Рыбацкие страсти и Встречи [Николай Михайлович Матвеев] (fb2) читать онлайн

Николай Матвеев Рыбацкие страсти и Встречи

Светлой памяти:

отца, Матвеева Михаила Ионовича (1918-1942 гг.) – учителя сельской школы, погибшего на фронте Великой Отечественной войны;

матери, Матвеевой Александры Михайловны (1918-1952 гг.) – колхозницы, умершей от непосильной работы в тылу;

дедушки, Матвеева Иона Матвеевича (1893-1918 гг.) – погибшего на фронте Гражданской войны;

бабушки, Матвеевой Акулины Ивановны (1895 –1988 гг.) – колхозницы, воспитавшей меня вместе с сестрой Валентиной в суровое послевоенное лихолетье,

– посвящается

Голавли

К рыбалке я пристрастился очень рано. Первые навыки и практику получил на полноводном Кичуе. На этой реке в детстве мы любили не только купаться, но и наблюдать сенокос, собирать вполне съедобные травки – «дикушу» и борщовник, в зарослях ивняка – смородину, а по высоким холмам правобережья – душистую клубнику. Став чуть постарше, мы и сами наравне со взрослыми заготавливали на лугах сено.

Неодолимая страсть к рыбалке paзвилась во мне под впечатлением увиденного на реке: в тихую солнечную погоду в открытых местах почти на поверхности воды плавали отменные красавцы-голавли – чудное творение бурной водной стихии. Они во многом внешне похожи на язей – такие же быстрые и увертливые, только голова у них массивнее (отсюда и название). Чешуя у голавлей крупнее и ровнее, рот шире, хвост более развит и имеет темный цвет с каким-то фиолетовым отливом.

В раннем детстве я часто любовался ими в воде и никак не мог насмотреться на то, как они уверенно барражировали против течения реки, едва шевеля хвостами и плавниками. Голавли постоянно опробовали ртом плывущий по воде сор, похожий, видимо, на что-то съестное. Иногда захватывали и проглатывали его, а порой, как голуби шелуху от семечек, отбрасывали ненужные частички.

Поражало, что рыбины мало чего боялись. Даже когда мы, разбаловавшись, начинали бросать в них комья земли и палки, они лишь на время исчезали с поверхности, а потом как в ни в чем не бывало снова выныривали из воды.

Подходящих снастей для поимки рыбы в послевоенной деревне не было: леску умудрялись вить из волос конского хвоста либо доставать для этого кордовые нити из старых автопокрышек. Крючки гнули из гвоздя, затачивая напильником. Случайно приобретенный где-то крючок заводского изготовления берегли и ценили так же, как Лыковы в абаканской тайге простую швейную иголку. В качестве насадки для голавля служили дождевые и навозные черви, личинки майского жука и хлеб, которого, к большому сожалению, часто в доме не было.

Голавлей, сорожек, налимов и щук было тогда в Кичуе навалом. Во множестве водились и крупные экземпляры. Достаточно сказать, что опытным рыбакам попадались пудовые (16 кг) щуки. Мне и моим деревенским сверстникам попадались на крючок голавли и сорожки весом в 1 – 2 кг и более. Однако часто из-за несовершенства снастей и малого рыбацкого опыта рыбины срывались, обдавая нас щедрыми брызгами кичуйской воды и заставляя колотиться от волнения нежное детское сердце.

Памятна мне и по сей день рыбалка на Кичуе 14 июля 1953 года. Стоял тихий солнечный день. Я, не найдя сотоварищей, решил в одиночку порыбачить на любимой реке. Собрался я быстро и легко: из одежды на мне были только штанишки из домотканого холста. Они одновременно служили мне трусами и верхней одеждой и носились и в будни, и в праздники. Бабушка удачно покрасила их в песочный цвет

– цвет выжженной солнцем пустыни.

С хорошим настроением шел я на реку по горячей пыльной дороге. Ноги радовались, не нуждаясь летом ни в какой обуви. В одном кармане у меня была «фабричная» удочка с длиннющей леской, свитой из двух кордовых нитей. Леска была намотана на короткое мотовильце. В другом кармане лежал перочинный ножик, которым я намеревался срезать ивовый прут для удилища. Насадку, по известной причине, я собирался поймать по дороге либо найти на самом берегу.

Выбрав уловистое место – широкое и коряжистое по берегам, я, подгоняемый рыбацким азартом, быстро подготовил удочку. Стайка отборных голавлей резвилась в воде, разевая рты и ожидая лакомую наживку – насаженного на крючок зеленого с темными крапинками кузнечика.

Я установил совсем маленькое расстояние между удочкой и поплавком на леске и, прицельно размахнувшись, подкинул кузнечика с крючком прямо к носу крупного и, как мне думалось, самого голодного голавля. Расчет оказался на редкость верным: рыбина бешено, как с цепи сорвавшийся пес, рванулась вперед, схватила кузнечика и стремительно, видимо уколовшись, помчалась в глубь торчащего коряжника. Не растерявшись, я сделал резкую подсечку – и вот она, радость моя, на крючке! В голове моей от такой удачи успели промелькнуть лермонтовские строчки: «в краю отцов и я не из последних, видно, удальцов»

– из недавно прочитанной поэмы «Мцыри».

Голавль оказался тяжелым и проворным: он яростно вырывал удилище из правой моей руки, грозя вывихнуть ее или даже сломать. Я успел ухватиться другой рукой. И тут случилось то, чего я меньше всего ожидал и боялся: потеряв равновесие и запнувшись о стебель репейника, я полетел кверху ногами в воду. По Кичую пошли сильные волны, но я вынырнул и, ошеломленный, стал ловить убегающее от меня на середину реки удилище. Поймав его, почувствовал, что голавль не освободился от крючка и беспорядочно мечется в воде. Изрядно нахлебавшись, я понял, что дела мои усложнились: рыбина предлагала мне борьбу в ее родной стихии. Улучив момент, когда голавль всплыл на поверхность, я с силой ударил его толстым концом удилища по голове. Рыба пришла в ярость и начала выписывать бешеные круги вокруг моих ног. Я начал усиленно болтать конечностями, чтобы спугнуть голавля и освободиться от лески, но не смог. Видимо, своим ударом я свихнул рыбине мозги набекрень: она вовсе перестала меня понимать и продолжала наматывать на мои конечности все новые круги лески, постепенно стягивая их в узел.

Раскусив замысел голавля, я уже рад был заключить с ним перемирие, но он наотрез отказывался, почуяв скорую победу надо мной. Опасаясь, что он запутает и лишит всякой свободы мои руки, я, изловчившись, прицельно и сильно двинул торцом удилища прямо в солнечное сплетение головы голавля. Рыбина замерла и даже удалилась от меня.

«Ну, наконец-то, моя взяла верх!» – подумал я. Но не тут-то было. Голавль опять начал бешено кружиться, но не вокруг меня, а уже вокруг торчавшей на середине реки коряги. Тут только до меня дошло, что он норовит привязать меня к коряге и тем самым утопить в Кичуе. Я весь содрогнулся, живо представив будущую картину. Придут к реке односельчане, найдут меня в реке со связанными ногами, привязанным к коряге и немедленно выдвинут версию, что кто-то свел со мной счеты. В итоге может пострадать совершенно безвинный человек.

Ужаснувшись этой мысли, я окончательно ожесточился на голавля и очень сильно ударил удилищем по тому месту, где кружил мой мучитель. Голавль на целый метр взвился в воздух, оборвал большую часть верхней губы, оставив ее на крючке, и скрылся в воде. Больше я его не видел.

С большим трудом освободившись от лески, я выбрался на берег и вздрогнул: штанов на мне не было. Видимо, когда я летел с берега в Кичуй, оборвалась единственная пуговица, перешитая бабушкой с кафтана, которые носили крестьяне еще при Николае I. Я долго и мучительно искал их на корягах и дне реки, обследовав берега и русло едва ли не до самой Шешмы, Возможно, течением унесло штаны до самого Каспия, где осетры позднее устроили в них удобное нерестилище. А, скорее всего, они зацепились за придонную корягу рядом с тем местом, где я так неудачно боролся с голавлем.

Горевал я не на шутку, а всерьез. Показаться голеньким в то время в деревне (а мне было 12 лет) – означало пожизненно оконфузиться и заполучить позорную кличку на всю оставшуюся жизнь.

Ножик, к счастью, остался у меня на берегу. Я нарезал ивовых прутьев, ободрал с них лыко и умеючи сплел из него рогожу для набедренной повязки. Поближе к вечеру, спасаясь от придирчивых деревенских глаз, задворками и огородами решил вернуться домой. До самой деревни на проселочной дороге было пусто: ехала навстречу одна повозка, но я предусмотрительно спрятался в высокой ржи. Наконец я приблизился к своему дому и уже думал, что моя тайна никогда не будет раскрыта. Но, видимо, неудачам суждено было в этот день преследовать меня до конца.

В доме Павловых, находящемся по соседству с нашим, молодежь провожала в армию рекрута Егора. Хулиганистый Андрей Гаврилин вышел с вечеринки на задворки по малой нужде и, увидев меня в странном одеянии, окликнул. Я задал хорошего стрекача и почти ушел от погони, но на самом финише упал, споткнувшись о кочку. Андрей, двухметровый детина, схватил меня в охапку и, несмотря на мое ожесточенное сопротивление, затащил в избу. Подумав, что их товарищ специально приготовил сюрприз, чтобы повеселить народ, публика устроила мне овацию. Мне тут же налили стакан браги. Я брезгливо отпил половину, чтобы больше не привязывались. Заиграла гармонь. Меня затащили в круг и заставили сплясать индейский танец. В танце, наконец, я в этот день раскрылся и разрядился полностью.

Проводы Егора удались настолько, что о них долгие годы вспоминали и говорили, что еще никогда никого так не провожали на службу в армию. А я с тех пор более полувека ношу кличку Индеец.

Щуки

Первую в своей жизни щуку я увидел еще в детстве. Так случилось, что это был самый крупный экземпляр хищниц, которых я в живом состоянии когда-либо разглядывал. Жиденькими подростками мы возили на лошадях зерно от комбайнов и однажды, подъезжая к мосту через Кичуй, где любили купаться и нырять, услыхали чей-то звучный голос: «Крокодил плывет!». Мы остановили лошадей и побежали к коровьему стойлу, что находилось на берегу недалеко от моста. Там толпилась куча местных зевак, смотревших, не отрываясь, на землю. На земле лежало зеленовато-серое чудовище – кичуйная щука.

Ее голова была почему-то всунута в большое оцинкованное ведро. Нас поразило то, что в ведре умещалась с трудом лишь голова рыбины, а туловище с большими, как весла, плавниками и хвостом тянулось метра на полтора по земле. Щуку поймали в реке бреднем. Из мотни снасти ее долго боялись вынимать. Решились на это дело лишь после того, как кто-то из умельцев, подкравшись, успел «садануть ей под сердце финский нож». Самые любопытные принесли из деревни старинный безмен, заменявший селянам самые точные весы, в том числе и аптечные. Щука потянула на 16 кг.

Сам я начал неумело ловить хищниц только на Каме в возрасте тридцати лет. Помню, как заколотилось мое сердце, когда совершенно неожиданно подвел к берегу на Старой Каме щуку приличного размера и весом килограмма на четыре. В тот день я и не помышлял о поимке хитрющих хищниц: сидел с обычной закидушкой – донкой и тягал сорожек да подлещиков. К концу моей рыбалки я потянул к берегу свою самодельную снасть, на крючке которой суетился в воде очередной подлещик. Где-то в середине пути я почувствовал руками необычную тяжесть на леске.

Такое у рыбаков случается довольно часто: то подцепят сырую палку со дна реки, то длинную тряпку или веревку. Однажды и я приволок к берегу большой целлофановый пакет, доверху наполненный колорадским жуком (садоводы-огородники утопили). На этот раз на леске зависал предмет, не посторонний для рыбака и явно одушевленный: метрах в двух от крутого берега я увидел извивающуюся щуку, в пасти которой (поперек ее) торчал, помахивая от боли хвостом, подлещик на маленьком крючке и тоненьком поводке.

Мне показалось, что щука шутила надо мной. Всем своим видом она издевательски смеялась надо мной, как бы говоря: «Вот помогаю тебе довести тощего лещика до берега и стерегу его от других хищников, чтобы не слопали в пути». «Плутовка, – произнес я, – нет у меня под рукой какого-нибудь трезубца или хотя бы обыкновенных вил, – я бы сумел «отблагодарить» непрошеную помощницу». Когда же я чуть-чуть еще приблизил шельму к берегу, она мастерски обдала меня фонтаном воды и скрылась в родной стихии. А я, ротозей, в точной позе пушкинского рыбака, но только без улова, стоял и глядел в большом волнении на завихрения в воде от щуки и все никак не мог наглядеться. И все же щуки в моей рыбацкой практике время от времени стали попадаться на крючок.

Однажды я сидел на излюбленном месте, где Кама делает очень крутой поворот (под 90°), что находится вблизи Сентяка. В 80-е годы я ловил там довольно успешно судаков на большие одинарные крючки, насаживая на них кусочки свежей рыбки. Очень редко, но попадались на такую наживку и щуки.

Клев на этот раз был никудышным. Я прогуливался по песчаному берегу и, чтобы чем-то занять себя, рисовал на мокром песке изощренные геометрические фигуры и летающие тарелки с инопланетянами на борту. Вдруг один чуткий колокольчик на леске затрепыхался, зазвенев, как сильно настроенный будильник. Я, побросав чертежи и всех инопланетян, метнулся к закидушке и начал выбирать леску. Она шла с большим трудом, впиваясь в кожу ладоней и пальцев. Я так и думал, что вытаскиваю очередного «крокодила». Леску мне приходилось временами придерживать палкой, чтобы сильным натяжением не порезать руки. В моей голове уже мерещилось, что минут через пять я вытащу из Камы то самое неуловимое лох-несское чудовище.

Наконец на воде появились буруны и волны, как от промчавшегося на максимальной скорости «Метеора». Из воды высунулась щучья пасть. Глаза хищницы, как бинокли, были направлены на меня и горели, словно уголья, наполняясь злобой. Я не мог ничего понять: крючка ни в губе, ни в глотке щуки не было. Ее будто водяной привязал к леске. Только на берегу я разглядел истинную картину: крючок с поводком каким-то только щуке известным способом вонзился в брюхо плутовки у плавника и сидел так цепко, что рыбина от него так и не освободилась, несмотря на все отчаянные попытки. Тащил я ее к берегу поперек, как выражаются рыбаки. Отсюда и возникла тяжесть на леске. Да и щучка была приличной: потянула на 3 кг.

Но самые сильные и яркие впечатления от ловли щук доставались мне зимой, когда ставил жерлицы на льду Пионерского озера и изредка в других местах. Жерлица – снасть самодельная и нехитрая: на тройник сажаешь плотвичку или окунька в живом виде и опускаешь на леске ближе ко дну в глубоком месте. Конец лески привязываешь, давая слабину, к гибкому ивовому пруту, вмороженному основанием в лед. Сигналом щучьей или налимьей поклевки служит резкий прогиб прута, после чего рыбак, находясь в любом состоянии и любой позе, бросает, как по приказу, все неотложные дела и мчится что есть сил к месту, где предвкушается страстная охота. Нет на свете таких сил и обстоятельств, которые бы остановили или хотя бы ослабили в тот момент бег рыбака-спринтера.

На жерлицы мне попадались чудные экземпляры щук: одна была, видимо, рыбой-модницей. С двух сторон симметрично с ее губ свисали на тройниках отполированные до блеска позолоченные блесны – свидетельства яростной борьбы с рыбаками-спинингистами, из которой плутовка всякий раз выходила победительницей.

Однажды в самый разгар зимы мне страстно захотелось отведать свежей ушицы. Жена, помнится, пошутила: «Уж не ровен час, не забеременел ли ты?». О «беременности» своей я помнил днем и ночью – это неодолимая, незатухающая страсть к рыбалке. Лед на озере в ту пору был уже до метра толщиной. Остро заточенным ломиком я пробил с трудом несколько солидных лунок во льду, в которые легко влезало 10-литровое эмалированное ведро. Любой рыбак верит, что когда-нибудь все равно клюнет та самая рекордная рыбина, которая обессмертит его имя. А в просторной проруби-полынье зимой с ней легче будет бороться и удобнее маневрировать.

На этот раз предчувствие меня действительно не обмануло. Стояло раннее утро, и на озере было еще безлюдно. Я снарядил одну жерлицу примерно на самой середине Пионерского озера, а сам отошел ближе к берегу половить плотвичек и окуньков на насадку: на небольшой глубине они лучше клюют. Вскоре я заметил, что гибкий прут при лунке с насадкой на щуку сильно треплется, изгибаясь коромыслом. Сомнений не было: на тройник попалась щука. Со спринтерской скоростью, завихряя позади себя снег, я помчался к месту скорой и счастливой удачи. Торопясь, начал перебирать леску, ощутив живую тяжесть на нижнем конце ее. Леска тянулась с трудом. Временами она и вовсе не поддавалась вытягиванию. В такие моменты я давал леске некоторую слабину, боясь оборвать ее. Тем самым я отпускал рыбу временно «погулять». Раньше от рыбаков я слышал, что щука, «нагулявшись», почти без сопротивления сама вылезает из проруби на лед. Но эта была не из таких. Лишь после многочисленных попыток мне удалось подвести щуку к проруби: рыбина была примерно метровой длины, а когда разинула пасть, то ею перекрыла все ведерное пространство проруби. Я понял, что тянуть ее за леску бессмысленно – оборвется. К сожалению, в тот день у меня с собой не было моего любимого багорчика. И к тому же, подгоняемый азартом, я прибежал от берега без рукавиц. Решившись сбегать за рукавицами, я дал леске слабину и отпустил шельму еще «погулять». Щука меня дождалась и леску почему-то не перегрызла, наверное, от дрожи у нее зуб на зуб не попадал.

Облачившись в рукавицы, я опять начал подводить мое рыбацкое счастье к проруби, и это мне снова удалось сделать. Щука разинула пасть и сверкнула на меня глазами, полными лютой ненависти. Я, тем не менее, решился сунуть ей руку в пасть, пытаясь ухватиться за челюсть. Тут рыбина сама охотно помогла мне, с силой и намертво сомкнув челюсти.

Почувствовав адскую боль, я со всей силой рванул руку. Окровавленная, она каким-то чудом выскользнула из рукавицы, а щука, обдав меня брызгами ледяной воды и оборвав леску, скрылась в пучине озера. Я долго, как заправский рыбак, ждал, не всплывет ли моя рукавица. Не всплыла. Наверное, утащила ее щука как сувенир от незадачливого рыбака.

На Пионерском озере мне посчастливилось в другой раз повстречать рыбака-старожила из Дмитриевки. Он помнит все, что было в этих славных местах со времен купца Стахеева. Мой собеседник, не торопясь, рассказывал мне и почему-то методично двигал ногой по гладкому льду, как в годы коллективизации и первых пятилеток выращивали капусту на том самом месте, где сейчас Пионерское озеро, как пылили полуторки с грузом зерна и овощей по маршруту «Красный Ключ – Дмитриевка – Ильинка», во многом пролегавшем по дну теперешнего озера.

По его словам, весной всякий раз сюда заходила большая вода из Камы. Заходила и рыба, набиваясь на нерест. Причем в таком количестве, что хозяйки, зачерпнув воды ведром в любом месте, обнаруживали дома полведра отборных рыбин.

Старик очень толково объяснил мне, почему, например, в Дмитриевке до сих пор сохранилась традиция помешивать чай алюминиевой или даже деревянной ложечкой. Оказывается, все посеребренные или позолоченные ложечки утащили щуки, когда хозяйки после застолья приносили помыть посуду в чистой воде и махали в ней ложечкой. В такие моменты, откуда ни возьмись, налетала щука, вырывала ложечку, как плотвичку, из рук женщины, обескураживая последнюю.

К лету большая вода уходила из этих пространств в Каму, оставляя после себя плодородный слой ила. Даже в самом глубоком теперь месте, где утонул понтонный мост (конец 109 маршрута автобуса) и глубина составляет 8-10 метров на середине, – даже там сельчане в былые времена бросали с берега на берег толстую доску и по ней переходили на сенокос через маленький ручеек. Я спросил старца, когда посадили стройные сосны по кромке леса вдоль Пионерского озера. Он ответил, что это сделали еще крепостные крестьяне Стахеева под его личным присмотром. Вот сколько времени-то прошло! И сколько воды утекло из озера в Каму и обратно. Утекло вместе со щуками и другой рыбой. А как жаль!

Налимы

Особой рыбацкой страсти к налимам я никогда не испытывал. Хотя рыбка эта интересна во всех отношениях: и своим поведением, и образом жизни она не похожа на других. Достаточно сказать, что наиболее активный период жизни у налимов бывает зимой. В рождественские и крещенские морозы, когда большинство рыб укрываются в зимовальных ямах и дожидаются весеннего и летнего тепла, налим вовсю бодрствует: бьет хвостом о лед, мечется по водоему, активно кормится и даже нерестится в эту пору.

Он активен особенно ночью. Любители зимней рыбалки ходят на ледок за налимом и караулят долгую белоснежную ночь. Домой они приходят разрумяненными и часто с уловом. Большинство нахваливают налимью ушицу, пироги и в особенности налимью печень. Лично я пристрастия ни к чему из перечисленного не имею. Но тут уж, как говорится, «на вкус и цвет товарищей нет». А моя жена, видя всякий раз налима, неодобрительно выскажется про лягушачью морду безобидной рыбы. А то не возьмет в разум, что лягушка только у нас в России имеет неприятный оттенок, а во Франции, например, это устрица – незаменимый деликатес для гурманов, и не только французов.

На лед за налимом я никогда не ходил, но в апрельские дни, когда начинался ледоход на Каме и у берегов случалась временами свободная от льдин вода, я бросал в нее, мутную, почти коричневого цвета, свои любимые закидушки, насаживая на крючки обыкновенного червя. В 70-е годы налима на Каме было много. Он клевал активно и в апреле, и даже в мае. Но потом в летние месяцы его нельзя было поймать: у налима начиналась пассивная жизнь.

В моей памяти осталась впечатляющая апрельская рыбалка 1977 года. Стоял теплый солнечный воскресный денек. Кама накануне уже немножко шевельнулась: ледок тронулся с места, но на крутом сентяковском повороте случился затор. Возле берега в районе лодочной станции вода оказалась чистой ото льда, там-то я размотал и забросил свои закидушки. По ходу дела стал замечать, что вода довольно быстро прибывала в Каме, готовясь снести сентяковскую стихийную запруду. Мне несколько раз приходилось поднимать колышки от закидушек все выше и выше. Нижнекамской плотины в то время еще не было, и вода с верховьев вместе с нагромождениями льда, напрягаясь, подпирала случившуюся в наших местах естественную пробку.

До полудня лед в районе лодочной станции не двигался, но по всему чувствовалось, что он готовится к этому. За это время я успел снять с крючков несколько налимов, но дальше моя рыбалка вынужденно остановилась: льдины стали сильно напирать и закрывать водное пространство. Кама, набравшись сил, опять тронулась в добрый весенний путь, завораживая многочисленных наблюдателей красочным и величественным движением скопившихся огромных масс льда.

Я смотал закидушки и стал любоваться чудесным явлением природы. И, как часто бывает, случилось совершенно неожиданное: в районе пристани во всю ширину Камы плыла цельная гладкая льдина, и на нее с пристани сошла, как на туристический теплоход, молодая пара. Парень с девушкой резво дошли по льдине до самой середины реки и, картинно взявшись за руки, словно на лодке, поплыли на виду ахающей и охающей толпы наблюдателей. Льдина плавно несла их в сторону лодочной станции. Сотворенное на глазах у публики чудо продолжалось. Но, как поется в песне, недолго музыка играла. Давлением напирающих сверху льдов льдину начало ломать на куски. Пара засуетилась, картинные влюбленные уже не держались за руки, а гуськом ринулись по кускам льда к берегу. Иногда они проваливались в крошево льда и на время исчезали за торосами, но опять появлялись и всеми силами спешили к берегу. Невольные зрители, мы застыли в гипнотическом напряжении. Всем казалось, еще чуть-чуть – и путешественники навсегда скроются подо льдом.

К счастью, этого не произошло: проваливаясь, падая и вставая, они добрались до берега и спрыгнули на песок в двух шагах от меня. Не скрою, я встретил их как возвратившихся с того света. Не говоря ни слова, они пересекли дорогу и зашагали в сторону дубовой рощи и скоро там скрылись. Это были любители острых ощущений, рисковавшие реально своими жизнями.

А льды с верховьев Камы все продолжали напирать. Они временами казались мне каким-то живым монстром, движущимся по реке. Наконец, камское пространство стало тесным для них: глыбы льда, как могучие лапы доисторического чудовища, полезли, слизывая, словно масло, берег, на бетонную дорогу и там, крутнувшись, застыли на ней, прекратив всякое движение по бетонке. Такого ледохода в своей жизни я больше не видел: взрывного, с треском и грохотом во всю мощь настоящего половодья.

Дома я рассказал своим близким об увиденном и впечатлениях. Сыновья загорелись желанием в тот же миг поглядеть на ледоход и снова потащили меня на Каму. Я привел их к невиданному нагромождению льда на дороге. Младший, было ему четыре года, задирая высоко вверх руку, все показывал на макушку айсберга, приговаривая: «Как наша пятиэтажка, только ледяная». На другой день бульдозеры расчистили проезд по бетонке в сторону понтонного моста, а бурный ледоход все продолжался и продолжался.

Окуни

Окуни – это едва ли не самые красивые рыбки наших водоемов. Хоть на конкурс красоты их выставляй. Ну кто из нас не любовался красно-зеленым полосатым чудом в воде и после поимки на берегу! Еще весь мокренький, радужный и свеженький, он в руках рыболова смотрится каким-то пришельцем из яркой детской сказки. Но окунь – стайный активный хищник, однако крупных размеров не достигает: за всю многолетнюю рыболовную практику мне не попадались на крючок окуни более 1 кг весом.

Окунь активно клюет на дождевого и навозного червя, но особенно хорошо на малька. Зимой его ловят на маленькую окуневую блесну, на мормышку и мотыля. Ловить его интересно и любопытно. Он не будет теребить, как мелкая сорожка, минутами одну и ту же насадку. Окунь резко берет наживку и быстро плывет дальше. Тут его и подсекают.

При ловле поплавочной удочкой я часто кладу длинное удилище на воду, пряча ближний ко мне конец в прибрежной травке. Однажды, снарядив удочки, я пошел поискать хворост для костра: было довольно прохладно. Возвратившись, я не увидел на месте одного из двух удилищ. Обратившись к рыбакам, что были невдалеке, спросил, не пошутил ли кто-нибудь, пока я отсутствовал. Один из них, улыбаясь, махнул рукой на середину Пионерского озера: «Не твое ли удилище взяла напрокат хищная рыбка?». Приглядевшись, я признал в плавающем в озере предмете свое удилище. Раздевшись, я поплыл за пропажей. Погоня длилась долго: при моем приближении удилище стремительно удалялось. Наконец, производя как меньше шума, я приблизился к нему и ухватился за конец, почувствовав живое сопротивление. Рыбаки, наблюдая за моими маневрами, потешались на берегу. Мне же было не до смеха.

С передышками я кое-как добрался до берега. Рыбаки сбежались и встретили меня шуточками и характерным гоготанием. А когда я вытащил добротного окуня, пойманного на малька, все как-то сразу приумолкли. От рыбацкой зависти, наверное.

На окуневой рыбалке случались и другие забавные истории. Как-то под осень сидел я на старой Каме. Клевало на закидушки плохо. Можно было и подремать в задумчивости. Но тут зазвенел колокольчик – сигнализатор поклевки. Я стал выбирать леску и вытащил на берег матерого килограммового окуня. Когда стал снимать его с крючка, заметил, что насадка, да и крючок вместе с ней, уже в желудке рыбы. Оттуда же вместе с поводком торчал кончик ерша. Я разглядывал картину в недоумении: на крючке был насажен дождевой червь. Начал гадать, кто это стал в воде, помогая мне, подбирать нужную насадку и надевать ее на крючок?

Наконец, выстроил гипотезу: на червя и маленький крючок попался ершик с мизинчик ростом: у него не хватило даже сил пошевелить колокольчик. А его, суетящегося на крючке, в свою очередь, заприметил и облюбовал окунь и жадно проглотил. После чего сам стал моей добычей. Так и получилось на одном крючке две рыбки – маленькая и большая.

Зимой окуни, как и щуки, активны. Они гоняются за мальками и во многом питаются ими. Мелкого окуня охотно поедает и щука. Рыбача зимой на Пионерском озере и ставя жерлицы, я частенько в качестве насадки использовал мелкого окуня, ловя его на мотыля на небольшой глубине недалеко от берега.

Один раз в самый разгар зимы меня заметила за этим занятием тощая кошка. Ее, наверное, оставил зимовать под будкой какой-то пробудиловский садовод. Кошка явно обессилила на холоде и бескормице. На нее было жалко смотреть: она уже не мяукала, а как-то простуженно хрипела, прося подаяние. Когда же я вытащил из лунки очередного окунька и он затрепыхался на крючке, кошка без спросу набросилась на него, как на мышь, и мгновенно съела. А потом, облизываясь, глазами стала торопить меня насаживать мотыля для следующего окунька. Подгоняемый ее запросом и аппетитом, я на этот раз ничем другим так и не занялся. Кошку я накормил досыта. Вечером, завершив рыбалку и возвращаясь домой, я все думал о жизни живого на земле: вот, занимаясь «благотворительностью», поддержал жизнь одного животного за счет других.

После этого я стал приносить кошке готовую мойву из магазина. Она меня ждала и всякий раз встречала, улыбаясь во весь кошачий рот. До самой весны я поддерживал ее жизнь на ледяном холоде и встречал как близкую знакомую. Лед на озере долго держится, даже после того, как вся земля освободится от снега. Я все ходил на рыбалку и однажды кошку не встретил: то ли хозяин вспомнил о ней, то ли она мышковать активно стала и в моей поддержке больше не нуждалась. Думаю, что она не пропала.

Самое серьезное приключение на окуневой рыбалке случилось со мной в ноябре 1982 года. Мой давний дружок, Федор, по первому ледку успел сбегать на озеро и в районе понтонного моста умудрился подцепить трех отборных окуней на блесну. Он умилительно показывал мне их вечерком, ведя беседу на рыбацкие темы. И какой рыбак после этого устоит и не воспламенится азартом проделать то же самое? Никакой.

В выходные мы решили на Фединой машине скататься на заманчивую окуневую рыбалку, а после попариться в баньке.

Решили – сделали. Сидим на том же месте, где так удачно рыбачил накануне Федор, но, как частенько бывает, с нулевым эффектом. А по льду рыскает множество рыбаков с огромным желанием подцепить хоть что-нибудь на крючок из воды или хотя бы на счастливцев посмотреть, которым крупно повезет. Наконец, у Федора все же клюнуло, и он от этой долгожданной радости громко крикнул, что подводит к лунке настоящего крокодила. Ну кто после этого удержится на месте? Все четверо, побросав свои лунки и снасти, с разных мест бросились мы к товарищу. Прибежали мы вовремя, но неожиданно случилось совсем не то, на что мы так рассчитывали: тонкий ледок, к тому же просверленный во многих местах в обозримой близости, не выдержал нашей общей тяжести, прогнулся, как зыбка, и все мы впятером оказались в общей ледяной купели. Место было глубокое: замеры показывали шесть метров. Мы хватались руками, очнувшись от шока, за кромку цельного льда, но руки скользили, и мы вновь срывались в воду. Глубже всех успел погрузиться в озеро главный виновник происшествия, Федор. У него даже вязаная шапочка слетела с вихров и плавала, как поплавок, среди разломанного на плитки льда.

Рыбаки – народ бывалый. Быстро сообразили, что попавшим в беду нужна срочная помощь. Кто-то успел подхватить прочную дубовую валежину и бросить ее на лед поперек полыньи, кто-то разматывал с клубка предусмотрено прихваченную с собой веревку и бросал издали ее конец в полынью. Как бы то ни было, мы все выкарабкались. На морозце, как только можно было, отжали одежку на себе, ввалились в машину и покатили домой – попариться в настоящей баньке. Никогда в жизни не приходилось мне больше с таким наслаждением мыться в баньке и хлестать себя березовым веником вдоль и поперек. А окуня Федор не выпустил из рук: даже в ледяной полынье крепко держал удочку правой рукой. Это ли не настоящий рыбак-самородок! Поискать таких – больше не найдешь.

Лещи

Лещей и язей часто ловят с лодок, применяя различные прикормки. Сам я рыбачить с лодки не люблю: и спина побаливает, и ноги любят свободу и земную твердь. В семидесятые годы лещи охотно клевали на любимом повороте Камы. Клевали на обычную закидушку без всякого прикорма, но все же, замечу, не на голый крючок. Лещи любят навозного и дождевого червя, но не избегают и кусочков хлеба, насажденных на крючки. Попадались мне лещи даже на малька. А рыбаки ловят лещей и на другую насадку: на опарышей, на зерна гороха и кукурузу, предварительно хорошо распаренные. По количеству выловленной из Камы рыбы лещи, по-видимому, занимают одно из первых мест. Я же не могу похвастаться этим. Хотя, конечно, доводилось приносить с поворота реки отборных лещей, отливающих каким-то солнечным светом, а порой и смугловатых. Из всех речных рыб лещ выделяется своим плоским видом. Матерые лещи широченны в вертикальной плоскости. Мне привелось, отдыхая в доме отдыха «Берсут», рассматривать только что выловленного местными рыбаками леща весом в четыре килограмма. Его ширина была больше, чем у штыковой лопаты, да и спина уже напоминала спину трехкилограммового судака. Чудо-рыбина!

С Камы мне приходилось приносить домой лещей весом до полутора килограммов. Но, как это ни парадоксально, самого большого леща в своей рыболовной практике я поймал на озере в районе понтонного моста. Лещи там водились, так как весеннее половодье перемычку, где сейчас под бетоном лежит переливная труба с заслонками, много раз размывало, и камская вода, как в старые времена, гуляла по озерным просторам, обогащая их рыбой. Старожилам памятен последний большой разлив воды в 1979 году, когда по затопленным кустам стали плавать не только крупные рыбы, но и не убранные с берега лодки и даже деревянные домики-будки нижнекамских садоводов.

Так вот, вскоре после большой воды я частенько сиживал на берегу озера с обычной поплавочной удочкой и караулил сорожек и подлещиков. Приду, бывало, намочу немного сухариков, разомну их в руке и побросаю в воду. Намокшие хлебные крошки тонут, как правило, и у дна привлекают к себе рыбок. Рыбки, я думаю, собираются у хлебных крошек в воде так же, как голуби собираются у брошенных на асфальте семечек. Всем кушать хочется. А тут на пути лакомый червячок извивается на крючке. Ну как его не скушать? Соблазняясь, берет его рыбка и частенько сама попадается на крючок. В основном ловились тогда сорожки и подлещики до полкилограмма весом, но изредка попадались экземпляры поинтересней. Так, однажды в июльский теплый денек я поехал на свой огород, который находился в районе понтонного моста, и надумал немножко порыбачить. Клевало довольно хорошо. Я был умиротворен и собирался уходить с уловом и изумительным настроением на свой огород, как вдруг заметил, что поплавок стал, вздрагивая, тонуть, и его повело куда-то в сторону. Я сделал подсечку, почувствовал сразу необычную тяжесть. Потихоньку стал выбирать леску. Приблизив рыбу метра на два к берегу, я увидел на крючке широкого леща, сильно сопротивляющегося движению. Я быстро понял, что у берега лещ либо оборвет леску, либо сорвется с крючка. Сачка с собой у меня, как всегда, не было. В этой ситуации я решился дать леске слабину. Рыба мигом это почувствовала и ушла в глубину, качая мое удилище. Подгоняемый азартом, я разделся и спустился с берега к самой воде, предварительно взяв с собой крепкую дубину. Обеспечив свой тыл оружием неандертальца, я опять принялся вытягивать леску. Лещ, успевший ранее разглядеть своего обидчика, вовсе не хотел двигаться к берегу. Долгими маневрами, боясь оборвать нежную леску, я все же подвел его на расстояние, где могла достать его моя дубина, и стал выжидать, когда он всплывет ближе к поверхности. А когда дождался, решился (будь что будет!) оглушить леща дубиной. Я размахнулся своей колотушкой (как былинный Микола Селянинович!) и, как молотом по наковальне, со всей силой бухнул по воде, где находился лещ. Леску я держал в это время левой рукой и успел дать ей слабину. Лещ, видимо, обезумевший от неслыханного удара, на спринтерской скорости устремился опять в глубину. Я еле успевал разматывать леску с мотовильца. Сразу подумалось, что мои дела теперь совсем плохи: лещ скорее умрет на месте, но к берегу больше не приблизится ни на сантиметр. Так оно и вышло: в какой-то миг я почувствовал, что руку мою больше никто не держит и не выпрямляет. Я стал выбирать леску. Она шла совершенно свободно. Мне показалось, что леща на ее конце нет. Я так и подумал, что лещ оборвал крючок. Когда же вытянул ее, увидел лежащего на боку широкого леща, еще живого, но не оказывающего уже никакого сопротивления. Без труда я взял его в воде голыми руками. Лещ потянул на весах более двух килограммов. Дома я внимательно рассмотрел его, заметив вмятину на спине – дело моих рук. И только в этот момент я почему-то пожалел пойманную рыбу.

Язи

Язей ловить я люблю. Наверное, потому что они очень напоминают мне нравом и повадками голавлей, а вместе с ними я вспоминаю уплывшее по реке куда-то очень далеко за горизонт свое детство. Язь – боевая славная рыбка. Она любит и дождевого червя, и малька, и слепня, и кузнечика, и кусочки свежей рыбки и хлеба. Мне приходилось ловить его и на муху. Насадку язь хватает жадно и резко: создается впечатление, что он никогда не наедался досыта. Колокольчик на закидушке, если попался язь, звенит сильно и особенно мелодично. Один рыбак мне так и сказал, что язь разбудит и покойника на берегу.

Попавшись на крючок, он до последнего момента пытается вызволиться из неволи. Когда его ведешь из глубины, он все время норовит сорваться с крючка либо оборвать леску. Даже после того как рыбак снимает его с крючка и, держа в руках, довольный понесет его в садок, язь улучит момент, сиганет из рук прямо в воду, – и был таков. Я сам не раз вот таким образом лишался уже пойманных язей и всякий раз дивился способности и находчивости этой увертливой рыбы.

Каких только историй, связанных с бегством язей из неволи, не слыхивал я от рыбаков! Иногда, сомневаясь, не верил в их реальность. А однажды все никак не мог поверить своим собственным глазам. Было это в 1975 году. В августе я находился в отпуске и часто ходил на рыбалку. Помнится, на излюбленном месте, где я ловил обычно судаков, всюду плотно сидели рыбаки.

Мне пришлось спуститься по Каме ниже, где было заметно мельче у того берега, где я бросал закидушки. А по прежнему опыту я знал, что судаки там практически не ловятся. Но, как известно, «надежды юношей питают», и я стал забрасывать закидушки. На насадку у меня были заготовлены мальки для судаков. После первых же забросов закидушек стал раздаваться колокольный звон. Я забегал по берегу, готовясь надергать судаков. Но, увы, их не было. Зато всякий раз я снимал с крючка хорошенького язя.

Довольно быстро у меня набралось в садке семь штук. Садок былдобротный: заводского изготовления из вязаной проволоки. Изнутри он закрывался сверху крышкой. Она прижималась очень плотно и туго тремя жесткими пружинками, которые я с трудом отгибал, опуская в садок очередную пойманную рыбу. Помнится, я любовался язями, время от времени подходя к садку, находящемуся в воде у берега. Вечерело. Я собирался сматывать закидушки и совершенно неожиданно увидел, как над садком взвился в воздухе, блестя чешуей, боевой язь.

Вначале я подумал, не приплыла ли из глубины на выручку сотоварищей гуляющая на свободе рыба? Убедившись в том, что пленников освободить нельзя, она сделала красочный вираж над моим садком. В это мне было легче поверить, чем в то, что из садка, столь прочно закрытого, может убежать рыба. Тем более что в моей практике такого случая никогда не было.

Я решил, достав садок, пересчитать улов. Пересчитывал несколько раз, загибая пальцы на руке, и стоял в растерянности: из бывшей великолепной семерки осталось ровно шесть язей. Один сбежал. Нет, не то слово, Язь вырвался на свободу в свою родную стихию. О, что он чувствовал при этом! Я долго и внимательно осмотрел садок и не нашел никаких изъянов, которые бы помогли рыбе сбежать.

Прошло тридцать с лишним лет. А этот язь все извивается над проволочным садком в моей памяти как ярчайший символ стремления к свободе. В дерзости и действиях того язя я усматриваю что-то девятаевское – не терять голову ни в какой обстановке. Бежать из плена, каким бы он ни был. Убежать, пусть даже ценой жизни! А вдруг повезет – и вот она, долгожданная свобода, в твоих руках, в твоих ногах, в твоих плавниках и хвосте. В твоей голове, наконец. Нет, не наконец, а в первую очередь!

Много воды утекло с тех пор, а я все гадаю, что мог подсунуть язь, чтобы отогнуть крышку изнутри? Плавники? Хвост? Губы? Или помогали такие же пленники – сотоварищи? А может, он караулил момент, когда пароходной волной чуть-чуть тряхнет крышку и он, возможно, успеет просунуть в щель свою глазастую голову? Теряюсь в догадках. Однако клянусь: невероятное бегство язя из неволи свершилось на моих глазах. Рожденный плавать, язь от переполнявшей его радости освобождения птицей взлетел тогда в воздух.

Идя домой, в тот день радовался я не улову. Радовался тому, что довелось подглядеть на реке маленькое, но чудное явление, незабываемое до сих пор.

Судаки

Каму я впервые увидел в 1960 году с пристани Чистополя. Мне шел девятнадцатый год, и летом я поехал в Казань поступать в университет. Памятны до сих пор огромные открытые пространства воды, каких я до этого не видал. На пристани я пытался складывать, точнее, сливать вместе речки, подобные нашему Кичую, и все задавался вопросом: «Сколько же их понадобилось?». Теряясь в догадках, я неотрывно глядел на эту голубую под солнцем могучую стихию, качающую многотонные корабли, как скорлупки лесных орехов. Думал и о рыбах: их видах, образе жизни и, конечно, о размерах.

К сожалению, судаки в Кичуе не водились, и о них я практически ничего не знал, даже не видел ни разу. Первого маленького судачка я поймал, живя в Нижнекамске, на Старой Каме. Смешно признаться, но вначале я принял его за крупного ерша и сделал опрометчивый вывод о том, что в большой воде даже ерши и те растут и вытягиваются. Однако не ушел от моего внимания зубастый рот рыбы – верный признак, выдающий хищника.

Изредка стали мне попадаться судачки и покрупнее. Я начал понимать, что это донная рыба и ловить ее лучше всего на утренней или вечерней зорьке. Однако редко приносил я домой в качестве улова более одного судака. И это уже считал некоторым достижением, так как вкусовые качества этой жареной в растительном масле рыбы и почти полное отсутствие мелких косточек в ее мясе (в отличие от костлявого леща) постепенно делали эту рыбу в моем понимании деликатесной и любимой.

Продолжая ездить за рыбкой на велосипеде на Старую Каму, я как-то прислушался к разговору рыбаков о том, что хорошо ловится судак идругая рыба на повороте Камы у Сентяка. Вначале мне показались эти суждения странными, так как на Старой Каме стоит тишина: не ходят пароходы, метеоры и баржи, и к тому же почти не бывает волнения. Я даже недоумевал: почему это здесь рыбе хуже, чем там, где вода практически кипит от движения быстроходных и прочих судов? Однако я упускал из вида очень важные для многих рыб обстоятельства – течение и глубину воды. А они во многих случаях являются решающими при выборе рыбой среды обитания.

Выбрав подходящий воскресный денек, я решил скататься на своем двухколесном коне на заманчивый поворот реки. Приехав, я был поражен огромному количеству рыбаков с закидушками. Такого скопления их я больше никогда и нигде не видел. От самого начала поворота реки, где тогда еще росли три больших тополя (прямо как на Плющихе!) до зарослей ивняка, начинающихся после того, как минует на противоположной стороне Сентяк, пристроиться с закидушками не представлялось возможным. Удрученный, я возвратился домой, не замочив снастей.

Обогащенный таким бесценным опытом, на следующий раз я встал затемно по будильнику и на зорьке приехал к «плющихинским» тополям. Однако рыбаки там уже были. Некоторые там ночевали. Среди ночевавших я узнал Роберта – товарища по работе. Он находился на берегу с племянником и резиновой лодкой. За вечер, ночь и начавшееся утро Роберт почти ничего не поймал. Утомленный и уставший, он охотно потеснился, позволив мне забросить пару закидушек.

Клевало действительно плохо, но я сумел на зорьке подцепить двух маленьких судачков. Когда же солнце поднялось повыше, клев вообще прекратился. Мы с Робертом обсуждали житейские и институтские дела и готовы были смотать удочки. К этому подавали пример и два наших соседа, собирающихся домой. А на место этих соседей пожелал сесть порыбачить красноключинский мужик в годах, но крепкого телосложения. На рыбалку он пришел с внучонком и поджидал, когда собирающиеся домой освободят, видимо, его излюбленное место.

Наконец он размотал две закидушки, сделал насадки и мастерски (палкой!) забросил груз с леской и крючками далеко в Каму. Как и все рыбаки, он повесил на лески колокольчики и стал ждать, снаряжая для внучонка поплавочную удочку. На наше общее удивление, на его закидушке зазвенел колокольчик, и вскоре мужик вытащил на берег килограммового леща. Он снарядил и забросил снасть снова и, как по волшебству, теперь у него заклевало на другой закидушке. На этот раз он приволок к берегу судака весом примерно в 2 килограмма. И далее этот рыбак-удалец продолжал свою красивую и результативную ловлю на глазах многих обескураженных соседей, по большей части таких же неудачников, как и мы с Робертом.

Глядя на эту заманчивую картину, я сказал Роберту: «Слушай, дружок. Вот мы с тобой высшее образование имеем, даже аспирантуру закончили, а что мы можем этому рыбаку противопоставить?» – «Ничего, – довольно спокойно ответил мой друг и продолжил: – У мужика большая практика, его величество опыт, у него все отлажено, подобрано, подогнано и выверено. Он много раз испытал свое творение в деле. Если ты изучишь его снасть и сносишься на рыбалку столько же раз, сколько он бегал в своей жизни, у тебя будет получаться то же самое». А между тем наш мужик методично продолжал вытаскивать из Камы судаков и лещей и складывать их, как поленья для деревенской печки, в большой рюкзак. Мы глядели на него со стороны как на захватывающую сцену с одним действующим, но классным артистом.

Наконец, набравшись любопытства, как говорится, под самую завязку, я подошел к умельцу-рыбаку в тот момент, когда он снимал с крючка очередную пойманную рыбу. Я внимательно осмотрел леску, поводки, крючки и насадку, понаблюдал, как ловко он забрасывает: груз с леской улетал у него в реку на расстояние до 50-60 и более метров. Я же бросал только рукой и поэтому вдвое ближе. Для себя я сделал хорошие выводы и стал осваивать рыбацкое мастерство на практике.

Первым делом удлинил на закидушках лески и стал учиться бросать груз палкой. Однажды при сильном боковом ветре леску петлей набросило мне на левое ухо, и я едва не лишился наружной его части. В другой раз леска на скорости чиркнула по моей шее, оставив красный след. В третий раз – зацепилась за мой сапог, стоящий на берегу, и он улетел тоже в воду. Тем не менее и бросать палкой груз в реку я научился, как, впрочем, и многому другому. Рыбалка для меня стала складываться лучше, чем раньше, и новое рыбацкое место я полюбил. Это были 70-е годы, и рыбы в Каме было еще очень много. Мне тоже стали попадаться на малька судаки в 1-2 кг весом. И с мальком тогда не было проблемы. На озере, в особенности у тросов, которыми удерживался понтонный мост, малек почему-то прямо-таки кишел. Черпнешь марлевым сачком один раз – и дневная рыбалка обеспечена. Но после большой воды 1979 года он из озера ушел вместе с водой в Каму. С мальком стали проблемы. И судак с этого момента стал ловиться хуже: бывшие большими, его косяки в реке заметно проредились. Тем не менее мне попадались на донку судаки в 3 кг и более. Наконец, выловил самого большого в моей рыболовной практике судака весом в 5 кг. Характерно, что мясо крупных судаков, в отличие от мяса щуки, такое же нежное и вкусное, как и судаков-сеголеток.

Мой опыт ловли судаков подтверждает простую истину, которую нам время от времени напоминает Алла Пугачева: «Если долго мучиться, что-нибудь получится». В ловле судаков я, наверное, не достиг того совершенства, которым владел красноключинский мужик. Но всегда было приятно, когда знакомые рыбаки на равных обсуждали со мной различные тонкости этой рыбалки, реально видя опыт и его результаты. Эти рыбаки до сих пор в моей памяти: и моряк, выходивший на рыбалку в полосатой тельняшке, и наш студент первых выпусков (они рыбачили, как правило, вместе), и очень страстный любитель рыбалки, приезжавший на «Москвиче» красного цвета. Увидев меня на берегу с закидушками, он постоянно задавал один и тот же вопрос: «Ну как?». И когда слышал в ответ: «Пока ничего», – с юмором произносил: «Коли у тебя не клюет, то мне можно закидушки и не разматывать». Как почти всякий рыбак, он, конечно, лукавил. И вскоре я узнал от него, что в омуте у трех тогдашних тополей он поймал на малька осетра весом в 18 кг. Это подтвердили мне и независимые рыбаки, к мнению которых я прислушиваюсь до сих пор.

Часто карауля судаков, сам я осетров не вылавливал, но стерляди все же попадались. Маленьких, конечно, отпускал, но с красавицей в 1,5 кг не было никаких сил расстаться. Признаюсь, что одна такая красавица была наполнена зрелой икрой. Меня это страшно удивило: стоял на дворе август. Неужели стерлядь вынашивает икру не один год? Или был какой-то природный сбой в связи с препятствиями для рыб у бетонных стен водохранилищ?..

Пойманный судак, приближаясь к берегу, не рвется, не мечется, как язь, а тянет леску куда-то в сторону. В отличие от других рыб судак совершенно не терпит неволи и быстро засыпает. Он погибает иногда даже на крючке, еще будучи на дне водоема, когда рыбак долго не проверяет свою снасть.

На насадку, предлагаемую рыбаком судаку, клюет изредка жерех, голавль, язь и даже сом, о чем собираюсь поведать в других материалах. Завершая же разговор о судаках, замечу, что эта красивая, сильная, статная рыбка для меня является едва ли не самой любимой. Мне доводилось, будучи на отдыхе в «Берсуте», поджидать ночью пароход из Чистополя. Стояла тихая теплая летняя ночь. Светили фонари по бокам дебаркадера. В воде мелькали мальки, а за ними охотились судаки. О, что там происходило! Не по одиночке, а большими стаями судаки набрасывались на стаи мальков. Вода бурлила и почти кипела: шла неравная борьба. Мальки спасались только бегством, уплывая в темную часть воды. Красивое зрелище. Я наблюдал его, не отрывая глаз от воды, стоял как завороженный, позабыв о «Берсуте» и о пароходе из Чистополя. Ай да судак – природное чудо водной стихии!

Сомы

Сомы в нашем Кичуе не водились. Во всяком случае я не слышал ни разу, чтобы сома кто-то поймал или хотя бы видел в воде. Первого в своей жизни сома я поймал совершенно неожиданно для себя на Старой Каме. Было это 28 мая 1974 года.

Я сидел с закидушками в том месте, где недалеко в Каму впадает Зай. Клевало неплохо. Я поймал несколько язей, лещей и сорожек и собирался уже домой. Но сильный звонок на закидушке меня остановил. Я стал выбирать леску и почувствовал необычную живую тяжесть на конце. Временами рыба сильно тормозила, видимо, залегая в укрытие на дне. Наученный прежним опытом, я не рвал леску, прилагая сверхусилия, а старался выжидать и плавно приближать рыбу к берегу. Метрах в десяти от берега рыба почему-то всплыла на поверхность, и я увидел ее темное извивающееся тело. Мне удалось подвести рыбу к берегу и крепко зацепить руками ее очень скользкое тело. Я подумал: «Какой большой налим попался!». Но, внимательно присмотревшись, заметил у рыбы длинные усы, как рожки комнатной антенны, маленькие глазки-зернышки, большую голову и рот, не похожий на налимий. Я понял, что это сом.

Дома встретили меня с изумлением: таких больших рыбин я никогда прежде не приносил (сом потянул на весах, как кирпич, ровно 4 кг). Старший сын, Миша (было ему 5 лет) долго и внимательно разглядывал сома и все расспрашивал о том, как же я смог его вытащить. Даже младший, Юра (шел его первый годик) и тот оказал внимание сому: показывал на него пальчиком, стрелял в его сторону глазенками. Видимо, как сын рыбака, уже с той поры проникался и заряжался рыбацкой страстью. Старший же с восторгом бегал по улице и рассказывал сотоварищам: «Папка поймал сегодня сома размером с Юрку нашего!». А в ухе и пироге вся семья оценила деликатесные качества этого сувенира из Камы.

Прицельно на сомов я никогда не охотился, но они изредка клевали на червя или кусочки свежей рыбки. Зацепить и тем более вытащить сома на берег обычной закидушкой – дело сложное. Крупный сом часто обрывает поводок или даже основную леску, ломает либо разгибает солидные крючки, возбуждая сильное волнение в душе рыбака.

Навсегда осталась яркой и памятной для меня рыбалка 25 июля 1978 года. Стояла тихая и теплая погода. Я с утра планировал ехать на рыбалку, но хозяйственные дела и непредвиденные обстоятельства задержали меня, я освободился только в конце дня. Некоторое время, глядя на часы, раздумывал: ехать или не ехать… Наконец решился: побросал в рюкзак закидушки, сел на велосипед и покатил на Красный Ключ с намерением посидеть на вечерней зорьке на полюбившемся мне повороте реки. Подъезжая к пристани, заметил, что солнце у горизонта погружается в тучи и день стремительно угасает. Я понял, что вряд ли успею до темноты поймать поплавочной удочкой плотвичек, чтобы насадить их как наживку на судаков. По этой причине я остановил своего стального коня и подошел к стайке ребятишек, ловивших удочкой плотву с дебаркадера. Я попросил у них для насадки несколько самых маленьких плотвичек. Один мальчишка подарил мне ровно три малька. Поблагодарив пионера, я пулей помчался дальше.

Меня немало удивило, что на любимых мною местах на берегу рыбаков почти не было. Я заметил только одного мужчину и подошел к нему. Его закидушки с колокольчиками стояли заряженными и ожидали поклевки. Рыбак сообщил мне, что днем здесь было людно, но клева не было. Все разошлись, а он собрался ночевать. У рыбака было обилие всякой насадки и в том числе живые маленькие карасики – излюбленное лакомство для судаков. Рыбак не предложил мне своей насадки, а просить я не стал. Получив нелестную и малободрящую информацию, я все же стал разматывать свои закидушки с намерением скоротать ночь с этим незадачливым рыбаком.

Тем временем тучи со стороны Сентяка взмывали вверх, уже засверкали молнии и загремел гром. Чувствуя, что приближается дождь, мой сосед торопливо соорудил из подручного материала маленький шалашик. Я же торопливо суетился на берегу, снаряжая закидушки. Тем временем разразилась сильная гроза. Я спешно забрасывал свои донки в Каму и в коротких промежутках, как лермонтовский Мцыри, «руками молнии ловил». Закапал дождь, постепенно переходя в сильный ливень. Мне было неудобно, но я все же подошел к мужику и попросился присесть с ним рядом. Рыбак, не говоря ни слова, гостеприимно подвинулся. Мы вместе стали созерцать грозно разбушевавшуюся ночную стихию. Неожиданно среди ночных шумов и шорохов мне показалось, что где-то «тенькнул» колокольчик. Видимости на берегу не было никакой. Я спросил соседа, где примерно стоит его ближайшая к моим закидушка. Он показал рукой прямо против шалаша. Звук же исходил откуда-то издали и левее. Там и стояли мои закидушки. Сосед посоветовал мне пройтись по берегу и посмотреть, не клюнуло ли где. Так я и сделал. Дождь уже прекратился, но было мокро и темно. Я стал на ощупь проверять колокольчики, и когда дошел до последней своей закидушки, колокольчика на ней не обнаружил. Он, видимо, в результате качания отвязался и упал на песок в воду. Я взялся за леску рукой и некоторое время, не двигая, придержал ее. Почувствовав живое потягивание лески и некоторые толчки в руке, я начал ее выбирать. Леска шла, но очень с большим трудом. Временами она останавливалась вовсе. По всем признакам я стал понимать, что на крючок попался сом. Я долго маневрировал на берегу и горел нетерпением увидеть ночное чудовище. Наконец метрах в 15 от берега он всплыл на поверхность и, как человек, по-пластунски, стал грести в мою сторону. Весь дрожа от неожиданной удачи, неуемной радости и ночной сырости, я продолжал выбирать леску, приближая сома к берегу. И вот сом в двух шагах от меня у песчаной отмели делает последний маневр, пытаясь освободиться. Я мигом почувствовал, что он оборвал поводок и намерен снова уплыть в глубину. Сердце мое екнуло. Не раздумывая, я с размаху плашмя грохнулся на него и крепко обхватил руками. Сом явно понял, что сопротивление с его стороны бесполезно. Я ухватил это скользкое чудовище за жабры и, стискивая в руках его большую голову, с песком и илом вытащил его на берег.

Возился я, вытаскивая сома из глубины, долго и очень шумно и тем самым разбудил задремавшего было соседа. Он подошел посмотреть, что происходит на берегу. Когда он разглядел на мокром песке рыбину метровой длины – результат моего ночного побоища, – то невольно воскликнул: «Вот это да!.. Вот это рыбина!..». А взяв сома на руки, как младенца в роддоме, мужик вымолвил: «Килограммов на 10 будет!..» Сосед ошибся только на 1 кг: сом потянул на 9 кг.

До утра мы не сомкнули глаз: я караулил сома. Как бы он, притворившись мертвым, не сиганул обратно в Каму. А мужик время от времени произносил: «Это ж надо!.. Я почти сутки бросал в реку всякую вкуснятину, и у меня не клюнуло. А ты подошел и, играючи, подцепил такую рыбину!».

Случай этот неизгладим ни в моей памяти, ни в памяти того мужика. Помню, после той чудной ночи прошло 10, а может, и больше лет. И вот однажды, заходя в трамвай на остановке у старой почты, я почувствовал сильный толчок в спину и услышал на весь трамвай голос: «Это ты по ночам на Каме сомов ловишь?» – «Я, я! Кто же еще? Нет больше таких умельцев», – не оборачиваясь, ответил я рыболову-соседу. Сколько воды утекло, а он с затылка узнал меня в трамвайной гуще народа. Вот сколь сильное впечатление вынес он от той давней рыбацкой ночи.

История с тем сомом богата своими продолжениями. После него я изредка приносил с рыбалки сомов по 2, 3, 4 и более кг. Нынешним августом удалось выудить двух сомов: на 7 и 6 кг. Когда потрошил семикилограммового, в желудке обнаружил остатки чьего-то шашлыка и, как мне показалось, обломок пластмассовой вилки. Но при внимательном рассмотрении вилка оказалась на деле клешней рака, которыми сомы охотно питаются.

Свой рекорд 1978 года я пока не перекрыл, но и ему при ловле на обычную закидушку с берега, как я понимаю, могут некоторые рыбаки позавидовать. И в этой связи запомнилось мне интервью, которое брали журналисты у американского Президента Дж. Буша. Президента, помнится, спросили: «Господин Президент, назовите самый счастливый и самый несчастный день Вашего правления». Дж. Буш ответил, что самым несчастливым днем он считает 11 сентября 2001 года – «черный день», когда падали горящие башни Нью-Йорка. А самым счастливым днем – тот день, в который ему удалось подцепить на крючок морского окуня весом 3 кг. Тогда Президент США рыбачил в океане с катера. Вот ведь как! По такому раскладу выходит, что меня, Матвеева Николая, хотя бы по одному параметру можно считать в 3 раза счастливее самого Президента Соединенных Штатов Америки. Когда еще у него клюнет рыбина в 9 кг весом? А у меня – клюнула. И как читатели уже знают, этому есть живой свидетель – незабывающий и незабываемый!

Ночная схватка

Люблю я рыбалку с берега. Забросишь донки с лакомой насадкой, повесишь на лески колокольчики и ждешь всякий раз какого-то чуда. Иногда на кусочки свежей маленькой рыбки попадаются судачки. Их излюбленное время клева – вечерняя и утренняя зорька. Видимо, в сумеречное время эта рыба несколько теряет остроту зрения, осторожность и хватает насадку вместе с коварным крючком. Жаль только, что с каждым годом судачков становится все меньше и меньше: хиреют рыбные запасы Камы. Однако «надежды юношей питают», и люди, с детства зараженные рыболовной страстью, каждый раз с волнением в груди подходят к водоему.

Вот и на этот раз меня вновь забросило на противоположный берег Камы в районе Сентяка. Засветло снарядил я свои «закидушки» и начал ходить по берегу в поисках разнообразного плавника для ночного костра. Из-за горы мне не было видно, что происходит в юго-западной части неба, но я почувствовал, что оттуда потянуло свежим ветром. Невероятно быстро собрался и застучал по камням дождь, который скоро перешел в настоящий летний ливень.

Главной моей задачей на берегу стало сохранение костра. Я подбрасывал в него самые крупные валежины, а сам крутился вокруг огня, чтобы согреться и просушить одежду. Надо мной грохотало и сверкало грозовое небо. Летний ливень, как правило, не бывает долгим. И на этот раз дождик постепенно стих.

Я решил пройтись по берегу с ревизией. Фонарика у меня не было, в потемках пришлось действовать на ощупь. На всех трех «закидушках» колокольчики были на месте. Однако, присмотревшись к последней, я заметил, что ее леска странно вытянулась. Сначала подумал, что ее зацепила какая-то коряга, плывущая по воде. Решив проверить, начал выбирать леску. Она поддавалась, но с большим трудом. Не спеша, с остановками я приближал груз к берегу. И вдруг метрах в десяти услышал всплеск от удара по воде хвостом большой рыбы. По характерным толчкам, передающимся по леске, понял, что на крючке находится сом и начал готовиться к схватке.

Применять особые усилия я опасался. Неясно было, в каком месте могла оборваться леска. А сом уже в пяти метрах от берега всплывал на поверхность и громко бил хвостом о воду. В темноте он казался уж очень большим. Я сделал множество попыток сдвинуть с мертвой точки зацепившийся за что-то груз, но все было тщетно.

Основательно помучившись, решил привязать леску, находящуюся в руках, к чему-нибудь на берегу. Вначале хотел обмотать ею большущий камень, но передумал. Такая жесткая привязка могла сому помочь оборвать леску. Выбрал жиденький тополек, росший неподалеку. Деревце пружинило при резких толчках, и леска оставалась целой. Сом теперь оказался как бы на поводке, закрепленном с двух сторон: в воде и на берегу. Лишившись большей части своей свободы, он временами буйствовал, поднимая фонтаны брызг, а порой затихал вовсе, давая себе передышку.

С колотящимся сердцем я ходил по берегу в ожидании рассвета, до которого, чувствовалось, было еще далеко. Примерно через каждые полчаса любопытство гнало меня к леске на топольке, чтобы вновь и вновь убедиться, что сом на месте. В очередной раз я заметил, что деревце сильно согнулось, а из земли показались корни. Для страховки я перекинул леску еще и на следующее деревце: сразу два тополя не сможет вырвать и лохнесское чудовище.

Тем не менее сом наращивал усилия. В какие-то моменты я был готов разом покончить со всеми мучениями, чиркнуть по леске острием ножа и навсегда распрощаться с непойманным сомом. Удерживало то, что утром за мной должен был приехать сын. Думал: вот буду я ему в красках описывать нашу схватку, а он и не поверит. Тем временем рассвело. Леска как-то странно повисла и значительно сместилась в сторону. Я вздрогнул, неужто сом оборвал ее и уплыл? Но гигант был на месте. Более того, он сумел рывком сдвинуть мой закидушечный груз, и зацепа в воде не стало.

При дневном свете я решил вытянуть сома на берег. И уже подтянул его метра на два, когда увидел приближающуюся моторку. Это был мой долгожданный помощник – сын, в лодке он находился вместе с матерью. Когда причалили, я попросил сына помочь мне вытащить сома. Оба они рассмеялись, приняв слова за шутку. Тогда я снова потянул за леску, и пленник с ног до головы окатил нас брызгами воды. Подоспевшие помощники, схватив, как по команде, по веслу, бросились к берегу, словно предстояло побоище с динозавром.

Я маневрами подвел сома к берегу. Он резко рванул в сторону и оборвал поводок. Однако сын успел подхватить его сачком, а мать бросилась в сторону, приняв усатую рыбину за морского дьявола. Когда добычу рассмотрели и взвесили, оказалось, что метровый сом вытянул на 6 килограммов.

Жизнь на кручах

Выбрался и я на лоно природы – посетил рыбацкие места у Сентяковских круч. За минувший год существенных изменений там не произошло. Половодье было тихим и незначительным, ливневые дожди обошли эти места стороной. На целый десяток дней раньше обычного срока началась ягодная пора. Ягоды на горах нынче мельче обычного, но покраснели и даже побагровели на вольном солнцепеке. Они ароматнее и заметно слаще, чем в былые, более влажные времена. Из ягод, собранных на кручах, я попытался сварить варенье. Перебрал их, засыпал сахарным песком и оставил на ночь, чтобы дали сок. Никакой влаги я так и не дождался, зато всю квартиру заполнил чудесный аромат. А при варке окончательный продукт получился таким густым, что напоминал скорее мармелад. Деревцам на кручах не позавидуешь: они ежечасно ведут борьбу за жизнь под солнцем. Грунт здесь беден: глинист и каменист. Корни, как щупальца диковинного животного, цепляются за все возможное и невозможное, устремляясь в малейшие трещины и зазоры между камнями. Порой они обвивают со всех сторон огромные валуны, выступающие на поверхности. В некоторых местах земля у корней осыпалась либо ее размыло потоками воды. В таких случаях валуны могли бы укатиться вниз, но намертво удерживаются корнями, а деревья, в свою очередь, получают прочный фундамент.

Ивы и тополя иногда так сильно извиваются, стремясь к солнцу и свету, что, кажется, будто кто-то специально еще в раннем возрасте скрутил их веревкой и забыл распутать. Существуя в невероятном симбиозе, они выдерживают ураганные береговые ветры, давление огромных снежных масс, потоки воды и грязи в период летних ливней. Встречаются и погибшие деревца. Но это, как правило, дело рук бесшабашного человека. Весной и осенью люди лихо жгут высохшую траву, и от этой бесполезной и даже вредной процедуры страдают молодые деревца и кустарниковые заросли, состоящие из калины, вишни, малины, шиповника. А березки без тени сожаления рубятся на веники даже на этих кручах.

В прелестной и благоуханной зелени порхают и поют птицы: соловьи, скворцы, иволги, дрозды и малиновки. Если вы остались ночевать на берегу, то до самой темноты вам будет отсчитывать годы кукушка. Она же первой произнесет свое неподражаемое «ку-ку!» дремотной ранью, и, хочешь не хочешь, поднимет с каменной постели. Спросонья вы обязательно загадаете, сколько вам еще осталось жить и радоваться на белом свете. Однажды, лет десять или пятнадцать назад, на свой безмолвный вопрос я получил в ответ одинокое, но очень уж звонкое «ку-ку!» Дальше последовало стойкое молчание. Возможно, кукушка дождалась, когда освободится чье-то уже нагретое гнездо, и с радостью ринулась подкладывать в него собственное яйцо. Впрочем, причина могла быть и иной. Я же весь день провел в тревоге, отсчитывая свои последние часы. Досужие сороки и быстрокрылые чайки, обитающие около круч, все высматривают, чем бы полакомиться вблизи простоватого человека. Не успел я однажды умыться в Каме, как заметил отлетающую от рюкзака сороку с вареным вкрутую куриным яйцом в клюве. Или только начал менять рыбную насадку на крючках, а над головой уже закружили чайки. И пока я ходил за более удобным грузом, птицы умудрились забросить мою снасть гораздо дальше, чем это удавалось мне, хотя оторвать рыбные кусочки с крючка они так и не смогли.

Вот уже два года прошло с тех пор, как я познакомился с настоящим бобром. Он, по моим наблюдениям, находится в постоянном дозоре: отменно плавает из района Кривуши в бухту Сентяка и обратно. Очень похоже, что он зорко следит за уровнем воды в Каме. Это для бобров очень важный показатель. Если воды в месте их обитания мало, зверьки, не раздумывая, возводят плотину. Все мелкие ручьи и речки они уже запрудили. В жаркое лето работы у бобров прибавилось. Трудятся они коллективно, дружно и только в ночное время – боятся сглаза. Под многочисленными камнями обитают ящерицы и береговые сверчки. Камни днем сильно нагреваются, и эти животные, как уроженцы раскаленной Сахары, нежатся на них, словно старики на кирпичах деревенской печи. Если кто-то из городских жителей страдает бессонницей, можно завести в квартире пару сверчков. При звуках их пения к человеку вернется самый сладкий сон. Даже рыжая плутовка-лиса как-то спустилась с круч. То ли к водопою, то ли решила поклянчить рыбки. Погарцевала, поважничала, сверкнула своим бесценным хвостом, да и удалилась восвояси. А людям дала понять, что и ей здесь жить не в тягость: мышковать можно и на таких просторах.

Береговые кручи – ровесники высочайших гор – принимают всех, кто не избалован вездесущей цивилизацией. Они для любителей естества и нетронутой природы.

На крутом повороте Камы

На берегу Камы, расположенном несколько ниже Красного Ключа, сиживал я со своими удочками и закидушками множество раз. Берег там несколько вдается в водные просторы реки. Вода с напором давит на него, слизывая песок и размывая плотную глину. Берег систематично и непрерывно подтачивается. Течение воды здесь ускоряется. За счет этого размывается и грунт на дне реки. Кама в этом месте углубляется естественным образом. Даже в безветренную погоду на поверхности воды гуляют, переливаясь, буруны.

Эти места в народе называют омутами. Рыба, особенно хищная, любит такие места и частенько охотится здесь на мальков. Зная все это, рыбаки редко проходят мимо таких мест. Постоянно здесь можно видеть рыбаков со спиннингами. В этом излюбленном месте они караулят щук, судаков, и жерехов. Другие рыбаки любят ставить здесь донки-закидушки и терпеливо выжидают лещей, язей, голавлей, судаков, щук и сомов.

В 70-80 годы минувшего столетия рыбка в этих местах ловилась хорошо. В теплую летнюю пору иногда бывало трудно отыскать свободное место: весь берег был занят рыбаками. Частенько они оставались здесь с ночевкой. В 1980 году, когда младшему сыну Юре исполнилось 7 лет, а старшему Мише 12, мы решили поставить палатку на этом мысу. Стоял в теплом мареве цветущий июль. У меня было отпускное время, а у детей каникулы. Мы решили провести маленький эксперимент: непрерывно прожить в палатке целую неделю на берегу и вынести впечатления от многодневной круглосуточной рыбалки. Решили – сделали. Основательно экипировавшись, с запасом закидушек и спиннингов, а также провианта, мы застолбили облюбованный берег. Днем мы активно ставили закидушки, а ближе к вечеру решили опробовать спиннинги. Я только что привез их из поездки в Ленинград. Судаки попадались на закидушки с рыбной насадкой в ту пору довольно регулярно, а нам очень хотелось подце-пить щуку на блесну. И вот мы втроем впервые учимся забрасывать спиннингом блесну в воду. Забросы получались неважными. К тому же часто из лески, неумеренно скрутившейся с катушки, образовывалась так называемая «борода», которую приходилось долго распутывать. В связи с этим я укоротил лески на катушках спиннингов у детей: путаницы стало меньше.

Мы разошлись по берегу и начали азартно хлестать воду. Каждому хотелось подцепить щуку первому. Юра оказался на берегу более маневренным. Он удачно выбрал большой холмик грунта в воде (обвалившийся ранее крутой берег) и с него довольно ловко, хотя и близко, стал забрасывать блесну. Я и Миша с не меньшим азартом швыряли обманную рыбку для щуки гораздо дальше. Увлекшись этим делом, я не сразу заметил, что младший сын спешит к нам по берегу. А матерая щука, извиваясь на его тройнике, норовит стегнуть хвостом малолетнего рыбака и свалить его на землю. Сорвавшись с места, я побежал ему навстречу. Сын одновременно дрожал и сиял от удачи и рыбацкой радости. Мы сняли щуку с тройника и взвесили ее: она потянула 2 кг. Позднее дома сын взвешивал ее снова и измерял вдоль и поперек и все вроде не верил, что это ему она попалась. Понять его было можно: это была первая щука в жизни, собственноручно пойманная. Ее он много раз фотографировал и снимки хранит на память.

Ночью мои дети спали в палатке, отдыхая от трудов праведных в светлое время суток. Я же очень редко присоединялся к ним: по ночам все караулил сомов. Надо сказать, основания для этого были: практически каждую ночь сомы интересовались рыбной насадкой на крючках. Они хватали ее, соблазнительную, натягивая леску закидушки, от чего звонко заливался в ночи мелодичный колокольчик – сигнализатор поклевки. Тогда я в волнении подбегал к нему и начинал выбирать леску. Порой зацеплялись, видимо, очень большие – пудовые, а, возможно, и многопудовые сомы. Довести их до берега редко удавалось: они ломали либо разгибали крючки или обрывали леску.

С одним таким сомом я, помнится, промучился тогда всю ночь напролет. Он даже стал водить меня вдоль реки, и я удалялся в связи с этим от палатки на 100 и более метров. А очень желая избавиться от меня, он вдруг в ярости устремлялся к самому фарватеру реки. В такие моменты я еле успевал сматывать леску с мотовильца, а если не успевал, то летел за ней на скорости в воду, не желая выпустить удачу из рук. В такой ситуации сом волочил меня по воде, как бревно, прямо в одежде и обуви. Иногда я оказывался в 10 и более метрах от берега, но леску не выпускал. Когда же бешенство сома временно затихало, я с трудом выплывал на отмель и непрерывно думал, как мне продержаться дальше – не утонуть и победить своего мучителя. Эта незаурядная тягомотина продолжалась тогда до самого рассвета. Я уже решил, что при свете дня сумею одолеть хищника. К несчастью, этого сделать все же не удалось: собрав, видимо, все силы, сом рванулся в глубину на спринтерской скорости. Леска очень резко стала вырываться из моих рук. Пытаясь ее удержать, я вынужден был, не устояв на берегу, вниз головой нырнуть в Каму. Вынырнуть я смог лишь в 5 метрах от берега. Когда выбрался из воды, почувствовал, что леска освободилась от тяжести хищника. Леску я без труда выбрал из воды на берег. Приглядевшись к ней, заметил, что самый большой крючок был сомом сломан, а вся леска на удалении 10 метров от нижнего конца была густо измазана сомовьей слизью: результат ночного маневрирования сома, висящего на крючке.

Запомнилась и другая ночь. Примерно в полночь раздался звонок, я подбежал к закидушке и начал выбирать леску. Рука быстро ощутила тяжесть на ее конце в воде. Я понял, что зацепился опять хищник большого размера. Леска вытягивалась из воды с большим трудом. Временами дело вообще стопорилось. Я вынужден был привязать леску к толстому бревну на берегу, а сам сбегал в палатку за багориком. Долгими маневрами мне удалось приблизить хищника к берегу. Размахнувшись багориком, я вонзил его в скользкое тело сома. Вытащив рыбину на берег, я поразился тому, что он был маленьким. Внимательно осмотрев снасть, я заметил, что к грузу закидушки на дне Камы прицепился по ходу движения большой кирпич, опутанный кордовой ниткой. Это был, видимо, груз, который использовали рыбаки, пытавшиеся ловить чехонь на так называемую резинку. Дополнительный груз, который я притащил, был в два раза тяжелее пойманного сома. Он больше всего и сопротивлялся вытягиванию лески.

А однажды на берегу поднялся столь сильный шум и гвалт, что проснулись и мои ребята в палатке. Был ранний рассвет. Я проверял наличие насадки на закидушках. Там, где они отсутствовали, я садил на крючок новые в виде кусочков мелкой свежей рыбки. Возле меня кружили многочисленные чайки. Эти птицы не только острокрылые, как поет Н.Басков в песенке про белую сирень, но и остроглазые. Все наблюдали на берегу картину, как чайка, сложив крылья, падает с высоты в воду и успевает схватить зазевавшуюся в воде рыбку. Чайке очень помогает в этом и большая маневренность, и отличное зрение.

Так вот, чайки заметили свежие кусочки рыбы на крючках моих закидушек, разложенные по берегу, и стали пикировать на них, воспользовавшись моим временным замешательством. Они жадно хватали кусочки и старались подняться с ними в воздух. При этом леска сильно натягивалась до самого груза на конце. Иногда даже он, этот 200-граммовый кусок свинца, тоже поднимался по леске в воздух. Часто чайки вынужденно бросали неподдающуюся наживку. Но вот одну из них сильно зацепил крючок. Чайка громко кричала, поднимая леску и груз в воздух. Рядом с ней закружили ее подружки по охоте. Все вместе они подняли страшный крик. Из палатки, протирая глаза, вылез младший сын и обратился ко мне: «Папа, ты зачем начал закидушкой ловить птиц?». Я позвал сына на помощь. Зацепившаяся чайка никак не позволяла нам приблизиться к ней. Наконец, перебирая леску, я подтянул птицу близко к себе, но она упорно не давалась взять ее в руки. Когда же я легонько прижал ее руками, она успела до крови поклевать мои пальцы. Крючок, к счастью, был в клюве, а не в желудке чайки. Я высвободил его. Птица обрела дорогую свободу и на радостях взмыла в воздух. Вместе с ней улетели и подружки, явно переживавшие за нее и пытавшиеся хотя бы криком подсобить неудачнице.

Палаточная жизнь, как альтернатива цивилизованной городской, нам очень понравилась, особенно детям. Они много раз уговаривали меня повторить подобную вылазку. Изредка мы это делали, ночуя у каменных круч Соколок, Грохани, Котловки и Сентяка. «Метеором» отплыли однажды на рыбалку с ночевкой в палатке даже в Берсут. Но по целой неделе, кажется, больше не рыбачили нигде.

А мысок на повороте Камы стал для нас своеобразным рыбацким маяком. И в самом деле, какое это чудное место отдыха! С него на Каму открываются живописные кручи и в синей дымке сказочные дали елабужских холмов и благоухающих лугов. Там везде нам тоже приходилось бывать. И в связи с этим напрашивается вывод о том, что правый берег Камы богаче левого. Богаче не в рукотворном, а в природном плане. Мы знаем теперь, где много растет и наливается краснеющих в траве ягод клубники. Когда еще не появились грибы в окрестных с городом лесах, в поросших зеленью оврагах, что напротив крутого поворота Камы, они уже зачастую есть. А сколько целебных ягод шиповника, облепихи и калины можно насобирать там под осень! Или яблони, вишни и сливы. Из сортовых садов помещиков царского режима они переместились на все кручи и овраги правого берега и, одичав, заполонили их. Эти дички не «дубовые» и безвкусные. Сорвешь иногда под осень там яркое яблочко и удивишься: оно порой много вкуснее и ядренее тех собратьев, что культурно возделываются в дмитриевских и ильинских садах. И это еще не все. По всему берегу за Камой от Котловки и Сентяка до Танайки и Елабуги бьют сотни родников. В некоторых местах они вытекают бурно, как речки. В других – вода сочится по каменным плиткам и тихонько капает. Но везде это естественная ключевая вода. Она утоляет летом жажду пастухов, рыбаков, ягодников и грибников. Я видел, как приставали к берегу речные катера и набирали в огромные емкости родниковую воду. Возможно, в ней нет той целебной силы, которой славятся минеральные воды источников в Кисловодске и Пятигорске, но она вкусна, добротна и чиста, как слезинка.

Все береговое, водное и воздушное пространство у крутого поворота Камы я рассматриваю как ярчайший символ необъятности и величественности просторов нашего Отечества – России. Нам повезло: настоящее чудо природы у нас, как говорится, под боком. Не ленись только выходить почаще на ее лоно. Уверяю: всем найдется место в природе и интерес к чему-либо – к цветам, ягодам, грибам, рыбалке и т.п. Сам я заражен всем этим. Но особой страстью люблю рыбалку. Не неводом, не сетью, не бреднем – люблю рыбачить только обычной поплавочной удочкой, спиннингом и донкой. Знакомые рыбаки мне не раз предлагали перейти в «райские кущи» – ставить сети и круглый год выбирать из них несчастную рыбу. Не перешел и не перейду. Принципиально. Могу, завершая эту исповедь и перефразируя С.Есенина, сказать: «Не надо мне никакого рыбацкого рая – дайте удочку мою».

Котловский остров

Котловский остров… Сколько раз любовался я им начиная с первого приезда в Нижнекамск в 1964 году! Чудное создание природы. Я рассматривал его со всех возможных сторон: и с кручи, где обрывается Корабельная роща, и с берега, где построена гравийно-сортировочная фабрика, и с устья Зая, и с палуб теплоходов и «Метеоров», сновавших по Каме, и с высот за Котловкой и Сентяком, и даже с самолетов, взлетающих из Бегишево. И всякий раз он очаровывал мой взор, как живописное полотно знаменитого художника. Природа окружила его со всех сторон движущейся водной стихией. Да и внутрь острова она заманила огромные массы воды: там и озера, и озерца, и болота, и заливы, и лагуны.

В былинные времена, а возможно и раньше, могучая Кама, встретив возле котловской возвышенности непроходимое поначалу препятствие, сделала красивый левосторонний вираж и, подтачивая песчаный берег у Корабельной рощи, метнулась навстречу своему младшему брату – красавцу-Заю. Кама, нарисовав голубой водной гладью виртуозную петлю, подала пример Волге матушке. Она прямо подсказала, что надо сделать великой русской реке возле Жигулевских гор. И Волга реализовала эту подсказку во всем величии и грации: петля нарисовалась с большим размахом. Эти две петли красуются на географических картах как нерукотворное сказочное творение выдумщицы природы. Современная Кама пробила более прямой путь, оставив на Земле память о себе под названием Старая Кама. А нам, людям, она сделала тем самым волшебный подарок, создав Котловский чудо-остров!

Лет 25 я неустанно любовался им со стороны, оставляя на потом прямое свидание с островом. Я был наслышан о том, что там водится много мелкой и крупной дичи, что в озерах и заливах нерестится и кишит рыба, что заливные луга дурманят запахами целебных трав, что в раннюю летнюю пору весь остров благоухает цветами шиповника и ежевики. Дыши, человек, полной грудью – забудь про больницы и докторов!

И вот я впервые на острове: хожу, гляжу, рыбачу. Случилось так, что в самый первый раз оказался я на острове в зимнее студеное время. Зимой попасть туда проще: доедешь автобусом до гравийно-сортировочной фабрики, перейдешь по льду Старую Каму и – ты на острове. В первый же заход я возвратился с уловом: на самом большом и глубоком заливе в середине острова на жерлицы попадались щуки по 1-1,5 кг весом. Не сильно пуганые, они клевали охотно.

По пути на остров и обратно любовался заячьими тропами. Они все больше петляли возле зарослей шиповника. Там зайцы лакомились его плодами. Было видно, как они грызли ярко-красную кожицу и мякоть плода, рассыпая вокруг семена растения. Трапезой занимались зайцы, видно, в ночное время. Днем я их что-то не встречал. На снегу были заметны и следы лисы-Патрикеевны. Это она оставила следы-дорожки. Прошла и как будто снежное одеяло на машинке простегала…

На морозце попробовал я тогда пособирать и плоды шиповника. Нельзя было оторваться: уж больно красиво горели они на фоне белого снега. Позже дома мы всей семьей смаковали чай из отвара этих божественных плодов, наслаждаясь застольем у самовара. Шиповник, конечно, советуют собирать в сентябре-октябре, но я замечу, что и зимний он очень и очень хорош. Не зря ведь его дегустируют в эту пору зайцы.

Воодушевившись результатами первого захода на остров, я зачастил туда. И в субботу, и в воскресенье моя рыбалка, как правило, проходила там. Щуки более охотно клюют ранним утром и поздним вечером. Иногда прорыбачив целый день, вечером не очень хочется вынимать и собирать схваченные морозцем и ледком жерлицы. Походишь вокруг них и, махнув рукой, оставишь ночевать на острове, а сам укатишь в город. Утром следующего дня норовишь угодить на первый автобус и едешь в нем с заметным волнением. Все думаешь, что же там на сказочном острове произошло за твое отсутствие. Случалось, что одна, а то и две щуки уже попались. Довольный, снимаешь их и с приподнятым настроением продолжаешь рыбалку весь световой день. А в другой раз, приехав также утром, вовсе не заметишь никаких событий в районе своих снастей. И все равно с азартным настроением берешься за любимое рыбацкое дело. Тут, как говорится, надежды рыбаков питают.

Однажды, приехав очень рано к своим почивавшим жерлицам, я был сильно удивлен и даже взволнован. Ночью выпал свежий снег, и по нему из района, где стояли мои жерлицы, тянулись вдоль всего озера четыре борозды очень крупных следов. Ноги этих чудовищ проваливались на всю глубину лежащего на льду толстым слоем снега. К тому времени я уже знал, что все мамонты на Земле вымерли. И у меня возникло подозрение: не инопланетяне ли шастали ночью по острову? Подозрение подкреплялось передачей, которую я смотрел вечером накануне. В ней выступал очень уважаемый и даже любимый мной космонавт Г.Гречко. Так вот, космонавт, завершая передачу, прямо сказал, что во Вселенной мы не одиноки. В большом космосе – множество обитаемых планет. Мыслящие существа должны непременно встретиться. Вопрос состоит только во времени. Когда? Г.Гречко, пользуясь какими-то источниками, взял и назвал эту дату – 23 декабря 2012 года. Якобы в этот день инопланетяне посетят нашу Землю и привезут нам настоящий правильный календарь, который распутает все мыслимые и немыслимые заблуждения на нашей планете. Вот после этого мы по-настоящему и заживем!

Я, весь дрожа от страха, шагал по истоптанному инопланетянина-ми снегу и непрерывно думал: «Неужели предсказание космонавта осуществилось раньше и я – первый свидетель этому?». Я приглядывался к зарослям ивняка с надеждой увидеть пришельцев. Мне так и казалось, что летающую тарелку они удачно посадили в Корабельной роще, а сами пошли поглядеть, что же на самом деле происходитна гравийно-сортировочной фабрике. Их должно быть очень интересовал технологический процесс сортировки песка, гравия и щебня, которым сверх богата Земля. И как эти фракции используются при строительстве гладких дорог, особенно в России. Я так и думал, что они прилетели за изучением бесценного опыта, а календарь привезли, как говорится, по пути.

Рассуждая в таком ключе, я подошел к своим жерлицам. Первым делом я пересчитал их – все ли целы. И очень удивился, что инопланетяне не смотали ни одну из них. Я-то думал, что потехи ради они должны были захватить с собой мою жерлицу, чтобы наглядно продемонстрировать детям своей планеты, как нельзя издеваться над рыбой.

Я решил повнимательнее осмотреть территорию возле моих снастей. И очень скоро разглядел темноватую кучу, припудренную снежком. Когда я ее потревожил пешней – сразу остолбенел. Это была на самом деле куча обычного лосиного помета. Вот какие пришельцы из Корабельной рощи бродили ночью по острову. Но и эта проза жизни на Земле не перестала меня удивлять. Лоси – эти лесные великаны – оставили следы своих ног в 10-20 см от моих заснеженных лунок, коих насчитывалось с десяток, и ни разу не провалились. Неужели они, эти славные дети природы, даже ночью и под снегом чувствуют, где она злополучная дыра во льду?

Очень похоже на то, что чувствуют. И еще. Они не стали глодать любимые осиновые колышки моих жерлиц. Они не прикоснулись ни к одному из них, не задели ни одной лески, развевающейся на ветру. Лоси прогарцевали в непосредственной близости с ними. Нам, людям, есть чему поучиться у живой природы и в части культуры передвижения тоже.

А следующим летом я оказался на острове вместе с сыновьями. На этот раз мы попали на него уже со стороны Корабельной рощи, попросив услужливого лодочника перебросить нас через водную полосу Старой Камы. Был благодатный август. На острове закончился сенокос – стояли стога душистого сена. В неудобьях и кустарниках – повсюду темнела, отливая голубизной, ежевика. Мы с удовольствием лакомились ягодой, хотя появились на острове не ради нее. Рыбалка на острове неудержимо влекла нас сюда. У меня был отпуск, а ребята приехали из Москвы, где учились в вузах, на каникулы. Чудное, неповторимое время! Мы намеревались остаться на острове с ночевкой. Решили рыбачить на том самом водоеме, где зимой я ставил жерлицы на щук. До вечера мы поймали рыбы немного, но ее вполне хватило, чтобы сварить добротную ушицу с перчиком и лавровым листом. Пока я ее готовил, все время отшучивался: «Надо положить в котелок что-нибудь, добавить соли по вкусу и варить до готовности. Это рецепт приготовления блюд в любых условиях».

К вечеру вокруг нас загудели комары. Кровососы настоящие – каких поискать. Спасение от них мы нашли довольно быстро: зарылись в стог сена и, блаженствуя, скоро заснули. Никто до самого рассвета нас не потревожил. А утром принялись за рыбалку с новой силой. У нас была резиновая лодка. Сыновья поочередно плавали на ней, соблазняя щук блесной. Я же норовил поймать хищниц старым дедовским способом, стоя на берегу. Я насаживал на тройник с длинной леской живую рыбку, заплывал с ней на самую середину залива, где глубина составляла не менее 4 метров, и там оставлял плавать живую насадку. Противоположный конец лески привязывал на берегу к кустику и навешивал любимый колокольчик-сигнализатор. Щук много нам не попадалось, но рыбацкий интерес они подогревали и время от времени его утоляли, как жажду.

Что рыбы в заливе тогда было очень много, мы вскоре наглядно убедились, но не через свой улов, хотя и мы возвратились домой не с пустыми руками. Где-то в середине дня на поверхности воды показался еще один рыбак на резиновой лодке и тоже стал блеснить невдалеке от нас. Мои ребята быстро заметили, что дело у него поставлено на поток и сказочно ладится. Я тоже присмотрелся к нему с берега: пустых забросов блесны у него практически не было. Щук тягал он одну за другой играючи. За час-другой он сильно утомился и причалил к берегу перекусить и размять ноги. Мы, поздоровавшись, подошли к мужику взять рыбацкое интервью. Он первым делом показал нам свою блесну. Я не нашел в ней ничего особенного, а он рассмеялся: «Видите, на одной ее поверхности выдавлено в металле слово «щука», а на другой – «окунь». Когда я выхожу на щуку, бросаю ее одной стороной на воду, а когда на окуня – другой». После этих слов пришла очередь рассмеяться мне: «Как уследить, какой стороной она плюхнется на воду?» Мужик, конечно, лукавил. Он дал на минутку мне спиннинг, и я стал, закидывая недалеко, наблюдать за блесной. Она играла при движении в точности так, как плавает живая уклейка. Это достигалось размером блесны и ее хитроватым изгибом. В нашем рыбацком арсенале ни одной такой блесны не было. А дело, то самое рыбацкое дело, тоже, как известно, мастера боится. Перед нами как раз он и был.

После этой истории с мужиком-рыбаком я обошел все магазины города, где продавались товары для рыболовов, но точно такой блесны нигде не нашел. Я наказывал сыновьям поискать блесну «щука-окунь» в Москве, но и там точно такой не нашлось. Мы пришли к общему выводу о том, что мужик сам выточил ее из нержавейки по какому-то сверхсекретному чертежу. И за счет этого подобрал ключи к щукам на Котловском острове да, видимо, и на других водоемах тоже.

Рыбалка на реке Ик

В декабре 1984 года зять заманил меня на рыбалку на реку Ик. От кого-то он услыхал, что после запруды Камы возле Набережных Челнов очень сильно разгулялись по лугам Иж, Ик и другие ее притоки. В эти мелководья якобы ринулась на откорм рыба, изголодавшаяся в Каме. Мой друг так и говорил, что на Ике буквально в любом месте кишат лещи, язи, голавли, окуни и другие водные обитатели. Зять горел желанием наловить матерых лещей и окуней и мне посоветовал захватить с собой снасти для ловли именно этих рыб.

Мы знали, что дорога туда не близкая, поэтому выехали из Нижнекамска на легковушке рано утром. Но когда прибыли на место и сошли на лед, увидали множество рыбаков. Понаблюдав за ними, заметили, что никто из них леща и окуня не ловит, а все в азарте гоняются с блеснами за щукой. При этом довольно результативно вытаскивают из-подо льда матерых хищников. Мы приуныли, так как не захватили из дома соответствующих блесен. Зять, порывшись в своем рюкзаке, достал единственную блесенку, пригодную для ловли щук. В моем же рюкзаке и вовсе не нашлось ничего подходящего. Зять начал поматывать и подергивать свою блесенку в проруби, пытаясь заманить хитрющую рыбу. Ему удалось вскоре подцепить одну щучку и выбросить ее на лед. А я все изучал содержимое своего рюкзака и прикидывал, что же можно вместо блесны опустить в воду для соблазна щуки. На глаза мне попалась столовая ложка из нержавейки.

Порывшись в инструментальном ящике багажника машины, я достал ножовку по металлу и ручную дрель. По берегу стали разноситься характерные звуки слесарно-токарной работы. Рыбаки, довольные своим уловом, проходя мимо, шутили: мужик, видно, кузницу собрался открыть на берегу. Смех смехом, а некоторое подобие блесны с двумя отверстиями на концах из столовой ложки все же получилось. К счастью, запасные тройники у меня были. В одно отверстие я закрепил на маленьком колечке тройник, а в другое – продел леску. Снасть на щуку была практически готова, но драгоценного времени на ее изготовление ушло немало. Зять успел поймать уже три щуки, пока я стучал молотком и звенел пилой и напильником.

И вот я тоже спустился на лед, и, как говорится, рыбацкий процесс пошел. Лунки сверлить надобности не было: рыбаки их насверлили столько, что можно было возле них расположить все население Москвы вместе с гостями. Бегая от лунки к лунке, я стал замечать, что их стал заносить снежок, а поглядев на небо, почувствовал, что надвигается буран. Но это меня не сильно волновало: у нас была машина, и за рулем машины был не я.

Наконец, первая удача дня: я почувствовал, что на конце лески в воде заходила в суматохе живая тяжесть. Первая моя щука была солидного размера: ее голова не вмещалась в отверстие лунки. Я позвал на помощь. Прибежал зять с пешней и начал крошить лед, расширяя лунку. Леске я дал в это время слабину, чтобы щука не одурела у поверхности льда под ударами пешни и со страху не перегрызла леску. В процессе наших совместных действий я давал зятю ценные указания, чтобы он ненароком не задел острием пешни леску. Все обошлось благополучно: вдвоем мы вытащили щуку на лед. Зять позавидовал, сказав, что она тяжелее всех его трех щук вместе взятых. Так оно и было: улов потянул на 3 кг. Довольный, я пошутил, что это заслуга столовой ложки, а не моя.

Тем временем буран разыгрался не на шутку. Догадливые рыбаки стали в спешке заводить машины и разъезжаться по домам. Я было посоветовал зятю сделать то же самое, но он наотрез отказался: в нем разгорелась неуемная рыбацкая страсть. Оба в большом азарте, мы носились по льду, подгоняемые ветром и снегом, и все соблазняли ненасытных щук. Нам удалось зацепить еще по одной рыбине: на этот раз у зятя оказалась крупней.

Коротенький декабрьский денек подходил к концу, а снежная круговерть его укоротила еще сильнее. Рыбаков на льду осталось совсем мало, да и те спешили к своим машинам. Оставаться дальше на льду не было никакого резона. Мы смотали снасти и направились к своей машине. Она завелась почти сразу. Зять, шофер с большим стажем, прогрел мотор, и мы вслед за другими машинами стали подниматься с берега по подъему в гору. Колея была заснежена и размята впереди идущими машинами. Сверху метель швыряла на нас снег словно лопатой: буран набрал свою полную природную силу. Где-то на середине подъема впереди идущие машины, буксуя, встали. Остановились и мы. Зять вышел наружу оценить обстановку. Вернулся в машину без настроения. Он открыл багажник, достал металлические цепи для колес и стал прилаживать их к резине. Я тоже старался помогать ему. С трудом, но цепи на ведущие задние колеса были прочно надеты. Зять вздохнул с некоторым облегчением, однако пробка из машин впереди не смещалась. Шоферы вышли из машин и стали головную выталкивать наверх. Таким образом две машины удалось втащить на макушку подъема. Цепей на колесах других машин не было. Мой спутник решил объехать несколько машин, стоящих впереди, и с пробуксовкой, но все же одолел весь подъем. Мы облегченно вздохнули, хотя на подъеме потеряли много времени.

А буран это время успешно использовал: теперь уже и равнинная колея, когда-то прочищенная бульдозером, оказалась наполовину забитой рыхлым снегом. Машины буксовали. В ход пошли лопаты и не знающие усталости шоферские руки. Но и это не облегчило положение. Двигались очень медленно, больше стояли, чем ехали. Наконец всем стало ясно, что без бульдозера до Мензелинска никому доехать не удастся. Все машины встали на днища, утонув колесами в глубоком снегу. Наступила зимняя ночь. Ждать рассвета казалось мучительным и даже невыносимым: машины в длинной и высокой по бокам снежной траншее закидывало сверху свежим снегом.

Мой друг вышел из машины и пошел на разведку в голову колонны. Спустя некоторое время он вернулся с маленькой надеждой: появился слух, что в Мензелинск пробивается из какой-то дальней деревни свадебный кортеж по этой же дороге в сопровождении бульдозера. Зять мне сразу сказал, что это наш единственный шанс выбраться из снежного плена.

Вскоре мы и в самом деле услышали звуки мощного трактора. А при свете его фар мы разглядели, что это вовсе не бульдозер, а похожий на тяжелый немецкий танк челябинский трактор С-80. Сзади на тросах он волочил две легковушки: в одной сидели невеста и жених со свидетелями, а в другой – родители молодых. Объезжая нашу колонну, он не очень удачно маневрировал и затащил легковушку с молодоженами на обледенелую глыбу старого смерзшегося снега. В результате сорвалась дверь легковушки. Случилась заминка. Молодоженов стало обдавать холодом и закидывать снежком. Они находились как раз напротив нас. Зацепить дверь им по-настоящему не удалось. Жених и свидетель согласились дальше придерживать ее на веревках на оставшемся пути. Заглянув в салон нашей машины, они поняли, что место для невесты в ней найдется. Они дружно согласились посадить ее рядом со мной, а нашу машину тоже взять на буксир. Жених полушутя-полусерьезно предупредил меня: «Из-за чрезвычайных обстоятельств отдаю тебе невесту временно на сбережение, смотри, не балуй!». Нашу машину под третьим номером тросом подцепили к свадебному тракторному кортежу, и мы поехали, точнее поплыли на днище по рыхлому снегу.

Мы с зятем почти ликовали, довольные подвернувшейся удачей. Я радовался заметно больше зятя. И как тут было не радоваться: до самого Мензелинска я сидел бок о бок с нарядной невестой, временно исполняя добровольно и добросовестно роль дорожного жениха. А настоящий жених зря беспокоился, предупреждая меня: во всю баловал на дороге только ночной буран. Невеста дорогой заметно волновалась. Она говорила мне, что погода все испортила, что это плохая примета на будущее. Я как мог успокаивал ее, приводил в пример случай с молодоженами в пушкинской «Метели». Пушкина она читала и знала, чем в «Метели» закончилось дело. Мое игривое состояние постепенно передалось и ей. Она успокоилась и радовалась тому, что свадьба ее не сорвалась, несмотря на капризную погоду. Она вся лучилась внутренним восторгом, предвкушая свадебные торжества и долгую счастливую жизнь со своим избранником.

У Мензелинска мы расстались с молодоженами и их родственниками, пожелав жениху и невесте большой любви, счастья, маленьких и здоровых детишек и всяческих жизненных благ. Мы отцепили машину и на радостях покатили в родной Нижнекамск. Тогда нам действительно крупно повезло. Вскоре мы узнали, что оставшиеся в снежной ловушке рыбаки ночевали, разжигая костры в холодной ночи. Высвободил их только к вечеру следующего дня бульдозер, расчищавший дорогу.

Браконьеры

С соседским дружком Толькой мы рано начали бегать на Кичуй. Уже в восемь лет в теплое время года мы много раз бывали там. До реки было примерно 2,5 км пути. Но что нам это расстояние! Вприпрыжку, шлепая босыми ногами, утопающими по щиколотки в теплой и мягкой пыли, мы радостно бежали туда.

На лугах уже в середине мая можно было поживиться витаминной травкой «дикушей», а чуть позднее, к сенокосу, и борщовками. Эти травки мы любили, да и нужда заставляла наш организм извлекать из них хоть какие-то калории для поддержания тлеющей жизни. С травы мы и на Кичуй бегали резвее. А в самый разгар лета у реки было еще лучше: на холмах созревала сладкая клубника. В зарослях же ивняка бурела и чернела кислая, но сверхвитаминная смородина. Там же забирались мы и на деревца черемухи и сосали черные, как смоль, вяжущие ягоды, поплевывая вниз косточки. Наши губы и особенно зубы окрашивались при этом в цвет сапожного крема. Ягодами мы лакомились всласть и досыта. Иногда даже набирали их в горшки и бидончики домой. Сахара в деревне практически не было, поэтому никто, даже «зажиточные» люди, варенья тогда не варили. Если ягод было много, их сушили на зиму. Это делали часто на листах в русской печи, где также выпекали и «хлеб» – наполовину с травой и картошкой. Сушеные ягоды зимой шли в пироги, которые стряпали на Рождество и Крещение.

Несколько позже, в 10-12 лет, глядя на старших, мы смастерили удочки. Они были очень примитивны и грубы: крючок из гнутого гвоздя, а леска-веревка из волос конского хвоста. Современная рыба, чудом выжившая под тяжелым прессом «цивилизации», и на километр не подплывет к такой снасти: она будет шарахаться от нее, как от пугала. А тогда в Кичуе рыбы было много. Видимо, по весне она заплывала из Шешмы, в которой ее было столько, что там образовывались рыбные заторы и пробки, наподобие тех, что создаются на улицах Москвы из машин.

Кичуйская рыба не пугалась никакой снасти, лишь бы на крючке было хоть что-нибудь насажено. На насадку она бросалась, как голодная дворняжка на лакомую косточку, и глотала с крючком любой толщины и размера. По всей водной поверхности реки красовались стаями отменные голавли. Вся река представлялась с берега огромным аквариумом, напичканным увесистыми рыбами.

Взрослые рыбаки никогда не возвращались с Кичуя с пустыми руками: домой приносили голавлей и сорожек такого размера, что теперь не поймать и в Каме, даже если бросать в нее самую изощренную удочку непрерывно годами. Вот что произошло с рыбой в течение моей жизни! Ее количество уменьшилось в естественных водоемах как минимум в 1000 раз.

На реке мы купались от души и часто баловались больше, чем рыбачили. Но и в этой кутерьме и суматохе умудрялись подцепить на удочку хорошенького голавля или сорожку. Меньше 1 кг веса они практически и не попадались. С Толькой мы заразились рыбалкой и стали бегать на Кичуй с раннего утра, наказав еще вечером разбудить нас на зорьке вместе с табунами. А скотину в табун выгоняли тогда со двора не позднее 4 утра. Бедные женщины, как и когда они успевали к этому времени подоить вручную корову, которая летом всякий раз давала 10 литров молока за один раз?

Часто в утреннем тумане и по обильной росе неслись мы с другом на Кичуй, предвкушая отменную рыбалку. Пусть и не всегда она заканчивалась удачей, но летняя пора, купание в реке, цветы, ягоды и благоухающий запах луговых трав – все это резвило и бодрило нас, облагораживая наше обездоленное войной детство.

И вот однажды, когда сенокос уже закончился (а в нем мы тоже принимали посильное участие), мы пришли с Толькой рано утром на Кичуй. Уже на подходе к реке еще с дороги мы заметили у берега, где была самая широкая водная гладь, грузовую машину, крытую брезентом. Место, где она стояла, было одним из любимых нами. Мы его называли омутом.

Переговариваясь между собой и робея, мы все же решились подойти к машине, возле которой суетились четверо мужчин. Мы заметили, что в руках у них имелись сачки, как у рыболовов, извлекающих рыбу из воды с лодки. Нас с Толькой поразило, почему такие увертливые голавли на этот раз услужливо заплывают в сачки? Рыбаки спросили нас, водятся ли в реке сомы. Мы ответили, что не знаем, но сами мы их не ловили.

Долго топтаться возле машины мы не стали. Нам бросилось в глаза то, что все номерные знаки машины были тщательно замазаны тиной и грязью. Мы перешли мост и на противоположном берегу значительно ниже того места, где были браконьеры, начали разматывать удочки. Пока шли к этому месту, все гадали: кто они, эти незнакомцы?

Мы выдвинули версию, что это люди из числа монтажников, которые обслуживают буровые вышки в окрестностях Альметьевска, находящегося в 50 км от наших мест. Скорее всего, так оно и было.

Но, как говорится, не пойман – не вор. Хотя и этот вопрос мы с приятелем тоже обсуждали. Мы по-детски толковали о том, что неплохо было бы сообщить куда-нибудь и помочь задержать этих хапуг. Но никакого телефона в нашей деревне никогда не было. Не было и более быстрых средств передвижения, кроме колхозных быков да истощавших на изнурительной работе нескольких кобыл. Да к тому же про Павлика Морозова мы тогда уже читали, и его трагическая судьба нам была хорошо известна. Но мы по существу и не понимали, почему мужики наловили столь много рыбы, не ставя сетей и других душегубок: ничего похожего возле машины мы не увидели.

Забросив удочки, мы долго ждали клева, но его совсем не было. Толька предложил сменить место, и мы собирались уже уходить, как вдруг заметили в кустах противоположного берега деревенского старичка Романа. Он шумно забрасывал свои удочки и что-то бубнил себе под нос. Заметив нас, он с горечью сказал: «Всю рыбу отравили эти злодеи с машины». Мы с Толькой спросили, что они сделали. Дедушка нам ответил, что чуть выше того места, где стояла машина, они высыпали в Кичуй из больших бумажных мешков какой-то белый порошок. Рыба, наглотавшись его, стала вяло всплывать наверх, а браконьеры стали черпать ее сачками и полуживую бросать в машину. Дед показал нам несколько рыбин, которые он вытащил из воды голыми руками. Те еще разевали рты, но из рук деда не выпрыгивали. Мы спросили, будет ли рыба после этого съедобной. Дед пожал плечами и сказал, что не знает.

После этого мы с Толькой смотали удочки и помчались посмотреть то место, где высыпали в воду отраву. Пока мы бегали, заметили, что грузовик с браконьерами уже выезжал с Кичуя на большую дорогу. Мы подошли к пустым пакетам. Никаких надписей на бумаге не было. Мы принюхались к белой пыльце, рассыпанной на берегу. Никакого особого запаха мы не почувствовали. А в воде заметили несколько приличных рыбин, еле шевелящих плавниками и хвостом. Сачка у нас не было. Мы вдвоем решили охотиться за ошалевшими рыбинами. Один из нас приближал удилищем рыбу к берегу, а другой, изловчившись, цапал ее руками.

В некотором азарте, но смешанном с тревогой и жалостью, мы с другом насобирали в общей сложности 6-7 кг довольной крупной рыбы. У нас и класть-то ее было не во что. Обычный улов мы таскали домой в карманах пиджаков и штанов. Мы поспешили сбегать в деревню, рассказать о случившемся на Кичуе и подержать совет, что делать с пойманной рыбой и нельзя ли ее еще насобирать по реке.

Выйдя на проселок, заметили в поле женщин нашей деревни. Они серпом жали созревшую рожь. Толька разглядел среди женщин свою мать. Моей мамы, к тому времени, к сожалению, уже не было: она умерла два года назад. Мы подошли к женщинам. Тетя Ефросиния, Толькина мама, обрадовалась нашему неслыханному улову. Она с радостью и улыбкой поднимала голавлей и сорожек над головой, показывая другим жницам.

Женщины отправили нас домой. Толькина мама посоветовала спустить всю рыбу в их погреб и положить на сохранившийся в нем снег. Она пообещала, что вечером, придя с работы, она поможет разделить улов на двоих. А другие женщины попросили передать их собственным сорванцам, нашим сверстникам, чтобы те тоже сбегали на Кичуй и набрали рыбы к ужину: с питанием были сплошные перебои.

Вечером мы с Толькой в присутствии взрослых стали делить улов. До сих пор улыбка не сходит с моего лица, как только начинаю вспоминать тот дележ. Рыбу мы вычистили, распотрошили и вымыли. Абсолютно равных рыбин по длине и весу не было. Мы додумались разрезать рыбины пополам. Из половинок образовались две абсолютно равные кучи. Но и тут демократия деревни и пристрастие к равенству не остановились и пошли дальше. Мы по-честному разыграли, кому надо будет отвернуться. Выпало мне. Я ушел в дальний темный угол и плотно закрыл лицо руками. В это время тетя Ефросиния взяла в руки одну кучу и громко произнесла: «Кому?». Я ответил, что мне. Наконец сверхсправедливый дележ закончился. Я пришел с рыбным полуфабрикатом домой. Бабушка, выслушав мой рассказ о происхождении улова, задумалась и спросила: «А если сами отравимся?». Я молчал, но в конце беседы произнес: «Не выбрасывать же такое добро!».

К этому времени рыбы с реки натащили в деревню довольно много. Некоторые уже успели ее пожарить и съесть. Скушали ее мои же сверстники и резво носились по улице. После этого готовкой занялись и мы: и жарили, и варили очень тщательно. А когда сели за стол, все решили досыта не наедаться. И вечером, и даже утром мы все продолжали осторожничать. Но все обошлось благополучно. Никто в деревне не отравился. Да и допустить, что в рыбе находились ядовитые для человека вещества, было трудно. Браконьеры увозили рыбу с берега уж точно не выбрасывать. Но, поживившись одной машиной с рыбой, злодеи загубили ее по всему Кичую.

Вот такая история случилась в моем далеком детстве. После нее рыбы в нашей речке с каждым годом становилось все меньше и меньше. Неудержимый процесс ее исчезновения, как говорится, пошел. Пошел необратимо. Сейчас в Кичуе, можно сказать, никто не рыбачит: нет рыбы. А как жаль! Сколько и какой было ее там в моем незабываемом детстве!

Удар молнии

В теплое росистое утро 14 июня 1954 года с группой ровесников я оказался с удочкой на берегу Кичуя. Там мы разбрелись по своим излюбленным местам. У каждого из нас такие места были. У кого-то именно там сорвалась с крючка большая рыба – голавль весом в 2 кг. У другого – попался когда-то на крючок голавль еще крупнее. И хотя он до конца боролся за свою жизнь, все же был вытащен каким-то чудом на берег и позднее угодил в домашнюю уху. Каждый из нас помнил такие места и ждал повторения былого, но на более удачной основе.

С утра уже жарко палило солнце, было душно. Через час-другой мы наверняка стали бы собираться в одном месте, и началось бы в сопровождении фонтанов брызг азартное купание. Но до этого радостного события дело в этот раз не дошло. Потягивал легонький юго-западный ветерок, на небе появились мощные кучевые облака, а издали стали доноситься до нас глуховатые раскаты грома.

Надо признаться, что летней грозы в сельской местности боятся сильнее, чем в городе. Деревня и вся окружающая ее местность полностью открыты перед любой стихией: нет там искусственных громоотводов и более надежных укрытий, кроме кроны раскидистой ветлы да ветхих соломенных крыш деревянных изб. В пору моего детства считалось, что переносить грозу в открытом поле или на лугах у реки еще опаснее, чем дома в деревне. Поэтому родители, уходя на работу, наказывали нам, чтобы мы бежали домой при виде надвигающейся свинцово-лиловой тучи.

Услышав на Кичуе первые раскаты грома, мы как-то разочарованно засуетились и стали обсуждать, что же нам делать. Тем временем туча взмывала, приближаясь, и заняла собой едва ли не половину неба. Поколебавшись, мы начали сматывать удочки и заторопились домой, постепенно ускоряя шаг. От Кичуя до наших хат было примерно 2,5 км пути. Бежали мы прямо навстречу двигающейся на нас туче. Тут мы, не зная того, действовали прямо по совету полководца А. В. Суворова: «Не ждать приближения опасности, а двигаться навстречу ей…». Гроза уже вовсю бушевала. Раскаты грома следовали почти мгновенно за многочисленными молниями. Гремело же так, что даже содрогалась земля под нашими босыми ногами. У леса, что находился за нашей деревней, темной свинцовой стеной шел уже мощный ливень. Попасть под него нам очень не хотелось, и бегу своему мы прибавили жару. Но когда бежали, грозы боялись еще больше: старшие нам советовали, что в грозу лучше не бегать, и приводили пример, свидетелями которого мы были сами. Однажды к соседскому дому во время сильной грозы и ливня мчался теленок, и в него попал разряд молнии. Мы видели, как он упал замертво, будто подкошенный. И все-таки мы бежали столь быстро, что успели заскочить в свои родные хаты, и одновременно с этим на деревню обрушился сильнейший ливень.

Бабушка была дома. Она обрадовалась моему возвращению. Она и моя сестра готовили ведра и тазики, поскольку из опыта знали, что наша ветхая крыша пропускает через себя, намокая, практически весь дождь в нашу «горницу».

Гроза и дождь усиливались: на улице стало сумеречно, как будто наступило полное солнечное затмение. Вскоре в ведра и тазики через крышу и потолок избы струйками и ручейками потекла желтовато-коричневая, как заварка чая, дождевая вода. Посуды явно не хватало: с потолка на пол текли все новые и новые струйки воды. От них уже негде было укрыться, и мы вымокли до нитки.

В самый разгар этого буйства стихии кто-то из взрослых пробежал по улице с отчаянным криком: «Пожар!». В деревне это слово наряду со словом «смерть» считается самым страшным. Бабушка рассказывала нам, как много раз горела деревня. Бывали случаи, когда не оставалось в целости ни одного дома: выгорало все подчистую. Люди после пожара ютились в погребах и землянках. В невероятных лишениях и муках на расчищенном пепелище снова стучали топоры и звенели пилы. Люди, как муравьи, строили себе новый приют, к сожалению, зачастую только до очередного пожара.

После услышанного возгласа мы с бабушкой выскочили во двор посмотреть, не мы ли горим. К счастью, в своем дворе мы не увидели ни пламени, ни дыма. А, выйдя на улицу, заметили поднимающийся большой столб дыма в районе дальнего нижнего конца нашей деревни. Ливень тем временем не прекращался.

Бабушка, явно перепуганная больше нас известием о пожаре, не находила себе места. Время от времени она произносила: «А что если огонь перекинется на соседние дома и заполыхает вся деревня?». Меня решили отправить к очагу пожара на разведку. С тревогой, хлюпая босыми ногами по ручьям и лужам, я приблизился к избе Ермиловых, полыхающей со всей силой. Бабушка дала мне строгий наказ: «В огонь не лазить и близко к нему не подходить!».

Погорельцы с минимальным скарбом, вымокшие до нитки, сутулясь, держались вместе. Кто-то из них навзрыд плакал. Часть деревенских мужиков суетились возле огня и обливали горящие бревна водой из ведер. Около огня было нестерпимо жарко. От людей шел пар: сохла вымокшая одежда. Невдалеке стояла запряженная в дрожки с бочкой воды на них единственная колхозная кляча. Никаких автомобилей, даже оборудованных для тушения пожаров, в нашей деревне и соседних с ней тогда не было.

Я вернулся домой, доложил бабушке обстановку на пожаре. Она выслушала мой рассказ с явной озабоченностью. Я заметил, что в мое отсутствие бабушка с сестрой начали связывать в узлы наши ветхие постельные принадлежности и какие-то носильные вещи. Они готовили их к тому, чтобы вынести подальше от строений на огород. Их намерения мне показались уж слишком неадекватными той реальной обстановке: до нашей избы от очага пожара было не менее 500 м. Однако напуганная в своей жизни всем, бабушка все же не удержалась и предложила часть нашего скарба вынести на огород.

Явно неохотно и под дождем этот замысел мы частично реализовали. После этого на место пожара мы отправились вместе с сестрой, ей тоже хотелось посмотреть на случившееся и даже побрызгать на огонь водой.

К нашему приходу изба Ермиловых практически уже догорала. Возле избы стало еще жарче. Жар доходил до соседних домов, что стояли слева и справа. Хозяева этих изб периодически плескали из ведра и вениками на бревна воду. Несколько мужиков находились на крышах этих изб. Они тоже ковшами плескали воду на соломенные крыши, и так уже хорошо вымоченные ливнем. От бревен, соломы и самих людей шел интенсивный пар. Создавалось впечатление, что все эти предметы, неодушевленные и живые, тоже вот-вот вспыхнут ярким пламенем.

А сам дом Ермиловых загорелся от попадания молнии. Вся семья из семи человек, обедая, сидела за столом. Никто, к счастью, не пострадал. Во время одного из проблесков молнии послышался характерный треск, и в то же мгновение раскололось висящее на стене зеркало. Когда люди выскочили наружу, соломенная крыша конька избы и часть карниза уже полыхали.

Ближе к концу пожара, когда тушить было практически нечего, из соседних деревень с бочками воды подкатили несколько ручных насосов на конской тяге. Четыре мужика должны были за деревянные ручки приводить в движение не очень послушные клапаны насосов. Тогда из его шланга начинала струиться со слабым напором вода, как будто из рукомойника.

Там же на пожаре я услышал полулегенду-полубайку о том, что пожары, начавшиеся от молнии, очень трудно тушатся. Их будто бы обычная вода по-настоящему и не берет. Говорили даже, что они поддаются тушению, если обливать пламя и огненные бревна молоком от коровы. Да и то, мол, для этих целей годится молоко только от коров черной масти. Это, была, конечно, шутка. Я, грешным делом, зная всех коров нашей деревни (приходилось их время от времени пасти в порядке очередности), сокрушался, что в нашем табуне не было ни одной коровы с черной шерстью.

Пожар, слава Богу, не перекинулся тогда на соседние избушки: возможно, ливень был на стороне людей тоже. К тому же не было сильного ветра. Но деревня наша много лет жила после под его впечатлением. Стали еще больше реально бояться грозы, особенно в ночное время.

Наша бабушка непременно будила нас ночью, как только собиралась гроза. Подниматься с постели нам не хотелось, и мы не понимали, зачем надо это делать. Когда мы повзрослели, она объяснила, что спящими мы могли сгореть, если попадет в дом молния и бабушку вдруг молния первой убьет. Так трогательно она переживала и заботилась о нас в каждую минуту своей жизни!

Неизгладимый след оставил тот деревенский пожар в моей душе. С оттенком грусти и неизбывной горечи я вспоминаю при этом слова А. И. Герцена, сказанные им когда-то: «В пожаре есть что-то революционное: огонь смеется над собственностью, нивелируя состояния…».

Мне думается, что вот такой нивелировки уж, конечно, никто не желает.

«Шведский стол» на двоих

Рыбалку с лодки я не очень люблю. Мне больше нравится забрасывать удочку или закидушку с берега и постоянно чувствовать под ногами земную твердь. Тем не менее иногда выплываю на старенькой резиновой лодке на середину какого-нибудь озерца и караулю там окуней, линей и сорожек. Вот и на этот раз я отплыл от берега Пионерского озера и бросил якорь в самом глубоком месте. Клевало плохо. Я менял время от времени насадку, подбирая самую лакомую для капризной рыбки. С воды приятно разглядывать берега, любоваться живописным лесом со стороны Красного Ключа, отдаленными в синеватом мареве кручами на противоположном берегу Камы и красивыми домиками пробудиловских садоводов.

Неожиданно я заметил приближающийся к лодке длинный след на воде, тянувшийся со стороны леса. Как и подумалось, это был уж – отменный пловец. Плавают ужи удивительно легко и просто, как, впрочем, и ползают тоже: извиваясь всем телом и особенно чудным хвостом. Когда уж плывет, головенку он держит горизонтально, подняв чуть-чуть над водой то ли на уровне шеи, то ли на части туловища. При этом хвост заменяет ему и мотор, и весла, и плавники, и руль. Удивительное создание мудрой природы! «Минует лодку или заплывет в гости?» – мелькнуло у меня в голове. Уж был совсем рядом и, коснувшись низкого бортика, мастерски вполз в мою лодчонку. Некоторое время он поласкал меня своими глазенками, как бы гадая: выдворяться ему или нет. Не заметив в моей позе ничего угрожающего и агрессивного, уж принялся, как положено в гостях, за трапезу. Он быстро слизал ползающих по сырому дну лодки нескольких дождевых червей, подобрал парочку слизней, приготовленных мною для насадки на крючок, и затем вопросительно посмотрел в мою сторону. Я насыпал на дно лодки немного перловой каши, сдобренной анисом и подсолнечным маслом. Уж с завидным аппетитом собрал все до зернышка. После этого, немножко понежившись, он подполз к моей руке и ласково коснулся ее своим теплым тельцем. Я как давнего знакомого погладил его. Будь у ужа руки, думаю, он бы крепко пожал мою руку в знак благодарности за короткий отдых, за «шведский стол», за радушие и гостеприимство. Уж пристально, не моргая, поглядел мне прямо в глаза, всем видом своим выражая удовольствие. Затем он тихонько сполз в воду и опять поплыл в сторону пробудиловских дач. А я, любуясь, все смотрел ему вслед. Вскоре я заметил еще один след на воде, идущий со стороны леса. Все было так же: те же естественные бесшумные движения, в такой же позе такая же голова с характерной желтой полоской на ней и тот же маршрут. Я стал уже готовиться к приему еще одного гостя. Но что это: уж по дуге стал огибать мое утлое суденышко, подчеркивая, что не нуждается в отдыхе. И действительно, он так и поступил: не причаливая к моему борту, он, извиваясь, поплыл дальше. Я же задумался: почему этот уж повел себя по-другому? Возможно, он ошибочно принял меня за врага. А может быть, в отличие от первого, он был сыт и не нуждался в промежуточном отдыхе и соблазнительной трапезе. Однако это лишь мои догадки. Истинную причину такого поведения знает только сам уж. Как и в первом случае я, долго любуясь, проводил его глазами до самого берега.

«Чертёнок» на крючке

Семилетний сын попросился со мной пойти на подлёдную рыбалку. И вот мы на льду Пионерского озера. Просверлили лунки, забросили удочки с мормышкой и мотылём.

Появился первый улов – маленькие окуньки и плотвички. Я поспешил поставить их для насадки на тройник – любил ставить жерлицы на щук. Изредка и в самом деле хищницы попадались. Отойдя на середину озера, я услышал крики моего мальчика. Он бежал ко мне со всех ног. Приблизившись ко мне и часто моргая глазёнками, он сказал, что на крючок попался чертёнок. Пока мы бежали к его снасти, сын торопливо рассказал, что попавшееся на крючок существо покрыто шерстью и хвостатое. Бывалый рыбак, я вздрогнул от неожиданности. Когда я попытался вытащить чудное животное, крючок высвободился из тела незнакомца и с клоком шерсти оказался на льду. А животное, обдав нас ледяными брызгами, исчезло на радостях под водой. Чертёнок сына на самом деле оказался обыкновенной ондатрой. Она, видимо, караулила мальков возле хлебных крошек и по неосторожности зацепила крючок.

За всю мою многолетнюю рыболовную практику это был единственный случай попадания ондатры на крючок. Но на свободе в летнее время я не раз наблюдал, как они плавают по озёрной глади. Иногда даже с пучком озёрной травы во рту. Наверное, для гнезда.

Ночь на рыбалке

Я, сын Юрий и племянник Сергей прибыли ближе к вечеру на противоположный от города берег Камы. Пятого сентября погода стояла чудная. Мы размотали наши любимые рыбацкие снасти – закидушки. Клевало слабо. День быстро угасал. Возвращаться домой не хотелось. Мы решили заночевать на берегу. Собрали в кучу остатки сухого плавника, чем и обеспечили себя добрым костром на всю ночь. Он и обогревал нас, и отпугивал вездесущих комаров, и как неугомонный собеседник шептался с нами напролет всю ночь.

Вот уже полностью стемнело. Было совершенно безоблачно. Над нами открылась во всей красе «бездна, звезд полна». Им действительно не было числа, как и бездне – дна. Точнее М.Ломоносова тут, пожалуй, и не скажешь. Мы невольно заговорили о мироздании, о космосе, о возможной жизни на иных планетах в других звездных системах, о летающих тарелках, об инопланетянах, тоже созерцающих яркий звездный купол неба. Каким видится им наше Солнце и знакомые нам созвездья Большой и Малой медведиц? Вопросы чередой ставились один за другим и большей частью, как всегда, безответные.

Из костра же время от времени веером разлетались во все стороны искры, дополняя звездность неба и гармонируя с ним. Взошла луна. Она в эту ночь была в фазе полнолуния. Яркость звезд и неба заметно ослабела. Чем выше поднималось ночное светило, тем все больше наша ночь становилась похожей на белую ночь в районе Северной столицы. Вода на поверхности Камы отливала чистейшим серебром и плавно качала тянувшуюся в нашу сторону лунную золотую дорожку.

Кто-то первым заметил пролетающий прямо над нами искусственный спутник Земли. Он, как маленькая звездочка, не мигая, довольно медленно двигался с востока на запад. А самолеты в ночном небе узнаются с земли быстро по прерывистому миганию проблескового маячка. Самолеты летают в нашем небе всю ночь. Мы насчитали за ночь несколько десятков.

Неожиданно Сергей воскликнул: «Поглядите-ка, ночная тарелка!». Мы разом задрали головы: прямо над нами прочертил очень яркий след большой небесный пришелец – метеор. Он за секунду раскололся на две огненные части, которые еще секунду двигались одна за другой на небольшом удалении и быстро сгорели, оставив на мгновение несколько искр, точь-в-точь как из нашего костра. Гляди, человек, задирай выше голову и любуйся нездешней чудо-красотой!

Наконец зазвенел, заливаясь в ночи, колокольчик на одной из закидушек. Юра посмотрел на часы. Они показывали ровно 3 часа. Мне почему-то подумалось, что это подобрался нас будить (и так неспящих) ночной хищник – сом. Втроем мы побежали, как по команде, к месту сигнала. Мне, видимо по старшинству, доверили выбирать в ночи леску. Где-то на полпути я ощутил живую тяжесть и знакомые толчки и подергивания лески кем-то в воде. Я успел даже прошептать ребятам, что веду к берегу сома. Каково же было наше удивление, когда на мелководье заплескалась солидная рыбина в крупной чешуе, «как жар горя» в лунном свете! Мне невольно пришлось внести поправку в прежнюю гипотезу насчет сома. Я стал утверждать, что это крупный язь либо голавль. Даже в самую лунную ночь их отличить бывает трудно. Только на рассвете мы точно установили, что это голавль весом 2 кг. Он лежал на берегу перед моими глазами, как далекий пришелец из детства. Тогда мы ловили голавлей в Кичуе, насаживая на крючки кузнечиков, дождевых червей и изредка хлеб, которого и самим не хватало.

На этот раз ночной донный охотник заглотил солидного малька. Хотя у голавля нет видимых признаков хищника: внутренность рта и глотка у него гладкие, как современные пластиковые водопроводные трубки. Во рту этой рыбы нет ни одного зуба. Тем не менее рот голавля приличного размера, что и позволяет ему в непостные дни заглатывать живцов из разряда малолетних рыбок.

С поимкой рыбины космос отступил как-то на задний план. Мы занялись совсем прозаическим делом: к утреннему завтраку решили сварить ушицу из голавля. Она удалась на славу. Да и редко случается съесть что-либо на берегу без аппетита. Тем более после ночевки у воды.

Голавли и раньше-то очень редко попадались на крючок в Каме, а теперь и подавно. Достаточно сказать, что этот рыбацкий трофей оказался на крючке у нас с перерывом в 20-25 лет. Видно, такой большой промежуток времени нужен голавлю, чтобы нагуляться вволю, превратиться в матерого и, наконец, осчастливить рыбака, подобного мне.

На утренней зорьке удалось подцепить еще две пары судачков. Их мы привезли домой к отчету. Такой трофей, почти без костей, хозяйки особенно обожают.

На рассвете довелось наблюдать повадки другого берегового охотника – цапли. С каким удивительным вниманием эта длинноногая птица высматривает добычу на мелководье. Она приглядывается к береговой кромке прямо как человек, затаив дыхание. Мгновение, ловкое движение вниз – и заметавшийся в клюве лягушонок сопровождается в желудок птицы. Изредка ей попадаются на завтрак и мелкие ужи, и ослабевшие от чего-то рыбки. Цапля – охотник тоже классный. Она вроде бы и не ловит добычу, а цапает ее. Отсюда, видимо, и повелось название за этой птицей.

Ночь на рыбалке, хотя светало только после пяти часов утра, пролетела быстро и, как нам показалось, содержательно. В меру уставшие, пропахшие дымом костра, но довольные, к обеду мы возвратились в город. Возвращение домой – не менее приятно, чем рыбалка. А каким крепким и здоровым бывает сон после ночевки на берегу! Не верите – проверьте на себе сами.

Погоня

Люблю бывать летом на рыбалке у сентяковской горы. В жаркую пору береговые камни раскаляются там как кирпичи в деревенской печке. Можно прокалить на них подошвы ног и даже поясницу, не хуже чем на медицинском приеме в городе.

На самих камнях и под ними здесь также греются обитатели береговой зоны. Лягушки и ящерицы искусноохотятся за комарами, мухами и кузнечиками, пожирают их в большом количестве. Маленькие ужата тоже питаются мошкарой. А вот матерые ужи, длиной в метр или два, не могут насытиться подобной мелкотой. Им подавай на обеденный стол что-нибудь покрупнее и посытнее: мышку, например, или лягушку.

Ужи – искусные охотники, в особенности за земноводными. Лягушки и жабы для них, видимо, такой же деликатес, как и для французов.

В середине августа я, грея пятки на камнях, тихо рыбачил закидушками на излюбленном месте. Совершенно неожиданно мимо меня вниз по откосу, покрытому мелкими камешками, к воде стремительно, словно на крыльях, в страшной панике пролетела лягушка. Все существо этого земноводного было нереально вытянуто в длину, а лапы передних и задних ног выполняли роль самолетных плоскостей. Лягушка прыгала, но ноги ее лишь касались камешков, от которых они отталкивались и снова вытягивались в струну, зависая в воздухе. Это было спринтерское лягушачье удирание. Но вот только от чего или от кого?

Как выяснилось вскоре, убегала лягушка стремительно к воде, спасая свою жизнь, от большого ужа. Движения змеи были сверхэкономны. Она как будто на невидимых шасси черной молнией гналась за несчастной земноводной с уже разинутым ртом. Еще секунда, и лягушка была бы схвачена мертвой хваткой.

Но квакушка этой секунды ей не подарила. Последним сверхпрыжком она махнула далеко в воду и глубоко нырнула на радостях в водную стихию. Уж – пловец классный, но ныряльщик плохой, и под водой он уже не охотник.

Змея облизнулась с явным огорчением и, посмотрев в мою сторону, повернула к берегу. Я понял, что она оголодала и нуждается хоть в каком-то утешении. Подойдя к ужу, я разбросал по камням часть дождевых червей, приготовленных для насадки на крючки. Уж быстро их подобрал и слопал. Червяк, конечно, не устрица, но, как говорят рыбаки, на безрыбье и рак рыба.

Зрелище, которое я наблюдал, затаив дыхание, подарила мне природа. Такое вряд ли увидишь и в кино. Я пожалел, что не было у меня тогда в руках камеры или хотя бы хорошего фотоаппарата. Мгновение то было воистину прекрасно. А участники его вне всякого сомнения были достойны друг друга.

Купание невесты

Чего только не случается на рыбалке! Каждый новый выход с удочками к воде наполняет тебя впечатлениями столь богатыми и яркими, что впору писать целый роман – роман с натуры. И никогда заранее нельзя предвидеть, чего удивительного можно ожидать на этот раз.

В жарком июле минувшего года я под вечер перебрался на противоположный берег Камы в районе Сентяка с намерением покараулить там судаков в сумеречное время. До наступления темноты успел зарядить несколько закидушек, насадив на крючки живцов, пойманных возле берега. Весь прекрасный вечер у меня не клевало. Так бывает нередко.

Я стал ходить по пустынному, сплошь усыпанному камнями берегу в поисках сухого плавника для костра, явно намереваясь заночевать. В сухую июльскую ночь костер для обогрева, разумеется, не нужен. Бывает острая нужда в небольшом хотя бы дымке, отпугивающем многочисленных и одолевающих комаров. Хотя в любую ночь радуешься, конечно, и пламени. Разведенный огонь согревает душу человека: она отходит от накопившегося негатива, теплеет. Это, наверное, неистребимо в нас еще с незапамятных первобытных времен.

Сравнительно быстро мне удалось набрать кучу плавника и сухого хвороста, и я присел возле нее на большой камень, еще не остывший от дневного тепла. Комары пока не гудели, и я не спешил чиркнуть спичкой. Очень внимательно глядел на колокольчики, подвешенные на лесках, с надеждой, что они просигналят о желанной для рыбака поклевке. Но таких сигналов почему-то не усматривалось.

На Каме стояла умиротворенная тишина: лодки и катера с рыбаками, ягодниками и грибниками уже промчались, будоража и вспенивая воду. Только вдали в двух местах горели огоньки двигающихся барж либо теплоходов с туристами. Я любовался и наслаждался ночной идиллией.

Совершенно неожиданно заметил, что из-за крутого поворота со стороны Красного Ключа на большой скорости мчится сверхсовременная большая лодка-катер и держит курс в направлении моего берега. Мне почему-то подумалось, что это ночная вахта рыбнадзора. Я стал доставать из рюкзака билет рыболова и прикидывать, не превысил ли я разрешенную норму по числу заброшенных в Каму крючков. За улов мне беспокоиться было нечего: я не вытащил из воды ни одного хвостика. Рыбнадзор часто этому не верит и ищет на берегу заваленные мусором и камнями ямы, в которых, по соображениям блюстителей порядка, рыбаки припрятывают от глаз свой реальный улов. Но в тот вечер, клянусь, рыбнадзор не нашел бы на правом берегу Камы ни одного закопанного хвостика, даже если бы перевернул все каменные глыбы на участке от Котловки до Сентяка и выше.

Тем временем катер был уже близко от меня и двигался на меня прямой наводкой. Я встал и приблизился к воде, готовый встретить непрошеных гостей. Мое перемещение и колышки от закидушек, видимо, заметили с катера и круто отвернули в правую сторону. Осветив берег мощной фарой, они стали приставать к нему метрах в пятидесяти от меня. Там возле берега была отмель. К вечеру она еще более распространилась за счет суточного сброса воды в Куйбышевском водохранилище. Катер не смог ткнуться носом в сухой берег. Гости бросили якорь. Четверо добрых молодцев, сняв штаны, прыгнули в воду и стали выгружать из катера какие-то сумки, мешки и ящики. Хлюпая по воде босыми ногами, они вытаскивали вещи на берег и ставили на свободную площадку, окруженную ивняком и низенькими тополями. По их занятиям я понял, что это никакие не представители рыбнадзора.

Я стал тревожиться, предвидя, что прямо возле меня намечается ночной пикник. По количеству котомок, выгруженных с катера, чувствовалось, что количество гостей очень скоро может значительно увеличиться, и мой любимый берег загудит. Мне тогда будет не до рыбалки. Я начал вздыхать, думая, что мне на этот раз не повезло с самого начала.

К этому времени наполовину раздетые носильщики перетаскали всю кладь на берег и, задержавшись у кормы, готовы были принять на плечи какой-то особый груз. Я продолжал внимательно наблюдать. Носильщик, мужчина внушительных размеров, подставил плечи и спину и на них взвалил одетого человека с кормы катера. Его бережно поддерживали с двух сторон еще два носильщика. Я подумал, что они так бережно доставляют на берег своего капитана: так трогательно носили в Древнем Риме рабы своих рабовладельцев. Когда и эта операция благополучно завершилась, носильщики вернулись к корме. На этот раз один из них взял на руки барышню, всю в белом наряде. Она, словно бабочка, расположилась у него на руках, обхватив за шею. Далее случилось то, чего никто не ожидал: носильщик при первом же шаге поскользнулся, видимо, наступив на поросший мелким зеленым мхом камень. На мгновение он, потеряв равновесие, не удержался и плюхнулся вместе с драгоценной ношей на руках в мутную, взболтанную ногами прибрежную воду…

Я почему-то подумал, что сейчас сотоварищи набросятся на бедолагу-неудачника, и на берегу начнется настоящая свара. Но произошло совсем другое: по берегу стал разноситься истерический хохот, когда вымокшая до нитки пара выбралась из воды. Оба были украшены зелеными водорослями, тиной и песком. Виновник зрелища, носильщик, стал похож на Ихтиандра из кинофильма «Человек-амфибия», а былая белоснежная красавица – на сказочную русалку.

После продолжительного смеха, прерывающегося некоторыми паузами, в команде ночных гостей произошло небольшое замешательство. Никто не ругался, но все понимали, что запланированное мероприятие – а судя по всему, намечалась на природе, вдали от шума городского, ночная свадьба с видом на Каму – сорвалось совсем неожиданным образом.

Носильщики стали выполнять обратную операцию – таскать поклажу с берега на катер. А молодожены – мокрехонькая невеста и приодетый жених, которого я принял первоначально за капитана катера, отошли на берегу в сторону. Оба вскоре разнагишались и бросились купаться в Каме. До меня доносился плеск воды и их восторги. Жених время от времени поднимал невесту высоко над собой и с размаху, как Стенька Разин персианку, бросал в пучину Камы. Но в отличие от неуемного атамана бросал не навсегда. Он быстро подплывал к своей избраннице, брал ее на руки и покрывал поцелуями все ее упругое мокрое тело. Делал он это страстно, горячо и громко. Свадебная экзекуция в воде продолжалась и продолжалась. Я, как завороженный, не мог оторвать взгляда от беснующихся в воде молодоженов. Возможно, в это время звенели на все голоса колокольчики на моих закидушках и наверняка меня кусали комары – я ничего не слышал и не чувствовал. Чувство радости за молодых переполняло меня, как говорится, даже со стороны. А что же переживали они в те чудесные мгновения сами!.. Дай-то бог, сохранить им эти волшебные чувства незамутненными на всю долгую совместную жизнь.

Думаю, никакая свадьба в другом виде не запомнилась бы так ярко, как та, что разыгралась совершенно неожиданно для ее участников на ночном берегу Камы. Такой свадьбе, как в песне Муслима Магомаева, «и неба было мало и земли». А я бы еще добавил: ей было мало и воды. Да будут они, эти молодожены, глубоко счастливы! Я же рад тем, что присутствовал на такой свадьбе восторженным, хотя и непрошеным свидетелем.

Завершив погрузку, один из носильщиков подошел ко мне и, разговорившись, как-то грустно произнес: «Вот видишь, что бывает. Хотели свадьбу организовать как лучше, а все у нас сорвалось». Я его сразу ободрил и успокоил: «Лучше, чем у них сейчас – более высоких чувств, – ни у кого не бывает».

Неожиданно закуковала в роще на круче предрассветная кукушка. Я редко загадываю. А тут взял да и загадал: «Сколько молодоженам этим жить в согласии, любви и наслаждаться счастьем?» Затаив дыхание, начал считать. Считать я люблю, умею и редко сбиваюсь. Видимо, на радостях я все же сбился, когда досчитал верно до 60 лет. Пусть кукушкино, как и мое человеческое, у молодоженов сбудется. Сбудется – на радость всем.

Нашли ночью спящим в стогу сена

Летом 1993 года к нам приехали гости из Перми – дядя с женой и племянник. Они знали, что мы с зятем ходим время от времени на рыбалку. В августе установилась чудная погода. Вот в такой теплый и сухой денек мы решили навестить Котловский остров, на котором в заливах и многочисленных озерах ловились щуки, окуни и караси.

У меня был отпуск, а зять посменно работал на заводе этилена. Накануне мы обсудили план нашего десанта. Было решено добираться до места рыбалки двумя партиями. Я должен был десантироваться на остров первым в послеобеденное время, а зять – после работы подвезти на своей машине гостей до своего огорода в Ильинке и всем вместе присоединиться ко мне позднее, перебравшись на остров.

Что касается меня, то я довольно благополучно добрался до перемычки, где камская вода вливается в Старую Каму, и почти беспрепятственно, сняв штаны, перешел по мелководью на остров: не пришлось даже использовать резиновую лодку.

Место для рыбалки на острове мы заранее согласовали и планировали заночевать там в одном из ближайших стогов сена. Жизнь, однако, часто вносит коррективы в любые планы. Когда я вышел к условленному месту, оно было занято многочисленными рыбаками. Мне пришлось удалиться от него по берегу примерно на километр. Стогов сена на острове было много, так что проблемы с ночевкой не существовало.

Я приготовил лодку, отладил снасть и с легкой руки начал блеснить. Хорошего клева не было, но мне удалось подцепить пару приличных щучек, чем уже обеспечивалась вечерняя уха с дымком у костра.

Все вроде бы шло к этому. Однако мои компаньоны почему-то сильно задерживались. Я начал строить различные гипотезы и догадки насчет их опоздания. Возможно, думал я, зять задержался на работе или переправа на перемычке не заладилась в связи с подъемом воды в Каме. В такие минуты в голову лезут какие-то тревожные мысли о неприятностях в дороге с нехорошими исходами.

День, тем не менее, угасал: солнце, как бы играя в прятки, готовилось погрузиться за горизонт до самого утра. Моих гостей все не было. Я убрал лодку и снасти в заросли кустарника, а сам начал вглядываться в островную даль – туда, откуда должны прибыть мои компаньоны. Их все не было видно. Окончательно стемнело, на остров навалилась летняя ночь. Загудели ненасытные комары. Я не стал разводить костер, а спешно зарылся в душистое сено. Своих попутчиков я окончательно перестал ждать, решив, что коллективная рыбалка сорвалась.

Знакомый с детства тонкий аромат сена подействовал на меня как снотворное. Сон быстро сморил меня. Мне зачем-то снилась переправа на понтонах через схваченный ледяной коркой водоем под неожиданным вражеским огнем. Та самая переправа, которую мастерски изобразил А.Твардовский в бессмертном «Василии Теркине». Я сам находился будто бы на берегу и подавал руку булькающему в ледяной воде Теркину. На мгновение я очнулся: сознание подсказывало, что я нахожусь в омете один. Под воздействием сновидения беспокойство стало овладевать мною. «Неужели, – думал я, – мои компаньоны попали в непредвиденную беду, переправляясь через водоем?» Но эту тревожную мысль я гнал от себя подальше. Я все больше склонялся считать виной задержки товарищей поломку машины или какие-то бытовые неурядицы. В этих раздумьях сон опять начал овладевать мною. Я бы снова крепко заснул и помог Теркину вылезть, наконец, из воды на берег, но шуршание сена и приглушенные голоса насторожили меня. Я вздрогнул. Мне почему-то подумалось, что это сельчане приехали за сеном. Шорохи и шум усилились. Я очень боялся, что ничего не подозревающие пришельцы могут всадить мне вилы в бок, и вынужден был громко окликнуть: «Кто там?» На мгновение все шумы затихли. Потом один из них произнес, что в омете кто-то живет.

Я выполз из своей норы-лежанки и обалдел: передо мной стояли незадачливые путешественники. Было два часа ночи. Не мешкая, мы все зарылись в сено. Наши гости скоро уснули, а зять, видимо, сознавая свою вину в случившемся, стал тихонько мне рассказывать о том, как не задалась им дорога.

– До перемычки мы добрались вовремя, и все шло по плану. Вода в основной Каме несколько прибавилась и с напором текла в русло Старой Камы. Пока надували лодку, заметили рыбака в болотных сапогах. Он стоял на самой перемычке и рыбачил спиннингом. Его забросы были почти на сто процентов результативными. Он непрерывно снимал с тройников приличных окуней, судаков и щук.

Мы решили полюбопытствовать и рассмотрели его снасть. В ней не было ничего хитрого: леска, небольшой грузик и блесна. Однако на леске с двух сторон были подвешены недалеко от блесны тройнички, на цевье которых были надеты небольшие белые пластмассовые трубочки – куски изоляции электропровода. Такие тройники на поводках рыбаки называют кембриками. На эти кембрики без всякой дополнительной насадки бешено набрасываются в воде стайные окуни. Они, естественно, накалываются на голые тройники и тем самым накапливают трофейный запас рыбака. Чудный эффект заразил меня и гостей. Я выпросил у незнакомца пару кембриков и приделал их к своей снасти. При первом же забросе блесны на кембрик попался увесистый окунь. Мы попеременно в азарте стали продолжать этот процесс. Не прошел и час, а у нас поймалось десять окуней.

Азарт был большой, но мы чувствовали, что задерживаемся. Поблагодарив рыбака, стали переправляться через Старую Каму. На двухместную лодку мы взобрались вчетвером и вместе со скарбом двинулись на противоположный берег. В тесноте кто-то задел цельнометаллический спиннинг, и он у нас на глазах ушел на дно. Терять его стало жалко. Причалив, мы стали поочередно нырять за ним. За этим занятием мы потеряли еще около часа. Вечерело. Мне казалось, что идем правильно вдоль озера. И озеро остается у нас по левую сторону. Все так, но озеро было совсем не то. В пути попались два стога сена, и больше стогов не было. А ведь возле нужного нам озера-залива их больше десяти. Тут я понял, что мы заблудились. Посоветовавшись, решили ретироваться. Но вовсю уже царствовала на острове ночь. Мы вышли на правильное направление. Стали попадаться стога. Мы подходили к каждому. Где-то никого не было, а где-то спали рыбаки и просили не беспокоить их. Мы основательно устали и решили зарыться до утра в сено этого стога. А оказалось, что и ты здесь.

До рассвета мы спали крепким сном. Однако на зорьке кто-то, первым пробудившись, сыграл подъем. Рыбалка была очень удачной: клевали щуки и окуни. Из вечернего улова мы приготовили наваристую уху и с дымка, с пылу и жару хлебали ее, смакуя. А дивный улов, на радость себе и гостям, привезли домой. Гости заметили в кустах обилие уже созревающего шиповника и тоже насобирали его для отправки в Пермь. У них, по слухам, такого изобилия нет и в помине.

Уставшие, но довольные, мы возвратились домой. Рыбалка, к счастью, завершилась гораздо лучше, чем она началась.

Нападение на улов с воздуха

Очень люблю ловить судаков. Интересная рыбка. Клюет на малька и кусочки свежей рыбки. Иногда попадается и на червя, но редко. Судак ловится главным образом в сумеречное время, на зорьке – вечерней и утренней. Однако теперь судаки попадаются на крючки все реже и реже. Да и те, что попадаются, как правило, меньше 1 кг весом. Куда это подевалась крупная рыба? Ловились же в Каме на обычную закидушку-донку судаки по 2-3 кг и более весом. Не успевает, видимо, вырастать рыбка. Дело доходит до того, что на крючки стали цепляться судачата-сеголетки. Если такое случается и крючок не заглочен, я отпускаю их снова в Каму – пусть вырастают. Отпускаю с наказом, чтобы года два-три к крючкам близко не подплывали и к насадке не притрагивались.

Не открою большой тайны, если скажу, что каждому рыбаку хочется выудить крупную рыбу. Ради этого он готов переносить погодные и другие невзгоды на берегу и даже коротать ночку у воды с надеждой на хороший улов. Признаюсь, я тоже из таких.

16 августа 2009 года я заночевал на берегу Камы у сентяковской кручи. Рыбалка не ладилась: ни вечером, ни ночью не поймал ни одного хвостика. А на утренней зорьке один колокольчик на закидушке звонко просигналил о хорошей поклевке. Я обрадовался и вскоре сумел вытащить на берег судака весом в 2,5 кг. Давненько мне такие не попадались! На берегу я разглядел, что судак глубоко заглотил двойной крючок, соблазнившись лакомым мальком. Вытащить такой крючок из желудка рыбы – дело не простое. Иногда приходится осуществлять хирургическое вмешательство.

Еще с детства я привык жалеть рыбу и никогда не режу ее по живому: жду, когда она заснет. Как известно, судаки делают это довольно быстро. Я с приподнятым настроением отошел недалеко от рыбацкого трофея и поглядывал на него, продолжающего трепыхаться на каменистом берегу.

Неожиданно из рощи на верхотуре прицельно на рыбину приземлился коршун огромного размера. Его крылья напоминали плоскости самолета сельскохозяйственной авиации. Мгновенно пришельцу с неба я громко закричал: «Не трогать, это я поймал рыбу и дарить тебе ее не собираюсь!». Но он оставил без всякого внимания мои испуганные крики и вцепился когтями в рыбину. Судаки, видимо, и для стервятников являются деликатесом.

Рыбина поддалась и хотя с трудом, но пошла на подъем вместе с чудо-птицей. Леска за ними тоже потянулась в небо. В руках у меня была палка, которой я забрасываю закидушечные грузы в Каму. По толщине она чуть потоньше колхозной оглобли. Я приблизился и при взлете грабителя успел ударить под крылом по корпусу злодея. Внутри у птицы что-то отдалось, как будто я стукнул по фюзеляжу «кукурузника».

Какой шельмец! Он и после этого не бросил рыбину и стал набирать высоту. Бедный судак трепыхался в воздухе, пронзенный когтями вора. Я же растерянно стоял на берегу, прощаясь с дорогим уловом. Вдруг я почувствовал, что под ногами что-то сильно дернулось, и в тот же миг я свалился на камни как оловянный солдатик. Это с большой силой злодей вытащил леску из-под моих ног. Вставая, я увидел, что моя рыба с высоты падает в воду, а стервятник с ее внутренностями на когтях полетел дальше, видимо, к своим голодным выкормышам.

Леской я без особого труда я подтянул судак опять к берегу. Теперь он уж точно был мертв. Я заглянул в его мутные глаза. В них застыл ужас от перенесенного испытания. Его живот был в нескольких местах разрезан параллельными поперечными линиями. Это были следы когтей дерзкого хозяина неба. Потрошить судака не пришлось: все внутренности из него подчистую выдрал когтями стервятник.

Дома, приготовляя жаркое из судака, мы опасались заразиться опасным птичьим гриппом. Мы очень тщательно мыли мясо и, как советует главный санитарный врач России, подвергли его сильной термической обработке. От этих процедур оно стало только вкуснее. А гриппа никакого не было: то ли стервятник оказался стерильным, то ли наши предосторожности вовремя сработали.

Если рыбаки спросят, что за леска была на закидушке, то я отвечу: «Сверхпрочная, а крючок – кованый».

Лаишевские были

В 1967 году жена окончила медицинский институт и по распределению начала работать стоматологом в райцентре Лаишево. На субботу и воскресенье я приезжал к ней из Казани, где учился в аспирантуре КГУ. Оба дня мы старались проводить на природе.

И Создатель не обидел красотой это место, и люди сами постарались кое-что сотворить тоже. Село любуется на Каму с крутого правого берега и все утопает в садах. Весной оно кажется белоснежным – все в цвету и аромате. А в пору созревания яблоки в Лаишеве (отменные по вкусу) практически ничего не стоят. Их там никогда не продавали килограммами – торгуют большими ведрами. В то время цена такого количества яблок была ничтожна – всего 40 копеек за ведро, хотя в 60 км от Лаишева, в Казани, 1 кг яблок продавался за такую же цену. Мы с женой блаженствовали в садовом изобилии и пополняли организмы витаминами и полезными солями

Лес, который тянется вдоль всего крутого берега реки до Сорочьих гор и дальше, почти вплотную примыкает к Лаишеву. Он богат и разнообразной древесиной, и обилием грибов. Поздним летом и осенью почти до самых заморозков мы неизменно находили там молоденькие ядреные подосиновики (челыши, по выражению Владимира Солоухина). Их ярко-оранжевая, порой совершенно красная головка держится на белоснежной толстенькой ножке. Глаз нельзя оторвать в осиннике от идиллии, когда видишь там вразброс почти возле каждого ствола красные шапочки грибочков. Подосиновики – это чуть-чуть ухудшенный вариант белого гриба. Хозяйки охотно их жарят, маринуют и сушат.

Если побродить в лесу подольше, то можно набрать и настоящих груздей. Когда срезаешь такой грибочек, окаймленный бахромой, диву даешься, как зарождается такая прелесть в земле. Ощущение такое, будто этот гриб собрал и неповторимые запахи леса, и вобрал в себя всю благодать земли. Подносишь его, как пряник, к носу и балдеешь от аромата, и заряжаешься здоровой энергией леса. Исстари эти грибы солят. Соленый груздь с горячей рассыпчатой картошкой – деликатесное блюдо, питательное и душистое даже глубокой зимней порой.

Весной, в мае месяце, мы часто гуляли в лесополосе, которая была посажена вдовами и подростками еще в годы послевоенных пятилеток и расположилась по другую сторону от Лаишева. Она тоже стала богатой и красивой, как лес. В березняке уже по весне появляются в междурядьях молодые упругие подберезовики, цветом и формой очень похожие на тот же благородный белый гриб. По вкусовым качествам они практически неразличимы.

А в сосенках той же лесополосы влажной весной появляются дружные маслята. Их охотно жарят и маринуют. Мы с женой попробовали и посушить их. Для этого мы нарезали их тоненькими дольками, и, нанизав на нитки, развесили на хорошо продуваемом чердаке. Через неделю мы заглянули на чердак и не поверили своим глазам. От наших грибов остались только тоненькие свернувшиеся шкурки: всю мякоть успели скушать личинки, превратившись в маленьких беленьких червячков. Нас поразило то, что когда развешивали грибы, мы тщательно осматривали каждую дольку и закрепляли без каких-либо подозрений. Случается, оказывается, и такое.

Воды в Каме под Лаишевом – огромное море, но возле берега большое пространство мелководья. Там, где я вижу хоть какую-нибудь воду, по традиции не могу удержаться от соблазна забросить в нее удочку. С помощью хозяина квартиры я соорудил некоторое подобие закидушки-донки и с волнением вышел на лаишевский берег Камы. Своим рыбацким азартом я, видимо, заразил и жену. Она поспешила сопровождать меня и любопытствовать.

После забрасывания снасти мы поочередно держались за оставшийся конец лески рукой: колокольчиков-сигнализаторов у нас не было. Поклевки чувствовались хорошо и рукой. Крупной рыбы на мелководье, как правило, не бывает. Нам попадались сорожки, подлещики и окуньки размером не более чем в мою ладонь. Клевали они довольно охотно. Чтобы сохранить улов живым, я соорудил кукан и на привязи пустил гулять рыбок в воду.

Утолив рыбацкую страсть, мы намеревались уже уходить с берега и делали последние забросы. В момент, когда леску держала жена и вытягивала на берег попавшуюся на ближний крючок сорожку, я обратил внимание, что груз с оставшимися в воде крючками за что-то зацепился в воде. Жена потянула леску сильней и вскоре взвизгнула: последний крючок снасти зацепил пустую глазницу древнего человеческого черепа.. Я вначале подумал, что он не настоящий, а всего лишь муляж. В этих раздумьях я, помнится, успел даже пошутить: к врачам спешат не только больные, но и покойники.

Тем временем жена бросила леску и поднялась на берег. А я подтянул «улов» и стал его внимательно разглядывать. Череп был настоящим. Жена умоляла с берега, чтобы я не трогал его руками. Я послушался и повернул череп палочкой. Жене не понравилось мое разглядывание. Она настойчиво просила отпустить назад пойманную рыбу и идти домой. Я выполнил ее волю и даже снасть с голыми крючками закинул далеко от берега. Мы заторопились домой. Поднимаясь с берега, мы почему-то время от времени оглядывались и шли молча. Рыбачить под Лаишевом мы больше и не помышляли.

Придя на квартиру, мы рассказали хозяевам о неожиданном улове. А они поведали нам с грустью о том, что в том месте, где мы рыбачили, было старое лаишевское кладбище, но оно целиком ушло под воду, когда создавалось Куйбышевское водохранилище при строительстве Жигулевской ГЭС. Кладбище жители не успели перенести. Новое же подняли высоко в гору в надежде, что камская вода никогда больше не доберется до него.

Безмерное пространство воды, разлившееся по лугам и весям возле Лаишева, несмотря ни на что, нас постоянно манило к себе. Однажды в начале зимы мы вышли с женой на прочный лед с желанием побродить по нему. Кому-то первому пришла в голову мысль перебраться на противоположный берег, который только изредка просматривается со стороны Лаишева даже в самые ясные дни. Мы дружно пошагали. Когда прошли километров пять и почувствовали, что ноги уже устают, заметили, что до конечного пункта так же далеко, как и прежде. Мы вернулись назад и правильно сделали. Хозяева квартиры нам объяснили потом, что противоположный берег Камы напротив Лаишева находится на расстоянии 50 км! Мы, выходит, одолели только десятую часть пути. Вот сколь широким может быть рукотворное море на нашей Каме! Научиться бы использовать его в каком-нибудь стоящем деле с отдачей и на пользу людям.

Навязчивая новогодняя традиция

Неудержимо приближается Новый 2010 год, и как-то за чаем мы с Петровичем разговорились о возможных способах его встречи. Стали перебирать в памяти все, что уже было на этот счет. Не удержались от того, чтобы не вспомнить Эльдара Рязанова, который отправил героев комедии «С легким паром…» накануне Нового года мыться в баню.

Дружный, неудержимый хохот возникал у нас сразу, когда мы воспроизводили картину в самолете, где Э.Рязанов сидел по соседству с главным героем картины – Мягковым, который летел без чувств и не по адресу и прижимал рукой березовый веник, зачем-то прихватив его из бани.

Я рассказал Петровичу о том, как мы с зятем «удачно» охотились на зайцев накануне Нового 1964 года, и о том, как встречала 1979 год часть наших сотрудников. У них тоже была оригинальная традиция – наряжать елку прямо в лесу и всю ночь веселиться около нее, согревая себя песнями, танцами и, конечно, спиртным. В тот год накануне Нового года ударили крепчайшие, под 50 градусов, морозы. Однако группа любителей острых ощущений не отказалась от навязчивой традиции и ушла в лес с ночевкой в лютую стужу. Эти ребята почему-то не очень охотно делились с нами потом впечатлениями о встрече праздника в объятиях настоящего Деда Мороза. Однако время от времени, когда речь заходила об этом, из их уст вырывалась одна и та же фраза: «Спасибо Господу Богу, что мы тогда уцелели». Сильные обморожения были, конечно, не в счет.

Выслушав меня, Петрович как-то оживился, его лицо сказочно засветилось в явном предчувствии того, что он готов рассказать еще одну занимательную историю о подобных традициях. И он действительно рассказал невыдуманную историю. Вот она.

– У Ивана, моего приятеля по работе, тоже была традиция – завершать уходящий год на рыбалке. Рыбаком он был страстным и неугомонным. Свою неизбывную страсть он реализовывал, несмотря на обстоятельства и любую погоду. И вот он пригласил меня 31 декабря 1988 года на подледный лов.

Мы неспешно собрались, трамваем доехали до Красного Ключа, по прямой тропинке перешли ледяную Каму и пошли по лугам в сторону Танайки. По пути мы благополучно пересекли Кривушу, за которой были большие озера, в которых водились щуки, окуни, лини и сорожки. Там мы бывали не раз. Много рыбы не налавливали, однако сам процесс, да и некоторый результат рыбацкую страсть поддерживали.

На этот раз клевало совсем плохо. К концу дня у нас набралось всего лишь по нескольку окуньков да сорожек – всего не более чем на одну ушицу. Иван предложил двигаться в сторону дома, а по пути посидеть еще на Кривуше, где однажды он наловил на блесенку хорошеньких окуней.

Я без особого вдохновения встретил его предложение и остался на озере. Иван же пошел на Кривушу. Мы договорились, что он, если окуни клевать не будут, не станет меня ждать, а тихонько пойдет домой.

Завершив рыбалку, я тоже зашагал по тропинке к дому. На Кривуше было пустынно. Ивана нигде не было видно. Я заметил в двух местах отверстия во льду, пробуренные Иваном. Там он присаживался и, видимо, пытался соблазнять окуней блесной. Там же я заметил, что вода в Кривуше днем поднялась, и у береговых закрайков льда на снег вышла вода в довольно большом количестве. Нашу тропинку вода перегораживала, однако она стояла не вдоль всего берега. Там, где снег был повыше, воды на поверхности не было.

На снегу были заметны следы Ивана, где он обходил водный разлив с левой стороны от тропинки. Там обход был короче, но мне показался сильно крутым берег, где выходил на луга Иван с Кривуши. По этой причине я свернул от тропинки вправо. Там я благополучно миновал водное препятствие и хорошим шагом и с приподнятым настроением шел домой, предвкушая новогоднее застолье.

Когда пробило 10 часов вечера, мы уселись за стол проводить по традиции старый год. В это же время зазвонил телефон. Женский голос спросил, вернулся ли Геннадий Петрович с рыбалки. Моя жена ответила, что – давненько и сидит за праздничным столом. Звонила Ульяна, жена Ивана. Она сказала, что Иван с рыбалки все еще не пришел.

Мы жили тогда в пределах одного квартала. Вскоре Ульяна, запыхавшаяся, прибежала к нам. От приглашения сесть за стол она отказалась, а меня подробно расспросила, где и как мы рыбачили и когда пошли домой. Я рассказал ей все в подробностях и посоветовал позвонить другим приятелям Ивана – Петру, Семену и Владимиру.

Ульяна ушла от нас в тревожной задумчивости. С Иваном они прожили вместе 20 лет. Ничего подобного раньше с ним не случалось. Возвратившись домой, она обзвонила всех приятелей мужа, но никто из них его в тот день не видел. Тревога еще больше стала закрадываться в душу женщине. Она стала перебирать в памяти подробности жизни с Иваном. Остановилась почему-то на одной из них. Однажды она две недели лежала в больнице с аппендицитом. Когда выписалась домой, подружки ей нашептали о том, что Ивана видели вместе с моложавой вдовой Соней. Ульяна эту информацию тогда не приняла близко к сердцу, посчитав ее обычной сплетней. Но в этот раз в ее воспаленной голове мелькнула мысль: не там ли сейчас ее Иван – не за столом ли у вдовушки?

Возникшая мысль не давала покоя. Ульяна оделась, взяла на всякий случай скалку, спрятав ее под полу шубы, и пошла на квартиру к Соне. Пока шла, рисовала себе картину, как будет дубасить скалкой Ивана, а потом и его красотку, если застанет их вместе.

В тревожном предчувствии Ульяна позвонила в дверь. Открывать дверь вышла нарядно одетая Соня. Они поздоровалась. Хозяйка квартиры пригласила гостью к столу. Ульяна отказалась сесть и прямо спросила: «Мой Иван здесь?».

Произошла немая сцена. В первое мгновение Соня оцепенела. Она и представить себе не могла, зачем пришла Ульяна накануне Нового года. Но затем нашлась и многозначительно покрутила пальцем у своего виска. Ульяне ее поведение показалось слишком картинным, и от своей гипотезы она не отказалась и даже как будто утвердилась в ней. Она окинула соперницу раскаленными глазами и пригрозила: «Если узнаю – убью». Хлопнув дверью, женщина выбежала из квартиры.

Пока шла домой, Ульяна непрерывно думала о том, что делать дальше. Идти в милицию она не решалась, опасалась, что там будут потешаться, если действительно найдут Ивана у любовницы.

Вернувшись домой и убедившись, что муж не пришел, она разревелась. Часы пробили полночь. Вся страна вступила в Новый 1989 год. М.Горбачев пожелал всем благополучия и счастья. Ульяне казалось, что у нее теперь нет никакой надежды ни на то, ни на другое. Несколько успокоившись, она опять позвонила мне. Я не на шутку тоже встревожился, думая над тем, куда подевался приятель. Мы договорились с ней пройтись рано утром по следам Ивана на Кривуше. В том случае, если наш поход ничем не закончится, мы договорились вдвоем идти в милицию.

Мы взяли с собой двое санок, веревки, топор и пешню и на рассвете направились на поиски Ивана. Со стороны нас принимали, наверное, за сверхазартных рыбаков, которым рыбалка не давала спать даже в новогоднюю ночь.

Мы спустились по моим вчерашним следам на Кривушу. Вода упала. Там, где она была вечером, образовались на морозе тонкие, как стекло, прозрачные льдинки. Они с характерным звоном ломались даже под тяжестью своего веса. Мы вышли на следы Ивана. У самого берега, внизу, не было никаких признаков того, что рыбак попал в полынью, т. к. следы шли дальше по круче наверх. Мы тоже вылезли по ним. На краю уже горизонтальной поверхности заметили отверстие между земляным берегом и массивом сложившегося до состояния твердости снега. Если внимательно приглядеться, можно было заметить небольшой парок, выходивший из отверстия наружу.

Подойдя к отверстию, я громко крикнул: «Иван, ты где?» – «Здесь я заночевал», – донеслось снизу из глубины. Мы размотали веревку, опустили ее конец в провал. Конец ушел на глубину до 5 метров. Иван вцепился как клещ озябшими руками за веревку, а мы помогли ему выбраться из провала. Кривя губы, он все-таки произнес: «С Новым годом, друзья. Откровенно говоря, я уже и не думал встретить его живым». В подтверждение слезинки закапали из его глаз.

Пока шли домой, Иван, хромая на правую ногу, рассказал, как он оказался в беде. Известно, что поземкой в зимнее время крутые и высокие берега наращиваются как свое продолжение снегом. Во время оттепелей снег набухает, уплотняется и тяжелеет. Не имея достаточной опоры внизу, он отходит от берега, образуя щель. Во время очередной метели эта щель покрывается тонкой снеговой пленкой. Иван и оказался ногами вот на такой хрупкой пластинке над щелью достаточного размера. Он полетел вниз вместе с рюкзаком и ледобуром. Летел в точности, как горьковский сокол, «ломая крылья, теряя перья». Ледобур сильно ударил его по правому колену, а левую руку он основательно ободрал о береговые и ледяные выступы. Пространство, в котором оказался бедолага, было крайне тесным. Никакой маневр был невозможен.

Коротая ночь, Иван больше всего опасался заснуть и во сне замерзнуть насмерть. Он пытался все время чем-то занимать себя. Вспоминал Робинзона Крузо и пытался представить, что бы он сделал на его месте – этот герой всех времен и народов, выживший благодаря могучей силе своего духа. Иван пытался и веселить себя, вспоминая чудные сцены из той же комедии «С легким паром…». Он перебирал в памяти веселые анекдоты. Много считал, пока не заплетался язык. Ему удалось не заснуть, однако ночь показалась вечностью. Свое положение в провале в новогоднюю ночь он даже пытался зарифмовать, отгоняя подальше от себя одолевающий сон:

Ходил я рыбачить, спускался на лед,

Теперь угодил я не в свой огород.

Нахожусь в неволи – в темнице сырой,

Вскормленный на воле рыбак удалой.

Я числа считаю, чудно вахту несу,

Об одном лишь мечтаю – хотя б не заснуть.

Придет ли подмога? Не знаю пока,

Я эту берлогу буду помнить в веках…

Новый год наступает. Елки где-то горят.

Я чертей различаю, что обо мне говорят…

Если выйду отсюда, дам себе я зарок –

Не искать больше чуда у замерзших дорог.

Слава Богу, Иван выжил и уцелел, но от своей традиции так и не отказался. Однако по льду и по берегу даже теперь ходит с большой осторожностью. Жизнь все-таки чему-то учит.

За чаем я согласился с этим выводом Петровича.

Красная рубаха

Красный цвет в России издавна считался красивым. А в деревнях и селах его особенно любили. Когда мне исполнилось пять лет, бабушка распорола свою девичью макси-юбку и вместе с матерью они сшили мне несколько рубашек разного размера – на вырост. Других рубашек в детстве я, пожалуй, и не носил. Материал был ярко-красным в мелкую темную клеточку. Рубашки получились красивые и выделялись в толпе деревенских сорванцов.

Мы держали в то время корову-кормилицу довольно крутого нрава. Взрослых она хорошо слушалась и, наверное, даже любила. Нас с сестрой тоже признавала, но ровней своей явно не считала. Возможно, нас она тоже любила. Но ее любовь к нам была с каким-то пренебрежительным оттенком. Ни с того ни с сего корова позволяла направлять на нас рога, когда мы к ней приближались, и даже делать несколько грозных шагов в нашу сторону. Поэтому старшие советовали нам не подходить к нашей кормилице близко.

Коровья активность этого плана особенно чувствовалась в отношении меня, а к сестре она была более доброжелательна. Я стал догадываться, что это было следствием моего ярко-красного одеяния. Разумеется, я тогда ничего не слышал про испанскую корриду, в которой человек красной тряпкой выводит быка из себя. Тот в бешенстве бросается на него, и между ними разыгрывается на глазах у многочисленных зрителей смертельная схватка.

Теперь я догадываюсь, что в жилах нашей коровы, видимо, была частица крови испанских быков, сражавшихся когда-то на площадях, где проводилась коррида. А два случая из моего раннего детства не только подтверждают это, но до сих пор наводят на меня страх и ужас. Вот один раз уже вечерело, корова пришла из табуна, и бабушка успела ее подоить. Я вертелся во дворе и своей красной рубашкой, наверное, нервировал корову. В один момент я почувствовал позади себя шум ее шагов и сильное сопение носа. От страха я метнулся к воротам. Они были закрыты. Я решил, копируя обезьянок, взобраться по ним на высоту, недосягаемую для коровы. Однако кормилица оказалась проворней и, заключив меня ухватом своих рогов, прижала к воротам. Рога коровы были правильной формы и широко расставлены. Мое жиденькое тело свободно болталось в пространстве между досками ворот, рогами и лбом коровы. Кажется, я громко закричал. Обезумев, выбежала на крыльцо бабушка и, подбежав, высвободила меня из плена. Я потом долго разглядывал ямки в досках – следы коровьих рогов. Эти ямки так и не исчезли с годами.

Допускаю, что корова хотела только попугать меня, не намереваясь причинить мне вреда. Если бы она расставила рога не симметрично по отношению к моему тельцу, мне бы тогда не сдобровать…

А второй раз я, размахивая руками, гнал ее по улице из табуна к своему двору. У меня было прекрасное настроение. Я заигрался, пританцовывая возле коровы. Она, бестия, и здесь улучила момент и застала меня врасплох: я не успел увернуться. Корова, как будто ухватом, рогами и лбом поддела мое седалище и меня вместе с ним водрузила на свой коровий лоб, дав мне возможность помотать в воздухе своими ногами, сидя у коровы на голове и держась за ее рога. Ошалев, я спрыгнул и дал деру к дому. От экстравагантных действий животного у меня ничего сильно не болело. Могу поклясться, что я рассказываю здесь реальные случаи, ничего не придумывая. Допускаю, что корова не намеревалась делать мне больно или плохо. Думаю, что она играла со мной, вспоминая и свое детство.

А третий случай, едва не завершившийся трагически, произошел, когда я был уже в возрасте и учился на третьем курсе университета. В летние каникулы 1964 г. я пароходом сплавал в Самару (г. Куйбышев) в гости к родственникам. Было прекрасное время. Лето благоухало. Целую неделю я любовался городом, прекрасной набережной Волги, живописными окрестностями Жигулевских гор. Тогда же я съездил электричкой на знаменитую гидростанцию, воспетую в песнях. Из любопытства прошел пешком по всей плотине с берега на берег. Расстояние в один конец 5 км. Я любовался мощным инженерным сооружением и гигантской силой воды, вращающей чудовищные турбины.

Там же наблюдал косяки бедных осетровых рыб. Плотина создала им коварную ловушку. Огромные рыбины тыкались мордами в толстенный бетон в поисках прохода в нерестилища в верховьях реки и многочисленных ее притоков, где они сами когда-то появились на свет из икринок. Моя рыбацкая душа была с ними. Я сочувствовал им. Но чем можно было помочь?.. К тому же за косяками наблюдал не один я, а также часовой с автоматом и круглосуточным режимом дежурства. Он охранял эти косяки рыб от браконьеров.

Уезжая из Самары, я получил в подарок от дяди рубашку. Он, не советуясь со мной, выбрал ее сам, откуда-то узнав, что именно такие в студенческой среде стали модными. Рубашка была ярко-красного цвета. Я, кстати, носил ее долго и не без удовольствия.

Каникулы еще продолжались. Я вернулся в родную деревню. А в один погожий денек решил под вечер выбраться на Кичуй – пособлазнять крючками с насадкой любимых с детства голавлей, которых к тому времени в реке осталось очень мало. До самой темноты я ничего непоймал и решил заночевать на Кичуе. Благо рядом с берегом был большой стог душистого сена. Я сделал себе лежанку в основании стога. Пока шевелил и тревожил сено, надышаться не мог его тонким ароматом, какой не вдруг почувствуешь и от самых лучших сортов чая. Хорошо укрывшись от комаров-кровососов тоже сеном, я быстро и крепко заснул. На свежем воздухе, настоянном на аромате сухих и живых трав цветов, я спал тихо и долго.

Наверное, я спал бы и еще, если бы не очнулся от шума и какого-то странного сопения. Я открыл глаза и ошалел от неожиданности: в мою лежанку были направлены рога огромного быка. Он, возможно, вскоре ушел бы от меня и стал продолжать щипать сочную зеленую траву. Но я, спросонку да от неожиданности появления такого пришельца, как-то заерзал в лежанке и обнаружил себя красной дядиной рубашкой. Бык расценил мои полусонные движения как приготовления к бою. Копытами передних ног он стал рыть землю и, сгибая попеременно ноги, стал бросать ее к своему брюху и задним ногам. Тут я сразу почувствовал неладное и ногами стал пытаться найти задний ход из лежанки. А передний выход из нее бык не только успел перекрыть, но стал рогами, как вилами, поднимать пласты сена, выдергивая их из омета.

Вспотев от напряжения, я с трудом проделал ногами ход к отступлению и выскользнул из лежанки. Бык как будто только этого и ждал. Красная моя рубаха мгновенно вскипятила его горячую кровь, и он, подпрыгнув и изогнув горбом спину, двинулся, не разбирая дороги, прямо на меня. Мне ничего не оставалось, как дать деру. Но бежать тоже было некуда: в мягком кустарнике бык с удовольствием бы растоптал меня, еще раньше проколов насквозь рогами. К сожалению, деревьев толстых, таких, чтобы их не свалил бык, рядом не было. Я метнулся к берегу Кичуя, а бык мчался за мной прямо по пятам. Я уже чувствовал на себе его распаленное дыхание. Не раздумывая, на бегу я плюхнулся в воду прямо в одежде и обуви и брассом поплыл на середину реки. Развернувшись в воде, я стал наблюдать за моим преследователем.

Бык, как будто собирался позировать профессиональному фотографу, замер в красивой стойке на самой круче берега. Я чувствовал, что ярость, не затихая, кипела в нем. Глаза его по-волчьи блестели и стали наливаться кровью. Бык находился в большой задумчивости: в отличие от лошадей, отменных пловцов, быки и коровы большой воды боятся. Не будь этой боязни, бык бы, играючи, утопил меня в Кичуе. Но и в сложившейся ситуации бык явно чувствовал, что он многого добился: позорным бегством загнал меня в воду. Как в предавние времена великий князь Владимир загонял людей в Днепр креститься, так и мой мучитель загнал меня в Кичуй, не позволив ни раздеться, ни разуться. А в душе это разъяренное животное наверняка испытывало хотя и не полное, но явно большое наслаждение от достигнутого…

Вскоре я услышал знакомые с детства хлопки пастушьего кнута. Через некоторое время пастух приблизился к берегу. Это был наш деревенский мужик Андрей. Своим бичом он заставил моего налетчика уйти в стадо. Мне пастух посочувствовал и сказал, что я легко отделался.

Андрей рассказал, что этого неугомонного быка хозяйство недавно выменяло у цыган, кочующих по стране. Вполне возможно, что его родина – Испания. И может быть, он участвовал на самом деле не в одной настоящей корриде. По всем его повадкам это предположение очень похоже на истину. И я тому – живой свидетель, правда, ни разу не побывавший на настоящей корриде, но нисколечко не жалею об этом.

Унесенный ветром

На реке Ик мне доводилось рыбачить не раз. Чаще всего мы приезжали на берег этой рыбной реки с зятем Николаем и нашими детьми. Иногда ставили в укромном месте палатку и даже ночевали в ней. На этот раз, в середине сентября 1990-го мы приехали туда втроем: с нами был сын Николая, Сергей. Он готовился отбыть из родного дома на службу в армии и отгуливал в родных краях, наслаждаясь природой, последнюю осень. В нашем обществе азартных рыбаков он рано пристрастился к ловле обитателей водной стихии. Сергей хорошо освоил спиннинг и чаще всего охотился на хищников – щук, судаков и жерехов.

Мы договорились о том, что Николай, по старшинству, будет у нас дневальным: он не станет далеко отплывать от берега на своей старенькой резиновой лодке. По прежнему опыту он знал, что щуки водятся и на мелководье, поросшем травой и осокой, где стайками выгуливаются мальки – лакомая пища всех хищников.

Мы же с Сергеем имели намерение покидать соблазнительную блесну в дальних рукавах и заливах широко разметавшегося по бывшим лугам Ика. В некоторых из них мы не бывали даже ни разу. И вот туда-то мы с ним и поплыли на двух весельных резиновых лодках. Лодка Сергея считалась по тем временам классной: она имела высокие надувные борта и надувное дно. Моя же уступала в этом отношении ей по всем параметрам.

На берегу, под прикрытием леса и крутой возвышенности, ветер особенно не чувствовался. Когда же мы выплыли «на стрежень, на простор речной волны», он погнал наши лодки в заманчивую даль с большой силой.

Сергей, по-моему, даже радовался дарованной стихии и быстро отрывался от меня, подгоняемый как ветром, так и рыбацким азартом. Я же очень скоро начал испытывать явные неприятности: нагоняемые бешеным водные пенные буруны стали частично проникать через низкие борта моего суденышка во внутрь его. Я пытался вычерпать попавшую в лодку воду, но новая волна, как будто по заказу, добавляла мне новую порцию водицы.

Возле появившегося массивного коряжника я усмотрел некоторое затишье и опустил якорь. Глубина была приличной. Я начал бросать блесну. При первом же забросе ее схватила матерая щука, и я успел подвести ее к борту лодки. Сачком я попытался черпануть ее из воды, но щука, окончательно поняв мои агрессивные намерения, сделала такой хитроумный вираж, что смогла каким-то чудом отцепиться от большого тройника и стремительно ушла в глубину.

Я в азарте начал торопливо хлестать воду, бросая блесну вновь и вновь в надежде и в свое утешение подцепить хоть какой-нибудь хвостик. Но все было тщетно. Правду говорят рыбаки, что когда сорвется подцепленная тобой рыба, долго на этом месте не будет клева. Некоторые опытные рыбаки после такой неудачи сразу же меняют рыбацкое место.

А я все продолжал соблазнять щук, меняя разные блесны и испытывая свое терпение. Только после того как я оборвал две самые уловистые (по прежним рыбалкам) блесны, зацепив их за коряги в воде, я, наконец, отступился.

К тому времени мой напарник Сергей уже скрылся из вида, а ветер продолжал усиливаться. Я задумался о том, что же мне делать дальше. Двигаясь по ветру, я с трудом мог бы, наверное, отыскать Сергея, но меня очень беспокоило возвращение назад: против ветра и волны я бы, скорее всего, не устоял.

Хорошо помня напутствие поэта о том, что «будет буря: мы поспорим и помужествуем с ней», я все же, очень не желая того, повернул лодку в направлении берега, где, где стояла наша машина. Плыть было трудно. С берега казалось, что я стою на якоре. Временами я действительно останавливался и вычерпывал накопившуюся в лодке воду. В это время меня снова удаляло ветром от берега. Но, потеряв много времени и сил в борьбе с ветром, я все же пристал к нему.

Зять встретил мое возвращение неодобрительно. Ему, видимо, казалось, что я бросил его сына одного на произвол стихии. Мои объяснения насчет слабости моего суденышка ему показались неубедительными. С моим возвращением он начал думать не о рыбалке, а всерьез беспокоиться о сыне. В какой-то момент это беспокойство его одолело. Он, спросив согласия, сел в мою лодку и по ветру помчался на поиски сына. Об упорстве и упрямстве зятя я знал не понаслышке: я так и думал – доплывет и вернется вместе с сыном. Однако через некоторое время и он вынужден был вернуться ни с чем. Только настроение себе еще больше испортил.

Тогда не было, к сожалению, мобильных телефонов. Связаться с Сергеем не имелось никакой возможности. Мы стали лишь чаще поглядывать на небо в надежде, что ветер хотя бы к вечеру немного стихнет. А чтобы уж совсем не бездельничать на берегу, я отплыл к небольшому островку и, нащупав недалеко достаточную глубину, с подветренной стороны закрепил лодку. Блеснить уже не хотелось. Прикормив место кашей, я потихоньку начал тягать там отборных сорожек. Попались даже два голавлика-красавца, как будто выплыли из моего детства.

Глядя на мое тихое занятие, зять тоже решил присоединиться к нему. И у него вскоре заклевало не хуже, чем у меня. Правду говорят в народе: в делах, в полезных совместных занятиях, тем более на природе, любой человек постепенно оттаивает, теплеет душой и становится менее тревожным. В азарте мы наловили приличное количество добротных сорожек и опять высадились на берег.

День постепенно угасал, но ветер все продолжался. Сергея нигде не было видно. Мы с зятем решили приготовить из улова наваристую уху. Как и подобает, из плавника и сушняка мы развели костер и стали чудодействовать над ухой. Опыт ее приготовления у нас имелся. Мы делали все с чувством, с толком, с расстановкой. Начало уже вечереть. Уха практически была готова. Мы стали замечать, а возможно, это нам только показалось, что ветер стихает.

Вглядываясь в даль, Николай первым заметил небольшую точку на воде и чутьем отца сразу понял: это Сергей. Да, сомнений не было. Это действительно возвращался наш рыбак, унесенный ветром. Мы решили дождаться его благополучного приплытия и вместе отведать ушицы.

Так оно и вышло. Сергей, уставший, но улыбающийся, причалил к берегу. Мы заглянули в его лодку и подивились: на дне лежали семь матерых щук, едва прикрытых тканевым мешком. Все вместе мы порадовались тогда рыбацкому успеху Сергея в трудных условиях разбушевавшейся реки. Счастливчик рассказал нам, что добрался до непуганых щук, где, возможно, и вовсе не бывают рыбаки.

Выслушав его, я не удержался и сказал: «Быть тебе, Сергей, классным моряком и рыбаком». И, как вскоре оказалось, мои слова попали в самую точку: служил Сергей на Дальнем Востоке в частях Тихоокеанского флота. А, демобилизовавшись, еще не раз он плавал в качестве механика и технолога на рыболовецких судах. Мой племянник побывал на Камчатке, на Сахалине и на Курильских островах. Был путешественником в Корее и Китае. Он переполнен впечатлениями от морской и океанской стихии и всей восточной экзотики. К месту просятся строчки Н. Рубцова: «… для отважных вечно – море, а для уставших – свой причал». Сергей навсегда заражен морской и рыбацкой страстью, первые уроки которой он приобрел на Зае, Шешме, Ике и Каме. Пусть же в его жизни, как говорят моряки, всегда будет семь футов под килем! А завершить мне хочется строчками В. Инбер: «Заглянул в родную гавань и уплыл опять. Мальчик создан, чтобы плавать. Мама – чтобы ждать».

Новогодняя охота на зайцев

Осенью 1963 года моя сестра Валентина вышла замуж. Молодые, не имея своего жилья, временно разместились у родственников в Альметьевске. Я учился тогда на третьем курсе КГУ. В начале декабря получил от молодоженов письмо, в котором они приглашали меня на встречу Нового года в родную деревню Иванаевку, чтобы вместе отметить праздник у бабушкиного очага. Я успешно сдал все экзамены и прибыл в Альметьевск в конце декабря.

Зять сразу же посвятил меня в свой план. Он узнал, что в ближайшем к нашей деревне лесу сильно размножились зайцы и ждут не дождутся охотников. Николай загорелся желанием проредить их численность и побуждал меня за чашкой чая посодействовать ему в этом. Прежде на охоту никто из нас не ходил, да и ружей у нас не было. Зятю удалось выпросить ружье у знакомых, а я рассчитывал на доброту деревенского пасечника Гермогента.

30 декабря мы прибыли в деревню, с трудом преодолев на попутках 50-километровую трассу в глубоких снежных заносах. Едва отдышавшись с дороги, сразу же начали готовиться к охоте. Было решено пойти в лес утром 31 декабря. По радиоприемнику прослушали прогноз погоды. Ничего тревожного для себя мы не отметили: умеренный морозец да легкий ветерок. Я поспешил к Гермогенту за ружьем. Он встретил меня приветливо и ружье охотно доверил, прямо как родному сыну. Пчеловод выдал мне 5 патронов к нему, которые сам начинял порохом и дробью. Сам же утрамбовал эту смесь бумажным пыжом сверху.

Я спросил у деда, хорошо ли бьет ружье. Он ответил: «Бьет без единого промаха. На днях даже бабка моя его испытала: полезла наверх доставать что-то да сослепу задела за ружье. Оно сорвалось с гвоздя и прямо упало на две большие корчаги. Одна-то пустая была, а в другой готовая медовуха стояла. Черепки пришлось выбросить, а вот брагу жалко до смерти. Бьет хорошо, только приклад, Мишенька, плотно прижимай к плечу – может вывих от выстрела получиться: отдача у ружья большая».

Рано с вечера мы легли спать и наказали бабушке Акулине разбудить нас затемно: хотелось на рассветной зорьке быть уже в лесу. С постели нас подняли вовремя. Легко перекусив, мы стали снаряжать лыжи. Уже во дворе погода нам не понравилась: мороз за ночь резко усилился и

дул очень порывистый ветер. Николай успел пошутить: погоду предсказывают одни, а делают ее, видно, совсем другие. Я с ним согласился. Сердобольная бабушка стала отговаривать нас: «Дались вам эти зайцы. Я вам курник из доброй свининки приготовлю – пальчики оближите». После ее слов я как-то уже и в самом деле заколебался, но зять был непреклонен: «Будет нынче у нас зайчатина под новогодний тост!».

На лыжах и с ружьями за плечами мы пошагали в сторону леса, до которого было километра два пути по снежной целине. За деревней ветер бушевал еще сильнее и дул почти прямо в лицо. Шагать было практически невозможно, и Николай предложил спуститься в овраг, тянущийся к самому лесу. Мне удалось это сделать довольно удачно, а у зятя лыжа зацепила покрытый снежком камень, мой спутник повалился на бок и сильно ушиб коленку. Наш деревенский овраг и неровный камень памятны зятю до сих пор: коленка чувствительна и к холоду, и к жаре.

В овраге хоть и было потише, но нас закидывало снегом. Мы с большим трудом добрались до леса. Там мы решили прочесывать его, идя по параллельным дорожкам. По лесу двигаться было приятней. Ветра почти не было: он свистел и скрипел где-то в сучьях и ветвях деревьев. Увидеть зайца очень хотелось. Я старался идти очень тихо, время от времени вглядывался в сугробы и заросли. И вдруг вижу: сидит у края моей дорожки метрах в 30 от меня на задних лапках заяц, а передними придерживает то ли шишку, то ли морковку с ближайшего поля.

Не раздумывая, прицеливаюсь и стреляю. Раздался страшный грохот. Из ствола вырвались языки пламени, повалила сажа и пепел. Всякая видимость начисто исчезла. Я совсем позабыл про совет Гермогента и не прижал приклад к плечу. Ударом меня развернуло на 180 градусов, и мне показалось, что плечо от боли тоже горит огнем. Почти полвека прошло, а плечо все помнит тот выстрел.

Когда дым рассеялся и гарь осела на снег, я, поглядев в сторону мишени, обрадовался: заяц, изрешеченный дробью, даже не успел шевельнуться – стоял в той же позе. Сразил я его, как говорится, наповал. На страшный звук из чащи выбрался зять и спросил, кого я убил. Я, довольный, ответил, что зайца. Мы вместе приблизились к добыче и обалдели: перед нами была отлично выполненная волшебной природой точная копия реального зайца из березового пенька, снежной шапки на нем и парочки небольших сучочков, покрытых снегом. Я вздохнул и

пристально пригляделся к бересте. Она была изрешечена дробью до такой степени, что напоминала днище кухонного дуршлага.

Мне подумалось, что и до меня в этот пенек разряжали ружья лихие на добычу охотники. А зять произнес: «Начало есть – успех будет! Первый блин – он всегда комом получается». Мы рассмеялись и пошли дальше искать настоящих зайцев. И вот, перелезая через толстую валежину, я неосторожно надавил на правую лыжу всем своим весом. Она хрустнула и переломилась пополам. Я отвязал лыжу и оставил ее на память лесу, а сам стал, подпрыгивая, тонуть правой ногой в глубоком снегу. Потеряв и скорость, и маневренность, я начал отставать от зятя. Он принялся подавать мне сигналы криком, а затем снова вышел мне навстречу. Я стал предлагать Николаю вернуться домой. Но он наотрез отказался. Я некоторое время колебался, но все же решил прекратить охоту. Передал другу оставшиеся патроны и повернул лыжню к дому. Зять пообещал мне долго не задерживаться: «Вернусь с первой же добычей».

Сильный ветер толкал меня в спину, но идти было тяжело: я пытался расстегнуть полы пальто и с помощью паруса балансировать на единственной лыже, ускоряя движение. Но при этом терял равновесие и, часто падая, зарывался в снег.

Когда я подошел к дому, на крыльцо выскочили перепуганные сестра и бабушка. Первое, о чем они спросили, где Николай. Я зашел в избу и все им объяснил. А пока я это делал, они растирали мое обмороженное лицо. При этом женщины ругали и меня, и зятя. Меня за то, что оставил человека в незнакомом лесу, а его – за упрямство. Я пытался их успокоить, шутил, что никто в лесу его не похитит. Но они не унимались, хотя я, пригревшись, начал уже засыпать на печке. И вот сквозь сон слышу, что к нам зашла соседка Ефросиния, и, присоединившись к сестре и бабушке, стала на чем свет стоит ругать непогоду, а вместе с ней и меня за то, что недавно обретенного родственника с такой легкостью оставил в лесу на съедение волкам. «Ты подумай только, – говорила она мне полусонному, – вдруг он заблудится и замерзнет в снегу, – что скажут о тебе люди. Слезай с печки и отправляйся его искать». Соседка принесла мне добрые лыжи ее сына. Втроем против одного меня все же подняли с печки и отправили за Николаем.

Ругая на чем свет стоит непогоду, я зашагал в сторону леса. Ураганом валило меня с ног, я поднимался и снова падал. В голове все держался

домашний разговор, и я вопрошал себя: «Неужели им зять теперь дороже меня?».

До леса я добрался и разыскал там зятя. Никакой дичи с ним не было. Я позвал Николая домой тоном, не терпящим возражения, но он только моргнул одним глазом и сказал: «Вот прибью зайца, в которого уже всадил несколько дробинок, и сразу приду».

Я достал карандаш и обрывок бумаги и велел этот ответ запечатлеть на бумаге. Он не отказался. Я сунул бумагу в карман и повернул лыжи на деревню. Штормовой ветер и сильные заряды снега хлестали меня, когда я шел полем. Лыжи сами катились на бешеной скорости, а видимости не было никакой.

Судя по времени, уже должна бы быть наша деревня, но ее почему-то не было. Я потерял всякую ориентировку и основательно заволновался. Наконец, впереди каким-то чудом разглядел телеграфный столб и, чтобы не врезаться в него, отвернул в сторону. Тут только понял, что ветром пронесло меня мимо деревни. Я оказался левее и дальше километра на два от цели. Развернувшись, взял влево и пошагал против ветра к деревне. Буран все смешал воедино – землю и небо. Я потянулся поправить шапку-ушанку на голове, но порыв ветра сорвал ее. Она быстрее зайца помчалась по снегу и мгновенно скрылась из глаз. Я выдернул шарф, перевязал им голову и уши и, как плененный немец, с трудом двигался к деревне.

Сестра и бабушка всплеснули руками, увидев меня у ворот, и опять стали расспрашивать о зяте. Я молча передал им записку от Николая. Они прочитали ее с таким вниманием, как будто она была предсмертная.

Я забрался на печку. Обмороженные лицо и голову мне измазали гусиным салом, и почти сразу я провалился в тяжелый сон. Всю ночь мне снились зайцы, бегающие по лесу и полю. Проснулся я утром 1 января 1964 года. Зять благополучно вернулся накануне еще до темноты. На его счастье ветер к вечеру поутих, Вернулся с дичью: легко ранил в крыло ворону. Бабушка спросила зятя, зачем ему ворона понадобилась. Он ответил, что от нее можно зарядиться дополнительной энергией: не зря ведь вороны живут на свете по 300 и более лет.

Через 10 дней я уехал в Казань. Прежняя кожа с лица слезла у меня чулком – народилась новая, как и полагается под Новый год. Однокурсники шутили: «Коля родился заново». И в этом была доля правды.

Правда и то, что стрелять в зайцев больше мне не доводилось. И не жалею об этом.

Время любви

С деревенским одногодком Мишкой в числе десяти таких же сорванцов мы вместе пошли в первый класс школы. По длинному и тернистому пути постижения знаний наши попутчики заметно поотстали, просиживая по два года в одном классе, а некоторые вообще расстались со школой уже в пятом или шестом классах: обязательного среднего образования в стране тогда не было.

Начиная с пятого класса мы ежедневно ходили в Кузайкинскую среднюю школу Альметьевского района, находящуюся в пяти километрах от нашего маленького села Иванаевка. В девятом классе мы сидели с Мишкой за одной партой. Других земляков наших в этом классе уже не было.

Исстари в нашей деревушке просыпались по петушиному крику в ночи, а для окончательной сверки времени, выйдя на крыльцо, глазели на небо: отыскивали «ковшик» Малой Медведицы. По нему сельчане с точностью до одного часа определяли истинное время. Поступали так, естественно, не из-за упрямства: ни электричества, ни телефона, ни часов ни у кого в нашей послевоенной деревне не было.

Жили мы с Мишкой на противоположных концах деревни, и ежедневной практикой в нас выработался почти точный часовой механизм, по сигналу которого мы одновременно выходили из дома по направлению к школе. Прямой дороги в Кузайкино от нас не было, а обходной проселок был километра на два длиннее. В любую погоду мы ходили напрямик. Мишка любил повторять в пути, что одна гипотенуза короче двух катетов. В такой формулировке теорема Пифагора ему почему-то больше нравилась. А шагали мы по полю через овраги и речки по совершенному бездорожью. Иногда нашими ногами успевала натаптываться некоторая видимость тропинки, но ближайшая непогода тут же ее начисто ликвидировала.

В школу мы ходили добросовестно, даже в лютые морозы. В 50-е годы зимы были суровые: в рождественские и крещенские праздники температура воздуха надолго опускалась ниже – 40єС. Учителя давали нам наказ не приходить в школу при такой погоде, но руководствоваться

им было очень сложно: ни одного термометра в нашей деревне не было. Утром, покрутив головой на крыльце и вдохнув в себя воздух на пробу, мы, рискуя пропустить уроки, отправлялись в путь. Приблизившись к школе, подходили к висевшему на ее углу термометру. Нередко ртуть в нем останавливалась на отметках – 43 єС – 45 єС и ниже. В таких случаях мы, не заходя в школу и потерев побелевшие щеки, двигались в обратном направлении к родному дому.

Однажды утром, выйдя из дома и шагая полем, я все оглядывался в надежде увидеть догоняющего меня Мишку. Но тщетно. Начались уроки. Я ерзал по парте один – Мишка почему-то не пришел в школу. Помнится, шел уже второй урок. Роза Григорьевна – учительница по литературе с университетским образованием – посвящала нас в очень «злободневные» события XIX века, описанные А.Островским в драме «Гроза».

Мы вслед за учительницей промывали косточки зловредной Кабанихе, ее родному братцу и родному сыну Тихону. Клеймили особым позором сыночка, не достойного пламенной любви Катерины. Мы почти хором восхваляли мученицу Катерину и внутренне гордились ею. И если бы была наша воля и хоть какие-то возможности, мы отговорили бы ее от страшного поступка, повлекшего за собой гибель нашей всеобщей любимицы.

И вдруг в классе произошло ЧП, которого никто не только не ожидал, но и подумать о нем не мог. Зачинщиком его оказался я, если не считать, конечно, Мишку. По воле судьбы или рока я на миг оторвался от эпохи А.Островского и бросил взгляд на улицу. Там я увидел мчавшегося в красочных резных санках Мишку. Он предварительно, видимо, настегал лошадку и зачем-то украсил сбрую разноцветными шелковыми лентами. К Мишкиному юмору я попривык с годами, но тут удержаться не мог. Мгновение – ты прекрасно! На весь класс я выговорил: «Мишка за невестой помчался!». Класс в ту же секунду «взорвался». Все метнулись к окну. Учительница, закрыв лицо руками, стремительной походкой вышла из класса. Почти свадебный Мишка быстро исчез из зоны нашей видимости. Мои одноклассники начали приходить в себя и поняли, что урок сорвался. А я понял и то, что для меня скоро начнется не литературная, а подлинная гроза.

Сказать вслух, да на уроке литературы, что девятиклассник поехал жениться, в 1958 году в деревенской школе означало, быть может, боль-

шее, чем то, как если бы кто-то из нынешних городских школьников сказал на уроке, что одноклассница Клава Распутина беременна.

Я до сих пор удивляюсь, откуда у меня все это взялось. Из каких источников вырвалось наружу? Я был без преувеличения лучшим учеником школы – отличником в каждом классе. Меня любили все учителя, и я отвечал им взаимностью. У меня и в мыслях не было никогда хоть чем-то их обидеть. И вот теперь произошло такое.

В класс вскоре пришел завуч Юрий Иванович – наш кумир и всеобщий любимец. Он был и мужем Розы Григорьевны. Выражая явное недовольство, он обратился ко мне: «Коля, объясни, как ты дошел до этого и как додумался?». Помню, я встал, медленно сутулясь, и боялся поднять глаза на любимого мной педагога и человека. Проглотив комок в горле, я смог произнести только два слова: «Не знаю». Думаю, щадя мое самолюбие, он не стал при всех бранить и «воспитывать» меня, но попросил остаться после уроков. Одноклассники же с одной стороны были довольны моим поведением, а с другой – сочувствовали мне, предвидя педагогический разнос, который предстояло мне заслуженно выдержать впервые.

В конце дня Юрий Иванович пригласил меня в учительскую и тихим своим голосом объявил: «Мы решили снизить тебе отметку по поведению за год и пригласить бабушку на беседу в школу». С этими словами он отпустил меня домой. По дороге я все думал о том, что страшно не само наказание, а томительное ожидание его. Отметка по поведению меня как-то не сильно тревожила, хотя с четверкой по поведению вряд ли можно было тогда поступить даже отличнику в какой-либо вуз. Меня больше озадачивало приглашение бабушки в школу по такому поводу. На родительских собраниях все учителя уважительно к ней относились и благодарили за то усердие, с которым она заботится о нас с сестрой, оставшихся без родителей. (Отец наш погиб на фронте в 1942 году, а мать умерла от непосильной работы в колхозе, когда мне было 10 лет, а сестре – 12). Когда хоронили маму, я мысленно поклялся ничем не доставлять неприятностей бабушке – моей любимой Акулине Ивановне.

И вот теперь у меня возникла проблема. Я хмурым возвратился домой: всю дорогу переживал из-за того, что бабушке предстоит держать ответ за меня. Бабушка заметила мое настроение и спросила, не заболел ли я. Я ответил, что устал: были трудные уроки.

По сей день я благодарен всем своим учителям. Они не привели в

действие ни одно из объявленных мне обещаний. Как настоящие педагоги они понимали проблемы нашего тогдашнего возраста. Учителя великодушно и, думаю, объективно дали мне светлую путевку в жизнь, выдав аттестат зрелости с отличием и золотую медаль за успехи в учебе и примерное поведение. Никто их об этом не просил. Да и просителей у меня не было.

А что же Мишка? На другой день я расспросил его о том, почему он не пришел в школу. Он объяснил, что приболела его мать Вера Артемьевна, и он выпросил у бригадира лошадь, чтобы отвезти ее в Кузайкинскую больницу (в нашей деревне даже фельдшерского пункта не было). Ему дали лошадку и санки, в которых накануне Перфилов Михаил и в самом деле привез невесту из соседнего села Борискина. Ленты, которыми украшали свадебную процессию, в суматохе забыли в санях. А мой друг, не лишенный чувства юмора, догадался, как их можно использовать и не совсем по назначению. Повод для этого все же был. В Кузайкине на почте работала Светлана, красивая девчонка, только что окончившая школу. Мишка был рослым парнем и заглядывался на девушек постарше себя. В нашем классе все знали, что он не равнодушен к Светлане. Несколько раз он приводил ее на школьные вечера и никому из нас не давал возможности потанцевать с ней. Весь вечер напролет он старался только с ней кружиться в вихре вальса.

И вот в злополучный для меня день Мишке пришла в голову смехотворная идея подкатить к Светлане с репетиционным визитом на коне да с красочными лентами в упряжке. Но что меня удивляет больше всего? От больницы к почте ведет прямая дорога – деревенский большак. Так нет ведь, не промчался он по нему как гоголевские Хлестаков или Чичиков с ветерком, а взял и отвернул в сторону на параллельную улицу, где стояла наша школа. Что бы он потом мне ни говорил, я не верю, что сделал он это случайно. Мишка, конечно, надеялся, что одноклассники заметят его в разрисованных свадебных санках и оценят его поступок по достоинству. Его надежда, как видите, полностью оправдалась. Вот что делает с нами чудесный возраст, который озаряет прекрасное время – время Любви.

В завершение скажу, что Мишка вовсе не зря тогда репетировал: Светлана стала его женой. Правда, не тогда, а несколько лет спустя.

Полярная звезда

Грибы собирать мы очень любим. Минувшим летом решили съездить в леса Агрызского района Татарстана – на самую границу с Удмуртией. Шофер Юра был инициатором той злополучной поездки. В тех местах он бывал не раз и уверял, что знает все грибные места. Он прямо так и говорил: «Грибов столько бывает, что местами их можно косить косой». Особенно если попадешь в лес после обильных дождей да туманов. Водятся там всякие грибы: белые, грузди настоящие мокрые с бахромой, как в сказке, грузди сухие, грузди черные, рыжики, лисички, волнушки, свинушки, подберезовики, подосиновики, маслята, опята и другие.

В последних числах августа мы на легковой машине впятером наведались в те леса. Машину оставили на знакомой Юрию полянке примерно в пяти километрах от домика лесника. Здесь же сделали маленький привал, слегка перекусили. Время было послеобеденное, светило солнце. Мы побросали свои куртки в машину и налегке поспешили в лес. Юра закрыл машину на ключ, предупредив нас, чтобы все выходили из леса примерно через три часа, а сам с корзиной и с рюкзаком за плечами тоже нырнул в кусты, как в воду.

Грибы тогда попадались. Правда, белых мы нашли мало, зато все остальные встречались часто. Особенно много было пеньковых опят. Их аппетитные головки еще не успели разрастись и распрямиться и были довольно миниатюрными и крепкими. На пеньках, особенно березовых, они селились целыми колониями. Двигаешь ножик у их основания, а он удивительно задорно поскрипывает, срезая эту лесную прелесть. У грибника душа раскрывается и радуется, когда встречаются такие чудо-грибы.

По лесу мы ходили, перекликаясь время от времени, чтобы не забрести очень далеко и не потеряться. Грибов насобирали много, заполнив все корзины и пакеты, предусмотрительно взятые с запасом. А в условленное время начали выходить из леса на полянку к машине. Выходили все довольные, показывая друг другу самые яркие, прямо-таки сувенирные экземпляры.

Так друг за дружкой вышли на поляну почти все наши грибники, не было только Юры. Постепенно вечерело. Солнце спряталось за набежавшие облака. Беспокоясь, мы стали на разные голоса звать Юру. Никакого ответа не последовало.

Становилось прохладно, а куртки, к сожалению, были закрыты в машине. Кто-то предложил развести костер. Все поддержали. Похлопали по карманам – ни у кого, как на грех, не нашлось спичек. Редкий случай, когда по-хорошему вспомнили курильщиков, но их среди нас тоже не оказалось.

Время шло, а наш шофер из леса все не выходил. Стоять в рубашках у машины стало совсем холодно. Конечно, нами выдвигались различные версии относительно того, почему человек не выходит из леса. Главной среди них оставалась – парень, потеряв ориентиры, зашел далеко, заблудился и наши голоса уже не слышит. Но не исключались и худшие варианты – забарахлило сердце или грибник неожиданно наступил на ядовитую змею и стал ее жертвой.

Перспектива ночевать без костра возле машины никого не устраивала. Мастеров открывать любые двери без замка среди нас не было. Ломать чужую дверь в нашем неопределенном положении было тоже непозволительно. Покинуть машину и уйти к леснику – звучало как предательство. Оставалось одно – раздобыть огонь и дожидаться незадачливого грибника.

Я, согреваясь на ночной лесной дорожке, побежал в лесничество за спичками, пообещав покрыть расстояние в 10 км (в оба конца) за час. Двое из оставшихся стали, как чертенята, беситься возле машины на поляне, а третий, тихоня, решил добыть огонь трением сухой палочки о такую же методом неандертальцев. Когда я побежал, он так и сказал: «Посмотрим еще, кто быстрей разведет костер!». Короче, все, как могли, согревались, почти позабыв о том, зачем в лес и приезжали.

Лесник выслушал меня с пониманием и озабоченностью. Он дал мне в обратную дорогу коробок спичек и с полведра свежей картошки, чтобы было что испечь в костре, и просил держать его в курсе событий, если они усложнятся и человек не выйдет из леса. Я поблагодарил его, тем более было за что: в случае чего он пообещал поднять на ноги все известные ему службы и даже МЧС. Он мне прямо так и сказал: «Снесем весь агрызский лес, а человека, тем более шофера, найдем!». «Ничего себе, – подумал я, – новую пустыню уже собираются сделать на том месте, где был великолепный лес!». А сам, как на крыльях, полетел к своим ребятам, оставленным на съедение волкам на поляне. Их застал живыми и в добром здравии. Огня трением они так и не получили и дожидались меня без костра. Шофер из леса тоже не вышел.

С костром к нам вернулись то ли признаки цивилизованной жизни, то ли, наоборот, первобытной. Мы, как индейцы, перепачканные сажей костра, глотали, обжигаясь печеную картошку. Наши глаза горели в темноте, как у волков, отражая пламя костра. А на душе скребли кошки: человека мы потеряли в лесу.

После того как мы отогрелись у огня и поужинали вкусной картошкой, нас потихоньку начал морить сон. Кто-то, поглядев на часы, отметил, что уже час ночи. Я посмотрел в угол поляны, откуда мы днем въехали на машине. Мне показалось, что из леса кто-то вышел очень большой и движется в направлении огня. Я обратился к товарищам. А они восприняли это как сигнал к обороне: схватили в руки дубовые сучки такой толщины, как будто предстояла охота на мамонтов. Стоим все с дубьем и ждем нападения.

Каково же были удивление и неописуемая радость на наших лицах, когда, вблизи костра мы поняли; что чуть ли не за мамонта приняли нашего бедолагу Юру. Мы накормили нашего шофера горячей картошкой, а он, извинившись, рассказал, как плутал по лесу и случайно вышел на наш костер. Он начал так.

– Глядя на часы, я понял, что пора из леса выходить. Солнца не было. Ориентиры я потерял, торопя себя, начал менять направления движения и окончательно заплутался. В лесу становилось темно. Я присел на валежник и задумался. Грибов я набрал много, а выйти на поляну не могу. Луны не было, но звезды горели ярко. Я разглядел самую яркую. В школе про нее говорили, что это Полярная звезда, она все время находится на одном месте. Если встать к ней лицом, то будешь точно глядеть на север. Вот я и решил – пойду строго в одном направлении, но не на север, а в противоположную сторону: если к машине не выйду, то согреюсь в пути – как никак к югу двигаться буду. Лес когда-нибудь кончится, там сориентируюсь, а если не кончится, все равно приятно шагать в сторону теплых морей.

Вот так и шагал и тянул Полярную звезду за своим рюкзаком. Вышел на полянку, похожую на нашу, обрадовался, но когда разглядел людей у горящих костров и большие палатки, понял, что это цыганский табор. Приблизиться побоялся.

В полночь почувствовал запах дымка и свернул на него. Глазам не поверил – родная поляна, и вы с дубинами встречаете меня.

Волнение все никак не спадало. Мы предложили Юре прилечь и

отоспаться в машине. Но он наотрез отказался, сказав, что ему надо успеть к обеду на работу. Потушив костер, мы дружно уселись в машину и покатили домой. Печеная картошка подействовала на нас как сильное снотворное: мы всю дорогу спали, а Юра рулил. Видимо, стрессовая ситуация сказалась настолько, что сон был бессилен свалить его. Довез нас домой он целехонькими.

Мы благодарили шофера и судьбу за то, что все закончилось сравнительно благополучно, хотя начиналось оно много-много лучше. Как бы то ни было, домой возвратились, надышавшись лесного целебного воздуха, с дарами природы и надолго-надолго запомнили эту поездку.

Катюша

Несколько лет назад я переехал в другой дом. На новом месте стал знакомиться с соседями и на удивление быстро сблизился с моим ровесником Геннадием Петровичем. По вечерам мы гоняем чаи попеременно то у меня, то у него в квартире и ведем неторопливые разговоры. И хотя мы не берем в рот ничего крепче цейлонского чая, нашим беседам могут позавидовать и любители сорокаградусной, которая, как известно, быстро развязывает язык.

Пальму первенства в наших разговорах по душам держит Петрович. Он переполнен бесценным жизненным опытом, занимательными историями, о которых может говорить часами. На днях Петрович завел разговор о встречах. И вот о чем он мне поведал.

Встречи случаются в жизни самые неожиданные, подтверждая истину о том, что мир тесен. Бывают встречи и судьбоносные.

Учился я в Казани на третьем курсе технического вуза в начале шестидесятых годов. По вечерам в воскресные дни в студенческих общежитиях стихийно организовывались танцы. Красиво танцевать тогда любили. Наиболее многочисленными и популярными вечеринки были в общежитиях медицинского и педагогического институтов: там проживало больше всего девушек. Не знаю как сейчас, но тогда девушек действительно было больше, чем парней. Что, кстати, подтверждала популярная песенка: «… потому что на десять девчонок по статистике девять ребят».

С друзьями я часто бывал в общежитии медицинского института и

вскоре познакомился там с девушкой, звали ее Зина. Она казалась мне обаятельной, хорошо танцевала – как пушинка кружилась в вихре вальса. Но знакомство наше было недолгим. Придя однажды в комнату, где жила девушка, я там ее не застал. Подруги сообщили, что Зину вызвали домой телеграммой: заболела мама.

По воскресеньям я продолжал ходить в общежитие медиков. На танцах никакой активности не проявлял: вел себя, как говорится, тише воды и ниже травы. Подпирая стену, наблюдал за тем, как танцуют другие. Но Зина все не появлялась.

Однажды, после объявления белого танца, меня пригласила незнакомка. Я отказываться не стал, но танцевал без особого вдохновения. На новую партнершу почти не обращал внимания, всем своим видом подтверждая слова из другой песни: «…не тебя я вижу, не к тебе пришел». Вечер закончился, и я без видимого настроения вернулся в свое общежитие.

Прошла неделя, и я снова засобирался на танцы. Зины по-прежнему не было. Я продолжал грустить, рассеянно наблюдая за танцующими парами. Когда же объявили белый танец, меня вновь пригласила та самая девушка. Кружась под музыку, мы обменялись несколькими фразами, из которых я узнал, что зовут ее Катя и что учится она на третьем курсе педиатрического факультета. Весь вечер я танцевал только с ней и постепенно приглядывался. Она уже не казалась мне дурнушкой, как при первой встрече. Это была блондинка с большими голубыми глазами и пышными волосами.

Как-то незаметно наши души начали сближаться. Я думаю, как все-таки прав был поэт, однажды сказавший: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Разговорившись, я узнал, что Зина приехала в Казань из Костромской области. Там в лесах Чухломского района есть поселок Серебряный Брод, где живет ее мама. Вскоре после войны семья перебралась в эти края из Татарии. Я поинтересовался, где Катя с мамой жили в нашей республике. Каково же было мое удивление, когда услышал в ответ название моей родной деревни Юсупкино Альметьевского района. Там Катя родилась, а пятилетней девочкой с семьей перебралась в Костромскую область к родственникам.

Тихая общая родина в дальнейшем скрепила нашу дружбу, которая переросла в сильную взаимную любовь. По окончании вуза мы сыграли веселую комсомольскую свадьбу. Работать поехали в строящийся

Нижнекамск. Я трудился инженером на стройке, а Катя вела детский прием в поликлинике. Довольно быстро мы получили квартиру, потом появились дети – сын и дочь. Жили мы дружно и настоящей полной любовью.

Детей Катя растила и воспитывала по науке, а я, как мог, старался помогать. В то время как раз появилась книга о ребенке Бенджамина Спока. Она стала для нас настольной. Дети росли и хорошо развивались, отлично учились в школе и в вузе. Они вовремя создали собственные семьи, в которых тоже утвердился дух доверия, взаимопомощи и любви. И все бы хорошо, да только нет теперь моей Катюши. Три года назад я схоронил дорогого мне человека – как будто утратил частичку самого себя.

С Катюшей мы часто гуляли по берегу Камы, особенно весной, в пору цветения яблонь и груш. Она хорошо пела, любила задушевные народные песни и незабываемую классику. С любовью и песней прошли мы с ней рука об руку по жизни. Жаль, что жизнь так коротка.

На глазах Петровича появились крупные горошины слез. Это были слезы верности и крепкой любви. Догадываясь об этом, я не стал больше спрашивать в тот вечер приятеля ни о чем.

В гостях у тёщи

Петрович с заметным оживлением рассказывал весь вечер о первой встрече со своей тещей, проживавшей в лесном поселке Серебряный Брод Чухломского района Костромской области.

– После студенческой свадьбы в Казани мы договорились с Катей провести июль 1967 года у ее родителей на природе. До Костромы плыли с пересадками на «Метеорах» и пароходах, любовались Волгой. Особенно запомнился ивановский городок Плес на правом берегу реки. Красивый. Не зря он притягивал к себе знаменитых русских художников, которые колдовали здесь в теплое время года над своими полотнами.

От Костромы до Галича ехали поездом. Летом и по железной дороге добираться не скучно. Вдоль дороги – цветущие заросли иван-чая и малинника, благоухающие медовым запахом. Но самое интересное началось после Галича, когда мы пересели на ПАЗик. Дороги под ко-

лесами автобуса, можно сказать, вообще не было. Тянулась разбитая лесовозами колея, вся в рытвинах и колдобинах. Люди и чемоданы летали по салону. Ни стоять, ни сидеть было невозможно. Одна сухонькая старушка-пушинка, уставшая от такой тряски, время от времени восклицала: «Душегубцы! Совсем стариков не берегут…». Было не совсем понятно, к кому конкретно она обращалась: то ли к дорожникам, то ли к костромской администрации, то ли к лихачу – шоферу.

Hо, как говорится, все рано или поздно кончается. У одного из придорожных грибков мы вышли. Ноги, наконец, почувствовали твердую опору. Каким-то плакатным взмахом руки жена указала на еле заметную тропинку, которая должна былапривести нас к ее родительскому дому. С собой на двоих у нас был тяжеленный чемодан. Весил он не меньше двух пудов и напоминал большой деревенский сундук. Тогда я еще не знал, что Катя купила в дорогу 15 кг блинной муки. На масленицу в наших краях блины пекут в изобилии, и тещи угощают ими своих дорогих зятьев. В Костромской же области этот ритуал длится круглый год: зятья буквально объедаются блинами. Катя беспокоилась, что вдруг у мамы муки не найдется…

Дорога оказалась очень длинной: мы прошли километров десять, а тропинка все не кончалась. Я спросил Катю, не заблудились ли мы, и напомнил о ее незабвенном земляке Иване Сусанине, который по кратчайшей лесной тропинке привел поляков и себя к верной гибели. Катя успокоила: «Дорогой, веду тебя верной дорогой!»

Наконец мы в поселке на берегу маленькой лесной речушки Вига, впадающей в Унжу, которая добирается до Волги. Теща и тесть встретили нас хлебом-солью.

Катины родители держали корову, которой на зиму запасали сена. На следующее же утро, взяв косы и побрызгавшись какой-то вонючей жидкостью от комаров, мы дружно пошли в лес на сенокос. По пути Катя мне тихонько шепнула: «Не попадайся маме под горячую руку». Я призадумался и решил уточнить: «А когда она бывает у нее горячей?» – «Постоянно». – «А что, и пришибить может?» – «Может. Это у нее со времен войны. Она тогда была председателем местного колхоза: приучала к коллективному труду подростков, используя методы Макаренко». – Ну, меня-то приучать не надо, я все умею делать». – «А это она сама оценит», – загадочно улыбнулась жена.

Косить траву в лугах я, конечно же, умел. Но как косить траву в ле-

сах, где для косы сплошные помехи в виде пеньков, сучьев, палок и мелкой лесной поросли? Это не косьба, а пытка какая-то, к тому же руки и лицо сплошь облепили кровососы, игнорируя припасенный против них препарат. И, тем не менее, в грязь лицом перед тещей и тестем я не ударил: испытание выдержал.

А тут и ягоды начали поспевать. Их на вырубках и в здешних лесах столько, что, если все собрать только за одно лето, можно целое десятилетие кормить всю Европу. Меня нарядили во что-то плотное и белое, на голову повязали большой платок и повели на лесную делянку на вырубы, где в невероятном изобилии водилась душистая лесная ягода – земляника. Клубнику на лугах я прежде собирал, а с земляникой в лесу встретился впервые. Одна беда – гнус всех мастей одолел. Но теща успокоила: «Не волнуйся, зарежу барана и все твои потери возмещу». Ее спокойствие передалось и мне, и я уверенно начал собирать ягоды и почти не отставал от коренных костромичей – жены и тещи.

Созрела в темном сыром лесу и черника. Чудная ягода – очень вкусная и глаза просветляет. Только вот собирать ее трудно – вразброс на веточке растет. А я решил еще по ходу дела очищать ее от попадающих в корзину листочков. Теща заметила мое старание, но почин не поддержала. Она дома очищала ягоды от листьев, катая чернику по наклонной доске. Черники в лесу – море. Но большая часть ягоды так и остается несобранной: не людно в костромских лесах.

Ходили мы и за малиной. Сладкая ягода пришлась по вкусу не только человеку, но и зверью, и птицам. Однажды, забравшись в малинник, мы услышали чье-то чавканье. Раздвинули ветки и увидели в нескольких десятках метров двух медведей. Я спросил тещу, не пошаливают ли они с людьми. На что та заметила: «Пусть только попробуют! Я в прошлом году одного огрела кочергой так, что до сих пор заикается». Я, грешным делом, подумал: «И впрямь лучше не попадаться теще под горячую руку».

Дошла очередь до грибов. Моя корзина быстро наполнялась маслятами, подберезовиками, молоденькими подосиновиками. Но теща, заглянув в лукошко, заметила: «Поганки мы не собираем». Я поинтересовался, что она называет грибами. «Грузди мокрые с бахромой и белые грибы, а все остальное – поганки», – кратко ответила теща.

С тестем мы ходили на Вигу ловить щук и налимов. Здешние мужики придумали «хитрую» снасть, вроде нашего бредня, но с дощатым

зажимом. По Виге в половодье сплавляют лес, но бревен много теряется и по берегам, и в воде заиливается. В воде за бревнами и прячется рыба. Мы ее пугали, загоняя в нашу снасть, а Катя ходила по берегу и собирала пойманную рыбу в корзину. Большой рыбы в Виге не водится, но на ушицу да на пару раз пожарить налавливали.

Пришло время уезжать, но расставаться с могучим костромским лесом очень уж не хотелось. Теща и тесть проводили нас с большим запасом варенья и грибов. У местного пчеловода купили большую банку душистого меда. Был у нас в ту пору медовый месяц…

Запомнилась мне эта далекая встреча с тещей и тестем на благодатной костромской земле. Так закончил свой рассказ Петрович и просветленно посмотрел на меня. А я одобрительно покачал головой.

На курорте

На этот раз за чаем Петрович заговорил о встречах с природой благодатного юга России. Он начал неторопливый рассказ так:

– В 1984 году нам с Катюшей посчастливилось получить одновременно профсоюзные путевки в пятигорский санаторий «Родник». Это была наша первая поездка на курорт. Лето вступило в самую цветущую пору. Август и в наших краях великолепен, а в предгорьях Кавказа мы его еще не встречали и поэтому строили догадки на сей счет.

На курорт Кавказских Минеральных Вод мы прибыли самолетом. Два-три дня ушло на адаптацию к распорядку и условиям курортной жизни. За это время мы прошлись-проехались по историческим и памятным местам Пятигорска. После этого взялись изучать ближайшие окрестности горы Машук, у подножия которой и находился наш «Родник». Первым делом обошли гору по горизонтальной замкнутой пешеходной дорожке – примерно 10 километров пути в зарослях цветов, деревьев и кустарников. Эта дорожка считалась оздоровительной: воздух – чистейший, горный, очарованные глаза отдыхали на живописных цветниках и время от времени «стреляли» по верхушкам яблонь, груш, слив и грецкого ореха. По макушкам деревьев натренированными прыжками скакали чудо-белки.

В первые же дни мы успели разок-другой побывать на макушке Машука. Это примерно 1 км над уровнем моря. Сначала домчались туда в

вагончике по канатной дороге – очень быстро и эффектно. Второй способ – медленный. В трико и кедах, подавая руку друг другу и обливаясь потом, взбираешься на самую вершину Машука и замираешь в неописуемом восторге, как покоритель Гималаев.

Ежедневно до завтрака мы с Катей чередовали наши маршруты. По четным дням обходили-обегали Машук по замкнутой дороге, по нечетным – взбирались на гору и спускались обратно, всякий раз меняя направление.

С вершины Машука хорошо просматривалась более внушительная гора Бештау, макушка которой часто была покрыта туманом и облаками. Мне больше, чем Кате, хотелось покорить и ее. Мы договорились: она будет с вершины Машука наблюдать меня, когда я окажусь на оголенной макушке Бештау. От подножия Машука до подножия Бештау я преодолел по неудобьям дорог и тропинок примерно 10 км пути и оказался с той стороны, где Бештау оголенными отвесными скалами высотой с 15-этажный дом спускалась «гостеприимно» ко мне. Поманеврировав у основания и лишь оставив отпечатки пальцев руки на каменных глыбах, я вынужден был ретироваться. Вернулся я только к ужину, уставшим и огорченным. А Катя поджидала меня с тревогой и волнением большими, чем были они у Н.Хрущева, когда он ждал возвращения Ю.Гагарина из космоса. Позднее я узнал, что туристы забираются на Бештау со стороны Железноводска. Однако на реализацию этого плана у меня уже не оставалось времени.

Адаптировавшись на курорте, мы стали ездить на экскурсии. Сначала выбрали ближние маршруты: Кисловодск, Железноводск, Лермонтов и Ессентуки. Везде, скажу тебе, красотища неописуемая. Своя целебная водица из горных источников, свои цветы, деревья, свой воздух, которым нельзя надышаться. Одним словом, благодать!

Не забыть заповедное местечко Домбай. По канатной дороге нас подняли вместе с лыжниками к самому леднику и истоку горных водопадов. Когда остановились и огляделись, от восторга хотелось на весь мир прокричать: «Кавказ подо мною!» А мир – то, оказывается, как тесен: когда я усаживался в кресло канатной дороги, меня разглядел земляк Миша Гермогентов – со спины узнал, на то и земляк. Сообщил, что работает строителем в этом райском уголке. На обратном пути по канатной дороге на наши головы сыпался пушистый снежок. В эту поездку мы увидели и, остановившись, долго рассматривали речку Теберду с

настоящей голубой водой, в которой водится даже форель.

По пути в Пятигорск случилась неожиданная задержка: забарахлил мотор. Водители взялись его «врачевать», а мы высыпали из салона, чтобы размять ноги. Любопытные пошагали к ближайшей лесополосе, мы с Катей двинулись за ними. Уже издали в кронах деревьев заметили необычное ярко-желтое свечение. Подойдя поближе, увидели перед собой посадку абрикосовых деревьев, сплошь усыпанную спелыми плодами. Нам показалось, и это, видимо, так и было, что посадка была бесхозная. Приезжай, кто хочет, хоть с колонной «КамАЗов», нагружай, сколько влезет, – урожая от этого не убавится. Лакомство чудесное, особенно для жителей северной, да и средней полосы России тоже.

Была у нас еще одна замечательная экскурсия – в Нальчик на знаменитое Голубое озеро. Купаться там не разрешают, говорят, небезопасно. Мы стояли зачарованные, не в силах оторвать взгляд от такой красотищи. Временами действительно было не понять, «то ли небо в озеро упало, то ли озеро в небе плывет». Сами – то мы уж точно были в этот момент не на земле, а на небесах.

Скатались мы также на экскурсию в Приэльбрусье, проезжая по Баксанскому ущелью. Всюду горы, скалы, сады, горные речки, водопады и парящие орлы над ними – все как во времена А.Пушкина.

Мы с женой в горах были тогда впервые. До этого за горы принимали кручи на правом берегу Камы в окрестностях с. Покровское. И поняли, что между горами настоящими и нашими береговыми кручами – огромная разница. Там, на юге, она особенно хорошо чувствуется. Уезжали из Приэльбрусья, хором распевая знаменитую песню: «Краше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал…».

Петрович остановился с рассказом, а я, улучив момент, спросил, не хочется ли побывать там еще раз.

– Как же, видится постоянно: лезу покорять и Бештау, и Эльбрус, и даже Гималаи с самого опасного направления. Во сне покоряю.

В Северной столице

Петрович не раз бывал в Ленинграде. Особенно памятна для него первая поездка. Он несколько вечеров за чаем вдохновенно рассказывал о том, какой след в сознании оставило то посещение Северной столицы.

Я кратко смог записать его рассказ.

– Когда в 1972 году нашему сыну исполнилось четыре годика, мы надумали с Катей в отпуск съездить в Ленинград. Будучи студенткой второго курса, Катюша с подружками один раз уже путешествовала в город на Неве. Ей там все очень понравилось. А мне как-то не довелось, но хотелось.

Прибыли мы поездом поздно вечером на Московский вокзал. Катю, к моему большому удивлению, довольно быстро на одну ночь поселили в комнату матери и ребенка при вокзале. У меня же никакого пристанища не было, и я решил побродить по ночному Ленинграду.

Стоял теплый август. Я вышел на Невский проспект и наугад зашагал по нему, разглядывая дома, читая вывески и приглядываясь к прохожим. Первым очень заметным архитектурным памятником на моем пути оказался Казанский собор, на фронтоне которого я прочитал: «Музей религии и атеизма». Медленно обошел его со всех сторон, потрогал рукой колонны. Полюбовался и самим зданием и памятниками при нем – М.И. Кутузову и Барклаю де Толи – полководцам русской армии 19-го века.

Дальше на моем пути стал просматриваться памятный по фотографиям острый шпиль Адмиралтейства со светящимся корабликом наверху. Вскоре я оказался на набережной Невы возле Эрмитажа – Зимнего дворца, который брали штурмом революционные солдаты и матросы в октябре 1917 года.

Некоторое время я постоял у памятника на Дворцовой площади в честь победы над Наполеоном – у Александровской колонны, той самой, мимо которой пугалась проезжать в карете Наталья Ивановна Гончарова – теща А.С. Пушкина. Она боялась, что колонна от ветра грохнется прямо на нее.

Время близилось к полуночи. Я направился к Дворцовому мосту -решил понаблюдать за тем, как в Питере разводят мосты, чтобы пропустить крупные морские и речные суда. С набережной хорошо просматривалась Нева, которая в этом районе делилась на два больших рукава, образуя Васильевский остров. От Эрмитажа хорошо и в ночное время виден шпиль Петропавловской крепости, расположенной на Петроградской стороне.

По Дворцовому мосту проследовали последние полуночные троллейбусы, трамваи, легковые и грузовые машины, и работники, с двух сторон включив механизмы, подняли мост на дыбы. Красивое ночное

зрелище, скажу тебе. Я дождался и кораблей, которые с Финского залива Балтийского моря двигались вверх по Неве с грузами для Ленинграда.

На рассвете по другой стороне Невского проспекта я возвращался к Московскому вокзалу и сразу же обратил внимание на строгую надпись на здании школы: «Внимание! Эта сторона улица наиболее опасна при артиллерийских обстрелах города». Скорбная надпись времен Великой Отечественной войны.

Утром мы намеревались с Катей решить проблему жилья. У меня в Ленинграде не было ни родных, ни знакомых. А у жены жила на Петроградской стороне родная тетка, и мы рассчитывали остановиться у нее. К сожалению, саму хозяйку мы дома не застали, а соседи сказали, что она этим летом практически безвыездно живет на даче.

Мы огорченно вздохнули, но бабушки во дворе нам подсказали адрес на Васильевском острове, по которому жила одинокая женщина – жительница блокадного Ленинграда. К нашему изумлению, Нина Ивановна (так звали нашу благодетельницу) сразу же решила нашу жилищную проблему.

С приподнятым настроением прибыли мы к Эрмитажу с намерением отплыть «Метеором» по Неве и заливу в Петергоф. Был солнечный воскресный день. Мы гуляли в сказочных парках, прошлись по набережной искусственного водного канала, идущего прямо к Петродворцу. Работали во всю мощь многочисленные фонтаны. Долго стояли, лицезрея, возле скульптуры Самсона, раздирающего пасть льву, и поглядывали на высоту водяного столба, который вырывался из пасти зверя.

В самом Петродворце Катя бывала в свою первую поездку. Поэтому в музей я пошел один, а жена, чтобы не утомлять ребенка, решила прогуляться возле Самсона.

В музей пропускали партиями. Было очень людно, и моя экскурсия неожиданно затянулась. Когда я вышел из музея, Катю с сыном в условленном месте не увидел. Подождал с полчаса, но они не появлялись. Искать их в огромной массе людей тоже не было смысла. И я решил терпеливо ждать. Правда, некоторое время истратил, сходив в киоск за газетой.

В тот год проходил матч на первенство мира по шахматам – играли Б.Спасский и Р.Фишер. Складывалась большая интрига: на первые две партии Фишер не явился, и по правилам игры в них ему было засчитано

поражение. Наши болельщики, и я в том числе, предвкушали быструю победу Спасского над американцем. Но увы и ах! Р.Фишер появился на матче и начал победно вести в счете.

В газете я не нашел ничего успокоительного для наших болельщиков – Спасский проигрывал. От нечего делать прочитал я и всю остальную информацию. Время неумолимо шло, а Катя с сыном, к моему большому огорчению, не появлялись. Тревога за близких заставила меня ненадолго покинуть место встречи, походить в многотысячной толпе с надеждой встретить своих. Но, увы…

Вот когда бы меня выручил мобильный телефон, но в ту пору их еще не было. А время неудержимо приближалось к вечеру. Отошли от Петродворца последние «Метеоры», но я узнал, что можно будет уехать чуть позже на электричке.

Мучаясь в догадках и подождав еще какое-то время, я вынужден был отправиться на остановку, где формировались электрички. Расстроенный произошедшим, я решил на всякий случай пройтись вдоль длиннющей очереди желающих уехать в Ленинград. Дойдя примерно до середины, я услышал громкий детский крик: «Мама, смотри, наш папа!». Я не поверил своим глазам – мои жена и сын стояли в этой очереди. Подбежав, я крепко обнял и прижал их к себе.

Сын, как я понял, был отчасти виновником того, что мы потерялись. Он попеременно уводил маму от условленного места попить лимонада, купить мороженого. Они «удачно» возвращались на прежнее место, когда там меня еще не было или когда я отходил купить газету. На всю оставшуюся жизнь запомнилась мне та поездка в Петергоф. Вот почему по-особенному звучат для меня слова из песни «С любимыми не расставайтесь...».

Целую неделю прожили мы у сердобольной старушки на Васильевском острове. Она оказалась гостеприимной и сердечной, как все пожилые ленинградцы, испытавшие на себе нечеловеческие муки жителей блокадного города. Нина Ивановна рассказала нам, как тушили они на крышах домов вражеские зажигательные бомбы, как скрывались от массированных артобстрелов и изматывающих бомбежек в убежищах, как возделывали блокадные картофельные грядки на городских газонах, как выхаживали раненых… С особой теплотой она отзывалась о кумире – Ольге Берггольц – ленинградском радиодикторе и поэте той военной поры. Всей силой своего поэтического дара она поднимала дух

страдающих ленинградцев и крепила в них веру в нашу победу.

За время поездки мы побывали в чудо-музее Эрмитаже, посетили Петропавловскую крепость – посмотрели усыпальницы русских царей Романовых.

Посетили Лавру им. А.Невского. Там в скорбном молчании постояли у плиты великого полководца генералиссимуса А.В. Суворова. Бросилась в глаза скромность настоящего величия: на плите всего три чеканных слова: «Здесь лежит Суворов». Кратко, а всем ясно, кто там лежит.

Подобная же величественная скромность поразила меня в Ясной Поляне, когда стоял у могилы Л.Н. Толстого. Виден могильный холм – весь в живых цветах. И все. А всем ясно: так только и может покоиться гениальный русский писатель.

Побывали мы и на Пискаревском мемориальном кладбище: долго стояли и думали о той цене, которую заплатил наш многострадальный и героический народ за победу над коварным врагом.

Смогли съездить в город Пушкин: посетили Екатерининский дворец и Царскосельский лицей, где учился юный поэт. Меня поразили высочайшие требования учителей лицея к обучающимся. Я увидел собаку, нарисованную рукой лицеиста Пушкина, которая с рисунка смотрела на меня как живая. Учитель же оценил работу будущего поэта лишь на тройку.

Посетили мы тогда знаменитую Кунсткамеру, организованную еще Петром I, подивились на различные диковинки и уродцев, собранные со всей Руси.

Были в Исаакиевском соборе. Смотрели на качающийся в зале огромный маятник, с помощью которого наглядно демонстрируют опыт, подтверждающий вращение Земли. Забирались по лестнице на верхнюю колоннаду, стояли и не могли понять, как прежние строители смогли поднять эти многотонные глыбы отшлифованного мрамора на такую огромную высоту.

Долго разглядывали колонну, в которую прямой наводкой попал фашистский снаряд. Щербинка отлетела большая, но колонна и сам собор устояли. Да, прав был поэт, говоря о людях подобной закалки: «Гвозди бы делать из этих людей – не было б в мире крепче гвоздей!».

На этом Петрович остановился, а я налил ему в чашку горячего ароматного чая.

Мамаев курган

Геннадий Петрович давно собирался съездить с детьми в Волгоград. Ни родных, ни знакомых в этом городе у него не было. Душа не давала покоя: жить на земле и ни разу не побывать на вершине мировой славы и скорби нашего народа – это неуважение к чему-то святому, да и к самому себе тоже. Разговариваем за чаем. Петрович вспоминает, как в августе 1983 года он осуществил свою давнюю задумку – побывал на местах Сталинградской битвы.

– В то лето Катя с дочкой поехали отдыхать к родителям в Костромскую область. Мы же с сыном да племянником поплыли по воде на юг – в Волгоград. В те времена регулярно курсировали туристические теплоходы по Каме и Волге, и мы гостеприимно разместились в каюте «Композитора Глазунова».

Плавание было умиротворенным, возле крупных городов делали долгие остановки с экскурсиями. Еще раз полюбовались Ульяновском и Самарой (в этих городах мы бывали раньше). А вот Саратов навестили впервые. Это тот самый волжский городок, в котором, как известно из песни, «огней так много золотых…». Но мы поняли, что и людей золотых в городе немало. Сказочно поразила благоухающая цветами каменная набережная, ухоженная заботливыми руками местных дизайнеров и художников. Дивились мы, глядя на оригинальный горбатый мост через Волгу. Ребята мои увидели городской пляж на противоположном левом берегу Волги и меня туда заманили. Поглядывая на часы, мы поспешили «обновить» саратовский мост и оставить босые следы на песчаном берегу. Мы с удовольствием искупались в Волге. Обратно бежали рысцой, боясь отстать от «Композитора Глазунова», следовавшего до Астрахани строго по расписанию. Успели. Волга, покачивая, понесла нас дальше.

И вот на горизонте появился город мировой воинской славы. Волгоград на берегу распростерся с большим размахом: еще до войны его протяженность составляла свыше 60 км, а сейчас, говорят, она уже превышает 100 км. Неожиданно на палубе кто-то крикнул: «Она!». Это с палубы пассажиры разглядели вдали Мать-Родину – величественный памятник на вершине Мамаева кургана!

Сойдя на берег, мы первым делом занялись поиском жилья: сели в первый попавшийся трамвай и помчались подальше от центра. Вскоре

стали попадаться дома частного сектора. В один из них мы постучались. Плата за комнату была умеренной, и мы сразу же согласились.

Побросав сумки, тем же номером трамвая возвратились в центр города. Первым делом остановились, остолбенев, возле здания бывшей мельницы, полуобрушенной, изрешеченной снарядами и оставленной на века в таком виде, в каком она «уцелела» сорок лет назад в боях 1942-43 гг. За каждое такое здание, за каждый дом наши бойцы и жители города стояли насмерть: «Умрем, но не сдадим город врагу!».

Мои ребята рвались посмотреть архитектурный ансамбль – памятник героям на Мамаевом кургане. И вот мы поднимаемся по широченным лестничным ступеням вверх. Самый обычный день, но на всем протяжении лестницы людно.

Останавливаемся у скульптуры по пояс обнаженного защитника Родины. Читаем надпись: «Стоять насмерть! Ни шагу назад!» Правой рукой солдат замахивается бросить гранату в лютых врагов, а в левой держит наготове заряженный автомат Калашникова.

Экскурсовод объясняет замысел руководителя архитекторов и скульпторов ансамбля Е.Вутетича: «Когда подходишь к памятнику воина, он полностью закрывает собой статую Матери-Родины на самой макушке Мамаева кургана. И на деле было так: в грохоте и огне сражений солдат спас Родину».

Поднимаемся выше. Видим захоронения героев – защитников города. И среди них довольно свежая могила маршала Советского Союза Василия Ивановича Чуйкова. В период битвы за Сталинград он находился в самом пекле боев в городе. Ходят легенды о беспримерной храбрости и военном чутье генерала: не раз ему приходилось менять свой командный пункт всего лишь за 10-15 минут до того, как его превращало в глубокую воронку. Бойцы боготворили Чуйкова и старались подражать ему. Командующий любил их тоже, как только можно бывает любить бойцов, отправляя их часто на смерть. Последним штрихом этой взаимной любви стало его предсмертное желание: упокоиться вместе со своими бойцами, отдавшими жизни на Мамаевом кургане.

Наконец, мы дошли до самой вершины и остановились у основания огромного памятника Матери, олицетворяющей нашу многострадальную Родину. Сразу подумалось: вот он, достойнейший памятник нашему героическому и самоотверженному народу, который надо беречь и почитать вечно! Бронза, гранит и камни живут дольше людей. Но только

люди дают бессмертие всему, чего коснется их подвиг. Подвиг героев Мамаева кургана именно из таких.

Нам довелось посетить также музей-панораму Сталинградской битвы. Музей оформлен безупречно: битва на берегу, в городе, на Волге и над Волгой передана в ярчайших деталях. Виден огненный вал вражеского огня, прижимающий наших на узкой полосе крутого берега. Так и кажется, еще мгновение, еще чуть-чуть – и он переметнется через Волгу, сметая все на своем пути. Так оно и произошло бы, если бы ему не помешали: под напором стали, огня и выстраданного возмездия со стороны нашего народа смертоносный вал остановился и попятился…

2 февраля 1943 года, продолжил рассказ Петрович, фашистские войска, окруженные под Сталинградом, окончательно сложили оружие. Видно на панораме, как выходят фашисты: руки, как пики, вверх, головы – в плечи. Все, кто остался от 330-тысячной гитлеровской армии, сдались в плен. Под Сталинградом было разбито или полностью уничтожено 22 вражеские дивизии. Пленена 91 тысяча фашистских солдат, в том числе 2500 офицеров. Помимо главного «фрица» генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса, ближе всех подошедшего к Волге, советские воины взяли в плен еще 23 гитлеровских генерала.

А на Мамаев курган мы поднимались раза три-четыре в разные дни недели. Приходили с цветами. Мои ребята кружили по кургану, увлекая и меня, в поисках военных трофеев. И спустя 40 лет после боевых сражений мы видели в траве ржавые осколки снарядов, стреляные гильзы. Несколько гильз дети привезли домой и хранят в общей братской копилке трофеев вместе с теми, что были найдены на Зайцевой горе.

Посетили мы и центральный универмаг, в подвале которого был пленен Паулюс. Ребята захотели купить что-нибудь на память. Младший сразу устремился к копии сувенирной скульптуры солдата с Мамаева кургана. А старший облюбовал барометр. Но с этой покупкой мы сразу же опростоволосились, сев в самолет (обратно мы возвращались по воздуху). Инструкцию к прибору, как часто бывает, не прочитали. А в ней прямо сказано, что прибор не подлежит перевозке в самолете.

Прибыв домой, мы достали барометр. Внешне он не изменился, но стрелка, показывающая величину давления, ушла в самое крайнее положение и там остановилась. Мы пытались легонько трясти прибор, щелкать пальчиком по нему. Все было тщетно. Я даже к физикам обращался, но и они практически ничем мне помочь не смогли. За делами стали уже и забывать про неудачу. Но вдруг, где-то уже поздней осенью, заметили, что барометр ожил и стал показывать правильное атмосферное давление. А произошло, видимо, вот что. В Нижнекамске временами случаются очень резкие изменения давления, сродни тем, что бывают при взлете и посадке самолета. Так вот, подобного рода резким скачком давления стрелку барометра сорвало с мертвой точки.

Будучи в Волгограде, мы ежедневно и не раз купались в чудесной волжской водице, загорали на солнышке, лакомились дешевыми помидорами, чудесными волгоградскими сливами, настоящими камышинскими арбузами.

Наша поездка во всех смыслах удалась. А главное – мы своими глазами увидели непобедимую крепость на Волге. Город-легенду. Город-герой. В нем люди стояли, как скалы. Там смерть отступила, а жизнь победила.

Петрович закончил свои воспоминания, а я, помешивая ложечкой, традиционно поставил перед ним чашечку горячего цейлонского чая.

Как Петрович принимал присягу

Давно собирался Петрович рассказать о том, как приобщался он к военному делу. И вот несколько вечеров подряд он начал тревожить свои воспоминания.

– С третьего курса вуза в институтском расписании появилась у нас «военка». К тому времени в большинстве вузов росчерком пера Н.Хрущева военные кафедры были расформированы. В Казани они остались всего в трех: КГУ, КАИ и КХТИ, да и то не на всех специальностях. Там, где я учился, на «военке» изучалась ракетная техника в том виде, в каком она зародилась в ближайшие послевоенные годы. А шел уже 1964 год. В течение двух лет на военной кафедре готовили из нас специалистов по баллистике. Занятия вели кадровые военные в звании не ниже майора. В основном это были подполковники и полковники. Дисциплина во время занятий была идеальной, а секретность – строжайшая. Кроме ракетной техники мы изучали общевойсковые и военно-инженерные дисциплины.

Все это в порядке вещей, так как из нас готовили офицеров запаса. В учебных группах добрую половину составляли девушки. Мы на равных собирали и разбирали на скорость затвор автомата Калашникова – легендарного конструктора стрелкового оружия. Во время обучения выезжали и на стрельбища: в полевых условиях учились поражать цель из стрелкового оружия. А саму ракетную технику изучали до мельчайших подробностей и тонкостей и, разумеется, не только на макетах.

За четыре семестра мы одолели всю программу военного дела, которая была утверждена министром обороны СССР. В конце последнего семестра в июне 1965 года нам выдали походные рюкзаки, посадили в поезд, проходивший через Казань на Москву, и направили на лагерные сборы в полевых условиях. Разумеется, наших сокурсниц не взяли: они пришли на вокзал проводить нас, поддержать наш дух и зарядить оптимизмом на целый месяц разлуки. Отдаленно все это напоминало некоторое подобие проводов рекрутов на войну. Но, естественно, лишь в некоторой миниатюре и не столь серьезно: над нами голубело мирное июньское небо. Девчата пожелали нам служить верно. При этом они цитировали бессмертные слова А.Пушкина: «На службу не напрашивайтесь, от службы не отказывайтесь». Мы пообещали руководствоваться именно этим советом. Наконец, поезд тронулся. Нам помахали руками и платочками. Среди последних был и синенький, наверное, из тех, о котором так трогательно и задушевно пела К.Шульженко.

К столице мы приближались по дороге через Арзамас и Муром. В Москве до этого мне бывать не приходилось, но я знал, что по этой же дороге под покровом темноты отправлялись зимой-весной 1942 года военные эшелоны на Москву. И в одном из этих эшелонов находился мой отец. Было ему тогда 24 года. В 1965 году мне исполнилось ровно столько же. В дороге я думал о многом и разном, в том числе о неслучайности различного рода совпадений. Отец тогда назад не вернулся: он так и остался навсегда лежать под Москвой с весны 1942 г.

Тем временем поезд прибыл на Казанский вокзал столицы. В дороге нас сопровождали два офицера военной кафедры. Они повели нас в метро. Ярко-красная буква «М» горела перед глазами, как в известном стихотворении С.Маршака. Первое же подземелье станции «Комсомольская» поразило своей монументальностью и изяществом. Как из сказки, из туннеля выплыл поезд, и все мы вошли в вагон на мягких подвесках, качающихся под нашими ногами. Я про себя подумал: «Чудо-

техника!». С пересадками мы доехали до Рижского вокзала, откуда, как нам сказали, электричкой доберемся до места нашей дислокации. Но некоторое время электропоезд нужно было ждать. Мы любовались ажурной конструкцией бело-зеленого вокзала. Удалось даже походить по окрестным кварталам города. Помнится, я вышел на «Колхозную площадь» и долго-долго задирал голову вверх, разглядывая добротные высокие дома свежей застройки. Глядел я на них не только с восторгом и восхищением, но и с какой-то затаенной грустью в глазах. Перед ними наряду со столичными домами вставали в параллельный ряд наши убогие деревенские хибары под соломенными крышами без электричества и многочисленными удобствами во дворах и на улице. «Да, – произносил я почти вслух, – теперь меня не удивляет, почему деревня живет так бедно. И над ней постоянно разносится заунывно-протяжный скрип тележных колес – почти все из достижений прогресса».

Между тем электричку подали, и мы покатили дальше – служить Родине. Вскоре после того как миновали г. Волоколамск, на каком-то переезде прозвучала команда: «Выходить!» К этому мы были уже готовы. Нас поджидала грузовая машина-вездеход, крытая брезентом. Мы попрыгали в ее кузов и по разбитой проселочной дороге прибыли на место нашей службы. Это была открытая местность рядом с протекавшей рекой Ламой. На этой местности стояли большие ангары-палатки, в которых нас и разместили. Внутри палаток стояли сверхпрочные двухъярусные кровати и тумбочки. Больше, кажется, ничего там и не было. Да больше ничего и не надо было: там мы находились только ночью, когда спали. Весь световой день мы маршировали, учились и работали. В первый же день нас обмундировали. Всем по размеру выдали летнюю солдатскую форму и кирзовые сапоги.

На следующий день меня, Женю и Юру (мои однокурсники по Казани) поставили в наряд по обеспечению полевой кухни дровами. Дрова находились пока в виде бревен. Нам предстояло их распилить и расколоть до состояния поленьев. Нам выдали большой топор и пилу. Городские ребята Женя и Юра стали пилить. Очень быстро они поняли, что дело вовсе не сдвигается с места: пилу никто ни разу никогда не точил, и она не имела развода. Оценив обстановку деревенским взглядом, я понял, что такой пилой нам не выполнить наряд и за целую неделю. А это означало, что огня в печи не будет, пища в столовой не приготовится и воды для мытья посуды тоже не будет. Я вынужденно решился

проявить активность и обратился к кому-то в хозяйственной службе. Там, поискав, мне выдали напильник. Что делать дальше, я знал по опыту деревенской жизни. Убив целый час, а возможно, и больше драгоценного времени, пилу я наточил до удовлетворительного состояния. Не имея настоящего прибора, лезвием топора я сделал довольно грубо развод на зубьях пилы. Женя и Юра облегченно вздохнули, когда принялись пилить снова. Мы потеряли много времени, и по лагерю стали распространяться слухи, что мы наряд срываем и подставляем себя под серьезное наказание.

Позора нам удалось избежать: кухню дровами мы обеспечили. Другая троица из наших казанских сокурсников выполняла наряд по мытью посуды. В этот же день они мыли посуду горячей водой с использованием порошка горчицы. В лагере было трехразовое питание. В месте с нами курс молодого бойца проходили студенты военных кафедр из Тулы, Москвы и Ленинграда. Одновременно в лагере находилось 500 бритоголовых студентов-старшекурсников. Так вот, те наши ребята, что стояли на мытье посуды, едва успевали вымыть посуду после завтрака, как после обеда она возвращалась к ним снова в грязном виде и в прежнем количестве. После ужина все повторялось снова. За качеством мыться зорко следили строгие санитары: они выборочно брали посуду, проводили по ней белоснежной тряпкой, и если малейший след на ней оставался, всю вымытую посуду заставляли перемывать. Наши ребята вечером показали нам свои руки после такой работенки: никаких ногтей на пальцах почти ни у кого не осталось, их изъела горчица в горячей воде. Я вначале подумал, что это из-за неумелости тех, кто там работал. Но когда в следующий раз я сам попал в такой наряд, тоже начисто лишился доброй половины своих ногтей.

Мы очень много маршировали по плацу. Лично мне эти маршировки да и большие марш-броски серьезных неудобств не доставляли. В деревне ноги мои основательно закалились. Правда, в июньскую жару портянки сильно потели, и на привале я старался переобуться, просушив на солнце портянки и ноги. Многие горожане, в особенности москвичи и ленинградцы, никогда не носившие сапоги с портянками, на маршах бедствовали: сбивали и до крови натирали ноги. Командование лагеря в мучительных раздумьях разрешило им все же вставать в строй в домашних кедах. Брюки-галифе и кеды рисовали в строю наглядный образ пленных немцев времен Великой Отечественной. А марш-броски

выполнялись на полном серьезе по 10 и более километров кряду с форсированием, иногда неоднократным, реки Ламы. Эта река чем-то похожа на наш Кичуй, но менее глубокая. Ее мы форсировали без каких-либо плавсредств, хотя порой погружались в воду по пояс и выше.

В первый раз я почему-то очень наблюдал за майором, который командовал нами во время марш-броска. Мне думалось, что он для себя выберет в Ламе место помельче или вообще найдет сухой переход, пока мы булькаемся в воде в сапогах и форме. Нет и нет! К его чести, он первым шагнул в начищенных до блеска офицерских сапогах и ладно сидящей на нем форме в нашу же воду и местами даже вплавь покорил Ламу, подавая нам пример. А он дорогого стоит! После форсирования сделали короткий привал: вылили из сапог воду, отжали форму и замаршировали дальше…

В каком-то заброшенном карьере мы учились стрелять из автомата Калашникова и пистолета Макарова. Автомат действительно бьет очень точно: почти все с первой попытки не только попали в мишень, но и выполнили норму по этой стрельбе. И все же один случай запомнился мне на всю оставшуюся жизнь. Многие тогда уже отстрелялись и ожидали, когда завершат дело остальные. Наш студент Павел, прицеливаясь с заряженным автоматом по мишени, неожиданно для всех произнес, что пулю у него почему-то заело. И при этих словах он повернул голову и, от растерянности, дуло автомата в нашу сторону, где стоял подполковник, руководивший стрельбищами. В один миг лицо офицера сделалось белым, как лист бумаги. Однако хладнокровие он не потерял: в ту же секунду отвел злополучный автомат от живых целей и от себя тоже…

А вот из пистолета все стреляли почему-то плохо: то ли руки дрожали, то ли ствол пистолета очень короткий. Скорее всего накладывались обе причины, да и полное отсутствие опыта.

На стрельбище мы выходили не раз. Однажды стреляли в дождливую погоду. Все основательно вымокли. В довершение ко всему в том направлении, куда мы стреляли, находясь в углублении карьера, по поверхности впереди появлялись холмогорские коровы черно-белой масти. Они мало интересовались нашей стрельбой: мирно щипали сочную травку. К ним пули вряд ли могли долететь, но офицеры с богатым опытом решили все же подстраховаться. Из тех солдат, которые уже отстрелялись, устанавливалось сменное получасовое дежурство на поле. В этом случае солдат брал в руки уже не автомат, а обычную палку и

отгонял коров в сторону от возможного пролета нечаянной пули. Дошла очередь и до меня. Когда перемещался по полю за коровами, все подумывал о шальной пуле, которая может прилететь случайно из карьера. В голове почему-то возникал вопрос: «Неужели теперь корова стала дороже человека – парня в расцвете сил?»

Запомнилось и мое суточное дежурство в штабе нашего лагеря. Там одновременно находились дежурный офицер, я и мой сокурсник Валера из Тетюш. Работы большой там не было: мы наводили в штабе марафет к приезду командующего генерал-лейтенанта. Мы с Валерой должны были зорко следить за моментом появления генерала, а офицер по нашему сигналу встречал его у входа и рапортовал, что в штабе все в полном порядке. Мы с Валерием тогда и сами впросак не попали и офицера не подвели. По завершении нашего дежурства генерал посетовал офицеру на то, что штаб (он был огорожен) сильно зарос травой. Офицер же обратился к нам с вопросом, кто из солдат может помочь делу. Валерий косу никогда в жизни не держал в руках, а я, прожив безвыездно двадцать лет в деревне без родителей, научился косить мастерски. В штабе, как говорится, вышли на ловца. Мне принесли косу и брусочек для ее заточки. Все отладив, я начал проходить размашистые прокосы один за другим. Стояла действительно по времени сенокосная пора. Коса послушно ходила в моих руках, а во время заточки заливала окрестность мелодичным звуком. В голове в такт этому звучанию всплывали слова С.Есенина: «Ты ли деревенским, ты ль крестьянским не был? Размахнись косою! Покажи свой пыл…»

Косил я действительно с приподнятым настроением и какой-то молодцовской выправкой и удалью. Генерал из окна время от времени любовался моей слаженной работой. По завершении дела меня пригласили к командующему в штаб. Он крепко пожал мне руку, ласково похлопал другой по моему плечу и произнес: «Хорошо работать можешь, солдат!» И служил я хорошо и, как говорится, с полной отдачей. За месяц службы мне 8 раз перед всем строем лагеря объявлялась благодарность от имени командующего, жаль только, что не от имени самого Верховного. Большего количества благодарностей никто из нашей братии тогда не получил.

Во время службы нас несколько раз поднимали по тревоге в ночное время. В полном боевом обмундировании и даже противогазах мы шли на выполнение задания: проводили учения, максимально приближенные к реальным боевым. Один раз ночью мы расчехлили и подняли ракету в полной боевой готовности над пусковым столом. Мне тогда досталась по службе миссия не из самых приятных: я находился во время подъема многотонного изделия на пусковом столе, фиксировал момент, когда изделие встанет точно вертикально, и докладывал об этом.

В период нашей службы мы неоднократно выезжали по местам боевой славы России и культурным местам в окрестностях Волоколамска. Прежде всего нас свозили на разъезд Дубосеково, где 28 героев-панфиловцев стояли насмерть во время битвы под Москвой и не пропустили на разъезд фашистские танки. В скорбном молчании мы постояли у монумента, почтив память Героев. Все вместе у памятника сфотографировались. Я храню этот снимок в своем семейном альбоме.

Побывали мы и в одном, возможно, самом богатом из имений Наталии Ивановны Гончаровой – тещи А.Пушкина. Поэт бывал там. Судя только по этой дворянской усадьбе в окрестностях Волоколамска, можно сделать вывод о том, что теща А.Пушкина была действительно очень богатой: в этом имении Гончаровы купались и в живописном пруду, и в постоянной роскоши. Сам поэт, тоже не из бедного сословия, на таком фоне материального достатка казался настоящим бедняком. И теща не раз напоминала ему об этом. О духовном богатстве поэта теща имела, наверное, слабое представление…

Кроме этого, нас брали и на авральные работы в цеха заводов Волоколамска. Целый день однажды мы перекидывали с места на место ящики какой-то готовой продукции: тренировали мышцы тела.

Итогом прохождения курса молодого бойца было принятие присяги на верность Родине. Все было организовано по-военному строго и четко. Не понравилось лишь то, что все до единого читали текст присяги с листа. Текст очень краткий, но емкий по сути и духу. Специалисты почти с высшим образованием, да в расцвете своих физических и духовных сил, мы все могли его отчеканить по памяти с чувством, толком и расстановкой, как говорится, от всей души.

Надо отдать должное заботе офицеров о нас. Они загодя похлопотали о нашей стипендии. И нам ее прислали прямо в лагерь. В Москве офицеры позволили нам задержаться на пару-другую дней и возвращаться не в команде, но они позаботились о проездных документах для нас сами. В столице мы посетили Кремль, Красную площадь, Мавзолей В.И.Ленина, ВДНХ, ГУМ… В Кремле любовались новеньким Дворцом

съездов. Там проходила в тот день встреча Президиума ЦК с выпускниками военных академий. По завершении встречи генералы и маршалы свободно выходили на крылечко, где их поджидали машины. Мы видели рядом даже тогдашнего министра обороныР.Малиновского. Пробежались мы по ГУМу и по ВДНХ. Там, помнится, я истратил всю свою стипендию: накупил нарядов годовалой племяннице. Мои попутчики тогда шутили: ты ее, видно, уже замуж собираешься выдавать. Некоторые вещи и впрямь я покупал на вырост, но не для невесты.

По возвращении в Казань мы сдали госэкзамен по специальной военной подготовке, и министр обороны СССР нам присвоил звание младшего лейтенанта.

Петрович завершил свои воспоминания, а я задал ему один вопрос: «Были ли в лагере самоволки?» Он ответил, что дисциплина держалась строгая. За все время было только три случая самовольного покидания территории лагеря москвичами. За это их перед всем строем крепко наказали: предписали пройти службу в полном объеме в течение июля. Чтобы другим неповадно было.

В краю белых ночей

Петрович много раз бывал в славном городе на Неве. Очень памятной стала одна из последних и самых длительных поездок: в 1989 году он совершенствовал свои знания на факультете повышения квалификации при ЛГУ. Факультетская программа завершилась сказочным плаванием на теплоходе «Тарас Шевченко» по маршруту «Ленинград-Кижи-Валаам». Петрович в течение двух вечеров за чаем тревожил и оживлял свои воспоминания об этом чудо – путешествии.

– Середина июня. Весь север страны и Балтику заворожили белые ночи. Мы с коллегой Иваном по факультету садимся в четырехместную каюту теплохода и держим путь вверх по Неве. Кроме нас в каюте молодая пара. Оба питерцы, но на знаменитых островах, как и мы, еще не бывали.

Мы с Иваном почти все время гуляли по палубе, любуясь гранитными берегами Невы, дворцами на них и живописной природой начала лета. Протяженность всей реки 74 км. Часов через пять мы это расстояние покрыли и вошли в просторы Ладожского озера – самого крупного озера

в Европе. Светило яркое солнце. Был абсолютный штиль. Очень скоро берега скрылись из вида. Мы забрались на верхнюю палубу, но и с нее не увидели ни одной береговой линии. Зато увидели загорающих на топчанах наших попутчиков. В воздухе разливалась июньская теплынь, и мы с Иваном тоже стали принимать солнечные ванны.

Солнце постепенно снижалось, видно, готовилось плюхнуться в воду, но еще не скоро. А когда это случилось, свет вечерней зари долго-долго заменял солнечный: почти до самой полночи можно было свободно читать книгу, находясь на палубе без электрического освещения. Я понял, что ночи не будет вовсе. И как же был прав поэт, когда написал: «Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса».

И тем не менее мы не стали дальше гулять по палубам, а спустились в каюту и быстро уснули. Проснулись мы от сильной качки и шума волн. Погода резко изменилась – дул очень сильный ветер, и Ладога на середине разыгралась до такой степени, что некоторые отдыхающие начали интересоваться прочностью днища «Тараса Шевченко».

Сильная качка была и боковая и килевая. Члены команды, как могли, нас успокаивали – мол, в Ладоге тонули корабли только в военное время от смертельных пробоин, полученных от вражеских мин и снарядов. Наш теплоход, как детская зыбка, раскачиваясь еще долго на ладожских волнах, вошел в устье реки Свирь и вскоре бросил якорь у пристани Лодейное поле, что на левом берегу реки. Городок этот знаменит: Петр I в 1702 году здесь создал Олонецкую судостроительную верфь, а в 1703 году был спущен на воду первый корабль – фрегат «Штандарт».

По Свири плыли столь же долго, как и по Ладоге, к тому же против течения. Берега реки утопают в роскошной зелени, из которой все время доносились рулады соловьев и прочих певчих птиц. Мы слушали, наслаждаясь, будто хорошую увертюру.

Из Свири вышли в Онежское озеро – второе по величине в Европе. Одним рукотворным каналом оно соединено с Балтийским и Белым морями, а другим – с бассейном Волги. На нашем пути было две пристани: столица Карелии Петрозаводск и остров Кижи. В Петрозаводске Петр I заложил в 1703 году железоделательный и пушечный заводы, вокруг которых выросла «Петровская слобода», а спустя 70 лет она была преобразована в город с современным названием. По городу мы прошли с экскурсоводом.

Остров Кижи расположен в северной части Онежского озера (в Карелии). С 1960 года на этом, как будто из сказки А.Пушкина, острове организован Государственный архитектурный и этнографический музей-заповедник «Кижи». Это, вне всякого сомнения, чудо – сооружение деревянной архитектуры. В комплекс входят: 22-главая Преображенская церковь (1714 г.), 10-главая Покровская церковь (1764 г.) и шатровая колокольня (1874 г.). Все вместе они составляют настолько гармоничный, неповторимый по красоте ансамбль, что дух захватывает и берет оторопь, когда видишь эти творения рук, ума и сердца, выполненные из карельского дерева без единого гвоздя.

Мы поднялись по лесенке на смотровую площадку колокольни и сразу оказались в 19-м веке. Глядели из него на далеко простирающийся от острова – сказки 20-й век. От века минувшего нельзя было оторвать глаз, но лестница звала нас вниз. Все вразнобой щелкали фотоаппаратами, чтобы увезти из Карелии маленькую копию подлинного давнего человеческого искусства.

Этот музей-заповедник включает в себя и другие памятники деревянного зодчества, перевезенные сюда из многих деревень Карелии (крестьянские избы, мельницы, часовни, амбары, риги, бани 19-го – начала 20-го вв.). Как я мог, продолжал Петрович, не задержаться, к примеру, возле ткацкого стана в избе – точно на таком в суровые послевоенные годы моя бабушка ткала холст, из которого умудрялась шить мне рубашки, штаны и прочую одежонку. Да я и сам, будучи первоклассником, садился за такой стан и, перебирая устройство, связанное с основой ткани, стучал бердом по утку, протянув его челноком между нитей основы.

Отплывали от острова с песней: «Долго будет Карелия сниться»… Дальше предстоял обратный путь по Онежскому озеру, минуя Петрозаводск и нацеливаясь на исток Свири. А она, помогая своим течением, несла наш теплоход и днем и белой ночью в Ладогу. Раз-другой мы бросали якорь у пляжей. Погода радовала, и мы с удовольствием купались и загорали. В устье Свири «Тарас Шевченко» повернул под прямым углом вправо и строго по натянутой невидимой ниточке устремился по Ладоге к Валаамским островам, расположенным в самой ее северной части.

Мой друг по путешествию Иван, еще будучи в Петрозаводске, купил довольно объемный, хорошо упакованный предмет. Мы тогда не стали донимать его расспросами. Теперь же, плывя по Ладоге, он сам сказал,

что купил венок и намерен опустить его на воду, когда достигнем середины озера. При этом добавил, что не знает, как это разумнее сделать. Повод – поступить так – у Ивана был очень важный: его отец, Ребров Василий, был призван на фронт в самом начале войны из Новосибирска, где работал шофером. Зимой 1941-1942 гг. в условиях беспощадных бомбежек с воздуха доставлял на полуторке по дороге жизни продовольствие в осажденный врагом Ленинград. Василий сделал шесть результативных рейсов, перебросив с материка 9 тонн продуктов голодающим жителям Ленинграда. В седьмую поездку бомба упала у колес его машины, и шофер вместе с ней ушел под лед на дно Ладоги…

Посоветовавшись с Иваном, мы решили подняться к капитану и попросить его на минуту замедлить ход корабля. Капитан с пониманием отнесся к нашей просьбе: был отключен винт теплохода, и при еле заметном ходе мы с Иваном опустили венок на воду Ладоги. А над ней прозвучало шесть протяжных гудков в память о Василии Реброве и всех жертвах военных лет.

Никому из пассажиров не пришлось объяснять, зачем это делается. Теплоход, покачиваясь, поплыл дальше. Впереди нас ждал Валаам.

Валаам… Таинственное слово, пришедшее к нам из глубины веков. Вокруг главного острова Валаама группами и в одиночку разбросаны острова и островки (всего их более 50). Затерянный среди просторов Ладоги, Валаам возник перед нами, словно мираж, и медленно поплыл навстречу, постоянно меняясь, открывая все новые и новые грани своего существа и очарования.

На экскурсии нам сказали, что история не сохранила сведений, когда пришли на Валаам первые поселенцы. Однако известно, что в 14-м веке Валаамский Спасо-Преображенский мужской монастырь был одним из крупнейших на Севере. Владея огромными вотчинами в Приладожье и Карелии, он оказывал значительное влияние на экономическую и культурную жизнь русского Севера, был центром искусства письма и оформления книги.

С экскурсоводом мы прошагали по всему острову, подолгу останавливаясь у достопримечательностей и любуясь неповторимой природой. Послушники-монахи, не жалея себя, вручную проложили дороги и дорожки, возвели мосты и мостики. Как муравьи, не покладая рук своих, они на ладьях возили перегной и чернозем с материка, чтобы помочь природе озеленить остров. И не просто озеленить, а приложить при

этом фантазию ума и искусно выполнить задуманное.

Овощи, фрукты, молоко и мясо брали они не в супермаркетах – все растили и создавали сами. К тому же до такой степени результативно, что вывозили огромные излишки на материк.

Осмотрев остров изнутри, мы смогли полюбоваться им снаружи и со всех сторон: нам предложили водную прогулку вокруг Валаама на катере. И только тогда мы поняли, почему эта неземная красота так привлекала внимание выдающихся художников.

Я спросил Петровича, не хочется ли ему еще раз повторить этот маршрут. «С превеликим удовольствием, – ответил он, – но об этом можно теперь только мечтать».

Петрович в Прибалтике

Несколько вечеров кряду Петрович рассказывал мне о впечатлениях, вынесенных им от посещения Вильнюса, Таллина и Риги.

– Знакомство с Прибалтикой началось у меня в 1978 году по приезде на конференцию в столицу Литвы. Местность, на которой расположен город, напомнила мне чем-то ту, на которой раскинулась Казань. Хотя город расположен в живописной долине, где сливаются реки Вильня и Нярис, такой большой воды, как в Казани, в Вильнюсе нет. Город по-европейски красив и очень ухожен. В нем много цветников и садов. Седая старина мирно соседствует с современностью, и обе находятся в гармонии. Башня Вильнюсского замка сооружена еще в XIV веке, Костел Петра и Павла – в XVII, Костел Анны – в XVI. А памятник генералу армии И.Черняховскому (творение скульптора Н.Томского) сооружен в послевоенное время. На экскурсии нам показали самые современные и во многом образцовые планировки и застройки жилых районов Вильнюса Жирмунай и Лаздинай, за которые группы архитекторов и строителей получили госпремии СССР.

Посетили мы и католический собор Петра и Павла, чудом уцелевший во время беспощадных бомбардировок гитлеровцев в 1941-44 гг. В соборе мне бросилось в глаза и запомнилось на всю жизнь углубление в мраморном изваянии божества, к лику которого прикладывались губами верующие на протяжении более трех веков. Лунка по глубине составляла 4-5 см…

Яркие впечатления оставила автобусная экскурсия в небольшой старинный городок Тракай, расположенный в 26 км от Вильнюса среди лесов и озер. Тракай – это древняя (до XIV века) столица Литовского феодального государства, резиденция великих князей. И после перенесения столицы в Вильнюс Тракай еще долго сохранял свое значение как крепость для защиты от крестоносцев и как важный политический, торговый и культурный центр края. Он служил (и служит до сих пор) источником вдохновения для многих поэтов – от Адама Мицкевича до современных литовских бардов. Тракай – неповторимое ландшафтное богатство: среди зеленых холмов бесчисленные озера с живописными и уютными островами, лесные массивы, речки и быстрые звонкие ручьи. Это прекраснейшая база для охотников, рыбаков, для гребцов и яхтсменов.

Нас, экскурсантов, провели по мостику-дорожке в сам замок – крепость на полуострове. Это одна из крупнейших крепостей древности. Достаточно сказать, что ее каменные стены достигают толщины более 3 метров и высоты свыше 7 метров. А по периметру стены возвышаются смотровые и боевые башни высотой до 33 метров. Во многих случаях эта крепость надежно защищала замок, город и саму Литву от многочисленных набегов крестоносцев. А в самом замке теперь музей. Он впечатляет главным образом древностью экспонатов. Я, например, продолжил беседу Петрович, долго смотрел на рыболовные снасти, кованные из толстого железа, крючки, пугающие своей толщиной, – прямо как лошадиные подковы. «Какие же рыбины клевали на них?!» – спросил я у экскурсовода. Девушка ответила, что разные: рыба кишела в озере, глубина которого в некоторых местах составляет 47 метров. Нас провели по всем залам и комнатам музея, но мы обратили внимание на то, что один зал закрыт для посетителей. Мы спросили, что там и кто там бывает. Девушка вначале смутилась, но потом все же тихонько сказала: «Это зал великих литовских князей, совсем недавно в нем побывали А.Косыгин и Э.Герек». Поскольку среди нас не было ни князей, ни государственных особ первого ранга, то и зал понапрасну не стали беспокоить: только пыль накапливать от наших башмаков.

Я спросил Петровича, а как простые литовцы относились при встречах к выходцам из России. Он ответил, что вполне нормально, но упомянул об одном маленьком курьезе на улице Вильнюса. Когда он по-русски обратился к прохожему с вопросом, как добраться до гости-

ницы, тот, задумавшись на минуту, показал ему на номер троллейбуса, который шел в противоположную от гостиницы сторону… Можно допустить, что прохожий сделал это намеренно, а может, закружившись в городской толчее, просто ошибся. А в целом впечатления от Вильнюса у меня остались весьма и весьма хорошими – так закончил рассказ о поездке в Литву мой сосед Геннадий Петрович.

В Эстонию и Латвию он решил съездить уже во времена Горбачева. Шел 1989 год. Литва, торопясь, готовила документы о выходе из СССР, а в Эстонии и Латвии русских стали открыто называть оккупантами.

– В Таллин мы прибыли поездом из Ленинграда. Со мной был попутчик – Женя Филатов из Казани. С ним мы проходили учебу на факультете повышения квалификации при ЛГУ. Поезд прибыл очень рано, и мы решили прогуляться по узким улочкам старого Таллина, где сохранилась еще древняя готика, мало похожая на российскую старину. Дошли до центра. С собой у нас были цветы. Мы положили их на гранитную плиту памятника советским воинам, павшим в борьбе с фашистами за освобождение Эстонии. Не думалось нам тогда, что пройдет каких-то полтора десятка лет, и власти Эстонии уберут этот памятник с площади города, перелицовывая подлинную историю. Мы постояли в скорбном молчании перед священным символом борьбы и победы нашего народа над коварным врагом. Петрович вспомнил, что по Эстонии прошла с боями и 146-я стрелковая дивизия наших земляков из Татарии. После тяжелейших боев под Зайцевой горой она основательно пополнилась и геройски сражалась на смоленской, псковской и эстонской земле. С боями она освобождала от захватчиков славный культурный центр – город Тарту, за что ее имя прозвучало на всю страну в приказе Верховного Главнокомандующего.

В тот день, оказавшись рядом с городским кладбищем, мы с Женей зашли и туда: нам было любопытно посмотреть, как эстонцы ухаживают за могилами. Сразу же бросились в глаза живые цветы на могилах и идеальный порядок вокруг. Петрович вздохнул и продолжил: «Нам бы тоже надо перенять вот эту культуру трепетного и любовного отношения к усопшим». Прав был поэт: «Это нужно не мертвым, это надо живым».

Мой попутчик оказался ярким поклонником спорта на воде. В районе таллинского порта часто проводились соревнования яхтсменов даже международного класса. Мы добрались до порта и долго ходили по при-

чалам, любуясь красавицами-яхтами всех видов и размеров. Была уже середина дня. Сияло во всю мощь солнце. Мы выбрали тихое место и с удовольствием искупались, прыгая в балтийскую воду с эстонского берега. Там же мы с Женей расстались: он по своим делам оставался еще на какое-то время в Таллине, а я, оставив следы на мокром песке мини-пляжа, намеревался полюбоваться Ригой. Сев на поезд, я довольно быстро оказался в столице Латвии, где пробыл два дня. В первый день я знакомился с городом без экскурсоводов и знакомых, пытаясь разыскать своего земляка Володю Козлова, с которым вместе учился в далеких 50-х годах в средней школе с. Кузайкино. Я знал лишь, что он, окончив военное училище и отслужив офицером полный срок в армии, в 45 лет вышел на пенсию и остался жить в Риге. Его адрес мне дали в городском бюро, куда я обратился по приезде. Однако дома Володю не застал, а сосед сказал, что они с женой уехали на дачу и вернутся только к вечеру. Я долго гулял по Риге, любуясь ее достопримечательностями. Мне довелось послушать знаменитый рижский орган в Домском соборе – умиротворяющая неподражаемая музыка, врачующая душу.

Володю я не застал и вечером. Сосед же его, армянин по национальности, видя, как я переминаюсь в подъезде с ноги на ногу, пригласил меня к себе в квартиру. Они с женой собирались ужинать и позвали меня к столу. Стол был накрыт по-армянски щедро: стояла тарелочка с черной икрой, были разного рода копчености, мясо и рыба, несколько видов салата. Но больше всего меня поразила горка крупного спелого винограда. В моей голове не укладывалось тогда, как это виноград попал на стол не в августе и сентябре, а в начале июня. Сосед налил всем по рюмке армянского коньяка. Помню, я успел выпить за здоровье хозяйки и хозяина, но тут в дверь постучали: вошел Володя, которого я не видел со времен окончания школы. Пролетело над нашими головами 30 с лишним лет. Поблагодарив гостеприимного соседа, я оказался в гостях у Володи и его очаровательной жены Аллы Алексеевны. За столом мы пили чай, рижский кофе и все никак не могли наговориться. Просидели до рассвета всю короткую июньскую белую ночь. Наутро Володя с женой засобирались на дачу и пригласили меня с собой. Дача находилась в живописном уголке в окрестностях Даугавы. Мы позагорали и даже порыбачили: мне, как гостю, видимо, Бог послал на крючок единственную плотвичку. Остальные рыбаки смотали снасти без улова. Но зато на природе Володя искусно приготовил обжигающий с дымком

шашлык. До вечера мы наслаждались чудной природой. А я вдобавок радушием и гостеприимством моего земляка и его хозяйки. В памяти остались у меня самые хорошие воспоминания о красавице-Риге, чистоте и опрятности города. На остановках общественного транспорта я ни разу не наблюдал нашей среднерусской толчеи. Бросилось в глаза расписание движения автобусов: прибытие в 12 ч. 37 мин. Понаблюдав, убедился: расписание соблюдается с точностью до минуты.

Вечером я отправлялся поездом в Ленинград. При посадке заметил, что в соседний вагон садится бритоголовый бард А.Розенбаум. Мир, как известно, тесен.

С удовольствием съездил бы в Прибалтику снова, но теперь это не просто: нужна виза, загранпаспорт и другие препятствия – формальные и неформальные.

Тройка с бубенцами

Недавно вместе с судьбой переехал в другой дом. По приезде стал знакомиться с новыми соседями и скоро, на удивление, сблизился с моим ровесником Петровичем. По вечерам мы с ним чаи гоняем, попеременно у меня или у него в квартире, и ведем неторопливые разговоры. Признаюсь, что мы не берем в рот ничего крепче цейлонского чая. Нашим беседам, думаю, могут позавидовать и любители сорокаградусной.

Пальму первенства в наших разговорах по душам держит Петрович. Он переполнен бесценным жизненным опытом. Особенно любит он говорить о земле, о том, что на ней растет и что, по его мнению, может расти. В недалеком прошлом он имел сад-огород в районе бывшего понтонного моста на Красном Ключе. И вот о каких занимательных экспериментах на своем клочке земли он мне поведал.

– Получил я в конце 60-х годов участок бедной по плодородию земли и решил своим неустанным трудом довести ее до кондиции. По окончании каждого огородного сезона осенью я приносил и привозил на велосипеде в мешках листья из дубовой рощи, что примыкает к озеру. Натаскивал листьев очень много и перекапывал участок, равномерно перемешивая листья с землей. Через несколько лет стало заметно, что земля облагораживается и превращается, как говорят в народе, в пух. По земле стало трудно уже ходить. В любую погоду ноги проваливались по колено и выше в землю. Однажды меня затянуло так, что помогали выбраться соседи.

– 

А ты случаем не в колодец провалился? – вставил я свой вопрос, на что Петрович отреагировал:

– 

Нет, колодцев и ям на моем огороде не было. Земля ежегодно увеличивала отдачу урожая, что бы я ни сажал. Покупая семена, я никогда не спрашивал о том, взойдут они или нет. На моей земле все всходило и росло. Суди сам: соседка по огороду как-то подарила мне одно семечко огуречное сорта «Зятек и теща». Я его посадил у себя и полил. Через пару-другую дней из этого семечка вышло два самостоятельных огуречных корня. И затем в разные стороны потянулись две огуречные плети: в одну сторону, видно, пошел зятек, а в другую – теща. Наверное, характерами не сошлись, и у людей так бывает. А какой хороший урожай дали эти плети! Я и сам не мог поверить, что все это богатство вышло из одного семечка. Вот что значит добрая землица. Не зря ее зовут матушкой.

Я слушал, а Петрович нить разговора, как с клубка, разматывал дальше:

– Слух о моей земле и сказочных урожаях пошел гулять по всем огородным массивам и дальше, можно сказать, по всему земному шару. Дошел он и до моих земляков в деревне, что в ста километрах от Нижнекамска. В родной деревне меня знали хорошо, новостью ободрились и сразу же отреагировали. Едва успел растаять последний снежок, и только чуть-чуть просохла земля, приехала делегация из деревни на телеге прямо на мой огород. Приехала не с пустыми руками – земляки привезли старую колхозную оглоблю. Вручают эту оглоблю мне и советуют воткнуть ее на огороде в том месте, где я один раз глубоко провалился. Ну я не будь дураком, при них же все это выполнил. Делегацию попотчевал разными диковинками со своего огорода и с ней распрощался. А сам, лишившись сна, стал денно и нощно следить за тем, что происходит с оглоблей. В неустанной работе и заботах время подкатило к осени. В конце сентября приезжаю на велосипеде на свой огород и глазам своим не верю: на том месте, где торчала оглобля, стоит новехонький тарантас с колесами и солидной частью лошадиного хвоста. Я не удержался: многократно похлопал себя руками по бедрам.

– 

Петрович, ты случайно не читал Чехова? – перебил я рассказчика. – Это ведь ему принадлежит знаменитая фраза о земле: «Посади в нее оглоблю – вырастет тарантас».

– Читал, читал. Но у классика ничего не говорится о хвосте. У меня, как видишь, дело пошло дальше. И я верю: оно бы непременно победно завершилось, если бы меня не застигла за этим экспериментом перестройка. Пришел Горбачев, и все на моем огороде поблекло, как от раннего заморозка. Средств стало не хватать, и я вынужден был продать свой участок и даже новенький тарантас. Лошадиный хвост на память о том времени я оставил себе. Частично его уже потратил, сделав из конского волоса две малярные кисти. Не случись перестройка, была бы у меня теперь тройка с бубенцами.

Землекоп на огороде

Продолжаем разговор за чаем. На этот раз Петрович особенно разговорчив. Мой собеседник в недавнем прошлом часто отправлялся на свой знаменитый огород с посадочной площадки у Ахтубы. Там собирается многочисленное общество пенсионеров. Однажды Петрович наблюдал такую сцену.

К хвосту очереди уверенно приближалась моложавая пенсионерка в хорошем расположении духа. Она негромко напевала что-то. До Петровича донеслись слова: «Я старуха, я старуха, я старуха – дребедень. Как бы мне, такой старухе, старичка на целый день…»

В очереди заулыбались, а мужскую половину охватило робкое волнение. А знакомый Петровича Виктор неожиданно, как пионер на уроке, поднял вверх руку и громко произнес: «Я! Я согласен».

Подкатил автобус, и пенсионерка с Виктором помчались на нем в даль светлую. Петрович же остался в своей очереди у соседнего столба в волнении и с переживаниями, схожими с теми, которые испытывал в свое время Муслим Магомаев, повстречавший на проселочной дороге свадебную процессию. Любопытство этого рода не очень хорошо по своей природе, но Петровичу почему-то очень хотелось узнать, чем закончилась поездка Виктора.

Прошло месяца полтора. Петрович к своей радости увидел на той же площадке Виктора и поинтересовался по-свойски: «Не зря ли, дружок, тогда прокатился?». – «Нет, нет, не зря, – усмехнулся Виктор. – Я никому об этом не рассказывал, но коли ты так сильно переживал за меня, тебе

все по порядку доложу.

Приехали мы с Ольгой (так звали моложавую спутницу) на ее фазенду. Земли там – соток десять, не меньше. Половина вскопана и ухожена, а другая с осени засеяна рожью. Так поступают садоводы, чтобы улучшить структуру почвы и уменьшить количество сорняков. Ольга подвела меня к сарайчику, достала из него лопату, вручила ее мне и озадачила: взрыхлить к обеду эти покрытые зеленью пять соток земли. Сама же скрылась в домике, сказав, что займется приготовлением обеда. Грешным делом, в голове мелькнула мысль: а не спастись ли от такой напасти бегством? Но я пристыдил себя: как можно, ведь я мужчина и к тому же добровольно согласился провести с подругой этот денек. Начал копать. Работа продвигалась медленно – грунт был твердым, как хорошо укатанная дорога. Одолев четверть площади, почувствовал усталость, и вдруг черенок лопаты треснул и переломился. Мгновенное облегчение опустилось мне на плечи: по уважительной причине работа закончилась и приближались более интересные занятия…

Я позвал хозяйку и доложил с напускным сожалением, что копать больше нечем. Ольга же, не моргнув глазом, быстро шмыгнула в сарай и вынесла мне другую лопату с дубовым черенком толщиной в тележную оглоблю. Утешить меня было нечем и некому. Я продолжал копать, вспоминая героя «Поднятой целины» Давыдова, который утверждал: «Умру, но сделаю». В моей голове эти ободряющие слова почему-то переиначивались: «Умру, а дальше уже ничего не сделаю». И все же, превозмогая себя, я дошел до границы участка и там победно воткнул лопату в землю, словно водрузив знамя.

Хозяйка поманила меня в домик. Войдя внутрь, я заметил хорошо накрытый стол, на нем дымящийся паром самовар, богатую закуску, две рюмочки и маленькую бутылочку горячительного. Уселись, разлили по рюмкам. Я приготовился сказать красивый тост и в этот момент заметил, что входная дверь качнулась, будто от ветра. Но это был не ветер – на пороге стоял добрый молодец, ее муж…

Он во многом походил на Илью Муромца. Не говоря ни слова, Муромец стремительно приближался ко мне, видимо, с целью «знакомства». При знакомстве он ласково «погладил» меня сначала правой рукой, потом левой. Я не помню, как вылетел из домика и, не разбирая дороги, лесом и полем почесал в город.

Но съездил все же не зря. Я приобрел бесценный опыт, который позволяет мне сказать: «Мужики, не клюйте ни на какую наживку. Слишком больно она колется».

Как Петрович собирает грибы

В осеннее ненастье Петрович завел разговор о грибах. С особым пристрастием он почему-то рассказывал об опятах. Наверное, из-за того, что с ними он познакомился раньше остальных грибов, еще в детстве. А судьба выдала ему детство сиротское: отец погиб на фронте в 1942 году, а мать, простудившись на тяжелой колхозной работе, умерла в 1952-м, когда Петровичу исполнилось только 10 лет. Его и сестренку Валю поднимала и всеми силами старалась вывести в люди бабушка Акулина – мать отца. С превеликим трудом она держала корову – деревенскую кормилицу. В связи с этим летом приходилось пасти на выгоне по очереди стадо.

После затяжных дождей на холмах и в суходолах трава росла быстро, и под ее покровом на земле развивалась грибница: вырастали мелкие грибы – луговые опята. Петрович ласково называет их «луговичками». Послевоенное время было скудное, не хлебосольное. Луговички охотно собирали, измельчали и добавляли в суп, как заменитель мясного фарша, запах которого, особенно в летнюю пору, в деревне практически не знали.

Луговые опята растут дружно, рисуя на земле какие-то замысловатые кривые дорожки. Собирать их довольно просто и бесхитростно: им просто негде спрятаться в отличие от лесных опят. Внешне луговые и лесные опята мало чем отличаются друг от друга. Разве только тем, что у луговых отсутствует на ножке нежное, как будто из ваты, светлое маленькое колечко, которое украшает лесные.

Собирать лесных опят Петровича учила бабушка, как впрочем и многому остальному. У нее была целая грибная наука: она определяла даже момент времени, когда заводятся грибы. Случится, скажем, в разгар лета после дождей густой теплый туман – иди через пяток дней в лес и собирай пеньковые опята. Они появляются на пнях дружно, как будто по чьей-то неведомой команде. По земле же они распространяются позднее, если в лесу достаточно влаги и гниющего валежника.

Бабушка показывала маленькому Петровичу возле каких деревьев особенно любят прятаться опята. Она так и говорила, что их надо искать

возле березы, липы, клена, дуба, орешника. Там они заводятся охотнее всего. Хотя, конечно, не избегают осину, сосну, ель и другие породы деревьев. Но возле этих деревьев они встречаются все же реже.

Бабушкина наука не пропала даром: Петрович стал настоящим мастером по отысканию и сбору опят и других грибов. Он и сейчас демонстрирует мне и жителям города любопытные удачи в этом деле. В собирательстве грибов он накопил богатую ветеранскую практику и какую-то особую хватку. К примеру, когда в недавнем прошлом он имел свой огород, то опята собирал прямо на нем, не занимаясь специально их выращиванием. Так, вырезая старую малину, он не выбрасывал и не сжигал прутья, а, прижимая, клал их на землю, где росли новые побеги. Эту процедуру он проделывал ежегодно. Куча прутьев не сильно увеличивалась, так как нижние у земли сгнивали, обогащая землю перегноем. К тому же прутья, обеспечивая тень на земле, в знойное время защищали землю и не давали сильно испаряться влаге. В связи с этим малина урождалась крупной. А как побочный эффект – возле гниющих прутьев осенью появлялись настоящие лесные опята.

Петрович, как Мюнхгаузен, поразил меня и таким явлением. Дорожку посередине огорода он не стал бетонировать или выкладывать плиткой, как делают часто другие. Он сделал ее теплой, приятной для босой ноги, положив вдоль дорожки (с двух сторон) сухие дубовые жерди, к которым наприбивал поперек деревянные дощечки. Другими словами, он соорудил на своем огороде так называемую лежневку. Материал для нее искать не надо было. После разлива Камы в 1979 году дубовая роща у понтонного моста на Красном Ключе долгое время была залита водой, а предшествовавшей зимой случились 50-градусные морозы. Многие слабые дубки из-за этих событий пострадали. Сухостоя в роще тогда было много.

Дубовые жерди на влажной земле постепенно загнивали, и через несколько лет Петрович удивил всех на своем массиве: он показывал два длинных ряда добротных лесных опят в самом центре своего чудесного огорода.

В лес же за опятами он не спешил ходить раньше других, не любил столпотворения и людского шума в лесу. На природе он отдыхал и делает это по сей день. «Но ведь до тебя там все соберут и тебе ничего не оставят», – говорю я ему. «Мои грибы никто не найдет», – отвечает он. И тут же приводит такой пример. Уже много дней носит народ из леса

опята, появившиеся на пеньках. Их любят собирать: растут они кучно, их будто какая-то сила выталкивает из пенька, они упругие – нож так и скрипит при срезе. Они смотрятся на стволах больших берез как костыли, которыми рельсы приколачиваются к деревянным шпалам.

Бывает, по березам, догнивающим стоя, опята забираются на пять и больше метров от земли. Грибники традиционно снимают их, пока рука достает. Петрович же и здесь оригинален: методом обезьяны он удлиняет руку палкой и сбивает опят с заоблачной высоты.

Однажды он сильно увлекся этим занятием, его охватил азарт. Не очень хорошо подумав, он разбежался и, по примеру Агафьи Лыковой, начал взбираться на березу, поросшую со всех сторон грибами. Добрался уже до самых соблазнительных, но услышал вдруг внизу треск: береза была трухлявая и сломалась у основания. Петрович стал описывать дугу окружности большого радиуса в вертикальной плоскости и считать сломанные ребра. Но на этот раз ему посчастливилось: упал он хотя и больно, но на кучу мелкого хвороста, который спружинил от его тяжести, как дачный диван. Грибник перепугался не на шутку, но зато продолжал срезать грибы с лежащего у его ног дерева.

Многие грибники, отыскивая опята, обходят в лесу места, заросшие жгучей крапивой и малинником. А напрасно, Петрович не раз приходил из леса с полной корзиной отборных опят, которые смог насобирать в крапиве. И это в такое время, когда другие грибники выходили из леса пустыми. Крапива, заросли бурьяна и другие неудобья в лесу – все это объекты пристального внимания моего грибника. Именно из подобных зарослей в 2006 году он вытащил гриб-дождевик весом 5 кг и размером с подушку средней величины. Когда Петрович угощал меня этим грибом, я на всякий случай перекрестился, прежде чем взять ложку. Но беспокоился я напрасно: не умер и животом не маялся. А удачливого Петровича тогда показали всему миру по телевидению в программе «Эфир». Ему, конечно, больше меня понравился и сам гриб, и прославлявший его «Эфир».

Я предложил и нынче сходить Петровичу на то самое место в лесу. Он ходил в лес несколько раз, но в августе нынче было жарко и сухо. И тем не менее на том же самом месте он нашел гриб-дождевик, размером не больше футбольного мяча, темный, испеченный 30-градусной жарой. На этот раз Петрович скромно показал его только мне.

Мой грибник и меня брал несколько раз с собой в лес. Но там я все

же больше любовался не грибами, а Петровичем, его умением органично вести себя на природе. Я постоянно удивлялся его невероятным навыкам в поисках грибов. Мне порой казалось, что он не ищет их, а выманивает откуда-то на встречу с собой. И в самом деле, при мне он срезал всякие грибы: белые, рыжики, грузди мокрые с бахромой, грузди сухие, грузди черные, волнушки, свинушки, подберезовики, подосиновики, маслята, опята, дождевики, сморчки и строчки (весенние). Все это богатство природы растет не где-то за тридевять земель, а в ближайшем к городу лесу, к которому ведут дороги в Корабельную рощу, Ильинку, Дмитриевку и Красный Ключ. Надо только уметь искать и вовремя ходить в лес.

Петровича я удивил и развеселил только один раз, когда призвал из-за кустов помочь срезать белый гриб, который мне попался. Свой нож я уже затупил об него. Петрович подошел, нагнулся и расхохотался: в траве с маслянистой коричневой шапочкой была полузакопана или притоптана крышка от масляного бака автомашины, внешним видом уж очень похожая на настоящий белый гриб.

Мой учитель – человек светлый

Я сам уже не молодой человек, но до сих пор вспоминаю своего учителя из Кузайкинской средней школы Альметьевского района. Как хорошо, когда в жизни встречаются такие светлые люди!

В трудовой книжке Николая Петровича Комлева несколько записей, но всего одно место работы: школа, в которой он учился, учительствовал, директорствовал. За педагогическое мастерство был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Преподавателем он был азартным и неистощимым. Самые трудные задачки из учебника физики были его любимыми, а нам, ученикам, он не уставал повторять: «Легкая школа ничему не научит!» Зная, что мы безоговорочно доверяем его знаниям, он частенько намеренно допускал в своих рассуждениях ошибку, заставляя нас отыскивать ее. Нам нравились такие повороты урока, а еще больше мы любили полушутливые, но далеко не легкие задачки, которые Николай Петрович сочинял сам.

До сих пор помню урок, на котором он объяснял, как движутся по электрической цепи невидимые электроны. Нам казалось, что он сам находится где-то среди них, откуда и ведет свой фантастический репортаж. Можете себе представить, каким простеньким было оборудование кабинета физики в маленькой деревенской школе с керосиновым освещением, а опыты наш учитель при этом показывал на высоком уровне.

Примерно году в 1957 в школу пришло известие, что у нас скоро будет электрический свет. Электрификацию школы наш физик взял на себя, подключив в помощники нас, старшеклассников. Монтируя вместе с ним после уроков проводку, мы на практике постигали премудрости параллельного и последовательного соединения проводов, учились их изолировать. И надо сказать, что сделанная нашими руками проводка ни разу не заискрила, не замкнула.

Задержаться в школе после уроков было не наказанием, а счастьем: выпустить газету, отрепетировать концертный номер к празднику. Наш учитель часто приносил после работы в школу то кирпичик хлеба, то кулечек сахара. От такого угощения отказаться не было сил: ведь ни того ни другого нам дома не хватало. Не забуду, как однажды, увидев, что я иду из школы домой слишком легко одетый, он молча снял свой шарф, обмотал его вокруг моей шеи, молча похлопал меня по плечу и вернулся в учительскую. Он был настоящим учителем и на уроке, и в жизни. Возможно, во многом благодаря ему стал педагогом и я.

Самоисцеление

На чаепитие Петрович пришел необычно оживленным. Было заметно, что он собирался поделиться со мной информацией, которая его занимала. Он начал так:

– Встретил я сегодня на улице своего земляка, одногодка Василия. Выглядит он прекрасно: бодр, свеж и весь светится здоровой энергией. Я давно не видел его таким. В предыдущие встречи Василий непременно жаловался на свое здоровье, сетовал, что сердце пошаливает, голова побаливает, суставы к непогоде ноют. Приходилось встречать его и вовсе скрюченным из-за боли в пояснице. Теперь вот такие разительные перемены. Я полюбопытствовал, где и как он смог поправить свое здоровье. Василий охотно обо всем рассказал. Начал он с того, что как-

то раз увидел объявление такого содержания: «Деревенский знахарь научит любого самоисцелению». К объявлению был приложен номер телефона. Прочитав объявление, Василий оживился: надо же, человек предлагает не готовую рыбку, а удочку, которой можно ловить рыбу когда угодно и сколько нужно. Тем более важно, что речь шла о здоровье. Не откладывая дело в долгий ящик, он в тот же день позвонил знахарю и договорился с ним о встрече.

Знахарь жил в одной из деревень Нижнекамского района. Василий внимательно слушал знахаря и с пристрастием изучал программу его школы. Школа была всецело практическая. Знахарь в самом начале беседы сослался на крылатое утверждение генералиссимуса Суворова о том, что теория без практики мертва. А далее он рассказал, что в платную школу принимает без вступительных экзаменов любого, страдающего недугами, в том числе пораженных хандрой и бездельем пенсионеров. Главными лечебно-оздоровительными факторами, по мнению знахаря, являются: посильная работа у него по хозяйству и на огороде, максимально длительное присутствие на свежем воздухе, родниковая вода и пища на овощной и фруктовой основе, то есть важнейшие компоненты еды – тыква, редька, чеснок и хрен. Спорт и даже утреннюю зарядку полностью заменяет разнообразная полезная работа: пилить и колоть дрова, носить на коромысле полные ведра воды, косить траву на лугах, метать стога сена, копать широкозахватной лопатой огород, собирать колорадских жуков, топить баньку, париться в ней самому и парить знахаря и др. Весь «школьный» курс, как в институте, рассчитан на 5 лет. Плата знахарю вносится ежемесячно в объеме пенсии, получаемой от государства каждым учеником-пенсионером. Обучающийся работник живет у него, как тургеневский Герасим, и питается на его кухне три раза в день. Пищу готовит сам обучающийся. На кухне висит большой плакат «Не переедать!», подкрепленный словами все того же Суворова: «Голод – лучшее лекарство».

Уходя от целителя, Василий спросил: «Есть ли гарантия, что здоровье в школе поправится?» На что знахарь ответил: «Гарантия выше 100%. За 20 лет работы все мои выпускники из школы вышли здоровыми, работящими, энергичными и с хорошей перспективой на будущее. За все это время не поступило ни одной жалобы на слабую подготовку специалистов». Василий не сказал знахарю ни да ни нет, но в душе признал, что школа заманчива. Когда же ехал в автобусе домой, в голову пришла

мысль: а почему бы самому, без содействия знахаря, не начать шевелиться? Ведь никто не мешает ему купить огород и завести маленькое хозяйство. При таком раскладе лечебных занятий будет хоть отбавляй и практически на бесплатной основе. На этой верной мысли Василий остановился и постепенно начал реализовывать суть идеи, изложенной знахарем. Подыскал подходящий участок земли, приватизировал его и стал физически на нем расслабляться. Работал увлеченно и стал замечать отдачу: на столе у него круглый год были овощи и фрукты со своего огорода. Василий завел курочек и кроликов. В обычном рационе появились мясо и яйца. Правда, и хлопотать пришлось больше, но это только на пользу в прямом и переносном смысле. В заботах стало некогда думать о недугах и болячках. Под воздействием витаминного питания и работы на свежем воздухе болезни отступили, и организм заработал как природные часы. К тому же в поликлинику ходить стало некогда.

– Вот на какой основе освежился и помолодел мой земляк Василий, – сказал Петрович в конце нашей беседы.

И все эти радости получены благодаря школе деревенского знахаря, – согласился я.

Рубят, рубят без разбора

Природа дарит нам множество удовольствий, неожиданные и яркие впечатления от увиденного на земле, в воде, в воздухе и на небе. Она как доктор врачует нас, заставляя забывать о своих болячках. Природа

– кладезь нашего здоровья. Беречь бы ее очень надо всем нам, людям.

Реальные примеры говорят нам совсем о другом и слишком часто. Мы относимся к природе сверх эгоистично, а порой даже варварски. Все наблюдали, как на протяжении лета из леса в город возвращались люди с березовыми и дубовыми вениками. Надо полагать, что горожане и сельчане любят попариться в общественной и личной баньке, обдавая себя ароматом березы и дуба. Да и сам я не против того, чтобы попариться с морозца. Веники – березовые, дубовые, пихтовые, еловые, можжевеловые – пользуются у населения большим спросом. Часть людей (и довольно большая) заготавливает их для продажи. Веники продают на рынке, у бань, у магазинов, в ларьках и даже на остановках общественного транспорта. Давайте-ка вместе подумаем: оправдывает ли цель – попариться на здоровье в баньке с веничком – средства? Не страдает ли матушка-природа от массовых и неограниченных набегов?

Я глубоко убежден, что очень и очень страдает. Веточки для веника срезают с берез и дубков, руководствуясь часто одним принципом: нарезать скорее и больше, опередив другихзаготовителей. Одни топором у самого корня рубят деревце наповал и в горизонтальном виде (как удобно!) счищают со ствола всю зелень, связывая ее в веники. Другие гнут, ломают деревце и срезают с него ветки до макушки. Третьи с топором забираются на толстые деревья и там учиняют расправу над кроной. Такое творилось ежедневно в течение трех летних месяцев.

Я приглашаю вас, люди, в конце сезона заглянуть в любую лесополосу и любой лесок в радиусе 50 и более километров от нашего города и посмотреть на результаты этих массовых заготовок в конце сезона. Загляните, и вы увидите повсюду валяющиеся на земле обрубленные и обезглавленные белоствольные березки и дубки. Они напоминают мне останки воинов, павших в неравном сражении. Недавно я решился, идя по лесополосе, посчитать, сколько же березок пало. Когда счет перевалил за сотню, я остановился. Не мог дальше считать. Удручающая картина! Заготовителей веников не останавливают ни глубокие овраги, ни обрывистые кручи, ни водные преграды в низовьях Камы. Где видят глаза зелень, туда и устремляются они. И рубят, рубят все без разбора, лишь бы пахло березой или дубом. А там, где слаб топор, применяют ножовки и пилы. И что удивительно, жадность и спешка иногда доводят людей до того, что ветки, сложенные в кучи, они забывают на земле. В одном месте я нашел большую кучу аккуратно связанных, уже догнивающих метелок. Видимо, как следует приняв на грудь спиртного, в конце аврала заготовители вовсе забывали, зачем они приходили в лес.

Увидел я как-то в разгар лета на опушке леса липовое дерево и долго гадал, зачем его спилили? Казалось, ничего с дерева не взяли. Когда рассмотрел дерево внимательнее, понял: собрали только цвет! Пенек же от липы посыпали свежей землей, видимо, на тот случай, если лесоводы все же заметят неладное. Так пусть подумают, что это сделали крепостные крестьяне еще во времена Стахеева.

Встретив в лесочке одного заготовителя с топором в руках, я спросил его: не жалко ли мучить и калечить зеленые насаждения? Тот махнул рукой и произнес: «На нашу жизнь деревьев хватит. Не горюй, дед. В Сибири вон тайга горит годами, не затихая. А тут гибнет какое-то

чахлое деревце. К тому же от него снова поросль пойдет. Молодняк поднимается быстро». Я не стал дослушивать детский лепет сорокалетнего мужчины и пошел прочь от него, негодуя в душе. Пока я удалялся, «в лесу раздавался топор дровосека».

Не доезжая до села Прости, на левой стороне оврага, чуть ниже кладбища, березовая роща. Деревья здесь посадили еще в годы советской власти. Красивая роща! В перестроечное время планировалось солидное продолжение рощи в сторону химкомбината. Однако планам не суждено было сбыться. Летом березки ломаются, рубятся и калечатся продавцами веников и любителями парных бань. Жалко смотреть на ежегодно терзаемые молодые березки. Не устоять им против топора и одичавшего люда.

Мне вспоминается деревня, в которой довелось прожить первые 20 лет. Березовые веники у нас всегда заготавливали женщины. В лес и лесополосы они никогда не ходили с топором. Веточки избирательно срезали с никчемных карликовых березок, которые росли по кичуйным кручам (Кичуй – полноводный приток Шешмы). Там я не видел ни одной срубленной березки. Только серпом женщины срезали с березки нижние веточки в небольшом количестве. Необходимо остановить беспредел с заготовкой веников. Но прежде следует упорядочить торговлю этой продукцией, разрешив ее только в строго отведенных местах. Нужно также активизировать работу «зеленых» патрулей, ввести штрафные санкции за самовольную заготовку, посадить на пустырях специальные плантации березок и дубков на веники. Хочется надеяться, что мы еще не погубили красоту нашу природную, заменив ее бездушной и безликой окружающей средой.

Как выбирать невесту

Время от времени мужчины собирались и обсуждали женскую тему. Главное сводилось к тому, как правильно действовать при выборе подруги жизни, как не промахнуться. Каждый охотно делился своим опытом и личными достижениями. Иван в беседе, как говорят, сразу решил взять быка за рога.

– Когда я задумался о женитьбе и вопрос стоял уже в практической плоскости, встретил на трамвайной остановке симпатичную девушку. Она стояла рядом со своей мамой и что-то с ней обсуждала, улыбаясь. На девушку, можно сказать, я по-настоящему и не посмотрел, зато во все глаза, не отрываясь, глядел на ее маму. Она, крепкая телом и духом, выделялась среди толпы какой-то основательностью и надежностью. Это мне импонировало, ведь яблоко от яблони далеко не падает. Так оно и получилось: жена мне досталась работящая, сильная. Живем мы с ней душа в душу. Двое замечательных детишек у нас. Вот только теща все какая-то неугомонная: руки стала прикладывать, один раз уже кочергой меня задела. А за что – так и не пойму.

– Я тоже действовал примерно так, как рассказал Иван, – вмешался в разговор Петр, – но результат у меня почему-то получился совсем другой: в первый же год не поладили мы с красавицей и быстро расстались. И в кого только она уродилась, моя зазноба: совсем оказалась в жизни не похожей на свою маму. А все твердят: яблоко от яблони…

– 

Нет, Петр, ты зря на эту теорию нападаешь, – вмешался Павел. – Видно, у тебя тот случай выпал, когда яблоня росла на ко

согоре. Яблоко упало, возможно, совсем близко, но укатилось по на

клонной плоскости далеко и скрылось из вида. А сам-то я при выборе жены совсем другим ориентиром пользовался: глядел на ноги будущей супруги – выбирал с длиннющими красивыми ногами. Увидел однажды такую и сразу влюбился. Поженились, родился сынишка – весь черный, как будто его гуталином все девять месяцев мазали. Мы-то с женой – оба беленькие. Спрашиваю жену в недоумении: «В чем дело?» Она, не задумываясь, мне отвечает, что, когда везли ее в роддом на «скорой помощи», дорогу сдуру перебежала черная кошка. Вот из-за нее ребенок в утробе и перекрасился. Не очень убедительным мне ответ жены показался, и я решил проконсультироваться на этот счет у своей матери: возможно ли такое? Мать обняла меня и ответила: «У тебя, сыночек, все возможно. Когда везли меня, беременную тобой, в родильный дом, дорогу баран перебежал». Намек матери я сразу правильно истолковал – с женой расстался. Но если поймаю ту черную кошку, убью.

– Я наслышан был о том, что невесты с длинными ногами хорошо бегают как по прямой дорожке, так и налево, и направо, – заметил Игорь. – Их порой действительно не догонишь. Поэтому, выбирая подругу жизни, я приглядывался только к коротконогим – они, говорят, самые верные. Наконец нашел такую красавицу и женился. С год мы с ней наглядеться друг на друга не могли, и нам никто не мешал красиво жить. Но на мою беду в соседнем доме поселился статный мужчина, чем-то похожий на силача Ивана Поддубного. Жена, как увидела его в первый раз, краской залилась. Увел Поддубный женушку мою. И длинные ноги не понадобились. А я опять в раздумье, не знаю даже теперь с какого конца и начинать, да и надо ли?

– 

Кто как, а я выбирал жену из образованных, – вклинился в разговор Роман.

– 

Нашел с двумя дипломами и очень соблазнился. А у самого в ту пору ни одного не было. Жена вынудила меня учиться. Пока дошел до диплома, успел нажить себе мигрень и бессонницу. Повел в один прекрасный день жену на банкет по случаю окончания вуза. Там слегка расслабился, и этим воспользовался наш преподаватель по сопромату, который весь вечер с моей женой танцевал. Прямо с бала он увел ее к себе домой и не вернул.

– 

А у меня все как раз наоборот было, – продолжил тему Александр. – Я имел диплом о высшем обра

зовании, а подруга моя – только аттестат зрелости. После женитьбы я взялся дово

дить ее до своего уровня. Спрашивается, зачем? Только успела получить она высшее образование, как укатила с каким-то дипломатом за границу. Ищи ее теперь – свищи!

Внимательно слушал я добрых молодцев, все больше неудачников на любовном фронте, и пытался, как Лука у известного писателя, хоть чем-то их утешить. Я говорил им о том, что настоящей любви все покорно, что выбирать.

Укус пчелы, или Сладкая женщина

С Василием мы земляки-одногодки. Вместе росли в деревне, вместе приехали на стройку г. Нижнекамск. Были молоды, жили в общежитии. Мой друг работал шофером, зарабатывал хорошо и одним из первых в городе купил машину «Жигули». В свободное время мы увлекались рыбалкой. В 70-е годы далеко за рыбой не приходилось кататься: на Каме,

пониже Красного Ключа, ее можно было поймать на утренней либо вечерней зорьке простой поплавочной удочкой или закидушкой. Часто попадались отменные рыбины – судаки весом до 2-3 и более килограммов каждый. Там, где Кама делает крутой поворот и под прямым углом уходит влево, река глубже, и течение сильнее. В таких местах водятся хищные рыбы: щуки, судаки, сомы и другие. Часто мы приезжали туда на машине друга и караулили рыбу. Ни заградительной дамбы, ни накатанной дороги тогда не было. На легковушке пробирались по бездорожью и зыбкому песку, всякий раз рискуя посадить машину на раму по пути к камскому повороту. Один раз в хороший летний денек мы с Василием в удовольствие рыбачили и загорали в излюбленном месте. Рыбка хорошо ловилась, а в воздухе разливался ягодный аромат лета. Горожане возвращались с дарами природы, неся в больших корзинах и ведрах луговую клубнику. Неожиданно к нашей машине подошли две девушки и обратились с просьбой подвезти их хотя бы до трамвая. Мы с Василием отнекивались, лукаво ссылаясь на бездорожье и полное отсутствие бензина в баке: не хотелось делать перерыва в рыбалке. Но девушки продолжали просить очень настойчиво.

Мы подошли поближе, разглядывая красавиц. Лицо одной наполовину было закрыто платком, и на мир она смотрела только одним глазам. Вторая объяснила, что подругу еще на ягоднике ужалила пчела и, видимо, с серьезными последствиями для девушки: левая сторона лица сильно опухла, и глаз практически скрылся. Подружка так и сказала, что Валя (так звали пострадавшую) видит сейчас только полмира и срочно нуждается в медицинской помощи.

Василий не очень уместно пошутил, спросив, кого из нас двоих она сейчас видит. Больная почти мгновенно ответила: «Конечно, тебя». Я же грешным делом, сразу почему-то подумал о таинстве женской души, ума и сердца. По каким невидимым признакам распознался и открылся ей мой друг – шофер? Василию очень не хотелось заводить машину, но Валина подружка стала что-то говорить про возможный летальный исход. Это сработало, сердце друга дрогнуло. Девушки с радостью бросились к машине. Василий довольно долго не возвращался, а когда приехал, рассказал, что Вале в машине стало совсем плохо: пчелиный яд, видимо, намеревался победить нежный девичий организм окончательно и бесповоротно. Тогда он решил увезти ужаленную девушку прямо в приемный покой, где ее немедленно направили в реанимацию.

После рыбалки мой друг справился по телефону о состоянии знакомой ему теперь пациентки. Из ответа врача следовало, что оно тяжелое, но стабильное. Василий верил во врачебное искусство и заряжался здоровым оптимизмом на всю перспективу лечения. Два раза он приходил к больной с цветами и шоколадом, всем своим видом подчеркивая персоналу больницы и соседкам по палате, что дороже Вали у него на свете никого нет. Там же в палате он познакомился с Валиной мамой, которая засыпала его благодарностями за спасение дочери. Лекарствами и человеческим участием пчелиный яд в организме Вали был постепенно нейтрализован. Больная пошла на поправку и выписалась из больницы без заметных следов укуса. Как свидетельствовали ее мама и подружки, даже похорошела.

Василий стал с розами приходить к ним домой. Молодые люди подружились и полюбили друг друга. Совсем не зря говорят, что судьба не глупее нас. Через год они поженились. Я был изначальным и настоящим свидетелем на их свадьбе. Молодая семья вскоре получила квартиру и стала чудненько жить – поживать да добра наживать. Сложилась настоящая крепкая семья. Василий и Валя родили и воспитали троих трудолюбивых, умных и ласковых детей. Затем появились и первые внуки, в которых они души не чают. Василий, глава семейства, весь светится человеческим счастьем. Говоря о своей незаменимой подруге, он использует прилагательные только в превосходной степени и называет ее «сладкой женщиной». И в самом деле, ведь общеизвестно, что пчелы садятся только на медоносные цветки.

Дары лета

По лесу люблю ходить в любое время года. Хорошо там: легко дышится, чувствуется и думается. В летнюю пору лес со вкусом принаряжен и красуется перед всем миром. Он так и манит к себе: «Заходи, побудь со мной». Сначала появляются первые ягодки – землянички. Положишь такую в рот и не можешь насладиться ароматом и вкусом.

В это же время вырастают первые белые грибы-колосовики. Увидишь в траве темно-коричневую шляпку, маскирующуюся в траве и старых листьях, вздрогнешь от неожиданности и сделаешь вокруг царя-гриба круг почета. Срезать его станешь медленно. Поднимешь гриб, поднесешь к носу и наслаждаешься минуту-другую запахом лесной прелести. В это время душа грибника открывается нараспашку и радуется вместе с лесом.

А внимательно оглядевшись, срежешь недалеко от первой находки еще несколько грибов-красавцев. Маленькие же оставишь на вырост. Не беда, что потом они тебе не достанутся. Пусть полюбуются ими и другие грибники, ведь всем хочется воочию увидеть лесную сказку.

Встретишь в эту пору и оранжевые, цвета спелого абрикоса, грибы-лисички. Этот грибок красив и в лесу, и в корзинке, и дома. В его упругой мякоти совсем не заводятся личинки. Даже при варке и жарке они сохраняют свой изумительно яркий солнечный цвет. Гуляя по березовой роще, увидишь и грибы, очень похожие на белые. Подберезовики. Приятно собирать их молоденькими. Такие хозяйки с удовольствием маринуют, жарят и сушат.

В осиновом мелколесье непременно найдешь грибок на белоснежной ножке и в коричнево-красной шапочке. Подосиновики хороши молодыми. Как и подберезовики, они напоминают чуть-чуть ухудшенный вариант белого гриба. Хозяйки делают из них различные заготовки на зиму. Прогуливаясь по летнему лесу, обязательно отметишь, что не перевелись еще наши пернатые друзья. Нет-нет, да и встретишь где-нибудь на пеньке гнездо малиновки с разевающими рты птенцами. В лесу повсюду жизнь. И на пеньках тоже. При каждом походе в лес увидишь заботливого, с грибком на иголочках ежа. Иногда встречаются целые семейки с маленьким колючим выводком. Непременно и, как всегда, неожиданно у ног, словно живой пастуший кнут, прошуршит уж. И ты вздрогнешь, замрешь на мгновение: не гадюка ли? Но, увидев желтую полоску на голове, радостно успокоишься.

Хорошо в лесу. Воздух насыщен озоном и настоян на тысячах ароматных трав. Ходишь в этом изобилии даров природы и сполна испытываешь ее благотворное действо. Надо бы только постараться сберечь эту красоту.

Ленивец

Несмотря ни на что, утверждаю: в жизни мне повезло. Мне повезло родиться и первые 20 лет прожить в послевоенной деревне. Какие

животные окружают сегодня детей в городских квартирах и на улицах? Собаки да кошки: одни – бродячие, другие – стерилизованные. И те не живут, а часто мучаются в условиях цивилизации.

А в нашей деревенской избе за год столько всякой живности перебывало! К примеру, клушка-несушка цыплят высиживала и первые дни гуляла с ними по горнице. А мы, дети, наглядеться не могли на эту чудо-семейку. Ягнята всю зиму жили с нами. Да и самих овец родители приводили домой к этим сосункам, чтобы насытить их самым естественным путем, а не из бутылочки. Они до сих пор перед моими глазами: тычутся мордашками в вымя матери своей и от блаженства крутят хвостиками. Когда мы начинали приближаться к ним, овца, как часовой затвором, стучала ногой о пол. Громко стучала, на всю избу. Всем своим материнским видом она словно говорила, что не даст детенышей в обиду.

С удовольствием с печки мы наблюдали, как теленочек, появляясь мокреньким на свет, первое время встать не мог на ноги: его нежные скользкие копытца разъезжались в разные стороны. С улыбкой смотрели мы на малыша и бормотали: «Вставай, не ленись, скоро научишься ходить». И действительно, за один вечер теленок постигал эту премудрость и всю зиму жил с нами. Только в отличие от нас он был привязан веревкой к кроватной ножке. И ведь умудрялся при этом играть, бегать и прыгать. Когда весной его первый раз выпускали на улицу, что тут было! Почуяв настоящий дух свободы, теленок ошалело носился по двору, играя, резвясь и взбрыкивая.

Я все думал тогда: а удастся ли мне хоть раз в жизни испытать такую же радость перемен, какую испытало на моих глазах несмышленое животное? Или вот жеребята. Нет, лошадей после коллективизации в личном подворье не было, но в колхозной конюшне они были. Как же мы ими, стригунками, восхищались! Позднее, работая летом на каникулах, ребята считали за радость запрячь в телегу кобылу, у которой был маленький жеребенок. Оглобля и одетый тяж на ней мешали жеребенку приблизиться к вымени матери. Чтобы вкусить живительного молока, малыш вытягивал шею, как лебедь, и добирался-таки до заветной цели. В течение дня мы не уставали любоваться малышом, его резвостью и игривостью. Но и жеребята, как дети, тоже родятся с разными повадками. Был у нас в колхозе один ленивец. Как-то с его мамой-лошадью я подвозил сено к стогам, которые метали на сенокосе. Жарко было тогда

и душно. Смышленый рыжий стригунок, поняв, что мать его каждый раз возвращается с возом к омету, начал возле него задерживаться. Что ж он будет туда-сюда бегать.

Жеребенок находил прохладное место в тени и на душистом клевере с люцерной отдыхал и даже, притомившись, засыпал. Так продолжалось несколько дней. Но однажды случилось непредвиденное: жеребенок мой пропал! Нет его ни в поле, ни возле стога. Весь день я места себе не находил. Вечером на конюшню пришлось ехать без жеребенка. Бригадир, конюх и обступившие их сельчане были в недоумении: среди бела дня пропал стригунок. Выдвигались разные версии. Одни утверждали, что его волки в лес утащили, другие говорили, что кто-то решил подшутить надо мной, на время спрятав жеребенка.

Но мне-то, а лошади тем более, было не до шуток. Я видел, как она страдала. Эти страдания схожи с теми, что испытывали женщины, потерявшие на фронте мужа, отца или сына. Лошадь перестала пить воду и жевать сено. Заглянул я ей в глаза и увидел… слезы. Мне самому стало невыносимо больно. Временами слышалось ее протяжное зазывно-печальное ржание. Я готов был понести любую кару, отдать все, только бы вернуть живого жеребенка. Однако рыженький стригунок с белой звездочкой на лбу не появился. Мои каникулы были испорчены.

Только зимой раскрылась тайна неожиданной и страшной потери. Когда стали возить сено из того злополучного омета, внизу под сеном нашли останки жеребенка. Летом трактор подтаскивал волокушей сено к омету. Действовал он быстро и маневренно. По всей видимости, когда удлиняли стог и формировали его основание, тракторист, не заметив уснувшего жеребенка, затолкал его в стог. Так за свою леность мой любимый жеребенок поплатился жизнью.

Незваный гость

На природе мы бываем часто: любим рыбачить, собирать грибы и ягоды. Вот и на этот раз с младшим сыном (было ему тогда лет десять) оказались на берегу Пионерского озера со стороны леса. Рыбалка складывалась не очень удачно. Время клонилось к вечеру. Надо было собираться домой. Мы, поспешая, собрались, позакрывали замки на сумках и зашагали к трамвайной остановке. В трамвае сын обратил

внимание на то, что в одной из сумок кто-то шевелится. Приоткрыв замок, я, к удивлению своему, заметил среди пакетов с остатками еды ежика. Сын обрадовался и прямо в трамвае предложил приручить его и оставить жить дома.

Добравшись до квартиры, мы аккуратно высвободили ежа из сумки. Он свернулся в комочек – ничего не видно, кроме иголок. Мы занялись своими делами, но скоро заметили, что еж из прихожей успел перебежать на кухню и там вовсю подбирает из блюдца кошачью еду, демонстрируя при этом отменный аппетит. Еж вопросительно посмотрел на нас (не добавят ли еще?) и, не заметив порывов с нашей стороны, отправился искать спальню. Он забрался под кровать и, свернувшись опять в комочек, устроился в самом дальнем углу на ночлег. Посмотрев телевизор, мы тоже стали укладываться. Однако мой сон оказался недолгим.

Ночью для лесного жителя началась активная жизнь. Он принялся бегать по маршруту «спальня – кухня». Подчистил в блюдце все, что оставила ему кошка. Я поразился тому, как может такое маленькое животное так сильно стучать по деревянному полу своими крохотными ножками – как будто гвозди заколачивали. Я до утра не смог сомкнуть глаз. Когда рассвело, еж спрятался под кровать, а я стал рассматривать маршрут, по которому он носился. Эта дорожка была забрызгана какими-то странными ежовыми выделениями в невероятном количестве. Словно от телеги разлетелись во все стороны комья грязи, которые крепко пристали к доскам пола – не отодрать!

Я намеренно не стал ничего убирать, поджидая пробуждения сына. Когда он проснулся, то первым делом обратил внимание на это безобразие. Я ответил, что это ежик всю ночь старался. Сын понял, что такого грязнулю приручить в доме вряд ли удастся. Посовещавшись, мы приняли однозначное решение: отвезти ежа на то место, где он без спроса залез в нашу сумку. Что было в тот же день и сделано. Пусть живет ежик в лесу и наслаждается природой и свободой.

Рекорд сна по Гиннесу

В беседе за чаем на этот раз мой друг Петрович оживленно рассказывал про своего бывшего соседа по квартире Ивана:

– Жили мы тогда на улице Юности. Иван был одиноким: жена то

ли рано умерла, то ли ушла от него. Детей у них не было. Сосед очень боялся воров и пожаров. На то, по его словам, была веская причина: прабабушку по материнской линии ограбили и одновременно подожгли дом.

Еще в самом начале перестройки едва ли не первым в городе он навесил вторую дверь, металлическую, и поставил решетки на окна, хотя жили мы на четвертом этаже пятиэтажного дома. На самом видном месте в квартире у него лежала веревка, свернутая кольцами, как змея. Была она длинной и сверхпрочной – это на случай пожара. По веревке Иван планировал в случае необходимости спуститься вниз, спасаясь от огня. И вот подходящий случай представился.

Зимой по надобности я съездил в Набережные Челны. По приезде заметил на нашей площадке в подъезде двух соседок с верхнего этажа, явно озабоченных чем-то. Они сразу кинулись ко мне с возгласом: «Петрович, горим! Открывай скорей свою дверь и посмотри с балкона: какой дым валит из форточки твоего соседа».

Я мгновенно это проделал и выскочил на площадку к женщинам. Дым не показался мне очень густым и шел без особого напора. Я выдвинул версию: у Ивана что-то горит на газовой плите. На звонок из соседней квартиры никто не отвечал. Я забарабанил со всей силой кулаками по железной двери и стал пинать ее ногами. Изнутри не доносилось ни звука. Мы единодушно предположили, что Ивана нет дома. А дым все выходил из форточки и запах горелого стал ощущаться и на площадке перед дверью, где мы стояли. Женщины советовали мне вызвать по телефону пожарных. А я, представив на мгновение, как они будут сокрушать Ивановы двери, воздержался и продолжал наблюдать за дымом из форточки.

В наш подъезд стали набиваться люди с улицы и из других подъездов дома. У двоих мужиков я увидел в руках лом и кувалду. Ивана в этот день на улице никто не видел. Люди начали строить догадки: наверное, он поставил что-то вариться на плиту, прилег на диван и уснул. Посоветовали постучать еще раз со страшной силой. Я вынес из своей квартиры дубовый черенок от лопаты и с криком: «Народ, расступись!» – начал колотить ею со всей мочи по металлической двери. От грохота и вибрации женщины в платках и шапках затыкали себе уши, боясь, что перепонки лопнут.

Кто-то догадался спросить: не оставляет ли Иван кому-то запасной

ключ? Мой соседки припомнили, что тот изредка заходит к Татьяне Ивановне с нижнего этажа. Побежали к ней. Нашлись ключи. Я мигом открыл замки и стал толкать деревянную дверь внутрь. На площадке воцарилась тишина и возникла немая сцена: дверь изнутри была закрыта на цепочку. Через мгновение женщины заголосили: «Иван умер!» Кто-то побежал домой за свечами. Щель же между косяком и дверью была узкой. Моя рука пролезть в нее не могла, чтобы снять цепочку. Попросили сделать это девушку с тонкой ручкой, но и у нее ничего не получилось. Кто-то крикнул: «Иван, пока не поздно, вставай, не то дверь сейчас снесем».

Дверь мы все же пожалели. Я вынес из квартиры ножовку по металлу и начал пилить цепь. Пилить было крайне неудобно: цепочка, словно пойманная рыба, трепыхалась. Наконец цепочка хрустнула, и дверь распахнулась. Женщины со свечами перекрестились и повалили в квартиру, которая к тому времени была вся в дыму. Я бросился на кухню к газовой плите: на одной горелке стояла кастрюля, из которой валил дым с запахом горелого мяса. Газ я выключил, открыл настежь окна. Мы осмотрели зал, но Ивана не нашли. Пошли в спальню, а в ней… живой Иван как ни в чем не бывало спускает с кровати ноги, смотрит на нас с недоумением и сонно спрашивает:

– 

Вы кто такие?

– 

Мы из международной комиссии по регистрации рекордов Гин

неса. По крепости сна нет больше на планете ни одного человека, кроме

тебя, – с радостью отвечаю я.

– 

А как вы сюда попали?

– 

Тихонечко влезли в окна. Видишь, они настежь открыты.

– 

Петрович, ты не посмотрел, мясо готово?

– 

Иван, оно давно готово.

Когда же он увидел, что дверь тоже открыта и цепочка перепилена, воскликнул:

– 

Вот это был сон – прямо репетиция смерти!

Я его поправил:

– 

Это, Иван, скорее репетиция жизненных сил в тебе.

И правда, после этого случая Иван прожил 20 лет, но никогда больше так крепко не засыпал.

Шальная муха

В конце осеннего сезона в квартиру Петровича залетела муха. Первое время он не обращал на нее внимания: мало ли их залетало в его апартаменты летом. Бывало, залетят, замечутся, побьются в оконное стекло и улетят на волю, улучив момент, когда настежь откроется балконная дверь или форточка. Но эта муха привлекла внимание Петровича: была она крупной, из тех, что зовутся «мясными».

Именно такая муха без спроса прописалась у Петровича. В полете она гудела чуть потише фашистского бомбардировщика, подбитого нашими «ястребками». Петрович начал даже подозревать, не помесь ли это крупного слепня и майского жука? Летала муха по квартире как-то ошалело, постоянно шарахалась из стороны в сторону. Возможно, летом ее пытался склевать и проглотить прыткий воробей, но она не пролезла в его глотку, и он выплюнул эту заразу, нанеся ей повреждения в летательном аппарате. Зато вместе со слюной он, по-видимому, передал мухе часть своей воробьиной энергии.

Муха рано будила Петровича по утрам и допоздна не давала заснуть вечером. По этой причине моему соседу она основательно за неделю-другую надоела. Он не раз пытался выпроводить ее на волю. Петрович открывал дверь на балкон и все форточки, хлопал полотенцем, как пастух кнутом, но все это не давало нужного результата. Хотя иногда ему казалось, что муха вот-вот покинет квартиру, стремительно помчавшись в направлении балконной двери, но в самый последний момент она включала тормоза и, развернувшись, давала деру прочь. Петровичевых ударов полотенцем она без особой боязни избегала.

Со стороны муху можно было понять: уже ударили 5-10-градусные морозы, а они для неспящей мухи губительны. Изрядно намучившись с мухой, Петрович, улыбаясь, обратился ко мне за содействием. Я, не удержавшись, расхохотался: о подобной помощи за время моей ветеранской жизни меня никто, даже маленькие дети, ни разу не просил. Я пришел к Петровичу со своим широченным полотенцем, подаренным мне тещей. Мы открыли все окна и двери в квартире Петровича. Муха заметалась еще быстрее, резвясь на свежем воздухе. Мы хлестали воздух и все предметы двумя полотенцами. Но все напрасно: муха как гудела в квартире, так и продолжала гудеть, всем своим видом давая понять, что наши старания напрасны.

И все же некоторая новизна в событиях неожиданно проявилась. Муха, видимо, решила передохнуть. На большой скорости она подлетела к окну и села на край подоконника, задев при этом нити паутины, которую соткал паук. Сетка затрепетала, как рыбацкая сеть, в которой застряла рыба. Тут же из укрытия устремился к мухе по нитям паутины большой паук, оголодавший на бескормице. Муха выбралась бы из паутины, будь у нее достаточно времени. Но паук ей этого времени не дал. Они встретились, и завязалась борьба. Петровичу и мне показалось, что мухе скоро наступит конец, ведь за дело взялся наш помощник.

Смертельную опасность муха почувствовала и решила стоять насмерть. Издавая пронзительный звук, она быстро начала вращаться вокруг оси, перебирая паутину ногами. Один миг, и ей удалось обмотать паука его же паутиной и сильно затянуть ее. «Запеленала паука и узлом с бантиком завязала, – произнес Петрович. – Какова шельма!» А муха тем временем, оставив паука, намеревалась уйти с поля боя. Она взлетела, но паутинки прицепились к ее ногам, и на них она подняла в воздух и паука. Муха сделала в полете победный круг по комнате и решила избавиться от обременительной ноши. На крутом вираже ноша на большой скорости ударилась о косяк. От паука осталось лишь мокрое место, а остатки паутины повисли на гвозде, как пеленки младенца.

«Ну, ладно, – думал я, – от паука она не погибла, на морозе умирать не хочет, почему бы ей не вылететь на лестничную площадку?» Но от выходной двери она тоже шарахалась как от пугала. Всё лестничное пространство за 40 лет жизни дома пропиталось никотином и убивало всё живое. Изрядно намучившись и убедившись в бесполезности нашей затеи, мы задумались: что же делать?

Петрович стал вслух рассуждать про огненные котлы, которые кипят в аду. Я прислушался к его мысли и предложил зажечь на кухне все горелки, поставить на них кастрюли с водой и довести воду до интенсивного кипения. Решено – сделано.

Полчаса мы носились за мухой, стараясь загнать ее на кухню. Наконец нам это удалось. Вслед за мухой мы с Петровичем ввалились в кухоньку, заполнив собой 90 процентов ее пространства. Дверь за собой мы плотно захлопнули. Мухе, видимо, в оставшемся кухонном пространстве стало до того тесно и тошно, что она решилась на самоубийство. Она взяла разбег у наших ног и понеслась в направлении кирпичной стены. Однако по пути она попала в струю огненного пара,

выбивавшегося из крайней кастрюли, и замертво рухнула в кипяток.

Мы с Петровичем облегченно вздохнули и самыми добрыми словами помянули Н.Хрущева, с одобрения которого в свое время построили квартиры с кухнями, тесными и для мухи.

Счастливое число

Летом 1964 года после успешной сдачи всех экзаменов за третий курс Казанского госуниверситета я впервые в жизни получил путевку в спортивно-оздоровительный лагерь. Добирались туда спортсмены водным транспортом: по Волге тогда ходила «Ракета» на подводных крыльях.

В день отправления «Ракета» отплывала в лагерь в 2 часа дня. В половине 12-го я вышел из общежития, намереваясь приехать в речной порт пораньше. Сел на остановке в троллейбус маршрута №2. При посадке в него обратил внимание на номер машины – 77. Такие числа в народе называют счастливыми. Суеверным студентом я не был, но настроение мне этот номер чуть-чуть поднял. Чемоданчик я поставил у стенки рядом с кассой. До речного порта мы ехали без заметных приключений. На ближайшем сиденье расположились две симпатичные блондинки, которые привлекли мое внимание.

В приподнятом настроении я вышел к пристани, отыскивая свой дебаркадер. Подойдя к нему, я вздрогнул – будто током меня ударило: в моих руках был только мешочек с кедами. Выходя из троллейбуса в радужном настроении, я совсем забыл про чемоданчик с вещами. А в нём находились документы: паспорт, студенческий билет и путёвка. Рядом с ними лежали и деньги. К тому же и сам чемоданчик я позаимствовал у Валерия – хорошего однокурсника из Тетюш.

Очнувшись от минутного замешательства, я стрелой помчался к диспетчерской: мне сказали, что тот троллейбус будет через час. Волнуясь, я решил терпеливо ждать возвращения моего троллейбуса со счастливым номером… Троллейбусов по кругу ходило много и час длился как вечность. Наконец появился мой. Когда вышли все пассажиры, я влетел внутрь и не поверил своим глазам: мой чемоданчик стоял на том же месте. Я подбежал к водителю и стал его благодарить. А тот понять не может: за что? Когда понял, заулыбался и сказал: «Благодари пассажи-

ров». Радости моей в тот день не было предела. И дальше было все хорошо. Я успел на «Ракету» и отлично провел время в лагере.

Даже теперь, спустя сорок с лишним лет, я вспоминаю мой счастливый номер 77.

На мосту

Купаться летом мы любили. Речушка в Иванаевке была маленькая, но для скота и на случай пожара ежегодно делалась запруда. Ближе к обеду к ней пригоняли табун. Коровы любили заходить по брюхо в речушку и жадно пили водицу. Стоять в ней было прохладней, да и слепни меньше одолевали.

Вместе с животными в пруду плескались и мы – представители босоногой детворы. Потихоньку мы научились и плавать. Когда же нам исполнилось лет по восемь-десять, пруд перестал нас устраивать: скот сильно мутил воду и по ее поверхности плавали коровьи лепешки.

Заветным желанием стало для нас сходить на Кичуй в соседнее село Юсупкино. Кичуй – речка с хорошим течением и приличной глубиной: ее нельзя перейти вброд даже взрослому. Нижнекамцы знают эту речку, текущую в зарослях ивняка. Это вблизи с. Благодатная. Наша же родина находилась примерно в тридцати километрах выше по реке.

Мы любили собираться босоногой ватагой и по горячей пыльной дороге спешить в сторону Юсупкина – за три километра от нашего села. А там проходили всю улицу Нижнюю и далее большую часть пустыря. После чего выходили на деревянный мост через Кучуй – любимое наше место для купания. Мост стоял на многочисленных дубовых сваях, глубоко вбитых в дно реки. Сваи сверху скреплялись толстыми бревнами, на которых лежал жердевой настил.

Нам нравилось, побросав рубашки и штанишки, прыгать в воду с моста. Чаще прыгали «солдатиком»: руки прижаты к туловищу, ноги вместе, и летишь к воде ногами вперед. Смельчаки учились также прыгать вниз головой, но часто при ударе о воду (если поза была выбрана неудачно) ушибали живот и коленки.

Однажды в самый разгар нашей водной кутерьмы со стороны Батраса, соседней с Юсупкино деревни, подкатила телега, запряженная мерином. В ней сидели два мужика. Они были уже полуодеты и тоже решили

с нами искупаться. Какое-то время мужики поплавали, поплескались, попрыгали вместе с нами с моста и начали одеваться: куда-то спешили. Когда пришло время обуваться, один из них заметил, что в телеге нет его правого сапога. Посовещавшись между собой, они обратились к нам с вопросом, не пошутили ли мы, спрятав сапог. Мы все дружно и отрицательно покачали головами.

Солдатские кирзовые сапоги в ту пору считались очень хорошей обувью: вовсю тогда носили еще лапти и в лучшем случае калоши.

Мужчины задумались. Кто-то из них высказал мысль о том, не потеряли ли они сапог в дороге (было жарко, они ехали разувшись). Ездоки распрягли лошадь, и один из них поскакал верхом в сторону Батраса, откуда они приехали. А другой остался его поджидать, следить за нами и не позволять нам отправляться домой.

Верховой, к большому нашему сожалению, вернулся ни с чем. Подозрение с новой силой падало теперь на нас: больше на мосту никого не было. Мы оказались в положении заложников. Мужики так и говорили: «Не отпустим вас до тех пор, пока не вернете сапог». Мы пытались по-детски убедить их в том, что сапог на одну ногу нам не нужен. На что мужики не менее резонно отвечали, что сейчас в каждой деревне после войны есть одноногие – кому-то нужен только правый сапог, а кому-то только левый. Крыть нам больше было нечем. Доказать свою безвинность в складывающейся ситуации мы не могли. Алиби, как выражаются юристы, у нас не было.

Началось мучительное и долгое выжидание. Мужчины, видимо, надеялись, что кто-то из нас все же признается в содеянном. Уже вечерело, а злополучного сапога все не было. Мы стали подумывать о том, как нетерпеливо родители ждут нас сейчас домой.

И тут случилось неожиданное: самый маленький и шустрый среди нас по кличке Стриж, улучив момент, что было сил помчался в направлении Юсупкино. Один из мужчин остался охранять нас, а другой бросился в погоню за смельчаком. Мы знали, что у Стрижа в Юсупкине жила родная бабушка. По-детски рассуждая, мы думали, что он таким образом решил вызволить себя из неволи и спастись у бабушки. Мужики же приняли беглеца за главного виновника пропажи.

Стриж бежал быстрее мужика, и это нас веселило. Через какое-то время он скрылся в доме бабушки, но мужик от погони не отказался. Вскоре он тоже скрылся в этом же доме. Мы затаили дыхание: все с не-

терпением ждали развязки. Прошло минут пятнадцать, и мужик вышел из дома без Стрижа и, естественно, без сапога.

Вернувшись, он объявил, что воришка выявлен, это Стриж, но его спрятала бабушка. Мужику же она якобы поклялась Богом во всем разобраться, когда минует стрессовая ситуация, и сама приедет в Батрас с объяснением.

Нас отпустили: держать в заложниках смысла больше не было. Мы на радостях поскакали домой в родное село. Нам не верилось, что Стриж был в чем-то виноват. Однако своим поступком он косвенно вызволил и нас из неволи.

Случай этот приобрел тогда широкую огласку во всех соседних деревнях. Окончательно развязка наступила скоро. Когда мужики возвратились из поездки домой в Батрас, солдатский сапог с правой ноги ждал их дома. Оказалось, что оброненный ими на дороге сапог подобрал житель того же села, возвращаясь с покоса. Он и занес сапог растеряхам-соседям.

Любовь

Имя Дмитрия Ивановича Менделеева знакомо практически всем. В школьных учебниках химии напечатан портрет великого ученого и главное его научное творение – «Таблица химических элементов». Многие знают также, что он написал докторскую диссертацию на тему «Размышления о соединении воды со спиртом». Но далеко не всем известно, что Д.Менделеев любил природу, был хорошим семьянином, имел многочисленных друзей. И уж тем более, не все знают, что у великого химика в 1881 году родилась дочурка Люба, будущая актриса Петербургских театров.

В юности она возбудила страстную любовь к себе в знаменитом поэте России Александре Блоке. Девушка и сама влюбилась в него, и в 1903 году они обвенчались. Встреча этой пары не была случайной. Дед А.Блока по материнской линии, Андрей Николаевич Бекетов, был ректором Петербургского университета. Будущий поэт и вырос в семье деда. Профессоров А.Бекетова и Д.Менделеева связывала давняя дружба. После освобождения крестьян они вместе съездили в Московскую губернию и в Клинском уезде купили два имения по соседству: менделеевское Боблово лежало в семи верстах от Шахматова – имения Бекетова.

Саша Блок в детстве часто бывал в имении деда, а в юности стал бывать там еще чаще: познакомился и по уши влюбился в красавицу Любу. Стихи А. Блок начал писать рано, но это была лишь проба пера. Страстная же любовь к дочери Менделеева вдохновила поэта и наполнила его лирику ярким чудодейственным светом. «Стихи о прекрасной даме» – большой цикл написан А. Блоком под впечатлением этой негасимой любви. Вот, к примеру, самое первое робкое стихотворение (из многочисленных!), которое 18-летний Сашенька посвятил 17-летней Любаше:

«Она молода и прекрасна была

И чистой мадонной осталась.

Как зеркало речки спокойной, светла.

Как сердце мое разрывалось!..

Она беззаботна, как синяя даль,

Как лебедь уснувший, казалась;

Кто знает, быть может,

была и печаль…

Как сердце мое разрывалось!..

Когда же мне пела она про любовь,

То песня в душе отзывалась,

Но страсти не ведала пылкая кровь…

Как сердце мое разрывалось!..»

Любая история, как и история любви, не знает сослагательного наклонения. И все же, не зажгись такая сильная любовь, возможно, и не написались бы эти замечательные стихи Блока о прекрасной даме и не появились бы его последующие «о доблестях, о подвигах, о славе…». И в этом смысле вовсе не случайным кажется появление прекрасной Наталии Гончаровой у Александра Пушкина и прекрасной Любови Менделеевой у Александра Блока.

Приёмная мать – курица

На третий день после того, как вылупились из яиц все цыплята, бабушка выпустила из нашей избы – «горницы» клушку с выводком во двор. Не успели мы налюбоваться новоиспечённой дружной семейкой, как в послеобеденное время случилось непредвиденное. Клушка надумала погулять с цыплятами по задворкам. Все её детки как маленькие жёлтые шарики перекатились через подворотню, а пролезть курице пространства не хватило. Она, взмахнув крыльями, пыталась перелететь через калитку, сделанную из штакетника. Но то ли сил у неё осталось мало после трёхнедельного добросовестного высиживания, то ли крутизну взлёта она рассчитала неправильно, но с первой попытки её постигла роковая неудача. Скользя коготками по гладким досочкам штакетника, с вытянутой вперёд шеей, она быстро съезжала вниз по калитке. Шея её оказалась в зазоре между двумя досочками, а голова между ними не протиснулась, и клушка безжизненно повисла на калитке.

Когда бабушка вышла во двор, цыплята в растерянности цвикали возле калитки, побуждая маму погулять с ними.

Бабушка всплеснула рукам и с горечью произнесла: «Опять сироты!». Она, конечно, имела в виду единственного сына, которого поднимала с нуля после гражданской войны, и нас с сестрой, её внучат, полностью осиротевших после Великой Отечественной.

Бабушка собрала в подол попискивающих несмышлёнышей и снова понесла их в избу. В жаркую пору курицы неслись плохо: многие начинали квохтать, выделяя себя на роль клушки. Бабушка быстро определила такую кандидатку, чьё оперение было очень похоже на оперенье погибшей. Она подошла к гнезду, где сидела рябушка и понапрасну грела солому. Бабушка попыталась подсунуть ей под крылья парочку из появившихся на свет крошечных сирот. Курица недоверчиво на них глядела. Бабушка предусмотрительно принесла ей гостинцы – пшено и ключевую веду. Курица клевала из деревянной плошки зёрнышки и запивала их водицей, не: вставая с гнезда. Бабушка одной рукой гладила её и произносила ласковые слова, а другой подсовывала ей под крылья цыплят. Курица постепенно смирялась. Бабушка постоянно наблюдала за ней, не отходила даже ночью.

Такая церемония продолжалась двое суток, и маленькое чудо произошло: новоявленная клушка повелаза собой по двору цыплят, ею не

высиженных. А дальше – как родная мать. Она заботилась о них: отыскивала в мусоре зёрнышки, личинки и червячков и трогательно призывала малюток к себе. Бережно, по-матерински она водила их за собой всё лето. По ночам делилась с ними своим теплом, укрывая их крыльями. Заодно оберегала от разного рода ненасытных хищников.

Водила она их по двору и задворкам до самой осени, когда подросшие петушки стали пробовать и заявлять свои: хриплые голоса, а молодки, как девушки, стали заглядываться на будущих кавалеров. Курица не раз вступала в схватку с кошками и собаками, подступавшими, как ей казалось, недозволенно близко к её питомцам. Однажды она сразилась даже с коршуном и вышла победительницей: от налётчика долго кружились в воздухе и летали по двору пух и перья.

Часто, думая о сложностях человеческих отношений, я вспоминаю эту историю и свою бабушку. Много в ней было житейской мудрости. Той самой, которой запасаются светлые люди, пройдя через суровые жизненные испытания.

Жених без недостатков

В Святки на Руси традиционно выбирали женихов и невест. Проходили ритуалы сватовства и шумели многочисленные весёлые свадьбы. Вот и к бабушкиной подружке Ульяне подкатили сваты. Они ярко и в подробностях рассказывали о достоинствах жениха: говорили, что он красив, статен, работящ и весельчак любой компании. Родителям невесты и ей самой эти качества, естественно, очень импонировали. Но мама невесты спросила всё же, есть ли у жениха какие-то недостатки. В ответ они услышали, что небольшой недостаток есть: парень прихрамывает чуть-чуть на правую ногу – в детстве его легонько придавило бревном. Выслушав такое замечание, родители невесты сказали, что торопиться со свадьбой пока не будут и всё хорошенько обдумают. Через некоторое время к ним же заявились новые сватья. Они тоже в хвалебных тонах выставляли напоказ хорошие качества своего жениха. На этот раз отец невесты задал вопрос о недостатках. Те ответили, что совсем маленький недостаток (а у кого их не бывает?) у жениха имеется: он немножко заикается. Мама невесты решила уточнить: «Всегда?». На что сватья, обладавшие, по-видимому, отличным чувством юмора, ответили: «Нет, очень редко, только когда говорит». Родители невесты призадумались и

спешить со свадьбой не стали.

Через некоторое время приехали к Ульяне свататься люди из соседнего села. Их в доме невесты знали – весь их род до седьмого колена и жениха. По мнению родителей и самой невесты, жених был из тех, про которых говорят: «Такого парня упустить нельзя». Сватовство состоялось. Отшумела и многолюдная весёлая свадьба. Молодые зажили счастливо.

На беду пришёл 1914 год. Мужа взяли от молодой жены на войну. Спустя год его ранило в ногу. Врачам удалось ногу спасти, но солдата по чистой списали домой. Он возвратился к жене, прихрамывая на правую ногу. А на фронте он начал немного заикаться. А жена, истосковавшаяся по мужу, несказанно обрадовалась его возвращению: у многих в деревне мужья были уже убиты на войне. Молодые продолжили жить-поживать и, как говорится, добра наживать. Прожили они долго и счастливо.

Шерсть телёнка

В старину весь промежуток времени между Рождеством и Крещением многие люди проводили в весёлой игровой форме. Молодые девушки традиционно гадали. Они, светясь улыбкой, бросали башмачок или валенок со двора за ворота, стараясь угадать, с какой стороны приедет к ним свататься жених. А в глухую полночь они группой, пугаясь темноты, заходили в хлев, где ночевали овцы, и пытались взять у них клочок шерсти. Проворно вбежав в избу, девушки при свете любопытствовали, что же им досталось: если в руках была шерсть чёрного цвета, то жених будет брюнетом, а если белого – блондином.

Моя бабушка рассказывала, как однажды в ранней молодости они с подружками заскочили в полуночный хлев и торопливо надёргали шерсти с животных. В избе при свете они сделали суждение о цвете волос будущих избранников. Я спросил бабушку, часто ли совпадало такое предсказание с действительностью. Она, смеясь, ответила, что не всегда.

Но упомянутый выше случай запал ей в душу. У её подружки Арины тогда в руках оказалась рыжая шерсть телёнка, который тоже находился в хлеву. Естественно, было много шума и девичьего смеха. Девушки начали мысленно перебирать знакомых парней. В обозримом пространстве не было ни одного рыжего парня. Арина и вовсе опечалилась, сказав девчатам, что видно не судьба ей выйти замуж.

Но через год-другой печаль девушки полностью развеялась: из какой-то очень дальней деревни к ней приехал на вороном коне свататься красавец, весь рыжий, как Чубайс, парень. Он, конечно, не был так богат, как известный всем «специалист» по ваучерам. Но сватовство успешно завершилось весёлой свадьбой. Молодые славно полюбили друг друга. Они народили целый десяток крепких, как бычки, сыновей. Сами жили долго и счастливо, а в старости – в окружении многочисленных внуков. От судьбы никуда не уйдёшь…

Подарки от Деда Мороза

Рано осиротев, Ваня жил у бабушки с дедушкой в маленькой захолустной деревне. Старики жили бедно. Одежонка и обувь на Ване постепенно обветшала. К тому же он быстро из них вырастал. Купить новые было не на что. То ли кто-то посоветовал ему, то ли сам надумал, но решил мальчик обратиться с просьбой к Деду Морозу. В письме Ваня подробно перечислил, что бы ему хотелось получить в подарок на Новый год. Он так и написал: «Пришли, пожалуйста, Дедушка Мороз, мне шубку, шапку, брючки и валенки». В письме он указал свой возраст – 8 лет и примерные размеры одежды и обуви. Подумав, Ваня написал свой адрес. Где живёт Дед Мороз, он не знал, поэтому на конверте вывел: город Москва. Деду Морозу. Письмо Ваня сам отнёс в соседнее село, где была почта, и опустил в ящик.

Работники почты, сортируя отправления, обратили внимание на письмо, написанное детской рукой, и странный адрес. Посовещавшись, он решили открыть конверт. А когда прочитали письмо, решили помочь бедному мальчику на месте. Они скинулись из своих небольших зарплат и купили ему в магазине куртку, валенки и брючки. На шапку у них денег не хватило. Почтовые работники сложили покупки в ящик, запечатали его. Написали они на ящике Ванин адрес и обратный – от Деда Мороза.

Мальчик ждал посылку каждый день с большим волнением. И как же он обрадовался, когда почтальон принёс в их домик посылку от Деда Мороза! Ваня внимательно осмотрел подарки и, радуясь, примерил их.

Всё подошло самым наилучшим образом. Он решил сразу же написать ответное письмо Деду Морозу и поблагодарить его. Ваня начал его так: «Дедушка Мороз, большое спасибо тебе за подарки. Шубку, валенки и брючки я получил. Всё подошло и всё очень красиво. А вот шапка почему-то до меня не дошла. Я её не получил. Ну да ладно уж. Её, наверное, на нашей почте из посылки вытащили».

Где он, доктор «ухо – глаз?»

В регистратуре поликлиники, как часто бывает в зимнее время, с утра была длинная очередь. Люди, в большинстве своём пенсионеры, пришли за талонами. Работницы проворно отыскивали медицинские карточки и аккуратно записывали больных, выдавая талон на приём к соответствующему врачу. Посетители брали талоны к невропатологу, окулисту, кардиологу, хирургу, врачу «ухо-горло-нос» и другим. Очередь потихоньку двигалась. Наконец, к окошечку регистратуры подошёл Виктор, мужчина лет шестидесяти. Он громким басом Фёдора Шаляпина произнёс на всю регистратуру: «Мне, пожалуйста, талон к врачу «ухо-глаз». Девушка удивлённо посмотрела на мужчину и попыталась его поправить:

– Наверно, вам нужно к врачу «ухо-горло-нос»?

– Нет, ответил мужчина, – ни горло, ни нос у меня не болят.

– А что же вас беспокоит? – решила уточнить работница регистратуры.

– Знаете, – продолжал Виктор, – я и сам не пойму и хочу разобраться. Вот что со мной на самом деле: в жизни я часто слышу одно, а вижу совсем другое.

В очереди заметно оживились и заулыбались, видимо, в знак солидарности со «странным» больным. А кто-то даже вслух произнёс: – Да где его взять, этого врача «ухо-глаз»?

И в самом деле, всем давно и очень хочется, чтобы слышимое и видимое составляли одно и то же.

Святой ключ

Люблю бывать на Святом ключе. Особенно летней порой. По утрам здесь тихо, умиротворенно. Чистейшая водичка, пьянящий, наполненный ароматом цветов и деревьев воздух, дружное птичье многоголосье. Даже грачи и те какие-то особенные: не очень крикливые, в их голосах чувствуются робкие пробы музыкальности. И гнезда у них совсем необычные: на вершине двух высоких сосен соорудили огромные многоэтажные «жилища». Я их называю семейными. С людей, наверное, пример берут.

Прошлой весной они прилетели почему-то поздно и в меньшем количестве. Возможно, перелетная дорожка не заладилась. Я, грешным делом, стал подумывать о Владимире Вольфовиче, который предлагал одно время палить по птицам на границе страны. Но все же прилетели, суетились, чинили гнезда, выводили птенцов

Часто бываю у Святого Ключа. В дни, когда в городском ЗАГСе играет марш Мендельсона, к роднику подкатывают целые кортежи нарядных машин с большими куклами на капоте. Из машин выходят счастливые молодые пары, сопровождаемые родителями и многочисленными друзьями. Они легко и дружно поднимаются по ступенькам лестницы к месту, где берет начало чистейший родник. Для молодоженов он символ чистоты их будущей семейной жизни. И пусть она будет такой незамутненной до скончания дней. Все молодожены, разумеется, надеются только на это. Они весело порхают у источника на крыльях радости, фотографируются, снимаются на видеокамеру. В беседке танцуют в вихре вальса, пьют на счастье символическое шампанское, кричат традиционное и многократное: «Горько! Горько!! Горько!!!».

«Кому горько?» – спрашиваю я, улыбаясь, у случайного прохожего. – «Никому, – отвечает он, – это у них иносказательно звучит: «Сладко! Сладко!! Сладко!!!».

Оказался я у Святого Ключа минувшим летом в день, когда встретились три семерки – 7.07.07. В полдень там было очень людно. Кортежи молодых пар сменяли друг друга в ритме вальса. В народе теплится вера, что если начать какое-то дело в такой счастливый день, то оно будет долгим и успешным. Только этим можно объяснить тот факт, 7 июля 2007 года было зарегистрировано в Нижнекамском ЗАГСе рекордное количество браков: 35 пар обрекли себя на вечное счастье на земле

– счастье в объятиях Гименея.

День этот выдался на редкость тихим, теплым и солнечным. Настроение у всех было умиротворенно-приподнятым. Оно невольно передалось и мне. Походив часик-другой среди молодоженов и окропив себя святой водицей, я спустился по лестнице к набережной Камы. У меня вдруг возникло желание искупаться в реке. Не доходя до пристани, я заметил пятачок прибрежного песка, на котором грелись и загорали отдыхающие. В воде купающихся почему-то не было. Хорошо оглядевшись, я увидел в двух местах на поверхности воды булькающие пузыри воздуха. Судя по ним, в воде находились водолазы.

«Что они там ищут?» – спросил я у оказавшегося рядом мужчины.

– «Во время купания одному пловцу стало плохо: он, бедняга, так и не

выплыл», – с горечью констатировал тот. Настроение мое резко пере

менилось: стало нестерпимо грустно. Оно еще больше ухудшилось,

когда водолазы вытащили на берег утопленника лет 50-60.

И у Святого Ключа – все, как в жизни нашей: счастье одних перемежается с бедой и горем других. Все это так близко, так рядом соседствует. И в будние дни, и в самый счастливый день.

На пасеке у Гермогента

Послевоенная деревня жила трудно: мало в ней осталось рабочих рук. Женщинам и подросткам, работавшим в поле целый день, записывался в учетной ведомости, как правило, один, так называемый, трудодень – колхозная единица измерения труда. На этот трудодень по итогам года выдавалось 100-200 граммов зерна – ржи или пшеницы.

Никакой денежной оплаты сверх этого не было, поэтому деревня жила почти безденежно и впроголодь. Небольшие деньги появлялись в семьях колхозников только после продажи яиц, масла и мяса – продуктов личного подворья. Продавались, конечно, далеко не излишки, но денежная нужда была очень острой: надо было хоть чем-то прикрыть наготу 5-6 детишек, оставшихся без главного кормильца семьи.

Сладкого в семьях не пробовали месяцами ни взрослые, ни дети. Босоногой малышней выходили мы летом на луг, где расцветал душистый клевер. Там срывали сиренево-красные, пахнущие медом, головки; выдергивали из соцветий тонюсенькие дудочки, прикладывали их нижним

концом к языку и наслаждались нежным нектаром. Мы безмерно завидовали пчелам, у которых был столь искусен аппарат для сбора меда. У нас его, к сожалению, не было.

В колхозе, при всей его бедности, содержалась небольшая пасека. Она находилась на опушке ближайшего к деревне леса на удалении двух километров. Уход за пчелами осуществлял флегматичный, но довольно рассудительный и добрый деревенский мужик Гермогент. До пасеки он побывал и на других должностях в колхозе. Взрослые нам рассказывали о том, что перед самой войной он руководил и колхозом – был некоторое время его председателем.

Однако долго на этой должности он не удержался. Однажды, посочувствовав бедному народу, он ослушался строгих указаний районного начальства и выдал на трудодень на 50 граммов зерна больше, чем диктовалось из района. За такую самодеятельность его лишили и должности, и свободы: всю войну он отбывал трудовую повинность на кирпичном заводе г. Самары (Куйбышева). В отличие от других деревенских мужиков это и спасло ему жизнь.

В разгар лета, когда зацветали липа и гречиха, и ветер доносил до деревни дурманящие медовые запахи, кто-то вдруг произносил: «На пасеке качают мед». После такого известия вся многочисленная деревенская братва приходила в явное волнение и начинала облизывать свои языки, на которых ничего не было. Попробовать же сладкого, ох как, хотелось!

Мы начинали формировать небольшие (по3-4 человека) стайки сорванцов и, соблюдая некоторую очередность и интервалы, пробовали делать набеги па пасеку. Многочисленными толпами старались там не появляться: по прежнему опыту знали, что большие полчища ребятни, напоминающие войско Батыя, пасечник Гермогент не выносит и разгоняет всеми возможными способами, даже поднимая в воздух незаряженное ружье.

Хорошо запомнилась мне первая ходка на пасеку. Количественная сторона нашей группы укладывалась в норму, установленную Гермогентом опытным путем. Старшие ребята дали нам напутствие и правильный совет, как вести себя, чтобы не закусали насмерть пчелы возле избушки пасечника, находящейся в окружении ульев. Нам посоветовали также запастись хотя бы маленькой корочкой хлеба, чтобы было чем поддевать мед из блюда. Последний совет не всем удавалось выполнить:

у некоторых не было дома ни крошки хлеба.

И вот мы очень тихо, не махая руками, но очень боясь пчел, крадемся по тропинке к избушке. Осталось сделать всего два-три шага, и все бы мы прошмыгнули в открытую дверь летней резиденции Гермогента. Но я, не зря сильно боялся, услышал возле уха жужжание пчелы и почти сразу же почувствовал ее горячее медовое жало в мякоти щеки. Моих попутчиков тоже успели ужалить пчелы.

Переминаясь с ноги на ногу, мы трогаем ужаленные места и вопросительно глядим на Гермогента. Можно было и не пялить на него глаза. Он и без этого знал, зачем мы к нему пришли. Его жена и помощница по работе тетя Оля наливает из кадушки в блюдо светящийся на солнце золотом пахучий мед и усаживает нас на табуретки за дощатый стол.

Мы дружно достаем из карманов корки хлеба и начинаем макать их в блюдо с лакомством. Хозяйка скоро заметила, что хлебные корочки в наших руках мигом исчезли. Она достала из шкафа каравай хлеба и нарезала нам большие ломти. Хлеб был без травяных добавок. Мы съели бы его за милую душу и без меда. А тут все вместе и в таком изобилии!

Балдея за трапезой от удовольствия, мы быстро насытились. Однако, содержимое в блюде убавилось не более чем на одну треть. Тогда я впервые понял, что сладкого, когда его много, тоже много не съешь: организм не принимает.

Мы понимали, что задерживаться в гостях нам долго нельзя. Сказав дружное спасибо, мы выскочили из-за стола и, нырнув в проем двери, пошагали тихонечко по тропе среди ульев и гудящих пчел. От нас, наверное, пахло медом, и пчелы обратили на нас повышенное внимание. Они опять нас ужалили. Но получив сказочное удовольствие от медового застолья, мы стойко переносили укусы, воспринимая их как засуженные.

Обе щеки мои дома сильно распухли. Надо мной смеялись, говорили, что съел много меда и про запас за щеки спрятал. Я на это не очень обижался. Бабушка же моя утверждала, что укус пчелы бывает человеку часто весьма полезен. Не знаю как другим, а мне пчелиный яд никакого вреда не принес. А мед я продолжаю любить.

Возле деревенского родника

Накануне праздника Троицы, в родительский день, традиционно навещаем родную деревеньку Иванаевку. Деревни, собственно, давно уже нет, но памятью сердца мы прикованы к этому дорогому и родному для нас месту. Здесь так резво бегало по мягкой травке и теплым лужам после дождя наше далекое босоногое детство.

Возле того места, где стояла наша деревянная изба под соломенной крышей, растет и по сей день живая свидетельница нашего давнего обитания – красавица-береза. При нас она тоже прозябала в своем растительном детстве. С одной стороны ее накрывала тень от избы, а с другой – крона раскидистого тополя. Этих препятствий для ее роста теперь нет. Сейчас береза мощно раскудрявилась вширь на дивном просторе. Ее ствол не устремился в поисках высокого голубого неба: сказались былые невзгоды. Вся береза вышла в сучья, образуя величавую, как в сказке, крону. Стоит береза одиноко, являясь едва ли не самым надежным и долговечным полпредом нашей деревни.

Сохранился в овраге и ключ – наш незабвенный родник, сельский поилец. Он надежно утолял жажду всего живого на селе и в обозримой округе. Водица в нем чудная: летом – столь ледяная, что ломит зубы, а зимой, в лютый мороз, напротив, мягкая, ласкающая тело и душу.

Состав водицы никто не изучал, но многолетняя практика употребления ее продемонстрировала, прежде всего стоматологам, устойчивую тенденцию: зубы абсолютного большинства наших земляков отличались отменной прочностью и долговечностью. Мало кто из них обращался за врачебной помощью по этой части.

Возле ключа прошумело много любопытных историй. К примеру, однажды в жаркую страдную пору совхозный шофер Миша остановил на возвышении возле моста и родника грузовик с зерном от комбайнов и прытко побежал к роднику умыться и попить холодной водицы. А на зерне в кузове машины дремали две красавицы. Это были грузчицы, которые с помощью деревянных лопат равномерно распределяли по всему кузову зерно во время загрузки, они же разгружали зерно по прибытии машины на ток. Одну из девушек звали Таня. Веселая симпатичная зазноба кружила голову деревенским парням и шоферу Мише тоже.

Пока Михаил плескался у родника и наслаждался прохладой водицы, машина неожиданно покачнулась от порыва ветра и тихонько покатилась вниз. Когда подбежал обезумевший шофер, она набрала уже скорость и опасный крен. Большой беды было бы не миновать, если бы грузовик не уткнулся носом в холм земли возле растущей ветлы. Добрая половина зерна из кузова высыпалась на обочину дороги. Вместе с зерном свалились и спящие красавицы. На их счастье, машина не перевернулась, однако Татьяна сильно поранила левую щеку о сухую толстую ветку. Девушка от стресса и боли сильно ревела. Михаил в волнении перевязал бинтом из аптечки не унимающуюся в плаче девицу и полушутя-полусерьезно сказал, что до свадьбы все заживет.

Трактором вытащили машину на ровную дорогу. Женщины, пришедшие с коромыслами на ключ за водой, помогли ведрами собрать зерно с земли, и машина покатила дальше. Михаил отделался тогда лишь легким испугом. А последствия для него оказались даже радужными: осенью свадьба действительно состоялась. После многочисленных возгласов «горько!» Михаил целовал Татьяну не только в алые губы, но и в щечку, где образовалась небольшая ямочка после случая у родника. Наверное, он зализывал свою недавнюю вину перед невестой. Я был на той свадьбе, веселился и все видел собственными глазами.

А ныне чуть выше родника я заметил довольно большое скопление воды и плотину. Выше нашего ключа в овраге еще имеются маленькие источники воды. Там в пору нашего детства ежегодно сооружался пруд. Мы часто в нем купались, хотя он создавался совсем не для нас, а на случай возможного пожара в деревне. К тому же в середине дня к пруду пригонялось деревенское стадо на водопой и стойло. В стаде довольно мирно уживались коровы, овцы и козы. Коровы очень любили заходить в воду по брюхо. К тому же мокрым хвостом они, как веником, отгоняли от себя надоедливых слепней и оводов.

На этот раз пруд оказался не рукотворным: плотину мастерски возвели бобры – чудные млекопитающие, появившиеся в наших родных местах на безлюдье. Из любопытства я подошел поближе, чтобы лучше разглядеть их сооружения. И впрямь на плотине работали природные мастера-умельцы, настоящие инженеры-трудяги. Резцами передних, острых, как долото после заточки, зубов они свалили поперек ручейка несколько толстых ветловых деревьев. Я усмотрел, что одно дерево стояло в стадии готовности рухнуть: на высоте около полуметра от земли бобры выгрызли по всему периметру дерева большую нишу. В этом месте ствол дерева стал напоминать самую тонкую часть песочных часов. К этому дереву я подошел вплотную и подивился работенке: резцы бобров покрыты, видимо, сверхпрочной эмалью и, возможно, затачиваются во время работы. Созданные человеком топор и пила, похоже, слабее натурального материала. А как десны бобров выдерживают такую нагрузку!?

Поваленные деревья они разрезали на части нужной длины, переплели их более мелкими сучьями и хворостом, все сооружение перемешали с землей и илом. Кое-где из толщи плотины потянулся к жизни зеленый ивняк, пустивший корни внутрь плотины. Это сооружение помогает бобрам иметь постоянный уровень воды в водоеме. Бобры созданы природой больше плавать, чем ходить. Жилище для себя они строят лишь на берегу либо на острове внутри водоема. К нему обязательно проделано несколько каналов-лазов, наполненных водой. В жилище они запасают на зиму ветки с листьями, кору деревьев – ивы, осины, ольхи, березы и др. В своем домике они родят и воспитывают потомство.

Бобры – животные коллективные, но не любят, когда за ними наблюдают. Они сторонятся придирчивых глаз человека. В светлое время суток они не трудятся.

Перепончатые до самых когтей, конечности служат бобрам и веслами, и лопастями, и винтом. Широкий хвост выполняет роль руля и даже штыковой огородной лопаты. Бобры – отменные пловцы.

Однажды, ночуя во время рыбалки на крутом берегу Камы возле Сентяка, я заметил странный предмет, напоминающий большую спортивную шапку. Предмет довольно быстро плыл на удалении 50 м от берега против течения, держа курс в сторону устья Кривуши. Вглядываясь в ночную мглу, я долго гадал, кто же этот сильный и быстрый пловец. Наконец, пришел к выводу, что это был бобр и никто другой.

Мне могут возразить и сказать, что бобры многое позаимствовали у человека и кое-чему у него научились. Я полагаю, что вряд ли дело обстояло так. Скорее все было как раз наоборот: бобры появились на Земле раньше человека. Все мельничные и другие запруды на реках для поддержания определенного уровня воды были скопированы человеком с тех, кто издревле и на постоянной основе строил эти удивительные по замыслу и прочности сооружения – с неутомимых тружеников, бобров. Честь им и хвала за это!

А у дорогого нам родника долго посидели мы и на этот раз. День выдался сухим и жарким. Наслаждаясь, мы попивали чистейшей прелести водицу, умывались и брызгались ею. Мы углубили лопатой то место, откуда бьет, не уставая, наш ключ. Уезжать от него нам очень не хотелось: вода и живая природа вокруг магнитом притягивали к себе. Родниковой воды мы набрали с собой в город.

Время от времени в разговоре мы возвращались к обсуждению поведения бобров. Например, сколь удачно выбрали они место для своей плотины! Спустись они на 20-30 м ниже по оврагу – и родник наш скрылся бы под водой их водохранилища. Молодцы бобры, они этого не сделали. Вполне возможно, им самим бывает временами позарез нужна чистейшая родниковая вода. И они, не имея коромыслов, ходят на родник напиться. Сколь же мудра матушка-природа!

Ливень с ветром и градом

На селе все природные явления смотрятся естественнее и ярче, нежели в городе. Деревни и села настежь открыты перед матушкой природой и часто совсем беззащитны перед стихией. А она бывает порой очень сердитой, приносит изъяны и даже разрушения и беды.

На моей памяти случались летние ливни невероятной силы, когда водная стихия, низвергающаяся с неба на землю, за какие-то полчаса создавала на склонах гудящие потоки воды, которые смывали все на своем пути и заполняли огромной глубины овраги доверху, чего не наблюдалось и в самый пик бурного весеннего половодья. Такие потоки смывали картофельные посадки на косогорах, и ботва вместе с шариками зародышей клубней тоже устремлялась в пучину оврагов. При этом запросто и безжалостно ликвидировался большой труд земледельцев.

Разбушевавшаяся стихия еще более усиливается, если ливень сопровождается ветром и градом, интенсивным и крупным. Моя бабушка, вспоминая, рассказывала о давних теперь временах, когда земля пахалась еще сохой, а сев осуществлялся не из широкозахватных тракторных сеялок, а мужиком в лаптях, который шагал по своему земельному наделу с лукошком зерна. Он захватывал в горсть благодатные зернышки и умелым взмахом руки ударял их о берестяную поверхность лукошка. Отчего они разлетались в разные стороны и более или менее равномерно распределялись по поверхности пашни. Зёрна ещё предстояло заделать в пашню тщательно настроенной бороной.

Случалось большая беда в деревни, если в момент созревания хлебов или самой жатвы выпадал град. Он порой молотил столь интенсивно, что на поле всё перемешивалось с грязью и вбивалось в землю. Бабушка вспоминала, как однажды приехали они со свёкром на дальнее поле на жатву, а там всё было черным – черно после обильного града: поле смотрелось как свежевспаханное. На нём нельзя было собрать не только зерна, но и градобойной соломы.

В такие моменты у тружеников – хлеборобов выступают безутешные слёзы.

Живя в деревне и я хорошо запомнил один ливень с ветром и градом. Стоял конец мая. Мы вручную под лопатку сажали картошку на своём огороде. Уже с утра день был жарким и душным. А ближе к обеду на небе собрались крупные кучевые облака, и издали стали доноситься

громовые раскаты. С юго – запада двигалась на нас тёмно-лиловая туча с какими-то довольно широкими вертикальными полосами в ней. Старики часто говорили, что это предвестники скорого града.

На этот раз оно так и вышло. Начался дождь, усиливающийся ветром и переходящий в настоящий сильный ливень. Мы, торопясь, побежали с огорода. А когда вошли в избу, стали замечать падающие вместе с дождём и белые горошины. Они напоминали своим размером крупные шарики керамзита. Сначала они скакали по земле, ударяясь о неё, редко, но затем застучали очень интенсивно и дружно. Ветром их ударяло о заборы, о стены дома и карнизы. Наконец, белые ледяные шарики стали бить по стёклам в раме. Прошла минута – другая, и все стёкла в окне, которое выходило во двор, разлетелись с характерным звоном.

Теперь ледяные шарики поскакали по свежевымытым доскам деревенского пола. Они, подскакивая, быстро накапливались. Подуло свежестью и прохладой. Оконный проём мы прикрыли одеялом, держа его с двух сторон руками. Градины глухо стучали и по нему, но всё реже и реже. Постепенно град прекратился. Притих и дождик. Люди стали выходить во дворы и на улицу. Они становились свидетелями чёрной работы, проделанной градом: в окнах с подветренной стороны все стёкла в избах были разбиты. Люди, сокрушаясь, стали уже тужить о том, где и как доставать необходимое стекло.

Кроме разбитых окошек мне бросилась в глаза ещё одна доселе невиданная картина: все старые заборы, иссиня – серого цвета в обычное время, в одночасье побелели. Создавалось впечатление, что по всем деревенским заборам со стороны юго – запада кто – то аккуратно прошёлся рубанком и высветлил их.

На солнце, которое вскоре вышло, заборы светились золотом: природа как бы смеялась, говоря нам: «Нет худа без добра – любуйтесь, люди!» Но жителям деревни было не до любования: повредились как всходы яровых, так и озимых культур.

Такова она, матушка стихия – слепая и безудержная.

Береза после грозы

День был жарким и душным. Стояла ягодная пора. Я собирал возле леса душистую клубнику и землянику. Неуемно гудели комары и оводы.

Очень хотелось ветерка и прохлады, но было тихо. Ближе к обеду из-за леса стали появляться большие кучевые облака, издали доноситься приглушенные раскаты грома. Постепенно разрастаясь, туча взмыла над лесом и закрыла собой добрую половину неба. Стали видимыми яркие зигзаги молнии, и гроза вплотную приблизилась к моей ягодной плантации. Появились редкие, но крупные капли дождя.

Я достал припасенную на всякий случай клеенку, накрылся ею и присел у ствола ближайшей березы. Летний дождь, усиливаясь, превратился в настоящий ливень. Гроза во всей своей мощи грохотала над моей головой. Запахло озоном. Дождь продолжался довольно долго. Но лето – не осень, все постепенно прекратилось.

Я поднялся, встряхнул клеенку и решил пойти на автобусную остановку. Под ногами хлюпало. Вся трава намокла и полегла. Не пройдя вдоль леса и десяти шагов, я обратил внимание на стоящее рядом дерево. Это тоже была береза. С ее ствола примерно на метр от земли вся кора полностью отлетела. Она валялась рядом на мокрой траве.

Вначале я подумал о хулиганах, прибегавших в лес с топором и от безделья покалечивших дерево. Но эта мысль отпала сама собой, когда подойдя поближе, я рассмотрел ствол березы. По нему шли заметные вертикальные трещины. Из каждой выделялся парок с запахом березового сока. Во многих местах из трещин торчали узкие и тонкие щепочки, напоминающие пластмассовые зубочистки. Их концы были опалены огнем.

Я окончательно понял, что в это дерево только что попал разряд молнии. Огненная стихия, проходя по сырому стволу дерева, мгновенно превратила березовый сок в пар, а он, расширяясь, раскалывал дерево, образуя трещины. Не будь береза живой, она, наверное бы, воспламенилась.

Я долго трогал руками дерево, принявшее на себя удар грозы. Листья его еще оставались зелеными, но как-то печально поникли по сравнению с теми, что красовались на соседних деревьях. Из-за падающих на землю капель создавалось впечатление, что дерево плачет, как человек в сильном горе.

Всем своим задумчиво-печальным видом береза будто говорила: «Мне было очень страшно». Я нежно погладил ее рукой и пожелал крепиться, хотя понимал, что с облетевшей корой дереву вряд ли удастся выжить.

Бывая в лесу, позже я не раз подходил к березе как к своему близкому другу, с которым вместе переживал и пережидал летнюю грозу. Я заметил, что самые первые желтые листочки в лесу появились именно на этом дереве. Оно же первым сбросило всю листву.

Я подходил к березе и зимой на лыжах. Голая часть ствола была уже полностью завалена снегом, и внешне дерево ничем не отличалось от других. И только я знал, что оно очень и очень болеет. Придя на прежнее место поздней весной, когда весь лес уже красовался в зеленом наряде, я хотел увидеть на моей березке хотя бы редкие листочки, но… увы. На месте знакомого мне дерева стоял гладкий пень. Кто-то уже успел спилить березу на дрова. Грустным ходил я в тот день по лесу. Наверное, оттого, что знал всю правду об истории жизни и смерти друга-дерева.

И зверье… не бил по голове

В послевоенное лихолетье мы, подростки, рано приобщались к труду, ведь в деревне катастрофически не хватало мужской силы. Тяжелую работу вынуждены были выполнять женщины и дети. Уже после 5 класса я умело запрягал лошадь и на повозке перевозил зерно от комбайнов на зерноток. Сельскохозяйственная техника, работавшая в те годы на полях, была еще времен первых довоенных пятилеток – вся латана-перелатана. Но женщины были довольны и тем, что примитивные комбайны освобождали их в страду от мучительной работы, когда от зари и до зари в поте лица они серпом жали рожь, пшеницу, а затем вязали их в снопы. Тогдашние комбайны «Коммунар» и «Сталинец» были громоздкими и не имели собственного хода. В рабочем состоянии они издавали такой шум и грохот, который едва ли услышишь на современном космодроме. Один трактор ХТЗ не мог передвигать по полю такой комбайн, поэтому впрягались сразу два таких трактора с огромными задними колесами в металлических шипах.

Во время работы вся эта техника пугала детей, домашних и диких животных по всей округе. Едва обученные молодые лошадки шарахались от этих грохочущих монстров. Комбайнеры и трактористы вынуждены были глушить моторы на то время, пока мы насыпали в телегу, покрытую пологом, золотистое зерно из бункера. На хлебных полях в те годы водилась разная дичь: зайцы, лисицы, другие зверюшки. Грохота железной и дымящей техники они хоть и пугались, но несжатое поле покидать не торопились, маневрируя по нему. Когда оставалась узкая полоска несжатой пшеницы и прятаться уже было негде, опытные и матерые зверьки убегали в окрестные леса и рощи, а несмышленые упрямцы оставались в поле до последнего. Один случай мне запомнился навсегда. Еще накануне, отвозя зерно от комбайна, я заметил зайца, прячущегося среди пшеницы, а несжатая полоска была довольно узкой. На следующий день я должен был исполнять обязанности пастуха, так как в деревне свой скот пасли по очереди: из-за его малочисленности найти постоянного пастуха было трудно. Стадо к тому времени начали выгонять в поле и пасти по жнивью: поля были довольно сорными, и в жнивье росло много сочной травы. К тому же коровы, козы и овцы лакомились оставшимися после жатвы колосками пшеницы. Я пас стадо на том самом поле, где предстояло завершить жатву. Карауля буренок, я наблюдал за работой людей и техники. Ближе к середине дня несжатая полоска сузилась настолько, что жнейке оставалось пройтись всего раз-другой. Неожиданно я заметил, что из пшеницы, недалеко от комбайна, выбежали сразу два зайца. Ошалев от грохота, они со всех ног помчались в сторону суходола, где была небольшая роща. Трактористы и комбайнеры остановили свои машины и с вилами, молотками и палками погнались за зайцами. Бедняги, заметив, что их преследуют люди, разбежались в разные стороны. Один заяц бежал так быстро, что механизаторы от него отступились и всей ватагой погнались за другим, менее быстрым и маневренным. Этот косой, видимо, рассчитывал смешаться с моим стадом и переждать там угрозу. Он мчался прямо на меня и не уклонялся в сторону. Я поджидал зайца и находился в противоречивом и тревожном раздумье: с одной стороны, я, вроде бы, должен был помочь односельчанам в поимке зайца, но, с другой – было нестерпимо жаль убивать беззащитного зверька. Заяц находился рядом со мной, и я мог уже ударить его палкой.

Возможно, в тот момент он начал прощаться с жизнью: присел передо мной на задние лапки. А мужики уже подбегали и кричали, чтобы я ударил палкой по зайцу. Я не знал, как поступить: упущу зайца – меня все станут звать разиней, убью его – буду всю жизнь корить себя за это. К тому же я помнил строки из стихотворения С. Есенина: «И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове». Поэт-то не бил, а меня побуждают сделать это. В отчаянии я изо всей силы ударил палкой

по земле в непосредственной близости от зайца. Косой, видимо, обезумев от такого удара, подпрыгнул высоко в воздух и поскакал в сторону рощи с утроенной скоростью. Поняв, что им теперь зайца не догнать, механизаторы подошли ко мне. Кто-то, окинув меня горящими глазами с головы до ног, сказал: «Э-э, растяпа!» Другой, вторя ему, добавил: «Мазила». Опустив голову, я готов был принять удар на себя. Однако его не последовало. Махнув в мою сторону рукой, трактористы и комбайнеры пошли дожинать поле. А я с пастушьей палкой в руках направился к своему стаду.

Поплатился

Стояло в самом разгаре лето. На Ахтубинской площадке длинная очередь садоводов-огородников – ждём автобус. Впереди меня парень не первой свежести. К женщине, стоящей впереди него, торопливо подбегает девушка – видимо, её дочь. На её плече висит небольшая спортивная сумка с расстёгнутым наполовину замочком. Женщины начинают что-то активно обсуждать, жестикулируя руками. Парень – весь внимание. Он неотрывно следит за сумкой. У меня возникло подозрение – парню очень хочется проверить содержимое сумки. Хотя и следил, заметить ничего не успел. Но в том самом месте, где стояли мы, раздался сильный крик. Так могут кричать люди только от невыносимой боли. Перед моими глазами всё та же сумка девушки, но из неё обозленно глядит на парня бульдог и зажимает в пасти руку парня. Девушка, оборачиваясь, кричит: «Нельзя!». Собака тотчас отпускает руку парня. Парень грубо ругает девушку, напирая на то, что она держит собаку без намордника. А она спрашивает, зачем он шарит по чужим сумкам. В очереди началась суматоха.

На площадке начала разыгрываться сцена, похожая на ту, которую описал Чехов в рассказе «Хамелеон». Многие, конечно, понимали, что парень искал в сумке вещи либо деньги, но потревожил мирно спящую там собаку. Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы не подошёл проходящий мимо участковый милиционер. Оглядев спорщиков, он узнал парня и обратился к нему по кличке: «Боксёр, ты зачем шаришь по чужим сумкам?»

«Никак нет, гражданин начальник – на этот раз я страдаю безвинно,

я только хотел погладить собаку!» – ответил парень, показывая больную руку. Однако гражданин начальник ему не поверил, так как засекал его раньше за воровскими делами. Милиционер задержал парня. А мы, обсуждая случившееся, покатили на автобусе на свои огороды.

Батюшка Урал

Я знал, что Геннадий Петрович не раз бывал на Урале. И вот за чаем он стал делиться впечатлениями о своих посещениях могучей кузницы страны.

– Впервые я оказался на Среднем Урале в 1964 году – решил съездить на майские праздники к брату Ивану, проходившему срочную службу в Нижнем Тагиле. Из Казани выехал поездом до Свердловска, где предстояла всего одна пересадка. Студентам тогда продавали льготные билеты, и я попробовал прокатиться в купейном вагоне. Попутчиками оказались милые состоятельные люди – молодая семья, возвращавшаяся с курорта домой в Сибирь. Обедая, они гостеприимно приглашали меня за общий стол, отвергая все мои попытки отказываться. Там я в первый и единственный раз в жизни отведал жареных рябчиков. Когда нежное мясо оказывалось во рту, почему-то вспоминал, еле скрывая улыбку, известные слова В.Маяковского об ананасах и рябчиках.

Чем ближе поезд подходил к Уральским горам, тем явственнее выступали признаки затяжной весны: в оврагах виднелся уставший от долго лежания снег, а речки все еще находились в режиме бурного половодья. Не доезжая до Свердловска, увидели знаменитый пограничный столб на том месте, где Европа встречается с Азией. Давно замечено, что любой разделительный знак волнует людей, поэтому все пассажиры поезда прильнули к окнам вагонов с правой стороны нашей дороги.

Без заметных приключений мы доехали до Свердловска, где я любезно распрощался со своими попутчиками и вскоре пересел на поезд, идущий в Нижний Тагил. Брат был безумно рад моему приезду. На пару дней меня устроили в городской гостинице. Ивану давали неплановые увольнительные в город, где мы счастливо проводили свое время.

Своим названием Нижний Тагил обязан протекающей через город реке Тагил. Город этот сверхпромышленный: дымят трубы заводов, фабрик и дышащие огнем и жаром доменные печи. Город-труженик,

кувалда Среднего Урала. Здесь в предвоенные и военные годы серийно производились танки, пушки и гаубицы, в том числе и Т-34, признанные лучшими в мире. Это отсюда в критические и другие периоды войны шли на запад эшелоны с зачехленной мощью стволов и гусениц на защиту Москвы, Ленинграда, Сталинграда, Орла и Курска. Днем и ночью ковалось здесь оружие Великой Победы. Весь фронт огромный тогда «повторял со вздохом нежности сыновней два слова: Батюшка Урал…».

Время нашей встречи с братом пролетело быстро. Расставаясь, я пожелал ему служить верно, а сам заторопился в аэропорт «Кольцово», где ждал меня почти легендарный по тем временам четырехмоторный Ил-18. На нем я прилетел в Казань и приступил к занятиям.

В Свердловске (Екатеринбурге) приходилось бывать несколько раз, но все как-то проездом. Однажды, помнится, посмотрел кино про наших «штирлицев» в кинотеатре на улице 1905 года. Тогда же постоял у дома купца Ипатьева, в подвале которого были убиты царь Николай II и все члены его семьи. Размеры города впечатляют и прямо говорят о том, что это действительно столица Среднего Урала и большая славная кузница, известная всему миру.

В Пермь ездили на недельку специально – погостить и посмотреть город на Каме и его окрестности. В августе 1989 года мы всей семьей сели на метеор на пристани Красный Ключ и целый день забирались вверх по Каме, пока к вечеру не причалили к пристани Пермь. Протяженность водной глади впечатляет: промелькнули пристани и города Елабуга, Наб. Челны, Камбарка, Воткинск, Чайковский, Закамск и др.

Адрес нашей родственницы, моей двоюродной сестры, у нас был, но очень неразборчиво выглядела запись названия улицы, похожая на слово «Связи». На пристани я обратился к милиционеру с вопросом, как туда можно добраться. Меня приятно удивил профессионализм работника милиции, который почти мгновенно правильно назвал улицу Свиязева и транспорт, на котором можно туда добраться. Воспользовавшись его информацией, мы без проблем нашли родственницу и гостеприимно разместились в ее квартире.

Пермь – город солидный. Он давно в числе миллионников. Это большой промышленный и культурный центр на Каме. С древнейших времен он славится месторождениями соли – богатейшими в Пермском крае. И вовсе не случайно утвердилась за тамошними жителями фраза: «Пермяк – соленые уши». Теперь это город высокоточного машиностроения и

другой современной техники, город, в котором кипит культурная жизнь. Он славен многочисленными музеями. Есть в окрестностях Перми музей деревянного зодчества, где собраны со всего края образцы творений из дерева на манер карельского заповедника «Кижи». Посещая этот музей, мы восхищались тем, как талантливо было выбрано местодля него: ветряные мельницы, часовни, избы и риги вписаны естественным образом в окружающий пейзаж парков и водной глади заливов и притоков Камы.

Будучи в Перми, мы не удержались от соблазна посетить город Кунгур, где находится знаменитая на весь мир пещера. В нее, как в пушкинскую сказку, вводят посетителей экскурсоводы. Но и без их объяснений, путешествуя по подземелью, видишь какой-то сверхустроенный мир, параллельный нашему на матушке Земле, и не верится, находясь там, что это действительно седьмое чудо создала сама природа. «Восхитительно!» – вот, пожалуй, единственное слово, продолжал Петрович, которое хотя бы приблизительно годится к употреблению при описании этой поистине неземной красоты.

В Перми через адресное бюро я смог разыскать своего одноклассника-земляка Суркова Владимира Дмитриевича, которого не видел 20 лет. Наговорились на тысячу лет вперед. Он химик по образованию, окончил в Казани химический институт им. С.Кирова. По распределению стал работать инженером на закрытом предприятии в отраслевом институте Академии наук. Создал хорошую семью, родил сына и дочь, которые теперь стали коренными пермяками.

Доводилось мне бывать и в Челябинске – областном центре Южного Урала. Участвовал там в работе научно-практической конференции в начале 90-х годов. Хотя время было, мягко говоря, не простое, конференцию организовали на уровне мировых стандартов на базе санатория, расположенного на берегу озера Чебаркуль. Озеро к тому времени уже сковал лед, и по нему вовсю ходили рыбаки. После конференции нас прокатили по экскурсиям Челябинска. Полюбовались панорамой города и внушительным размахом Челябинского тракторного завода. Как и другие города Урала, Челябинск – огромная кузница страны, где крепится державная мощь. А в целом об Урале нельзя сказать точнее А.Твардовского: «Урал! Опорный край державы, ее добытчик и кузнец, ровесник древней нашей славы и славы нынешней творец».

Сибирь матушка

Мне давно хотелось посмотреть Сибирь своими глазами. К сорока годам я посетил многие места, но дальше Урала на востоке нигде не был. Наконец такой случай представился. В Красноярске в ноябре 1982 г. проводилась научно-практическая конференция по проблемам обучения и воспитания в вузах. Из Нижнекамска набралась небольшая группа преподавателей. Наши доклады были включены в повестку дня конференции. Мы купили билеты на самолет до Свердловска и заказали билеты до Красноярска.

В день вылета я проснулся рано и начал собираться в дорогу. Но вдруг зазвонил телефон. Я взял трубку. На проводе был наш директор института. Он сказал, что в связи с событиями чрезвычайной важности конференция отменяется и необходимо сдать билеты в кассу. Вскоре из сообщений стало ясно, что умер Л.Брежнев. В связи с этим в стране был объявлен траур, а закрытый в то время Красноярск закрыли еще крепче: отменили даже нашу безобидную конференцию.

Моя первая и желанная поездка в Сибирь остановилась, как говорят, прямо на взлете. Я сожалел об этом, так как планировалось побывать не только в Красноярске, но и в Братске и в Шушенском. Не удалось.

Через год-другой аналогичная конференция проводилась в Новосибирске, и я загодя послал туда тезисы своего доклада. Мой доклад включили в повестку дня конференции, и мне пришло приглашение выступить перед ее участниками. На этот раз я ехал один и купил билет на беспересадочный рейс «Нижнекамск – Новосибирск», выполняемый небольшим самолетом Ан-24. В самолете было всего 2 пассажира: кроме меня летел еще один военный товарищ. Но самолет был загружен: вез какие-то материалы в ящиках общим весом более 2 тонн.

Вылетели мы из «Бегишево» часов в 8 утра. Было начало октября. Мы благополучно взлетели и с крейсерской скоростью в 450 км/час начали покорять пространство от Камы до Оби. Погода стояла чудная. Видимость была отличная. Я все больше смотрел в иллюминатор на землю. Сверху все выглядело изумительно красиво: четкие очертания полей, селений, лесов, рек и озер. Виднелись также люди, стада животных, колонны машин на дорогах и многое другое. А за Уралом потянулся лес. Его массивы становились все больше и больше: мы летели уже над матушкой-тайгой. И она сказочно выглядела с высоты: зелень

хвойных деревьев чередовалась с разноцветными нарядами лиственных собратьев, более тщательно готовящихся к зиме.

Даже до Омска дорога показалась очень долгой. В этом городе на Иртыше мы ненадолго приземлились. Там была оставлена часть груза. Покинул самолет и военный. Я тоже вышел, чтобы размять ноги. В аэропорту наш самолет дозаправили, и вскоре мы вновь взлетели и взяли прежний курс на Новосибирск. В салоне самолета я теперь находился совсем один и часто смотрел вниз. Разнообразия на земле стало еще меньше. «Под куполом самолета о чем-то пело зеленое море тайги». Там над тайгой между Омском и Новосибирском я впервые в своей жизни реально представил и прочувствовал величие пространств, которые описывались в книгах о нашей необъятной Родине. В Новосибирске мы приземлились уже при огнях.

Весь световой день самолет практически непрерывно преодолевал это огромное расстояние между Камой и Обью. Но это была лишь часть дороги по нашей стране на Дальний Восток до Тихого океана. До него от Новосибирска оставалось не меньше пути, чем я преодолел за день. Да, действительно велика Россия! Не тесно в ней людям. Есть где поселиться, трудиться, строить свое счастье и жить-поживать да добра наживать.

Меня и других участников конференции разместили в гостинице «Обь», прямо на берегу реки. Вблизи гостиницы был большой горбатый мост через могучую сибирскую реку. Я прилетел в город загодя и начал знакомиться с ним. Люблю обходиться в незнакомом месте без проводников. Тут я поступаю по примеру М.Лермонтова: «Выхожу один я на дорогу…». Очень интересно бывает самому догадываться о тех или иных достопримечательностях. Вот вышел я в Новосибирске на Красный проспект. Название говорит само за себя – так в областном центре могут назвать только главную улицу. Выходи, приезжий, на нее и красуйся! Действительно, это прекрасная ухоженная улица с большим, по-сибирски, размахом. В первый же день я умудрился пройтись по нему пешком от начала до конца. В центре города много добротных зданий. Впечатляет Новосибирский театр оперы и балета. Заметен характерный архитектурный штрих – купол над частью здания. Первоначально я подумал, что в нем располагается цирк. Мысль моя шла в правильном направлении: здание начали строить еще до войны действительно как здание цирка. В период войны стройка была законсервирована. После

планы областного начальства поменялись: из почти достроенного цирка получилось оригинальное здание оперного театра. Я там побывал: посмотрел и послушал «Пиковую даму» в очень хорошем исполнении.

В первый же день я решил посетить железнодорожный вокзал. В детстве мне запомнился рассказ нашей деревенской женщины – ровесницы моей матери. В трудные послевоенные годы, когда в деревне питались главным образом травой и картошкой, женщины серпом жали в поле рожь и пшеницу. Тогда практически у всех были маленькие дети, а мужья погибли на войне. В поле на колхозной работе, естественно, возникал соблазн принести домой детям горсточку зерна в кармане. Сделать это было совсем не просто и даже рискованно: к каждому колхозу был прикреплен уполномоченный из райцентра. Его прямой обязанностью было обеспечить хлебопоставки государству из данного хозяйства – следить зорко за тем, чтобы хлеб не разворовывался. Реализовывая свою программу, он нередко прятался в стогу или копнах и поджидал возвращающихся вечером тружениц с поля. Встреча всегда заканчивалась тщательным досмотром на предмет наличия зернышек в карманах жниц. Если таковые выявлялись, то виновницам реально грозило побывать в местах не столь отдаленных. Зачастую такие места находились в Сибири.

Так вот, в один из дней подруга моей матери, Гермогентова Вера Артемьевна, при досмотре, как говорится, попалась в руки уполномоченному с десятком колосков ржи в кармане. Ей, наверное, припомнили и то, что ее родной отец был раскулачен одним из первых в нашей деревне в 30-е годы. Он был арестован, сослан и где-то погиб в полной неизвестности. У женщины было двое детей-дошкольников – моих ровесников.

При определении судьбы провинившейся женщины на весы Фемиды клали, видимо, и факт наличия у нее маленьких детей и то, что ее муж, Гермогентов Дмитрий Яковлевич, погиб под Москвой в апреле 1942 года. Но стрелки тех весов все равно остановились на отметке, в соответствии с которой последовало суровое наказание. Из наших мест, с берегов мало кому известного Кичуя, ее отправили на целых три года через всю Сибирь в Норильск на исправительно-трудовые работы. Детей велено было оставить на попечение тети – родной сестры погибшего мужа.

Наша землячка добросовестно отбыла полный срок наказания и возвратилась домой. В детстве я заслушивался ее рассказами о неволь-

ном путешествии в Сибирь. Многое я не понимал своим детским умом. Тогда я поражался, слыша от нее слова о том, что жить и работать в Норильске ей было много лучше, чем в нашем колхозе. Она говорила, что плакала там только о детях, и если бы не они, она не возвратилась бы домой.

В тюрьме – лучше! Бедная женщина, в дороге она еще могла как-то, полными слез глазами, рассматривать достопримечательности железнодорожных вокзалов и сравнивать их между собой. Она прямо восторгалась Новосибирским вокзалом и говорила, что таких больших и красивых вокзалов нигде нет.

Откровенно говоря, мне вовсе не нужен был этот вокзал при железной дороге, но рассказ женщины и память детства неудержимо тянули меня туда. Я очень хотел своими глазами посмотреть на это огромное и рукотворное чудо, так поразившее в свое время деревенскую женщину. Я ходил по вокзалу и его многочисленным платформам, путям перехода и пристально вглядывался, что же так сильно поразило нашу землячку-арестантку в далекие послевоенные годы. Новосибирский вокзал действительно построен с размахом, но я увидел его уже после того, как побывал в Москве и Ленинграде, и, наверное, поэтому не вынес тех особых впечатлений, которыми делилась в моем далеком детстве Вера Артемьевна.

Наша конференция проходила в одном из корпусов НЭТИ (Новосибирский электротехнический институт). Этот вуз считался тогда одним из передовых в стране по уровню подготовки технических специалистов с высшим образованием. Он тесно сотрудничал по многим проблемам с Ленинградским госуниверситетом. Конференция была хорошо организована и прошла на хорошем уровне. По ее завершении планировалась поездка в Академгородок.

Побывать там мне очень хотелось. По окончании мехмата КГУ в 1966 году мне, обладателю красного диплома, предлагалась работа в недавно созданном Академгородке в Сибири. Помнится, я долго тогда раздумывал, но все же отказался от заманчивого предложения в пользу аспирантуры при КГУ. Наши однокурсники и другие выпускники туда уехали. Я знал, например, что В.Монахов стал доктором наук и возглавил математический факультет НГУ при Академгородке. А.Валиуллин и В.Шапеев тоже защитили докторские диссертации и стали профессорами. Я надеялся кого-нибудь из них увидеть и при встрече досыта

наговориться.

Академгородок расположен в 40 км от Новосибирска в лесистой местности на берегу Обского водохранилища – в так называемой Золотой долине. Как удачно выбрано место! Все административные и жилые здания Академгородка – в окружении настоящего леса из берез и елей. При их возведении деревья вырубались лишь непосредственно под здания и дорожки к ним. Лес сохранился во всем своем естестве и красоте: деревья растут прямо у балконов домов. С балконов на деревья положены шесты – пешеходные мостики для белок. Они там водятся в большом количестве и при нас резво скакали по деревьям и за лакомством на балконы. В городке практически не было тогда автотранспорта. Возле домов – стоянки для велосипедов. Этот транспорт там является главным в теплое время года. А зимой – лыжи.

Мне очень захотелось побывать в деревянном домике, где жил и работал главный организатор Академгородка – академик Михаил Алексеевич Лаврентьев, светлейшая голова Отечества. Своим примером – переехать из Москвы на постоянное место жительства в тайгу, где не было ни одного дома, – он поразил тогда всех своих соратников по науке да, видимо, и самих руководителей ЦК КПСС.

Этот неуемный ученый и блестящий организатор при жизни всегда добивался реальных результатов. Академгородок в Золотой долине – поистине его золотое детище. М.Лаврентьев гордился им как главным делом жизни.

Домик, куда мы вошли, представлял собой небольшой музей, в котором были собраны некоторые предметы, приборы и вещи, которыми пользовался при жизни академик. Впечатление оставил рукотворный плакатик – поздравление академика его аспирантами с юбилеем. Прочитав, я запомнил содержание на всю жизнь.

И в труде, и в радости, и в горе –

Нам пример М.Лаврентьев подает:

И себе не знает он покоя,

Но и нам покоя не дает…

Ученики ласково называли его Дедом. Они не лукавили: было за что.

Побывал я и в университете, где работали наши казанские выпускники. К сожалению, никого не застал на месте – все были в разъездах. Постоял в деканате математического факультета НГУ у таблички:

декан факультета, доктор физико-математических наук, профессор В.Монахов. Наш казанский выпускник – отличник и мастер спорта.

Уезжать из Золотой долины не хотелось. Золотом на солнце горели березы, а над ними голубело бездонное сибирское небо. Я спустился на пустынный пляж Обского водохранилища и там снова подумал о том, как разумно выбрали в свое время место для Академгородка в Сибири. Честь и хвала тем людям, которые с первого колышка столбили большую науку в необъятном крае России! Невольно вспомнились прозорливые слова М.Ломоносова: «Богатство России будет прирастать Сибирью». Дай-то Бог, пусть прибывает.

Зайцева гора

Весь вечер за чаем Петрович делился воспоминаниями о том, как летом 1970 года исполнил давнее желание побывать в Подмосковье – в местах, где довелось воевать его отцу. О встречах с войной на местах былых сражений я и записал его рассказ.

– Отец до войны окончил среднюю школу в селе Акташ Альметьевского района и работал четыре года учителем начальной школы в родном селе. Был призван на фронт в декабре 1941-го. Тогда под Казанью формировалась под командованием генерала – лейтенанта Ю. В. Новосельского 146-я стрелковая дивизия. В ее составе были главным образом уроженцы Татарии. Под знамена дивизии встали 18300 человек. На станцию Казань было подано 18 эшелонов, и войска двинулись в сторону фронта – к Москве. Выжившие ветераны вспоминают, что перемещались по ночам. Дорога на Москву, по которой сейчас ходит фирменный поезд «Татарстан», была в пределах досягаемости немецких бомбардировщиков.

А шел уже март 1942 года. 6 апреля того же года от отца пришла последняя открытка со словами: «Приблизились к фронту». Дальше последовало молчание, которое длится по сей день.

Я делал запрос в Архив Минобороны, встречался с ветеранами, служившими в этой дивизии, прочитал книги А.А.Лесина «Была война», М.Д.Максимцова «Дорогами мужества». Узнал многое о войне, о битве на подступах к Москве, о военной судьбе 146-й стрелковой дивизии, а значит, и об отце, который служил в ее 608-м стрелковом полку рядовым бойцом-пулеметчиком.

Дивизия по прибытии на фронт вошла в состав 50-й армии, громившей немцев в зимних сражениях на полях Подмосковья. Командовал армией генерал И.В.Болдин. В канун нового 1942 года она освободила от немцев Калугу. За зимнюю компанию немцы были отброшены от нашей столицы на 100-250 км. Однако попытки Красной Армии окружить и уничтожить немецкие армии группы «Центр» западнее Москвы полным успехом не увенчались. Сказывалась нехватка бронетанковых войск, авиации и артиллерии.

Однако враг нес ощутимые потери не только в лобовых атаках наших войск. Его тылы изматывали конники корпуса генерала Белова и лыжные десанты автоматчиков. К середине марта 1942 года немцам все же удалось стабилизировать обстановку. Для этого им пришлось подбросить к Москве и ее дальним подступам свежие силы из Франции и военную технику из Африки. Делалось это в спешном порядке. Каково же было удивление, когда наши бойцы увидели на передовой немецкие танки желтого цвета – цвета Синайской пустыни (перекрасить не успели!).

Немцам удалось закрыть в «мешке» за Варшавским шоссе (Москва – Брест) кавалерию генерала Белова и ряд других соединений. Командование Западным фронтом (командующий Г.К.Жуков), надеясь вызволить эти части из «мешка», выдвинуло несколько дивизий на решение этой задачи. Надо было выбить немцев с сильно укрепленной высоты 269,8, которая именовалась на карте как Зайцева гора, и в районе села Фомино перерезать Варшавское шоссе, создав тем самым проход конникам на соединение с нашими частями.

На долю 146-й стрелковой дивизии выпала сверхтрудная задача. Но, как известно, не солдат выбирает службу. Да и где была служба попроще в минувшую войну? Боевая обстановка для дивизии складывалась крайне неблагоприятно: приходилось лезть на гору без прикрытия авиации, не хватало боеприпасов и горючего для тягачей и танков. Район наступления был низменным, а весенняя распутица превратила его в сплошное болото. Немцам, окопавшимся на горе, наши воины были видны как на ладони. К тому же все пути подвоза боеприпасов и продовольствия непрерывно бомбились вражеской авиацией.

Бойцам приходилось ходить за снарядами и продовольствием пешком с вещевыми мешками за спиной на ближайшие железнодорожные станции за 20 км от передовой. Но такие «прогулки» не всегда увенчались успехом. Немцы методично бомбили станции снабжения и пути подвоза

– дыбились железнодорожные рельсы, горели склады, гибли люди.

Вынужденно приходилось подниматься в атаку из болот с одними винтовками и пустыми желудками. Воевали по колено в ледяной воде, под непрерывным обстрелом. Немцы к бомбам прикрепляли какие-то дьявольские сирены в надежде нагнать на наших бойцов побольше страха. Но эти надежды не оправдались, и в последующем противник от сирен отказался. Да и как не отказаться, если в даже, казалось бы, безвыходной ситуации наши бойцы не теряли голову. К примеру, пулеметчик Абрар Залялиев воткнул в землю кол, укрепил на нем поворотное колесо от телеги, привязал к нему пулемет и из такой «зенитки» сбил два вражеских бомбардировщика.

Дрались наши ожесточенно. В атаки ходили в ночное время, когда молчала вражеская авиация. Наше командование маневрировало, но силы были не равны. Дивизия несла огромные потери: за месяц боев от 18300 человек личного состава осталось только 4190 человек.

Петрович тяжело вздохнул и продолжил свой рассказ:

– До боли жалко парней и отцов, не вернувшихся с войны. Среди них и мой отец. Было ему в 1942 году всего 24 года.

Долго удерживали немцы господствующую высоту в своих руках. Когда я забрался на нее летом 1970 года и посмотрел в направлении Москвы, откуда в 1942 году наступали наши части, вид открылся, как с самолета.

В затяжных наступательных и оборонительных боях командование пришло к мысли уничтожить сильные укрепления немцев старым дедовским способом. Был задуман и осуществлен подкоп под эту дьявольскую высоту. Саперы под командованием майора Максимцова в течение 40 дней и ночей в труднейших условиях непрерывной бомбежки, без специального оборудования вели подкоп под вражеское логово.

На глубине 15 м под горой было заложено 25 тонн взрывчатки. На рассвете 14 октября 1942 года раздался мощный взрыв. Он поднял в воздух сильнейшие укрепления немцев и похоронил разом до 400 гитлеровцев. От взрыва образовалась воронка диаметром в 100 м и глубиной до 20 м.

Будучи на Зайцевой горе, я спускался на дно этой воронки. Она поросла осинками и березками, однако на дне видны полузаваленные землей крупные (не поднять!) останки немецких артиллерийских установок. Вокруг высоты валяются ржавые мотки колючей немецкой проволоки. Кусок этой местности оставлен как естественный музей войны под открытым небом. На расположенном по соседству картофельном поле встречают-

ся гильзы от больших и малых снарядов, осколки разорвавшихся бомб, ржавые солдатские каски. Увидел я и человеческие косточки – останки погибших солдат. Основная их масса была собрана местными жителями и солдатами воинских частей в 1952 году. Эти останки с воинскими почестями захоронили на высоте у Варшавского шоссе, где воздвигли Монумент бронзового скорбящего солдата и открыли музейный комплекс. Здесь собраны с окрестных полей и лесов воинские реликвии, свидетельствующие о мужестве, стойкости, самопожертвовании советских людей, отстоявших честь и независимость Родины. Впечатляет реальный факт: у подножия Зайцевой горы и на самой жертвенной высоте близ села Фомино (о размерах которого можно судить по тому, что и до войны и теперь здесь действует всего лишь начальная школа) полегло до ста тысяч советских солдат из девяти дивизий, стоящих там насмерть в 1942-1943 гг.

Разговариваю с учителем местной школы Ромашиным Григорием Васильевичем. Он показывает мне альбом со снимками, рассказывающими о том, как восстанавливалось село после войны, как создавался памятник на Зайцевой горе. Вдруг вижу на рисунке гору человеческих костей.

– 

Это «Апофеоз войны» Верещагина?

– 

Нет, это не рисунок, это снимок – снимок с поля боя под селом Фо

мино, – отвечает учитель.

После первого посещения Зайцевой горы в 1970 году мне довелось еще трижды побывать на этой пропитанной солдатской кровью земле. Вместе с ветеранами 146-й стрелковой дивизии в 1973 году я присутствовал на 30-летии освобождения Калужской области от фашистских захватчиков. В 1981 году с женой специально свозили на священное место детей. Сын (было ему 13 лет) нашел под горой простреленную солдатскую каску, гильзы и большой снаряд. Снаряд он сдал в музей на Зайцевой горе, а остальные находки привез домой и бережно хранит.

В 1998 году отцу исполнилось бы 80 лет. Юбилейный день его рождения всей семьей решили встретить на Зайцевой горе, с которой ему не довелось вернуться… Пусть будет пухом матушка-земля всем защитникам Отечества, не вернувшимся с войны. А как ждали их матери, жены и дети!..

Петрович на этом остановился, а я спросил, как можно добраться до мест тех страшных боев. Он ответил, что от Москвы ходит рейсовый автобус «Москва-Рославль». Это 270 километров по Варшавскому шоссе…

Дважды воскресший

Занимаясь поисками военной судьбы своего отца, я собрал сведения о событиях минувшей войны, в которых были активно задействованы наши земляки. Под знаменами 146-й Казанской дивизии (номер полевой почты 1718) выходцы из Татарии стояли насмерть в жестоких боях 1942-43 гг. на подступах к Москве. Мне довелось встретиться со многими из тех, кому выпала трудная судьба, но все же удалось выжить, выстоять и победить коварного врага.

В 1972 году я узнал, что в селе Шереметьево живет Мухин Алексей Михайлович, боец 146-й дивизии, прошедший дорогами войны от Зайцевой горы до рубежей Восточной Пруссии и самого логова фашистов – Берлина. Ему пришлось воевать и на Дальнем Востоке при ликвидации Квантунской армии. Мне захотелось рассказать о военной судьбе нашего земляка. Предварительно я написал ему письмо. В ответ получил приглашение приехать. Он так и писал: «Нам нужно встретиться, я многое расскажу вам о войне, о нашей жизни…».

«Учтен погибшим»

И вот я в гостях у А.Мухина. Перебираю пожелтевшие от времени письма, документы, внимательно вчитываюсь в каждую строку, стараюсь не упустить ни одной детали на документах и фотографиях. И вдруг мой взгляд останавливается на старом, потертом на сгибах листке. В его правом верхнем углу замечаю коротенькое слово «копия», а дальше идут строки, содержание которых меня поразило. Вот они: «…дивизии рядовой Мухин Алексей Михайлович 1925 года рождения, уроженец Тюля-чинского района Татарской АССР учтен погибшим 1 сентября 1943 года и похороненным в деревне Зеваки Смоленской области».

Читаю ровные строчки отпечатанного на машинке текста еще раз, снова пробегаю их глазами, а потом потрясенно смотрю на Алексея Михайловича: «Неужели?». И он утвердительно кивает: «Да, все верно. Это действительно копия извещения о моей гибели, того самого, которое в 1943 году получила моя мать».

Похоронки

Извещение о гибели… Редки, очень редки в нашей стране семьи, которые минувшая война обошла стороной и не оставила свидетельств вечной скорби. В нашем народе эти одинаковые типографские бланки

получили простое и такое страшное название – похоронки.

Видеть похоронки мне приходилось не раз. Они хранятся в музеях и школьных уголках боевой славы, на вкладках и иллюстрациях книг о войне, в семейных архивах. И всегда их суровые строчки отзываются в сердце острой болью незаживающей раны. Да, на войне случалось всякое. Бывало и такое, когда возвращались домой те, кто, как Алексей Михайлович, был уже оплакан и похоронен близкими. И тогда ярче разгорался робкий огонек надежды в сердцах матерей, жен, сестер и детей, чье неустанное и преданное ожидание давало право на чудо: «Жди меня

– и я вернусь…». Но, увы, не многим выпадало на долю такое счастье.

В 18 мальчишеских лет

Военная судьба А.Мухина оказалась поистине уникальной и удивительной. Ему шел восемнадцатый год, когда он прибыл в 95-ю стрелковую учебную бригаду, находившуюся в городе Канаш Чувашии. А через полгода, в июле 1943-го, наш земляк – стрелок пулеметного батальона

– прибыл на передовую в район Зайцевой горы.

К этому времени уже произошел перелом в ходе войны. Получив сокрушительный удар под Сталинградом, немецкие войска в ожесточенных боях вынужденно откатывались все дальше на запад. Успешное наступление развивала и 146-я дивизия. В конце августа 1943 года ее подразделения вели наступательные бои в районе деревень Киреевка, Зеваки и Коханы Смоленской области. Взвод, в котором воевал молодой стрелок Алексей Мухин, занимал позицию у деревни Киреевка.

Даже теперь, по прошествии стольких лет, наш земляк не может вспоминать без волнения и внутренней дрожи о дне своего рождения – 26 августа.

– Накануне мы отбили сильную контратаку немцев, – рассказывает он. – В этом бою полегло много наших стрелков, погиб и командир взвода. Осталось всего восемнадцать бойцов. Командование взял на себя заместитель командира взвода Михаил Соболев, уроженец Московской области.

С самого раннего утра немцы начали бить по нам из шестиствольных минометов, то и дело на бреющем полете проносились, сбрасывая бомбы, вражеские самолеты. Мы вели ответный огонь из пулеметов. И тут на подмогу немцам подошли танки.

Алексей Михайлович на минуту замолчал, стараясь справиться с

охватившим его волнением. К глазам его подступили слезы, а глубокая морщинка, залегшая между бровей, обозначилась еще резче. Через некоторое время он продолжил свой рассказ. Говорил медленно, с трудом подбирал слова, подолгу задумываясь.

– Лязг вражеских гусениц заполнил собой всю округу. Пулеметы

били прямой наводкой, нещадно поливая смертоносным огнем развалины деревни, в которых мы, как могли, укрывались. Один вражеский

танк все же запылал, подбитый меткой рукой советского бойца. Вслед за

ним загорелись еще два. Но остальные пробились на наши позиции. Нас

осталось совсем мало: пал Михаил Соболев, убит Накиф Набиуллин из

Сабинского района и Насыбуллин из Арского. Как его звали – не помню.

Не помню также имен и фамилий остальных побратимов. Хотя их лица

до сих пор стоят у меня перед глазами, звучат в ушах их молодые, род

ные голоса…

Взрывной волной выбило из моих рук противотанковое ружье. Я потянулся за ним, а танки уже рядом. За ними бегут вражеские пехотинцы с засученными рукавами и озверело стреляют из автоматов по развалинам. Последнее, что помню, – надвигающаяся громадина немецкого танка…

«Как оказавшийся в живых»

– Очнулся я в госпитале. И сразу же написал письмо матери. Она к

тому времени получила уже похоронку и была убита горем. От такой

резкой и неожиданной смены событий – безмерного горя и замаячившего счастья – бедная мама на несколько дней слегла в постель.

После всех этих событий в документах Министерства обороны СССР появилась новая запись: «… рядовой Мухин Алексей Михайлович снят с учета безвозвратных потерь как оказавшийся в живых». Вот так я и воскрес.

Что же произошло за тот отрезок времени, пока Алексей Михайлович был в забытье? Позднее с помощью документов и рассказов очевидцев удалось восстановить всю цепь событий.

Когда на поле боя пришли наши солдаты, ни один из бойцов не подавал признаков жизни. Все семнадцать были учтены павшими смертью храбрых. Родным каждого из них были посланы похоронки. И матери Алексея Михайловича в том числе.

Два дня пролежал он, тяжело раненный, среди убитых товарищей.

А на третий день его подобрала жительница деревни Зеваки Ольга Герасимова. Она запрягла в телегу корову, которую укрывала от немцев в лесу, и приехала посмотреть, не уцелело ли чего-нибудь в развалинах ее сгоревшей избы. На пустыре возле соседней деревни Киреевка женщина случайно наткнулась на тело солдата и заметила, что в нем, окровавленном, еще теплилась жизнь. Она кое-как взвалила его на телегу и отвезла в медсанбат, находящийся в лесу в двенадцати километрах от Киреевки, а оттуда раненого бойца отправили в госпиталь в село Кондорово Калужской области. Только там он пришел в себя и долго лечился.

Последний бой

Вернувшись в строй, А.Мухин участвовал в боях за освобождение Белоруссии и Прибалтики. В феврале 1945 года, когда он в составе все той же 146-й дивизии с боями дошел до Восточной Пруссии, его опять тяжело ранило. Три месяца провалялся солдат в госпитале, а потом снова фронт. В апрельских боях за Берлин отличился взвод, которым командовал А.Мухин. За это командование предоставило Алексею Михайловичу месячный отпуск. День Победы ему посчастливилось встретить дома, в кругу родных и близких.

Но ратный путь земляка на этом не закончился: его соединение перебросили на Дальний Восток для ликвидации Квантунской армии. Там 6 августа 1945 года он получил на фронте свое последнее ранение. До Харбина ему дойти не удалось. Предательский удар в спину, нанесенный штыком японского самурая, надолго приковал гвардии старшего сержанта А.Мухина к постели. Целых шесть месяцев его жизнь опять была на волоске. Целых полгода врачи шаг за шагом отвоевывали его у смерти. И отвоевали. Так Алексей Михайлович воскрес во второй раз.

Однако домой старший сержант вернулся инвалидом первой группы. Человеку, полному сил и здоровья, оказаться вдруг немощным инвалидом тяжело всегда, но особенно, когда он молод. Алексею было тогда только двадцать лет. Но как бы тяжело ни было – нужно жить дальше, искать свое дело. И он нашел его – стал профессиональным пчеловодом.

Работа сразу привлекла его, заинтересовала. На первых порах не хватало знаний. С большим упорством и настойчивостью он завершает учебу в средней школе и поступает заочно в Казанский сельскохозяйственный институт. Ветеран минувшей войны А.Мухин результативно

работал на пасеках Сабинского, Октябрьского, Нижнекамского и Зеленодольского районов.

А на смоленской земле все эти годы помнили о нашем мужественном земляке. В 1972 году учащиеся одной из школ Рославльского района Смоленской области, восхищенные военной судьбой Алексея Михайловича, пригласили его приехать к ним на празднование Дня Победы. Ветеран вместе с женой Александрой Зиновьевной, откликнувшись на приглашение, съездил на места былых сражений.

А.Мухин рассказал мне, как тепло и трогательно встречали их жители Смоленщины, хлебнувшие лиха в годы войны. Вспоминали былое и радовались мирной жизни. И жители тех мест, и приезжие гости – все очень хорошо понимали, что 9 Мая навсегда останется для нашего народа «Праздником со слезами на глазах». У монумента воинам, погибшим при освобождении Смоленщины от фашистов, Алексею Михайловичу и Александре Зиновьевне пионеры трогательно повязали красные галстуки, приняв их в почетные пионеры школы.

Там, где прошли бои

Давно отполыхали пожарища, отгремели бои Великой Отечественной войны, восстановлены разрушенные города и села, но не притупляется с годами боль горькой утраты – потери близкого человека. Все чаще задумываются люди о том, какими они были, те, кто на своих плечах вынес все тяготы войны и не только остановил волну коричневой чумы, но и развеял миф о непобедимости фашистов, наголову разбил их полчища.

Мне не довелось участвовать в войне. Я только родился, когда разразилась война. Но мне всегда хотелось как можно больше узнать о ней. Может быть, потому, что не умирала надежда хоть что-то узнать о своем отце.

Многих война лишила детства. У многих отняла отцов и не вернула. Даже могилы их порой неизвестны. Как и многие мои сверстники, я никогда не видел своего отца и знаю его только по рассказам близких. Желание узнать о военной судьбе дорогого мне человека, о том, что пришлось ему испытать, кто были, его друзья, и толкнуло меня на поиски.

Отец мой воевал в рядах 146-й стрелковой дивизии, сформированной на территории Татарской АССР. Об этом мне сообщили работники архива Министерства обороны СССР в городе Подольске. И вот уже много лет я собираю сведения о славном пути этой дивизии, за эти годы не раз встречался со многими ее ветеранами, со многими веду постоянную переписку.

Мне удалось побывать в музеях боевой славы этой дивизии (один из них находится в школе № 20 города Казани), на встречах ветеранов. Летом 1970 года я ездил в Калужскую область, где 146-я стрелковая дивизия приняла свое боевое крещение, где навеки остались ее воины, возложил цветы к подножию памятника на Зайцевой горе – месте наиболее ожесточенных боев.

146-я стрелковая дивизия была сформирована на территории нашей республики. Формирование ее началось в конце декабря 1941 года. Из Ставки Верховного Главнокомандования прибыл в Казань генерал-лейтенант Ю. В. Новосельский. Он и стал командиром дивизии. Во главе полков встали опытные офицеры. Так, 608-й стрелковый полк возглавил майор Шепелев – участник боев в Испании, кавалер ордена Ленина.

Лучших сынов и дочерей поставила Татария под знамена дивизии. В основном это были комсомольцы и молодежь – редко можно было встретить в подразделениях дивизии солдата старше 25 лет. Некоторые встречали новый 1942 год в пути: с повестками военкомата шли они по льду Камы и Волги из разных сел и городов республики в Казань, шли на защиту Родины. Для многих из них этот новый год оказался последним.

Об их юности, о юности всех солдат прошлой воины говорит в своем стихотворении ветеран 146-и стрелковой дивизии поэт Александр Лесин:

«Памятным днем июня

В ближайший военкомат

Пришла добровольцем юность -

Родины верный солдат.»

Прибыв на фронт в марте 1942 года, дивизия вошла в состав армии, громившей немцев в зимних сражениях на полях Подмосковья.

К середине марта 1942 года гитлеровцы перебросили к Москве и ее дальним подступам свежие силы из Франции, военную технику из Африки. Им удалось окружить за Варшавским шоссе 1-й гвардейский корпус генерала Белова и некоторые другие соединения Красной Армии. Их необходимо было вызволить. Для выполнения этой задачи в район Зайцевой горы в начале апреля 1942 года была выдвинута 146-я Казанская дивизия. Первое боевое крещение воины дивизии получили 12 апреля 1942 года у деревни Фомино, что находится на склоне Зайцевой горы.

Боевая обстановка складывалась для наших войск крайне неблагоприятно: не было прикрытия авиации, не хватало боеприпасов и горючего для тягачей и танков. Район наступления дивизии был очень низменным, а весенняя распутица превратила его в сплошное болото.

За снарядами и продовольствием приходилось ходить пешком с вещевыми мешками за спиной за 20 километров на ближайшую железнодорожную станцию Барятинская. Но и там часто не оказывалось необходимого: немцы систематически бомбили станции снабжения и пути подвоза, сходили с рельсов поезда, горели склады, гибли люди.

По колено, по пояс в холодной апрельской воде, под непрерывными бомбежками поднимались в атаку наши земляки. Немцы тогда господствовали в воздухе. К бомбам прикрепляли какие-то дьявольские сирены, с помощью которых немцы надеялись напугать наших солдат, нагнать на них страх. Но они просчитались. Не такой он, наш солдат. Его не устрашило и более грозное оружие. В этих тяжелейших условиях воины делали, казалось, невозможное. Пулеметчик Абрар За-лялиев воткнул в землю жердь, укрепил на ней поворотное колесо от телеги, привязал к нему свой пулемет и из такой вот «зенитки» сбил два немецких бомбардировщика.

Храбро дрались наши земляки. Командование дивизии маневрировало. В атаки ходили ночью, чтобы не мешала немецкая авиация. Велики были потери – только за месяц боев от 18300 человек личного состава дивизии осталось 4190.

Зайцеву гору и соседнюю с нею высоту 269,8 обороняло до 30 искусственных сооружений—дотов и дзотов, огороженных несколькими рядами колючей проволоки. Варшавское шоссе находилось в руках врага. По этой асфальтовой дороге немцы бесперебойно подвозили в район Зайцевой горы технику, боеприпасы, продовольствие, живую силу. В полосе же наступления наших войск дорог с твердым покрытием не было. И все же вновь и вновь наши земляки поднимались

в атаку, показывая чудеса героизма.

Долго удерживали немецкие части Зайцеву гору и высоту в своих руках.

Не имея достаточных сил и средств для взятия высоты наше командование решило уничтожить укрепления немцев иным способом: был задуман и прекрасно осуществлен подкоп под высоту 269,8. Саперы 50-й армии под руководством майора Максимцова сорок дней в чрезвычайно трудных условиях, без специального оборудования вели подкоп под вражеское логово. На глубине 15 метров было заложено 25 тонн взрывчатки. Утром 4 октября 1942 года раздался мощный взрыв. Он поднял в воздух укрепления немцев на высоте и разом похоронил до 400 фашистских солдат. От взрыва образовалась воронка диаметром в 100 и глубиной в 20 метров.

13 августа 1943 года 146-я стрелковая дивизия своими силами освободила первый город. Это был Сnacк-Деменск Калужской области. А за освобождение г.Острова Псковской области ей было присвоено наименование «Островская». После взятия г.Тарту в Эстонии Верховное Главнокомандование наградило дивизию орденом Красного знамени, за отличные боевые действия в Берлине дивизия награждена орденом Суворова, а ее 280-й артиллерийский полк – орденом Александра Невского.

Среди ветеранов дивизии есть люди удивительной судьбы. К примеру, Игорь Михайлович Романов, профессор Казанского государственного университета. Вот что рассказал мне о нем председатель Совета ветеранов 146-й стрелковой дивизии подполковник запаса Василий Гурьянович Ковалев.

18 августа 1943 года в районе деревни Суборовка Калужской области немцы бросили в бой большую группу танков, самоходок и пехоты.

Немецкая атака проходила через высоту, на которой располагался наблюдательный пункт артиллеристов под командованием майора Романова.

Не допустить прорыва танков – такова была задача. Артиллеристы дали залп дымовыми снарядами. Танки, потеряв ориентировку, остановились, но прорвалась большая группа немецких автоматчиков. Они окружили наблюдательный пункт артиллеристов. Отчаянно бились бойцы. Когда в живых осталось только восемь человек, кончились патроны и гранаты, коммунист Романов вызвал огонь на себя. По его команде на высоту был обрушен огонь дивизиона. Он разметал немцев, подходивших к наблюдательному пункту.

Когда на помощь подошли другие воины, они увидели маленький «пятачок» земли, сплошь покрытый воронками и усеянный трупами врагов.

Игорь Михайлович остался тогда жив и невредим. Однако, его военная судьба сложилась так, что домой он пришел инвалидом без одной ноги. Но коммунист Романов остался в строю!

В 146-й дивизии служил и писатель Александр Андреевич Лесин. Призван он был в армию из села Тюрнясево Октябрьского района ТАССР. Рядовым в роте связи дрался он на болотах под Фомино и Зайцевой горой. Затем стал сотрудником дивизионной газеты и оставался им до конца войны. После войны был принят в Союз писателей СССР, издал книгу-дневник «Была война», в которой подробно описал путь своей дивизии.

По совету ветеранов дивизии, проживающих в Казани, я обратился с письмом к А. Лесину. Вскоре получил ответное письмо. В нем он писал в частности: «Под Зайцевой горой (а на ее дальних подступах и находится деревня Фомино) полегло до ста тысяч наших солдат и офицеров из пяти стрелковых дивизий, двух танковых бригад, пяти артиллерийских полков и трех спецподразделений. Среди этих ста тысяч, видимо, и Ваш отец.

Я бы советовал Вам съездить туда. На Зайцевой горе сейчас монументальный памятник и будет, говорят, музей».

… Лето 1970 года. Еду на Зайцеву гору, – туда, где по призыву Родины весной 1942 года встали наши земляки, наши отцы. Быстро мчится автобус по широкой ленте Варшавского шоссе. Красивы окрестности Подмосковья: зеленые лужайки, дачные домики и сады – всюду разлито благоуханье июльских цветов.

Автобус делает небольшую остановку в Малоярославце. Здесь били немцев зимой 1941 года. Город сильно пострадал во время войны: многие здания и промышленные предприятия были разрушены. Теперь от разрушения не осталось и следов – дымят трубы заводов, настежь распахнуты окна домов. Возле города – железная дорога. Здесь она, походила и тогда, во время войны. Как раз по ней шли эшелоны с войсками 146-й стрелковой дивизии из Татарии на передовую.

Проехали Медынь… Название города очень созвучно с названием

белорусского селения Хатынь. В их судьбах много общего. Война оставила от них только дымящиеся развалины. Теперь все отстроено заново, восстановлено.

Юхнов… В начале 1942 года здесь разворачивались наступательные операции наших войск, целью которых было – срезать Юхновский выступ немецких частей. Ожесточенные бои шли и в самом городе, и в его окрестностях. Не поддаются описанию бесчинства оккупантов. Во дворе одного из домов после освобождения города Красной Армией было найдено 200 трупов советских солдат, замученных фашистами.

Дорога идет на подъем, к Зайцевой горе. Издалека видна стоящая на высоком постаменте гранитная фигура советского воина. Волнуясь, иду по мраморным ступенькам. Здесь похоронены советские воины -наши отцы, те, кто не дожил до победы, кто отдал ради нее самое дорогое – жизнь. Читаю высеченные на огромной плите суровые и скорбные слова:

«ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ СОЛДАТАМ, СЕРЖАНТАМ И ОФИЦЕРАМ…»

Дальше идет длинный список стрелковых дивизии, танковых бригад, артиллерийских полков,батальонов, воины которых пали в боях за освобождение нашей Родины от фашистских захватчиков.

Но склону Зайцевой горы иду к деревне Фомино. На пути то тут, то там встречаются воронки, обвалившиеся блиндажи. Вижу ржавые осколки, обрывки колючей проволоки.

А вот и Фомино. Разговариваю с учителем начальной школы Григорием Васильевичем Ромашиным. Он тоже ветеран воины – участник Сталинградской битвы. Листаю его альбом, рассматриваю снимки, рассказывающие о том, как восстанавливалось после войны Фомино, как строился памятник на Зайцевой горе.

Григорий Васильевич рассказал мне, что до сих пор школьники находят в окрестностях села Фомино патрончики с бумажками, где записаны личные данные воина.

Что ежегодно в эти места съезжаются ветераны, отцы и матери погибших, дети, ни разу не видевшие своих отцов…

По небольшому овражку, тянущемуся от воронки, спускаюсь вниз. Овражек – след обвалившегося туннеля – подкопа. Осколки… осколки… осколки… А рядом – цветы. Вспоминаю строчку из стихотворения А. Лесина:

«Это други мои проросли».

В глубокой скорби стою у подножия памятника и думаю о своем отце. Пытаюсь представить, что пришлось ему пережить на этом маленьком клочке многострадальной земли. И снова вспоминаю строки из стихотворения А. Лесина, те, что он читал на встрече ветеранов 146-й стрелковой дивизии в 1967 году здесь, на Зайцевой горе.

«…И стало для нас плацдармом победы

Братское поле под Фомино.

Девять дивизий травой повиликой

К свету, к людям пробились давно

На этом жертвенно-великом

Братском поле под Фомино.»

«Целую четверть века почти память павших товарищей чтим», – писал А. Лесин.

Благодарные потомки будут вечно чтить память воинов – героев, жизнью заплативших за свободу нашей великой Родины.

Письмо К.М.Симонову

и ответ писателя

Занимаясь поисками военной судьбы отца, встречаясь с ветеранами Великой Отечественной войны, читая публиковавшиеся материалы участников боевых сражений, я невольно задумывался над вопросами: «Почему столь трудные кровопролитные бои вела Красная Армия в 1941–42 да и в последующие годы? Почему не только при обороне и освобождении крупных городов, но и у населенных пунктов, едва насчитывающих полтора десятка деревянных изб, складывали головы до ста тысяч наших бойцов?»

Ответы на поставленные вопросы не простые. Они звучат теперь из разных источников и далеко не однозначные. А в своё время, в 1972-ом году, будучи 30-летним молодым человеком, я дерзнул обратиться с подобными вопросами к одному из авторитетов военного и послевоенного времени – писателю Константину Михайловичу Симонову.

Написал я ему сразу после прочтения журнального варианта его трилогии «Живые и мертвые». Написал довольно запальчиво. В своем

обращении ,кроме поставленных вопросов, я под критическим углом зрения пытался характеризовать женские образы романа и, в частности, поведение офицерских жен. Откровенно говоря, на ответ писателя я не очень рассчитывал, но он пришел. Поэтому благодарен большому советскому писателю за то, что он снизошел обсуждать трудные вопросы минувшей войны с юношей, не нюхавшем пороха. При этом он ничем не обидел меня и не дал в обиду своих героев романа, ставших ему дорогими.

Оба письма прилагаю в подлинниках без каких-либо правок и изъятий.

Уважаемый Константин Михайлович!

Прочитал Ваше «Последнее лето». По свежим впечатлениям захотелось с Вами побеседовать. Я не участник минувшей войны и не выходец из семьи военных, поэтому мне трудно делать какие-то безапелляционные выводы. Поделюсь своими соображениями о написанном Вами. Как и почему они возникли.

1. Женщины, выведенные Вами на страницах романа, мне больше всего не понравились. Возможно, вы правы, офицерские жены и были на самом деле тогда такими: не упускай свое, живи, пока живется, а там война все спишет.

Но изобразив целую серию таких образов, Вы, по-моему, противоречите самому себе: вспомните Ваше «Жди меня…» Это был действительно крик души. В нем и надежда, и верность, и любовь, и все самое чистое и светлое. Теперь Вы симпатизируете, кажется, совсем иному. Вы как бы стараетесь оправдать тех, кто не ждет и тех, кто собрался на войну с единственной целью – увидеть живого мужика и, простите, полежать с ним в постели. И частенько такие добиваются своего на страницах Вашего романа.

О тех же, кто не стремится к этому, Вы говорите, что они притворяются. Возможно, это и верно относительно офицерских жен, но применительно ко всем женщинам это суждение не выдерживает критики.

Я родился в войну. Большую часть своей жизни прожил в послевоенной деревне. Женщинам деревни не повезло в эту войну больше, чем женщинам вообще и тем более в сравнении с офицерскими женами. И

прав, очень прав Р. Рождественский, когда пишет о них, что «повезло -на три села – одной». Я свидетельствую: они в абсолютном большинстве своем остались верными своей первой любви. Они всегда ждали и только ждали и, поверьте мне, дорогой Константин Михайлович, многие ждут и теперь. «Ждут, когда и ждать нельзя».

В этом я вижу действительно силу любви, силу характера, силу воли – величие русских женщин, наконец. Вы мне можете возразить, что их нужда заставила быть такими: мужики-то в деревню почти не возвратились с войны, с кем же заводить новую любовь. Это можно принять к сведению, но, Константин Михайлович, тот кто захотел поступить иначе, тот это сделал. Препятствия не сделались для таких женщин непреодолимыми.

Некоторых из такого рода женщин, возможно, и не за что ругать, но и хвалить, и тем более выставлять на показ как сильные характеры, по-моему, нет никаких оснований. Их можно понять, но сказать, что за ними правда жизни, – нельзя.

2.      Офицерам, изображенным Вами в романе, живётся не так уж плохо: они и водочку с коньяком попивают на сон грядущий, и от женщин не отказываются, если случай представится. «Не упускай возможности – жизнь одна». Протекцией они тоже иногда не прочь воспользоваться.

Читал я это и думал вот о чём: а шло ли это на пользу дела, ведь подчиненные много хуже и ели, и пили, и смерти в глаза ближе смотрели? Если подойти здесь с ленинской меркой и требованиями к себе и другим, то похоже в чём-то ограничивать и командиры должны себя? Иначе что-то нечестное останется в отношениях между командирами и подчинёнными.

Мне приходят на память опять Ваши стихи «Сын артиллериста». Признаюсь, любил и люблю это стихотворение до сих пор. О майорах Дееве и Петрове, о Леньке у меня сложилось лучшее впечатление, чем о новых Ваших героях. Помню, как пионером читал я это стихотворение на родительских собраниях в школе. В зале сидели те самые деревенские женщины, о которых я только что писал. Чувствовал я, что слова Ваши доходили до слушателей: у многих на глазах видел слезы… Да, крепко сидели Ваши прежние герои в седле.

3.      В романе есть немало мест, где Вы говорите о том, что было в 1941 году, о том, какие были просчёты, и как мы не умели тогда воевать. Чувствуется: Вы много думали о том времени, и пережитое глубоко Вас трогает за живое.

Когда Вы описываете момент возвращения Серпилина из санатория в армию, Вы упоминаете о том, через какие селения и города на Варшавском шоссе он проезжает. Вот Малоярославец, Медынь, Юхнов, Рославль… В этих местах воевал Серпилин. Он сравнивает, что было там до войны и что стало после 1943 года.

Всё это в порядке вещей. Мне только показалось немного странным, почему Серпилин пропустил момент, когда проезжал Зайцеву гору (270-ый км по Варшавскому шоссе от Москвы)? Если он воевал в этих местах, то должен, видимо, был знать, что происходило там зимой-весной 1942 года. Бои вела там 50-ая армия под командованием И.В. Болдина. Наши дивизии без прикрытия авиации и танков лезли из болот на эту гору. Лезли и вновь откатывались назад. А приказ был: «Перерезать Варшавское шоссе в районе Зайцевой горы и соединиться с кавалерийским корпусом генерала Белова, который бедствовал за дорогой в тылу у немцев.

Немцы сделали Зайцеву гору неприступной крепостью, из которой поливали свинцом и огнём наши войска внизу. Говорят, под Зайцевой горой немцы разбили девять наших дивизий из армии Болдина. Как говорят, ни за что и ни про что. Дорога так и осталась за немцами, а наши стягивали всё новые и новые дивизии в болота под Зайцеву гору. Был приказ наступать – вот и наступали.

Как рассказывают теперь ветераны, в штабе Болдина тоже любили и водочкой побаловаться и женщинами тоже. Говорят, даже в самые трагические моменты некоторые офицеры не унывали, а разгуливали где-то по тылам с женщинами.

Бои под Зайцевой горой меня, Константин Михайлович, также трогают за живое: там погиб в возрасте 23 лет мой отец. 30 лет он уже там лежит. Ровно столько теперь лет и мне. В 1970 году я съездил на Зайцеву гору, чтобы своими глазами увидеть то поле боя. На горе стоит сейчас величественный памятник – монумент. В его основании лежит плита, на которой перечислены все части Красной Армии, участвовавшие в трагическом штурме высоты.

Задумавшись, долго стоял я возле памятника. Обратил внимание на то, что все шоферы останавливаются возле монумента. Двое из них при мне подошли, прочитали весь текст на плите, помолчали. Потом

один из них произнес: «Да, здесь половина Китая лежит». Не удержавшись, я поправил его: «Нет, здесь сыны России лежат, их много – 100000 человек!»

Походил я и по окрестным полям вокруг высоты: вся земля перемешана с коричневыми ржавыми осколками. Кое-где и теперь ещё видны человеческие кости. Основную массу костей собрали, говорят, только в 1952 году и положили в основание памятника. Говорят, что тогда вся земля белела от костей.

К сожалению, ничего такого Серпилин не заметил у Вас в 1944 году.

С уважением Н.Матвеев 13 января 1972 года

Москва

Дорогой товарищ Матвеев!

Хотя и поздно это делаю, но хочу ответить на Ваше письмо.

Вы с большой горечью описали то поле боя, с которого не вернулся ваш отец. Понимаю Ваше горькое чувство, с которым Вы там были. С этим горьким чувством и мне доводилось встречаться на многих местах неудачных, тяжелых для нас боев сорок первого, сорок второго годов, где мне пришлось побывать тогда и пришлось оказаться впоследствии. Наука войны далась нам тяжело. И когда я читаю, скажем, замечательные строчки Твардовского – «Я убит подо Ржевом…», – я всегда думаю о тех жертвах первых лет войны, которых могло быть меньше, если бы мы были лучше готовы к ней. Это горькое чувство.

Насчет изображения женщин в моем романе не хочу с Вами спорить – это не дело автора. Одних женщин в своей книге я люблю, уважаю, других не люблю и не уважаю. Я не сторонник распущенности нравов и знаю цену верности, и что она значила для человека на фронте. Но все-таки оценивать женщину только с одной стороны, мерить ее нравственные качества только тем – была у нее в жизни одна любовь или оказалась не одна, а две, свела ее жизнь с одним человеком или с двумя или даже с тремя – одним этим не могу оценивать женщин. Потому что есть в ее жизни еще и война, на которой люди ведут себя по-разному. Если, скажем, такая женщина, как изображенная в моих книгах

Таня Овсянникова, прошла эту войну честно, как дай бог всякому мужчине пройти, то для меня все-таки самое главное это, а не ее неудачная семейная жизнь с первым мужем или ее дальнейшая непростая личная судьба.

Мы, говоря о мужчинах на войне, привыкли все-таки, беря в соображение все обстоятельства, главным считать, однако, то, как воюет этот человек. О женщинах на войне почему-то иногда начинают рассуждения совсем с другого. Не думаю, чтобы это было правильно.

Я говорю о принципе. А понравилось или не понравилось вам, как написаны у меня женщины в книге, спорить мне, конечно, трудно. Раз не понравились, значит, не понравились.

Желаю Вам всего до

брого.

С товарищеским приветом

29.05.72 г.

Однополчанин отца

О нем я давно собирался написать. Все раздумывал, с чего же начать, и всякий раз откладывал это дело по разным обстоятельствам. Наконец решился и сел за стол. Речь поведу о нашем славном земляке, уроженце заволжского села Тюрнясево Татарии Александре Андреевиче Лесине, 1921 г. р.

Война застала его в этом селе, когда он возвратился из Москвы, оставив на время вуз, где закончил два курса. В Тюрнясеве жила его мать, и в этом родном селе он стал преподавать литературу в старших классах школы.

22 июня 1941 года он написал заявление о добровольном желании защищать Родину. Александра призвали в самом конце 1941 года. В одних санях со своими учениками-десятиклассниками Ваней Буколовым и Мишей Мельниковым ехали они до Казани. В селе Именково остановились передохнуть, разнять ноги и здесь же встретили в дороге Новый 1942 год. Все трое хорошо сознавали, что он будет наверняка самым трудным в их жизни.

В это же время другая троица парней в аналогичных же розвальнях приближалась к Казани из Акташского района Татарии. Среди них находился и мой отец – Матвеев Михаил Ионович, 1918 г.р., – тоже школьный учитель.

В Казани формировалась в это время 146 стрелковая дивизия (с. д.). Ее подразделения были расквартированы в селах вблизи железнодорожной ветки Казань – Арск. В течение двух месяцев шла интенсивная подготовка, а затем эшелонами дивизию отправили на передовую в район Подмосковья.

О военной службе отца я долго ничего не знал. Наша семья получила от него последнюю открытку с дороги 6 апреля 1942 года. Затем последовало молчание, которое длится по сей день. Но, учась в Казанском университете, я разыскал среди жителей столицы ветеранов 146 с. д., уцелевших после страшной войны. Они дали мне адрес земляка А. Лесина, проживавшего после войны в Симферополе. Мне рассказали, что он начинал службу в 608 с. п. 146 с. д. в роте связи, а затем стал сотрудником дивизионной газеты. В этом качестве он и встретил долгожданную Победу. Демобилизовавшись, стал писать профессионально: выпустил книгу «Была война» о боевом пути 146 с. д. и целый десяток стихотворных сборников. А. Лесин был принят в Союз писателей страны.

В архиве Министерства обороны (г. Подольск) мне сообщили ранее, что мой отец тоже воевал в 608 с. п. 146 с. д. В 1968 году я впервые обратился с письмом к А. Лесину с просьбой рассказать о первых боях дивизии в Подмосковье. Я задавал ему и прямой вопрос: не доводилось ли ему встречаться с моим отцом? В ответ он любезно прислал мне теплое письмо и книгу «Была война» с надписью: «Николаю Матвееву – сыну солдата, погибшего на дальних рубежах Москвы (под Зайцевой горой) близ д. Фомино на 270-м километре от столицы по Варшавскому шоссе 12 апреля 1942 г.

От однополчанина отца. А. Лесин. 31 июля 1968 г.»

В письме он, откликаясь на мой вопрос, писал:

«Где мог видеть вашего отца? В Куркачах (это недалеко от Казани) – здесь были расквартированы подразделения 608-го. Здесь комдив генерал Новосельский делал смотр полку. Весь полк стоял, вытянувшись в четыре шеренги. Возможно, где-то недалеко от меня стоял и ваш отец. Мог видеть я его в эшелоне, следовавшем на фронт, но, дорогой Коля, через четверть века я не могу вспомнить бойца-пулеметчика с фамилией Матвеев.

Под Фомино же было такое, что там – не до запоминания отдельных лиц и личностей было каждому из нас. 12 апреля 1942 г. я участвовал в наступлении на Фомино. В «Журнале боевых действий» (архив г. Подольска) значится: «В 12.00 12 апреля 1942 г. противник силою до полка пехоты с 12 танками, при поддержке авиации атаковал Фомино мощно и после двухчасового боя овладел им. 608 с. п., потеряв до 70% личного состава, отведен в лес севернее Маслово».

Два часа боя – и от полка осталась лишь треть. Погиб и командир полка майор Шепелев. Вот что там было».

Книгу однополчанина отца я прочел с волнением и интересом, какими вряд ли удостаивались с моей стороны еще какие-либо книги на свете.

В боях под Зайцевой горой сам А. Лесин тоже чудом уцелел. Об этом он пишет в своей книге так: «Пережив 12 апреля, мы наивно думали – такое не повторится. Но когда в последующие недели нам пришлось безвылазно находиться на передовой или где-то рядом с ней (тогда трудно было определить, где тут передовая, а где не передовая), мы это поняли

Было: бомбежки с темна до темна. Непрекращающиеся. Немцы пускали по 20 бомбардировщиков, и они, эти черные дьяволы неба, методично, квадрат за квадратом «обрабатывали» расположение нашего полка, как и всей дивизии. Одни отбомбят, появляется новая двадцатка. Весь лес исковеркали, все поля перерыли! Наши самолеты на том участке передовой не появлялись.

Мы спасались в грязных щелях и воронках. За ночь окопчики наши наполовину, а то и целиком наполнялись водой, приходилось рыть новые.

В это время мы уже не числились только связистами. Вместе со стрелками лежали в грязи воронок, вместе с ними лезли на Зайцеву гору, отходили, снова лезли. Вместе с ними и нас перебрасывали на новые участки – рубежи… Все это делалось под бомбежками днем или же ночью «вслепую».

Было: 24 часа в сутки дрожи от холода. Отвратительное состояние! Ты превращаешься в нечто жалкое: словно кто-то ударил тебя по животу, ты скрючился да так и ходишь.

Было: три дня не видим старшину, на четвертый он приползает к нам, раздает по пачке пшенного концентрата. И разводит руками: дороги развезло, доставка продуктов прекратилась.

Было: мы шли и оказались рядом с нашими танками, ползшими по грязи на передовую. На них налетают прицельно немецкие бомбардировщики. Падаем неподалеку от танков и… засыпаем. А когда поднялись, видим: танки поковерканы, дымят. Мы не слышим грома бомбежки. Что это? Предельная усталость? Безразличие к смерти? И то, и другое. Во всяком случае, страха быть убитыми мы уже не ощущали в себе…».

Дивизия, в которой продолжал служит однополчанин моего отца, много раз пополнялась, с боями дошла до Берлина. Ее воины тоже оставили свои подписи на стенах рейхстага.

В боевом пути А. Лесин не миновал осколочного ранения, но оправился и Победу встретил в Берлине в своей части. Характерна такая деталь войны. Уже после капитуляции Германии однополчанин отца зашел с корреспондентским поручением в бывшую свою роту связи. А. Лесин справился, уцелел ли кто-нибудь из тех, кто выехал вместе с ним эшелоном из Казани. Корреспонденту очень хотелось увидеть своих бывших бойцов. Но, увы, в роте были все новобранцы. Одни бывшие товарищи А. Лесина были убиты, другие – серьезно ранены и не возвратились в строй.

Мне могут сказать, что и А. Лесина постигла бы та же участь, не стань он служить корреспондентом дивизионки. Возможно. Но надо сказать, что на войне убивало не только корреспондентов газет, но и командующих дивизиями, армиями и даже фронтами. Война беспощадна ко всем должностям и званиям. Конечно, пехотинцев было на войне больше всего. Они были меньше всего защищены от пуль и снарядов. Их, естественно, убивало скорее и больше всех.

Что же касается корреспондентов, то А. Лесин свидетельствует, что не встретил Победу и его любимый редактор родной дивизионки Валентин Сластников с факультета физики и математики Казанского университета. Придя за корреспонденцией в один из батальонов, когда дивизия находилась в районе Ржева, при сильной бомбежке капитан В. Сластников погиб. А. Лесин очень и очень любил его. Вместе с ним практически два года выпускали фронтовую газету. В редакционной землянке часто приходилось ужинать одним сухарем на двоих и спать вместе на одном соломенном топчане. В. Сластников был женат. А. Лесин знал, что Валентин любил свою жену Надежду. Теперь ему предстояла тяжелая миссия – писать письмо трагического содержания о смерти своего друга и мужа Нади.

С однополчанином своего отца я непрерывно переписывался, начиная с 1968 года. Мне хотелось встретиться с ним и лично. Такой случай, наконец, представился: 5-7 апреля 1985 года ветераны 146 с. д. собирались в Казани на встречу по случаю 40-летия Победы. Там среди бойцов-ветеранов я и увидел писателя-земляка А. Лесина. При первом знакомстве я заметил необычайную простоту и вместе с тем мудрость человека, всесторонне проверенного жизнью в труднейших испытаниях. В разговоре со мной он был открыт, прост и доброжелателен, интересовался всем, что было в моей жизни. На встречах иногда приглашал меня посидеть рядом с ним. При этом я чувствовал на себе добрую энергетику этого человека.

На встрече А. Лесин неоднократно читал свои стихи. Читал он их прямо-таки мастерски с продуманной интонацией и разумной жестикуляцией. Признаюсь, я не много слышал такого исполнения даже со стороны профессиональных артистов.

В заключительный день встречи мы с группой ветеранов собрались в номере гостиницы «Татарстан» по приглашению А. Лесина. Бывшие «бойцы вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе сражались они». Я заворожено слушал их всех и думал, не забываясь, о сокровенном своем тоже. Ближе к концу встречи я попросил слова и начал наизусть: «Есть больные безответные вопросы, со времен войны стоят они за пределами стихов и прозы, но не устарели в наши дни…». И так, не отрываясь, по памяти прочел всю поэму Е. Долматовского «Весть» – о безвести пропавших на войне. С таким вниманием меня нигде, никогда и никто не слушал. Я замечал у некоторых ветеранов на глазах слезы. Когда я закончил, А. Лесин крепко обнял меня, пожал мою руку и сказал, что обязательно передаст Жене (так он называл Е. Долматовского) отношение народа к его поэме.

… Моя переписка с А. Лесиным продолжалась, а совсем недавно я узнал, что однополчанина моего отца не стало: не дожил ветеран войны до празднования 65-летия Великой Победы. А как жаль!..

Меня спросят, что сталось с теми, кто одновременно с А. Лесиным морозным санным путем двигался в сторону Казани на защиту Родины. Миша Мельников в марте 1943 года был тяжело ранен в обе ноги, больше не воевал, но дома поправился и еще долго работал после войны на трудовом фронте. Ваня Буколов уцелел. В мирное время трудился директором школы в родном Тюрнясеве. Из тех троих, что ехали в Казань из-под Актаныша, двое погибли на Зайцевой горе 12 апреля 1942 года, а один с ранениями вернулся домой.

Они сражались за Родину

Наша страна готовится в 65-й раз отметить День Победы. Славную Победу над фашизмом ковали люди. Свой вклад в победу над коварным врагом вносили все жители Отечества. Многие миллионы с оружием в руках с первых дней войны встали на защиту Родины. Это были жители городов – больших и малых, а также жители сел и деревень, коих до войны было значительно больше, чем теперь.

Если в больших городах часть мужского населения оставалась работать в тылу на оборонных заводах, то сельское мужское население призывного возраста практически поголовно воевало на фронтах войны. Из нашей маленькой деревни Иванаевки бывшего Акташского (ныне Альметьевского) района Татарии ушло на фронт и осталось навсегда на полях сражений 25 мужчин. А деревня наша насчитывала всего лишь 25 деревянных изб под соломенными крышами. Практически едва ли не в каждую семью пришли в разное время похоронки. В некоторые семьи – даже по две. Вот имена моих погибших сельчан:

1) Васянин Федор Васильевич 1905 г.р.,

2) Васильев Харитон Васильевич 1905 г.р.,

3) Гермогентов Дмитрий Яковлевич 1915 г.р.,

4) Евстигнеев Егор Иванович 1903 г.р.,

5) Егоров Андрей Карпеевич 1916 г.р.,

6) Ермилов Ананий Ермилович 1901 г.р.,

7) Иванов Михаил Дмитриевич 1911 г.р.,

8) Кузнецов Иван Леонтьевич 1902 г.р.,

9) Кузнецов Михаил Игнатьевич 1905 г.р.,

10) Кузнецов Михаил Петрович 1908 г.р.,

11) Кузнецов Пётр Петрович 1902 г.р.,

12) Матвеев Гавриил Феоктистович 1903 г.р.,

13) Матвеев Иван Филиппович 1907 г.р.,

14) Матвеев Михаил Ионович 1918 г.р.,

15) Михайлов Алексей Симонович 1909 г.р.,

16) Парфёнов Демьян Парфёнович 1893 г.р.,

17) Парфёнов Пётр Демьянович 1920 г.р.,

18) Перфилов Гавриил Дмитриевич 1921 г.р.,

19) Симошев Никита Андронович 1907 г.р.,

20) Смирнов Никита Фёдорович 1912 г.р.,

21) Тимофеев Никита Семёнович 1914 г.р.,

22) Ткачёв Иван Данилович 1905 г.р.,

23) Трифонов Максим Трифонович 1913 г.р.,

24) Филимонов Василий Павлович 1918 г.р.,

25) Филимонов Павел Семёнович 1897 г.р.

Все мои земляки служили в пехоте в различных частях Красной Армии и погибли в 1941-43 гг. Я проследил по Книге Памяти и заметил, что единственному из моих погибших земляков Трифонову Максиму Трифоновичу удалось повоевать до 1945 г. Он погиб 28 января 1945 г. А Парфенова Петра Демьяновича и Перфилова Гавриила Дмитриевича война застала в действующей армии на западной границе. Они погибли в первые же дни, а возможно, и часы войны. Оба были холосты. До войны учились, получили среднее образование в числе первых в нашей деревне.

Тимофеев Никита Семенович и Матвеев Михаил Ионович (мой отец) до войны успели несколько лет поучительствовать. Отец четыре года учил ребятишек в нашей начальной школе. А Тимофеев учительствовал в Елабуге: был там директором школы. Основная же масса наших земляков работали на земле – были крестьянами-колхозниками. У большинства остались дома дети и жены. Довоенные семьи были большими. К примеру, у Ермилова А. Е., Матвеева Г. Ф., Матвеева И. Ф., Парфенова Д. П. и других осталось по 7 детей сиротами. И, несмотря на труднейшие условия жизни деревни, выжили все. Тут уж, конечно, заслуга наших матерей – подлинных героинь!

Все погибшие мужики были тружениками и хозяйственниками. Например, Парфенов Д. П. был колхозным бригадиром-учетчиком. Моя бабушка Матвеева А. И. рассказывала, что она в жизни своей не встречала более честного и аккуратного бригадира. Он вел учет так, что ни один трудодень ни у кого не пропадал и, естественно, не появлялся лишний.

Наш дальний родственник Матвеев Г. Ф. воевал под Ленинградом. В одном ночном бою отличился: приволок живьем «языка». Командование наградило его двухнедельной поездкой на родину в деревню. Моя бабушка рассказывала, как встречали его всей деревней, в которой взрослых мужчин уже не было – все были на фронте. Как мужу жена, как радовались отцу дети, они думали, что он вернулся насовсем!

Вот черта, характеризующая военное поколение наших людей Отпускник войны, у которого сидело по лавкам семеро детей, нашел время и силы и помог нашей бабушке съездить на салазках в лес за дровами. Лес находился в 5 километрах от деревни. Честь и хвала таким людям! Жалко, но вскоре на фронте его убило.

Бабушка рассказывала мне, что весельчак и балагур – любимец всей деревни Ермилов А. Е. и на войну уходил полушутя-полусерьезно (хотя оставлял дома семерых детей и жену). Он якобы утверждал, что его фашисты не убьют, что он бывалый солдат и скорее всего будет служить поваром. «Возле каши убивают редко», – говорил он. И действительно он кашеварил в полку. Но однажды, видимо, не по его расчетам, вражеский снаряд угодил в полевую кухню. Котел и печку опрокинуло взрывом, каша разлилась, а повара на боевом посту нашла смерть. Однополчане похоронили его в 1943 году. Можно добавить, что он, уходя на фронт, больше чем за себя беспокоился за старшего сына Николая, 1925 г.р. Прощаясь, он погладил его по голове и сказал: «Я-то вернусь, а вот ты, Колька, наверняка пропадешь». Случилось же все не по отцовскому предчувствию: сын прошел войну без ранений. Всю жизнь был военным. Умер совсем недавно в звании полковника. У каждого, видно, своя судьба. На войне – тоже.

И все же так и хочется произнести до боли знакомые слова: «Как много их, друзей хороших, лежать осталось в темноте – у незнакомого поселка, на безымянной высоте…».

В заключение пожелаю всем выжившим в войне и ковавшим нашу общую Победу над врагом благополучия и счастья. И добавлю: мертвым – вечная слава и слава живым!

Судьба ветерана войны

Тревожное сообщение о начале войны он встретил 22 июня 1941 года в селе Новотроицк, находящемся на берегу Шешмы. Иван Миронович Журавлев (тогда еще Ваня) к тому времени окончил 9 классов Петропавловской школы, до которой надо было проходить ежедневно только в один конец 8 километров. Живой и общительный от природы, он был в школе активным комсомольцем.

В первый же день войны Иван принес в свой сельсовет заявление о желании пойти на фронт. К тому времени ему исполнилось 19 лет. Новошешминский военкомат, рассмотрев заявление, направил его в составе большой группы добровольцев в Ижевск для прохождения военной подготовки. В столице Удмуртии они изучали военное дело и ежедневно слушали сводки Совинформбюро о положении на фронте. Вести шли очень неутешительные: враг неудержимо рвался к Москве и Ленинграду.

В начале ноября 1941 года Иван Миронович оказался на Калининском фронте. Там в боях за освобождение сел и деревень Калининской (ныне Тверской) области он получил первое боевое крещение. Бои были ожесточенными и кровопролитными. Ветеран со слезами на глазах вспоминает о том, как приходилось ночью по льду форсировать Волгу под непрерывным и шквалистым огнем врага. Закрепиться на правом высоком берегу с первой попытки никак не удавалось: не было достаточного подкрепления артиллерии и другой техники. Наступали ночью, потому что наша авиация днем вовсе не появлялась, а немецкая – черной тучей висела над головами бойцов. Немец непрерывно бомбил ледовую переправу нашей пехоты.

По всей поверхности льда, тут и там, поднимались мощные фонтаны волжской воды и образовывались большие открытые полыньи. Наши войска несли потери как убитыми и ранеными, так и утонувшими в ледяной воде. Немецкая авиация в дневное время неистовствовала: дело доходило до того, что ошалевшие от временных и предварительных успехов немецкие асы гонялись даже за одинокими человеческими целями на льду реки.

В этих боях нашему ветерану, можно сказать, повезло: он уцелел, но вынес неизгладимое впечатление о чудовищности войны на всю жизнь. А в начале 1942 года боец был серьезно ранен: пуля прошла навылет через ногу ниже бедра. Сначала был медсанбат, а затем госпиталь в г. Горьком (Нижний Новгород). Два месяца боролись врачи, чтобы поставить бойца снова на ноги. К счастью, это им удалось, и солдат снова оказался на передовой, но уже в составе другой части в районе г. Юхнова Калужской области. Это был Западный фронт, который противостоял отборным фашистским соединениям группы армии «Центр», частично отступившим зимой от Москвы.

Немцы в спешном порядке укрепляли свои позиции и вели ожесточенные бои с нашими войсками. Город Юхнов переходил из рук в руки и был превращен в груду развалин: в нем практически не уцелело ни одного дома. Потери и с той, и с другой стороны были колоссальные. К тому же в наших войсках начал распространяться сыпной тиф.

Ивану Мироновичу избежать его тоже не удалось. Более двух месяцев он провалялся в госпиталях Калуги. Боец ослабел настолько, что едва мог передвигаться, держась за стенку. Человека качало ветром. После некоторой поправки ему предоставили месячный отпуск домой – набираться сил. Однако силы возвращались медленно. Когда вернулся в часть, по медпоказаниям на передовую его не направили, а определили на военную работу в частях, где трудились бойцы после ранений и болезней. Они составляли запасной резерв действующей армии. В этом статусе он и встретил долгожданную и счастливую Победу 1945 года.

Я попросил ветерана освежить в памяти что-нибудь из военных эпизодов. Он на минуту призадумался, а потом начал рассказывать.

В боевой обстановке бывали случаи, когда сутками не поступало питание. От этого бойцы слабели, особенно в зимнее время. Однажды кухня подоспела только поздним вечером, а завтрака и обеда не было совсем. Бойцам выдали по 100 граммов фронтовых, и они наелись, как говорится, до отвала. Наступила ночь. Укрытий никаких не было. Легли спать прямо на снег. Шубы выдавали только офицерскому составу. У рядовых же бойцов были ватные брюки, фуфайка, шинель да шапка. Улеглись целым полком так, что каждая голова лежала на теле соседнего бойца. Ветеран вспоминает, что когда очнулся утром от холода и оглянулся, то не понял, где весь полк. Ему подумалось, что ночью все по команде снялись и ушли маршем, а его оставили, приняв за покойника. Боец потрогал соседа, на котором лежала его голова. Стало не так страшно – он был не один. Оказалось, ночью выпал пушистый снег и всю сонную братию накрыл белоснежным одеялом.

В мирное время Иван Миронович доучился, закончил заочно Казанский пединститут и 40 лет учительствовал. Из них 18 лет являлся директором сельских школах деревень Альметьевского района. Долгое время преподавал в школах г. Альметьевска.

В селе Березовка в далеком 1959 году жизнь впервые свела меня с этим замечательным человеком. В школе этого села я только начал работать. Там два года преподавал я русский язык и литературу в 5-7 классах: учил детей и одновременно доучивался сам. Совсем неоперившимся птенцом внедрялся я в педагогическую жизнь, только что выпорхнув из средней школы. Мне, можно сказать, повезло. Имея большой педагогический и жизненный опыт, мой первый в трудовой жизни директор умно и ненавязчиво помогал мне…

Иван Миронович – прекрасный семьянин. У него четверо послевоенных детей. Все уже на пенсии, но продолжают трудиться. Старшая дочь Галина и самый младший в семье Журавлевых – Геннадий практически весь трудовой стаж наработали в производственных цехах «Нижнекамскнефтехима».

Ветерану сегодня 88 лет. С 1992 года он живет в нашем городе. Неудачником в жизни он себя не считал и не считает. Всегда имел и имеет к ней позитивный и созидательный интерес и настрой. До сих пор улыбчив и самодостаточен – полностью обслуживает себя сам: готовит, моет, стирает, шьет, ходит за продуктами в магазин.

Восемь лет назад ушла по болезни из жизни его любимая жена и подруга – тоже учительница и замечательная женщина Мария Федоровна. Иван Миронович остается до конца верным брачным узам, скрепившим их любовь навсегда.

В конце беседы я спросил о том, что помогает ветерану держаться на плову и не унывать. Он ответил мне почти так, как отвечал на вопрос журналистов А. И. Солженицын: «В меня родители пружину заложили – она не дает расслабляться».

Стоит добавить, что ветеран не пьет спиртное и уже 40 лет как не курит, хотя начал на войне и в течение 30 лет курил. Этим, да и многим другим он подает здоровый пример. Как настоящий педагог, Иван Миронович прекрасно читает стихи. Он взял их между боями со страниц фронтовых газет и запомнил на всю жизнь.

Честь и хвала достойному защитнику Отечества! И доброго здоровья! А вместе с ним – всему племени ветеранов Великой Отечественной войны – низкий поклон и вечная слава!

Любовь у реки

В десятом классе мы звали Алексея не иначе, как Ромео. Уж очень близкими у него были отношения с красавицей-Любой, которую соответственно называли Джульеттой. После окончания школы жизнь разбросала нас по всей стране. С Алексеем и Любой я потерял связь на долгие годы.

Минувшим летом я неожиданно получил телеграмму от земляка Анатолия из Казани: встречай, скоро Алексей будет у тебя в гостях. Я долго вчитывался в сообщение, радуясь предстоящему свиданию с Ромео и с собственной юностью. И вот встреча через 50 лет после школьного бала состоялась. В первую ночь мы не сомкнули глаз. Я больше слушал гостя, а он, светясь радостью, рассказывал о своей любви:

– Ты ведь знаешь, как давно мне нравилась Люба. Все время я всячески, часто неумело, старался добиться ответного чувства. Временами она подавала мне светлую надежду, но вскоре гасила ее, включая какие-то внутренние тормоза. Иногда я оказывался в тупике и, не находя желанного выхода, готов был порвать с Любой всякие отношения. Наконец, как мне показалось, счастье само двинулось мне навстречу.

В то лето совхоз «Первомайский» раскорчевал и распахал на правом берегу Кичуя густо поросшую ивняком плантацию, заливаемую вешними водами. Внешне Кичуй не впечатляет, едва проглядывая через густые заросли по берегам. На самом же деле река отличается глубиной и сильным течением. Берега у нее крутые и обрывистые, перейти ее вброд практически невозможно: слишком глубоко.

Совхозное руководство решило обустроить огород и выращивать овощи к столу своих рабочих. Сажали в основном огурцы. А полив в те годы производили старым дедовским способом. Лошадь подвозила металлическую бочку, девчата ведрами заполняли ее речной водой, они же ведрами и лейками поливали огуречные грядки. Как же я обрадовался, когда узнал, что мне предстоит работать на Кичуе – управлять лошадью, а Любе вместе с подружкой черпать воду.

Я знал, где на лугах росли самые яркие и душистые цветы. Не раз, бывая на рыбалке, я любовался этой природной благодатью и в первый же день собрался нарвать два букета. Тот, что побольше, конечно, Любе. И вот мы втроем подъехали к реке. Первая попытка в любом деле редко бывает успешной. Совсем не напрасно и не на пустом месте утвердилась в народе поговорка про первый блин комом. У меня вышло еще хуже. Когда девчонки наполнили бочку водой, а я попытался тронуть лошадь с места, колеса заметно просели. Дрожки в один миг приняли опасный крен, и бочка, ничем не закрепленная, плюхнулась в реку. К счастью, Любаша с подружкой с визгом успели отскочить.

От растерянности я даже не сразу пришел в себя. Радужные картины с живыми цветами тут же померкли в моем воображении. В довершение всех неприятностей я услышал гневный окрик Любы: «Растяпа».

Тем временем девчата выбрались на берег и стали советовать мне сбегать в деревню за помощью. Я молчал, а на душе скребли кошки. В голове мелькали варианты обидных прозвищ, которыми меня могли наградить местные острословы.

Умру в Кичуе, а бочку вытащу, твердо решил я и полез в воду. Нырнув, нащупал, исчезнувшую бочку руками и стал молить Бога, чтобы Архимед со своим знаменитым законом смог мне помочь. Течение мешало, с великим трудом удалось приблизить бочку к берегу и повернуть ее горловиной вниз. Большая часть воды при этом вылилась. Бочка стала гораздо легче. Чтобы бесценный груз снова не унесло на глубину, поддел его подручным колом, а сам стал думать над тем, как поднять бочку на берег. Решение пришло довольно быстро. Еще одну крепкую палку я всунул в горловину бочки, привязал к ней новенькие вожжи и с помощью лошади вытянул емкость на берег. Операция завершилась столь успешно, что я не поверил своим глазам. За какие-то полчаса я почувствовал, как вырос в собственных глазах и в глазах девчат. Люба смотрела на меня уже не как на Алешку-школьника, а как на сказочного богатыря Алешу Поповича. Она сняла с головы белую коленкоровую косынку, оторвала от нее полоску ткани и трогательно перевязала мне правую ладонь. Руку незаметно для себя я порезал об острые края отверстия бочки. Пока она занималась перевязкой, я наблюдал за ее глазами. Это был взгляд Наташи Ростовой, молящейся у постели раненого Андрея Болконского.

Я понял: Любушка врачевала не только мою руку, она врачевала нашу выстраданную любовь.

А дальше было все: и цветы, и поцелуи, и свадьба, и дети. Только… не в одно время.

Осиротевшая кошка

В последние годы бабушка Татьяна жила в деревне одиноко. Весной и летом она еще продолжала ухаживать за грядками в огороде, но живности на своем подворье кроме нескольких куриц уже не держала.

Неизменной любимицей бабушки оставалась кошка, с которой они прожили душа в душу около пятнадцати лет. За эти годы кошка сильно привязалась к бабушке и частенько сопровождала ее в перемещениях по деревне, даже ходила на ключ за чистой, холодной водицей. Бабушка при этом несла ведра на коромысле, а кошка семенила рядом. На роднике она неизменно раз-другой опускала свой розовый язычок в воду и, подцепляя им живительную влагу, освежала горлышко и умывалась. Этот ритуал кошка совершала всякий раз, когда оказывалась на деревенском роднике. А бабушка всегда любовалась своей аккуратной воспитанницей, своей чистюлей. Неожиданные события, как часто бывает, резко меняют жизнь людей, да и животных, привязанных к ним привычками и долгим совместным проживанием. У любимой бабушкиной внучки Катеньки, которая жила в городе, появился долгожданный малыш. В связи с этим радостным событием бабушку Татьяну молодые родители стали приглашать переехать на постоянное житье в город. После долгих раздумий и колебаний бабушка согласилась. И вот прекрасным летним днем к бабушкиной хибаре подкатила машина. Гости помогали загрузить нехитрый скарб. Бабушка намеревалась взять с собой и свою любимицу-кошку, но внучка и другие горожане стали уговаривать ее не делать этого. Бабушка долго не соглашалась с доводами, но, в конце концов, все же уступила им. Кошка, сидя на скамеечке у дома, наблюдала за суматохой. А когда бабушка на минутку присела на скамейку, она радостно взобралась к ней на колени и ласково замурлыкала. Бабушка нежно погладила любимицу на прощание рукой, положила на скамейку вареную куриную ножку и, смахнув слезу, села в машину. Отъезд состоялся. Кошка прыгнула было со скамейки и сделала несколько прыжков за машиной, но скоро отстала и остановилась. Она вернулась и снова взобралась на скамейку. Ей и не думалось поначалу, что хозяйка дома покинула ее насовсем. Облизав куриную ножку, кошка терпеливо стала дожидаться бабушкиного возвращения.

Прошел день-другой, но бабушка не появлялась. Соблюдая привычку, кошка ежедневно прогуливалась, по знакомой дорожке на ключ и печально возвращалась назад, не встретив ни на дорожке, ни у родника свою любимую хозяйку. Сердобольные соседи заметили переживания кошки, стали приносить ей гостинцы: кусочки мяса, оладьи, другие деликатесы. Однако та к ним даже не притрагивалась.

Однажды кошка заметила знакомый силуэт пожилой женщины с ведрами на коромысле и, видимо, приняла ее за бабушку Татьяну. Метнулась было со скамейки в ее сторону, но скоро ретировалась, поняв, что ошиблась. Неизбывная тоска не утихала. Ей, лежа на скамейке, наверное, снились радужные сны, в которых они с бабушкой дружно шагают утром по воду, наслаждаясь тихой деревенской ранью. Проснувшись, кошка мяукала и, радуясь увиденному, наяву подзывала бабушку к себе. Но хозяйка все не приходила.

Постепенно кошка обессилила: она уже с большим трудом взбиралась на скамейку и долго с нее не слезала. После отъезда бабушки прошло дней 15-18. Кошка не смогла в очередной раз подняться на скамейку. Она тихо свернулась под ней в маленький клубочек и вскоре заснула. Заснула вечным сном. Ее смерть напоминает нам, людям, бессмертную истину, о которой поведал Антуан Сент Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили».

Грибная охота

Две недели я отсутствовал в городе: навестил родственников, живущих на берегу Волги. А вернувшись домой, встретил Петровича, улыбающегося и светящегося какой-то лучистой энергией. Как я заприметил, это верный признак того, что он горит желанием рассказать мне веселую или занимательную историю. Так вышло и на этот раз. Петрович в подробностях, сопровождая рассказ уместными жестами, поведал мне за чаем о том, как в конце августа ходил собирать грибы в ближайшийДмитриевский лес.

– Вышел я из дома в послеобеденное время и пешком пошел по тропинке, являющейся как бы продолжением проспекта Строителей. Окунулся, как в море, в ожидающий меня лес. Встретил он меня приятной августовской улыбкой. Я уже знал, что в лесу после дождей и туманов появились первые пеньковые опята. Люблю их собирать. Ножик при срезании красавцев и крепышей приятно поскрипывает, сопровождая грибника своеобразной мелодией.

Пеньки, в том числе березовые, мне стали попадаться, но грибов на них уже не было: их аккуратно срезали другие многочисленные грибники до меня. Вокруг каждого такого пенька был натоптан круг из помятой травы, листьев и обнаженной лесной земли. Добрался я до самой середины леса, но так и не смог срезать ни одного грибка. Наконец в гуще дикого малинника и жгучей крапивы заметил трех бабушек, копошащихся у большого березового пня и загнившей валежины возле него. И пень, и валежина были сплошь покрыты молоденькими ядреными опятами. Я поздоровался с грибниками и спросил, давно ли они посиживают у этой благодати. Мне ответили, что с раннего утра. Корзины бабулек были наполнены чудесными грибами. На вопрос: куда им столько грибов? – они ответили, что на поминки по свекрови, заядлой сборщице грибов. Я, грешным делом, поинтересовался: нельзя и мне в память об усопшей присесть с ними рядом и посрезать несколько грибков для себя. Пусть покойнице земля будет пухом и пахнет душистыми грибами. Мне однозначно ответили, что нельзя. Полушутя-полусерьезно я спросил еще, как они находят такие сказочные пеньки. На что бабули ответили, что я будто бы неправильно хожу по лесу. Они посоветовали мне ходить кругами, все более и более увеличивая радиус круга. Не без колебаний я прислушался к их совету и начал описывать в лесу круги с центром, где сидели бабушки. Однако грибы мне все равно не попадались. Наконец я забрел в ту часть леса, где гоподствуют крапива, чертополох и много валежника. У меня как-то сразу упало настроение, и я почувствовал, что основательно устал. Погода стояла пасмурная. Хотя дождя не было, солнце в тот день не выглянуло ни разу. Я махнул рукой и решил попрощаться с грибами и с лесом. Покрутив головой и посмотрев на небо и землю под ногами, я почувствовал, что всякий ориентир начисто потерял: в какой стороне город, я не знал. Старухи меня основательно закружили. Не представляю, что делают в такой ситуации другие грибники и прочие любители лесных прогулок. Я же пошел напролом, куда глаза глядят. Мне хотелось выбраться из чащобы на какую-нибудь тропинку. Шел я очень шумно: трещали под ногами сухие палки, сучья, прочий бурелом и накиданный разный хлам. Если бы поблизости были люди, то они, вне сомнения, шарахались бы от меня, как от лешего или медведя. Я шел и шел по лесу напрямик с яростью. Один раз я все же вздрогнул, едва не наступив на прошуршавший по листьям, как пастуший кнут, большой хвост настоящей змеи коричневого окраса.

Мои ноги цеплялись за корявые ветви кустарников. Наконец в самых густых зарослях я сильно споткнулся и мешком свалился в кусты. Вставая, разглядел, что споткнулся о гниющую березовую валежину. От неожиданности я встрепенулся: лежащая лесина вся обросла грибами, которые я тщетно искал днем и про которые уже напрочь забыл под вечер. Я достал ножик, и настроение ко мне постепенно вернулось. Вскоре два пакета большого размера наполнились крепкими красивыми опятами.

Однако ни дороги, ни тропинки под моими ногами не было по-прежнему, и в какой стороне дом – я тоже не знал. Теперь, хотя и с приятным грузом, я продолжал вновь продираться через густые заросли.

Вечерело. Идя по лесу, я истратил много сил и чувствовал усталость. Вскоре с трудом разглядел еле заметную тропинку. На душе полегчало. Мне представлялось, что эту тропинку протоптали садоводы с ильинских и дмитриевских огородов. Я двигался по ней в ту сторону, где тропинка шла на подъем. Мне казалось, что она выведет меня на край леса, откуда я увижу город.

По тропинке я шел энергично. Было безлюдно. Наступил поздний вечер. Я прошагал целый час, но край леса почему-то не показывался. Меня стали одолевать сомнения: в правильном ли направлении иду? Мне попадались и перекрестные тропинки, но я боялся окончательно заблудиться и остаться ночевать в лесу. Я продолжал идти, не сворачивая с первоначального направления. Наконец показался край леса, золотые купола и кресты в небе. Неужели это Елабуга? Но где и как я перешел Каму? В лесу мне только попался большой овраг, наполовину заполненный дождевой водой. Признаюсь, я три года не был на Красном Ключе. А там за это время, оказывается, появился красавец-храм. К нему и привела меня лесная тропинка.

Уставшим, но радостным сел я в трамвай и с огоньками уже прикатил в родной город. Всем грибникам даю совет: ходить по лесу как угодно, можно и кругами. А заблудившись, грибы вы обязательно найдете. Горожан я попросил бы об одном – не захламлять лес, – такими словами закончил Петрович нашу с ним беседу за чаем.

Испытание пропажей

После успешной сдачи вступительных экзаменов, преодолев конкурсный барьер, я был зачислен на первый курс механико-математического факультета КГУ. По чьей-то ошибке меня долго и упорно снимали с учета в Новошешминском военкомате. Чтобы добиться справедливости, даже пришлось съездить в Татвоенкомат. Из-за этих неурядиц к занятиям я приступил с опозданием на целую неделю. К тому времени все места в общежитиях КГУ были уже заселены, и несколько остро нуждающихся в жилье приезжих студентов, в том числе и я, остались без крыши над головой.

Ректорат; озабоченный ситуацией, принял решение: заселить нас в так называемый «красный уголок» одного из общежитий. В него в спешном порядке завезли 12 кроватей, столько же тумбочек, большой стол и несколько стульев. Весь первый учебный год я прожил в этой большой комнате вместе с одиннадцатью другими студентами нашего факультета. Подобрался интересный состав жильцов: среди двенадцати человек половина были татарами, а вторая половина – русскими, 6 студентов учились на первом курсе, еще 6 – на втором. К шуму и скученности мы постепенно привыкли. Не зря говорят, что привыкнешь – и в аду не пикнешь. Днем все студенты были на занятиях и в читальных залах библиотек, а в общежитии собирались в основном только вечером. Общие дела, общие учебные занятия и заботы, практически одинаковый возраст – все это способствовало нашему сближению. Мы быстро познакомились и даже подружились. Большую роль в этом сыграла зачетно – экзаменационная сессия. Второкурсники давали нам, новичкам, полезные советы: как правильно готовиться к экзаменам, рассказывали о требованиях каждого лектора – экзаменатора, помогали в решении трудных математических задач. Они откровенно и в подробностях делились обретенным опытом. Шел второй семестр. К тому времени мы лучше узнали друг друга, достигли близкого взаимопонимания и какой-то юношеской симпатии. Словом, все у нас шло хорошо и ладно. Но, как иногда бывает, неожиданно случилось чрезвычайное происшествие. В один прекрасный вечер второкурсник Петя объявил, что у него пропали деньги – сто рублей. В 1962 году сотня цену имела. Стипендия на первом курсе тогда составляла 22 рубля. Я, например, не имея родителей, умудрялся прожить на эти деньги весь месяц. Сто рублей – это же почти пятимесячная стипендия! Петино объявление своей неожиданностью повергло всех жильцов нашей большой комнаты в уныние и тяжкие раздумья. Мы, естественно, испытали шок, так как Петр уверял, что деньги исчезли именно в нашей «красной комнате» и нигде больше. Все знали, что у Пети всегда был некоторый денежный резерв, ведь ему изредка помогал старший брат – капитан корабля дальнего плавания. Роскошной жизни он, конечно, не вел, но был среди нас наиболее обеспеченным.

Несколько дней все жили ожиданием что деньги найдет у себя сам хозяин. Мы очень просили его порыться во всех своих карманах и сумках. И он все это много раз проделывал, но увы, пропажи не обнаруживал. Постепенно всю нашу дружную семейку стал пробирать дух подозрительности и недоверия. Былых улыбок и шуток становилось все меньше. Выдвигались и коллективно обсуждались различные идеи. Предлагалось например, скинуться и всем вместе возместить Петру пропажу. Однако все чувствовали: облегчение не придет дух подозрительности и после этого из нашего коллектива не исчезнет. К тому же лишней десятки ни у кого не было. Сам Петя почему-то подозревал в воровстве соседа по койке – первокурсника Володю. Правда, виду он не показывал. Срабатывал принцип: не пойман – не вор. Подозрения на Володю падали, скорее всего, только потому, что он был физически самым слабеньким из нас: а у сильного, как мы знаем, всегда бессильный виноват. Сам Петр был видным атлетом. В конце концов Петя предложил пропустить всех через своеобразный «детектор лжи». Коли сам воришка не признается и не возвращает деньги, надо найти гуманный способ для того, чтобы он это сделал. Петя достал где-то урну для тайного голосования, вечером поставил ее на стол и предложил всем выйти в коридор. Выключив в комнате свет, вышел и он. Затем мы по одному входили в темную комнату и приближались к урне. По замыслу Петра воришка должен был опустить в урну похищенную им купюру. Процесс дружно начался и быстро закончился. Все с любопытством вошли обратно в комнату, открыли урну… и удостоверились, что она пуста. Предложенная операция провалилась. На ее успех, кроме Пети, мало кто и рассчитывал. Тягостная подозрительность по-прежнему витала в воздухе, продолжая мучить нас. ЧП разрешилось само собой несколько позже. Петру по весне понадобились сапоги, стоящие у него под кроватью. Он стал вытаскивать из них теплые носки, и из голенища одного сапога выпала злополучная купюра, которую в суматохе он когда-то сам туда обронил. После этого все облегченно вздохнули. Вновь появились улыбки на лицах. Петя извинился перед нами за моральный ущерб, нанесенный его подозрением. Все мы остались довольны тем, что с достоинством вышли из неожиданно и незаслуженно свалившегося на нас испытания на порядочность и честность.

Влюбленная пара

Не очень хотелось, но я все же решил сходить и посмотреть свой огород. Снега нынче выпало мало, вот я и надумал сгрести его к стволам деревьев. Пришел, открыл домик, взял лопату с веранды, а когда поработал час-другой, понес ее обратно. Когда подошел к дому, заметил на подоконнике двух воробьев. Залетев в открытую дверь, они подбирали семечки, оставленные с осени.

Увидев человека, птицы метнулись к выходу, но я уже начал закрывать дверь. Одному воробью удалось пролететь в узкий проем между косяком и дверью. Другой тоже хотел выполнить этот маневр, но побоялся. Птица стала беспорядочно летать внутри веранды в поисках хоть какой-то щели, через которую можно было выбраться на свободу. Однако спасительного выхода нигде не было. Воробей присел на раму и клювом стал проверять прочность стекла.

Я решил подольше понаблюдать за серым пленником и скоро заметил, что вылетевший наружу воробей далеко улетать вовсе не собирался. Снаружи он присел на туже самую раму. Птиц разделяло только стекло. Они дружно чирикали и стучали по прозрачной преграде крепкими носами. На улице был самец, внутри – самка. Все было, как в песне, которую исполняют Киркоров и Распутина: «Между нами дверь стеклянная…» Только воробьям было не до песен. Самец всем своим видом демонстрировал, что он не улетит и не оставит подругу в беде. Чувствовалось, что это была дружная семейная пара. Я залюбовался птицами. Воробьи в унисон стучали по стеклу, но оно не поддавалось.

Я вышел из будки. Самец, заметив меня, начал кружить над головой и жалобно чирикать. Он явно склонял меня к проявлению мужской солидарности, словно пытаясь сказать: «Посмотри, как плохо нам быть врозь. Не разлучай нас и не обижай больше!» Я понял все его намеки и не стал долго мучить маленьких пташек. Открыл настежь дверь, а сам удалился из ее проема. В ту же секунду воробьиха вылетела с веранды. Пара встретилась и дружно зачирикала, ликуя, что они снова вместе и не расстанутся никогда.

Я достал оставшиеся семечки и рассыпал их на дорожке возле домика. Воробьи, оголодавшие на зимней бескормице, подобрали все до единой крошки. Они благодарно помахали мне крылышками и улетели.

Семейка в саду

В минувший год Петрович запоздал с весенними работами в саду: в конце зимы он неловко поскользнулся на тротуаре и упал. В результате врачи наложили на правую ногу гипс. Передвигаться Петровичу стало трудно даже после того, как гипс убрали: ногу предстояло постепенно разминать.

Миновало половодье, солнце, поднимаясь все выше, делало свое дело: земля отошла от зимних морозов и подсохла. Петрович выбрался-таки в свой любимый сад. Там сразу же бросилась ему в глаза куча хвороста, оставленного еще с осени. Тогда садовод прореживал кусты малины и смородины. Время стояло хмурое и сырое. Костры в такую пору горят плохо, поэтому хворост остался лежать до весны.

Петрович, прихватив старые газеты, подложил их под прутья и чиркнул спичку. С первой же попытки костер быстро занялся. А через некоторое время в хворосте послышалось характерное фырканье, и оттуда выбежали друг за дружкой два ежа. На мгновение они в изумлении замерли и посмотрели на Петровича злыми глазами: так смотрят обычно люди на попавшего в руки поджигателя. Затем ежи удалились в направлении зарослей смородины.

Петрович занимался своими делами. Весна торопила: надо было готовить теплицу, рыхлить грядки, делать посадки и вообще наводить порядок на своем участке. Раза два в неделю он непременно приезжал на огород и время от времени ежей там мельком видел. По всему чувствовалось, что насовсем из сада они не ушли. Однако днем ежи ведут пассивный образ жизни. Ежи – ночные животные. В это время суток они активно передвигаются, охотятся, добывая себе пропитание. Букашки, мышки, маленькие лягушата часто составляют главный рацион их питания. С большим удовольствием они поедают остатки пищи на привалах рыбаков, охотников и прочих людей, устраивающих на природе трапезу.

Несколько раз летом Петрович оставался ночевать в своем небольшом дачном домике. В таких случаях он допоздна задерживался в саду, выполняя ту или иную работу, или просто отдыхал на скамейке возле печки-буржуйки, где готовил ужин. Петрович любил в такое время наблюдать яркие закаты солнца, уходящего за горизонт, и слушать, наслаждаясь, трели и прищелкивания кудесника-соловья совсем рядом в своем малиннике.

В первый же такой чудный вечер Петрович, очищая горячую испеченную картошку, услышал знакомое фырканье приближающегося к начавшейся трапезе ежа. Садовод притих и кинул ему небольшой кусочек хлеба. Еж посмотрел на Петровича ласковыми глазами и смело начал прибирать корочку, испытывая при этом явное наслаждение. Садовод подбросил ему очистки от печеной картошки. Ежик и от них не отказался: с хрустом прибрал и их.

В середине же лета вечером к обычной трапезе Петровича приковыляли уже два ежа и с выводком: с ними рядом передвигались два маленьких колючих шарика – их детеныши. Петрович не без удовольствия поделился с ними частью своего ужина и все время любовался при этом столь дружной семейкой. В дневное время он полюбопытствовал и нашел гнездо ежей в основании большого куста смородины. Там среди сухих веток, травы и прошлогодних листьев жила эта семейка.

Петрович весь сезон до поздней осени наблюдал за ежами и изредка подкармливал их. Маленькие ежата быстро росли и к осени почти сравнялись со взрослыми. На зиму Петрович опять оставил кучу хвороста на своем участке. Это на тот случай, если ежи залягут в зимнюю спячку на его огороде. Скорее всего так оно и будет. Покоя им и крепкого сна!

Бойцовский петух

Не всякую живность можно было содержать и прокормить в послевоенной деревне. Очень скудными были сенокосы, а о зерне для скота и птицы не могло быть и речи. Зачастую без настоящего хлеба жили и с трудом выживали люди. Слабы были и человеческие силы: все держалось на вдовах, немощных стариках да жиденьких подростках. Однако куриц держали во всех дворах, даже в самых бедных и обнищавших.

С десяток куриц-несушек да петушка держала и наша бабушка. Весной и летом курицы неплохо неслись и давали к столу полноценные яйца, нагулянные на воле. Цвет желтка тех яиц памятен до сих пор – яркий, отливающий настоящим солнцем. Первоначальные гнезда несушки устраивали где-нибудь в уголке на остатках сена или соломы, лежащих на жердях сеновала под поветью. Соблюдая некоторую очередность, они с характерным куриным шумом взлетали на то или иное гнездо и покидали его после снесения яйца с продолжительным и сильным кудахтаньем.

Бабушка привыкла забирать из гнезда не все яйца: одно она непременно оставляла в качестве приметы гнезда для куриц. Оставленное несколько раз одно и то же яйцо делалось заметным среди свежеснесенных: на нем больше других было отметин, оставленных ногами несушек, как правило, не всегда чистоплотных. Зачастую это яйцо покоилось в гнезде на постоянной основе. Практически такое яйцо становилось в итоге испорченным. Бабушка называла его «подкладом», «насиженным» или даже «болтуном». Все названия вполне естественные: если, например, потрясти такое яйцо, то почувствуется бултыханье его содержимого. В конечном счете оно варилось в пищу свиньям.

Как и в жизни людей, в куриной жизни изредка случаются своего рода чудеса. В один прекрасный день бабушка, снимая яйца, нашла в гнезде пищавшего цыпленка. На дворе разливалось июльское тепло. Оно да периодическое нагревание «подклада» несушками растревожили и возбудили в нем цыплячью жизнь. Наверное, стеклись и еще какие-то благоприятные для этого обстоятельства. Факт остается фактом: через три недели из яйца, обреченного заиметь прозвище «болтуна», выклюнулся полноценный цыпленок.

Мы с сестрой смотрели на одинокого птенчика широко раскрытыми глазами. С таким изумлением разглядывал, наверное, только Робинзон Крузо следы Пятницы, обнаруженные на богом забытом острове. А бабушка решила, имея в запасе богатый опыт выхаживания людских сирот, выпестовать и этого цыпленочка, совсем неожиданно появившегося на свет. Мы, не сговариваясь, согласились с сестрой ее всемерно поддержать. Втроем мы решили заменить выводку его маму-курицу.

Вначале мы держали его в избе. Кормили пшеном, попросив небольшое количество его у соседей. Давали ему в пищу также творог, остатки яичницы и хлебные крошки. Поглаживанием по шерсти и другими ласками мы подкупили кошку и строго-настрого запретили ей приближаться к живому пушистому шарику ближе чем на один метр. Эту дистанцию она старалась соблюдать, но кошачий соблазн полакомиться цыпленком, как мышкой, в ней оставался без всякого сомнения. Однажды цыпленок и кошка оказались в одном месте – нос к носу. Я почему-то находился на печи и вздрогнул, предвидя печальную развязку. Однако цыпленок, не смутившись разглядыванием кошки, впервые в жизни постоял за себя. Он сделал вид, что хочет поближе познакомиться с плутовкой. Взял да и клюнул острым носиком в самое мягкое место между ноздрей кошки. Она явно не ожидала от него такой прыти. Кошка, поджав хвост, метнулась под кровать и долго оттуда не выходила. С той поры она и не помышляла обижать нашего птенчика.

В доме цыпленок прожил с месяц. Он основательно подрос, стал шустро бегать и пытался даже ловить комнатных мух, чему мы были несказанно рады. Затем мы начали выпускать его во двор, но всегда под бдительным нашим оком. Двор ему нравился больше, чем наша комната: там было просторно и много новых знакомых. Курицы вначале косились на него, норовили даже клюнуть несмышленыша, но постепенно становились дружелюбнее. Возможно, инстинкт подсказывал им, что это их родная кровь, их общий детеныш.

А время шло. На цыпленке появилось красивое оперение, и стало ясно, что мы растим петуха. Осенью он уже свободно разгуливал среди курочек и подросших цыплят, гуляющих с клушкой. Он был дружен с теми и другими. Наш петушок начал уже опробовать свой голосок, хрипловатый на первых порах, но все более приближающийся по тембру и прочей музыкальности к настоящему классическому петушиному пению. К зиме петушок окреп и вырос. Он самостоятельно взлетал на насест вместе с курицами и подросшими молодками, проводя там всю длинную ночь. По ночам в строго определенные часы раздавалось его заливистое энергичное пение. По голосу петушка мы сверяли свои настенные часы с длинной цепочкой и гирькой. К тому времени они уже появились в нашей деревне.

Петушком мы неизменно любовались и решили оставить его на племя. Прежний петух основательно состарился и почти перестал исполнять свои петушиные обязанности.

На следующее лето наш петушок основательно заматерел и чувствовал себя полноценным хозяином в курином сообществе. Как истинный кавалер, он оказывал курицам знаки внимания. Было радостно наблюдать, как он, найдя какого-нибудь лакомого червячка, подманивал к себе подружек-курочек. При этом он активно мотал головой, тряс шейным оперением и чудно приплясывал. По всему было видно, что сам он испытывал блаженное удовольствие, делясь находкой с красавицами-птицами. Я частенько любовался нашим воспитанником и дивился тому, что он делал это не только из корыстных побуждений – получить интимную близость, но зачастую просто так. И не только в День 8 Марта или в день рождения красавицы-курочки, а в самый обычный будничный денек. Молодец петух! Воистину не каждый мужчина на такое сподвигнется.

Однажды в наш двор занесло каким-то ветром разбойника-коршуна. Петух был начеку. Характерной отрывочной вибрацией звука он дал цыплятам и курицам условный знак – прятаться. А сам, как лермонтовский купец Калашников, принял борцовскую позу и первым бросился на налетчика. Он сильно бил его крыльями и без промаха долбил врага своим клювом. Петух сильно потрепал оперение хозяина неба и с позором выдворил его ни с чем восвояси. По двору еще долго летали и кружились в воздухе пух и перья злодея.

В другой раз, видимо в поисках любовной интриги, забрел в наш двор соседский петух. Это был в цвете лет самец-удалец. Он раньше, наверное, многое себе позволял, и все сходило ему с рук. Но теперь наш хозяин куриного семейства, долго не раздумывая, преградил ему путь. Ярость кипятила петушиную кровь. Они встали лицом к лицу, распушили шейные оперения, трясли головами и шеями и растопырили ноги для первого броска. И вот он петушиный бой начался: враги сцепились. Каждый из них стремился клювом снести красный гребень противника, а если удастся, то и половину головы. В ход пошли и крылья противников. В воздух полетели пух и перья сражающихся. Иногда мне казалось, что над местом петушиной схватки кто-то распорол большую подушку и весь пух и перья высыпал из нее на ненавистных врагов, отстаивающих кровью свои права.

На какой-то миг петухи расцепились, чтобы отдышаться. Пух несколько осел на землю, и я увидел наполовину голую шею пришлого петуха. Его гребень был сбит сильным ударом клюва набекрень, и поле боя он обозревал уже только одним глазом. Наш петушок тоже был изрядно потрепан, но вид не потерял и держался молодцом: в нем чувствовалось больше силы и ярости. Петухи вновь сошлись. Нашему как-то удалось захватить в разинутый клюв голую шею пришельца. В порыве гнева он стал крутить и сдавливать шею противника. Я так и подумал, что он намеревается приготовить полуфабрикат для жаркого. Иногда драчунов не советуют разнимать. При этом приводят примеры, когда разнимающим достается по полной и больше всех.

Я все же рискнул и остановил драку. Пришелец, весь побитый и наполовину общипанный, распустив крылья и едва волоча ноги, перевалился через подворотню. Как наблюдатель и рефери, я защитил чистую победу нашего петуха. Но и без этого наш воспитанник находился уже на гребне славы и гоголем прошелся вокруг меня в качестве победителя. Надо добавить, что соседские петухи на нашем дворе после этой драки больше не появлялись. Наверное, и птицы извлекают полезные уроки.

Наука и любовь

Знаменитый французский математик 17-го столетия Ферма много раздумывал над возможностью обобщения теоремы Пифагора на случай п>2. Незадолго до своей кончины в письме другому известному математику он отмечал, что проблему, которая его занимала всю жизнь, ему, наконец, удалось разрешить. В письме, разумеется, не прилагались доказательства этого утверждения. Не нашлось, к сожалению, этих доказательств и среди бумаг и черновиков архива Ферма, оставшегося после смерти математика.

Проблема, над которой бился Ферма, занимала умы математиков всего мира и после его кончины в 18, 19 и 20 веках. И в течение 300 лет никому из них не удавалось ее решить – редкий случай в математике. Проблема приобрела имя Ферма.

Прикладывал свои усилия в этом направлении и Борис Михайлович – профессор математики из Казани. Она не давала ему покоя и в часы творчества, и на досуге. Даже когда профессор с женой Феклой Васильевной бывал на природе или посещал оперный театр (жена в молодости увлекалась балетом и часто ходила в театр), проблема не отпускала математика.

Вот и на этот раз Борис Михайлович с женой собрались пойти на «Лебединое озеро» П.Чайковского. До театра нужно было проехать четыре остановки на трамвае. На остановке жена, присмотревшись к Борису Михайловичу повнимательнее, заметила, что белая сорочка не нем не первой свежести. Фекла Васильевна попросила мужа вернуться домой и поменять рубашку на другую. Он не стал возражать и пошел переодеться. Жена же осталась ждать его на остановке.

По пути домой и в своей квартире Борис Михайлович непрерывно и настойчиво думал над проблемой Ферма, перебирая в голове различные множества чисел – от конечных и счетных до множеств большей мощности. Он думал над проблемой и в тот момент, когда доставал из шкафа нужную рубашку.

Полностью погруженный в математику, профессор снял прежнюю сорочку, а затем по безупречной логике математика проделал и другой шаг алгоритма – снял с себя брюки. Шкаф с одеждой стоял возле кровати. Борис Михайлович зачем-то посмотрел в ее сторону. В голове же его, как заноза, не давая покоя, все сидела проблема Ферма.

Математик машинально откинул одеяло, следуя все тому же логическому алгоритму, и лег в постель, набросив на себя одеяло. Он был наслышан о том, что ко многим ученым, долго размышлявшим над проблемами науки, решения приходили во сне. Например, этим прославился математик Пуанкаре. Борис Михайлович быстро погрузился в спасительный для него сон.

Жена, долго ожидавшая мужа на остановке, вынужденно пошла домой, когда почувствовала, что в театр они уже опоздали. Увидев мужа в постели, она не стала будить его и тем более кричать. Она знала, что проблема Ферма, над которой он бился и во сне, была ему дороже всего на свете. Поутру, проснувшись, она спросила мужа, не одолел ли он великую проблему. Борис Михайлович, улыбаясь, ответил, что пока еще нет, но очень близко подошел к ее решению. Жена крепко любила и понимала своего математика-мужа. Она не сомневалась в том, что так оно и будет: проблема Ферма решится, а театр никуда не денется.

Страшнее мыши зверя нет…

По Земле зашагал новый 2010 год – год Тигра по восточному календарю. Тигр – животное довольно коварное, но все же из семейства кошачьих. Кошечки же – умильные существа. Многие дети без них жить не могут – не могут вырасти добрыми, ласковыми, сочувствующими и здоровыми.

Деревенским кошкам повезло больше, чем городским. Там они чувствуют волю во всей красе и действительно гуляют сами по себе. В деревне мы держали обычно кошку-самку. Как умильно было в детстве наблюдать за кошачьим семейством. От котят нельзя было глаз отвести, когда они начинали жить с еще закрытыми глазами, но тем не менее неплохо ориентировались и кошкины соски отыскивали безошибочно. Они становились совсем маленькими пушистыми красавцами, когда прорезывались у них глазки. С этого момента котята начинали бесподобные детские кошачьи игры: попеременно теребили кошкин хвост, боролись, сваливались в общий клубок, кувыркались и делали прочие трюки.

Постепенно, глядя на кошку-маму, они учились лакать розовым язычком молоко из блюдца и жевать полагающийся кошкам корм. Позднее кошка только наблюдала, любуясь ими во время трапезы: сама к еде в этот момент даже не притрагивалась. Лишь потом ей доставалось то, что оставили насытившиеся котята. Картина почти идиллическая!

Кошка – прирожденный охотник. В природе мыши – ее главный объект охоты. В любом состоянии – сытыми или голодными – они выходят на мышиную охоту. Кошки испытывают наслаждение и особый вид гордости, когда зацапают мышку. Они соблюдают при этом обязательный некоторый ритуал. Где бы ни попалась мышка в зубы кошки – на пустыре, во дворе, на огороде – домашняя кошка не станет ее там кушать, а непременно притащит в избу. Она идет при этом очень уверенно. А по ее глазам видно, что кошка удовлетворена охотой и гордится собой за проявленную ловкость, терпение и сноровку. Всем видом своим она демонстрирует хозяевам избы, что верно несет службу и не зря ест их хлеб. Иногда она затевает с плененной мышкой игру: отпускает ее на время и зорко следит за ней. Как только мышка начинает двигаться, кошка опять набрасывается на нее и ловко ловит.

Я наблюдал за этим не раз, бывали случаи, когда кошка допускала промахи, и мышка успевала забраться в нору и исчезала в подполье. После этого кошка разочарованно и удрученно смотрела в мою сторону, и весь вид ее говорил: «Вот видишь, что произошло, это ты сглазил». Однако кошка долго не горевала: мышей на воле было предостаточно.

С городскими кошками, конечно, все значительно сложнее. Они требуют от хозяина большего внимания и ухода. Кошка, которую дети принесли в нашу квартиру маленькой, довольно быстро выросла и стала настойчиво проситься на волю. Мы ее начали выпускать. Приходя с улицы, наша любимица теребила ногтями квартирную дверь и сильно мяукала. Если дома кто-то был, ей открывали дверь. Если никого не было, она спускалась вниз и караулила наш приход, выглядывая из подвала. Мышей домой кошка никогда не приносила и, видимо, вовсе не ловила их. Однако один раз она принесла в зубах воробья и получила от нас за это нагоняй. В дальнейшем охотой на птичек она не занималась. Периодически кошка радовала и одновременно озадачивала нас котятами. Дети их любили страстно и подолгу с ними играли. Повзрослевших котят отдавали в хорошие руки.

Однажды встретил меня сосед по площадке и спросил: «Петрович, у вас мыши водятся?» Я ответил, что нет, мы держим кошку. А он с каким-то явным удовольствием добавил: «Я уже 15 штук в своей квартире поймал». Сказал мне это как-то просветленно, как будто иномарку по лотерее выиграл. А я про себя подумал: «Этот человек прекрасно выполняет кошачьи обязанности».

Вскоре после этого разговора, придя домой, я заметил, что кошка сидит, затаившись, возле встроенного в кухонной кирпичной стене «хрущевки» шкафчика-холодильника. Она даже не подбежала ко мне, что раньше всегда делала. Я тоже присел с кошкой рядом. Ей это явно понравилось.

А в шкафчике было слышно легкое шуршание пакетов. Мое подозрение пало сразу на мышь. Кошке я решил подсобить: взял в руки веник и быстро открыл дверцу шкафчика. Просунув в отверстие веник, я выбросил вместе с пакетом на кухонный пол обезумевшую мышку. Она засуетилась и засеменила ножками вблизи кошки. Я успел подумать, что моя миссия закончена: теперь в работу включится кошка. Но, увы! и ах! Кошка, подняв хвост, стала панически пятиться от мышки и, озираясь, начала наблюдать за ней, забившись в угол. Впервые в жизни я стал свидетелем настоящего кошкиного позора: домашняя городская кошка ретировалась от мышки. Не кошка, а я не позволил убежать мышке. Мне пришлось веником подогнать мышку еще раз прямо к носу кошки, но та задрожала всем телом, махнула через мышку и веник и забилась в страхе под кровать. Я окончательно понял, что для домашней городской кошки лучшая мышь – это добротная мясная колбаса.

Очень жалею, что позорное бегство кошки от мышки не заснял на камеру – зрелище невероятное.

А мышку в пакетике я отнес коту, который постоянно жил в подвале. Толк в мышках он понимал и, естественно, церемониться с ней не стал.

«Невесты»

Новогодние праздники стали у нас длинными, затяжными. Целых десять дней люди, не умеющие себя занять, ломают головы, на что бы потратить эти денечки. Ну была бы весна или лето в разгаре – тогда эти вопросы не возникали бы. Когда солнце ласкает и природа в цвету, иди куда хочешь, нигде не прогадаешь. Любишь землю – копайся в огороде, любуйся цветами, пением птичек, дыши полной грудью и развивай мускулы. Любишь рыбачить – вставай чуть свет и беги сломя голову на реку или озеро. Не давай покоя никакой рыбе: лакомой приманкой привлекай ее на крючок. Даже если ничего не поймаешь, все равно хорошо проведешь время: позагораешь, покупаешься и на счастливцев поглядишь. Кто-нибудь ведь сумеет вытащить рыбину, о которой будет потом годами рассказывать, что чуть не сорвалась с крючка, а была огромная, вот такая…

А тут зима в разгаре. Кто ее любит, если по-честному спросить? Уж разве певцы-неудачники, вроде тех, что восторгаются своими же «шедеврами», вроде: «Что те надо?» Мне, например, от таких певцов ничегошеньки не надо. Да если по-хорошему-то разобраться, с них и взять-то нечего. Если и было что-то, то оно давно исчезло, как сон или утренний туман. Скорее всего, ночью исчезло. Об этом они и поют.

Зима, конечно, нравится Деду Морозу и Снегурочке. Это, как говорится, их хлеб насущный: веселят честной народ и «бабки» зарабатывают. В Москве очень даже неплохие. Эти персонажи весь праздник и на морозе пляшут, и в телевизоре, и по домам еще ходят. Ходят – чего-то набираются.

Встречая Новый год, я загляделся на одного Деда Мороза в телевизоре. Пришел я к другу, а Дедушка Мороз при всех своих регалиях уже чудодействует на экране, Прямо как Алан Чумак. Всех сильно заряжает, как Чумак воду, неуемным весельем. И я подсел на диван, где дочки моего друга уже прыгали от удовольствия, которое творилось на экране. Младшей, Кате, исполнилось пять лет, а Свете – десять. Перед ними и передо мной Дед Мороз и пел, и плясал, и какие-то трюки исполнял не хуже самого Юрия Никулина. Меня-то не вдруг, а девичьи сердца он покорил сразу: девицы влюбились в него обе. Им очень не хотелось с ним расставаться, но программа, как всегда, оборвалась на самом интересном месте. Девчонки, смотрю, поникли на диване, как цветы в жару без долгого полива. И тут донеслось до меня от старшей: «Катя, у меня все равно больше шансов выйти замуж за этого дедушку». – «Это почему же?» – встрепенулась младшая. – «А потому, пока ты растешь, он уже умрет». – «Нет и нет, он такой румяный, бодрый и плясун хороший. Такие быстро не умирают. Тебе, Света, никто не поверит».

Я, сидя на диване, поверить в это никак не мог.

Тень от подсолнухов

С раннего детства, обездоленного войной, знакомо мне это красивое, могучее и полезное растение. Подсолнух… В самом названии его отчетливо слышится и пробивается сквозь толщу туч яркое ласковое солнце. Не знаю, есть ли еще на Земле подобное растение, которое так любит солнце: в цвету подсолнух во все глаза следит за нашим светилом и неизменно поворачивает вслед за ним свою голову, подставляя ее волшебным целительным лучам. Наверное, в знак благодарности светилу подсолнух и головку свою сформировал на манер солнышка: в цвету она отливает золотом и такая же лучистая, как солнце.

В течение нескольких месяцев в покрытых золотом ячейках созревают семечки – чудный деликатес для детей и взрослых. Признаком созревания семечек служит опять-таки золотистый цвет тыльной стороны головки. В момент полного созревания эта сторона головки из зеленой становится яркой золотисто-лимонной.

В нашем деревенском послевоенном детстве семечки очень и очень любили и дети, и взрослые. Никаких сладостей на селе тогда практически не было. В их отсутствие составляло большое удовольствие щелкать семечки. Их выращивали на каждом огороде – оставляли под подсолнухи пару-другую бороздок, не засаженных картофелем. Эти параллельные борозды, тянущиеся через весь огород, живы в моей памяти по сей день. Я часто любовался и трогал руками мощные высокие растения, покрытые разлапистыми шершавыми листьями и увенчанными наверху первоначально маленькими головками. К середине лета головки разрастались и матерели: в них созревали наши любимые семечки. Головки были порой очень большими и клонили стебли по дуге книзу. Такие головки мы называли часто «решетами». Срезая или срывая решето, мы порой не вылущивали семечки, а доставали их пальчиками по одному из ячеек, расположенных в красивых симметричных спиралевидных дорожках. Спелые семечки грызли и в свежем виде, и вылущенными, и высушенными на солнце или в печи. Сушеные и поджаренные казались еще вкуснее.

Колхоз тогда возделывал в небольшом количестве подсолнухи, и не только для силоса. Для этого поле выбиралось, как правило, подальше от деревень. Любой председатель хорошо разбирался в пристрастиях сельчан к семечкам и особенно многочисленной тогда детворы. Однако ни дальние расстояния, ни строгие запреты не могли удержать нас от соблазна сбегать на облюбованную плантацию и сорвать там две-три головки подсолнухов.

В ту пору довольно жестко культивировались севообороты: они позволяли чередовать различные культуры на одной площади в разные годы. Такая практика при той культуре земледелия показывала, что подсолнечник довольно стоек и живуч. Будучи посеянным на поле один раз, он в некоторых количествах произрастал там еще год-другой, появляясь из семечек «падали» прошлого урожая. Таким образом, подсолнухи в разреженном виде частенько виднелись в посевах овса, пшеницы и прочих культур. Там они порой чувствовали себя даже в более благоприятных условиях: никто их рядом не теснил, не затенял и не угнетал. Они и созревали там быстрее. Об этом мы знали и держали на примете такие плантации. Однако председательский запрет распространялся и на посещение таких полей: наверное, мы топтали посевы основных культур. Но думаю, что подобный запрет осуществлялся еще и потому, что он соответствовал господствующему тогда негласному лозунгу: пусть пропадет все, но чтоб никто не пользовался. Реальная жизнь заставляла нарушать эти запреты.

Однажды мы, 10-12-летние пацаны, заприметили созревающие подсолнухи в поле между нашей деревней и Кичуем. Небольшой стайкой сотоварищей мы решили наведаться туда. Уже началась уборка хлебов. По пути в деревню нам навстречу катил в тарантасе председатель Кувшинов. Он был небольшого роста, толстенький и пузатенький. То ли по этой причине, то ли из деревенской любви к сокращениям, за глаза все его называли Кувшином. На дороге мы разминулись с ним молча, но заметили в его глазах какой-то недобрый взгляд в нашу сторону.

От своей затеи мы не отказались: проникли на нужное нам поле, сорвали по нескольку соблазнительных решет, присели на лужке возле оврага и вылущили семечки. Их мы рассовали по карманам, а то, что не уместилось, насыпали в кепки и плотно надели их на головы. Возвращались домой той же дорогой. Благополучно дошли дл деревни. Часть ребят разбежались уже по своим избам, а мы с Шуркой Любиным продолжали двигаться в конец нашей деревни.

Будь посообразительнее и поосторожнее, мы могли бы спокойно и без проблем подойти к своим избам по задворкам, но мы пошли прямиком по улице. Не пройдя и половины пути, мы заметили катящегося в тарантасе прямо на нас Кувшина. Если бы мы продолжали идти спокойно и уверенно, то, вполне возможно, он и не обратил бы на нас никакого внимания. Но мы, как-то сразу растерявшись, заметались по улице, зыркая глазами, куда бы нам спрятаться.

Председатель заметил нашу панику и, подстегнув коня, мчался нам наперерез. Выбора у нас не было: мы метнулись к бесхозной кладовой бывшего деревенского купца Артемия Демидова, раскулаченного и погибшего в тридцатые годы. Ржавая железная дверь кладовой была открыта. Мы, запыхавшись, вбежали внутрь, решив там спрятаться от глаз Кувшина. Но не тут-то было: он подкатил на своем жеребце к двери и отрезал нам путь к отступлению. Мы заметались внутри кладовой, бегая вдоль ее гладких высоченных кирпичных стен по периметру. А Кувшин, еще не спрыгнув с тарантаса, блажью закричал: «Это чего вы от меня прячетесь?»

Будь у нас крылышки, мы бы взлетели и поднялись над стенами кладовой, но крыльев у нас не было, а была реальная западня. Наконец мы разглядели маленькое слуховое окно на высоте одного метра над землей. Однако оно было крест-накрест переплетено металлическими пластинами. Свобода улицы смотрела на нас через четыре квадратика, окаймленных кирпичом и железом.

Я первый подбежал к оконцу и просунул голову в один из квадратиков, потом с трудом втянул туда все тело, существенно ободрав его о тонкие края пластин. Приземляться на землю пришлось на руки. В это время несчастный Шурка плясал в кладовой у оконца, ожидая своей очереди. Его переживания были сродни, видимо, предсмертным. Кувшин уже был в кладовой и подбегал к оконцу со словами: «Это чего вы от меня бегаете?» Однако Шурка, изловчившись, маневром ужа пролез в тот же квадратик, что и я. Я придержал друга по несчастью, и мы помчались к нашему двору со спринтерской скоростью.

Нам казалось, что Кувшин, потехи ради, погонится за нами и дальше, и будет преследовать нас, пока не поймает. Напугал он нас тогда до смерти. Мы забежали в хлев и долго не могли успокоиться, думая, что председатель найдет нас и там. Мы, не сговариваясь, решили навсегда скрыть улики: высыпали все содержимое карманов и кепок в навозную кучу и закопали вилами, а сами, протиснувшись в дыру, где ходили только курицы, по-пластунски уползли по грунту под сенцы. Там только мы отдышались и, наконец, поняли, что погони за нами больше нет.

Колхозные плантации семечек убирались под самую позднюю осень, когда не грело уже солнышко, а оборудованных сушилок в деревне не было. Колхозное начальство иногда шло на отчаянный шаг. Если семечки оставлять зимовать в сыром виде, то они все испортятся, даже для нового посева ничего не останется. В таких условиях семечки большими мешками раздавали сельчанам на просушку. Семечки рассыпали на каждой деревенской печи, там они постепенно просушивались, достигая нужной кондиции для хранения зимой. Конечно, на печи спали и ютились в сырую погоду и люди. Они, естественно, безучетно лакомились, как выражаются теперь, на халяву. Колхозное начальство вынужденно закрывало на это глаза: было довольно уже тем, что возвращенного от сельчан урожая на новый посев хватало всегда.

Семечки я выращивал и в условиях города, когда в 1969 годузаимел огород на втором массиве возле понтонного моста. Земля там добрая. Семечки отлично вызревали, но тоже не без изъянов и потерь.

Однажды повадились на огород сороки. Они, как на свои собственные, садились на дозревающие решетки и мастерски выклевывали все их съедобное содержимое. Я пытался аккуратно завертывать решетки ситцевыми тряпками. Первое время эффект был удивительным – все сохранялось в целости и сохранности. Но прошел год-другой, я опять был поражен находчивостью живой природы: развязывая тряпки с решет, я частенько стал наблюдать, как на землю из них высыпалась шелуха от разгрызенных кем-то семечек. Первое время я недоумевал: сороки тут совсем не при чем. Разгадка наступила скоро. Развязывая одно решето, я заметил, как вместе с шелухой на землю упала и быстренько побежала от меня мышка. Против мышей я долго ничего не мог придумать. В некоторые годы их родилось, видимо, меньше, и урожай семечек более или менее сохранялся. Однако выращивание подсолнухов требует и времени, и внимания, как, впрочем, и всего остального на огороде и в саду.

С началом перестройки свободного времени оставалось для огорода все меньше. Тогда же участились набеги бомжей и прочего люда на чужие огороды. Один раз я заметил, придя на огород, что на подсолнухах, которые еще были в цвету, почти не осталось листьев. Я сначала заподозрил в содеянном жуков какой-то новой колорадской породы. Но эти подозрения оказались напрасными. Соседка в приятном дружеском разговоре со мной с радостью призналась, что это она обломала листья моих подсолнухов: от них, как она любезно уверяла меня, падает сильная тень на ее огород даже в отсутствие солнца.

Этот аргумент стал для меня неотразимым: я перестал выращивать подсолнухи – красивые, полезные и чудные растения, любимые с детства. Однако не перестал ими любоваться, когда увижу в поле. В последнее время в цветочных магазинах продаются внешне похожие на подсолнухи гигантские ромашки. Они тоже напоминают мне очаровательные картины из моего далекого и незабываемого детства.

Пропавшая курица

Хотя и бедно жила послевоенная деревня, но куриц все же держали в каждом дворе. С десяток их на постоянной основе выкармливала и наша бабушка. Неслись они, как правило, только весной и летом. Осенью этот процесс сильно замедлялся, а зимой – прекращался совсем: не было теплых помещений для птицы, да и корма в достатке не было.

По весне куриная жизнь оживала. Даже петух с большой радостью распевал не только ночью, но и на прогулке днем. И домашние птицы с большим душевным волнением всегда встречают это чудное время года.

Все лето курицы у нас гуляли сами по себе на воле, часто и кормились там, отыскивая червячков, букашек и потерянные когда-то зернышки. Поклевывали они, причем довольно охотно, также витаминную травку. Один раз в день их немного прикармливали и непосредственно во дворе. Яйца курицы несли отменные – крупные и с таким ярким желтком, что солнечный облик его мне снится иногда по ночам.

Как и люди, курицы тоже имеют свой характер и нрав. Одни любят гулять в сообществе подружек. Другие, явные индивидуалки, стараются избегать куриные сообщества: наедине любуются природой и в полной мере занимают себя, погружаясь в непрерывные раздумья. Но те и другие не забывают при этом, как говорится, о хлебе насущном, то есть о корме.

Однажды июньской порой у нашей бабушки случилась недостача: при очередной кормежке она не досчиталась одной курицы. Даже непрерывные и длительные приманивания на курином языке на манер: «Цып, ц-ы-п, ц-ы-ы-п» ни к чему не приводили. Рябушка не появлялась. Не появилась она ни на второй, ни на третий день.

Бабушка забила тревогу. Стала спрашивать нас с сестрой, не видали ли мы близко возле двора лису или не залетал ли во двор налетчик-коршун. Мы отрицательно качали головами. Она опросила также всех соседей насчет того, не проходили ли на неделе навязчивые цыганки, которые осуществляют свои гадания порой с привлечением какой-либо живности. Нет, ничего подобного никто из соседей не видел.

По нашей деревне очень редко проезжали грузовые машины, а легковые вообще до полного разорения и ликвидации деревни не появлялись ни разу. Услышав шум мотора и завидя издали машину, курица впадала в панику, срываясь с места, где бы совершенно безопасно она ни находилась, и со всех ног неслась наперерез машине к своему двору. Случалось, в этом паническом бегстве она прямехонько залетала под колеса грузовика и гибла по-глупому совершенно напрасно.

Бабушка опросила практически всех жителей нашей маленькой деревни. Ни никто не видел, чтобы бабушкина рябушка стала жертвой дорожного происшествия. Наша бабушка долго вздыхала: на одну кормилицу-несушку в хозяйстве стало меньше.

Прошло целых три недели со дня пропажи курицы. Она все не появлялась в нашем дворе. И вот однажды, гуляя с соседскими ребятами на улице, я заметил рябую курицу, выходящую из зарослей малинника в нашем палисаднике. Выходила она с характерным квохтаньем и была не одна: через минуту-другую возле нее собрались двенадцать пушистых шариков – маленьких желтеньких цыплят.

Я на всех парах помчался к бабушке доложить о невероятной находке. Бабушка, обрадовавшись, вышла на крыльцо. Она тут же принесла корм для цыплят и курицы – новоявленной клушки. Мы долго и внимательно разглядывали всю семейку. Курица за добровольным и томительным высиживанием яиц сильно отощала, ее гребень полностью выцвел и напоминал скомканную белую тряпку. При дуновении ветра птицу качало из стороны в сторону от слабости организма, но глаза светились и выражали неуемную материнскую радость.

Позже мы сходили с бабушкой в палисадник и в укромном месте возле избы под навесом низкой крыши в зарослях отыскали потайное гнездо. Оно было пусто, а рядом лежала горка скорлупок от яиц. Чувствовалось, что курица аккуратно вынимала появляющиеся в гнезде скорлупки после того, как из яйца выклевывался очередной цыпленок. Этим она оберегала вылупившихся детенышей от опасности нечаянно придавить их или поранить острыми краями скорлупок. Воистину, свои материнские заботы она выполняла и трогательно, и мастерски, добившись стопроцентного результата. При этом она, конечно, голодала и длительно сидела без питья. Изредка, вероятно, она поднималась с гнезда, чтобы на минуту размять ноги, а, возможно, поискать червячков и проглотить, собирая с листьев, капельки росы. Однако за этими занятиями ее никто не видел. Клушку с цыплятами мы очень полюбили, наблюдая, как живет и разгуливает по двору дружная семейка.

До самой поздней осени курица гуляла со свом выводком и, как настоящая заботливая мать, сберегла и вырастила всех своих детенышей.

Загадочные червяки

С дождевыми червями люди знакомятся рано. По весне, копая землю в саду или в огороде, мы видим их постоянно. Иногда они попадают под острие лопаты или плуга и разрезаются на две части. В душе мы сочувствуем таким неудачникам. Однако природа очень изобретательна: из двух частей через некоторое время вырастают два самостоятельных червя. Червяки совсем не любят свет и при первой возможности зарываются от него в землю. В земле они ведут активный образ жизни, питаясь органикой и минералами, содержащимися там. При этом они рыхлят землю, делают в ней многочисленные отверстия для проникновения воздуха. Пропуская землю через свой организм, они улучшают структуру почвы.

Во многом отношении черви – незаменимые помощники земледельцев. Совсем не случайно Ч.Дарвин когда-то написал, что не смотря на появление плуга, червяки будут вечно продолжать обрабатывать почву.

В богатой органикой земле червяки быстро размножаются, образуя большие колонии. В огромных количествах их поедают как домашние птицы (куры), так и многие дикие пернатые. В детстве я часто наблюдал, копая огород, как несколько куриц сопровождали мою лопату и глотали появляющихся на поверхности червяков. О словах Дарвина я был тогда наслышан и всё время гадал: вредят курицы обработке земли или не очень? Полноценного ответа на вопрос я не находил. Но зато хорошо знал, что за счет приволья да червячного изобилия рябушки в деревне несут полноценные яйца с изумительным желтком солнечного цвета. Этот факт смирял меня, и я усматривал некоторый баланс в природе.

Когда велась тракторная вспашка колхозной земли в полях, можно было наблюдать чудную картину. За большим многолемешным плугом тянулся целый шлейф птиц – грачей, галок, ворон и других пернатых. В комьях перевёрнутой свежей земли они отыскивали, главным образом, всё тех же червей, набирали их в клюв целым пучком и с находкой летели на гнездо к своим детёнышам. Этот шлейф из попеременно взлетающих и садящихся на землю птиц непрерывно сопровождал трактор в течении всего рабочего дня.

Земляных червяков, а ещё лучше навозных (более ярких, подвижных и со стойким запахом) широко используют рыбаки в качестве приманки, насаживая их на крючки. Червяки составляют естественный корм для рыб наших водоёмов. Практически все виды рыб не брезгают червяком, отлично клюют на него. Лещей, например, систематически так и ловят. Правда, приманивают их к месту лова кашами, сдобренными различными приправами.

Во время сильных и затяжных дождей многочисленные отверстия в земле заливаются водой. Доступ кислорода к червякам затрудняется или даже прекращается совсем. Без доступа воздуха черви долго жить не могут, поэтому они в больших количествах выползают на поверхность. Совсем маленькие дети иногда говорят, что червяки выползли на асфальт попить водицы. Увы, это далеко не так. В условиях города в дождливую погоду в дождливую погоду червяки гибнут на асфальте в огромных количествах. Только за счёт колоссальной плодовитости червяки поддерживают свой род.

Однажды, ожидая автобус для поездки на огород после сильного ливня, я заметил, как женщина деревянным совочком собирает червяков с тротуара и кладёт их в пакетик с навозом. Я спросил: «Для рыбалки готовите?» – «Нет, для своего огорода: пусть обрабатывают получше землю, других помощников у меня нет.» Я понял, что она на практике живет по Дарвину, заставляя червей вместо плуга и лопаты рыхлить почву.

Рыбаки, имеющие огороды и садовые участки, не мучаются в поисках червей, рыская по свалкам и оврагам. В укромном влажном месте на своём участке они систематически оставляют на земле картофельные и прочие очистки. Садовод как бы тоже прикармливает червей: там они собираются в больших количествах. Активный рыбак в нужный момент набирает их быстро и без особого труда.

Сухую и иссущенную землю червяки не любят. В этом случае они зарываются глубоко и иногда, свёртываясь спиралькой, похоже на время засыпают в ожидании благоприятных условий. После дождей они близко подходят к поверхности подсыхающей земли: там больше питательных веществ. Они проделывают дырки даже в плотной утоптанной земле и оставляют на ее поверхности земляные выделения, очень похожие на выдавленные из тюбика маленькие порции гуталина, высыхающие днём на солнце. За счёт этих выделений почва структурируется и становится более пригодной для корней растений. А отверстия в земле, сделанные червями, как нельзя лучше снабжают воздухом всю корневую систему. Выходит по Дарвину, и на самом деле, дождевые черви неутолимые работники в садах и огородах. Пусть и дальше хорошо работают и здравствуют на благо всем!

Птицы и человеческий фактор

Пернатые занимают меня с детства. Уже тогда, будучи совсем маленьким, я завидовал им: они умеют легко и высоко летать, а я совсем не могу. Часто вглядывался я в серое ненастное осеннее небо. В такое время галки и вороны, сбиваясь в огромные стаи, то ли играли в воздухе, то ли тренировали свой летательный аппарат и кружили долго над населенными пунктами. Это о них написал Н. Некрасов: «Налетев со всех сторон, с криком в воздухе кружится стая галок и ворон».

В детстве, поднимая глаза к небу и обозревая подобные стаи, я все думал: «Неужели птицы не ошибаются, летая поблизости одна от другой на больших скоростях, и не сталкиваются?». Я даже выходил на пустырь возле огородов, над которым кружили птицы, с тайной надеждой подобрать одну-другую птицу после воздушной «аварии» и хорошенько поразглядывать. Но с наблюдательного пункта я всегда уходил ни с чем, если не считать нескольких случайных перышек да пятен птичьего помета на кепке и куртке. А ведь какие зрелища разыгрывались надо мной! Одна огромная стая птиц неслась на большой скорости навстречу другой, такой же большой и быстрой. Стаи перемешивались в воздухе на скорости. Небо надо мной как-то сразу темнело, как перед надвигающейся летней грозой. Я терпеливо ждал падения на землю птиц-неудачниц, но этого так и не случилось.

С тех пор я вынес твердое суждение о том, что летательный аппарат пернатых приспособлен к сложнейшим и быстрым маневрам в воздухе. Птицы там никогда не сталкиваются друг с дружкой ни при каких условиях. В этом меня убеждают и теперь ежегодные летние полеты стрижей и ласточек. Эти птицы летают еще быстрее и маневреннее ворон и галок. Да и в воздухе они проводят гораздо больше времени. Иногда они кружат между кронами больших деревьев, растущих возле городских домов. Наблюдаешь из окна: скорости – огромные, движения – встречные, а результат тот же – столкновений не бывает.

Это впечатляет особенно на фоне летательных аппаратов, созданных умом и руками человека. Больше ста лет авиация, развиваясь, покоряет воздушное пространство. Ее достижения впечатляют. Однако и количество катастроф в воздухе и на земле, связанных с авиацией, очень большое. В каждой из них, как правило, гибнут люди. Порой – десятками и даже сотнями одновременно.

С горечью приходится констатировать, что летать безопасно, как птицы, мы еще не научились. Мне могут сразу же возразить, что современная авиация имеет дело со скоростями, значительно превышающими скорости птиц, что вес воздушного лайнера тоже не сравним с весом ласточки или вороны. К тому же непременно сошлются на так называемый человеческий фактор, который часто является едва ли не главной причиной катастроф и трагедий в воздухе. На него ссылаются в последнее время так часто, что порой уже кажется: человеческий фактор начинают считать чуть ли не уважительной причиной трагедий в воздухе, да и на земле тоже.

На этом моменте мне хочется задержаться и порассуждать. Принято считать, что человек является вершиной развития всего живого на земле. Однако, утвердившись в этом, человек сделался очень эгоистичным, самонадеянным и порой беспечным. Именно такими качествами человека обеспечивались многие крупные авиационные и другие катастрофы с тяжелейшими последствиями. Некоторые из них до сих пор на слуху у народа. Например, не умолкают разговоры о столкновении в воздухе лайнера башкирских авиалиний с грузовым Боингом в небе над Швейцарией почти десять лет назад. Ночное небо над Швейцарией, говорят, было практически пустым: летели в те трагические часы всего два самолета. Каждый самолет на земле вели диспетчеры, а в воздухе подготовленные пилоты международного класса. Диспетчеры, к сожалению, проявили беспечную халатность. Ведь если бы они совсем ничего не делали, самолеты бы беспрепятственно разминулись, и не было бы никаких жертв. Но самонадеянно и преступно беспечно вмешался человек и получил результат: свел самолеты в одно и то же время в одной и той же точке пространства. Птицы такое никогда не сделают, хотя в сравнении с нами они не разумны.

Мне думается, мы рано отошли от дедовского завета: «Семь раз отмерь – один раз отрежь». При создании, да и при управлении сложной техникой этот принцип должен неукоснительно соблюдаться на практике. Тогда наверняка и катастроф будет меньше. А еще меньше станем ссылаться на человеческий фактор. Давайте чаще заглядывать в небо и наблюдать, как легко и красиво летают птицы. Летают безопасно. Давайте по-хорошему позавидуем их полетам и будем целеустремленно совершенствовать себя, работая как на земле, так и в небе. Я верю: положительный результат будет.

Зима весною злится

Конец марта припугнул морозцем и снегом. Снега зимой выпало маловато. Вот и задумалась природа, не наверстать ли ей упущенное. Только времени у нее на это осталось совсем мало: день по длине сравнялся с ночью. Дневное светило готово растопить снега и льды, а весна – устроить бурное половодье. В связи с возникшими задержками весеннего тепла мне вспоминается март 1968 года. Чудесный март!

Я учился в аспирантуре КГУ, недавно женился, но вынужденно проживал в общежитии: жена по распределению работала стоматологом и жила на квартире в Лаишеве. Каждую неделю на два выходных дня я приезжал к ней. Дорога не была тягостной: автобусы ходили регулярно и путь в 60 км одолевали быстро. Никаких проблем не было и зимой: дорогу успевали чистить от снежных заносов.

Наступила весна с ее прекрасным праздником 8 Марта. Светясь улыбкой и неудержимой радостью, я накануне прикатил с подарками и поздравлениями к любимой. Природа тоже переживала благое умиротворение: было тихо и тепло. Мы чудесно отметили праздник и два дня наслаждались пробуждением весны.

Праздники, какими бы они ни были, все равно кончаются быстрее будней. Утром 10 числа я собрался уезжать в Казань. В ночь погода резко изменилась: подул сильный северный ветер и крепко морозило. Повалил снег, а усиливающийся ветер, закружив его, породил настоящий буран. Жена вышла проводить меня до места, где уже собрались приезжие гости, желающие возвратиться в Казань. Никакого автобусного парка тогда в Лаишеве не было. Линию Казань – Лаишево обслуживали казанские автобусы серии ПАЗ. По расписанию первый автобус из столицы Татарии должен был бы уже прибыть, но его не было. Не подкатил и второй автобус. Все отъезжающие и провожатые заволновались. Переживания усилились еще более, когда диспетчерская служба Лаишева объявила отбой: автобусную трассу завалило снегом, и поэтому всем надо ждать лучших времен. Понуро все разошлись по прежним адресам.

Буран же набирал силу и мощь и совсем не подавал признаков того, что он скоро выдохнется. К тому же он свирепствовал на сильном 15-градусном морозе.

Автобусы не пришли в Лаишево и на другой день, так как погода не собиралась меняться в лучшую сторону. И на третий день ситуация с погодой и транспортом осталась прежней, но до Лаишева дошел слух, что участок другой дороги от Казани до Сорочьих гор якобы расчистили.

Получив такое известие, самые нетерпеливые из гостей, укутавшись потеплее, отважились в пеший поход по бездорожью до Сорочьих гор. Я поздно узнал об этой новости и очень жалел, что не успел примкнуть к отважным странникам. А тем временем погода и не думала улучшаться и продолжала злить всех своими проделками. У меня срывались в Казани консультации с руководителем и научные семинары. На душе скребли кошки, настроение было подавленным. Погода в самом дурном исполнении продолжалась уже целую неделю.

Наконец Лаишево облетела свежая новость: люди, пытавшиеся добраться до Казани через Сорочьи горы, с мучениями, обморожениями и изголодавшимися вернулись обратно. Они рассказали, как трудно месили сугробы, когда двигались туда и обратно, и с какой безнадежностью ждали несколько дней, что расчистят дорогу на Казань. Однако погода не позволяла этого сделать. Лаишевские гости в этих мучительных ожиданиях подчистили все гостинцы, выданные им в дорогу, съели также все пряники в магазине Сорочьих гор и вынужденно решили вернуться и погостить на лаишевских харчах еще раз.

Это известие, абсолютно правдивое, воспринималось в середине марта как хорошо придуманный анекдот. Я сначала даже не поверил в это, но когда встретил на улице одного из знакомых мне гостей, обмороженного и приодетого на манер отступающих из зимней Москвы французов 1812 года, понял: все рассказанное – правда.

После бесполезного ожидания автобуса из Казани местные власти решили организовать тракторный поезд в столицу Татарии: и гости изрядно надоели, и некоторым лаишевцам позарез нужно было быть там. Перед отъезжающими было поставлено жесткое условие: в пути с тракторных саней никому не слезать до самой столицы. Никакие причины уважительными считаться в дороге не будут.

Я тоже отпросился у жены прокатиться на санях до Казани. Мы с раннего утра подошли к тракторному поезду. На санях почти все места были заняты. Люди, изрядно укутанные, сидели на соломе, как курицы на гнездах. Все были в толстых подшитых валенках и овчинных шубах. На одном мужике я разглядел даже заячий тулуп и, грешным делом, подумал: не с плеча ли бунтаря Е. Пугачева он достался ему?

Я, было, подсел на солому в холодных студенческих ботинках и осеннем пальтишке, но сразу же возле саней раздался плач: это, как Ярославна, залилась горькими слезами моя женушка. Каким-то женским чувством она поняла, что отправляет меня на верную погибель. Я пытался шутить и отговариваться, но за жену вступились соседи по соломе и столкнули меня в сугроб. Поезд умчался без меня.

Я прожил в Лаишеве еще целую неделю: погода не унималась, и автобусы не появлялись. Ежедневно мы с хозяином квартиры едва успевали расчищать сугробы во дворе и вокруг него. Умственного труда у меня никакого не было, его полностью вытеснил труд физический.

Мне удалось выбраться из мартовской лаишевской западни только в день великого равноденствия. К этому времени 60 километров дороги пробили танки, приглашенные с Казанского танкодрома.

А в Казани меня потеряли и заготовили объявление во всесоюзный розыск. В университете встретили меня как покойника с того света. Вот что наделала мартовская непогода 1968 года.

Гули, гуленьки

Издавна голуби плотнее других птиц приблизились к человеку, однако не стали домашними. Живут они рядом с человеком и в деревне, и в городе. Кто уже в раннем детстве не любовался этими красивыми и дружелюбными птицами? Кто не просил у мамы кусочки хлеба или семечек, чтобы подманить побольше пернатых, поразглядывать их и, любуясь ими, подкормить?

Голубь во взрослой жизни человека постепенно превращается в один из символов мирной жизни. Совсем не на пустом месте родилось крылатое понятие: Голубь мира.

Голубь – действительно красивая мирная птица. Она питается главным образом остатками пищи, которые натеряет человек. Любимый компонент их пищи – семечки. Если наберёшь этим птицам одновременно зёрнышки пшена, пшеницы, кусочки хлеба и семечки, то голуби начнут свою трапезу с последних. Они не расклёвывают их, а глотают вместе с кожурой. И что поразительно? Голуби каким-то чутьём мгновенно отличают добрые семечки от пустых, но целых.

Наблюдая за голубями, все замечали с каким вниманием они, обладая прекрасным зрением, отыскивают мельчайшие частички ядер разгрызанного человеком семечка или ореха и отбрасывают шелуху, первоначально принятую за полноценное семя. Не раз мне приходилось замечать, что иногда они отбрасывают в сторону и цельные семечки, внешне добротные. Из любопытства я несколько раз подбирал такое семечко и раскалывал его. При этом всякий раз убеждался, что оно пустое. Как голуби убеждаются в этом? Как будто в клюве рентгеном просвечивают его насквозь.

Голубей прикармливают прежде всего сердобольные бабульки и дедульки. К людям, которые прикармливают птиц постоянно, голуби очень привязываются и начинают клевать семечки прямо из рук. В этой связи я часто наблюдал за тем, как кормил голубей знакомый мне ветеран войны с костылём. Его нередко видел в позе, когда он, опёршись на костыль, держал в полуоткрытых ладонях рук семечки. А туда попеременно взлетали по паре по паре голубей в каждую руку и там наслаждались благодатью. Картина заманчиво просилась на обложку любого журнала о мирной жизни.

Голуби и гнёзда строят рядом с человеком. Долгое время на моём балконе в пространстве между двумя фанерными ящиками голуби выводили своих птенцов. Гнездо строили они довольно спартански: пучок тонких берёзовых прутьев, перемешанных со стеблями сухой травы и на них откладывалось два яйца. Пара голубей, попеременно меняясь друг с другом, терпеливо высиживали птенцов. Птенцы родятся голенькие. Родители кормят их не изо рта в рот, как многие птицы, а методом из желудка в желудок. При этом как-то странно попискивают, то ли сами голуби, то ли их птенчики.

Голуби рядом с человеком не только кормятся, но частенько и страдают от него. Сколько видим мы на улицах нашего города голубей с неполноценными ногами! Нередко ноги бывают спутаны нитками либо верёвками. Иногда голуби запутываются, видимо, и сами, ведя торопливую суматошную жизнь во время кормёжки. Однако порой дети специально ловят таким образом пернатых. Это не детская шалость, это жестокость. Такие детки нуждаются в срочном воспитании.

Особенно трудно птицы переносят зиму. Часто длительная бескормица в морозную и снежную зиму приводят к гибели наших любимых пернатых. Давайте поддержим их и других птиц, оставшихся зимовать с нами: устроим временные кормушки.

Все птицы в основном благодарны. Они годами будут радовать нас, поддерживая в нас тонус жизни и бодрость духа.

Как провожают пароходы

Они вместе учились в школе с первого класса, учились хорошо. Иван выделялся ростом и увлекался спортом: играл в волейбол в составе школьной команды. Мячи, которые он «глушил», прыгая высоко у сетки, никто не мог принять на площадке противника. Иван в душе гордился нетитулованным званием чемпиона.

Петра же увлекала и захватывала всецело другая стезя: он настойчиво тренировал себя в решении трудных задач по физике и математике, в разгадывании различных головоломок и замысловатостей, оттачивая логику мышления. Он первым в классе разгадал секрет кубика Рубика.

У девчонок выпускного класса оба парня были на примете. Но случилось так, что парни увлеклись одной – белокурой Наташей. Своей непосредственностью и живостью характера она очень напоминала им Наташу Ростову.

Девушка заметила внимание парней и не прочь была подружиться и сблизиться с одним из них. Однако сделать свой выбор затруднялась и все не решалась. Даже выпускной бал, на котором она раскрепощенно танцевала и с тем, и другим, не расставил точки над «и». Такой выбор всегда труден, тем более, когда оба парня юны и хороши собой.

Наташа мечтала стать профессиональным учителем. А поступать она решила в педагогический институт в Пермь, где жила ее тетя, одинокая сестра мамы. Тетя Наташу очень любила, и это облегчало привыкание к новой жизни в большом городе.

Девушка успешно сдала вступительные экзамены и готовилась к отъезду из Нижнекамска на учебу в Пермь. Вместе с одноклассниками они часто проводили время, гуляя по набережной Камы на Красном Ключе. Это красивое место, созданное природой и облагороженное человеком, всегда влекло к себе и взрослых, и детей. Оно заряжает живительной энергией и бодрит дух, открывая красоту родного края.

Тем временем подошла пора Наташкиного отъезда. На семейном совете было решено: плыть студентке по воде пароходом. Как говорится, не пыльно и не тряско. К назначенному времени все собрались у причала. Среди провожающих были одноклассники, в том числе Иван и Петр. Оба пришли на проводы с букетами ярких красивых цветов. Они трогательно вручили их отъезжающей подруге с пожеланиями успехов в учебе и жизни. Девушка, несколько смутившись, приняла оба букета, но в душе осталась довольной вниманием юношей.

Молодежь некоторое время шутила и смеялась, скрашивая минуты расставания. Наконец были отданы с пристани швартовые канаты, и «Композитор Глинка» плавно начал отходить от причала. На палубе играла музыка и исполнялась песня «Как провожают пароходы». Люди, временно расставаясь, махали руками и платочками.

Неожиданно для всех раздался сильный всплеск воды, и в ту же минуту все заметили юношу, выныривающего из созданных винтами парохода водных бурунов. Это был Иван. Ловко взмахивая руками, он поплыл за кораблем против течения. Вода возле него кружила воронками и пенилась, но парень, преодолевая ее сопротивление, двигался за кораблем.

И на корабле, и на пристани многие понимали бессмысленность и даже опасность его затеи. Однако некоторые истолковали его действия, как проявление настоящей и сильной любви к девушке. Поступок Ивана не остался, естественно, не замеченным Наташей. Она волновалась и переживала за парня, а в ее мыслях навязчиво кружилось: «Вот дурачок!»

Постепенно корабль удалялся, и было заметно, как пловец все больше и больше отстает от него. Иван уже не махал «саженками», а как-то скромно плыл «по-собачьи». Чувствовалось, что он сильно устал, но поворачивать назад ему казалось обидным и даже зазорным.

Разрядка наступила скоро: с проходившей мимо моторной лодки ему предложили помощь. Иван с трудом ввалился в лодку и был доставлен на берег. Одноклассники и присутствующие, среди которых находился тогда и я, осуждали Ивана за его безрассудный поступок. А ему, ошалевшему от холодной воды, было уже безразлично, что о нем думают и говорят другие. В своей задумке он, наверное, хотел сделать как лучше, но вышло как всегда.

Мне довелось узнать, какой выбор сделала Наташа. Как я и догадывался, после окончания вуза она вышла замуж. Ее надеждой и опорой в жизни стал одноклассник Петр.

Школьные впечатления

В День знаний за чашкой чая я спросил Петровича, помнит ли он свои школьные годы. Мой вопрос оживил собеседника. Он охотно и кратко выпалил: «Еще как!». После чего начал удивлять меня своей крепкой памятью.

– В первый класс я пошел в 1949 году в маленькой захолустной деревушке. Из всей деревни в том году набралось всего десять первоклассников. Учительницей давно работала Александра Петровна – женщина зрелого пенсионного возраста.

На первом же уроке кто-то из наших сорванцов крепко досадил ей чем-то. Учительница вышла из себя и сильно раскричалась. В руках она держала молоточек, которым старательно прибивала к бревнам школы плакатик: «Ученье – свет, а неученье – тьма». Она неожиданно со всей силой ударила молоточком по учительскому столу и в тот же момент из ее рта вывалилась на стол вставная челюсть. Кто-то из нашей братвы засмеялся, кто-то притих, как будто умер, а я засунул несколько пальцев в свой рот и стал ощупывать зубы и десны, впервые убеждаясь в их подлинности.

Постепенно мы стали привыкать к своей старушке-учительнице, как вдруг зимой, в разгар ночи, школа заполыхала ярким пламенем. Это была пятистенная изба с двумя входами. В одной ее половине ютилась школа, а в другой жила сторожиха, истопник и уборщица в одном лице – Анюта. Она, видимо, перестаралась, перекалив печь, и пятистенник сгорел дотла вместе с классным журналом и нашими тетрадками.

На пожаре присутствовала вся разбуженная деревня – от мала до велика. Все дружно бросали в полыхающий огонь комья снега и плескали водой из бочки, подвозимой на санях лошадкой.

Я топтался возле раскаленных и дымящихся бревен и тревожно спрашивал всех: «Будут завтра учить?». Основания для такого вопроса у меня были: проиграв весь вечер в подкидного дурачка, я не успел выучить какое-то стихотворение из Родной речи. Учился я хорошо, и мне стыдно было получить двойку.

Нет, конечно, на следующий день нас не учили. Не учили нас еще две недели. Совершенно пустых изб в нашей деревне не было. Говорили одно время, что нас разместят в овчарне, выпроводив оттуда в дневное время на мороз ягняток. Потом ходили слухи, что школа поочередно будет находиться в каждой избе сельчан, которые на время ее работы пойдут в гости к соседям. Наконец, нашли более или менее приемлемое в тех условиях жизни решение. Из соседних деревень привезли несколько парт и разместили их в избе доживающей свой век на печи одинокой бабушки Елены. Классную доску в окошке смастерили деревенские плотники и «школа» заработала вновь: мы учились, а в это время шевелилась, стонала и что-то бормотала себе под нос на печи бабушка Елена. Иногда в самый интересный момент урока она начинала проситься в туалет. Урок останавливался. Учительница боялась, что, спускаясь с печи, Елена рассыпится на части и просила нас подсобить старухе. Мы охотно, как клещи, вцеплялись в обветшавшее, но довольно тяжелое тело печного обитателя и помогали ей тихонько сползти с печи. А после ее проветривания на морозе, мы снова поднимали старуху на печь.

Урок тем временем и в шутку, и всерьез заканчивался. Удержаться от смеха на любом уроке не было никакой возможности. Ну, как не рассмеяться, когда во время диктанта Александра Петровна предложила написать предложение: «Зимой Елена ходит в школу», а сосед по парте тихонько толкнет тебя в бок и шепотом скажет: «А зачем ей ходить в школу, если она в ней живет?». После чего парта в резонанс затрясется вместе с нами, пыхтящими от раздирающего нас смеха.

Ближе к весне бабушку Елену увез с собой ее сын, проживающий в недалеком городке. Мы и радовались и печалились одновременно: помех в учебе будет меньше, но кто теперь нас будет смешить в школе?

Деревня жила чрезвычайно бедно. Денег практически ни у кого не было, да и купить в магазине было совсем нечего. А купить в детстве что-то – всегда очень хотелось. Только в реальных условиях крайней бедности и заброшенности деревни могла зародиться в голове моего соседа на уроке грамматики фраза: «В магазин привезли оттепель…». Так он ответил на вопрос учительницы, придумать предложение со словом, в котором подряд стоят две буквы «т».

Другой мой одноклассник «ловко» вышел из положения, когда учительница попросила подобрать проверочное слово к слову «волосатый». Нужно было гласную «о» поставить под ударение. Он и поставил, произнеся вслух слово «шерстнОй».

На этом месте я остановил Петровича и попросил вспомнить что-нибудь, только не очень грустное, что было уже в средних классах школы.

– В седьмом классе школы, которая находилась в пяти километрах от нашего села, к нам пришел очень строгий учитель математики и физики Александр Андреевич. Его крупная, я бы сказал, величавая фигура выделялась в учительской среде. Он пользовался среди учителей и учеников большим авторитетом. Дисциплину и порядок на занятиях любил и соблюдал. Когда он объяснял новый материал, в классе по его требованию устанавливалась такая тишина, в которой было слышно, как летит одинокая муха. Он не любил даже, когда шумели в соседнем классе за стенкой.

Однажды в самом начале учебного года соседи по классу, где обучал физике Александр Андреевич, оказался молодой литератор. Ученики к нему только начинали привыкать и вели себя на уроках довольно шумно. Возможно, это происходило еще и потому, что он был небольшого роста, и школьники принимали его за равного себе.

Раздраженный соседним шумом, наш физик на минуту покинул свой класс, вошел в класс соседа, окинул его своими «всевидящими» глазами, подошел к самому крикливому, взял его крепко за руку и увел к себе в класс. Там он поставил его в угол, а сам продолжил прерванный урок. В соседнем классе воцарилась такая тишина, как будто там не было ни души. Все мы поразились столь действенному эффекту, разыгравшемуся на наших глазах. Прошло 15 минут, и в наш класс тихонько постучались. Учитель, отойдя от доски, открыл дверь. Перед ним стоял растерянный шестиклассник, видимо, староста класса. Он обратился к нашему педагогу со словами: «Александр Андреевич, верните, пожалуйста, нашего учителя…». Произошла редкостная немая сцена, не хуже и не бледнее той, что нарисовал Гоголь в «Ревизоре».

Не скрывая смеха, я попросил собеседника остановиться на этом месте и придвинул к нему стаканчик горячего пахучего цейлонского чая.

Советы экзаменующимся

Экзамены… Экзамены в школах и институтах, экзамены выпускные и государственные, экзамены приемные и квалификационные, экзамены простые и сложные, наконец, жизненные испытания и экзамены судьбоносные. Каждому человеку приходится в течение жизни сдавать какие-то экзамены. За время учебы мне довелось сдавать экзамены порядка сотни раз. В школе – ежегодно, начиная с четвертого класса; в университете – по два раза в год; в аспирантуре – три экзамена, но каких! Можно добавить к этому еще конкурсные вступительные экзамены в вуз и аспирантуру. Пересдавать экзамены мне не приходилось ни разу.

Несравненно большее количество экзаменов мне приходилось самому принимать: я два года работал учителем русского языка и литературы в школе и 33 года – преподавателем высшей математики в вузе. В итоге, естественно, накопился некоторый опыт и в сдаче экзаменов, и в их приеме. Частицей этого опыта и собираюсь поделиться, главным образом, с выпускниками школ и студентами вузов, колледжей, лицеев и училищ. Возможно, кому-то он и пригодится.

Экзамен – это проверка знания. А коли так, знания надо показать, как говорится, лицом. К экзамену нужно готовиться в ходе учебы и, усиленно занимаясь, настраивать себя на успех. Нельзя приходить на экзамен с «шапкозакидательским» настроением. Не нами сказано: «Не хвались, едучи на рать…». Не нужно и приходить на экзамен совершенно подавленным. Лучше всего настроить себя таким образом: да, мне придется на экзамене отвечать на трудные вопросы и решать серьезные задачи, но ведь я упорно занимался; у меня есть опыт и, опираясь на него, постараюсь справиться с заданием.

В ночь накануне экзамена я бы всем посоветовал хорошо выспаться: во время проверки знания голова должна быть свежей и ясной, но, разумеется, не пустой. Получив экзаменационное задание, внимательно вчитайтесь в него: вникните в каждый пункт. Прикиньте, что для вас кажется простым, а что вызывает трудности. Выбор – с чего начать – остается за вами. Лучше начать с того, что вам мыслится простым. Выполните этот пункт до победного конца. Убедитесь, что все сделано вами правильно.

По опыту знаю: у вас чуть-чуть повысится настроение. Не сильно, но похвалите себя. У вас немного прибавится энергии. Принимайтесь за следующий пункт, который среди оставшихся выглядит проще. Этим правилом руководствуйтесь до конца экзамена. Вы тем самым рационально используете все время, отведенное на экзамен. Помните, отметка за быстроту ответов и решений не повышается. Оцениваются правильность, точность, логичность, рациональность, полнота.

Мне ближе всего математика. Экзаменуясь по этому предмету, вам придется в любом случае решать примеры и задачи. Внимательно прочтите задание. Не стесняйтесь обратиться к экзаменатору, если в условии задания вам кажется что-то не разборчивым, не ясным или двусмысленным. Спросите, но старайтесь не задавать глупых вопросов.

В процессе решения задачи постоянно спрашивайте себя: «Все ли данные задачи я использую? Уместно ли применяю то или иное правило или теорему? Не использую ли при решении чего-то такого, что в условии не дано и не следует из него?..»

Получив окончательный результат, проверьте, убедитесь, что он в каждом пункте согласуется с условиями задачи и ни в одном пункте не противоречит им. Наконец, прикиньте, согласуется ли ваше решение со здравым смыслом. В моей педагогической практике был случай, когда абитуриент выдал ответ в задаче о количестве комбайнов в поле – в 4,5 и настаивал на нем.

По моему убеждению, самыми трудными экзаменами являются вступительные экзамены, особенно для тех, кто поедет их сдавать в другие города и столицы, где стены, как известно не помогают и слезам тоже не верят. Мне могут возразить, что теперь зачисляют в вузы по результатам ЕГЭ, полученным в школе. Это так и не совсем так. Во-первых, ЕГЭ ведь надо сдать очень и очень успешно. А во-вторых, в солидных столичных вузах (МГУ, МФТИ и др.) вас подвергнут самостоятельным экзаменам по некоторым предметам и тоже на конкурсной основе.

Мой главный совет – готовьтесь, готовьтесь и еще раз готовьтесь очень и очень хорошо. Если не получится поступить в желаемый вуз с первой попытки – не отчаивайтесь. Это, конечно, огорчение, неудача, но никак не трагедия, не горе. Извлекайте что-нибудь полезное из неудачи, подготовьтесь еще лучше и попытайтесь поступить в следующее лето. Удачи вам!

Тем же, кто сразу одолеет все препятствия и будет зачислен в вуз после всех конкурсов и собеседований, выражаю свою солидарность. Так держать, но только не расслабляйтесь! Хорошо знаю, что на шкале радостных человеческих переживаний поступление в желаемый вуз значится особенно яркой точкой. Но поверьте, это не триумф. Собирайтесь с силами, запасайтесь терпением и с первых же дней учитесь с азартом и интересом.

Такая учеба, с не дающей покоя пытливостью, – «езда в незнаемое». Пусть затянет она вас всерьез и надолго. Могу засвидетельствовать, что познание нового в творческой атмосфере разгорающегося интереса к нему, – одна из важнейших составляющих человеческого счастья. Дерзайте. Больших вам успехов!

Школьные учителя в моей памяти

Помнится, не без робости переступил я впервые порог средней школы села Кузайкино Альметьевского района Татарии. В далеком 1953 году я пришел туда учиться в 5-й класс из тихой начальной школы соседнего села. Многоголосье школьников разных возрастов, целых два десятка классных комнат и учительская, наполненная педагогами различных дисциплин, – все это казалось таким новым и непохожим на прежнюю размеренную жизнь с одним десятком учеников и единственным учителем. Ко всему этому предстояло привыкать основательно и надолго.

Классным руководителем с 5-го по 7-й классы у нас была учительница математики Наталия Ивановна Шестакова – чудесный педагог и добрейший души человек. Жила она одиноко, своих детей не имела и, возможно, поэтому всю любовь дарила нам, деревенским детям. Она искренне и глубоко была привязана к нам. Особенно сочувствовала тем, кто ходил в школу ежедневно из соседних сел по 5-7 км в один конец до Кузайкина.

Ее любовь к воспитанникам гармонично сочеталась с требованиями, которые она предъявляла к ученикам при изучении математики. Я могу утверждать, что первые самые строгие образцы математического мышления формировались во мне на уроках алгебры и геометрии, которые вела незабвенная Наталия Ивановна.

В сильно морозные дни, когда по пути в школу замерзали до самого дна чернила в чернильницах, которые мы носили с собой на занятия (ручек с шариком тогда не было и в помине), Наталия Ивановна проводила устные уроки, на которых непременно развивалась строгая математическая логика рассуждений. А изредка, когда в классе из-за сверхморозов собиралось мало школьников, учительница с большой охотой рассказывала нам о героях книг, которые сама любила читать. До сих пор помню ее вдохновенные рассказы о Степане Разине, Емельяне Пугачеве, о героях романов Виктора Гюго и др.

Как классный руководитель, наша учительница знала до тонкостей жизнь семьи каждого из нас. У многих моих сверстников, ксожалению, не было отцов: их взяла война и назад не вернула. Наталия Ивановна очень сочувствовала нам. Бедность на селе была тогда страшная, но старшие в семье тем не менее всеми силами хотели, чтобы мы учились. Часто не хватало средств, чтобы купить учебники и другие школьные принадлежности. Вспоминаю случай, когда я уже учился в 7-м классе. Там был интересный предмет – черчение. Чертить надо было все же на приличной бумаге. Помнится, я топтался после уроков в сельском магазине, пытаясь собрать по своим карманам копейки, чтобы купить специальный блокнот для выполнения чертежей. В магазин по своим делам зашла Наталия Ивановна. Она заметила мои намерения и хорошо представляла мое финансовое состояние. Помню, она подошла ко мне, купила за 3 руб. нужный мне блокнот и произнесла: «Черти, Коля, на хорошей бумаге».

Географию и астрономию в старших классах школы преподавал Юрий Иванович Корнев – выпускник географического факультета КГУ. Это был без преувеличения педагог с большой буквы. Умница и одновременно всесторонне развитый человек. В нашей школе он почти сразу стал работать завучем. Его приход в Кузайкинскую школу как-то быстро освежил и оживил ее. Он организовал художественную самодеятельность. Сам, владея идеальным слухом, музицировал – в совершенстве играл на баяне. Прекрасно пел и учил петь самых безголосых.

Юрий Иванович устраивал школьные соревнования по шахматам, волейболу и баскетболу. В волейбол наш завуч играл мастерски и до самозабвения. Он возглавлял школьную команду волейболистов, и на всех районных соревнованиях они неизменно завоевывали призы.

Юрий Иванович и женился в Кузайкине, на выпускнице филологического факультета КГУ. Роза Григорьевна (так ее звали) вела прекрасные уроки литературы в старших классах. В целом же эта пара педагогов оставила в наших сердцах и головах неизгладимый след. После нашего выпуска они переехали жить и работать в Набережные Челны. Мне приятно сознавать, что там они раскрылись в полную силу своих талантов. Юрий Иванович более 50 лет проработал в школе. Большую часть из них завучем и директором. Он – заслуженный учитель Татарстана, отличник народного образования РФ, Почетный гражданин Набережных Челнов, славный ветеран педагогического труда. Роза Григорьевна отлично трудилась в журналистике и на общественной работе. Сейчас мои любимые учителя на пенсии.

Физику в 7-м классе нам преподавал Александр Андреевич Никашин, ветеран Великой Отечественной войны. Как глубоко понимал он жизнь и ценил ее! Он страстно хотел, чтобы мы учились вдумчиво. Все его уроки строились исходя из этого принципа. Педагог всеми средствами пытался расшевелить наши сонливые извилины, стремился заинтересовать, увлечь своим любимым предметом. На всех его уроках был неизменным атрибутом сборник занимательных вопросов по физике. Я не знаю автора сборника, но вопросы в нем были направлены на развитие познавательного интереса к этому предмету и самой жизни. Александр Андреевич подбирал по каждой теме лаконичные устные вопросы и побуждал нас тем самым не формально постигать то или иное физическое явление. Мне порой казалось, что наш физик весь светился изнутри, безмерно радовался, когда чувствовал результат своей работы в достижениях и успехах своих учеников. Александр Андреевич учил меня всего лишь один год, но запомнился мне на всю жизнь.

Василий Максимович Кочемасов преподавал нам немецкий язык. Мне сейчас кажется, что преподавать немецкий язык в сельской послевоенной школе было невероятно трудным делом. Я думаю, что овладеть чем-то можно лишь при условии большого интереса к нему. Учиться по-настоящему можно, если любишь предмет и испытываешь острую необходимость овладения им. Если говорить правду, то большой любви к изучению немецкого языка мы тогда, мягко говоря, не испытывали.

Тем не менее Василий Максимович, умудренный большим житейским опытом, умел и в такой обстановке строить уроки свои интересно, доступно, конкретно. Не многие из выпускников нашей школы стали работать переводчиками с немецкого (хотя есть и такие). Однако в моей голове, например, до сих пор целый рой немецких слов, закрепленных там еще 50 лет назад. Они практически не используются. Но если бы я попал жить в Германию, думаю, быстро бы заговорил на языке этой страны. Единственный раз в жизни немецким залпом слов я все же воспользовался, будучи в магазине «Детский мир» в Москве. Там я включился, помнится, в «разговор» между совершенно русским продавцом и настоящим немецким покупателем и выполнил неожиданно для себя роль переводчика. За что немец долго благодарил меня немецкими, конечно, словами. А я, между прочим, мысленно адресовал эту благодарность Василию Максимовичу. Это ведь он научил меня хоть что-то понимать по-немецки.

Наш учитель немецкого языка учил нас кроме того еще многому. Он, например, прекрасно вел кружок фотодела, довольно хлопотного и трудоемкого в ту пору, когда надо было запасаться проявителем, закрепителем и огромными терпением и любовью к фотографированию. До сих пор помню шутку любимого учителя: «Хочешь разориться – покупай фотоаппарат!».

Василий Максимович едва ли не первым на селе стал разводить на своем подворье кроликов. Он до мелочей проникся этим делом и достиг успехов, о которых был наслышан весь район.

Физическую культуру и военную подготовку нам преподавал Павел Филимонович Киселев – ветеран Великой Отечественной войны со шрамами от немецких осколков снарядов на лице… Это был преподаватель-боец. Он жил спортом и военным делом. Мне до сих пор кажется, что война до конца так и не отпустила его, не демобилизовала. По спорту Кузайкинская школа гремела в районе: лыжники, волейболисты, прыгуны и бегуны неизменно занимали призовые места.

Павел Филимонович научил нас всех правильно ходить строем и безошибочно выполнять все строевые команды. Он научил быстро и правильно разбирать и собирать затворы автомата и винтовки времен минувшей войны. Наш физрук научил нас стрелять прицельно из мелкокалиберной винтовки по учебной мишени. Удальцов в этом деле сам лично премировал дополнительной возможностью палить по мишени…

Когда в студенческие годы я проходил военную учебу в полевых условиях лагерных сборов, то не раз добрым словом вспоминал своего школьного учителя, который многому меня научил.

С большим удовольствием и благодарностью я часто вспоминаю и других учителей нашей школы. В моей памяти они все до сих пор как живые, хотя многих уже, к сожалению, нет.

Перед глазами опытнейшие директора школы – Сурков Кузьма Васильевич и Пигасов Александр Григорьевич, преподаватели-кудесники – Пигасова Лидия Петровна, Комлев Николай Петрович, Шарикова Нина Александровна, Журавлев Иван Миронович, Медведева Елена Сергеевна, Шмонова Анна Аркадьевна, Карпов Станислав Петрович и др. Низкий всем поклон.

Соперники

Парни были выходцами из нашей деревни, оба родились в 1934 году. Одного звали Степаном, другого Василием. Эти имена были широко распространены в довоенной деревне. Подростками они основательно хлебнули лиха: их отцы погибли на фронте. В колхозе парни тянули жилы наравне со взрослыми мужиками, которых было до обидного мало. В таком труде подростки крепчали и закалялись как сталь. Взрослели тогда не по годам быстро. К 15-16 годам парни начинали заглядываться на девчат, подыскивая себе будущую невесту.

Степан был стройным и рослым, а Василий – чуть пониже, обаятельный, с кучерявым чубчиком на голове. В ту пору пользовался популярностью Петр Лещенко с его знаменитой песней про «чубчик кучерявый». Наверное, из-за нее Василия в деревне чаще всего и звали «Чубчиком».

Девчонок в послевоенной деревне было много. Они часто хороводили и плясали под гармонь, исполняя звонкими голосами частушки-«страдания». По-своему, на деревне вечерами и в праздники было интересно и весело и было из кого выбирать женихов и невест.

Случилось так, что Степану и Василию приглянулась одна деревенская красавица – Марина. Она статью своей чем-то напоминала Валентину Толкунову и частушки исполняла с такой же искренностью и задушевностью, как и любимая народом певица. Марина работала на колхозной ферме. Она была единственной дочерью у мамы Елены Ксенофонтовны. Отец, возвратившись с войны израненным, болел и рано умер. По моим наблюдениям, сверстники в послевоенной деревне были более дружны между собой, нежели в городе. Марина дружила со всеми и со Степаном и Василием в том числе. Со стороны чувствовалось, что оба кавалера нравятся ей, а выбрать суженого казалось трудным делом.

Тем временем парни на три года ушли в армию. Служить Отечеству в ту пору считалось делом чести Солдаты, возвращаясь домой, гордились тем, что прошли военную подготовку. А невесты зачастую дожидались своих парней. Тех, кто не служил в армии, деревенские девчата откровенно «браковали».

Итак, пока девушки в деревне звонкими голосами тянули на завалинке песню «… Вы служите – мы вас подождем», Степан и Василий добросовестно служили. Возвратились же они возмужавшими и похорошевшими в новенькой, ладно подогнанной солдатской форме. На ней были и знаки отличия. Парни предстали вновь перед невестами. И те, и другие были на загляденье – «кого хочешь, выбирай».

Ан нет, симпатии Степана и Василия были с новой силой направлены к Марине. Во время службы тот и другой вел с ней переписку. Каждый из них, наверное, самое сокровенное передавал и словами, и, как водится, между строк. Да и со стороны было видно, что оба парня по самую макушку влюблены в Марину. Это знала и горячо обсуждала вся наша деревня. Однако Марина все продолжала мучительно выбирать.

Не только Марина, но и вся деревня считала, что оба парня уж больно хороши. И надо сказать, что на этой основе парни-соперники нередко сходятся на кулаках, «деля» невесту и одновременно конфузя себя и в ее глазах, и в глазах жителей деревни. В человеческом сообществе не все однозначно, как это имеет место в остальной природе: какой самец победил – тот и жених! Надо отдать должное нашим парням: внешне оба вели себя степенно, хотя в душе каждый из них, наверное, тяжело страдал.

На селе бездельничать в наше время было некогда – всем находилась работа по завязку. Еще до службы в армии Степан и Василий стали механизаторами. Техники в нашем маленьком колхозе было немного. Достаточно сказать, что в 1957 году при слиянии нашего колхоза с более солидным соседним совхозом мы передали этому хозяйству четыре трактора: две марки ХТЗ, самых примитивных, один «Белорусь», один – ДТ-54, два комбайна. Один из них – «Коммунар» изначально не имел своего хода, другой – самоходный, малосильный, из первых выпусков. Еще передали автомобиль марки ГАЗ-51 – грузовик бортовой…

По возвращении из армии Степану достался трактор «Белорусь», а Василий продолжил водить свой трактор ХТЗ. В уборочную страду эти тракторы использовались прежде всего как тягловая сила для перемещения по полю громоздкого и тяжелого (сплошь из железа!) «Коммунара». Один трактор потянуть его не мог! А жали тогда либо прямым комбайнированием, либо раздельным способом.

«В трудовой буче, славной и кипучей» и разрешился окончательный выбор нашей нерешительной невесты. Мы в ту пору, работая на лошадях, перевозили на ток зерно от комбайнов. Страда была в полном разгаре. Комбайны временами ломались в работе. В один такой день комбайны и мы, возчики зерна, стояли без работы довольно долго. В этих условиях бригадир разумно распорядился отцепить тракторы от «Коммунара» и послал их сгребать солому в огромные кучи. При этом использовалась новинка того времени – тросовая волокуша. Работа эта проста до очевидности, однако все равно требует от трактористов определенного навыка и, главное, слаженности между собой. А именно, к двум тракторам цеплялись концы тросов волокуши. В такой связке тракторы заезжали с двух сторон к ряду из копен соломы и, двигаясь параллельно, тросовой волокушей сгребали весь ряд копен и волокли эту объемную массу соломы на пустырь, приграничный с полем. Там позднее мужики формировали омет из этой бесформенной массы, чтобы солома не сгнила. Солому тогда не жгли и не запахивали, предварительно измельчая, как часто делают теперь. Тогда вся солома шла на корм скоту в зимних условиях. Скота было много. Все запасы сена и соломы зимой уходили ему на корм подчистую.

Так вот, Степан и Василий принялись за дело с молодецким азартом. Ряды копен соломы, оставленных на поле комбайном, были длинными, и в волокушу набирался столь большой объем соломы, что трактористы порой не видели друг друга, а, маневрируя, подавали сигналы громкими криками. Эти командные крики не всегда можно было расслышать из-за рева и грохота моторов и правильно истолковать. Можно было не понять намерения напарника в выборе скорости движения тракторов. Эти помехи, естественные в работе, и привели скоро к обстоятельству, которого никто не ожидал. Маневрируя среди копен соломы и реального рельефа поля, трактористы не поняли друг друга и стали двигаться с разными скоростями. В этой обстановке трактор ХТЗ сильно потянул волокушу на свою сторону. Боковое усилие троса стало передаваться на трактор Степана. Его «Белорусь» начал на скорости клониться и повалился на бок. У первых выпусков трактора «Белорусь» кабины не было, и это облегчило падение Степана. Он вывалился из сидения на землю, припудренную соломой (Бог подстелил!). От трагического исхода тракториста спасло то, что Василий, почуяв неладное, быстро затормозил.

Все это произошло на наших глазах. Мы вместе с комбайнерами побежали на место происшествия. Степан прихрамывал на правую ногу. Оба были бледными в результате шока. Василий, чувствовавший в случившемся свою вину, стоял перед соперником, готовый ко всему. В нашей деревне слово «извини» вроде бы и не говорили. Но свою вину, если она была, по-своему выражали и подтверждали. При нас Василий просил товарища по работе поверить, что произошло все нечаянно, что умысла никакого не было. Он сказал, что готов понести любое наказание. Не знаю, как другие, а я в тот момент сочувствовал тому и другому и верил, что Василий говорил правду и искренне признавал свою вину по неосторожности. Я верю в это и теперь.

Пока Степан разминал ногу, комбайнеры и Василий, аккуратно маневрируя трактором ХТЗ, поставили «Белорусь» на все четыре колеса. Трактор уцелел и завелся с первой же попытки. К счастью, Степан отделался лишь ушибом. Механизаторы не стали выносить сор из избы: дальше нашей деревни слух не пошел. По-человечески, думается, в той ситуации это было достойно. В противном случае трактористов могли довольно сурово наказать за нарушение техники безопасности.

В деревне же случившееся рядили по-всякому, порой и вкривь, и вкось. Кто-то все же усматривал, что Василий намеренно хотел вывести Степана из той нешуточной любовной игры, которая столь долго и упорно между ними тянулась. А чаще всего шутками над «Чубчиком»: как это он на слабеньком тракторе сумел свалить на бочок более сильный «Белорусь»?

Это происшествие, видимо, и стало последней частицей, которая склонила равновесие весов Марины в сторону Степана. Они поженились и живут в согласии до сих пор. У них уже внуки – женихи и невесты. А Василий нашел славную красавицу в соседнем селе и сыграл чудную свадьбу. Семья у них крепкая и дружная.

Минувшим летом я навестил своих земляков и с большим удовольствием и радостью узнал, что семьи Степана и Василия связывают не только воспоминания о былом. Они – породнились: дочь Степана, Наташа, вышла замуж за сына Василия, Андрея. И живую они, как и родители, на радость самим себе и людям. Дай-то Бог им дальнейших светлых дней в согласии и счастье!

Реабилитация вороны

С легкого пера Ивана Крылова за вороной в народе утвердилось мнение как о разине – размазне, которая не смогла в укромном месте съесть, смакуя, кусочек костромского сыра. А ведь сам Бог послал его ей. Она не могла придумать ничего более нелепого, как взобраться на ель и позировать такой находкой всем известной шельме – лисе. А эта пройдоха откровенным враньем, лаской и лестью добилась своего: лакомый кусок падает в лапы плутовки. Ворона же остается ни с чем.

С этого произведения баснописца имя вороны в народе стало нарицательным. Я бы даже сказал порицательным. Проворонил – так стали говорить о человеке-простачке, который не смог должным образом распорядиться тем, что у него имеется.

Я не собираюсь критиковать Ивана Крылова: его басни действительно умны, поучительны и хороши во всех смыслах. Однако за ворону заступлюсь. Не знаю, как у других, но у меня есть веские основания считать ее очень толковой птицей, умеющей довольно быстро разбираться в различных ситуациях. Ворона наблюдательна и любопытна. Она скоро умеет приспосабливаться к любой обстановке. Я приведу только два примеры из моей практики рыболова.

Там, где бывают рыбаки, всегда остаются какие-то остатки пищи, насадки на рыболовные крючки. Часто это кусочки хлеба. Летом в жару хлебные корки засыхают и схватываются, как бетон, очень крепко. Мне не раз приходилось наблюдать, как поступает ворона, найдя подобную корку. Она не станет бесполезно долбить ее своим довольно мощным клювом. Ворона берет корку в клюв и вприпрыжку бежит с ним к воде. Там она плюхает сухарь на мелководье, приглядывая за тем, чтобы его далеко не унесло теченьем и чтобы не утащили вездесущие чайки. Она размачивает этот сухарь вполне сознательно, как это делают за чаепитием шамкающие беззубым ртом старики и старухи. Доведя хлеб до нужной кондиции, ворона принимается за трапезу. Завершив обед, она, на мое удивленье, отлетает недалеко к роднику испить чистой ключевой водицы.

В свое время зимой я частенько ставил жерлицы на щук в районе затонувшего понтонного моста. Для этого насаживал живых плотвичек, доставая их из припасенной заранее двухлитровой банки. Ворона с дерева постоянно наблюдала за мной. Эти птицы издавна живут в наших краях и зимой, и летом. Живут не навязчиво вблизи человека. Они, как в песне о пионерах «не бояться ни жары, ни холода». Однако в суровые зимы часто испытывают голод. В тот день я прогуливался по берегу в поисках сушняка для костра. Возвратившись, я заметил, что моя банка повалена на снег, вода из нее практически вылилась, а плотвичек и вовсе нигде не было – ни живых, ни мертвых. Их изловила ворона, подлетевшая к банке с дерева и оставившая на снегу следы – крестики.

В последующие дни я стал прятать банку в рюкзак. Но ворона все равно нашла путь к трапезе. Она внимательно наблюдала за мной со стороны при установке жерлиц, как я насаживаю живцов на тройники и опускаю их на леске как приманку щукам. В заботах о костре я опять вольно разгуливал по берегу. Приближаясь с хворостом к своим жерлицам, я застал ворону в позе заправского рыбака: она, зацепив клювом леску, вытаскивала ее из воды, прижимая одной ногой к снегу.

Я, остолбенев, замер. Ворона вытаскивала из лунки живца на тройнике. Она не набросилась, как щука, на него, а прижав его ногами, клювом успешно и без всяких для себя потерь завершила всю операцию.

Когда я ее вспугнул, застав за таким ремеслом, она, довольная, взлетела, а в ее клюве трепыхался малек.

Теперь читатель волен рассудить сам, может ли такая птица – умница что-нибудь сама «проворонить». Думаю, что нет. И совсем не зря живут вороны на свете по три сотни и более лет. Глупыши за это время не выживут.

Предыстория свадьбы

Наша деревенская девушка Аня и парень из соседнего села Березовка Дмитрий знакомы знакомы были давно. Они вместе учились в средней школе, но особых успехов в постижении школьной науки не продемонстрировали, хотя и учились без двоек. По окончании школы они стали работать в родном совхозе. Молодые руки в большом хозяйстве были нужны позарез. Аня и Дмитрий (и не они одни) на деле решили реализовать известный принцип: где родился, там и пригодился.

Дмитрий жил с матерью Анастасией Васильевной. Других детей у нее не было, а муж погиб на фронте в первый же день войны. Дмитрий закончил курсы механизаторов широкого профиля и стал работать совхозным трактористом. Первоначальную практику он прошел на малосильном колесном тракторе марки ХТЗ, затем, затем пересел на гусеничный ДТ-54. А позднее ему, как опытному трактористу, доверили новенький челябинский трактор С-80. Этот трактор часто использовался на пахоте, где он легко таскал за собой широкозахватный плуг в целых десять лемехов. Возил он за собой и другие прицепы, которые зачастую были не под силу другим тракторам.

Аня после окончания школы пошла на ферму дояркой. Она была единственной дочкой у матери Пелагеи Петровны. Отец же девушки вернулся с войны израненным и вскоре умер.

Аня приглянулась Дмитрию, они стали встречаться и полюбили друг друга. На деревне трудно бывает избежать придирчивых взглядов сельчан. Аню и Дмитрия стали судить да рядить и открыто называть женихом и невестой. Молодые люди, собственно, и не обижались на это, а скорее даже радовались, что они вместе, и им двоим так хорошо. И когда вездесущая малышня, желая подразнить их, подпевала: «…Тили-тили тесто, жених и невеста!» – Аня и Дмитрий не набрасывались на ребятишек с недовольным ворчанием, а только радостно улыбались им вслед.

Все шло к тому, что на деревне скоро случится веселая свадьба на манер той, что однажды увидел на проселочной дороге Муслим Магомаев и навеки воспел ее. Однако вскоре произошло неожиданное событие, едва не закончившееся трагически. Дмитрий работал на своем могучем тракторе в делянке на лесоразработке: вытаскивал стальным тросом на дорогу спиленные деревья, где их очищали от сучьев, распиливали на части и грузили на тележку.

В конце рабочего дня приятели уговорили Дмитрия подцепить к трактору несколько спиленных березовых деревьев и подтащить их волоком в целости к своим домам в Березовке для дальнейшего использования на дрова. Несколько поколебавшись, Дмитрий согласился на это дело и подцепил к трактору еще две лесины дополнительно. Он имел намерение приволочь их прямо ко двору будущей тещи и тем порадовать ее и одновременно заслужить похвалу всей деревни в свой адрес. Решено – сделано.

Друзья благополучно доехали до Березовки. Там приятели отцепили свои дровишки и в знак благодарности распечатали деревенскую натуральную всесильную оплату за любую помощь – бутылку водки. Дмитрий наотрез отказывался пить, но приятели были неугомонны и неумолимы. Тракторист брезгливо выпил 100 граммов, чтобы отвязаться от наседавших односельчан и снова забрался в кабину. После этого он направил трактор с оставшимися лесинами на дорогу в Иванаевку, где жила со своей мамой ее любовь – Аня. Настроение у парня было хорошим. Он радовался успешному завершению рабочего дня и предвкушал радостную встречу с Аней и ее мамой. Дорога была короткой – всего 3 км. Однако она была не прямая, а шла по межам, огибая нарезанные участки полей. В одном месте она имела крутой поворот под прямым углом.

До этого поворота тракторист рулил рычагами трактора верно. А дальше произошла, как говорится, осечка. Видимо, накопившаяся за день усталость да эти неладные 100 граммов сделали свое черное дело: укачиваемый на неровностях дороги, Дмитрий в кабине заснул. А трактор как и шел по прямой в направлении Аниной деревни, так и продолжал двигаться, но уже по бездорожью. У движения без дороги есть одно преимущество: не бывает встречного потока. Но такое движение, вслепую, со спящим водителем или трактористом тоже смертельно опасно. К тому же это случилось поздним вечером. В Иванаевке электричества никогда не было. А летом керосиновые лампы почти не зажигались: рано ложились спать.

Рано утром, когда стали выгонять табун, жители деревни заметили в поле широченный прямехонький, пропаханный тяжелыми лесинами след в направлении Аниной избы. Спросонья казалось, что это инопланетяне ночью приземлялись в поле и производили какие-то маневры на нем. След терялся в глубоком деревенском овраге, из которого торчали сучья и ветви верхушек берез. Таких деревьев здесь отродясь не водилось. Подойдя поближе, жители деревни увидели и трактор, заглохший и уткнувшийся носом в глинистый крутой берег оврага. Дмитрий, осунувшийся, копошился у трактора, пытаясь его завести. Это безуспешно он делал, видимо, всю ночь и начавшееся утро. Люди вздыхали и ахали: след, оставленный трактором в поле, прошел всего в метре-другом от двух обрывистых оврагов в поле, еще на пути к речке. Попади трактор в один из них – гибель тракториста была бы неминуема. Тут Дмитрию чудом повезло, однако перед сельчанами жених основательно оконфузился. Аня и обе матери были в шоке. Первое время невеста и Пелагея Петровна не хотели с Дмитрием даже разговаривать. Но шло время, а оно не зря считается лучшим и надежным лекарем.

И трактор был вытащен из оврага, и механизм его оказался практически неповрежденным. Дрова Пелагее Петровне тоже были доставлены – те самые, березовые. Дмитрий поклялся перед людьми не брать никогда в жизни спиртного в рот. Ему поверили, хотя в деревне (да и в городе) этому верят с большим трудом.

Свадьба с некоторой задержкой тоже состоялась – веселая деревенская свадьба с шутками и прибаутками. Я был свидетелем на свадьбе и наблюдал, как после возгласов: «Горько! Горько!! Горько!!!» – жених страстно целовал невесту и после подносил к губам рюмку, наполненную минеральной водой.

Супружеский союз Дмитрия и Ани оказался по-житейски счастливым. Они родили и воспитали двух сыновей, которые тоже живут на селе: живут и трудятся на земле их отца и матери.

Минувшим летом я заглянул к свои землякам, навещая родные места. Живут бывшие молодожены в Березовке. Все у них ладно. Есть уже внуки, с которыми они любовно возятся, готовя их к жизни.

Завершая эту историю, скажу, что Дмитрий сдержал слово, данное накануне своей свадьбы: живет и радуется жизни мой земляк-трезвенник. Я рад за него. Пусть будет полным и неизбывным человеческое счастье его семейства! Там оно – точно по адресу.

Погоня по-американски

Мой хороший товарищ по высшей школе однажды побывал за океаном, в США, и рассказал по приезде такую историю:

– После женитьбы Джон и Лора жили душа в душу. Они славно провели медовый месяц: по туристической путевке слетали в Тайланд. Там молодожены купались в море, катались на яхтах и загорали. Во время отдыха люди редко не ладят между собой. Ссоры и раздоры начинаются, как правило, по возвращении в прозу жизни, ее обыденность. Так было и у нашей пары. В размолвках, часто по пустякам, они отдалялись друг от друга. Лора все чаще и чаще стала приводить Джону в пример их соседа по дому, который, как ей казалось, носит свою красавицу-жену на руках. Сосед их работал полицейским.

Прошло несколько лет. Детей у Джона и Лоры не было. Они решились пойти на расторжение брачных отношений. К этому времени бывшие влюбленные оказались уже в состоянии вражды друг к другу. Верно говорят в народе, что от любви до ненависти – один шаг. И этот шаг Лора и Джон сделали.

После развода Джон стал жить одиноко, а Лора довольно быстро вышла опять замуж. Ее новым избранником стал не кто иной, как сосед-полицейский, который тоже успел развестись со своей красавицей.

Джон ездил на работу на своей машине и однажды, нарушив правила, решился уйти на скорости от погони полицейской машины. Гонка была долгой: никто не хотел отступать. Наконец Джон был вынужден затормозить и остановиться. Он вышел из машины, готовый принять наказание, и подошел к полицейскому. Тот выглядел довольно грозно, но обратился к Джону с такими словами: «Я прощу вам нарушение правил, если поверю в правдивость объяснений – почему вы на такой бешеной скорости удирали от меня? Что заставляло вас это делать?» Джон в нескольких словах рассказал полицейскому историю своей печальной любви и честно признался, что по ошибке принял полицейского за нового мужа Лоры и думал, что он гонится за ним с единственной целью – отдать недавно обретенную половину опять ему, бывшему мужу.

Полицейский не мог удержаться: рассмеялся от души и отпустил бедолагу Джона, как говорится с миром, искренне поверив в правдивость его объяснений. Да и как можно было не поверить такому!

Ключи от квартиры

Петрович зашел на чаепитие позже обычного. По всему чувствовалось, что он находится в озабоченном состоянии. Да он и не собирался этого скрывать, сразу объявив, что потерял ключи от своей квартиры. Я ему посочувствовал, усадил за стол, собрав угощение. За ужином выяснилось, что у Петровича есть запасные ключи, но они спрятаны в укромном местечке в его закрытой квартире. Так «догадливо» поступают, кстати, многие одиноко живущие пожилые люди.

Вечер у меня был свободным, и я предложил Петровичу поподробнее рассказать, чем он занимался и при каких обстоятельствах обнаружилась пропажа. Выяснилось следующее.

Петрович во второй половине дня собрался на вещевой рынок, чтобы купить на зиму теплые брюки. Там довольно быстро он отыскал нужный ему товар. Брюки оказались несколько длинноватыми. Рядом же находились три мастерские по ремонту и пошиву одежды. В одной из них его просьбу укоротить брюки согласились выполнить сразу при нем.

Заказ Петровича выполнили исправно, и он, довольный, поехал трамваем домой. Входная дверь в подъезд, снабженная домофоном, была на этот раз почему-то открытой. Петрович поднялся с покупкой на свой этаж и стал доставать из кармана ключи. Вот тут-то и выяснилось, что ключей от квартиры в карманах нет. Посуетившись на площадке перед своей дверью, он решил вернуться на рынок и попытаться там найти свою потерю. Он намеревался пройти по мастерским, куда заходил с покупкой, а также заглянуть в торговую точку, где покупал брюки. Однако мастерские уже закрылись, а в торговой точке пропажу его не нашли, хотя и перетрясли весь товар.

Обратился он и к дворникам, которые уже приступили к уборке базарной территории от мусора, но безрезультатно. Петрович посетил и администрацию рынка, поставил ее в известность о своей пропаже и оставил там номер телефона на тот случай, если кто-то найдет ключи. После этих похождений уже стемнело, и Петрович приехал ко мне.

Ломать запоры своей двери ему очень не хотелось, поэтому мы вместе с ним пришли к выводу: надо проникнуть в квартиру через балкон. Для выяснения обстановки мы поднялись на крышу дома. Спускаться по веревке с крыши было опасно. К тому же оба балкона (выше и ниже его квартиры) были застеклены. Я предложил пригласить пожарных с лестницей, чтобы с их помощью попасть на балкон. Предложение он принял и решил заняться этим с раннего утра. Утро вечера мудренее. Мы легли спать в моей квартире. Петрович всю ночь ворочался.

Утром он пошел в ближайшую пожарную часть и, на радостях, пригнал к нашему дому пожарную машину с выдвижной лестницей. Ее быстро выдвинули, и верхний конец закрепили на Петровичевом балконе. Один из пожарных, крепыш, похожий на Добрыню Никитича, опробовал лестницу, взобравшись на ней на нужный балкон. Затем то же самое проделал и Петрович.

Я положил ему в карманы молоток, сапожный нож и отвертку. В таком снаряжении выходят, видимо, космонавты в открытый космос для починки своего корабля или станции. Только скафандра не было на Петровиче. Он благополучно выставил стекло в балконной двери, влез в свою квартиру, отыскал запасные ключи и изнутри открыл дверные замки. С домофоном проблема решается просто: плати на рынке 100 руб. – и ключ готов. С открыванием почтового ящика дело сложнее. И Петрович жалел потерянный ключ от него больше всего. Он собственноручно выточил его когда-то без образца из гвоздя-сотки. При этом изранил все пальцы и испортил целый десяток гвоздей.

Мой сосед съездил еще раз на вещевой рынок, обошел все места, где он побывал накануне, но утерянных ключей не нашел. Я попросил его вспоминать другие вероятные места, в которых он мог потерять ключи. Напомнил ему про туалет на вещевом рынке. Петрович согласился с тем, что в него он заходил, но смыть ключи в унитаз не мог, т.к. давно уже выработал устойчивую привычку смотреть на все, что смывается. Такая привычка была навязана моему другу тещей, которая долгое время после 1917 года хранила на себе золотой, царской чеканки, но по оплошности однажды смыла его в унитазе. До последних дней своих она сокрушалась, что совсем уж зря пропала ее золотая казна…

Наконец перебрав все, я случайно спросил Петровича, не мог ли он потерять ключи по дороге на базар и обратно. Он ответил, что вряд ли такое могло случиться. Но на всякий случай собрался и поехал в трампарк. В диспетчерской спросили у Петровича приметы ключей и вынесли на подносе пять связок. Мой сосед еще до выноса находок громко заявил, что, что ключ от почты у него самодельный, оригинальной конструкции. В то же мгновение ключи от квартиры были опять в кармане Петровича. А потерял он их в очень простой ситуации: во время одной из проверок билетов вместе с проездным билетом он и выронил ключи из кармана.

Петрович на радостях пришел домой и написал благодарственные письма на имя начальника пожарной службы и на имя начальника трамвайного управления с просьбой по-хорошему отметить своих работников, оказавших ему помощь в нужный момент. Мир и держится на добрых людях: помогают, содействуют, выручают.

При мне Петрович все сокрушался, как это он не догадался еще вечером обратиться в трампарк. Но как было знать, что его ключи лежат именно там! Зато у него теперь есть нажитой опыт: ключи надо бережно хранить.

Золотое колечко

Михаил и Мария дружили давно. Они родились и безвыездно жили в нашей деревне Иванаевке. Работали они на совхозной ферме. Мария доила коров, а Михаил подвозил на лошадке корма для животных. Он и она были подходящей парой и постепенно полюбили друг друга. Была уже задумана и назначена веселая деревенская свадьба. Молодоженам очень хотелось, чтобы все было не хуже, чем у других. Заминка выходила в одном: не было золотых колец для жениха и невесты. А трогательный ритуал по обмену обручальными кольцами в день свадьбы исстари считался обязательным не только в городе, но и на селе.

В деревенских ветхих магазинах под соломенными крышами золото, как правило, не продавалось. Продажа его нормировалась и в городских ювелирных магазинах советского времени. Скажем, чтобы купить обручальные кольца, необходимо было предоставить из ЗАГСа справку о том, что молодожены подали заявление о вступлении в брак и свадьба уже назначена.

В то время, о котором идет речь, я учился в КГУ и два раза в год приезжал в деревню на каникулы. Это были 60-е годы прошлого столетия. Услыхав о моем зимнем возвращении в деревню, молодожены обратились ко мне с просьбой помочь в Казани купить им золотые кольца. Несколько поколебавшись, я согласился помочь. Мне дали в дорогу деньги на кольца золотой пробы 583, их размеры и необходимые справки с печатями для предъявления в казанский магазин «Яхонт».

Ежедневной торговли обручальными кольцами в «Яхонте» не было: торговали этим товаром по мере поступления, и приходилось занимать длинную очередь. С первой попытки купить кольца не удалось. Но потом, следя аккуратно за поступлениями, я все же приобрел нужные кольца, а в начале лета, приехав на каникулы, вручил их влюбленным. Помню: радости их не было предела – обручальные кольца подоспели к назначенной свадьбе, а затем и она, как говорится, отшумела-отплясала.

Молодые стали жить-поживать и добра наживать. Они имели при доме небольшой участок земли, на котором выращивали для себя овощи, главным образом картофель. В сентябре пришло время уборки картофеля. На эту трудоемкую работу в совхозе никто и никогда никаких отгулов не давал. Приходилось рано утром до работы и поздно вечером после нее выходить с лопатами и ведрами на огород и второпях убирать свой урожай.

Вот в такое время, в один из вечеров, произошло событие, в деревне не замеченное, но в семье Михаила и Марии очень досадное. В процессе довольно грубой и пыльной работы Михаил пожалел кольцо на своей руке и, сняв его, торопливо сунул в правый карман брюк. А по завершении работы он в кармане брюк кольца не обнаружил. Михаилу подумалось вначале, что он в спешке перепутал карманы. Однако кольца не было и в левом кармане. Он обшарил все карманы пиджака, но и там пропажи не было. Расстраиваясь и сокрушаясь, Михаил и Мария тревожно провели ночь. Они очень надеялись, что поутру кольцо отыщется где-то на копаной земле. Но и утро не принесло им радости: кольцо словно сквозь землю провалилось. Не нашли они его и поздней осенью, когда перекапывали огород, готовя почву к новому сезону, хотя старательно разминали в руках все комочки земли

Михаил даже забирался на черемуховое дерево, что росло возле их дома, в гуще ветвей которого сорока свила довольно громоздкое гнездо. Известно, что сороки обращают внимание на всякие яркие мелкие предметы и зачем-то тащат их в свое гнездо. Михаил обследовал тщательно всю внутренность сорочьего гнезда с крышей, но нашел в гнезде всего лишь несколько блестящих частиц от елочных игрушек.

Молодожены постепенно смирились с дорогой утратой и стали подумывать о покупке нового кольца. Однако время шло. Наступила долгая зима, но и она к своему сроку тоже закончилась. В конце весны у наших молодоженов родился сын – Павлик. Забот в доме прибавилось, но и прежние дела надо было делать в нужные сроки. Огород был снова засажен картофелем. Во время посадки хозяева все еще продолжали внимательно осматривать землю в надежде заметить где-нибудь блеск золота. Но все было тщетно.

Минуло лето. Зарумянились и побагровели листочки на черемухе, а при ветерочке стали, кружась, слетать на землю. Пришла пора убирать картофель. Мария все больше заботилась о сынишке, а на огороде чаще и дольше стал задерживаться Михаил: он и копал, и убирал созревшие клубни. В один момент, складывая в ведро картофелины, хозяин заметил небольшие, но довольно яркие проблески на одном из небольших клубней. Картофелина по форме напоминала матрешку средней величины. Михаил тщательно очистил клубень от налипшей земли и остолбенел: там, где была короткая шея «матрешки», красовалось его потерянное кольцо. Природа сотворила явное чудо и помогла молодоженам отыскать дорогую пропажу.

Я бы вряд ли поверил, если бы мне только рассказали об этом мои правдивые земляки. Но тогда я находился в деревне, и Михаил, на радостях, нашел меня и предложил поразглядывать настоящее чудо в действительности – позолоченный окольцованный картофельный клубень.

Фотографа в нашей деревне, к сожалению, никогда не было. Я до сих пор ругаю себя за то, что не съездил тогда на велосипеде за 10 км, где в большом селе действовала фотомастерская. Появись такой снимок, он обошел бы все журналы и газеты мира. Им бы восхищались не только изощренные эстеты, но, главным образом, все страстные любители природы и реликвий, рожденных в своих тайнах ею. Лично я не мог оторвать глаз от чуда-матрешки, сотворенной природой. Я даже название ей дал: синеглазка-картошка – окольцованная матрешка.

Но как все же это могло произойти на самом деле? Потерянное кольцо находилось в земле. Один из зародышей картофельного клубня (маленькая горошинка) оказался внутри колечка. И далее, разрастаясь, он почувствовал тесноту, все более сжимаемую кольцом, и начал выдвигать себя в обе противоположные стороны. Наверное, с одной стороны условия для роста были более благоприятны: там сформировалась основная часть картошки-матрешки. Ее же головка формировалась в менее благоприятной среде. Вот и выродилось чудо. Настоящее чудо Природы.

Об авторе

Матвеев Николай Михайлович (1941 – 2021). Родился в д.Иванаевка, Альметьевского района, Татарской АССР.

С десяти лет жил без родителей. Окончил среднюю школу с.Кузайкино с золотой медалью и механико – математический факультет КГУ с отличием. Имел учёную степень кандидата педагогических наук и учёное звание доцента. Два года преподавал русский язык и литературу в восьмилетней школе и 33 года – высшую математику в НХТИ.

Проживал в г.Нижнекамске с 1968 года.

Писал стихи и прозу, которые публиковались в газетах г.Нижнекамска.

Встреча автора в мае 1985 года с однополчанином отца – поэтом А.А.Лесиным (на снимке – справа).

Проза автора:

https://proza.ru/avtor/nmmatveev

Стихи автора:

https://stihi.ru/avtor/nmmatveev

Связующая нить

Читатель держит в руках второе дополненное издание книги Николая Матвеева – автора, казалось бы, далекого от литературного творчества. Во всяком случае вехи его биографии внешне не свидетельствуют о том, что этот человек с детства или отрочества кипел страстями поэзии и прозы.

Однако его богатый жизненный и практический опыт, заключающийся в преодолении больших, а подчас, и непреодолимых трудностей, выпадавших на его долю с раннего детства, побудили Н.Матвеева взяться за перо. Сборник состоит из двух частей: «Рыбацкие страсти» и «Встречи».

Рыбалка для автора – не профессия и даже не хобби. Это неодолимая страсть – всецело захватывающая любовь к природе нашего края, ее флоре и фауне. Она дарила ему счастливые минуты отдохновения как в годы послевоенного лихолетья, так и в более спокойное время. Она учила его разумному терпению, закаляла волю и совершенствовала нравственно и физически. Она воспитывала в нем наблюдательность и любопытство и вырабатывала зоркость глаза в жизни.

Все описанные в сборнике рыбацкие истории происходили в действительности, и автор, как чувствует читатель, находился в самом круговороте этих событий. Он как бы ведет неторопливый, но страстный, а порой всецело захватывающий репортаж оттуда.

Язык автора легок и точен. Автор сборника выверяет слова, берет на пробу и ставит в строку самое подходящее случаю.

Практически во всех историях о рыбалке автор не может удержаться и упустить повод для того, чтобы не сказать свое слово о прошлой или текущей жизни. Чувствуется, что он переполнен глубокими впечатлениями о ней. Взгляд его на жизнь позитивно активен и по существу оптимистичен. Это заметно даже там, где он с грустью и горечью пишет о том, как «цивилизация» расправляется с матушкой-природой, все больше и больше превращая ее в окружающую среду.

Практически в каждом случае на рыбалке проскальзывает заметный лучик юмора и иронии. Автору далеко не чужда самоирония.

Вторая часть сборника «Встречи» разнопланова, но чем-то связана с первой частью. Это прежде всего заметно в материалах, где речь идет об охоте на зайцев, о сборе грибов и ягод. Там говорится о встречах с явлениями природы, о ее влиянии на дела, мысли и чувства человека, неотделимого от нее. И в этом случае автор не упускает момента отметить хотя бы мимоходом свое прочувствованное исформировавшееся мнение о том или ином жизненном явлении.

Описания путешествий автора по стране проникнуты глубоким чувством патриотизма и сыновней любви к Родине. В них большое место занимают достопримечательности российских городов и местностей, творения природы и зодчих, очаровательные ландшафты – горы, реки, озера и острова.

Впечатляет и писательский охват мест, где побывал автор, – от Прибалтики до Золотой долины в Сибири и от предгорий и курортов Кавказа до голубых озер и зеленых островов в Карелии.

Особым звучанием окрашены в сборнике встречи на местах сражений Великой Отечественной войны, встречи с ветеранами. Эта тема болью отзывается в сердце автора: он потерял своего дорогого и близкого человека – отца, которого ни разу не видел и от которого не осталось в семье ни одной фотографии. Но и здесь автор не замыкается на личном: его чувства и мысли переполнены гордостью за наш народ, за державу нашу, одолевших коричневую чуму фашизма. Эти мысли и чувства автора нашли отклик в душе большого советского писателя и поэта Константина Михайловича Симонова, к которому Н.Матвеев в 1972 году обращался с письмом.

Хотелось бы, чтобы сборник рецензируемого автора нашел своего заинтересованного читателя и стал для него своеобразным нравственным и культурным знаком, памятной отметиной в душе.

Помещенные в сборнике материалы ранее публиковались автором в периодических изданиях – газетах «Нефтехимик», «Ленинская правда», «Ваша газета» и «Нижнекамское время». Материалы сборника составляют лишь часть тех публикаций.

Во второе издание книги дополнительно вошли 40 новых материалов. Они также печатались в газетах «Нижнекамская правда» и «Нефтехимик» и вызвали интерес читателей.

Редактор газеты «Нефтехимик» Т. Суркова

Ивы над рекою

Автор этой книги старше меня всего лишь на четыре года. Но между его сорок первым и моим сорок пятым пролегла Великая Отечественная война.

Мне-то повезло. Мой батя после двух ранений вернулся с фронта в родное село ещё до Победы, и детство моё было счастливым. А его отец сложил свою голову в боях с фашистами, потом и мать умерла, оставив десятилетнего Кольку круглым сиротой. Такая вот между нами разница…

Иногда мы собираемся вместе у нашего общего школьного учителя Юрия Ивановича Корнева (дай Бог ему здоровья!), проживающего, как и я, в Набережных Челнах, любящего, как и мы, поэзию. И вспоминаем ещё одну безотцовщину, ещё одного Николая – великого русского поэта Рубцова. И, еле сдерживая слёзы, слушаем, как мой нижнекамский тёзка проникновенно декламирует любимые строки:

Вот говорят,

Что скуден был паёк,

Что были ночи

С холодом, с тоскою, -

Я лучше помню

Ивы над рекою

И запоздалый

В поле огонёк.

– Понимаешь, – горячится он, – в поле огонёк – помню, ивы над рекою – помню, а холодную тоску – не помню, пустой желудок – не помню! Это же обо мне, о том, почему мы – такие – выжили, не озлобились, остались людьми. Горжусь, что Рубцов – Николай Михайлович, и я, Матвеев, – тоже Николай Михайлович…

Многая лета тебе, Матвеев Николай Михайлович! Спасибо, что ты есть – и не где-нибудь, а на нашей родной прикамской земле, которую исходил вдоль и поперёк с рыбацкими снастями и с заветной тетрадочкой в рюкзаке.

Таких тетрадочек у тебя уже немало – с бесхитростными и невыдуманными рассказами, с трудными раздумьями о родной природе, о своих путешествиях по России, о судьбах наших отцов и о наших судьбах. И как не радоваться тому, что рукописи твои превращаются в добрые и умные книги, необходимые и нам, ныне пожилым, и, особенно, молодёжи, для воспитания которой ты уже многое сделал. За твоими плечами – учёная степень кандидата педагогических наук и звание доцента, многие и многие годы преподавания высшей математики в Нижнекамском химико-технологическом институте. Вот и в книгах своих ты говоришь о самом главном – о том, что надо помнить не трудности и тяготы, а «ивы над рекою и запоздалый в поле огонёк». Таков твой добрый и светлый след на земле. Храни тебя Господь!

Николай Алешков, поэт,

лауреат республиканской литературной

премии имени Г. Р. Державина и Всероссийской

литературной премии «Ладога»

Оглавление

Голавли

Щуки

Налимы

Окуни

Лещи

Язи

Судаки

Сомы

Ночная схватка

Жизнь на кручах

На крутом повороте Камы

Котловский остров

Рыбалка на реке Ик

Браконьеры

Удар молнии

«Шведский стол» на двоих

«Чертёнок» на крючке

Ночь на рыбалке

Погоня

Купание невесты

Нашли ночью спящим в стогу сена

Нападение на улов с воздуха

Лаишевские были

Навязчивая новогодняя традиция

Красная рубаха

Унесенный ветром

Новогодняя охота на зайцев

Время любви

Полярная звезда

Катюша

В гостях у тёщи

На курорте

В Северной столице

Мамаев курган

В краю белых ночей

Петрович в Прибалтике

Тройка с бубенцами

Землекоп на огороде

Самоисцеление

Рубят, рубят без разбора

Как выбирать невесту

Укус пчелы, или Сладкая женщина

Дары лета

Ленивец

Незваный гость

Рекорд сна по Гиннесу

Шальная муха

Счастливое число

На мосту

Любовь

Приёмная мать – курица

Жених без недостатков

Шерсть телёнка

Подарки от Деда Мороза

Где он, доктор «ухо – глаз?»

Святой ключ

На пасеке у Гермогента

Возле деревенского родника

Ливень с ветром и градом

Береза после грозы

И зверье… не бил по голове

Поплатился

Батюшка Урал

Сибирь матушка

Зайцева гора

Дважды воскресший

Там, где прошли бои

Однополчанин отца

Они сражались за Родину

Судьба ветерана войны

Любовь у реки

Осиротевшая кошка

Грибная охота

Испытание пропажей

Влюбленная пара

Семейка в саду

Бойцовский петух

Наука и любовь

Страшнее мыши зверя нет…

«Невесты»

Тень от подсолнухов

Пропавшая курица

Загадочные червяки

Зима весною злится

Гули, гуленьки

Как провожают пароходы

Школьные впечатления

Советы экзаменующимся

Школьные учителя в моей памяти

Соперники

Реабилитация вороны

Предыстория свадьбы

Погоня по-американски

Ключи от квартиры

Золотое колечко

Об авторе