, математическая, анатомическая, физиологическая
терминология на грузинском языке. Состоялись первые публич­
ные защиты диссертаций в Тбилиси (начиная с докторской
А.Шанидзе в 1920)40.
Когда вглядываешься в круг ученых, собравшихся в Тбилиси
в 1918-20, не можешь отделаться от мысли: по своему научному
потенциалу именно Грузия вслед за Украиной достойна была
иметь национальную академию наук уже в те годы. Другое дело,
что при тогдашнем ТГУ наличие второго организационного
центра национальной науки могло повредить ее развитию.
Заметим, что в ТГУ первых лет уже собралась большая
часть ведущих ученых будущей АН ССРГ: Бериташвили, Гогичайшвили, И. и А.Джавахишвили, Кекелидзе, Мусхелишвили,
Натишвили, Николадзе, Нуцубидзе, Узнадзе. ТГУ и дальше про­
должал собирать будущих академиков.
После перехода власти к большевикам внешние формы ор­
ганизации грузинской науки поначалу остались прежними, и
скоро круг научных дисциплин, организованных университетом,
расширился до предела41.
В конце 20-х гг. грузинская наука переросла рамки ТГУ. На­
учно-исследовательские учреждения, часть которых вначале
основывалась при университете, все больше оказывались вне
системы высшей школы: институты Геологический, Психо­
неврологический, Прикладной минералогии... Вторым по значе­
нию научным учреждением сделался Тбилисский политехни­
ческий институт, основанный в 1928. Среди учреждений, орга­
низованных в ТПИ, отметим первый в Грузии химический
НИИ (ныне Институт химии им. П.Г.Меликишвили АН СССР)
— детище Л.В.Писаржевского. (Украинский академик Писаржевский был приглашен в Грузию после смерти его учите­
ля — Меликишвили. Не оставляя своих украинских дел: не­
сколько месяцев в Днепропетровске, несколько — в Тбилиси,
— Писаржевский в 1929-34 являлся профессором ТГУ и ТПИ.)
Подобно тому, как Львовское и Киевское научные общест­
ва подготовили рождение Украинской АН, а Инбелкульт —
Белорусской, так и Грузинская Академия вызревала внутри ТГУ.
С появлением новых самостоятельных вузов, организацией но­
вых НИИ, развитием научных обществ, музеев и таких уч­
реждений, как Геофизическая обсерватория или Шелководственная станция, потребность в высшем научном учреждении
типа академии наук становилась в Грузии все более акту­
185

альной, а после расчленения ТГУ — просто жизненно необ­
ходимой42.
Инициатором создания нового организационного центра
грузинской науки явился тот человек, которому по должности
как раз и следовало за это взяться — К.Р.Мегрелидзе, с ян­
варя 1929 заведовавший грузинской Главнаукой.
Мы и думать забыли за полвека с лишним, что были ко­
гда-то такие люди — интеллигентные коммунисты. К их тон­
кому, но вселявшему надежды слою принадлежал и 30-летний
Кита Мегрелидзе. Собственной жизнью, счастливой и траги­
ческой, ему предстояло испытать, есть ли советское будущее
у людей такой породы.
Мягкий и страстный, доброжелательный и не соглаша­
ющийся, доверчивый, любознательный, великодушный — таки­
ми словами вспоминают о нем. Но дело не только в его
личном обаянии.
Воспитанник раннего ТГУ, он относился к грузинской куль­
туре, как к величайшей ценности, которую должно беречь и
развивать. Искренне приняв Маркса, с жадностью впитывал
и немарксистскую мысль, прошлую и современную (несколько
лет учился во Фрейбурге и Берлине, слушал лекции Гуссер­
ля и Вертхеймера). Сохранив живой интерес к людям, жизни,
искусству, отвергал сухой схематизм и вульгаризаторство.
Как ученого, его отличало целостное восприятие культуры и
науки, а предметом главного внимания Мегрелидзе-философа
стала человеческая мысль — ее усвоение и выработка, ее свое­
образие, свобода мысли, ее активность и действенность.
Конформизм был неприемлем и для его души, и для его
философии.
По его предложению в мае 1930 был создан Институт наук
Грузии, объединяющий все научные учреждения республики.
«Положение» об ИНГ было утверждено грузинским ЦИКом
6 мая и через день опубликовано в тбилисских газетах.
Видимо, тут и выступил вновь на сцену Н.Я.Марр. Он был
в зените своей силы, славы и яфетических увлечений. Его
Кавказский историко-археологический институт в Тбилиси к это­
му времени сильно объединил свою работу с Яфетическим
институтом в Ленинграде. Есть мнение, будто Марр был недо­
волен чисто грузинским характером ТГУ — отсюда и идея
АН ССРГ, но здесь требуется основательное и конкретное
подтверждение или опровержение. Известно лишь, что в 1930
некоторые грузинские ученые в разговорах между собой упрека­
ли Марра в том, что он «загнал армян в Грузинскую Академию».
186

8 сентября 1930 Всегрузинский ЦИК переименовал Инсти­
тут наук Грузии в Академию наук ССРГ и утвердил первый со­
став академиков. Академиков было 40. В Президиум АН вошли:
Н.Я.Марр (президент), К.Ш.Орагвелидзе, А.И.Джанелидзе (ви­
це-президенты) , К .А.Сулаквелидзе (непременный секретарь),
Л .В.Писаржевский.
Смешанные чувства возникают при взгляде на список членов
АН ССРГ. Две примерно равные и почти не перекрывающие
одна другую половины: одна — отдавшие себя науке, другая —
партийно-государственные чины республиканского масштаба.
За счет вторых — этот восточно-сановный размах: сразу 40
академиков.
Российская АН доросла до таких размеров через 200 лет
после своего рождения — в 1923-28. Правда, УАН уже пере­
махнула эту цифру вдвое после выборов 1929, вливших в нее,
как и в АН СССР, «новую кровь».
Главный из уроков «трех академий» не прошел мимо
грузинской верхушки: коммунисты среди академиков АН ССРГ
составили (для начала — незначительное) большинство.
Взглянем сначала на ту половину Академии, куда по спра­
ведливости должны были бы еще попасть ведущий грузинский
филолог А.Г.Шанидзе, основоположник грузинского искусство­
ведения Г.Н.Чубинашвили, филолог-классик Г.Ф.Церетели.
Здесь — крупные и известные ученые, и только ограничен­
ность печатного пространства, находящегося в нашем распоря­
жении, и напор того материала, который недоступен читателю,
заставляют нас пройти мимо характеристики главных членов
АН ССРГ, ограничившись называнием их имен.
Два «общесоюзных» академика — археолог, филолог и язы­
ковед Николай Яковлевич Марр (в АН с 1909) и химик
Лев Владимирович Писаржевский (избран в АН СССР в феврале
1930, но еще в конце прошлого века прославился своими
работами по перекисям, за что был отмечен Ломоносовской
премией).
Трое ученых станут действительными членами АН СССР
позже: Иван Александрович Джавахишвили, Иван Соломонович
Бериташвили, Николай Иванович Мусхелишвили. Первого из
них не перестали еще относить к «правой профессуре» (январь
1930, на пленуме грузинского ЦК), но отнять у него место
первейшего среди грузинских историков было невозможно.
Что же касается физиолога Бериташвили и математика Мусхели­
швили, то их труды, их научные школы и членство в иностран­
ных академиях — слишком известны, чтобы здесь повторять.
187

Далее — те члены АН ССРГ (кроме Мусхелишвили и Бериташвили), которые прошли в Грузинскую АН и при ее
повторном основании в 1941: психолог и философ Дмитрий
Николаевич Узнадзе, специалист по древнегрузинской литерату­
ре Корнели Самсонович Кекелидзе, геологи Александр Илларио­
нович Джанелидзе и Александр Антонович Твалчрелидзе.
В 1944 грузинскими академиками повторно стали географ
Александр Николаевич Натишвили и философ Шалва Исаако­
вич Нуцубидзе (в 1930 — проректор университета и вицепрезидент Института наук Грузии).
Добавим сюда экономиста Ф.Г.Гогичайшвили, а затем о
нескольких — менее прославленных — членах АН ССРГ ска­
жем чуть больше.
Для Г.Н.Николадзе избрание академиком стало последним
триумфом его жизни. Перед этим, в 1926-28, он по коман­
дировке ВСНХ Грузии и ТГУ жил в Европе. Совершенствовался
в математике (защитил в Сорбонне докторскую по алгебраи­
ческой геометрии), выступал на международных конгрессах.
Объездил ряд электрохимических и электрометаллургических
предприятий (частью этих поездок стало свадебное путешест­
вие на велосипедах по Франции и Италии). Вернувшись в
Тбилиси, осенью 1928 взял в Политехническом институте
кафедры начертательной геометрии и электрометаллургии.
В 1929 Николадзе спроектировал Тифлисский опытный ферро­
марганцевый завод, где в июне 1930 получили первый совет­
ский электротермический ферросплав (Николадзе был в СССР
самым крупным специалистом в области металлургии марган­
ца). Руководитель ранних восхождений на Казбек (1923) и
Эльбрус (1925), он в 1929 организовал комплексную экспеди­
цию по изучению Кавказского хребта.
Николадзе и АН ССРГ скончались одновременно. Модель
изобретенной им, но так и не построенной машины была вы­
ставлена в экспозиции Политехнического музея в Москве и
погибла в 1936 при разгроме Музея, когда для срочного осво­
бождения помещения экспонаты просто вышвыривались через
окно на улицу (чему личный пример подал Орджоникидзе).
Четверо ученых стали академиками секции прикладных
наук АН ССРГ: Чичинадзе, Джандиери, Амираджиби, Кан­
делаки.
Бесо Чичинадзе — инженер-энергетик, осуществлявший на­
учное руководство электрификацией Грузии и строительством
гидротехнических сооружений. Он изучал новейший опыт гор­
ного гидротехнического строительства в поездках по странам
188

Запада и выпустил две книги о европейских электростанциях,
вел за рубежом переговоры в связи со строительством ферро­
марганцевого завода. Много сделал для развития железных
дорог (при меньшевиках Чичинадзе был директором Грузин­
ского департамента путей). Написал первый грузинский труд по
железобетону и другие учебники для студентов. Руководил
Грузинским техническим обществом.
Человеком высокой науки был Илья Леванович Джандиери,
специалист в области животноводства, зачинатель генетики
животных в Грузии. Он окончил Рижский Политехнический,
совершенствовался в Германии, сделался профессором и ректо­
ром в Петрограде, был арестован в 1918 вместе с другими
профессорами (его и дальше сажали по двум линиям: то как
князя, то за науку). В Тбилиси организовал зооветеринарную
кафедру в Сельскохозяйственном институте, вошел в руководст­
во Государственного института экспериментальной ветерина­
рии.
К.М.Амираджиби был с дореволюционной поры ведущим
специалистом Закавказья по сельскохозяйственному машино­
строению и машиноведению. Он вел Машиноиспытательную
станцию Грузии, где ставилась цель — создать твердый ассор­
тимент применяемых в ЗСФСР орудий и машин (часть была
получена из Америки, часть разрабатывалась на месте).
Князь Амираджиби старался идти в ногу со временем: изу­
чал проблемы электропахоты, создал при своей станции (она
была «имени Амираджиби») курсы, где готовили кадры для
МТС.
Василий Васильевич Канделаки, старый большевик, близкий
знакомый Маяковских, былагрономом по образованию. После
советизации Грузии — крупный администратор в Наркомземе,
а затем перешел на научную работу в области экономики
сельского хозяйства и возглавил соответствующие кафедры
в двух институтах. Организатор и директор Всесоюзного ин­
ститута субтропических культур, он сохранил за собой на не­
которое время и место ректора Сельскохозяйственного инсти­
тута. К моменту организации АН ССРГ Васо Канделаки был
известен прежде всего как патриот субтропиков. Он занимал­
ся не только цитрусовыми (включая грейпфрут), но также много
работал с бататом и новозеландским льном, внедрил в Гру­
зии фейхоа.
Перечисленных ученых было бы достаточно, чтобы соста­
вить из них национальную Академию наук. Уровень этого науч­
ного ядра АН ССРГ (с оговорками, если хотите, по отношению
189

к прикладникам), направленность исследований, проводившихся
названными учеными, вполне соответствовала высокому имени
Грузинской Академии.
Прежде чем перейти к другой половине персонального со­
става АН ССРГ, бросим взгляд на ее несуразную кон­
струкцию.
Академия разделена на 14 секций, объединенных в отделы
естественно-математических и общественно-исторических наук.
При этом в шести секциях — по одному академику (в секции язы­
коведения — один Марр), в четырех — по два, а еще в че­
тырех набирается 26 академиков. Грузиноведение разбросано
по самым разным секциям.
Трое из пяти избранных по секции исторических наук — это
местные партийные руководители Ф.И.Махарадзе, М.Д.Орахелашвили и Т.Г.Жгенти. Первый из них начал выпускать тридца­
титомное собрание своих сочинений (оно оборвется в 1931 на
8-м томе по распоряжению Сталина), продукция двух других —
меньше по объему, а по содержанию все вращается вокруг тем:
освободительное движение, Закавказье, Грузия, большевики.
Раздуты секции философии и психологии (8 академиков) и
экономических наук (9 действительных членов): тут сосредото­
чены не имеющие ученых трудов, но занимающие важные по­
сты. Их появление здесь можно объяснить не только лю­
бовью к титулам, внутрипартийными нитритами и протежиро­
ванием, но и командирским подходом к Академии как к «штабу»
научной армии.
Про некоторых сколько ни спрашиваем — никто ничего не
помнит. Про других вспоминают: С.Г.Пирумов — «полуученый», но хороший человек (другое мнение: «необразованный»,
хотя «часто бывал у Луначарских»), А.А.Болотников — какойто деятель из Закавказского комуниверситета.
Котэ Горделадзе? Только-только закончил (1930) ИКП,
специализировался по диамату, стал заниматься историей запад­
ной философии и социологии. В АН ССРГ, без сомнения, —
лишь оттого, что стал в 1930 начальником Культпропа ЦК
КП(б)Г.
Гайоз Девдариани? Комсомольский деятель, в сентябре
1930 назначенный наркомом просвещения Грузии на место сме­
щенной Мариам Орахелашвили. Его, правда, всунули не в
секцию педагогики, где осталась М.П.Орахелашввили, а к эко­
номистам.
Г.А.Мгалоблишвили? Неплохой экономист. При поездках в
Москву председателя СНК Грузии Филиппа Махарадзе, замести190

стителем которого он и являлся, Мгалоблишвили был обяза­
тельным сопровождавшим. С декабря 1930 — наркомфин
ЗСФСР. Интересовался не только экономикой: также историей,
литературой. Но какой же он академик?
Карло Орагвелидзе, вице-президент? С юности на руково­
дящих постах. Незадолго до назначения в Академию был опре­
делен директором Закавказского института экономических ис­
следований. Молод, энергичен, выступает против меньшевиков,
кондратьевцев и т.д. Роль, намеченная для него в АН ССРГ,
более или менее ясна, но он ее не сыграл: в 1930 послан
на год в научную командировку в Берлин, а когда вернулся,
советская грузинская академия №1 уже приказала долго жить.
И.А.Вашакмадзе? Этот 29-летний доцент, спец по диамату и
истмату, едва вылупившийся из аспирантуры Института науч­
ной философии Р АНИОН, попал в академики из-за свежего
(июль 1930) утверждения в должности директора Пединститута.
Л.В.Писаржевский звал его «Ишакмадзе». Впрочем, некоторые
считали его талантливым.
Примерно таковы же основания для действительного член­
ства в АН директора Финансово-кооперативного института
Д.Г.Долидзе (мы совсем не хотим сказать, что он пустое ме­
сто: совершенствовался в Германии, несколько томов Маркса
перевел) и ректора Академии художеств Шуры Дудучава
(«Дура Шушучава», — острил Мусхелишвили): по основной
своей деятельности А.И.Дудучава — скорее театральный кри­
тик.
Здесь самое время признаться, что партийная половина
АН ССРГ не вовсе лишена нашего сочувствия, возникающего,
может быть, при сопоставлении этих людей с известными
нам современными партаппаратчиками и профессорами от
марксистских дисциплин.
Нам не в диковинку докторские диссертации, защищенные
в Германии такими учеными, как Филипп Гогичайшвили и Дмит­
рий Узнадзе. И кажется в порядке вещей, что Натишвили,
специалист по анатомии человека и животных, блестяще знал
музыку, литературу, искусство, историю. Но приятно удивля­
ет, что образованные (нормально образованные!) люди встреча­
лись и среди профессиональных большевиков — в частности,
среди высоких партийцев, сделанных в 1930 грузинскими
академиками.
Мариам Орахелашвили, большевичка с 1906, была дочерью
захудалого князя. После того как отец ее погиб на войне,
все десять детей его были взяты на воспитание в закрытые
191

учебные заведения. Мариам окончила сначала Смольный, потом
Патриотический институт в Петербурге, затем училась на
Бестужевских курсах и в университете, впитывала родную
культуру через жизнь грузинского землячества в российской
столице, жила в Германии и Франции, слушала лекции в Сор­
бонне, знала пять языков.
Председатель грузинского Госплана и зампред. Совнаркома
Малакия Торошелидзе окончил юридический факультет в Жене­
ве, французский и немецкий знал в совершенстве. Всерьез
занимался грузинской литературой. Был, кажется, на месте
как редактор (несостоявшейся) энциплопедии.
И мягкость, деликатность, терпимость, демократичность
тоже встречались в высшем советском слое. Об этих качест­
вах (плюс доброта) вспоминают знавшие Василия Канделаки.
Мамия Орахелашвили, который был то первым секретарем
Заккрайкома ВКП(б), то предсовнаркома ЗСФСР, не настаивал
на том, чтобы дочь его вступала в комсомол, а ее расхожде­
ния с любимым отцом были расхождения принципиальные.
Тот же Торошелидзе, обожавший Сталина, мечтавший грудью
своей принять пулю, направленную в вождя, всю жизнь про­
жил с женой-меньшевичкой.
И даже в молодое и полуобразованное поколение мы не хо­
тели бы кидать и кидать камни. Среди зеленых и уверен­
ных выдвиженцев (пытаемся дать здесь не характеристики, а
штрихи группового портрета, не больше) — среди них были
люди талантливые, знавшие языки, учившиеся за границей, со­
биравшие прекрасные библиотеки. Пример Мегрелидзе показы­
вает, что и из них могли выдвинуться дельные ученые.
Но в большинстве своем они твердо выбрали партийную,
а не научную карьеру, и избрание в академики мало что ме­
няло в их судьбе. Функционировать дальше в партийном аппара­
те или быть исторгнутыми из него за какие-нибудь провин­
ности — в любом из этих вариантов научное поприще (по высо­
кому счету) оставалось для них закрытым. Временные исключе­
ния (Мегрелидзе) лишь подтвердили это правило.
Был в АН ССРГ еще один член, которого никак нельзя
забыть: Константин Амбакович Сулаквелидзе. Личностью своей
и положением непременного секретаря он должен был как бы
склеить две трудносоединимые половинки Академии.
Оратор, теоретик, прагматик. Дореволюционный глава
меньшевистской организации Кутаиси, где, как ни в одном го­
роде, меньшевики успешно противостояли большевикам. Париж
192

ЩЩ- по дореволюционной эмиграции. Эвакуировался с прави­
тельством Жордания, вернулся в середине 1924.
'Магистерская диссертация Сулаквелидзе была посвящена
фёнам Грузии (ветры с гор), но основная его научная специ­
альность — конечно, математика: он даже автор нескольких
учебников для высшей и средней школы на грузинском языке.
Назначен он в секцию физики и геофизики из-за того, что
был директором геофизической обсерватории, в 1930 преобра­
зованной в Закавказский гидрометеорологический НИИ: приори­
тет ведомственного подхода перед научным.
Назначение его на пост непременного секретаря — для мно­
гих неожиданность. Часть ученых относилась к Коциа Сулакве­
лидзе настороженно, а он искал новый путь примирения с
большевиками. Недолгое время, пока формально существовала
АН ССРГ, его шутя называли «Коциенбургом», по аналогии
с непременным секретарем Всесоюзной Академии наук и
тоже «соглашателем» С.Ф.Ольденбургом.
Первую и последнюю беседу с представителями прессы
непременный секретарь закончил словами:
«Под конец хотелось указать на одно обстоятельство: вся белая
эмиграция кричит об удушении грузинской культуры. Однако возникновение
Академии наук ССРГ еще раз должно подчеркнуть всю лживость этих
причитаний политических банкротов»43.

Организаторы Академии учли, кажется, все веления време­
ни: пропагандистское значение АН, размах и направленность,
достойные пятилетки, твердое идейное руководство, выдвиже­
ние молодежи — все есть. Не подумали об одном: захочет ли
Сосо (напомним: он возвел себя в академики только в 1939).
Все обстоятельства — будто бы «за». Где-то предложили,
утрясли, утвердили персональный состав. Решено, подписано,
опубликовано. Академии передается здание наркомата финан­
сов на улице Кецховели. Подчинена Академия Главнауке.
Марр удовлетворен и снова едет в Ленинград.
А дальше — молчок. О таинственных событиях расска­
зывают лишь устные легенды, которым хочешь верь, хочешь
не верь.
Торошелидзе приезжает в Москву. Спрашивает его Серго:
— Не избрали ли в члены Грузинской Академии Папулия
Орджоникидзе? — (Это он про брата, что заведовал в Закав­
казье железными дорогами.)
Торошелидзе (не почувствовав иронии):
— Наше упущение. Мы исправим ошибку.
193

Орджоникидзе засмеялся:
— Кому нужна такая Академия, в которой Папулия будет
академиком... — (Любимый брат Серго был пьяница, драчун и,
по-сегодняшнему выражаясь, отнюдь не интеллектуал.)
Этой сцене предшествовала другая, более важная.
Об основании АН ССРГ доложили Сталину. Его реакция:
— Сейчас у нас грузины основали Академию. Затребовали
армяне... (назвал еще несколько наций). Мы не в состоянии
открыть несколько академий. Лучше закрыть одну.
В Тбилиси у Академии тоже нашлись противники. Известен,
во всяком случае, П.А.Шария, тоже новоявленный академик,
приложивший руку к ликвидации АН ССРГ под предлогом ее
идеологической ненадежности44.
И вот где-то в январе или феврале 1931 заседает грузин­
ский ЦК. Ведущий заседание сообщает:
— Нужно закрыть Академию.
Встает Мегрелидзе. Он тоже академик и член бюро парт­
организации АН ССРГ. Он давно огорчен тем, что формиро­
вание высшего научного учреждения республики ушло в сторо­
ну от его первоначальных предложений. Мегрелидзе:
— Если избрали недостойных, — это надо исправить:
заменить и£, отозвать. Академию закрыть — преступление про­
тив грузинской культуры, грузинской науки, грузинской совести.
Берия (уверенно идущий к тому, чтобы в ноябре возглавить
большевистские организации и Грузии, и всего Закавказья):
— Садитесь. Вас не спрашивают.
Мегрелидзе:
— А кого спрашивают? Не вас ли? Главнаука — вы или я?
С меня и спросится. Вы там наладьте ваши дела в Чека, а я...
— Садитесь. Вас не спрашивают, — обрывает его Берия
второй раз.
Три человека проголосовали за оставление АН ССРГ,
остальные (большинство) — постановили ее закрыть. Через
неделю после этого Мегрелидзе был освобожден от заведова­
ния Главнаукой, и Шария занял его место.
Мы не знаем, пытался ли Марр защитить Грузинскую
Академию. Но запомнили его слова: «Единственное, что я сде­
лал для своего народа, — основал Академию. И ее закрыли».
В 1929-33 организационные перестройки грузинской науки
следовали одна за другой (то же — по всему Союзу). В янва­
ре 1933 был воссоздан университет, затем образовалось мно­
жество НИИ. АН СССР, исходя из общей своей установки «на
создание очагов научной мысли на местах, находящихся в ве­
194

дении Академии наук44, создала в Тбилиси Закавказский филиал
Академии. Тем самым именно в Тбилиси было начато опробо­
вание генерального пути формирования местных академий: сна­
чала филиал АН СССР, затем он превращается в дочернюю —
республиканскую АН46.
Новое постановление об организации АН Грузинской ССР
датировано 10 февраля 1941. Но до той поры много утекло в
Грузии воды и крови47.
Расскажем подробнее о судьбе трех погибших.
Илья Леванович Джандиери. Из его кафедры и лаборато­
рии в Сельскохозяйственном институте вырос Грузинский зоове­
теринарный институт, открытый в 1932. У студентов Джандие­
ри был любимым профессором. Высокий, голубоглазый, всегда
в движении. Высказать личное мнение считал обязанностью
своей. Когда ему говорили: «Эта диссертация обязательно долж­
на пройти», — отвечал: «Это очковтирательство! Для науки
это не годится! Для практической работы не годится!»
Замечал, кому трудно живется, — и по своей инициативе
помогал. Дружил с Н.К.Кольцовым, многократно бывавшим у
него в середине 30-х годов, в трудное для Кольцова время:
их, по-видимому, занимали возможности экспериментирования с
шелковичным червем. Работал над проблемой определения ге­
нетической породы лошадей по их крови; но большой итоговый
научный труд пропал вместе с автором.
Он был крупнейшим в Грузии специалистом в области
животноводства, но с ним не очень-то считались. Увидев в
Самтредиа местных кур, Джандиери загорелся: можно такое
птицеводство организовать, которое не только Грузию удовлет­
ворит, но и Россию! Однако не смог убедить власти взяться за
организацию крупных птицеферм. Без советов с ним, да и во­
обще со специалистами, закупались в Дании в 1934-35 краси­
вые коровы, которые быстро дохли от бруцеллеза.
Жил Джандиери в Орточалах: одноэтажный дом с большим
подвалом, виноградник, инжир, магнолии, собака. Раз как-то
Берия или кто другой из грузинских вождей прислал за ним
машину: пригласил знатока посмотреть на свой сад-огород.
Джандиери отказался: «У меня лекция».
В один из арестов, в 1933 или 1934, его допрашивали о
Вавилове и Кольцове. Жена нашла связи через родственни­
ков, и через два дня после того, как главный врач Крем­
левской больницы доложил Сталину о случившемся, его от­
пустили.
В 1937 его расстреляли.
195

Погиб и Константин Романович Мегрелидзе.
Оставшись в Тбилиси не у дел, он обратился к Марру,
и тот предоставил ему в 1932 место старшего научного со­
трудника в Институте языка и мышления в Ленинграде. Поз­
же Мегрелидзе стал также заведующим Национальным отделом
Публичной библиотеки. Он был арестован в начале 1938, в
конце 1939 освобожден, взят снова в декабре 1940, скончался
в лагере (Кировская область) в 1944. Жена была арестована
почти одновременно, отбыла 10 лет лагерей плюс 7 ссылки.
В 1932-35 Мегрелидзе написал первую книгу. В 1936-40 изда­
ние четырежды останавливалось. В 1938 сигнальный экземпляр
был спасен другом Мегрелидзе из запечатанного после ареста
хозяина кабинета Мегрелидзе. Посмертная реабилитация автора
сделала возможным выуск книги48.
Из лагеря доходили его письма, а для дочери Мегрелидзе
сочинил легенду, где авторская мысль дана без подтекста:
«нет в мире ничего дороже человеческой жизни и нет пре­
ступления тяжелее невинной человеческой жертвы». За месяц
до смерти он написал:
«Сегодняшний день я считаю самым счастливым днем моего второго
рождения. / .../ Единственное, и самое дорогое, что у меня здесь осталось, —
это мир моих мыслей, хоть они и не приносят мне практической пользы.
И вот закончена моя книга, где они все выстроены в единое целое». Книга
эта «будет издана вопреки всему на свете»49.

Разыскать книгу не удалось.
В.В.Канделаки возглавлял трест лимонно-мандариновых
культур, и однажды у него вышел крупный конфликт с Берия.
В 1935 Берия собрал у себя совещание, на котором было
сказано, что за границей будет куплено несколько миллионов
мандариновых саженцев, с тем, чтобы через пять лет полностью
обеспечить СССР отечественными мандаринами. Канделаки
стал возражать: так просто не получится, саженцы могут не
прижиться, велика опасность завезти щитовку, уже был пе­
чальный опыт до революции, когда саженцы пришлось сжигать
прямо на корабле. Берия: «Тебя не спрашивают. Тебе будет
сказано — ты сделаешь». Канделаки записал свое особое мнение,
а после совещания поехал в Москву, отыскал Вильямса, с кото­
рым вместе учился в Петровской академии, и передал через него
свои соображения Сталину. Берия при очередной поездке в Моск­
ву получил от вождя нагоняй («Специалистов надо слушать!») и
пообещал Василию Канделаки: «Я тебе это вспомню».
196

В.В.Канделаки арестован 5 августа 1937, получил 10 лет
без права переписки. Расстрелян в феврале 1938: вскоре после
того, как Берия заступил место Ежова.
При новом основании Грузинской АН кандидаты в академи­
ки становились членами ВКП(б). Когда знакомые геолога Твалчрелидзе, прежде не проявлявшего особой близости к больше­
викам, спрашивали его, как он оказался в партии, Твалчрелидзе без всяких объяснений отвечал: «Так надо».
На торжественном открытии академии в здании грузинско­
го ИМЭЛ первой фразой Мусхелишвили было: «Я занимаю ме­
сто, которое по праву должен занимать Иван Александрович
Джавахишвили» (Джавахишвили несколько месяцев не дожил
до этого момента).
Мусхелишвили цену людям знал и умел сказать о них ост­
рое слово: «Шария состоит из двух полу-Шарий, на которых
сидит».
Последний эпизод. Ивана Соломоновича Бериташвили на­
градили, и по этому поводу ему звонит с поздравлением гла­
ва грузинских коммунистов. Бериташвили: «Это какой Мжава­
надзе? А, директор ЦК! Ну, спасибо, Мжаванадзе, спасибо/
Если хочешь — заходи. Я к тебе не зайду: у меня времени
нет», — и повесил трубку.
Такие рассказы становятся в Грузии почти фольклором,
но явно сохраняют суть события, послужившего их перво­
причиной. Они не оставляют сомнения в том, что история
Грузии (вместе с историей грузинской науки) не останется
бледной схемой: яркие краски ее — невытравимы.

3
В Эстонской Республике создание АН было окончательно
решено на двадцатом году ее отдельного существования —
в 1938.
Как и в Грузии (и одновременно с нею), здесь первона­
чальным центром притяжения и колыбелью национальных кад­
ров стал университет. Бывший немецкий Дерптский, потом ру­
сифицированный Юрьевский, он получил теперь название Тар­
туского (ТУ) и пережил трудный процесс национального
обновления50.
Полное национальное пересоздание Тартуского университе­
та осуществилось, однако, не сразу. Эстонизация раньше охва­
197

тила содержательную сторону преподавания и состав студен­
чества (в 1926 среди студентов ТУ 85% составляли эстонцы,
6% — немцы, 4% — русские, 2% — евреи). Язык препо­
давания менялся медленно. Особенно огорчительным было
поначалу положение с преподавателями-эстонцами, которых
просто неоткуда было взять.
В 1925 ординарные профессора ТУ распределялись по нацио­
нальной принадлежности так: эстонцев — 17, балтийских нем­
цев — 15, германских немцев — 10, далее — трое русских,
два венгра, по одному финну и еврею. Немцы-профессора
составляли, таким образом, хотя и незначительное, но абсо­
лютное (у медиков — и подавляющее) большинство.
Тем не менее, стимулируемые сверху процессы «националь­
ного обособления» и вытеснения балтийских немцев расчищали
путь политике эстонизации51. Происходила постепенная, но
основательная смена университетских кадров. Непрерывное вы­
движение национальных научных сил легко проследить на при­
мере всех членов ЭАН: дореволюционные профессора — Палдрок и Пуусепп; в 1919 стали преподавать в ТУ Марк, Суйте,
Сепп; в 20-е гг. — сначала Кахо, Когерман, Улуотс (тогда
же из Воронежа приехал Шлоссман, а из Ташкента — Эпик),
а потом — Лооритс, Липпмаа, Кант. Мы видим: Эстонская
Академия наук составилась почти целиком из ученых, которые
утвердили себя как ученые уже в годы независимости.
Вот первое, на что ушли двадцать лет.
Взлет национального самосознания в атмосфере независи­
мости и демократических свобод способствовал в эти годы
развитию «национальных наук»: изучению эстонского языка,
литературы, фольклора, истории, этнографии — и всего комп­
лекса финно-угроведения. «От Эстонии» шли в своих исследо­
ваниях демографы и экономгеографы. Перестройка народного
хозяйства на основе собственных ресурсов потребовала прогрес­
са в области химической технологии (сланцехимия). В познании
родной природы продвинулись геологи, ботаники, географы.
Государственное строительство и развитие международных
связей поддерживали интерес к вопросам права.
В небольшой стране особенно велика роль отдельных вы­
дающихся ученых в развитии определенных научных дисциплин
и направлений: так, в результате деятельности Э.Эпика эс­
тонская астрономия и скромная по возможностям Тартуская
обсерватория не потерялись в XX веке на ярком фоне миро­
вой науки.
Если прибавить сюда традиционно высокий в Прибалтике
198

уровень медико-биологических наук и, может быть, наук, свя­
занных с сельским хозяйством, то в первом приближении мы
очертили «научную специализацию» Эстонии, определившуюся
в годы независимости. За два десятилетия жизнь отобрала
круг дисциплин, достойных быть представленными в националь­
ной Академии наук.
Сама идея Академии пробилась в жизнь не сразу.
Мысль о создании Научного института Эстонии как по­
добия Академии наук, только с более «низким» названием,
отвечающим более скромному содержанию (впрочем: Инсти­
тут Франции!), зародилась еще в 1917 — вскоре после ака­
демического конгресса. Недавно возникшее Академическое обще­
ство связывало тогда прблемы организации науки с планами
переустройства университета и пропагандировало идею едино­
го научного центра при эстонском университете. Сторонники
же Научного института Эстонии мыслили его вне универси­
тета, над ним.
Одним из инициаторов создания Научного института был
В.Эрнитс, поднявший этот вопрос в Учредительном Собрании
Эстонии. С ним согласились. Учредительное Собрание рас­
смотрело проект устава, Комиссия по вопросам образования
выработала план, план этот был напечатан в качестве закона
в начале 1919.
Но дальше решение вопроса было сильно отодвинуто —
и программа создания Института наук осталась неосущест­
вленной52.
Когда Пяте стал у власти (1934), неутомимый Эрнитс (не­
практичный энтузиаст, языковед-полиглот, глава движения за
трезвость) предложил ему прежнюю идею, так сказать, в
скрытом и урезанном.виде: основать Фенно-угрию как объеди­
нение соответствующих исследовательских учреждений. На это
Пяте пошел, и Эрнитс был некоторое время секретарем
Фенно-угрии. Организацией же ЭАН Пяте занялся по-своему
— и в своем кругу.
Создание Академии (опять аналогия с Грузией) подтал­
кивалось тем, что ТУ, оставаясь главным центром эстон­
ской науки (устав 1825 предусматривал и исследовательскую
деятельность в его стенах), перестал быть единственным
ее центром. Таллинский (высший) техникум, слившись (1936)
с техническим факультетом ТУ, сделался Таллинским техни­
ческим университетом, где сосредоточились прикладные ис­
следования (Государственная опытная лаборатория существо­
199

вала там с 1923). Вырос и стал государственным (1931)
Эстонский народный музей.
Объединить деятельность научных организаций страны, по­
ставить их под больший контроль со стороны государства
призваны были «организации-крыши», созданные в 1937-38:
Институт природных богатств и Комитет сельскохозяйственных
исследований и опытного дела. В ряду этих организаций
предлагают рассматривать и ЭАН как «организацию-фасад»53.
Внутренняя обстановка (концентрация государственной вла­
сти, политическая стабилизация, ослабление внутриполитиче­
ской борьбы, новая волна национального подъема) благопри­
ятствовала созданию национальной Академии54.
Организация ЭАН была намечена законом 1936. Реально
же Эстонская Академия наук как центральное научно-исследо­
вательское учреждение страны основана декретом от 28 янва­
ря 1938.
Согласно утвержденному тогда же уставу, в члены ЭАН
могли выбираться граждане Эстонии, внесшие заметный вклад
в науку и проявившие организаторские способности в области
науки.
Академия должна была состоять из двух секций — гума­
нитарной и естественнонаучной, по 10 человек в каждой.
Шесть первых членов каждой секции надлежало назначить пре­
зиденту республики (предложить их должен был министр про­
свещения), а потом академики сами должны были выбирать
ежегодно по одному новому члену, поочередно то в одной,
то в другой секции, пока их общее количество не достигнет
20 человек (забегая вперед: они успели выбрать одного).
Было предусмотрено, что по достижении 70-летнего возра­
ста академики будут переходить в разряд эмеритированных
членов, освобождая для следующего поколения места в Ака­
демии (до таких событий ЭАН не дожила).
Предусматривался институт членов-корреспондентов ЭАН
(и здесь Академия не успела развернуться).
13 апреля 1938 Пяте утвердил первый состав Эстонской
Академии наук: по секции гуманитарных наук — специалист
по географии населения Э.Кант, фольклорист и языковед
О.Лооритс, лингвист Ю.Марк, историк Х.Сепп, писатель и
литературовед Г.Суйте, историк права Ю.Улуотс; по секции
естественных наук — физиолог растений Х.Кахо, химик П.Когерман, дерматолог и венеролог А.Палдрок, невролог и
200

нейрохирург Л.Пуусепп, микробиолог К.Шлоссман, астроном
Э.Эпик.
Президентом был назначен Карл Шлоссман.
Вице-президентом общее собрание выбрало Юлиуса Марка,
а руководителями секций академики избрали Эдгара Канта и
Пауля Когермана.
Ученым секретарем ЭАН стал энтомолог X.Каури.
Первый год существования Академии ушел на организаци­
онную работу. Торжественное открытие ЭАН состоялось 22
октября.
В мае 1939 Академия избрала в свой состав ботаника Тео­
дора Липпмаа; он и остался в ней единственным выборным
(не назначенньм) членом.
Состав ЭАН и сейчас вызывает критические толки. Говорят:
Пяте назначил в Академию своих сторонников. Доказывают,
что пятсовская Академия — несолидна: в нее не попали А.Саарестэ и Ю.Мягистэ, не уступавшие Ю.Марку как языковеды,
и В.Андерсон — более крупный этнограф, чем Лооритс. Одному
собеседнику кажется, что из историков вместе Сеппа следовало
выбрать Х.Крууса, другому предпочтителен Х.Моора. Вспоми­
нают, что тартуская интеллигенция без особого уважения
относилась к ЭАН (ходило выражение: «дополнительный источ­
ник кормления верных»). И, вплоть до эмигрантских изданий55,
кажется, сходятся в одном: при подборе состава ЭАН Пяте
отошел от демократических принципов.
Соглашаясь с этим общим мнением, рискнем все же утвер­
ждать, что по вненаучной пристрастности отбора, частому не­
соответствию его истинной значимости ученых, по зависимости
АН от государства — Эстонской Академии 1938 года далеко бы­
ло до современных республиканских академий СССР.
Одной из труднейших задач, стоявших перед Пятсом, было
взвесить, к какой корпорации или какому студенческому общест­
ву принадлежал каждый кандидат в академики. Эти организа­
ции, игравшие большую роль в жизни образованного слоя Эсто­
нии, ревниво отнеслись к выбору Пятса, но, думается, удовлет­
ворить все стороны было невозможно56.
Бросался в глаза выбор Юри Улуотса — одного из ближай­
ших сторонников Пятса. В 1939 он станет премьером и про
него будут говорить, что он проводит пятсовскую политику
в более гуманном и более приемлемом виде: смягчает диктатуру.
В общении с противниками Улуотс был для Пятса посредником.
Главное же — он не только политик, но и незаурядный уче­
ный: с 1920 преподает в ТУ, занимает там кафедру истории
201

эстонского права, изучает также аграрную историю Эстонии.
Если иметь в ЭАН ученого-правоведа, то кого же, если не
Улуотса?
Сепп, по своим взглядам, действительно, куда ближе Пятсу,
чем Круус или Моора. Но кто возразит против его научной
основательности? «Антирусская» направленность труда об осаде
Нарвы и некоторых других работ, вызывающая сегодня офици­
альное прохладное отношение к его научному наследству, — не
резон. При подборе членов ЭАН не в последнюю очередь дума­
ли о представительстве эстонской науки за рубежом, междуна­
родная же известность Хендрика Сеппа была достаточно велика.
Но вот рядом Суйте: они с Пятсом всегда были в разных
политических лагерях. В период наибольшей своей политичес­
кой активности, в 1917-19, Суйте был социалистом-революционером. После заключения Брестского мира он составил проект
конституции Эстонской Трудовой Республики: по этому плану
Эстония должна была стать республикой между Советами и
Германией57.
Суйте и дальше оставался в той группе эстонской интелли­
генции, которая хотела Эстонии независимой, но непременно
социалистической. Пяте сумел оказаться выше политических
страстей, включив Суйтса в число первых академиков.
Можно понять, почему среди лингвистов предпочтение было
отдано Марку. Он был профессором ТУ с 1919 (Саарестэ и Мягистэ учились там у него), с 1929 председательствовал в Ученом
Эстонском обществе — самом старом и авторитетном из тех на­
учных обществ, которые после основания ЭАН должны были су­
ществовать уже при ней. Его работы отличались особенно ши­
роким охватом самых разных финно-угорских языков. Уже став
тартусским профессором, Марк больше других лингвистов — и
подолгу — бывал с научными целями за рубежом (Хельсинки,
Лапландия, Венгрия, Россия). С 1933 он являлся иностранным
членом Венгерской АН.
Знавшие Марка вспоминают о нем так: он «считал себя чуть
ли не Богом в науке», он не любил и не оценил Саарестэ,
мог отомстить за указание на его, Марка, ошибки, «очень
горький был человек». При этом будет добавлено: «Но ученый
был очень большой».
Какая-то несправедливость есть в том, что Марк стал
академиком, а Саарестэ, первейший из знатоков родного язы­
ка, — нет. Но устав не закрывал возможности иметь среди
членов ЭАН нескольких представителей одной дисциплины.
При первых же выборах ботаник Липпмаа стал академиком
202

при живом ботанике Кахо. Поэтому можно предположить, что
при последующих выборах в состав Академии могли войти Саарестэ, Моора, Андерсон (если бы обстоятельства не заставили
его покинуть Эстонию в 193958), так же как и специалисты
в тех областях науки, которые поначалу не были представле­
ны в ЭАН: этнограф Ф.Линнус, физико-географ А.Таммеканн
и другие.
Споры о первом составе ЭАН правомерны, многие упреки
справедливы. Однако сомневаться не приходится: непохожие и
противоречивые люди, собравшиеся здесь, составляли гордость
эстонской науки.
Еще о них:
Карл Шлоссман, президент. Статьи о нем — в энциклопе­
диях на разных языках. Развивал микробиологическую диагно­
стику, и одна из реакций носит его имя. Доктором медицины
стал в Воронеже, остаться там не пожелал. Изучал распро­
страненность и профилактику заразных болезней в Эстонии.
Виднейший курортолог, исследовал эстонские лечебные грязи.
Лудвиг Пуусепп. Основоположник нейрохирургии в Эсто­
нии. Адвентист седьмого дня. До репатриации (1920) десять
лет был профессором Психоневрологического института в Пет­
рограде, в 1913 стал президентом Института; работал там с
В.М.Бехтеревым. В эстонской армии — генерал-майор медслужбы. Член-корреспондент Португальской АН с 1920. Основатель
и президент (1922-30) Французского научного института в
Тарту.
Густав Суйте. Поэт, при жизни ставший классиком эстон­
ской литературы. Ее историк, профессор-литературовед. На
предложение защитить диссертацию ответил, что, по его мне­
нию, Суйте — это уже титул.
Оскар Лооритс: еще пример того, что в Академии — не
только те, кто нравился Пятсу. Фольклорист и языковед.
С 1927 руководил Архивом эстонской фольклористики. Дарови­
тый, работоспособный, неуравновешенный, увлекающийся. Вче­
ра дружил — сегодня не отвечает на поклон. Не жаловал
других положительными оценками. Когда писал, уже за
рубежом, воспоминания — наносил обиды направо и налево.
Неустанный исследователь ливского фольклора, стремивший­
ся пробудить национальный дух в ливах и добиться для них
в Латвии автономии. Ездил без разрешения (на велосипеде
через границу) в ливские районы, не раз высылался ла­
тышскими властями.
Пауль Николай Когерман. Сын таллинского рабочего (в мо­
203

лодости матроса). Экстерном окончил Александровскую гимна­
зию в Таллине; до этого учился в Петербурге, после этого
— в Тарту и Лондоне. Стал химиком-технологом мирового
класса, работал попеременно в Тарту, Цюрихе, Гарварде.
Ректор и профессор Таллинского технического университета.
Основатель сланцехимии.
Эдгар Кант: самый молодой из академиков (36 лет) и фанта­
стически трудоспособный. Путешествовал по Европе и Север­
ной Африке. Исследовал географические аспекты взаимоотноше­
ний человечества с природной средой, особенно в Эстонии.
В 1938 стал проректором университета. Скандинавофил («БалтоСкандия» — его термин). Считал (немного позже), что при­
балты должны так же сопротивляться Советскому Союзу, как
финны.
Александр Палдрок: самый старый из академиков (утвер­
жден в звании на 67-м году жизни). Много сделал для победы
над проказой и гонорреей. Германофил. Глава частной клини­
ки в Тарту. Владелец самой большой в городе коллекции
анекдотов. Генерал-майор медслужбы. Почетный президент
Международного общества лепрологии в Париже. Член Акаде­
мии «Леопольдина» в Галле (Германия).
Хуго Кахо. Став ректоромг университета в начале 1938,
сначала отвергал предложения об основании кафедры русисти­
ки: ни языка, ни литературы. Потом, видимо, вынужденный
оглянуться на Россию, сам пытался организовать не то про­
фессуру, не то доцентуру русистики: поздно. После советско­
го переворота потерял ректорство...
Мы перебрали всех первых, кроме одного, о котором хо­
тим подробнее — может, оттого, что узнали о нем больше, чем
о других: Эрнст Эпик (Ор1к Е.).
«В среде малых народов редко появляются всемирно известные ученые.
Ведь они находятся вдали от главных научных магистралей, где движутся
свежие мысли * знания, их материальная база слаба, препятствием являются
языковый барьер и великодержавный шовинизм, считающий, что здание науки
строится учеными только своей страны. Поэтому завоевание мирового при­
звания не так-то просто. Эпик достиг этого. Трудно сравнивать, но, кажется, что
из эстонских ученых в области точных наук именно его работы завоевали
самое широкое признание»59.

16-19-летним юношей, независимо от Циолковского, Эпик
рассчитал отношение масс отдельных ступеней многоступенча­
той ракеты, определил оптимальные траектории межпланетных
перелетов и исследовал, причем весьма детально, ряд других
технических сторон космических полетов. Работ этих Эпик нико­
204

гда не публиковал, считая их «идеалистическими», и вспомнил
о них только в 1957.
Для университетской учебы он выбрал не Тарту, а Моск­
ву: там легче было зарабатывать уроками иностранных языков.
Усвоив курс заранее, Эпик смог основное время тратить на
научную работу и опубликовал 18 своих трудов.
После окончания университета (1916) его, естественно, оста­
вили для подготовки к профессорскому званию. В 1920, при
организации Среднеазиатского государственного университета,
Эпик отправился в Ташкент, где стал доцентом астрономии.
Вскоре решил репатриироваться, и с декабря 1921 мы видим
его в роли астронома-наблюдателя обсерватории ТУ.
Кафедра астрономии в ТУ уже была занята Тааветом Роотсмяэ, в подчинение к которому и поступил Эпик. Лекции по общей
астрономии, подготовка учителей, создание гимназического
учебника, популяризация астрономических знаний — здесь Эпик
не был конкурентом своему профессору. Зато в углубленной
подготовке будущих ученых Эпик стал играть выдающуюся
роль. Можно было быть уверенным, что если пришли два сту­
дента (лекции Эпика не очень-то посещались), то лекция со­
стоится. Бывало, он читал лекцию в своем обсерваторском
кабинете одному А.Кипперу. Писал не на доске, а на листе
бумаги, и, если присутствовали двое-трое студентов, они за­
глядывали друг другу через плечо. В семинаре по астрофизи­
ке у него занимались трое, но это были не школярские
занятия, а научная работа. Свои научные труды, обычно
коллективные, студенты могли публиковать на любом из
трех западноевропейских языков (по своему выбору). Так что в
создании эстонской астрономической школы Эпик сыграл роль
по крайней мере не меньшую, чем Роотсмяэ.
Всю жизнь работая на малых обсерваториях, Эпик сумел
выбрать доступные для изучения проблемы (которые большим
обсерваториям представлялись второстепенными) и разрабо­
тать строгие методы исследований. Благодаря Эпику, уже че­
рез несколько лет изменилось положение Тартуской обсервато­
рии в астрономическом мире.
Особенно много времени уделялось метеорным исследованицм. Впрочем, нет такого класса астрономических объектов,
который не изучался бы Эпиком-теоретиком. Он участвовал
во многих дискуссиях, и часто ему удавалось сказать в своих
публикациях решающее критическое слово, поколебать старею­
щую концепцию или выдвинуть подтвердившиеся позже идеи
(кометное облако в окраинной части Солнечной системы,
205

эволюция звезд через стадию красных гигантов и т.д.). Уже
в 1922 он по-новому определил расстояние до туманности
Андромеды, подтвердив ее внегалактическую природу. А одно­
временно занимался музыкой (опубликовано несколько его фор­
тепьянных произведений), проводил в Тарту (неудачные, прав­
да) опыты с запуском ракет.
Он общался с ведущими астрономами мира. Х.Шепли при­
гласил его к себе в Гарвардскую обсерваторию, и Эпик про­
работал там с 1930 по 1934, особенно прославившись своей
метеорной экспедицией в Аризону. Вернувшись в Тарту, с
горечью отметил, что заработок его здесь в семь раз ниже,
чем был в Гарварде.
Но вот он стал членом. ЭАН, и материальное положение,
пусть ненамного, но улучшилось. Звание академика восстанавли­
вало справедливость и в другом: признавало главенство
Эпика в эстонской астрономии.
...Хотя акт открытия ЭАН состоялся в Таллине, находилась
Академия в Тарту. Она разместилась в здании по улице Лай
(теперь Мичурина, 36).
Годовой бюджет ее был определен в 100 тысяч крон: сумма
очень скромная, а реально Академия имела сначала еще мень­
ше. Кроме государственных субсидий, ЭАН получала пожерт­
вования. Никакого постоянного жалованья академикам не пла­
тили, но они могли рассчитывать на финансирование их ра­
бот: собирание материалов, доставка оборудования, оплата
труда помощников, покрытие издержек, связанных с итоговыми
публикациями. На определенные темы выделялись исследова­
тельские стипендии, которые могли получить как академики,
так и молодые ученые. Из первых одиннадцати стипендий,
назначенных на 1938-39, академикам предназначалось восемь.
В перспективе, кажется, предполагалось и финансирование за­
граничных командировок.
Академия должна была издавать ежегодник (первый и един­
ственный том вышел в 194060) и ученые записки.
Через ЭАН финансировались ученые общества, отданные
под ее руководство. При ЭАН состояли Ученое эстонское
общество, Общество исследователей природы, Академическое
историческое и Эстонское краеведческое.
Процесс собирания науки под власть ЭАН не был бес­
конфликтным. Научные общества не желали терять независи­
мость. Недовольство усиливал Ю.Марк, склонный к самоуправ­
ству и деспотизму. Под предлогом того, что организация
206

диалектологических исследований нуждается в серьезном пре­
образовании (это была сущая правда), Академия по инициати­
ве Марка стала отнимать эту давно проводившуюся работу
у Академического общества родного языка. Контрпредложения
Общества игнорировались, общество было лишено субсидий.
Конфликт начался в мае 1938, а в июне 1940 ЭАН пошла на
организацию сверхкарликового Института диалектологических
исследований (один научный сотрудник в штате!). Единствен­
ным результатом было падение престижа ЭАН. (Кроме проти­
вопоставлений «советской» и «буржуазной» науки, интересны
и параллели, от которых не отмахнуться.)
Через дорогу от Академии, там, где теперь новый теле­
граф, размещался университетский Архив эстонского языка и
родственных языков. На бумаге он тоже был переведен в Ака­
демию, но передачу не успели осуществить, и Архив остался
при университете до послевоенных лет и основания АН ЭССР.
Среди неосуществившихся замыслов ЭАН — большой эти­
мологический словарь эстонского языка. Этому замыслу не
повезло: после того, как Тоомсэ (один из первых стипендиа­
тов ЭАН) и Аристэ начали эту работу (программа, картотека),
Академию закрыли. Работа была продолжена на университет­
ской кафедре, но в 60-е годы громадная часть материалов
сгорела. Теперь все сызнова началось в Таллине.
В июне 1940 Эстония стала советской, и вскоре Х.Хаберман, начальник внутренней охраны в правительстве Вареса,
своим приказом «временно закрыл» ЭАН «до ее реоргани­
зации»61. Законодательным актом правительства от 17 июля
ЭАН была ликвидирована. В комментарии к закону было декла­
рировано, что «ликвидация Эстонской Академии наук не являет­
ся актом, враждебным науке»62, что, наоборот, науку надо
развивать еще сильнее, для чего... создаются соответствую­
щие планы. «Организации-крыши» были распущены, а научные
учреждения — розданы по наркоматам. Из ТУ уволили всех
преподавателей, а потом выборочно принималиобратно. Орга­
низовали при университете Институт научных исследований как
зародыш новой, советской АН, но это было уже на пороге
войны.
В 1940 многие радовались падению старого режима и го­
товы были распустить все и вся. ЭАН же так зарекомендо­
вала себя, что не многие посочувствовали ей в ее беде.
А для Эпика закрытие Академии явилось тяжким ударом.
Он терял свое положение и автоматически переводился на вто­
рую роль. Только в одном он почувствовал неожиданное вни­
207

мание к себе: его ненапечатанной работой о направлениях вет­
ров на улицах Тарту заинтересовался советский штаб ПВО.
С июня 1940 по Эстонии шли аресты, а 13-14 июня 1941 была
проведена первая массовая депортация (женщины и дети в ссыл­
ку, мужчины в лагеря). Улуотс, возглавлявший эстонское прави­
тельство с октября 1939 по июнь 1940, летом 1941 скрывался
на хуторе между Тарту и Выру, а Когерман, бывший в его прави­
тельстве министром просвещения, не уберегся и был взят.
Ректором университета при немцах стал Э.Кант. Его видели
в военной каске, с автоматом: ходил вокруг университета.
Охранял? Или демонстрировал свою лояльность? Утверждают,
что притворился другом оккупантов, чтобы спасти то, что мог
спасти. И сейчас, почти сорок лет спустя, нам довелось не
раз услышать тихие слова благодарности в адрес Канта за
сохранение университета, его коллекций, аппаратуры и т.д.
Экс-академики работали в ТУ, но жизнь военных лет была
нелегкой. Эпик не голодал только потому, что в Южной
Эстонии у него был хутор, где он сам пахал, сажал, соби­
рал урожай. Умерли Пуусепп, Сепп, Палдрок. Погиб Теодор
Липпмаа. Липпмаа с 1930 был профессором систематики расте­
ний. Он совершил исследовательские путешествия на Алтай, в
Лапландию, Центральную Европу и Северную Африку. Создал
новый подход к исследованиям растительных сообществ и вы­
пустил ряд книг по ботанике и геоботанике. Перед войной был
председателем Общества исследователей природы.
Жил он в Ботаническом саду, наверху, за оранжереями. Ян­
варским вечером 1943, во время налета на мост Свободы, нахо­
дившийся рядом с Ботаническим садом, он погиб от советской
бомбы вместе с женой и дочерью. Уцелел только его сын,
12-летний Эндел Липпмаа, посланный в аптеку за лекарством.
Т.Липпмаа был похоронен сначала в Таллине, но новая совет­
ская бомба расшвыряла его могилу.
Хотя Липпмаа ничем не провинился перед советской вла­
стью, долго старались не упоминать его имени. В ряду мемо­
риальных досок, установленных на фасаде оранжерейного кор­
пуса, и сейчас нет посвященной ему, и только если обойти
оранжереи и по тропинке из плит подняться на вершину не­
большого холма, мы увидим там окружность, выложенную
из тех же плит и напоминающую очертания воронки, а в центре,
на зеленой лужайке, — небольшой камень с вырезанным на
нем именем ученого. Немного цветов, кусты... Одно невысокое,
изогнувшееся, покореженное на вид дерево...
В феврале 1944 Советская Армия вступила на территорию
208

Эстонии, в августе заняла Тарту, в ноябре овладела послед­
ним клочком эстонской земли.
В 1944 раскололось ядро эстонской нации. Громадная часть
национальной элиты покинула страну. Не забыть было первого
«временного» появления советских войск в 1939. И как в 1940
уничтожили чуть не все эстонские культурные организации:
общества (вплоть до музыкального и общества трезвости), жур­
налы, спортивный союз, ЭАН. А в июне 1941 — тысячи депор­
тированных. А в ночь с 5 на 6 июля 1941 — перед тем,
как Тарту был оставлен немцам, — пальба в городской тюрьме,
и наутро в центре ничейного города, перед глазами пришед­
ших в здание тюрьмы — свалка одежды и обуви, груда пас­
портов на полу. Колодец во дворе набит мертвыми телами.
Вечером начался обстрел с советской стороны (Эмайыги, про­
текающая через Тарту, на две недели стала линией фронта):
снаряды летели к тюрьме — так начались в городе военные дей­
ствия Великой Отечественной войны.
Опыт был убедителен, и теперь поезда мчали беглецов в
Германию, транспортные и рыбацкие суденышки везли их из
Хаапсалу в Швецию, из Таллина в Финляндию63.
Перед падением Тарту у памятника Густаву Адольфу64
Суйте встретился с одним своим учеником (из тех, которые
пока продолжали верить, что они сами будут строить социа­
листическую Эстонию):
— Дорогой учитель, оставайтесь. Нам трудно будет без
Вас...
— Да, — ответил Суйте, — трудно расставаться с роди­
ной. Я остался бы, но я не хочу помереть в Сибири.
Эмигрировали все члены бывшей Эстонской Академии наук,
за исключением тех, кто успел умереть, и депортированного
в Россию Когермана65.
Жив Эрнст Эпик. В 1944 уехал и он, и его брат —
ведущий геолог и палеонтолог Армии Эпик. Оставаться им
было гибельно: третий из братьев занимал видный пост в
коллаборантском правительстве Х.Мяэ.
Э.Эпик был сначала лектором в Гамбурге, в университете
прибалтийских беженцев, а с 1946 работает в Северной Ир­
ландии (обсерватория Арма). Пригласил его Э.Линдсей, дирек­
тор обсерватории, выступавший когда-то в Гарварде в роли
ученика Эпика. С 1950 Эпик издает «Ирландский астрономи­
ческий журнал». В Ирландии начался новый подъем научной
деятельности Эпика, и многие его работы (о звездных си­
стемах, о Вселенной в целом, предсказание кратеров на Марсе
209

и верно предвычисленная их плотность) получили мировую
известность. Академия наук США присудила Эпику медаль
Л.Смита за выдающиеся достижения в области метеоров (1959).
Он награжден и Золотой медалью Лондонского Королевского
общества.
Начиная с 1956, Эпик ежегодно покидает на время Ирлан­
дию и один-два семестра работает в качестве приглашенного
профессора в университете Мэриленд. Вместе с этим универси­
тетом Эпик участвует в космической программе США. Он вхо­
дил в советы ученых, составлявших первые американские кос­
мические программы.
Эпик выступает по «Голосу Америки» в передачах для Эсто­
нии. В астрономической периодике встречаются страницы вос­
поминаний о советском опыте его жизни. Но служба идеоло­
гической безопасности бдит, и вырезанные страницы, а то и
журналы целиком отправляются в спецхраны66.
В 1944 далеко от Таллина и Тарту начали подготовку к от­
крытию АН ЭССР67. После согласований с АН СССР и высо­
чайшего разрешения она открылась в 1946, причем вначале
бблыпая часть ее ученых сил располагалась в Тарту. Из
старой, «буржуазной» Академии в нее попал один Когерман68.
В первые годы в ней появилось немало лиц, приглашенных из
России.
Первым президентом АН ЭССР стал Ханс Круус — «хит­
рый Ганс»: богач, выправивший себе социальное положение,
руководивший при Пятсе подготовкой празднества в честь
Пятса, а в Советской Эстонии —- обладатель высоких постов
с 1940 по 1950.
Правда, кампания против буржуазных националистов, про­
пахавшая братские республики в 1949-5169, не обошла и его:
Крууса арестовали в Москве. Имущество академика было кон­
фисковано, но звание с него забыли снять, — и по возвраще­
нии ему было выплачено все причитавшееся жалованье. Время
его возвращения было такое, что Круус даже затеял процесс про­
тив эстонского КГБ, требуя вернуть ему мебель и библиотеку
— и кое-что, действительно, получил70.
В президентском кресле Крууса сменил лысенковец Эйхфельд, затем Веймер71. И все вошло в обычные советские
берега.
Но эстонская культура устояла72.
*

210

*

*

Хотим удержаться от соблазнов.
Разнообразие конкретных судеб национальных академий в
СССР и «генеральные линии» их развития и мучений — слишком
серьезная тема, чтобы пытаться сформулировать обобщения
на небольшом материале.
Естественный путь зарождения, становления и развития
высших научных учреждений каждой нации и нарушения этого
естественного хода событий требуют гораздо более основатель­
ного изучения.
Благодарим тех, кто помог собрать информацию для этой
начальной работы над темой.
Спасибо всем, кто, по тем или иным причинам оставаясь
вписанным в существующий у нас режим, был, тем не менее,
готов поделиться запретными сведениями.
С благодарностью и надеждой авторы вспоминают добро­
желательное отношение к их работе украинцев, белорусов,
грузин, эстонцев. Почувствовать на себе это отношение — было
высшей радостью.

211

Примечания

1 Комиссия по выработке законопроекта об основании УАН в Киеве была
организована Н.П.Василенко и работала под председательством Вернадского
с 9.7.18 по 17.9.18. Воспоминания Вернадского об УАН, написанные к ее
25-летию, — в «Annals» Вольной Укр. Академии в Нью-Йорке, кн.Х1, 1968. Ин­
формация о работе Комиссии — «Наше минуле», 1918, №2, с. 184-187.
Из первых 12 академиков УАН в настоящее время игнорируется членство
четверых — В.А.Косинского, С.Смаль-Стоцкого, Ф.В.Тарановского, М.И.Туган-Барановского. Из следующего пополнения УАН «потерялся» Б.А.Кистяковский. Скрывается, что в 1922 в последние месяцы своей жизни президентом
Академии был О.И.Левицкий.
2 Из речи Вернадского при открытии Комиссии 9.7.18 — «ЗБ 1Р Н И К П Р Л Ц Ь
K O M IC II Д Л Я В И Р О Б Л Е Н Н Я З А К О Н О П Р О Е К Т У П Р О З А С Н У В А Н Н Я
У К Р А 1 Н Б С К 0 1 А К А Д Е М П Н А У К У КИ1В1. К., 1919, с.8.
К отстаиванию этого принципа укр. ученых толкала не только полити­
ческая неустойчивость на Украине. Внутреннее развитие самой науки подводи­
ло к новой постановке вопроса об управлении наукой. Члены Комиссии,
естественно, не говорили о системном подходе к науке в целом, но поиски их
шли именно в этом направлении.
Из непредсказуемости крупнейших открытий иногда выводится тезис о
принципиальной неуправляемости здоровой и развивающейся науки (Поповский
М.А. У П Р А В Л Я Е М А Я Н А У К А . London, 1978, с.288). Понятная в полемике,
критика «управляемой науки» как таковой представляется, однако, неоправдан­
ной. Все дело в том, как она управляется. Как всякая относительно обособ­
ленная система, наука нуждается прежде всего в механизмах самоуправления,
саморегуляции. Как система открытая в своем развитии, она должна обладать
структурной гибкостью и возможностями перестройки. К этому идеалу и стре­
милась УАН: финансироваться из гос. бюджета, но быть полностью автоном­
ной. Предполагалось, что автономная УАН сможет сама совершенствовать
свою структуру (так, намечалось переорганизовать со временем часть кафедр
Историко-филологического отдела в Класс славянства и исторически связанных
с ним народов).
3 Вернадский в ноябре 1917 уехал от эпицентра революции на Пол­
тавщину. Василенко, пригласивший его в мае 1918 в Киев для организации
УАН, был близок с ним с 1917, когда они оба состояли товарищами министра
просвещения во Временном пр-ве (Пг.). В Киеве Вернадский оказался, по собст­
венной оценке, единственным человеком, практически знакомым с работой АН.
Вернадский с детства считал себя украинцем: украинкой была его мать;
на Украине, в т.ч. в Запорожской Сечи, жили предки его по отцовской линии;
в Харькове началось его гимназическое образование; укр. литературой и истори­
ей Вернадский-юноша самостоятельно занимался в Петербурге (он и польский-то
в свое время выучил только для того, чтоб читать об Украине).
Тем не менее, среди укр. ученых имя Вернадского поначалу не вызывало
доверия. Он приехал из России, в нац. движении не участвовал, укр. гражданства
не захотел принимать — отсюда подозрения относительно намерений как Вер­
надского, так и самого пана министра. Многие опасались, что УАН возникнет
как филиал РАН, что работать в ней позовут академиков из Петрограда.
Практическая деятельность Вернадского рассеяла эти опасения.
212

Вернадский руководил Академией до ноября 1919, когда он уехал в Ростов
за деньгами для УАН и не смог вернуться в Киев. После него во главе УАН
стояли Д.И.Багалей и О.И.Левицкий.
,4 Программа создания и работы ОСН кажется социальной утопией, хоть
и одобрена в 1918 ведущими учеными Украины. Но есть некая закономерность
в том, что время от времени ученые, включая естественников (Вернадский,
Сахаров), обращаются к созданию «утопий»: будущее еще и еще раз стучится в
дверь, пока беспартийная наука не займет предназначенное для нее место
в обществе.
5 В 1918, в условиях раскромсанного общества и невосполнимых потерь,
концентрация научных сил, доведенная до полного их объединения под эгидой
одного главного учреждения, казалась абсолютной необходимостью. Иначе,
казалось, не спасти ученых, вымиравших в одиночку, не включить их в решение
неотложных и грандиозных задач, вставших перед нацией. Мечталось (на Украи­
не, может быть, с особой силой): надпартийная единая наука воссоединит
расколотую нацию, укажет все пути, разрешит все проблемы; не смогут полити­
ки не прислушаться к голосу научной общественности.
6 ОСН больше других Отделов УАН страдал от незанятости кафедр (на ва­
кантные места академиков годами не находилось соответствующих по квалифи­
кации ученых) и от нехватки штатных работников. Лишенные средств, прекра­
тили свою деятельность Ин-т экономической конъюнктуры, Комиссия
социального движения, Бюджетная комиссия.
Судьба первых четырех академиков ОСН: Косинский уехал в Рус. нар.
ун-т (Прага), Тарановский — в Белградский ун-т (стал членом Сербской АН), в
январе 1919 под Одессой (на пути в Париж, куда он выехал с делегацией Дирек­
тории) умер Туган-Барановский, Левицкий в 1922 кинулся спасать гибнувшие
архивы, в Луцкой губ. подхватил тиф — и там же скончался (года через
четыре был объявлен бурж. националистом, так что даже сыну его, К.О.Ле­
вицкому, пришлось, спасаясь от ареста, на время бежать из Киева).
7 Авторам известны след, судьбы академиков и членкоров Укр. Академии.
Арестованы и погибли: генетик И.И.Агол, ботаник и генетик Н.И.Вавилов,
философ П.И.Демчук, правовед О.П.Дзенис, историк С.А.Ефремов (снят с вице­
президентства в 1928, арестован в 1929, осужден в 1930, погиб в 1937), химик
и партдеятель В.П.Затонский, математик М.Ф.Кравчук, востоковед и славист
А.Е.Крымский (непременный секретарь Академии в 1918-28, в сентябре 1941
взят в Киеве и вскоре скончался в лагере под Кокчетавом), специалист по ев­
рейской литературе М.И.Литваков, гидролог Е.В.Оппоков, микробиолог И.Е.
Ручко, геолог Н.И.Свитальский, философ С.Ю.Семковский (Бронштейн), еврей­
ский филолог Э.Г.Спивак, физикохимик В.С.Финкельштейн, экономист и
партдеятель А.Г.Шлихтер, искусствовед Ф.И.Шмит, философ В.А.Юринец,
историк М.И.Яворский, ботаник А.А.Яната.
Сиделр, но вышли А.И.Лейпунский, А.А.Сапегин.
Арестовывался В.И.Вернадский.
Н.П.Василенко, занявший в 1920 кафедру истории укр. права, осужден в
1924 по делу «Киевского областного центра действия»; потом амнистирован.
Из ВУАН исключен. Дату его смерти дают крайне неопределенно: 1935 год.
М.С.Грушевский переведен в Москву. Почти сразу после смерти — обвине­
ния в контрреволюционном национализме и запрет его книг.
Исключены из состава Академии и не восстановлены: филолог А.И.Дегтяр (укр. Д1хтяр), историк В.М.Игнатовский, геодезист А.А.Малиновский (Ва­
сильев-Малиновский), историк права И.А.Малиновский, византинист Ф.И.Ми­
213

щенко, зоолог Е.Л.Рекало, географ С.Л.Рудницкий, историк М.Е.Слабченко,
математик Н.А.Столяров, историки К.В.Харлампович и В.И.Щербина. Кого
из них забрали — не знаем.
До 1933 работал в АН СССР, потом сослан в Саратов В.Н.Перетц (академик
в Петербурге с 1914, в Киеве с 1919).
Из-за своего «пятого пункта» испытал непреодолимые трудности в подборе
учеников математик М.Г.Крейн.
Ботаник А.С.Лазаренко за занятия генетикой и экспериментальную провер­
ку лысенковских догм изгнан из Львовского ун-та (1959).
8 В январе — феврале 1918 на б. Румынском фронте, с согласия Совета
министров Молдавской Республики, развернулось формирование наиболее
крупных белорусских войсковых частей. Однако затем эти части общей числен­
ностью св. 100 тыс. чел. вынуждены были отступить на румынскую территорию
и разоружиться.
9 Пр-во БНР (Нар. секретариат, Временный совет пяти, с ноября 1918 —
Совет нар. министров) было подотчетно Раде БНР. В разное время руководящие
органы БНР находились в Минске, Вильно, Гродно, Ковно, Праге.
Последний выбранный пленумом Рады БНР СНМ окончил свою деятель­
ность 20.4.23; перед этим (15.3.23) Лига Наций постановила передать Польше
власть над занятыми ею бел. землями к западу от линии Керзона.
В том же 1923 в Каунасе пред. Рады БНР П.Кречевский образовал пр-во
А.И.Цвикевича (неправомочное, по мнению части ведущих деятелей БНР).
15.10.25 Цвикевич и три других члена его правительства объявили в Берлине
о самороспуске СНМ БНР, после чего Цвикевич уехал в Минск. Акт самоликви­
дации БНР не был признан многими официальными лицами БНР, начиная
с Кречевского, и в 1926 в Праге продолжал выходить Б Ю Л Е Т Э Н Ь Р А Д Ы
Б Е Л А Р У С К А Й Н А Р О Д И А Й Р Э С П У Б Л 1К 1.

Из ранней литературы см.: Цвикевич А. К Р А Т К И Й О Ч Е Р К В О З Н И К Н О ­
В Е Н И Я Б Е Л О Р У С С К О Й Н А Р О Д Н О Й Р Е С П У Б Л И К И Киев, 1918; ДовнарЗапольсю М .В .А С Н О В Ы Д З Я Р Ж А Р Н А С Ц 1 Б Е Л А Р У С Ь Гродзень, 1919; Канчер Е.С. Б Е Л О Р У С С К И Й В О П Р О С . Пг., 1919; Турук Ф. Б Е Л О Р У С С К О Е Д В И ­
Ж Е Н И Е . Мн., 1921; Игнатоусю У. К А Р А Т К 1 Н А Р Ы С Н А Ц Ы Я Н А Л Ь Н А К У Л Ь Т У Р Н А Г О А Д Р А Д Ж Е Н Ь Н Я Б Е Л А Р У С 1. Мн., 1921.
10 Имеем в виду этнографическую Белоруссию (ЭБ), т.е. те земли, на кото­
рых основная часть населения не только пользовалась белорусским языком
как родным (такие области простирались еще дальше вглубь России), но и
осознавала себя белорусами. На северо-западе, севере и особенно на востоке
(Смоленщина) ЭБ выходила за рамки современной БССР, в то же время не
включая в себя ее крайний юго-запад. Границы ЭБ установлены в конце XIX —
начале XX в. трудами Довнар-Запольского и Смолича и признавались советской
наукой. В состав ЭБ обычно также включались область компактного расселе­
ния белорусов в Латгалии и многонациональный Вильно.
Приведенные цифры населения сильно округлены и не учитывают миграций
военных лет. С 1915 много беженцев устремилось на восток, однако подавля­
ющая часть их позже вернулась. Число репатриированных в Польшу белорусов
не поддается точному определению (многие записывали себе другую националь­
ность); по некоторым данным, их было около 1 млн. чел.1
11 В 1921 БССР включала 46 тыс. км2 и 1,5 млн, чел. После создания
СССР подверглась укрупнению в марте 1924 и декабре 1926, в результате
чего втрое увеличила свою территорию и население. Тем не менее, в пределах
214

Брянской, Смоленской и Псковской губерний осталась часть ЭБ с населением
св. 3,5 млн. чел. (примерно столько же, сколько на белорусских территориях,
отошедших к Польше).
12 Цит. по: Жылунов1ч Зьм. Н Л Ц Ы Я Н Л Л -Д Э М О К Р А Т Ы ЗА « П Р А Ц А Й »
— «Савецкая краша», 1930, №1-2 (11-12), с.27.

(1920-1928 г г .)

13 В БГУ были профессорами ученые, вошедшие потом в первый состав
АН БССР: В.И.Пичета, В.М.Игнатовский, А.Д.Дубах, И.И.Замотин, А.Н.Ясинский, Н.Н.Дурново, С.Я.Вольфсон. И.Ю.Лёсик и некоторые другие видные
деятели «бел. возрождения» преподавали в БГУ, но в состав профессуры
не входили.
Многократные попытки белорусизации БГУ давали скромные результаты,
хотя процент студентов-белорусов год от году увеличивался. До 1925 правление
БГУ не ставило перед небелорусами вопроса о переходе на белорусский язык
преподавания (в 1925 сроки этого перехода были определены только для моло­
дых работников БГУ). Белорусизация замедлялась не только из-за сопротивле­
ния уже работавших в БГУ преподавателей, но и из-за необходимости посто­
янно приглашать новых людей, не имевших ничего общего с Белоруссией:
так, для преподавания политэкономии и истмата запрашивались выпуск­
ники ИКП.
14
Данные переписи 1926 по Белоруссии подтверждают несовместимость
намерений белорусизации БГУ и требований его пролетаризации:
% от всего населения БССР

белорусы
великорусы
евреи
поляки

по нац. принад­
лежности
80,6
7.7
8,2
2,0

% белорусов
в сельской местности
в городах

88.7
39,2

по языку
67,2
23.4
7.4

0,8

% говорящих побелорусски
76.6
19.7

Евреи составляли 40% городского, населения БССР и 41,8% всех органи­
зованных в профсоюзы рабочих республики.
15 Цит. по: Нпсольсю М.М. У С Т А Н О У К 1 I М Э Т А Д Ы Б Е Л А Р У С К А Й
Н А Ц Д Э М А Р С К А Й Э Т Н А Г Р А Ф П . Менск, 1933, с.5. — Автор ссылается на:
«Белорусский сборник», т.ХШ, 1920, рукопись, с.9-10 (7-8), архив секции
этнографии АН СССР, №430.
Е.Р.Романов (1855-1922) в октябре 1917 переехал в Ставрополь, остался
в стороне от революционных событий. Умер незадолго до предполагавшегося
возвращения в Минск.
16 «Наша шва» использовала сначала обе графики, а затем перешла
полностью на кириллицу. Латиницей печаталась газета «Homan» (1916-18, Виль­
но, первый ред. — Ластовский) и газеты Зап. Белоруссии. Новые варианты
бел. письменности на латинской основе предлагались и в Минске (1926, конферен­

215

ция по реформе правописания). По убеждению М.И.Горецкого, латиница в БССР
была необходима тем, кто говорил по-белорусски, но считал себя поляком.
17 Шпилевский И.Ф., Бобрович Л.А. Б Е Л О Р У С С К А Я А К А Д Е М И Я Н А У К
(Исторический очерк). Мн., 1933, с.19.

НА П ОРОГЕ ВТОРОЙ ПЯТИЛЕТКИ.

18 «Сав. краша», 1931, №3, с.28.
Из других обвинений против Ластовского как руководителя БГМ: не принял
в Музей образцы продукции минской промышленности, отправил какие-то экспо­
наты на экпертизу не в Москву, а в Краков.
Использовали и непривившиеся примеры из словаря Ластовского (1924):
безхатшк (пролетарий), пустаслоуства (диалектика), грамадзейства (комму­
низм), пашыршчык (пропагандист)...
19 Васильков Иосиф Георгиевич (Юрьевич) (1879-1942) — проф., зав. кафед­
рой ботаники Бел. с.-х. академии. Организовал в Горках (БССР) лучший в
республике ботанический сад. Теоретик-цитолог, автор работ по флоре Бело­
руссии и др.
Судьба Василькова нам неизвестна, но из списков АН БССР он исключен.
20 В феврале против Пичеты выступили два доцента БГУ — Славин и
Гольман: один на съезде научных работников, другой в главной русскоязычной
газете Минска. Обвинили своего ректора в бел. национал-демократизме и в антимосковской ориентации. Пытались сыграть на недовольстве части преподавате­
лей недавним заявлением Пичеты, что тем из них, кто откажется перейти на
бел. язык, придется покинуть БГУ. Использовали слух о сетованиях Пичеты
на исключение истории Польши и славянства из программы БГУ.
На съезде ученых за Пичету неожиданно вступились чиновные товарищи.
Выступил и сам Пичета, заявив, что всегда трудился и готов трудиться
под руководством ком. партии и сов. пр-ва:
— Если мне скажут: «Пичета, иди преподавать в сельскую семилетку», —
так я пойду и там буду вести работу на благо социалистического строитель­
ства.
Отбивался Пичета приемами своих недоброжелателей: по его словам, Сла­
вин был сионистом, буддистом, а теперь он коммунист с еврейским шовинисти­
ческим уклоном, Гольман же был левым эсером, троцкистом и исключался
из партии (см. «Рабочий», 9.2.29, «Сав. Беларусь», 19.2.29 и 1.3.29).
21 Названия статей (без над- и подзаголовков): Т Е Н И П Р О Ш Л О Г О (8 авг.),
П Р И З Р А К С Т О Л Ы П И Н А В С Т Е Н А Х Н А Р К О М З Е М А (10 авг.), Л Ю Б И М А Я
М О ЗО Л Ь Н А Ц И О Н А Л -Д Е М О К Р А Т О В (14 авг.), С К А М Н Е М ЗА П А З У Х О Й
(17 авг.), П О Д П Р И К Р Ы Т И Е М Н А Ц И О Н А Л Ь Н Ы Х О С О Б Е Н Н О С Т Е Й (23
авг.). Статьи подписаны инициалами А.И.
22 «Коме, правда», 23.8.29. Подчеркнуто в газете.
23 Выражения взяты из № от 17.8.29.
24 А.И. К У Л А Ц К А Я П О Л И Т И К А П О Д С О В Е Т С К И М Ф Л А Г О М . Т А Й ­
Н О Е С Т А Л О Я В Н Ы М . — «Коме, правда», 3.9.29. Подчеркнуто в газете.
25 В 1929 Дурново был исключен и из членкоров АН СССР, где состоял с
1924. Опубликованный список его трудов обрывается 1933. Арестован не позднее
1936, погиб 27.10.37.
216

26 «Собр. законов и распоряжений рабоче-крестьянского пр-ва Бел. Соц.
Сов. Республики», 1930, №38, п.314.
27 «Сав. Беларусь», 30.9 и 20.10.30.
28 «Сав. краша», 1931, №3, с.35-36.
29 Там же, с.28.
А.Н.Лявданский стал ученым секретарем НИИ истории АН БССР, затем
— зав. секцией археологии там же. Арестован в мае 1937, умер в ссылке в 1942.
Н.Н.Щекотихин (1896-1940) — бел. искусствовед. С 1923 преподавал в
БГУ. Работал в ИБК — АН БССР (1925-30). Арестован в 1931.
31 Там же, с.61-62. Автор этой «критики», И.Матюкевич, стал одним из
ведущих работников Ин-та языковедения АН БССР.
32 Хотя согласно данным переписей численность белорусов после войны
увеличивается — их все еще меньше, чем было в начале века. При этом
особенно быстро растет число тех, кто лишь метрикой или паспортом «самоопределен» как белорус.
Процессы ассимиляции были очевидны и во времена ИБК: перепись 1926
показала, как много белорусов, особенно в городах, перешло на русский
язык общения (см. прим. 14). На территории же Западной области (РСФСР)
в 1926 белорусами себя признали только 78 тыс. чел. — в несколько раз
меньше, чем было их там по данным диалектологических и этнографи­
ческих исследований. Национально-культурное движение, связанное с ИБК, лишь
в пределах БССР в какой-то мере могло противостоять этим тенденциям.
В 30-40-е гг. репрессиями и войной были обескровлены и тонкий слой
белорусской интеллигенции в городах и белорусская деревня. Приток сельского
населения в города и русская миграция в Белоруссию укрепили после войны
роль городов как очагов ассимиляции.
В 30-е гг. еврейские, польские, литовские школы и техникумы в Белоруссии
закрывались из-за нехватки учеников: родители расценили эти школы как тупи­
ковые и стали учить детей в русских учебных заведениях. Теперь аналогичный
процесс захватил белорусов. В русских же школах белорусский язык по существу
стал факультативным предметом (достаточно написать заявление-просьбу —
и можно не ходить на «белочку»), его иногда изучают лишь несколько человек
из целого класса.
Прежние районы компактной белорусской колонизации, где в 20-е гг. еще
хорошо сохранялись бел. язык и культура (такие районы были в Зап. Сибири,
Красноярском крае, Зап. Предкавказье), — растворились в русском окружении.
После войны из Белоруссии наметились новые миграционные потоки:
лесорубы в Карелию и Коми, целинники в Казахстан, молодежь на «великие
стройки». Там, за пределами БССР, белорусы часто воспринимаются (и действи­
тельно выступают) в роли русских. Ассимилируясь, они служат посредниками
в деле расширения «прочно великорусских» территорий, наползающих на нац.
окраины.
33 А К А Д Е М И Я Н А У К Б Е Л О Р У С С К О Й С С Р . Мн., Глав, редакция Бел.
Сов. Энциклопедии, 1979, с.27.
34 Из первых бел. академиков волной 1937-38 были накрыты: И.А.Петрович,
Я.Н.Афанасьев, С.Я.Вольфсон, Б.А.Тарашкевич (погибли в разное время, но не
217

позже осени 1941), С.Ю.Матулайтис (отправлен в Казахстан, в 1945 возвращен
в Литву).
Из пополнения 1931 в заключении выжили р.И.Ривлин и В.А.Сербента, по­
гибли Ц.Л.Бурстин, П.О.Горин, П.Я.Панкевич, А.М.Платун, В.К.Щербаков.
Сгинул и следующий за Гориным президент — И.З.Сурта.
Репрессированы также следующие члены АН БССР: историк С.Х.Агурский, поэт А.И.Александрович (взят до войны, вернулся с туберкулезом, в
1948 попал в заключение вторично), литературовед Я.А.Бронштейн (расстрелян
2.5.38), терапевт Ф.О.Гаусман (арестован, видимо, как немец в 1941 и умер
в 1944), медик Н.И.Гращенков (сидел около 1950-51), польский аграрник
Т.Ф.Домбаль (схвачен в 1937, погиб), ботаник и лесовед С.П.Мельник (схвачен
в 1937, погиб), историк С.А.Пионтковский (расстрелян в 1937, в юбилейном
списке членкоров отсутствует), поэт И.Д.Харик (в лагерной бане бросился в
котел с кипятком), химики-технологи В.В.Шкателов и Б.М.Шпенцер, а также
укр. академики — члены АН БССР: Затонский и Шлихтер, плюс застрелившийся
перед верной гибелью Скрыпник.
Физиолог растений М.Н.Гончарик сидел до своего избрания в БелАН.
Прибавим сюда и судьбу А.Р.Жебрака, возглавлявшего АН БССР рекордно
короткий срок: с 12.5 по 17.10.47.
После «мичуринской сессии» ВАСХНиЛ Жебрак был снят с кафедры генети­
ки и цитологии в Тимирязевской академии, а затем его попытались арестовать
в Москве. Когда за ним приехали, Жебрак в ответ на предъявление ордера на
арест достал удостоверение депутата Верховного Совета БССР: лицо, по его
мнению, неприкосновенное. Приехавшие не ожидали такой реакции, сели в маши­
ну и укатили. Попытка ареста не повторилась, а было это в 1948. Но след­
ствием этой встречи был первый инфаркт.
В середине 60-х гг. Жебраку показалось: времена переменились настолько,
что он может реабилитироваться как ученый. Желая вернуться в Тимиря­
зевку, подал документы на кафедру генетики — и был провален при голосовании.
Последовал второй инфаркт со смертельным исходом.
35 Н А Ц И О Н А Л Ь Н А Я А К А Д Е М И Я Г Р У З И Н . Публикация и комментарий
И.Мегрелидзе. — В кн.: ЗА М А Р К С И С Т С К О Е Я З Ы К О З Н А Н И Е . Юбилейный
сборник, посвященный сорокапятилетней научной деятельности академика
Н.Я.Марра. Тифлис, Изд-во Гос. ун-та, 1934 (на груз, яз.), с.328-333.
36 Дело в том, что в Грузии тогда не было ни одного высшего учебного
заведения: первым стали Тифлисские высшие женские курсы (1908). По мысли
Марра, Академия должна была взять на себя ту задачу, которую мог
бы решить и ун-т, существуй он в Грузии.
37 У нас нет прямых данных о том, как был оставлен этот план. Видимо,
после рев. событий наступили спад, отрезвление, отбор надежд по признаку
реальности — и марровская программа создания Академии этого отбора не
выдержала.
Еще в 1871 начались хлопоты о создании ун-та в Тбилиси, но из-за сопротив­
ления петербургских властей дело затянулось. Идея создания Академии при
ее зарождении могла восприниматься как альтернатива плану организации
ун-та. Однако в 1906 завершилось наконец строительство университетского
здания. Переформировался круг организаторов ун-та (с 1907 подготовку возгла­
вил И.А.Джавахишвили). Культурная и научная элита Грузии, видимо, отдала
предпочтение ун-ту как главному организующему центру груз, науки и культуры.
Бблыпая массовость и очевидная общенациональная значимость ун-та уже дали
ему приток общественных средств. Подготовка научной молодежи в ун-те —
218

это был путь проверенный, программа же Марра была связана с пробле­
матичными организационными поисками.
38 При меньшевиках в Грузии открылись грузинские ун-т, консерватория,
Академия художеств. Лицо ун-та определилось в 1917 (в ноябре уже собрался
профессорский совет), открытие состоялось 8.2.18 (н.ст.). Вслед за философским
факультетом открыт медицинский, а осенью — естественно-математический.
Созданный на добровольные пожертвования, ун-т объявлен государственным
(ТГУ) 3.9.18.
39 15.3.18 профессорский совет единогласно избрал своим почетным членом
русского академика Н.П.Кондакова. С 1918 профессором был ботаник С.Г.Навашин, в том же году ставший академиком РАН. С первых лет в ТГУ работали
историк М.А.Полиевктов, невропатолог и психиатр И.А.Анфимов, патофизио­
лог В.В.Воронин.
40 Письмо 365-ти деятелей груз, культуры (1980) содержит протест против
необходимости писать диссертации на рус. языке для прохождения их через
Высшую аттестационную комиссию (ВАК) в Москве. Как мы видим, требования
ВАКа отбрасывают груз, ученых к тому положению, в котором они находились
свыше полувека назад.
41 В 1921-22 в ТГУ открыты агрономический, политехнический и социальноэкономический факультеты. Философский и естественно-математический сли­
лись в один — педагогический фак-т.
42 Расчленение ТГУ заключалось в том, что фак-ты его стали отдельными
ин-тами: Сельскохозяйственным (1929), Медицинским (1930), Педагогическим
(он остался в 1930 как бы главным преемником ТГУ), а социально-экономический
фак-т разделили (в том же 1930) на Финансово-кооперативный ин-т и Ин-т со­
ветского строительства и права. Еще раньше агрономические фак-ты ТГУ и По­
литехнического выделили из себя Ин-т субтропических культур (1928).
43 «Заря Востока», 18.9.1930.
44 П.А.Шария (1902-1979), недавно приехавший из Москвы, быстро выдви­
нулся и стал секретарем Тбилкома КП(б)Г по идеологии. Введен в АН ССРГ как
философ. Некоторых членов Академии (напр., Узнадзе, оказавшегося в одной с
ним секции) рассматривал как идеологических противников. Лично доложил в
правительство о необходимости ликвидировать АН ССРГ.
Закрытой Академии был противопоставлен созданный в 1931 в Тбилиси, но
недолго просуществовавший Ин-т марксизма-ленинизма Грузии (ИМЛГ). Зада­
чей ИМЛГ была «марксистская консолидация» ученых, включая и естествен­
ников. Фактическим хозяином ИМЛГ первое время был Шария, занимавший
должность зам. директора (при директоре Ф.Махарадзе).
45 Из выступления В.П.Волгина на заседании Отделения гуманитарных
наук АН СССР 4.10.31. — О Р Г А Н И З А Ц И Я С О В Е Т С К О Й Н А У К И В 19261932 гг . Сб. документов. Л., 1974, с.182.
46 В июне 1931 АН СССР решила превратить Закавказский историкоархеологич. ин-т (существовал в Тбилиси с 1917, сначала как исследовательский
ин-т РАН, организован Марром) в комплексное научное учреждение, получившее
название Ин-т кавказоведения, а с 1932 — Закавказский филиал АН. Руково­
219

дителем ЗакФАНа стал Марр. В 1933 в ЗакФАНе сформировались Азербай­
джанское и Грузинское отделения, ставшие самостоятельными филиалами в 1935.
«Филиальной стадии» избежали академии наук Прибалтики.
47
В 30-е гг. подверглись репрессиям примерно двадцать бывших членов
АН ССРГ. Погибли:
Р.М.Агамалян (в 1937 — возможно, в Азербайджане).
И.А.Вашакмадзе (при аресте в 1937 был ректором Политехнического ин-та).
К.Г.Горделадзе. Взят в августе 1936, расстрелян по приговору от 25.6.37. Пе­
ред арестом — руководитель ГрузФАНа. После ареста его жены квартира Горделадзе разграблена работниками НКВД. Рукопись его книги об И.Чавчавадзе,
которую Горделадзе успел закончить незадолго до ареста, исчезла.
Г.С.Девдариани (взят в 1937, расстрелян в 1938?).
Д.Г.Долидзе. Был директором Кутаисского пед. ин-та. В первых числах
июня 1937 выступал с отчетом о своей работе, секретарем райкома обвинен в
том, что не сказал об ошибках Филиппа Махарадзе (на дочери которого был
женат). Тут же арестован. Расстрелян не позже ноября.
A. И.Дудучава (1937).
Г.А.Мгалоблишвили (в 1937; его жена, отсидев свой срок, повесилась,
вернувшись в Тбилиси).
К.Ш.Орагвелидзе. С 1935 — ректор ТГУ. Последней работой его могут по­
считать редактирование Русско-грузинского словаря (Тб., 1937), однако на самом
деле именем Орагвелидзе заменили имя только что расстрелянного Торошелидзе. Арестован 1.9.37, осужден Тройкой НКВД Грузии 9.11.37. Расстрелян.
Жена разделила его судьбу.
М.Д.Орахелашвили. Удаленный из Тбилиси в Москву, он с декабря 1932 был
зам. директора ИМЭЛ при ЦК ВКП(б). Согласно одному сообщению, готовил
вместе с И.П.Товстухой (тоже зам. дир. ИМЭЛ в 1931-35) материалы к
докладам и речам Сталина. В 1937 исключен из партии и выслан в Астра­
хань, взят там в июле 1937. В конце августа привезен в Тбилиси, где приго­
ворен к расстрелу Тройкой НКВД Грузии. Убит 11 декабря. Официальное сооб­
щение в «Правде» (20.12.37) гласит об исполнении приговора Военной коллегии
Верховного суда.
М.П.Орахелашвили. В последние свои годы работала в Москве начальником
Управления высшей школы Наркомпроса РСФСР (у А.Бубнова). Изничтожала
педологию. Взята 20.7.37, привезена в Тбилиси одновременно со своим мужем.
По официальным данным, осуждена Военной коллегией Верховного суда. Рас­
стреляна приблизительно в январе 1938. Она переписывалась с Горьким, Круп­
ской, А.Жидом, А.Барбюсом и т.д. — все пропало до последней бумажки.
В ноябре 1937 взяли дочь М.Д. и М.П.Орахелашвили, а через некоторое время
выслали и подросших внуков.
С.Г.Пирумов (в 1937; арестована и расстреляна также его жена).
М.Г. Торошелидзе. Летом 1936, за 3-4 месяца до ареста, поставлен во главе
грузинского Наркомпроса. Взят в октябре 1936, изуродован на допросах, рас­
стрелян 10.7.37. Жена надолго попала в лагеря, два сына погибли в 1938.
B.
А.Чичинадзе арестован утром 9.5.37 — в день своего 50-летия. С 1934
он работал в Москве, руководил Гидроэнергопроектом, был профессором Инже­
нерно-строительного ин-та, экспертом Госплана по каналу Москва—Волга, Ры­
бинскому и Угличскому гидроузлам и т.д.
Т.Г.Жгенти 24.5.37 застрелился сам, оставив письмо к Берия: «Имейте
мужество из-за меня не трогать мою семью». Сына его все-таки расстреляли,
забрали жену со старшей дочерью.
Ш.И.Нуцубидзе был посажен в 1938 как «немецкий шпион». В тюрьме
перевел «Витязя в тигровой шкуре», и это, видимо, помогло ему выбраться.
220

За него ходатайствовал С.Кавтарадзе. Выпущен Нуцубидзе по личному рас­
поряжению Сталина в 1941.
К.С.Кекелидзе, кажется, тоже сидел.
Сулаквелидзе то исключали из большевиков, то принимали обратно. Умер
он в мае 1941 деканом биофака ТГУ.
Судьба Амираджиби, Р.Ахундова, Болотникова, экономиста-аграрника
С.Н.Тимофеева после роспуска АН ССРГ нам неизвестна.
Шария в годы Большого террора поднялся до высоких постов в КП(б)Г.
Сидел в 1952-53, остался сталинистом. После падения Берии отбыл 10-летнее
заключение, затем работал в Ин-те литературы (Тбилиси).
48 Мегрелидзе К.Р. О С Н О В Н Ы Е В О П Р О С Ы С О Ц И О Л О Г И И М Ы Ш Л Е ­
Тб., 1965 и 1973. Предисловия к разным изданиям дополняют друг
друга в части, касающейся судьбы автора.
НИЯ.

49 Мегрелидзе М. Д В А С Л О В А О Б О Т Ц Е . — «Литературная Грузия»,
1980, №12, с. 197 (в этом номере журнала памяти К.Мегрелидзе посвящен целый
раздел).
50 Проект реорганизации ун-та в Юрьеве (введение эстонского преподавания
параллельно с русским, открытие финно-угорского отделения) был послан еще
Временному пр-ву. Потом, под немцами, аналогичная программа была состав­
лена уже на немецком языке. Оба предложения остались погребенными в архи­
вах.
События Освободительной войны (так в Эстонии называют войну за незави­
симость в 1918-20), с одной стороны, открыли возможность нац. обновления
науки, с другой — сделали этот процесс крутым и болезненным.
Юрьевский ун-т в значительной своей части не вернулся из эвакуации, поло­
жив основание ун-ту в Воронеже. РСФСР, вопреки условиям Тартуского мира,
удержала множество книг и оборудование ун-та.
Из рус. профессуры в ТУ остались несколько правоведов да один математик.
В 1921 вернулся из Петрограда экономист проф. М.А.Курчинский, но это, кажет­
ся, последний факт такого рода. Проф. И.Л.Кондаков, известный работами по
синтезу каучука, хотя и жил до конца дней своих (1931) в Эльве, но система­
тические курсы ездил читать не в ТУ, а в Пражский.
Немецкая профессура, в основном, осталась. Однако в 1919 на кафедре
астрономии опытный и энергичный Шёнберг был заменен начинающим Роотсмяэ. Замена объяснялась тем, что в 1918, при немцах, Шёнберг был одним
из тех, кто на месте увезенного в Россию ун-та взялся организовать
немецкий ГапбезитуегзкаГ
51 Аграрная реформа 1919, спасшая существование независимой Эстонии
в критические дни наступления красных армий, сделала это за счет крупных
землевладельцев, среди которых преобладали балтийские немцы. В 1925 был
принят закон о самоуправлении нац. меньшинств. Воспользовавшись им, немцы
создавали свои собственные научные и учебные центры (в Тарту — Ин-т научно­
го краеведения, Частная богословская и философская академия Лютера), но они
даже отдаленно не могли сравниться по своим возможностям с ТУ.
52 Время от времени (напр., в 1931) вопрос всплывал для обсуждения —
и снова откладывался в долгий ящик. Договориться, среди прочего, мешали
чрезмерная многопартийность первых лет и взаимное противостояние таллин­
ского (чиновничьего) и тартуского (интеллигентского) духа.
221

53 Talfeit M. ”K A T U S O R G A N IS A T S IO O N ID E “ VAR JU S, — ’’Horisont“
(Tallinn), 1971, №4, lk.22-26.
54 После прихода к власти К.Пятса распущены все политические партии,
и их место занял Изамаалийт (Отечественный союз).
Подъем над. начала в жизни страны был отчасти организован сверху.
Проводилась, например, кампания по эстонизации фамилий (1934), год эстонской
книги (1935), кампания по возрождению народного искусства (1936).
В 1937 созвано Над. собрание, принявшее новую конституцию. В 1938 Пяте
избран президентом (декрет о создании ЭАН он подписал незадолго до своего из­
брания).
Весной 1938 (в связи с 20-летием независимости) объявлена широкая
политическая амнистия.
55 U N IV E R S IT A S T A R T U E N SIS. E E S T I V A B A R IIG I T A R T U Ü L K O O L
JA Ü L IÖ P IL A S K O N D S Ö N A S JA P IL D IS . Koostanud B.Kangro. Lund [1969],
lk. 100-101.
56 Студенческие корпорации и общества были до 1940 важным и своеобраз­
ным элементом социальной структуры Эстонии. Их было несколько десятков,
и в них входили практически все, кто получил образование в ТУ или других
крупных центрах (в Риге существовала эст. корпорация, в Петербурге и Москве
— общества эст. студентов). Студент, вступив в выбранное им студенческое
объединение, оставался его членом до конца жизни.
Относительная обособленность этих объединений и соперничество между
ними соединялись с сильно развитой взаимопомощью внутри них (устройство
на работу, денежные отношения). В корпорациях и обществах студенты проходи­
ли школу общественной жизни (существовал «студенческий парламент»). Корпо­
рации и общества гордились своими членами, выдвинувшимися в каком-либо
отношении, и оказывали им поддержку. Главную роль играли члены, давно
вышедшие из студенческого возраста.
Общества возникли позже корпораций (впрочем, нужно иметь в виду, что
Общество эстонских студентов существовало с 1883) и стояли в общем на демо­
кратических и либеральных позициях. Корпорации были более консервативны.
Общества эст. студентов были объединены в союз, и неофициальным, но всеми
признанным главой этого союза был живший в Тарту Яан Тыниссон — один из
лидеров эст. нац. движения, возглавлявший (также и после роспуска политичес­
ких партий) оппозицию пр-ву Пятса. Пяте в значительной мере опирался на
корпорантов.
Тартуские либерально-демократические круги были недовольны тем, что в
ЭАН попали корпоранты: Палдрок (единственный из одной корпорации с
Пятсом), Шлоссман и Сепп (эти двое — члены самой большой и влиятельной
корпорации «Сакала»), Кахо, Улуотс. Но, с другой стороны, в ЭАН были
и ученые из студенческих обществ: Когерман, Лооритс, Пуусепп, Эпик, Кант,
Суйте.
57 По легенде, Круус, перебравшись через сов. границу, предложил этот
план Сталину (именно ему!). Сталин выслушал и не дал прямого ответа: «А в за­
пасе у нас будет ваш проект». По версии Эрнитса, Суйте участвовал в этой по­
ездке.
58 Вальтер Андерсон (1885-1962) — фольклорист и языковед, проф. ТУ
Уехал в Германию вместе с др. фольксдойче, хотя отец его — эстонец. В 1939
уезжали, воспользовавшись возможностью, нетолько чистокровные немцы.
Главным мотивом было спастись: выбирали не столько между Германией и
222

Эстонией, сколько между Германией и СССР. С 1945 Андерсон — проф. в Киле,
где и умер.
59 Йыэвээр М. Ж И З Н Ь И Д Е Я Т Е Л Ь Н О С Т Ь Э Р Н С Т А Э П И К А . —
«Публикации Тартуской астрофизической обсерватории им. В.Струве», т.37,
Тарту, 1969, с.225.
60
”Eesti Teaduste Acadeemia aastaraam at. Annales Academiae
Scientiarum Estonicae“. I. Toimetaia (rédacteur) Julius Mark. Tartu,
1940. Кроме научных статей, том содержит материалы об открытии ЭАН,
напечатанные параллельно на эстонском и французском.
61 Харальд (Мартович) Хаберман (р.1904) — энтомолог. В 1931 окончил ТУ,
после этого вращался в левонастроенных кругах Тарту. Коммунист с 1939.
Летом 1940 — зам. министра внутренних дел и начальник внутренней охраны
в пр-ве Вареса, затем до возвращения из эвакуации — управ, делами СНК ЭССР.
Проректор ТУ с конца 1944, членкор АН ЭССР с 1946, директор Ин-та зоологии
и ботаники АН ЭССР с 1947, доктор биол. наук с 1950, академик
АН ЭССР с 1954. С 1979 на пенсии.
Живет в Тарту, ходит на работу в Дом К.Бэра. Про свой приказ о закрытии
«националистической» ЭАН сообщил (январь 1981) с гордостью, прибавив:
— Меня там назвали: «Палач эстонского народа и науки».
— За это?
— И за это тоже.
62 «Looming», 1980, №7, lk. 1010.
63 Этот поворот событий может быть сопоставлен с тем, что происходило в
Литве и, в частности, в Литовской АН.
АН Лит. ССР учреждена 16.1.41; 9.4.41 утвеждены 13 ее действ, членов; 18.4.
41 президентом избран писатель и фольклорист В.Креве-Мицкявичус, участвова­
вший в лит. сов. пр-ве 1940.
В первые три месяца нем. оккупации АН продолжала существовать
без особых забот. Затем устав и состав Лит АН были сильно изменены, создано
новое так называемое «ядро Академии», а 6.5.42 руководителем АН назначен
проф. В.Юргутис. 27.3.43 ЛитАН закрыта (вместе со всеми вузами Литвы).
За время нем. оккупации умерли двое из первых лит. академиков, еще пятеро
— кто оказался «пособником оккупантов» (М.Биржишка), кто бежал от совет­
ских войск (Креве-Мицкявичус: сначала в Австрию, затем в США). Ко времени
восстановления деятельности АН Лит. ССР академиков осталось меньше поло­
вины исходного числа, и понадобился новый Оргкомитет (13.2.45), новый устав
(14.4.45), новые назначения-«довыборы» (18.1.46).
64 Густав II Адольф — шведский король, при котором был основан ТУ
(1632). Памятник был открыт в 1928. В послевоенной Сов. Эстонии памятник
шведскому королю уничтожен, на его месте осталась круглая клумба позади
главного здания университета.
65 Через Финляндию Суйте уехал в Швецию. Пытался что-то издавать,
выпустил двухтомник «Истории эстонской литературы», но оторванность от ро­
дины дала-таки себя знать. Работал в библиотеке Нобелевского комитета, умер в
1956.
223

Ю.Марк в 1951 перебрался в США, преподавал там, умер в Вашингтоне
(1959).
О.Лооритс был выслан немцами из Тарту, так как в 1940-41 активно высту­
пал в печати в защиту сов. власти. Жил в Хаапсалу, откуда и бежал в Швецию.
Занимал в эмиграции резко антикоммунистическую позицию, уверял, что Эсто­
ния была бы спасена, если б в свое время прислушалась к нему, Лооритсу.
Когда-то (в 20-е гг.) ярый враг религии и церкви, он стал баптистским
проповедником. Умер в Стокгольме в 1961.
Там же работал и скончался (1969) К.Шлоссман.
Ю.Улуотс после того, как в 1940 Пяте отрекся от президентства и был увезен
в Уфу, оказался по старой конституции его преемником — премьер-министром в
обязанностях президента. Однако он на время отстранился от активной полити­
ческой деятельности и вернулся к преподаванию в ТУ. При немцах пытался до­
биться признания Эстонии со стороны германских властей, но из этого ничего
не вышло. Перед приходом сов. войск Национальный комитет Эстонии (своего
рода парламент с участием оставшихся в стране видных политиков) поручил
Улуотсу взять на себя функции главы государства, что он и сделал. В сент. 1944
Улуотс, оставшись и.о. президента, передал обязанности премьера О.Тиифу (чле­
ны этого последнего республиканского пр-ва Эстонии частью попали в лапы
НКВД, частью успели бежать за границу), а сам отправился в Швецию, рас­
считывая провести переговоры с союзниками: он очень надеялся на англичан.
Умер в Швеции в январе 1945.
Э.Кант скончался в Швеции совсем недавно, в 1978. Сов. эстонская про­
паганда обзывала его предателем и вором, приписывая ему кражу университет­
ских ценностей. На самом деле Кант лично взял принадлежавшие ТУ и утаенные
от немцев драгоценные металлы (платина!), оставив расписку секретарю ун-та. В
сопровождении двух помощников, одетых в немецкую военную форму, он доста­
вил взятое в Таллин, откуда ценности были переправлены морем и затем пере­
даны официальным лицам Эст. Республики, существующей де-юре по сей день.
Сов. требования о возвращении ценностей были отвергнуты, платина хранится
в одном из шведских банков.
Х.Кахо умер в эмиграции в 1964.
X.Каури стал профессором в Норвегии.
66 Таковы некоторые тт. журналов «Annual Review of Astronomy and
Astrophysics» и «Irish Astronomies Journal».
67 Разработка предварительного проекта началась в эвакуации, в Москве,
под руководством Крууса, которого называют главным инициатором организа­
ции АН ЭССР.
68 П.Когерман, арестованный как бывший министр, был вывезен за Урал,
участвовал в строительстве небольшого хим. завода, работал в больнице.
Освобожден в 1945 по просьбе СНК ЭССР в связи с необходимостью
восстановить разрушенную энергетику и сланцевое хозяйство Эстонии.
Привезен в Таллин, вновь поставлен профессором. Был директором Ин-та
химии АН ЭССР до 1950. Скончался от инфаркта в июле 1951.
69 «Академические» примеры: снятие П.Леиньша с президентства в АН
Латвии, очередные разгоны и аресты в АН Литвы, дело вице-президента
Азербайджанской АН Г.Гусейнова, кончившееся его самоубийством, перетряска
Казахской Академии со снятием президента К.Сатпаева.
70 Для желающих продолжить и уточнить — начало еще одного списка:
224

языковед П.Аристэ (две недели сидел в 1949, академик АН ЭССР), экономист
Т.А.Ашимбаев (посажен во время войны, сейчас в АН Казахстана), писатель
К.Гамсахурдиа (побывал на Соловках, позже член ГрузАН), почвовед Н.А.Димо
(сидел, сослан в Среднюю Азию, стал молдавским академиком), селекционер
В.П.Кузьмин (взят в 1934, сослан в Казахстан, где остался и был выбран в мест­
ную АН), филолог-арменовед К.А.Мелик-Оганджанян (сидел в 1937, позже ака­
демик в Армении), физик Ю.Ф.Орлов (членкор АН Армении, сидит сейчас, из АН
исключен), геолог М.П.Русаков (академик в Казахстане, был схвачен в 1949)...
71 И.Эйхфельд был президентом АН ЭССР в 1950-68, А.Веймер — в
1968-73.
А.Веймер начал учиться в ТУ, находясь в буржуазной тюрьме и будучи
приговоренным к пожизненной каторге. Такие узники не только беспрепятствен­
но получали книги — они сдавали экзамены профессорам, специально для
этого посещавшим их в тюрьме. Амнистированный в 1938, Веймер вновь кинулся
в рев. дела, был в 1940 председателем Гос. Думы (преобразованной в Верховный
Совет ЭССР). В 1941, занимая пост наркома легкой промышленности ЭССР, за­
кончил экономическое отделение ТУ. Позже — на разных постах, вплоть до пред­
седателя СНК ЭССР. Академик АН ЭССР с 1967.
72 Войдя в СССР, Эстония потеряла правобережье Нарвы с частью одно­
именного города (переименованной в Ивангород) и половину области Сетумаа,
отошедшие к РСФСР. Рус. колонизация охватила северо-восточный угол Эсто­
нии (в г.Силламяэ эстонцы составляют менее 1/20 части жителей) и Таллин
(где русские стали большинством). Возникли закрытые военные и пограничные
зоны (Палдиски). Эст. культура в пределах СССР территориально сжалась и ста­
ла испытывать усиливающееся давление со стороны русских — временных
приезжих и новопоселенцев. Среди эстонцев развернулась активная пропаганда
двуязычия (у белорусов это началось в конце 20-х гг.).
Тревога за Эстонию, ее язык, культуру, землю, заставила группу деятелей
эст. культуры выступить со специальным письмом (1980), которое, в отличие
от грузинского (см. прим.40), не подписал ни один член нац. Академии наук.

225

С.Д.Рождественский
МАТЕРИАЛЫ К ИСТОРИИ САМОДЕЯТЕЛЬНЫХ
ПОЛИТИЧЕСКИХ ОБЪЕДИНЕНИЙ В СССР
ПОСЛЕ 1945 ГОДА

«—...Это Моня Тишкин, плодовитый переводчик со всех
восточных и прочих языков.
— В свое время отсидел пять лет за организацию в уни­
верситете нелегального кружка неомарксистов, — невозму­
тимо заметил Иван.
— Кружка кого? — изумился Сергей, внимательнее преж­
него рассматривая физиономию доморощенного теорети­
ка.
— Видишь ли, кружки эти... — начала было объяснять
Ира, но голос ее потонул в глубоком контральто Леокадии Степановны...»
Олесь Бенюх. Ч Е Л Ю С ТИ С А Р А Н Ч И .
«Октябрь», 1968, №1, с.63.
«Ну хорошо, допустим, что голос Иры «потонул». А ес­
ли читатель задумается над тем, что было бы, если бы
голос Иры не «потонул» в контральто Леокадии Степано­
вны? И знает ли сам Олесь Бенюх, что ответила бы Ира
Сергею Симбирцеву? И можно ли писать повести на эти те­
мы, опуская все ответы и вопросы, которые здесь воз­
никают?..»
А.Берзер. З А Г А Д К И И Р Е Б У С Ы О Л Е С Я Б Е Н Ю Х А .
«Новый мир», 1969, №1, с.238.

Одним из характерных симптомов тревожного состояния
общественного духа в СССР в послевоенный период явился про­
цесс возникновения и развития самодеятельных тайных полити­
ческих объединений.
Вряд ли в полном смысле эти объединения можно назвать
«политическими», так как они создавались не ради достиже­
ния конкретных политических результатов (здесь и далее мы не
будем касаться организаций национального типа) и не относи­
226

лись к сфере политики, понимаемой как «искусство возможно­
го», а, как правило, ставили себе целью идеологически моти­
вированное изменение всего политического курса страны: задача,
явно несопоставимая с их наличными силами и средствами.
В то же время признание за ними определенного значения
со стороны органов государственного руководства, внимание,
уделяемое им в самых высоких сферах управления, несомненно.
Это и придает им реальный политический смысл. Они оказали
подспудное воздействие на внутреннюю жизнь СССР, и, хотя
механизмы этого воздействия (от секретных решений наверху
до разнослойных и разновременных слухов) скрыты от глаз,
учет влияния тайных политических организаций послевоенных
лет на жизнь страны — необходим.
О группах, возникавших в 1945-1955 гг., мы располагаем
только обрывочными сведениями. Насколько известно, их было
не так уж мало, но деятельность их, как правило, пресека­
лась в самом начале, зачастую еще до того, как таким груп­
пам удавалось окончательно сформироваться. По мере выявле­
ния они изымались в полном составе, включая всех прикосно­
венных (в количествах до нескольких десятков человек), а за­
тем растворялись в многолюдных зонах ГУЛага.
С 1957 по 1968 гг. стали развиваться группы, как правило,
успевавшие «выйти в свет». При ликвидации судебному пресле­
дованию подвергались обычно лишь наиболее активные их чле­
ны. В лагерях они вступали в контакт друг с другом,
сопровождавшийся значительной их эволюцией (существенным
было также столкновение с национальной и религиозной про­
блематикой). «Классическим» отрезком здесь следует признать
1957-1961 гг., время, когда значительное количество подполь­
ных групп оказалось сведенным на территориях нескольких зон
Дубровлага (Мордовия) и Озерлага (Тайшет) в условиях взаим­
ного интенсивного воздействия, сравнительно либерального ре­
жима и невыработанности государственной политики в отноше­
нии этого «досадного явления» (напомним, что именно тогда
были сделаны публичные заявления Н.С.Хрущева об отсутствии
в стране политических заключенных, — надо полагать, руково­
дителю страны в ту пору, действительно, просто не хотелось,
чтобы такие люди у нас были). Из персонажей этого периода
потом вышло много участников общественного движения
конца 60-х — 70-х годов.
С 1968 г. процесс образования такого рода тайных объ­
единений передвинулся из Москвы и Ленинграда в провинцию,
подвергся сильному влиянию развивавшегося параллельно от­
227

крытого правозащитного движения и к концу 70-х годов практи­
чески сошел на нет.
Задача систематического описания истории самодеятельных
политических объединений — по крайней мере, начиная с
1957 г. — представляется сейчас во многом выполнимой и впол­
не своевременной: с одной стороны, прошло достаточно лет,
чтобы проследить эволюцию взглядов и установок, с другой —
временной разрыв не слишком велик, и участники событий до­
ступны для исследователя.
История некоторых объединений уже освещена с большей
или меньшей степенью подробности. По периоду 1957-1968 гг.
описаны группы Пименова (Ленинград, 1957)1, Осипова (Моск­
ва, 1961)12, «Колокола» (Ленинград, 1965)3, ВСХСОН (Ленин­
град, 1967)4. Тем не менее большинство дел до сих пор не­
известно ни широкому читателю, ни историку5.
Прежде чем начать изучение явления в целом (так, особенно
привлекательными представляются статистическая обработка
данных о персональном составе объединений и суммарный ана­
лиз эволюции их идеологических построений), необходимо вос­
становить саму фабулу этих дел. К выполнению этой первичной
задачи мы и приступаем.
Ниже помещены очерки о четырех группах: московских ис­
ториков (дело Краснопевцева, Москва, 1957), ленинградских
философов (дело Молоствова, Ленинград, 1958), студенческой
ленинградской группы (дело Трофимова, Ленинград, 1957) и
группы Драгоша (Кишинев, 1964).
Группы Краснопевцева и Трофимова были наиболее крупны­
ми по числу участников (первая выделяется, кроме того, и
сравнительно высоким социальным статусом участников) из всех
1 Р.И. Пименов. О Д И Н П О Л И Т И Ч Е С К И Й П Р О Ц Е С С . — «Память»,
вып.2, с.160-262; «Память», вып.З, с.7-119; Б.Вайль. О С О Б О О П А С Н Ы Й . Лон­
дон, 1980.
2 В.Осипов. П Л О Щ А Д Ь М А Я К О В С К О Г О , С Т А Т Ь Я 70-Я. — В его кн.:
Т Р И О Т Н О Ш Е Н И Я К Р О Д И Н Е . [Франкфурт-на-Майне], 1978, с.55-86. Частич­
но: В.Буковский. И В О З В Р А Щ А Е Т С Я В Е Т Е Р. Нью-Йорк, 1978.
3 Н.Песков. Д Е Л О « К О Л О К О Л А » . — «Память», вып.1, с.269-284.
4 В.Осипов. Б Е Р Д Я Е В С К И Й К Р У Ж О К В Л Е Н И Н Г Р А Д Е . — В его кн.:
Т Р И О Т Н О Ш Е Н И Я К Р О Д И Н Е , с.87-105; В С Х С О Н . П Р О Г Р А М М А . С У Д . В
Т Ю Р Ь М А Х И Л А Г Е Р Я Х . Париж, 1975.
5 Нам встретилась лишь одна обзорная работа: Е.Кушев. С О Ц И А Л И С Т И ­
Ч Е С К А Я О П П О З И Ц И Я В С С С Р . — В сб.: Д Е М О К Р А Т И Ч Е С К И Е А Л Ь Т Е Р ­
Н А Т И В Ы . Ахберг, 1976. К сожалению, автор, в распоряжении которого на­
ходился весьма ограниченный материал, допустил в статье много неточ­
ностей.
228

политических объединений периода после 1956 г. — в обоих
случаях к судебной ответственности было привлечено по 9 че­
ловек. (В последующее время такая численность была достигну­
та или превзойдена лишь в делах «Колокола» — 9 чел.,
ВСХСОН — 21 чел., Ю.Вудки — О.Сенина (Рязань — Саратов,
1970) — 13 чел.) Группа Молоствова характерна как пример
возникновения и ликвидации «шатаний» внутри идеологического
«фронта». Группа Драгоша — яркое и крупнейшее провинциаль­
ное дело середины 60-х годов.
Указанные дела, разумеется, не исчерпывают всего объема
самодеятельных политических объединений для периода 19571968 гг. Картина не может быть полной без восстановления
истории и эволюции групп Ю.Машкова (Москва, 1962), С.Пиро­
гова1 (Москва, 1958), В.Балашова (Москва, 1962), Б.Быкова
(Алма-Ата, 1967) и ряда других, не менее характерных, а также
без рассмотрения истории «вторичных», уже лагерных организа­
ций: «Союза революционных марксистов» Д.Писарева — Д.Мазура (Куйбышевские лагеря, около 1955), «Прогрессивной пар­
тии» Э.Сабилло (Дубровлаг, 1958), «ГРАСО» (Озерлаг, 1958)12,
В.Тунева — Ч.Джафарова (Дубровлаг, 1961). Хотелось бы наде­
яться, что в будущем эта задача будет выполнена.
Источники, которыми мы располагаем, относятся, главным
образом, к устным свидетельствам, с обычными недостатками,
свойственными им. Во всех случаях мы старались перепрове­
рять полученные данные и использовали лишь те, в отношении
которых у нас была внутренняя уверенность в подлинности, и
опускали, зачастую с сожалением, все, что могло вызвать со­
мнение. Однако, разумеется, какой-то процент ошибок при та­
ком отборе материала неизбежен, и мы будем благодарны
читателю за любые уточнения.
В одном случае (дело Молоствова) мы включили в изложение
собственные воспоминания участника событий, существующие в
виде самиздатской рукописи. В двух случаях (дела Краснопевцева и Трофимова) мы располагали текстами приговоров. Следу­
1 ПИРОГОВ Сергей Иванович (р.1932). Кончил экономический факультет
Ленинградского ун-та, работал преподавателем техникума в Архангельске. Аре­
стован в 1958 за организацию группы «ревизионистского» типа: читал лекции
молодежи «о преобразовании госкапитализма в социализм мирным или рево­
люционным путем», переводил статьи Л.Колаковского. Осужден на 10 лет.
Освободился по помилованию через 8 лет. В 1973 снова арестован за распро­
странение «самиздата», осужден по ст. 190-1 на 2 года. Освободился в 1975.
В 1976 эмигрировал. Живет в ФРГ (Мюнхен).
2 О ней см.: Б.Вайль. Ук. соч.
229

ет отметить, однако, что приговоры, будучи незаменимыми в
отношении дат, эпизодов и биографических подробностей, име­
ют малую ценность при выяснении самого существа дел (в
этой части они зачастую сводятся к фразам типа: «сойдясь
на почве антисоветских убеждений, составили клеветнический
документ») и могут быть рассматриваемы лишь как вспомога­
тельный материал.
Официальная печать за все время существования самодея­
тельных политических объединений не смогла выработать при­
емлемого подхода для описания этого явления (в отличие от
случаев индивидуальных дел) и ограничивалась полным его
игнорированием. Нам известно лишь одно исключение —
статья Е. Серебровской «Бешеный огурец» (в сб.: Чекисты.
Ленинград, 1967), где история группы «Путь» (Ленинград,
1963) в силу особенностей биографии ее руководителя У.Г.
Файнера-Зайцева была трактована в традициях индивидуального
дела с усилением тем сотрудничества с оккупантами, порно­
графии, антисемитизма руководителя при оттеснении роли
остальных членов группы на задний план. Впрочем, при переиз­
дании сборника статья Серебровской не воспроизводилась. Та­
ким образом, с этой стороны существующие источники более
чем скудны.
Идеологические формулы этих групп мы воспроизводим без
критики и комментариев, так, как они употреблялись участ­
никами в свое время, вполне сознавая их условность. Расшиф­
ровка идеологического языка участников описываемых событий
представляется нам благодарной задачей будущих исследований.
Сейчас укажем только, что когда кто-то из них произносил или
писал «югославский образец», «рабочие советы» или «буржуаз­
ный дух» — это, как правило, совсем не означало, например,
знакомства с опытом управления в реальной Югославии, с его
преимуществами и недостатками, а лишь демонстрировало
уязвленность души какими-то событиями или отношениями, ко­
торые приводили человека к увлечению политическим конст­
руктором, где «югославский образец» или «рабочие советы»
были отдельными деталями, из которых можно было надеяться
сложить вечный двигатель социальной справедливости.
Попав в лагеря, эти люди называли себя «политическими
заключенными», государство же трактовало их как «особо опас­
ных государственных преступников». Мы не будем пользоваться
этими громоздкими терминами и в дальнейшем изложении бу­
дем именовать наших персонажей «политиками», как это приня­
то издавна в просторечии.
230

В заключение хочется выразить надежду, что эта первая
часть нашей работы, в которой, повторяем, мы не анализи­
руем, но лишь описываем истории нескольких самодеятельных
политических объединений, может представить интерес и ока­
заться поучительной для отечественного читателя.

1. ДЕЛО КРАСНОПЕВЦЕВА
Слухов о деле группы московских историков было много
(приведенный нами эпиграф относится, по-видимому, именно к
ней), но истинные обстоятельства всегда были неясны и пере­
давались зачастую самым фантастическим образом. Разнобой в
свидетельствах объясняется, мы полагаем, тем, что последовав­
шая за арестом группы сложная ее эволюция сопровождалась
переменами позиций и резкими конфликтами как между ее
членами, так и между ними и их окружением. История этой
группы явно не укладывалась в некую стереотипную героиче­
скую схему.
Бесспорный лидер группы Лев Николаевич Краснопевцев
родился в 1930 г. в Москве, где окончил школу и в 1947 г.
поступил на исторический факультет МГУ. Для юноши честолю­
бивого, способного и патриотически настроенного истфак от­
крывал большие возможности. Здесь, в знаменитом университе­
те, слушая лекции профессоров, из которых иные были идео­
логическими сотрудниками руководителей страны, где рядом
учились и дети этих руководителей, можно было чувствовать
себя в некоторой приближенности к центру управления великой
державы, только что победившей в невиданной доселе мировой
войне. Неудивительно, что вхождение в аппарат власти пред­
ставлялось достижимой судьбой для молодого студента. Он
много занимался комсомольской работой и считал себя настоя­
щим большевиком и верным сталинцем. Специализироваться
стал по истории партии. После окончания университета в 1952 г.
был направлен учителем истории в московскую школу, одновре­
менно стал работать инструктором Краснопресненского РК
ВЛКСМ, но на комсомольской работе не прижился. В 1955 г.
поступил в аспирантуру МГУ на кафедру истории КПСС и в
том же году вступил в партию. Рекомендацию ему дал
Н.В.Савинченко, доцент кафедры, человек, которого по праву
считали главным университетским догматиком. (Еще в 1923 г.
231

он, молодой политработник, только что демобилизованный из
РККА, вышел из ВКП(б) в знак протеста против буржуазного
духа НЭПа. Простил партии НЭП и вернулся в ее ряды лишь в
1925 г. Долгие годы — член партбюро истфака и парткома
МГУ.) Давая Краснопевцеву рекомендацию, произнес публично,
и это запомнилось: «Давненько я не давал рекомендации та­
ким достойным людям!» (Потом он будет требовать рас­
стрела этому врагу.)
Насколько Савинченко ошибся? Уже с 1953 г., после смерти
Сталина и ликвидации Берии, Краснопевцев, сойдясь с еще од­
ним выпускником истфака, Леонидом Ренделем, начал искать
свой собственный курс в партийной жизни. Вдвоем они уже
написали несколько работ (пока для себя) и «написанными
ими фальшивыми документами делали попытку обосновать не­
обходимость сохранения при социализме мелкого предприни­
мательства особенно в сельском хозяйстве и клеветали на со­
ветский строй» (так в приговоре). Им было ясно, что насту­
пает время перемен и обновлений в жизни страны, и партии
нужны будут новые люди с новыми идеями, а партийный прин­
цип управления страной они, как и Савинченко, чтили свято.
Леонид Рендель был старше Краснопевцева на 5 лет (он ра­
ботал преподавателем истории во Всесоюзном заочном технику­
ме легкой промышленности) и был склонен больше к теорети­
ческим изысканиям в русле классического марксизма. До 1956 г.
союз их носил скорее частный характер. Лидировал безусловно
Краснопевцев.
XX съезд прозвучал долгожданным сигналом. Курс обнов­
ления был провозглашен. Теперь надо было его продвигать,
защищать и осуществлять новыми, чистыми руками. К этому
времени они выработали свой подход к проблемам и точку
зрения по большинству больных вопросов, и их знание, как они
полагали, было нужно смятенным и недопонимающим, которые
хотели перемен и ждали нового руководства. Пришла пора
сплачивать единомышленников. Весной 1956 г. начал склады­
ваться кружок. Кроме них двоих и жены Краснопевцева Любы,
там было еще несколько коллег-историков: Феликс Белелюбский, Виктор Манин, Владимир Меньшиков и ассистент ка­
федры источниковедения МГУ кандидат исторических наук Ни­
колай Покровский. Собирались, обсуждали экономические про­
блемы страны, искали причины бед и предлагали решения.
Постепенно проявлялась уверенность, что эффективным может
быть только тайное организованное воздействие на ход собы­
тий (Краснопевцев и Рендель давно склонялись к такому пути).
232

Довольно быстро — еще весной — отошел от их кружка
Манин, осенью, после каникул, — Белелюбский. Их оттолкнуло
сползание к нелегальности. Зато Меньшиков оказался вполне
своим. Отработав учителем на Дальнем Востоке, он только что
вернулся в Москву и стал работать в Институте востоковеде­
ния. Взгляды друзей были ему близки, близкой была и склон­
ность к закулисным ходам и закулисному воздействию. Осенью
его посвятили в сокровенные планы нарождающейся организа­
ции, и он их принял. Весной была сделана еще одна счаст­
ливая находка. Белелюбский, преподававший в МГУ, привел к
Краснопевцеву студента-второкурсника истфака Вадима Козового. Из горячих мальчиков «сердитого поколения», разбужен­
ного XX съездом, Козовой был на факультете самым горячим.
Весь 1956 год шел на факультете сплошным митингом, и бле­
стящий студент из Харькова трибуны не уступал никому. По сво­
им воззрениям он, натурально, вышел далеко за любые герку­
лесовы столбы, и поначалу разговоры с осторожными, хотя и
сочувственными марксистами старшего поколения не вызывали
у него энтузиазма — он-то понимал все лучше и глубже этих
доктринеров. Но потом внимание старших, серьезность поста­
новки задач, доступ к интересной и злободневной информации
сделали свое дело. Он стал «своим». А у Краснопевцева
появился «приводной ремень к массе». Задачей Козового была
работа с молодежью и контакт со студентами из стран Вос­
точной Европы.
К осени кружок сложился. Его члены искали новых зна­
комств, укрепляли свои позиции. Краснопевцева избрали секре­
тарем комсомольской организации исторического факультета
— ничего удивительного: все видели в нем прирожденного
руководителя. Это было большим успехом. Теперь задачей
кружка становилось, с одной стороны, привлечение новых
членов и организация дочерних кружков, с другой — подго­
товка теоретических работ.
После венгерских и польских событий (октябрь-ноябрь
1956) либеральный дух в стране пошел на убыль. Началось
попятное движение. В этих условиях их позиция как «защитни­
ков курса XX съезда» стала представляться более оправданной и
более обоснованной. Осенью Краснопевцев сблизился с ассистен­
том кафедры новой и новейшей истории Запада Николаем Обушенковым, своим бывшим сокурсником. Обушенков, крестьян­
ский сын из-под Череповца, окончил МГУ и аспирантуру, в
1956 г. защитил диссертацию, вызвавшую некоторый конфликт с
«догматиками». Для Обушенкова XX съезд снял мучительную
233

раздвоенность в сознании между патриотически окрашенным
принятием существующего строя и очевидной с детства разрухой
деревни.
Съезд дал объяснение этому, и он был душой и телом за
этот съезд и эту линию. Во время аспирантства он был заме­
стителем секретаря факультетского бюро комсомола, а теперь
членом партии и членом партбюро кафедры. Он отвечал за
агитмассовую работу и еще весной, в самое горячее время
студенческого брожения, с санкции партбюро ходил в студен­
ческие группы и предлагал обсуждать «любые» вопросы при
открытых дверях. Теперь же Обушенков стал сближаться с
Краснопевцевым. Часто, возвращаясь с партсобраний, они об­
суждали быстро меняющуюся обстановку, и все чаще их мнения
совпадали.
Решительный поворот произошел в конце 1956 г., когда их
ознакомили с закрытым документом Секретариата ЦК от 19 де­
кабря, посвященным борьбе с «демагогическими и антипартий­
ными элементами». На основании этой директивы было принято
решение о возобновлении преследований по печально знамени­
той статье 58-10 за «пропаганду—агитацию» и принято постано­
вление об ответственности «за мелкое хулиганство» (что интер­
претировалось ими как инструмент борьбы с массовыми изъяв­
лениями недовольства и «участниками религиозных празд­
неств»). После появления этого документа и Обушенков согла­
сился, что теперь «надо уходить в подполье». Они быстро
сошлись на том, что настает время массового движения по
типу Польши и Венгрии и пора создавать сеть кружков и групп
и начинать обращения к широкой публике.
Этой зимой Краснопевцев подготовил свою главную работу
«Основные моменты развития русского революционного движе­
ния в 1861-1905 годах». Несмотря на сугубо академический ха­
рактер, статья эта должна была послужить вполне злободневной
цели — выяснить исторические корни сталинизма и большевизма
в целом. Краснопевцев приходил к выводу, что истоки эти лежат
еще в концепциях Ткачева и тенденция к бланкизму тянется
через всю историю русского освободительного движения до са­
мого II съезда РСДРП, где с победой большевиков и нача­
лось то самое подавление внутрипартийной демократии, кото­
рое привело в конечном счете к пагубным для страны послед­
ствиям. Сам автор, подвергая критике позицию Ленина, считал
себя стоящим на позициях марксизма и диктатуры пролетариа­
та, вполне разделяя точку зрения на партию как на руководящий
авангард, и исходил из позиций необходимости лишь внутрипар­
234

тийной, но никоим образом не внутригосударственной демокра­
тии. Статья эта не могла быть в полном смысле программной
хотя бы потому, что не охватывала и не объясняла советский
период, и позже Краснопевцев присоединил к ней послесловие,
касающееся более близких дней. Там выражалось полное одобре­
ние развитию событий в Польше и Венгрии и предлагалось
использовать их как образец (называлось это: «повторить
венгерский разговор»).
Рендель, в свою очередь, тоже написал две работы: о
Февральской революции и о Второй мировой войне, где «клеве­
тал на морально-политическое единство нашего народа, совет­
ский патриотизм и высший командный состав советской армии».
Таким образом, их курс и позиция приобретали все более
солидное основание, их люди получали материал для обсужде­
ний и дискуссий, и организационная деятельность шла своим
чередом.
К этому времени Меньшикову удалось привлечь к самому ак­
тивному участию своего коллегу по Институту востоковедения
Марата Чешкова и инженера Михаила Семененко (это был дол­
гожданный выход за пределы профессиональной среды). Более
того, через свою приятельницу, вышедшую замуж за студента
5 курса Скальского, лидера польского землячества МГУ, ему
удалось завязать тесные отношения и с ним (Скальский был
известен своими многочисленными выступлениями в защиту
происходящих в Польше перемен). Через Скальского устано­
вились отношения и с польскими журналистами Левандовской
и Лясотой (из «По Просту»), имевшими самое прямое отноше­
ние к польскому «октябрю». Левандовской он помог встретить­
ся со студентами МГУ, через нее же отправил в Польшу одну
из работ Чешкова. Наладилась, таким образом, прямая связь с
деятелями польского либерального движения, а через жену
Скальского — регулярный канал связи с ними. Есть сведения,
что намечались у них связи и с берлинским «кружком Гартвига». Пора было «организационно оформить» сложившееся
положение.
19 мая 1957 г., встретившись в Измайловском парке,
Краснопевцев, Рендель, Меньшиков, Обушенков, Козовой, По­
кровский и Семененко декларировали себя как некую централь­
ную группу организации, ставящей своей целью либерализацию
в политике и экономике страны и последовательную дестали­
низацию. Избрали две тройки: программную — для выработки
программы (Краснопевцев, Меньшиков, Обушенков) и организа­
ционную — для прочих дел (Рендель, Меньшиков, Обушенков).
235

До составления программы решили распространять работу
Краснопевцева как выражающую мнение всех, признали нужным
развивать кружки, согласились собираться и впредь и приняли
в свой состав отсутствующего Чешкова. Дело, замышленное
Краснопевцевым, Ренделем и Меньшиковым, стало, таким обра­
зом, на прочный фундамент. Теперь у них были и «общая
платформа», и «организация», и «тройки». Все принялись пи­
сать программы. Сам Краснопевцев к августу написал две части,
Рендель успел подготовить работу «Возникновение и развитие
ленинизма», где уже не затруднялся формулировками типа
«красный фашизм». Меньшиков с Пешковым тоже писали парал­
лельный проект. Писали много, и все это надо было обсуж­
дать.
Дважды их центральная группа встречалась за эту весну
для обсуждения своих дел на станции Северянин. Время от
времени Краснопевцев собирал своих друзей на квартире ас­
систента кафедры истории КПСС Тома Петрова. Обсуждали
теорию, организацию, «технику».
Весной 1957 г. Краснопевцев был послан во главе офици­
альной делегации советской молодежи в Польшу, где в это
время шел процесс воссоздания новой молодежной коммунисти­
ческой организации (польский комсомол развалился осенью
1956 г.). Здесь он завязал отношения с лидерами новой орга­
низации, а также возобнови контакты с Лясотой. Они дого­
ворились об отправке материалов в редакцию «По Просту» —
в том числе и ключевой работы самого Краснопевцева. Все
было отправлено позже через Скальского.
В августе в Москве должен был состояться VI Всемирный
фестиваль молодежи и студентов, на который они решили «не
лезть» и разъехаться из Москвы на это время (кроме самого
Краснопевцева, который был назначен исполнять обязанности
председателя форума молодых историков на фестивале). Но со­
бытия июня-июля 1957 изменили все их планы.
В конце июня прошел пленум ЦК, на котором были сняты
со своих постов «члены антипартийной группы Маленков,
Каганович, Молотов и примкнувший к ним Шепилов». Красно­
певцев увидел в этом повод для первого выхода в массы. Они
давно уже решили, что «низовые кружки» должны будут рас­
пространять листовки, и положили между собой первую такую
акцию провести самим, чтобы «иметь моральное право» этого
требовать.
2 июля на Московской городской партийной конференции с
докладами о пленуме выступил сам Хрущев. 3 июля на собра­
нии парторганизации МГУ сообщил о пленуме Микоян. 5 июля
236

новость должна была появиться в газетах. Если они хотели
успеть, у них было мало времени. Сразу после партсобрания
МГУ Краснопевцев с Обушенковым составили текст, а затем
все они встретились в Краснопресненском парке для обсужде­
ния положения. Текст листовки был одобрен. Начиналась она
так: «7 человек из членов Президиума ЦК, а не 4, как на­
писано в постановлении, осмелились поднять руку на новоявлен­
ного диктатора и пали жертвой ими же созданной системы
произвола и насилия. Кто же он?..» и т.д. Суть листовки сво­
дилась к призыву вести борьбу за социалистическое обновление
в духе XX съезда: рабочих призывали к стачкам, членов партии
— к открытым выступлениям на партсобраниях, всех — требо­
вать создания рабочих советов и открытого суда над виновни­
ками преступлений 1937-1953 гг. Перемежалось это крепкими
выражениями в адрес Хрущева («пьяница», «кукурузный
маньяк», «позорит нас в глазах всего мира» и т.п.). В качест­
ве метода печати был предложен контактный фотоспособ (дав­
няя идея Покровского), а для исполнения Меньшиков предложил
привлечь еще одного своего приятеля, инженера Марка Гольдмана. Все это было принято.
В ночь на 5 июля на квартире Гольдмана Меньшиков д
Гольдманом отпечатали 120 листовок. Распространили (глав­
ным образом по почтовым ящикам) на следующий день. Красно­
певцев, Рендель, Обушенков и Семененко обошли Краснопрес­
ненский район, а Меньшиков, Чешков и Гольдман — Проле­
тарский. Собравшись сразу после этого у метро «Краснопрес­
ненская», они уже видели машины с собаками, которые мчались
в направлении только что оставленных ими домов. Но они
успели уйти.
8-9 июля Гольдман допечатал еще 180 листовок, и 9 июля
Краснопевцев, Меньшиков, Обушенков, Семененко и Гольдман
снова разнесли их по домам Пролетарского района.
Первый успех «выхода в массы» очень встряхнул их. Соби­
рались, обсуждали, прикидывали дальнейшие возможности.
Покровский предлагал расширять техническую базу, общее на­
строение было наступательным. Но выявились и расхождения.
Обушенков предложил Краснопевцеву вывести «техников» из со­
става их центральной группы, сделав ее чем-то вроде цент­
рального комитета, развивать низовые кружки, переходить к
пропаганде. Краснопевцев же на волне успеха не принимал
такого «ликвидаторства»: «Я — сторонник массовых действий».
По его представлению, только прямые массовые выступления
могли заставить руководство пойти на уступки и на привле­
237

чение новых сил, готовых проводить новую политику. Только
в этом направлении и стоило действовать. Пример Польши его
в этом убедил. Заниматься же углубленной пропагандой, накап­
ливанием сил, по его мнению, было бесперспективно и полити­
чески не оправдано.
На фестиваль из Харькова вернулся Козовой. Краснопевцев
в своем высоком официальном положении продолжал завязы­
вать необходимые связи — главным образом, с нужными поля­
ками. На встречу с руководителями польского союза студен­
тов он брал с собой Козового. С поляками у него были рас­
хождения — те подпольной деятельности чурались, предпочита­
ли легальные пути.
Козовой же, по своей охоте, пустился знакомиться с гостями
фестиваля. В одной из очередей он услышал ломаный иностран­
ный голос. Кто-то недоумевал по поводу советских порядков.
О советских порядках Козовой мог много объяснить — было бы
кому слушать. Разговорились и познакомились. Собеседник, не­
кий англичанин Уоттс, только поддакивал, когда же разговор
пошел о неизвестных подробностях июньского пленума — и за
записную книжку схватился. В общем, подружились. Еще встре­
чались, разговаривали, вместе ходили. Потихоньку и до откро­
вений о имеющейся в стране оппозиции дошло. Уоттс удивлял­
ся и в книжку писал. Потом книжка уоттсова пропала, и на
встрече он Козовому об этом сказал. Тут-то Козовой и понял —
дело плохо. Расстались — пошел кружить по улицам, потом че­
рез ГУМ насквозь — в другой выход. А там уже: «Пожалуйте,
Вадим Маркович, в машину!» А в кармане записка от Краснопевцева о встрече с поляками.
Случилось это 14 августа 1957 г. У следствия, кроме уоттсовской книжки (по материалам дела выходило, что Уоттс этот
— нечто вроде агента-стажера, который уже раз побывал в
СССР во время визита британских кораблей, и за ним был
глаз да глаз), по-видимому, были и какие-то сведения о чле­
нах кружка.
Козовой держался около двух недель. О его аресте стало
известно через несколько дней. Похоже, что Меньшиков с его
склонностью к хитрым ходам 22-23 августа явился на Лубян­
ку сам и вел какие-то превентивные разговоры. Во всяком
случае первое развернутое показание Козового с именами Краснопевцева, Меньшикова, Ренделя, Покровского и Обушенкова
относятся к 28 августа, и последние две фамилии определенно
относились к категории названных следствием, а им только
подтвержденных. (В те времена подследственные обычно под­
238

тверждали названное им — разница между известным и дока­
занным ощущалась мало.) 29 августа провели обыск у жены
Скальского, взяли пакет, приготовленный для отправки в Поль­
шу. Под угрозой лишения выездной визы она рассказала, чтб
знала. 30 августа арестовали Краснопевцева, Ренделя и Меньши­
кова. В этот же день на квартиру к Краснопевцеву, прямо во
время обыска, явился Покровский с готовым гектографом в
портфеле, был задержан, отвезен на Лубянку, где сразу дал
развернутые показания и был оставлен. 31 августа арестовали
Обушенкова (запирался до 4 сентября), 7 сентября — Гольдмана, а 12-го — Пешкова и Семененко.
Руководил следствием начальник второго следственного от­
дела подполковник И.Панкратов, возглавлял бригаду следовате­
лей майор М.М.Сыщиков1, следователи по делу: Медведев, Щебетенко и др. Польские связи были выяснены сразу же в сен­
тябре. Сыщиков был командирован в Варшаву и там в редакции
журнала «По Просту» изъял у Лясоты работу Краснопевцева.
Лясота был исключен из ПОРП за «связь с контрреволюцион­
ным подпольем в СССР», а журнал «По Просту» был закрыт
ЦК ПОРП 2 октября 1957. По поводу ошибок журнала появи­
лась развернутая статья в «Трибуна Люду», в сокращенном
виде ее 15 октября перепечатала «Правда».
Следствие шло достаточно успешно. Был выявлен широкий
круг читателей литературной продукции группы, несколько де­
сятков сочувствующих. Вину свою арестованные признали (это
считалось естественным, раз признаны «факты»). Краснопевцев
при этом мотивировал свою политическую линию и называл се­
бя учеником Плеханова, Ленина, Мартова, Тольятти, Кар деля
и Гомулки.
К закрытию дела был подготовлен дополнительный список
из 12 лиц, которых предлагалось привлечь к суду «за недоно­
сительство». В него включили тех, чей криминал был недоста­
точен для прямого привлечения по делу, но кого не хоте­
лось отпускать безнаказанными. «За недоносительство» их не
привлекли — жизнь этих двенадцати была омрачена администра­
тивными способами. В частности, Том Петров был исключен из
партии и изгнан со службы, позже был вынужден окончить
технический вуз и стать технологом, Натан Эйдельман был уво­
лен с преподавательской работы, долго не мог устроиться (его
1 Позже начальник следственного отдела Ленинградского УКГБ — дела
«Колокола» и ВСХСОН, затем зам. начальника Орловского УКГБ — дело Суперфина.
239

считали «давшим согласие на вхождение в центральную груп­
пу»).
При закрытии дела («подписании 206-й статьи»), когда
обвиняемые читают все материалы следствия, проявились пер­
вые недовольства друг другом. Краснопевцев, например, посчи­
тав, что 20-летний Козовой был недостаточно тверд после аре­
ста, взял бумагу и сделал дополнительное заявление: уведомил
следствие, что Козовой подумывал об эмиграции из СССР —
«вынашивал изменнические планы» (это называлось «бить врага
его же оружием»). Подобные эпизоды, считавшиеся допустимы­
ми с точки зрения политического подхода к фактам и партий­
ного отношения к политике, и далее сопровождали жизньи
эволюцию этой группы.
Судили их с 4 по 12 февраля 1958 г. в Мосгорсуде под предсе­
дательством Громова и при прокуроре Прошлякове. Все обвиня­
емые виновными себя признали. В зале среди избранной
публики сидели их бывшие друзья и знакомые: секретарь
партбюро истфака Сапрыкин, секретарь бюро ВЛКСМ истфака
Левыкин, бывший долголетний сосед Покровского и Обушенкова по комнате в общежитии Ю.Верченко (будущий оргсекретарь
Союза писателей СССР). На суде прозвучали публичные разме­
жевания. Меньшиков отделил себя, Мешкова, Семененко и
Гольдмана как «ленинцев» от «антиленинцев» Краснопевцева
и Ренделя и от «буржуазных демократов», к которым при­
числял Козового и почему-то Покровского и Обушенкова.
По-видимому, предполагалось, что «ленинцам» дадут меньше.
Семененко же отделил себя от Меньшикова, но без политичес­
кой подоплеки: «Если бы не он, я бы здесь не сидел», — и
заплакал.
Приговорили всех, без разбора по направлениям, так: Краснопевцеву, Ренделю и Меньшикову — по 10 лет, Козовому,
Мешкову и Семененко — по 8, Обушенкову, Покровскому и
Гольдману — по 6.
Возникли очередные претензии: к Семененко — за слезы на
суде, к Покровскому — за избыточную откровенность на след­
ствии.
Всех послали в Мордовию, в Дубровлаг: Меньшикова и Ко­
зового — на 7-е лаготделение, в Сосновку, остальных — на 11-е,
в Явас.
Весной 1958 г., когда члены группы Краснопевцева появи­
лись на 11-м лаготделении, они застали здесь большое число
осколков мелких групп, кружков и «союзов» — урожай XX съез­
да и «Венгрии». Доминировали различные оттенки «ревизиониз­
240

ма»: «ленинцы», «марксисты», «югославские ревизионисты».
Ничего равного краснопевцевской группе по уровню политичес­
кой и исторической образованности, разумеется, тут не было.
Естественно было прирожденному руководителю Краснопевцеву с группой, где были кандидаты наук и члены партии,
с международными связями (Польша!) и знанием закулисных
обстоятельств самых верхов, — попытаться возглавить эту
пеструю массу и сформировать из нее сознательную и послуш­
ную политическую силу. В конце концов, и здесь можно было
развернуть массовое политическое движение. Тем более, что все
эти «политики» охотно готовы были признать авторитет Краснопевцева. Оценив обстановку, Краснопевцев, Рендель, Обушенков и Гольдман решили продолжать свою политическую дея­
тельность в новых условиях (Покровскому и Семененко пока
было выражено политическое недоверие). Однако сразу же вы­
явились старые разногласия. Обушенков, как и раньше, выска­
зывался за накопление сил, самообразование и подготовку
кадров, фактически смыкаясь с большинством здешних «реви­
зионистов». Краснопевцеву же было ясно, что только прямая
массовая работа может дать нужный эффект — воздействие
на руководство и вызов их в Москву, а потому нужно
ориентироваться не на высиживание срока, а на выявление себя
как реальной силы, с которой нужно заставить «их» считаться.
Обушенков отошел и сблизился с Фельдманом (из киевских
ревизионистов).
Чешков откололся тоже сразу и связался с «буржуазными
демократами» Рубиным и Кривошеиным1 — «лимонами» (по
местной кличке — они пили чай с лимоном, что считалось
верхом буржуазности), что, разумеется, терпимым быть не мог­
ло и требовало кары. Драка Краснопевцева (в сотрудничестве
с бывшим боксером Гольдманом) с «лимонами» не смогла пода­
вить вольномыслия и не вернула заблудшего Чешкова. Тогда
было распространено коммюнике, что именно Чешков был осо­
1 КРИВОШЕИН Никита Игоревич родился в 1934 во Франции, в семье рус­
ских эмигрантов. В 1948 с родителями репатриировался в СССР, жил в Улья­
новске. После ареста отца (сент. 1949) поступил на завод токарем. После
вечерней школы в 1952 поступил в МГПИИЯ, окончил в 1957. 25 августа
1957 арестован по ст. 58-1а, фабриковали дело по «шпионажу», на суде (военный
трибунал Моек. воен. округа) эти обвинения отпали, остался эпизод неподпи­
санного письма в «Монд» по поводу просоветской статьи Веркора, обвинение
переквалифицировано на ст. 58-10, приговор — 3 года. Отбывал срок в Дубровлаге. Освобожден в начале 1960 — одним из последних «по двум третям» срока.
Работал переводчиком-синхронистом. В 1971 эмигрировал, живет в Париже.
241

бенно нехорош на следствии. К началу 1959 г. Покровский и Семененко было прощены и снова вошли в состав краснопевцевского ядра.
В качестве основного средства политической работы и влия­
ния на массы было выбрано обнародование оценочных заявле­
ний по поводу тех или иных событий и, главным образом, поли­
тических оценок поведения окружающих. Это вносило в лагер­
ную жизнь должную принципиальность и остроту.
Заявить о себе Краснопевцеву явно удалось. Весной 1959 г.
в лагерной многотиражке «За отличный труд» появилась передо­
вая, которая упоминала Краснопевцева и Ренделя во главе переч­
ня «вражеских элементов», а летом 1959 г. всю группу перевели
на 7-1 лаготделение в Сосновку. Туда же незадолго до этого
был переведен и Козовой; в отъединении остался один Меньши­
ков.
На 7-1 администрация ставила пенитенциарный экспери­
мент. По ее творческому замыслу, это отделение должно было
стать кузницей перековки верующих заключенных и центром
антирелигиозной пропаганды. Туда к 1960 г. было свезено
большинство «верующих», т.е. арестантов, осужденных в связи
с религиозными убеждениями. Это были не только сектанты:
свидетели Иеговы, пятидесятники, адвентисты, ильинцы, мурашковцы и т.п., — но и православные по делам ИПЦ, старо­
обрядцы по ИПХС, баптисты и католические священники из
Литвы, главным образом руководители разных уровней. На 7-1
стали привозить наиболее квалифицированных лекторов-атеистов (включая известного Осипова). Туда перевели из других
зон около 20 «политиков» (которые, по соображению началь­
ства, были убежденными атеистами), для здорового внутрилагерного антагонизма. Необходимым требованием был высокий
уровень образования, желательным — согласие на сотрудничест­
во в антирелигиозной работе.
Когда группе Краснопевцева предложили такое сотрудниче­
ство, они согласились незамедлительно. Обращение администра­
ции за помощью можно было осмыслить как пролог к обраще­
нию за содействием в более важных государственных делах,
как признание влияния и авторитета и как подтверждение
правильности избранного курса.
Фактически же влияние краснопевцевской группы на 7-1
стало ослабевать. Здесь не было почтительных «студентов»,
составлявших их окружение на 11-м, «ревизионизм» уже не до­
минировал как идеология, а те социалисты, которые были
(Фельдман, Укуров, переведенные с 7-го лаготделения С.Пиро­
242

гов, М.Молоствов), держались отчужденно и независимо и не
одобряли политически мотивированного антирелигиозного усер­
дия.
С Козовым они тоже разошлись. С первой встречи стало
ясно, что Козовой повернул к «буржуазным демократам» и не
одобряет метода публичных политических оценок окружающих.
Особенно обиделся Козовой за своего приятеля В.Тельникова
(см. «Дело Трофимова»), который был вызван в Саранск свиде­
телем по лагерному делу и обвинен Краснопевцевым в «неис­
пользовании суда в качестве трибуны». Козовому также пуб­
лично выразили политическое недоверие и обвинили его в со­
трудничестве с сыскными органами.
К концу 1959 на 7-1 удалось перебраться и Меньшикову.
Во время пребывания на 7-м отделении он водился с теми же
С.Пироговым и М.Молоствовым (когда они еще были там) и
считался вполне приличным сочленом их компании. Его тянуло
к подельникам и к новым друзьям, переведенным на 7-1, и он изъ­
явил начальству свое согласие на ведение антирелигиозной рабо­
ты, лишь бы попасть к своим. Но этого уже оказалось мало,
условием согласия на перевод ему поставили сотрудничество
с КГБ в качестве осведомителя, и он это предложение принял
(об этом он позже рассказал сам). Перед отправкой на 7-1 у него
состоялся разговор с начальником КГБ в Сосновке майором
Лапшиным. Лапшин отрицательно отозвался о компании
Краснопевцева, противопоставив ему более умеренного Обушенкова (Обушенков держался отдельно, был в дружбе с социали­
стами и читал им курс истории Коминтерна и коммунисти­
ческого движения 20-х годов). По приезде на 7-1 Меньшиков
доложил Краснопевцеву об этом разговоре (не о своем сотруд­
ничестве, разумеется), в связи с чем появилось основание об­
винить в стукачестве и Обушенкова. Впрочем, полного сближе­
ния у Меньшикова с Краснопевцевым все же не произошло —
компания социалистов казалась ему привлекательней, там он
мог отвести душу, понося «этого интригана» Краснопевцева.
Осенью 1959 г. произошла последняя попытка им всем
объясниться. К этому времени, с легкой руки Краснопевцева,
в отверженных уже ходили и Чешков, и Козовой, и Обушен­
ков. Верили в обвинения мало, но задевать — задевало.
Возникло предложение встретиться и раз навсегда выяснить
претензии друг к другу по следствию, суду и лагерю. Разуме­
ется, Краснопевцев это предложение отмел. Право решать,
кто есть кто, должно было остаться за вождем. Позже адми­
243

нистрация на всякий случай отправила Пешкова и Козового в
другие зоны.
Зимой же 1959/60 стали доходить до них слухи из Моск­
вы об ослаблении позиции Хрущева и о возможных переменах.
Надо было быть готовыми, и компания засела за подготовку
объемистого труда, где нужно было изложить их позицию по
всем основным вопросам. Писали втроем: Краснопевцев, Рендель и Покровский. Подготовленный труд послали в ЦК КПСС,
передали лагерной администрации и представили для знакомства
в зону. В исторической части этой работы осуждались декаб­
ристы за поспешность и полностью принималась Октябрьская
революция; в разделе же о современности предлагалось прове­
сти реформу промышленности с предоставлением прав пред­
приятиям и отправить в отставку Хрущева. Руководство рефор­
мой предлагалось возложить на Косыгина.
Действительно, весной 1960 г. появились признаки перемен.
Им достоверно передали, что на совещании в Москве сам Ше­
лепин (тогдашний шеф КГБ) сообщил, что их дело будет
пересмотрено, о том же было упомянуто на совещании заведу­
ющих кафедр общественных наук в МГУ.
Потом стали появляться чины КГБ, сначала местные, по­
том московские. Начались разговоры о возможностях выхода
с мотивами «оказания помощи в воспитании студенчества». Они
заняли осторожную выжидательную позицию с подчеркиванием
минимальных расхождений (типа «несправедливого обвинения
СКЮ в ревизионизме»), чтобы обойтись без написания проше­
ний о помиловании. В это же время велись переговоры с
религиозными деятелями. Похоже было, что начинается новая
политика. Но тут наступило 1 мая 1960 г., разразилось дело
Пауэрса, новое обострение в международных отношениях, и
вся эта игра оборвалась.
Очень нелегко было им отказываться от таких надежд. До
лета они еще ждали чего-то, потом решили прибегнуть к
силовым приемам. В Москву отправили заявление о пере­
смотре дела: «Нас посадили из-за оговоров Чешкова и Козо­
вого». В подкрепление была объявлена коллективная бессроч­
ная голодовка. Участие в ней приняли Краснопевцев, Рендель,
Покровский, Семененко и Гольдман. Меньшиков сообщил о го­
товящейся голодовке Обушенкову. Тот согласился было тоже,
но на условии снятия из заявления имен Чешкова и Козо­
во го ,— это не устроило Краснопевцева, и Обушенков участия
в голодовке не принял. В тот же день его этапировали в Сасо­
во на бесконвойку. Меньшиков же, поколебавшись, к своим по­
244

дельникам примкнул. Голодали они 24 дня и сняли голодовку
по просьбе приехавшей из Москвы Любы Краснопевцевой, ко­
торая обещала поддержать их ходатайство в Москве. Но все
это было обречено на неуспех. Благоприятное время прошло.
Сразу после голодовки их всех перевели на 3-е лаготделение в Барашево. Здесь произошел новый поворот. После
провала голодовки Краснопевцеву стало ясно, что все прежние
расчеты рухнули и нужно круто менять политический курс.
Если власть не пошла навстречу им, то им нужно идти на­
встречу власти. Идеологическая мотивация была проста. В усло­
виях идейной и политической борьбы двух миров не может быть
промежуточных позиций. Кто за социализм — тот должен быть
с КПСС, кто против — смыкается с империализмом и поли­
цаями.
Началось все осенью 1960 г. с читательской конференции по
второй части «Поднятой целины» Шолохова. Были сделаны
следующие доклады: Краснопевцев охарактеризовал «Поднятую
целину» как настольную книгу каждого политработника, Рендель доказывал неизбежность победы коллективизма над инди­
видуализмом и государства над личностью — и «спасибо М.А.
Шолохову, что он нам это показал», Покровский осудил Олдингтона, Ремарка и Хемингуэя за попытку сопротивления
«интегрирующей тенденции современного мира» и Эренбурга за
«мир буржуазному разложению». После этого краснопевцевцы с
«примкнувшим к ним» Гантимуровым на глазах у потрясенной
зоны приступили к оргвыводам.
С благословения знаменитого зам. по режиму 3-го л/о Кицаева Краснопевцев возглавил совет коллектива колонии (СКК).
Они вошли также и в редколлегию лагерной стенгазеты, и в сек­
цию внутреннего порядка (СВП), члены которой с красными
повязками на рукавах надзирали за нарушениями режима в зоне.
На собраниях Краснопевцев и его команда начали гневно обли­
чать «нарушителей трудовой дисциплины, отказчиков и анти­
советчиков». Они начали борьбу за культуру быта — «культур­
ную революцию» против курения в секциях и т.п. грехов. Они
требовали от администрации репрессий, и администрация шла
им навстречу. Кое-кто уже поехал на штрафной (см. «Дело
Молоствова»). Все начало 1961 г. прошло под знаком полного
доминирования Краснопевцева и его гвардии на 3 л/о. К лету
администрация, ошеломленная таким напором, пришла в себя.
Двоевластия в зоне быть не могло. Их стали оттеснять из
руководства, из Москвы никаких льгот и послаблений им не
следовало; получалось, что все зря. Из лагерного самоуправ­
245

ления они ушли, еще раз попытались устроить голодовку, но
теперь откололись Покровский и Семененко и тоже были от­
правлены в Сасово на бесконвойку, а вчетвером (Краснопевцев, Рендель, Меньшиков и Гольдман) они теряли всякое зна­
чение и влияние.
В Сасово же, на каменном карьере, летом 1960 г. Обушенков тоже пошел в председатели СКК, но на несколько иных осно­
ваниях. В зоне тогда были лишь «политики» (как «малосрочни­
ки»), полицаев, основного фактора лагерного разложения, там
не было. Поэтому зэкам удалось достичь соглашения с началь­
ником зоны мл.лейтенантом Бугровым. По договоренности, зэ­
ки сами обеспечивали бесперебойную отгрузку продукции, за что
им гарантировалось невмешательство во внутренние дела (воро­
та зоны держали открытыми от подъема до отбоя, надзиратели
должны были входить в зону лишь два раза в сутки для счета
поголовья). Соглашение соблюдалось до конца 1961 г. (при по­
пытках нарушения начинал срываться план погрузки камня), а
затем пришел этап с полицаями, СКК самораспустился, в
октябрей961 г. Обушенкова этапировали на 17-е л/о, а вскоре
бесконвойка для «политиков» вообще была отменена.
Там же в Сасово, в своем карьере, они раскопали городище
дьяковской культуры и все археологические находки отправили
в Ленинград, в Эрмитаж. Это тоже вошло в сферу деятельности
их самоуправления.
К осени 1961 г. администрация Дубровлага повела очередной
эксперимент (это было время, когда шел «поиск новых форм
работы с заключенными»). Все «политики» были свезены на 17-е
л/о, в Лесное, для отдельного от прочих зэков содержания.
По-видимому, был расчет на специализированный подход для
этой категории арестантов, по примеру «верующих». Вероятно,
надеялись на стимулирование внутренних конфликтов в аре­
стантской массе. Пример 7-1 и 3-го лаготделений, где такие
конфликты имели место, обнадеживал. Сейчас дело облегчалось
тем, что вместо более или менее однородной (для поверх­
ностного взгляда) массы «ревизионистов» обитатели Дубров­
лага все больше представляли собой конгломерат носителей
самых различных политических, религиозных и национальных
идей. Расхождения становились все более кардинальными и ост­
рыми. Тем не менее, эксперимент этот провалился, и через
полгода всех «политиков» пришлось опять развезти по зонам
Дубровлага. Внутренние конфликты использовать в государст­
венных видах не оказалось возможным, специальные же лекторы
(было привлечено все начальство) «не тянули» на нужный уро­
246

вень. Вирус же разложения в виде краснопевцевской группы,
так хорошо зарекомендовавший себя на предыдущих зонах, не
работал уже совершенно — их игнорировали.
В мае 1961 г. у группы зэков, выведенных на сельхозра­
боты в поле, вышел конфликт с начальством по принципиаль­
ному вопросу о праве работать без штанов, разгоряченное
начальство в борьбе за приличия отправило всю команду в
ШИЗО, открыв им две камеры: располагайтесь, мол. Когда
расположились, вышло, что Краснопевцев, Меньшиков и Рендель оказались в одной камере вместе с еще одним, глухоне­
мым арестантом, а остальные 12 человек предпочли набиться
во вторую камеру. Бойкот был полным.
В 1962 г. по помилованию освободился Семененко, отсидев
5 лет, а в августе 1963 г. вышли, по окончании шестилетнего
срока, Покровский, Гольдман и Обушенков. В октябре 1963 г.
комиссия, прибывшая в лагерь в связи с трофимовской группой
(см. «Дело Трофимова»), по помилованию освободила Пешкова
и Козового. Краснопевцев, Рендель и Меньшиков остались от­
бывать полный десятилетний срок, но судьба их оказалась
разной.
Краснопевцев и Меньшиков последние годы заключения от­
бывали на 7-1, а потом на 11 лаготделениях в полном от­
чуждении от сотоварищей по заключению и от жизни зоны. Со­
стояли в малых чинах лагерного «актива», для обозначения
своей лояльности, по-видимому, слегка сотрудничали с более
секретными органами, водились с бериевским генералом Емель­
яновым1. Перед самым освобождением произвели еще одно
«политическое» действо. В июне 1967 г. в лагерной много­
тиражке появилась статья Краснопевцева «Выступление против
партии есть измена коммунизму и революции» с бичеванием
«антисоветчиков» и выражением скромной надежды автора на
возвращение в КПСС. Через неделю там же поместили анало­
гичную статью Меньшикова, а перед самым их освобождением
выступление Краснопевцева было передано и по лагерному ра­
дио. В Москве их прописали сразу.
Рендель же кончал свой срок в одиночестве сначала на 11,
а потом на 17-а отделениях. Поневоле искал друзей и изме­
1ЕМЕЛЬЯНОВ Степан Федорович (р.1902). В 1936 кончил Индустриальный
институт в Баку. С марта 1941 нарком (с 1946 министр) госбезопасности
Азербайджанской ССР. С 1945 — генерал-майор. Делегат XVIII съезда ВКП(б).
Арестован в 1953 по делу Багирова. 12-26.04.56 осужден коллегией Верховного
суда СССР в Баку. Срок 25 лет. В лагере на руководящих технических долж­
ностях. Освобожден в июле 1970 по помилованию.
247

нял чистоте краснопевцевского знамени. Сначала подружился
и сошелся с преподавателем марксизма, «ревизионистом» из
Казахстана Махметом Кулмагомбетовым1, потом с Ронкиным
(дело «Колокола»), а затем, страшно сказать, — с Юлием
Даниэлем. Подельники его вынести этого не могли. Заблудше­
му отправили записку («ксиву») с требованием прекратить
порочащие связи, а после отказа Рендель был торжественно
предан анафеме и отторжению из рядов своими непреклонными
друзьями. Рендель продолжал водиться с Даниэлем и тем самым
окончательно скатился в болото беспринципности и либерализ­
ма. Написал открытое письмо в редакцию лагерной многоти­
ражки «За отличный труд» по поводу последнего выступления
Л.Краснопевцева. После освобождения в Москве прописан не
был. Долго мыкался в Калининской области, перебивался слу­
чайными работами. Печатался в журнале «Вече», защищал прин­
ципы либерального марксизма. (Редактор журнала В.Н.Осипов
печатал его как «порядочного марксиста», с которым патрио­
ту не зазорно вступить в дискуссию.) Некоторые материалы по
его послелагерным мытарствам и текст открытого письма ока­
зались опубликованными на Западе12.
За время, прошедшее после их освобождения, Чешков стал
доктором наук, специалистом по «третьему миру», Покровский
тоже защитил докторскую диссертацию, занимается историей
сибирского старообрядчества (по-видимому, результаты экспе­
римента на 7-1 л/о). Козовой во время пребывания на 17 л/о
в Озерном познакомился с И.Емельяновой, дочерью О.Ивинской, сидевшей вместе с матерью в соседней (17-а) зоне по
поводу «пастернаковского наследства». После освобождения они
поженились, и Козовой поселился в Москве, стал известным
переводчиком французской поэзии. В 1978 г. в Лозанне издан
сборник его собственных стихов «Грозовая отсрочка». О Мень­
шикове, Гольдмане, Семененко ничего узнать не удалось. Обу1 КУЛМАГОМБЕТОВ Махмет (р.1930). В 1954 кончил философский факуль­
тет Казахского университета в Алма-Ате. Работал преподавателем обществен­
ных дисциплин в институтах Чарджоу и Фрунзе. Уволен за ревизионистские
взгляды в 1959. Потом на разных работах. С 1961 электромонтер в г.Рудный
Кустанайской обл. Арестован в 1962, инкриминированы письма и разговоры
со знакомыми. 16-17.04.63 осужден Кустанайским облсудом на 7 лет лишения
свободы и 3 года ссылки. Ссылку отбывал в Коми АССР. Освободился в 1972.
Эмигрировал.
2 « Д У Х О В Н О Е П Р О ЗР Е Н И Е » Л Ь В А К Р А С Н О П Е В Ц Е В А . — В сб.:
«Вольное слово», вып.2. [Франкфурт-на-Майне], 1972, с.104-117.
248

шенков работает в области информации по сельскому хозяйству,
а сам Краснопевцев руководит клубом книголюбов на одном из
московских заводов.
Друг с другом все они не встречаются.

2. ДЕЛО ТРОФИМОВА
Виктор Трофимов вырос в Баку. В 1952 г., окончив школу,
он поступил учиться в Киевский планово-экономический инсти­
тут, но через некоторое время понял, что интересы его лежат
в иной области, бросил учебу, уехал в Ленинград и поступил
снова, на этот раз на исторический факультет Ленинградского
педагогического института им.А.И.Герцена (ЛГПИ). Жил в об­
щежитии, участвовал в работе студенческого научного общест­
ва, интересовался политической историей, был активен и общи­
телен. В 1954 г. случай свел его со студентом Ленинград­
ского педагогического института иностранных языков —
ЛГПИЯ (позже он влился в состав университета) Александром
Голиковым. Алик Голиков был коренным ленинградцем, после
войны он уехал было учиться в Московский институт между­
народных отношений, но через полтора года столичной жизни
был изгнан оттуда за неподобающее поведение и, вернувшись в
родной город, поступил на английское отделение ЛГПИЯ.
Они хорошо дополняли друг друга: Трофимов, с самого начала
политически ориентированный, «политик» и организатор, и
Голиков — «светлая голова», открытый, с широким кругом
друзей, приятелей, а то и просто собутыльников.
Жилищная проблема определяла многое в то время, и не
одно замечательное начинание рухнуло до срока просто из-за
отсутствия комнаты или угла. Но они нашли и место — в квар­
тире Геннадия Дмитриева, давнего знакомого Алика Голикова,
можно было собираться свободно. Дмитриев привлекал всех
своей яркой внешностью (он был альбинос) и безусловной
незаурядностью. Уже на четвертом курсе истфака ЛГУ он
обещал стать способным медиевистом и был бесспорно одним
из талантливейших питомцев факультета и вдобавок поли­
глотом.
Все трое были социалистами и сторонниками марксистско­
го понимания истории, но при этом были убеждены в необхо­
димости политической и экономической либерализации и даже
249

демократизации существующей системы. О степени такой либе­
рализации и шли бесконечные споры в квартире Дмитриева.
Множество их приятелей и знакомых прошли через этот воль­
ный клуб, где можно было рассуждать целыми вечерами и где
студенческие пирушки перемежались с политическими дискусси­
ями. А кое-кто и задерживался.
В 1955 г. Голиков привел своего приятеля по институту —
Бориса Пустынцева, который примкнул к компании и стал
одним из активных ее членов. Пустынцев безусловно не считал
себя марксистом, скорее — сторонником классической парла­
ментской демократии, его интересы больше лежали в области
современной англо-американской культуры (он учился на англий­
ском отделении ЛГПИЯ вполне по призванию), но идеологи­
ческие расхоя&дения представлялись вторичными по сравнению с
обстановкой интеллектуальной свободы и духовной расторможенности, установившейся в этой среде. Пустынцев был сыном
крупного инженера-судостроителя, недавно переехавшего с семь­
ей из Владивостока, и его квартира стала еще одним местом,
где «русские мальчики» могли решать свои вечные вопросы. А
через некоторое время Пустынцев привлек и своего соседа по
дому в Новой Деревне Валентина Малыхина.
Малыхин был рабочим и работал на заводе. Это очень
льстило марксистски ориентированным студентам — у них был
собственный пролетарий, но он стал рабочим не по своей охоте.
Сын фабричной работницы (отец погиб на фронте), Валя
Малыхин родился и вырос в Ленинграде. После школы посту­
пил в военно-морское училище. Неприятие отечественной дейст­
вительности у него было полным и безусловным, и мечта была
одна — уехать за границу. Со своим сокурсником он стал го­
товить побег из СССР. Для этого они похитили два пистолета,
но были замечены. Начальство, не желая иметь «полити­
ческое» дело, отдало их под суд за хищение казенного имущест­
ва. Малыхину дали три года, но амнистия 1953 г. освободила
его раньше срока. Заветным желанием его осталась эмиграция в
любой форме. С Пустынцевым они сошлись на почве увлечения
джазом (их свели кумиры той поры: Чарли Паркер, Коулман Хоукинс, Диззи Гиллеспи, Майлс Дэвис) и политических взглядов.
Пустынцев уверял, что на эмиграцию сначала надо получить
«моральное право», и Малыхин ему не возражал, тем более что
после своего освобождения он уже успел разбросать по Новой
Деревне антисталинские листовки («требуйте осуждения палача
и убийцы»), так что в компанию эту он вошел как человек с
некоторым опытом, почти политическим.
250

Трофимов же, их признанный лидер, рвался в дело — уста­
навливал связи на стороне. В День Конституции в 1955 г.
ему удалось распространить листовки по аудиториям своего
института (о «свободах»), но большого дела не получалось.
1956 год вдохнул новую жизнь. После XX съезда политичес­
кое инакомыслие стало выплескивать наружу. Уже в марте на
истфаке ЛГУ состоялась дискуссия «История и жизнь», на ко­
торой основной доклад с осуждением сталинизма сделал Алек­
сандр Гидони1. Трофимов, разумеется, там был и выступал.
Он потребовал от партии реабилитировать Бухарина и быть от­
кровенной перед народом, потому что иначе «народ не пойдет
за партией». Об этом сообщили в родной его институт.
Общее собрание исключило было Трофимова из комсомола,
но бюро райкома исключение не подтвердило с характерной
мотивировкой: как допустившего неправильные высказывания
«в связи с замешательством после XX съезда». Такое это было
время. К той поре Трофимов уже возглавлял НСО институ­
та, устраивал встречи с философами, издавал стенгазету «Сту­
денческие новости». Встречи и дискуссии на квартирах Дмитрие­
ва и Пустынцева стали еще более бурными.
К осени, после каникул, речь пошла у них уже об оформле­
нии организации, о необходимости действовать, об устройстве
типографии и разработке положительной программы. К октяб­
рю организацию можно было считать состоявшейся. Венгерские
события дали желанный повод к действиям.
Чтобы угодить на все вкусы, листовки «о Венгрии» соста­
вили в двух вариантах: один написали Пустынцев с Голиковым
— общедемократический, второй — Трофимов с Голиковым —
марксистский. Но суть была одна: «Поддерживайте венгерских
1 ГИДОНИ Александр Григорьевич (р.1936). В 1956 кончил историчес­
кий факультет Ленинградского университета. Арестован 21.12.56, инкримини­
рованы стихи собственного сочинения. Осужден на 2 года. В 1957 принял уча­
стие в лагерной забастовке на 7 лаготделении Дубровлага (Мордовия), за что по­
лучил прибавку срока. Во время следствия по делу о забастовке, по-видимому,
начал сотрудничать с органами безопасности. После освобождения работал пре­
подавателем Петрозаводского университета, с 1970 — Костромского пединсти­
тута. В 1966 защитил кандидатскую диссертацию.
В 1965 сообщил органам КГБ об организации ВСХСОН в Ленинграде и в
1967 выступил свидетелем по этому делу в суде. В 1968 выступил свидетелем на
суде по делу группы Гендлера — Квачевского. В 1975 эмигрировал из СССР.
Живет в Канаде (Торонто). Редактор журнала «Современник».
О нем см.: Р.И.Пименов. О Д И Н П О Л И Т И Ч Е С К И Й П Р О Ц Е С С . — «Па­
мять», вып.2, с.238; В.Осипов. Б Е Р Д Я Е В С К И Й К Р У Ж О К В Л Е Н И Н Г Р А Д Е .
— В его кн.: Т Р И О Т Н О Ш Е Н И Я К Р О Д И Н Е , с.98.
251

повстанцев, требуйте вывода советских войск из Венгрии,
ввод войск — проявление сталинизма!» и т.п. Потом они эти тек­
сты обсуждали, вносили изменения, передавали друг другу —
позже следствие совсем запутается в этих обстоятельствах.
В конце концов листовки изготовил «специалист» Малыхин, а
распространяли Трофимов, Голиков и Малыхин. Дмитриева не
взяли из-за слабого зрения, зато Голиков позвал еще одного
своего приятеля по институту — Потапова. Листовки раскидали
в университете и в пединституте. Все обошлось благополучно.
Ободренные успехом своего предприятия, друзья стали по­
нимать себя как некий политический центр, и действительно,
как это часто бывает, группа решительной молодежи, просто
в силу наличия концентрированной воли к действию, начала
ориентировать на себя окружающих. Осенью в университете
прошла известная дискуссия по книге В.Дудинцева «Не хлебом
единым»1. Там Трофимову удалось свести знакомство с первокурсником-физиком из ЛГУ Владимиром Тельниковым. Тельни­
ков, сын офицера, москвич, , в те времена был решительным
марксистом-ленинцем. Со своим приятелем Борисом Хайбулиным еще в Москве они составили программу «Союза револю­
ционного ленинизма» и с идеями этими приехали в Ленинград,
поступив оба на физфак и имея далеко идущие планы. Тро­
фимов в то время писал свою, несколько более умеренную,
«ревизионистскую» программу, так что им было о чем погово­
рить. Имея в виду расхождения во взглядах и дальнейшую кон­
спирацию, вводить Тельникова и Хайбулина в дома Дмитриева и
Пустынцева Трофимов не стал, а приспособился встречаться с
ними на квартире приятеля — студента ЛГПИ Элинсона. Друзь­
ям же своим сообщил только: «С какими парнями познакомился!
Ну, просто красные волки!» С «волками» он договорился на
совместное участие в будущих листовочных предприятиях, а
также на сотрудничество в открытых акциях.
В те дни все кипело вокруг выставки Пикассо. Шли бесконеч­
ные дебаты, быстро выходившие за пределы какой-либо живо­
писи. Потом организовалась «площадь Искусств»12. Молодежь
потянулась туда — на дискуссию. Трофимов с Тельниковым бы­
ли там одними из первых «для подготовки акции» (это было
21 декабря 1956). Встретившись, они стали прогуливаться по
скверу, обсуждая свои проблемы, но внезапно были остановлены
1 См.: Р.И.Пименов. О Д И Н П О Л И Т И Ч Е С К И Й П Р О Ц Е С С . — «Память»,
вып.2, с. 192-196.
2 Там же, с.234-240.
252

седовласым человеком, за которым маячили какие-то тени. Не­
знакомец, а это был зам. начальника Ленинградского КГБ пол­
ковник Лякин, предъявил им свое удостоверение и попросил по­
казать студенческие билеты. Ознакомившись с искомым, он вы­
разил недоумение, что может связывать четверокурсникаисторика из ЛГПИ с первокурсником-физиком из ЛГУ, покачал
головой и велел немедленно покинуть площадь. Они подчини­
лись, но письма об их злонамеренном пребывании на площади
были отправлены в институты. Тельникова обсудили и осудили,
Трофимова не стали — на него уже был иной «материал».
Потом выяснилось, что в декабре КГБ уже располагал заявлени­
ем, которое было написано одним из активных участников ве­
черов у Дмитриева, студентом четвертого курса истфака ЛГУ
Альбертом Шевченко. В этом заявлении Шевченко, сын офицера
госбезопасности, сообщал об «антисоветской организации в
университете», о том, что на квартире Дмитриева в его
присутствии Дмитриев, Трофимов, Пустынцев, Голиков и Малыхин «выражали недовольство действиями советского прави­
тельства в Венгрии», что они собирались распространять ли­
стовки и «приглашали меня, но я отказался» (фактически дал
обещание прийти и не пришел). Казалось бы, конец, — но нет,
делу дали «вызреть» до весны.
,
К новому, 1957 году Трофимов составил тексты программы
и устава их организации. Название было выбрано «Союз
коммунистов», содержание программы, как и название, было
тоже более или менее «югославское». Программа Трофимова
включала: организацию «рабочих советов» на предприятиях,
допущение элементов частной собственности в хозяйстве (воз­
вращение к НЭПу), вывод советских войск из социалистических
стран, усиление контактов с Западом и сближение с партиями
Социнтерна. Программа допускала многопартийность в стране,
но не настаивала на ней; в случае же сохранения однопартий­
ной системы требовала допущения оппозиционных фракций.
При невозможности добиться этих целей путем мирной про­
паганды принималась возможность призыва к вооруженному
восстанию против существующего строя (этот пункт потом во
время следствия полностью игнорировался, его как бы не за­
мечали).
К этому времени у Трофимова был еще один «секретный
кадр» — студент истфака ЛГПИ Владислав Петров, у которого
Трофимов хранил все свои бумаги. Петров же обеспечил пере­
печатку программы, а заодно через соседа по квартире достал
и типографский шрифт. Шрифт Трофимов передал Голикову для
253

использования, а тексты программы стали предметом обсужде­
ний и дискуссий. Тельникову программу передали в лучших
детективных традициях — Голиков через Хайбулина, на улице и
под пароль.
Потом на квартире у Элинсона они (Трофимов, Хайбулин,
Тельников и приятель Элинсона Борис Пескин) обсуждали и спо­
рили, и Хайбулин с Тельниковым взялись писать контрпро­
грамму (главные их возражения против программы Трофимова
сводились к обвинениям в «обуржуазивании» и в «отдалении
от пролетарского духа»; в частности, они были против сбли­
жения с Западом и с западными социал-демократами) и успели
написать, и какая-то ниточка потянулась в Москву.
А друзья тем временем расширяли сферу своей деятельно­
сти, искали единомышленников и сторонников. Все, что они
сделали в этом направлении, осталось полностью невыявленным, но какие-то отдельные эпизоды этой зимы известны.
Контакты Трофимова с Гидони до самого ареста Гидони
26 декабря (они, разумеется, познакомились весной, после
дискуссии «История и жизнь» в ЛГУ): Гидони пытался еще
более смягчить идеологические установки и предлагал учредить
«либерально-прогрессивную партию».
Встречи на квартире Георгия Бена (пятикурсника ин’яза), где
Пустынцев и Голиков безуспешно склоняли к участию в листо­
вочных делах самого Бена, Элинсона, Пескина и их приятеля
Сергея Семанова. Те отказывались, а потом на следствии и суде
этот эпизод много обсуждался из-за «алиби по нетрезвости»
участников.
Широкое распространение Пустынцевым программы среди
студентов ЛГПИЯ и агитация за листовки.
Активность Трофимова в легальных предприятиях — через
стенгазету «Студенческие новости», где он успел пустить замет­
ку о необходимости контактов с социал-демократами Запада, а
потом стенгазету снимали, обсуждали и вешали обратно.
И так до мая 1957 г. А в мае произошло событие, положив­
шее предел всему, — Малыхин устал ждать. Он решил бежать
за границу на иностранном судне. Бросив свою работу на
заводе, он устроился грузчиком в порт. Пустынцев сочинил ему
записки-обращения к иностранным морякам с просьбой о помо­
щи и содействии, и с этими записками в кармане Малыхин стал
поджидать счастливого случая. Но в КГБ, следившем за ними
всеми, всё поняли тоже. 18 мая, через две недели после своего
устройства в порт, Малыхин был арестован (записки он все-таки
успел съесть при задержании). 24 мая были арестованы Трофи254

М.М.Молоствов
1966

Б.П.Пустынцев
1977

А .А .Г о л и к о в и Б .Б .В ай л ь
[окт.] 1977

Н.А.Тарнавский (в центре)
среди заключенных мордовского лагеря ЖХ-385/7.
Май 1965

Н.Ф.Драгош
в мордовском лагере ЖХ-385/7.
Май 1965

М.В.Муратов

Н.Заболоцкий (незадолго до ареста).
Ленинград. 1937.

Н.Заболоцкий (после освобождения).
Москва. 1946.

Е. А.Гнедин

мов и Пустынцев; 25-го — Голиков и Потапов. С ними было
все ясно. «Хранитель документов» В.Петров, узнав про арест
Трофимова, решил уничтожить все бумаги, которые лежали до­
ма у одной его знакомой, и попросил ее все сжечь. Она со­
жгла, но, когда Петров со своим приятелем, курсантом во­
енно-воздушной академии Дуленко, пришел к ней в гости, вся
квартира была еще полна дыма. Дуленко что-то понял, и его
показания странным образом появились в деле. (Карьера Ду­
ленко после этого сложилась на редкость удачно: вплоть до
генеральского звания и должности атташе в США.) Петрова
арестовали 14 июня, а 20 июня взяли и Тельникова с Хайбулиным.
С Дмитриевым сразу все пошло плохо. На первых допро­
сах в мае, с которых его еще отпускали, от отказывался от
всего, запирался, заявлял, что во время всех встреч в его
квартире он «был пьян и ничего не помнит», но вдруг, очевид­
но, не выдержав напряжения, явился сам в КГБ, дал обширные
показания и был арестован. В камере искусал соседа — контра­
бандиста Якова Эльпорта, после чего был отправлен в Ленин­
градскую спецпсихбольницу на экспертизу и выделен из «дела».
В следствии непосредственно принимали участие полковник
Лякин, начальник следственного отдела полковник Некрасов и
следователи: капитан Степанов, капитан Поляков, ст.лейтенант
Удовенко и др. Следствие много времени не заняло, фабула дела
в целом была ясна. Неладно было только с мотивами. По су­
ществу, эти русские юноши нового послевоенного поколения бы­
ли вполне искренними социалистами, марксистами, патриотами
и фактически стремились к «улучшению» существующего строя,
а не к его ниспровержению — и это было неловко, не укладыва­
лось в сознании и требовало осмысления. И начальник ле­
нинградского управления КГБ генерал Н.Р.Миронов эту нелов­
кость, по-видимому, испытывал. Миронов был человеком неор­
динарным. Сразу после войны он работал секретарем райкома
партии в Днепропетровске, и Брежнев в «Возрождении»1 ха­
рактеризует его как человека «оригинального и смелого»
(а смелость, в частности, заключалась и в критике самого
первого секретаря). Теперь, имея на руках полную внутрен­
нюю тюрьму студентов (одновременно была арестована группа
Пименова), он сам обходил камеры (практика, позже неслыхан­
ная), разговаривал с арестантами, пытался что-то понять,
1Л.И.Брежнев. В О З Р О Ж Д Е Н И Е . М., 1978, с.58-60.
255

уверял, что согласие на арест дал лично Хрущев, обсуждал
возможности освобождения и был по-своему вполне искренен.
К сентябрю процесс был подготовлен.
Суд начался 9 сентября. Председательствовал Барканов,
прокурором выступал Голубев. Все обвиняемые, кроме Тельникова и Хайбулина, признали себя более или менее виновными
в распространении листовок, и все, кроме Петрова, отрицали
организацию. К процессу отнеслись легко, разговаривали,
смеялись. Тельников нашел себе развлечение, дразня прокуро­
ра: тот вместо КПСС слошь и рядом произносил «КПС», и каж­
дый раз дерзкий подсудимый не уставал поправлять: «Ка-пе-эсэс». За это «эс-эс» прокурор и попросил ему на годик побольше,
чем Хайбулину, при равном их криминале (вернее, при равном
его отсутствии): им вменялось в вину составление отсутствую­
щей в деле программы и согласие в будущем распространять ее;
больше карали за очевидную злонамеренность и дерзость, чем
за что-либо конкретное. На скамье подсудимых все, наконец,
перезнакомились и занялись любимым делом: выяснением поли­
тических разногласий. Кульминацией процесса был для них мо­
мент, когда либеральный Пустынцев ахнул: «Так вы что, когда
придете к власти, меня тоже посадите?» — и «красные волки»
ответили честно: «Неужели же мы дадим свободу буржуазным
элементам?» Впрочем, допрос свидетелей тоже был достаточно
интересен. Все друзья-приятели раскрывались по-новому, иногда
неожиданно. Шевченко на суде не было — вместо него была
справка от родственников, что он в отъезде. Дмитриев — он был
выведен на суд свидетелем — вел тяжелые и бессвязные речи.
«Правда ли, что деятельность Трофимова носила в основном
антисоветский характер?» — спрашивал прокурор. «Не в основ­
ном, но большей частью», — твердо возражал тот. Экспертиза
признала Дмитриева вменяемым, но состояние его было ужас­
ным. Многие валили свое «не помню» и «не видел» на опьянение
(такую последовательно алкогольную позицию занял, например,
Семанов), и, когда доза юридического алкоголя вышла за разум­
ные пределы, прокурор раздраженно, но несколько витиевато
воскликнул: «Кто перед нами? Подонки антисоветской богемы!»
А Георгий Бен занял четкую позицию неподтверждения и всту­
пил в конфликт с прокурором. И когда тот, выясняя злополуч­
ный эпизод на квартире Элинсона, картинно протянул руку к ска­
мье подсудимых и выкликнул: «Там слишком свободно! Они мо­
гут и подвинуться! Отвечайте, было или не было?» — Бен всетаки выдавил: «Не было», — и подсудимые захлопали. Зато
выяснилось, что листовку в пединституте сдал в «органы» чест­
256

ный эскимос Иван Уха, который извлек ее в туалете из мусорной
корзины, распознал крамолу, представил начальству и предло­
жил свои услуги по изловлению. Разные были свидетели.
Но всему приходит конец. 19 сентября объявили приговор.
Суд удовлетворил все пожелания прокурора и определил Тро­
фимову, Голикову, Пустынцеву,Малыхину (Малыхину еще и за
попытку измены родине) по 10 лет лишения свободы, Тельникову — 6 лет (вот они, «эс-эс»!), Хайбулину 5 лет, Петрову
(за покушение на пропаганду) и Потапову (за совершение про­
паганды тремя листовками) по 3 года. Дмитриева судили позже
и отдельно и дали было 6 лет, но Верховный суд по кассации
сбросил ему до трех.
А потом их всех отвезли в Мордовию, в Дубровлаг, и
там у них началась новая жизнь, и у всех она сложилась
по-разному.
Петров освободился первым. В зоне (на 7-м лаготделении)
он стал работать кочегаром, а тогда для «политиков» еще шли
зачеты, и он вышел через год и девять месяцев. Вернулся в
Ленинград, окончил институт, стал работать по экскурсионной
части.
Потапов пережил духовное обращение. Отбыв свои три го­
да, он уехал на родину, в город Кировск, поступил на заоч­
ное отделение Московского ин’яза, но, доучившись до четвер­
того курса, бросил его и поступил в Духовную семинарию в Ле­
нинграде. После семинарии стал учиться дальше в Духовной
Академии, но через некоторое время был отчислен за пьяный
скандал в гостинице «Октябрьская», устроенный вместе с япон­
скими студентами Академии. После этого уехал в Лугу, рабо­
тал переводчиком для Академии, потом был взят в ее ино­
странный отдел.
Дмитриев, несмотря на болезнь, тоже отбыл свои три года
полностью. В зоне (он тоже был на 7-м) у него развилась
стойкая мания преследования. Он отказывался застилать койку
(«пусть ее застилает преступная организация, которая меня
сюда направила»), отказывался от работы и бесконечно поме­
щался в БУР за отказы. Срок пережил очень тяжело. После
освобождения был прописан в Ленинграде, получил по душев­
ной болезни инвалидность и пенсию — 30 рублей. Чтобы он
мог хоть как-нибудь жить, коллеги-историки устраивали ему
переводы, обзоры. Но болезнь время от времени давала обост­
рения, и он отказывался от пищи — боялся отравы от «пре­
ступной организации». Тогда помещали его в психбольницу
— там он ел (обычно он мог есть только дома и у друзей — в
257

столовых же и в буфетах никогда). В 1972 г. его родные
(родители и сестра, с которыми он жил) уехали, оставив
его одного. Когда через две недели они вернулись, он был
жив, но спасти его было уже невозможно. Все две недели
он не только не ел, но и не пил — боялся. Умер в боль­
нице через несколько дней от последствий обезвоживания
организма.
Хайбулин отбыл свои пять лет. В 1959 г. он пережил
серьезный духовный кризис, обратился к православию и с той
поры с той же душевной страстностью стал исповедником хри­
стианства. После освобождения поступил в Духовную семина­
рию в Загорске, а после ее окончания — в Духовную Акаде­
мию, но не окончил, а был исключен за церковное диссидент­
ство. Уже как иеродиакон Варсонофий был назначен в приход
во Владимирской области. Был близок с журналу «Вече», при­
нимал участие в церковном самиздате. В октябре 1968 г.
основал «Всероссийское Братство Пресвятой Богородицы».
27 декабря 1976 г. совместно с о. Глебом Якуниным и В.Капитанчуком стал членом-учредителем «Христианского комитета
защиты прав верующих». В 1978 г. от имени «Братства» разо­
слал документ об ожидающемся 26 октября 1978 г. (в 22 ч.
30 мин. по московскому времени) «великом Божием Чуде,
в результате которого Россия освободится от режима госу­
дарственного атеизма, тоталитарной лжи и насилия»1. Пресле­
довался советским и церковным начальством. От службы в церк­
ви был отстранен.
Тельников за шесть лет заключения проделал сложную
эволюцию. Сначала, по прибытии, он сблизился было с Краснопевцевым и его друзьями, но альянс этот был непродолжителен
и кончился резким конфликтом и взаимной дракой. К 1960 г. он
числил себя .монархистом и на этой почве сошелся с А.Добро­
вольским12. В августе 1960 г. на 14-м Даготд едении Тельников
1 «Русское возрождение», 1978, №4, с.26-27.
2 ДОБРОВОЛЬСКИЙ Алексей Александрович (р. 1938). Арестован в Москве
в 1958 и осужден по ст. 58-10. В лагере обратился к православию. После
освобождения в 1961 еще дважды арестовывался по политическим мотивам: в
1964 (помещен в спецпсихбольницу в Ленинграде) и в 1966 на демонстрации
против реабилитации Сталина. В сборнике «Феникс-66» опубликовал статью о
взаимоотношении знания и веры. Работал переплетчиком, учился в Москов­
ском институте культуры.
В 1967 арестован по делу Галанскова — Гинзбурга. Встал на позицию
полного сотрудничества со следствием. Осужден на 2 года. Срок отбыл на
больничной зоне Дубровлага. После освобождения — работник библиотеки в Уг­
личе.
258

и Добровольский были незаслуженно отправлены в БУР. Идти
туда они отказались. Начальство вызвало солдат конвоя. Оба
приятеля залезли на чердак ремонтируемого барака, выгнали
оттуда рабочих, отобрав у них топоры, а затем с топорами в
руках стали у входа. Солдаты отступили. Зона начала басто­
вать, и начальник лагеря пообещал снять взыскание. Свое
обещание он исполнил — в БУР их взяли лишь через несколько
дней, как бы по другому поводу. В 1961 г. Тельников начал
добиваться перевода во Владимирскую тюрьму, которая в те го­
ды была славна библиотекой, и своей цели добился. Освободился
из тюрьмы по концу срока. С помощью отца прописался в
Москве и стал ходатайствовать о пересмотре дела. В результате
пересмотра и он, и Хайбулин были реабилитированы. В Москве
принял участие в начавшемся правозащитном и демократиче­
ском движении. В 1970 г. был задержан у Мосгорсуда во время
процесса над Н.Горбаневской и обвинен в сопротивлении вла­
стям. 2 ноября 1971 г. эмигрировал из СССР. За границей
общественную деятельность продолжал.
Пустынцев отбыл ровно половину своего срока. Когда он
был осужден, его отец, конструктор нужных стране кораблей,
пошел к первому секретарю ленинградского обкома Ф.Р. Коз ло­
ву просить за сына. Козлов обещал ему переговорить на эту
тему с Хрущевым и свое обещание выполнил. Хрущев же решил
так: «Вот пройдут испытания, тогда можно будет что-нибудь
сделать». Первые испытания судна прошли неудачно, но у
Пустынцева-отца был стимул. В результате — новый корабль,
Ленинская премия и Указ Президиума Верховного Совета о
снижении срока сыну до 5 лет. 24 мая 1962 г. Борис Пустын­
цев был освобожден. В Ленинграде его прописали, но в инсти­
тут ему пришлось поступать заново, на 1-й курс вечернего
отделения. После окончания института работал в редакциях
журналов литсотрудником, потом на «Ленфильме», занимался
дублированием фильмов.
Отец Трофимова был не столь удачлив. В 1960 г. Хрущев
посетил Нефтяные Камни (в Баку) и беседовал «с народом».
Иван Дмитриевич Трофимов, мастер по турбобурам, решил
воспользоваться случаем и обратился к премьеру с жалобой,
что вот сын — студент, марксист, посажен в Ленинграде на
10 лет. «Как фамилия?» — «Трофимов». — «Знаю об этом деле,
оно у нас в поле зрения, и мы все стремимся к тому, чтобы он
был на свободе», — не задумываясь, ответил тот. Адъютант
черкнул в блокноте, и больше ничего не последовало.
259

Трофимов, Голиков и Малыхин были освобождены одновре­
менно, но не через десять лет, а через шесть. В 1960 г. гене­
рал Миронов был назначен на должность заведующего отделом
административных органов ЦК КПСС. При нем с 1960 г. и нача­
лась «подтяжка лагерей»: введение «режимов» (сначала усилен­
ного, а потом и строгого)1. Но «своих» он не забыл. Вскоре
после его назначения в лагере произошло чрезвычайное проис­
шествие: местный оперсотрудник КГБ, выскочив из кабинета,
заметался по зоне, разыскивая Трофимова. Осторожный зэк на
всякий случай спрятался, А позже «кум» выговаривал ему:
«Ну что же вы! Ведь вам из Москвы сам Миронов позвонил, к те­
лефону просил. Велел передать, что помнит про вас, но что
сейчас об освобождении говорить еще рано». А в 1963 г. адво­
кат Голикова Кулаков, личный знакомый Миронова, поехал к
нему в Москву вновь просить за подопечного, говоря, что не
может спокойно уйти на пенсию, «пока сидят эти люди». В ла­
герь послали запрос о поведении. Ответ администрации был от­
рицательным — у всех были нарушения. Тем не менее, в августе
1963 г. в лагерь была послана комиссия из представителей
Верховного Совета, прокуратуры нГКГБ. Включили в нее и Кула­
кова. Комиссия опросила всех, выяснила обоснованность лагер­
ных репрессий и состояние «взглядов». Репрессии оказались не
очень убедительными, «взгляды», как и прежде, — социалисти­
ческими, а «методы» они осудили. 23 октября 1963 г. все
трое были освобождены. Одновременно комиссия выпустила и
двух участников краснопевцевской группы — Пешкова и Козового. Но прошение о помиловании им всем написать пришлось.
В лагере Трофимов держался социалистической («марксист­
ской») компании Молоствова, Пирогова, Сосновского12, Обушенкова. По живости характера интересовался побегами, что-то
устраивал, но далеко каждый раз дело не заходило. После
освобождения уехал на родину, в Баку, стал работать в админи­
стративном аппарате Союза художников, потом женился на
москвичке и переехал в Москву. Окончил вуз, работал в Союзе
художников. Поступил было в аспирантуру истфака МГУ, но
1Обоснование такого курса и критику предыдущей практики см.: Н.Р.Миро­
нов. О С О Ч Е Т А Н И И У Б Е Ж Д Е Н И Я И П Р И Н У Ж Д Е Н И Я В Б О Р Ь Б Е С А Н Т И ­
О Б Щ Е С Т В Е Н Н Ы М И Я В Л Е Н И Я М И . — «Коммунист», 1961, №3.
2 СОСНОВСКИЙ Борис Николаевич (р.1929). Аспирант Новосибирского
университета по специальности «астрономия». Арестован в 1957 за распростра­
нение листовок «ревизионистского» типа. Осужден на 10 лет. Освобожден в
1964 г. После освобождения работал топографом в Новосибирске, Ярославле.
260

быстро был разоблачен и изгнан (с мотивировкой «за не­
сдачу плана работы»). Устроился на работу по редакторской
части.
Голиков в лагере эволюционировал в направлении либераль­
ном и общедемократическом. С администрацией находился в
отношениях резких: 12 раз наказывался в административном
порядке, был на «штрафных» и на «спецу». После освобожде­
ния окончил институт, стал работать преподавателем англий­
ского языка в вузе.
Малыхин весь свой срок проходил в конфликтах, был на
«штрафном». После освобождения снова пошел на завод. Мечты
своей об эмиграции не оставил. Поначалу пытался предприни­
мать какие-то шаги, искал работу поближе к границе, но по­
степенно все более отчаивался, терял надежду, пил. Все чаще
махал рукой и говорил друзьям: «Вешаться надо!» 13 марта
1966 г. он пришел в гости к своей приятельнице, выпил водки,
заперся в туалете и повесился. Спасти его не удалось.
А с семидесятых годов пошла эмиграция. Уехали Тельников,
Элинсон, Бен, ставший к тому времени преподавателем в ЛГПИ
и переводчиком американской поэзии (вплоть до самого освобо­
ждения своих друзей он все писал им в лагерь бодрые письма,
обещал «небо в алмазах»).
Альберт Шевченко особой карьеры не сделал (степень его
собственной вовлеченности в дело, по-видимому, была сочтена
слишком большой). После окончания университета был устроен
в институт этнографии, где и работает младшим научным со­
трудником более 20 лет.
Сергей Семанов склонился к почвенному и охранительному
направлению. Сейчас — главный редактор журнала «Человек и
закон», член коллегии Министерства юстиции СССР.
А генерал Миронов в октябре 1964 г. погиб в авиационной
катастрофе, когда летел с правительственной делегацией в
Белград.

261

3. ДЕЛО МОЛОСТВОВА
I

М.Молоствов
РЕВИЗИОНИЗМ-58
(Из воспоминаний)
Когда в десятом классе я объявил дома, что буду поступать
на философский, мама выронила тряпку и заплакала. Материн­
ское сердце — вещун. Но выбор факультета, сделанный мной, не
был случайным. Семья привила мне любовь к классической
литературе, школа — любовь к математике. Равнодействующая
и вынесла меня на Менделеевскую линию Васильевского острова.
Темноватые коридоры, небольшие аудитории, стенды, расска­
зывающие о марксизме и вопросах языкознания, об экономи­
ческих проблемах социализма. Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин.
1952 год.
Мне чрезвычайно повезло. В то время, как головы старше­
курсников наполнялись исключительно «высшей мудростью»,
нам, еще не оперившимся, читали аналитическую геометрию и
основы матанализа, логику (можно было пользоваться не толь­
ко учебником Строговича, полного примеров из речей Вышин­
ского, ловившего «врагов народа» на «логических противоре­
чиях», но и учебником В.Ф.Асмуса), курс физики, в котором
профессор Родионов имел мужество не отрицать ни теорию
относительности, ни квантовую механику; мы зубрили немец­
кий и латынь, и даже винегрет из цитат под названием диалек­
тического материализма побудил меня (ни доцент Степанов, ни
профессор Тугаринов в этом не виноваты) начать систематичес­
кое конспектирование Гегеля.
Настал день 5 марта. Должен сознаться: меня душили сле­
зы. Как и многие мои товарищи по курсу, я был дитя войны.
Эвакуация, бомбежки, недоедание, беспокойство за близких
МОЛОСТВОВ Михаил Михайлович. Родился в 1934 в семье ленинградских
драматических актеров. В 1935 годовалым ребенком был выслан с родителями
в Саратов в связи с массовой высылкой из Ленинграда (семья Молоствовых принадлежала к старинному дворянскому роду). В 1941 эвакуирован
в Петропавловск (Казахстан). В 1945-52 жил с родителями в Омске.
С 1952 — студент философского факультета Ленинградского университета.
В 1957 окончил университет с отличием.
262

и зависть к тем, кто шел на фронт, горькая радость победы
вошли в нашу плоть и кровь. Лозунг «За Родину! За Сталина!»
не резал мне слуха. Впрочем, летом 1951 г. я написал письмо
«дорогому Иосифу Виссарионовичу», где упрекал его за то, что
он сменил «простую солдатскую шинель» на мундир генералис­
симуса, и указывал на неблагополучное положение в колхозах.
Конверт с обратным адресом я бросил в ящик у Кремлевской
стены. Слава Богу, в канцелярии нашелся добрый человек и
порвал, должно быть, мое благонамеренное послание.
Но вот слезы просохли. Подул ветер перемен. Нашему
поколению, в отличие от поколения отцов, выпала счастливая
карта: перемены, совершавшиеся на наших глазах, были переме­
нами к лучшему. Из-под ледяных глыб догматизма поднима­
лась научная мысль. Ушел в анекдоты членкор Максимов, вы­
ступавший в газете «Красный флот» против «реакционного
эйнштейнианства». Перед философами выступал академик Фок,
огромный, как медведь, и тоненьким, но уверенным голосом
говорил о заслугах копенгагенской школы, о своих беседах
с «величайшим физиком наших дней Нильсом Бором». Погова­
ривали о споре академика Сукачева с самим Лысенко. Даже
наш декан В.П.Тугаринов уже отказывался a priori решать
спорные вопросы естественных наук (а к шестидесятым годам
даже признал право на существование парапсихологии). Если
раньше на Гегеля по программе было отведено всего четыре
часа, то теперь нам предстояло прослушать годовой курс по
«Феноменологии духа» и «Большой логике», который читал
у нас вернувшийся с Колымы М.В.Эмдин. Появилась новая
дисциплина — математическая логика. Как выяснилось, и ки­
бернетика — это не лженаука.
Молодежи свойственно легко усваивать новое и «бежать
впереди прогресса». Помню, как 18 апреля 1955 г. я, тогда
председатель НСО факультета, предложил почтить вставанием
и минутой молчания память «отца современной физики, мыслителя-гуманиста Альберта Эйнштейна». Факультет постоял
и помолчал. Потом ко мне подошли с вежливой озабоченно­
стью: было такое указание?
Еще более забавная сценка разыгралась в декабре 1956 го­
да на Волковом кладбище. 100-летняя годовщина со дня рож­
дения Г.В.Плеханова. Заблаговременно я заказал венок. Нес
его, гремя жестяными листами, по Невскому и через Дворцо­
вый мост (в троллейбус меня с ним не пустили). На факуль­
тет поднялся — хоть выжимай рубашку. Дело в том, что собрать
нужное количество денег среди нищей философской братии мне
263

не удалось («Мишка как организатор = 0», — написала в
одном из писем моя жена. Письмо потом подшили к «делу»
как доказательство «организационной деятельности»). Не со­
брав нужной суммы, я подался в Военно-медицинскую акаде­
мию, сдал кровь, получил деньги (тогда там было просто)
и теперь, ослабевший и гордый, стоял под сенью красно­
черной ленты «Георгию Валентиновичу Плеханову от студен­
тов философского факультета».
— Кто умер?
— Плеханову!
— Было такое указание?
До Волкова кладбища добрались на трамваях. Протоптали
тропинку, возложили венок. Не успел я закончить речь о
«европейском стиле мышления достойнейшего из преемников
Белинского, Чернышевского и Добролюбова», как появилась
синяя милицейская шинель.
— Проходите, проходите, граждане. Здесь нельзя.
_???
Да, норовили мы «впереди прогресса». Говоря же серьезно,
я сейчас еще в большей степени, чем тогда, в 56-м году, чту
этого марксиста-ортодокса. Он посягнул «понять Россию
умом», измерить нашу судьбу общим аршином. Мы предпочли
жить вопреки ему, и что же? Счастливы мы с нашим иррациона­
лизмом, исключившим нас из общего правила? Книги Г.В. Пле­
ханова — прямое (быть может, прямолинейное) применение
марксизма к условиям развивающейся страны. Это не «руко­
водство к действию» в том смысле, как принято понимать
эти слова, — в духе исторического идеализма, выдаваемого
за исторический материализм. Плеханов не давал ответа на
вопрос: «Что делать?» Он писал о том, чего не делать,
отстаивая взгляд Маркса на общество как на естественноисторический прогресс.
Прямолинейность теории Плеханова, о которой я упомя­
нул, проистекала, как мне кажется, из его мировоззрения, сло­
жившегося под воздействием общей научной картины мира,
характерной для XIX века. Случайность для него — размен­
ная монета необходимости, мелочь, которой можно пренебречь.
Историческим идеалистам он предсказывал крах, а не победу и,
конечно, не верил, что случайные отклонения от прямого исто­
рического пути резюмируются в такую «необходимость», как
этатический тупик. XX век утвердил взгляд на мир, который
коробил самого А.Эйнштейна. Как оказалось, Господь Бог не
только не злонамерен и утончен, но, подобно ребенку из грез
264

Гераклита, играет в кости. Вероятностный характер нашей все­
ленной признан официально и физикой, и математикой нашего
века. Точнее теперь не случайность уподоблять разменной моне­
те, а необходимость рассматривать как ассигнацию, представля­
ющую золотые россыпи случайностей. С такой оговоркой я при­
нимаю плехановскую ортодоксию. Ленину же, в особенности его
работе «Государство и революция», я обязан эгалитарным па­
фосом, захватившим меня тогда, «на заре туманной юности», и
навлекшим на меня гнев государственной безопасности.
Собрания сочинений К.Маркса и Ф.Энгельса были прошту­
дированы мной в хронологическом порядке уже после того,
как я почувствовал себя «дома» внутри гегелевской системы
и выработал вкус к диалектической игре мысли.
В отличие от левой интеллигенции Запада, открывавшей
тогда для себя «молодого Маркса», я вначале просто не знал
другого. Как мог не сочувствовать я Марксу, когда он, бо­
рясь с прусской цензурой, доказывал абсурдность цензуры вооб­
ще и разоблачал сущность бюрократизма. Причем свободолю­
бие Маркса, вытекая из гегельянского любомудрия, обещало
не меньшую основательность. Когда слово «отчуждение» про­
никло в мой лексикон, я уже понимал, какие явления оно
означает — в духовной, политической и экономической областях.
Сциентизм Маркса, свободолюбие его, широта его историчес­
кого кругозора и системность социального анализа остаются для
меня неизменными ориентирами в моем, увы, утопическом (в
точном смысле этого слова) социализме.
Какие еще идейные влияния испытал я в ходе моего
философского образования? Бьющая мимо цели точность логи­
ческого позитивитзма не обольстила меня, хотя Расселу, Фран­
ку, Витгенштейну я обязан не только часами интеллектуального
наслаждения, но и более определенной формулировкой моих
взглядов. Прагматизм и инструментализм не произвели на меня
сильного впечатления. Слова Рассела о «космической непочти­
тельности» точки зрения, которая отождествляет истинное и
полезное, казались мне очень верными.
Из философов-марксистов XX века я считаю своим учите­
лем Георга (Дьердя) Лукача. Его книгу «Der junge Hegel»
я прочел еще в университете, a «Die Zerstörung der Verkunft» (история иррационализма от Шеллинга до Гитлера)
я возил в вещевом мешке с одного лагпункта на другой.
«Опять Мишаня штудирует своего Лукича!»
Известный надзиратель Швед, видя меня с «Разрушением
разума» в одной руке и немецко-русским словарем в другой,
265

ворчал обыкновенно: «Одной книги ему мало. Две таскае,
ревизуе, мабудь».
Пафос книги Лукача — защита диалектического разума, не
отступающего перед противоречиями, а преодолевающего их.
«Теория, мой друг, сера, но вечно зелено золотое древо
жизни». Кто не повторял этих слов, забывая об их источнике!
А дело в том, что они были произнесены духом зла, принявшим
обличье почтенного профессора. И тот же дух говорил Фаусту:
«Презри только разум и науку, высшие силы человека, и тогда
ты мой безусловно».
И если окружающий нас мир — космос пополам с хаосом,
это еще не аргумент в пользу аморализма в этике и иррациона­
лизма в философии, тем более не оправдание личной непорядоч­
ности. Кстати говоря, экзистенциализм Камю симпатичен мне
не только пластичностью и изяществом притч, не только пони­
манием нашей культуры (от Федора Достоевского до Ивана Ка­
ляева), но прежде всего стоическим противостоянием личности
жесткой игре безликих сил, Чуме.
Подведу итог. «Кто не был социалистом до двадцати лет, —
любил повторять чей-то афоризм один мой добрый приятель, —
тот бессердечен; кто остался социалистом после тридцати —
просто дурак». Аз есмь такой дурак. Моя глупость не рас­
сеялась, а усугубилась философским образованием. Читая
тома Маркса, я открыл в себе и в истории неистребимую жажду
свободы — не обособления, нет, свободы для всех, ближних и
дальних, свободы, не знающей различия между «эллином и иу­
деем». Свобода — не роскошь, а единственно возможный спо­
соб существования в век, когда мы не только открыли для
себя вероятностную вселенную, но и внедрились в нее. Альтер­
натива свободе — смерть, и совсем не индивидуальная. И вот
этой-то ценности я и был лишен.
За что меня лишили свободы? На заседаниях открытого
в 1956 году и вскоре закрытого дискуссионного клуба я не
присутствовал. Случайно. Не был я и на площади Искусств, где
вместо дискуссии о Пикассо произошла проверка студенческих
билетов.
«Возник» я общественно-значимо на общеуниверситетской
комсомольской конференции в октябре 1956 года. Делегацию
философского факультета на конференции составляли лица вроде
меня, недаром им пришлось впоследствии стать либо «подель­
никами», либо свидетелями по делу. Конференция шла как
обычно, но вот на трибуну начали подниматься «философы».
Один (Борискин) высказался за отмену решения об Ахматовой
266

и Зощенко, другой осудил обязательные аплодисменты после
каждого выступления Н.С.Хрущева — это-де возрождение
«культа»; третий усомнился в способностях Хрущева как
теоретика и высказал свое «личное мнение» о необходимо­
сти перемещения его на пост министра сельского хозяйства.
Президиум заволновался, встал секретарь обкома ВЛКСМ и
предложил «дать по рукам тем, кто покушается на основы
нашего политического строя». Эта реплика и подстегнула меня.
Помню себя летящим — «головою вниз» — над пестрой, разно­
ликой толпой делегатов. «И радость жертвовать собой, и слу­
чая слепой каприз».
— Да, надо бить по рукам тем, кто покушается на осно­
вы социалистической демократии. Право каждого человека
иметь свое собственное мнение и высказывать его...
— Мы, молодые граждане СССР, комсомольцы, студенты,
хотим знать из первых рук — со страниц нашей печати —
правду о том, что происходит сейчас в Польше и Венгрии...
— Последствия культа личности не могут быть изжиты са­
ми собой, с ними надо бороться, надо в себе развивать
гражданское чувство, добиваться полной гласности во всем...
Мели, Емеля, твоя неделя.
Выступление мое, хотя и не было заклеймлено публично,
в кулуарах было названо демагогическим. Именной стипендии
меня лишили.
Прошел тем временем польский «октябрь», «Венгрия».
— А ты говорил: «рабочие советы»...
— И сейчас говорю...
Был у нас на курсе некто Виктор Комаров. Способно­
стями не блистал, зачеты и экзамены сдавал в срок и вполне
удовлетворительно. За какие заслуги его избрали в комитет
комсомола на факультете — сейчас не помню. И вдруг этот
обычно молчаливый и не склонный к писательству юноша
выступил в газете «За освоение марксизма» с поразившей нас
всех статьей.
В статье говорилось, что молодежь теперь не та. Прежде
Павки Корчагины и Александры Матросовы «не рассуждая» го­
товы были выполнить любой приказ. Теперь кое-кто «слишком
много рассуждает». И рассуждения эти помогают чуждому
влиянию. Есть и среди нас, к стыду нашему, такие: они пред­
почитают носить венгерские ботинки и польские носки, слушают
зарубежные радиопередачи и хранят дома огнестрельное и хо­
лодное оружие.
Мы потребовали созыва комитета и обсуждения статьи.
267

— Ты что, Виктор, хочешь, чтобы завтрашние философы не
рассуждали?
— Ты что, Виктор, серьезно про эти ботинки, носки и
оружие?
— Пусть он скажет: может быть, с его точки зрения, и среди
нас есть такие — в венгерских ботинках, польских носках и
с ножом за пазухой?
Комаров спокойно и с достоинством выслушал нервно­
иронические вопросы, обращенные к нему. Встал и, как Марат
в Конвенте, пальцем показал... на меня и еще на нескольких
присутствующих.
— Ну, ты даешь!
Стыдно вспомнить, мы оказались настолько нетолерантны­
ми, что вынесли Комарову порицание за его мнение о нас. Бо­
лее того, постановили снять со стены газету.
Тогда партбюро собрало комсомольское собрание факульте­
та. Перед собранием секретарь парторганизации Казаков вы­
звал меня к себе в кабинет и начал задушевный разговор.
— Раньше я просто бы снял трубку и позвонил в ГБ, а
сейчас вот сижу и беседую с вами. Разве это не доказа­
тельство подлинной демократизации в нашей стране?
Я ввязался в спор. Меня волновала истина. Его — практи­
ческий результат. Естественно, что час времени пропал даром.
В той же аудитории истфака — огромный амфитеатр, куда
я в свое время влетел, будучи «из ряда выделен волной самой
стихии», — собрались комсомольцы факультета. В президиуме
все партбюро во главе с Казаковым.
В докладе излагались те же мысли, что и в снятой нами
газете, только еще пространнее и с указанием наших фамилий.
Впервые прозвучало слово «ревизионизм». После доклада никто
не хотел выступать, но я полетел вниз, на арену. Говорить
я пытался спокойно.
— Я не ревизионист. Своих взглядов не таю. Как и все,
осуждаю культ личности. Но считаю, что убийство невинных
людей — это не отступление от марксизма, а уголовно нака­
зуемое преступление. Полагаю, что гарантией от повторения
подобных преступлений была бы полная гласность. Заблужда­
юсь ли я? Возможно. Но тогда докажите мне, что я заблуж­
даюсь, а не пугайте меня звонком в КГБ, как это сделал
сегодня товарищ Казаков. Прошу собрание защитить меня
от шантажа.
Мне хлопали. Когда же на трибуну вышел Казаков и на­
чал обвинять меня во всех смертных грехах, аудитория
268

ответила ему свистом и топотом. За подготовленную резолю­
цию голосовал один Комаров.
— Комсомольцы философского факультета, — закричал
фальцетом Казаков, — идут не за партией, а за Молоствовым.
Собрание закрыли.
Говорят, что на экстренном заседании парткома самые
крайние меры были предложены не только против меня, но
декан профессор Тугаринов предложил «не выносить сор из из­
бы». Меня временно оставили в покое.
Конечно, никто из преподавателей не говорил уже, как преж­
де, об аспирантуре. Конечно, были кое-какие неприятности во
время защиты диплома. Официальный оппонент, например,
предложил поставить «неуд», но свою отрицательную оценку
не смог вразумительно обосновать, а приведенные мною выска­
зывания Маркса принял за мои собственные и обрушился на
них как на «заведомую тарабарщину». Защищаться мне было
легко. Мой научный руководитель М.В.Эмдин стоял за меня
горой. Мне поставили пять. На экзамене по диамату завалить
меня по поручению партбюро взялся Вася Ельмеев. Наслы­
шанный, что я ревизионист, Вася задавал дополнительные во­
просы такого рода:
— Так значит, по-вашему, сознание первично?
Профессор Резников, председатель комиссии, в конце
концов не выдержал:
— Прошу не задавать экзаменующемуся глупых вопросов.
И тут обошлось.
Я поехал в Омск преподавать философию.
Статью с латинским названием «Status quo», главное,
что было инкриминировано нам по делу, я написал поздней
осенью 1956 года. «Мы не можем жить согласно поговорке —
кто старое помянет, тому глаз вон», — так начиналась эта
статья.
В первой ее части, называвшейся «Культ личности и стали­
низм», я пытался марксистски «взглянуть окрест себя». У меня
получалось, что не обожествление Сталина было первопричиной
«нарушений законности», а, напротив, нарушение законности,
ставшее системой, имело следствием культ фактического главы
аппарата насилия.
Во второй части («Демократия и диктатура») я излагал
тогда еще не еретическую мысль о том, что общенародного
государства не может быть: когда оно станет общенародным,
его просто не будет. Выборность всех должностных лиц, сме­
няемость их, установление им окладов не выше средней зара­
269

ботной платы рабочего — вот благодаря чему власть, возник­
шая в результате пролетарской революции, отомрет сама собой.
В третьей и последней части, озаглавленной «Чего мы хо­
тим?», содержались, согласно обвинительному заключению,
«требования, направленные на изменение политического строя»:
я хотел гласности общественной жизни, всенародной реабили­
тации жертв сталинского террора и всенародного покаяния
участников его, гарантий от рецидива бериевщины. Потом «де­
мократии вместо бюрократии» и еще, кажется, «передачи проф­
союзам функций управления производством».
Вся статья от начала до конца была пересыпана хлесткими
фразами. Особенно отягчила мою участь последняя: «венгерский
народ сказал свое слово, армия перешла на его сторону, а гос­
безопасность повисла в воздухе».
Статья эта была напечатана в четырех экземплярах. Ее чита­
ли многие, кое-кто даже переписывал. Экземпляры были изъяты
при обыске у меня и моих подельников в июле 1958 года.
Думаю, что хлесткие фразы сыграли роль катализатора в моем
процессе. Но, конечно же, процесс имел бы место и без них. Об­
винительное заключение квалифицировало «Status quo» как
«документ программного характера».
Виновным я себя не признал.
II
НЕОБХОДИМОЕ ДОПОЛНЕНИЕ
Статью Молоствов распечатал в четырех экземплярах и ши­
роко знакомил с ней своих сокурсников и приятелей. Более
того, читал ее на квартире у Гаранина, обычном месте встреч
студентов-философов. Леонтий Гаранин, тоже студент, был на­
много старше их всех (р.1927), воевал, окончил войну в звании
сержанта, был награжден медалью «За отвагу», вступил в пар­
тию и к этому времени стал парторгом курса. Он был женат,
жил своим домом, и дом его стал притягательным местом, где
за чаем друзья-студенты могли обсуждать волнующие пробле­
мы. По университетской классификации того времени, Гаранин
тяготел к «ревизионистам», но в целом, разумеется, был вполне
ортодоксален, хотя и доброжелателен к своим увлекающимся
друзьям. На одной из таких встреч Молоствов и прочитал свою
работу, вызвавшую интерес и споры.
270

Его друзья-«ревизионисты», по-видимому, обеспечили этой
статье и дальнейшее хождение. По крайней мере, известно, что
Евгений Козлов (позже Борискин охарактеризует его просто
как «адъютанта Молоствова») читал ее в студенческом общежи­
тии университета, а вероятно, были и другце.случаи, оставши­
еся в тени. Вряд ли вся эта активность долго оставалась в
секрете для надлежащих властей. Однако никакой организацион­
ной деятельности студентов-философов усмотреть во всем этом
было невозможно, а потому все дело как «незрелое» подлежало
дальнейшему наблюдению.
Весной 1957 г. Молоствов и его друзья окончили университет
и разъехались по местам своих назначений. Сам Молоствов
был направлен в Омск преподавать философию в Омском
сельхозинституте, Козлов — в Курган, работать инструктором
Курганского обкома ВЛКСМ, Гаранин остался в Ленинграде
преподавать философию в Высшей школе профдвижения. Все
они вступили друг с другом в активную переписку, обменива­
лись мнениями по наболевшим вопросам (кое-какие из этих
писем вскоре окажутся случайно попорченными на почтамтах,
вскрытыми «с целью установления адресата», сданными «куда
надо» и подшитыми к делу). Особенно активно переписывался
Молоствов с Козловым и Николаем Солохиным, в то время
студентом-пятикурсником филологического факультета (отделе­
ние журналистики) ЛГУ. Солохин раньше тоже учился на фило­
софском, и их знакомство восходило к тому времени. Среди
друзей Солохин был известен под прозвищем «дедушка универ­
ситетской демагогии», которое он заслужил, выступив на уни­
верситетском митинге по случаю открытия XX съезда. Тогда
он высказался в том духе, что решения съезда будут несомнен­
но хорошими* только вот жизнь у нас, товарищи, плохая. Ре­
шения съезда, как известно, оказались такими, что «выпад»
пришлось оставить без последствий.
В своих письмах молодые люди обменивались многими не­
осторожными фразами, которые им припомнили потом. Моло­
ствов в письме к Козлову заявил, что «каждый из нас должен
создавать вокруг себя нравственное поле», а Солохин подверг
сомнению правдивость газеты «Правда». В марте же 1958 г.
Молоствов отправил Солохину письмо, в котором говорил о
том, что начал новую работу, которая, разумеется, «потрясет
мир» (имелись в виду тезисы по Гегелю, которых он, впрочем,
так и не написал). Вскоре после этого он был откомандирован
в область, проверять работу философских кружков среди парт­
актива, к отцу же его пришли из «угрозыска» и попросили
271

разрешения пустить в дом на несколько дней двух оперативни­
ков, потому что в доме напротив «готовится преступление». И
действительно, несколько дней подряд, пока сын был в отлучке,
а утром из дома все уходили на работу, два молодых человека
регулярно являлись в дом заниматься неизвестно чем. Через
много лет человек, живший в квартире над ними, уже умирая,
признался, что в эти же самые дни к нему тоже пришли «оттуда»
и установили свою «аппаратуру» (которую сняли только после
суда в Ленинграде).
Приближалось лето, время первого их отпуска, который все
они хотели провести в Ленинграде с друзьями. О предстоящей
встрече много писалось. Козлов в письме обмолвился: «съезд
философствующей братии». Это уже было «дело».
Встретиться им дали. Ликвидация была приурочена ко вре­
мени разъезда. 23 июля 1958 г. уезжавший в Курган Козлов
неожиданно столкнулся на перроне Московского вокзала с дав­
ним их антагонистом Комаровым. Несмотря на былую непри­
язнь, Комаров радостно бросился к Козлову и поцеловал его.
Удивленный неожиданной встречей, Козлов сел в вагон. Когда
поезд тронулся, к нему подошли некие люди в штатском, обви­
нили его в краже дамской сумочки и предложили предъявить ве­
щи для осмотра. В вещах была обнаружена рукопись «Status
quo», переписанная собственной рукой Козлова. Он был снят с
поезда и на машине доставлен в ленинградский Большой Дом.
А в следующие два дня были проведены обыски у всех
выпускников философского факультета. Кроме Козлова, в эти
дни были арестованы Молоствов, Солохин и Гаранин. У всех
нашли по машинописной копии «Status quo». Допрошены были
несколько десятков сокурсников и друзей арестованных. Коекакой обличительный материал был добыт. Тот же Борискин с
испуга не только уверял следствие в том, что Молоствов
физически принудил его защищать Ахматову и Зощенко, но и
обвинял его во «врожденном ревизионизме». Было установлено
по крайней мере 9 читателей статьи Молоствова, но из со­
бранных материалов усмотреть сколько-нибудь явственную
«деятельность» было невозможно. Расчеты на «съезд» оказа­
лись неоправданными.
Осложняла положение арестованных философов главным
образом сама принадлежность к идеологическому сословию,
к «своим». Вина каждого выглядела следующим образом. Ав­
торство Молоствова (он его не отрицал) и распространение им
статьи были установлены быстро. Против Козлова свидетель­
ствовало чтение в общежитии и факт собственного переписыва­
272

ния. С Солохиным и Гараниным дело обстояло хуже. В отноше­
нии Солохина не было даже доказано, что он читал имевшийся у
него экземпляр (он все отрицал), так что, кроме писем, про­
тив него была еще таинственная пометка в записной книжке:
«манифест рабочего класса», что могло быть интерпретировано
как некая злонамеренность. И это было все.
Экземпляр же «Status quo», изъятый у Гаранина, имел
пометки, из которых явствовало, что Гаранин с мнениями
Молоствова не согласен, так что для него оставалась только
роль хозяина на чтении. Потом на суде прокурор сформулиру­
ет главную претензию к Гаранину следующим образом:
— Как могли вы, фронтовик и член партии, не схватить
Молоствова за шиворот и не доставить в Комитет государст­
венной безопасности?!
Этим риторическим вопросом, пожалуй, все претензии к
Гаранину и исчерпывались.
На следствии Козлов и Солохин старались все отрицать,
но признали свою виновность; Молоствов «деятельность» отри­
цал и виновным себя не признавал, а Гаранин, по сути заме­
шанный в деле менее всех, не только отрицал какую-либо ви­
новность, но и доказывал провомерность и правильность инкри­
минируемых им действий и речей. Весь собранный следствием
небогатый материал с присовокуплением должного количества
внушительных формулировок был скомпонован в обвинительное
заключение, и материал был направлен в суд.
Первый раз Ленинградский городской суд по делу группы
Молоствова собирался в октябре 1958 г. На суде все обвиня­
емые заявили себя невиновными. Здесь же, на суде, Гаранин
решил принять тактику своих подельников и отступил от заня­
той им на следствии боевой позиции (которая ему, фронтови­
ку, была проще и ближе) и стал высказываться в духе своей
непричастности, тем более, что его несогласие с Молоствовым
было зафиксировано документально в деле. Тут в зал суда
влетела его жена, публично заявив, что порывает с ним, пото­
му что он предатель своих друзей. Еле через сочувствующий
обвиняемым конвой удалось ее убедить, что все делается по
общему уговору. В результате все отрицали виновность и кри­
минальность своих действий и формулировали свою позицию как
лояльную, в духе XX съезда. Суд назначил: Молоствову — 5 лет,
Гаранину — 5 лет (сказалось раздражение его поведением), Солохину — 4 года, Козлову — 3.
Этот приговор по протесту Генерального прокурора был от­
менен Верховным судом РСФСР «за мягкостью».
273

Второй раз Ленгорсуд собрался в декабре 1958 г. Перед
судом Гаранин и Молоствов оказались в соседних камерах и
вступили в контакт перестукиванием. Гаранин счел, что «насту­
пила реставрация сталинизма и терять нам нечего, кроме чести»,
и предложил снова вернуться к более твердым формулировкам.
Так они и сделали. Это совпало с намерениями суда, стремивше­
гося в свете указаний сверху «дать побольше». На этот раз при­
говорили их так: Молоствову — 10, Солохину — 10, Гаранину —
8, Козлову — 6 лет.
Теперь Верховный суд счел, что дали «чересчур» (в это вре­
мя как раз готовился переход на новые основы уголовного зако­
нодательства, по которым максимум за «пропаганду — агита­
цию» предполагался 7 лет вместо прежних 10). Окончательно по
кассации вышло: Молоствову — 7, Солохину — 6, Гаранину — 5,
Козлову — 4 года.
После суда приятели были разосланы по лагерям: в Воркуту
(Молоствов), Тайшет (Солохин), в Мордовию (Гаранин и Коз­
лов). К 1960 г. все они попали в Мордовию, в Дубровлаг.
Здесь в январе 1960 г. произошла замечательная и приобрет­
шая некоторую известность сцена встречи Молоствова с Борис­
киным, который оказался к тому времени преподавателем фило­
софии Мордовского университета в Саранске. Борискин был на­
правлен для прочтения лекции «Миф о Христе» обитателям зоны
7-1 Дубровлага, где в то время уже разворачивался «экспери­
мент» с верующими и куда незадолго до этого попал Молоствов.
После окончания лекции «врожденный ревизионист» встал и по­
просил разрешения задать вопрос. Вопрос оказался таким:
— Гражданин лектор доказывал нам тут, что Христа как
исторической личности не было. Но сможет ли он доказать нам,
знающим его, что не было и Иуды?
Зал взорвался от восторга и заулюлюкал, начальство за­
металось в растерянности, Борискин исчез. Молоствову дали
семь суток штрафного изолятора и вскоре перевели на 3-е л/о.
Там в этом же году он оказался в центре сопротивления
разразившейся «культурной революции» краснопевцевцев. После
конфликта с Меньшиковым, когда Молоствов несколько наивно
потребовал, чтобы тот не лгал в своих доносах, он был за­
клеймен стенным плакатом такого содержания: «Молоствов —
это анархист, прикрывающийся марксистской фразой. Такие ти­
пы, как он, смыкаются с чифиристами, отказчиками, нарушите­
лями, злопыхателями и политическими хулиганами».. Начальст­
во сделало свои выводы: семь суток штрафного изолятора и пе­
ревод на полгода на штрафной (10-й) лагпункт.
274

А к осени 1961 г. в ходе эксперимента администрации по
отдельному содержанию «политиков» подельники впервые
встретились вместе на 17-м л/о. Все они к этому времени
оказались внутренне далеки друг от друга.
Солохин побывал в Тайшетских лагерях (Озерлаг), где уча­
ствовал в лагерных беспорядках (неповиновение конвою, когда
колонна з/к села надороге и отказалась идти), отсидел на
штрафном в Дубровлаге, а после на той же «тройке», уже вме­
сте с «демократами», оказывал сопротивление краснопевцевской
команде.
Гаранин (вместе с Козловым) побывал на «бесконвойке» в
Сасово, где вместе с Обушенковым пытался наладить лагерное
самоуправление, а на досуге писал работу по марксистской
эстетике — о прекрасном. «Пиши, генерал {это за сержантское
звание), — прекрасное — это партийность в чувственной фор­
ме», — зубоскалили местные остроумцы.
С Козловым они разошлись еще там. Козлов считал, что
Гаранин много «выступает», активничает и «нарывается», а
Гаранин укорял Козлова в обывательских тенденциях и реко­
мендовал ему «почитывать Гегеля».
Все они освободились по концу срока, и все разъехались
в разные стороны. Козлов — на северный Кавказ, где быстро
женился и постарался забыть все происшедшее (поцелуй Ко­
марова произвел на него сильное впечатление). Гаранин — в
Минск, где стал специалистом в области белорусского языка
и литературы, хорошим, добросовестным работником. Солохину удалось вернуться в Ленинград, прописаться и устроиться
на работу в районную газету, где он и работает с тех пор.
Зачем были посажены эти люди — до сих пор непонятно никому.
Сам Молоствов вполне сохранил верность своим социали­
стическим убеждениям. Во время заключения был постоянным
сочленом компании «марксистов». Освободился в 1965 г., в
1966-67 гг. лечился от лагерного туберкулеза, а затем повел
жизнь кочующего сельского учителя (преподавать стал немецкий
язык и, если позволяли, историю). Вместе с женой (тоже
учительницей) и двумя дочерьми скитался по школам отдален­
ных районов Карелии, Омской и Псковской областей — устраи­
вался, куда брали и где давали жилье, обычно в обреченные
к закрытию школы с несколькими десятками учеников. Послед­
ние годы работал в школе деревни Рвы, в 38 км от города
Дно. «Романтики с брегов Невы! Куда же вы? — На Дно, во
Рвы», — гласит посвященная ему друзьями эпиграмма. Работу
и миссию сельского учителя полюбил и принял. У местного
275

начальства пользовался уважением — всегда готов был к защи­
те «униженных и оскорбленных». В 1973 г. вызывался на до­
прос по делу лагерного товарища Евгения Кузина, в 1974 г.
привлекался по делу Сергея Пирогова (был обыскан и допро­
шен). В 1976 г. вместе с Борисом Вайлем выступил в печати
по поводу смерти товарища по заключению Б.Ф.Леонова («Па­
мяти узника и человека» в Хронике №45). Написал мемуарные
записки: «Моя феноменология» и «Ревизионизм—58».
Из «феноменологии»:
«— Ты все еще марксист? — спрашивают меня.
— И буду им, — отвечаю, — буду до тех пор, пока не поте­
ряю чувство юмора».

4. КИШИНЕВ — ДСС
Осенью 1960 г. в школу-восьмилетку поселка Тузлы (Белгород-Днестровский район Одесской области) пришел новый учи­
тель математики — Николай Федорович Драгош. Несмотря на
свои 27 лет, он был уже опытным и квалифицированным учите­
лем, окончившим заочно физико-математический факультет
Одесского университета. Но администрация школы, разумеется,
не знала, что Драгош к этому времени уже вполне определил­
ся в своем неприятии существующей в стране политической
системы и склонялся к мысли о необходимости активного дей­
ствия. По его мнению, источником всех бед страны был «культ
личности», сложившийся естественно, вследствие монополии
власти и диктатуры компартии, и только демократизация
всей общественной жизни и многопартийность могли бы препят­
ствовать его возрождению. Эти взгляды Драгоша разделяли
многие его знакомые (не появившись в «деле», они так и оста­
лись анонимами), сочувствовал ему брат — Владимир Драгош,
студент Кишиневского института искусств (Консерватории),
но сам Драгош тяготел к действию и искал людей действия.
Здесь, в Тузлах, он такого человека наконец нашел.
Николай Тарнавский был еще моложе Драгоша. Он родился
в 1940 г. в Кировоградской области на Украине в семье слу­
жащих. В 1941 г. его родители, оставив ребенка с бабушкой,
276

ушли в партизаны и действовали там так успешно, что вскоре
оккупационные власти объявили за их головы крупные возна­
граждения. Мать в 1944 г. была арестована и расстреляна нем­
цами, а отцу удалось перейти линию фронта и присоединиться
к Красной армии. После войны он вернулся на родину воспиты­
вать сына. Сам Николай, окончив школу, поступил учиться в
Александрийское педучилище, после которого в 1959 г. был на­
правлен по распределению работать учителем труда в Тузлы.
Оба Николая быстро сошлись. И однажды между ними
произошел решительный разговор.
— Сам видишь, что кругом делается, — сказал Драгош. — А
как ты полагаешь, можно ли здесь что-нибудь изменить?
— Да я как-то не задумывался, — ответил Тарнавский.
— А если самим попробовать организовать новую партию?
— Дело стоящее, — солидно подтвердил тот.
Так они основали свою новую партию — «Демократичес­
кий союз социалистов» (ДСС), вполне социалистическую и кон­
ституционно лояльную. Драгошу в это время было 27 лет, Тарнавскому — 22 («В двадцать два года стать особо опасным
государственным преступником!!» — со вкусом выговаривая
все страшные слова, ахал потом на допросах прокурор Полуэк­
тов). Они были молоды и даже надеялись на успех.
Счастливый случай не замедлил. Завхоз их школы внезапно
перешел работать директором межрайонной типографии в Татарбунары. Тарнавский, сославшись на материальное неблагопо­
лучие, немедленно уволился из школы и отправился к нему
устраиваться на работу печатником. Удалось. За полтора года
работы в типографии достаточное количество шрифта, бумаги и
краски было им накоплено и вынесено (назначенная впослед­
ствии ревизия, разумеется, никаких недостач не обнаружила).
Можно было переходить к новому этапу.
На новый год Драгош перевелся работать в поселок Серпневое (Тарутинского района) в вечерне-заочную школу-десяти­
летку, а в октябре туда же, в Серпневое, но в дневную
школу-восьмилетку запросом удалось вытребовать и Тарнавского. Уволившись из типографии, он сложил весь свой типограф­
ский припас в громадный чемодан и, дав знать Драгошу те­
леграммой о своем приезде, тронулся в путь. На перроне
станции Бессарабка — условленном месте встречи — Драгоша не
оказалось (телеграмму, известное дело, принесли назавтра), а
вот пиво там было. И, оставив чемодан у заборчика, Тарнавский
нырнул в буфет. Когда он вышел, то увидел, что драгоценную
277

ношу уносит милиционер. Этого он вынести не мог и бросил­
ся выручать чемодан.
— Что, твой? — спросил блюститель порядка.
— Мой!
— А что у тебя там? Сейчас проверим!
— Да там... для школы... в Серпневое... шрифт...
— Забирай, — махнул рукой страж, которому возиться с
этим неподъемным чемоданом, да еще с оторванной ручкой,
не хотелось.
Весь 1962/63 учебный год был посвящен техническим про­
блемам. Сначала два учителя должны были разработать кон­
струкцию простейшего печатного станка (рычажный пресс), за­
тем сделать чертежи, затем озаботиться изготовлением деталей.
В основном станок был сделан руками учеников восьмилетки
на уроках труда. Учитель выдавал эскизы — дети по ним рабо­
тали. К весне 1963 г. станок был готов. Установили его в ста­
рой печке на квартире Драгоша. Они решили напечатать газету
под названием «Правда народа» с обращением к гражданам
страны и разослать ее в разные города по почте в конвертах.
Для этого нужно было собрать как можно больше адресов, и
летом 1963 г. Владимир Драгош (во время каникул) и Тарнавский (снова уволившись из школы) совершили объезд страны с
этой целью. Они собрали более 6000 адресов в Москве, Ленин­
граде, Киеве, Минске, Риге, Одессе, Харькове, Донецке, Росто­
ве. В основном, искали адреса студентов. Отдав адреса брату,
Владимир Драгош вернулся в Кишинев и был призван в армию.
Тарнавский же сделал попытку поступить на философский фа­
культет Киевского университета, но не поступил и осел в Киеве,
устроившись работать столяром в РСУ. Здесь он стал завязы­
вать связи со студентами и довольно быстро вошел в круги
местных оппозиционеров и нонконформистов, однако те в боль­
шинстве своем были украинскими националистами, и идеи демо­
кратического социализма особой поддержки у них не встречали.
За время работы в Серпневом Драгош зарекомендовал себя
сильным специалистом, и, так как школа числилась в отстаю­
щих, летом 1963 г. его назначили директором школы. Действи­
тельно, за один учебный год ему удалось превратить ранее
неблагополучную школу в школу «передового опыта», о кото­
рой писала областная пресса и поминалось на совещаниях. То­
гда же, став директором, он принял на работу учителя био­
логии Ивана Чердынцева.
Чердынцев родился в 1938 г. в Петропавловске (Казахстан­
ском). С детства бегал на станцию собирать уголь для печки
278

(посылали родители). Так и привык к тому, что станция —
источник всех благ. С компанией подростков начал забираться
в товарные вагоны и брать сначала по мелочам, потом покрупному. Стал «краснушником» (железнодорожный вор по кон­
тейнерам). Попался на краже радиоприемников. Был арестован,
обвинен более чем по десяти эпизодам крупных взломов, при­
говорен к длительному сроку лишения свободы. В лагере, про­
читав приговор, его отправили было к «ворам», но он избрал
другую судьбу: работал, учился, вышел досрочно. После осво­
бождения уехал в Донбасс, стал шахтером. Вступил в комсомол,
занимался общественной работой, награждался почетными гра­
мотами. После окончания десятилетки поехал в Одессу посту­
пать на биофак в ОГУ (была у него мечта еще с лагеря —
стать биологом). Вступительные экзамены сдал успешно, но
вместо зачисления его пригласили на заседание приемной комис­
сии и, упирая на то, что в университете маленькая стипендия,
рекомендовали идти на вечернее или заочное отделение. Ссылки
на мечту, комсомольскую работу и грамоты не помогли — на
дневное не взяли. Оформился на заочное, стал искать в Одессе
работу — не прописали, стал ездить по соседним областям —
не прописывали нигде, а кое-где даже выставляли под подписку о
выезде в 24 часа. Тут его, отчаявшегося, Драгош в своем районо и встретил, приветил, в школу к себе взял и в ДСС принял.
(Текст «Правды народа» Драгош составил незадолго до того.)
Но старые дрожжи в Иване еще сидели. Когда подошло вре­
мя печатать текст, Драгош обратился к нему:
— Иван, кассу надо сделать.
— Это можно. Где будем делать — в Бессарабке или в Одес­
се возьмем?
— Что ты! Деревянную кассу надо сделать — для шрифта!
— А-а... ну это тоже можно.
Осенью они текст набрали и приступили к печати. «Правда
народа» объемом в четверть листа была сделана ими в четыре
полосы, как маленькая газета. Текст содержал обращение к на­
роду и программу ДСС.
А события уже начали их торопить. Осенью 1963 г. на
телеграфных столбах в Серпневом появились рукописные ли­
стовки антихрущевского содержания. Накатили черные «Волги»
КГБ, началось следствие. По почеркам злоумышленники были
скоро обнаружены. Они оказались учениками местной школы,
восьмиклассниками (что станок Тарнавскому неведомо для себя
делали). Две девочки замыслили и сочинили, один мальчик ис­
полнил. Трое. Организация. По малолетству решили ограни279

читься педагогическим воздействием с привлечением местных
учителей. Драгоша тоже привлекали. Если вечером сам «Правду
народа» печатаешь — такие истории нервируют.
А зимой примчался Тарнавский. В декабре 63-го он вдруг
получил письмо от отца. В письме отец напоминал сыну о
своем партизанском прошлом, о наградных тысячах марок за
свою голову, о матери и требовал немедленно бросить пороча­
щие знакомства и обратиться к лояльности. Из письма было
видно, что сведения о сыне отец получил от своего давнего
товарища по партизанству майора КГБ Сидоренко из Кирово­
града. Наколай бросился на родину выяснять подробности,
поговорил с отцом, съездил в Кировоград к Сидоренко. Вы­
яснилось, что наводили о нем справки в связи с киевской
компанией украинских националистов, с которой он общался
(все они давно под наблюдением были). Николай искренне до­
казывал, что он не самостийник. Отец и Сидоренко поверили,
а Николай тут же полетел в Серпневое к Драгошу: «Скорей
печатай, а то возьмут, и ничего не успеем!»
К весне 1964 г. 1300 экземпляров «Правды народа» были
готовы, и в апреле Драгош и Чердынцев начали развозку ти­
ража по распространителям. Идея была такая — произвести
отправку перед 1 Мая из Ленинграда, Киева, Минска, Киши­
нева и Одессы примерно равными долями, чтобы нельзя было
определить источник. В качестве распространителей, кроме
Драгоша, Чердынцева и Тарнавского, привлекли знакомых через
Владимира Драгоша студентов Кишиневского института ис­
кусств: Постолаки, Чемыртана и Кучеряну (Кучеряну должен
был посылать из Кишинева, а Постолаки и Чемыртан — из
Минска и Ленинграда). Но тут планы дали осечку. Чемыртан
не смог поехать, и Драгош его взял с собой в Одессу, а
Постолаки просто не поехал, потратив деньги, выданные на
поездку, и поэтому в «день икс» — 26 апреля — основная масса
писем оказалась отправленной из Кишинева. А 1 Мая Драгош
еще разбросал «Правду народа» и по Одессе.
В начале мая в различных городах страны «Правду народа»
начали сносить в КГБ. Москва произвела статистический ана­
лиз мест отправления — все показало на Кишинев. Местное
КГБ начали трясти звонки из столицы: «Ищите!» Когда на­
пряжение достигло предела, раздался звонок из дальнего рай­
она — обращение ДСС к народу обнаружили в дальней молдав­
ской глубинке, в деревне Кобыльне. Начальник следственного
отдела КГБ МССР капитан Остапчук Б.Р. так и сел, схватив­
шись за голову: «...мать! Уже и по крестьянству пошли!»
280

Но зато тут же вся оперкоманда подхватилась и понеслась
в Кобыльню. «Кто приезжал в последнее время?» Быстро уста­
новили, что приезжал студент из Кишинева Чемыртан. Взялись
за его отца.
— Сын что-нибудь привозил?
— Нет.
— Ну, сиди.
И посадили в КПЗ. На трое суток. А сами почерки на экс­
пертизу у всего села собирать стали (обращения были подло­
жены в почтовые ящики председателю колхоза и секретарю
парторганизации в надписанных конвертах). Экспертизу прове­
ли — никого не нашли. И тут, как на грех, один из рас­
следователей бумажку у арестанта в КПЗ увидел и сообразил —
у этого-то одного и не проверяли! Проверили — сошлось. Даль­
ше все просто было. Выяснили — Сергей Чемыртан три «Прав­
ды народа» привез с собой и отцу сказал:
— Вот привез три листовки.
— Против кого?
— Против коммунистов.
— Давай сюда, — сказал отец.
Отобрал, в конверты разложил, надписал и по ящикам
разнес.
Сергея взяли 14 мая. На следующий день были арестованы
Постолаки и Драгош, 16-го — Чердынцев, а 19-го уже приехали
за Тарнавским в Киев. Всех свезли в Кишинев. Кучеряну, у
которого была жена и маленький ребенок, не арестовывали,
и он до суда проходил под подпиской о невыезде. Владимира
Драгоша арестовывать не стали — не распространял. След­
ствием руководили нач. следотдела Остапчук и прокурор по
надзору Полуэктов. Следователи: Ларионов, Мамалыга и дру­
гие.
Верховному суду МССР досталось судить всех шестерых
19 сентября 1964 г., как раз за двадцать пять дней до снятия
Хрущева и в бывшем уделе нового руководителя. Разумеется,
Москву запросили, но там, по-видимому, было не до провинци­
ального процесса, и все говорило за строгость.
Процесс провернули за один день. Драгошу и Тарнавскому
дали по семь лет, Чердынцеву и Постолаки — по шесть, Куче­
ряну и Чемыртану — по пять. Всех отправили в Мордовию.
В лагере они разошлись.
Постолаки стал работать в КВЧ, руководил самодеятельно­
стью, срок отсидел весь. Кучеряну и Чемыртан осенью 1967 г.,
отсидев по три с половиной года, вышли по помилованию.
281

Драгош поначалу во всех зонах Мордовии так и продол­
жал благополучно работать учителем математики в лагерных
школах, пока летом 1970 г. на 19-м лаготделении, где сло­
жилась напряженная обстановка в отношениях зэков с админи­
страцией, ему не пришлось принять участие в коллективной
голодовке протеста (восемнадцать человек голодали шесть
дней)*. После голодовки четырех организаторов, в том числе
Драгоша и Тарнавского, отправили во Владимирскую тюрьму,
откуда они и освободились в мае 1971 г. по окончании своего
срока.
Иван Чердынцев в лагере заболел туберкулезом, долго ле­
жал в туберкулезном бараке, затем был переведен в общую
зону. Летом 1967 г. на 11-м лаготделении он попал в штраф­
ной изолятор с выводом на работу в специальное рабочее
помещение тюремного типа, расположенное внутри общей зоны.
Оно специально не охранялось (работавших там зэков просто
запирали на замок на весь день), а потому решетка там с дав­
них времен была подпилена, чтобы «штрафников» могли под­
кармливать их товарищи из зоны. Но в этот раз «штрафники»
просто вылезли через окно и разбежались по зоне. Поимка их
оказалась сопряженной с сопротивлением (тем более, что коекто успел приложиться к спиртовому мебельному лаку), и
разъяренное начальство отдало всех под суд за хулиганство.
Всем участникам побега добавили сроки заключения (Чердынцеву добавили три года) и отправили во Владимирскую тюрьму.
Позже он вернулся в зоны Мордовии, в 1970 г. принимал уча­
стие в голодовке на 19 лаготделении со своими подельниками.
Освободился он в 1973 г.
После освобождения Николай Драгош вернулся в Серпневое и продолжал работать учителем математики до 1972 г.
Затем он переехал в Кишинев, а через 2 года, в 1974 г., эми­
грировал из СССР. Сейчас живет в ФРГ, работает опять-таки
учителем математики, печатается.
Его брат Владимир, благополучно отслужив в армии, окон­
чил Консерваторию и стал солистом Кишиневской оперы.
Николай Тарнавский после освобождения сразу же поселил­
ся в Кишиневе, работал маляром, женился. В 1979 г. эмигри­
ровал, живет в Канаде.
Иван Чердынцев стал близок к национально-религиозным
кругам и журналу «Вече», живет в Москве.
* См. «Хроника текущих событий», №23.

282

Начальник следственного отдела Остапчук в 1976 г. в воз­
расте 46 лет был отправлен на пенсию, после того как на
партсобрании Управления ему было выражено недоверие в связи
с тем, что он разрешил в Кишиневе прописать Драгоша и Тарнавского. Работает адвокатом.
А прокурора Полуэктова, по слухам, арестовали в 1975 г.
за взятки (впрочем, о суде над ним слухов нет).

От редакции
Публикуя работу С.Д.Рождественского, мы ставим своей целью не только
заинтересовать широкого читателя, но и, по возможности, привлечь внимание
к разрабатываемой теме. Мы просим всех, имевших то или иное отношение к
истории самодеятельных политических объединений, -оказать содействие в ра­
зысканиях, проводимых автором.
Мы были бы благодарны за всякую помощь: от исправления фактических
неточностей в публикуемом тексте до собственных воспоминаний и любых раз­
мышлений на данную тему.
Особенно мы просим откликнуться непосредственных участников событий.
В первую очередь нас интересуют воспоминания о самом существе дела, но, кро­
ме этого, мы хотели бы получить некоторые сведения, необходимые для ста­
тистической проработки темы: возраст, образование, семейное положение и т.д.
(на момент ареста), даты ареста и суда (судов), инкриминированные статьи
кодекса, срок по окончательному приговору, срок отбытый, основания освобож­
дения (конец срока, зачеты, пересмотр дела и т.п.), хронология лагерных пере­
мещений по зонам, основные вехи жизни после освобождения.

283

ИЗ

ИСТОРИИ.КУЛЬТУРЫ

Е.И. Замятин
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ОТ ОСНОВАНИЯ И ДО СЕГО ДНЯ
Публикация В.Троицкого

Публикуемый текст — это шуточная история одного из наиболее известных
послереволюционных издательств. Напомним поэтому только самые основные
факты из жизни «Всемирной литературы».
Договор о создании издательства был подписан 4 сентября 1918 Горьким
(как представителем литературно-издательской группы — Горький, А.Н.Тихонов, И.П.Ладыжников, З.И.Гржебин) и Луначарским — наркомом просвещения
РСФСР. Договор и смета (6,5 млн. руб.) были утверждены СНК, а ВСНХ пере­
дал в распоряжение издательства типографию газеты «Копейка». Заведующим
издательством, политически ответственным за его работу и одновременно ко­
миссаром типографии был назначен Горький. Первоначальный план состоял в
издании за три года (срок договора) библиотеки классиков западных литератур
— 800 томов «основной» серии (по 20 печ.л.) и 2000 брошюр «народной» серии
(по 2-4 печ.л.). Формально издательство находилось в ведении Наркомпроса, по
сути же было совершенно самостоятельным. Отбором книг для перевода, обсуж­
дением структуры томов, выбором редакторов и переводчиков занималась
специально образованная Коллегия экспертов, члены которой утверждались
группой основателей издательства.
Весной 1919 Горький добился расширения и без того грандиозной програм­
мы: было постановлено издать все шедевры не только западных, но и восточных
литератур, и для этого была создана Восточная коллегия экспертов. Одновре­
менно почти вдвое (до 1500 томов) был увеличен предполагаемый объем «основ­
ной серии». При издательстве организуется подсобная библиотека (постепенно
разросшаяся до 70 тыс. книг), студия для обучения мастерству перевода, которой
руководили члены Коллегии экспертов; роскошные каталоги «Всемирной лите­
ратуры» выходят на четырех языках*.
* Каталоги были отправлены по почте многим иностранным писателям и
политическим деятелям — «дабы пролетарии Запада а также А.Франсы, Уэллсы
и разные Шейдеманы видели воочию, что российский пролетариат не токмо не
варвар, а понимает интернационализм гораздо шире, чем они, культурные люди,
и что он в самых гнусных условиях, какие только можно представить себе, сумел
сделать в год то, до чего им давно пора додуматься». (Из письма Горького Ленину в январе 1919. М.Горький. С О Б Р А Н И Е С О Ч И Н Е Н И Й . Т.29, М.,1955, с.388).
287

Усилиями многих литераторов в короткий срок были переведены, отредак­
тированы и снабжены квалифицированными предисловиями сотни книг. Но
лишь немногие из них увидели свет. Уже к июню 1919 было полностью подго­
товлено к печати 3 тыс. печ.л., к августу 1920 — еще столько же (или даже
несколько больше). Однако издала «Всемирная литература» за это время лишь
53 книги и брошюры общим объемом 476 печ.л. В 1921 рукописи продолжали ин­
тенсивно поступать, но за весь год не было издано ни одной книги. Традиционно
указываемые причины провала гигантского горьковского предприятия: дефицит
бумаги, непокупаемость классической литературы в условиях гражданской вой­
ны, ее «непригодность для целей агитации и пропаганды» — видимо, спра­
ведливы.
При такой низкой продуктивности даже у тех, кто взялся за работу в на­
дежде на «небывалый расцвет культуры» и «важнейшую просветительную роль»
«Всемирной литературы», все иллюзии должны были пропасть довольно быст­
ро, не позднее чем к концу 1920 — началу 1921. Но смысл существования
«Всемирной литературы» отнюдь не исчерпывался ни количеством выпущенных
книг, ни «привлечением старой интеллигенции к сотрудничеству с Советской
властью» (такова общепринятая в советской науке точка зрения. См., напр.:
О.Д.Голубева. Г О Р Ь К И Й — И З Д А Т Е Л Ь . М., 1968, с.112).
Главное заключалось в том, что в первое советское трехлетие, с его голодом
и смертями, для множества писателей и переводчиков издательство стало
средоточием духовной жизни, культурным убежищем. Здесь получали профес­
сиональную работу, обсуждали сделанное со специалистами, спорили о харак­
тере комментариев — словом, здесь совершалось то, что только и могло заста­
вить интеллигента-гуманитария поверить в реальность и ценность своего сущест­
вования в мире хаоса и разрушения*.
И. еще одно, не менее важное: «всемирные литераторы» пытались помочь
своим авторам выжить физически. Горький откровенно заявлял Луначарскому,
что издательство «является для огромного большинства сотрудников единствен­
ным источником их существования» («Архив А.М.Горького». Т.Х1У, М., 1976,
с.98). Коллегия экспертов распределяла заказы независимо от репутации ре­
дакторов и переводчиков в глазах новой власти. Гонорары выплачивались не
после издания книг, а частично после сдачи готовых рукописей и окончательно
после подписания корректур. Благодаря этому правилу оказалось возможным
выплатить гонорары сотням литераторов**. Когда деньги почти перестали чтолибо значить, издательство пыталось дополнить или вовсе заменить гонорар
продовольственным пайком (обычно пшеном или рыбой). («Удалось наладить
одну очень хорошую операцию. Мы даем Мурманскому парткому РКП 50-60
комплектов наших изданий, а они взамен выдадут пудов 200 соленой рыбы (трес­
ка, пикша, сельди)», — находим в редакционной переписке лета 1921.) Конечно,
и гонорары, и пайки были недостаточны для нормального существования, но
* Ср. в известном заявлении руководителей издательства в зарубежную
прессу: «...все они [члены Коллегии экспертов — п у б л.] сходятся на убеждении,
что в наше трудное и страшное время спасение духовной культуры страны воз­
можно только путем работы каждого в той области, которую он свободно из­
брал себе прежде». — Цит. по: Ч У К О К К А Л А . М., 1979, с. 195.
** Известны случаи, когда оплачивались рукописи, вовсе не заказанные
«Всемирной литературой» и не имевшие шанса быть в ней изданными. Так,
в мае 1919 были выданы гонорары Блоку, Кузмину, Мережковскому, Ремизову
и др. за невышедшие сборники, принятые у них ранее Редколлегией Союза дея­
телей художественной литературы.
288

все-таки оказывались важным подспорьем во времена, когда закрытие независи­
мых газет, журналов и издательств отрезало писателям почти все возможности
заработков.
Идеологическая независимость «Всемирной литературы», ее самостоятель­
ность в выборе того, что и как печатать, огромные суммы, затрачиваемые ею
(при малом количестве изданных книг), приводит уже в 1920-21 к острым
столкновениям с Госиздатом РСФСР, которому издательство формально под­
чинялось с лета 1919. Взаимные претензии «Всемирки» и Госиздата рассматрива­
ла весной 1921 комиссия ЦК РКП(б). В этот раз Горькому удалось отстоять
автономность «Всемирной литературы» в рамках Госиздата (по этому поводу
есть даже утвержденное Политбюро 19.03.1921 специальное Постановление), но
осенью 1921 Горький уехал за границу, и в его отсутствие борьба разгорелась
с новой силой.
С началом нэпа деятельность издательства оживляется. Оно переходит на
хозрасчет, приступает к печатанию популярных на книжном рынке современных
зарубежных авторов. При издательстве начинают выходить пользующиеся
спросом журналы «Современный Запад» и «Восток». Но все это, улучшив
экономическое положение «Всемирной литературы», не может решить вечный
конфликт с Госиздатом. В результате, в декабре 1924 издательство перестает
существовать.

Уже с середины 1920-х появляются публикации (в основном, связанные с
именем К.И.Чуковского и подытоженные в 1979 изданием Ч У К О К К А Л Ы ),
дающие представление об особой внутренней атмосфере «Всемирной литерату­
ры». Эта атмосфера определялась контрастом между грандиозностью планов
и результатами работы, между горьковскими заявлениями об общечеловеческой
культурной и гуманистической миссии «Всемирной литературы» и реальностью
Петрограда времен военного коммунизма и красного террора. Контрасты по­
рождали ощущение призрачности, экстерриториальности «Всемирки» в револю­
ционной России и, одновременно, ироническую самооценку «исторического зна­
чения» трудов и дней издательства.
Из текстов такого рода наиболее известна блоковская С Ц Е Н А И З И С Т О Р И ­
Ч Е С К О Й К А Р Т И Н Ы « В С Е М И Р Н А Я Л И Т Е Р А Т У Р А » (Александр Блок.
С О Б Р А Н И Е С О Ч И Н Е Н И Й , Т.З, М.-Л., 1960, с.422-425). В нашем распоряжении
— еще несколько образцов «домашней» литературы издательства. Из них пол­
ностью мы публикуем К Р А Т К У Ю И С Т О Р И Ю ... , автором которой является
Евгений Замятин, а из Е Ж Е Г О Д Н И К А « В С Е М И Р Н О Й Л И Т Е Р А Т У Р Ы » и
«драмы» Р У К А В С Е В Ы Ш Н Е Г О И З Д А Т Е Л Ь С Т В О С П А С Л А печатаем только
характерные отрывки (см. Приложение).
К И С Т О Р И И Замятин обращался трижды: в 1921 и 1922 — во время тра­
диционных празднований Рождества в издательстве — и в последний раз 16 де­
кабря 1924 года, в день, когда все находившиеся тогда в Петрограде члены
Коллегии экспертов сделали записи в Ч У К О К К А Л Е по случаю закрытия «Все­
мирной литературы». Этот лист воспроизведен в издании 1979 года. Здесь,
среди прочих откликов (А.А.Смирнова, Н.О.Лернера, А.Л.Волынского,
С.Ф.Ольденбурга, В.М.Жирмунского и других), над рисунком М. Л .Лозинского,
изображающим кита (Госиздат), приготовившегося проглотить утлую лодчонку
(«Всемирную литературу») находим:
289

«История Всемирной литературы. Часть III и последняя.
Слопали!
По неграмотности -fЕвг. 3/амятин/»
Таким образом, мы предлагаем вниманию читателя первые две части того
текста, с третьей частью которого он уже знаком по Ч У К О К К А Л Е .
Надо помнить, что, прежде всего, замятинская И С Т О Р И Я — произведение
художественное, к тому же шуточное, и его нельзя, конечно, воспринимать
как традиционный «исторический источник». Показательно в этом смысле, что,
повествуя об «ужасных событиях» и «великих бедствиях», автор сознательно
умалчивал о событиях истинно трагических — смерти Ф.Д.Батюшкова в марте
1920, А.А.Блока в августе 1921, о расстреле Н.С.Гумилева в том же месяце.
Этих ушедших из жизни членов Коллегии экспертов автор в круг персонажей не
вводит. Все же в И С Т О Р И И мы находим немало подлинных сюжетов, «кусочков
жизни»: голод, эмиграцию интеллигенции (за границу уехала почти половина
членов Коллегии экспертов), борьбу с Госиздатом, аресты осени 1922 и мно­
гое другое.
Кого же мы видим среди действующих лиц И СТОРИИ*!
Зи новий — Зиновий Исаевич Гржебин (1869-1929), художник, занявшийся в
1905 издательским делом. Был близок к Горькому. Заведовал до лета 1919
техническим отделом «В.л.», отвечал за коммерческую сторону дела. В 1919
организовал собственное «Издательство З.И.Гржебина». Осенью 1921 выехал за
границу, вел широкую издательскую деятельность, разорился, умер в нищете
(будучи сотрудником советского торгпредства в Париже).
А в гу с т М аксим — Максим Горький, инициатор создания «В.л.». Благодаря
его личным дружеским связям с Лениным и другими вождями большевиков,
издательство смогло просуществовать первые три года. От руководства изда­
тельством фактически отошел задолго до своего отъезда за границу в октя­
бре 1921.
К о р н и й — Корней Иванович Чуковский (наст, имя Николай Васильевич Кор­
нейчуков, 1882-1969), к моменту создания издательства — блестящий язвитель­
ный критик, входил в Коллегию экспертов «В.л.», ведал изданием англоамериканской литературы.
Ц еза р ь Тихон — Александр Николаевич Тихонов (1880-1956), по образова­
нию горный инженер, друг Горького, с 1915 главный его помощник в издатель­
ских делах (редактор-издатель журнала «Летопись» и газеты «Новая жизнь»,
владелец издательства «Парус», бессменный зав. редакцией «В.л.»). По отзыву
Чуковского, «единственный среди нас деловой человек, очень властный и
требовательный» ( Ч У К О К К А Л А , с.205). После закрытия «В.л.» был редакто­
ром альманахов «Круг», издательств «Федерация» и «Academia», возглавлял
редакции серий «История фабрик и заводов», «Жизнь замечательных людей» и
др. В составе архива Тихонова (хранится в ИМЛИ) — масса документов «В.л.».
Б раун — Федор Александрович Браун (1862-1942), профессор Петербург­
ского университета с 1900, филолог-германист. В Коллегии экспертов
руководил немецким отделом (вместе с А.А.Блоком). В 1920 по командировке
Наркомпроса выехал в Германию, в 1923 стал профессором Лейпцигского
университета, но еще долго сохранял советское гражданство.
Л еви н-сон, сы н Л еви н — Андрей Яковлевич Левинсон (1887-1933), критик,
знаток балета. Во «В.л.» вел (вместе с Н.С.Гумилевым) отдел французской
литературы. За границу уехал в начале 1921 (хлопотал с середины 1920)
«для изучения текущей литературы» (из ходатайства Горького Луначарскому).

290

Сразу после отъезда порвал с Советской Россией, резко нападал в эмигрант­
ской печати на Горького.
«Зачат ый п о д ви н о гр ад н ой л о зо й » —Григорий Леонидович Лозинский
(1889-1942), литературовед, переводчик, в Коллегии экспертов ведал испанской и
португальской литературой. В советских публикациях упоминается глухо и ино­
гда смешивается со своим братом Михаилом Леонидовичем, занявшим после
эмиграции Г.Л. его место в Коллегии экспертов.
С и лъверсван , он же С еребрян ы й Л еб е д ь — Борис Павлович Сильверсван
(1883-1934), филолог-скандинавист, член Коллегии экспертов не ранее чем с
начала сентября 1921. К этому же времени относится его знакомство с будущей
женой Евдокией Петровной Струковой (она же П рекрасная Е вдоки я ), секретарем
«В.л.», давней сотрудницей А.Н.Тихонова (секретарствовала еще в «Летописи»).
Обстоятельства неожиданного для окружающих их совместного отъезда за
границу в конце 1921 нам неизвестны.
Василий — Василий Михайлович Алексеев (1881-1951), филолог-китаист,
профессор Петроградского университета с 1918, член-корреспондент РАН с 1922,
академик с 1929. Член Восточной коллегии экспертов со времени ее основания
(апрель 1919).
И оаким бен -Л еви — Аким Львович Волынский (Хаим Лейбович Флексер,
1863-1926), знаменитый критик-идеалист, искусствовед, страстный балетоман,
руководитель Школы классического балета («Хореографического техникума»).
В Коллегии экспертов вел отдел итальянской литературы. Псевдоним намекает
на страстную защиту Волынским (в статьях и докладах) значения иудаизма для
мировой культуры.
Б р а уд — Евгений Максимович Браудо (1882-1939), критик, музыковед,
«медоточиво-любезный профессор» ( Ч У К О К К А Л А , с.205). Вошел в Коллегию
экспертов во второй половине 1919. После отъезда Ф.А.Брауна и смерти
А.А.Блока руководил отделом немецкой литературы. Автор массы вступитель­
ных статей к книгам, издаваемым «В.л.» (в издательстве бытовала шутка о
специально изобретенном приборе для написания вступительных статей —
Браудографе).
Э вген ес — автор И С Т О Р И И , Евгений Иванович Замятин (1884-1937),
член Коллегии экспертов, руководил, вместе с К.И.Чуковским, изданием англоамериканской литературы и Литературной студией при «В.л.». В 1931 выехал
за границу, сохранив советское гражданство.
И гн о т ус — Игнатий Юлианович Крачковский (1883-1951), арабист, член
Восточной Коллегии экспертов с апреля 1919. В 1921 был избран действительным
членом РАН.
Л у к у л л о в д р у г П авел, им енуем ы й также Е лисеем — Павел Елисеевич
Щеголев (1877-1931), историк и пушкинист, в начале 1920-х редактор-издатель
журнала «Былое». Во «В.л.» подрабатывал редактурой. В И С Т О Р И Ю попал
по причине своей солидной комплекции, являвшейся предметом постоянных
шуток окружающих.
П р о р о к Бож ий И о н а — Илья Ионович Ионов (Бернштейн, 1887-1942),
старый большевик, руководивший издательским делом в Петрограде в первое
десятилетие Советской власти. По характеристике Чуковского, «сварливый,
бездарный и вздорный маньяк» (К.Чуковский. С О В Р Е М Е Н Н И К И . М., 1967,
с.433). Брат З.И.Лилиной — первой жены Зиновьева.
Фидея (верная) — Вера Александровна Сутугина-Кюнер (1892-1969), рабо­
тала в издательстве с момента его основания, сначала техническим сотруд­
ником (подсчитывала строчки для оплаты поэтических переводов), затем —
после отъезда Е.П.Струковой — стала секретарем редакции. После закрытия

291

«В.л.» была переведена в ГИЗ, где работала до 1931. В 1935 была выслана из
Ленинграда. Жила сначала в г.Данилове Ярославской области, затем в Куй­
бышеве и в Сенгилее Ульяновской области. В Ленинград вернулась после 1956.
Пробовала писать воспоминания о «В.л.» и о поэте В.А.Зоргенфрее, с которым
была очень дружна, но, кажется, не закончила эту работу. В 1960-х она перепе­
чатала сохранившиеся у нее образцы шуточной литературы «Всемирки» и один
из экземпляров подарила писательнице Р.Зерновой. От нее эти тексты попали к
нам. Возможно, что при перепечатке В.А.Сутугина допустила какие-то ошибки,
но исправить их мы не можем, т.к. не имеем возможности сверить находящуюся
в нашем распоряжении машинопись с исходным экземпляром.
Замятинская И С Т О Р И Я писалась для «внутреннего пользования», для
«посвященных», поэтому для нынешнего читателя в ней немало темных мест.
Объяснить некоторые из них мы пытались в примечаниях, остальные станут
понятны при более полном изучении «Всемирной литературы».

Часть первая
Подобно многим царствам, Всемирная Литература возни­
кла среди воинственных кликов, и дыма пожарищ, и мечного зво­
на, в дни, когда пред силою железа склонились многие могу­
щественные властители1. Один из них, именем Зиновий, первым
принес жертву богам завоевателей, после чего тотчас был по­
ставлен ведать сокровищницей Августа Максима, но жертва его,
как мы впоследствии узнаем, была не от сердца, и в душе сво­
ей он затаил месть.
Август Максим заложил основание царству на Невском, 64,
и первый год его правления был явно благословлен богами.
Из окрестных пустынь ежедневно притекали многочисленные
караваны переводчиков и, раскинув пестрые шатры, торговали
плодами своих земель, получая по 250 бумажных сиклей за
лист, чего в те древние и изобильные времена с избытком
хватало на приобретение одного фунта хлеба. Влекомые слухами
об изобилии, стекались во множестве ученые мужи из готских,
франкских, халдейских, вавилонских, индийских, египетских и
иных стран2.
Два юных менестреля, оставив тлетворный обычай писания
стихов о прекрасных дамах, ежедневно составляли азбуки для
просвещения покоренных Августом диких племен3. Два корифея
Дионисовых плясок, забыв о жертвах неистовому и прекрасному
Богу, явились во дворец Августа, смущая ученых мужей видом
украшенных виноградными листьями тирсов4. И, наконец, при­
шел человек из страны, где удивленный чужеземец видит у граж­
292

дан не языки, но смертоносные змеиные жала, что составляет
там гордость равно старцев и юношей. Человек этот, именем
Корний, пришедши на Невский, 64, знаком показал, что жела­
ет принести жало в жертву Богам, после чего всенародно
изъято у него было жало, а в уста ему вложен был язык
некоего благостного и доброго старца.
Так в первый год правления Августа Максима процветала
земля Всемирной Литературы, добродетель и любовь к отечест­
ву была велика, поля и жены равно плодородны.
Но уже три бледные Сестры, прядущие нити человечес­
ких судеб, усталые, задремали, перепутались нити, и над бла­
годатной страной нависла туча нежданных и ужасных событий.
Первым же из них была жестокая месть сказанного выше Зи­
новия.
Был великий и светлый день: исполнилось 50 лет Августу
Максиму, и все племена Всемирной Литературы, многоголосые
и разноязычные, как весенний лес, собрались на Невском, 64,
дабы оказать Августу надлежащие почести. Весь день звонили
медные языки колоколов и людей. Мужи, жены и дети длинной
чередой подходили и возлагали цветы и ветви у подножия
статуи Августа и подносили ему для благословения младенцев
обоего пола, и в золотых кадильницах курили ему фимиам.
От синих благовонных дымов многие лишались сознания, но
и лишенные сознания продолжали говорить, так что никому не
заметно было странное действие этих волшебных курений, и ни­
кто не видел, как из-под тоги вынимал Зиновий исписанные
арабскими цифрами кусочки папируса и клал их в кадильницы5.
Когда же настало утро и дыхание розовоперстой Эос про­
гнало дым, то все изумленно увидели незнакомые стены, шкафы
и диваны, и спрашивали друг друга: «Где мы?», — и опоясанный
мечом привратник Михаил отвечал: «На Моховой, 36». С вопля­
ми и рыданиями бросились на Невский, 64, но здесь в дверях
встречал их Зиновий и, зло торжествуя, спрашивал: «Вам кого?
Здесь издательство Гржебина». И с ужасом узнавали, что си­
лою чар и волшебных курений пленен Август Максим6.
С того дня уже не видели больше Августа Максима во Все­
мирной Литературе, и власть принял некий юноша, 35 лет или
более, именем Тихон. Правление этого нового цезаря было
обильно многими происшествиями и бедами. Юноша этот
рожден был под знаком Скорпия, о рожденных же под Скорпием
так сказано в гороскопе Брюса: «Сей есть природы и естест­
ва Скорпия, студен и мокр, наклонения же Марса, сиречь
непрестанен и немирен, тело свое украшать охотник, и помыш­
293

ления его к великой любви жен, но не весьма плодороден;
счастье имеет купить и продавать; смерть же его будет от
дьявольского привидения или от деяний женских»7.
Под темным знаком Скорпия — скорби и скудости — текла
жизнь на Моховой, 36, и происходили многие вещие знамения.
Когда заседали мужи Совета, внезапно погасали светильники,
как бы от ветра. Каждый пятый день недели неведомая, в
черных вретищах, женщина неслышными шагами проходила
сквозь закрытые двери — и за нею, так же неслышно, свя­
щенное и зловещее животное египтян — кошка. И, подъятые
невидимой рукой, на глазах у всех исчезали папирусы и
книги8.
Вслед за знамениями и видениями явилась болезнь, дотоле
неведомая и получившая теперь название Дельфской, по имени
оракула в Дельфах. Пораженные этой болезнью мужи Совета
истекали словами, как истекает кровью воин, насквозь пронзен­
ный звонко летящей стрелою9. А затем начался голод и мор, и
опустели сокровищницы цезаря, несчастно рожденного под зна­
ком Скорпия. Женщины из племени переводчиков толпами при­
ходили к цезарю Тихону и протягивали к нему младенцев, рож­
денных в изобильные времена Августа Максима, и, раздирая на
себе одежды, обнажали перед Тихоном иссохшие груди и требо­
вали денег. Он же платил им по 25000 бумажных сиклей за
лист, но даже и одного фунта хлеба нельзя было купить на
них, ибо были там обозначены письмена кушитские, хамитские
и иудейские, и, опасаясь наказания от подлинных Богов за
нечестие, никто не хотел брать этих сиклей и менять их на
хлеб10.
И вот однажды ночью проходил Тихонмежду освещенных
зеленым серпом Дианы и молчаливых стен, когда из зеленого
сумрака вышли, подобно дочерям Горгоны, переводчицы и по­
требовали не языческих, но истинных денег. С привычной
твердостью цезарь отвечал им: «Завтра», и тогда переводчицы
кинулись на него и, ударяя его железными посохами нещадно,
переломили ему ногу. И лишь наутро Тихон был поднят
шедшими к источнику за водой и перенесен во дворец. Но о
происшедшем цезарь строго запретил разглашать, и лишь не­
многие знали, как сломана была его нога. Народу же сказано
было, что сломал ногу цезарь, упав с колесницы.
После этого происшествия началось запустение и уныние и
еще больше скудость во всем. Охладел пепел перед алтарями
богов, в портиках храмов пауки невозбранно плели паутину,
294

и лишь в храме Весты, как прежде, пылал ярко огонь, рачитель­
но блюдимый Евдокией, верной служительницей Богини.
Тем временем смятение и страх вошли даже в защищенные
железной мудростью сердца мужей Совета. И вот один из них,
именем Браун, что значит темный или коричневый, явился к це­
зарю Тихону и сказал ему так: «Скудость в нашей земле,
проклятой от богов, и вся жизнь наша под знаком Скорпия.
Дай мне сиклей, и привезу тебе товаров из Готских стран».
И, облобызав, отпустил его Тихон. И каждый вечер, когда Феб
окрашивал кровью своей весь запад, восходил Тихон на стены, и
с ним истомленные жены и мужи, и все, приложив ладони к гла­
зам, смотрели с надеждой в даль: не заклубится ли пыль под
копытами коней, везущих Брауна из Готской страны, но попрежнему дорога была желта и пустынна.
Тогда пришел к Тихону другой муж Совета, именем Левин­
сон, что значит из великого колена Левия, и сказал Тихону:
«Нет прощенья Брауну. Дай мне сиклей, и я поеду в Готские
страны, чтобы привезти оттуда товаров и Брауна, заковав его
в железа». И, облобызав, отпустил его Тихон. И каждый вечер,
когда из желтых становились розовыми камни на стенах, все
восходили и с надеждою смотрели вдаль, но никого не было
видно.
Тогда пришел к Тихону третий муж Совета, о котором зна­
ли, что зачат он был под виноградною лозой, и сказал Тихону,
что поедет в Готские земли и привезет товаров, и Брауна, и
сына Левия, надев на них цепи. Облобызав, отпустил его Тихон.
Но и этот, подобно двум прочим, не вернулся, прельщенный
мерзкою красотою готских жен. Узнав о том, Август Максим,
преодолев силу волхований Зиновия, сам пришел к Тихону и
сказал ему так:
— Нехорошо. Я поеду в Готские земли и привезу в оковах
Брауна, и сына Левия, и зачатого под виноградною лозою, и
товаров.
И, уехав,также не вернулся, прельщенный готскими женами.
Тогда, скорбный и томный, как дерево с почерневшей от
ледяного Борея листвой, пришел Тихон в храм Весты, где попрежнему ярко пылал огонь, поддерживаемый верной Евдокией.
И, низко поклонившись, сказал ей цезарь:
— Ты одна неизменна, — и щедро вознаградил ее.
И одному из немногих оставшихся мужей Совета сказал:
— И ты неизменен, да будет благословенно имя твое Сереб­
ряный Лебедь, — ибо имя его было Сильверсван, что значит
Серебряный Лебедь.
295

Серебряный Лебедь отвечал Тихону:
— Так, цезарь, неизменен я, как серебро, и чисты мои по­
мыслы, как лебединые крылья. Мне верь. Дай мне сиклей, и я
привезу от готов Брауна, и сына Левия, и зачатого под лозой,
и Августа Максима. И клянусь: завтра утром увидишь меня
здесь — и их со мною.
И, облобызав, с спокойным сердцем отпустил его Тихон, и с
спокойным сердцем пришел утром на Моховую, 36. Но, входя,
почувствовал: зимним холодом повеяло на него. И увидел: по­
крытый пеплом алтарь строгой Весты и лежит на полу развязан­
ный пояс, и узнал Тихон пояс Евдокии, и спросил:
— Что значит это? И где Евдокия?
Отвечали ему с рыданием и воплем:
— Ночью сегодня Сильверсван и с ним тридцать всадников
ворвались в храм Весты, и Сильверсван, связав нас, похитил
прекрасную Евдокию.
И затворился Тихон, и пробыл у себя весь день и всю ночь, и
никто не видал его. Когда же вышел, то был он уже не юноша,
но зрелый годами муж, и так сказал народу:
—' Храните мудрость мужей и целомудрие жен. Мне же вну­
шено богами самому пойти в Готские земли и, разрушив чары
готских жен, привезти назад Брауна, сына Левия, и зачатого под
лозой, и Августа Максима, и Серебряного Лебедя, и прелест­
ную Евдокию.
Народ же и мужи Совета растерзали на себе одежды и вос­
клицали: «Горе нам. Горе», — ибо знали, под Скорпием рожден
Тихон и суждено ему погибнуть от деяний женских, и не было
случая, чтобы изрек ложь гороскоп Брюса. И каждый вечер вос­
ходили на стены и смотрели вдаль, но желта была даль и пу­
стынна, и не вернулся Тихон, опутанный золотыми сетями, ибо
как бы из золота волосы у готских жен11.
Как младенец привычным ртом припадает к материнской
груди, хотя бы и не было в ней молока, так и мужи Совета,
лишившись цезарей, все же заседали привычно в опустелых чер­
тогах на Моховой, 36, хотя не было здесь ни продажи, ни купли,
и не оглашались стены пестрым, разноязычным говором пере­
водчиков. И в эти последние дни восстал среди мужей Сове­
та один, именем Василий, что значит Цезарь или Князь, ибо
был он, как обнаружилось позже, князем многих китайских и
иных племен. И, наущенный восточными демонами, стал этот
муж проповедовать некий новый язык, соблазняя всех вместо
Теккерей говорить Сакры, вместо Соути — Сазы, вместо Перси
— Песы, вместо Бернэй — Бены. И в простоте все многократно
296

повторяли за ним эти страшные слова, не ведая, что это имена
подчиненных ему китайских и иных племен, сильных чернокни­
жием и волхованием, и одним лишь словом обращающих дев в
жен и производящих смертельный смех и великие неистовства12.
И вот, призванные силой заклинания, в белый и тихий ве­
чер 25-го декабря, Моховую, 36 несметными полчищами осадили
Сакры и Сазы, Шанзы и Песы, Бены, Серапионы13, хвостатые
и пестрые, иные о трех ногах, иные с четырьмя глазами, иные
в звериных шкурах, иные же почти без одежд, и ворвались в свя­
щенные стены, и разрушили установленный богами порядок
шкафов и стульев, и началась варварская музыка, и скаканье,
и бесовские игры, и мужи Совета, забыв о чадах и о всех
постигших отечество бедах, искали забвения в вине и в объя­
тиях чужеземных женщин.
Так кончился третий год в землях Всемирной Литературы.
Четвертый же начинается сегодня, и чем он кончится — ведано
лишь троим бледным Сестрам, управляющим судьбами людей,
и царств, и самих Богов14.
Евг. Замятин.
25 декабря 1921 г.
СПб.

Часть вторая
Те времена, о каких мне ныне должно повествовать вам, —
времена изобилия, но равно и времена сатанинской волшбы,
восстания лжепророков, великих бедствий и знамений небыва­
лых. И как некогда великий Равви изгнал торгующих из храма,
так теперь, в отмщение, торгующие изгнали его из храмов,
разнося звон бумажных сиклей и неистовый шум торговли всю­
ду — даже в тихую доселе обитель Всемирной Литературы15.
Народами же Всемирной Литературы продолжал тогда пра­
вить цезарь Тихон из рода финикийских купцов, отчего ум его
был остр в торговых делах. А старейшим в Совете был мудрый
Иоаким бен-Леви, деливший свою жизнь поровну между изуче­
нием священных книг и созерцанием танцев прекрасных дев из
Бактры, Дакии, Вавилона и Шебы16. Ибо от круговращения, —
учил он, — подобного круговращению семи небесных сфер, и
дух, вращаясь, дионисийски возносится к небу. И еще так
297

говорил он: «Когда взираешь на плавные приседания танцую­
щей девы, то ощущаешь ясно, как по хребту струится ток
некоего драгоценного растительного масла»17.
Изречение это запало в финикийскую душу цезаря Тихона,
и он, никому не сказав, в непрестанных заботах о Всемир­
ной Литературе умыслил некоторую хитрость.
Подкупив рабыню в Яслях Искусства, как прозывался дом
Иоакима бен-Леви, цезарь Тихон проник в его спальню18. Здесь
он совлек с себя одежду, прикрепил крылья к ногам и, как
надлежало, фиговый лист — занял на пьедестале место Мерку­
рия, ибо он был во многом сходен с предприимчивым Богом.
И вот в таинственный час, когда Диана возносит в небо
холодный, как ее сердце, серебряный щит, — дверь заскрипела,
и бледный, изнеможенный великим зрелищем танцев — вошел
мудрый Иоаким, неся в руках некий сверток, обернутый
темной тканью. Не дыша, ждал цезарь Тихон, что произойдет
дальше, и глазам его представилось зрелище поразительное.
Иоаким бен-Леви осторожно развернул ткань и вынул оттуда
прозрачную хрустальную амфору, полную драгоценным расти­
тельным маслом. Затем, перейдя с амфорой к ложу, он от­
кинул исписанное письменами покрывало — и внизу, под ло­
жем, цезарь Тихон узрел сокровищницу мудрого Иоакима: це­
лые ряды сверкающих от огня амфор. Цезарь Тихон, забыв,
что он Меркурий, с своего пьедестала воскликнул: «Иоаким,
Иоаким! Отныне я знаю источник твоих богатств».
Устрашенный тем, что дотоле безмолвная заговорила ста­
туя Бога, — Иоаким бен-Леви поспешно скрылся. А цезарь,
поставив на место статую и захватив с собой, сколько мог,
амфор драгоценного масла, вернулся к себе во дворец на Мо­
ховую.
С того именно дня началось изобилие во Всемирной Лите­
ратуре. Продав часть масла Иоакима бен-Леви, цезарь Тихон ку­
пил хлеба, одежды, обуви, геркулеса — и в летние, напитан­
ные болотистой пылью и тишиной вечера Моховая оглаша­
лась звонким ржанием нагруженных онагров и веселыми разно­
язычными песнями народов Всемирной Литературы. Тем же
драгоценным маслом цезарь Тихон умащал дотоле непреклон­
ных властителей страны Госиздата, где, как известно, среди
людей и подобно людям, разнообразные деревья ходят, живут и
говорят, осеняя всех тенью. Так установлена была мирная
торговля даже с этими, обитающими среди скал, воинствен­
ными племенами19.
Но не от труда и благочестия, а от волшбы Иоакима бен298

Леви и коварства цезаря Тихона произошло это богатство, и
вскоре обнаружилось, кто невидимо управлял как описанным,
так равно и всеми следующими происшествиями.
Был вечер. Солнце, умирая, закрыло лик свой пурпурной то­
гой, как некогда Гай Юлий — чтобы не видеть кинжал предате­
ля Брута. В обагренном солнечной кровью покое заседали мужи
Совета. И вот встал один из них, по воле Рока носивший
имя, подобно звучащее имени Брута, — Брауд он звался — и
сказал им:
— Благородные мужи. Благо отечества прежде всего. Я и
мой друг Амадеус Гофман — предлагаем вместо драгоценного,
но неизвестным путем добываемого масла — изготовить и
продавать эликсир сатаны.
Как неразумная птица не может раскрыть ореховой скорлу­
пы и вынуть ядро, так ослепленные богами мужи Совета не
могли снять скорлупы с этих слов нового Брута и увидеть
то ужасное, что было внутри, но лишь неразумно состяза­
лись в том, как назвать эликсир: эликсир сатаны, эликсир
дьявола или же эликсир черта. И каждый из них всю свою
долгими ночными бдениями приобретенную мудрость расточал
лишь затем, чтобы, опорочив сатану и оклеветав черта, — превознесть дьявола. И когда старейший в Совете — Иоаким бенЛеви возгласил: «Кто за дьявола?..» — мужи Совета как один
подняли руки20.
В тот же момент нос у называвшего себя Брауд загнулся
клювом, на глазах у всех этот муж Совета вытянулся под
потолком, затем — как над рекою купающийся — склонился над
чернильницей, простирая сложенные руки, и нырнул головой
вниз — так что снаружи торчали лишь две тонкие — и все тонь­
ше — ноги, превратившиеся в обыкновенные обгрызенные ручки
для письма.
— Он отправился домой, — сказал ослепленный, как и все,
Иоаким бен-Леви и спокойно, первым — взял из чернильницы
ручку и скрепил протокол, предающий Всемирную Литературу
во власть дьявола. Едва лишь Иоаким бен-Леви поставил точку,
как с легким, но все же явственно слышным стоном опроки­
нулось навзничь солнце, забрызганное кровью и хлопьями
снега, кружась, посыпались неслыханные события и соблазны.
Наутро цезарь, взяв с собой, по обычаю, драгоценного
масла, отправился в каменистые горы Госиздата. Среди мужей
Совета в то время был один, носивший греческое имя Эвгенес,
что значит благорожденный, ибо родом он был из счастливых
греческих провинций. По странной игре случая, сказанный
299

Эвгенес и цезарь Тихон — лицом и всем телом даже до по­
следнего — были совершенно подобны друг другу. Был же
Эвгенес набожен, не знал ни вина, ни языческих ночных бде­
ний, ни прельстительных женских уст, но лишь писал благо­
честивые и поучительные истории, служа примером для многих.
В то самое время как цезарь покинул страну, Эвгенес, идя
в храм, услышал, как дьявол, принявший образ привратника
Михаила, приветствовал его так: «Да живет цезарь!» — и
тотчас же злое семя, запав в душу Эвгенеса, разрослось дре­
мучей чащей, населенной сатирами и дриадами.
Вернувшись из храма, Эвгенес вошел во дворец цезаря че­
рез триумфальный устланный пурпуром вход, и стража — как
перед цезарем — склонила перед ним знамена. Даже вернейшая
из домоправительниц цезаря — Фидея, что значит Вера — по
воле богов не увидела, что это не цезарь, но лишь коварно
похитивший вид цезаря Эвгенес21.
Войдя и дерзко воссев на трон цезаря, Эвгенес принимал
послов, творил суд и щедрой рукой расточал казну — ибо не
он собирал ее. Многие прекрасные женщины приходили в те дни
во дворец и спрашивали: «Здесь ли цезарь?» Фидея отвечала
им: «Здесь», — и проводила их в покои цезаря и ревностно
охраняла двери, ибо знала, что приходили те женщины, чтобы
дары свои и любовь принести цезарю, но не знала, что Эвгенес
коварно похищает принесенное цезарю.
Как игрок, распаленный удачей, все смелее и смелее бро­
сает кости, так Эвгенес, наущаемый дьяволом, простирал дер­
зость свою все дальше. И вечером, однажды, омывшись благо­
вонной водой, этот святотатец вошел в цезареву опочивальню,
где, окруженная рабынями, перебирая струны греческой лиры,
на одиноком ложе тосковала жена цезаря.
— О мой цезарь, — воскликнула она, простирая к нему
руки и все свое тело. — Ты вернулся нежданный, но тем
горячее бьется мое сердце. Вот, посмотри.
— Да будет благословенно твое сердце, — отвечал Эвгенес и
преступною рукою похитил биение из сердца.
И неизвестно что бь|шо бы дальше, ибо, по сказанному,
Эвгенес во всем до последнего был подобен цезарю Тихону.
Но в этот опасный миг в,опочивальню вошел подлинный цезарь,
только вернувшийся из суровых гор Госиздата.
Вскочив, во гневе, я&на цезаря — голосом, медно звучав­
шим, как боевая букцина, — сказала:
— Кто ты, дерзкий, осмелившийся войти ко мне, когда
здесь цезарь со мною?
300

Цезарь же Тихон отвечал:
— Безумная, или ты не узнаешь меня, супруга своего и цеза­
ря? Вот сандалии мои, еще серые от праха пустынь, ибо только
сейчас я из гор Госиздата и, даже не сменив одежды, стре­
мился к тебе.
Эвгенес же сказал:
— Не внимай словам дерзкого, хитростью желающего по­
хитить твою любовь. Вот руки мои — они еще в чернилах:
клянусь, ими я только что подписывал там, наверху, имя
цезаря.
С рассеченным надвое и истекающим кровью сердцем
жена цезаря, рыдая, воскликнула:
— Горе мне. Которому же из двух мне отдать объятия, не
совершая ужасной ошибки?
На что Эвгенес, по наущению дьявола,-сказал:
— Наибольшей жестокостью будет, если ты откажешь су­
пругу в том сладком отдыхе, ради которого он спешил по го­
рам и пустыням. Поэтому я полагаю, ты лишь в том случае с
уверенностью избавишься от ошибки, если отдашь свое сердце
обоим.
Но цезарь, обнажив меч, возразил с гневом:
— Довольно. Эту ночь ты будешь одна. А завтра я созову
мужей Совета, и ты увидишь, кто из нас цезарь. А ты, Эвгенес,
завтра увидишь свое последнее солнце.
Это жестокое слово цезаря Тихона исполнилось, но поиному, ибо сами боги взяли меч в свои руки, чтобы поразить
подписавших договор с дьяволом.
В ту темную ночь с грохотом сдвинулись хрустальные
небесные сферы, не иссякая лил дождь и песок на землю; листья
и камни, предупреждая, всю ночь непрестанно шептали одно и то
же какое-то слово. Но никто его не услышал.
И никто не услышал, как в Капитолий Всемирной Лите­
ратуры вторглись чужеземные воины. Первым же, к кому они
вошли, был коварный Эвгенес. Войдя к нему, его, обнаженного,
подняли с ложа и спросили:
— Кто ты и что делаешь?
Эвгенес отвечал:
— Если вы ищете цезаря — я не цезарь. Я лишь пишу
благочестивые и поучительные истории.
— Мы хотим знать, чему ты поучаешь. Читай.
И обнаженный Эвгенес читал им, а воины слушали, вложив
пальцы в нос, что было в их стране знаком презрения. А
затем сказали:
301

— Где же твое благочестие? Ты не пишешь слова единого
хвалы нашим истинным кумирицким богам и их статуям. Возь­
ми с ложа подголовье твое и покрывало и иди в темницу:
там будешь жить, пока не познаешь истинного благочестия.
И всадили его в темницу.
Затем вошли в дом к другому мужу Совета, именем Игнотус, что значит неведомый или на неведомых языках гово­
рящий, ибо в обширных землях Всемирной Литературы пра­
вил он арабскими и халдейскими племенами. И, увидав у него
всюду во множестве арабские письмена, так сказали ему:
— Как смеешь ты, нечестивый, молиться иным, нежели на­
шим кумирицким богам и их статуям?
На что Игнотус отвечал:
— Не молитвы это, но лишь амантные стихи шейха АбуТемана.
Воины же, в знак презрения вложив пальцы в нос, ска­
зали ему:
— Мы не знаем твоих мерзких арабских письмен. Возьми
покрывало твое и подголовье и иди в темницу: там будешь,
доколе не научишь нас мерзким арабским письменам, дабы
могли мы увериться, что ныне не лжет твой коварный язык.
И всадили его в темницу2*.
И пришли к третьему мужу Совета, именем Корний.
Когда пришли воины к Корнию, он в страхе, невзирая на
седину своих волос, внезапно размножился — и как боевыми
колесницами и катапультами, окружив себя двенадцатью своими
детьми, — жалобно закричал:
— Ужели, о жестокие, хотите вы гибели этих нежных мла­
денцев!
И сделал тайный знак одному из младенцев, который,
повинуясь, начал петь воинам свои стихи, сочиненные им нака­
нуне. Засунув пальцы в рот, что в их стране служило знаком
одобрения, воины долго слушали. Затем, убаюканные сладкой
музыкой, задремали. Корний же, взяв жену и младенцев,
скрылся в темной ночи и проводил с тех пор жизнь, скитаясь
в отдаленных лесах23.
Меж тем разверзшее ложесна небо все еще изливалось чер­
ным дождем, молнии перекрещивались, как бы зачеркивая слав­
ную историю Всемирной Литературы. Цезарь же Тихон пламе­
нел неправедным гневом на невинную супругу, — если правильно
только назвать супругу невинной. И во гневе приказал он зажечь
все светильники наверху во дворце, приказал принести зажигаю­
щих кровь асийских вин и призвать танцовщиц Иоакима бен-Ле­
302

ви. Не внимая мольбам казнохранителя Кателлана24, он горстью
брал золото по курсу Госбанка и кидал его женщинам, а те
перед ним кружились, маня его глазами, губами, мерной музы­
кой своих бедер. От взвеенного вихря одежд их тухли светиль­
ники, черное лицо ночи прижималось к окнам, гром, сотрясая
стены, предвещал небесный гнев, а неистовый цезарь Тихон, ища
забвения, пил вино уже не из чаши, но из полных до краев уст.
И здесь свершился над ним суд богов. Некая женщина, при­
няв на время насекомый вид, ужалила его в губу. Опьяненный
винами и грехом, Тихон ничего не заметил.
Но вот — бледное, как бы от ужаса, утро. Пробудившись
среди поваленных на пол светильников, разбросанных по полу
яств, опрокинутых чаш, цезарь крикнул раба. Раб вошел, но
только лишь взглянул в лицо цезарю, как, не в силах сдер­
жать себя, — засмеялся, зажимая рот рукой. Разгневанный
цезарь приказал взять его и казнить. И позвав Фидею, что
значит Вера, ибо до того часа была она вернейшей, — ей
сказал:
— Или уже не цезарь я? Взгляни мне в лицо.
Фидея, взглянув, засмеялась громко и убежала вон.
Еще не зная, но уже предчувствуя нечто недоброе, цезарь
спустился вниз к супруге, и так сказал ей:
— Вот я, супруг твой, Теперь, при свете Феба, ты узна­
ешь ли меня?
Но супруга, взглянув в лицо ему и громко смеясь, отвечала:
— Мой цезарь был подобен Фебу. Ты же... взгляни на себя,
жалкий лжец.
Цезарь схватил из рук ее серебряное зеркало — и увидел, что
губа у него распухла, как чрево женщины, носящей в себе дитя.
И не зная, что Эвгенес уже в темнице, цезарь вскричал:
— Ты победил, Эвгенес.
С того часа овладела им болезнь, поразившая некогда Иро­
да: каждая часть его тела — все вместе и всякая по отдельно­
сти — чесались неистово и от малейшего прикосновения росли,
подобно тесту, заквашенному искусной хозяйкой. И вскоре оби­
лием и размерами членов своего тела превзошел цезарь даже
Лукуллова друга Павла, называемого также Елисеем. А снару­
жи, меж тем, все громче неистовый грохот и вой волн, и
вопли народа. Как человек, выпивший чрезмерно вина, бежит,
рыча, качаясь и сбрасывая с себя одежды, так упившиеся дож­
дем воды Невы вырвались из гранитных одежд и, сокрушая все
на пути, катились по улицам, — и вот уже шипят и пенятся
303

на Моховой. В страхе народ звал богов и звал цезаря.
Цезарь вышел и, еле шевеля набухшей губой, с обычным вели­
чием произнес:
— Фя здесь. Фя с фами.
Но никто его не узнал — и он, в отчаянии, закрыв лицо
плащом, замешался в толпу и вместе со всеми слушал, как
выли в тысячи труб аквилоны, смотрел, как волны, подобно бе­
шеным быкам, с разбегу бились лбами в стены дворца.
И вдруг увидел: вскипела белая борозда, как бы след от не­
видимой галеры, из самого чрева волн — грозный водяной фон­
тан вверх. Затем всенародное — ах! — и на Моховой вынырнул
из воды кит, разинул ужасную пасть еще шире — и изрыгнул
в воду некоего человека.
Человек этот, вида дикого и необычного, фыркая, выплыл,
ухватился за блестящую, как мокрая сталь, спину кита, влез на
чудовище и, бия себя в грудь, закричал:
— Я пророк Божий Иона. Горе тебе, блудница вавилонская,
Горе тебе, нечестивая многоязычница. Горе тебе, не знающая
истинного Бога. Я послан от Иеговы, чтобы возвестить тебе
гибель. И вот, по воле Божьей, кит поглотит тебя.
Тогда, осеня себя крестным знаменем, цезарь Тихон вышел и
сказал киту:
— А ну попробуй.
Поощряемый сверху пророком, кит разинул огромную, ды­
шащую смертельным холодом пасть, ляскнул зубами, схватил
руку цезаря Тихона... В груди у каждого остановилось, как бы
на краю пропасти, сердце. Вот уже заглотил обе руки, вот
скрылась голова — и вдруг кит закашлялся, поперхнулся и извлек
Тихона обратно. Ибо пораженный, по мудрости богов, спаси­
тельной болезнью, был цезарь Тихон размеров нечеловечес­
ких, превосходящих даже размеры Павла, именуемого Елисеем.
Народ ликовал. Пророк во гневе ударил кита ногою, вновь
спрыгнул в воду и стал входить обратно во чрево кита. Когда
же видна была одна его голова, он, грозя рукою, прокричал:
— Горе тебе, горе. Мы еще вернемся25.
Вернутся ли они или нет — о том знают лишь Парки, держа­
щие нити человеческих судеб. Пока же восплещите и возрадуй­
тесь, ибо счастливой болезнью и мужеством цезаря Тихона спа­
сена была от врагов земля Всемирной Литературы26.
Евг. Замятин
СПб. 25-ХИ-1922 — 7-1-1923.
304

Примечания'

1 Первое сообщение в печати о создании «В.л.» появилось через несколько
дней после объявления «красного террора» («Известия ВЦИК» 10.09.1918.
Статья М А К С И М Г О Р Ь К И Й И К О М И С С А Р И А Т П Р О С В Е Щ Е Н И Я помещена
на 3-й полосе рядом со сводками с фронтов и рубрикой «красный террор»,
где приведены сотни фамилий расстрелянных по постановлениям ЧК. Ср. запись
Блока 24.09.1918: «Расстреляли в Валдае Меньшикова (нововременца) / . .. / Горь­
кий и Тихонов — договор с правительством на три года: издавать в типографии
«Копейки» под фирмой "Всемирная литература”». — А.Блок. З А П И С Н Ы Е
К Н И Ж К И . 1901-1920. М., 1965, с.428. Далее — А.Блок. ЗК, с. ...).
2 Говорится о наплыве в издательство желавших заработать переводами
(см. об этом в приложении I). Гонорары, которые платили во «В.л.» тогда, —
250 рублей («сиклей») за печатный лист перевода, были сравнительно высоки.
Согласно постановлению от 8.10.1918, зарплата в Северной области, центром
которой был Петроград, колебалась от 500 (тюремные сторожа) до 1200 (област­
ные комиссары) рублей в месяц — см.: П Е Р В Ы Й Н А Р О Д Н Ы Й К А Л Е Н Д А Р Ь
СОЮ ЗА К О М М У Н С Е В Е Р Н О Й О Б Л А С Т И . Пг., 1918, с.197-198.
3 Очевидно, имеются в виду А.А.Блок и Н.С.Гумилев. Под составлением
азбук для диких племен может подразумеваться или их работа над издательски­
ми планами «В.л.», или участие обоих поэтов в созданной при издательстве и
отделе театров и зрелищ Петросовета Комиссии исторических картин, которая,
по замыслу Горького, должна была инсценировать в популяризаторских целях
всю историю человеческой культуры.
4 Очевидно, имеются в виду А.Л.Волынский (см. о нем в предисловии)
и выдающийся филолог-классик Ф.Ф.Зелинский (1859-1944), автор глубоких
исследований об античном театре («дионисовых плясок»).
5 Пародийное описание празднования дня рождения Горького 30.03.1919
(Горький тогда ошибочно считал, что родился в 1869). Ср. репортерский
отчет: «Редкой в наши дни задушевностью отличалось / . .. / чествование
М.Горького» («Жизнь искусства», 2.04.1919). Здесь же см. тексты приветствен­
ных выступлений Ф.А.Брауна, А.А.Блока, 3.А.Венгеровой, А.Ф.Даманской,
Ф.Д.Батюшкова — «фимиам». См. также воспоминания К.Чуковского: «Бокалы
для шампанского были налиты чаем (без сахару), каждый участвующий получил
по роскошной лепешке величиной с пятак» ( Ч У К О К К А Л А , с. 198; на с.200 см.
фото, сделанное на юбилее).
6 Уже весной 1919 Горький почувствовал, что рамки «В.л.», ограниченные
только переводной художественной литературой, для него недостаточно широ­
ки, и с головой ушел в издательское начинание Гржебина, еще более гигантское,*
* Как почти всякий комический текст (особенно кружковый), замятинская
основана на иронических цитатах. Некоторые из них очевидны
(вроде пушкинского П Р О Р О К А в описании Чуковского), другие выявить бо­
лее сложно, но мы в данных примечаниях этим вопросом не занимаемся,
комментируя текст только с точки зрения исторической.

ИСТОРИ Я

305

чем «В.л.» (см.: Л Е Т О П И С Ь Ж И З Н И И ТВ О Р Ч Е С Т В А А .М .Г О Р Ь К О Г О . Т.З,
М., 1959, с. 126.). По мнению современного исследователя, «универсализм этого
издательства не знает себе равных в мировой издательской практике /.../ Гржебин брал на себя обязательство издать чуть ли не все, что написано человечест­
вом» («Лит. наследство». Т.80, М., 1971, с.675). Процесс размежевания «В.л.» и
«Издательства З.И.Гржебина» проходил летом 1919 и закончился в августе, ко­
гда «В.л.» переехала на Моховую, 36, оставив помещение на Невском, 64 (быв­
шую редакцию «Новой жизни») в распоряжение Гржебина. Особняк на Моховой
принадлежал раньше, по словам Чуковского, генеральше Хириной {И З Д Н Е В ­
Н И К А , 1919-1921. — «Вопросы литературы», 1980, №10, с.297. «Весь Петроград
на 1917» называет владелицу — Надеждой Александровной Хариной), по другим
сведениям, он был реквизирован у турецкого или греческого подданного
Кришьянца (который еще долго пытался судиться с издательством за свою ме­
бель). «Привратник Михаил» — швейцар издательства «седовласый Михаил
Яковлевич» (см. цит. стр. Д Н Е В Н И К А Чуковского).
7 Пародия на гороскопы известного Б Р Ю С О В А К А Л Е Н Д А Р Я .
8 «Гаснущие светильники» — видимо, имеется в виду частое отключение
электричества в Петрограде зимой 1919-20. Женщина с кошкой — сюжет неяс­
ный.
9 «Дельфская болезнь» — намек на частые (два раза в неделю), отнимавшие
массу времени и сил заседания Коллегии экспертов «В.л.», где велись общетеоре­
тические дискуссии, зачастую далекие от практической деятельности изда­
тельства.
10 Чудовищная инфляция заставляла издательство постоянно повышать
гонорары. Нам известны нормы оплаты на май 1920: за вступительные статьи,
предисловия и примечания — 4000 руб. за печ. лист; за переводы стихов —
от 7 р. 50 коп. до 18 р. 50 коп. за строку; за печатный лист переводов прозы —
от 1750 до 1950 руб. Смета издательства на 1921 составляла уже 150 млн. руб.
Отказ переводчиц принимать «сикли» с кушитскими и др. письменами означает
следующее: несмотря на то, что с 1919 уже были распространены советские
деньги, «В.л.» еще в 1920 продолжала расплачиваться с сотрудниками думскими
знаками («керенками»), потерявшими к этому времени всякую покупательную
способность.
м Предыдущие страницы рисуют картину эмиграции первоначального
состава Коллегии экспертов «В.л.», начавшейся сразу после заключения мирных
договоров Советской России с прибалтийскими государствами в 1920 и достиг­
шей своего апогея во второй половине 1921. Большинство сотрудников уезжали
в Европу по командировкам Наркомпроса. Последовательность отъездов (Бра­
ун, Левинсон, Г.Лозинский, Горький, Сильверсван со Струковой) отражена в
И С Т О Р И И верно. Отъезд Тихонова в конце 1921, описанный Замятиным, был
одной из его очередных командировок по делам издательства (Тихонов пытался
наладить печатание книг за границей), и вскоре он вернулся в Петроград.
12
Известно, что В.М. Алексеев выступил со специальным докладом на Кол­
легии экспертов, в котором предложил новую (фонетическую) транскрипцию ан­
глийских слов (см. в сб.: Л И Т Е Р А Т У Р А И К У Л Ь Т У Р А К И Т А Я . М., 1972,
с. 154). Неузнаваемость получающихся в русской графике имен и мотивирует шут­
ку Замятина. Обыгранные имена: Теккерея (Thackeray), Саути (Southey), Перси
— первого имени Шелли (Percy), Бёрни (Burney).
306

13 Шутка со словом Шанзы, возможно, имеет в основе название китайской
(Tshoung-tzeu), которая готовилась к печати издате­
льством. Серапионы — «Серапионовы братья», литературное содружество мо­
лодых петроградских писателей, оформившееся в начале 1921. Ядро его состав­
ляли участники литературной студии при «В.л.». Здесь речь идет об их учас­
тии в традиционном праздновании Рождества во «В.л.».

К Н И ГИ ПРИТЧЕЙ О Д А О

14 Конец 1921 — эпоха полной неопределенности в жизни «В.л.». Эми­
грация видных деятелей издательства, полное отсутствие продукции в 1921, исте­
чение срока договора Горького с СНК, наконец, отсутствие самого Горького —
все это ставило под сомнение возможность продолжения существования изда­
тельства.
15 Говорится о резком изменении работы «В.л.» в 1922, когда издательство
перешло на самоокупаемость. В связи с этим «В.л.» стала издавать современ­
ных писателей (Г.К.Честертона, Ж.Ромена и др.), возникла серия «Новости все­
мирной литературы», постепенно занявшая ведущее место в издательской про­
дукции. В 1922 на нее приходилось 9 книг из общего числа изданных 50,
в 1923 — 25 из 67, в 1924 в «НВЛ» вышло 23 книги (общее количество за
этот год неизвестно).
16 Называются древние страны: две известны из античных источников
(Бактрия, Дакия) и две из библейских — Вавилон и Шеба (в славянской тра­
диции — Сава).
17 Стиль статей и выступлений Волынского, а также его балетная школа —
тема постоянных пародий и шуток в кругу сотрудников «В.л.». Ср. в
Е Ж Е Г О Д Н И К Е В С Е М И Р Н О Й Л И Т Е Р А Т У Р Ы , где опубликован «доклад Во­
лынского» У Л Ь Т Р А Э К З Б И Ц И О Н И З М У А Ц Т Е К О В : «Я люблю ацтэков.
В них есть вообще что-то сверхкрасочное, адамантовое, эссенциальная эксцерпция. Когда вы смотрите на эти удивительные тела, когда вы ощущаете
космические упругости их девушек, вы проникаетесь теплотою мистики, вы весь
поднимаетесь навстречу предчувствуемому солнцу. Я люблю ацтэков. В них есть
нечто элогиастическое. Когда я читаю никем не прочитанные их письмена и
вижу баллон супрабога в элевации героической идеи, — некоей динамоапперцеп­
ции, я вдохновляюсь: меня нет, хотя по-прежнему сижу перед вами, я
испаряюсь в огненной буре и лечу навстречу гордому и грозному элогиму» и т.п.
18 Ясли Искусства — «Дом искусств», в общежитии которого Волынский
был одной из самых заметных фигур. В том же доме находился и Хореогра­
фический техникум, директором которого был Волынский.
19 Сюжет с растительным маслом, похищенным Тихоновым у Волынского,
неясен.
20

Спор о переводе названия романа Гофмана D IE E L E X IE R E D E S
В издании 1897 года он назывался Э Л И К С И Р С А Т А Н Ы . Члены
Коллегии эскпертов «В.л.» после дискуссии сочли, что точнее Э Л И К С И Р Д Ь Я ­
В О Л А . Однако во «В.л.» успел выйти только 1-й том И З Б Р А Н Н Ы Х С О ­
Ч И Н Е Н И Й Гофмана (1923, предисловие Браудо), и этот роман туда не попал.
TEUFELS.

21 Основа сюжета — по-видимому, отъезд Тихонова в очередную команди­
ровку в Москву и временное замещение его Замятиным на посту заве­
дующего редакцией.
307

22 Осенью 1922 произошла высылка за границу большой группы интеллиген­
тов, идеологически неприемлемых для режима. Среди подвергшихся аресту, но
после этого не высланных, были Замятин (подробнее см.: Ю.Анненков.
Д Н Е В Н И К М О И Х В С Т Р Е Ч . Т. 1, Нью-Йорк 1966) и Крачковский. Упоминаемые
в тексте «благочестивые и поучительные истории» — намек на заглавия замятинских рассказов (ср. изданный им в 1927 сборник Н Е Ч Е С Т И В Ы Е Р А С С К А З Ы ).
Непосредственным поводом для ареста и предполагаемой высылки Замятина
могли послужить его «сказки» — Ц Е Р К О В Ь Б О Ж И Я и А Р А П Ы , представ­
лявшие собой открытую политическую сатиру, опубликованные в начале
1922 в России и получившие широкий резонанс в эмигрантской прессе.
Абу-Темам (ок. 805-846) — составитель антологии образцов лучших арабских
поэтов.
23 О визите к Чуковскому «чужеземных воинов» — сотрудников ГПУ —
осенью 1922, кажется, сведений в печати не появлялось. Если считать, что
изложенный Замятиным эпизод имеет под собой реальную основу, то авторами
стихов, «понравившихся воинам», могли быть оба сына Ч.: как Николай,
тогда начинающий 18-летний поэт, так и 12-летний Борис, обладавший, блестя­
щими версификаторскими способностями.
24 Казнохранитель Кателлан — управляющий делами издательства Самуил
Борисович Каштелян. В дальнейшем — работник Госиздата и ОГИЗа.
В 1920 - 30-е жил на Моховой, 36.
25 После отъезда Горького за границу «В.л.» могла еще три года со­
хранять свою независимость только благодаря благожелательной позиции,
занятой по отношению к ней заведующим ГИЗом в 1921-24 О.Ю.Шмидтом,
по-видимому, не желавшим портить отношения с наркомом Луначарским, по­
стоянным покровителем «В.л.», и академиками, членами Коллегии экспертов.
И Н.Л.Мещеряков, председатель коллегии ГИЗа, и заместитель Шмидта
И.И.Скворцов-Степанов, оба старые большевики (в отличие от Шмидта, всту­
пившего в партию только в 1919), постоянно резко нападали на «В.л.», упрекая
ее в ненужности издаваемых книг и немарксистском характере предисловий.
Однако главным противником «В.л.» оставался все годы И.И.Ионов, заветной
идеей которого было влить «В.л.» в отдел иностранной художественной
литературы руководимого им Петроградского отделения ГИЗа. Одна из попы­
ток Ионова 1922 года «проглотить» «В.л.» изображена в замятинской И С Т О ­
Р И И . В этот раз Тихонову удалось отстоять издательство, видимо, заручив­
шись сильной поддержкой в Москве.
26 Как только в конце 1924 Ионов был назначен заведующим Госиздатом
РСФСР, он осуществил свои планы. 13.12.1924 он подписывает приказ о расфор­
мировании Коллегии экспертов, а 15.12.1924 направляет во «В.л.» требование
о немедленной сдаче всего редакционного портфеля, делопроизводства и поме­
щения издательства специальной комиссии (этот уникальный по тону документ
см. в Ч У К О К К А Л Е , с.231). Попытки Горького и ультимативные требования
Коллегии экспертов сохранить Тихонова в руководстве ГИЗом оказались без­
успешными. Одновременно с «В.л.» были закрыты редактируемые Тихоновым
журналы «Современный Запад», «Восток», «Русский современник». Сам Тихо­
нов в 1925 оказался (правда, ненадолго) в тюрьме — причины нам неизвестны.
Однако в 1930-х Тихонову и Ионову вновь пришлось работать вместе —
в издательстве «Academia». На этот раз их конфликт разрешился иначе.
Находившийся на вершине фавора Горький, по-прежнему покровительствова­
вший Тихонову, отправил докладную записку в ЦК, где заявил, что «поведение
308

Ионова граничит с вредительством» («Архив А.М.Горького». Т.Х, ч.1, М.,
1965, с.82. Ср. здесь же письмо, посланное одновременно Ионову: «Я вас
считаю человеком ненормальным»). После этого издательская карьера Ионова
закончилась, его перевели в «Межкнигу». Через несколько лет он был арестован
и погиб в лагере. По иронии судьбы, из всех персонажей И С Т О Р И И таким
образом кончил свою жизнь он один.

Приложение
I. Из Е Ж Е ГО Д Н И К А ВСЕМ И РНО Й Л И Т Е Р А Т У Р Ы
Шуточный Е Ж Е Г О Д Н И К , объемом в 6 машинописных страниц (в два
столбца через один интервал) датирован 7 января 1923 года, т.е. тем же
самым днем, что и вторая часть замятиндкой И С Т О Р И И . Разделы Е Ж Е ­
Г О Д Н И К А — ТЕЛЕГРАМ М Ы , Л И Т Е Р А Т У Р Н А Я Х Р О Н И К А , ГО Р О Д С К И Е
П Р О И С Ш Е С Т В И Я , Н А Ш И М К О Р Р Е С П О Н Д Е Н Т А М , О Б Ъ Я В Л Е Н И Я . Есть и
несколько сравнительно больших материалов вне разделов. Приведем
полностью три из них. В первом, стихотворении «трудящегося Вас. Синекурова», — ирония по поводу популярности продукции издательства в той аудито­
рии, которой, если верить многочисленным декларациям, она была предназна­
чена; здесь обыгрываются названия выпущенных издательством романов
Г.Мейринка, Р.Роллана, Ж.Ромена, имена авторов, издаваемых «В.л.». В «вос­
поминаниях» о Достоевском — описание атмосферы будничного дня в редакции,
осаждаемой толпами желающих получить работу переводчиков. Третий из тек­
стов, хотя и не имеет прямого отношения к «В.л.», но также представляет
известный интерес (упомянутый здесь «сибирский мамонт» — конечно, Всево­
лод Иванов).

1.Вперед, вперед!
Европа нас водила за нос,
Нам было нечего прочесть,
Пока судьба не привела нас
На Моховую, 36.
С тех пор стопою непреклонной
Россия движется вперед —
Что значит грамотный, снабженный
Статьею Браудо перевод!
Взрывая новь, весенним полем
Бредет крестьянин за сохой.
Он в правой крепко держит «Голем»,
А правит левою рукой.
309

Закройщик фабрики «Победа»
Поднялся рано, до гудка:
Он любит Грацию Даледда
Читать при свете огонька.
Едва сойти успев с вагона,
Берутся, по прибытьи в парк,
Вожатый — за Кола Брюньона,
Кондукторша — за Жанну д’Арк.
Качая малого ребенка,
Или белье в тазу моча,
Читает «Доногоо-Тонка»
Жена рабочего-ткача.
Винтовку смазав маслом гарным,
Уселся взводный на скамье.
Он наслаждается Верхарном,
Леконт де Лиллем и Готье.
И вся Россия — как в угаре,
И все твердят, сквозь сладкий хмель:
«Когда же выпустят Феррари,
Когда появится Клодель?»
Трудящийся Вас. Синекуров.

2. Достоевский во «Всемирной литературе»
(Из воспоминаний)
Петербург. Вторник 13 мая 1919 г. С утра небесные знаме­
ния: майский снежок, термометр на 0 и т.п.
Приемный зал «Всемирной литературы». Народу труба непротолченная. Бывшие сенаторы, уцелевшие генералы, старуш­
ки, от которых пахнет болонками, нюхательным табаком и
ячменным кофе. Все просят переводов (преимущественно с фран­
цузского). У кабинета Тихонова керосиновый хвост. Сквозь тол­
пу метеорами пролетают Браун и Чуковский. На диване Гуми­
лев ест грузинаки и сладострастно обсасывает пальцы. А.Ганзен
громко и горячо доказывает кому-то преимущество селедки из
310

инженерного кооператива перед воблой из Общества журна­
листов.
Евдокия Петровна Струкова за своим столом, заваленным
проектами решительных писем к неисправным редакторам и
переводчикам. Перед нею небольшого роста господин; одет ста­
ромодно, борода с проседью, манеры скромные, тихо по­
кашливает.
Евд. Петр.: Вы ко мне?
Достоевский (ибо это был он, как выражаются дрянные
беллетристы): Так точно. Моя фамилия — Достоевский. Хотел
бы справиться о моем переводе «Евгении Гранде» Бальзака.
Евд. Петр, (нисколько не смущаясь): Ах да, Достоевский.
«Евгения Гранде». (Заученным голосом): К сожалению, изда­
тельство не может воспользоваться вашей работой.
Достоевский (с отчаянием): Но почему же?
Евд. Петр, (замороженным голосом): Редакционная колле­
гия рассматривала ваш перевод и нашла его не соответству­
ющим нашим требованиям. (Заметно смягчаясь): Впрочем,
может быть, вы потолкуете с А.Я.Левинсоном, исправите ваш
перевод, а я переговорю с Александром Николаевичем. Можете
приобрести у нас в конторе брошюру «Принципы художествен­
ного перевода». Вы еще недостаточно художник. Полезно бу­
дет вам также записаться в нашу Студию, походить на лекции
Виктора Шкловского. Он вас поучит искусству прозы.
Достоевский: Какого Виктора?
Евд. Петр.: Да Шкловского же, неужели не знаете?
Достоевский (удивленно): Шклов-ско-го? (Берет свою «Евге­
нию Гранде» и, махнувши рукою, в обратный пускается путь. На
улице): Извозчик, на Волково!
Извозчик: Положьте триста.
(Достоевский разевает рот и тает в тумане чудного петер­
бургского дня).
Заштатный фельетонист
Примечание: Редакция держится преобладающего в широких ли­
тературных кругах мнения, что Достоевский похоронен не на
Волховом кладбище, а в Александро-Невской Лавре. Считаясь,
однако, с тем, что настоящая статья принадлежит перу одного
из виднейших историков и знатоков литературы, редакция
не решается вводить исправлений.
Возможно, впрочем, что, по мысли автора, Достоевский
едет жаловаться Белинскому или Добролюбову.
311

3. Письмо Серапионовых Братьев
(Перепечатано из «Московской правды»)
Уважаемый тов. Редактор, с Новым годом!
Не имея собственного журнала, где бы мы могли печатать
свои декларации с портретами, мы вынуждены обратиться к
официальной прессе.
Лунц думает, что после этой фразы ни одна газета в Совет­
ской России не напечатает этого письма. Но эту фразу не мы
сказали, эту фразу Груздев сказал. Груздев вообще, между нами
говоря, может такие фразы говорить.
Но дело в следующем: последнее время появилось много
писателей, которые нагло распространяют слухи, будто и они
состоят в Серапионовых братьях. Мы можем заверить государ­
ственную официальную критику (это Груздев сказал), что Серапионы остались в прежнем своем составе и никаких новых лиц
к себе не принимали и принимать не будут. Что же касается
того, что мы будто бы ученики Евгения Замятина, то даем на
это следующую отповедь клеветникам. Никогда мы учениками
Замятинане состояли и, напротив того, он даже наш ученик.
Конечно, мы слышали, что существует какая-то там Студия
Замятина, но в Студии этой никто из нас не бывал и даже мы
не знаем, что это такое — Студия. Мы это слово в первый раз
слышим. (Это Зощенко говорит.) Вообще это недоразумение.
Чуковский тоже наш ученик. Павел Елисеевич Щеголев —
тоже. Волынский, Шаляпин... Вообще все наши ученики.
Ах, как приятно, как приятно быть настоящим писателем!
С Новым годом, тов. Редактор! Поздравьте нас всех. Левке
Каменеву передайте наше нижайшее. Поцелуйте ему ручку.
Марье Ильинишне, урожденной Лениной, тоже поцелуйте ручку.
Гонорар за это письмо вышлите шоколадом или ирисками.
Лучше ирисками (это Лунц говорит). В крайнем же случае можно
костюмами выслать, или, еще того лучше, и костюмами, и
ирисками.
Что? Да, товарищ Редактор, с Новым годом, наш сибир­
ский мамонт не хочет ирисок, Я, говорит, не ем ирисок.
Он, с Новым годом, т. Редактор, сапогами хочет. Хе-хе!
Вы ему уж того... парочку, которая похуже, которая жмет,
скажем, ножку Каменеву, хе-хе...
Просим заграничные газеты (с Новым годом) перепечатать
это письмо. Гонорар можно шоколадом.
При сем прилагаем портрет Вени Каверина. Напечатайте
312

где-нибудь. Он, между нами говоря, конечно, не стоит этого,
ну да уж того, напечатайте.
До свидания, целуем ручку.
Серапионовы братья.
С некоторых пор в печати утверждают, что я увлекаюсь
блондинками, но, напротив того, я по-прежнему обожаю и увле­
чен шатенками, которые принимают Октябрь.
Ник. Никитин.
Вышлите мне кто-нибудь 8 или 10 германских марок.
Мих. Слонимский.

II. РУКА ВСЕВЫШНЕГО ИЗДАТЕЛЬСТВО СПАСЛА
Драма в одном действии
Перевод с зулусского Макса и Морица
Авторами пьесы являлись близкие к «В.л.» молодые переводчицы
A. И.Оношкович-Яцына и М.Н.Рыжкина (Макс и Мориц, мальчишки-проказ­
ники, — имена их стали нарицательными — герои популярной детской книги
B. Буша). Сюжет пьесы — борьба с Госиздатом, пытающимся отнять у «Всемирки» «штатную единицу» — секретаря В.А.Сутугину (дружеские прозвища —
Вива, Ви-Ви), а также с цензурой, постоянно вырезающей предисловия из книг,
издаваемых «В.л.». Действие происходит в кабинете Тихонова, где в его отсут­
ствие происходит заседание Коллегии экспертов, на котором присутствуют Во­
лынский, Замятин, М. Л .Лозинский, Лернер, Чуковский, Алексеев, Браудо,
C. Ф.Ольденбург и Сутугина. Замятин предлагает спрятать Сутугину в Дом Ли­
тераторов и поставить сторожить ее «отчаянных Серапионов / Их побоится
сам Ионов». Лозинский выдвигает другое предложение: «Нет, пусть ее переведут
/ На иностранное наречье. / Даст Бог, смертельного увечья / Ей, как другим,
не нанесут. / Всемирную Литературу / Прославит этот перевод / Особенно
когда возьмет / Евгень Максимыч корректуру / И я ручаюсь, господа, / Что
не узнает никогда / Ее не только дерзновенный / И отвратительный злодей /
Но даже паж ее смиренный / Вильгельм Альсандрыч Зоргенфрей». Все спорят,
на какой язык перевести Сутугину, она согласна «хотя бы на зулусский», лишь
бы не идти служить к Ионову, но в этот момент появляется приехавший из
Москвы Тихонов и выясняется, что он сумел добиться оставления Сутугиной
во «Всемирке». Вот его монолог:

Господа, ценою невероятных усилий мне удалось отстоять
секретаря. Я не только согласился на все требования цензуры,
но даже счел возможным пойти дальше.
ПУНКТ I. Цензура требует слова «Бог», «Высшая Муд­
рость», «Вечное Начало», «Единая Любовь» набирать с малень­
313

кой буквы; будучи с ней совершенно согласен, что всякая
религия есть опиум для народа, я предложил набирать с малень­
кой буквы также слова: Магомет, Будда, Конфуций, Аллах, име­
на всех святых и всех богов древности, а также Мережковский,
Бердяев, Лосский, Карсавин, Волынский, причем за Акима Льво­
вича я поручился, что он и подписываться будет с маленькой
буквы.
ПУНКТ II. Цензура требует ставить в кавычки «святой»,
«святитель»,' «великосветский»; я полагаю, господа, что мы про­
должим этот список и будем писать в кавычках также: «рели­
гия», «церковь», «священник», «дьячок», «старость», «старуш­
ка», «салон», «дух», «духи», «благовония», «пшеница», «вино» и
«елей».
ПУНКТ III. Совершенно не употреблять слов: «мистичес­
кий», «духовный» и т.п. Вы понимаете, конечно, господа, что
это распространяется и на такие выражения, как «духовная се­
минария», «духовой оркестр», «духовое ружье» и т.д.
Мною самостоятельно прибавлено еще 4 пункта:
I. В словах, в которых хотя бы некоторая часть является
неприемлемой, заменять эту часть многоточием, напр.: «ры­
царь» набирать «ры-многоточие»; «убогий» — «у-многоточие-й»; сюда же относятся слова «святки» и «культура», кото­
рые следует писать «....ки» и «..... ура».
II. Слова: душа, интеллект, ум, умный, дворец, дворецкий,
двор, дворняжка, цепи, ошейник — снабжать подстрочными
примечаниями, что они употребляются в дискуссионном поряд­
ке.
III. Окончательно и навсегда изгнать букву «ять», которая
еще гнездится в некоторых словах. Так: Зам-ят-ин отныне
должен подписываться Зам-е-ин, слово приятель будет писаться
«приеель», слово «сиять» совсем придется выбросить из упо­
требления, так как если его набирать как «сие», оно пока­
жется чересчур устарелым современному слуху.
ПУНКТ IV и последний. Мы обязуемся вырезать по напеча­
тании все предисловия из книг.
(К Вере Александровне):
Итак, настал конец печали!
Ви-ви! Мы вас отвоевали!

314

М.В. Муратов
И Т О Г И
(1912

-

1954)

Публикация С.Линдина
«Если речь идет о духовной работе, то и один в поле воин.
И один в поле воин — потому, что тогда победитель тот, кто
остался верен себе независимо от того, имело ли успех его дело.
Наоборот, поражение терпит тот, кто изменил своему внутреннему
голосу, и если даже внешне он добился многого, поражение его от
этого не становится меньшим. Поэтому поражение в духовной жиз­
ни может нанести себе лишь сам человек, жизнь может сломать
человека, но если он гибнет, оставаясь верным себе до конца, он
одерживает величайшую победу».
М .В .М ур а т о в. И з записей 1919 го д а

В числе многих миллионов людей, судьбы которых внезапно перевернула
русская революция, было несколько тысяч молодых историков, философов и фи­
лологов, избравших себе ученую или писательскую карьеру. Многим из них
казалось, что политическая лояльность, университетское образование, трудо­
любие и талант обеспечат им достойное существование при любом режиме.
Уже к середине 20-х годов стало ясно, что эти преимущества не только
не являются гарантией хотя бы личной безопасности, но скорее способны
навлечь беду. В глазах только что сложившегося общества высокая профессио­
нальная квалификация таких людей знаменовала чуть ли не родственную
связь с ненавистным прошлым; и если инженеры, врачи, военные, ученыеестественники, даже юристы могли пригодиться в хозяйстве новой России,
если художникам и писателям на первых порах многое прощалось при условии
личной благонадежности, то историки и филологи, не говоря уже о философах
(приравненных к церковнослужителям), очень скоро оказались элементом столь
же бесполезным, сколь подозрительным.
Дальнейшее общеизвестно. Спастись удалось главным образом тем (и да­
леко не всем), кто вовремя ушел в библиографию, источниковедение, книговеде­
ние, кто обзавелся редкой, трудоемкой и прикладной специальностью, кто
укрылся на много десятилетий в музеях и архивах, став разнорабочим куль­
туры и думать забыв о горделивых юношеских планах, о научном честолюбии,
о самой возможности творческого мышления и громкой независимой речи.
Кое-кому удалось таким образом дожить до академической пенсии.
Добившись некоторой известности, окруженные общим уважением, один за
другим умирают, благополучно заканчивают долгую, полную разнообраз­
315

ных трудов, опасностей и страданий, бесплодную, в сущности, жизнь по­
следние питомцы дореволюционных университетов.
К ним принадлежал и Михаил Васильевич Муратов, чьи записки публи­
куются ниже.
М.В. родился 21 нобяря 1892 в селе Горячинском Баргузинского округа
Забайкальской области. Его отец, врач, один из друзей молодости В.Г.Короленко, был переведен сюда заведовать больницей и курортом (в Горячинском
был сернистый источник) после того, как женился на матери М.В. — известной
народоволке Фанни Абрамовне Морейнис, тогда политической ссыльной, только
что освободившейся с Карийской каторги. С 1902 по 1906 М.В. и его старший
брат Сергей учатся в Иркутской гимназии. Получив после 1905 право на
жительство в Москве, Ф.А. решила продолжать обучение детей там (каждый
год на лето они возвращались в Забайкалье). В 1910 М.В. закончил 7-ю Мос­
ковскую гимназию и поступил на физико-математический факультет Московско­
го университета. В 1912 он переходит на историко-филологический факультет,
где занимается русской историей в семинариях М.М.Богословского. В это время
М.В. сближается с кружком молодежи, ставящим себе задачу, не отрываясь
от своего основного дела (занятия наукой), вести посильную работу по просвеще­
нию народа. Генетически кружок считал себя связанным с Петербургским коми­
тетом грамотности 1890-х гг. Связь прослеживается не только в целях, но и в
самом составе кружка, в центре которого были дети видных деятелей
Петербургского комитета — Наталья Дмитриевна Шаховская (1890-1942) и
Георгий Владимирович Вернадский (1887-1973). В 1913 кружок приступил к изда­
нию двухнедельного популярного журнала для деревни «Колос», в редакцию
которого вошли Г.В.Вернадский, Н.Д.Шаховская, М.В.Муратов, а также Миха­
ил Михайлович Карпович (1888-1959) и Михаил Владимирович Шик (1887-1937).
Свои задачи, применительно к предстоящей журнальной работе, члены кружка
формулировали следующим образом: «1. Обязательно делиться той культурой,
что получили, с теми, кто не мог ее получить. 2. Убеждение в том, что
как бы ни решались общие вопросы политики, будет ли самодержавие или
республика, — есть путь самодеятельности и взаимопомощи для улучшения
своей жизни: а) улучшение сельского хозяйства; б) кооперация всех видов;
в) юридическое и медицинское просвещение. 3. Ставка на крестьянскую интел­
лигенцию. Ее связь с нами и друг с другом» (из черновых записей М.В.).
В передовой статье первого номера, являвшейся, как видно, продуктом коллек­
тивного творчества редакторов, было заявлено: «Самодеятельность русской
деревни — первое условие обновления России. Придти на помощь тем живым
общественным силам, которые проявляются в деревне, — вот главная задача
нашего журнала». В «Колосе» М.В. вел отделы «Письма читателей» и «Новые
книги». В многочисленных заметках и рецензиях он постоянно проводил одну
мысль, что во всех крестьянских бедах «виноваты исконные враги народа —
непонимание общественной пользы и стремление к личной выгоде, общее неве­
жество и слепое подражание, неумение разумно и умеренно пользоваться
доступными благами». По мере сил он и пытался бороться с этими врагами,
неустанно пропагандируя необходимость создания деревенских библиотек, орга­
низацию Народных домов, лекций, с которыми городские интеллигенты
должны объезжать деревни, писание учеными специально для народа популяр­
ных книг по разным отраслям знания.
Уже осенью 1913 начинается кризис «Колоса». Главной причиной было то,
что издатель хотел усилить политическую струю в журнале, а это было
чуждо большинству членов редакции, в том числе и М.В. К концу 1913 кружок,
просуществовавший 2 года, фактически распадается, уступив место дружеским
связям между его членами, во многом сохранившимся на долгие годы, несмотря
316

на разность судеб и воззрений. С середины-конца 1913 все силы М.В. отданы
изучению народной религиозной жизни (первый очерк на эту тему П Р А З Д Н И К
В М О Н А С Т Ы Р Е был напечатан им еще в «Колосе», 1913, №11), он совершает
для этого путешествия по Центральной России, Кавказу, Сибири.
В 1917 М.В. заканчивает университет. В 1917-20 живет отчасти в Москве,
отчасти в Дмитрове, где вместе со своим ближайшим другом Н.Д.Шаховской
участвует в работе местной кооперации, занимаясь в основном вопросами
распространения книги в деревне. Даже в эти годы он остается равнодушным
к политике. Его общественная позиция тех лет до некоторой степени отразилась
в докладе, прочитанном им в 1919 в Обществе истинной свободы в память
Л. Н.Толстого:
«За последнее время была предпринята единственная в своем роде попытка
перестроить всю общественную жизнь на совершенно иной лад. Эту попытку те,
кто ее предпринял, не раз публично называли опытом, экспериментом, не
понимая того, что проделывать опыт над живым человеком, устраивать своего
рода вивисекцию над миллионами людей, значит совершенно не уметь ценить
человеческую личность».
Что же должен человек делать в настоящий момент, что следует, по мнению
М.В., противопоставить отчаянию и страху, господствующим в стране?
«Итак, объединение с целью взаимной нравственной поддержки — это одна
наша задача. Другая — соединение сил, чтобы совместно осуществлять такие
задания, которые нельзя выполнить в одиночку, например, устройство библиоте­
ки, с подбором книг по религии и нравственности, организация лекций и многое
другое. В отличие от всякой партии, мы не должны ставить себе целью вербо­
вать во что бы то ни стало сторонников, тем более, что у нас нет никаких догма­
тов, которые мы могли бы внушать людям. / . .. / Мы хотим не поучать
других, а делиться с другими тем, что кажется нам самым важным благом».
Деятельность Общества не имела реального успеха, коллектива единомыш­
ленников, делящихся друг с другом идеями истинной свободы, создать
не удалось. Погибла под натиском декретов «военного коммунизма» русская
кооперация, работа в которой постепенно теряла всякий смысл. Закрылся
университет Шанявского, в котором М.В. успел прочесть курс лекций по вне­
школьному образованию. Летом 1920 М.В. уезжает к родителям в Сибирь
и становится преподавателем Восточно-Сибирского пединститута, а с 1921 —
Иркутского университета. Здесь он читает самые различные курсы — от истории
сектантства до истории книги, организовывает, вместе с М.К.Азадовским и
Г.С.Виноградовым, журнал «Сибирская живая старина». К 1924 М.В. возвраща­
ется в Москву и целиком уходит в занятия книговедением и музееведением.
В течение семи лет он преподает историю книгоиздательства и книгораспространения в России на двухгодичных Высших библиотечных курсах, а с 1931 стано­
вится профессиональным литератором, т.е. живет исключительно на гонорары.
Репрессии 1930-х его не коснулись — по его мнению, потому, что как раз
в разгар массовых арестов он на несколько лет был прикован к постели
тягчайшей болезнью — туберкулезом позвоночника. С годами болезнь почти
прошла — начиная с послевоенного времени он передвигался более или менее
свободно, опираясь на палку. Кажется, в конце 1940-х гг. его приняли в Союз
писателей. Умер М.В. 20 июня 1956.
Последние три десятилетия он вел замкнутый образ жизни. Некоторые из
старых друзей эмигрировали (Г.В.Вернадский, М.М.Карпович), с некоторыми
отчасти развели обстоятельства жизни. Единственный, с кем он сблизился за эти
годы, был толстовец, а позже исследователь Толстого К.С.Шохор-Троцкий.
Но он умер рано, в 1937. В том же году был арестован и погиб М.В.Шик, а
через несколько лет умерла Н.Д.Шаховская. По сути, общество М.В. составляла
317

только его жена — Татьяна Григорьевна Юркевич-Мачтет (3.4.1893—16.12.1971),
брак с которой был счастливым.
Личность и судьбу М.В. отличала редкостная черта — педантичная и
сознательная душевная опрятность. Он внимательно возделывал свой внутрен­
ний мир, неутомимо насаждая в нем целесообразный порядок, и жил в постоян­
ной готовности к самоотчету. В юности им руководила идея систематического
самообразования, затем — не без влияния толстовцев — пришло чувство
долга. Долг состоял в том, чтобы приносить пользу, делясь с людьми самостоя­
тельно упорядоченными знаниями, но главное — радостью мыслить, понимать,
чувствовать, счастьем осознавать свое «я» как суверенный мир, способный
к совершенствованию и контактам. Определился и способ осуществления
этого долга: освоив очередной пласт сведений и связанного с ними духовного
опыта, М.В. испытывал неодолимую потребность оформить итог в виде книги,
написанной как можно проще, обращенной словно бы к нижестоящему, к
младшему. Книга, сколь угодно крохотного объема, но непременно под отдель­
ной обложкой, мыслилась единственно адекватным жанром самоосуществления.
При этом М.В. не был (и в первой половине своей жизни, вероятно, даже не
чувствовал себя) писателем, нисколько не претендовал на оригинальность идей
или слога, довольствовался тем, что искренне и вразумительно излагал результа­
ты своих занятий; группировка фактов, даже вычитанных, доставляла ему
удовлетворение; он пытался передать читателю ту отраду, с которой переживал
приращение и равномерное округление своего запаса интеллектуальных и духов­
ных ценностей.
Мы не беремся оценить значение ранних научных работ М.В., да и вряд ли
стоит это значение преувеличивать, но раскованность автора, независимость
его суждений, поиски своего, индивидуального ответа на всякий поставленный
вопрос — несомненны.
О том, как отступал он шаг за шагом, сужая круг интересов, пока не
превратился из исследователя народного религиозного сознания в специалиста
по книговедению, М.В. рассказывает сам. И в рассказе этом, обращенном
в безнадежно отдаленное будущее, поражает ясная и спокойная уверенность
автора в том, что он приговорен к медленной духовной гибели. С этой
уверенностью, не тешась ни иллюзиями, ни соблазнами, твердо помня, что
жизнь проиграна и призвание неисполнимо, работал М.В. и тогда, когда обстоя­
тельства сложились вроде бы удачно и появилась возможность что ни год печа­
тать по книге. Это были беллетризованные для детей биографии ученых, писате­
лей и путешественников: освещение событий, трактовка персонажей соответ­
ствовали стандарту эпохи, обязательные цитаты в соответствующих местах
укрепляли текст, но факты М.В. излагал точно и доходчиво.
Не исключено, что и эта работа дарила его счастливыми часами; к тому
же совесть его была чиста: он делал все, что считал своим долгом в предлагае­
мых обстоятельствах, силу которых видел слишком хорошо. Он, можно
сказать, прожил жизнь в обороне, жизнь, достойную большого писателя,
только не освещенную ярким дарованием.
Публикуемый текст — не автобиография, и еще меньше мемуары. Ни слова
о семье, друзьях, годах учения. Нет бытовых деталей. Едва упомянуты важ­
нейшие события века — революция, войны. «Итоги» — это довольно сухой и
на первый взгляд кажущийся скучноватым отчет о нескольких десятилетиях
литературного труда, краткая аннотация сделанного и, кроме того, попытка
объяснить, почему в разные годы писалось именно то, а не другое, почему
одни работы остались незавершенными, другие явились в свет урезанными, а
третьи, внешне благополучные и доведенные до конца, не доставляли автору
истинной радости. Но притом, что записки М.В. повествуют исключительно о
318

его собственной судьбе, значение их, как нам кажется, этим не исчерпывается.
Они дают нам возможность взглянуть изнутри на путь не только М.В.Муратова,
но и многих из его поколения, помогают очертить процесс постепенного
превращения этих интеллигентов 1910-х гг. в советских писателей и ученых 194050-х. Осознавали ли сами они происшедшее с ними как поражение (вспомним
слова М.В. из эпиграфа к настоящей заметке) или течение жизни дало иные
точки отсчета для оценки результатов своей жизни? Ответ на этот вопрос, ко­
нечно, не может быть однозначным, и прояснению его также отчасти способ­
ствуют муратовские И Т О Г И .

I

1912 - 1932
В деревнях бывают старики, которые сами готовят себе ру­
баху для похорон — «смертную одежду» — и заблаговременно
приготавливают себе могилу. Мне понятно это желание своими
руками положить камень, который завершает жизненный путь:
сделавши то, что связано со смертью, можно с особым чувством/
свободы и независимости, точно находясь уже в некотором
отдалении, дожить остающиеся дни. Приведя в порядок все свои
дела, закончивши все свои расчеты с людьми, можно почувст­
вовать то, что чувствует человек, уже вполне собравшийся в
путь, запаковавший свои вещи и готовый к отъезду в любую
минуту: все дела приведены в совершенную ясность, и закончено
все, что можно было закончить.
Мне кажется, что нечто подобное должен время от времени
делать каждый человек: отойдя от очередных дел, оглянуться
назад, доделать недоделанное, восстановить в памяти свои
прежние замыслы и обязательства, взятые на себя перед самим
собой и перед другими людьми. И, приведя в полную извест­
ность содеянное, сознательно отказаться от тех начинаний,
которые оказались свыше сил, и закончить то, что должно
и можно сделать.
В каждом правильно поставленном хозяйственном пред­
приятии — на каждой фабрике и в каждом магазине — раз
в год совершается исчерпывающий учет всего имущества, всей
продукции, и составляется баланс. То же самое следует время
от времени делать и в отдельной человеческой жизни, и если
большинство людей поступает иначе, то только потому, что
как раз самое важное — наш внутренний мир — менее всего при­
влекает наше внимание.
319

Много лет тому назад — еще в юношеские годы — я в пер­
вый раз почувствовал необходимость подвести итоги тому, чем я
был занят, и приготовиться к сдаче дел. У меня была уверен­
ность в том, что я в своей жизни осуществляю некоторый долг,
и на результаты своей жизненной работы я смотрел как на
своего рода «казенное имущество», о сохранности которого я
должен позаботиться, какова бы ни была моя личная судьба.
В то время мои душевные силы сосредоточены были в двух
направлениях. Я был занят изучением народных религиозных
исканий и вместе с тем, внимательно всматриваясь в разверты­
вающуюся передо мной жизнь и в свой внутренний мир, я посте­
пенно и осторожно, но непрерывно и неуклонно вырабатывал
свое жизнепонимание.
В завещании, которое было мною тогда составлено, я писал:
«Придя к выводу, что изучение духовной жизни народа является
крайне важным, насущным и необходимым делом, я решил при­
ложить свои силы к этой работе. Я отнюдь не считал и не
считаю, что должен отдать этому делу всю свою жизнь и стать
специалистом в этой области. Я поставил себе за правило
всегда прислушиваться к своему внутреннему голосу, не ставить
себе заранее никаких границ и потому не могу сказать, будет ли
моя работа в этом направлении делом всей моей жизни или лишь
этапом на жизненном пути. Подобно путешественнику, который
чувствует моральную обязанность описать виденные им неиз­
вестные страны и не исследованные ранее народы, я считаю
своим долгом дать отчет в том, что я видел и слышал во
время своих занятий». Далее говорилось о тех, в то время
немногих рукописях, в которых я попытался изложить свои на­
блюдения, и давались указания, как поступить с ними «в
случае моей смерти или такой болезни, при которой я буду
лишен возможности сделать последние распоряжения».
И точно так же я считал своим долгом поступить по от­
ношению к другой группе рукописей — тех, в которых отража­
лись и наиболее задушевные мои мысли, настроения и пережи­
вания.
Теперь я чувствую необходимость опять привести в порядок
свои дела и подвести итоги тому, что сделано. Мне кажется,
что рукописи, которые могут после меня остаться, и мои пе­
чатные работы можно разделить на три группы. К первой
следует отнести написанное в связи с работой по изучению
религиозных движений в народной среде, которая была основ­
ным моим делом в продолжении десяти лет — с 1912 по
1922 год.
320

Эта работа была дорога мне в различных отношениях.
В годы юности, когда она была начата, я испытывал очень
большой интерес к людям. Этот интерес в значительной степени
и привел меня к своеобразной этнографической работе. Я при­
шел к выводу, что люди, которые порывали связь с церковью,
переживали внутренний кризис и находили, наконец, какой-то
новый для себя жизненный путь, должны были обладать
более яркой и своеобразной индивидуальностью и жить более
интенсивной внутренней жизнью, чем те, кто живет, как жи­
вется, потому что им все — все равно. Вместе с тем мне ка­
залось, что, всматриваясь в душевную жизнь этих людей, ста­
раясь понять то, в чем находят они источник радости и вооду­
шевления, можно, даже совершенно не разделяя их взгляды и
догматы, отметить переживания, имевшие некоторую непре­
ходящую ценность.
Приступив к этой работе, я почувствовал, что необходимо
расширить ее рамки, начал присматриваться и к тем людям,
которые, оставаясь в православной церкви, в той или иной
форме связывали свою жизнь со своей верой. При этом меня
интересовали не богословские вопросы сами по себе, а прежде
всего люди и их внутренняя жизнь. Именно в эту сторону и было
направлено мое внимание. Поэтому в основу своей работы я
положил личное знакомство с такими людьми и как при
изучении сектантства, так и при исследовании православия в
тех формах, которые оно принимает в народном быту, я прежде
всего пытался соприкоснуться с той человеческой средой, в кото­
рой они вырастали.
Этот путь приводил меня в разные места — в трактиры
и чайные, на молитвенные собрания, в трапезные монастыря,
в приемную старца или в избушку деревенской «прозорливицы».
В то же время я стремился изучать соответствующие печатные
материалы, в продолжение ряда лет непрерывно занимаясь в
библиотеках.
Потом, работая в Иркутском университете в 1921-1923 го­
дах, я объявил специальный курс «История русского сектант­
ства», и чтение этих лекций дало возможность подвести итоги
некоторым моим занятиям в этой области и закончить ряд
работ.
Внешние условия, связанные с историческими особенностя­
ми нашей эпохи, складывались очень неблагоприятно для моей
работы. Я начал вести ее незадолго до войны 1914 года.
Нужно было работать в течение нескольких лет для того,
чтобы собрать необходимые материалы, и более или менее зна­
321

чительные по размерам работы были закончены мною как раз
к тому времени, когда подобные книги уже нельзя было пе­
чатать.
Работа, в которой я подводил итоги своим занятиям по
изучению сектантства — «Русское сектантство и задачи его
изучения», — должна была появиться во второй книжке журна­
ла «Этнографическое обозрение» за 1917 год, но журнал этот
прекратился после Февральской революции. Другой очерк
«Прозорливицы» был набран в 1917 году для «Ежемесячного
журнала», издававшегося В.С.Миролюбовым, но и этот номер
не появился в свет.
Несколько небольших статей, которые я выполнял попутно
и которым не придавал большого значения, удалось напечатать:
«Песни Нового Израиля» — «Живая старина», 1914, №3-4;
«Песни людей Божиих» — «Этнографическое обозрение»,
1915, №3-4;
«Переселение новоизраильтян» — «Ежемесячный журнал»,
1916, №2-3;
«Духоборцы в Восточной Сибири в первой половине XIX ве­
ка» — «Сборник трудов профессоров и преподавателей Иркут­
ского университета», вып.5, Иркутск, 1923;
«К изучению старообрядчества и сектантства в Сибири» —
там же;
«Духоборцы Иркутской губернии» — «Сибирская живая ста­
рина», вып.1, Иркутск, 1923.
Эти специальные работы содержали материалы впервые
публикуемые, но они не давали сколько-нибудь широкую карти­
ну тех или иных явлений религиозной жизни и не предназна­
чались для широкого круга читателей.
Иной характер имела книга «Неизвестная Россия», содержа­
щая очерки «Старцы», «Прозорливицы», «Странники», «Пу­
стынники» и «Богомольцы», над которой я работал с конца
1912 и которую кончил в 1917. Книга эта имеет недостатки,
которые я сознаю и сознавал очень отчетливо. Она не удовлет­
ворила бы ни того, кто подошел бы к ней как к научной
работе, ни того, кто стал бы искать в ней занимательное
чтение. Тем не менее, мне думается, что эта, в сущности
единственная в своем роде попытка на основе непосредственных
записей дать картину малоизвестной области народной жизни
накануне революции, столь многое изменившей, имеет некото­
рое значение. Только немногое из этой работы было мною
напечатано в виде небольшой брошюры «Неизвестная Россия»,
изданной в 1919, всего один из десяти-двенадцати печатных
322

листов. Из другой работы — «Русское сектантство и задачи
его изучения» — мне тоже удалось сделать небольшую книжку —
«Русское сектантство», напечатанную в том же 1919 году.
Основными моими работами о сектантстве, для которых я
собирал материалы в течение стольких лет, должны были
стать «Секта людей Божиих, называемых хлыстами», «Секта
духоборцев» и общий курс по истории русского сектантства.
Но к тому времени, когда первые две книги были закончены
(1922 год), издание работ на эти темы стало очень затруд­
ненным, а вскоре оно сделалось совершенно невозможным.
Третья работа была готова лишь наполовину, но для нее
были сделаны уже все необходимые выписки и конспекты.
Курс был рассчитан приблизительно на 20 листов, и для меня
стало ясно, что если нет возможности напечатать две закончен­
ные работы меньшего объема, в некоторых отношениях все же
более приемлемые для цензуры, то о печатании этой книги
не может быть и речи1. Поняв это, я почувствовал, что не могу
больше затрачивать силы на дело, которое заведомо должно
оказаться безрезультатным, и у меня опустились руки.
Таким образом, к 1923 году у меня оказались вполне при­
готовленными к печати следующие рукописи: «Неизвестная Рос­
сия» (12 листов), «Секта людей Божиих» (9 листов), «Духобор­
цы» (12 листов) и более мелкие «Секта людей Божиих в царст­
вование Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны» (2 листа),
«Из истории отказов от военной службы» (2 листа), «Матери­
алы для истории сектантства и старообрядчества в Сибири»
(3-4 листа) и «Юродивый Корейша» (1 лист) — всего около 40 пе­
чатных листов.
Мне было ясно, что трудно даже приблизительно опреде­
лить время, когда они могут быть напечатаны. Я отчетливо
видел те нити, которые вели меня к дальнейшим работам в
той же области. Эти последующие работы по содержанию и
по самому характеру должны были явиться не столько простым
продолжением прежних, сколько новым этапом по сравнению с
тем, который я прошел. Они требовали большого сосредоточе­
ния и длительного труда. Это не пугало бы меня, но могло
бы лишь радовать. Однако было ясно, что в результате также
получатся лишь рукописи, с которыми я сам не буду знать,
что делать. Десять лет моей жизни были уже в значительной
степени затрачены на такого рода работу, и я чувствовал, что
больше не могу ее вести, зная заранее, что она окажется бес­
плодной.
Параллельно с исследованиями, которые я считал в то время
323

основным своим делом, я вел работу по внешкольному обра­
зованию. Она началась в 1912 году на Пречистенских курсах для
рабочих и в различных формах с некоторыми перерывами
продолжалась и впоследствии. Эту работу (разумеется, бесплат­
ную) я вел потому, что считал ее полезной и общественно
нужной, но не придавал ей особенной ценности, так как думал,
что всякое образование, принося несомненно пользу, в то же
время само по себе не определяет еще внутреннюю жизнь че­
ловека и, являясь, если можно так выразиться, более или менее
важным привеском, не может быть отнесено к числу основных
ценностей.
Мои работы в этой области легче было реализовать, и к
1923 году я напечатал четыре небольшие книжки: «Продажа
книг, как культурная работа» (первое издание — Дмитров,
1918, второе — Ярославль, 1920); «Изучение местного края»
(Тверь, 1919), «О самообразовании» (Дмитров, 1920) и
«О популярной книге» (Чита, 1923).
Когда для меня стало ясно, что в ближайшие годы — а по
всей вероятности, и в продолжение всей жизни — мои работы
по изучению народной религиозной жизни не смогут быть опу­
бликованы, то мои занятия по внешкольному образованию, ко­
торые я рассматривал как побочное для себя дело, выдвинулись
на передний план.
Я очень хорошо знаю, что в нашей духовной жизни воз­
можно своего рода превращение энергии, и сила, которую мы за­
трачиваем в одном направлении, может быть переключена и на
совсем иное дело. Но такое переключение происходит без­
болезненно лишь тогда, когда оно является в результате органи­
ческого роста. Если же новая работа представляется менее
ценной и привлекательной, то она будет вестись менее ин­
тенсивно.
Мне пришлось убедиться в этом на собственном опыте.
Из различных видов внешкольного образования, понимаемого в
широком смысле этого слова, я остановился преимущественно
на книжном деле. Я сделал это отчасти потому, что считал
такую работу в некоторых отношениях наиболее существенной,
отчасти же оттого, что желал приобрести и практический опыт
в деле издания и распространения книг, имея в виду, если
это будет возможно, использовать его и для своих работ; меня
всегда тяготило сознание полной зависимости автора от тех,
кто решает: быть или не быть его книге.
Но я вкладывал в эту работу уже гораздо меньше душев­
ных сил, чем в ту, которой были отданы ранние годы моей
324

сознательной жизни. Поэтому я делал и сделал гораздо мень­
ше, чем мог бы сделать при других условиях. Тем не менее,
подведя итоги работе в этом направлении, я могу сказать,
что кое-что мне удалось сделать, хотя эта работа дала мне мало
удовлетворения.
На основе моей брошюры «О популярной книге» выросла
моя книжка «Оценка и анализ общедоступной книги» (М., 1926);
из лекций, которые я читал на курсах по подготовке музейных
работников, выросла небольшая книжка «Задачи и работа му­
зейной библиотеки» (М., 1927) — первая у нас на эту тему;
наконец, лекции по истории книгоиздательства и книжной тор­
говли в России, читанные мной в течение нескольких лет на
курсах при Институте библиотековедения Библиотеки им. В.И.
Ленина, легли в основание книги «Книжное дело в России в
XIX и XX веках». На эту книгу я затратил около двух
лет работы, она была принята и оплачена Соцэкгизом, но
перед самой сдачей в печать редактор издательства — неве­
жественный и неумный чиновник — сделал в мой текст ряд
таких вставок, что я вынужден был наложить запрещение на
ее издание. В конце концов она все же была издана в 1931,
причем мне удалось отстоять свой текст, но зато издатель­
ство предпослало ей такое предисловие и такие примечания,
которые сделали почти невозможной мою дальнейшую работу
в этой области2.
Кроме того, в это время мной были напечатаны и еще
некоторые работы по книговедению, также внутренне мне само­
му почти совсем ненужные.
За это же время мной в журнале «Краеведение» было напе­
чатано несколько статей по вопросам краеведной и музейной
работы. Моя брошюра «Изучение местного края», впервые
изданная в 1919, была выпущена книгоиздательством «Мир» в
переработанном и дополненном издании в 1920 году, а для треть­
его издания (1930 год) — увеличена до 11 листов. Но сейчас
моя работа в краеведении кончилась, так как я не считаю
возможным формулировать свои взгляды по тому стандарту,
который с 1930 года стал обязательным в этой области3.
Сравнивая написанное мною в 1923-1930 с тем, что было
написано с 1912 по 1922 год, можно заметить, что в первый
период мной были написаны, помимо мелких работ, три боль­
шие книги и наполовину подготовлен к печати курс лекций по
истории русского сектантства.
Во второй же период мной написана лишь одно науч­
ная работа такого же объема — «Книжное дело в России»,
325

причем ее едва не постигла такая же участь, как и те мои
книги, которые остались в рукописях.
Таким образом, объективно говоря, можно констатировать
снижение темпа работы и вместе с тем сужение замыслов.
Явление это не случайно: мне пришлось, выбирая темы для
своих работ, все более и более сужать круг, отказываясь
от многого такого, что было бы для меня действительно ин­
тересно.
К осени 1930 года, когда все издательское дело оказалось
в максимальной степени централизовано и почти каждой от­
раслью литературы стало ведать лишь одно издательское уч­
реждение, литература стала вполне «типизированной» и все, что
не подходило под принятый в данное время тип, не могло быть
напечатано4. Таким образом, замкнулся и этот круг моих
работ, как семь лет тому назад замкнулся круг других работ.
Я пришел к выводу, что не стоит затрачивать еще силы
на сколько-нибудь значительный труд в этой области. Я решил,
что в продолжение некоторого времени я смогу вести только
такую литературную работу, которая в основном будет сводить­
ся лишь к применению тех приемов исследовательской и литера­
турной техники, которыми я в той или иной мере владею.
Но книги сколько-нибудь своеобразные по замыслу писать
было почти бесполезно. В этом порядке я стал работать над
комментариями к переписке Толстого и Черткова для Полного
собрания сочинений Толстого и отредактировал тома 86, 87 и
88 этого издания.
Оглядываясь назад и рассматривая пройденный путь как бы
со стороны, я хотел бы сделать одно замечание. Мне всегда
было противно дилетантство, при котором человек скользит
по поверхности, переходя от одних тем к другим. Я всегда
склонен заподозрить такого автора в «легкости мысли». И, мне
кажется, это разнообразие тем моих работ должно вызвать во­
прос, нет ли и здесь того разбрасывания, которое отражается
на качестве труда. Мне думается, что это верно лишь отчасти.
В первый период своей работы я очень твердо помнил о том,
что является для меня тлавным направлением, и по этому пути
шла основная затрата душевных сил.
По отношению ко второму периоду моей работы — с 1923
года — упрек в разбросанности, как мне кажется, можно сделать
с гораздо большим правом. Однако причины этой разбросанно­
сти не имеют ничего общего с дилетантством. Помимо некото­
рой недостаточной внимательности к своей внутренней жизни,
сказывалось, прежде всего, влияние еще одного фактора.
326

Для меня было ясно, что в тех условиях, в которых при­
ходится работать, конкретное и реальное дело можно осущест­
вить, лишь если не упускать отдельные, встречающиеся время
от времени случаи выполнить ту или иную работу, реализация
которой обеспечена. Поэтому приходилось ориентироваться на
те темы, которые позволяли надеяться на издание книги.
И я невольно шел на разбросанность в работе, даже беря
лишь то, что более или менее попутно.
Так, например, если бы не представившийся случай, я,
вероятно, не стал бы работать над книжкой о музейных биб­
лиотеках и читать об этом лекции на музейных курсах. Но по­
лучив такое предложение и сперва отказавшись от него, а потом
увидев, что все равно никем этот вопрос не разработан, и
чувствуя, что другой более близкой мне работы, которую я
мог бы реализовать в это время, у меня нет, я взялся за
эту работу. Получилась книжка, по словам музейных работни­
ков, им нужная. Было выполнено конкретное дело. Но я не могу
не сознавать, что при других условиях это была бы нецелесо­
образная трата своих сил, так как музейные библиотеки не
являются дедом, связанным с моей жизнью и моими основными
интересами. В этом случае, как и в некоторых других, я де­
лал чужое дело.
Третья группа рукописей, которые мной написаны, имеет
мало общего с двумя другими.
Мне всегда — особенно в юности — хотелось выделить
в своем восприятии жизни, в своей работе и в общении с дру­
гими людьми такие элементы, которые имеют для меня непре­
ходящую ценность. Я считал полезными и научную работу, и
внешкольное образование, но думал, что по-настоящему нужно
лишь то знание, которое обогащает наш внутренний мир и
может радовать независимо от того, как сложатся внешние
условия. И мне казалось, что это знание нельзя найти ни
путем отвлеченных размышлений, ни при помощи тех или иных
научных занятий, а приходится накапливать, внимательно
прислушиваясь к самому себе. Мне думалось, что этот внутрен­
ний опыт должен освещать жизненный путь человека, и поэтому
особенно важно делиться и с другими этим своим достоянием.
Этот мой внутренний опыт, лишь косвенно отразившийся в
работах, о которых я говорил, лег в основу рукописей, которые
можно отнести к третьей группе моих работ.
Мне всегда внушали некоторый страх всякого рода поучения
и добродетельные рассуждения, и сам я чувствовал себя очень
неловко в тех случаях, когда мне приходилось высказывать
327

что-нибудь подобное. Мой жизненный опыт показал, что этот
страх имеет основания: соприкоснувшись в работе с некоторыми
толстовцами типа Горбуновых-Посадовых и Н.Н.Гусева, я убе­
дился, что нет более безнадежно недобросовестных людей, чем
те, профессией которых является добродетель5.
Но еще в очень раннем возрасте, когда я начал формиро­
ваться внутренне, я стал отмечать такие мысли, на которых
мне самому хотелось задержаться, и выделять такие пережива­
ния, которые мне представлялись значительными. У меня тогда
же явилось стремление так или иначе зафиксировать этот свой
опыт, совершенно независимо от того, будет ли это сделано
лишь для меня самого или эти рукописи могут использовать
другие лица.
Со временем я нашел форму: стал делать записи в виде
отдельных заметок, являвшихся своего рода выводами из пере­
думанного. Эти заметки предназначались для самого себя —
хотелось задержать и закрепить те мысли, на которых казалось
нужным остановиться. При этом я очень отчетливо знал, что
сами по себе эти мысли могут быть совсем не новы, — но по­
скольку лично мне их значение уяснялось впервые, я записывал
их для себя.
Если бы то или иное общее положение, принятое мной рань­
ше на веру — хотя бы «нехорошо лгать» или другая про­
писная истина, — вдруг приобрело бы для меня какое-то
значение, так как удавалось до конца понять раньше воспри­
нятое неосмысленно, то я записал бы это, нисколько не забо­
тясь о том, что для других эта запись — общее место.
Я обычно сосредоточеннообдумывал то, что записывал, тща­
тельно подбирал слова, которые звучали бы в соответствии с
тем, что я переживал, и нередко мне такая запись давала
переживание, вероятно, напоминающее чувство, которое испы­
тывает человек, пишущий стихотворение. Мне думается, что
многие из этих заметок — объективные и даже суховатые
формально — являлись для меня своего рода лирическим
произведением.
В годы юности я делал такие записи часто, затем все ре­
же. Объясняется это несколькими причинами. В то время,
когда я начал делать свои записи, для меня были «новы
все впечатления бытия» и, естественно, хотелось отметить мно­
гое такое, что потом стало восприниматься как само собой
разумеющееся. Вместе с тем тогда было смутное, но сильное
чувство: ощущение своего роста. С каждым годом в жизнь вхо­
дило нечто новое. Ставились все новые и новые задачи, и
328

хотелось сберечь тот материал, который так или иначе мог
пригодиться для душевной работы.
Позднее выяснилось, что многие пути, по которым могло
бы развернуться творчество, закрыты по причинам, от меня не
зависящим, что во многом жизнь должна остаться бесплодной,
поскольку я не хочу строить ее по единственному готовому
шаблону, и у меня стал пропадать к ней интерес. Нередко,
остановившись на минутку на неожиданно пришедшей мысли,
которую в другое время я постарался бы сберечь, тщательно
вытачивая форму, в какую ее можно облечь, я не задерживал
больше на ней внимание, потому что стало ясно — все равно.
Уменьшение числа записей вызывалось отчасти и другой
причиной — внимание в большей степени, чем в годы юности,
направлялось на ту или иную конкретную внешнюю работу, хотя
я сам часто придавал ей мало значения. Таким образом, и в моей
внутренней работе, так же, как и во внешнем делании, силы
нередко затрачивались в большей степени по второстепенным
линиям, чем в том направлении, которое могло стать основным.
Самый круг записей ограничивался: например, мысли, связанные
с совершавшимися историческими событиями, теперь не записы­
вались совсем.
Как я уже сказал, я делал такие записи для самого себя,
но в 1919 году, когда сыпной тиф, испанка и другие болезни
уносили одну жизнь за другой и казалось, что смерть букваль­
но ходит из дома в дом, мне захотелось сохранить и передать
другим хотя бы часть этих заметок на тот случай, если
самому придется в ближайшее время умереть. Я выбрал не­
сколько десятков заметок и напечатал в книжке «Из пере­
думанного»6.
Мне пришлось убедиться, что есть люди, которым эти
заметки могут быть нужны и близки. Я получил много писем
от читателей этой книжки. У меня же самого осталось двой­
ственное чувство — я не жалел о том, что сделал, но когда
жизнь вошла в колею и опасность смерти перестала быть на­
столько близкой, я почувствовал себя несколько неловко, точно
без необходимости пустил людей в свой внутренний мир.
Было неловко и по другой причине: то отношение к людям,
которое в них сказывалось, я во многом не мог осуществить
в своей обычной жизни.
Между тем у меня были основания опасаться, что люди
станут судить обо мне по этим заметкам. Сам же я знал
очень хорошо, что понимать ценность того или иного духовного
состояния еще не значит им обладать. И даже если оно пере­
329

живается в какие-то минуты, по этим минутам нельзя судить
о повседневной жизни человека. Мне думалось, что эта книжка
могла создать у некоторых людей такое отношение ко мне,
которое поставило бы меня в ложное положение, и я избе­
гал о ней говорить. Тем не менее я и сейчас думаю, что
есть люди, для которых знакомство с моими записями может
быть полезно и нужно: всякий душевный опыт, переданный
искренне и просто, представляет собой некоторую ценность и
в какой-то мере облегчает путь тому, кто стремится идти
в том же направлении.
К этой же категории можно отнести рукописи «Заметки
больного» (1912), «Грустные сказки» (1915) и доклад «Об истин­
ной свободе и нашей работе», напечатанный в «Ежегоднике
Общества истинной свободы в память Л.Н.Толстого» за
1919 год.
Нетрудно видеть, что рукописи, входящие в третью группу,
написаны более или менее давно и за последние годы я не
касался этих тем. Мне думается, это обусловлено несколькими
причинами, из которых вполне достаточно одной — той самой,
которая заставила меня в 1923 году изменить тему своих работ.
Таковы те итоги, которые я мог бы подвести, думая о том,
что было мной сделано. Будущее представляется мне неясным
более, чем когда-либо. Одно несомненно: так или иначе, пойдут
на убыль силы. При создавшихся условиях если что-либо и будет
еще мною сделано, то вряд ли это будет работа, которую я
стану считать по-настоящему ценной и нужной. И поэтому
сейчас, может быть, более, чем когда-либо, мне следовало
сделать то, что я сделал — мысленно привести в порядок то,
над чем я работал, вспомнить свой путь и отдать себе отчет
в том, что я пытался делать.
А вгуст 1932 годаI
II
1932 - 1942
Первая часть этой объяснительной записки к моим рукопи­
сям была написана в 1932 году, когда типизация издательств,
сокращение их числа, прекращение авторского издательства и
другие мероприятия создали у меня убеждение, что практичес­
ки полностью невозможно продолжать писать так, как мне хоте330

лось, и о том, о чем хотелось. С тех пор прошло десять
лет. За это время, как я и предвидел, составляя первую
часть своей записки, моя работа очень сократилась и пошла
по другому руслу. Я много времени отдавал редактированию
и комментированию томов переписки Толстого и Черткова, хо­
тя при других условиях не стал бы затрачивать силы на всю
ту кропотливую и, по-моему, не очень нужную работу по уста­
новлению мельчайших дат и всевозможных подробностей, кото­
рыми переполнены примечания в томах «академического изда­
ния»7. Тома 86 и 87, отредактированные мною, вышли в свет
в 1937 и 1938 (пролежав в Гослитиздате больше 6 лет), том
88, заключавший в себе около 35 листов, был набран, свер­
стан, подписан к печати и разобран в связи с изменением
типа всего издания Полного собрания сочинений Толстого8.
На основе этой работы я написал книгу «Толстой и Чертков
по их переписке», которую с трудом удалось издать в 1934 под
маркой Государственного Толстовского музея.
В 1935 году я решил, что при создавшихся обстоятель­
ствах для меня самое целесообразное — перейти к работе
в области познавательной детской литературы, тем более, что
еще в Иркутском университете я вел специальный семинарий
по научно-популярной литературе, а в 1923 году напечатал
в Чите брошюру «О популярной книге». Вместе с тем я мог
применить таким образом и ту специальную подготовку, кото­
рая у меня есть в области истории. В 1937 году мне удалось
опубликовать книгу «Два путешествия капитана Беринга», пере­
изданную Детиздатом в 1941 году, а вторая моя книга «Первые
разведчики великого пути», законченная в 1939 году, больше
года пролежала в рукописи в Детиздате, была набрана, подписа­
на к печати в январе 1941 года, но не успела выйти в свет до
начала войны. Третью книгу, над которой я очень много рабо­
тал, «Юность Ломоносова», мне пока не удалось включить в
план Детиздата.
Таковы итоги моих работ.
Мне пришлось жить и работать в такой период, когда исто­
рические катастрофы, как землетрясения, разрушают ценности,
создававшиеся веками, а люди гибнут миллионами и беспо­
щадно уничтожается их достояние. В промежутке между двумя
войнами создались такие условия, при которых надо было или
направлять свое творчество по одному, совершенно определен­
ному руслу, или в большей или меньшей степени обрекать
себя на бесплодие. У меня не было ни желания, ни умения
приспосабливаться, и потому многие рукописи оказались не­
331

реализованными. И еще больше было замыслов вполне кон­
кретных, но не осуществленных, так как бесполезно работать
над темами, которые не могут быть включены в «издатель­
ские планы».
Мне все труднее и труднее становилось издавать работы,
которые отклонялись от определенного шаблона. Подгонять же
эти работы под такой шаблон я не считал возможным и потому
все дальше и дальше отходил в сторону от того дела, которое
мне было особенно близким.
Вторая мировая война, обрушившаяся на нашу страну, отра­
зится на жизни и деятельности каждого из нас. Издательская
работа на многие годы ослабеет, а в некоторых отраслях,
вероятно, совсем замрет. Даже те книги, которые были подго­
товлены уже к печати и набраны, не будут напечатаны. Те же
мои рукописи, которые были написаны давно и не могли в
свое время появиться в свет, и подавно не смогут быть
реализованы.
По всей вероятности, они просто погибнут, как погибнут,
вероятно, и многие из нас в эти годы. Но даже если они
уцелеют, мне, наверное, не придется самому принимать меры
для их издания, поэтому я считаю особенно нужным привести
сейчас в порядок свой архив, составить список приготовленных
к печати и напечатанных работ, переписать оставшиеся в одном
экземпляре.
Эта записка поможет разбраться в моих рукописях, если ко­
гда-нибудь окажется возможность издать какую-то их часть.
1 марта 1942 года

III
1942 - 1954
Я уже подводил итоги своим работам: в 1932 году и в 1942
году, во время войны. Теперь я хочу написать такой же своего
рода отчет о сделанном за последние 12 лет и присоединить
его к написанным раньше объяснительным запискам.
В эти годы я продолжал работу в области детской позна­
вательной литературы. Мне пришлось убедиться на собственном
опыте в том, что как ни элементарны, казалось бы, те тре­
332

бования к общедоступной познавательной литературе, о кото­
рых я писал еще в молодости, они до сих пор не осознаны
очень многими, и особенно «редакторами», точнее служащими
редакционных отделов наших издательств. Каждый раз, когда
я задумывал новую книжку и надо было добиваться включе­
ния ее в план, требовалось затрачивать на эти разговоры и
хлопоты много сил — иногда с успехом, иногда же совершенно
безрезультатно.
Если же мне случалось говорить о задуманной или напи­
санной книге с библиотекарями или учителями, то есть с теми
людьми, которые непосредственно имеют дело с читателями,
то я сразу находил общий язык с ними.
Несмотря на трудности, с которыми приходится сталки­
ваться не только мне, но и другим авторам, у меня вышел за
последние 12 лет ряд книг, предназначенных в основном для
читателей-подростков: «Первые разведчики великого пути»
(1943, 1950), «Юность Ломоносова» (1944), «Ломоносов» (1945),
«К далеким берегам» (1947), «Капитан Головнин» (1949),
«Жизнь Радищева» (1949, 1950), «Д.И.Фонвизин» (1953), «Еме­
льян Пугачев» (1953).
Чем старше я становлюсь, тем мне неприятнее и труднее
«подьячим кланяться», то есть согласовывать свои замысли с
людьми, которые обычно не знают ни интересов читателей,
для которых предназначается книга, ни источников, которые
кладет автор в основу своей работы, ни многого другого.
Поэтому я очень сомневаюсь в том, что мне удастся попол­
нить список моих книг, приведенный выше, новыми названиями.
Кроме книг, перечисленных мною, и мелких познаватель­
ных статей-очерков, напечатанных в журналах «Вокруг света» и
«Пионер», еще во время войны я задумал написать своего рода
воспоминания, не предназначенные для издания в ближайшие го­
ды. В 1946 году я закончил лишь первую часть, «Детство», ко­
торая хранится в моем письменном столе. Не исключена воз­
можность, что я еще возобновлю эту работу, которую в то
время делал с увлечением и напряжением, и постараюсь напи­
сать следующую часть, «Юность», но не уверен в том, смогу
ли взяться за нее после большого перерыва.
Далее, тоже не для печати, была подготовлена мною
небольшая рукопись «О работе писателя», в основу которой
легли беседы с читателями-подростками. Наконец, некоторое
время перед выступлениями в Доме детской книги и в Союзе
советских писателей я записывал заранее то, что предполагал
сказать о тех или иных проблемах детской литературы. По сути
333

дела, эти конспекты выступлений являются как бы черновыми
набросками, которые могли бы быть развиты в статьи, если
бы такие статьи помещались в газетах и журналах. Думается,
что эти наброски стоит сохранить: если когда-нибудь кто-нибудь
будет изучать историю детской литературы нашего времени
по архивным материалам, такие материалы могут пригодиться.
Мне пришлось быть дважды на докладах, которые делали
сотрудники Центрального литературного архива в Центральном
доме литераторов. Сотрудники архива говорили о том, что
советские писатели должны заблаговременно заботиться о своем
рукописном наследстве, приводя его в такой вид, чтобы оно
могло быть передано в архив после их смерти.
Я не знаю, имели ли в виду сотрудники Архива всех
советских писателей или лишь наиболее известных. Но судя по
тому, что они обращались к присутствовавшим на докладах пи­
сателям, среди которых почти не было «лауреатов», надо пола­
гать, что имелся в виду широкий круг писателей.
В ближайшее время я собираюсь привести свои бумаги в
порядок, чтобы они могли быть переданы в Архив, когда наста­
нет соответствующий момент9. К таким материалам я предпо­
лагаю отнести и рукописи, упомянутые в этой записке.
10 января 1955 года

Примечания

1 Беспристрастное изучение религиозной жизни народа- и публикации на
эту тему стали невозможны уже в 1922-23, когда началось резкое усиление
антирелигиозной пропаганды. Даже высокопоставленный В.Д.Бонч-Бруевич
после 1922 не смог переиздать свои старые работы о сектантах.
2 В предисловии «От издательства» М.В. упрекали в объективизме, отсутст­
вии политических оценок, в увлечении статистическими подсчетами, в том, что
историю книжного дела он «отрывает от истории классовой борьбы» и т.п.
Аналогичные упреки содержатся и в примечаниях, составленных Ф.Зимовским,
занимающих пятую часть от общего объема книги (48 стр.). Полагаем, что книга
смогла выйти в значительной степени благодаря содействию внутреннего рецен­
зента Н.Н.Накорякова, в 1925 вместе с М.В. редактировавшего фундаменталь­
ный сборник «Книжная торговля», а к 1931 занявшего видное место в систе­
ме ОГИЗа.
334

3 Поворот в краеведении произошел в 1929-31 и сопровождался полной
переменой в руководстве краеведными организациями и арестами сотен краеве­
дов по всей стране. Задачей краеведения было объявлено не историко-культурное
исследование края, а исключительно «изучение производительных сил и природ­
ных богатств ... в интересах развития социалистического строительства» (из
Постановления СНК РСФСР от 30.03.1931).
4 Начавшиеся после 1917 огосударствление и централизация издательского
дела завершились в 1930-31 созданием ОГИЗа, охватившего почти всю печатную
продукцию страны. ОГИЗ составляли издательства узкого и четко очерченного
профиля, за пределы которого они не имели права выходить (Учпедгиз, Сельхозгиз и т.п.). Немногие пока сохранившиеся кооперативные издательства в на­
чале 1930-х уже реально утратили самостоятельность и влачили жалкое суще­
ствование.
5 С И.И. и Е.Е.Горбуновыми-Посадовыми и секретарем Толстого
Н.Н. Гусевым М.В. познакомился еще в дореволюционные годы в связи с его за­
нятиями по организации массовых библиотек и распространению книг (в т.ч. и
«Посредника») в народе. Особенно сблизился он с толстовцами в 1917-20, когда
стал одним из организаторов в «Обществе истинной свободы» и печатался в
толстовских журналах, принимал участие в работе Объединенного совета религи­
озных общин и групп (ОСРО), занимался там вопросами освобождения от воин­
ской повинности по религиозным мотивам (см. «Память», вып.2, с.82).
Расхождение началось не ранее середины 1920-х (одновременно тот же процесс
происходил и с его другом К.С.Шохором-Троцким), а окончательно произошло в
начале 1930-х, в период работы над томами Полного собрания сочинений
Л. Н.Толстого.
6 М.М. И З П Е Р Е Д У М А Н Н О Г О . М., «Общество истинной свободы в па­
мять Л.Н.Толстого», 1920. 63 с. За той же подписью М.М. в 1923 была из­
дана в Москве небольшая книжка О Ц Е Н Н О С Т И Ж И З Н И (32 с.). Хотя М.В. не
называет ее в И Т О Г А Х и хотя каталогами крупнейших библиотек она также
не приписывается Муратову, но по характеру она близка к И З П Е Р Е Д У М А Н ­
Н О Г О , и нам авторство М.В. представляется несомненным.
7 Характерно, что признание получили именно те работы М.В., которым он
придавал второстепенное значение. По мнению современных исследователей, его
К Н И Ж Н О Е Д Е Л О В Р О С С И И сохраняет значение и на сегодняшний день.
Н.К.Гудзий еще в 1934 характеризовал М.В. как «одного из серьезнейших и
солиднейших работников в области изучения биографии и эпистолярного на­
следства Л.Н.Толстого». Аналогичные отзывы находим в рецензиях на работы
М.В., посвященные краеведению, теории самообразования, книготорговле.
8 Последний из подготовленных М.В. томов Толстого вышел сдвоенным
(т.88/89) в 1957. К печати он был подписан за три месяца до смерти М.В.9
9 Бумаги М.В. после его смерти были переданы в ЦГАЛИ. В домашнем
архиве одного из друзей Т.Г.Юркевич-Мачтет случайно отложился экземпляр
И Т О Г О В и черновой набросок автобиографии М.В., который был использован
нами при подготовке этой публикации.

335

Сильва Гитович
АРЕСТ Н.А.ЗАБОЛОЦКОГО
Публикация В. Смирнова

Общеизвестно, что Николай Заболоцкий был арестован в конце 1930-х и
несколько лет провел в заключении. Однако сведения, которыми располагает
по этому поводу интересующийся читатель, крайне скудны. Почти никаких
подробностей об аресте, следствии, обвинениях, высылке семьи, лагерной жизни
и последующем бесправном существовании в прилагерной местности не содер­
жится ни в каких доступных источниках — ни в сборнике В О С П О М И Н А Н И Я О
З А Б О Л О Ц К О М (М., 1977), ни в мемуарах, издающихся на Западе (см., напр.,
Н.А.Роскина. Ч Е ТЫ РЕ Г Л А В Ы . Париж 1980). Некоторое исключение составля­
ет книга Р.В.Иванова-Разумника П И С А Т Е Л Ь С К И Е С У Д Ь Б Ы (Н.Й., 1951) и
предисловие к американскому изданию С Т И Х О Т В О Р Е Н И Й Заболоцкого (Ва­
шингтон - Н.Й., 1965).
Наиболее точные данные содержатся в единственном источнике — в авто­
биографии поэта, опубликованной в 1966. Приводим интересующий нас отрывок
оттуда полностью.
«...В 1930 году я женился на Е.В.Клыковой. В 1932 году у нас родился сын
Никита, в 1937 году — дочь Наталья. Все время жил в Ленинграде. Выезжал из
города только по командировкам Союза и для лечения — в Крым и на Кавказ.
Так продолжалось до 19 марта 1938 года, когда я был арестован органами
НКВД. Постановлением Особого Совещания НКВД по делу УНКВД Ленинград­
ской области я был приговорен к пяти годам заключения в ИТЛ. Я до
сих пор убежден, что это было роковым следствием судебной ошибки.
По ходатайству администрации лагеря я был освобожден из заключения
18 августа 1944 года и оставлен в лагере в качестве вольнонаемного. Моя
семья, которая провела часть блокады в Ленинграде и была эвакуирована в
Кировскую область, к этому времени приехала ко мне в Алтайский край.
В феврале 1945 года я был переведен на новое строительство в г.Караганду,
где в конце года меня вместе с другими работниками передали в систему Наркомугля. Здесь, в тресте Шахстрой, я работал до мая 1946 года, когда Мини­
стерство госбезопасности разрешило мне переехать в центр и продолжать лите­
ратурную работу. Я уволился из треста, переехал на жительство в Москву и был
восстановлен в Союзе советских писателей, членом которого состоял со времени
организации Союза».*
* С О В Е Т С К И Е П И С А Т Е Л И . А В Т О Б И О Г Р А Ф И И . Составители Б.Я.Брайнина и А.Н.Дмитриева. Т.З. М., 1966, с.246-247. Не обошлось в этом издании и
без фальсификации. Местом первой публикации автобиографии Заболоцкого на­
зван сб.: Н.А.Заболоцкий. И З Б Р А Н Н О Е . М., 1960. Но в И З Б Р А Н Н О М текст
опубликован не полностью и оборван на первом абзаце приведенного нами от­
рывка. В таком виде он был перепечатан в американском издании 1965 года.
336

Заболоцкий говорит здесь, естественно, только о себе. Между тем он аре­
стован был по большому «делу», в котором обвиняемыми выступали, наряду с
ним, и другие известные литераторы. Само это «дело», реакция на него в
писательской среде представляют значительный интерес. К сожалению, обо всем
этом нам известно явно недостаточно. Существующие лакуны отчасти заполняет
публикуемый отрывок из больших воспоминаний о писателях-современниках
Сильвы Соломоновны Гитович-Левиной (1913-1974), жены ленинградского поэта
и переводчика Александра Гитовича. И С.С.Гитович, и ее муж долгие годы
были дружны с Заболоцким, и, судя по некоторым отзывам, воспоминания
ее абсолютно достоверны. Текст отрывка С.С.Гитович передала нам в 1973.

Ранней весной 1938 года Николай Алексеевич взял путевку
в недавно открывшийся Дом творчества в деревне Елизаветино
и, пожив там недели две, вдруг неожиданно появился в Ленин­
граде и, конечно, сразу же зашел к нам. Войдя, он победонос­
но потряс рукописью законченного перевода первой главы «Сло­
ва о полку Игореве» и сказал, что приехал ненадолго, завтра
же отправляется обратно, а будь его воля, и вообще не выезжал
бы из Елизаветина, т.к. в доме народу мало, отлично работается
и жаль терять целый день на поездку в Ленинград.
«Я приехал только из-за того, что получил очень странную
депешу, — сказал Николай Алексеевич, — вот посмотрите».
И показал полученную из Союза писателей телеграмму за под­
писью секретаря парторганизации Григория Мирошниченко1.
В телеграмме очень официально говорилось, что Николаю
Алексеевичу Заболоцкому предлагается явиться 19-го марта к
11 часам утра в партком и просьба не опаздывать.
Зачем и почему его вызывали, было совершенно неясно.
Все казалось тем более загадочным, что Заболоцкий не был
членом партии, а тут его, беспартийного человека, вдруг вызы­
вает партком.
Договорились с Николаем Алексеевичем, что, как только он
освободится от своих дел, он тотчас же приходит к нам,
остается обедать и после обеда будет читать никому еще не
читанную первую главу «Слова о полку Игореве».
Обед был уже давно на столе, а Николай Алексеевич
все не появлялся.
Я несколько раз звонила к ним по телефону, не понимая,
чей это мужской голос всякий раз неизменно отвечает, что
Николая Алексеевича дома нет и, когда придет, никому не
известно.
«Где же он может быть?» — недоумевали мы.
Наконец, я не выдержала и снова позвонила Заболоцким.
337

«Ради бога, простите, что без конца трезвоню и вам надое­
даю. Это говорит опять Сильва Гитович, — сказала я, — но я
так настойчиво звоню потому, что Николай Алексеевич сегодня
должен у нас обедать, а его почему-то нет и все перестоится,
перепреет и будет невкусным».
В ответ тот же мужской голос грубовато стал уговаривать
меня не ждать Николая Алексеевича и самим садиться за стол.
И вдруг что-то неуловимо неприятное, какая-то нарочитая
сухость тона заставила меня содрогнуться, и почему-то мне
стало страшно. Не совсем осознанная, чудовищная мысль про­
мелькнула у меня в голове, тяжело сдавила сердце, и я быстро
бросила трубку.
«Нет, нет, не может быть. Он просто где-нибудь задержался
и явится с минуты на минуту! — успокаивали мы друг друга. —
Мы же знаем — днем этого никогда не бывает», — убеждали мы
самих себя.
Действительно, в те аховые времена, когда беда ходила бук­
вально по пятам, все самое страшное происходило обычно но­
чью. От многих людей ночами бежал сон, и они, лежа в крова­
тях, чутко прислушивались к гудению машин и шагам на лест­
нице. Дневной свет разгонял ужасы ночи, страх отступал до
наступления темноты, а утром, от дворников, мы узнавали
номера квартир, где ночью шли обыски, и фамилии тех, кого
забрали в эту ночь. Так из нашего дома были взяты Куклин,
Тагер, Берзин, Стенич, Олейников и многие другие2.
Вопреки правилам, Заболоцкого арестовали днем.
Как рассказывал потом Николай Алексеевич, он, со свойст­
венной ему пунктуальностью, точно без опоздания пришел в
партком. У Мирошниченко сидел неопределенной наружности
человек. При появлении Николая Алексеевича он быстро поднял­
ся ему навстречу и тотчас предложил следовать за собой. И вот,
не говоря ни слова, они вышли из парткома, спустились по лест­
нице, миновали вахтера и очутились на улице. В переулочке
у главного входа их ждала машина, а рядом расхаживали два
человека. Шофер торопливо распахнул дверцу, все уселись, и
машина тронулась. Очень скоро шофер мягко затормозил, двер­
ца распахнулась и, внятно и громко, Николаю Алексеевичу
было предложено выходить.
Низко сгибаясь, все вылезли из машины, вошли в парадное,
поднялись на четвертый этаж и по безлюдному коридору над­
стройки направились к квартире Заболоцких.
Оказывается, в то время, когда я, разыскивая Николая
Алексеевича, безрезультатно названивала Заболоцким, там уже
338

полным ходом шел обыск. Перерывали шкафы, выворачивали
ящики письменного стола, ворошили папки с рукописями. Няню
с детьми удалили на кухню, а Николай Алексеевич с Екатери­
ной Васильевной3 сидели молча, безучастно, думая об одном
и том же и в отчаяньи смотрели, как из распахнутых шкафов
бесцеременно все вышвыривают на пол и, не глядя, топчут
детские кофточки, фамильные фотографии и разрозненные лис­
точки рукописей.
Это зловещее^ зрелище длилось до вечера, и под конец,
переворошив все, что можно, один из них велел Николаю Алек­
сеевичу прощаться с домашними, собираться и следовать за ни­
ми. Они забрали папки с рукописями, увели с собой ни в чем
не повинного Заболоцкого и оставили после себя хаос, ужас,
смятение и ничего не понимающих испуганных ребятишек.
Вечером мы к своему ужасу узнали о случившемся и наутро,
ранним поездом, Саня4 махнул в Елизаветино и привез домой
вещи и рукописи Николая Алексеевича. Таким образом удалось
спасти законченную главу «Слова о полку Игореве», черновики
и шуточную поэму «Осада Козельска», рукопись которой сейчас
уже не существует, ибо возвратившийся из ссылки, предельно
требовательный к себе Николай Алексеевич уничтожил ее, а мы,
как на грех, не посмели без разрешения автора перепечатать
и оставить себе экземпляр. Небольшие отрывки Саня помнил
наизусть, но все восстановить по памяти так и не удалось.
*

*

*

И вот Николая Алексеевича забрали, и потянулись бес­
сонные и тревожные ночи и безрадостные, горькие дни.
Екатерина Васильевна с тяжелыми кошелками часами про­
стаивала в тюремных очередях. Без конца обивала пороги у сле­
дователей и прокуроров. Неотступно советовалась с юристами и
просто деловыми людьми, но, как полагается, все говорили
разное, ничего толком узнать не удавалось, и ничего обнадежи­
вающего не маячило впереди.
Наконец, пронесся слух, что Николая Алексеевича вместе с
партией заключенных скоро отправляют из Ленинграда5, и надо
было срочно доставать теплые вещи и готовить в дорогу про­
довольственную посылку: шпиг, чеснок, курево.
Ко дню рождения Сани я подарила ему мохнатый, очень
теплый шерстяной свитер, и вот этот свитер Екатерине Василь­
евне вместе с остальными вещами удалось передать Николаю
Алексеевичу.
339

Прошли годы. Страшные лагерные дни были давно позади,
и Николай Алексеевич рассказывал, как ему было приятно среди
других вещей узнать серый санин свитер, который буквально
спасал его на арестантских работах в лютые холода.
* ★ *
Саня тяжело переживал арест Николая Алексеевича. Время
было страшное, и осторожные знакомые уже перестали на улице
с ним здороваться, считая, что, бесспорно, и он вот-вот по­
следует за Заболоцким.
Да было и немудрено. «Молодое объединение» как на собра­
ниях, так и в печати громили на все корки6. Авраменко писал
в «Смене», что Гитович хочет очернить душу советского чело­
века7. Эта сменовская статья отпугивала робких знакомых и
воспринималась как особый род доноса, так сказать, доноса в
печати. А на одном из собраний в Союзе писателей воспален­
ный Прокофьев8, багровея затылком, в запальчивости, надрыв­
но кричал Гитовичу: «Знайте, с вами будут говорить другие
органы!» И эта фраза звучала угрожающе и зловеще.
Но Гитович, что называется, пер на рожон, стойко защищая
свои позиции, громил недругов и не давал в обиду друзей.
Время еще не пришло, чтобы Гитовича вынибли из журнала,
и пока он еще оставался членом редколлегии «Литературного
современника» и заведовал там отделом поэзии.
Время еще не пришло, чтобы окончательно разгромили
«Молодое объединение», и пока «Молодое объединение» про­
должало собираться, а Гитович был его вдохновителем и
руководителем.
Время еще не пришло для того, чтобы разложение коснулось
поэтов «Объединения», и пока молодые поэты держались друж­
но и достойно, горой стояли друг за друга и высоко несли
священное знамя поэзии.
Приближалась ленинградская поэтическая дискуссия, кото­
рая волновала умы и вызывала огромный интерес. Многие на
нее возлагали большие надежды и потому к ней готовились
тщательно и серьезно.
В дни дискуссии зал Дома писателей был переполнен. Высту­
пающих было много. Бушевали литературные споры, кипели
страсти. Кого-то дружно поднимали на щит, кого-то безжалост­
но низвергали в бездну.
Наконец, на трибуну вышел Гитович. Его выступление было
взволнованным, продуманным, точно бьющим в цель.
340

Конечно, если бы Заболоцкий в то время присутствовал в
Доме писателей, то эту речь должен был произносить, бес­
спорно, он, но, увы, его тут не было и быть не могло, и Гитович, с трибуны собрания, обрушивал на зал идеи Заболоцкого,
давал бой его недругам, невзирая на авторитеты, громил словес­
ную невнятицу, ратовал за бережное отношение к слову.
Во время саниного выступления дух Заболоцкого как бы ви­
тал в зале собрания, и большинство присутствующих это отлич­
но понимали, а тем, у кого возникали сомнения, Гитович давал
это понять.
Выступление Гитовича получило широкий резонанс и мно­
гих задело.
С тех пор прошла целая вечность — более тридцати лет.
Все стало необратимо далеким. Миновали войны, давно уж нет
в живых ни Гитовича, ни Заболоцкого, а Николай Семенович
Тихонов все еще не может простить мертвому Гитовичу его
выступления на поэтической дискуссии9.
«Литературный современник» в ближайшем номере опубли­
ковал слегка исправленную и немного сокращенную стенограмму
этого выступления и там же маленькую подборку стихов Гитовича, где одно стихотворение было написано Николаю Алексе­
евичу Заболоцкому, но, конечно, никакого посвящения не стояло,
и о посвящении можно было только догадываться.
И вот происходит чудо, магия, волшебство!
Волею уникального случая, неизвестно какими путями, этот
номер «Литературного современника» попадает в лагерный ба­
рак в руки з/к Заболоцкого. Он читает печальное санино сти­
хотворение:
Давным-давно, не знаю почему,
Я потерял товарища. И эти
Мгновенья камнем канули во тьму;
Я многое с тех пор забыл на свете.
Я только помню, что не пил вино,
Не думал о судьбе, о смертном ложе.
И было это все давным-давно:
На целый год я был тогда моложе10.
— и сразу понимает все. Обостренная интуиция не вызывает у
него ни малейшего сомнения, кому адресованы эти строки,
и грустно отзывается в сердце эта далекая весточка друга.
В конце журнала он читает напечатанную в два столбца сте­
341

нограмму саниного выступления на поэтической дискуссии, и
теплее становится на душе у Николая Алексеевича, потому что
он знает, что по-прежнему помнят и любят его друзья и едино­
мышленники, не дают в обиду его искусство и что тянутся их
руки к нему сквозь пространство и время.
О саниных стихах в «Литературном современнике» Николай
Алексеевич очень сдержанно писал жене:
«...В случайно и редко попадающихся книгах читаю иногда
чужие стихи и по ним стараюсь почувствовать, чем и как
живут старые знакомые. Грустно было прочесть санины стихи
«Давным-давно, не знаю почему»...».
О выступлении же Гитовича на дискуссии Николай Алексее­
вич в письме к Екатерине Васильевне не обмолвился ни словом.
Не знаю, говорил ли он ей об этом потом, но много лет спустя,
сидя на краешке ванны у себя на Беговой, куда они вдвоем хо­
дили курить, он рассказывал Сане, сколько надежды, силы и
бодрости вселил тогда в него сдвоенный номер «Литературного
современника» за 1940 год.
*

*

Медленно тянулись недели и месяцы, но время не приносило
ничего утешительного, и по-прежнему уныние и тревога не поки­
дали Екатерину Васильевну и всех нас, и по-прежнему все попыт­
ки что-то узнать, что-то продвинуть не оканчивались ничем.
А тут неожиданно обнаружилась еще беда. В конце октября
Екатерина Васильевна получила предписание немедленно, в деся­
тидневный срок, выехать с детьми в Кировскую область, и нача­
лись поспешные сборы в дорогу.
Перед своим отъездом она с детишками заходила посовето­
ваться с Саней о том, что ей делать дальше. От нас она шла к
сестре на Каменноостровский, где собиралась оставаться ноче­
вать, и Чивилихин с Ваней Федоровым11 торжественно, и благо­
говейно, как декабристку, провожали ее на Петроградскую, ведя
за ручку притихшего Никиту и бережно неся на руках маленькую,
сонную Наташку12.
Уезжала Екатерина Васильевна из Ленинграда в празднич­
ный день 7-го ноября. Гремели оркестры. По Невскому шли тол­
пы демонстрантов. Вокруг нашего дома проход был наглухо за­
крыт. Поперек улиц стояли грузовики, и милиция никого не про­
пускала. С великим трудом, унижаясь, упрашивая милиционеров
и потрясая железнодорожными билетами, удал ось кружными пу­
тями добраться до вокзала и чудом не опоздать на поезд. [...]
342

*

*

*

Неожиданно, в письме к Екатерине Васильевне, Николаю
Алексеевичу удалось переслать свое заявление в прокуратуру.
Уже то обстоятельство, что цензура пропустила это заявление,
само по себе вселяло какие-то надежды, и надо было не сидеть
сложа руки, а хлопотать, добиваться, действовать...
Николай Алексеевич писал:
Прокурору Союза Советских Социалистических республик
з/к Заболоцкого Николая Алексеевича
(г.Комсомольск-на-Амуре, Востлаг НКВД,
27 колонна)
ЗАЯВЛЕНИЕ
Я, поэт Н.Заболоцкий, б[ывший] член Союза советских писателей, автор
двух книг стихов и переводчик поэмы Руставели «Витязь в тигровой шкуре», —
арестован в Ленинграде в марте 1938 г. и по постановлению Особого Совещания
от 2-го сентября 1938 г. за №48838 заключен в Испр[авительно]-Труд[овой]
лагерь НКВД сроком на 5 лет «за контрреволюционную троцкистскую деятель­
ность».
На следствии мне было предъявлено обвинение в том, что я будто бы
состоял членом контрреволюционной писательской организации в Ленинграде,
которая, группируясь вокруг известного поэта Н.С.Тихонова, печатала в ленин­
градской прессе свои контрреволюционные литературные произведения. Одним
из таких произведений названа моя поэма «Торжество земледелия», написанная
мной в 1929-30 гг. и напечатанная в 1933 г. в ленинградском журнале «Звезда»
№2/3.
Следователем мне были зачитаны выдержки из показаний ранее арестован­
ных писателей Лившиц[а] Б.К .13 и Тагер Е.М. Цитирую их по памяти:
Лившиц Б.К.: «В Ленинграде существовала к[онтр]-рев[олюционная] писа­
тельская организация. В нее входили: Тихонов Н.С., Корнилов14, Заболоцкий,
Лившиц и другие. Борьбу с Советской властью организация вела двумя путями:
1. Печатала в ленинградской прессе свои контрреволюционные произведения
(напр., «Торжество земледелия» Заболоцкого).
2. Искусственно раздувала авторитет членов к[онтр]-революционной]
организации».
Тагер Е.М.: «Вокруг Тихонова Н.С. в ЛО ССП сгруппировались правые по
настроению писатели: Корнилов, Заболоцкий, Куклин, Тагер и др. Тихонов
напечатал в «Звезде» к[онтр]-революционную] поэму Заболоцкого «Торжество
земледелия». Когда Заболоцкий был разоблачен критикой, Тихонов спешным
образом организовал выступление Заболоцкого на дискуссии о формализме».
С писателями Лившицем] и Тагер я имел, хотя и поверхностное, знакомство
по Союзу Советских Писателей, тем не менее, считал их честными и порядочны­
ми людьми. Мне неизвестно, какие чрезвычайные причины заставили этих писа­
телей дать обо мне клеветнические показания. Об этих причинах могут сказать
лишь сами Лившиц и Тагер. Но что показания их сплошная ложь и клевета —
об этом я заявляю, так же как и на следствии, с полной ответственностью за
свои слова. Очной ставки с гр. Лившицам] и Тагер мне предоставлено не было.
Также я не имел очной ставки с Н.С.Тихоновым, который, по словам свидетелей,
был центром контрреволюционной организации.
343

Ни в какой контрреволюционной организации я никогда не состоял и о суще­
ствовании ее ничего не слышал. С Н.С.Тихоновым был связан общей работой в
ССП, имел с ним деловое литературное знакомство, знал его как советского
человека и талантливого поэта. С Корниловым и Куклиным никогда близок не
был, так как считал их неприятными в бытовом отношении людьми.
Что касается моей поэмы «Торжество земледелия», то она написана в ран­
ний период моей писательской работы, — рукой еще несложившегося, неопытно­
го поэта. Это формалистическая, утопическая поэма, которая ввиду порочности
своего стиля в свое время была [расценена как — п у б л.] враждебная
антисоветская вещь. Когда для меня стала ясна моя ошибка, я, по собственному
почину, выступил на дискуссии о формализме в Ленинградском Доме писателя
им.Маяковского. Я вскрыл причину своей литературной ошибки, которая, в ко­
нечном счете, стала ошибкой, имеющей политическое значение. Мое выступле­
ние было тогда же напечатано в газете «Литературный Ленинград».
Говорилось на следствии о моем знакомстве с арестованными писателями
Олейниковым Н.М. (Ленинград) и Табидзе Т.И. (Тбилиси)15. С первым из них
я был связан общей работой в Лен. отд. Детиздата, со вторым — как перевод­
чик грузинских классиков. В этих литературных знакомствах не было ничего
контрреволюционного, что могут подтвердить общие знакомые, знающие как
меня, так и упомянутых писателей.
Особым Совещанием я был осужден заочно, не имея возможности защитить
себя и опровергнуть клеветнические показания Лившиц[а] и Тагер.
В феврале месяце 1939 г. из газеты («Правда» от 2/2 1939 г.) я случайно
узнал, что поэт Н.С.Тихонов не только не арестован НКВД, но и награжден
орденом за свою общественно-литературную деятельность. Несерьезность обви­
нения меня в принадлежности к контрреволюционной организации стала для
меня очевидной. Тем более я не допускаю мысли, что я осужден за свои лите­
ратурные знакомства.
За что же осужден я, советский писатель, за что опорочено мое искусство,
составляющее смысл моей жизни, за что страдает моя, ни в чем не повинная
семья?
Мне 36 лет, я только что вступил в период писательской зрелости. После
своей неудачной поэмы я выпустил ряд работ, одобренных советской обществен­
ностью. Мои стихи «Горийская симфония», «Север», «Седов», «Прощание»,
«Великая книга» и др., напечатанные в «Известиях» (отдельно издана «Вторая
книга», Гослитиздат, Ленинград, 1938 г.), получили широкую известность.
Моими стихами интересовался Ромен Роллан. За перевод «Витязь в тигровой
шкуре» я был награжден грамотой ЦИК Грузии. Арест помешал мне закончить
мой стихотворный перевод «Слова о полку Игореве». На очереди была другая
большая, расчитанная на несколько лет, работа — первый полный перевод
«Шах-Наме» Фирдоуси. На русский язык эта замечательная иранская поэма пере­
ведена до сих пор лишь отрывками. Необходимость полного и точного перевода
признана нашим научным и литературным обществом.
Гражданин прокурор! Уже полтора года я в заключении. Моя семья (жена с
двумя маленькими детьми) выслана из Ленинграда в Кировскую область. Со
времени ареста я не имел возможности прочитать книгу, написать стихотворе­
ние. С каждым днем я теряю свою квалификацию писателя.
Я прошу Вашего личного вмешательства в мое дело. Я прошу созвать компе­
тентную экспертную комиссию с участием специалистов — писателей и крити­
ков, которая дала бы оценку моей литературной работы, ее художественного
и политического значения.
Я прошу в присутствии работников Прок>фатуры вновь допросить граждан
Лившиц[а] и Тагер и выяснить причину их клеветнических показаний.
344

Я прошу заново пересмотреть все мое дело, снять с меня незаслуженное
клеймо врага народа и возвратить меня к моему искусству, к моей семье.
Не дайте погибнуть поэту, который на благо советской культуры готов отдать
все свои силы и способности.
Н.Заболоцкий
23 июля 1939 г.

На совете друзей было решено сочинить бумагу — этакое
компетентное свидетельство ведущих писателей, где было бы яс­
но сказано, что собой представляет поэт Заболоцкий. Под этой
бумагой поставить побольше писательских подписей и, вместе с
заявлением Николая Алексеевича, подать в Прокуратуру для
пересмотра дела.
Зощенко, Каверин, Лозинский, Тынянов и, конечно, Тихонов
охотно дали свои подписи16, и затем, полные решимости дей­
ствовать, Саня с Екатериной Васильевной выехали вдвоем в
Москву.
В Москве они забросили чемоданы к Саниным родителям на
Большую Почтовую и, не мешкая, отправились по адресам.
Все московские писатели, к кому они обратились: Шклов­
ский, Чуковский, Толстой, Асеев и многие другие — живо от­
кликнулись и старались, по мере сил, помочь Екатерине Ва­
сильевне.
Сразу стали сочинять еще одно заявление в Прокуратуру.
Горячее участие в составлении этой бумаги приняли Чуковский
со Шкловским, но, враждуя между собой и не встречаясь друг
с другом, они по отдельности вносили в текст поправки, и
Корней Иванович, неизменно угадывая стиль Шкловского, пре­
небрежительно фыркал и неистово вычеркивал целые абзацы.
Когда, наконец, все бумаги были подготовлены, Екатерина
Васильевна вместе с Саней собственноручно передали их в око­
шечко прокуратуры и, окрыленные, вдвоем вернулись в Ле­
нинград.
Потянулись недели и месяцы томительного ожидания. Но
время шло, а из Москвы не было никаких вестей, и напрасно
Екатерина Васильевна жадно прислушивалась к отдаленным ша­
гам почтальона, напрасно завороженными глазами смотрелана
его сумку.
В горькие минуты всякие мысли лезли в голову, и казалось,
что все кончено, все пропало, ничего больше не будет и бумаги
Николая Алексеевича давно затерялись в недрах судейских кан­
целярий.*
*

*

345

Наступила зима 1940 года. Шла финская война. Саня слу­
жил на Балтике и вдруг неожиданно появился домой, веселый,
в расстегнутой флотской шинели и ушанке, лихо сбитой на
затылок. Еще с порога он возбужденно завопил:
— Ты не можешь себе представить, почему я очутился в
Ленинграде. Представь, только что от следователя, который
меня вызывал по делу Заболоцкого. Наконец-то!
После смерти Гитовича, разбирая его бумаги, я обнаружила
черновик показания, которое Саня тогда же писал о Николае
Алексеевиче'Заболоцком.
«...Я член Союза писателей, — писал он,— поэт Александр Гитович, знаю
Николая Алексеевича Заболоцкого с 1928 года. С 1936 года я знаю его очень
хорошо, встречаясь с ним чрезвычайно часто. Я убежден, что Николай
Алексеевич Заболоцкий является одним из крупнейших советских поэтов,
создавший на русском стихи о вожде народов мира И.В.Сталине — «Горийская
симфония» — произведение, широко известное в нашей стране. В искренности
этого произведения ни один человек, чувствующий слово, сомневаться, помоему, не может.
За все время моего (весьма близкого) знакомства я знал Николая Алексее­
вича Заболоцкого как абсолютно честного человека и истинного патриота
Советской Родины.
Ал.Гитович
29 ноября 1939 года».17

Мне думается, что дата под этим заявлением проставлена
неправильно. Гитович хотел написать декабрь, а по ошибке
написал ноябрь.
Помню, тогда же Саня рассказывал, что следователь гово­
рил с ним весьма доверительно — «Наверное потому, что на мне
была военная форма», — предполагал он. Тогда же следователь
сообщил ему, что заявление на Николая Алексеевича Заболоцко­
го было написано неким Лесючевским18, и, кстати, спрашивал у
Гитовича, знает ли он этого человека: и что он может расска­
зать о нем.
— Я ведь когда-то служил в армии с этим прохвостом, —
волнуясь, говорил Саня, — ну уж я постарался высказать все,
что о нем думаю. Ничего не утаил. Но тебе понятно, что дело,
наконец, сдвинулось с мертвой точки. Теперь конец не за горами!
Но до конца еще было очень далеко.
Екатерина Васильевна получила из прокуратуры отказ в пе­
ресмотре дела заключенного Заболоцкого. Все хлопоты оказа­
лись напрасными, и надежды вновь рухнули в преисподнюю.*
*

346

*

*

Вскоре после окончания войны пронесся слух, что Николай
Алексеевич находится в Москве, живет не то у Андроникова,
не то у Степанова, и что робкий, тишайший Николай Леонидо­
вич, казалось бы, совсем не борец, как лев, дерется за Забо­
лоцкого, методически обивает пороги вышестоящих организа­
ций, упорно добиваясь разрешения Заболоцкому оставаться в
Москве.
До этого времени о Заболоцком нам было известно очень
немногое. Мы знали, что давно миновал срок его приговора,
а он все еще в далеких краях, где-то под Карагандой. Правда,
теперь он считался вольнонаемным, жил на частной квартире,
с ним вместе была Екатерина Васильевна с детьми, но работа
его изнуряла, ему приходилось ежедневно по карагандинской
жаре проделывать 6 километров до лагеря и обратно, часами,
согнувшись, корпеть над чертежным столом, а после утоми­
тельного дня урывками и по ночам делать свой главный труд —
перевод «Слова о полку Игореве».
И вот летом 1945 года перевод был в основном закончен, и
начальник лагеря направил в Союз писателей бумагу с сообще­
нием о работе Николая Алексеевича Заболоцкого. Фадеев живо
откликнулся, сразу же послал в лагерь официальную просьбу
командировать Заболоцкого в Союз писателей для доработки
своего перевода «Слова», и осенью, не имея паспорта и права
проживать в столичных городах, Николай Алексеевич очутился
в Москве.
Ни минуты не мешкая, мы тут же выехали в Москву.
Рано утром, прямо с поезда, отправились к Ираклию
Андроникову, но, увы, узнали, что Николай Алексеевич по
приезде, действительно, жил у него, но уже с недельку как
переехал к Степанову, и мы, подгоняемые лихорадочным нетер­
пением, помчались туда. Здесь нас снова ждала неудача,
Николая Алексеевича дома мы не застали. Выяснилось, что
обычно он обедает в ресторане Дома литераторов, так что
если мы подъедем туда часикам к трем, то наверняка его там
поймаем.
И вот мы ровно к трем в знакомом особняке на улице Во­
ровского и с бьющимся сердцем спешим в ресторан.
Затаив дыхание, замираем на пороге и жадно оглядыва­
ем зал.
Еще рано, ресторан почти пуст, и потому вдалеке хорошо
виден угловой столик, а за ним спиной к входу сидит, конеч­
но же, Николай Алексеевич. Это несомненно он. По характер­
ному повороту головы, по каким-то еще неуловимым признакам
347

я сразу же его узнаю со спины. Но какая досада! С ним за
столом сидит еще кто-то, а нам так бы хотелось увидеться
без свидетелей, чтобы никто не мешал нашей встрече. Но тут
уж нельзя ничего поделать, и мы рысью пересекаем зал.
Чтобы он нас увидел, нам остается только обогнуть столик,
но мы не верим собственным глазам и, как вкопанные, засты­
ваем на месте. Какая-то бессмыслица, абсурд! Дикость! По
другую сторону стола сидит не кто иной, как холеный, по­
полневший, чисто выбритый Лесючевский и со вкусом доедает
суп.
Сочетание Заболоцкого с Лесючевским повергает нас в пол­
нейший столбняк, но, быстро придя в себя, мы радостно
бросаемся к Николаю Алексеевичу, и нам уже нет дела ни до кого
на свете.
Николай Алексеевич медленно поднимается со стула. В лице
у него появляется что-то размягченное, душевное, чистое. Его
светлые глаза заметно добреют, мы обнимаемся. Он растроган
встречей. Конечно, весь обед сразу побоку. Сорвавшись, бежим
в раздевалку, спешно напяливаем пальто. И вот, минуя вести­
бюль, мы уже на улице и судорожно соображаем, куда бы
нам пойти, чтобы никто не мешал, не глазел, не лез с разгово­
рами. В сущности, идти было некуда, но я принимаю решение
повести их на улицу Горького к моей подруге, и мы быстро
сворачиваем в переулок и бодро шагаем к троллейбусной оста­
новке.
— Николай Алексеевич, дорогой, ради Бога объясните, поче­
му вы обедали с этим прохвостом? — не выдерживает Саня, —
ведь это черт знает что!..
— Ох уж, Александр Ильич, все вам расскажи да растолкуй,
— посмеивался Николай Алексеевич. — Получилось это весьма
просто. Я заказал обед и терпеливо дожидался, когда мне его
наконец принесут, а тут, откуда ни возьмись, появляется Лесю­
чевский, подходит, здоровается, вежлив, как бог, и просит
разрешения присесть. Вы сами понимаете, дорогой Александр
Ильич, что мне ничего не оставалось делать, как неопределен­
но мотнуть головой, и вот он удобно устраивается за моим сто­
лом, и мы в гнетущем молчаньи мрачно поглощаем еду. Затем
появляетесь вы, и остальное уже известно. Вот и решайте пси­
хологическую задачу, — похохатывал Николай Алексеевич, —
зачем ему понадобилось подсаживаться ко мне? По-видимому,
ему хотелось воочию убедиться, что я не призрак и настолько
реален, что даже ем суп.
348

...В тот вечер мы говорили, говорили, и не могли наго­
вориться.
Ровно, очень сдержанно, Николай Алексеевич рассказывал о
неописуемой лагерной жизни, о бессонных барачных ночах, о
гнетущих, горестных думах.
В этот вечер мы узнали удивительную историю, случившую­
ся с ним на этапе и буквально спасшую его в те аховые
времена.
На глухой полустанок, где торчал их арестантский состав,
пригнали целый эшелон проституток, И вот случилось чудо. За­
мордованные шлюхи почему-то выделили его из общей массы
арестантов, пожалели сердобольной бабьей жалостью. Накор­
мили, обогрели, обстирали, а в тех условиях это было почти
спасением.
Рассказывал Николай Алексеевич, как из области чудесных
неожиданностей, что он в ежемесячной посылке Екатерины Ва­
сильевны обнаружил объемистый пакет от Михаила Леонидови­
ча Лозинского с двумя курительными трубками, кисетом и боль­
шим ящиком трубочного табака.
В той обстановке курили все, что было под рукой: махорку,
мох, сухие листья. И Михаил Леонидович, будто зная все это,
прислал как раз самое нужное, самое существенное.
Удивительно то, что Николай Алексеевич с Лозинским
раньше не только не были дружны, но и знакомство их было
весьма отдаленным, а Михаил Леонидович в трудные для Забо­
лоцкого дни вспомнил о нем, позаботился о нем, и этот
горьковатый дымок настоящего табака надолго скрасил Нико­
лаю Алексеевичу тоску лагерных дней.
В глухую полночь мы, затаив дыханье, слушали, как Нико­
лай Алексеевич, чуть глуховато, вполголоса, приподнято читал:
...А ты, соловей, пригвожденный к искусству,
Безумная птаха, крылатый Антоний,
Как мог ты довериться, бешеный, чувству,
Как мог ты увлечься любовной погоней?
Зачем, покидая вечерние рощи,
Ты сердце мое разрываешь на части?
Я болен тобою, а было бы проще
Расстаться с тобою, уйти от напасти...20
Уже под утро, в комнате, сизой от табачного дыма, я стала
убирать посуду и стелить постели. А Саня с Николаем Алексее­
349

вичем все продолжали взволнованным шепотом говорить о поэ­
зии, о страданиях и радостях своего ремесла, о чередовании
надежд и крушений.

Примечания
1 Мирошниченко Григорий Ильич (р.1904) — писатель. Наиболее известна
ранняя повесть Ю Н А Р М И Я (1927). Чл. КП с 1927, в 1935 закончил Военно­
политическую академию, в 1938-41 — редактор «Лит. современника», один из
главных функционеров Л ОСП.
2 Куклин Георгий Осипович (1903-1939) — писатель. Печ. с 1926. До 1932
примыкал к лит. группе «Перевал». Арестован 5.2.1938. Обвинение — «писатель­
ская террористическая троцкистская орг-ция», а также «связь с французской
разведкой». Несмотря на пытки («конвейер», «стойка»), не подписал, по-видимо­
му, ни одного протокола, Приговор — 8 лет заключения. Простудился на
этапе зимой 1938-1939 в неотапливавшейся вологодской тюрьме и умер в Красно­
ярске от «воспаления мозговых оболочек».
Тагер Елена Михайловна (1895-1964) — писательница. Печ. с 10-х гг.
В 1916-18 замужем за поэтом Г.В.Масловым. В 1917-22 жила в Симбирске,
работала педагогом, занималась организацией помощи голодающим детям. В
марте 1922 обвинена в «экономическом шпионаже» и административно выслана
на 2 года в Архангельск, где работала статистиком, экономистом и проч. С 1927
— в Ленинграде: прозаик, драматург, лит. редактор,, корреспондент газеты «Из­
вестия» и др. Арестована в нач. марта 1938. Согласие на подпись под любыми
протоколами не спасло ее от пыток. Приговор — 10 лет заключения, отбывала
их на Колыме. В 1948-51 — на поселении в Алтайском крае. С янв. 1952 —
в «вечной ссылке» в Северном Казахстане. В 1955 переехала в Саратов после
снятия ссылки. В 1956 — «негласное» проживание в Переделкине под Москвой у
предоставившего ей приют К.И.Чуковского, после реабилитации — с 1956 вновь
в Ленинграде. Часть соч. ее была переиздана, опубл. также немногие из стих-й,
написанных в заключении. Осталась в рукописи большая доля прозаического
и стихотворного наследия. Широко известны ее краткие восп. О М А Н Д Е Л Ь ­
Ш Т А М Е , опубл. лишь на Западе («Новый журнал», №81, 1965; отд. изд. — НьюЙорк, 1966).
Берзин Юлий Соломонович (1904-1939?) — писатель. До 1932 — участник
лит. группы «Перевал». Арестован в один день с Г.О.Куклиным. Обвинение —
помимо «орг-ции», «связь с английской разведкой». По-видимому, прошел те
же пытки, что и Г.О.Куклин, также не подписал ни одного протокола.
Приговор — 10 лет заключения. По устному свидетельству Ю.Г.Оксмана, погиб
в лагере на Колыме.
Стенич (наст. фам. Сметанич) Валентин Осипович (1898-1938) — переводчик,
критик, писал стихи. Печ. с 1921. Встреча и беседа с ним послужила А.А.Бло­
ку толчком для написания очерка Р У С С К И Е Д Е Н Д И . В 1920—30-х — одна из са­
мых ярких и блестящих фигур в ленинградском литературном мире. Известен его
арест в марте 1931 после выступления на обсуждении П Е Т Р А П Е Р В О Г О
А.Н.Толстого. Через два месяца был освобожден (в связи с этим см. заступ­
ническое письмо М.М.Зощенко: «КЬТ», Апп-АгЬог, 1973, №6, р.591-592). В 1937
был арестован в ночь с 14 на 15 ноября. Обвинения — «заговор с целью убить
350

тов. Сталина» и проч. Расстрелян в сентябре 1938 (приговор — «10 лет без права
переписки»), после этого конфискация имущества (2 тыс. книг, картины и др.).
В 1959 образована Комиссия по лит. наследству Стенича (П.Г.Антокольский,
Н.К.Чуковский, Н.А.Волжина, Н.Д.Вольпин, Е.М.Тагер, Л.Д.Болыпинцова).
Олейников Николай Макарович (1898-1942) — сатирик, поэт и прозаик, ре­
дактор детских журналов «Чиж», «Еж», «Сверчок», «Костер». Чл. КП с 1920.
Арестован в июле 1937, погиб в заключении (подробнее см.: «Память», вып.З,
с.321)
Все упомянутые здесь писатели, кроме Н.М.Олейникова, были среди присо­
единенных к делу бывших «перевальцев» и репрессированы по нему.
3 Заболоцкая [урожд. Клыкова] Екатерина Васильевна (р.1906) — с 1930 жена
Н.А.Заболоцкого. Подготовила к изданию наиболее полное собр. соч. Заболоц­
кого (1972) и в 1977 была одним из составителей сб. восп. о Заболоцком.
4 Гитович Александр Ильич (1909-1966) — поэт, переводчик. Его поэзия
30—40-х гг. посвящена в основном военной тематике и мало отличима от стихо­
творной продукции других сов. авторов того времени. В 1938-40 — зав. отд.
поэзии «Лит. современника». В 1948-50 попал в опалу (обвинен в «космополитиз­
ме») и был вынужден жить исключительно за счет перевода с восточных
языков, в котором достиг выдающегося мастерства. В течение долгих лет был
дружен с Н.А.Заболоцким, А.А.Ахматовой.
5 Из писем Н.А.Заболоцкого к жене из заключения (неопубл.): «Я получил
5 лет лагерей... Нас могут скоро отправить, приходи на свидание» (5.10.1938,
«Кресты»); «Все вещи приготовлены к дороге. Когда поедем — не знаю» (5.11.
1938); «Уезжаю» (8.11.1938); «2 недели назад отправил тебе первое письмо. Мой
адрес: Комсомольск-на-Амуре, Воетлаг НКВД, 15 отделение, 2 колонна. Рабо­
таю на общих работах. Хотя с непривычки и трудно, но все же норму начал
давать» (27.2.1939).
6 «Молодое объединение» возникло первоначально в 1934 при газете «Сме­
на» (орган ленинградской комсомольской организации). С 1937 в несколько изме­
ненном виде оно существовало при ЛОСП. Одним из руководителей «М.о.» был
с 1937 А.И.Гитович. Но уже в 1938 деятельность Объединения стала свертывать­
ся (во многом из-за арестов ряда его членов). Главное внимание в «М.о.» уделя­
лось борьбе за литературное мастерство, и поэтому оно часто критиковалось в
печати за недостаточную выраженность идейных позиций участников. Среди
последних встречаем известные в литературе имена: П.Л.Далецкий, Е.Д.Люфанов, Л.Н.Рахманов, Г.С.Фиш, Ю.С.Берзин, Н.К.Чуковский, Е.М.Тагер,
Г.С.Гор, П.Н.Лукницкий, А.Е.Решетов, В.С.Шефнер, С.А.Колбасьев, И.И.Ук­
сусов и др.
7 Авраменко Илья Корнильевич (1907-1973) — поэт, первую книгу опублико­
вал в 1931. На протяжении всей жизни занимал прочное официальное положение
в ЛОСП, неизменно проявлял себя как один из наиболее ожесточенных гоните­
лей в литературе.
8 Прокофьев Александр Андреевич (1900-1971) — поэт, печ. с 1927. Один
из руководителей ЛОСП в 1930—60-х гг. Из воспоминаний С.С.Гитович: «Саня
рассказывал Николаю Алексеевичу, как после какого-то собрания в Ленинград­
ском Союзе писателей (речь идет о 1945-46 гг. — п у б л .) он на лестнице
столкнулся лицом к лицу с Прокофьевым. Тот на минуту остановился, низко
нагнул голову и, отведя в сторону глаза, глухо из себя выдавил: «Вот что, уви­
дишь Заболоцкого, передай, что я тут ни при чем!» Резко повернулся и быстро
стал спускаться вниз».
351

9 Тихонов Николай Семенович (1896-1979) — поэт. С 1930-х — один из руко­
водителей ССП. В упомянутом выступлении Гитович упрекал Т. в том, что «ряд
его вещей не выдержал испытания временем» («Лит. современник», 1940, №8/9,
с.201). Ср. критику Заболоцким Пастернака и Сельвинского в «Лит. газе­
те», 26.03.1937.
10 Стихотворение впоследствии перепечатывалось с посвящением Заболоц­
кому. См.: А.Гитович. И ЗБ Р А Н Н О Е . Л., 1978, с.118.
11 Чивилихин Анатолий Тимофеевич (1915-1957) — поэт. В 1939 опубл.
первый сб. стих-й. В 30-е гг. участник «Молодого объединения». Друг А.И.Гитовича.
Федоров Иван Николаевич (1912-1942) — поэт. Работал столяром. Печ. в
периодике в 30-е гг. (первая кн. опубл. в 1962). Погиб на фронте.
12 Заболоцкий Никита Николаевич (р.1932) — сын Е.В. и Н.А.Заболоцких,
биохимик. Автор К Р А Т К И Х В О С П О М И Н А Н И Й О Б О Т Ц Е И О Н А Ш Е Й
Ж И З Н И (см. сб. В О С П О М И Н А Н И Я О З А Б О Л О Ц К О М ) и заметок К
Т В О Р Ч Е С К О Й Б И О Г Р А Ф И И Н .З А Б О Л О Ц К О Г О («Вопросы лит-ры», 1979,
№ 1 1).ч

Заболоцкая Наталия Николаевна (р. 1937) — дочь Е.В. и Н.А.Заболоцких,
фармаколог.
13 Лившиц Бенедикт Константинович (1886-1938) — поэт, переводчик. Автор
восп. П О Л У Т О Р А Г Л А З Ы Й С Т Р Е Л Е Ц (1933). Арестован 27.10.1937, проходил
по делу бывших «перевальцев». Подвергнут пыткам, подписал обширные «пока­
зания» на многих писателей (на очной ставке упал в ноги Е.М.Тагер, прося у
нее прощения). В сент. 1938 расстрелян одновременно со Стеничем и Ю.И.Юркуном (1895-1938), также проходившими по этому делу, после чего — конфискация
имущества; офиц. объявленный приговор — «10 лет заключения в дальних
лагерях без права переписки» (в 1953 сообщено, что умер якобы 15.5.1939 от сер­
дечного приступа). Его вдова Екатерина Константиновна Лившиц (р.1902) также
была арестована в 1940 как жена «врага народа» и провела в заключении
6 лет. Лит. о Л. крайне малочисленна. Помимо мат-лов в его сб. У Н О Ч Н О Г О
О К Н А («Мастера поэтического перевода», вып.11, М., 1970), упомянем еще
очерк Б Е Н О в кн. Г.Бебутова Б Е З С Р О К А Д А В Н О С Т И . Статьи и очерки. Тби­
лиси, 1979.
14 Корнилов Борис Петрович (1907-1938) — поэт. Печ. с 1923. Автор, в
частности, популярной П Е С Н И О В С Т Р Е Ч Н О М . Арестован осенью 1937, про­
ходил по делу бывших «перевальцев». Погиб в тюрьме (возможно, расстрелян).
15 Табидзе Тициан Юстинович (1895-1937) — груз. поэт. Печ. с 1912.
Был близко дружен с русскими поэтами, переводчиками груз, поэзии: Б.Л.Па­
стернаком, Н.А.Заболоцким и др. Арестован в 1937 и погиб.
16 Многие из перечисленных писателей в те годы неоднократно выступали в
защиту арестованных литераторов (например, опубликованы письма Зощенко,
Каверина, Тынянова, Шкловского в защиту Д.С.Выгодского — см. «Политичес­
кий дневник», т.2, Амстердам, 1975; известно, что Н.С.Тихонов написал индиви­
дуальное письмо в защиту Б.К.Лившица и т.д.). Некоторые продолжали всту­
паться за гонимых и в 1960-е гг.: Каверин, Чуковский, Шкловский.
352

17 Отрывок из показаний А.И.Гитовича был впервые опубл. Дм.Хренковым
в статье Д А Ю Щ И Й С Т А Н О В И Т С Я Б О Г А Ч Е . — «Звезда», 1968, №6, с.211 (лю­
бопытно отметить, что в полных изданиях своего очерка об А.И.Гитовиче,
вышедших позднее, Д.Т.Хренков был вынужден сильно сократить страницы об
этом этапе дружбы двух поэтов. Ср. в его кн.: А Л Е К С А Н Д Р Г И Т О В И Ч . Л.,
1969, с. 122; О Д Н О Й Л Ю Б О В Ь Ю . Л., 1979, с.309-310).
18 Лесючевский Николай Васильевич (1907-1978) — публицист, критик,
редактор. Печ. с 1930. До войны жил в Ленинграде, затем — в Москве.
Окончив в 1931 Историко-лингвистический ин-т, работал в редакциях журналов
«Стройка», «Звезда» и военных газет. После окончания Академии общественных
наук при ЦК ВКП(б) — гл. редактор (1951-57) и пред, правления (с 1958)
изд-ва «Сов. писатель». Чл. КП с 1940. «Заслуженный работник культуры
РСФСР» (1973) и проч.
Известен доносами на писателей Ленинграда (Н.А.Заболоцкого, Б.П.Кор­
нилова и др.). Предпринятые в связи с этим в 1962 попытки Ю.Королькова
и др. исключить его из КПСС и СП СССР, а также заявление Ю.Г.Оксмана в
Прокуратуру СССР с требованием привлечь Л. к уголовной ответственности не
имели успеха — напротив, он занял еще более прочное положение в руководстве
(секретарь правления МОСП, чл. партийных райкомов Москвы и проч.) и даже
сам участвовал в исключении писателей из СП в 1970-х гг. Ср. апологетический
некролог ему в «Лит. газете», 6.12.1978.
19 С литературоведами Ираклием Луарсабовичем Андрониковым (р. 1908) и
Николаем Леонидовичем Степановым (1902-1972) Заболоцкий был дружен с
1920-х гг. После возвращения в Москву и до получения квартиры он жил также
у В.П.Ильенкова, В.А.Каверина, К.И.Чуковского.
20 4-я и 5-я строфы из стихотворения С О Л О В Е Й (1939) — единственного
датированного в изданных сборниках 3. лагерными годами.

353

ИНТЕРВЬЮ

В НАРКОМИНДЕЛЕ. 1922-1939
Интервью с Е.А.Гнединым

Евгений Александрович Гнедин родился в 1898 году в Дрездене в семье из­
вестного деятеля российской и германской социал-демократии А.Л.Парвуса.
В раннем детстве переехал с матерью в Россию. В 1920-х гг. Гнедин работал в
центральном аппарате Народного комиссариата иностранных дел, занимаясь од­
новременно журналистикой. В 1931 он оставил службу в НКИД и до 1935 был со­
трудником «Известий». Приобрел известность как один из ведущих советских
журналистов-международников. В 1935 его направили на пост первого секретаря
советского посольства в Берлине, а в 1937 перевели на ответственную должность
заведующего Отделом печати НКИД.
В мае 1939, через несколько дней после снятия М.М.Литвинова с поста
наркома, Гнедина арестовали. На следствии, которое длилось два года, его
подвергали пыткам, вымогая показания, в частности — против Литвинова.
Е.А.Гнедин виновным себя не признал и показания дать отказался. Был пригово­
рен к 10 годам лагерей. По истечении срока — сослан на вечное поселение в
Казахстан.
В 1955 Гнедина реабилитировали. Вернувшись в Москву, он занимался ли­
тературно-публицистической деятельностью, сотрудничал в «Новом мире».
С 60-х гг. принимает участие в правозащитном движении.
В 1977 в Амстердаме была издана книга его воспоминаний, в 1978 в
Нью-Йорке — работа о советско-германских отношениях в 30-е гг.
В 1979 Гнедин вышел из КПСС.
В беседе с Евгением Александровичем мы старались ограничиться единствен­
ной темой: Наркомат иностранных дел в 1920—30-х гг.

*

*

♦

Первый вопрос, который хотелось бы Вам задать — что
привело Вас в Н К И Д ?
Ответ: Когда я приехал в Москву летом 1920 года, меня приве­
тила семья Юлиана Мархлевского. Мархлевский — крупный дея­
тель польского, германского рабочего движения и советского
государства. В прошлом он был близок с моим отцом. Одно
время семьи и дети находились в постоянном контакте. Когда
357

я осенью 1922 года после учения на Экономическом факультете
Петроградского политехникума вернулся в Москву, Мархлевский
предложил мне, в полном соответствии с моими желаниями,
поступить в НКИД. Меня приняли по его рекомендации.
Вопрос: А как вообще комплектовались кадры Наркомата ино­
странных дел в 20-е годы?
Ответ: Пожалуй, решающую роль играло личное доверие.
И, конечно, практическая пригодность (знание иностранных язы­
ков), образование. Работники ЦК и руководители НКИД пред­
почитали брать на работу прежде всего участников гражданской
войны, бывших подпольщиков и политэмигрантов. Помнится,
анкеты при поступлении не заполнялись. В моем деле первым
документом было письмо Мархлевского. Аналогичные докуменбы были исходными и в других личных делах.
Правда, я был беспартийным. Но тогда и членов партии
брали на работу по личной рекомендации. Меня определили
в Экономическо-правовой отдел, который почти весь состоял
из беспартийных, имевших соответствующее образование.
Вопрос: Существовала ли в 20-е годы в Наркоминделе проблема
«спецов»?
Ответ: Проблема существовала, но в менее острой форме, чем
в других звеньях государственного аппарата. Само принятие на
работу в НКИД было актом большого доверия. Но все же про­
блема была; она воплощалась в самой структуре наркомата.
Вопрос: Поясните, пожалуйста, Вашу мысль.
Ответ: До начала 30-х годов центральный аппарат НКИД четко
разделялся на две части: Экономическо-правовой отдел, где и
были сосредоточены старые специалисты, и, как тогда выра­
жались, — политические отделы. Если исходить из представле­
ния, что конфликты и сотрудничество в международных отноше­
ниях составляют некое «диалектическое единство», причем «две
системы» искони враждебны между собой (такова была психо­
логия того времени), то можно сказать, что политические от­
делы до конца двадцатых годов действовали в сфере конфлик­
тов, в том числе и разрешаемых в процессе дипломатической
деятельности, а главной функцией Экономическо-правового от­
дела было то, что он наполнял содержанием (в соответствии
с общеполитическими решениями и директивами) процесс мир­
358

ного сосуществования, придавая ему правовую, договорную
форму.
В самые первые годы, до расширения дипломатических
отношений деятельность политических отделов зачастую не име­
ла конкретного содержания и порой сводилась к контролю.
Злободневными были задачи, стоявшие перед отделами, ведав­
шими отношениями с лимитрофами и и со странами Востока:
Турция, Персия, Афганистан.
Вопрос: Не могли бы Вы, иллюстрируя Ваш тезис, назвать
какие-нибудь конкретные имена?
Ответ: Назову ведущих сотрудников Экономическо-правового
отдела. Заведовал отделом Андрей Владимирович Сабанин,
юрист-международник, работавший еще в дореволюционном
МИДе. Как я себе представляю, Сабанин был русским патрио­
том, пытавшимся добросовестно действовать в рамках новой
системы и приспособиться к стилю советского учреждения.
Впрочем, этот элегантный смуглый человек, с острой бород­
кой, похожий на царского министра иностранных дел Сазоно­
ва, держался с сотрудниками не слишком демократично.
В двадцатых годах Сабанин оказал большие услуги совет­
скому правительству: выступал в роли эксперта по международ­
но-правовым проблемам, готовил наших дипломатов к перего­
ворам в Генуе и Гааге. Вообще он сыграл большую роль в
передаче опыта новому поколению дипломатов. Помощником
заведующего был Г.Н.Лашкевич, человек с острым умом и чув­
ством юмора, тоже бывший сотрудник дореволюционного ми­
нистерства, ценный эксперт. Таким же мне вспоминается и
В.В.Егорьев, дореволюционный правовед, сын царского гене­
рала, перешедшего на сторону советской власти. К этой
категории относился и Н.П.Колчановский. Деятельными со­
трудниками были Б.Д.Розенблюм и М.А.Плоткин, беспартий­
ные интеллигенты послереволюционной формации. Обоих высо­
ко ценил М.М.Литвинов. Плоткин был специалистом по част­
ному международному праву, Б.Д.Розенблюм — мой преемник
на посту заведующего Торгово-политическим отделением —
приобрел европейское имя как блестящий знаток мировой эконо­
мики и международных проблем. Особое место среди работни­
ков Экономическо-правового отдела двадцатых годов занимал
А.Я.Канторович. Этот яркий и привлекательный человек снача­
ла сочетал работу дипломатического чиновника с активной
международно-политической журналистикой, а позднее стал
359

крупным ученым, автором ценных трудов по проблемам Даль­
него Востока. Одному из первых среди молодых ученых-международников ему было присвоено звание доктора наук.
Все названные мною лица (кроме Колчановского) были
уничтожены или погибли в лагерях.
Назову некоторых руководителей других отделов. Ближне­
восточным отделом ведал Пастухов, его заместителем был
Осетров. Оба они были образованными востоковедами; оба
погибли в годы террора. Первым западным отделом (Прибал­
тика) в те годы заведовал Е.В.Рубинин, в тридцатых годах
он был послом в Бельгии. И он пострадал от репрессий
в пятидесятые годы, но, к счастью, после реабилитации про­
должает вести плодотворную творческую жизнь*. Отделом
Дальнего Востока многие годы заведовал Козловский, энергич­
ный человек, знаток дальневосточной политики. В свое время
он тоже подвергся гонениям, но закончил свою жизнь в бла­
гополучных условиях, работая в Ленинской библиотеке. Отде­
лом Центральной Европы ведал Борис Ефимович Штейн. До
того он был секретарем советской делегации в Генуе и Гааге.
Позднее он был послом в Финляндии, в Риме и постоянно вхо­
дил в состав советской делегации в Лиге наций. Его можно
назвать близким сотрудником Литвинова. Кроме того, Штейн
был автором книг по внешней политике и торговой политике;
в этой области он был пролагателем путей. Наконец, Б.Е.
Штейн был видным журналистом-международником, одно вре­
мя фактически руководил Иностранным отделом «Известий».
Б.Е.Штейна не арестовывали, но в пятидесятые годы его
травили. Следствием травли была тяжелая болезнь, от которой
он скончался.
Вопрос: Из Ваших слов можно понять, что аппарат Н К И Д
в 1920-е годы состоял из юристов-международников с дорево­
люционным стажем, с одной стороны, и «интеллигентов
послереволюционной формации» — с другой. Ощущали ли Вы
между ними какой-нибудь явный или скрытый антагонизм?
Антагонизм целей? средств? По Вашему рассказу, скажем,
типичным представителем первой категории наркоминдельцев
представляется А.В.Сабанин, а второй — например, А .Я .Кан­
торович.

*

360

Е.В.Рубинин умер 31 декабря 1980 г. — Ред.

Ответ: Вы удачно выбрали фамилии. Отношения между Сабаниным и Канторовичем были, действительно, неважные. Однако
объяснялось это совсем не «антагонизмом средств или
целей». Просто они были очень разными людьми, и это прояв­
лялось, прежде всего, в стиле работы. Сабанин был типичный
руководитель дипломатической канцелярии. Что же касается
Канторовича, то он чувствовал себя прежде всего журналистом,
большую часть времени занимался своими статьями — Сабанину
это, естественно, не нравилось.
Вообще, если между двумя упомянутыми Вами группами
сотрудников и ощущалось, может быть, некоторое отчуждение
(во всяком случае, не антагонизм), то отнюдь не в идейно­
теоретическом плане. Первые привыкли к соблюдению опреде­
ленной иерархии в деловых отношениях, а вторые этой иерар­
хии не признавали. Но в групповые конфликты это различие не
выливалось. Бывали, конечно, конфликты между отдельными
работниками — но это другое дело.
Вопрос: А каков был круг задач, которые ставились перед
сотрудниками Н К И Д в это время (кроме протокольных)?
Организация информации? торговли? пропаганда? Как меня­
лись эти задачи со временем?
Ответ: Собственно говоря, задачи не столько «ставились»
кем-то, сколько их ставила сама жизнь (первыми по времени
были возвращение военнопленных и демаркация границ). Иногда
мы их сами формулировали — в меру приобретенного опыта.
Протокольные функции сначала играли относительно ма­
лую роль. Они приобрели большое значение после серии дипло­
матических признаний советского правительства иностранными
державами в 1924 году. Долгое время не было ясной точки
зрения насчет того, как советским дипломатам относиться к
традиционному дипломатическому протоколу, в частности, к
одежде дипломатов. На Генуэзской конференции 1922 года не­
которые члены советской делегации одевались демонстративно
скромно, а Сосновский ходил в косоворотке. Георгий Василь­
евич Чичерин пытался ввести для дипломатов полувоенную
форму, хотя сам был глубоко штатским человеком. Одно время
Чичерин и заведующий протокольным отделом Флоринский при
вручении послами верительных грамот надевали форму буденновцев. Впрочем, буденновские шлемы носили тогда многие
невоенные деятели страны. Однажды Чичерин принял монголь­
ского посла в поднесенном ему восточном халате. Литвинов,
361

насколько я знаю, был сторонником соблюдения обычных
протокольных норм, как это потом и повелось. Для характе­
ристики настроения молодых сотрудников приведу строчки из
стишка, написанного мною для стенной газеты: «Во фраке мы
иль не во фраке, но мы враги и нам не обойтись без драки»...
В двадцатых годах при отсутствии разветвленной сети
дипломатических представительств за рубежом организация
информации не могла быть широкой. Тогда иностранный отдел
РОСТА (впоследствии ТАСС) находился при НКИД, и Чичерин
много времени там проводил. В ранние годы иностранной ин­
формацией РОСТА ведал писатель М.Ю.Левидов, тесно с нею
был связан Михаил Кольцов, из этого же аппарата вышел,
став заведующим Отделом печати НКИД, К.А.Уманский, в бу­
дущем — посол в США.
Как в двадцатых годах велась пропаганда через аппарат
НКИД — я не знаю.
Вопрос: А торговля?
Ответ: Вопросы торговой политики, разработка торговых до­
говоров (в первую очередь с Германией) постепенно приобре­
тали присущий им вес. Была даже создана комиссия из профес­
соров, специалистов по международному праву (проф. В.Э.Гра­
барь, проф. А.Э.Вормс). Однако эти почтенные знатоки исходи­
ли из довоенных форм и норм, что было небесполезно, но
входило в противоречие с новизной — монополией внешней
торговли. Между тем задача состояла именно в том, чтобы
обеспечить монополию внешней торговли. Тут была почва и для
правотворчества, и для авантюр, возникали временами острые
конфликты. Сказывалась и незрелость, и неясность новых задач.
В качестве примера из моего опыта сошлюсь на деятельность
Таможенно-тарифного комитета при Совнаркоме,, членом кото­
рого от НКИД я состоял несколько лет. В комитете и.в кулуа­
рах шли горячие споры и ведомственная борьба по классическо­
му вопросу о размере ввозных пошлин на иностранные товары.
Участники этих споров не учитывали еще, что при монополии
государства во внешней торговле размер таможенного обложе­
ния не определяет перспективы и возможность ввоза или вывоза
товаров. Меньшая или большая стоимость товаров дела не
решала...
Вопрос: А что решало?
362

Ответ: Вообще говоря — интересы государства. По идее,
таможенное обложение должно было решать прежние протек­
ционистские задачи и при монополии внешней торговли. Нема­
ловажно и то, что монополия давала возможность выбирать
контрагентов и препятствовала сколачиванию торгово-эко­
номических блоков, направленных против СССР. Монополия по­
могала решать одновременно две противоречащие друг другу
задачи, стоявшие перед внешней торговлей страны: обеспе­
чить закупки, необходимые для восстановления народного
хозяйства, и оградить его от вторжения иностранного ка­
питала.
Однако в решении проблем таможенного обложения (как и
других вопросов внешней торговли) очень большую роль играл
субъективный фактор. «Интересы государства», понятие доста­
точно расплывчатое, определялись зачастую в столкновении
разных ведомств. ВСНХ, например, был заинтересован, в основ­
ном, в снижении пошлин (проблема снабжения народного хозяй­
ства требовала увеличения импорта), а Наркомат финансов,
наоборот, настаивал на повышении таможенных тарифов. Ду­
маю, что уже в те времена Таможенный комитет был тесно
связан с ГПУ (охрана границ)...
Нашим иностранным партнерам тоже еще не было ясно, в
какой мере государство может воспользоваться монополией
на ввоз и вывоз товаров. Так, в 1925 году Германия добива­
лась, чтобы в торговом договоре было зафиксировано право
германских фирм открывать свои отделения в СССР. Это дало
бы немцам возможность добиваться заказов от центральных
советских учреждений или трестов помимо торгпредства СССР
в Берлине, т.е. обойти монополию внешней торговли. В ка­
честве уступки с советской стороны в договоре было запи­
сано право фирм открывать свои представительства в>соответ­
ствии с действующим законодательством (я не цитирую).
А потом был издан закон «О допуске иностранных фирм»,
который фактически вел к тому, что представительство фирм
становилось исключением, а их деятельность оказалась в за­
висимости от планов Наркомвнешторга. Этот эпизод — не толь­
ко иллюстрация борьбы вокруг монополии внешней торговли,
но и предвестие будущих недобросовестных приемов в совет­
ской внешнеторговой политике.
...Возвращаюсь к кругу задач аппарата в 20-х годах
(о политике как таковой — разговор особый). В компетенцию
НКИД одно время входили и отношения между советскими рес­
публиками. В этой области возникали противоречия и конфлик­
363

ты, известные из исторической и партийной литературы.
Я кое-что могу сказать о спорах, имевших характер ведом­
ственных трений.
После принятия конституции СССР в 1922 году юристам
пришлось, в частности, заняться конфликтом относительно тол­
кования пункта конституции (кажется, какой-то пункт «К»),
который касался принятия и лишения гражданства. Вопрос
немаловажный; но спор вращался вокруг места запятой в тексте.
Правительства республик утверждали, что вопросы гражданства
— по крайней мере, частично — относятся к их компетенции.
НКИД доказывал, что с точки зрения толкования текста, а
главное, с точки зрения международно-правовых позиций СССР
претензии республик должны быть отклонены. Так оно и слу­
чилось.
Весной 1924 года я был в командировке в Тбилиси.
Уполномоченный НКИД СССР в Грузии Страуян, большевик
с дореволюционным стажем, посетовал в разговоре со мной,
что грузинские власти не считаются с ним и порой его
игнорируют. Я не вполне понял политическое значение этого
рассказа, но, вернувшись в Москву, упомянул о нем в очеред­
ном докладе Сабанину. Тот немедленно составил записку руко­
водству наркомата, Сабанин, конечно, был сторонником силь­
ной центральной власти.
Вопрос: А что, были и другие? Ведь вопрос о гражданстве —
это вопрос о полноте суверенитета республик. При образо­
вании Союза, как мы знаем из литературы, э т о т вопрос
стоял достаточно остро. Из Вашего рассказа вытекает, что в
республиках он не был окончательно снят еще в 1924 г.
Какова была позиция сотрудников Н К И Д в этом вопросе?
А Ваша собственная?
Ответ: Да, конечно, в 1924 г. подобные проблемы еще
вспыхивали спорадически — обычно на местах. Однако мы,
аппаратчики, были в основном сторонниками сильной общего­
сударственной власти. Наверное, это было следствием процесса
бюрократизации аппарата, в ходе которого менялся и стиль
работы, и психология, — но постепенно мы стали судить
обо всем с точки зрения «соответствия государственным инте­
ресам».
Вероятно, были и исключения. Я не убежден, что этот
подход разделял заведующий отделом балканских стран Сандомирский, бывший анархист. Но, повторяю, в массе мы были
364

«государственниками». Здесь сходились и Сабанин, у которого
наверное, сохранились привычки имперского мышления, и ин­
тернационалисты .
Наш строй мыслей еще нельзя было назвать «великодер­
жавным»; но сейчас я отдаю себе отчет в том, что впослед­
ствии из него выросла имперская идея тоталитарного госу­
дарства, основанного на жестоком угнетении и наций, и граж­
дан.
Вопрос: Где и как принимались внешнеполитические решения?
В Совнаркоме? В Политбюро? В соответствующих отделах
Ц К?
Ответ: В Совнаркоме такие решения не принимались. Помоему, этим, как правило, занималось Политбюро. В аппарате
было известно, что существует комиссия Политбюро по внеш­
ней политике с меняющимся составом. В первой половине
30-х годов мне случилось присутствовать на ночном заседании
этой комиссии. Давались директивы относительно какой-то
важной внешнеполитической передовой, которую мне предстоя­
ло писать для «Известий». Был приглашен и главный редак­
тор «Правды» Мехлис. Сначала обсуждались другие вопросы.
Решения принимали Молотов и Каганович; последний предсе­
дательствовал. Докладывали замнаркомы Крестинский и Стомоняков; меня поразило, что эти два серьезных деятеля,
знатоки обсуждавшихся вопросов, находились в положении
просителей. Их просьбы (уже не доводы) безапелляционно
удовлетворялись либо отклонялись. Но надо заметить, что Ка­
ганович не без иронии реагировал и на замечания Молотова.
Вопрос: Возникает естественный вопрос — в какой степени
нарком и его сотрудники вообще могли влиять на внешнюю
политику страны?
Ответ: Я бы сказал, что это влияние имело «аппаратный» ха­
рактер. Ответственные работники НКИД представляли наркому
или его заместителю докладные записки, часто содержатель­
ные. Нарком, разумеется, постоянно обращался со своими
предложениями и записками в Политбюро. Тем самым нарком
оказывал влияние на решение, тем более, что он участвовал
в обсуждении. С уверенностью это можно сказать о М.М.Лит­
винове.
Вопрос: Можно ли понимать Ваши слова в том смысле,
что Наркомат в целом и нарком в частности играли роль
365

компетентных экспертов по внешней политике при П о л и т­
бюро?
Ответ: Пожалуй, их роль была более значительной. Однако
с годами, по мере укрепления личной власти Сталина, про­
извольно менялся и сужался круг лиц, участвовавших не то
что в принятии внешнеполитических решений, но хотя бы в их
обсуждении. Можно сказать, что с развитием тоталитарного
режима роль сведущих экспертов все более ограничивалась.
К независимым (относительно) экспертам все реже прислушива­
лись. Полагаю, теперь эксперты сами прислушиваются к мне­
нию начальства. Это большая беда.
Вопрос: А чем занималась коллегия Н К И Д ?
Ответ: Коллегия НКИД рабочим органом была недолго.
Позднее сохранилось звание члена коллегии, но коллегии
как таковой не существовало.
Вопрос: А И К К И — имел ли он отношение к выработке
внешнеполитических решений? А зарубежные компартии?
Ответ: Я никогда ни прямо, ни косвенно не ощущал и не замечал
какого-либо воздействия деятелей Коминтерна на советскую
внешнюю политику. Обратное, то есть влияние советских орга­
низаций (вовсе не только ЦК) на работу органов Коминтерна
и на руководство зарубежных компартий было реальным и по­
стоянным. Такое влияние могло принимать не только формы
«идеологического воздействия», но и организационные формы.
Когда я в 1937-1939 гг. был заведующим-Отдела печати НКИД,
мне регулярно присылали на просмотр гранки очередного номе­
ра журнала «Коммунистический Интернационал». Тогда глав­
ным редактором был Куусинен, и, получив обратно гранки с
моими замечаниями, он звонил мне и вел длинные беседы по
телефону. Претензий с его стороны, как правило, не возникало...
Делаю одну оговорку: лица, непосредственно связанные с
Коминтерном, могли косвенно оказывать влияние на подготов­
ку внешнеполитических решений, если были причастны к работе
тех или иных советских учреждений, например, иностранного
отдела «Известий» или «Правды».
Вопрос: Как отражалась на работе Наркомата иностранных
дел внутрипартийная борьба?
366

Ответ: Должен напомнить,что мои ответы на некоторые во­
просы не притязают на точность: ведь я был беспартийным и
находился в стороне от партийной жизни. Насколько я знаю, во
время дискуссии с Троцким и вообще во время внутрипартий­
ной борьбы в аппарате НКИД были считанные сторонники оп­
позиции. Руководители НКИД, хотя и не участвовали во внутри­
партийных спорах, но, видимо, поддерживали «генеральную ли­
нию».
Вопрос: Но ведь крупные оппозиционеры назначались на дипло­
матические должности. Не порождала ли эта практика кон­
фликтных ситуаций?
Ответ: Действительно, такая система существовала. Деятелей
оппозиции назначали послами: Крестинский, Раковский, Иоффе,
Антонов-Овсеенко, Юренев, Коллонтай. Все они были автори­
тетными людьми, сохраняли популярность. Некоторые и ранее
были знатоками международных отношений. Поэтому с профес­
сиональной, деловой точки зрения они пользовались уважением
работников дипломатического аппарата. Мне неизвестно (под­
черкиваю: именно неизвестно), были ли в процессе их пребыва­
ния на посту какие-либо конфликты в аппарате, связанные с их
причастностью к оппозиции. Во всяком случае, не было дирек­
тив или лозунга «бдительности» в их отношении. Разумеется —
до середины тридцатых годов. Не исключаю, что по линии
партийной сети за границей давались какие-либо директивы в
связи с тем, что посол — «из оппозиционеров». Существовало
в те годы такое учреждение БЗЯ (Бюро заграничных ячеек в ЦК).
Оно, похоже, и занималось внутрипартийными интригами и
склоками. Мне с ним никогда не приходилось иметь дело.
Вопрос: А дискуссии 20-х годов о внутренней политике, об
экономике, о путях социального развития страны — они за­
трагивали Н К И Д ?
Ответ: Да, конечно. Должен заметить, что наши взгляды на
эти вопросы в середине 20-х гг. — да и несколько позже —
еще не были унифицированы. Приведу некоторые примеры.
Однажды мой друг Б.Е.Штейн, возвратясь с закрытого пар­
тийного собрания и явно находясь под впечатлением закончив­
шейся дискуссии, лукаво спросил меня: «Как Вы считаете, наша
промышленность — социалистическая?» Самая постановка та­
кого вопроса, даже в частной беседе, позднее была бы невоз­
367

можной. Но, видимо, этот вопрос обсуждался на партсобрании.
Помнится, я сказал, что если создается и изымается приба­
вочная стоимость, то такую промышленность социалистической
считать нельзя. Штейн повторил хорошо известные теперь, но
свежие в ту пору аргументы в доказательство того, что совет­
ская промышленность — социалистическая, и посоветовал мне
не делать поспешных умозаключений.
Однажды, не ранее 1925, возможно, в начале 1926 года,
на открытом партийном собрании работников политотделов
НКИД развернулась дискуссия, которая сейчас кажется совер­
шенно невозможной: будет ли при социализме существовать
армия? Уверовав в идею построения социализма в одной стране,
мы тогда вовсе не предполагали, что социализм — дело ближай­
шего будущего. Да и о социализме у нас были туманные
представления, еще далекие от вскоре прокламированных офици­
альных толкований. Значительное число участников нашего со­
брания держалась того мнения, что при социализме не будет
постоянной армии. В таком духе высказался и я, заметив по­
лушутя, что армию придется распустить «без пяти минут соци­
ализм». Трезвее всех оказался бывший чиновник императорской
России, не читавший ни Маркса, ни Ленина,‘заведующий про­
токольным отделом Флоринский. Хотя были высказаны самые
разные мнения, Флоринский заявил, что согласен со всеми
предыдущими ораторами, и непосредственно вслед за этим
призвал записываться в Осовиахим, взносы принимает он.
Любопытно, что и в более поздние годы представление
о социализме, тем более построенном, не определилось пол­
ностью в общественном сознании. Когда в 1931 году меня
принимали кандидатом в члены ВКП(б), приемная комиссия —
для порядка — задала мне вопрос: «Что такое фундамент
социализма?» Я пустился в сложные историко-философские рас­
суждения. Председатель, несколько удивленно, остановил меня:
«Помилуйте, как же Вы не знаете: фундамент социализма — это
смычка социалистической индустрии с коллективизированным
сельским хозяйством». Не думаю, чтобы кто-либо из моих
товарищей и коллег тогда уже знал, что именно так надо
отвечать на данный вопрос. Теперь-то все сотрудники совет­
ских учреждений имеют штампованные ответы на вопросы в
политкружках...
Вопрос: Е .А ., следующий вопрос звучит, м ожет быть, несколь­
ко абстрактно: как соотносились между собой революционный
пыл советских дипломатов и, видимо, вытекавший из него с
368

неизбежностью догматизм — с практической гибкостью, без
которой трудно представить себе искусство дипломатии?
Ответ: Групповой чертой советских работников и, пожалуй, осо­
бенно тех, кто по роду службы был причастен к политике, было
то, что можно назвать манихейством, противопоставлением
абсолютного добра абсолютному злу, причем эти «силы» пони­
мались узко политически, в согласии с марксистскими догмами.
Задача заключалась в том, чтобы побороть «нечистую силу» —
буржуазию, империализм.
Однако и объективные условия, и субъективные патриоти­
ческие настроения работников аппарата определяли постановку
позитивных задач: строительство государства, нормализация
жизни общества после Гражданской войны, нормализация меж­
дународной жизни. Тем не менее, болезненные последствия раз­
рушительных тенденций революции постоянно сказывались в го­
сударственной жизни.
В первые годы работы НКИД давало себя знать револю­
ционно-пренебрежительное отношение к дипломатии первого
наркоминдела Л.Д.Троцкого. Такие акты, как публикация дого­
воров и тайных соглашений царского правительства и отказ от
несправедливых договоров, имели принципиальное значение. Все
же они осложнили повседневную внешнеполитическую и между­
народно-правовую деятельность. Так, например, когда подго­
товлялись договоры с Китаем, возникли и обсуждались нелег­
кие вопросы, касавшиеся старых договоров, определявших
границы, а также статей, обеспечивавших неприменение к граж­
данам России на территории Китая архаичных и жестоких
норм императорского китайского судопроизводства и генераль­
ского произвола. Не только демагогические декларации, но и
гуманные идеи 1917 года оказывались в противоречии с инте­
ресами государства и его граждан.
В круг задач молодого советского аппарата входило правотворчество. Но трудным и внутренне противоречивым было
правотворчество в 20-е годы, когда в руководстве и во всем
аппарате преобладали догматики и практические деятели, хоро­
шо знакомые с критическими и часто ироническими высказы­
ваниями классиков марксизма о праве как общественном инсти­
туте. Помнили, правда, и Марксову уничтожающую критику
бюрократии, но — что знаменательно! — борьбу против бюро­
кратизации не связывали с укреплением законности. Яркий
пример — идея Ленина о спасительной роли ЦКК-Рабкрина, ор­
369

гана власти, который действовал бы вне конституционных
норм.
Я был среди молодых энтузиастов, членов лиги «Время»,
созданной Гастевым и Керженцевым в середине 20-х годов.
Мы видели свою задачу в пресечении бумажной волокиты и,
особенно, заседательской суеты. Но наша деятельность своди­
лась к полезному порой, но самовольному вмешательству в ра­
боту наркоматов, не опиралась на правовые основы.
В законодательной работе постоянно сказывалось противо­
речие между требованиями государственного порядка и устой­
чивых внешнеполитических связей — с одной стороны, и про­
изволом и правовой неурядицей, присущими системе, порожден­
ной революцией, — с другой. Приведу иллюстрацию из моего
скромного опыта двадцатых годов. Мне часто поручали пред­
ставлять точку зрения НКИД на междуведомственных совеща­
ниях по подготовке законопроектов, если в них затрагивались
вопросы, касавшиеся внешней политики. Возникали споры,
осложнявшиеся тем, что каждое ведомство могло ссылаться и
на революционное новаторство, и на дореволюционный опыт.
Подобные противоречия существовали и в работе высших ин­
станций. Так, наблюдалось принципиальное различие в подходе
к делу двух подготовительных, но авторитетных органов. Один
из них назывался Малым Совнаркомом, в нем заседали замнаркомы или члены коллегий наркоматов, в мои времена предсе­
дателем был Леплевский; другой совещательный орган — Ко­
миссия законодательных предположений, под председательст­
вом Антонова-Саратовского. Малый Совнарком больше зани­
мался политическим смыслом законопроектов и, можно ска­
зать, пёк решения; правда, по многим вопросам ему заранее
была известна позиция Политбюро. Комиссия законодательных
предположений тоже располагала директивами руководства.
Тем не менее, Комиссия скрупулезно до поздней ночи обсужда­
ла каждую статью и формулировку в законопроекте; особенно
настойчивым пуристом был Постоловский. Позволю себе при­
вести собственную шутку, имевшую успех: защищая точку зре­
ния своего ведомства, нужно в Малом Совнаркоме ссылаться
на интересы мировой революции, а в Комиссии законодатель­
ных предположений — на Кодекс Наполеона.
В деятельности нашего Наркомата и его сотрудников
преобладала мотивация, связанная с новым государством и но­
вой общественной системой. Сказанное полностью касается ра­
ботников политических отделов, в меньшей степени — экспертов-правовед ов.
370

Вопрос: Если позволите, еще один «абстрактный» вопрос: как,
по-Вашему, на внешнюю политику влияли события, проис­
ходившие внутри страны?
Ответ: В революционные годы 1917-1922 внешняя и внутренняя
политика были в известной мере синхронными. Это обуславли­
валось единством целей: мировая революция — вне страны, и
революционное переустройство — внутри ее. Но после того,
как рассеялись надежды Ленина и его соратников на прорыв в
Европу через Польшу, после неудач революционных выступле­
ний в Германии в 1923 г., СССР ориентируется на мирное со­
существование. Генуэзская конференция и Рапалльский договор
положили начало новой внешней политике. Напомню, что Чиче­
рин по согласованию с Лениным подготовил для Генуи до­
кумент, который оба называли «пацифистской программой».
В ней, в частности, подразумевалось, что Советская Россия
надолго включится в мировую экономику как источник сырья —
в обмен на изделия промышленности. Такая внешнеполитичес­
кая программа исключала сверхбыстрые темпы индустриализа­
ции.
Правда, Ленин видел в «пацифистской программе» маневр,
но подобно НЭПу — длительный. Не случайно начало политики
мирного сосуществования и НЭПа почти совпали по времени.
Они совпадали и по существу.
Внедрение новой экономической политики, осуществление
тезиса Бухарина о движении вперед «черепашьими шагами»
требовали отказа от внешнеполитических авантюр, от ориента­
ции на мировую революцию.
Вопрос: Позвольте, но ведь коминтерновская политика Бухари­
на была направлена на активизацию мирового революционного
процесса. Более того, некоторые исследователи (С, Коэн) пола­
гаю т, что неудачи внешней политики: поражение Кантон­
ской коммуны, крах Англо-русского профсоюзного комитета
единства — были одним из факторов, подорвавших позиции Бу­
харина в руководстве...
Ответ: Я не вижу особого противоречия между умеренной
внутренней политикой, политикой смычки с крестьянством,
идеологом которой был Н.И.Бухарин, и его взглядами на миро­
вой революционный процесс, тоже достаточно умеренными
(сравните их, например, со взглядами Троцкого). Союз с левым
Гоминданом в Китае, контакты с левыми лейбористами в Анг­
лии — тоже своего рода смычка. Межгосударственным отноше­
ниям это не очень мешало.
371

Что же касается Кантонской коммуны — я, конечно, не
знаю всех обстоятельств, но не нужно забывать, что Николай
Иванович всегда оставался революционным романтиком. Мне
случилось присутствовать при телефонном разговоре Г.В.Чиче­
рина с Бухариным, который, видимо, сообщал о начале событий
в Кантоне. Чичерин резко высказал свое возмущение этой зате­
ей. «Через два дня придут солдаты и всех перережут!» — кричал
он в трубку.
Вопрос: Ну, хорошо, а после ликвидации НЭПа? Ч то Вы може­
т е сказать о влиянии внутренней политики в э т о т период?
Ответ: Подход сталинского руководства к НЭПу как к крат­
косрочному маневру известен. Закономерно, что и к внешнепо­
литическим программам, исходившим из идеи мирного сосуще­
ствования, Сталин относился лишь как к маневрам. Само свер­
тывание НЭПа многообразно сказалось на внешней политике.
Мне кажется, что теперь уже забыто, какое значение в на­
чале 20-х годов придавалось концессиям и, следовательно, ка­
кое значение имел срыв концессионной политики. Фактический
отказ от идеи смешанной экономики вел к прекращению перего­
воров о концессиях и к постепенной ликвидации уже предо­
ставленных. Был принят ряд мер, означавших нарушение
заключенных соглашений и создававших для иностранных кон­
цессионеров неприемлемые условия. Все это осложняло отно­
шения с отдельными западными государствами, особенно с
Англией и Германией.
Когда ликвидировались частные предприятия путем репрес­
сий или повышенного и незаконного налогообложения, то по­
следняя мера отразилась и на иностранных гражданах, в част­
ности, на немцах. Судьба их предприятий долгое время была
предметом конфликтов и дипломатической переписки с герман­
ским посольством в Москве. Как референт по Германии, я был
причастен к попыткам ослабить вредное влияние этих дел на
наши отношения с Германией.
Пятилетки имели двоякое влияние на внешнюю политику
СССР. Переход к ускоренной индустриализации требовал расши­
рения экономических связей с развитыми промышленными стра­
нами. Сильно возрос импорт и стимулировался экспорт для
оплаты ввозимого оборудования. Все это благоприятно сказыва­
лось на внешней политике.
Одновременно начало пятилеток ознаменовалось разнуздан­
ной внутриполитической демагогией, особенно жестоким нажи­
372

мом на население, терпевшее лишения, преследованиями интел­
лигенции и, наконец, коллективизацией, то есть массовым уни­
чтожением крестьянства, голодом, унесшим миллионы жизней.
Зарубежная пресса описывала голод в СССР; в мире развер­
нулась широкая кампания по поводу системы «принудительного
труда» (как тогда выражались); начался «крестовый поход» в
защиту религии; велась кампания против демпинга советских
товаров на мировом рынке.
Все эти события чрезвычайно осложнили внешнюю поли­
тику СССР. Дипломатические работники и журналисты ощуща­
ли это повседневно.
Особо надо сказать о внешнеполитических последствиях
пресловутых показательных судебных процессов.
Нашумевший Шахтинский процесс происходил в канун пер­
вой пятилетки, именно тогда, когда необходимо было получить
иностранную техническую помощь для задуманной индуст­
риализации. В числе других обвиняемых перед судом предста­
ли три немецких техника, германские граждане. Когда в марте
1928 года было опубликовано обвинительное заключение, Гер­
мания тотчас же прервала экономические переговоры с СССР.
В июне германские граждане были оправданы (я рассказал
в своих мемуарах об усилиях Чичерина, добившегося такого
решения)*. Все же инсценировка Шахтинского процесса надолго
осложнила отношения, и не только с Германией.
В ноябре-декабре 1930 года происходил процесс «Промпартии». Беззаконная травля видных ученых и вообще интелли­
генции вызвала взрыв возмущения за рубежом. Дело «Промпартии» привело к резкому ухудшению отношений с Францией:
по ходу процесса были допущены оскорбительные выпады про­
тив французских (и других) дипломатов в Москве. Советская
пресса была полна нападок на Пуанкаре и французский генштаб.
Пуанкаре счел необходимым выступить со специальным заявле­
нием, опровергавшим обвинения по адресу французов. И все
это происходило (вернее, было организовано) в разгар пяти­
летки. Я снова вправе утверждать, что руководство страны
либо относилось с полным пренебрежением к внешнеполитичес­
ким последствиям внутриполитических авантюр, либо неспособ­
но было их предвидеть.
* См. Е.А.Гнедин. К А Т А С Т Р О Ф А И В Т О Р О Е Р О Ж Д Е Н И Е . Амстердам,
Фонд им. Герцена, 1977, с.268-273. (Автор сообщил нам, что по неизвестным
ему причинам в этом издании опущены последние 5 глав его «Записок».) — Ред.
373

В 1931 г. сталинское руководство надолго оттолкнуло от
СССР демократическую интеллигенцию Запада и влиятельные
социал-демократические партии, устроив процесс т.н. «Союз­
ного бюро меньшевиков».
В марте 1933 г. было опубликовано сообщение об аресте
английских инженеров; крупнейшую английскую фирму «МетроВиккерс» обвинили в организации вредительства и диверсий в
СССР. Как только в апреле начался судебный процесс, бри­
танское правительство — премьером был лейборист Макдо­
нальд — ввело эмбарго на 80% советского экспорта в Англию
и запретило Совфрахту фрахтовать суда под английским фла­
гом. Таким образом, в результате внутриполитической кампа­
нии, имевшей целью разжечь недоверие к интеллигенции и к
иностранцам, в том числе и к тем, кто оказывал СССР цен­
ную техническую помощь, — началась форменная торговая
война. Уже в июле 1933 года советскому правительству при­
шлось освободить (амнистировать) ложно обвиненных англий­
ских инженеров, и эмбарго было снято. Тем не менее, на по­
роге второй пятилетки международное положение СССР было
подорвано.
Этот внутриполитический курс, отнюдь не исчерпываю­
щийся одними судебными инсценировками, вызвал не только
временные осложнения во внешней политике СССР. Этот курс,
проникнутый ненавистью к Западу и к мнимым внутренним
врагам, оставил неизгладимые следы в международном поло­
жении, провоцировал активность военных кругов на Западе и
косвенно стимулировал усиление фашизма в Европе.
В заключение напомню, что, когда в конце тридцатых годов
возникла непосредственная угроза нападения на СССР, ста­
линское руководство обессилило страну террором и заключило
пакт с агрессором.
Террор 1937-1939 годов был самым полновесным выражени­
ем зловещего, губительного влияния внутренней политики на
внешнюю. Я писал об этом в работе, посвященной предысто­
рии пакта между Сталиным и Гитлером*.
Вопрос: А имело ли место обратное воздействие: внешней
политики на внутреннюю?
* Е.Гнедин. И З И С Т О Р И И О Т Н О Ш Е Н И Й М Е Ж Д У С С С Р И . Ф А Ш И С Т ­
С К О Й Г Е Р М А Н И Е Й . Документы и современные комментарии. Н. Й.,
1978. Несколько раньше эта статья была опубликована с примечаниями
во втором выпуске «Памяти» (М.,1977); в зарубежном издании «Памяти»
(Париж, 1979) она опущена.
374

Ответ: Да, конечно. Освещение связи между внутренней и внеш­
ней политикой останется далеко не полным, если не сказать
о теме, которая была узловой в обеих сферах. Советское го­
сударство возникло под знаменем мира, прекращения мировой
войны, но на первые годы его существования выпали тяготы
иностранной интервенции и гражданской войны. Память о них
сказалась на том, какое место во внешней и внутренней поли­
тике занимала проблема военной угрозы.
Лишь относительно недолго — в первые годы НЭПа —
угроза войны не была в центре внимания. Однако уже в мае
1923 года разразился острый конфликт с Англией. Начиная с
этого времени, серьезные осложнения возникали из года в год:
убийство Воровского в Швейцарии, убийство Войкова в Польше,
налет на советскую торговую организацию в Англии (Аркос),
налет на посольство в Пекине, вторжение полиции в торгпредст­
во в Берлине... Под впечатлением всех этих событий — на них
я почти всегда откликался как работник НКИД и как журналистмеждународник — я с доверием относился к представлению,
что СССР находится под постоянной угрозой военного напа­
дения. Соответствующие лозунги апеллировали к патриотиче­
ским чувствам, а я эти чувства разделял. Многие годы люди бы­
ли во власти манихейской психологии, о которой я уже
говорил: «нечистая сила» не дает покоя, враг известен, борьба
неизбежна...
Теперь-то я понимаю: несмотря на глубину и остроту
международных конфликтов, реальная опасность войны не угро­
жала СССР вплоть до 1931 года, когда Япония заняла Манчжу­
рию. Сталинскому руководству для его внутриполитических
целей нужно было держать население в постоянном напряжении.
Такой позицией частично объясняется и странное безразличие
Сталина к отрицательным внешнеполитическим последствиям
показательных судебных процессов и других внутренних аван­
тюр.
Вопрос: В 1931-35 годах Вы занимались только журналисти­
кой, а затем вернулись на дипломатическую работу. Расскажи­
т е об обстоятельствах Вашего возвращения.
Ответ: В феврале 1935 года я был назначен первым секрета­
рем посольства СССР в Берлине. В мое ведение первоначаль­
но входили только вопросы, связанные с деятельностью прессы.
Но очень скоро — в связи с моим прошлым опытом референта по
Германии в центральном аппарате — круг моих обязанностей
375

расширился. Были даже две-три недели, когда в отсутствие
посла и советника я исполнял обязанности временного поверен­
ного в делах.
Моему назначению предшествовали довольно своеобразные
обстоятельства. За истекшие годы руководители НКИД несколь­
ко раз предлагали мне вернуться на дипломатическую работу.
Однажды со мной говорил о назначении в Берлин Крестинский,
другой раз — Литвинов. Я отказывался, ссылаясь, в частности,
на то, что я лишь кандидат в члены партии и оказался бы в
ложном положении на серьезной политической должности. Уже
после моего назначения я узнал, что Литвинов, ничего мне не
говоря, предложил Политбюро мою кандидатуру на пост перво­
го секретаря в Берлине, одновременно отметив в своей записке,
что я отклоняю это предложение, так как я кандидат и неизвест­
но, когда стану членом партии. В результате постановление
Политбюро о моем назначении в Берлин содержало необычный
пункт, сформулированный так: «предрешить перевод Гнедина в
члены партии после открытия общего перевода» ( в те годы
перевод из кандидатов в члены партии был закрыт). Уверен, что
формула, игнорировавшая устав и установленный порядок
(«предрешить»!) принадлежала лично Сталину. Данный акт про­
извола показателен еще и потому, что вопрос о моем назна­
чении был в конце концов совершенно второстепенным.
Любопытно, что сталинское «предрешить» осталось без
последствий: вплоть до самого ареста я оставался в звании
кандидата.
Вопрос: В какой степени Вы, будучи первым секретарем посоль­
ства, чувствовали себя зависимым и подотчетным в своих
действиях? Перед кем Вы обязаны были отчитываться — пе­
ред послом? перед Москвой? Имел ли место какой-нибудь ин­
структаж перед Вашим отъездом в Берлин?
Ответ: Исполняя свои обязанности в Берлине, я чувствовал
себя в значительной степени независимым. Никакого инструкта­
жа я не проходил. Думаю, никто из руководящего состава
посольства в те годы тоже не проходил специального инструк­
тажа. Перед отъездом из Москвы я, конечно, знакомился в
НКИД со служебной перепиской. Находясь в Берлине, мне ни
разу не пришлось согласовывать свои шаги с Москвой. Но я
согласовывал свою деятельность с послом или выполнял его
поручения. Существовал постоянный обмен информацией и мне­
ниями между дипломатическими работниками посольства.
376

Вопрос: А посол? В какой степени он был самостоятелен?
Ответ: Те два года, когда я работал в Берлине, послом был
Яков Захарович Суриц, старый революционер, один из первых
советских дипломатов. Он был послом в Афганистане (еще до
Раскольникова), в Норвегии, в Турции (там он был дуайеном
дипкорпуса). При всей своей большой культуре и дипломатичес­
ком опыте, в Берлине Я.З.Суриц был вынужден оставаться пас­
сивным. Наши отношения с Германией в ту пору были заморо­
жены, контакты свелись к минимуму. Суриц оставался, в основ­
ном, квалифицированным наблюдателем событий, и его докла­
ды были Москве полезны. Пассивность Сурица объяснялась еще
и тем, что Сталин свои прогерманские маневры осуществлял
через торгпреда Д.Канделаки.
Вопрос: Случалось ли Вам встречаться с нацистскими ли­
дерами?
Ответ: Яков Захарович иногда предпочитал, чтобы я как лицо,
ведавшее работой прессы, представлял посольство; мое появле­
ние можно было истолковать как активность работника печати,
а не дипломата. В таком качестве я бывал на приемах у
Розенберга, где дипломатам читались лекции о фашистской
идеологии. Я не хотел протягивать руку этому мерзавцу, не
здоровался с ним, нарушая тем самым этикет. Однажды я во
время лекции демонстративно вышел из-за стола и ушел,
сочтя, что меня, первого секретаря посольства великой дер­
жавы, посадили «ниже» других иностранных дипломатов из
дружественных Германии стран. Мой поступок, конечно, при­
влек внимание; на другой день ко мне явились двое служащих
Розенберга и принесли извинения. При этом они постарались
расспросить меня об организации газетного дела в СССР.
Более серьезным был мой демонстративный уход из дипло­
матической ложи в рейхстаге во время речи Гитлера. Он
произнес оскорбительные слова по адресу СССР, и я счел себя
обязанным уйти. Этот эпизод остался без последствий. Немцы
не протестовали, а начальство меня не упрекало. Я уже
рассказывал об этом в мемуарах*. Упомяну еще один эпизод.
Неожиданно я как заведующий бюро прессы посольства получил
приглашение на лекцию уполномоченного фюрера по идейному
* К А Т А С Т Р О Ф А И В Т О Р О Е Р О Ж Д Е Н И Е , с.233-234. — Ред.
377

воспитанию Штельрехта в аудитории университета. Я имел
основания предполагать, что приглашение было послано по
ошибке, на такие собрания обычно приглашались только дипло­
маты из дружественных Германии стран. Все же я решил пойти.
Так мне удалось присутствовать на почти закрытом гитлеров­
ском «семинаре». Доклад не содержал никаких открытий по
сравнению с тем, что писала гитлеровская печать. Но аудито­
рия представляла интерес, было много молодежи, настроенной
восторженно, были и люди постарше. Не сразу я уловил
ритуал: едва докладчик произносил: «И в этом смысле», при­
сутствовавшие вставали, потому что за этими словами непре­
менно следовало: «Я провозглашаю ”Хайль Гитлер!”».
Побывал я и на берлинской Олимпиаде 1936 года, видел
близко всю фашистскую верхушку во главе с Гитлером. Видел,
как Гитлер ушел из своей ложи, когда американский спринтернегр одержал победу. Но в это же время на одной из соседних
трибун какой-то немец вскочил и стал топтать свою брошенную
наземь шляпу, радостно возопив: «Черный побеждает!»
За исключением отдельных эпизодов мои встречи с немцами
ограничивались официальными контактами с дипломатами. От
переговоров, которые вел торгпред Канделаки, я был в сторо­
не. Но советник посольства С.А.Бессонов и второй секретарь
Б.Гордон приглашались Канделаки на его встречи с немцами.
К слову: Гордона (он сидел в соседнем со мной кабинете)
я считал «резидентом». Гораздо позднее мне стало известно,
что главным действующим лицом нашей разведки был человек,
занимавший незаметную должность в консульстве, с которым
я не был знаком.
Гордон погиб в 1939 г. Я, кажется, единственный, кто остал­
ся жив из тогдашнего дипсостава берлинского посольства и
руководящих работников торгпредства.
В беседах с германскими дипломатами мы придерживались
обычной линии поведения: доказывали, что советско-германские
отношения оказались в тупике из-за гитлеровской политики
подготовки завоевания земель на Востоке. Немцы возражали,
ссылаясь на то, что СССР ведет политику окружения Германии.
Самая существенная сфера моей работы в Германии —
участие в международной кампании по разоблачению фашист­
ского мракобесия и агрессивной природы гитлеризма. С этой
целью я установил постоянные контакты с антифашистскими и
даже просто антигермански настроенными иностранными жур­
налистами и дипломатами в Берлине.
378

Вопрос: Как Вам кажется, случайностью было т о обстоятель­
ство, ч то послом при Гитлере был назначен еврей, а впослед­
ствии 1-м и 2-м секретарями посольства — тож е евреи? Или
т о был сознательный антифашистский ж ест Литвинова, про­
т е с т против антисемитской политики нацизма?
Ответ: Действительно, в штате посольства было много евреев.
Не думаю, однако, что такое положение кем-нибудь искусствен­
но создавалось — просто эти люди были квалифицированными
специалистами именно по Германии. Надо сказать, что герман­
ские чиновники держали себя по отношению к дипломатамевреям вполне корректно, полностью соблюдая правила дипло­
матического этикета.

Вопрос: Разрешите перейти теперь к Вашему пребыванию на
посту заведующего Отделом печати Н К И Д . Ваши первые впе­
чатления? Атмосфера?
Ответ: На этот пост я был назначен в июле 1937 года, со­
вершенно неожиданно для себя. В первый же день, придя на ра­
боту, я заметил не только перемены в составе сотрудников,
но и следы опустошения в НКИД и вне его. В Берлине я плохо
представлял себе масштабы того, что происходит в Москве.
Узнав о своем назначении, я стал строить планы: на кого буду
опираться в работе, с кем из добрых друзей-международников
вне НКИД установлю рабочий контакт. Мои планы оказа­
лись чистейшей иллюзией. Я никого не застал. Все руководя­
щие работники отдела печати были арестованы, временно
исполнял обязанности заведующего отделом Галкович, бывший
генеральный консул в Сан-Франциско. Когда я на второй день
пришел на работу, то узнал, что и Галкович арестован. На две­
рях его кабинета висели пломбы. Я не предполагал, что аресты
уже давно совершаются открыто. Дверь кабинета Галковича
выходила в приемную, где бывали иностранные корреспонден­
ты, поэтому я завесил пломбы листком бумаги, на котором
написал: «Я сегодня уже не буду. Галкович». Точно такие
слова в третьем лице я услышал в тот же день от секре­
тарши иностранного отдела «Известий», когда я настойчиво
спрашивал, где мой друг А.Я.Канторович: «Он уже не будет».
379

А через два года я повторил те же слова моей секретарше,
уходя с арестовавшим меня агентом: «Я сегодня уже не приду».
Все же в 1937 в НКИД еще сохранилось некоторое число зна­
комых мне людей. Однако за следующие два года чистку довели
до конца. То и дело устраивались партийные собрания, на ко­
торых кого-нибудь обвиняли в «связях с врагами народа» и
исключали из партии. Все понимали, что эта мера предшеству­
ет аресту. Судьба в одном меня миловала: числясь до самого
ареста кандидатом в члены партии, я присутствовал на этих
зловещих собраниях, но не участвовал в голосованиях. Вспоми­
наю исключение из партии заведующего 3-м Западным отделом
Алексея Федоровича Неймана. Его обвинили в связях с аресто­
ванными «врагами народа»: П.Л.Лапинским, С.А.Раевским и
другими международниками. Бедняга Нейман, по природе бла­
городный человек, каялся в том, что подпал под влияние
«врагов народа». Он воображал, что облегчит этим свою
участь. На другой день он был арестован. Я же счел необхо­
димым сказать секретарю парторганизации Рожкову (позднее
тоже арестованному), что я тоже был в хороших отношениях с
названными Нейманом людьми и не хочу это скрывать, так как
ничего преступного в этом не было. Рожков ответил недву­
смысленно: «Сейчас мы Вас не обсуждаем»... «Обсуждать»
меня так и не пришлось, вплоть до самого ареста я не бывал
в партбюро. Я не думал, что непременно буду арестован, но
понимал, что какие-то репрессии мне угрожают.
Когда я принял дела Отдела печати, то застал там группу
новых молодых сотрудников, окончивших или кончавших крат­
косрочные курсы подготовки дипломатов. Эти молодые люди
травили и выживали старых работников, в надежде занять их
места. Они строчили доносы и ораторствовали на собраниях.
Было известно, — да они и сами об этом говорили, — что
они собираются в пивной на нынешней улице Жданова и реша­
ют, против кого начать травлю в данный момент. Беззастен­
чивые клеветники и карьеристы были в большинстве хорошо
вознаграждены Молотовым. Из числа завсегдатаев пивной на
ул.Жданова стали послами: Аркадьев, Коростылев, Малик, Царапкин, Гусев, Подцероб. (Конечно, некоторые из них изучили
языки и понабрались профессионального опыта.) Я назвал тех,
с которыми соприкасался, но были и другие, также приобрет­
шие известность.
Вопрос: А
комата?
380

как вели себя при этом руководители Нар­

Ответ: В ту пору нарком уже был лишен возможности подби­
рать подходящие кадры или хотя бы сохранять ранее подобран­
ные. В проработках и чистках Литвинов не участвовал. Он даже
дал демонстративный ответ организаторам травли, когда они
после одного из процессов явились к нему с просьбой «рас­
сказать подробности о вредительстве в НКИД» (не помню точ­
но, как они выразились). М.М.Литвинов не без иронии заметил:
«Разве вам мало того, что сообщили газеты?» Вот одно из
проявлений мужественного поведения Литвинова в те тяжелые
годы.
Совсем иначе держался замнаркома В.П.Потемкин. Этот
квалифицированный человек и в предыдущие годы, занимая пост
посла (в Греции, в Италии, во Франции), и затем, в разгар
террора, активно участвовал в «проработках», в доносах, в
распространении клеветы на честных людей. Он-то уж несомнен­
но был «сталинским кадром» в дипломатическом аппарате.
Вопрос: Каковы были функции Отдела печати и содержание
его работы? В частности, имел ли О тдел отношение к сбору
внешнеполитической информации для правительства?
Ответ: Прямого отношения к сбору такой информации Отдел
не имел. Своеобразным исключением было то, что я, имея в
своем кабинете сильный радиоприемник, вместе с моим заме­
стителем Г.Н.Шмидтом принимал информацию, которую цент­
ры иностранных агенств передавали для своей корреспон­
дентской сети, — и самое интересное включал в сводку,
вызывавшую интерес «в верхах». Эта «конкуренция» с ТАССом
была возможна в то время, когда еще не было транзисторов,
а аппарат ТАССа был запуган и бюрократизирован.
В те времена существовали «белый ТАСС» (материал для
печатания) и «красный ТАСС» (сводка телеграмм не для печа­
ти). Максим Максимович часто присылал мне «красные» сводки
ТАСС, в которых было помечено, какие известия можно пуб­
ликовать. Но в начале 1939 многие сообщения не включались
и в «красные» сводки. В НКИД и ЦК был прислан перечень
членов Политбюро, которым можно посылать ежедневную
сводку наиболее интересных телеграмм иностранных корреспон­
дентов. Таким образом, далеко не все члены Политбюро и
правительства получали полную информацию. Что же касается
руководящих дипломатических работников, вплоть до заведую­
щих отделами НКИД, то они были лишены элементарной ин­
формации. Некоторые из них чуть ли не тайком заходили ко
381

ко мне в кабинет, чтобы прочесть не предназначенные для печа­
ти бюллетени ТАССа. Этот узкий круг читателей и был главным
ценителем моих маленьких сводок, основанных на «радиопере­
хвате».
Работа в Отделе печати в условиях тех лет был трудной
и ограниченной в масштабах. Однажды я давал завтрак группе
шведских журналистов, прибывших в Москву. Когда уселись за
стол, на хозяйской стороне обнаружились пустые стулья.
Отсутствовали несколько редакторов, накануне обещавших
прийти; ночью их арестовали. В таких условиях многие боялись
общаться с иностранцами. И иностранцы не знали, в каких
случаях они имеют дело с агентами организаторов террора,
в каких — с их завтрашними жертвами. Мне это пришлось
наблюдать еще и потому, что тогда я фактически курировал
ВОКС — Всесоюзное общество культурных связей с заграницей.
Важнейшей функцией Отдела была опека иностранных кор­
респондентов и цензура их телеграмм. Я рассказал в своих
мемуарах, как, отчитываясь перед правительственной комис­
сией, принимавшей дела от снятого с поста М.М.Литвинова,
я заявил, что цензура телеграмм иностранных корреспондентов
бессмысленна и вредна. Я предложил отменить этот вид цензу­
ры. Молотова и Берию эта идея возмутила. Берия бросил мне
явно угрожающую реплику. Но через несколько дней по решению
Сталина мое предложение было принято. Я собрал корреспон­
дентов и объявил им об отмене цензуры*. А еще через не­
сколько дней я был арестован.
Как ни странно, именно в ту пору безвременья Отдел
печати больше влиял на освещение международных дел в совет­
ской прессе, нежели в предыдущие годы. Объясняется это, между
прочим, тем, что из газетных редакций исчезли квалифициро­
ванные и инициативные специалисты по международным вопро­
сам; оставшиеся были подавлены и осторожны.
В этих условиях редакции (кроме «Правды») стали систе­
матически посылать на просмотр в Отдел печати свои материа­
лы и прислушивались к предложениям и советам Отдела. Под­
готовлявшиеся мною или моим заместителем статьи охотно
принимались: так было спокойнее. До весны 1939 года направ­
ленность наших статей по внешней политике не вызывала со­
мнений. По сути дела, в ту пору Отдел печати в согласии с
советскими оценками международного положения, с политикой
Литвинова и моими собственными взглядами был вдохновите­
* К А Т А С Т Р О Ф А И В Т О Р О Е Р О Ж Д Е Н И Е . с.110-111, 118-119. — Ред.
382

лем активного антифашизма и борьбы за организацию коллек­
тивного отпора гитлеровской агрессии. Это, естественно, было
связано с критикой роковой роли западной политики «умиро­
творения». Много места занимали проблемы, связанные с агрес­
сивной политикой Японии на Дальнем Востоке.
Полезным инструментом в описываемой деятельности От­
дела был еженедельник «Журналь де Моску». Это издание
отличалось от аналогичных современных изданий («Москоу
Ньюс» и др.), в основном перепечатывающих материалы совет­
ских газет и ТАСС. Газета была основана под эгидой НКИД в
1934 году. Ее вдохновителем был тогдашний заведующий Отде­
лом печати НКИД К.А.Уманский. Первым редактором был
Лукьянов. Не случайно на этом посту оказался бывший смено­
веховец. Я в те годы работал в «Известиях», но знал, что
«Журналь де Моску» хотели придать облик «независимого из­
дания». С первого же номера ввели, наряду с официозной
передовой, колонку под постоянным заголовком: «Мысли на
полях страницы». Когда мне иногда предлагали написать ста­
тью для этого раздела, Уманский советовал писать свободно,
ближе к стилю зарубежной журналистики. В конце тридцатых
годов «Журналь де Моску» уже потерял свое первоначальное
обличье. Отдел культуры благодаря участию квалифицирован­
ных авторов поддерживался на прежнем хорошем уровне. Но в
политической части стали преобладать чисто официальные ма­
териалы. Иначе и не могло быть в эту страшную пору. Однако
все же в мое время в «Журналь де Моску» еженедельно появля­
лись внешнеполитическая статья, инспирированная Литвиновым
через меня или написанная мною в соответствии с задачей дня.
Изредка писал передовую и сам Максим Максимович. Я факти­
чески руководил внешнеполитическим отделом газеты, тем бо­
лее, что все редакторы «Журналь де Моску», каждый в свой
срок, были арестованы (в том числе С.А.Раевский, а позднее —
Виктор Кин).
Когда был арестован очередной редактор, я распорядился,
чтобы на том месте первой страницы, где раньше значилась
фамилия редактора, теперь указывался бы день выхода номера.
В это время Литвинов был за границей. Когда он вернулся,
я встречал его на вокзале. Здороваясь, М.М. сказал: «Значит,
теперь редактор «Журналь де Моску» — вторник?»...
Закрыли газету одновременно со снятием М.М.Литвинова.
Вопрос: Нельзя ли нам с Вами в завершение нашей беседы
поговорить на некоторые общие темы? Как Вы думаете:
383

можно ли вообще говорить (отвлекаясь о т лиц) о единой
внешнеполитической доктрине Советского правительства?
Или о нескольких доктринах, сменявших друг друга или сосу­
ществовавших во времени? Правомерно ли представление о
« чичеринской» и «литвиновской» линиях в советской внешней
политике?
Ответ: Мои высказывания в беседе с вами все время оборачи­
ваются скрытой полемикой с моей же подцензурной статьей три­
надцатилетней давности*. Неверен был самый заголовок статьи!
Теперь я понимаю: государство, порожденное Октябрьской рево­
люцией, принесло человечеству не мир, но меч...
Однако если отвлечься от глобальных проблем внешней
политики и сосредоточиться лишь на том ее аспекте, который
принято называть «политикой мирного сосуществования двух
систем», то заголовок моей статьи вновь становится правомер­
ным. Если я говорю об эволюции внешней политики СССР, то
рассматриваю ее только с этой, узкой точки зрения: когда и
в какой мере преобладала тема мирного сосуществования?
С этой точки зрения имеет смысл рассматривать и деятель­
ность Г.В.Чичерина и М.М.ЛитвиЦЪва. Оба они оставили отпе­
чаток своей личности на советской дипломатии, хотя употреб­
ленное вами выражение «литвиновская или чичеринская линия»
(подчеркиваю слово «линия») не уместно. Централизация поли­
тического руководства была ощутительной и до установления
полной личной диктатуры Сталина.
Чичерин в своих первых дипломатических документах играл
роль глашатая мировой революции, я бы сказал, невольно.
Такая оговорка требует пояснений. Я не подвергаю сомнению
его искренность, но полагаю, что если бы он не оказался на
гребне революционной волны, он сразу стал бы действовать
как министр великой державы и участник мировой дипломати­
ческой игры. Думаю, деятельность имела бы большее истори­
ческое значение, нежели радио-разоблачения империализма.
Выступая в качестве наркома иностранных дел социалисти­
ческой России (лишь после 1924 года этот эпитет был сменен
на «советской»), Чичерин, автор известной статьи «Четыре
конгресса»**, прекрасно помнил историческое прошлоеэтой
державы.
* Е.А.Гнедин. Н Е М Е Ч , Н О М И Р . (Заметки о ст ановлении совет ской ди п ­
«Новый мир», 1967, №7.
** «Вестник НКИД», №1, 20 июля 1919.

л ом ат и и .)

384

Во многом традиционный взгляд на мировую роль России
сочетался у Чичерина со злободневным пониманием внешней
политики социалистической России («мировой пожар разду­
ем!»). В своих статьях Чичерин доказывал, что международ­
ная дипломатия приобрела мировые масштабы. А в беседах с
нами он связывал свою мысль с современностью: внешняя поли­
тика советской республики сливается с борьбой между револю­
цией и старым миром. Эти рассуждения отчасти были отзву­
ком расчетов на перерастание Октябрьской революции в миро­
вую; но отчасти они имели и практический смысл.
Чичерин последовательно, можно сказать, демонстративно
проводил политику сближения советского государства со страна­
ми Востока. Важным звеном здесь была система торговых льгот
(прежде всего — для Ирана), явившаяся отступлением от моно­
полии внешней торговли (это относилось к сфере моей теку­
щей работы; юридически новаторские меры оформил Г.Н.Даш­
кевич). В разработке этой политики принимал участие и
М.М.Литвинов.
В результате в договорах СССР с западными державами
появилась «азиатская клаузула»: указание, что на данную дер­
жаву не распространяются особые льготы, предоставляемые
Советским Союзом «континентальным пограничным странам
Азии». Эта оговорка корреспондировала «прибалтийской клау­
зуле» — оговорке о праве СССР предоставлять исключитель­
ные льготы странам, входившим в состав России до 1 авгу­
ста 1914, т.е. прибалтийским странам и Польше.
Представление Чичерина о восточной политике опиралось,
кроме того, и на рисовавшиеся ему перспективы развития со­
бытий на самом Востоке. Так, однажды в ночной беседе (он во­
обще часто принимал сотрудников после полуночи) Чичерин,
говоря о режиме Амануллы-хана в Афганистане, увлекся и
набросал концепцию «просвещенного абсолютизма» в освобо­
ждающихся восточных странах. Мне кажется, что Георгий
Васильевич, употребляя термин «просвещенный абсолютизм»,
вспоминал собственную характеристику позиции Александра I в
период Венского конгресса: «способность к приспособлению».
С отношением Чичерина к странам Востока хорошо согласу­
ется и то большое значение, которое он придавал противоре­
чиям между СССР и главнейшей колониальной державой — Анг­
лией. И в этом случае традиционные представления о внешне­
политических интересах России совпадали с пониманием злобо­
дневных задач РСФСР, а затем СССР и с представлением о ми­
ровом антиколониальном революционном движении. Символич­
385

ным с этой точки зрения было назначение на пост посла
РСФСР в Персии Ф.А.Ротштейна, одного из основателей Бри­
танской компартии. Деятель английского рабочего движения как
бы продолжал свою борьбу в качестве советского дипломата.
И, наоборот, дипломатия Российской державы нашла союзника
в лице представителя английского рабочего движения!
Главным антагонизмом современности Чичерин считал ан­
тагонизм между Востоком и Западом. (Эта его дословная фор­
мула перекликается с нынешней: антагонизм Север — Юг.)
Относя Советскую Россию в лагерь, противостоящий западному
империализму, Чичерин ‘"антагонизм между Востоком и Западом
связывал с историческим соперничеством между Россией и Анг­
лией. Отсюда — антианглийские тенденции в дипломатии. Даже
сближение с Германией, имевшее иные корни и высоко ценимое
Чичериным, он, видимо, воспринимал и как зачатки антианглийского континентального блока.
Ясно, что такое понимание внешнеполитических задач уже
расходилось с новой политикой мирного сосуществования, про­
водником которой стал Чичерин позже. По признанию самого
Чичерина, он переориентировался на осуществление широкой
«пацифистской программы» (которая, конечно, не исключала и
сближения с Англией) под влиянием Ленина.
Разумеется, Г.В.Чичерин не мог бы стать блестящим про­
водником политики сближения с Западом (вопреки своей общей
концепции об антагонизме Восток—Запад), если бы в его миро­
понимании не сочетался историзм с политическим реализмом.
Крупные деятели умеют подавлять в себе эмоциональное
отношение к событиям. Политический реализм — общее свойст­
во как Чичерина, так и Литвинова, хотя вообще-то трудно
себе представить более различных людей. Я не стану углуб­
ляться в это сопоставление. Скажу просто: к их отношениям
полностью применимо распространенное сейчас понятие о не­
совместимости двух личностей.
Эволюцию Чичерина в годы НЭПа можно сблизить с эволю­
цией Бухарина в тот же период, хотя они были совершенно
разными людьми. Общим оказалось — умение освободиться от
романтических иллюзий, от утопий на грани опасного авантю­
ризма (бухаринский левый коммунизм), способность стать на
трезвую позицию учета реальности и сделать практические вы­
воды. Впрочем, оба они ссылались на завещание Ленина,
обосновывая применительно к НЭПу Бухарин — внутреннюю,
Чичерин — внешнюю политику.
Г.В.Чичерин ушел с поста из-за хронической болезни. Это
386

не расходится с правдой. Но это не вся правда. Задолго до
отставки стиль работы Чичерина находился в противоречии со
стилем сталинского руководства. Вспоминаю, что еще когда бо­
лезнь не мешала Чичерину исполнять свои обязанности, сотруд­
ники НКИД знали, что у него сложные отношения с руководст­
вом. Рассказывали, в частности, что его обыкновение приносить
на заседания Политбюро кипы литературы по теме своего сооб­
щения вызывало чуть ли не смех у циничных прагматиков, пе­
ред которыми он выступал.
Сразу оговорюсь: никакими достоверными сведениями о
причинах отставки Чичерина я не располагаю.
Как знать, может быть, разгадка — не в отношении Сталина
и его окружения к Чичерину, а в отношении Георгия Василь­
евича к ним. Такая мысль возникает, когда знакомишься с
книгой о Моцарте, написанной Чичериным уже «на покое».
Вот что сказано в этой книге о причинах конфликта Моцарта
с архиепископом Зальцбурга: «Ненависть Моцарта к Зальцбургу
была ненавистью... вообще ко всему, что убивало его творческие
переживания, к режиму авторитета (монархического, дворянско­
го, филистерского), к атмосфере и среде, где он задыхался и
погибал, к старому режиму, к извращению искусства... Цепи
«службы» и филистерства Моцарт сбросил».
Вопрос: Как бы Вы определили основные принципы внешней
политики М М .Литвинова?
Ответ: С именем Чичерина ассоциируются прежде всего бурные
годы гражданской войны, выход советской дипломатии на меж­
дународную арену, провозглашение мирных программ и попыт­
ки их реализовать. С именем Литвинова связан период, уходя­
щий корнями в эти мирные программы, но прорастающий в
совсем иную эпоху, когда становилось все труднее осуществлять
политику организации мира.
Я не случайно употребил такое понятие, как «организация
мира». Это было любимое выражение М.М.Литвинова, часто
употребляемое им и в публичных выступлениях. В частности,
именно с призывом организовать мир он связал свою нашумев­
шую формулу: «мир неделим» (речь в Лиге Наций 17 января
1935 г.). Организация мира — понятие очень емкое, оно охваты­
вает и большие исторические программы, например, советские
предложения в Генуе и Гааге, в составлении и защите которых
Литвинов активно участвовал и осуществления которых доби­
вался в сложной внутри- и внешнеполитической обстановке;
387

организация мира предполагает ряд частичных мероприятий,
таких, например, как определение агрессии, введенное Литви­
новым в международный обиход путем заключения соответству­
ющей конвенции в июле 1933 г. Организация мира требует
замирения во взаимоотношениях с небольшими государствами;
такова была система пактов о ненападении с пограничными с
СССР странами. Но организация мира требует и умения нала­
живать отношения с крупными державами.
Говоря о политике Чичерина, я заметил, что осуществление
мирных программ расходилось с его концепцией исторического
противоречия между преемницей Российской империи и Англи­
ей. Литвинов считал, что сближение с восточными странами
не должно мешать отношениям с влиятельными государствами
Запада. Несомненно, он разделял общую концепцию о поддерж­
ке освободительного антиколониального движения, но одновре­
менно считал необходимым искать путей соглашения с наиболее
сильными капиталистическими странами. Будучи в высшей сте­
пени реалистическим политиком, Литвинов полагал, что согла­
шение с наиболее сильной державой может облегчить усилия
по смягчению конфликтов с другими странами. В двадцатых
годах Литвинов считал такой державой Англию, в тридцатых —
США. В западной литературе иногда говорится об «ориентации
Литвинова» на Англию еще и по субъективным причинам. Ничто
не могло быть более чуждо такому трезво мыслящему человеку.
Вопрос: Можно ли рассматривать назначение Литвинова на
пост наркома как сталинскую победу?
Ответ: В вашей постановке вопроса есть существенный методо­
логический дефект. Считать назначение Литвинова «сталинской
победой» можно было бы лишь в том случае, если бы в Полит­
бюро был еще кто-то, имевший возможность продвигать свою
кандидатуру или желающий оставить на посту Чичерина. Нужно
было бы и чтобы существовала еще одна реальная кандидатура
на пост наркома. Обе эти гипотезы вовсе не соответствуют
положению вещей, существовавшему ко времени отставки Чи­
черина. Вместе с тем, кандидатура Литвинова была вполне
естественной, он уже давно исполнял обязанности наркома.
Замечу еще: Литвинов, как, впрочем, и Чичерин, был не таким
человеком, которого кто-либо мог считать своим «протеже».
Он был человеком независимым — конечно, в той мере, в какой
это возможно при диктаторском режиме. Но ему это уда­
валось.
388

Вопрос: Но в о т из литературы — например, из ЖЗЛ-овской
книги о Чичерине*, — создается впечатление, что сам Чичерин
настойчиво предлагал в качестве своего преемника Карахана.
В частности, на время своих отъездов за границу — как офи­
циальных, та к и на лечение — он регулярно рекомендовал
Карахана как своего заместителя.
Ответ: Я читал эту книжицу. Авторы — люди, близкие к
нынешнему МИДовскому руководству, и их редкие и, по моему
впечатлению, скрыто недоброжелательные упоминания о Лит­
винове скорее всего отражают отношение верхушки Министер­
ства иностранных дел к памяти Максима Максимовича. Впро­
чем, они имеют доступ к архивам... Возможно, что Г.В.Чиче­
рин действительно рекомендовал Политбюро на время своих
отлучек Карахана в качестве исполняющего обязанности нар­
кома. Но факт тот, что в конце концов именно Литвинову
всегда поручалось исполнять эти обязанности. Повторяю:
другой реальной кандидатуры на пост наркома в 1930 году
не было.
Вопрос: Не означал ли Мюнхен, т.е . крах политики коллек­
тивной безопасности, одновременно и крах литвиновской поли­
тики «организации мира»? Не было ли предрешено после Мюн­
хена падение самого Литвинова? Как Вы воспринимали эти со­
бытия в 1938-39 гг. ?
Ответ: Все мы восприняли Мюнхен как увенчание политики
умиротворения агрессора, той политики, которую мы резко кри­
тиковали задолго до осени 1938 г. Так что Мюнхенское согла­
шение не было для нас громом среди ясного неба. Конечно,
это был удар по политике коллективной безопасности, проводи­
мой Литвиновым, но этот удар отнюдь не исключал ее продол­
жения. У Мюнхена были сильные противники на Западе, прежде
всего — Англия. Общественное мнение в Европе также было на­
строено против дальнейших уступок Гитлеру. Весной 1939 г.
происходили важные события, означавшие начало пересмотра
мюнхенской политики (например, британские гарантии
Польше).
Конечно, после Мюнхена атмосфера в самом аппарате
НКИД сгустилась, и элементы, добивавшиеся репрессий против
сотрудников Литвинова, сочли, что конъюнктура для них стала
* С.Зарницкий, А.Сергеев. Ч И Ч Е Р И Н . М., 1966.
389

благоприятной; позиции Литвинова в руководстве ослабли. Как
стало известно из документов, опубликованных на Западе после
войны, того же мнения держались и германские дипломаты,
возлагавшие большие надежды на снятие Литвинова.
Вопрос: Расскажите, пожалуйста, о самом Максиме Макси­
мовиче, о его стиле работы.
Ответ: Приведу кое-какие детали, бросающие свет на личность
Литвинова. Ведь о нем в СССР нет никакой литературы, кроме,
правда, довольно содержательных очерков 3.С.Шейниса, напеча­
танных в различных журналах во второй половине шестидеся­
тых годов. Я опубликовал обзор этих работ в «Новом мире»
за февраль 1970 года. Я высказал тогда пожелание, чтобы
увидела свет вся книга Шейниса о Литвинове. Но этого не
случилось, по-видимому, из-за стремления руководства МИДа
свести к минимуму даже упоминание имени Литвинова в печати.
Может быть, положение изменится, когда в дипломатическом
аппарате ослабнет влияние тех уже состарившихся лиц, о
начале карьеры которых я кое-что сказал в беседе с Вами.
На политической терминологии крупного деятеля сказыва­
ется его характер. Максим Максимович и в повседневной ра­
боте ценил организованность и четкость. Руководитель дипло­
матии, добивающейся организации мира, был фактически орга­
низатором орудия дипломатии — аппарата НКИД. И символич­
но, что этот аппарат был дезорганизован репрессиями именно
тогда, когда на смену организации мира пришла организация
войны.
Стиль работы Литвинова проявлялся во множестве черт —
в его лаконичности, в точности даваемых указаний и поруче­
ний, в экономии времени. Он постоянно укладывался в распи­
сание служебного дня и — как я понимал — вообще в
расписание своего дня. Так как я по работе был связан с
потоком новостей, у меня была привилегия: я мог звонить
Максиму Максимовичу по телефону в неслужебное время. В част­
ности, мне было разрешено звонить в столовую, где Литвинов
обедал. Но любопытно: я мог звонить только ровно в 6 часов,
потому что именно в этот час Литвинов, уже закончив обед,
проходил мимо телефонного аппарата...
Замечу, что при всей своей деловитости, твердости, иронич­
ности Максим Максимович не отличался ни высокомерием, ни
самодовольством. На полях одной американской книги о Литви­
нове я нашел пометку его жены Айви Вальтеровны: «Нет, он не
390

был честолюбив!» Это совершенно справедливо. Никогда он не
похвалялся достигнутым и не предвосхищал того, что еще не
достигнуто. Работавшие с ним отмечали, что в этом трезвом
человеке было много детского. Я вспоминаю занятный эпизод.
В марте или уже в апреле 1939 года в Москве побывал англий­
ский министр торговли Хадсон. Мы понимали, что он сторонник
сговора с Германией (позднее его приватные переговоры с немца­
ми привели к скандалу, о них упомянуто, в частности, в доку­
ментах архива германского посла в Лондоне фон Дирксена). Я не
участвовал в московских переговорах, это было вне моей компе­
тенции, но я догадывался, что позиция английской делегации
не могла быть Литвинову по душе. И вот, поздно вечером, когда
беседы закончились, в моем кабинете появились два представи­
теля британского посольства и настойчиво просили связать их
с Литвиновым. Я позвонил по прямому телефону Литвинову на
квартиру. Когда Максим Максимович откликнулся, я из осто­
рожности спросил его в третьем лице: «Максим Максимович
дома? Его хотят видеть представители английского посоль­
ства». — «Сейчас поищу в саду», — поддержал игру Литвинов.
Я объяснил моим посетителям, что наркома разыскивают. Через
несколько минут раздался звонок, и Максим Максимович сооб­
щил мне: «Его нигде нет»... Я пояснил раздраженным англий­
ским дипломатам, что не в состоянии выполнить их просьбу,
так как наркома нет дома. На другой день я был на очеред­
ном докладе у Литвинова, он весело рассмеялся, но ни он,
ни я сам ни словом не коснулись сути происшедшего, в этом
не было нужды.
В американской книге Поупа «Литвинов» высказано совер­
шенно нелепое предположение, будто Литвинов сам предложил в
качестве своего преемника на пост наркома «своего друга»
Молотова. Хотя Литвинов никогда нам не говорил ничего о сво­
их отношениях с Молотовым, все же было известно, что отноше­
ния — плохие. Литвинов не мог уважать ограниченного интрига­
на и пособника террора Молотова. Тот, в свою очередь, явно не
любил Литвинова, может быть, единственного наркома, сохра­
нявшего самостоятельность и чувство достоинства. Неприязнь
председателя Совнаркома к наркому иностранных дел, между
прочим, сказывалась на положении центрального дипломатичес­
кого аппарата. Молодые карьеристы жаловались, что ставки в
НКИД ниже, чем на соответствующих должностях в других нар­
коматах; у НКИД было мало домов отдыха, а тем более не было
таких привилегированных домов отдыха, какими располагали
сановники других ведомств. Об этом было много разговоров,
391

враги Литвинова видели в такой дискриминации признак плохого
отношения к Литвинову не только Молотова, но и Сталина.
Мне думается, что Литвинов сочетал в себе два типа дея­
телей: революционера и дипломата; с точки зрения упрощенно­
го понимания — два противоположных характера: разрушителя
и охранителя. Думаю, что Литвинов долгое время сохранял на­
дежду, что его деятельность как дипломата, то есть человека,
реализующего и охраняющего интересы нового государства, ве­
дет к достижению, в конечном счете, тех целей, которые он
ставил перед собой как революционер: создание справедливого
общественного строя.
В последние годы своей деятельности он должен был отдать
себе отчет в том, что сложился несправедливый строй.
М.М.Литвинов заканчивал свою жизнь, потеряв единомыш­
ленников и друзей, загубленных террором. Рассеялись надежды
и были попраны революционные идеи, в которые он верил смо­
лоду; стали недостижимы те исторические цели, которые он ста­
вил перед собой на дипломатическом посту. Литвинов пережил
двойную трагедию: как революционер и как государственный
деятель.
Вопрос: На прощанье, если позволите, два вопроса личного
характера. Считаете ли Вы, что в начале Вашей сознательной
жизни у Вас реально был выбор пути?
Ответ: По сути выбора не было. Он был запрограммирован
моим характером и средой, в которой я вырос. Я писал в мемуа­
рах, что на формировании моего мировоззрения сказалось влия­
ние русской поэзии и социал-демократических взглядов на обще­
ственную жизнь. Я с юности колебался между увлечением искус­
ством и интересом к общественной деятельности. Эти колебания
сохранились и после того, как весной 1920 года я совершил
решающий шаг: отправился из Одессы в Москву, начав этот,
нелегкий в те времена, поход в качестве конвоира продовольст­
венного маршрута. Оставшись в Одессе, я не оказался бы в ре­
волюционной атмосфере Москвы двадцатых годов и, может
быть, и не втянулся бы целиком в жизнь советского государства.
Производными от включения в государственную систему были
самые противоположные события. Назову два: поездка в 1924
году в Германию, чтобы передать советскому государству мил­
лионное, как предполагалось, наследство А.Л.Парвуса, моего
отца; арест в 1939 году, не только положивший начало тяж­
ким испытаниям, но и ускоривший эволюцию моего мировоз­
392

зрения. В процессе этой эволюции я в значительной мере
вернулся к тем взглядам на жизнь, которые были у меня в
ранней молодости.
В последних, неопубликованных, главах моей книги «Ката­
строфа и второе рождение» я как раз рассказал, как в одиночке
строил различные воображаемые варианты своей жизни — и все
они приводили в сталинский застенок. Вот вам косвенный ответ
на вопрос о значении выбора пути. «Мы дети страшных лет
России»...
Вопрос: Е .А ., в своих книгах Вы познакомили читателя с
Вашей биографией — необычной, содержащей в себе много рез­
ких поворотов, которые определяли Вашу судьбу, та к сказать,
внешне. Хотелось бы знать, какие моменты, какие события
своей жизни Вы сами считаете узловыми, «судьбоносными»?
Ответ: Если говорить не о внешних поворотах на жизненном
пути, а о судьбоносных событиях во внутреннем мире, то в моей
жизни судьбоносной была встреча с будущей женой. Конечно,
личная жизнь сложна и переменчива. Но для моего душевного
опыта поистине решающим было то, что я с юности убедился в
оправданности возвышенного взгляда на жизнь и поверил в ре­
альность сильных чувств. Открытия, сделанные в душевном
опыте, повлияли на мое отношение к событиям во внешнем ми­
ре.

Беседу с Е.А.Гнединым (осень 1980) провел
и записал по просьбе редакции А.Меерович.

393

РЕЦЕНЗИИ

С. Федоров
И В ЧАСТНОСТИ — О ВЫСШЕЙ ШКОЛЕ
1

Столь внушительного свода фактов еще не было в советской
истории послеоктябрьской культуры.
В первых двух томах Хроники «Культурная жизнь в СССР»
— примерно 10 тысяч статей-сообщений. В полном пятитомнике
их, значит, наберется около 25 тысяч.
Откуда эта тьма дат, событий, имен? Какова мера их точно­
сти, достоверности, надежности? Легко ли работать с Хрони­
кой? Что закрепит она в советском научном обороте?
Раскрыв ученые тома, ищем список использованной литера­
туры. Первая неожиданность: его нет!
Каждой книге предпослано введение, где редакция называет
для примера несколько изданий из тех, что подверглись со­
ставителями «сплошному просмотру» и «сплошному изучению».
Они названы «первоисточниками Хроники». Утверждается, что
при подготовке первого тома так изучены «около 20 названий
газет и 140 названий журналов», «более ста сборников доку­
ментов /.../, изданных на местах» и пр., при подготовке вто­
рого — «более 50 названий газет», «работы руководителей куль­
турного фронта» и т.д., однако полный круг источников не при­
водится нигде.
К У Л Ь Т У Р Н А Я Ж И З Н Ь В С С С Р . Х Р О Н И К А . [I]. 1917-1427. (АН СССР.
Ин-т истории СССР). М., «Наука», 1975. Сост.: Л.В.Иванова, М.Б.КейримМаркус, Р.А.Кленова, С.С.Тарасова (отв.сост.), Т.С.Чанышева. Ред. коллегия:
чл.-корр. АН СССР М.П.Ким (отв. ред.), Е.Н.Городецкий, Л.В.Иванова,
А.П.Ненароков, С.С.Тарасова, С.А.Федюкин. 768 с. Тир. 4000.
То же.
[II]. 1928-1941. Сост.: С.Н.Базанов, Н.П.Жилина, В.А.Козлов,
И.И.Попов, М.А.Суслова (отв.сост.), И.К.Эльдарова, Г.Р.Юрине. Редколлегия:
чл.-корр. АН СССР М.П.Ким (отв. ред.), Ю. С. Борисов, В.Д.Исаков,
Л.М.Зак, М.А.Суслова. 814 с. Тир. 3500.

397

Кстати, полное библиографическое описание каждого «пер­
воисточника» дается лишь при первом его упоминании. Если оно
была в начале книги, а сокращенная ссылка попалась в конце,
то выходные данные придется искать, листая назад весь том и
пробегая глазами тысячи внутритекстовых примечаний.
70% заметок первого тома — примерно 3500 из 5000 — ин­
формируют о решениях, резолюциях, циркулярах, декретах, ука­
зах, указаниях, назначениях; сообщают про заседания, конфе­
ренции, обсуждения и т.п. Во втором томе процент сильнее
варьируется по годам: от 81% в 1929 до 53% в 1939. Научные
конгрессы и другие действительные явления культурной жизни
дают ничтожный вклад в эти цифры. В основном — и это декла­
рировано как цель Хроники — иллюстрируется партийное «руко­
водство культурным прогрессом» (I, с. 10).
Изначальная односторонность и неполнота источников, воз­
можность накопления ошибок при использовании вторичного
материала (значительная часть материалов, характеризующих,
например, 1917-27, напечатана в следующие десятилетия) не
смущают редакторов Хроники. По утверждению авторов, ис­
пользованная ими «документальная база позволяет отразить все
важнейшие стороны культурной жизни страны» (I, 15).
Составители признаются, что к архивам они не обращались.
Часть ошибок Хроники, включая элементарные небрежности и
опечатки, восходит к ее «первоисточникам», но составителей
как будто не занимала даже сверка фактов, имен, дат. Странно,
но это так: Хроника не вводит в научный оборот ни одного
нового факта, нигде явно не исправляет сообщений своих
источников, а к подлинным первоисточникам — не отсылает.
Те заметки, которые имеют прямое отношение к культуре,
отражают лишь самые внешние ее проявления. Вот примеры из
конца 1934 года: «работает 9 красных чумов», «открывается
институт», «будет дано 6 концертов», «уже месяц работает со­
ветская научная экспедиция», «база киносъемки сняла коротко­
метражный фильм», «приезжает дирижер», «приступает к изда­
нию грамматики», «заслушано около 75 докладов».
Творцы культуры выступают, как правило, в несвойствен­
ной им роли. А.А.Яблочкина при первом выходе на сцену
Хроники обращается к ударникам железнодорожного транспор­
та с призывом превратить транспорт в передовую отрасль на­
родного хозяйства, а при втором и последнем — получает зва­
ние народной артистки. С.М.Михоэлс появляется на страницах
рецензируемых томов трижды: при встрече с работниками-ударниками, затем при встрече с руководителями Красной Армии и,
398

наконец, на юбилее Шолом-Алейхема. О его непосредственной
театральной деятельности — ни слова.
Пользуясь жанром хроники, отразить глубинные движения
духовной культуры: прозрения, кризисы, пробные ходы культу­
ры, ее внутреннее нестесненное развитие или защитную само­
изоляцию — конечно же, невероятно трудная задача, обреченная
в лучшем случае на частичный успех. Внимательно прочитав оба
тома, рецензент не нашел ни одного примера, свидетельству­
ющего о том, чтобы хоть один из составителей пытался за эту
задачу взяться.
Каждый занимался «своим» отрезком времени по заданному
кругу «первоисточников» — и только. При этом, несмотря на
одинаковый инструктаж, разные составители по-разному опре­
деляли желанность информации: вероятно, из-за этого прием
Сталиным Г.Уэллса в 1934 отметён, а прием Л.Фейхтвангера
в 1937 оставлен.
Разделение труда, принятое в ходе работы над Хроникой,
привело к тому, что в ней сохранились досадные, с точки
зрения партийной целесообразности, неувязки, которые вни­
мательного и дотошного читателя подтолкнут к поискам более
полной правды.
Так, постановления о сформировании Академии наук в Гру­
зии значатся в Хронике под двумя датами — 8.09.1930 и
14.1.1941.
В самом деле, к сентябрю 1930 завершилась долгая работа
над созданием Грузинской АН. Своим постановлением от
8 сентября Всегрузинский ЦИК формально основал республи­
канскую АН, утвердил первый состав академиков и президиум
Академии во главе с Н.Я.Марром. Но как раз тогда в стране раз­
вернулся поход против интеллигенции. Грузинскую Академию
принялись душить в колыбели. Ученые стали исчезать, и при
вторичном основании АН Грузии в 1940-41 из 40 академиков
первого призыва в Академии оставили шестерых1...
Хронологическая разграниченность делянок между состави­
телями способствовала, далее, незавершенности тем. На зия­
ющие пробелы натыкаешься сразу, какой темы ни коснешься. В
науке, например, не нашлось места психологам: во всяком
случае, не упомянуты П.П.Блонский, Л.С.Выготский, Г.И.Челпанов и их работы. Театральная жизнь обошлась без М.А.Чехо­
ва, «Габимы», ГОСЕТа. Среди географических триумфов пропу­
щены изучение Северной Земли экспедицией Г.А.Ушакова—
399

Н.Н.Урванцева, полет «Графа Цеппелина» под научным руко­
водством Р.Л.Самойловича, открытие высочайшей точки СССР
памирской экспедицией. В педагогике не упомянуты воспита­
тельные учреждения А.С.Макаренко.
Возникает впечатление полной случайности отбора.
Это не так. Сквозь кажущуюся хаотичность можно увидеть
главную линию.
Посмотрите по именному указателю первого тома, как
выдержана действующая табель о рангах. Вот число страниц,
на которых упоминается данный деятель: Ленин — 240, Луначар­
ский — 156, Крупская — 57, Покровский — 47, Калинин — 26, Се­
машко — 8, Бухарин — 5 (четырежды — как адресат Ленина,
один раз — как внимающий ему собеседник; во второй том
Бухарин допуска не получит), Рыков — 4 (во втором томе ухит­
рятся ни разу не назвать его по имени — в крайнем случае:
«председатель СНК»), Сталин — 4, Троцкий — 0. Искусство до­
зировки, проявленное здесь, говорит об аптекарски тонкой ра­
боте редакции. Для такого ответственного взвешивания нужны
опыт, чутье и точное знание дозволенного и потребного.
Вот как выглядит подобная таблица литераторов: М.Горь­
кий — 47 (во втором томе получит больше), В.В.Маяковский —
30, В.Я.Брюсов — 14, С.А.Родов — 10, Д.А.Фурманов — 7,
К.А.Федин — 5 (потом наверстает), А.А.Блок — 4; в двух
томах М.А.Волошин упомянут 2 раза (только как художник),
а Е.И.Замятин — 1 раз (в списке вошедших в правление).
Отмечая третьеразрядных писателей, рецензируемые тома пол­
ностью игнорируют А.А.Ахматову (ее впервые вспомнит толь­
ко 3-й том, но вне связи со знаменитым постановлением ЦК),
а также Н.А.Заболоцкого, Н.А.Клюева, О.Э.Мандельштама,
А.П.Платонова, А.М.Ремизова, Т.Ю.Табидзе, М.И.Цветаеву,
П.Д.Яшвили. Такое пренебрежение к отверженным ответствен­
ный редактор М.П.Ким мог бы, не стыдясь, демонстрировать
году в пятидесятом, когда печаталась его профессорская бро­
шюра «И.В.Сталин — великий теоретик и строитель /.../» .
Из биологов есть Т.Д.Лысенко, но нет И.И.Агола, Г.Д.Карпеченко, Г.А.Левитского, Г.А.Надсона, Ю.А.Филипченко,
С.С.Четверикова, А.А.Ячевского. Среди множества историков
отсутствуют М.С.Грушевский, А.С.Лаппо-Данилевский. Из ис­
тории отечественной культуры исключены П.А.Флоренский,
АЛ.'Чижевский. Двадцать сообщений двух томов, прямо каса­
ющиеся еврейской культуры, не называют персонально ни
400

одного деятеля этой культуры. Ни намека на эмиграцию рус­
ского балета и громадной части деятелей изобразительного и
музыкального искусства, закрытие музеев, продажу за границу
художественных ценностей. И т.д.
Отброшены религия и вся церковная жизнь. Первый том не­
сколько раз касается их только негативно, упоминая дважды —
о возможном предании служителей культа суду (с.213, 302),
дважды — о возможном предоставлении им работы (с.247, 260),
дважды — о сохранении музейных предметов при изъятии цер­
ковных ценностей (с.340, 371); и еще несколько раз — о за­
крытии церквей, хедеров, протестах против преподавания веро­
учения и т.п. (на другую чашу весов положен для приличия
единственный факт: крестьяне где-то под Кинешмой в 1921 еще
требуют восстановления Закона Божия: с.315). Исключено
право — кроме узаконений, касающихся сферы действий Наркомпроса и немногих иных ведомств. Исключена этика.
Оставшиеся «отрасли» «духовного производства» (пользу­
юсь нормативной терминологией), подверглись основательной
чистке при впуске в Хронику. Не считать же, что тема «вос­
питание масс» отражена и освещена, если за 1917-41 гг.
Архипелаг задет лишь однажды — декретом 30.VI.20 «О пере­
даче Народному Комиссару просвещения культурно-просвети­
тельной работы в местах лишения свободы».
«Хроника составлялась путем тщательного отбора значительных и ти­
пичных фактов. Задача эта нелегкая. / . .. / Понятно, что научная хроника пред­
полагает серьезный исследовательский подход к ее созданию. /.../
История культурной революции в СССР хранит множество фактов, в ко­
торых глубоко отразилась ее социалистическая, гуманистическая миссия.
Именно такие факты и старались выделить и отобрать для хроники ее соста­
вители» (I, 9: редакционное Введение).

Пространственные рамки Хроники таковы. После 1922 они,
в соответствии с заглавием, охватывают постепенно расширяв­
шуюся территорию СССР. По отношению к более раннему вре­
мени составители ограничили себя той территорией, на кото­
рую в каждый данный момент распространялась большевист­
ская власть. Результат — нелепые пробелы в истории нашей
культуры.
Достаточно назвать организацию и первые успешные шаги
Украинской Академии наук, про которую Хроника пишет пети­
401

том в примечании, что она лишь «формально основана» в 1918
(I, 118). Про остальные культурные достижения на «белой»
территории нет и примечаний.
Тут самое место сделать важную оговорку. Разбираемое из­
дание существует для рецензента не само по себе, а в отношении
к главной занимающей его теме — истории высшей школы Рос­
сии накануне Октбяря и в первые послереволюционные годы
(примерно до 1925). Стремясь к большей доказательности и
информативности, рецензент позволит себе далее сосредото­
читься в основном на этой теме. Ответственность за наруше­
ние жанровых канонов рецензент делит со своим редактором
И.Вознесенским, которому, кстати, он приносит свою глубокую
благодарность.
Итак, речь идет о том, что Хроника отмечает культурные
достижения лишь на менявшей свои размеры «красной» терри­
тории страны.
Но после октября 1917 по ту сторону фронтов и временных
границ зарождались университеты (Екатеринослав, Иркутск,
Владивосток, Тифлис, Баку), сельскохозяйственные институты
(Омск, Новочеркасск, Херсон, Одесса), политехнические (Одесса,
Владивосток), гуманитарные (Ближневосточный в Киеве, Архео­
логический в Ростове-на-Дону). После прихода большевиков все
они влились в единую систему высшей школы страны. Некото­
рые были при этом формально переоткрыты (Дальневосточный
университет, для второго открытия которого расформировали
университет в Чите). Не удалось уйти и Пермскому университе­
ту, застигнутому Красной Армией в 1919 в Томске.
Что по сравнению с этим полтора-два десятка русских и
украинских вузов, существовавших в межвоенные годы в Праге,
Берлине, Харбине, Париже! А ведь и их не обойти при серьез­
ной разработке вопроса об отечественной высшей школе в XX ве­
ке: эмигрантские «профессорские» центры стали колыбелью
евразийства и сменовеховства, оказавших влияние на оставшую­
ся в России профессуру; имущество Харбинского университета,
захваченного в 1945, пригодилось при третьем открытии универ­
ситета во Владивостоке, прикрытого перед войной...
Но столь широкому подходу к родной культуре советские
издания не способствуют. Хроника — не исключение. Даже лег­
ких упоминаний про российское Зарубежье и его связи с куль­
турной жизнью в СССР, если это не горьковский восторг изда­
лека и не возвращение А.Н.Толстого, — ждать от нее и не
приходилось.
402

*

*

*

Временные рамки Хроники, казалось бы, не требуют ком­
ментариев: привычное начало отсчета — 25 Октября. Но при­
емлем ли этот нуль-пункт хронологической шкалы для иссле­
дований отечественной культуры?
Реформа русского правописания, провозглашенная Наркомпросом от имени советской власти, явилась итогом тринадца­
тилетней работы академиков-языковедов и была подготовлена
А.А.Мануйловым в бытность его министром народного просве­
щения Временного правительства: потому-то она и удалась, в
отличие от многих скороспелых начинаний «Луначарского»
ведомства.
Сообщения двух томов о девяноста послеоктябрьских на­
родных университетах создают о них представление как о но­
вом, советском слове. Между тем, к Октябрю движение народ­
ных университетов в России уже имело за спиной 20-летнюю
историю. Новая волна в этом движении поднялась после Фев­
раля, — она и продолжилась при большевиках.
Хроника информирует, что Самарский пединститут (надо
бы точное название: педагогический институт Самарского гу­
бернского земства) открылся через три дня после Октябрьской
революции — и, добавим, через день после установления боль­
шевистской власти в Самаре. Открытие состоялось в срок, намеченый до переворота. Так не справедливее ли числить этот
институт в одном ряду с Женским политехническим в Москве,
Географическим в Киеве, Северо-Восточным археологическим в
Казани, Таврическим университетом в Ялте—Симферополе,
консерваториями в Харькове и Тифлисе — в одном ряду с этими
и другими вузами, что в короткий срок и в труднейших
условиях были созданы в 1917 под властью Временного пра­
вительства?
А если отодвинуть начало Хроники лет на 10-12 назад, не
отменяя принципа целенаправленного подбора положительных
фактов? Какой явится нам высшая школа предреволюционного
десятилетия? На несколько страниц выйду из рамок «сборниковского» времени — чтобы потом к нему вернуться.
Вот детали вырисовывающейся картины.
Увеличение вдвое-втрое числа студентов как в целом по
стране, так и в ведущих учебных заведениях.
При сохранении ведущей роли гуманитарного, особенно
юридического, образования — бурное развитие технического,
сельскохозяйственного, экономического («коммерческого»).
403

В Петрограде перед Октябрем — больше 50 высших учебных
заведений. Рекорд побьют — тоже ненадолго — только в начале
30-х гг., когда факультеты превратят в отдельные институты и
в список внесут вечерние комвузы разных районов города.
Досоветская высшая школа — в громадной степени продукт
частной и общественной инициативы. Негосударственной была
половина петроградских вузов.
Около 30 высших женских курсов (ВЖК), открытых в пред­
октябрьские годы (за «пятилетку» до 1906-10 их количество
утроилось), ориентировались на университетские программы,
постепенно получали университетские права и к старым воз­
можностям (медицинское, педагогическое образование) прибави­
ли новые (техническое, сельскохозяйственное, юридическое и
пр.). В большую часть общественных и частных вузов жен­
щин принимали наравне с мужчинами. Государственные плоти­
ны (новый временный запрет на прием женщин в казенные
университеты) не могли сдержать потока, уходившего в не
контролируемые правительством русла. Удельный вес женщин в
составе российского студенчества (в столице — 37,2% в
1913-14 учебном году, а потом, вероятно, еще больше) был од­
ним из наиболее высоких в мире.
Противодействие высшей школы давлению государственной
машины было массовым и гласным. Еще 4 января 1905 появи­
лась записка «Нужды просвещения», подписанная первона­
чально 342 учеными (потом число подписей возросло до 1800):
«По самому характеру своего призвания высшая школа должна под­
готовлять деятелей, сознательно и правдиво относящихся к окружающей дей­
ствительности; между тем, необходимая для осуществления этой ответственной
задачи свобода исследования настолько отсутствует, что даже чисто-ученая
и преподавательская деятельность не гарантирована от административных воз­
действий».
« /.../ в наших высших учебных заведениях установились порядки, стремя­
щиеся из науки сделать орудие политики».
«Целым рядом распоряжений и мероприятий преподаватели высших школ
низводятся на степень чиновников, долженствующих слепо исполнять приказа­
ния начальства. При таких условиях неизбежно понижение научного и нравствен­
ного уровня профессорской коллегии /.../» .
«Наука может развиваться только там, где она свободна, где она ограж­
дена от постороннего посягательства, где она беспрепятственно может осве­
щать самые темные углы человеческой жизни. Где этого нет, там и высшая
школа, и средняя, и начальная, должны быть признаны безнадежно обреченными
на упадок и прозябание»2.

Высшая школа добилась автономии, которая уже в 1906 на­
чала приносить богатые плоды. Стоит только иметь в виду, что
кое-каких свобод тогда не нужно было и требовать: еще в
404

XIX веке университеты вовсю использовали, например, свое
право беспошлинного провоза научной литературы из-за рубежа
без вмешательства цензуры.
Попятные же шаги властей, стремившихся ревизовать
(прежде всего в казенных учреждениях) собственные «временные
правила» от 27 октября 1905, часто не достигали цели.
Закрытая в 1907 лесгафтовская Высшая вольная школа воз­
родилась в 1910 в виде Высших курсов, открытых Н.В.Дмитриевым при Биологической лаборатории П.Ф.Лесгафта.
Протестуя против нарушения университетской автономии, в
1911 свыше сотни профессоров и преподавателей Московского
университета — почти треть общего состава — покинули
университет. И смотрите: ушедшие не только не были изъяты из
общества, но сразу нашли в нем новые точки приложения своих
сил: на собранные подпиской и пожертвованиями 2,5 миллиона
организовали независимый Московский научный институт!
Кругом было открытое сочувствие им, даже чествование. Леденцовское общество помогло П.Н.Лебедеву создать новую лабора­
торию. Университет Шанявского счастлив был принять под свой
кров Н.К.Кольцова, П.Н.Лебедева, П.П.Лазарева, Г.В. Вуль­
фа...
Пожертвования и отчисления в пользу высшей школы росли
и множились.
Пермский университет не возник бы (да еще три факультета
сразу), не отвали ему Н.В.Мешков от своих миллионов.
Общество для доставления средств ВЖК давало Бестужев­
ским курсам около трети их бюджета (1916-17). Материальный
актив Общества еще в начале века перевалил за миллион
рублей. К 1914 Общество, в дополнение к прежним зданиям для
Курсов, построило новое, специально для физико-математичес­
кого факультета (бестужевки и Комитет Общества отдали зда­
ние под лазарет на 1000 коек, взяв на себя его обслуживание).
В 1907 издатель П.П.Сойкин подарил В.М.Бехтереву по его
просьбе средства на строительство Психоневрологического ин­
ститута. Впрочем, к Бехтереву и без просьб стали стекаться
сказочные суммы, когда была объявлена программа будущего
ПНИ: поставив в центр внимания комплексное изучение челове­
ческой личности, он должен был давать слушателям, преимуще­
ственно с высшим образованием, знания по психологии и невро­
логии, причем пол, вероисповедание, неблагонадежность не
должны были мешать поступлению на его учебные курсы (курсы
открыты в 1908 и быстро выросли в Частный университет —
третий официально признанный университет столицы).
405

В 1908 Московская городская дума открыла Университет
им. А.Л.Шанявского. За 1909-17 Университет получил пожертво­
ваний на миллион рублей с четвертью (это не считая двух­
миллионного бюджета Университета).
Завоевав признание, негосударственные институты добива­
лись государственной поддержки. Основанный В.П.Зубовым Ин­
ститут истории искусств быстро прошел путь от библиотеки
по западному искусству в доме 25-летнего графа (1910) к
исследовательскомуинституту (1912) и далее от организации
курсов при нем (1913) к получению прав высшего учебного
заведения (1916). Бюджет нового учебного заведения на 20% со­
ставился из средств его учредителя, на 25% — из средств
учащихся, остальная доля приходилась на казенные субсидии.
Плата за ученье была очень разной, вплоть до символи­
ческой (научно-популярное отделение Университета Шанявского,
хоровые классы Московской народной консерватории). В Психо­
неврологическом от платы за лекции освобождал совет сту­
денческих землячеств, в Бестужевке — Совет профессоров (он
же ежегодно выбирал закрытой баллотировкой лучших слуша­
тельниц, направляемых после окончания ВЖК за границу).
Учреждено было множество именных стипендий. В 1910 Со­
вет профессоров Бестужевки выделил средства для новых 50 сти­
пендий — имени Л.Н.Толстого (такая волна после смерти писа­
теля прошла по всей стране). В государственных вузах были
стипендии, связанные с обязательством службы (на 600 учащих­
ся в Константиновском межевом институте имелось, кроме част­
ных, 100 ведомственных стипендий: требовалось после оконча­
ния 5 лет работать по межевому ведомству); но существовали
и стипендии, не связанные с таким обязательством.
Материальная поддержка студенчества осуществлялась че­
рез повсеместно возникавшие общества помощи нуждающимся
студентам, кассы взаимопомощи, землячества. Объявление
столовой комиссии в Психоневрологическом гласило:
«Как и в прошлом академическом году, беднейшие студенты институ­
та могут пользоваться в столовой бесплатными завтраками и обедами»3.

Плата же за ученье часто была платой за выбор незави­
симого пути: захоти сегодняшний студент составить себе лич­
ный план учебы — он не найдет такой возможности, откры­
вавшейся в былые времена, ни за какие деньги. (Послеоктябрь­
ская бесплатность образования для неимущих шире открыла
им путь в науку на первых порах. Но не способствовала ли
эта бесплатность в будущем более отдаленном — в нашем на­
406

стоящем — понижению места знаний в системе жизненных
ценностей большинства?)
Как бы то ни было, высшая школа становилась все более
доступной. Университет Шанявского, поставивший целью «при­
влечение симпатии народа к науке и знанию», с его отсут­
ствием формальных ограничений для идущих в Университет (ни­
каких свидетельств и проверок: основной контингент — подго­
товившие себя самообразованием), с разными группами его
научно-популярного отделения (за 4 года давали знания в объеме
средней школы или за 2 года готовили к учебе на академи­
ческом отделении: прообраз рабфаков, никогда не превзойден­
ный ими), с вечерними занятиями (чтобы смогли и работающие)
и постепенным снижением платы за лекции (целью была полная
ее отмена), — это наиболее известный, но далеко не единствен­
ный пример демократизации состава высшей школы.
На Петроградских (Бестужевских) ВЖК в 1912 дочери дво­
рян, военных и гражданских чинов составляли чуть больше
трети всех курсисток.
«Каждый, кто имел соприкосновение с Московским университетом, хорошо
знает, что главная масса его студентов набирается из недостаточных слоев
нашего общества. Распределение наших студентов по сословиям прямо показы­
вает, что не вершины нашего общества. доставляют основной контингент
университетских питомцев» (А.И.Чупров, 1907)4.

Взаимная несхожесть дооктябрьских университетов и инсти­
тутов была связана как с накоплением традиций (Александров­
ский лицей, Лазаревский институт), так и с новыми разнообраз­
ными поисками в условиях автономии высшей школы, демокра­
тизации ее порядков, гласности, широкой частной и обществен­
ной инициативы: вузы создавались, например, Докучаевским
почвенным комитетом, Императорским обществом востокове­
дения, Товариществом инженеров в Петербурге, Саратовским
санитарным обществом, Донским обществом содействия высше­
му женскому образованию, Фребелевскими обществами и т.д.
Среди многих находок и поисков предреволюционной выс­
шей школы можно назвать предметную систему, которая с
1906 начала вытеснять прежнюю курсовую систему с ее обя­
зательной последовательностью, стандартными сроками уче­
ния: уменьшалось число обязательных предметов, давалось пра­
во посещать лекции по любым предметам и по тем же пред­
метам подвергаться экзаменам, предоставлялась свобода в
последовательности выполнения учебного плана, вводилось сво­
бодное расписание без контроля посещаемости. При наличии
407

рекомендованных циклов слушатель получал право составить
свой цикл — свою личную программу учебы в высшей школе.
Создавались институты, одновременно и в равной степени
научно-исследовательские и учебные (Психоневрологический,
Институт истории искусств).
Появились новые профили подготовки (библиотечно-биб­
лиографический, кооперативный, история искусств), новые ком­
бинации специальностей (школьные руководители, эксперты,
педагоги и школьные врачи в Педагогической академии Лиги
образования), новые принципы построения учебных планов: на
Высших курсах при Биологической лаборатории П.Ф.Лесгафта
и в Частном Петроградском университете отважились предва­
рить специальное (как гуманитарное, так и естественное)
образование двумя годами широкой подготовки, обнимающей
гуманитарные и естественные науки и помогающей самопозна­
нию и самоопределению студента; на специализированных сле­
дующих курсах Частного университета при ПНИ перед профес­
сорами ставилась задача не излагать «весь предмет», а зна­
комить слушателей, приобретших общее развитие и навыки
работы, с основными проблемами науки. Бехтеревский универ­
ситет ставил перед собой цель «подготовлять не рабов, по
рецепту господствующего строя жизни, а настоящих хозяев
этой жизни»5. Одновременно делалась попытка вернуть универ­
ситетскому преподаванию изначальное, давно забытое единство
— и тем вооружить университетских питомцев против дегумани­
зирующих тенденций дифференцирующегося, профессионально
сужающегося знания.
Активно поощрялось получение второго или третьего выс­
шего образования, что поднимало уровень ведущего ядра ин­
теллигенции и отвечало перспективным запросам наступившего
века с его точками бурного роста знания на стыках наук. Обла­
дателей дипломов зачисляли в первую очередь, освобождали от
конкурсных экзаменов, принимали на 5-й семестр. Только их
набирал Педагогический институт им. П.Г.Шелапутина. Он был
невелик, этот институт, — выпускников его, ежегодно собирав­
шихся на педагогический съезд, не набралось много за несколь­
ко предреволюционных лет. Но такие вот горстки поднявшихся
выше среднего высшего, думавших, искавших, разъезжавшихся
для повседневного труда и съезжавшихся для споров людей
действовали в разных сферах культуры и собирались в разных
местах страны.
Студенты имели свои издательства для выпуска учебников,
руководств, студенческих «Известий» (например, в бывшей Пет­
408

ровке). По их желанию вводились новые курсы (украинский
язык и литература, древнееврейский язык в Бестужевке). Круп­
нейшие ученые становились во главе научно-исследовательских
поисковых студенческих групп (кружок Н.Е. Жуковского по про­
блемам воздухоплавания в Московском техническом училище).
Студенческие организации и кружки мыслились необходимым
элементом системы Частного Петроградского университета.
Тенденции развития высшей школы проступают отчетливо.
Тенденции эти были присвоены, искажены или пресечены но­
вой властью. И вот перед нами Хроника — очередная попытка
рассмотреть развитие нашей культуры, начисто отрубив до­
октябрьское прошлое...
*

*

Для авторов Хроники сообщение о событии важнее самого
события, а решения важнее, чем их реализация. Заметок типа
«Сообщается о...» столько, что временами Хроника культур­
ной жизни превращается в Хронику сообщений печати о
культурной жизни (август 1934: 22 заметки из 38; октябрь
1937: 17 из 34). Постановление Наркомпроса о преобразовании
петроградских вузов принято 2.08.1919, а опубликовано 17.08.
1919. В Хронике — только вторая дата. Вообще Хроника
без всякой системы сообщает то о принятии очередного поста­
новления, то о его публикации. Почти никогда, даже в при­
мечании, не приводятся обе даты, что было бы крайне инте­
ресно, ибо период скрытого существования партийных решений
в какой-то степени характеризует закулисную, тайную орга­
низационную работу.
Еще пример. На международный съезд должны были ехать
Н.К.Кольцов, Ю.А.Филипченко, В.В.Бунак. Наркомпрос не про­
пустил Филипченко. Потом не поехал и Кольцов: куда ж ему,
если он недавно из заключения и свободен, можно сказать,
условно (определенного приговором срока — не отсидел).
В Хронике, под датой 10 июля 1924 (обратите внимание на
месяц!): «Постановление Наркомпроса о командировке на Меж­
дународный съезд антропологов и евгенистов (Прага, 14-20
сентября 1924 г.) профессоров Н.К.Кольцова и В.В.Бунак»
(второго, сделав его фамилию несклоняемой, составительница
превратила в женщину).
Или еще. Под датой 19,февраля 1919 читаем: «Сообщается
о предоставлении 100 ученым Петрограда красноармейских
пайков». Открыв указанный источник6, находим весьма своеоб­
409

разный комментарий. Оказывается, еще 5 октября 1918 С.Ф.
Ольденбург доложил Общему собранию Российской Академии
наук о письме, посланном им Луначарскому, где он писал о
тяжелом продовольственном положении ученых. 19 февраля —
это дата, стоящая на отношении Отдела ученых учреждений
и высших учебных заведений Наркомпроса. В этой бумажке
и «сообщается» А.П.Карпинскому в Петроград о выделении
пайков. Требуется еще собрать совещание из представителей
всех отраслей науки, чтобы наметить п р е д п о л а г а е м ы й
список, кому это право предоставить: ученых в столице — много
больше. Лишь 5 марта список этот перешлют Луначарскому для
окончательного утверждения (на основе классового подхода) —
когда же и без того запоздавшая милостыня 19 февраля дойдет
до погибающих? Когда самое голодное и холодное время оста­
нется позади? Об ученых, вымерших за это время, Хроника
молчит.
* * *
Культура издания, научная точность Хроники могут быть обрисованы
следующим образом:
Ученому А.Г.Дояренко дважды приписана фамилия Доярченко; математику
Я.В.Успенскому присвоены инициалы историка Ф.И.Успенского; у физиолога
A. А.Ухтомского откуда-то взялись инициалы Л.А., у Б.З.Шумяцкого — Б.М.,
у Р.П.Эйдемана — Р.Н. Младший из «Серапионовых братьев», писатель
B. С.Познер перепутан с наркомпросовцем В.М.Познером.
Под 4.05.1927 академиками названы Л.С.Берг (тогда член-корр.),
Л.Я.Штернберг (член-корр.), П.М.Никифоров (станет член-корром в 1932),
П.Ю.Шмидт (зоолог, работавший в АН, но членом ее не ставший). Н.Я.Мар­
ра, академика с 1912, один и тот же составитель считает то членом-корреспондентом (23.09.1926), то академиком (8.02.1927).
Удмуртская АО, преобразованная в АССР в декабре 1934, досрочно
именуется автономной республикой (5.11.1933, 19.06.1934). Под 5.07.1922 фигури­
руют, наряду с автономными, таинственные «независимые республики», «входя­
щие в РСФСР».
Когда в тексте речь идет о театре им. В.Э.Мейерхольда — это упоминание
не выносится в указатель имен; будто постановки в его театре (напр., со­
общение 3.06.1931), отказ Совнаркома в выдаче дотации театру (сообщение
23.09.1928) и даже приказ о ликвидации театра (сообщение 8.01.1938) не имеют
никакого отношения к самому Мейерхольду.
Заповедник Аскания-Нова упоминается в пяти заметках (3.04.1919, 8.02.1921,
10.03.1922, 4.07.1922, 26.08.1928) — в географических указателях находим
отсылку к двум. В тексте, начиная с 1939, часто речь идет о Западной Бело­
руссии — в указателе этого региона нет. Географический указатель неодно­
кратно называет через запятую два-три названия, подавая их как разные имена
одного объекта. Но часто они сильно расходятся в территориальном отношении
(напр., Ивановская область и Ивановская промышленная область). Задача об­
ратного согласования текста с указателем, видимо, не вставала. Иначе позабо­
тились бы, например, о том, чтобы, отталкиваясь от названия «Иваново-Возне­
410

сенск» в указателе, читатель натыкался и на заметку про декрет об учреждении
там политехнического института (декрет 10.08.1918 издан в Москве — и
Хроника считает событие сугубо московским).
Предметно-тематический указатель не выделяет многих понятий (авторское
право, профессура, цензура), проблем (беспризорность, экологические пробле­
мы), учреждений (Большой театр, Эрмитаж, РАНИОН), которые в какой-то сте­
пени затронуты текстом. Не выделены отдельные национальные культуры, а
общая рубрика «Национальная культура» из 1490 страниц основного текста
двух томов перечисляет нам 1322 страницы!
Вспомогательный аппарат книг мог пригодиться авторам как средство до­
зировки и контроля. Но к читателю он не обращен. Трудно отделаться от
впечатления, что этот «научный» аппарат — не для того, чтобы с ним работать,
а для придания солидности томам.
Ни полноты, ни надежности в Хронике нет. Однако она претендует на
законченность, нормативность, этапность:
«Предпринимая подготовку хроники «Культурная жизнь в СССР», сектор
истории советской культуры Института истории СССР Академии наук СССР
рассматривает ее как один из этапов на пути создания фундаментальной научной
истории советской культуры» (I, 10);
«Собранные в Хронике материалы / . .. / могут стать основой для фундамен­
тальных конкретно-исторических и социологических выводов» (II, 8).

2

Высшая школа — одна из сквозных тем Хроники. Если
не учитывать сообщений о комуниверситетах и им подобных
заведениях, то прямое отношение к ней имеют примерно 800
заметок в двух томах: больше в первом.
Среди сюжетов, которых эти 800 заметок избегают, — реак­
ция высшей школы на Октябрьский переворот:
«Группа фанатиков и темных дельцов, захватив накануне Учредительного
Собрания власть с помощью обманутой ею вооруженной толпы, / . .. / ведет нас
к измене союзникам и к заключению предательского сепаратного мира. Обманно
обещали они истомленному нескончаемой войной и жестокой нуждой народу не­
медленный мир и братство народов /.../» 7.

Это — из резолюции Совета Харьковского университета,
которая принята единогласно 20.11.1917 в заседании, созванном
в полном составе профессоров и преподавателей. За нее едино­
гласно проголосовали Советы всех шести других высших учеб­
ных заведений Харькова. Подобным образом по всей стране
высшая школа откликнулась на Октябрь.
Хроникой скрыт также массовый и упорный характер даль­
нейшего сопротивления высшей школы — не только профессо­
ров, но и студентов (не исключая и пришедших по первоначаль­
ным новым правилам детей рабочих), «волчьими глазами» (по
411

выражению Луначарского) смотревших на большевистскую
власть.
27.02(12.03)Л918 Моссовет постановил закрыть московские
вузы и эвакуировать учащих и учащихся. Ответом были решения
сходок «не придавать никакого значения» этому распоряжению,
а 1(14).03.1918 экстренное общее собрание старостатов шести
крупнейших московских вузов решило:
«Считать декрет Президиума Совета недопустимым вмешательством в об­
ласть автономии высшей школы, а потому совершенно его игнорировать, ни в
какие отношения с представителями Советской власти не входить»8.

На втором всероссийском совещании по университетской ре­
форме в сентябре 1918 профессора вновь отказались от сотрудни­
чества. Их позиция, как рассказывал М.А.Рейснер, сводилась
к следующему:
«Оставьте нас в покое, нам не нужны ни советское государство, ни
ваши пролетарские интересы, ни социальная революция»9.

В течение нескольких лет в высшей школе господствовало
убеждение, что большевикам не удастся добиться своего:
«Пусть старается власть — ей не задушить свободной студенческой мысли!
Наши традиции вечны, не ей их разбивать... Автономию высшей школе! /.../
Через головы Луначарских, Покровских и им подобных, мы создадим ту школу,
которую хотим мы, а не они!»10.

Эти слова своего товарища, докладывавшего осенью 1920
о студенческом движении, студенты Петроградского университе­
та встретили овациями. Выступившему большевику тогда не
дали говорить. И, когда зал опустел под звуки «Гаудеамуса»,
трое первых университетских коммунистов одиноко спуска­
лись по лестнице.
А 24.02.1921, когда в ответ на сокращение пайка Трубочный
завод первым в Петрограде бросил работу и вышел на улицу,
к рабочим присоединились студенты (там, на Васильевском
острове, — университет и Горный институт).
Хроника рискнула упомянуть забастовку в московском
Высшем техническом училище весной 1921 (I, 268), но скрыла
участие студентов и истинную причину. А было так. И.А.Ка­
линникова выбрали в ВТУ ректором на два учебных года —
1920-21 и 1921-22. В конце первого года, вскоре после приня­
тия Наркомпросом «Устава О.Ю.Шмидта» (2.03.1921, Хроникой
проигнорирован), отводившего профессуре чисто исполнитель­
скую роль, Главпрофобр заменил Калинникова и все правление
412

ВТУ назначенной «тройкой». Калинников не подчинился и пере­
нес приказ об увольнении на заседание Совета училища.
«Совет училища единодушно вынес в виде протеста решение прекратить
ведение учебных занятий в училище, — вспоминал подсудимый Калинников в
правдивом месте своего монолога на процессе «Промпартии». — Небывалое в
жизни высшей школы событие — прекращение занятий всей профессорскопреподавательской коллегии — вызвало быстрое сочувствие студенчества. Сту­
денты после выступления представителей Совета единодушно поддержали
профессорскую коллегию и прекратили учение, объявив забастовку до восста­
новления меня в должности ректора»11.

Это было время Кронштадта, и Политбюро 14.04.1921 ре­
шило на время отступить (тайные решения и секретные пред­
писания Хроника предпочитает не припоминать): назначение
«тройки» отменено, приказано подготовить новый устав высшей
школы. 27.06-2.07.1921 предложили конференции очередной ва­
риант устава, он встретил новую оппозицию профессуры. Но за
время летних отпусков большевики сумели нанести решающие
удары и решились опубликовать новый устав в виде декрета
2.09.1921 — «Положения» о высших учебных заведениях. Со­
противление, однако, еще не было сломлено до конца: в но­
ябре 1921 в Московском институте путей сообщения студенче­
ская сходка провалила коммунистических кандидатов; в декаб­
ре 1921 в Петроградском агрономическом институте по озна­
комлении с «Положением» постановили: принять к сведению,
что такое существует, но жить продолжать по-старому (едва
окончится учебный год, этот вуз сольют с другими)...
С мощным, но партийно разобщенным студенческим движе­
нием, равно как и с сопротивлением профессуры, власть суме­
ла справиться, но грешно про них забывать. В рамках Хро­
ники для начального освещения этой темы хватило бы десят­
ка приведенных нами примеров, имеющих точные хронологи­
ческие привязки и взятых из открытой советской литературы.
(Примечание. Высшая школа сопротивлялась не только потому, что не хоте­
ла подчиняться и опускаться. У профессуры, конечно, отыщем боязнь рас­
статься с насиженным местечком и с атмосферой келейности, привычку к заста­
релым формам, кастовость. А студенческое требование особых для себя пайков,
как это было в Московском университете во время забастовки при уже
начавшемся общем голоде в 1921, покажется нам барским. От такого не от­
махнуться, но сейчас не о том речь. Выделяем, думается, главные мотивы
борьбы.)
*

*

*

Несколько примеров, касающихся не затронутых Хроникой
методов воздействия на высшую школу:
413

11.09.1918. На следующий день после взятия Казани
(часть профессоров и студентов ушла с белыми) все наличные
члены ученого совета Казанского университета приглашены в
ЧК, где с каждым проведено собеседование — главным
образом, о задачах высшего образования в новых условиях12.
21.09.1918. Государственная комиссия по просвещению при­
няла постановление о назначении политических комиссаров во
все высшие учебные заведения. Их рассылали для «революцион­
ной перестройки» высшей школы по крайней мере до конца
1921. Одному такому комиссару специальным предписанием
Наркомпроса предоставлялось
«право отмены постановлений факультета, а также дача распоряжений, ко­
торые должны выполняться всеми служащими на факультете под страхом
ответственности перед революционным трибуналом в случае сопротивления или
отказа выполнять предписание»13.

23.10.1918 по докладу М.Н.Покровского принято поста­
новление Наркомпроса о закрытии юридических факультетов
ввиду «полного несоответствия» их учебных планов «потреб­
ностям советских учреждений». Аналогичные решения коснутся
исторических и филологических факультетов. Все эти факульте­
ты, еще не ликвидированные окончательно, с января 1919 уже
будут носить клеймо «бывших».
18.12.1918 «Правда» призвала поскорее ликвидировать уни­
верситеты. Примерно в то же время М.Н.Покровский обозвал их
«самым архаичным типом школы»14.
1.01-15.02.1919: в связи с всероссийским конкурсом отстав­
лены от работы все профессора и преподаватели высшей школы.
Временное прекращение работы университетов.
4.02.1919 — учреждение Государственного Ученого Совета
(ГУС) для проведения «реформы» высшей школы (позже ее назо­
вут революцией). ГУ Су будет присвоено отнятое у профессор­
ских коллегий право выбора новых профессоров данного вуза.
7.07.1919 постановлением Наркомпроса распущены все сту­
денческие старостаты. Решающее представительство в универси­
тетских Советах прямо передано «красным студентам»: так оно
проще, чем вербовка фиктивных студентов на заводах Замоскво­
речья с единственной целью — получить большинство в старостате Московского университета.
20.09.1920 Наркомпрос утвердил положение о Временном
президиуме Московского университета. В связи с этим будет
распущен Совет университета во главе с М.М.Новиковым —
последним выборным ректором его. Зоолог Новиков потом,
414

после ареста, будет выслан за границу осенью 1922. Его
судьбу эмигранта разделят сотни российских профессоров (даже
в 1931, когда многие поумирают, а кое-кто вернется, их там
насчитают не меньше 150-ти).
Еще один способ захвата власти — создание ревкомов, без
согласия которых ректор не мог выпустить ни одного рас­
поряжения. Так, в ноябре 1920 ничтожная по численности ком. мунистическая ячейка Петроградского лесотехнического решила:
сформированный ею ревком считать «высшим и единственным
контрольным, политическим и административным органом ин­
ститута»15.
Весной 1922 была сделана попытка провести массовую
чистку студентов («перерегистрацию»). Практических резуль­
татов она не дала никаких, кроме суматохи и временного
прекращения всяких серьезных занятий.
В 1924 ее провели более успешно под названием «академичес­
кой проверки». Эта последняя затронута Хроникой, но опятьтаки без указания смысла и причин. Причины же той чистки
объяснялись «огромной засоренностью студенчества классово
чуждыми элементами» и «возможностью мелкобуржуазного пе­
рерождения» (заодно исключали «вечно обучающихся» — окон­
чивших 2-3 вуза). В докладе Ленгубкома целью чистки было
прямо названо «освобождение от оппозиционности». В МГУ по­
сле чистки студентов стало вдвое меньше.
Осенью 1922 был распущен Объединенный совет высших
учебных заведений в Петрограде, образовавшийся в декабре
1918 как организационный центр защиты автономии высшей
школы.
Про изменения в бывшей Петровке М.Н.Покровский докла­
дывал весной 1924 так:
«То, что Тимирязевская Академия отстала, в значительной степени объяс­
няется тем, что старый Наркомзем противился всякой серьезной чистке
профессуры. Только в последнее время мы произвели чистку и отстранили от
преподавания Железнова, который там насаждал крестьянскую идеологию,
Чаянова, который был там царем и богом, и т.д., и т.д. / .../ Сейчас там
работают люди из Института красной профессуры. А самое ценное то, что во
главе этой Академии стоит самый наш советский ректор, который вообще есть
в СССР, — проф. Вильямс, который хотя и не коммунист, но вполне наш, гово­
рящий на нашем яз^ке,. нашими словами, искренне преданный нам /.../» 16.
*

*

*

Аресты, высылки, расстрелы...
Вот имеющее отношение к высшей школе дело «Петроград­
ской боевой организации» летом 1921.
415

Согласно версии ЧК, в ПБО входили группы: офицерская,
профессорская и кронштадских моряков. Заговорщики готовили
«кровавый переворот к концу августа — началу сентября»17
под преступными лозунгами «Вся власть народу» и «Всеобщее
избирательное право с прямою, равною для всех и тайною
подачею голосов». Во главе ПБО — проф. В.Н.Таганцев, а еще
в «профессорской группе» — Д.И.Шаховской, Н.И.Лазаревский,
М.М.Тихвинский, К.Д.Туманов, С.А.Ухтомский, В.М.Козлов­
ский. Профессоров здесь набирается трое, но объявлено без
дальнейших имен, что «профессора, инженеры и преподаватели
входили в организацию в числе 19 человек»: выражение «про­
фессорская группа» выбрано, видимо, для пущей целенаправ­
ленности.
Н.И.Лазаревский — специалист по русскому государствен­
ному праву. Его объявленная вина: «подготовлял к моменту
свержения Советской власти проекты по целому ряду вопросов,
как то: а) формы местного самоуправления в России, б) о судь­
бе разного рода бумажных денег (русских), в) формы восстанов­
ления кредита в России». Но, может быть, он еще больше был
виноват в том, что являлся проректором Петроградского
университета, фактически уже исполнял обязанности ректора и,
пользуясь поддержкой профессоров, преподавателей и студентов
(выборы ректора происходили по этим трем куриям), мог в
этой должности утвердиться. Борьба за пост ректора ПГУ после
расстрела Лазаревского продолжалась до середины 1922, когда
это место наконец занял Н.С.Державин, разделявший все основ­
ные положения советской «реформы» высшей школы. (Профес­
сорско-преподавательскому составу ПГУ в 1921 содержание не
выплачивалось с июля по сентябрь.)
М.М.Тихвинский был едва ли не крупнейшим химикомнефтяником страны. Еще в феврале 21-го Ленин собирался по­
сылать его руководителем группы спецов в Баку.
Тихвинский — давний противник старого режима. В 1911 он
ушел из Киевского политехнического, когда там разыгрались
события, аналогичные тем, что произошли в Московском уни­
верситете. Выбранный после этого в Петербургский техноло­
гический, он не был утвержден — и стал главным химиком
«Товарищества бр. Нобель»; к профессуре же (в Технологичес­
ком и Горном) смог вернуться только после падения царизма.
Он старый социал-демократ, член группы «Освобождение тру­
да». В киевские времена поддерживал близкие связи с боль­
шевиками. За него просило Русское физико-химическое общест­
во. Расстрелян вместе с Таганцевым и Лазаревским.
416

Расправа над «ПБО» была удачно приурочена к началу
учебного года: список 61 расстрелянного «заговорщика» (в их
числе — 5 студентов) «Петроградская правда» поместила 1 сен­
тября. На другой день как раз и появился подписанный Лени­
ным декрет «О высших учебных заведениях РСФСР (Положе­
ние)», целью которого было похоронить автономию высшей
школы.
« /.../ Ленин, это живое воплощение пролетарской диктатуры, не выносил и
мысли о каких бы то ни было буржуазных автономиях, самое слово это было
беспощадно изничтожено в тезисах о высшей школе, которые пишущий эти
строки докладывал в политбюро /.../» .
«Великим сердцеведом был покойный наш вождь — и глубоко проникал в
природу буржуазного человечества. Мудрый консерватизм Ильича спас высшую
школу от разгрома»18.

У гидры высшей школы до поры до времени отрастали
новые антикоммунистические головы. Приходилось вновь и
вновь их отсекать.
...В ноябре 1918 в Вологде явился к большевистскому се­
кретарю П.А.Сорокин и заявил, что он решил прекратить борь­
бу с советской властью и отдаться науке. Направили его в
Губчека, где арестовали, но не расстреляли. Выпущенный на
волю, Сорокин в 1919 был выбран профессором Петроградского
университета. И вот что слышали студенты из его уст
21.02.1922:
«Задача возрождения России падает на Ваши плечи, задача — бесконечно
трудная и тяжелая. / .../ Огромная трудность ее усугубляется еще тем, что Вы
оказались на великом распутьи, без путей, дорог и спасительного плана./.../ Мы
все сейчас похожи на людей, ошарашенных ударом дубины, заблудившихся и
ищущих, страстно и горячо, до боли, до исступления — нужного до смерти вы­
хода. Ищем, тычемся туда и сюда, подобно слепым щенятам, но темно кругом.
А история не ждет, она ставит ультиматум; /.../ бьет двенадцатый час
нашей судьбы и решается наше: быть или не быть. /.../
Первое, что Вы должны взять с собой в дорогу, — это з н а н и е , это
чистую
н а у к у , обязательную для всех, кроме дураков, не лакейст­
вующую ни перед кем /.../. Не берите суррогатов науки, тех ловко подделан­
ных под нее псевдознаний, заблуждений, то «буржуазных», то «пролетарских»,
которые в изобилии подносят Вам тьмы фальсификаторов. /.../
Второе, что Вы должны взять с собой, это л ю б о в ь и в о л ю к п р о и з ­
в о д и т е л ь н о м у т р у д у — тяжелому, упорному, умственному и физи­
ческому. / . .. / Мир не зал для праздношатающихся, а великая мастерская /.../.
История не терпела и в прошлом праздных тунеядцев; рано или поздно она
сбрасывала их в кучу ненужных отбросов. Тем более не терпит их она теперь и
особенно среди нас: «не трудящийся да не ест» — таков ее жестокий и
безусловный ультиматум. / .../
Но мало и этого. Нужно запастись Вам еще и другими ценностями. В ряду
их на первом месте стоит то, что я называю р е л и г и о з н ы м о т н о ш е н и ­
ем
к ж и з н и . Мир не только мастерская, но и величайший храм, где
417

всякое существо и прежде всего всякий человек — луч божественного, непри­
косновенная святыня. / .../ Пора усвоить и другое; одно насилие никогда не уско­
ряло движения к далеким вершинам идеального. Вместо ускорения оно лишь
замедляло его. / .../» ,9.

Уже 12.03 Л 922 Ленин (правда, по другому поводу) выражает
желание «препроводить на Запад» «некоего г.Сорокина». Но
надобно размахнуться пошире: в сбор сведений, в просмотр не­
коммунистических изданий для отбора кандидатов на высылку
включается ГПУ и все Политбюро. П.А.Сорокин — с самого на­
чала в списке «законнейших кандидатов».
По Хронике получается, что арестовано и выслано 34 чело­
века из Петрограда (I, 365). По сообщению указанных Хро­
никой источников, из Петрограда, Москвы и Киева в августесентябре 1922 ГПУ выслало частью в северные губернии, частью
за границу 160 человек; мотивы изложила «Правда» 31 авгу­
ста (!), уверив, что среди высылаемых «почти нет крупных на­
учных имен». На самом деле, выслано было гораздо больше — и
из многих городов. В октябре 1922 из Одессы пишут:
«Значит, и в Петербурге преследований не меньше здешнего. У нас много
тревог было вследствие многочисленных арестов и высылки за границу
профессоров без предъявления определенных обвинений».

...Ташкент. В.Ф.Войно-Ясенецкий, возглавив кафедру на ме­
дицинском факультете Туркестанского университета, принял
священство. Остался зав. кафедрой, читал лекции, вел опера­
ции. Помнят диспуты в огромном зале ташкентского театра
«Колизей» — и как однажды Войно-Ясенецкий говорил, что шел
он сейчас мимо обезглавленной церкви, заклеенной красными
плакатами, и это напомнило ему головы, падавшие в крови с
гильотины. Из Ташкента Войно-Ясенецкий и пошел в 1922 в
первую свою ссылку...
*

*

Не сомневаюсь: соберут под выразительной обложкой до­
кументальные свидетельства о мытарствах российской профес­
суры после Октября.
...Официальная бумага. Исходящие данные: «НКП. Петро­
градская комиссия по улучшению быта ученых. Президиум.
4 мая 1920 г. №517, г.Петроград». Кому: «В Комиссариат
Просвещения, отдел высших учебных заведений и научных
учреждений». Подписано Максимом Горьким:
418

«Простое статистическое сопоставление показывает, что ни одна страна,
ни один город на земном шаре никогда еще не переживали такого превышения
смертности, как пришлось пережить Петрограду истекшей зимой, и что не более
одной пятой этого превышения приходится на заразные болезни, и следователь­
но 4/5 должно быть отнесено на счет условий существования.
Петроградский университет наук потерял за эту зиму во много раз более,
чем терял он при нормальных условиях за год.
Правда, ценой этих смертей, пришедшихся, главным образом, как раз на тот
период, когда с одной стороны выдача жалованья была задержана на полмесяца,
а морозы достигали наибольшего напряжения, был приобретен паек для
ученых»20.

К этому отрывку из горьковского письма добавим — в каче­
стве продолжения — несколько неопубликованных выдержек от­
туда же:
«Паек, если бы ученые съедали его в одиночку, не делясь с семьей,
конечно, позволил бы каждому из них поддержать свой status quo, но едва ли
одним пайком могут быть восстановлены силы расшатанного организма».
«Поэтому облегчение выезда профессоров и преподавателей в сопровожде­
нии ближайших к ним лиц в соседние государства» помогло бы «успешно
оправиться от последствий гражданской войны»; «от благоприятного реше­
ния» этого вопроса «зависит жизнь многих наших ученых и судьба нашей науки».
«Сведения, доходящие из-за границы о положении там русских эмигрантов,
из которых многие уже стремятся вернуться в Россию и возвратились бы,
если бы им было обещано, что они не будут преследоваться за эмигрирование,
не раполагают интеллигенцию к усилению эмиграции».

Иллюзии Горького разделялись в это время Объединенным
советом высших учебных заведений, как о том свидетельствует
неопубликованное обращение Совета в Комиссию по улучшению
быта ученых (КУБУ):
«При повторных наступлениях и отступлениях белых / . .. / некоторые из лиц
учебного персонала /.../ следовали за /ними/, по большей части поддаваясь
чувству страха и опасения за свою судьбу и возможные репрессии. / .../
В настоящее время доходят известия, что многие из этих лиц желают вер­
нуться в пределы Советской России, если только им не будет угрожать
взыскание за самый факт эмигрирования. При весьма ощутительном недостатке
ученых сил в России / .../ было бы в интересах государства принять меры к
облегчению возвращения этих лиц».

Петроградская КУБУ 4.05.1920 «вполне присоединяется» к
этой просьбе Объединенного совета, не предполагая, что новый
голод и новая волна эмиграции — впереди.
...Из частного письма (декабрь 1920):
«Так тяжело всем живется, особенно в Москве и Петрограде, что все думаем
об вас, как вы переносите эту зиму. Слухи и вести, получаемые из Петрограда
от приехавших и из писем, впрочем, неодинаковы: одни рассказывают, что в эту
зиму для советских служащих по крайней мере даются пайки, между прочим, и
419

дровами /.../. С другой стороны, академик Соболевский пишет мне, что Петро­
град в сентябре произвел на него удручающее впечатление вымершего города
и что на Невском нельзя купить даже стакана воды. Кроме того, он сообщает о
кончине 29 ноября в Петрограде академика Ив.Сав.Пальмова от разрыва сердца
вследствие того, что собственноручно колол, пилил и таскал дрова на третий
этаж, а в Москве проф. В.Н.Щепкина 3 декабря тоже скоропостижно. / . .. /
A. И.Соболевский пишет, что со смертью В.Щепкина Москва совсем осталась без
славистики /.../. Так много умирает людей нашего круга и возраста, что при­
ходится спрашивать, кто еще остался живым».

...27.08.1920 ректор Первого Петроградского университета
B. М.Шимкевич сообщил начальству: проф. И.А.Ивановский до­
вел до сведения ректора, что Отдел народного образования
Петроградского района предложил ему очистить квартиру для
нужд трудовой школы. Письмо ректора (оно не опубликовано)
кончается так:
«В заключение Университет вынужден обратить внимание на то, что профес­
сора Высшей школы / . .. / будут продолжать жить под постоянной угрозой
выселения, что ныне практически сводится / .../ к полному разорению и утрате
теперь уже не восстановимых вещей. / .../ Наконец, необходимо отдать себе
отчет в том, что всякий человек нуждается в известных моральных условиях
жизни — и прежде всего в неприкосновенности своего жилища, и если к необы­
чайно тяжелым условиям современного / .../ существования прибавляется еще
и удручающая тягостность существования нравственного, то жизнь и работа
станут совершенно невыносимы».

...После того, как у историка Д.А.Корсакова, члена-корреспондента Российской Академии наук, отобрали имение, ему
удалось выхлопотать разрешение перевезти свою библиотеку (он
собирал ее более полувека) в Казанский университет, заслужен­
ным ординарным профессором коего Корсаков состоял. Даль­
нейшее описано в его заявлении на имя Академии наук:
«В марте 1918 председатель Казанского Губернского Земельного Комитета
Иван Иванович Штуцер (несмотря на то, что моя библиотека, насколько
мне известно, считалась в ведении Совета) заблагорассудил перевезти ящики
с книгами в прежнее Дворянское, а ныне переименованное в Казани в Крестьян­
ское собрание. Понадобилась моя библиотека для крестьянской культурно-про­
светительной секции!
Тщетны оказались попытки профессора С.П.Покровского, директора Се­
веро-Восточного Археологического Института в Казани, выхлопотать предо­
ставление моей библиотеки этому инстутуту!
В данное время книги, рукописи, мои лекции, моя частная переписка,
столбцы, царские указы — все это вынуто из ящиков и разбирается библио­
текарем, к счастью, весьма порядочным человеком. В числе рукописей, находя­
щихся среди моих бумаг, имеются между прочим официальные подлинные дела
Казанского Университета, которые уже никоим образом не должны остаться
в библиотеке крестьянской культурно-просветительной секции.
420

Один из комиссаров по народному образованию Емельянов сказал библио­
текарю, что мне могут быть выданы только: переписка и все то, что пи­
сано мною собственноручно; следовательно, многие бумаги, а также и столб­
цы, выдаче не подлежат»21.

...Из писем одесского профессора Л-ва:
И ю л ь 1920:

«Последнее время здесь по ночам производились обыски, и во многих
домах отбирали много вещей. До нашего дома пока очередь не дошла, но мы
все время начеку в ожидании разгрома. Вообще нервы так натянуты все время,
и никто не чувствует себя безопасным. Трудно при таких условиях работать по
своей специальности, и много уходит времени на таскание воды, дров, овощей и
проч. / . .. / Очень печально, что на возможность свидания с родными нет ни­
какой надежды, так как помимо дороговизны всякие переезды запрещены, одним
словом, восстановлено крепостное право для всех сословий».
А в гу с т 1920:

«Теперь ясно, что нам никогда не удастся свидеться, ибо узел русской
ужасной действительности затягивается все туже».
М арт 1921:

«Вполне согласен с твоим замечанием относительно полной беспросветно­
сти и почти невозможности умственной, научной и художественной работы.
Иногда как будто откуда-то проглянет луч надежды на лучшее будущее, но
через день или два это обычно оказывается фантазией, к которой особенно
склонны одесские жители. Во главе высшей школы стоят какие-то безусые
недоучившиеся мальчишки, которые в тайне от профессоров совершают какие-то
вновь задуманные ими преобразования, а профессора сведены на степень
заводских коней, которых содержат неаккуратно выдаваемыми пайками с пре­
обладанием ячменя, но которых ни о чем не спрашивают и в которых со­
вершенно не нуждаются».
М ай 1921:

«Христов воскресе, дорогие! / . .. / К сожалению, как и о Рождестве, так
и теперь, положение изо дня в день становится тяжелее /.../. Время идет с
ужасающей быстротою, а узел крепостничества затягивается все туже. / . .. / Вот
уже третью Пасху встретили мы под сенью крепкой деспотической власти. Но
если прошлого года барин относился к нам настолько снисходительно,
что не только не закрыл нашу домовую университетскую церковь, но и по­
смотрел сквозь пальцы на устройство крестного хода вокруг церкви по улице и
университетскому двору, то в этом году он приступил к самым энергичным
мерам воздействия на прихожан с целью скорейшего выноса церковного иму­
щества / . .. / и очищения помещения, якобы нужного для устройства какого-то
кинематографа или еще хуже».
Я н ва р ь 1922:

«Здесь никто никогда не знает, сколько и когда заплатят; введенные
здесь новые ставки увеличенного содержания свелись к нулю, так как выплачи­
вается соответственно необычайно быстро растущей дороговизне гораздо
меньше, чем полгода назад: напр., за октябрь никак не могут удовлетворить пол­
ностью в течение двух месяцев и дают такие крохи, что при существующих це­
421

нах едва хватает на прожиток двух-трех дней. / .../ Мы проживаем и проедаем
все не только свое, но и чужое имущество, хотя и с согласия владельцев,
вследствие чего наш долг растет /.../. Личный же наш заработок /.../
невелик, так как благодаря своей специальности, не пользующейся уважением
нынешних властей, имею очень мало лекций /.../» .
Д ек а б р ь 1922:

«Вообще, похоже на то, что наука у нас доживает последние дни. Высшая
власть разрешает науку лишь постольку, поскольку она приложима к педагогии и
технике».

*

*

Старая высшая школа, конечно, была очень далека от
совершенства. Догматизм, школярство, элитарность не с новой
властью родились. И перед революцией в практике высшей
школы — секретные аттестации, свидетельства о благонадежно­
сти, протекции, недопущения, национальные ограничения, пу­
стопорожние «реформы». И все же: имея изъяны, предоктябрь­
ская высшая школа была достаточно гибкой и разносторонней,
обладала внутренним самодвижением, имела ряд центров миро­
вого класса, способных послужить опорными образцами для
развертывания ее вширь («рассадниками передового опыта»,
по нашему словоупотреблению).
К этому наследству прибавилось множество вузов, возник­
ших после Октября. Среди нихбыли карликовые, не обеспе­
ченные ни оборудованием, ни кадрами (Хроника вспомнила,
например, Северодвинский университет в Великом Устюге, про­
живший один 1920-21 год), но были начинания успешные,
обещающие — в том числе (но не только) и на некоммуни­
стических окраинах России в годы гражданской войны.
Как распорядилась юная власть всем этим богатством?
В Александровском лицее попытались открыть пролетар­
ский политехникум (постановление отмечено Хроникой: 30.05.
1918). Здание и библиотеку не захотели передать Институту
социологии, о создании которого безрезультатно хлопотала
Академия наук. Кончилось все организацией приемника для пи­
терских беспризорников.
В закрытом Катковском лицее разместился Наркомпрос.
Имущество рижского политехнического, эвакуированного в
Москву, постарались, вопреки договору, насколько смогли, не
возвращать Латвии, а положить в основу Иваново-Вознесенско­
го института (о первом выпуске инженеров с умолчанием, что
они бывшие рижане, — заметка под 14.10.1920).
422

Аналогично поступили с Юрьевским университетом, на базе
которого открылся Воронежский.
В Нижнем Новгороде летом 1918 упразднили из-за враждеб­
ности профессуры размещавшийся там Варшавский политехни­
ческий институт и Высшие сельскохозяйственные курсы — и
вместо них постановили открыть Нижегородский университет.
Сто лет существовал в Москве Лазаревский институт вос­
точных языков. В его старших (университетских) классах
обязательными предметами были языки: арабский, персидский,
турецко-татарский (для кавказских стипендиатов — еще армян­
ский и грузинский; их, конечно, вправе были изучать и прочие
студенты), плюс русская словесность и т.д. Трехлетний курс
желающие могли разбить на четыре года, прослушав при этом
дополнительно важнейшие юридические науки в университет­
ском объеме и в изложении университетских профессоров; редко
кто отказывался от такой возможности. Рассудили: ни к чему
нам такой институт. Закрыли, открыли вместо него Передне­
азиатский, потом — Армянский, потом — Центральный ин­
ститут живых восточных языков. К 1921 году четырежды транс­
формированный, институт стабилизировался наконец как М о с ­
ковский институт востоковедения.
Педагогический институт им. П.Г.Шелапутина в эпоху
великих перестроек дольше всего продержался в виде Академии
коммунистического воспитания им, Н.К.Крупской. Туда набира­
ли только коммунистов и комсомольцев и делали из них руко­
водящих работников наробраза, политпросветчиков и препода­
вателей общественных дисциплин.
На месте («на базе») Высших курсов П.Ф.Лесгафта открыли
в 1919 Институт физической культуры. А Н.В.Дмитриев, учре­
дитель этих курсов и народного университета для рабочих,
был в послеоктябрьские дни едва спасен от озверевшей улич­
ной толпы, громившей дома богатых, и с помощью друзей
тайно переправлен за границу (там он снова связал свою судь­
бу с народным университетом для россиян).
Все четыре университета на Украине были расформированы
в 1920. В Киеве, едва взяв город у поляков, раздали кадры,
студентов, оборудование университета чуть ли не десятку
учреждений. В Одессе юридический и историко-филологический
факультеты в ходе реорганизации были просто закрыты, а
студенты отпущены по домам. В Харькове закрыли только
юридический, зато дочерние институты перестраивали еще четы­
режды на протяжении года с небольшим. «Физматины» и «гумобины» (физико-математические и гуманитарно-общественные
423

институты), возникшие на развалинах украинских университе­
тов, оказались недолговечны. В Хронике под 10.03.1933 зна­
чится без примечаний постановление «Об организации на Укра­
ине государственных университетов»: будто не о восстановле­
нии речь.
В Петрограде после Октября число студентов стало ката­
строфически сокращаться. К 1.01.1918 их уже было раза в два
меньше, чем годом раньше (в Женском политехническом — в
три с половиной). В следующую зиму в петроградском универ­
ситете осталась ничтожная горсточка студентов дореволюцион­
ного набора. Холод в ту зиму в университете был такой, что
по всему верхнему коридору главного здания шутники проходили
на лыжах. Вузы пустели, и, легко закрывая и переименовывая
их, власти вливали остатки студентов и профессоров в другой
вуз. Имена учредителей частных институтов забывались порази­
тельно быстро.
Петроградский университет и его Педагогический институт,
образованный из бывшего Историко-филологического и влитый
в университет в 1921, вобрали в себя закрытые весной 1918
Высшие историко-литературные и юридические курсы Н.П.Раева (известные до революции еще как Вольный женский уни­
верситет), следующей весной — языковые курсы М.А.Лохвицкой-Скалон (они существовали с 1892 как женские курсы с
трехлетним сроком обучения, но не учитывались в числе доре­
волюционных высших учебных заведений), в августе 1919 —
Второй и Третий Петроградские университеты: бывшие Част­
ный при ПНИ и Бестужевку (2-й ПГУ был при этом расчленен:
его медицинский факультет скоро, если не сразу, выделился
в отдельный институт). В 1920-25 в Университет влились еще
Археологический, Географический, Литературно-художествен­
ный и (на несколько месяцев) Химико-фармацевтический инсти­
туты.
Психоневрологический институт, потеряв свой университет,
едва не погиб совсем. Под 12.01.1921 Хроника передает сооб­
щение о его возрождении в качестве учебного и научного за­
ведения и преобразовании в Психоневрологическую академию.
Но здешнему Педагогическому институту социального воспита­
ния нормального и дефективного ребенка, с его двухлетним
основным общим отделением, исследовательским институтом и
девизом «Через изучение личности ребенка к воспитанию граж­
данина и оздоровлению человечества», — далеко ему все-таки
было до прежнего идеала Нового (в реальном осуществлении —
424

Частного) университета в понимании В.М.Бехтерева и В.А.
Вагнера.
Таврический университет после взятия Крыма переименован
в Крымский им. тов. Фрунзе, но он уже дышал на ладан. Одни
эмигрировали (Н.И.Андрусов, Г.В.Вернадский и др.), другие
вернулись в свои прежние университеты. Голод стал опустоши­
тельным. Попытка Я.И.Френкеля, отбывшего в Петроград в
начале 1921, организовать через Горького помощь бедствующим
профессорам и студентам Крымского университета — заверши­
лась ничем. В 1925 университет скончался. Остался лишь не­
задолго до того основанный педфак, превращенный в самостоя­
тельный институт.
Кажется, последним высшим учебным заведением России из
числа существовавших на добровольные пожертвования был
Петроградский Богословский институт (1920-23). Он оказался на
родной земле последним приютом ряду преподавателей и про­
фессоров Духовной академии и Петроградского университета.
Мы можем поставить его в ряд с другими учено-учебными
учреждениями: цели института были определены как учебные
и исследовательские:
«1) преподавание богословских наук и ведение практических занятий, необхо­
димых для основательного изучения православного богословия и успешного
служения церкви в современных условиях и
2) разработка богословских и церковно-практических вопросов, выдвига­
емых жизнью, и проведение правильного решения их в сознание общества»22.

После репрессий 1922, направленных против духовенства и
профессуры, Институт был обречен.
Невозможным стало несколько позже существование и Ин­
ститута высших еврейских знаний (1918-25, основан как Петро­
градский Еврейский университет), где изучали прасемитическое,
библейское, талмудическое и раввинистическое право, историю
еврейской религии и традиции, экономическую историю еврей­
ства, халдейский язык...
Закрытие вузов после Октября часто проводилось под фла­
гом их реорганизации и нередко (в первые годы) — под убе­
дительным предлогом продовольственных или финансовых за­
труднений. Но во всех случаях это был действенный фильтр для
отбора учреждений и людей. И число таких закрытий измеря­
лось с о т н я м и . Только за 1922-25 годы было ликвидировано
свыше ста вузов.*
*

*
425

Немного подробнее — о судьбе Университета Шанявского.
В феврале восемнадцатого шанявцы еще надеялись:
«Занимая исключительное положение среди высших учебных заведений,
университет имени Шанявского и в будущем останется в искании новых форм
самостоятельно пробивающим вперед дорогу, всегда далеким и независимым от
всякой государственной власти, как бы совершенна она ни была, и бережно
хранящим свои, скромные пока, но особенные, ему лишь одному только
присущие, традиции — свой лик, свой дух...»23.

Примерно тогда приняты последние, кажется, пожертвова­
ния. На академическом отделении и специальных курсах еще
числилось три с половиной тысячи слушателей. Но аудитории
первого курса после Рождества стали редеть. Замерла научная
работа в лабораториях.
В ответ на постановление Моссовета о закрытии вузов совет
старост Университета решил «защищать автономность школы
всеми способами». В Университет нагрянули с обыском. Искали
оружие — не нашли.
Университет размещался на Миусской площади, в здании,
построенном в 1911-12 по конкурсному проекту. Здесь была
система воздухообмена с регулированием температуры, вода и
газ были подведены ко всем лабораториям. Имелась специаль­
ная аудитория для просмотра учетных фильмов. Здание нашли
подходящим для курсов агитаторов и инструкторов, разверты­
вавшихся в Коммунистический университет им. Свердлова.
В конце 1918 Университет Шанявского был закрыт. В первые
месяцы 1919 он еще пытался подняться, шанявцы даже начали
издавать новый журнал, но аресты и другие репрессии сжимали
круг.
Под 26.08.1919 Хроника единственный раз упоминает Уни­
верситет Шанявского («бывший»): в этот день опубликовано
постановление насчет объединения всех трех московских универ­
ситетов. На деле это постановление лишь закрепило ликвидацию
Университета Шанявского: 2-й МГУ дождался своего расформи­
рования только в 1930, остатки же академического отделения
Университета Шанявского без промедления были влиты в 1-й
МГУ. Научно-популярное отделение в ноябре 1920 объединили
с рабфаком Свердловки. Лаборатории разрушили. В 20-е годы
иностранцев с гордостью водили по зданию для демонстрации
достижений большевистской культуры.
Вот уже много лет помещение Московского Городского
Университета им. А.Л.Шанявского занимает Высшая партийная
школа ЦК КПСС. Нет на здании мраморных досок, напомина­
ющих о тех, кто в Университете учился (например, С.А.Есе­
426

нин) и учил (три десятка преподавателей — в персональном
составе Академии наук). Там, где за обширным вестибюлем
против главного входа раздваивается парадная лестница, вместо
бюста Шанявского работы С’М.Волнухина — Ильич на черном
постаменте. Оглядевшись на этом месте, вы не найдете и следа
от слов Шанявского:
НАУКЕ — ИСТОЧНИКУ ДОБРА И СИЛЫ.
Выйдя на улицу, колупните шелушащуюся серую краску.
Под ней — мраморная крошка, которой некогда было облицо­
вано здание.
♦

*

Зубовский институт истории искусств начали преобразовы­
вать в 1921, на год прервав в нем нормальную учебную дея­
тельность. В.П.Зубов, создатель Института, профессор, знаток
изобразительного искусства итальянского Возрождения, до
Октября отказавшийся от графского титула и сделавшийся
большевиком, попал в тюрьму (1922), был вычищен из партии,
снят с директорства (январь 1925) и отпущен за границу, где
вновь обратился в графа.
Несмотря на попытки перевести преподавание в институте
на марксистскую основу (директорство Ф.И.Шмита, кончившее­
ся, впрочем, тем, что теория его была признана псевдомарксистской, а самого его арестовали и сослали в Ташкент;
изгнание В.А.Голованя; диспуты против «формалистов»: один
из них проходил в громадном зале Городской Думы) — это
никак не удавалось. Слишком сильным был преподавательский
состав на всех четырех факультетах Высших государственных
курсов искусствоведения, сменивших учебное отделение прежне­
го Зубовского Института. Многое здесь должно было раздра­
жать власть имущих: при Курсах работала иконописная мастер­
ская, В.М.Жирмунский угощал слушателей серией лекций об
А.А.Ахматовой, Е.И.Замятин за два вечера прочел полному
залу весь свой еще не напечатанный роман «Мы», а про
преподавателя-марксиста Я.А.Назаренко студенты горланили
частушку:
В институте ИИИ
обвалилась стенка.
Стенка, стенка, задави
Яшку Назаренко!
427

М.Ф.Косинский пишет в своих неопубликованных воспоми­
наниях:
«Зимой 1928 года над Институтом истории искусств сгустились грозные ту­
чи. Специальная комиссия начала его потрошить. Имело место несколько, так
сказать, «судебных заседаний», на которых присутствовали и мы — студенты.
На заседаниях чинился допрос научных сотрудников. Все это вызывало очень
неприятное ощущение грубости и какой-то враждебности к культуре и искусству.
Например, Владимир Яковлевич Курбатов и Александр Александрович Почин­
ков были по образованию химики. Их вызвали и с пристрастием допрашивали,
почему они не работают по полезной и нужной специальности, а занимаются
каким-то искусством. С Починковым произошел следующий инцидент. Как я уже
писал, он с преподаванием искусствоведческих дисциплин совмещал заведование
превосходной библиотекой Института. Члены комиссии его спрашивают: «Ко­
гда в библиотеке появились сочинения Ленина?» Александр Александрович
отвечает, что сочинения Ленина появились как только они были изданы, в
1917 и 1920 годах. Тогда члены комиссии набрасываются на него, на библиотеку,
на Институт в целом за то, что сочинения Ленина им были не нужны, их
не интересовали, а потому и появились только после революции, так сказать,
«для отвода глаз». Александр Александрович совершенно спокойно отвечает,
что произошло явное недоразумение и что он назвал дату появления в библиотеке
первых томов собрания сочинений Ленина, а отдельные его произведения нахо­
дились в библиотеке еще до Февральской революции. Вся эта печальная процеду­
ра закончилась, очевидно, уже заранее подготовленным постановлением о ликви­
дации Института истории искусств и Высших государственных /курсов/ при
нем. Студенты Курсов переводились в Ленинградский университет, кроме стар­
шего курса, моего курса, которому было позволено проучиться еще год в офици­
ально закрытом Институте, после чего он должен был быть ликвидирован».

* * *
По Сталину, нет таких крепостей, которых не могли бы
взять большевики.
Многообразные методы расслоения профессуры и вытесне­
ния ее, умелое вкоренение в жизнь высшей школы системы
всесторонней идейной регламентации, искусное расшатывание
старых основ неожиданными поворотами политики (отмена и
восстановление приемных экзаменов, отмена и восстановление
платы за учебу, введение свободного ненормированного приема
и замена его разверсткой мест в вузы и т.д.) — в этом
правящему слою не откажешь.
А какое уменье ослеплять и дезориентировать! Вчитайтесь
в слова программы РКП(б) 1919 года: «Открытие широкого
доступа в аудитории высшей школы для всех желающих учиться,
и в первую очередь для рабочих»24... — для всех и в первую
очередь. Сочетание несочетаемого. Общая формула, выража­
ющая суть многих лозунгов и декретов.
428

И успехи-то были дутыми с самого начала. Рекордное ко­
личество вузов и студентов, достигнутое около 1920-21, ни­
чего не стоило: в Московском университете в 1921 числилось
27 тысяч записавшихся, систематически занималось 4 тысячи,
кончало из них — много меньше...
Успешные методы ослабления вражеского гарнизона (общее
сокращение продолжительности обучения, досрочные выпуски в
1920 и 1921, уничтожение института вольнослушателей) и за­
сылки своих лазутчиков (предоставление рабочим и комсо­
мольцам внеконкурсных прав при поступлении и материальных
льгот при учебе). А вот и главный штурмовой отряд:
«Рабфаки возникли сначала как своего рода пожарные лестницы, которые
мы приставили к окнам вузов и по которым полезла к высшему образованию
наша молодежь, встречавшая со стороны тогдашнего студенчества (почти
сплошь не нашего) и со стороны тогдашней профессуры враждебный прием»25.
«Рабочим пришлось брать университет (Московский. — С.Ф.) примерно так,
как велась легендарная осада Сарагосы: коридор за коридором, комната за
комнатой».
«И вступление Красной Армии в каждый новый университетский город
неизменно сопровождалось телеграммой от местного ректората: «Открываем
рабочий факультет». Это был, очевидно, в представлении местных академиче­
ских кругов, лучший способ умилостивить победителя. Так Красная Армия несла
на своих штыках всюду пролетарскую высшую школу /.../» 26.

Хотя пролеткультовские попытки не увенчались успехом
(«Московский пролетарский университет» просуществовал толь­
ко 1918-19 год и был распущен постановлением ЦК от 5.08.1919),
сначала еще держалась идея вырастить рабфаки в самостоятель­
ные университеты, которые, напитавшись от старых универси­
тетов, вытеснят их из жизни. Возобладала другая точка зрения
— и во исполнение ее около 1925 рабфаковцы стали большинст­
вом на первых курсах основных оставшихся вузов. Они рвались
выполнить крылатый призыв Троцкого к делегатам пятого
съезда РКСМ: «грызите молодыми зубами гранит науки...»
Так в середине 20-х годов, за исключением последних
фортов (зоотехнические вузы), пала крепость высшей школы.
При этом по числу вузов и студентов был «восстановлен»
примерно уровень 1914-15 учебного года (но далеко не уровень
сентября семнадцатого). В конце 20-х гг. средняя продолжитель­
ность фактического обучения студента колебалась от 6 до 9 лет.
В установленные сроки оканчивало вузы (по данным Наркомпроса РСФСР) не более 20°/о студентов. Успеваемость даже в луч­
ших вузах страны немногим превышала 50%. Современная пого­
ворка: «К этому высшему образованию — хотя бы среднюю
429

культуру...» — по справедливости должна была бы появиться
тогда...
В конце концов с выучиванием дело как-то наладилось. Но
нравственные болезни, привитые высшей школе в ходе великого
перелома, остались загнанными вглубь и скрытыми от посто­
роннего и поверхностного взгляда. Они усугубились политикой
следующих лет: новые чистки, качания между частично-свобод­
ным приемом и приемом по категориям, между коллегиаль­
ностью и единоначалием, ликвидация всех кафедр и потом их
частичное восстановление, понуждение к «бригадному методу»
и прочим обязательным новшествам, частые ломки учебных пла­
нов, «втузирование» университетов, колебания от гигантизма
к распылению вузов, от централизма к ведомственности, от
поддержки фундаментальной науки к дурно понятому практи­
цизму и т.д. Единая власть над вузами неизбежно порождала
единообразие не только поисков, но и заблуждений и глу­
постей...

Перечитываю написанное. Получилось прямолинейно и од­
носторонне, как это часто выходит в полемике. Все правда,
да не вся правда.
Рецензия затронула внешние рамки существования ученых
— физическое (в меньшей степени и нравственное) давление
на них. Но внутренняя эволюция профессуры не сводилась к
примитивной приспособительной реакции на изменения внешней
среды.
«Жить и работать в новой России становится возможно, отнюдь
не перестраивая своего разума и своей психологии на официальный коммунис­
тический лад. Не только врачи, инженеры и агрономы, но и спецы более
щепетильных отраслей ныне уже могут прилагать к делу свои способности
и знания — с уверенностью, что их труд не пропадет даром для родины, —
писал Н.В.Устрялов в октябре 1923 и продолжал, цитируя Тацита: — Воистину,
нужно искать этот спасительный ’’средний путь между сопротивлением, которое
само себя губит, и раболепством, которое себя бесчестит”»27.

В дни нэповского перерождения революции интеллигенция
шла на примирение «через ворота патриотизма» (выражение
Троцкого). Глобальные политические претензии большевиков
уступали место хозяйственным и культурным планам, и «красинизм» уже казался будущим страны. Сталинизма не дано было
предугадать. Отказываясь от политической роли, спецы надея­
430

лись посильно способствовать выздоровлению страны, пере­
бросить мосты, по которым большевики придут к еще более
реалистической политике. Маскироваться под коммуниста до
конца 20-х гг. от ученых не требовалось, инакомыслия своего
они могли не скрывать (И.П.Павлов на своих лекциях безна­
казанно высмеивал взгляды Н.И.Бухарина)...
Духовная эволюция профессуры, разветвленная, сложная,
противоречивая, — это, может быть, главное зерно той темы,
которую выбрал для себя рецензент. Но он должен признаться:
анализ и обобщения здесь ему (пока? дай Бог...) не по силам.
Собирать забытые факты, выстраивать их в ряды: именные,
хронологические, смысловые, — будем пока строить эти леса
для отдельных частей того большого здания, которое назовется
историей отечественной культуры.
Обрываю себя.
Честная история отечественной высшей школы будет напи­
сана вопреки Хронике, а не благодаря ей. Мне кажется,
выбери я другую подобную тему для сопоставления с Хроникой
или другой интервал времени (менее разрушительный, более
созидательный) — оценка рецензируемых книг осталась бы
точно такой.
По правде сказать, единственное, что мне нравится в рецен­
зируемых томах, — это их гладкая бумага и прочный переплет.
Примечания
1 См. об этом подробнее статью Д.Анастасьина и И.Вознесенского Н А ­
в наст. вып. «Памяти».

ЧАЛО ТРЕХ Н А Ц И О Н А Л Ь Н Ы Х А К А Д Е М И Й

2 «Русь», 1905, 27 января (9 февраля), №20, с.З.
3 Цит. по кн.: И.М.Губерман. Б Е Х Т Е Р Е В : С Т Р А Н И Ц Ы Ж И З Н И . М.,
1977, с.115.
4 Цит. по кн.: А.С.Бутягин, Ю.А.Салтанов. У Н И В Е Р С И Т Е Т С К О Е О Б Р А ­
М., 1957, с.48.

ЗО В А Н И Е В С С С Р .

5 В.А.Вагнер. У Н И В Е Р С И Т Е Т . — В
С Л О В А Р Ь Р ус. Б и б л и о гр . ин-та Г ранат . 7-е

кн.: Э Н Ц И К Л О П Е Д И Ч Е С К И Й
изд. Т.42. 1935, стлб.341.

6 О Р Г А Н И ЗА Ц И Я Н А У К И В П ЕРВЫ Е Г О Д Ы С О ВЕТСКО Й ВЛ А С ТИ .
Сб. документов. Л., 1968, с.339.
7 Российская Академия Наук. Общее Собрание. /Протоколы за 1918 г./ II за­
седание, 13 января 1918 г. /Отдельный оттиск/, с. 13.

431

8 «Вестник шанявцев», 1918, №3, с.79.

9 С Т Е Н О Г Р А Ф И Ч Е С К И Е О Т Ч Е Т Ы Г О С . К О М . П О П РО СВЕЩ ЕН И Ю . —
«Народное просвещение», М., 1919, №6/7, с. 134.
10 К.Воз-кий. К А К П Е Р Е Р О Ж Д А Л С Я Г О С У Н И В Е Р С И Т Е Т . (Воспоми­
нания). — «Красный студент», Пг., 1923, №7/8, с.57.
11 П Р О Ц Е С С « П Р О М П А Р Т И И » (25 ноября — 7 декабря 1930 г.). Стено­
грамма / . .. / и материалы, приобщенные к делу. М., 1931, с. 102.
12

Именно так представлено дело в кн.: Н.П.Гречкин, В.И.Кузнецов.
М., 1977, с.51.

А Л Е К С А Н Д Р Е РМ И Н И Н ГЕ Л Ь Д О В И Ч А РБУ ЗО В.

13 Цит. по кн.: В.В.Украинцев. К П С С — О Р Г А Н И З А Т О Р Р Е В О Л Ю Ц И ­
О Н Н О Г О П Р Е О Б Р А З О В А Н И Я ВЫ С Ш Е Й Ш К О Л Ы . М., 1963, с.50.
14 Цит. по кн.: Ш.Х.Чанбарисов. Ф О Р М И Р О В А Н И Е С О В Е Т С К О Й У Н И ­
В Е Р С И Т Е Т С К О Й С И С Т Е М Ы . (1917-1938 гг.). Уфа, 1973, с. 120.
15 Цит. по кн.: В.В.Украинцев. К П С С — О Р Г А Н И З А Т О Р Р Е В О Л Ю ­
Ц И О Н Н О Г О П Р Е О Б Р А З О В А Н И Я ВЫ С Ш Е Й Ш К О Л Ы . М., 1963, с.50.
16 Из выступления на Секции XIII съезда РКП(б) по работе среди моло­
дежи. — Приложение к кн.: Н.И.Бухарин. Б О Р Ь Б А ЗА К А Д Р Ы . 1926, с.313.
17 Цитаты — по «Петрогр. правде» (1.09.1921 и др.).
18 М.Н.Покровский. Л Е Н И Н И В Ы С Ш А Я Ш К О Л А . Л., 1924, с.5 и 9.
19 П. А.Сорокин. О Т П Р А В Л Я Я С Ь В Д О Р О Г У ... Речь на торжественном со­
брании в день 103-й годовщины университета. — «Утренники». Вып.1, Пг., 1922.
20 Л.В.Заржицкая. О Н О В Ы Х П И С Ь М А Х М .Г О Р Ь К О Г О . (К в о п р о су о
сохранении к а др о в уч ен ы х в п ервы е го д ы С овет ской власт и). — В кн.: О Ч Е Р К И
П О И С Т О Р И И С О В Е Т С К О Й Н А У К И И К У Л Ь Т У Р Ы . М., 1968, с.109.
21 «Известия Российской АН», 1918, №4, с. 1406.
22 В О С Т О К О В Е Д Е Н И Е В П Е Т Р О Г Р А Д Е . 1918-1922. П А М Я Т К А К О Л ­
Л Е Г И И В О С Т О К О В Е Д О В П Р И А З И А Т С К О М М У ЗЕ Е Р О С С И Й С К О Й А Н .
Пг., 1923, с.50.
23 Н А Ш И З А Д А Ч И (передовая). — «Вестник шанявцев», 1918, №1, с.З.
24 К П С С В Р Е З О Л Ю Ц И Я Х И Р Е Ш Е Н И Я Х С Ъ Е ЗД О В , К О Н Ф Е Р Е Н Ц И Й
И П Л Е Н У М О В Ц К . 4.1. Изд. 7-е. М., 1953, с.420.
25 А.В.Луначарский. К Ю Б И Л Е Ю Р А Б Ф А К О В . — «Правда», 1929,
9 марта, с.2.
26

М.Покровский. К А К У Н А С Н А Ч А Л А С Ь П Р О Л Е Т А Р И З А Ц И Я
«Правда», 1922, 28 сентября, с.2.

ВЫ СШ ЕЙ Ш КОЛЫ . —

27 Н.Устрялов. П О Д З Н А К О М Р Е В О Л Ю Ц И И . Харбин, 1925, с. 143.
432

ДОКУМЕНТЫ

СУДЬБА КООПЕРАЦИИ
Публикация Н.Шагина
Почти общепринято, что в истории России (особенно Ново­
го времени) центральное место принадлежит проблеме отно­
шений государства и общества. Что бы мы ни исследовали:
идеологию или политику, религию или экономику, — везде мы
замечаем борьбу двух начал: искусственно регламентирующего
«сверху» и органично саморазвивающегося «снизу». Из послед­
них наиболее массовым, пожалуй, было кооперативное движе­
ние, охватившее к октябрю 1917 более половины населения
страны.
К этому времени в России насчитывалось 25 тыс. потреби­
тельских обществ, 16,2 тыс. кредитных и ссудно-сберегатель­
ных товариществ, 7,8 тыс. сельскохозяйственных обществ и то­
вариществ и 6,4 тыс. молочных, кустарных и др. производ­
ственных артелей. Оценка суммарного числа членов в этих объ­
единениях колеблется у разных авторов от 16 до 24,4 млн. че­
ловек. С учетом членов семей получается, соответственно, от
80 до 122 млн. или от 47 до 72% населения страны. И именно это
— самое широкое во всей русской истории — движение спустя
три года почти полностью утратило свой общественный харак­
тер и приобрело черты государственного установления. Как же
это произошло?
Нельзя сказать, чтобы советские ученые историей коопера­
ции совсем не занимались*, но генерализованные их усилия в ко­
нечном итоге сводятся к формированию целостного мифа на
тему «Ленинский кооперативный план и его осуществление», а
факты из жизни самой кооперации, как до-, так и послереволю­
ционной, привлекаются лишь в той мере, в какой это необхо­
* Исчерпывающий обзор советских работ по этой теме содержится в статье:
Л.Е.Файн. С О В Е Т С К А Я И С Т О Р И О Г Р А Ф И Я П Е Р В О Г О О П Ы Т А К О О П Е Р А ­
Т И В Н О Г О С Т Р О И Т Е Л Ь С Т В А В С С С Р (1917-1920 гг .). — В кн.: И С Т О Р И Я
И И С Т О Р И К И . И С Т О Р И О Г Р А Ф И Ч Е С К И Й Е Ж Е Г О Д Н И К . 1977. M., 1980,
с.58-80.
435

димо для названного мифа. И нет надежды на то, что им
когда-нибудь удастся выбраться из трясины бесконечных попы­
ток доказать, что кооперативная политика партии была поддер­
жана массами с огромным воодушевлением, что «только совет­
ское государство открыло перед кооперацией путь подлинного
расцвета», что Ленин «видел в кооперативных артелях зароды­
ши будущих колхозов» и что только энергичная работа партии
(во главе со Сталиным И.В.) помогла этим прозрениям осу­
ществиться, и т.п.
Думается, нет необходимости доказывать, что такая поста­
новка вопроса далека от истины.
Кооперация, понимаемая как добровольное сотрудничество
людей, предпринятое в целях материального облегчения жизни,
возникла и утвердилась впервые в Англии в 1844. В тот год
28 ткачей из Рочделя открыли первую кооперативную лавку и
сформулировали 8 принципов, на основе которых кооператив­
ное начинание может существовать в условиях свободного то­
варно-денежного рынка.
1. Каждый член общества вносит паевой взнос в 1 фунт
стерлингов. Оплата паевого взноса может осуществляться в
рассрочку. На паи начисляются небольшие проценты.
2. Все члены общества имеют одинаковые права независимо
от числа паев.
3. Продажа товаров осуществляется по среднерыночным
ценам.
4. Покупка и продажа товаров осуществляется только за
наличный расчет (т.е. не в кредит).
5. В кооперативе продаются только доброкачественные
товары, чистым весом и точной мерой.
6. Доля прибылей отчисляется на повышение культурного
уровня членов общества (2,5%), на устройство школ, читален,
библиотек и т.п.
7. Основная часть прибыли распределяется между членами
общества по забору товаров.
8. Кооператив соблюдает нейтралитет в религиозных и
политических вопросах.
Энтузиасты кооперации видели в ней, с одной стороны, си­
лу, которая со временем сможет противостоять неконтролируе­
мому разгулу эгоистических страстей частного капитала, т.е.
превратится в своего рода регулятор экономического развития,
а с другой — надежный способ приобщения широких трудовых
масс к правилам социального общежития, их нравственного
436

развития на почве коллективной хозяйственной инициати­
вы*.
Быстро распространившись по странам Старого и Нового
Света, кооперация два десятилетия спустя была занесена и в
Россию. Здесь за скудостью рынка и косностью экономических
укладов она не скоро прижилась, и только после 1905 мы
видим настоящий кооперативный взлет. Из зависимого состоя­
ния, из капризного детища, лелеемого и патронируемого то
интеллигенцией, то правительством, то фабрикантами, коопе­
рация быстро превращается в важную жизненную силу общест­
ва.
Особенно бурно она развивалась в годы войны. Расстрой­
ство торгово-промышленной жизни, товарный голод и рост
дороговизны привели к невиданному в истории всех стран
расцвету кооперации. К концу 1917, подавив конкурентов по
экспорту масла и выйдя в ряд крупнейших заготовителей и
поставщиков льна и хлеба, она осуществляла 46% товарообо­
рота страны по продуктам питания и предметам первой необ­
ходимости. В то же время кооперация представляла собой и
мощную общественную силу — ее первичные организации и
союзы издавали 103 периодических издания.
Придя к власти, большевики застали, с одной стороны,
страну с полуразрушенным хозяйством, с другой — в лице
кооперации — небывало обширный и, несмотря на все возрас­
тающую нагрузку, прекрасно работающий аппарат распределе­
ния. Новые хозяева страны оказались перед необходимостью
срочно наладить снабжение населения, причем, конечно, под
своим контролем, дабы хотя и принудительно, но провести
в жизнь принцип «кто не работает на нас, тот да не ест».
Прямая лобовая атака, предпринятая на кооперацию, по­
пытки ее национализировать и организовать распределение
«силами пролетариата» привели к еще большему экономическо­
му хаосу и поставили под вопрос само существование новой
власти**. Большевики оказались вынужденными действовать по
отношению к кооперации осторожнее и вести свое наступление
постепенно. Первым шагом был декрет И апреля 1918, от­
* Мимо этих обстоятельств не может пройти и советский историк, хотя и от­
мечает их с недоумением: «Являясь фактически агентурой буржуазии, лидеры
кооперации создавали, однако, механизм, вносивший элементы объединения в са­
мый неорганизованный слой населения — крестьянство» (В.В.Кабанов.
О К Т Я Б Р Ь С К А Я Р Е В О Л Ю Ц И Я И К О О П Е Р А Ц И Я . М., 1973, с.62).
** Либеральные советские историки не стесняются это признавать. Во­
прос подробно разработан В.В.Кабановым.
437

крывший двери кооперативных лавок для всех желающих, вто­
рым — декрет 20 марта 1919, сделавший «кооператорами»
как желающих, так и нежелающих — все население страны.
Между ними пришлись еще — 21 ноября — отмена частной тор­
говли, предопределившая выбор потребителя, а 2 декабря
национализация Московского Народного Банка — финансового
центра кооперации.
Внешняя законодательная канва не исчерпывает многообра­
зия деятельности новой власти на кооперативной ниве: здесь
и местное самоуправство, и внедекретные реквизиции, и бес­
численные репрессии, и фальсификация выборов в кооператив­
ные органы, а при ее неудаче — административное изменение
уставов. Во всей этой регламентационной горячке отчетливо
прослеживается единство тактики: обезвредить старых коопера­
торов, искусственно привлечь в кооперацию рабочих (несмотря
на общий кооперативный подъем и взлет политического рабоче­
го движения, классовые рабочие кооперативы и после октября
1917 занимали в кооперации весьма скромное место) и — глав­
ное: обеспечить занятие командных постов в кооперации боль­
шевиками.
Любое другое движение в таких условиях захлебнулось бы
и сошло на нет. Но ни аресты лидеров*, ни чудовищная пере­
грузка работой по распределению товаров, ни товарный голод
и резкое сужение рынков, ни колоссальный приток в коопера­
цию лиц, чуждых кооперативным принципам, — ничто не могло
вытравить из кооперации ее содержания. Она все еще остава­
лась «добровольным сотрудничеством людей с целью матери­
ального облегчения жизни», организацией общественности, шко­
лой совместной хозяйственной инициативы. Более того, коопе­
рация в этот период еще больше расширила свою деятельность:
не только торгово-производственную, но и культурную. Вплоть
до марта 1919 происходит динамичное нарастание числа членов
в кооперативах, рост оборотов (с учетом инфляции) и т.д.
В преамбуле мартовского декрета 1919 говорится о труд­
ностях тогдашнего продовольственного положения, отмечаются
трения в продовольственном вопросе между госорганами, обще­
гражданскими и классовыми (рабочими) кооперативами, а также
* Наиболее крупный процесс над деятелями кооперации состоялся в Вер­
ховном революционном трибунале 31 авг.—4 сент. 1920. На нем было
осуждено 16 бывших членов центральных кооперативных органов. См. подроб­
нее: Д.Л.Голинков. К Р У Ш Е Н И Е А Н Т И С О В Е Т С К О Г О П О Д П О Л Ь Я В С С С Р .
1917-1925 гг . M., 1975, с. 354-359.
438

объявляется о намерении власти, положив в основу системы
распределения существующий аппарат кооперации, уничтожить
«неравенство в распределении». Масштаб мер, предписанных
этим декретом, может быть уподоблен разве что петровским
преобразованиям.
Все потребительские кооперативы страны (их было к этому
моменту уже около 50 тыс.) преобразовывались в «единые
потребительские коммуны», по одной на город, село или рай­
он (классовое разделение в некоторых городах сохранялось: 1 ра­
бочий кооператив — 1 гражданский). Каждый гражданин респуб­
лики был обязан стать членом кооператива по месту житель­
ства. Декретирован и порядок управления кооперативами, и вы­
боры в руководящие органы коммун: избирательным правом не
обладали, конечно, те, кому в нем было отказано новой Кон­
ституцией по выборам в советы, а местные власти получили
право вводить своих представителей в выборные кооперативные
органы.
Если раньше кооперативы объединялись в союзы по собст­
венной инициативе, руководствуясь принципами экономической
выгоды, то новый декрет такую самостоятельность исключал и
заменял ее принудительным объединением по административнотерриториальному принципу. В структуру «потребительская
коммуна — райсоюз — губсоюз — Центросоюз» теперь была
обязана войти вся потребкооперация страны.
Особенно было подчеркнуто, что распределение кооперация
будет теперь осуществлять «по заданиям и под контролем со­
ответствующих продорганов», которые в связи с этим наделя­
ются правами приостановки и отмены решений правлений потребкоммун. Был также введен институт премий потребкоммунам и их работникам «за успешное выполнение заданий госу­
дарственной власти». Наконец, провозглашенный в декрете еди­
ным хозяйственным центром кооперации, а фактически давно
им ставший Центросоюз (бывший Московский Союз Потре­
бительских обществ — МСПО) получил Правление, избира­
емое уполномоченными губсоюзов «согласно особой инструк­
ции», а СНК оставил за собой право вводить в это Прав­
ление столько своих членов, «сколько сочтет необходимым».
Принудительное кооперирование всего населения страны,
начатое с этого момента, привело к тому, что общественный
характер стал кооперацией утрачиваться, а сама она стала
превращаться в придаток государственных продорганов. Про­
цесс огосударствления кооперации был завершен декретом
27 января 1920, слившим еще «не оприходованные» болыне439

виками к тому времени кредитную и сельскохозяйственную
кооперацию с уже «освоенной» ими потребительской.
При этом кредитная кооперация, принявшая на себя за
последние годы, вследствие упадка сельскохозяйственной,
основную нагрузку как в посреднических операциях по линии
город—деревня, так и в агрокультурном оснащении земледелия,
сливалась с потребительской на всех уровнях. По отношению
к сельскохозяйственной, промышленной, кустарной и др. видам
кооперации мелких производителей власть повела себя иначе,
ограничившись слиянием с потребкоммунами только на уровне
их высших органов, которые стали секциями Центросоюза.
Однако несомненно, что в идеальной перспективе большеви­
кам виделось полное включение всех видов кооперации в
единую, строго регламентированную систему «планового хозяй­
ства». Этим же декретом при НКПроде был создан и специаль­
ный государственный орган, призванный руководить коопера­
цией, — Главный комитет по кооперативным делам.
Комментируя декрет, А.А.Сольц («совесть партии») писал в
«Правде»: «Заготовить все созданное крестьянским и кустарным
хозяйством по определенной разверстке — новая функция ко­
операции, сближающая ее с хозяйством социалистическим /.../.
Разверстка должна простираться не только на произведенное, но
и на самое производство. Объединенный в кооперативы мелкий
собственник должен по определенному плану то или другое
производить, чтобы наравне с пролетариатом участвовать в
выполнении плана, намеченного хозяйством, организованным
на социалистических началах».
Для каждого, знакомого с экономикой и психологией,
было ясно, что принудительным воздействием еще можно из­
влечь имеющиеся излишки и, пожалуй, больше, чем излишки.
Но нельзя заставить создавать излишки. Столь же очевидным
были и последствия социального творчества большевиков:
охлаждение крестьян к кооперации, превратившейся для них в
организацию для извлечения излишков.
Да и сами создатели названного декрета в глубине души
не переоценивали его значения для хозяйственной практики.
Гораздо более важным им представлялся его конкретно-поли­
тический аспект. В день утверждения этого декрета СНК издал
специальное постановление о ликвидации созданных в марте
1917 для идейного руководства неторговой деятельностью ко­
операции Всероссийского и региональных Советов кооператив­
ных съездов. Чтобы уяснить себе подлинное соотношение поли­
тических и экономических мотивов в «кооперативной деятель­
440

ности» власти, достаточно прочесть ленинскую записочку,
принятую в качестве постановления «частным совещанием» (чле­
нов СНК?) 26 января 1920: «Внести завтра в СНК проект декре­
та не о слиянии кооперации, а о завершении объединения
всех видов кооперации, переработав предложенный О.Ю.Шмид­
том проект таким образом, чтобы отношение к местной не­
потребительской кооперации производственного типа было наи­
более осторожно, а Совет кооперативных съездов был уничто­
жен в кратчайший срок» (ДЕК РЕТЫ СО ВЕТСК О Й В Л А С ТИ .
Т.7. М., 1974, с. 146).
Поглотив собою все население страны и тем самым раство­
рившись в нем, потеряв структуру, приобретенную естествен­
ным путем, подпав под жесткую зависимость от государства и,
наконец, утратив свои идейные центры, российская кооперация
к середине 1920 перестала существовать как общественная орга­
низация. Несмотря на титанические меры по ее оживлению, ко­
торые были предприняты правительством с начала НЭПа (все­
возможные льготы, привилегии, стимулирование и т.п.), она
превратилась вскоре в захудалый филиал торгово-промышлен­
ного ведомства, в каковом состоянии пребывает и поныне.
Вся система сельскохозяйственной кооперации в 1923 суме­
ла заготовить 250 тыс. пудов масла, в то время как в 1916
один лишь Сибирский союз маслодельных артелей только ар­
тельного масла вывез в Европейскую Россию и за границу
665 тыс. пудов. В сезон 1918/19 кооперация заготовила 25,6
млн пудов зерна, что составило 25% всех заготовок по стране.
Ни разу в 20-е годы кооперации не удалось приблизиться к
этой цифре. К концу 1924 количество населения, участвовавшего
в потребительской кооперации, составило не более 60% от со­
ответствующего количества в конце 1917, участие же населения в
сельскохозяйственной и кредитной кооперации сократилось бо­
лее чем в 4 раза. Вплоть до самого конца НЭПа роль коопера­
ции в торговом обороте страны фактически не превышала 30%
(вспомним, что в 1917 — 46%).
Таким образом, утрата кооперацией самодеятельного харак­
тера не только лишила общественность ее самого массового
и активного проявления, но и привела к скрытому снижению
экономического потенциала страны.
В какой степени «успех» кооперативной политики партии
является причиной того постоянного сельскохозяйственного кри­
зиса, из которого Россия не может выбраться вот уже более
полувека? Только ли в политике властей причины такой судьбы
кооперации? Какова судьба самих кооператоров? Каковы во­
441

обще судьбы общественных организаций в русской революции?
Вопросы эти ждут своих исследователей.
*

♦

*

Публикуемые ниже документы переданы нам сыном одного
из деятелей Всероссийского Совета кооперативных съездов.
В его семейном архиве сохранилось немало материалов, зна­
комство с которыми имеет смысл не только для историка
кооперации, но и — шире — для любого, интересующегося
историей русской общественности. Из хранящихся там много­
численных откликов на мероприятия советской власти по «осу­
ществлению ленинского кооперативного плана» в 1918-20, мы
отобрали три.
Все они исходят из провинции, поэтому кажутся нам осо­
бенно показательными. Мы не можем оценить степень уникаль­
ности публикуемых текстов. Возможно, что в периодике времен
«военного коммунизма» отыщется немало аналогичных. В том,
что какие-то нелицеприятные для властей выступления по пово­
ду кооперативных декретов проникали в печать, сомнений нет.
Так, среди документов упомянутого архива мы обнаружили ма­
шинописную копию телеграммы,посланной крестьянами дере­
вень Солнцево и Дудавки Тамбовского уезда В.И.Ленину. На
листе помета — «опубликовать». Видимо, этот текст опубли­
кован, но где — мы не знаем. И поэтому считаем возможным
привести его полностью:
«Товарищ Ленин! Мы, представители крестьянской бедноты
и крестьян-бедняков деревни Солнцево и Дудавки Тамбовского
уезда, собравшиеся сего числа на общее собрание своего по­
требительского общества, в числе 9095 человек для обсуждения
декрета о Потребительских Коммунах единогласно постановили
просить Вас, товарищ Ленин, сделать распоряжение об отмене
этого декрета. С учреждением Потребительских Коммун дело
продовольствия и снабжения не улучшится, а окончательно при­
дет в разрушение, так как Коммуны не будут товарищеским
делом, каким является Потреб, кооперация. Возврат паев убьет в
народе интерес к делу; хозяйничать в коммуне будут не сво­
бодно избранные, любящие свое дело и опытные люди, а чи­
новники-комиссары, да наши сельские коммунисты, среди кото­
рых часто встречаются люди, работавшие не в пользу народа.
Прослышав из газет, что Вы, товарищ Ленин, высказывались
за наши крестьянские интересы, мы решили обратить Ваше
442

внимание на то, что этот декрет уничтожает Потреб. Ко­
операцию и вовсе не соответствует интересам трудового
крестьянства».
Телеграмма эта до некоторой степени отвечает на рас­
хожие обвинения советских историков в адрес руководителей
кооперации, что те, сопротивляясь политике власти, противо­
поставили себя настроениям «кооперативных низов», которые,
якобы, к этой политике отнеслись «с пониманием».
Вряд ли к особым «верхам» можно отнести и авторов
представленных ниже материалов. Лейтмотив их выступлений
— обращение деятелей кооперации к массе потребителей с при­
зывом постоять за свои интересы. Были ли услышаны эти при­
зывы? И если да, то почему они не возымели действия? Вопросы
эти, наряду со многими подобными, являются, на наш взгляд,
ключевыми в понимании русской истории первых послеоктябрь­
ских лет.

I

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО К ПОТРЕБИТЕЛЯМ
Товарищи Рабочие и Товарищи Крестьяне! —
К вам, как потребителям, объединенным в Иваново-Кинешемский Союз Кооперативов, мы обращаемся.
Наше единственное желание, чтобы Вы слышали от нас, из­
бранных вами на X Собрании Уполномоченных в руководители
Вашего Союза, ту горькую правду, которая вынуждает нас сде­
лать настоящее заявление.
На X Собрании Уполномоченных в члены Правления Ваше­
го Союза было избрано 7 человек: 4 от крестьянских и ра­
бочих независимых Обществ (Савченко, Чекулаев, Колодин,
Белявский) и 3 от фракции коммунистов (Перцев, Калинкин,
Смородинов).
В силу общественных обязанностей (служба в Центросою­
зе) т.Белявский не мог немедленно приступить к исполнению
обязанностей члена Правления.
Коммунисты, как вам известно, ушли из Собрания Упол­
номоченных и н ^ участвовали в выборах, тем не менее, по­
лучив директивы из партии, они пришли в Правление и начали
посещать все заседания его исправно.
443

Таким образом на всех заседаниях Правления мы остава­
лись всегда в меньшинстве, т.к. т.т. коммунисты от имени
Губпродкома делегировали в Правление т.Степанова (комму­
нист) для «органической работы» с решающим голосом. Оста­
ваясь в меньшинстве, мы, конечно, не могли отвечать за все
постановления Правления, — но этого мало.
С момента вхождения коммунистов в Правление начинается
резкий перелом в отношении к нам Губпродкома. До коммунис­
тов с Губпродотделом было заключено условие о передаче
Союзу продовольственной работы по распределению продуктов
в губернии. Союз перестроил соответствующим образом свои
аппараты, произвел расходы, работы Губпродком не передает.
В Кинешемском, например, уезде уже состоялось постановле­
ние уездного исполкома о передаче распределения Союзу, но
договор как будто намеренно оттягивается и до сих пор не
подписывается. Нам поручили организовать Московскую кон­
тору — мы организовали, но работы не дают. От этого не
только Союз несет лишние расходы, но прежде всего населе­
ние, ибо от ненормальных взаимоотношений с продорганами на­
ши потребители ежедневно теряют на многие рубли. Так,
Губпродком не хотел нам передать в ы п о л н е н и е н а р я д а
на мануфактуру по июль-августовскому плану, но и сам не сумел
этого сделать, и часть наряда в 500 тысяч аршин Компродом
была аннулирована и наше население потеряло 500 тысяч аршин
мануфактуры. Наш Союз просил у Губпродкома бумажку, по ко­
торой нам доверяется получить для нашей губернии все продук­
ты через Центросоюз, такой бумажки не дали — и наша
губерния потеряла 3 тысячи пар сапог и много других товаров,
распределенных Центросоюзом. В соседнем с нашей губернией
уезде Костромской губернии (Ковернино), где работает наш же
Союз от Костромского Губпродкома, ведется нормальная рабо­
та с продорганами и там потребитель не теряет того, что у
нас. А сколько тратится лишних народных денег на параллель­
ные организации, продорганы, в виде, например, Губпродукта,
который имеет штат в 130 человек, и которым теперь приходит­
ся придумывать работу, — а ведь Союз предлагал и эту работу
вести за 5% комиссионный процент.
И неужели все это делается для пользы потребителя, для
пользы голодного рабочего и беднейшего крестьянина? — Това­
рищи, мы вынуждены сделать это заявление, ибо как честные
общественные работники не можем от вас скрывать правды —
и ваше дело судить нас за это.
При всем желании сделать обратное мы ничего не могли
444

сделать, ибо следующая страница истории говорит о дальней­
ших еще более вопиющих вещах.
На наш прямой вопрос Губпродкому — почему работа не
передается Союзу — нам ответили: потому что в правлении нет
большинства представителей рабочей кооперации (читай комму­
нистов). И когда мы заявили, что против большинства не возра­
жаем, но что это должны решить настоящие хозяева Союза —
Собрание Уполномоченных, — коммунисты на одном из заседа­
ний Совета и Ревизионной Комиссии 18 марта с.г., восполь­
зовавшись случайным большинством, постановили: делегиро­
вать в Правление двух членов с решающими голосами от
Рабочей Кооперации (коммунистов).
Но, товарищи, дальнейший факт является уже сплошным
насилием над Вашей волей, выраженной в постановлениях
X Собрания Уполномоченных.
Для выявления позиции органов управления Союза на Рабо­
чей Конференции 25 марта с.г. в Москве по вопросу о созда­
нии Хозяйственного Центра Рабочей Кооперации было созвано
соединенное заседание Совета, Ревизионной Комиссии и Правле­
ния, на которое были приглашены с совещательным голосом
и представители 8 крупных рабочих обществ. И вот когда
решается вопрос, нужно ли нашему Союзу выйти из членов
Центросоюза и войти в новый центр Рабочей Кооперации, то
коммунары, воспользовавшись представительством рабочих об­
ществ (коммунистами), не имеющими права решать вопросы за
избранные Собранием Уполномоченных органы и выражать
мнение всех 45 рабочих обществ, дали им решающий голос и
вопреки прямому постановлению X Совещания Уполномочен­
ных о едином Центре и несоздании для Рабочей Кооперации
самостоятельного хозяйственного Центра, вопреки прямой воле
X Собрания Уполномоченных, путем насилия постановили:
считать желательным выход из Центросоюза и войти в новый
Рабочий Центр. Мы против такого насилия могли только про­
тестовать. О чем и заявили на этом Собрании.
Товарищи, находясь в Центросоюзе, мы были владельцами
тех многомиллионных богатств и промышленных предприятий,
которыми владеет Центросоюз; это наши богатства; выходя
из Центросоюза, мы тем самым лишаемся этих богатств и
оставляем их в руках оставшихся в Центросоюзе общеграждан­
ских Кооперативов. Дальше, вступая в Рабочий Центр, мы рас­
калываем наш Союз, ибо крестьяне не захотят легко расстать­
ся с общественными богатствами нашего Союза, которые сейчас
приблизительно равняются 15 миллионам. У Союза имеется
445

прекрасная типография с 6 машинами и электрическими двигате­
лями, 2 собственных электрических станции, мыловаренный за­
вод, арендован валяльно-сапожный завод с производительно­
стью до 300 пар в сутки, оканчивается оборудованием сукон­
но-шерстяная фабрика, на миллион рублей дров и лесных мате­
риалов — и все это крестьяне и горожане, которых большинство
в нашем Союзе, с легким сердцем отдадут проблематичному ра­
бочему Центру? И по многим другим соображениям выход в на­
стоящий момент из общегражданской Кооперации, в момент
хозяйственной и продовольственной разрухи, принесет только
вред рабочим и крестьянам. Вот почему мы, строго стоя на по­
становлении X Собрания Уполномоченных, голосовали против
этого и заявили свой протест против насилия.
Такова, товарищи, действительность.
Теперь с добавлением в Правление еще двух коммунистов,
нас будет четыре, а их шесть — и, конечно, мы не можем
брать на себя ответственность за постановления Правления и
тем самым мы не можем выполнить Вашей воли, согласно
постановлению X Собрания Уполномоченных.
Виноваты ли мы в этом?
Вы нас избирали,
Вы нас и судите.
Мы не насильники и не думаем прибегать к насилию, но как
истинные борцы за интересы рабочих и крестьян, доводим до
Вашего сведения о всем происходящем и говорим — теперь де­
ло за Вами.
Если Вы не разделяете нашу позицию и считаете, что мы
плохо поступили тем, что протестовали против продажи на­
шего Союза за чечевичную похлебку, скажите об этом откро­
венно; если же Вы разделяете наш позицию и признаете ее
правильною, то вы. должны тоже прямо и открыто сказать об
этом на предстоящем Собрании Уполномоченных.
Единственный хозяин нашего Союза — Собрание Уполно­
моченных. И если Вы, т.т. рабочие и крестьяне, хотите улуч­
шения своей участи и хотите, чтобы Ваши капиталы не рас­
хищались и не тратились напрасно, если Вы хотите быть
настоящими кооператорами, — Вы не доверите свою судьбу
решать другим, а сами все как 1 человек явитесь на XI Собрание
Уполномоченных, которое предполагается около 15-20 мая по
новому стилю, и мощно и властно заявите свое решающее
слово.
Товарищи, в нашем Союзе 560 обществ, из них около 60 ра­
бочих и около 500 сельских. Пусть ни одно общество из ра­
446

бочих и ни одно из сельских не останется пассивным свидете­
лем того, что делается кругом, и непременно пошлет уполно­
моченных на XI Собрание, т.к. на этом Собрании будет ре­
шаться участь Вашего Союза и тем самым Ваша участь. Мы же,
Ваши избранники, исполняя Вашу волю, говорим: мы остаемся
в Правлении до Собрания Уполномоченных, но поскольку мы в
меньшинстве, мы слагаем с себя всякую ответственность — про­
тив насилия мы ничего не можем поделать.
Слово за Вами.
Члены Правления от группы крестьянских
всесословных и рабочих независимых об­
ществ
Я. Савченко, Арс. Колодин, Ив. Чекулаев.
1919 г, 19го марта.
II
РЕЗОЛЮЦИЯ ТВЕРСКОГО ГУБЕРНСКОГО СЪЕЗДА
ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ КООПЕРАЦИИ 2-3 мая 1919 года
ПО ВОПРОСУ О ПРОВЕДЕНИИ В ЖИЗНЬ ДЕКРЕТА
от 20-го марта 1919 года
Тверской Губернский Съезд представителей Кооперации, об­
судив информационный доклад о декрете 20 марта 1919 года о
потребительских коммунах, заявляет:
I.
Кооперация есть прежде всего огромной важности об­
щественное дело. Она стремится не только улучшить материаль­
ное положение народа, но и воспитать в гражданах высшие мо­
ральные и общественные начала. Сила и жизненность коопера­
ции основывается на принципах добровольного сотрудничества
всех участников.
Декрет 20 марта 1919 года целым рядом проводимых им мер
разрушает организованную самодеятельность народа, проявлен­
ную в потребительской кооперации, и последняя перестанет
существовать, как свободно развивающаяся организация потре­
бителей.
Представители кооперации считают своим долгом еще раз
указать на полное противоречие проводимых властью мер основ­
ным началам кооперативной мысли и кооперативной практики.
Насильственное проведение в жизнь декрета сверху, под над­
447

зором и руководством чиновников, лишь ослабит народную са­
модеятельность, а вместе с тем загубит и самый коопера­
тивный аппарат, признаваемый и властью — «единственным,
созданным и проверенным многолетним развитием и практичес­
ким опытом».
II. Мысль декрета — воспользоваться кооперативным аппа­
ратом и взять таковой лишь для технических целей распреде­
ления продуктов — явно несостоятельна. Взятый вне всякой
связи с его идейным содержанием, кооперативный аппарат не­
минуемо утратит всю свою ценность.
III. Сеть новых потребительских организаций, если таковая
будет проводиться в жизнь властью, должна быть приспособле­
на к сети существующих подлинных кооперативов — потреби­
тельских обществ и их объединений; как и последняя, она должна
быть построена по принципу бытового и экономического тяготе­
ния.
IV. Всякая ломка и уничтожение отдельных звеньев коопе­
ративного аппарата способна лишь подорвать и разрушить мно­
голетние усилия кооперативной работы и будет противоречить
самому декрету, предписывающему имеющийся аппарат ко­
операции — «положить в основу и сохранить».
Посему районные и другие союзные объединения, как чисто
потребительские, так и смешанные, должны остаться и сохра­
нить свои прежние функции.
Сохранение прежнего состава и функций кооперативными
союзами смешанного типа диктуется требованиями экономии
сил и средств, ибо при ином решении вопроса небогатая куль­
турными силами местная жизнь принуждена будет создавать
параллельные союзные организации, самостоятельное появле­
ние коих не вызывается потребностями жизни.
Образование Губернских Союзов, построенных по чуждому
кооперации административному принципу, — недопустимо и не­
нужно. Хозяйственные задания для губернии могут осуществ­
ляться через Губбюро, которому должно быть предоставлено
право передавать технические функции той или иной коопера­
тивной организации.
V. Самодеятельность населения, составляющая жизненную
основу кооперации, наиболее полно проявляется в общих собра­
ниях, как верховных органах управления.
Сохранение в полном объеме прав общих собраний и ответ­
ственности перед ними их исполнительных органов, в лице
Правлений, составляет необходимое условие правильного хо­
да всего дела.
448

VI. Совместное участие в Правлениях выборных от населе­
ния и назначенных властью членов неизбежно создаст атмосфе­
ру, исключающую возможность правильной и плодотворной ра­
боты.
Руководящие органы в составе лиц, имеющих принципиаль­
но различные источники своих полномочий, не могут пользо­
ваться со стороны населения доверием, на котором основана
жизнеспособность кооперации, а внутри себя будут носить
постоянный источник взаимного недоброжелательства и недо­
верия.
Роль представителей власти должна быть строго ограниче­
на формальным контролем и не должна простираться на об­
ласть деловой раоты Правлений.
VII. Необходимо сохранение финансовой самостоятельноности и самодеятельности за потребительскими организациями:
а) установление обязательного вступительного взноса и пая;
б) сохранение права займов, вкладов, выпуска заемных пи­
сем и проч.;
в) сохранение за объединениями всех ступеней прав начисле­
ния на распределяемые товары в размере, достаточном для раз­
вития как торговой, так и культурной их работы.
VIII. В построении своей работы кооперация всегда исходи­
ла не от отвлеченной теории, а от корней народной жизни и
ее указаний.
Именно эти указания жизни создали из кооперации своеоб­
разно целостное социальное течение, охватывающее как матери­
альные, так и духовные запросы своих членов.
Кооперация никогда не представляла собою только хозяйст­
венного аппарата. Неторговая, и в частности культурно-про­
светительная работа есть неотделимый, органически ей прису­
щий момент ее деятельности, и должна быть сохранена в полном
объеме.
IX. Кооперация при всех ее видовых отличиях представ­
ляет собою единый организм. Власть не должна мешать объ­
единению всех ее видов в руководящие идейные центры — Сове­
ты Кооперативных Съездов.

449

III

И. Шадрин
ОЧЕРЕДНАЯ ЗАДАЧА
Многие кооператоры после издания декрета о потребитель­
ских коммунах пришли к убеждению, что теперь кооператорам
в кооперации делать нечего, так как самой кооперации уже нет,
так как над кооперацией, по крайней мере потребительской,
поставлен крест.
И основания для такого убеждения, конечно, были. Уже од­
но то, что в кооперацию привлекалось все население и привле­
калось не в порядке добровольности и постепенности, а по
приказу, по декрету, давало полное основание сказать, что из
кооперации вынута самая сущность ее, ее душа, ибо основа
кооперации — свободное добровольное соглашение людей к
сотрудничеству, к устроению своего благополучия общими си­
лами.
И, действительно, выкиньте из понятия сотрудничество сво­
боду идти на это сотрудничество или не идти, и от сотруд­
ничества, т.е. от кооперации ничего не останется. Как можно
сотрудничать, если люди не желают этого, если они насильно
приставлены к делу? Разве фабрика капиталиста, куда голод
насильно, угрозою голодной смерти, загонял рабочих, была
кооперацией, была сотрудничеством рабочих, хотя они и работа­
ли вместе, в одном помещении и теми же машинами? Ничуть не
бывало. И прежде, начиная с Роб. Оуэна и Фурье, никто такую
фабрику не называл кооперацией, никто не называл ее так и
потом. И только в наши дни, в дни совершенной путаницы вся­
ких понятий, нашлись идеологи, которые принудительное, под­
невольное соединение людей для общественной работы, то, что
прежде называлось казармой, аракчеевщиной, арестантскими
ротами, стали называть не только кооперацией, но даже со­
циализмом и коммунизмом.
Но вольному воля. От слова не станется, говорит послови­
ца. Жизнь многое терпит. Недаром ее и зовут матерью.
27-го января текущего года вышел новый декрет, которым
в том же порядке принуждения в потребительскую кооперацию
вливается кредитная, а Советы Кооперативных Съездов призна­
ются излишними и упраздняются. Новое основание кооперато­
рам сказать: «Ну, теперь уж конец всему, теперь поставлена
450

точка. Раньше хоть кредитная кооперация оставалась, а теперь
ничего нет. Больше разрушать нечего. Кооперация, как свобод­
ное, добровольное сотрудничество людей в народном хозяйстве,
уничтожена, не существует. Над всем торжествует бездушная,
холодная и глухая к голосу жизни канцелярия».
Но так ли на самом деле? Действительно ли ничего уже не
осталось от кооперации? Или что-нибудь еще есть, в чем мож­
но работать, оставаясь кооператором, что можно отстаивать и
развивать?
Что же произошло? А произошло принудительное объедине­
ние всех видов кооперации с потребительской, произошло
принудительное кооперирование всего населения, — не только
принудительное наречение всех кооператорами, но и принуди­
тельное — хочешь не хочешь — включение всех в потребитель­
ские кооперативы. Все теперь стали кооператорами, по край­
ней мере, по названию.
«Ну что же, свершилось то, к чему всегда стремилась
кооперация», — злорадно говорят сторонники таких мер устро­
ения жизни народной. — «Старой кооперации больше нет, гово­
рят они, а есть новая кооперация, которая, к слову сказать,
пока определяется только двумя словами: разогнать и захва­
тить».
Да, совершенно верно, кооперация с первых дней своего
существования ставит своей задачей — привлечение к коопе­
рации возможно большего числа трудящихся, а ее идеалом
всегда было кооперирование всех трудящихся. Что верно, то
верно. Но только кооперирование путем убеждения, путем пере­
воспитания, а не путем насилия и принуждения. В этом было и
есть коренное отличие кооперации от революции. Революция
— это переворот быстрый, насильственный, а кооперация —
преобразование жизни мирным путем, постепенного развития
людей, постепенного внедрения в их сознание идей равенства,
братства и солидарности, — завоевание господства в жизни
постепенным накоплением сил в процессе товарищеского со­
трудничества.
Но не об этом речь. И мы оспаривать ничего не собираемся
и не будем.
Вопрос, поставленный нами, другой: все ли в данный мо­
мент потеряно для кооперации и кооператоров, сторонников
свободного и добровольного сотрудничества людей, или не все?
Возможно ли применение кооперативных принципов в потреби­
тельской кооперации 20 марта или нельзя?
Обратимся к декрету о потребительских коммунах 20 мар­
451

та и к уставу единого рабоче-крестьянского потребительского
общества. Прежде всего, как говорится в начале декрета,
объединение и реорганизация потребительской кооперации вы­
званы желанием «передать дело распределения в руки
самого трудящегося населения».
С какою целью потребительским коммунам (п. 11 декрета)
местные продовольственные органы передают все дело рас­
пределения продуктов и предметов первой необходимости, все
лавки, магазины и склады, а «также принадлежащие коопера­
тивам производственные предприятия и права в области заго­
товок, предоставленные кооперации существующими декрета­
ми» (п.13).
В уставе говорится то же самое, только более точно и
определенно.
Так, в пункте 3 устава говорится, что «общество имеет
непосредственной задачей снабжение населения продуктами и
предметами первой необходимости». Для чего (п.4) не только
получает готовые продукты от союзных объединений, от пра­
вительственных учреждений, общественных и иных организа­
ций, а также от частных лиц, но «производит заготовку
разных продуктов и предметов потребления, устраивает для
заготовки, производства, доставки, хранения и распределения
их собственные предприятия, склады и заведения».
Словом, в руки потребительского общества, а стало быть, и
всего населения, декретом и уставом передается все дело
снабжения населения всем необходимым для жизни.
Через кого же и как население выполняет это сложное и
ответственное дело?
А через правление и контрольные советы (п.5 декрета и
19 п. устава), избираемые всеми членами потребительского
общества, имеющими право участия в выборах по Советской
Конституции, и выполняет, как говорится в 3 п. устава, все
это «путем самодеятельности, сотрудничества и взаимо­
помощи».
Итак, и декрет 20 марта, и устав единого рабоче-кресть­
янского потребительского общества все дело «снабжения насе­
ления продуктами и предметами первой необходимости» от­
дают в руки самого населения, в руки преобразованных потре­
бительских обществ, включающих в себя все население.
И если читать все так, как написано черным по белому
и подписано главой правительства, не пытаясь читать между
строк, то никакого худа, никакого ущерба интересам населения
452

от этого, хотя бы и принудительного, переустройства коопе­
рации как будто бы произойти не должно.
Начала: самодеятельности, сотрудничества и взаимопо­
мощи, т.е. как раз принципы старой кооперации признаются и
закрепляются уставом; к работе, к заботе о себе, о своем
благополучии, привлекается все население. Стало быть, все в
порядке, остается только поблагодарить предусмотрительное
начальство. Но... вот это «но» и смущает многих. Дело все
в том, что то, что дается сверху как прямое и определен­
ное правило, не дающее, по-видимому, ни малейшего основа­
ния для различных толкований декрета, на местах, в губерни­
ях и уездах преломляется целою радугою не только основных
цветов, но и массою второстепенных оттенков, за которыми
прямой смысл декрета совершенно исчезает.
Так, декрет 20 марта определенно говорит: «главный аппа­
рат правильного массового распределения, именно кооперация,
как единственный аппарат, созданный и проверенный много­
летним развитием при капитализме и практическим опытом, не
только не должен быть разрушен, но должен быть положен в
основу нового, сохранен, развит и усовершенствован», а на
местах говорят: «кооперация — это гнездо контрреволюции,
там засели буржуи и кулаки, а поэтому ее надо с корнем
уничтожить».
Другой декрет говорит о самом бережном, о самом осто­
рожном отношении к кооперации, потому что «кооператив­
ные организации, непосредственно созданные широкими народ­
ными массами населения, могут явиться лучшим техническим
аппаратом для осуществления государственных задач», и пред­
писывает «при проведении декрета в жизнь тщательно наблю­
дать, чтобы интересы крестьян, участников кооперации, а так­
же возложенные государством на различные виды кооперации
задачи не потерпели никакого ущерба», а на местах, ликуя
по поводу так легко одержанной победы на кооперативном
фронте, кричат: «все надо захватить в свои руки, всех надо
выгнать, окончательно очистить кооперацию от засевшей там
буржуазии» и пр. Объявляется целый крестовый поход против
кооперации, которая, по словам декрета, непосредственно созда­
на широкими народными массами и является лучшим техни­
ческим аппаратом для осуществления государственных задач,
против той кооперации, основанной на началах самодеятельно­
сти, сотрудничества и взаимопомощи, которую декрет 20 марта
предписывает положить в основу нового строительства и тща­
тельно беречь.
453

Есть и еще одно «но», которое уже поставлено самим
декретом 20 марта, это пункт 14 о наблюдении за потре­
бительскими коммунами (обществами) со стороны местных про­
довольственных органов через своих представителей.
Это «но» при нашей общей некультурности, и при той
неразберихе и путанице в понятиях, которая до сих пор
очень еще прочно сидит в головах многих работников на
местах, действительно, может явиться на долгое время тормо­
зом в осуществлении тех начал «самодеятельности, сотруд­
ничества и взаимопомощи», о которых говорит устав единого
рабоче-крестьянского потребительского общества. И примеры
этого уже есть. О них уже пишут, на них жалуются. И это
вполне понятно. Человек, никогда не знавший других форм
человеческих отношений, кроме как неограниченное господство
с одной стороны и безусловное подчинение — с другой, уви­
дав в своем мандате слова: «наблюдение, контроль» и зная,
что они в прежнее время относились к области начальство­
вания, тотчас же и сам начинает проникаться начальственным
духом: выпячивает грудь, топорщит усы, хмурит брови, выка­
тывает глаза, елико возможно грозно рычит: «Кто здесь
Тяпкин-Ляпкин? Подать сюда Тяпкина-Ляпкина!»
И как ни грустно, а таких представителей власти на местах
из породы Пришибеевых очень еще много, потому что, как
троекратное купание в воде, именуемое крещением, не делает
людей святыми, так и наречение коммунистом не делает
человека таковым. В душе, во взглядах, во всех привычках
человек продолжает оставаться тем, чем был, ибо, если для
того, чтобы стать просто культурным человеком, надо много
учиться и много работать над собой, то для того, чтобы
стать действительным коммунистом, надо работать над собой
несравненно больше. Надо совершенно совлечь с себя ветхого
человека, всецело отрешиться ото всего, что тысячелетиями
старой культуры внедрялось в душу человека, словом, надо
переродиться... А это не так-то легко и по щучьему веле­
нию не совершается.
В евангелии к этому случаю есть поучительный пример.
Однажды к Иисусу пришел некий человек и спросил его: «Учи­
тель благий, что мне надо сделать, чтобы наследовать жизнь
вечную?» Христос, в свою очередь, тоже задал ему вопрос:
«Заповеди знаешь?» Человек ответил: «Не только знаю, но и
соблюдаю все от юности моей». Тогда Иисус сказал ему:
«Одного ты не исполнил: все, что имеешь, продай, раздай ни­
щим и следуй за мною». Человек, услышав это, опечалился,
454

отошел от Иисуса, потому что, как замечает евангелист, был
богат.
Не меньшего труда стоит стать и действительным комму­
нистом.
Поэтому-то контроль над потребительской кооперацией ченицы, бестолковщины, озлобления и напрасных жертв в деле
революции, в великом деле строительства новой жизни.
Поэтому-то котроль над потребительской кооперацией че­
рез представителей продовольственных организаций, контроль с
правом приостанавливать даже постановления правления, таким
тяжелым и является для кооперации, так упорно и оспаривается
кооператорами старой кооперативной идеологии.
Впрочем, в этом пункте о постоянном котроле, в этом «не­
дреманном оке» власти есть и другая сторона, пожалуй, еще
более обидная и тяжелая — это выражение полного недоверия
к населению, т.е. ко всей массе трудящихся, органами которой
теперь являются потребительские кооперативы. Словно сам-то
народ меньше заботится о себе и хуже видит несправедливости,
окружающие его.
Но такова уж судьба русского народа. От опекунов и нянек
он никак не может освободиться, хотя совершает уже третью
революцию.
Кооперация, социализм и коммунизм, по существу, дети од­
ной матери.
И у лучших представителей этих учений нет и не может
быть вражды между собою: так как путь их один и одна цель
впереди; так как нельзя быть убежденным кооператором, не бу­
дучи социалистом и так как кооперация, логически проведенная
до конца, неминуемо выльется в коммунизм, что мы видит из
истории кооперации. Рочдельские пионеры — были прежде всего
социалисты и конечной целью своей кооперативной деятельно­
сти ставили — создание такого общества, в котором трудящиеся
не только были бы хозяевами распределения, но и хозяевами
производства. А Роберт Оуэн, родоначальник той кооперации,
которую теперь многие презрительно называют старой, буржу­
азной кооперацией, проводя кооперативный принцип до конца,
первый, почти сто лет назад, строил такие коммуны, в сравне­
нии с которыми коммуны наших дней являются слабым детским
подражанием труду взрослого.
Все дело в сознании, в правильном понимании не только сво­
их прав, но и своих обязанностей, в понимании и тех условий,
без которых, по бесспорному свидетельству истории, невозмож­
но успешное развитие народной жизни.
455

«Никакая реформа не может принести действительной поль­
зы, если она не есть продукт общественного мнения и если в
ней инициатива не принадлежит самому народу», — говорил
знаменитый английский историк Бокль. В подтверждение этих
слов мы могли бы привести множество примеров и из нашей
русской жизни.
Но достаточно вспомнить земских начальников, которыми
попечительный Александр III пытался осчастливить русскую
деревню; достаточно вспомнить столыпинские хутора, чтобы
согласиться с ученым англичанином, что действительно нет
пользы в тех реформах, которые идут извне, а не от самого
народа.
Прежде реформы надо подготовить к ней народное созна­
ние.
И вот будить сознание, развивать его в народных массах,
всех настойчиво звать к строительству общественной жизни и
в частности — к строительству кооперативному — и есть оче­
редная задача кооперативных работников и кооперации.
Раз декрет призывает всех в кооперацию, всем дает право
активного участия в ней, то все и должны идти, но идти
сознательно, идти с целью работать и отстаивать права
трудящихся.
Сейчас идут общие собрания трудящихся в потребительских
обществах для выбора постоянных правлений вместо времен­
ных, для выбора контрольных советов, для составления смет,
выработки и принятия планов ближайшей кооперативной рабо­
ты, поэтому все сознательные кооператоры, не только ин­
структоры, но и рядовые работники должны быть на своих
местах и настойчиво звать всех к участию в работе, не укло­
няться от собраний, от участия в выборах и от принятия
на себя выборной должности, если таковую собрание возложит.
Человек — кузнец своего счастья.
Что посеешь, то и пожнешь. Мало, однобоко будет собра­
ние — малы, однобоки будут и результаты его. Плохо будет
правление, плох будет контрольный совет, виновато будет
собрание, потому что ему была дана возможность и право вы­
бирать самых лучших людей из своего общества.
Точно так же и на предстоящих собраниях уполномоченных
в союзах кооперативов. Если на собрание будут посланы со­
знательные, кооперативно настроенные уполномоченные, то
дружно, кооперативно будет работать и общее собрание; со­
знательных кооператоров, честных и опытных работников выбе­
рет оно и в правление, и в контрольный совет.
456

Как нельзя допустить ребенка править паровозом, плотни­
ка, хотя бы и хорошего, — строить многоэтажный каменный
дом, а деревенского знахаря — заведовать больницей и лечить
больных, так нельзя поручать и великое дело строительства
народного хозяйства, строительства народной жизни первому
встречному, хотя бы он и очень желал этого и был боек на
словах. Здесь мало, слишком мало одного желания, а надо к
нему обязательно прибавить знание, надо опыт и, кроме того,
испытанную честность. А эти качества, как известно, встре­
чаются далеко не в каждом человеке.
Если, как говорит пословица, неуча в попы не ставят, то
тем более нельзя ставить неучей к самому трудному и слож­
ному делу народного хозяйства. К несчастью, революция, вско­
лыхнув стоячее болото русской жизни, выдвинув на арену об­
щественной деятельности много действительно дельных и круп-.,
ных работников, которые раньше или принуждены были пря­
таться в тени или не находили достаточно применения своим
силам и талантам, она вместе с тем выкинула на поверхность
много и таких людей, единственным достоинством которых яв­
ляется совершенная беззастенчивость, которые, как малые дети,
берутся за какое угодно дело, лишь бы допустили их до него,
ни капли не задумываясь над тем, посильно оно им или непо­
сильно, выполнят они его или только напортят и причинят
большой вред обществу. От таких работников следует всячески
оберегать кооперацию, если мы хотим сохранить ее и принести
ею действительную пользу народному хозяйству.
В демократическом государстве нет и не должно быть гос­
под и привилегированных, нынче все равны. Каждый член по­
требительского общества, кто бы он ни был, по уставу имеет
только один голос; выборы правлений и контрольных советов,
опять же по уставу, производятся закрытой баллотировкой, а
поэтому каждый, не боясь никого, может подавать свой голос,
за кого он хочет, помня одно: кого он выбирает, за того и отве­
чает, то и получит.
Подводя итог изложенному и еще раз напоминая, что декре­
ты и устав привлекают всех к работе в кооперации, к строи­
тельству своего благосостояния, мы говорим: нет основания
падать духом и заявлять: все потеряно, кооперация уничтожена.
Нет, кооперация не уничтожена и даже не может быть уничто­
жена, потому что принципы ее вечны, потому что без ее
принципов и социализм не будет социализмом, и коммунизм
не будет коммунизмом. Кооперация жива и расцветет с новою
457

силой, если население поймет свои права, данные декретом, и
будет мужественно отстаивать их.
Но если оно по-прежнему будет стоять в стороне и го­
ворить: «моя изба с краю», — тогда пусть на себя и пеняет,
если эта изба в конце концов совершенно развалится.

458

ДОПОЛНЕНИЯ, ИСПРАВЛЕНИЯ,
ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ

Ричард Пайле

ОТВЕТ НА РЕЦЕНЗИЮ
А. ШАНЕЦКОГО, ПОСВЯЩЕННУЮ КНИГЕ
«РОССИЯ ПРИ СТАРОМ РЕЖИМЕ»

В четвертом выпуске превосходного исторического сброника
«Память» появилась обширная рецензия на мою книгу «Рос­
сия при старом режиме». Первоначально опубликованная в
Англии в 1974 году, книга эта вышла в 1980 в самиздатском русском переводе Владимира Козловского (Кембридж,
Массачусетс). А.Шанецкий, поставивший свою подпись под ре­
цензией, мне не известен. /.../* Мой ответ ему продиктован
желанием ясно очертить цели книги и показать, что крити­
ческий разбор ее в указанной статье не затронул главных
моих концепций.
Рецензия на исторический труд преследует четыре основ­
ные цели: 1) объяснить читателю содержание книги; 2) опре­
делить место рецензируемого труда в ряду других исследо­
ваний по данному вопросу; 3) выяснить сильные и слабые
стороны книги; и 4) дать общую оценку качества книги и
научного вклада ее в исследование проблемы. С одними из
этих требований рецензент справился лучше, с другими
хуже, но в целом, учитывая объем рецензии, трудно гово­
рить о сколько-нибудь выдающихся ее достоинствах. Отвечая
моему критику, я буду следовать его плану.
* По вполне понятным причинам редакция сочла необходимым опустить
в ответе Р.Пайпса одну фразу, в которой автор высказывал предположения
о личности рецензента.
461

I. Основные идеи книги
Эта часть рецензии (с. 416-419) дает в целом объектив­
ное изложение содержания книги. Однако даже здесь имеется
ряд упущений. Так, например, отсутствует указание о том,
что четвертая глава книги подробно обсуждает трудности, с
которыми сталкивались власти Московского государства при
введении в стране вотчинной системы, как и указание на то,
что вся глава посвящена «частичному свертыванию вотчинно­
го государства». Непонятно, где обнаружил автор мысль
о том, что крепостные в России были освобождены «без зем­
ли» (с. 417), поскольку общеизвестно, что реформа 1861 го­
да предоставила им земельные наделы. Рецензент приписы­
вает мне мысль, что «противостояние власти было делом
революционной интеллигенции», хотя 10-я глава, посвященная
этому вопросу, называется просто «Интеллигенция» и иссле­
дует не только революционное, но также либеральное и кон­
сервативное направления в общественном движении.
Значительно более серьезным недостатком этого разде­
ла является оставляемое им впечатление, что «главный
тезис» книги «заключается в том, что корни советского
режима следует искать не в особенностях марксистской
идеологии, а в специфике исторического пути России,
выявляющейся еще в раннем средневековье» (с. 416). Дейст­
вительно, эта мысль встречается и в предисловии, и в
отдельных частях книги, и в заключительных замечани­
ях к ней. Однако ее никак нельзя расценивать как «глав­
ный тезис» всей книги, хотя бы по той простой причине,
что для доказательства его следовало бы посвятить значи­
тельную часть ее содержания рассмотрению марксизма и са­
мого советского режима. Однако я не делаю ни того, ни дру­
гого, фактически оставляя в стороне марксизм и доводя по­
вествование лишь до 1880-х годов. Как указано в «Преди­
словии к русскому изданию», в настоящее время я работаю
над продолжением книги «Россия при старом режиме» —
двухтомной историей русской революции, рассматривающей со­
бытия конца XIX — начала XX века и вводящей в исто­
рию советского периода. Лишь по завершении этой книги
можно будет говорить об установлении связи пред- и после­
революционного периода русской истории и о роли марк­
сизма в ней. Главная мысль книги — мое убеждение, что ха­
462

рактерной чертой русского государства при старом режи­
ме является вотчинная система, при которой право суве­
ренитета и право собственности более или менее сли­
ваются. Однако справедливость или несправедливость этого
тезиса, который я выдвигаю для периода до 1880-х годов,
— абсолютно независима от предполагаемой связи между
большевистским режимом и предшествовавшей ему царской
властью. В моей книге безусловно присутствует полити­
ческий аспект, но, прежде всего, она — научно-историче­
ское исследование. Поэтому такая подчеркнутая сосредоточен­
ность рецензента на значении моего политического анали­
за искажает цели и значение книги.
II. Концепция Р.Пайпса и отечественная историография
Основным упущением этой части является настойчивость
рецензента в его странной попытке определить мои науч­
ные взгляды в рамках пяти так называемых главных школ
русской историографии, которые определяются по своему
подходу к революции 1917 года и установившемуся в ре­
зультате ее режиму. Как мне представляется, основная
разница между этими так называемыми «школами» проявля­
ется в их отношении к русскому государству до 1917 года:
было ли оно хорошим, средним или плохим. Несерьезность
такого подхода очевидна уже из перечисления основных пред­
ставителей этих «школ», в список которых включаются
«Молодая Гвардия» и «Вестник РХД».
Более серьезным, хотя и несколько искусственным, явля­
ется обсуждение государственной школы, к традиции которой
правильно относит меня рецензент. Однако он делает это
в манере, заставляющей предполагать, что автор открыл
в моей книге нечто такое, что я пытаюсь скрыть. Фактичес­
ки же в «Предисловии к русскому изданию» я открыто уста­
навливаю эту связь: «Мои изыскания убедили меня в основа­
тельности так называемой "государственной школы”, и мое
принципиальное расхождение с нею состоит в том, что если
ее ведущие теоретики второй половины XIX века склонны
были усматривать в некоторых явлениях лишь относительно
маловажные и, возможно, преходящие отклонения от западно­
европейской модели развития, я, современник событий, про­
изошедших после 1917 г., скорее смотрю на них как на явле­
ния более значительные и непреходящие» (с. XI).
463

Я хотел этим сказать, что согласен с двумя главными те­
зисами государственной школы. Первый гласит, что в России
государство традиционно играло доминирующую и динамичес­
кую роль, в то время как общество и социальные сословия
находились в относительно слабом и подчиненном положе­
нии. Второй утверждает, что в эпоху средневековья и ран­
ний период нового времени в России существовал вотчинный
тип правления, при котором властитель (князь или царь)
рассматривал государство как гигантское частное владение,
которое (по словам Ключевского) он больше «эксплуатиро­
вал», нежели «управлял» им. Однако я расхожусь с истори­
ками этой школы там, где они рассматривают вотчинный
режим как переходную стадию в русском историческом про­
цессе, в то время как ясчитаю его фундаментальной чер­
той русской государственности. Кавелин, Чичерин, Соло­
вьев и другие ученые государственной школы были гегельян­
цами. И, как гегельянцы, они рассматривали исторический
процесс как логическое развитие от системы, основанной
на кровной связи (родовой строй), через систему территори­
альной зависимости (вотчинный строй) — к высшей форме, си­
стеме, построенной на политических связях (государственный
строй). Хотя точная датировка этой эволюции не одинакова
(например, у Кавелина в одних работах начало третьего эта­
па относится к подъему Москвы, а в других — ко времени
воцарения Петра I), — все ученые этой школы сходились
на том, что с определенного момента — не позднее XVIII века
— Россия переросла вотчинную систему. В отличие от них, я
полагаю, что, хотя и в ослабленной форме, вотчинная систе­
ма сохранилась за фасадом послепетровского государства
вплоть до 1917 года, когда она вновь расцвела во всей
своей прежней силе. Рецензент отмечает этот вывод, но
упорствует в предположении, что мой подход полностью со­
впадает с концепциями ученых государственной школы.
Ш-У. Некоторые неточности книги
Основная часть рецензии — 12 из 24 страниц — посвя­
щена обширному списку приписываемых мне ошибок.
В Соединенных Штатах издатели научных журналов пред­
почитают, чтобы рецензенты не обсуждали опечатки, а со­
общали о найденных ошибках непосредственно автору, в том
случае, если они не столь многочисленны и столь значитель­
464

ны, что искажают всю книгу. В случае «России при ста­
ром режиме» фактические ошибки, которые приписы­
вает мне автор, не могут дискредитировать книгу не то­
лько потому, что большинство из них вовсе не являет­
ся ошибками, но и потому, что они никак не влияют на
главный тезис книги и лишь в очень незначительной сте­
пени затрагивают ее менее существенные выводы. В сле­
дующем издании книги я мог бы внести все исправления,
сделанные рецензентом, и изменить все места, где встре­
чаются неточности, без внесения каких-либо изменений в
аргументацию книги. И это потому, что есть «факты» и
«факты». Ошибка в датировке события, в написании назва­
ния используемого источника или в неверной атрибуции
родословной исторического персонажа — досадна и говорит
об отсутствии должного внимания; но ошибки такого типа
не опровергают самой аргументации. Большинство из обна­
руженных рецензентом «ошибок» принадлежит именно к этой
категории. Но в моей книге буквально тысячи мелких фак­
тов, в то время как рецензент рассматривает лишь незна­
чительную их часть. Из этого я должен сделать вывод, что
все остальные приведенные в книге факты не содержат оши­
бок и рассматриваются рецензентом как точные.
То ли по скромности, то ли из-за неуверенности в себе
рецензент в самом начале своей работы заявляет, что не
будет разбирать центральные положения моей книги, но
фактически сосредоточится на концепциях, играющих подчи­
ненную роль: «Нас будет интересовать другое, — говорит
он, — в какой степени факты, приводимые Пайпсом, под­
тверждают его основные концепции и верны ли эти факты
сами по себе» (с. 425). Но занять такую позицию означа­
ет с самого начала придать рецензии тон придирчивости и
недовольства, ибо ни один рецензент не будет в таком
случае цитировать факты, которые он считает правильными
и поддерживающими основные тезисы автора. Таким обра­
зом, сама форма рецензии исключает объективную оценку
слабых и сильных сторон книги — то есть именно то, что
и является одной из основных задач рецензента.
Прочтя статью А.Шанецкого, я был потрясен количест­
вом фактических ошибок, которые мне приписываются. Обыч­
но я достаточно внимателен в проверке фактов по источ­
никам, но книга «Россия при старом режиме» включает чрез­
вычайно большое количество данных; и уверенность, с ко­
торой автор рецензии вносил свои поправки, меня сму­
465

тила. Я начал проверять наиболее важные факты, в ошибочно­
сти которых меня обвиняли. И по мере того, как я перехо­
дил от одной отмеченной опечатки к другой, росло мое раз­
дражение, поскольку оказывалось, что почти во всех случа­
ях мои так называемые ошибки вообще не были ошибками, в
худшем случае являясь следствием различия интерпрета­
ции, а в большинстве примеров — результатом неправильного
прочтения рецензентом либо моего текста, либо источников,
на которые я ссылался. Мне вспомнился ответ английского
эссеиста XIX века Вильяма Хазлитта, который он дал
своему критику, использовавшему подобный метод:
«В борьбе с чьими-либо воззрениями вы никогда не идете
широким либеральным путем, который заключается в том,
чтобы открыто представить эти воззрения, допустить, что
в них содержится истина или хотя бы видимость истины, а
потом вынести свое собственное суждение, показав, что
неверно в этих воззрениях, и представив более искусное
объяснение предмета. Нет: в таком случае вам пришлось
бы довериться собственным силам, на которые вы не смеете
полагаться... Вы отбрасываете целиком весь смысл, при­
бегаете к неверному цитированию или неверному использо­
ванию сказанного, а затем — кичитесь собственным превос­
ходством по поводу созданного вами абсурда».

Конечно, невозможно ответить на все обвинения в «не­
точностях», предъявленные моей книге. Однако качество ее
критики видно из образцов, к которым я обращусь. Ошиб­
ки рецензента книги принадлежат к четырем главным катего­
риям: 1) ошибки, связанные с невнимательным чтением книги;
2) ошибки, проистекающие от невнимательного прочтения ис­
точников; 3) ошибки, в основе которых лежит истолкование
простых высказываний как «фактов»; 4) логические ошибки.
Я позволю себе привести несколько примеров каждой из
этих категорий.
Ошибки, связанные с невнимательным прочтением книги

1.
«Странным изыском кажется отрицание подлинности пе­
реписки Грозного с Курбским» (с.430). В моей книге сказа­
но: «Проведенный недавно анализ переписки Ивана с Курбским
ставит ее подлинность под такое сильное сомнение, что на
нее нельзя больше полагаться как на источник» (с. 85). «Ста­
вить под сомнение» не означает «отрицать». Я недостаточно
466

компетентен для того, чтобы отрицать подлинность средне­
вековых русских документов; в этом отношении я должен по­
лагаться на мнение экспертов. Мое утверждение означало,
что сегодня аутентичность переписки Ивана IV с Курбским
оспаривается достаточно сильно, поэтому я предпочитаю
обойтись без этого источника. Но, между прочим, этот
документ послужил бы хорошим доказательством распростра­
нения «вотчинного» мышления в Московском государстве, и,
решив отказаться от его использования, я действовал не в
своих интересах. Этот пример может также служить иллю­
страцией того, как рецензент принимает за «факт» мнение,
высказанное по спорному вопросу, и опровергает его как
«ошибку».
2. «Странно также видеть Новикова в качестве “осново­
положника“ (так у Пайпса) русского национализма» (с. 431).
Действительно странно, поскольку я говорю нечто совер­
шенно отличное: Новиков был «основоположником консерва­
тивно-националистического движения в России» (с. 341).
«Русский национализм» восходит к средневековью; «консерва­
тивно-националистическое движение» в России — явление
XVIII века.
3. «Теория Москвы — Третьего Рима не принадлежит к чис­
лу ’’фантастических легенд“, ходивших ’’среди темного народа“,
а выдвинута высокообразованным псковским книжником Филофеем» (с. 430). Очень характерный пример методологии
рецензента. Во-первых, он полностью игнорирует то, что
я сам отмечаю авторство Филофея в теории Москвы — Третье­
го Рима (с. 311). Во-вторых, он неправильно интерпретиру­
ет мое утверждение — в том смысле, что эта идея, распростра­
ненная в народе как легенда, предполагает, что она была выдви­
нута народом. Филофей создал ее, а народные массы пре­
вратили ее в легенду. Эти утверждения не противоречат друг
другу.
Ошибки, вызванные невнимательные чтением источников
1.
«Мамай не был ’’крымским ханом-узурпатором”. Он
вообще не был ханом, он темник, и не Крыма, а Золотой
Орды в целом» (с. 429). Начнем с того, что когда я на­
зываю Мамая «крымским», это не значит (и не может зна­
467

чить), что я считаю его правителем крымского ханства,
уже по той причине, что это ханство возникло в 1427, т.е.
через полстолетия после смерти Мамая. Однако я ссылаюсь
на Крым как на его основную базу. Мамай никогда не пра­
вил всей Золотой Ордой, но лишь ее западной частью: мно­
го лет провел он в Крыму и был де-факто его правителем.
Он был «узурпатором», поскольку не являлся потомком
Чингиз-хана, а захватил власть. Он часто применял к себе,
попеременно, титулы эмира и хана. И если рецензент возь­
мет на себя труд заглянуть в книгу Грекова и Якубовского
«Золотая Орда и ее падение» (М.-Л., 1950), он найдет его
его в именном указателе к книге под именем «Мамай-хан»
(с. 457). Это лишь один пример педантичности, давшей
осечку.
2. Автор рецензии оспаривает мое утверждение, что
«Св. Писание было впервые полностью переведено и напе­
чатано в России только в 1860—1870-х гг.», ссылаясь на
перевод Геннадия в конце XV века (с. 430). Это отри­
цание неверно в трех отношениях. Во-первых, Геннадий не
перевел Библию, но лишь скомпилировал существующие
тексты, которые были основными в славянском переводе.
Во-вторых, его свод не был полным. И в-третьих, он не
был напечатан. Первым полным опубликованным переводом
Ветхого и Нового Заветов на русский язык был так назы­
ваемый Синодальный Перевод, дозволенный в 1856-57 и
изданный в 1876 году. Недавняя монография по этому во­
просу (М.И.Рижский. История переводов Библии в Рос­
сии. Новосибирск, 1978) подтверждает, что это было
первое полное издание Библии по-русски (с. 161). Озна­
комление с работой Рижского помогло бы рецензенту так­
же избавиться от заблуждения в том, что «всякий грамот­
ный русский» мог прочесть свод Геннадия (если даже до­
пустить, что он мог достать этот текст).
3. Мое утверждение о том, что Пушкин был невысокого
мнения о радищевском «Путешествии», оспаривается ссылкой
на пушкинские панегирики Радищеву. Однако неоспорим тот
факт, что после прочтения книги Радищева Пушкин назвал
ее «действием сумасшедшего», а автора книги — «истинным
представителем полупросвещения» (с. 344 моей книги). Его
пародия на Радищева в форме незаконченного «Путешествия
из Москвы в Петербург» не может оставлять сомнений в
том, как расценивал Пушкин радищевский шедевр.
468

4. Рецензент оспаривает мое утверждение, что народ­
ники вообще и народовольцы в особенности исповедовали
анархические идеи. Что касается народников (термин,
который почти невозможно точно определить), то я не
сомневаюсь, что они отрицали государство как инструмент
классового угнетения. В том же, что касается народоволь­
цев, положение значительно более сложно. Одни из них
оставались анархистами и отрицали идею конституции; дру­
гие говорили о необходимости «народного представительства».
В большинстве они симпатизировали идее созыва, после успеш­
ного государственного переворота, Учредительного или Народ­
ного Собрания. Однако мне неизвестно, чтобы какая-либо значи­
тельная группа среди членов «Народной Воли» склонялась к
«парламентарному государству с широкими социальными ре­
формами» (с. 434). Документ, который цитирует автор в
подтверждение этой точки зрения, письмо к Александру III,
не подкрепляет ее. Письмо не призывает к «парламентар­
ному государству» с «широкими социальными реформами»:
вместо этого в виде компенсации за прекращение террора
оно требует немедленного созыва Народного Собрания и —
в качестве временной меры — гарантий свободы прессы, сло­
ва и подготовительных совещаний для выборов в Народное
Собрание. Парламент и социальные реформы были «идеалом»
либералов, особенно кадет, которых пока еще никто не сме­
шивал с народовольцами.
5. Меня обвиняют в неправильном использовании этимо­
логического словаря Фасмера — в моем утверждении, что
слова «книга», «товар» и «товарищ» проникли в русский
язык из тюрко-татарского (с. 426). Но вот что говорит
об этих словах Фасмер:
а. « К н и га ... восходит через старо-тюркское küinig к
китайскому k ’üen «свиток» (Мах Vasmer. Russisches
etymologisches W örterbuch. Heidelberg, 1950-58, т. I,
с. 579).
б. «Т овар: воспринято как заимствование из уйгурского
tavar, означающего владение, собственность, скот... Мон­
гольское tawar» (Ib id ., т. III, с. 112).
в. «Товарищ : обычно возводится к тюрко-татарскому»
{Ibid., т. III, с. 112).

В случае всех трех слов Фасмер отрицает возможность их
образования от славянских корней. В связи со всем вышеска­
занным я просто не понимаю, с чем не согласен рецензент.
469

Ошибки, в основе которых леж и т не неправильность, но раз­
ница в интерпретации
В исторической литературе любой страны существует круг
проблем, в отношении которых мнения самых крупных автори­
тетов разделяются и единодушия не существует. В русской
историографии к подобным проблемам относятся такие спор­
ные вопросы, как роль норманнов, влияние татаро-монгольского
ига, наличие или отсутствие в России феодализма и цели
опричнины. В изложении этих противоречивых вопросов мне
приходилось выбирать, насколько я мог, между различными
школами.Однако рецензент там, где высказанное мною мне­
ние не совпадает с его собственными взглядами, пытается
изобразить мой выбор как ошибку, противопоставляя ему
мнение какого-либо авторитетного ученого иного направле­
ния, как будто это может разрешить самое проблему. Вот не­
сколько примеров:
1.
В примечании к тому месту книги, где описывается
жестокость монголов в России, я добавляю, что не собираюсь
представлять их «свирепыми варварами», ибо «в это время
они почти во всех отношениях стояли культурно выше рус­
ских» (с. 71-72). Это утверждение моментально опроверга­
ется: «Никаких данных о более высокой культуре Золотой Орды
у нас нет, и Пайпс их не приводит» (с. 426). Сноска — не
лучшее место для того, чтобы приводить доказательства по
столь сложному и противоречивому вопросу, но такие факты
все-таки существуют. И если мой рецензент обратится к
классической книге по этой проблеме: Bertold Spuler. Die
Goldene Horde: Die Mongolen in Russland. 1223-1502
(Wiesbaden, 1965), он обнаружит множество данных о том,
что достижения Золотой Орды в области управления, фиска
и налоговой политики, военной организации, торговли и транс­
порта значительно превосходили успехи русских в этих об­
ластях к тому времени. Однако для меня решающим остается
другой аргумент: в то время как в Китае и Иране, также поко­
ренных монголами, завоеватели быстро ассимилировались и
потеряли свои национальные отличительные особенности, в Рос­
сии этого не произошло. Отсутствие «славянизации» монголов
в России, в то время как в Китае они «китаизировались», а в
Иране — «иранизировались», указывает на их более высокий
культурный уровень в сравнении с русскими, поскольку, как
правило, народы с более высоким культурным уровнем не ас­
470

симилируются среди народов с более низкой культурой. Как
предполагают этимологи, в связях типа монголо-русских
влияние обладает направленностью от монголов к русским, а
не наоборот*.
2. Рецензент ставит под сомнение мое утверждение, что
русские переняли от монголов смертную казнь, до этого не­
известную в России (с. 429). Он решительно заявляет, что
это «неверно», цитируя двух ученых старшего поколения, от­
носящих появление смертной казни к византийскому влиянию.
Однако в вопросах такого рода не существует определений
«верно» или «неверно» — но лишь «более или менее вероятно».
Свои выводы я обосновывал тем, что наиболее раннее упоми­
нание о смертной казни в русских официальных документах
встречается в Двинской Уставной Грамоте, датированной 1397
годом, т.е. именно тем периодом, когда монгольское влияние
в России было значительно. (См. БСЭ, 2-е изд., т. 13,
с. 469).
3. Рецензия оспаривает мое утверждение, что подавляющее
большинство историков, не связанных коммунистической цензу­
рой, не разделяют точки зрения Павлова-Сильванского, что
Россия прошла обычный феодальный период (с. 426-427). «Это
неверно». Но обратимся к свидетельствам: до 1917 года почти
все ведущие русские историки отрицали существование в России
феодализма (в том числе Соловьев и Ключевский) или просто
игнорировали русский феодализм, что то же самое (как Милюков
и Платонов). Среди русских зарубежных историков одним из не­
многих, кто поддерживал точку зрения Павлова-Сильванского,
был Александр Экк. Большинство же историков считали ее неве­
рной. Г.В.Вернадский, возможно, крупнейший медиевист в рус­
ской эмиграции, отрицал наличие феодализма в России. Из ра­
ботающих сегодня специалистов по русской истории и Николай
Рязановский, и Марк Шефтель — оба придерживаются этого же
вывода, допуская наличие в России лишь самое большее «зарож* Рецензент даже обвиняет меня в неправильном цитировании Джиля
Флетчера, чью книгу «О государстве русском» мне пришлось в свое
время издавать. «У него (Флетчера) сказано... ’’Татары считают себя го­
раздо честнее и справедливее русских”» (с. 426). В действительности, в
английском оригинале Флетчера сказано: «They (the Tatars) are said to be
just and true in their dealings», т.е. это не мнение татар о себе, но впе­
чатление о них у других народов. Невелика разница, конечно, но она очень
характерна для множества «исправлений», встречающихся в рецензии.
471

дающегося или недоразвитого» феодализма. В целом авторы
западной литературы по средневековой русской истории го­
товы признать наличие в России элементов феодальных за­
конов и практики, однако почти никто не разделяет теории
полноценного феодального строя в средневековой России.
4.
Рецензент недоволен тем, что в описании опричнины
я следую Платонову, а не Веселовскому или Зимину (с. 428).
Но почему нет? Платонов глубоко изучал опричнину, и его
аргументация кажется мне убедительной. И почему рецензент
прибегает к авторитету Веселовского в том случае, когда его
устраивают воззрения последнего, главным образом, в вопро­
се опричнины, но забывает о нем, когда взгляды ученого его не
удовлетворяют (в частности, взгляды Веселовского на русский
феодализм, существование которого он отрицал)?
Логические ошибки
1. Меня обвиняют в «забавном противоречии» — в том,
что, называя славянофильство «наиболее плодотворным те­
чением русской общественной мысли», я в дальнейшем откло­
няю теории славянофилов как ненаучные (с. 432-433). Одна­
ко здесь нет никакого противоречия. Любое движение являет­
ся «плодотворным», когда оно оказывает возбуждающее вли­
яние на человеческие умы и воздействует на мышление; такое
направление может быть «плодотворным», отнюдь не будучи
правильным. Так, например, я могу сказать, что марксизм
также оказал необычайно «плодотворное» влияние на социаль­
ную мысль последних сталет, несмотря на практические и
научные доказательства ошибочности его главных положений.
2. Мое утверждение о том, что в конце XIX века боль­
шее чем прежде число дворян в России превращалось в чиновни­
ков, ставится под сомнение на основании уменьшения процента
дворян среди чиновников этого времени (с.437). Здесь можно
указать, что последнее утверждение отнюдь не противоречит
первому: процент дворян, поступавших на службу, мог увели­
чиваться, в то время как их удельный вес внутри чинов­
ного сословия мог снижаться из-за того, что бюрократия
росла значительно быстрее, чем дворянство.
Ошибки, которые действительно являются ошибками
Кажется, я действительно совершил ошибку в оценке про­
цесса Веры Засулич и вообще в оценке процессов над рево472

люционерами в 1860—1880-х гг. Как верно замечает автор
рецензии, я основывался на общепринятом мнении (с. 434),
которое оспаривается только в новой литературе по данно­
му вопросу. Однако в этой литературе не содержится ниче­
го, опровергающего мое утверждение о том, что оправда­
ние Веры Засулич явилось «роковым событием», повлекшим за
собой изъятие политических процессов из компетенции суда
присяжных. Ведущий исследователь этой проблемы Н.А.Троицкий в своей книге «Безумство храбрых» (М., 1978)
утверждает, что наиболее важным последствием процесса
Засулич явилось то, что все последующие политические пре­
ступления против должностных лиц «были изъяты из веде­
ния суда присяжных и переданы усиленным составам судеб­
ных палат с сословными представителями», а первый после
оправдания Засулич процесс над террористами был передан
в военно-полевой суд (с. 88).
В книге содержится также ряд незначительных ошибок, в
которых я действительно повинен: я неправильно указал деда
Александра Невского (с. 427); принятие Иваном I титула
Великого князя я отнес на пять лет раньше действитель­
ной даты (с. 428). Неправильно дано и местонахождение
«келейки» Нила Сорского: указано, что она располагалась
«по верхнему течению Волги», в то время как она находилась
значительно севернее (с. 429). Однако это можно отнести к
ошибкам перевода, ибо в оригинальном английском издании
местонахождение обозначается правильно — «north of the
upper Volga» («к северу от верхнего течения Волги)»*.
В предреволюционной Государственной Думе мелкие за­
конодательные процедуры обычно называли «законодательной
вермишелью». Принимая этот термин, я мог бы сказать, что
значительная часть замечаний в рецензии А.Шанецкого попа­
дает в категорию «исторической вермишели» — полезной для
автора при подготовке следующего издания, но мало цен­
ной для читателя.
* В этой связи я хотел бы возразить рецензенту по поводу его оцен­
ки труда переводчика. Все русские, с которыми я беседовал, самым
высоким образом оценивали качество перевода В.Козловского. В нелегких
условиях эмигрантской жизни он посвятил этой трудной работе свое сво­
бодное время, не имея ни корректоров, ни редакторов, которые могли бы
ему помочь. Во всей рецензии о нем не сказано ни одного хорошего слова,
лишь придирки по поводу нескольких элементарных корректурных ошибок.
473

VI. Итоги
Дойдя до этой части рецензии, читатель вполне подготовлен
к общей отрицательной оценке книги. Когда я дочитал рецен­
зию до этого места, я должен был вспомнить известный отзыв
В.Сергеевича в «Русских Юридических Древностях» на книгу
Ключевского «Боярская Дума», опубликованную в 1896 году
(т. II, вып. II, с. 427-464). «Несмотря на то, что [про­
фессор Ключевский] потратил немало труда и искусства
живописания, его выводы представляются нам не совсем
ясными, недостаточно доказанными, а во многих случаях и
прямо противоречащими фактам» (с. 434 «Русских Юридических
Древностей»).
Но непостижимым образом я ошибся! После долгого пере­
числения моих заимствований, ошибок и противоречий рецен­
зент книги заявляет: «В целом книга Р.Пайпса безусловно
ценна» (с. 439). Но почему? В каком отношении? Во всей
рецензии не содержалось ни единого высказывания, которое
могло бы привести к положительной оценке. Разумеется, я
польщен ею, однако мое удовлетворение было бы более пол­
ным, если бы я понял причину такого вывода. Может быть, он
связан с тем, что рецензент разделяет основные мои те­
зисы, но считает, что я плохо их изложил? Это осталось для
меня тайной.
Рецензент называет мою книгу «популярной». Я полагаю,
что этим определением он хочет подчеркнуть ее необычно
широкие рамки и минимальный научный аппарат, что снижает
ее ценность в качестве «настоящего научного» труда. Если
это так, то мой рецензент промахнулся. Русская школа
историков глубоко укоренена в позитивистской традиции,
которая считает главной задачей историка накопление фак­
тов и их интерпретацию. Она полагает, что факты будут
говорить сами за себя, приводя к широким обобщениям при
помощи логических выводов. Идеал для историков
этой школы — исчерпывающая монография с большим спра­
вочным аппаратом, описывающим все относящиеся к про­
блеме основные и дополнительные источники. Безусловно,
это одна из форм исторического исследования, более
того, это краеугольный камень всего здания исторической
науки. И я написал несколько работ такого рода. Но суще­
ствует и другая традиция исторического исследования, не
менее «научная» и отнюдь не обязательно «популярная».
И если создателя монографии можно назвать инженером исто­
474

рии, то автора обширного синтетического труда можно срав­
нить с архитектором, оформляющим материалы, которые пред­
ставляет ему монографическая литература. Великолепными
образцами работ этого рода являются «История европей­
ской цивилизации» Гизо (1828), «Цивилизация итальянянского Возрождения» Я.Буркхардта (1860), «Протестант­
ская этика и дух капитализма» Макса Вебера (19041905) и «Закат средневековья» И.Хёйзинги (1919). Общим
в этих столь разных произведениях является то, что они
пытаются определить политическую, экономическую или эсте­
тическую «культуру» какой-либо эпохи или какого-либо рай­
она мира, что помогает выявить общую тенденцию и понять
значение, казалось бы, несопоставимых и на вид не связанных
«фактов». В России историческая литература такого рода неиз­
вестна; я могу назвать лишь «Очерки по истории русской
культуры» Милюкова, которым, при всей их ценности,
все же не удалось создать широкой синтетической картины,
так как Милюков потерялся в огромном количестве данных,
которыми он располагал. Я думаю, что именно поэтому
400-страничную книгу, отражающую тысячелетие русского по­
литического развития и снабженную минимальным научным ап­
паратом, мой русский рецензент склонен рассматривать как
«популярную», хотя с «популярной литературой» она не имеет
ничего общего.
Наиболее ценной идеей, почерпнутой из рецензии, я счи­
таю мысль о том, что, безусловно преуменьшая значение
русской революции как водораздела в русской истории, я
следую за С.М.Соловьевым, ибо, как отмечает рецензент
Соловьев, в свою очередь, преуменьшал влияние петров­
ских реформ, показывая, что они были менее революционны,
чем считали современники, и были подготовлены ближайшими
предшественниками Петра. Работая над своей книгой, я не
задумывался об этом, однако, я признаю верность подобного
вывода. Но это и не удивительно: каждое потрясение, кото­
рое для современников кажется необъяснимым, воспринимает­
ся следующими поколениями, как естественная часть исто­
рического пути. Достаточно упомянуть современную истори­
ческую литературу по средневековью (например, работы Аль­
фонса Допша), которая оспаривает идею катастрофического
крушения древнего Рима под ударами варваров. Точно так
же и в «Старом порядке и революции» Токвилля, опуб­
ликованном через 67 лет после взятия Бастилии, доказыва­
475

лась преемственность французской политики до и после
1789 года. И я полагаю, что для будущих историков но­
вовведения 1917 года будут представляться не столь ра­
дикальными, и они будут обнаруживать все большую пре­
емственность в историческом развитии России.
Гарвардский университет
М а рт 1982.

ОТ РЕДАКЦИИ

Одним из основных достоинств историка является способ­
ность найти тот угол зрения, при котором ранее известные
факты и их отношения приобретают новый смысл. Случилось
так, что книга Р.Пайпса, независимо от его намерений, ока­
залась прямо соотнесенной с очередным разворотом дискуссии
о ключевых механизмах русского исторического процесса. Наша
общественная мысль, за небольшим исключением (в нем — Гер­
цен), всегда скептически относилась к любым попыткам запад­
ных ученых объяснить прихотливые повороты российской исто­
рии, постичь ее «сокровенные закономерности». Судьба книги
Р.Пайпса, наглядно показавшая отсутствие непроходимой пре­
грады между двумя типами сознания, — представляет собой от­
радное исключение.
За короткий срок книга Пайпса прочно вошла в обиход
русской науки и публицистики, и это сказывается прежде всего
в том, что многочисленные авторы полемизируют или согла­
шаются уже не столько с самим автором, сколько с идеями,
почерпнутыми из его книги (даже без ссылок на нее). В этом
смысле РО С С И Я П Р И С ТА Р О М РЕЖ И М Е — плодотворное и
ценное исследование.
Р.Пайпс не утверждает, что он является первооткрывателем
основной концепции, выдвинутой в его книге. Он с большим
пиететом относится к своим предшественникам — представите­
лям «государственной школы». За то, что он «возвратился»
476

к их идеям, попытался расширить область их применения и
продемонстрировал потенциальные возможности их развития,
— читатель должен быть ему благодарен.
Всякая рецензия преследует цель не только указать автору
на допущенные огрехи или отметить его достижения, но и вы­
явить отношение рецензента к затронутым в работе проблемам
или к ее методике. Анализ последней в книге Р.Пайпса и
составил главное содержание рецензии А.Шанецкого.
«Популярность» книги рецензент понимает не в смысле до­
ступности ее для читателя-непрофессионала или расхожести со­
держащихся в ней мнений, а видит ее в том, что эта книга
в значительной своей части не опирается на собственную ра­
боту автора над источниками. Она не является «популярной»
в том смысле, в котором можно назвать таковыми работы
Бурхардта, Вебера, Хёйзинги*.
Концептуальная книга, охватывающая тысячелетний пери­
од, естественно, не может не опираться на то, что уже сдела­
но другими. Возникает, однако, вопрос: как опираться? По мне­
нию рецензента, ошибки в книге Р.Пайпса — и именно потому
они не кажутся лишь погрешностями, могущими быть легко
исправленными в новом издании, — ошибки эти в значительной
своей части отражают общий авторский метод, заключающийся
в произвольном отборе отдельных положений, заимствованных
из работ других историков или возникших как читательские
впечатления при чтении этих работ. Специфика этого метода
лишний раз выявляется в ответе Пайпса на рецензию.
Читатель, положив перед собой книгу Пайпса, рецензию
Шанецкого и ответ автора, может проследить, в какой мере
автор отвечает на рецензию и насколько справедливы возра­
жения Р.Пайпса на отдельные замечания рецензента. Эти заме­
чания, в основе своей, по-прежнему кажутся редакции верными.
Поясним это на отдельных примерах.
1. Пайпс удивляется, почему рецензент отстаивает мнение
С.Б.Веселовского относительно опричнины, хотя не согласен с
ним по вопросу о русском феодализме. Но выбирают не между
авторитетами, а между доказательствами. Возражения Весе­
ловского Платонову основывались на исчерпывающем привлече­
нии источников, которые неопровержимо показали, что на тер­
* В русской историографии примером такого рода может служить книга
Н.П.Павлова-Сильванского Ф Е О Д А Л И З М В У Д Е Л Ь Н О Й Р У С И (СПб., 1910),
популярно излагающая выводы его специального исследования Ф Е О Д А Л И З М
В Д Р Е В Н Е Й Р У С И (СПб., 1907).
477

риториях, взятых Иваном IV в опричнину, почти не было
наследственных владений княжат (как предполагал Платонов).
Вопрос же о феодализме — несравненно шире, для его решения
нельзя предложить какую-либо одну группу источников. Пайпс,
естественно, вправе не соглашаться с Веселовским по вопросу
об опричнине, но для этого ему необходимо опровергнуть те
источники, на которые ссылался Веселовский.
2. Точно так же, как показано в рецензии, ссылка на
гипотезы Фасмера о тюркском или уйгурском происхождении
слов «книга» и «товар» (однокоренное «товарищ») — недоста­
точна для уверенного утверждения, будто эти слова пришли
в русский язык в результате татаро-монгольского завоевания.
Легче всего убедиться в том, что эти слова встречаются в
письменных памятниках до XIII в., обратившись к словарям
древнерусского языка.
3. Не представляется убедительным и «решающий аргу­
мент» Пайпса в пользу культурного превосходства татаромонголов над русскими: отсутствие в языке татаро-монголов
заимствований из русского языка, хотя заимствования из китай­
ского и персидского языков у них обнаруживаются. Китай и
ираноязычные земли были включены в состав Монгольской
империи, русские же княжества оказались в положении вассаль­
ных владений ханов. Татаро-монголы почти не жили среди рус­
ских. Естественно, что и славянские языки не оказали на них
существенного влияния.
4. Утверждение Пайпса, что «русские переняли от монголов
смертную казнь, ранее им неизвестную» (см. выше, стр. 471),
выводится не из рассмотрения фактического положения вещей
на материале древнейших памятников (ранние летописи расска­
зывают, например, о сбрасывании с моста по приговору новго­
родского веча), а из даты проникновения смертной казни в
русские законоуложения. При этом отсылка к краткой заметке
в БСЭ о Двинской уставной грамоте (т. XIII, 1952) едва ли
может рассматриваться как обращение к источнику.
5. Два словосочетания («покажется нам действием сума­
сшедшего» и «истинный представитель полупросвещения») из
статьи Пушкина А Л Е К С А Н Д Р РАДИЩ ЕВ, на которые опи­
рается Р.Пайпс в своем суждении о негативном отношении
Пушкина к Радищеву, оказались вырванными из текста статьи
(где находим слова о Радищеве как о человеке «с духом
необыкновенным», «удивительным самоотвержением» и «ры­
царскою совестливостью») и взятыми вне специфики истори­
ческого мышления Пушкина и того факта, что статья писалась
478

в расчете на цензуру. А при этом мнение автора сопровожда­
ется выражениями «не может оставлять сомнений...» и «неоспо­
римый факт»!
6.
В отличие от Пайпса рецензент не считает народоволь­
цев анархистами. Оба цитируют в подтверждение своей мысли
один и тот же документ, но приходят к противоположным
выводам. Нам не совсем понятно, в силу чего Пайпс проти­
вопоставляет требование созыва Народного собрания — идее
парламентарной демократии. Если его смущает то, что наро­
довольцы рассматривали введение всех демократических свобод
в качестве «временной меры» впредь до решения Народного
собрания, то это означает лишь, что если бы Учредительное
Собрание высказалось за восстановление свергнутой партией
монархии, то — не желая противиться народному представи­
тельству и умалять его роль — народовольцы подчинились
бы этому его решению (см. разъяснение А.П.ПрибылевойКорбы, сделанное в декабре 1917: «Былое», 1918, №4/5). Непра­
воту Пайпса в данном случае доказывает также и то, что
в дальнейшем те народовольцы, которым удалось вернуться
к политической деятельности, примыкали в подавляющем боль­
шинстве отнюдь не к анархистам или к большевикам, а оказа­
лись в тех партиях, в программах и реальной деятельности
которых идея парламентарного государства занимала централь­
ное положение: так, к кадетам был близок Н.А.Морозов, в
руководстве ПСР была В.Н.Фигнер.
Таким образом, в рецензии, на которую возражает автор,
речь шла не просто об отдельных недочетах его книги. Это
легче всего обнаруживается на примере, который он готов
признать своим промахом. Утверждая, что причиной ужесто­
чения правительственных репрессий в 1870-х были оправдания
политических преступников присяжными, Пайпс исходил не из
источников. Если бы он обратился к материалам политических
процессов после проведения судебной реформы, он не смог бы
не заметить, что почти на всех этих процессах (кроме нечаевцев и Засулич) обвиняемых судили НЕ присяжные. Но в томто и дело, что, по словам самого Пайпса, он опирался не
на источники, а на «общепринятое мнение».
Проблемы русской истории по праву волнуют многих.
Между тем, подавляющее большинство представителей незави­
симой общественной мысли обращается для их осмысления к
результатам «общепринятого мнения», а не стремится все­
479

сторонне исследовать источники. Тем более досадно, что в
данном случае по этому пути пошел профессиональный историк,
в течение многих лет работающий в одном из наиболее автори­
тетных университетов мира.

480

А Н Н О Т А Ц И И

Воспоминания
Е.Берг. Д В А Г О Д А В О К К У П И Р О В А Н Н О Й Г Е Р М А Н И И .
Автор обсуждает моральные аспекты поведения победителей в побежден­
ной стране, с горькой иронией повествует о повальном мародерстве совет­
ских служащих и бессмысленном демонтаже и вывозе в СССР германского
химического оборудования. 35 с.
К.Косцинский. И З В О С П О М И Н А Н И Й .
Советский писатель и переводчик (ныне — сотрудник Гарвардского ун-та в
США) вспоминает обстоятельства своего ареста (1960) и следствия по «политиче­
скому обвинению». Живые характеристики ленинградских литераторов периода
«оттепели» конца 1950-х. 1 + 40 с.
Н.Яневич. И Н С Т И Т У Т М И Р О В О Й Л И Т Е Р А Т У Р Ы в 1930— 70-е Г О Д Ы .
Сквозные темы воспоминаний — научная атмосфера, быт и нравы круп­
нейшего в стране литературоведческого учреждения, взаимодействие «партий­
ного давления» и психологии интеллигентов, губительные результаты партий­
ного руководства наукой. 79 с.

Статьи
Д.Анастасьин, И.Вознесенский. Н А Ч А Л О Т Р Е Х Н А Ц И О Н А Л Ь Н Ы Х А К А Д Е ­
МИЙ.

На большом фактическом материале исследуются судьбы академических
организаций Белоруссии, Грузии и Эстонии, рассматривается вопрос о меж­
национальном взаимодействии культур в условиях СССР. 47 + 14 с.
С. Д.Рождественский. М А Т Е Р И А Л Ы К И С Т О Р И И С А М О Д Е Я Т Е Л Ь Н Ы Х П О ­
Л И Т И Ч Е С К И Х О Б Ъ Е Д И Н Е Н И Й В С С С Р П О С Л Е 1945 Г О Д А .
Увлекательные очерки об истории возникновения и гибели нескольких
подпольных политических кружков 1950—60-х гг. Место действия — Москва,
Ленинград, Кишинев, Одесса, Киев, мордовские политлагеря. 58 с.
481

Из

истории

культуры

Е.И.Замятин. К Р А Т К А Я И С Т О Р И Я В С Е М И Р Н О Й Л И Т Е Р А Т У Р Ы О Т О С Н О В А Н И Я И Д О С Е Г О Д Н Я . Публикация В.Троицкого.
Шуточная история издательства «Всемирная литература» в 1918-22.
В приложении — отрывки из «домашней» литературы издательства. Обширные
поясняющие примечания. 5 + 12 + 4 + 6с.
М.В.Муратов. И Т О Г И (1912-1954). Публикация С.Линдина.
Итоговые «самоотчеты» исследователя народного религиозного сознания,
который в начале 1920-х стал специалистом по книговедению, а затем совет­
ским писателем — автором беллетризованных биографий. 4 + 15 + 1 с.
С.С.Гитович. А Р Е С Т Н .А .З А Б О Л О Ц К О Г О . Публикация В.Смирнова.
Воспоминания о «деле» ленинградских писателей (1938) и о судьбе поэта
в 1938-45. 1 + 13 + 4 с.

Интервью
Е.А.Гнедин. В Н А Р К О М И Н Д Е Л Е . 1922 — 1939. Запись А.Мееровича.
Внутренняя жизнь НКИД; Г.В.Чичерин и М.М.Литвинов. Работа автора
в центральном аппарате наркомата, в Берлине и в Отделе печати НКИД.
1 + 36 с.

Рецензии
С.Федоров. И В Ч А С Т Н О С Т И — О В Ы СШ ЕЙ Ш К ОЛЕ.
Рецензия на первые два тома хроники К У Л Ь Т У Р Н А Я Ж И З Н Ь В С С С Р ,
охватывающие 1917-41. В центре внимания — высшая школа накануне 1917 и ее
судьба в послеоктябрьские годы. 36 с.

Документы
СУДЬБА КООП ЕРАЦ И И .

Публикация Н.Шагина.

Три документа — отклик провинциальных «кооперативных низов» на меро­
приятия советской власти по огосударствлению кооперации в 1918-20.
8 + 4 + 3 + 8 с.

482

Дополнения, исправления, письма в редакцию
Р.Пайпс. О Т В Е Т Н А Р Е Ц Е Н ЗИ Ю А .Ш А Н Е Ц К О Г О ,
К Н И Г Е « Р О С С И Я П Р И С Т А Р О М Р Е Ж И М Е ».

ПОСВЯЩ ЕННУЮ

Автор отвечает рецензенту, защищая основные положения своей книги и
систему их доказательств. 20 с.

483

УКА ЗА ТЕЛ Ь И М ЕН
*А.И. 216
Абу-Темам 302, 308
Абу-Теман см. Абу-Темам
*Август Максим см. *Горький М.
Авербах Л.Л. 121
Авраменко И.К. 340, 351
Агамалян Р.М. 220
Агол И.И. 213, 400
Агурский С.Х. 218
Адмони В.Г. 95-96, 138-140
Азадовский М.К. 317
Александр I 223, 385
Александр II 65
Александр III 456, 470
Александр Невский 473
Александров Г.Ф. 147
Александрович И.А. 218
Алексеев В.М. 291, 296, 306, 313
Аллилуева С.И. 115, 141-142, 144, 149
Алябин М., ген. Сов. Армии 71-72
Алябина (?) А., жена Алябина М. 72
Аманулла-хан 385
Амираджиби К.М. 189, 221
•Анастасьин Д. 165-225, 431
Андерсон В. 201, 203, 222-223
Андроников И.Л. 347, 353
Андрусов Н.И. 425
Аникст А.А. 100-102, 112, 137-138
Анисимов И.И. 84, 113-115, 126-127,
135, 137-138, 142-144, 158
Анна Иоанновна, имп. 323
Анненков Ю.П. 308
Антокольский П.Г. 351
Антонов С.П. 59-60
•Антонов-Овсеенко (Овсеенко)В.А. 367
•Антонов-Саратовский (Антонов)
В.П. 370
Анфимов И.А. 219

Анхен, повариха 10
Арбузов А.Е. 432
Аристэ П. 207, 225
Аркадьев Г.П. 380
Артамонов С.Д. 124
Асеев Н.Н. 345
Асмус В.Ф. 262
Афанасьев Я.Н. 217
Ахвледиани Г.С. 184
*Ахматова (Горенко) А. А. 139-140,
266, 272, 351, 400, 427
Ахундов Р. 221
Ашимбаев Т.А. 225
Багалей Д.И. 213
Багиров М.Д.А. 247
Базанов В.Г. 145
Базанов С.Н. 397
Бай фон дер, гл. инж. ю.-в. группы
«Фарбениндустри» 10, 15, 17, 24
Балашов В.А. 229
Балицкий А.В. 174, 178
Балтер Б.И. 60
Бальзак О. де 311
Барбюс А. 220
Барканов, судья 256
Батюшков Ф.Д. 290, 305
Бахтин М.М. 98-100
Бахтина Е.А. 98
Бебутов Г.В. 352
Безуглова В.Г. 92
Бейслехем Р.Г. 154
Белелюбский Ф., историк 232-233
Белецкий А.А. 128, 130, 132
Белецкий А.И. 128-132, 143-144
Белецкий П.А. 128
Белинский В.Г. 264, 311

* Звездочкой (*) отмечены псевдонимы и криптонимы. Дополнительно
охарактеризованы только лица, полные инициалы которых нам неизвестны.
Курсивом набраны номера страниц, где данное лицо выступает как автор или
публикатор.
485

Белуга Н.И. 174, 178
Бельчиков Н.Ф. 145
Белявский, кооператор 443
Бен Г.Е. 254, 256, 261
Бенашвили А.М. 184
Бенюх О., сов. писатель 226
Беранже П.Ж. 133
♦Берг Е. 7-41
Берг Л.С. 410
Берггольц О.Ф. 72
Бердяев Н.А. 314
Берзер А.С. 226
Берзин Ю.С. 338, 350-351
Беринг В. 331
Бериташвили И.С. 185, 187-188, 197
Берия Л.П. 45, 194-197, 220-221, 232,
247, 382
Берковский Н.Я. 84
Верней Ф. см. Бёрни Ф.
Бёрни Ф. 296, 306
Бернстайн, жена Бернстайна Л. 73
Бернстайн Л. 69, 72-75
Бернштейн Э. 55
♦Берстайн Л. см. Бернстайн Л.
Бессонов С.А. 378
Бехтерев В.М. 203, 405, 408, 425, 431
Бжезинская В.В. 44-47, 50, 68, 70
Билль-Белоцерковский В.Н. 80
Биржишка М. 223
Блок А.А. 288-291, 305, 350, 400
Блонский П.П. 399
Бобрович Л.А. 216
Богословский М.М. 316
Бокль Г.Т. 456
Болотников А.А. 221
Большинцова Л.Д. 351
Бонди С.М. 89
Бонч-Бруевич В.Д. 334
Бор Н. 263
Борискин В.М. 266, 271-272, 274
Борисов Ю.С. 397
Брайнина Б.Я. 336
*Брауд см. БраудоЕ.М.
Браудо Е.М. 291, 299, 307, 309, 313
Браун Е (Э). 25
Браун Ф.А. 290-291, 295-296, 305-306,
310
Брежнев Л.И. 255
Бродский И.А. 81, 139
Бродский Н.Л. 89, 99
Бронштейн Я.А. 218
Брут Юний 299
Брюс Я.В. 293, 296, 306
486

Брюсов В.Я. 400
Бубнов А.С. 220
Бугров, офицер лаг. администр.246
Буковский В.К. 228
Булак-Балахович С.Н. 177
Бунак В.В. 409
Буркхардт Я. 475
Бурстин Ц.Л. 218
Бутягин А.С. 431
Бухарин Н.И. 55, 89, 251, 371-372,
386, 400, 431-432
Буш В. 313
Бушмин А.С. 145
Быков Б.И. 229
Бялик Б.А. 103, 146
Вавилов Н.И. 195, 213
Вагнер В.А. 425, 431
Вайль Б.Б. 228-229, 276
Вайс П. 86
Варес И.Я. 207, 223
Варсонофий, иеродиакон см. Хайбулл ин Б.Х.
Василенко Н.П. 165, 212-213
♦Василий см. Алексеев В.М.
Васильев-Малиновский А.А. см. Ма­
линовский А.А.
Васильков И.Ю(Г). 177, 216 Вашакмадзе И.А. 191, 220
Вебер М. 475
Вегенер П. 26
Веймер А. 210, 225
Венгерова З.А. 305
Венгров М.П. 89, 100
♦Веркор (Брюллер Ж.) 241
Вернадский В.И. 166, 212-213
Вернадский Г.В. 316-317, 425, 471
Вертхеймер М. 186
Верхарн Э. 310
Верченко Ю.Н. 186
Веселовский А.Н. 472
*Вива, *Ви-Ви см. Сутугина-Кюнер В.А.
Вильямс В.Р. 174, 196, 415
Виноградов В.В. 145, 147
Виноградов Г.С. 317
Витгенштейн Л. 265
♦Воз-кий К. 432
♦Вознесенский И. 165-225, 400, 431
Войков П.Л. 375
Войно-Ясенецкий В.Ф. 418
Волгин В.П. 219
Волжина Н.А. 351
Волнухин С.М. 427

*Володин (Лифшиц) А.М. 63
Волошин М.А. 400
*Волынский А. Л. (Флексер Х.Л.) 289,
291, 297-299, 302-303, 305, 307, 312314
Вольпин Н.Д. 351
Вольфсон С.Я. 215, 217
Вормс А.Э. 362
Боровский В.В. 375
Воронин В.В. 219
Вудка Ю.В. 228
Вульф Г.В. 405
Выгодский Д.С. 352
Выготский Л.С. 399
Вышинский А.Я. 262, 343
*Г., аспирантка НМЛ И 143
Галансков Ю.Т. 150, 258
*Галич (Гинзбург) А. А. 140
Галкович М.Г. 379
Гамсахурдиа К.С. 225
Гамсун К. 158
Ганзен А., литератор 310
Ганс, шофер 11
Гансовский С.Ф. 46-49,53-54,58,63-70
Гантер Дж. 53
Гантимуров, полит, з/к 245
Гаранин Л.Я. 270-275
Гаранина (?), жена Гаранина Л.Я.
273
Гартвиг[!] см. НагпсЬ \У .,Н е^1§ М.
Гастев А.К. 370
Гаусман Ф.О. 218
Геббельс, семья 25
Гегель Г.В.Ф. 262-263, 271, 275
Гей Н.К. 115
Гельфанд, сотр. ИМЛИ 100-101
Гендлер Ю.Л. 251
Геннадий, монах, пер. Библии 468
Гераклит 265
Герё Э. 59
Герман Ю.П. 77, 79
Гете И.В. 20, 266
Гидони А.Г. 251, 254
Гизо Ф. 475
Гиллеспи Д. 250
Гиль С.К. 96
Гинзбург А.И. 76, 150, 258
Гинзбург (Аксенова) Е.С. 140
*Гитлер (Шикльгрубер) А. 25-26, 374,
377-379, 389
Гитович А.И. 337, 339-342, 345-349,
351-353
Гитович (Левина) С.С. 336-350 , 351

Глатман Е., сотр. ИМЛИ 89-90, 92,
94, 97, 113-114
Гнедин Е.А. 357-393
Гнедина Н.М. 393
Гнедина Т., мать Гнедина Е.А. 357
Гогичайшвили Ф.Г. 184-185, 188, 191
Гоголь Н.В. 100
Годлевский И.И. 72
Голиков А.А. 249-255, 257, 260-261
Голинков Д.Л. 435
Головань В.А. 427
Головенченко Ф.М. 107
Головнин В.М. 333
Голодед Н.М. 181
Голубев, прокурор 256
Голубева О.Д. 288
Гольдман М.С. 237, 239-241, 244,
246-248
Гольман, доц. БГУ 216
Гомер 174
Гомулка В. 239
Гончарик М.Н. 218
Гор Г.С. 351
Горбаневская Н.Е. 259
Горбенко, прокурор 80
Горбунов-Посадов И.И. 328, 335
Горбунова Е.Н. 146, 148
Горбунова-Посадова Е.Е. 328, 335
Горделадзе (?), з/к, жена Горделадзе К.Г. 220
Горделадзе К.Г. 190, 220
Гордон Б., сов. дипломат 378
Горецкий Г.И. 178-180
Горецкий М.И. 169, 179-180, 216
Горин (*Коляда) П.О. 180, 218
Городецкий Е.Н. 397
Горшков И., уч. секр. ВАК 100
•Горький М. (Пешков А.М.) 80, 8588, 91, 93-94, 103, 115, 145-146, 148,
153, 220, 287-296, 305-309, 400, 402,
418-419, 425, 432
Горячкина М.С. 153
Готье Т. 310
Гофман Э.Т.А. 299, 307
Гоффеншефер В.Ц. 100-101
Грабарь В.Э. 362
Гращенков (Поппер-Гращенков)
Н.И. 218
Греков Б.Д. 468
Гречкин Н.П. 432
Гржебин З.И. 287, 290, 292-293, 306
Гриб В.Г. 84
Грибачев Н.М. 86, 145
Гринько Г.Ф. 159
487

Громов, судья 240
Гронский И.М. 117
Гроссман Л.П. 101
Груздев И.А. 312
Грушевский М.С. 165, 178, 213, 400
Губерман И.М. 431
Гудзий Н.К. 88-89, 128, 335
Гуковский Г.А. 84
Гумилев Н.С. 162. 290, 305, 310
Гуревич С.Г. 16
Гусев Н.Н. 328, 335
Гусев Ф.Т. 380
Гуссейнов Г.Н. 224
Гуссерль Э. 186
Густав II Адольф 209, 223
Гюго В. 133
Далецкий П.Л. 351
Даманская А.Ф. 305
Данилин Ю.И. 133-134, 136
Данилина (?), сотр. органов, жена
Данилина Ю.И. 134
Даниэль Ю.М. 60, 141, 143, 250
*Двинский С. 461
Девдариани Г.С. 190, 220
Дегтяр А.И. 213
Дементьев А.Г. 141-142, 148, 151, 153
Демешкан, преп. МГПИ 108-110
Демчук П.И. 213
Державин Н.С. 416
Джавахишвили А.Н. 184-185
Джавахишвили И.А. 184-185, 187,
197, 218
Джандиери И.Л. 188-189, 195
Джанелидзе А.И. 187-188
Джафаров Ч., полит, з/к 229
Дживелегов А.К. 89-90, 92, 98-99
Джойс Дж. 158
Дзенис О.П. 213
Дикушина Н.И. 146, 148
Димо Н.А. 225
Дирксен Г. фон 391
Дихтяр А.И. см. Дегтяр А.И.
Дмитриев Г., подельник Трофимова
В.И. 249-253, 256-257
Дмитриев Н.В. 405, 423
Дмитриева А.Н. 336
Добровольский А.А. 258-259
Добролюбов Н.А. 264, 311
Довлатова М.С. 70
Довнар-Запольский М.В. 214
Долидзе (?), жена Долидзе Д.Г.,дочь
Махарадзе Ф.И. 220
Долидзе Д.Г. 191, 220
488

Долинин А.С. 96
Домбаль Т.Ф. 218
Дон Левин И. 44
Добш А. 475
Дос Пассос Дж.Р. 125
Достоевский Ф.М. 84, 96, 98, 103,
107-108, 149, 161, 266, 309-311
Дояренко А.Г. 410
Доярченко[!] А.Г. см.Дояренко А.Г.
Драгош В.Ф. 276, 278, 280, 282
Драгош Н.Ф. 228-229, 276-283
Дрейфус А. 112, 129
Дубах А.Д. 179, 215
Дубчек А. 56
Дудинцев В.Д. 74, 252
Дудучава А.И. 191, 220
Дуленко, курсант Воен.-возд. акад.
255
Дурново Н.Н. 175, 178, 215-216
Дыла И.Л. 169, 171, 174
Дымшиц А.Л. 45, 86
Дэвис М. 250
Евдокия см. Струкова Е.П.
Евнина Е.М. 104-106, 117, 126, 146,
148, 153-154
Еголин А.М. 101, 107, 111, 143
Егорьев В.В. 359
Ежов Н.И. 45, 197
Елена Адриановна, секр. техотд. 39
Елизавета Петровна, имп. 323
Елизарова М.Е. 124
Елистратова А.А. 92, 95, 102, 105,
131, 135-138, 140, 144-148, 155, 159
Елистратовы, родители Елистрато­
вой А.А. 92
Ельмеев В.Я. 269
Емельянов, комиссар нар. образ. 421
Емельянов С.Ф. 247
Емельянова И.И. 248
Еремин М.Ф. 60-61
Есаков В.Д. 397
Есенин С.А. 426-427
Ефремов С.А. 213
св. Ефросинья Полоцкая 177
Жанна д’Арк 310
Жгенти, семья 220
Жгенти Т.Г. 190, 220
Жданов А.А. 84, 114
Жебрак А.Р. 218
Железнов В.Я. 415
Железняков Н.С. 22
Женя, племянник *Берг Е. 27-28

Жид А. 84-85, 220
Жилина Н.П. 397
Жилунович Д(3).Ф. 169, 178, 180, 215
Жирмунский В.М. 88, 95, 289, 427
Жордания Н.Н. 193
Жуковский Н.Е. 409
Жур П.В. 65
Заблудовский М.Д. 92
Заболотный Д.К. 175
Заболоцкая (Клыкова) Е.В. 336, 339,
342-347, 349, 351-352
Заболоцкая Н.Н. 336, 339, 342, 344,
347, 352
Заболоцкий Н.А. 336-349, 351-353,
400
Заболоцкий Н.Н. 336, 339, 342, 344,
347, 352
Зак Л.М. 397
Замотин И.И. 175, 178, 215
Замятин Е.И. 287-304 , 306-309, 312314, 400, 427
Заржицкая Л.В. 432
Зарницкий С.В. 389
Заславский Д.И. 108
Засулич В.И. 472-473
Затонский В.П. 213, 218
Зелинский Ф.Ф. 305
*Зернова (Зевина) Р.А. 292
Зимин А.А. 472
Зимина С.С. 146, 148
Зимовский Ф., книговед 334
•Зиновий см. Гржебин З.И.
•Зиновьев (Радомысльский) Г.Е. 55,
291
Зоргенфрей В.А. 292, 313
Зощенко М.М. 267, 272, 312, 345, 350,
352
Зубов В.П. 406, 427
Иван I Калита 473
Иван IV Грозный 78, 466-467
Иванов В.И. 309, 312
•Иванов-Разумник (Иванов) Р.В. 336
Иванова Л.В. 397
Ивановский И.А. 420
Иващенко А.Ф. 102, 105, 111, 124
Ивинская О.В. 248
Игнатовский В.М. 174-175, 178, 180,
213-215
•Игнотус см. Крачковский И.Ю.
Ильенков В.П. 353

•Иоаким бен-Леви см.•Волынский
А .Л .
•Иона, пророк Божий, см. *Ионов
И.И.
•Ионов (Бернштейн) И.И. 291, 304,
308-309, 313
Иоффе В.С. 36-37
Иоффе В., сотр. МХП 36-37
Ирод I Великий 303
Йыэвээр М. 223
Кабанов В.В. 435
Кавелин К.Д. 464
•К аверин (Зильбер) В.А. 312,
345, 352-353
Кавтарадзе С.И. 221
Каганович Л.М. 236, 365
Кадар Я. 50, 59
Казаков А.П. 268-269
Калинин М.И. 400
К алинкин,
к о о п ер ат о р ,
чл.
РКП(б) 443
Калинников И.А. 412-413
Каляев И.П. 266
•Каменев (Розенфельд) Л.Б. 121,
312
Камю А. 266
Канделаки В.В. 189, 192, 196-197
Канделаки Д., сов. дипломат 377378
Кант Э. 198, 200-201, 204, 208, 222,
224
Канторович А.Я. 359-361, 379
Канчер Е.С. 214
Капитанчук В.А. 258
Капица П.И. 65
Карахан (Караханян) Л.М. 389
Каргин В.А. 9, 28, 33
Кардель Э. 239
Карпеченко Г.Д. 400
Карпинский А.П. 174, 410
Карпович М.М. 316-317
Карсавин Л.П. 314
Карский Е.Ф. 171, 174
Касаткин А.Г. 8
•Кателлан см. Каштелян С.Б.
Каури X. 201, 224
Каутский К. 55
Кафка Ф. 158
Кахо X. 198, 200, 203-204, 222, 224
Каштелян С.Б. 303, 308
489

Квачевский Л.Б. 251
Кейрим-Маркус М.Б. 397
Кекелидзе К.С. 185, 188, 221
Келдыш В.А. 146, 148
Келдыш М.В. 148
•Керженцев (Лебедев) П.М. 370
Керзон Дж.Н. 214
Ким М.П. 397, 400
*Кин (Суровикин) В.П. 383
Кинен Э Л . 78
Киппер А. 205
Кирпотин В.Я. 96-97, 99, 101, ЮЗ104, 106
Кистяковский Б.А. 212
Кицаев, офицер лаг. администрации
245
Кленова Р.А. 397
Клодель П. 310
Клыкова Е.В. см. Заболоцкая Е.В.
Клюев Н.А. 400
Ключевский В.О. 464, 471, 474
Коган Н.А. 57
Когерман П. 198, 200-201, 203-204,
208-210, 222, 224
Козлов В.А. 397
Козлов Е., студ. филос. ф-та ЛГУ
271-275
Козлов Ф.Р. 259
Козловский, сотр. НКИД 360
Козловский В., пер. 461, 473
Козловский В.М. 416
Козовой В.М. 233, 235, 238, 240, 242244, 248, 260
Козьмин Б.П. 101
Козьмин М.Б. 101
Колаковский Л. 229
*Колас Я. (Мицкевич К.М.) 175, 178
Колбасьев С.А. 351
Коллонтай А.М. 367
Коллоредо X. 387
Колодин А., кооператор 443-447
Колчановский Н.П. 359-361
*Кольцов (Фридлянд) М.Е. 362
Кольцов Н.К. 195, 405, 409
Комаров В., студ. филос. ф-та ЛГУ
267-269, 272, 275
Кондаков И.Л. 221
Кондаков Н.П. 219
Кононов В.А. 15
Копелев Л.З. 131-132, 157-158
Корейша И.Я. 323
Корейша Л.А. 109
*Коржавин (Мандель) Н.М. 140
490

Корнейчук А.Е. 148
*Корний см. 'Чуковский К.И.
Корнилов Б.П. 342-344, 352-353
Короленко В.Г. 316
Корольков Ю.М. 353
Коросты лев, сов. дипломат 380
Корсаков Д.А. 420
Косинский В.А. 212-213
Косинский М.Ф. 428
Костов Т. 112
'Косцинский (Успенский) К.В. 42-82
Косыгин А.Н. 244
Кочетов В.А. 45, 58-59, 145
Коэн С. 371
Кравчук М.Ф. 213
Красковский И.И. 169, 179
Краснопевцев Л.Н. 228-229, 231-249,
258, 274
Краснопевцева Л.В. 245
Крачковский И.Ю. 291, 302, 308
Креве-Мицкявичус В. 223
Крейн М.Г. 214
Крестинский Н.Н. 365, 367, 376
Кречевский П., пред. Рады БНР 214
Кривошеин В.А. 53-54, 60-68, 73, 78
Кривошеин И.А. 241
Кривошеин Н.И. 241
Кривошеина Н.А. 241
Кришьянц, домовладелец 306
Крупская Н.К. 220, 400
Круус X. 201-202, 210, 222, 224
Крымский А.Е. 213
Крючкова Л., сотр. НМЛ И 94
Ксениев, офицер Сов. Армии 56
Кузин Е.А. 276
Кузмин М.А. 288
Кузнецов В.И. 432
Кузнецов Л.А. 19
Кузнецов М.М. 141-142, 146, 148,
151-152
Кузнецова О., сотр. ИМЛ И 92, 9496, 106, 140
Кузьмин В.П. 225
Кузьмина В.Д. 146-148
Куклин Г.О. 338, 343-344, 350
Кулаков, адвокат 260
Кулмагомбетов М. 248
Кулябко И.Б. 82
*Купала Я. (Луцевич И.Д.) 175
Курбатов В.Я. 428
Курбский А.М. 78, 466-467
Курт, шофер 11-12
Курчинский М.А. 221
Куусинен О.В. 366

Кучеров А .Я. 46-47, 72
Кучеряну Н.С. 280-281
Кушев Е.А. 228
•Л-в, одесский проф. 421-422
Ладыжников И.П. 287
Лазарев П.П. 405
Лазаревский Н.И. 416
Лазаренко А.С. 214
Ланина В.Н. 93-94
Ланина (?) Т., дочь Ланиной В.Н. 93
Лапинский П.Л. 380
Лаппо-Данилевский А.С. 400
Лапшин, майор ГБ 243
•Ларин (Лоренц), журналист 73
Ларионов, след. ГБ 281
Ластовский В(У).А. 169-170, 175-179,
183, 216
Лашкевич Г.Н. 359
Лебедев П.Н. 405
Лебединский, инж. НКХП 18
Левандовская И. 235
•Левидов (Левит) М.Ю. 122, 362
*Левин-сон см. Левинсон А.Я.
Левинсон А.Я. 290, 295-296, 306, 311
Левитский Г.А. 400
Левицкий К.О. 213
Левицкий О.И. 212-213
Левыкин К.Г. 240
Леиньш П. 224
Лейпунский А.И. 213
Лейтнекер Е.Э. 93
•Леконт де Лилль (Леконт Ш.М.) 310
•Ленин (Ульянов) В.И. 33, 44, 55, 8081, 86-87, 130, 234, 262, 265, 287, 290,
368-369, 371, 386, 400, 416-418, 427428, 432, 435, 441-442
Леонов Б.Ф. 276
Леплевский Г.М. 370
Лернер Н.О. 289, 313
Лесгафт П.Ф. 405, 408, 423
Лёсик И.Ю. 170, 172, 175, 178-179,
181-183, 215
Лессинг Г.Э. 26
Лесючевский Н.В. 346-347, 353
Лившиц Б.К. 343-344, 352
Лившиц Е.К. 352
•Лилина (Радомысльская) З.И. 291
•Линдин С. 315-335
Линдсей Э. 209
Линнус Ф. 203
Липпмаа, семья 208
Липпмаа Т. 198, 201-202, 208

Липпмаа Э. 208
Литваков М.И. 213
•Литвинов М.М. (Валлах М.) 357,
359-361, 365, 376, 379, 381-392
Литвинова А.В. 390
Лифшиц Ф., жена *Володина А.М.
63
Лозинский Г.Л. 291, 295-296, 306
Лозинский М.Л. 289, 291, 313, 345,
347
Ломоносов М.В. 331, 333
Лооритс О. 198, 200-201, 203, 222, 224
Лосский Н.О. 314
Лохвицкая-Скалон М.А. 424
Лукач Д(Г). 265-266
Лукницкий П.Н. 351
Лукьянов С.С. 383
Луначарские 190
Луначарский А.В. 133, 285, 288, 308,
400, 403, 410, 412, 432
Лунц Л.Н. 312
Луппол И.К. 88-91, 94, 97, 161
Лысенко Т.Д. 214, 400
Львов В.Е. 44, 50, 53
Люксембург Р. 55
Люфанов Е.Д. 351
Лявданский А.Н. 181, 216
Лякин В.Н. 74, 77-78, 253, 255
Лясота Э. 235-236, 239
*М., переводчица, з/к 156
*М.М. см. Муратов М.В.
•М.Мария, знакомая *Косцинского
К.В. 48
Магидсон О.Ю. 16
Мазур Д., полит, з/к 229
Макаренко А.С. 400
Макашин С.А. 122
Макдональд Дж.Р. 374
•Макс и Мориц см. Оношкович-Яцына А.И., Рыжкина М.Н.
Максимов А.А. 263
Маленков Г.М. 236
Малик Я.А. 380
Малин К.М. 15
Малиновский (Васильев-Малинов­
ский) А.А. 213
Малиновский И.А. 213
Малыхин В.А. 250, 252-254, 257, 260261
Мальро А. 85
Мамай 467-468
Мамалыга, след. ГБ 281
Мандельштам Н.Я. 139
491

Мандельштам О.Э. 350, 400
Манин В., историк 232-233
Манн Т. 158
Мануйлов А.А. 401
Марат Ж.-П. 267
Мария Павловна, лаг. врач 82
Марк Ю. 198, 200-202, 206-207, 223224
Марке А. 72
Марков Д.Ф. 148
Маркс Ж. 129
Маркс К. 33, 129-130, 136, 186, 191,
263-266, 269, 368-369
Марр Н.Я. 174, 183-184, 186-187, 190,
193-194, 196, 218-220, 399, 410
‘Мартов Л. (Цедербаум Ю.О.) 239
Мартынов И.А. 105-107, 111, 134
Мархлевский Ю.С. 357-358
Маслов Г.В. 350
Матросов А.М. 267
Матулайтис С.Ю. 174, 178, 218
Матюкевич И., сотр. Ин-та языко­
знания АН БССР 217
Махарадзе Ф.И. 190, 219-220
Машков Ю.Т. 229
Маяковские, семья 189
Маяковский В.В. 85, 94, 400
Мгалоблишвили (?), з/к, жена Мгалоблишвили Г.А. 220
Мгалоблишвили Г.А. 190-191, 220
Мегрелидзе И., ред. 218
Мегрелидзе К.Р. 186, 192, 194, 196,
221

Мегрелидзе М.К. 196, 221
Медведев, след. ГБ 239
‘Меерович А. 357-393
Мейерхольд В.Э. 410
Мейринк Г. 309
Мелик-Огаджанян К.А. 225
Меликишвили П.Г. 184-185
Мельник С.П. 218
Меньшаков, след. ГБ 44-45, 49-52
Меньшиков В.Б. 232-233, 235-240,
242-244, 246-248, 274
Меньшиков М.О. 305
Мережковский Д.С. 288, 314
Мехлис Л.З. 365
Мешков Н.В. 405
Мещеряков Н.Л. 308
Мжаванадзе В.П. 197
Микоян А.И. 236
Мильтон Дж. 127
Милюков П.Н. 65, 471, 475
492

Миролюбов В.С. 322
Миронов Н.Р. 255, 260-261
Мирошниченко Г.И. 337-338, 350
Михаил Яковлевич, швейцар изд.
«Всемирная литература» 293, 300,
306
Михоэлс С.М. 398
Мицкевич А. 174
Мищенко Ф.И. 213-214
Молдавский Д.М. 45
Молоствов М., отец Молоствова
М.М. 271-272
Молоствов М.М. 228-229, 243, 245,
260, 262-270 , 270-276
Молоствова (?), жена Молоствова
М.М. 265
Молоствовы, семья 262, 275
‘Молотов (Скрябин) В.М. 236, 365,
380, 382, 391-392
‘Момин С. 461
Моора X. 201-203
Мопассан Г.де 133
Морейнис Ф.А. 316-317
Мотылева (?), мать Мотылевой Т.Л.
105-106
Мотылева Т.Л. 94, 102-107, 112, 143144
Моцарт В.А. 387
Муратов В., отец Муратова М.В.
316-317
Муратов М.В. 315-333 , 333-335
Муратов С.В. 316
Мусхелишвили Н.И. 184-185, 187188, 191, 197
Мягистэ Ю. 201-202
Мяэ X. 209
*Н., знакомая ‘Косцинского К.В. 4749, 68
Навашин С.Г. 219
Надсон Г.А. 400
Надь И. 51
Назаренко Я.А. 427
Найдич И.М. 24, 36-38
Найман А.Г. 81
Накоряков Н.Н. 334
Наполеон I Бонапарт 370
Наркирьер Ф.С. 136
Наташа, племянница Елистратовой
А.А. 136
Натишвили А.Н. 185, 188, 191
Нейман А.Ф. 380
Некрасов, полк. ГБ 255

Некрашевич С.М. 170-172, 174-175,
178-179, 181
Ненароков А.П. 397
Непомнящий В.С. 149-152
Неупокоева И.Г. 127, 152, 159-160
Неупокоевы, семья 160
Нечаев С.Г. 65
Никитин Н.Н. 313
Никитина Д., химик-технолог 8
Никифоров П.М. 410
Николадзе Г.Н. 184-185, 188
Николаев В.Н. 97-101, 107, 113-114,
116-117, 137-138, 161
Николаенко, доносчица 97
Никольский Н(М).М. 181, 215
Николюкин А.Н. 154-156
Николюкина, дочь Николюкина
А.Н. 155
Нил Сорский 473
Нобель, бр., промышленники 416
Новиков М.М. 414
Новиков Н.И. 467
Новиков П.Ф. 22-25, 37-38
Новикова (?), дочь Новикова П.Ф. 24
Новикова (?), первая жена Новикова
П.Ф. 23
Нович И.С. 103, 106
Новосадский Н.И. 88
Нусинов И.М. 99, ПО
Нуцубидзе Ш.И. 185, 188, 220-221
Обломиевский Д.Д. 106-110, 115,
117, 126, 135-136, 138-140, 161
Обушенков Н.Г. 233-235, 237-241,
243-244, 246-249, 260, 275
Овечкин В.В. 74
Овчаренко А.И. 86, 101, 117, 143148, 151-152, 158, 161
Оксман Ю.Г. 350, 353
Олдингтон Р. 245
Олейников Н.М. 338, 344, 351
Ольденбург С.Ф. 174, 193, 289, 313,
410
Оношкович-Яцына А.И. 313-314
Оппоков (Опоков) Е.В. 213
Орагвелидзе (?), жена Орагвелидзе
К.Ш., расстрелянная 220
Орагвелидзе К.Ш. 187, 191, 220
Орахелашвили, дочь Орахелашвили
М.Д. и М.П. 192, 220
Орахелашвили М.Д. 190, 192, 220
Орахелашвили М.П. 190-192, 220
Орджоникидзе Г.К. 188, 193-194
Орджоникидзе П.К. 193-194

Орлов Ю.Ф. 225
Орлова Р.Д. 156-158
Осетров В.П. 360
Осипов А.А. 242
Осипов В.Н. 228, 248, 251
Остапчук Б.Р. 280-281, 283
Отлягова И.М. 68, 80
Оуэн Р. 450, 455
*Оуэнс (Кливленд) Дж. 378
Ошерович И.П. 178
*П. Михаил, друг Копелева Л.З. и
Сучкова Б.Л., з/к 157
•Павел, Лукуллов друг... именуемый
также Елисеем см. Щеголев П.Е.
Павлов И.П. 431
Павлов-Сильванский Н.П. 471
Павловская А., жена Павловского
A. И. 61, 63
Павловский, сын Павловского А.И.
61
Павловский А.И. 61-63, 80-81
Пайпс Р. 461-476
Палдрок А. 198, 200, 204, 208, 222
Пальмов И.С. 420
Панкевич П.Я. 181, 218
Панкратов И., подполк. ГБ 239
Панова В.Ф. 72, 79
•Пантелеев Л. (Еремеев А.И.) 79
•Парвус (Гельфанд) А.Л. 357, 392
Паркер Ч. 250
Пастернак Б.Л. 69, 84, 161, 248, 352
Пастухов С.К. 360
Пауэрс Ф.Г. 244
Первухин М.Г. 22
Переверзев В.Ф. 83-84
Перетц В.Н. 214
Перцев, кооператор, чл.РКП(б) 443
Пескин Б., свид. по делу Трофимова
B.
И. 254
•Песков Н. 228
Петр 1 350, 464, 475
Петров В., подельник Трофимова
В.И. 253, 255-257
Петров П.М. 74
Петров С.М. 101, 111, 147
Петров Т., знакомый Краснопевцева
Л.Н. 236, 239
Петрович И.А. 178, 217
Петровский Ф.А. 153
Петровых М.С. 139
Петросян А.А. 97-98, 113-114, 117,
141-143
Пешкова Н.А. («Тимоша») 90
493

Пикассо (Руис-и-Пикассо) П. 252
Пиксанов Н.К. 88, 99
Пикуль В.С. 63, 69-71
Пименов Р.И. 228, 251-252, 255
Пинский Л.Е. 120-122
Пионтковский С.А. 218
Пирогов С.И. 229, 242-243, 260, 276
Пирумов С.Г. 190, 220
Пирумова (?), жена Пирумова С.Г.,
расстрелянная 220
Писарев Д., полит, з/к 229
Писаржевский Л.В. 185, 187, 191
Пичета В.И. 171, 175, 177-179, 215216
Плановский А.Н. 8, 10
’Платонов (Климентов) А.П. 400
Платонов С.Ф. 179, 471-472
Платун А.М. 178, 180-181, 218
Плеханов Г.В. 239, 263-265
Плоткин М.А. 359
По Э.А. 102
Погосова А.Е. 148
Подцероб Б.Ф. 380
Познер В.М. 410
Познер В.С. 410
Покровский М.М. 88
Покровский М.Н. 174, 180, 400, 412,
414-415, 432
Покровский Н.Н. 232, 235, 237-238,
240-242, 244-248
Покровский С.П. 420
’Полевой (Кампов) Б.Н. 59
Полиевктов М.А. 219
Полуэктов, прокурор 277, 283
Поляк Л.М. 153
Поляков, след. ГБ 255
Пономарев Л.И. 91, 93-94, 97
Попов И.И. 397
Поповский М.А. 212
Портнов М., сотр. МХП 36
Постолаки В.В. 280-281
Постоловский Д.С. 370
Постышев П.Г. 97
Потапов И., подельник Трофимова
В.И. 252, 255, 257
Потаповы, семья 258
Потемкин В.П. 381
Поуп А.У. 391
Починков А.А. 428
Прокофьев А.А. 43, 340, 351
Прошляков, прокурор 240
Пруст М. 101, 158
Пуанкаре Р. 373
494

Пугачев Е.И. 65, 333
Пустынцев Б.П. 250-257, 259
Пустынцев П.П. 250, 259
Пуусепп Л. 198, 201, 203, 208, 222
Пушкин А.С. 93-94, 305, 468
Пфлюкке, жена Пфлюкке М. 34
Пфлюкке М. 33-34
Пятаков Г.Л. 38
Пяте К. 198, 200-203, 210, 222, 224
*Р., знакомый ’Берг Е. 18
Рабле Ф. 98-100
’Радек (Собельсон) К.Б. 38
Радищев А.Н. 333, 468
Раев Н.П. 424
Раевский С.А. 380, 383
Разин С.Т. 65
Размадзе А.М. 184
Райк Л. 112
Раковский Х.Г. 367
Ракоши М. 59
’Раскольников (Ильин) Ф.Ф. 377
Рассел Б. 265
Ратайчак, брат Ратайчака С.А. 38
Ратайчак С.А. 38
Ратов П., шофер 35-36, 39
Рахманов Л.Н. 351
Рая, знакомая ’Берг Е. 18, 22
Ревич А.М. 96
Резников, проф. филос.ф-та ЛГУ 269
Рейснер М.А. 412
Рекало Е.Л. 214
Ремарк Э.М. 245
Ремизов А.М. 298, 400
Рендель Л.А. 232, 235-242, 244-248
Решетов А.Е. 351
Ривлин Е.И. 180-181, 218
Рид Дж. 54
Рижский М.И. 468
Рильке Р.М. 138
Рифтин Б.Л. 153-154
Рогов К.Г. 45, 49-52, 60, 66, 73-75, 77
Родионов С.Ф. 263
Родов С.А. 400
Рождественский В.А. 70
’Рождественский С.Д. 226-283
Рожков, сотр. НКИД 380
Розенберг А. 376
Розенблюм Б.Д. 357
Роллан Р. 87, 309-310, 344
Романов Е.Р. 172, 215
Ромашов Б.С. 26
’Ромен Ж. (Фаригуль Л.) 307, 309-310
Ронкин В.Е. 248

Роотсмяэ Т. 205, 221
Роскина Н.А. 336
Ротштейн Ф.А. 386
Рубин А., полит, з/к 241
Рубинин Е.В. 360
Рубинштейн С.Л. 96
Руденко Ю.Н. 38
Рудницкий С.Л. 214
Русаков М.П. 225
Руставели Ш. 220, 343-344
Ручко И.Е. 213
Рыжкина М.Н. 313-314
Рыков А.И. 400
Рязановский Н.В. 471
Сааресте А. 201-203
Сабанин А.В. 359-361, 364-365
Сабилло Э., полит, з/к 229
Сабуров М.З. 8
Савинченко Н.В. 231-232
Савченко Я., кооператор 443-447
Сазонов М.Л. 43
Сазонов С.Д. 359
Салтанов Ю.А. 431
Самарин М., харьковский проф.,
отец Самарина Р.М. 128
Самарин Р.М. 125-132, 134, 145, 147,
154-156, 161
Самарина Ю.И. 128, 130
Самойлович М.А. 36-37
Самойлович Р.Л. 400
*Санд Ж. (Дюдеван А.) 133
Сандомирский, сотр. НКИД 364
Сапегин А.А. 213
Сапрыкин Ю.М. 240
Сатпаев К.И. 224
Саути Р. 296, 306
Сахаров А.Д. 213
Свитальский Н.И. 213
Седов Г.Я. 344
Сельвинский И.Л. 352
Семанов С.Н. 254, 256, 261
Семашко Н.А. 400
Семененко М.И. 235, 237, 239-242,
244, 246-248
‘Семковский (Бронштейн) С.Ю. 213
Сенин О.М. 228
Сепп X. 198, 200-202, 208, 222
Сербента В.А. 218
Сергеев А.Н. 389
Сергеевич В.И. 474
*Серго см. Орджоникидзе Г.К.
Серебровская Е.П. 230
Серебрянский М.И. 90, 92

‘Серебряный Лебедь см. Сильверсван
Б.П.
Сержпутовский А.К. 174
Сидоренко, майор ГБ 280
Сильверсван Б.П. 291, 295-296, 306
Сильман Т.И. 95-96, 102, 107, 138-139
Симонов К.М. 59
‘Синекуров Вас. 309-311
Синявский А.Д. 60, 140-144, 149, 161
Скальская (?), жена Скальского Э.
235, 239
Скальский Э. 235-236, 239
Скворцов-Степанов И.И. 308
Скоропадский П.П. 165
Скрыпник Н.А. 175, 218
Слабченко М.Е. 214
Славин И., доц. БГУ 216
Сланский Р. 112
Слонимский М.Л. 313
Смаль-Стоцкий С. 212
Смирнов А.А. 98, 289
‘Смирнов В. 336-353
Смолич А.А. 169, 174, 179-180, 214
См ородинов, кооператор, чл.
РКП(б) 443
Соболевский А.И. 420
Соболевский С.И. 88
Сойкин П.П. 405
Соколова, сотр. НМЛ И 154
Солженицын А.И. 140
Соловьев С.Е. 80-81
Соловьев С.М. 464, 471, 475
Солохин Н.Д. 271-275
Сольц А.А. 435
Сорокин П.А. 416-417, 432
Сосновский Б.Н. 260
Сосновский Л.С. 361
Соути Р. см. Саути Р.
Софронов А.В. 49, 145
Спивак Э.Г. 213
‘Сталин (Джугашвили) И.В. 15, 33,
55, 57-58, 80, 83, 87-89, 114-116, 130131, 135, 190, 192-196, 220-222, 232,
250, 258, 262-263, 269-270, 351, 366,
372, 374-377, 382, 384, 388, 392, 399400, 428, 435
Старцев А.И. 102, 108, 110, 112, 124127, 129, 161
‘Стенич (Сметанич) В.О. 338, 350-352
Степанов, доц. филос. ф-та ЛГУ 262
Степанов, кооператор, чл. РКП(б)
444
Степанов, след. ГБ 255
495

Степанов Н.Л. 347, 353
Стиль А. 85
Столыпин П.А. 216, 456
Столяров Н.А. 214
Стомоняков Б.С. 365
Страуян, сотр. НКИД 364
Строгович М.С. 262
Струкова Е.П. 291, 295-296, 306, 311
Суйте Г. 198, 200, 202-203, 209, 222223
Сукачев В.Н. 263
Сулаквелидзе К.А. 187, 192-193, 221
Суперфин Г.Г. 239
Суриц Я.З. 377
Сурков А.А. 49
Сурта И.З. 218
Суслов М.А. 158-159
Суслова М.А. 397
Сутугина-Кюнер В.А. 291-292, 300,
303, 313-314
Сучков Б.Л. 116, 124, 135, 148-154,
156-159, 161
Сыщиков М.М. 239
Табидзе Т.Ю(И). 344, 352, 398
Тавдгиридзе Н., гор.гол. Сухуми 184
Таганцев В.Н. 416
Тагер Е.Б. 94-95, 100, 143, 153, 161
Тагер Е.Е. 95, 143
Тагер Е.М. 338, 343-344, 350-352
Тамара, жена Новикова П.Ф. 23-24
Таммеканн А. 203
Тарановский Ф.В. 212-213
Тарасова С.С. 397
Тарашкевич Б.А. 174, 217
Тарле Е.В. 179
Тарнавские, родители Тарнавского
Н.А. 276-277, 280
Тарнавский Н.А. 276-283
Тацит 430
Твалчрелидзе А.А. 188, 197
Твардовский А.Т. 71, 144-145, 153
Теккерей В.М. 296, 306
Тельников В.И. 243, 252-259
Тийф О. 224
Тимофеев Л.И. 146-148
Тимофеев С.Н. 221
Тихвинский М.М. 416
Тихомиров С.М. 18
•Тихон, цезарь см. Тихонов А.Н.
Тихонов А.Н. 287, 290-291, 293-308,
310-311,313
Тихонов Н.С. 341, 343-345, 352
Ткачев П.Н. 234
496

Товстуха И.П. 220
Токвиль А. де 475
Толстой А.Н. 345, 350, 402
Толстой Л.Н. 82, 86, 93, 101, 103,
105, 317, 326, 330-331, 335, 406
Тольятти П. 239
Тоомсэ, эст. языковед 207
Топчиев А.В. 100
Торошелидзе (?), с.-д., з/к, жена
Торошелидзе М.Г. 192, 220
Торошелидзе, сыновья Торошелидзе
М.Г. 220
Торошелидзе М.Г. 192-193, 220
Тося, родственница *Берг Е. 27-28
•Троицкий В. 287-314
Троицкий Н.А. 473
Трофимов П.П. 22
Трофимов В.И. 228-229, 243, 247,
249, 251-257, 259-260
Трофимов И.Д. 259
•Троцкий (Бронштейн) Л.Д. 86, 112,
367, 369, 371, 400, 429-430
Туган-Барановский М.И. 212-213
Тугаринов В.П. 262-263, 269
Туманов К.Д. 416
Тунев В., полит, з/к 229
Турук Ф., белорус, историк 214
Туковский П.А. 175
Тыниссон Я. 222
Тынянов Ю.Н. 83, 345, 352
Тюрин Б.Ф. 25-26
•Угаров В.Д. (Успенский К.В.) 74-75
Удовенко, след. ГБ 255
Узнадзе Д.Н. 185, 188, 191, 219
Украинцев В.В. 432
Уксусов И.И. 351
Укуров, полит, з/к 242
Улуотс Ю. 198, 200-202, 208, 222, 224
Ульянова М.И. 312
Уманский К.А. 362, 383
Уоттс, «британский агент» 238
Урванцев Н.Н. 400
Успенская В.В. см. Бжезинская В.В.
Успенская В.П. 42, 55
Успенский А.К. 44, 72
Успенский В.А. 42, 55
Успенский Г.П. 82
Успенский И.Н. 101-103, 107-108, 110
-112, 117-118, 124, 126, 135, 143, 161
Успенский К.В. см.*Косцинский
К.В.
Успенский Ф.И. 410
Успенский Я.В. 410

Устрялов Н.В. 430-431
Уха И., студ. ЛГПИ 257
Ухтомский А.А. 410
Ухтомский С.А. 416
Ушаков А.М. 141, 151-155, 161
Ушаков Г.А. 399
Уэллс Г.Дж. 287, 399
Фадеев А.А. 49, 106, 347
Файн Л.Е. 435
Файнберг М.М. 19-20
Файнер (Зайцев) У.Г. 230
Фасмер М. 469
Фаст Г. 85-86
Федин К.А. 400
Федоров И.Н. 342, 352
*Федоров С. 397-431
Федюкин С.А. 397
Фейхтвангер Л. 399
Фельдман А.Ш. 242
Феррари, писатель 310
*Фидея см. Сутугина-Кюнер В.А.
Филипченко Ю.А. 400, 409
Филофей, монах-книжник 467
Финкельштейн В.С. 213
Фирдоуси 344
Фиш Г.С. 351
Флетчер Дж. 471
Флоренский П.А. 400
Флоринский Д.Т. 361, 368
Фок В.А. 263
Фомченко В., подельник Кулябко
И.Б. 82
Фонвизин Д.И. 333
Франк Ф. 265
•Франс А. (Тибо А.Ф.) 287
Франц, шофер 21
Френкель Я.И. 425
Фурманов Д.А. 400
Фурье Ш. 450
Хаберман X. 207, 223
Хадсон Р. 391
Хазлитт В. 466
Хайбулин Б.Х. 252, 254-259
Хаммер Д.П. 77-78
Ханмурзина Н.А. 35
Харик И.Д. 218
Харина (Хирина ?) Н.А. 306
Харлампович К.В. 214
Хёйзинга И. 475
Хемингуэй Э. 245
Хирина, домовладелица 306

Хольцман В.С. 102-103
Хоукинс К. 250
Храпченко М.Б. 113, 146-147, 152
Хренков Д.Г. 353
Хрущев Н.С. 69, 80, 117, 135, 140,
159, 227, 236-237, 244, 256, 259, 267
Хршановский А., ред. 70
Царапкин С.К. 380
Цветаева М.И. 400
Цвикевич А.И. 169, 179, 214
Цезарь Гай Юлий 299
Церетели Г.Ф. 184, 187
Циолковский К.Э. 204
Цыпин, прокурор 54
Цявловский М.А. 89
Чавчавадзе И. 220
Чанбарисов Ш.Х. 432
Чанышева Т.С. 397
Чапек К. 157-158
Чаянов А.В. 415
Чекулаев И., кооператор 443-447
Челпанов Г.И. 399
Чемыртан К., отец Чемыртана С.К.
281
Чемыртан С.К. 280-281
Чердынцев И.А. 278-282
Чернышевский Н.Г. 264
Чертков В.Г. 326, 331
Честертон Г.К. 307
Четвериков С.С. 400
Чехов М.А. 399
Чешков М.А. 235-237, 239-241, 243244, 248, 260
Чивилихин А.Т. 342, 352
Чижевский А.Л. 400
Чингиз-хан 468
Чичерин Б.Н. 464
Чичерин Г.В. 361-362, 371-373, 384389
Чичеров И.И. 123
Чичинадзе В.А. 188-189, 220
Чубинашвили Г.Н. 184, 187
Чугунова В.Ф. 63, 69-70
Чуковская Л.К. 139
Чуковский Б.К. 308
‘Чуковский К.И. (Корнейчуков Н.В.)
288-293, 302, 305-306, 308, 310, 312313, 345, 350, 352-353
Чуковский Н.К. 308, 351
Чупров А.И. 407
Чурсинов П.П. 74
497

*Ш. Александр, знакомый *Берг Е. 38
♦Шагин Н. 435-458
Шадрин И., кооператор 450-458
Шаляпин Ф.И. 312
♦Шанецкий А. 461, 465, 473
Шанидзе А.Г. 185, 187
Шанявский А.Л. 405-407, 426-427
Шаповалов Е., офицер Сов.Армии 71
Шария П.А. 194, 197, 219, 221
Шаховская Н.Д. 316-317
Шаховской Д.И. 416
Швед, лаг.надзиратель 265
Шевченко А., студ.-ист. 253, 256, 261
Шейдеман Ф. 287
Шейнис З.С. 390
Шекспир В. 137
Шелепин А.Н. 244
Шелли П.Б. 296, 306
Шеллинг Ф.В.И. 265
Шёнберг Э. 221
Шепилов Д.Т. 236
Шепли X. 206
Шефнер В.С. 351
Шефтель М.Ю. 471
Шик М.В. 316-317
Шик Н.Д. см. Шаховская Н.Д.
Шиллер Ф. 20
Шиллер Ф.П. 91, 128
Шимкевич В.М. 420
Шипперс Т. 73
Шишмарев В.Ф. 88, 95, 97, 101
Шкателов В.В. 177, 218
Шкирятов М.Ф. 57
Шкловский В.Б. 83, 311, 345, 352
Шлихтер А.Г. 213, 218
Шлоссман К. 198, 201, 203, 222, 224
Шмидт Г.Н. 381
Шмидт О.Ю. 412, 441
Шмидт П.Ю. 410
Шмит Ф.И. 213, 427
*Шолом-Алейхем (Рабинович Ш.) 397
Шолохов М.А. 148, 245
Шорохов, след. ГБ 45, 52-54
Шохор-Троцкий К.С. 317, 335
Шпенцер Б.М. 218
Шпилевский И.Ф. 216
Штейн Б.Е. 360, 367-368
Штейнберг Е.Л. 118-124
Штейнберг О.Е. 118-120
Штейнберг Т.А. 118-120
Штельрехт, нацист 378
Штернберг Л.Я. 410
Штуцер И.И. 420
498

Шуб Д. 44
Шулле, влад. ателье в Лейпциге 17
Шульгин В.В. 73
Шульгина, переводчица 73-74
Шумилов В.Т. 55, 59, 65-66, 74-75, 77,
82
Шумяцкий Б.З. 410
Щебетенко, след. ГБ 239
Щеголев П.Е. 291, 303-304, 312
Щекотихин Н.Н. 181, 216
Щепкин В.Н. 420
Щербаков В.К. 180, 218
Щербина В.И. 214
Щербина В.Р. ИЗ, 127, 141-142, 144145, 151-152
*Эвгенес см. Замятин Е.И.
Эвенчик С.Д. 7, 10, 13-15, 23, 25, 2729, 32, 35, 37, 39
Эвин Э., сотр. ИМЛИ 94
Эдер, портниха 9, 17, 40-41
Эйдельман Н.Я. 239
Эйдеман Р.П. 410
Эйнштейн А. 263-264
Эйхенбаум Б.М. 83
Эйхфельд И.Г. 210, 225
Экк А. 471
Элинсон Г., свид. по делу Трофимо­
ва В.И. 252, 254, 256, 261
Эльдаров И.К. 397
Эльпорт Я., контрабандист, з/к 255
Эльсберг Я.Е. 118-124, 128, 161
Эмдин М.В. 263 , 269
Энгельс Ф. 33, 130, 262, 265
Эпик А. 209
Эпик П. 209
Эпик Э. 198, 201, 204-210, 222
Эрдман Н.Р. 63
Эренбург И.Г. И, 74, 245
Эрнитс В. 198, 222
Эткинд Е.Г. 139
Юргутис В. 223
*Юренев (Кротовский) К.К. 367
Юрине Г.Р. 397
Юринец В.А. 213
Юркевич-Мачтет Т.Г. 318, 335
Юрьева Л.М. 134-135, 143, 146, 149,
152
Яблочкина А.А. 398
Яворский М.И. 183, 213
Ягода Г.Г. 90
Яковлев Б.В. 102-104, 106

Якубовский А.Ю. 468
Якунин Г.П. 258
Яната А.А. 213
*Яневич Н. 83-162
Ясинский А.Н. 175, 215
Яхонтова М.А. 148, 153 154
Ячевский А.А. 400
Яшвили П.Д. 400
Burney F. см. Бёрни Ф.

Harrich W. 235
Hertwig М. 235
Kangro В. 222
Mark J. см. Марк Ю.
Öpik Е. см. Эпик Э.
Talfelt М. 222
Southey R. см. Саути Р.
Spuler В. 470
Thackerey W.M. см. Теккерей В.М.
Vasmer М. см. Фасмер М.

499

СОДЕРЖАНИЕ

Воспоминания
Е.Берг. ДВА ГОДА В ОККУПИРОВАННОЙ ГЕРМА­
НИИ
К.Косцинский. ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
Н.Яневич. ИНСТИТУТ МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
В 1930-е — 1970-е ГОДЫ

7
42
83

Статьи
Д.Анастасьин, И.Вознесенский. НАЧАЛО ТРЕХ НА­
ЦИОНАЛЬНЫХ АКАДЕМИЙ
С.Р.Рождественский. МАТЕРИАЛЫ К ИСТОРИИ
САМОДЕЯТЕЛЬНЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ОБЪ­
ЕДИНЕНИЙ В СССР ПОСЛЕ 1945 ГОДА
Из

истории

165
226

культуры

Е.И.Замятин. КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ ОТ ОСНОВАНИЯ И ДО СЕГО
ДНЯ. Приложение: ОТРЫВКИ ИЗ «ДОМАШНЕЙ
ЛИТЕРАТУРЫ ИЗДАТЕЛЬСТВА. Публикация
В.Троицкого
М.В.Муратов. ИТОГИ (1912-1954). Публикация С.Линдина
С.С.Гитович. АРЕСТ Н.А.ЗАБОЛОЦКОГО. Публика­
ция В.Смирнова

287
315
336

Интервью
Е.А.Гнедин. В НАРКОМИНДЕЛЕ. 1922-1939. Запись
А.Мееровича

357
501

Рецензии
С.Федоров. И В ЧАСТНОСТИ — О ВЫСШЕЙ ШКО­
ЛЕ

397

Документы
СУДЬБА КООПЕРАЦИИ. Публикация Н.Шагина
Дополнения, исправления, письма
редакцию

435
в

Р.Пайпс. ОТВЕТ НА РЕЦЕНЗИЮ А.ШАНЕЦКОГО,
ПОСВЯЩЕННУЮ КНИГЕ «РОССИЯ ПРИ СТА­
РОМ РЕЖИМЕ». Пер. с англ. В.Аллоя

461

Аннотации

481

Указатель

имен

Imprimerie de la M anutention à Mayenne -1 2 juillet 1982 - № 7 9 01

485