Фейсбук 2018 [Александр Александрович Тимофеевский] (fb2) читать онлайн

https://www.facebook.com/timofeevsky

Александр Тимофеевский. Фейсбук 2018

Сегодня актуальнее: Рим с ними. А правильнее, конечно: Рим с нами. Великий город велик еще тем, что в нем легко разойтись.

Друзей и недругов, приятелей и неприятелей, знакомцев и даже незнакомцев, всех с Новым годом!

Крылова бывало ставили выше Пушкина. Это, конечно, перебор, и сильный, но понять можно: Иван Андреич у нас из главных. Не тускнеют его сюжеты, везде встречаются герои, слон и моська каждый день шагают по улицам, и своя заливистая правда есть в этом лае. А у обезьяны перед зеркалом какое высокое отчаяние! "Я удавилась бы с тоски, когда бы на нее хоть чуть была похожа" - вообще вопль экзистенциального одиночества.

Только что вернулся из Парижа, куда слетал небывалым образом. Впервые в жизни, будучи в этом городе, не ходил в Лувр, не гулял по улицам, не ел ни устриц, ни утки, не видел большинства своих друзей, ничего не скажу про последние новости, про мятежи-беспорядки, о которых пишут газеты, - совсем с ними не сталкивался. Зато все четыре дня, сам на себя изумляясь, просидел в темноте кинозала - смотрел фильм «Дау». Там 700 часов, я видел малую часть - меньше 30. Что сказать, друзья? - мне очень понравилось. Подробности будут позже.

"Жалоба А.И. Солженицыну", сочиненная  Хвостенко и Волохонским в 1979 году, - лучшее, что сказано/спето о юбиляре за последние сорок лет. Никто не перекрыл. Совершенно прекрасная жалоба, главный русский жанр. Не устарела ни в одном слове, звуке, вздохе. И, конечно, не устарела в адресе. Никого, кому можно было бы так пожаловаться, за последние сорок лет больше не появилось. Текст дам здесь, но вы обязательно послушайте, как чудесно поет Хвостенко - ах, Александр Исаич, Александр Исаевич, что же ты, кто же ты, где же ты, право же, надо же.

Гуси летят и летят перелетные с красными лапками,

Встречные ветры несут им попутные пух одуванчиков,

Падают перья, взлетают, кружат неподвижные рваными хлопьями

Легкие с красными лапками утки летят перелетные грустные.

Ах, Александр Исаич, Александр Исаевич,

Что же ты, кто же ты, где же ты, право же, надо же.

По лесу, по полю белые прыгают беглые кролики,

С красными глазками прячутся в заросли зайцы бывалые,

Совы слепые, глухие медведи голодные белые-белые

Падают, пляшут, порхают, ползут и бегут перебежками,

Ах, Александр Исаич, Александр Исаевич,

Были бы, не были, ежели, нежели, дожили.

Хамелеоны, цепляясь за сучья, коряги багряные,

Цвет поминутно меняют на пристальный глаз постороннего,

Тут же с красивыми крыльями всякие разные бабочки -

Белые яйца да красные коконы - все муравьи подколодные.

Ах, Александр Исаич, Александр Исаевич,

Так ли, не так ли и то да не то, да не то еще.

Черной черникою синей кругом прорастет смородина,

Не было ягоды слаще березы рябиновой,

Красная-белая, красная-белая, красная-белая

сквозь полсатая ягода,

Эко зеленое-мутное царство Канада-Мордовия - вселенская

родина.

Ах, Александр Исаич, Александр Исаевич,

Что же ты, кто же ты, где же ты, право же, надо же.

Крапчатый дятел, пятнистая тварь, конопатая иволга,

Гриб сатанинский, большая поганка румяная,

Жаба косая-кривая-хромая, змея многоногая подлая,

Многоголовая да многоглавая мерзкая гадина,

Ох тяжело, нелегко, Александр Исаевич,

Так-то, вот так, Александр Исаич, Исаевич.

Дорогие друзья, тут в нашей робкой культурной жизни намечается событие. В Конференц-зале РГБ (в просторечии Ленинки), основное здание, третий подъезд, 14 декабря в 18 часов состоится обсуждение книги Аркадия Ипполитова "Просто Рим". Прекрасный вместительный зал, много умных людей, включая самого автора, у вечера есть красивое название "Образы Италии. Переменчивая вечность". Обсуждать будут и образы Италии Муратова, и образы Италии Ипполитова, а также сам тип такого искусствоведения, интеллектуальной прозы, которая почему-то до сих преподносится как новинка, хотя тот же Аркадий занимается ею уже третье десятилетие, а Муратов написал свою книгу больше ста лет назад. Словом, приходите! Будет, о чем поговорить, а потом подумать.

Две чудесные истории про Людмилу Алексееву. Вот так надо писать о только что умерших, без неуместных бескомпромиссных оценок, которые в лучшем случае бескомпромиссно глупые, но, как правило, ещё и низкие.

А Людмиле Алексеевой Царствие небесное!

Отец мой тут выпустил сборник «Избранное», в котором много всего хорошего и даже замечательного, но что-то, как водится, позабыто, а одного стихотворения, не попавшего в книгу, мне особенно жаль. Оно про то, что и у нас была прекрасная эпоха, когда хватание за жопу (со всяким случается, ужас, конечно, но не ужас!ужас!ужас!) не обязательно приводило к отставкам в уважаемой редакции, а могло стать поводом для чистого, безгрешного лирического приключения.

Тебе я снюсь в тех белых штуках,

В гробу сосновом,

И ты уже сегодня, сука,

Гуляешь с новым.

И у тебя одно лишь в мыслях —

Накрылся, Вася!

А у меня двенадцать жизней

Еще в запасе.

Не поскользнусь тебе в забаву

На склизкой корке,

Хожу двуличный и лукавый,

Как Рихард Зорге.

Но если смерть меня забреет

К себе в солдаты,

И я умру от гонореи

И от простаты,

И ты придешь с лицом монашки

В своем платочке,

На гроб положишь мне ромашки

И василечки —

Я не прощу тебя, паскуду,

Убью, растрепу!

Во сне явлюсь тебе оттуда

И хвать за жопу!

Участь его решена - Шереметьево станет имени Пушкина. Народ уже острит безжалостно: Пушкин наше svo.

Давно шло к этому.

В Пушкинском выставка «Пикассо & Хохлова». Афиша по этому поводу обсуждает, как Пикассо свою Хохлову абьюзил, хотя она ему муза и чуть ли не соавтор. Дойдя до этого открытия, зевнул и отложил текст в сторону. Мечта меня одолела. Хочу прочесть о том, как Пушкин и Дантес, и царь, и высший свет, Полетика всякая, абьюзили со всех сторон Наталью Николаевну, соавтора "Медного всадника". То есть, соавторку, конечно. Пишите скорее, друзья, я в вас верю!

Сначала краской облили памятник Канту, теперь - его могилу. И все для того, чтобы именем немецко-фашистского захватчика не был назван аэропорт. И то сказать, зачем критике чистого разума становиться апологетикой грязного невежества?

Сначала краской облили памятник Канту, теперь - его могилу. И все для того, чтобы именем немецко-фашистского захватчика не был назван аэропорт. И то сказать, зачем критике чистого разума становиться апологетикой грязного невежества?

Я вот люблю южную сладострастную телесность, Италию всякую, а вы, я знаю, северную взыскующую духовность, и готовы за ней тащиться аж в Вену, на выставку Брейгеля. Но как говорила пушкинская Лебедь: "Зачем далёко? Знай, близка судьба твоя, ведь царевна эта - я". Царевна взыскующей духовности у нас "Черный квадрат" Малевича, миф, вокруг которого больше всего наворочено. Что это, образ Апокалипсиса или только временного затмения, помутнения рассудка или, наоборот, торжество разума над стихией или стихии над разумом; победа над Солнцем или над культом Солнца, над городом Солнца, над всякой утопией; или рождение новой утопии, самой ликующей и самой безысходной; точка в живописи, ее прикончившая, или начало начал, или по любому конец? Мне ближе всего эссе Татьяны Толстой, где "Черный квадрат" связывается с "арзамасским ужасом" Льва Толстого. Но можно считать и совсем иначе. Трактовок был миллион и еще миллион будет.

Илья Демуцкий, молодой композитор, имя которого сейчас на слуху, автор балета "Нуреев", предлагает свой вариант прочтения в опере "Для Черного квадрата". Что именно у него вышло, я пока не знаю, но в его трактовке участвует сам Малевич. Как сто лет назад, картина "Черный квадрат" находится на сцене. Спектакль идет в Новой Третьяковке, в нем два акта по 35 минут, и задействовано множество талантливых людей, солисты российских театров, камерный хор, пианисты   Катя Сканави  и Владимир Иванов-Ракиевский. Катю я знаю и очень люблю, но взыскующую духовность люблю не очень, утопию тоже, и вообще сейчас нахожусь в Риме, однако, вернувшись оттуда, обязательно пойду на этот спектакль, потому что Малевич, потому что Демуцкий, потому что сам жанр мессы вокруг "Квадрата" - очень точный, и уже не важно, станет ли действие молитвенно воспевающим, иронически опрокидывающим или даже уничтожающим: всякое возможно, всякое правомочно, и все равно интересно, какое солнце победит нынче.

Опера будет идти только четыре дня, начиная с 27 ноября.

Купил в Риме необычный рюкзачок, милую тряпочку, показал ее двум своим друзьям в личной переписке, спросил, не нужно ли им это, могу взять. Друзья отказались, никакой рюкзак их не возбуждает, заплечные радости, зато возбудился фейсбук, он на рюкзак мой запал и теперь в ленте рекламирует мне точь-в-точь такую редкую модель, только по цене, вчетверо большей. Но смущает даже не это.

Я вообще большой поклонник капитализма, консьюмеризма и всевозможной рекламы, однако залезать ради неё в частную переписку - явный перебор. Всякое безобразие должно знать свое приличие. Достаточно моих публичных действий, их тьма, чтение чужих личных писем всегда почиталось зазорным. Я понимаю, почему террор отменяет privacy, но почему его отменяет рынок, уже менее понятно. В любом случае, с моей стороны ответ будет один: если раньше думал, не купить ли ещё такую вещичку, теперь этой глупости точно не сделаю.

Это римская копия эллинистической «Леды и Лебедя», сделанная при императоре Адриане.  Стала сейчас на Квиринале частью прекрасной выставки, посвящённой Овидию. Речевые, визуальные, пластические метаморфозы, оральное богатство во всех обличиях.

P.S. Вчера говорил с одним ценителем про фильм модного режиссёра. Ценитель в числе немногих избранных посмотрел кино, я допытывал его о впечатлениях.

Есть куски чистого хард-порно, отвечал ценитель. Хард-порно, говорю ему я, это отлично, но только в жизни; в искусстве хочется образов. Вот и я о том же, кисло сказал ценитель.

Понимаю. Но хард-порно бывает и с образами - две тысячи лет назад знали в этом толк.

Надя Васильева - вдова изображённого тут Леши Балабанова. Я их обоих очень люблю, Лешу и Надю. Лешу знаю почти тридцать лет. Знал, ведь он умер. Нет. Смерти, конечно, нет. Есть трудная задача: быть рядом с  ушедшей жизнью.

Год назад была сделана эта фотография, а сегодня Аркадий Ипполитов открывает выставку русского искусства в Ватикане - от Дионисия до Малевича из собрания Третьяковки. И книжку про Рим за этот год написал, уже можно купить, называется «Просто Рим». Просто Рим самый плодотворный на свете.

К столетию, которое сейчас отмечают.

Тогда еще не воевали с Германией,

Тринадцатый год был еще в середине,

Неведеньем в доме болели, как манией,

Как жаждой три пальмы в песчаной пустыне.

У матери пахло спиртовкой, фиалкою,

Лиловой накидкой в шкафу, на распялке;

Все детство мое, по-блаженному жалкое,

В горящей спиртовке и пармской фиалке.

Зато у отца, как в Сибири у ссыльного,

Был плед Гарибальди и Герцен под локтем.

Ванилью тянуло от города пыльного,

От пригорода - конским потом и дегтем.

Казалось, что этого дома хозяева

Навечно в своей довоенной Европе,

Что не было, нет и не будет Сараева,

И где они, эти мазурские топи?..

Сегодняшняя новость - уход Ивана Колпакова с должности главного редактора «Медузы» - про поражение свободных СМИ, единственного свободного СМИ, потому что в этой номинации «Медуза» одиноко солировала. Можно, оказывается, сделать по-русски издание, новостное, очень качественное, про Россию и словно в России живущее, независимое при этом от Кремля. Но независимым от вздорной общественности оно быть не может. Тараканище страшнее кровавого режима.

Снято в Казерте - великий парк, роскошь неаполитанского двора - фонтан Актеон в самом конце необъятной перспективы, в английском саду. Сюжет, как все помнят, про юношу-охотника, подсматривавшего за купанием богини Дианы, такой Актеон учинил харассмент. Первая феминистка в истории разгневалась, превратила охотника в оленя, и он был растерзан собственными собаками.

Фонтан передаёт миг этой метаморфозы не только и даже не столько через Актеона, обрастающего оленьей головой, сколько через псов: секунду назад они завороженно смотрели на хозяина, преданные ему до смерти, а сейчас предадут его смерти. Любовь ещё не замерла, обожание не стихло, но хочется впиться зубами, рвать на куски. Нежнейшее урчание, кровавый рык. Конечно, это две части одного сюжета, всегдашнего, главного - про любовь, про дружбу, про мужиков и барина, про революцию. Фонтан сделан в 1789 году.

Сегодня специально проверил. У дома этого на Ортиджии в обеденное время по-прежнему сидит кот, он по-прежнему задирает голову, требуя чуда, и оно по-прежнему случается: с неба падает еда. Иногда стабильность это что-то божественное, а не пустое политическое заклинание.

У нас на Ортиджии вода +23, штормит, правда, но я все равно купался: вылез из моря, залез в фейсбук, а тут обсуждают юбилей комсомола, такое сегодня событие. Оно, Бог миловал, прошло мимо, как мимо когда-то прошёл сам комсомол: я в нем не состоял, хотя это и полагалось. Но вот избежал положенного - не потому даже, что был антисоветчиком (а я им несомненно был), а просто по лени и брезгливости. Да и других дел хватало - прекрасной праздности прежде всего. Ортиджия тогда была недоступна, но были иные купания и плескания. Говорят, главное - оказаться в нужном месте в нужный час. О, нет! Все прямо наоборот. Главное - не оказаться в нужном месте в нужный час. Это и спасает.

Фейсбук сообщил мне, что 6 лет назад мы стали тут друзьями с Иваном Колпаковым, главным редактором «Медузы». Самое время сказать, как я ценю Колпакова, как люблю «Медузу», несомненно лучший новостной (и не только) сайт, выходящий сегодня по-русски, и никакая пена на губах не изменит этого.

Путин подписал указ о праздновании 350-летия Петра Великого. Разве не прелесть? Окно в Европу, прорубленное Петром, он забил, заложил, законопатил, а день рождения отпразднует - с чувством и размахом. Весь режим в этом.

Апдейт. Меня тут чихвостят за слово «законопатил». Тычут в открытые границы и говорят: они есть. Есть, есть, сам вчера напирал на них в одной из дискуссий, мне ли бриллиантов не знать. Их, правда, не Путин родил, но спасибо, не похоронил, будем благодарны. «Скрепу» при нем учредили, свой путь заявили, про «бесполую толерантность» съязвили, Европу Гейропой прозвали, иностранных агентов изобличили, Россию к БРИКСу передом, к ЕС задом повернули, и устами придворных политологов конец трехсотлетнего европейского периода обозначили, но слово «законопатил» я зря употребил, погорячился.

Ездили сегодня в Катанью с ее барочными дворцами, которым ничего не нужно - all we need is art. И все вокруг тянется к прекрасному, хочет соответствовать. И дева, проходя мимо, застывает картинно, и мы с Николой отражаемся в стекле с навязчивостью образа.

«А надо вам заметить, что гомосексуализм в нашей стране изжит хоть и окончательно, но не целиком. Вернее, целиком, но не полностью. А вернее даже так: целиком и полностью, но не окончательно. У публики ведь что сейчас на уме? Один только гомосексуализм. Ну, еще арабы на уме, Израиль, Голанские высоты, Моше Даян. Ну, а если прогнать Моше Даяна с Голанских высот, а арабов с иудеями примирить? – что тогда останется в головах людей? Один только чистый гомосексуализм».

Это великая поэма «Москва-Петушки» великого Венедикта Ерофеева, ему сегодня 80 лет. Полвека назад написано, и ни одно слово не устарело. Ну, разве что Моше Даяна больше нет, остальное на месте.

Похвастаюсь. Зашел сейчас в отель, давно манивший огнями начала прошлого века, и чудесный мальчик-портье, невзирая на поздний час, не послал нах, а всюду провёл, все показал, и чужая рухлядь открылась, расчехлилась, впустила в себя, сделалась рамой, стала своей. За кадром ещё лестница семнадцатого века, но я на неё не претендую. А здесь все родное. Расстояние в пятьдесят-сто лет можно преодолеть за несколько шагов и минут

Какой все это беспросветный мрак - алчная прачечная, занятая одним распилом и отмывом, как неотступный образ времени.

Отдавай мои игрушки и не писай в мой горшок: РПЦ порвала все отношения с Константинополем, запретив мирянам молиться и причащаться в константинопольских храмах, а это много где - вот любимая мною православная церковь в Риме, она под Константинополем, а не под Москвой. Там прекрасные службы по воскресеньям, на церковно-славянском, само собой, такой оплот русского мира в Риме. Отныне ступать туда не смей, но коли сходил налево, потом, вернувшись в правильное лоно, должен покаяться на исповеди. Молитва как грех, требующий раскаяния, это мощное слово, сказанное церковью в 21 веке. При неустанном трепе про консерватизм русского человека, про традиции и верность истории, плюнули в тысячелетнее константинопольское православие, на саму византийскую скрепу. Эх. А ведь эти люди запрещали Пусси Райот ковырять в носу.

#MeToo  Мне было 11 лет, но на вид 13-14, ему, наверное, 17-18, а, может, и целые 19, я приехал на какую-то старомосковскую дачу в большую и разновозрастную детскую компанию, которые легко складываются по случаю и так же легко распадаются, когда дружат между собой родители, а не дети, он там был самый взрослый, чей-то старший брат, скорее всего, не помню. И как звали его не помню, и кем он был, кем стал, не знаю. И чем мы на даче той занимались, сейчас не скажу, все-таки прошло почти полвека - в речке купались, в лес ходили, в поле побегать, бурно возились вместе или тихо мечтали поодиночке, или пели, или про книжки говорили, в шарады играли, спектакль ставили, чем ещё занимаются дети на интеллигентских дачах? - ничего от этого не осталось, ни одной картинки, только июльский зной, замерший, абсолютно бездвижный, дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь, и так все горит, пылает, какой ещё огонь? - жар повсюду, тихий, густой, напряженный, прерывающийся лишь взрывами смеха - бурным облегчением - смеялись мы тогда много, смеялись безудержно.

Нет, наверное, мы с ним бегали-купались, играли в шарады-спектакли, а то бы не сблизились, не подружились, но все подробности корова языком слизала, остался один чердак со старой соломой, куда мы залезли по приставной лестнице, и горячее его дыхание над ухом, и то, как трогал мои соски, а потом стащил с меня плавки и направил прямо в пах соломинку - давай посмотрим, как у тебя вздрогнет, - но я смутился, и он, заметив это, вдруг вспомнил что-то смешное, и мы оба расхохотались. Ну и спустились по той же лестнице вниз, чего ещё делать?

Нет, мы точно бегали-купались, потому что я устал к вечеру и в электричке, по дороге в Москву, уснул у него на плече. А вокруг были дети из нашей разновозрастной компании, и все видели, какой у меня большой друг, самый тут взрослый и сильный, и он не стеснялся, что обнимает малыша, и бережно довёз меня до Москвы, и я на нем спал, как у Христа за пазухой. Там было тепло, там было надежно, там было счастье.

Но ни тем летом, ни потом я на дачу эту больше не попал и нигде его не встречал, не видел, никогда, ни разу. Другие возникли дачи и другие компании, и вообще все, что надо, у нас с ним произошло, чего ещё хотеть? Я бы этого не сказал тогда, но что-то такое ощутил, даже осознал как начитанный мальчик, и через Апулея уже пробрался, и через Тысячу одну ночь, и даже через 12 Цезарей, а там всякой любви навалом, и, конечно, я почувствовал, что на чердаке мы куда-то двинулись и, конечно, не понял, куда, но понял что-то своё, смутное, важное, не определяемое никакими словами и переполнявшее меня ничем не замутнённой радостью. Ведь никто мне не объяснил, что это была пропаганда и харассмент, соблазнение малолетнего, и я на всю жизнь получил незаживающую рану, неизживаемую травму. И, может, от этих объяснений и травма бы возникла, и рана не зажила. А так от безоблачного, но в действительности тяжкого, как у всякого подростка, детства осталось воспоминание светлое, драгоценное, целомудренное до блаженства.

В греческой деревне, в которой я много лет живу свои две недели в октябре, есть речка, втекающая в море, мелкая, мусорная, через нее в этом году перекинули мостки, под ними гудит жизнь, птицы, собаки плещутся на радость детям, но вчера перед вечером, ещё не было заката, там умирала утка, какая-то необыкновенная, с шикарным цветным хвостом, красным, синим, зелёным, на обглоданном смертью остове: кривые прутья вместо лап и такой же кривой от ужаса рот, жадно глотавший воду. Когда мы возвращались с ужина, все было кончено: хвост поник, его не стало, ни пышности, ни цвета, ничего вообще, он слился с сумерками, ушёл под воду, сделался неразличимым, лысые конечности смешались с ветками и щепками, и только рот, в котором ещё теплился ужас, напоминал о том, что пару часов назад было жизнью и драмой. Показала уточка не как ходить, показала уточка, как уходить: убрать хвост в черноту, стушеваться - великое слово, придуманное Достоевским.

Борьба Онищенко и Госдумы с мастурбацией это вредительство и подкоп под наши скрепы, это тайное лоббирование всего, что им противостоит. Вы против мастурбации? Значит, вы за секс, в котором нужны гандоны. А вы же с ними все время воюете. Где логика?

Мастурбация - чистое, безвредное, гигиеническое занятие, от которого не бывает сифилиса или ВИЧа, которое не приводит к абортам. Кто их нам тут подбрасывает?

Где нет мастурбации, там царит разврат. Если мальчикам запретить удовлетворять себя в одиночку, они примутся делать это сообща. Борьба с мастурбацией и есть та пропаганда гомосексуализма, которую никто не смог обнаружить. Где она? - вот она. И куда смотрит Мизулина, я не понимаю.

Сегодня исполнилось 500 лет Тинторетто, одному из величайших гениев живописи. И композиции, конечно - никто тут не превзошёл Тинторетто в свободе и радикальности ни при жизни его, ни потом. Вот «Происхождение Млечного пути», написанное для императора Рудольфа и находящееся сейчас в Лондоне. Зевс, желая даровать сыну своему Гераклу бессмертие, погружает в сон Геру, чтобы младенец мог спокойно напиться животворящего молока, тот впивается зубами в сиську, Гера вздрагивает от боли, и проливает прямо в небо Млечный Путь. Закрученности сюжета, который сам брызжет звёздами, здесь соответствует все - и герои, и тряпки, не менее важные, чем герои, и путти, и Зевсов орёл, и Герины павлины - все соединилось единственным образом, чтобы несколько капель просияли в вечности. «Происхождение Млечного пути» это, конечно, происхождение искусства, его самоописание, главный, быть может,  автопортрет, оставленный сегодняшним юбиляром.

Этот текст трёхлетней давности неожиданно актуален. Тогда обсуждали идею продавать выпивку с 21 года, и казалось, не миновать напасти, но как-то замотали, а сейчас задумка воскресла, как холера, и ее активно толкает правительство, и, похоже, протолкнет.

Нина была красивой, элегантной и знала все, Нина казалась дико модной — и это уже пугало. Московская девочка из хорошей детской, которая всем удалась, и лицом, и фигурой, и умом, с отличным английским, с привычкой говорить наотмашь, это же гарантированное гав-гав-гав, «не подходи — отбрею». В начале восьмидесятых, когда мы с Ниной познакомились, иначе не могло быть. А как иначе? Интеллигентность сама по себе была вызовом, столичная интеллигентность — вдвойне, а столичная и продвинутая, которая в курсе того, что там у них в книжках и в кино — втройне. Это был индивидуальный совриск со всеми сопутствующими ему рисками, и следовало оградить себя частоколом отчужденности просто из самозащиты, подальше от гегемона, как учил Лев Николаевич Гумилев. Великолепное презренье стало своего рода спецодеждой, как ласты для водолаза. Это был позднесоветский интеллигентский гламур — резкий, заносчивый, лихо язвительный. Такой я увидел поначалу Нину, и это впечатление казалось самым верным. Но было оно самым ложным.

Это начало моего текста про Нину Зархи, со смерти которой прошёл ровно год. Нина была самой насмешливой, и Нина была самой доброй: смех и любовь жили в ней душа в душу, и в их неразрывности для меня больше Бога, чем в проповедях, даже глубоких. Очень сложно про это писать, но я попробовал: по ссылке можно до конца прочесть текст, найти и купить мемориальную книжку, в которую он вошёл. Рекомендую. Там много других текстов, более познавательных и важных.

Важный для меня текст. Он, в частности, отвечает тем, кому невыносимо стыдно, что розы пахнут, птички поют и фонтаны бьют, а мы этим, расслабляясь, наслаждаемся, когда за углом неистовствует кровавый режим. Они гордятся своей моралью и нравственностью, как Е.Б. Мизулина, и высоко несут свой стыд, на вытянутых руках. Нет ничего фальшивее этого, по-моему.

Культурные внимательные люди, а их сейчас почти не осталось, чествуют сегодня Роми Шнайдер, которой 80 лет. Совсем эти 80 с нею не клеятся. Не было ей их и близко, а, значит, и не стало. Ей по-прежнему 43 - столько было на момент смерти, а на самом деле 33 - столько было в "Людвиге" Висконти, где она снова, спустя 15 лет, стала Сисси. Императрица Елизавета Австрийская, дивно красивая, вечно молодая и самая в мире свободная, как тучка небесная, всю жизнь путешествовала по своей единой Европе и в последней поездке была зарезана террористом, которому надо было кого-то зарезать. Спустя более чем полвека она воплотилась в Роми Шнайдер, игравшей ее много раз, сначала в юности четыре года подряд, потом в великой картине Висконти. На миф Сисси, один из самых пленительных, Елизавета и Роми поработали одинаково. Конечно, для артистки это роль жизни, ради которой она родилась и в которой ушла, осталась навсегда. А значит, ей вечные 33, сакральный возраст. И сегодня ее день рождения, просто день рождения, без уточняющих паспортных глупостей. У здравствующих артисток их нет во имя галантности, привычно лживой, у Роми Шнайдер - правды ради, одной только правды и ничего кроме.

Последний летний день вот-вот сорвется, уйдет, уведя с собой тепло на долгие полгода, невыносимо долгие, но тут в фейсбуке оно останется, его сберегли, литература рождается из пены дня, из света дня, рассеянного и плотного, одна материя из другой - остановись, мгновенье, ты прекрасно - и мгновенье останавливается и остается, а солнце еще не село, и тепло не ушло, но оно уже в слове и навсегда в нем укрылось.

Юрий Каракур, прекрасный писатель, умеющий показать этот фокус, родился сегодня. Юра, дорогой, с днем рождения! Пишите, пожалуйста, больше. Это я вам желаю и всем нам желаю, вашим читателям. Обнимаю и люблю.

Вот еще чудесная картина Ларионова с выставки, тоже парижская, середины двадцатых годов, называется "Мастерская с зеркалом". Раз мастерская, значит, где-то есть и мастер, он имеется прямо тут, мальчик-художник, еще и с зеркалом и с какими-то фигурами, написанными на холсте или их отражением, да и сам он, как отражение, как модель самого себя, субъект, подмененный объектом. Тема реальности, ставшей иллюзией, и иллюзии как единственной реальности, любимая искусством, начиная с "Менин", здесь опрокинута в лаконизм: вместо дочери Филиппа IV и Марианны Австрийской, ее фрейлин, карлика, собаки и изображающего их живописца -  пустой мольберт, никакой стол, на нем фрукт, который не съесть, и надо всем царит усадебный плетеный стул, великий, мифологический, воспоминание о родине, драгоценное, как инфанта Маргарита Тереза. "Хорошо, что нет Царя. Хорошо, что нет России. Хорошо, что Бога нет. Только желтая заря, только звезды ледяные, только миллионы лет. Хорошо - что никого, хорошо - что ничего, так черно и так мертво". Так бело. Художника ведь тоже нет: творец превратился в творение - важная подробность.

Перебирал сегодня разные образы Рождества Богородицы. Лучше этого не нашел. Очень красивая картина у Гвидо Рени. Пусть снова встанет в честь праздника. Всех поздравляю!

В Третьяковке открыта выставка Михаила Ларионова, нашего великого художника, небывалая по своему объему и представительству: очень много очень качественных работ, обязательно сходите; живопись вся отборная, пленительная, но меня больше поразила графика, которую я не знал, конец двадцатых - первая половина тридцатых годов, "Женщины на фоне моря", только что купались и, пока вода стекала, стали зарисовкой, и, пока она не высохла, сделались Римом. Вышли на берег и вошли в историю. Мгновенное превращение сиюминутного в вечное, наброска в монумент, современности в античность - идеальный образ, формула художественного. Что такое искусство? - вот это.

Сегодня Люба   Аркус  отмечает день рождения. Я Любу знаю половину своей жизни и даже больше, очень ее люблю, всячески поздравляю и всего желаю. Это все обычно, и всегда есть обычная проблема с подарком, а тут она, к сожалению, отпала. Потому к сожалению, что в бедственном положении сегодня Любин фонд "Антон тут рядом", одно из самых прекрасных начинаний нашего тягостного времени. И лучший подарок на ДР Любе это помощь Фонду. По ссылке можно пройти и сделать это мгновенно. Отличный подарок, хорошее дело, всего за пять минут. Давайте поздравлять Любу, друзья!

Друг мой Аркадий Ипполитов побывал в Ленинской библиотеке, на столе в пальто не плясал, поговорил с сотрудниками, беседа эта лежит на сайте РГБ, ссылка в первом коменте, а процитировать я хочу оттуда его рассказ о выставке в Ватикане, которую он сейчас делает.

"Идея выставки «Русский путь. От Дионисия до Малевича», что состоится в выставочном зале Пинакотека Ватикана, расположенном в Браччиа ди Карло Маньо, галерее в колоннаде собора Святого Петра, — показать духовный путь русского. В России искусство никогда не рассматривало искусность как цель. Канон в русской традиции всегда важнее маэстрии, это определяло иконопись, в которой индивидуальные физические качества были гораздо менее важны, чем её надындивидуальное метафизическое значение. Результатом стало то, что в девятнадцатом веке в русской критике появилось определение «главная картина». Под ним подразумевалась не просто живописная работа высокого качества и веха в художественной жизни, но важнейшая веха на духовном пути нации. При этом мастерство и качество живописи не то что отрицаются, но уходят на второй план в сравнении с духовной значимостью произведения. Главные картины воспроизводятся в учебниках, их знает — или должен знать — каждый школьник, они отпечатываются в сознании как матрицы национальной идентичности, и сопровождают тебя — хочешь ты этого или нет, не имеет значения, — всю жизнь в многочисленных воспроизведениях, лозунгах, рекламах и карикатурах. Вот выставку таких главных картин, соединяя иконопись с XIX и XX веком, мы и собрали. Всего пятьдесят две работы: прекрасная иконопись, «Явление Христа народу» в варианте Русского музея, «Тройка» и «Утопленница» Перова, «Христос в пустыне» и «Неутешное горе» Крамского, «Не ждали», «Крестный ход в Курской губернии», «Перед исповедью» Репина, «Над вечным покоем» Левитана и «Демон (сидящий)» Врубеля, и Филонов, Кандинский, Малевич, Петров-Водкин, Кустодиев. Это размышление о русскости русского искусства".

Выставка откроется 19 ноября. Давайте, друзья, на нее поедем, а то тут, гляжу, все собрались на Брейгеля в Вену - это дело нехитрое: Брейгель и так часть Вены, без всякой выставки и нашего специального участия, Габсбурги его любили, у них несомненно лучшая коллекция. А Репина и Левитана, наши прекраснейшие иконы, Малевича и Петрова-Водкина в Риме не ждали, извините за каламбур. Они приедут себя показать, а тут смотрят Микеланджело и Рафаэля, и Караваджо, и Бернини с Борромини, и великую античность. Непросто выставляться в Риме. Айда болеть за наших, друзья!

Книгу Татьяны Толстой "Легкие миры" (Aethereal Worlds, перевод Анны Мигдал) включили в лонглист National Book Awards в номинации "переводная литература". Это у них в Америке. А у нас Толстую критика в упор не видит, ни в какие группки она не входит и даже в респектабельные резиновые группы, ни в правильные либеральные, ни в кривые патриотические, а тогда что прикажете видеть? Большую русскую писательницу? К этому клановая наша критика совсем не приучена, сам такой был, изнутри знаю. Но заграница нам поможет, что происходит из века в век

«Я убежден, что все клиенты всех банков смогут получить назад свои деньги. Это принципиальный момент. Как это будет сделано, в какой валюте — это уже другой вопрос», - сказал сегодня глава ВТБ Костин.

Это про то, что новые американские санкции, над которыми сейчас колдуют в Сенате, могут обвалить рубль и уничтожить банковскую систему России. Зачем для этого заморские сенаторы, когда есть свой родной Костин, одной фразой уже сделавший все, чтобы это случилось?

Глава ВТБ, видимо, скупится на профессиональных пиарщиков, раз ему сочинили образцово безграмотный пассаж, в котором читается вовсе не опровержение, а только и именно то, что оно опровергает. Два мессиджа остаются от одного абзаца Костина.

Первый мессидж. Клиенты банков могут не получить назад свои деньги, и риск этот велик, раз сам начальник ВТБ призван для отрицания. Если нет риска, зачем отрицать то, чего нет? - это слишком изысканно.

Второй мессидж. Вклады нельзя будет получить в той валюте, в которой они делались, и Костин подтвердил это. Значит, деньги ваши усохнут в любом случае.

Если после этого не возникнет дикой банковской паники, то спасибо только нашему авось и созерцательной платоно-каратаевщине.

Мораль: раз не хочешь тратиться на пиар, возьми иголку с ниткой и зашей свой говорливый рот, как учит нас совриск и художник Павленский.

Это чудесная "Франтиха" Михаила Ларионова, нашего великого художника, его большая выставка открывается 18 сентября в Третьяковке на Крымском валу, приходите! Будет ли там "Франтиха", знает   Татьяна Левина , картина вообще-то прописана в Татарстане. А вспомнил я ее потому, что фейсбук сегодня предлагает расшарить мой текст про петербургских красавиц, написанный три года назад. Ларионов - московский художник, в анамнезе тираспольский, в итоге парижский, а картина полностью называется "Провинциальная франтиха", но революция, террор и великое переселение народов стерли былые различия. Франтиха написана в 1907 году, ей тут лет 18, значит она около 1889 года рождения, буквальная ровесница Ахматовой. Все перемешал настоящий двадцатый век, однако юбка воланами и талия рюмкой оставались неизменными, их пронесли через десятилетия. Об этом и был мой текст. Вот он.

В Петербурге все еще рассказывают про красавиц 1913 года, которые прошли через войну и блокаду, поседели и посидели - куда же без этого, а все равно в 80 выглядели на 50, всегда нарядней всех, всех розовей и выше и, главное, всех остроумнее, с шутками на грани фола. Красавицы эти давно ушли, а сейчас уходят те, кто застал их в своей юности, но все шутки живы и передаются внукам. Вчера слышал рассказ про даму уже крепко за 70, которая - талия рюмкой, юбка воланами, сумочка небрежно висит на руке - входит в автобус, и сзади военный, красивый, здоровенный, шепчет ей жарко: "Девушка, разрешите вас проводить"; а она, оборачиваясь: "Куда? В могилу?" Пока такое помнится, Петербург не сгинет, не умрет - есть в его танатосе что-то очень жизнеспособное.

Вот жуткая и совершенно завораживающая картина «Женщина у окна машет девочке». Написал ее голландец Якоб Врель в 1650-ые годы, он тогда жил в Дельфте, что сразу видно. И Питер де Хох виден, и Вермеер. Но там, где у них божественное равновесие, вместо "Женщины, взвешивающей золото" Хоха и "Женщины, держащей весы" Вермеера - женщина, припавшая к решетке, криво, косо, как вышло, чтобы разглядеть. Божественное равновесие не обретается и даже не ищется, тут пустота белого цвета, белого света и мира, который заваливается, как стул. Мир этот держит только решетка, она центр композиции, да окаймляющий ее занавес, железный - и кажется, что в самом прямом смысле. За решеткой девочка, которая умерла, которую отняли у женщины, которой когда-то эта женщина была, душа ее, все версии принимаются. В любом случае изображенная на картине встреча исполнена космического отчаяния - такая экзистенциальная безысходность модернизма в золотом голландском веке.

Мосизбирком шлет докучные смски: "Ваш голос важен! Вам решать, каким должно быть будущее Москвы". Пиарщиков, такое сочинивших, - на мыло: реклама не может быть стопроцентно лживой. Хотя бы статистическую погрешность для правды надо оставлять, друзья. А тут все знают, кто станет мэром, и нет даже миллионной доли вероятности, что избран будет другой. К тому же эти другие никому не ведомы и ни для чего не нужны. Зачем же тогда отрывать от дивана свой жирный зад? Тут в полемике мне на это ответили: для истории, любое действие лучше бездействия; от действия хоть что-то остается. И напомнили, что даже при советской власти настоящие граждане портили на выборах бюллетень и писали в нем проклятия, а сравнительно недавно "Мемориал" или кто-то еще эти проклятия бережно собрал и любовно издал: не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье. Мне нечего было возразить: вот он, реальный мотив - пойти на выборы, взять бюллетень, начертать в нем хуй-хуй-хуй и опустить послание в урну. И через 30 лет его раскопают в открывшихся архивах, соединят с другими такими же и торжественно издадут книгу. И, как нашел я друга в поколенье, читателя найду в потомстве я.

"О фильме Авдотьи Смирновой… Как уже задолбали с этой «Дуней», какая она вам всем Дуня! Так можно было ее называть в молодые журналистские времена. Фильмы снимает совсем другой человек. Так вот, о фильме Авдотьи Смирновой «История одного назначения» будут писать много и комплиментарно, потому что это не просто ее лучшая работа, но, вероятно, главная картина этого года, урожайного для хорошего кино, как и положено в застой...

«Дисней», взявшийся ее прокатывать, доказал интуицию: кто-то пойдет смотреть костюмную мелодраму из графской жизни (там это есть), кто-то — политическую картину с прямыми и неизбежными аналогиями, кто-то — историческую трагедию, хотя назвать этот фильм историческим — почти как записать «Трудно быть богом» Германа в кинофантастику. Кого-то привлекут имена, потому что постановщик «Садового кольца» Алексей Смирнов сыграл тут грандиозную главную роль, его отец Андрей Смирнов — грандиозную второстепенную, а Евгений Харитонов с Ириной Горбачевой изобразили самую обаятельную пару Толстых, хотя тут есть из чего выбирать. Вспомнить хоть Пламмера и Миррен в «Последнем воскресенье» или чету Герасимов — Макарова в «Льве Толстом» 1984 года...

Нет смысла подробно разбирать, «как это сделано», как действие искусно тормозится в начале и ускоряется к финалу, как режиссер осовременивает речь и пластику, как он работает с актерами и т. д... «История…» — не просто хорошее кино, это важное концептуальное высказывание, которое мы и попытаемся прочесть...

В России единственное, что имеет смысл, — это писать шедевры либо снимать «Историю одного назначения», потому что фильм, в общем, про две инициации. Одну проходит поручик Колокольцев: пока ты не поучаствовал в казни — не быть тебе командиром любого уровня. А другую — Лев Толстой: пока ты не поучаствовал в жертвоприношении агнца хотя бы как его адвокат, пока не прошел черезчувство вины, бессилия и омерзения, — не стать тебе писателем сверхмасштаба; ужасно, но так. И обращение современного русского искусства к образу Толстого — очень симптоматично. Как Фунт, Толстой сидел (в комнате под сводами) при четырех царях. При Николае I Палкине он написал «Детство», при Александре II Освободителе — «Войну и мир», при Александре III Подморозителе — «Смерть Ивана Ильича» и первую половину «Воскресения», при Николае II Кровавом — «Отца Сергия» и «Хаджи Мурата». И это самое ценное, что осталось от упомянутых четверых.

При Владимире Путине (Бесланском, Таврическом, censored) Авдотья Смирнова написала (совместно с Басинским и Пармас) и сняла «Историю одного назначения»".

Это из рецензии Дмитрия Быкова, вышедшей в "Новой газете". Мне лучше не написать. Хочется цитировать все, что делать не обязательно

Сегодня родился Кирилл Серебренников, напоминает мне фейсбук. Хорошая возникла тут традиция - поздравлять в день рождения: садись и пиши, главное найти точные слова, что именно пожелать имениннику. С Кириллом такой проблемы, к сожалению, нет, и слов можно не искать. Кириллу надо пожелать только свободы, все остальное у него имеется: и сила какая-то фантастическая, и дар, и вдохновение, и любовь. Мы вас все очень любим, дорогой Кирилл, и этой любви так много, что она горы свернет. А за ними - свобода.

"У меня недавно был разговор с мамой 29-летнего парня, умершего в такой инфекционной больнице. Женщина рассказывала, что когда виделась с сыном в последний раз, единственное что тот сказал: "Мам, я очень боюсь, что когда я умру, меня завернут в черный мешок" — это такой, в котором мертвых выносят. — “Попроси, чтобы завернули в другой". А ее даже не позвали, когда его не стало. И тело завернули именно в черный.

Она теперь говорит: "Я вот живу и все время думаю, ну как он там совсем один умирал без меня?” И этот мешок она до конца своих дней будет помнить...

У нас пациенты могут выпить вина, покурить. И получить от этого удовольствие. Мы не мучаем их протертым супом из перловки с рыбной консервой... Раз уж приговоренному на смерть за преступление разрешают сигарету, то почему у нас должно быть иначе? У нас есть курящие палаты. Есть курилки. Летом в хорошую погоду вывозим во двор.

Нет никакого умирания. Есть угасание, когда быстрее устаешь, но у нас и не бывает концертов на полтора часа с антрактом...

Качественная смерть — это торжество жизни. Ты уходишь окруженный близкими людьми. Уходишь, не теряя собственного достоинства, не расчеловечиваясь".

Это из разных мест большого и замечательного интервью, которое дала Нюта Федермессер, учредитель Фонда помощи хосписам "Вера". Интервью, как уже понятно, про самое важное.

Ирина Павлова  вспомнила сегодня, как познакомилась с Кобзоном, беря у него интервью, и как потом он ей позвонил:

"– Ира, вы еще в Москве? А вас в Питере будут встречать?

– Да, конечно, микроавтобус – мы же с аппаратурой!

– Ой, а можно, я к вам на вокзал пришлю посылочку в Питер? Она большая. Но у вас ведь и места много, вы же с аппаратурой, правда?

«Посылочка» оказалась двумя профессионально упакованными тюками в мой рост величиной. Я выругалась – но делать было нечего. Благо, по приколотому к тюкам адресу было понятно, что везти с вокзала недалеко.

Он позвонил снова.

– Ира, совсем забыл вас предупредить. Вас будут спрашивать – кто прислал, да откуда, и вообще. Пожалуйста, прошу вас, не говорите. Ну, просто, скажите, – друзья, мол, передали через десятые руки – договорились?

Мы приехали к зданию с надписью «Детский дом №…». Выскочила толстая пожилая тётка, завсплескивала руками и запричитала.

– Ну это ж надо, а? Ну это ж бывают святые люди, а? Я думаю, это иностранец какой-то, наши же так не могут. Наши добрые – вы не думайте, – но они же как: купят партию вещей или продуктов целиком, а там хоть трава не расти – надо нам, не надо… А этот же – вы не представляете – тарахтела она – Этот же – к каждой вещичке записочку приколет с именем, про всех всё знает, кому что сейчас нужно, с размером же ни разу не ошибся. Вот ни разочка же! (и с любопытством) А вы его тоже не знаете?

Я отвечала, как договорились.

Тем же вечером сидела у меня в кухне сокурсница, Ирка Шимбаревич, личный помощник Гоги Товстоногова. Я ей рассказывала эту всю историю. Она ахнула.

- Ну ты смотри, он уж сколько лет это делает! Это ж и я от него возила, и Володя Спиваков, и Юра Башмет! А тётке никто не проболтался. Так ведь и думает, что богатый иностранец деткам помогает…"

А вот только что написала   Наташа Тимакова : "23 августа 2017 года в Басманном суде Москвы шли слушания по избранию меры пресечения режиссеру и художественному руководителю театра "Гоголь-центр" Кириллу Серебренникову в связи с обвинением в мошенничестве в особо крупном размере. Параллельно с этим в инновационном центре Сколково проходила коллегия Минкульта. В президиуме коллегии был Иосиф Кобзон. В повестке был вопрос о деятельности Фонда кино. Говорили обо всем - сам Никита Михалков даже вышел из состава Попсовета Фонда. Спорили о фильме «Матильда», о рейтингах и критериях. На втором часу обсуждения слово взял Кобзон. Было видно, что ему тяжело говорить. И просто тяжело. И он сказал о том, что хорошо помнит время, когда сажали за творчество. И это ему не нравится. Как и не нравится то, что происходит сейчас с Кириллом. Я не поверила своим ушам, потому что он был единственным на этой коллегии, кто сказал о том, о чем все думали и произнес фамилию Кирилл Серебренников. Министр сухо поблагодарил Кобзона за выступление и перешел к следующему вопросу. Крупных людей мало. Еще немного - и не останется совсем. Вечная память"

Эти два рассказа для меня все перевешивают, все, что может быть сказано против. Спасибо, девушки! А Иосифу Кобзону царство небесное!

Тут хороши оба. Интервьюер задаёт вопрос, как ему кажется, героический, бескомпромиссный, на самом же деле глупый и хамский, не имеющий отношения к литературе, а частной жизнью пожилого человека с какой стати он интересуется? Вопрос к тому же с мерзким зазором - между тем, о чем продвинутые современные люди могут спрашивать друг друга, и табу, которое здесь сразу останавливает миллионы. Или современностью или ширнармассами отвечающему придется пожертвовать. Лимонов был к этому не готов и повёл себя как напыщенный карикатурный мудак, буржуа, которого он сам каждый день высмеивает. Ему задали вопрос, а отвечать не хочется, надо уйти от определенности, заодно поставив на место вопрошающего, - в чем тут проблема? Один из вариантов: дорогой мой, конечно, отсасывал. И бездомным афро-американцам, и домовитым, и неграм преклонных годов, и таким молодым и аппетитным, как вы. Хотите, чтобы я вам отсосал? - тогда расстегивайте штаны. А иначе, зачем спрашивать? Или говорите про литературу, учитесь, дерзайте, пробуйте, может, со временем у вас и получится.

К спорам о возрастных мезальянсах.

В парах - ему 50, да хоть 73, а ей 20, или, наоборот, он ей годится, будем галантны, в племянники, а, по правде, во внуки - главная проблема остается в кулисах. Это то, что новой паре принесено в жертву, - жена-старушка, брошенная на внуков или на произвол судьбы, пусть даже со всеми деньгами, причитающимися при разводе. И если брошена не жена, а муж, беда тут не меньшая. В возрастных мезальянсах плохо как раз не то, что шокирует глаз, а то, что от зрения скрыто.

Остальное бывает по-разному. Господствующая убежденность, что алчная юность ищет денег, а сентиментальная старость - самообмана, и это рано или поздно кончится унылой, а то и кровавой драмой, верно, как любое общее место, и плоско, как оно же. Жизнь, слава богу, причудливей.

Одна из самых ярких пар, встреченных мною в жизни, состояла из юноши лет двадцати, у которого все было пучком, - жесткое тело и нежные щёки, и девушки за 60, с жировым горбиком на затылке, с руками, усыпанными гречкой, в строгом брючном костюме, придававшем хоть какую-то форму ее во все стороны растекающейся фигуре. Давно это было, но он смотрел на нее с таким вожделением, которого не забыть.

20 лет дефолту. У меня про него тогда же был текст, который в "Московских новостях" сумели сократить в пять раз, большие мастера редактуры там работали. Полный вариант вошел в мою книгу "Весна средневековья", но в электронном виде его нет, сейчас выложу здесь.    

Евгений. Утешение Петербургом

«Плачет девочка в банкомате», - острили осенью 1998 года, когда разразился кризис, и снять наличные стало почти невозможно. Радушные московские стены, безотказно плевавшиеся раньше купюрами, вдруг заглохли и снова стали просто стенами. Это было наглядно. Отказали не только русские банки. Отказал прогресс, подвела цивилизация, Запад обернулся своею азиатской рожей. Впору было сойти с ума, но Евгений, упертый в землю четырьмя ногами, решил для начала вынуть деньги.

***

Еще в девяносто втором году, когда начались гайдаровские реформы, он ушел из Петербурга в Москву - в жизнь, в люди, в буржуазную прессу, стал писать для одной газеты, потом для другой; разные издания принадлежали разным владельцам, и к злополучному августу у него скопилось по две пары пластиковых кусочков. Первая пара, выданная могучим сельскохозяйственным банком, из числа “системообразующих”, оказалась уж совсем бессмысленной, декоративной; вторую – еще можно было отоварить и даже окэшить. Но на нее перестала падать зарплата. Та пара, что не работала, была с деньгами, та, что работала, - без.

Он долго думал, как быть, и, наконец, додумался до простейшего: перевести свои деньги с одних карточек на другие. Для этого он пересек поле и двинулся в банк, тот самый могучий, сельскохозяйственный. Банк стоял против дома в Митино, где он купил квартирку, маленькую, миленькую, беленькую и совершенно квадратную, в одинокой громоздкой коробке посреди пустыря, на котором все лето не замирала работа - экскаваторы, краны: новый театр должен был открыться к зиме.

“Я хочу отправить свои деньги из вашего банка в N-банк; такие-то номера. Можно ли это сделать?” – спросил он. - “Конечно, можно”, - устало процедил клерк, отлично зная, что, конечно, нельзя.

Шли дни, недели, стройка под домом печально затаилась, готовая зажить новым гудением; все бодрились, скрывая, что им урезали зарплату в полтора-два раза; счета в “системообразующих” банках заморозили, перевод в еще дышащий N-банк так и не поступил. Он решил полюбопытствовать, что стало с деньгами, и с изумлением обнаружил их на своем сельскохозяйственном счете.

“Боже, какую вы совершили ошибку, - разахался тот же клерк, теперь сочувственный и словоохотливый. – Вы ведь все сделали правильно. Надо было только закрыть счет. Такая малость. Ах, ах, почему вы об этом забыли? И тогда бы ваши деньги застряли в проводах. И мы бы были вынуждены – через суд, конечно, - их вам вернуть. Или, например, открыть новый счет, который уже не подпадает под заморозку. И вы спа-кой-ненько, - клерк весь расплылся, смакуя мерзкое слово и представляя себе эту идиллию, - снимали бы денежки здесь и за границей”.

И в самом деле, как спасают деньги на просторах Родины? Как-как, вестимо, как. Уворовывая у себя и превращая в фикцию. Посылая в провод - в никуда и в никогда, как поезда с откоса.

Юный певец Шура с вялым беззубым ртом любит журнал “Ом” - явствовало из постеров, торчащих по Садовому кольцу; знакомые, соревнуясь друг с другом в несчастье, рассказывали, как им снизили жалованье в три-четыре-пять-шесть раз, и все это с каким-то истерическим смехом, кругом начались увольнения; стройка под домом очевидно издохла, экскаваторы и краны свезли куда-то неведомо куда, и открылась земля, развороченная, обессиленная; премьером стал политический тяжеловес Примаков, и пошли говорить, что валюту вот-вот “запретят к хождению”. N-банк, аккуратно выдававший владельцам аж доллары, прекратил это делать, когда на N-карточку упала зарплата. Такое совпадение. Каждый день он осаждал оставшийся банк одним вопросом: “Денег не завозили?”, и ответ был одинаковый.

Чтобы не отходить от телефона, он взял на дом халтуру, как при советской власти, - стал читать сценарии для внутренних рецензий. Один был про рейвера, укравшего миллион, другой про стриптизершу, которая вышла замуж. И тогда он понял, что все случилось, что долгая густая осень кончилась, и ничего больше не будет. Созидательница добродетельной стриптизерши позвонила извиниться, - не сможет зайти за рукописью, уезжает на фестиваль в Таллин. “Таллин... Таллин... - заграница - банкомат!”, - осенило его.

Через неделю он уже стоял на Ленинградском вокзале, чтобы ехать в непривычном направлении с шумной русской делегацией; в вагоне выпил водки и успокоился, потом снова выпил водки и совсем успокоился. Ночью ему приснился банкомат с очередью: там шел митинг и сверкал театр, там высилась церковь, там были экскаваторы, краны, новостройка, тюрьма. И все пришли: клерк из сельскохозяйственного банка, трансвестит Шура, рейвер с миллионом, стриптизерша с супругом. Но банкомат не работал. Грустный Примаков объяснил собравшимся, что хождения денег больше не будет. Они звенели высоко в проводах, и на них с земли лаяла собака. Его трясли за плечо – пришла русская таможня, поезд стоял у границы. Где-то в глубине вагона в самом деле лаяла собака, брошенная на поиски наркотиков. Она их то ли нашла, то ли не нашла, но лай был жалобный и надсадный.

***

Сойдя с поезда, он сразу же устремился к банкомату и вытащил все свои деньги. Вожделенный ящик неустанно и сердечно выплевывал одну порцию за другой, и немыслимое, невероятное волшебство стало обыденностью и сделалось докукой. “То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему все прежние желания; то, что для Анны было невозможною ужасною и тем более обворожительною мечтою счастья, - это желание было удовлетворено”. Сделав свое дело, он приступил к изучению быта и нравов. И все ему не понравилось - ни современности тебе, ни истории.

Все эти длинные Томасы и толстые Маргариты его не впечатлили. Унылая тощая, страшно провинциальная готика вовсе не захватывала дух, как, скажем, в Брюгге. Ее потихоньку подкрашивали и помаленьку надстраивали: вечная штопка не прекращалась ни на век, ни на день, но делу это не помогало. Художественнее прочего выглядела чужеродная имперская архитектура - усадьба конца восемнадцатого века с фронтоном, с колоннами, щемящая, как в Петербурге, и с дикой черепичной крышей, надставленной под углом в сорок пять градусов. Все бы ничего, но дом осыпался: эстонская реставрация, видимо, этнически избирательна - своя усадьба да чужая.

Не понравились и фестивальные радости - поездки на ледяное море, шашлык-машлык, выпьем за эстонское кино, выпьем за русское. “Глядите, лебеди”, - пищали уже взявшие на грудь русские артистки, тыча пальцем в воду, где, сжавшись от холода, стыли два комочка. “Они на зиму не улетают, у нас круглый год живут”, - врали эстонцы. Не понравилась и звезда полувековой давности Джина Лолобриджида в роли фестивального фейерверка: каждый год перекраивая рожу, чтобы сохранить ее в неизменности, она уже лет тридцать нигде не снимается, а только путешествует и теперь, наконец, добралась до Таллина. Но больше всего не понравился французский фильм, показанный как главный в последний день фестиваля. Фильм назывался “Воображаемая жизнь ангелов” и рассказывал о двух подружках-люмпенках, одна из которых все мечтала стать принцессой и презирала свое рабочее прошлое, а другая достойно карабкалась по камушкам. В финале первая выкидывается из окна, а вторая получает работу на фабрике. Картина была знаменитой и уж совсем плоской. Но именно это выбило его из колеи.

Запад для него всегда был главным авторитетом, он и квартиры выбирал с видом на Запад, и постель стелил головой к окну, и в минуту жизни трудную, еще с детства, привык поворачиваться туда, где Италия, строго на юго-запад, чтобы обрести спокойствие и ясность. Запад прост и прям, как мораль фильма про двух люмпенок или как таллинская ратуша. И, как они, примитивен. Он не спонсирует мечты стать принцессой - ни виды рейвера на миллион, ни замужество стриптизерши. Запад это, как в Эстонии - тяжкое медленное восхождение, а не московская фантасмагория, не воображаемая жизнь ангелов, не деньги, спасенные в проводах; это труд и дисциплина - то, чем вечно фальшивая Лолобриджида отличается от фальшивого в двадцать лет Шуры: два типа искусственности, но одна себе зубы вставляет, а у другого они вываливаются. Русская доавгустовская феерия, с виду более европейская, чем эстонское прозябание, недаром закончилась черте чем. Мираж рассеивается без остатка. Додумавшись до этого, он совсем приуныл. Он вдруг понял, что недаром жил в лужковском городе, и все его мытарства с деньгами это московская история, что он часть своего миража, и ничего другого не достоин и ни на что уже не способен. И его потянуло домой. Но не в Москву, а в Питер.

И теперь, гуляя по Таллину мимо петербургского фасада с неожиданной черепицей, он воображал себя в любимом городе, где запад и убожество вовсе не синонимы, где своя феерия и свой мираж, но двести лет европейской культуры. И чувство законного превосходства переполняло его. У Мраморного, где крайнее пусто окно, он сворачивал направо и выходил на Дворцовую с лучшим в мире видом и шел по Неве до Медного Всадника, до арки на Галерной, где наши тени навсегда, и оттуда в Новую Голландию, и потом в Коломну, и обратно по Мойке до Строгановского дворца.

Главной в этой прогулке - из Нижнего Таллина в верхний - по прямому равнинному Петербургу была, конечно, Коломна. Не московский едва освоенный и тут же заглохший пустырь с громокипящим по любому случаю мэром - то академик, то герой, то мореплаватель, то плотник - образность, уродливая и скоротечная, и не таллиннская мелкая реставрация - здесь починим, тут надставим, - вдохновенная, как бухгалтерская книга, а Коломна - забор некрашеный, да ива и ветхий домик: вот выход.

Как же раньше он этого не понял, и как все просто - сдать убогую квартиру-квадрат в Митино хоть за двести долларов и жить на них скромной, старинной осмысленной жизнью без строек, без проводов, без карточек. Так, разговаривая сам с собою и махая руками, он шел по Мойке, радуясь обретенной ясности, но в глубине души понимал, что ничего этого не будет, что он не сумасшедший, и незачем ловить завистливые взгляды прохожих - никто ему не завидует - и мечтать, чтоб злые дети бросали камни вслед ему, - никто не бросит. Внутри Строгановского дворца, как всегда, было тихо; там в самом миражном на свете дворике, со скульптурами по периметру сада, он приходил в себя и видел Томаса и Маргариту.

Когда же наконец вышел срок и он сел в поезд, то сразу уснул: в Строгановском дворике уже не было постылой готики, но валялись пластиковые стулья и сброшенная вывеска “Обмен валюты”; на одной из стен крупно мелом было написано “Запад не спонсирует мечты жить с Парашей”; по периметру сада, покрыв белеющие сквозь воду статуи, мелко разлилось Балтийское море. “Глядите, лебеди скрылись, - запричитали русские артистки. - Где они, где?”. И с привычным чувством превосходства он, как в детстве, повернулся строго на юго-запад, зная, что сейчас их обнаружит, непременно найдет - куда же им деться? - и стал глядеть в плешивое пустое небо, но ничего там не увидел, ничего; и никто ему не помог - эстонские пограничники решили не беспокоить спящего.

1998

Лимонов тут выступил: "Орхан Джемаль был враг России, "режиссёр" Сенцов организовал поджоги и взрыв - он убийца, пусть и неудачливый. В 18-19 лет современные девки здоровые кобылы, а не дети, их не символизируют мягкие игрушки, Кирилл Серебренников - казнокрад... Продолжить, гнилая буржуазия?".

Куда уж продолжать, помилосердствуйте, дайте в этом разобраться. Вот помянутые "здоровые кобылы", которых "не символизируют мягкие игрушки", это, надо полагать, Анна Павликова и Мария Дубовик, переведенные сейчас из тюрьмы под домашний арест. Вместе с Сенцовым и Серебренниковым они у нас преследуются органами - на мой взгляд, чудовищно несправедливо, однако писатель-гуманист вправе думать иначе.

Хорошо бы еще эту думу упаковывать в слова, но Лимонов разучился, запамятовал, как это делается, и единственное, что нынче умеет, - заключать "режиссера" в кавычки, убийственные по своему сарказму. Эх, такое не пережить. Но хотелось бы еще какой-то логики. Ведь Орхан Джемаль, может, и враг России, но был убит в ЦАР головорезами. Значит ли это, что и все остальные, помянутые вслед за ним, - Сенцов, Павликова, Дубовик и Серебренников - преследуются не по закону, а как в нашей ЦАР без границ принято? Писатель нам это хотел сказать? - гнилая буржуазия в полной растерянности.

Анну Павликову перевели под домашний арест, ура, ура, ура!

Есть версия про то, что какой-то начальник вернулся из отпуска, про дежурную битву бульдогов под ковром, про Византию-матушку. Эта версия правдоподобна и неблаговидна. И есть версия про вчерашний Марш матерей под проливным дождем, про то, что он тучи развел руками. Эта версия про Россию-Европу, и она неправдоподобно прекрасна. Но я выбираю ее. По вере нашей нам и воздастся.

Апдейт. Тем временем, вторую девочку, Марию Дубовик, тоже перевели под домашний арест.

А недавно посетитель Третьяковки, взыскующий правды, оскорбился в чувствах и порезал Ивана, режущего своего сына Ивана. Картину Репина уже кромсали сто лет назад и, боюсь, будут кромсать сто лет спустя, таков гений места: эту песню не задушишь, не убьёшь, ее снова исполняет молодёжь.

Пишут - "следствие попросило отпустить фигуранток дела «Нового величия» Марию Дубовик и Анну Павликову под домашний арест" - злой следователь обернулся добрым. Неужто из-за Марша матерей, назначенного на среду? Не знаю, как на ваш взгляд, друзья, а на мой - ничего гаже этого дела в новейшей истории России не было. У меня от него чувство почти физической тошноты. Закон Димы Яковлева, дубль два, в уголовном разрезе. Это ведь про то, как детей обманули, спровоцировали, по сути, изнасиловали и продолжают насиловать дальше, на глазах у публики, всей государственной машиной РФ. И вот теперь следствие решило из этого единства выпасть, хоть одним боком. Позволят ли ему или суд скажет - х.й тебе - как было с Малобродским? На то оно и единство, что выпадать из него не положено: все насекомые, все черненькие, все ползают.

Вчера молодой приятель, поздравлявший меня в личке, по ходу разговора процитировал из "Бессмертия" Кундеры: "Какой-то частью своего существа мы все живем вне времени. Возможно, лишь в исключительные моменты мы осознаем свой возраст, а большую часть времени мы — вне возраста. Как бы там ни было, но в то мгновение, когда дама, обернувшись, улыбнулась и помахала молодому инструктору (который не выдержал и прыснул), о своем возрасте она не помнила. Некая квинтэссенция ее прелести, независимая от времени, этим жестом явила себя на миг и поразила меня".

А до этого старая подруга, которую я больше 30 лет знаю и люблю, напомнила, как, где, когда и при каких обстоятельствах мы познакомились, и кто, собственно, нас познакомил, я напрочь это забыл, но вдруг увидел со всей отчетливостью, всю картинку в подробностях, словно это было вчера, а не 30 лет назад.

«Остановись мгновенье, ты прекрасно». Это то мгновенье, которое ушло, пропало, умерло, забылось и вдруг всплыло вновь. Было ли оно прекрасно когда-то? Не обязательно и даже, как правило, - нет, совсем не было. Но в воспоминаниях оно прекрасным стало. Квинтэссенция прелести, независимая от времени, всегда комична, и трудно ее выдержать, не прыснув, но она все равно квинтэссенция прелести. И в день рождения мы напоминаем об этом друг другу. Спасибо всем поздравившим!

Это потолок церкви Успения пресвятой Богородицы, уникального деревянного храма 18 века, сегодня до тла сгоревшего в Карелии. Церковь пережила все войны и революции, еще вчера цвела и пела, и потолок изумительный был в полной сохранности, а сегодня только уголь догорает на шашлык-машлык. Мне кажется, Мединский, Ямпольская, кто там в государстве за культуру отвечает, должны встать и выйти вон, раз такое не сберегли. Но они сильно удивятся, узнав про эту идею, и продолжат свой сытый, свой равнодушный, свой облизывающийся обед.

Водопровод, сработанный еще рабами Рима, -   Tatiana Dachevskaja , спасибо ей, опубликовала в фейсбуке эту дивную фотографию. То, что все сложное, тонкое, объемное, любая метафизическая и просто божественная, и по-всякому классическая красота - из прошлого, в нем укоренена и без него не понятна, это дело привычное. Однако и хай-тек оттуда, и модернистская утопия, и совриск. "Но, может быть, поэзия сама - одна великолепная цитата", и бессмысленно искать образ, которого прежде не существовало.

Валерий Шубинский  делает красивый и полезный проект, представляя каждый год, начиная с 1775, какой-нибудь парой русских стихотворений, иногда одной парой, иногда двумя, тремя, четырьмя или даже пятью. Так, выкладывая стихами, как паркетом, год за годом, Шубинский выстраивает свое здание и дошел сегодня до 1909 года, который почти целиком представлен "Кипарисовым ларцом" Иннокентия Анненского - четырьмя парами, восемью стихотворениями. Это, безусловно, авторское право выбирать того, кого хочется, святое и неоспоримое, - Анненского так Анненского, к тому же это самый почтенный, давно и несомненно победивший вкус, но мне в этом проекте определенно не хватает Блока; мало его тут для меня; не было в 1907 году "Снежной маски", а в 1908 "На поле Куликовом", ни одной строчки из этих циклов; в 1909 году не оказалось никакого Блока, и, значит, великий "Осенний день" не попал в шубинскую антологию, а мне кажется, что это вообще лучшее, что написано по-русски про родину. Пусть постоит здесь.

Идем по жнивью, не спеша,

С тобою, друг мой скромный,

И изливается душа,

Как в сельской церкви темной.

Осенний день высок и тих,

Лишь слышно - ворон глухо

Зовет товарищей своих,

Да кашляет старуха.

Овин расстелет низкий дым,

И долго под овином

Мы взором пристальным следим

За лётом журавлиным...

Летят, летят косым углом,

Вожак звенит и плачет...

О чем звенит, о чем, о чем?

Что плач осенний значит?

И низких нищих деревень

Не счесть, не смерить оком,

И светит в потемневший день

Костер в лугу далеком...

О, нищая моя страна,

Что ты для сердца значишь?

О, бедная моя жена,

О чем ты горько плачешь?

А еще зачем-то спорят, кто написал - "И вы, мундиры голубые,/

И ты, им преданный народ" - Лермонтов или не Лермонтов. В любом случае, как мы видим, это сам бог написал. Даже сам Бог.

Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница,

Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой.

Все труднее дышать, в небе облачный вал шевелится.                                                        

Низко стелется птица, пролетев над моей головой.

Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья,

Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке,

Эту молнию мысли и медлительное появленье

Первых дальних громов - первых слов на родном языке.

Так из темной воды появляется в мир светлоокая дева,

И стекает по телу, замирая в восторге, вода,

Травы падают в обморок, и направо бегут и налево

Увидавшие небо стада.

А она над водой, над просторами круга земного,

Удивленная, смотрит в дивном блеске своей наготы.

И, играя громами, в белом облаке катится слово,

И сияющий дождь на счастливые рвется цветы.

Это Гроза Заболоцкого 1946 года. Из лучшего, что написано по-русски.   Татьяна Левина , спасибо ей, напомнила. В Москве и невдалеке от нее прошла вечером гроза, а у нас тут в пятидесяти километрах на юг все труднее дышать, и первых дальних громов - первых слов на родном языке еще совсем не слышно. Один Заболоцкий освежает.

Был сегодня у отца, он вспомнил, как выпивал со Шпаликовым, у которого на коленях сидела дева, спросившая: "Ген, сколько тебе лет?" "Тридцать", - сказал Шпаликов. "Как тридцать? - поразился отец. - Мы же вместе учились, а мне сорок". "Ну, значит, у тебя такая судьба", - невозмутимо ответил Шпаликов.

Отцу в ноябре будет 85, а Шпаликов повесился вскоре после этой истории, было ему 37, как и положено гению. Рядом с его телом нашли записку: "Вовсе это не малодушие, — не могу я с вами больше жить. Не грустите. Устал я от вас. Даша, помни. Шпаликов".

Несколько моих друзей столкнулись с тем, что кто-то завел аккаунты от их имени. Тут возможно различное мошенничество с веерным предложением зафрендиться и такой же веерной просьбой в личку дать деньги в долг. По этому поводу хочу сделать два заявления. Если меня вдруг забанит администрация фейсбука, я не кинусь создавать дублирующей страницы, а с благодарностью воспользуюсь освободившимся временем: есть много на свете сладостных занятий помимо фейсбука. Все аккуанты, кроме того, который вы сейчас читаете, притворяющиеся мной, не имеют ко мне никакого отношения. В любом случае, я никогда ни у кого не прошу денег в долг, не делаю этого уже больше 30 лет и не собираюсь менять своих привычек.

Снова про звезду дня, назначенную сегодня Ямпольскую. А скажите мне, осведомленные друзья, разве от Говорухина, занимавшего это место, хоть что-то всерьез зависело, он мог кому-то деятельно помочь или зловредно нагадить? Говорухина я знал много лет, он был совсем не великого ума (говоря крайне мягко), невежественный, но не злой человек, лично, скорее, порядочный и определенно одаренный, имевший внятные представления о ремесле, которым всю жизнь занимался. Не знаю как в последние годы, но раньше он терпеть не мог Киру Муратову и "вот это вот все", никогда бы не стал помогать ничему интеллигентному, но и вредить бы не вызвался идейному супостату, будучи уверенным в его профессиональной состоятельности. В былые времена он бы счел это низостью. Может, поэтому, а, может, потому, что у Комитета не было и нет особых возможностей, я ни плохого, ни хорошего об его исторической роли не слышал. А теперь вопрос: хорошего от Ямпольской ждать невозможно, но нужно ли ждать от нее плохого? Понятно, что за ней не заржавеет, она не Говорухин, но есть ли у нее возможность масштабно чему-нибудь или кому-нибудь гадить? Или ее прорывная деятельность на посту председателя комитета Госдумы сведется к тому, что она напишет пару-тройку мертворожденных законов, обличит порок, пригвоздит разврат, восславит дорогого товарища Сталина и раздаст по копеечке преданным своим человечкам?

"Для России исторически нормален взгляд на руководителя снизу вверх... россияне выстраивают со своей властью наиболее романтические, даже эротически окрашенные отношения... Между прочим, жажда любить того, кто возглавляет твою страну, - абсолютно здоровое явление... В семье ли, на работе или в государстве крайне приятно смотреть на лидера с чистосердечным уважением снизу вверх. А если взгляд будет чуть-чуть влюбленным, кому от этого хуже?".

"Я большая поклонница советского проекта. Можно сказать, я даже его продукт. И я думаю, что самая важная системная ошибка этого проекта была в том, что и в школе, и в других местах внушалось, что если власть плохая, то ее можно и нужно поменять".

"Как бойко, умно, ярко и весело заговорил с главой государства наш народ!.. Какие люди есть в стране - залюбуешься: душевные старики, жертвенные родители, героические летчики... А хотят они посадок - причем не огородных. Возвращения смертной казни".

Это только три бонмо Ямпольской из коллекции сайта Грани.ру. Даму эту то ли сейчас назначат, то ли уже назначили главой комитета по культуре Госдумы. Вот казалось, хуже Мединского не бывает. Но нет ведь предела совершенству и, читая такое, начинаешь сердечно ценить Мединского. Что пройдет, то будет мило. Неужели даже Ямпольская со временем будет восприниматься с ностальгической тоской?

Апдейт. Тем временем все разрешилось, последние сомнения отпали, и Ямпольская возглавила комитет Госдумы по культуре. Меня же упрекают, что я подобрал только скучные цитаты, однобоко представив нового культурного начальника. Исправляюсь. Вот высказывание г-жи Ямпольской на темы морали и нравственности: "Беспокойная женщина несчастна. Несчастная беспокойна. Недовольство собой излечивается в крепких мужских объятьях: если для кого-то эти плечи-ноги-ягодицы столь желанны, значит, мы просчитались в сантиметрах и килограммах. Мужчина может залюбить, заласкать, занежить наше тело до такой степени, что мы и сами объявим ему (телу) отдохновенное перемирие... Стерва сексуальная - это зрелая самостоятельная женщина, которая твердо знает, что она не червонец, чтобы всем нравиться, а гораздо лучше червонца, и ценность ее уникальна... Ну люблю я. Себя... И если в конце концов мне удалось стать эгоисткой, так это лично моя заслуга. Кстати, хорошо бы себе за это что-нибудь подарить... Проложить путь к сердцу через пенис не составляет труда... Но и тут наступает момент истины, когда ты осознаешь, что, вероятнее всего, он любит не тебя, а твой клитор..."

Три года назад был написан этот текст. Как видно из него, к деньгам и льготам пенсионеров уже тогда внимательно присматривались. И то сказать, эпикурейское это богатство бельмом в глазу торчит у аскетичной власти.

Внезапно небо прорвалось

С холодным пламенем и громом!

И ветер начал вкривь и вкось

Качать сады за нашим домом.

Завеса мутная дождя

Заволокла лесные дали.

Кромсая мрак и бороздя,

На землю молнии слетали!

И туча шла, гора горой!

Кричал пастух, металось стадо,

И только церковь под грозой

Молчала набожно и свято.

Молчал, задумавшись, и я,

Привычным взглядом созерцая

Зловещий праздник бытия,

Смятенный вид родного края.

И все раскалывалась высь,

Плач раздавался колыбельный,

И стрелы молний все неслись

В простор тревожный, беспредельный.

Это Николай Рубцов, полвека назад написанные стихи. Прекрасные, по-моему. Такой советский, невесть откуда взявшийся Тютчев, прорвавшийся через залежи Исаковского. Не самый оригинальный, не самый великий, зато существенный голос и подлинная метафизика. Я это стихотворение с детства люблю, я ему обязан, как всякому глубоко пережитому слову, и сегодня, когда прошла такая же гроза, оно сразу всплыло. Я знаю, вы уже поморщились, друзья мои, и зря: оно стократ лучше многих слов, которые вы любите, и я его не отдам, фигушки, пусть здесь встанет.

На станции Зима поставили памятник Евтушенко. Фотографии не дам, любопытные погуглят, не хочу мусорить на своей странице, у меня тут великий пейзаж из "Смерти Прокриды" Пьеро ди Козимо. Свежий памятник страшен, конечно, но это уродство обыкновенное, просто ужас, а не ужас!ужас!ужас!, как Владимир Святой у Боровицких ворот. Но место вокруг в печали. У меня по этому поводу предложение: давайте начнем кампанию против антропоморфных памятников. И все равно, кто это: Ленин, Владимир Святой, Пушкин, Бродский, Сергей Михалков или Калашников. Не надо никого. Человечков не надо - ни с крестом, ни с ружьем, ни с рублем. Новых человечков больше не надо. Чудесное есть слово: мораторий.

Сегодня день памяти тех, кого до сих пор судят суетным мирским судом, который непримиримо делит судей, и это нормально: история кровоточит, и всяк вправе понимать ее по-своему. Хотя врача, слуг и детей, ни в чем не повинных, жалко в любом случае, и в любом случае это было жуткое злодеяние. Сегодня 100 лет со дня убийства царской семьи. А завтра сто лет мученичеству вел. кн. Елизаветы Федоровны, которая ни перед каким судом истории не стоит: рабочих она не расстреливала, конституций не давала и не топтала, правительства, Думу и вел. кн. Николая Николаевича в отставку не отправляла, Распутина не слушалась и не боготворила, вот прямо совсем, зато ползала по мостовой, собирая останки своего мужа, взорванного террористом, потом пришла к нему в тюрьму, чтобы простить его, потом посвятила себя монашескому подвижничеству и молилась перед смертью за своих убийц, не ведающих, что творят. Великая русская святая Елизавета Фёдоровна - один из самых прекрасных образов в нашей истории, абсолютно православный, византийский, и в то же время западный: она ведь европеянка нежная. Казалось бы, вот точка соединения, примирения для всех, но нет: знают ее смутно, равнодушно, почтительно зевая, и вообще, если церковь против колхозов, то я - за. Как-то так оно вышло сто лет спустя.

Двадцать лет назад, когда та же Франция выиграла чемпионат мира по футболу, я работал обозревателем газеты "Русский телеграф" и должен был сдавать свою еженедельную колонку. Дело было летом, событий в июле не бывает, писать не о чем, и я, понятное дело, ухватился за концерт трех теноров - Хосе Каррераса, Пласидо Доминго и Лучано Паваротти, который они дали в Париже в честь финального матча "Бразилия - Франция". Концерт этот транслировался на весь мир, куда тогда Россия без всяких внутренних драм входила: здесь его комментировал по телевизору Зураб Соткилава. Текст этот вошел в мою книгу "Весна средневековья", но только сейчас обратил внимание, что с бешеным самодовольством весьма, впрочем, относительной молодости пишу в конце про "пожилых трясущихся теноров", это про Доминго, которому было тогда 57 и Каррераса, которому исполнился всего 51 год. За остальное мне в этом тексте не стыдно.  

Выступление «Трех теноров в Париже» — хотя бы потому, что один миллиард зрителей примкнул ухом к телевизору, — стало, несомненно, крупнейшим культурным событием недели, но только совсем чуждые музыке или уж очень милосердные критики над ним не поглумились. Хосе Каррерас пел блекло и скучно, Пласидо Доминго — не без привычного обволакивающего драматизма и непривычных проблем с верхним «ля», а Лучано Паваротти обнаружил такой крошечный, зажатый голосок, как у Валерия Леонтьева, что отойти от микрофона не было никакой возможности. «Серенаду» Шуберта пришлось адаптировать, все более-менее виртуозные арии исполнить сразу же, как тяжкую обязанность, уф, пронесло. С каждым номером музыка делалась все элементарнее, тональности опускались долу (песенку Герцога спели на полтона ниже): так фигуристы засовывают в начало программы весь требуемый судьями утомительный набор прыжков, чтобы потом ничто не мешало срывать несмолкающие аплодисменты на ровном месте.

Впрочем, это можно было бы написать не глядя, язвить сегодня теноров — легкий хлеб. Проблема, однако, не в том, как пели тенора, а в том, как их слушали. Чем хуже они поют, тем оглушительнее выходит триумф: он обратно пропорционален исчезающим профессиональным достоинствам, и эта зависимость оскорбительна для музыкального сообщества. Успех теноров наглядно, рельефно, жирно, как назло оттеняет падение филармонической культуры, ее все большую невостребованность. Против этого трудно возражать, но я попробую.

Кажется, никто из писавших о концерте на Марсовом поле

не обратил внимания на некоторые изменения в репертуаре, приспособленные не только к ослабевшим связкам ветеранов сцены. Все объясняется унизительно просто. Основные сборы делаются алчными тенорами не на самом пении под открытым воздухом — эти деньги идут на рекламные благотворительные акции, на борьбу со СПИДом и т.п., — а на выпускаемых вслед за тем дисках. Но при стабильной, не меняющейся программе и качестве,неизменно меняющемся к худшему, они вряд ли будут раскупаться: репертуарное разнообразие продиктовано рынком. Количество сквозных, кочующих из концерта в концерт хитов — песенка из «Риголетто», ария из «Турандот», «O sole mio» и т.п. — поневоле должно быть ограниченным, а основная масса — подвижной. В поисках необходимого репертуарного наполнителя, картошки для «оливье», тенора перерыли все залежи неаполитанских песен, они идут по второму, третьему кругу европейской культурной рутины и, кажется, готовы идти по двадцать пятому. И безостановочное это шествие равно вынужденно и величественно.

Комментировавший телевизионную трансляцию Зураб Соткилава сетовал, что в России никак не найдутся спонсоры, готовые устроить аналогичный концерт в Москве с участием, конечно, отечественных исполнителей — такой же, как в Париже, красочный подарок москвичам. Соткилава ошибается: для красочного подарка культурных спонсоров недостаточно, нужен еще культурный балласт. Неаполитанские или неотличимые от них испанские и пр. средиземноморские, и пр. латиноамериканские песни, сладостные и стертые, никакие, распевавшиеся всеми мальчиками на всех пляжах, из девятнадцатого века льются в двадцать первый. Никакого конфликта времен нет, нет и борьбы пространств. Накануне игрушечной футбольной схватки Франции с Бразилией был дан концерт в честь их подлинного неразрывного единства.

В культуре Латинской Америки тенора сделали ударение на слове «латинская». В сущности, они предались наглядной пропаганде, как тучегонитель Лужков с его дружбой народов и добросовестными ребяческими фейерверками. Но в отличие от московского мэра, складывающего случайные узоры из того, что плохо лежит, они месили проверенное дерьмо, на котором давно вырастают лучшие в мире пионы. Так получалось вчера, позавчера, наверняка выйдет и завтра. Европа была всегда и пребудет вечно. Средиземноморская культура — лучшая в мире. И ни Майкл Джексон в одиночку, ни англосаксонская попса скопом ее не переборят. Смешно. Мильоны вас, нас тьмы и тьмы, и тьмы, миллиард телезрителей, — скажите, девушки, подружке вашей. Три пожилых, трясущихся, неотразимых тенора спели это неделю назад в Париже.

Вывесил сегодня фотографию лифчиков, синих, белых и красных, которыми, как национальным флагом, украшаются французские балконы во дни торжеств и бед народных, и вздохнул о том, что и у нас такое должно быть и, может, когда-нибудь ещё будет, благо цвета одинаковые. Вот избавимся от скреп, победим в футболе и полетят в воздух лифчики, как чепчики, - размечтался я. И сразу фейсбук подсунул ушат холодной воды - мой же текст пятилетней давности, из которого явствует, что этого не будет никогда. Эх.

Это во Франции после победы над Бельгией, но к сегодняшнему дню еще больше подходит. И прекрасно, по-моему. А ведь у нашего флага такие же цвета. И пусть, когда футбольная команда России выиграет, - а это обязательно произойдет, я в это верю, друзья, - ее победу отметят также, чтоб кричали женщины "ура" и в воздух лифчики бросали, все цвета национального знамени.

Вчера обсуждали с подругой молодых писателей про кино, пишущих даже не глупо, не пусто, не бессмысленно, но как бы не вполне по-русски, словно это перевод с иностранного. Я думал, от бедности языка - нет, говорит подруга, это такой хипстерский шик. А сегодня   Геннадий Иозефавичус  вздохнул о писателях про еду - зачем они говорят «курс» вместо «блюдо» или «перемена»? Курс — у судна в море, а ещё курсы есть в высшей школе, - напомнил Гена. Но ведь меню из пяти курсов соединяет говорящего со всеми избранными, знающими про main course, теперь они в одной ложе, связаны одной цепью, одной магией, как и те, кто глотают не вполне русский текст, почти устрицу. Только зря хипстеры считают, что это у них современность, что они до этого додумались первыми. Не буду называть по имени известную певицу, она еще жива и всегда прекрасно говорила по-русски, но пела она неизменно с польским акцентом, потому что в этом было дыхание заграницы, ее магия и волшебство. И так на Руси повелось от века: у Лескова есть великое выражение - "разрешите вам ручку померсикать" - вив ля Франс, галантерейный шик, хипстеры былых времен.

Скарлетт Йоханссон отказалась от роли трансгендера потому, что ЛГБТ-сообщество, которое она уважает, подвергло этот кастинг жесткой критике: как так, женщина собралась играть трансгендера, где правда жизни? Ok. Я тоже уважаю ЛГБТ-сообщество и правду жизни, пусть она торжествует дальше и логика вместе с ней. Пусть натуралов играют натуралы, геев - геи, женщин - женщины, а не как это было у Шекспира, стариков - старики, никаких возрастных ролей, долой все переодевания и перевоплощения, этот тысячелетний морок лицедейства. Злодеями отныне станут только злодеи, настоящих коммунистов и фашистов должны изображать настоящие коммунисты и фашисты, что удобно для рукопожатного дискурса: после премьеры им можно пернуть прямо в харю и прах отрясти. Сегодня, кстати, 100 лет со дня рождения Ингмара Бергмана, был такой режиссер, недавно вроде бы.

Сегодня день Петра и Павла. На картине Риберы между ними дискуссия, возможно, прославленный спор в Антиохии перед Иерусалимским собором: следует ли крестившимся язычникам соблюдать иудейские обряды. Петр считал, что надо, Павел - что нет. Победил Павел. Петр старше и спокойнее, Павел моложе и яростней. Опыт и законы проиграли откровению и благодати. Но бесконечно важны оба святых - и Петр, и Павел. Обоих казнили 12 июля (29 июня по ст. стилю), может, в один год, может, Павла годом позже. Петра распяли, Павлу как римлянину отрубили голову. 12 июля, день Петра и Павла, про казнь, про мученичество, про утрату. Так в народе и повелось. Лето пошло на убыль. Петр и Павел час убавил. И лист потерял. Об этом у Тютчева прекраснейшее стихотворение.

Как весел грохот летних бурь,

Когда, взметая прах летучий,

Гроза, нахлынувшая тучей,

Смутит небесную лазурь

И опрометчиво-безумно

Вдруг на дубраву набежит,

И вся дубрава задрожит

Широколиственно и шумно!..

Как под незримою пятой,

Лесные гнутся исполины;

Тревожно ропщут их вершины,

Как совещаясь меж собой, —

И сквозь внезапную тревогу

Немолчно слышен птичий свист,

И кой-где первый желтый лист,

Крутясь, слетает на дорогу…

Вот сегодня так было: ливень и прах летучий, и первый лист слетел на дорогу. Всех с Петром и Павлом, а именинников особенно!

Меня тут спрашивают: почему нельзя болеть против своей национальной сборной? Вы же такой индивидуалист, говорят мне, такой певец частного выбора, почему вы тут в нем отказываете, другим отказываете? А я не отказываю. Болейте за кого хотите, болейте на здоровье.

Я тоже, бывает, болею за чужих - в фигурном катании, например, сам им когда-то занимался, до сих пор люблю, всегда его смотрю, но совсем не всегда желаю своим победы. Мне вот очень нравится наша фигуристка Женя Медведева, я за нее, а среди наших мальчиков никто не нравится, я болею за японца Юдзуру Ханью и каяться в этом не собираюсь. То же и в футболе. Конечно, можно болеть и за хорватов, и за испанцев, против наших, это спорт, игра, а не парад национальных суверенитетов.

Но из того, что такой парад вдруг образовался, не следует, что нужно двигать свой анти-парад, - лучше вспомнить, что футбол - игра. Еще раз: игра. Если команда России побеждает, это не значит, что Путин великий, а если проигрывает, - что он ничтожен. Нет такой связки. Сама зависимость ложная.

Правозащитник Дмитриев, снова отправленный за решетку, это чудовищное издевательство над человеком, и двадцать лет, полученные Сенцовым, издевательство над здравым смыслом, а замурованный заживо Кирилл Серебреников - и то, и другое пакетом. Но Акинфеев и Дзюба в этом не виноваты. И не надо желать им подвернуть ногу, кровавый режим от этого не захромает.

Коллективную вину можно испытывать, это ваша личная воля, друзья. Но вменять ее нельзя. Вмененная коллективная вина это мерзость, мерзость и мерзость. А еще, конечно, глупость, что по футболу тут же видно.

мотрел вчера футбол. Он был прекрасен. Неистовый накал страстей, абсолютно подлинных и одновременно сценических, словно кем-то вдохновенно поставленных, высоко театральных - античная трагедия. И футболисты наши прекрасны, и болельщики. Да, болельщики тоже прекрасны. Плохи только политические страсти любого извода. С одной стороны, "можем повторить, у нас снова будет 9 мая 1945 года", с другой - "пусть Россия продует, иначе победит кровавый режим". С обеих сторон - товарищ Сталин, выигравший войну. Ну, и кто тут лучше? - не знаю. Но противники власти, которые исповедуют самую гнусную выдумку ненавидимого ими режима, пожалуй, удивительней.

В одной из дискуссий сформулировал, чем так раздражают дорогие соотечественники, которые, сидя в Нью-Йорке, Берлине или Лондоне, дают бесценные советы, обличая нас в пособничестве кровавому режиму, - зачем дышим с ним одним воздухом, а не горим в огне на баррикадах? Случается, что вопрос этот задают здешние, и вообще «здесь» и «там» давно ситуативны, все могут в любой момент приехать сюда или выехать отсюда. Нет пока такого рубикона.

География, конечно, не пустяк и что-то определяет, но не в ней дело. Как сказал бессмертный Аристарх Платонович, "телом в Калькутте, душою с вами", и это единственное, что важно. «Душою с вами» бывает не зритель, а участник, где бы он ни находился, и советы его полезны, но тогда хочется понять место советчика и в чем его роль, пусть самая скромная, третьестепенная.

Ни места, ни роли может не быть, это не обязательно, почему бы не сделаться просто зрителем, у нас свобода, можно в своей Америчке сладко-уютно запастись поп-корном и смотреть кино про Рашку-говняшку и барахтающихся в ней аборигенов, время от времени повизгивая, сардонически улыбаясь или всплакнув сердечно, весь букет эмоций доступен доброму зрителю.

Только людям на экране не советуют, как им себя вести, что говорить и чувствовать, не кричат - чего распластался под кровавым Путиным, зайди слева и вдарь ему в ухо! - это малость нелепо, сильно бессмысленно и вызывает желание позвонить в психовозку.

Сеанс вывесил монолог Сокурова, исключительно высоко отозвавшегося о сериале "Садовое кольцо". Очень он хвалит и режиссера, и актёров, подробно хвалит, вдумчиво и осмысленно. Конечно, Сокуров сегодня - самый крупный и самый талантливый режиссёр, снимающий фильмы по-русски, и, конечно, его мнение ценно, мне оно к тому же близко, я тоже считаю сериал "Садовое кольцо" большой удачей. Но ничье мнение не должно затыкать никому рот. Мнение Сокурова это его мнение, а есть другие мнения, и они тоже интересны и важны. Раздражает только смешное высокомерие, с которым я в последнюю неделю столкнулся, - и по отношению к Садовому кольцу, и по отношению к тем, кому сериал нравится. И, главное, убежденность, что другое мнение может быть только у мудаков или бесстыже ангажированных тварей, друзей и родственников кролика. От этой убежденности совсем в сон клонит.

В заключение одна цитата из Сокурова, читайте его текст целиком, ссылка будет в первом коменте.

"«Садовое кольцо» — это колоссальный актерский результат. Актерский выбор сделан безошибочный, а это заслуга режиссера. Все женские персонажи сделаны на очень высоком уровне. Потрясающая Юлия Ауг в роли служанки. Сожалею, что мало смотрю, и не видел ее раньше на экране. Актриса шекспировского масштаба".

Юлия Ауг , дорогая, я от этих слов счастлив.

Ни Яшина, ни Гудкова, ни Красовского не будет на мэрских выборах, Собянину предстоит избираться с какими-то совсем картонными спойлерами, даже самому плевому конфликту не дали выйти наружу. Нет конфликта. Зато есть сразу две проблемы.

Если нет конфликта, нет и явки, Навальный ее пять лет назад соорудил, а сейчас чего ради тащиться на выборы? Разве что Тереза Мэй поспешит на помощь и проклянет главного москвича лично, одна у нас надежда на англичанку, которая гадит. Ядерный пенсионерский электорат всегда в ассортименте и голосует за действующего начальника, что мило, конечно, но может создать вторую проблему: процент Собянина окажется выше, чем было по Москве у Путина, а это невежливо и даже конфузно, это не так сидим, нарушает местничество, это пиррова победа и прости-прощай мечта о президентском кресле.

Вместо европейских 52% при высокой явке Собянин получит свой туркменский триумф при низкой явке, чего можно было избежать, допустив оппозицию на выборы. Всего-то. Никто не призывает мэрию ни с того, ни с сего впадать в неистовую демократию, но какие-то ее элементы только практичны. Демократия, как штаны на резинке, вмещает в себя разной величины живот, заодно скрывая его наличие. Уважающему себя авторитаризму пора, наконец, понять это.

Я матерый индивидуалист и терпеть не могу никаких единений - ни демонстраций с митингами, ни возьмемся за руки, друзья, ни тим спиритов. Любые команды мне противны и командные виды спорта. И к футболу я равнодушен, к народным гуляниям - тем более. Но вчера радовался вместе со всеми, а как иначе? - моя страна выиграла. Все европейцы ликуют, когда их страна выигрывает, и не только европейцы. И вообще, смотреть на радующихся людей - счастье. Разумеется, можно чувствовать иначе. Это святое право каждого - чувствовать по-своему. Но из него не следует, что надо громогласно фыркать и публично облачаться в траур. Никакая ненависть к кровавому режиму не должна лишать нас разума. Ведь в таком трауре нет ничего личного, он - обратное общее место, зависимое от тех, на кого фыркают. Зачем от них зависеть? Не говоря уж о том, что желать своей стране поражения потому, что кровавый Путин, проклятый царизм и ужасы самодержавия, это Ленин Владимир Ильич в чистом виде, образцовый, тем более очевидный, что чемпионат мира по футболу это мировая война понарошку, и все, как сто лет назад, ничего не меняется.

Многие же будут первые последними, и последние первыми (Мф. 19: 30).

Всех с победой России и выходом в четвертьфинал, ура!

В связи с сериалом "Садовое кольцо", но не только по его поводу, других - вагон и маленькая тележка, пора защитить детей - в искусстве, в искусстве, разумеется. А то когда сталевары, металлурги или нефтяники, это славная рабочая династия, наша гордая преемственность, а когда художники, литераторы, артисты, музыканты, составляющие по первым буквам хлам, то сразу - блатные сынишки и детишки, ваша семейственность не пройдет, стыдитесь! При ранних большевиках это было понятно, всем рулил гегемон, ценилась только черная кость, рабоче-крестьянское происхождение, остальные считались позорнее сифилиса. Но при Брежневе былые страсти стерлись, запылились, а все равно преемственность и семейственность разделяли, как агнцев и козлищ, и подлая эта привычка уцелела до наших дней.

При Брежневе было то объяснение, что художники, композиторы и писатели много получали, больше других, и отец определял сына на доходное место. Эта версия и тогда не впечатляла, но сегодня она звучит совсем анекдотично: нефтяники и металлурги (да и управленцы, и чиновники, конечно!) получают не в пример больше писателей и артистов, работающих за самые плевые копейки, не пацанские это профессии. Нет, это про другое - про всегдашнюю ненависть к мажорам, про то, что нельзя высовываться, мы люди простые, бедные, мы скромные, смиренные, цветем неярко, шелестим неслышно, кривой осиной стоим на опушке.

Ненависть к мажорам это наш гений места, он всех переживет и все зажует, он при большевизме, при зрелом социализме, при капитализме, при путинизме, он с нами навсегда. И он причудливым образом соединяется с размахиванием скрепой. Ведь сын, наследующий ремесло отца, это самое естественное, самое традиционное, что только может быть, скрепа как таковая: средневековые цеха, художники, сапожники и пирожники, из поколения в поколение передающие тайны мастерства. Но сапожникам и пирожникам можно, а художников будем гнать ссаными тряпками.

Какое счастье, что этот идиотизм нигде никого раньше не воодушевлял. Особенно порадуемся за главную в искусстве страну Италию. Иначе бы у художника Якопо Беллини не вырос великий сын Джованни, у выдающегося живописца Филиппо Липпи не получилось бы прекраснейшего Филиппино Липпи, а скульптор Пьетро Бернини не воспитал бы Джованни Лоренцо, главного гения барокко, не было бы семейств Бассано и Тьеполо и многих других, а караваджист Орацио Джентилески не дал бы миру свою дочь Артемизию, первую в истории художницу-феминистку. Страшно подумать, каких колоссальных богатств мы были бы лишены. А посему, дорогие друзья, которые борются с детишками и сынишками, идите, пожалуйста, нахуй!

"А Алексей Маресьев сказал: “У каждого в душе должен быть свой комиссар”. А у меня в душе нет своего комиссара. Нет, разве это жизнь? Это не жизнь, это фекальные воды, водоворот из помоев, сокрушение сердца. Мир погружен во тьму и отвергнут Богом. Не подымаясь с земли, я вынул свои пистолеты, два из подмышек, третий — не помню откуда, и из всех трех разом выстрелил во все свои виски и опрокинулся на клумбу, с душой, пронзенной навылет".

Это из Венидикта Ерофеева, самого глубокого русского писателя ХХ века, наверное. Но разве не про то же Петров-Водкин, в ХХ веке самый глубокий русский живописец? И в "Смерти комиссара", этой советской Пьете, все, изумительно описанное Ерофеевым, уже есть - и водоворот из помоев, сокрушение сердца, и мир, отвергнутый Богом, и душа, пронзенная навылет.

То тут, то там читаю, что сериал "Садовое кольцо" позаимствовал сюжет из фильма Звягинцева "Нелюбовь". И то сказать, в обеих картинах семья - душная, бездушная, равнодушная; в обеих картинах смрадная нелюбовь; в обеих картинах пропадает мальчик, уходит из дома - держите вора! Непонятно, впрочем, кого держать: сериал был снят еще до того, как Звягинцев приступил к съемкам. Но дело даже не в этом. Помимо фильма "Нелюбовь" и сериала "Садовое кольцо" есть в мировом искусстве другие произведения, и многие из них отсылают к сюжету блудного сына - про мальчика, который ушел из дома, "был мертв и ожил, пропадал и нашелся", как сказано у Луки. Звягинцев, кстати, делает другую развязку, что не мешает любить его картину. Или не любить - можно по-разному. И с сериалом "Садовое кольцо" тоже можно по-разному. Не надо из-за кино ссориться. И кричать о том, как плохо "Садовое кольцо" тоже не надо: вам ведь отвратительны его герои, зачем же им уподобляться, переходя на крик? Мне вот сериал нравится, а подруге моей не нравится совсем. Неужто по этому поводу мы будем ругаться? Ни за что. Мы пойдем в ресторан и по совершенно другому поводу. Чего и вам от души желаю.

Всю жизнь раскладываю один пасьянс. И какой король лучше - который слева или который справа? Тот, что справа, пожалуй, красивее, но прекрасны они одинаково.

Запомнили их на земле другими, одного - седым и в морщинах, другого - инфарктно одутловатым. А какие они для Бога - с легким дыханием, когда все замышлялось, или с одышкой, когда состоялось?

Правый на 14 лет старше, при этом они здесь в одном возрасте, а значит, в разном времени. Обоим около 23-25, но с правым это случилось в 1929-31 году, а с левым в 1943-45. Правый - идеальный красавец ар деко, очень модный, что даже странно для человека из самой древней фамилии в Европе. А у левого то же самое ар деко, но перец стиля после войны выдохся, мода тут на излете. И все равно он очень хорош собою. Все движение обоих это освобождение от модности в пользу толщины, седины, морщин, личности.

Для тех, кто не в курсе. Слева великий режиссер Феллини, справа великий режиссер Висконти.

Посмотрел "Садовое кольцо", все двенадцать серий, хороший сериал снял 26-летний Алексей Смирнов ( Alex Smirnoff ), большой молодец. Спойлером работать не хочу, пересказывать сюжет не стану, профессиональный разбор в моем исполнении тоже отменяется, известным кинокритиком давно не работаю, пенсионный возраст себе я устанавливаю сам. Но пару замечаний все-таки сделаю.

В фильме миллион достоинств - и в построении сюжета, и в диалогах (сценарий Анны Козловой), и в актерской игре, лучше всех, конечно, Ирина Розанова, сыгравшая эксцентрическую бабку с новыми сиськами и молодым любовником, готовую со всей своей густой фарсовостью обрушиться в самую безысходную драму. Розанова - королева, но и другие артисты прекрасны.

Недостатки, конечно, тоже есть, я вот все двенадцать серий мечтал, чтобы герои не кричали друг на друга, ну или хотя бы делали это малость потише. Молодой оператор Сергей Медведев талантлив, не спорю, но, к сожалению, видно, что возрастные тетки его не вдохновляют, по-человечески это простительно, нельзя любить всех, а по-операторски - нет: всех любить необходимо, тех, кто в кадре, молодых и старых, женщин и мужчин, пора расширять ориентацию и становиться всеядным, а иначе,"вон из профессии".

Главное, что должно быть в любом фильме, это художественный мир, за который тут отвечают режиссер Алексей Смирнов и продюсер   Валерий Тодоровский  - только он один мог протащить в телевизор то, что в нем сегодня немыслимо. Мир "Садового кольца" сейчас из самых невероятных. Все герои - из среднего класса и выше, что само по себе не частое явление, и уж совсем нестандартны те метаморфозы, которые они претерпевают. Сюжет построен на том, что в благополучной семье пропадает ребенок, уже взрослый, студент, мальчик Илюша выходит за дверь и растворяется в пространстве, что влечет за собой сюжетные повороты и скелеты, посыпавшиеся из всех шкафов.

Герой, который был хорошим, а стал плохим, это не диво, такого добра у нас навалом: был соратником и сподвижником, а оказался японским шпионом. Диво - многократная оборачиваемость: был японским шпионом, но снова стал соратником и сподвижником и потом еще раз злодеем. Хорошие делаются плохими, затем опять хорошими и опять плохими, ненавидящими друг друга до рвоты, но чудесно уживающимися на одной фотокарточке.

Это даже не лицемерие, хотя и оно, конечно, цветет тут и пахнет, это то, что в фейсбуке называется "все сложно". Вот человек отжал у тебя бизнес самым гнусным образом и не несет за это никакого наказания, зато становится твоим новым родственником. Ничто в этом мире не фатально, даже убийство. Все сложно и все подвижно, нет никаких констант, никаких определенностей, жизнь состоит из мелких обстоятельств, каждое из которых может стать весьма значимым, а может не значить вообще ничего.

Так устроена буржуазная множественность, авторитаризм с его единственностью ничего подобного не терпит. В большом кино пока позволено другое - потому, что большое кино народ не смотрит. "Нелюбовь" или "Аритмия", или "История одного назначения" полны противочувствий, но аудитории сериалов у них нет, нехай противочувствуют себе на здоровье. Зато телевизор пестует героев, исполненных сверкающей ясности. Один раз герой может перевернуться, но не более того. Один раз не пидарас. Ну, или, наоборот, конченный. Маска должна прилипать к лицу. Варвара-краса-накладная коса в штопаной кофточке, с духовностью во взоре, приехала из провинции в Москву нести здесь скрепу. Не изменяет мужу и не говорит слова "жопа".

Это общее место телевизора, расхожее, почтенное, а в "Садовом кольце" любовник героини Розановой, который почти втрое ее моложе, ублажает свою даму за мелкий кэш, за новые штаны, и при этом никак не осуждается создателями, наоборот, он сердечный, добрый малый, трогательный, любит свою бабку уж как умеет, жалеет ее и вообще самый нормальный тут человек, поэтому и вываливается из сумасшедшего мира, бежит из него, взяв ноги в руки.

Мир "Садового кольца" упоителен и блевотен, он гнусный, он подлый, он циничный, в нем тьма пороков и изъянов, но он такой, как всюду в Европе, как в Португалии, как в Болгарии, везде, где есть средний класс и те, кто немного выше, - американка у них не гадит, нет ни санкций, ни контр-санкций, никаких патриотических оргазмов, никаких вам скреп, ни Милонова, ни Мизулиной, ни гибридного тандема, ни гибридной войны с Украиной, как будто буржуазная Россия, миновав дело ЮКОСа, прямо из 2003 года перешагнула в наши дни. Не было последних пятнадцати лет, их смели, как крошки со стола, и даже не заметили. Это, собственно, главное открытие "Садового кольца": можно, как выяснилось, расстаться с родным обрыдлым пространством, просто выйти из него, как вышел мальчик Илюша, натянув на голову капюшон

Мы с Николой, его мамой Тамарой Клементьевной, еще несколькими прекрасными друзьями сняли сегодня кораблик и два с половиной часа, празднуя день рождения, выпивая и закусывая, катались по лучшим в мире местам - Мойка, Фонтанка, канал Грибоедова, Крюков канал, Нева. Николиной маме исполнилось 90 лет.

Тридцать лет назад мы сидели с Говорухиным в одном худсовете, дело было на "Мосфильме", в объединении "Круг", которым руководил Сергей Соловьев. Говорухин незадолго до того снялся у него в "Ассе", я был, хоть и молодым, но уже "известным кинокритиком", так это называлось, в худсовет, впрочем, входила куда более юная Дуня Смирнова, ей шел 19-ый год, еще несколько человек, а также культовый (мерзкое это слово тогда, кажется, и появилось) режиссер Рустам Хамдамов, с которым мы с Дуней на троих сообразили постмодернистскую коалицию, по всем вопросам выступавшую против Говорухина, слыхом не слыхавшего ни про какой постмодернизм. Раз в неделю мы встречались на Мосфильме и нечеловеческим образом срались: времена были живые, бодрые, назывались они перестройкой. Понятно, что мы с Говорухиным терпеть не могли друг друга, он считал нас наносной эстетической перхотью, мы его - застывшим консервативным шлаком.

В 1990 году я впервые поехал в капстрану, в Монреаль на фестиваль, после долгого перелета рухнул в гостиничную койку, чтобы провалиться в сон, но не тут то было, позвонили с ресепшен с мольбой: у нас русский, не говорит ни одного слова ни на одном языке, спасите, помогите! Делать нечего, поперся вниз и, к ужасу своему, увидел Говорухина: он, понятное дело, был рад нашей встрече не больше меня. Все, впрочем, вышло складно, проблема, испугавшая ресепшен, была решена за секунду, но возник другой вопрос, третий, потом уже что-то потребовалось мне, наверное, приобрести телефонную карту, чтобы дешево звонить в Москву, и он объяснил, как это лучше делать, словом, мы, два русских человека в чужом враждебном мире, один, не знающий этого мира вовсе, другой, не знающий по-английски, прижались друг к другу на неведомых тропах.

На следующий день приехала чудесная   Раиса Фомина , тогда Говорухина опекавшая, и не только его, многим людям кино она помогла, и он обрадовался, расслабился, раскраснелся, пригласил в ресторан и даже произнес за меня тост, с чувством сказал, ведь среди пидоров тоже бывают хорошие люди; завершая речь, полез в карман, чтобы вынуть оттуда самое дорогое - бирку-нашивку с надписью American Police и торжественно мне ее вручить; он тогда закончил фильм "Так жить нельзя", и там были их полицейские, славные американские парни, не то, что советские звери, и от этих парней ему досталась бирка, заветная, как джинсы, пахнущие ковбоями, как верблюд на сигаретах Camel, как стертые карты Дикого Запада. Это нынче американка гадит, и вообще проклятые пиндосы, ничтожные личности, а тогда они были полубоги, им все подвластно, они во всем правы. Бирка American Police, шутка сказать, - она стала причастием, посвящением в ложу, пропуском в мир настоящих мужчин, куда меня благословили войти, на миг, конечно. Вернулись мы из Канады, и морок рассеялся, я снова стал тем, кем был, а он скорбно отвернулся, куря трубку, щурясь вдаль, играя желваками.

Горя огнем, сверкая блеском стали.

Мне он казался комичным, глупым, дико косным, а себя я, конечно, считал умным и прогрессивным, но было все ровно наоборот - я пишу это совсем не потому, что в некрологе так положено.

В 1991 году обсуждалось, как сделать кино рыночным, очень нелепая и даже разрушительная задача, но она всех воодушевляла, и я километрами строчил какие-то бессмысленные записки, ничего в этом не понимая, а Говорухин, лучше всех знавший, как попасть в сердце народное, был вдалеке от разворачивающихся процессов, его сторонились, ведь он всем хорошим людям сделал козу, сочиняя свои страстные неумные филиппики против Муратовой, Сокурова и авторского кино в принципе. Но из того, что он ничего не смыслит в элитарном художестве, не следовало, что он не смыслит в рынке, а отвергли его целиком, не частями, и путь в штаб "Единой России" начался у Говорухина именно тогда. Этого, возможно, могло не случиться, атом надо использовать в мирных целях, бабу Ягу растить в своем коллективе, Станислав Сергеич, прости.

Так или иначе, по рынку он был впереди всех, но и по эстетике опережал, по крайней мере, меня.

Я любил кино, которое уже становилось музеем, - Висконти, Бунюэля, Пазолини, Фассбиндера, все они к тому времени умерли, умерли, умерли, Феллини оставалось жить пару лет, чуть больше Дереку Джармену,  кино больших культурных тем уходило в прошлое, в мусорную корзину, которая одна воцарилась на сцене и постепенно все собой заполонила, ну, не все, не все, что-то еще осталось. Но тогда впервые на артхаусном небосклоне замаячил pulp fiction, трэш, никем из нас неопознанный, ничуть не угаданный.

Говорить о том, что мусор бывает разным, что есть мусор-стрейт, мусор-натурал, исполненный одного простодушия, а есть трэш, он двусмысленен и гиперболичен, он изощренно пародиен, он с разнообразными затейливыми изгибами, сам себя переворачивает и над собой хохочет, это, друзья, пустое. С годами тут образовался другой рубикон. Мусор бывает волшебным и не очень, от которого спать хочется. От интеллекта это не зависит. Но опосредованность редко оказывается харизматичной. Волшебству сподручнее быть глуповатым. Главное, чтобы оно вышло действенным и запомнилось навсегда, как "Место встречи изменить нельзя", как "Ворошиловский стрелок". Главное, чтобы оно играло желваками и щурилось вдаль. Тогда кино станет культовым, не для десяти тысяч любителей артхауса, а для сотни миллионов сердец, как на Родине оно и бывает. Культ у нас важное слово, многозначное, всегда и везде востребованное.

Исполнилось 9 дней со дня смерти Киры Муратовой. Я много раз писал об ее фильмах. Рецензия на "Астенический синдром" ей нравилась, она мне говорила об этом. Этого текста нет в сети. Воспроизведу его здесь с небольшими сокращениями.

Кладбище, метро, очередь, мещанский дизайн... Как очень большой художник, Кира Муратова, беря тему или фактуру, исчерпывает ее до конца так, что после нее сказать вроде бы и нечего. И таинственная огромная тема метро, доселе даже не затронутая советским кинематографом, теперь практически закрыта. Любопытно, что в самое последнее время некоторые наши кинематографисты почти подходили к этой теме,  правда, совсем с другой стороны. Метро представало как храм тоталитарной государственности, как апофеоз сталинского «большого стиля».

Этого метро в «Астеническом  синдроме» нет. Муратовой выбрана стоящая особняком, причудливая и кичевая, но лишенная монументальности и даже по-своему веселенькая, как мещанский лубок, станция «Новослободская». Метро Муратовой это скопище застывших спящих людей, и именно здесь на фоне веселенькой декорации разыгрывается мистерия сна как смерти. Она завершится на какой-то безликой современной станции, на конечной остановке. Завершится в перевернутом  виде. Уже не сон как смерть, а смерть как сон, метро как гроб, как склеп или как крематорий, и поезд как катафалк, увозящий героя в черную поглощающую дыру небытия.

Финальная сцена возвращает нас к первым эпизодам, связывая две части картины. Первую - черно-белую - историю женщины, потерявшей мужа. И вторую - цветную - историю человека, теряющего самого себя и всякую связь с миром. Начальный и заключительный эпизоды картины - скрытая, но почти полная  рифма. И там, и там - смерть, и свадебная роза героя превращается в похоронную, и мат случайной попутчицы в метро, вызвавший такое негодование наших целомудренных начальников, звучит как плач, как заклинание над покойником. Частная вроде бы история женщины, потерявшей мужа, перерастает в символическую историю  общества, впавшего в сон, в летаргию, в умирание. В этом обществе обезображено все, даже то, что традиционно свято, даже кладбище, показанное Муратовой как ярмарка тщеславия, как дикий симбиоз трагического, "черного" и фарсового. Бесконечные, одна за другой, надгробные стелы, эта прихотливая смесь фаюмского портрета и фотокарточки с фестончатым обрезом, кому-то когда-то дорогой, но увиденной  как  бы брошенной в заплеванном подъезде, где ближе к ночи в ведре пищевых отходов шевелится и шуршит домовитая крыса.

Изощренный орвелловский поп-арт - Доска почета, яркая,

с раскрашенными фотопортретами, похожими на то, что предлагает в электричке, трогая вас за плечо, глухонемой коробейник.

Очередь за рыбой, увиденная с надмирной, научно-популярной отстраненностью, как бы жизнь подводного царства, эти перетекания и кипения, эти замирания и всасывания, эти плавно-неотвратимые алые щупальца продавщицы, захватывающие и отбрасывающие, единовластно повелевающие актом общественного пищеварения. Взгляд из глубины - к золотым звездам решетки высокого железнодорожного моста, к защитным  его сеткам, к скрещенным в мучительном поцелуе парам. И взгляд в сторону - к цепляющейся о выступы кирпичной стены лестнице и к жалкой фигуре на ней.

И все вместе - мост, лестница, целующиеся пары, очередь, монтажно стыкуемый с ней коридор - закручено одним пластическим движением и озвучено одним истошным воплем: «Колю убили». И несется этот вопль над безумными, о чем-то спорящими, зачем-то ругающимися людьми, над сладострастными ртами целующихся пар, над сладострастными лбами дерущихся за рыбу, над двумя тетками в огромном пустынном коридоре: одной - неподдельно-простонародной и другой - поддельно-мхатовской, с головы до ног увешанной, как елка, блестящей рождественской канителью.

Вопль «Колю убили» - еще одна смерть, на сей раз остающаяся за кадром. Невнятная никому, потому что и смерть обесценилась в этом обесцененном мире. Не говоря уж о писательских упражнениях главного героя, школьного учителя, типичного среднего интеллигента, который, как уже было сказано, постепенно и даже естественно теряет связь с жизнью. Этот естественный переход из жизни в сон, из сна в смерть, в котором утрачивается все человеческое, - самое трагичное в фильме Муратовой.

Единственная абсолютная ценность здесь - животные: ни

в чем не повинные кошки и собаки. И люди здесь человечны, поскольку похожи на животных. И чем больше похожи, тем человечнее. Замечательна в этом смысле толстуха-завуч, вроде бы совсем пещерное создание, куда менее просвещенное, чем главный герой. Все в ней тотемно-первобытно: и посадка, и повадка, и манера говорить какими-то нечленораздельными горловыми звуками, и манера есть - как собака из миски. И мир ее души, и мир ее жилища - все вроде бы должно вызывать  отталкивание. Нежный олеографический пейзаж в затейливой, покрытой «бронзовкой» раме, и нежные розы  под ним. Плотно забитые курчавым рисунком обои, тесно сомкнувшиеся пузатые чашки и хрусталь, хрусталь,  хрустальные туловища и ножки рюмок. Одиноко  притулившийся возле хрустального ствола грязноватый пупсик. Стиль, который пучит от недостатка «квадратного  метра». «Советский людовик», луисез, возросший  на борще и сибирских пельменях, мечта о чем-то прекрасном:

Хас-Булат удалой!

Бедна сакля твоя;

Золотою казной

Я осыплю тебя.

Саклю пышно твою

Разукрашу кругом,

Стены в ней обобью

Я персидским ковром...

И надо всем этим Кира Муратова вовсе не хихикает: толстуха-завуч вдруг оказывается едва ли не самым симпатичным персонажем ее картины. И она, пожалуй, духовнее учителя со всеми его писательскими экзерсисами. Крах самодовольной интеллигентской утопии, на мой взгляд, - одна из тем «Астенического синдрома».

Февраль 1990.

Устал от собственной писанины, залез на прямую линию Путина, но ни читать, ни смотреть никаких сил нет. Залез, чтобы выяснить, помянул ли он Киру Муратову. Нет. Не скорчил постной рожи, не вздохнул приторно, не сказал, что весь народ понес невосполнимую утрату - надо полагать, у него художники такого уровня мрут, как мухи, и за 26 сроков своего бесконечного правления можно было и соскучиться. В случае с Муратовой еще то удивительно, что она - великий русский режиссер, живший и работавший в Одессе, и вот он случай сказать про русский мир, который в ее фильмах отражался полвека - не придуманный пропагандой наспех, а настоящий, подлинный и самый что ни на есть единый. Такая редкая удача вчера приплыла в руки, прости господи. Но ее даже не заметили. А вы говорите, они циники. Нет, это как-то иначе называется. Ведь все перекрывает вопрос, кто такая Кира Муратова? Не делегат, не депутат, не лауреат. Культура это Мединский, а тут как поминать, зачем, кого?    .

Лучшие русские фильмы за последние полвека сделала Кира Муратова - от "Коротких встреч" и "Долгих проводов" до "Астенического синдрома", "Трех историй" и "Настройщика". Муратова умерла, эта беда случилась пару часов назад, еще 6 июня, в день рождения Пушкина. Для русского кино Кира Муратова, как Пушкин, ей было подвластно абсолютно все, и абсолютно все у нее становилось художественным. Я когда-то попробовал про это сказать, описывая финал "Долгих проводов". Последние четыре минуты с мимом на фоне простыни, с песней на стихи «Белеет парус одинокий», со зрительным залом, забитым, взволнованно дышащим, с трогательным партикулярным мальчиком, вытаскивающим героиню Шарко из скандала, с требовательным ее в скандал возвращением, с торжественным стоянием посреди него, как на сцене, со сталинской гипсовой вазой, рядом с которой только и можно сесть, с огнями иллюминации, с париком, стащенным с хорошо уложенной головы, это такое сочетание искренности, фальши, сценичности, деланности и подлинности, что слезы сами катятся из глаз. Тут весь театр и все кино разом.

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман;

Но в нас горит еще желанье,

Под гнетом власти роковой

Нетерпеливою душой

Отчизны внемлем призыванье.

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья.

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

1818

Двести лет назад эти стихи написаны, ровно двести лет, а как вчера. Завтра у автора день рождения. Всех с главным праздником!

Петрову-Водкину 140 лет, по этому поводу в Русском музее сейчас открыта огромная юбилейная выставка. Рассказывая о ней у себя в фейсбуке, Митя Волчек, мною ценимый и нежно любимый, вспомнил слова Сомова, тоже ценимого и нежно любимого: «Петров-Водкин все тот же скучный, тупой, претенциозный дурак. Все то же несносное сочетание неприятных чистых голубого, зеленого, красного и кирпичного тона».

Сомов, конечно, нам всем родной, страшно милый и вообще интеллигентское и мартышкинское наше все, но Петров-Водкин раз в 588 его талантливее и крупнее. Неужто и наши инвективы против какого-нибудь нынешнего пещерного мудака через сто лет будут выглядеть столь же жалко?

Чтобы не зацикливаться на этой грустной мысли, запощу-ка я "Новоселье (Рабочий Петроград)" Петрова-Водкина -  рабочий Петроград тут заселился в один из дворцов на Дворцовой набережной сглавным в городе мифологическим видом на Петропавловскую крепость, при этом герои погружены в себя, они то ли спят, то ли грезят, то ли вообще умерли и очутились в зазеркалье. Новоселье это, сильно смахивающее на реквием, создано в 1937 году. По-моему, это одна из самых великих русских картин ХХ века.

Наткнулся в ленте на чудесный мемуар, Евгений Левкович вспоминает:

"Сидим, в общем, в «Жан-Жаке» на веранде. Лето, тепло. Знакомые проходят мимо, подсаживаются, выпивают, уходят – а мы сидим, болтаем. Ночь уже. И тут Бабченко замечает какая-то пара (тоже мимо проходили). Садятся к нам. Женская часть пары оказывается американкой, но довольно сносно говорящей по-русски. Приехала в Москву на неделю в командировку. Не успели толком представиться, как Бабченко говорит ей: «У меня, между прочим, чёрный пояс по кунилингусу». Вообще он всегда так с женщинами знакомится, причём вне зависимости от присутствия рядом сопровождающего (вот как за это никто до сих пор не убил, объясните мне?). Женщины либо смеются, либо смущаются, либо хмурят брови, но дальше этого дело, естественно, не идёт. А тут американка эта, спокойно так, по-деловому, посмотрев на часы (сразу видно – человек из страны победившего капитализма) говорит: «Пошли. Моя гостиница как раз рядом». Никогда я не видел Бабченко таким смущённым. Допил, не расплатился – и к жене уехал)".

Великая история. В ней сегодня весь Бабченко со своим убийством, воскрешением, пресс-конферансом с СБУ, плясками на гробах доктора Лизы и детей, сгоревших в Кемерово. Может, раньше было что-то другое, не знаю, но сейчас везде и во всем один черный пояс по гав-гав-гав, заливистому, облизывающемуся, и ничего кроме.

Про ханжество нынешнее и былых времён, про разные изгибы.

Этот пейзаж из любимейшей "Смерти Прокриды" Пьеро ди Козимо я давно хотел поставить, но по техническому своему кретинизму никак не мог скадрировать, а тут, несколько месяцев назад, возвращаясь из центра Хуахина к себе в апартаменты, шел берегом океана уже в ночи, в воде отражалось звездное небо, тютчевская пылающая бездна, и словно из нее в телефон вдруг посыпались великие картины, одна за другой:   Татьяна Левина  - сердечное ей спасибо! - бродила в этот час по Национальной галерее в Лондоне, где было 5-6 вечера, и делилась впечатлениями, снимая и посылая фотографии. Среди них был и пейзаж из "Прокриды".

"В то время когда весь мир обсуждает опасности, исходящие от манипуляций общественным мнением при помощи fake news (причем Запад и его союзники представлены в этих обсуждениях исключительно жертвой), Украина создает ложную новость глобального масштаба с привлечением мировых новостных агентств, печатных и электронных СМИ, официальных спикеров и социальных сетей. В самом деле, тот самый фейсбук, которому пришлось отдуваться за неразборчивость в отношении российских выдумок, верифицировал смерть публичной персоны и создал, по милости СБУ, траурный аккаунт, по сути – виртуальный памятник живому человеку.

В тот самый момент, когда мировое сообщество вспомнило о важности правды в политике, Украина поставила его перед неприятной необходимостью принять навязанную релятивизацию лжи: есть хорошие и плохие фейковые новости, в зависимости от того, они против нас или за.

Сама Украина давно решила для себя, что жертва агрессии имеет право на ограничение свобод и военные хитрости, а дегуманизация противника и абсолютизация представленного им зла в общественном мнении расширяет границы дозволенного. Однако не факт, что даже сочувствующий внешний мир готов пойти за ней так же далеко. Операцию украинских спецслужб уже осудили «Репортеры без границ», представитель ОБСЕ по свободе СМИ, ассоциация журналистов-расследователей OCCRP и редакторы ведущих западных СМИ".

Это Баунов о вчерашнем - как всегда, умнее, точнее и глубже всех.

Про историю с убийством, оплакиванием и воскресением Бабченко уже пишут, что это обычная инсценировка, позволяющая назвать заказчика. Не очень понимаю, как этот заказчик может быть доказательно обнаружен, ведь на любой уй с винтом найдутся свои закоулки: тут слово против слова, ваша дама бита. Кто сказал, что это наемник кровавого режима, это артист незалежного драмтеатра. Я сейчас не про то, что было на самом деле, а про то, что нет никакого "на самом деле", оно утонуло. В прекрасном некрологе про Бабченко Сапрыкин говорит, что сейчас "эпоха постправды, в которой истины как бы не существует или до нее невозможно докопаться". Увы, так. К тому же Бабченко не частное лицо, убийство которого можно беспроблемно имитировать, хотя и тут есть свои ручейки и пригорки: у убитого жена, у убитого мать, у убитого шесть приемных детей; рассказать им заранее правду - значит, поставить под удар операцию, не рассказывать правды - значит нанести удар по жене, по матери, по детям. Но Бабченко, повторяю, не частное лицо, и ложная его гибель имела огромный публичный резонанс, миллионы людей вздрогнули, пришли в ужас, разрыдались, не находили себе места, кинулись делиться своим горем с близкими, испытали катарсис и лучшие чувства. И что теперь выяснилось? - что горе их фейк, и ужас фейк, и оплакивание, и сама смерть фейк. Все давно знали, что фейк отныне царствует в политике, безраздельно владеет пропагандой, но личное горе, но смерть героя, но оплакивание, но катарсис, но лучшие чувства, над ними фейк не властен. Уй, - сказал Бабченко, еще как властен, и опустил своих плакальщиков мордой прямо в унитаз. Зачем? - спрашивается. Чтобы выйти на заказчиков? Не знаю, чего здесь больше, глупости или жестокости. Узнав про убийство Александра Второго, Салтыков-Щедрин назвал его "актом преступного идиотизма". Великое это определение верно у нас на все времена и для всех областей бывшей Российской империи.

"Его упертость, непримиримость и сознание собственной правоты были как будто не из сегодняшнего времени. Его легко представить в старообрядческом скиту или на какой-нибудь крестьянской войне эпохи Реформации, причем на любой из сторон. Сейчас понятно, как будет разыгрываться дальше расследование его убийства: стороны конфликта бесконечно будут сваливать вину друг на друга, выясняя, кому это больше на руку, коллективному Путину или всемирному анти-Путину. Так устроена эпоха постправды, в которой истины как бы не существует или до нее невозможно докопаться — но для Бабченко она, безусловно, была, и он готов был ради нее идти до конца. Он был человек войны, который однажды начал воевать против самой войны. И война ему за это отомстила".

Это из Сапрыкина о Бабченко на "Медузе" (ссылку дам в первом коменте). Даже не знаю, кто еще сегодня может так написать - без дикого пафоса, без фальши, без истерики ненависти, идущей сейчас с обеих сторон, а, выпав из любого хора, по-одинокому умно и трезво, абсолютно правдиво и додумав, договорив все до конца, но при этом с той сдержанностью и даже молчаливостью, к которой обязывает смерть. Прекрасный некролог (насколько такое выражение вообще уместно). Учитесь все.

А вообще все это не шутки. Я уже писал некоторое время назад, когда в Манеже покоцали работы Сидура, что музеям пора закрываться. Либо партия и правительство отказываются от борьбы за скрепу, за мораль и нравственность, за беспрерывно оскорбляющихся в своих чувствах, говорят им "цыц", либо музеи должны вывешивать табличку "Киоск закрыт", просто обязаны это сделать: экспозиция находится под перманентной угрозой, как революция по Троцкому. История про порезанную сегодня картину Репина, она про это. Про то, что борьба за скрепу и русская культура все дальше расходятся друг с другом. Борьбе за скрепу нужен великий царь-государственник, покоривший Казань, победивший оппозицию, всех подчинивший, все разгромивший, при нем сладко молчали и жопой кверху мели бородой: вот оно, счастье. То, что он все кровью заливал, до кучи сына убил и митрополита Филиппа, не хорошо, наверное, но этого как бы и не было, вон, глядите, сын умер по дороге в Санкт-Петербург, куда его отец лечиться возил, или на обратном пути, не суть. Суть в том, что путь этот совсем не тот, что у русской культуры. И кому надо посторониться? Русской культуре, вестимо. Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с скрепою в руке.

Многострадальную третьяковскую картину "Иван Грозный и сын его Иван" сегодня утром снова порезали, как в 1913 году, на этот раз "нанесены серьезные повреждения; холст прорван в трех местах в центральной части работы на фигуре царевича". Картина уже на реставрации, и мы все уповаем, что ее спасут. Ненавистник Репина задержан, им оказался 37-летний житель Воронежа, возмущенный тем, что художник исказил исторические факты. Ну да, оклеветал царя и Родину, ведь известно, что Иван Грозный своего сына вовсе не убивал, а, наоборот, возил на лечение в Санкт-Петербург - сам губернатор России так сказал, он врать не будет, и памятник царю воздвиг, а детоубийцам монументов не ставят. Правильно рассудил сумасшедший с скрепою в руке, разумно. И не его надо судить, а тех, кто эту скрепу придумал и ему вручил. Они - главные убивцы и есть. Они сегодня изувечили великую картину Репина, национальное достояние, наше все.

У Аркадия Ипполитова на Троицу, в воскресенье 27 мая, в Москве лекция. Арзамас устраивает и Ленинская библиотека, а значит   Наталья Самойленко (Natalia Samoilenko) , поклон ей, любовь и благодарность. В изобразительных искусствах Ипполитов великой знаток в разных областях, но по гравюре он к тому же главный специалист номинально - хранит ее в Эрмитаже. Так что это редкая лекция - приходите!

Большая печаль те, кто отслеживает, кому вы ставите лайки, и приходит к вам с претензиями, они туши свет, сливай воду и водятся не только среди рукопожатников, унылых людей с прекрасными лицами, но и среди самых вдохновенных мордоворотов. Сегодня нельзя объединяться ни по какому былому почтенному признаку, любая типовая общность нынче поганая - политическая, идеологическая, национальная, региональная, конфессиональная, социальная, сословная, цеховая, гендерная, сексуальная - в лучшем случае, она пустая, ни о чем, но, как правило, дико пошлая и людоедская. Только частные лица, пасьянс из имяреков, танец Матисса, чистый восторг. Только личная склонность, от сердца к сердцу, душа в душу, главная перверсия.

С тех пор прошло еще два года. Значит уже два с половиной года без сигарет. А ведь курил по три пачки в день, - просыпаясь, с закрытыми глазами шарил по тумбочке, чтобы утро сразу наполнилось дымом и смыслами, курил даже за супом - глоток борща, глоток водки, глоток дыма, бог любит троицу - и все думал, как же опустеет мир, если брошу курить, и чем взамен наполнить день? - едой разве что, какой ужас, я же и так не влезаю ни в двери, ни в кресла. Но бросил курить и ведь живу. Лучшее, что сделал за последнее время, и даже не потолстел.

Лента моя наполнена впечатлениями от вчерашней свадьбы. Никакой каннский фестиваль, да что там фестиваль, ни одно преступление кровавого режима не имело такого резонанса, как женитьба английского принца на простой голливудской звезде. Сказка о Золушке во всей своей непосредственности.

Среди безостановочных ми-ми-ми восторгов встречаются и ми-ми-ми соображения - про то, как далеко ушла британская корона по реформаторскому пути, проложенному Дианой. Не оспаривая высокой оценки покойной принцессы и ее роли в новейшей истории, хочу заметить, что подобные реформы занимали человечество задолго до рождения Дианы, и на этот счет имеется великое количество мыслей и действий, и даже некоторый их симбиоз. Так князь Салина, герой прекраснейшего "Леопарда", романа Лампедузы и фильма Висконти, говорил, кстати, тоже в связи с женитьбой, своего племянника на красивой и вульгарной дочке буржуя: "Все должно измениться, чтобы все осталось по-прежнему". Великий аристократический девиз. Вчера мы видели его в действии.

З1 год назад тоже проходил Каннский фестиваль, и там выдалась сильная конкурсная программа. Было "Небо над Берлином" Вима Вендерса, ставшее сразу культовым, и было два настоящих шедевра - "Навострите ваши уши" Стивена Фрирса и "Живот архитектора" Питера Гринуэя. Еще были "Очи черные" Никиты Михалкова, их, кажется, выставила Италия. Нашу страну, тогда называвшуюся Советским Союзом, представляла художественно не выдающаяся, но политически важная картина Тенгиза Абуладзе "Покаяние", антисталинский триллер, перегруженный лобовыми назидательными метафорами. "Покаяние", однако, получило Гран-при. Говорят, этого добился Элем Климов, предложивший на Золотую пальмовую ветвь французский фильм "Под солнцем сатаны", достойный и, на мой взгляд, рядовой, который никем никак не рассматривался. Понятно, что французу Иву Монтану, возглавлявшему жюри, неожиданное предложение Климова весьма полюбилось, и он алаверды отфутболил Гран-при "Покаянию". Вендерс со своим "Небом над Берлином" утешился менее важным призом за режиссуру, а два настоящих шедевра остались безутешны: прекраснейший фильм "Навострите ваши уши" получил периферийный и считайте оскорбительный приз композитору за вклад, а гениальный "Живот архитектора" не получил вообще ничего. Но все кончилось хорошо. Михалкова не обидели, сыгравший у него Мастрояни получил приз за лучшую мужскую роль, "Небо", "Уши" и "Живот" остались в истории кино, а "Покаяние" - в истории перестройки: после политически важного каннского приза политически важная картина Абуладзе начала свое политически важное шествие по всему Советскому Союзу. Великий, великий Элем Климов. Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя: богатыри - не вы!

P.S. Меня тут упрекнули в том, что я пишу недостаточно прозрачно. Ok, скажу прямее.

Каннские пальмовые ветви вручали за великое искусство - Висконти и Феллини, Бергману и Бунюэлю, - это было более полувека назад. В последние несколько десятилетий такое случается все реже и реже, художественность - давно не главный критерий, различные политические соображения оказываются существенней. Усматривать в этом что-то позорное или порочное глупо, так теперь жизнь устроена. Каннский фестиваль, да и другие международные кинофестивали про политику, про господствующие сегодня общественные приоритеты. Я не видел фильма Кирилла Серебреникова "Лето", но высоко ценю его как режиссера и верю, что сделанная им работа прекрасна. В любом случае, мне хотелось, чтобы фильм "Лето" получил важный приз - всякая поддержка Серебренникову сейчас необходима. И мне очень жаль, что среди нас нет такого умного, сильного и любящего свою страну игрока, каким был Климов.

Теперь прозрачно, друзья?

Все-таки нынешняя власть великая мастерица тянуть кота за хвост, чтобы в конце концов прийти к самому ожидаемому и тошнотворному решению.

А я уже шею вымыл и заготовил такие волшебные стихи:

Мединского убрали.

Отечество, ликуй!

Конец твоей печали:

Ему отрежут нос.

Но стихи не пригодились, нет у власти чувства гармонии.

Говорят, казаков, которые били нагайками людей, наградили не пряником, а плеткой, - самих побили нагайками. Это сделали их же вожди, услышав, видимо, от главного вождя про дремучее охранительство: поняли, начальник, бить каждого встречного не але, будем бить по справедливости. Про суд, который один может казнить или миловать, им не рассказали, так далеко борьба с дремучим охранительством пока не зашла.

Лет 15 назад, когда турки рвались в Европу, у них была статья, уголовно карающая супружескую измену, но только неверных жен, Анну Каренину - на нары, тоже способ спасти женщину от поезда. Но Европе почему-то это не понравилось. Поняли, - сказали турки, - нужно гендерное равенство, будет вам оно. И распространили статью также на неверных мужей. И сели ждать, когда их примут в Европу. Наши, впрочем, тем отличаются от турок, что давно таких глупостей не ждут.

Вчера в одной из дискуссий зашла речь о том, когда было больше нетерпимости - при советской власти или нынче. Я по этому поводу рассказал историю, которую давно хотел записать.

В конце восьмидесятых, еще при советской власти, был в гостях у друга, а у него как раз в это время случился роман жизни, тридцать лет прошло, они до сих пор вместе. Дело происходило в Питере, неподалеку от Площади Мужества, называемой в народе Площадью Мужеложства. Я засиделся допоздна и пошел ловить такси, друг с обретенным бойфрендом отправились меня провожать.

Ехать от них в центр, куда мне надо было попасть, можно было по-разному, и я в поисках машины все время перебегал с одной стороны на другую, пока друзья мои стояли на месте и целовались. Они прижимались друг к другу под фонарным столбом, шел снег, и он так красиво на них падал, что я боковым зрением это отметил и навсегда запомнил. Но я был не единственным зрителем.

Напротив них через дорогу какая-то девушка "не нашего круга" ловила такси, как и я. Она вглядывалась вдаль, пытаясь разобраться в картинке, но метель портила ей видимость, и в какой-то момент девушка не удержалась и спросила: "Скажите, я правильно вижу - это ведь два парня?". Я ответил, что да. "Поверьте, я никого не осуждаю, - сказала она раздумчиво, - но в мои вологодские мозги это не укладывается".

На всю жизнь запомнил гениальное ее выражение и часто его использую. Хорошая была девушка, очень хорошая и, поверьте мне, совсем не редкая для Москвы и Питера конца восьмидесятых. Водились тогда такие, а теперь не водятся. Ну, почти не водятся. И это самая большая беда, случившаяся при Путине - исчезновение такой девушки, пропажа раздумчивой неуверенности в себе. Для изживания гомофобии, ксенофобии, любой нетерпимости это лучшее подспорье. Либерализм, европеизм, гуманистические ценности и пр. немаловажные подробности - все, что мы любим, с этого начинается.

Эта странная комбинация из венского Кунстхисторишес, я ее на днях там видел. Она образована из "Шубки" Рубенса и картины австрийской художницы Марии Лассниг, писанной сорок пять лет назад. Они стали в пару на выставке The Shape of Time, которая соединяет старую живопись из музейного собрания с работами 19, 20 и даже 21 века из пришлых коллекций. Такие пары сейчас раскиданы по всей постоянной экспозиции Кунстхисторишес.

Про "Шубку" и живопись Лассниг друг мой Аркадий Ипполитов сказал, что "австриячка рядом с Рубенсом это современное издание по гигиене половой жизни рядом с рукописью Платона". Очевидно, что устроители выставки не страшатся такой аналогии. Для них она не "боже, какое падение", а знатная эволюция, случившаяся с женщиной за четыре столетия: будучи объектом у Рубенса, она стала субъектом у Лассниг. На место женщины, которую вожделеют, пришла сама-сама-сама. Такая метаморфоза.

Рыхлая плоть Рубенса, затягивающая и вязкая, словно созданная для сладострастия, ямочки целлюлита, в которых можно пропасть, тело парадно обнаженное, когда нагота становится шубкой, прикрытием, покровом, культурным слоем, про что, собственно, и написана картина. Целлюлит как культурный слой.

У Лассниг нагота простая и честная, безыскусная, как обвисшие груди. Голый человек на голой земле, без покровов и шубок, без парада, без прошлого, его тут нет, без культурных слоев, их нет тоже, они отринуты и забыты. Человек, как он родился, у которого ничего нет и не было. Зато у него что-то будет, по крайней мере, есть на это надежда.

Алексея Малобродского, почти год сидящего в тюрьме до суда, а значит, ни в чем не виновного, мучают заключением в камере, потом дважды обнадеживают (само следствие просит перевести его под домашний арест) и дважды хрясь мордой об стол (суд отказывает следствию). Сердце этого не выдерживает, у подсудимого случается инфаркт, и его отправляют в больницу, где сегодня ночью приковали наручниками к кровати. Только не говорите мне, что таков закон: я догадываюсь. И судья вчера отказала из-за уважения к праву, а из-за чего же еще - решение предыдущего суда ведь не вступило в силу, какая тут апелляция? И высокая власть (Песков, Собянин, сам Путин) может только сердечно желать Малобродскому здоровья, но вмешиваться не смеет - у нас же независимый суд, закон есть закон. Закон в России такой мощный старик, которого все с трепетом чтут, никогда не обходят. Помилуйте, как такое возможно? Поэтому у меня только один вопрос. Вот я - мирный человек, тихий: мне не нравится и никогда не нравился вождь подростков, Муссолини вконтакте, любимый также интеллигенцией; я не хожу ни на какие митинги и терпеть не могу революции и восставший народ. Зачем, за что меня туда толкают?

Надо, наверное, высказаться на актуальную тему, обсуждаемую последние полгода, тем более, что она вряд ли заглохнет. К тому же мне тут напомнили мою статью двадцатилетней давности про фильм "Человек-слон", в которой восславлялась политкорректность, и спросили, не кажется ли мне, что статья эта устарела, ведь нет больше торжества силы, есть, наоборот, торжество слабости и культ жертвы, культ человека-слона, жертва стала главным героем, человек-слон рулит, и пора не его защищать от мира, а мир от него. Такой задали вопрос.

Отвечаю.

Статья про фильм "Человек-слон" была написана, исходя из той аксиомы, что каждый человек в каком-то смысле слон, что он или крив, или кос, или не очень белый, или не вполне гетеросексуальный, что он в чем-то выпадает из любой, самой резиновой нормы, что всякое большинство состоит из меньшинств, и их хотя бы только поэтому не следует чморить. Странно чморить самих себя.

Я, честно говоря, не понимаю, что здесь может устареть. Волга впадает в Каспийское море, дважды два четыре. Это в какой-то момент всеми усваивается и не нуждается в повторении, чего, к великому сожалению, в данном случае не произошло, я сейчас про Россию говорю, в которой мы живем. С отношением к меньшинствам у нас дела обстоят не лучше, а хуже, чем 20 лет назад. Разве стало меньше ксенофобии или гомофобии? Ничуть. Их стало больше, и они сделались агрессивнее. И более агрессивно насаждается норма – то, что ею объявляется, то, что за нее выдается. Человеку-слону четко указали на его место в клетке. Никакого культа особости у нас нет, и культа слабости нет тоже, есть культ самой простецкой силы, которой положено цвести и пахнуть.

Но поскольку мы живем в глобальном мире, параллельно с культом силы возникают разные, ветром надутые кампании, и это само по себе хорошо, а не плохо, что плохого в ветре? - без него дышать нечем. Однако перенесенные в Россию под копирку, эти кампании становятся дико уязвимыми. К ним и так есть вопросы, мне вот борьба с Кевином Спейси кажется вполне чудовищной, но мы сейчас говорим про Россию. Депутаты-рукосуи отвратительны, конечно, как и все остальные рукосуи-начальники, и даже поболее: собственная неприкосновенность позволяет им безнаказанно прикасаться к другим, тут гадко не только действие - его символичность едва ли не хуже, она гадостность усиливает.

Но депутаты эти сделали столько зла (один закон Димы Яковлева, обрекший больных сирот на смерть, чего стоит), что требовать увольнения одного из них за то, что он не там, где надо, провел рукой, это как? Требуем исключить Чикатило из наших рядов, он дергает девочек за косичку. И еще спасибо, что на это требование плюнули с высокой фабричной трубы, а если бы – о, ужас! – его б исполнили, в каком идиотском виде оказались бы требующие. Мне очень жаль парламентских корреспонденток, к которым приставали на работе, повторяю для глухих: очень жаль, но презумпции невиновности мне было бы жаль больше. Парламентские корреспондентки могут развернуться и уйти из Думы, и они, в конце концов, вместе с коллегами-журналистами это сделали, что было абсолютно правильным решением – уйти самим из поганого места, а не требовать увольнения обидчика.

Требовать можно только суда: презумпция невиновности не может развернуться и уйти, как журналисты, это было бы сущим несчастьем. Если есть наказание, значит, должно быть доказанное преступление, а перед этим следствие, суд, состязание сторон, иначе это партком, даже если он заседает в Голливуде. В России новейший голливудский партком соседствует с традиционно-скрепным, Милонова и Мизулину ведь никто не отменял. Ширнармассы исповедуют именно их. Нет, у нас не культ слабости пришел на место культа силы, не один партком сменил другой, есть ксенофобно-гомофобный рев в исполнении стадионов, а рядом раздаётся просвещенный писк про харассмент, кулуарно фейсбучный, - такая сложилась гармония.

И в День Победы, нежный и туманный,

Когда заря, как зарево, красна,

Вдовою у могилы безымянной

Хлопочет запоздалая весна.

Она с колен подняться не спешит,

Дохнет на почку, и траву погладит,

И бабочку с плеча на землю ссадит,

И первый одуванчик распушит.

Анна Ахматова, 1945 год.

Всех с Днем Победы, каким он был в сорок пятом году!

Какие-то разнузданные люди в маньчжурских папахах, с георгиевскими лентами в петлицах курток, ходили по ресторанам и с настойчивой развязностью требовали исполнения народного гимна и следили за тем, чтобы все вставали. Они вламывались также в частные квартиры, шарили в кроватях и комодах, требовали водки, денег и гимна и наполняли воздух пьяной отрыжкой.

Tatiana Dachevskaja  напомнила. Это из рассказа Куприна "Гамбринус", написанного в 1907 году.

Опять забрались на Крите в горы, попали там на неведомую дорогу, где перед нами встала лошадь с явным намерением остановить эту авантюру. Но мы ее не послушались и час потом блуждали над пропастью. Сияло солнце, в его лучах жарко пылали алые ядовитые олеандры. Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю. К бездне солнечной это тоже относится.

В коментах Татьяна Толстая пишет: «Что ж ее так постригли, ироды!» А бант, а чулки, а платье, а жилетка, а карман, а то немыслимо мерзкое, что из него торчит? Здесь все пушинка к пушинке, ни одного пёрышка. И так было везде - в Москве, как во Львове. И от всего вокруг, и, в первую очередь, от себя чувство безнадежной неловкости. Ей же лет 10, этой несчастной? - мне было тогда столько же, и я очень хорошо это чувство помню. Советский Союз, который мы потеряли. Широко шагает Первомай. Всех с праздником!

Вчера, перепрыгивая на машине через бездны и хребты Крита, забираясь все выше в горы, туда, где только птицы и тучи, вечно холодные, вечно свободные, мы вдруг увидели вдоль дороги помидоры и перцы, собранные в кучи, вдохновенно раскиданные кем-то на одинаковом расстоянии друг от друга. Если это прагматическое уничтожение урожая, то к чему такие красоты? - все уж слишком продумано по пластике, по ритму, по пятнам, по цвету. Но если это художественная акция, то не продумано главное - кто ее увидит, какие ценители стекутся на этот пустынный вернисаж? Ни то не получается, ни это, ни прагматика не выходит, ни эстетика. Выходит мифология. Опять Гиппомен соревнуется со своей Аталантой, опять она хочет догнать его и пронзить копьем, а он опередить кровожадную возлюбленную и взять ее в жены. И опять Афродита спешит Гиппомену на помощь, объясняя, как задержать быстроногую Аталанту, но тремя раскиданными яблоками нынче никого не остановишь, нужны груды плодов - плотных, лопающихся, перезрелых: алое на золоте под самыми небесами.

Когда отменили статью про мужеложство в российском УК, один умный человек сказал мне, что либералы отняли у него порок, тайну и драму, три кита, на которых держалось напряжение его эроса, выдав взамен разрешение на бжик-бжик, кому оно нужно. Это была, шутка, разумеется, но понятно, что табу дано не только для того, чтобы ему подчиняться или, наоборот, его ниспровергать, но и как источник наслаждения. В эстетике от табу одна польза, без них - печаль.   Dmitry Volchek  тут выставил витрину магазина для новобрачных в Висбадене, где консервативный немецкий китч присягает ЛГБТ. А это ведь тот самый вкус, уютный и блевотный, которому вдохновенный гей-арт так плодотворно противостоял. Казалось, нет ничего более полярного, а они неразрывно слились. Торжество прав человека привело к поражению по обе стороны фронта - и всемирной мизулиной, и свободолюбивых меньшинств: скрепа гемютлиха отныне в их руках. А это прелесть что такое, конечно, но ведь не чаша Грааля и даже не перо Жар-Птицы, друзья мои.

Друзья спрашивают, что с крышей. Показываю. Андрюша поехал за бензопилой и альпинистами, а я, выйдя гулять с собаками, обнаружил поваленную ураганом секцию забора. Собаки тоже оценили новинку. Многократно уже сбегавшая хаска была у меня на поводке, трехлапый Миник далеко уйти не может, а свободолюбивый пёс Максик рванул в образовавшуюся дырку, только пятки сверкали. Я надел калоши и кинулся в деревню с криком «Макс! Макс!», но все впустую, конечно. Через час он смилостивился и вернулся сам. Это был рассказ про то, как я провёл утро. Теперь жду альпинистов с ценником и молю Бога о том, чтобы взял деньгами.

Только запостил текст о Риме с чудесными стихами Кузмина - «спинной хребет согнулся и ослаб над грудой чужеземного богатства» - как согнулся и ослаб спинной хребет моего дома: на него рухнула вековая ель, выкорчеванная из земли налетевшим ураганом. И в ту же минуту погас свет, которого нет до сих пор во всей деревне. Что произошло с домом, понять в темноте невозможно, дерево лежит на крыше, но есть надежда, что она не пробита, а только помята, - падая, ель увлекла за собой юную тонкую липу, которая и взяла на себя основную силу удара, такая липовая жертвенность. Чего она стоит, станет ясно завтра, когда можно будет хоть что-то разглядеть, а пока сидим при свечах и пьём водку - люди веселы, собаки спокойны, жизнь продолжается.

Вчера был день рождения Гитлера, завтра - Ленина. В груде апрельского мусора, ровно посередине, в самой сердцевине - бриллиант. Сегодня день рождения Рима. Лучше всех по-русски о нем написал Михаил Кузмин. Всех с праздником, с главным городом!

Нагая юность с зеркалом в руке

Зеленые заливы отражает,

Недвижной пикой змея поражает

Золотокудрый рыцарь вдалеке.

И медью пышут римские законы

В дымах прощальных пламенной Дидоны.

Какие пристани, Эней, Эней,

Найдешь ты взором пристально-прилежным?

С каким товарищем, бродягой нежным,

Взмутишь голубизну седых морей?

Забудешь ты пылающую Трою

И скажешь: "Город на крови построю".

Всегда ограда - кровь, свобода - зверь.

Ты - властелин, так запасись уздою,

Железною ведешься ты звездою,

Но до конца звезде своей поверь.

Смотри, как просты и квадратны лица, -

Вскормила их в горах твоя волчица.

И, обречен неколебимой доле,

Мечта бездомников - домашний гусь

(Когда, о родичи, я к вам вернусь?),

Хранит новорожденный Капитолий.

Пожатье загрубелых в битве рук

Сильней пурпурных с подписью порук.

Спинной хребет согнулся и ослаб

Над грудой чужеземного богатства, -

Воспоминание мужского братства

В глазах тиранов, юношей и пап.

И в распыленном золоте тумана

Звучит трубой лучистой: "Pax Romana".

Володин тут предложил ввести уголовную (!) ответственность за исполнение санкций США на территории России. Понятно, что это пропагандистское гав-гав-гав, но Председатель Думы все-таки не хер из телевизора, а важный государственный хряк, и ему по должности положено понимать, что если вводится новое наказание, значит, уже есть и новое преступление, или его надо нафантазировать, хоть как-то формализовать и описать. Что значит "исполнять санкции США на территории России"? Не покупать товаров и услуг у Дерипаски и Вексельберга? Не купил товар - исполнил санкцию? Власть собирается продавать населению акции разорившихся компаний по твердым государственным ценам, как при Брежневе, а "не будут брать, отключим газ"? То есть, посадим - газ отключали полвека назад, власть тоже развивается и совершенствуется.

Сюжет с Телеграмом, который никак не могут закрыть, это  Колобок, наша главная сказка. Он по коробу скребён, по сусеку метён, на сметане мешон, да в масле пряжон, на окошке стужон; он от дедушки ушёл, он от бабушки ушёл, он от зайца ушёл, он от волка ушёл, от медведя ушёл. Так и Телеграм - от Роскомнадзора ушел, от суда ушел, от провайдеров ушел. И даже если им щас подавится гадина-лиса, гимн свободолюбию все равно случился. К тому же власть с придуманной ею скрепой идет против народа, для которого лиса плохая, а колобок хороший. Не лиса, а колобок про важные национальные ценности. Про то, чтобы покатиться со свистом, - какой русский не любит быстрой езды, про волю и простор, про счастье уйти ото всех и про то, что съесть героя не всегда доблесть. И Телеграм про то же.

от война на Украине — про что она? Конечно, у нее есть внешние источники, кто бы спорил, но все ведь не сводится к тому, что "русские идут" или "американка гадит". Внутренняя коллизия существенна. Одна часть народа рвется в Россию, где никого не ждут, в ту Россию, которой нет, а на самом деле хочет вернуться в Советский Союз. Другая часть народа рвется в Европу, где никого не ждут, в ту Европу, которой нет, а на самом деле хочет вырваться из Советского Союза. И с той и с другой стороны Советский Союз — он в центре этой идеальной симметрии, он — главный, он рулит, он густо сеет смерть. Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй. И тридцать лет не отпускает.

Лекарства - не сыр, и мастерство местного производителя лучше оттачивать таким образом, чтобы миллионы соотечественников остались живы. Понятно, что санкции и контр-санкции это война, но даже на войне Красному кресту уступают, а не преграждают дорогу. Скорой помощи не чинят препятствий. Лекарства, дискриминируемые по национальному признаку, это скорая помощь, попавшая под запрет, объявленная вне закона.

Спички, крупы и соль, которыми тут запасались всю неделю, вряд ли могли пригодиться ядерной зимой, обещанной к воскресенью, но все равно хорошо, что это не удалось проверить: истеричное ожидание войны, слава Богу, оказалось напрасным, можно с чистой совестью продолжить писать в фейсбук. А то тут общественность опять разделилась, что даже и удивительно: два альфа-самца меряются пиписками, как можно быть на чьей-то стороне? Самое время отвернуться и смотреть на закат. Но нет, ряды болельщиков только множились. Болельщики Путина еще два года назад были к тому же яростными болельщиками Трампа, объясняя всем, какой он глыба и матерый человечище, не то, что мелкая прошмандовка Хиллари. А теперь он супостат и изверг, дьявол во плоти, вот такая метаморфоза. Но с болельщиками Трампа случилась метаморфоза не менее знатная, они ведь тогда были его ненавистниками, и какими! Хиллари - ужас, возможно, говорили они, но ведь Трамп это ужас!ужас!ужас! - расист, шовинист, сексист, весь мир подвергнет харассменту. А теперь самый страшный из возможных харассментов видится благословенным. И те, и другие изменчивы и прихотливы, как тургеневская Ася, какой смысл искать логику в политических аргументах? Лучше отвернуться и смотреть на закат, даже если это конец света. И даже если это конец света - особенно.

Прочел в дневнике остроумной подруги: "У меня пол-ленты говорит об ударе Трампа по Сирии завтра; вторая половина собирается шить пестрые платья из ситца". И у меня так: одни пишут про очередной Карибский кризис, ждут обмена ядерными ударами и гибели человечества, а другие обсуждают прическу Валентины Петренко, подвергнутую мощной аналитике на сайте сплетник.ру - полмиллиона просмотров, больше, чем у Людмилы Путиной, Светланы Медведевой и Алины Кабаевой вместе взятых. И это не про то, что одни полны смертельных предчувствий, а другие пусты и легкомысленно щебечут. Нет, прямо наоборот - все дышат в унисон: в минуты роковые надо обрести почву под ногами. Платья из ситца - вечная ценность, доступная каждому, прическа сенатора - образ прекрасного, не колеблемый ветрами.

P.S.   Алена Солнцева  спрашивает в коментах: "Почему старая прическа Петренко, которую уже лет десять как показывают при каждом удобном случае, вдруг стала новостью? У нас что, больше вообще нечего обсуждать? Я действительно задумалась, в чем причина?"

И я задумался. Ответ, кажется, один: это главное культурное событие последнего десятилетия, переживаемое соборно всей нацией, сплотившее ее перед лицом врага.

Мертвый Христос и Ангелы, субботний сюжет, в живописи не самый популярный, зато почти всегда самый выразительный, у св. Луки есть такой рассказ: "Некоторые женщины из наших изумили нас: они были рано у гроба и не нашли тела Его и, придя, сказывали, что они видели и явление Ангелов, которые говорят, что Он жив". Сюжет "Мертвого Христа и Ангелов" разыгрывается до этого, Христос еще мертв, и твердого "Он жив" ни у кого пока нет, даже у Ангелов, но это знание всякий раз проступает через "мертв", смерть уже не страшна, уже не тотальна, уже обратима, Лазарь уже Четырехдневный и, главное, мы знаем, "что только-только распогодь, смерть можно будет побороть усильем Воскресенья".

Про это наше знание сюжет "Мертвого Христа и Ангелов", всякий раз это важнейший момент в любой из трактовок. Великая картина Мессины, три работы Джованни Беллини, одна лучше другой, ученый Мантенья и мучительный Козимо Тура, потом Россо, сладострастный и в смерти, и в Воскресении, Веронезе, Гверчино, и после всех старых итальянцев, мистических и пластических, равно прекрасных и глубоких, обожаемых, не менее обожаемый Эдуард Мане, тоже мистический и пластический, равно прекрасный и глубокий, но у которого Христос - какой-то шахтер, как утверждала фраппированная критика, и этот шахтер вписан в Большой стиль, заданный ренессансом, и хотя он мертв, конечно, но он жив, и все будут живы, ведь все спасутся, все - «смерть! где твое жало?! ад! где твоя победа?!», Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех.

Недавно погиб артист Евгений Сапаев, он снимался у Михалкова в "Утомленных солнцем-2" и в "Солнечном ударе", потом решил поменять пол, а заодно жизнь и судьбу, уехал в деревню, где родился, жил там в девичьем обличии, но на несчастье свое вернулся в Москву и был до смерти избит встречными, которым не понравился вид трансгендера. Похоронили его как бездомного, и даже родные не знают, где находится могила. Одна из заметок об этом заканчивается восклицанием: "Так кто в современном российском обществе достоин большего порицания: человек, решивший сменить пол, или тот, кто его за это убил? Вопрос остается открытым".

Какое порицание, про что вопрос, почему открытым? - убийцы нормальные мужики, чего там, они очистители воздуха, прекрасные люди, в сущности, достойны только восхищения. Вот Никита Михалков, у которого Сапаев снялся не в одном, а в двух фильмах, и, видимо, чем-то приглянулся режиссеру, был, может быть, важен ему и дорог, сейчас не проклинает убийц, не обличает убийство, ничего я об этом не слышал, молчит Никита Сергеевич со скорбным достоинством. Молчание - знак согласия.

Все основные «Ники» - и за фильм, и за сценарий, и за режиссуру, и за главную мужскую/женскую роль - достались «Аритмии» Бориса Хлебникова, с чем я его сердечно поздравляю. Противостоявшая ей «Нелюбовь» Андрея Звягинцева не получила вообще ничего. Академики проголосовали за то, каким хотят видеть русское кино сами, а не за то, каким его ценят на международных кинофестивалях. Россия для внутреннего пользования одержала разгромную победу над Россией на экспорт, что у нас, как известно, не к добру. При этом "Аритмия", на мой взгляд, гораздо больнее, человечнее, драматичнее, чем "Нелюбовь". А значит, она и более художественная - на мой взгляд, для внутреннегопользования, а другим не располагаю. И голосовал я, как проголосовало большинство. Так что вслед за княгиней Мягкой из "Анны Карениной" должен сказать: я бы и рад не согласиться с общим мнением, но в данном случае не могу.

Тридцать лет фильму Сергея Соловьева "Асса", Медуза вспомнила, там у них тест игровой и статья Долина, кому интересно, пусть почитает. У меня тридцать лет назад тоже был текст про "Ассу", огромный, как тогда писали, он в книжку "Весна Средневековья" вошел, кому интересно, пусть почитает. А здесь приведу из него фрагмент с описанием соловьевского мира:

Из естественной триады «Прошлое — Настоящее — Будущее», вне которой любой социум не может нормально существовать и развиваться, сталинская эпоха знала только одно Будущее, брежневская — только одно Настоящее. «Асса» — первая историческая картина об эпохе застоя посвящена брежневскому, все собой заполнившему, вне начала и конца Настоящему, обезумевшему выморочному Настоящему, одному и тому же дню, длившемуся два десятилетия подряд, его ужасу, его скуке, его фантасмагории и его поэзии.

Один и тот же повторяющийся день прокручивал одно и то же, обесценивая в конечном счете любые, самые ясные слова, стирая любые, самые яркие лица. Человек-оборотень, на вид один, в душе другой, а по сути третий, — череда несовместимых масок, зыбкий мир тотального Настоящего. Выхолощенные знаки бульварного романа — «старый любовник», «трепетная содержанка», «романтический воздыхатель» — единственное, за что можно уцепиться в этом ирреальном мире. Характеры — фантомы, человеческая сущность — мираж. Поэтому, исходя из обычной логики, мы ничего не поймем и ничего не объясним. Можно еще смириться с тем, что крупный гангстер когда-то закончил иняз и печатался в «Юности». Труднее, но все-таки можно смириться и с тем, что он, отдыхая от бандитских дел, читает Эйдельмана и сентиментально цитирует Пушкина. Но невозможно поверить, что среди мафиози его кличут Сваном — по имени одного из героев романа Пруста, который — как ни верти — не самый подходящий источник для кличек. И вместе с тем это и есть реальность — не плоское жизнеподобие, а именно реальность, фантасмагорическая, абсурдная, выморочная — какая была.

Медсестра из Орла с манерами московской кинозвезды, «звезда» местного отеля с милицейскими погонами, капитан ВВС, который оказывается бандитом, бандит, который оказывается оперативником КГБ, русский негр в зимней Ялте, южные пальмы под русским снегом — весь этот противоестественный мир не только естествен, а даже на редкость гармоничен. Виртуозная камера Павла Лебешева словно упивается его цельностью, его законченностью, его — страшно выговорить — красотой.

В нехитрой эстетике нашего соцарта, который сейчас завоевывает экран со всей атрибутикой — с парадами, лозунгами, портретами, речами и стукачами,— образ брежневского застоя был бы решен иначе. На той же ялтинской, но летней, разумеется, эстраде стояла бы пергидрольная блондинка с тремя подбородками и фиксами, в кремпленовом платье и под лозунгом «Коммунизм — неизбежен!» пела бы песню Пахмутовой «Надежда». Получилось бы немножко смешно, немножко грустно, но, в сущности, значительно хуже, чем было в оригинале. Беда соцарта в том, что в его основе лежит тот же анекдот, который был в сталинском или брежневском подлиннике, только вторичный и умозрительный. Как у Шекспира, не получится — смешнее и страшнее, чем у Пырьева, все равно не сделаешь. Соцарт сплошь и рядом оказывается беднее пародируемых им образцов.

Используя элементы соцарта, Соловьев эстетизирует свою зимнюю Ялту и таким образом уходит от анекдота. Он множит условности и вводит в действие лилипутов. Крашеные, ряженые, игрушечные лилипуты, поющие зимой на летней ялтинской эстраде для двух с половиной человек «Сильву» («Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье?»), включают в себя и ту певицу с «Надеждой», но есть в них и нечто большее.

В лилипутах с их крашеным, ряженым, игрушечным улыбающимся счастьем — вся тоска зимней Ялты, где постоянно длится один и тот же без конца повторяющийся день. Дешевые, по два рубля, койки в облупившихся бутафорских домах и шикарные апартаменты в дорогих гостиницах. Тир. Ресторан. Ипподром. Ботанический сад. Обшарпанная имперская красота. Шторм. И на берегу тошнит, как на палубе,— то ли от тоски, то ли от скуки, то ли от ненависти:

И матрос, на борт не принятый,

Идет, шатаясь, сквозь буран.

Все потеряно, все выпито!

Довольно — больше не могу...

А берег опустелой гавани

Уж первый легкий снег занес...

В самом чистом, в самом нежном саване

Сладко ли спать тебе, матрос?

В статье дальше про Гребенщикова, поющего "Город золотой" Волохонского-Хвостенко, про "Перемен мы ждем, перемен", а я сейчас читаю и думаю, что за тридцать лет ничего к этому миру не добавилось, вообще ничего, и Сергея Соловьева, дорогого Сережу, конечно, можно поздравить с тем, что он снял в каком-то смысле главный фильм времени, за три десятилетия не устаревший ни на йоту, но можно ли поздравить с этим нас? - ведь до сих пор длится этот без конца повторяющийся день и будет длиться дальше, но перемен мы ждем, перемен, а матрос, на борт не принятый, идет, шатаясь, сквозь буран, и было ли хоть что-то другое в нашей жизни, или оно нам только показалось?

Мальчики да девочки

Веточки да вербочки

Понесли домой.

Не в точности, как у Блока, зато в лесу нарвали, прямо сегодня, в Вербную субботу - наши дачные преимущества перед жителями Москвы и гостями умученного города.

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.

Красиво сказал Михаил Юрьевич, но неправдоподобно, нет тут жизненности, как положить камень в протянутую руку? - не понимал я, и напрасно. Запросто. Вот есть блоггер Бабченко, говна кусок, он каждый свой пост заканчивает реквизитами. Как жаль, что на аккуратно выставляемый им счет нельзя положить камень. Есть у высокотехнологичной современности свои нелепые изъяны.

Прочитал гимн рукосуйству в исполнении Вит.Тов. Третьякова. Какое же он чмо - самодовольное и закомплексованное разом. И ведь это было всегда очевидно - четверть века назад ровно также, как и сегодня. Пора журналистам осваивать новую молитву и, просыпаясь, благодарить Господа за то, что не создал их Третьяковым.

Пишу сейчас мемуар, где вспоминаю, в частности, рисунок Ренато Гуттузо, виденный мною в одном московском доме. Погуглил Гуттузо и снова убедился, что он прекрасный художник. Понять это в юности мешало его всесоветское признание, он был коммунист и член нашей Академии художеств. Ну, а по понятиям совриска его вообще не существовало: какой-то полный отстой. А сейчас смотрю на его "Распятие", писанное в 1941 году, там и "Снятие с Креста" Россо и "Герника" Пикассо, маньеризм и модернизм, настоящее и прошлое так соединяются друг с другом, как только в очень большом искусстве бывает.

В ответ на высылку русских дипломатов из Лондона в Москве закрывают Британский совет, то есть, рвут не финансовые или деловые, важные для правильных пацанов, а гуманитарные связи, кому они сдались, в самом деле. Но это делает рутинную игру в симметрию не совсем рутинной. Симметрия спущена в унитаз: врагом становится культура. Оно и правильно, зреть нужно в корень. Но коли так, почему не зрят? Почему ограничились Британским советом? Где указы про изъятие из библиотек Диккенса, про закрытие залов с Гейнсборо, про заглушку Перселла? Но и это преступные полумеры. Корень в языке, он источник зла. И чтобы англичанка перестала успешно гадить, чтобы мы стали неуязвимы, надо покончить с языком, прежде всего, в школах - запретить английский язык. Так победим!

На счёт предстоящих выборов есть две логики, то есть, их, конечно, гораздо больше, но две логики доступны мне.

Первая состоит в том, что голосовать не надо, и не потому, что так повелел Навальный, мне вот совершенно безразлично, что там повелел малосимпатичный шумный деятель. Идти на выборы не надо потому, что нет никаких выборов, есть процедура легитимации Начальника родины на девятнадцатый год его самодержавного правления, неловкая процедура, стыдная и фальшивая, гибридные выборы, такая декорация, как внутренний заём, зачес поредевших волос, жидких останков на неумолимую плешь. Гораздо честнее было бы побрить голову наголо, поменять конституцию, законодательно учредить абсолютизм, ввести должность Пожизненного президента, Лидера нации, Черта лысого, как хотите, так его и называйте, только не говорите, что у нас, как в Германии, не тычьте в нос Ангелу Меркель: немецкий канцлер зависит от коалиций и парламента, от СМИ и общественного мнения, а наш в 21 веке не зависит ни от чего, ни от кого, зато все зависят от него - и Дума, и правительство, и суды, и церковь, и судьба России, и само провидение. Какие тогда выборы? - помилосердствуйте!

Но есть и другая логика. Вот закроются избирательные участки, начнут объявлять итоги, вы полезете за ними в компьютер в надежде на что? Вы каких желаете результатов, какой неожиданности? Про себя я твёрдо знаю: хочу, чтобы какой-то вменяемый процент, чем больше, тем лучше, получила Ксения Собчак. А раз так, следует посильно вложиться в чаемую неожиданность - это будет только логично.

Спрашивается, почему это вообще важно? - у нас же абсолютизм, незыблемость Одного, про что ворох других кандидатов? Но как раз при абсолютизме, когда неистово цветет подковерная жизнь, враждебные друг другу кланы трактуют знаки и подают Начальнику свои интерпретации. Именно при абсолютизме, скупом на общественные проявления, так вырастает значимость дворцовой семиотики. Хорошего в этом мало, но мы ведь не про ценности режима рассуждаем, их можно игнорировать, а про его манеры - их полезно учитывать.

Объединяя обе логики, я бы сказал так: никаких выборов 18 марта не будет, но своего рода референдум состоится, и важно, в какой последовательности расположатся друг за другом противоположные знаки - Грудинин, Жириновский, Собчак. В отличие от Явлинского, который тридцать лет кряду на всех выборах агитирует за своё оскорбленное самолюбие, Собчак тут единственная, кто представляет русский европеизм, и хорошо, чтобы он получил процент, отличимый от статистической погрешности. По моим понятиям, хорошо.

Ну, а выводы делайте сами, дорогие друзья, они могут быть разными.

Всех с выходными!

Мне не очень милы фильмы режиссера Звягинцева, not in my line, как говорил Вронский, и «Нелюбовь», по-моему, не слишком великая, не оглушительно, но я бы, конечно, присоединился к поздравлениям с Оскаром, как присоединился к поздравлениям с Сезаром, французским аналогом голливудского приза, очень, кстати, почетным и никогда не достававшимся русскому кино.

Во Франции получилось, а в Америке нет, бывает по-всякому, в чем проблема? Проблему увидели в политической корректности, которой страдает Оскар, в том, что он предпочёл «Нелюбви» «Фантастическую женщину», раз она про трансгендеров. Дорогие мои, говорить так не только пошло, но, хуже того, неточно. Политическая корректность или, говоря сегодняшним языком, ценности глобального мира, это то, что у режиссера Звягинцева как раз имеется, и даже в высшей степени, с чем у него нет никаких проблем. Со сценарием проблемы всегда есть, с чувствами режиссерскими - ох, тоже, облиться слезами над вымыслом Звягинцева технически невозможно, мудрено сопереживать муляжам, обличаемым в животных страстях, но с глобальными ценностями тут полный порядок. Это, собственно, то, что отличает Звягинцева от всех остальных русских режиссеров: он из глобальных ценностей соткан. Словом, в шорт-листе на Оскар «Нелюбовь» была на своём месте. Девки спорили на даче, чей духовный мир богаче; оказалось, что богаче у хозяйки этой дачи - фантастической женщины.

Я в Хуахине с двумя давними приятелями, один из которых - он химик, он ботаник, то есть, нефтяник, конечно, или что-то в этом роде, позволяющее зарабатывать, но и ботаник тоже и даже в первую очередь, все знающий про флору, я каждой весной консультируюсь с ним по радостно-майским проблемам садоводства. А впереди лето и целых пять месяцев счастья. Быстрый ум, непререкаемый тон, птичий нос, прыгающая походка - бесценный мой друг Тихон Борисович.

Где нефть, там и газ, где флора, там и фауна: в океанических рыбах и гадах, везде, во всем мой друг первейший эксперт, он знает и про тех, кто плавает в водах, и про то, что плавает в супе, а разнообразие в хуахинских едальнях величайшее. Но и сбои тоже случаются: о, горе, нет сегодня акульих плавников. Как так, почему нет, чем же тогда насытиться? - Тихон Борисович в растерянности. Но справились с этой драмой: в меню есть устрицы, есть разные креветки, есть кальмары, есть крабы всех видов, есть божественные гребешки, есть по всякому приготовленные рыбы - встаёшь из-за стола, распираемый, распинаемый обжорством. И тут наступает новая драма.

Пожорочные наши находятся внутри рынка в нескольких шагах от океана, а торгуют на рынке снедью, в океане добываемой: на прилавке во льду лежит акула, едва шевеля хвостом в предчувствии неминуемой гибели. Скоро ей в кастрюлю кипеть среди трав и листьев, с чесноком и перцем, имбирём и лимонником. Тихон Борисович в отчаянии: акулу надо спасать. Как спасать, зачем? - вы же сами сейчас страдали из-за отсутствия в меню акульих плавников: если каждый начнёт спасать эту тварь, плавники из меню исчезнут навсегда. Но Тихон Борисович легко отшвыривает такие плоские софизмы. Это кошачья акула, ей 200 миллионов лет, ее надо спасать! немедленно!! заверните!!! «Минуточку, - урчит довольный продавец, вынимая акулу изо льда - мы ее взвесим и разделаем, все для вас, килограмм восемьсот, вот». «Нет!!! - стонет Тихон Борисович - ничего не делайте, отдайте так. Сколько я должен? - 240 бат, возьмите». И, схватив пакет с акулой, он бежит к океану, где тайские дети, играющие на пляже, будут с ужасом и отчаянием наблюдать, как 240 бат, вильнув хвостом, уходят в воду.

Зато кошачья акула расскажет всему океану, как лежала петрашевкой во льду, приговорённая к казни, как страшно ожидание смерти, как зачитан был приговор и преломлена шпага, но появился вдруг спаситель с птичьим носом и прыгающей походкой, чудесный Тихон Борисович.

Какая у этой басни мораль?

Лучшие наши порывы всегда с прыгающей походкой. Они бессмысленны и напрасны. Но они все равно лучшие. Или даже: они потому и лучшие. Бессмысленность и напрасность этому только способствуют.

Я вторую неделю в Хуахине, живу не в центре и каждый вечер, возвращаясь домой, хожу по темному своему океану ногами в воде, шесть километров, счастье. Но и вчера, и сегодня я шёл под грохот канонады, обитатели прибрежных отелей, сидя за столиками, баловали себя манго фрешем и салютом. Чистая публика, даже не преимущественно, а абсолютно русская, вчера, надо полагать, отмечала 23 февраля - нелепый праздничек, но отчего ж не отметить? Но сегодня уже 24 февраля, а салют был пуще прежнего. Вот это лучшая наша традиция - отмечать 24 февраля или 25-ое, или 28-ое: какой день случится, такой и праздновать. Со всем смирением, как Господь велел.

А про само 23 февраля прекрасно сегодня написал   Лев Лурье :

Сто лет «белым лебедям».

23 февраля – День защитника отечества. В этом году – 100 лет событиям, к которым приурочен один из главных российских календарных праздников. Как говорил Александр II: «Россия — государство не торговое и не земледельческое, а военное, и призвание его — быть грозою света». Большинство мужчин прошло армию, торжество укоренено и естественно. Выбор самой даты случаен и даже абсурден.

С ноября 1917 в Бресте шли переговоры о мире с Германией. Большевики как могли валяли дурака, затягивали дискуссию в надежде на неминуемую всемирную революцию. Немцам - надоело. 16 февраля германское командование прерывает перемирие . Немцы начали наступление из Эстонии и Латвии в направлениях Нарвы и Пскова.

Попытки большевистских отрядов остановить кайзеровские войска закончились быстрым и позорным поражением. 24 февраля без какого-либо сопротивления рейхсвер вошел в Псков. Перед отступлением красноармейцы грабили прохожих и лавки. Зам. Председателя Псковского Совета Клейнешехерта, уговаривающего прекратить грабежи, растерзали солдаты. Утром 25 февраля псковское купечество организовало оккупантам торжественную встречу с хлебом-солью. «Словно светлый праздник у нас сегодня» - говорили уставшие от комиссародержавия псковичи.

Выдали немцам 140 большевиков. Их расстреляли.

25 февраля немцы подошли к Нарве. Комендантом города был назначен пресловутый Павел Дыбенко, нарком флота, признанный вожак балтийских «братишек». После продолжавшегося пару часов боестолкновения кронштадты отступили. На станции Вейнмарн они обнаружили две цистерны со спиртом и пока не допили все – не просыхали.Гоняли

состав по железной дороге и поливали пулеметным огнем пассажиров, ожидавших поездов на платформах. Ленин объявил Дыбенко вне закона, . Мольбы гражданской жены «героя Нарвы» - Александры Коллонтай спасли Дыбенко от неминуемого расстрела.

14 марта руководителем Красной армии становится Лев Троцкий. Через пять лет именно он заявляет: «23 февраля 1918 года, под напором врагов рабочее и крестьянское правительство провозгласило необходимость создания вооружённой силы». На самом же деле декрет о создании Красной армии появился еще 19 января. После низвержения Троцкого новый нарком Клим Ворошилов опроверг придуманную тем дату: .« Приурочивание празднества годовщины РККА к 23 февраля носит довольно случайный и трудно объяснимый характер и не совпадает с историческими датами».

В конце 1930-х годов, когда договор о ненападении с Германией еще не был заключен, немцы справедливо считались наиболее очевидными противниками в будущей войне. Поэтому придуманный Троцким праздник вспомнили. В «Кратком курсе Истории КПСС» - своеобразном сталинском катехизисе провозглашалось: «Под Нарвой и Псковом немецким оккупантам был дан решительный отпор. Их продвижение на революционный Петроград было приостановлено. День отпора войскам германского империализма стал днём юбилея молодой Красной Армии». Как мы видели это не соответствует действительности.

100 лет назад была фактически создана не Красная, а Белая армия. В ночь на 23 февраля 1918 года добровольцы во главе с генералом Алексеевым

двинулись из Ростова в направленннии Екатеринодара. В строю шло 2120 офицеров, 1067 рядовых ( из них 437 юнкеров и кадет, 148 врачей и сестер милосердия). Пешком шагал генерал Корнилов с солдатским мешком за плечами. На тележке ехал престарелый Алексеев, в чемоданчике — армейская казна. Вязли в снегу городские дамы, цепляясь за набитые повозки, брели старики. С отрядом-армией следовал обоз с женщинами и детьми.

Начинался героический Ледовый поход, в котором Добровольческой армией последовательно будут руководить генералы Алексеев, Корнилов , Деникин. Всю зиму 1918 года , как писал Антон Деникин, «По привольным степям Дона и Кубани ходила Добровольческая армия — малая числом, оборванная, затравленная, окружённая — как символ гонимой России и русской государственности. На всем необъятном просторе страны оставалось только одно место, где открыто развевался трёхцветный национальный флаг — это ставка Корнилова».

23 февраля хорошо бы помянуть не матросов и краногвардейцев, позорно сдавших Псков и Нарву, а уходившую в донские степи горстку героев.

Как писала сыну Марина Цветаева: «. — Где лебеди? — А лебеди ушли.

— А вороны? — А вороны — остались.

— Куда ушли? — Куда и журавли.

— Зачем ушли? — Чтоб крылья не достались.— А папа где? — Спи, спи, за нами Сон,

Сон на степном коне сейчас приедет.

— Куда возьмет? — На лебединый Дон.

Там у меня — ты знаешь? — белый лебедь»…

Умер поэт Виктор Ширали. 50 лет назад, в 1968 году, когда ему было 23, Ширали написал такое стихотворение:

Как ночь бела,

Белей лица во тьме,

Не видно губ, где распустился смех,

Лишь розовое ушко светит сбоку,

Затейливей, чем русское барокко.

В неясном Петропавловском соборе

Куранты бьют зарю,

Ночь вытекает в море,

И золоченый ангел на шпицу

Подносит солнце к влажному лицу.

Ровно полвека прошло, а стихи по-прежнему свежие и по-прежнему прекрасные.

Тем и будет помянут.

Владимир Путин за шесть лет заработал более 38,5 млн рублей. Такая ленинская скромность. Коммерсант сообщает, что "в собственности Путина находится квартира в Санкт-Петербурге площадью 77 кв. м и гараж на 18 кв.м., а также в его пользовании находится квартира в Москве на 153,7 кв. м. Кроме того, он владеет двумя автомобилями ГАЗ М21 — 1960 года выпуска и 1965 года выпуска, «Нивой» (2009) и прицепом «Скиф» (1987)". Прицеп "Скиф" и два автомобиля ГАЗ это, положим, антиквариат, но "Нива" 2009 года была выпущена и, наверное, приобретена при президенте Медведеве. Видимо, премьер Путин почувствовал тогда потребность в экономии. Деньги, конечно, главная национальная идея, но задачи прибедняться она не отменяет. И еще в позапрошлом веке сказано: российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления.

Колхозная природа классики это и есть главный внутренний сюжет советского ар деко.

Парк Монрепо в Выборге, его сейчас вырубают, один из лучших, виденных мною в жизни. Там прекраснейшие старинные деревья, им нет цены, и уничтожают их ради того, чтобы на пустом месте создать блевотный новодел, как в петербургском Летнем саду. На это взяты огромные деньги, тысячная часть которых могла бы спасти брошенные церкви по всей России, дырявые, гибнущие, в том числе, храм Николая Львова под Москвой, в Теплом, великое русское палладианство, от него остались жидкие руины. А это ведь "наше все", как и Монрепо. Друзья, я понимаю, что бесконечно обсуждать мединского-шмединского нам привычнее, сам грешен, но давайте хоть что-то придумаем, ведь так и останемся в истории людьми, при которых "наше все" погибло.

Прочел тут, что у Мединского есть роман про смуту, из него кто-то состряпал пьесу, может, сам автор, не суть. Суть в том, что пьесу эту собирается ставить Малый театр. Извините, но выступлю дураком с мороза. Может, Малый театр не в ведении Минкульта? А если в ведении, разве тут нет конфликта интересов? Понимаю, что суммы не великие, не пацанские, это спектакли, а не реставрация со стройкой, к тому же воровство в театре про Седьмую студию, а Мединский защищает скрепу, это даже школьникам известно. И все-таки. Всякое безобразие должно свое приличие иметь, или уже не обязательно?

Мерзко во всех запретах еще и то, что даже продвинутая публика считает нужным сделать оговорку: а фильм вообще-то говно. Фильма никто не смотрел, но оговорка бежит паровозом впереди премьеры. Весь прошлый год мы слышали о том, какое говно никем не виденная "Матильда", теперь будем слушать про "Смерть Сталина". Дорогие друзья, фильмы вообще говно - как правило, исключения редки, тут нет информационного повода. Информационный повод возникает вместе с запретом, прямо запрещенным Конституцией. Цензура запрещена Конституцией, предлагаю сосредоточиться на этом, остальное от лукавого.

Гнусность этого начинания, прежде всего, в том, что в музеи ходят бедные люди. Остальные статистически ничтожны. Бедным музеи нужны, бедным музеи важны. Лондон, в котором музеи (лучшие в мире!) бесплатны, да будет всем примером. Блаженны нищие духом. $25 за билет - плевок в заповедь.

Явился еси днесь вселенней, и свет Твой, Господи, знаменася на нас, в разуме поющих Тя: пришел еси и явился еси, свет неприступный.

У Кустодиева святочная открытка и великая картина: свет неприступный тут повсюду, во всем.

С Крещением!

И прекрасный Юрий Каракур с рассказом про елку. Этот сюжет у нас актуален до Крещения, а сам автор актуален всегда: Юрий Каракур - из лучших писателей сегодня, очень рекомендую. А вообще в фейсбуке нынче легко делать журнал: расшарил одного автора, другого, третьего, пятого, главное не ошибиться с текстом, и журнал готов, ну, не журнал, конечно, но альманах самого высокого качества.

Рождество это не только свет, воссиявший в вертепе, не только чудо, сразу распознанное пастухами и волхвами, но и всенародный праздник, святки на две недели с песнями-танцами, гаданиями-колядованиями, пьянкой-гулянкой, важной, степенной и полностью безбашенной, когда все вокруг ликует и деревья в снежном уборе. От Рождества до Крещения, а, в сущности, и до Масленицы. Прекрасный Кустодиев этот прекрасный мир лучше всех изображал. И - внимание на вывеску! - Путин тут был и сто лет назад, увы - да, в самом центре как самый важный, неотъемлемый. Только почему-то С. Путин. Почему С.? Думаю, для загадочности.

Но, несмотря на это, всех праздником!

Я уже двадцать лет не смотрю телевизора, нет у меня этого гаджета ни дома, ни на даче, но фейсбук полон ссылками, прошел по одной из них и увидел Пугачеву с новой песней, которую она тут спела под оливье. Едет в автомобиле, а уверяет в том, что летает. Поет почти без голоса, но выглядит моложе, чем полвека назад - с копной непокорных волос, с нежной гладкой кожей. Я был ребенком, когда она взлетела, теперь я дедушка, а она все парит, упакованная, как прежде и даже лучше, но почему-то с крохотным голоском. Есть в этом какая-то ужасная драма. Не голодает же она, право слово, зачем тогда лезть в телевизор, выставляя себя на поругание? «Не прячьте моих морщин, они слишком дорого мне достались», - говорила Анна Маньяни. Морщины - защита, буквальная, ведь они - щит, объем и свидетельство, что была жизнь и в ней миллион алых роз, и не алых тоже. Без них - только юность, стеклянная, пластмассовая, идеально плоская, ткнешь, а там пусто, ничего нет.