Демоны брельского двора [Инна Мар] (fb2) читать онлайн

Инна Мар Демоны брельского двора

ПРОЛОГ

Во всех Южных Землях (что уж говорить про Северные) не было королевства прекраснее благословенной Брелы, и этот непреложный факт не оспаривал никто – кроме проклятых лигорийцев, разумеется.

Страна расстилалась вдоль глубокой удобной бухты – Моренского залива, где в изобилии водилась рыба и разные морские гады; термальные воды, расходящиеся во все стороны от вулкана, в избытке снабжали территорию всей государства пресной водой, порождая буйство растительности, в котором утопали горы и долины, и даря прославленные целебные источники и не менее целебный воздух. Климат также был самым что ни есть благоприятным: зимой здесь никогда не было слишком холодно, а летом слишком жарко. Возможно, поэтому народ Брелы отличался веселым, мягким, кротким и миролюбивым нравом, врожденным художественным вкусом, поэтичностью и музыкальностью, благодаря чему мир обрел великое множество баллад и народных песен немыслимой красоты. Во всяком случае, если верить людям патриотическим, а не верить им зачастую совершенно невозможно – если, конечно, вы хотите сохранить целой свою шкуру.

А воздвигнутая на берегу залива, несущему свои прозрачные воды к изрезанному побережью, раскинувшаяся на пяти холмах Морени не имела равных среди других столиц.

В общем, Брела была благословенным краем (и даже лигорийцы в глубине своей мелкой лягушачьей душонки это знали, чума их забери), сравнимом разве что с райскими кущами.

Но только не в феврале. Последний месяц зимы знаменовался непрерывными дождями, которые шли каждый божий день, портя репутацию страны. И надо признаться, что зимы в Бреле случались настолько холодными, что каналы в Морени, а то и мелкие речушки покрывались коркой льда. А за все лето, бывало, ни одной дождинки не прольется, жара стоит страшенная, все пересыхает к дщери адовой, и никакие подземные воды не спасают урожай. Такое, слава Создателю, случается нечасто, но знающие люди предсказывают, что в этом году лето выдастся сухим, как глотка пьяницы. А когда раз в сотню лет просыпался вулкан, то дело, в самом прямом смысле, пахло жареным. И если уж говорить до конца откровенно, то брельцы являли миру свою кротость только в тот момент, когда им все по нраву, то есть почти никогда. В остальное же время это был вздорный и скандальный народец, более того, в отличие от того же лигорийского, более или менее цивилизованного, дикий, темный и до ужаса фанатичный – таково было суждение просвещенных людей, а спорить с просвещенными людьми хоть и не так опасно, как с некоторыми патриотическими, но чревато ощущением собственной умственной и нравственной неполноценности (впрочем, ощущение это может возникнуть от любого общения с просвещенными людьми, даже и на более невинные темы, и причиной его служит естественное превосходство просвещенных людей над обычными). Что думал сам народ по этому поводу, неизвестно, потому что его мнением никто не интересовался. Однако надо сказать, что прекрасный брельский народ в последние годы правления последнего короля из династии Базасов – хоть повторение это и режет слух, но оно здесь совершенно необходимо – действительно приобрел достойную всяческого осуждения привычку чуть что хвататься за вилы (и поднимать на них все, что встречается на пути, в первую очередь сборщиков налогов и самих землевладельцев), и до конца от нее не избавившийся, даже сейчас, при мудром и справедливом правлении мудрого и справедливого короля Эрнотона I Альменара. Справедливости ради стоит заметить, что две кровопролитнейшие войны, случившие за последние двадцать лет нимало не способствовали укоренению в нем (в народе) таких добродетелей, как мягкость и незлобивость.

В общем, не все было ладно в Брельском королевстве. Но гаже всего был февраль. И альду¹ Ги Лацетти предстояло испытать всю гнусность этого месяца на своей шкуре.

Снизу брызгало, сверху лило, со всех сторон дуло, ноги коня скользили по размокшей дороге, и Ги в очередной раз недобрым словом помянул небесные хляби, которые не иначе как вознамерились извергнуть на грешную землю все свое содержимое. Вдобавок проклятая кляча, взятая им на последней почтовой станции, словно нарочно выискивала на дороге ямы поглубже.

На горизонте показалась какая-то хибара, имевшая все шансы оказаться постоялым двором, и Ги подумал, что не худо было бы чего-нибудь выпить и сменить клячу на более достойное звания лошади существо, поскольку означенная кляча готовилась отбросить копыта. Уже сгущались сумерки, а он сегодня в первый и последний раз ел около пяти утра, когда выезжал из Ажена. Тем не менее, он решил не тратить драгоценное время на обед, и поужинать уже в Тирене, где он собирался остановиться на ночлег. До Дуата, где маялся в изгнании Арно, оставалось еще добрых два дня пути.

На хибаре красовалась покосившаяся вывеска, с гордостью сообщавшая путникам, что они имели счастье посетить таверну «Щит и Меч». Вероятно, это воинственное название было призвано оправдать некоторые разрушения в интерьере, и целом таверна выглядела так, словно в недавнем прошлом ей пришлось отразить натиск лигорийцев, и не единожды, хотя с окончания Второй Базасской войны минуло уже семь лет. Хмурый, пахнущий луком и чесноком трактирщик сунул ему большую кружку с горячим вином и специями.

Ги Лацетти с наслаждением потягивал вино, окидывая взглядом зал. Кроме него в таверне было лишь еще два молодца с висельными физиономиями, которые поглядывали на него с интересом, и молодой человек небрежно выложил на стол кинжал и арбалет. Висельники сразу поскучнели и сосредоточились на игре в кости.

Он вытащил из внутреннего кармана записку, обнаруженную на теле Давора Полукса. В ней было всего лишь одно слово, «возмездие», написанное на старо-брельском. Дело было вот в чем: пару недель назад Давор Полукс решил прокатиться верхом. Выехав за ворота крепости, он пустил коня в галоп, и тут у коня лопнула подпруга; всадник упал и сломал себе шею. Его слуга, который раньше служил в доме отца Ги, приехал к нему в Ажен с этой запиской. Еще несколькими неделями ранее Моран Монте погиб в результате несчастливой случайности на охоте: в него попала стрела, предназначавшаяся оленю. Ни о какой пророческой записке никто не упоминал, но Ги подозревал, что она была. Его подозрения переросли в уверенность, когда накануне вечером он обнаружил на своем собственном столе, возле кувшина с вином, непонятно откуда взявшийся клочок бумаги, на котором каллиграфически ровными буквами, черным по белому, было выведено «Возмедияше».

Их было четверо: Давор Полукс, Моран Монте, Ги Лацетти и Арно Альменар. Его королевское высочество принц Арно Альменар, альв² Леридский, сын короля Эрнотона I и наследник престола Брелы, если быть точнее. Позднее к их компании присоединился Кловис Дамиани, хотя большая часть этой самой компании – то есть Давор, Моран и Ги – его не слишком жаловала. Однако Арно для чего-то считал нужным таскать его везде за собой, а все всегда в этой жизни случалось так, как хотел Арно. И за это ему никогда ничего не было. И дело было вовсе не в том, что он родился принцем королевских кровей: нет, Ги был убежден, что эти способности – получать, что хочется без особых усилий и выходить сухим из воды – были дарованы ему свыше и остались бы при нем, родись Арно хоть сыном зеленщика. С Арно было весело. С ним было весело всегда, даже если они ничего не делали. Однако такое случалось редко. Как правило, они всегда были вовлечены в какую-нибудь кипучую деятельность, в основном, волочились в частичном, а иногда и полном составе дружной компании за женщинами и девицами всех возрастов и сословий, изображая яростное соперничество – что делало процесс увлекательнее, а победу – более труднодостижимой и ценной. Правда, Арно утверждал, что тщеславие, наоборот, расшатывает устои добродетели быстрее, чем любовь. И действительно, распаленная столпотворением поклонников жертва уверялась в могуществе своих чар и стремительно утрачивала здравомыслие и стыдливость. Все заканчивалось тем, что бедняжка, возомнившая себя разбивательницей сердец, не в силах перенести собственного жестокосердия, снисходила к одному из несчастных и одаряла его своими ласками. Несчастным этим чаще всего оказывался сам Арно, но бывало, что везло и им – во всяком случае, во вторую очередь. Покинутая вероломным возлюбленным вчерашняя роковая красавица замышляла страшную месть и осуществляла ее с лучшим другом обманщика, отвергнутым воздыхателем. Или отвергнутый воздыхатель, а ныне добрый друг приходил утешать ее. В общем, жертва закидывала чепчик за мельницу, как говорили в Бреле, то бишь пускалась во все тяжкие, и все оставались довольны. Кроме мужей, отцов и братьев, которые полагали себя обесчещенными – в том случае, конечно, правда выплывала наружу, ну и самих дурочек – если они осознавали, что позволили обвести себя вокруг пальца.

Со временем, впрочем, стало понятно, что Арно загребает жар их руками, да и слава об их похождениях разлетелась по всему городу, потому они отказались от подобной манеры ведения военной кампании.

В свободное от любовных завоеваний время они пили, кутили, играли и устраивали драки в тавернах, игорных и прочих веселых домах, задирали других придворных и вызывали их на поединки, насмехались над королевскими сановниками и именитыми горожанами – в общем, предавались невинным развлечениям. Мирное и беззаботное течение их жизни было грубо прервано после одной неудачной попойки, когда в таверне случился пожар. Огонь перекинулся на другие дома, в результате чего выгорел почти весь квартал. Городские старшины подняли страшный вой, утверждая, что его высочество и его друзья подожгли таверну потехи ради, однако Ги ничего такого не помнил – впрочем, он вообще ничего не помнил, как и остальные. Ущерба было с пятак поросенка – сгоревшие притоны, которые те же старшины каждый год призывали снести, несколько поджарившихся проходимцев и шлюх, да с полдюжины голодранцев, оставшихся без крова. Последним было выплачено несколько тысяч золотых из казны. В общем, что долго рассказывать, дело не стоило выеденного яйца, однако король не на шутку взбеленился и отправил их всех в изгнание по разным провинциям, а самого Арно – вместе с делегацией в Ферштенбретт, что в Северных Землях, свататься к принцессе Фредегонде.

Молодой человек допил вино и с сожалением поднялся из-за стола. Дождь уже не лил, а лишь противно брызгал в лицо, однако черные свинцовые тучи по-прежнему угрожающе нависали над лесной дорогой. Почему-то он вспомнил безумную кликушу, которая едва не бросилась поперек дороги, когда он выезжал из Ажена. «Трианский дьявол вышел на охоту за грешными душами!», кричала она. Ему стало не по себе, однако он прогнал наваждение и пришпорил коня.

Дорога запетляла меж густыми зарослями кустарников, пошли откосы и овраги. За кустами сплошной стеной стоял лес. Оглядевшись по сторонам, Ги пришел к неутешительному выводу, что местность эта будто была создана для засад и разбойных нападений.

Словно в подтверждение его тревожных мыслей за спиной его послышался стук копыт – все более нарастающе частый и громкий. Обернувшись, он различил вдалеке две тени, смутно напоминающие игроков в кости с постоялого двора. Звучно помянув демонью матерь и адову дщерь, Ги в очередной раз пришпорил коня. Тени, однако же, не отставали, более того, с каждым мгновеньем, они становились все ближе. Он едва успел удивиться, откуда проходимцы взяли превосходных лошадей, как вдруг прямо перед собой обнаружил еще троих всадников, которые вынырнули из чащи и теперь скакали ему навстречу с явно недружественными намерениями. О том, что намерения были недружественными, и даже не просто недружественными, а очевидно враждебными, свидетельствовали арбалеты в их руках. В воздухе раздался угрожающий свист. Ги дернул за поводья, поднимая коня на дыбы, но было поздно: в грудь его словно ударил снаряд, легкие наполнились обжигающей болью, и через мгновенье он уже лежал на земле, таращась помутневшими глазами на проплывающие свинцовые тучи и захлебываясь кровью.

Один из всадников спешился и медленно подошел к нему, снова направляя на него арбалет. Раненый взглянул в его лицо и так изумился, что даже забыл про боль.

– Вы? – просипел он, выбулькивая очередную порцию крови.

– Я, – подтвердил всадник, спуская курок.

1

Солнце заливало залы дворца Торена слепящим прозрачным светом. Амато Мальвораль, младший отпрыск благородной, но обедневшей анконской семьи, пробирался сквозь толпы придворных и слуг по парадной лестнице, коих по случаю приема набилось немыслимое количество. Периодически он останавливался, чтобы поздороваться со знакомыми и обменяться новостями. Преодолев малый коридор, он, наконец, добрался до Зала Славы, и завертел головой, пытаясь найти местечко поудобнее. Это было не так-то просто сделать, придворные стояли у стен в несколько рядов так же плотно, как горожане на центральной площади в утро публичной казни или ярмарки. Наконец, он приткнулся возле одной из колонн, и, убедившись, что обзор достаточно хорош, достал свою записную книжку.

Амато был хронистом при королевском брельском дворе. По правде сказать, он с большим удовольствием назвал бы себя драматургом или писателем, и даже сделал некоторые шаги на этом поприще, однако, престранная вещь, чтобы он ни пытался написать: пьесу, поэму или рассказ, в итоге получались те же хроники, в чем он в очередной раз убедился не далее, как прошлой ночью. Со вздохом вспомнив «Оду Весне», закончившую свою короткую жизнь в камине, он принялся записывать услышанные по пути новости и сплетни.

Самой главной новостью, обсуждаемой во всех гостиных столицы была женитьба первого министра Жеана Нелу на девице из простонародья. Нельзя сказать, чтобы данный поступок скандализировал общество, все-таки канцлер отнюдь не принадлежал к цвету аристократии – нет, он был сыном откупщика, вознесенный на вершины власти благоволением короля, как и многие другие (здесь надо отметить, что представители знатных домов находили привычку его величества окружать себя людьми из низов, лично ему преданных и только от него зависящих, весьма прискорбной и достойной всяческого порицания). Так вот, ожидалось, что тан³ Нелу, который был еще относительно молод и предусмотрительно не обзавелся до сих пор семьей, непременно женится на какой-нибудь высокородной, но бедной, как храмовая мышь, девице из провинции, чтобы придать своему имени аристократический блеск. Так испокон веков поступали все выскочки, из недавних примеров – командор Рохас, капитан личной королевской гвардии и комендант Торена. Причем Рохасу повезло исключительно: он исхитрился жениться на девице не только знатной, но и богатой, и даже весьма недурной собой – а потом стремительно овдоветь. Новоявленная же танна Нелу, как уже было сказано, не могла похвастаться ни родословной, ни состоянием. Говорили, правда, что она бесподобно, божественно, сказочно красива, что Нелу нашел ее то ли в лесу, то ли в каком-то придорожном трактире и влюбился насмерть. Возможно, это являлось некоторым преувеличением – Амато с трудом представлял себе, чтобы холодный расчетливый канцлер внезапно воспылал безумной страстью, однако по всей очевидности, брак этот был заключен не по расчету, и новоявленный муж рассчитывал на любовь и верность юной красавицы супруги. Многие находили сей поступок весьма смелым, однако опрометчивым и недальновидным, принимая во внимание побитое оспой лицо канцлера, его выдающийся нос, скверный нрав, откровенную скучность и скаредность. Новобрачный, вероятно, и сам мыслил сходным образом, поскольку держал жену взаперти, подкидывая дров в костер общественного любопытства.

Вторая новость была печальной. На дороге из Ажена в Тирену был найден мертвым друг наследного принца, Ги Лацетти, адьд Серано. Предполагали, что это нападение разбойников. Само по себе происшествие сие было прискорбным, но обыденным, благо разбойников в Бреле всегда водилось в избытке. Однако, принимая в расчет, что за последние три месяца еще двое друзей принца погибли во цвете лет, оная смерть не могла не выглядеть странной. Грешили, по большей части, на кару Всеведающего, которая настигла молодых людей за бесконечные попойки, неумеренный разврат, бесчинства и тому подобное безобразное поведение. Почти два года назад зарвавшиеся наглецы исчерпали терпение общественности и короля, и были изгнаны из столицы. В Морени остался лишь альд Кловис Дамиани, за него вступился отец, наместник одной из провинций на востоке.

«Бездарный виршеплет», – привычно подумал Мальвораль и поискал глазами соперника.

Дело в том, что сочинительство, с легкой руки принца Арно, вошло в моду при дворе и стихи стали писать все, кому не лень (в том числе и сам Амато). И хотя в большинстве своем плоды этих литературных изысканий оставляли желать лучшего, именно стихи Дамиани больше всех оскорбляли чувство прекрасного молодого человека, хотя мысль о том, что они были еще хуже, чем его собственные, являлась для него некоторым утешением.

Означенный виршеплет быстро нашелся: он стоял рядом с танной Камиллой альдой Монтеро – Бевиль – первой фрейлиной и близкой подругой королевы, и нашептывал ей что-то на ухо. Прекрасная альда прикрывала веером лицо, однако карие глаза чайного цвета выдавали ее смех.

– Когда вернется Меченый, этому вертопраху несдобровать, – раздался над ухом хрониста чей-то голос. По всей видимости, парочка привлекла внимание не только Амато.

– Не думаю, – отвечал другой голос, – Рохас не ревнив, что весьма разумно, потому что таких поклонников у альды Монтеро, как дыр в городском бюджете, и убивать их всех утомит даже такого головореза, как он. Интересно, где он пропадает уже второй месяц?

Меченым командора Рохаса называли из-за огромного количества шрамов на теле, включая лицо: поговаривали, что их насчитывается едва ли не два десятка. Связь командора и танны Камиллы длилась уже пару лет, и считалась практически брачным союзом (хотя и вопиющим мезальянсом, ведь танна Камиллы принадлежала к довольно древнему роду, а тан Рохас был сыном простого солдата и человеком с темным прошлым – да и настоящим тоже, чего греха таить).

«Какая красивая пара, – вздыхали юные сентиментальные фрейлины принцессы Мелины, – как жаль, что они не могут пожениться, и подумать только, из-за такого пустяка!»

Пустяком был шестидесятилетний тан Бевиль, альд Монтеро, муж красавицы, который отказывался последовать примеру жены тана Рохаса и освободить молодую, полную сил женщину от своего тягостного присутствия. Подобная черствость вызывала у сердобольных девиц негодование. И действительно, цветущее здоровье супруга не оставляло влюбленным ни одного шанса на ближайший десяток лет. «Вот что бывает, когда выбираешь жену на тридцать лет моложе, – с мстительной радостью хмыкали дамы, распрощавшиеся с юностью в прошлом столетии. – Однако же король – это совсем другое дело, – поспешно добавляли они. – У него с королевой совсем небольшая разница, всего-то двадцать с небольшим, да и вообще он в свои годы мужчина хоть куда». С этим утверждением было трудно поспорить. Почти все придворные дамы в возрасте от двадцати пяти до шестидесяти имели возможность хоть раз убедиться, что король, которому недавно исполнилось сорок девять лет – это мужчина хоть куда.

Амато неожиданно заметил, что взоры многих придворных устремлены на одну из соседних колонн. Он повернул голову и обнаружил у колонны альду Монтеро. Еще одну. Он повернулся обратно и убедился, что первая альда находилась на том же месте и по-прежнему была увлечена беседой с виршеплетом Дамиани. Молодой человек понял, что стал жертвой зрительного обмана и принялся рассматривать даму у колонны. Незнакомка обладала такими же темными вьющимися волосами, что и танна Монтеро, такими же большими глазами (правда, светлыми и немного удлиненными), пухлыми губы и тонкими мягкими чертами лица, она была примерно того же роста и телосложения, однако при всем поразительном сходстве принять ее за танну Камиллу можно было лишь в первое мгновенье. При более детальном рассмотрении становилось очевидно, что это все же другой человек. Быть может, это ее кузина или дальняя родственница, из провинции, и явно небогатая.

Она выглядела немного моложе танны Камиллы, на ней было простое темное шелковое платье, а из украшений лишь скромная нитка мелкого жемчуга на шее, да пара таких же маленьких жемчужных сережек. Волосы были убраны в простой узел на затылке. Она стояла прямо, и со спокойным интересом рассматривала парадный зал и толпу придворных, изнемогающих в ожидании окончания затянувшегося совета и появления короля. Амато посчитал, сколько раз он мысленно произнес слово «простой» и подумал, что в этом состоит главное отличие незнакомки от своей блистательной родственницы.

Последняя, отметил Амато, в очередной раз повернув голову, теперь тоже смотрела на свой двойник. Во взгляде ее читалось неподдельное изумление, отчего летописцу пришлось признать, что он ошибся в своих предположениях. Это же она, услышал он шепот за своей спиной, «бастард Эртега». Амато едва не хлопнул себя ладонью по лбу. Как он мог забыть про саму скандальную новость этих наполненных скандальными новостями последних недель. И в самом деле, на днях ожидалось прибытие ко двору плода греховного, незаконного и святотатственного союза бывшего первого жреца Брелы, отпрыска древнего и славного рода Эртега (кстати говоря, дальних родственников семейства Льянсолей, из которого происходила танна Камилла – все-таки он не ошибся относительно причины их сходства) с распутной ведьмой, дочерью проклятого народа севардов – магов, чернокнижников и конокрадов, которые в стародавние времена подписали договор с дьяволом, обменяв души своих потомков на колдовскую силу. Самые бедные представители этого богомерзкого племени странствовали по городам и селам, и зарабатывали себе на хлеб разными непотребствами: гадали по руке, на картах и прочих подручных средствах, зачаровывали добрых людей, чтобы сподручнее вытащить у них кошелек, и наводили на них порчу (по заказу других добрых людей, как заметил один знакомый остряк Амато), а богатые и ученые часто служили у знатных особ и даже у правителей астрологами и магами, что, конечно, не делало их менее богопротивными.

Во все эти росскозни Амато не верил, однако после одного случая на ярмарке испытывал к севардам отчетливую неприязнь. Тогда он имел глупость поддаться на уговоры рыжеволосой красотки в ярких тряпках и послушать про свою судьбу. «Тебя ждет слава и богатство, – страстно шептала гадалка, неотрывно глядя на него своими золотисто-желтыми севардскими глазищами, отчего ему делалось и сладко, и жутко одновременно, – но также великие испытания и бедствия, потому что великий талант порождает великую зависть. Этой беде все же можно помочь. Золото ослепит завистников и помешает им тебе вредить. Положи свой перстень на ладонь, а я прочитаю над ним заклинание, и более ничья злоба не коснется тебя. Не бойся, – добавила она, заметив колебания Амато, – я не коснусь его. Он всегда будет перед твоими глазами». Амато послушно положил на ладонь перстень и стал неотрывно на него смотреть под мерное бормотание гадалки. Через некоторое время кто-то любезно попросил его убраться с дороги, и Амато с удивлением обнаружил, что и перстень, и севардка исчезли, равно как и кошелек, парадная шпага, а также золотая перевязь – последнее богатство его семьи.

Он испуганно отвел глаза от незнакомки, которая, впрочем, уже не могла считаться таковой. Насколько он знал, танна Далия Эртега была сиротой и жила со сварливой теткой в единственном оставшемся доме в предместье Боабдиль. Остальное имущество семьи отошло короне еще восемнадцать лет назад после Первой Базасской войны, поскольку Эртега, разумеется, поддержали бывшего короля Лорна Базаса: все мужчины этого рода воевали на его стороне и погибли вместе с ним. О том, что девушка будет представлена ко двору, стало известно еще пару недель назад, но событие это постоянно откладывалось, не в последнюю очередь по причине негодования, охватившего двор. Знатные вельможи были до глубины души возмущены и потрясены тем, что им придется лицезреть подобную особу в своем кругу.

Охваченные негодованием придворные воздевали руки к небу, призывая его в свидетели неслыханного позора и перечисляли все преступления женщины (ныне покойной), от которой бедняжка имела несчастье родиться. Оная женщина, распутная севардская колдунья, была, во-первых, севардкой, во-вторых, колдуньей, в-третьих, блудницей, в-четвертых, злым, алчным, безжалостным и бессердечным созданием (хотя последнее обстоятельство было бы еще простительно, родись она в мало-мальски приличной семье). Отец же ее подвизался астрологом и магом у альда Эскуши, и вместе они приносили человеческих младенцев в жертву ради достижения бессмертия и пили их кровь (и ладно бы это принесло хоть какой-то результат, но нет, кровь младенцев была растрачена совершенно бездарно, поскольку альд Эскуши умер лет десять назад, а богомерзкий чернокнижник бежал из страны). Кроме того, сама девица Эртега являлась незаконнорожденной, поскольку Примасерат⁴, Верховный Храм всей Окитании⁵, брак жреца-отступника с ведьмой не признал. Наконец, хотя было вполне достаточно и предыдущих пунктов, общеизвестно, что жрецы, отступающие от своих обетов, дают жизнь демонам, а поскольку она была не только дочь жреца, но и наполовину севардкой, это означало, что она демон вдвойне, хотя мало кто мог объяснить, что это означает в практическом плане. И в довершение всего, девица воспитывалась в Рамале, а уж больших нечестивцев, безбожников, интриганов, лицемеров, изменщиков, бесчестных трусов, пройдох и кровопиец, сребролюцев и мздоимцев, чем жители этой гнусной страны, не найти во всех Южных Землях. В общем, выросшая в подобном окружении особа должна была быть настоящим чудовищем, если не в прямом смысле, то в переносном.

– Наконец-то мы дождались Трианского дьявола, господа, – упражнялся в остроумии Дамиани неделю назад, когда речь в очередной раз зашла о танне Эртега.

Было бы, конечно, странно, если бы никто не вспомнил об этом набившем оскомину злосчастном пророчестве. Трианский дьявол (он же Трианский демон или Трианская дьяволица) получил свое имя из-за города Триана, в котором обитал пророк, впервые провозгласивший ее появление. Суть зловещей легенды заключалась в следующем: однажды дьявол пошлет в Брелу свою дочь, чтобы она пробралась на королевский трон и низвергла страну в пучину бедствий и нескончаемого ужаса, а затем и вовсе привела ее к гибели. Явление демоницы будет ознаменовано разными неурядицами, такими как засуха, неурожай, падеж скота, пожары, восстания, войны и болезни, а самое главное – в этот злосчастный год небо обагрится кровью. Посему народ Брелы бдительно следил за небом, а также женами и любовницами королей и наследных принцев, с тем чтобы успеть вовремя изобличить дщерь адову и низвергнуть ее в адское ущелье обратно к родителю.

В общем, шумиха была знатной, и, если бы не заступничество добросердечной королевы, танне Эртега перед сиятельным взором их величеств предстать бы не удалось. Однако можно было не сомневаться, что жизнь ее при дворе окажется нелегкой, заключил Амато, с сочувствием глядя на девушку. Она держалась по-прежнему спокойно под взглядами почти двухсот придворных, которые теперь уже все были обращены на нее, лишь побледневшее лицо выдавало ее волнение. Амато медленно пошел вдоль стены, пытаясь уловить обрывки разговоров. Общее мнение склонялось к тому, девица, пожалуй, красива, но и только. Красотой при дворе короля Эрнотона поразить никого было нельзя. Все дамы здесь были красивыми, или как минимум, миловидными, поскольку те, кого небеса не одарили в этом плане, безжалостно изгонялись в Марсемарский дворец к альвелле Мильян, сестре короля, чтобы они своим видом не нарушали гармонию и не портили репутацию Брельского двора, как места, исполненного красотой.

– И она совсем не похожа на мать, – говорила госпожа Рекалье. –Я хорошо помню ее, у ней были такие глаза… ну знаете… магнетические. От нее просто невозможно было оторвать взгляда, она буквально завораживала. Вы знаете, что улицу, на которой она жила, переименовали в Горячую? А эта выглядит как благонравная воспитанница монастыря. Где она только взяла это платье?

Разочаровавшись в сверхчеловеческой природе бастарда Эртега – совершенно ясно, что ни один уважающий себя демон не позволит себе выглядеть столь уныло и благопристойно – придворные внезапно осознали, что уже битый час толпятся в душном зале. «Это невыносимо», послышалось со всех сторон. «Когда же придет король?»

Буквально в эту минуту, словно услышав призыв подданных, в зал вошел король и быстрым шагом направился к трону. Те, кто имел счастье (или несчастье) хорошо знать Его Величество, по его виду сразу же догадались, что оно (Величество) очень сильно не в духе. За монархом с унылым видом тащились министры, советники и военачальники, через другую дверь в зал зашли королева и принцесса с дежурными фрейлинами. Августейшие персоны расселись, и началась церемония, ради которой здесь все собрались: раз в неделю король объявлял о новых указах и назначениях на новые должности, после чего ему представляли несколько новых людей. Дело шло куда быстрее, чем обычно: король, по всей видимости, желал как можно скорее покончить с формальностями и отправиться на охоту. Не прошло и сорока минут, как он начал подниматься с трона, но в тот же момент к нему подскочил церемониймейстер и что-то торопливо зашептал. Суверен мрачно кивнул и с обреченным видом уселся обратно. Церемониймейстер торжественно объявил: «Танна Далия Эртега!»

Придворные немедленно сбросили с себя состояние полудремы и оживленно зашептались. Танна Эртега медленно прошла к трону и присела в глубоком реверансе перед их Величествами. Эрнотон задумчиво молчал, устремив на девушку внимательный взгляд. Амато, прекрасно помнивший свое ощущение от монаршего взгляда – а ощущение это было таково, что король прямо сейчас изучает содержимое твоего черепа и рассматривает твои легкие или селезенку – в очередной раз посочувствовал бедняжке. Воцарившуюся тишину, казалось, можно было разрезать ножом.

– Рады лицезреть вас при нашем дворе, танна Эртега, – наконец, произнес король. – Как здоровье вашей дорогой тетушки, танны Киреннии?

– Она прекрасно себя чувствует, насколько это возможно в ее возрасте, благодарю вас за заботу, Ваше Величество, – девушка снова сделала реверанс.

– Она все так же поносит и проклинает нас?

Размякшие в духоте придворные подобрались. Было общеизвестно, что полубезумная старуха Эртега вместо благодарности за оставленную жизнь, свободу (три года заключения в Пратте не в счет) и даже часть имущества, затаила на короля обиду, и теперь рассказывает всем, кто согласен ее слушать (в основном, прислуге, поскольку больше с ней никто не желает знаться), что после смерти демоны размотают его требуху по всему аду за убийство законного короля Лорна Базаса.

– Уже гораздо реже, чем раньше, всего-то пару раз в неделю, и без прежнего вдохновения, Ваше Величество. Вероятно, ей уже наскучило это занятие.

Придворные вострепетали. Они в изумлении переглядывались, словно пытаясь найти на лицах ближних своих подтверждение, что им все это не послышалось, затем вперили встревоженный взор в короля. Эрнотон любил острых на язык людей, в особенности, если это были хорошенькие девицы, однако не терпел и намека на непочтительность по отношению к своей персоне. Танна Эртега слишком близко подошла к границе, отделявшей остроумие от дерзости, можно сказать, остановилась прямо на ней. Тем не менее, король, по всей видимости, счел ее ответ забавным, поскольку добродушно усмехнулся:

– Скажите лучше, что своим избавлением я обязан вам, ведь наверняка теперь она поносит вас и вашу покойную матушку?

– Такое тоже случается, – уклончиво ответила девушка. – у танны Кирении суровый нрав.

– Могу себе представить, – фыркнул заметно повеселевший король. – Видимо, именно вам я обязан излечением от язвы. Если верить народной молве, что язва появляется у жертв злословия, то моя – явно заслуга вашей тетушки.

– Буду счастлива считать это началом службы вашему величеству.

– Я вижу, что вы достойная представительница рода Эртега, танна Далия. В вас присутствует бесстрашие и прямота ваших предков, и даже совершенно несвойственная им учтивость. Да, насколько я помню, даже ваш отец не видел совершенно никакой необходимости в том, чтобы подбирать выражения, – задумчиво протянул король. – Однако, как ни прискорбно, стоит отметить, что в отличие от вашей тетушки, верностью своим убеждениям он не отличался, иначе бы не оставил сана жреца.

Взгляды присутствовавших жадно прилипли к фигурке в темном платье. Даже не подумав смутиться, она ответила холодно и даже немного надменно, но по-прежнему невозмутимо, что ее достойный отец неоднократно доказывал верность своим убеждениям в самых разных случаях; относительно же его отречения от сана она не берется выносить никаких суждений, полагая, что это дело Главного храма. Король не стал настаивать, и примирительно ограничился старой поговоркой, что раз в году мол тень луны заходит на солнце, а тень безрассудства – на умы мудрецов.

– Раз в году и храмовники ходят в бордель, – оглушительно громким шепотом произнес ничтожный виршеплет Кловис Дамиани, будто бы на ухо танне Монтеро, но явно рассчитывая, что в безмолвии зала его услышат все присутствующие. Так и случилось. Послышались смешки. Затем зрители этого захватывающего, как уже становилось понятно, спектакля, замерли в ожидании реакции короля и Далии Эртега.

Король недовольно поморщился, но ничего не сказал, с интересом глядя на танну Далию. Та неторопливо повернулась к придворному остряку.

– Вы совершенно правы, тан Дамиани, – легко согласилась она, – раз в году может случиться всякое. Говорят, даже бездарные поэты порой пишут неплохие стихи. Но к вам это не относится, разумеется.

– Вы прекрасно осведомлены для дебютантки при дворе, танна, – сквозь зубы процедил побагровевший альд, когда зал, взорвавшийся хохотом, наконец, утих.

– Простите мою смелость, альд, ваша слава поэта гремит еще сильней, чем молва о вашей воинской доблести, – тут Дамиани, который никогда не был на войне, из багрового сделался мертвенно бледным, и Амато на какое-то мгновенье стало его жаль, однако представители рода Эртега славились беспощадностью к врагам. Танна Далия безмятежно продолжила: – Даже экономка в тетушкином доме является большой поклонницей ваших сонетов. В особенности «Прекрасной звезды».

Нельзя было не признать, что удар был нанесен мастерски. «Прекрасная звезда» в свое время была единогласно признана не просто худшим из написанного Дамиани, а самым худшим сонетом за всю историю поэзии. Даже король не смог удержаться от смеха.

– Ну что ж, танна Эртега, – подытожил король, отсмеявшись, – добро пожаловать ко двору. Мне кажется, вам у нас понравится, по крайней мере, мы все для этого сделаем – он медленно обвел взглядом придворных, которые с воодушевлением принялись кивать и улыбаться. – Надеемся увидеть вас на фейерверке в честь проводов зимы сегодня вечером.

Церемония закончилась, король и королева в сопровождении свиты и министров покинули зал. Амато собрался подойти к танне Эртега, но она уже была окружена толпой оживленно болтающих придворных. Он видел, как в свете сотни свечей торжествующе поблескивают ее продолговатые глаза цвета потемневшего золота – точь-в-точь, как у гадалки на ярмарке.

***

В гостиной семейного особняка Эртега, словно часовой на вахте, у окна стояла высокая, прямая и худая танна Киренния и смотрела в ту сторону, где возвышался над Морени, Брелой и всем миром королевский дворец.

За спиной у нее хлопотала старая служанка, накрывая на стол.

– Как там наша бедная славная девочка в этом змеином гнезде, прости Создатель. Что там только не творится, люди такое порасскажут, что ажно кровь стынет. Чем все это кончится…

– Ничем хорошим, – заверила ее танна Кирения. – Однако они это заслужили, нечестивые предатели.

– О чем это вы толкуете? – удивленно спросила служанка.

– Да уж, пустили лисицу в курятник, – продолжала танна Эртега, словно не слыша ее, – полетят теперь перья…

Служанка всплеснула руками и осуждающе покачала головой.

– Опять вы за свое, возводите напраслину на бедное дитя! Она вам за три года слова худого не сказала, а вы все никак не уйметесь!

Старая танна вспомнила полыхающие дьявольским огнем змеиные глаза племянницы и пережитый ею ужас, и подумала, что худые слова были бы, несомненно, предпочтительнее. Она торопливо осенила себя священным знаком.

В небо взвилась огненная ракета фейерверка и распалась на множество языков пламени, заливших ночное небо.

– Трианский дьявол начал свой путь, – прошептала танна Кирения.

2

Династия Базасов правила в Бреле достаточно долго – больше трехсот лет. Первым принадлежащим к ней правителем был Тель Первый Завоеватель, который, как понятно из его прозвища, был славен тем, что значительно расширил территорию страны за счет честно отвоеванных у соседей пограничных земель. В частности, южных провинций Лигории, юго-западных Рамалы, восточных – Мирита, а также Корво и Сирокко, которые до встречи с брельской армией почитали себя свободными республиками. Много лет лет не меркла слава Брелы как великой державы, способной показать демонью матерь всем гнусным недругам.

Увы, слава земная преходяща, в чем имел случай убедиться последний Базас – король Лорн VII. Впрочем, земная слава не интересовала короля совершенно – в гораздо большей степени он был озабочен спасением душ – как собственной, так и своих подданных, дабы в промежутке между смертью и последующим рождением не варились они в смрадных водах адового Ущелья, подпихиваемые в спину вилами демонов, а при жизни улучшали как личную дхарву⁶, так и дхарву королевства. В целом, учитывая, что нравственное здоровье нации и хорошая дхарва является основой для процветания страны, нельзя не признать, что король мыслил масштабно и весьма дальновидно. К несчастью, возвышенные устремления и чрезмерная занятость молитвами, паломничествами, строительством храмов и монастырей не позволили ему уделять внимание более низменным сферам деятельности, из которых, увы, состоит повседневная жизнь королевства. Фактическую власть держали в руках бездарные и алчные фавориты и временщики, что не преминуло сказаться на состоянии страны самым пагубным образом. Величие Брелы померкло и потускнело. И вот, пользуясь слабостью королевской власти, коварные соседи, объединившись, пошли войной на Брелу, вслед за ними вероломно восстали Корво и Сирокко. Бывшую когда-то лигорийской провинцию Миреллу король Лорн, женившийся на дочери королевы Гизеллы, отдал добровольно, что вызывало особое общественное возмущение. Так за двадцать лет страна растеряла все свои завоевания. Разворованная казна закономерно опустела, из-за неумелого управления и непомерных пошлин торговля, земледелие и ремесла хирели, провинции разорялись и приходили в упадок. Недовольство Лорном росло, и в конце концов принц Адгемар Фейне, кузен короля и представитель младшей ветви династии Базасов, возглавил заговор, целью которой был захват власти. В заговоре участвовал и Кесарио Альменар, альв Леридский, принадлежащий другого ответвления королевского рода. Лорн был объявлен безумным и неспособным к правлению и лишь благодаря сообразительности своей супруги, королевы Доры, дочери королевы Лигории, остался жив. Королевской чете удалось бежать в Лигорию, где супруги принялись собирать армию.

Через полгода многотысячная лигорийская армия вторглась в Брелу. Так началась первая Базасская война. Армия быстро дошла до столицы, где состоялось масштабное сражение. Попавший в плен альв Леридский был публично казнен как изменник. Силы заговорщиков были отброшены к западной границе страны. Сыну казненного альва, Эрнотону Альменару удалось заручиться поддержкой короля Мирита и получив подкрепление, вновь двинуться на захват столицы. В решающем сражении при Мерло войско Базасов было разбито, король Лорн погиб, королева с остатками войска бежала в Лигорию. Принц Фейне погиб незадолго до этого от случайной стрелы при обстреле лагеря со стороны противника.

Эрнотон Альменар стал королем Эрнотоном I.

Королева Дора, оставшаяся вдовой с двумя дочерями, в отличие от покойного супруга, о благополучии своей души не думала совсем, и потому затворяться в монастыре, прощать врагов и удерживаться от кровопролития была не намерена. Спустя почти десять лет ей удалось подбить мать на новое вторжение, и в 4525 году новой эпохи объединенные войска Лигории и Ипатии, ее традиционного союзника, вошли в Брелу. Война, получившая название Второй Базасской, продлилась почти три года. В результате, благодаря полководческому гению молодого принца Фейне, сына Адгемара, лигорийцы с ипатийцами были изгнаны из страны, провинция Мирелла со славой возвращена обратно, а плененная королева Дора наконец-то казнена, к вящему удовлетворению жителей Брелы. Увы, при взятии Арласа погиб старший сын короля Эрнотона, наследник престола принц Лоран.

У Доры и Лорна Базасов было две дочери: Этель и Этери, родившиеся с разницей в пару лет. Девицы воспитывались в Лигории, под крылом королевы Гизеллы, вызывая приступы паники у брельского двора, с тревогой ожидавшего замужества принцесс и появления у них детей мужского пола, которые впоследствии могли претендовать на престол, занимаемый их предками. И это уже не говоря о том, что супруг Этель, старшей, окажись он королем сильной державы, вполне мог объявить о своих правах на корону Брелы. К счастью, Гизелла предпочла выдать Этель за племянника своего супруга, альва Манау. В целом, все сложилось достаточно благополучно: альв Манау через несколько лет супружества умер, оставив после себя лишь дочь и кучу долгов, а младшая принцесса Базас не так давно погибла, выпав из окна незадолго до свадьбы с королем Ипатии. Неожиданная эта смерть вызвала массу толков: одни говорили, что несчастная девица свела счеты с жизнью, не желая выходить замуж за старого, колченогого и жестокого короля, другие – что не обошлось без вмешательства короля Эрнотона, что, несомненно, являлось гнуснойклеветой.

В Бреле же мирная жизнь текла своим чередом. Послевоенные семь лет были непримечательны ничем, кроме женитьбы короля Эрнотона на юной принцессе Сорине, дочери короля Мирита, давнего союзника Брелы, да напряженного ожидания Трианского дьявола, которого никак не удавалось изобличить.

Сложность состояла в том, что, согласно пророчеству, демоница поначалу явит себя юной, прекрасной и кроткой, точно селестин, ангел небесный, а уж потом, после того как доберется до трона, покажет свой истинный облик.

Народ заволновался еще до войны, когда умерла от чахотки королева Аньела, первая жена короля, однако вскоре случилось вторжение лигорийцев, и о демоне благополучно позабыли на какое-то время. После победы взоры подданных обратились к придворным дамам и королевским фавориткам. Действительно, среди дам и девиц, пользовавшихся монаршим расположением, не было недостатка в юных, прекрасных и кротких, по крайней мере, при поверхностном рассмотрении, а также тех, в чьих отцах запросто можно было заподозрить дьявола. Фавориткам пришлось несладко, однако же менялись они едва ли не каждый месяц, и на втором десятке измотанный непрестанной бдительностью народ возопил: доколе, мол, это издевательство будет продолжаться, пусть его величество уже остановится на какой-нибудь одной бабе, в смысле, благородной даме, чтобы можно было испытать ее с помощью каленого железа и, либо сжечь, либо забыть об этом кошмаре и жить спокойно.

Просвещенные умы в светских салонах также твердили, что пора положить конец сему мракобесию и сжечь какое-нибудь падшее создание помоложе и помиловиднее, объявив ее Трианским демоном (разумеется, перед казнью человеколюбиво ее удавив). Король, однако, предпочел снова жениться, хотя советники и предостерегали его от этого опрометчивого шага. И поскольку королева, хоть и являлась дочерью ревнителя веры добродетельнейшего короля Мирита Корсо Второго, все же была юной, прекрасной и кроткой, к тому же имела неосторожность заняться благотворительностью и просвещением, котел снова закипел. Перед свадьбой начались волнения, едва не вспыхнуло несколько мятежей.

Однако время шло, ночной небосклон кровью не обагрялся, урожай был необыкновенно богат два года подряд, подати были уменьшены, благодаря новым контрактам с Миритом торговля процветала, страна начинала почти что благоденствовать, и все эти факторы вкупе с повешением особо рьяных подстрекателей обратили общественное мнение в пользу молодой королевы, которая к началу описываемых событий пребывала на брельском троне уже шесть лет и подарила королю и стране еще одного принца. Самые стойкие умы вспомнили о существовании принца Арно, наследника престола, и резонно предположили, что злокозненный демон может попытаться соблазнить его с тем, чтобы после смерти короля взойти на трон, однако же их постигло жестокое разочарование, поскольку принц любил всех женщин и никакой особой избранницы у него не было.

Кто-то заикнулся о том, что не обязательно демон должен быть женой короля или принца, он, то есть она вполне могла оказаться его сестрой или дочерью, той же принцессой Мелиной, однако эта идея была встречена безо всякого одобрения. Наконец, какой-то остряк объявил, что по описанию Трианский демон очень уж похож на многих девиц до и после свадьбы, а поскольку дьявол на старобрельском мог быть и мужского, и женского рода, то речь вполне может идти о дочери дьяволицы, стало быть, данный демон является архетипом любой жены и ее матери. Шутка пришлась по нраву всем мужчинам, в особенности, женатым, и теперь трианскими демонами стали называть сварливых жен.

Не обошлось и без неудач. Первым провалом стало исчезновение Мевенского флота. Дело в том, что несколько лет назад некий Фатрас, корсар, заблудился на обратном пути с Ялаванского моря, потерпел кораблекрушение, и его корабль отнесло течением далеко на юг, после чего выбросило на остров, где обитало лишь племя дикарей. Корсару и остаткам его команды удалось починить корабль и через несколько месяцев скитаний и злоключений добраться до Брелы, где он добился аудиенции у короля. Фатрас рассказал, что в недрах острова – довольно большого, по примерным оценкам равного Бреле – таится несметное количество золота, серебра и драгоценных камней и даже предъявил в качестве доказательства несколько изумрудов, которые удалось одолжить у туземцев (не слишком гостеприимных и миролюбивых, к слову сказать). Тут же было снаряжено с десяток кораблей, на которые загрузили срочно выписанных из Ульрихта горняков и горожан из бедноты, исполненных авантюристского духа – им предстояло разрабатывать копи. Мевенский флот, названный так по имени архипелага Мевен, за которым предположительно находился чудесный остров, под звуки фанфар и фейерверки торжественно покинул гавань Морени и исчез. Во всяком случае, уже почти два года от него не было никаких вестей. Корабли, посланные на его розыски, также не возвращались. Скорее всего, их пустили на дно корсары Гизеллы, в последнее время кишмя кишащие во всех окрестных морях.

В тот же злосчастный 4533 год состоялось сватовство принца Арно к ферштенбреттской принцессе, закончившееся полным крахом. Виной всему был своеобразный дикий обычай этой северной страны, согласно которому жених обязан был собственнолично просить руки девицы у ее отца. Исключение не делалось даже для коронованных особ. Люди дальновидные и проницательные немедленно усомнились в успехе этого мероприятия, поскольку, по судя по портретам, Фредегонда лицом и фигурой неуловимо напоминала национальный символ Ферштенбретта – северного марала – и была несколько не во вкусе привыкшего к знойным моренским красоткам принца.

Здесь стоит отметить, что, когда, по окончанию войны, начались первые разговоры о выборе подходящей невесты для нового наследника престола, тот заявил, что женится лишь на Этель Базас. Увиденная им в детстве Этель, едва ли не со слезами на глазах уверял Арно, зародила в его душе чистое и глубокое чувство. Учитывая, что в момент встречи принцу могло быть не более пяти лет, а принцессе и того меньше, многие отнеслись к этому утверждению скептически. Впрочем, выбор этот был вполне понятен: обе девицы Базас славились редкой красотой, во всяком случае, редкой для принцесс королевских домов. Естественно, что и король Эрнотон, и принцесса, которой он писал пламенные письма, и тем более королева Гизелла, эти письма читавшая, отнеслись к этой идее весьма прохладно, если не сказать больше. Принц, однако, упорствовал даже и тогда, когда его любовь вышла замуж, и выражал намерение похитить невесту и просить у Верховного Храма разрешения на развод, а в случае отказа убить мужа-разлучника в честном поединке. В крайнем случае, добавлял он с мученическим видом, он согласен и на Этери – дабы обеспечить будущее спокойствие страны, а заодно и положить конец кровавой вражде между династиями.

Итак, когда на горизонте появился призрак очередной невесты – то есть Фредегонды – принц завел свою вечную песню об Этель (тем более, что она только что овдовела). Тут терпение короля лопнуло, и он во всеуслышание заявил, если принцесса Базас ступит на землю Брелы, он незамедлительно повесит ее на ближайшем к границе дереве, после чего исторг у отпрыска клятвенное обещание блюсти государственные интересы и не позорить страну.

Поначалу ничто не предвещало беды: Арно был учтив, очарователен и нежен – ровно в той мере, какую была способна переварить суровая северная дева – и не сводил с невесты горящего взора, способного растопить ферштенбреттский айсберг средней величины. Фредегонда, значительно уступавшая айсбергу по размерам и огнеупорности, запылала, как сухой хворост. Принца поселили в отдельном флигеле королевского дворца прямо напротив покоев принцессы. Дважды в день (а иногда и чаще) нареченные подходили каждый к своему окну и обменивались робкими приветствиями – этикетом не дозволялось слишком частого и тесного общения. Гость посещал все увеселения, дававшиеся в его честь, а иногда и просто ходил во дворец перекинуться в карты с придворными, но возвращался не слишком поздно и всегда один либо с людьми из своей свиты – специально приставленный слуга тщательно обследовал дорожки на предмет наличия женских следов на снегу. Драма произошла перед самым отъездом свадебной делегации. Однажды принцесса проснулась под утро и опрометчиво подошла к окну в тайной надежде увидеть тень возлюбленного, не сводящего тоскующего взора с ее окон. Увы, ее постигло горькое разочарование. В предрассветной мгле она действительно увидела принца Арно, который возвращался в свой флигель, перекинув через плечо любимую фрейлину Фредегонды. Потрясенная принцесса, не веря своим глазам, открыла окно и некоторое время смотрела вслед уходящей любви, после чего издала душераздирающий крик и упала замертво.

Скандал вышел грандиозный. Принцесса помимо разбитого сердца получила воспаление легких и едва не скончалась (по крайней мере, как уверял короля возмущенный ферштенбреттский посол, хотя эти сведения вызывали определенные сомнения, поскольку что ее высочество славилась отменным здоровьем и могла днями напролет гоняться за лосями по заснеженным лесам). Изменщицу-фрейлину отослали прочь от двора, и хоть она и клялась, что принц унес ее насильно, однако ее довольное, несмотря на страх наказания, лицо служило полным тому опровержением. Свадебную делегацию в полном составе посадили под арест в крепости, и лишь виновнику трагедии, да возглавлявшему его охрану командору Рохасу удалось скрыться. Дело, между тем, принимало нешуточный оборот. Оскорбленные ферштенбреттцы с леденящими душу воплями уже грузились на боевые корабли, готовясь расквитаться за растоптанную любовь и попранное доверие, и высадись они она берегах Брелы, королевство бы дорого заплатило за ветреность наследника престола. Благодаря сверхчеловеческим усилиям послов и компенсации в пятьдесят тысяч золотых войны удалось избежать, но военно-морской союз был загублен на корню.

Прибывшие через пару месяцев вероломный жених и командор, не сумевший удержать его высочество от опрометчивых шагов, как ему было поручено, а вскоре и члены делегации, повинные в том же самом, были немедленно отправлены в Пратт. Король, впрочем, вскоре немного остыл и выслал отпрыска в Дуат – одинокую крепость в провинции Мирелла, недадеко от границы с Лигорией. Командору и делегатам пришлось еще несколько месяцев потомиться в Пратте, но в конце концов и они были прощены.

3

Свеча на столе догорела. Амато подошел к окну и посмотрел в небо. Было около четырех часов утра. Амато зажег новую свечу, сел за стол и продолжил черновых записей своих «Хроник послевоенного времени». По зрелом рассуждении он немного подправил слова короля относительно принцессы Этель, а именно, зачеркнул фразу «он незамедлительно повесит ее на ближайшем к границе дереве», и надписал сверху «немедленно выдворит ее вон из страны». Также он решил убрать все инсинуации на возможно насильственную смерть младшей принцессы Базас.

Покончив с хрониками, Амато вытащил старую потертую книгу. Автор ее был признан сумасшедшим и на всякий случай внесен в запрещенный список, хотя, несмотря на очевидную странность, ничего опасного в книге не было. В ней говорилось о том, что мир, в котором мы живем, не единственный, существуют параллельные миры, которые сосуществуют рядом с нашим. Многие вещи в них похожи. Между мирами этими существуют проходы, и автор побывал в одном из них. Назывался он Европа, и его описанию и была посвящена добрая половина книги.

В Европе все было почти как во всей Окитании (по крайней мере, в Южных Землях), за исключением незначительных отличий. Например, там почему-то не существовало недостатка в селитре, входившей в состав пороха, как в Окитании, где и селитра, и порох ценились почти на вес золота и применялись только в самых крайних случаях при штурме городов и в морских сражениях.

Общегосударственное и сословное устройство было примерно тем же самым.

С религией и нравами в обществе все обстояло так же печально, и Амато, надеявшийся на существование лучшего мира, был этим огорчен. Вообще, за исключением литературы, искусства и архитектуры, ничего хорошего в этой Европе не было: войны почти не прекращались, низшие сословия влачили жалкое существование, людей частенько пытали, а по мостовым текли нечистоты, поскольку почему-то странные обитатели этого мира, создавшие множество шедевров, не додумались до такой простой вещи, как канализация и акведуки. Также жители Европы питали непонятное стойкое отвращение к легкой и удобной одежде и простым прическам, не говоря уже о купальных процедурах. В целом, люди там были, пожалуй, еще более невежественными, дикими и воинственными, чем в Бреле, хотя это и сложно себе представить.

Естественно, в существование этого мира Амато не поверил, позавидовав буйной фантазии автора. Однако книга эта не давала ему покоя, и он даже предпринимал безуспешные попытки отыскать странного писателя: вдруг бы тот рассказал бы ему, как попасть в этот другой мир. Он поделился этой мыслью с Далией Эртега, которая, как ему казалось, обладает достаточной широтой взглядов, чтобы понять его. Девушка, действительно, искренне заинтересовалась книгой, прочитала ее, однако интерес к другому миру не одобрила. «Вас бы там убили в первый же день», без обиняков заявила она. Амато ее слова сильно задели, но сердиться на танну Далию было решительно невозможно.

…Она подошла к нему сама тем же вечером на празднике и заговорила с ним, и Амато, который был человеком довольно застенчивым и нелюдимым, через довольно короткое время неожиданно для себя обнаружил, что участвует в оживленной дискуссии о влиянии разгрома в Тримерианского сражения на поэзию элегиков тех времен. Он был поражен тем, что танна Эртега превосходно разбиралась в истории, литературе, искусстве, поэзии и даже в современной политике. Со временем, правда, стало понятно, что наряды, драгоценности, кавалеры и придворные увеселения интересуют ее больше, чем история и поэзия (хотя она и старалась скрыть это от него), но такова, увы, женская природа. И все же, несмотря на легкомыслие, она выгодно отличалась от большинства придворных дам своим умом и образованностью. Самым удивительным было то, что она чуть ли не наизусть знала Священную Книгу и все Скрижали. Тан Бертран, дворцовый жрец, был вне себя от счастья, что в его пастве появилась столь благочестивая прихожанка.

Она производила впечатление девушки очень доброй, веселой, простой и искренней, к тому же довольно скромной. И все же, было что-то таинственное, молчаливое и темное в ее неторопливой речи, в глубине ее темно-золотых глаз с зеленым ободком под длинными опущенными ресницами, в ее манерах и интонациях. Несмотря на внешнюю кротость и сговорчивость, в ней ощущалась сдержанная внутренняя сила, и с ней обращались уважительно и осторожно. Среди удивлявших его вещей было то, что при всей своей словоохотливости и кажущейся открытости, она оставалась совершенно непроницаемой для него, и спустя два с половиной месяца тесного знакомства он почти ничего не знал о ее жизни. Амато не мог избавиться от мысли, что из его новой подруги вышла бы превосходная драматическая героиня, а между тем, ничего особенно драматического в ней не наблюдалось. Для драмы полагается острый конфликт и непреодолимые противоречия, однако человека, в большей мере пребывающего в мире с собой, с окружающими и всем миром, чем Далия Эртега, Амато встречать еще не приходилось. Ее противоречия, если они и существовали, прекрасно уживались друг с другом. Во всем ее существе была какая-то притягательная смесь кокетства и простоты, тишины и живости, во всем, что она делала и говорила, в каждом ее движении сквозила тонкая, легкая прелесть и чувствовалась сила и грация кошки. Лицо ее непрестанно менялось, играло, выражая попеременно, а то и в одно и то же время задумчивость, насмешливость и страстность.

Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что он влюблен. Он принимался изучать свое отражение в зеркале: несмотря на худое, костистое лицо, длинные руки и ноги и немного нескладную фигуру, он был довольно недурен собой. До того, как он понял, что военная карьера не для него, он год прослужил в армии в чине капитана и был не лишен мужественности. Даанное обстоятельство, вкупе с очевидным родством их разумов и душ, давало ему основания питать некоторые надежды, хотя некий тайный голос и подсказывал ему, что Далия Эртега была птицей не его полета. Он неоднократно предпринимал попытки объясниться с ней, но каждый раз словно налетал на каменную стену, вдруг выраставшую между ними, как будто ее взгляд останавливал его, не давая дойти до главного. «У меня никогда не было такого чудесного друга, как вы», говорила она, и ее нежный мелодичный голос звучал непреклонно. Он оставил свои попытки и почти смирился с ролью друга, но присутствие рядом с Далией хлыща Дамиани приводило его в состояние, близкое к исступлению.

Воспоминание о Дамиани легло мрачной тенью на гладкую поверхность умиротворенного чтением разума Амато. После того достопамятного дня, когда он благодаря танне Далии оказался посмешищем всего двора, Дамиани затаил обиду. Он больше не осмеливался на открытое противостояние, но при каждом удобном случае отзывался о ней в довольно пренебрежительной манере, зачастую переходя ту грань, которая отделяет завуалированную насмешку от прямого оскорбления.

Амато вызвал его на дуэль, но получил удар в бок, уложивший его в постель на три недели. Примерно такая же участь постигла еще двух незадачливых молодых людей, взявших на себя защиту чести танны Эртега. Мерзавец прилично владел шпагой.

Далия вела себя так, словно ничего не замечает, совершенно не подозревает о неподобающем поведении альда, да и вообще с трудом его помнит его самого, предпочитая при его упоминании отмалчиваться, вежливо зевать или равнодушно пожимать плечами. Когда не замечать и отмалчиваться становилось невозможно, она демонстрировала лишь недоумение по поводу такого настойчивого внимания к ее особе или высказывалась в том духе, что нападки альда так же скучны и однообразны, как и его стихи, не считая, конечно «Сонета №999», который на удивление прекрасен. Дамиани в ответ язвил, что севарды научили прекрасную танну гадать по руке, но не разбираться в людях и поэзии, и монастырь этот недочет не исправил. Далия замечала, что молодой человек слишком чувствителен, тонок душой и раним для этого сурового мира. Так они обменивались любезностями некоторое время, причем Дамиани становился все злее и несдержаннее, а танна Эртега все спокойнее и равнодушнее. Дошло до того, что она даже стала отзываться о нем хорошо.

Дамиани, впрочем, хватило ума заметить, что симпатии окружающих не на его стороне. Те, кто обладал достаточно тонким слухом, чтобы расслышать в тоне девушки издевку, не могли ею не восхищаться, ведь ничто не ценилось так при дворе, как искусство изысканного оскорбления. Другие восхищались ее достоинством и самообладанием, третьи – терпением и добротой, наконец, были и те, кто считал ее просто дурочкой, но даже и они находили, что альд выглядит в этой истории несколько неприглядно. И самое главное, танна Далия была легкой, обаятельной, остроумной, любезной и в высшей степени приятной особой, благодаря чему с легкостью завоевывала сердца, а альд надоел всем хуже манайских креветок со своей мрачной физиономией и желчным язвительным юмором. В конце концов, Дамиани гордо умолк.

Тут произошло нечто, что принесло девушке полную и безоговорочную победу. Было широко известно, что альд Дамиани питает чрезмерное пристрастие к карточной игре, причем зачастую проигрывает. В недавнем времени он спьяну проиграл родовое имение. Расписку выкупил верховный судья Ресмель, имевший на Дамиани зуб (из-за довольно злой шутки, которую сыграли с ним принц и его шайка, в том числе, разумеется, и альд). Дамиани попытался выкупить свое имение, ведь вместе с ним он терял и титул, однако новый его обладатель был непреклонен и не соглашался ни на какие деньги.

Ресмель был известен в городе благодаря своей неподкупности и справедливости. Это был мужчина средних лет, обремененный в первую очередь, собственным суровым и неуживчивым нравом, а во вторую – семью детьми; чрезвычайно неуступчивый, скаредный, щепетильный и богобоязненный, и даже в ранней юности нимало не считавшийся галантным кавалером. Совершенно незаметно и неожиданно для всех начавшая с ним приятельствовать Далия, в один прекрасный момент стала обладательницей пресловутой расписки. Каким образом ей это удалось, не знал никто, даже Амато. Из ее весьма кратких пояснений следовало то, что она познакомилась с судьей в доме танны Мерц, разговорились о богословии и юриспруденции, и судья так «проникся к ней добрыми чувствами», что согласился продать ей имение, да еще и в долг.

Далия немного подождала, пока слухи о произошедшем распространятся и дойдут до строптивого альда, что не преминуло случиться очень скоро. Дамиани залихорадило при мысли о том, сколько унижений ему предстоит вытерпеть. Пока он собирался с силами, чтобы объявить о капитуляции, Далия подошла к нему во дворце сама и отдала расписку просто так, безо всяких требований. Сказала лишь: «Не играйте важными вещами, альд», после чего повернулась и ушла. Сложно сказать, кто был более потрясен, Дамиани или моренский двор, когда эта история получила огласку (то есть в тот же день). Дамиани попросил прощения, и заявил, как он был неправ, что не увидел, как танна Эртега благородна, бескорыстна и великодушна, а также прекрасна и умна. То ли он действительно испытывал благодарность (чего только не бывает в жизни), то ли был вынужден пойти на этот шаг, чтобы спасти остатки репутации, ведь иное поведение выглядело бы совсем уж низостью. Амато не мог бы сказать, в какой момент его вынужденная благожелательность превратилась в подлинную, но вскоре они подружились, а потом стало очевидно, что альд влюблен. Последний месяц он ходил за Далией практически неотступно, одним своим видом вызывая у Амато нервный тик.

История эта дошла до ушей короля. Его Величество, как и все прочие, выразил свое восхищение достойным поведением девушки и решил определить ее во фрейлины принцессы Мелины (для оказания положительного влияния), назначив ей дополнительную ренту. Здесь необходимо отметить, что после представления ко двору Далии был возвращен фамильный особняк и одно из конфискованных у семьи Эртега поместий в Триане (не самое большое, надо признаться, и не дававшее никакого титула), а также пожалована рента в три тысячи золотых в год. Все это время девушка жила у танны Дуарте, пожилой родственницы Эртега – в первую очередь ради соблюдения приличий, во вторую – поскольку особняк на улице Грелуйе, которому недавно минуло четыреста лет, был мало пригоден для жилья и подлежал перестройке. Итак, если до сего момента Далия бывала во дворце лишь наездами, то теперь ей предстояло там поселиться. Фрейлинам принцессы полагались небольшие апартаменты, куда они могли взять с собой камеристку.

Назначение это, несомненно, было значительным шагом на вершину, и все искренне поздравляли ее с таким успехом.

Все-таки даже самые черствые сердца устают от злобы и тянутся к доброте, простоте, искренности и естественности, подумал Амато и, записав эту прекрасную нравоучительную мысль для потомков, решил выйти в сад подышать свежим воздухом.

4

Апартаменты, оставленные для него в Торене, находились в северном крыле, недалеко от покоев принцессы и Коридора Фрейлин. Амато не очень любил их, однако с тех пор Далия переехала во дворец, оставался в них гораздо чаще, чем прежде. Кроме того, уже два дня подряд проходили мероприятия, связанные с приемом миритских послов, и впереди было еще два, и Амато надоело ездить туда-сюда. Он прошел по темному коридору мимо зала, где сидели картежники, и на лестнице почти что нос к носу столкнулся с горничной Далии. Она молча прошла мимо, дыхнув на него винными парами и икнув, что, видимо, должно было сойти за приветствие. Молодой человек неодобрительно покачал головой.

Танна Дуарте и Амато в свое время выказали удивительное единодушие, решительно посоветовав Далии сменить служанку. Они сошлись во мнении, что горничная, которую девушка привезла из дома тетки, совершенно не подходила для службы у благородной незамужней девицы и могла ее серьезно скомпрометировать. Это была невысокая, смуглая, темноволосая, крепко сбитая бабенка лет тридцати с черными хитрыми и наглыми глазами-бусинами и выдающимся бюстом, на ходу почти выпрыгивающим из огромного декольте, и не менее выдающимися бедрами. Она могла бы сойти за смазливую, если бы не вечный взгляд исподлобья, неприятное вызывающее выражение на испитом лице, а также грубая и развязная манера держаться.

Впервые он столкнулся с этой неприятной особой, когда накануне поединка с Дамиани пришел к Далии попрощаться. Девушка печально качала головой, повторяла, что зря он это делает, и уговаривала его отказаться от дуэли, а Амато, чувствуя себя уходящим на войну будущим героем, отвечал, что он ни за что не передумает, что не вступиться за женщину и тем более отказаться от поединка в последний момент было бы бесчестием, и вообще ради ее защиты он готов на все. На этой возвышенной ноте разговор их был прерван, потому что Далии пришлось отлучиться к вызвавшей ее танне Дуарте, и тут из соседней комнаты появилось это кошмарное создание. Изрядно пошатываясь, наглая баба прошла мимо него, бормоча себе под нос: «Защищать он ее собрался… да она таких на завтрак ест…» В дверях она столкнулась с вернувшейся хозяйкой, жалобно пискнула, и с удивительным для ее телосложения проворством прошмыгнула в коридор.

– Не обращайте на нее внимания, – беспечно сказала Далия. – У бедняжки была очень тяжелая жизнь, она немного не в себе.

Амато было очевидно, что значительную часть своей тяжелой жизни бедняжка провела в тавернах, а то и в борделе, и не в себе пребывала лишь от беспробудного пьянства, но делиться этими соображениями, разумеется, не стал.

Торен некогда был задуман как загородная королевская резиденция на берегу залива – четыре огромные корпуса, расположенные в форме креста, были со всех сторон окружены садами и парками, в которых было обустроено множество беседок, павильонов и фонтанов. За последние несколько лет, однако, Морени очень сильно расстроилась, и огромный дворец оказался в черте города, вследствие чего монархи окончательно переселились в него из замка в Старом городе. «И без конца что-то перестраивают», – с неудовольствием подумал Амато.

Он вышел наружу и пошел по аллее к фонтанам, время от времени поднимая глаза к небу. Испещренное звездами, оно словно колыхалось и дрожало, и Амато остановился посреди аллеи, задрав голову и вглядываясь в черную бездну. Поднявшийся ветер донес резкие голоса, вырвавшие его из страны грез. Его вдруг охватила безотчетная тревога, и ускоряя шаг, он пошел на звук. Через минуту он вышел на залитый лунным светом и заставленный статуями пятачок вокруг фонтана. Ему понадобилась пара мгновений, чтобы сообразить, что это были не статуи, а люди. Его сбила с толка Далия Эртега в золотом платье, в лучах луны отливавшем серебром, равно как и полностью обнаженная рука. Рядом стоял Дамиани, державший в руках серебристо-золотую тряпку, по всей очевидности, недостающий рукав, и переводивший растерянный взгляд с этого самого рукава на командора Рохаса, который как раз выходил к фонтану с противоположной аллеи.

Амато двинулся по направлению к ним. Заслышав шум шагов, Далия и альд, стоявшие к нему спиной, одновременно обернулись. Между тем командор приблизился к ним вплотную.

– Изволили взяться за старое, ваша светлость? – тон его был далек от любезного.

Дамиани вскинул голову, и по всей видимости собирался ответить какой-то дерзостью, но танна Далия его опередила.

– Это не то, что вы подумали, командор. Альд всего лишь случайно потянул меня за рукав. Все дело в плохо сшитом платье.

Голос ее был тверд и ничем не выдавал ее волнение, однако это сделала очевидная абсурдность ее слов.

«Бедняжка, что она несет?», -подумал Амато.

Очевидно, командора посетила та же мысль, потому что он с изумлением уставился на девушку.

– Вы слышали, командор? Полагаю, инцидент исчерпан, можете ступать своей дорогой, – довольно грубо бросил Дамиани. – У вас нет повода для ареста, даже такого смехотворного, как в прошлый раз.

– Для ареста, может быть, и нет, – медленно произнес Меченый. – А для дуэли найдется, и самый что ни есть подходящий. Думаю, настало время преподать вам урок хороших манер.

– С какой стати? У дамы нет ко мне претензий! – Альд Дамиани заметно побледнел.

– Зато у меня они есть, – любезно ответил командор с улыбкой, если это можно было так назвать. Как заметил однажды главный ловчий королевства, улыбка Меченого способна была обратить в бегство стаю волков. Рохас простер свою любезность до того, чтобы пояснить: – Мне передавали, будто вы как-то предположили, что своим шрамами я обязан своей неумелости. Дескать, если бы я так уж хорошо владел шпагой, как говорят, меня не смогли столько раз задеть. Вы даже написали по этому поводу какие-то прекрасные стихи. Теперь у вас появился шанс доказать это на деле.

– Это все чушь и глупые сплетни, – с усилием выдавил из себя Дамиани. – И я не собираюсь с вами драться. Слишком много чести для вас, командор. Я наследственный альд, и не опущусь до дуэли с человеком вашего происхождения.

Далия с некоторым удивлением посмотрела на альда, который имел репутацию человека немного гадкого, но не труса и к тому неплохого фехтовальщика. Амато же, как очевидно, и сам Дамиани, был более осведомлен, и потому лучше себе представлял, что сейчас неминуемо произойдет.

– Тогда я убью вас без поединка, и ваша честь наследственного альда не пострадает, – заверил его Меченый, и самым исполненным решимости видом вытащил из ножен шпагу. Амато достаточно знал командора, чтобы понять, что его слова не были пустыми угрозами.

– Но как же ваша честь, командор? – вмешалась Далия, которая, видимо, тоже это поняла, – и кроме того, за убийство вам грозит плаха.

– Я не наследственный альд, а худородный сеурин⁷, танна. – нимало не смутившись, ответил Рохас, – Мой отец был простым солдатом, так что нет нужды переживать. Для моей чести всадить кому-то в глотку кинжал – это пара пустяков. Что касается убийства, то это еще нужно доказать, а это ваше слово против моего, – совершенно негалантно добавил он.

– Вы забыли про меня, командор, – сказал Амато, делая шаг вперед в отчаянной надежде, что он выглядит не слишком жалко.

– Нет, я не забыл про вас, тан Мальвораль, – с нехорошей усмешкой произнес Меченый, глядя на него в упор. Амато слегка похолодел.

Дамиани, наконец, собрался с духом и вытащил шпагу.

– Не здесь, господин наследственный альд, – насмешливо проговорил Рохас. – Через пять минут сюда сбежится полдворца и помешает нам. Вас это, возможно, и не огорчит, а вот меня очень. Рядом с часовней пророчицы Марсалы есть прекрасное место. Идемте.

И он развернулся и преспокойно направился к означенной часовне в глубине парка, у самой стены. На месте, где сейчас находился дворец, раньше возвышался замок, начисто разрушенный еще при Каурине Коротком четыре сотни лет назад. Осталась лишь старая часовня да часть крепостной стены. Побледнев от бешенства, пересилившего в нем страх, Дамиани последовал за ним. Далия и Амато замкнули шествие.

Трава возле часовни была утоптана, что указывало на то, что место это использовалось довольно часто для подобного рода дел. Противники обнажили оружие, и дуэль началась. Вопреки ожиданиям Амато, альд не был убит наповал в первую же минуту поединка, чем, похоже, он и сам был безмерно удивлен. Меченый лишь легко оцарапал его шпагой. Рубашка в районе плеча немедленно окрасилась кровью. За последующие несколько минут Дамиани получил еще около пяти легких порезов. Затем еще пару более глубоких. Амато и Далия переглянулись. Было совершенно очевидно, что если так будет продолжаться и дальше (а в том, что так будет продолжаться, уже не было никаких сомнений, поскольку пока Амато додумывал эту мысль, Дамиани был уколот еще два раза), то весьма скоро число его ран сравняется с числом шрамов Рохаса. Очевидно, в этом и состоял замысел командора. Амато подумал, что наконец-то можно будет доподлинно установить количество шрамов Меченого, и тут же упрекнул себя за подобные неуместные мысли.

На вид командору Сиду Рохасу было немногим больше тридцати. Он был высокого роста и обладал телосложением, близким к тому, которое в старинных балладах принято было называть могучим. Свои русые волосы он обычно зачесывал назад. Лицо его, должно быть, в юности было довольно приятным, пока его не испортили два шрама на левой щеке и перебитый (судя по всему, не единожды) нос. Первый шрам шел от уголка губ до самого глаза, второй пересекал его по косой. Подбородок был гладко выбрит, вопреки последней моде. Он пользовался большим влиянием и авторитетом при дворе и особенно в военных кругах: Амато не раз приходилось наблюдать, как его мнения спрашивали люди, занимавшие гораздо более высокое положение, и охотно ему следовали. При этом Меченый ни во что не вмешивался, ни в каких интригах не участвовал и казалось, вообще был лишен честолюбия, хотя Амато подозревал, что это было только видимостью. Однако же он никого не трогал, и надо было быть совершенно дурным мальчишкой, как Дамиани, чтобы лезть на рожон и задирать его.

При дворе о нем ходило множество самых разных слухов: шептались, в юности он был бретером и зарабатывал себе на жизнь, провоцируя ссоры и вызывая на дуэль людей, неугодных его нанимателям – распространенный в Южных Землях вид заказного убийства; что не чурался он также и грабежей на больших дорогах; и что его дружба с королем держалась на том, что он порой избавлял его величество от докучавших ему людей без огласки; что жена его, категорически не одобрявшая его связи с альдой Монтеро и просившая у Примасерата дозволения на развод (разводы в Бреле были делом куда более редким, чем в Рамале и Лигории, но все же случались), погибла уж слишком своевременно. И глядя в серо-зеленые волчьи глаза командора, из которых на беднягу Дамиани смотрела сама смерть, Амато постепенно проникался уверенностью, что напрасно он почитал эти перешептывания досужими выдумками.

Между тем Дамиани был уже покрыт кровью с ног до головы и едва держался на ногах Далия, до сего момента словно пребывавшая в оцепенении, как и сам Амато, вдруг повернулась к нему и схватила за руку.

– Идите за стражей, – шепотом приказала ему она. – Быстрее!

Амато поколебался, оценивая целесообразность этого поступка, но она смотрела на него своими горящими умопомрачительными глазами, и он решил, что есть смысл попробовать. Почти бегом он направился ко дворцу.

Гвардейцы находились в главном корпусе. Лейтенант Шевель, выслушав Амато, задумчиво почесал затылок.

– Вираускас, Касьянас, со мной! Командору, видать, снова вожжа под хвост попала…Каррерас, давай за хирургом и носилками.

Они не спеша направились к часовне Марсалы.

– Вы можете идти побыстрее? – воскликнул Амато, теряя терпение.

– Дык это, альд-то ваш все равно уже не жилец, куда торопиться-то? – невозмутимо ответил лейтенант.

Когда они подошли к пятачку, где происходил поединок, взглядам удивленных гвардейцев открылась необыкновенная картина: Далия, стоя на коленях перед раненым, перевязывала его белыми тряпками, подозрительно похожими на остатки нижней юбки. Дамиани лежал без сознания на расстеленном камзоле, его полностью пропитанная кровью рубашка валялась на траве рядом. Меченый стоял чуть поодаль и безучастно наблюдал за происходящим. Через несколько минут подоспел хирург и гвардейцы с носилками. Альда уложили на носилки и понесли во дворец.

Далия молча смерила командора взглядом, вздохнула, сокрушенно покачала головой и, по-прежнему не произнося ни слова, последовала за носилками. Они дошли до комнаты, которую занимал хирург и остались стоять у дверей, ожидая его заключения.

– Теперь вы, наконец, расскажете, что произошло? – спросил Амато в третий раз. – Я сначала предположил, что Дамиани потерял сознание и Рохас был вынужден прекратить эту бойню, поскольку дуэлью ее уже трудно было назвать, но судя по вашему загадочному виду, я ошибся.

Девушка встряхнула головой, словно отгоняя неприятные мысли.

– Не совсем. Когда Кловис отступил на пару шагов, я бросилась между ними и попросила командора остановиться.

Амато так изумился, что почти не обратил внимания на это резанувшее его «Кловис».

– Что вы сделали? О, боже, вы не понимаете, насколько это было опасно!

Она посмотрела на него с простодушным удивлением.

– Опасно? Почему? Я не писала про командора никаких стихов.

Амато закатил глаза. Действительно, что может знать девушка, которая из родительского дома попала в монастырь, а потом в дом тетке-затворнице, о том, что происходит с мужчинами, которые впадают в раж сражения…

– Кроме того, мне кажется, тан Рохас испытывает ко мне вполне добрые чувства.

– Вам это только кажется, – фыркнул Амато. – Меченый ни к кому не испытывает добрых чувств, кроме, пожалуй, короля и альды Монтеро.

– Как вы строги к командору, – засмеялась Далия. – Но, возможно, раз я похожа на альду Монтеро, он мог перенести на меня часть своих добрых чувств?

– Вряд ли. Принц тоже похож на короля, а Рохас его терпеть не может… И его друзей, – некстати вспомнил он.

В голове Амато мелькнула какая-то мысль и исчезла, прежде чем он успел ее ухватить.

– Неужели? – в голосе ее зазвучал неподдельный интерес. В ее голосе всегда звучал неподдельный интерес ко всему, что рассказывал Амато, начиная с ручной мыши, с которой он играл в детстве, и заканчивая разницей между ямбом и хореем. Для Амато, который не привык к такому вниманию, поначалу это было вещью приятной и волнительной. – Кстати, вы не знаете случайно, куда и зачем ездил тан Рохас? Его ведь не было в городе чуть ли не с января, как мне говорили.

В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился хирург.

– С таном альдом все в относительном порядке. Раны неглубоки, ему нужно восстановиться после большой потери крови. Ему необходим покой, – добавил он, многозначительно глядя на них. Они поблагодарили его и сочли за благо удалиться.

– А командор Рохас, действительно, превосходный боец, – неожиданно сказала Далия, – а я думала, что слухи о его мастерстве сильно преувеличены.

– Почему вы так думали? – изумился Амато.

– Я видела, как он вчера утром фехтовал со своими гвардейцами, недалеко от часовни. Он пропустил два удара.

– Пропустил два удара? Рохас? – не поверил Амато. Девушка, однако, со всей уверенностью кивнула. – Он вернулся накануне ночью, может быть, ему не удалось отдохнуть и выспаться? Или просто был пьян с утра. Или… увидел вас и был сражен наповал вашей красотой.

Она взяла его под руку и промурлыкала:

– Я вам говорила, что вы необыкновенно проницательный и приятный молодой человек?

– Кажется, да, – засмеялся он, – но не так часто, как следовало бы.

5

Камеристка благородной девицы танны Далии Эртега Ирена Страволь, когда-то давно именуемая Вискайской Гиеной, а после заселения в Торен получившая от дворцовой прислуги прозвище Ирена-Чума, мирно спала. Ей снилось, что они с Пако-Ножом снова были вместе, и как в старые добрые времена, грабили незадачливых путников на дороге в Арлас. Вот очередной экипаж остановился перед брошенным поперек дороги бревном, Ирена подскочила к карете, дернула за дверцу и в ужасе отпрянула. Из глубины кареты на нее смотрело разгневанное лицо танны Далии. В ту же секунду с невиданной силой в лицо ей ударила подушка, потом еще и еще. «Сколько их там у нее?», подумала Ирена. В какой-то момент она открыла глаза и увидела хозяйку, которая в очередной раз заносила над головой подушку.

– Вставай, мерзавка! – словно разъяренная гусыня шипела хозяйка. Перед тем как на голову вновь успела опуститься подушка, Ирена успела заметить отсутствующий рукав золотого шелкового платья. Мгновенно оценив ситуацию, как крайне неблагоприятную для себя, она приняла решение о тактическом отступлении. Оправдательную речь следовало отложить до более подходящего момента. Она скатилась с кровати и опрометью бросилась к выходу. Ей удалось беспрепятственно выбраться из своей комнаты и пересечь салон, как в дюйме от ее головы просвистел нож, воткнувшись в дверной косяк. «Промазали!», буркнула она, на мгновенье остановившись, и в тот же миг, словно в опровержение этих слов в плечо ей больно ударил кувшин, а следом в голову прилетела подушка. Подхватив подушку, Ирена выскочила за дверь и бросилась бежать по коридорам спящего дворца в восточное крыло, где велись строительные работы. Пробравшись в тайную заброшенную каморку, она устроилась на кушетке, намереваясь по-человечески поспать, хоть и с риском быть разбуженной поутру пилами мастеровых. В этой самой каморке она накануне имела свидание с Аленом, помощником повара.

– Можно было никуда и не уходить, – проворчала Ирена, пытаясь устроиться поудобнее на узкой пыльной кушетке. От пережитого страха и беготни по коридорам сон испарился напрочь.

Это просто натуральное свинство, с обидой думала камеристка. Из-за оторванного рукава так обращаться с человеком. Конечно, рукав, точнее рукава (просто чудо, что второй тоже не оторвался) были действительно пришиты плохо, и не из-за неумелости Ирены, уж по этому-то делу она могла дать сто очков вперед любому портному, а совершенно сознательно, из лени и вредности, и танна Далия это знала. Однако посудите сами, мысленно обратилась Ирена к невидимым свидетелям господского произвола, получая королевскую ренту и доход от имения, не говоря уже о прочем, экономить на портнихе и заставлять служанку перешивать платья, это просто верх скупости. Впрочем, она знала, что все деньги хозяйка тратит на восстановление развалюхи, гордо именуемой особняк Эртега, и на драгоценности. Настоящие и дорогущие, хотя половина двора ходит в подделках, это же всем известно. Но танна гордячка, конечно, предпочтет питаться одной морковкой и ее уморить голодом и работой, но не притронется к поддельному жемчугу. Что ж за судьба моя такая несчастная, вздыхала Ирена, никак мне не избежать этого проклятого ремесла.

Ирена была дочерью портнихи и торговца сукном в Вискае, и все вело к тому, что сама она пойдет по родительским стопам, если бы она не взяла решительно судьбу в свои руки и не сбежала из дому в шестнадцать лет сзаезжим сеурином. Они отправились в столицу, и какое-то время Ирена сама себе завидовала, так ее жизнь была прекрасна. Негодяй-сеурин бросил ее спустя полгода, однако Ирена, будучи хоть и не красавицей, но вполне себе привлекательной и интересной особой, как она каждый раз констатировала, глядя на себя в зеркало, без труда нашла ему замену – богатого торговца пряностями. Тот тоже задержался рядом ненадолго, но Ирена не унывала, твердо веря, что уж мужчин с туго набитыми кошельками на ее век хватит. Тем не менее, через несколько лет и десяток торговцев и сеуринов ей пришлось податься на вольные хлеба, поскольку каждый новый ее содержатель был беднее и скупее предыдущего, и обращался с нею все хуже. Она стала вылавливать в дорогих тавернах клиентов побогаче и пьянее, но не для того, чтобы спать с ними – она ведь была не шлюха какая-то. Просто подсыпала им в вино сонное снадобье и обчищала карманы. В одной из таверн она и встретила Пако – красивого и веселого грабителя с большой дороги. Уже вовсю шла Вторая Базасская война, и они с Пако и его бандой двинулись на северо-запад, где происходили военные действия, и здорово нагрели себе руки, обчищая покинутые мирных жителями дома и грабя самих этих жителей, пытавшихся удрать вместе со своим немудреным скарбом куда-нибудь подальше.

Тогда-то, в самом конце войны, она и встретила в первый раз танну Эртега. В то время, разумеется, та нимало не походила на знатную даму. Это была тощая девчонка лет пятнадцати в странного вида лохмотьях, прибившаяся к торговому обозу, что ехал из недавно освобожденного Арласа в соседний город. Охрану быстро расстреляли из засады, нескольких торговцев пришлось прирезать, потому как они возомнили себя воинами. Из остальных же вытряхнули золотишко и отпустили восвояси. Выуженную из-под телеги девчонку дружки Пако оставили, намереваясь малость поразвлечься. Та как-то изловчилась вырваться и подбежала к Ирене.

– Мне нужно сказать вам кое-что важное наедине, о, алмазная танна, – быстро зашептала девчонка, схватив ее за руку. – Вы не пожалеете, – добавила она, видимо, прочитав на лице Ирены сомнения в том, что маленькая оборванка может сообщить ей что-то ценное.

Ирена рассудила, что никакого вреда не будет, если она послушает оборванку, милостиво кивнула и отошла с ней в сторону, не обращая внимания на недовольное роптание членов банды. Девка все-таки была неглупа и признала в ней госпожу – хотя танной Ирену не называли даже во времена первого сеурина.

– Чего тебе? – бросила она.

– Меня зовут Аделайна Лучезарная, и я потомственная севардская колдунья и целительница, – доверительно сообщила ей оборванка и кивнула в сторону Пако, – Я могу помочь алмазной танне навсегда привязать к себе красавчика в красной жилетке. Чтобы дышал он одной тобой и душа его принадлежала лишь тебе до конца дней его, и никогда не взглянул бы на другую.

– Он и так принадлежит мне, – презрительно заявила Ирена.

– Конечно, прекрасная и благородная танна, но мужчины так непостоянны, а твой избранник так красив. Любая будет рада увести его у тебя. Кто знает, что будет через два, три года? Беспокойство уже гложет твою душу, я вижу это в твоих глазах. Всего десять денье и свобода, и я избавлю тебя от него навсегда.

Ирена оторопела от подобной наглости. Дрянная девчонка еще хочет, чтобы она ей заплатила?

– Разве не хочешь ты вечно быть владычицей его сердца? Разве не хочешь спать спокойно, будучи уверенной, что он никогда не посмотрит ни на одну из осаждающих его распутных девок?

Ирена была вынуждена признаться себе, что именно об этом она мечтала в последнее время, хотя, конечно, и не произнесла этого вслух. Она не слишком верила во все эти россказни про севардскую магию, но янтарные глаза голодранки прожигали насквозь, вызывая в памяти ведьм из старинных сказаний. В конце концов, она решила, что ничего не теряет, кроме нескольких жалких монет (на эти жалкие монеты можно было жить две недели, но Ирена в те времена денег не считала). К тому же она вдруг ощутила необыкновенный прилив благодушия и умиротворенности, приятным теплом разливавшиеся по телу, а голову словно заволокло туманом. В итоге она сунула севардке просимые деньги взамен на дурацкое заклинание, которое следовало читать в час всхода луны на перепутье дорог, и позволила ей скрыться в чаще леса.

Уже позднее, несколько лет спустя, когда Ирена поближе познакомилась с севардами, скупая у них краденное, она поняла, что более хитрого и изворотливого племени и представить себе нельзя.

Так вот, возвращаясь к тем дням: в тот же вечер они поругались с Пако, который раскричался, что она позорит его перед его людьми, и подбил ей глаз. Вскоре они вернулись в Морени, где Пако наделал карточных долгов в гораздо большем количестве, чем позволяли доходы от ночных прогулок по темным городским переулкам, а когда запахло жареным, продал ее в бордель. Ирена была уверена, что севардская голодранка накликала на нее беду своими чарами. С тех пор она неоднократно вспоминала ее, мечтая повстречаться с ней однажды на узкой дорожке.

Встреча произошла года три спустя, когда бордель Ирены закрыли подонки из «Ордена спасения души»⁸, распихав веселых девиц по монастырям. В одном из них Ирена и встретила свою знакомую. Та сделала вид, что не узнала ее. Поначалу Ирена подумала, что оборванку наконец-то прихватили за облапошивание честных людей, однако оказалось, что та на самом деле племянница знатной дамы, стало быть, и сама благородная девица, и находится тут на воспитании и обучении. Как-то Ирене удалось подловить ее и уведомить, что, мол с тебя должок за то, что ты меня обманула, и если не хочешь однажды обнаружить в кишках нож, то будь любезна, сестра, подсоби мне с побегом и подкинь несколько монет на дорогу.

– Тебя обманула твоя собственная глупость, – не выказав ни малейшего признака раскаяния или хотя бы страха, надменно заявила бывшая оборванка, а ныне благородная, но по-прежнему наглая и жадная девица, после чего преспокойно повернулась к ней спиной и ушла. Хочешь, чтобы тебя уважали, не трепись, звучит одно из главных правил этого паскудного мира. Угрозу следовало привести в исполнение, однако, как это сделать Ирена не имела понятия, она вообще не задумывалась, что будет делать в случае неудачи, поскольку даже не допускала ее возможности.

Через несколько дней, когда они выходили с воскресной службы, ей удалось подобраться к севардке поближе и пырнуть ее в бок украденным на кухне ножом. Однако у девки словно глаза были на затылке: в последнюю секунду она обернулась, увидела ее и отпрянула в сторону, как испуганная лошадь. Нож едва задел ее. Поднялся страшный вой, Ирену схватили и бросили в каменный мешок, где она и провела два месяца на хлебе и воде, размышляя о природе везучести севардки (видно, без колдовства тут все-таки не обошлось), строя планы мести да утешая себя тем, что ей удалось хоть немного порезать гнусную оборванку. Правда, много позже выяснилось, что та приняла меры предосторожности и надела кирасу из буйволовой кожи. Отбыв наказание, переполненная жаждой мести Ирена обнаружила, что обидчицы и след простыл: она бежала с каким-то молодчиком из знатной семьи (вот откуда взялась кираса). Ей пришлось довольствоваться постными физиономиями настоятельниц и сестер, огорошенных тем, что в шкуре благочестивой овечки пряталась блудливая лисица. «Так вам и надо, – со злорадством думала Ирена, – пригрели змею…» Через три месяца она тоже сбежала.

После побега она устроилась в другой бордель, один из лучших городе, куда часто захаживали знатные господа, однако через полгода поссорилась с прима-шлюхой, и ее оттуда выгнали. Она вернулась к своему старому занятию, но дела шли из рук вон плохо. Она стала пить, и довольно много, что пагубным образом отразилось на ее и так уже не юном и свежем лице. Спуск на самое дно занял около года. Там она и сошлась с севардами. Она перепродавала купленное у них за гроши краденное барахло, да время от времени приводила к ним детей-бродяжек с улицы. По правде сказать, ей было немного не по себе при мысли о том, что юные души превратятся в безбожников и нечестивцев, что есть преступление против Всеведающего, в отличие от попрошайничества и воровства, к которым высшие силы должны были уже привыкнуть и относиться с пониманием. С другой стороны, мало ли что болтают святоши, кто там знает точно, что будет в следующей жизни, и вообще лучше держаться за эту жизнь, а не стремиться в следующую. Пусть уж маленькие голодранцы воруют и попрошайничают для севардов, те хотя бы их кормят и защищают.

В общем, торговля шла бойко, жизнь налаживалась, однако добросердечие чуть не сгубило ее. Однажды она обнаружила перед какой-то таверной маленького чумазого сопливого мальчишку и имела неосторожность попытаться унести его. На ее несчастье, тот оказался сыном сапожника, который вместе с друзьями находился в этой самой таверне. Через минуту Ирену нагнала толпа изрядно пьяных ремесленников. Если бы не проходивший мимо патруль городской стражи, ее бы в самом прямом смысле разорвали на части, однако отвлекшиеся на объяснения разгневанные горожане ослабили хватку, и ей удалось ускользнуть и нырнуть в какой-то переулок. Несколько клоков волос были выдраны чуть ли не с кожей, она лишилась пары зубов, но это было не самое печальное. У нее была сломана рука, по которой саданули дубинкой, и, возможно, ребра. Впрочем, она почти не ощущала боли, настолько ей было страшно. Прижимаясь к стенам, хромая и харкая кровью, она пыталась выбраться из западни, чувствуя, что кольцо вокруг нее сжимается: теперь помимо ремесленников, за ней охотились и стражники – она слышала их голоса. Наконец, они заметили ее. Ирена бросилась бежать, но с каждым мгновеньем силы все больше покидали ее, она слышала приближающийся топот и понимала, что конец близок.

В этот миг раздался крик «Поберегись!», защелкал кнут, рядом со скрипом замедлила ход изрядно потрепанная жизнью карета, изнутри открылась дверца, с козел на ходу спрыгнул парень, и схватив ее за шкирку, втолкнул внутрь. Карета, дребезжа и нещадно подпрыгивая на ухабах, уносилась прочь, Ирена лежа на полу, пыталась отдышаться. Когда красное марево немного рассеялось, она подняла голову, чтобы посмотреть на своего спасителя, и едва не поперхнулась кровью. С высоты сидения на нее смотрели немигающие змеиные глаза севардской оборванки.

– Думаю, теперь мы с тобой квиты, – она помолчала и добавила с улыбкой, от которой у Ирены все похолодело внутри, – сестра.

Вопреки надеждам Ирены севардка не выкинула ее из своей развалюхи за ближайшим поворотом, а привезла в старый особняк в Боабдиле и даже вызвала для нее врача. Ирена не сомневалась, что змея все же намерена ей отомстить каким-то изощренным способом, и никак не могла взять в толк, где подвох, потому решила, что ночью надо дать деру, однако уже через полчаса начала проваливаться в сон под раздраженное карканье какой-то старухи, раздававшееся из-за двери.

В последующие дни подвох также никак не проявил себя: Ирену продолжали кормить и лечить, а когда ей стало получше, севардка заявилась к ней собственной персоной и предложила место своей служанки. Со вздохом подавив острое желание гордо послать новоявленную благодетельницу куда подальше, Ирена согласилась, не подозревая, что поступает на службу к дьяволу.

6

Альда Монтеро-и-Бевиль стояла в парадном зале старинного фамильного особняка Льянсолей и рассматривала портрет танны Аньелы, той самой, которая двести лет назад вышла замуж за одного из спесивых Эртега. Эртега на правах одного из самых древних и славных родов Брелы были спесивы, горды, надменны и заносчивы всегда, однако два века назад, превратившись в один из столпов династии Базасов, они сделались совершенно невыносимыми. Танна Аньела поначалу жаловалась на новообретенных родственников в своем дневнике, что дескать, они смотрели на нее с таким презрением, словно она была кухаркой, а не благородной дамой, однако позже ей все-таки удалось сладить с ними.

Танна Аньела вошла в хроники, как женщина весьма выдающаяся. Хронист Элиас писал о ней «Танна Аньела Эртега была красива и очень популярна при дворе, однако же своим главным оружием она избрала не женское обольщение – в любой разговор она добавляла щепотку соли, и вскоре все к этому так привыкли, что любое другое общество казалось им пресным». В свое время танна Камилла долго ломала голову над тем, что конкретно имел в виду хронист под одной из этих странных неясных метафор, которые так любили писатели позапрошлого столетия. Она изо всех сил оттачивала искусство беседы, старательно добавляя в разговоры соли, не забывая и об обольщении, разумеется, и оба этих оружия обеспечивали ей неизменный успех. Однако, как стало понятно с недавних пор, то ли соль гнусной полукровки Эртеги была соленее, то ли дело было вообще не в соли, но Камилла медленно, но верно уступала свои позиции.

Тут она неожиданно заметила, что у дамы на портрете, похожей на нее как две капли воды, родством с которой она так гордилась, выражение лица было точь-в-точь как у проклятой Эртеги.

Танна Камилла, вконец расстроенная подобным ударом в спину со стороны почитаемой родственницы, вышла из зала. Яростно тряся колокольчиком, она вызвала слугу и приказала заложить карету. Пора было возвращаться во дворец – однако прежде следовало заехать на улицу Феррери за письмом.

Шум городских улиц со всех сторон облеплял карету, пытаясь проникнуть внутрь, но танна Камилла ничего не слышала. Мысли ее, как и всю последнюю неделю, занимала соперница. Она испытывала настоятельную потребность позлословить о ней, однако была лишена такой возможности и ужасно страдала.

Дело было не в том, что никто не желал злословить о ее врагине, нет, такого не могло произойти с брельскими придворными – как бы неплохо они к вам не относились, они всегда готовы перемыть вам кости, на этот счет можете быть спокойными – просто стоило разговору зайти об Эртеге в ее присутствии, как на лицах собеседников появлялись какие-то двусмысленные улыбки и отвратительное сочувственное выражение, вследствие чего, Камилла решила всячески избегать упоминания о ней, изредка отводя душу в разговорах с волочившемся за ней Дамиани, которого она всячески науськивала.

Едва она обрела утерянное душевное спокойствие и веселость, как ее настиг новый удар: Дамиани переметнулся во вражеский лагерь. Предательство поклонника и союзника оказалось тяжелой потерей, однако она справилась и с этим. Прежде всего следовало наказать изменника, что было самым простым, поскольку тот имел обыкновение нести всякую околесицу, причем околесицу для него весьма опасную. Как только Сид вернулся, она рассказала ему про насмешки Дамиани, дала почитать его вирши и заказала портному новое черное платье с оторочкой из оранского кружева. Мерзавец остался жив, чему она очень удивилась, но в целом не слишком огорчилась, поскольку имела характер вспыльчивый, но незлобливый.

Однако то, при каких обстоятельствах произошло возмездие, стало для нее очередным потрясением. Беспечно улыбаться под пристальными злорадными или сочувствующими взглядами было настоящей пыткой, однако она с двенадцати лет жила при дворе и умела держать себя в руках при любых обстоятельствах.

Альда решила, что самым разумным будет сделать вид, что ничего не произошло, и в общем-то так и было, хотя ее и подташнивало от ужаса при мысли, что Меченый может последовать за Дамиани. Следовало дождаться удобного случая и нанести удар наверняка. Главное было не поддаваться панике, наблюдая, как врагиня, словно вода, просачивается повсюду и заполняет все окружающее пространство. Самое поразительное, что Эртега вовсе не отличалась какой-то льстивостью, угодливостью или просто чрезмерной любезностью, как можно было ожидать от человека в ее положении. Казалось даже, что она вовсе и не стремится к успеху и признанию. Тем не менее, Камилла с бессильной яростью наблюдала, как каждый день сдается на ее милость очередная крепость. Последний бастион пал не далее, как вчера: это была принцесса Мелина. Танна Камилла возлагала на нее большие надежды, поскольку принцесса вовсе не обрадовалась появлению в своем ближайшем окружении особы столь сомнительного происхождения и воспитания. Все фрейлины принцессы являлись блестящими светскими девицами из лучших семей страны, а Эртега, как ни крути, была бастардом и наполовину простолюдинкой, к тому же совершенно незнакомой с дворцовыми порядками, и первое время ей приходилось туго, как докладывали Камилле служанки (она повсюду имела своих людей). На Эртегу насмешки и нападки свиты принцессы не производили ровно никакого действия, иногда даже казалось, что они ее забавляют, во всяком случае, ни гнева, ни огорчения она не проявляла, а иногда отвечала так, что девицы прикусывали языки. Однажды, впрочем, она предложила принцессе избавить ее от своего присутствия, поскольку, как она сказала, она видит, что ее высочеству ее общество не доставляет удовольствия. Мелина, которой такой поворот событий грозил объяснением с королем, сквозь зубы процедила, что танна Эртега ошибается, и ей нужно просто больше стараться, чтобы соответствовать своему высокому положению. То ли этот разговор оказал какое-то действие, то ли принцессу и ее фрейлин утомили потуги задеть новенькую и вывести ее из себя, однако вскоре они оставили ее в покое. Камиллу, тем не менее, утешала мысль, что при дворе все-таки остались люди, которые терпеть не могут ее новоявленную родственницу.

И вот вчера, когда танна Камилла зашла к принцессе передать приглашение королевы составить ей вечером компанию в театре, она стала свидетелем следующей сцены. Комната была завалена ворохом платьев, они ровным слоем покрывали пол, кресла, диваны камеристок и фрейлин, державших по три штуки в каждой руке. Мелина стояла посреди комнаты в одной рубашке, красная от злости и кричала на несчастную камеристку, лихорадочно рывшуюся в огромном шкафу.

– Сиреневое шелковое платье, в котором я была три недели назад на приеме у алва Лефрэ, говорю я тебе, бестолочь ты такая, не это сиреневое, и не это, другое шелковое! Вот это, да! Добрый день, танна Монтеро, – почти спокойно проговорила принцесса, сделав над собой усилие. – Я сегодня как-то не могу решить, что надеть на прогулку. – Она приложила к груди долго искомое сиреневое платье. – Как вам оно? Нет, мне кажется, сиреневый мне все-таки не к лицу. – Не дожидаясь ответа Камиллы, она повернулась к фрейлинам – Что скажете?

Бедные девицы вострепетали, поскольку бледно-сиреневый цвет очень холодного оттенка действительно нисколько не красил смуглую темноволосую и темноглазую принцессу, однако памятуя, что критику ее высочество не жалует, особенно в таком дурном настроении, проблеяли что-то одобрительное, робко предложив рассмотреть еще пару вариантов.

В этот момент Эртега, которая стояла у окна безо всяких платьев в руках, неожиданно заявила:

– Ваш цвет красный, ваше высочество, – тон ее был невозмутим и не слишком почтителен. Камилла увидела в зеркале лицо принцессы и обрадованно подумала, что выскочке конец, однако та продолжила, – Наденьте алое атласное платье, расшитое золотыми лилиями, в нем вы выглядите бесподобно.

– Это старье? – закатила глаза Мелина. – я вижу, вы совсем не разбираетесь в моде.

– Оно прекрасно, ваше высочество, – с прежней уверенностью продолжила Эртега. – В день моего представления ко двору, помню, когда вы проходили мимо, молодой альд Лозан сказал, что вы в этом платье умопомрачительны, и за такую красоту он готов выйти пешим против лигорийской конницы.

Несколько секунд стояла практически гробовая тишина, потом зардевшаяся словно пресловутое алое платье принцесса неуверенно протянула:

– Пожалуй, оно действительно недурно, и я его давно не надевала. Что ты стоишь, как вкопанная? Неси атласное алое платье! – рявкнула она на камеристку и, повернулась к Эртеге: – наверное, стоит ли надеть к нему рубиновое колье или это будет чересчур?

Камилла была вне себя от изумления: как могло оказаться, что принцессе нравился этот хлыщ Лозанн, а никто, кроме проклятой Эртеги, этого и не заметил?

Вспомнив о вчерашнем происшествии, танна Камилла немного приободрилась. Да, пусть еще один союзник утерян, однако сама ситуация открывает новые перспективы. Нет никаких сомнений, что севардская проходимка разыграет эту карту и станет посредницей между Лозанном и принцессой, и ей останется лишь открыть глаза королю. Главное, сделать это в нужный момент, после того как свершится грехопадение. Тогда Лозан, вероятнее всего, отправится в изгнание, а то и на плаху (жаль беднягу, но что поделать), проходимка как сообщница – в Пратт, где проведет ближайшие несколько лет, а принцесса – замуж за какого-нибудь старикашку – соседского короля.

При последней мысли Камилла скривилась. Во-первых, она напомнила ей о ее собственном, далеко не безопасном положении. Если правда выплывет наружу, то в Пратт отправится она сама, и даже Сид ее не спасет. С его величеством королем Эрнотоном шутки были плохи. Конечно, с ее стороны было разумнее держаться в стороне от этого дела, но беда заключалась в том, что никого не интересовало, что было бы разумнее для танныу Камиллы.

Вторым неприятным моментом было напоминание о ее собственном замужестве. В современной Бреле девушки могли не выходить замуж чуть ли не до двадцати пяти лет, и при этом не считаться старыми девами, но юной танне Льянсоль не довелось воспользоваться этой счастливой возможностью: она вышла замуж в семнадцать лет за тана Монтеро. Жених не отличался привлекательностью, принадлежал к семье откупщиков и был старше ее на тридцать три года, однако с лихвой компенсировал эти незначительные недостатки огромным состоянием. Это был классический союз дряхлеющей обедневшей аристократии в лице Камиллы и молодых денег в лице тана Бевиль, чей титул альда Монтеро, полученный за заслуги в Первую Базасскую войну, еще не успел обрести должного блеска. Кроме того, сын альда скончался от холеры, и тот испытывал потребность в новом наследнике. И хвала небесам, получив его, он оставил Камиллу в покое, позволив ей развлекаться в свое удовольствие, насколько это было возможно в провинциальной Мерло – после Второй Базасской войны Монтеро был назначен наместником этой провинции.

Два года назад муж сменил пост наместника ради места королевского советника, и супруги переехали в столицу. Вскоре советник подал в отставку, поселившись с сыном в предместье, а Камилла осталась при дворе, периодически навещая их. В последний ее визит на прошлой неделе она была неприятно удивлена, обнаружив за обеденным столом в качестве хозяйки бывшую экономку, ужасно толстую и вульгарную особу. Перед уходом Камилла светским тоном предложила найти ему достойную его сана компанию, например, сказала она, вдова Тапине прекрасная обходительная женщина, которая будет рада скрасить его одиночество и станет прекрасной воспитательницей их сыну.

Супруг в ответ на ее невинное замечание побагровел и завопил дурным голосом, чтобы она перестала уже, наконец, лезть в его дела, и занялась своими; что в ее возрасте пора уже начать немного думать головой, а не иным местом, как она привыкла; что она связалась с весьма опасными людьми, которые в конце концов свернут ей шею, словно курице, каковой она и является, если только раньше Меченый не спустит ее с лестницы, как свою несчастную жену; что он вычеркнет ее из завещания, и при его жизни она тоже больше не получит ни денье, так что пусть попробует прожить на ренту фрейлины, и идет в задницу вместе со своей костлявой подружкой вдовой Тапине, которой место в супе, а не в его постели.

Камилла с пылающими щеками поднялась из-за стола и направилась к двери.

– Вам следует расширить дверные проемы, – как бы невзначай обронила она, метнув презрительный взгляд на экономку, и с достоинством удалилась.

Из всего сказанного взбеленившимся мужем ее больше всего задело сравнение вдовы Тапине (которая была примерно того же роста и веса, что и она сама, только, разумеется, не могла похвастаться столь дивными формами) с суповым набором, однако по прошествии времени она всерьез обеспокоилась. Тан Монтеро приятельствовал с Сиверрой, начальником тайной полиции, наводнившем Морени своими шпионами, и тот вполне мог шепнуть ему что-то по дружбе. Что именно ему известно? Она терзалась этим вопросом на протяжении нескольких дней подряд, и в конце концов пришла к выводу, что ничего, и он нес эту чушь, чтобы ее позлить, либо просто уже успел налакаться до обеда.

…Ведь не убивал же Сид свою жену, хотя даже будь это и так, танна Камилла не смогла бы его за это осудить. Танна Рохас была в высшей степени несносной женщиной. Она не разделяла общепринятого в аристократических кругах взгляда на брак, как на союз ради рождения наследников и укрепления собственного благополучия и положения в обществе, и словно обычная лавочница досаждала мужу своей любовью и ревностью, нимало не смущаясь отсутствием какого-либо повода – до Камиллы никаких любовниц у Меченого не было (по крайней мере, при дворе). Она вспомнила их первую встречу – он выглядел совершенно потрясенным, словно с небес ему спустился ангел, а от его взгляда могла бы раскалиться и треснуть даже каменная статуя, не то, что Камилла, истомившаяся в провинции и готовая вспыхнуть от любой искры. Через несколько дней она полыхала вовсю – в охотничьем домике, в павильонах, беседках, в тайных комнатах дворца, специально для этого и спроектированных, и даже в спальне королевы.

После этого жена его стала совершенно невыносимой: она грозила разводом, однако не переставала следить за ними и устраивать безобразные сцены. Камилла даже подумывала о том, чтобы ее отравить, однако все же решила, что игра не стоит свеч. Сид обещал, что жена больше не будет ей досаждать. Конечно, втайне она мечтала выйти замуж за него, и даже их неравенство со временем перестало ее волновать, однако оставался еще и муж Камиллы, и можно было даже не надеяться, что он войдет в положение и покинет этот мир в качестве жеста доброй воли. По правде сказать, танна Камилла рассматривала возможность отравить и его, однако это было, во-первых, чересчур опасно, во-вторых, недостойно имени ее предков, и в конце концов, ей было его жаль, не чужой все же человек. Подсчитав количество своих врагов и просто мешавших ей людей, которым спасло жизнь ее благородство и добросердечие, танна Камилла ощутила законную гордость за себя.

К счастью, танна Сорина очень удачно запуталась в платье и свалилась с лестницы, и они с Сидом зажили спокойно – до недавнего времени.

Его носило неизвестно где больше двух месяцев, и по возвращении он даже не счел нужным толком ничего ей объяснить, отделавшись туманными общими фразами о тайном и страшно важном поручении короля. Камилла кипела, как оставленная нерадивой хозяйкой кастрюля с супом, однако помня о тщетности прошлых попыток устрашить негодяя немилостью или воззвать к его совести (ввиду ее полного отсутствия), она предпочла излить свою ярость иным способом: наябедничала Сиду на изменника Дамиани, после чего обрушилась на проходимку Эртега:

– Подумать только, поначалу я, как и все при дворе, считала ее простушкой, – она разразилась длинной обвинительной речью, в которой были тщательно перечислены все военные преступления захватчицы и узурпаторши. Охваченная негодованием, она уже практически забыла о присутствии любовника: – А в последнее время она словно нарочно пытается лишить меня всех моих…друзей, – она немного запнулась, ведь не упоминать же в присутствии Сида про поклонников. Впрочем, к ее друзьям все вышесказанное относилось в равной мере. Вспомнив об этом, она совершенно вышла из себя: – Предатели проклятые! А ведь они наперебой уверяли меня, что я красивее ее!

– А что еще они могли тебе сказать? – пожал плечами Меченый.

Это было последней каплей. Она взвилась, как от удара кнутом.

– Стало быть, вы полагаете, что она красивее меня? Раз она вам так нравится, можете идти к ней, я вас не держу – произнесла она ледяным тоном.

За то время, что они были вместе, ей практически ни разу ни удалось с ним поссориться: мерзавец либо начинал ее целовать, и они оказывались в постели, либо, ни произнеся ни слова, он забирал свою шпагу и ретировался. На этот раз он выбрал последнее. На пороге он задержался, чтобы сказать ей:

– Не ссорься ты с этой девкой, Камилла, она тебе не по зубам, – в его голосе звучало искреннее беспокойство, отчего она умилилась, но, разумеется, виду не подала, гордо вскинув голову, – чего ты вообще на нее взъелась?

Глядя на закрывшуюся за любовником дверь, она вдруг задумалась о причинах своей ненависти к Эртеге, но так и не смогла отдать себе в них полный отчет. Дело было не в зависти или ревности: звезды зажигались и гасли на небосклоне брельского двора каждый день, Камилла научилась относиться к этому философски. Та же непонятно откуда взявшаяся жена Нелу при всей своей красоте и нарастающей популярности не вызывала у нее никаких дурных чувств, она даже питала к ней некоторую (довольно умеренную, впрочем) симпатию. Однако Далия Эртега была особым случаем: Камилла прониклась к ней неприязнью, перешедшей в ненависть с самого первого мига, как будто чувствуя в ней какую-то смутную и необъяснимую угрозу всему своему существованию.

И вот не прошло и дня с этого злосчастного разговора, как ей сообщили, что Меченый дрался на дуэли с Дамиани из-за проклятой Эртега (о, это уже четвертая дуэль, в восторге закатывали глаза доброжелатели) и был заключен в Пратт! Ничего, она вырвет этой кобре все ее ядовитые зубы, клятвенно пообещала себе Камилла.

Карета альды Монтеро остановилась у особняка на улице Ферери. Через несколько минут к ней подошел дворецкий в лиловой ливрее, и молча поклонился и отдал конверт, скрепленный красной печатью.

Она обратила внимание на бурную деятельность внутри обычно погруженного в молчание особняка. Из окон раздавались веселые голоса и виднелись силуэты сновавших туда-сюда слуг. Навстречу ехала телега с бочками воды, свернувшая к черному входу. Дворецкий проследил за ее удивленным взглядом и произнес.

– Принц возвращается на следующей неделе, – после чего еще раз поклонился и вернулся в дом. Карета тронулась, и Камилла уставилась на письмо. Она провела пальцами по печати и подумала, что стоит немного подержать ее над паром, и она послушно отклеится. Некоторых вещей лучше не знать, она была достаточно опытна, чтобы усвоить это, но с каждым разом письма искушали ее все сильнее.

Проезжая мимо площади, Камилла увидела столпотворение вокруг старухи, каким-то образом забравшейся на постамент памятника Телю-завоевателю. Она велела кучеру остановиться и сходить узнать, в чем дело. Через несколько минут тот вернулся и доложил, что старуха – это недавно появившаяся пророчица Орфена, а говорит она, как водится, что мир погряз в грехе, что кара господняя близко и прочая. И про Трианскую дьяволицу вспомнила, куда без нее, – развел руками кучер. – Говорит, мол, все, пришло время, Трианский дьявол уже здесь, в Морени.

«Королю уже стоит запретить распространять эти байки, – подумала Камилла. – Да и как им самим только не надоело постоянно пугать себя?»

В этот миг толпа у фонтана раздвинулась, и Камилла увидела, как двое мужчин ведут старуху к ее карете. Толпа двинулась за ней. Кучер, в ожидании ее приказаний, занес кнут, готовясь к отступлению. Пророчица остановилась в нескольких шагах от Камиллы и вытянула костлявый палец с длинным грязным ногтем.

– Трианская демоница уже здесь, рядом! – объявила она, глядя на Камиллу своими белесыми глазами. – Горе тебе, твои дни сочтены! Скоро она заберет твою жизнь, да, да! Твоя смерть близка, тело твое обречено, подумай о душе!

– Гони! – в ужасе закричала Камилла, откинувшись на подушки. Кучер взмахнул хлыстом, лошади рванули с места. Вслед уносящейся карете летели вопли пророчицы: «Трианский дьявол убьет тебя!»

7

Что такое война, Сид Рохас узнал в двенадцать лет, отправившись в миритский Винэ в качестве оруженосца капитана Сартимосы, друга его недавно скончавшегося отца. «Наше дело правое, – объявлял ему при каждом удобном случае Сартимоса, свирепо вращая глазами, – эта земля за триста лет стала нашей, там живут наши люди, и мы выбьем этих проклятых любителей селедки с нашей земли! Создатель и правда на нашей стороне!» Надо полагать, что триста лет назад миритцы говорили своим воинам что-то подобное, однако то ли у Создателя имелось какое-то свое мнение относительно урегулирования земельных претензий, то ли он действительно, как утверждали нечестивцы, всегда оказывался на стороне больших армий и умелых полководцев, но невзирая на правоту, их с позором вышибли из Винэ, как это ранее произошло с миритцами.

Вскоре началась Первая Базасская война, в которой они, разумеется, воевали за Лорна, но и она не принесла роте капитана Сартимосы желанной победы. «Хватит нам есть хлеб скорби и пить вино поражения, – объявил ему капитан, – пора убираться отсюда подобру-поздорову. Поедем в Ниссорию, в Лесен, там должна начаться славная война, и наши шпаги придутся весьма кстати».

Сид был вне себя от счастья. В Ниссории обретались лучшие в мире фехтовальщики, а в Лесене находились лучшие в Ниссории фехтовальные школы. Ему не приходило в голову, что часть этих лучших в мире фехтовальщиков окажется его врагами, и данное обстоятельство может стать для него фатальным, поскольку сам он ни в какой фехтовальной школе не обучался, ни в хорошей, ни в плохой. Впрочем, четыре года войны не прошли даром, и ему удалось сохранить свою шкуру почти целой. От ниссорийского периода его жизни ему осталась основная масса его шрамов да привычка три раза в день читать про себя покаянную молитву: человек, которого могут прирезать в любую минуту, должен содержать в порядке свои дела со Всеведающим, в особенности, если он нарушает его заветы с той интенсивностью, с каковой это делал Сид Рохас.

В общем, грозовая юность командора пролетела под звон оружия и грохот канонады на полях сражений, к которым позднее прибавились плеск волн да хлопанье парусов пиратских шхун, смех сирен в портовых борделях и гвалт таверн, где кровь и вино лились в равных частях.

В Бреле тем временем вновь намечалась война: королева Дора Базас и ее мамаша Гизелла собирали войска. Сартимоса к этому времени уже давно покоился на дне морском, подчистую объеденный рыбами. Сид вернулся в родную страну и в ожидании все никак не начинавшейся войны продавал свою шпагу тем, кто мог за нее заплатить, при условии, что противник тоже будет держать в руках оружие: у него были некоторые представления о чести. Он раздумывал над тем, чью сторону он должен принять, и склонялся к Доре и лигорийцам, ведь начиная службу, он приносил присягу Базасам. Однако судьба рассудила иначе, и одной прекрасной летней лунной ночью командор, проходя по Ленточной улице, услышал звон оружия и женские крики, призывавшие на помощь. Тогда из окна прямо к его ногам выпал человек, в котором Рохас признал своего товарища по ремеслу …

… Последний закатный луч осветил камеру командора. Нагревшиеся за день камни усердно отдавали тепло, навевая мысли об адском пекле. Рохас сделал очередной глоток мерзкого пойла, которое комендант Пратта почему-то именовал вином, и философски подумал, что за удовольствия надо платить. В Бреле дуэль оплачивалась штрафом, тюрьмой или изгнанием, в зависимости от исхода поединка и ранга участников, однако зачастую на подобные шалости и вовсе смотрели сквозь пальцы. «И что мне с тобой делать?», со вздохом спросил его король, и Меченый, не без содрогания представивший, в каком бешенстве будет Камилла, малодушно попросился в тюрьму. «Нашел время», проворчал Эрнотон. «Всего на несколько дней», настаивал Рохас, который предпочел бы артиллерийский обстрел встрече с разъяренной любовницей, имевшей обыкновение чередовать ледяное молчание с гневными воплями, с точечным вкраплением бурных рыданий.

– И что только на тебя нашло? – задумчиво протянул Эрнотон, подписывая приказ об аресте. Вопрос был из числа риторических и не нуждался в ответе, и даже если б и нуждался, Сид не сумел бы ответить монарху. Просто это была очень скверная ночь…

… Это была чрезвычайно скверная ночь, одна из тех скверных безлунных ночей, когда в душе Сида Рохаса по прозвищу Меченый просыпались демоны. Мысли кружили в его голове стаей воронов, а все тридцать четыре шрама (в этом году их количество сровнялось с числом его лет) начинали разом ныть, безо всякой связи с погодой. Пробудившиеся демоны, как обычно, уговаривали его перерезать глотку-другую, но капитан привычно послал демонов в ад и отправился на осмотр постов. Дворец спал, лишь компания картежников, впрочем, значительно поредевшая, задержалась в зале перед Зеркальной галереей. Остановившись в галерее перед аллеей, ведущей в сад, Меченый попытался найти причину сегодняшнего приступа черной меланхолии. Очень вскоре ему пришлось пожалеть об этом, поскольку причины, конечно, никакой особой не нашлось, кроме того, что жизнь его превратилось в теплое и унылое болото, а размышления об этом лишь усугубили тоску. Мирное время легло тяжким бременем на его плечи. Хорошенько надравшись, он порой с надеждой вглядывался вдаль, представляя себе, что там, за горизонтом движутся сонмища врагов, однако же враги измельчали и трусливо отсиживались в своих норах. В последние пять лет с ним даже драться никто не смел, что приводило командора в настоящее отчаяние. Ему приходилось довольствоваться ежедневным фехтованием с гвардейцами. В поездке, правда, он неплохо развеялся, да и грядущие события обещали возвращение старых добрых времен, и эта мысль несколько утешила Меченого, однако он тут же вспомнил, что вскоре в столицу возвращается Арно. Настроение было окончательно испорчено.

Храмовники говорят, что люди получают воздаяние за свои грехи после смерти и в следующей жизни, однако командор был наказан уже в этой. Наказанием его стал принц Арно Альменар, альв Леридский. Это был бич Всеведающего, кара Создателя, девятая казнь алахейская и чума севардская. Примерно к середине Второй Базасской войны король приказал отобрать из его отряда наемников с десяток лучших людей, и следовать за принцем, назначенным командиром роты, обеспечивая его безопасность. Командор со всем почтением заметил, что надо бы тогда не давать мальчишке роту, а отправить подальше от места военных действий, так и принц останется жив-здоров, и у роты появятся шансы выжить; на что Его Величество заявил, что, кстати, хорошо, что он напомнил, о выживании роты придется заботиться тоже ему, Меченому, а принцу надо учиться военному ремеслу и становиться мужчиной, кроме того, не пустить его на войну никакой возможности нет, он пробовал, и вообще дело Меченого выполнять приказы, а не обсуждать их.

Благодаря безрассудству Арно несчастная рота отметилась в гуще всех сражений, позже упоминаемых с обязательным эпитетом «адское пекло», причем в месте и во времени, совершенно неожиданных не только для врага, но и для своих, а также приняла участие еще в трех десятках вылазок и стычек, которые могли иметь весьма печальные последствия для всей военной кампании, и Сиду приходилось прилагать нечеловеческие усилия, чтобы этого не произошло. В итоге, к его огромному удивлению, довольно большое количество подобных инициатив даже оканчивалось успехом. Само по себе все это безобразие Рохасу скорее нравилось бы, если бы не обязанность постоянно следить за королевским отпрыском и объясняться с королем, который никогда не стеснялся в выражениях, а в гневе и подавно. Наконец, случился Арлас, где полегли полроты принца и чуть ли не четверть восточной армии. Через пять часов штурма войско победоносно вошло в город, враг сдался, однако отдельные части лигорийского гарнизона решили продать свои жизни подороже и засели в ратуше, из которой их выбивали еще целые сутки. Там командор получил три удара мечом, один кинжалом и один арбалетный болт, обзавелся шрамами с двадцать девятого по тридцать четвертый номер, включая те, что на лице, и едва не подох. И это еще не самое скверное, что с ним произошло в этом проклятом городишке. Принц же, как обычно, геройствовал и отделался легким ранением. Надо заметить, ему невероятно везло. Древние римеры непременно сказали бы, что его любит боги и удача, и он герой – в том смысле, который вкладывали в это слово древние римеры. Если бы не это фантастическое везение, он давно бы давно уже сгинул – хоть в нельских болотах, хоть под стенами Арласа. А Меченый гнил бы в каменном мешке, как пить дать.

Закончилась война, но не повинная командора. Любимца богов нужно было незаметно охранять, не мешая, однако, его «невинным шалостям», а также улаживать дела с многочисленными потерпевшими. Король относился к развлечениям Арно снисходительно: не хотел портить и без того натянутые отношения с сыном и искренне полагал, что тому надо просто перебеситься. По наблюдениям Рохаса, принц не столько бесился сам, сколько пытался взбесить отца, и не щадил усилий, дабы достичь этого.

После похищения из монастыря Аделлы Марни в бытность ее монахиней Рохас со всем почтением и деликатностью посоветовал королю унять отпрыска, поскольку Брела, хвала Всеведающему, не просвещенная Лигория и не свободная Рамала, и на подобные вещи здесь смотрят безо всякого понимания. И вообще ему осточертело подчищать дерьмо за его высочеством, и он намерен уклониться от этой чести, даже если ему грозит тюрьма, плаха или монаршая немилость. Эрнотон гневно сверкнул глазами в ответ на подобную наглость, но ничего не сказал, и по всей, видимости, уже успел прийти к такому же выводу. Вскоре Арно лишили всех денежных дотаций. На содержание королевского отпрыска не выделялось отныне ни золотого. Принц собрал всю прислугу в своем дворце и с печалью в голосе сообщил, что злые клеветники настроили против него мудрейшего короля, его батюшку, так что теперь, когда деньги вдруг перестали сами собой появляться в сундуках, платить своим верным слугам ему нечем. Ежели у кого есть средства и желание пережить вместе с ним тяготы и невзгоды, то пускай остаются во дворце, к ним все вернется сторицей, а остальных он отпускает на поиски более удачливого хозяина. Когда дела его пойдут на лад, он с радостью примет всех обратно, а пока пусть ему покажут на всякий случай, как пожарить курицу. Слуги разрыдались и возопили, что никогда они добровольно не уйдут к другому господину и сочтут себя навеки опозоренными, если позволят своему монсеньору притронуться к курице в любом виде, кроме как у себя на тарелке. Затем Арно собрал своих друзей и произнес похожуюпрочувствованную речь. На следующий день в его дворец потянулся поток молодых людей с мешками золота – каждый принес кто сколько смог. По этому поводу была устроена грандиозная попойка с непристойными плясками Аделлы, и жизнь принца продолжилась, как и раньше, а на кухне не стало ни одной курицей меньше. Деньги друзей, разумеется, однажды закончились, и ему пришлось найти других кредиторов. Когда же пришло время платить по счетам, Арно отправил их к королевскому казначею. Тот, естественно, отправил их еще дальше, в то место, которое не принято упоминать в придворных хрониках. Как ни велико было желание кредиторов подобраться поближе к короне, но терпение их истощилось, они собрались все вместе и толпой отправились к королю.

Тот заплатил им, продав дворец Арно, и поселил его в Торене. Однако же принц время от времени исхитрялся удирать в город и устраивать попойки, во время одной из которых и спалил Игорный квартал. Потом приключилось ферштенбреттское сватовство, в результате которого они едва унесли ноги с земли воинственных потомков древних римеров, чуть не околев от холода в северных лесах. На обратном пути они завернули Лигорию: принцу непременно нужно было взглянуть на «будущую невесту», поскольку, вот незадача, любовь всей своей жизни он совершенно не помнил. Там их в очередной раз едва не прирезали, а потом не сгноили в каменном мешке. В последние годы Меченый вспоминал эту авантюру почти с теплотой, однако в те времена он несколько иначе смотрел на вещи. Он не отличался ни чрезмерно живым воображением, ни излишней впечатлительностью, однако перед глазами его постоянно проигрывалась сцена, в которой он сообщает Эрнотону, что его сын и наследник брельского престола схвачен стражей королевы Гизеллы и брошен в темницу, либо прирезан в подворотне каким-то отрепьем. В следующем видении его уже разрывали конями на площади святой Марсалы. Хвала Создателю, их похождения удалось скрыть от короля. Меченый был почти счастлив, оказавшись в родном Пратте.

Арно же был назначен комендантом крепости в Мирелле Наместнику провинции было строжайше наказано следить за тем, чтобы ни один ростовщик не дал принцу денег в долг. Тот, однако же, очень быстро обзавелся друзьями и повторил свой старый трюк. Правда, уже больше так не транжирил, скорее всего потому, что было некуда. Последние месяцев восемь, по донесениям, его королевское высочество вело себя исключительно благонравно: вставало с рассветом, обходило посты, отстаивало службу в храме, питалось солдатской похлебкой и раздавало жалованье сирым и убогим. В карты не играло, на дуэлях не дралось, почтенных горожан до сердечного приступа не доводило, девиц не портило. По вечерам читало трактаты и жития пророков. Оставалось только дождаться, когда у него прорастут ангельские крылья. Отец расчувствовался и разрешил отпрыску вернуться в столицу.

Внизу послышался шум отодвигаемой мебели и шаги. Игроки расходились. Сид Рохас продолжал стоять на галерее, вглядываясь в узкую светлую полоску на горизонте. Светало. В саду появились две фигуры и прошли прямо под ним: Далия Эртега и щенок Дамиани. Они остановились у фонтана. Сид не слышал, о чем они говорят, ветер доносил до него лишь обрывки фраз.

Командор смотрел на девушку. Ее успех при дворе можно было назвать ошеломительным. Все говорили только о ней. Ну и еще о безродной танне Нелу. Даже король вчера после приема поинтересовался у него, что он может сказать о девице Эртега. Красивая и на альду Монтеро очень похожа, ответил Меченый, а так вроде бы девица как девица, что про нее скажешь, он ее и увидел-то в первый раз на этом приеме (о встрече в парке он предпочел умолчать). «Однако ты слышал, как она уделала Дамиани? А как ей удалось уговорить Ресмеля?», не унимался король. Рохас был вынужден признаться, что это первое, о чем он услышал по возвращении. Девица, по всей видимости, не промах, нехотя проговорил он, поняв, что король от него не отстанет, и знает толк в удачных стратегиях. Однако, чему удивляться, подобные мелкие хищницы при любом дворе не редкость. Эрнотон задумался и после некоторой паузы объявил, что он определил ее во фрейлины принцессы Мелины. «Надеюсь, она научит ее не только кичиться умом, но и пользоваться им». По мнению Рохаса, идея была несколько сомнительной. Король, похоже, тоже не испытывал уверенности в верности своего решения, потому приказал ему приглядывать за ней.

Парочка у фонтана пришла в движение. Щенок, по всей видимости, постепенно распалялся и норовил то и дело взять девушку за руку и упасть на колени, отзвуки его голоса были наполнены страстью. Та высвобождала руку и отступала на пару шагов. Ответов ее было уже совсем не слышно, однако Сид, за годы во дворце повидавший немало таких сцен, не сомневался, что общество альда Дамиани уже порядком ее утомило, и она была бы счастлива от него избавиться. В голосе щенка уже зазвучал гнев: очевидно, он обличал предмет своей любви в отсутствии взаимности. Утомившись гневаться, он перешел к мольбам. Затем последовали угрозы: Сид ясно расслышал прозвеневшее «тогда я умру!». Судя по всему, подобная сцена имела место быть не в первый раз, во всяком случае, девчонку она не слишком проняла. Стоило бы прийти на ей выручку, однако командор не двинулся с места, продолжая наблюдать, как Дамиани собственными руками хоронит свои шансы. Демонья матерь, что за идиот? Подобным образом можно вести себя с женщиной только в том случае, когда она уже от тебя без ума, но всячески старается это скрыть. Тут командор подумал, что парень выглядит совершенно свихнувшимся, и есть повод вмешаться и прикончить его под предлогом спасения чести девицы. Момент был самый благоприятный. «Камилла будет в ярости», вздохнул он.

Меченый спустился вниз и медленно двинулся вдоль аллеи. Одна его часть питала тайную надежду, что танне Эртега все же удастся вернуть разгоряченного кавалера в русло светской беседы. Вторая, обуреваемая демонами, была настроена чрезвычайно кровожадно. А нечего ему было писать про тебя дурацкие стишки и ухлестывать за твоей будущей женой, шептали ему демоны. И вообще, они ведь все у тебя в печенках сидят, эти дружки Арно. За будущей женой? Сид на мгновенье удивился, однако вынужден был согласиться. Кто знает, возможно, он и в самом деле женится на ней. В конце концов, он имел глупость пообещать ей это.

По мере того, как он приближался к фонтану, голоса становились все громче и отчетливой, указывая, что развязка близка. «Оставьте меня!» раздался женский возглас, и в предрассветной мгле мелькнуло молочно-белое плечо. Демоны в душе командора Сида Рохаса по прозвищу Меченый запели литанию…

Рохас, поморщившись, допил кислое пойло и растянулся на соломенном тюфяке, кишащем клопами. Перед его внутренним взором предстало лицо Далии Эртега с двумя шаровыми молниями вместо глаз в тот миг, когда она встала перед ним, заслоняя от него Дамиани. Командор подумал, что он был несправедлив, обозвав ее мелкой хищницей. С определением «мелкая» он, похоже, промахнулся.

8

Альд Дамиани отбросил книжку со скабрезными историями, которую он пытался читать, и в очередной раз отпустил несколько проклятий в адрес Меченого и альды Монтеро. После злополучной дуэли прошло уже несколько дней. Вчера мучавшая его лихорадка спала, и он начал понемногу вставать с постели. Вскоре ожидалось возвращение Арно, и Дамиани не хотел предстать перед ним в столь жалком виде. Позвав слугу, он с его помощью попытался привести себя в порядок, после чего бессильно повалился обратно на кровать.

Каждый день он ждал, что она придет. Ее тень неотступно и незримо преследовала его. Какое-то недолгое время, после того, как она вернула ему имение, он был счастлив думать, что небеса ниспослали ему ангела: кроткое, благородное и великодушное создание, дабы спасти его несчастную, погруженную в вечный мрак душу, напоить его иссушенное сердце чистой родниковой водой любви. Быть может, он влюбился в нее с первого дня, когда она он думал, что она вызывает у него лишь презрение и жажду мести. Однако он ощутил себя в ее власти лишь во дворцовом саду, куда он пригласил ее прогуляться исключительно из вежливости – нельзя было позволить себе выглядеть как неблагодарный крестьянин. С этого дня началась его новая жизнь. У него в ушах до сих пор стояло журчание фонтана, отдаленный смех придворных и шелест молодой листвы, в то время, когда она шла рядом с ним, молчаливая и таинственная. Дальше все было как в тумане, он ничего не помнил, им попеременно владели то горячка, то озноб. Она завладела всеми его помыслами и его существом. Легкий взмах ее веера казался ему смерчем, сшибающим его с ног. Шло время, а она оставалась далека, как звезда. Она благосклонно выслушивала поток его горячечного бреда, ласково улыбалась, мурлыкала что-то успокаивающее, предназначенное охладить его и образумить, но и вселить надежду, однако не становилась ближе к нему ни на йоту. Их словно разделяла незримая стена. Страдания его день ото дня становились все сильнее. Теперь она представлялась ему ангелом смерти, сотканным из мрака, частичкой адского пламени, который явилась в мир людей, чтобы сжечь его дотла и вернуться обратно.

Он был возмущен, он пытался бунтовать. В моменты гнева он вновь обретал ясность ума и трезвость суждений. С глаз его словно спадала пелена, и он отчетливо видел, что никакой сверхчеловеческой дивной красоты в поработившей его девушке нет, что она ни в чем не превосходит других придворных дам; что меньше, чем кто-либо она походит на ангела, будь то ангел света или тьмы, что ее помыслы и устремления совершенно заурядны и прозаичны, что она старается добиться прочного положения при дворе, заставить других забыть о своем происхождении и признать себя равной всем прочим, снискать дружбу и благорасположение влиятельных людей и вернуть себе былые почести и привилегии семьи Эртега, а заодно и имущество, разумеется. Ему также становилось совершенно очевидно, что она его вовсе не любит, что он ей нужен лишь как часть свиты, что она приручила его, чтобы похваляться своей победой, а заодно и лишить его возможности вредить ей. Что, наконец, ему нужно просто уехать на какое-то время, и это наваждение рассеется само собой.

Однако каждый раз он никуда не уезжал, и сами собой рассеивались только его припадки смелости и решительности. Когда он смотрел в ее глаза, то чувствовал головокружение, словно смотрел вниз с высоты, и желание броситься вниз. Так манит бездна, так влечет пучина. «Подожди, не покидай меня, – говорила ему бездна, – быть может, я смогу полюбить тебя когда-нибудь. Разве может такое чувство, как твое, не пробудить ответное чувство? Я холодна, одинока и озлоблена, я боюсь любви, я жду того, кого не устрашат неприступные стены моей крепости, того, кто осмелится пойти на штурм, того, кто не убоится летящих в него стрел и низвергаемой кипящей смолы». Каждодневные штурмы раз за разом оканчивались полным провалом, и проводить их было все труднее, ведь теперь за ней, когда она не находилась при принцессе, постоянно кто-то таскался. Кловис клялся себе, что с него хватит, однако стоило ему вновь заглянуть в ее глаза, как его голову вновь заволакивало туманом. «Ну а чего же ты хотел, -шептала ему медово-золотая бездна, – я горда и своенравна, я не потерплю, чтобы меня брали наскоком, словно какую-нибудь горничную. Такие твердыни сдаются только после пристойной осады. Прояви постоянство и терпение, и ты будешь вознагражден».

Он попытался последовать этому совету, но осаждающее войско оказалось истощено и измотано раньше самой крепости. Он подумывал о том, чтобы похитить ее: пару раз ему приходилось прибегать к подобным маневрам, и, оказавшись взаперти, девицы становились куда сговорчивее. Однако бездна вспыхивала и гневно светилась в ответ на эти мысли, категорически не советуя ему даже помышлять о подобном святотатстве, и он в ужасе отрекался от своего замысла.

Он чувствовал, что медленно теряет рассудок. В ту злосчастную ночь ему наконец-то удалось остаться с ней наедине, и он совсем обезумел. Хлипкую плотину, заграждавшую ревущий яростный поток, в который превратилась его душа, смело, и он в исступлении изливал на нее все свои переживания, страдания и муки. Она была потрясена, она дрогнула, она готова была сдаться, но проклятый Меченый все испортил. И все же он победил, как ему казалось: она безрассудно бросилась на его защиту. Однако на следующий день она не пришла его навестить, и в последующие дни так и не появилась. Было понятно, что это не случайность, и что женщина, испытывающая хоть малейший интерес к мужчине, вряд ли станет вести себя подобным образом, однако он ничего не желал понимать и возлагал вину на девичьи легкомысленность, рассеянность и забывчивость, а также желание его посильнее его распалить.

Стук в дверь раздался словно гром в тихой летней ночи. У Кловиса заныло сердце, как и каждый раз, когда кто-то приходил. На этот раз не зря – на пороге стояла Далия Эртега.

– Как вы себя чувствуете, дорогой Кловис? – спросила она каким-то странным тоном, холодным и резким, совершенно диссонирующим с заботливым вопросом, и уселась на стул перед его кроватью.

– Вполне сносно, а теперь, когда вы пришли, и вовсе прекрасно. Спасибо, что навестили меня.

Против его воли в голосе его прозвучал упрек.

Она ничего не ответила. Немного помолчав, она принялась пересказывать какие-то дворцовые сплетни, однако в глазах ее горел какой-то мрачный, даже зловещий огонь. Кловис неотрывно смотрел на нее, пытаясь понять, что происходит.

– У вас что-то случилось? – с беспокойством спросил он.

Она удивленно на него посмотрела и пожала плечами. Затем глубоко вздохнула и с усмешкой ответила:

– В некотором роде да. Случилось. Я повздорила с танной Монтеро пару часов назад.

Дамиани вздохнул с некоторым облегчением. Женские дрязги были делом привычным, понятным и безопасным.

– Альда сообщила мне, что я просто грязная безродная севардская шлюха, и мое место в самом дешевом притоне.

– Она так сказала? – вытаращил глаза Кловис. Камилла была довольно вспыльчивой, но чтобы опуститься до оскорблений, приличествующих лишь уличной торговке?

– Да. Хотя, наверное, я сама виновата, – глаза Далии неожиданно весело сверкнули. – Я ей сказала, что заберу у нее командора Рохаса.

– Вы что…? – Кловису показалось, что он ослышался.

– Я указала ей на командора и сказала: «Он будет моим. Я заберу его у вас», – терпеливо пояснила Далия, словно растолковывая что-то тупому ребенку. – Не стоило этого говорить, но кто бы мог подумать, что ее это так расстроит. – Она заметно повеселела. -. Кроме того, я устала от ее колкостей и попыток меня задеть. Может, и в самом деле стоит ее проучить и забрать у нее командора?

– Как можно забрать живого человека? Он же не вещь, – пробормотал Кловис, совершенно растерянный и подавленный.

– Так же как забрала у нее и вас, – фыркнула она. – Не придирайтесь к словам. Или, может быть, вы уверены, что командор не захочет уйти ко мне? – спросила она с деланным беспокойством.

Кловис, который ни в чем подобном уверен не был, лишь оскорбленно поджал губы.

– Думаю, я вполне во вкусе Рохаса. Впрочем, вряд ли из этой затеи выйдет что-то путное. Лучше заняться добычей покрупнее. Скоро возвращаются принц Арно. И принц Фейне. И королевский бастард. Кроме того, остается еще король, – она говорила неспешно и задумчиво, накручивая на палец длинное жемчужное ожерелье. – Вы бы на кого поставили? Вы так на меня смотрите, как будто я говорю невесть что. Впрочем, вы правы, это очевидно – ставить надо будет на того, кому я больше понравлюсь.

– Как вы можете так со мной? – взорвался Дамиани, оставивший попытки что-либо понять. – Зачем вы мне все это говорите?

Она удивленно вздернула бровь.

– Почему нет? Мы ведь с вами друзья.

– Мы не друзья! Я признался вам в любви и сделал предложение выйти за меня замуж!

– Неужели вы еще на что-то надеетесь? – изумилась она. – Мне казалось, мой ответ очевиден, и нет нужды произносить его вслух.

– Вы надо мной смеетесь. Вам доставляет удовольствие мучить меня, я это ясно вижу. Вы пришли сюда, чтобы поиздеваться над несчастным влюбленным, к тому же раненым, – с горечью бросил он. – Как вы жестоки!

– Дорогой друг, – задушевно произнесла Далия, – если вы попробуете поменьше жалеть себя и побольше – других, вам это только пойдет на пользу, поверьте мне.

Сделав над собой усилие, он сел на кровати, тяжело дыша.

– Я знаю, что вы меня не любите, но я надеялся, что, возможно, однажды, когда вы узнаете меня получше, вы полюбите меня…

– Хорошо, я скажу вам прямо, раз вы не хотите понимать по-другому. Я знаю вас достаточно. И не полюблю никогда.

Он уже не слушал ее, он смотрел ей в глаза, ожидая ответа таящейся в них бездны. Бездна равнодушно молчала, на этот раз не расточая ни уговоров, ни обещаний. «Как же так? – потрясенно вопрошал он ее. – Ты ведь мне говорила, ты мне обещала…». «Ты просто болван, – снизошла до ответа бездна. – Я ничего тебе не обещала. Ты сам все это выдумал. Не впутывай меня в свои дела».

– Нет, вы мне обещали! – выкрикнул он, продолжая диалог с бездной, бесстыдно отрекшейся от своих противоречивых указаний. Девушка вопросительно посмотрела на него; он понимал, что ведет себя как безумец, но ничего не мог с собой поделать. – Вы обещали, что полюбите меня, обещали пусть не словами, но глазами, голосом, улыбкой! Вы мне лгали! Вы… вы использовали меня, чтобы привлечь внимание и добиться успеха при дворе! Вы играли мной! Вы надо мной смеялись! Вы хотели мне отомстить за ту чушь, что я болтал о вас! О, вы не простили меня, верно? Эртега никогда не прощают, не забывают и не знают пощады!

– Наконец-то вы все поняли, – заявила она, поднимаясь. – Что ж, теперь, когда вы знаете, какая я дурная женщина, вам лучше позабыть меня.

– О нет, я вас не забуду! – Его сотрясало бешенство пополам с отчаянием. – Я заставляю вас заплатить за все. Вы любите играть – ну так мы еще сыграем!

– Не советую, альд Дамиани, вы плохой игрок, да и карты у вас никудышные, – засмеялась она и направилась к выходу.

– Я вас уничтожу! – задыхаясь от ощущения собственного бессилия и унижения, бросил он ей вслед. Он чувствовал, что переходит ту черту, когда пора замолчать, чтобы сохранить остатки уважения к себе, в том числе и собственного; где-то в глубине его сознания мелькнула мысль, что завтра его воинственный порыв улетучится, он сильно пожалеет о том, что сейчас наговорил, что ему будет за себя стыдно, однако он не мог остановиться. – Я знаю, чем вы занимались в Арласии – да, я знаю об этом, мой лакей встретил человека, который узнал вас! – До этого момента он не придавал значения росскозням слуги, полагая, что его друг обознался или просто несет околесицу, однако теперь, когда у него неожиданно вырвались эти слова, по ее лицу он понял, что все это правда, – Я всем расскажу это! Никто не захочет даже разговаривать с вами, и даже король вам не поможет! Можете забыть про свои победные планы! Вы просто грязная севардская шлюха, и ваше место в самом дешевом притоне! Будьте вы прокляты!

Она стояла на пороге и молча смотрела сквозь него, словно задумавшись о чем-то. Кловису внезапно стало жарко, он почувствовал, что пот льется с него ручьем. Все внутренности его как будто горели. Он вдруг явственно ощутил в воздухе запах горелой плоти. Он захотел закричать, но горло словно было перехвачено железным обручем. Потом вдруг стало холодно, откуда-то потянуло сыростью и могильным тленом. Его вдруг объял дикий животный ужас, однако он по-прежнему бы не в силах произнести ни звука. Внезапно к нему пришло ясное осознание того, что он не переживет эту ночь. Никогда в жизни ему не было так страшно. Он зажмурил глаза, а когда открыл их, то обнаружил прямо перед собой Далию, державшую в руках один из миниатюрных парадных арбалетов, лежавших на столе, которые он собирался подарить своим маленьким племянникам. Она неторопливо достала из колчана стрелу и зарядила арбалет, после чего посмотрела на Кловиса. Во взгляде ее не было ни гнева, ни угрозы – только бесконечная, равнодушная, ледяная пустота.

– Я уже и так проклята, – произнесла она, наводя на него арбалет.

9

Амато Мальвораль шел по длинному коридору центральной части дворца, увешанному портретами королей и картинами с батальными битвами, периодически останавливаясь, чтобы рассмотреть одну из них. Он был одним из немногих, кто это делал – обитатели дворца мало интересовались историей и искусством. Торен был практически пуст – на рассвете придворные и министры отправились с королем на трехдневную охоту в замок Мулине, давая возможность слугам отмыть огромную резиденцию. Можно было себе представить, как обрадовался альд дель Мулине перспективе кормить подобную толпу в течение несколько дней. Однако от чести принимать у себя в гостях короля и его свиту уклониться было невозможно, даже если она грозила разорением, чем совершенно беззастенчиво и пользовался августейший монарх. Говорили, что подобное гостевание экономило королевской казне до двадцати тысяч золотых в год.

Далия Эртега, не слишком любившая охоту, в Мулине не поехала. Свою нелюбовь к этому популярному развлечению она объясняла тем, что ей жаль несчастных животных, но хронист давно заметил, что она избегает ездить верхом. Не то чтобы она плохой наездницей, скорее причина крылась в том, что лошади ее побаивались, нервничали и частенько норовили сбросить с себя. Как бы там ни было, она отговорилась недомоганием и собиралась провести несколько дней в доме танны Дуарте. Амато приехал во дворец, чтобы составить ей компанию по дороге. Проходя мимо двери, ведущей в восточное крыло, молодой человек краем глаза заметил какую-то суматоху в примыкающем коридоре. Он остановился и посмотрел внимательнее. У одной из дверей в самом конце коридора собралась толпа горничных, что-то взволнованно обсуждающих. До него доносились обрывки фраз «И он ей говорит, вы мол мне изменили, но я жестоко отомщу за мою поруганную любовь и разбитое сердце… а она ему: не смейте мне грозить, иначе вам конец…и вот, полюбуйтесь, на следующее же утро – да что ты несешь, брехня все это – да как брехня, Венсен своими ушами все слышал, он тут был, пока его хозяин не позвал – да он брехун, твой Венсен, это все знают – надо спросить эту чуму, она наверняка что-то знает – куда же она подевалась, когда она нужна, никогда нет ее …»

С противоположной стороны приближалось несколько гвардейцев. Амато с удивлением увидел в их числе Меченого, которому полагалось быть в Пратте. Хронист, повинуясь какому-то внутреннему чувству, направился к загадочной двери, уже по пути вспомнив, что именно в эту часть дворца поместили раненого альда Дамиани – недалеко от комнаты лекаря – и… кажется, именно в эту комнату.

– Что здесь произошло? – строго осведомился он у одной из горничных, дождавшись, когда гвардейцы зайдут внутрь.

Та всплеснула руками и запричитала:

– Бедный молодой тан, это что же такое деется, а? Ужас-то какой!

Толпа заахала и с новой силой загалдела.

– Тан альд наложил на себя руки, – доверительно сообщила ему другая служанка, крепкая баба лет тридцати пяти, когда он, отчаявшись получить объяснения, попытался прорваться к двери. – Не видать ему следующей жизни, как своих ушей. Теперь демоны будут протыкать его раскаленными прутьями три сотни лет, потом три сотни будут сдирать с него каждый день заново кожу, а к утру она будет нарастать снова, а последние триста лет…

Амато не стал дослушивать, что произойдет с несчастным самоубийцей напоследок, прежде чем душа его воплотится в крысу, лягушку, или еще какую тварь, и решительно двинулся сквозь толпу. Неожиданно женщины расступились, и его буквально внесло в комнату.

Альд полулежал на кровати опершись на стену, держа в руке миниатюрный арбалет, который обычно прятали под плащом. В пустых невидящих глазах, устремленных в потолок, нельзя было прочесть ровным счетом ничего: ни страха, ни боли – может быть, только удивление. Белая рубашка была залита кровью, из груди торчала маленькая, почти незаметная глазу стрела. «Точно в сердце», подумал Амато. На полу валялся скомканный листок бумаги. Крайне мрачный командор, стоявший у кровати, поднял листок, пробежал глазами и усмехнувшись, протянул его хронисту.

– Это по вашей части…

Амато взглянул на листок.

«О бессердечная, надежды и мечты ты одним словом погубила…»

Сонет был ужасным, вполне в духе Дамиани, и Амато не смог удержаться от злорадства.

– Дело ясное, – бросил лейтенант, взглянув на Меченого. – Все из-за этой вертихвостки. Все они одинаковые, эти бабы, хоть девки простые, хоть…

Он не договорил и с горечью сплюнул, нимало не смущаясь присутствием дорогого ковра.

Меченый, по всей видимости, придерживался того же мнения, потому что при этих словах помрачнел еще больше и вместо ответа рявкнул:

– Всем заняться своими делами! И вам тоже, – добавил он Амато, бесцеремонно забирая у него сонет. Выходя, хронист обратил внимание еще на один смятый листок на столе, в котором было написано что-то на старо-брельском, кажется, слово «возмездие».

Амато поднялся на верхний этаж дворца, где располагались комнаты, гордо именуемые «покоями фрейлин Ее высочества принцессы Мелины» и среди десятка одинаковых дверей нашла ту, на которой значилось имя. Далии Эртега

Дверь ему открыла сама Далия – очевидно, ее ужасная горничная опять где-то пропадала. Выглядела она так, словно и в самом деле была больна.

– Как я рада видеть вас, дорогой друг, – возвестила она скорбным тоном жреца на похоронах, – добро пожаловать в мои покои.

«Покои» представляли собой довольно большую, но просто отделанную комнату, обстановка которой состояла из кровати, шкафа, сундука стола, пары стульев и зеркала. К ней примыкала другая комната, предназначенная для служанки. Еще одна дверь вела в ванную. Амато прошел внутрь и сел на стул, а девушка без сил повалилась на кровать.

– Боюсь, что сегодня я буду вынуждена остаться здесь, – виновато произнесла Далия, водружая себе на лоб мокрую тряпку, взятую из стоящего медного таза со льдом. – Поездки я не перенесу, кроме того, нельзя показываться танне Дуарте в подобном виде. У меня приступ мигрени. Будьте так добры, налейте мне отвара из того графина на столе. Я возлагаю на него большие надежды.

Амато послушно налил отвара в стакан и протянул ей. Взгляд его привлекли полупустая бутылка из-под вина, предательски блеснувшая в лучах утреннего солнца. Бутылка эта совершенно недвусмысленным образом намекала, что именно она являлась причиной неожиданно разыгравшейся мигрени.

– Никогда раньше не замечал, чтобы вы пили, – бестактно ухмыльнулся Амато.

– Севарды очень плохо переносят алкоголь, – пойманная с поличным, Далия не стала отпираться. – А я и того хуже. Быстро пьянею и становлюсь дикой и дурной.

– В смысле, буйной? – заинтересованно уточнил Амато.

– Нет, просто злобной. Если правду говорят, что в пьяном состоянии проявляется истинная сущность человека, то моя совершенно непотребная. Потому я ее всячески скрываю и почти не пью.

– Все это глупости и суеверия, не берите в голову, – заверил он ее. – А с чего вы вдруг решили изменить своим привычкам?

– Воспоминания одолели, да тоска напала. Не будем о грустном, – она беспечно махнула рукой и вдруг устремила на него внимательный взгляд. – У вас что-то случилось?

Амато, который как раз вспомнил о пересудах служанок, закашлялся.

– Ничего, – быстро и неожиданно для себя соврал он и на всякий случай отвел глаза. Неожиданно, потому что вообще-то он собирался рассказать ей о смерти альда. Нельзя сказать, чтобы он совсем не умел врать, однако в этот момент он прекрасно осознавал, что выглядит не слишком убедительно. Далия, впрочем, не стала настаивать и принялась болтать, как ни в чем не бывало.

– Кажется, мне стало получше, хвала Создателю, а то я уж думала, скоро придется петь предсмертную севардскую песнь. Это все чудодейственный отвар по нянюшкиному рецепту, могу с вами поделиться. Кстати, вы как-то упоминали, что ваш отец состоит в дружеских отношениях с альвом Лоретти, верно? Я буду вам безмерно благодарна, друг мой, если вы сможете как-нибудь устроить нашу встречу.

Амато вдруг подумал, что в последнее время она слишком часто стала говорить ему «друг мой», и невольно насупился.

– Да. Зачем он вам?

– Он дружен с матушкой молодого альда Лозанна, как я слышала. Было бы хорошо услать его, в смысле Лозанна, куда-нибудь подальше от дворца и чар принцессы. Вы же помните, я вам рассказывала, как ее высочество обнаружила свою тайную сердечную привязанность к нему? Так вот, принцесса уже начала на него охоту и собиралась добить его в Мулине – с моей помощью. Однако я не намерена участвовать в этом деле. Моя дорогая кузина приложит все усилия, чтобы донести эту историю до ушей короля, – видели бы вы этот хищный блеск в ее глазах, – и тогда всем причастным не поздоровится. Потому я решила себя обезопасить и остаться здесь. Теперь принцесса наверняка прибегнет к помощи Эмилии Варенн. Эмилии пара-тройка лет в монастыре пойдет только на пользу, а вот бедолагу Лозанна жаль. В лучшем случае его будет ждать изгнание, а в худшем, встреча с нашим другом Меченым где-нибудь на пустыре. Ох, и заварила я кашу, – вдохнула она.

– Но вы ведь не могли знать, что все так обернется, – рассеянно ответил Амато. Перед глазами у него до сих пор стоял Дамиани в залитой кровью рубашке. Вся эта история была совершенно дикой. Альд был последним человеком на земле, которого он бы заподозрил в том, что он способен покончить с собой из-за несчастной любви.

– Конечно же могла, и разумеется, знала, – беспечно заявила Далия. – Однако я ни за что на свете не отказалась бы от удовольствия увидеть лицо дорогой кузины в этот момент. Боюсь, я сделала бы то же самое снова, даже если бы командор превратил Лозанна в решето прямо на моих глазах. Кроме того, пришло время как-то расположить к себе принцессу. Жить в обстановке неприязни не слишком приятно, простите за каламбур… кажется, я вас шокировала, – добавила она, участливо глядя на него.

Амато, который едва прислушивался к ее болтовне и потому ни в коей мере не был шокирован, выдавил из себя:

– Вы поступили довольно легкомысленно…

– Танна Лавага сказала мне то же самое, – рассмеялась Далия. Солнечные блики играли в ее глазах. – «С вашей стороны, танна Далия, было весьма безответственно и легкомысленно поощрять интерес Ее Высочества к этому юноше». Ужасно чопорная девица. Позавчера, после карнавала, когда по моей идее мы все нарядились крестьянками и отплясывали таравату, она едва не свела меня с ума своим занудством. Неприлично мол благородным девицам скакать козами и задирать юбки чуть ли не до колен. И это притом, что мы с ней стали союзниками.

– Союзниками? В чем? – молодой человек вспомнил про бумажку на столе со словом «возмездие». Интерес альда к старобрельскому был, конечно, не так уж невероятен, однако это слово в подобных обстоятельствах наводило на определенные размышления. Это слишком походило на угрозу, или скорее, предупреждение, чтобы быть чем-то иным. Стало быть, Дамиани был убит? Значит ли это, что и остальные…

– В деле спасения Лозанна от принцессы, то есть наоборот. Я признала свое легкомыслие и пообещала сделать все, чтобы не допустить этого безрассудного союза, – но конечно, без ее помощи мне не справиться. Теперь она в Мулине будет следить за этой парочкой и ставить им палки в колеса. Опять же, если все пойдет плохо, у меня будет свидетель, что я защищала честь принцессы, как могла.

– Вы хорошо все продумали.

Необходимо, чтобы убийцу (если это было убийство) нашли как можно скорее. Нельзя допустить, чтобы слухи о том, что он покончил с собой из-за Далии, дошли до отца Дамиани. А легкомысленное создание, не ведающее о нависшей над ней опасности, продолжало щебетать. Он готов был слушать этот щебет вечно, словно это была музыка небесных сфер. А ведь когда-то он был убежден, что ему нравятся серьезные и глубокомысленные девушки. Ее голос ласкал и убаюкивал, обвиваясь вокруг сердца, унося куда-то вдаль по теплым волнам…

– Фи, тан Мальвораль, лицемерие не к лицу самому честному человеку при дворе! Можете не стесняться и прямо сказать мне, что я интриганка, так оно и есть. Я вас сразу предупредила, что я далеко не ангел, а вы мне не верили. Из меня вышла бы прекрасная злодейка, надеюсь, вы вспомните об этом, когда соберетесь, наконец, написать свою книгу, – почти промурлыкала она.

Поведай ему эту историю кто-то другой, пожалуй, она бы его покоробила, однако сейчас она казалась ему незначительной, и в общем, совершенно невинной…

– Зато вы можете смело рассказать мне всю правду… Быстро говорите, что произошло!

Внезапно переставший быть нежным голос прозвучал, как удар хлыста. Амато подпрыгнул и выпалил:

– Альд Дамиани мертв. Найден с арбалетной стрелой в сердце.

Девушка вздрогнула и едва заметно побледнела. Она медленно встала с кровати и подошла к окну, выходящему на пустой сад. На несколько долгих минут в комнате повисла тишина, мрачная, тягучая. Амато не мог избавиться от ощущения, что она не была ни удивлена, ни огорчена этим известием.

– Проклятия имеют обыкновение обрушиваться на головы проклинающих, – тихо произнесла она. Затем она вновь повернулась к нему лицом, сложив на груди руки. – Рассказывайте.

И Амато стал рассказывать о недавнем посещении комнаты альда и увиденном там, включая предполагаемую записку.

– Все это действительно очень странно, – согласилась Далия, – но вы говорите, арбалет был у него в руках…возможно, я ошиблась в нем … – она оборвала себя на полуслове, как будто обдумывая последнюю фразу, но, видимо, пришла к выводу, что ничего подобного с ней не могло произойти, и покачала головой.

– А что это за история, будто он вам угрожал? – молодой человек вдруг вспомнил намеки служанок.

Она махнула рукой, говоря этим жестом «неважно», снова улеглась на кровать, водрузила себе на лоб тряпку, которая, должно быть, была уже совсем теплой и закрыла глаза. Проделав все эти действия, она все же решила ответить:

– Он гневался, обвинял меня в том, что я коварно заманила его в свои сети, чтобы обезвредить и посмеяться над ним. Ничего особенного, такое с ним случалось иногда. Нельзя сказать, чтобы его обвинения были полностью лишены оснований, однако они сильно преувеличены. Он был довольно забавен и остроумен, и я вполне могла бы поддерживать с ним приятельские отношения, если бы он не стал совершенно невыносим.

Амато едва не задохнулся от возмущения.

– Даже если и так, что же, вы должны были позволить ему и дальше вести себя таким мерзким образом? Да что он себе позволял, негодяй! Вам можно только посочувствовать, что вы его столько терпели… Он хотя вспомнил о том, что вы вернули ему имение? Что вы спасли его от Меченого? Что он должен был быть благодарен вам до конца жизни? – он мерил шагами комнату, продолжая кипеть, и закончил свою гневную речь обвинительным вопросом: – Я подозреваю, вы не сказали ему ничего из этого?

– Конечно, нет, приличный человек не будет напоминать о своих благодеяниях, хотя я вряд ли подпадаю под это определение – она по-прежнему лежала, закрыв глаза с отрешенным видом, и вдруг заявила невпопад: – знаете, в семейных хрониках я вычитала довольно интересную вещь – девиз рода Эртега до Каурина Короткого звучал как «Ни жалоб, ни оправданий». Мне кажется, это отличный жизненный принцип, я намерена его придерживаться. Но сегодняшний день – исключение, – она открыла один глаз и подмигнула ему. – Я имею в виду свои стенания относительно головной боли.

– Вы можете стенать, сколько вам заблагорассудится, – великодушно разрешил Амато. – Нужно было забрать сонет из комнаты альда и попросить Меченого, чтобы он и его люди не распространялись о нем, – внезапно осенило его. – Он слишком явно указывает на вас, это испортит вашу репутацию…Может быть, еще не поздно…

– О, не беспокойтесь об этом, моя репутация испорчена уже с рождения, – она усмехнулась. – Кроме того, о существовании этого сонета уже наверняка знает весь дворец. А что в нем было вообще?

Амато пожал плечами и прочел несколько запомнившихся строк. Далия задумалась и замолчала.

– И кто бы мог подумать, что этот же самый человек был автором «Сонета №999»? – со вздохом спросила она.

– Его автор не Дамиани, – с затаенным злорадством заявил Амато. Она неоднократно восхищалась при нем этим сонетом и говорила, что написать подобную вещь мог только человек очень талантливый и тонко чувствующий, а он был вынужден молчать, поскольку его разоблачения выглядели бы низкой попыткой опорочить соперника.

– А кто же тогда? – изумилась она.

– Принц Арно, скорее всего, – нехотя признался он, – я вам потом расскажу об этом…

Вряд ли бы его попытки уйти от этой темы увенчались успехом, однако в этот момент дверь настежь распахнулась, и в комнату в состоянии крайнего возбуждения ворвалась горничная Далии.

– Ваш поклонничек… того…кони бросил! – объявила она голосом, в котором Амато послышалась нечто, подозрительно похожее на торжество. – Наставил на себя арбалет и поминай, как звали! Все говорят, что вы свели его с ума, и что вы настоящая роковая красавица, как та царица древняя, как там ее… Очень удачно все сложилось, что он успел сам наложить на себя руки, а то прирезали бы его, как собирались, и никакой бы пользы от него не случилось, а сейчас … – неожиданно горничная замолчала, споткнувшись на полуслове, и после долгой паузы пискнула – ой!

В надежде понять, что происходит, Амато перевел взгляд на Далию, и понял только одно: раньше он никогда не видел, как она сердится. В глазах, ставших совершенно желтыми, мелькали вспышки молний, и вся она казалась налитой гневом, как грозовая туча водой, и разве только не потрескивала. Амато почему-то стало страшно. Горничная попятилась обратно к двери.

– Разболталась я тут с вами, баба брехливая, а мне же надо еще кружев вам взять, платье обновить, а то король-то со всей толпой уже воротятся через три дня, а вы в старье опять, да и пригляжу шелка, у Марены с Толенского моста муж вернулся из Лигории и говорят, привез кучу и шелка, и атласа. Ну да ладно, до свиданьица – она уже бралась за ручку двери, однако ее маневр был пресечен на корню:

– Стоять!

Амато не сразу понял, что голос принадлежал Далии.

Служанка повернулась, подбоченилась и с вызовом заявила:

– Я ни в чем не виновата. Мало ли кто что болтает? И вообще, может, он сам?

– Иди сюда и рассказывай, – приказала Далия, усаживаясь у стола рядом с Амато.

Противная баба осторожно подошла к столу, бросила на него (на Амато, не на стол) недоверчивый взгляд, презрительно фыркнула, закатила глаза, поджала губы, потеребила платье, вздохнула и, наконец, начала:

– Ну… это было в ту ночь, когда его покромсал этот дьявол, вы еще тогда осерчали и чуть не разбили мне голову графином, хотя я была ни в чем не виновата. И вот я убежала в восточное крыло, где идут строительные работы, лежала там себе в комнате на полу одна-одинешенька, холодная и голодная, и размышляла о своей горькой несчастной доле…

10

Ирена лежала на обитом атласом диванчике и размышляла о своей горькой несчастной доле. По правде сказать, в доме севардской голодранки, которую теперь пришлось называть танной Далией (обращению «сестра» она всячески противилась), было не пример лучше, чем …везде, где бы Ирена ни жила последние несколько лет. У нее была своя комната, еда, одежда и даже жалованье, хотя, конечно, присутствовали и недостатки – поначалу пришлось работать на кухне и убирать комнаты. Старая грымза – оборванкина тетка, не слишком жаловавшая племянницу – заявила, что много чести для севардского отродья держать горничную только для своих нужд. Так Ирена стала чинить и шить одежду домочадцам, прислуживать иногда за столом, помогать самой хозяйке, в смысле оборванке, да сопровождать ее по всяким разным делам, а еще часами торчать с ней на занятиях, на которых у Ирены сводило челюсти от скуки.

Очень скоро Ирена поняла, что хозяйка ее – самая настоящая ведьма, а то и кто похуже – и даже вероятнее всего, что похуже. Выяснилось все это постепенно: немного освоившись, Ирена решила, что раз уж все так обернулось, надо установить с севардкой дружеские отношения, и при первом удобном случае деликатно поинтересовалась у ней, что стало с ейным хахалем, с которым она бежала из монастыря, неужто он ее бросил? Та сначала лишь молча посмотрела ей в глаза, ледяным таким взглядом, от которого у человека в кишках насмерть замерзали глисты, а потом приказала идти готовить ужин.

Пришлось так и поступить, но позже Ирена выведала у поварихи, что за полюбовника того танна – заешь ее вошь – Далия собиралась выйти замуж, но за несколько дней до свадьбы у жениха с дружками в каком-то кабаке вышла драка – поговаривали, с кем-то из дружков принца, – в общем, там его и прикончили. Пришлось хозяйке возвращаться к тетке. Та хотела было ее обратно в монастырь отправить, но передумала – скорее всего пожалела денег на содержание, старая скряга. Через год объявился у нее еще один жених, однако до свадьбы тоже не дожил – утонул, хоть плавать умел прекрасно, но затянуло его в какой-то водоворот на реке. Когда Ирена появилась в доме, хозяйка была помолвлена в третий раз – с хозяином мануфактуры, который, в отличие от своих предшественников (как глумливо фыркала грымза) был не благородного сословия, не молод и не красив, слыл среди мастеровых настоящим кровопийцей, а уж вел себя так гнусно, что даже привычную к подобным типам Ирену от него с души воротило, а уж хозяйку наверняка и подавно. Та, однако, виду не подавала, и казалась всем довольной. Незадолго до свадьбы мануфактурщик сильно простудился, слег, и по всем признакам готовился отправиться прямиком на тот свет, как повелось среди хозяйкиных женихов, однако догадался (а может надоумил его кто) отменить женитьбу. После чего упырь живо пошел на поправку, и с тех пор, говорят, каждое воскресенье ходит в храм и жертвует громадные деньжищи богадельням и сиротским приютам. Хозяйка, явно рассчитывавшая его уморить, как и прочих, немного опечалилась такому удару судьбы, но сильно горевать не стала. Видать, рассудила, что хватит еще дураков на ее долю.

В том, что женихи помирали от злых чар, Ирена не сомневалась, хотя дура-повариха, которая, как и прочие слуги, души не чаяла в севардке, утверждала, что несчастья ее – кара небесная за грехи родительские, за то, что оба они отреклись от Создателя – жрец, когда нарушил свои обеты, а мать – когда надумала родиться в проклятом народе. Ладно бы она (мамаша эта) была она обычной бродячей севардкой, что на рынках честных людей облапошивают, или хотя бы из оседлых кровопийц-ростовщиков, так нет, она принадлежала ксамой богомерзкой части этого богопротивного племени, к маранам – чернокнижникам и колдунам, которые заключили союз сама-понимаешь-с-кем (тут повариха всегда осеняла себя священным знаком), и были прокляты за это навечно.

Грымза-тетка каждый день костерила эту маранку на чем свет стоит. Мол проклятущая ведьма погубила ее брата, сначала в фигуральном смысле, то есть лишив его сана, а потом и в прямом. Старуха предавалась поношению покойной невестки с неукротимым пылом. Обыкновенно ее излияния имели место, когда хозяйка не могла их слышать, что со стороны грымзы было весьма предусмотрительно. Однако случались и промашки. Однажды Ирена стала свидетельницей, как она забылась и обругала хозяйкину матушку во время ужина, глядя той прямо в глаза (хозяйке, не матушке). Что потом началось, священная задница! Мегеру прошиб пот, она побелела, затряслась, схватилась за сердце, стала хватать ртом воздух и захрипела, мол, спасите, помогите, демоны пришли за ней. Хозяйка же преспокойно позвонила в колокольчик, приказала слугам позвать доктора и как ни в чем не бывало отправилась к себе в комнату.

Ирену так разбирало любопытство, что она решила проверить на себе, как действуют колдовские чары. Набравшись смелости, она высказалась нелицеприятно о севардах вообще, и о самой хозяйке и ее матушке в частности, нагрубила, в общем, после чего с замиранием сердца стала ждать результатов. Однако ее постигло большое разочарование, поскольку никаких чар на пытливую исследовательницу хозяйка насылать не стала, а без всяких затей приказала ее выпороть. Ирена еще долго не могла прийти в себя от подобного коварства и строила планы мести, однако проклятая ведьма разгадала ее намерения и, уставившись на нее своими глазищами, предупредила, что если Ирена не перестанет против нее злоумышлять, то покроется бородавками с головы до ног. После чего дала какой-то пузырек и приказала подливать по несколько капель каждый день в тетушкин тыквенный суп. В ответ на немой вопрос горничной змеюка подмигнула и заговорщически прошептала: «Отвар из лап летучих мышей. Не вздумай пить сама, а то перепонки между пальцами отрастут». Ирена две недели с большой надеждой и интересом наблюдала за руками мегеры, готовясь стать свидетельницей превращения старухи в нетопыря, однако никакой заметной перемены в ее наружности не произошло (та как-то даже стала не такой сварливой). Впрочем, танна Киренния была похожа на нетопыря и безо всяких перепонок.

Вскоре она утихла, оставила покойную родственницу в покое, и взялась за племянницу с другого бока: решила спасти ее душу и перетянуть на сторону света с помощью жрецов из соседнего храма. Теперь каждый день к ним приходил служитель, проводил ритуалы изгнания темной силы и привлечения светлой, затем по два-три часа вел с ней душеспасительные беседы, молился и читал священные книги. От такой концентрации благости демоны, если они прятались в хозяйке, должны были воспламениться и улететь. Однако демона из демона изгнать никак нельзя, и хозяйка даже не задымилась. Да даже не зашипела, что уж там говорить. Она покорно читала книги и молитвы и ходила по линиям начертанной мелом на полу пентаграммы, не выказывая ни малейшего признака недовольства, даже наоборот.

Вскоре выяснилось, что храмовник пал жертвой ее чар. Выяснилось это чрезвычайно просто: он пришел к настоятелю и объявил, что хочет отказаться от сана и жениться на танне Эртега. Через несколько часов, правда, передумал и обвинил подопечную девицу в применении злых чара, лишивших его воли и разума. Мол, под сенью святой обители бесовские чары развеялись, и он вернулся в лоно храма, чему страшно рад. Особой радости, впрочем, в его голосе не слышалось. Эти сведения Ирена почерпнула из разговора настоятеля с танной Киреннией, по чистой случайности оказавшись у замочной скважины. Жреца заменили на монаха из монастыря, прилегающего к храму, однако с ним произошло ровно то же самое.

После второго провала тетка решила самолично контролировать процесс дедемонизации и сиднем сидела на всех богословских занятиях, даром, что засыпала через сорок минут. Разрешили присутствовать и Ирене, с нетерпением ждавшей каких-то откровений в области соблазнения (замочная скважина, увы, не давала достаточного обзора). Однако ничего похожего на приемы, повсеместно использовавшиеся в борделях и, как потом выяснилось, при дворе, она не увидела. Нет, храмовник что-то вещал, сыпал заумными фразами, типа вот этого «в фигуральном смысле», хозяйка слушала и иногда тоже говорила что-то проникновенное, но малопонятное. Ирена, когда не спала, с восхищением наблюдала, как холодные насупленные лица чопорных богослужителей постепенно разглаживались, голоса теплели и веселели, в дискуссиях начинала звучать страсть, а в молитвах – радость, суровые мужи храма вдруг становились похожи на легкомысленных юнцов и тогда становилось понятно, что очередная «божья свеча», как называли храмовников, превратилась в массу расплавленного адским огнем податливого воска, и старуха-нетопырь меняла ее на другую.

Из всего вышесказанного могло бы показаться, что бедную сироту страшно притесняли в доме тетки, однако это было не так. Непонятно, почему она терпела такие измывательства над собой (точнее, это стало понятно позже), но на самом деле танна Далия была в доме фактически хозяйкой и вообще делала, что хотела. Она устроила что-то вроде светсткого салона и раз в неделю принимала гостей. Ходила к ней всякая шушера: художники, поэты, писатели, музыканты, артисты из Брельской комедии и девицы-танцовщицы из Оперы, учителя и ученые, плюс пара-тройка каких-нибудь аристократов или мануфактурщиков. В целом же, конечно, приличные люди обходили этот дом десятой дорогой. Гости вечно что-то пели, плясали, читали, спорили о всякой чепухе и играли в карты и в шахматы (в которые хозяйка неизменно выигрывала). В прошлом году у них едва ли не всю зиму провел севардский цирк. В разгар веселья к ним спускалась старуха, вопя, что она не потерпит этого безобразия в своем доме, что она намерена положить этому конец, ну и все такое прочее, но на нее никто не обращал внимания, а танна Далия быстро уводила ее к себе.

Ирена долго не могла понять, за чей счет устроен этот праздник жизни. На приемах было достаточно еды и вина, хозяйка ходила в красивых платьях, в доме была свежая отделка и новая мебель, опять же, карету с лошадьми, даже если это развалюха с клячами, мог себе позволить не каждый аристократ или зажиточный торговец. В том, что хозяйка, при всем ее умении дурить людям головы, смогла бы выбить из тетки хоть пол золотого, новоиспеченная горничная очень сомневалась. Проведя расследование, она выяснила, что один из хозяйкиных женихов (кажется, второй) оставил ей по завещанию земли с серебряными рудниками, приносившими хоть и небольшой, но стабильный доход. Потом, она как-то исхитрилась втереться в доверие родителям еще одного жениха (кажется, первого), и они назначили ей приличную ренту. Кроме того, третий жених, упырь-мануфактурщик, отвалил ей недурные отступные за свое бегство. Ну и в довершение всего, хозяйка периодически потрошила «покровителей наук и искусств» – богатых простофиль, аристократов и мануфактурщиков (в последнее время покровительство искусствам считалось очень модным и почетным занятием). Делалось это так ловко и надувательски, в том смысле, что покровители взамен на свое покровительство действительно получали искусства, а не хозяйкино тело, что Ирена только диву давалась. Она даже заподозрила, что весь этот «салон» и был устроен с одной этой целью – щипать этих жирных гусей. Она как-то намекнула хозяйке, что при ее способностях к отъему денег она могла бы стать куртизанкой и купаться в золоте, на что та ей ответила в том духе, что если б она хотела купаться в золоте, продавая себя, то осталась бы заниматься этим в Рамале, а не потащилась бы в Брелу. «Тогда вам надо хотя бы копить эти деньги», нравоучительно заявила Ирена, которая в своей жизни не скопила и десятка золотых. На что танна Далия только рассмеялась: «Кто же копит чужие деньги? Чужие деньги надо проматывать». Видать, это была какая-то очередное севардское суеверие.

И она их проматывала, да так лихо, что у Ирены сердце кровью обливалось. Кроме толпы бездельников-артистов хозяйка кормила еще и нищих. С наступлением холодов каждое утро слуги выносили чан с супом, и танна Далия сама разливала бродягам суп и раздавала теплые вещи. То есть поначалу разливала сама – потом она заставила Ирену помогать ей. «Неужели тебе их совсем не жалко, ты ведь тоже бродяжничала?» – лицемерно вздохнула она, когда камеристка высказала ей все, что думает об этой ее блажи. Ирена была так возмущена, что даже не нашлась, что ответить.

На день Марсалы танна Далия послала в монастырь, где их держали в заточении, две повозки книг. Ирена начала даже сомневаться, что хозяйка – демоница, однако потом решила, что все-таки демоница, просто такая вот странная, возможно, даже изгнанная из ада по причине своей юродивости. Посокрушавшись о том, какая она невезучая, что даже демон ей достался малахольный, Ирена смирилась со своей участью. Радовало лишь то, что юродивая хозяйка все-таки послушала ее и сделала что-то полезное с деньгами: купила землю и стала сдавать ее фермерам.

Так они и жили: с артистами, богатыми покровителями, монахами, нищими и севардским цирком до последней зимы.

Декабрь выдался холодным, и бродяг приходило столько, что от вони слезились глаза. Соседи снова начали роптать, недовольные тем, что она пытается на их горбу въехать в рай. Тогда одним воскресным утром хозяйка приказала погрузить бочки с супом на телегу и вместе с армией голодранцев отправилась к храму Элайджи при монастыре. Там она объявила всей честной публике, пришедшей на службу, что весь этот сброд отныне будет столоваться тут, а если кто из благочестивых прихожан желает сделать богоугодное дело, то они могут к ней присоединиться и помочь «бедным и обездоленным». Прихожанам и храмовникам, естественно, все это не слишком нравилось, и чем дальше, тем больше. Самые отчаянные попытались разогнать бродяг, однако «бедные и обездоленные» внезапно вытащили ножи. Настоятель попытался обратиться за помощью к лейтенанту полиции, однако тот неожиданно заявил, что милосердие – не преступление, а поведение танны Эртега заслуживает исключительно уважения и восхищения. А между тем, обездоленные начали стекаться в Боабдиль со всех уголков Морени. Храм Элайджи обезлюдел, пожертвования, естественно, тоже уменьшились.

Настоятель, в конце концов, смекнул, что к чему, и пришел к хозяйке с предложением: он прекращает попытки обратить ее к свету и отзывает из ее дома монахов, а она сворачивает свою богоугодную деятельность и убирает бездомных от монастыря и, желательно, вообще из предместья. Хозяйка, не моргнув глазом, ответила, что беседы с монахами, обращающими ее к свету, приносят ей высшую радость радость и удовольствие, а решение привести несчастных к храму было ей ниспослано свыше и имеет целью пробуждение людских сердец. Кроме того, сказала она, высшие силы полагают, что она должна предать огласке некие случаи, имевшие место в монастыре, о которых она узнала от приходивших в ее дом жрецов и монахов. Настоятель понял, что пришло время платить и каяться, и смиренно предложил поискать решение, которое устроит высшие силы.

Через два часа торга порешили, что высшие силы должны удовольствоваться следующим: настоятель открывает отдельный сбор в помощь неимущим и обездоленным; место кормления неимущих переносится к полуразрушенному храму Виссины на окраине предместья; расходы на еду и одежду хозяйка и настоятель делят пополам; настоятель компенсирует хозяйке суммы, уплаченные ею лейтенанту полиции и паре городских старшин с целью их подкупа («за организацию порядка и безопасности», как назвала это хозяйка); в дальнейшем монастырь ежемесячно платит полиции вознаграждение за те же дополнительные усилия по наведению порядка; настоятель (который оказался человеком знатного происхождения и с большими связями) использует свои связи, чтобы ввести танну Далию в высшее общество и представить ко двору, взамен же танна Далия обязуется отстаивать интересы настоятеля и монастыря; само собой разумеется, всякая дедемонизация хозяйки полностью прекращается, и настоятель возвращает старухе Эртега половину суммы, которые она уплатила ему за это мракобесие.

Ободранный как липка настоятель ушел с просветленным лицом, справедливо полагая, что он еще дешево отделался.

Через неделю танна Далия поехала знакомиться с танной Дуарте, которая объявила ей, что берет ее под свою опеку, и пообещала, что вскоре она предстанет перед королем.

Вечером хозяйка сидела перед туалетным столиком в своей комнате, потягивала вино и с задумчивым видом рассматривала себя в зеркале. Глаза ее горели торжествующим огнем. Горничная с подозрением покосилась на стоявшую рядом бутылку. Судя по всему, выпито было совсем немного, но лучше держать ухо востро, чтобы успеть убраться подобру-поздорову, если запахнет жареным. Опьянев, танна Далия становилась кровожаднее, чем стая вурдалаков, но хвала Всевышнему, это происходило редко.

Ирена бегала по комнате, вспоминая все, что она когда-либо слышала о придворных нравах и обычаях.

– Вам надо постараться попасть в свиту к королеве. Или хотя бы к принцессе. Или хотя бы к сестре короля, как ее…. Впрочем, нам это ни к чему, говорят, она зануда, все равно что ваша тетка. А там дальше быстренько найдете жениха, в вашем положении сойдет и захудалый альд, но лучше, конечно, захомутать какого-нибудь альва.

– Альва? – презрительно фыркнула хозяйка. – Мне нужен принц. Или король. Моя мать была уверена, что я стану королевой, я не рассказывала тебе этого? Ты же знаешь, что севарды умеют предсказывать будущее, они умеют читать по руке. На моей начертано именно это.

И в качестве доказательства она сунула под нос камеристке свою ладонь. Ирена внимательно взглянула на ладонь (ничего, разумеется, там не увидела) потом в лицо хозяйке, пытаясь понять, шутит она или нет, в очередной раз пришла к выводу, что понять это совершенно невозможно, и принялась рассуждать:

– Да, король, пожалуй, будет понадежнее. Он еще не стар, и говорят, здоров как бык, так что запросто может прожить еще лет тридцать, а то и больше. Вы с принцем замучитесь ждать, когда он помрет. Но куда вы денете королеву?

– Превращу ее в летучую мышь, – весело ответила хозяйка.

Ирена всю ночь не спала, представляя, как она заживет во дворце, когда хозяйка станет королевой. Перед ее внутренним взором проходили роскошные комнаты, отделанные шелком и золотом, мебель из драгоценного красного дерева, картины, двухметровые кровати с парчовыми балдахинами…

… И ни одна из этих кроватей не была похожа ни на кушетку в чулане, примыкающий к каморке хозяйки, ни на этот узкий короткий диван в ободранной комнате! От обиды и разочарования у нее окончательно пропал сон, и она собралась было поискать пристанище поудобнее, однако в этот момент послышались приближающиеся шаги, которые остановились аккурат напротив двери в комнату, где находилась горничная. Движимая безошибочным чутьем, Ирена мгновенно и бесшумно бросилась за одиноко стоящее в углу комнаты кресло. Едва она устроилась за креслом, как послышались еще одни быстрые шаги, дверь открылась и двое мужчин вошли в комнату.

– Время пришло, – произнес один из них. – К тому же момент очень удачный, он ранен на дуэли, так что ты ничем не рискуешь. Сделаешь все, как я тебе объяснял. Его поместили где-то здесь недалеко.

– Разберусь, – лениво процедил второй голос. – Ежели ранен, так где-то рядом с хирургом лежит. Только это… сейчас вокруг него суматоха начнется, все станут шастать, справляться о здоровье, да опять же, надо позаботиться о слуге. Раз его нельзя тоже прикончить, надо будет как-то выманить его…

– Выманивай. У тебя есть несколько дней. Однако к приезду принца все должно быть кончено. К тому же нельзя допустить, чтобы он успел поправиться и вернуться домой.

– Не успеет, – заверил собеседника ленивый голос. – Я все сделаю, теперь дело за вами.

– Положишь на стол эту записку, – сказал наниматель. – Даже если он вдруг сам помрет.

Возникшая пауза заполнилась красноречивым позвякиванием монет в кошельке.

– Остальное получишь, когда дело будет сделано. Выйдешь через несколько минут после меня. – Обладатель первого голоса направился к двери.

Второй подбросил в руке кошелек.

– Если следующим будет принц, вам придется поискать другого человека. И другое место – во дворце ничего не получится. Я могу найти надежных людей, но опять же… – тут снова раздалось позвякивание, словно говорящий подкинул в руке кошелек.

– Не болтай языком и делай свое дело, – первый голос был явно недоволен подобным проявлением инициативы.

– Дело ваше, – легко согласился второй голос.

Когда комната, наконец, опустела, Ирена осторожно выбралась из-за кресла и бросилась на цыпочках к двери, которую обладатель ленивого голоса, по всей видимости, отличавшийся беспечностью, оставил приоткрытой. Она осторожно выглянула наружу. Убийца почти скрылся за поворотом, однако Ирена успела рассмотреть, что на нем был плащ дворцовой стражи.

– Откуда мне было знать, про кого они говорят, – закончила Ирена, впрочем, понимая, что вряд ли ей поверят.

Поэт-недотепа растерянно хлопал глазами. Хозяйка по мере ее рассказа становилась все задумчивее.

– Ты уверена, что на этом человеке был плащ гвардейца? – спросила она.

Ирена молча кивнула. Она всегда была уверена в том, что говорила.

– Почему ты никому не рассказала о том, что слышала? – прокурорским тоном продолжила танна Далия.

– Сами-то как думаете? – угрюмо спросила Ирена, – в такие дела сунешься, и поминай тебя как звали.

Она обреченно переступила с ноги на ногу в ожидании приговора, не сомневаясь, что ее более чем убедительный довод хозяйку не убедил. Приговор последовал незамедлительно.

– Ты могла спасти альда Дамиани, но не сделала этого. Он погиб из-за тебя, – торжественно произнесла хозяйка. – Ступай на конюшню и скажи, чтоб тебе дали пять плетей.

– Что? – возмутилась Ирена, – да вы в своем уме? это вообще вы виноваты …

– А если я узнаю, что ты меня обманула, – неумолимо продолжила хозяйка, – я все расскажу начальнику тайной полиции, и тебя отправят в Пратт, и растянут там на дыбе.

Ирена нисколько не сомневалась, что хозяйке плевать на смерть этого альда с высокого маяка, и вся эта комедия предназналась исключительно для недотепы-поэта, что, однако, не отменяло того, что ей, Ирене, все это еще аукнется. С видом оскорбленной добродетели она вышла из комнаты и, быстро оглянувшись по сторонам, устроилась у замочной скважины.

Танна Далия повернулась к своему придурковатому поэту и сказала:

– Не исключено, что эти люди попытаются напасть на принца, – в голосе ее звучала неподдельная тревога. Должно быть, хозяйку изрядно беспокоила мысль, что ее запасному варианту свернут шею. – Нужно рассказать об угрожающей ему опасности. Однако если обратиться к тану Сиверре, этой негодяйке не поздоровится, а я не могу этого допустить. И честно вам признаюсь, у меня нет никакого желания иметь дело с этим человеком. Может быть, предупредить командора Рохаса, как вы считаете?

Ирена была готова поставить Торенский дворец против этой развалюхи – семейного особняка Эртега, что хозяйка собиралась свалить ответственный разговор на поклонничка. Судя по тому, как тот проблеял что-то невнятное, он, во-первых, тоже это понял, а во-вторых, не горел желанием объясняться с Рохасом. Ирена сочла своим долгом немедленно вмешаться.

– Только не Меченому! – воскликнула она, решительно врываясь в комнату. – не вздумайте с ним связываться!

– Чем тебе не угодил тан Рохас? – танна Далия так изумилась, что даже забыла поинтересоваться, что она себе позволяет.

– У него нутро волчье! Он на меня все время так смотрит, что аж мороз по коже … И наверняка это он убил глазастую Молли!

– Какую еще Молли? – нахмурилась хозяйка.

Глазастая Молли считалась примой в лучшем борделе города. Кстати говоря, она была немного похожа на хозяйку и эту фифу, ее кузину, которая теперь постоянно ходит с таким лицом, словно съела протухшие потроха. Так вот, душегуб этот захаживал к Молли постоянно, а Молли поначалу как раз и говорила, что у него нутро волчье, и она его боится, а потом видать, привыкла. Она была не в ладах с Иреной и добилась, чтоб ее выгнали, потом Меченый забрал ее из борделя, а через несколько месяцев ее нашли в доме зарезанную, вот и поговаривали, что это как раз дело рук Рохаса, а чье еще?

– Молли – это ему так, на один зуб, – угрюмо процедила Ирена, – не удивлюсь, что это он вашего альда убил, и теперь будет покушаться на принца.

11

Придворные опоясывали тронный зал в два ряда. Быть допущенным на такого рода мероприятия было невероятной честью, потому все присутствовавшие терпеливо сносили духоту и жару, обычную для начала мая, и усиленно потея, наблюдали за лигорийским послом, который вручив королю свои верительные грамоты, перешел к приветственной речи от имени королевы Гизеллы. Большинство присутствующих были настроено весьма скептически насчет возможности восстановления добрососедских отношений с недавним врагом, и в миролюбивые устремления лигорийской правительницы не верило. Что думал король по этому поводу, доподлинно неизвестно, однако он слушал посла с умеренно благосклонным видом.

Дамы с ожесточением обмахивались веерами, впрочем, без особого толку, гоняя горячий воздух по залу, и мечтали побыстрее выбраться из этой душегубки в прохладу тенистых аллей, однако неукротимое красноречие посла все не иссякало.

Далии Эртега повезло больше: сопровождавшим ее альду Кане и сеурину Мантеню удалось занять лучшее место в зале, которое хоть и находилось достаточно далеко от главных действующих лиц, однако отлично продувалось благодаря открытому окну, расположенного напротив одной из дверей. Кроме того, он открывало прекрасный обзор.

Молодые люди шепотом обменивались язвительными репликами относительно происходящего действия, внешности, нарядов и манер посла и его свиты, а также всех прочих, кому не посчастливилось попасть в поле зрения зубоскалов. Между тем Далия не выпускала из вида ряд кресел у дальней стены, на которых восседали венценосные особы. Принцесса Мелина в этот день была чудо как хороша. Пользуясь тем, что всеобщее внимание было сосредоточено на послах, она безо всякого стеснения метала в альда Лозанна пламенные взгляды. Взгляды эти, перелетая через весь зал, вонзались, словно кинжалы, в сердце альда по самую рукоятку. Во всяком случае, глядя на юношу, легко было представить себе что-то подобное. «Болваны», – лениво подумала Далия.

– Конечно, с моей стороны это неслыханная дерзость, но нельзя не отметить, что их величества необычайно красивая пара, несмотря на разницу в возрасте, – раздался за их спинами шепот какой-то пожилой дамы.

– Какое смелое и разоблачительное суждение, – фыркнула Далия, и вся троица едва слышно захихикала. Смелая дама, между тем, была права: король и королева удивительно хорошо смотрелись вместе. Эрнотон Альменар был несколько худощавым высоким темноволосым мужчиной с пронзительным властным взглядом черных, как угли, глаз, приводившим подданных в трепет. На вид ему было дать не больше сорока пяти лет. По своему обыкновению он был одет в темный костюм, довольно скромный для царствующей особы, украшенный лишь массивной золотой цепью.

На королеве было расшитое серебром синее атласное платье, под цвет ее глаз, а в русых волосах сверкала сапфирами корона из белого золота. Она заметно отличалась от брельских дам, ярких и жгучих, благодаря какой-то тонкой и изысканной чужеземной красоте. Ей недавно исполнилось двадцать четыре года, и, хотя величие ее величества несколько умерялось ее умом и редкой среди высшей знати деликатностью, однако же сразу было видно, что она рождена, образно выражаясь, у ступенек трона и для него. Она устроилась на брельском престоле с видимым удобством, и почти сразу же, с легкостью и непринужденностью стала вводить свои порядки. Прежде всего, благодаря ее любви к искусству и покровительству его служителям придворные развлечения приобрели более изысканный характер. Придворные, подражая королеве, поголовно превратились в ценителей прекрасного. Даже король, чья тяга к прекрасному выражалась в любви к красивому оружию, красивым лошадям и красивым женщинам (именно в такой последовательности), читавший лишь трактаты, посвященные искусству войны и управлению государством, послушно и даже охотно стал посещать концерты и театральные представления, скупать картины и предметы искусства и разрешил перестройку дворца по вкусу супруги, вследствие чего Торен наводнили художники, скульпторы и строители.

Далее, молодая королева удалила от двора нескольких чрезмерно любвеобильных дам и кавалеров, а благодаря тому, что король перестал заводить любовниц, супружеская верность и добродетель стали понемногу входить в моду, так что дворцовые нравы значительно улучшились. Во всяком случае, с системным и систематическим развратом былых времен было покончено. В целом ее благотворное влияние на нрав короля было неоспоримо, и, хотя советники и государственные мужи по-прежнему покрывались холодным липким потом каждый раз, когда на них устремлялся холодный жесткий взгляд государя, нельзя было не признать, что его величество стало мягче и терпимее. Теперь королева наслаждалась своим триумфом: прием послов соседней державы, с которой вот уже двадцать лет были разорваны всяческие отношения, был плодом ее многолетних неустанных трудов.

Стоявший недалеко от трона принц Фейне, главнокомандующий армией Брелы, нимало не разделял ее радости, взирая на происходящее с видом крайнего осуждения. Род Фейне, как и род Альменаров, был младшей ветвью венценосного дома Базасов, и принц приходился королю кузеном в пятом или шестом поколении. Ему было около тридцати пяти лет, по неизвестной причине он до сих пор был холост и считался лучшим женихом королевства (разумеется, если не принимать во внимание принца Арно, а делать этого по понятным причинам не стоило). Принц слыл одним из самых выдающихся полководцев в истории Южных Земель, продемонстрировав свои таланты во время Второй Базасской войны. Именно его усилиям и блестящим стратегиям страна была обязана своей победой, и неудивительно, что примирение со старинным врагом не вызывало в нем ни капли понимания. Будучи наместником провинции Фейнери и Главнокомандующим брельской армии, часть полков которой были расквартированы в означенной провинции, он в последний год жил именно там, периодически наведываясь ко двору, чтобы принимать участие в королевских ассамблеях. Ни для кого не было секретом, что назначение его наместником, несмотря на видимую почетность этой должности, фактически означало опалу, удаление от двора и утрату политического влияния. Своей немилостью он был обязан королеве, которую он невзлюбил сразу же, как только стали очевидны степень ее влияния на супруга и стремление к примирению с Лигорией. Стремление это было вполне объяснимо, поскольку мать королевы была лигорийкой, однако, на взгляд принца, не становилось от этого менее вредоносным. Как и его царственный кузен, Фейне был человеком довольно вспыльчивым, властным, самолюбивым и резким на язык, но в меньшей степени владеющим собою, и доставлял ее величеству немало огорчений. В конце концов ей удалось услать недружественного родственника подальше от своих глаз, в очередной раз продемонстрировав, что с ней стоит считаться.

Несмотря на сердито нахмуренные брови и надутое лицо, опальный герой был исполнен непревзойденного величия и являл собой поистине великолепное зрелище. Лучи солнца играли в его светлых волосах (унаследованных от прабабки из Ферштенбретта), а золотая вышивка парадного облачения сияла нестерпимым блеском. Гордый профиль потомка древних римеров ввергал в сладкий трепет сердца придворных дам, веера которых при одном взгляде на него начинали колыхаться еще сильнее.

Рядом с ним стоял альд Эраш дель Монсон, побочный сын короля от альды Аньели. Королевский бастард на фоне кузена выглядел достаточно скромно и неприметно, это был высокий стройный темноволосый юноша, чуть моложе принца Арно, настолько же серьезный, немногословный и замкнутый, насколько блестящим, шумным и бесшабашным был его брат.

Наконец, сам означенный принц, наследник престола Арно Альменар, альв Леридский, альд де Корса и Меридэ сидел на кресле слева от короля. Это был молодой человек лет двадцати пяти – двадцати шести, высокий, темноволосый, крепко сложенный. Красивое и обычно несколько дерзкое его лицо сейчас было серьезно и возвышенно, в соответствии с торжественностью момента. Одухотворенный взгляд его черных глаз периодически отрывался от посла, у которого от напряжения вздулись на лбу вены, и словно парусник по морской глади, скользил по бесчисленным дамским грудям, весьма скудно прикрытым платьями.

Наконец, посол справился с речью, и прием перешел в финальную стадию: обмен любезностями и преподнесение даров, коими оказалась чудесной чеканки серебряная посуда, так что через какие-то сорок минут придворные с облегчением потянулись к дверям зала – избранные – на торжественный обед, остальные – готовиться к грандиозному празднику, устраивавшемуся во дворце вечером.

Зал был залит огнем свечей, отражавшимся от позолоты на стенах, играли скрипки, танцоры сходились и расходились. Далия заняла стратегическую позицию на ступеньках лестницы в компании своих постоянных спутников Мальвораля, Кане и Мантеня, и подобно генералу, оценивающему с вершины холма диспозицию войск, наблюдала за происходящим в зале, что, впрочем, не мешало ей оживленно болтать. Сама она не танцевала, томно объявляя периодически подходящим к ней кавалерам, что она совсем выбилась из сил и ей необходимо передохнуть. Исключение было сделано лишь для принцев Лериде и Фейне. Когда подошел Арно, она вспыхнула и затрепетала. Судя по внимательному изучающему взгляду принца, ему уже донесли о ее роли в истории с Дамиани. На протяжении всего танца она избегала смотреть на него, держа глаза опущенными долу, как положено скромной добродетельной девице. «Меня не обманули, танна Эртега, вы убийственно прекрасны», задумчиво произнес принц, когда музыка стихла. Тут она, наконец, подняла глаза и посмотрела на него в упор. Арно едва заметно вздрогнул. Довольная произведенным эффектом Далия вернулась к своей компании.

Альде Монтеро, которая весь вечер кружила вокруг принца Фейне, точно акула, наконец, удалось прижать его к стенке, точнее к окну, возле которого они беседовали уже довольно долгое время. Время от времени кузина бросала на нее торжествующие взгляды. Час назад она с кислой миной наблюдала за ее танцем с принцем, и теперь наслаждалась реваншем. Фейне внимал ей благосклонно, хоть и казался несколько удивленным таким напором. Еще более удивленным выглядел командор Рохас, которому по понятным причинам эта сцена не могла доставить удовольствия. Впрочем, кузину с ее бьющей через край энергией и уверенностью, что окружающие созданы, чтобы выполнять ее капризы, подобными мелочами смутить было нельзя.

– Кажется, альда Монтеро нашла себе новую жертву, – произнесла прибившаяся к их компании Эмилия Варенн, нынешняя поверенная Мелины, – принц, ей, конечно, не по зубам, но хотя бы она порвет с этим мужланом Рохасом.

– Вряд ли от альды Монтеро можно этого ожидать, – с сомнением произнесла Далия, наблюдая, как кузина, подрастеряв свой охотничий азарт, встревоженно поглядывает на любовника. – Впрочем, вы правы, с монсеньором трудно соперничать.

– Ах да, что вы, право, как можно сравнивать! – с раздражением воскликнула Эмилия. – Меченый если и был когда-то привлекательным, то в юности, до того, как ему разукрасили лицо мечом и перебили нос. По крайней мере, до второго раза. Я уж не говорю о том, что он совершенно безродный, и за душой у него ничего нет, кроме земель его жены.

Далии доподлинно было известно, что Эмилия некоторое время назад безуспешно пыталась заманить в свои сети безродного командора (а может быть, и успешно, однако ему удалось из них ускользнуть), и очевидно, именно этим фактом он был обязан столь низкой оценке его достоинств; однако, разумеется, делиться своей осведомленностью она не стала, сохраняя молчание, которое собеседница вольна была трактовать, как ей угодно.

– Однако, как я заметила, у вас тоже есть виды на его светлость? – не унималась Эмилия. – Я видела, вы с ним говорили после танца.

Далия в ответ тяжко вздохнула и посетовала, что вниманием монсеньора она обязана исключительно своей принадлежностью роду Эртега, ведь их с принцем отцы были дружны. Эмилия, отец которой был дружен исключительно с такими же провинциальными мелкопоместными дворянами, как и он сам, сочла данное высказывание бестактным и оскорбленно вскинула голову, однако тут же воспряла духом.

– Нет, принц Фейне все же невообразимо хорош, – мечтательно протянула она. – И, кроме всего прочего, весьма благороден. Вы знали, что именно по его настоянию вашу дорогую тетушку освободили из Пратта? Ах, как должно быть, ужасно иметь такую родственницу…

– Создатель, как хорошо, что вы сказали мне это, – протянула Далия, глядя на принца Фейне, который вырвался, наконец, из-под гнета очарования альды Монтеро и направился к дверям зала. – Мне следует незамедлительно его отблагодарить. Незамедлительно!

Она оправила декольте и устремилась вслед за принцем под взглядом оторопевшей Эмилии.

Ночь была необыкновенно звездной. Небо было словно покрыто миллионом сияющих светлячков, среди которых висел светящийся шар луны. Далия подошла к краю балкона и стала смотреть на залитый лунным светом сад. Было уже далеко за полночь, бал практически закончился. Гости начали разъезжаться по домам. Из двери черного входа, над которым находился балкончик, выкатилась веселая компания из нескольких юношей с гитарами в руках и девушек. В одном из молодых людей Далия узнала принца. Компания не стала слишком утруждать себя поисками подходящего места, а расселась на лужайке у фонтана примерно в паре сотен шагов от дворца. Арно затянул популярную на тот момент канцону.

– Вам стоило бы присоединиться к ним и не заставлять наследника престола так надрываться, – раздался за ее спиной ироничный голос. Далия обернулась и увидела возле двери альва дель Монсона. Она спешно присела в реверансе.

– О, не стоит, – альв покачал головой. – Я не настоящий принц.

– Боюсь, что не могу согласиться с вами, Ваша Светлость, – с обворожительной улыбкой произнесла Далия, решив не уточнять, к какому из высказываний альва относится ее несогласие.

– Видите, если бы я был настоящим, вы бы не осмелились не соглашаться со мной.

Оба они рассмеялись.

– Любуетесь звездами? Или наслаждаетесь серенадой?

– Почему вы решили, что он поет для меня? – спросила она.

– Я достаточно хорошо знаю своего брата, и для меня вполне очевидно, что вы ему понравились.

Словно в подтверждение его слов, принц послал ей с поляны воздушный поцелуй.

– Все любовные истории моего брата заканчиваются слезами, – задумчиво произнес Монсон, глядя ей в глаза, – и обычно плачет не Арно.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – вздохнула Далия и покачала головой. Молодой человек уставился на нее с некоторым подозрением, словно пытаясь установить ее истинное отношение к сказанному, однако осознал тщетность своих усилий и отказался от этого намерения. Она продолжила: – Вы, наверное, хотели полюбоваться звездным небом в одиночестве, а я…

– Нет, прошу вас останьтесь, – он остановил ее. – я хотел прежде всего побыть в тишине, однако поскольку с этим ничего не вышло, – он указал кивком головы на компанию на поляне, которая как раз в этот момент разразилась оглушительным хохотом, – я лучше побеседую с вами.

– Я слышала, вы изучаете астрономию?

– Да. В юности я был очень застенчив, и Фейне посоветовал мне это занятие – сказал, что мне будет о чем поговорить с девушками. По всей видимости, он имел в виду не придворных дам, а каких-то других девушек. – Эташ снова рассмеялся, а Далия подумала, что он не так уж сильно отличается от сводного брата, как это казалось на первый взгляд.

Он принялся рассказывать ей про звезды и созвездия.

– А вон видите ту красную точку? На самом деле это комета Астролезы, с наших широт ее не увидишь. Единственный случай, когда ее можно было хорошо разглядеть, произошел примерно двадцать четыре года назад, когда она пролетала над Миритом ….

12

Пробираясь по темному коридору со свечей в руке, Далия благодарила небеса, что завтра (точнее, уже сегодня), ей не придется рано вставать – эту неделю дежурной фрейлиной подле принцессы была Эмилия. Поганку Ирену, как обычно, где-то носило, и Далия с ворчанием принялась сама распускать шнуровку платья на спине, обещая себе устроить выволочку нерадивой горничной. Впрочем, настроение у нее было прекрасное, и подобная мелочь не могла его испортить. Все складывалось весьма удачно. Севардка Ноэмия была бы вне себя от счастья, узнав, что ее дочь танцевала на балу с королем и тремя принцами. Мать ее твердо верила в то, что Далия однажды станет королевой, поскольку в ее натальной карте ее дом и королевский стояли рядом, или что-то в этом духе, она точно не помнила – гороскопы не интересовали ее ни в малейшей степени.

Отец матери был астрологом, и как поговаривали, членом какого-то тайного общества и Посвященным. Его семья на протяжении многих поколений владела тайными знаниями и пользовалась почетом среди маранов. Когда он женился на бродячей севардке, был грандиозный скандал. Бабка Далии, однако, довольно быстро и успешно влилась в семейство и даже заняла там почетное место. Как рассказывала старая севардка Эмеза, бабка, в отличии от большинства севардов, по-настоящему владела даром прорицания, и ей достаточно было посмотреть в глаза человеку и на его руку, чтобы рассказать ему его прошлое, настоящее и будущее. Люди приходили к ней едва ли не со всей Рамалы, и конечно, все это не могло не окончиться плохо: Сапфирой, так звали бабку, заинтересовался Орден Спасения Души, а интерес подобного рода почти всегда означает скорую смерть на костре. Овдовевший Сириус вместе с дочерью и нянькой был вынужден скрываться и спешно перебрался в Брелу. Там Ноэмия, мать Далии, и встретила ее отца.

Женитьба их наделала много шума. Разгневанный король изгнал жреца-отступника из страны, и пара уехала в Рамалу, где и родилась Далия. Ей было около трех лет, когда отец ушел на войну. После смерти Адемира Эртега Ноэмия сделалась куртизанкой, к вящему ужасу всех маранов и севардов. «Пусть катятся к своим друзьям-демонам, проклятые голодранцы! – не обращая внимания на увещевания Эмезы, кричала мать после очередной встречи с соплеменником, плевавшим в ее сторону, – плевать я на них хотела сама! Мне за одну ночь дают золота столько, сколько им за год не заработать! Да стоит мне только слово сказать, и их всех погонят поганой метлой из города!» В любовниках у Ноэмии числились самые богатые и знатные горожане. По ночам в ее доме устраивались грандиозные празднества (возмущенные защитники добродетели, впрочем, называли их оргиями), днем она спала и занималась своей красотой. Далия с няней Эмезой жила в предместье и виделась с матерью не чаще одного-двух раз в неделю. Когда она приезжала в дом на улице Роз, которую теперь именовали Горячей, Ноэмия увешивала ее своими драгоценностями, подводила к зеркалу и произносила речь, смысл которой сводился к тому, что Далия родилась в каком-то аспекте звезды Люцерны, и это означало, что в ней соединяется сила предков и сила этой самой звезды, что ей будут подвластны души и сердца человеческие, она станет великой королевой и будет вызывать у подданных трепет, в общем, она избранная и все такое. И разумеется, будет ходить в парче и шелках и есть на золоте. Далия и так по праздникам ходила в парче и шелках и ела на золоте, не находя в этом ничего особенно захватывающего, но мысль о собственной избранности и исключительности, а также перспектива стать королевой и получить власть над сердцами и душами, ей, в общем-то, нравилась.

После сего напутствия, сочтя свой родительский долг исполненным, Ноэмия приказывала подать карету и уезжала в театр или на прогулку, а Эмеза и Далия облачались в традиционные севардские платья и отправлялись на базар – гадать и воровать.

Предание гласит, что в стародавние времена севард, прибегнув к помощи мелкого демона, одурачил конюха царя Лавия и увел коней, которыми собирались разорвать пророка Илада. С тех пор Создатель разрешил севардам обманывать, воровать и знаться с нечистой силой. И постановил, что предназначением севардов будет избавлять гарини (то есть не севардов) от жадности, глупости и доверчивости. Потому любая севардка (ну кроме твоей матери, конечно, сокрушенно вздыхала Эмеза), сколько бы ни было у нее денег, непременно время от времени наряжается в тряпье и идет побираться, предлагая взамен погадать и снять сглаз. «А что делать, если душа просит?» – аргументы Эмезы были несокрушимы.

– Ты научишь меня предсказывать будущее, как бабушка? – просила няню Далия.

– Как твоя бабушка, нет, так почти никто не умеет, – отвечала ей Эмеза, – но можно предсказать, что ждет человека, если узнать его настоящее и прошлое, а они написаны у него на лице, в его манере держать себя и говорить, нужно только все это суметь прочитать, а то, что не написано, он тебе расскажет сам, если знаешь, что спрашивать и умеешь слушать. Впрочем, чтобы облапошить простака, даже и этого не надо. Главное, выбрать нужное место, чтоб народу было побольше, это выводит людей из равновесия. Можно запугать простака порчей, наведенной несуществующими завистниками, проклятием или еще какой-нибудь ерундой. Можно рассказать ему про то, что он особенный, и его ждет удача, любовь и богатство. Можно просто навести на него морок, расспросить о его жизни, а потом пересказать все, что он рассказал. Это не слишком сложно – надо просто научиться говорить определенным образом, ну и конечно, иметь силу в глазах. И самое главное, что ты должна знать: волки хватают не тех овец, которым просто не повезло – они выбирают слабых. Кстати, помни об этом, если сама вдруг окажешься в роли овцы – такое тоже бывает в жизни.

И Далия, ходя с Эмезой по базарам, ярмаркам, казням и народным гуляниям, училась читать по лицам и ладоням, спрашивать и слушать, наводить на людей морок и пугать их порчей и проклятиями, сулить им любовь, удачу и богатство,распознавать слабых и просто срезать кошельки. Избавлять гарини от глупости и лишних денег было делом чрезвычайно увлекательным, хоть и небезопасным, и Далии оно нравилось гораздо больше, чем занятия с учителями, которых нанимала Ноэмия.

Придворные были, разумеется, не простаки на базаре – каждый из них с легкостью мог запудрить тебе мозги не хуже любого севарда – но все же навыки, полученные благодаря старой севардке, и в особенности те, что она приобрела самостоятельно, скитаясь по Бреле, очень помогли Далии. Люди есть люди, как философски отмечала Эмеза.

Да, все складывалось удачно. Ну почти. «Очаруешь тетку, короля, придворных …», говорила ей мать. Ноэмию нельзя было винить, она никогда не имела дела с тетушкой Киреннией. Со старой танной Эртега у Далии вышел полный провал. Впрочем, все это было уже в прошлом. Сейчас нужно было попытаться не допустить, чтобы принца Арно постигла судьба его друзей – а все вело именно к этому. Кто-то планомерно и хладнокровно убивал молодых людей – наиболее вероятно, что из мести. Развеселая компания нажила себе немало врагов, так что желание поквитаться могло возникнуть у кого угодно.

На балу ей удалось засунуть в карман камзола принца записку с предостережением и советом не покидать дворец, однако она очень сомневалась, что это возымеет на него хоть какое-то впечатление. Она перебрала все возможные варианты действий. Можно было напрямую поговорить с Арно и рассказать про подслушанный ее горничной разговор двух незнакомцев, но существовала вероятность, что принц просто-напросто не поверит ей – скорее всего, сочтет за хитрость, выдуманную, чтобы подобраться к нему поближе. Можно было рассказать все Меченому – однако поганке Ирене и Амато, неожиданно поддержавшему ее горничную, удалось посеять в ней сомнения относительно того, стоит ли ему доверять. Хронист напирал на то, что Рохас покинул столицу в январе, незадолго до гибели первого из друзей принца, и по слухам, направился как раз на север, к лигорийской границе. Она подозревала, что Амато со дня памятной дуэли невзлюбил командора, однако не стала настаивать. Немаловажным обстоятельством было и то, что за ней следили, что требовало двойной осмотрительности. Скорее всего, это были происки альды Монтеро, но кто знает…

Далия открыла комод, чтобы налить себе вина, и взгляд ее упал на миниатюрный арбалет, который она унесла из спальни Дамиани. «Это так просто, – невольно подумала она. – Один выстрел, и все проблемы решены».

Она со вздохом поставила бутылку обратно, закрыла комод и легла спать.

… Ночью ей опять приснился этот сон. Она сидела в углу хибары, сжавшись в комок вцепившись в арбалет. На улицах Арласа продолжался бой: королевская армия вошла в город, пробив брешь в крепостной стене, но лигорийцы сопротивлялись, отступая к замку. Осадный снаряд разнес крышу соседнего домишки, завалив дверь и часть окна хибары, в которой ютилась трясущаяся в лихорадке Далия. Наконец, шум сражения становился все дальше и дальше. «Ваше высочество, где вы! – раздался неожиданный возглас, – где вы, ваше высочество?» Любопытство пересилило страх, и она пробралась к окну в надежде увидеть человека, котрого искал обладатель голоса. Проторчав у окна несколько минут и совершенно обессилев, она легла на пол и пришла к выводу, что скоро умрет. По севардскому обычаю для Смерти нужно было спеть, и Далия запела любимую песню матери. Это была древняя баллада на старобрельском. Ноэмию часто просили спеть, про нее говорили, что она своим голосом напрямую вынимает из человека душу (разумеется, вместе с золотом), но Далия ни разу не слышала, чтобы мать пела ее гостям. Твой отец научил ее этой песне, сказала ей Эмеза.

«Едва я заглянул в твои глаза, я влюбился в тебя безоглядно…»

Закончив второй куплет, она вдруг поняла, что кто-то разбирает завал перед дверью. Она задумалась, стоит ли ей радоваться этому факту, и на всякий случай снова схватила арбалет и отползла в угол, решив перенести ритуал встречи со Смертью на более подходящее время. Через пару минут дверь, выбитая мощным ударом ноги, слетела с петель и в хибару ввалился, заполнив ее почти целиком, мужчина в остатках доспехов, покрытый ровным слоем грязи и крови.

– Дщерь адова, вот это удача, – вместо приветствия произнес воин, разглядывая ее. – А я-то думаю, что за морская сирена тут поет.

– Стой, где стоишь, – вежливо, но твердо предупредила его Далия. Мужчина сделал шаг вперед и неуловимым движением уклонился от просвистевшей стрелы. Далия стала перезаряжать арбалет, но пальцы ее не слушались. Незнакомец незамедлительно воспользовался этим обстоятельством, обнаружив, помимо коварства, еще и незаурядное проворство: в один миг он преодолел разделявшие их несколько шагов и забрал у нее арбалет.

– Каким ветром занесло в это адское пекло маленькую фею? – как ни в чем не бывало осведомился он, усевшись перед ней. Далия пораженно молчала. Мужчина взял ее за руку и тут же выпустил.

– Крошка, да ты просто огонь, – по всей видимости, он был прямо-таки в ударе, – но тебе нужно в лазарет. Не бойся, до свадьбы будешь как новая.

– До чьей свадьбы? – серьезно спросила Далия.

Глаза ее спасителя (она так и не смогла вспомнить их цвет, и в каждом таком сне они были разными) весело сверкнули.

– До нашей, конечно, – ответил он после короткой паузы с некоторым удивлением в голосе, словно спрашивая себя, что за чушь он несет. – Ты же выйдешь за меня?

Она тоже на секунду призадумалась, глядя на рыцаря, потом уверенно ответила:

– Да. Если, конечно, меня не убьют.

– Я этого не допущу, – заверил ее новоиспеченный жених и поднялся на ноги. – А сколько тебе лет-то?

– Семнадцать, – не моргнув глазом соврала она. Он с некоторым сомнением окинул взглядом ее изрядно отощавшую во время осады фигуру.

– Да? Мне что-то показалось, что меньше. Ну да ладно, тебе надо поправиться и подрасти до свадьбы, а мне еще немного повоевать. Ох, не знаю, дождешься ли меня, – проворчал он, наклоняясь, чтобы взять ее на руки, – от женихов ведь отбоя не будет…

Она остановила его повелительным жестом и торжественно заявила:

– Я дождусь. Пусть тот, кто встанет между нами, умрет! Дейдре, проклято, сделано! – она произнесла старое севардское проклятие и сплюнула через скрещенные пальцы под его изумленным взглядом.

Воин отнес ее в городскую ратушу, куда уже начали свозить раненых.

– Полковому хирургу сейчас немного не до тебя, – виновато сказал он, кладя ее на лавку и оглядывая темный коридор, заполненный ранеными, – но я позову его помощников, тебе дадут какое-нибудь снадобье против жара. А сейчас мне пора идти, выбивать проклятых лигорийцев из замка. – Он быстро поцеловал ее в губы. – Не скучай, я скоро вернусь.

Разумеется, он так и не вернулся. Снадобья помогли – на следующий день ей стало гораздо лучше, и она слонялась по ратуше, гадая, не привиделась ли ей в бреду вчерашняя встреча. Наконец, она нашла хирурга, и подчиняясь какому-то наитию, спросила у него, находится ли в городе принц и не приходил ли он случайно сюда вчера. «Сколько угодно принцев, – справившись с изумлением, сварливо ответил хирург. – Здесь и наследник, принц Лоран, и его брат Арно, и принц Фейне, и даже королевский бастард, тоже в некотором роде принц. Правда, говорят, Лоран погиб вчера, но осталось трое – тебе есть из чего выбрать».

Она молча развернулась и зашагала по направлению к городским воротам. …

13

Кабатчик мэтр Бономэ, держащий таверну «Плащ и кинжал» неподалеку от королевского дворца Торена, сидел у окна и ждал посетителей. Час был еще ранний, однако он знал, что скоро у гвардейцев окончится смена, а по закону природы после ночной службы стражники испытывают настоятельную потребность пропустить стаканчик-другой вина. В этот момент ворота дворца открылись, пропустив всадника, в которых достопочтенный мэтр признал принца Арно.

– Не успел приехать, опять куда-то поскакал, бешеный, – пробормотал он, когда всадник промчался мимо него галопом, и невольно оглянул на отремонтированный зал, который был разгромлен в результате бурной пирушки принца и его друзей.

Подобного рода происшествия никак не мешали тому, что добрые моренцы любили принца. И тем не менее, несмотря искреннюю сердечную привязанность, при мысли о том, что этот блестящий молодой человек станет однажды их правителем, горожан охватывала смутная тревога. Когда был жив его старший брат принц Лоран, их душевное спокойствие не подвергалось таким испытаниям, ведь Лорана с детства воспитывали, как наследника престола, и он вырос серьезным и добродетельным (хотя и не таким занудой, как королевский бастард), а вот принца Арно никак практически не воспитывали, и из него выросло то, что выросло. Поэтому каждый раз при виде принца горожане обращали взор к небесам и произносили молитву за здоровье короля Эрнотона и долгие года его царствования.

Не успел мэтр закончить свою молитву, как ворота снова распахнулись, и из них выехала потрепанная жизнью карета, запряженная парой лошадей. В карете находилась дама – хотя и не больно-то похожая на даму – довольно ярко и откровенно одетая для утреннего часа, которая зевала с риском вывихнуть челюсти. На козлах помимо кучера сидел дюжий молодой детина с увесистой дубиной в руках. Под легким колетом, топорщившемся на боках, проглядывались очертания кинжалов. Карету сопровождал совсем молоденький смазливый юноша на нервно всхрапывавшей кобыле. За спиной у него висел арбалет. Странная процессия проследовала мимо трактирщика, отчаянно скрипя колесами, и скрылась из виду.

Свинцовые тучи угрюмо тащились по небу, задевая налитыми влагой краями за кровлю постоялого двора «Приют странника», расположенного на перекрестке Картерской и Трианской дорог. В каменном зале было весьма немноголюдно: за столом у стены сидел молодой дворянин надвинутой на глаза шляпе, у окна дама с пышными формами в ярко-красном, очень открытом платье и сопровождавший ее юноша скучали в ожидании обеда, да еще пара путников мирно играли в кости. Молодой дворянин поглядывал на пару у окна с некоторым сомнением: когда юноша вошел в таверну, его лицо показалось ему смутно знакомым, однако в данный момент тот сидел к нему спиной и никакой возможности рассмотреть его как следует у дворянина не было. Он повнимательнее взглянул на даму, которой как раз принесли вино: она выхватила бокал у трактирщика и мгновенно осушила его. Молодой человек собрался было подивиться странным манерам дамы, но в этот момент его внимание отвлек вошедший в зал мужчина в запыленной одежде, который прямиком направился к его столу.

– Прошу простить меня, что заставил вас ждать, ваше…, – мужчина осекся под предупредительным взглядом молодого человека и быстро поправился – ваша светлость. Я долго не мог выехать из Картера, ворота были закрыты по случаю казни бунтовщиков. По правде сказать, мы могли бы встретиться и в самой Морени.

– Как выражается мой августейший отец, меня там знает каждая блоха, да к тому же Сиверра наводнил город шпионами. А в мои планы не входит уведомлять короля о нашей встрече, – пояснил принц Арно (а это был именно он). – Давайте к делу, Лартен, вам удалось увидеться с принцессой?

– Да, – со вздохом ответил собеседник, – хотя это было чрезвычайно трудно. Пришлось потратить немало сил и средств… – он опять вздохнул, с надеждой посмотрев на принца, но не дождавшись реакции, продолжил. – Как и следовало ожидать, она по-прежнему отказывается обсуждать возможность брака с вашим высочеством.

– В каких выражениях? – нисколько не огорчившись, осведомился принц.

– Сказала, что вы безумец. И что она предпочтет окончить свои дни в монастыре, чем породниться с вами и … особенно с вашим отцом, уж простите меня.

– Фактически мы и так родственники, где-то в десятом поколении, так что она опоздала… Что ж, прекрасно, – хмыкнул Арно.

– Что же тут прекрасного?

– Женщины, которые поначалу на все говорят «нет», потом на все говорят «да». Даже когда их ни о чем уже и не просишь.

– Никогда этого не замечал, – пробормотал изумленный Лартен.

Принц сделал жест неопределенный жест рукой, означавший «куда уж вам», и продолжил:

– Однако письмо она взяла?

– Да, но…

– Ну вот видите, а раньше не брала.

– Если вы позволите мне быть откровенным, из вашей затеи ничего не выйдет. Возможно, через пару лет вам удастся ее очаровать своими письмами и стихами, однако у вас нет столько времени: король начал переговоры о вашей женитьбе на Эворе Тамазской.

Арно помрачнел, вспомнив портрет принцессы Эворы. Оригинал обещал быть еще более тоскливым. Перспектива обрести невзрачную и унылую жену становилась все более неотвратимой. Этель Базас единственная могла спасти его от безрадостной участи, однако совершенно не намеревалась делать этого, и принц, несмотря на свою браваду, начинал впадать в отчаяние.

Вскоре они распрощались. Они условились, что Лартен покинет постоялый двор первым, Арно последует за ним примерно через четверть часа. Он позвал трактирщика, чтобы расплатиться, встал из-за стола, размял ноги и потянулся за шпагой, которую отцепил и положил на соседний стул. В этот момент в зал ввалилась шумная компания числом около шести гуляк, несмотря на ранний час успевших здорово набраться и горланивших песню «Не жди меня, матушка, с галер». Присмотревшись повнимательнее, Арно нашел, что гуляки своим видом уж слишком сильно похожи на разного рода проходимцев, которые продают свои шпаги в Переулке Убийц, чтобы их появление здесь в одно время с ним было случайностью. Бросив несколько монет на стол, он быстрым шагом направился к двери, но по дороге один из забулдыг неожиданно сделал шаг в сторону, толкнув его плечом.

– Смотри, куда идешь! – закричал гуляка, выхватывая шпагу и трезвея на глазах. – Никакого уважения к честным людям!

Принц вытащил шпагу и стал боком продвигаться к двери. События тем временем начали развиваться стремительным образом: в зал вошли еще три наемника (а в том, что это были наемники, не оставалось никаких сомнений), отрезая ему путь к отступлению. Скандалист продолжал надвигаться, обещая научить его хорошим манерам. Дама в красном поднялась, засунула в рот пальцы и засвистела пронзительным разбойничьим посвистом, после чего схватила со стола бутылку, подскочила сзади к зачинщику ссоры и ударила его по голове. Одновременно с этим ее спутник выстрелил из арбалета в одного из тех, кто стоял у двери и звонко крикнул Арно «Бегите!», а появившийся в дверях детина пырнул ножом ближайшего головореза.

В этот момент на Арно бросились двое вышедших из оцепенения наемников. Отбиваясь, он видел, как детина во дворе отмахивается дубиной от своего противника, тогда как другой корчился на земле с кинжалом в животе, оглашая воздух душераздирающими воплями. Еще двое из нападавших гонялись за юношей, который бегал по залу, опрокидывая на ходу мебель. В какой-то момент он довольно ловко метнул нож, однако попал противнику лишь в плечо. Женщина укрылась за перевернутым столом и стреляла по врагам из невесть откуда взявшегося у нее арбалета, впрочем, не слишком метко. При этом она не переставала свистеть. «Ирена, перестань, не надо!», закричал юноша тонким девчоночьим голосом, когда в него чуть не вонзилась очередная стрела. На полу шевелился сраженный бутылкой задира, приходя в сознание. В целом ситуация была скорее неблагоприятная, и по оценке Арно не позднее чем через несколько минут им всем придет конец: нападавшие вот-вот расправятся с его союзниками и вместе прикончат его очень быстро.

Однако удача все же не оставила его, потому что в трактир ворвались еще с полдюжины вооруженных людей, которые, судя по радостному воплю дамы «Наконец-то!», были на их стороне. Схватка закипела с новой силой. Арно кинулся к женщине, схватил ее за руку и поволок из зала, прорубая путь среди сражающихся. За ними, размахивая разбитой бутылкой, бежал мальчишка. Они вывалились во двор, щурясь от яркого солнца. Неведомо откуда взявшийся старик, по всей видимости кучер, вел им под уздцы лошадей. Арно собрался помочь женщине сесть в седло, однако она вырвалась, отбежала и принялась распускать шнуровку лифа. Он в очередной раз подумал, что вероятно, все это ему снится, однако развивать эту мысль не стал. Мальчишка с каждой секундой становился все бледнее, скорее всего, он был ранен. Арно взял его за локоть и почувствовал, что рукав его набряк кровью. Дама тем временем избавилась от своего наряда, оставшись в тонком крестьянском полотняном платье, и словно заяц, дала стрекача в лес, на бегу завязывая платок. Кучер с удивительной для его лет прытью поспешил за ней, погрозив кулаком спрятавшемуся за амбаром трактирщику, и указывая на стоявшую у конюшни карету закричал: «Я скоро вернусь за ней, смотри у меня!». Парень с дубиной последовал за ними.

Арно подсадил арбалетчика, затем вскочил на коня сам, и через секунду они мчались по дороге.

– Куда вы так гоните, все уже кончено, – прокричал мальчишка, чья лошадь заметно отставала. Голос у него тоже был знакомый, это Арно заметил еще на постоялом дворе.

Чутье, которое редко его подводило, шептало ему, что впереди их еще ждут неприятности, поэтому на развилке, вместо того, чтобы следовать по дороге в Морени, он повернул на Триану Обернувшись через несколько минут, он убедился, что не ошибся: на горизонте виднелось двигающееся с большой скоростью облако пыли – очевидно, где-то за развилкой их поджидала еще одна группа наемников. Арно бросил взгляд на своего спутника: то ли из-за ранения, то ли по причине того, что он был довольно скверным наездником, а скорее всего, из-за того и другого вместе, юноша с большим трудом держался в седле. Лошадь у него к тому же была нервной и плохо объезженной. Он постоянно понукал ее шпорами, что не улучшало настроение животного. Видимо, решив, что с нее довольно, лошадь вступила с незадачливым всадником в противостояние, из которого вышла победительницей. Начала она с того, что отпрыгнула в сторону, затем поддала задними ногами и, наконец, встала на дыбы. В результате предпринятых маневров мальчишка полетел в овраг, изловчившись, однако, прихватить седельную сумку. Арно быстро спешился и бросился в овраг вслед за ним. Лошади, освободившись от тяжести наездников, припустили вскачь. Через минуту мимо них промчалась кавалькада преследователей.

– Они скоро вернутся, нужно уходить, – прошептал юноша.

Они выбрались из оврага и углубились в чащу леса.

– Надо тебя перевязать, иначе далеко мы не уйдем, – решил через несколько минут Арно, – придумать бы только, чем.

Юноша молча протянул ему седельную сумку. В сумке были корпии для перевязки и бальзам для ран, а также две фляжки и сверток, в котором оказалась куриная грудка. Арно поцокал языком в знак уважения к подобной предусмотрительности. Арбалетчик тем временем избавился от камзола, обнаруживая кирасу из буйволовой кожи. Немного поколебавшись, он стал снимать кирасу, заодно сняв шляпу и стянув с головы платок, завязанный на затылке. Под платком и кирасой обнаружилась танна Эртега.

14

– Как я понимаю, записку тоже написали вы? – спросил принц, оправившись от изумления.

– Да. И напрасно вы ей не поверили, – устало подтвердила Далия.

– Я поверил, – сказал Арно, расстегивая ворот камзола, чтобы показать ей край кольчуги. – однако мне крайне необходимо было встретиться с этим человеком.

Вытащив из сумки корпии и бальзам, он принялся ее перевязывать. Далия поведала ему о подслушанном разговоре между убийцами и своей инициативе. Естественно, услышанным принц не удовлетворился и потребовал подробностей, однако она закрыла глаза и приняла умирающий вид, угрожая потерять сознание. Арно осознал неуместность своих расспросов и отстал.

Они продолжили путь, стараясь следовать строго на запад, чтобы выйти на Леридкую дорогу, вдоль которой располагалось несколько хуторов и даже одно селение. От идеи взять лошадей на постоялом дворе пришлось отказаться: наемники наверняка рыскали по округе и могли застигнуть их там или по дороге в Морени. Они решили переночевать в лесу или на хуторе и с утра попытаться вернуться в город.

На небе не осталось ни облачка, и солнце палило совершенно нещадно. Горячий и сухой воздух обжигал легкие, сапоги стерли ей ноги до крови, и Далия даже подумала о том, чтобы снять их, но взглянув на покрытую сухими палками и иголками землю, передумала. Плечо адски горело и саднило, а перед глазами плыло оранжевое марево. Она шла, еле переставляя ноги, практически повиснув на плече принца, но категорически противясь его попыткам понести ее. Наконец, он просто перекинул ее через плечо с ловкостью, выдававшей значительный опыт.

Через два часа вдруг поднялся ветер, набежали облака и началась гроза. Небеса разверзлись и излили из себя несколько тонн воды. Они залезли под огромную ель и улеглись на подушку из хвои, окруженные завесой дождя.

– Я так и не понял, зачем вы устроили весь этот маскарад с переодеваниями, притащили слуг и полезли сами в драку, если у вас были наемники? – возобновил Арно свои попытки докопаться до истины.

– Ирена должна была отвлекать внимание, и вообще у нее огромный опыт участия в кабацких драках, она бесценный помощник. И никто не умеет так свистеть, – засмеялась Далия, уклоняясь от ответа на основной вопрос.

– Прелестно, – задумчиво констатировал принц, – кстати, вы мне так и не сказали, как узнали, что я собираюсь сюда?

– Ирена подслушала.

– У нее огромный опыт еще и в слежке, как я понимаю. Боюсь спросить, откуда вы ее взяли, эту бесценную помощницу, – пробормотал Арно.

– Некоторые вещи лучше не знать, но, если вы настаиваете, я расскажу вам как-нибудь. Потом, – ответила девушка, зевая. – А вы мне – где научились так ругаться.

– Я был в армии! – возмутился принц. – Хотя, надо признаться, основной запас я почерпнул у Меченого. В начале нашего знакомства он произвел на меня неизгладимое впечатление, и я старался во всем ему подражать.

Он вдруг замолчал, помрачнев, и погрузился в свои мысли. Его красивое лицо приняло какое-то печальное и отрешенное выражение. Далия не пыталась прервать затянувшегося молчания. Наконец, он снова заговорил, глядя куда-то вдаль:

– Моя мать умерла незадолго до войны, и я винил в этом отца – мне тогда казалось, что это он загнал ее в могилу своими изменами. У него, кроме Монсона, еще около пяти бастардов – и это только те, кого я знаю. Я довольно долго не хотел ничего слышать о нем и старался избегать его всеми способами, благо, тогда он занимался только Лораном. Меченый в какой-то мере ненадолго заменил мне и отца, и старшего брата, и наставника. Хотя ему эта роль не слишком нравилась. Однажды я был пьян и поведал ему про свои переживания, а он мне посоветовал не заниматься ерундой и перестать жевать сопли. Сказал, что все это не моего ума дело, и вообще, я ничем не лучше отца. А если даже и лучше, то все равно это не моего ума дело. Нельзя сказать, чтобы он слишком участлив, наш храбрый командор. Я сначала обиделся, а потом решил, что он прав, и помирился с отцом, хотя и продолжал изводить его по старой памяти.

– Однажды мы обнаруживаем, что похожи на родителей гораздо больше, чем нам бы хотелось, – задумчиво проговорила Далия.

– Вот как? – принц мгновенно позабыл свои печали и с живейшим интересом приподнялся на локте. – Вы это про свою матушку? Она правда была такой, как о ней рассказывают?

– Нет, неправда. Она была гораздо хуже, – фыркнула Далия, поворачиваясь к нему спиной, что являлось вопиющей дерзостью по отношению к наследнику престола и принцу крови, однако в текущих обстоятельствах, когда она валялась с оным наследником в лесу под деревом, отступления от этикета были извинительны. – Думаю, мы можем заночевать прямо здесь. Боюсь, что я не смогу ступить и шагу.

– Нет, – ответил молодой человек, выбираясь из-под ели. – Я не намерен отказываться от ужина и нормальной кровати. Дождь кончился, и нам надо найти ночлег до наступления темноты.

Фалом-кузнец, закончив работу, вышел из кузницы и посмотрел на небо. Погода чудила: весь день солнце перемежалось с дождем, и вот под конец дня, под занавес, так сказать, они вышли оба. Из леса появилась странная пара и направилась к его дому: богато одетый, но очень мокрый и оборванный господин, по всему видать, из знати, тащил, перекинув через плечо, словно мешок с картошкой, второго. По мере того, как он приближался, становилось все очевиднее, что тот, который мешок с картошкой – женщина.

– Дщерь адова! – выразил он свое восхищение, глядя на страшно красивую девку в мужском костюме, которую знатный господин усадил на крыльцо дома.

– Да, не исключено, что это именно она, – подтвердил тот, доставая золотую монету. – И сейчас ей нужна постель, сухая одежда и кто-то сведущий в медицине.

Когда Далия проснулась, солнце стояло уже высоко, а за окном пели птицы, сидя на веревках, на которых сушилась ее одежда. Принца в комнате не было. На табурете рядом с кроватью лежало холщовой крестьянское платье, и Далия надела его поверх рубашки, также любезно одолженной ей вчера женой кузнеца. Нужно будет отблагодарить ее отдельно за помощь в переодевании, подумала Далия, вспомнив взгляд принца, уверявшего ее, что он справится с этой задачей и сам, и вообще готов ухаживать за ней, словно «родная мать». Она вышла из комнаты и на маленькой кухне обнаружила Арно в рубахе и штанах из небелёного холста и деревянных башмаках, занятого поеданием каши с оладьями. Увидев ее, он широким жестом пригласил ее к столу.

– Благородная танна, прошу вас разделить со мной этот простой завтрак. А потом экипаж нашего дорогого хозяина умчит нас в Морени.

– Зря вы все-таки это затеяли, тан, говорю я вам, – прогудел с улицы кузнец. – Поздно уже, кто же в такое время в путь пускается, подождали бы до завтрашнего утра…

… Запряженная старым мерином телега, поскрипывая колесами, неторопливо тащилась по пыльной дороге. На козлах сидел кузнец, продолжавший досадовать относительно своей неудачной попытки совместить два полезных дела: отвезти странную парочку в город и совершить плановую поездку на рынок. Позвякивавшие в кармане монеты служили ему небольшим утешением, но все же он продолжал ворчать, скорее всего, по устоявшейся привычке.

В телеге на соломе лежали Далия и Арно, перемежая болтовню со сном. Принц рассказывал военные байки и анекдоты из придворной жизни, Далия – севардские легенды и поверья. Рука ее немного ныла, напоминая о ранении, но в целом девушка чувствовала себя вполне здоровой. Идиллию прервал звук топота копыт. Всадники быстро приближались.

– Гони! – закричал Арно кузнецу.

Тот обернулся и хлестнул несчастного мерина. Телега затряслась по ухабам. В этот момент из пролеска вылетела еще одна группа всадников в гвардейской форме. Завязалась схватка. Нападавшие, потеряв пару человек, бросились наутек. Гвардейцы разделились: одна часть отправилась преследовать наемников (очевидно, что это были именно они), вторая поскакала вслед за телегой.

Арно, сделав ей знак продолжать лежать, быстро приподнялся и осмотрелся, после чего прошептал:

– Лучше, чтобы они нас не узнали. Мы должны помешать им себя разглядеть. Есть один способ, – и, прежде чем она успела понять, что происходит, он склонился и поцеловал ее.

Далия попыталась вырваться.

– Вы только привлечете к нам излишнее внимание, крестьяне бы не стали так вести себя при посторонних, тем более на дороге, – она силилась приподняться, чтобы разглядеть приближавшихся всадников.

– Мой отец так их разбаловал, что они потеряли всякий стыд, – заверил ее принц, и как ни в чем не бывало, продолжил свое занятие.

– Стоять! Чем это они у тебя тут занимаются? Эй, вы! – резкий окрик прервал их как раз в тот момент, когда Далия увлеченно отдалась процессу. Телега остановилась, и девушка, высвободившись из объятий принца, увидела перед собой угрюмое лицо Меченого и ошарашенное – лейтенанта Шевеля. Оба сняли шляпы и поклонились принцу.

– О, командор, рад вас видеть, – небрежно бросил Арно. – Мы с танной Эртега совершаем загородную прогулку. Что-то вы неважно выглядите, не выспались?

На усталом лице Рохаса проступило смутное сожаление от того, что он лишен возможности высказать принцу все, что он о нем думает.

– Да, ваше высочество, – в его голосе явственно сквозил холодок. При этих словах кузнец выронил кнут, спрыгнул с телеги, поклонился и замер, всем своим видом выражая почтение, – ночь выдалась бессонной, мы ищем вас со вчерашнего вечера.

Командор рассказал, как вчера вечером во дворец вернулся конь принца без всадника, переполошив стражников и конюшенных. На его поиски немедленно были отправлены несколько отрядов гвардейцев. Чуть позднее были отловлены слуги танны Эртега, и благодаря полученным от них сведениям круг сузился до постоялого двора «Приют странника». Еще два отряда брошены на поиски наемников.

– Думаю, вам не стоит въезжать в город в таком виде, – с сомнением заключил Меченый, – иначе тут же набежит толпа зевак, и мы не проедем. Ватрис одолжит вам свою одежду и коня, он такого же телосложения, что и вы. Никто не успеет вас узнать, а если даже и узнает, не беда.

– Вы хотите, чтобы я оставил танну Эртега трястись в телеге одну? – спросил принц тоном, намекавшим на абсурдность подобного предположения.

– Я лично отвезу танну во дворец и позабочусь о ее безопасности.

– Нет уж, танна Камилла может неправильно истолковать ваш поступок, и у вас будут неприятности, командор. Я не могу этого допустить.

Меченый только пожал плечами.

– Танну может взять к себе в седло сержант. У него ни жены, ни … и никаких причин для неприятностей.

– Тем более. Вы думаете, я позволю своей спасительнице и возлюбленной поехать с таким человеком?

Телега теперь уже была окружена десятком гвардейцев, и все они, как по команде, вслед за Рохасом уставились на Далию.

Меченый передернул плечами уже с заметным раздражением.

– Пусть она едет вместе с вами, или можем дать ей отдельного коня.

– Нет, танна Эртега была ранена, и ей вредна скачка. Мы продолжим путь на телеге. – он величественно кивнул кузнецу, – Трогайте, любезный.

Телега снова заскрипела колесами, и отряд гвардейцев медленным шагом рассредоточился по дороге. На скулах у Рохаса заходили желваки, Далия подумала, что, если общение Арно и Меченого всегда проходило подобным образом (а что-то подсказывало ей, что именно так оно и проходило), то совершенно неудивительно, что командор недолюбливал подопечного. Справившись с раздражением, он тихо отдал распоряжение сержанту, который передал это по цепочке одному из гвардейцев, и через несколько секунд тот скрылся вдали, подняв столп пыли.

– Скажите, танна Эртега, правду ли говорят, что севарды песней могут забрать душу у тех, для кого они поют, – светским тоном осведомился принц.

Разумеется, это было полной чушью, очередной страшилкой для гарини.

– Есть такое поверье, – уклончиво ответила Далия.

– Тогда спойте для меня, – попросил Арно.

Далия уставилась на него пустым невидящим взглядом, который она называла Аделайна-Лучезарная-общается-с-миром-духов. Обычно он производил весьма устрашающее действие.

– Осторожнее, мой принц. Севардские заклятия обратной силы не имеют. Если я спою для вас, ваша душа будет принадлежать мне до скончания времен, – медленно произнесла она, впрочем, не слишком, впрочем, рассчитывая, что ее слова возымеют какое-то действие: она уже успела убедиться, что несмотря на неумеренную склонность красоваться и валять дурака, принц был отчаянным малым. И действительно, он на мгновенье растерялся, но вот уже снова смотрел с затаенной страстью: его взгляд недвусмысленно заявлял, что да, он готов принадлежать ей до скончания времен (впрочем, если присмотреться повнимательнее, в этом взгляде можно было прочитать и то, что сам верховный демон ему не брат, и вертел он севардов с их заклятиями на осиновом колу). Далия теперь понимала, в чем состоял секрет его успеха. Он демонстрировал столь любимое женщинами и очень труднодостижимое сочетание неудержимой смелости, силы и страсти с нежностью и покорностью (исключительно любимой женщине, само собой), природное или придуманное им и ставшее частью его образа.

– Так вы заберете мою душу? Каков будет ваш ответ – да или не да?

Она улыбнулась и запела старую севардскую песню. Мир вокруг перестал существовать. Исчезли гвардейцы и угрюмый Меченый, ехавший чуть поодаль и боровшийся со сном и явственно читавшимся на его лице желанием немедленно положить конец всему этому безобразию, исчез голод, жажда, палящее солнце, пыльная дорога, скрипящая повозка и ноющая боль в плече, исчезла тьма, которая время от времени поднималась из разломов ее души, и шепчущиеся в коридорах Торена убийцы, севардские проклятия и мысли о том, что ей теперь делать. Осталась лишь она и он, прирученным леопардом сидящий напротив и смотрящий на нее влюбленным взглядом. Осталось лишь солнце, горящее в их крови, тепло земли и аромат весны и цветов. За первой песней последовала вторая, потом третья, затем десятая.

Она не заметила, как они подъехали к воротам Морени. Часовой крикнул «Стоять!» и чары рассеялись. Они остановились у кареты, запряженной четверкой лошадей. К ним подъехал Рохас и кивнул на карету:

– Думаю, вам будет удобнее в своей одежде. Она там.

Переодевшись, принц вернулся к телеге с намерением перенести Далию в карету.

– Не спешите, мой принц, – в глазах командора зажегся мстительный огонек. – Его Величество направился в Антасарский дворец и приказал привезти вас к нему для серьезного разговора. Одного.

– И со стражей по бокам, – огрызнулся Арно, – Что происходит, Рохас? Это арест? Из-за покушения на меня же?

– Из-за покушений или из-за тайных встреч с секретарями брельских послов в Лигории, это меня не касается, – с нескрываемым злорадством ответил командор. – Прошу.

Далия смотрела вслед удалявшейся по окружной дороге карете, которая уносила принца в загородную королевскую резиденцию.

– Мне жаль, но похоже, вам придется возвращаться во дворец со мной, танна Эртега, – раздался над ее ухом голос Меченого. Она медленно повернулась, оказавшись перед мордой черного, как смоль, жеребца, злобно раздувающего ноздри, и охваченная внезапным подозрением, спросила:

– Вы сказали, что слуги вернулись в Торен. Среди них была моя горничная Ирена?

– Конечно, и очень скоро вы с ней встретитесь. Она под арестом, – любезно сообщил ей командор. Пока Далия раздумывала над услышанным, он быстрым движением наклонился, взял ее за талию, поднял и усадил в седло впереди себя. Черный жеребец под легким движением колен захрапел и молнией кинулся вперед.

15

Обычные нормальные люди, по убеждению Арсена Сиверры, начальника тайной полиции Брелы, всегда стараются казаться умнее, ярче и интереснее, чем они есть на самом деле. Во всяком случае, обычные нормальные придворные, не упускающие случая продемонстрировать свою значительность и незаурядность. Люди же, подчеркивающие свою простоту и тем более, обычность, ни простыми, ни обычными, как правило, не являются, а зачастую и вовсе бывают опасны. Взять хотя бы одну принцессу из захудалого королевства Южных Земель, выданную замуж за лигорийского принца лет пятьдесят тому назад. Оная принцесса была, на всеобщий взгляд, девицей простой, скромной, благонравной, любезной и покладистой, лишенной тщеславия и всяческих честолюбивых устремлений, несмотря на очевидный ясный и острый ум и чувство собственного достоинства. Она выполняла все свои обязанности, занималась воспитанием дочери, читала труды ученых и философов, поддерживала со всеми ровные и благожелательные отношения, и являла собой образец добродетели, рассудительности и умеренности. В общем, казалась всем приятной и совершенно безвредной особой – до того момента, когда от какой-то неизвестной болезни скоропостижно скончался король, и престол собрался было занять ее муж. Тогда вдруг оказалось, что армия и народ души не чают в этой принцессе и никого, кроме нее, на лигорийском престоле видеть не хотят. Законный король был отправлен в роскошный, прекрасно охраняемый замок, где ему гораздо удобнее было бы жить, чем в столице, и где через несколько лет, по чистой случайности, погиб во время занятий фехтованием, а его брат поспешил отречься от всяких притязаний на престол и принести заверения в своей полнейшей преданности. Так скромная принцесса стала Гизеллой Великой, превратившей Лигорию в передовое просвещенное государство, владычицу морей и ночной кошмар Брелы.

Хвала всем пророкам, танна Далия Эртега не была настолько рассудительной, покладистой и умеренной, как королева Гизелла, однако, по ряду признаков, принадлежала к той же породе, чем вызывала в Сиверре некоторую тревогу – никогда не поймешь, чего ожидать от подобных людей, пока они не решат, что пришло их время.

Несколько раз он замечал на ее лице, в те моменты, когда она думала, что ее никто не видит, какое-то очень серьезное, исполненное мрачной решимости и немного презрительное выражение – нехорошее выражение, одним словом, в особенности для молодой девицы. Однако, судя по тому, что он о ней узнал, у нее случались приступы необыкновенного великодушия. Неудивительно, что дрянной поэтишко Дамиани писал, что она есть одновременно и ангел, и демон – впрочем, сонеты на подобные темы были нынче в моде, и было бы скорее удивительно, если бы он этого не написал. Арсен вспомнил, как Рохас читал ему эти вирши, найденные в комнате покойного, одобрительно кивая – мол, все так и есть. Арсен, обладающий развитым вкусом и чувством прекрасного, страдал, слушая это нелепое нагромождение слов, однако командора дурной слог и странные рифмы нисколько не смущали: он был человеком темным, диким и свирепым (хоть и немного пообтесавшимся при дворе), в увлечении поэзией замечен не был, и Сиверра даже подозревал, что это вообще были первые прочтенные им стихи. Правда, в людях, надо отдать ему должное, Рохас разбирался превосходно, и Арсен часто спрашивал у него совета. Однако в данном случае Сиверра был с ним не согласен: на его взгляд, Далия Эртега являлась скорее просто благожелательным к людям демоном – благожелательным ровно до того момента, пока не приходило время принести их в жертву своим интересам. То есть, если перейти от высоких поэтических и религиозных метафор к более приземленным, доброта ее походила на благодушие сытого хищника, мирно догладывающего чью-то ногу.

В любом случае, если в душе девицы Эртега и скрывался какой-нибудь нелюдимый ангел, в данный момент Сиверра имел дело отнюдь не с ним. Он сокрушенно вздохнул и устремил взгляд своих водянистых глаз на допрашиваемую.

– Итак, танна Эртега, почему же все-таки вы не рассказали о том, что на его высочество готовится покушение?

Ровно через три секунды он отвел глаза. Он был уверен, что девчонка владела севардским мороком, или гипнозом, или как там называли эту гадость ученые мужи. Вряд ли она пользовалась своими умениями при дворе: подобные вещи трудно скрыть, а она была весьма осторожна и умна. Тем не менее, он опасался подолгу смотреть ей в глаза, что существенно затрудняло ведение допроса, который длился уже около часа. Воссоздав картину событий, он приступил к выяснению мотивов.

– Я вам уже говорила, тан Сиверра, это было просто подозрение. Кто угодно мог прийти к такому выводу после странной гибели его друзей, в том числе и вы сами, – совершенно равнодушно ответила она.

– Да, но вам было доподлинно известно, что альд Дамиани был убит.

– Неужели кто-то мог поверить в то, что такой человек, как альд, способен покончить с собой? – она удивленно приподняла бровь. – Мне кажется, это ваше дело – устанавливать правду в подобных случаях.

– Допустим, танна Эртега. Ну вот вы совершенно случайно узнали, что принц собирается выехать совершенно один в такое опасное время, вы могли бы сообщить об этом мне или командору Рохасу, – он показал взглядом на Меченого, который сидел в углу комнаты и спал с открытыми глазами. При упоминании его имени взгляд Рохаса на мгновенье приобрел осмысленное выражение.

– Я не доносчик у вас на жалованье, – высокомерно заявила девица Эртега, бросив очередной обжигающий взгляд на командора, вероятно, в надежде заставить его выступить в свою защиту или хотя бы пробудить. – Кроме того, я опасалась, что вы не примете меня всерьез. И вы должны признать, что я позаботилась о безопасности его высочества гораздо лучше, чем вы или многоуважаемый командор.

Многоуважаемый командор проигнорировал эту атаку. Сиверра скривился. Он терпеть не мог иметь дела с придворными, преисполненными кастовой гордыни и чувства собственного превосходства над остальным миром. Все они были уверены в том, что в силу привилегий, данных их сословию, законы, по которым жили простые смертные, писаны не для них. И с этим ничего нельзя было поделать, приходилось разговаривать с ними почтительно и расшаркиваться. И эта маленькая дрянь, казалось бы, кто она такая, просто отродье севардской шлюхи, а все туда же. Сиверра в очередной раз пожалел, что они не в какой-нибудь свободной республике, откуда еще в прошлом веке изгнали всех аристократов, и теперь можно было свободно допрашивать с пристрастием всех граждан без разбору, бросив их в каменный мешок. «Попади только ко мне в Пратт», проворчал он про себя.

– Естественно, мы ожидали нападения на его высочество, и он находился под присмотром гвардейцев командора, однако ему удалось ускользнуть от них, – он счел своим долгом вступиться за Меченого, который сам, похоже, не собирался утруждать себя оправданиями. – Согласен, танна Эртега, вы проявили весьма похвальную решительность. Давайте продолжим. Итак, вы просто пошли в Переулок Убийц, наняли там семь человек и разместили их в рощице у постоялого двора, велев дожидаться сигнала. Почему не в зале?

– Я почему-то подумала, что так будет лучше.

– Почему вы так подумали, танна Эртега?

– Я не знаю, я не военачальник, я всего лишь женщина и не разбираюсь в мужских делах.

По негодяйке явно плакала дыба. И каленое железо.

– А вы не подумали о том, что убийцы могли устроить засаду на дороге?

– Где там устраивать засаду? – удивилась она, – от города до постоялого двора одни пшеничные поля. Кроме того, нанятые мной люди ехали позади принца и успели бы вмешаться.

– А позвольте поинтересоваться, если у вас были наемники, для чего вы устроили все это представление с переодеванием, самолично полезли в драку? И почему вы не уехали обратно в карете?

– Я не знала, сколько будет нападавших и будут ли они вообще, как будут развиваться события и чем вообще кончится это дело. Я сочла, что необходимо мое личное присутствие, если что-то пойдет не так, кроме того, нужно было подумать о путяхотступления. Скрыться в карете от вооруженных всадников практически невозможно, а скакать в платье очень неудобно, вот и все. И я должна была позаботиться о своих людях, они получили от меня указания, как действовать, и я не стала менять план. В тот момент мне было не до этого, – любезно пояснила всего лишь женщина, не разбиравшаяся в мужских делах.

Все это совпадало с рассказом слуг и было довольно похоже на правду, хотя девчонка была на редкость крученной и что-то недоговаривала. Арсен, однако, ясно видел, что без дыбы он больше ничего от нее не добьется и не собирался впустую тратить время. Он встал из-за стола и начал прощаться.

– Тан Сиверра, – медовым голосом пропела девица, – вы уж простите меня, если я что не так сказала ненароком, по правде сказать, я так испугалась. А где моя горничная, когда вы ее отпустите?

– Ваша горничная у командора, – прохладно ответил Сиверра, нисколько не смягчаясь, и вышел из комнаты.

Далия Эртега молча уставилась на него, и он в очередной раз встрепенулся. В эту ночь ему так же не удалось выспаться: пришлось еще раз заняться допросом слуг и захваченных наемников (которые, как и ожидалось, ничего не знали) вместе с Сиверрой, потом ехать с докладом в загородную резиденцию к королю, а затем обратно, чтобы с утра нанести визит спасительнице принца. Спасительница, судя по ее цветущему виду, в отличие от него великолепно выспалась и вполне оправилась от ранения. Она томно сидела в кресле, подперев голову здоровой рукой и мурлыкающим голосом отвечала на вопросы, словно вела беседу в салоне. Сиверра, не прошедший закалку многолетнего общения с принцем Арно, пребывал в тихом бешенстве. Считай, это было боевое крещение, мысленно утешил его Меченый. Можно было бы порадоваться за Арно, который обрел родственную душу, однако командор предчувствовал, что последствия этого воссоединения могут по своей разрушительности сравниться с извержением Ферны.

Наблюдая, как бедняга Сиверра изощрялся в попытках вывести ее на чистую воду, он впал в состояние, пограничное меж сном и явью. Он вдруг увидел перед собой бесконечную синюю гладь моря, в лицо ему ударил порыв соленого ветра с брызгами, а издалека донеслось волнующее, околдовывающее пение морской сирены, пускавшее на дно корабли с легкостью девятого вала. Странная песня на чужеземном языке проникала под кожу и выворачивала душу наизнанку. У сирены был голос Далии Эртега.

– Тан Рохас, – между тем, с нежностью в голосе произнесла сирена, маняще улыбаясь. Хотя, пожалуй, со своими янтарными глазами она больше походила на фею огня. В ее голосе прорезалась бархатная хрипотца, – Что с моей горничной?

Его охватило смутное желание сыграть с ней в эту игру, но опыт и чутье подсказывали, что делать этого ни в коем случае не следует. «Нет уж, дорогуша, – мысленно сказал он ей, – найди себе другого дурня». Он вспомнил, как Камилла, кипя от негодования, рассказывала, что «эта дрянь Эртега» грозилась увести его у нее «Она готова на все, лишь бы сжить меня со свету». Он тогда только неопределенно хмыкнул, что привело Камиллу в совершеннейшую ярость.

– Вы уверены, что хотите получить ее обратно? – спросил он вместо ответа.

– Что вы имеете в виду? – она нахмурилась и уставилась на него уже безо всякой нежности.

– То, что она знает о вас слишком много и выложит все это, если ее как следует припугнуть. Если она когда-нибудь окажется в руках Ордена Спасения Души, у вас будет больше шансов отправиться на костер, чем у барашка попасть на вертел в первый день ярмарки.

– Почему она должна оказаться в руках у Ордена?

– Ну, например, потому что кто-нибудь из гвардейцев донесет им, что вы обещали забрать душу у принца с помощью пения. С учетом вашего происхождения этого будет достаточно.

– А, это! – она беззаботно махнула рукой, – да это был обычный флирт.

– Это была необычайная глупость, танна Эртега. Можно играть с демонами, но не со Священным Орденом. И не с Сиверрой.

– Уверена, ваши люди никогда так не поступят, – заявила она. – но я все же попрошу вас поговорить с ними, чтобы они не распускали языки. Вы ведь не откажете мне в такой малости, правда? – глаза ее снова будто заволокло влажной дымкой. – А что не так с Сиверрой?

– Таких людей, как он, опасно водить за нос. Это рождает в них охотничий азарт и желание отыграться.

– Вы про…

– Я про то, что вы спрятали людей в лесу, а не приказали дожидаться в таверне. Ваши доводы звучали не слишком убедительно.

– Я опасалась, что убийцы, увидев столько людей в утренний час за городом, что-то заподозрят и не решатся напасть. Принц бы тогда лишился шанса воочию убедиться, что его жизнь в опасности, а я – возможности сблизиться с ним, – она весело сверкнула глазами. – И разумеется, оставалась угроза, что они подстерегут его где-то в другом месте. Однако ведь я не могла сказать начальнику тайной полиции, что сознательно рисковала жизнью наследника престола!

– Почему вы говорите это мне?

– Вы никому не расскажете.

В ее голосе на этот раз не было никакого намека на кокетство, просто утверждение.

– В самом деле? – он с некоторым раздражением поднялся, подошел к ней и улыбнулся своей лучшей улыбкой. – Мое молчание может обойтись вам недешево.

– В самом деле? – усмехнулась она, по всей видимости, нисколько не устрашенная его улыбкой, что случалось довольно редко. – А я думаю, что нет.

Ответ был довольно двусмысленным, и он нахмурился, пытаясь сообразить, что именно она имела в виду: то ли что он ничего не потребует за молчание, то ли что названная им цена вовсе не будет для нее высокой. Она отошла к окну и стала что-то разглядывать. Он машинально последовал за ней, чтобы посмотреть, что ее так заинтересовало. Снаружи, однако, не ничего не происходило, парковые аллеи были совершенно пусты. Она вновь заговорила:

– Простите, командор, я сегодня немного не в себе. Еще недавно я знала, что мне делать и как жить, а со вчерашнего дня уже нет. … Помните детскую песенку про ведьму, которая влюбилась то ли в принца, то ли в рыцаря? – она резко обернулась и сделала шаг вперед, оказавшись лицом к лицу с ним. – Скажите же, командор, как мне теперь быть, что делать?.. Что делать бедной влюбленной ведьме, которая позабыла все свои заклинания?

Она положила ему руки на плечи и заглянула в глаза. Опыт и чутье на этот раз не успели вставить даже слова: прежде чем он успел что-то сообразить, руки его потянулись к ее талии, и вот он уже прижимал ее к себе. В голове у него зашумело, во рту пересохло, а ноги стали словно ватные. Он уже наклонился, чтобы поцеловать ее, но тут она со смехом оттолкнула его и отпрянула. Отойдя на пару шагов, она продолжила хохотать, не сводя с него глаз.

– Кажется, женщины слишком вас разбаловали, командор, и вы стали чересчур доверчивы и самонадеяны.

Постаравшись взглядом донести до нее, что она дура, он пожал плечами и вышел из комнаты, крайне раздраженный. Вдогонку ему несся ее смех.

– Никогда не верьте ведьмам, командор!

Поток проклятий, низвергаемый на голову командора Рохаса, не утихал уже добрые пять минут.

– Злоядный волчище, гнусный оборотень, я вам говорила, он на все способен. Это он убил вашего альда, он ему поперек горла был, и принц тоже, – бубнила Ирена, периодически икая. – Это он с вами такой любезный, потому что вы знатная дама, а со мной, бедной девушкой, можно и не церемониться. Он мне угрожал, что отвезет меня в Базиде, где сидит всякий сброд, и никто никогда не узнает, что я там, и вы меня никогда не найдете, и стал рассказывать, что там творится…

– Тебе надо благодарить командора Рохаса за то, что он не отдал тебя Сиверре. Уйди с глаз моих, доносчица, – Далия с досадой махнула рукой, пресекая попытки Ирены оправдаться.

Дождавшись, когда горничная скроется за дверью, она обернулась к Амато Мальворалю, пребывавшему в некоторой растерянности ввиду последних событий.

– Вряд ли можно надеяться, что убийца сдастся и не станет устраивать новых покушений. Что вы думаете, мы сможем узнать, кто за всем этим стоит?

– Нужно найти этого гвардейца, – задумчиво произнес поэт. – И лакея Дамиани тоже хорошо было бы отыскать.

– Я поручу Ирене разговаривать со всеми гвардейцами во дворце, может быть, ей удастся узнать его по голосу. Надо ей сказать еще, чтобы разузнала про этого слугу. Вероятно, он уже нашел другого хозяина. Мы упустили довольно много времени, к несчастью. Давайте порассуждаем, кто мог желать им смерти?

– Да кто угодно, – не колеблясь, заявил Амато. – Аристократы чрезвычайно обидчивы и самолюбивы, в особенности придворные, и любую мелочь готовы воспринимать как смертельное оскорбление. Кроме того, вовсе не обязательно же, что нашего убийцу обидела вся эта компания в полном составе. Не исключено, что это был кто-то один из друзей, а этот человек мог решить, что все они друг друга стоят и равно заслуживают наказания. Тогда мстителем может оказаться кто-то из обманутых мужей, ревнивых любовников или покинутых женщин. А что думает по этому поводу сам принц? Вы… спрашивали у него?

– Да, но он ответил, что никого конкретного не подозревает, и знать не знает, кто может его так ненавидеть и за что.

Далия хмыкнула, вспомнив, как Арно заявил ей, что никаких гадостей про себя рассказывать не намерен, ведь это, несомненно отвратит ее от него, чего он допустить никак не может, поскольку собирается ее соблазнить. «Не забивайте себя голову всякими глупостями, теперь этим делом займется Меченый», сказал он и поцеловал ее. Она попыталась зайти с другой стороны: убийца Дамиани был из числа гвардейцев, не думает ли он, что командор Рохас может иметь отношение… Судя по взгляду и выражению лица Арно, он так не думал, и она даже не стала договаривать. «Нет, так нет», миролюбиво согласилась она и провела пальцами по его щеке. Он тут же принялся их целовать, и инцидент был исчерпан.

Сама она, впрочем, тоже пришла к выводу, что командор не имеет к происходящему никакого отношения, во-первых, потому, что его голос Ирена непременно узнала бы, а во-вторых и в главных, Меченому не было никакой необходимости прибегать к чьим-то услугам – Дамиани он бы прикончил безо всяких сложностей сам. Она вспомнила взгляд командора и поежилась. Можно было, конечно, допустить, что наниматель гвардейца не причастен к убийствам остальных молодых людей, или что речь идет о заговоре со множеством вовлеченных в него лиц, однако данные версии выглядели слишком фантастическими.

– Может быть, вы сможете припомнить какие-то особенно громкие истории? – спросила она Амато.

Хронист принялся вспоминать. Из последних, пожалуй, это история с несостоявшейся святой, ныне знаменитой куртизанкой Аделлой Марни. Девица была младшей дочерью в уважаемой, но обедневшей – и очень многодетной семье, и за неимением приданого ее определили в монастырь. Благодаря своим видениям она прославилась на всю округу и ее стали называть Тасизской святой – по имени города. Она рассказывала, что к ней являлись пророки Мануил и Талита и учили ее … чему-то в общем, учили.

– И что с ней случилось потом?

– Потом с ней случился принц Арно, которого нелегкая занесла в те края. Он выкрал ее из храма – с ее полного согласия, скорее всего, однако с точки зрения закона это считалось похищением – и привез в столицу. Через пару месяцев правда вскрылась, был грандиозный скандал, потому что отец ее служил принцу Фейне и через него подал жалобу королю. Возвращаться в монастырь или к родителям девушка категорически отказывалась, родственники не унимались, и принц поручил кому-то из друзей, кажется, Лацетти, спрятать ее. Вероятно, к тому времени она ему уже наскучила, и он поспешил от нее избавиться. Вскоре стало известно, что она открыто живет уже с Лацетти, а потом … – Амато запнулся, подыскивая слова, – перешла к его друзьям.

– В смысле? – удивилась Далия. – Ко всем?

– Да, по очереди, кроме Дамиани. Как говорится, закинула чепчик за мельницу. Может быть, бедняжка думала досадить таким образом принцу. Потом их всех выслали из Морени, кроме Дамиани, опять же. С ним она связываться не захотела, купила дом, наняла охрану и стала куртизанкой. К ней стали ходить самые богатые и знатные люди города. Вы знали, что это она была изображена на фреске Виотти в роли пророчицы Марсалы в одноименном храме?

– Я что-то такое слышала, но насколько я знаю, Ива Нелу стала новой музой Виотти, в том числе, и новой Марсалой.

– Да, на смене изображения Марсалы настояли жрецы. Фреска с танной Марни вызывала у мужчин ээ.. низменные мысли и была сочтена недостойной храма.

Далия теперь окончательно вспомнила эту историю трехлетней давности. Скандал был, действительно, знатный. Тогда она только поселилась в доме у тетки, которая была вне себя от возмущения, как и все добропорядочные горожане, и на чем свет костерила короля Эрнотона, принца Арно, погрязшую в разврате Морени и всех шлюх, как при дворе, так и в борделях, живых и покойных, и прежде всего, конечно, мать Далии. «Нужно обязательно сходить в храм Марсалы и посмотреть на эту Аделлу Марни, если ее, конечно, еще не закрасили танной Нелу, – подумала Далия. – И как только ее муж согласился на это?»

Если верить слухам, жизнь новоиспеченной супруги канцлера не была безоблачной.

– Говорят, если бы не приказ короля, Нелу не дал бы своего позволения на все это, – сказал Амато, словно читая ее мысли.

– Думаю, это не последняя уступка тана Нелу, – пробормотала Далия. – Однако вернемся к нашей темпераментной жрице. Все сейчас говорят о какой-то новой актрисе в театре Сирокко, бывшей куртизанке, это не она ли часом?

– Именно, – подтвердил Амато, – она заявила, что покаялась и намерена заниматься честным ремеслом. Поговаривают, правда, что у нее появился могущественный и знатный покровитель, который разогнал остальных любовников и устроил ее в театр.

– И кто же он?

– Говорят, едва ли не сам король.

– Король? – Далия не сдержала изумленного возгласа. – мне казалось, он не испытывает тяги к падшим женщинам.

– Просто вы не видели эту фреску в храме Марсалы, – покраснев, возразил Амато.

Далия пожала плечами, решив не спорить.

– А почему, собственно, так говорят?

– Командор Рохас был у нее и передавал какое-то письмо, на котором кто-то разглядел королевскую печать.

– Командор Рохас, значит, – задумчиво протянула она, – зачем скреплять любовные записки официальной королевской печатью? А если это он был ее любовником?

Амато пожал плечами, мол, это не исключено.

– Я думаю, если бы он воспылал к ней такой страстью, что преисполнился решимости прикончить пять человек, это бы заметили. Рохаса не стоит исключать, но думаю, у него была другая причина. Вернемся к нашей девушке: мог ли кто-то из ее родственников или поклонников, или она сама, захотеть отомстить?

– Отомстить, скорее всего, они хотели, – ответила Далия, – однако важнее понимать, могли ли они это сделать. Убить молодых людей, прекрасно владевших оружием и побывавших в сражениях, не так-то просто, а родные этой девушки были обычными горожанами.

– Их всех убили не в прямом поединке, – возразил Амато. – Первый погиб на охоте, второй неудачно упал с лошади, третьего убили и ограбили разбойники, четвертый, Дамиани, якобы покончил с собой, а принцу была уготована гибель в пьяной драке в придорожном трактире.

– Череда несчастий, по отдельности не вызывающих никаких подозрений, а вместе являющих кару Всеблагого, – задумчиво произнесла Далия, – для создания такого замысла необходим изощренный ум, а для его исполнения – немалые средства и связи. Наемные убийцы имели свободный доступ в Торен. Ирена сказала, что наниматель был похож на высокопоставленного человека, и, несомненно, принадлежал к знати. Мне кажется, если кто из семьи Марни и мог все это устроить, то только сама Аделла. Кто у нас еще на подозрении?

– Года три назад его высочество с друзьями изволили кутить инкогнито в какой-то таверне в предместье. Там они не поладили с другой компанией молодых людей, отмечавших помолвку одного из них. Произошла стычка, жених был убит. Поговаривали, что невеста провозгласила, что все они умрут в течение трех лет и обещала самолично прикончить того, кому удастся избежать возмездия судьбы.

– Тоже не бог весть что, – Далия поморщилась, – девица была слишком потрясена случившимся, по всей видимости, а, может, слишком вспыльчива. Скорее всего, через некоторое время она пришла в себя и поняла, что наговорила глупостей. Жених ведь был не слишком богатым и знатным? – Амато кивнул, – значит, и она тоже. Вряд ли у нее было достаточно денег и связей для такого плана.

Они проговорили еще около часа, но так и не выявили ничего существенного. Развлечения принца отличались от обычных развлечений богатой и знатной молодежи исключительно королевским размахом и интенсивностью, и заслуживали порицания, но не смерти. Также имели место несколько небезобидных розыгрышей, которые веселая компания устраивала несчастным подданным. Все это были, разумеется, весьма неприятные инциденты, в результате которых люди вполне могли затаить злобу, однако они не стоили того, чтобы подвергать себя риску мучительной и долгой казни, полагавшейся за убийство наследника престола.

– Да, мститель должен быть очень смелым, отчаянно смелым, отчаявшимся и невероятно ожесточенным, – подытожил Амато. – Если бы он остановился на Дамиани, было бы более понятно – он, или она, отомстил большинству обидчиков, и успокоился. Кроме того, Арно всегда умел выходить сухим из воды. Виновниками обычно выглядели его друзья, и гнев пострадавших, как правило, падал на них, как будто это они втягивали принца в свои дурные дела, хотя все происходило ровным счетом наоборот. Все эти скандалы только способствовали его успеху, в особенности у женщин. Люди слепы, – с неожиданной горечью заключил, уставившись на Далию, которая предпочла сделать вид, что ничего не замечает.

В конце концов, они распрощались, условившись собрать побольше сведений о двух единственных подозреваемых: Амато – о несостоявшейся святой, а Далия – о злопамятной невесте и родственниках погибшего жениха.

Далия вышла на крошечный балкончик. Последние отблески заката потухли и провалились за горизонт, и на королевский дворец упала ночь, накрыв его сеткой сияющих звезд.

– Наконец-то ваш приятель убрался восвояси, еще немного, и я бы начал ревновать, -возвестил откуда-то сверху голос, без всякого сомнения принадлежащий принцу. Девушка подняла голову и увидела сидящего на подоконнике чердачного окна, находившегося прямо над ее балконом, Арно с гитарой в руках. Их разделяло около полутора метров.

– Что вы там делаете? – засмеялась Далия.

– Смиренно жду свою прекрасную даму, чтобы исполнить серенаду. – он чуть тронул струны и тихо запел. Далия без особого удивления узнала в балладе «Сонет №999». Голос у Арно был не слишком сильным, но приятным; принц, очевидно, хорошо знал предел собственных возможностей, что и учел при сочинении песни, потому сейчас он звучал куда более выигрышно, чем в прошлый раз, на лужайке. Далия слушала его с удовольствием, и когда он закончил, захлопала в ладоши.

– Настоящая серенада…

– Я слышу в вашем голосе скептические нотки, – сказал Арно, откладывая гитару. – Конечно, настоящая серенада должна исполняться под балконом, а поклонник в процессе должен стоять на одном колене. Однако ваш балкон находится слишком высоко для моих вокальных данных, и вообще в мои планы не входило будить весь дворец. Что касается коленопреклонения, это недолго исправить…

Он тут же спрыгнул вниз, на балкон, и, действительно, упал на колени, обхватив ее за талию (точнее говоря, он собирался обхватить ее за талию, но немного промахнулся) и прижавшись лицом к животу. Далия засмеялась и попыталась мягко оттолкнуть его, быстро оглянувшись по сторонам в поисках случайных свидетелей. Убедившись в безуспешности своих попыток, она строго приказала:

– Встаньте немедленно!

Принц послушался и поднялся с колен, но лишь для того, чтобы заключить ее в объятия и закрыть ей рот поцелуем, прервав ее возражения. В перерыве между поцелуями он прошептал:

– Мое появление на вашем балконе повредит вашей репутации. Мне пора убираться отсюда, – после чего увлек ее в комнату.

Дворец окончательно погрузился во тьму, и лишь луна и звезды проливали свой холодный свет на опустевший маленький балкончик, заглядывали в окно, за которым трепетал неровный огонек свечи и словно в танце, то плавном, то судорожно-порывистом, двигались две тени…

16

Маленький сад, окружавший домик Эртега на улице Грелуйе, утопал в цветах апельсиновых деревьев. Далия любила сидеть на балконе, скрываясь от палящих лучей солнца, и пить прохладный оранжад. Подходила к концу ее свободная неделя, которую она, несмотря на неоконченные строительные работы, решила провести вне стен дворца, спасаясь от сотни любопытных взглядов его обитателей. После той памятной ночи принц продолжил являться к ней подобным образом, и кроме того, стал оказывать ей столь явные знаки внимания на людях, что через несколько дней об их романе знали все, вплоть до последнего водоноса.

Потому, забрав немногочисленные пожитки и Ирену, Далия устроилась в комнате на втором этаже. Ирена и срочно нанятая кухарка поселились в комнатах для прислуги, а Флико и старый кучер Арис вернулись во дворец. Отпустив брюзжащую Ирену, которой за неимением других служанок пришлось вымыть комнату, Далия приготовилась наслаждаться долгожданным уединением.

Наслаждаться, впрочем, ей пришлось недолго. Буквально на следующий день к ней с визитом приехала танна Дуарте. Она обвела стены комнаты взором, ясно говорящим о том, что она думает о щедрости его величества (дом, действительно, был самым старым и тесным из всех бывших владений рода Эртега), после чего доверительным тоном сообщила Далии, что она все еще наивное дитя, к несчастью, не получившее должного воспитания и потому не сведущее в тонкостях жизни в обществе в целом и при дворе в частности, и потому она, танна Дуарте, считает своим долгом ее просветить, поскольку в некотором роде несет за нее ответственность. Первым пунктом просветительской программы значилось то, что незамужняя девушка не может жить одна, без старших родственников и опекунов, подобное скандальное поведение разрушит ее репутацию и карьеру и помешает ей выйти замуж, а учитывая ее возраст, этим вопросом следует заняться безотлагательно, а потому она должна немедленно отправиться вместе с ней в ее дом, или вернуться во дворец, или, в крайнем случае, к тетке. Вторым пунктом шел подробный отчет о прискорбном легкомыслии его высочества принца Арно, а также о еще более прискорбной глупости многочисленных соблазненных им юных и не очень девиц, все как одна убежденных, что уж их-то не постигнет судьба оставленных и позабытых принцем предшественниц. Из данного пункта следовало, что следует немедленно прекратить эти недостойные ее имени отношения. Далия поблагодарила почтенную даму за участие и уверила ее, что если однажды принц покинет ее, то ей ничего не останется, как посвятить себя Создателю, а потому мнение людей для нее уже не будет иметь значение, и еще меньшее значение будет иметь отсутствие женихов. И все же она не верит, что это произойдет, ведь принц хоть и совершил в жизни много ошибок, однако он вовсе не дурной человек и любит ее всем сердцем. «Оставьте меня моей судьбе, какова бы она ни была», твердила Далия в ответ на все попытки пожилой дамы образумить ее.

– Да понимаете ли вы, несчастная, что он просто отдаст вас своим друзьям?

– Но ведь все его друзья мертвы, – Далия простодушно округлила глаза.

Танне Дуарте ничего не оставалось, как покинуть дом, с возмущением размышляя о распущенности нравов и безмозглости современных девиц.

Практически следом за ней явился Амато Мальвораль и попытался затянуть ту же песню о ее репутации и губительном влиянии ее поведения на будущее замужество.

– Вы что же, всерьез полагаете, что кто-то при дворе женился бы на мне, если бы не история с принцем или мое вольное поведение? – спросила уже порядком раздраженная Далия. – Бедный мой друг, как вы наивны! Думаете, люди забыли о моем происхождении только потому, что любезно делают вид, что принимают меня за равную? – в голосе ее невольно зазвучала злоба. – Так вот они ведут себя так только из-за расположения ко мне короля, и ровно до тех пор, пока длится это расположение.

– Однако же Дамиани предлагал вам свою руку, – пробормотал смущенный поэт.

– Предлагать – не значит жениться. Пригрози ему папенька лишением наследства, и он вмиг бы забрал свои слова обратно. И так поступил бы любой, – проговорила она, игнорируя возмущенный взгляд Амато, красноречиво говорящий, что уж он-то не входит в число этих любых. – Возможно, когда-нибудь я выйду замуж за кого-то попроще. В конце концов, в наше время девушка с очаровательным приданым всегда сможет найти себе приличного мужа, а фамилия Эртега обладает чудесным свойством стирать пятна с родословной или репутации. Кстати говоря, связь с принцами крови или королями репутацию скорее улучшает, чем портит, так что все не так уж и плохо.

– Вы слишком безжалостны к себе, – укоризненно произнес Амато.

– Я не нуждаюсь в том, чтобы подслащивать пилюлю, – отрезала она. – Правду нужно принимать такой, какая она есть.

Далее она рассказала о том, что невестой из предместья была она сама – отчасти затем, чтобы переменить тему, отчасти потому, что продолжать скрывать это, не прибегая ко лжи, было невозможно, а лгать она не любила. Обменявшись новостями – каковых, собственно, не было, – и обсудив план поиска таинственных убийц, они распрощались.

На следующий день к ней явилась Матильда Лавага, принесшая ей радостную весть о том, что, по всей видимости, безрассудная страсть принцессы к Лозанну пошла на убыль, и сегодня утром ее высочество выразилась в том плане, что альд слишком серьезен и скучен и вообще надоел ей. «Мелина очень непостоянна, это у них семейное», объявила Матильда, многозначительно глядя на нее. Следовало ковать железо, пока горячо и убедить принцессу дать ему отставку, и потому она, Далия, должна вернуться во дворец. С трудом выпроводив фрейлину, Далия объявила Ирене, что она больше никого не принимает.

Едва она решила, что с нравоучениями покончено хотя бы до конца недели, как подавая ей обед, горничная, не обремененная даже минимальной деликатностью придворных, спросила:

– А вы не боитесь, что он окочурится, как все остальные, ваш принц? Или, хуже того, бросит вас?

Некоторое время назад Далии все-таки удалось убедить ее, что никаких злых чар она на женихов не насылала. В случайность Ирена отказывалась верить, поэтому они сошлись на том, что это следствие сглаза завистницы или родового проклятья.

Повинуясь сиюминутному порыву, Далия рассказала ей про случай в Арласе.

– Пресвятые потроха! – завопила распираемая чувствами Ирена. – Да это ж вы сами себя прокляли! А мужик этот, вы его совсем не помните? Вообще ничего?

Далия подтвердила, что мужика совсем не помнит. Ирена заметалась по комнате.

– Но вы точно помните, что слышали, как рядом кричали «Ваше высочество»?

Далия подтвердила, что это она точно помнит.

– Так может, это был принц? – ахнула Ирена. – Тогда он предназначен вам судьбой, вы с ним поженитесь, и с ним ничего не случится.

Далия согласилась, что это вполне мог быть и принц.

– Но с другой стороны, это мог быть и не принц, а вообще кто угодно, – засомневалась Ирена.

Далия подтвердила, что да, это мог быть и не принц.

– Но с третьей стороны, мало кому, кроме принца, пришло бы в голову в разгар сражения тащить через весь город похожую на мешок с костями чумную девчонку.

Далия возразила, что у нее не было чумы, но согласилась, что подобное безрассудство, действительно, вполне в духе Арно.

– Однако, думаю, он должен был бы меня узнать и как-то сказать об этом, – со вздохом добавила она.

– Что же вы сидите, как квашня? – рассердилась Ирена. – Если это все-таки не он, на него падет проклятие!

– Но ведь он мне не жених, – миролюбиво возразила Далия, – и пока неизвестно, станет ли им.

– Ой, да перестаньте, вон вы как живо его окрутили, и вообще вы же трианский… – под ее внимательным взглядом горничная осеклась. – Кстати говоря, альд Дамиани не был вашим женихом, а тоже загнул копыта. Надо что-то делать с этим! Должно же быть какое-то заклинание или обряд. Давайте думайте! – потребовала она.

Далия послушно отложила ложку и приняла задумчивый вид.

– Вообще-то есть один ритуал, мне няня про него рассказывала…Но для него нужны особые ингредиенты: перья ворона, корень солодки, и конечно, летучие мыши – без них ни одно колдовство не обойдется. И жабы. Обязательно нужны две жабы.

Ирена необыкновенно воодушевилась – ради мечты стать приближенной королевы она была готова на все. Заверив Далию, что она добудет летучих мышей, даже если ей придется самолично облазить все пещеры, она милосердно удалилась.

Арно приходил к ней почти каждый день. Вечером, сидя у раскрытого окна, она наблюдала, как он приближался на своем гнедом жеребце, а на некотором расстоянии за ним по обеим сторонам улицы разрозненными группами по два-три человека следовали гвардейцы, даже не думая скрываться. Когда принц заходил внутрь, они располагались вокруг дома и всю ночь держали караул, периодически меняясь. Тишину ночи нарушали стук копыт, ржание лошадей, покашливания, звон шпаг и шпор и сдержанные ругательства. Пару раз они видели Меченого, обходящего эти своего рода посты.

Вскоре принц стал оставаться у нее и днем, как он объяснил, ему было лень таскаться во дворец и обратно, тем более в сопровождении подобного эскорта, гремящего оружием на весь квартал. Они прекрасно проводили время: занимались любовью, валялись на кровати, читали стихи, пели песни и пили вино, и кидались в солдат огрызками от яблок и абрикосовыми косточками, соревнуясь в меткости. На шестой день, однако, король призвал своего отпрыска во дворец.

Далия отправила Ирену на рынок, поскольку кухарка исчезла, ни слова не сказав, и собралась навестить альду Кориани, живущую неподалеку.

Открыв калитку сада, она столкнулась лицом к лицу с молоденьким веснушчатым солдатом. Он лихо отсалютовал ей.

– Вам надо вернуться домой, танна. У меня приказ вас не выпускать.

– Чей приказ? – удивилась Далия.

– Так это… командора, чей же еще, – тоже удивился гвардеец.

– Я что, арестована?

– Не знаю, но выпускать вас не велено. В городе беспорядки, это небезопасно, – внезапно сказал он.

– Так вы проводите меня, под вашей защитой мне ничего не грозит, – Далия заулыбалась и пристально посмотрела ему в глаза. Парень размяк и тоже стал улыбаться, явно колеблясь, однако тут подошел второй и ткнув его в бок, хмуро бросил.

– Мы не можем нарушить приказ, танна.

Далии пришлось вернуться домой и гадать, что все это означает. Ситуацию прояснила Ирена, через пару часов вернувшаяся с рынка. Она ворвалась в комнату с воплем: «В городе узнали, что вы трианский дьявол!» Переведя дыхание, горничная затараторила, перескакивая с одного на другое. Со второй или третьей попытки Далии удалось выяснить, что в народ просочились слухи, что у принца новая пассия; стало известно ее имя и нюансы, связанные с ее происхождением. Горожане вспомнили старое предсказание и новых пророков, обещавших скорое его исполнение, сложили два и два и пришли к закономерному выводу: полюбовница принца, ведьма-севардка, и есть долгожданная демоница.

– Говорили, что частые в последнее время пожары и восстания – это предвестники появления дьявола. Все как в пророчестве. И что надо вас сжечь, пока не поздно, – тараторила горничная.

Вечером, когда уже стемнело, к дому подъехал Меченый. Далия смотрела из окна, как он разговаривает с тем самым вторым гвардейцем, что помешал ей ускользнуть из дома. Она вышла в сад и тихо окликнула его из-за ограды.

После памятного разговора, последовавшего за покушением на принца, им с Рохасом не доводилось общаться. При редких встречах он ее приветствовал сухим кивком головы. Сегодня он также был традиционно угрюм.

– Вы опять куда-то собрались? – буркнул он вместо приветствия.

– Что происходит, командор? – мягко спросила она.

– Полагаю, ваша горничная все вам рассказала? В городе ходят опасные для вас слухи. Завтра вам лучше вернуться во дворец. Я же предупреждал, чтобы вы были осторожнее.

– О чем это вы? – удивилась Далия.

– Вы знаете, что с вашей кухаркой? – вместо ответа спросил ее Меченый.

– Нет. Она … исчезла…

– Она сбежала после того, как ваша служанка спросила у нее, где поблизости водятся вороны и летучие мыши. И теперь рассказывает всем, что вы ведьма. Рассказывала. Избавьтесь от этой дуры, пока она не довела вас до беды. Хотите, я сверну ей шею? – неожиданно предложил он.

– Вы шутите? – изумилась и так уже удивленная Далия.

– Я никогда не шучу, у меня нет чувства юмора. Почему вы возитесь с этим чудовищем?

– У меня перед ней должок, – хмыкнула она.

– Должно быть, очень большой, – не поверил Меченый. После короткого молчания он проникновенно спросил: – и все же, окажите любезность, расскажите, зачем вы внушали своей безмозглой горничной и безумной тетке, что вы демон?

– Я ничего им намеренно не внушала, – пожала плечами Далия, – Они сами это придумали, я просто не стала их разубеждать… Хорошо, я немного поддержала это убеждение… Но в конце концов, люди верят в то, во что хотят верить, и помешать им никто не может!

– И еще вас это страшно веселило, видимо, – тон Рохаса приобрел обличительный оттенок. – Теперь я понимаю, что привлекло к вам Арно – у вас с ним общая тяга к сомнительным развлечениям и издевательствам над людьми.

Он круто развернулся, вскочил на коня и галопом умчался прочь. Далия, прижавшись пылающим лбом к раскаленным на летнем зное брусьям чугунной ограды, провожала его взглядом.

17

Вернувшись в дом, она села у окна и погрузилась в размышления. В них появился сначала Меченый с горящим пронзительным взглядом, а потом и принц Арно, с выражением крайнего осуждения на красивом лице, но оба были нещадно изгнаны. Дело грозило принять весьма неприятный поворот, и следовало что-то предпринять, чтобы не окончить свои дни во цвете лет, как неосмотрительно поступили мать и бабка. Постепенно из тумана, клубившегося в голове девушки, стало вырисовываться подобие решения. Далия решила, что этого достаточно. Она никогда не увлекалась составлением планов, предпочитая смотреть в оба и действовать по ситуации.

Время от времени она рассеянно поглядывала в окно. Мягко струящийся лунный свет играл на касках гвардейцев, расположившихся прямо на мостовой за игрой в кости, находчиво заменив стол расстеленным на земле плащом. В воздухе было разлито удивительное спокойствие и умиротворение, какая-то особенная благостность, лично ей не предвещавшая ничего хорошего, как уже не раз за свою короткую жизнь успела убедиться Далия.

Ее последнее лето в Рамале тоже было наполнено умиротворением и счастьем. Она переехала из предместья в городской дом Ноэмии, где та готовила ее ко взрослой жизни. Материнские наставления, по большей части, сводились к практическим советам, как пустить мужчину по миру за десять дней, и наглядным демонстрациям. Далии нравились веселые шумные сборища и пирушки в их доме, однако она с нетерпением ждала декабря, когда ей должно было исполниться четырнадцать лет. Этот возраст ознаменовал вступление во взрослую жизнь, и мать обещала ей отправить ее к тетке в Брелу, с тем чтобы со временем быть представленной ко двору. Опала рода Эртега и нежелание тетки знаться с ними нисколько ее не смущали. «Мы обязательно что-нибудь придумаем, – говорила она, – на свете нет ничего не возможного». Ноэмия непреклонно верила в торжество своей воли над всем остальным миром, и Далия верила вместе с ней. Мать казалась ей всемогущей: весь город был у ее ног. Она могла не бояться Ордена Спасения Души, ведь глава его местного отделения частенько отправлялся на утреннюю службу прямиком из ее постели. Как-то из столицы прибыла специальная комиссия и арестовала ее за колдовство, отягощенное безнравственным поведением, но то ли потому, что никаких доказательств найти не удалось, то ли ее председателю, занявшему место жреца, место это чрезвычайно понравилось, но дело прекратили, а Ноэмия продолжила свое победоносное шествие по жизни, прерванное лишь убийцами, которые пришли в особняк на улице Роз, прозванную в народе Горячей, в одну из тихих и нежных августовских ночей.

Далия так никогда и не узнала, кто их послал: какая-то ревнивая жена или невеста, один из бесчисленных отвергнутых по причине бедности поклонников или разоренных и брошенных любовников, а может быть, севарды, которых все-таки выгнали из города, чтобы не плевали где-попало. Няня успела затолкать девочку в тайник – небольшую выемку в стене за отодвигающейся стенкой шкафа. Зажмурив глаза, она вслушивалась в звуки борьбы, сдавленные крики и стоны и шум переворачиваемой мебели. Когда, наконец, наступила тишина, Далия выбралась из тайника. Несколько часов она отчаянно металась между уже остывающими телами Эмезы и Ноэмии, читая заговоры на затвор крови и заклинания по изгнанию Духа Смерти. В конце концов, она без сил повалилась на пол и сухими глазами уставилась перед собой. В тот момент она впервые усомнилась в могуществе материнской философии и севардской магии.

Надо сказать, однако, что няня предчувствовала беду. «Все это плохо кончится», ворчала она, перебирая многочисленные амулеты, – надо же и меру знать. Конечно, нельзя быть такими трусливыми, как гарини, которые к тому же имели наглость возомнить, будто Создатель лично следит за каждым их шагом, но негоже и выжимать людей досуха, ничего не давая взамен. В этом мире необходимо соблюдать равновесие».

Предаваться размышлениям о сути божественного возмездия в заваленном трупами доме, впрочем, было не с руки. Далия забрала из тайника довольно увесистый мешок с деньгами (это была единственная ценность, оставшаяся в доме – убийцы разграбили его подчистую) и небольшую записную книжку, исписанную мелким ровным почерком, оставшуюся от ее отца, после чего отправилась на окраину города к Визесу Анте – человеку небогатому, но достойному, бывшему довольно долгое время любовником ее матери, к вящему удивлению всех знакомых Ноэмии, не понимавших, чем подобное сочетание качеств могло ее привлечь. Едва она сняла плащ, под которым скрывалось испачканное кровью платье, как он все понял и смертельно побледнел. Отпустив несколько проклятий в адрес трусливых и подлых соседей, он ушел к лейтенанту полиции.

Отца ее матери, который служил астрологом у вельможи из соседнего города, на похоронах не было – он находился по делам в столице. Он прислал письмо, в котором сообщал, что он скоро приедет и заберет внучку к себе, однако у Далии были другие планы. Однажды на рассвете, оставив половину золота в кабинете Визеса Анте, она бесшумно покинула его дом.

На почтовой станции она без особого труда наняла карету с охраной и отбыла в Брелу.

Путешествие, однако, не задалось. Уже на следующий вечер, едва они пересекли границу с Брелой, на карету напали грабители и перебили сопровождающих. Далия, вспомнив, как им с Эмезой однажды пришлось спасаться от разъяренной толпы на рыночной площади, ждала, запустив руку в мешок с деньгами. Едва дверь открылась, она швырнула в лицо конопатому малому с арбалетом горсть золота, и, выскользнув через другую дверь, со всех ног бросилась бежать в лес. Грабители были слишком заняты дележом добычи, чтобы ее преследовать. В ближайшем городе она выменяла у молодой изумленной севардки свое богатое платье на ее яркие тряпки, еду и несколько монет, и отправилась к ратуше на главную площадь – оболванивать гарини. Необходимо было собрать достаточно денег, чтобы продолжить путь в Морени.

За спиной у нее забил набат: вдова короля Лорна Базаса с мятежными пэрами и лигорийской армией перешла границу Брелы. Началась Вторая Базаская война.

Долгое время дела ее шли из рук вон плохо. Жители Брелы севардов не любили и не слишком верили в то, что богатство, славу, удачу и любовь можно получить задарма, с помощью одних лишь чудодейственных ритуалов и амулетов. Сама она в силу своего возраста и наружности также не внушала людям никакого доверия. Даже в тех редких случаях, когда с ней соглашались говорить, без подсказок и поддержки Эмезы ей не удавалось заинтересовать людей и удержать их внимание, не говоря уже о том, чтобы навести на них морок. В общем, карьера гадалки не задалась, приходилось промышлять обычным воровством.

Она пришла к выводу, что ее представление о себе и мире нуждается в пересмотре. Она не находила подтверждения ничему из того, что ей говорили мать и няня. Пророческий дар если и перешел к ней от бабки, то прятался где-то глубоко внутри, не спеша проявлять себя. Никакой полагающейся ей силы она не ощущала: ни исходящей из нее, ни нисходящей со звезды Люцерны, ничего. Она ощущала себя маленькой, потерянной, слабой, одинокой и жалкой. Духи тоже не спешили ей на помощь – из-за каждого куста на нее взирала только смерть. Смерть, угрожавшая ей ежедневно, а также холод, голод, страх, боль, пустота и одиночество. Она попыталась найти опору в дневнике отца, который был на самом деле не дневник, а сборник всяких философских мыслей и рассуждений, но там было все про долг, честь и веру, верность, скромность, и честность, доброту и добродетель, про то, что ложь унижает человека, а сила в правде – в общем, ничего полезного и имеющего отношения к мироустройству и выживанию. Далия, впрочем, прочитала его весь, пытаясь понять, что за человеком был ее отец, и чем больше она читала, тем меньше понимала, как ему пришло в голову жениться на ее матери.

Арласия оставалась единственной провинцией в северо-восточной части страны, не взятой лигорийцами: на ее границе были сосредоточены самые неприступные крепости. Остальной север был уже под властью вражеской армии, которая неуклонно двигалась на юг, к столице. Отрезанная от всей страны провинция держалась на удивление неплохо, благодаря богатым житницами и непрекращающейся торговле с Рамалой.

Весной следующего года Далия курсировала вдоль рамальской границы, при необходимости прибиваясь к группам паломников, севардов или просто бродяг – дороги кишели разбойниками. Затем она провела пару месяцев в цирке, в перерыве между номерами развлекая народ песнями и танцами, а затем и метанием ножей: прежний метатель стал стремительно слепнуть, что послужило причиной нескольких неприятных инцидентов, а у Далии обнаружилась удивительная меткость. Потом цирк вернулся в Рамалу, оставив девушке на память ножи и арбалет. Она занялась торговлей амулетами, чудодейственными средствами, атакже очень популярными травами для повышения мужской силы и предотвращения беременности (в отличие от амулетов, вполне себе действующими).

Дела пошли на лад, но на нее навалилась непонятная тоска. Сидя у фонтана, она угрюмо взирала на снующих по площади горожан. Ее внимание привлекла остановившаяся у дворца карета, судя по гербам и золотой отделке, явно принадлежавшая знатным и богатым господам. В карете находились две дамы, довольно миловидные, но уже немолодые, и юноша очень красивой наружности. Одна из дам что-то ему говорила и непрерывно хватала за руку – Далия сначала решила, что это его мать, но, приглядевшись повнимательнее, поняла свою ошибку. Юноша слушал даму с заметным раздражением и имел вид одновременно вялый, скучающий и надутый. Наконец, он распрощался с дамами и направился через площадь на улицу Кожевников. Проходя мимо, он весело ей подмигнул – физиономия его словно по волшебству оживилась, перестав походить на маску. Далия медленно направилась за ним. Зимой она начала грабить мужчин, заманивая в их в закоулки, где якобы располагалась ее комната. Пока они обжимались в углу или по пути, она незаметно срезала кошелек, потом накидывала кавалеру на голову его собственный плащ, и пока он, ругаясь на чем свет стоит, барахтался в его складках, она растворялась в лабиринте узких улиц. В летнюю пору мужчины ходили без плащей, что несколько усложняло дело, но она уже настолько наловчилась, что обходилась и без этого, стремительно исчезая, прежде чем бедолага успевал понять, в чем дело. Свернув за угол, она поняла, что опоздала: юноша бежал сломя голову навстречу какой-то девчонке немногим старше ее. Далия пошла обратно на площадь, кляня на все лады Базасиху, как она называла королеву Дору, и лигорийцев, из-за которых она не могла попасть Морени и была вынуждена торчать здесь, в опротивевшей ей Арласии, где ее скоро будет знать каждая блоха. Она уже готова была пробираться в столицу через линию фронта, и только очевидное безумие этой затеи ее останавливало.

Дамы теперь стояли на балконе и увлеченно смотрели на представление бродячего жонглера. Одна из них махнула рукой Далии, которая остановилась рядом, чтобы тоже поглазеть на жонглера. Девочка в сопровождении брезгливо морщащегося дворецкого прошла в богатую, затянутую бордовым шелком гостиную, где ее ждали дамы. Выяснилось, что дама, державшая юношу за руку, желает узнать свое будущее.

– Я вижу новую любовь, о алмазная танна, – держа унизанную кольцами руку дамы, уверенно проговорила Далия, – она уже пришла в вашу жизнь, или скоро придет.

По вспыхнувшему лицу дамы, доброму и милому, она поняла, что находится на верном пути.

– Ваш избранник молод и красив, но…вам с ним придется нелегко… у него вспыльчивый нрав, и он бывает раздражителен, груб и холоден., – медленно говорила Далия, старательно вспоминая лицо юноши в карете. – Да, он довольно самолюбив и обидчив.

– Все верно, – воскликнула изумленная и растроганная дама, – все потому, что у него такая трудная судьба. Он рано лишился матери, потому и вырос таким черствым.

Далии вдруг стало страшно жаль добрую и милую, но такую глупую даму, которую обманывали совершенно бесстыдным образом.

– Он не поэтому черствый, – заявила она, – просто он вас не любит. Вы красивы, танна, но немного стары для него. От вас ему нужны только деньги.

Няня Эмеза говорила ей, что правда бывает разной: одна та, что человек сам знает про себя, а другая – та, которую он не знает, точнее не хочет знать, поскольку правда, как и любовь – это такая вещь, которую можно не заметить только при большом старании. Во всяком случаем, всем окружающим она обычно очевидна. «Так вот, если не хочешь получить по зубам, – учила ее Эмеза, – не говори человеку того, что он не желает слышать».

Далии пришлось убедиться в правоте старой севардки. В ту же секунду дама с размаху влепила ей пощечину.

– Дрянь! Мерзавка! – вопила дама, уже больше не казавшаяся ни доброй, ни милой. – Как ты смеешь! Мне всего тридцать семь лет! Да ты хоть знаешь, что я с тобой сделаю…

Далия уже выбежала из гостиной, не дослушав, что сделает с ней добрая дама. Схватив в коридоре позолоченный подсвечник, она оттолкнула изумленного дворецкого и буквально вывалилась на улицу. Удалившись от особняка на безопасное расстояние, она отдышалась и спрятала подсвечник в заплечный мешок. Эмеза говорила ей, что дурная кровь Эртега может помешать ей стать настоящей севардкой, и действительно, Далию порой так и тянуло делать всякие глупости, вроде той, что она только что совершила. Тяжело вздохнув, Далия угрюмо поплелась к старому Янцо, что жил за рекой – продавать позолоченный подсвечник.

На следующий день, когда она толклась на рынке в надежде ухватить что-нибудь плохо лежащее или набрести на недотепу, кто-то схватил ее за обе руки. Обернувшись, она увидела двух здоровяков в лакейской униформе.

– Танна велела тебя привести, – пробасил один из них, и не дожидаясь ответа, потащил ее к выходу. Далия подумала, что добрая дама до сих не отошла от вчерашнего, и снова будет ее бить, однако, к ее удивлению, в карете с гербами, куда ее впихнул лакей, находилась ее подруга.

– Меня зовут альда Витторина Рамини, девочка, – важно произнесла дама, – должна сказать тебе, что меня поразил твой дар ясновидения. Ты вчера сказала, все как есть. Бедная Альбина связалась с этим молодым негодяем и носится теперь с ним, как с писаной торбой, заваливает его подарками и прочими милостями, и никто не решается сказать ей, что она сошла с ума, поверив в страсть этого мальчишки. К тому же ей не тридцать семь, а сорок два, – фыркнула танна Рамини, которой на вид было чуть больше тридцати, и продолжила: – так вот, я хочу взять тебя к себе на службу. Станешь моей компаньонкой, я дам тебе приличное платье и стану платить огромное жалованье, двадцать золотых, а ты будешь мне гадать и рассказывать все про людей, на которых я тебе укажу. Муж, конечно, будет возражать, он всегда возражает, чтобы я ни делала, никогда не встречала такого черствого и бессердечного человека, а все потому, что он меня не любит, правильно ты говорила…

Альда продолжила свой монолог, а Далии, пока она слушала, стали очевидны три вещи. Первая: бедной доброй даме-дуре не повезло не только с любовником, но и с подругой. Вторая: бедный муж скорее всего когда-то любил альду, но она допекла его очень быстро; и третья – поступать на службу гадалкой к танне Рамини она совершенно не желает. Устроиться компаньонкой идея хорошая, ведь Далия получила вполне приличное образование, но только к какой-нибудь настоящей благородной даме, а не к этой жадной курице.

– Алмазная танна, – прервала она поток излияний курицы, – ваше предложение – великая честь, но я не могу его принять. Севарды не могут служить одному хозяину и жить в господском доме – дар от этого теряется.

Танна Витторина, которая уже размышляла вслух, как ей заманить в гости дядю мужа, чтобы Далия могла на него посмотреть и сказать, как устроить так, чтобы тот завещал им все свое состояние, была совершенно не готова отказаться от своего блестящего плана. Она уговаривала, умоляла, угрожала, сердилась, кричала и даже попыталась заплакать.

– Хорошо, – сказала, наконец, Далия, – попробуем провести один ритуал, он может помочь сохранить мой дар. – Альда с горящими глазами едва не запрыгала от радости. – Достаньте несколько золотых и положите их к себе на ладонь…

Далия забормотала «заговор», искажая брельские слова и разбавляя их севардскими, меняя привычный порядок слов, то понижая, то повышая голос, как ее когда-то учила няня. Она рассчитывала просто немного усыпить бдительность и благополучно смыться в подходящий момент, но вскоре взгляд альды остекленел – наконец-то у Далии получилось навести на человека морок! Она спокойно сгребла монеты с руки женщины, забрала кошелек, и, решив все-таки сделать для дамы что-то полезное за ее деньги, произнесла обычным голосом.

– Научитесь слышать и понимать слово «нет», даже если на словах вам говорят «да». Оставьте попытки заставить людей плясать под свою дудку. Никогда не льстите себе и не слушайте льстецов. И оставьте мужа в покое, подумайте о своей душе, – она наморщила лоб, пытаясь вспомнить еще что-нибудь подходящее из того, что прочитала в дневнике отца, и важно продолжила: – в жизни нам мешают не столько чужие пороки, сколько свои. Запомни только это, остальное забудь! Очнешься через полчаса!

Она вышла из кареты, сказав кучеру и лакею, что госпожа альда велела не беспокоить ее, и спокойно направилась к южным воротам, откуда начиналась дорога в Арлас. Она вошла в город, воодушевленная мыслью о том, что у нее начнется новая, совсем другая жизнь.

В новой жизни ей вместе с жителями Арласа предстояло пережить осаду, голод, мор и тиф, разграбление и резню, устроенную лигорийскими войсками, оккупацию, эпидемию чумы и штурм брельской армии.

Пройдя пешком через разоренную войной страну, Далия в конце концов попала в Морени, уверившись, что мать и Эмеза не так уж и заблуждались, и духи действительно ее хранили …

.

Звук колокола соседнего храма, пробивший полночь, вырвал ее из задумчивости. Она зажгла свечу, достала перо, чернильницу и бумагу, и сев за стол, быстро набросала несколько строк. После чего запечатала письмо и позвонила в колокольчик из черного серебра, вызывая Ирену.

– Завтра с утра пойдешь на улицу Шарте в обитель сармалатов⁹ и передашь это курбону Силасу, главе обители – она протянула записку сонной и хмурой горничной. Та, по своему обыкновению, принялась ворчать, но Далия лишь нетерпеливо отмахнулась от нее, снова погрузившись в воспоминания.

…В монастыре вставали в пять утра, ложились в десять, а почти все свободное от занятий время, то есть примерно десять часов, молились и работали: ткали и вышивали гобелены для королевских мануфактур и ухаживали за больными в госпитале. Обескураженная Далия подумала, что для девиц из знатных семейств подобный распорядок был немного слишком суров, однако через некоторое время обнаружила, что единственной знатной (и то с натяжкой) девицей была она сама. Остальные девушки были дочерями чиновников и торговцев, изредка обедневших сеуринов. Преподавали, в основном, богословие и домоводство, среди предметов также в умеренном количестве присутствовали основы медицины, математика, история, литература и геральдика. Правда, в монастыре находилась огромная библиотека, но ходить в нее не разрешалось, кроме того, для чтения практически не оставалось свободного времени. Далия, довольно быстро снискавшая у сестер любовь благодаря скромности, послушанию, рвению к учебе и беспримерному благочестию, смогла получить у настоятельницы право на доступ в библиотеку (исключительно для чтения священных книг) и освобождение от работы на целых полтора часа. Попав в библиотеку, она совершенно безбожно отрезала обложки божественных книг и вкладывала в них романы или труды по интересовавшим ее темам. Книги эти она везде носила с собой и читала в любую свободную минуту, вызывая умиление сестер.

Поначалу Далия была счастлива, что у нее есть хоть какое-то постоянное пристанище, однако кК концу третьего года своего пребывания в этом богоугодном месте честная жизнь, исполненная труда, молитв и чтения, порядком утомила ее, и она бежала с молодым сеурином, встреченным ею однажды во время похода в аптеку за лекарствами для больных. Он снял для нее две комнаты в премилом квартале и несколько коротких недель, предшествовавших их так и не состоявшейся свадьбе, были самыми счастливыми за последние пять лет. После его гибели ей пришлось вернуться к тетке, которая была рада видеть ее еще меньше, чем в первый раз, если это вообще возможно…

18

Новая пьеса Савена шла в театре Сирокко уже больше недели, а народ по-прежнему набивался битком в зрительный зал. Очередь из желавших приобщиться к высокому – ведь пьеса повествовала о страданиях пророчицы Лаэрты, заточенной тираном Феламисом – а заодно и поглазеть на прекрасную Аделлу Марни в одной сорочке (гораздо более тонкой и прозрачной, чем холщовые рубахи пророчицы) растянулась до самого Старого моста.

Для зрителей из благородных сословий существовали отдельный вход с боковой стороны театра, поэтому Далия смогла практически без затруднений попасть внутрь, заняв свое место на балкончике. С пятнадцатиминутным опозданием занавес раздвинулся, и публика начала бешено рукоплескать. Танцоры, чье выступление заполняло интермедию, инстинктивным движением отпрянули вглубь сцены. Дело в том, что моренские театралы были весьма неистовы как в выражении своего восторга, так и негодования, а негодование у них могла вызвать любая безделица: от чересчур выспренного слога до недостаточно изящных движений танцоров. Порой казалось, что зрители предпочитают плохие спектакли хорошим, потому что хорошие приходилось молча смотреть, время от времени хлопая и крича браво, а плохие позволяли публике топать ногами, свистеть, звенеть ключами и шпагами и драть глотку в свое удовольствие, улюлюкая и крича «показывайте это дерьмо лигорийцам!», в общем, как следует повеселиться.

К большому счастью для автора и актеров, спектакль был хорош. Аделла Марни в рубашке стоимостью увесистого серебряного блюда, тоже была чудо как хороша – Далия была вынуждена признать это. После пролетевшего незаметно спектакля к ней подошел один из служителей, чтобы проводить ее за кулисы к главной комедиантке – пару дней назад Далия отправила ей записку с просьбой о встрече.

Когда она вошла в комнату, Аделла была уже вполне одета.

– Проходите, дорогая, садитесь, – произнесла дива низким чувственным голосом, – простите, здесь такой беспорядок.

Далия смотрела на молодую женщину, свою ровесницу, очень хорошо сложенную, с довольно пышными формами, с огромными бархатными черными глазами, чувственным ртом и гривой темных вьющихся волос, и в очередной раз за прошедший вечер с изумлением задавалась вопросом, как кому-то пришло в голову, что из этой прирожденной соблазнительницы может получиться монахиня.

– Позвольте вам сказать, что это был прекрасный спектакль, и я до сих пор нахожусь под впечатлением от вашей прекрасной игры. – Далия, наконец, прервала молчание, начавшее беспокоить комедиантку. Та с видимым облегчением поблагодарила ее и, после длительного обмена любезностями и обсуждения пьесы, отчаявшись услышать о цели визита гостьи, спросила сама:

– Вы, наверное, пришли поговорить со мной о его высочестве?

– Почему вы так решили? – улыбаясь, спросила Далия.

Актриса в растерянности захлопала глазами.

– О, все только и говорят, что он без ума от вас. А я когда-то… впрочем, вы наверняка знаете. Зачем еще такой знатной даме приходить к ничтожной комедиантке, как не поговорить об интересующем ее мужчине.

«Ничтожные комедианты», несмотря на то что актерское ремесло долгое время считалось презренным, занимали в обществе значительно более высокое положение, чем севарды, но Далия выслушала это заявление с благосклонной улыбкой.

– Это большое преувеличение, – небрежно заметила она, не конкретизируя, – однако вы правы, я действительно хотела бы поговорить с вами о его высочестве. Мне кажется, вы очень хорошо его знаете и… – она сделала вид, что пытается подобрать слова.

– Ах, дорогая, вам совершенно не о чем беспокоиться, – воскликнула Аделла, взглянув на часы. – В последний раз я видела его почти год назад на городском карнавале.

Беседа грозила зайти в тупик.

– Он довольно часто говорит о вас, – неохотно сказала Далия, – мне кажется, его тяготят муки совести за то, что он встал на вашем духовном пути… – в последний раз ей приходилось прибегать к столь наглой и беззастенчивой лжи в свою бытность севардской гадалкой, и было не очень похоже, чтобы Аделла ей верила. Взгляд ее упал на несколько блюд со всевозможными сладостями и сушеными фруктами, – но я утешаю его тем, что по крайней мере, вам больше никогда не придется есть какой-нибудь монастырский морковный суп.

Даже если бы сейчас перед Аделлой Марни положили свежеосвежеванную крысу, это не произвело бы такого эффекта. Она дернулась, слегка побледнела, и на лице ее появилось выражение непередаваемого отвращения. Далия попала в точку: сама она была довольно непритязательна в том, что касалось еды, более того, ей приходилось порой есть то, о чем не расскажешь в приличном обществе, но все же монастырские супы производили такое сильное впечатление на любого, кому выпадало несчастье однажды их попробовать, что стереть их из памяти было совершенно невозможно. Актриса, тем временем, разразилась бурной тирадой в адрес супов, ранних подъемов, деревянных лавок без матрацев, сырых темных келий и бесконечных молебнов пять раз в день.

Далия, помимо непритязательности в еде, обладала способностью не замечать неприятных вещей, с которыми совсем ничего нельзя было сделать, и потому ей удалось сохранить о монастыре почти теплые воспоминания. Тем не менее, для поддержания беседы она припомнила пару монастырских обычаев, способных привести в ужас любого сибарита, а Аделла Марни была явно из их числа. Через полчаса они болтали, как лучшие подруги. Большую часть времени Аделла ругала сестер на чем свет стоит.

– Но как же… я думала… рассказывали о вашем благочестии… а как же пророки Мануил и Талита? – смущаясь, спросила Далия, решив, что собеседница готова к обсуждению более интересных тем.

– А, – махнула рукой бывшая монахиня, – это были братья из мужского монастыря по соседству. Они приходили по тайному коридору, который соединял крипты, и опаивали меня дурман-травой, чтобы развлечься.

– Почему вы ничего не рассказали настоятельнице? – на этот раз по-настоящему потрясенная, воскликнула Далия. Дива снова равнодушно махнула рукой.

– Ужасно, конечно, но это нередкое явление в монастырях, удивляюсь, как вы не сталкивались с подобным. В общем, это было не самое неприятное, что случилось со мной в этом кошмарном месте. Кроме того, они были достаточно молоды и не слишком уродливы… Не удивляйтесь, дорогая, я всегда была немного слишком чувственной, с самых юных лет, бедная моя матушка не зря приложила столько усилий, чтобы упрятать меня в монастырь, – Аделла фыркнула, – она, наверное, была права, хотя монастырские стены и не смогли меня удержать. Помню, когда мне было тринадцать лет, мне нравился один мужчина, не могу назвать вам его имени…

Звон разбившегося стакана с вишневым ликером прервал излияния бывшей монахини. Далия, решившая, что беседа отклоняется от нужного направления, позволила выскользнуть ему из рук. Она забормотала извинения за свою неловкость.

– Просто ваша история так меня захватила, что я позабыла обо всем на свете, даже о том, что у меня руках бокал. О чем мы говорили? – и не давая актрисе опомниться, затараторила. – Говорят, у вас появился могущественный покровитель…

Аделла не стала это отрицать.

– Да. После этой истории с Арно я пустилась во все тяжкие, и, наверное, это бы закончилось плохо, потому что я совсем не пригодна для подобной жизни, хотя в это сложно поверить после того, что я рассказала. Но я чувствовала, что я погружаюсь в какую-то трясину, день за днем, все глубже и глубже. – она помолчала, задумчиво глядя куда-то вдаль, – Он положил конец всему этому, хвала Всеведающему. Он меня спас в самом буквальном смысле слова.

Имя спасителя Аделла назвать категорически отказывалась, Далия еще немного поболтала, пробуя заходить с разных сторон, однако вскоре поняла, что дальнейшие расспросы бессмысленны, и поднялась, чтобы покинуть ее.

– И насчет Арно не беспокойтесь, дорогая. – сказала ей на прощание актриса. – Мы не виделись с ним с ноября, и я совсем не держу на него зла, не знаю, что за глупости он вбил себе в голову, на него это так непохоже…

Далия отметила, что время последней встречи Арно с бывшей куртизанкой переместилось с прошлого июня на ноябрь, и заподозрила, что если беседу продолжить еще немного, то выяснится, что она (встреча) и вовсе имела место не далее, как пару недель тому назад, однако решила не развивать эту мысль.

Выйдя на улицу, Далия с наслаждением вдохнула теплый вечерний воздух, наполненный ароматами жасмина, и встала на тротуаре, махнув платком кучеру. Улочка у заднего входа была слишком узкой, поэтому старый Арис оставил карету на соседнем перекрестке. После окончания спектакля прошло уже почти час, но довольно многочисленная толпа еще гудела перед главным входом в театр, обсуждая представление и прогуливаясь между телегами торговцев, мгновенно устроивших стихийный передвижной рынок. Порыв ветра сорвал с нее капюшон шелковой накидки.

– Это она! Эртега! Трианский дьявол!

Далия была уверена в том, что в городе ее почти никто не знает в лицо, а маски и плаща достаточно, чтобы полностью устранить какую-либо опасность, так что в первое мгновенье даже не поняла, что происходит. Она повернула голову в сторону, откуда раздавались разрозненные крики и увидела, что многие люди в толпе смотрят на нее и показывают пальцем. Приходилось признать, что свою известность она недооценила. Между тем, наиболее решительные горожане числом около десятка направились к ней с явно угрожающими намерениями. Путь к карете преграждала толпа, надо было срочно уносить ноги. Далия прибегнула к старому испытанному способу: запустив руку в кошелек, она бросила в толпу пригоршню монет, подняла юбки и бросилась бежать. За спиной у нее послышались возгласы и звуки борьбы, однако уже довольно скоро она поняла, что несколько человек, не польстившихся на золото, продолжили погоню. Расстояние между ней и преследователями сокращалось с каждой секундой, и она понимала, что вскоре они ее настигнут – платья знатных дам значительно упростились за последние пару десятков лет, однако они по-прежнему шились без оглядки на то, что их владелицам придется уходить от погони. Квартал Нарэ, в котором они сейчас находись, был далек от респектабельности, здесь селилась городская беднота. Трактиры, игральные дома и бордели, теснившиеся у дороги, завлекали огнями, полуобнаженными девицами с грязными волосами и убойным запахом жареного мяса, чеснока и вина. Их обитатели с интересом провожали взглядом необычную процессию. «Это Трианская демоница! Хватай ее!», воззвал к общественности один из преследователей. В сознании Далии мелькнула совершенно неуместная мысль, что встретить смерть по-севардски ей не удастся, однако в то же мгновенье позади послышался топот копыт. Звук стремительно приближался, и Далия рискнула оглянуться, обнаружив отряд гвардейцев со шпагами наголо. Преследователи бросились врассыпную, исчезая в дверях притонов и в темных узких кривых улочках, гвардейцы кинулись им вдогонку, а она продолжила бежать, невзирая на чьи-то крики, увещевавшие ее остановиться.

Из-за угла показалась карета, окруженная вооруженными всадниками, составлявшими охрану знатного вельможи, и судя по черным, отороченным золотом плащам, вельможей этим был принц Фейне, в чем Далия имела счастье убедиться, практически повиснув на шее ближайшей к ней лошади.

– Танна Эртега? Что, дьявол побери, вы делаете в этой клоаке? – удивился принц, высунувшись из окошка.

– Танна Эртега страстная поклонница театра, монсеньор, – пробурчал подъехавший Рохас, раскланиваясь с Фейне. Если он и был зол, что она тайно выбралась из дворца, одурачив его людей, то внешне никак этого не проявлял и в целом выглядел как человек, почти смирившийся со своей судьбой. Немного отдышавшись, она коротко рассказала о случившемся.

– Я отвезу танну Эртега во дворец, – заявил принц Фейне, – вы, Рохас, продолжайте поиски этих негодяев. Данет, возьмите несколько людей и помогите командору, – приказал он человеку довольно высокого роста, короткими черными волосами и грубыми чертами лица, на котором проступали как минимум двадцать лет его бытия наемником.

Меченый молча кивнул и, не взглянув на Далию, растворился в сгущавшейся темноте, которую неспособны были рассеять даже огни веселого квартала. Она в изнеможении откинулась на сиденье кареты, сочтя за благо воздержаться от встречного неуместного вопроса, как кузен короля оказался в столь неподобающем для него месте.

Спустя четверть часа те из обитателей Торена, кто предпочел любование звездами игре в карты и музицированию, смогли стать свидетелями любопытного зрелища, которое было способно обеспечить пищей для пересудов весь дворец на добрую неделю. Принц Фейне помог выйти Далии из кареты и любезно проводил ее до Коридора Фрейлин.

– Наверняка вы это слышали уже не раз… но я бы посоветовал вам уехать на время в провинцию. Отправляйтесь в свое имение, пока вся это безумие не окончится. Или хотя бы не выезжайте в город без сопровождения, – он немного помолчал, словно раздумывая, и добавил. – Можете воспользоваться моей охраной, в случае надобности.

Со стороны особы королевской крови это был жест неслыханной любезности и благорасположения. Далия принялась благодарить принца за великодушие, вновь выразила свою признательность за спасение, и заодно припомнила его благородное участие в деле ее тетки.

– Мне говорили, она обязана вам своим вызволением.

– Ерунда, – едва заметно пожал плечами Фейне, глядя на нее в упор светло-серыми прозрачными глазами, мерцавших отблесками стали в свете свечей. – Королю и самому была в тягость эта история. Я знал вашего отца и его семью, и очень уважал его, хотя мы и оказались по разным сторонам.

Обычно холодный и надменный принц утратил свой до невозможности великолепный вид и почти стал похож на обычного человека. Эта метаморфоза так воодушевила Далию, что она осмелилась попросить его рассказать об отце.

– Сам я не слишком хорошо его знал, в те времена я был слишком молод, а он был почти ровесником моего отца. Его называли совестью королевства, что не мешало ему считаться … довольно странным человеком. Сначала он стал жрецом, чем потряс всех – для представителя рода Эртега отказался от военной карьеры было делом немыслимым. Он широко занялся благотворительностью, много проповедовал и стал писать философские и богословские трактаты. Он пользовался всеобщим уважением и довольно быстро сделал духовную карьеру. После смерти архижреца Брелы, его почти единогласно избрали на его место, в общем, все привыкли к его роли духовного пастыря, однако он снова всех удивил, отказавшись от сана и женившись на вашей матери. Никто не понял, почему он просто не оставил ее в любовницах, как делали все. Их брак был признан недействительным – Лорн надеялся, что он одумается. Когда началась Первая война, все Эртега, которые всегда были столпами династии Базасов, разумеется, остались верны Лорну, и одни за другими погибли в сражениях. Ваш отец вернулся из Рамалы – когда уже практически все было кончено, и присоединился к остаткам войска прежнего короля, чтобы погибнуть вместе с ним при Фрелли.

– У него был дар привлекать к себе сердца людей, – продолжил Фейне после продолжительной паузы, – даже самые чёрствые. Мой отец и король Эрнотон посылали к нему людей, чтобы привлечь его на свою сторону, обещали ему спасение и восстановление всех его прав, отнятых Лорном Базасом, но он ответил, что Эртега не предают своих королей.

Принц снова замолчал. Он действительно не сообщил ей почти ничего такого нового. Ничего, о чем не рассказывала ей мать. Правда, в интерпретации Ноэмии эта история звучала немного по-другому: отец, и так ненормальный, как и все Эртега, свихнувшиеся на своей чести, окончательно сошел с ума, бросил семью и отправился умирать за короля, который лишил его всего и отправил в изгнание, причем в практически в тот момент, когда всем было ясно, что песня этого короля спета.

Фейне продолжал на нее смотреть, и под его прямым взглядом и так взволнованная услышанным Далия ощущала почти не знакомое ей чувство неловкости. Она с трудом подавила в себе желание распрощаться и убежать.

– Вы унаследовали его дар – неожиданно добавил Фейне.

Голос Арно разбил странное очарование этой сцены.

– Танна Эртега, мне рассказали, что ваше недомогание чудесным образом прошло, и вы отправились в театр на премьеру Севанна. Я пришел узнать, как она вам понравилась. Дорогой кузен, страшно рад вас видеть, – произнес он тоном, в котором не слышалось ни капли радости, – вы тоже были в театре? Как вы находите прекрасную Аделлу Марни? Не правда ли, она бесподобна?

Фейне процедил сквозь зубы что-то о гениальности Севанна и бесподобности Аделлы, откланялся и стремительно покинул их.

– Похоже мое появление пришлось ему не по нраву, – пожал плечами Арно, провожая его взглядом, – Кажется, он меня недолюбливает, не знаю почему. А что это у тебя с лицом? Пьеса произвела на тебя такое впечатление?

– И она тоже, – просто ответила Далия и уткнулась ему лицом в плечо. Арно отстранился от нее и с явственно ощущавшимся холодком в голосе объявил:

– Тебе повезло, что я не какой-нибудь ревнивый олух навроде Нелу и не имею привычки задавать бестактные вопросы, а то бы обязательно спросил, почему ты тайком уезжаешь из дворца, о чем-то шепчешься в темном коридоре с другим мужчиной, и, в особенности, почему у тебя всклочены волосы.

Далия тяжело вздохнула и приступила к покаянному признанию.

18

Второй акт нравоучительной комедии близился к середине. Произведение, в котором, как задумывалось, глубокая мораль будет облачена в легкую развлекательную форму, не оказывало на зрителей должного воздействия, и, если говорить откровенно, комедия эта была зубодробительно скучна. Сеу Алфей Кармеж, воспитатель короля, уже давно разменявший восьмой десяток лет, сел на скамью неподалеку от сцены, обустроенной в саду, и щуря подслеповатые глаза, стал наблюдать человеческую комедию, гораздо более увлекательную, чем та нелепица, которую показывали со сцены. Конфликт этой комедии заключалось в ожесточенной борьбе со скукой, которую вели зрители по мере своих сил. На данный момент безусловными победителями в этой борьбе могли считаться король, который по своему обыкновению откланялся и удалился через четверть часа после начала спектакля, сославшись на внезапно возникшие государственные дела, и принц Арно, который вовсе на него не явился. В первом ряду сидели принявшие на себя основной удар ее величество королева Сорина с танной Монтеро, принцесса Мелина и молодой альд Лозанн, Фейне и королевский бастард Монсон, а также несколько дежурных фрейлин королевы и принцессы. Несчастным приходилось смотреть пьесу – королеве для того, чтобы не уронить свое королевское достоинство, а остальным – чтобы не вызвать неудовольствие королевы. Следующим рядам повезло больше: они спали, предавались мечтам, тайком держались за руки и другие части тела, читали, отважно рискуя испортить зрение в скудном свете луны и светильников, занимались рукоделием, шепотом играли в слова или просто сплетничали.

На последних двух рядах, в самом углу, укрытые тенью дуба, расположилась веселая компания, состоящая из танны Эртега, хрониста Мальвораля, альдов Кане и сеурина Мантеня, и еще пары молодых придворных, имена которых задержались в памяти почтенного тана Кармежа по причине их совершенной никчемности. Так вот, веселая компания, нимало не смущаясь развертывающимся поучительным представлением и присутствием монарших особ, играла в карты, используя в качестве стола серебряный поднос (по всей видимости, бесстыдно украденный из кухни), лежавший на коленях у танны Эртега. Периодически негодники сотрясались в приступах сдавленного смеха, переходящего в хрюканье. Придворные оглядывались и смотрели на них – кто-то с укоризной, как королева, кто-то с возмущением, как танна Камилла Монтеро, а кто-то с завистью, как Эраш Монсон.

Отметив основные конфликты, сеу Кармеж перешел к эстетической части – любованию красавицами. Он долго и безуспешно искал глазами свою «фаворитку» – прекрасную Иву Нелу, но увы сей цветок большую часть времени пребывал запертым в оранжерее. Тогда его взор обратился к ослепительной Камилле Монтеро, однако альда, недавно вернувшаяся с богомолья, была какой-то нервной и беспокойной, и, хотя нельзя сказать, чтобы она подурнела, но былую ослепительность утратила. Довольно быстро покончив с остальными дамами, сеурин вновь перевел взгляд на танну Эртега, которая, надо отметить, в этот вечер блистала. Она была как-то необычайно весела, что у некоторых женщин обычно предвещает грозу. Сейчас она было мало похожа на ту скромную простую милую девушку, несколько месяцев назад появившуюся при дворе.

Он еще тогда понял, что она темная лошадка, и не слишком доверял ее видимой скромности, которая казалась ему лишь причудливой формой той чудовищной гордости, которая была присуща всем Эртега.

Десятки представителей этого древнего и гордого рода наверняка завертелись бы веретеном в своих усыпальницах, узнав, что одна из них стала любовницей принца, словно какая-то актриска. Еще меньше они бы, вероятно, одобрили историю с ограблением танной Далией половины двора, однако в последнем сеу Кармеж уверен не был – если, конечно, говорить о настоящих Эртега, каковыми они были на самом деле, а не о тех, которые были описаны в хрониках и балладах (по большей части сочиненных по их заказу, к слову).

Тан Кармеж не любил хронистов, полагая, что они то и дело придумывали всякую нелепицу (а те, кто не придумывал сам, переписывал из более ранних источников). В особенности от вредоносного племени пострадал бедняга Лорн Базас, который был королем слабым, но не слабоумным, каковым описывали его хронисты, служившие Фейне и Альменарам. Ему принадлежало несколько прекрасных начинаний, которые, несомненно, принесли бы Бреле немалую пользу, если бы ему удалось претворить их в жизнь. К несчастью, последний Базас оказался заложником многочисленных ошибок, совершенных своими предшественниками, исправить ситуацию он не смог, и ему пришлось принять на себя всю тяжесть последствий.

Возвращаясь к последней Эртега, дело, собственно, было вот в чем: существенным источником дохода всех королевских фавориток, а также жен и любовниц власть имущих, были вьющиеся вокруг них разного рода просители, стремящиеся урвать должность, поместье, назначение в престижный полк или прибавку к ренте в обмен на дорогие подарки или денежные подношения. Всех этих просителей (за исключением нескольких, которым она помогла бесплатно) танна Эртега отправила восвояси, причем так ласково и душевно, что те даже не сумели обидеться. Она не может злоупотреблять доверием его высочества, говорила она своим бархатным грудным голосом, кроме того, положение его пока шатко и непрочно, поскольку король еще не полностью забыл его прошлые прегрешения; и ей, и принцу деньги сейчас очень нужны, и ее благодарность человеку, который бы согласился их поддержать, не знала бы границ, ведь, возможно, в будущем все изменится. В это же время прошел слух, неизвестно откуда взявшийся, что принц Арно собирается жениться на танне Эртега. Говорили даже, что свадьба уже состоялась втайне от всех. Ее уже успели узнать достаточно хорошо, а потому в правдивости этого слуха никто не усомнился.

К девушке хлынул новый поток посетителей: на этот раз с «совершенно бескорыстными» дарами в виде драгоценностей и туго набитых кошельков – «в знак дружбы и уважения». Нельзя сказать, чтобы таких людей было чрезмерно много – и это не может не радовать, ибо свидетельствует о том, что этот двор еще не окончательно лишился разума – однако, нельзя сказать, чтобы их было и мало; и среди них были те, от кого он меньше всего этого ожидал. Сиверра уговаривал короля положить конец бесчинствам алчной девицы или хотя бы раскрыть глаза несчастному обманутому принцу на то, с кем он связался; однако, судя по тому, что несчастный принц непонятно на какие средства (из казны ему выделялось не слишком много) купил пару баснословно дорогих лошадей и серьги с огромными топазами в подарок новой возлюбленной, а потом заказал у портных новый гардероб, он не только знал о ее противообщественной деятельности, но и пользовался ее плодами. Вскоре выяснилось, что Арно всячески поощрял слухи о своей предстоящей женитьбе на танне Эртега и даже во всеуслышание объявлял об этом. Сама же она сделала огромное пожертвование сармалатам на нужды бедняков. Сиверра настаивал на немедленном аресте девицы за обман и мошенничество, однако у него ничего не вышло: несмотря очевидность надувательства, доказать его не представлялось возможным – она не произнесла ни одного слова, которое могло быть расценено как ложь. К тому же, вместе с ней пришлось бы арестовать и принца, о чем, разумеется, никто и не помышлял.

Тем временем слухи о происходящем вышли за пределы дворца, и к оборотистой девице потянулись не принятые при дворе представители знатных семей и именитые горожане. Конец этому непотребству положил командор Рохас, взбешенный тем, что вдова его покойного друга-однополчанина принесла все свои сбережения в надежде обеспечить будущее своих сыновей (Рохас и так бы его обеспечил, но ей, видимо, хотелось большего). Неизвестно, что он ей сказал, однако танна Эртега вернула глупой вдове ее деньги и в дальнейшем отказалась от своих хищных маневров.

Оставался вопрос со слухами о женитьбе принца, однако король сказал, что сам с этим разберется.

Надо отдать должное смелости танны Эртега: ее план, несомненно, был очень рискованным. Кармеж спрашивал себя, отдает ли она себе отчет в том, что если она получит отставку от принца, то придворные ее просто уничтожат? Впрочем, вопрос был скорее риторическим: он был уверен в том, что она не только осознает грозящую ей опасность, но и имеет на случай провала запасной план (и скорее всего, не один). Дальнейшие события подтвердили его правоту: вскоре пошли неясные слухи, что она помогла одной из обобранных ею дам помириться с отцом, грозившем лишить ее наследства, а другой – привлечь внимание давно нравящегося ей кавалера. Несчастные влюбленные и жертвы семейных неурядиц мгновенно узрели свет надежды и устремились к ней за советом. Можно было не сомневаться, что плот танны Далии еще долго останется на плаву в бурных волнах моренского двора.

Сеу Кармеж снова взглянул на девушку. В свете факелов волосы ее переливались красноватыми отблесками, а янтарные глаза горели лихорадочным огнем, вызывая в воображении образ кипящей лавы. Он невольно поежился, хотя, разумеется, во все эти суеверные глупости не верил. Девица была всего лишь авантюристкой, необычайно ловкой, но в сущности, безвредной, по крайней мере, в настоящее время, пока она была еще очень молода, ветрена и беспечна. Он мало задумывался о том, кем она может стать лет через десять-пятнадцать: сам он до этого времени не доживет, а участь тех несчастных, которым придется иметь с ней дело, его не волновала ни в малейшей степени. Тем не менее, она уже и сейчас виртуозно умела нагнать страха, напустить тумана и создать вокруг себя ореол таинственности. Неудивительно, что многие считали ее по-настоящему опасной; те же Рохас с Сиверрой, недолюбливавшие друг друга, проявляли в этом вопросе поразительное единодушие. Впрочем, оба они были молодыми болванами, слишком много возомнившими о своем уме и проницательности, а вот то, что его августейший воспитанник, не отличавшийся склонностью к мистицизму и драматизму, купился на эту игру, было действительно странно.

«В наш теплый славный серпентариум пробралась рысь, – с печалью в голосе поведал ему король как-то раз, еще до начала всей этой истории, – пока что она тихо сидит под корягой, но вскоре земля оросится кровью и ядом». Пояснять свою мысль Эрнотон не стал, но было и так ясно, о ком речь.

…Пожалуй, в одном командор был прав: она действительно любила прогуляться по краю бездны…

«Рысь», тем временем, легонько треснула альда Кане, потянувшегося за картой, веером по руке и что-то сказала с тихим смехом. Компания опять затряслась в беззвучном хохоте, кроме Мантеня, который не дал себе труда сдержаться и загоготал на весь сад.

Альд Кане и сеурин Мантень были давними противниками во всем и обычно ухаживали за одной дамой, чтобы не прерывать соперничества ни на миг. Узнав о связи танны Эртега с принцем, они были возмущены до глубины души и, оскорбленные в лучших чувствах, отправились волочиться за альдой Монтеро. Впрочем, несмотря на радость танны Камиллы, задержались они у ее ног ненадолго. Во-первых, прекрасная альда не умела, подобно танне Далии, а может быть, и не хотела сдерживать воинственные порывы новообретенных поклонников (и более, чем вероятно, что поощряла их), они повздорили, и чтобы сохранить лицо, им пришлось драться на дуэли, несмотря на явное отсутствие желания к этому занятию. К счастью, дело обошлось лишь царапинами. Во-вторых, существовала опасность, что командору Рохасу, хоть он и не имел репутации ревнивца, не понравится подобное внимание к его любовнице, что грозило самыми печальными последствиями. В-третьих, к большому облегчению поклонников, танна Камилла отбыла на богомолье.

С богомольем вышла очень интересная история. Танна Монтеро, хоть и посещала вместе с королевой все службы, но в большом религиозном чувстве замечена не была, поэтому ее внезапный духовный порыв необыкновенно удивил придворных – кроме тех немногих, кто знал, что произошло на самом деле. А произошло следующее: принцесса Мелина каким-то образом узнала, что альда подкупила ее камеристку и с ее помощью за ней следит. Если бы это дело дошло до ушей короля, незадачливой альде не поздоровилось бы, но, к счастью для нее, Эрнотон в тот день уехал в узком кругу в охотничий домик, и пришедшая в неописуемую ярость принцесса, не в силах ждать ни минуты, отправилась жаловаться королеве. Та ее немного успокоила и уговорила выслушать оправдания своей статс-дамы.

Выяснилось, что альда имела намерения самые благие – уберечь ее высочество от дурного влияния одной из ее фрейлин и не позволить ей увлечь ее на путь порока, на корню погубив ее будущность. Услышав про путь порока, принцесса сразу сменила гнев на милость и согласилась на предложенное королевой наказание – две недели в монастыре. Вот так танна Камила отправилась молиться и каяться, а два молодых бездельника – искать новый предмет страсти.

Им оказалась восходящая звезда, не так давно осветившая небосклон брельского двора, Ива Нелу. Здесь соперники столкнулись с новой сложностью – практически постоянным присутствием подле звезды ее мужа, который был еще менее приветлив, чем Меченый, но не отличался его терпимостью. В отсутствие мужа красавица либо сидела дома и никого не принимала, либо позировала Виотти в присутствии следившей за ней злобной старухи, нанятой им в компаньонки для жены. (Вероятно, Нелу бы и на таких условиях не дал бы своегосогласия, будь хоть трижды Виотти гением, однако король без обиняков заявил, что если величайший художник своего времени, которого он три года заманивал в Брелу, желает запечатлеть на своей картине танну Иву, то она должна там оказаться, и попытки лишить страну шедевра будут расценены как государственная измена). В общем, ухаживать в таких условиях было совершенно невозможно, и соблазнители отступились, тем более что Кармеж самолично передал им совет короля перестать тревожить покой первого министра и отстать от его жены.

Другие дамы и девицы казались им то недостаточно красивыми, то слишком пресными, то чересчур недосягаемыми, то излишне доступными, и немного помыкавшись, горе-соперники вернулись к танне Эртега. Вряд ли они рассчитывали на какой-то шанс, ведь даже самые ненаблюдательные заметили слабость танны к особам королевской крови (что та немедленно продемонстрировала, бросив обжигающий взгляд на в очередной раз обернувшегося королевского бастарда), однако же, вероятно, они рассудили, что, по крайней мере, с ней не скучно.

Спектакль подошел к концу, доказав справедливость высказывания древнего философа о том, что любое страдание временно, счастливые зрители разразились бурными овациями, и стали расходиться. Сеу Алфей Кармеж подошел к танне Эртега и ее свите, поклонился и произнес:

– Его величество желает побеседовать с вами, танна Эртега. Извольте следовать за мной.

Кабинет короля располагался рядом с его покоями в северном крыле дворца. Пройдя через зеркальный коридор, переливавшийся золотом отделки и светом свечей, Далия вслед за таном Кармежем остановилась перед резной дверью из красного дерева, обрамленной двумя гвардейцами, которых нетрудно было принять за раскрашенные статуи. При их приближении одна из статуй ожила и зайдя внутрь, отчеканила ее имя. Оказавшийся в приемной секретарь повторил процедуру.

Она прошла в комнату, обитую вишневого цвета шелком. Стены были увешаны картами и рукописями. За столом, по краям которого аккуратными стопками были разложены книги, сидел король. При ее появлении он встал и радушно поприветствовал ее, указав на стул.

– Рад вас видеть, дорогая танна Эртега. Располагайтесь.

Приветливая улыбка его мало сочеталась с пронзительным взглядом темных глаз и казалась чужеродной на его властном холодном лице с острыми чертами и ястребиным профилем. Обычно в присутствии короля Эрнотона людям меньше всего хотелось расположиться с удобствами и расслабиться, в подавляющем большинстве своем они ощущали настоятельную потребность вытянуться по струнке и начать бодро докладывать. Далия не была исключением. Сделав реверанс, она присела на стул и постаралась принять непринужденную позу.

– Я решил немного освежить свои знания истории, в частности, относительно реформ разных королей. Дело весьма трудоемкое: приходится продираться через такие дебри, – он с добродушной усмешкой приподнял увесистый том. – И вы знаете, через каждые несколько страниц встречается фамилия Эртега. Все-таки замечательная семья, очень энергичная. И вездесущая.

Последние слова он произнес, глядя на нее в упор, тоном, в котором осталось довольно мало добродушия. Далия усилием воли заставила себя продолжать сидеть спокойно, не ерзая и не теребя руки, и сохраняя безмятежное выражение лица, принялась благодарить его величество за добрые слова. Он небрежно отмахнулся и продолжил:

– Все это заставило меня вспомнить вашего отца. Он был кристально честным и невероятно принципиальным человеком, никогда таких не встречал. Мне стало интересно, как складывалась его семейная жизнь с вашей матерью.

Далия и сама часто задавалась этим вопросом после того, как ей попали в руки его записи. Ответа искать было уже не у кого, но ей и так представлялось очевидным, что семейная жизнь женщины, избравшей своим жизненным принципом «ни веры, ни закона» и мужчины, для которого вера и закон значили чуть больше, чем все, вряд ли складывалась легко. Впрочем, она уже не была уверена в том, когда именно Ноэмия сделала выбор в пользу тотальной беспринципности.

– Этого мы уже никогда не узнаем, – продолжил король, не дожидаясь ее ответа. Подавшись вперед, он неожиданно спросил заговорщическим тоном: – А какие принципы у вас, танна Далия?

Она почувствовала, что беседа начинает принимать опасный оборот.

– Я никогда об этом не задумывалась, ваше величество, не уверена, что они у меня есть, ведь я воспитывалась не отцом и не членами его семьи, – произнесла она с некоторым вызовом, и чуть помолчав, добавила: – впрочем, если хорошенько поискать, то, какие-то принципы несомненно должны найтись.

– Ответ, достойный дипломата. Я отправлю вас послом в Лигорию договариваться с королевой Гизеллой вместо Даяне, от него уже целый месяц никакого толку, – одобрительно произнес Эрнотон. – А пока вы не стали дипломатом, давайте поговорим откровенно. Ваша связь с моим сыном ставит под угрозу интересы государства, и пришла пора положить ей конец.

Далия невольно вздрогнула, хотя подобная развязка была более чем ожидаемой. Она медленно произнесла:

– Могу ли я спросить ваше величество, чем она так опасна? Смею думать, ранее вы не вмешивались в любовные дела принца?

– Можете. Я веду переговоры о женитьбе Арно на Эворе Тамазской. Слухи о вас дошли до короля Филиппа, ее отца, и он ясно дал понять нашему послу, что пока Арно не расстанется с вами, никаких разговоров на эту тему он вести не намерен. Слава о вас распространилась уже за пределами Брелы, и не в последнюю очередь благодаря вашей кипучей деятельности. А также этой дурацкой байке о трианском дьяволе. Кстати, еще один довод в пользу того, что упорствовать неразумно и опасно – вы ведь уже подверглись нападению, и волновать народ совершенно ни к чему. Все крайне неудачно складывается, – король с раздражением махнул рукой. – Лето очень сухое, урожай будет ни к черту. На юге было уже несколько крупных пожаров, не исключено, что стране грозит голод. Эти гнусные шакалы – проповедники опять повылазили из всех нор, и восстания вспыхивают чуть ли не каждую неделю… В общем, дело серьезное, и, если вы не прислушаетесь к моей просьбе, последствия будут самые печальные – для всех. Я надеюсь прежде всего на ваше благоразумие, потому как у Арно его нет. Думаю, дочь человека, которого называли совестью королевства, и девушка, у которой могут найтись какие-то принципы, примет правильное решение.

Далия молча кивнула. Доводы короля были более чем вески и убедительны, в особенности по части печальных последствий. Она вопросительно взглянула на него, ожидая разрешения уйти, но, оказалось, его величество еще не закончил.

– Я прекрасно к вам отношусь и был бы только рад иметь невесткой такую девушку как вы, но необходимо думать о династических и государственных интересах. Можно отказаться от союза с Тамазией, можно смириться с тем, что королева происходит не из королевского рода, можно закрыть глаза на ее позорное происхождение, но никак нельзя допустить, чтобы на троне Брелы оказался внук севардской проститутки – простите, но я предпочитаю называть вещи своими именами. Его никто не будет принимать всерьез, кроме того, обязательно найдутся те, кто захочет посадить на престол удобного им короля: отпрыска рода Фейне или другой побочной ветви династии, или сына Этель Базас, под предлогом того, что их кровь чище. Это новая война, возможно, междоусобная. Я полагаю, вы знаете, что это такое, и не пожелаете снова утопить страну в крови.

Далия едва успела мрачно подумать, что сам король не слишком боялся утопить страну в крови, когда прокладывал себе путь к трону (хотя, справедливости ради надо отметить, что эту кашу заварил все же не он), как Эрнотон продолжил:

– Если бы я знал, как все обернется, что тот переворот приведет к двум затяжным войнам, я бы не стал принимать в нем участия… По крайней мере, если бы я обладал теми знаниями и опытом, что есть у меня сейчас, – добавил он, видимо, сам себе не поверив, и продолжил: – сказать по правде, я не понимаю, что вас привлекло в моем оболтусе-сыне. Говорят, что хорошие девочки любят негодяев, но мне кажется, что вы скорее плохая. – Далия для порядка попыталась возразить, однако он сделал движение рукой, по всей видимости, означавшее, что ее мнение по этому вопросу не требовалось. – Или может быть, еще не определились. В любом случае, мне кажется, вам нужен более серьезный человек, чем Арно. Как я вам уже говорил, вы мне нравитесь и, если бы вы собрались замуж за одного из моих внебрачных сыновей или Фейне, я бы, пожалуй, дал вам свое благословение. Возможно, я и сам бы женился на вас, если бы не был женат, – тут король, видимо, почувствовал, что ему снова отказало чувство меры, и на лице его появилось выражение, отдаленно напоминающее смущение. Потом он задумался, словно что-то вспоминая: – а у вас ведь кажется, был жених или даже два? Кажется, даже целых три?

Далия, которая уже поняла, что король не выпустит ее, пока не добьет окончательно, обреченно созналась, что да, женихи были, но по воле Всеблагого с ними случились несчастья.

– Да-да, мне рассказывали что-то о слухах, что вы приносите гибель женихам. Все это ерунда, не огорчайтесь. Вы еще выйдете замуж, могу посоветовать обратить внимание на Фейне, мне кажется, вы ему нравитесь. – Далия отметила, что список ее потенциальных женихов сократился. – Может быть. Когда-нибудь. А пока я хочу предложить вам стать моей любовницей.

Она застыла и вытаращилась на короля с намерением отыскать на его лице какие-то признаки того, что она ослышалась, или может быть, он пошутил. Однако все в Эрнотоне указывало на то, что ей не послышалось, и он не пошутил.

– Благодарю вас, ваше величество, но ваша доброта излишня, я не настолько нуждаюсь в утешении, – ответила она с резким смешком, не сдержавшись. Не то, чтобы это предложение стало для нее полным сюрпризом, однако она не ожидала, что оно будет сделано в подобной форме.

Король словно прочитал ее мысли.

– Я бы с удовольствием поухаживал за вами, со стихами, цветами, серенадами, турнирами, подарками и всем, чем полагается, но у меня совершенно нет ни времени, ни возможности. И ее величество, боюсь, меня не поймет. Правда, подарок у меня для вас есть. Я хочу вернуть вам альдерат Ладино, принадлежавший вашей семье.

Далия вздернула бровь и пренебрежительно фыркнула:

– И это все, ваше величество? Вы так низко меня оцениваете?

Эрнотон взглянул на нее с заметным удивлением и после паузы ответил:

– Могу предложить еще поместье в Витарбо.

– Все владения моей семьи и альдерат Мансо, который король Лорн собирался пожаловать моему деду за верную службу, но не успел. И ожерелье Ланфре.

Ланфре было ожерельем из ста розовых жемчужин и являлось одной из принадлежностей правящего королевского дома. Далия ожидала, что король пошлет ее к демонам.

– По рукам, – усмехнулся король. – И у меня есть для вас еще кое-что.

Он вытащил из ящика коробочку и открыл перед ней. Далия зажмурила глаза: добрая сотня бриллиантов полыхнула розовым в свете свечей. Огромный рубин, ограненный в форме сердца, мерцал и завораживал, намертво приковывая к себе взгляд. Ожерелье Сансе.

Далия молчала. Менее чем за полминуты она превратилась в одну из самых богатых женщин Брелы. То есть могла бы превратиться. То есть, возможно, и в самом деле превратится. Она затеяла этот дурацкий торг, чтобы проучить короля за неподобающее обращение с ней, однако вдруг почувствовала, что у нее нет сил отказаться. У нее вспотели ладони, во рту пересохло, и целом она ощущала себя удавом, заглотившем слишком большого кролика. В этот момент она очень ясно осознала одну вещь: людям, которые совершенно уверены, что уж их-то купить нельзя, никогда ничего стоящего не предлагали. Она снова внимательно посмотрела на короля. Она всегда видела в нем лишь источник своего возвышения и процветания, и никогда мужчину. Теперь же, странная вещь, она вдруг подумала, что он все еще довольно хорош собой и в общем-то ей приятен. Она успела отметить и достаточно моложавый вид, и крепкую мужественную фигуру, темные волосы, в которых почти не было седины и глубокие черные глаза. В общем, за последние несколько минут он значительно прибавил в привлекательности.

За дверью раздались голоса, секретарь возвестил «не велено беспокоить», затем послышалось перешептывание. Часы начали бить полночь.

– Вы очень щедры, ваше величество, – прервала она затянувшееся молчание, которое, впрочем, продлилось гораздо меньше, чем ей казалось, – но как дочь человека, которого называли совестью королевства, и девушка, у которой есть кое-какие принципы, я не могу принять ваше предложение. Простите меня за эту комедию.

Король лишь пожал плечами и невозмутимо произнес:

– Что ж, доброй ночи, танна Эртега.

19

Пробка с громким хлопком вышла из бутылки, и Ирена отхлебнула прямо из горла. Красное реймское приятно заструилось вниз, к ее желудку, принеся некоторое утешение. Последние несколько дней были сплошным расстройством.

Все началось во вторник, когда один очень знакомый гвардеец, Давор, сказал ей, что ему придется отменить встречу, поскольку его вместе с товарищами срочно отправляют за королевским высочеством, который предается беспощадному пьянству у веселой Лили, и отказывается возвращаться во дворец, а охрана ничего не может сделать, поскольку тоже пьяна.

Пожалуй, точнее будет сказать, что началось все в понедельник, когда в город вернулись давние закадычные друзья этого самого высочества (не те конечно, которых укокошили, другие, но тоже близкие – уж чего-чего, а друзей у него было как блох у собаки), и на радостях от долгожданной встречи они отправились в город кутить – разумеется, в незаметном сопровождении полроты гвардейцев, которые таскались за принцем с тех пор, как его чуть не порешили в таверне. Веселая Лили была известная в городе особа, которая содержала три прекрасных заведения, находившиеся в одном бывшем особняке какого-то альда: кабак, игорный дом и бордель.

Ирена тут же побежала рассказать все хозяйке. Во-первых, для того, чтобы, как только блудный полюбовничек воротится, то она бы уже была построже и взяла бы с него клятву на будущее нигде не шляться и пить дома. Во-вторых, на подобный проступок, конечно, следовало обидеться и не прощать без стоящего подарка. Стоящим, по мнению Ирены, было, ожерелье, тиара или хотя бы увесистый браслет. Потому как какие-то жалкие безделушке с мелкими камушками (ну пусть даже и крупными), которые он дарил хозяйке, были совершенно не достойны королевской особы. Правда, он устроил их переезд в новые красивые и просторные апартаменты. Это, безусловно, было похвально, но никоим образом не освобождало его от тиары.

Хозяйка совершенно не оценила рвение Ирены, и не выказав ни малейшей благодарности, приказала ей заняться делом и не сметь больше пересказывать ей все эти лакейские пересуды. Ирена обиделась, потому что это были никакие не пересуды, а самая чистейшая правда, и это бы понял каждый, кто хоть немного знал принца, и разумеется, хозяйка тоже это поняла, потому и взбеленилась, и ушла смотреть очередную нудную пьесу, которую каждую неделю показывали в саду, злая как оса.

Ирена послала ее к адским тварям – мысленно, конечно, – и пошла к помощнику повара, который, хоть и не обладал мужественностью Давора, но зато кормил ее блюдами с королевского стола. Блюда, разумеется, надо было запивать, не давиться же ими всухомятку. Легли они под утро, и, хотя выпили они немного, бутылок шесть, проснулась Ирена уже далеко за полдень с головной болью. Не успела она прийти в себя, как прибежала запыхавшаяся Жюстина, горничная альды Лаваги, и выкатив и так круглые, как плошки, глаза рассказала, что дворец гудит, точно улей, потому как хозяйка ее провела полночи у короля в спальне, а наутро он пожаловал ей альдерат Ладино и все земли, которые он забрал когда-то у ее тетки.

Ирена, забыв на радостях про головную боль, побежала к хозяйке, поздравить ее с такой радостью. Та, однако же, нисколько не была радостной, а наоборот, стала еще злее, чем накануне. Она чуть не с порога начала кричать: мол где Ирену опять носило весь вечер и все утро, почему она должна сама причесываться и одеваться, любая другая дама уже давно выкинула бы ее на улицу, сколько это безобразие будет продолжаться и зачем она вообще ей платит, у всех дам горничные как горничные, а Ирена сплошной позор, уж сколько она потратила сил, чтобы сделать из нее приличного человека, а она постоянно пьет, путается с гвардейцами, ругается и дерется с дворцовой прислугой, сквернословит и грубит господам, подслушивает, подглядывает и сплетничает, и все на нее жалуются, и ей приходится краснеть перед дворцовым жрецом и перед командором Рохасом тоже, и вообще она уже стала притчей во языцех и почему золотое платье опять не готово.

Это сейчас, когда Ирена вспоминала хозяйкину речь, она звучала у нее в голове на человеческом брельском языке, а хозяйка на самом деле говорила на рамальском (она переходила на него, когда очень волновалась) который на самом деле исковерканный брельский.

«Доколи ти буде пити и петлятися со стражами, яко шлюхидла распоследня?» так на самом деле вопила хозяйка.

Все это было очень забавно, но Ирене вскоре стало не до смеха: в нее полетели подушки, стаканы, подсвечники и все, что попадалось хозяйке под руку. Ирена метнулась к двери, молясь, чтобы под руку ей не попался нож, но видимо, грехи ее переполнили чашу терпения Создателя и ее пророков, и молитва ее не была услышана: нож, пролетев дюймом выше ее головы, с оглушительным треском воткнулся в дверь.

Ирена распахнула ее и нос к носу столкнулась с упомянутым командором Рохасом, у которого, судя по лицу, день тоже не задался. Командор продолжал стоять столбом, заполняя собой почти весь дверной проем, и сообразив, что выпускать ее он не собирается, Ирена бросилась назад, к себе в комнату, захлопнула дверь и по привычке приникнув к замочной скважине. Хозяйка тут же просветлела лицом, словно и не кидалась на безвинную служанку минуту назад, как разъяренное велианское чудище, и прямо-таки звенящим от счастья голосом заявила, как она рада видеть господина командора. Тот задумчиво оглядел торчащий в двери нож и осколки посуды и передал ей письмо – приглашение от короля на охоту, сказал он.

Хозяйка взяла было приглашение, но тут же замерла и уставилась куда-то в одну точку. Оказалось, на шлем, который командор держал в руке.

– Какой замечательный шлем, – пропела она сладким голосом, – могу я взглянуть на него?

Меченый протянул ей шлем, видимо тоже удивившись, что она нашла в нем замечательного – шлем, как шлем, правда, старый. Хозяйка же смотрела на обычную железяку так, словно это был единственный в своем роде шлем самого великого Теля Завоевателя, который севарды продают на каждом базаре по три сотни золотых. Она довольно долго таращилась на шлем и вертела его в руках, потом уставилась на Меченого. Тот заметно ошалел, что называется, поплыл и шагнул ей навстречу.

Вот ведь лицемерка, возмутилась Ирена, сама строит куры командору и вообще всем подряд, просто так, про запас, а ее попрекает гвардейцами, ханжа проклятая. Вот тут кто шлюхидла! Из вредности она с громким звоном уронила на пол ключи. Хозяйка тут же сунула ему обратно в руки шлем и сказала обычным тоном, что спасибо мол, что зашли и его величеству передайте мои благодарности.

Остаток дня прошел относительно мирно. Хозяйка больше не швырялась ножиками, а сидела и читала книжку, Хроники рода Эртега – огроменный том, а Ирена отправилась в город за тесьмой и нитками, чтобы, наконец, дошить это треклятое золотое платье, от греха подальше, а на обратном пути зашла поболтать к знакомому трактирщику, от которого узнала, что Пако и всю банду повесили еще полгода назад. Сначала она не поверила, но трактирщик уверял ее, что кривой Алан поклялся оставшимся глазом, что сам видел, как парней вздернули – высоко и быстро. «Собаке – собачья смерть», буркнула Ирена и отправилась назад в Торен.

Неподалеку от их новых апартаментов она увидела принца, который, видать, только недавно пробудился после двухдневной попойки, но, судя по всему, еще не протрезвел, и теперь нетвердым шагом прогуливался по коридорчику. Рядом маялась охрана с такими же опухшими зеленоватыми лицами. Ирена решила, что намечается интересная сцена, и прошмыгнув в апартаменты, залезла в шкаф в гостиной. Ждать пришлось недолго: минут через десять открылась дверь, и зашла хозяйка в сопровождении принца. Тот буквально повалился на стул и потребовал вина – того, которое он принес неделю назад и забыл про него. Хозяйка полезла в комод и заявила, что штопора нет, скорее всего, его утащила ее несносная горничная (тут Ирена едва не поперхнулась от возмущения, потому что более наглой клеветы ей в жизни не приходилось слышать) и вообще, ему сейчас лучше выпить особого отвару, она специально приготовила, как знала, что понадобится, хотя сама удивляется, откуда она могла знать, ведь его королевское высочество никогда не был замечен в неумеренном питие. Слова эти были произнесены почти обычным ее веселым и ласковым тоном (с одной лишь разницей, что тон был чересчур весёлым и ласковым, что, как правило, сулило собеседнику скорую расправу), без тени упрека, однако принца, чье мрачное, или лучше сказать, гробовое выражение лица было прекрасно заметно даже из шкафа, подобная кротость нисколько не смягчила. Выпив предложенный отвар, он принялся скандалить.

Скандалил наследник престола как и все простые смертные, только тихо (по причине похмелья): сначала язвительно поздравил хозяйку с получением земель и титулов и поинтересовался, за какие такие заслуги она все это получила, и что она делала накануне в королевских покоях, потом высказал, что мол, не думал он, не гадал, что она свяжется с его отцом, и весь дворец уже об этом говорит, и что он выглядит как идиот, и что он думал, что она не такая, а она оказалась такая, он ее полюбил, а она предала его и посмеялась над ним, ну и все в таком духе. Хозяйка слушала молча, и когда он устал, совершенно невозмутимо ответила, что мол, все это глупости и сплетни, с его величеством они беседовали в его кабинете и не дольше получаса, о его женитьбе на принцессе Эворе и будущем королевства, а почему король вернул ей поместье ее семьи, она не знает, может быть, сменил гнев на милость, а может, пожалел ее несчастную, ведь скоро ей предстоит расставание с любимым.

Принц понемногу успокоился было, и даже стал ее заверять, что ни о какой женитьбе речи не идет, но тут заметил злосчастное приглашение, взбесился и начал все по новой, на этот раз довольно громко – видать, отвар уже подействовал. Хозяйка опять молчала, горестно качая головой и вздыхая, потом грустно сказала, что ей неприятно говорить подобные вещи, и возможно, она ошибается, но все-таки ей кажется, что батюшка его против их любви, и он хочет их разлучить. Принц задумался и даже начал светлеть лицом, но влюбленным не суждено было примириться: нежданно-негаданно притащился лакей королевского бастарда и объявил, что хозяин приглашает ее присоединиться к нему в библиотеке, где он хочет показать ей редкие книги. Принц окончательно взбеленился и завопил дурным голосом, что она лгунья и лицемерка, и что похоже, ей все равно, с кем из королевской семьи крутить шашни.

Тут терпение хозяйкино лопнуло, она хлопнула о стол томом Хроник Эртега и объявила, что раз так, то она его больше не удерживает подле себя, потому как негоже представителю королевской семьи знаться с распутными девками. После чего ушла в комнату и закрылась на засов. Принц, видно, заподозрил неладное, застыл столбом, потом немного подолбился в дверь и попинал стулья, но это занятие быстро его утомило, поэтому он вскоре тоже ушел.

Всю ночь Ирена ворочалась между сном и явью: ей то снился, то ли виделся повешенный Пако, ветер трепал его светлые волосы, а вороны клевали наглые голубые глаза. Туда тебе и дорога, вздыхала она. Наутро, собирая хозяйку на охоту, она была мрачна и задумчива. Та, впрочем, была ненамного веселее. Ирена решила взять себя в руки и обсудить сложившуюся ситуацию, опасаясь, что хозяйка проворонит свое счастье, а заодно и счастье Ирены.

– Я вчера ночью прогулялась по дворцу, поболтала со слугами – начала она, – в том числе и с лакеями этих дружков вашего принца. Говорят, король сам вернул их в столицу и даже наказал напоить его до посинения, мол, чем больше непотребств и шума, тем лучше. Он все нарочно придумал, и на охоту вас зовет, чтоб сынка с вами окончательно рассорить.

– Все это уже неважно, – бесцветным голосом ответила хозяйка.

– Да как же это неважно-то! – заволновалась Ирена, – что ж вы позволите, чтоб король вас уделал! Надо что-то придумать, у вас есть какой-то план?

– Он и так уже меня уделал, – равнодушно произнесла хозяйка, подтверждая ее худшие опасения, что плана у нее никакого нет, и она намерена сложить лапки и сдаться. Ирена не уставала поражаться этому противоречию – танна Далия была, несомненно, умна и порой необыкновенно решительна, однако очень часто выказывала непонятную беспечность, безволие и покорность судьбе. Видать, надеется на удачу или на колдовство, решила Ирена, припомнив, что несмотря на сомнительную стратегию, до сих пор дела ее шли довольно неплохо.

– Тогда вам надо сделать ставку на короля, – не сдавалась Ирена. – поймать его в собственную ловушку.

– Отвяжись, худая жизнь, – зевнула хозяйка и тут же ойкнула, когда Ирена мстительно затянула корсет туже, чем следует. – А ты чего это такая кислая?

Горничная, немного посомневавшись, рассказала ей про казнь Пако.

– Говорят, что души людей встречаются в загробном мире или в следующей жизни, снова влюбляются и начинают все заново, – осторожно произнесла она с тайной надеждой, что хозяйка, предположительно якшающаяся с демонами, обладает какими-то знаниями на этот счет. Она загорелась внезапной идеей – А вы умеете вызывать духов?

– Зачем тебе это? Он никогда тебя не любил, и не полюбит, сколько бы ты ни вызывала его дух. Даже если ты воскресишь его и прикуешь к себе цепью, – равнодушным обыденным тоном заявила хозяйка, – Насчет следующей жизни ничего не могу сказать, но если он снова окажется мерзавцем, а ты бестолочью, то вряд ли что-то у вас сладится. Так что забудь о нем и возьмись уже, наконец, за ум. И не дуйся, я тебе только добра желаю.

И вот Ирена сидела на полу в гостиной и допивала вторую бутылку красного реймского, оплакивая свою несчастную горькую долю, предаваясь размышлениям о несправедливости мира и ругая на чем свет стоит хозяйку, отплатившую ей за неустанные труды черной злобой и неблагодарностью.

– Змея, как есть змея, – угрюмо вздыхала горничная, вспоминая, как ей пришлось четыре часа просидеть в засаде в тайной нише, чтобы помочь поймать с поличным хозяйкину «кузину», эту альду Монтеро, и камеристку принцессы. – Холоднокровный крокодил, – добавила она, припомнив гравюру из книжки какого-то путешественника.

Внезапно Ирену охватила ярость. Кинувшись к шкафу, она вывалила на пол платья и принялась беспощадно кромсать их ножом. Любуясь на творение своих рук, она почувствовала удовлетворение и даже некоторое облегчение, но вместе с тем и смутную тревогу. Надо выпить еще, подумала она. В шкафу, однако оставалась только бутылка, принесенная принцем – очень редкое и дорогущее вино, про которое хозяйка непременно вспомнит. Ирена некоторое время в нерешительности поглядывала на нее, затем, отбросив сомнения, бесстрашно бросилась в атаку. Осушив одним глотком треть бутылки, она вооружилась ножницами и поработала над любимым хозяйкиным золотым платьем, прорезав на груди и в срамных местах дырки. Отбросив ножницы, она развалилась на диванчике, довольно хихикая, и снова отхлебнула из бутылки.

«И еще я ни за что не расскажу тебе то, что я сегодня узнала, так что останешься ты на бобах- мстительно заявила она танне Далии, представшей перед ее внутренним взором и взиравшей на учиненный ею погром с осуждением во взоре. – И сама ты шлюхидла!»

Неожиданно она почувствовала резь в животе, которая с каждым мгновеньем усиливалась. Она попыталась встать, чтобы дойти до ларчика, в котором хозяйка хранила лекарственные снадобья, но не сделав и двух шагов, повалилась на пол. Желудок, горло, рот, а затем и все тело нещадно жгло. Ирена попыталась закричать, но из парализованного горла не вырвалось ни звука. В отчаянии она предприняла попытку ползти к двери, но вскоре заметила, что лишь бессильно скребет ногтями по полу. В глазах начало темнеть, и каждый вздох давался все труднее: воздух иголками впивался в ее каменеющие легкие. Ясной вспышкой к ней пришло осознание, что для нее все кончено, она умирает, на самом деле умирает, и в тот же миг на нее стала наползать тьма, холодная и неотвратимая. И, за мгновенье до того, как эта тьма заполнила ее всю, откуда-то с границы миров до нее донесся голос тихий печальный голос хозяйки:

«Прощай, сестра».

20

– Ну вот мы и свиделись с тобою снова, Ирена-Чума, – с теплотой в голосе медленно, немного нараспев, проговорил Арсен Сиверра, осматривая труп служанки со сноровкой, которой позавидовал бы любой доктор. Луиджи, дворцовый доктор, стоял рядом и равнодушно взирал на манипуляции, проводимые Сиверрой.

– Да, пожалуй, похоже на отравление фелоном, – протянул последний. Доктор едва заметно приподнял бровь в знак того, что его диагнозы в одобрении дилетантов не нуждаются.

Фелон был ядом без цвета и запаха, не так давно завезенным в Брелу из далекой Миваны и в начавшим приобретать широкую популярность при дворе, как верное средство избавления от навязчивых кредиторов, скупых мужей, опостылевших жен, всякого вида соперников, слишком задержавшихся на этом свете богатых дядюшек и прочих неприятных личностей. Тан Сиверра устремил на Далию испытующий взор:

– Стало быть, это вино, которое принес с собой его королевское высочество, принц Арно?

– Да, дьявол вас забери, именно поэтому вас и вызвали сюда, – рявкнул Сид Рохас. – Мой человек вам все объяснил по дороге.

– Конечно, командор, он мне объяснил, – Сиверра продолжал медленно цедить слова. – А можете ли вы припомнить, когда именно его королевское высочество принес это вино, танна Эртега?

Далия старательно отвечала на все вопросы, в основном, одни и те же. Наконец, минут через сорок начальник тайной полиции и его помощник, не проронивший ни слова, любезно удалились. Слуги, сопровождаемые доктором, унесли тело Ирены в мертвецкую, и Далия вместе с Меченым остались в комнате одни. Командор задумчиво вертел в руках одну из пустых бутылок, разглядывая несколько капель вина, оставшихся на донышке.

Она продолжала сидеть и молча смотреть перед собой. В голове ее была совершеннейшая пустота, как будто расползавшаяся по всему телу. Рохас вытащил из кармана флягу, налил стакан и протянул ей:

– Яда тут точно нет, можете быть спокойны на этот счет.

– Я всегда спокойна, когда вы рядом, командор, – пробормотала Далия, залпом осушив стакан, и мысленно произнесла: – Прощай, сестра.

Часа через два Меченый вернулся в сопровождении двух гвардейцев, волочивших тяжелый кованый сундук, в котором что-то позвякивало. Широким гордым жестом хлебосольного хозяина он открыл крышку сундука, в котором обнаружились бутылки с водой и вином, закуски и сладости, и торжественно вручил ей ключ, наказав никогда с ним не расставаться, после чего объявил, что отныне именем короля ей воспрещается есть и пить что-либо за пределами своей комнаты. Заметив ее тоскливый взгляд, он поспешил ее успокоить.

– Никто не собирается держать вас здесь впроголодь. Клемель, – он указал на одного из гвардейцев, – будет приносить вам обеды три раза в день.

– Я вам очень признательна, командор, – ответила Далия, даже не пытаясь скрыть недоумения, – но не понимаю, к чему все это. Очевидно ведь, что отравить пытались не меня, а…

– На вашем месте я не был бы в этом так уверен, – перебил ее Меченый, – кроме того, у меня есть совершенно ясные указания короля относительно сохранности вашей жизни и здоровья… Его величество очень дорожит вами, танна, – добавил он без тени иронии.

– А что с Арно… то есть с его высочеством? – решилась спросить Далия.

– О нем позаботятся. Он тоже дорог его величеству. Почти так же сильно, как и вы.

Она возмущенно уставилась на него, однако Рохас с прежней серьезностью отсалютовал ей и покинул комнату.

Ближе к полуночи явился сам Арно, вопреки своему обыкновению в последние дни, совершенно трезвый и возможно, по этой причине пребывавший в крайне унылом расположении духа.

В целом же трезвость оказала на него самое благоприятное воздействие. Он сообщил ей, что прекрасно знает коварство своего отца и полностью ей доверяет. Впрочем, судя по внимательному настороженному взгляду, сомнения его не были полностью развеяны. Затем он объявил ей, что отправляется в Шандор, огромный неприступный замок в долине Неры в сопровождении доброй половины гвардейского гарнизона, и пробудет там самое раннее до конца лета, а то и дольше, пока не поймают отравителей.

– Прекрасная идея, ничего не скажешь! Добрейшая матушка королева пособила, несказанная ей благодарность, – бубнил принц, – но ты-то хоть приедешь ко мне?

Далия, разумеется, не надеялась избежать неотвратимого прощального объяснения, но все же сделала попытку отсрочить его:

– Кто же мне позволит это сделать? – грустно улыбнулась она. – Я буду тебе писать.

Она не пыталась придать своим словам убедительности в надежде, что до принца дойдет их очевидная фальшь, и он догадается, что это конец. Однако общеизвестно, что влюбленные по большей части категорически не приемлют очевидности, потому Арно, хоть и был задет ее холодностью, но очевидно, быстро придумал для нее какое-то оправдание, потому что с жаром продолжил ее убеждать, уверяя, что он все уладит и устранит все препятствия. Далия вяло отнекивалась. Арно заподозрил, что она обижена на него за недавний загул и начал было говорить о том, что ей совершенно не о чем беспокоиться, потому что он ни в чем перед ней не виноват, но больше так не будет. Она сделала вид, что не понимает, о чем речь.

Наконец, он потерял всякое терпение.

– Чего ты добиваешься? Чтобы я женился на тебе? Или это все предлоги, чтобы избавиться от меня?

Далия с нежностью провела рукой по его щеке и едва коснулась его губ своими.

– Неравные браки приносят одно только несчастье, поверьте мне, мой принц, как и неумение вовремя расстаться. Женитесь на принцессе Эворе Тамазской или хотя бы на Этель Базас.

Арно замер на несколько секунд, пока до него доходило, что она говорит совершенно серьезно, когда же это произошло, он ледяным тоном пожелал ей счастья, благополучия и прочая, и стремительно вышел, хлопнув дверью так, что с потолка обвалилась лепнина.

На следующий день она стояла на балкончике вместе с принцессой и другими фрейлинами и наблюдала, как принц Арно покидает город и ее жизнь.

Такого июля Брела еще не помнила: пожары, эпидемии и народные волнения вспыхивали повсеместно и без видимых причин, ведь зной, сухость и налоги не слишком повысились по сравнению с прошлыми годами (по крайней мере, первые два). Погорельцы покидали пепелища и устремлялись в близлежащие города. Страна наводнилась бездомными, разбойниками и пророками, предрекавшими конец времен. В Морени были закрыты ворота и объявлен комендантский час. Двор был распущен, придворные разъехались по своим имениям, замкам и особнякам. Король и королева с министрами и немногочисленной свитой отправились с инспекцией по стране. В окруженном двойным кольцом гвардейцев Торене остались лишь принцесса Мелина, альва Мильян, сестра короля, на которую был возложен присмотр за дворцом и в особенности за принцессой, с десяток фрейлин, несколько музыкантов, художник Виотти и его подмастерья, мастеровые, продолжавшие отделывать левое крыло дворца, да прислуга.

Однако раскаленный воздух столичных кварталов, пропитанный подспудной тревогой и ожиданием катастрофы, казалось, не мог проникнуть за дворцовые стены. В саду Торена, где гулял свежий ветер с залива, раскидистые платаны дарили благословенную тень, убаюкивающе журчали фонтаны, а соловьи безуспешно соперничали с музыкантами, царили умиротворение и безмятежность. На аллеях слышался смех дам и кавалеров, продолжавших приезжать в дневное время во дворец (из числа тех избранных, которые попали в утвержденный королем список). Лишь одна беда омрачала безоблачное существование обитателей этого райского уголка (не считая нарушавших гармонию стука молотков и визжания пил): ее высочество принцесса Мелина пребывала в тоске и печали, сопоставимых по своему масштабу с брельскими пожарами, происхождение которых (тоски и печали, не пожаров) было известно лишь ее близким подругам.

Дело же было в альде Лозанн, который оставил службу у альва Лоретти (безо всякого вмешательства Далии Эртега, стоит отметить) и начал свою военную карьеру со скромного звания капитана. Рота его была в числе тех, на которых была возложена обязанность по поддержанию порядка в городе, и хотя новоиспеченный капитан не попал в заветный список, но в качестве должностного и военного лица вполне мог найти возможность оказаться во дворце (по крайней мере, как полагала принцесса и ее фрейлины), однако же возможностью этой не пользовался, отговариваясь чрезвычайной занятостью и усталостью, и почти не отвечая на письма, чем вызыва бурное негодование девичьей компании.

– Этот юноша недостоин переживаний вашего высочества, – поджав губы, говорила Матильда Лавага, – он же просто самым возмутительным образом пренебрегает вами. Простите мне мою смелость, но я забочусь только о вашем благополучии. Вы унижаете себя этой связью и вам следует решительно с ним порвать, иначе…

– Что за вздор, – оборвала ее принцесса, приподнимаясь с плеча Далии, – Клеменцио любит меня, просто он проявляет чрезмерное усердие на службе, да сейчас все как с ума посходили, взять хоть командора Рохаса: вы слышали, что он не пустил во дворец старую альду Фьолли под предлогом того, что ее нет в этом дурацком списке? Скоро все эти ужасы прекратятся, и все станет как прежде. Далия, ты согласна со мной, стоит ли рвать из-за таких мелочей?

Далия высказалась в том духе, что никаких решительных действий предпринимать не нужно, лучше занять себя чем-то интересным и поменьше думать обо всем этом, а там видно будет.

Ее нежное убаюкивающее мурлыканье произвело свое обычное умиротворяющее действие, и Мелина снова улеглась на ее плечо, устремив меланхоличный взгляд в безоблачное небо.

– Мужчины в наше время разучились ухаживать, – пожаловалась Эмилия Варенн, – многие как будто совершенно не представляют, как нужно обращаться с дамами, в особенности это касается молодых людей. Мне кажется, альд Лозанн из числа таких неопытных юношей, которые не понимают, что девушкам необходимо внимание и не подозревают, чем грозит подобное пренебрежение. Нужно, чтобы кто-то по-дружески поговорил с ним и объяснил, что с возлюбленной нельзя так себя вести, в особенности, если она принцесса.

– Какая чушь! Не много ли чести, что-то объяснять этому…– возмущенная Матильда даже не смогла найти подходящих слов.

– Да, разумеется, – выдавила из себя принцесса, однако Далия поняла, что семена этой дурной мысли попали в благодатную почву и непременно дадут всходы.

В подтверждение ее опасений через полчаса Мелина повернулась к ней.

– Далия, может быть, тебе и вправду стоит поговорить с ним, – умоляюще произнесла она. – Как будто ты сама решила помочь ему, из дружеских чувств, видя, что он может меня потерять. Он прислушается к тебе, я знаю. Пусть он что-нибудь придумает и придет увидеться со мной, я так больше не могу.

– Да что же он может придумать, если мы здесь как в осажденном городе, – возразила Далия, впрочем, не слишком убежденно, – прорваться во дворец через пост гвардейцев на воротах, поставив под удар свою карьеру и вашу репутацию? И как я смогу с ним поговорить?

– Раньше мужчины совершали подвиги ради своей дамы сердца, – не унималась Эмилия, – а сейчас не могут даже преодолеть даже самое ничтожное препятствие. Рыцари перевелись, увы!

Далия мрачно подумала, что если раньше мужчины и совершали подвиги, то точно не ради таких противных девиц, как Эмилия, однако высказываться на эту тему она не стала, продолжая неодобрительно молчать.

– Придумала! – радостно завопила Мелина. – Поговори с командором Рохасом, чтобы он позволил тебе съездить на встречу с Клеменцио, а потом впустил его во дворец! Если кто и сможет с ним сладить, то это ты. Мы уже давно подозреваем, что он к тебе неравнодушен, верно, девушки?

Эмилия постаралась стереть кислое выражение с физиономии и горячо закивала. Остальные последовали ее примеру.

Убежденность свиты принцессы в тайном неравнодушии командора к Далии происходила из одного случая на прошлой неделе. В тот памятный вечер они сидели и скучали, и Эмилия подбила принцессу позвать командора, чтобы он с ними потанцевал. «Хоть какой-никакой кавалер». Рохас протанцевал один танец с Далией, два раза наступив ей на ногу. Потом явился лейтенант Шевель, объявив, что присутствие командора срочно требуется в Звездной башне, и тот сбежал, оставив Мелину и Эмилию кипеть от негодования.

Далия вздохнула: было ясно, что от разговора с Лозанном ей не отвертеться (хотя, разумеется, нести ту чушь, которую предлагала Эмилия, она не собиралась). С некоторой обреченностью в голосе она объявила, что готова на все ради счастья ее высочества. Принцесса бросилась ей на шею с радостным воплем, и остаток дня они провели в совершеннейшей идиллии.

На следующее утро после разговора с принцессой, вооружившись своим самым пылким взором и самой обольстительной улыбкой, она подошла к командору и заговорила о том, что ей совершенно необходимо навестить тетушку, потому что она совсем плоха, и только она, Далия, знает, как ей помочь. Командор, как и следовало ожидать, не слишком расчувствовался, однако она добивалась вовсе не этого. Она принялась болтать всякую чепуху, пристально глядя ему в глаза.

– Танна Эртега… Далия, – произнес он внезапно охрипшим голосом, – я должен вам кое в чем признаться. Я думаю, сейчас подходящий случай… вы должны знать.

– Да, командор, – проворковала она, невольно подаваясь вперед.

– На меня не действует севардский морок. Совсем. Вы напрасно тратите столько сил.

Далия с достоинством удалилась, одарив его напоследок горестным взглядом несправедливо обвиненной, но сохранившей кротость и человеколюбие пророчицы Этели.

Тем же вечером она выехала из дворца в карете альды Мавель, переодетая в платье горничной. Альда, уверенная, что она собирается на тайную встречу с любовником, приняла в этом делесамое живейшее участие. Когда Торен скрылся из вида, Далия выскочила из кареты и зашагала по улицам в направлении квартала, где находилась казарма Лозанна.

Она не прошла и сотни шагов, как издали послышались звуки музыки. Она вспомнила, что сегодня был день пророка Нануйя, покровителя ремесел, и в городе каждый год устраивается народное гуляние с выступлениями артистов, музыкантов и циркачей, с традиционными песнями, плясками и угощениями. Далия на мгновенье остановилась, задумавшись. Ее вдруг охватило непреодолимое желание оказаться там, в гуще праздника. Она посмотрела на небо. Уже темнело. Следовало поторопиться, не отвлекаясь ни какие праздники, однако ноги уже сами несли ее туда, где звучала музыка.

Рыночная площадь была полна народа. По краям стояли прилавки, где продавали пиво, эль и пирожки, а с помоста, на котором обосновались музыканты, изливалась, визжа скрипками и гремя кастаньетами, неудержимая сарабата. Далия очертя голову бросилась в это людское море, и тут же была унесена потоком. Она чувствовала себя легкой, свободной и счастливой, словно сбросила оковы, надетые много лет назад. Забыв про страдающую принцессу и вероломного альда, она лихо отплясывала, задирая, как положено, юбку. Когда она опомнилась и огляделась по сторонам, было уже темно. Внезапно ее взгляд выхватил стоящего возле прилавков с элем командора Рохаса, который наблюдал за ней с несколько озадаченным видом. Она весело махнула ему рукой, подзывая к себе. Через минуту командор уже был рядом, беззастенчиво оттеснив ее нынешнего партнера – кожевенника, судя по одежде. Тот окинул хмурым взглядом новоявленного соперника, и, видимо, придя к неутешительным для себя выводам, удалился.

Народные танцы Рохас танцевал гораздо лучше, чем придворные, во всяком случае, на ноги ей не наступал. Они неслись куда-то по волнам музыки, взлетали, падали и кружились. Лицо командора было непривычно веселым и счастливым, ее, вероятно, тоже. В какой-то момент она обнаружила, что он прижимает ее к себе, что вовсе не было предусмотрено танцем и даже мешало ему. Естественному продолжению хода событий помешала группа рослых детин с дубинками, окружившая их. В одном из них Далия узнала своего недавнего партнера по сарабате.

– Вот он, – заявил отвергнутый кожевник, обвиняюще указывая на командора пальцем. – Бей его, ребята!

Ребята не заставили просить себя дважды и бросились на обидчика своего товарища. Чьи-то руки попытались схватить Далию, однако она вывернулась и, сунув пальцы в рот, пронзительно засвистела.

– Эй, честные моренцы, на помощь! – завопила она. – Тут понаехавшие арлазяки бьют наших!

На площади, действительно, было много приехавших на ярмарку, несмотря на беспорядки, жителей других провинций, в том числе и из Арласа. Толпа немедленно заволновалась и пришла в движение.

– Бей арлазяков! – послышались крики.

Воспользовавшись возникшей суматохой, Далия схватила за руку уже немного потрепанного командора и потащила его за собой. В этот момент на площадь влетела стража, раздавая тумаки направо и налево.

– Вы не женщина, а стихийное бедствие, – сообщил ей командор, утирая рукавом кровь, когда они, наконец, выбрались из толпы. Он схватил ее за руку и, в свою очередь, потащил за собой.

– Могли бы и поблагодарить меня, – возмутилась Далия.

– Пренепременно, – буркнул Рохас, – подождите только, вернемся во дворец.

За прилавками их ждал паренек, держащий под уздцы лошадь командора. Тот бросил ему монету, усадил или, если выражаться точнее, закинул в седло Далию и вскочил в него сам. Они понеслись по темным улицам. Далия внезапно вспомнила про невыполненное поручение.

– Тан Рохас, – развернувшись к нему, проникновенно произнесла она, – прошу вас, не гоните так, мне страшно. К тому же, куда нам торопиться, ведь ночь так длинна.

Командор недоверчиво хмыкнул, однако перевел коня на рысь.

– Еще медленнее, – выдохнула она, – нам так внезапно помешали, так давайте сделаем вид, что мы на прогулке.

– Вы что, соблазняете меня? – хохотнул Рохас. – Не тратьте попусту время, я и так согласен.

– Я должна попросить у вас прощения, командор, – сказала Далия, почти касаясь его губ своими.

– За то, что опять заставили меня бегать за вами по городу? В вас наконец-то проснулась совесть?

– За это.

Она спрыгнула на землю и стремглав бросилась бежать в обратном направлении.

Рохас, отчаянно ругаясь, развернул коня и поскакал за ней. Далия шмыгнула в узкую щель между домами и стала боком пробираться на соседнюю улицу. Командор бросился было за ней, но застрял и разразился новой чередой ругательств.

– Куда вы собрались, глупая вы курица? Вы понимаете, что вам свернут шею где-нибудь в подворотне? – крикнул он.

– Я иду в квартал Наре, – ответила она, подумав, что его помощь, действительно, может понадобиться. – Будьте рядом и защитите меня, мой рыцарь!

Она выбралась наружу и побежала по направлению к улице Оружейников, граничившей с кварталом Нарэ, на которой жил треклятый Лозанн.

Однако в этот вечер, судя по всему, судьба была не на ее стороне. Она уже почти достигла цели, как в паре сотен шагов от заветной казармы из какого-то переулка вынырнула прямо перед ней совершенно разбойничьего вида троица. Разбойники заулыбались, что, видимо, означало, что они рады встрече.

– Славная козочка, – постановил один из них, демонстрируя, помимо радости, кривые зубы.

«Козочка» звучало, конечно, гораздо лучше, чем «курица», но Далию это мало утешило. Тем не менее, она деловито скрестила пальцы и сплюнула на землю. Это был тайный знак представителей моренского дна: воров, разбойников, проституток и убийц, по которому они распознавали своих собратьев, являвшийся также гарантией неприкосновенности. Так, по крайней мере, утверждала Ирена.

– Я своя, парни, отвалите. Иду к Большому Бузу, – заявила она, молясь, чтобы Ирена ничего не напутала, и главаря преступного сообщества звали именно так.

– Что-то я тебя раньше не видел… и не похожа ты на нашу, – с сомнением оглядывая ее, протянул разбойник с кривыми зубами. – Тряпки ишь какие…

– Это платье горничной, придурок! Я устроилась служить к одному жирному каплуну, которого мы скоро пощипаем. А сейчас мне надо к Бузу, так что убрали свои задницы с моей дороги!

Она попробовала двинуться вперед. Однако то ли разбойники так и не прониклись к ней доверием, то ли были по духу бунтарями и не признавали над собой власти короля воров, то ли Ирена что-то напутала (Далия почему-то склонялась именно к этому варианту), однако они и не подумали расступаться.

– Не так быстро, красотка, – сказал ей кривозубый, очевидно бывший у них за главного. – Мы тебя сами к нему проводим. Позже.

Осознав бессмысленность дальнейших переговоров, Далия ткнула его пальцем в глаз, развернулась и бросилась бежать, попеременно вопя во все горло «Пожар! Спасайся, кто может!», «Стража!» и «Командор, на помощь!», при этом мысленно костеря Ирену, что было, конечно, нехорошо по отношению к покойнице. Помимо шума открываемых окон и гула встревоженных голосов, проклятий и топота шагов за спиной, она слышала ясно различимый звук кинжалов, вынимаемых из ножен. Горожане же, убедившись, что никакого пожара нет, ничего страшного не происходит, всего лишь кто-то пытается кого-то зарезать, успокаивались и закрывали окна обратно. Однако удача все же не окончательно отвернулась от нее в эту ночь: внезапно раздалось цоканье копыт, и обессилевшая Далия нос к носу столкнулась со знакомой и почти родной злобной мордой вороного жеребца командора.

Через два дня на рассвете она, надев простое холщовое платье, раздобытое ее новой горничной, Сельмой, в которых ходили дворцовые кухарки, повязав голову платком и вооружившись огромной корзиной, ранним утром пробиралась на кухню, чтобы выскользнуть из дворца через задний ход под предлогом похода на рынок. После этого она должна была сесть в нанятый Флико экипаж, поджидавший ее за углом, отправиться на злосчастную улицу Оружейников, и уговорить Лозанна пробраться во дворец в бочке из-под воды, которую доставляют каждое утро во дворец. Водовоз уже был подкуплен и тщательно проинструктирован.

План казался простым и надежным, во всяком случае, первая его часть. Как бы там ни было, Далия твердо решила не оставлять попыток добраться до казармы в тайной надежде на то, что терпение командора Рохаса истощится, и он посадит ее под замок. Общество принцессы и фрейлин начинало действовать ей на нервы.

Она вышла из дворца на улицу и едва успела сделать нескольких шагов, как из-за угла вывернул молодой гвардеец.

– Куда это ты направилась, красотка? – ухарски подбоченясь, поинтересовался он.

– Дак на рынок меня мамаша Берзе погнала ни свет ни заря, – в тон ему ответила Далия.

– Дак скоро уже все привезут, два раза в день подводы с провиантом приходят.

– Дак она забыла передать папаше Феронжо, чтобы он привез баклажан, потому что альва Мильян приказала подать ей нынче соте с баклажанами.

– Да чтобы мамаша Берзе что-нибудь забыла, ни в жизнь такого не было, – усомнился гвардеец. – Ты небось к полюбовничку побежала сранья?

– Миленький, помоги мне! – взмолилась Далия, вцепившись в лацкан камзола, – матушку мне нужно проведать, больна она очень, выпусти меня, а я уж тебя отблагодарю. Хочешь, я тебя прямо сейчас поцелую?

Пока молодой человек раздумывал над ее предложением, из-за угла показалась фигура другого гвардейца. На голову ее собеседника внезапно обрушился удар рукояткой шпаги. Бедолага мгновенно рухнул к ее ногам.

– Вот ведь пристал, дурак, со своими вопросами, – осклабился нападавший, направляя на нее шпагу. – Поцелуйте-ка лучше меня, танна. Напоследок.

Он сделал молниеносный выпад, но Далия, мгновенно отскочив в сторону и надев ему на голову корзину, подхватила юбки и со всех ног помчалась прочь. Через несколько мгновений раздался свист разрезающего воздух оружия, короткий булькающий вскрик и звук падающего тела. Она быстро обернулась, увидев спрыгивающего с балкончика второго этажа Меченого, и сочла за благо убраться подальше с места событий, обойдясь без благодарностей.

– Стойте! – закричал ей вслед командор и, видимо, осознав тщетность своих воззваний, тут же добавил: – Держите ее!

Из-за противоположного угла как раз вышло несколько солдат. Она немедленно развернулась и быстрым шагом направилась к Рохасу, стоявшему над телом убийцы.

– Мертв, как гвоздь в двери, – с сожалением констатировал он, – прицеливаться было некогда. Жаль, расспросить его не удастся.

– Доброе утро, командор. Я так благодарна вам за спасение, если бы не вы…Не представляю, почему этот тип пытался меня убить, – прижав руки к груди, взволнованно произнесла она.

– Давно такого не случалось, – кивнул Меченый.

– Где он мог взять гвардейскую форму и как ему удалось затесаться в ваши ряды? – она напряженно разглядывала гвардейскую форму нападавшего.

– Ему не нужно было затесываться, он здесь служил, – угрюмо ответил Меченый, вытаскивая из спины покойника нож и коротко бросил стражникам: – в мертвецкую.

Он зашагал в сторону входной двери, и обернувшись на полпути, посмотрел на Далию, продолжавшую стоять как вкопанная:

– Следуйте за мной, танна Эртега. Вы же не думаете, что наш разговор окончен?

Они прошли через крыло, занимаемой прислугой и оказались в галерее во внутреннем дворе. Солнце уже сияло в полную силу…

– Когда вы, наконец, успокоитесь? И что, чума на вашу голову, вам надо в городе? – резко спросил командор, останавливаясь. Далия извиняюще улыбнулась и кротко ответила:

– Я должна встретиться с одним человеком, это чрезвычайно важно. Прошу вас, помогите мне, пожалуйста. Вы должны позволить мне уехать.

– Я помню. У вас заболела тетушка. И матушка тоже.

– Это мелко, командор, – она печально вздохнула.

– Я вам говорил много раз, последний раз не далее, как позавчера, что уж кого-кого, а вас из дворца выпускать запрещено. Это личный приказ короля. И как мы с вами неоднократно убеждались, для него есть все основания. И если вам все равно, что вас закидает камнями толпа фанатиков или изнасилуют бродяги, то я пока на тот свет не собираюсь. Еще одна попытка, и вы будете сидеть в комнате до возвращения короля.

Далии вдруг пришло в голову, что он совершенно не удивился покушению на нее и не пытался поговорить с ней об этом. Еще когда они разговаривали в ее комнате после смерти Ирены, она заподозрила, что он что-то знает, однако вовсе не собирается рассказывать об этом ей. Сейчас это подспудное ощущение усилилось.

– Вы могли бы дать несколько своих людей в сопровождение, – заявила она, прогнав мрачные мысли. – Это совсем ненадолго. Кроме того, сейчас день. И вообще, я потратила чуть ли не целое состояние на помощь беднякам, народ уже должен был переменить свое мнение обо мне.

– Ничего подобного, – отрезал он. – Говорят, что ваше золото заколдовано, и скоро превратится в гнилые листья – если, конечно, вовремя не изловить вас и не сжечь. У вас очень умные и настойчивые враги, танна Эртега.

Она даже открыла рот и заморгала от изумления Он продолжил, не давая ей опомниться:

– Давайте поговорим начистоту. Вы рветесь в город не для того, чтобы навестить матушку или тетушку, которым совершенно нечего делать в гвардейских казармах на улице Оружейников. А я служу королю, и никак не могу способствовать тому, чтобы его любовница наставляла ему рога.

– Я не любовница короля и не собираюсь ей становиться! – резко бросила Далия, тут же позабыв про недавно услышанное.

Судя по виду Рохаса, ее возмущение не произвело на него никакого впечатления.

– Это еще хуже. Ему будет крайне неприятно узнать, что он впустую потратил столько замков и земель, а вы не только не намерены отвечать ему взаимностью, но и крутите с кем-то шашни. Моя голова от этого целее не станет.

Она не рискнула гневно спросить, за кого он ее принимает, подозревая, что с него станется ответить честно. Вместо этого она заявила:

– Я не кручу ни с кем шашни, а король всего лишь вернул мне имущество моей семьи! – она отметила, что начинает закипать, что было удивительно для такого смехотворного повода. Еще более удивительным было то, что она продолжает вести с ним этот нелепый разговор.

– Вы даже не представляете себе, сколько бывших сторонников Базасов ежедневно околачивает пороги дворца с просьбами вернуть им их имущество. И насколько я помню, альдерат Мансо семье Эртега не принадлежал.

– Это мзда, – зло усмехнулась она, – за то, чтобы я отступилась от принца. Совершенно излишняя, потому что и я и так собиралась с ним расстаться.

– Что свидетельствует о вашей дальновидности, – в зеленых волчьих глазах Рохаса заплясали веселые огоньки.

Усилием воли Далия заставила себя успокоиться. Она решила предпринять еще одну попытку.

– Я действую в интересах моей подруги, – мягко произнесла она. – Ей нужно поговорить с одним юношей, от этого зависит ее судьба.

– Вы имеете в виду принцессу и Лозанна? – изумился Меченый. – Напрасно стараетесь, я распорядился не подпускать его к Торену на пушечный выстрел. И вообще, зачем вам это дело? Оно ничего не принесет вам, кроме неприятностей.

– Вы что же, не допускаете, что я просто хочу помочь влюбленным, совершенно бескорыстно? – спросила Далия, неприятно пораженная как его осведомленностью, так и его мнением о себе.

Рохас задумался, на лице его отобразилось сомнение.

– Нет, – объявил он ей через мгновенье. – Более того, я думаю, вы морочите мне голову, и у вас в городе кто-то есть. И потворствовать вам я не могу, это будет означать измену королю.

– Однако позавчера вы были не против, чтобы я вас соблазнила, – усмехнулась она.

– Это совсем другое дело, – убежденно заявил он

– Другое? Чем же оно другое? – удивилась Далия.

– Это другое, – повторил он. – По всем правилам верному рыцарю за спасение прекрасной дамы полагается поцелуй, а я только этим и занимаюсь в последнее время, так что ваших спасений накопилось на целую ночь любви.

– А как же измена королю?

– У нас с ним свои счеты: в свое время он увел у меня пару красоток, злоупотребив своим монаршьим положением. К тому же, то, о чем он не узнает, ему не повредит. Всего-то одна ночь, ну может быть… – он оборвал себя на полуслове под ледяным взглядом Далии, от которого, как когда-то уверяла ее покойная Ирена, у людей смерзались внутренности. Вряд ли эта участь постигла Меченого, выглядел он по-прежнему вполне здоровым, однако был явно растерян.

– Ну на поцелуй-то я хотя бы могу рассчитывать? – попытался он пошутить.

– Вы забываетесь, командор, – все с тем же ледяным надменным видом объявила Далия и, не удостоив его прощанием, гордо удалилась.

Свернув за угол, она словно фурия пронеслась по дворцу, вызывая изумленные взгляды. Ворвавшись в свои апартаменты, она уселась за стол и написала письмо альду Лозанну, приказывая ему прибыть на следующее утро во дворец в бочке. После этого она велела Сельме найти Флико и передать ему письмо с тем, чтобы он доставил ему Лозанну. Молниеносно расправившись со всем этим, она выпила два стакана воды и подошла к окну.

Меченый все еще стоял в галерее, прислонившись плечом к колонне и смотря куда-то вверх, в направлении ее окон. Ей показалось, что он улыбается.

21

После завтрака она переоделась, чтобы отправиться позировать Виотти. Это изматывающее занятие продолжалось ежедневно в течение нескольких часов, и Далия выходила из мастерской еле живая, утешая себя тем, что у нее будет портрет от самого прославленного художника Южных Земель, за которым неустанно гонялись толстосумы. Без протекции короля, несомненно, подобной чести бы она не удостоилась. Воспоминание о короле заставило ее задуматься о том, что ждет ее после его возвращения.

Между отъездом Арно в Шандор и короля со свитой в Монселье прошло не более десяти дней, в течение которых король не слишком часто покидал свой кабинет и издали одарял ее почестями и привилегиями. Она получила новые апартаменты, еще более просторные и роскошные, в результате чего ей приходилось каждый день ходить в покои принцессы через полдворца, а потом обратно, и место за королевским столом. Несколько раз он отсылал ей подарки и заказал ее портрет у Виотти; он часто обращался к ней публично, спрашивая ее мнение и явно выделяя среди окружающих, однажды пригласил ее на танец и даже посмотрел с нею спектакль, оставшись до самого конца, что было делом неслыханным. Собственно, на этом было все. Он больше не повторял своего предложения и совершенно не стремился остаться с ней наедине, что вызывало легкую растерянность у Далии. Эрнотон имел репутацию монарха весьма коварного, холодного и расчетливого, и она гадала, что стоит за его поведением. Арно уехал и продолжать этот спектакль не было смысла, кроме того, она видела, что нравится королю. Возможно, он рассчитывал, что сможет привязать ее к себе своей щедростью, то есть попросту купить, либо, если не получится, пригрозить лишить ее всего – все-таки утратить уже обретенное богатство тяжелее, чем отказаться от него в перспективе. С другой стороны, было общеизвестно, что его величество при всей любвеобильности особого значения женщинам не придавал, достаточно легко мирился с отказом (а таковые случались, как ни сложно в это поверить) и чаще всего просто выбирал из предложенного, не утруждая себя соблазнением, благо никакого недостатка в предложениях не было. В конце концов, она решила повременить с выводами, рассудив, что время покажет.

Весь двор, тем не менее, был убежден, что король принялся за старое и променял несчастную королеву на новую фаворитку, вследствие чего на Далию обрушилась новая волна искренней симпатии и неустанного внимания со стороны придворных. Что-то просить у нее прямо они остерегались, наученные предыдущим опытом, но всячески старались вызвать ее благорасположение. Комплименты, мелкие подношения, заверения в дружбе и готовности оказать любую услугу лились непрерывным потоком. Веселый круг ее злословных друзей и поклонников несколько поредел и стал чинным и осторожным. Королева делала вид, что ничего не происходит, и пыталась разговаривать с ней как обычно, но получалось у нее плохо. Ее фрейлины, друзья и сторонники обдавали Далию ледяным презрением. Принцесса также не испытала от происходящего никакого удовольствия и лишила зарвавшуюся фрейлину своей милости. Впрочем, поскольку Мелина уже начала испытывать сильную тревогу из-за все больше отдалявшегося возлюбленного, и никто, кроме Далии, не мог отвлечь ее от черных мыслей и развеселить, немилость эта долго не продлилась.

В общем, когда король, молниеносно собравшись и распустив двор, покинул столицу, Далия вздохнула с облегчением, получив короткую передышку.

Когда она вернулась из павильона художника, Флико уже ждал ее с ответом от альда Лозанна. Она в нерешительности развернула записку, ожидая найти выражение вежливого недоумения и заботу о ее самочувствии, то есть, попросту выражаясь, вопрос, не спятила ли она, однако в записке изящным почерком было написано: «Часовня Марсалы в Торенском парке. В полночь». Далия несколько раз пробежала глазами записку, решив, что ей отказывает зрение, однако все слова по-прежнему были на месте. Часовня пророчицы Марсалы – заброшенный маленький храм в дальнем конце дворцового парка, там, где происходила дуэль Рохаса и Дамиани. Она разорвала записку и в недоумении опустилась на стул.

Ночь была совершенно безлунной, а небо затянуло черными грозовыми тучами – неужели наконец-то пойдет дождь? Огонек маленькой свечи безуспешно сражался против всеобъемлющей тьмы, упавшей на сад. Черные тени нависали над узкой тропинкой, и осторожно пробиравшаяся по ней Далия на чем свет стоит костерила Лозанна, Мелину, короля и командора Рохаса, по милости которых она была вынуждена бродить по саду в непроглядной темноте с риском свалиться и переломать себе ноги.

Наконец, она добралась до часовни Марсалы, и отыскав дверь, с силой потянула ее на себя. К ее большому удивлению, дверь открылась легко и совершенно бесшумно, словно ей и не переставали пользоваться. Она вошла внутрь и осмотрелась. Часовня представляла собой помещение около двадцати квадратных метров, посреди которого стояла единственная скамья. Росписи на стенах были старыми, полустертыми и облупившимися – все кроме одной. Фреска напротив входа сияла свежими яркими красками. Со стены на нее смотрело лицо танны Нелу – очевидно, Виотти сделал пробную работу перед тем, как браться за роспись большого храма Марсалы на главной площади.

Далия села на скамью и от нечего делать принялась рассматривать фреску, которая вовсе не была копией той, что украшала храм. Ива сидела у стола в современном домашнем белом платье и выглядела совершенно буднично, без малейшего намека на возвышенное самоотречение. Глаза ее светились тихой радостью и любовью.

– Остается только надеяться, что канцлера Нелу не занесет в эту часовню. Он совершенно нечувствителен к искусству и вряд ли проявит понимание, – произнес у нее за спиной мужской голос. Обернувшись, она увидела голову Лозанна и руку с факелом, торчавшую из внезапно образовавшейся в полу дыры. Выбравшись, он закрыл крышку люка.

– Я слышал, однако, что он все же согласился, чтобы танна Нелу вошла в свиту королевы и даже сопровождала ее в поездке, что позволяет надеяться, что он оставит свои дикарские замашки и перестанет держать жену взаперти, – продолжил он тоном светской беседы, подходя к удивленной Далии. Воткнув факел в кольцо на стене и поцеловав протянутую руку, он как ни в чем не бывало, уселся рядом.

– Да, танна Нелу уехала вместе с другими фрейлинами королевы, – в тон ему ответила Далия. Она снова обернулась, пытаясь рассмотреть люк на полу. – Это что, подземный ход?

– Да, он ведет в храм в Пре-о-сьель, напротив моего дома. Я прочитал о нем в семейных хрониках, – ответил, как ни в чем не бывало, Лозанн, – лет триста назад король Санторио Второй понастроил их великое множество, для какой-то неясной цели. Я точно знаю, что еще один ход ведет из павильона, который сейчас занимает Виотти, куда-то на улицу Стекольщиков, а третий прямо из Торена – во дворец принца Фейне на улицу Феррери… Могу я попросить вас сохранить в тайне эти сведения? – добавил он после короткой паузы.

Далия молча кивнула, обдумывая ситуацию. Судя по указанному молодым человеком месту встречи, было ясно, что он знает способ проникнуть во дворец, однако она никак не предполагала, что этот способ будет настолько простым и доступным для него. Теперь не оставалось сомнений, что желания видеться с принцессой у него попросту нет, и никакого смысла говорить с ним о ней также не было. Альд тем временем достал из-под камзола две небольшие бутылки вина и откупорив, протянул одну ей.

– Вы хотели меня видеть, танна Далия, и вот я здесь.

Она взяла бутылку и сделала небольшой глоток, желая потянуть время.

– Ее высочество беспокоится о вас… Она опасается, что вы подвергаетесь большой опасности, но скрываете от нее это. Она не хочет заставлять вас тратить время на письма, поэтому…

– Поэтому она собиралась заставить меня приехать во дворец в бочке.

– Боюсь, что это моя вина…

Она рассказала ему о попытках покинуть дворец и об утреннем происшествии. Лозанн выслушал ее, хмурясь и неодобрительно качая головой.

– Известно, что Меченый понабрал в стражу всякого сброда из числа своих бывших дружков -наемников. На вашем месте я держался бы от него подальше. У меня нет никакой уверенности, что этот негодяй не пытался убить вас по его приказу.

– Командор Рохас пытался убить меня? – изумленно воскликнула Далия. – Для чего ему это нужно?

– Чтобы в нужный момент спасти вас и заслужить ваше доверие. Вы теперь богатая наследница и завидная невеста. А Рохас, хоть и прикидывается тупым воякой, далеко не так прост. Вы не заметили, что некоторые свои замашки Арно перенял у него? Сам он сын обычного солдата без гроша за душой, который из-за каприза бывшего короля как-то выбился в люди. Мать его была чуть ли не прачкой, а жена – уже альда. Недурно, правда? И смерть ее до сих пор вызывает немало толков. Нынешняя его любовница тоже не белошвейка и одна из первых красавиц при дворе, и даже не слишком глупа.

– Все-таки он обязан своим положением королю, а не жене и любовницам, – возмутилась Далия, совершенно не убежденная умозаключениями Лозанна.

– Да, но ваши деньги и титулы ему не помешают. Впрочем, может быть, теперь, когда вы имеете влияние при дворе, он хочет завоевать ваше доверие. Кстати, вы знаете, как он познакомился с королем? Общеизвестная история гласит, что однажды, когда король навещал одну из своих любовниц, в дом ворвались убийцы, и если бы не проходивший мимо молодой Рохас, то песня Эрнотона была бы спета. Знающие люди, правда, утверждают, что командор на самом деле был в числе этих убийц, но узнав короля, быстро принял нужную сторону.

– Охота вам собирать все эти сплетни, – раздраженно бросила Далия. Лозанн равнодушно пожал плечами и отвернувшись от нее, уставился на Иву Нелу, которая смотрела на них со стены своими васильковыми глазами. Через несколько минут Далия нарушила молчание, заявив без обиняков:

– Принцесса хочет видеть вас.

Намеки Лозанна совершенно выбили ее из колеи, и на нее вдруг навалилась смертельная усталость. К горлу подкатывала тошнота. Она испытывала непреодолимое желание закончить этот бессмысленный разговор и пойти лечь спать. Ей нечасто приходилось терпеть поражение, но сейчас это было именно оно.

– Однако вы догадываетесь, что я этого не хочу, – холодно ответил альд.

– Почему бы вам не объясниться с ней?

– Возможно, вам выпадал случай заметить, что члены королевской семьи безо всякого понимания принимают подобного рода известия, – язвительно заявил молодой человек. – а Мелина и вовсе не подозревает, что слово «нет» может употребляться в ответ на ее волеизъявление. – Он тяжело вздохнул и добавил без прежнего апломба. – Я не хотел бы подвергать ее ненужному унижению. Я надеялся, что она, наконец, догадается послать меня к демонам.

– Она слишком юна и слишком влюблена, чтобы додуматься до этого.

– Понять, что вас не любят, можно в любом возрасте, поверьте мне, – с какой-то тайной горечью заявил Лозанн, – для этого даже особого ума не требуется, лишь немного чуткости.

– Какого демона вы вообще с ней связались? – сердито пробурчала Далия, раздумывая, что она скажет принцессе.

– Мне казалось, что я влюблен, однако эта иллюзия развеялась через некоторое время. Я и сейчас очень к ней привязан, но быть с ней больше не могу. Наверное, я в ней разочаровался. Как оказалось, капризность и кокетство наскучивают так же, как и простота и покорность, если не быстрее. Последние, по крайней мере, честнее. Да и роль верного пажа не для меня.

– Вам обоим будет проще, если вы объяснитесь с ней, – со вздохом проговорила Далия, поднимаясь.

– Кроме того, мне нравится другая женщина, – продолжил альд, словно не слыша ее. – Хотя пока это не взаимно.

– Желаю вам удачи.

Быстрым шагом, стараясь не шататься, она направилась к выходу.

Лунный свет скользил по узкой тропинке, теплый ветер шелестел в ветвях платанов, а в ее голове шумело вино.

– Бестолковый мальчишка, – бормотала она, нимало не смущаясь того факта, что альд был примерно ее лет, – разочаровался он, видите ли! В принцессе! Кем он вообще себя возомнил? Не оберешься теперь рыданий и истерик.

Она на секунду остановилась и оглянулась на часовню, задумавшись, кем могла быть женщина, в которую был влюблен Лозанн, но быстро пришла к выводу, что ей это совершенно безразлично. И тут в наступившей тишине она услышала шелест листвы. Кто-то шел по соседней тропинке. Уже не удивляясь и не задумываясь, она бросилась бежать, отметив, что это занятие уже входит у нее в привычку.

Через несколько мгновений она влетела во дворец, едва не снеся часовых. Где-то на задворках сознания билась мысль, что она вне опасности, и уже можно перейти на нормальный шаг, однако она продолжала нестись по коридорам, не обращая внимания на внезапно охватившую ее дурноту. Оказавшись в своих апартаментах, она заперла дверь на все замки и закрыла окна. В тусклом свете масляного светильника, оставленного служанкой, она нашла графин с водой, выпила стакан и обессиленно упав на стул, стоявший перед столом, уронила голову на руки. Так она просидела довольно долго, пока у нее не начали затекать руки. Наконец, с трудом поднявшись, она обнаружила, что смерть, от которой, как известно, далеко не убежишь, все-таки нагнала ее.

22

Стоя в галерее и глядя на тускло мерцающий в окне второго этажа огонек, командор Сид Рохас вспоминал вчерашний сон. Снилась ему, разумеется, Далия Эртега, от которой ему теперь не было покоя не только днем, но и ночью – она преследовала его и во сне. Они находились в лесу (после того, как она в очередной раз сбежала из дворца), а она смотрела на него своими янтарными глазами и говорила, совсем как тогда, когда он пришел требовать, чтобы она вернула деньги этой дуре – вдове Миро: «Ради вас я готова на все, командор. Только попросите». На самом деле она, конечно, говорила немного иначе и с другой интонацией, но почему-то он всегда вспоминал ее слова именно так. И эти, и другие. «Я прошу вас, командор. Как скажете, командор». Каждый раз, когда она говорила ему «командор», у него как будто шерсть вставала дыбом на загривке. Внезапно он обнаружил всполохи пламени в траве и на деревьях, отчетливо потянуло дымом. Он понимал, что нужно уходить, но не мог ни тронуться с места, ни отвести взгляда от ее огненных глаз. Она же продолжала спокойно смотреть на него. «Я всегда спокойна, когда вы рядом, командор». И вот уже вокруг него бушевало пламя, и сама она обратилась в пламя, окружая его со всех сторон. И он понял, что ему не выбраться, что ему конец, что вот он уже сам горит, однако ему было все равно, он стоял и слушал, как она пела (то есть уже не она, а пламя). А потом у него перед ногами разверзлась земля, и он провалился в эту пропасть. Так он падал и падал, бесконечно долго, а в ушах все стоял ее смех…

«Вот что бывает, когда не переспишь с женщиной сразу же», – подумал он, проснувшись в холодном поту.

Впрочем, он был не уверен, что ему бы это помогло. Даже бедняге Арно не помогло, вон она его как скрутила, а он-то, Сид, не мог похвастаться фамильным бессердечием Альменаров. Пропадать, так пропадать, решил Меченый. Кто знает, может, ему удастся вовремя унести ноги.

Полный смертельного ужаса, тоски и отчаяния леденящий душу вопль прокатился по пустым коридорам Торена и достиг командора Рохаса, когда он поднимался по лестнице. Несмотря на то, что этот вопль, казалось, не мог принадлежать человеческому существу, он почему-то сразу понял, что это кричит она. Дворец проснулся, вдалеке послышался шум открываемых дверей и гул удивленных голосов.

Дверь была распахнута настежь, но в комнатах вместо плавающего луже крови бездыханного тела он обнаружил только перепуганную служанку в одной рубашке со светильником в руке, от которой ему с большим трудом удалось добиться рассказа о том, что она проснулась от страшного крика, выбежала в гостиную, но никого там не нашла и больше ничего не знает.

Приказав поднять на ноги всю роту и прочесывать коридоры и все комнаты, он отправился к ее любимому фонтану в саду, в призрачной надежде найти ее, как обычно, в обществе какого-нибудь очередного хлыща (хотя его стараниями во дворце не осталось ни одного из них, даже самого завалящего), и пытаясь не думать о том, что уже слишком поздно.

Ночью, да еще и в отсутствие короля, понятное дело, никто и не думал включать фонтан. Луна проливала свой бледный свет на белые точеные тела фрагонийских статуй, скамейки и кусты были укутаны тьмой. Сид приблизился к фонтану, слушая шорох гравия под ногами.

– Я здесь, командор, – донесся с дальней скамейки ее голос.

Из темноты выплыла фигура в черном платье и остановилась рядом со статуей. Рохас заметил, что цвет ее лица почти ничем не отличается от цвета статуи, за исключением, пожалуй, зеленоватого оттенка, коего произведения искусства были лишены. Голос ее, однако, был совершенно спокоен.

– Я побуду здесь, командор, не беспокойтесь обо мне.

В ответ на его вопросительный взгляд она нерешительно зашептала:

– Я не могу вернуться во дворец, мне страшно. Там призрак моей горничной Ирены. Вон она, видите, в окне, ждет меня. Я посплю здесь, думаю, утром она уйдет и оставит меня в покое.

Сид обернулся, но, разумеется, никакого призрака в окне не увидел. Он осторожно поднес факел к ее лицу, внимательно поглядев в глаза, затем протянул ей руку.

– Вам нужно пойти со мной. Не бойтесь. – она со страхом замотала головой и отступила. Он продолжил: – Я знаю отличное заклинание, действует на самых злокозненных призраков.

Поколебавшись, она вложила свою руку в его, и он повел ее – хотя в данном случае вернее было бы сказать «потащил», – по коридорам дворца. Она едва поспевала за ним, однако не сопротивлялась, и лишь, когда они прошли оружейный зал, жалобно спросила:

– Куда мы идем, в конце концов?

– В восточное крыло, к Луиджи, доктору. Надо срочно дать вам настойку из корня севахи или что-то в этом роде. – Он остановился и снова посмотрел ей на потемневшие прожилки ее глаз. – Вас пытались отравить.

Шум в ее голове постепенно утихал, желтое марево перед глазами рассеивалось, и Далия с облегчением вздохнула. Настойка севахи приятным теплом разливалась по телу, и ее стало неудержимо клонить в сон.

– Повезло, что доза была совсем маленькой, – говорил Луиджи, – поэтому танна отделалась довольно безобидной галлюцинацией. При серьезных отравлениях людям кажется, что окружающие превратились в демонов или чудовищ. Дело частенько кончается убийствами или самоубийством. Хорошо, что этот яд легко нейтрализуется.

Далия снова потянулась за настойкой севахи.

– Когда мы были на ужине у альвы Мильян, мне показалось, что у оранжада какой-то странный привкус, – рассказывала она командору, когда он провожал ее обратно в ее комнаты, – скорее всего, яд был там, однако я сделала всего глоток, невероятно, что он произвел такое действие. Ведь я видела покойную горничную, совсем как вижу вас.

– И что она делала? – поинтересовался командор.

– Просто смотрела на меня. А потом, когда она гналась за мной по коридору, пела. Это было ужасно. При жизни я запрещала ей петь в моем присутствии, а она очень любила это, а потом застонала, да так, что у меня кровь застыла в жилах…

– Вы уверены, что яд был в оранжаде, а не в той бутылке вина, оставшейся в часовне? – прервал ее излияния Меченый.

– Вы что, следите за мной? – она даже остановилась от неожиданности.

– Признаю, был неправ, – вздохнул Рохас. – Следовало просто-напросто запереть вас в комнате. Итак, что натолкнуло вас на мысль выпить в святом месте?

Далия внезапно вспомнила настойчивые предостережения Лозанна.

– О, Создатель, – прошептала она, – нет, этого не может быть. Он не мог…Для чего ему…

Он остановился и уставился на нее в упор. Глядя на его перекошенное лицо и вздувшиеся на лбу вены, оставалось только гадать, не хватит ли его апоплексический удар.

– Вы не смогли выбраться в город и решили притащить своего любовника во дворец! – провозгласил он, наконец, тоном государственного обвинителя.

– Это не так.

– И, вероятно, через какой-то из подземных ходов, который откуда-то стал вам известен, другого способа просто нет, – не унимался Меченый. – Советую вам забыть о его существовании. Речь идет о государственной безопасности, с такими вещами не шутят. Хорошо, если об этом не узнает Сиверра.

– Если вы ему не расскажете, то он и не узнает, – проворчала она. – И раз уж для вас так важен этот вопрос, обещаю, что как только у меня появится любовник, я обязательно поставлю вас в известность. Я встречалась с Лозанном.

Меченого, однако, это нисколько не успокоило. Он разразился тирадой, краткое содержание которой сводилось тому, что всех безмозглых девиц из свиты принцессы, как и ее саму, следует запереть в монастыре, а их дружков отправить на границу с Лигорией.

Остаток пути они проделали в полном молчании. Засыпавшая Далия почти висела у него на руке. Перед дверью она в нерешительности остановилась. Рохас молча открыл дверь и зашел внутрь. На столе по-прежнему горел маленький светильник.

– Насколько я могу судить, ее здесь нет, – сказал он без тени улыбки на лице.

Далия упала на диванчик, не в силах больше держаться на ногах.

– Она может появиться позже. Когда я пришла, то села, закрыла глаза, потом открыла, и она была передо мной.

Для наглядности повествования она закрыла глаза, затем открыла, но увидела лишь Меченого, устраивавшегося на ковре.

– Наверняка ей хотелось пообщаться с вами с глазу на глаз, попеть или постонать от души, так что, пока я здесь, она не придет.

– Даже не знаю, как вас благодарить, командор. Я вам обязана до конца жизни, – какая-то темная мысль промелькнула в ее мозгу, но тут же исчезла. – Представляю, как вам осточертело меня спасать.

– Пустяки, – донесся до нее сквозь сон его голос. – Служба во дворце – это тоска и скука смертная, а беготня за вами и вашими убийцами позволяет немного развеяться и вспомнить старые добрые времена. К тому же я обещал вам в Арласе, что не допущу, чтобы с вами что-то случилось.

Призрак Ирены Страволь, носившей при жизни прозвища Ирена – Гиена и Ирена-Чума, бесшумно скользил по коридорам дворца. Она ощущала непривычную легкость в теле и какую-то проницаемость. Ее новая жизнь в качестве призрака началась накануне вечером, когда она открыла глаза и обнаружила себя в той же комнате, в которой некоторое время назад испустила дух. Комната была пуста, и после беглого осмотра Ирена удостоверилась, что в ней никто больше не живет. Тогда она отправилась на поиски танны Далии в надежде хоть немного подпортить ей жизнь в отместку за подложенную свинью, в смысле за отравленное вино. Вскоре, впрочем, она поняла, что намерению ее вряд ли суждено было осуществиться – изредка попадавшиеся в комнатах и коридорах люди не видели ее и не слышали. К большому удивлению Ирены, огромный дворец, в былые времена напоминавший муравейник, теперь словно вымер.

Через пару часов ей повезло: танна Далия стрелой промчалась мимо нее и влетела в соседнюю комнату. Более того, вскоре выяснилось, что справедливость в этом поганом мире все-таки существует: хозяйка могла ее видеть. Это был триумф. Такого восторга, как прошедшей ночью, когда она носилась за насмерть перепуганной хозяйкой по дворцу, издавая душераздирающие стоны и завывая, Ирена не испытывала давно. К несчастью, та догадалась выбежать наружу, а – крайне неприятный сюрприз – новоявленное привидение не могло покинуть дворцовые стены. Впрочем, ее жажда мести была удовлетворена, и она продолжала корчиться в окне, изображая предсмертные судороги, исключительно из любви к искусству. Когда появился командор и повел хозяйку к врачу, Ирена последовала за ними в надежде увидеть что-то интересное, однако ее постигло разочарование. Промаявшись полночи в комнате со спящими, Ирена направилась к гвардейцам, зная, что уж там-то увидит нечто интересное, и не ошиблась. Утро она провела в служебном корпусе, слушая пересуды горничных и кухарок, и пришла к выводу, что жизнь призрака может быть вполне сносной.

В таком благоприятном расположении духа Ирена направлялась в покои принцессы с намерением еще немного позабавиться. Девицы играли в карты, принцесса с отсутствующим выражением лица лежала на кровати, а хозяйка сидела рядом на банкетке и пела что-то заунывно-тоскливое на старо-брельском, подыгрывая себе на лютне. Ирена взлетела, повисла посреди комнаты и стала подпевать, не сводя обличительного взора с хозяйки. Та побелела как полотно, но продолжила петь дрожащим голосом.

– Что случилось, дорогая Далия? – встревоженно спросила принцесса.

– Далия переживает, что до сих пор не смогла выполнить поручения вашего высочества, – ехидно заметила какая-то жеманная писклявая девица. Ирена подумала, что стоило бы добавить ей в суп слабительного, но с горечью вспомнила, что подобных маленьких удовольствий она теперь лишена навеки.

Принцесса строго посмотрела на писклявую девицу и уже собиралась что-то ответить, как в дверь постучали. В комнату вошел командор Рохас, который принес для принцессы письмо. Хозяйка, которая продолжала тянуть про то, что кто-то кого-то там встретил в первый раз и сразу же влюбился насмерть, посмотрела на него как-то по-особенному. То ли песня, то ли этот взгляд произвели какое-то странное впечатление на Меченого: он застыл столбом и тоже как-то странно уставился на хозяйку. Принцессе даже пришлось сказать ему, чтобы он проваливал, ну то есть, что она не смеет его большезадерживать.

Когда он ушел, принцесса развернула письмо и принялась читать. Ирена мгновенно устроилась за ее плечом. Письмо было от ейного полюбовничка. Оно было страшно длинным, как любят писать господа. Вкратце же его содержание было таково: он ( полюбовничек) страшно дорожит ею (принцессою); она осветила его тусклую никчемную жизнь божественным светом и все такое прочее, однако недавно он совершенно случайно обнаружил, что он малодушная бессердечная скотина, неспособная к подлинным сильным чувствам, и он не в силах должным образом ответить на ее любовь, а потому не достоин ее и вынужден уйти, дабы не причинять ей страданий, однако он будет помнить ее до конца своих дней…ну и всякая такая чушь.

Принцесса сидела несколько минут столбом, держа в руках записку, а потом громко зарыдала. Фрейлины повскакивали, закудахтали и бросились к ней. Принцесса продолжала голосить, не обращая ни на кого внимания. Тогда хозяйка приказала им убираться вон, и, к удивлению, Ирены, вместо того, чтобы поинтересоваться, какого рожна она тут раскомандовалась, они, немного пометавшись по комнате, выбежали прочь. Ирена, которая терпеть не могла бабских истерик, также с достоинством удалилась.

Танна Далия вернулась к себе лишь поздно ночью. Ее новая горничная, как обычно, дрыхла, и она, пройдя в спальню и усевшись перед трюмо, принялась вытаскивать из волос шпильки. Ирена повисла за ее спиной и тонким голосом запела. Хозяйка вздрогнула и повернулась к ней. С минуту она смотрела на Ирену, которая старательно выводила жалобную песню о бедной крестьянке, нашедшей свою смерть в реке, а затем вдруг сказала:

– Прекращай уже этот балаган. Чего ты хочешь от меня?

От неожиданности Ирена поперхнулась на самой высокой ноте и дала петуха; она закружилась по комнате со стонами, давая понять, что уважающий себя призрак не позволит обращаться с собой подобным образом. Хозяйка осознала свою ошибку и убавила тон.

– Я рада видеть тебя снова, – примиряюще сказала она. – Но, кажется, ты на меня обижена?

– Вы еще спрашиваете меня, – наконец, заговорила Ирена, стараясь придать голосу жуткое потустороннее звучание. – Значит, вам ни разу не приходило в голову, что это из-за вас я умерла! Я выпила ваше вино!

– Наоборот, если бы ты меня послушалась, стала бы поменьше пить и не лазила бы ко мне в шкаф, этого бы не случилось, – судя по всему, потустороннее звучание ее голоса не произвело на танну Далию должного впечатления. Видимо, она уже успела привыкнуть к присутствию призрака. Надо было вчера с ней заговорить, запоздало сообразила Ирена. Она, однако, не намерена была так просто сдаваться.

– Вы совсем не демон, – выдвинула она следующее обвинение.

– Нет.

– И не ведьма.

– Нет.

– Вы даже и не злая!

– Ну доброй меня тоже трудно назвать, – попыталась утешить ее хозяйка. Однако Ирена была безутешна.

– Зачем же вы тогда меня обманывали?

– Я не обманывала тебя, я просто не стала тебя переубеждать. Это был единственный способ заставить тебя слушаться. Ты ведь боялась только демонов.

– Выгнали бы меня и нашли бы другую горничную, более послушную, – буркнула Ирена, против воли польщеная

– Где бы я нашла такую, как ты? – усмехнулась хозяйка. – И ты нужна была мне для всяких моих тайных темных и опасных дел.

Это было, конечно, очень похоже на правду, но что-то мешало Ирене удовлетвориться этим ответом. Хозяйка страсть как любила придуриваться, и было невозможно понять, серьезно она говорит или нет. Тем не менее, Ирена твердо решила разоблачить ее.

– Вы все врете, – объявила она. – Хоть бы раз поговорили со мной по-человечески.

– Ну хорошо, – вздохнула танна Далия. – Рано или поздно ты оказалась бы на виселице или закончила жизнь в какой-нибудь подворотне, а мне не хотелось этого.

– Да что вам за дело то было? – пробурчала Ирена. – Я вас едва не зарезала.

– Ну, когда-то ты все же спасла мне жизнь, хоть и не совсем по своей воле, – она рассмеялась, но тут же вдруг сделалась необыкновено серьезной. – Мне ведь тоже пришлось хлебнуть горя, и меня когда-то так же загоняли, словно зверя… Так что мы с тобой сестры по несчастью, обездоленные и неприкаянные.

Обездоленная хозяйка, тяжело вздохнув, отвернулась, и в ушах ее закачались желтые топазы размером с мелкие булыжники. Ирена тоже вздохнула, вспомнив разом грязные таверны, кривые улочки Морени и разбитые, продуваемые ледяными зимними ветрами, дороги Арласии.

– Ладно, не будем поминать старое, – миролюбиво заявила она. В конце концов, общаться в этом дворце ей было решительно не с кем, так что стоило проявить великодушие. Когда-нибудь, при случае, она обязательно выскажет, как и собиралась, танне Далии все, что она думает о ней и расскажет, как страдала от ее капризов, насмешек, бесчувственности, жадности и черной неблагодарности – пусть не думает, что она все забыла.

Они разговорились. Хозяйка рассказала о последних событиях в столице, о покушении и встрече с хахалем принцессы, а новорожденное, так сказать, привидение принялось пересказывать сплетни горничных.

– Кузина ваша командору своему рога наставила, и он ее прогнал, толстуха Эме своими ушами слышала, как она рыдала и клялась, что невинна, как монашка, а он сказал, что он ей не верит, что он все знает, и чтобы она не делала из него идиота, и если еще раз что-нибудь подобное случится, то он ее из окошка выкинет.

– Значит, не прогнал, – возразила танна Далия.

– Да нет же, до этого он сказал, что все кончено, и он ее больше знать не знает, Эме как раз с этого момента начала слушать.

– Свистит твоя Эме или что-то путает.

Ирена хотела поспорить, но передумала: пришло время достать из рукава козырного туза.

– Кстати, а как ваши дела с королем? – хозяйка неопределенно пожала плечами, и она продолжила, как бы мимоходом: – Вы уже знаете, что он таскается к этой бабе, по которой в последнее время все с ума сходят – у нее еще муж страшный, как отшельник после пяти лет благочестивой жизни, и жутко ревнивый? Как ее зовут-то? – она сделала вид, что старается вспомнить имя.

– Ива Нелу? – потрясенно спросила хозяйка.

– Да, точно, – Ирена наслаждалась произведенным эффектом. – А за вами он приударил, чтобы отвлечь всеобщее внимание, и чтобы муж ни о чем не догадался, потому что, если бы он узнал правду, то взбунтовался бы, как пить дать, и пришлось бы его упечь в каменный мешок, а он же первый министр, страшно умный, его нельзя в мешок. Хотя был бы умный, не женился бы на такой красотке, когда сам такой страхолюдина. Ну и еще, конечно, надо было принца от вас отвадить раз и навсегда – это я про короля. Но не расстраивайтесь, шанс стать запасным вариантом у вас есть, – Ирена хихикнула.

– Откуда ты все это знаешь? Король уехал больше недели назад.

– Я случайно подслушала его разговор со старикашкой, его камердинером, еще когда жива была.

Танна Далия была в бешенстве. Глядя на ее побелевшее лицо и сверкающие глаза, в которых отражался тусклый свет свечей, Ирена вновь испытала ни с чем не сравнимое удовольствие.

– Чего вы так взбеленились-то? – невинным тоном поинтересовалось привидение.

– А что, мне должно понравиться, что из меня делают дуру?! Он рассорил меня с Арно, разогнал моих друзей, уничтожил остатки моей репутации, я не могу выехать в город без риска быть разорванной толпой, а когда правда выйдет наружу, я еще и превращусь в посмешище, – она металась по комнате, словно разъяренная тигрица в клетке.

– Подумаешь, репутация, – пренебрежительно пожала плечами Ирена, – зато теперь вы богаты. И все перед вами лебезят. А насчет посмешища это вообще легко – вам просто надо отбить короля у этой бабы.

Хозяйка продолжала презрительно раздувать ноздри, а Ирена загорелась новой идеей.

– На самом деле, как я знаю, она пока еще вертит хвостом. Вам надо как-то вклиниться между ними. Я постараюсь выяснить про нее что-нибудь полезное, что могло бы их поссорить.

Она полетела за танной Далией, которой, видимо, надоело метаться по спальне, и она решила переместиться в комнату попросторнее.

– Куда это вы собрались? – с внезапной тревогой спросила она, видя, как хозяйка устремилась прямо к балконной двери.

– Мне нужно на воздух, я здесь задыхаюсь. Иди сюда, – она махнула рукой, однако Ирена продолжила маячить в дверном проеме.

– Мне и здесь хорошо, – угрюмо отозвалась она, – а вам там нечего делать. Кто-нибудь услышит, что вы разговариваете сами с собой, и решит, что вы умом тронулись.

Хозяйка, ясное дело, ее не послушала и продолжила торчать на балконе. Целый час они обсуждали череду убийств и покушений, и ни к какому выводу не пришли.

– Вероятно, тот гвардеец, которого я тогда видела, точнее, слышала, и пытался вас продырявить. Надо слетать в мертвецкую, может, он еще там, хотя это маловероятно. А лакея ухажера вашего покойного, то бишь, Дамиани, так и не нашли? … Да, негусто.

Тут Ирена, напустив на себя таинственный вид, объявила, что ей пора покинуть дворец по своим потусторонним делам, о которых не следует знать простым смертным, и пообещала вернуться завтра с новостями. «Потусторонние дела» состояли в наблюдении за ночной жизнью дворца, то есть попросту говоря, в подглядывании и подслушивании, благо, возможностей у нее было хоть отбавляй. В дверях она остановилась, сраженная внезапной мыслью.

– Но раз вы обычный человек, то кто же тогда Трианский дьявол?

23

Следующий день оказался еще длиннее и тяжелее, чем предыдущий. Мелина почти не вставала с кровати и глядела в потолок, время от времени разражаясь рыданиями. В перерывах между рыданиями и созерцанием потолка она разговаривала с оставшимися с ней в спальне Далией, Матильдой и Эмилией, поверенными ее любви, то осыпая обвинениями и оскорблениями недостойного труса и предателя Лозанна, то пытаясь выяснить, что она сделала не так, и как теперь можно исправить то бедственное положение, в котором она оказалась. Простые ответы, вроде «это уже неважно» и «никак» ее удовлетворить не могли, поэтому перебирание воспоминаний продолжалось час за часом.

Всему этому безобразию не виделось ни конца, ни края, поэтому на восьмом часу Далия положила ему конец самостоятельно, почти насильно влив в принцессу дозу снотворного, способную свалить с ног небольшую лошадь. Наказав Матильде Лавага бдить за сном ее высочества (что та немедленно исполнила, заснув на кушетке рядом), Далия прошла в свои комнаты и бросившись на кровать, мгновенно провалилась в сон. Проснулась она от дуновения ветра на своем лице и открыв глаза, обнаружила перед собой призрак горничной.

– Я тут уже битых полчаса летаю над вами, – заявила Ирена. – Вам надо отравить эту мелкую упырицу, пока она вас самих в гроб не уложила.

– Она не упырица, просто у нее чересчур бурный темперамент, и к тому же она слишком привыкла к тому, что люди всегда рады исполнять ее желания, что не представляет, как может быть иначе. Со временем она научится более здраво смотреть на вещи и держать себя в руках. Может быть, – ответила Далия, с сожалением распрощавшись с надеждой выспаться. Зевая, она отправилась в ванную, чтобы умыться. Вода в бочке уже нагрелась от жары и не принесла желаемого облегчения. Ирена с изумлением оглядела большую, почти метровую железную ванну на ножках и присвистнула.

Солнце садилось, жара уже немного спала, и Далия с удовольствием устроилась на балконе, любуясь закатом. Ирена, как и накануне вечером, повисла в дверях.

– Между прочим, у меня для вас потрясающая новость, – перейдя на таинственный шепот, сообщила она.

– Ты видела труп убийцы и узнала его? – встрепенулась Далия.

– Нет, – махнуло прозрачной рукой привидение. – Гораздо лучше. У этой бабы, вашей соперницы, есть любовник.

– У танны Камиллы? – удивилась Далия, вспомнив вчерашний разговор.

– Причем здесь танна Камилла? – в свою очередь удивилась Ирена. – Я про бабу Нелу.

Новость и в самом деле потрясла Далию. Ива Нелу не производила впечатление женщины, способной изменять мужу с двумя любовниками, один из которых был король. Не говоря уже о том, что дабы найти такую возможность, требовалась немалая изобретательность, ведь канцлер не спускал с нее глаз.

– Амина-Оглобля видела, как она с кем-то обжималась в приемной перед покоями королевы. Щель в приоткрытой двери была слишком мала, да и темно было, и она не разглядела его. Амине пришлось зайти, потому что королева ждала завтрак, а он быстренько сбежал через боковую дверь, а эта святоша пошла к королеве и сидела себе там как ни в чем не бывало. Так что вот, дело в шляпе! Теперь-то уж вы не сможете сказать, что от меня нет никакого проку! – Ирена ликовала.

– Может, это был муж был, – возразила Далия, больше для того, чтобы поддразнить ее.

– Да кто же с мужем обжимается, да тем более тайком? – возмутилась Ирена, – И уж это страшилище-то не узнать невозможно!

– Хорошо, а мне-то что за польза от этой новости? По всей видимости, ни муж, ни этот любовник нисколько не мешают ее роману с королем.

Ирена с жалостью посмотрела на нее, как на слабоумную.

– Нужно выследить их и донести королю. Нет, лучше устроить так, чтобы он поймал их с поличным. Хотя нет, если меж ними еще ничего не было, король может ее простить. Может, будет лучше, если их застанет муж? Тогда он увезет ее куда-нибудь в провинцию, или упрячет в монастырь, а если нам улыбнется удача, то и совсем убьет. Что вы на меня так смотрите? Вы меня слушаете? О чем вы вообще думаете? – прервала свою вдохновенную речь Ирена.

– Я думаю о том, что очень странно, что тебя не убили гораздо раньше, – призналась Далия.

– Опять вы начинаете, – обиделось привидение, – только мы стали ладить. Эта баба Нелу мало того, что потаскуха, наверняка еще и ведьма. Старая Мира рассказывала, что канцлер до того, как на ней жениться, был совсем незлым человеком, немного странным – угрюмым отшельником, в общем. Это она его зачаровала и с ума свела. Да и ничего он с ней не сделает, кишка тонка. А вам бы пора научиться разбираться в людях и держаться от всяких упырей подальше. Вот кстати, один из них уже у вас под дверью, волк злоядный.

Ирена с достоинством проплыла сквозь стену.

В этот момент, действительно, раздался стук в дверь, и Далия пошла открывать. «Волком злоядным» оказался командор Рохас, который действительно, выглядел очень злым и чуть-чуть волком.

– С кем вы здесь разговариваете второй день? – бесцеремонно отодвинув ее, он почти ворвался в комнату. – Только не говорите мне, что с горничной, я видел, как она уехала сегодня утром. И почему вы сидите в темноте?

Далия, только заметившая, что уже совсем стемнело, принялась зажигать свечи

– Да, я отпустила ее сегодня навестить семью. Я разговаривала с призраком Ирены.

– Очень смешно, – проворчал Меченый.

Он переводил взгляд с дверей ее спальни на большой шкаф в гостиной, и, казалось, изо всех сил боролся с желанием пойти и проверить, нет ли там кого.

Она уже собиралась разгневаться и выгнать его вон, однако, взглянув на его бледное лицо, передумала.

– Вы как будто чем-то взволнованы, командор. Сядьте, выпейте чаю, – предложила она почти ласково.

– Я никогда не пью эту гадость. Налейте мне вина, если у вас есть не отравленное.

Рохас уселся за стол, залпом выпил стакан вина и с мрачным видом уставился на нее. Она начала что-то рассказывать, желая развеять тягостное молчание. Меченый продолжал напряженно прислушиваться и оглядываться.

– Да здесь никого нет, что вы напридумывали себе? – все-таки рассердилась Далия. Она встала, открыла дверь спальни и распахнула дверцы злополучного шкафа.

– Что вы провели через тайный ход в часовне своего любовника, – признался он, немного повеселев. – Бедняга Арно, вот это был бы для него сюрприз. Вы хотя бы любили его?

Переход от одного к другому был настолько стремительным и неожиданным, что Далия даже подумала, что она ослышалась.

– Конечно, – медленно проговорила она, – как же можно не любить наследного принца?

– Вы прекрасно поняли, что я имел в виду.

– Я думаю, что и вы поняли, что я имела в виду.

– Что это не мое дело? Что уж тут непонятного, – усмехнулся Меченый.

– Вы как будто ревнуете, командор, – сказала с некоторым сомнением в голосе, хотя оно здесь было совершенно лишним.

– Так оно и есть, – он посмотрел на нее в упор, – и не делайте вид, что вы удивлены. Вы все прекрасно видите… Я не смог тогда вернуться, – продолжил он внезапно охрипшим голосом. – Три колотые, две рубленые раны, да еще и это. – он указал рукой на шрамы на лице. – Я пробовал найти тебя…вас. Через некоторое время, конечно, я и думать обо всем этом забыл. Правда, женщины мои были почему-то похожи на вас … И вот спустя семь лет я встречаю вас в королевском дворце. Вы нисколько не походили на трогательную девочку из Арласа, и я даже порой думал, не ошибся ли я. Не буду кривить душой, я поначалу отнесся к вам очень настороженно – вы уж как-то слишком быстро и высоко взлетели и слишком легко вертели людьми. И чем больше я наблюдал за вами, тем больше радовался, что былое очарование рассеялось, и вы меня совсем не волнуете, и вообще о вас не вспоминаю и не думаю… Однако мне нравилось смотреть на вас – да, на вас можно смотреть бесконечно долго, как на море или на огонь, это успокаивает. Что такого, думал я, все мужчины любят смотреть на красивых женщин. Но с морем шутки плохи, оно имеет обыкновение губить самонадеянных глупцов, а огонь и подавно, мне следовало бы об этом помнить. А я не помнил, я, как последний болван, продолжал с радостью думать, что ни капли в вас не влюблен, и не замечал, что это происходит все чаще и чаще: по пять раз на дню, потом каждый час, а когда я вдруг осознал, что стал просыпаться с этой мыслью и засыпать с ней, было уже поздно бить тревогу. Я понял, что дело дрянь, и мне конец. Я еще немного потрепыхался, чем, наверное, немало вас повеселил. В общем, я пришел объявить о своей капитуляции. Вы говорили Камилле, что заберете меня у нее, так вот, я ваш. И предложение, которое я сделал в Арласе, еще в силе, хотя я понимаю, что вряд ли оно сейчас для вас слишком заманчиво… – он замолчал, вероятно, ожидая ответа, однако Далия тоже молчала, изучая взглядом узор на ковре. – Ладно, не буду больше надоедать. Доброй ночи.

Он встал и решительно направился к двери. Она молча провожала его взглядом. В голове ее было светло и пусто. Первой мыслью, случайно забредшей в это пустое пространство, было наблюдение, что капитуляция командора Рохаса очень сильно походила на кавалерийскую атаку. Второй, довольно запоздалой – что для них обоих будет лучше, если она сделает вид, что этого разговора не было.

В то же мгновенье она словно со стороны, совершенно его не узнавая, услышала свой голос:

– Не спешите, командор. Я слишком долго вас ждала…

На следующий день после обеда, напоив Мелину очередной порцией успокоительного, она отправилась поговорить с таном Бошо, главным дворецким Торена. После добрых сорока минут поисков и расспросов прислуги она обнаружила его на каретном дворе, где и объявила о своем желании занять пустовавший павильон в саду. Достойный мэтр, немного оторопев, опасливо заметил, что в связи с отсутствием распоряжений короля на этот счет выполнить просьбу благородной танны Эртега не представляется возможным, но Далия успокоила его, заявив, что это вовсе не просьба, а распоряжение короля не замедлит поступить, как только он вернется, а пока хватит и согласия принцессы. После непродолжительной борьбы дворецкий, не нашедший в себе мужества поссориться с новой фавориткой, сдался, и вечером Далия победоносно въехала в летний павильон под обиженным взглядом Ирены, наблюдавшей за ней из окна.

– Зачем это вам понадобилось переезжать? – угрюмо спросило ее привидение, когда, отдав распоряжение Сельме собирать сундуки, она возвращалась в покои принцессы. Далия туманно сослалась на почет, комфорт, близость к покоям принцессы и наличие большого количества свежего воздуха, после чего радушно пригласила бывшую горничную на новоселье. Та была вынуждена признаться, что по какой-то таинственной причине выходить за пределы стен дворца она не может.

– Какая жалость! – всплеснула руками Далия, беспощадно изгоняя слегка обозначившиеся угрызения совести – в конце концов, другого способа избавиться хотя бы ночью от компании чрезмерно общительного и любопытного призрака у нее не было.

Впрочем, возможностей поговорить, по крайней мере, у Ирены, оставалось хоть отбавляй, и она не упускала ни одной из них.

– Командор ваш сегодня беседовал с вашей писклявой подружкой и улыбался ей, – говорила она Далии, например, когда та вместе с Мелиной и другими фрейлинами играли в карты.

– Кажется, сегодня вы ночевали одна, а между тем кавалер ваш где-то шатался по городу – ушел в полночь и вернулся уже под утро, – радостно сообщала она во время обеда. – Вам нужно пресечь это немедленно. Он, небось, вешает вам лапшу на уши, что шатается по службе, а вы ему верите, а в итоге закончится все как с принцем или хахалем принцессы. Ничему вас жизнь не учит.

В общем, убедившись в полной своей безнаказанности, привидение распоясалось окончательно, но Далия уже привыкла к ее присутствию и пропускала ее болтовню мимо ушей, почти не испытывая желания запустить в нее чем-то тяжелым.

Несмотря на кажущуюся беззаботность, Далия испытывала подспудную тревогу. Пусть даже она и была просто ширмой для связи короля с Ивой Нелу, это не слишком меняло дело. Весь двор считал ее его любовницей, и, если их с Сидом роман откроется, королю придется что-то предпринять, он не потерпит такого урона своему достоинству.

Несмотря на предпринимаемые меры предосторожности, которые должны были свести к нулю эту вероятность, она продолжала просыпаться от ужаса, когда голова Сида скатывалась с плахи прямо к его ногам.

– Мне не хочется тебя огорчать, – однажды сказал он перед тем, как покинуть ее утром, когда она выглядывала из окна, чтобы убедиться, что в саду никого нет, – но у короля сейчас есть заботы поважнее, чем ты или Ива Нелу. Кроме того, даже если я попаду в передрягу, уверен, ты что-нибудь придумаешь, чтобы спасти мою шкуру. Я не знаю никого, кто мог бы сравниться с тобой в изобретательности, любовь моя, а ведь я в своей жизни повидал немало прощелыг.

– Вы невежа и грубиян, командор, – ответила она, запуская в него подушкой. – Подите прочь.

Разумеется, он никуда не ушел.

Она пришла к выводу, что он прав, однако по какой-то неизвестной причине тревога ее нисколько не уменьшалась. И после того, как Ирена, поделилась с ней очередной порцией своих наблюдений, ее страхи приняли более четкие очертания, грозя вылиться в панику.

– А вы знаете, где прошлой ночью был ваш любовничек? – торжествующе спросила она. – К нему приходили какие-то странные люди в масках и в плащах с капюшонами, так вот они заперлись в Красной комнате и просидели там около часа. Я видела из окна, как они подходили, но не обратила внимания, а когда обнаружила их, они уже прощались, так что я не знаю, о чем они говорили, – Ирена явно не могла простить себе такой оплошности. – Один из них сказал, как бы повторяя: «Итак, день пророка Илада, пароль Бельфегор». Очень похоже на то, что ваш сердечный друг замешан в каких-то темных делах. Попахивает даже заговором.

Далия, ничего не ответив, в задумчивости отправилась бродить по коридорам. Если Сид действительно был заговорщиком, то это объясняло ее тревогу. Ирена кружилась над ее головой и продолжала что-то говорить, но ее слова сливались в один неразличимый шум. В дверях она столкнулась с высокой девицей в одежде горничной. «Это же оглобля Амина!», голос призрака, наконец, достиг ее сознания.

Далия медленно оглядела кланявшуюся ей горничную.

– Тебя зовут Амина? – спросила она.

– Да, танна, – ответила та, в испуге воззрившись на нее.

– Ты рассказывала, что видела танну Нелу в приемной королевы с мужчиной, и это был не ее муж, – в голосе Далии не было ни намека на вопрос.

– Откуда… – служанка с ужасом попятилась.

– Неважно. Кто он? Я знаю, что ты прекрасно разглядела и узнала его, хоть и наврала подругам.

Амина подняла руку с явным намерением осенить себя священным знаком.

– Не сметь! – прикрикнула на нее Далия. Служанка, задержав руку в воздухе, пару мгновений похлопала глазами, затем повалилась на колени.

– Это был художник, ваша светлость, Виотти! Прошу вас, только не превращайте меня в лягушку!

– Хорошо, но, если скажешь кому хоть слово, у тебя рука отсохнет.

Совершив этот бессмысленное действие, Далия направилась к себе. Ирена по-прежнему следовала за ней.

– Откуда вы узнали, что она наврала тогда? – с уважением в голосе спросила она. – Только не говорите, что прочитали ее мысли, больше вы меня не проведете.

– Комнаты королевы самые солнечные во дворце, – пожала плечами Далия, – она просто не могла его не видеть.

– Почему же она соврала?

– Наверное, влюблена в него.

– Вот где дура-то, – не преминула вынести свое суждение Ирена. – Ну а что с этой святошей? Донесете на нее королю или мужу?

– Посмотрим, – задумчиво ответила Далия. Кое-какие соображения у нее были, но они ей не нравились совершенно. Она со вздохом повторила: – Посмотрим.

– А что вы думаете делать с Меченым и его сомнительными ночными встречами? – не унималось привидение.

Она выглянула в окно. Листья платанов и апельсиновых деревьев ласково шелестели и качались над ее головой – точь-в-точь как в саду дома ее матери на улице Роз. Она снова вздохнула.

– Чему быть, того не миновать.

23

Последние несколько дней в опустевшем дворце пролетели словно сон. Далия предприняла последнюю отчаянную попытку повлиять на ход событий, предложив Сиду бежать в Рамалу или один из вольных городов. Денег от продажи ее драгоценностей хватило бы, чтобы прожить безбедно несколько лет, говорила, призвав на помощь весь свой дар убеждения, а тем временем он мог бы устроиться на службу к одному из королей Южных Земель. Меченый посмотрел на нее совсем как тогда, когда она поведала ему, что ее преследует призрак ее горничной, ласково погладил по волосам, и ответил, что он уже состоит на службе у Эрнотона Альменара, и на эту жизнь с него хватит королей. Когда она начала настаивать, он просто объявил, что его ждут дела, и ушел.

Она наказала Ирене следить за ним и докладывать обо всех подозрительных встречах и разговорах, однако таковых больше не случилось. В конце концов, она рассердилась на себя за мнительность и твердо решила выбросить из головы все пугающие ее мысли и довериться судьбе.

Тем временем принцессой неожиданно овладело стремление к уединению, и она отпустила фрейлин заниматься своими делами, чем они с превеликим удовольствием и занялись. Далия провела это время в постели в компании Сида и сборника сонетов. Эти несколько дней были наполнены ласковым дуновением ветра, солнечными лучами, игравшим в зеленой листве, и светом звезд, заглядывавших по ночам в ее комнаты; пением соловьев и запахом жасмина и акаций; поцелуями и прикосновениями, негой и биением страсти. Время текло медленно, словно река, а иногда совсем переставало существовать, и, казалось, так будет всегда, и все обязательно кончится хорошо, однако Далия так и не смогла до конца обмануть себя. Какой-то внутренний голос говорил ей, что эти спокойные дни были последними днями счастья. На них надвигалась катастрофа.

Катастрофа произошла – или, вернее сказать, началась – примерно через неделю после возвращения короля и его свиты, и подобно классической трагедии, состояла из нескольких актов.

В первый же день дворец наполнился шумом голосов, шелестом платьев и звоном оружия. Придворные беспорядочно носились по дворцу, словно курицы с отрубленными головами, безо всякой очевидной цели. Было известно, что через пару недель король отправится в новую поездку, потому все старались не упустить ни минуты и успеть как следует развлечься, посплетничать и поинтриговать.

Следующим вечером на празднике под всеобщие аплодисменты художник Виотти торжественно преподнес Далии ее портрет. Она сделала подходящее случаю удивленное и обрадованное лицо, словно и не видела его несколькими часами ранее. Все присутствовавшие также изобразили бурный восторг, пытаясь скрыть некоторую озадаченность. С портрета на мир глядело спокойное, серьезное, даже немного строгое, лицо молодой женщины без тени улыбки и с открытым и прямым взглядом, но без вызова. От облика ее исходило ощущение жизненной силы, и вместе с тем, одухотворенности, если смотреть на нее под одним углом, и опасности – если смотреть под другим. «Это я?», удивленно спросила у художника Далия этим утром, впервые увидев законченную работу и безуспешно пытаясь соотнести лицо на портрете с воспоминанием о собственном отражении в зеркале. «Думаю, да, – улыбнулся Виотти. – Во всяком случае, я вас увидел именно такой».

Было решено, что портрет будет временно висеть в дворцовой галерее, чтобы все желающие могли насладиться мастерством художника и красотой модели. Тут же состоялся торжественный поход в вышеупомянутую галерею и вешание портрета (тоже торжественное, само собой), после чего начался бал, и король пригласил ее на первый танец.

– Вы получили мой подарок? – спросил он.

– Да, ваше величество, эти гравюры прекрасны.

– Очень рад. Вся моя свита уверяла меня, что это очень странный и неподходящий подарок для дамы, но я знал, что вам они понравятся.

– Ваше величество умеет читать в женских сердцах. И играть ими.

Король прищурился.

– И чьими же сердцами я, по-вашему, играю?

– Королевы, альды Нелу. Моим.

– Королева, альда Нелу, – медленно повторил король. – У одной из них слишком большое сердце для такого старого циника, как я, у другой его нет совсем. Ваше подошло бы мне по размеру, но увы, я еще далек от того, чтобы иметь возможность им играть.

– Я не хочу быть ширмой для вас и Ивы Нелу, – решительно объявила Далия, с улыбкой делая очередное па.

– Отчего же? Мне кажется, это очень удобно: вы можете занимать любые павильоны по своей прихоти. Не извиняйтесь, – прервал он ее оправдания. – Кроме того, вы в любой момент можете все изменить, стоит только перестать упрямиться. Так что вы всегда можете рассчитывать на место в моей постели, – галантно заверил ее король. – И в моем сердце тоже, хотя боюсь, вам там вряд ли понравится.

– Я люблю другого, – собравшись с духом, призналась она.

На лице короля не дрогнул ни один мускул.

– Вы совершаете большую глупость, дорогая. С другой стороны, это не имеет особого значения. Все мы когда-то любили кого-то, с кем разлучились навсегда.

Ей показалось, что он посмотрел в сторону Сида.

– Что вы хотите этим сказать, ваше величество? – пролепетала она.

– Только то, что сказал. Вечная любовь не для этого мира. Кроме того, я плохо переношу соперников, есть у меня такая слабость.

У Далии, которая и так не слишком уютно себя чувствовала под яростным перекрёстным огнем взглядов Сида, королевы и Камиллы Монтеро, а также полсотни других взглядов, менее убойных, но все же малоприятных, едва не подкосились ноги. К ее огромному облегчению, танец закончился, и король проводил ее на свое место.

Она пыталась прийти в себя, осушая один бокал вина за другим. Время от времени она перемещалась по залу, скрываясь от Сида, который следил за ней обеспокоенным взглядом и делал попытки подойти. После седьмого или восьмого бокала она, наконец, ощутила успокоение, а вместе с ним – ледяную ярость и решимость.

Она обвела взглядом зал, ища танну Нелу, но обнаружила только канцлера, который, судя по тому, как он беспокойно озирался, также был озабочен поисками жены. Ожесточенно обмахиваясь веером, Далия вышла.

Темные коридоры и балконы были переполнены целующимися парочками, и она поняла, что зря теряет время.

– Найди мне их, – тихо сказала она подлетевшей Ирене, и отвечая на немой вопрос изумленного призрака, пояснила: – Бабу Нелу и художника.

Ирена засветилась от азарта ядовито-зеленоватым светом и в ту же секунду исчезла. Вернулась она минут через пятнадцать, переливаясь уже всеми цветами радуги.

– Вторая комната справа по коридору в восточном крыле, если идти отсюда. Далеко забрались, прелюбодеи.

Еще через десять минут Далия была в восточном крыле, в котором до сих пор велись строительные работы. Она остановилась перед означенной дверью, ожидая сигнала тщательно проинструктированной Ирены. «Можно, – высунулось из двери привидение. – Но вы много потеряли».

Далия зашла в тот момент, когда полуодетый Виотти с сосредоточенным видом зашнуровывал корсет танны Нелу, которая пыталась воткнуть шпильки обратно в растрепанные волосы в неверном свете тонкой свечки.

– Давайте лучше я, так будет гораздо быстрее, – предложила Далия. Даже если бы сам пророк Велия, яростный гонитель прелюбодеев, ворвался бы в комнату в сопровождении обманутого мужа, это не произвело бы такого эффекта. Ива подпрыгнула и закричала, а художник побелел и принялся судорожно натягивать камзол. Далия подошла к Иве, забрала у нее из рук шпильки и принялась поправлять прическу.

– Прошу вас, оставьте нас ненадолго, мастер Виотти, наведение красоты – это священнодействие, которое не терпит мужского присутствия.

Художник, который и догадался сам, что он здесь лишний, все же не решался покинуть возлюбленную.

– Идите, друг мой, танна Эртега вряд ли собирается заколоть меня шпильками, – произнесла Ива. – Что вам нужно? – обратилась она к Далии, когда дверь за художником закрылась. Та уже справилась с прической и теперь зашнуровывала платье.

– Мне нужно, чтобы вы перестали морочить голову королю и согласились стать его любовницей, если этого до сих пор не произошло, – ответила Далия, покончив с платьем и глядя прямо в лицо Иве. – Я хочу, чтобы вы уговорили его избавиться от вашего мужа – отослать его куда-нибудь в провинцию или с дипломатической миссией в другую страну – и найти себе нового министра. Незаменимых людей нет, в конце концов. Это не обязательно, однако я сильно сомневаюсь, что вы сможете обойтись без этих мер. Потому что, самое главное – я хочу, чтобы король открыто признал вас своей фавориткой, перестал использовать меня как прикрытие и запасной каретный двор и забыл о моем существовании. Иначе существует опасность, что ему надоест гоняться за вами, он оставит вас и возьмется за меня всерьез. Должна вас предупредить, да вы и сами наверняка понимаете это, продолжать видеться с мэтром Виотти вы больше не сможете, если, конечно, не захотите рисковать его головой. Вы будете слишком на виду.

– Для чего все это вам? – изумленно спросила Ива. – Почему?

– Я хочу выйти замуж и прожить в браке долго и счастливо.

– О, конечно, вы хотите жить в браке долго и счастливо, и вас не волнует, что вы губите кому-то жизнь, – растерянно пробормотала Ива. – Подумать только, ведь я смотрела на вас и удивлялась, как вам удается так прекрасно ладить со всеми этими людьми, ведь вы совсем не такая, как они.

– Вы чересчур драматизируете, – отмахнулась от нее Далия, – но раз так случилось, что встал выбор между моим счастьем и вашим, я выберу свое. Тем более, у меня есть чем шантажировать вас, а у вас меня – нет. Вам не повезло.

– У вас нет никаких доказательств! Это ваше слово против моего.

– О, поверьте, моего слова будет достаточно. Мне не нужны доказательства, чтобы превратить вашу жизнь в ад. И его тоже, – она указала на дверь.

– Сколько же у меня времени? – в отчаянии воскликнула Ива.

– Нисколько. Чем раньше мы покончим с этим, тем лучше. Поверьте, лучше не продлевать агонию. И еще, чуть не забыла – для всех вам придется стать моей подругой, и заступаться перед королем за меня и моего жениха, если мы впадем в немилость.

– Я и так заступлюсь за вас! – воскликнула Ива, неожиданно беря ее за руку и заглядывая ей в глаза. – Мы будем подругами, хотите? Мы можем объединиться и вместе что-то придумать! Я вижу, что вы в отчаянии, но я помогу вам! Вы ведь не хотите этого делать, вы не сможете, вы совсем не такая! Наверное, вы просто решили в какой-то момент, что с волками жить, по волчьи выть, но…

– Я сама волчица, так что не тешьте себя иллюзиями, – перебила ее Далия, вырывая руку. – У вас есть две недели, до отъезда короля.

Она неспешно удалилась, в надежде выдать свое позорное отступление за марш победителя. Выйдя из комнаты, она столкнулась с бледным Виотти с кинжалом в руке.

– Не стоит, – мягко сказала ему она. – Вы сделаете только хуже, и себе, и ей.

Она похлопала его по плечу и спокойно продолжила идти, немного опасаясь, что в спину ей вонзится кинжал. Однако этого не случилось, и свернув за угол, она ускорила шаг. Следовало вернуться на праздник как можно скорее, пока ее отсутствие не начало вызывать удивление. Все, о чем она сейчас мечтала – оказаться среди толпы людей в шумном зале, заполненном светом, шумом, смехом и звуками музыки, выпить еще пару бокалов вина и закружиться в танце. Чаяниям ее не суждено было сбыться, по крайней мере, не так скоро, поскольку прямо перед дверью в Зеркальную галерею, за которой начиналось царство праздника, на пути ее возникла Камилла Монтеро.

Танна Камилла была изрядно пьяна и настроена крайне недружественно; не теряя времени на рекогносцировку, она перешла в наступление.

– Что это ты бродишь по темным коридорам, выискиваешь новую жертву, гарпия? – поинтересовалась она, угрожающе подбоченившись, словно какая-нибудь трактирщица, клиенты которой собрались удрать, не заплатив.

– Дайте мне пройти, – устало попросила Далия.

– Ну уж нет! Ты украла у меня Сида, севардская воровка! – заявила она с обличительным видом.

– Я еще несколько месяцев назад предупреждала вас, что так и будет, – пожала плечами Далия, – у вас было полно времени, чтобы примириться с этой мыслью и найти себе другого любовника.

– Что? – танна Камилла едва не задохнулась от возмущения. – Да я…Я…Я расскажу обо всем королю, и можете мне поверить, уж он-то не…

Альда Монтеро не могла выбрать более неудачного момента для угроз, тем более угроз такого рода. Она даже не имела возможности закончить свою мысль. Быстро обернувшись по сторонам и убедившись в отсутствии свидетелей, Далия схватила ее за горло и принялась душить. Альда выкатила от изумления глаза, не сразу поняв, что происходит, затем все-таки сообразила и попыталась разжать пальцы нападавшей и оторвать их от своей шеи. Потерпев неудачу – нельзя было так просто разжать пальцы, которые почти три года отжимали после стирки монастырские гобелены, – они принялась наносить Далии беспорядочные удары. Та зажмурилась и усилила хватку. Она не сразу почувствовала, что в их интимное выяснение отношений активно вмешался некто совершенно посторонний, тоже пытавшийся отцепить ее от альды Монтеро. Сквозь подбадривающие вопли и улюлюканье Ирены до нее донесся мужской голос:

– Да что же вы, рыбонька, так вцепились-то в нее, точно в невестин букет, ну же, отпустите, бросьте ее, заразу. А то ведь она сейчас испустит дух, и вас отправят куда-нибудь в Пратт, а командор расстроится, да опять начнет лютовать, зачем нам все это?

Далия повернула голову и увидела перед собой лейтенанта Шевеля, державшего ее за руки. Тот, убедившись, что она вняла его увещеваниям и не проявляла больше намерения к смертоубийству, отпустил ее и стал поднимать с пола уже слегка посиневшую Камиллу.

– Если вы скажете кому-нибудь хоть слово, о том, что здесь произошло и о том, что вы знаете, я вас убью, – она обернулась к Шевелю, – и вам я бы тоже посоветовала держать язык за зубами.

Чуть пошатываясь, она отправилась на поиски воды и зеркала. Убедившись в том, что непоправимого вреда ее прическе и платью не нанесено, она вернулась в зал, и около получаса провела, улыбаясь во все стороны, весело болтая и танцуя. Король, обычно не засиживавшийся на праздниках, уже ушел, Сида также не было нигде видно, скорее всего, он был у короля, и Далия смогла немного выдохнуть. Затем, сочтя, что теперь никто не сможет заподозрить что-то неладное, она вышла на улицу, пройдя к фонтану, изображавшему фею Менассию, где ее должен был ждать Амато Мальвораль. Поэта на месте не оказалось, но на скамейке лежали скатанные в трубочку листы бумаги и карандаш. Сев на скамейку, Далия принялась ждать.

Ночной воздух немного привел ее в чувство. Мрачные тени постепенно рассеивались, уходя вслед за винными парами и уступая место головной боли и совершенно ясному осознанию того, что идея с шантажом Ивы Нелу очень плохая, и она зря все это затеяла. «Не надо было столько пить», со вздохом подумала она. Немного поколебавшись, она нашла в свитке чистый лист и принялась писать:

«Забудьте все, что я вам сказала, только крайняя степень отчаяния толкнула меня на этот ужасный поступок. Вы можете быть спокойны, я не причиню вам вреда и не стану причиной разлуки с вашим возлюбленным, пусть мое собственное сердце и будет разбито. Надеюсь, что когда-нибудь я смогу заслужить ваше прощение и снисхождение»

Она перечитала и осталась довольна результатом своих трудов: подобный стиль, судя по всему, был близок танне Нелу и должен был найти в ее сердце отклик. Однако внезапно ей пришло в голову, что попади это послание к неподходящим людям – например, к мужу, – оно способно причинить множество неприятностей своей получательнице, что было совершенно преждевременным. Скомкав записку и выкинув ее, она взяла новый лист и начала переписывать все заново, но занятие это прервал звук шагов и оживленные голоса. К фонтану вышла королева со своей свитой. Далия встала и сделала реверанс. Ее величество, не удостоив ее приветствием, остановилась у противоположной стороны фонтана, ее окружили придворные, в числе которых обнаружилась и танна Монтеро, уже вполне нормального цвета. Далия сочла за благо удалиться, чтобы не раздражать своим присутствием королеву.

Устроившись на скамейке в галерее, откуда она могла бы увидеть Амато, когда он вернется к фонтану, Далия переписала заново записку, окликнула знакомого пажа и наказала передать ее Иве Нелу.

Она встала и облокотилась на балюстраду, наблюдая за кучками придворных, разбредавшихся по саду и тянувшихся к выходу, уже запруженному каретами. В этот момент чьи-то руки обхватили ее сзади, и она, не задумываясь, со всей силы двинула по их обладателю локтем. Обернувшись, она увидела Сида, принявшегося преувеличенно громко кашлять.

– Знатной даме полагается слегка стукнуть чрезмерно галантного кавалера веером, – назидательно произнес он.

– Буду знать, в следующий раз добавлю еще и веером, – фыркнула Далия.

– Звучит заманчиво. Тебя долго не было в зале, – по своему обыкновению, безо всякого перехода спросил Сид.

– Я беседовала с альдой Нелу. Мы … прогуливались по коридорам…немного увлеклись и забыли о времени.

– Да? О чем же вы так увлеченно беседовали?

Он стиснул ее в объятиях и, заставив отступить на несколько шагов, прижал кколонне.

– О художниках, ревнивых мужьях-тиранах и чересчур настойчивых поклонниках, – ответила она, уворачиваясь от его поцелуев.

– Мне кажется, молва о тирании Нелу немного преувеличена. Я видел их только что. Он носится вокруг нее, словно обезумевшая бабочка, и совсем не похож на ревнивого мужа, у которого жена не меньше часа пропадала невесть где, при том что в этом бедламе, чтобы наставить кому-нибудь рога, обычно хватает пятнадцати минут. Будь я тираном, я не относился бы к этому так легкомысленно, – ему все же удалось завладеть ее губами, и диалог на некоторое время прервался.

– Судя по всему, у тебя есть определенный опыт в таких делах, – наконец, смогла произнести она.

– Просто я знаю обо всем, что здесь происходит, – ответил Меченый, отодвигаясь и глядя ей прямо в глаза. Продолжение было вполне ожидаемо: – А в какой момент вашей беседы к вам присоединилась альда Монтеро?

– В последний. И мы совершенно не сошлись с ней взглядами на живопись.

– Понимаю. В этой жизни люди готовы придушить друг друга и за меньшее.

– Меня очень расстроила ее позиция. Прости, тебе, конечно, все это неприятно, вы все же…

Он прервал ее:

– По-настоящему неприятно может стать тебе. Она обладает определенным влиянием при дворе, и королева к ней прислушивается.

– Она задирала меня последние два дня и в любом случае бы не успокоилась. Я подумаю, как с ней сладить миром.

– Я возьму ее на себя. – Далии совсем не понравился тон, которым это было сказано, и она приготовилась было возразить, однако он спросил: – Возле фонтана носится твой друг-поэт, не тебя ли он ищет?

Далия помахала листами и утвердительно кивнула.

– Мы договаривались там встретиться, но он куда-то исчез.

– Я так и понял, что этот вечер ты посвятила искусству, а поскольку из этих деятелей я знаю только Виотти и Мальвораля (и то только потому, что они постоянно отираются возле тебя), то шансов привлечь твое внимание у меня нет. Но раз уж я не тиран, пойду обходить посты.

Она засмеялась и быстро его поцеловала.

– О, я обязательно поговорю с тобой об искусстве позже. Обещаю, тебе понравится.

– Да уж будь так любезна, – проворчал он, – а то я уже погряз в невежестве.

24

На следующее утро во время богослужения в храме к ней подсела Ива Нелу и торжественно объявила, что не держит на нее зла.

– Я знала, что вы этого не сделаете, вы слишком благородны для такой низости, – она отмела все попытки Далии возразить ей: – нет, не спорьте, я сразу заметила, что вы прямая и искренняя и не похожи на остальных. Я обязательно попробую вам помочь.

После службы вся компания из королевы, принцессы и их фрейлин отправилась на пикник в Манский лес. После завтрака кавалеры и дамы принялись играть в бильбоке и карты, и, воспользовавшись всеобщей суматохой, девушки незаметно улизнули и отправились прогуляться вдоль реки. Далия частично поведала Иве об истории своих отношений с Меченым, начиная со встречи в Арласе, и о том, как им сейчас приходится скрываться.

– Я плохо запомнила его тогда: было темно, да и я была почти в бреду, – говорила она, – Иногда мне казалось, что это точно он, потом я начинала сомневаться: мой незнакомец из Арласа был немного дружелюбнее, к тому же я думала, что будь это он, он должен был бы как-то сказать мне об этом. Хотя он мог тоже меня не узнать. Так или иначе, я решила, что все это дело прошлое, забыто и быльем поросло. К тому же появился принц, а он производит весьма ошеломляющее впечатление. И хотя я была увлечена Арно, меня все-таки тянуло к нему. А однажды я увидела у него в руках старый шлем со вмятиной с правой стороны и дырками от булавы на левой – его я очень хорошо запомнила – и все сомнения рассеялись. В общем, время все расставило на свои места. Не знаю, надолго ли…

– Вы напрасно тревожитесь, – сказала Ива. – Королю скоро это все наскучит, и он оставит вас в покое. И меня тоже, я надеюсь. Все непременно будет хорошо.

Далию всегда поражала настойчивость, с которой люди верили в то, что все непременно будет хорошо, несмотря на отсутствие каких-либо к тому оснований. Ее новой приятельнице, впрочем, это было простительно: она была не в курсе относительно череды убийств и покушений, а Далия решила, что день слишком хорош, чтобы омрачать его кровавыми воспоминаниями. Они продолжили болтать, и Ива Нелу рассказала ей свою историю.

Она была дочерью скульптора, которого обвинили в ереси, и он был вынужден бежать из страны; мать умерла от болезни, детей разобрали в услужение и подмастерья соседи, а самую младшую, Иву, взяли к себе монахини, с которыми она прожила вплоть до знакомства с будущим мужем. Знаменательная эта встреча произошла так: однажды в Льегге, выходя из суконной лавки, она случайно встретилась с богато одетым мужчиной, который долго провожал ее взглядом, а через три дня явился к ним просить ее руки. Несмотря на то, наружность его весьма была далека даже от просто невзрачной (при известной доле неприязни ее даже можно было называть отталкивающей), но для безродной нищей сироты партия была весьма удачной, даже при том, что она не знала, кто он на самом деле. «Зато достаточно молод и видно, что умен. А главное, как влюблен», убеждали ее сестры. Ива с гораздо большим удовольствием осталась бы в монастыре, однако настоятельница, совершенно не обрадованная подобной перспективой, практически принудила ее принять его предложение. Свадьба была устроена незамедлительно, и через несколько недель, после прохождения короткого курса обучения благородным манерам, молодая супруга была представлена ко двору. Здесь семейная лодка наткнулась на первые пороги: Иве, привыкшей к уединению, от такого столпотворения становилось не по себе, она была шокирована придворными нравами и обращением и умоляла мужа позволить ей выезжать как можно реже и не оставлять ее одну.

– Так что это по моей вине бедному доброму Жеану пришлось прослыть тираном и ревнивцем, – сказала она Далии, которая и так уже подозревала что-то подобное, – хотя нельзя сказать, чтобы он был совсем не ревнив… Иногда он так на меня смотрит, что мне становится страшно. Мне кажется, что он все знает.

Далия, которой «бедный добрый Жеан» вовсе не казался таким уж бедным и добрым – напротив, она ощущала в нем нечто темное, какую-то скрытую жестокость – обеспокоенно спросила, как они ладили с мужем.

– Не так, чтобы очень хорошо. Он мрачен и замкнут, и мне с ним тяжело. Я его не понимаю. Наверное, он слишком умен для меня, а может быть, просто я плохая жена. Хотя о чем я говорю, – воскликнула она, неожиданно заломив руки, – конечно же, я плохая жена, ведь я его обманываю.

Ива выглядела так, будто вот-вот разрыдается, Далия попыталась утешить ее, рассказав пару анекдотов из придворной жизни, где все изменяли друг другу со всеми.

– При дворе супружеская любовь – признак дурного тона. Повсеместно браки заключаются по расчету, но в провинции супруги все же привязаны друг к другу, или хотя бы делают вид. Здесь же никто не утруждает себя притворством. Ваш муж прекрасно знаком с местными нравами. Он не захотел оставить вас дома, пусть теперь пеняет на себя.

– Для меня всегда было незыблемым, что узы брака священны, – печально покачала головой Ива, – и вот теперь …

– Вы напрасно себя терзаете, – прервала ее Далия, – от вашего самобичевания рога вашего мужа не станут короче ни на йоту. Расстаньтесь с любовником или смиритесь с тем, что вы мерзкая грешница и после смерти получите раскаленными вилами в бок.

От неожиданности Ива подскочила и в первую секунду с изумлением уставилась на нее, затем рассмеялась.

– Ну что ж, пусть так. Это не такое уж ттрашное наказание за мое счастье.

Она улыбалась, однако была заметно бледна. Очевидно, что в силу своей набожности, она восприняла угрозу вполне серьезно, но Далии показалось, что она скорее испытывала облегчение при мысли, что ее ждет неминуемая расплата – как будто это давало ей моральное право грешить дальше.

х- В любом случае, будьте осторожнее. А теперь хватит предаваться печальным воспоминаниям, давайте вернемся к остальным, думаю, нас уже потеряли. Вон там ваш поклонник альд Кане притаился в кустах, – Далия решительно встала и отряхнула платье. Ива последовала ее примеру.

– Он ваш поклонник.

– О, я в этом уже не уверена.

Однако до альда Кане они не дошли: одна из фрейлин короолевы сообщила им, что ее величество желает с ними побеседовать.

Королева Сорина сидела на маленьком, обитом бархатом стуле и любовалась синей гладью реки, протекавшей у подножия холма. Над головой ее был растянут своего рода навес из белой ткани, оберегающий венценосную особу от солнца. При приближении Далии и Ивы составлявшие ей компанию фрейлины раскланялись и отошли в сторону. Девушки уселись на рассетеленное на земле тканое покрывало.

Они обсудили погоду, бедственное положение в стране и странную новую моду на рукава с разрезами. Далия, у которой как раз были рукава с разрезами, эту часть беседы пропустила.

– Как вам нравится моя вышивка? – спросила королева, протягивая им кусок ткани, на котором была изображена древняя царица Фессалия. Девушки немедленно заверили ее величество, что ничего прекраснее в своей жизни они не видели.

– Никогда раньше не любила вышивание, но оказалось, что это чрезвычайно успокаивающее занятие, – произнесла Сорина, задумчиво разглядывая вышивку, – как раз то, что необходимо в моем нынешнем положении.

Ива в страхе взглянула на подругу и принялась нервно теребить руки. Далия попыталась взглядом внушить ей спокойствие, которого сама, впрочем, не испытывала.

– Фессалия была великой царицей, – продолжила королева, словно не замечая этой пантомимы, – она примирила противоборствующие партии и принесла Бреле мир и процветание. Мир был бы гораздо более приятным местом, если бы им правили женщины. Мужчины слишком воинственны и себялюбивы. Вы не согласны со мной, танна Эртега? – она внимательно взглянула на Далию.

Та пожала плечами и ответила, что, по ее мнению, миром должны править те, у кого к этому занятию больше способностей.

– Мне нравится ваша беспристрастность, – улыбнулась королева, – но все же вы должны признать, что женщине, даже если она обладает выдающимися способностями к правлению, почти невозможно получить власть. Мужчины крепко держат ее в своих руках, а мы, женщины, всего лишь их игрушки. Мы никогда не бываем свободны и не можем открыто выражать свою сволю. Они принуждают нас выходить за них замуж, спать с ними, притворяться любящими, терпеть их измены, а зачастую – лгать, порочить свое доброе имя и предавать своих мужей и возлюбленных, не правда ли, дорогая?

Теперь острый внимательный взгляд ее синих глаз был устремлен на Иву. Та немедленно побледнела и пошла красными пятнами.

– Ваше величество, я… простите меня, я вовсе не….я хотела сказать вам…

Она подскочила, не договорив, потому что Далия изо всех сил ущипнула ее сзади.

– Ваше величество, танна Нелу хотела вам сказать, что ей стало дурно от жары, – объявила она, – пожалуйста, позвольте мне отвести ее куда-нибудь в тень.

– Разумеется, – милостиво кивнула Сорина. – Солнце в этом году просто беспощадно.

Когда они встали, откланялись и собрались уходить, она вдруг попросила Далию задержаться.

– Быть преданным другом – очень ценное качество, танна Эртега, – сказала она, когда Ива отошла на несколько шагов. – Но не менее важно уметь выбирать друзей. Я бы посоветовала вам быть более осмотрительной в этом вопросе, иначе вы рискуете очень сильно обжечься. Люди не всегда являются тем, чем кажутся.

Она кивнула крайне озадаченной Далии в знак того, что больше не задерживает ее.

Первое, что увидела Далия, вернувшись в Торен, это Ирену, яростно сигналившую ей с окна второго этажа.

Внезапно вспыхнувшая дружба между танной Эртега и танной Нелу не укрылась от внимательных глаз придворных, и конечно, весть о ней дошла и до призрака горничной.

– Я смотрю, эта овечка в волчьей шкуре прибрала вас к рукам, – без долгих предисловий объявила она.

Далия кротко поинтересовалась, что она хочет этим сказать.

– Ну как же, вы же намеревались подложить ее под короля, а потом вдруг передумали. Видать, она сумела вас разжалобить.

– Я передумала, потому что поняла, что рою сама сама себе могилу. Ива вполне способна со временем приобрести неограниченное влияние на короля, и тогда мне не поздоровится.

Услышанное заставило призрак горничной призадуматься. Она застыла на месте, зашевелила бровями и вперила в Далию напряженный взгляд.

– Вы все врете, – постановила она, в конце концов, – вы ее не боитесь. Может, вы что-то такое и подумали, но главное, что вы ее пожалели. А ведь вы сами говорили мне, что жалеть тех, кто сильнее тебя – это самонадеянность и глупость.

– С чего это ты взяла, что она сильнее меня? – возмутилась Далия.

– Да потому что она вертит тремя мужиками, как хочет, и один из этих мужиков король, между прочим! Весь двор считает ее ангелом небесным, королева в ней души не чает, и вы туда же. Не видите даже, как она у вас из-под носа ухажеров уводит.

– И какова же, по-твоему, ее цель, если короля она отвергает?

– Да ведь она просто затаилась до поры до времени, чтобы не ссориться ни с королевой, ни со своим мужем-олухом. А поди узнай, что у нее на уме, у ведьмы этой, – Ирена перешла на зловещий шепот. – Хотя скорее всего, все проще пареной репы: она хочет распалить короля посильнее, а потом потребует, чтобы он сослал жену в монастырь и женился на ней.

– Мужа тоже в монастырь? – фыркнув, спросила Далия.

– Нет, муж объестся груш. Отравленных. Или ваш ненаглядный командор проделает в нем несколько лишних дыр, – злобно буркнула Ирена. – Все вам смешно, не видите, что окружены демонами, и слушать ничего не хотите. Так и сгинете, если не поумнеете.

С видом пророчицы Бригитты, оскорбленной полным равнодушием народа к своим воззваниям, Ирена удалилась. Далия, которой было вовсе не так уж весело, вернулась к принцессе и пробыла у нее почти до полуночи, после чего отправилась к себе. Улегшись в постель, и глядя на мерцавшие в окне звезды, она принялась раздумывать над сложившимся положением вещей. Нельзя было отрицать, что пребывание в ипостаси привидения довольно благотворно повлияло на способности к рассуждению бывшей горничной, и ее слова вызывали определенное беспокойство. Впрочем, особенно углубляться в эти размышления она не стала, почувствовав непреодолимое желание спать. Однако спала она плохо и среди ночи несколько раз просыпалась. После очередного пробуждения, находясь в дремотном полузабытьи, меж явью и сном, она услышала пронзительный женский крик.

На рассвете ее разбудил бешеный стук в дверь и вопли Матильды Лаваги, звавшей ее по имени. Затем послышалось шарканье шагов: сонная Сельма шла открывать. Отбросив дверной молоток, фрейлина ураганом ворвалась внутрь, едва не снеся горничную и саму Далию, которая уже вышла из спальни, чтобы выяснить, что происходит.

– Бог мой, хвала Создателю, вы живы! – возопила Матильда.

– Почему вы сомневались в этом? – спросила ошеломленная Далия.

– Я не знаю, все словно с ума посходили. – Матильда упала в кресло и принялась рассказывать. – Я проснулась с головной болью и отправила Дульситу, мою горничную, на кухню, чтобы она принесла мне что-нибудь поесть и немного сливовой наливки – мне это всегда помогает. Так вот эта бестолочь вернулась без наливки и к тому же заявила, что все говорят, что вы умерли, при этом никто ничего толком не знает. Поэтому я кинулась сюда, как видите, в совершеннейшем неглиже – на Матильде, действительно, был лишь плащ, накинутый на ночную рубашку. – Святые пророки, как у меня болит голова. У вас случайно, нет сливовой наливки?

– Только настойка на медвежьих когтях, – Далия вспомнила о бутылке с ужасно пахнущей жидкостью, которую принес недавно Сид и с торжественным видом сообщил ей, что это никакая не гадость, а легендарный напиток, изготовленный по рецепту древних римеров.

Матильда вытаращила глаза, однако, решив, что сейчас неподходящий момент для обсуждения необычных пристрастий Далии, махнула рукой, мол, несите.

Далия приказала горничной принести настойки и платья для себя и Матильды. Попробовав легендарного напитка древних римеров, фрейлина закашлялась, начала задыхаться и впала в прострацию; понадобилось около четверти часа, чтобы привести ее в чувство. Наконец, наспех одевшись, они отправились во дворец. Первая попавшаяся им служанка завизжала и принялась осенять себя священным знаком. Далия схватила ее за плечи и затрясла.

– Где мой труп, быстро говори!

– Нне ззнаю, мне нне ссказали, – пролепетала она, – ппросто ччто вв уммер…

– Ваш труп лежит у северного крыла, голубушка, под окнами Лилового кабинета, – произнес за ее спиной голос лейтенанта Шевеля.

Они бросились к северному крылу.

– Что за чертовщина? И откуда вы узнали про труп? – задыхаясь, просипела Матильда.

– Кто-то ведь умер, пусть не я, но кто-то другой точно, значит, есть и труп.

И было не так много причин, почему люди могли решить, что этим трупом была она.

Пройдя через расступившуюся перед ней толпу, она увидела Сида, нескольких гвардейцев и дворцового лекаря, которые стояли над телом женщины, лежавшей в неестественной изломанной позе на боку. По сторонам от ее головы растекалась кровь. Лицо погибшей скрывали темные волосы с бронзовым отливом, но Далии было достаточно одного взгляда, чтобы узнать Камиллу Монтеро. Она подняла голову и увидела черный шелковый плащ, ушитый крошечными серебряными звездами и древними рунами.

Ее, Далии, плащ, бывший частью ее костюма древней волшебницы Нарузины, в котором она появилась неделю назад на костюмированном балу и произвела фурор, главным образом потому, что кроме плаща, на ней не было совершенно ничего. Первоначально к плащу шло полупрозрачное платье, однако во время примерки его увидел Сид и заявил, что в таком виде она никуда не пойдет. Напрасно она доказывала, что наличие плаща делает наряд совершенно невинным, Сид был непоколебим. В ходе последовавшей бурной ссоры, а потом бурного примирения платье сильно пострадало, если не сказать больше, и Далия решила его не восстанавливать, а попросила портниху сделать прорези для рук и пришить завязки по всей длине и надела его на голое тело, поясняя всем любопытным, что она недавно с шабаша. Никто не смог ничего разглядеть, кроме самого факта отсутствия платья, да и красовалась она в нем недолго (ровно до того момента, как увидела лицо Сида), однако скандал вышел громкий, и плащ запомнили. И вот теперь этот плащ, зацепившийся капюшоном за руку каменного ангела, развевался и хлопал полами на ветру над телом Камиллы Монтеро. Теперь было понятно, почему слуги решили, что погибла она, однако это никоим образом не объясняло, каким образом плащ попал в руки покойницы, и что вообще с ней случилось.

– Я осмотрю ее у себя в кабинете, но пока что мне очевидно, что она выпала из окна, вероятнее всего, с верхнего этажа, – произнес лекарь, отвечая на последний вопрос, – Отправьте людей, командор, пусть осмотрят залы над этим местом. И думаю, нам придется вызывать тана Сиверру, – он страдальчески вздохнул.

Подошедшие слуги положили тело на носилки и унесли. Мрачный, как туча, Сид, едва заметно кивнув ей головой и бросив напоследок на злополучный плащ полный ненависти взгляд, в компании доктора отправился вслед за ними. Толпа начала рассеиваться.

– Это ведь вас хотели убить, – прошептала Матильда, схватив ее за руку, когда они отошли подальше. – Они приняли ее за вас.

– Кто они? – запротестовала Далия, которой меньше всего сейчас хотелось обсуждать с кем-либо произошедшее. – Она могла просто выпасть из окна.

Матильда Лавага, хоть и была вполне живой, в прямоте и настойчивости ничем не уступала призраку Ирене.

– Да бросьте, с чего бы ей было выпадать из окна, подоконники в полметра толщиной, даже при всем желании не выпадешь.

– Она лежала под балконом. Оттуда легко упасть. – Далия кивком указала на маленький балкончик с низкой балюстрадой. – Кроме того, в последнее время альда была не прочь выпить.

Матильда, однако, продолжала упорствовать.

– Но ведь это очень странное совпадение! Издали вас довольно легко перепутать, нет ни одного человека при дворе, кто бы хоть раз не ошибся. В особенности в темноте.

«И в особенности, когда на жертве такой узнаваемый плащ», мрачно подумала Далия.

Они разошлись по своим апартаментам, чтобы переодеться, и в надлежащем виде предстать перед принцессой.

Дворец гудел, словно улей. В связи с чрезвычайным происшествием ритуал утреннего приветствия короля был отменен, его величество заперся в кабинете с командором Рохасом и начальником тайной полиции Сиверрой, оставив придворных неприкаянно слоняться по коридорам и разгадывать тайну смерти прекрасной альды самостоятельно. Сам факт убийства никого особо не удивлял, и в целом, поступок этот был сочтен извинительным, учитывая нрав убиенной и несносную привычку подкупать чужих слуг в целях шпионажа. Главной интригой оставался плащ танны Эртега. Раздавались голоса в пользу того, что последняя, надев на себя черный плащ, под покровом ночи пробралась во дворец и столкнула альду с балкона (все-таки происхождение имеет значение, а севарды … ну вы сами понимаете… приличные люди не опустились бы до такой вульгарщины, а подлили бы яду в суп, или в крайнем случае наняли бы убийц). Плащ при этом должен был случайно слететь с плеч убийцы или быть сорванным рукой жертвы, словом, служил орудием изобличения преступницы.

Версия всем понравилась, однако было одно существенное «но»: человек разумный – а никто не сомневался, что танна Эртега была в высшей степени разумным человеком – должен был отправиться совершать убийство в чем-то менее узнаваемом. Однако, вполне возможно, – продолжали настаивать сторонники этой версии, – что танна Далия в упомянутом плаще шла куда-то творить какие-то темные дела (либо просто разгуливала под покровом ночи по дворцу), случайно наткнулась на танну Монтеро на балконе, как человек рассудительный, сразу поняла, что такой шанс упускать никак нельзя, и столкнула жертву, потеряв при этом плащ. Ведь стоит только вспомнить, кем была ее мать, а севарды на все способны.

Несмотря на блестящую внутреннюю логику и аргументацию этого предположения, большинство склонялось к мысли, что альда Монтеро похитила плащ с каким-то дурным умыслом – например, чтобы использовать его в магическом обряде наведения на соперницу порчи, либо, что наиболее вероятно, с целью выдать себя за нее, пользуясь темнотой и сходством. Может быть, провести ночь с ее тайным любовником – в последнее время ходили неясные слухи о том, что у королевской фаворитки он есть. Или, по крайней мере, создать такую видимость и попытаться рассорить ее с королем, добыв доказательства ее неверности. В процессе подготовки к этому мероприятию ее и настиг убийца.

– Она хотела вас скомпрометировать, я уверена в этом, – вещала Матильда Лавага в спальне принцессы, окруженная десятком фрейлин, внимавшим ей с открытым ртом. – Сделала бы какую-нибудь мерзость, а все бы подумали на вас.

Далия уклончиво высказалась в том духе, что это не исключено, но все же до выяснения правды лучше воздержаться от подобных обвинений, а то ненароком наведёшь напраслину на покойницу, а они, говорят, очень обидчивы. Тут она посмотрела на Ирену, которая с независимым видом рассматривала картины на стенах и делала вид, будто не замечает ее.

– Значит, ваша кузина выпала в окошко, точь-в-точь как ей и было обещано, – как бы невзначай проговорило привидение.

Далию бросило сначала в жар, затем в холод. Ее бывшая горничная сказала вслух то, о чем она думала с того момента, когда увидела труп: Сид угрожал Камилле, что выкинет ее из окна. Впрочем, тут же сердито сказала она себе в очередной раз, глупая служанка – будь она швабра Марго, кобыляка Синельда, гномиха Фанни или какая-нибудь другая подруга Ирены – могла просто сочинить все это. И даже если не наврала, это было простым совпадением.

Ей удалось придумать предлог, чтобы улизнуть из комнаты. Она попыталась взглядом передать Ирене, что ждет ее в коридоре, но вредный призрак соизволил явиться лишь через четверть часа.

– Ты что-нибудь видела? – прошипела Далия.

– В этом дворце около тысячи комнат, – с достоинством ответила Ирена. – Вы что, думаете, я могу видеть все, что здесь происходит?

Заявив бывшей горничной, что она самое бесполезное в мире привидение, Далия вернулась к принцессе, твердо вознамерившись взять себя в руки и выбросить из головы тревожные мысли, и ей это удалось – ровно до того момента, когда вечером к ней пришел Сид. Он был молчалив и отстранен, в глазах его горел какой-то мрачный огонь. В ту ночь он занимался с ней любовью с какой-то странной лихорадочной яростью, а утром, перед тем, как покинуть ее, долго смотрел ей в глаза, то ли пытаясь что-то прочитать на ее лице, то ли просто запечатлеть в своей памяти. На следующий день он старательно избегал ее, а ночью не пришел вовсе, отговорившись поручением короля. Далия прогнала видение катящейся с эшафота головы и отправилась в южное крыло к Иве Нелу, где они проболтали полночи, и осталась у нее ночевать.

25

Через два дня состоялись торжественные похороны альды Монтеро, после чего двор направился в Монсар, к мощам чудотворца Менрака, где была сооружен часовня. Планировалось провести торжественное богослужение, чтобы помолиться за упокой души почившей и, чтобы не терять времени даром – его величество страшно этого не любил – за успех предстоящей поездки короля в соседнюю мятежную провинцию. Ближе к вечеру они прибыли в замок Ванту, размерами значительно уступавший Торену, и не приспособленному к принятию такого полчища гостей. Далию разместили вместе с тремя другими дамами в комнате с одной большой кроватью и кушеткой. В комнату рядом заселились ее старые друзья Кане и Мантень вместе с Амато Мальворалем, чрезвычайно обрадовавшиеся такому соседству. Однако, после того, как к ним запихнули тана Нелу и альда Фереса, радость их несколько поутихла. Ива осталась в Морени, сказавшись больной, и отправилась в свой особняк.

Амато, Кане и Мантень немедленно завалились к ним в комнату с вином и картами, объявив, что негоже отправляться на покаяние, не подготовившись, то бишь, не нагрешив. Ночью в замке продолжала кипеть жизнь, словно в муравейнике. Хлопали двери, гулко отдавались по каменным плитам звуки шагов, звучали голоса, песни и смех. Кавалеры то и дело бегали за вином и едой. Где-то за полночь в соседнюю дверь постучали. Затем еще раз. И еще. Стук становился все громче, очевидно, по причине отсутствия ответа. Наконец, в дверь замолотили со всей силы.

– Тан Нелу! – зарычал посетитель. – Вас вызывает король на малый ночной совет.

Ночные советы, большие и малые, были явлением обыденным и никого не удивляли.

Послышался шум открываемой двери и чей-то голос заявил.

– Любезный, вы понапрасну дерете глотку. Тана Нелу здесь нет. Он уехал еще часа два назад, или даже больше.

– Как так нет, – заволновался посетитель, – мне приказано привести его на совет. Скажите, куда он ушел. Если я вернусь без него, Мече.. командор Рохас мне шею свернет.

– Понятия не имею, милейший, – ответил тот же голос, – ему принесли записку, он ее прочитал, побелел – я бы даже сказал, посинел, – выпучил глаза и кинулся прочь. С тех пор я уже несколько раз заходил в комнату, его там нет.

Встревоженная Далия также вышла в коридор и увидела альда Фереса, который находился в гостях у дам в соседней комнате.

– Что еще за записка? Кто ее принес и куда побежал тан Нелу?

Альд только пожал плечами.

– Какой-то слуга. А что вас так взволновало, дорогая?

Тут дверь комнаты напротив открылась, и в проеме показался сеурин Куарт.

– Я видел Нелу во дворе. Он бежал на конюшню. Пронесся мимо меня, словно полоумный. Пусть меня демоны раздерут, если он еще в замке.

Незадачливый лакей ушел, Ферес и Куарт скрылись в комнатах, а Далия продолжала в коридоре стоять столбом, чувствуя, как кровь медленно отливает у нее от лица.

– Что с вами? – заметив ее бледность, спросил Мальвораль, который вышел вслед за ней.

Она вернулась в комнату и схватила свой плащ.

– Мне нужно вернуться в Морени.

Мужчины тут воспротивились этой идее ввиду ее очевидной безумности. После недолгих объяснений и препирательств ей все-таки удалось вырваться, однако пришлось позволить Кане, Мантеню и Мальворалю сопровождать себя.

Через четверть часа, оседлав коней, они подъехали к воротам замка, которые никто не спешил открывать по их требованию. Разбуженный караульными лейтенант хлопал глазами и не мог взять в толк, зачем танне понадобилось куда-то ехать среди ночи с таким скудным эскортом.

– Таков порядок, в полночь ворота закрываются, – талдычил он, – вот господин в последнюю минуту успел проскочить, теперь все, придется подождать до утра.

– Я танна Эртега, альда Ладино, возможно, вам приходилось слышать мое имя, – задушевно произнесла Далия, – мне с этими господами необходимо срочно вернуться в столицу по важному государственному делу, вы должны выпустить, иначе вам придется иметь дело с командором Рохасом. Вы ведь не хотите этого?

Лейтенант не хотел иметь никаких дел с командором Рохасом, это было вполне разборчиво написано у него на лице.

– Но ведь вас не пустят в Морени. Городские ворота тоже закрыты, – лейтенант предпринял последнюю оборонительную попытку.

– О, можете не сомневаться, меня пустят, – успокоила его Далия, воздавая благодарности всем пророкам, что он не усомнился в ее словах и не решил позвать Сида, чтобы проверить их.

Они молча мчались в ночи по проселочной дороге. Слышен был лишь хрип коней, стук копыт, да ветер в ушах. Ночь была тиха, нежна и упоительна, в общем, это была одна из тех чудесных ночей, таивших в себе ужас и смерть.

В этой сумасшедшей гонке не было никакого смысла, думала она. Они отставали от Нелу почти на три часа, и все, что могло случиться, уже случилось. Вариантов было немного: либо произошло что-то ужасное, либо все обошлось. И все же она снова и снова пришпоривала коня.

Городские ворота были закрыты. Пока они ждали начальника караула, выяснилось, что Нелу проехал давно, около часа ночи – скакал так, словно дьявол преследовал его по пятам – и впустили его совершенно беспрепятственно, потому что у него был пропуск.

Мальвораль, Мантень и Кане снова принялись ее успокаивать. Может быть, танна Ива действительно заболела, и никакого Виотти у нее муж не застанет. Может быть, художник успел бежать и не попасться в руки Нелу. Вполне вероятно, он сумеет защитить себя и Иву – ведь король даровал ему привилегию носить шпагу, и говорят, он даже умел ею владеть, вполне сносно для ремесленника. И уж, конечно, он не мог отправиться шататься по ночному городу без оружия. В конце концов, Нелу тоже не бог весть какой фехтовальщик, он вовсе не кровожаден и вообще трусоват. В самом крайнем случае он попытается заточить жену в монастырь и добиться изгнания художника. Так что она совершенно понапрасну тревожится и пугается, убеждали они ее. Однако Далия, при всем старании, никак не могла припомнить случая, когда бы она понапрасну встревожилась и тем более испугалась.

Почти через полчаса начальник караула, наконец, появился, и опытным путем они убедились, что имя Эртега и золото, вкупе с лестью и угрозами, обладают даром открывать любые двери.

На горизонте уже появилась тонкая красная полоска рассвета, когда они добрались до улицы Ювелиров. Далия сразу поняла, что все было кончено: перед входом в дом уже начала собираться толпа. Едва они спешились, как к ней с рыданиями бросилась какая-то женщина, оказавшаяся одной из служанок Ивы. Она рассказала, что накануне танна Нелу отпустила всех слуг, оставив при себе лишь горничную да старого привратника. Служанка эта, Роза, отправилась домой, однако оказалось, что муж ее сбежал в таверну. Прождав его несколько часов, она, в конце концов, потеряла терпение и решила вернуться в хозяйский дом, в котором обнаружила пять трупов. По всем признакам выходило так, что тан Нелу, застав жену с любовником, прикончил их обоих, а затем от содеянного сошел с ума, зарезал прибежавших на крики горничную и привратника, и в конечном итоге закололся кинжалом.

Не слушая увещевания друзей, Далия решительно направилась к дому. Им ничего не оставалось, как последовать за ней. Они прошли мимо стражника, не посмевшего остановить знатных господ, и поднялись на второй этаж, откуда доносились голоса. Возле лестницы, опершись на парапет, сидел привратник, в глазах которого застыло безмерное удивление. Дальше по коридору лицом вниз лежала служанка, а напротив открытой двери находилось тело Жана Нелу, в груди которого торчал кинжал. Рядом валялась окровавленная шпага и арбалет. В комнате над телами Ивы и Виотти стояли городской прево и помощник Сиверры. Оба они с изумлением воззрились на пришедших.

Пол был весь залит кровью, и Далия с трудом нашла более или менее сухое место у стены, и прислонившись к ней, стала рассматривать убитых, предоставив Амато и Кане объясняться с представителями закона. Оба они были полуодеты, на художнике были штаны и рубашка, на Иве домашнее платье. Вероятно, шум предупредил их о приезде Нелу, и они попытались бежать, но не успели. В нескольких шагах от Виотти лежала шпага, рядом, уже пропитанный кровью, валялся его камзол. Любовники лежали совсем рядом, глядя друг на друга и держась за руки. В груди Виотти торчала арбалетная стрела, по всей видимости, Нелу не стал полагаться на свое искусство фехтования.

– Откуда, дьявол меня забери, здесь взялся арбалет? – пробормотал Амато. – в Ванту у него не было никакого арбалета.

– Он мог купить его у кого-то из стражников у ворот, – снисходительно ответил прево. – Или скорее всего, просто взял здесь, в доме. – он продолжил тоном светской беседы: – Он пустил в ход весь арсенал: парень застрелен из арбалета, жена и привратник проткнуты шпагой, а у служанки перерезано горло кинжалом.

Они втроем в изумлении уставились друг на друга. Вероятно, Нелу действительно, сошел с ума, если стал способен на такое.

Слегка пошатываясь, она пошла обратно. Возле тела служанки она на секунду остановилась, обратив внимание на валявшуюся масляную лампу. Гобелен на стене был обожжен.

– Нам нужно вернуться обратно. Король будет недоволен вашим отсутствием, да и нам лучше постараться скрыть свое присутствие здесь, – проговорил Кане, когда они вышли из дома, – если поторопимся, мы вполне можем успеть к службе.

Далия кивнула с безразличным видом. Она, действительно, была сейчас не в том положении, чтобы позволить себе вызвать неудовольствие короля, если, конечно, такое положение вообще существовало. Дав лошадям немного отдохнуть, они поскакали обратно в замок.

В восемь часов утра Далия в траурном фиолетовом платье в составе торжественной процессии входила в храм. Голова ее словно была налита свинцом, а каждый шаг отдавался болью в теле после трехчасовой бешеной скачки, но она ничего не замечала, глядя перед собой отсутствующим взглядом. При виде ее лица придворные удивленно перешептывались, никто не ожидал, что танна Эртега будет так скорбеть по женщине, которую без преувеличения можно было назвать ее злейшим врагом при дворе.

В какой-то момент Далия оторвалась от картины мертвых влюбленных, стоявшей у нее перед глазами, и подумала, что, если бы она пошла до конца и разлучила Иву с художником, они, возможно, были бы живы. Вероятно, она могла бы предотвратить трагедию, если бы уговорила Иву поехать со всеми в Ванту. Она мысленно приказала себе прекратить. Во всех этих измышлениях не было никакого смысла. Служба кончилась, и все отправились обедать.

Обед был прерван донесением о прибытии срочного курьера. Король встал из-за стола и уже больше не вернулся. Через некоторое время командор Рохас сообщил, что его величество вызвали в столицу срочные государственные дела, так что на обратном пути подданные будут лишены его общества. Вскоре во дворе раздался стук копыт и шум колес, и бросившиеся к окнам подданые смогли лицезреть покидавшую замок королевскую карету в сопровождении личной гвардии, возглавляемой Рохасом. Самые дисциплинированные последовали за королем, остальные организовали очередные посиделки. Далия попросила у принцессы разрешения оставить ее и отправилась спать.

На следующий день, едва карета, в которой она вместе с самыми недисциплинированными дамами возвращалась в Торен, пересекла дворцовые ворота, как дожидавшийся ее лакей сообщил, что его величество желает ее видеть немедленно. Под смешки и многозначительные и отчасти завистливые взгляды дам она поплелась за лакеем, не ожидая от этой встречи ничего хорошего. Естественно, королю доложили о ее присутствии в доме Нелу. Ей пришлось признаться, что она знала о связи Ивы и художника. Эрнотон молча слушал ее, на его холодном бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул. Когда она закончила, он, по-прежнему не произнеся ни слова, кивком отпустил ее.

Через два дня весь двор собрался в храме Марсалы, где должно было состояться отпевание погибших. Далия приложила немало усилий, добиваясь, чтобы их похоронили вместе: понадобилось убедить принцессу Мелину и нескольких фрейлин королевы, чтобы они отправились к ее величеству, и убедили ее попросить об этом короля.

С хоров на скорбящих неудержимым потоком обрушивались звуки гимнов, а со стен взирала пророчица Марсала с васильковыми глазами Ивы Нелу. Многие плакали, к собственному удивлению, не вполне понимая, что это такое с ними происходит. Далия вспоминала Арлас.

Шел четвертый месяц осады, когда она обнаружила брешь в стене в восточной части города. Совсем маленькая узкая щель, но вполне достаточная, чтобы тощая девчонка смогла проползти сквозь нее, повернувшись боком. Лигорийский лагерь был разбит примерно в двухстах шагах от стены, за полем, у кромки леса. Далия подумала, что вполне могла бы ночью незамеченной пробраться вдоль стены и шмыгнуть в глубокий овраг. Пришла пора уносить ноги из этого гостеприимного города. Танна Марила, на службе у которой она состояла, была очень добра, щедра, умна и все такое прочее, и дети у нее были очень милые, но все же это была недостаточно веская причина, чтобы продолжать недоедать в их обществе. Голодная смерть господам и их приближенным не грозила – замковые амбары не пустовали, однако даже в период самых суровых лишений Далии удавалось есть сытнее. Первая забота севарда –позаботиться о себе, а героизм и терпение лишений пусть остается уделом гарини, которым нравиться играть в преданных вассалов. Нет, под такую музыку ее плясать не тянуло.

Она все продумала, стащила у помощника конюха драные портки с рубахой и стала ждать удобного случая. Удобные случаи приходили один за другим, а Далия по-прежнему оставалась в городе. Она сама не знала, почему каждый раз откладывала бегство, точнее, не хотела признаться себе, что ей было жаль оставлять этих людей. Наконец, удобным случаям надоело приходить впустую, и однажды вместо них явилась чума. Далия вспомнила уроки няни о лечебных травах. В поле за городскими стенами она видела растения, в народе называемые слеза-трава. Эмеза утверждала, что она обладает чудесным свойством предотвращать заражение чумой и даже излечивать от нее. И вот, даже не дождавшись ночи потемнее, она, нацепив на себя тряпье конюха, ползала по полю под носом у лигорийцев в надежде заполучить средство от смерти. Слеза-трава не спасла от слез: они все заболели и умерли – и танна Марила, и задорная веснушчатая Росанна, и белокурый маленький Эгиль, и кормилица Ортанс, и еще куча народу. Смерть нанесла ей второе тяжкое поражение, и увы, далеко не последнее. «Но меня ты голыми руками не возьмешь, – сказала она тогда горбатой старухе, удивляясь собственной наглости, – придется тебе изрядно попотеть».

Довольно скоро, впрочем, Далия пришла к выводу, что сама она, похоже, Смерти не нужна – Горбатая забирала людей, которые были ей дороги, не трогая ее. И вот теперь она нацелилась на Сида. Далия почти физически ощущала, как мостится дорога, ведущая его к гибели, как опутывают его тенета рока, как неумолимый Паромщик уже дожидается его у порога небытия… Она не пыталась молить Создателя о чуде, зная, что это совершенно бесполезно. Всеблагой, несомненно, вершил чудеса: он уберег ее от чумы и удержал ее от попытки бегства, ведь она, скорее всего, попалась бы в руки солдатам (хотя она до сих пор не определилась, являлись ли эти факты следствием чуда или равнодушия к ней Смерти), да, она верила, что Создатель вершит чудеса, но делает это согласно какому-то своему замыслу, а не по просьбам людей. И она давно уже привыкла никого ни о чем не просить: ни людей, ни высшие силы.

В какой-то момент, повинуясь безотчетному чувству, она обернулась и увидела в толпе у дверей Лозанна. Он был смертельно бледен, глаза его сверкали лихорадочным блеском, а взгляд был устремлен вперед, то ли на стоявшие у алтаря гробы, то ли на кого-то из присутствовавших. Сидевшая рядом Мелина тоже обернулась и, заметив альда, вздрогнула всем телом и умоляюще уставилась на Далию. Далия кивнула с обреченным видом, и едва закончилась служба, скользнула между рядами, кляня про себя Лозанна, которому вздумалось оставить свой полк в Марли, где он пребывал последние недели, и притащиться в столицу, чтобы смущать покой только успокоившейся принцессы и ее несчастных фрейлин. К своей большой радости, подойдя к дверям, молодого человека она уже не обнаружила.

По возвращении в Торен она попросила позволения удалиться, пообещав разузнать причины возвращения мятежного капитана и его местонахождение, после чего, не испытывая ни малейших угрызений совести по поводу беззастенчивого обмана патронессы, ушла к себе в павильон, где просидела три часа кряду, смотря в окно. Устав это этого занятия, она отправилась в павильон, который занимал художник. Там уже хозяйничала толпа слуг под предводительством главного дворецкого. Они разбирали вещи покойного, которые большей частью состояли из холстов, рисунков и прочих принадлежностей для живописи. Эскизов было не меньше сотни, и со всех них на Далию смотрела Ива Нелу.

– Полюбуйтесь только на это, – поприветствовав ее, проворчал Беле, указывая взглядом на рисунки. – теперь понятно, почему картина битвы при Фернезе в малом тронном зале до сих пор не закончена, и это за полгода-то. Куда уж… – тут у него дрогнул голос, он оборвал себя на полуслове, в сердцах махнул рукой и вышел.

Далия быстрыми движениями отобрала несколько холстов, скатала их в трубу и покинула павильон. Следовало вспомнить о своих должностных обязанностях. Решительным шагом она направилась в часовню Марсалы.

Когда она вошла, Ги Клеменцио Лозанндаже не шелохнулся, продолжая смотреть на фреску в тусклом мерцающем свете факела. Она молча села рядом с ним на скамью, развернула холсты, отобрала половину и протянула ему. Он кивком головы поблагодарил ее, положив их рядом с собой.

– Эта фреска нравится мне больше, чем та, что в главном храме… Как поживает ее высочество? – наконец, прервал он молчание. Голос его был вполне обычным, слегка скучающим, словно они встретились где-то в коридорах дворца или на приеме. – Надеюсь, она не слишком сильно проклинает меня?

– Да она уже и думать про вас забыла, – фыркнула Далия.

– Рад это слышать. Надеюсь, она будет счастлива.

В голосе его слышалось облегчение пополам с некоторым недоверием. Казалось, он не мог поверить в то, что так легко отделался. Затем он пожал плечами, взгляд его потух, он отвернулся от нее и снова уставился на фреску.

– Вам не стоит больше приходить сюда, – через некоторое время произнесла она, – король собирается восстановить часовню. Если вас застанут здесь, у вас будут неприятности…

– Если меня обнаружат, то отправят прямиком в Пратт, вы хотите сказать. Не волнуйтесь, теперь, благодаря вашей доброте, я могу тут больше не появляться, – он кивнул на свернутые холсты.

– Вы никогда не пробовали как-то привлечь ее внимание?

– Конечно, пробовал, и довольно долго, – усмехнулся Лозанн, – хотя очень скоро понял, что у меня нет ни единого шанса. Я вообще-то не любитель штурмовать неприступные крепости и быстро отступаюсь от равнодушных ко мне женщин, но в этот раз зазевался и сделал это слишком поздно. А возможно, она просто из тех, кого невозможно не полюбить. Не буду больше докучать вам слезливыми историями, прощайте, – он решительно поднялся, собираясь откланяться, но в этот момент Далия, повинуясь какому-то безотчетному порыву, со слезами на глазах бросилась ему на шею. Альд немного оторопел в первое мгновенье, но затем тоже обнял ее. Они стояли так довольно долго, пока по часовне, отражаясь от стен, не прокатился полный гнева голос.

– Вот значит, как вы выполняете мои поручения, танна Эртега!

Далия медленно отлепилась от Лозанна и склонилась в глубоком реверансе.

Принцесса Мелина истерически расхохоталась, а потом разразилась обличительной речью, обвиняя ее в распутстве и предательстве, неопровержимым доказательством которых, по ее убеждению, служила недавняя сцена.

– Вы неправильно все поняли, ваше высочество, мы с таном Лозанном скорбели о погибших, – ответила Далия, впрочем, не слишком полагаясь на убедительность этого утверждения.

– Ваша скорбь по танне Монтеро поистине трогательна, – язвительно сказала Мелина. Тут она словно вспомнила о Лозанне, который с невозмутимым видом засовывал свои холсты под камзол, и повернулась к нему, – о, тан капитан все-таки сумел найти возможность оставить свой полк? Что же заставило вас сделать этот шаг? Танна Эртега намекала мне, что у вас другая женщина, только забыла упомянуть, что это она сама! А я все думала, кем она могла быть, эта счастливица! Интересно, как долго вы оба обманывали меня? О, не смейте мне больше лгать! – рявкнула она, заметив, что Далия собралась ей что-то возразить. – Я больше не желаю видеть вас в числе моих фрейлин, и вам придется самой объяснять моему отцу почему, если вы не хотите, чтобы он знал о вашей измене. Танна Лавага, – обратилась она к стоявшей у нее за спиной Матильде, – позовите командора Рохаса, наверняка он захочет поговорить с альдом, как он проник во дворец, и знает ли его командир, что он покинул казарму.

Далия проследила за взглядом принцессы и заметила, что плита, которая прикрывала люк в тайный ход, была отодвинута.

– Эмилия уже пошла за ним, – уныло ответила Матильда.

– Без моего приказания? – удивилась принцесса.

Бедная Матильда не успела ничего ответить, потому что в этот момент в часовню вошел Сид в сопровождении Эмилии, сиявшей, как медный таз. Он обвел взглядом присутствовавших, поклонился принцессе и спросил, что ей угодно.

– Альд Лозанн незаконно покинул свой полк и проник через тайный ход во дворец, чтобы встретиться со своей любовницей. Я говорю сейчас не о танне Лавага, командор, – вскричала она, когда Меченый с надеждой уставился на Матильду.

Далия увидела, что он слегка побледнел. Она попыталась передать ему взглядом, что все это пустяки и недоразумение, но эта пантомима не возымела ни малейшего действия – его лицо стремительно каменело.

– Вашу шпагу, капитан, – глухим голосом сказал он, протягивая руку.

Лозанн с равнодушным видом вытащил шпагу из ножен и отдал ее Рохасу.

– Танна Эртега ни в чем перед вами не виновата. Я люблю совсем другую женщину – впервые обратился он к принцессе.

– И кто же она, эта таинственная женщина? – нервно хмыкнула Мелина.

– Какое это имеет значение, раз это не вы?

Не обращая больше внимания на смертельно побледневшую бывшую возлюбленную, Лозанн медленно вышел в сопровождении Меченого. Следом часовню покинули принцесса с фрейлинами, одарив ее на прощание взглядами: Мелина – гневным, Матильда – виноватым, Эмилия – торжествующим.

26

Далия не слишком надеялась на то, что Сид захочет с ней разговаривать (во всяком случае, судя по его поведению в последнее время, это было маловероятно), потому, вернувшись к себе, она первым делам написала письмо, в котором поведала, каким образом оказались в часовне все действующие лица недавней драматической сцены, и передала его Сельме. Через полчаса горничная вернулась и призналась, что тана командора она не нашла, он уехал из дворца с молодым чернявым господином, и ей пришлось отдать письмо лейтенанту Шевелю, который поклялся ей своей печенкой, что оно пренепременно достигнет адресата.

– Не слишком надежная гарантия, – пробормотала Далия, – печень лейтенанта вот-вот прикажет долго жить.

Ей показалось очень странным, что Сид не отправил Лозанна под конвоем, а поехал сам, причем один. Все это не предвещало совершенно ничего хорошего. Пометавшись немного по комнате, она пришла к очевидному выводу, что сделать она ничего не может, и отправилась спать, чтобы с утра встретить неприятности во всеоружии.

Неприятности, однако, не стали дожидаться утра, а явились среди ночи в лице Сида Рохаса, который стучал с такой силой, что со стены посыпалась лепнина. Едва заметно кивнув Далии, которая сама открыла ему дверь, он стремительно зашел в комнату и устроился в кресле возле стола. Несмотря на то, что от него разило, как от бочки со спиртом, он казался совершенно трезвым, лишь глаза были мутными и пустыми. Он молча наблюдал, как Далия зажигала свечи, а, когда она села с другой стороны стола, будничным тоном заявил:

– Твой Лозанн мертв.

Он уставился на нее словно в ожидании, однако она не произнесла ни слова, продолжая молча на него смотреть. Не получив ответа, он с некоторым разочарованием заговорил снова:

– Он сам виноват. Ему очень не хотелось в тюрьму, и он предложил мне поединок с условием, что, если он продержится в течение четверти часа, я отпущу его. Он не дотянул десяти минут. Отчаянный был малый, хоть и гаденыш.

– Но ведь ты мог и не убивать его, – прервала она молчание.

– Мог, – согласился Меченый. – Но не захотел. Я был сильно не в духе. В общем, не повезло парню. Надо выпить за его душу, – он направился к серванту, достав оттуда бутылку вина, свою настойку и стаканы. – Что-то ты не слишком убита горем. Где рыдания, стенания и проклятия? – спросил он, наполняя стаканы. – он ведь был тебе дорог?

– Не больше, чем ты, – ответила Далия, делая глоток. Она слышала свой голос и не узнавала его. Она закрыла глаза с тайной надеждой, что вот-вот проснется и окажется, что эта пляска смерти ушла в небытие вместе с гаснущими звездами, затем попросила: – Расскажи мне, что с тобой происходит.

Он почти одни махом опрокинул в себя полный стакан, поставил его на стол и пожал плечами.

– Да, собственно, ничего особенного. Паршивое время. Королю принесли записку, которую нашли в камзоле у Нелу. Кто-то заботливо сообщил покойному, что пока он занимается государственными делами, жена его наставляет ему рога в их собственном доме. Очень занятная записка, король показал ее мне. Мне бы очень хотелось показать ее тебе, однако просить ее у короля с этой целью было как-то не с руки. Его величество не понял бы меня. Жаль, что ты не можешь на нее взглянуть.

– Зачем мне на нее смотреть? – удивленно спросила Далия, решив, что он спьяну заговаривается.

– Потому что она написана той же рукой, что и эта.

Сид вытащил из кармана камзола еще одну бумагу и протянул ей. Она бросила беглый взгляд на письмо, и строчки тотчас заплясали у нее перед глазами. Записка гласила:

«Забудьте все, что я вам сказала, только крайняя степень отчаяния толкнула меня на этот шаг. Вы можете быть спокойны, я не причиню вам вреда и не стану причиной разлуки с вашим возлюбленным, пусть мое собственное сердце и будет разбито. Надеюсь, что когда-нибудь я смогу заслужить ваше прощение и снисхождение. В доказательство своих добрых намерений я сообщу кое-что важное для вас. Умоляю вас, приходите завтра в час ночи в Лиловый кабинет».

– Откуда у тебя это? – прошептала Далия, глядя на записку, которую она собиралась передать Иве. Последние две строки были написаны тем же почерком, что и предыдущие. Ее почерком.

– Мне принесла ее горничная Камиллы. Она резонно предположила, что ее автор и есть убийца ее хозяйки. Ты. И сразу становится понятно, откуда там взялся твой плащ – она сдернула его с тебя, когда падала.

– Мне никогда не пришло бы в голову написать подобное альде Монтеро, – заявила Далия, стараясь сохранять спокойствие. – Я бы выбрала совсем другой тон. И Нелу я тем более ничего не писала.

– Это правильно, – согласился Сид, – как говорит наш многомудрый начальник тайной полиции: «никогда ни в чем не сознавайтесь». Но, между нами говоря, дорогая, запираться бессмысленно. Это лист из свитков Мальвораля, которые были у тебя в руках, когда мы встретились в ночь бала в галерее, записка написана карандашом. Я надеюсь, что ты не будешь отрицать, что это твой почерк, – он снва залез в карман и достал пачку ее записок. – Когда Марина принесла мне ее, я просидел битых два часа, сверяя каждую букву и не нашел ни единого отличия.

– Это подделка. У меня не было причин убивать твою Камиллу.

– И поэтому ты ее едва не придушила, – он усмехнулся, – Причины были. Камилла угрожала рассказать о нас королю и помешать твоему блестящему восхождению. Она не успокоилась бы, пока не добилась твоего удаления от двора, и ты это понимала. Не говоря уже о том, что она два раза пыталась тебя отравить и случайно прикончила твою любимую горничную. Не делай такие глаза, я никогда не поверю, что ты не догадалась.

– Яд был в бутылке, которую принес Арно. Это его пытались убить, – Далия уже перестала что-либо понимать.

– Яд был в обеих бутылках, разный. А что касается твоей новой подруги, все совсем просто. Тебе нужен был король, Ива стояла на твоем пути. Ты могла бы стать его любовницей, но лишь на какое-то время, не слишком продолжительное, ведь на самом деле он был влюблен в нее, насколько это слово применимо к Эрнотону. А короткая интрижка тебя не устраивала. Конечно, ты не могла быть уверенной в подобном исходе, никто не ожидал от Нелу такой прыти, но может быть, ты надеялась, что он упрячет ее в монастырь или отправит в провинцию.

– Монастырь – не помеха для короля, и провинция тоже.

– Пожалуй, – согласился Сид, – но Нелу мог достаточно обезуметь, чтобы пуститься в бега и увезти жену. Она сама могла бы бежать с художником и освободить тебя от своего присутствия. Думаю, ты бы оказала ей в этом содействие. Я, однако, склоняюсь к мысли, что ты рассчитывала на убийство – может быть, заметила в Нелу что-то такое, что не видели остальные. Ты обладаешь необыкновенной прозорливостью и чутьем, любимая, и никогда не промахиваешься.

Поскольку в данной ситуации его последние слова никак нельзя было счесть комплиментом, она воздержалась от благодарности, лишь горестно покачав головой. Чем больше она за ним наблюдала, тем больше осознавала, что он пьян до беспамятства и вне себя от бешенства. Кроме того, она чувствовала, что сама вот-вот потеряет способность держать себя в руках. Все это могло кончиться очень дурно. Следовало немедленно убраться отсюда подальше подобру-поздорову и попробовать объясниться позже, когда он обретет способность рассуждать здраво. Она начала подниматься.

– Я пойду скажу Сельме, чтобы…

– Сядь! – рявкнул он. – Можешь не бояться, я ничего тебе не сделаю. Пока. На чем мы остановились? – спросил он, отхлебывая настойку прямо из бутылки, – ах да, на твоих необычайных дарованиях. Приручить это змеиное гнездо, я имею в виду наш двор, конечно же, да еще за такое короткое время мало кому удается. Самое смешное даже не то, что они считают тебя честным и прямодушным человеком, а то, что честность и прямодушие вдруг стали для них добродетелями. Как тебе это удалось? Покойная танна Нелу, которая была почестнее тебя, такой репутации не имела.

– Люди склонны считать честными и хорошими тех, кто им нравится, – пожала плечами Далия. –К тому же, я не делала ничего такого, что разубедило бы их в этом.

– Да, это точно. Ты умеешь нравиться людям. Влезать им в душу. Я поначалу относился к тебе с недоверием, считая ловкой интриганкой, однако меня влекло к тебе, и я постепенно стал думать, что ты неплохой человек, что настоящая ты была там, в Арласе. Я находил оправдания всему, что ты делаешь. Ты влюбила в себя Дамиани, поиграла с ним, а потом пристрелила – да и черт с ним, парень был дерьмом, я и сам был не прочь его прикончить, кроме того, у тебя ведь были основания для мести. Ты соблазнила Арно из корысти и бросила его сразу же, как только король поманил тебя титулами, имениями и местом в своей постели, но я просто закрыл глаза на очевидное и как последний идиот верил, что ты сделала это из-за меня. Ты столкнула с балкона Камиллу – но ты защищала себя, а может быть, даже и меня. Я бы нашел оправдания даже этой треклятой бойне, которую ты устроила, если бы причина не была так очевидна, но всему есть предел.

Под его тяжелым угрожающим взглядом она опять встала, выплеснула вино в окошко, налила себе настойки на медвежьих когтях и выпила залпом. Продолжать слушать все это на трезвую голову у нее больше не было сил. Мир, с таким трудом отстроенный ею по частичкам, обрушился во второй раз.

– Почему ты считаешь, что это я убила Дамиани? – она решила уточнить один неясный момент.

– Потому что ты в ночь убийства выходила из его спальни с арбалетом. Тебя видел мой сержант. Или ты хочешь сказать, что это были такие любовные игры?

– Нет, я действительно намеревалась добить его. Потом передумала.

– Не смогла? – насмешливо спросил Меченый.

– Не захотела. Это был минутный порыв, он очень сильно меня разозлил. Потом я взяла себя в руки, правда, с большим трудом.

– Да, всадить в спящего раненого арбалетный болт не так легко, как написать записку, – продолжил он, словно не слыша ее. – Хотя я думаю, тебе раньше приходилось пускать в ход арбалет, и не раз, так что ты справилась.

– В двадцать девятом году нельзя было пройти из Арласа в Морени, ни разу не пустив в ход арбалет. Если, конечно, ты собирался остаться в живых. Что касается беднягу Кловиса, он стал жертвой того же убийцы, что и другие друзья Арно, и он сам. Это совершенно очевидно.

– Очевидно, что этот убийца был не слишком расторопен, и ты его опередила. Что до Арно, я начинаю склоняться к мысли, что ты сама устроила этот спектакль с покушением, чтобы подобраться к нему поближе и втереться в доверие. Просто заплатила двум группам наемников. Уж слишком легко все вышло.

Она кивнула.

– Понятно. Если ты все сказал, убирайся. Я больше не хочу тебя видеть.

Он вскинулся и еще больше побледнел, глядя на нее полубезумными глазами.

– Поверь, это взаимно, – процедил он. – Однако не рассчитывай, что Эрнотон теперь у тебя в руках. У тебя есть три дня, чтобы убраться из города, иначе я все ему расскажу.

Он поднялся и быстро направился к выходу. Далия, взяв свечу, пошла за ним. В коридоре он на мгновенье задержался возле двери.

– Я никуда не уеду, – решительно заявила она, встав рядом с ним и прислонившись спиной к стене.

– С твоей стороны это будет большой ошибкой, дорогая.

– С моей стороны было большой ошибкой променять на тебя Арно – уж он-то никогда не обвинил бы меня в подобных мерзостях. Однако я намерена все исправить.

В ту же секунду слева от себя она уловила какое-то движение: над ее ухом пролетел кулак и врезался в стену с глухим звуком. Затем громогласно хлопнула дверь, и снова отвалился кусок многострадальной лепнины. Она повернулась и поднесла свечу к стене. На белом, затканном серебряными розами шелке расплывались кровавое пятно.

Весь день она пыталась занять себя чем-то, но без особого успеха. К вечеру пришел Амато Мальвораль. Он задумчиво остановился перед стеной в коридоре, хранившей последствия буйства Сида Рохаса.

– Я встретил сейчас танну Лавага, – сказал он, – она рассказала о том, что произошло вчера в часовне и просила передать, что она попытается повлиять на принцессу. По ее словам, все это устроила Эмилия Варенн, которая положила глаз на командора Рохаса и почувствовала в вас соперницу.

– О, надо ей передать, пусть дерзает, – усмехнулась Далия. – Более подходящего момента ей не найти.

Она рассказала ему о ночном разговоре, не вдаваясь в подробности.

– Лозанн убит, – пробормотал хронист, – я ничего об этом не слышал. Тело, видимо, еще не обнаружили. Обычно в таких случаях анонимно сообщают в ближайший храм с указанием места и имени убитого, чтобы жрецы могли заняться погребением и оповещением родственников.

– О, командору Рохасу теперь не до условностей, – ожесточенно заметила она.

– Вижу, вы утратили свою прежнюю снисходительность к нему. Что вы собираетесь делать? Вам действительно стоило бы сейчас уехать. Скажете королю, что вы нуждаетесь в отдыхе и уединении после всего произошедшего, к тому же хотите осмотреть свои поместья.

– Вчера после ссоры с Мелиной я так и собиралась поступить, но сейчас это невозможно. Это равноценно признанию вины.

– Рохас выдвигает нешуточные обвинения, и если он сделает то, что обещает… Вам может грозить смертная казнь. Вас могло бы спасти вмешательство короля, разумеется, но если он поверит, что вы устроили комедию с покушением на Арно и послали записку Нелу, вам очень повезет, если вам просто отрубят голову – с жаром убеждал ее Амато.

– Сид никогда не расскажет об этом королю, – уверенно заявила она.

– Вы очень легкомысленно настроены и явно недооцениваете опасность.

– Ничего подобного, просто я его знаю. Он никому ничего не расскажет. Однако вполне вероятно, что он убьет меня, если я не уеду, – она расхохоталась. – О, это будет очень смешно. Прилагать столько усилий для спасения меня от убийц, и в итоге самому меня прикончить!

Полный недоумения взгляд Мальвораля более чем красноречиво сообщал, что ничего смешного он в этом не видит. Она махнула рукой.

– Не обращайте внимания, я немного схожу с ума. В общем, я никуда не уеду. Я все еще не теряю надежды разобраться, что происходит, хотя за несколько месяцев трупов стало больше, а ясности меньше. От наших усилий никакого толку. Будь мы агентами тайной полиции, нас бы уже выгнали с позором.

– Все следы затерялись: лакей Дамиани пропал, Ирена, которая могла бы опознать гвардейца-наемника, умерла, откуда взялась у Арно та бутылка, он не помнит…

– Скорее всего, наемник был тем самым негодяем, который напал на меня и которого убил Меченый, – заметила Далия, вспомнив, что Ирена уже в бытность свою призраком каждый день неустанно патрулировала все коридоры и выходы, и никакого признака того гвардейца не обнаружила.

– Я пытался как-то пройтись по тавернам в Переулке Убийц и выяснить, кто нанимал людей для покушения в таверне, – смущенно признался Амато.

– Вы мне об этом не рассказывали, – оживилась Далия, – это довольно опасное занятие, задавать вопросы в подобных местах, вам очень повезло, что вы остались живы. Однако ничего не узнали, как я подозреваю.

– Ничего, – мрачно подтвердил хронист, – я едва унес оттуда ноги.

– Да, вы явно не принадлежите к породе людей, способных вызвать доверие у наемных убийц, – засмеялась Далия.

– Однако я не так уж бесполезен. Сегодня я был возле дома Нелу и кое-что узнал. Канцлер в ту ночь приехал не один, с ним было еще трое. Я всегда это подозревал – помните, на стене был выгоревший гобелен – кто-то должен был его потушить, иначе весь дом бы сгорел. Однако поблизости не было ни одной обгоревшей тряпки, простыни или плаща. Конечно, можно предположить, что на огонь вылили графин с водой, но стена была сухая. Поэтому я предположил, что в доме был еще кто-то. Кроме того, почти все жертвы убиты разными способами, хотя Нелу мог бы расстрелять их всех из арбалета, раз уж взял его в руки.

– Вы хотите сказать, что эти люди его убили? Значит, это были не просто наемники. Где-то он должен был их встретить. Здесь два варианта – либо они были знакомы и как бы случайно попались ему по дороге, либо он заехал в Переулок Убийц и там его уже ждали заранее предупрежденные люди.

– Вероятнее всего, первое. Вряд ли можно было с уверенностью ожидать, что Нелу овладеет жажда убийства. Кроме того, искать убийц вот так, спонтанно, ночью…

– Не обязательно, – задумчиво протянула Далия. – В записке, судя по всему, не было прямо указано, что его соперник – Виотти. Им мог оказаться кто-то из придворных бретеров, а Нелу, говорят, был никудышным фехтовальщиком. С его стороны это была мера предосторожности. Он зашел в первую попавшуюся таверну, а если ехать со стороны Берсанских ворот – это «Плащ и кинжал» – и сел за стол. Не позднее, чем через десять минут к нему подошли и спросили, не требуются ли благородному тану храбрые и честные люди для охраны его жизни или имущества. Раз вы были там, то сами помните, что это не занимает много времени.

– Да, но я до сих пор не пойму, как вы решились туда пойти.

– Я могу быть довольно отчаянной при случае, – она подмигнула ему. – Но вернемся к нашим наемникам. Если отбросить самый очевидный и банальный вариант, что они были обычными случайными головорезами, и после того, как все было кончено, Нелу расплатился и отпустил их, а потом закололся кинжалом …

– Всадить в себя кинжал не так-то просто, – со знанием дела возразил Амато. – Такой человек, как Нелу, скорее всего, использовал бы арбалет. Я уверен, что это было убийство.

– И это приводит нас к тому, что вся эта ловушка была расставлена исключительно для него, а все остальное было лишь декорацией, отвлекающей внимание.

– Да. Если только от него не избавились, как от ненужного свидетеля. Возможно, существовала опасность, что он может встретиться с одним из убийц и узнать его.

– Вам удалось выяснить, как они выглядели эти трое?

– Как обычные головорезы. Шляпы, надвинутые на глаза, темные длинные плащи и рожи висельников. Один, который, видимо был за главного, имел относительно пристойный вид. Высокий, черные волосы, черные глаза. Звали его то ли Банет, то ли Ванет, то ли Данет. Мне случайно попался один бродяга, он проходил мимо них той ночью. Он слышал, как Нелу его назвал этим именем.

– Данет, Данет, где-то я слышала это имя, – перед ее мысленным взором появилось неприветливое лицо. – Дщерь адова, да ведь так зовут капитана личной стражи принца Фейне! если я ничего не путаю, конечно. Если это он, скорее всего, они были знакомы, и тогда, возможно, Нелу убили, чтобы он не смог никому рассказать о нем. Хотя сложно представить, чтобы этот Данет имел что-то против Ивы или Виотти, если только он не вознамерился искоренить прелюбодеяния в принципе. Вероятно, его целью действительно был Нелу, и надо думать, здесь замешан и Фейне. Они ведь были политическими противниками?

Она оживилась, словно напавшая на след гончая.

– Скорее нет, – покачал головой Амато. – У Фейне весьма напряженные отношения с королевой, но Нелу не принадлежал к ее лагерю. Это был человек короля.

– Может быть, их интересы где-то пересеклись? Что-то касающееся земель или денег…

– Ничего об этом не слышал, но постараюсь узнать. Давайте сейчас подумаем о том, как ваша записка могла попасть к убийце альды Монтеро. Вы говорили, что начали ее писать, а потом выкинули. Кто-то должен был наблюдать за вами, а потом прийти и подобрать записку. У вас есть предположения, кто мог вас видеть?

– Кто угодно, – фыркнула Далия, – я сидела у освещенного фонтана перед окнами дворца. Потом пришла королева со своей свитой. Среди них, кстати, была и сама Камилла. Нужно искать не среди тех, кто видел, а среди тех, кто знал, что между нами произошло в тот вечер. Быть может, это кто-то из ее окружения. А может, автор записки и не убийца, а какой-нибудь доброжелатель, который узнал мой почерк и решил избавиться от меня, обвинив в убийстве – подкинуть записку в комнату альды несложно… Еще совершенно непонятно, как и для чего она взяла мой плащ. То есть насчет как еще более-менее ясно, она могла подкупить мою горничную, либо кого-то из служанок, которые приходят сюда убирать, но для чего…

– Пока что все выглядит так, что она решила покончила с собой, попутно обвинив вас в ее убийстве – она нашла записку, дописала туда пару строк, выкрала плащ и пошла выбросилась с балкона. Вероятно, она хотела произвести впечатление, что сдернула этот плащ с ваших плеч.

– Но вы же понимаете, что это полная ерунда.

– Понимаю, конечно, – вздохнул Амато, – но других версий у меня нет.

– Судя по фокусам с записками, ее убил тот же человек, что и Иву, Нелу и Виотти: то есть Данет – сам или по приказу Фейне. Однако совершенно не неясно, по какой причине. Второй вопрос – связаны ли эти убийства с убийствами друзей принца и покушением на него самого.

– Ход с записками слишком хитроумен для головореза, кто-то его направляет. Возможно, и не Фейне, а кто-то, его перекупивший, такое случается сплошь и рядом. Тут попахивает полноценным заговором, и не исключено, что он направлен против самого Фейне. Кроме того, Данет не может являться во дворец, когда ему вздумается, и беспрепятственно по нему разгуливать. Его кто-то тайно впускает.

– Возможно, он сам и не приходит, действует через подкупленных гвардейцев или прислугу.

– В общем, никакой ясности, кроме того, что у него есть сообщники в Торене.

Воцарившееся удрученное молчание прервал громкий стук в дверь. Сельма привела в салон лейтенанта Шевеля, распространявшего тонкий стойкий аромат красного рамальского.

– Мое почтение, танна. Командор сказал, что вы скоро отбываете в провинцию, и вам понадобится эскорт. В городе все еще неспокойно, да и на дорогах пошаливают. Мы сами-то не можем отлучиться, но у меня есть один старый знакомый, он все устроит. Скажите день и час, и он встретит вас у ворот с дюжиной надежных людей.

– Честных и храбрых, – усмехнулась она, – благодарю вас, лейтенант, в этом нет нужды, я никуда не уезжаю. Поблагодарите командора за его заботу.

Лейтенант никак не мог смириться с услышанным. Он уверял ее, что никакой ошибки быть не может, командор в предельно ясных выражениях, повторить которые, однако, в присутствии прекрасной дамы он не берется, сообщил ему, что танну Эртега сразила черная меланхолия, и она испытывает настоятельную потребность побыть в уединении на лоне природы, хотя ему, лейтенанту Шевелю, подобный путь кажется чрезмерно длительным и бесперспективным, и было бы куда действеннее пропустить стаканчик-другой чего-нибудь покрепче, что он и советует сделать ей безотлагательно.

– Спасибо за совет, но с недавнего времени я пью, только когда мне весело, – рассмеялась Далия.

Смысл ответа лейтенанта заключался в том, что она совершенно неверным образом толкует причинно-следственную связь в этой сфере, но при ее красоте это простительно. Завязался научно-философский диспут. Через полчаса им все же удалось его выпроводить.

– Меченый настроен весьма решительно, – обеспокоенно заметил Амато, – Я сомневаюсь, что он ничего не предпримет, когда поймет, что вы не выполнили его условие.

– Он никому ничего не расскажет, – упрямо повторила она.

Однако спустя два дня к ней явился помощник Сиверры в сопровождении грустного Шевеля и полдюжины гвардейцев и торжественно возвестил, что она арестована.

27

Камеру, находившуюся прямо под пыточной, в Пратте прозвали «чистилищем». Соседство это было не случайным: близость к средоточию боли и ужаса, беспрестанно исходившие оттуда вопли и стоны самым благоприятным образом влияли на умонастроение узников и эффективность допроса. Сама камера была шириной в четыре шага, длиной в пять, и не имела окна. Туда помещали тех преступников, от которых требовалось быстро получить признание в содеянном без применения пыток. Обычно это были люди достаточно высокого положения. Именно сюда и поместили танну Далию Эртега, альду Ладино.

Обычно процесс получения признания происходил следующим образом: строптивца запирали в этой камере без света, в компании клопов, крыс и ведра для испражнений, которое за все время «процедуры» ни разу не выносили. Кормили раз в день, отвратительной похлебкой и тухлой водой. Иногда из всех городских тюрем свозили разное отребье и по очереди начинали пытать, не давая узнику покоя и сна. На три-четыре дня о нем забывали, не водя ни на какие допросы, дабы создать у несчастного убеждение, что его решили заживо сгноить тут безо всякого суда (а такие истории тоже случались, чего греха таить). После извлечения из чистилища все подопечные начинали каяться, как на исповеди.

Арсен Сиверра знал, что его новая подопечная вовсе не была нежным оранжерейным цветком, каковым иногда пыталась казаться (исключительно ради собственного развлечения, как он понял), и сама ее принадлежность к роду Эртега вызывала в нем определенное беспокойство. Представители этой семейки славились крайним упрямством – взять хотя бы тетушку его новой подопечной, танну Киреннию Эртега, воспоминание о которой было еще свежо в памяти Арсена. Почтенная дама провисела на дыбе несколько часов, больше, чем бы выдержал любой мужчина, но все, чего от нее удалось добиться – это града яростных проклятий, которыми она осыпала палачей и дознавателей.

Предчувствия его не обманули. Первые пару дней узница буйствовала: швырялась миской с похлебкой, нападала на стражников, в ярости часами колотила ведром по стенам и двери; изрыгала проклятия, которым позавидовали бы все наемники Меченого и даже он сам, грозила всем причастным к ее аресту и содержанию в темнице неминуемой карой со стороны короля, принца и командора Рохаса. Убедившись, что ее угрозы не производят должного воздействия, она перешла на обещания наслать на недругов страшное проклятие, лишающее мужской силы. В подтверждение серьезности своих намерений она что-то пела, или точнее сказать, завывала по-севардски, от чего даже у самых опытных стражников, немало повидавших на своем веку, дыбом вставали волосы и стыла в жилах в кровь. К концу второго дня Сиверре пришлось пригрозить ей Орденом Спасения Души, которому он передаст ее как колдунью. Орден был уже, конечно, не тот, что двести лет назад, однако потерял он исключительно в количестве спасаемых душ, но не в качестве: если уж он и в вцеплялся в кого-то, то избежать спасения было невозможно. Потому девица утихла и лишь периодически пинала многострадальную дверь.

Через неделю он убедился, что альда хоть и не вполне пришла в нужное состояние (то есть полумертва от ужаса), однако достаточно напугана, чтобы можно было приступить к работе с ней. Признаваться в злодеяниях она, тем не менее, не спешила. Несколько дней изматывающих многочасовых допросов не принесли никакого результата. Напрасны были запугивания, обещания бросить ее в каменный мешок с еще более ужасающими условиями, угрозы пожизненного заключения, применения пыток и насилия со стороны стражников, и позорной казни в итоге. Напрасно старался его помощник, крича, грубя и оскорбляя ее – для знатных дам это было обычно самым нестерпимым. Она тряслась как в лихорадке, рыдала, заламывала руки, падала на колени и призывала небеса в свидетели своей невиновности, а также периодически лишалась чувств.

Напрасны были попытки найти в ее показаниях несоответствия, поймать ее на лжи или хитростью вывести на чистую воду. Она спокойно и даже с охотой отвечала на все вопросы, никогда не путаясь, и умудряясь вверчивать в свое повествование массу занимательных историй из жизни придворных. Несколько раз он заставал одну и ту же сцену, когда обвинители с раскрытым ртом слушали, позабыв про цель допроса, рассказы о придворных празднествах, карнавалах и охотах, с подробным описанием десятков подаваемых к столу блюд или драгоценностей, коими были увешаны дамы, или разные забавные истории про то, как какой-нибудь альд упал во время охоты с лошади и был вынужден спасаться от кабана, взобравшись на дерево и потом долго не мог слезть, или другой вельможа на устроенном им празднестве призывал гостей бросать в канал золотую посуду, демонстрирую свое богатство и щедрость, а потом слуги вытаскивали ее вместе с заранее расставленными сетями, или как третий пошел на свидание с хозяйкой таверны, переодевшись слугой, а городские стражники, среди которых был его соперник, гнались за ним до самого Торена. Он принужден был дважды заменить обвинителей, поскольку через довольно короткое время они начинали смотреть на нее осоловевшими глазами.

Ничего не дали и ласковые посулы светлой чистой камеры с окном, подобающего знатной даме содержания и обращения и скорейшего помилования со стороны короля. Она стояла на своем: да, жених ее погиб по вине принца и его друзей, и в гневе она позволила вырваться каким-то проклятиям и угрозам, однако, правде сказать, ни ее любовь, ни скорбь не были настолько велики, чтобы она стремилась отомстить альду Дамиани и его королевскому высочеству, тем более, когда прошло столько времени (а именно на мотиве мести Сиверра решил построить обвинение). Да, и Дамиани, и альда Монтеро в свое время попортили ей крови, однако не настолько, чтобы она желала им смерти, тем более, что она и так поквиталась с ними без кровопролития. Нет, никаких записок не писала, сама удивлена, как такое могло случиться.

Он лично беседовал с ней в кабинете коменданта – лучшей комнате в крепости.

– Поймите, танна, – проникновенно говорил он, потчуя ее превосходным ужином, – король уверен в вашей виновности, а он страшно не любит признавать свою неправоту. Своим упорством вы его только злите, ведь вы отвергаете его милость. Признайте свою вину хотя бы частично, скажите, например, что вы убили их случайно, без предварительного умысла: тана Дамиани, защищаясь, когда он пытался вас обесчестить, а альду неосторожно толкнули в гневе, а уж записка то и вовсе пустяки – кто ж мог предположить, что все так обернется, да и написали вы ее исключительно с добрыми намерениями, из сочувствия к несчастному обманутому мужу, чтобы положить конец безбожному осквернению брачных уз. Наверняка ведь все так и было, уж я-то повидал на свете немало преступников и вижу, что вы не склонны к злодеяниям. Вас преследует злой рок. Вы всегда были мне очень симпатичны, и у меня сердце кровью обливается от того, что я вынужден держать вас в этой клоаке. Признайтесь, покайтесь и вы отделаетесь лишь заключением в монастыре, король обещал это, а оттуда и до освобождения далеко. Вспомните историю маршала Сулема и альва Милона, – продолжал он поучительно вещать голосом жреца, рассказывающего на проповеди притчу из Священной книги, – которые были виновны в заговоре. До того, как восстать против короля, оба они были его преданными слугами, поэтому он обещал им жизнь взамен на признание. Сулем, уверенный, что против него нет никаких доказательств, отказался и был казнен, хотя позже раскаялся и забросал короля письмами с напоминаниями о своих былых заслугах; а Милон внял голосу разума и признал свою вину, провел несколько лет в тюрьме, потом был помилован, а теперь живет припеваючи в провинции – и не где-нибудь, а в благословенной Сидоне. Вы же так молоды и прекрасны, вам досталось от предков такое прославленное имя, вы еще выйдете замуж и будете счастливы, зачем вам губить свою жизнь? Ах, был бы я на двадцать лет моложе и не женат, непременно бы украл вас и увез в далекие края…

Девица Эртега слушала его с полными печали глазами, в которых ясно читалось, что она тоже оплакивает свои загубленные молодость и красоту – не забывая при этом налегать на перепелов и вино – и в конце его прочувствованной речи натурально залилась слезами, пояснив, что чрезвычайно тронута такой сердечностью и пониманием, однако признаться не может.

– Подобное признание запятнает честь моей семьи. Не говоря уже о том, что я невиновна. Так что я готова вверить себя правосудию его величества и уповаю на его справедливость и милосердие.

– Поймите, что не только записки, которые явно написаны вашей рукой, но и командор Рохас, и сержант Каллас свидетельствуют против вас… Вы, наверное, не верите, что командор мог вас предать, – он прервал свои увещевания, заметив, что слезы в ее глазах моментально высохли, а на лице появилось упрямое и недоверчивое выражение, – а как же тогда король обо всем узнал, если не от него? Бедное дитя, вы и не подозреваете, как далеко может зайти оскорбленный и озлобленный мужчина, жаждущий мести. К тому же, уверяю вас, вы знали Рохаса исключительно с лучшей его стороны. Все против вас, у вас нет ни единого шанса оправдаться.

– Все в руках Всеведающего, – с чувством произнесла она и залпом допила последний бокал – Чему быть, того не миновать.

Как человек незлой, Арсен решил дать девчонке последний шанс и распорядился, чтобы ее привели на ознакомительный осмотр пыточной. Надо сказать, что очень часто пятиминутное пребывание в этом помещении заменяло саму процедуру пытки. Посреди комнаты находился каменный стол, установленный немного под уклонам, в который были вкручены железные кольца с кожаными ремнями. Рядом стояли ведра с водой. С потолка также свисали кожаные ремни с петлями, у стен стояли различные сооружения устрашающего вида. Сами стены были увешаны ножами, щипцами и плетьми всех форм и размеров. В углу находилась раскаленная жаровня, на которой как раз разогревались маленькие щипцы.

– Этим я обычно прижигаю губы, – пояснил палач. – Но давайте-ка лучше по порядку: вот этой штукой дробятся кости ступней. Вы садитесь, засовываете сюда ногу…

Через минуту достойный мастер был вынужден прервать свои объяснения: подследственная, не дослушав, самым невежливым образом упала в обморок.

Ему пришлось доложить королю, что танна Эртега унаследовала прискорбное упорство своей родни, и несмотря на свою молодость, закостенела во лжи и зле, так что без пыток признания от нее не получить. Эрнотон воззрился на него с явным неудовольствием; даже десятая часть того неудовольствия, содержавшегося сейчас в монаршем взгляде, могла возыметь самые печальные последствия для того, на кого оно было направлено. Сиверра мгновенно покрылся холодным липким потом.

– Я много лет служу вам верой и правдой, ваше величество, и надеюсь, что не дал вам повода усомниться в моей преданности и компетентности. И весь мой многолетний опыт говорит о том, то она виновна, сир. У меня нет никаких причин желать осудить эту девушку, но я ясно вижу по ее глазам и ответам, что это она убила их всех, преднамеренно и хладнокровно. Однако если вам нужно признание… – он развел руками.

– Какой от вас прок, если вы даже девчонку не можете заставить заговорить, – буркнул король.

– Женщина есть тварь хилая и нестойкая в добродетели, но весьма упорная во всяком зле и мерзости, – неожиданно для себя процитировал он кого-то из великих пророков. – Но эта – настоящая дщерь адова. Вдобавок ко всему, она уверена, что ваше величество питает к ней слабость и позволит выйти ей сухой из воды.

Король нахмурился и кивнул:

– Не переусердствуйте. Чтобы без последствий.

На следующий вечер окрыленный Сиверра примчался в Пратт, чтобы узнать о результатах усовершенствованного метода допросов. Изможденный обвинитель, позабыв о всяком почтении, злобно сунул ему пачку листков с признаниями. Сиверра стал читать:

«… Когда же тетушка после моего возвращения хотела выгнать меня на улицу и всячески поносила меня и мою матушку, я впала в большой гнев и плохо помнила себя. Глядя ей прямо в глаза и говоря особым манером, как учила меня няня-севардка, я стала грозить ей проклятьями и расписывать, как ее будут терзать демоны, а именно: побреют ее налысо и станут совокупляться с ней противоестественным способом, а поскольку она находилась под властью морока, ей казалось, что с ней на самом деле все это происходит, и она очень испугалась, и с ней случился приступ, и потом, если она слишком долго смотрела мне в глаза, ею опять овладевал этот ужас и начинались приступы, не знаю почему. Я очень раскаиваюсь в том, что сделала, потому что это стыдно и недостойно, и мне очень жаль бедную тетушку. Я старалась с ней помириться»

– Что это за… – Арсен раздраженно взял другой лист.

«…Я завлекала альда Дамиани, позволяла ему питать надежду, отчасти чтобы привлечь на свою сторону, отчасти чтобы поквитаться с ним за то, что он плохо обращался себя со мной, когда я только появилась при дворе, а потом отвергла его, потому что он мне был больше не нужен и для меня не опасен. Признаю свою вину и раскаиваюсь, потому что он в сущности, был не таким уж и дурным человеком»

«Я наводила севардский морок на жрецов и монахов, которые приходили изгонять из меня демонов и старалась обольстить их просто ради развлечения, в чем очень раскаиваюсь…»

«…Мне доставляло удовольствие насмехаться над альдой Монтеро и очаровывать ее друзей и поклонников…»

Он с остервенением хватал каждый последующий лист, но там содержалась та же галиматья, что и в предыдущих.

– Что это такое? – возопил Сиверра.

– Это признания танны Эртега в ее преступлениях, – могильным голосом возвестил обвинитель.

Дрожа от негодования, он поведал, что к госпоже альде из уважения к ее высокому положению и ввиду бережного отношения к ее красоте была применена самая человеколюбивая и щадящая из всех возможных пыток – втыкание иголок под ногти на ногах. Ее светлость, однако не проявила ни малейшей благодарности и целый день глумилась над следствием. В первые же мгновенья она начинала кричать, что готова сделать признание. Пытку прекращали, альда просила дать ей время, чтобы прийти в себя и отдышаться, потом просила попить, потом умыться, потом отлучиться по естественной надобности, затем ей непременно оказывалось нужным помолиться, и после этого медленным, тихим и дрожащимголосом, начинала делать признания, с которыми так Сиверра только что ознакомился. И так девять раз.

– Потому что надо было хотя бы выдирать ногти, что эти иголки, одно баловство, – пробасил палач.

Под конец они уже стали лить на нее кипящее масло, в надежде, что она испугается шрамов от ожогов, но пытаемая ко всем вышеупомянутым издевательским процедурам добавила еще и обмороки.

– Почему вы целый день с ней нянчились, надо было хорошенько всыпать ей кнутом и не останавливаться, пока не расскажет все как на духу!

– Но вы сам приказали, чтобы все было аккуратно, – ответил оскорбленный обвинитель, – и потом, это же благородная дама, нельзя же с ней, как с простой…

– Какая еще дама! –завопил совершенно рассвирепевший Арсен. – Хитрое севардское отродье! Притащить ее сюда!

– Никак нельзя, – невозмутимо заметил палач. – Больше двенадцати раз в день пытать не положено. Это в Квадрийском судейском кодексе написано. Мы ж не звери.

– Вы что же, считаете за одну пытку какую-то несчастную иголку?

– К одной пытке приравнено время от начала мучений до того момента, когда пытаемый сознается в преступлении, или потеряет сознание, или возникнет угроза его смерти или искалечения, за исключением тех случаев, когда последнее представляется целесообразным, – со значительным видом процитировал палач. – Двенадцать пыток в день, больше не положено.

– Эта дрянь вгонит меня в гроб, – пожаловался он вечером жене.

На следующий день ушлая девица, естественно, вознамерилась повторить свои обычные трюки, но Сиверра, присутствовавший при процедуре, положил этому конец.

– Палач прекратит свои действия только тогда, когда вы скажете, что убили альда Дамиани и танну Монтеро своими руками, а танну Нелу – руками ее мужа. Сводите танну в нужник, дайте ей воды и продолжим, с божьей помощью.

Альда попыталась было разжалобить его слезами, мольбами и ангельским видом, но быстро смекнув, что это бесполезно, перестала прикидываться овечкой и явила свой истинный лик. Надо отметить, что Арсен был впечатлен. Глаза ее, ставшие совершенно желтыми, и более, чем когда-либо казались наполненные огненной лавой, пылали такой ненавистью и неукротимой злобой, словно из них бил адский пламень. Она без обиняков сообщила ему, что если она когда-либо выйдет отсюда, то он, Арсен Сиверра, глава тайной полиции Брелы, покойник, и это еще не самое худшее, что может с ним случиться ….

«Нет, дорогуша, никогда ты отсюда не выйдешь», ответил он ей мысленно. Она как будто тоже догадалась об этом и завыла подобно волчице, от чего у всех присутствовавших похолодело нутро.

К этому моменту для него стали очевидными две крайне прискорбные вещи. Первая, еще более или менее переносимая – она никого не убивала. И вторая, совсем неприятная, – она не признается, что бы с ней не делали и чего бы взамен ни обещали.

Девчонку придется прикончить, устало подумал он. Решение это не доставляло ему особой радости, и он даже ощутил нечто отдаленно напоминающее сожаление, однако по-другому выпутаться он не сможет. Адьд Брюин, отец покойного Дамиани, никакого иного исхода, кроме ее смерти, не примет, и поскольку надежды на казнь таяли с каждым днем, следовало взять осуществление правосудия в свои руки.

Альд Брюин приехал в столицу из Кераны, где он был наместником, около двух месяцев назад, и попросил о встрече. Альд жаждал возмездия: сын его погиб из-за этой бессердечной лживой твари, севардского выродка, и справедливость требовала, чтобы она отправилась в ад вслед за своей мамашей. В ответ на резонный вопрос Сиверры, причем здесь он, безутешный отец привел два мощнейших аргумента: кое-какие бумаги, из которых явственно следовало, что он, Сиверра, был напрямую причастен к исчезновению архива дипломатической переписки с послом Рамалы, и поместье недалеко от Морени, довольно жирный кусок. «Чтобы вы не чувствовали себя ущемленным», сказал ему Брюин. Сиверра сухо заметил ему, что визит в Переулок Убийц обошелся бы ему гораздо дешевле, на что старый альд ответил, что он предпринял одну неудачную попытку, но его человека застрелил дьявол Меченый, и его люди не спускают с нее глаз, к тому же он пришел к выводу, что быстрая расправа – это слишком легкое наказание.

Раздумывать было некогда и не о чем, и Сиверра согласился. Он периодически занимался тем, что называл «наставлением неразумных овец», и что по сути являлось безупречно проведенными актами шантажа. Например, недавно он спас спесивого мальчишку Лозанна от верной гибели, грозившей ему за похождения в спальню принцессы, за что альда Корсани, мать Лозанна, преподнесла ему прекрасные земли, доходом более десяти тысяч золотых в год. В конце концов, что такое жизнь обычной бездушной придворной куклы по сравнению со священным горем отца и имением?

Поначалу ему несказанно везло. Камеристка девицы умерла от яда, и ему удалось устроить к ней свою шпионку. Некоторое время спустя Сельма сообщила ему, что хозяйка часто с кем-то разговаривает, находясь в одиночестве, вероятно, с демонами или призраками, и Арсен стал потихоньку собирать сведения, готовясь обвинить подопечную в колдовстве, благо оснований оказалось более, чем достаточно. Однако все это померкло по сравнению с подслушанным Сельмой разговором девчонки и Меченого.

Конечно, было бы великолепно, если бы Рохас все рассказал королю сам, но такого подарка судьбы Арсен не ожидал. Более того, командор был из тех людей, которые самостоятельно расправляются с обидчиками, не вмешивая никого в свои дела, и Сиверра никак не мог этого допустить, поэтому позаботившись о подходящем объяснении своей осведомленности, он направился к королю.

Рохас был мертвецки пьян, и несмотря на все приложенные слугами усилия, привести его в чувство не удалось. По свидетельствам очевидцев, он пил беспрерывно почти четыре дня, и чтобы вернуть его во вменяемое состояние, требовалось почти столько же времени. Сержант Каллас в ответ на вопрос, видел ли он танну Эртега рядом с комнатой Дамиани в ночь его смерти, лишь выпучил глаза и ответил, что достопочтенный тан что-то перепутал. Несознательность свидетелей Сиверру нисколько не смутила – в его распоряжении имелись образцы почерка девицы Эртега, и король, едва взглянув на них, изменился в лице. Рохас и Каллас были немедленно арестованы и отправлены в Пратт, комнаты командора обыскали, но ничего в них не нашли.

– Мне нужно ее признание, – сказал король. – Одной записки для обвинения недостаточно, тем более, у меня нет уверенности, что это не подделка. Убедитесь, что она не оговаривает себя – пусть своей рукой напишет ее заново.

У Сиверры засосало под ложечкой от дурного предчувствия. Вдруг девчонка ни в чем не признается? Написать письмо ее почерком было делом несложным, у него были подобные умельцы, однако проблема заключалась в том, что он в глаза не видел этой проклятой записки. В тот день он был в отъезде и тупоголовый Грамон отдал ее королю, едва прочитав и даже не потрудившись переписать ее или хотя бы запомнить ее содержимое. Вторым неприятным моментом было осознание, что король ему не вполне доверяет. Впрочем, несмотря на уверенность в том, что ему удастся вырвать из девки признание, у него был запасной план. Арсен Сиверра никогда ничего не оставлял на волю случая.

Дело оказалось сложнее, чем он рассчитывал. Девка не признавалась, король проявлял нетерпение, альд Брюин тоже. Со всех сторон на него оказывали давление. Придворные, подстрекаемые малахольным жердяем Мальворалем и придурошной дылдой Лавага (как она умудрилась остаться в Торене, с такой внешностью ей была прямая дорога к альве Мильян), писали королю прошения, из которых явствовало, что танна Эртега была добродетельней и безгрешней пророчицы Марсалы, и являлась чуть ли не последней девственницей Брелы, а потому никак не могла совершить приписываемые ей преступления. Сиверра взглянул на список заступников и чуть не поперхнулся от возмущения. Некоторые из этих людей не заступились бы даже за родную мать. Затем он вспомнил, что добрая половина двора опустошила свои шкатулки с драгоценностями, чтобы завоевать благосклонность фаворитки принца в надежде на то, что она когда-нибудь станет королевой. Вера Арсена в человечество была отчасти восстановлена: очевидно было, что люди пытались спасти свои вложения. Однако не менее очевидным было и то, что маленькая проходимка пользовалась всеобщей симпатией, и ей все сходило с рук. Он чувствовал себя крайне неуверенно. Принц Арно непрестанно слал ему письма с требованиями перевести танну Эртега под домашний арест и угрозами лишить его в будущем своего монаршего расположения. «Пошел ты к черту, щенок, – устало подумал Арсен, – большой вопрос, будешь ли ты когда-нибудь править или нет». В довершение всех бед несколько дней назад командор Рохас был выпущен из Пратта. Король собирался в новую поездку и в связи с надвигавшимися событиями помощь Меченого была жизненно необходима. Выйдя из заточения, командор первым делом направился к Сиверре и потребовал свидания со своей девкой, в ответ на что, разумеется, был отправлен восвояси. «С танной все в порядке, командор, можете не волноваться. Король не причинит вреда своей женщине», пропел Арсен, с удовольствием глядя на перекошенное лицо Рохаса.

Слава Всеведающему, король уехал, и ему не нужно будет появляться в Торене. В последнее время каждый раз, когда он там оказывался, на его голову словно обрушивалась могильная плита, а внутренности будто раздирал острыми когтями неведомо как оказавшийся внутри дикий зверь. В ушах появлялся странный жуткий свист, и однажды ему даже показалось, что он различил в этих страшных звуках слова «отпусти хозяйку, отпусти танну Эртега!». Зловредная девка довела его до безумия.

Скоро он положит этому конец. Запасной план прекрасно сработал, его агенту удалось найти треклятую записку в кабинете короля и сделать копию. Осталось лишь переписать ее почерком арестованной, и он отправит его королю вместе с признанием во всех преступлениях и его, Арсена, докладом о законченной работе. Чуть позже его величество получит сообщение, что преступница наложила на себя руки или умерла от какой-нибудь болезни, что вполне естественно, ведь заключение и пытки нанесли существенный урон ее здоровью и разуму. Разумеется, Сиверра рисковал. Король практически в один день лишился любимой женщины, гениального художника и преданного толкового министра, узнал, что его старый соратник и друг предал его, а женщина, природу чувств к которой Арсену так и не удалось понять, оказалась коварной и безжалостной убийцей. Посему неудивительно, что в последнее время его величество постоянно пребывал в крайне дурном расположении духа, если не сказать больше. И совершенно неизвестно, как он воспримет новость о смерти девчонки. Более того, придется избавиться и от Рохаса, иначе за его, Арсена, жизнь никто не даст и ломаного гроша. Однако выбора у него не было, и он надеялся, что вскоре королю будет не до сердечных дел, а Рохаса удастся прирезать в начавшейся заварушке.

… Голос узницы прервал его размышления. Глядя на него кроткими глазами, теми самыми, что еще несколько минут назад изливали гнев и ненависть, она просила его дать ей несколько дней покоя, чтобы помолиться и найти в себе силы смириться со своей судьбой, после чего она будет готова сделать признание, раз уж Создателю угодно, что в ее невиновность никто не верит. На какое-то мгновенье изумленный Сиверра ощутил ликование победителя, но затем ему пришло в голову, что проклятая ведьма замыслила новую хитрость.

Даже если она и в самом деле признается, оставлять ее в живых и позволять ей выступать перед судом или, упаси Всеведающий, видеться с королем, было в высшей степени неосторожно. За всю свою жизнь ему не приходилось встречать более крученной девки, и он нутром чувствовал, что вдвоем им на этой земле не ужиться. Все же он решил подождать – будет гораздо лучше, если она своей рукой напишет признание и записку. Днем раньше или позже она умрет – не имело особого значения.

Он милостиво кивнул и, приказав удивленному обвинителю позаботиться о танне Эртега, величественной поступью покинул пыточную.

В тоске и унынии Сиверра отправился домой, по дороге проклиная тот день, когда он ввязался в эту историю. В последнее время он жил в постоянном ожидании какой-нибудь подлости со стороны судьбы. И подлость судьбы не преминула явиться: она ожидала его в салоне, приняв облик жизнерадостно улыбавшегося лейтенанта Шевель.

– Командор желает вам доброго здоровьица, тан начальник, – произнес он, протягивая ему записку.

Арсен, стараясь унять дрожь в руках, развернул послание. Оно советовало господину Сиверра не ожидать своего сына-школяра нынче домой, поскольку тот с друзьями отправился на прогулку в предместье и заблудился там. Податель письма объяснит, как найти сына.

– Командор нижайше просит позволения повидаться с танной Эртега, так что вы уж будьте ласковы, устройте им свиданьице.

Арсен застыл, получив этот удар в спину (неожиданный, несмотря ни на что), выкатил глаза и захрипел.

– Да вы не волнуйтесь так, назавтра вы получите вашего сынка обратно, целого и невредимого, ну только с фонарем под глазом, уж больно резвый, шельма – дружелюбно утешил его лейтенант. – Командор рассудил, что самое лучше всего устроить это вечером, после ужина, когда комендант уедет, а то мало ли… Так не будет неприятностей ни вам, ни ему. Тан Рохас будет ждать вас в таверне «Благочестивый рыцарь» в восемь.

На этом лейтенант Шевель лихо раскланялся и направился к выходу. Перед дверью он задержался и, внезапно добавил с серьезным видом:

– Командор сейчас сам не свой и способен на все – даже на то, о чем будет жалеть. Не доводите до греха, не толкайте его на душегубство.

На этом проклятый лайренец, наконец-то, убрался, оставив Сиверру задыхаться от гнева и бессилия.

Делать было нечего, и следующим вечером Арсен, встретив в таверне «Благочестивый рыцарь» переодетого жрецом Меченого, повез его в крепость, пояснив на воротах, что везет знаменитого проповедника и духовного учителя танне Эртега, дабы он убедил ее признаться и покаяться. Стражники бросали любопытные взгляды на духовного учителя, лицо которого было полностью скрыто капюшоном, голова упиралась в крышу кареты, а фигура напоминала шкаф эпохи короля Армора II, когда умели делать добротную мебель, не то, что в нынешние времена.

Девицу Эртега к этому времени отмыли, нарядили в чистое платье, нарумянили, напоили какими-то отварами, обработали все раны и ожоги целебной мазью. Сиверра, который час назад провел финальный осмотр, остался доволен: сидящая перед ним немного бледная девушка выглядела вполне пристойно и уже ничем не напоминала вчерашнюю живую покойницу. Взяв с нее клятву не жаловаться на него и на условия содержания, он отвел ее в достаточно просторную, чистую и светлую камеру на первом этаже крепости.

Войдя в камеру, он застыл, выпучил глаза и перестал дышать. Узница полулежала на стуле, откинув голову, и не подавала никаких признаков жизни. Белые руки плетями свисали вниз.

– Что это с ней? – глухо спросил Меченый, и Арсена охватил леденящий животный ужас, как пса, почуявшего рядом волка.

Он в отчаянии всплеснул руками. Воистину с той поры, как пророк Элайя изгнал из ялаванского дракона неисчислимую тьму демонов, не было на свете более лживой и зловредной твари, чем эта, с позволения сказать, благородная дама, еще недавно живо заверявшая, что она ни словечка дурного не молвит о тане Сиверра.

– Она просто заснула! – он подскочил к узнице и энергично потряс ее за плечи. Голова ее неистово затряслась, грозя оторваться, но должного воздействия это не возымело.

Меченый неуверенно сделал шаг вперед и застыл на месте, не сводя взгляд с девки. Кулаки его судорожно сжимались, и Сиверра, хоть и забрал у него все оружие, очень пожалел, что не привел с собой больше людей. Рассудив, что командор не настолько безумен, чтобы решиться на похищение из крепости (даже если ему удастся выбраться из замка, у ворот его неминуемо схватят), он не ожидал от него угрозы. Он слегка кивнул двум подкупленным стражникам, стоявшим у двери, и они быстро встали перед ним стеной, ощетинившись направленными на Рохаса арбалетами. Тот успокаивающим движением вскинул руки. «То-то же», удовлетворенно подумал Сиверра и собрался было произнести что-то задушевное о вреде гнева и необдуманных действий, но не успел.

Все было кончено так быстро, что он даже не успел толком осознать, что именно происходит. Молниеносным движением Рохас выбросил руку и схватил ближайшего к нему стражника, разворачивая его в немного в сторону и прикрываясь им, словно живым щитом, выхватил у него арбалет и выстрелил во второго бедолагу. После чего стукнул первого рукояткой арбалета по голове. Тот рухнул как подкошенный. Сиверра стал пятиться к стене, но споткнувшись обо что-то, повалился на каменный пол, сильно ударившись головой. Он попытался встать, но у него ничего не вышло – силы словно разом оставили его. Превозмогая головокружение, он пытался отползти, наблюдая за двумя порождениями тьмы, вторгшимися в его жизнь. Внезапно ожившая ведьма, вероломно подставившая ему подножку, размяла затекшую шею и с видимым усилием встала, а демон в черном жреческом плаще опустился перед ней на колени и обхватил руками за талию, прижавшись к ней лицом. Она гладила его по голове и что-то шептала.

Затем демон отлепился от своей демоницы и приблизился к нему. Арсен попытался протянуть руку к девушке, прося помощи, но она, глядя на него без сочувствия и злобы, лишь покачала головой. Мощная рука схватила его голову, приподняла ее и с силой опустила на каменные плиты пола.

Влюбленные исчадия ада покинули камеру не сразу. Сначала они забрали у стражников оружие, потом о чем-то переговаривались, и наконец, осторожно вышли в коридор. Арсен Сиверра, впрочем, ничего этого не видел, потому что лежал с проломленной головой в луже крови, а его мертвые глаза были устремлены куда-то в зияющую над древней зловещей крепостью высь.

Они беззвучно пробирались по темному коридору, обходя спящих стражников, спускаясь все ниже, в глубину подземелий, и освещая путь снятым со стены факелом. Минут через десять они уперлись в кирпичную стену в конце очередного коридора. Сид постучал по кирпичу рукояткой кинжала и отошел на несколько шагов. В ту же минуту послышался металлический лязг, затем звуки ударов и разлетающихся кирпичей. В появившемся проеме показалось лицо лейтенанта Шевеля.

– Ну как все прошло? – осведомился он, отбрасывая кувалду, – подействовало сонное снадобье?

– Превосходно, – ответил Сид, помогая Далии пролезть в брешь, – передай мамаше Мерлен, что я ее должник.

– Ну это уж само собой, одним золотишком тут не отделаешься, – усмехнулся лейтенант, – мамаша Мерлен хоть и простая повариха, а цену себе знает.

28

Раскаленное багряное солнце погружалось в стоячие затхлые воды Мансанельского канала. Карета остановилась у самой кромки воды. Далия с наслаждением вдохнула запах тины и гниющих водорослей, пополам с отбросами, и высунулась в окно, подставляя лицо теплому ветру.

– Не стоит, – сказал Сид Рохас, заставляя ее откинуться назад, и задергивая перед ее носом занавеску.

Прошло около часа с того момента, когда они выбрались из подземного входа на пустыре у стены Сен-Шапель, где их ждала неприметная карета, запряженная парой гнедых. Лейтенант Шевель распрощался с ними почти сразу же, улице Горшечников, пожелав им удачи. А карета продолжила свой путь, пробираясь по узким улочкам Морени на противоположный конец города, к Трианским воротам.

– За стеной, на первом повороте тебя будет ждать вооруженный эскорт, нанятый Шевелем, – сказал ей Сид. – Мы решили, что будет лучше, если вы встретитесь за пределами города: так они будут меньше привлекать внимания. Выглядят они не очень благопристойно, но можешь не волноваться, это надежные люди. Скоро на дежурство заступит мой приятель, он пропустит карету без лишних вопросов – в последние дни всех въезжающих и выезжающих допрашивают и записывают.

Голос его звучал спокойно и равнодушно. По дороге большую часть времени он молчал, и Далия чувствовала, как медленно росла между ними стена. Ничего не изменилось – он по-прежнему ей не верил.

– Вы доедете до Трента, и ты поселишься в гостинице Золотой Рог под именем Марион Краш, – продолжил он, – Там тебя найдет Лозанн, дальше он позаботится о тебе и укроет в надежном месте.

– Лозанн? – в изумлении воскликнула Далия.

– Да, он снова тайно приезжал в Морени, жаждал заняться твоим спасением. Едва меня выпустили, как он заявился ко мне с совершенно безумным планом. Я отправил его назад. Мы договорились, что он устроит тебе убежище в окрестностях Трента. Неподалеку находится его полк.

– Но ведь ты убил его!

– Я? – в свою очередь изумился Меченый. – С какой стати?

– Но … ты сам это сказал… тогда, – совершенно растерялась Далия.

– А… да, припоминаю. Нет, я выбил у него из рук шпагу и отпустил на все четыре стороны. Не знаю, зачем я сказал тебе эту чушь. Наверное, хотел посмотреть, как ты упадешь в обморок… с моей стороны было наивно ожидать от тебя подобного, согласен. Так вот, – продолжил он как ни в чем не бывало, не обращая внимания на полный осуждения и негодования взгляд Далии, – ты останешься в Тренте, пока не поправишься, и вся эта шумиха не уляжется. Потом ты сможешь спокойно отправиться в Рамалу или любой из вольных городов, как ты, кажется, хотела. Оттуда ты сможешь писать королю, убеждать его в своей невиновности или умолять о прощении – уверен, со временем он смягчится, и ты сможешь вернуться. Я не буду чинить тебе никаких препятствий, можешь жить как хочешь и быть с кем хочешь, хоть с королем, хоть с верховным демоном.

– Я люблю тебя и хочу остаться с тобой, – ответила Далия, печально качая головой.

– Вряд ли у нас что-то сладится. Может быть, в следующей жизни, если мне повезет родиться кем-то побогаче и познатнее.

Она собралась с силами и влепила ему пощечину.

– Не смей меня оскорблять, – процедила она, скривившись от боли.

– И не подумаю. У меня в жизни не так много радостей осталось, это одна из последних – пробурчал он, потирая щеку и отсаживаясь от нее на другой край сиденья, – когда станешь королевой или фавориткой, сможешь со мной поквитаться. Прикажешь повесить меня перед окном своей опочивальни.

– Людям твоего положения отрубают головы, – парировала она и после короткой паузы решительно объявила: – Я очень благодарна тебе за спасение, но я никуда не поеду.

– Что значит, не поедешь? – удивился он.

– Я уеду только при условии, что ты поедешь со мной или если ты дашь мне слово и, что заберешь меня, и мы поженимся.

Он уставился на нее, явно пытаясь понять, что стоит за этим демаршем, однако, по всей видимости, не слишком преуспел и заявил с кривой ухмылкой:

– Раньше ты была более изобретательна. Ты ведь не рассчитываешь, что я куплюсь на эту дешевую уловку?

Она молча смотрела ему в глаза, и ухмылка сошла с его лица, уступив место выражению неуверенности.

– Если не перестанешь валять дурака, то поедешь до Трента со связанными руками и ногами.

– Я найду способ вернуться, – пожала плечами Далия. – Похоже, мне остается только одно: найти тех, кто на самом деле убил Дамиани и Камиллу, и написал эти записки, подделав мой почерк. Раз тебе нужны веские доказательства, ты их получишь.

– Да ты умом тронулась! – рявкнул он, – Может быть, пару недель спокойной жизни помогут тебе прийти в себя. А если нет, поступай, как знаешь, мне все равно. Я виноват в том, что ты оказалась в Пратте, и моим долгом было вытащить тебя оттуда, остальное меня не касается, – раздраженно бросил он, однако, по всей видимости, сам себе не поверил, продолжая встревоженно вглядываться в ее лицо, в надежде убедиться, что она блефует.

– Ах вот оно что, – печально ответила она, – тебе все равно… А я, самонадеянная дура, была уверена, что ты меня любишь! Эта мысль помогала мне переносить пытки и не сойти с ума от отчаяния. Я верила, что к тебе вернется разум, и ты поймешь, что я никогда тебя не обманывала.

Она вновь немного отодвинула занавеску и уставилась на зыбкое отражение тонкого молодого месяца в черных водах канала.

– Может быть, ты, наконец, прямо скажешь, что тебе от меня нужно? – завопил он в бешенстве. – Или тебе просто доставляет удовольствие тянуть из меня жилы?

Далия продолжала молчать и таращиться на воду, не поворачивая головы. Он с силой хлопнул по сиденью кулаком и выскочил из кареты. Отойдя на несколько шагов, он стал расхаживать по берегу канала, ожесточенно пиная камни и бормоча под нос проклятия. Примерно через четверть часа ему, наконец, надоело это занятие, и он направился обратно к карете. Отдернув занавеску, он уставился на Далию.

– Твой Мальвораль приходил ко мне, – объявил он, немного помолчав. – И что-то болтал про то, что в ту ночь кто-то видел людей Фейне у дома Нелу.

– Но тебя это не убедило? – Далия медленно повернула голову. – Или ты не поверил?

– Были сомнения.

– Ты мог бы попытаться найти этого человека и убедиться, что все это правда.

– Мог бы, но у меня были дела поважнее. Нужно было вызволять из тюрьмы одну девицу, пока ее там не запытали до полусмерти, – невесело усмехнулся он. – Должен тебя разочаровать, само по себе это ни о чем не говорит.

– Я уверена, это они убили всех троих, и вряд ли в ходе неожиданно вспыхнувшей ссоры. Главной целью был Нелу, его заманили в ловушку при помощи письма, а Иву и Виотти убили для отвода глаз. Возможно, конечно, что этот Данет преследовал свои цели, или его кто-то подкупил, но наиболее вероятно, что за всем этим стоит Фейне.

– Да, твой друг рассказал про все ваши потрясающие умозаключения. Однако Фейне и Нелу с некоторых пор были большими друзьями. Вряд ли у принца были причины убивать его.

– С некоторых пор? – удивилась Далия. – Это с каких еще?

– С тех самых, как король стал проявлять повышенный интерес к танне Нелу.

– А какое это имеет отношение к их дружбе?

– Лучше спроси, против кого была направлена их дружба?

– Против короля? – ахнула Далия. – Ты хочешь сказать…?

Не договорив, она откинулась на подушки, лихорадочно размышляя. И в самом деле, если Нелу и принц Фейне состояли в заговоре против короля, принц вряд ли был заинтересован в смерти союзника. Первый министр все же был ключевой фигурой в королевстве. Сид был прав, появление людей Фейне вместе с Нелу ничего не доказывало. Неужели он все-таки сам наложил на себя руки после того, как расправился с женой и ее любовником? А записка была делом рук какого-нибудь интригана, который хотел бы убить одним выстрелом несколько зайцев и избавиться от нее и от Ивы разом? Лавина догадок обрушилась на голову Далии. Больше всего это походило на одну выходок Камиллы Монтеро, однако Камилла к тому времени уже была мертва, да и не могла ведь она писать самой себе.

– А король знал о предательстве Нелу? – задумчиво спросила она, – Откуда тебе все это известно?

– Я рассказал тебе об этом, чтобы ты поняла, насколько все это серьезно и опасно, и выкинула из головы свои глупости о возвращении и самостоятельных поисках убийц. Я разберусь во всем сам. А ты пообещай мне, что будешь спокойно сидеть в Тренте, пока все не уляжется. Я за тобой приеду. Даю слово.

Он наклонился и поцеловал ее.

Засыпающий город еще продолжал ворочаться: тут и там время от времени слышался шум повозок и ржание лошадей, смех и богохульства стражников, голоса гулящих девиц, зазывавших клиентов, но весь мир, веселый и страшный, исчез, унесся прочь воронкой одного из тех могучих вихрей, которые, как говорят, бывают в дальних странах, что находятся по ту сторону Ялавании. Оба они не слышали ни звука, кроме шума в ушах, стука сердца и рева бушующей крови – ни отдаленного топота копыт, ни приближающихся шагов, неслышно ступающих по пыльной немощеной дороге, ни звона шпор, ни скрежета шпаг, осторожно вынимаемых из ножен, ни зловещего шепота натягиваемой тетивы. Когда Сид отпрянул от нее, на ходу вынимая шпагу, было уже поздно: черная тень вскинула руку с арбалетом, и просвистевшая стрела вонзилась ему в грудь. Он зашатался, и сделав несколько шагов, свалился в канал. Пронзительный крик Далии заглушил и всплеск воды, поглотившей тело, и предсмертный хрип кучера, который едва успел пробудиться от дремы, как его настигла вторая стрела. Две тени ловко запрыгнули на козлы, спихнув оттуда несчастного возницу, еще две забрались внутрь, и гнедые пустились в галоп, унося карету прочь от Трианских ворот.

– Доброго вечерочка, прекрасная танна, – любезным тоном произнесла одна из теней, дохнув на нее смешанным ароматом чеснока, вина и гнилых зубов, и вытащив из кармана неопределенного цвета платок, помахала перед ее носом. – Если не хотите, чтобы я заткнул вам рот, сидите тихо.

И впервые в жизни Далия Эртега лишилась чувств.

Она очнулась в светлой чистой комнате. Стены были обтянуты гобеленами, затканными трилистниками, напротив кровати располагался стол с резными ножками и два элегантных стула с мягкими спинками. Постель была убрана шелковым бельем, а на окнах висели бархатные занавески. Комната совершенно очевидно находилась в богатом доме, и не просто богатом, а принадлежащем аристократам и людям с изысканным вкусом. Она подошла к окну и раздвинула занавески: перед ней расстилался сад, озаренный рассветными лучами. Комната находилась на четвертом этаже, и можно было даже не думать о том, чтобы попытаться сбежать через окно.

Воспоминания о произошедшем накануне кошмарной тенью маячили где-то на задворках сознания Далии, словно за какой-то стеной. Они бились об нее и издавали душераздирающие вопли, но она, укрепив как следует стену, отошла подальше, чтобы не слышать их. Она вновь уставилась на трилистник: украшать стены геральдическим символом королевского дома, мог только член этого самого дома, разумеется. И то, что ее похититель и убийца командора Сида Рохаса, начальника личной гвардии короля и коменданта Торена, совершенно не скрывает от нее свое королевское происхождение, показалось ей дурным предзнаменованием. Нетрудно было предположить, что оный похититель был уверен, что о его злодействах она никому ничего расскажет, вероятнее всего, по причине своей смерти. Она отметила, что это умозаключение, несмотря на всю свою печальность, нисколько ее не опечалило, а наоборот, чрезвычайно обрадовало. Она снова легла на кровать, и провела следующие три часа, глядя в потолок. Никакие другие мысли и чувства ее больше не посещали.

Когда колокол где-то вдали пробил восемь, дверь открылась, и вошел человек средних лет с длинной бородой. В руках он держал большую сумку, в которой что-то звякало при каждом его шаге. За ним следовала дебелая девица в платье горничной.

– А, вот благородная танна и проснулась, – непринужденно объявил мужчина, словно его визит был чем-то само собой разумеющимся, и принялся выкладывать на стол разного рода склянки. – Сейчас мы займемся вашим лечением. Мне сказали, что вам здорово досталось в Пратте, но ничего, это поправимо. Для начала мне нужно вас осмотреть. Марта, помоги танне снять платье.

Далия осторожно встала, подошла к столу, взяла один из стоявших там стаканов и с силой ударила его о спинку стула. Края стакана разлетелись во все стороны, и выставив осколок перед собой, она быстро, насколько ей позволяли израненные ноги, отбежала в противоположный конец комнаты и забилась в угол. Служанка двинулась было к ней, но на полпути остановилась в нерешительности, смущенная странным поведением дамы.

Она повернулась и, выбежав в коридор, что-то прокричала. Тут же раздался топот шагов нескольких человек, поднимающихся по лестнице. Через несколько мгновений в комнату ввалилось шестеро вооруженных людей.

– Монсеньор сказал, если танна будет упрямиться, позвать стражу. Хотите, чтобы они помогли вам раздеться?

Далия, разумеется, нисколько этого не хотела, но продолжала стоять в углу, медленно переводя взгляд с одного стражника на другого.

– Позовите еще кого-нибудь на подмогу, а то вшестером не справятся, – усмехнулась она, внимательно вглядываясь в лица людей. Никто из них не повернул голову к двери. Она подумала, что возможно, в доме больше никого нет.

– Танна напрасно упрямится, ей не сделают ничего плохого, – повторила служанка.

Далия сделала вид, что колеблется, затем якобы в нерешительности подошла к столу и поставила стакан. Служанка сделала знак стражникам, и те молча удалились. Затем она подошла к пленнице и стала распускать шнуровку на спине.

Через полчаса она принесла обмазанной с ног до головы целебными притираньями Далии завтрак, а затем ткань и нитки для вышивания, а также несколько книг. Забота, с которой неизвестные похитители заботились о ее благополучии, была поистине трогательной. Остаток дня она просидела у окна, безмолвно созерцая прекрасный сад, и так и не притронувшись к еде.

– Танна должна поесть! – сказала ей вечером оскорбленная служанка. – Если танна будет упрямиться…

– Благодарю вас, добрая девушка – с кроткой мученической улыбкой ответила Далия. – Оставьте. Я поем.

На следующее утро к ней снова пришла служанка с завтраком, а потом врач с безумным количеством склянок, содержащих мази, притирки и настои. Она послушно все съела, выпила, позволила себя осмотреть и обмазать. По всей видимости, похитители решили убить ее здоровой и цветущей. Далия, твердо уверившаяся в том, что смерть будет для нее лучшим выходом, решила не сопротивляться. Однако ближе к вечеру, к своему огромному удивлению, она обнаружила в себе признаки душевного раскола – где-то внутри нее существовала часть, которая совершенно не хотела умирать.

Мятежная эта часть заставила ее провести третий день у замочной скважины, через которую можно было видеть длинный коридор, заканчивавшийся лестницей, и находившихся в нем людей. В результате наблюдений она обнаружила, что дверь в ее комнату охранялась: стражники менялись каждые два часа. Наконец, она дождалась того, кто был ей нужен – совсем молоденького парня деревенской наружности с живыми глазами. Она заприметила его накануне утром, когда он изумленно таращился на нее и разглядывал мебель в комнате. Ей тогда показалось, что он поступил на эту службу совсем недавно. И действительно, подойдя к двери, он не заснул через пару минут, опершись о стену, как остальные, а принялся рассматривать гобелены и лепнину в коридоре.

«Любопытный, значит», подумала Далия. Недолго думая, она негромко затянула песню на севардском языке, затем, упав на колени и воздев руки к небу, она принялась нести все, что приходило в голову, а закончила дикой безудержной пляской с попутным срыванием с себя одежды. То есть в идеале это должна была быть дикая безудержная пляска. В случае с Далией это скорее напоминало предсмертные конвульсии, но так было даже лучше. Она не сомневалась, что парень подглядывает в замочную скважину. На следующий день она проделала ту же процедуру дважды. Еще через день она ограничилась пением и заклинаниями, решив, что стражник и так готов. Сев перед дверью на пол, она громко застонала, и тут же услышала шевеленье по обратную сторону стены. Она испустила еще один полу-страдальческий, полу-сладострастный стон.

– Что с вами, танна? – испуганно пробормотал мальчишка.

– Я умираю, – простонала Далия, – без талисмана силы покидают меня. Мне осталось недолго.

В воцарившейся напряженной тишине, казалось, было слышно, как ворочаются в голове мысли стражника.

– Вы говорите про волшебный талисман? – наконец, осторожно произнес он.

– Конечно, я говорю про волшебный талисман, – сварливо ответила она, – про какой же еще? Ты можешь мне его принести?

– Настоящий колдовской талисман? – в голосе парня послышалось восхищение, – А в чем его сила? Как он действует? Где же он находится? Можно мне будет получить такой же?

– Как тебя зовут?

– Мое имя Нилен.

– Нилен, открой дверь и зайди ко мне, – нежнейшим тоном сказала Далия. – Я объясню тебе, где искать талисман и наложу на тебя защитное заклинание, чтобы он не спалил тебя дотла. За это ты получишь щедрую награду и ответы на все свои вопросы. Никто ничего не узнает, тебе нечего опасаться.

– Так это… у меня нет ключа… Он у Берты… а она же грымза…

Далия потрясенно молчала.

– Но я достану его, не беспокойтесь! Я знаю, как это сделать!

– Поторопись, милый. Иначе будет поздно…

Очевидно, Нилен очень торопился, потому что уже через час дверь распахнулась, и он влетел в комнату, сияя, словно медный пятак.

– Спаситель ты мой, – прослезилась она. – теперь садись напротив меня, милый, внимательно слушай и смотри мне прямо в глаза. Я буду проводить обряд…

Когда она закончила свой «обряд», Нилен сидел, словно истукан и глядел на нее пустыми бессмысленными глазами.

– А теперь, милый, расскажи мне, как незаметно выбраться отсюда…

Далия бесшумно кралась по пустым коридорам особняка. Спустившись по лестнице на первый этаж, она повернула налево, прошла через парадный зал, затем свернула в первую дверь направо и оказалась в маленьком салоне, обтянутом шпалерами. Далее шли дубовый кабинет и приемная, за которой находилась дверь в сад. Ей оставалось только пройти по тропинке к крепостной стене, отодвинуть засов на потайной двери в зарослях жасмина, и она была на свободе. Она осторожно пробралась в кабинет и вдруг увидела за столом человека в сером атласном плаще, сидящим за столом у окна к ней спиной. На голову был накинут капюшон, однако по очертаниям фигуры и рукам было понятно, что это женщина. На столе перед женщиной лежали карты, которые она внимательно изучала. Далия взялась было за канделябр на стене, намереваясь оглушить ее и быстро прошмыгнуть наружу, как со стороны приемной послышались шаги. Дверь начала открываться. Далия кинулась к висящей на стене портьере, за которой просто обязана была скрываться ниша, каковые обычно обустраивали в аристократических домах для незаметного размещения там соглядатаев или наемных убийц. Такие ниши сильно облегчали плетение интриг и заговоров. Официально она, конечно, предназначалась для хранения оружия или книг, но место для одного-двух человек оставалось. Ниша оправдала ее надежды и оказалась правильной. Далия прижалась спиной к стене и затаила дыхание.

29

– Это был курьер от альда Фаренго, – раздался голос принца Фейне, – он подтвердил, что с его стороны все готово. На чем мы остановились? Итак, мы были вынуждены внести кое-какие изменения, новый план такой: начало завтра в девять, на площади у храма Марсалы. Мои люди и проповедник будут уже готовы. Все это займет не более получаса. Затем толпа двинется по улице Гончаров к арсеналу, на перекрестке с Оружейной улицей к ней присоединяются люди Фаренго, которые были завезены в город в качестве каменщиков для нового храма пророка Элайи. Вооружившись, толпа идет на Торенн и подходит к новому крылу, вот сюда. В одиннадцать с Трианских ворот заходит рота марийцев, ко дворцу она, соответственно, подходит со стороны Звездной башни. С севера подоспеет наше бравое монастырское войско храмовников ордена васитов. Люди Шевеля к этому времени уже откроет Галийские ворота, а сам он с гвардейцами ворвется в кабинет короля…

Далию бросало то в жар, то в холод. Когда она с Амато или Сидом обсуждала возможность участия принца в предполагаемом заговоре, то даже и предположить не могла, что заговор может оказаться подобного масштаба. Фейне ни много ни мало готовил переворот: имитация народного восстания, захват дворца и арест или даже убийство короля, благо вся армия была сосредоточена на границе с Лигорией. Однако, что он собирается делать с Арно, засевшим с гарнизоном в Шандоре? И с той же самой армией, если она снимется с лагеря и пойдет на столицу? Она была не уверена, что хочет знать ответы на эти вопросы.

– После обеда мы объявим о смене власти, и можно будет запускать обозы с зерном в город.

– Тело Рохаса так и не нашли? – спросила женщина, и от ее мягкого тягучего голоса у Далии по коже побежали мурашки.

– Нет. Наверное, зацепился за какую-нибудь корягу на дне канала. Может быть, еще выплывет.

Послышались тяжелые шаги, и в комнату вошел человек.

– Она сбежала. Скорее всего, она не успела еще выбраться из дома, нужно обыскать здесь все.

Ей показалось, она узнала в говорившем Данета.

– Что значит сбежала? Как ей это удалось? – резко спросил Фейне.

– Точно не знаю. Она что-то сделала с караульным, и он выпустил ее.

– Что-то сделала? Что это значит – оглушила, убила? – уточнила женщина.

– Не уверен. Больше похоже на то, что она его заколдовала. … Служанка вспомнила, что не отнесла ей лечебную настойку, обнаружила, что ее ключ пропал, и пришла ко мне. Комната была заперта, но ее самой внутри не было. Нилен клянется, что никуда не отлучался, и она не выходила, но он выглядит как-то странно, как будто…не знаю, как объяснить… он как заколдованный. Через центральные ворота она не могла выйти, там стража, дверь в саду заперта на засов изнутри, так что она еще где-то здесь. Я отдал распоряжение, дом и сад обыскивают. Эту комнату нам придется осмотреть самим, чтобы никто не увидел танну…

Повисло тяжелое молчание. Наконец, принц Фейне произнес глухим голосом:

– Здесь она может прятаться только в одном месте.

Далия, которая успела прийти к тому же выводу, поняла, что ей пришел конец. Она отдернула портьеру ровно в тот момент, когда принц подошел к нише и оказался с ней лицом к лицу. Он в изумлении уставился на нее. По всей видимости, он не до конца поверил в историю, рассказанную наемником, и не ожидал ее здесь увидеть. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, затем он схватил ее под локоть и, протащив через всю комнату мимо смотревшего на нее с суеверным ужасом наемника, подтолкнул к столу, так что она оказалась напротив женщины, которая теперь сидела вполоборота, положив руку на стол.

Далия молча смотрела на королеву Сорину – увы, чуда не произошло, и это была именно она. Та, в свою очередь, рассматривала ее с любопытством, словно перед ней находилась какая-то забавная зверушка.

–. Садитесь, думаю, нам стоит поговорить, – как ни в чем не бывало, произнесла, наконец, королева. – Должна признаться, я восхищена вашей смелостью и изобретательностью. Садитесь же, вам наверняка тяжело стоять, не стесняйтесь.

Далия медленно опустилась на стул. Фейне, взяв еще один стул, стоявший у стены, уселся рядом с ней.

– Оставьте нас, – приказала королева Данету. – Нам надо поговорить с танной Эртега наедине… Не беспокойтесь, наша гостья достаточно умна, чтобы не предпринимать ничего, что может ей повредить. Уверена, она не будет злоумышлять против нас.

Судя по взгляду, напоследок брошенному на неевоякой, он ни на мгновенье не поверил, что она способна ничего не злоумышлять.

– Ну что ж, – сказала Сорина, когда за наемником закрылась дверь, – расскажите-ка, что вы сделали с несчастным стражником.

– После вас, – покачала головой Далия. – Думаю, вы должны мне кое-что объяснить. Например, для чего я вам понадобилась.

– Действительно, – с улыбкой произнесла королева, словно речь шла о чем-то невероятно забавном, – вы имеете право это знать. Я сама, – она властным жестом остановила открывшего было рот Фейне. – Как вы, должно быть, догадались, мы планируем небольшой дворцовый переворот. Все детали вам знать ни к чему, но можете мне поверить, он достаточно хорошо подготовлен, чтобы быть успешным. Часть плана вы слышали. Все начнется с народного волнения. На площади перед храмом пророчицы Марсалы толпа застанет Трианскую демоницу, которая своими злыми чарами ввергла страну в пучину бесчисленных бед. Толпа разъярится – а у нас для этой цели заготовлен уличный проповедник и несколько кликуш, – кинется на Трианского дьявола, и разорвет его на части. Потом вместо того, чтобы успокоиться и разойтись по домам, народ, озверев от крови, бросится к королевскому дворцу. Остальное вы слышали. И к моей большой печали, должна вам сказать, что роль Трианского дьявола будете исполнять вы. Поверьте, я не испытываю к вам никакой неприязни, однако вы и сами понимаете, что никто лучше вас на эту роль не подойдет. Нам даже не пришлось прилагать особых усилий, чтобы направить народное мнение в нужное русло.

Последнюю часть своей речи она произнесла с плохо скрываемой радостью.

Далия поочередно внимательно глядела на сидевших рядом с ней людей, медленно переводя взгляд с одного лица на другое. Ей даже захотелось ущипнуть себя, в призрачной надежде, что они ей снятся, или, может быть, видятся в бреду, вызванном одним из многочисленных лекарственных настоев, и когда она проснется, и они исчезнут. Но нет, они по-прежнему были на своем месте, и это были все те же королева Сорина, всегда спокойная, рассудительная и ясная, которая до начала всей этой истории с королем была с ней неизменно добра и ласкова, и принц Люций Фейне, когда-то в коридорах Торена рассказывавший ей, как он уважал ее отца. Перед ее внутренним взором совершенно явственно предстали ее бренные останки – точнее, то, что от останется этих останков после встречи с разъяренной толпой. Она почувствовала, что бледнеет. К горлу подступила тошнота. Она была уже на грани обморока, но вид королевы, которая наблюдала за ней с любопытством и некоторым удовольствием, привел ее в чувство. Усилием воли она отогнала зловещее видение. Внезапно ее осенила зловещая догадка.

– Вы настраивали народ против меня, называли меня виновницей всех бедствий… Не вы ли сами были причиной этих бедствий – пожары, уничтожавшие урожай, восстания… что там еще было: тюрьма в Альбене, откуда неожиданно сбежали все бандиты, которые потом разграбили и перерезали полгорода… Многовато для такого короткого промежутка времени и весьма кстати.

– Вы очень проницательны, – невозмутимо подтвердила Сорина, – но к жаре и засухе мы не имеем отношения. Ученые люди предсказывали по приметам, что лето будет очень знойное, так что мы просто воспользовались ситуацией.

– Друзья принца Арно тоже ваших рук дело? Ведь это вы приказали убить их, для отвода глаз, а главной целью был принц, – Далия выстрелила наугад и сразу поняла, что попала в точку. – Раз уж вы так любезны, может быть, поясните, для чего вы все это делали, раз уж все равно собрались свергать короля?

Королева метнула быстрый взгляд на принца Фейне, который в отличие от сообщницы, был угрюм и насуплен, и, помедлив, ответила:

– Полагаю, мы можем оказать вам такую милость и удовлетворить ваше любопытство. Некоторое время назад у нас были основания полагать, что Эрнотон серьезно болен и протянет не более двух-трех лет. Для того, чтобы трон перешел ко мне, то есть, к моему сыну, Арно тоже должен был умереть, однако так, чтобы никто ничего не заподозрил. Друзья его всех раздражали, поэтому, если бы они вдруг начали умирать, никто особенно бы не удивился. Однако позже стало ясно, что муж мой здоров и в ближайшее время умирать не намерен, поэтому нам пришлось придумывать новый план. Мы решили все-таки завершить начатое и прикончить оставшихся друзей Арно вместе с ним самим – сир Фейне недолюбливал этих молодых людей, да и от наследника престола было предпочтительнее избавиться заблаговременно. Однако предпринятые попытки оказались неудачными, и мы отступились. В сложившихся обстоятельствах это было чересчур опасно.

– Значит, яд во вторую бутылку подлили вы… А альда Монтеро? Вы имеете отношение к ее смерти?

– О, да, – Сорина с гордостью откинулась на спинку стула, – и это был исключительно удачный замысел. Камилла стала совершенно несносна: в первых, она упорствовала в своем безумии и не оставляла попыток вас отравить, что было совершенно некстати, ведь вы были так нужны нам живой и здоровой, во-вторых, она услышала кое-что совершенно не предназначенное для ее ушей, и сложила, наконец, два и два. Все бы ничего, но она была довольно труслива, моя дорогая подруга, не слишком умна, хоть и хитра, и в целом, довольно плохо владела собой. Мы боялись, что Меченый что-то заподозрит и вынудит ее рассказать правду. Или она сама могла ему рассказать – она вроде бы и поверила моим обещаниям, что ему ничего не грозит, но иногда в ней мелькали проблески разума… словом, она была опасна.

– Зачем нужна была эта комедия с моим плащом?

– Я сказала ей, что самое время поссорить вас с Меченым, а заодно и немного подпортить вам репутацию. Она украла ваш плащ, сделала такую же прическу, как у вас, и стала ждать на балконе в лиловом кабинете. Она ожидала, что к ней подойдет человек, с которым ей предстояло вас опорочить, а внизу пройдут Меченый и несколько придворных. Вы тем временем якобы будете беспробудно спать под действием снотворного в какой-нибудь из комнат дворца и никак свою невинность не докажете. Но все произошло несколько иначе.

– Можно было столкнуть ее с балкона и без таких изощрений.

– Дорогая, нужно было, чтобы все подумали, что жертвой должны были быть вы…А вот Рохас должен был заподозрить вас. Его постоянное присутствие возле вас могло расстроить наши планы, следовало как-то вас поссорить.

– И вы дописали окончание моей записки, подделав мой почерк. Вы были возле фонтана, когда я писала… и нашли тот листок.

– Ну это была не лично я, но в целом, вы правы. Камилла его подобрала. Никогда не видела, чтобы человек так много делал для облегчения собственного убийства.

– Записка тану Нелу тоже ваших рук дело?

– Да, говорю же вам, надо было уже, наконец, поссорить вас с Меченым, – королеве явно надоело давать объяснения, и в ее голосе зазвучало раздражение. – Записка эта, правда, должна была попасть к нему иначе – через городского прево, но этот болван имел глупость показать ее помощнику Сиверры, а тот забрал ее и передал королю. Но в итоге все получилось. Рохас прочитал и сделал нужные выводы.

– Вы убили пятерых человек, чтобы поссорить меня с любовником? – Далия постаралась напустить на себя простодушно-изумленный вид.

– Нет, нужно было избавиться от Нелу. Он примкнул к нам из желания отомстить королю за свои рога, но в последнее время стал как-то остывать. Он догадывался, что все происходящее в стране не случайность, и ему это очень сильно не нравилось. Мы опасались, что он выдаст нас королю. Видите, как нелегка доля заговорщиков. Ни на кого нельзя положиться. Ну все, я ответила на все ваши вопросы. Теперь ваша очередь – что вы сделали со стражником?

– Севардский морок, – просто ответила Далия.

Через несколько секунд королева, приготовившаяся слушать, поняла, что продолжения не будет, и нахмурилась.

– Вы не спешите отвечать любезностью на любезность, – с укоризной в голосе сказала она. – Понимаю, вы на нас злитесь, вас не радует ваша участь, но поверьте, это если бы это не было необходимо для осуществления нашего замысла, я бы не согласилась на это. Я не одобряю бессмысленные жертвы.

Далия и принц Фейне одновременно уставились на королеву с явным вопросом, что могло бы произойти, если бы она одобряла бессмысленные жертвы.

– А как же Ива Нелу и Виотти?

– Без них тоже никак нельзя было обойтись, – развела руками Сорина.

– Иву убил сам Нелу, – впервые разомкнул уста Фейне, почему-то посчитав, что этот факт что-то меняет, – он выбил шпагу из рук художника и собирался его заколоть, но жена бросилась между ними, и он пронзил ее шпагой.

– У Ивы было слишком большое сердце, – вспомнила Далия слова короля, – а у вас его нет совсем.

Тогда она не придала значения этим словам, но теперь, впервые задумавшись над ними, на поняла, что Эрнотон знает или догадывается о том, что представляет собой его жена.

Сорина сморщила носик:

– Фи, как вы обидчивы. А между прочим, мы думали о том, чтобы дать вам дурманящее питье: оно затуманивает рассудок, так что вы не будете понимать, что происходит, и ничего не почувствуете.

Далия взглянула на Фейне. Судя по его лицу, он слышал об этом в первый раз.

– Благодарю вас, это лишнее, – проговорила она.

Синие глаза королевы удивленно расширились:

– Отчего же?

– Полагаю, танна Эртега хочет встретить смерть лицом к лицу, как это делали ее предки, – вновь заговорил Фейне.

– Сир Фейне очень уважает стойкость, смелось и мужество, – фыркнула королева. – По мне, так это просто глупость. Однако же вы действительно обладаете редкими хладнокровием и находчивостью, такие люди очень ценны. Вы могли бы очень пригодиться мне. В последнее время я все чаще думаю об этом. Было бы расточительством позволить толпе разорвать вас. Если вы согласитесь мне служить, мы попробуем устроить так, что вы останетесь живы. Хоть и не совсем целы.

– Вы очень щедры и великодушны, – усмехнулась Далия, – но я, пожалуй, откажусь.

– Очень зря. Подумайте, как следует. Завтра вы пожалеете об этом, но будет поздно.

– Возможно, но Эртега не предают своих королей. Кроме того… я всегда думала, что Добро и Зло как живые действующие силы – это сказки храмовников, но, возможно, я ошибалась. Или вы исключение. Мне кажется даже, что вы и есть Трианский дьявол, хоть я и не слишком суеверна. Во всяком случае, служить вам я точно не буду.

– Бросьте эту чушь, – раздраженно отмахнулась Сорина. – От моего правления королевство только выиграет, потому что Эрнотон толкает его в пропасть. Потомки еще будут благодарить меня со слезами на глазах – какой бы я ни была. А вы ничем не лучше меня – в вас нет ни капли доброты и милосердия, уж мне-то можете голову не морочить, я вижу вас насквозь. Вы начитались всякой чуши в дневнике своего отца и семейных хрониках, и решили, что хотите быть похожей на него, настоящей Эртега. Но у вас нет с ним ничего общего, вы такая же, как ваша маменька, уж я про нее наслышана.

– Будь я такой же, как мать, то сидела бы на троне, а вы бы прозябали бы в каком-нибудь монастыре, где корчились бы от бессильной злобы и постоянного соседства со священными символами. А если бы я была похожа на вас, то вы и вовсе давно были бы мертвы. А вы пытаетесь быть похожей на королеву Гизеллу, но Гизелла завоевала корону, не моря голодом своих подданных, и вы оба по сравнению с ней мелкие и злобные властолюбивые ничтожества.

Королева начала было в гневе подниматься, но внезапно лицо ее разгладилось, она снова села и с любопытством взлянула на Далию:

– Вы как будто добиваетесь, чтобы мы вас убили здесь, на месте.

Тут Фейне, угрюмое лицо которого становилось все угрюмее на протяжение всего разговора, наконец, потерял терпение:

– Вам уже пора возвращаться во дворец… что за черт, вы чувствуете …?

Не договорив, он вскочил и опрометью бросился вон из кабинета. Через мгновенье до них донесся запах гари. Особняк тут же наполнился шумом встревоженных голосов.

– Что там происходит? – рассерженно произнесла королева.

– О, не беспокойтесь, это я приказала стражнику устроить пожар через некоторое время после моего ухода, – ответила Далия и самым задушевным тоном продолжила: – так вас интересовал севардский морок, ваше величество?

Няня Эмеза говорила ей, что в черные дни Мараны удача отворачивается от севардского племени, и ни в чем нельзя ожидать успеха, а потому не стоит даже пытаться ворожить и облапошивать глупых гарини. Побьют палками или закидают камнями, как пить дать. В справедливости этого суждения Далия убедилась, едва открыла дверь кабинета и обнаружила за ней Данета с двумя стражниками, совершенно равнодушных к судьбе шедевра зодческого искусства, каковым являлся особняк принца Фейне – судя по тому, что они и не подумали идти тушить пожар.

Данет застыл на мгновенье, но быстро опомнился и, выхватив шпагу и приставив лезвие к горлу Далии, заставил ее отступить обратно в комнату. Взгляд его был устремлен в пол, для верности он даже прикрыл глаза рукой. Все эти меры защиты существенно ограничивали его зрение, однако не настолько, чтобы заставить его потерять местонахождение ее горла. И чтобы не заметить королеву Сорину, которая билась на полу в судорогах, вращая безумными, налитыми кровью глазами, и беззвучно открывала рот в тщетных потугах закричать.

Данет убрал руку и уставился на королеву, затем снова поднес ее к глазам и снова убрал. Наконец, он закричал:

– Фриган, зови сюда монсеньора, живо! Каваль, веревку.

После чего он опять прикрыл глаза и чуть надавил кончиком шпаги:

– Что вы с ней сделали? Быстро снимите с нее заклятье!

Далия молча продолжила смотреть прямо ему в лицо. Рядом маялся еще один стражник с мотком веревки в руках, не решаясь к ней подступиться. Данет снова легонько ткнул ее кончиком шпаги.

– Сделайте так, чтобы она перестала, немедленно, пока я не выпустил из вас кишки! – закричал он, позабыв о том, что целится ей в горло. В голосе его зазвучали панические нотки.

– Никто кроме меня, ей не поможет, так что подумай хорошенько. И еще раз дотронешься до меня, будешь лежать рядом с ней.

Судя по тому, как дрогнул кончик шпаги, проведя линию от ее горла к ключице, угроза возымела свое действие. В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет ворвался Фейне.

– Что вы с ней сделали? – ожидаемо возопил он, и схватив ее за плечи, принялся трясти, как грушу. Далее в ход пошли несколько затрещин, угрозы, мольбы и деловые предложения, но Далия была непреклонна, твердя, что она предпочитает умереть здесь и сейчас, чем быть разорванной толпой на площади, и отказываясь верить всяким посулам свободы.

– Вам я верю, монсеньор, но не ей. Едва она придет в себя, как мне конец. Пусть лучше умрет вместе со мной, ей недолго осталось.

В отчаянии Фейне схватился за волосы.

– Данет! – заорал он нечеловеческим голосом, – немедленно езжай в предместье Боабдиль, в дом старухи Эртега и перережь глотки всем, кто там находится, вплоть до последней собаки! А потом отправляйся к этому писаке Мальворалю…

– Довольно, монсеньор.

Она подошла к Сорине, произнесла несколько слов по-севардски и хлопнула в ладоши. Королева моргнула и закричала, что было мочи, обличающе указывая дрожащим пальцем на Далию.

– Мой сын, мой бедный мальчик! Она подвергла пыткам ребенка, чудовище! Я должна идти, я должна спасти его, пустите меня!

– Вы бредите, успокойтесь! – сказал Фейне, поднимая ее, – Вам нельзя возвращаться во дворец в таком состоянии…

В кабинете творилось что-то несусветное. Фейне вместе с Бертой носились с нашатырем, водой и успокоительными настоями вокруг королевы, которая продолжала кричать, вырываться и требовать немедленно привязать Далию к коню и протащить волоком через весь город, отрубить все конечности и бросить истекать кровью за городской стеной, или, на худой конец, продать в самый непотребный бордель в трущобах.

– Это совершенно ни к чему. Она и так завтра умрет, и довольно мучительной смертью, – успокаивал ее Фейне, – а с маленьким принцем все в порядке. Она навела на вас морок, вот вам и привиделось что-то. Вы слишком неосторожно смотрели ей в глаза во время разговора, я еще подумал, что это опасно.

– Еще я чувствовала такую боль, как будто все внутренности прижигали каленым железом… я хотела кричать, но не могла издать ни звука. Мне казалось, это длится бесконечно. Но самое ужасное было то, что я видела, как там, далеко, мучится мое дитя, с ним происходит то же, что и со мной. Этот ужас невозможно передать словами.

Данет, который как раз закончил прикручивать Далию к стулу, уронил веревку и забормотал молитвы, обходя ее по кругу и осеняя себя священным знаком. Однако, по всей видимости, эти защитные меры показались ему недостаточными, и он вытащил из кармана грязный платок и завязал ей глаза. Далия решила присоединиться ко всеобщему безумию и стала читать севардские детские считалки замогильным голосом. Время от времени она кричала по-брельски: «Приди, мой владыка и ввергни их в пучину огненную!» и демонически хохотала. Берта уронила поднос, Данет запел девятый псалом Священной книги, посвященной изгнанию демонов, а успокоившаяся было королева снова впала в истерику, требуя ее четвертовать.

– Да убери ее отсюда, наконец! – в ярости закричал Фейне, и Данет, поспешно схватив ее вместе со стулом, потащил прочь, извергая проклятия пополам с молитвами. Занеся в комнату, он практически бросил стул на пол, поспешно развязал ее и опрометью бросился вон.

Остаток дня прошел довольно спокойно. Далию, вопреки ожиданиям, даже покормили один раз, правда довольно своеобразным способом: дверь приоткрылась, женская рука быстро втолкнула по полу поднос с едой, после чего дверь с оглушительным шумом захлопнулась.

К вечеру к ней явился принц Фейне с медовой настойкой, которую он молча разлил по железным кружкам (стеклянную посуду, вилки и ножи ей предусмотрительно не давали), после чего уселся за стол и пригласительным жестом подозвал ее. Она села напротив и покачала головой, когда он придвинул к ней кружку.

– Ну и черт с вами, а я выпью, – он одним махом вылил в себя содержимое кружки. – Что вы там устроили? Для чего было приплетать ребенка?

– Потому что во мне нет ни капли доброты и милосердия, – фыркнула Далия. – К тому же сын – это ее единственное относительно слабое место. А вы бы лучше побеспокоились о крестьянских детях, которых вы морите голодом. И их родителях.

– Скоро все это кончится, – он небрежно отмахнулся от нее рукой. – Как вы это делаете?

– Боюсь, я не смогу вам объяснить. Тем более, эти сведения вам никак не пригодятся.

– Если бы вы поменьше дерзили и не вели себя так вызывающе, я бы попытался вам помочь, но сейчас это невозможно. Она жаждет вашей смерти едва ли не больше, чем трона, и не простит мне, если вам удастся спастись.

– Чем же я заслужила ваше благорасположение?

– Вашими неоспоримыми достоинствами, – ответил он язвительно, – и то, что я вам говорил тогда, после нападения на вас у театра, было совершенно искренне. И я, и мой отец всегда восхищались родом Эртега и вашим отцом – точнее, его последним предсмертным поступком. В детстве я даже воображал себя Первином, героем Сидентской войны.

– Мои предки отличались честностью и преданностью короне, в том числе и Первин. Как ваше восхищение ими сочетается с тем, что вы делаете сейчас, мне никогда не понять.

– Что вы вообще понимаете? – Фейне грохнул кулаком по столу. – Этот святоша Лорн был жалким подобием короля и превратил великое королевство в болото. Он только и делал, что молился, держась за юбку жены, и терял все наши завоевания, одно за другим. Мой отец мечтал возродить былое величие Брелы, он сплотил всю знать и повел ее за собой. Это он все сделал, он должен был стать королем, а вовсе не предатель Эрнотон, который интригами переманил к себе всех сторонников, и в конце концов убил моего отца. Да, я посвятил этому много времени и выяснил, что тот арбалетный выстрел был сделан не лигорийцами – это был человек из брельского войска, и его видели возле шатра Альменара.

Насколько Далия помнила из рассказов Амато о Первой Базасской войне, которыми он периодически ее преследовал, Бреле скорее повезло, что отец принца скоропостижно скончался от случайной арбалетной стрелы во время наступления, поскольку оный вельможа не отличался большим умом и талантом полководца, и совершенно ничего не смыслил в управлении государством, зато чрезвычайно высоко оценивал свои способности, был непомерно горд, властолюбив, вспыльчив, упрям и злопамятен. Довольно значительная часть мятежников ни за что бы ни примкнула к нему, если бы не Эрнотон Альменар, однако в конечном итоге он настроил против себя даже первоначально преданных ему сторонников, потому, хотя и были некоторые основания подозревать, что к смерти его причастен нынешний король, на самом деле застрелить его мог кто угодно, настолько он всем опротивел. В данных обстоятельствах, однако, начинать дискуссию на эту тему было не вполне уместно, поэтому она оставила свои соображения при себе.

– Вы, насколько я могу судить, вы вообще не интересуетесь государственными делами и не видите, что он сделал со страной, – с жаром продолжил Фейне, как видно, высаживаясь на любимого конька, – Он рушит все вековые устои и традиции: древние дома лишены большей части старинных привилегий и земель и постепенно разоряются, все значимые посты в государстве заняты безродными выскочками, которые придумывают бесконечные безумные реформы. Треть монастырей разогнана, все их богатства перешли в казну, и куда они потрачены? На строительство этого идиотского флота, который сгинул неизвестно где! Религия попрана, жрецы не имеют никакого влияния, двор давно превратился в бордель! Он рассорился со всеми государями Южных Земель и примасом. Нас всех со дня на день отлучат от Храма! Вы хотя бы отдаленно представляете, какие последствия все это будет иметь для Брелы? Что будет, если жрецы перестанут устраивать службы, венчать и отпевать? А потом страна станет изгоем! Никто даже торговать с нами не станет! Если бы ваш отец все это видел, он бы поддержал нас…

– Да оставьте в покое моего отца! – не выдержала Далия, возмущенная тем, что память ее родителей беспрестанно тревожили, – Он не поддержал вашего отца, и вас бы он тоже не поддержал, и вообще никого бы не поддержал, кто задумал свержение законного короля. Вы чересчур придирчивы, знаете ли – один король для вас слишком мягкий и благочестивый, другой слишком жесткий и развратный. Может быть, что Эрнотон не такой уж хороший правитель (хотя мне лично кажется, что неплохой), однако вы с вашей демоницей ничем его не лучше и уж точно не умнее. А этим отлучением примас уже двадцать лет его пугает, как и всю Окитанию, кстати говоря! И возвращаясь к моему отцу, уж, конечно, он никак не поддержал бы то, что вы собираетесь сделать с его дочерью!

– Вы сами виноваты! – принц повысил голос. – Любая мало-мальски здравомыслящая девица давно бы уже собралась и уехала к себе в имение. Я вам это неоднократно советовал, я пытался вас напугать и донести до вас серьезность положения, я…

– Каким образом вы меня пугали? – изумилась она

– Это мои люди подстрекали ту толпу у театра, – неохотно признался он, – но я был поблизости, чтобы спасти вас.Я надеялся, что вы осознаете всю опасность вашего положения, и уедете?

– А гвардейца тоже вы подослали? – уточнила Далия.

– Какого еще гвардейца, ничего про это не знаю, – буркнул Фейне.

– Наверное, это альда Монтеро. Интересно, это был тот же, что убил Дамиани или нет?

– Того Данет убедил присоединиться к одному из наших отрядов. О чем вы вообще думаете? – он с силой хлопнул кулаком по столу. – Вам жить осталось меньше суток.

– Могли бы и не напоминать мне об этом, – огрызнулась Далия. – Неужели моя смерть вам так необходима? Если вы так этого не хотели, можно было придумать что-то другое.

– Я настоял на том, чтобы прикончить друзей Арно. Сорина согласилась при условии, что я также пойду ей навстречу, когда это будет необходимо. И потом она потребовала две головы – вашу и Ивы Нелу. Я не мог ей отказать. Оба плана принадлежат ей.

– Она же предлагала мне жизнь в обмен на службу ей.

Принц посмотрел на нее так, словно она сморозила чудовищную глупость.

– Вы как дитя малое. Она вас ненавидит и ни за что не оставила бы вас в живых. Скорее всего, она хотела дополнительно унизить вас, заставить умолять ее, надеяться до последнего или что-нибудь в этом роде.

– Вы настояли на том, чтобы убить друзей Арно, – медленно проговорила Далия. –Аделла Марни, это ведь из-за нее? Вы тот человек, о котором она мне рассказывала…Вы хотели отомстить за нее? Но ведь она добровольно …

– Вас это не касается! – рявкнул Фейне. – Они в любом случае заслужили свою участь. Мне уже пора, – добавил он более спокойно. – Я пришел, чтобы объясниться с вами, в надежде, что вы если не простите меня, то поймете. Вы не будете страдать, вас ждет быстрая смерть, я устрою это. И чтобы вы знали, я исправлю все, что мне пришлось сделать и даже более того. Страна станет как когда-то…

– Вы знаете, монсеньор, – перебила его Далия, – севарды полагают, что обидчивость и злопамятность – признаки мелкой и слабой души, поэтому я всегда старалась не быть ни обидчивой, ни злопамятной. Но мне кажется, вы слишком многого от меня требуете. И если позволите, я бы посоветовала вам задуматься о том, что вы делаете. Вы напрасно променяли любовь на честолюбие и заключили сделку с дьяволом. И не утешайте себя мыслями о том, как вы облагодетельствуете королевство. Вы марионетка в руках этой женщины, и она не позволит вам ни шагу ступить без ее согласия. Дорога в ад, как известно, вымощена благими намерениями, и вы прошли этот путь до конца.

Принц Фейне окинул ее пронзительным холодным взглядом и поднялся из-за стола. Он сунул руку под камзол и вытащил цепочку с медальоном в форме крошечной фляжки.

– Завтра утром Берта отдаст вам это. Здесь яд, он действует почти мгновенно. Вы умрете в течение нескольких минут, ничего не почувствовав. Постарайтесь выпить его вовремя. Это все, что я могу для вас сделать. Взамен вы должны пообещать, что не будете пытаться бежать.

– Вам не о чем волноваться, – заверила его она – Вы сделали все, чтобы мне некуда и незачем было бежать.

– Дайте мне слово Эртега.

– Даю вам слово Эртега.

Он кивнул и быстрым шагом вышел из комнаты.

Берта разбудила ее, когда колокол в соседней часовне пробил шесть раз.

– Пора вставать, танна, – торжественно возвестила она.

– Почему так рано, – запротестовала Далия, которой удалось уснуть только под утро. – Монсеньор сказал, мое убийство назначено на девять.

– Его перенесли на час раньше, – ответила служанка. – Кроме того, вам нужно как следует принарядиться. И его светлость приказал привести для вас жреца, чтобы вы могли подготовить свою душу к великому переходу.

– Его светлость необыкновенно добр, – пробормотала Далия.

Берта помогла ей одеть роскошное платье, расшитое фальшивыми бриллиантами, сделать прическу и повесила на шею огромное колье из цветного стекла. Стекляшки, однако, сверкали почти как настоящие драгоценные камни, и она в очередной раз подивилась, насколько тщательно были продуманы все детали в этом дьявольском плане. Полуголодная толпа, разумеется, придет в ярость при виде такого расточительства.

– Почему все перенеслось на час раньше? – спросила она.

– Этого я не знаю, – отрезала Берта. Выглядела она, однако, не слишком убедительно.

Завтрак и обряд подготовки к переходу в иной мир заняли не слишком много времени, и вскоре Далия уселась в роскошную карету, украшенную золотыми гербами дома Эртега, в сопровождении служанки и эскорта из шести ряженных гвардейцев, тоже с гербами на плащах. Карета медленно покатила по улицам Морени. «Хотя бы раз проеду, как настоящая Эртега», мрачно думала Далия. Периодические оскорбительные выкрики прохожих, правда, несколько портили эту картину непревзойденного величия. От дворца Фейне на улице Феррери до храма пророчицы Марсалы, где было должно состояться ее убиение, было около двадцати минут пути, и она потратила их на то, чтобы развязать язык Берте и узнать причину неожиданного переноса столь важного мероприятия. Она чувствовала, что это имеет значение.

– Хорошо, я расскажу, – наконец, согласилась служанка в ответ на посулы научить ее необыкновенно эффективному заговору на любовь, подкрепленные угрозой страшного проклятия, – все дело в сармалатах. Внезапно открылось, что они намереваются устроить процессию с молитвами, псалмами и всеми этими ихними штуками – чтобы избавить королевство от голода. Они пойдут через площадь как раз примерно в девять. Наверное, его светлость опасался, что они все испортят.

Произнеся какую-то тарабарщину под видом заговора, призванного принести любовь Берте, Далия задумалась. Сармалаты были могущественным и влиятельным монашеским орденом, широко занимающимся благотворительностью. Даже если забыть про то, что она потратила едва ли не целое состояние на пожертвования их больницам, школам и храмам и была весьма ценной прихожанкой, сармалаты просто обязаны были вмешаться и попытаться ее спасти. А учитывая уважение, которым они пользовались в народе, и наличие в ордене подразделения братьев-воинов, им бы, скорее всего, это удалось, так что Фейне не зря опасался.

Колокол в храме Марсалы отзвонил восемь часов, когда они подъехали к площади. Она с горечью покачала головой. Сармалаты ей ничем не помогут – через час от нее останется только кровавое месиво.

– Ну все, дальше уже без меня, – служанка перекрестила ее и сунула ей в руку медальон. – Да пребудет с вами Создатель!

Она открыла дверцу кареты и, прошмыгнув мимо наемников, приспустилась бежать. Вскоре она исчезла из виду, потерявшись среди узких улочек. Далия окинула взглядом людское море, разлившееся по площади, и закрыла глаза.

29

Жанна Фонси, зеленщица, пробиралась к противоположному краю огромной площади, туда, где, слева от храма, стоя на огромной винной бочке, отчаянно верещал уличный проповедник из числа странствующих монахов, которые в последнее время собирали толпы народа. Не то, чтобы ей действительно была интересна его проповедь: скорее всего, говорил он то же самое, что и вчера у храма Илада и позавчера возле рынка и третьего дня у Старого моста тоже – про сговор короля с Трианским дьяволом, то бишь выродком богоотступника Эртеги и севардской ведьмы, ныне звавшейся альдой Ладино, в который он (король) вступил, продав бессмертную душу оному дьяволу и прельстившись ее чарами, вследствие чего постигли Брелу великие несчастия, засуха, пожары, голод и мор, а король, вместо того, чтобы облегчить страдания народа, прячет в подвалах огромные запасы зерна и устраивает человеческие жертвоприношения своему новому владыке под видом казней бунтовщиков, а по ночам принимает участие в шабашах и даже пьет кровь младенцев.

Слушать все это снова Жанне не так уж и хотелось, но Марен, ее непутевый муженек, наверняка околачивался где-то поблизости со своими дружками, и следовало хотя бы попытаться увести его от греха подальше. Каждый раз после подобной проповеди и бутылки сливовой настойки он приходил в неистовство и кричал, что эта страна катится в ад, раз в ней хозяйничают бабы, пусть даже и демоницы. И действительно, она увидела прямо возле бочки знакомый фиолетовый колпак с желтым пером.

Внезапно откуда-то справа послышались шум, перекрывающий голос проповедника и шушуканье слушателей. С улицы Мантуи на площадь влетела карета, запряженная тройкой лошадей, и под гиканье кучера и гвардейцев, раздававших удары направо и налево, чтобы расчистить путь, стала продвигаться вперед. Толпа отхлынула от кареты и возмущенно зароптала.

– Вот она! – внезапно завопил проповедник, – вот она, демоница Эртега, Трианский дьявол, дщерь адова, богомерзкая блудница, ведьма, порождение тьмы!

На площади на мгновенье воцарилась тишина. Слышно было лишь шуршание одежды: люди разворачивались в ту сторону, где предположительно находилось порождение тьмы. А находилось оно совсем рядом с Жанной. Сквозь окошко она могла разглядеть бледное лицо и полыхающие дьявольским огнем кроваво-красные камни.

– Хватайте демоницу! Уничтожьте ее, тогда чары рассеются! – заходился криком монах с высоты своей бочки. Толпа угрожающе загудела. «Бей ее!» – тут и там раздавались крики.

Сопровождавшие золотую карету гвардейцы вдруг осадили коней и поскакали обратно. Жанна едва успела подумать, что происходит нечто странное, как произошло нечто еще более странное: вышеупомянутая богомерзкая блудница и адова дщерь открыла дверцу кареты и ловко, словно обезьянка с нового рынка, стала карабкаться на крышу. Там она распрямилась во весь рост и молча обвела взглядом толпу. Жанна видела, что камней на шее у дьяволицы больше не было: она держала ожерелье в руке, спрятав в складках платья.

Находившиеся ближе всего к карете горожане стали медленно приближаться к ней, постепенно сжимая кольцо. Толпа в едином порыве сделала вдох, словно готовясь к атаке, но тут же поперхнулась: с крыши кареты до собравшихся донеслись мелодичные переливы голоса. Ведьма пела. Жанна не могла разобрать, что это за песня – незнакомые слова цеплялись одно за другое, и уносили в какие-то неведомые дали. Перед ее взором вдруг возникла пыльная дорога в обрамлении сиреневых цветов, по которой тянулся караван кибиток. «Это дьявольская песнь», раздавалось со всех сторон. Жалобно ржали испуганные, зажатые со всех сторон лошади, истошно вопил проповедник, требуя немедленно заставить адову дщерь замолчать и прекратить конец волшбе, раздавались редкие выкрики «Бей ведьму!», но люди, охваченные страхом пополам с любопытством, вслушивались в звучание странной песни, которая очаровывала, обольщала, околдовывала, пленяла, проникала в самое нутро и вынимала оттуда душу. Ни с того ни с сего тревожно зазвонил колокол храма, словно призывая людей опомниться, но ему не удалось рассеять чары: толпа снова загудела, недовольная тем, что звон заглушил пение. Ко всеобщему удовлетворению, когда звон затих, песня еще не окончилась. Проповедника на бочке уже не было, призывы к расправе немедленно заглушались ответным шиканьем.

Закончив колдовскую песнь, демоница совершенно неожиданно для всех затянула всем известную кабацкую «Как у матушки Виньолы хряпнул я стакан». Народ поначалу разинул рты, озадаченный столь странным выбором – ведьма как-никак была знатная дама и вообще чужеземка. Люди в недоумении переглядывались, словно спрашивая себя, а не послышалось ли им, но вскоре на лицах появились улыбки, послышались смешки и притопывания, кое-кто даже подпевал. Затем последовала старинная «На мосту в Невеле танцует Марион», за ней – печальная баллада про рыцаря и озерную деву, которая заставила Жанну проронить несколько слезинок, далее были песни про жреца, который заблудился в веселом квартале, про дочку мельника и лесного разбойника, колыбельная для уснувших вечным сном и романс о рогоносцах… Простые, бесхитростные мелодии и слова, знакомые всем с детства, впитанные с молоком матери, веселые и печальные, возвышенные и скабрезные, которые пели в горе и радости, на свадьбах и похоронах, в тюрьмах и окопах. Вдруг оказавшиеся распущенными волосы альды Ладино струились по плечам, и Жанна вдруг заметила, какое простое и бесхитростное у нее лицо. Зеленщице пришла в голову мысль, что она похожа на обычную брельскую горожанку, знакомую и родную, «свою», зачем-то обряженную в богатое платье, которое выглядело на ней странно и нелепо.

«Какая же она ведьма, – думала Жанна, – по всему видать, что добрая душа. Говорили, она на сармалатские приюты и госпитали жертвовала, и на постройку нового храма в квартале Тимперы денег дала, и хлеб от ее имени ходят раздают… Дурочка она, небось, не от мира сего, с такими завсегда всякие несчастья приключаются». Жанна поостереглась высказать свои соображения вслух, потому что, как известно, начнешь искать справедливость, закончишь в сырой земле, но тут она услышала, как две кумушки позади нее шепчутся о том же самом. Девушка оглянулась и увидела на многих лицах то же растерянное и озадаченное выражение. Тут ведьма – хотя у зеленщицы уже и язык не поворачивался назвать ее так – запела молитву пророчице Марсале, покровительнице города. Девушка помнила, что, когда столицу окружили лигорийские войска, в храмах, домах и на городских стенах денно и нощно пели эту молитву. Марсала услышала своих подопечных и помогла им отстоять город. И когда тонкая фигурка на крыше кареты, певшая ангельским голосом, упала на колени, воздевая руки к небу, почти вся толпа последовала ее примеру, рухнув на камни мостовой.

Жанна знала, что жители Морени отличаются характером вспыльчивым и непостоянным. Сегодня они избирают тебя своим кумиром, а завтра уже закидывают тухлой селедкой, послезавтра вновь носят на руках, затем ветер дует в другую сторону и в ход идут ножи и дубинки, и вот они уже рыдают на твоих похоронах и рвут на себе волосы от горя. На этом история порой не заканчивается, и ты можешь почитать себя счастливчиком, если при ближайшем народном волнении твои кости не будут вытряхнуты из могилы, сожжены и развеяны над заливом. Это не помешает людям еще через несколько лет принести цветы к твоему памятнику. Нет нужды говорить, что памятник тоже в любой момент может попасть под горячую руку. В общем, то, что толпа признала то ли демоницу, то ангелицу своей, само по себе не означало для нее благополучного исхода. Своим в Бреле зачастую доставалось еще больше, чем чужим.

И действительно, тут на бочку вновь забрался изрядно помятый проповедник и завопил дурным голосом в том духе, что все имели возможность убедиться в колдовской силе дщери диаволовой, потому следует немедленно изничтожить сие вместилище порока. Народ растерянно заметался. Наиболее стойкая к колдовству и решительная часть толпы с воплями кинулась к карете. Другая часть попыталась ей воспрепятствовать. На площади завязалась всеобщая потасовка.

Толпа находилась в непрерывном движении. Жанну относило все ближе к карете, туда, где взвивались на дыбы потерявшие всякое терпение лошади. Еще немного, и она рискует получить копытом по голове. Тут к лошадям прорвались с дюжину изрядно помятых мужчин в изорванной одежде, похожих на головорезов с Переулка Убийц. Танна Эртега обернулась, и увидев их, застыла, прижав руки к груди. Один из вновь прибывших вскочил на подножку кареты и протянул ей руку, другие безуспешно пытались расчистить место, отгоняя людей. Тут девушка на крыше вдруг замахнулась и силой бросила что-то в самую гущу толпы. Кроваво-красные камни сверкнули на солнце и исчезли. Народ немедленно отхлынул от кареты, устремляясь вслед за сокровищами. Началась новая драка. Хаос усиливался.

Вновь оглушающе зазвонил колокол, а за ним и все колокола окрестных храмов. Жанна почувствовала, что у нее в ушах что-то рвется, и закрыла их руками. Кто-то из той же группы похожих на разбойников спасителей вскочил на козлы, и раздавая удары хлыстом направо и налево попытался тронуться с места. Ему это почти удалось – лошади медленно, но верно прорезали толпу. Рядом с ними шли наемники, ощетинившись шпагами и арбалетами. Ее отнесло еще ближе, и она оказалась совсем рядом с альдой, чьи лицо и фигура были теперь почти полностью скрыты плащом с капюшоном, и высоким бледным мужчиной со шрамами на лице, в котором она узнала командора Рохаса по прозвищу Меченый, частого гостя в таверне «Золотой меч», соседствующей с ее лавкой.

Между тем, несмотря на непрерывный колокольный звон, толпа не унималась, хотя те, кто стоял близко к краям площади, начали разбегаться. Жанна приподнялась на цыпочки и увидела гвардейцев, разгонявших народ. Некоторые из собравшихся, однако, спасаясь от гвардейцев, кинулись не на близлежащие улочки, а наоборот, вглубь площади. Жанну вновь подхватило и понесло. Давка все усиливалась, тут и там начали раздаваться крики и стоны.

Меченый оглянулся по сторонам, и Жанна, встретившись с ним взглядом, невольно содрогнулась и с трудом подавила желание осенить себя священным знаком: выражение его лица его не предвещало ничегошеньки доброго. Его люди выстроились клином, выставив вперед шпаги и кинжалы, судя по всему, решив прорваться во что бы то ни стало. «Создатель всеблагой, что же сейчас начнется», с ужасом подумала лавочница.

Внезапно колокольный звон стих. В оглушающей страшной тишине прямо у нее над ухом вдруг раздался неодобрительный голос «Ты видела, как она каменья дорогущие на ветер швырк-швырк, вот ведь вы бабы какие, стало быть, и в аду у них такие же порядки…». Тут говоривший ойкнул и умолкнул. Толпа снова забурлила, загалдела и пришла в движение. Жанна приподнялась на цыпочки и увидела, что впереди люди расступаются, словно пропуская кого-то. Через несколько мгновений она поняла, что происходит.

На площадь вступали сармалаты.

По мере приближения процессии народ опускался на колени. Булыжники мостовой больно впивались в колени, в ушах до сих пор стоял колокольный звон, но Далия, которая не переставала сжимать руку Сида, уже ни на что не обращала внимания. Взгляд ее был устремлен вверх, где высоко в чистом безоблачном небе парила белоснежная птица. Птица, судя по издаваемым резким пронзительным крикам, была обычной чайкой, но Далии в ее появлении виделось что-то мистическое, словно Создатель ниспослал ей особый знак, а может быть, и самого селестина в облике птицы с целью спасти ее. Тело ее стало легким и воздушным, она ощущала какую-то невероятную благость и единство с этим миром. Через несколько минут Магистр в своей фиолетовой мантии остановился прямо перед ней и возложил ей руки на голову в знак благословления. По площади пронесся одобрительный шепот.

– Ты очень грешна, дочь моя, и грехи твои навлекли на тебя беду, – возвестил он, – однако же как солнце всходит и прогоняет ночь, так и свет веры изгоняет из душ наших тьму. Покайся в своих прегрешениях и сделай шаг в свет.

Далия в ответ произнесла заученную с детства фразу, чувствуя, как отдается в ней каждое слово, и осенила себя священным знаком.

Магистр кивнул и протянул ей руку, приглашая присоединиться к процессии, и величественно проплыл дальше.

– Неужели ты думала, что я отправлюсь на такое дело без кольчуги или железного нагрудника? За кого ты меня принимаешь, – выговаривал ей Сид, гладя ее по волосам.

Они, наконец, выбрались с площади и отошли на более или менее безопасное расстояние, к переулку Стекольщиков, где их дожидался слуга с лошадьми, привязанными к решетке сада.

– С такого расстояния, правда, арбалетный болт пробивает любое железо, потому немного все же досталось.

Вместо ответа она снова уткнулась ему в плечо, вдыхая знакомый запах потертого кожаного колета. Внезапноона встрепенулась:

– Нужно ехать немедленно в Боабдиль к тетушке, Фейне угрожал убить всех, кто находится в доме! И отправить кого-то к Лавинии и Амато, предупредить их.

– Из города никого не выпускают, не волнуйся. И принцу сейчас есть о чем побеспокоиться, кроме твоей тетушки и друзей.

В переулке вдруг стало темно: узкий проход оказался перекрыт отрядом гвардейцев. Судя по форме, они принадлежали к городской страже. Сид положил было руку на эфес шпаги, но словно вспомнил о чем-то и обреченно вздохнул. Далия с запоздалым беспокойством подумала, что он был ранен. Бледный от волнения сержант, после долгих колебаний, наконец, решился:

– Простите, командор, но у меня приказ арестовать вас. А вас, танна – препроводить к его величеству.

Далия в отчаянии завертела головой, силясь понять, что происходит. Внезапно на нее обрушилось воспоминание о побеге из Пратта. По всей очевидности, король узнал о роли Меченого в этой истории, и теперь в его глазах они оба были преступниками.

– Все будет хорошо, – Сид поцеловал ее и вскочил на коня. – Я скоро вернусь.

Она смотрела ему вслед, как когда-то в Арласе.

30

Король ждал ее в кабинете, находящемся на одном из верхних этажей Звездной башни Торена. Он поприветствовал ее самым будничным тоном, словно они расстались только вчера после ужина, и вопросительно взглянул на гвардейца:

– За ее величеством уже послали.

– А Шевель?

– Должен быть с минуты на минуту, только что прибыл гонец от него.

– Ваше величество, лейтенант Шевель … – в нерешительности начала она, не зная, с какой стороны подступиться к сообщению о том, что лейтенант личной гвардии короля перешел на сторону заговорщиков. Которыми оказались его жена и кузен.

– Не волнуйтесь, лейтенант – наш верный слуга, – заявил ей король тоном, исключавшем возможность дискуссии. – Располагайтесь, дорогая.

Далия уселась в кресло, стоявшее полубоком к королевскому столу, и принялась с любопытством оглядываться. Ей ни разу не приходилось здесь бывать. Кабинет представлял собой большую квадратную комнату с прорубленными по всему периметру окнами в пол, из которых был виден весь город. Прямо перед ней расстилалась рыночная площадь, а за ней храм пророчицы Дарсины с прилегающим монастырем, слева – богатые кварталы, где жила знать и именитые горожане, справа –Арсенал и кварталы ремесленников и городской бедноты, за спиной виднелась гавань, а вдалеке поблескивала зеркальная гладь Моренского залива.

– Как вы себя чувствуете? – осведомился Эрнотон.

Она заверила его, что чувствует себя превосходно. На лице короля виднелись отпечатки бессонной ночи: его смуглое лицо было довольно бледно, черты его заострились, появились мешки под глазами, однако он держался совершенно спокойно и непринужденно, словно ничего особенного не происходило. Извинившись перед ней, он вернулся к изучению бумаг, которыми был завален его стол, а Далия продолжила смотреть в окно прямо перед собой. В городе, судя по всему, происходило настоящее светопреставление: улицы были полны народу, люди хаотично передвигались, дрались меж собой, падали, куда-то бежали.

Через несколько минут в кабинет вошла королева. При виде Далии, которая после некоторых сомнений все же присела перед ней в реверансе, она заметно побледнела и пошатнулась.

– Садитесь дорогая, – ласково произнес король, – государственная измена – дело нервное и весьма изматывающее, и я представляю, как вы, должно быть, утомлены.

– Что все это означает, ваше величество? – вскричала Сорина, которую ласковый тон короля напугал больше, чем присутствие Далии. Эрнотон поднялся из-за стола, взял ее за плечи и почти силой усадил на кресло напротив Далии.

– Вы знаете, меня несколько удивляло то, что вы так настойчиво просили меня предоставить вам покои в южном крыле – ведь они были не в лучшем состоянии – пока в один не слишком прекрасный день я не решил освежить память и не достал карту подземных ходов, выстроенных триста лет назад одним моим предшественником. Он очень любил подземные ходы, этот славный монарх. Знаете ли вы, кем была его мать? Нет? Ничего страшного, вам простительно, я вам расскажу. Она была урожденной принцессой Фейне, и через нее дом Фейне породнился с королевским домом Базасов. По этой причине один из ходов вел прямо из королевских покоев во дворец Фейне – вдовствующая королева-мать вернулась в родительский дом и король, видимо, очень привязанный к родительнице, решил проложить к ней короткий путь. Подземные ходы – вообще довольно неприятное место, а уж те, в которых никто не бывал почти триста лет, и подавно. Восхищаюсь вашим мужеством, дорогая. Одной бродить по ним в темноте, среди крыс, паутины и летучих мышей…

– Я не понимаю, о чем вы говорите, ваше величество, – с искренней растерянностью в голосе произнесла Сорина.

– Действительно, дорогой кузен, конечно же, посылал кого-нибудь из своих людей встречать и провожать вас. Этого своего… Данета, кажется…Чего вы, вероятно, не знаете, так это того, что существует еще один подземный ход – из лавки старьевщика на улице Воффре, там раньше был дом одного из верных слуг Фейне. И ведет он прямо в кабинет нашего кузена. Люк в полу, правда, был замурован, но слышимость отличная. Мы с Грамоном наведывались туда не далее, как вчера.

Грамон был помощником Сиверры, и теперь наверняка занял его должность. Судя по всему, король слышал весь вчерашний разговор в кабинете и наверняка это был не единственный раз, когда он или его шпионы делали вылазки по подземному ходу с целью осведомления о событиях во дворце Фейне. Королева, которая, очевидно, пришла к тому же выводу, вцепилась обеими руками в подлокотники кресла и явно прилагала нечеловеческие усилия, чтобы не лишиться чувств.

Тут раздался шум шагов, поднимавшихся по лестнице, и кабинет вошел лейтенант Шевель в сопровождении дюжины гвардейцев, которые вели принца Фейне.

– Простите, что задержались, ваше величество, пришлось немного повозиться, – бодро доложил лейтенант, радостно кивая на Фейне.

У принца были связаны руки, прекрасные пепельные волосы взлохмачены, одежда разорвана, рукав его изысканного камзола из ялаванского атласа был оторван подчистую, на второй руке была наложена повязка прямо поверх одежды. Король отпустил всех гвардейцев, кроме Шевеля, который занял место возле двери.

– Итак, дорогой кузен, дражайшая супруга, я собрал вас здесь, чтобы сообщить пренеприятное известие: для вас все кончено, – объявил король, снова усаживаясь за стол. Принц, которому сесть никто не предложил, продолжал стоять, с мрачной злобой оглядывая всех присутствующих. Его ледяные голубые глаза потемнели и сузились.

– Прикажите развязать мне руки, – потребовал он. – я все еще принц королевской крови. Вы же не думаете, что я кинусь на вас с кулаками, словно какой-нибудь лавочник.

Король коротко кивнул Шевелю, и тот нехотя выполнил приказ.

– На вашем месте я не спешил бы праздновать победу, – высокомерно заявил принц, потирая запястья. – Со дня на день под стенами Морени окажется армия рейхарских наемников, и сил вашей гвардии и городской стражи недостаточно, чтобы защитить от них город. С ними могу договориться только я, если, конечно, захочу этого. Так что я советую обходиться со мной полюбезнее, тем более что у них в руках ваш сын.

Король не проявил ни малейшего признака беспокойства.

– Вы плохо осведомлены, Арно на свободе и скоро будет в городе. Что касается наемников, то в войнах, которые ведутся с их помощью, побеждает тот, кто больше платит. Вам следовало это знать, – небрежно обронил он. – Ваша армия теперь моя армия.

– У вас нет средств, чтобы рассчитаться с ними, – произнес Фейне внезапно севшим голосом, – казна почти пуста.

– Да, благодаря вашей бурной деятельности пока нет, но скоро будут. У вас их, кстати, тоже нет, и они это знают, – объявил король. – тем более, что, когда вернутся основные силы армии, рейхары станут куда сговорчивее.

– Армия будет занята защитой границы от лигорийских войск, – торжествующе заявил принц. – И вскоре перейдет на мою сторону.

– Все командиры армии, участвующие в заговоре, арестованы, – отрезал Эрнотон, – а королева Лигории спешно отводит свои войска от границы. И денег на наемников она вам тоже не даст. – Глядя на растерянное лицо Фейне, он пояснил: – у меня нашлись аргументы, которые смогли убедить ее. Они напрямую касаются торгового союза Лигории и Сафалы, который может оказаться под угрозой. Предупреждая ваши замечания относительно примаса Лафентия, который, действительно, способен серьезно испортить нам жизнь, скажу, что он болен, и жить ему осталось недолго. Его преемник будет рад примириться с нами, а эти несколько месяцев мы как-нибудь переживем.

Фейне закрыл глаза, очевидно, более не в силах выносить действительность, в которой оказалось возможно полное крушение всех его планов.

– И в самом деле, сказать тут больше нечего, – пробормотал король. – Хотя могли бы и извиниться, если не передо мной, то хотя бы перед танной Эртега за причиненные ей страдания. Танна, – торжественным тоном обратился он к Далии, вставая, – не могу передать, как я восхищен вашим мужеством, верностью и стойкостью. Во всей этой истории вы проявили себя самым достойным образом, не каждый мужчина смог бы сохранять хладнокровие в подобной ситуации. После окончания моего траура стране будет нужна новая королева, и, честно говоря, я не нахожу, кто мог бы быть достойнее…

– Вы не посмеете, – злобно прошипела Сорина, умудрившись побледнеть еще сильнее, хотя и так была бела как полотно. – Я не причастна ко всему этому, это клевета и наветы, я дочь короля Мирита, мать принца, против вас пойдут войной все Южные Земли, вы не посмеете…

– На вашем месте я не был бы так уверен в этом, дорогая супруга, – холодно ответил Эрнотон и, повысив голос, позвал: – Лейтенант! Препроводите его светлость в Пратт без лишней огласки, а ее величество в свои покои. В последние дни она недомогает, сделайте так, чтобы ее никто не тревожил.

Лейтенант Шевель поклонился и запустил в кабинет гвардейцев для сопровождения заговорщиков. Перед тем, как уйти, принц Фейне посмотрел на Далию.

– Ловко вы обвели меня вокруг пальца, – сказал он и пояснил в ответ на ее непонимающий взгляд: – вы ведь дали слово чести Эртега, что не будете пытаться бежать, а сами устроили эту свистопляску на площади.

– Севарды встречают смерть песней, – невозмутимо ответила она. – Вы просто забыли, что я Эртега только наполовину, ваша светлость.

Когда дверь закрылась, она в нерешительности посмотрела на короля, ожидая дальнейших указаний. Он улыбнулся, жестом пригласив ее снова сесть и сам уселся в кресло напротив, которое только что освободила королева. Она ощущала какое-то смутное беспокойство.

– Не сочтете ли вы за дерзость, ваше величество, если я осмелюсь спросить, как давно вы узнали об этом заговоре, и откуда? – она решила, что стоит попытаться выиграть немного времени и прощупать почву.

– Не так давно. То есть я давно заметил, что происходит нечто странное, еще, когда начали гибнуть друзья Арно. Рохас вместе с агентом Сиверры в то время выполнял одно мое поручение на севере, как раз в том городе, где произошел первый несчастный случай. Он видел там Данета. Они стали выяснять обстоятельства смерти и пришли к выводу, что дело было очень странным. Следом произошло второе несчастье, они направились туда, и оказалось, что в городе также видели человека, похожего на Данета. Тогда Сиверра взялся за принца Фейне и обнаружил заговор. Он был необыкновенно талантлив, шпион от Создателя, можно сказать. Где я теперь найду ему замену? – горестно покачал головой король. Беспокойство Далии из смутного превратилось в явственное. Эрнотон продолжал сокрушаться: – Этот болван Грамон ему и в подметки не годится. Будь он жив, он не допустил бы этого безобразия, – он жестом указал на окно, за которым продолжалось яростное мельтешение. – По первоначальному плану восстание должно было начаться неделей позже, и мы собирались перебросить в столицу армию и спокойно арестовать всех зачинщиков. Однако по неизвестным причинам они неожиданно поменяли план, и нам стало известно только накануне. Бедняга Сиверра…

– Я подозревала принца Фейне, но и представить себе не могла, что в этом замешана ее величество, – произнесла Далия в надежде отвлечь короля от опасных мыслей об утрате главы тайной полиции.

– Для меня, увы, это не стало сюрпризом, – на лице монарха появилась самая настоящая грусть, и это зрелище было довольно неожиданным. – Живя с человеком, рано или поздно понимаешь, что он из себя представляет на самом деле, как бы он ни притворялся. Я долго сомневался, и даже устроил этот дурацкий спектакль со смертельной болезнью, чтобы посмотреть, как она проявит себя. Стыдно признаться, но я испытывал тайную надежду пробудить в ней хоть какие-то человеческие чувства по отношению к себе. Однако результат оказался прямо противоположным. С другой стороны, мы, наконец, изловили Трианского дьявола, что не может не радовать.

В первое мгновенье Далия решила, что он шутит, но взглянув повнимательнее на его лицо, с изумлением убедилась, что он совершенно серьезен.

– По легенде демоница – дочь дьявола, – с сомнением произнесла она, – а король Мирита, батюшка королевы – человек самых высоких добродетелей.

– Король да, но не его жена. Во всяком случае, супружеская верность в число ее добродетелей никогда не входила, а в ее окружении до рождения Сорины была пара персонажей, которым только рогов и копыт недоставало для полного сходства с нечистым.

– О, – только и смогла произнести она.

– Теперь давайте поговорим о том, что вас волнует на самом деле, – король устремил на нее острый взгляд, – О командоре Рохасе. Мне очень жаль огорчать вас, дорогая, но я вынужден вам сообщить, что он командор арестован и препровожден в Пратт, а в ближайшее время будет осужден и казнен. Я решил, что будет лучше, если вы узнаете об этом от меня.

– За что? – пролепетала она.

– За похищение из тюрьмы подозреваемой в убийствах женщины и убийство начальника тайной полиции. Эти преступления подпадают под определения измена королю.

Кто-то другой мог бы предположить, что король просто пугает ее, что он не поступит так жестоко со своим старым соратников и другом, служившим ему много лет и не раз спасавшего ему жизнь, но Далия была далека от подобного заблуждения. Она все же попыталась ухватиться хвататься за соломинку:

– Он не хотел его убивать! Это случайно получилось!

Король посмотрел на нее так, словно она сказала какую-то невероятную глупость.

– Отнесем это убеждение на счет вашей наивности, хотя в нее и трудно поверить. Да, я совсем забыл про похищение ребенка, сына Сиверры.

– Какой еще ребенок, ему уже лет пятнадцать! – возмутилась Далия.

– Тринадцать. Стыдитесь, танна Эртега! Вы же женщина и будущая мать.

– Но ведь он верно служил вам столько лет! Как вы вообще обо этом узнали? – резко спросила она, совершенно позабыв про должную почтительность.

– Он сам рассказал, когда его выудили из канала и принесли во дворец. Я отпустил его спасать вас взамен на обещание сдаться, когда все кончится. Он по своей воле обменял свою жизнь на помилование для вас и своих сообщников. Я не был тогда уверен, какую роль вы играли в этой истории. Сиверра утверждал, что вы виновны, и даже подозревал, что вы их сообщница.

– Но я не сообщница! – воскликнула Далия, – и мне не нужно помилование! Ваш Сиверра – лжец и предатель, если бы командор меня не спас, он убил бы меня. Не знаю, для чего ему это было нужно, но это так.

– Вы преувеличиваете, – отрезал король, – Да, он иногда позволял себе слишком многое. Он был слишком жаден и часто обстряпывал какие-то свои сомнительные делишки. Однако он был предан мне и верен. Видите ли, многие люди, занимающие высокое положение в этом королевстве, вышли из самых низов. Они талантливы и предприимчивы, и я даю им возможность себя проявить. Я осыпаю их золотом, почестями, женами благородного происхождения, титулами и привилегиями, делаю их равными представителям самых древних и знатных домов, вызывая гнев старой знати. И я ожидаю, что эти люди будут ценить то, чего они достигли благодаря мне, что они будут благодарны, верны и преданны. И Сиверра, в отличие от Рохаса, умел не переходить черту. Что до вашего Меченого, я долго прощал его выходки, но всякому терпению наступает предел. Он совсем зарвался. Я ему ясно сказал, чтобы он не смел к вам приближаться, до тех пор пока я… пока вы… , в общем, до тех пор, как я не дозволю ему этого. Он имел наглость заявить мне в ответ, что намерен на вас жениться. Я его предупредил, что это будет стоить ему головы, так что пусть теперь пеняет на себя. Мне не нужны предатели.

– Все это ужасно несправедливо, – в отчаянии прошептала она.

– Здесь я решаю, что справедливо, а что нет! -загремел король. – И не думайте разжалобить меня слезами, это бесполезно – поспешно добавил он.

Предупреждение это, однако, было несколько запоздалым, потому что Далия уже вовсю рыдала.

– Перестаньте. Вскоре вы его забудете. Я найду вам хорошего мужа – настоящего альва с приличным состоянием – еще будете благодарить меня, что я не позволил вам связать свою судьбу с этим простолюдином. Ваши предки со стороны Эртега еще раз перевернулись бы в своих гробницах – пожалейте их.

– Благодарю вас, ваше величество, не стоит, – -она утерла слезы и спокойно продолжила, – если он умрет, я тоже умру.

– Что значит, умрете? – возмутился Эрнотон. – Вы что, смеете угрожать мне самоубийством?

На лице его проступила некоторая растерянность: очевидно, если ранее кому-то из подданных, приведенных в отчаяние монаршей несправедливостью, неблагодарностью, эгоизмом и черствостью (одним словом, тиранией), и приходила в голову мысль свести счеты с жизнью, то у них хватало такта не объявлять об этом своему сюзерену, а потому король, в силу отсутствия опыта, оказался неподготовлен к подобной ситуации.

– Я никогда бы не посмела угрожать вашему величеству. Но повторяю, что умру вместе с ним.

– Я вас упрячу в монастырь, пока эта дурь не выветрится из вашей головы, – заявил он.

Далия подошла к окну. По улицам медленно тянулись обозы с зерном. Она смотрела на степенно ступавших мулов и стремительно собиравшуюся по обеим сторонам дороги толпу, краем глаза продолжая поглядывать на короля.

– Самые лучшие почему-то всегда умирают самыми первыми. Как Ива Нелу, – Эрнотон едва заметно вздрогнул. – Она мне говорила, что ничего плохого с командором не случится, все закончится хорошо, ведь вы благородны и великодушны, и у вас на самом деле добрая душа. – Она повернулась и прямо посмотрела на короля. – Она была бы очень опечалена, узнав, как вы поступаете с преданными вам людьми.

Она села в глубоком реверансе и направилась к двери. Голос короля остановил ее:

– Я не давал вам позволения уйти, танна Эртега! – он хлопнул кулаком по столу. – Чума вас забери! Вот уж действительно стоит в качестве наказания помиловать Рохаса, чтобы он мучился с вами до конца жизни! … Садитесь, – проговорил он уже более спокойным тоном. – Возможно, я смогу пойти вам навстречу и заменить казнь Рохаса на изгнание… или даже ссылку в какую-нибудь удаленную крепость … Однако взамен вы должны отказаться от брака с ним и остаться со мной.

Далия, которая вспыхнула было от радости, в смятении уставилась на него.

– Что такое? Вы только что были готовы пойти на смерть, я вам предлагаю участь поприятнее. Или вы опасаетесь, что танна Нелу была бы очень опечалена, если бы узнала об этом? – язвительно спросил король. – Не волнуйтесь, думаю, она не стала бы ревновать.

– Зачем вам это? – устало вздохнула она. – Вы же меня не любите.

– Я уже не молод и не хочу часто менять женщин. А вы довольно занятная особа, и имеете все шансы не надоесть мне по крайней мере несколько лет.

– Это то, что мечтает услышать каждая женщина, – пробормотала Далия.

– Перестаньте, вы мне нравитесь, и из вас выйдет прекрасная подруга жизни. И может быть, со временем, королева… Бреле нужна приличная королева. Вы же хотите послужить стране?

– Стыдно, ваше величество, морочить бедной девушке голову. Вы никогда на мне не женитесь. У меня есть мысль, как послужить стране другим способом, и я думаю, из этого выйдет гораздо больше пользы.

Король заинтересованно приподнял бровь и кивнул, давая понять, что он слушает.

– Я готова передать в королевский домен альдерат Ладино. Полагаю, что при убытках, понесенных страной этим летом, оно придется весьма кстати. Вам ведь нужно платить рейхарам. И за зерно тоже.

– Помнится, раньше вы себя ценили куда выше, дорогая. Одно жалкое поместье за такую женщину, как вы…

– Хорошо, прибавьте сюда еще два на ваш выбор.

Он выглядел позабавленным, и она решила, что может позволить себе небольшую дерзость:

– И я никогда больше близко не подойду к принцу Арно.

– Все ваши земли и Меченого тоже, и я не сгною вас обоих в каменном мешке, – добродушно усмехнулся король.

– По рукам! – провозгласила Далия.

– Иметь с вами дело – одно удовольствие, – сообщил ей Эрнотон. – Однако я не так уж нуждаюсь в деньгах и не намерен обирать вас до нитки. Я оставлю вам поместье в Триане, ну и ваш дом на улице Грелуйе. Будем считать это компенсацией за страдания, перенесенные вами в Пратте и на площади по моей вине. Вы ни разу не упрекнули меня в этом, что заслуживает отдельной благодарности. Кстати, я надеюсь, вы не думаете, что я бы бросил вас на растерзание толпы? Я отправил сармалатов и гвардейцев, но кто бы мог предположить, что этот проклятый проповедник вылезет на час раньше.

Тут он снова повернул голову к окну, выходящему на залив (Далия подметила, что во время беседы он это делал неоднократно) и лицо его осветилось торжеством. С видом победителя он подошел к окну и движением руки подозвал ее к себе. Она увидела вереницу кораблей, медленно разрезающих голубые воды Залива. Первый из них подошел уже достаточно близко, чтобы можно было различить белый флаг с золотым драконом.

В Морени возвращался Мевенский флот.

31

Королева была права: ее публичное обвинение неминуемо повлекло бы за собой дипломатический конфликт и войну с Миритом. Трудно сказать, осмелился ли бы на этот шаг Эрнотон, который при всей своей решительности и несгибаемой воле был человеком осторожным и не склонным давать волю чувствам. Это навсегда осталось загадкой, поскольку вскоре Сорина умерла.

Два дня после разоблачения она провела, не покидая своих покоев. К ней никого не пускали, кроме врача и горничной: было объявлено, что у королевы, скорее всего, какая-то опасная заразная болезнь. На третий день она тихо скончалась в постели. Придворные поначалу были в ужасе, уверенные, что не за горами повальный мор, как во времена Большой Чумы, однако вскоре выяснилось, что причиной болезни и гибели ее величества был очень редкий яд. Почти сразу же нашли и виновных: двух слуг, оказавшихся пособниками мятежного принца Фейне, который в настоящее время пребывал в Пратте. Частью его гнусного замысла, имеющего своей целью изменнический захват власти, было отравление короля, однако напиток, в котором содержался яд, случайно выпила его бедная супруга. Виновные, конечно, во всем признались. Их вместе с Фейне и толпой других изменников ждал суд.

Похороны королевы были проведены с необыкновенной пышностью. Храм Марсалы и все прилегающие улочки были набиты до отказа плачущими горожанами, пришедшими проститься с доброй молодой королевой. Тело везли в золоченом гробу на огромном пятиметровом катафалке, запряженном восьмеркой лошадей. Улицы утопали в цветах. Во всех храмах города велись непрерывные панихиды, а колокольный звон не умолкал ни на минуту.

– Это король заставил ее выпить яд, – с таинственным видом шептала Ирена на ухо Далии, хотя ее и так никто не слышал, – он водил ее куда-то через потайной ход: как я поняла, в Пратт, чтобы показать, как их всех там пытают. А когда они вернулись, он сказал ей, что ее ждет та же участь, и он выставит ее на позорное покаяние в одной рубашке, а потом публично отрубит голову, причем найдет самого неумелого и неопытного палача с тупым топором, так что пусть она не надеется, что ей удастся расстаться с головой с первого удара. Еще он напомнил ей про какого-то лигорийского заговорщика, которому пришлось стерпеть двадцать пять ударов – понятное дело, что он помер где-то на восьмом, но все равно неприятно, особенно если представить, как он выглядел в гробу. А еще что маленький принц окажется навеки запятнан и будет жить до конца жизни со знанием того, что его мать преступница, и он, король, то есть, будет вынужден лишить его и всех его детей права престолонаследия, во избежание подрыва авторитета королевской власти и новых заговоров. И если она не хочет такой судьбы для себя и для сына, то пусть пьет яд и убирается в ад быстро и безболезненно. И еще сказал, пусть она не надеется, что отец ее защитит – во-первых, не успеет, а во-вторых, у него есть кое-какие старые письма, которые, если их обнародовать, покроют несмываемым позором и отца ее и мать. Ну в общем, выпила она за милую душу этот яд. Сказала напоследок, что, если б так случилось, что у нее был бы выбор, она предпочла бы провести вечность в аду, чем год с ним. А король ответил, что дома всегда чувствуешь себя лучше.

Далия ожидала примерно такой развязки, поэтому была не слишком удивлена. Ее волновала другая вещь:

– А есть ли вероятность, – задумчиво спросила она, – что королева станет призраком, как ты?

– Боитесь, что она вернется и будет висеть над вашей кроватью? – хохотнула Ирена, – да нет, такие, как она, отправляются прямиком в ад.

До свадьбы танны Эртега и уже почти бывшего командора Рохаса, назначенной на Селаньин день, который выпадал в этом году на пятницу, оставалось совсем немного времени. После торжественной службы должен был состояться праздничный обед в особняке танны Эртега (дом ее будущего мужа отошел короне), рассчитанный на узкий круг гостей. Круг был узким прежде всего из-за траура по безвременно скончавшейся королеве Сорине, в который была погружена страна, а также ввиду опалы обоих молодоженов. Опала эта, однако же, была весьма странной: лишенные почти всех своих владений и готовящиеся отправиться в ссылку в глухую и довольно опасную дыру у Лигорийского моря, впавшие в немилость влюбленные по-прежнему жили в Торене. Командор продолжал исполнять свои обязанности, а бывшая альда Ладино – беседовать с королем как ни в чем не бывало. Бедные придворные сломали себе всю голову, пытаясь определить их истинное положение, и как следствие, выбрать нужную дистанцию и верный тон в общении.

На службу к принцессе Мелине Далия не вернулась, и теперь у нее появилось огромное количество свободного времени. С утра она ездила на службу в храм, потом занималась благотворительностью: навещала больницы и разливала похлебку нищим у своего дома. Вернувшись во дворец, она несколько часов кряду слушала болтовню Ирены, темой которой, в основном, были сплетни о любовных похождениях, нарядах и склоках обитателей дворца, а вечером шла на ужин к королю, в случае, если удостаивалась такого приглашения, играла в карты или болтала с другими придворными, если Сид был занят.

Она всячески избегала бывать в Северном крыле, где располагались комнаты младшего принца – при виде оставшегося без матери ребенка ей было не по себе. Однажды ей все же пришлось с ним столкнуться: в Лиловом зале она вдруг услышала оглушительный детский крик и в ногу ей что-то врезалось.

– Я захватил ее, – закричало это что-то.

– Вы наша пленница, танна Эртега, – раздался голос Арно, – сейчас мы вас свяжем…

– И убьем! А потом отрежем голову! – свирепо завопил маленький принц, глядя на нее своими ярко-синими глазами, и с энтузиазмом молотя по ее ноге деревянным мечом.

– Эмм, нет, достаточно будет связать, – Арно на секунду растерялся. – Не бойтесь, танна Эртега, мы будем нежны, вам понравится быть в плену.

Несмотря на столь увлекательные перспективы, Далия позорно бежала, старательно изгоняя мысли о том, каким может вырасти сын Сорины и Эрнотона Альменара, и что всех их ждет в будущем, если однажды он станет королем.

По дороге она встретила Сида и сразу же отметила, что вид у него был какой-то странный.

– К тебе приехала одна женщина, – сообщил он, целуя ее, – я проводил ее в твои апартаменты, она ждет тебя там.

– Одна женщина?

– Аделла Марни.

Далия со вздохом поплелась к себе. Ничего хорошего от предстоящего договора она не ожидала, и была права.

Едва она успела войти, как бывшая куртизанка предприняла попытку упасть на колени, и преуспела бы, если бы Далия ее вовремя не подхватила и не усадила на диванчик.

– Спасите его! Вы должны его спасти! – вцепившись в нее, закричала Аделла и залилась слезами.

Далия с молчаливым сочувствием смотрела на Аделлу, скорбно качая головой и поглаживая ее по руке. Несмотря на обуревавшее ее отчаяние, та вскоре сообразила, что так она ничего не добьется.

– Он всегда к вам хорошо относился, – проговорила она через некоторое время, перестав рыдать. – А теперь его пытают. Прошу вас…

– Пытают? – с сомнением переспросила Далия. – Почему? Он ведь ничего не отрицал. И насколько я знаю, все его сообщники, главным образом, Данет, и еще несколько участников заговора во всем сознались. Королю не свойственна бессмысленная жестокость.

– Он подозревает, что Люций причастен к смерти его старшего сына, принца Лорана. Он погиб при таких же обстоятельствах, что и старший принц Фейне. Они думают, что это была месть.

– Праматерь демонов, – потрясенно пробормотала Далия.

– Но это не он! Я знаю это, он бы мне все рассказал.

– И как давно вам обо все известно? Уже после того, как я приходила к вам в театр? Тогда вы мне говорили, что понятия не имеете, что происходит, и не лгали.

– Да. Это случилось совсем недавно. Он пришел ко мне ночью, он был очень подавлен. Я уговаривала его бежать, он даже согласился. Я знаю, что он бы не сделал этого, но на какой-то миг он захотел оставить все это и уехать вместе со мной. Наутро за ним пришел Шевель с гвардейцами… Проклятый предатель! – со злобой процедила она.

– Вы виделись с ним после ареста, – произнесла Далия утвердительным тоном.

– Да, я соблазнила начальника тюрьмы, – без тени смущения призналась Аделла, – он пускает меня к нему.

Она вновь разразилась слезами и рассказом о том, какие мучения претерпевает принц.

– Мне вас жаль, но я не знаю, как вам помочь, даже если бы я этого захотела, а признаюсь вам, мне этого не слишком хочется, – сказала Далия, когда ей, наконец, удалось вставить слово. – Я не могу просить у короля помилования для человека, виновного в государственной измене, разорении страны и бесчисленных убийствах, в том числе близких ему людей. Который, к тому же, скорее всего, наставлял ему рога, простите за прямоту. Он просто выставит меня вон, и это в лучшем случае.

– Но ведь вы умеете подчинять себе чужую волю. Я слышала, что у некоторых севардов есть дар зачаровывать людей, даже не глядя на них, одним усилием мысли. Вы можете внушить ему мысль, что он должен пощадить Люция, оставить его в тюрьме или хотя бы перестать пытать. Вам ведь удалось спасти Меченого! Я отдам вам все золото, что у меня есть, а это очень много. Вы снова бедны, вам нужны деньги.

– Если бы у меня был такой дар, я бы вышла из тюрьмы на следующий день, я бы вообще туда не попала. И не ехала бы сейчас в эту дыру, под стрелы лигорийцев. Все это глупые сказки. Никакая сила на свете не заставит короля помиловать вашего любовника. Вы ведь, наверное, пытались его … уговорить?

– Да, – злобно подтвердила актриса, – он заявил, что голова изменника слишком низкая плата за такую женщину, как я. Предложил мне дворец и бриллианты. Я все перепробовала, все! – в отчаянии закричала она. – Я думала о том, чтобы устроить побег, я пыталась уговорить начальника тюрьмы, пыталась подкупить и соблазнить вашего Меченого и Шевеля, чтобы они мне помогли, я ходила в Переулок Убийц в надежде, что они предложат какой-то план. Вы – моя последняя надежда!

Далия молча подошла к комоду, покопалась в ящике и достала цепочку с медальоном в форме фляжки. Она протянула его Аделле Марни.

– Передайте это его светлости. Боюсь, что это все, что я могу для него сделать.

Сид ждал ее на балконе на пятом этаже западного крыла, откуда весь город был виден как на ладони. Они часто встречались там вечерами.

– Не буду спрашивать, как все прошло, – усмехнулся он, увидев ее лицо.

Далия пересказала ему разговор с Аделлой Марни.

– Скоро мы уедем из города, и нас все это уже не будет касаться, – сказал ей Меченый, – хотя, наверное, тебя вряд ли это утешит. Перспективы у нас – так себе, прямо скажем У тебя еще есть время передумать, – серьезно добавил он.

– Я не буду говорить, что я только рада отдохнуть от дворцовых интриг, поселиться на лоне природы и все такое прочее, – призналась Далия. – Но в конце концов, могло быть и хуже. Нельзя же все время выигрывать. Мне и так очень повезло.

– Да уж, не каждому удается вырваться из пасти крокодила, – согласился Сид.

– Двух крокодилов, – поправила его она. – Да и вообще, самое время убраться подальше отсюда, пока ко мне не явилась толпа придворных требовать назад свои деньги.

Она взяла его за руку. Он некоторое время молча смотрел куда-то вдаль.

– А что это за севардский дар незаметно влиять на волю и мысли людей? – наконец, спросил он.

Она пожала плечами.

– Говорят, что есть такой дар у некоторых севардов. Он передается через четыре или восемь поколений и обычно проявляется годам к тридцати. Хотя у многих он просыпается лишь в минуты смертельной опасности и предельного напряжения душевных сил. Но это лишь легенда, у севардов таких много… Глупости все это, – повторила она под его настойчивым вопросительным взглядом. – Король в глубине души вовсе не хотел тебя казнить, вот и весь секрет.

– Нужно будет проследить, чтобы у тебя не случалось предельного напряжения душевных сил, – пробормотал Сид.

– Это очень правильная мысль, – засмеялась Далия.

ЭПИЛОГ

Призрак альды Камиллы Монтеро витал по полупустым залам и коридорам Торена. Он (призрак) предавался этому занятию с самого утра, с того часа, когда танна Камилла внезапно вынырнула из молочно-белой пелены и обнаружила себя в своей комнате. Путем поверхностного осмотра она установила, что ее апартаменты теперь была заняты альдой Керубино, которую она терпеть не могла. Последующие открытия были еще менее приятными.

Король вместе со всем двором переехал в загородную резиденцию самое меньшее до следующего лета, поскольку Торен вызывал у него тягостные воспоминания. Во дворце остались лишь дюжина слуг да отряд гвардейцев. Послушав их пересуды, танна Камилла узнала, что Сид женился на проклятой выскочке Эртега, впал в немилость и был сослан в Касинор. Чертова Эртега отправилась за ним, и в отличие от Сида, который все время рвался к своему дурацкому морю, вряд ли была слишком довольна. Это, несомненно, было хорошей новостью, и танна Камилла очень обрадовалась. Однако служанки продолжили болтать и выяснилось, что двоюродная бабка подруги сестры одной из них торговала возле храма личными вещами пророка Илада и видела свадебный кортеж, а потом рассказывала, что счастливее пары ей не приходилось встречать, хотя она обреталась у храма уже лет тридцать. Хотя поначалу невеста выглядела довольно чудно и все время тревожно озиралась и даже голову задирала, словно опасаясь, что на голову ей какая-нибудь краказября каменная свалится, зато потом, когда вышли из храма, сияла, как начищенный медный таз.

Альда Монтеро насупилась. Проклятая Эртега не просто так сияла – наверняка она что-то замыслила – что-то, что позволит ей вернуться ко двору. Да и Сид был не таким человеком, чтобы надолго застрять в должности командующего жалким гарнизоном, уж она-то его знала, как никто. Потому радость танны Камиллы была недолговременной, словно вспышка. Оставалась надежда, что они возненавидят друг друга, прежде чем успеют выбраться из своей дыры, но надежда эта была слабой и не способной принести утешение раненой душе альды.

Слушая кухонные пересуды, она также поняла, что королева была отравлена, а принц Фейне – арестован за организацию заговора, и умер в тюрьме, не дожив до суда. Потерявшийся Мевенский флот наконец-то вернулся с трюмами, набитыми золотом и алмазами, и теперь драгоценности упали в цене, а морковка и зерно почему-то подорожали. Оглобля Амина выбила зуб кривоногой Сью, а танна Марсемар рассорилась с альдой Тафрен, и хоть обошлось без потери зубов, но крику было на весь Торен. Альв Моран застал свою любовницу с гвардейцем, и они вместе с ее мужем устроили настоящую охоту на беднягу. Поэт Мальвораль наконец-то сообразил, что бастардихе Эртеге он нужен не больше, чем пророку собутыльник, и собрался жениться на фрейлине принцессе танна Лавага. А сладилось у них все как раз, когда они пытались спасти оную бастардиху от плахи. Добрые дела, говорят, очень сближают людей… Также альда узнала, что из провинции ко двору явилась девица ослепительной красоты, и принц Арно немедленно пал к ее ногам.

Утомившись разговорами челяди, Камилла отправилась блуждать по дворцу.

На четвертый час она оказалась в Северном крыле, в малом тронном зале, где обнаружила еще один призрак. Она сразу не поняла, что невысокая коренастая женщина в платье горничной, сидевшая на троне – такой же призрак, как она сама, однако после того как странная горничная взлетела на плечи у огромной статуи Теля-Завоевателя, потом оттолкнулась от нее и пролетев пять метров, вновь оказалась на троне, сомнений у нее не осталось. Тут привидение заметило ее и издало леденящий душу радостный вопль.

– Наконец-то хоть одна живая душа в этом проклятом дворце! То есть неживая, но неважно! Привет тебе, сестра!

Танна Камилла пригляделась и с ужасом обнаружила в сестринском призраке служанку проклятой Эртеги – наглую, вульгарную, склочную и драчливую бабу, наводившую страх и трепет на всю дворцовую прислугу. Ее горничная Марина всегда на нее жаловалась. Тут танна Камилла вспомнила, отчего умерла эта особа, и попятилась. Призрачная служанка, которая после смерти и не подумала заняться исправлением своих дурных манер, бросилась за ней следом, ни на минуту не умолкая.

– Ничего, поначалу мне тоже было страшновато, потом привыкла, и ты тоже привыкнешь. Меня, кстати, зовут Ирена, если ты забыла. Хозяйка мне сказала, это ты меня отравила, но я на тебя не в обиде, во-первых, ты не нарочно, а во-вторых, нам с тобой вдвоем здесь добрую сотню лет куковать, а то и больше, так что нам надо держаться вместе, особенно теперь, когда король дал ходу отсюда, иначе скоро завоешь от тоски. Тут, правда, есть еще одна баба в Звездной башне, но она не в себе, уже триста лет как бродит, ищет голову неверного муженька, которую она отрезала, а потом потеряла где-то, но с ней особо не поболтаешь. Ты не обижайся, сестра, что я к тебе по-простому, это раньше ты была дамой, а я простолюдинкой, сейчас мы с тобой равны, так что перестань уже делать мне козью морду.

В последующий час Камилла во всех подробностях узнала, что произошло с королевой и Фейне. Через четыре часа она была в курсе всех жизненных перипетий надоедливой служанки и ее мерзкой хозяйки.

Ближе к ночи она начала догадываться, почему проклятая Эртега с такой радостью покинула столицу и устремилась под лигорийские стрелы.

А еще через пару дней ей пришло в голову, что недалек тот день, когда она пожалеет, что не отправилась в ад вслед за королевой.

Примечания

1

Альд, альда – младший аристократический титул, соответствующий европейским барон и граф

(обратно)

2

Альв, альвелла – старший титул, соответствующий маркизу или герцогу

(обратно)

3

Тан, танна – вежливая форма обращения, в основном к людям благородного происхождения, также употреблявшаяся в 3м лице, аналог «господин, госпожа»

(обратно)

4

Верховный Храм, или Примасерат – религиозный институт кентонии (веры, распространенной в Окитании), устанавливающий Примаса главой Храма.

(обратно)

5

Окитания – континент, состоящий из двух больших блоков стран – Южных и Северных Земель. Другие континенты и страны окитанцам были неизвестны, за исключением Ялавании.

(обратно)

6

Основой кентонийской религии служит вера в перерождение душ. Дхарва – причинно-следственный закон, определеющий судьбу человека в текущей и последующей жизнях.

(обратно)

7

Сеурин – нетитулованный мелкопоместный или безземельный аристократ. Звание сеурина могло быть даровано королем за особые заслуги. К сеуринам было принято обращение «сеу»

(обратно)

8

Орден спасения души – религиозный орден, осуществлявший надзор над общественной нравственностью, а также борьбой с ересью и колдовством.

(обратно)

9

Сармалаты – монашеский орден, основанный с целью помощи малоимущим

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

18

19

20

21

22

23

23

24

25

26

27

28

29

29

30

31

ЭПИЛОГ

*** Примечания ***