Хроники Нордланда. Пепел розы [Н. Свидрицкая] (fb2) читать онлайн

Потому, что не волк я по крови своей,

И меня только равный убьет.

О. Мандельштам

1.

Один дракон рассказывал мне, что далеко-далеко за десятью морями есть народ, не похожий ни на один из тех, которые мы знаем. И этот народ создает удивительные сады: в них нет ни цветов, ни деревьев, только камни. Которые расположены так, что с какой стороны наблюдатель ни смотрит на эти камни, какого-то одного из них он не видит. И я вижу в этом особый смысл. Глядя на какую-то ситуацию, какое-то событие, оценивая их, мы должны всегда помнить об этом камне, то есть, учитывать, что есть нечто, чего мы не видим. Что привести в пример? Ну, покидая в марте Блэкбург, Гарет Хлоринг нанес герцогу Анвалонскому смертельную обиду, причинил боль Софии и дал своим врагам повод смеяться над собой и считать себя глупее, чем он был. Но этот поступок спас жизнь девушке, которую иначе отравили бы по приказу мастера Дрэда. Гарет не видел этот «камень», а мастер Дрэд, прекрасно знавший про Софию, в свою очередь, не видел другой – что поступить неучтиво с семьей герцога Анвалонского Гарета толкнула не глупость, а одержимость поисками брата. Считая Гарета Хлоринга дурачком, Дрэд допустил серьезный промах. И так далее – понимаете мою мысль?.. Это происходит повсеместно. Я не знаю в истории ни одной известной интриги, которая, даже после блистательного первоначального успеха, в конце концов не обернулась бы крахом. Искушенные в интригах римские сенаторы и патриции вели свои игры, убивая, подкупая, соблазняя, и добиваясь своих больших и малых внутренних целей, уж точно не для того, чтобы в итоге восторжествовали варвары, а империя пала и погребла их под обломками! Венецианские дожи, успешно интригующие сейчас против Византии, стремящиеся устранить сильного соперника в торговых делах Средиземноморья – видят ли они, какая сила играет в молодых, голодных и злых турках-сельджуках? Свалив византийцев, не получат ли они нечто гораздо более могущественное и враждебное, и уцелеют ли после этого сами?.. Я это все к чему? Ну, наверное, к тому, что я не оракул. Я знаю, что чего-то не знаю, и не более того. Размышляя сейчас, из дали прожитых после тех событий лет, я начинаю видеть их иначе, чем видела тогда, будучи их участницей. Я не буду даже пытаться утверждать, что я беспристрастна, ведь это невозможно, если ты живая, если думаешь, чувствуешь, любишь и ненавидишь… А мои тогдашние любовь и ненависть нисколько не стали меньше и умрут, наверное, только вместе со мной.

Часть первая: Волки Элодисского леса

Глава первая: Рыжий тролль

В последней перед городком Смайли деревеньке, Каменке, телегу с привязанным к бортам Вепрем встретили несколько верховых. Вепрь не шибко разбирался в сословных отличиях, но рыцаря отличить от гражданского мог. Так вот, рыцарей среди двух десятков конных было двое, оба – не самые роскошные. «Вряд ли барон хоть один из них. – Подумалось Вепрю. – Дрянновато выглядят для барона».

И был прав: это были однощитные рыцари, состоявшие на службе у барона Смайли, входившие в его свиту. Кнехты, повязавшие полукровку, при виде них насупились, тот, что постарше, принял воинственный вид:

– Слетелись, стервятники, на падаль?.. Это наш чельфяк, нам за его, значицца, приз полагается!

– Барона нет в Смайли, он гостит в Блэксване. – Отрывисто бросил долговязый тощий рыцарь в поношенном лентнере, на котором остались оттиски лат, – я вместо него.

– Неужто тамошнюю госпожу того… – Начал, лыбясь, рябой, и осекся под пронзительным взглядом тощего.

– Или она его! – Тихо сказал кто-то рядом, и все, даже конные кнехты и второй рыцарь, пониже, но поплотнее и посимпатичнее, заухмылялись.

– Энтот чельфяк… – начал, коротко откашлявшись, рябой, но Вепрь перебил его:

– Я хочу сдать вам Птиц. – Хрипло сказал он. – Почему – мое дело. Я знаю, где они.

– А вот это интересно. – Тощий подъехал к нему так близко, что его конь, гнедой кастилец, зафыркал травно-овсяным духом прямо Вепрю в лицо, почти касаясь жесткими усами. – Говори.

Как-то сразу Вепрь понял, что, не смотря на комичную внешность, тощий рыцарь с кабаном и раковинами в гербе – персона серьезная.

– А что говорить? Я не с ними. Попал к ним, случайно, но не понравились они мне. Я служил барону Драйверу на юге, попался Хлорингам, они меня чуть на кол не посадили. Ушел, подался на Север, очутился здесь. Не Птица я.

– Барону, значит, Драйверу… – Протянул тощий. – Какая, однако, регулярная загогулина роковой судьбы… – При этом он как-то странно смотрел на Вепря, словно испытывал его этим взглядом, или провоцировал на что-то. Вепрь запоздало подумал: а не был ли этот рыцарь гостем Садов Мечты? Хрен его знает, он никогда к ним не присматривался, ненавидел их с самого отрочества. И насторожился. Плохо это, или хорошо? Для него лично?..

– Понимаешь, это хорошо, что служил барону. И что сдать хочешь Птиц, это тоже хорошо, это правильно, это очень разумно. Не дурак, да? – Он дружески усмехнулся Вепрю, и тот осторожно усмехнулся в ответ. – Наверное, не против к барону Смайли пойти? Ну, если честно-то?

– Возьмет – пойду. – Что-то в этом аттракционе дружелюбия Вепря насторожило.

– Так ты зря это. – Перестал улыбаться тощий. – Барон Смайли вашего брата, чельфяков, ненавидит люто, и никогда не свяжется с таким, и думать не моги. – Он сделал паузу, наблюдая, как меняется лицо Вепря. – А вот я могу и взять. Я, милый друг, регулярно индифферентен к чельфякам, эльфам, и прочей нечисти. Я и гулю с погоста применение найду. Что думаешь?.. Зовут меня сэр Брэгэнн, сэр Карл Брэгэнн. По линии матери в родстве с Бергквистами и Карлфельдтами.

– Пойду и к тебе, коли не шутишь. – Буркнул Вепрь.

– Я, милый друг, никогда не шучу. – Сэр Брэгэнн прямо-таки буровил Вепря своими небольшими, близко посаженными, неопределенного темного цвета глазами. – Вообще шуток юмора не уважаю. И хохмачей регулярно не жалую.

Будь на месте Вепря Мария или Гор, они мгновенно узнали бы в этом долговязом рыцаре Катулла, одного из главных мучителей девушки, с которым у Гора однажды вышла стычка из-за нее. Вепрь же в нем гостя Садов Мечты лишь заподозрил, но и от этого подозрения ему стало не по себе. Он и сам не замечал за собой пока этого, но общение с Птицами что-то все-таки изменило в нем, что-то тронулось в его сердце с места, пока что незаметно и почти неощутимо. Он, если можно так сказать, коснулся альтернативной реальности, до сих пор ему неизвестной, попробовал на вкус другие отношения, другие ценности. И именно из этой другой реальности завсегдатаи Садов Мечты теперь виделись ему особенно отвратительно.

– Ты, я смотрю, тоже не весельчак, мой милый друг? – Сэр Карл спешился, стянул одну перчатку. Кто-то из его людей тотчас же принял коня и отвел в сторону. Если бы Вепрь лучше разбирался в таких вещах, он заметил бы, что хоть одет рыцарь и бедно, но конь у него отличный, а меч на скромной потертой кожаной перевязи, с простым, ничем не украшенным эфесом, тем не менее, стоит не меньше сотни дукатов – огромные деньги в Нордланде. Но Вепрь заметил зато, с каким напряженным вниманием смотрят на его собеседника остальные люди, и даже рябой, хмурясь и досадуя, спорить, тем не менее, не смеет.

– Понимаешь, – сэр Карл кивнул, и кнехт разрезал путы на руках Вепря. Тот с наслаждением, одновременно морщась от неприятных ощущений, принялся растирать запястья и онемевшие ладони одна о другую. – Твои друзья… или не друзья, Птицы, в общем, – очень всех здесь достали. Дерзкие они, регулярно, понимаешь? Я не люблю дерзких. Мой господин очень хотел бы с ними покончить, но он, регулярно, очень небрежно подходит к этому делу; другие у него приоритеты. А я, если меня что-то зацепило, уже не успокоюсь, пока не восстановлю статус-кво. И действую последовательно. Сегодня; через неделю; через год; через десять лет – но я своего добьюсь. А еще я, регулярно, добиваюсь определенности. Я мог бы просто взять тебя, и использовать, не объясняя ничего и не спрашивая. Но могу и объяснить. Твое желание служить, мой милый друг, оно похвальное. Очень похвальное. Мне оно нравится. Но как служить? Какую службу ты представляешь? И как ее вижу я? Вот, в чем вопрос вопросов. Допустим, – говорил он размеренно, спокойно и так, почему-то, противно, хоть голос у него был и приятный, что хотелось ему отвесить зуботычину такую, чтобы заткнулся надолго. Но Вепрь тоже умел быть невозмутимым. – Допустим, ты приведешь нас в место, где гнездовались Птицы. Но ты думаешь, что они все еще там, а вот я не уверен. Ворон, регулярно, не дурак. Это я успел узнать точно.

– Это ты к чему клонишь? – Хрипло спросил Вепрь, и сам вдруг сообразив, что тот прав. После его побега последним дураком был бы Ворон, если бы остался на том же месте!..

– К тому, что путь, мой милый друг, к сытой и достойной службе у меня лежит через боль. – Он наклонился ближе и произнес тихо, с наслаждением, даже с вожделением каким-то:

– Через Очень. Большую. Боль.

Гирст, его армигер Эдд, Енох и три десятка кнехтов гнали коней во Фьёсангервен во всю мочь, практически не делая остановок по пути. Енох всю дорогу то трясся, то плакал. Чтобы он не задерживал остальных, его приходилось держать в относительно трезвом состоянии, так как без него вероятность удачного исхода дела равнялась нолю, и даже Гирст порой скрежетал зубами, так раздражал его никчемный недоросль, который постоянно ныл и стенал о бедном дяде Кнуде, да о бедном дяде Лайнеле. Но – без него пока никак. Дерзкий план, который побоялся благословить даже Антон Бергстрем, непризнанный папаша Гирста, почти не веря в него, близился к успешному завершению, и Рон Гирст заслуженно гордился собой. Еще немного, чуть-чуть совсем, и он – царь горы! В данном контексте – вполне себе реальной горы. А там посмотрим, папенька, – обещал про себя Гирст, – как дело повернется, и как мы будем разговаривать с тобою. На каких правах. Гордясь собой и чувствуя близость вожделенной цели, ставя которую перед собой, непризнанный бастард сам шалел от своей дерзости, Гирст не думал о средствах ее достижения, включая живые фигуры. Большая цель – большие жертвы! Что поделаешь, такова реальность. Сильные жрут слабых, слабые, чтобы выжить, исхитряются и исподтишка уничтожают сильных, и на их крови сами становятся сильными. Есть ключевые игроки и есть статисты, массовка… Которую вообще жалеть нет смысла, она велика, безлика, дешева и самовосполнима. Гирст со своими спутниками спешили во Фьёсангервен, город кузнецов и оружейников, пятый по величине город Нордланда, после Элиота, Клойстергема, Блэкбурга и Гранствилла, бывшую столицу ныне несуществующего герцогства Белых Скал, город богатейший, красивый и яркий, город университетский – его университет давно затмил альма-матер Эсгарота, когда-то знаменитую и славную своими пятисотлетними традициями. Город, торгующий с эльфийским побережьем, держащий монополию в торговле паучьим шелком, который добывали с огромным риском для жизни Фанна в Северных Дебрях. Город, который Гирст уже считал своим.

На ночлег Алиса со свитой остановилась в Разъезжем, в монастыре святой Бригитты. Девушка уверена была, что жених там и нагонит ее, и была так разочарована и расстроена, когда этого не случилось, что едва могла сдержать слезы, прощаясь утром с монахинями. Те, пользуясь счастливой оказией, много говорили о проблемах и нуждах монастыря, и прямо, и косвенно давая понять госпоже графине, как кстати будут пожертвования монастырю в любом виде, от натурального продукта до золота. Алиса намеки поняла и пообещала всяческую помощь, и наконец, когда уже подсохла утренняя роса, снова двинулась в путь. Аврора, понимая подругу и сочувствуя ей, старалась разговором на отвлеченные темы успокоить и развлечь ее хоть немного, внутренне очень сердитая на Гэбриэла Хлоринга. Бесчувственный истукан, а не мужчина! Даже она, девушка, при виде печальных вишневых глаз, обрамленных пушистыми длиннющими ресницами, чувствовала, что не в силах обидеть их обладательницу! Вот же повезло графу Валенскому, который счастья своего не ценит уже теперь, а что будет дальше?! И даже легкомысленная Юна, которая все-таки в последний момент решилась ехать с подругами, не желая оставаться один на один с Габи и Женским двором, Алису жалела и старалась развеселить и отвлечь изо всех сил, обсуждая каждого сколько-нибудь видного и значительного мужчину из встреченных ими по пути. Алиса глотала слезы и в обсуждении почти не участвовала, но была благодарна подругам за этот нескончаемый щебет, который и в самом деле не давал ей провалиться в пучину полнейшего уныния.

Наверное, уехала она все-таки зря. Ею двигали обида, но главным образом – абсолютная уверенность в собственной значимости. Это был сигнал Гэбриэлу: ты рискуешь меня потерять! И когда Алиса начала подозревать, что Гэбриэла это отнюдь не пугает и не заставляет принимать какие-то решительные меры, она испугалась сама. А что, если ему в самом деле все равно?! Что, если он только того и ждал, и сам сейчас помчался к своей Длинной, и нацеловывает ее, дылду бесстыжую, нахваливает, и радуется, что так удачно все у него получилось – не нужная больше Алиса сама от него уехала?! Ах, как жаль, что Алиса никогда не была в башне Тополиной Рощи! И не помнит эту Длинную, какая она есть, кроме того, что дылда здоровая! Уже через полчаса и духу бы ее не было!!! А Гэбриэл… Но Гэбриэлу Алиса по-прежнему зла желать не могла. «Буду умирать от его жестокости… – Глотая слезы, думала она, – молча… одна… бледна, покорна и горда… Но он никогда ничего не узнает!». Вот приезжает он, – мечталось ей, – довольный, счастливый, обласканный своей… тварью! – а ему говорят: «Граф… нет, говорит Иво, – Гэйб… Алиса… она умерла. А он в шоке, конечно… не верит, как?! – спрашивает… А Иво так смотрит укоризненно, и говорит… «Она очень страдала, очень, Гэйб. Страдала молча»…

– Я ему говорю, – щебетала Юна, изящно жестикулируя, – вы просто сквайр, сударь, мне не по средствам любить сквайра!»

– Так и сказала? – Фыркнула Аврора. – Вот так, в лоб?!

– Конечно! А что жеманиться? Как будто мы все не понимаем, что любовь без средств на достойную жизнь хороша только в сонетах нищих певцов?!

«Но она тебя благословила перед смертью. – Продолжала Алиса про себя монолог Иво. – Так и сказала: «Пусть он будет счастлив… Со своей… Длинно-о-о-ой!!!». Только черта с два, черта с два он сможет после такого быть счастлив! И узнав о том, что стало с Алисою по его вине, он уже никогда, никогда, никогда не сможет быть счастлив! И Длинную свою пошлет подальше, скажет: «Мертвая Алиса всегда теперь будет стоять между нами!». Он ведь такой, Гэбриэл, он честный, благородный…

– Я любила бы Гэбриэла, – мечтая, Алиса ни слова не пропускала из разговора подруг, – даже будь он нищим!

– Разумеется. – Взмахнула руками Юна. – Но Гэйб Хлоринг никогда не был бы нищим. Золото любит Хлорингов, это все на Острове знают. Правда, или нет, про языческого божка, который был их предком, но все Хлоринги богаты, ведь ты помнишь, его светлость сам как-то говорил, что даже будучи на севере, не зная о своем высоком происхождении, Гэйб не был бедным. Помнишь ведь, Лисочка, помнишь?

Алиса не ответила. Даже не сделала замечания по поводу нелюбимого ею сокращения от имени жениха: «Гэйб». Придержала коня, вся внезапно помертвев. Она почувствовала опасность, страшную, нереально страшную, зло, которое было чуждо самой природе Острова, всему, что ее окружало, что она любила. А потом увидела это Зло.

Ее спутники увидели неприятного, если не сказать: уродливого господина на соловом коне бельгийской породы, с хвостом, по-модному подстриженным и подвязанным. Не смотря на богатую одежду и обилие золота, господин выглядел так, словно какое-то нечистое животное для смеха вырядили и усадили в седло. И он так и пожирал глазами Алису, которая чувствовала, что он не просто смотрит – он ЗНАЕТ, кто она такая. Инстинкт подсказывал лавви, что страшнее врага на этом свете у нее нет.

Уродливый господин снял богатый берет, картинно приложил руку с беретом к груди, кланяясь проезжающими мимо девушкам. «Гэбриэл! – В панике взмолилась Алиса, мгновенно забыв и про Длинную, и про свою красивую кончину, – Гэбриэл, где ты?!»

– А вот и граф. – Произнес Гейне, оглянувшись. – Я уж удивлялся, что он так долго… – И у Алисы вырвался не то всхлип, не то возглас облегчения. Она даже глаза закрыла, и потому не видела, какая гримаса исказила и без того уродливое лицо. Аякс – это был, разумеется, он, – тоже увидел Гэбриэла. Увидел его спутников, эльфа Древней Крови среди них, вооруженных кнехтов… И перехватил взгляд Гэбриэла, тоже увидевшего и узнавшего его.

Гэбриэл не вскрикнул, не указал на него, никак вообще не выразил своего узнавания – только зрачки полыхнули красным огнем. Он как-то напрягся весь, чуть ссутулился, как готовый к броску волк, рука потянулась к мечу. Эльф, почуяв что-то, тоже глянул на Аякса – и тоже узнал. Не как личного врага, а как существо, вообще отвратительное и враждебное эльфам, одного из их исконных и смертельных врагов. И Аякс, не смотря на свою наглую отвагу и уверенность в своих силах, вынужден был признать самому себе: не сейчас! Противно осклабясь, он схватил притороченный к седлу кошель, источающий почти нестерпимую вонь, от которой давно уж фыркал и тряс головой его собственный конь, и, развязав, вытряхнул его содержимое на дорогу, прямо под ноги коней, на которых ехали девушки. Поняв, что сейчас произойдет, Гэбриэл завопил:

– Алиса!!! – И, спрыгивая с коня, устремился к ней. Гор, сопровождавший его, опередил своего хозяина совсем немного, грудью сшибая яростно хрипящего карга.

– Коней, коней держите!!! – Кричал Гэбриэл, повисая на уздечке беснующегося мерина Алисы. Визжали девушки, лягались и рвались до смерти перепуганные кони, четыре карга бесновались в образовавшейся свалке, кричали кнехты. Гэбриэл, для которого сейчас существовала только Алиса и ее безопасность, не видел больше ничего вокруг, забыв даже про Аякса. Рискуя получить подкованным копытом от перепуганного мерина, он ухитрился подхватить Алису на руки и, сунув в руки Иво свое сокровище, только после этого ринулся разбираться с каргами. В то самое время, как его враг, безжалостно кромсая бока своего коня шпорами, мчался в сторону Блумсберри, чтобы скрыться – но не навсегда.

Только чудом каким-то, не иначе, никто серьезно не пострадал, но девушки были до того напуганы, что пришлось возвращаться в монастырь и успокаивать их. Алиса, прижавшись к не отпускающему ее Гэбриэлу, всю дорогу рыдала, промочив ему камзол на груди, и даже спокойная обычно Аврора всхлипывала и дрожала. Ее лошадь понесла, и девушка упала с нее в придорожные кусты, которые смягчили падение, но без царапин, прорех на платье и крапивных ожогов не обошлось. В монастыре Аврора, прихрамывая, ступила на плиты двора и вдруг рухнула в обморок. Этим она спасла Алису и Гэбриэла от нового скандала – Гэбриэл так испугался, что закономерно после испуга разозлился, и Алису ждала гневная отповедь… Но испугался не он один, и предпосылки для грандиозной обоюдной ссоры были отличные. Несчастье с Авророй отодвинуло и страх, и гнев на второй план. Гэбриэл и Алиса, взявшись за руки, ждали вместе у дверей, за которыми Аврору осматривала настоятельница, которая была в придачу к другим своим совершенствам и неплохим аптекарем, и акушеркой. Гэбриэл все-таки отправил Гейне с его людьми вдогонку за Аяксом, и нервничал, сожалея, что не схватил тварь. И еще больше сожалея о том, что тот видел Алису. Девушка, прижавшись к нему, твердила шепотом:

– Он знает, знает, кто я… Гэбриэл, он ЗНАЕТ!

– Почему ты так думаешь, Солнышко? – так же шепотом спрашивал он.

– Он страшный… он НЕ человек, Гэбриэл! Он… страшный, страшный!

«Уж я-то знаю, что это за мразь. – Мрачно думал Гэбриэл, крепче обнимая свое Солнышко. – Может, и не человек… И уж точно тварь злобная и поганая!».

Монахиня, помогавшая настоятельнице, выглянула и поманила к себе Алису. Девушка торопливо пошла за ней, а Гэбриэл встал и принялся прохаживаться по погруженному в полумрак коридору. Со вчерашнего вечера его терзали чувство вины и катастрофы. Брат с утра был, как всегда, и сам отправил его за Алисой, но Гэбриэл чувствовал: все плохо. Гарет зол, или обижен, или и то, и другое, а главное – они отдалились друг от друга. Между ними стена… Которой быть не должно! Теперь еще и Аякс проявился… Гэбриэл понимал, что по-прежнему тот внушает ему страх. Сегодня он где-то глубоко внутри даже обрадовался, что встретил Аякса в сопровождении кнехтов, Гейне и эльфа… Кстати, где он?..

– Кину видел? – Спросил он у Иво, неподвижно сидевшего в углу. Тот вздрогнул, словно и сам витал мыслями невесть где:

– Нет. В смысле, после нападения каргов – нет, не видел.

«Погнался за Аяксом». – Сообразил Гэбриэл. И стиснул кулаки: нет, так нельзя! Он не трус! И больше не мальчишка беспомощный, который попал в руки Аякса связанным и полумертвым от голода и побоев. Если он сам не прикончит Аякса, то не покончит с этим страхом никогда – а Гэбриэл ненавидел страх и презирал трусов.

– Ваше сиятельство! – Встретила Алису у двери настоятельница. – Вы близкая подруга этой девушки?

– Да! – насторожилась Алиса. – Что с ней? Можно мне к ней?!

– С ней все будет хорошо. – Настоятельница взяла ее за руку. – Но есть одна проблема… Очень и очень деликатная.

– Какая?

– У вашей подруги выкидыш.

– Что?! – Алиса не поверила своим ушам. – Нет! Нет! – девушка рассмеялась. – Аврора?! Нет! Что вы, она самая честная и достойная девушка на свете! Я очень хорошо ее знаю!

– Значит, не так уж и хорошо. – Мягко и спокойно возразила настоятельница. – Девушка была беременна и только что лишилась своего ребенка.

Алиса метнулась мимо нее к постели, на которой лежала белая, как полотно, Аврора. Алиса схватила ее за руку, поразившую ее своей вялостью, позвала встревоженно и ласково:

– Авророчка! Ты меня слышишь?.. – И веки девушки задрожали, губы приоткрылись.

– Все хорошо! – Горячо заверила ее Алиса, переплетая пальцы обеих рук с ее. – Все-все! Сейчас тебе станет лучше… – Прикрыла глаза, и настоятельнице почудилось зеленовато-золотое сияние, окутавшее на миг их руки. Сильно запахло лесом, цветами, увядающей травой… Аврора вздохнула и открыла глаза, щеки, только что бледные, порозовели:

– Ой, Алиса…

– Тише! – Алиса приложила пальчик к ее губам. – Как ты думаешь, что с тобой?

– Я, наверное, сильно ушиблась… – Неуверенно произнесла Аврора. – И конь ударил меня копытом, только вскользь, слава богу… Но живот болит ужасно.

Алиса взглянула на настоятельницу, взгляд ее яснее всяких слов говорил: «Вот видите?!». Та только покачала головой.

– Мы никуда не поедем, пока тебе не станет лучше. – Пообещала Алиса. – Отдыхай!

– А ты, а Юна? – Спросила Аврора. – Никто не пострадал?

– Нет, – Алиса с гордостью вновь взглянула на настоятельницу. – С нами же был Гэбриэл!..

– Вы никому ничего не скажете! – Выйдя с настоятельницей за дверь, прошептала Алиса, сверкая глазами. – Аврора – честная девушка! Я не знаю, как это можно объяснить, но Аврора – НЕ ТАКАЯ!

– Милая графиня… – Вздохнула женщина. – Мужскому коварству юной девушке противопоставить нечего. Он умен, опытен, лишен и сострадания, и деликатности… а она – юна и невинна. У нее нет ни опыта, ни осторожности, ни образования. Да, она знает, что мужчины коварны и опасны, но ОН – не такой! Он такой добрый, такой щедрый, так ее любит, и они вот-вот поженятся, так что не важно, до свадьбы она отдаст ему свое тело так же, как уже отдала сердце, или после…

– Нет! – Перебила ее Алиса. – Вы не понимаете! Аврора – не такая! Если бы у нее кто-то был, я знала бы! Мы все друг о друге знаем, мы лучшие подруги!

– И она в самом деле ВСЕ о вас знает, дорогая графиня? – Спокойно спросила настоятельница, глядя Алисе прямо в глаза, и девушка заколебалась. Нет, конечно. Аврора не знала ни того, что Алиса на самом деле – лавви, ни того, что происходило с нею и Гэбриэлом в Садах мечты. Этого вообще никто, кроме Гарета, не знал. Но Аврора… Нет, Алиса не могла в это поверить! Такая спокойная, такая рассудительная! А может… Может, она пережила то же, что сама Алиса?.. Девушка быстро отвернулась, отошла к окну. Бедная! Сердечко лавви сжалось от сострадания. Тогда понятно, почему Аврора молчит – она очень, очень гордая.

– Попробуйте как-то узнать, кто был виновником… – Деликатно предложила настоятельница. – Возможно, этот мужчина не против будет законного брака, и эта ситуация разрешится ко всеобщему благу.

– Главное, – возразила Алиса, – чтобы не против была Аврора. Если он оскорбил и предал ее, зачем ей такой?!

– К сожалению, – вздохнула настоятельница, – наша жизнь и наши обычаи таковы, что небогатой девушке, согрешившей до брака, не приходится быть очень разборчивой.

– Аврора – не нищенка! – Вновь вспыхнула Алиса. – Если понадобится, я отдам… отдам ей все свои драгоценности, чтобы у нее было приданое!

– Конечно, она не нищенка! – Одобрительно улыбнулась настоятельница. – У нее есть такой чудесный друг! Сейчас вы ей особенно нужны!

– Только не говорите никому-никому! – Вновь попросила Алиса. – Никто не должен знать!

– Конечно. – Вздохнула настоятельница. – Я понимаю.

Аякс едва не загнал коня, примчавшись в Блумсберри. Он чувствовал погоню, нюхом чуял! И не просто поганых дайкинов, хуже, и в сто раз опаснее – эльфа Старшей Крови, с которым даже ему в одиночку не совладать. Было бы их, рыжих троллей, хотя бы трое, и им сам черт был бы не брат! Они и с этим эльфом бы пободались, и еще не известно, помогло бы ему все его мастерство, накопленное за хренову уймищу лет! Коня пришлось бросить, но оставить его вот так, за здорово живешь, неизвестно, кому в подарок, Аякс не мог – натура была не та. И он мстительно подрезал коню сухожилия на ногах, оставив его беспомощно биться на дороге в порт. Погоня совсем близко, от близости опасности у Аякса дыбилась щетина на затылке, и давно и надежно запертая внутри сущность, сущность рыжего тролля, одного из самых злобных и опасных тварей Нордланда, отчаянно рвалась наружу. Порой ему очень, очень хотелось дать ей волю, явить остолбеневшим людишкам свое истинное обличье, насладиться их ужасом, всласть напиться их крови и нажраться их потрохов – но нет… Не сейчас. Он один! Пока – один! Если ведьма не соврала, – а Барр Аякс верил, она ведьма, но не лгунья, – то это поправимо. У него есть шанс собрать свою стаю, и тогда – о, как сладко и привольно будет им тогда! Тупые людишки пересрались с эльфами, а без их помощи ни хрена они с рыжими троллями не сделают! Тролли уйдут на запад, в Далвеган, в Анвалон, подальше от Элодисского леса и эльфийского побережья, и все эти земли станут принадлежать троллям, а людишки станут их стадом, скотом на убой!

Но сначала надо уйти от этого эльфа, чья сосредоточенная ненависть уже ощутимо леденит позвоночник и затылок. И Аякс ворвался в порт, отшвыривая со своего пути и матросов, и зевак, и даже грузчиков с мешками и ящиками. Полосатый котяра, греющий на солнышке свои пушистые бока, подскочил, вздыбился, ощерился, издав гнусавый вой. В другой момент Аякс обязательно швырнул бы чем-нибудь в поганую тварь – он ненавидел кошек люто, – но сейчас не до него, не до него было! Бесцеремонно плюхнувшись в рыбачью лодку, он швырнул рыбаку золотой:

– Греби на тот берег! Немедленно, быдло! К черту рыбу твою вонючую… – Он смахнул в воду у причала корзину рыбы, – давай, шевелись! – И рыбак ослушаться не посмел.

Кину, почти настигший Аякса, задержался возле беспомощно пытавшегося встать и падавшего в пыль коня. Спешился, погладил испуганное, впадающее в панику животное, прошептал ему что-то по-эльфийски, успокаивая. И одним молниеносным ударом подарил ему смерть – ноги коню было уже не спасти. Примчавшись в порт, эльф посмотрел вслед удаляющейся рыбачьей лодке. Можно было бы и преследовать дальше, но Кину решил, что вернуться к Гэбриэлу и лавви – важнее. Тролль наверняка удерет, и преследование станет делом не одного дня. Кину, глядя вслед лодке и уплывающему в ней врагу, закрыл глаза, глубоко вздохнул, запоминая ауру врага, все его особенности и его энергию. Теперь малейшего следа, малейшего колебания в эфире ему хватит, чтобы вновь учуять и выследить тролля! Он думал, что эльфы уничтожили этих тварей еще триста лет назад. Оказывается, минимум, один уцелел! И этим следовало заняться немедленно.

Гарет с утра, доехав с братом до ворот Блумсберри, свернул на юг, в сторону Омок, где произошло убийство.

Осмотрев сторожку и кусты, он заметил:

– Он сидел на подоконнике и играл. Потому не слышал, как сзади кто-то подошел… Хрен его знает, кому это понадобилось? Играл он прекрасно, пел тоже.

– Зависть, поди? – Предположил Матиас.

– Баба замешана, ваша светлость. – Брякнул капитан стражи. Человек он был умный, вдумчивый, обстоятельный, но очень стеснялся знатных господ. С детства он привык думать, что те существа необыкновенные, значительные, уже просто по факту рождения. И потому в их присутствии, особенно при Хлорингах, особах королевской крови, чувствовал себя скованно и боялся обратить на себя внимание. От того Гарет вообще считал его человеком туповатым и зря занимающим свой пост, а все, что тот говорил, в лучшем случае просто игнорировал. Капитан, чувствуя это, только еще сильнее стеснялся. Но порой, как вот сейчас, промолчать было нельзя. Гарет и в этот раз не обратил на его слова ровно никакого внимания, но Матиас заинтересовался:

– Почему так думаешь?

– Люди… – капитан прокашлялся, волнуясь страшно, – видели. Девицу. Деревенскую. С корзинкой. Красивую. Бежала отсюда сломя голову, как ненормальная.

– Одежда, – всем своим видом показывая, что вообще не о чем тут говорить, поинтересовался Гарет, – чистая была?

– У девки?.. Да… крови не было на ней, люди б рассмотрели.

– Значит, просто увидела что… а может, и убийцу увидела. – Гарет нахмурился. – Думаете, – смотрел он при этом на Матиаса, – он здесь свидание девке назначил?

– Да, ваша светлость! – Вновь выпалил капитан. С вечера он проделал огромную работу: облазил все кусты, овраг и даже ручей. Опросил всех, кто видел и мог видеть, искал девку, о которой говорили свидетели, и прошел ее путь аж до ворот. И нашел еще три трупа. – Там, в сторожке, постель готовая, цветы расставлены, ваза с печеньем, вино сладкое.

– Хм. – Гарет оглянулся. Барда ему было жаль. Всегда жаль, когда погибают такие талантливые. Пение Орри украшало этот мир и эту жизнь, и лишившись этого пения, мир утратил часть своей красоты. Ничем и никогда невосполнимую. Есть и будут другие музыканты и другие барды, но… таких – уже не будет. Никогда. – Ты прав. – И капитан засиял, как начищенная сковорода. – Бабу он здесь ждал. И скорее всего, соперник из-за этой бабы его и убил. Значит, баба эта сможет нам рассказать, кто мог его убить и за что… Нашли ее?

– Нет, ваша светлость. – Расстроился капитан. – Проследил я путь ее до Южных Ворот. Люди видели, как она по дороге к ним ковыляла. По самой жаре. Там, в кустах на выгоне, двух мальчишек нашел, убитых, а у ворот, в кустах тоже – стражника, отлить пошел. Так со спущенными штанами и лежал. У мальчишки одного, – расхрабрился капитан, – щека одна того, оцарапана. Как бабы царапаются.

Гарет быстро глянул на него:

– Серьезно?

– Да, ваша светлость. И там эльфа и видели. Весь в черном, высокий, волосы светлые, глаза, извиняюсь, красные.

– Девка была не полукровка, не эльфа?

– Нет. Обычная девка. Звали Мартой.

– Откуда знаешь?

– Так ее, – капитан аж покраснел, – у Южных ворот подобрал Марк Хант, он того… шлюхами приторговывает, но только по слухам, на горячем его не поймал я еще. Я с ним хорошенечко вчера того… поговорил. Он сначала отшучивался, но когда я его убийством того… пугнул, он все и рассказал. Девка, говорит, назвалась Мартой, сказала, что служит в богатом доме. Но он думает, что куда выше, как ни сама богачка. Потому, что больно того… хорошо выглядит. И ноги стерла, от того и ковыляла кое-как, а зеваки у трактира решили, что пьяная, извиняюсь за такие слова. Он ее довез в портшезе до площади святой Анны, она во двор вошла, но он потом смотрел, и я проверил – двор проходной, оттуда в два разных района попасть можно, и везде богатые дома. Я и носильщиков нашел, которые портшез того, они все подтвердили. И девку описали: светловолосая, с косами, голубоглазая, красивая такая, худая только очень. Мои людишки там в округе того… расспрашивают народ, ищут. Носильщики, если что, обещали девку опознать. А эльфа – вряд ли. Они ж для нас на одно лицо все.

– С эльфами поговорю я. – Кусая губы, сказал Гарет. – Ты со мной пойдешь, будешь свидетелем нашего разговора. Не хватало мне еще, чтобы по городу начались разговоры о том, что эльфы людей режут, а я покрываю.

Проехав по дороге к Южным воротам, – капитан показал Гарету, где нашли парней, где вырвало Габи, где она подошла к Южным воротам, где нашли труп стражника, – Гарет внимательно все осмотрел и, все больше мрачнея, оставил коня у ворот Эльфийского квартала. Такое серьезное убийство в городе, где ничего настолько дерзкого и страшного не случалось практически никогда, необходимо было раскрыть как можно скорее, чтобы успокоить людей. Не привычные к таким новостям, горожане были напуганы, взбудоражены, город уже начинал бурлить и наполняться слухами. Герцог, как конечная судебная инстанция, был и следователем, и прокурором, и судьей в одном лице. Два нюанса делали это дело особо неприятным: убийство стражника и участие в этом эльфа. «Надо было с отцом посоветоваться. – Думал он, направляясь к дому Бука, где обычно собирались эльфы, чтобы пообщаться, и где принимали гостей. – Еще Габи надо проведать, не вернулась в замок, укусил кто-то… Черт знает, что за время началось».

Их уже ждали – и Бук, и Снежный Рассвет. Капитан, впервые попавший в Эльфийский квартал, не смотря на то, что жил в Гранствилле с рождения, снова смутился: такими гордыми, красивыми и отстраненными казались эльфы. Фанна он и вовсе видел впервые, и красота эльфийки потрясла его. Он даже взглянуть на нее боялся.

– Мы знаем, – сказала она, – что вас привело. Мы знаем убийцу. Это не эльф. Это эльдар, которого вы уже знаете. Он участвовал в нападении на ваши деревни… не помню названий. – Слегка поколебавшись, заметила эльфийка. – Но имя этого эльдара помню: Шторм. У нас нет причин покрывать его или помогать ему, но и помогать ВАМ его ловить мы не будем. Он преступник, на нем много крови, но он скорее наша кровь, чем нет. А мы свою кровь не проливаем. Никогда, сколько стоит этот мир, эльф не пролил крови эльфа. А отдавать вам его на расправу – это все равно, что убить его.

– Зачем он убивает, можете сказать? – Скрывая раздражение, поинтересовался Гарет.

– Нет. – Ответила Снежный Рассвет. – Мы не знаем. И его поступки, и мотивы этих поступков, бесконечно нам чужды.

– Прости, Виоль. – Подал голос Бук. – Мы вновь даем тебе повод злиться на эльфов… Но иначе мы не можем.

– Вы никогда не можете. – Сухо ответил Гарет. – Спасибо и на том, что назвали его. Надеюсь, прятать его вы не станете?

– Если придет в наш квартал – приюта он здесь не получит. – Пообещала Снежный Рассвет. – Его преступления не приемлемы и для нас.

– И на том спасибо. – Повторил Гарет. – О том, в городе он, или нет, вы, конечно, не скажете?

– Он где-то близко, но в городе, или рядом – не знаю. – Внезапно произнес Бук. – Виоль Ол Таэр, хочешь ты того, или нет, и хотят ли того Наместник и его брат, но пришло время, когда нам нужно объединиться. В Лиссе не видят этого, но мы здесь, живя бок о бок с дай… с людьми, – чувствуем, что Остров вот-вот накроет какая-то большая беда. Когда придется забыть все прежние недоразумения и…

– Это то, что случилось с моим братом, ты называешь недоразумениями?! – Вспыхнул Гарет, и Снежный Рассвет легко коснулась запястья Бука, порывающегося что-то возразить.

– Погоди. – Произнесла мягко. – Скоро и он это поймет. Скоро все это поймут.

Марчелло в это самое время проведывал Габриэллу. Ее укусили слепни, и Беатрис, увидев следы их укусов, сообразила, как объяснить состояние Габи. Покаявшись, что они с госпожой решили сходить на рынок в Кодры, она сказала, что там ее укусило какое-то насекомое, и после этого укуса Габи почувствовала себя плохо. Надо сказать, что выглядели укусы ужасно: кожа вокруг темных точек вспухла, возникли кошмарного вида кровоподтеки. Так что даже Марчелло, неплохой врач, ничего противоестественного в состоянии Габи после этих укусов не увидел. Тем более, что на его родине от укусов ядовитых пауков или шершней случалось и не такое. О ядовитых насекомых Нордланда он ничего не знал, но допускал их наличие. И надо же было такому случиться, что ужалили эти твари именно принцессу!

Беатрис повезло: признавшись, что сбежали они через черный ход, про дом на улице Вязов она и не пикнула, а Марчелло ничего не заподозрил. Их версия, вроде, прошла «на ура». Правда, пока не появился герцог, Беатрис все равно нервничала. В Девичьей Башне считалось, что он необыкновенно умен и проницателен, «ничего от него не скроешь!». И Беатрис нервничала и то и дело вздрагивала, услышав какой-нибудь шум внизу. Вообще-то, герцог должен был подъехать верхом, он был один из немногих, кто мог свободно разъезжать по чистым улицам Гранствилла, но мало ли?.. Беатрис нервничала, а тут еще и Габи мозг выносила. Графиня не на шутку разболелась, и все вокруг вынуждены были терпеть ее капризы, обвинения и абсурдные, противоречащие одно другому требования. То ей было жарко, то зябко, то темно, то светло, то хотелось пить, то не хотелось, то питье было кислым, то сладким, то вообще никаким… А в перерывах были слезы: «Вы все меня ненавидите, все хотите, чтобы я умерла!!!», жалобы, издевки и просто нытье, выводившее из себя всех, кроме верной безответной Гаги, которая, во-первых, ничего не слышала, во-вторых, искренне переживала за свою госпожу и стремилась изо всех сил помочь и угодить ей. И какой бы ни была Габи вздорной и в целом неблагодарной, но даже она видела преданность этой простой девочки, и то и дело приводила ее в пример остальным женщинам и девушкам своей свиты: «Только одна эта дурочка еще меня и любит! – Истерично восклицала она. – Только она и останется со мной, если что…».

– Какая дурочка? – Гарет вошел совершенно бесшумно и вызвал переполох среди дам, которые принялись кланяться ему, лихорадочно пытаясь как-то незаметно оправиться и привести себя в относительный порядок.

– Вот эта! – Махнула Габи на Гагу вялой рукой. – Пошли все отсюда!.. Достали…

– Ну, дорогая кузина, смотрю, ты в порядке. – Усмехнулся ласково Гарет, присаживаясь на край постели. – А Марчелло говорит, тебя покусали какие-то неизвестные его науке ядовитые гады?..

Габи быстро глянула на Матиаса, и приподняла широкий рукав сорочки:

– Вот, сам смотри!..

– Ох ты… – Вырвалось у Гарета, едва он увидел устрашающего вида кровоподтек вокруг темной точки на предплечье. А Матиас воскликнул:

– да это не гады ядовитые! Это слепень, овод, он… – И покраснел под гневным взглядом Габи, кашлянул:

– Простите…

– Да ладно! – Не поверил Гарет. – Меня кусали сколько раз, и ничего… В смысле, таких синяков не было.

– И у меня не было. – Пожал плечами Матиас. – А у сестренки моей вот точно такая же была блямба… И жар был, и тошнило ее… Простите. У них, у дамочек, кожа больно нежная и тонкая, наверное, поэтому…

– А наверное. – Покусал губу Гарет. Габи сморщилась:

– И что это за гадость: СЛЕПЕНЬ?

– Тебе лучше не знать. – Засмеялся Гарет. – Большой, зеленый, пучеглазый мух. А еще он знаешь, что делает?.. Он не просто кусает. Он своим хоботом прокалывает кожу и напускает туда личинку свою. И она там растет, прямо под кожей, и жрет тебя изнутри…

Договорить он не успел. Габи подскочила, как ужаленная, с диким визгом, и принялась ожесточенно царапать ногтями укус, так, что мигом появилась кровь.

– Стой! – Гарет сам испугался успеху своей шутки. – Пошутил я, пошутил, прости дурака! – Схватил ее за руки, не давая себя царапать дальше. – Ну, прости, я пошутил, пошутил!

Габи обмякла в его руках и разрыдалась. Она устала, она все еще была в шоке, ей было дурно!

– Вы все меня ненавидите-е-е… – Рыдала она. – Мне плохо, а ты издеваешься-а-а-а… Я умру, умру, а вы меня даже не вспомните-е-е-е…

– Глупенькая. – Гарет, цыкнув на Матиаса, который мгновенно исчез, чтобы построить глазки дамам и позубоскалить с ними на первом этаже, в каминной гостиной, крепко обнял кузину. – Ты же моя сестренка… А помнишь, я тебе показывал, как слепень с перышком в попе летает прикольно? Это слепень же и был… А помнишь, я тебе колючки из ноги вытаскивал?.. А ты у меня хотела вытащить пчелу из волос, и она тебя ужалила?.. У тебя и тогда все опухло там, где жало воткнулось.

– А мама, – всхлипнув, попыталась улыбнуться Габи, – тебя чуть не побила. И тогда я ее начала колотить своим чепчиком.

– да. Ты храбрая девчонка, что есть, то есть. Я дракона боюсь меньше, чем тети Алисы, а ты ее вообще не боишься!

– Боюсь. – Всхлипнув, призналась Габи. – Если она узнает, что мы на рынок бегали…

– А на хрена вы туда бегали? – Посерьезнел Гарет.

– Я вот и сама теперь думаю: на хрена?! – Вырвалось у Габи. – Я думала, будет интересно… Приключение такое, понимаешь?..

– Понимаю. – Гарет осторожно пригладил слегка потускневшие волосы Габи. – Ну, и как?

– А никак… – Габи тяжело вздохнула. – Жарко, грязно, шумно… и нисколечко не интересно. Ты не скажешь маме? Она меня больше никогда не пустит в Гранствилл.

– Зачем тебе в Гранствилл?

– Гарет, пожалуйста! Я больше ни за что никуда одна не сунусь, клянусь тебе!

– Я просто спросил.

– Я… не люблю быть в Хефлинуэлле. – Помолчав и низко опустив голову, призналась Габи. – Там повсюду эта… ваша Алиса! Кругом только о ней говорят… Словно она везде!!! И я люблю ходить в Святую Анну Ирландскую, мне там хорошо.

– Ты зря ссоришься с Алисой.

– Я не ссорюсь! Просто она самоуверенная, лживая, заносчивая, лицемерная… дрянь!!!

– Она вовсе не такая. – Вздохнул Гарет, подумав, что нужно поговорить об этом с отцом. Если кто-то и сможет как-то повлиять на Габи, решившей ненавидеть Алису во что бы то ни стало, так только он.

– Ладно. Поправляйся. – Гарет отстранился, поцеловал Габи в лоб:

– У тебя жар. – Заметил серьезно. – Ложись, поправляйся. Я ничего никому не скажу, обещаю. Но и ты обещай – никаких больше побегушек на рынки, в лавки и прочие места! Без свиты – никуда! Обещаешь?.. Не то быстро запрем тебя в Разъезжем на ближайшие три года!

– Обещаю. – Капризно ответила Габи, с облегчением опускаясь на подушки, которые быстренько взбила Гага, – девочка все это время пряталась за портьерой и ждала, когда понадобится. – Я и сама больше ничего такого не хочу.

– Вот и молодец. – Гарет встал, расправил плечи. – Яеще проведаю тебя.

У него и в голове не мелькнуло, связать одно происшествие с другим. Гарет, как и его отец, понимал, что Габи звезд с неба не хватает, но заподозрить ее, хоть на секунду, в чем-то неприличном он был просто не в состоянии. И поэтому решил и в самом деле ничего его высочеству не говорить.

Заехав к Твидлам, Гарет отказался от угощения, сославшись на занятость, и поговорил с Глэдис о том паже, который был при них в Гнезде Ласточки двадцать лет назад. Глэдис утверждала, что помнит мальчишку смутно, кроме того, что он все время ее раздражал, но вот няня должна его хорошо знать, так как была толи в родстве с кем-то из его родни, толи хорошо знала его родителей. Женщина обещала узнать, где эта няня теперь, и Гарет заехал поинтересоваться, не узнала ли. Вся эта история смущала и тревожила его. Было неприятно думать, что кто-то из их ближайшего окружения был предателем и виновен в смерти их матери и страданиях брата… А может, преспокойненько отирается подле них и теперь, и строит хрен знает, какие козни.

Глэдис подтвердила, что узнала адрес их старой няньки, что та жива и обретается в деревеньке Хвойное, в нескольких милях к востоку от Копьево, куда Глэдис решила поехать сама. Гарет отговаривать женщину не стал, понимая, что она права: старуха еще не факт, что станет разговаривать с кем-то незнакомым, да еще и с иностранцем, если посылать Марчелло. А кого можно послать еще? Кому можно довериться в таком щекотливом, да и опасном, деле?.. Так что он только благодарен был Глэдис за готовность им помочь.

Гарет знал, что заезжать в Тополиную рощу ему не стоит, отлично знал, почему, и согласен был с собственным здравым смыслом во всем. Но рука сама потянула повод влево, разворачивая коня, и все его существо было счастливо от предвкушения встречи. Велев свите дожидаться у моста, Гарет пустил коня рысью по ставшей такой заманчивой тропе, и через пару минут был под старой черемухой. А навстречу ему спешила сияющая Мария, и не подумавшая сделать вид, будто удивлена, или не ждала, или не рада.

– А я видела, как вы уезжали! – Сообщила непосредственно. – И так и думала, что на обратном пути заглянете! А где Гэбриэл? Я так по нему соскучилась! Вы же вместе уезжали?

– Он торопился. Его невеста уехала, и он… помчался за ней. На обратном пути обязательно заглянет к тебе, не волнуйся.

– Я не волнуюсь. – Мария приняла это, как должное, вновь удивив Гарета до странного, ноющего, болезненного и в то же время приятного чувства в груди. – Он ее очень-очень любит, я же понимаю. А вы надолго?

– К сожалению, нет. – Гарет спешился, не удержавшись от нового жгучего взгляда в сторону Ганса. Проклятый полукровка ответил насмешливым и даже чуть вызывающим взглядом, и Гарет стиснул зубы, успокаивая себя.

– Жарко… Угостишь меня холодным сидром?

– Конечно! – Мария развернулась к дому и плавно, и в то же время так стремительно, что юбка обвилась вокруг ног. – Проходите! Отдохните, у нас прохладно! Вам сидру, или лимонаду? Меня Тильда научила делать настоящий лимонад, как в Испании! Моисей его очень любит…

– Мне хоть что, лишь бы похолоднее. – Гарет с удовольствием шагнул в прохладу кухни. Здесь только что помыли некрашеные доски пола, и они сияли влажным блеском и пахли мокрым деревом. Чистота была идеальная, все полотенца и тряпки – белоснежными, столешница выскоблена и натерта, посуда выстроилась по рангу и размерам, очаг сверкал чистотой и даже веник из полыни выглядел новехоньким. Необычайно опрятной и свежей выглядела и сама девушка, изящные руки и ногти светились чистотой, фартук был без единого пятнышка, словно она убралась и тут же переоделась. Гарет стоял у стола и смотрел, как она зачерпывает чистеньким ковшиком из небольшого бочонка напиток и наливает в стеклянный бокал. Он был уверен, что Мария не переодевалась. Что она просто такая и есть: ловкая, аккуратная, стремительная, но осторожная. И снова ему подумалось: он хотел бы всю жизнь прожить с нею. Засыпать с нею в одной постели и просыпаться утром, обнимая ее. Чтобы она готовила ему завтрак и позволяла любоваться движениями своих божественно-красивых, изящных рук. Свет из верхнего окошка зажигал нестерпимое янтарное сияние вокруг ее головы, и Гарет знал, что не устанет любоваться этим сиянием, и сможет смотреть и смотреть на нее, вечно, всегда.

– У тебя новый фартук. – Заметил, принимая напиток из ее рук. Мария слегка покраснела:

– Да… Я сама его сшила. Это первая обновка, которую я сшила сама…

– Ну-ка, повернись. – Гарет, которому было все равно, что надето на его любовницах, и уж тем более, на дамах, которые его вообще не интересовали, с живым интересом оглядел обновку Марии. – Не плохо. Ловко так сидит на тебе, словно настоящая портниха его сшила. Ткань ты выбирала?

– Да. – Мария, сама не своя от гордости и счастья, принялась скручивать край фартука в трубочку. – Мне показалось, что коричневая клетка как-то хорошо подходит к голубому и белому… Тильда хотела темно-синюю полоску, и мне тоже понравилось, но захотелось эту…

– Отлично смотрится. И тебе идет. – Гарет говорил это совершенно искренне. Ему хотелось сделать Марии приятное, это верно, но в то же время он и в самом деле так думал. Хотя… если бы всего неделю назад кто-нибудь из знакомых ему девушек похвастал новым фартуком, он в лучшем случае с веселым недоумением приподнял бы одну бровь. И дело было не только в ее красоте. Даже не столько в ее красоте. Гарет в присутствии этой девушки становился другим, таким, каким сам начинал любить себя сильнее. Таким, каким всегда втайне хотел видеть себя. Мария каким-то непостижимым образом совершала это чудо, словно от ее сияния и искренности на какие-то минуты просыпался зачарованный, скованный магией условностей и долга Гарет, НАСТОЯЩИЙ Гарет. В такие минуты он чувствовал себя таким свободным и счастливым, как больше никогда и ни с кем. Как ему хотелось сказать ей об этом! Объяснить, что то, что говорят о нем другие, что наверняка говорила ей Тильда – это правда, но не вся. Что таким является герцог, наследник, хозяин Элодиса и принц крови, но есть другой Гарет, которого вызвала к жизни из зачарованного сна сама Мария, и этот Гарет – совсем иной… Но он понимал, что это – ни к чему.

– А я научилась читать! – Мария вся сияла, говоря ему это. – Правда-правда!

– Когда?! – Изумился Гарет.

– Сегодня ночью! – Воскликнула Мария. Вот так она и знала, так и знала, что он будет изумлен! Предвкушение этого изумления девушку подстегивало так хорошо, что никакого другого стимула и не нужно было! И как она сейчас была счастлива, как горда собой!

– Что, уже читаешь?! – Не поверил Гарет. И Мария, метнувшись, выложила на стол перед ним книгу, «Гарет и Линетта». Торжественно прочла заглавие, с легкой запинкой, но не по складам и не путая ударения, а потом – и первую строчку.

– Я поражен! – Гарет поднял руки, и Мария рассмеялась так живо, весело и звонко, что он сам засмеялся, глядя на ее белые зубы и смеющиеся глаза. – Это куда круче фартука, снимаю шляпу!

– Я уже прочитала про Персиваля и Грааль, – похвасталась Мария, и радость Гарета чуть подувяла. Разумеется. Гэбриэл Персиваль, ты, как всегда, первый в очереди. Как и твой ребенок у нее под сердцем.

Шторм наблюдал за происходящим на улице Полевой, не показываясь никому на глаза, но не пропустил ничего. Ни того, как Габи, чуть живую, поспешно перенесли с черного хода в дом Хлорингов, ни визита Марчелло, который – Шторм знал, – был врачом герцога. Ни появления самого герцога, так похожего на Гора, что даже странно – Шторм никогда не видел близнецов. За себя эльдар не боялся совершенно, а вот за Габи переживал… Хоть и не признавал за собой такой глупости. И все же следил, настороженный, как зверь. Поняв, что про дом на улице Вязов, судя по всему, известно не стало никому, он испытал нелогичное облегчение. Значит, есть еще шанс, что Габи сюда вернется. Зачем это ему? – Шторм не знал. Когда все стихло, он подождал немного, вернулся к себе и, сидя на подоконнике скрытого ветвями окна, осторожно тронул струны эльфийской гитары, которую забрал с места убийства. Он не умел играть и в Садах Мечты музыки не слышал. Как абсолютное большинство эльфов, эльдар имел абсолютный слух и был очень музыкален от природы, и редко, когда услышанные где-то в городе или деревне мелодии были ему приятны. Но убитый бард играл прекрасно… И звук, – нежно касаясь тонких струн, решил для себя Шторм, – волшебный.

– Он – кто? – Не понял Гэбриэл.

– Это рыжий тролль. – Повторил Кину. – Это необычайно опасная тварь, в свое время они страшно терроризировали остров, особенно Юг Острова, от них не было никакого спасения. Генрих Великий даже обращался к эльфам за помощью, и только так с этой мерзостью удалось совладать. Оказывается, не навсегда. Проблема в том, что их создала… магия, чуждая Острову и всем, кто его населяет. Это даже не магия в нашем понимании.

– Не понял ни фига. – Честно признался Гэбриэл. – Магия, не магия… Что к чему?

– В некотором смысле, – Кину чуть смутился, – к их появлению причастен я. У моей Одри был странный Дар. Она могла изменять все, чему давала имя. Она была одна из Четырех.

– Из кого?..

– Четыре женщины с Даром должны были передать свои Дары Стражу. Страж должен был родиться потомком всех четырех. Первой была Дрейдре, Оборотень – и Страж владеет этим Даром, он метаморф. Второй была Катарина Поллестад, из Росной Долины, которая в детстве коснулась рога единорога и после этого стала неподвластной никакому злу. Никакая магия зла, никакая тьма над Стражем не властна. Третьей была самая могучая стихийная ведьма Острова, Эвадне Белая, движением пальца способная обрушить на Остров все громы небесные. И четвертой была моя Одри, которая могла каким-то непостижимым образом превращать людей в животных, мыльные пузыри в жемчуг… и так далее. В ней не было никакой магии, она не была волшебницей, и в то же время стоило ей вслух назвать кого-то или что-то чем-то иным – и так и происходило. Предок эрла Лайнела, Антонио Еннер, какое-то время пробыл зайчиком, да и мне, – Кину усмехнулся, – досталось. Первый рыжий тролль на Острове так и появился.

– Погоди… – Гэбриэл и прежде это слышал, но по-настоящему до него дошло только что. – Так Страж – он твой…

– Да. Он сын моей младшей дочери.

– И как она… твоя… как она его?..

– Не поверишь. – Криво усмехнулся Кину. – Я сам не поверил бы, если бы не увидел собственными глазами, как это произошло. У моей Одри был поклонник… Так называемый. Он упорно преследовал ее, невзирая на то, что ей эти преследования были противны. И в какой-то момент она просто назвала его имя. Просто обратилась к нему по имени. И получилось… вот такое. Как она как-то мне сказала?.. «Если произнести «скотина пузатая», то может получиться и жаба, и дракон». Из одного горного барона получился именно дракон. А из спокойного, симпатичного, но несколько фанатичного рыцаря получился рыжий тролль. Я убил его… Но до этого он успел изнасиловать какую-то девушку.

– Ну… в целом понял. – Гэбриэл нервничал. – Чем он опасен – тролль этот?

– Это злобная и бешеная тварь, которая не боится ни боли, ни смерти, ничего вообще. У него нет инстинкта осторожности, но есть огромная жажда убивать, и не просто убивать, а убивать, калеча, измываясь, причиняя как можно больше боли и ужаса…

У Гэбриэла потемнело в глазах. Да… не просто убивать. После того, что Аякс на его глазах сделал с мальчишкой, которого взялся мучить первым, Гэбриэл едва не помешался – и это он, полукровка, которые, как и эльфы, не сходят с ума!.. Кричал, как ненормальный, и бился в клетке, словно спятивший от ужаса зверек. Тогда он и сорвал голос так, что теперь, стоит слегка повысить его, он становится хриплым. И тогда же в нем поселилась ненависть, замешанная на страхе. Он должен убить Аякса. Должен убить сам, один на один…

– Как его найти? – Спросил, перебив Кину, рассказывавшего, как рыжие тролли триста лет назад сбивались в шайки и терроризировали Остров.

– Никак. – Ответил тот. – В том-то и проблема. Магия поиска, которая доступна любому эльфу, на него не… – Эльф запнулся. Лицо его преобразилось, это было похоже на то, словно его внезапно осенило: «Какой же я идиот!!!».

– Нуй тара диен?! – Воскликнул он. – Дуэ ап-лаш!

– Что? – Насторожился Гэбриэл.

– Вот почему мы не видим! – Кину стукнул кулаком о ладонь. – Конечно же! И ни я, ни Мириэль, и не подумали об этом! Но мы были уверены, что их больше нет на Острове, что они уничтожены! И все же как я мог не почувствовать знакомую силу?!

– ТО есть, это Аякс?!.. – Изумился Гэбриэл.

– Нет. Он не смог бы – тролли не используют никакую магию, она им неподвластна. Но кто-то другой – сумел, сумел понять, уловить и использовать. Если этот тролль – единственный, то убив его, возможно, мы ослабим ту чуждую силу. Хотя бы лишим ее маскировки.

– И снова спрошу. – Упрямо повторил Гэбриэл. – Как его найти?

– И снова повторю: никак. Мы ловили их на живца: одинокий раненый эльф… или, еще лучше – эльфийка. Люди поступали куда более жестоко: оставляли в лесу ребенка, девочку. Тролль попадался в ловушку, но приманке чаще всего тоже доставалось. Эльф или эльфийка, притворившиеся ранеными, могли постоять за себя, ребенок же – погибал практически всегда. А вот тролль – не всегда… Особенно, если их было несколько. Они необыкновенно сильны и живучи. Даже израненный тролль, вырвавшись, все равно отлеживался и возвращался. Он видел лавви. – Кину неожиданно изменил тон. – Он не успокоится теперь. Лавви – его любимая добыча, он не успокоится, пока не схватит ее… и не сожрет. Так исчезли последние лавви Острова. Так мы считали.

– Да. – Как-то отстраненно произнес Гэбриэл, размышляя. – Он вернется…

– Я не могу уехать сейчас! – Воскликнула Алиса. – Пока Авроре нельзя уезжать, я тоже никуда не поеду! Я не оставлю ее!

– Алиса. – Гэбриэл старался сохранять спокойствие изо всех сил. – Авроре здесь ничто не угрожает. Она отлежится, что бы там с нею не случилось, и вернется в Хефлинуэлл. А ты должна поехать туда со мной СЕЙЧАС.

– Нет! – Алиса сжала кулачки. – Ты мне не хозяин, Гэбриэл Персиваль!!! Я не твоя ВЕЩЬ! Аврора никогда меня не оставляла, никогда! Она со мной была, даже когда все… все… Никогда меня не оставляла!!! И я ее не оставлю!!! А что, если этот тролль нападет на монастырь и убьет ее?! А меня рядом не будет?!

– А если ты рядом будешь, – взорвался Гэбриэл, – и он сожрет вас обеих, то это нормально, это ничего, да?!!

– Разумеется, ты не можешь остаться со мной! – Вспыхнула и Алиса. – Ведь это же только МОЕЙ подруге плохо, это же только НАМ грозит опасность!!! Как же-как же!!! Остаться здесь – и Длинную свою столько не увидеть!!! – Голос феечки стал противненьким-противненьким. – Ми же так не можим, ми же с тоски умрем, как она там без нас!!! ФУ!!! Уезжай себе на здоровье!!! Облизывай там свою Длинную, сколько хочешь, можешь жениться на ней, а я уеду в Июс, и… – Алиса задохнулась, глаза наполнились слезами, – и мы с Авророй там будем жи-и-и-и-и-ить!!!!!

– В желудке у тролля ты будешь жить!!! – Заорал Гэбриэл вне себя. – Дура… тупорылая!!!

– Тупорылая?!.. – Ахнула Алиса, глаза запылали, меча золотые и рубиновые искры. – Я – ТУПОРЫЛАЯ дура?!! А ты знаешь, кто ты, знаешь?! Ты – ты… – Не придумав в запале ничего достаточно хлесткого и уничижительного, Алиса топнула ногой и завизжала:

– Ненавижу тебя!!! Ненавижу!!! Убирайся, знать тебя больше не хочу!!!

– Пошла в жопу!!! – Заорал и Гэбриэл и пошел прочь. Хлопнул дверью так, что посыпалась штукатурка, и трещины пошли по косяку. Понимая, что не может уехать и оставить эту… эту ненормальную в Разъезжем без своей защиты, Гэбриэл пылал от бешенства и всерьез думал о разрыве помолвки. Черт, да лучше сгинуть в этом сраном Междуречье, чем терпеть это все!!!

– И уезжай!!! – Алиса выскочила на крыльцо вслед за ним, заливающаяся слезами, маленькая, разгневанная, взъерошенная. – Вали, вали, но больше ты меня НЕ УВИДИШЬ!!!! Так и знай – не увидишь… НИКОГДА!!!

– Господи! – Гэбриэл остановился посреди монастырского двора, на глазах у озадаченных монахинь и послушниц, привлеченных их воплями, задрал голову к небу, разведя руки в стороны. – ЗА ЧТО?! За что я люблю эту ДУРУ?!! – Проорал так, что из-под монастырских крыш с писком сорвались и заметались беспорядочно ласточки.

– Гэбриэл… – Алиса всплеснула руками, разрыдалась. – Гэбриэл!!!

– Молчи! – Уставил палец в ее сторону Гэбриэл. – Слышала?! Лучше – МОЛЧИ! Иначе я вот сей же час пойду и о стену себе башку разобью, потому, что мозги у меня уже взрываются от тебя!!!

Монашки постарше принялись поспешно собирать и гнать со двора молоденьких послушниц, которые мечтательно улыбались, налетали на углы и косяки, и то и дело норовили оглянуться на самозабвенно целующихся на крыльце Гэбриэла и Алису.

– Моя королева. – Нежно произнес Бриан де Латрей, любуясь точеным профилем Изабеллы, голова которой лежала на одной с ним подушке. Распухшие от поцелуев губы изогнулись в томной улыбке:

– Мой рыцарь. Мой бесстрашный паладин…

– Грешный паладин. – Возразил он. – Но я люблю мой грех.

– Грех? – Изабелла повернула к нему голову, и у командора в тысячный раз замерло сердце от красоты ее сапфировых глаз, к которой невозможно было привыкнуть. – Наверное. Но ты не зря грешил, мой рыцарь. Ты спасаешь меня. С тех пор, как я с тобой, я становлюсь чище. Ты, может быть, не заметил… – Она улыбнулась нежно. – Но я становлюсь иной. Порой мне даже кажется: не поздно, нет, не поздно ты нашел меня! Мой спаситель из-за семи морей! Знаешь, чего я хочу?

– Чего, моя королева?

– Чтобы Габи поскорее вышла замуж и родила наследника. Или Гарет сделал бы это. И тогда я передала бы трон брату, а сама… – Она приподнялась на локте, нежно погладила его изуродованную щеку, – уехала бы с тобою… если бы ты позвал. И стала бы безвестной женщиной, просто женщиной, верной женой… Увы, бездетной женой.

– И королевой моего сердца. – Командор верил Изабелле и был горд и счастлив. Горд тем, что спас грешницу, и счастлив тем, что любим.

– Хотелось бы в это верить. – Чуть насмешливо улыбнулась королева. – Вы, мужчины, такие ветреники! Спи, мой рыцарь. – Она поцеловала его в лоб. – А я постерегу твой сон.

Через полчаса, убедившись, что командор крепко спит, Изабелла выскользнула из постели, надела халат, выглянула из своей огромной спальни. Девушка, которой она велела дежурить ночью у двери, вскочила, поправляя волосы:

– Я не сплю, не сплю, ваше величество!

– Хорошо. – Девушку, как и королеву, звали Изабелла, для всех во дворце просто Белла. Конечно, до неземной красоты королевы ей было далеко, но по-своему девушка была очень хороша. Белокожая, с пышными каштановыми волосами и серыми большими глазами, умными и чистыми.

– Идем со мной, Белла. – Королева выглянула в коридор. – Я тебе открою одну тайну, но ты должна понимать, что это дело жизни и смерти. Это очень опасная тайна. Против меня плетется заговор. – Она взглянула прямо в глаза девушке, и та тихо ахнула, переплетая задрожавшие пальцы. – Я хочу знать, ты согласна помочь мне? Спасти мою жизнь?

– Моя королева! – Искренне воскликнула девушка, опускаясь к ее ногам. – Я вся ваша, располагайте мною!

– Ты рискуешь. – Предупредила Изабелла. – Ты делаешь это добровольно?

– Да! О, да, моя королева! – Воскликнула Белла. – Клянусь вам! Вы такая добрая, такая прекрасная! Вы забрали меня из убогой дыры, были так добры ко мне, так великодушны! Располагайте мной! Правда, я не знаю, что я могу… Но все, все, что в моих силах – для вас!

– Спасибо тебе, мое дорогое дитя. – У Изабеллы слезы выступили на глаза, она поцеловала Беллу в лоб. – Слава Богу, есть еще чистые верные души в этом мире! – Она подняла глаза к потолку. – А значит, я верю и молюсь. Идем. Я открою тебе одну тайну, о которой никто не должен знать. – Королева привела девушку к шкафу. – Там потайной ход. Поднимись наверх, там увидишь одно, не забитое досками окно. Очень внимательно, умоляю, очень внимательно рассмотри все, что там увидишь, а так же – все, что услышишь, запомни и расскажи мне. Хорошо?

– Да, моя королева!

– Ступай. – Изабелла благословила девушку и вновь поцеловала в лоб. – Ты точно добровольно идешь туда?

– Конечно! – Белла еще раз поклонилась и с готовностью шагнула на узенькую витую лестницу. Королева тщательно задвинула за нею фальшпанель.

Долго сидела на полу у шкафа, задумавшись. Сейчас, погруженная в себя, мрачная, недовольная, Изабелла выглядела пусть и не на свой истинный возраст, но очень, очень близко к нему. Синие глаза погасли и стали жесткими, расчетливыми, слегка брезгливыми и очень, очень усталыми.

Выждав какое-то, довольно продолжительное, время, Изабелла встала и тоже скрылась в шкафу.

В башенке сегодня было жутко. Ступив туда, королева почувствовала знакомый, до тошноты, запах: крови и требухи. Было очень темно, темнота чуть светилась мерзким красноватым светом, отовсюду, то с одной стороны, то с другой, доносились то эхо дикого крика, то стон, то хрип захлебывающегося горла, под аккомпанемент редких тяжелых капель. Под ногами, едва она ступила, что-то чавкнуло, и Изабелла замерла.

– Чего пришла? – Спросил голос, изменившийся до неузнаваемости.

– Жизнь за жизнь. – Холодно сказала Изабелла. – Я – тебе, ты – мне.

Рядом дико завизжала девушка, крик утонул в бульканье и хрипе. Изабелла прикрыла глаза. Любит этот проклятый карлик дешевые эффекты! Только прошли те времена, когда на Изабеллу это хоть как-то действовало.

– Командор. Бриан де Латрей.

– А не жаль? – Вкрадчиво спросили на ухо, королева чуть не отшатнулась, почувствовав на щеке и ухе губы и дыхание. Пахнущее свежей кровью и требухой. – А как же его крестоносцы? Он мог бы отдать их тебе.

– Он до омерзения честен. – Скривилась Изабелла. – И очень умен. Один неверный шаг, и он поймет все, поймет, кто я такая, и тогда… Думаю, он убьет меня и себя. Может, только меня, а сам отправится каяться в какой-нибудь монастырь – ведь он слишком набожен для самоубийства. Но в любом случае, меня он – убьет.

– Боишься умирать? – Захихикал невидимка. – Она тоже боялась… сладкая, сладкая девочка… Она еще жила, когда я съел ее печень. Вкусняшка! – Пространство вокруг наполнилось быстрым, со стонами, дыханием девушки и ее жалобным бессвязным лепетом.

– Приятного аппетита. – Ледяным тоном пожелала королева. – Ты запомнил? Жизнь за жизнь.

– Бриан де Латрей… Да, да… запомнил. Ее страх все еще здесь… такой сладкий. Тебе нравится?..

– Я пошла. – Изабелла повернулась к выходу, и что-то не сильно, но ощутимо толкнуло ее:

– До скорой встречи… Старая греховодница!..

Глава вторая: Сердце девы

Енох и его друзья беспрепятственно въехали в «Северную звезду». Мальчишка был так подавлен и перепуган, что смотреть на него было жалко. Он и сам не понимал, как так вышло, и никогда и ни о чем он так не жалел, как о том, что поехал к Корнелию! Впрочем, виноватым себя он не считал, ему казалось, что виной всему тупая девка, несчастливое стечение обстоятельств и двуличие Корнелия, который прикидывается святым, а на самом деле – злобный убийца. Он безостановочно говорил об этом в пути, и надоел поддакивающим ему Гирсту и Эдду так, что они уже еле терпели его. Въезжая на подъемный мост легендарного неприступного замка, Рон Гирст поднял голову, с душевным трепетом разглядывая геральдических барсов, державших щиты с крестами. Именно эти барсы станут его собственным гербом. Папаша Бергстрем думает, что все рассчитал?.. Нет. Рассчитал он, Рон. Остались мелочи. Кровавый сценарий, и сценарий благостный… Во втором случае погибают только Гарри Еннер и Енох. В первом – все, кроме маленькой Флер Еннер. Хотелось бы, конечно, чтобы крови было мало, но что тут поделаешь, все в руках судьбы. Судьбы Еннеров. Потому, что его, Рона Гирста, судьба – за него.

На деле же, как оно обычно и бывает, все пошло не так. Все и получилось, и не получилось одновременно. Оказалось, что Гарри Еннера в замке нет. Рон собирался уединиться с ним, якобы чтобы не пугать раньше времени женщину и девушек скорбной вестью. Наедине убить Гарри мечом Еноха и заколоть Еноха. Склонить затем оставшихся без поддержки, перед лицом уничтоживших Брэдрик фанатиков, женщин ко всему, что сочтет нужным, Гирст считал делом плевым. Главное, убедить, что Енох и есть предатель, возжелавший получить земли и замок дяди, и стать женихом одной из дочерей Еннера. Да черт с ней, Гирст был согласен даже на леди Луизу – та, говорят, до сих пор хороша собой. Сам Гирст тоже был не дурен, не красавец, как отец и сводный брат, скорее, в материнскую родню, но обаяние его было в сто крат сильнее. И если в ранней юности девушки в первые минуты обращали своё внимание и благосклонность на Андерса, то в течение нескольких минут, стоило Гирсту заговорить, а главное – засмеяться, и все они забывали Андерса и переключались на него. А леди Луиза оказалась и в самом деле недурна. Даже не смотря на тревогу и скорбь. Жаль даже было ее убивать… Но Гирст прекрасно понимал, что другого шанса ему судьба не даст. Ловко набросив сзади на шею потрясенной известием о смерти мужа женщины удавку, Рон постарался сделать все быстро, пока Эдд с наслаждением заколол опостылевшего Еноха. И надо же было именно в этот момент ворваться в гостиную этой Фиби! Вбежав, она с порога увидела бьющуюся в агонии мать, и коротко, дико крикнула, пошатнувшись.

– Держи ее! – Крикнул Рон, и Эдд бросился к девушке. Та с криком:

– Измена!!! – Метнулась в залу, где ждали люди Гирста. Те, готовые и к такому варианту событий, тут же ринулись в бой, на опешивших от неожиданности людей Еннеров, но момент был упущен. Фиби скрылась где-то в коридорах замка. Все в ней онемело от шока, огромного, страшного, оглушительного шока, но девушка оказалась очень сильной и решительной натурой. Не позволяя себе даже заплакать, она неслась по замку туда, где сейчас была Флер. Закрыться в донжоне! – Билась в голове отчаянная мысль. – Дать знать в город об измене и захвате замка, предупредить брата!

– Миледи! – Воскликнул мажордом, выскочивший ей навстречу. – Что…

– Измена!!! – Не своим голосом крикнула Фиби. – Где сестра?!!

– На галерее…

Фиби застонала: не успеют!!!

– Помогите мне! – Выдохнула, сверкнув глазами.

Через несколько минут остатки верных Еннерам людей, вооружившись кто чем успел, забаррикадировали двойные двери, ведущие на галерею, а Фиби, перевязав накрепко всхлипывающую сестру, с помощью слуги спускала ее на веревке вниз, по скале, к морю. Там были гроты и тропа, они с родителями и братом частенько устраивали там пикники, и туда поехали купаться брат с друзьями.

– Беги к брату! – Напутствовала она сестру. – Беги со всех ног!!! Брат не должен сюда вернуться, это ловушка!!! Пусть просит помощи у наших вассалов, у Хлорингов, у Эльдебринков… хоть у кого!!!

– А ты?! – Плача, цеплялась за нее Флер. – Я не пойду без тебя!!!

– Я за тобой! – Фиби быстро перекрестила ее. – Я за тобой, если успею… Если нет – они меня не тронут… Пока брат и ты живы – они меня не тронут!!! Господь и дева Мария с тобой, Флер, держись, будь сильной!!!

– А мама?!

– Мама… с ней все хорошо. – Боль и ужас рванули грудь так, что в глазах потемнело. «Я буду кричать. – Пообещала она себе. – Я проорусь, как следует, но не сейчас… Не надо пугать Флер, нельзя! Она должна быть сильной!».

Двери трещали, слишком слабые, не предназначенные для сдерживания врагов. Почти ничто в этом замке не было для этого предназначено! Никто не верил в то, что сюда когда-нибудь смогут ворваться враги… В донжоне двери были крепче, один воин на лестнице мог сдерживать толпу врагов. Там был колодец, а главное – был потайной ход в гроты. Флер его не знает, и Фиби не знала, но знал Гарри… Но донжон теперь недоступен. Прислушиваясь к звукам боя, последнего боя, который дали их домочадцы, Фиби спускала сестру, заставляя себя не дрожать и не торопиться, не подвергнуть сестру опасности. Успела до того, как рухнули двери, поспешно бросила веревку с узлами вниз, отбежала от перил и развернулась к нападавшим. Тяжело дыша, взглянула – столько убитых! Мальчишки-пажи, и мажордом, и остальные…

– Где твоя сестра? – Подойдя, Эдд грубо тряхнул ее. – Где девчонка, сучка?! – И Фиби плюнула ему в лицо. Они думают, ее можно испугать?! Теперь, после того, как она увидела маму… Пощечина по лицу оказалась совсем не болезненной. Фиби вообще ничего не чувствовала. Ей было все равно. Только бы Флер смогла найти брата раньше, чем он попадется в расставленную ловушку! Только бы они спаслись и отомстили за маму и отца!

– Мы тебя сейчас оттрахаем все, по очереди, на постели твоей мамаши! – Рявкнул Эдд. Его люди рыскали по террасе, отшвыривали мебель, рылись в сундуках в поисках девочки.

– Стоять! – Рон вошел, хмурый – все пока идет не так, все! – Не трожь ее… пока. – Он присел перед упавшей на плиты пола Фиби. – Слышала его?.. Он не шутит. Сейчас напишешь…

Девушка взглянула на него, и Гирст сглотнул. Ничего прекраснее, чем это лицо с огромными синими глазами, горящими ненавистью, дерзостью и неженской решимостью, он не видел в жизни своей. Хорошенькая, красивая – ни одно из этих слов и в самой малой степени не обозначало ее внешность. Льняные кудри, растрепавшись, вились по дивной шее, делая ее еще красивее, еще желанней. «Моя!» – Понял Гирст. Замок, титул, герб… Само собой, но главным трофеем всей его жизни была именно Она.

– Ты такой жестокий стал. – Прошептала Алиса. Они с Гэбриэлом стояли рядом на монастырской стене, над спокойной гладью пруда, по которой то и дело расходились круги – рыба кормилась. Умиротворяюще стрекотали лягушки и цикады, в церкви при монастыре приглушенно пели монашки.

– Мне кажется, – помолчав, чтобы сразу не взорваться, заметил Гэбриэл, – что ты нарочно меня достаешь. Чтобы я взорвался, проорался, и тебе тогда полегчало.

Алиса всхлипнула.

– Вот только не надо, а?! – занервничал Гэбриэл. – Не надо слез! Хватит! Я остался здесь, чего тебе еще надо?! Я с братом поссорился, мне там надо быть, с ним, мириться, гости там, все дела… А я здесь!

– Я тебя не заставляла!

– Нет-нет! – Издевательски поклонился Гэбриэл. – Совсем нет! Конечно, не заставляла – ты меня ВЫНУДИЛА! И все твоя ревность, твоя тупая, нелепая ревность! Молчи!!! Ты что, не понимаешь, что ты сама себя этой ревностью своей… сама себе житья не даешь, и меня достаешь?! Я каждый день, словно по проволоке, хожу – как бы моя невеста меня в чем не заподозрила, как бы ей чего не померещилось! Думаешь, это легко?! Думаешь, я вечный?! Да, я срываюсь, мать твою, а кто бы не срывался?! Как бы ты запела, если бы я на каждый твой взгляд в сторону так же, как ты, реагировал, а?! Думаешь, я не вижу, как мужики и пацаны в замке слюни пускают при виде тебя?!

Замолчал. Алиса стояла рядом непривычно тихая, и плакала. Гэбриэл занервничал. Он и так собрал все свое мужество, чтобы сделать ей выговор – и быстро терял это мужество, впадая в ничтожество от ее слез. Стоит, комкает платок в дрожащих тоненьких пальчиках, хрупкие плечи вздрагивают… Ох, ну твою ж мать-то, а?!!

– Солнышко! – Позорно капитулировал Гэбриэл. – Ну… хватит, перестань… Ну, чего ты?!..

– Аврора, – пролепетала Алиса, всхлипывая и содрогаясь, – хочет себя убить… Я не могу… не могу ее… оставить… Почему ты… уезжаешь, если тебе надо… потому, что надо… и не спрашиваешь, и не считаешься… ни с кем… а я… я кто… – Она уткнулась в платок и расплакалась.

– Себя убить?! – насторожился Гэбриэл. – Алиса! Солнышко! – Привлек ее к себе. – Тихо, ну… Прости дурака, прости, знаешь ведь: дурачок деревенский, да… Такое вот тебе чучело досталось… Что с ней, с твоей Авророй? Я могу помочь?

– Не знаю! – Немного успокоившись, призналась Алиса. – как можно… как можно помочь… Это так… ужасно!!! Ты не скажешь никому? Никому-никому, даже Гарету?..

– Погоди… – Гэбриэл задумался. – То есть… Это не просто она ушиблась, это она… Нет! Не верю! – Он был искренне потрясен. – Да ну нафиг! Вот про кого-кого, но про нее бы сроду не подумал!

– Она не знает, почему это! – Воскликнула Алиса. – Она сказала мне, что никогда… что у нее никого не было!!!

– Извини, Солнышко, но я не верю.

– И никто, никто не поверит! – Всплеснула руками Алиса. – Вот поэтому она и хочет умереть!

– Ну, ты сама-то подумай…

– Я думала! – Воскликнула Алиса. – Понимаешь, мы говорим порой о мужчинах, обсуждаем… Я знаю, что Мина влюблена в Гарета, хоть она и скрывает, что Юне тоже нравится… кое-кто… Но у Авроры никого нет, никого, клянусь, Гэбриэл! Ей никто не нравится, она такая… Гордая! И она очень, очень, очень порядочная!

– Может, кто – того? – Нахмурился Гэбриэл.

– Я тоже так думала. – Призналась Алиса. – Но Аврора говорит, что ничего не было. Вообще ничего. Кроме одного раза. – Алиса умоляюще взглянула на него. – Гэбриэл, ты вынудил меня предать свою подругу… Рассказать о том, что для нее хуже смерти… Пожалуйста, пожалуйста, не говори об этом никому-никому, пожалуйста!!!

– Не скажу. – Кивнул Гэбриэл. – И ей не дам понять, что знаю, обещаю. Я того… да. Так что там за один раз был?

– Она уснула в саду, а проснулась у себя в комнате. И на постели была кровь. Это было еще до того, как мы познакомились. Но она ничего больше не помнит! Ты понимаешь?! Понимаешь?!

– Понимаю… – Медленно произнес Гэбриэл. – Если, конечно, это не отмазка такая…

– Гэбриэл!!!

– Ну, молчу, молчу. Значит, кто-то ее чем-то того, напоил… Она хоть помнит, что пила?

– Служанка, Жанна, дала ей холодное вино. Авророчка говорит, что потом несколько дней у нее болела голова и несколько раз стошнило. И сны снились… страшные.

– Жанна, говоришь?.. – Гэбриэл нахмурился.

– Она очень, очень неприятная, эта Жанна! Пока у меня не появилась Роза, Жанна и мне прислуживала. Она всем девушкам прислуживает, у кого собственной служанки нет. Она такая… Неприятная! Воображает о себе, думает, что такая незаменимая! Неряха, и сплетница к тому же… И хвастает, что спит с Иво! Мне Роза рассказала!

– Знаешь, Солнышко, а ты не жалей, что я узнал. Ты не рассказала, я сам догадался, я же умный у тебя! Если я узнаю – а я узнаю теперь, – кто в Хефлинуэлле подобными вещами занимается, они у меня легкой смертью не умрут.

– Да. – Алиса все равно держалась как-то отстраненно, и Гэбриэл немного погодя вновь занервничал:

– Ну, что опять-то, а? Солнышко, что ты у меня за человечек-то такой?!

– Почему, – решившись, и тоже собрав всю свою волю в кулачок, заговорила Алиса, и от ее храброго-храброго вида Гэбриэлу стало, как всегда, не по себе. – Почему мне пришлось выдать тебе чужую тайну, чтобы ты меня понял?! Почему ты хочешь, чтобы твои решения принимали и прощали тебя, а сам этого делать не хочешь?! Твои дела и тайны очень-очень важные, а мои – нет?! Или ты считаешь меня такой нелепой дурой в самом деле?!

– Алиса, – Гэбриэл занервничал сильнее, – не начинай, а?!

– Ты думаешь, если я буду молчать, – отчаянно взглянула на него Алиса, – так будет… Лучше?! А моя любовь?.. Как же моя любовь, Гэбриэл?! Ты думаешь, она – вечная?.. Пренебрежение – оно хуже всего, хуже даже ссор, хуже… всего вообще!

– Я никогда не пренебрегал тобой, не надо! – Вспыхнул Гэбриэл. – Я все делаю только ради тебя! Я постоянно думаю о тебе, готов даже брата отодвинуть, только ты была бы спокойна! Но ты же больше придумываешь себе всякого там, и знаешь, что главное?.. Что все, что ты придумала, оно того… для тебя – как настоящее! И ты мне этими своими… сказками мозг выносишь, чтобы я того – оправдывался! А я ненавижу оправдываться, Алиса! Ненавижу! – Гэбриэл в сердцах стукнул кулаком по камню. – Понимаешь?! Посмотри на меня: я тебе верю!

– Не веришь! – Воскликнула Алиса. – Не веришь, не веришь!!! Может, не ревнуешь… может, тебе все равно… Но не веришь!!!

– Знаешь… Мы с братом уезжаем в Междуречье. – Помолчав, сказа Гэбриэл. – разобраться, что там происходит, кто, как… Ну, и порядок навести, если получится. Мне надо уехать. И тебе надо, чтобы я уехал. Нам обоим надо.

– Гэбриэл… – Глаза Алисы вновь загорелись золотым огнем. – Я не такая, как ты. И не такая, как все вокруг. Ты забываешь это, а может быть, я виновата, что ты этого не помнишь. Я иногда так сильно хочу… хочу исчезнуть… хочу уйти далеко, далеко в лес, чтобы стать настоящей лавви, такой, какой должна быть. Я здесь только потому, что люблю тебя. И моя любовь, твоя любовь – это все, что меня держит. Я не такая, как другие девушки. Я не пленница, и не рабыня, и силой меня ничто не удержит. Если я перестану чувствовать твою любовь, я исчезну. И ты никогда уже меня не вернешь. Не подумай, что я пугаю! – Поспешила она. – Нет! Просто я знаю, что если позволю себе стать настоящей лавви, то обратного пути уже не будет, я стану слишком чужой для всех. И для тебя – тоже…

– Ты плохо меня знаешь, – покачал головой Гэбриэл, – если думаешь, что я не верну тебя. Даже если и не смогу, то буду пытаться, пока не сдохну. Буду карабкаться на твое дерево, землю рыть, ну, все дела. – Он примиряюще рассмеялся, и Алиса не сдержалась, улыбнулась, кокетливо дернула плечом, уклоняясь, но столько в этом движении было дразнящего приглашения, что Гэбриэл только зарычал притворно, сграбастав свое Солнышко в охапку. И как он мог хоть на минуту подумать, будто способен и вправду разорвать помолвку и отказаться от Алисы?!

– Ты мое Солнышко! – твердил он между поцелуями. – Вредное, ревнивое, злющее, рыжее, с лучиками, тепленькое!

Да, солнышко – оно порой бывает через чур, сказал бы он, если б умел. И жарко бывает от него, и даже кожа порой облазит. Но без него – никак.

Вечером в Хефлинуэлл примчался паж, из тех, что сопровождал Алису и ее свиту в Июс, и рассказал о случившемся. Мальчишке ужасно хотелось, чтобы его новости выглядели подраматичнее, и с его слов у герцога сложилось впечатление о какой-то бешеной битве с какими-то ужасными чудовищами, в которой пострадали почему-то именно дамы, которых защищал этот самый мальчишка с львиной отвагой. «Нашли, кого послать!» – Выругался Гарет и отправил Марчелло выяснить, что случилось, и кто там лежит при смерти. Первым порывом было помчаться самому, но обида на Младшего была еще слишком сильна. Он чувствовал, что с братом все в порядке. Судя по смутным, но знакомым ощущениям – поругался с Алисой. Но с этим он способен разобраться и сам. Он, Гарет, там уже точно не нужен. За ужином он развлекал гостей и злорадно убеждал себя, и весьма успешно, кстати, что ему нет никакого дела до Младшего и его дел, проблем, чего бы то ни было вообще. Сам пусть выпутывается!

Но как-то все переживалось и переживалось. И за Алису было как-то тревожно. Все у них с Младшим было так красиво и правильно! Гарет, конечно, посмеивался над братом, поддразнивал его, но в душе все же любовался их отношениями и даже немного гордился. Неужели сказка кончилась? И что сделает Алиса, когда у нее исчезнет необходимость жить с ними? Выберет жизнь феи и покинет их? А что станет с отцом – не вернется ли болезнь? Ночью Гарет стоял у окна и смотрел на Тополиную Рощу. Да, уехать необходимо. Потому, что он не в состоянии не смотреть сейчас туда. Понимая, что это глупо, не нужно, просто нелепо – он смотрит, и ему кажется, что она тоже сейчас у окна и думает, возможно, и о нем тоже, а не только о Гэбриэле? И завтра он поедет – не может не поехать, пользуясь отсутствием брата, и будет ездить, не смотря ни на что, потому, что не может не стремиться к этой девушке вопреки собственному разуму, здравому смыслу и даже инстинкту самосохранения.

Мария и в самом деле смотрела на его окна и думала о нем. И ни в ее мыслях, ни в ее чувствах к Гарету и Гэбриэлу никаких противоречий не было.

Никогда еще в ее жизни не было таких безмятежных, прекрасных дней! Никогда она не была так счастлива, и не жила так ярко и полно! Научившись читать, Мария и в самом деле открыла для себя целый мир. Со страниц книг, которые она глотала запоем, каждую свободную минутку, даже во время еды и вместо ночного и дневного сна, прописанного ей Моисеем, ей открывались новые отношения, новые чувства, новые земли, имена, лавина самых разных эмоций и чудесных приключений. Любовь мужчины и женщины, которая явилась для нее еще одним открытием, в этих книгах была достаточно целомудренна, чтобы не тревожить хрупкое равновесие в ее душе, не пугать и не отталкивать. Гэбриэл был абсолютно прав: даже думать об ЭТОМ без внутреннего отторжения и отвращения Мария не могла. Она гнала от себя даже тени мыслей о том, что возможно, и Гэбриэл, и даже Гарет занимаются ЭТИМ с кем-то… с какими-то другими женщинами. Потому, что все, что она знала об ЭТОМ, было мерзко, чудовищно, совершенно неприемлемо. И в то же время ее начали волновать прикосновения Гарета, и как-то… смущать, но смущение было приятным. Она часто думала о нем, о его глазах, губах и даже руках. Думала о том, как красиво он двигается, и какое красивое у него тело. Думала совершенно невинно, даже не пытаясь представить его без одежды… и все же думала. И мечтала… О странствиях. С Гаретом, вроде странствий ее любимых книжных героев. По какой-то причине – не важно, какой, – они с Гаретом вынуждены будут отправиться в путешествие по каким-то диким местам, вдвоем, только он и она, и приключения! Драконы, великаны, загадочные рыцари в черной броне, колдуньи… Только Мария, в отличие от дам в ее любимых романах, деятельно помогала Гарету в его подвигах.

Она знала, что, не смотря на занятость, Гарет все равно ее навестит. И ждала его с самого утра, выглядывая всадника на вороном олджерноне на Золотой Горке. Мария уже знала: если всадников много, и среди них богато одетые господа и дамы, Гарет проедет мимо – значит, он с гостями едет на пикник к Твидлам, или в Гранствилл. Если же он с оруженосцами и Марчелло, то значит, заедет и к ней, сразу, или на обратном пути, и девушка начинала активно ждать, сама не своя от счастья. Чтобы занять себя, наводила блеск на и без того идеальную кухню, готовила что-нибудь вкусное, просила Ганса поднять из подвала, с ледника, сидр или морс, а в последнее время начала готовить лимонад. Творческая натура девушки требовала новизны, и она то и дело совершенствовала рецепты, которым учила ее Тильда, что-то добавляла, что-то убирала… И получалось отлично. Мария успела заметить, что Гарет любит сладкое, и страшно смутилась, поняв, что первое ее варенье было для него невкусным. Но и была благодарна ему, поняв, что он хвалил его, чтобы сделать ей приятное. Он ведь вовсе не обязан был проявлять такую доброту к такой, как она! Тильда не одобряла визитов герцога в Тополиную Рощу, и Мария не понимала – почему. Очень чуткая и умная, девушка видела, что Тильда почему-то беспокоится о ней, даже жалеет. Но верить тому, что Тильда говорит о герцоге Элодисском – что он жесток с женщинами, не ценит, не уважает и не жалеет их, – не могла. И в то, что Тильда врет – не верила. Значит, полагала Мария, – Тильда просто заблуждается. С людьми такое бывает. Она чего-то не поняла в Гарете, или слушает тех, кто егоненавидит. В книгах всегда были такие, кто клеветал и оговаривал: из зависти, злобы, ревности. Жертвами людского оговора становились ее любимые герои через одного. И как же Мария радовалась тому, что научилась читать! Сколько она уже узнала, сколько поняла!.. И как ей хотелось рассказать все поскорее и Гэбриэлу тоже!.. Счастьем было знать, что он обрадуется ее успехам, будет гордиться ею. Таким счастьем!

Конечно, Гарет приехал. И в такое неудобное время, когда и Тильда была в башне. Занятая приготовлением приданого Алисы и обустройством марокканского коттеджа, который был уже практически готов принять свою новую хозяйку, Тильда находила время и для Моисея, все еще живущего в Хефлинуэлле, и для Марии и ее обучения, к которому добрая женщина подходила со всей ответственностью. Мария делала огромные успехи под ее руководством, и Тильда очень собою и своей ученицей гордилась. И очень переживала из-за интереса герцога к прекрасной девушке. Как и все, она считала Марию ранимой, уязвимой, и боялась, что герцог обидит ее. Но ее почтение к чинам и титулам было так велико, что она не смела даже посмотреть на Гарета Хлоринга как-то осуждающе. И когда он появился в Тополиной Роще, она почтительно приветствовала его и поспешила заверить, что не посмеет мешать ему.

– Это я вам помешал. – С сожалением заметил Гарет. – Я на минутку. Ганс, займись конем. Мы с ним гоняли в Омки, по такой жаре. – Он принял из рук Марии бокал холодного лимонада. – Спасибо, Тополек.

– В Омках все хорошо, милорд? – Чопорно спросила Тильда. Она стояла в дверях, выпрямившись, сложив руки под фартуком, и изо всех сил старалась быть приветливой и довольной, но беспокойство просто окутывало ее и сочилось из каждой складки ее опрятной одежды.

– Не очень. – Поморщился Гарет. – Мельник ударил старосту и толкнул его в огонь. Староста что-то там сказал про его дочь… Обычное дело. Пришлось разбираться, мирить их. Староста согласился на отступные.

– Он сильно пострадал?

– Нет. Сильно бы – другой был бы разговор. И мельник сейчас сидел бы в подвале ратуши, а не дома. А жаль было бы: мужик хороший, и мельник отличный. Не пьющий, не лентяй и не бунтарь.

– Мне нужно сходить за цикорием. – Сказала Мария. – Я хотела с Гансом…

– Не вопрос. – Улыбнулся Гарет. – Пошли со мной.

– Но удобно ли это для вас? – Встревожилась Тильда.

– Нет. – Беспечно ответил Гарет. – Но тем оно и заманчиво!

– Мария, деточка, не забудь шляпу с широкими полями! – Вздохнула Тильда.

Цикорий густо рос на склоне через дорогу, и Гарет с Марией поднялись на самый верх, задержались, оглядываясь. Здесь было видно и Белую, и Золотую Горки, и Тополиную Рощу, и сады Твидлов, и Хефлинуэлл.

– Мне очень хочется там побывать. – Призналась Мария. – Там, наверное, очень красиво!

– Побываешь. – Пообещал Гарет. – Гости разъедутся, народу станет поменьше, и я свожу тебя туда. Не хочу, чтобы о тебе узнало слишком много всякого… народа.

– Знаете, – Мария принялась срезать стебли, усыпанные нежно-голубыми цветами и укладывать их в корзину, постепенно двигаясь вниз, на противоположную от дороги сторону склона, – как мне приятно видеть счастливых людей и красивые места и вещи! Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, как много существует в мире хорошего, красивого и доброго. Я ведь много лет думала, что всего этого просто нет.

– Многие, даже и не столь много вытерпев от жизни и людей, – сказал Гарет, помогая ей, – начинают ненавидеть все это.

– Я не понимаю, как это можно. – Призналась Мария. – Ведь столько радости есть в мире! Когда я вижу счастливых людей, чью-то радость, я думаю: «Как здорово, что в жизни все-таки такое бывает! Значит, это возможно и для меня».

– На самом деле ты в этом уникальна, Тополек. – С нежностью глядя на нее, признался Гарет. – Большинство думает иначе. «Как они смеют радоваться, когда мне так плохо?» – Вот главный мотив большинства.

– Может, все потому, что я не человек?.. – задумчиво предположила Мария, выпрямляясь и убирая от лица вьющуюся прядь тыльной стороной руки в перчатке, зеленой от сока срезанных цветов.

– Я бы думал точно так же. – Возразил Гарет. – Если бы не знал своего отца. Это самый лучший, справедливый, честный, благородный человек на свете, и никакому эльфу с ним даже не сравниться. Да и Моисей, насколько я его знаю, человек замечательный. И Тильда эта… тоже.

– Да, они хорошие. – Быстро согласилась Мария. – Но они такие… как сказать?.. Они не такие, как все. Моисей рассказывал, совсем немного, о том, сколько им с Тильдой выпало на их долю. Разве такое могло бы быть, не будь основные люди… не очень хорошими?..

– Люди, – раздался неожиданно рядом чей-то голос, от которого у Марии вдруг все застыло внутри, – это грязное, вонючее, блеющее стадо.

Гарет стремительно развернулся, загораживая собой Марию. Он никогда не видел Аякса, но понял, что это он. И описание, данное братом, и нечто общее для близнецов, часто видевших себя во сне не собой, а братом, помогло опознать эту тварь безошибочно и мгновенно.

– Подарок судьбы – брюхатая эльфа! – Ухмыльнулся Аякс. – И мальчишка Хлоринг, один, без охраны! За что мне так везет, А?!

– Мария, беги отсюда! – Гарет выхватил кинжал, отчаянно жалея, что свой меч-бастард, Светлый, оставил в ножнах, притороченных к седлу Грома.

– Беги, эльфа, беги. – Аякс с усмешкой обнажил огромный клеймор. – Далеко не убежишь. А я люблю. Побегать…

Мария отбежала в сторону, но убегать не стала. Выпрямившись, она отчаянно оглянулась по сторонам. Их же не видно! Собирая цветы, они спустились в небольшую ложбинку, отгороженные от дороги и Золотой Горки склоном холма и кустами бузины и сирени. Эту ложбину было видно только с реки, где в этот момент, как нарочно, не было ни одного судна. Взбежав на гребень, она принялась махать руками крестьянам, работавшим на полях Белой Горки, и кто-то оттуда даже помахал ей в ответ. Но и только…

Гарет уверен был, что справится с Аяксом. Не смотря даже на огромный меч. Тот выглядел неуклюжим, громоздким, сущим животным, с длинными руками, короткими кривыми ногами, уродливой рожей и короткими рыжими волосами, больше похожими на щетину. А животных Гарет, выходивший один на один и с кабанами, и с медведями, и даже с зубрами, не боялся совершенно. Аякс просто права не имел быть быстрее полуэльфа, не говоря уже о ловкости и уме…

Это заблуждение стоило Гарету левой руки – порез был таким, что рука мгновенно утратила прежние ловкость и силу. Любимый трюк, перебрасывание оружия из одной руки в другую, исключался начисто, вдобавок, кровотечение было таким сильным, что Гарет понял: у него есть не больше пары минут, и то в самом лучшем случае. Аякс, тоже это поняв, злорадно осклабился, ослабив натиск, чтобы поиграть с жертвой. Он не боялся ни того, что Мария убежит, ни того, что она позовет на помощь. Чтобы его остановить, нужно будет малость побольше бойцов, чем те, что в данный момент ожидали герцога на мосту. Он порвет в клочья и их, и всех, кто там есть, в Тополиной Роще. И заберет девку. Внизу, под кручей, ждала рыбацкая лайба, с подсохшей кровью ее владельца на скамейках… и парой кусочков про запас в корзине для рыбы.

– Я сожру твою печень! – осклабился Аякс, щетина на загривке встала дыбом от удовольствия. – У доходяги-то предыдущего так себе, печеночка была… Пил, скотина, много. А у тебя хорошая, хоро-ошая, жрешь сладко, пьешь вкусно…

– Мария, беги отсюда! – Гарет глядел прямо в глаза Аякса, маленькие, звериные. Молодец девочка, машет руками – кто-то, да увидит. Может, с моста кто заметит… Но не успеют. Беги, дурочка, беги, кричи, зови на помощь… Марчелло в Разъезжем, merde!!!

Мария ничего в этом не понимала, но почувствовала, что Гарет теряет силы, и испугалась. Не за себя и даже не за ребенка – за него, за Гарета. Ничего с Аяксом сделать она не могла, понимала, насколько ничтожны ее силы в сравнении с его звериной бешеной мощью… Но и позволить Гарету умереть она не могла тоже! Ее защитник в этот момент, чудом увернувшись от клеймора, ловко извернулся, и сумел-таки пнуть врага в бок, одновременно полоснув кинжалом по запястью, поросшему рыжей щетиной. Аякс заревел, как зверь, глаза стали безумными, в них не осталось вообще ничего человеческого. Мария, внезапно осенившись, схватила камзол Гарета, который тот снял и бросил на куст, и, прыгнув, набросила его сзади на голову Аякса, повиснув на нем всей своей тяжестью. Взревев еще громче, ослепший Аякс крутанулся на месте, чтобы достать девушку, но Гарет этих мгновений не упустил. Пинком выбил клеймор из ослабевшей руки, подхватил его и рубанул изо всех оставшихся сил. Он боялся задеть Марию, и удар пришелся ниже, чем следовало бы, но и так получилось неплохо: Аякс заревел еще громче, еще страшнее, перепугав этим ревом всю округу. Крестьяне побросали мотыги, косы и грабли, озираясь в панике, Матиас и кнехты, ожидавшие Гарета на мосту, помчались на крик. Из обрубка руки Аякса хлестала кровь; Мария вместе с камзолом упала и покатилась по траве. Гарет, не теряя времени, ринулся добить противника, но тот, услышав топот копыт и крики подмоги, медлить не стал. На глазах потрясенного герцога, Аякс преобразился: на месте уродливого человека возникла кошмарная тварь, мгновенно раздавшаяся в плечах и груди, так, что одежда лопнула и повисла клочьями. Все тело твари, сплетенное из тугих мышц, было покрыто жесткой рыжей щетиной, длинная, до самой земли, уцелевшая рука с огромной пятерней была украшена медвежьими когтями, а слегка вытянутое рыло – жуткого вида клыками. Меч Гарета не только срубил ему руку, но и глубоко зацепил бедро, и тварь, продолжая реветь и страшно хромая, помогая себе здоровой рукой, бросилась кубарем с обрыва и помчалась к реке. Гарет же склонился над Марией.

Девушка была без чувств, но цела, и у герцога вырвался громкий вздох: слава тебе, Господи!.. Матиас, подоспевший первым, с искренним беспокойством заглядывал в глаза, и Гарет отталкивал его, требуя, чтобы занялись девушкой.

– В Тополиную Рощу… – Чувствуя нарастающую слабость и головокружение, он упрямо не хотел сдаваться им. – Моисея… – И упал на руки своему оруженосцу.

На дороге уже толпились первые из подоспевших крестьян и работники с садов Твидла.

– Что случилось? Что с герцогом? Кто ревел? Еще дракон? – Сыпалось отовсюду. Один из кнехтов поскакал в замок, за Моисеем, а Гарета на импровизированных носилках доставили в башню Тополиной Рощи. Тильда мгновенно развила бурную деятельность, заставила кипятить воду, готовить для герцога покои на первом этаже. Прокипятив нитки и иголку, она сама, не дожидаясь Моисея, промыла специальным отваром и зашила рану на плече Гарета. Марию, которая уже пришла в себя, отвели наверх, в ее комнату, и, закончив с герцогом, Тильда поторопилась к ней.

– Что с ним? – Испуганно встретила ее Мария, порываясь встать. – Он жив? Ему очень плохо?!

– Ему куда лучше, чем тебе, глупая ты девушка. – Сердито возразила Тильда, щупая ее живот. – Чрево, как камень, не хватало еще, чтобы ты скинула! Слушай меня и не нервничай! Расслабься немедленно! Тебе о своем ребенке надо думать, а не о красавчике-герцоге! С ним все хорошо! Ложись вот так… Вам шесть месяцев всего, если дитя родится сейчас, ничто ему не поможет!!! – И Мария, расслышав ее наконец-то, и сообразив, что с нею и в самом деле происходит что-то странное, послушно улеглась так, как велела ей Тильда, и постаралась расслабиться.

Гэбриэл встретил Нэша, который, узнав о произошедшем еще вчера, с утра приехал в Разъезжее, и обсуждал с ним, с Кину и с подъехавшим так же утром Марчелло, как организовать охоту на рыжего тролля. Настоятельница принесла труды Исайи Омбургского, где подробнейшим образом описывался рыжий тролль, и подтверждалось, что справиться с ним необычайно трудно. Женщина нервничала: нападение такой опасной твари среди бела дня на графиню Июсскую прямо возле монастыря – этого еще не хватало!

– Слыхал я про таких тварей. – Соглашался Нэш. – А хуже всего, что они охальники великие. Девок сильничают прям хуже монахов. И так размножаются, потому как самок-то у них нет. Так же, как дриады и феи, те тоже только бабы, и сойтись могут хоть с кем, а родят все равно фею аль дриаду. Я слыхал, в деревнях уже было несколько случаев, когда прямо в дом в темноте кто-то вламывался и баб и девок того… Не наш ли урод это был?..

– Ваше высочество! – Настоятельница судорожно сжимала дрожащие руки. – У меня тридцать девушек, тридцать голубок белых, и защиты никакой…

– Я усилю охрану, не волнуйтесь… – Гэбриэл вздрогнул, встал резко, покачнулся, рукой схватился за спинку кресла. Произнес сдавленно:

– Гарет…

– Что случилось? – Марчелло, который не раз был свидетелем того, какая мистическая связь существует между братьями, тоже вскочил. – Что-то с патроном?!

Алиса, которая тоже была здесь, вскинулась, глаза наполнились тревогой.

– Он ранен! – Воскликнул Гэбриэл. – Гарет ранен!!!

– Гэбриэл! – Алиса бросилась к нему. – Не волнуйся обо мне, скачи туда, сейчас же!!! Нэш о нас позаботится…

Великан подтвердил, но Гэбриэл едва ли его слышал. Он чувствовал, что брат ранен, чувствовал боль, дурноту, слабость, и ужас вновь подступил к сердцу. Крикнув, чтобы Иво, Нэш и Марчелло с остальной свитой охраняли монастырь и графиню, он бросился во двор. Пара минут – и он взлетел в седло, погнав Пепла в сторону Гранствилла бешеным галопом. Во время этой скачки олджернон проявил все свои бесценные качества, из-за которых эту породу так ценили в Нордланде. До Гранствилла он домчался, почти не сбавляя хода, за четыре часа, и не выглядел загнанным, минуя Омки – через город Гэбриэл не поехал, чтобы не терять время на его узких улицах. К этому моменту он слегка успокоился, чувствуя, что брату не стало хуже. На перекрестке у садов Твидла его встретил сторож, и рассказал все, что знал. Переведя дух, и пустив усталого, роняющего пену коня шагом, Гэбриэл поехал в сторону Тополиной Рощи, сопровождаемый только Гором, не отставшим от хозяина ни на шаг. Ему стало полегче, но тревога все равно держала за горло, не отпускала. Никто не видел, что за тварь напала на герцога Элодисского, и в округе усиленно распространялись панические слухи о еще одном драконе, только «Больше того, ваше высочество, куда больше-то! Уж не мать ли его прилетела за сыном-то?!». По словам сторожа, кто-то уже того дракона и видел. Но Гэбриэл, уже не раз столкнувшийся с нелепыми слухами, которыми мгновенно обрастало всякое событие, в дракона не поверил. После встречи с драконом брат не уцелел бы. Да и разрушений и паники было бы больше. Но что? Сторож слышал страшный рев… Ласково похлопывая усталого коня и обещая ему, что они вот-вот отдохнут, Гэбриэл доехал до калитки в Тополиную Рощу.

Ну, и народа здесь было! Крестьяне из Белой Горки, стражники, кнехты Адама, какие-то зеваки из Гранствилла. Любопытные протоптали целую тропу на то место, где Гарет и Мария собирали цикорий, и где все было запятнано кровью, и Адам поставил стражу и там. Завидев знакомого всадника, он спустился со склона, походя в раздражении сшибая хлыстом верхушки конского щавеля, поклонился брату своего герцога:

– Ваше высочество.

Гэбриэл спешился, передал повод одному из стражников:

– Поводи его немного, пусть отдышится и успокоится. Сразу не пои! Облейте водой только. Он галопом всю дорогу от Разъезжего прошел. Что произошло, Адам? Что с братом?

– Напал на него мясник из Элиота, Торкилль Ван Шиффер… Вы его знаете? – Адам сразу заметил, как переменился в лице Гэбриэл.

– Знаю. – Кивнул тот. – Продолжай.

– А нечего продолжать. Их сиятельство отрубил ему руку, – Адам кивнул, и они с Гэбриэлом подошли к лежавшей на земле холщовой сумке, пропитанной кровью. От руки, окровавленной, скрюченной, поросшей рыжей шерстью, уже ощутимо пованивало. – А тот его довольно глубоко порезал… – Гэбриэл машинально погладил плечо, и Адам кивнул:

– Именно здесь. Рана глубокая, и очень скверная, крови потеряно много. Но лекарь-еврей его лечит, и за ним хорошо ухаживают.

– Никто больше не пострадал?

– Нет. С их сиятельством была ваша эльфийская кузина, госпожа Тополь, но с ней все хорошо.

– Люди черте-что уже болтают. – Гэбриэл, едва зашла речь о Марии, почувствовал глухое раздражение. Хорошо ухаживают! Ну, еще бы! Мог бы и в замок добраться, не далеко, поди! Но здесь – ухаживают!!! – Драконы, оборотни, драконья мать-перемать… Займитесь этим, черт побери! – И пошел в калитку, пытаясь усмирить свою злость.

Комнату, где лежал герцог, уже преобразили. Из замка поспешно привезли ковры, портьеры и мебель, подобающие такой особе, во дворе стражники уже приобщились, по требованию Тильды, к полезному труду и убирали остатки строительного мусора, кто-то помогал Гансу достраивать коровник и конюшню. Тильда, слегка недовольная: и присутствие герцога, и его свита, немного действовали доброй женщине на нервы, – надзирала за процессом и то и дело давала советы или делала замечания.

– О, мой добрый граф! – Обрадовалась она, увидев Гэбриэла. – Их сиятельство говорили, что вы скоро будете, но как можно было подумать, что так далеко…

– Народу-то зачем столько? – Оглянулся недовольно Гэбриэл.

– Их сиятельство тоже требовали, чтобы лишние убирались отсюда, но это личный приказ его высочества. – Тильда значительно поджала губы. – Он собирается нас посетить. Это такая честь!

– А Мария?

– Мы понимаем, что будет лучше, если все эти люди не будут видеть ее. – Успокоила его Тильда. – Она не покидает башню. Надеюсь, это ненадолго!

– Я тоже надеюсь… – Процедил Гэбриэл. Из башни вышел жующий что-то Матиас, и, поспешно глотая то, что жевал, поклонился Гэбриэлу:

– Ваше высочество! Скоро вы! Вас ждут.

Гарет, с комфортом, полулежа устроившийся в походной, но удобной и мягкой постели, ждал Матиаса с лекарствами и обедом, но вошла Мария.

– А вот и она. – Улыбнулся ей Гарет. – девушка, спасшая мне жизнь.

– Это вы меня спасли. – Мария покраснела, глаза чуть увлажнились и сияли так, что смотреть было почти больно. – Он такой страшный был, но вы с ним справились.

– С твоей помощью. Это ты здорово придумала: глаза ему закрыть. Больше ничего бы не помогло.

Мария поставила столик с обедом на пол, присела рядом:

– Я взгляну?.. – И побледнела, увидев пятна крови на повязке:

– Сколько крови… Это же очень больно. – Лучше кого бы то ни было зная, что такое боль, Мария сострадала Гарету так явно и сильно, что он смутился:

– да разве ж это боль, Тополек.

– Не могу, – вырвалось у Марии, – не могу видеть, когда больно!.. Не могу видеть кровь и раны… – Она закрыла лицо руками. – Так не должно быть!!!

– Для мужчин это нормально, Тополек. – Попытался ее успокоить Гарет. – Нельзя, чтобы женщины страдали, я вот женскую кровь вообще видеть не могу. Вы должны жить мирно, спокойно… детей рожать. Я за твоего ребенка, если честно, слегка так, знаешь, – он смущенно усмехнулся, – испугался.

На самом деле испугался он не «слегка», а так, что успокоился только сию минуту, когда увидел, наконец, Марию, живую, здоровую, и по-прежнему на сносях.

– Мы с ним сильные. – Мария с нежной улыбкой положила ладонь на живот. – Мы с ним и не такое перенесли.

– Неужели, – вырвалось у Гарета, – тебя и беременную… не оставляли в покое?!

– В покое?.. – Мария вновь слегка побледнела, опустила глаза. – Нет. И били, и связывали… И продали… вот этому, самому.

– Аяксу? – Не поверил Гарет. – Этому… животному?

Мария кивнула.

– Я никогда его не видела, но слышала его имя: Аякс. Доктор мне говорил не один раз, что он со мной будет делать. Если бы Гэбриэл не вернулся за мной, нас уже не было бы… Но самое страшно не это, а то, что длился бы этот ужас очень… долго. Я так ему благодарна! – Вырвалось у Марии из глубины сердца. – Так благодарна! Так люблю его!!! И Тильде, и Моисею, и вам… Вы не знаете, как сильно я люблю вас всех, как хочу быть вам нужной, на что я готова ради вас всех! Если бы пришлось умереть, чтобы вам было хорошо, я не колебалась бы и секунды!!!

– Тополек! – Гарет аж подался к ней. – Если в самом деле хочешь нам добра, даже не думай о смерти! Поняла?! Живи, будь счастлива, расти своего ребеночка, и это все, что нам всем нужно. Если что-то с тобой случится, как ты думаешь, мы сможем после этого быть счастливы?! После всего, что было сделано, после всего, что ты вытерпела, самая большая радость – видеть, как ты живешь в покое и радости. – Он сжал ее руку, и в этот момент вошел Гэбриэл. Братья встретились глазами, и радость от встречи смешалась с ревностью, такой острой, что скрыть ее они не смогли.

– Гэбриэл! – Просияла Мария и бросилась ему на грудь, от чего в сердце Гарета словно укололо что-то болезненное.

– Здравствуй, мое сердечко. – Гэбриэл прикрыл глаза, изо всех сил давя и душа в себе ревность, поцеловал Марию в макушку, пахнувшую цветами. – Слава Богу, вы целы, и ты, и наш маленький. – Ревность он придушил, но от маленького укола не удержался. – И Гарет цел, что тоже радует. – Он взглянул в глаза брату, зная, что теперь ревности в его глазах тот не увидит. – Что там произошло?

– Госпожа Золотистый Тополь, – нарочито официально сообщил ему Гарет, которому было гораздо больнее, чем думал его брат, – пошла за цикорием. Я проводил ее. К счастью, потому, что там и напал на нас с нею небезызвестный тебе Аякс. Я с трудом его одолел, и то только с помощью госпожи.

– Он сдох?

– Надеюсь. Я отрубил ему лапу, надеюсь, он истек кровью. Вряд ли кто-то окажет ему помощь. Тополек, ты не могла бы нас оставить ненадолго?.. – И, когда Мария вышла, объяснил:

– Она была без чувств, и самого страшного не видела… Твой Аякс, когда я лапу ему отхреначил, превратился в такое страховидло, что даже мне стало страшно.

– В рыжего тролля. – Гэбриэл не удивился, и рассказал Гарету, что произошло возле Разъезжего, и что рассказал ему Кину.

– Значит, вы ждали его там, а он помчался сюда… – Нахмурился Гарет. Герцог в нем взял верх над влюбленным. – Марию он не узнал, но тому, что увидел беременную эльфу – обрадовался. Даже думать не хочу, зачем ему нужна именно беременная. Мы не можем уехать, младший, пока не разберемся с этой тварью. Может, он сдох, а может, и нет. Пока не увижу его тушу, не успокоюсь. В «Истории Нордланда и Хлорингов», которую наш предок Гай Гэролд написал, есть целая глава про рыжих троллей… Пакостная, поганая, злобная и опасная тварь.

– Нам в монастыре тоже читали, этого, самого…

– Исайю?.. Тот попик писал с чужих слов, а Гай Гэролд с ними сам дрался. Они с братьями и вычищали Остров от этих тварей. Там такое понаписано… – Гарет откинулся обратно на подушки. – С меня толку сейчас немного, но я специально остался здесь. – Он криво усмехнулся. – Ты-то, ошалев от ревности, об этом не подумал, а я подумал. Охрана теперь здесь хорошая, даже свора рыжих троллей не подступится.

– Сам ты ошалел… – Но краска на скулах выдала Гэбриэла с головой. Об этом он и в самом деле не подумал. «Неужели я и правда…» – Мелькнуло в голове. Он сел на край постели, мельком глянув на плечо брата, с пятнами подсыхающей крови на белейшей повязке.

– Какого черта. – Произнес, ссутулившись. – Это мой враг, а досталось тебе…

– А ты бы не хотел надрать как следует задницу тому, кто издевался бы надо мной?

– Я б его, как ссаную тряпку, порвал. – Усмехнулся Гэбриэл, и Гарет усмехнулся в ответ:

– Ну, я тоже попытался. И даже кое-что от него оторвал.

– Да уж. – Развеселился Гэбриэл. – Весьма даже нужную часть… Конечно, я ревную. А ты бы не ревновал?!

– да ладно. – Фыркнул Гарет. – Все остальное, так и быть, дарю тебе. Не коси глазом, – он погладил с легкой гримасой плечо, – болит, конечно, зараза. До кости почти полоснул, рукой даже двинуть больно. Еще немного, и я сам без руки бы остался… Но и так, на весьма продолжительное время, я левша.

Гэбриэл поднял и поставил перед братом столик с обедом:

– Ешь давай. Помочь?

– Угу. – Гарету даже не нужно было ни говорить ничего брату, ни знак какой давать, тот сам вовремя ломал хлеб, подавая ему, резал мясо и наполнял бокал ровно тогда, когда нужно. И Гарет воспринимал это, как должное, его ни на секунду не удивляла эта способность Гэбриэла – он и сам на его месте делал бы точно так же. А вот те, кому довелось видеть подобное со стороны, поражались общности двух братьев, видя в этом что-то едва ли не сверхъестественное.

– Сказали, отец приедет сюда?

– Угу. – Гарет с наслаждением прожевал восхитительно прожаренное мясо. – Ум-м-м… Обожаю! Сам-то ел?

– Когда?.. Ничего, поем. – Гэбриэл понюхал бокал. – Что за хрень?

– Лекарство. Кожа вокруг раны покраснела, от заражения. Моисей сказал.

– А… То-то, чую знакомый запах. Я когда у него лежал, там вся башня этим пропахла. Я тогда сейчас… – Гэбриэл сам промокнул губы брату салфеткой, – Гора по следу пущу. Если нам повезет, мы отыщем однолапую тушку, и сделаем из нее чучело. Блин, какое мясо! Не возражаешь?

– Возражаю. Но разве от тебя кусок мяса спасешь?.. Значит, еще один твой трофей будет? Скоро у нас будет не замок, а кунцкамера.

– Завидуй молча!

– Эй, а не жирно будет?!

– Жаба!

Мария, бессовестно подслушивающая у двери, улыбнулась весело, и пошла готовить еще один обед.

Барр сидела в пустом зале облюбованного ею постоялого двора, в Далвегане, в деревеньке Топь напротив Блумсберри, недалеко от паромной переправы. Находиться в Пойме Ригины стало слишком опасно, проклятая королева эльфов дышала в затылок, прятаться от нее становилось все тяжелее. Снадобья, изготовленного из жира некрещеного младенца, осталось всего ничего, и Барр, экономя его, старалась находиться вне Элодиса, получая нужные ей сведения от наемных шпионов. От них она узнала о происшествии у монастыря в Разъезжем и о погоне за Аяксом. А вот о том, что произошло у Тополиной Рощи, сообщил ей сам Аякс, ввалившись в трактир ближе к вечеру, мокрый, страшный, весь в крови, бешено скалящийся и вращающий глазами.

– Ты всегда вонял не розами. – Скривилась Барр, не утруждая себя притворством по поводу его бедственного положения. – Но сейчас это просто ужас какой-то. Ты пахнешь мокрой протухшей псиной…

– заткнись! – Прохрипел Аякс. – Лучше помоги!

– Зачем мне это? – Ведьма и бровью не повела. – Какая мне в том корысть?

– Ты, сука… – Аякс ощерился, но понял, что у него нет больше сил. Он добрался сюда на последнем издыхании, и если сейчас Барр не поможет ему, спрятаться и отлежаться у него может и не получиться. – Корысть… Ладно, ведьма, отслужу тебе… месяц…

– Год. – Возразила ведьма, глаза сверкнули. – Ты будешь моим слугой год.

– А не пошла бы ты?!

– Я верну тебе руку. Будет похуже прежней, но лучше, чем ничего.

Аякс какое-то время сипло, натужно дышал и молчал. В нем и капли покорности и способности служить не было, он был бешеной и неуправляемой тварью, и сама мысль о служении проклятой ведьме выводила его из себя. Но рука… И жизнь… И возможность мести… И собственная стая…

– Хорошо. – Прохрипел он. – Год. И не часом дольше.

– Поклянись. – Велела ведьма. – По-настоящему, на крови.

– Черт с тобой. – Бессильно выругался тролль, и Барр холодно усмехнулась, торжествуя. Такой слуга, как Аякс, стоил тысячи!

Почти полная луна висела в небе напротив спускающегося к горизонту солнца. До Иванова дня, который в этом году совпадал с первым летним полнолунием, оставалось меньше трех суток, и в Эльфийском квартале целыми днями звучала дивная музыка, послушать которую собирались к его стенам горожане и жители окрестных деревень. Этим традиционно пользовался Марк Хант, прохаживаясь в толпе и присматриваясь к девушкам и женщинам. Молодой, хорошо одетый, стройный, с бархатными темными ласковыми глазами, он привлекал женское и девичье внимание, и не уставал дарить многозначительные и восхищенные взгляды. За девушками, которые соответствовали его взыскательному вкусу, он потом отправлял своих осведомителей: кто такие, где живут, кто родители, какой достаток, и так далее. Пусть из десятка жертвой его в конце концов становилась одна, Марк не расстраивался. Одна здесь, одна там… Попутно он обхаживал служанок в богатых домах, тратился на дорогие подарки и прочие знаки внимания, кормил баснями про женитьбу, про требовательных родителей, и чего только он не сочинял! Служанки – это был его хлеб с маслом, его информация, его самые выгодные сделки. Как эта, например…

– Вот кого не ожидала увидеть, сударь. – Задрала нос конопатая и полноватая девушка в новом платье цвета лаванды и белой косынке, наброшенной на плечи. – И что вы здесь делаете?

– То же, что и ты. – Марк воровато оглянулся и поцеловал девушку в щеку. Та увернулась, порозовев:

– Как не стыдно!

– Чего мне стыдиться, дорогая Тина?

– Вы что мне обещали?.. И две недели носа не казали в наш переулок! Вот и верь мужчинам после этого! – Тина, тем не менее, не особенно отбивалась, пока Марк искусно завлекал ее в тупичок, под раскидистый вяз, где и сорвал пару поцелуев.

– Знаешь ведь, что у торговых людей день на день не приходится… Что твой господин?

– Уехал мой господин. – Дернула плечиком Тина, оправляя косынку на пухлой груди, основательно помятой Марком. – Я уж думала: послать вам весточку, али нет? Я ведь девушка гордая. И кавалеров у меня много.

– Гордая девушка с деньгами – это совсем не то, что гордая девушка без денег. – Замурлыкал Марк. – А я тебе столько дам, что на хорошее приданое хватит, если поможешь.

– Ну-у-у… Я не знаю. – Но Марк видел, что она просто цену себе набивает, что она согласна. Она ненавидела свою молодую госпожу, потому, что до женитьбы ее господин, богатый торговец мехами, спал с нею, и Кристина пользовалась этим, требуя и получая кое-какие привилегии. Но в жены торговец, человек немолодой, взял молоденькую и очень красивую девушку, из бедной, хоть и родовитой, семьи. Тина всерьез считала себя более подходящей кандидатурой в жены, и презирала и ненавидела девушку, которая не от хорошей жизни пошла за человека, который ей не нравился, который был слишком стар для нее и, постоянно опасаясь гипотетического молодого соперника, держал ее взаперти и изводил своей ревностью. По странному женскому обыкновению, Тина обратила свое разочарование и гнев именно на несчастную новобрачную, не в чем ее не обидевшую и не согрешившую перед нею, а не на торговца, который использовал ее, кормил несбыточными надеждами, а потом кинул ради более молодого и соблазнительного тела. Марк, прекрасный знаток женской психологии, видел ее насквозь и использовал в своих целях. Как, впрочем, и многих других.

– Опасно это. – Оправив косынку и платье, Тина кокетливо подвернула манжеты нарядного платья. – А вдруг узнает кто?

– А зачем нам надо, чтобы узнали? Ну же, Тина, фея обольщения! Всего то и надо, дать ей вот это, – он сунул в руку девушки скляночку фантазийной формы, с прозрачной жидкостью внутри. – У нее ни вкуса нет, ни запаха. Нальешь в питье, и когда заснет, дашь знак, впустишь человека. А после, как уйдет, уберешь там все. И никто, даже госпожа твоя, не узнает, что кое-кто с нею слегка… позабавился. Человеку счастье, тебе деньги… И всем хорошо.

– Госпожа моя! – Злобно фыркнула Тина, пряча склянку. – Госпожа голозадая… Оборванка, нищебродка! Только рожей смазливой и взяла… Да мамаша ее, колдовка проклятая, это она моего Франца и околдовала, приворожила так, что он слюни до земли распустил… Ведь в этой Марте нет ничего! Что у нее есть такого, чего во мне нет?!

«Да она в сто раз тебя лучше. – Цинично подумал Марк. – Тебя б я пальцем не коснулся, дура толстозадая, если б не дело, а ее… м-м-м! Даже приплатил бы, чтобы помацать малехо». Но вслух он любезно сказал совсем другое, называя Тину феей обольщения, богиней и цветком своего сердца. Слова – они и есть слова, денег не стоят. А вот за возможность порезвиться с бессознательной женщиной, такой всегда неприступной, но очень и очень желанной, сосед-ювелир готов был заплатить пятнадцать дукатов. И за каждый из этих хорошеньких тяжеленьких кругляшков Марк готов был наговорить тысячи льстивых слов хоть этой дуре, хоть другой.

Попрощавшись с Тиной и купив себе кулек тыквенных семечек, чтобы убрать изо рта привкус ее поцелуев, Марк устроился в условленном месте, поджидая свой самый драгоценный источник информации и средств.

Жанна, общая служанка Девичьей Башни, в городе появлялась крайне редко – при своей-то загруженности. Но порой выходной доставался и ей, и этих дней Марк ждал с нетерпением, так как этим своим контактом очень дорожил. Жанна была не вполне в его вкусе, слишком вертлявая и тощая, но облизывал и убалтывал он ее, словно королевну какую, и всегда держал для нее наготове не дешевенький подарок. Рыцари и оруженосцы Хефлинуэлла были золотым дном, а найти вторую такую Жанну там было весьма и весьма не просто. Жанна нагло этим пользовалась и вела себя, словно сокровище какое, но Марк готов был (пока) это терпеть.

Не обманула – появилась, опоздав всего-то на какой-то час. Бывало, что и дольше заставляла себя ждать, дрянь вертлявая. Пришлось изображать неземной восторг от встречи, целовать и тискать ее, вручить драгоценный эльфийский браслетик ценой аж в три дуката. И стиснуть зубы, когда дрянь, которая сама по себе и дуката не стоила, вся скривилась, принимая подарок так, словно одолжение ему делает.

– Ну, что? – Спросил он, когда все положенные формальности были соблюдены.

– Про графиню Июсскую, что-ли, интересуешься? – Крутя браслетик на своей тощей конечности, поинтересовалась Жанна. – Она уехала в свой Июс. С женихом у нее опять контры какие-то. Не понимаю, что он так с нею носится. Голодранка, пигалица мелкая. Я помню, как она появилась: ни платья приличного, ни шляпки, а уж обувь такая, что в приличный камин бросить стыдно. А теперь, смотри ты, как расцвела и расфуфырилась! А ее служанка, Роза эта – о-о-о, тварь! Деревенщина паршивая, а ведет себя так, словно из благородных!

– Жанночка, фея обольщения, цветок моего сердца, что это значит? – Взмолился Марк, привлекая ее к себе и обвивая рукой ее плоскую талию. – Ничего не вышло?..

– Нет. – Ожесточенно ответила Жанна. – Ничего. Не хочет ни рассказать ничего, ни принять никакой подарок, ни посидеть душевно. Говорю же, тварь. Думала, посидим, выпьем наливочки, поговорим, она что мне и расскажет… Дрянь подзаборная!

– Ну, не расстраивайся, цветок моего сердца. – Искусно скрывая жесточайшее разочарование, вздохнул Марк, целуя ее. – Но что-то же у тебя есть для меня, фея обольщения?

– Не знаю. – Принялась, как обычно, кривляться и набивать себе цену Жанна. – Может, кое-что и есть. Не знаю, что ты с этим делать будешь…

– Ты уж предоставь мне это решать, – с мягкой настойчивостью вытягивал из нее главное Марк, – что я с этим сделаю…

– Марта, служанка дамы Вильгельмины Мерфи, мне кое-что о своей госпоже рассказала. – Жанна фыркнула. – По секрету! Идиотка…

– А что это за дама Мерфи такая, напомни мне, цветочек мой?

– Это закадычная подружка нашей графини. Так вот… Она без ума от герцога.

– О как! – Марк внутренне подобрался и сделал стойку, как охотничий пес. – Что, сильно без ума?

– Он к ней порой захаживает. Ну, там, перепихнуться, когда приспичит. И она совсем свихнулась из-за него. На стены лезет от отчаяния.

– Жанночка! – Просиял Марк. – Фея ты моя… – Аж руки ей расцеловал. – Ты мое сокровище, прелесть моя, роза моя!

– Ты бы лучше, вместо комплиментов, помог бы мне хоть чем-то настоящим, помимо подарочков этих. – Фыркнула Жанна. – Надоело мне быть служанкой для всех и каждого. С утра до ночи обслуживай этих идиоток, гладь, убирай, постели заправляй, горшки их вонючие выноси…

– Ну, пока не скажу, каким образом, но, возможно, очень скоро я твою долю улучшу. – Пообещал Марк. – Есть у меня кое-какая идейка…

– Мне не идейка, мне весомое что-то нужно. – Дернулась Жанна. – Я устала, как не знаю, кто, никто в этом долбаном замке больше меня не вкалывает!

Пришлось Марку успокаивать, убалтывать и ублажать стерву. Но оно того стоило! Пусть графиня Июсская пока что оставалась недоступна – Марк надежды не терял. Расскажет заказчику, с какими трудностями пришлось столкнуться и набавит цену, не впервой. Зато информация о даме Мерфи ему показалась важной. Барр что-то такое и просила его узнавать.

– Ты, роза моего сердца, как-то намекни этой дуре… Служанке дамы Мерфи… что есть женщина, которая решит проблему ее госпожи раз и навсегда.

– Это как?

– Ну… – Марк поиграл локонами ее тщательно завитых и уложенных волос, – скажем, так: есть такие вещи, как приворот, гадание, все дела. Женщина очень сильная, дело свое знает, как никто. Я никогда в такие дела не верил, но как увидел ее в деле, сам обалдел.

– Что, серьезно?

– Более, чем.

– И что за женщина?

– А тебе зачем?

– Пригодится. – Дернулась, оправляясь, Жанна. – Так… на всякий случай. Я слышала, в Омках живет бабка одна, детей маленьких от коликов лечит, зубную боль снимает…

– Ха! Детские игры, дорогая моя фея обольщения! Ну, ты поняла меня, да, моя богиня?

– Что непонятного-то? – Жанна еще раз рассмотрела браслет, покрутив его на запястье. – Симпатичный, конечно… Но мне сейчас необходимо обувь обновить, туфли стаптываются, как ненормальные, пока бегаешь по этим лестницам: «Это принеси, то раздобудь…». Голодранки!

– Бедная моя фея! – Марк, внутренне чертыхаясь, поцеловал ее запястье. – Будут тебе новые туфли, обещаю.

Гор добежал по следу до обрывистого берега Ригины, где обнаружились обломанные ветки и кровь, и там яростно зарычал, глядя вниз. Гэбриэл сплавал туда с Адамом на лодке, но ничего не нашел. Утонул тролль, или выжил – пока было неясно. Адам был полон оптимизма, утверждая, что потеряв столько крови, сколько ее было на месте боя, никто не в состоянии выжить. Но Гэбриэл, который очень хотел бы в это верить, чувствовал, что нет, не сдох проклятый Аякс. И Кину, примчавшийся под вечер, и исследовавший кровавый след, подтвердил: нет, не сдох.

– Но кровь его, – Кину сорвал окровавленный лист и спрятал его в кожаный чехол, – нам поможет.

Победа графа Валенского над драконом переполошила всех врагов Хлорингов до единого. Она совершенно меняла расклад сил и настроения на Острове. В одночасье граф превратился в сэра Гэбриэла, драконоборца, защитника людей; его подвиг уже обрастал легендами и мифами, невесть, откуда возникающими. Рассказывали, что он, якобы, расправился уже с кучей разбойников, появились уличные рассказчики, которые утверждали, что лично знали его, когда он был всего лишь разбойником в Северных Горах, но уже тогда отличался благородством, умом, остроумием и приходил на помощь нуждающимся и неправедно обиженным – эдакий нордландский Робин Гуд. Месяца не прошло, как был убит дракон, а все эти слухи и мифы уже расцвели по всему Югу, словно по волшебству. Люди потянулись в Гранствилл, чтобы лично увидеть чучело дракона, а главное – самого сэра Гэбриэла. Так его теперь называл весь юг Острова, и каждый ребёнок знал, какого именно сэра Гэбриэла при этом имеют в виду. Питер Дрэд понял, насколько всё серьёзно, когда на улице увидел играющих детей, которые спорили до слёз, кто из них будет сэром Гэбриэлом. Настроение испортилось так, что он еле сохранил на лице обычное своё добродушное выражение немного нелепого чудака с близорукими глазами, когда живущие по соседству супруги раскланялись с ним. Чтобы немного успокоиться, он кивнул им и сказал:

– Слышите, как спорят детишки?.. О каком это сэре Гэбриэле они говорят?

– О младшем сыне его высочества! – Воскликнула женщина. – Разве вы не слышали?.. Он убил дракона в Бродах, а ещё многих людей и сирот уже спас и защитил… Храни его Бог! Наконец-то у этого острова появился настоящий рыцарь и герой!

– Да-да-да… – Питер Дрэд улыбнулся своей милой детской улыбочкой добрейшего чудака. А в душе было черным-черно. Ох, как плохо… как плохо! Надо было немедленно что-то делать! Попытка выставить младшего Хлоринга содомитом провалилась – у него, как оказалось, есть уже дочь-бастардка, он женится, и по слухам, обожает невесту, красавицу, бесприданницу и сироту – то есть, браком по расчету это не назовешь. Амалия с супругом слишком промедлили, непозволительно долго медлили, и теперь требуется нечто большее, чем физическое устранение. Пустить слух о том, кем прежде на самом деле являлся этот герой и где он был?.. Опасно. Хлоринги могут в ответ раскрыть все карты, и тогда плохо станет всем. Дрэд, продолжая напряжённо размышлять, прошёл к себе, махнув рукой приподнявшемуся из-за пюпитра секретарю – доминиканцу: сиди, не нужен, – открыл створки окна, впустив в прохладу комнаты жар нагретых солнцем стен и запахи раскаленной солнцем улицы. Секунду спустя на подоконник уже с ласкающим слух шумом спикировал первый голубь, пытливо глянул круглым глазом. Дрэд насыпал пшено, и минуты не прошло, как карниз был полон толкущихся, воркующих и недовольно урчащих голубей. А он продолжал размышлять, подсыпая пшено и любуясь птицами. Безвыходных ситуаций не бывает, он это точно знал. Вариантов было много, и Дрэд обдумывал каждый, просчитывая последствия. Гэбриэл, по слухам, безумно любит свою невесту и верен ей. Наверняка, Хлоринг ревнует её, если так сильно любит. Если любит – уточнил для себя Дрэд. Сам он не слишком верил в силу так называемой любви, хоть сила вожделения была ему знакома; свои связи он тщательно скрывал, но они то и дело возникали. Девушек он любил хрупких и нежных, большеглазых, кротких. Если имели место несогласие или протест, он подавлял их либо деньгами, либо прямой угрозой, либо шантажом. Дрэд был однолюбом, поэтому любовниц у него было мало, всего трое, и все были при нём подолгу. Он был им верен, щедр, потому гордился собой, а то, что девушки во всех трёх случаях были с ним не по своей воле, ничего не значило для него – женщины, как он считал, не те создания, с чувствами которых, вздорными и поверхностными, стоит считаться. Последняя любовница ему изменила, влюбившись в какого-то молодого рыцарёнка, и Дрэд примерно наказал их: рыцарёнка убили, а девушку изуродовали и заперли в монастыре. И теперь Дрэд был одинок… Временно.

Но это следовало уточнить. Этот вариант, с невестой, следовало хорошенько обдумать. Прощупать почву, и если Хлоринг, вопреки его прошлому, когда он был игрушкой мужчин-содомитов, всё-таки испытывает искренние чувства к своей невесте, то это его и погубит. Но наугад, решил Дрэд, действовать нельзя. Нужно поехать в Хефлинуэлл и встретиться с Хлорингами лично. Припугнуть. Сделать вид, что ищет компромисс, пусть щенки подумают, будто у них есть время и надежда. Выяснить всё, что удастся, а главное – что из себя представляет на самом деле старший брат, так как появились сведения и подозрения, что с первоначальной оценкой он сильно поторопился. Надо ехать в Хефлинуэлл. И повод имеется: странный внезапный отъезд на север епископа Гранствиллского, случившийся после того, как он был почти насильно увезён в Хефлинуэлл. Для Дрэда ничего странного в этом не было, как и вубийстве ювелира; но как повод годилось. Конечно, разоблачать младшего Хлоринга нельзя, но припугнуть и приземлить – нужно. В таких делах Дрэд был мастером. Если нужно, он мог бы и святую Цецилию сделать виновной и запугать грехом. Решено… Нужно ехать. Дрэд с облегчением улыбнулся и посюсюкал голубям, потом позвал секретаря. Писать письмо герцогу Элодисскому.

Дела в Садах Мечты шли всё хуже, и это сильно сказывалось на Драйвере и на его состоянии. Денежные его дела были вообще хуже некуда. Кенка и его клика в наглую пользовались Садами Мечты, не платя за это ни геллера, и Драйвер ничего не мог поделать: они утверждали, что он кругом виноват и должен быть рад, что его ещё не сдали Хлорингам с потрохами… В отместку Драйвер решил придержать Привоз мальчишек – ещё не хватало, предоставить им свежее мясо на дармовщинку! И тайком от них барон начал пускать в Сады Мечты всех, кто платил, превратив своё детище в вульгарный бордель… Для чего нужны были девки, много девок, так как большинство тех, кто приходил в Сады Мечты теперь, хотели именно их. Хуже того – они требовали, чтобы девки разговаривали, пили с ними, были веселыми и покладистыми. Драйвер бесился, но вынужден был купить несколько девок в окрестных борделях, отведя для них особое помещение; при том, что денег они приносили не в пример меньше: люди шли сюда, прослышав, что тут есть нечто совершенно необыкновенное, чего больше нигде ни за какие деньги не купишь, и злились, находя обычных трактирных девок. Каким страшным ударом для него был захват Хлорингами баржи с новым мясом! У него остались только две свежих девки подходящего возраста, которых он приготовил себе, на роль будущей баронессы Драйвер. Жаль, но придется их использовать… Они будут дорого стоить, ведь из себя они красивы, что есть, то есть, хорошо воспитаны, умеют говорить… И не какие-то там кабацкие шлюхи, их можно представлять, как аристократок. Драйвер очень надеялся, что сможет выручать за них не меньше пятидесяти дукатов за раз. Это был страшный риск, но идти на него Драйвер был просто вынужден; денег катастрофически не хватало, дошло до того, что он не мог себе позволить многое из того, на что не жалел золота прежде. Быть нищим ему казалось так позорно, что барон с ума сходил, когда ему предлагали что-то из того, что он любил прежде, а ему приходилось отказываться от прекрасных и редких вещей, выкручиваясь изо всех сил, придумывая отговорки и отмазки, только бы не сказать прямо: нет золота, нет, и неизвестно, когда будет!!! Но не меньше мучило его то, что он превратил детище свое, свои Сады Мечты, из места сакрального, таинственного и идеального, храма своей личной религии, в вульгарный бордель! Всё это изводило его и мучило ежедневно, ежечасно, превратив жизнь в ад. Узников Садов Мечты кормили из рук вон плохо; кормили затхлой крупой, собачатиной, ржавой рыбой, плесневелым хлебом… Когда же Доктор попытался возмутиться и напомнить, что от этой еды мясо будет дохнуть в два раза быстрее и чаще, Драйвер накинулся на того с кулаками.

Доставить девок следовало с самыми строгими предосторожностями. Не хватало еще, чтобы и их захапали Хлоринги! Одна жила в Элиоте, другая – в Бирхолле, оба города были портовыми, и Драйвер отправил за ними Гестена на собственном корабле, «Ганимеде». Тайно, и как можно скорее: забрал девок, и в Найнпорт, без остановок, на всех парусах! Мысленно Драйвер уже тратил на самое необходимое деньги, которые получит за этих девок, Евгению и Вирсавию. Он рассчитывал не меньше, чем на пятьсот дукатов, и бессильно стискивал зубы: когда-то он тратил столько за сутки, получая в Садах Мечты в разы больше! А сейчас он вынужден придумывать, как растянуть эти деньги на месяцы… Такое унижение… такое унижение! А все Гор…Все проклятые Хлоринги! Как Теодор их ненавидел!.. О своей вине перед ними он и не думал. Он – виноват перед ними?! Это они были виноваты перед ним во всем!

Глава третья: Полная луна

Насчет Очень Большой Боли сэр Карл Брэгэнн не пошутил и ни разу не преувеличил. План его был прост, и Вепрь – не дурак ведь, – признал, что тот прав. Удрав от Птиц, он заставил их сомневаться в нем, подозревать. И наверняка кто-то для них шпионит в Каменке, как, впрочем, и по всему Междуречью.

– Людишки, людишки шпионят, милый мой друг. – Обстоятельно и чуть печально объяснял он это Вепрю. – Жадные до денег враги рода человеческого. Я таких, регулярно, презираю и не уважаю никоим образом. И попадись такой Иуда мне, легкой смертью он не умрет… А они мне рано, или поздно, достанутся, я терпелив. С твоей помощью, мой милый друг, отловив хоть одну Птаху божью, я все, обо всех, узнаю.

А пока, – он ласково потрепал Вепря по плечу, – чтобы вернуть им веру в тебя, стану я тебя пытать. Не обессудь, мой милый друг, пытать буду по-настоящему, чтобы выглядело все регулярно правдоподобно. Как думаешь, сколько дней нам понадобится, чтобы они про то прознали и пришли тебе на помощь?.. Впрочем, это не имеет регулярного значения. От тебя требуется только одно: играть героя. Правдоподобно, мужественно, героически. Я буду спрашивать, где Птицы, а ты можешь и плевать в мою сторону, это только правдоподобнее будет выглядеть, ничего. Думай про себя, какой будет тебе награда, если все получится у нас. Станешь ты не последним человечком при мне, регулярно, при кормушке и при деле. Я тебя, мой милый друг, буду и дальше использовать. Есть у нас, – сэр Карл, вымыв руки, принялся перебирать орудия пыток, и Вепрь невольно сглотнул, глядя на это, – речушка пограничная, Каяна, и озеро Малый Конь… Живет там, регулярно, самая неуважаемая мною мразь, Вэлери Ол Таэр, полукровка, которого поклялся я извести любой ценой. И ты, мой милый друг, мне в этом поможешь. – Он подошел к Вепрю с клещами в руках. – Начнем, милый мой друг? Очень мне не терпится, – сэр Карл повысил голос, и в толпе крестьян за плетнем послышался гул приглушенных голосов, – узнать от тебя, где Птицы твои регулярно прячутся.

– Да пошел ты… – Огрызнулся «героически» Вепрь, и зашипел, скривившись и напрягшись – начал сэр Карл прямиком с ногтей.

Сэр Карл оказался виртуозом своего дела, да и любителем к тому же: пытал он Вепря смачно, со вкусом, с наслаждением. И Вепрь все больше начинал ненавидеть его. Да, эта мразь, точно, была из Садов Мечты! Только там такие и водились… Служить ему?! Быть под его началом?! В какой-то момент, облитый холодной водой, Вепрь словно очнулся окончательно. А так ли уж он хочет, чтобы все вернулось?! Обратно к твари вроде Драйвера, которая использует его, а при первой же возможность запытает насмерть?! Получая от этого наслаждение?!

– Пошел в жопу! – Хрипло выплюнул он в осточертевшую, перекошенную от наслаждения рожу. – Понял, урод больной?! – И заорал, сколько хватило сил в легких:

– Ловушка это, ловушка, идиоты!!! – И сам же засмеялся над собой, не веря ни на грош в то, что Птицы вообще интересуются им и придут. Просто он хотел покончить с этим… Хватит с него. Пожил.

– Заткнись! – Осточертевшую рожу рыцаря перекосило от неожиданности и ненависти, и Вепрь попытался снова закричать, но удар сбоку по несчастной голове вновь погрузил его во мрак.

Очнувшись, он пожалел об этом в тот же миг, потому, что голова болела дико. И то сказать: сколько можно по ней, несчастной, лупить?.. Он и очнулся-то, наверное, именно от боли. Болела не только голова – болело все. Пальцы дергало болью, суставы вывернутых рук болели тупо, боль порой сводила их так, что дыхание перехватывало. А что творилось на местах ожогов, так этого вообще никакими словами было не описать! На лице зачем-то лежала мокрая тряпка, и Вепрь с досадой поморщился – сил не было шевельнуть ни головой, ни рукой, чтобы стряхнуть ее. Сквозь ткань он видел тусклый свет, слышал звуки кузницы в отдалении, куриное бормотание, птичий щебет, и не мог сообразить, где он. Руки, вроде, свободны… замотаны чем-то, но не связаны.

– Как он? – Услышал он рядом тихий и вроде, знакомый голос. – Очнулся?

Нет, не сэр Карл… определенно, нет.

– Смотри, моргает под тряпкой! – В полный голос произнес над ним Ворон. Точно, он! – Живучий, волчара! С возвращением, эй!

– А я-то надеялся сдохнуть… – Прохрипел Вепрь, и, заслонив свет, над ним склонился кто-то, кто, сняв ткань, оказался Зябликом.

– Ну, с этим у нас не заржавеет. – Пообещал Ворон, широко ухмыляясь. – Особенно такому, как ты. – Он присел рядом. – Я-то думал, ты решил нас продать и к тепленькому местечку при Смайли пристроиться.

– Я и хотел. – Хмыкнул Вепрь. – С вами-то, благородными такими, каши не сваришь.

– Ворон, не слушай его. – Зяблик намочила тряпку и, сложив несколько раз, уложила ее на лоб Вепрю. – Он в бреду только и твердил, чтобы мы в ловушку не лезли да забыли про него.

– Угу. – Кивнул Ворон. – А еще что говорил про тебя, помнишь? – И засмеялся, когда Зяблик густо покраснела и замахнулась на него.

– Я говорил? – Искренне удивился Вепрь. В его мире раненых и больных никто не выхаживал и не присматривал за ними. О такой детали, как бред, Вепрь и не подозревал.

– Молчи уже, горе мое! – Строго прикрикнула на него Зяблик. – Разговорчивый ты наш… Все про голову свою твердил, да про то, чтобы мы в ловушку не пошли.

– Его счастье. – И Сова здесь оказалась! Вот уж кому Вепрь вообще был не рад! – Иначе прирезала бы его, как барана… Ненавижу предателей!

– Как вы меня того… – Вепрь сморщился. Даже говорить больно.

– Мы вообще за тобой ехать не хотели. – Поведал Ворон. – Решили с Совой, что уйдем из лагеря, про который ты знаешь, да и с концами. Но кое-кто, – Ворон весело взглянул на Зяблика, – принялся возмущаться и твердить, что ты лучше, чем кажешься. Что нельзя тебя вот так оставить, и все такое… Ну, мы и отправили шпиона. Точнее, шпионку.

– Шпионку?..

– Конфетку. Она щупленькая, оденется парнишкой, рожу измажет сажей, и нипочем не догадаешься, что это девчонка! – Воскликнула Зяблик, и Сова шикнула на нее:

– Рот-то закрывай иногда! Балаболка!

– да ладно! – Отмахнулась Зяблик. – Он ведь наш теперь!

– До поры-до времени. – Сова гибким точным движением поднялась с пола, на котором сидела, скрестив ноги, не помогая себе руками. – Далеко ему еще до нас. – И вышла, отряхивая штанину.

– И что дальше? – Поинтересовался Вепрь.

– Ну… Конфетка нам все и рассказала. Как тебя пытают, и как ты кричал, что это ловушка. Мы все вместе решили, что тебя нужно вытащить. Ты полукровка, и был с нами. Ну, рассердился, уехал… бывает. – Зяблик глянула на Ворона. – Да ведь? Но ты же наш? Правда?

– А Брэгэнна кто завалил? – Вепрь с одной стороны хотел, чтобы тот сдох, с другой – вот бы самому до него добраться когда-нибудь! Уж тогда тот и сам бы узнал, что такое Очень Большая Боль!

– Он удрал. – Опять сунулась Зяблик. – Конфетка в него попала, но не убила, удрал он.

– Есть у меня пара вопросов. – Небрежно заметил Ворон. – Так, просто, интересно.

– Пить дайте. – Попросил Вепрь, пытаясь приподняться. Ему казалось, что сможет, но Зяблик и Ворон в две руки удержали его:

– лежи, болван! – Воскликнули хором.

– У тебя это… трясение мозга. – Важно сообщила Зяблик. – Ты уже неделю бревном лежишь. Доктор сказал, что тебе нельзя ни вставать, ни на свет смотреть. Темно надо, чтобы. Вот, пей через соломинку.

Даже такое легкое усилие, как попытка втянуть в себя через соломинку какой-то горьковатый напиток, оказалось болезненным. Но Вепрь умел игнорировать боль, и вытянул все, до капли. Противно, слов нет, но пить хотелось зверски. И только подождав, пока уляжется боль, Вепрь спросил:

– А этот-то как здесь оказался?

– Который?

– Доктор.

– Он из эльфов. Мы на эльфийской территории. – Не поняла его Зяблик. – У нас здесь, как говорят наши враги, оно: гнездовье. – Девушка хихикнула. – Только им ни в жизнь его не найти, эльфы их сюда не пустят.

А их, значит, пускают? – Вепрь помнил, как сам пытался пробраться на север по эльфийскому побережью. Ни черта он, оказывается, не понимает… Ведь Птицы тоже разбойники, как бы, и крови на них – будь здоров! Вот как здесь разберешься?.. Он поймал на себе пронзительный взгляд Ворона, прикрыл глаза с неприятным чувством в душе.

– Ты зубы-то не заговаривай. – Заметил Ворон. – Почему передумал?

– Чего передумал?

– Продать нас.

– А я не передумывал.

– Врешь. Передумал. В бреду не врут.

– Не знаю я! – Психанул Вепрь. – На хрена вы меня сюда приперли?! Я думал, что сдох, все, кончено! – И зажмурился. Жар и боль бросились в голову, тяжело застукало в висках, и новый холодный влажный компресс показался особенно приятным.

– Все, все, – зашептала, гладя его по плечу, Зяблик. – Успокойся… Все пройдет, поправишься, вот увидишь… Эльф обещал тебе сонную траву, чтобы больно не было…

Вепрь почему-то даже разозлился на нее. Ему хотелось огрызнуться, как дикому зверю, не привычному к прикосновениям, но сил не было. Чего она его трогает?! То, что Птицы все-таки его спасли, Вепря и тронуло, и рассердило. Вот уж чего он вообще никогда не испытывал, так это благодарности! И сам не понимал, как сильно, истово, он теперь благодарен Птицам. Никто, никогда, за всю его жизнь, полную чего угодно, кроме заботы и преданности, не пришел ему на помощь. И он не приходил на помощь никому. То, что его, полуживого, да еще так подставившего их, Птицы не бросили, выручили и даже выхаживают, Вепря купило с потрохами. Теперь бы еще понять непонятные ему вещи… И стать для Птиц своим.

Гарри Еннер, Марк и Кирнан, не подозревая о том, что происходит в Северной Звезде, купались в море. Втроем, оставив лошадей и одежду в тени скал, на травке под деревом, они качались на волнах спокойного в этот солнечный и жаркий день моря, с хохотом ныряли и хватали друг друга за ноги, искали в море ракушки и камешки, бродили по берегу в надежде отыскать кусок янтаря побольше. Вспоминая потом этот день, Гарри поражался тому, что в его сердце не было и тени предчувствия беды, которая уже случилась, уже безвозвратно изменила его жизнь. Он даже чувствовал себя потом предателем, сознавая, что в момент, когда убивали его мать, он весело скакал в волнах прибоя, хохоча, как последний придурок… Не думая о том, что это была просто последняя милость судьбы, которая слегка отсрочила его горе.

– Чего ты нашел там, Марк? – Спросил он, подходя к другу, который сначала распинывал ногой ком водорослей, каких-то палок и другого мусора, а потом присел и стал ворошить его щепкой. К нему подошел и Кирнан, вытряхивая из волос песок. Загорелые, светловолосые, белозубые, с песком на коже, они, щурясь от солнца и морща загорелые носы, смотрели, как Марк выколупывает из песка и мусора удивительную раковину, ультрамариновую, с белыми и цвета слоновой кости разводами и точками, с шипами и наростами, и такой же потрясающей формы.

– Ничего себе! – Озвучил Кирнан Бергквист. – Никогда таких не видал! Дай глянуть?

Марк молча тщательно вымыл раковину в морской воде и снова рассмотрел. Друзья, естественно, первым делом сообщили ему, что если приложить к уху, то услышишь шум моря, на что Марк засмеялся, и сказал, что шум моря можно услышать, если приложить к уху стакан или сложенные лодочкой ладони. Но посмотреть свой трофей дал.

– Отец любит всякие такие морские штуки. – Заметил Гарри. – У нас в Звезде целая комната есть, где всякие раковины, всякие сушеные морские гады и все такое…

– А Фиби?

– Вот у нее и спросишь! – Засмеялся Гарри, и тут Кирнан, у которого были самые хорошие слух и зрение, резко повернулся в сторону тропы промеж скал, ведущей в уединенную бухточку с пляжем. Через пару секунд и Марк с Гарри услышали отчаянное детское:

– Гарри! Гарри!!! – И бросились к одежде, чтобы поскорее прикрыться. Еле успели натянуть штаны пополам с песком, как на пляже появилась зареванная Флер, отчаянно машущая руками:

– Гарри, Гарри! – девочка, задыхаясь, бросилась к брату и прижалась к нему, вся дрожа.

– Флер?! – Гарри присел, крепко стиснув ее плечи. – Что случилось, Флер?! Что-то с мамой? С отцом?! Флер!!! – Он сильно тряхнул девочку. – Что случилось, говори!!!

– Я не знаю! – Воскликнула Флер, плача. – Я не знаю! Фиби спустила меня по веревке со стены, сказала, что спустится за мной, а сама не спустила-ась!!!

– По веревке?! – Гарри не поверил своим ушам. – По веревке со стены?! Что ты несешь?!

– А они в это время двери ломали! – В отчаянии воскликнула девочка. – Мне так страшно, так страшно, Гарри! А Фиби кричала: «Измена, измена!».

– Измена… – Гарри застыл, пытаясь поверить в то, что не могло быть реальным. Но Флер была так испугана, так дрожала, так плакала, что это не могло быть очередной игрой глупой девчонки. Марк и Кирнан, не сговариваясь, поспешно одевались, мгновенно отбросив веселье и беспечность – очень и очень надолго.

– Какая измена, кто? – Спросил Кирнан. – Кто-то приехал в Звезду?

– дядя Енох приехал. – Всхлипнула Флер. – Больше никто.

Гарри выпрямился, придерживая сестру за плечо.

– Он один приехал? Не видела, сколько человек с ним было?

– Не видела. – Флер, чувствуя себя рядом со взрослыми, как ей казалось, мужчинами в безопасности, постепенно успокаивалась. Как можно было чего-то бояться, когда рядом брат, дядя Кирнан и жених сестры? Но самому старшему из них, Марку, было всего двадцать два года, он даже в рыцари еще не был посвящен! Отправившись купаться, они даже слуг с собой не взяли – чего им было опасаться подле неприступного замка, в спокойной земле?.. Гарри и Марк переглянулись, а Кирнан сказал:

– Может, мне поехать, разведать, как и что…

– Если Енох предал и привел врагов, – сказал Гарри, – и замок захвачен, значит, нам нельзя высовываться. Пока я жив, они сестру и маму не тронут. Не посмеют. Они будут для них заложницами. – Он был в отчаянии, но, как и Фиби, держал себя в руках и рассуждал на удивление здраво и быстро. – А на нас откроют охоту, я для них главная цель. Нам нужно пробраться в город и скрыться у кого-нибудь из наших людей, разузнать все и решить, что делать. Нужно как-то связаться с отцом… – При этих словах что-то сжалось в сердце, но Гарри отогнал от себя страшное подозрение: такая наглость возможна была лишь в одном случае… Нет! – Или с нашими вассалами. Это им даром не пройдет! За нами весь север Междуречья.

– И Эльдебринки. – Добавил Марк. – Со мной им тоже придется считаться, отец этого не стерпит.

– С Бергквистами тоже никто в здравом уме не станет связываться. – Напомнил немного ревниво Кирнан. – На что они вообще могут рассчитывать?

– На то, что мы с отцом мертвы. – Побледнев, все же сказал Гарри. – А Фиби станет женой кого-то из них.

Теперь побледнел Марк.

– Кто знал в замке, что мы поехали купаться? – Быстро спросил Гарри. – Кроме мамы и Фиби?

– Да вроде… – Начал было Марк, но Кирнан возразил:

– Мы на весь замок орали об этом, когда коней седлали.

– Сматываемся отсюда. – Решил Гарри. – И не по тропе, а по берегу. – Подсадил сестру в свое седло, уселся сзади. – Держись, Флер. И ничего не бойся – мы же с тобой. Не боишься?

– Нет. – Помотала девочка головой, вцепившись в луку седла. – Не боюсь! Я храбрая!

Дон Хуан Фернандо и Амалия, в сопровождении только своей свиты, отправились в Гранствилл, формально – чтобы посетить собор, на самом деле – чтобы переговорить о своем. Их пребывание в Хефлинуэлле затягивалось, а до осуществления задуманного им было так же далеко, как и в первый день, и дон Хуан Фернандо, устав ждать, выговаривал супруге:

– Вы ведете себя странно, дорогая Амалия. Я вас не узнаю. В чем дело?

– Это не я странно себя веду. – Огрызалась та. – Это Хлоринги – канальи и зануды! Герцог раскусил нас в первый же день, а второй… О-о-о, как я его ненавижу! – Амалия тряхнула головой. – Это бесчувственная колода, да, я верю, что он содомит – я не видела в нем ни унции интереса к какой либо другой женщине, кроме этой маленькой негодяйки!

– В таком случае, я его назову содомитом, он бросит мне вызов, я его убью. И мы отправимся домой.

– Герцог этого так не оставит!

– тем лучше. Убью и его, и поедем домой. Мне осточертел этот Остров, меня бесит унылое безвременье, которое они называют летом, и пугает перспектива задержаться здесь до зимы. Я слышал, в период равноденствия здесь начинаются ужасные шторма, и корабли встают на якорь до апреля месяца. Не обрекайте меня на прозябание в этой дыре на такой долгий срок!

– Не волнуйтесь. Еще до отъезда братьев в это их Междуречье я все устрою.

– Как? Если ни один из них не поддается вашим чарам? Уж не стареете ли вы? – Насмешливо поинтересовался дон Хуан Фернандо, и Амалия гневно сверкнула глазами. Чувствуя, что никак не может найти подход к Гэйбу Хлорингу, она с некоторых пор и сама начала со страхом думать о том же, подолгу разглядывая себя в зеркалах, когда оставалась одна. В ее годы большинство женщин теряли и стройность, и привлекательность, но это, как она поняла, не относилось к эльфийкам. И даже к полуэльфийкам… Те были хороши вечность, и это казалось Амалии несправедливым. Она смогла выяснить, с кем спит Гарет Хлоринг, помимо двух вертихвосток в Рыцарской башне, и была поражена: толстушка с телячьими глазами, дама Мерфи! В первый момент она даже не поверила, но скоро вынуждена была поверить: именно та является его более-менее постоянной любовницей. И это стало последней каплей ее гнева. Братья поплатятся. И не в Междуречье, куда они то ли поедут, то ли нет, толи погибнут там, то ли не погибнут. А здесь и сейчас. Она обязана была взять реванш!

– Не переживайте. – Холодно ответила она своему мужу. – В ближайшие дни все будет сделано.

– Пока герцог поправляется в Тополиной Роще?

– Что ж. – Сморщила носик Амалия. – Нам было поручено избавиться от одного из братьев. Одним и ограничимся. Поверьте: этого будет вполне достаточно.

На площадке у городских ворот, недалеко от лавки Франтика и кузницы, жонглеры соорудили временный помост и устроили представление. Заинтересовавшись, Амалия придержала коня. На помосте играющий девочку мальчик в скромном белом платьице так трогательно упрашивал дракона – дымящееся чудище, сооруженное из двух бочек, просмоленной ткани и головы из папье-маше, – не убивать его (ее) что в толпе даже всхлипывали.

– Пожалейте сироту, – мальчик явно был очень талантлив, и играл так, что засмотрелась и Амалия, – я не знаю ни отца, ни матери, всюду встречаю одни проклятия и побои! не сделав в жизни ни одного дурного дела, что я видела от судьбы? Неужели я умру, не услышав и слова любви, и никто не прольет ни слезинки, когда меня не станет? Мастер дракон, сжальтесь, умоляю! Некому защитить меня, некому пожалеть, никто не придет на помощь! Что вам за честь, убить сироту?

– Замолчи! – Гулко прогудело откуда-то из драконьего пуза. – Что ты просишь меня, я злобный гад и таким создан людям на погибель! Мне что сирота, что принцесса, все едино, лишь бы брюхо набить! Не жаль мне твоих слез! Почему не просила людей в городе, чтобы пожалели тебя?

– Не нашлось никого, кто пожалел бы сиротку. – Скорбно закрыл лицо руками мальчик. – Нет в этом мире для одинокой беззащитной сироты ни жалости, ни защиты, ни милосердия! Видно, придется мне принять страшную мою смерть, и пусть Господь возьмет мою душу к себе, и согреет меня своей бесконечной любовью! Только там, подле него найду я защиту и ласку, подобно всем, кто, как и я, не дождался крохи добра на земле!

Дракон, под протестующий гул зрителей, гулко захохотал из своего деревянного нутра:

– Готовься принять смерть свою в моем чреве, жалкая девчонка! Нет никого, кто заступился бы за тебя! Оглянись кругом: где рыцари, где герои?! Не родился еще на свет герой, который одолел бы меня! Я могуч! Я страшен! Я ужас всех земель ближних и дальних!

– Действительно, ужас. – Усмехнулся дон Хуан Фернандо. – Кто придумывал им текст?

– Погодите… – Амалия остановила его касанием руки. – Мне кажется, я знаю, кто сейчас появится.

– Все придут ко мне на поклон, и лорд, и смерд! – Куражился дракон. – Все падут передо мной! Все понесут ко мне своих детей, а кто не понесет, тот погибнет в драконьем огне! Прекращай ныть, глупая девчонка, пора умирать!

– Стой, дракон! – на помост запрыгнул молодой парень, в кольчуге, причем настоящей, и с настоящим мечом в руке. И так принялся фланкировать им, что толпа взревела от восторга. – Рано ты торжествуешь победу, сразись-ка со мной!

– Кто смеет бросать вызов дракону?! – Взревела бочка, дым из всех щелей, а заодно и из картонной пасти чудовища, повалил гуще, и дети в толпе закричали от страха. Для них дракон был настоящий. – Кому не терпится умереть?

– Я – сын его высочества, благочестивого нашего принца Гарольда Элодисского, и правнук доброго и отважного короля Генриха, сэр Гэбриэл! – Воскликнул парень, и толпа взревела от восторга, заставив Амалию нахмуриться, а дона Фернандо – задумчиво прикусить губу, а заодно и приглушив драконий кашель внутри деревянного чрева. – Господь поставил меня для защиты добрых жителей нашего Острова, нет на нем места гаду, вроде тебя!

– Вы видите? – Амалия стиснула в руке ременный повод. – Он уже стал героем местного фольклора! О нем уже сочиняют пьески и песенки!

– Это естественно. – Приподнял брови дон Хуан Фернандо. – Он убил дракона! Которого видел каждый в этом городке. А парень умеет обращаться с оружием! Слишком ловкий для актера.

Толпе мастерство парня тоже очень нравилось. Собственно, больше половины зрителей собирались именно ради него. Поэтому сцена затянулась надолго. Дракон угрожал, пускал дым, парень крутил мечом, перекидывая его из одной руки в другую, подбрасывал, ловил, пропускал за спиной, мальчик заламывал руки и умолял спасти его.

– Не бойся, девочка! – Наконец-то обратил на него внимание парень. – Я спасу тебя! – И все-таки снес дракону картонную башку под одобрительный рев и аплодисменты толпы.

– Но что я вижу?! – Парень, играющий Гэбриэла, прикрылся от мальчика, играющего девочку, рукой. – Нет! Не может быть! Почему твое лицо мне так знакомо, дитя? Кто ты?

– Я не знаю, сир. – Потупился мальчик. – Я сирота, мой удел – Одиночество, горе и слезы. Нет ни одной живой души, кому я была бы нужна.

– Я словно в зеркало смотрюсь! – Отойдя в сторону, воскликнул парень. Дон Хуан Фернандо хмыкнул: более непохожих друг на друга людей, нежели черноволосый, с крупными чертами лица и двухдневной щетиной парень, и нежный, с тонкими чертами, белокурый паренек, трудно было себе представить. Но толпе это было безразлично, так захватило их представление. – Но может ли быть такое? Господь всемогущий! Неужели это дочь моей погибшей возлюбленной?! Неужели это моя Айвэн, которую я считал мертвой?! Она спаслась! – Он молитвенно сложил руки, воздев глаза к небу. – Слава тебе, Спаситель, слава тебе, пресвятая Дева! – Он развернулся к мальчику. – Дочь моя! Айвэн!

– Отец? – Воскликнул мальчик так, что зрительницы начали прикладывать платочки к глазам. – Не может быть! Я не одинока? Я не сплю? Или я уже мертва и вижу смертный сон?

– Это не сон, дочь моя! – Воскликнул парень. – Иди же, иди в мои объятия, и пусть никогда больше не будешь ты одинока и беззащитна! – Они крепко обнялись под аплодисменты и восторженные крики толпы.

– Да. – Заметил дон Хуан Фернандо. – Гэйб Хлоринг становится кумиром толпы. Возможно, мы слишком долго медлили. Если он вернется из Междуречья с победой, сделать вообще будет уже ничего нельзя.

– Он туда даже не поедет. – Возразила Амалия. – Не успеет.

Отца Гэбриэл остался дожидаться в Тополиной Роще. Его высочество явился с подобающей свитой, то есть, с Тиберием, герольдами, рыцарями, оруженосцами, шутом Лосадой и даже с внучкой, ее няней Изольдой и компаньонкой Тэсс. С ним приехали и кардинал с его свитой, и возле башни стало тесно от лошадей, собак и людей. Мария смотрела на все это столпотворение из окна своей комнаты, сквозь тонкую штору – Гэбриэл просил ее не показываться на глаза гостям, не возбуждать их любопытство. Поразил ее конь его высочества, белоснежный олджернон с длинной гривой и модно подвязанным хвостом, и то, что его вели под уздцы два пажа в нарядных камзолах цветов его высочества, с его гербами. Тильда, безумно волнуясь, встречала высокого гостя в дверях, одевшаяся во все новое, нарядное, кланяясь и краснея от волнения. Поцеловала протянутую руку.

– Вот и второй мой сын попал в ваши добрые руки. – Заметил принц Элодисский. – Спасибо вам за ваши хлопоты! Проводите меня к герцогу. – И Тильда провела его прямо в комнату, где лежал Гарет. С ним вошли только Тиберий, кардинал, Изольда с девочками и Лосада, остальная свита осталась во дворе.

– Отец, зачем вы… – Смутился Гарет, – не стоило, честное слово! Я нормально себя чувствую, дня три-четыре, и рана затянется достаточно, чтобы можно было ехать домой.

– Я знаю. – Успокоил его принц Гарольд. – Я решил воспользоваться случаем, и познакомиться с матерью еще одной моей внучки, или внука. Я хочу видеть эту девушку, о которой говорят в замке, как о вашей кузине. Не делай такие глаза, Гэйб, я не так глуп, как вы думаете. Эта девушка появилась здесь почти одновременно с моей внучкой, а у тебя с Алисой начались скандалы. Ну же, не бойтесь, я ее не обижу.

Братья переглянулись, потом Гэбриэл неохотно отделился от косяка, который пристроился было подпирать по своей привычке, и пошел наверх, за Марией.

– Ваш отец?! – Ужаснулась Мария. – Его высочество?! Нет, я не пойду! Мне страшно! – Начитавшись книг о принцах, принцессах, королях и королевах, девушка считала его высочество каким-то особым существом, да еще любовь и безграничное уважение обоих братьев – ей ли, выросшей на ферме и прошедшей Сады Мечты, стоять перед ним?!

– Мария, отец совсем не такой, как может показаться. – Постарался ободрить ее Гэбриэл. – И ты достойна говорить с ним, даже не сомневайся! Будь такой, как всегда, и этого будет довольно! Брата же ты не боишься, и не стесняешься, а чем они отличаются, по сути-то?

– Твой брат так на тебя похож, – призналась Мария, – что я совсем его не стесняюсь… А ваш отец – это же… Это совсем другое!

– Успокойся. – Гэбриэл привлек ее к себе. – Верь мне и себе. Хорошо?.. Вот и славно. Пошли.

– Но я в домашнем платье…

– Ты в нем здорово выглядишь. Не хуже, чем в нарядном.

Мария, вся трепеща, спустилась с Гэбриэлом вниз, вошла в ставшую намного меньше комнату, бледная, взволнованная, но вполне владеющая собой. Гэбриэл сказал: будь такой, как всегда. Доверяя ему, девушка держала себя в руках. Что-то внутри испуганно требовало опуститься на колени и склонить голову, но Мария напротив, подняла ее выше. Она никогда больше, ни перед кем, на колени не встанет!

На какие-то мгновения все, даже леди Изольда, замерли, пораженные внешностью Марии. Высокая, почти как сам принц Гарольд, изумительно красивая девушка с гордой осанкой, янтарными глазами и копной вьющихся золотистых волос, к которым так шло скромное, но опрятное и милое голубое платье, была сказочно, невероятно хороша. Принцу она поклонилась так, как учила ее Тильда, и тот взял ее за плечи:

– Не кланяйся, девочка. Тебя зовут Мария?

– Да. – Чуть слышно ответила она, смущаясь и теряясь. Отец близнецов был замечательным! У него были глаза Гэбриэла, и голос почти такой же, как у братьев, он был роскошно одет, с перстнями на пальцах, с роскошной цепью на груди, и пахло от него чем-то изумительным. Но главное – от него веяло такой властью, такой значительностью, какой Мария не чувствовала даже в Гарете, тоже очень властном. Но эта власть не была страшной, давящей. Рядом с ним было хорошо. Почти так же хорошо, как с его сыновьями.

– Сядь подле меня. – Его высочество сел в кресло и усадил Марию рядом с собой. – Ты совсем эльфа! Ты помнишь своих родителей?

– Нет. – Так же тихо ответила Мария. – Их убили, когда я была совсем маленькой, а меня забрали. Мой отец был эльф, а мама – полукровка.

– Мне жаль. – Серьезно произнес принц. – Тебе многое пришлось вынести, не так ли?

Мария кивнула, опустив глаза и глядя, как пальцы его высочества бережно касаются шрамов на ее руках.

– И Гэбриэл спас тебя?

– Да. – Она быстро взглянула на него, глаза ее засияли. – Он вернулся за мной и спас. Если бы не он…

– Он отец твоего ребенка?

Мария вновь кивнула.

– Нам было очень страшно. – Прошептала чуть слышно. – Нам просто было очень страшно. Мы оба были другими… Совсем не такими, как сейчас. И он, и я… Но этот ребенок… Он ни в чем не виноват. И у него будет совсем другая жизнь, не такая, как у нас. Я знаю, что Гэбриэл женится на другой девушке, и рада за него. Я очень его люблю, но это не та любовь, не такая, как у них с этой девушкой. Я как брата его люблю… Я и ее бы любила, если бы она позволила.

– Она позволит. Алиса – добрая и нежная девочка, она со временем разберется в том, что вас связывает, и успокоится. Думаю, совсем скоро, после венчания, она уже по-другому станет смотреть на ваши отношения. А у твоего ребенка, моего внука, будет и в самом деле совсем другая жизнь. У него будет не только любящая и разумная мать, и не только лучший в мире отец. Правда, Вэнни?.. У него будет еще и замечательная сестричка, дядя, тоже довольно неплохой, и дед, не худший из возможных. Лучше всего ему быть эльфом; назвать тебя эльфийской кузиной моих мальчиков было хорошей идеей. К эльфам люди относятся куда лучше, чем к полукровкам или эльдарам.

– Тетя Мария! – Вэнни, на удивление долго молчавшая, потянулась к ней. – А когда я могу поиграть с моим братиком? А он где сейчас? А у меня есть пони, и попугай, и собака Лиса, и еще дедушка мне обещал танцующих ангелов, как в городе! Только маленьких! – Вэнни показала руками, каких маленьких. – Я дам братику поиграть с ними, наверное. Если я буду хорошей девочкой, ты разрешишь мне поиграть с ним сейчас?

– Вэнни, – остановил ее Гэбриэл, – братика ты сможешь увидеть осенью.

– А почему? – В первые минуты девочка, смущенная новизной обстановки, молчала и жадно слушала, но, раз открыв рот, закрывать его уже не собиралась. – А где он сейчас? Дедушка, а где сейчас мой братик? А я умею играть с маленькими, и умывать их умею, и кормить из рожка! Я и братика буду кормить из рожка! Тетя Мария, я все-все умею, вы не думайте!

Гарет шутливо ужаснулся:

– И разверзлись хляби небесные! Племяшка, притормози, ради всего святого!

– А папочка мне говорил, – чуть выпятила фамильную, от Хлорингов, нижнюю губку Вэнни, – что дядька, который запрещал мне тарахтеть, злой и противный! И тетька, которая меня била, тоже противная, и папочка ей всыпал хорошенько, так, что она долго еще на жопу не сядет!

– Чего?! – Опешил Гарет, Гэбриэл покраснел, принц Элодисский рассмеялся, а леди Изольда, которая теперь выглядела совсем иначе, чем в тот день, когда судьба привела в ее замок Гэбриэла Хлоринга, воскликнула:

– Айвэн, откуда ты нахваталась таких слов?! Разве можно принцессе так говорить?!

– Откуда-откуда, – Гарет тоже смеялся, – от любимого папочки, я думаю. А, Младший?

Гэбриэл прокашлялся. Он сказал это Вэнни давным-давно, еще на корабле руссов, и думал, что девочка все забыла. Как же! С ужасом пытаясь вспомнить, что еще говорил в ее присутствии, и что в какой-нибудь неподходящий момент выплеснется из его гениальной дочки, он нахмурился:

– да, Вэнни… Не стоит такие слова говорить.

– А почему? – Ужаснула его новым всплеском интереса Вэнни. – А какие можно? А почему ты их говоришь? А девочки за стеной тоже так говорят! Они еще говорят…

– Ты опять лазила на стену! – Хором воскликнули Гэбриэл и леди Изольда. Вэнни насупилась, Тэсс постаралась стать невидимкой. Мария наблюдала эту семейную сцену с удивлением и радостью. Девочка восхитила ее, такая хорошенькая, живая, непосредственная, какой может быть только любимый и не обделенный вниманием взрослых ребенок, совсем не такая, какими были в детстве она и ее подружки. Совсем не такая! С нежностью Мария думала при этом о своем ребенке, который будет таким же. Может, и девочка… Как ей захотелось девочку! Но стоило ей подумать об этом, и маленький так активно начал пинаться, что Мария сморщилась и схватилась за живот.

– Мария?! – Побледнел Гарет, которому, как многим мужчинам, беременная женщина представлялась какой-то взрывоопасной штукой, в любой момент близкой к какой-то ужасной катастрофе. Гэбриэл тоже подался к ней:

– Мария, что? Ребенок?

– Пинается… – Мария улыбнулась сквозь гримасу дискомфорта. – Ничего страшного… Он очень… подвижный!

– Кто пинается? – Расширила глазки Вэнни, и у Гэбриэла вырвалось страдальческое:

– Ащ-щ-щ…

Его высочество при этом смотрел на своего старшего сына. Потом опустил глаза, но лицо его стало на миг печальным. Очень печальным.

Когда гости со свитами удалились, Тильда вздохнула с облегчением, но и с гордостью: высокие гости соблаговолили отведать ее вишневую настойку и печенье, сам его высочество изволил скушать три штуки, а угощения, которое они с Марией готовили с раннего утра, хватило всем членам свиты во дворе! Это она считала триумфом своего дома, и объясняла Марии, перемывая с нею вместе тарелки, блюда и противни, что долг хозяйки дома – принять гостей, как подобает, чтобы никто не почувствовал себя обделенным.

– Ты молодец. – Говорила она Марии. – Хорошо придумала конвертики со сладким творогом, их первыми смели с подносов! И делаются простенько и быстро, и хватило на всех. Даже его высочество похвалил нашу с тобой стряпню! Но что теперь творится во дворе! Один конский навоз придется убирать до вечера!

– Он такой… потрясающий! – Выпрямившись и убрав тыльной стороной мокрой ладони вьющуюся прядь со лба, сказала Мария. – Никогда не думала, что такие люди бывают…

– Ты про его высочество?.. Да, это выдающийся человек. Его уважают даже в Риме. – Кивнула Тильда. – Только очень уж несчастливый. Жена погибла, младший сын столько лет дома не был, врагов целый Остров. – Покачала головой Тильда. – Просто сердце сжимается, как подумаю, сколько он выстрадал! Теперь-то у него и сын, и внучка такая прелестная, но сколько лет пришлось ему терпеть и мучиться, пока получил он хоть часть того, что заслуживает! Все в руках Господа, но порой такая печаль охватывает: ждешь, ждешь счастья, надеешься, веришь… ан глядишь: жизнь-то прошла. Зачем жила, зачем молодость минула? Замужем побыла-то всего ничего, и то муж все в разъездах, да в работе. Потерпи, говорит, вот построимся, купим стадо молочное, построим сыроварню, коптильню, колбасы будем делать… А ничего не успели. Только потерять все. – Она вздохнула, задумавшись. – Столько всего хотелось. А теперь и не хочется больше ничего. Только теперь и пришли и достаток, и покой, и комфорт, а зачем?.. Мне и той башни, в Гремячем, довольно было… – Она очнулась, взглянула на Марию. – Полноте! – Встряхнувшись, улыбнулась бодро. – Теперь у нас есть ты и твой ребеночек. Стану я его крестной и бабушкой, вот и счастье на старости лет. Конечно, его высочество твоему ребеночку дед, но раз они решили скрывать вашу связь, то в замок его не заберут. – Вытерла руки. – Ой, спасибо, девочка моя, быстро все перемыли! Ступай, спроси герцога, не нужно ли ему чего? Такая особа под нашей крышей! – И покачала головой, тяжело вздохнув, при виде того, как просияла Мария. Ох, зачем же они так-то, а?! Ничего хорошего из этого не выйдет! Но и держать, уговаривать, требовать – бессмысленно и даже вредно. Только возбудить ненужный интерес, да и – дело молодое, – любопытство раздразнить. Не родилась, наверное, на свет такая девчонка, которая после предупреждения о том, что объект ее интереса – бабник и бессердечный повеса, отвернулась бы от него. Напротив, каждая уверена, что всех этот бабник обманывал и бросал, а она – единственная, которая его приручит. И эльфийки, думалось Тильде, не исключение. Вон, как сияет вся, едва только о нем речь заходит. Как удержать, как предостеречь, как избавить от будущей боли и разочарования? Никак. Тильда тяжело вздохнула, расставляя тарелки, красиво, ровненько, по ранжиру, одна к одной.

Гэбриэл, вернувшись в замок с отцом, места себе не находил. И беспокойство из-за Алисы, которая оставалась в Разъезжем, было не сильнее, чем ревнивые мысли о том, что Гарет сейчас в Тополиной Роще, с Марией. Душа его рвалась на части: вернуться в Тополиную Рощу, чтобы проследить за братом и Марией, или мчаться в Разъезжее, где в любой момент мог появиться Аякс? Он безумно злился на самого себя, и ничего с собой не мог поделать. При этом он уверял себя, и верил в это, что ревность тут не при чем. Просто для Гарета это очередная игрушка, а Мария – не игрушка! С нею нельзя ни играть, ни обращаться небрежно и беспечно! Но Алиса тоже в опасности, а он здесь! Заставить Гарета вернуться в Хефлинуэлл? Но брат прав: его присутствие обеспечивает Тополиной Роще охрану, достаточную для того, чтобы защитить Марию. Гэбриэл лег спать, но спать не мог. Ворочался, смяв перину, вставал, пил, сидел у окна, подставляя лицо ночной прохладе. А что, если Алиса сейчас в опасности? С Марией все хорошо, ее охраняют, а Алиса? Нэш, конечно, серьезный защитник, не говоря уж о Кину, но там монастырь и беззащитные монашки…

И снова, и снова: что делать? Чего он хочет на самом деле? Разорвать помолвку и расстаться с Алисой? – Нет! Ни за что! Жениться на Марии? Да, – признавался себе Гэбриэл, – он хотел бы этого. Если бы можно было иметь двух жен! Моисей рассказывал, что у мавров в Испании это в порядке вещей: и две жены, и три, и более. Но даже если бы это было законно здесь, Алиса этого не потерпела бы. Об этом даже думать нечего.

Зарычав от отчаяния, Гэбриэл несколько раз стукнулся лбом о косяк: придурок, придурок! Есть любимый брат, без которого он никто, есть невеста, любимая, любящая, прелестная, фея, в конце концов! А он бесится сильнее, чем когда-то на Красной Скале! Едва дождавшись, пока солнце поднимется над горизонтом, Гэбриэл спустился на конюшню, приказав заспанному конюху седлать Пепла. Он поедет в Разъезжее. Нечего потакать себе в дурости! Если он будет торчать в Тополиной Роще и караулить Гарета и Марию, ничего путного из этого не выйдет. Он поедет и будет думать об Алисе. Придумает, что сказать ей, как помириться и успокоить. И в Тополиную Рощу не заедет!

Заехал. Подумав, что просто обязан предупредить брата о своем отъезде.

Деревенька Голубая находилась в двух часах езды от Разъезжего, и в шести часах – от Блумсберри. Название свое она получила от ручья, или небольшой речушки, с таким же именем. Как все деревни, поселки и городки Поймы, нанизанные на главную дорогу от Блумсберри до Ригстауна, которую местные так и звали: Дорога, – Голубая была чистенькой, опрятной и зажиточной. Ездили по Дороге много и часто, трактиры, гостиницы и лавки процветали. Издавна повелось, что лучший в Пойме хлеб пекли именно в Голубой; и за местным хлебом приезжали и из Разъезжего, и изо всех окрестных деревень и поселков, а калачи и пряники возили на рынок в Блумсберри и Гранствилл. Местные пряники не черствели, секрет этого рецепта передавался из поколения в поколение в одной семье, и охранялся пуще зеницы ока. Разумеется, все, кто имелотношение к местным достопримечательностям и их изготовлению, тоже были в почете, и особенно – мельник, Джон Горка. Был он еще молод, всего двадцати восьми лет от роду, но не везло ему в жизни так, что и не выскажешь. Когда ему было всего пятнадцать, сгорел их дом, и в нем погибла вся семья Джона. Он не отчаялся, продолжил семейное дело, отстроился, женился. И первая жена, его ровесница, умерла родами. Джон, человек спокойный, рассудительный, но памятливый и однолюб к тому же, тосковал долго, но женился во второй раз, и все вроде шло хорошо, но и вторая его жена, беременная, утонула, переходя вброд Голубую и поскользнувшись на камнях. До двадцати шести лет Джон и смотреть на женщин не хотел. Но как-то, отвозя муку к Калленам, тем самым, что пекли знаменитые пряники, заметил, что дочка их, Кристина, которая еще в прошлом году бегала пацанка-пацанкой, вдруг оформилась, повзрослела, похорошела, и явно им интересуется. Как потом призналась ему сама Кристина, в мельника она влюбилась бог весть, как давно, еще совсем малявкой. Мельник, боясь новой потери, крепился, но не долго, и осенью сыграли свадьбу, а в мае уже появился на свет его первенец, Джон-младший, и юная жена осталась жива-здорова и весела, как котенок. Когда прошли положенные полгода и младенца крестили в церкви святой Анны Ирландской, в Гранствилле, мельник начал улыбаться. Люди в Голубой уж и забыли, что он это умеет! Жену он обожал, даже не смотря на то, что хозяйка из Кристины была так себе, она больше любила гулять по лесу, собирать цветы, грибы да ягоды, и смотреть на небо и реку часами. В конце концов, Джон был человеком зажиточным, и мог позволить себе служанку. Мельница его стояла на небольшой скале за деревней, скрытая от нее дубовой рощей, и сама по себе уже превратилась в небольшой хутор. Хозяйский двухэтажный каменный дом, надворные постройки, пристройка для служанки, отдельно кухонная изба с проживающей там дальней кристининой родственницей, взявшей на себя роль кухарки, и дом для рабочих, которых было у Джона уже шестеро. Когда Джонни-младшему исполнилось два года, Джон старший начал понемногу верить, что судьба над ним сжалилась. А может, дело было в Кристине? Девушка была удивительно везучая, что бы ни искала – находила тут же, что бы ни затеяла – удавалось. И руки у нее были чудесные, исцеляющие – больную голову гладила, и боль уходила, усталость, печаль, тоску как рукой снимало, стоило просто побыть с нею рядом. И пела она чудесно, Джон наслушаться не мог. А уж сына своего обожал так, что словами не выскажешь. Ребенок был забавный, серьезный, рассудительный не по годам. Очень любил давать советы взрослым, неожиданно попадавшие в точку и вызывающие смех и изумление, комментировал сказки, которые на ходу сочиняла сама Кристина, высказывая просто невероятные логику и смышленость. Любил подражать взрослым, и если что его расстраивало, прикладывал ладошки к щекам и качал головой, а если что-то пугало – приговаривал потешно: «Ое-ей! Ое-ее-ей!». В свои два с половиной года он умел неплохо говорить, считать до пяти и пытался помогать взрослым почти во всем. Так не бывает, но ни Джону, ни Кристине почти не завидовали, и даже почти не осуждали девушку, по деревенским меркам, странненькую и не домовитую. «Главное, – говорили в Голубой, – мельник Джон наконец-то счастлив, храни его Бог!».

В субботу Джон Горка грузил на телегу мешки с мукой и вез ее в Разъезжее. Кристина и Джонни провожали его до дороги, где он целовал жену и сына, и, забравшись на телегу, понукал двух гнедых мулов шагать бодрее. Кристина и Джонни махали ему руками, потом, не торопясь, отправлялись обратно. Кристина собирала цветы, Джонни бегал вокруг и помогал ей: отрывал цветочные головки и совал ей со словами: «Мама, ня!». Кристина принимала подарки с преувеличенными выражениями благодарности и складывала в карман фартука, продолжая собирать охапку цветов, которые потом расставляла по всему дому, для красоты и аромата.

Девушка и сама не подозревала о том, но у нее был сильный магический дар. Она видела вещие сны, чувствовала беду или радость, и ей в самом деле всегда фантастически везло. Сегодня ей было как-то не по себе. Ночью ей снился кошмар, и она даже просила мужа быть осторожнее. По мере приближения к дому тревога молодой женщины возрастала; в какой-то момент она вдруг сообразила, что не слышит ни птиц, ни насекомых – и уже давно. Выпрямилась, оглядываясь. Тревога оформилась в настоящий страх, и страх этот недвусмысленно сфокусировался на сыне. Опасность грозила именно ему!

– Джонни, – нервно произнесла Кристина, протягивая сыну руку, – идем скорее домой!

В непривычной тишине и шаги их, и шелест травы под ногами, и дыхание казались какими-то особенно зловещими. Кристина подхватила на руки Джонни и почти побежала к тропе, ведущей на скалу, к мельнице. Страх нарастал; сердце молодой женщины колотилось, чуть ли не выпрыгивая из груди. Взлетев на свою горку в считанные минуты, Кристина ахнула и застыла: по всему двору лежали люди: рабочие, кухарка и служанка, застывшие, с искаженными лицами и широко раскрытыми глазами, полными муки и ужаса.

– Мамочка… – Прошептала Кристина, пятясь.

– Мама, Майта! – Джонни указал на служанку, лежавшую к ним ближе всего. – Мама! Майта!

Из-за дома появилась всадница на вороном коне, женщина в черной полумонашеской одежде, с бледным узким лицом и змеиным взглядом. Кристина задохнулась от ужаса. Она не знала эту женщину, но мгновенно поняла, что она – зло. Усмехнувшись одними губами, женщина щелкнула пальцами, и Кристина застыла, не в силах ни шелохнуться, ни даже вздохнуть. Ребенок выпал из ее парализованных рук, и заплакал, ударившись о землю.

Барр наслаждалась. Ребенок нужен был ей для особого обряда. Пребывание в Пойме становилось почти невозможным, магия лесной ведьмы была так сильна, что Барр могла лишь заботиться о том, чтобы оставаться невидимой для Мириэль, но ни на что другое у нее уже не оставалось сил и времени. Она теряла зря время, и это бесило ведьму. Для проведения сложного и долгого ритуала ей нужен был ребенок, мальчик, не старше трех лет. Его, живого и обездвиженного, нужно было уложить особым образом, и специальным двойным ножом вырезать полоску кожи по контуру всего тела, обязательно без единого разрыва. Получившийся ремешок и давал, после проведения еще пары ритуалов, защиту от проклятой эльфийки, делал ведьму невидимой для нее. Именно этого мальчика ведьма выбрала по двум причинам. Во-первых, мельница стояла на отшибе, случайный человек сюда никоим образом попасть не мог, хозяин надолго уехал, и ведьма получала здесь достаточно времени для всех манипуляций. Во-вторых, Александра Барр с особым удовольствием разрушала жизнь и счастье именно таких, как Кристина: любимых, счастливых и красивых. С отрочества, с того момента, как жених, выбранный родителями, взглянув на нее, спросил их, нельзя ли жениться не на «этой», а на ее младшей сестре, Барр ненавидела красивых, люто, страстно ненавидела. Первой ее жертвой была ее сестра, потом – послушницы в монастыре, куда родители запрятали дочь, пугавшую и огорчавшую их. А потом Александра потеряла им счет, но наслаждаться их муками и ужасом – не перестала. Представляя, как вернется мельник и обнаружит изуродованные тела жены и сына, ведьма испытывала настоящее наслаждение, вплоть до чувственной дрожи.

Мальчик, плача, кое-как встал на ножки, и вдруг взгляд его упал на пса Барр, Бута. Перепугавшись огромной черной собаки с тяжелым взглядом, мальчик побежал к дому, приговаривая зачем-то:

– Ое-ей… Ое-ей…

Это показалось Барр таким потешным, что она медлила, усмехаясь. Жалкая мелкая тварюшка, и бежать-то по-настоящему еще не умеет, ножки оступаются, сам качается, но торопится, нелепо машет ручонками. Некстати вдруг вспомнился давний, давний момент: Лара Ол Таэр, и ее щенок, такой же маленький, жалкий и нелепый, но бросился на нее, крича: «Не трогай маму!». Защитничек!

Кристина вся дрожала от напряжения, нечеловеческого, страшного. Материнское стремление защитить ребенка было так сильно, что пробудило спящие силы и в какой-то момент сломало чару. Громко вдохнув воздух – Барр изумленно обернулась на нее, не веря своим глазам и ушам, – Кристина отчаянно закричала:

– На помощь!!! Помогите, помогите!!! – С дороги ее вряд ли могли услышать, но Кристина вложила в этот крик не только голос, но и всю свою спящую до этого момента силу – и все-таки была услышана.

– Дура! – Барр наехала на нее конем, хлестнула плетью. – Заткнись! – И тут громко залаял Бут. На Мельничную горку взлетел здоровенный, больше похожий на волка, пес странной бурой масти, в шипастом ошейнике, и ощерился на Бута, который дыбом поставил короткую шерсть и поджал хвост. Ведьма хотела бросить на чужого пса чару, но буквально по пятам за ним сюда же взлетел всадник на сером олджерноне. И тут Барр опешила по-настоящему. Только что она думала о нем, думала с презрением и превосходством. И вот он – здесь, где его никак быть не должно, эльфийские глаза вспыхнули красным бешеным огнем, рука потянулась за мечом. Его пес – или волк, – бросился на Бута, и они сцепились, бешено рыча, покатились по земле. Ведьма бросила чару, но тщетно. На проклятого полукровку ее магия никогда не действовала! Тогда Барр ударила магией по коню, и тот рухнул на колени, дико взвизгнув. Всадник скатился с него, но не упал, гаденыш, покатился по земле и взвился, словно подброшенный неведомой силой. Обнажил меч, и Барр показалось, что тот прозрачный, словно стеклянный, и пылает изнутри белым огнем, рассыпающим холодные искры, таким ослепительным, что больно стало глазам. Хлорингу оставались какие-то несколько шагов до ведьмы, и Александра, соображающая, как всегда, стремительно, взмахнула рукой в сторону мелкого щенка. И гаденыш не подвел: кинулся спасать дристуна, раскорячился, заслоняя его собой. Ведьма медлить не стала: подхлестнула Лирра, наезжая на дерущихся псов и разгоняя их, швырнула крысу, и с криком:

– Бут, за мной! – Галопом рванула прочь со скалы. Полукровка за ней не погнался – занятый каргом, потерял время. Но Барр мчалась, не останавливаясь, еще очень долго, пока не очутилась на берегу реки, на причале, где как раз собиралась отчалить баржа.

И только очутившись на палубе баржи, плывущей в сторону Фьяллара, Барр перевела дух. Осмотрела поскуливающего пса: проклятый волк успел-таки здорово его хватануть за шею. Спасли любимца только складки кожи, которые и прокусил противник, не добравшись до горла. Обработав рану пса, Барр присела на дрожащие ноги, недоумевая, что это с нею?.. И только какое-то время спустя сообразила: эти слабость, дрожь, испарина и легкая тошнота – это страх. Элементарный страх. Она испугалась! Впервые в жизни – испугалась до чертиков! Перед внутренним взором все еще стояли перекошенное от ненависти и бешенства лицо и горящие красным эльфийские глаза. И страшный огненный меч.

Гэбриэл и в самом деле за ведьмой погнаться не смог, пришлось убивать карга, и успокаивать молоденькую женщину и ее ребенка, ревущего в голос, до визга. Мальчик сильно ушибся и до смерти перепугался, да и Кристина была не в себе, прижимала к себе сына и, глядя прямо перед собой безумными глазами, только и твердила:

– Он такой маленький! Он такой маленький! – и Гэбриэл просто не мог оставить их здесь, среди трупов, в таком состоянии, как ни хотелось ему догнать ведьму и покончить с нею прямо сейчас. Как он понимал Кристину в этот момент! Он живо представил себе Вэнни на месте этого перепуганного мальчика, и сердце его сжалось от жалости и гнева. О, нет, он эту тварь не убьет! Он ее заставит ответить за каждую жизнь, за каждую! И отвечать долго, как можно дольше, чтобы прочувствовала, сука, каково оно!

– Все хорошо, – он гладил по плечам Кристину, пока она не перевела на него безумный взгляд и не замолчала, вглядываясь в него. – Все хорошо, она исчезла. Все хорошо!

– Она вернется! – Прошептала Кристина так, что у Гэбриэла против воли мурашки брызнули по коже. – Она вернется за моим мальчиком!

– Смотри мне в глаза! – Приказал Гэбриэл, слегка тряхнув ее. – Смотри! И слушай меня! Я – Гэбриэл Хлоринг, сын его высочества. И я тебе обещаю: она его не получит! Слышишь?

– Да! – Шепотом ответила Кристина, на глаза навернулись слезы. – Да! Я слышу!..

– Вот и хорошо. – Гэбриэл помог ей подняться. – А теперь взяла себя в руки! Пока ты сама не успокоишься, мальчонка тоже не успокоится! Он перепугался до смерти! У тебя есть, куда пойти?

– К родителям… К Калленам… – Кристина, очнувшись, принялась баюкать и успокаивать плачущего Джонни. – Булочники они… Пряники…

– Ладно. – Гэбриэл повернулся к своему коню. Тот стоял в сторонке и фыркал на траву. Потянулся к Гэбриэлу, тихонько заржал, жалуясь: кожа на колене была содрана, кровяную ссадину уже облепили мухи.

– Вот с-с-с… – Гэбриэл едва сдержался, уже привыкнув следить за собой в присутствии детей и женщин. Коня своего он ценил и искренне любил.

– Я помогу! – Совсем ожила Кристина. Джонни уже не орал, а лишь хныкал, цепляясь за мать. – Джонни, малыш, давай поможем дядиной лошадке? Дядя рыцарь спас нас с тобой от страшной ведьмы, теперь мы с тобой должны ему помочь.

Джонни милостиво согласился остаться с «дядей рыцарем», который дал ему потрогать рукоять меча, а Кристина побежала в дом. И – женщина есть женщина! – в доме первым делом наспех умылась, привела в порядок волосы, отряхнула фартук и даже помахала в воздухе руками, чтобы побелели, и лишь потом взяла все необходимое. Ловко промыла ссадину, приложила смазанный лечебной мазью лист подорожника и перевязала льняной полосой.

– Заживет быстро, милорд. – Пообещала, погладив Пепла напоследок по крутой шее. – Какой красавец!.. Но бегать ему пока нельзя.

– Да уж понял. – Гэбриэл с сожалением и с некоторой досадой вздохнул. Усадил Джонни в седло, а сам с Кристиной пошел пешком, ведя коня под уздцы. Кое-что грело ему сердце, не смотря на побег проклятой ведьмы: выражение на ее лице. Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу, и Гэбриэл видел ужас, исказивший ее змеиную рожу. И этот ужас теперь грел его сердце, полное ненависти и гнева. Теперь он точно знал: ведьма от него не уйдет. Она не сможет не сунуться сюда снова, она слишком сильно его ненавидит, во-первых, а во-вторых, спрятаться у себя, в Найнпорте для нее – равносильно признанию поражения. Эта тварь не из тех, кто убегает. Теперь Гэбриэл понимал: Драйвер и в самом деле никто, ничтожная извращенная тварь, не способная ни на что, кроме болтовни. Все создала и держит в руках она – вот эта ведьма. И она же убила его мать и мучает ее и после смерти. Погруженный в свои мысли, он даже забыл про Кристину, а молодая женщина тихонько шла рядом, не смея прервать его сосредоточенность. Это же надо! – Доходило до нее задним числом. – Сэр Гэбриэл! Тот, который убил дракона, сын его высочества и эльфийской герцогини, настоящий, живой! И она идет с ним рядом в деревню – с ума сойти! Да сейчас вся Голубая с ума сойдет! И если Гэбриэл досадовал на то, что прихрамывающий конь идет медленно, то Кристине это было за счастье!

Ожидающему в деревне Кину Гэбриэл уже не удивился. Как и второму коню, которого вел за собой эльф. А вот эльф выглядел удивленным, и смотрел при этом на Кристину. Молоденькая женщина засмущалась, даже чуть покраснела, опуская глаза. Новость о том, что жена мельника идет в деревню с сыном его высочества, уже пронеслась по Голубой, и все, не занятые далеко в поле, жители стягивались к дому Калленов, от которого за версту всегда пахло пряниками и свежей выпечкой. Мать и отец Кристины, старшие братья и тетушка, – все высыпали на улицу, с изумлением глядя на свою Кристину и ее спутника.

– Мама! – Воскликнула Кристина и бросилась к ней, прижалась, всхлипывая.

– Отправьте людей на мельницу. – Отрывисто бросил Гэбриэл. – Там тела, прибрать нужно, похоронить, все такое.

Через полчаса, накормленный свежей выпечкой и получивший полный кошель пряников, Гэбриэл покинул деревню на гнедом мерине-шайре, которого привел Кину. Голубая осталась, растревоженная, потрясенная, даже слегка напуганная. Гэбриэл особо распространяться о произошедшем не стал, зато Кристина, напоенная чаем с мелиссой и успокоившаяся, рассказала все красочно и подробно. В ее описании ведьма выглядела такой ужасной, что слушатели только содрогались и крестились, призывая благословение и защиту всех святых на свою деревню и своих детей. А сэр Гэбриэл-то каков! – твердили все. Так и сказал: ничего, мол, не надо, и благодарить не за что его, только, мол, о коне моем позаботьтесь! Теперь Пепел стоял во дворе у Калленов, под деревом, расседланный, ухоженный, с удовольствием хрупающий овес, морковь и спешно нарванную для него люцерну, и местные мальчишки, припав к щелям в ограде, восторженно рассматривали настоящего рыцарского коня. Это тебе не деревенские низкорослые лошадки, и уж тем более, не мул! Деревенские не расходились от дома Калленов, беседовали, обсуждали Событие, наверное, главное за последние лет двести. Кого-то уже отправили вернуть мельника обратно, и теперь деревенские ужасались и радовались одновременно: что ж за судьба-то такая у мужика?! Опять несчастье такое, и все ему! Но в этот раз хоть жена и ребенок живы, вот чудо-то, и все благодаря графу Валенскому, храни его Бог!

Гэбриэл по пути коротко рассказал Кину про Аякса, брата и Марию, и эльф кивнул, услышав про превращение:

– Теперь он уже не сможет снова обернуться человеком. Метаморфоза произошла. Но теперь он очень опасен, еще опаснее, чем был. Он не умер, не стоит на это надеяться. Зачем ему именно беременная эльфийка… Боюсь даже предполагать. Возможно, он в связке с этой ведьмой, Барр, и девушка и ее дитя нужны именно ей, для какого-то омерзительного ритуала. К сожалению, я не знаю этих ритуалов, мы, эльфы, презираем и ненавидим эту магию.

– Может, нормального какого некроманта поискать и спросить?

– нормального?. – Удивился Кину. – Некромант не может быть нормальным. Силы, которые он использует, ритуалы, которые он творит, разрушают его самого, это противоестественная, мерзкая магия, она уродует все: пространство, душу, разум. Даже порядочный и честный человек, занявшись этим, и надеясь так приносить какую-то пользу, неизбежно извратится, это непреложная истина. А тебе, Сетанта, некромантов и вовсе следует избегать! На тебе пыльца феи. Обычному человеку она невидима, а вот колдун мгновенно узнает ее и поймёт, что ты связан с лавви так, или иначе. И на нашу лавви откроется беспощадная охота.

– Если они с Барр заодно, то и она знает. – Скрипнул зубами Гэбриэл, но эльф возразил:

– Не думаю. Она захочет лавви себе, а рыжий тролль такую добычу ей никогда не уступит. Он будет охотиться на Алису один.

Гэбриэла охватили такое раскаяние и недовольство собой, что он опять надолго замолчал. Его маленькое Солнышко в такой опасности, а он чем занят?! О чем думает?! Удрать собрался! О второй жене мечтает! Придурок, точно – придурок!

Стороной, над лесом, шла небольшая тучка, небо там было темным, и на темно-сизом фоне сияла радуга. А над головами Гэбриэла и эльфа сияло солнышко, но неведомо, откуда вдруг закапал редкий крупный дождик.

– Лавви грустит. – Сказал Кину. Гэбриэл вздрогнул:

– Что?!

– Люди такой дождик называют грибным. – Пояснил эльф. – А мы, эльфы – слезами лавви. Дай-ка мне пряник. Должен признать, что люди умеют готовить еду куда лучше, чем эльфы. В ней больше души и смака какого-то, что ли. Так же, как и в людской злости, веселье и любви – больше огня и перца. Они живут короче, но как-то… вкуснее.

Гэбриэл на это ничего не сказал. Но, не смотря на свои переживания, протянув эльфу мягкий и ароматный пряник, второй достал себе. Терять аппетит от неприятностей – это не про него!

Алиса, сидя у постели Авроры возле открытого окна, читала подруге поэму о Тристане и Изольде. Ей так жаль было подругу, испытавшую страшнейший шок и до сих пор переживающую его последствия, что собственные печали казались какими-то мелкими и глупыми. Аврора так страдала, что буквально за три дня истаяла вся, похудела, глаза стали огромными и такими несчастными, что Алиса просто смотреть в них не могла спокойно. И как было не переживать? Потеря девушкой невинности была страшнейшей катастрофой в ее жизни, если произошла до брака. Этот позор ломал всю ее жизнь. Если об этом становилось известно – жизнь ее уже никогда не становилась прежней, даже если ее кто-то и брал в жены, попрекали ее позором до самой смерти. Единственная надежда была в том, что совратитель женится на ней и прикроет позор, но, во-первых, Аврора понятия не имела, кто это, во-вторых, не пошла бы за подобного мерзавца никогда.

– Может, мне остаться в монастыре? – Спросила она тихонько, когда Алиса сделала паузу. Подруга сжала ее руку:

– Нет, Авророчка. Ты не сможешь. Зачем?.. Клянусь, от меня никто и никогда не узнает.

– ты не презираешь меня?

– Я?! – Изумилась Алиса. – Авророчка! Я презираю того, кто сделал это! Это низкий, ничтожный… червяк! И ему не удастся избежать наказания, обещаю!

– Но как?! Если рассказать все, то что будет со мной?! Мне никто, кроме тебя, не поверит! Настоятельница не верит, монашки не верят… Никто не поверит!!!

– А мы накажем его сами. – Алиса забрала ее руку в свои. – Мы ему испортим жизнь и репутацию так, что он сам повесится, вот увидишь! Мы будем его позорить, высмеивать, и делать всякое такое, что заставит страдать его, и куда сильнее, чем ты!

– Но как узнать, кто это? – Подумав, Аврора решила, что в этом что-то есть – щеки слегка порозовели, глаза заблестели. – Разве мы сможем?

– Мы знаем, – поджала Алиса губки, – что это сделала Жанна. Верно?.. Мы так ее прижмем, что она нам все расскажет, как миленькая! А сейчас, милая, поешь хоть немного! Ты третий день ничего не ешь, это опасно!

– Я не могу. – Призналась Аврора. – Мне дурно.

– тебе дурно от голода. – Строго произнесла Алиса, ставя перед Авророй блюдо с салатом. – Мне с ложечки тебя кормить?!

– Алиса… – Аврора закрыла лицо ладонями. – Я как подумаю, что где-то в Хефлинуэлле есть человек, который так со мной поступил… который видел меня… трогал меня! – что мне жить не хочется! Это такой позор! Как мне жить с этим, как?!

– Аврора! Это не твой позор, а его! Так говорит мой Гэбриэл, и он прав! И это не ты должна его бояться, а он – тебя! Он поступил, как вор, как последний негодяй, тайно, подло! Это он должен бояться, что кто-то узнает, потому, что за такое топят в сортире! Ты ни в чем не виновата, виноват он – а страдаешь ты?! Почему ты хочешь умереть, почему тебе нужно уходить в монастырь, а не ему?! О-о, поверь, – сверкнула феечка глазами, в которых запрыгали золотые чертики, – он-то ест сейчас с удовольствием! Но это несправедливо, Авророчка, не-спра-вед-ли-во!

– Ты такая хорошая, Алиса! – Всхлипнула Аврора. – Если бы не ты, я не знаю, я не пережила бы это все!

– Мы подруги с тобой. – Погладила ее руку Алиса. – Ты тоже мне помогла, когда никто со мной не хотел разговаривать. И всегда была со мной! Ты такая замечательная, и я не позволю, чтобы ты погибла из-за какого-то негодяя, который единой твоей слезиночки не стоит! Выпей молока, – она подала подруге стакан, – пожалуйста! Хотя бы молока попей, у тебя такие щечки бледненькие!

– Госпожа Алиса, – заглянула в дверь Роза, – сэр Гэбриэл приехал, спрашивает вас.

– Я сейчас. – Алиса повернулась к подруге. – Пока не выпьешь молока, я никуда не пойду!

– Хорошо. – Аврора выпила, и Алиса, оставив ее на попечение Розы, пошла встречать своего жениха.

Как и сказала напоследок Роза, Гэбриэл приехал на чужой лошади, и Алису это слегка встревожило. К тому же, по лицу Гэбриэла она давно научилась читать почти все его эмоции, и видела, что он огорчен и даже зол на что-то. Но хуже всего было виноватое выражение, появляющееся на его лице, когда он видел ее. Это выражение ранило Алису в самое сердце. Неужели он сам не понимает, до чего это больно: видеть его таким и знать, что он думает о другой и жалеет ее, Алису?! Хуже этой жалости, наверное, не было вообще ничего на земле! Но скажи ему об этом, и получится новая ссора, а ссор этих Алиса начала бояться. Не воспользуется ли он очередной ссорой, чтобы порвать с нею?

И все-таки он приехал! Алиса заставила себя улыбнуться так, словно ничто ее не беспокоило и не расстраивало, подошла, протягивая ему руку:

– Гэбриэл! Что с Гаретом, он в порядке?

– Да… В относительном. – Гэбриэл забрал ее руку в свои. – А ты как, Солнышко мое? Личико какое-то усталое. Подружка твоя как?

– Она очень страдает. Ничего не ест, не улыбается.

– Убью тварь. – Скривился Гэбриэл. – Мало им девок, что на все согласны, нет, подавай чистую девочку!

– Гэбриэл, что с Пеплом? – Алиса приласкала ткнувшегося ей в ладонь холодным носом Гора.

– Колено ободрал, я его в Голубой оставил. Там такое случилось… Да вообще, кругом какая-то задница. В Гранствилле бард убит, Орри этот, из Лэнгвилла, – Алиса ахнула, прикрыв рот рукой, – Гарет ранен, на него напал этот… Аякс, пока мы его здесь ждали… Солнышко, воля твоя, нам нужно возвращаться домой. Заберем твою Аврору, довезем как-нибудь, поди. Гарет в Тополиной Роще лежит, отец один в замке, с гостями и проблемами всеми этими. Мне не разорваться между вами, честно!

– Конечно, Гэбриэл. – Кивнула Алиса, почувствовав что-то вроде всплеска радости при словах о Гарете. Он в Тополиной Роще! С этой… Алиса даже про себя не хотела называть ее по имени. Может, она влюбится в Гарета и забудет про Гэбриэла?.. – Ты голодный?

– О-о-очень! – Оживился тот. – А что, ты меня покормишь?..

– Ну, – поиграла ямочками у губок Алиса, – погляжу на твое поведение… Ты мне только обязательно все расскажи!

– Я тут пряников из Голубой захватил… Может, Аврора твоя пряник будет?.. Зашибенные пряники!

Съесть пряник, запивая его молоком, Аврора согласилась. И возвращаться в Хефлинуэлл согласилась тоже, хоть Алиса боялась, что она откажется наотрез. Все-таки, там находился ее неведомый обидчик, и каково будет гордой девушке подозревать каждого мужчину в замке? Но Аврора ничего не имела против. Боли не было, страдала она больше нравственно, чем физически. Девушка была здоровая и сильная, а срок беременности – очень маленьким, и сам выкидыш Аврора перенесла легко. Но верхом ей ехать все равно не советовали ни Марчелло, которому сказали, что у девушки раньше обычного начались месячные от потрясения, ни настоятельница, и девушки отправились в Гранствилл по воде. Гэбриэл поговорил с Нэшем по поводу защиты монастыря и выслеживания тролля и ведьмы, и со всей свитой двинулся домой через Голубую – проведать своего коня.

Глава четвертая: Вирсавия и Дженни

Первое летнее полнолуние нынче совпало с солнцестоянием, и это был один из величайших эльфийских праздников. В эту ночь, самую короткую в году, эльфы и другие Старшие народы Острова жгли костры, пускали фейерверки, пели, играли, плясали и занимались любовью. Это был лучший день для зачатия потомства, и что бы ни говорили об этом эльфийском обычае люди и, особенно, священники, целью этих праздников было именно продолжение рода, а не разврат. Эльфы Ол Донна, существа свободные, гордые, независимые и довольно холодные, редко и с трудом создавали семьи, и полнолуние было возможностью бессемейных обзавестись детьми. Отказывать в полнолуние было непринято, потому этим праздником пользовались все: феи и дриады, которые, как известно, были однополы и искали здесь партнера и отца для своих детей, ундины, тритоны, альвы, и все прочие малые странные народцы, о которых люди не имели почти никакого понятия, а так же и многие люди. На берегах рек и озер можно было встретить кого угодно в эти хмельные ночи. К побережью торопился и Корнелий со своей ангельской милицией, но встретил на полпути объединенные силы Еннеров и Бергквистов, под командованием Ардо Бергквиста. О смерти Лайнела Ардо уже знал и был в горе и ярости – он любил своего старинного друга и родственника. Но о захвате Северной Звезды и смерти Луизы еще не знал, так же, как и о том, какой опасности подвергается его младший сын Кирнан. Сама мысль о захвате Звезды показалась бы любому в Междуречье абсурдной. Так же, впрочем, как и убийство эрла Еннера, в котором все дружно считали виновным Еноха. «Пацан всегда был туповат слегка, – бесился Ардо, – но чтобы настолько! Нет, выгоды ему никакой от смерти Лайнела не светит! Я лично его на плаху отведу, дайте только с бешеным быдлом разобраться!». Дворяне Северного Междуречья все еще считали Корнелия и его последователей каким-то сбродом, оборзевшим от безнаказанности, и были полны решимости проучить это быдло. Их роковая ошибка была в том, что они даже не потрудились как следует изучить противника. Да, Ардо знал, что среди сподвижников Корнелия есть рыцари. Но какие?! Какой-то непризнанный бастард? Однощитная безземельная шваль? Серьезно?.. Ардо ограничился тем, что узнал количество людей Корнелия, и выяснил, что их примерно столько же, сколько и у него, считая обоз. То есть, кучка жалкого сброда с парой-тройкой рыцарей, против его хорошо вооруженного профессионального войска!

Но армия Корнелия была уже совсем иной. После взятия и уничтожения Брэдрика к нему присоединились еще мелкие рыцари со своими людьми, в жажде легкой наживы и передела собственности; простые люди шли к нему толпами; подошло даже многочисленное и неплохо вооружённое подкрепление из Анвалона. Анвалонцы традиционно славились своими арбалетчиками и бойцами, виртуозно владеющими тяжелым скандинавским оружием: боевыми топорами и клейморами. Народная молва сама превратила помешанного на сексе попика в борца за справедливость. Люди шли сражаться не за чистоту человеческой расы и искоренение блуда, они шли биться против всего, что так угнетало и злило их в последние годы. Их злили бродяги из Далвегана, которых винили в том, что в Междуречье возросла преступность, стали слишком частыми мелкие кражи и разбойные налеты. Что стало невозможно, как раньше, «в старые добрые времена», не запирать двери в домах и не бояться прохожих, которых любой мог позвать в гости. Что попы даже не скрывают своей двуличности, имея любовниц, устраивая пышные пиры в постные дни, и строго порицая свою паству за мельчайший грех. Что рыцари лютуют, срывая зло за участившиеся потравы и браконьерство на своих вилланах и сервах. Что налоги растут, а доходы, напротив, падают. Что от всего, что удается заработать, девять десятых нужно отдавать церкви, господину, графу, герцогу и королеве. Да, и еще полукровки… Которых здесь считали виноватыми во всем остальном. Их ненавидели даже сильнее, чем обычно в Европе того времени ненавидели евреев. И, наконец, росло недовольство Хлорингами. Прежде в Междуречье существовало стойкое убеждение, что если добраться до его высочества и раскрыть ему глаза на свою беду, то он своей волей все исправит, накажет виновных и наградит неправедно обиженных. И даже болезнь принца Элодисского не подорвала этой веры в него, его жалели и любили еще сильнее. Но теперь, когда герцогом стал его сын-полукровка, все изменилось. Откуда-то возникали упорные слухи, что юный герцог спесив, развратен, глуп и жесток, что обращаться к нему бесполезно. Что он покровительствует бандам полукровок, что у него даже есть тайная жена, главарь банды Кошек, Манул, из-за которой и сорвался его марьяж с Софией Эльдебринк. И что полукровки уже разоряют Пойму при полном его попустительстве, а главарем этих разбойных полукровок является его брат. Правда, в пику им стали появляться и слухи о драконе и благородстве этого самого брата, в общем, каша в Междуречье заварилась нажористая сверх всякой меры. Чего совершенно не понимали еще ни Ардо Бергквист и его люди, ни сам Корнелий, ни даже заварившие эту кашу Бергстремы. Как только не стало надежды на герцога, как на решение всех споров и проблем – пусть даже к нему так и не получится обратиться, но вера эта поддерживала и грела все равно, – появилась вера в Корнелия. Он – не такой, как другие попы, блюдет все посты, не распутничает ни с бабами, ни с мужиками, спит на голой земле, он – за народ! Ну, а народ, само собой – за него! А что Брэдрик разорил, так это не его вина, а местной знати и магистрата, не чинили бы препятствий божьему человеку, не вступили бы в бой, и не пострадал бы город…

И вот этого, самого главного, не учел Ардо. На помощь Корнелию, на которого шел Ардо Бергквист, потянулось ополчение с окрестностей. И пусть это самое ополчение было дурно вооружено, но зато боевой дух его был страшен. В районе Анвила состоялась битва, даже не битва – резня. Рыцари привыкли совсем к другому бою. Как правило, конного рыцаря в битве противники старались не убить, а спешить и взять в плен, чтобы потом получить от родных или от королевы хороший выкуп. Чем богаче были доспехи и оружие, чем ярче и знаменитее герб, тем меньше риска для рыцаря было погибнуть в битве. Но в этой битве было иначе. Озлобленные люди бросались именно на рыцарей, стаскивали их с коней специальными длинными крючьями и, почти беззащитных на земле из-за веса доспехов, забивали насмерть с настоящим остервенением. Как только конные Ардо поняли это, как возникли замешательство и растерянность, которые и переломили окончательно ход битвы, превратив ее, как уже было сказано, в резню. Большинство конных рыцарей сбежали, а пеших кнехтов перебили воодушевленные бегством рыцарей корнелиты.

Сам Корнелий, честно-то сказать, в такой исход дела не верил, и, увидев хорошо организованное воинство противника, перетрусил так, что думал только о побеге. Удрав в свой шатер, он принялся лихорадочно рыться в сундуке с вещами, в поисках цивильной одежды и головного убора, который скроет его тонзуру.

«А может, на лысо побриться? – В панике думал он. – Нет… Видал я одного нашего, у него тонзура загорела, а то, что под волосами – нет, на том и прогорел… Да где ж оно?!». Снаружи бушевала яростная битва. Корнелий, как и Ардо Бергквист с его рыцарями, ни на секунду не сомневался, что рыцарская конница сметет его паству, и страх аж съеживал ягодицы и зудел в пятках: бежать, бежать! Смешаться с обозом, прикинуться простым возчиком… Авось, просто отхлещут нагайкой да и отпустят…

– Боже, боже… – Бормотал он себе под нос, – на что ты меня покинул?..

– Сударь Корнелий? – Раздалось от входа в шатер. Корнелий стремительно обернулся. Там стоял смутно знакомый крестьянин. Где же он его видел?.. Простой, крупный, с большим, приятным лицом и спокойными глазами… Корнелий выпрямился. Нет, праздновать труса перед одним из своих последователей он не мог!

– Реликвию святую ищу. – Нервно сказал он. – Фиал со святой водой… Где же он… Вот! – Корнелий крепко сжал в кулаке первую попавшуюся склянку. Воздел кулак со склянкой вверх, к низкому своду шатра. – Не удастся неверным и сатаны слугам торжествовать победу, ибо Я с вами!

– Я только сказать хотел, что бегут рыцари-то. – Сказал крестьянин тихим, спокойным голосом. – Не по силам оказались им воины-то Божьи.

Победа Корнелия оказалась шоком для всех, кто о ней узнал первыми. В том числе и для Бергстремов. Смерть Лайнела Еннера и Ардо Бергквиста явилась, что ни говори, неожиданным, но приятным сюрпризом, но боеспособная и грозная армия, неподконтрольная никому из знатных рыцарей Нордланда, внушала серьезные опасения. Андерс, не особенно изощренный в интригах и тонкой политике, было обрадовался: пойдет, мол, попик на эльфов, там и голову сложит, а они уж доделают все остальное, – но отец обрушил на него такую брань, и такой гнев, что Андерс, отца побаивающийся, присмирел и притих.

– Хватит! – Буйствовал Бергстрем-старший. – Поигрался в солдатики! Раздраконил быдло! А ты уверен, что они на эльфов пойдут, а не на тебя?!

– И что? – Выдвинул вперед массивную челюсть Андерс. – Быдло! Да мои латники его…

– Латники Еннеров и Бергквистов были не хуже! – Стукнул кулаком о стол его отец. – И даже лучше, и ты сам это знаешь! Ты идиот, и дружки твои – кучка придурков! Твои собственные сервы присоединятся к этому попу, и на вилы тебя поднимут, как подняли Ардо! Ты послушай, послушай, что в городе твоем собственном происходит, что говорят и как о тебе отзываются! Что ты собственную жену убил и в крови купаешься! И кто здесь встанет за тебя, скажи?!

– Да не убивал я эту идиотку! – Вспыхнул Андерс, и получил в ответ яростное:

– Знаю! Но ты иди, иди и докажи это кому-то еще! – Бергстрем-старший постоял, успокаивая себя. – Только не смей начинать доказывать что-то и объясняться. Только хуже сделаешь.

– Куда хуже-то? – Уныло спросил Андерс. Ему хотелось выпить, но отец запрещал пить днем. И вечером следил за тем, сколько он пьет. Да и без закадычных приятелей было скучно. В глубине души Андерс считал, что испортил все, как раз, отец. Это он направил к Корнелию проклятого Гирста, которого Андерс терпеть не мог. И это Гирст превратил сброд Корнелия в организованную боевую силу. Но попробуй, заикнись… Отец лупил своего сына с раннего детства и до самой женитьбы, и так лупил, что вбил в него страх и почтение к себе аж в костный мозг. Впрочем, как и ненависть, и готовность в любой момент родителя предать. В конце концов, папаша сам постоянно внушает ему, что на самом деле есть только собственная выгода и собственный успех, а то, что он добавляет про «прямую линию отец-сын», обмануть уже не способно. Он и сына, как оказалось, готов в расход пустить, что и продемонстрировал в случае с Гирстом. И не факт, что на Габриэлле Хлоринг он женит его, Андерса, а не решит сам заполучить трон, который «под одно седалище выточен». Отец тоже вдовец! И уже давно. Все эти мысли, вообще вся эта дрянная ситуация, не давали Андерсу покоя. И смерть жены, не смотря на внешнее равнодушие, вызвала досаду и какое-то глухое неприятное чувство, сродни жалости, что ли. Да, он ее не любил, она ему надоела, раздражала и бесила порой. Но она была его собственностью, во-первых, а во-вторых, все-таки… как-то… не по-людски. Андерсу, как оказалось, было далеко не все равно, что о нем говорят и думают в его кругу. И сама мысль о том, что его обвиняют в смерти жены, и не важно, сам он ее толкнул, или довел до греха, была ему болезненно-неприятна. Он уже покаялся в церкви и приказал поставить в часовне у фамильного склепа статую ангела с красивой надписью. Что-нибудь вроде: любимой жене Ники с мольбой о прощении. Ну, как-то так. Кучу дукатов, кстати, отгрохал на это дело. Фон Бергу должно понравиться – по поводу размолвки с другом Андерс тоже переживал. И все эти причины требовали привычного: много, много выпивки… Но отец не позволял, и пуще всего Андерс страдал именно из-за этого. «Выпить бы! – Думал он, пока отец что-то ему втолковывал и доказывал, зверея от его невнимательности. – Сразу полегчает! Но разве тут выпьешь?! Я уже дома сам себе не хозяин!».

– Нужно нападение полукровок. – Сказал вдруг отец, и Андерс, очнувшись, уставился на него.

– Чего?..

– Нужно нападение полукровок. Птиц. – Сказа Бергстрем-старший. – Жестокое, страшное, с изуверскими пытками и страшными жертвами.

– Птицы этим не занимаются. – Скривился Андерс. – Нападают, да, убивают, но редко и только вооруженных, баб не трогают…

– Тугодум ты у меня. – Вздохнул его достойный родитель. – Какая нам разница, что они там на самом деле делают, не делают?.. Есть у меня кое-кто, кто предоставит нам этих самых полукровок, которые от лица Птиц устроят нам отличнейшее, отвратительнейшее, кровавейшее нападение. С ужаснейшими жертвами.

– А на хрена? – Все еще не понял Андерс.

– Да в кого ж ты у меня такой уродился?! – Вспылил его отец. – На хрена?! А на такого хрена, сын, что необходимо отвлечь быдло от этого Корнелия! Показать этому тупому стаду, где его настоящие враги, и кто их от этого врага может защитить, пока они за этим попом, задрав штаны, носятся!

В Хефлинуэлле о происходящем почти ничего не знали. Не было информации и в Элиоте, а та, что была, запаздывала на непозволительно долгие сроки, даже учитывая скорость конных королевских гонцов, которым требовалось более пяти дней, чтобы добраться из Лавбурга в Элиот. Антон Бергстрем постарался, чтобы любого гонца на Королевской Дороге поджидали его люди. Конечно, полную информационную блокаду это обеспечить не могло, но и промедление со стороны Хлорингов играло ему на руку. Теперь у них с сыном был козырь, чтобы предъявить его на тинге – собрании представителей всех древних норвежских семей Междуречья, большинство которых совсем недавно отказалось выступить против Элодисца.

У славы героя и драконоборца была и обратная сторона. Везде, где только можно, Гэбриэла осаждали подданные с просьбами, жалобами и общими выражениями приязни. Особенно его раздражало стремление подданных к нему прикоснуться. Люди верили, что прикосновение к особе королевской крови обладает особой благодатью, излечивает от страшных болезней и вообще – полезно. Даже профилактически. И ведь не увернешься! У ворот Блумсберри, на въезде в Гранствилл, взгляд Гэбриэла неожиданно выхватил в толпе знакомую белокурую женщину, и сердце бешено забилось – его ассасин вернулся! Его охватили торжество и нетерпение. Он был прав! Вот Гарет удивится! В последнее время брат все чаще напоминал Гэбриэлу, что тот, скорее всего, с этим Лодо крупно и глупо пролетел, и хорошо, если только денег лишился. Как бы не вляпался во что похуже! С этого мгновения настроение у Гэбриэла поднялось. Встречая в порту свое Солнышко и ее подруг, он шепнул Алисе на ухо:

– Представь: Лодо вернулся! Я только что его видел у ворот!

– Это хорошо. – Алисе почудилось на минуту, что Гэбриэл придумал это, чтобы смыться в Тополиную Рощу, не объясняясь с ней, и на миг стало так больно! Если дошло до того, что он начал обманывать ее, то все вообще плохо. Все так плохо, что даже думать об этом, и то страшно… Но торжество во взгляде жениха не было притворным, зато унизительного виноватого выражения там больше не было, и Алиса успокоилась. Положила ладонь на рукав его камзола:

– Тебе нужно встретиться с ним скорее, я понимаю.

– Нет, с отцом поздороваюсь сначала. И брата проведаю. Я быстро, вы не успеете до ворот добраться, я уже вас догоню. – Вновь его глаза виновато убежали в сторону, и Алиса тоже быстро отвернулась, чтобы не видеть этого. Сколько это будет продолжаться, и сможет ли она это вынести?! Гэбриэл подхлестнул своего шайра, и конь тяжелым галопом пошел вперед, к Ригстаунским воротам. Эти массивные кони, достигающие двух метров в холке, сами по себе были оружием в рыцарском бою, остановить такого на полном скаку было почти нереально. Олджерноны, взявшие от них силу и стать, были чуть ниже, легче в кости и изящнее, из-за добавления крови эльфийских и андалузских лошадей. И галоп, с сожалением отмечал для себя Гэбриэл, у них был резвее и легче.

– Но в целом-то конь отличный! – Потрепал он по шее шайра, спешившись в тени под старой черемухой. – Даже не вспотел! Ну-ну, мальчик! Оставлю тебя себе.Запасным. Привет, Ганс. Брат еще здесь? – И, получив кивок в ответ, пошел в башню.

Мария сидела у Гарета, с каким-то рукоделием, и Гэбриэл еще от входной двери услышал голос брата и ее смех. Задержался у двери в комнату, чтобы взять себя в руки. Было страшно неприятно, ревность опять начала туманить разум, и Гэбриэлу понадобилось несколько секунд, чтобы сделать обычное лицо и не напугать Марию. ЕЕ покой был для него важен настолько, что ради нее он готов был стерпеть и не такое… И все же не смог не рыскнуть глазами, заходя, по ней, по брату, по их рукам и лицам: что тут было, помимо разговорчиков и хихонек?! И конечно же, Гарет этот взгляд и заметил, и понял. Усмехнулся чуть криво, и хорошее настроение Гэбриэла как ветром сдуло. Даже не смотря на неподдельную радость Марии при виде него.

«А может, она тоже нас обоих любит? – Мелькнуло в голове. – Не дай, Бог! Врагу не пожелаю…».

Гарет, услышав про Лодо, скептически хмыкнул:

– Ну, что объявился – не ожидал, не спорю. Но еще не факт, что он за твое золото что-то стоящее раздобыл. Или что он не замышляет что-то свое против нас.

– Увидим. – Гэбриэл протянул брату записку, которую сунул ему какой-то нищий у сторожки Твидлов. – Чего там?

– «У меня есть все, что вы хотели. – Прочел Гарет, переведя с латыни. – Мостик через Ом у Брыльской дороги». Я знаю, где это. – Сказал, возвращая записку брату. – Выезжаешь из Южных ворот, едешь по дороге, справа увидишь тополя и горбатый мостик. Там поблизости еще бывшая аптекарская лавка. Жил там один аптекарь… Его колдуном считали, вот никто и не хочет в его доме селиться.

– Ты-то как?

– Как видишь. – Гарет усмехнулся. – Даже жаль, что уже почти здоров. Отдыхаю душой и телом от всех наших проблем.

– Я погнал домой. – Гэбриэл поднялся. – Я потом приеду и расскажу все… Я Барр видел и почти схватил. Но это после… Пепла оставил в Голубой, у него кожа на колене содрана. Я на шайре, Кину для меня купил. Ничего такой мерин, потом посмотришь. Назвал Смирным. Ладно, я в замок, ненадолго, потом к Лодо и сюда.

– Я провожу! – Потянулась за ним Мария.

– Я так скучала! – Призналась девушка, остановившись подле фыркающего коня. – Ты все время куда-то едешь, чем-то занят… Я даже не могу тебе похвастаться! Я уже умею читать, и столько уже прочла! Я просила у Гарета «Историю Нордланда и Хлорингов», он обещал подлинник, написанный вашим прадедушкой, но пока что…

– Я привезу. – Он пожал ее руки. – Ты молодец! Но я в этом и не сомневался. Я всегда тобой гордился. Ты же знаешь.

– Знаю. – Мария чуть покраснела. Погладила коня по крутой шее. – Прости, если что-то не так… Но мне кажется, что… что-то происходит. Ты чем-то недоволен. Я что-то делаю не так?

– Что ты! – Гэбриэл аж испугался. – Ты?! Никогда! Ты умница, и все делаешь просто здорово!

– Тогда что-то не так делает Гарет?

– Это я дурак. – Помолчав, признался Гэбриэл. – Не бери в голову, Тополек, я… я разберусь.

– Гэбриэл! – Мария перехватила его руку. – Я много думала об этом в последние дни. Я могу ошибаться, я еще слишком неопытная, но кажется, это связано с тем, что про Гарета говорят другие. Тильда считает, что он очень беспечный и нечестный с девушками, и ты, наверное, думаешь так же… Но это заблуждение. Со мной он совсем не такой! Он вообще не такой! Он внимательный, добрый, и бережет меня совсем, как ты. – Она нежно улыбнулась. – Тоже думает, что я стеклянная, и меня легко разбить. И так бережно со мной обращается! И мне больно думать, что из-за меня между вами что-то не так. Ты его любишь, и он очень любит тебя, и страдает… Он не показывает этого, но я вижу! А сегодня я поняла, что страдаешь и ты. Но я этого не хочу! Это не правильно!

– Мария… – У Гэбриэла на миг перехватило горло. – Мария, сердце мое… все хорошо. Между родными братьями всякое бывает, и ты тут не при чем. Мы вот из-за этого Лодо, помню, вообще поругались так, что я ночью из замка уехал. Помирились же. И теперь помиримся. Не думай об этом. Ты тут вообще не при чем!

– Ты сейчас не очень со мной честен, да? – Мария взглянула ему прямо в глаза. – И я не могу понять, что происходит, мне не хватает опыта. Я не знаю, что мне делать, чтобы вы помирились.

– Тебе ничего не нужно делать. – Повторил Гэбриэл, тоже глядя ей прямо в глаза. – Ты такая, как есть, прекрасная, удивительная девушка, и я очень люблю тебя. Может быть, я слишком сильно боюсь за тебя, но ведь есть на то причины! Один Аякс чего стоит! Гарет не был ТАМ, он понятия не имеет, что на самом деле это такое, для него все происходящее – очередная игра. Даже не смотря на стычку с Аяксом, он по-прежнему не понимает до конца, насколько это страшно и насколько серьезно. Это только мы с тобой можем знать. И да, я сержусь… Но это поправимо, Тополек.

– Он понимает. – Возразила Мария. – Он потому и остался здесь, со мной. Его рана не такая серьезная, чтобы нельзя было уехать, я же понимаю это! Он остался, потому, что охраняет меня. – Глаза ее засияли, причинив Гэбриэлу этим светом новую боль. – И я так ему за это благодарна… Никогда еще за меня не вступался такой рыцарь, как он… И ты… Но ты же можешь понять, да? После всего… после того, что мне говорили обо мне… после того, как я сама начала верить в это… За меня не то, что не заступались – ты же сам знаешь, что со мною делали, и ни одна душа не посочувствовала мне, не пожалела меня, кроме Трисс, бедняжки, и тебя – но и ты вынужден был тайно меня утешать!.. После унижений, и ужаса, и безнадежности… Когда всему миру было плевать на мою жизнь… И вдруг: рыцарь, герцог… готов умереть, чтобы я спаслась. Чтобы мне не причинили вреда и новой боли… Я словно… словно… родилась заново… словно… воскресла! Словно корка грязи и боли, которая наросла на мне ТАМ, разбилась и осыпалась, и я взлетела из нее, совсем другая, совсем! Мне кажется теперь, что я могу все, вообще все, что только захочу, что нет больше запретов и страха.

– Я рад. – Собрав в кулак всю свою волю, улыбнулся ей Гэбриэл. – Я счастлив за тебя, Тополек. Правда, счастлив. – Бережно коснулся костяшками пальцев ее щеки. – Чего-то такого я и хотел для тебя. Ладно… мне пора. – Он глянул на мост, на котором показались первые всадники. – Если я сейчас их не догоню, обижу свое Солнышко. Я скоро опять сюда приеду, не скучай. И береги моего брата, идет?..

Промчавшись по берегу, Гарри Еннер и его друзья задержались на тропе к маяку. Кирнан настаивал, что необходимо выяснить, что происходит, прежде чем соваться в город, где их знает каждая собака. Немного успокоившись и поразмыслив, Гарри начал склоняться к тому, что положение не может быть таким серьезным, как показалось вначале, и стремился в город, но друзья настаивали, что нужно проявить осторожность. «Лучше перестраховаться, – убеждал его Кирнан, – чем вляпаться!». Гарри пришлось согласиться с другом, и они помчались дальше по берегу Сайской бухты, усыпанному огромными валунами и поросшему жестким кустарником. Гарри вырос на этом берегу, знал каждый камень, каждую тропку, и через час привел друзей к пустой рыбацкой хижине с длинным причалом. В сарай завели усталых лошадей, в хижине устроили хнычущую Флер. Девочка устала, хотела пить, но больше всего ей хотелось домой.

В город, после долгих споров, собрался Марк. Он здесь был человек новый, в лицо его знало не так много людей, а в простой одежде, возможно, и вовсе не признают. Тем более, в таком большом и многолюдном городе, как Фьесангервен! Да, Гарри и Кирнан знали город куда лучше, но и их там знали не хуже. И в конце концов, Марк, переодевшись в найденную в хижине одежду, отправился в город, а друзья вышли на причал, поймать рыбы на обед и лишний раз поговорить о том, что произошло и что делать.

Не было Марка больше суток. Так, что его друзья начали нервничать и всерьез собираться на поиски. К тому же, Флер, капризничая, не давала им житья. Когда к вечеру второго дня появился Марк, Гарри и Кирнан набросились на него, как черти на невинную душу.

– Все плохо. – Лаконично ответил тот. Покосился на Флер. – Пошли на причал, расскажу.

– Что с мамой?! – Воскликнула девочка. – Дядя Марк, что с моей мамой? Я хочу к маме! Отвезите меня к маме!

– Флер, сиди здесь! – Прикрикнул на нее Гарри. – Я что сказал?! – И они вышли из хижины на причал.

– Держись, Гарри. – Марк положил руку на плечо друга. – Слышал?..

– Отец? – Спросил Гарри почти спокойно. За это время он успел приготовить себя к этому известию. Надежда все равно жила в его сердце, но в целом он был готов. Марк кивнул.

– И леди Луиза. – Добавил тихо. Гарри покачнулся, больно укусил губу, взгляд устремился мимо Марка, на море, все еще спокойное и тихое. Здесь, на севере, сейчас было время белых ночей, и мир был даже не столько белым, сколько… жемчужным, перламутровым, нежнейших, серых, голубоватых, пастельных оттенков. Их мать любила белые ночи. Говорила, что только они примиряют ее, навеки разлученную с возлюбленной Бретанью, с новой родиной.

– Как? – Спросил хрипло.

– Говорят, что Енох ее убил. А его убил какой-то рыцарь, который с ним приехал.

– Я не верю, что этот пентюх мог убить маму.

– Я тоже. И в городе многие не верят. Сразу после Еноха и этого рыцаря подошли вооруженные люди, около пяти сотен, заняли город и замок. Многих убили. Ищут тебя и Кира.

– Что с сестрой?

– Жива. По крайней мере, так говорят. Я тоже думаю, что жива. – Марк был бледен не меньше Гарри. – Она им нужна, как заложница. И как Еннер.

Гарри отошел к краю причала, сам не свой. Ему хотелось не то закричать, не то заплакать, не то броситься в море и утонуть… Но, как и Фиби, он подумал о младшей сестре. Девчонка перепугается, не стоит.

– Держись, Гарри. – Кирнан еще не знал, что и его отца больше нет в живых. – Если не ты, то кто за них отомстит?

– Верно. – Гарри медленно повернулся к нему, взгляд стал взрослым, тяжелым. – Если не я, то кто?..

В Северной Звезде царил хаос. Люди Гирста шарились в сундуках, шкафах и комодах, то и дело издавая радостные и азартные вопли: Еннеры были очень богаты, и поживиться здесь было, чем. Фиби сидела подле самого Гирста ни жива, ни мертва. На все вопросы о том, где могут быть ее брат и сестра, она отвечала упорным молчанием, и Гирст злился, понимая, что дальше угроз не пойдет, а на угрозы девушка не реагирует. Впрочем, как и на все остальное. Не повредилась ли в уме из-за смерти матери?.. Черт, некрасиво получилось. И какого хрена она сунулась, куда не следует, и когда не следует?! Гирст понимал, что его положение, не смотря на предварительный успех, довольно шаткое. Если Гарри Еннер уцелеет и удерет, он вполне способен собрать тинг и потребовать справедливости. И даже если с Гарри он ухитрится тихо и неприметно покончить, все равно останутся Бергквисты, которых слишком много, Карлфельдты, Хлоринги и даже Эльдебринки, которые сравняют его с землей, если только он не станет в самом ближайшем времени супругом вот этой девушки, естественной наследницы Еннеров. Но девушка должна быть на его стороне… Чего сложно будет добиться после того, что она видела. Запугать? Но Гирст этого не хотел. С того мига, как увидел ее лицо и взглянул в синие глаза, она стала для него желаннее замка и золота.

Есть еще вариант – найти ее сестру. Ради сестры Фиби сделает все, что потребуется, скажет на тинге все, что нужно, и будет, как шелковая… Гирст все еще надеялся, что малявка прячется где-то в замке, и его люди обшаривали каждый угол. Людей Еннеров частью убили, частью бросили в подвал, частью заставили принять нового хозяина. Но никто из них толком не знал, где искать девчонку Флер. Кто-то все-таки сказал, что Гарри с друзьями уехал купаться в море, но посланные прочесать берег вернулись ни с чем.

– Выпей, полегчает. – Гирст поставил перед девушкой бокал с вином, но Фиби не шелохнулась. Для нее все происходящее было кошмаром. Чужие люди, руки которых были в крови ее близких, шарились в их вещах, швыряли на пол предметы, с которыми связано было столько детских счастливых воспоминаний, грабили и уничтожали ее мир, и даже поданное убийцей ее матери вино в бокале ее отца было еще одним ударом прямо в сердце. Фиби затошнило, она прикрыла глаза. Зачем он заставляет ее сидеть подле него? Почему сразу не убьет?! Девушка хотела умереть. Ей казалось, что жить после такого невозможно.

– Слушай, мне жаль, что так вышло. – Гирст коснулся ее, и Фиби с нарастающей тошнотной жутью уставилась на руку, душившую ее мать. – Честно, жаль. Можно было бы переиграть, я иначе бы поступил. Ты сейчас меня не слышишь, не хочешь, ненавидишь меня… Но я не так плох, как тебе кажется. Жизнь – штука жестокая, ты просто еще этого не понимаешь. И мы делаем не то, что хотим, а то, что нужно делать. Иначе – не получится. Я бастард, и папаша мой – та еще паскуда. Он меня использует, но при первой же возможности бросит на съедение любой собаке. Я должен был что-то сделать, чтобы изменить свою судьбу… Ты со временем это поймешь. И меня поймешь. Вот увидишь. – Он поднялся.

– Хватит! – Рявкнул властно. – Кончайте мародерствовать, не на войне! Чтобы к ужину был порядок, чистота и все такое… Эй, ты! – Он ткнул пальцем в заплаканную женщину. – Отведи свою госпожу в покои ее матери. Головой за нее отвечаешь!

Фиби, все так же, не издавая ни звука, напряженная, с каменным лицом, встала и пошла следом за женщиной, не глядя по сторонам.

– Ах, моя леди! – Зашептала служанка, едва они очутились в покоях леди Луизы. – Бедная, бедная моя леди! Не бойтесь, они ничего с вами не сделают, не посмеют!

– А с вами? – Так же шепотом спросила Фиби.

– С нами… – женщина всхлипнула. – Самые молодые и хорошенькие и сейчас… их ублажают. Ох, боже, боже! Кто бы мог подумать, что такое с нами-то произойдет?! Уж казалось бы, какие господа сильные были Еннеры, какой замок неприступный – наша-то Звезда? – Она обернулась. – Одно слово: варвары! Все пораскидали, перерыли… – Она принялась, всхлипывая, подбирать разбросанные вещи. Фиби присела на край постели, с которой утром поднялась ее мама, живая, спокойная, веселая, полная планов, и все было, как всегда… Здесь все еще пахло леди Луизой, ее мылом, ее собственным, еле уловимым, родным запахом, смесью обожаемой ею лаванды и воска. «Это не может быть с нами! – Подумалось девушке. – Это не правда, я не хочу, не хочу!». Взгляд ее упал на гобелен, который столько лет вышивала леди Луиза, брошенный на пол, помятый. Стекла с постели, опустившись на колени, бережно подняла его, расправляя, гладя дрожащими пальцами, и прижала к сердцу, а из груди наконец-то вырвался отчаянный крик:

– Мамочка!!!

Бывшую аптекарскую лавку Гэбриэл нашел быстро: горбатый каменный мостик через Ом, зачем-то построенный в ста метрах от большого моста на Брыльской дороге и в самом деле, не заметить было невозможно. Старые тополя и вязы окружали мостик и дом, давая густую и приятную тень, в которой отдыхали два гнедых мула; крупный серый щенок, выбежавший встретить гостей, увидел и учуял Гора, поспешно спрятал зад под крыльцо и отважно затявкал оттуда, голосом, который в будущем обещал превратиться в солидный собачий бас. На крыльцо вышел кривобокий, горбатый человечек, с таким же перекошенным и очень злым лицом, узнал гербы и поклонился так, что у Гэбриэла зубы заныли: столько вымученного неуважения вложил горбун в этот поклон. На его лице отчетливо читалось: «Прутся и прутся, двор топчут, навоз убирай за ними потом…».

– Госпожи Лауры нет дома. – Сказал он скрипучим, неприятным голосом. – Можете поговорить с его преподобием, вон, на мостике. – Взял метлу и начал демонстративно мести перед крыльцом и без того чистый плитняк. Гэбриэл, взглянув на мостик, увидел в тени человека в сутане, спешился, сказал своим спутникам:

– Я один с ним поговорю. – И пошел туда.

Он не удивился, узнав Лодо в скромном священнике. Улыбнулся с облегчением, протянул руку:

– Ну и сторож у тебя!

– Вы о Руди, или о Горгоне? – Ответил на рукопожатие Лодо.

– А кто из них кто? – Приподнял бровь Гэбриэл.

– Руди лает из-под крыльца на волкособа. – Усмехнулся Лодо. – А Горгон только что почти облаял вас. Идеальный помощник. Злющий и преданный. Тут в отсутствие сеньоры Лауры местные парочки превратили дом в бордель; я решил, что сюда следует поселить хорошего, надежного сторожа.

– Имя у него странное.

– Это не имя. Имени у него нет, и, скорее всего, никогда не было. Я его нашел в Элиоте. У него не было ни имени, ни дома, ни средств к существованию, ничего. Даже милостыню ему, при его характере, собирать было трудно. Мне понравилось упорство, с которым он цепляется за жизнь… – Лодо замолчал, и несколько секунд они молчали оба. Гэбриэл смотрел на струящуюся под мостом быструю воду Ома. Ручей казался неглубоким и чистым, как слеза, Гэбриэл видел дно и юрких рыбок. Но он хорошо уже знал, что это обманчивое впечатление: то, что кажется темным песком на дне, на самом деле – глина и ил, и стоит шагнуть в воду, окажешься почти по бедра в грязи, а вода станет черной. Среди травы, растущей прямо из воды, покрякивая и хлюпая по воде клювами, кормились утки.

– Разговор у нас будет долгий, сеньор. – Сказал, наконец, Лодо. – Здесь нас никто не услышит, разве что лягушки и утки. Прошу простить мне многословие, я должен рассказать вам многое. И начать со своей собственной истории. Это нужно, сеньор. Без этого, боюсь, мне сложно будет объясниться с вами.

– Валяй. – Вздохнул Гэбриэл, присев на парапет.

– Я родился в Генуе. Я бастард; мать прижила меня от богатого юриста. Лицом я в нее; она была очень красивой женщиной и сейчас еще хороша. Поэтому ее взял в жены, не смотря на бастарда, местный сапожник. В этом браке у нее родились две дочери, двойняшки, Мира и Лиза. Ничего необычного, сеньор: сапожник пил, бил мать и нас, так живут многие. Но потом случилось моровое поветрие, а за ним – голод. И отчим продал нас, меня и обеих сестер, туркам. Мать пыталась бороться за нас, но что она могла? Он был могучим мужчиной. Мне было пять лет, сестрам – по три года. Нас сразу же разлучили. Меня продали в Сирию, ассасинам. Но я помнил то, что на прощанье твердила мне мать: люби Бога, будь верным христианином, и помни обо мне. И я помнил. Я притворился, что принял ислам, я был хорошим учеником, но в душе я оставался верен Богу и матери. И мой час пришел. Я убил всех, кто знал меня в лицо, включая нашего шейха, и бежал. Они по сей день меня ищут, но это не важно. Я нашел сестер, и выкупил их, устилая путь трупами. Я нашел мать и убил сапожника. Моя мать не знает, что я жив. Она думает, что деньги, которые она и сестры получают на достойную жизнь, ей дает бывший любовник, который раскаялся и жаждет искупить свой грех.

– Он тоже мертв? – Не удержался Гэбриэл. Лодо только глянул.

– Я хочу, чтобы вы поняли меня, сеньор. Я любил Бога, как велела мне мать. Я верю, что эта любовь ведет меня и помогает в пути. Если бы не эти любовь и вера, я не смог бы выжить в сирийском замке, где нас, мальчишек, превращали в орудия смерти, бездушные и бесстрашные. Я не смог бы бежать, я не стал бы убегать. Но я верил, и эта вера вела меня вперед. Я верю и теперь, верю твердо, и только вера меня ведет, только Бог – мой господин. Я убийца, я страшный грешник, но я верю, что за мной придут иные времена и иная жизнь. За эту лучшую, чистую жизнь, я отдал всего себя. Я работал для инквизиции, сеньор. И к вам на службу я пошел по приказу посла-инквизитора, ваш брат был абсолютно прав.

– И что изменилось? – Помедлив, холодно взглянул на него Гэбриэл.

– Вы знаете, что, сеньор. – Лодо встретил его взгляд без тени смущения. – Я был в Садах Мечты. Я видел, что там происходит, я видел этих несчастных детей. Мой Бог, Бог, которого я люблю всем своим грешным сердцем и которому я отдал свою жизнь, не хочет мучений и смерти этих детей. Ибо если Он этого хочет – то Он не мой Бог. Но я в это не верю. И что бы мастер Дрэд не говорил мне, я знаю, что это – зло, которое требует уничтожения. Нет таких целей, которые оправдали бы такое средство! Невинных, чистых детей там насилуют, уродуют, мучают, убивают, и это нужно остановить. Можете смеяться над моим пафосом, сеньор, но я понял там: весь мой путь, из Сирии в Нордланд, был не зря. Он вел меня на Красную Скалу, чтобы я уничтожил эту язву. Если вы стремитесь к тому же самому, я ваш. Если нет – я буду действовать сам.

– То есть, Дрэду этому ты больше не служишь?

– Я никогда не служил ему. Я служил и служу одному Богу. – Тихо возразил Лодо, волчьи глаза чуть сощурились. – Я верен только Ему. Я был с инквизицией, пока думал, что они служат тому же сеньору. Но уже давно у меня появились сомнения.

– Я не служу Богу. Я никому не служу, у меня больше нет Хозяев. – Сказал Гэбриэл. – Верить я верю, но я не католик, если что. Я православный, вы их схизматиками зовете.

– Мне нет дела до конфессий. – Снова чуть усмехнулся Лодо. – И у католиков, и у православных один Бог. А обряды – это всего лишь формальность. Я с раннего детства был лишен возможности посещать церковь и исполнять обряды. Мой храм – это мое сердце, я молюсь там. Апостол Павел сказал, что если язычники, не зная обряда, поступают по закону, а священники, исполняя обряд, грешат в сердце, то кто из них будет назван праведным?..

– Хм. – Усмехнулся и Гэбриэл. – А неплохо сказал. Надо бы того, послушать, что он там еще говорил. А то отец Северин, или Марк этот, как начнут свои проповеди, так меня рубит на третьей минуте. – Он встал, прошелся. – Да, я собираюсь уничтожить Сады Мечты. Останавливает меня пока что только то, что если мы подойдем к Красной Скале как есть, при всем оружии, Драйвер уничтожит всех, кто там еще остался. И фермы его поганые нужно все отыскать…

– Я отыскал их, сеньор. – Заметил Лодо, и Гэбриэл быстро обернулся к нему:

– Серьезно?! Как?!

– Это моя профессия, сеньор. – Усмешка вновь чуть изогнула губы ассасина. – Это единственное, что я умею делать, и что делаю очень хорошо. Я нашел все фермы, до единой. Всего их восемь, две на плоскогорье Олджернон, четыре в Далвегане, одна на южном побережье и одна – в Междуречье, на озере Зеркальном. Вы уничтожили одну из команд, занятых поиском и покупкой или кражей детей-полукровок, всего их было три. Одна сейчас в Лав, это городок на западном побережье, там поблизости две фермы, самые большие. Другая – в Ашфилде. Была. Необходимо взять эти фермы разом, все одновременно, чтобы у них не было возможности как-то дать знать другим о случившемся – они как-то связываются с ведьмой Барр, с помощью какого-то колдовства, я полагаю. Одновременная атака не даст им времени перепрятать или убить детей. По поводу тех людей, о которых вы велели мне узнать… Я все узнал, сеньор. И узнал еще много интересного, в том числе и о том, что происходит в Междуречье, но все это, я считаю, следует обсудить вместе с его светлостью.

– Да… – Гэбриэл прошелся. Взглянул на Лодо. – Что-то еще?

– да, сеньор. – Лодо улыбнулся ярче. – Возможно, вам знакомы имена: Евгения Тодд и Вирсавия Энсли?

– Слыхал где-то… черт, это же имена девчонок, которые того… невесты, типа, для Хэ!

– Барон послал корабль за ними. За обеими.

– Да его же нужно…

– Не нужно. Они здесь, в этом доме. – Лодо сделал в сторону аптекарской лавки несколько театральный жест. – Обе. Немного напуганы, но живы, здоровы и ждут своей участи.

– Ты что… напал на корабль?!

– Нет. Я мог бы уничтожить всю команду, включая небезызвестного вам Гестена, кастеляна Красной Скалы, но подумал, что это решать вам. Я просто похитил этих девушек. И как Лаура, привез их сюда.

– да ладно! – Обрадовался Гэбриэл, который часто думал об этих девочках и гадал, как лучше сделать, чтобы вытащить тех из них, кто еще жив. И внезапно радость его чуть подувяла. – Обе сразу… Не жениться он их забирал, это точно.

– У него денег нет. – Сказал Гарет, когда они с Лодо приехали к нему. – Он в жопе, ведь если он не заплатит налоги, я имею полное право вызвать его в Хефлинуэлл, а если он не поедет, объявить бунтовщиком и поступить соответственно. Девчонок он решил продать подороже, к бабке не ходи. Почему эти Сады Мечты его больше не кормят…

– Потому, что самые богатые его гости ему больше не платят. – Заметил Лодо. – Признав виновным в побеге графа.

– А ты, смотрю, очень осведомленный тип, а? – Нахмурился Гарет, которому невыносима была мысль, что о прошлом Гэбриэла кто-то еще знает, помимо него.

– это моя профессия.

– Ну-ну. – Гарет поднялся. – Хватит валяться, поехали к евреям.

– Верно. – Чуть опустил подбородок Лодо. – Барон ведет переговоры с еврейскими банкирами, о большом займе.

– А рука что? – Спросил Гэбриэл.

– К черту руку, не отвалится. Покровит немного, не страшно. – С помощью брата Гарет оделся, устроил руку в платке на груди. – Это, как я понимаю, не все?

– Нет… Вам следует знать об истинном положении дел в Междуречье.

– Ты и это знаешь?.. Впрочем, да – это же твоя профессия. – Гарет все еще не доверял Лодо, или просто злился на него – Гэбриэл видел это прекрасно, но молчал. Тем более что ассасин совершенно на это не обижался.

Рассказывал он долго. Братья, Лодо, Марчелло, Кину и Иво почти доехали до Ригстаунских ворот, когда Лодо закончил рассказывать. О гибели Еннера и Ардо еще не знал и он – прошло не более трех дней, – но о том, что на южных дорогах караулят гонцов с неудобными вестями, рассказал.

– Merde! – Выругался Гарет. – Я чувствовал, подозревал, что в молчании дяди Лайнела что-то не так! Он не мог столько молчать! даже если бы и согласился на герцогскую корону, он не стал бы этого скрывать от отца!.. Нужно как можно скорее отправляться туда, Младший.

– Не согласен. – Возразил Лодо. – Туда нужно отправить войско, но возглавит его пускай кто-то другой. Это ловушка именно для вас. Так же, как и присутствие в Хефлинуэлле дона Хуана Фернандо и его жены – они шпионы и наемные убийцы, как и я.

– Это я понял давным-давно, я не дурак. – Отмахнулся Гарет. – Они явились, чтобы спровоцировать кого-то из нас на дуэль из ревности, но пока что им остается только сопли жевать – ни я, ни Младший на Амалию не польстились. Хотя штучка аппетитная, можно и трахнуть… а потом убить Фернандо, я смогу. Я видел его в деле. Он хорош, слов нет. Но я – лучше. Вот только его мавр, телохранитель, или кто он – темная лошадка, понять его не могу. А наши дамы, те вообще кипятком писают от любопытства и досады – он ни одну еще не приглядел.

В банк Райя братья зашли вдвоем. Гэбриэл взял наличными триста дукатов, старательно расписался – писал он еще плохо, пальцы, не научившиеся держать перо в детстве, слушались с трудом, – тиснул личную печать, и молодой племянник старого еврея, Симон, бережно посыпал подпись песком, сдул его, и спрятал расписку в шкатулку для документов. Гарет прошелся по конторе, разглядывая эльфийское панно с цветами, повернулся к почтительно ожидающему Райе. Он уверен был: банкир наверняка понял, что герцог заявился к нему сразу после тяжелого ранения не просто так.

– Я слышал, – небрежно заявил Гарет, – что в Европе сейчас евреям живётся очень не просто. Но, как говорят, вы сами виноваты, а? Многие святые отцы такое рассказывают, что просто волосы дыбом. Евреи оскверняют облатки, пьют кровь христианских младенцев, отравляют колодцы, замешивают мацу на христианской крови. Как-то так, как говорит мой брат. Я уже не впервой слышу, что пора уже, пока ничего подобного нет здесь, взяться за вас всерьёз. Профилактически.

У молодого Райи помрачнело и дёрнулось лицо, но он промолчал. А старший Райя сохранил покорное и вежливое выражение, ожидая, что будет дальше.

– Что скажешь, Райя? – Фамильярно, как в то время любой говорил с евреем, спросил Гарет. – Неужто нет никаких мыслей на этот счёт?

– Всё в руках Бога Авраама и Иакова. – Поклонился Райя. – И вашей светлости.

– Рад, что мы понимаем друг друга. – Усмехнулся Гарет. – Я пока что не видал в Элодисе подобных бесчинств, а зря даже еврей в моей земле не будет обижен. Не благодари! – Гарет прошёлся. – Пока не за что. У меня есть пара вопросов… Ты мудрый, Райя, и хитрый, как все евреи, особенно такие старые и прожжённые, как ты. Мне нужно… ну, скажем, мне нужен ответ на вопрос. Гипотетический.

Райя вновь почтительно поклонился, весь превратившись во внимание.

– Скажи, если бы у тебя был враг, которого ты… не хочешь убить сразу? Если тебе требуется, чтобы этот враг сначала разорился, потерял всё, что у него есть, чтобы все вокруг стали его врагами, чтобы он не знал покоя и сна… Что бы ты сделал с тем, кто подал бы этому врагу руку помощи и ссудил ему большую сумму денег?

– Что сделал бы я? Ваша светлость, вы оказали мне слишком большую честь! Кто такой Райя, чтобы спрашивать обо мне?

– И всё же. – Холодно возразил Гарет. Гэбриэл, который испытывал, благодаря Моисею, самые тёплые чувства к евреям, не понимал брата и маялся, но молчал – Гарет ему был всё же дороже.

– Что сделал бы я, ваша светлость?.. Я посмеялся бы над этим несчастным.

– Вот как?

– А разве это не безумие: ссудить деньги тому, кто лишился всякого дохода и нажил могущественного врага? Разве это не признак сумасшествия?

– Согласен. – Обычно улыбчивый и беспечный, Гарет умел становиться опасным, холодным и тяжёлым. – Я тоже посмеюсь. Но только после того, как разделаюсь с его близкими, со всем, что ему дорого, отниму у него всё, что у него есть, превращу его в нищего и больного калеку. И сделаю я это не сразу. Осуждай меня, если хочешь, но таков уж я есть. Слышал, что говорят о полукровках? Мы жестоки, мстительны, подлы, развратны и нечисты на руку. И я намерен дать волю все этим недостаткам до единого. То же относится и к тем, кто посмеет помешать моей мести или помочь моему врагу.

– Я даже не представляю себе, кто посмеет это сделать. – Райя прижал руку к груди. – Могу вас заверить, что здесь нет никого, кто решится на такое. А позволительно ли будет спросить, где могут проживать подобные… безумцы?

– Да хоть где. – Пожал Гарет плечами. Гэбриэл практически сразу понял, что происходит, но по-прежнему не понимал, почему не сказать сразу. Правда, молчал, подыгрывая брату. – Скажем, на юге. У моря. На некоторых, говорят, морской воздух плохо действует. – Гарет постучал пальцем по виску. – Бьёт в голову.

Райя молча поклонился.

– Рад, что мы поняли друг друга. И могу заверить дом Райя, что, при известном взаимопонимании, наше сотрудничество будет крепнуть и расти… К обоюдной выгоде. А Рим я смогу обуздать, вот увидишь.

– Рим страшный противник. – Вздохнув, покачал головой Райя. – Мой народ знает это слишком хорошо.

– Согласен. – Чуть насмешливо произнёс Гарет. – Только Рим далеко, Райя. Рим очень далеко. А я здесь.

Райя поклонился вновь.

– И вы выполните его приказ, отец? – Спросил Симон, когда Хлоринги ушли – В Элиоте говорят, что Хлоринги доживают последние дни.

– Это мы посмотрим через два месяца. – Возразил Райя. – Торопиться не следует, тем более, в таком вопросе. Если эти мальчики сделают то, что обещают, мы выполним их приказ.

– Значит, два месяца ничего не предпринимаем?

– Да, Симон. Ничего.

– Одного из тех, о ком вы хотели знать, – на обратном пути рассказывал Лодо, – я убил, чтобы проникнуть в Сады Мечты. Это Адонис – граф Кемский.

Гарет присвистнул:

– Ого! Впрочем, я так и думал. Он и по рождению, и по состоянию в разы выше Драйвера, но тоже считал его Хозяином. Вот уж о ком не пожалею! Собаке собачья смерть.

– Поверьте, смерть его легкой не была. – Усмехнулся Лодо.

– Мне доносили, что он пропал без вести.

– Он мертв. Я облил его кислотой, которая изуродовала его; голый изуродованный неопознанный труп просто зарыли, признав заразным и опасным.

– Что ж. А кто остальные?

Гэбриэл слушал молча, нахмурившись. Жаль, что Адониса ему больше не достать! Слащавая безжалостная тварь! Все приговаривал: «Не троньте лицо, не троньте! Он божественно красив!». И такое творил… У Гэбриэла даже заныли те места на теле, которые тогда ему калечили, обдирали, протыкали и жгли.

– Агамемнон – граф Кенка, младший Сулстад.

– Я знал, что без него не обошлось! – Вырвалось у Гарета, который стиснул кулак. – Вот не удивил, ни разу!

– Нерон – Аксель Скоггланд, аббат обители святого Доминика в Элиоте. Калигула – Фредерик Кюрман, маршал королевы; Нарцисс – его брат Эдуард, граф Ейсбургский. Брут – барон Иеремия Смайли, друг графа Лавбургского Андерса Бергстрема, Август – Антон Бергстрем, его отец и сенешаль королевы. Антоний – епископ Клойстергемский Сигварт; Гай Юлий – Тилль Андерсен, барон Хаврский; Тит – Бьерн Юрсен, казначей герцога Далвеганского.

– Самого Сулстада среди них нет? – Кусая губы, поинтересовался Гарет.

– Он предпочитает маленьких девочек. – Возразил Лодо. – И слишком ленив, чтобы ездить куда-то для общения с ними.

– Общения? – Вспыхнул Гэбриэл. = Это так теперь называется?! Для него приготовили мою дочь! А ей пяти лет нет еще!!!

– Я знаю. – Ответил Лодо невозмутимо. – И он не оставил мысли заполучить ее.

– Пусть только попробует. – Яростно прошипел Гэбриэл. – И я сам, лично, поеду и яйца ему вырву нахрен вместе с членом!!!

– Зачем же самому, сеньор? – Усмехнулся Лодо. – Вам достаточно приказать.

– И ты сможешь это сделать? – Удивился Гарет.

– Да. – Просто ответил Лодо. – Прикажете, и я сделаю герцога Далвеганского скопцом, который уже не будет интересоваться ни девочками, ни мальчиками, ни бабушками, ни дедушками.

– Он поймет. – Заметил Гарет.

– Ну, и что? – Фыркнул Гэбриэл. – Ненавидеть он нас и так ненавидит; гадить и так гадит, как может. А пожаловаться на нас – не посмеет. Стремно будет признаться, что теперь он мерин. Да и признаться, за что мы его, за нами не заржавеет. За мной, по крайней мере, точно.

– А что вы думаете сделать с остальными? – Поинтересовался Лодо.

– Убить. – Хмуро ответил Гэбриэл. – Не знаю, как, когда, но – убить.

– Это, за исключением Смайли и Юрсена, самые знатные люди Острова. – Хмыкнул Гарет. – Потомки соратников нашего предка, первых норвежцев, ступивших на эту землю.

– И что?

– Убить их сложно. Подобраться будет для этого почти нереально.

– Реально. – Возразил Гэбриэл. – Они таскаются в Сады Мечты. Я уверен, поспорю на что хочешь, что они большую свиту туда не берут.

– И попадают в Редстоун через дом небезызвестной вам Барр. – Добавил Лодо.

– Вот интересно… – Протянул Гэбриэл. – Если Барр не будет, как они станут обходиться?

– У меня есть предложение, сеньоры. – Сказал Лодо. – Я выяснил имена и титулы не только этих одиннадцати, но и многих других, менее значительных персон, посещающих Красную Скалу. Я могу начать убирать их. Они будут умирать почти естественной смертью. Почти – чтобы у остальных появились подозрения и страх. И вот когда они как следует испугаются, вы можете обратиться к главным своим врагам с предложением о переговорах. Чтобы собрать их всех в одном месте и тайно.

– Сколько ты за это хочешь? – Поинтересовался Гарет.

– Мне нужны средства только для подкупа нужных людей и для технических средств – оружия, одежды, иного реквизита. За ЭТУ работу я не возьму ничего.

Как и Алиса когда-то, Вирсавия и Евгения, или Дженни, до сих пор жили тихо и уединенно, учились, читали, и терпеливо ждали, когда их призовет к себе их неведомый благодетель. Дженни была девочка тихая, милая, спокойная, а вот Вирсавия была полной ее противоположностью. Живая, пылкая, своенравная девочка доставляла массу хлопот своим воспитательницам, и, одновременно, надзирательницам. Она задавала массу неудобных вопросов, подвергала сомнению то, что ей подавалось, как непреложная истина, и часто даже спорила со своими наставницами, упорно вбивающими ей послушание и покорность. Когда пришла пора отправлять девочку к барону, женщины даже вздохнули с облегчением: наконец-то! Никто из них не верил, что Вирсавия подойдет барону, как потенциальная супруга, но что с нею будет, их не волновало. И уж точно, эту своенравную, дрянную девчонку им было не жаль даже в самой малой степени. Зато Дженни, с ее ясными светло-серыми глазами, вечно широко раскрытыми, словно она постоянно была чем-то удивлена, с пухлыми розовыми губами, вечно чуть улыбающимися, и кротким нравом заслужила даже что-то вроде сожаления. Недостаточного, правда, для того, чтобы хоть как-то изменить ее участь. В день «икс» ее легко отпустили вместе с Гестеном, дав в дорогу только самое необходимое. Заночевали девушки в гостинице в предместье Элиота, очарованные Гестеном – кастелян Драйвера, если хотел, умел быть очаровательным. Оглядывая девчонок, он заранее остановил свой выбор именно на Вирсавии – такую ломать будет куда интереснее, чем тихоню Дженни. Последняя разве что расплачется, а вот первая будет сопротивляться, вполне может быть, и драться попытается… На ужинавшего в той же гостинице небогатого купца Гестен внимания не обратил, тот был какой-то никакой, блеклый, как моль, глазу не за что зацепиться. И когда тот проходил мимо его стола, тоже не заметил ничего странного… И только когда проснулся ближе к обеду следующего дня с отвратительным привкусом во рту и тяжелой головой, и обнаружил, что девчонки исчезли из своих комнат, сообразил задним числом, что его чем-то опоили, а девчонок украли. Как выяснилось, опоили и слуг, спавших у дверей девчонок. Он бросился к хозяину гостиницы, но смог выяснить только то, что уснул прямо за столом, и слуги отнесли его в комнату, а девушки ушли утром с женщиной, иностранкой, – говорила та с акцентом, который хозяин, увы, не опознал, так как никогда иностранцев вблизи не видел. Как женщина выглядела?.. Да обыкновенно. Вроде, симпатичная. Нос, глаза, волосы?.. Да, они у нее были. Какие? – да обыкновенные… И все. Вообще – все. Девочки как в воду канули, а с ними вместе – все надежды на золото, которое за них можно было выручить. Тупик. Все! Гестен поднялся на палубу, закрылся в каюте и долго сидел за столом, обхватив голову руками.

А Вирсавия и Дженни, и не подозревая, в каком отчаянии пребывает симпатичный рыцарь, доверчиво отправились с доброй женщиной, которая сказала, что отвезет их на место сама. Госпожа Лаура оказалась приятнее, чем их наставницы, да и путешествие на речной шхуне до Гранствилла, по Фьяллару, а затем и по Ригине, стало первым восхитительным приключением в их новой жизни. В доме, где их оставила госпожа Лаура, девушки привычно занялись рукоделием, продолжая болтать о своей прежней жизни и о новой жизни в неведомом месте, у неведомого покровителя, пока к дому не подъехали роскошно одетые всадники. Выйдя наружу, девочки взглянули на незнакомцев, увидели красавца Иво, и обомлели.

А Гэбриэл взглянул на Вирсавию, и тоже на миг лишился дара речи. Он мог бы поклясться, что это Трисс, покойная подруга Марии! Только иначе причесанная и одетая, и с более дерзким взглядом светлых глаз!

– Леди! – Иво снял берет и поклонился им, – перед вами их светлость, герцог Элодисский Гарет, и их брат, их сиятельство граф Валенский, сэр Гэбриэл Персиваль. Вам выпала особая честь, стать придворными дамами невесты их сиятельства, графини Июсской. Мы проводим вас в Хефлинуэлл, где вы приступите к своим обязанностям.

Страшно стесняясь, боясь взглянуть на ослепительного красавца, девушки, тем не менее, ответили изысканными поклонами, достойными придворных дам, про себя дивясь тому, что все оказывается немного не так, как им обещали. Гарет отметил про себя, что хотя до изысканной грации и безупречности Алисы им далековато, держатся девушки достойно, и обе прехорошенькие. Только одеты скромно и даже немного убого, но это поправимо. И верхом ездить не умеют, пришлось везти их в конном портшезе.

– Ну, – обратился он к брату, – как на твой суровый вкус, эти-то хорошенькие?

– Да… – Задумчиво протянул Гэбриэл. – Эти – хорошенькие. Ты домой?

– Пока не поймаем тролля, я в Тополиной Роще. – Гарет глянул на брата не без вызова, и Гэбриэл отвернулся. Они помолчали; во время этой паузы Гэбриэл тискал и мял ременный повод, и наконец спросил:

– Зачем она тебе? Только честно.

– А тебе?

– Она носит моего ребенка.

– И что? Запасная жена?

– Гарет!!!

– Но я в самом деле хочу знать. Нормальных чувств, как ты считаешь, у меня нет и быть не может… А у тебя?

– Я не считаю, что у тебя нет чувств!

– Да ладно?! Ты чего боишься? Что она увлечется мной? И отодвинет тебя на второй план? Или что?

– Да, я боюсь, что она увлечется тобой! – Выпалил Гэбриэл. – Но не из-за себя! А из-за нее!

– А за меня ты не боишься? – Поинтересовался Гарет. – Не боишься, что я увлекусь ею?

– Но ты… – Вскинулся Гэбриэл, запнулся. – Но ты же… Черт!

– И что это означает?

– Этого я тоже боюсь. – Неохотно признался Гэбриэл. – Я так запутался, что готов удрать куда-нибудь подальше. Перед всеми виноват: перед Алисой, перед тобой, перед Марией… И что ни сделаю, что ни скажу, все только хуже и хуже делается…

– М-да. – Смягчился Гарет. Ему искренне стало жаль своего младшего брата. – Ты вообще, как ее будущее представляешь?

– Никак. – Помолчав, признался Гэбриэл. – Что ни придумаю, все как-то не правильно.

– А когда Килмоэль за нею приедет, что делать будешь?

– Не знаю. – После новой паузы уныло признался Гэбриэл. – Вообще не знаю. Что дальше будет? Завтра, послезавтра?.. И планов никаких нет.

– Сегодня ночью Миаху-ап-Диэн, Праздник Полной Луны. Великая Ночь, полнолуние и солнцестояние одновременно. Кровь поэтому бурлит, мы ж эльфиниты. Порадуй в эту ночь Алису, она тоже это чувствует, ей тоже нелегко.

– В смысле?..

– Спроси Кину, он объяснит. – Гарет придержал коня у калитки, ведущей в Тополиную Рощу. – Я это понимаю так, знаешь, инстинктивно. Объяснить не смогу, прости. Труднее всего очевидные и инстинктивные вещи объяснять. И не бойся за Марию. Я не обижу и не напугаю ее, мне легче самому себе башку о стену разбить, чем смутить ее сердечко. Я ж не скотина какая.

– Теперь я за тебя еще больше боюсь. – Вырвалось у Гэбриэла, и Гарет рассмеялся:

– А вот это зря! Я большой мальчик, и веселый, меня трудно ранить. Давай, тебя дома ждут.

Он скрылся среди деревьев, хранящих в густой тени тропинку в Тополиную Рощу, а Гэбриэл еще медлил на дороге, глядя ему вслед. Неужели Гарет любит Марию? И это не игра, не увлечение ветреного повесы, не прихоть сиюминутная?!

«Господи! – Испугался он. – Да как же он будет-то теперь?!».

Две девушки в качестве благородных сирот и бесприданниц были представлены его высочеству, который, посмотрев их бумаги, так и хранившиеся у Гарета, официально принял их под свою опеку и назначил придворными дамами с соответствующим содержанием. Вдобавок к которому Гэбриэл подарил им по сто дукатов. Алиса, узнав, что девушки – ее сестры по несчастью быть удостоенными сомнительной чести принести наследника Драйверу, загорелась желанием немедленно помочь им устроиться и освоиться в новой для них обстановке. Она хорошо помнила, каково было ей, неискушенной и не умеющей общаться со сверстницами и вообще, новыми людьми. Манеры и образование у нее были блестящие, а вот навыков общения практически не было. И она не обманулась: Дженни и Вирсавия были в точности такие же. И в то же время очень разные.Дженни была искренней, восторженной, до того, что казалась дурочкой; Вирсавия – самоуверенной, до дерзости, любопытной, бойкой и острой на язычок. Его высочество постарался, и к возвращению Алисы ее коттедж и небольшую трехэтажную квадратную башню в Южном саду закончили отделывать и обставлять, и графиня Июсская торжественно заселилась в нее со своей личной свитой: тремя подругами в качестве придворных дам, новенькими Дженни и Вирсавией, несколькими пажами и пятью служанками помимо верной Розы. Служанки еще прежде были лично допрошены Гэбриэлом, и каждая получила предупреждение: если, не дай Бог, что-то случится с их госпожой по их вине, пусть сами топятся или вешаются, он их не пожалеет. Девушки полдня потратили на то, чтобы все разглядеть, потрогать, повосхищаться и поизумляться. Коттедж, башня и сад были построены и заложены для марокканской любовницы давнего Хлоринга, который обожал свою черноокую красавицу и постарался создать для нее в холодном Нордланде кусочек юга. И коттедж, и башня, и небольшой сад были построены в южном стиле, с изящными пропорциями, из мрамора, белоснежного и цвета слоновой кости, покрытого восточной резьбой, с воздушными колоннами, резными перилами, и огромными вазонами, в которых росли южные растения: магнолии, апельсиновые деревья, виноград, инжир и фуксии. Эти растения зимой убирали под стеклянную крышу, в теплую пристройку с южной стороны, а летом они пытались честно цвести под чужим небом, но до появления лавви у них это получалось бедно. Зато Алиса, которая полюбила Южный сад еще задолго до того, как были готовы ее покои, превратила его в настоящий райский уголок, где постепенно полюбили бывать все ее друзья. Даже его высочество нередко заходил теперь сюда, чтобы посидеть в тени, наслаждаясь ароматами экзотических цветов и вполне себе местных жасмина и роз. У коттеджа была просторная терраса, вымощенная светлым камнем, вместо крыши у которой была решетка, по которой вились хмель и девичий виноград, с восточными диванами, с массой узорчатых подушек. В саду были большие качели, на которых обожали сидеть и девушки, и братья, небольшой искусственный пруд, в котором цвели лотосы и жили лягушки, и даже искусственный грот в углу сада, в зарослях гикори и дикой розы. Внутри грота находилась эльфийская статуя лавви с кувшином, из которого текла вода в каменную чашу. Алиса настояла на том, чтобы в дальнем углу сада поставили ульи для ее друзей, пчел, шмелей и ос. Их было много в ее саду; а вот бабочек не было вовсе, Алиса не любила их, как не любила их другую ипостась, гусениц. Вредоносных насекомых и их личинок в саду Алисы не было. Не было там мух, комаров, блох и прочих неприятных тварей. Дорожки были посыпаны крупным морским песком, привезенным баржей с побережья, обложены морскими камнями, и вдоль них, а так же в ветвях деревьев расставлены и развешаны были эльфийские фонарики, которые днем накапливали солнечный свет, а ночью светились сами таинственным голубовато-белым свечением. Здесь, на юге Острова, ночи белыми не были, хотя темнело только после полуночи, а светать начинало уже в три часа.

И внутри было роскошно. Гэбриэл не пожалел средств, да и его высочество, и герцог расстарались и выделили для Алисы массу изящных и дорогих предметов обстановки; многое было заказано в свое время из Европы, многое сделано эльфами. Здесь были эльфийские часы, огромная в те времена редкость, приятно тикающие и каждые полчаса издающие мелодичный переливчатый звон, эльфийские гобелены и панно, чешская посуда из особого стекла и хрусталя, панели, отделанные яшмой и малахитом, с серебряной инкрустацией; великолепное новшество: люстры с подвесками из горного хрусталя, и многое, многое другое. Спальня Алисы находилась в пристроенной к главной башне комнате-фонарике, с огромными мозаичными окнами, куда из каминного зала вело несколько ступенек, с маленьким изящным камином, как пообещал Гарет – самым теплым и бездымным в замке. И всюду, по карнизам, по панелям, вились марокканские удивительные узоры, бело-синие, сочных, чужеземных цветов. Гэбриэл особенно гордился библиотекой, которую подбирал по принципу: все самое богатое и красивое. Книги были и в самом деле, в роскошных переплетах и с богатыми инкрустациями, и, как и положено, большинство – религиозные. Но попадались и романы, и книги об удивительных странах и животных, о чудесных тварях, а так же Апулей, Овидий, Публий и другие разрешенные Римом античные авторы. Принадлежности для девичьего рукоделия хранились в малахитовых шкатулках, отделанных серебром и слоновой костью, повсюду были развешаны дорогие, словно ювелирные изделия, венецианские зеркала, и маленькие овальные, и огромные, в полный рост. Два зеркала в холле у входа висели друг против друга, и девушки готовы были вечно вертеться перед ними, разглядывая себя со спины. При виде всей этой роскоши обомлели от восторга даже подруги Алисы, что уж говорить о двух новеньких! Даже бойкая Вирсавия присмирела и благоговейно оглядывалась, бродя по комнатам и залам. Свите достался второй этаж коттеджа, служанкам – третий, простенькие комнаты под самой крышей, почти чердак; Аврору Алиса поселила подле себя, почти в таких же, как у нее самой, богатых покоях, с общей гостиной. Впрочем, и Юна, и Мина, и Евгения с Вирсавией обижены на свои покои тоже не были. Мина забрала с собой свою служанку, приехавшую с нею в Хефлинуэлл еще из дома ее родителей, а Юна и Аврора наконец-то избавились от нерадивой Жанны.

О которой Алиса не собиралась забывать ни на минуту. Она даже решила для себя, что и Гэбриэла привлекать к этому не будет. Если он узнает, кто обесчестил Аврору, он его убьет. Алиса же этого не хотела. Мерзавец, думалось ей, должен поплатиться иначе. Когда боль и бесчестье причинили ей, Алиса была напугана и подавлена, страдала, плакала, но такого холодного, нечеловеческого гнева не испытывала. Но когда пострадала ее любимая подруга, гнев лавви разгорелся с пугающей силой. Алиса готова была на все, чтобы покарать виновных! И первой в очереди была Жанна.

В честь новоселья графини Июсской был затеян вечерний праздник с фейерверком. Габи все еще была в Гранствилле, и в сад Алисы с легким сердцем пришли почти все обитательницы Девичьей башни, кто не оставался с госпожой. Многие рыцари и их оруженосцы тоже были здесь, и это стало настоящим испытанием для Авроры, которая, будучи по натуре девушкой веселой и уравновешенной, с утра уже пребывала в довольно хорошем настроении, но теперь вновь была напряжена. Любой из мужчин в саду, исключая братьев и Иво, мог быть тем, самым! Иво Аврора исключала потому, что не верила, что он будет так извращаться ради обладания девушкой, хоть бы и такой красивой, как она. Иво сам не знал, куда деваться от женского внимания, из-за чего на него скрежетали зубами практически все мужчины Хефлинуэлла и половина, как минимум, мужского населения Гранствилла и окрестностей. И мужья, и женихи, и, особенно, отцы девиц на выданье, просто слюной бешенства исходили при одном упоминании красавчика-сквайра. Как его только не называли! И распутником, и проклятым грешником, и инкубом дьявольским, прельстителем бесстыдным, и это были только самые мягкие имена. Особенно переживали отцы, мужья и женихи тех девушек и молодых женщин, кто был во вкусе красавчика-Фанна, о котором очень скоро стало известно всем: тоненькие и темноволосые. Мужчины даже отправлялись к герцогу целой делегацией, с требованием унять распутника, иначе они сами его кастрируют. Гарет и злился, и смеялся: он отлично понимал, что Иво вовсе не охотник на женщин, скорее, это они открыли сезон охоты на него. Армигер Гэбриэла просто не отказывал почти никому, кто ему казался привлекательной, и не видел в этом ничего дурного. Он ведь не принуждает, не обманывает, не соблазняет и не насилует! Гэбриэл, когда с жалобой попытались обратиться к нему, отрезал: «Завидуйте молча!». И ведь в основном-то был прав! В Иво сочеталось несочетаемое: изящество и мужественность, хрупкая внешность и здоровая мужская сила. Он не любил насилие, но умел постоять за себя, в нем, помимо почти женственной красоты, душевной тонкости и некоторой экзальтированности были и харизма, и твердая основа, и вполне мужественная дерзость. Он был отважен, честен, и Гэбриэл давно, еще с Садов Мечты, распознал и оценил в нем эти качества, которые превыше всего ценил в других мужчинах.

Но и девушки, почти непрерывно обсуждающие всех видных мужчин Хефлинуэлла, не обошли вниманием эти его качества. Они, конечно, судили несколько иначе, и заостряли внимание несколько на иных вещах, но в целом оценивали Иво верно, благодаря Алисе, которая очень хорошо успела его узнать и по-своему полюбить. И потому Аврора исключала его, вместе с герцогом и женихом Алисы, из числа возможных насильников. Зато остальные, каждый, были под подозрением. Она понимала, что это будет ужасно, но только сейчас поняла, насколько. Когда начались танцы на просторной террасе, Аврора забилась в угол, потому, что была просто не в состоянии с кем-то танцевать. А что, если ее партнером и окажется ЭТОТ, и он будет вновь к ней прикасаться, пожирать ее глазами, вспоминая при этом ее тело, и… НЕТ!!! Даже думать об этом было стыдно и больно, до ужаса. Девушка чувствовала себя грязной и испытывала почти что отвращение к самой себе, к своему телу, которое неведомо, кто трогал и использовал. А если он теперь еще и бахвалится своим «подвигом», и Аврору про себя обсуждают все?! Благодаря своему спокойному нраву она убедила себя забыть об этом, и вот теперь страдания нахлынули вновь. «Будь ты проклят, негодяй, – твердила она, мысленно обращаясь к своему неведомому пока обидчику, – будь ты проклят навеки, сдохни, сдохни, тварь!».

– Все мы помним, – сказала Алиса, беря в руки эльфийскую гитару, на которой научилась играть совсем недавно, – нашего любимого барда, Орри Гёрансона из Лэнгвилла. Какой-то негодяй убил его в Гранствилле на днях. Это очень больно: когда убивают талантливых людей, чье искусство делало нашу жизнь красивее! Я хочу, – она тронула струны, – спеть его песню, чтобы его талант продолжал жить и после его смерти. Я не хочу, чтобы всем было грустно. – Алиса заиграла негромко. – Станцуем в память о нем? – И запела:

– Я пел о богах, и пел о героях,

О звоне клинков и кровавых битвах,

Покуда сокол мой был со мною,

Мне клекот его заменял молитвы.

Но вот уже год, как он улетел,

Его унесла колдовская метель.

Милого друга похитила вьюга,

Пришедшая из далеких земель…

Все притихли, заслушавшись: Алиса пела волшебно. По мнению Гэбриэла, не сводившего с нее глаз, – куда лучше этого хлыща Орри, которого Гэбриэл, в отличие от брата, недолюбливал. И песню эту не помнил… Но почему-то, неведомо, почему, слушая сейчас Алису, он чувствовал, что ему безумно, до боли, жаль… Гарета.

– Стань моей душою, птица,

Дай на время ветер в крылья.

Каждую ночь полет мне снится,

Холодные фьорды миля за милей.

Шелком твои рукава, королевна,

Белым вереском вышиты горы,

Знаю, что там никогда я не был,

А если и был, то себе на горе…

Мне бы вспомнить, что случилось

Не со мной и не с тобою,

Я мечусь, как палый лист,

И нет моей душе покоя… – Алиса пела, в вечеряющем саду зажигались эльфийские фонарики. Даже Амалия и дон Хуан Фернандо притихли вместе со всеми, так красиво это было.

– Просыпайся, королевна,

Надевай-ка оперенье,

Полетим с тобой в ненастье,

Тонок лед твоих запястий.

Как больно знать, что все случилось

Не с тобой и не со мною.

Время не остановилось,

Чтоб взглянуть в окно лесное.

О тебе, моя радость, я мечтал ночами,

Но ты печали плащом одета.

Я, конечно, еще спою на прощанье,

Но покину твой дом

Я с лучом рассвета…

«Он же тоже мечтает свободным стать, податься куда-нибудь… в горы. – Думал Гэбриэл, и сердце его сжималось от любви и сострадания. – Но не может, никогда он так не сделает, он верен отцу, герцогству, долбаным этим правилам. И если он Марию любит, он даже любить ее не посмеет, потому, что это нельзя, это навредит, это не для него… Неужели он ее любит, Господи! Я знал, знал, что она особенная для меня, но я думал – она моя, а она – моего брата… За что нам это?! Почему так?! Как нам быть, она моего ребенка носит, и как нам с этим быть всем троим?! Что ж я за тварью-то был тогда, Боже, как, КАК я допустил это?!». В какой-то миг он даже понял, что жалеет, что Мария не потеряла их ребенка, и ужаснулся сам себе.

– Я отдал бы все, чтобы быть с тобою,

Но может, тебя и на свете нету?.. – Алиса нежно перебрала струны в прощальном аккорде, возникла тишина, и взорвалась аплодисментами. Гэбриэл, очнувшись, взглянул на нее, Алиса встретила его взгляд, и сердечко лавви сжалось: она увидела в глазах своего жениха смятение и боль. Таким Алиса видела его второй раз за все время, что они были вместе, и в первый раз это было, когда он ушел к воротам, чтобы пожертвовать собой, спасая ее и Иво. И испугалась за него.

Глава пятая: Великая Ночь

Для Вепря было странно и даже дико, что за ним так старательно и заботливо ухаживают. Он даже сердился на Зяблика, которая практически не отходила от него. Что он, в первый раз отлеживается, что ли?.. Как раненый зверь, он предпочел бы забиться в какую-нибудь нору и отлежаться там, в тишине и одиночестве. И в то же время где-то в сердце он чувствовал благодарность, чувство, для него новое, непривычное, вызывающее даже досаду и какое-то раздражение. Он стал ворчлив, резок и капризен, но это терпели. Приходила Конфетка, которую Вепрь, сравнивая с Зябликом, стал вдруг считать не очень-то и красивой. Ну, тоненькая, ну, волосы шикарные. Ну, глаза здоровенные. Зато у Зяблика такая кожа манящая, и такие симпатичные веснушки, и волосы такие мягкие, а цвет ее глаз просто сердце ему в груди переворачивал, так он Вепрю нравился. И Сова вдруг стала не такой уж и дразняще-сексуальной. Грубая, как парень. Зяблик тоже саблей круто вертит, а при том такая… ну… девчонка, короче, а не парень с сиськами. Вепрю нереально стыдно было, что она видит его таким вот, беспомощным, стремным, побитым. Презирает его в душе, поди. Валяется колодой, встать не может – голова сразу кругом, ноги подкашиваются. Вепрь не раз уж порывался подняться, что он, стал бы валяться здесь, если б мог хоть на карачках уползти?! Так хотелось порой рявкнуть на нее: «Иди отсюда, не пялься на меня!!!». Пусть бы за ним кто-то другой приглядывал, хоть кто!.. А теперь секс с Зябликом казался ему совершенно нереальным. После такого-то позора!

– Завтра Великая Ночь. – Сообщила ему как-то Зяблик, напоив холодным квасом. – Знаешь, что это такое?

– Нет. – Огрызнулся Вепрь. Издевается, что ли? Нравится ей, унижать его?!

– Полнолуние и солнцестояние одновременно. – Пояснила Зяблик. – Великий праздник Старшей Крови. Нас это тоже касается, мы ведь наполовину тоже: Старшая Кровь.

– И че?

– Да так… – Зяблик вроде как смутилась, разглядывая свои ногти. Потом метнула на него лукавый взгляд из-под пушистых ресниц:

– Слушай… А ты правда, так обо мне думал?

– Как? – Насторожился Вепрь.

– Ну… что я красивая?

– Я?! – Ужаснулся Вепрь, и Зяблик хихикнула:

– Ты в бреду говорил все о том, как мне рубашку расстегиваешь и на грудь мою смотришь. И еще там… всякое.

Вепрь так мучительно покраснел, что даже голова опять заболела. Ох, как он проклял свою слабость! Больше всего на свете ему хотелось сейчас, чтобы Зяблик свалила отсюда. Или он сам удрал бы. Подальше. Навсегда.

– Ты тоже красивый. – Вдруг сказала Зяблик, и тоже покраснела. Очень мило. – Я думала, ты вообще на девушек не смотришь. Никогда не улыбнешься, не подмигнешь, не скажешь что-нибудь… Приятное. Суровый такой! А ты… совсем не такой.

Вепрь аж испугался своих мыслей. Это что – что она сейчас делает?… Он – красивый? И что это значит?.. Это шутка такая, или что?!

– Ты просто очень сдержанный. – Быстро, еще сильнее покраснев, выпалила Зяблик. – И очень, очень… мне нравишься! – Нагнулась, мимолетно поцеловала его в губы, вскочила и убежала. Вепрь аж закашлялся. Что это было-то?! Вот сейчас – что?!

– Если девчонка сказала, что я красивый и ей нравлюсь, – поинтересовался он у Синицы, который частенько заходил его проведать, – и того – в губы чмокнула, это что означает? – И Синица так заржал, что Вепрь опять разозлился.

– Ну, ты даешь! – Восхитился Синица, оторжавшись. – Великие небеса, ты откуда вывалился, парень?! Если девчонка тебе говорит, что ты ей нравишься, да еще и целует при этом, Вепрь, это значит, что ты ей нравишься! Хочет она тебя, приятель, ясно?! – Он похлопал Вепря по плечу. – Ты что, девок никогда не видел?! Поздравляю! Что за девчонка?

– Пошел ты…

– И это вместо спасибо! Ладно, завтра Великая Ночь, мы все на озеро пойдем.

– На фига?

– Любить, Вепрь, любить! В эту ночь можно всех, и всем можно тебя… Эх! Красота! Жаль, что ты не ходячий.

– А что мне-то делать теперь? – Вепрь настолько был захвачен произошедшим с Зябликом, что пропустил мимо ушей заманчивую перспективу, которой, увы, лишен. – Ну, с девчонкой-то?

– Я с тебя фигею! – Фыркнул Синица. – Ну, если не знаешь, что делать, то просто: не сопротивляйся!

– Чему?..

– Сексу! Ох, и смешной ты! Ты как прожил-то столько лет, и не был с девчонкой ни разу?!

– Отвали… – Вепрь прикрыл лицо локтем. Да у него столько было девок… Вот только… Были ли они у него? Ни одна не досталась ему по своей воле. Всех он брал силой, грубо, не жалея. Кроме одной девчонки, там, на рынке в Найнпорте. Тогда было весело, а потом стал вспоминать и сожалеть как-то даже. Все хотелось ее еще раз увидеть и того… Стыдно вспомнить, но Вепрь даже думал порой, не подарить ли ей чего, чтобы того – простила.

А он, оказывается, красивый. Вепрь невольно усмехнулся, внутренне приосанившись. Только ведет себя неправильно: не улыбнется, не подмигнет… А что он, знал, что ли?! Да и не умеет он ничего такого. Хоть бы Зяблик вернулась, он того… попытается подмигнуть ей? Да ну, не умеет он такого. Значит, сказать что-то надо…

Вепрь действительно был не дурак. И когда Зяблик пришла, и, стесняясь, заговорила преувеличенно-весело и беспечно, он перебил ее, сказав:

– Ты, Зяблик, того: прости меня. Я не умею там, подмигивать, или че. Ты красивая, я давно это знаю. И давно это… Ну… того. Но всяких там сю-сю-мусю от меня не получится. Не заточен я под это дело. Если хочешь, я твой. Не хочешь, так и скажи.

Зяблик присела на край его лежанки, потянулась к нему:

– И целоваться не умеешь?

– Чего делать?.. – Насторожился Вепрь.

– Понятно… – Хихикнула Зяблик. – Хочешь, научу?.. Это здорово. – Она медленно приближала свое лицо к его, глаза ее загадочно мерцали. – А ты, если хочешь, можешь сделать то, о чем так мечтал… Я не против.

Вепрь как-то сразу понял, о чем она, и чуть дрогнувшими пальцами, еще замотанными пропитанными мазью бинтами, потянул ворот ее рубашки в разные стороны, задним числом вдруг сообразив, что девушка приходит ухаживать за ним именно в ней, и понимая теперь, почему. От понимания этого стало так приятно! Забавно немножко, тепло и странно так. Кожа у Зяблика была нежная, белая, даже на вид мягкая и тонкая, с редкими матовыми веснушками. Даже на груди. Как ему стало жаль, что он не может ощутить ее мягкость и нежность!.. Хотя… почему не может?.. Вепрь прижался к ее груди лицом и губами, глубоко вздохнул, втягивая в себя ее запах, запах женщины, без которого так ему было хреново в последнее время! Пальцы Зяблика зарылись в волосы на его затылке, ласково, даже не всколыхнув присмиревшую боль. И ее прерывистый вздох показался таким возбуждающим! Никогда ему девок не понять… Но это и не важно. Теперь уже – совершенно не важно! Они и без этого как-то справились.

Тишина, наступившая в саду, когда отстрелялся фейерверк и гости разошлись, казалась волшебной. Голоса откуда-то издалека, из-за внутренних стен, звучали приглушенно, сливаясь с лепетом воды и пением цикад, красиво и таинственно, словно волшебная музыка. Луна, низкая, огромная, заливала все вокруг своим нереальным светом, затмевая эльфийские фонарики. Эльфийский квартал все еще праздновал, и там, шипя, рассыпались в небе гроздья летучих огней. Алиса сидела в саду, притихшая, печальная. Луна и волшебство Великой Ночи зажгли ее кровь, но в сердце были смятение и боль. Гэбриэл, ее Гэбриэл, страдал, и она была причиной его страданий! Он никогда ее не бросит, не разорвет помолвку, он слишком благородный для этого… Но разве она, Алиса, сможет радоваться рядом с ним, зная, как он несчастен?.. Стать ему обузой, орудием его казни – этого ли она хотела для счастья?.. Знать, что он жалеет ее – как это было унизительно! «Он не сможет ничего сделать, он не такой. – Сказала она себе, и слезы навернулись на глаза. – Значит, должна я. Я должна исчезнуть… Оставить его… Чтобы он был… счастлив!». – И зарыдала, прижав кулачки к груди. Как это было больно! И несправедливо, и мучительно, и почти невозможно… Но мучить его Алиса тоже не могла. Если он так любит свою… Длинную, – то пусть… Насильно полюбить нельзя! А ей никогда не будет плохо в лесу. Где-нибудь в глубине Элодисского леса, среди цветов, пчел и птиц, она научится быть – нет, не счастливой, но – довольной. И спокойной. Да, научится. И будет всегда помнить и любить самого прекрасного, самого благородного и достойного мужчину и рыцаря в мире! И со временем, – уговаривала себя Алиса, – она даже научится порой приходить невидимо для них сюда, в Пойму Ригины, чтобы здесь все цвело и благоденствовало, для него одного, потому, что в ее сердце любовь никогда не угаснет.

А еще, – поняла она, – она родит девочку от него. И тогда их любовь станет вечной, а она, Алиса, никогда не будет одна.

Прикрыла глаза, унимая слезы, почувствовав, что он пришел. Как эльф, Гэбриэл ходил неслышно, даже шелест травы не выдавал его присутствие. Присел рядом прямо в траву, взял и сжал ее кулачки, притянул к себе, поцеловал:

– Солнышко.

– Сейчас. – Прошептала Алиса, не открывая глаз. – Сейчас… Я соберусь с силами и все тебе скажу. Подожди… и не перебивай, пожалуйста!

Они помолчали, слушая музыку ночи. Потом Алиса, глубоко вздохнув, заговорила:

– Гэбриэл, я знаю, что ты полюбил меня потому, что я была одинокой, беззащитной и трогательной, и сердце твое дрогнуло. И ты спасал меня, а не… ЕЕ, потому, что она сильная, и смогла там выжить, а я бы – нет. Ты тогда пожертвовал собой и пошел на смерть, чтобы спаслись я и Иво, и я это помню. Сегодня мой черед. Я должна в свою очередь тебя спасти, чем-то пожертвовав. Не спорь, не удерживай меня, не надо! Ты в глубине души сам знаешь, что так лучше! Сейчас настал такой момент, что ты вот-вот начнешь лгать мне, а это убьет тебя, ведь господин Кину тебя предупреждал. Я не могу этого допустить! Я слишком сильно… я… – Губы ее искривились, Алиса зажмурилась сильнее, – я не допущу этого! – И расплакалась. Повисла тишина. Гэбриэл смотрел на свое несчастное плачущее Солнышко, и ему хотелось самому смеяться и плакать. Какая же она у него была чудесная! При всей ее вредности, и вздорности, и порой невыносимости, – какая же милая, и чудесная!

– Ладно. – Сказал, не отпуская ее рук. – Ты сказала, я не перебивал. Теперь ты не перебивай. Идет?.. Ты очень красивая, Алиса, нет – ты прекрасная, но и Мария прекрасная тоже. Ты любишь меня таким, как есть, ты знаешь мое прошлое, видела меня таким подонком, что вспомнить тошно, и простила, и полюбила… Но Мария – тоже. Она тоже все обо мне знает, и тоже прощает. Ты вредная, ревнивая, злишься из-за всякой ерунды, скандалы мне учиняешь, а она – нет… – Алиса вся задрожала при этих его словах и дернула руки, но Гэбриэл не отпустил. – И тут она держит фору перед тобой, что есть, то есть. И если бы я любил ЗА ЧТО-ТО, Солнышко, если бы сравнивал и приценивался, как к покупке в лавке, базара нет, я ее бы выбрал. Не буду сейчас перечислять, что еще у нее лучше, потому, что это – фигня. Я тебя полюбил, когда был пацаном и ножки тебе мыл в ручье. И потом, не узнал, но полюбил опять, как только увидел, потому, что это Судьба наша, Солнышко мое. Ты для меня, как Северин проповедует, моя плоть и кровь, я каждую царапинку на твоей руке замечаю, каждый пальчик на твоей ножке готов целовать, и ни фига мне от этого не стремно, потому, что ты – моя. Ты – ну… как сказать-то?.. Ты во мне, убери тебя, и от меня половина останется, и то в лучшем случае. Я как калека буду какой-то. А сейчас что… Ну… Стремно нам всем сейчас. Гарет любит Марию, – тут Алиса распахнула глаза и даже дышать перестала, – Мария от меня родит скоро, мне стремно, ему тошно… И оба мы боимся ее напугать и расстроить. Вот тут меня и накрыло то, что я в Садах Мечты творил, для судьбы одной невиновности мало… да и не был я невинной овечкой. Я виноват. Перед Марией, перед братом, перед нашим ребенком, перед тобой… И что делать, я не знаю. Помоги мне, Солнышко, пожалуйста. Я знаю, что тебе тоже тошно. И веду я себя так, что сам себя убил бы. Как увижу твои глазки печальные, так хоть на стену лезь! Прости меня, пожалуйста, прости… и постарайся вытерпеть это. Потому, что одно при всей этой жопе я знаю твердо: что я тебя люблю, что ты – моя судьба и Солнышко мое, единственное, и все это хоть как-то, но устаканится, а мы с тобой останемся. Лишь бы ты не оставила меня! И не страдала так. Я… я все это заслужил, а ты – нет.

– Гэбриэл! – Всхлипнула Алиса, бросаясь ему на грудь. – Я никогда-никогда тебя не оставлю! Это ты меня прости, я думала только о себе! Я понимаю, понимаю, как тебе больно! – Обхватив его лицо ладонями, лавви принялась покрывать его поцелуями. – Я потерплю, потерплю, это не страшно, страшно, что ты не любишь меня больше… а остальное, остальное – не важно, Гэбриэл! – Колечко на ее пальчике, в последние дни как-то потускневшее и пугающее ее этим, вспыхнуло рубиновым сиянием, заиграло льдистыми всполохами, окутывая их, целующихся так, словно все проблемы разрешились в один миг и никаких недоразумений между ними не осталось. Великая Ночь воцарилась в саду, торжествуя, заливая его лунным серебром, превращая кровь влюбленных в смесь огня и хмеля; в траве неистовствали лягушки и цикады, плясали неведомые существа, незримо населяющие сад лавви. Повсюду в Пойме, в Элодисском лесу, по берегам озер и рек, плясали, целовались и любили. Священники называли эту ночь дьявольской и еще накануне предупреждали свою паству, что нужно накрепко запирать двери и молиться, а главное – ни в коем случае не смотреть на луну! И большинство людей и в самом деле были охвачены страхом – тревога пульсировала в кипящей от лунного волшебства крови самых толстокожих; даже просто смотреть на луну, в этот день огромную, яркую, и словно бы живую, дышащую, а при пристальном взгляде – словно бы слегка пляшущую в небе, было жутко. А те, кто не боялся, но верил в демоническую силу Великой Ночи, устраивали собственные сборища, главной целью которых был разнузданный разврат. Кто во что горазд, призывали в эту ночь и дьявола, и демонов, и кого только еще рисовала им фантазия. А юные девушки, группками и поодиночке, зная, что это грех, и боясь нежеланной беременности, все равно стремились в заповедные места эльфийских плясок, чтобы испытать неземное блаженство, обещанное упрямой молвой.

Мария, эльдар, это волшебство чувствовала так же сильно, как и истинные эльфы. Беспокойство поселилось в ней с самого утра, она не находила себе места, но причин своего беспокойства не понимала, и от этого еще сильнее нервничала. Она ходила к реке, пыталась читать на берегу, и даже немного всплакнула, по-прежнему не понимая, что происходит. Ей не было плохо – скорее, наоборот. Занеся Гарету обед, Мария почему-то почувствовала настоящее смятение, встретившись с ним взглядом, и убежала, пробормотав что-то о необходимости быть на кухне. Гарет тоже ощущал в полной мере лунное волшебство, но, в отличие от Марии, все прекрасно понимал. И думал о том, что от греха следует сбежать в Хефлинуэлл. Но при мысли о том, что их враги прекрасно знают, что это за ночь, и могут воспользоваться ею, остался на месте, хотя это скорее был предлог, чтобы остаться, чем истинная причина. Воздух, листва деревьев, травы и цветы – все было пронизано ожиданием и напряжением. Погода, как всегда бывало в этот день, стояла прекрасная: солнечная и жаркая, но не душная, по ярко-голубому небу плыли сияющие белизной облачка. Повсюду цвели рябина и липа, и воздух, настоянный на их медовых ароматах, струился над нагретыми камнями дорог и башен, словно сироп. Это было самое красивое время года в Нордланде: цвело все. Луга покрывали ромашки с добавлением других цветов, во ржи пылали маки, бело-розовой пеной кипели гречишные поля, украшенные россыпями васильков. В этом году цветение было особенно роскошным. Даже крестьяне, чей рабочий день начинался с рассветом, в четвертом часу утра, и заканчивался в темноте, около полуночи, – ведь следовало успеть за три с небольшим месяца обеспечить себя и господ пропитанием на остальные девять, – порой останавливались, выпрямляя усталую спину, облокачивались о косу или грабли, и несколько коротких минут отдыхали, бездумно любуясь красотой мира. Известняковые, бело-золотые невысокие скалы и холмы Поймы создавали неповторимый по красоте ландшафт и прекрасные пейзажи, которые казались еще живописнее благодаря местным каменным строениям, башням Гранствилла, небольшим церквям окрестных деревень и монастырей. Мария сидела на холме над Ригиной, любуясь, тоскуя и волнуясь неведомо, о чем, и в мыслях ее был Гарет, который находился так близко, и к которому сегодня ей почему-то так страшно было пойти! Полная луна появилась в небе еще засветло, и на нее девушке почему-то смотреть сегодня было жутко, такая она была огромная, такая… странная. Она словно звала, и Марии казалось, что женское лицо, порой проглядывающее на лунном диске, сегодня смотрит именно на нее и вот-вот скажет ей что-то, что навсегда перевернет ее жизнь. От этих мыслей слезы наворачивались на глаза. Запах цветущей рябины заставлял все внутри сжиматься и сладко и мучительно замирать, и в то же время был неприятен. И еще она все время думала о Садах Мечты. Книги, разговоры, наблюдения дали Марии понимание того, что именно с нею сделали. В Садах Мечты ей было жутко, унизительно, страшно, но она, находясь внутри них, в их извращенном и уродливом мире, не знала иного и считала это страшным, кошмарным, но – нормальным. Теперь же она поняла до конца, насколько НЕ нормально и мерзко это было. И какую жестокую мерзость сотворили с нею. Насколько она теперь запятнана, какой грязи была вынуждена коснуться! и понимание это почему-то именно в этот день стало окончательным и болезненным. Гарет, – думала она, – ее жалеет, как и Гэбриэл, и Ганс, и Тильда с Моисеем. Но при этом они не могут не понимать ее, и не чувствовать этой грязи на ней… Может быть, только Гэбриэл еще и способен относиться к ней, как к равной, остальные же – нет… И Мария плакала, оплакивая свою убитую, как ей казалось, женскую суть, свою возможность любить и быть любимой. И ненависть кипела в ней, как магма, тяжело и страшно. В этот день окончательных прозрений она поняла, что никогда не избавится от унижения, никогда не перестанет чувствовать себя грязной, пока не увидит унижения своих врагов, пока не заставит ИХ бояться себя. Как только она увидит Доктора, пресмыкающегося перед нею, испуганного и униженного, ей станет легче. Определившись, она успокоилась – по крайней мере, заставила себя считать так. И пошла к Гансу, который складывал за амбаром летний очаг, чтобы варить на нем еду животным.

В его глазах, обращённых к ней, Мария увидела отблеск лунного волшебства. Словно сама луна взглянула на нее! Сморгнув, Мария решила, что ей уже чудится неизвестно, что, и спросила:

– Ганс, ты умеешь сражаться?

Тот вновь взглянул на нее, удивленно, пожал плечами. Мария уже отлично понимала и его взгляды, и жесты, и поняла, что – умеет, но не понимает, зачем это ей. Сказала, волнуясь:

– Не удивляйся. Ты знаешь, кто я, и что со мной было. Не в полной мере, но знаешь. С вами я в безопасности, но сама себя я все равно ощущаю зависимой и беззащитной. Я хочу уметь постоять за себя… И хочу кое-кого убить. Всегда хотела. А сейчас – больше, чем когда-либо.

Мария не знала этого, но луна плескалась и в ее потемневших глазах. Ганс чуть усмехнулся, кивнул и указал ей на верстак. И Мария опять его прекрасно поняла: он имел в виду, что что-то сделает для нее. Ей хотелось бы начать немедленно, но пусть так. Тяжелые и гневные мысли кружились в голове нескончаемым хороводом. Даже о ребенке ей думать было больно. Что с ним будет, – думала она, – если когда-нибудь, по какому-нибудь злому капризу судьбы, он узнает, кем была и что делала его мать? Что будет с ним?! Она видела и чувствовала, как больно Гэбриэлу думать о матери, помнить то, что Хозяин сделал с ней – Мария не знала, что ИМЕННО, но она знала Сады Мечты. И именно сейчас она поняла, что пока живы те, кто унижал и истязал ее, она никогда не сможет быть спокойна за своего ребенка и за себя. Жизнь жестока и любит пошутить самым непредсказуемым и невероятным образом, а еще – она за все заставляет платить, и так, что самый толстокожий рано или поздно вполне ощутит расплату. Она не виновата – говорит ей Гэбриэл. Но разве, по большому счету, он – виноват?.. Он считал, что да, Мария, любя его, простила ему все и уверена была, что нет. Но и он платил. По злой прихоти ты бросил камень, или от незнания, из шалости или даже нечаянно – собирать его придется все равно.

Вернувшись домой, Мария надеялась успокоиться, отгородившись от луны и ее волшебного мучительного света, будоражащих запахов и звуков, привычным и до сих пор чудесным и добрым домашним уютом. У не нужной никому, одинокой измученной девочки появился дом, и это такое чудо, – напомнила Мария себе, – что с ним не идут ни в какое сравнение все семь чудес света, читая о которых, она так мечтала увидеть их хоть одним глазком! Читая, она ощущала себя равной с героями книг, зачарованной принцессой, прекрасной дамой, королевной… Но почему сегодня она с такой мучительной ясностью вдруг ощущает, до чего она им не ровня на самом деле?! Что за день сегодня такой, что с нею?! Тильда была еще в Хефлинуэлле – шьет приданое невесте Гэбриэла. В книгах свадьба главных героев была венцом всех событий, всех их усилий, тягот, которые им приходилось преодолевать, приключений, которые они переживали, всех страданий и опасностей. А вот о ней, – подумалось девушке, – никто не напишет книгу. Потому, что о позоре, насилии и одиночестве не захочется ни писать, ни читать… И так ей стало горько, так жалко себя, что она бессильно опустилась на стул и, закрыв лицо руками, разрыдалась.

– Ну, и что мы плачем так горько? – Раздался рядом до дрожи любимый голос. Мария вздрогнула и помотала головой. Как бесшумно они с братом ходят! Только запах ясеневого сока и выдает их присутствие, пока они молчат.

– Это луна. – Успокаивающе сказал Гарет. Мария уже научилась различать их голоса: в голосе Гарета всегда звучала улыбка, пока он не злился или не становился герцогом. – Сегодня Великая Ночь, луна танцует в небе и заражает кровь своим безумием. Я тоже сам не свой. Тоже плакать хочется, вся моя жизнь кажется такой бессмысленной, что хоть волком вой.

– Ваша?! – Изумилась Мария, отнимая руки от лица и изумленно уставившись на него. Гарет вновь с нежностью подумал о том, насколько она искренна и безыскусна. Ни одна из его знакомых женщин после таких рыданий даже мельком увидеть свое лицо ему бы не позволила! А Мария и не думает об этом, глядя на него изумленно и возмущенно. «У тебя нос опух и покраснел. – С усмешкой подумал он, но не сказал. – И глаза почернели, и губы расплылись… А я наглядеться на тебя не могу. Это любовь!».

– Вы герцог! – Напомнила Мария, – вы… от вас так много зависит! Ваша жизнь такая важная, самая важная на свете!

– На самом деле я никто, Мария. – Гарет так поразил ее этими словами, что она дышать на какое-то время забыла. – Я герцог, ты права… И как герцог, я скорее символ, чем живой человек. Я для всех и ни для кого. Обычно, – он усмехнулся, – меня все устраивает, я как-то сросся с этим, живу, даже доволен всем. Но в такую ночь накатывает порой так, что дышать невозможно… Ничего. Завтра это пройдет. Ты снова станешь прекрасной счастливой девушкой, а я – довольным собой и своей жизнью повесой, у которого есть герцогская корона, куча золота, подданных, зараза-брат, лучший в мире отец и прочие чудесные и важные штуки. – Он взял ее руки. – Что, порыдаем вместе, или, может, пойдем, посмотрим эльфийский фейерверк?..

Они вышли в сумерки, теплые, звонкие, тревожные и живые. И мгновенно окунулись в лунный свет, словно тот был вещественным, как воздух. Слегка золотистая, безупречно круглая, сияющая, луна смотрела на них и улыбалась. По крайней мере, им обоим казалось в этот миг, что они и в самом деле видят на лунном диске женское лицо, которое улыбается им загадочной улыбкой, – эту улыбку сто лет спустя воплотит на своем полотне гениальный итальянец. Но, чувствуя теплую руку Гарета, Мария больше не боялась. И луна казалась ей прекрасной и доброй, а вовсе не жуткой.

– Там музыка! – Воскликнула она, повернувшись в сторону Гранствилла. – Слышите?!

– Конечно. Можно было бы пойти в Эльфийский квартал, нас туда пустят. Но…

– Но? – Напряженно взглянула она на него. Гарет не знал, как сказать. Там сейчас любят – все, везде. На берегах Эльфийского пруда, на виду у всех, на лужайках, на клумбах… Что она будет там чувствовать?.. А он?!

– Там сейчас не до нас. – Коряво вывернулся он. И зачем он вообще это ляпнул?! Он чувствовал себя невыносимо-глупо. – Я так сказал, не подумав… Не обращай внимания. – Эта девушка постоянно заставляла его чувствовать себя не в своей тарелке. То заставила варенье мешать, теперь вот заставляет оправдываться… Впрочем, подумав об этом, Гарет мгновенно понял, что оправдывается не перед нею, а перед собой. Затрещало, в небо полетели огни, поодиночке, пучками, группами, веерами и снопами. Мария схватила его за руку, чуть не запрыгав, как девчонка:

– Смотрите, смотрите!!! Огни, они разноцветные! Видите?! Как здорово!!!

– Это эльфийские фейерверки. – Кивнул Гарет. Зрелище и в самом деле было великолепное, особенно отсюда, где между зрителями и зрелищем текла река, и падающие разноцветные огни отражались в тёмной воде. Ликующие крики и визг горожан и горожанок доносились даже сюда.

– Весело там! – без тени зависти или сожаления сказала Мария. Ей было хорошо здесь и сейчас, она не поменялась бы сейчас местами ни с кем, будь то хоть король, хоть сам бог.

– Да. – Гарет тоже не хотел бы отсюда сейчас исчезнуть. И тем не менее, они стояли рядом, так близко, что чувствовали тепло друг друга, и маялись, не зная, что и как сказать.

– Скажите что-нибудь. – Поёжившись, попросила наконец Мария, и Гарет усмехнулся:

– Миаху.

– Что это?

– Это… много, что. В зависимости от контекста, это означает приветствие, пожелание счастья, поздравление, способ вежливо отказать, и для чего только оно эльфам не служит!

– А вам сейчас оно для чего?

– Утешение, наверное. – Гарет пожал плечами.

– В чём? – Она повернулась к нему, близкая, такая прекрасная в лунном свете! – Вы расстроены?

– Ну… – Гарет пожал плечами. – А давай, поговорим о чём-то другом?

– Нет, скажите! – Она требовательно взяла его за руку. – Я что-то делаю не так? Я вас расстраиваю?

– Что ты… – Он запнулся, увидев, как приоткрылись её губы, и рот стал таким чувственным, таким красивым и желанным, что он не выдержал: коснувшись ладонью щеки, быстро поцеловал её. Отстранился:

– Прости…

– Прости?.. – Мария поймала его руку, стиснула в своих, прижала к своим ключицам:

– Почему?.. Почему прости?! – И Гарет не выдержал: свободной рукой обхватил её затылок и крепко поцеловал в губы, не пряча ни смятения своего, ни страсти. Её тело всё вытянулось от неожиданности и испуга, а потом рванулось к нему и прижалось всё целиком, трепеща и пылая от невероятных ощущений. Это был первый поцелуй в её жизни; девушка просто не знала, что такое бывает, что это возможно! Она едва не лишилась чувств, вся сомлев от непонятной и сладостной истомы, охватившей всё её существо. Гарету стоило неимоверного усилия всей его воли, чтобы не воспользоваться её состоянием в ту же минуту, утоляя давно копившуюся страсть. Она была такая… желанная! Тёплая, трепетная, податливая. Это было сейчас так легко! Он знал, что никакого сопротивления не встретит. Но как он мог?.. Сопротивляться девушка не станет, но что будет потом?! И он сдержался, хоть его всего трясло от желания, отстранился, придерживая её за плечи. И Мария вдруг разрыдалась. Принц поцеловал заколдованную принцессу, и она ожила… И всё, что заморозило и испоганило её душу, всё изливалось сейчас в слезах, очищая её. Только Гарет этого не понял, и испугался до чёртиков, решив, что нанёс ей новую рану.

– Мария… чёрт, Мария! – Воскликнул, вне себя от раскаяния и страха. – Не надо, ну… ну, я животное, знаю, но это… я не хотел тебя оскорбить, это не… да чёрт возьми!!! – Крикнул в отчаянии, опускаясь на колени:

– Что мне сделать, что?! Пожалуйста, не плачь, прости меня, я больше никогда не позволю себе… Ну, что мне сделать?!

Мария продолжала плакать, бурно, по-детски, при этом качала головой, пытаясь сказать ему, что всё в порядке, она не сердится на него, ей напротив, очень хорошо… Но ничего не получалось, слёзы лились ручьём и рыдания сотрясали всё её тело. Ей хотелось одного: чтобы он снова её поцеловал. Она не понимала, почему он так раскаивается и так расстроен! И почему бросился прочь, как только к ним подбежал Ганс.

Корнелий сам не верил в победу своей «ангельской милиции» над силами Еннеров и Бергквистов, и чуть было не отпраздновал труса и не дал деру, но это не помешало ему воспользоваться плодами этой победы и обратить ее в свою пользу и славу. Окончательно уверившись в том, что в нем воплотился архангел Михаил, он везде видел подтверждение своей фантазии. Луч солнца, упавший на усеянное мертвецами поле, показался ему, да и не только ему, мечом света, вонзившимся в ристалище с небес. Мелкие совпадения, принимаемые им за знаки, эти удивительные игры мироздания, умеющего тонко и безжалостно подшучивать над людьми, буквально по нескольку раз на дню все сильнее убеждали его и усугубляли его безумие. Залетевшая в шатер птица, слово «Святой», услышанное им трижды за час, упавшее ему в руки распятие, число «три», попадающееся ему на каждом шагу уже какой день подряд – все трактовалось, как знаки и благословение небес в его святой миссии. Вестника победы, Вильяма Голову, Корнелий возлюбил и приблизил к себе. Он так и не вспомнил, где видел этого крестьянина, но это было и не важно: его спокойствие, добродушие и преданность Корнелию, легко возбудимому и мнительному, очень импонировали.

Покончив с противником, Корнелий и корнелиты видели перед собой главную цель: эльфийское побережье, куда самозваный «святой Михаил» рвался попасть именно в Великую Ночь. Он так и виделвоспаленными глазами души своей, как обрушивается на совокупляющихся бесстыдно эльфов и прочих грязных тварей, одержимых бесами похоти, и разит их прямо так, застигнутых врасплох, и швыряет в огонь голых бесстыдных эльфийских девок, визжащих и упирающихся, и картины эти преследовали его и во сне, и наяву, распаляя и без того нездоровое сознание. Его исступленные проповеди сильно действовали на простых корнелитов, которые по простоте и безграмотности своей принимали одержимость за признак несомненной святости – вон как его колбасит, явно человек не от мира сего! – а вот рыцари и наемники все больше смурнели, понимая, что попик-то окончательно чокнулся. Они прекрасно понимали, что разорить эльфийское побережье, конечно, заманчиво, особенно приятными казались мысли о голых эльфийках. Но даже они понимали, что эльфы так просто перерезать себя не дадут, и будет бойня, и не факт, что настолько же удачная, как предыдущее сражение. А главное – такое прямое нарушение Священного Мира, как нападение на эльфов в священный для них праздник, расколет Остров и сделает их преступниками. Эльфов необходимо спровоцировать, устроив грамотную и техничную подставу, и тогда даже Хлоринги и Эльдебринки, не говоря уже о королеве, не смогут их ни в чем упрекнуть. И в самых светлых головах уже созрела мысль о том, что лучше святой, но мертвый Корнелий, который станет знаменем и воодушевит его последователей на святую месть, которыми можно умело править, чем святой, но живой и чокнутый Корнелий, который увлекает огромную и страшную боевую массу своих адептов к черту на рога. А пока эта мысль обтачивается и формируется, пока решается, как это лучше провернуть, чтобы комар носа не подточил, нужно главное: не допустить корнелитов на эльфийское побережье в Великую Ночь.

Справиться с этим оказалось легче, чем ожидалось: оказалось, что Корнелий в этой части Острова никогда не был и дороги не знает. Специально подученные проводники привели «ангельскую милицию» и ее вождя к озеру Зеркальному в месте, где из него вытекала Вопля, в нескольких милях от Торхвилла, где «милиционерам» и пришлось стать на ночь лагерем. Ни эльфиек, ни еще каких грешников и грешниц для показательной расправы здесь не оказалось, только масса водоплавающих птиц, насекомых и мелких зверьков. Корнелий пришел в ярость от разочарования. Он вообще все больше терял способность контролировать себя, его эмоции бушевали и пугали окружающих своей непредсказуемостью и спонтанностью. Ему уже начали чудиться голоса, он начал видеть несуществующих людей, но и это не открывало глаза его адептов. Напротив, они считали, что Корнелий говорит с ангелами и видит бесов, с которым борется, не щадя живота своего. Особенно жалели его бабы. Бедняга, – вздыхали они, – как мучается, как мается, болезный, как же человеку тяжело, бремя такое нести! И истинно святой: ни полюбовницы, ни денег, опрятная белая ряса с черным крестом и черный же шнур вместо пояса, да распятие. Даже спит в шатре на земле! И ест мало… Постится, что ни день.

– Я вам бобровый плюск приготовил, сударь мой Корнелий, с гречневой кашей. – С поклоном поставил перед ним аппетитно пахнущее блюдо Вильям. Бобровые хвосты в Европе того времени почему-то считались не мясом, а рыбой, блюдом исключительно постным. Готовил Вильям отменно, ухитряясь постные блюда, которые соглашался есть Корнелий, сделать вкусными, и попик кухню его оценил и полюбил. Пиво в пост тоже дозволялось, а потому Корнелий без возражений принял блюдо с кашей и бобровым хвостом и принялся есть, запивая еду свежим торхвиллским пивом. И привычно проповедуя и сетуя на то, что Господь не допустил его до бесовских игрищ.

– Силен Зверь. – Энергично работая челюстями, жаловался он молчаливому Вильяму. – Страшно ему, страшно! Последние корчи это его, последние. Мешает он Мне, как умеет… Ибо Я пришел по его грязную душу, похоти и зла исполненную, и истинно говорю тебе: настали последние дни звериные… Какая-то странная приправа у тебя нынче. И чеснока переложил… Но вкусно, вкусно… Грешно наслаждаться, грешен я, может, потому и не удостоил меня Отец мой небесный новой победы? Как думаешь? Не отказаться ли мне и от пищи мирской?..

– Это не приправа. – Тихо и спокойно сказал Вильям. – Это яд.

До Корнелия даже не сразу дошло то, что он услышал. Поперхнувшись, он машинально выплюнул то, что было уже во рту, закашлялся.

– Ты что… – Воскликнул возмущенно. – Шутишь так, или бес тебя попутал?!

– А вот это мы скоро узнаем. – Ответил Вильям так же спокойно, и взглянув ему в глаза, Корнелий увидел там такое, что весь побелел от ужаса. – Я тоже яд принял, сударь Корнелий. Не помнишь ты меня, вижу. Я из Каменки, деревеньки, где ты первый свой костер запалил. Девочку ты там сжег, соседку нашу, с моим внучком не рождённым. А мне ты сказал тогда что, не помнишь ли?..

Корнелий вспоминать не хотел. Он вскочил из-за низкого походного стола и уронил его, пошатнулся. Действовал еще не яд – его страх. Выпучив глаза и захрипев, он уставился на Вильяма, тоже бледного, с капельками пота на лбу, но, в отличие от Корнелия, спокойного.

– Сказал ты мне, – продолжил он, как ни в чем ни бывало, – что Бог на небе разберется. И если она невинна, то она и ее дитя станут ангелами и будут молить Бога о нас. Так что не стоит бояться, сударь. Если ты свят, и невинен, то станешь ангелом и будешь молиться о нас, грешных. Пусть Господь нас и рассудит сегодня. Долго я ждал этого часа. Готовить научился, в обозе твоем ходил. Видел, что в Брэдрике ты сделал. Знаю, что хочешь делать дальше. Если ты прав, Господь о тебе позаботится. Вот сегодня мы с тобой перед Ним встанем оба, и все узнаем.

Корнелий умер даже не от яда, а от сердечного приступа, случившегося от страха перед ядом. Вильям умер позднее. Его обнаружили у тела Корнелия еще живым. Он не отрицал, что отравил его, и осиротевшие корнелиты накинулись на умирающего в ярости и остервенении. Так же, как он сам со старшим сыном забил когда-то своего соседа… И умер Вильям в Великую Ночь с огромным облегчением в сердце, с чувством сполна оплаченного долга.

Фиби не могла ни есть, ни спать. Шок заморозил ее изнутри, и она ложилась в постель, но спать не могла. Думала о матери и отце, о брате и сестре, и молилась о них про себя. А днем усердно трудилась над гобеленом, который совсем недавно был для нее символом невыносимости и никчемности существования замужней женщины. Гирст требовал, чтобы она присутствовала на трапезах за общим столом, демонстрируя оставшимся слугам, что жива, здорова и даже не пленница. Фиби сидела, иногда пила, но не ела. И это была не демонстрация – она в самом деле не хотела. Не могла. Гирст благоразумно ее ни к чему не принуждал. Он понимал, что начало их отношений вышло роковым, и понимал, что насилием только все ухудшит. Девчонка в таком состоянии, что сама себя уморит или руки на себя наложит, а он все еще не нашел ее сестру и брата! Вдобавок, стало известно, что здесь гостили друзья Гарри Еннера, Кирнан Бергквист, что само по себе было скверно, и Марк Эльдебринк, а это было уже хуже некуда. Если папаша Марка, герцог Анвалонский, Бешеный Зубр, как его звали на Севере, узнает, что Гирст хоть как-то, хоть чем-то, повредил одному из его сыновей, то его и брак с Фиби не спасет, и даже в Северной Звезде он не отсидится. Всех троих мальчишек следовало убрать, и не просто убрать, а бесследно, тайно, на куски и в море, акулам и касаткам, так, чтобы и следов не осталось. Но прежде их следовало найти! Казалось бы, на фоне таких проблем, что ему была эта девушка?.. Но Гирст, каждый день созерцая это прекрасное лицо, нежное и гордое, эти волосы, прекраснее и нежнее всякого самого дорогого шелка, эти руки и шею, испытывал сильнейшее желание обладать ею, и не просто в постели, а полностью: и телом ее, и душой, и сердцем. Но сначала девочку следовало вырвать из апатии, в которую ее погрузило все случившееся. Как Гирст корил себя за то, что дал ей увидеть смерть матери! И вообще, все следовало сделать не так… Но как?! Задумка его была гениальна: ему нужно было убить Гарри и свалить убийство на Еноха, а он стал бы спасителем и защитником осиротевших женщин. Но Гарри не было, а без убийства было никак, и Гирст решил убить леди Луизу… Какие демоны подшутили над ним так злобно?! Оглядываясь назад, Гирст не видел, что он мог бы сделать иначе. Без убийства было никак не обойтись, иначе вся эта сложная, многоходовая интрига обернулась бы пшиком. Приехали в Северную Звезду, сообщили бы о смерти ярла, и подались обратно, облизнувшись на неприступный по-прежнему замок. И все?! Можно было бы дождаться Гарри, но теперь он знал, что тот приехал бы не один, а с друзьями. Так что – ничегошеньки бы не вышло! И так скверно, что, вместе с людьми Еннеров они, оказывается, положили и людей Эльдебринка, и Бергквиста, так что иначе, чем убийством их всех троих, уже не обойтись… Но Рон Гирст давно уже понял: никогда не получается именно так, как было задумано, всегда случается нечто, что портит безупречную конструкцию, человеческий фактор, будь он неладен! Но если бы Фиби не вбежала в приемную в самый неподходящий момент, было бы лучше для нее самой в первую очередь.

– Я тебя понимаю. – Говорил он, сидя подле нее. – Ты не желаешь этого даже допустить, но мне в самом деле страшно жаль, что так вышло. Я не знал твоих родителей, они для меня были лишь средствами для достижения моей цели… Так устроена жизнь. Мы своей судьбы не выбираем. Я родился бастардом; хуже того – отец мой, Антон Бергстрем, взял мою мать силой, и она меня с рождения ненавидела. Придушить в колыбели пыталась, потом обварить кипятком. Я, помню, маленьким совсем был, и все время пытался ее задобрить. Била она меня смертным боем, колотила порой так, что ребра трещали, и ломались – было и такое. Нос у меня не в битве перебит, мамаша это меня. А я все одно любил ее. Мне все казалось, что я что-то такое сделаю, и она меня полюбит… Разве ж я понимал, что это бесполезно?.. А она в один день взяла, и отвела меня к отцу. Он тогда приехал к нам в Ейсбург, и она вывела меня на дорогу перед его конем, толкнула, и сказала: «Забирай выблядка своего, или убей, мне все равно. Иначе я сама его убью, Богом клянусь». Забрал он меня, поселил у каких-то людей в Элиоте. Вроде и не бросил… Но и не до меня ему было. Но перед ним мне выслужиться удалось-таки, ненависти ко мне у него не было. Впрочем, любви – тоже. Он меня так и не признал, официально я внебрачный сын его приятеля, Брюса Гирста. Но использовать не отказывается. Только я своего папочку знаю, как облупленного. Он как был тварью, так и остался, и мать моя – не единственная его жертва, разве что ей повезло – он ей только живот приделал. Другие за его забавы жизнью расплачиваются, и смерть их легкой не бывает. Тебе это дико слышать, а он и мальчишками не брезгует. А с виду такой святоша и благородный господин, что куда бежать!.. – Рон Гирст усмехнулся, отпивая вино. – Он меня использует и выбросит, как ветошь ненужную. И час этот все ближе, Фиби. Я чую, что дни мои сочтены – на службе у папаши я слишком сильно замазался, и все свои грехи он на меня спишет, как пить дать. И похищение девушек, и покалеченных мальчишек, и убитых врагов… Все это повиснет на мне, уже висит. Чтобы ты знала, он приказал тебя убить, а сестру твою доставить к нему. Я останусь виновным во всем, а его сынок и он сам – спасителями младшей дочери ярла. Она станет их подопечной, а замок ваш отойдет к его сыну, такому же ублюдку, как и он сам; он же и сестрой твоей будет распоряжаться. Но я рассудил иначе. – Он со стуком поставил пустой бокал на стол. – Я женюсь на тебе, и сам стану господином Северной Звезды и феода Еннеров. Только так я и сам спасусь, и тебя с твоей сестрой уберегу. С твоим мужем он ничегошеньки сделать не сможет. Я формально ему даже не сын. Я ему – никто. И он мне – тоже. Я жить хотел, девушка. Так вышло, что на моем пути твоя семья оказалась, так вышло, зла я на вас не держал, я за жизнь боролся! Никогда никто не любил меня и не жалел, я не знаю, что это такое. Знаю, матери ты мне не простишь. Я сам матери не знал, но пытаюсь понять, что это значит: любви материнской знать и лишиться. Прощения не прошу, волк и тварь я по крови своей и образу жизни, что есть, то есть. Не в кого мне быть благородным и жалостливым. Но мужем тебе буду хорошим. Клянусь, тебя и сестру пальцем не трону, слова поперек не скажу. Будешь госпожой моего дома и моей жизни, все будет по слову твоему. Я мог бы и силой, но не стану. Как ты захочешь, так и будет. Сегодня Великая Ночь, ты знаешь это?.. Великой Ночью клянусь, что все, что я сказал – истинная правда. С ответом не тороплю, думай.

– Мой брат жив? – Раздался вдруг тихий голос. Гирст дрогнул, сердце радостно забилось: это был первый звук, который он услышал от красавицы.

– Нет. – Ответил он, не колеблясь. Скажи: жив, – и последует просьба оставить его в живых, а Гирст не мог этого пообещать. – Прости. Иначе нельзя было.

Последовала тишина… И вдруг:

– Я выйду за тебя. Если найдешь сестру и привезешь сюда, живую и здоровую.

На побережье в районе Саи, как и по всему Эльфийскому берегу, праздновали Великую Ночь Старшие народы Острова. Но не все. По приказу Наместника, Дорэйна Ол Таэр, людям и большинству эльфов известному, как Тис, отборная тысяча эльфийских бойцов ждала в холмах там, где, по их предположениям, должны были вторгнуться на эльфийскую территорию корнелиты под предводительством сумасшедшего жреца. И хоть луна плясала и звала, а кровь кипела, эльфы ждали почти неподвижно, вслушиваясь в голоса ночи. Сам Тис, в сопровождении своей вечной тени, брата Гикори, объезжал то и дело холмы верхом на своем рыжем, как пламя, эльфийском жеребце, и, въехав на самый высокий холм, вглядывался в мерцающие под луной просторы Зеркального Озера. Что такое одна ночь для вечного?.. Ничто. Тис прикрыл глаза. Ожидание пронизывало его и весь Остров насквозь, рождая дрожь предвкушения. Гикори упрекал его в том, что Тис не спешит встретиться с Сетантой и узнать виновного в смерти любимой сестры, чтобы покарать его… Он не понимает – даже он! – что Тису все равно, кто ИМЕННО из дайкинов виновен. Он уничтожит ВСЕХ.

Луна была против его планов. Она спорила, мягко упрекала, звала любить. Звала присоединиться к своему танцу, обещала, что сегодня, в ее ночь, он не дождется боя, не обагрит мечи кровью. Но после того, как сестра покинула его, уйдя к человеку, чтобы родить ему детей и умереть из-за них, Тис не ходил к воде во время празднования полнолуний, не мог… Кровь Лары требовала мести и справедливости, и Тис поклялся себе, что не подумает о себе и не подумает ни о любви, ни о радости, пока либо не случится чудо и Лара не вернется к нему, либо на этом Острове не останется ни одного дайкина. И второе казалось ему куда реальнее.

А ночь была прекрасна, как никогда. Луна сияла, расстилая по воде Зеркального лунную дорожку, в которой плясали ундины и ниссе, пели потусторонними голосами, звучали дудочки и свирели, озеро дышало страстью и негой. Плясали и плавали повсюду холодные эльфийские огни, ради праздника разноцветные, большие и крохотные, роились, танцевали… Тис ждал. Ему нужно было это нападение! Такое откровенное кощунство в священную ночь даже его врагов, дайкинов, разделит как минимум, на два лагеря, поссорит друг с другом, а он воспользуется этим, чтобы сделать войну короткой и выгодной для эльфов.

Уже светало, и хмельная плясовая музыка сменилась нежной и умиротворенной. Гикори подъехал к Тису на пританцовывающей каурой кобыле, сказал:

– Они не придут. И среди дайкинов есть не такие уж и глупые, они остановили этого безумца.

– Да. – Тис устремил взгляд вперед, за Зеркальное, туда, где, прямо напротив, находилось устье Вопли. – Они там. Здесь они смогут быть не ранее, чем через пять дней, при их скорости передвижения. Через Каяну им не перейти, придется идти в обход. Но даже теперь их присутствие отравляет воздух и мешает торжеству!

– Верно. – Гикори тоже устремил взгляд за Зеркальное. Там был Дуэ Альвалар, прекрасные земли эльфов, самые благие и щедрые на Острове. Земли, которые Лаэд Ол Таэр, известный людям, как Кину, подарил Карлу Хлорингу… Теперь там царят неразбериха, жадность, скотство, убийства, нищета и разврат: обычные спутники большого скопища людей. И красота и щедрость земли, на которой они живут, ничего для них не значит, они изо всех сил стараются отгородиться от нее камнем, мертвым деревом, стеклом и цементом, старательно гадят на нее, льют помои и забрасывают мусором. Болеют от этого, но не прекращают гадить, и лишь сетуют на своего странного Бога, которому приписывают собственные предвзятость и глупость. И в то же время, ненавидя и загаживая землю, они не могут успокоиться, пока не захватят, не поработят, не изуродуют и не загадят как можно больше!.. Тис усмехнулся криво:

– Жаль. Так было бы лучше для них же… Быстрая смерть – это благо.

– Неужели ты не хочешь увидеться с сыном Лары? – Вдруг спросил Гикори.

– Я уже виделся с сыном Лары. – Отрезал Тис. – Предвзятым, нетерпеливым, охваченным гневом и детской обидой. Я даже хотел наладить с сыном Лары отношения… Ты забыл, что он ответил?..

– Может, все-таки признаешь, что причины гневаться у него все-таки были?..

– У него было время понять нас.

– А что сказала бы сама Лара, узнай она, что…

– Лара, – быстро обернулся к нему Тис, глаза его вспыхнули красным, – никогда и ничего уже не скажет и ни о чем не узнает! Потому, что родила этих мальчишек от их отца!!! Они виновны так же, как и все остальные!!! Если бы она осталась со мной, она до сих пор была бы жива!!! – Он почти кричал. – Поэтому не говори мне о том, что было бы, если б!!! Я знаю, что она сказала бы – я знаю мою сестру!!! Но ее глупые идеи привели ее к гибели, а нас – к вечной тоске по ней!!! – Он пустил легкого и горячего, как огонь, коня нереальных стати и красоты, с которой из пород, выведенных людьми, сравнился бы разве что ахалтекинец, вниз с холма. Эльфы, ожидавшие его, прекратили тихие разговоры и выпрямились, ожидая.

– Коэн! – Бросил он, пролетая мимо, и они тоже вскакивали в седла, выстраиваясь в эльфийскую цепь, чтобы следовать за своим Правителем. Рассвело, над Зеркальным появились чайки и лебеди, огласившие воздух своими серебряными горнами. Эльфы исчезли, быстрые, как тени, оставив ложбину между холмами почти нетронутой, такой же, какой она была бы после стада оленей, например, но никак не после большого вооруженного отряда. Корнелий и его последователи, да почти никто в Нордланде из тех, кто рвался воевать с эльфами, не думал и не брал в расчет то, что эти бойцы были не потомками тех, кто воевал с драконами и с их собственными предками во время Десятилетней войны – это были Те Самые эльфы, которые выжили в драконьем огне и вырезали человеческие замки и города до последнего младенца. Для них эта война случилась совсем недавно, они прекрасно ее помнили, и о том, как воевать с людьми, не забыли. Да и не простили ничего; сердца их не смягчились и не перестали презирать и ненавидеть людей. В них еще жива была память и о погибших от человеческого оружия, и о преданных и загубленных. Они помнили, как Артур Хлоринг выкупал пленных эльфов и отправлял на кораблях в Лисс, взяв с них клятву не воевать с людьми, а подкупленные шкиперы этих судов топили эльфов в море. Они еще помнили Серебряную Алу, перебитую по приказу преступной королевы Алисандры, лучших из эльфов, Древнюю и славную кровь. Они хотели этой войны куда сильнее людей, но, в отличие от них, готовились к ней дольше и основательнее. На Эльфийском побережье, которое алчным взорам людей виделось почему-то свободным, неукрепленным и беспечным, давно были возведены укрепления и ловушки, сторожевые вышки и потаенные рвы, заполненные горючими смесями и ожидающие своего часа. А сами эльфы, почему-то представляющиеся людям слишком изнеженными, склонными к пению своих эльфийских песенок и игре на всяческих арфах, но не к бою, были бойцами, закаленными в битвах тысячелетней давности и вооруженными в сто крат лучше своих врагов.

Мария нашла Гарета на рассвете, на берегу Ригины, стоявшим неподвижно и задумчиво смотревшим на реку. Услышав ее шаги, он повернулся, глянул и улыбнулся ласково, но Мария видела в его глазах какую-то затаенную боль. Она прямо-таки слышала, как он таким же, как у Гэбриэла, голосом и теми же самыми словами убеждает ее, что она ни при чем, дело не в ней. Но Мария знала, видела, что и застывшее отчаяние в темно-серых глазах Гэбриэла, и эта тихая боль в синих глазах Гарета именно из-за нее. Она, как раз, очень даже при чем, но почему, что с нею не так – Мария не понимала, не понимала!.. Но она должна была понять! И исправить что-то, пока не поздно.

– Не говорите мне, что дело не во мне. – Произнесла девушка требовательно. – Что я ни при чем, что все дело в каких-то ваших личных недоразумениях. Может быть, и так, но я замешана в этом и знаю это!

– Может, и так. – Согласился Гарет. – Но есть вещи… которые должны оставаться невысказанными.

– Почему?

– Почему? – Гарет отвернулся, и опять стал смотреть на реку. – Попробуй представить ситуацию… выдуманную, но как будто реальную. Как в книге. Ну, к примеру, есть мужчина и женщина, и он любит ее, а она его – нет. Но у нее благородное сердце, и когда мужчина признается ей в любви и добавляет, что ему осталось совсем недолго, он умирает от какой-то страшной болезни, – она из жалости остается с ним, хотя ее сердце принадлежит другому, и она глубоко несчастна. Это та ситуация, когда мужчине лучше было промолчать.

– Лучше для нее. – Уточнила Мария. Он кивнул.

– И для кого лучше ваше теперешнее молчание?..

– Для всех. Представь еще одну ситуацию. Двое близких людей… И один виноват перед вторым, но думает, что это тайна. Второй знает о ней, но тоже молчит, помогая первому хранить эту тайну. Потому, что если молчание будет нарушено, они никогда не станут прежними, их отношения навеки испортятся, явный грех встанет между ними навсегда. Понимаешь?

– Да. И какая из двух… ситуаций, – Мария старательно выговорила непривычное слово, – больше похожа на нашу?

– Обе. Хотя вторая – больше.

– А ваш общий грех – это я? – Спросила Мария, и у Гарета больно дернулось сердце. Он покачал головой.

– Ты – не грех, Мария, ты – чудо. Ты сама не понимаешь, какое ты чудо!

– Я не понимаю! – Чуть не плача, взмолилась она. – Я вижу, что виновна в чем-то, но в чем – не пойму! Зачем вы со мною так?!

– Это мы виновны! – Воскликнул Гарет. – Понимаешь?! Мы – виновны! Друг перед другом, перед тобой, перед невестой моего брата… А ты… ты женщина. Прекрасная женщина, вот в чем проблема.

– Как Гиневра? – Спросила Мария, подумав.

– В некотором смысле – да. – Засмеялся Гарет. – Но Артуру было проще – Ланцелот не был его братом-близнецом.

– А почему, – гордо вскинув голову, спросила Мария еще, – вы думаете, что Артур – вы? Может, все как раз наоборот?..

– А в нашем с Гэйбом случае, – помолчав, и начав усердно отковыривать из песка крупную гальку носком сапога, сказал Гарет, – это не важно. Кто из нас кто. Нам обоим от наших проблем одинаково.

Они замолчали, не зная, что сказать еще. Мария только подумала об этом, а Гарет озвучил ее мысль:

– Вот видишь?.. Есть вещи, которые должны оставаться невысказанными. Чтобы всем заинтересованным сторонам не приходилось потом вот так молчать, и думать о том, как быть и как смотреть в глаза друг другу дальше.

– Вы могли бы спросить меня. – Вдруг сказала Мария. – Вы, оба. Может, на самом деле вам обоим не из-за чего переживать, а вы огород городите на пустом месте?! – Повернулась и пошла обратно.

– Полу…чил?! – Гарет ударом сапога выбил-таки упрямую гальку из ее песчаного гнезда, поднял и запустил в воду со всей силы. Почти тут же из воды высунулся сердитый ниссе и погрозил полуэльфу перепончатым кулачком, сердито что-то проскрипев своим лягушачьим голоском.

– Тебя еще не хватало! – Выругался Гарет, и ниссе, забулькав и квакнув, нырнул, а Гарета с ног до головы окатила невесть откуда поднявшаяся речная волна.

Мария шла, нет, летела, почти не видя тропинки под ногами, пылая от обиды и злости. Так вот в чем дело! Они ее поделить между собой не могут, словно она – вещь, приз какой-то! И им самим и решать, чья она есть и будет! Все встало на свои места: и слова и поведение Гэбриэла, и взгляды Гарета, и даже бдительность Ганса. И этот – туда же! Так значит… – Мария запыхалась, взлетев на гору, остановилась на ровной лужайке со старой березой посреди, нижние ветви которой были увешаны эльфийскими шнурками с бусинами, перышками и раковинами, – что бы Гэбриэл ни говорил про свободную эльфийскую девушку, на самом деле она по-прежнему чья-то собственность, судьбу которой они собираются решать промеж собой?! Прислонилась спиной к стволу дерева, чтобы отдышаться и успокоиться. И Сады Мечты померещились ей сквозь окружающую красоту, словно сквозь прекрасное лицо проглянул голый череп. И Мария не знала даже, что хуже: глумливые слова и поступки Доктора, или поведение братьев, которые позволили ей пребывать в плену прекрасных иллюзий, в то же время считая ее все той же вещью… только в этом случае – не для общего пользования, а для единоличного владения!

– Я не вещь! – Сказала Мария, сжала кулаки, и крикнула снова, громко, как можно громче:

– Я не вещь!!!

Гэбриэл просил ее освободиться от Садов Мечты, забыть их?! Она освободится! Она любит их – обоих, очень, сильно, безумно. Одного – как брата, а второго… Второго – как того, чей поцелуй до сих пор пьянит и туманит разум, и заставляет тело млеть в сладкой истоме и просить еще. Но она – не их собственность! Несколько раз вздохнув и сжав и разжав кулаки, Мария отделилась от дерева и пошла к дому.

Гарет, почему-то мокрый, был во дворе, разговаривал со своим итальянцем, Марчелло. Взглянул на нее, и Мария поразилась тому, как раньше не понимала выражения его глаз? Он за нее беспокоился, чувствовал себя виноватым, сердился на себя за это, надеялся, что она успокоилась, и им не придется возвращаться к их нелепому разговору. Воистину – некоторые вещи должны оставаться невысказанными! Но так лучше. Так – лучше. В это Мария верила твердо. Подошла, поздоровалась с Марчелло, и перехватила его взгляд. И этот – восхищается ею, но беспрекословно верен Гарету и не посмеет даже взглянуть на нее более пристально или значительно. Какая пелена была прежде на ее глазах, что она не понимала этого?! Что с нею произошло в эту Великую Ночь, что так раскрыло ей глаза и наделило такой проницательностью?.. А заодно – смутило ее дух и лишило непосредственной радости бытия. Никогда уже ей не быть такой счастливой и безмятежной, как в предыдущие дни.

– Тополек… – Качнулся к ней Гарет.

– Спасибо. – Сказала Мария, улыбнувшись ему. – Спасибо за это имя и за то, что не держите на меня зла.

– За что? – Он пожал плечами. – Ты права: нам с самого начала надо было спросить тебя, а не относиться к тебе, словно к дитю неразумному, которое ничего не понимает и само ничего решить не в силах. Тебе спасибо – за науку.

– Как к ребенку! – Вырвалось у Марии, улыбка расцвела на ее лице, от облегчения даже слезы выступили на глаза. – Боже… какая я дурочка! – Она шлепнула себя по лбу раскрытой ладонью. – Вы знали, что я дурочка-дурочка?! – И, не объясняя своих странных слов и поведения, бросилась к дому. Гарет и Марчелло переглянулись.

– Воля ваша, патрон, – заметил Марчелло, – а когда прекрасная женщина ведет себя, словно немного не в себе, это так привлекательно… А вот если так ведет себя дурнушка или старуха, это поистине жалкое и раздражающее зрелище!

– Да… одной ты скажешь: «Не поскользнись, киска, здесь склизко», а другой: «Куда прешь, гангрена, здесь грязь по колено!». – Поддакнул Матиас, как обычно, гревший уши подле. – Ну, так у нас в Далвегане говорят. Наша бабка моей младшей сестренке говорила: «Пока киска, успевай, пользуйся мужским вниманием и помощью, как станешь гангреной, и простой вежливости не дождешься».

– Еще раз увижу, что вы на нее пялитесь, – сказал Гарет, – или услышу, как ее обсуждаете, особенно в таком тоне – убью обоих. – И пошел к дому вслед за Марией, а его друг и оруженосец переглянулись, и скорчили одинаковые мины, означающие: «Ну, патрон и влип!».

Гэбриэл, в отличие от брата, Великую Ночь провел так, как и положено было провести такую ночь, и утром чувствовал себя слегка хмельным, но при том счастливым, здоровым, благосклонным ко всему живому и неживому, и страшно голодным. Завтракал он у себя, заявив Кевину:

– Я есть хочу… нет: я ЖРАТЬ хочу! И буду обжираться у себя. Армигер мой еще не появился?

– В замке его еще нет, милорд.

– В Эльфийском квартале гуляет! – Хмыкнул Гэбриэл. – Надеюсь, эльфийки его там утомят… на какое-то время.

– Это было бы неплохо, милорд. – Заметил Кевин. – Люди в замке и в городе уже на грани.

– Что так? – Гэбриэл, умывшийся, переодевшийся в свежую сорочку, уселся за стол, который Инга и Ким уже уставили закусками. Гэбриэл давно уж узнал, что еда на его столе предназначена отнюдь не ему одному, что недоеденное пойдет оруженосцам, пажам и далее, по убывающей, и больше не старался съесть все до крошки, чтобы не обидеть подающего. И обилие закусок на столе для завтрака его уже не смущало. Даже то, что половину из того, что перед ним поставили, он не любил, и служанки прекрасно это знали. Пусть лопают. В отсутствие брата девочки приуныли, уже не пытаясь привлечь своими прелестями твердолобого графа Валенского. Пусть хоть покушают всласть! Гэбриэл был благосклонен сегодня, как сытый лев. Кевин, заметив это, постарался как-то помягче донести до него претензии к его оруженосцу.

– Мужское население города и окрестностей в ярости, милорд. Ваш армигер что-то такое делает с девицами и молодками, что они, как говорят, всякие стыд и совесть потеряли.

– Сплетни. – Хмыкнул Гэбриэл, уминая великолепный салат из маринованной моркови, огурца, малосольной семги и слегка обжаренного лука, приправленный яблочным уксусом, сладкой горчицей, кунжутом и оливковым маслом.

– По большей части да, милорд. Все это сильно преувеличено. И сам сквайр Иво ничего для этого не делает, он такой, как есть, и проблема в этом.

– И что мне его: кастрировать?

– Некоторые именно этого и требуют. – Усмехнулся Кевин.

– Ага. Щаз-з-з! – Засмеялся Гэбриэл. – Обожаю семгу! И эта-вот штука, – он неопределенно потыкал ложкой в салат, возможно, имея в виду заправку, – тоже ничего такая, смачная.

– Я передам повару вашу похвалу. – Склонил голову Кевин. – Мастер Ракуш придумал этот салат вчера.

– А что касается моего сквайра, – Гэбриэл отодвинул почти пустое блюдо, – так что мне с ним делать? Только убить, но на это я, конечно, не пойду. Проблема в том, что он хорош, зараза, и чертовски хорош! Вот бабье к нему и липнет. Это какой-то идиот конченый придумал, что женщине красота в мужчине не важна. Бабы вообще на все красивенькое и гладенькое падки, что на бирюльки всякие, что на шмотки, что на мужиков.

– Это чистая правда, милорд! – Вздохнул Кевин, не особенно видный из себя.

– Пусть терпят и получше свое бабье воспитывают. А ежели кто попытается его тронуть или там, как-то ему навредить, найду заразу и убью. – Безмятежно поведал Гэбриэл, пальцами ловя в глубокой тарелке симпатичный крепенький соленый груздь. Соленые с чесночком грибы тоже были приправлены оливковым маслом, и изящно извлекать их из тарелки умели, пожалуй, только его высочество, Алиса да Альберт Ван Хармен. Гэбриэл, конечно, уже более-менее пообтесался и не свинячил за столом так, как прежде, но все равно, до ловкости и опрятности брата и отца ему было далеко. Потому на такие блюда он решался только у себя, где его видели лишь служанки, Кевин да, в крайнем случае, брат и Иво.

На это Кевин не нашелся, что сказать. В то, что Гэбриэл Хлоринг убьет, коли пригрозил, свято верила теперь вся Пойма. Тандем «добрый и злой брат» заработал в считанные дни. Гарет постепенно перенимал репутацию своего отца, как правитель справедливый, добрый, веселый и склонный к милосердию, но при нем всегда находился его брат-близнец, суровый, неотесанный, не стесняющийся грубого словца и всегда готовый применить силу. Так что с него и взять: бандит же! Зато отважный и лихой, убийца вампирши и дракона, а теперь еще – как лесной пожар, распространялась по Пойме и выплескивалась за его пределы история, – и спаситель детей от злобной ведьмы. Стараниями братьев и нанятых Марчелло людей: бардов, странствующих коробейников и паломников, – слава Барр, или матери Августы, тоже расползалась по Острову. Именно она была виновна в смерти герцогини Лары Ол Таэр, именно она пыталась очернить графа Валенского, придумывая и распространяя про него гнусные сплетни, вдобавок, крала детей, повелевала нежитью и нечистью и превращала дохлых крыс в чудовищ-каргов. И про объявленную братьями награду за ее голову тоже говорили много и увлеченно. И эти разговоры постепенно тоже делали свое дело: в Пойме те, кто пытался повторить сплетню о содомии графа Валенского, тут же подозревались в связях с Барр и сдавались страже. В Южные Пустоши Гэбриэл решил отправить Лодо с непростой миссией: приготовить почву для переговоров с его могущественными врагами, но главное: выручить из Садов Мечты оставшихся там детей. Убийства гостей Садов Мечты должны были заставить их засуетиться и попытаться как-то исправить ситуацию. Сегодня Гэбриэл собирался поговорить с отцом и кардиналом насчет Междуречья, потом поехать к брату и обсудить все с ним. Потому особенно за завтраком он не рассиживался: дел на день у него было запланировано невпроворот. А еще нужно навестить с утра дочь и Алису не забыть, Солнышко у него такое обидчивое! Ночь была прекрасной, как давно уже не было, и нужно удержать как-то это настроение, это единение, и не скатиться опять к скандалам и ревности… Намерения у Алисы всегда были прекрасными и правильными, да и у него тоже, честно-то сказать. И как, при этой готовности любить, понимать и прощать, у них до оскорблений и крика доходило, Гэбриэл и сам сообразить не мог. Но ведь доходило же!

– Вы позволите, милорд? – Альберт Ван Хармен вошел, когда Гэбриэл уже допивал токайское, к которому пристрастил его отец. Тот кивнул:

– Говори.

– Я только хотел напомнить вашему высочеству, что госпожа Глэдис Твидл еще не вернулась.

– И что? – Насторожился Гэбриэл, ставя бокал на стол.

– Она уехала по просьбе их светлости в деревню Липки, чтобы отыскать бывшую вашу няню, и узнать у нее, кем был паж, приставленный к вашим высочествам…

– Я знаю, зачем она уехала. – Гэбриэл нахмурился.

– Ее нет уже несколько дней.

– Это долго? – Гэбриэл в целом уже неплохо знал карту собственного герцогства, но все эти деревеньки, особенно в Пойме и в Элодисском лесу, – как их запомнить, их десятки, и все какие-то… Нет, Гарет не только все знает, но знает и то, где какая находится, и как туда доехать, и сколько туда занимает дорога времени. Но он-то не Гарет!

– Это очень долго, сэр. – Альберт говорил серьезно, и у Гэбриэла что-то неприятно засосало под ложечкой. – Недели на все должно было хватить. Даже учитывая какой-либо форс-мажор.

– Хорошо. Я отправлю туда Лодо, все вызнать. Или встретить ее по пути. Что-то еще?

– Да. – Гэбриэл этому даже не удивился. – От капитана Гранствиллской стражи пришло донесение, что в Малом Городе произошло какое-то отвратительное происшествие.

– Какое? – Вздохнул Гэбриэл, поднимаясь из-за стола.

– Гонец не смог толком объяснить. Капитан на месте, ждет вас или их светлость.

– Посетители есть?

– Графиня из Дубков, сэр. По поводу неуплаты налогов. С детьми.

– Графиня обождет. – Решил Гэбриэл. Он знал о ней от брата, который давно все насчет нее решил и велел Гэбриэлу озвучить это решение. Это и в самом деле подождет. – Я к дочери. Не в курсе, что там?

– Все прекрасно, сэр. – Альберт позволил себе чуть улыбнуться. – Их высочество, как всегда, веселы, резвы и склонны к шалостям.

– «Склонны к шалостям!». – Засмеялся, передразнивая его, Гэбриэл. – Скажешь тоже! Дает няньке шороху, так-то правильнее! – Заправил сорочку в штаны, надел темно-серый, шитый серебром, жилет, подпоясался роскошной перевязью с длинным кинжалом. Привычно повесил на шею рыцарскую цепь с орденом святого Георгия. Без всех этих регалий он уже начал чувствовать себя словно бы не одетым, и понимал теперь брата, над которым прежде посмеивался. К головным уборам он пока так и не привык, и в замке ходил с непокрытой головой, и это ему уже научились прощать: что с него, с бывшего разбойника, возьмешь? Зато убил дракона! – А ты, Альберт, что про моего сквайра думаешь?

– Ему следует вести себя немного благоразумнее. – Последовал ответ. – И не афишировать свои приключения на любовном фронте. Дело не в приличиях и не в традициях, а в элементарной безопасности, ваше высочество. Человеческая зависть – одно из самых разрушительных чувств, оно толкает людей на самые грязные и грешные дела.

– Да что их только на это не толкает! – Оскалился в волчьей усмешке Гэбриэл. – По ходу, им для этого любая причина годится! Ладно. Поговорю с ним. Или, лучше, пусть этот… каноник поговорит, Иво ему в рот смотрит.

– Это хорошая идея, сэр. – Одобрил Ван Хармен, поклонившись. – И еще одно… Две новые дамы графини Июсской…

– Что с ними? – Глаза Гэбриэла, мгновенно развернувшегося к Альберту, опасно сверкнули красными огонечками.

– Ничего особенного, сэр. Я только хотел уточнить. Они круглые сироты?

– Да.

– И никакого содержания, помимо того, что им назначили их высочество, у них нет?

– Нет. Кроме приданого в размере трехсот золотых дукатов и драгоценностей еще на двести каждой.

– Этого мало, сэр.

– Что?! – Поразился Гэбриэл.

– Я имею в виду, им требуется не только содержание и приданое, но и легенда… история… обоснование их появления при дворе. Вы не знаете наших дам?.. О них уже сплетничают вовсю.

– А… Да. На самом деле, они просто воспитывались в приличных домах, как сироты, по распоряжению его высочества. У них никого и ничего нет, вот он и позаботился о них. Никакой другой истории не требуется. Все остальное – в их документах. Они подлинные. Теперь все?

Альберт поклонился. Гэбриэл отправился к дочери, усмехаясь своим ощущениям: в таких случаях у него возникало чувство, словно не он разделался с Альбертом, а тот его отпустил восвояси. И как этот обманщик это делает?..

Глава шестая: Гнев лавви

Алиса с утра тоже чувствовала себя счастливой и умиротворенной. У нее такой камень с души упал! Все печали и страхи последних дней оказались напрасными: Гэбриэл по-прежнему принадлежит ей и телом, и душой, они по-прежнему вместе, а остальное как-нибудь «устаканится», по его выражению. Волшебные слова: «Солнышко, помоги мне, пожалуйста!», и намек на то, что Длинную любит Гарет, усмирили бурю в душе феечки. Теперь она горячо сочувствовала своему жениху и будущему деверю, и готова была помочь всем, чем только можно, обоим братьям… Правда, не Длинной – так далеко великодушие Алисы не распространялось! Эту… Алиса никогда ни простить, ни принять не сможет, и думать нечего!

Но как бы она ни была с утра довольна и счастлива, о том, что произошло с ее подругой, Алиса не забывала ни на минуту. Эту проблему следовало решать немедленно, и феечка позвала к себе Розу.

– Ты помнишь, – спросила она свою служанку, – как говорила мне про эту противную Жанну? Что она пыталась к тебе подлизаться и даже подарок какой-то предлагала?

– Конечно, леди. – Роза даже слегка испугалась. Местом у графини Июсской Роза очень дорожила. И сама графиня ей нравилась, и ее жених оказался мужчиной достойным и щедрым, Роза уже давно забыла прошлую нищету, серебро в ее кошельке не переводилось. Девушка приоделась, купила в городе домик, и сдала его, пока что, семье сапожника. У нее и поклонники появились, и Роза уже в мечтах накопила достаточно себе на достойное приданое и вышла замуж за порядочного и зажиточного человека, зажила своим домом… И вдруг?! Не случилось ли чего, не оклеветал ли ее кто?.. Да та же Жанна – с нее станется!

– Ты не могла бы пригласить ее в мой сад? – Удивила ее просьбой Алиса. – Скажи ей, что я тебя обидела, и ты хочешь поговорить обо мне.

– Моя леди! – Встревожилась Роза. – Не верьте этой Жанне, она очень дурная девушка!

– Я знаю. – Безмятежно ответила Алиса. – Поэтому вторая моя просьба – сразу же забудь о том, что приглашала эту Жанну сюда. Проводи ее в дальний конец сада, где ульи, и уходи. Присмотри только, чтобы никто больше туда не пришел.

Аврора еще спала, остальные девушки и их служанки завтракали на первом этаже коттеджа, в летней гостиной. Алиса, скинув обувь, неслышно скрылась в дальнем конце сада, с наслаждением ощущая босой ногой живую траву. Присела возле ульев, подставила ладони пчелам, беззвучно общаясь с ними. Она была в простом домашнем платье, без украшений, простоволосая. Отросшие волосы свободно вились по плечам, горя в солнечных лучах прекрасным темно-рыжим, с вишневым оттенком, цветом. Когда обрадованная Жанна прибежала сюда, она увидела Алису и остановилась, пораженная: никогда не видела, чтобы пчелы вот так ползали по живому человеку, а тот не боялся бы их нисколько!.. Алиса подняла голову, и Жанна ахнула: глаза лавви были странными, жутенькими. Радужка расплылась двумя кляксами, заполнив почти всю глазницу, в глубине этих чернильных клякс прыгали золотые огонечки.

– Ты дурная девушка, Жанна. – Произнесла Алиса каким-то нереальным, чуть вибрирующим голосом, встала, глядя пристально и так страшно, что Жанна дернулась было бежать, но из травы взметнулись тонкие корни и оплели крепко ноги и руки, пригвоздив ее к месту. Жанна открыла рот, чтобы крикнуть, но на губы спикировал огромный шершень, и еще несколько угрожающе загудели у самого лица. Жанна задрожала от ужаса, по щекам потекли слезы.

– Это же ты опоила мою подругу и помогла мужчине надругаться над ней? – Продолжала Алиса. – Не спорь, я знаю, что это так. Не надо злить меня еще сильнее, Жанна. Мне нужно имя этого человека. Скажи его, и останешься жива.

– Сэр… Юджин… – Пролепетала Жанна, едва шершень слетел с губ. – Простите… леди… сударыня… госпожа…

– Я не прощу тебя. – Возразила Алиса. – Ты поступила очень дурно и подло. Ты сломала жизнь достойной девушке, лишила ее первой ночи и права выбора. Ты останешься в живых, но говорить больше не сможешь. И в замке тебе больше нет места. Убирайся, убирайся, как можно дальше отсюда, если останешься поблизости, мои шершни найдут и убьют тебя. Ты меня поняла?

– Да… госпожа… – Жанну начало трясти. – Я уеду, госпожа… Сейчас же соберу вещи… Я уеду, госпожа!!! – По ее телу что-то скользнуло, Жанна взглянула, и завизжала: у ее лица возникла треугольная змеиная голова. Молниеносный укус – и в голове у девушки помутилось, она без чувств рухнула наземь.

Очнулась она у себя в комнате, голова болела, вся левая сторона лица налилась тяжестью и ватной немотой. Глянув на себя взеркало, Жанна зарыдала: половина ее лица стала опухшей, лилового, омерзительного цвета, превратив ее в уродку. И говорить она не могла: язык отнялся и с трудом ворочался в онемевшем рту. Вспомнив угрозу, Жанна лихорадочно принялась собирать вещи, превозмогая боль. Ничего… деньги у нее есть, и драгоценности кое-какие имеются… Сядет в порту на речную шхуну и отправится в Элиот, там у нее тетка… Может, элиотские лекари и вылечат ее от этого страшного уродства?!

Алиса вернулась к Авроре, присела на край постели. Та уже проснулась, сладко потянулась:

– Что-то я сегодня долго дрыхла, словно лежебока Мирмидонская!

– Я все узнала у Жанны. – Невинно сообщила Алиса. – И знаю, кто этот негодяй.

– И кто? – напряглась Аврора.

– Я почему-то на него и думала. Это сэр Юджин.

– Фу! – Аврора закрыла лицо руками. – Терпеть его не могу… Я бы и в страшном сне не согласилась бы на него, даже если бы он остался единственным мужчиной на свете… Алиса, но он же такой подлый! Он… что, если он сплетничает обо мне?! Позорит меня?! О, Боже! – Хорошего настроения Авроры как ни бывало, она заломила руки. – И что теперь делать?! Мне нужно было остаться в монастыре!

– Не волнуйся. – Пожала ее руку Алиса. – Мы отомстим ему.

– Как?! – Усомнилась Аврора. Алиса загадочно усмехнулась:

– Увидишь. У нас есть свои возможности, Авророчка. Мы не такие уж и беспомощные и бесправные в этом мире! Мы будем над ним смеяться, унижать его, мы сделаем его жизнь ужасной, настолько, что он сам захочет убежать отсюда! Мы настроим против него всех, кого сможем, и первых – герцога и моего Гэбриэла. А если он попадет в опалу к Хлорингам, его тут же начнут травить и местные подхалимы! Ты же сама это знаешь!

– Но что мы скажем Хлорингам? – Задумалась Аврора.

– Ну… – Поиграла ямочками Алиса, – я расскажу моему Гэбриэлу, что сэр Юджин пристает ко мне.

– И он его убьет! – Обрадовалась Аврора.

– Не-е-т, так легко он у нас не отделается! – Возразила Алиса. – Это слишком просто за то, что сделал этот негодяй! А теперь – вставай, лежебока! – Принялась с хихиканьем тормошить она подругу. – Ты проспала завтрак, и осталась без пирожных!

– А рыжий кот – тоже табби-кот? – Услышал Гэбриэл голосок своей дочки, еще только подходя к саду. Леди Изольда рассказывала Вэнни о мастях животных. Войдя, Гэбриэл увидел, что его дочь подвергает ласкам четвертой степени здоровенного рыжего кота и причиняет ему всяческое добро. А рыжий флегматично и стоически претерпевает это с немыслимыми спокойствием и покорностью. Этого рыжего наглеца Гэбриэл знал, и не раз видел его даже в Тополиной Роще.

– Нет, – терпеливо возразила леди Изольда. – Табби – это полосатые серые коты. Как наша Леди. Доброе утро, милорд.

– Папочка! – Вэнни бросила кота и кинулась на шею Гэбриэлу. Кот, о чудо, не убежал, а принялся степенно вылизывать те места, которые тискала девочка. – Рыжий кот же табби-кот?!

– А фиг его знает, принцесса. – Целуя девочку в гладенькую щечку, ответил Гэбриэл, с наслаждением вдыхая детский запах. – Ты слушай няню Изольду, она знает.

– Нет, он табби-кот! – закричала Вэнни и поскакала по дорожке за котом, подволакивая одну ножку и распевая во все горло на мотив модной итальянской песенки:

– Табби-табби, табби-кот,

Хмурый кот, серый кот!

Рыжий кот…– пауза в поисках рифмы, – наоборот!

Это тоже табби-кот!!!

– И так целый день! – Улыбнулась раскрасневшаяся леди Изольда. В руках у нее было несколько игрушек и каких-то камней, стекляшек и веток. – На ходу сочиняет какие-то стишки, какие-то песенки, носится, скачет, прыгает, вопросы сыплются из нее, как из дырявого мешка… Бесподобная девочка! И знаете, – она чуть понизила голос, – я так рада, что она эльфа! Будь она человеком, как мы, ее уже следовало бы начинать ломать и перекраивать согласно этикету и роли женщины. Но это было бы так жаль!.. Она такая счастливая!

– Да. – Гэбриэл с нежностью смотрел вслед дочери. Котяра, демонстрируя почти человеческую заботливость и понимание, делал вид, что убегает от Вэнни, но так деликатно, и так неискренне, что девочка с легкостью выслеживала его и почти нагоняла, с восторженным хохотом почти хватая рыжий хвост. Казалось, что ему самому это ужасно нравится.

– А Тэсс где?

– Я ее послала на кухню, Вэнни просит пирожных и молока.

– И как она?

– Тэсс?.. Чудесная девочка, и Вэнни ее любит. Правда, тоже озорница, и потакает ее высочеству во всем, но на то она и ребенок. И на то у них есть я.

– А вы как?

– Спасибо. – Вспыхнула леди Изольда. – Спасибо за все, ваше высочество! Мне очень хорошо, я очень счастлива. Это просто чудо какое-то: ваш приезд в мой замок и ваше желание, чтобы я стала няней вашей дочки. Для меня словно жизнь началась заново. Я давно уже считала, что ничего больше в моей жизни не будет, ни радости, ни света, ни удачи… А теперь отмаливаю грех уныния, наряду с другими своими грехами. Господь сжалился надо мной и показал, как удивительна жизнь, в которой всегда есть место чуду – даже если для этого нет никаких предпосылок, и все кажется окончательным и безнадежным. Воистину, нельзя отчаиваться, нельзя унывать!

Женщина и в самом деле изменилась, посвежела, глаза заблестели, и Гэбриэл подумал, что она кажется уже не такой старой и жалкой, какой показалась ему в первый раз. Даже симпатичной, и моложавой. И страх застарелый из глаз исчез, и даже осанка изменилась. Усмехнулся:

– ну, я рад. А больше всего рад тому, что вы так хорошо смотрите за Вэнни. Мне нравится, что она такая счастливая и живая, я не дал бы ее ломать. Ладно. – Он окликнул Вэнни:

– Эй, принцесса!

– Я умею скакать, как пони!!! – Крикнула та и поскакала, даже заржала, и довольно похоже. – Я пони, пони!!!

– Папочке пора уезжать. – Сообщил Гэбриэл. – Веди себя хорошо и слушайся няню Изольду!

– А я поеду с тобой?! – Вэнни налетела, схватилась за ножны его кинжала. – Папочка, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!!!

– Не сейчас. Я по делам поехал, тебе не интересно будет.

– Ты всегда по делам ездишь! – Надулась Вэнни. – Деда вот всегда меня с собой берет!!! Он сказал, что мы поплывем на корабле, и няня с нами, и Тэсс… А ты никогда не плаваешь, никогда!!!

– Ну, как-нибудь соберемся и сплаваем в Ригстаун. – Не очень веря самому себе, пообещал Гэбриэл. – Там очень красивые озеро и лес. Тебе понравится. И кошка Сорожка живет, я вас познакомлю.

– А она табби-кошка?! – Округлила глазки Вэнни. Гэбриэл рассмеялся:

– А кто ее знает! Серая и полосатая… Наверное. Она рыбу любит. Ладно, принцесса, пока.

– А ты придешь смотреть, как я на пони катаюсь?

– Приду. – Пообещал Гэбриэл. Катается на пони! – Он шел, посмеиваясь, и в то же время ему было как-то… жаль себя. Точнее, не себя, а того мальчика, которым он был так давно, что уже не считал его собой. Мальчика, у которого не было ни няни, ни пони, ни отца, ни брата – а должны были быть. Воспоминания о том, как он нашел детишек-полукровок в Сандвикене, до сих пор ужасали его и заставляли кулаки сжиматься. Твари… как они живут, как ухитряются уважать себя, чем оправдывают свои поступки?!

У его высочества было весело: играли музыканты, слуги обносили гостей закусками и вином, шуты притащили поросенка, для такого случая вымытого и наряженного в какую-то куцую куртенку, и пытались объездить его посреди зала. Амалия рассказывала что-то про испанских мавров, принц Элодисский смеялся: видимо, какие-то анекдоты. Амалия вообще была любительница тонких, на грани приличия, скабрезностей. Гэбриэл подошел к отцу, наклонился:

– Ваше высочество, я в Малый Город, там случилось что-то.

– Поезжай. – Благосклонно кивнул принц. – Алиса завтракала у себя – что-то случилось? Опять ссора?

– Она с подругой своей нянчится, та болеет. Я забегу к ней, поздороваюсь, и погнал. – Гэбриэл почтительно поздоровался с гостями, принял благословение от его высокопреосвященства, перехватил заинтересованный взгляд Амалии.

– Вы только на мгновение к нам показываетесь, и снова исчезаете, граф? – Спросила та кокетливо. – Не балуете вы ваших почитателей!

– Я брата замещаю пока что. – Без положенной куртуазной улыбки ответил Гэбриэл, и кое-кто из гостей переглянулся. Ну, что с него взять?.. Герцог бы вел себя куда куртуазнее: делал бы комплименты, смеялся, сказал бы что-то шутам, уделил бы толику внимания каждому из гостей. А этот… безнадежен! Проходя обратно, мимо резвившихся шутов, только глянул недовольно на подкатившуюся слишком близко Шмыгу, и та резво отскочила в сторону: графа Валенского боялись, хоть он пока в замке еще никого никаким репрессиям не подверг. Но все верили, что он – может. И боялись.

К Алисе Гэбриэл пришел не с пустыми руками: заказал вчера для нее брошь в виде божьей коровки. Скромную и симпатичную, эльфийской работы, то есть: безупречную. Алиса ахнула от восторга, и мигом нашла для нее место: пристроила на венецианское кружево своего «дьяволова окошка» – так называлась прозрачная вставка на платье с глубоким декольте, прикрывающая его. Как бы скромно, и как бы нет – последний писк европейской моды. Среди дам циркулировали слухи о том, каких поистине бесстыдных размеров достигают эти ухищрения бургундских модниц: почти ВСЕ видно! Гэбриэл нашел это новшество заманчивым, хотя ловить жадные взгляды мужчин, направленные на декольте Алисы, ему было неприятно. Он знал, что его Солнышко безупречно от корней волос и до кончиков пальцев ног, и очень ею гордился, и все же было какое-то собственническое чувство: лучше бы это знал только он один! Божья коровка смотрелась замечательно, и в то же время приковывала взгляд именно к декольте… Гэбриэл вздохнул и промолчал. Знал, какой будет реакция. Как говорится: не буди лихо, пока спит тихо.

– Как твоя Аврора?

– Ей намного лучше, спасибо. Гэбриэл, – Алиса принялась теребить декоративную, оплетенную серебряным шнуром пуговку на его жилете, – я не хотела тебе говорить… Но это становится невыносимо!

– Что случилось? – нахмурился Гэбриэл, который только что хотел спросить про Жанну.

– Есть один рыцарь… Если его можно так назвать.

– И что? – напрягся Гэбриэл. Жанна мгновенно была забыта.

– Только, пожалуйста, не делай ничего грубого, ладно?.. Просто он мне неприятен со своими знаками внимания. Я пыталась поставить его на место, но он почему-то не принимает меня всерьез.

– Кто это? – По скулам Гэбриэла забегали желваки.

– Гэбриэл, обещай мне, что ничего ужасного не сделаешь?..

– Я постараюсь. – Пообещал он.

– Это сэр Юджин… Он давно волочится за мной, еще до нашей помолвки… Он считает, что девушки сами не знают, чего хотят, и… Ну… он не желает меня слушать, говорит, если женщина сказала «нет», это значит «да».

– Ничего. – Пообещал Гэбриэл, зло сузив длинные эльфийские глаза. – Меня он послушает. Я ему всяко кокетливой девицей не покажусь. – От злости он даже не обратил внимания на то, какие опасные злорадные огонечки мерцают в темных глазах его феечки. Алиса была в гневе и не против была бы и убийства сэра Юджина, но Гэбриэла она искренне любила, и не хотела, чтобы он потерпел от этой ситуации хоть какой-то ущерб, даже репутационный. Ничего. Проводив жениха, феечка сплела пальчики, замерев в саду. Она и так справится. Они с Авророй уже говорили о том, что было бы, если бы не этот выкидыш. Когда у нее появился бы живот, позора было бы уже не скрыть! А что, если она, Аврора – не единственная?! И что, если Юджин готовил то же самое для Алисы, например?!

А Гэбриэл, окаменев от бешенства, спустился почти бегом в конюшню. Нет, прямо сейчас он на разборки не ринется. Гэбриэл знал за собой грех плохо контролируемой ярости, как говорят – фамильный для Хлорингов. При его невероятной физической силе, всплеск этой ярости может стать фатальным для всех окружающих – как было уже с Локи. Лучше он прокатится в этот самый Малый Город, подумает, остынет, и решит, как ему быть с этим… сэром Юджином.

– Не удивлен. – Заметил брат, когда Гэбриэл по пути заехал к нему. – Он, да приятель его, Конрад фон Зальце, два любителя сладенького на халяву. Выбирают сирот и бесприданниц, дурят головенки обещанием жениться, великой страстью, ла-ла-ла. За них ведь заступиться некому. Но что он на твою невесту губенки свои слюнявые распустил, это уже беспредел.

– И что будет, если я, к примеру, малость его того… приземлю?

– Ничего. Даже если убьешь – ничего тебе фатального не будет. Кто он, и кто ты. Ну, покаешься, пожертвуешь францисканцам на помин души кругленькую сумму, может, придется в паломничество какое пуститься. Крест каменный закажешь, поставишь. Но в настоящий момент до убийства лучше не доводить. Да и не за что пока. А вот проучить – следует.

– Я проучу. – Пообещал Гэбриэл. – Я так проучу, что…

– Да уж, Младший! – рассмеялся Гарет. – Когда ты такое лицо делаешь, я сам тебя боюсь!

– Ладно. Я в Малый Город.

– Иво твой вернулся?

– Нет. И это… – Вспомнил Гэбриэл, – Глэдис-то тоже до сей поры не вернулась. Это нормально?

– Нет. – После небольшой паузы ответил Гарет, мигом посерьезнев. – Это не нормально.

– Я Лодо за нею хочу отправить.

– Отправь. А с тобой Марчелло поедет. Если капитан стражи туда помчался, дело серьезное. Великая Ночь, как-никак. Я бы сам поехал, но я же вроде как серьезно ранен. – Он весело усмехнулся. – Начну ездить туда-сюда, и конец моему уединению. Вернешься, расскажешь.

Гэбриэлу капитан стражи нравился. Серьезный и умный, – так подумал он про него при первом взгляде, еще во время суда над клеветниками. И капитан стражи это чувствовал, а потому искренне обрадовался, увидев, что вместо герцога приехал его брат. Еще при въезде в город Гэбриэл понял, что случилось что-то из ряда вон: в эту пору, когда, как говорили крестьяне, день год кормит, согнать крестьянина с поля могло только какое-то неслыханное событие. К его шайру бросились стражники, и на их лицах застыло выражение, которого Гэбриэл не понял и сильнее напрягся.

– Что-то серьезное, сеньор. – Предупредил Марчелло. – Не меньше убийства.

– Не иначе. – Бросил Гэбриэл, спешиваясь. Его огромный шайр возвышался над лошадьми стражи, крестьянскими лошадками и даже лошадьми местного графа и его свиты, словно ирландский волкодав над сворой шавок. И примерно так же высился двухметровый Гэбриэл над остальной толпой, когда пошел к дому, у которого толпился народ. Где-то надрывно, дико кричала женщина, и он поморщился, глянув в ту сторону – не то амбар, не то хлев. Один из прибывших с ним кнехтов тут же поспешил туда, узнать, что и кто. Навстречу Гэбриэлу на крыльцо дома с выбитой и расколотой пополам дверью вышли капитан стражи и местный граф, с которым Гэбриэл был уже хорошо знаком по многочисленным обедам, пирам и праздникам.

– Ваше сиятельство! – Воскликнул он. И Гэбриэл увидел на его лице то же выражение. Отчаяние, недоумение, даже какой-то ужас, и – огромная растерянность.

– Как здоровье их светлости?

– Нормально. – Бросил Гэбриэл. – Что тут у вас?

– Вы сами зайдите… Гляньте. У меня слов нет… просто слов нет. Я даже не знаю, делать-то что?.. Бабу толпа-то растерзала сразу, а мужик заперся в доме… Мы дверь выломали, взяли его… Но даже не знаю, что дальше делать. Такое злодейство страшное… Святой Аскольд и все сорок мучеников! В голове не укладывается…

Войдя в дом, довольно зажиточный, даже двухэтажный, Гэбриэл ощутил приятный запах жареного, только чуть подгорелого, мяса. И тут же увидел мужика, которого охраняли стражники с лицами, какие бывают у людей, которых давно и мощно тошнит. Мужик был избит, пьян, и что-то гневно бормотал себе под нос.

– Перед тобой принц крови, мразь! – С остервенением пнул его капитан стражи, обычно сдержанный и очень спокойный. Теперь же Гэбриэл впервые с изумлением заметил, что того всего трясет от бешенства.

– Что он сделал? – Спросил удивленно и настороженно.

– Да вот… – Сглотнув, указал в сторону стола граф и поспешно отвернулся. Марчелло подошел, поднял край льняного полотенца с чего-то маленького, лежавшего на столе, и воскликнул в ужасе, отшатываясь:

– Мадонна миа!

Гэбриэл подошел, глянул, и в первые мгновения даже не понял, что он видит – или просто рассудок его до последнего отказывался верить в то, что именно ЭТО он и видит. Эти несколько секунд он просто стоял и смотрел; потом, осознав, на что смотрит, отшатнулся, позеленев, зажмурился, проклиная себя за то, что смотрел и теперь не сможет забыть этого до конца своих дней. Ринулся на воздух: запах теперь вызывал рвотный рефлекс, он не мог его ощущать, не мог оставаться в этой комнате. Навстречу ему спешил местный священник, настоятель местного храма, взглянул на Гэбриэла с живейшим сочувствием, – ему, видимо, все уже рассказали. Люди за оградой загудели, зароптали гневно, требуя, чтобы им отдали «Злодея».

– Вот, выпейте! – Марчелло был уже рядом, дал ему что-то, что Гэбриэл заглотил одним махом, торопясь справиться с подступившей к горлу рвотой. Горло ошпарило так, что он закашлялся, задохнулся, но тут же пришел в себя:

– Это что за хрень?! – Воскликнул сипло.

– Виноградный спирт, сеньор. Вам лучше?

– Мне никогда уже хорошо не будет. – Пожаловался Гэбриэл. Оглянулся.

– Как это случилось? Пожар был?

– Нет. – Ответил капитан, глядя с сочувствием и пониманием. – Злодейство и умысел, в том-то и беда.

– Черт, да кто там орет?! – Взорвался Гэбриэл.

– Мать. – Пояснил капитан. – Девчонка, дочь этих вот… Нагуляла мальчишку, но не полукровка, говорят, нормальный был мальчик, человеческое дитя… – Стражники рядом закивали. – А в Великую Ночь вышла с другими девушками на горку, посмотреть эльфийские летучие огни. А эти… – Мужчина поморщился, – что уж с ними случилось, даже и не знаю, но бросили они мальчика в печь.

– Мертвого? – С надеждой спросил Гэбриэл. Даже просяще. Капитан покачал головой:

– Вряд ли.

– Верно. – Ответил Марчелло, тоже бледный и несчастный. – По всему видно, что бедный бамбино был жив.

– Сколько ему… – Гэбриэл поморщился, – было?..

– Год… и сколько-то месяцев.

– Год и два. – Подсказал стражник из местных.

– Девчонка пришла домой и увидела. – Продолжил капитан. – Как уж и когда, не знаю, выскочила на крыльцо и стала кричать. И пока не переставала. Соседи побежали посмотреть, и того… озверели. Вытащили этих на улицу и бабу тут же и растерзали, а этот удрал и заперся… Я уж говорил.

– И я даже не представляю, – пожаловался граф, вытираясь платком, – как и за что именно его судить и казнить. Даже закона такого не знаю, чтобы такое злодейство страшное карал.

– А что он говорит? – Спросил Гэбриэл, с трудом усмиряя первый дикий порыв самому, лично, пойти и порвать тварь на куски. За ребенка и за себя, который теперь уже никогда не сможет это забыть.

– Он пьян. – Кратко ответил капитан. – Бормочет, что, дескать, мальчонка – подкидыш эльфийский.

– Отец… – Выдавил из себя Гэбриэл, которого вновь скрутило, – его высочество… решит… Только видеть ему этого – не надо! Марчелло, да успокой ты эту! Сделай что-нибудь, чтобы не орала, и так тошно!

– Merde! – Выругался Гарет, глянув на поджаренный олений окорок перед собой. – Ну, Младшего и скрутило!.. Что ж там такое-то… Нет, не могу. – Он отодвинул от себя блюдо. – Убери, Тополек, не то стошнит. Дай сидру, что ли.

Мария споро убрала от Гарета мясо, слегка встревожившись – чтобы герцог отказался от мяса! Это было что-то неслыханное. По пути осторожно понюхала блюдо: не провоняло ли? Или какие специи не те? Она любила экспериментировать с травами и приправами, неужели переборщила?.. Нет, запах был приятный, аппетитный, сама бы съела. Гарет уже как-то говорил ей, что чувствует все, что и брат, как бы далеко они друг от друга ни были. И Гэбриэл говорил то же самое. Значит, дурно сейчас было ему?.. Девушка встревожилась. Она любила их обоих, хоть и по-разному, но одинаково верно и сильно. Принесла Гарету рулетики из слоеного теста, с вишней внутри:

– Съешьте хоть это, нельзя же оставаться совсем голодным. И если хотите что-то еще, только скажите.

Гарет с сомнением присмотрелся к рулетикам:

– Выглядят аппетитно. И вроде ничего, пахнут хорошо. Это не мне плохо, Тополек, это брату. Что-то там, в Малом Городе, и вправду, хреновое случилось. Я прямо чувствую, как его крутит. Не бери в голову.

– Вы же знаете, как я его люблю. – Возразила Мария. – Как я могу не переживать?..

– Да. – Вздохнул Гарет и сунул в рот рулетик. – Знаю, конечно, знаю. Не волнуйся, судя по ощущениям, он жив и здоров, только что-то там не то произошло… Тошно ему. Не знаю, как сказать. Приедет, расскажет.

– Кто-то приехал! – У эльдар слух был даже острее, чем у полукровки Гарета, и он не раз к своему удивлению убеждался в этом: герцог привык к своему превосходству над окружающими, в том числе и в этом, и ему забавно было видеть кого-то, кто превосходил его хоть в чем-то. Мария метнулась за дверь, и вскоре он услышал ее радостный голос: она приветствовала Моисея. Старый лекарь одевался все в то же серое бесформенное одеяние, и ездил исключительно на ослике, стареньком толстеньком Вельзевуле, и некоторым, кто не знал его близко, казался донельзя комичной фигурой. Но все, кто его любил, принимали это чудачество с нежностью. В том числе и Мария, которая чмокнула ослика в нос и потрепала по шее:

– Привет, мой хороший! Не устал?

– Чтоб я так уставал, как этот серый лентяй! – Вздохнул Моисей. – За то время, что он вез меня сюда, я мог бы обойти пешком всю Ойкумену!

– Ну, что вы! – Мария гладила ласкавшегося к ней ослика. Ганс подошел, радостно улыбаясь: он тоже любил обоих, и Моисея, и его верного скакуна.

– У меня есть для нашего герцога очень важные новости. – Вздохнул Моисей. – Не очень приятные, но очень важные. – Мария подала ему руку, и он оперся о нее, другой рукой опираясь на трость. С каждым годом ему все тяжелее становилось ходить, и эти поездки отнимали не только массу времени, но и сил. И тем не менее, старый еврей прекрасно отдавал себе отчет в том, как изменилось его самочувствие в Хефлинуэлле – изменилось в лучшую сторону. В его возрасте, далеко за семьдесят, и с его болезнями, он должен был чувствовать себя куда хуже, и тем не менее…

– Что-то случилось? – Осторожно спросила Мария.

– Да-да. – Кивнул Моисей. – И много, что случилось. Мне только сегодня пришло письмо из Лионеса, от Бенечки, это внучатый племянник Соломона Райя, такой замечательный мальчик! Правда, мальчику уже сорок восемь лет, но для нас он-таки мальчик, и тут уж ничего не поделаешь… Спроси его светлость, девочка, готов ли он дать мне его уши, чтобы я уже мог ему кое-что сказать.

Гэбриэлу понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя и кое-как, но определиться с тем, что следует делать. Марчелло очень ему помог, вполголоса рассказывая ему различные случаи из своих воспоминаний об Италии, Испании и Аквитании. Графу Валенскому было очень тяжело, но при людях, вассалах и подданных своих отца и брата, он не мог выказывать слабость. Ему скорее простили бы жестокость, но слабость – никогда, и Гэбриэл знал это не хуже брата, познал этот жестокий закон стаи еще в Конюшне. Поэтому часть своего ужаса он вложил в грязную ругань – что ему, он бандит и неуч! Простят! – и грубость. Преступника заковали в кандалы и вывезли с подворья в клетке, как зверя. Вдобавок, клетка не давала людям дотянуться до него, а бросать камни не давала стража – главным образом потому, что большая часть камней в стражу же и летела. Громко рявкнув, что судьбу негодяя будет решать сам его высочество, Гэбриэл толпу слегка утихомирил, люди почитали принца Элодисского и верили в его правосудие… Правда, кто-то попытался посетовать на милосердие его высочества, а преступник-то милосердия не заслуживает!

– Он вообще ничего человеческого не заслуживает. – Отрезал Гэбриэл. – Все, что нормальному тупому душегубу полагается, для него – слишком мало. В Гранствилле его высокопреосвященство гостит, вот они с его высочеством и решат, как наказать эту погань. Мне только одно в голову приходит: башку ему оторвать. Но этого ему недостаточно!

– Сжечь его! – раздались крики, причем в основном, как ни странно, женские. – На кол его и подпалить снизу! Пусть коптится живьем!

– В «железную деву» его!

– Разорвать его конями на части!

– Собакам бросить!

– Свиньям лучше!

Под эти пожелания и предложения телега с клеткой, влекомая парой трудолюбивых мулов, и окруженная стражей, тронулась в сторону Гранствилла. Гэбриэл и граф Малого Города возглавили процессию. Последний всю дорогу жаловался на эту ситуацию вообще и трудности последних недель – в частности. Налетов на деревни больше нет, спасибо Хлорингам и отдельное – мастеру Грэю, но частные неприятности постоянно случаются. Там девочку убьют, изнасиловав, там мальчика тому же подвергнут, там группу лесорубов перебьют, там еще какая напасть.

– А то еще скотину перережут, прямо нелюди какие-то, право-слово. И бросят, да еще так пакостно, с членовредительством, с глумлением непотребным, так, что и смотреть-то тяжко. И все списывается на то, что это вообще в природе полукровок: вот так поступать. Очень, очень неприятно, и в ваш огород камень тоже… Я человек прогрессивных взглядов, всех под одно лекало не подгоняю, но черни-то не объяснишь. Чернь – она чернь и есть, тупая, несознательная, злорадная и пакостная. Сервам и вилланам, им даже нравится, что есть кто-то хуже них, они так себя начинают даже людьми ощущать. А там, глядишь, и до бунта созреют. Им только дай волю, только позволь голову поднять, тут же начинают права качать. А ведь их единственное право: послушание, трудолюбие и труд, так не нами заведено, а от века идет.

– Его высочество говорит, – попробовал возразить Гэбриэл, – что это от безграмотности…

– Их высочество – человек высоких идеалов и огромной души, человек не нашего времени, а времен Второго Пришествия, житель Града Божия, не нашей юдоли слез. – Вздохнул граф. – Я сам, лично, обнажу меч в его славу и защиту, и жизнь за него отдам, и любой в Пойме сделает это, не колеблясь. Их высочество верит в людей… в истину, в идеалы… Храни его, Господь! Хочется, ваше сиятельство, хочется верить и мне, но с каждым годом вера эта истончается и истончается, и остались от нее пара клочков, и те – тоньше тумана утреннего. Вот сегодняшнее чудовищное злодейство: как уложить его в наши представления о людях? Кто человек сей есть: сумасшедший? Чудовище? Монстра лютая? Нет, соседи говорят: шибко пьет, жену и дочку лупит, но в иных злодействах не был уличен, да и разумом крепок. Даже во хмелю. Ленив, правда, и празден, живет с того, что дочь зарабатывала шитьем и вязанием, да с огорода, в котором тоже женщины его работали. А жена его?.. Тоже женщина праздная и сильно пьющая, но нормальная, даже набожная. Разумеется, байстрюку своему они были не рады, и даже пытались дочь из дома выгнать, я приезжал лично, разбирался, успокаивал. Обещал помощь. Но чтобы так вот, кому в голову-то придет?

– Да. – Кивнул Гэбриэл. И подумал про Доктора. В Садах Мечты огня практически нигде не было… Особенно там, где находились их рабы. У них вообще не было доступа ни к огню, ни к какому-никакому оружию. Но если бы был – что остановило бы эту пучеглазую мразь от подобного поступка? Да ничто. «Вот это и есть настоящее зло. – Подумалось ему. – Не драконы, которых можно убить, и которых сразу видно, не вампиры, не тролли рыжие даже. Зло – это то, что в башке вот у этих тупых уродов, которые даже не понимают, какое они зло. Он вон сидит в клетке, его везут на суд и казнь, но что ему нужно?.. Он кается, просит прощения, милосердия, может, бравирует своим злодейством и глумится над своими стражниками, или объясняется, оправдывается? – нет! Он просит «Христа ради» опохмелиться, а то трубы горят! И в его плаксивой просьбе святая уверенность, что его понимают и обязательно сжалятся и дадут.

– Если какая-нибудь «лядь, – повысил он голос, чуть развернув коня, – поднесет ему выпить, хоть каплю, я лично эту суку на ближайшей осине повешу. Два раза повторять не буду. – Он рискнул и посмотрел на преступника. Обычный, пьяненький, не особенно могучий персонаж, даже не урод, рожа обычная, не злодейская. Довольно опрятный, не оборванец, не жак какой-нибудь. Бритый. Если не считать синяков, разбитой губы и сбитых костяшек пальцев, да беспорядка в одежде, приличный горожанин. Снаружи. А внутри – тварь, которая убила собственного внука. Чудовищно, нереально чудовищно и жестоко убила. И как их опознаешь, как отличишь одного от другого?! Эльфы и не пытаются. – Подумалось Гэбриэлу. Да и сами люди – не могут. И придумывают собственные способы, по мере своего разумения и возможностей. Кто приписывает самое страшное зло евреям, кто – полукровкам, кто – соседям, кто еще кому, но лишь бы определиться хоть как-то, лишь бы почувствовать почву под ногами, уверенность в том, что зло имеет приметы и облик, по которым его можно сразу опознать и обезопаситься от него. А главное – не признаваться в том, что порой зло – это ты сам.

Постепенно даже до охранников Садов Мечты начало доходить, насколько все плохо. Самая малая провинность теперь приводила к исчезновению парня, без каких-либо предварительных наказаний и внушений. Бездну следовало кормить, а корма становилось все меньше, и в ход шло всё. И все. Клык и Ветер, неразлучная парочка, часто с тревогой обсуждали происходящее, и в конце концов, пришли к однозначному выводу: пора валить. Ветер утверждал, что один из их бывших приятелей, кватронец Волкодав, уже сбежал, и даже обустроился в какой-то брошенной башне, подле сожженного ими же поселка Гремячий.

– А ты откудова знаешь? – Усомнился Клык.

– Да уж знаю. Встретил его как-то, тот в Найнпорт приходил, за припасами. В нашем тряпье. Я ему пообещал не говорить никому, а он и сказал, что в Гремячем обосновался, в какой-то башне, предложил к нему смотать. Я сказал, что подумаю. И он того, спрашивал, нельзя ли с собой как-нибудь девку какую прихватить. Из наших. Деревенские, мол, стремные.

– Ага. А еще, – ухмыльнулся Клык, – всю казну нашего папы Хэ. Че мелочиться-то?..

– Да ладно ты. Жаль, что ту, ну, помнишь, с пузом, мы Вепрю отдали, да? Забрали бы ее.

– Ты уже того, все решил?

– А ты хочешь остаться?

– Не-а. – Подумав, энергично помотал головой Клык. – Не хочу. Ну его нахрен, Хэ нашего, жадный стал, дурной, как пьяная собака. Но это, Гремячее – оно ж близко?

– Зато там видно все, если дежурного ставить, и удрать есть куда. Не к эльфам же валить, они, говорят, нашего брата того, не пускают к себе. А люди нас сам знаешь, как любят.

– да уж. – Криво усмехнулся Клык, размышляя. А что? Можно. Теперь, когда в Садах Мечты, да и вообще на Красной Скале, полный бардак и хаос, это очень даже реально. Доктор, тот вообще стал какой-то чокнутый, глушит опиумную настойку и знать ничего не хочет, и в Девичнике заправляет Арес, который и в Приюте почти не появляется, только жратву заносит. Клык знал, что свою девку, ту самую Паскуду, Арес прячет наверху, в маленькой комнатке, где обычно держали либо выздоравливающих, либо какую-нибудь особенную девку; но молчал – пускай его держит, ему-то что? Паскуда отлично умела лечить, Клык уже пару раз и сам воспользовался ее услугами: Доктора-то не допросишься, глаза зальет опиумом, и все по хрену.

– Слушай, а может, Ареса с Паскудой возьмем? – Осенило его. – А че, она девка смачная.

– А че. – Подумав, решил Ветер. – И Арес парень ниче такой. Сколотим банду, четыре пацана – это уже сила! Будем потихоньку местных потрошить, проживем! А Паскуда, она ведь того, и вылечит, если че!

Для Ареса и Киры, как ни странно, это были самые лучшие дни их жизни. Да, еды было мало, и она была дурной и скудной. Да, было тревожно, а порою и откровенно страшно. Красную Скалу то и дело трясло, сыпалась штукатурка, стены шли трещинами, из которых сочился хорошо видный на свету темный дым с отвратительным запахом, и обитателям Садов Мечты было очень страшно, особенно ночами… Но в то же время еще две души в этом аду нашли друг друга, и не променяли бы свое странное счастье ни на что иное. Арес был не таким, как Гор/Гэбриэл, и противоречия их отношений и приказов и традиций Садов Мечты его не тревожили; он принял это без внутренней борьбы. Гор служил тому, во что верил, Арес – просто покорялся внешним обстоятельствам непреодолимой силы. Так же спокойно и внешне невозмутимо, как жил прежде, как принимал любовь и ласки Януса, которого не любил и не хотел, но терпел, Арес принял и теперешние перемены, но вот Киру он полюбил. Девушка стала ему дорога. В ней скрывалась сила, такая неожиданная и даже невероятная в хрупком теле, особенно хрупком теперь, когда ей постоянно приходилось голодать! И Арес эту силу уважал. Он приносил Кире еду, которую добывал для нее всеми правдами и неправдами, но девушка неизменно делила ее с другими девушками, угасающими в Девичнике не смотря даже на то, что Хозяин, скрепя сердце и страшно этим недовольный, велел все-таки их поберечь. Теперь они могли лежать все время после ухода гостей, если на них не остановился ничей выбор, их почти не истязал Доктор, погруженный в опиумный дурман, но сил и желания жить у них не осталось совсем. От предыдущего Привоза остались только две девушки-полукровки, от Привоза Марии – только Саманта, кудрявая Марта и Клэр. Маленькая девочка, такая хрупкая и ранимая с виду, оказалась крепче других, но выживала ценой полнейшей апатии, в которую погрузилась с головой. Она не реагировала ни на что, кроме вбитых с такой жестокостью команд, даже на ласку и заботу Киры. Та так о ней беспокоилась! Понимая, что так для девочки лучше, так она не страдает, Кира в то же время беспокоилась о том, что и кратковременные радости вроде заботы, каких-то скудных вкусностей, ее ласка – все это проходило мимо Клэр, которая оставалась безучастной ко всему вообще. И в то же время Кира так была счастлива, что ей было даже стыдно. Арес не только заботился о ней и относился неизменно ласково, он так же спокойно и невозмутимо принял ее миссию и помогал ей, чем мог. К девушкам Арес никогда не относился с требуемой жестокостью, просто хорошо исполнял то, что от него хотели. В душе он считал, что избивать их вовсе не обязательно, есть и другие способы. А еще ему до сих пор было стыдно за то, как он повел себя с Марией, отдав ее Доктору. Конечно, он понимал, что у него другого выхода тогда не было, и вернись все обратно, он снова сделал бы то, что сделал, но стыд остался… И этот стыд теперь побуждал его хоть как-то искупать свою вину, тем более, что теперь это стало реально и практически безопасно. Доктор слегка вроде как повредился в уме, и даже если иногда он и заставал Ареса и Киру врасплох, Арес научился с этим справляться: дашь ему по башке хорошенько, оттащишь в его комнаты, и тот, очнувшись, уже ничего не помнит.

Но даже такой спокойный и довольно равнодушный к деталям и мелочам парень, как Арес, чувствовал растущее напряжение и начал сильно и пока неопределенно опасаться происходящего. Он все чаще вспоминал побег Гора – а он верил всем сердцем, что Гор не погиб, а именно сбежал, – и гадал, как ему это удалось. Они с Кирой частенько гадали, как он это сделал, и даже были близки к истине, полагая, что он мог воспользоваться одеждой охранников и как-то разузнал условный сигнал для выхода – а может, и помог кто, тот же Вонючка, который был от Гора без ума. Втайне Арес жалел, что Гор воспользовался помощью Эрота, а не обратился к нему самому, но не так, чтобы сильно: зато в этом случае его Кира осталась бы здесь, а жизни своей без этой девушки Арес больше не мыслил. Она так прибрала его к рукам, что он и решений никаких без нее теперь не принимал, и вообще делал все не иначе, как с ее одобрения. И не сказать, чтобы он был подкаблучником – хотя со стороны это выглядело бы именно так. Просто так Аресу было комфортнее. Он не был лидером, он был исполнителем, соратником, сподвижником, помощником – кем угодно, но не лидером. Бремя принятия решений и инициативы он с удовольствием перекладывал на кого-нибудь иного, более решительного и ответственного. В прошлом он такого вожака не имел. Им мог бы быть Гор, но тот сознательно избегал сближения со своими парнями, и Арес жил словно бы не в полную силу, словно бы в режиме ожидания. Но появилась Кира, и ожидание закончилось. У Ареса появился ведущий, пусть и девушка, какая разница? Кира инстинктивно угадала своего возлюбленного, вдобавок, это оказался тот редкий счастливый случай, когда две половинки совпали плотно и почти идеально, все детали вошли в подходящие пазы и спаялись намертво. Они даже не ссорились и не спорили, обсуждая или задумывая что-то. Им не о чем было спорить, они согласны были друг с другом во всем.

И когда Клык и Ветер поделились с Аресом своим планом побега и предложили бежать с ними, да еще прихватить с собою Киру, Арес тут же отправился советоваться со своей подругой.

Кира сначала не поверила, потом обрадовалась, даже заплакала при мысли о том, что выйдет на волю, увидит солнце, вдохнет свежий воздух. Она не была на свободе больше трех лет – немыслимый срок для девушки в Садах Мечты! А Арес, воодушевленный ее восторгом, увлеченно рисовал перед нею картины их будущего, такого заманчивого. И вдруг вся только что светящаяся от счастья Кира погасла и отвела глаза.

– Ты чего? – Насторожился Арес.

– Ничего. – Ответила она, пряча глаза и отчаянно борясь со слезами и отчаянием. – Я не могу бежать. Ты… беги один. А девочку… возьми с собой. Малышку, ту, черноволосую, самую маленькую. Ее зовут Клэр.

– да ты что?! – Арес даже рассмеялся абсурдности самой идеи – что он побежит без нее и возьмет кого-то другого! – Ты, это, дурью-то не майся! Нафига мне другая девчонка, ты мне нужна, это, и никто!

– Она такая слабенькая стала. – Простонала Кира. – Я не могу их бросить, у них больше никого нет! Только я и помогаю еще, и спасаю хоть как-то… Но ты должен спастись, я понимаю, я не обижусь, и буду думать о тебе только хорошее, Ларс, обещаю! Буду каждый день думать, чтобы тебе было хорошо там, где ты будешь, где бы ни был!

– Ты, это… – напрягся Арес, размышляя. – Ты погоди. Ты же того, это, ты же здесь того – погибнешь без меня. И они тоже.

– Я знаю. – Покачала головой Кира. Всхлипнула, утерла рукой лицо и нос. – Ты сам видишь, какой Вонючка стал. Он вообще никого не лечит. Ему все равно. Я уйду, и некому будет помогать, вообще некому! Они погибнут без меня, и девочки мои, и мальчишки. И даже твои парни. Как я их брошу, скажи, как?! – И разрыдалась. Арес обнял ее и привлек к себе. Ему не нужно было даже бороться с собой. Мысль о побеге была прекрасной мечтой, и не более того. Он уже давно забыл, как оно там – снаружи. Какое бывает небо, что такое дождь… Он был здесь всего-то на три года меньше, чем Гор. А реальность – вот она. И в этой реальности у него была Кира, а остальное, как оказалось, не слишком-то его волнует.

– Тогда я тоже останусь. – С легким вздохом простился он с нереальной мечтой. – А с парнями отправим твою Клэр. Ей нужнее.

И город, и замок гудели, обсуждая то, что произошло в Малом Городе. Новость потрясла самых толстокожих, и все азартно обсуждали, какое наказание выберет для преступника его высочество. Мнения были самые разные. За обедом в замке Гэбриэла, и без того напряженного, как натянутая струна, взбесило, что гости принялись с воодушевлением выяснять, был ребенок полукровкой или же нет.

– И что? – Стукнув бокалом о стол так, что остатки вина выплеснулись на скатерть, спросил он, и над столами повисла тишина. Все уставились на него. – Что, если это полукровка, то ничего, в печке его сжечь можно? Ваше преосвященство? Ваш Эдикт, вроде, жестокость по отношению к полукровкам осуждает? Как ваше мнение на этот счет?

Габи, в первый день после возвращения из Гранствилла присутствующая на общем обеде, мучительно покраснела из-за выходки несносного кузена. Ну почему он такой-то, а?!

– Церковь осуждает любой род жестокости к живому существу, так как это не приемлет Бог, а мы слуги Его. – Невозмутимо ответил кардинал. – И церковь в моем лице ужасается этому преступлению, не зависимо от того, каким было происхождение этого ребенка.

– Тем более, – прокашлявшись, рискнул заметить граф Малого Города, – что ребенок-то был хоть и байстрюк, но человеческий, то есть… не было в нем эльфийской крови.

– Тем более? – Фыркнул Гэбриэл. – Ну-ну. Значит, окажись он полукровкой, все иначе было бы? А вам хоть в голову приходит обратить внимание, что я здесь сижу, или как?! Я вам не мешаю, нет?!

– Клянусь честью, – заметил Фридрих со своим акцентом, от которого речь его звучала довольно внушительно, – граф прав: это невежливо.

– Ты не прав, Гэйб. – Его высочество так же, как и его сын, заставил мгновенно замолчать всех за столом во второй раз. – Именно потому, что здесь ты свой, при тебе и обсуждают так эту тему. Никто не оправдал бы этого негодяя, даже окажись ребенок чистокровным эльфом. Ты полукровка, но ты Хлоринг, ты граф, ты мой сын. Никому и в голову не пришло поставить на одну доску тебя и простого ребенка.

Гэбриэл стиснул зубы. Гнев рвался на волю, требовал выплеснуть его здесь и сейчас, вылиться в оскорблениях, обличениях и упреках. А может, и угрозах. Но отец без слов напомнил ему их давний разговор: знай свои грехи и не позволяй им руководить тобой. Только вот внутренних сил хватило лишь на то, чтобы не взорваться прямо сейчас. Оставаться за столом он уже не мог.

– Прошу прощения. – Сквозь зубы выдавил он и, грохнув отодвигаемым креслом, пошел прочь в гробовой тишине, молясь, чтобы никто не сказал ему ничего, не важно, вежливого или дерзкого – любой звук мог стать искрой. Никому не пришло бы?! Да ну! Его уже ставили на одну доску с самыми бесправными существами на этом Острове, и уж кто-кто, а он-то знает, каково это!

– В самом деле, – услышал он, уже выходя из Рыцарского зала, голос дона Фернандо, – с какой целью тут стали выяснять происхождение этого несчастного ребенка? Что это меняет?

Ответов – если они были, – Гэбриэл уже не слышал. Гнев бушевал в нем, требуя выхода. Утреннее страшное потрясение было основой этого гнева, а сейчас Гэбриэл был зол даже на отца. Чертова куртуазность! Гости превыше всего, нужно было угодить всем, даже в ущерб чувствам собственного сына. А мог бы сам в самом начале пресечь эту болтовню… К черту!!! – Гэбриэл, походя, засадил кулаком в стену, направляясь в тренировочный зал. Когда его нашел там вернувшийся из Эльфийского квартала, отлично выспавшийся и довольный собой и жизнью Иво, Гэбриэл выплеснул на безвинные соломенные мишени хоть часть злости, так, что к нему уже можно было приблизиться без особого риска для здоровья. Правда, не душевного.

– Натрахался? – Встретил он своего верного армигера таким тоном, что улыбка слетела с лица Иво.

– Что случилось, Гэйб? – Спросил он осторожно. Гэбриэл, мокрый, злой, как сто чертей, рубанул по чучелу, и то развалилось без единого звука упрека на две неравные части:

– Что случилось?! Задолбали меня уже жалобы на тебя, вот, что случилось! Есть в городе хоть одна тощаядевка, которую ты не поимел?! Тебе что, делать больше нечего?! Ты их собираешь, как трофеи, или что?!

– Гэйб…

– Я не Гэйб, мать твою! – заорал Гэбриэл. – Я граф! Я твой господин! И как твой господин, инкуб «»ев, я жалобы на тебя слушаю, и как чмо последнее, оправдываюсь за тебя! Не»»й делать?! Взял саблю в руки и пошел, тренируйся! По четыре часа в день, до седьмого пота! И в город только с моего разрешения!

– Ваше сия… – Побледнел от обиды Иво, но Гэбриэл высказаться ему не дал, вновь заорав:

– Я что сказал?! Саблю в руки и пошел! – Бросил меч, чувствуя, что перегнул палку. Прооравшись, он сообразил, что сорвался на Иво зря. Не такие уж и страшные у него грешки… Но он, Гэбриэл, господин, или где?! Раз приказал, теперь уж поздно отыгрывать обратно, пусть тренируется – ему, кстати, полезно. А то только и знает, что книжки читать, девок мять да в церковь таскаться. А что обиделся – только на пользу. Злее будет.

– Милорд? – Встретил его в галерее Матиас, и Гэбриэл остановился, нахмурившись.

– Их светлость просят вас сей же час приехать в Тополиную Рощу. – Армигер Гарета имел отличное чутье на настроение не только своего рыцаря, но и его брата, и мгновенно почуял, что с ним сейчас лучше не шутить.

– Что случилось? – Хмуро спросил Гэбриэл.

– Мне этого знать не положено. – Ответил Матиас, и, поколебавшись, добавил:

– Какие-то неприятные известия из Междуречья, так мне показалось.

– Переоденусь. – Буркнул Гэбриэл, и пошел к себе.

Он уже отправлял в Тополиную Рощу Марчелло, чтобы тот все рассказал, а сам собирался к брату после обеда. Правда, вот обед обернулся черт знает, чем. Теперь снова попреков не оберешься. И краску на лице кузины Гэбриэл мельком все-таки заметил. Не перегибает ли он, в самом деле? Даже снисходительности к бывшему бандиту может оказаться рано или поздно недостаточно. И плевать на свою репутацию, Гэбриэлу по большому счету было абсолютно все равно. Но отец, брат, кузина, и Солнышко, в конце концов – он же и их заставляет краснеть и оправдываться за него. Весь во власти этих неприятных мыслей, вдобавок, терзая себя раскаянием в адрес Иво, – про графа и Гэйба, это он, все-таки, зря!.. – Гэбриэл приехал в Тополиную Рощу.

– На ком сорвался-то? – Встретил его Гарет. Как порой хреново-то иметь такую связь с братом-близнецом! Гэбриэл поморщился:

– Там еще осталось. Хочешь?

– Забудь. – Нахмурился брат. – Моисею прислали письмо лионесские евреи. О том, что реально происходит в Междуречье. В целом все так, как обсказал твой Лодо. Но кое-что он не упомянул, возможно, просто еще не знал: дядя Лайнел убит, его жена и сын – тоже, дочери в заложницах, Северная Звезда захвачена каким-то бастардом. Этот Корнелий, которого мы здесь считаем просто чокнутым от целибата попиком, собрал целую армию последователей и громит города вассалов Еннеров. Брэдрик разорён, сожжен, и его барон, дядя Кнуд, убит. Герцог Анвалонский прислал на подмогу корнелитам своих наемников, есть сведения, что их нанимал в Далвегане Эрик Эльдебринк, так что Анвалонцы нам не союзники в этой заварушке. Если мы не отправимся туда прямо сейчас, Младший, нам лучше всего просто самим себе башку о стену расколотить, потому, что это вызов нашей власти. Отправить войско – мудро, но бесполезно. Даже если они справятся без нас, нашему авторитету и власти – конец.

– Тебе не обязательно ехать. – Сказал Гэбриэл. – Я могу поехать один. Кому-то нужно оставаться здесь.

– Это тебе не обязательно ехать. – Отрезал Гарет. – Я воевал и кое-что знаю и умею, а ты – нет. – Он встал, прошелся по маленькой для его размеров и роста комнатке, вдобавок, заставленной роскошной и громоздкой мебелью. – От гостей и вассалов пока нужно новости эти скрыть. Все дела наши с тобой отложить либо поручить кому-то другому. Я оставлю здесь Марчелло, чтобы присматривал за всем и всеми здесь и держал нас в курсе. Отец еще, он организует все, что следует, в этом он выше нас с тобой в сто раз.

– А Аякс? – Глупо спросил Гэбриэл, ошарашенный новостью так, что даже утренний ужас куда-то отступил.

– Младший, – покачал головой Гарет, – даже стая Аяксов в настоящий момент была бы меньшей из наших проблем. – И Гэбриэл, чувствуя, насколько все серьезно, проглотил все возражения. – Поехали к отцу, нужно поговорить с ним и с кардиналом, тот обещал своих людей. Не знаю точно, какой силой располагает этот Корнелий, но если ему по силам оказались дядя Лайнел и Ардо Бергквист, боюсь даже предполагать. Да, и еще… – Он помедлил, держа в руке камзол. – Дворяне Междуречья собирают тинг.

– Это что?

– В старину это было общее собрание викингов, наших норвежских предков, теперь это – собрание «норвежцев», старейших и знатнейших родов Острова. Мы промедлили. Не знали ни хрена, праздновали здесь, радовались… Отвечать теперь придется.

– Вам нужно успеть на этот тинг. – Подтвердил и кардинал. – То, что вы промедлили с реакцией на появление этого Корнелия и его армии – плохо, очень плохо. Это серьезный козырь для ваших врагов. Теперь двое самых значительных эрлов Севера мертвы, и вы не пришли к ним на помощь сами и не послали своих людей. А Лайнел и Ардо были друзьями Гарольда!

– И на поддержку Аскольда, боюсь, рассчитывать не приходится. – Спокойно констатировал его высочество, и Гарет, чуть покраснев, нахмурился. Он все-таки заставил себя прочесть письмо Софии, а вот ответить на него так и не собрался еще: было стыдно, а главное – он не знал, в каком тоне отвечать. Как обращаться к этой девушке: как к потенциальной невесте, или сугубо нейтрально? Что писать, насколько открыться?.. И тоже промедлил.

– Если бы вы послушали моего совета и связались с правителем Лисса, – подал голос Кину, который вернулся в замок сразу вслед за Иво, – вы были бы в курсе всех событий раньше всех.

– Не факт. – Огрызнулся Гарет, краснея сильнее. – У дядек свои какие-то планы, иначе уже сами обозначились бы.

– Не скажу ничего неожиданного, – невозмутимо кивнул Кину, – если замечу, что планы Тиса не менялись уже триста лет: он ждет малейшей провокации, чтобы начать новую войну. До победного конца. Но он большой поборник традиций и формальностей, и если бы вы установили связь с Рассветным Чертогом, ему пришлось бы с вами считаться и делиться информацией.

– То есть, – уточнил Гарет, – ясно, что виноват во всем я один.

– Виноват во всем я. – Вздохнул принц Элодисский. – Я жил прошлым, погрузился в свою печаль, оборвал связи с друзьями. Прежде на наших голубятнях было полно птиц, которые обеспечивали нам быструю связь, теперь их нет. Лайнел, Ардо и Аскольд пытались общаться, но я не хотел, и со временем наши контакты свелись к редким поздравлениям и обмену краткими любезностями. Это моя вина. Да и сейчас, я так обрадовался возвращению Гэйба, так хотел насладиться счастьем…

– Не время выяснять степень вины или невиновности каждого из нас. – Перебил их кардинал, подняв руки. – Тем более, что и я виноват, и королева… А пуще всего те, кто организовал эту интригу и науськал на Междуречье и Еннеров этого сумасшедшего попа. Теперь нужно исправлять то, что еще можно исправить. Этот Корнелий – как обоюдоострый меч, он опасен как нам, так и врагам нашим. Теперь наша очередь использовать его против них же, если взяться за дело с умом. Поэтому я отправляюсь с вами, вместе со своими кнехтами. Мое присутствие в Междуречье, и на тинге особенно, не позволит желающим устроить провокацию или поднять открытый бунт, и заставит Аскольда если не принять нашу сторону, то по крайней мере не вредить нам, даже если его обида еще и сильна.

– Не хотелось бы мне прятаться за вашей спиной. – Нахмурился Гарет, но кардинал, Тиберий и принц Элодисский одновременно накинулись на него с упреком: не время для амбиций! Гэбриэл, понимая, насколько еще плохо разбирается в происходящем, молчал и смотрел на брата и на отца. У него было чувство, что вот-вот нужно мчаться в ночь на юг, но постепенно, слушая, как обсуждаются организационные вопросы, Гэбриэл осознал, что отправятся они не раньше, чем через несколько дней, и задумался о другом. Как ему оставить здесь дочь, невесту и Марию, если где-то поблизости рыщут Барр и Аякс? У него есть несколько дней, и за это время он каким-то образом должен решить эту проблему, потому, что задерживать отъезд нельзя.

– Мы решим это все, младший. – Пообещал Гарет, когда они остались в его покоях, чтобы поговорить и перекусить. – На волю судьбы мы все это не оставим, будь уверен. – Подошел к карте Нордланда, уставился на озеро Зеркальное и вытекающие из него реки. – Обещаю, не убедившись, что оставляем за спиной крепкий тыл, мы не уедем.

Гэбриэл подошел к нему.

– Это и есть Междуречье?

– да. – Гарет погладил ладонью Зеркальное. – Древний Дуэ Альвалар. Эльфы говорят, что сначала из океана поднялась огнедышащая гора, и лишь затем возник Остров. А потом с неба упала звезда, прямо сюда, – он отнял руку и указал на остров посреди озера. – Удар был так силен, что возникло озеро. А остров, на котором потом возник Альвалар, столица эльфов Ол Донна – это и есть остывшая звезда. Там стоят пять башен, по одной для королей пяти народов Острова. Белая башня – Таэр. Ол Таэр – это и есть эльфы Белой Башни. Башня Перворожденных, так же: башня Силы. Красная Башня – башня Огня, башня эльфов Элодис. Изумрудная башня – башня Разума, башня эльфов Фанна. Нефритовая башня – башня Духа, башня фей… И черная – башня драконов… Но она по сей день запечатана.

– Почему?

– А это, собственно, и есть причина войны эльфов и драконов, что бы там эльфы не говорили по этому поводу. Драконы считали себя равным эльфам и феям народом, эльфы же считали, и считают теперь, что они – младший народ, как дриады, русалки, элвины и прочие малые народцы. В качестве доказательства драконы указывали на черную башню, но эльфы утверждали, что драконьей ее называет суеверие, на самом деле никакого отношения к драконам черная башня не имеет. И при этом не позволяли драконам даже приблизиться к ней.

– Не честно, нет? – Задумчиво произнес Гэбриэл. – А что в них такого важного, в башнях этих?

– Распечатавший башню станет королем Старших Народов. На сегодняшний день распечатаны две: Белая и Нефритовая. Поэтому Ол Таэр – короли, а феи – королевы. Красная и Изумрудная сожжены драконами до основания. И Черная – все еще стоит. Ждет своего короля.

– Блин, ничего не понял. – Признался Гэбриэл, подумав. – А Кину, когда о войне рассказывал, о башнях не упомянул… Типа, драконы воевали потому, что злобные твари. А они боролись за свое, как умели, нет?

– Возможно. – Пожал Гарет плечами. – Но какие-то резоны у эльфов так поступать были. Наверное. – Он помолчал. Скользнул пальцем по реке Лав.– Вот это Лавбург, там сейчас обретаются оба Бергстрема, наши с тобой главные враги в Междуречье.

– Я помню. – Стиснул челюсти Гэбриэл.

– Здесь Брэдрик. – палец Гарета скользил по карте. – Здесь – Фьесангервен и Северная Звезда. Далеко забрался этот чертов поп… Чем он людей берет, интересно? Не сказками же про развратных баб?..

– Мы отправляемся туда?

– Нет. В Лионес. – Палец Гарета вернулся к Фьяллару, указал на большой остров посреди Великой реки. – Там будет тинг. Он там всегда собирается. Это город на острове посреди Фьяллара, четко между Элодисом, Далвеганом и Анвалоном. С правами вольного города, так что хозяев у него нет. – Гарет помолчал. – Самый красивый город Острова… И самый романтичный. Его заложил Карл Великий для Дрейдре после победы над драконами, потом он отошел к Анвалону, и вновь был захвачен Карлом Хлорингом, на этот раз – Карлом Вторым, будущим Основателем, и вновь подарен любимой жене… И здесь венчались Генрих Великий и его возлюбленная, эльфа Изелина. Я в юности думал, что если женюсь, то обязательно в Лионесе, чтобы мой брак был освящен моими предками и их личным счастьем.

– Женишься еще.

– Не хочу больше. – Отвернулся от карты Гарет. – В смысле, в Лионесе жениться не хочу. Раз придется, то в Элиоте, торжественно, при всех регалиях… – Он неожиданно засмеялся, стряхнув серьезность:

– Если, конечно, мы уцелеем во всей этой междуреченской авантюре!..

– Ты этой своей… Софии написал?

– Нет. – Улыбка исчезла с лица Гарета мгновенно.

– А думаешь?

– Что думаю?

– Писать?

– да. – Гарет вернулся к столу, не садясь, налил портвейн себе и брату.

– И в чем проблема?

– Во всем. – Посмаковав вино, признался Гарет. – Я не хочу жениться на англичанке, как требует королева, ничего против Англии я не имею, там у меня друг живет, все нормально, просто… Девчонка молоденькая совсем, пока переговоры, пока свадьба, пока она сможет наследника родить… У нас нет такого времени, у нас и так-то его нет. Я давно, еще весной, решил, что женюсь на Софии. Она мне идеальная пара, и по расчету, и так – она… хорошая девушка. Я даже какое-то время думал, что влюблен в нее. Она будет мне идеальной женой.

– И?

– Я тогда же решил, что не буду делать предложение так, как есть. – Признался Гарет. И, в отличие от кардинала, брат понял его мгновенно. Гэбриэл тоже не хотел бы свататься к девушке из безысходности, только ради того, чтобы обрести союзников и упрочить свое положение. Ну, по крайней мере, чтобы…

– Чтобы она всю жизнь потом думала, что стала всего лишь фигуркой на доске наших игрищ поганых? – Озвучил эту мысль Гарет. – Она этого не заслужила, Гэйб. Она заслуживает красивого сватовства, настоящей свадьбы, и, мать его, настоящего счастья. Даже если я этого всего не заслужил, пусть хоть кто-то в нашей нелепой семье будет счастлив.

Повисла тишина. Гарет знал, что сейчас творится в голове Гэбриэла, и тот знал, что Гарет это знает. И потому слова были не нужны. Гэбриэл неторопливо допил вино и тоже встал.

– Ну, так садись, и пиши. Вот это самое и напиши. Что не хотел жениться, словно с ножом у горла. Хотел, чтобы так: добровольно и как бы сам, в силе и славе. Пообещай ей это. Вот увидишь, ЭТОГО счастья ей хватит на всю остальную жизнь. Даже если мы сгинем к чертям, она помнить это будет, а не то, что ты удрал от нее, даже не попрощавшись.

– Не хочу, чтобы она меня жалела.

– Да-да. Пусть лучше себя жалеет, и от любого нового жениха шарахается, как от карга вонючего. – Фыркнул Гэбриэл. – Пиши давай! А я к себе. С армигером мириться своим.

Софии письмо герцога Элодисского вручили через две недели, в Урте. Увидев герб на печати, София так испугалась и разволновалась, что первым побуждением ее было – бросить письмо в море. Она даже побежала для этого на наружную стену, но рука не смогла бросить – прижала письмо к груди. Девушка даже расплакалась, проклиная Гарета: зачем, зачем он все же написал теперь, когда она пережила и унижение, и отчаяние, и разочарование, и боль, и гнев?! Когда напридумывала себе всяких унизительных подробностей и деталей, вроде того, как он смеется над ее письмом и зачитывает его вслух каким-нибудь…собутыльникам?! И что он мог написать ей ТЕПЕРЬ?! Все стало куда хуже, и он вынужден снова искать ее руки, под давлением королевы? Да за кого он ее принимает?! Запечатанный красной сургучной печатью с оттиском гербового перстня герцога Элодисского свиток хранил не письмо – он хранил в себе надежду, страх, слезы или радость, на которую София почти не рассчитывала – но пока не вскрыла письмо, надежда была. И открывать это письмо ей было так страшно, как никогда в жизни. Она вернулась с письмом к себе и забилась в угол постели, пытаясь приготовиться к жесточайшему оскорблению в своей жизни. Убеждала себя, уговаривала, настраивала. Кот Маффин запрыгнул к ней, начал тереться о руки, замурчал, утешая и подбадривая. Несколько раз глубоко вздохнув, София тряхнула головой и решительно сломала печать.

«Милая София, – писал Гарет, – я долго думал, как обратиться к тебе, после той неслыханной неучтивости, с которой я покинул Урт, и понял, что не в силах обратиться к тебе с холодной вежливостью. Это противоречит всем моим чувствам. Для тебя я, разумеется, в лучшем случае невежественное и бесчувственное бревно, как ты сама и написала – поверь, я не в обиде. Но вот обвинение в расчетливости и хладнокровном лицемерии меня задело. Не буду отрицать, что ехал к вам в надежде на брак, но на брак между Седриком и Габи, о себе я и не думал. И да, этот брак и союз с твоей семьей нужен был мне чрезвычайно. Не знаю, поймешь ли ты меня, но именно потому я и не сделал тебе предложение, хотя хотел этого. Я не хотел, и не хочу, жениться на тебе вынужденно, ради выгодного союза и помощи со стороны твоего отца. Я хотел приехать к тебе победителем – или не приехать вовсе. Ты не ошиблась в моих чувствах, не кори себя за слепоту. А вот я, видимо, в твоих ошибся, и ранил тебя, не желая того. Оправдания мне нет, но объясниться я попытаюсь. Ты наверняка слышала о том, что я был одержим поисками своего брата-близнеца. Тогда, уехав из Урта, чтобы обдумать свое поведение и свои дальнейшие шаги, я неожиданно услышал кое-что, что позволило мне наконец ухватиться за ниточку, ведущую к моему пропавшему брату…»

– …и я настолько обезумел, – взахлеб зачитывала сияющая от нежданного счастья София герцогу и герцогине, – что забыл обо всем на свете. Клянусь, я помчался бы в тот миг прямиком в пасть дракону, и только позже, немного остыв, я понял, что не обязательно было так спешить. В те же минуты, повторюсь, я был не в себе…».

– Не в себе он был. – Проворчал герцог Анвалонский. – Значит, враки все про ловлю рыбы и монастырь на Севере. В банде был наш граф Валенский – от Кошек этот стервец все узнал, я проверял, в Гленнане он пропадал. Оно и к лучшему – в их-то мягкотелой семейке хоть один мужик с яйцами… Даже, говорят, целого дракона уделал! Ты-то что сияешь?! – Спохватился он, обратившись к Софии. – Я что сказал?! Ноги его здесь не будет, баламута! Герцог должен всегда в себе быть, что бы ни стряслось, он лицо государственное! И чувствам своим он должен потакать в последнюю очередь!!! – Он стукнул кулаком по столу. – Какой он, к чертям свинячьим, герцог после того поступка?!!

– Не то, что ты, дорогой. – Тихонько подначила его герцогиня.

– Да! – Не повелся на ее подначку герцог. – Не то, что я!!! – Всем своим видом так противореча своим словам, что со стороны это выглядело даже забавно. Только Софии было не до смеха. Она вся выпрямилась, сверкнула глазами:

– Я выйду за него замуж, если он посватается, с вашего позволения, или без, мне все равно!!!

– Да на хрена ты ему без наших копий и всадников нужна?! – В сердцах рявкнул герцог. – Это он в письме тебе слюни розовые лепит, а за глаза… – Сам же понял, что это он зря. Повисла жуткая тишина. Глаза Софии налились слезами, губы запрыгали.

– Я не верю! – Прошептала она и опрометью бросилась прочь.

– Аскольд! – Гневно произнесла герцогиня.

– Чего? – Огрызнулся тот, мгновенно покраснев до корней своих рыжих волос.

– Аскольд!!! – Требовательно повторила его жена.

– Вот… – Он сжал огромный кулак, потряс им над столом, но не стукнул под ледяным взглядом супруги. – Вот одни проблемы у меня дома из-за полукровки из-за этого! А все… братец твой, церковная рожа! Без него мы этого хлыща и не подумали пригласить бы… – Подумал, слегка успокоился, и сказал ворчливо:

– Слышь, жена, ты того… сходи, узнай там у нее, что он еще про брата-то пишет? И вообще… как там, в Элодисе, у Гарольда-то все?

– Иди, и узнавай сам. – Отчеканила герцогиня. – Предварительно извинившись.

– Ну и язва же ты! Тощая язва!

– Рыжая дубина!

И, обменявшись с женой супружескими нежностями, герцог вздохнул и поплелся к Софии – извиняться и пытаться как-то исправить ситуацию…

Если получится.

Глава седьмая: Смерть Кончиты

На другой день состоялся суд над убийцей. Впервые за много лет на месте судьи сидел его высочество, принц Гарольд Элодисский. Толпа собралась внушительная: за сутки слух обежал всю Пойму, и люди шли и ехали всю ночь, чтобы присутствовать на суде и оглашении приговора. Сильнее всего люди хотели знать, что толкнуло преступника на это страшное злодейство, зачем он это сделал? Об этом судили вкривь и вкось, кто во что горазд. Винили и эльфов, подменивших младенца, и колдовство, и Великую Ночь, – люди не хотели верить, что такое мог совершить в здравом уме один из них. Пусть дитя и байстрюк, – сходились во мнении жители Поймы, – но зачем так-то? Можно ведь и подкинуть монашкам, или, как в старину делали, в лес отвести… Если и правда полукровка – эльфы подберут… В общем, пояснения этого страшного и противоестественного деяния люди ждали и хотели даже сильнее, чем суда и казни. И его высочество это прекрасно понимал. Именно поэтому он отложил разбирательство этого дела на сутки, чтобы преступник успел протрезветь и способен был на внятные ответы.

Которые особой ясности в вопрос не внесли. Протрезвевший злодей, проснувшись, ощутил себя избитым, больным с похмелья, закованным в кандалы и запертым в тюрьме городской ратуши. И его потрясли эти обстоятельства куда сильнее, чем воспоминание о том, как он убил ребенка, собственного внука. Злодейства своего он не отрицал, и искренне не понимал, что все так всполошились? Это ведь байстрюк, незаконный, их личная собственность, захотели – оставили, захотели – избавились! Триста лет назад в Нордланде действительно существовал закон, по которому ребенок возрастом до трех лет считался личной собственностью родителей, точнее, отца, и убийство такого ребенка отцом или дедом никак не каралось, хотя слегка порицалось церковью. И Майк Щербатый – так звали злодея, – искренне считал, что этот закон не изменился по сей день.

– Я дед, я право имею. – Тупо твердил он в ответ на расспросы отца Марка, который пришел к нему для предварительной беседы и молитвы о спасении души. Перед его высочеством он сменил тактику, смутно сообразив, что что-то не так, как ему представлялось прежде. Кто его знает, почему он уверен был, что никто его не осудит за содеянное, и что это в самом деле их личное семейное дело. Он был так зол на дочь, которая «принесла в подоле, тварь бесстыжая», и так переживал позор своей семьи, что ребенок для него был всего лишь символом этого позора. Трезвый, он старался не обращать на него внимания, в лучшем случае. От пьяного же дочь старалась ребенка прятать, скрываясь с ним в пристройке во дворе. Но даже она не ждала ничего подобного!

О позоре и собственном отцовском горе он и затянул плач перед его высочеством, веря в его милосердие и справедливость.

– Нагуляла, шалава, – твердил он, утирая мутную слезу, – бесстыжая шалава, неблагодарная, опозорила нас перед всей Поймой, а мы ли ее не воспитывали? Только все едино, бабы – дьявольская кость, семя сатанинское, все на передок слабы, до единой, шалавы и твари они все, бить их надо кажный день, в лохмотья одевать и бить, и чтобы босые дома сидели, и битые, твари, и не лезли бы никуда, и все равно найдут, кому дать, в щель заборную дадут, твари, такими их дьявол сотворил, не углядишь, твари, вы же знаете, как никто, все это знают, все страдают мужики от баб, все зло от бабья, все в мире зло от них, тварей…

– Зачем ты убил ребенка? – Спросил его высочество, почти не скрывая брезгливой усталости.

– Какого? – искренне удивился Щербатый. – А, выблядка-то? А на кой он нужон-то? Орет, срет да жрет, и с кажным разом все больше жрет, а почему я должон кормить невесть, чье отродье? А? А ежели он подменыш эльфячий, да и сожрет нас всех, как вырастет-то?.. Кому он нужон-то? Кому какое дело, что я дома с ненужной тварью делаю? С него толку, к примеру, меньше, чем с козла, а позору не оберешься.

– Я вижу, что ты искренне не понимаешь, какой ужасный грех совершил. – Помолчав, произнес принц Элодисский. – Казнить тебя – все равно, что убить неразумную тварь. Но и позволить тебе жить среди нормальных людей, которые могут пострадать от твоей неразумной жестокости, я тоже не могу. Ты приговариваешься к заточению в подземельях Хефлинуэлла. Дверь в твою камеру замуруют навечно, а еду и воду будут подавать раз в три дня через маленькое отверстие.

– Я хотел бы добавить кое-что. – Вмешался его высокопреосвященство. – Нельзя лишать даже такого, как он, возможности осознать свой грех и раскаяться. Чтобы когда-нибудь этот человек все-таки осознал, что содеял, я предлагаю вместо хлеба и иной еды давать ему тушку обгорелого животного. Пусть это будет его единственной едой.

При этих словах Гэбриэла, молча присутствующего здесь же, передернуло, он отвернулся, зажмурившись и сглатывая. Щербатый открыл рот.

– Это как же?! – Изумленно вопросил он, переводя взгляд на каждого присутствующего. – Как же… навечно… за что?!

Он словно очнулся, ловя взгляды его высочества, герцога, кардинала, стражников – и не встречая в них ни понимания, ни сочувствия, только лед, либо отвращение. Вообще-то, он лукавил – он отлично понимал, что сотворил, и сильно струхнул, протрезвев, потому и выбрал вот такую позицию: я дурак, что с меня взять? Но такого приговора он не ожидал. Вопил и умолял он так натурально и жалостливо, что даже Гэбриэл испытал какую-то брезгливую жалость, и тут же зло выругал себя за нее. Мальчик тоже кричал. Но сострадания не дождался.

Закрутив с Зябликом, Вепрь повеселел и успокоился, и выздоровление пошло быстрее. Скоро он уже выходил на солнышко и оглядывался по сторонам, удивляясь месту, в котором находился теперь. Это уже был не скрытный лагерь с палатками и шатрами, а настоящий поселок, населенный, о диво, почти одними полукровками. Которые, как ему сразу же пояснила Зяблик, себя так не называют.

– Мы квэнни. – Гордо сообщила она. – Нам не нужны ни люди, ни эльфы, мы сами по себе.

Это Вепрь понимал и одобрял. Он и сам не любил ни тех, ни этих, не видев в жизни ничего хорошего ни от тех, ни от других. А поселок, который назывался Светлое, ему понравился. Дома большие, многие еще строятся, есть каменные, но большинство деревянные, с большими окнами, глухих заборов нет, зелени много. На короткой главной улице, всего-то в шесть достроенных и восемь начатых домов, очень чисто. Сама улица вымощена по-эльфийски, очень плотно и аккуратно, с канавками вдоль мостовой для стока воды. В трех боковых переулках – перелазы, чтобы коровы и телята не забредали на чистую улицу, за оградами – сады, молодые, но уже плодоносящие. За поселком – огромная водная гладь, но не море, Вепрь у моря жил и знал морской запах и морские волны.

– Не боитесь, что вас этот, Бекстрем, найдет?

– Бергстрем. – Поправила Зяблик. – Нет, не боимся. Он сюда не сунется, это эльфийская земля.

– А эльфы как вас сюда пустили?

– А они и не пускали. – Зяблик весело подмигнула ему. – Это домен Вэлери Ол Таэр, племянника правителей. Это он нас сюда пустил. Он квэнни, как и мы. Все левобережье Каяны и озёра Коней ему принадлежат, он местный сеньор. А мы как бы его вассалы.

– Че, служим ему, что-ли? – нахмурился Вепрь.

– Не то, чтобы… платим ему налог за землю, и если что, собираем ополчение. Пока, правда, не приходилось, но если придется, выступим за него. Смотри, – девушка привела его на окраину поселка, толкнула жердь, вместо ворот прикрывающая вход на огороженный простым плетнем участок, заросший малиной, ромашками и донником. – Это моя земля.

– Прямо твоя? – Хмыкнул Вепрь, озираясь.

– Прямо моя. – Гордо сообщила Зяблик. – Я за нее налог плачу.

– И че с нею делать будешь?

– Дом построю. – Кокетливо пожала плечиком Зяблик. – Вот выйду замуж… С мужем дом построим, смотри, какой вид красивый! Зеркальное как на ладони!

– За кого ты замуж собралась? – Сильнее насупился Вепрь. Зяблик вздохнула.

– Кто позовет. – Отвернулась. Тяжело с ним. Красивый, сильный, с немного мрачным, и в то же время чуть насмешливым взглядом глубоко посаженных серых, но ярких глаз, с чувственным жестким ртом и упрямым подбородком с ямочкой, с роскошной фигурой, Вепрь поразил ее воображение мгновенно. Он казался ей даже более мужественным и привлекательным, чем Ворон. Но характерец у него… Сова считала, что он тупой и злобный, как настоящий вепрь, Ворон отзывался более осторожно: говорил, что у многих из них жизнь такая была, что нечего удивляться странностям в поведении и характере. Взять хоть Конфетку – более странной девушки еще поискать! Но это не ее вина. И Зяблик в это верила, и готова была терпеть все странности. Но порой ей казалось, что ее герой и вправду… несколько туповат. Вот сейчас, например. Что бы ему не сказать, что он и сам готов на ней жениться? Ведь обиделся же, и ревнует, явно ревнует!

– А деньги на налог где берешь? – Вместо романтического предложения поинтересовался он.

– Где все. – Вновь дернула плечиком Зяблик, решив не обижаться. – С налетов. Есть те, кто работает здесь, мы оружие хорошее куем, броню кожаную отличную делаем. В Свободном даже ювелиры есть. Но я не люблю мастерить, это не мое. – Она нарвала ромашек, принялась плести из них пышный венок.

– Ладно. – Вепрь подумал. – А я?

– Что – ты?

– Я с чего живу? Ну, налог за меня, все такое…

– Ты сейчас живешь у меня. – Пояснила Зяблик. – А налог не платишь, пока не с чего, Ворон общак держит для таких. Ну, у нас десятая часть добычи как бы в общак идет. Для тех, кто ранен, или выкупить кого, или помочь с чем… Мы же здесь все, как ты.

– В смысле?

– Ну… кто сбежал, кого отбили у торговцев живым товаром, кого из борделей вытащили. Кого, как Конфетку, и вовсе из угольной ямы освободили… Ворон специально отыскивает квэнни по всему Междуречью и даже из-за Фьяллара.

– А ты? – Спросил Вепрь, прислонившись к плетню и наблюдая за нею.

– Я в борделе была. – Просто ответила Зяблик. – С восьми лет. В Гармбурге. Пять лет назад Ворон меня нашел и забрал. Здесь почти все девчонки через это прошли. Потому мы и не любим, когда нас пытаются использовать. Мы теперь свободные, как Птицы. Понял?

– Понял. – Помедлив, ответил Вепрь. Он и в самом деле понял. Ну, кое-что. Тема для него была не совсем чуждая: он и сам прошел через Конюшню Садов Мечты. Просто до сих пор он даже не задумывался о том, что на самом деле думают и чувствуют девушки, как всякий выкормыш Хозяина. Да и вообще: а чувствуют ли, думают ли они?

– А как Ворон вас находит?

– Платит. – Коротко ответила Зяблик, взгромоздила огромный с виду венок на голову, повернулась к нему:

– Мне идет?

– Угу. – Ответил Вепрь. – Кому платит?

Зяблик со вздохом стянула с головы венок.

– Людям разным. – Ответила уныло. – Которые за деньги вынюхивают для него всякое… ну… все, что нужно.

– А если я, к примеру, знаю, где еще можно ребятню найти из наших – ну, квэнни?

– В смысле?

– В смысле, там ребятня одна, от пяти лет и до пятнадцати, я там был несколько раз, сопровождал «мясо» на Красную скалу.

– И где это? – Спросил Ворон.

– Далеко. – Честно ответил Вепрь. – На юге, в Далвегане. Мы на корыте каком-то плавали за ними, заходили по пути в этот, Элиот.

– И сколько там детей?

– Штук тридцать-сорок. – Ответил Вепрь. – Все пацаны, полукровки и кватронцы. Девок где-то на других фермах держат, я не был там, не знаю.

– И для чего они?

– Маленькая, что ли? – Усмехнулся Вепрь. – Для того самого. Только на Красной Скале их не столько трахают, сколько того… Забавляются по-всякому. Так, что не все потом выживают. А кого и убивают, только медленно и так, знаешь… с фантазией.

– Ворон, представляешь, ужас какой?! – Воскликнула Зяблик. – И мы не сделаем ничего?! Вообще ничего не сделаем?!

– да уймись ты… – Поморщился Ворон, и Вепрь метнул на него тяжелый взгляд. Чего это он так с Зябликом?! Она порой наивная, как дурочка какая, но именно это обстоятельство и заставляло Вепря относиться к ней как-то даже… бережно. Зяблик, он и есть Зяблик: головенка пустая, зато веселая и добрая.

– Нужно подумать. – Сказал после долгой паузы Ворон. – Слишком далеко, у нас там ни агентов, ни прикормленных людишек нет. Нужно подумать, как следует, и приготовится тоже. Дело рискованное, но если правда, и мальчишки там…

– Это правда. – Перебил его Вепрь, – Я сам на такой ферме рос. И после фермы в Садах был почти десять лет. У меня вся шкура в отметках.

– Это я видел. – Задумчиво взглянул на него Ворон.

– Кто себя показал тамошнему Хозяину, тех он в Семью переводил. В стражу сперва, потом в Семью. Но до этого я с лихвой хлебнул… всякого. Может, в Семье я и не самыми приятными делами занимался, но для меня из Садов вырваться было – как в рай попасть. Я за этот рай готов был любому глотку перегрызть.

– И что же тебя изменило? – Недоверчиво и насмешливо спросила Сова. Вепрь метнул в ее сторону тяжелый взгляд:

– А я еще не шибко изменился. Смотрю вот, думаю, прикидываю. Но к прежнему решил все же не возвращаться.

– И я могу тебе верить? – Прищурил яркие зеленые глаза Ворон.

– Я сам бы себе не поверил. – Подумав, усмехнулся Вепрь. – А ты… решай сам.

– Ладно. – Помолчав еще, засмеялся Ворон. – Ты как, здоров? За провизией с нами пойти сможешь?

– Это куда?

– Тебе пока лучше не знать. – Ворон хищно оскалился. – Из одной гнусной деревеньки скоро десятину повезут некоему рыцарю Фон Бергу. Лучшему другу моей Совы – да, Сова? – Та только презрительно фыркнула. Дом у них с Вороном был большой, каменный, двухэтажный, на первом этаже был целый зал для общих трапез, не хуже иного замка, по крайней мере, на взгляд Вепря, с большущим камином, настоящей бронзовой люстрой с блестящими подвесками, с красивой и дорогой утварью. Сова, и дома разгуливающая в мужской одежде, сидела с ногами на столе. Вепрь давно решил для себя, что не замечает наглой девки, и все равно что-то внутри цеплялось за ее наглые и вызывающие манеры. Вот же… Зяблик, все-таки, по-любому лучше!

– Я пойду. – Сказал Вепрь. Сова насмешливо взглянула на него. Зяблик вся потянулась, открыв рот, и была остановлена Вороном:

– Ты в этот раз остаешься.

– Но, Ворон! – Воскликнула Зяблик. – А он как же?!

– Без няньки справится. Или тебе нянька нужна? – Глянул Ворон на Вепря, и тот побледнел от злости, но смолчал.

– Если опять мародерствовать начнешь, – бросила Сова, спрыгивая со стола, – я тебе лично кое-что отхерачу.

– Сова! – Повысил голос Ворон, угрожающе глянув на свою боевую подругу. Та осклабилась вызывающе:

– И что?

– Не наглей.

– А то что? – Фыркнула она и пошла к лестнице, демонстративно виляя бедрами.

– Наглая, зубастая и отмороженная баба. – Вздохнул Ворон. – Давно б убил, если б не любил так. Коня и оружие возьмешь у Филина, выезжаем ночью.

– Ворон, миленький, – взмолилась Зяблик, – а можно, я с вами?..

– Не в этот раз. Пусть Вепрь себя покажет, наконец. Одно дело, бабу завалить, – Ворон глянул в глаза Вепрю спокойно и насмешливо, – а совсем другое – кнехтов Бергстрема и фон Берга. Там, возможно, и рыцари будут. Они знают, что мы можем появиться, охрану усилят.

– Но Сова-то с Конфеткой все равно будут там. – Забубнила обиженно Зяблик. – Вот ты вечно так…

– Сову на цепь придется сажать, чтобы оставить, и то не вариант. – Успокаивающе похлопал ее по плечу Ворон. – Ты ж знаешь эту стерву бешеную. А лучше Конфетки никто стрелять из лука не может. Я б и сам ее поберег, но без нее мы половину парней положим. Ну, все, не ной. Помоги лучше Вепрю коня и оружие подобрать.

То, что это проверка, Вепрь понял сразу же. И даже не обиделся: он и сам себе не верил бы после всего произошедшего, и как по его привычкам, сформированным на Красной скале, так и проверять бы не стал, просто прирезал бы от греха, чтобы не рисковать. Понимая, что решается его судьба, и его место в новой стае будет зависеть от того, как он покажет себя в этой вылазке, Вепрь даже волновался, чего привычно не показывал. Скрытность и каменное спокойствие были еще одной отличительной чертой тех, кто выжил на Красной скале. Выехали в ночь довольно большим отрядом: помимо Ворона, его Совы и Конфетки, ехали Вепрь, Коршун, Неясыть, Канюк, Грач и Дрозд. Вепрю достались кожаные доспехи с изображением летящей птицы, ношеные, слегка даже потертые, и судя по прорехам – принадлежавшие когда-то тому, кому крупно в бою не повезло. К доспехам прилагались меч-бастард, кинжал и темно-гнедой, почти вороной, мерин смешанных кровей, норовистый и очень резвый. Зачем его оставили одного, сделав вроде и не нужный привал на рассвете, Вепрь тоже отлично понял. Даже злость взяла: его что, совсем за идиота принимают?!

– Ладно. – Вернувшись, Ворон похлопал его по спине. – Не дуйся. Понял, да? Говорю же, не дурак.

– Больно хитрый. – Недовольно возразила Сова, которой и адресовано было, в основном, это замечание. – Это еще хуже.

– Я не дуюсь. – Ответил Вепрь. – Дальше-то что?

– Дело, как ты понял, не в обозе и не в провианте. – Перестал улыбаться Ворон. – Мы хотим маленько пощипать людей фон Берга. Так, для острастки. Они для нас ловушку расставляют, и поджидают в засаде, ну, а мы из засады нападем на засаду, понял?

– Веди уже… вождь. – Хмыкнул Вепрь.

Рыцарей и кнехтов было больше двух десятков, и его старого приятеля, сэра Карла, среди них не было – а жаль, Вепрь бы с ним потолковал! Сам Вепрь такими малыми силами на такую толпу никогда бы не полез, но Птицы были иного мнения о соотношении сил, и как оказалось, вполне адекватного. Крохотная Конфетка, встав на ноги прямо в седле, ловко ухватилась за нависшую над тропой ветку, и словно белка, стремительно и бесшумно скользнула вверх. Находясь, благодаря своим ловкости, малому росту и птичьему весу, гораздо выше своих противников, она мгновенно, по-эльфийски, выцеливала и снимала лучников, всполошившихся и озирающихся. Распознать, откуда стреляют, противникам не дали Птицы: с диким криком они налетели на лагерь, опрокидывая в огонь котлы, швыряя сосуды с горящим маслом в шатры, пугая лошадей и сея панику. Ворон был просто потрясающ: управляя конем по-эльфийски, свистом и коленями, он вихрем носился по лагерю с саблями в обеих руках, сея смерть и страх. Его эльфийский длинноногий жеребец прыгал через клубы огня и дыма, лягался, рвал подковами броню упавших латников и кусался, словно волк. Вепрь как-то сам и очень быстро сообразил, что это и есть тактика Птиц: стремительность, неожиданность, шок. Сам он и коню еще не настолько доверял, и биться так еще не умел, но отставать от новых приятелей не хотел, стремно это было гордому полукровке. А потому, не раздумывая, спешился на скаку – это-то он умел, – и с диким криком бросился на ближайшего рыцаря. Вроде недолгие, уроки Зяблика все же пошли впрок – а может, и кураж, охвативший его, помог, но Вепрь расправился со своим противником в считанные минуты, а за ним прихватил и какого-то молодого, но прыткого и понтовитого рыцаренка, который с угрожающим воем попер на него. Все произошло очень быстро; Конфетка расстреляла сверху тех, кто пытался бежать. Ворон велел собирать оружие, ценности и продукты и навьючивать на пойманных коней.

– Быстро, быстро! – Командовал он, удерживая разгоряченного боем коня, яростно грызущего удила. Сова, не участвуя в мародерстве, торопливо повесила на самом видном месте чучело в одежде знатного рыцаря, с гербами и всеми положенными атрибутами, делавшими фон Берга узнаваемым. Одним точным и злым ударом пригвоздила чучело кинжалом в пах к дереву на видном месте. Конфетка собрала стрелы, прихватив несколько колчанов бонусом. И получаса не прошло, а Птицы уже уходили другой дорогой, оврагами и перелесками, в сторону Каяны. Изящные эльфийские кони оказались выносливыми и крепкими, словно горные пони, и быстрыми, словно ветер. После обеда Птицы и Вепрь были уже в каком-то городке на берегу небольшого и сказочно красивого озера, с высоты птичьего полета напоминающего конскую голову – это Вепрь узнал позднее, как и название городка: Коневы Воды. В этом городке они продали оптом захваченное оружие, ценные доспехи и рыцарские причиндалы, а так же коней и упряжь, и купили провизию и кучу нужных в хозяйстве вещей, после чего Ворон поделил оставшиеся деньги поровну каждому. Похлопал Вепря по спине:

– С почином, Вепрь! Ты хоть и не Птица, но теперь наш. Рыцаренок, которого ты завалил – это племянник девы Элоизы Сван, Йорген Сван, только-только оперился и меч получил. Как ты его, а?! Боюсь, дева Элоиза тебе этого не простит. А с нею и теперешний ее амант, барон Смайли, и его дружки, фон Берг и Бергстрем с Венгертом.

– Что, кровью повязать решили? – Скривился Вепрь. – Да по фигу. Я и десять таких завалю. Может, хоть тогда дойдет, что я не крыса?

– Ты не злись. – Посерьезнел Ворон. – У меня выбора нет, за мной народу много слишком, и все от меня зависят. В Свободном уже даже детишки появились, живут, не смотря ни на что, налаживают худо-бедно быт какой-никакой. Я не могу себе позволить ошибиться и крысу туда привести. – Он протянул ему меч. – Это оружие Йоргена. Не боишься взять? И конь его, – он кивнул на сивого олджернона с коротко подстриженной гривой, молодого, нервного. – Если не боишься, он твой.

– Я ничего не боюсь. – Дерзко ответил Вепрь, почти вырывая у него из рук перевязь с ножнами и мечом. – Не дождетесь, чтобы я захлюздил.

Заметив, что Ворон что-то дает Сове и шепчет ей затем что-то на ушко, от чего Сова, вот чудо, розовеет и начинает хихикать, словно нормальная девчонка, Вепрь украдкой присмотрелся к тому, что Ворон ей дал. Браслетик! Сова тут же напялила его на руку, вытянула ее вперед, любуясь.

– Коршун, эй! – Свистнул Вепрь одному их команды. – Поди сюда! Ты это, – он понизил голос, – подскажи, что девчонке подарить, чтобы это…

– Понятно. – Толкнул его в плечо Коршун. – Пошли. – Отвел его к прилавку, на котором разложили свои товары двое полукровок. – Эти шнурки, – показал эльфийский шнурок с бусинами, перышками, даже крохотными раковинками, – шибко у эльфийских и наших девок модные. Они все разные, все с разным значением. Нам не понять, а девки в них здорово разбираются. Для начала подари ей это.

Вепрь вдруг понял, что видел такой шнурок у Совы и еще у пары девчонок. А вот у Зяблика такого не было…

– Ты для какой цели покупаешь? – Поинтересовалась рыженькая полукровка, продающая товар. – Ты за девушкой просто ухлестываешь, или хочешь показать, что у вас серьезно все?

– Серьезно все. – Буркнул неохотно Вепрь. И получил затейливого плетения длинный шнурок, с подвесками из бусин и серебряных виньеток, жемчуга и кошачьего глаза. Цвет камней удивительно походил на цвет глаз Зяблика. Вепрь крякнул, услышав цену, но мужественно выложил полтора дуката – три пятых сегодняшней своей добычи. И еще на пару талеров набрал сладостей в лавке – он был сладкоежка, но в последнее время ему утолить свою тайную страсть как-то не удавалось. Сидя в седле своего нового коня, Вепрь уплетал хрустящие рулетики из слоеного теста, с яблочным повидлом внутри, и чувствовал себя почти счастливым. После боя Птицы как-то оттаяли по отношению к нему, и, болтая и вспоминая свое, то и дело обращались к нему, вовлекая в общую беседу. Вепрь хоть и молчал по-прежнему, но отверженным себя больше не чувствовал. А карман грел подарок для Зяблика, который Вепрь то и дело нашаривал, и поглаживал пальцами гладкие прохладные камешки ибусины. Может, и в самом деле так жить – лучше. И секс с Зябликом по-любому лучше, чем то, что Вепрь считал сексом до сих пор! Мимолетно мелькнула в голове мысль-воспоминание, от которой Вепрь нахмурился. Подумал… вынул деньги, пересчитал, и три талера спрятал подальше. Остальное он вручил по возвращению Зяблику, буркнув, чтобы она сама там разбиралась, что налог, что на жратву «или чё там». Ну, и полтора дуката он не зря, все-таки, потратил: шнурок привел Зяблика в такой восторг, что она аж прослезилась. Правда, уточнила осторожно: «А ты знаешь, что такой подарок значит?». И когда получила подтверждение от Вепря – знает, мол, – то восторгу и счастью ее не было предела. Вепрь впервые в своей жизни делал подарок со значением девушке, и ее счастье было таким чертовски приятным делом, что он и сам почувствовал себя счастливым. Только вот мысли после этого появились… Всякие. О прошлом, о себе. О своих поступках. О своей тупости – хоть и считал себя умным, а ведь было же в его жизни, что вел он себя, как тупая скотина. По пути он слушал, что говорили парни и Ворон, и постепенно Вепрь начал их понимать. Почему, например, рыцаря завалить – почетно, а крестьянку безоружную прирезать – позорно. И даже оторопь брала: как он сам-то до сих пор не понимал, что это и самом деле позорно, слабых и безоружных чморить, а от вооруженных и сильных драпать?.. Ведь сейчас это понимание было таким полным, таким ясным, что рычать хотелось от злости на себя самого, тупака позорного! И страшно было теперь, очень. Страшно, что Зяблик, к примеру, узнает про Дикую Охоту. Или про то, как они девок насиловали прямо на городских площадях или рынках. И нахрена он про фермы-то проболтался?! Теперь Вепрю хотелось, чтобы они никогда и ни за что на свете не оказались на Южных Пустошах или где-то поблизости!..

Амалия вошла в рекомендованную ей ювелирную лавку на улице Золотой, постучала ребром серебряного талера по стеклянному колпаку, под которым скрывался искусно сработанный букет золотых розочек, с крохотным жаворонком из яшмы и серебра. Лавка была заставлена мебелью и всяческими предметами из отделочных и полудрагоценных камней, увешана эльфийскими панно и отличного качества гобеленами. Осматриваясь, Амалия заметила очень даже недурные вещички: секретер, инкрустированный слоновой костью, малахитом и серебряной чеканкой, ларцы, шкатулки, столики и стулья, достойные украсить дворец или замок любого европейского герцога или даже короля. Она подозревала, что большая часть этих вещей – эльфийской работы.

– Я от госпожи Эйпл. – Сказала возникшей словно из ниоткуда, а на самом деле из-за богато расшитой драпировки женщине. Довольно дородная, хмурая и не особенно красивая (мягко говоря), женщина одета была, как богатая горожанка, в модном рогатом головном уборе, который ей совершенно не шел. Амалия слышала, что она была замешана в какой-то некрасивой истории, связанной с какой-то девочкой-полукровкой, за которую заступились Хлоринги, и даже простояла сутки у позорного столба. Теперь госпожа Бур старалась без нужды на улицу не выходить, даже в церковь ходила не каждый день, потому, что уличные мальчишки, всласть поиздевавшиеся тогда над нею, не давали ей прохода и теперь. Амалия, как женщина, считала, что это несправедливо: ее муж, из-за которого все и закрутилось, заслуживал гораздо большего позора. Но над ним только слегка посмеивались, обзывая импотентом и детолюбом. Всю тяжесть позора несла на себе его жена.

Впрочем, Амалии было ее совершенно не жаль. Как вообще никого и никогда. Но улыбаться она умела гораздо приятнее и очаровательнее, чем даже Беатрис – улыбка той была ну уж очень сахарной, до приторности, Амалия же улыбалась лучезарно и даже нежно. Такой улыбкой она одарила и эту хмурую женщину, произнося условленную фразу. Но госпожу Бур улыбка гостьи ничуть не тронула. Напротив, ревнивая и злая женщина при виде ослепительной красавицы еще сильнее насупилась, глаза превратились в угли, полные ненависти и злобы.

– Прошу. – Произнесла она без тени приветливости, указывая на драпировки. Не прекращая очаровательно улыбаться, Амалия грациозно скользнула в заднюю комнату, где ювелир встречал самых доверенных и надежных покупателей, угощал их сидром и показывал свой главный и самый дорогой товар: украшения из драгоценных камней и металлов. Сейчас здесь сидел Марк Хант. При виде гостьи он стремительно поднялся, демонстрируя врожденные ловкость и изящество, сводившие с ума его многочисленных пассий, и улыбнулся ей не менее лучезарно:

– Сударыня! Какая честь для меня: встреча с такой богиней… Вы просто царица роз, фея обольщения!

– Да и ты ничего. – Усмехнулась Амалия, отнимая руку, которую Марк попытался поцеловать. Как хорошо она таких знала! И не обольщалась его чарами ни на йоту. Впрочем, как и он – ее. Встретились мерзавец и мерзавка, расчетливый хищник с расчетливой хищницей, и, тая от улыбок, они прожигали друг друга хищными и оценивающими взглядами. «А я бы рискнул!» – Говорил его дерзкий взгляд, и взгляд Амалии презрительно отвечал: «Лучше не пытайся!».

Но вслух они так и сыпали комплиментами и двусмысленностями, пока не завели речь о том, что, собственно, и привело сюда Амалию:

– Я слышала, сударь, что ты можешь достать некий нектар Цирцеи, мне он нужен.

– Это дорого. – Марк решил, что притворяться бессмысленно. Не перед ней.

– Я не спрашиваю о цене. – Мягко, с приятным акцентом, произнесла Амалия, но в глазах был лед. – Я спрашиваю, есть ли это у тебя.

– Зачем такой прекрасной фее, такой богине нектар Цирцеи? – Сделал вид, что удивился, Марк. – Неужели…

– Хватит болтать! – Амалия сама не ожидала от себя такой злости, и мгновенно поняла, что Марк тоже ее понял, в глазах появились торжество и насмешка. – Сколько? – Поинтересовалась, совладав с собой.

– Двадцать дукатов. – Перестал улыбаться Марк. Амалия поняла, что выдала себя зря – иначе цена была бы меньше. Но сейчас пришлось соглашаться, делая хорошую мину при плохой игре и обещая себе, что Марк поплатится при первом же удобном случае, и за грабеж средь бела дня, и за понимание. Получила в обмен за немыслимую сумму небольшой флакончик, вроде тех, в которых дамы хранили духи или ароматические масла, плотно закрытый пробкой, красного стекла. Духи и духи. Даже изящные.

– Изящной дамочке достаточно пяти капель, – сообщил с невинным видом Марк, – даме в теле необходимо семь-восемь, а мужчине…

– Заткнись! – Не выдержала Амалия и стремительно пошла прочь. Марк фыркнул насмешливо, но не раньше, чем Амалия вышла из лавки. Опасная штучка. С очень опасными спутниками. Марку хватило бы дерзости рискнуть и приударить за нею, но только если бы не было ее супруга – если он супруг, – и свиты за ее спиной.

– Достойная Сара! Богиня! – Он плотно тиснул госпожу Бур, и та хихикнула, краснея, словно девица. Да, Марк промышлял и этим. А почему нет?.. Эти старые дуры готовы были ему все отдать, и ювелир Бур понятия не имел, сколько его денег, добра и деликатесов исчезает в бездонной прорве любовника его жены! Его, и еще нескольких… Сколько их, обделенных вниманием уставших мужей, но при том богатеньких и готовых на все ради молодого пылкого любовника, еще проживало в столичном Гранствилле, городе ювелиров и торговцев мехами?!

Гэбриэл присел на перила внутренней галереи над садом Рыцарской Башни, ожидая того, кто ему был нужен. Вчерашнее бешенство прошло, он был зол, но вполне контролировал свою злость, а значит, можно и потолковать кое-с кем. Просто потолковать. Для начала. Чтобы потом не говорили, что он жестокий и несдержанный.

Не ошибся: в это время дня многие обитатели Хефлинуэлла выходили в сад, чтобы поболтать, освежиться, пофлиртовать и просто отдохнуть. Увидев того, кто ему нужен, Гэбриэл, не раздумывая, перекинул ноги через перила и ловко спрыгнул с высоты второго этажа на плиты перед рыцарями Юджином и Конрадом.

Прыжок рыцарей впечатлил. Они отшатнулись в некоторой растерянности, оглянулись по сторонам. Гэбриэл без прелюдий схватил Юджина за горло, легко, одной рукой оторвал от земли и впечатал в стену.

– Слушай меня, сэр, сюда. – Заговорил негромко, но глаза горели красными огоньками расширившихся зрачков. – Если я еще раз услышу от своей невесты, что ты ее беспокоишь, огорчаешь ее, или как-то еще обозначаешься подле нее, я тебя порву, как тряпку ссаную. Знаю, что грех, но ничего, я отмолю. Отче наш прочту тыщу раз. Наверное. Крест забацаю на перекрестке. На крайняк штраф заплачу. Я понятно говорю? Или объяснить подробнее? – Он отпустил задыхающегося рыцаря, и тот, встав на родные ноги, пошатнулся и вновь прислонился к стене, схватившись за горло. Сила графа Валенского потрясла его. Нет, он знал, слышал, что тот очень силен. Но даже не представлял себе, насколько! Сам он и прыгнуть с такой высоты не решился бы, и здорового мужика одной рукой вот так легко не поднял бы. А ведь он был отнюдь не субтильным слабаком! В первый миг сэр Юджин, крайне оскорбленный, готов был бросить графу вызов, но тут же пришло понимание того, что это будет его конец: за покушение на королевскую кровь его ждала бы смертная казнь в любом случае. Герцог своего братца-бандита ему не простит. А с герцогом ему не справиться, и думать нечего. Поэтому, потерев рукой шею, Юджин, краснея от унижения и бешенства, все же прохрипел:

– Я все понял, сэр… Я не имел в виду ничего неприличного… только дань восхищения… я бы не посмел…

– Восхищайся молча и подальше от нее. – Гэбриэл ловко выхватил подаренный Алисой изящный эльфийский нож, покрутил его в пальцах левой руки перед самым лицом Юджина, сделал резкий жест, заставивший того сильнее вжаться в стену и сглотнуть. – Сэр. – Небрежным и точным движением, не глядя, вернул клинок в ножны. – Все? Непоняток никаких не осталось? – Метнул недобрый взгляд на опешившего Конрада. – Это всех касается. Если моя невеста только пожалуется мне на кого-то из вас, молитесь. – И пошел прочь.

– Проклятье! – Вызверился Юджин, когда решил, что граф его не услышит. – Не был бы он принцем крови, я проверил бы, красная ли у него кровь! – В горле все еще першило, и говорил он сипло. Его приятель, Конрад, даже насмехаться или подначивать не посмел.

А Гэбриэл с чистой совестью направился к своей невесте.

В Саду у Алисы были, как всегда, гости: помимо девушек ее свиты и пажей, больше озорничающих и бездельничающих, чем прислуживающих своим госпожам, там были Гарет, Кину, Марчелло, Иво, Матиас, Фридрих, еще пара рыцарей и успевший уже примелькаться Гэбриэлу армигер Юджина Кевин Кайрон. Они живо обсуждали какую-то модную книгу, причем, как успел услышать Гэбриэл, Иво играл не последнюю скрипку в этом оркестре – он очень много читал и, в отличие от своего господина, уже освоил латынь. Паж тут же поднес Гэбриэлу бокал с сидром и блюдо с жареными в масле творожными колечками, посыпанными сахарной пудрой. Гэбриэл, забрав и то, и другое, уселся на качели – ему тут же освободили место, – и принялся отправлять в рот лакомство, почти не слушая неинтересный ему треп и любуясь своим Солнышком. Алиса была в кремовом сарафане поверх белейшей сорочки из эльфийского кружева, с золотой вышивкой и коричневой отделкой, в очаровательной шляпке с перышком цапли, оживленная, мило жестикулирующая. Послав ему сияющий взгляд и улыбку, она вновь обратилась к Гарету, споря с ним по поводу какой-то дамы:

– Она не любила его, я вам говорю: она его не любила!

– Разве подобное всепрощение не есть любовь? – Воскликнул Фридрих.

– Нет! – Всплеснула Алиса руками. – Гризельда была либо очень глупой и трусливой девушкой, либо очень расчетливой и хитрой, но никак не доброй и не преданной! Нет-нет! У нее отняли все, все, даже детей! Человек, которого она любила, заявил ей, что убил их общих детей – и выгнал ее из дома, на позор, в одной рубашке! Корысть, это одно, но материнские чувства – это совсем другое! Я никогда, никогда, никогда не простила бы подобного отношения, потому, что человек, мужчина, который любит и уважает свою жену, никогда-никогда не поступит так с нею! Никогда не сделает ей больно и никогда не опозорит ее!

– Но его мотив, дорогая Алиса… – начал Гарет, но Алиса протянула в его сторону руку ладошкой вперед:

– Я вас умоляю, герцог! Какой мотив? Он не верил в ее бескорыстие?! В ее любовь?! И не нашел другого способа проверить? Он издевался над нею много лет! Много лет держал ее в неведении относительно судьбы ее деток! О-о-о, как это жестоко! Я просто… – она топнула ногой, – просто вне себя от его жестокости! Я едва дочитала эту ужасную книгу, мне хотелось плюнуть этому негодяю в лицо! А ей сказать, что она лицемерка, либо безвольная и глупая курица, и больше ничего!

– То есть, вы думаете, графиня, что ею руководил расчет?

– да! – Воскликнула Алиса. – Расчет и хитрость! Она терпела все это только потому, что не видела иного выхода, иного способа утвердиться в доме своего мужа. Он оказался слишком мнительным и недобрым. Она решила для себя, что стерпит все и не даст ему ни единого повода для недовольства, ведь она ничего не теряла! Она вернулась в свой бедный дом, но она и так там жила! А вот вернуться в дом герцога она могла, только вытерпев все-все! Она и терпела! И я не верю, не верю, что после такого они были счастливы.

– А как поступили бы вы? – Поинтересовался Гарет, смеясь.

– Я?! Я ушла бы от такого мужа! – Вскинула хорошенькую голову Алиса. – Навеки! Забрала бы детей и ушла, сказав ему на прощанье все, что он заслужил услышать! И ни крупицы, ни единой вещички от него не взяла бы! Пусть бы оставался со своим богатством, со своим замком, своим золотом и драгоценностями – один!

– А как же кротость, женственность, покорность? – Удивился Фридрих.

– Помимо всего этого у женщины должна быть гордость. – Вздернула подбородок Алиса. Гэбриэл улыбнулся: она была такой сейчас хорошенькой!

– А что вы скажете, граф? – Обратился Фридрих к нему. Гэбриэл пожал плечами:

– Я не читал. Она по-латыни написана, я еще не читаю на этом языке.

– И не много потерял! – Воскликнула Алиса. – Это чудовищная книга! Отвратительная! Про жестокого тирана и лицемерную тихушницу! Да-да, – она вскинула руки и встряхнула кистями, – ваша великолепная верная Гризельда – лицемерка и дурная мать!

– Честно сказать, – усмехнулся Гарет, – я тоже так думаю теперь, после слов дорогой нашей Алисы. А поначалу я, признаться, восхитился ею, а вот герцог мне показался подонком. Многое можно сгоряча сделать, но графиня права: опозорить любимую женщину, выставить ее на посмешище, позволить людям видеть ее наготу – ни один мужчина на это не пойдет даже в приступе буйства, даже в сильнейшем гневе. Это доказывает, насколько она ему была безразлична.

– Про что книга-то?

– Вкратце речь там о герцоге, который никак не хотел жениться, считая женщин притворщицами, не способными на искренние чувства, алчными и мелочными. Его друзья настаивали, что он должен жениться ради продолжения рода, и в конце концов он встретил очень бедную, но красивую девицу, о добродетели которой шла слава далеко вокруг. Девица и в самом деле оказалась добродетельной, кроткой и все такое, но герцога продолжали мучить сомнения. Он начал дурно обращаться с нею – она терпела и не роптала. Он пытался ее испытать всякими способами – она оставалась безупречной. У них родилось двое детей, и вот герцог, уверенный, что уж теперь-то она покажет свое истинное лицо, забрал у нее детей и объявил ей, что приказал их убить, уж не знаю, по какой причине. Жена стерпела и это. Тогда герцог выгнал ее вон, велев отдать все, что она получила от него. Так как вся ее одежда была получена именно от него, даме пришлось убираться из его дома голышом, в последний момент кто-то из слуг из сострадания дал ей нижнюю сорочку. Она вернулась в свой убогий домишко, где и жила несколько лет, в нищете, еле сводя концы с концами, но и в этом состоянии никто не слышал от нее ни слова упрека в адрес мужа. Несколько лет спустя герцог призвал ее в замок и заявил, что собирается жениться на молоденькой девушке, а его бывшая жена должна приготовить для новобрачной покои. Гризельда безропотно приготовила. Девушку привезли в замок, и оказалось, что это их общая дочь, и брат, видимо, тоже приехал, герцог заявил, что все это проделал, чтобы испытать ее верность, и они с Гризельдой зажили долго и счастливо. Такая вот поучительная история.

– Хрень какая! – Фыркнул Гэбриэл. – Ну, он-то точно урод конченый, а она… Недоделанная какая-то. Или, как Алиса говорит, лицемерка хитрющая. Уже после детей я б ее на дух не допустил до себя. Женщина, которая стерпела, что ее детей убили, и простившая это – ненормальная какая-то. Ну ее, такую, нахрен. Тихая-тихая, а потом во сне зарежет, или отравит грибочками какими… И никто ведь не заподозрит, такую-то добродетельную и всепрощающую!

– Точно! – Воскликнула, всплеснув руками, Алиса. – Нам ведь не рассказали, чем все кончилось! А кончилось тем, что Гризельда отравила мужа, который так жестоко поступил с нею, не простив ему позора и страданий, и получила все его состояние и его замок, и стала жить там, со своим сыном, наследником отца! Гэбриэл, ты гений!

– Я знаю. – Скромно усмехнулся Гэбриэл.

– Смело! – Удивился Фридрих. – В Европе принято считать верную Гризельду образцом добродетельной жены.

– Лично мне не нужна такая жена. – Пожал плечами Гэбриэл. – Я в такую любовь не верю. Любовь штука хрупкая, в кулаке не сожмёшь. – И получил от Алисы сияющий взгляд, который заставил его вновь внутренне приосаниться.

– В этой истории и в самом деле нет ни капли любви. – Сказал Иво. – Но для брака, я думаю, лучше всего именно добродетель и верность, а не любовь, и суть истории именно в этом. Человеческая любовь имеет свойство умирать, и тогда брак остается стоять нерушимо именно на верности и чувстве долга.

– Кстати, о браке. – Хмыкнул Гэбриэл. – Желаю тебя женить, Иво Валенский. Три месяца тебе на то, чтобы найти подходящую супругу. Не найдешь – женю тебя сам, на выбранной мною девице. Любовь не важна? Отлично. Найдем добродетельную и верную. Не волнуйся: подберу тощую и без… хм. Ты знаешь, без чего.

Иво густо покраснел, вскинул голову, мельком поймал изумленные взгляды, произнес с легким поклоном:

– Ваша воля – закон, ваше сиятельство.

– Вот именно. – Кивнул Гэбриэл. – Потом спасибо мне скажешь.

Эффект был сокрушительный; присутствующие девушки, от Юны и Авроры до новеньких Дженни и Вирсавии, уже успевших попасть под чары синеокого Фанна, просто онемели. Но продолжения Гэбриэл не дождался: чуткое ухо полуэльфа уловило отчаянный, до визга, детский плач из соседнего сада, и он мгновенно, без единого звука, сорвался с места и бросился туда, словно мать-медведица на крик своего медвежонка. Гарет, вскочив, поспешил за ним, так же, как Кину и Иво, отбросивший свои обиды.

Вэнни и в самом деле заливалась слезами, исходясь в крике, переходящем на визг. Ничего угрожающего в обозримом пространстве Гэбриэл, готовый уже обнажить оружие и крушить и резать все подряд, не увидел, и обратился к дочке, одновременно обшаривая ее глазами и руками на предмет ран и повреждений:

– Что?! Что случилось, кто тебя обидел?!

– Изольда велела Ляльку забрать и сжечь! – Наябедничала Тэсс.

– Не надо-о-о-о!!! – Завопила Вэнни. – Не надо-о-о-о!!! Ля-а-а-аль-ка-а-а!!!

– Где кукла?! – Рявкнул Гэбриэл так страшно, что рядом мигом возникли и леди Изольда, и перепуганная служанка с куклой в руках. Вэнни вырвала из рук испуганной женщины свою прелесть и заревела уже без визга и дрожи.

– Какого черта?! – Гневно обратился Гэбриэл к леди Изольде, и та побледнела.

– Вы посмотрите на эту куклу… Она же просто ужасная, грязная, она и на куклу-то уже не похожа! Разве принцессе прилично…

– Лялька хорошая!!! – Взвизгнула Вэнни, топнув ножкой и сверкнув на леди Изольду красными зрачками, куда ярче, чем у отца и дяди. – Хорошая, хорошая!!! Я не дам ее сжечь!!! – Выпятила нижнюю губку. – А ты злая!!! Получай!!! – Топнула ножкой сильнее, и внезапно возникший на плитах дворика маленький смерч подхватил мусор и пыль и все это бросил леди Изольде в лицо. Женщина вскрикнула и прикрылась, а Гэбриэл, присевший на корточки перед дочкой, схватил ее за плечи:

– Это ты сделала?!

– Луа! – Воскликнул Кину. – Она тоже луа, как Лара!

– Ну, – заметил Гарет, – она похожа и на бабушку, и на папочку. Тоже жалеет все убогое и отверженное. Кукла-то и в самом деле… – осекся под взглядом племянницы, тоже присел на корточки:

– Когда ты испачкаешься и испачкаешь платьице, что надо сделать?.. Помыться и почиститься, верно? – Дождался кивка всхлипывающей принцессы, и улыбнулся, вытирая зареванную рожицу рукавом белоснежной сорочки. – Ляльку тоже нужно почистить и привести в порядок. Леди Изольда это сделает. А ты присмотришь, чтобы все было, как надо, и Ляльку не обидели. Идет? Сейчас мы все успокоимся, успокоим твоего папочку, пока он не растоптал здесь все вокруг и не порвал кого-нибудь, и посмотрим, как Ляльку умывают и украшают. Подружка принцессы сама должна быть, как принцесса, верно?

Удивительно, но ему удалось не только успокоить маленькую ведьмочку, но и уговорить отдать в руки провинившейся няни драгоценную куклу, и самом деле давно уже похожую на бесформенный безликий грязный сверток с торчащей паклей. Женщина растерянно уставилась на этот сверток, не представляя, как сделать из него что-то приличное, но положение спасла Алиса, которая ненамного отстала от братьев, но тоже пришла сюда вместе с неразлучной Авророй:

– давайте, я! – Бережно, словно живую, взяла Ляльку, приласкала:

– бедняжка! Но ничего! Сейчас мы тебе поможем, да, Авророчка? Вэнни, лапочка наша, не плачь! Сейчас твоя Лялька будет красивее всех кукол в мире! Роза! – Хлопнула в ладоши, и верная служанка, следовавшая за нею по пятам, в самом скором времени принесла корзинку со всем необходимым, и девушки, удалившись в садовую беседку, увлеченно принялись за работу. Вэнни хватило наблюдать за процессом только на пять минут. После этого непоседливой девочке стало неинтересно, и она отправилась бегать по саду.

– Значит, луа. – Стоя в сторонке, Гэбриэл взъерошил себе волосы. – Что теперь?

– Немедленно нужен учитель-эльф. – Сказал серьезно Кину. – Девочка только-только пробует силу, и уже способна управлять ею так прицельно и избирательно. Лара могла не только смерчи создавать, но и огнем манипулировала играючи, и водой так же. Она была сильнейшей стихийной ведьмой эльфов. Если девочка унаследовала хотя бы половину ее силы, она очень опасна для всех, и в том числе для себя самой.

– И где этого учителя взять? – нахмурился Гэбриэл.

– Я отправлюсь к Мириэль. – Подумав, сказал эльф. – Только она сможет найти того, кто будет учить нашу маленькую луа. Лару учили она сама, и Тис. Меня не будет дня четыре. – Он взглянул с легкой усмешкой на Гэбриэла. – Постарайся за это время не попасть в беду. И не прекращай тренировок.

– Это очень опасно? – Заламывая руки, спросила леди Изольда, которая изо всех сил сдерживалась, чтобы не разрыдаться, но слез вовсе удержать не могла. Обычная женщина, она не сталкивалась никогда ни с эльфийским, ни с каким-либо еще колдовством, и хоть знала, к примеру, что Барр – ведьма, но колдовства не видела. Это оказалось очень страшно, и то, что исходило это от маленькой прелестной девочки, оказалось втройне страшнее.

– Не знаю. – Честно ответил Гэбриэл, вновь ероша волосы на затылке. – Но я больше за нее боюсь. Она настоящего вреда-то не сделает, она у меня… добрая девчонка. Вон, даже куклу тряпочную жалеет. И вас она любит. Любишь няню Изольду, Вэнни? – Он притянул к себе дочку. Девочка насупилась.

– Пусть она не обижает мою Ляльку! – Произнесла неохотно.

– А не будет обижать – будешь любить?

Вэнни сложила ручки на груди, выпятив фамильную нижнюю губку.

– Вэнни, деточка, прости меня. – Покаянно произнесла леди Изольда. – Я не со зла, я просто не разглядела в твоей Ляльке красоты. Теперь я поняла свою ошибку и не повторю ее. Ты меня простишь?

– Да. – Выдержав театральную паузу, выпалила Вэнни и обняла колени своей няни. – Только не обижай больше мою Ляльку, пожалуйста!

– А песком больше ни в кого кидаться не будешь? – Продолжал воспитательную работу Гэбриэл. – Это не хорошо, принцесса! Песок может в глаза попасть, и глаза будут болеть! Куклу ты пожалела, а няню? У нее теперь глаза болят!

– Болят? – Удивилась Вэнни, задрав головку. – Няня Изольда, у тебя, правда, глаза болят? Я не хотела, честно-честно! А можно мне печенья?

Пока взрослые беседовали, девушки в беседке увлеченно работали над куклой. И через какое-то время от прежней Ляльки почти ничего и не осталось. Они покрасили тряпичное личико белой краской, пришили две большие малахитовые пуговицы вместо нарисованных и давным-давно стёршихся глаз, вышили красной строчкой улыбающийся рот; шею, руки, талию и ноги перебинтовали белой плотной тканью, придав им форму, на концы рук надели набитые паклей вязаные перчатки – крючком вязала Аврора, пока Алиса колдовала над самой куклой, – а на концы ног – такие же набитые паклей носочки. Роза наскоро сшила платье из нарядного эльфийского шелка, оставшегося от свадебных туалетов Алисы, на шею куклы надели коралловый браслетик вместо ожерелья, расчесали старую паклю и доклеили новую, соорудив на голове куклы две приличные косички. Лялька вышла – загляденье! Алиса торжественно пригласила всех, угощающихся в тени старой липы печеньем, апельсинами и глинтвейном, к солнечным часам, на которых сидела накрытая белой кисеей кукла.

– Внимание всем! – Звонко воскликнула феечка, вся искрясь от гордости собой и предвкушения, хлопнула в ладоши. – Мы немножко поговорили с Лялькой, и выяснили, что она – заколдованная принцесса. Она дочка короля и королевы всех кукол в мире! Сейчас мы ее расколдуем! Через десять секунд, – она подняла тоненький пальчик, – я произнесу волшебные слова, и можно будет снять вуаль… – Вэнни вся обмерла от восторга, глядя то на Алису, то на вуаль, укрывающую куклу, огромными, горящими удивлением и радостным испугом, глазами.

– Восемь, – торжественно считала Алиса, – девять… десять… Фата… – Произнесла так торжественно, что даже у Гэбриэла мурашки пробежали по коже, – моргана! – И они с Авророй аккуратно, с двух сторон, сдернули с куклы вуаль. Леди Изольда ахнула, Тэсс взвизгнула, а Вэнни молча, осторожно ступая, подошла к своей кукле, потянулась, взяла ее и так же молча прижала к груди. Гэбриэл выдохнул и переглянулся с братом и Иво. У него предательски защипало в носу, и он скрыл то, что растроган, усмешкой, увидел отражение этой же усмешки на лице брата-близнеца и фыркнул тихонько: а брат-то тоже любит Вэнни! А еще – Гэбриэл в этот миг безумно любил свою феечку. Алиса создала обыкновенное чудо, простенькое и мимолетное, но истинное и блистательное. Через несколько минут Вэнни уже скакала по дорожке в саду, распевая очередную песенку собственного сочинения и волоча при этом дочку короля всех кукол в мире за ногу, заставляя считать головой все камешки по пути; но отблеск и послевкусие сказочного момента остались у всех, кто здесь был, навсегда.

Его высочество Гарольд Элодисский и кардинал Стотенберг пытались играть в шахматы. Доска и фигурки были привезены из далекой страны Индии, для европейцев в эти времена все равно, что другая планета или параллельный мир. Редкие купцы, побывавшие там через Византию, рассказывали и описывали такие чудеса, в которые поверить здравомыслящему европейцу было очень трудно. Ну, к примеру, в огромных зверей элефантов, с длинными клыками, которыми они роют землю, и с гибким, как веревка, носом, которым они – вот смех-то! – якобы срывают плоды с деревьев, а то и человека могут поднять! Еще больше поражали воображение рассказы о роскоши тамошних владык. Якобы, простых дерева и камня в их дворцах вообще нет, они признают только золото и драгоценные камни. Правда, или нет, но шахматы, купленные в Константинополе, были дивно красивы и изготовлены из слоновой кости, с рубиновыми головками, и черного оникса, с жемчугами. У короля и ферзя были короны, золотая и серебряная, слоны и кони были выточены именно в виде стилизованных фигурок этих животных, и маленький Гарет просто обожал разглядывать и трогать эти шахматы, когда ему вообще позволялось к ним прикоснуться. Его высочество тоже любил их, и любил эту игру. Она позволяла ему привести мысли в порядок и отрешиться от проблем… Но только не сегодня. Лайнел погиб! У него не укладывалось это в голове. Его друг был моложе него самого на шесть лет! Человек благородный, пылкий, любящий, истинный друг и отличный правитель, счастливый муж и отец… Человек, всегда умевший найти компромисс, он славился тем, что мирил соседей и останавливал самые безнадежные конфликты.

– Это моя вина. – Прикрыв глаза, сказал он. Кардинал, только что объявивший шах королю, мгновенно понял, что говорит его высочество не о шахматах. Вздохнул.

– Это общая вина. Не кори себя.

– Нет. – Глубоко вздохнул принц Гарольд. – Я тяжело воспринял смерть жены и потерю сына. Только теперь я понимаю, что это была победа моего врага. Я позволил ему торжествовать, победив меня, сломив мою волю и помрачив мой разум. Понимаешь, о чем я? Ты еще тогда пытался сказать мне, что, погрузившись в свое горе, я даю моим врагам то, чего они и добивались – право гордиться собой. Что смерть членов моей семьи теперь в их глазах – оправданный и действенный акт. Я не услышал тебя тогда, даже обиделся. Мне, глупому, казалось, что, увидев мои страдания, они устрашатся того, что сотворили… Боже, какая наивная глупость!

– Да. – Кивнул кардинал, бездумно лаская пальцем округлую спину своего слона – он играл черными. – Я и сам понял это уже в зрелом возрасте. Я тогда был еще епископом… В Маскареле, где я жил, трое молодчиков, нанятые одним ростовщиком выбивать долги, кинули камнем в окно одного должника. По несчастному стечению обстоятельств у этого окна стояла колыбель… Ребенка убило камнем. Я был уверен, что они ужаснулись тому, что сотворили, и большинство прихожан так же были уверены в этом. Но оказалось, что не только не ужаснулись, но и использовали этот случай! Другим должникам такие же молодчики напоминали о нем и говорили: «Не хотите того же своим детям – платите!». У подонков другая логика, Гарольд. Как у этого сегодняшнего бедолаги. Твоим врагам не жаль тебя было, они торжествовали. Твои страдания были для них, словно награда. А убийством твоей жены и страданиями твоего сына они гордились и упивались. Ведь все вышло именно так, как они хотели.

– Странные речи для священника. – Попытался усмехнуться принц Гарольд. Кардинал пожал плечами:

– В Библии сказано: «Не накажешь нечестивого, он ничего не поймет». А древние говорили: «На добро отвечай добром, а на зло – справедливостью». Справедливость – вещь страшная. Не каждому она по силам.

– Это правда. – Принц откинулся назад, на спинку большого кресла, прикрыл глаза. – По справедливости, в Междуречье, на тинг, должен поехать я.

Тиберий, подававший принцу и кардиналу вино и закуски, вздрогнул и уронил на пол графин с вином.

– Если бы дело было только в тинге – да, и я первый советовал бы тебе это. – Не обратив на это внимания, степенно произнес кардинал. – Твои авторитет и власть велики, и на тинге ты будешь уместнее, чем твои сыновья. Но ты и сам понимаешь, Гарольд, что проблема не в том, как проголосуют «норвежцы». Да и не проголосуют они против Хлорингов. Аскольд, как бы ни был сердит на Гарета, против тебя голоса своего не отдаст, а он, как ты знаешь, стоит десяти.

– Что ты думаешь о том, что он якобы дал своих людей бунтовщикам?

– Сомневаюсь. – Помолчав, сказал кардинал осторожно. – Не знаю степень достоверности этих слухов… Но это не в духе Аскольда. Тот прямолинеен и горяч, зол, да, и буен, но он не интриган и не умеет изощренно мстить. Я написал письмо Эффи, где прямо спросил об этом. Если она хоть что-то знает об этом, она ответит честно, я знаю сестру. И в любом случае, Гарольд, Аскольд не отдаст свой голос против тебя, и ты это знаешь так же хорошо, как и я. Я – тоже не отдам. Бергквисты, Карлфельдты, Бронсоны, Аронсоны – даже не смотря на произошедшее с Еннерами, против тебя не проголосуют. Никогда. Они не пойдут за Антоном Бергстремом ни при каком раскладе. Не говоря уже об Ульвенах. Остальные… Сулстадов ты знаешь, от них иного, помимо вреда и интриг, ждать не приходится, но все знают об этом, и у Титуса слишком дрянная репутация. Его голос будет, скорее, поводом пойти против него, чем за. Кенка пользуется уважением, но все, кому надо, твердо знают, что за ним стоит его брат. Скоггланд и Кюрманы для меня – лошадки темные, но их голоса даже при худшем варианте погоды не сделают. Остальных можно убедить, запугать или подкупить, но наши голоса перевесят. Единственное, что они могут – это расколоть междуреченцев и анвалонцев, среди которых наших сторонников – большинство. Но при таком серьезном враге, как этот Корнелий, выступить против Хлорингов сейчас, не разобравшись с ним – самоубийство. Если, конечно, наши враги каким-то образом не договорятся с Корнелием. А тогда, в этом случае, не спасут ни тинг, ни Бог и не герой.

– Тогда почему ты считаешь, что лучше поехать моим мальчишкам?

– Потому, что они уже не мальчишки, Гарольд. Гарет – отличный воин, он прошел несколько войн, от оруженосца и знаменосца датского короля, до рыцаря. Гэбриэл – драконоборец и герой, пока что Поймы и части Юга, но если они вдвоем победят Корнелия, они станут героями всего Нордланда. И ты это прекрасно понимаешь. Это изменит расклад сил так, что нашим врагам не останется ничего, кроме как и дальше сидеть и копить бессильную злобу. Не забывай, с ними буду я. И мои гвардейцы. Твое отсутствие никоим образом не послужит во вред делу – все знают о твоей болезни, и никто не осудит тебя за то, что ты остаешься. Теперь о марьяже Гарета…

– С Софией Эльдебринк?

– Я хотел бы этой свадьбы, не скрою. – Признался кардинал. – Мне не безразлична судьба Софии, я люблю ее всем сердцем. И не только потому… Ты знаешь, почему. Нет, она прекрасная девочка, умная, пылкая, чистая, верная. И чем больше я наблюдаю за Гаретом и узнаю его, тем сильнее мое желание, чтобы именно он стал мужем Софи. Но есть и еще варианты, и именно здесь, в Нордланде, а не в Англии и Германии, как полагает королева. Например, Анна Бронсон… Или Фиби Еннер. Теперь, после того, что случилось с Лайнелом и Луизой, царствие им небесное, ее брак с Гаретом полюбит весь Остров. Это будет великолепный политический ход. Они станут героями всего Нордланда… О них будут петь на улицах. Главное – спасти девушку. Боюсь, Гарри спасти уже не удастся. Но я молюсь о нем каждый день.

– Я тоже. Это ведь мой крестник. – Тяжело вздохнул принц. – А их младшенькую, Флер, я и не видел… Господи! Спаси хотя бы девочек! Друг мой, нужно отправляться туда, как можно скорее, и попытаться спасти хотя бы дочерей Лайнела! Я возьму на себя опеку над ними и позабочусь об их будущем.

– Конечно. Я написал нужным людям в Фьёсангервене и Хорсвилле, и если только есть хоть малейший шанс спасти Гарри, если он все-таки избежал ловушки, его спасут и спрячут до нашего появления. А девочек… Кто бы ни устроил эту чудовищную аферу, девочки нужны ему, как воздух и соль. Мои гвардейцы подойдут к Блумсберри уже через неделю, и можно будет отправляться в Лионес.

– У меня на душе неспокойно. – Пожаловался принц. – Вроде, все верно, и шансы на победу высоки… Но я бы не относился к нашим врагам так оптимистично. Бергстрем хитер и безжалостен, и мы по-прежнему не знаем, чего ждать от руссов и эльфов… Кстати, ты не прав: нет шаха королю. Посмотри-ка на моего слона и на своего ферзя.

Амалия так настойчиво приглашала Гэбриэла поздно вечером в сад, что он просто не мог не пойти, хоть давно дал себе слово избегать красавицы-испанки. Или кто она там была? Узнав от Лодо, что она еще и шпионка инквизиции, Гэбриэл и вовсе потерял малейшее желание иметь с нею хоть какие-то общие дела, хотя Гарет, напротив, признался, что охотно с нею закрутил бы опасную интрижку. Гарету хотелось острых ощущений, а Гэбриэл опасался проблем с Солнышком. Вот и сегодня, отправляясь в сад, где в этот час обычно никого уже не было, – рыцари и дамы опасались вечерней росы, которая могла повредить их роскошной обуви, – Гэбриэл попросил брата и Иво подстраховать его.

– Вы того, – попросил он, – не показывайтесь, но если что, будьте рядом. Я этой дамочке не доверяю. С нее станется, какую-нибудь фигню учинить, а Солнышку потом не докажешь ведь ничего!

– Ты не Солнышка, ты ее мужа бойся. – Серьезно заметил Гарет. – Они потому на тебя и нацелились, что даже дон Фернандо понимает: со мной ему справиться будет куда сложнее, чем с тобой. Не сверкай глазами, пока это так. Хоть, должен признать, успехи твои даже меня впечатляют. – Он потрепал брата по плечу. – Давай, Младший, дерзай! Я бы на твоем месте ее все-таки поимел… Но ты ж верный жених.

Гэбриэл вышел в Золотой сад, в этот час благоухающий раскрывающейся ночной фиалкой и вечерней свежестью, наполненный умиротворяющим стрекотом цикад и мягкими отголосками голосов из-за окон и внутренних стен. Амалия сидела на краешке солнечных часов и пила вино. Гэбриэл вынужден был признать: женщина красивая, и подать себя умеет. Сидела она именно так, чтобы гибкость ее тела, красота рук и шеи видны были особенно отчетливо. Засмеялась при виде него, искусно имитируя легкое опьянение:

– Вот и мой бука граф! – И акцент ее, что ни говори, был очарователен. – Не бойтесь! Я не стану вас провоцировать. Вы уезжаете, я тоже, и вот… решила напоследок поговорить с вами. Присядете? – Она широким жестом указала на солнечные часы возле себя. – Конечно, нет! Вы такой… правильный. Суровый, сдержанный, с ума сойти! Удивляюсь, как вы снизошли к просьбе женщины? Неужели ваше сердце не настолько каменное, как кажется?

– Я, сударыня… – Гэбриэл коротким кашлем заглушил предательское «это», в минуты волнения или, как сейчас, смущения так и рвущееся наружу не смотря ни на что, – не научен всякой куртуазной… – Снова «кхм», – ну, вы знаете.

– Знаю. – Амалия снова сделала изящный крохотный глоток, теперь в самом выгодном свете подчеркнув чувственность и некую… умелость своих губ. – Вы в самом деле не догадываетесь, как это действует на женское сердце? И это не умелая игра?

– Игра? – Нахмурился Гэбриэл.

– Куртуазные манеры действуют на молоденьких девочек или непуганых монашек. – Пояснила с веселой улыбкой Амалия. – А на искушенных и охладевших к любовной игре женщин действует вот такая… суровая сдержанность и нарочитое презрение к условностям. Вкупе с подвигами. Убийством дракона, например. Впервые в жизни я увидела настоящего дракона, убитого рыцарем! Вот номер! – Она рассмеялась. Смеялась она красиво, словно какая-то веселая птичка выводила непринужденную музыкальную трель. – Я с ранней юности слышу от мужчин, что они убили того, другого монстра, завалили огромного медведя, страшного тигра, лютого барса! Но вот досада, чучело сделать не удалось! Не смогли доставить трофей домой! Когда я услышала про вашего дракона, я посмеялась в душе и поаплодировала вам и вашему брату: браво! – Воскликнула я в своем сердце. Браво, Хлоринги! Что там лютые барсы и огромные львы?! Дракон! И девица, обязательно должна быть девица! – Она неожиданно перестала смеяться, уставилась прямо в глаза Гэбриэлу своими чудными лучистыми южными глазами, и Гэбриэл невольно сглотнул. Хороша. Черт, хороша ведь! И что-то такое в ней есть, что роднит ее, саму чуточку, с Алисой, которая когда-то изумила и покорила его именно вот такой же артистичной непосредственностью и странностью.

– Но вы привезли и девочку, и дракона. Настоящего дракона. И я не смеюсь. В моем сердце нет смеха. Только зависть и печаль. Я завидую вашей невесте! Вы так смотрите на нее, как никогда и никто не смотрел на меня. Я не собираюсь отбирать вас у нее, я понимаю, насколько это нереально. Уже поняла. Но мне так хочется… хоть немного вас. Немного вашего внимания. Немного вашего присутствия, со мной, наедине. Это немного. Совсем немного! Давайте, просто, посидим… Поговорим. Выпьем вина. Вы расскажете мне что-нибудь о ваших подвигах… Или еще что-нибудь. Только, умоляю, ни слова про вашу невесту! Мы просто немного побудем наедине. Умоляю, граф! Это все, чего я теперь осмеливаюсь хотеть. Вы так чертовски хороши, так недосягаемы и прекрасны, что мое сердце впервые в жизни обливается кровью… Все эти дни в вашем замке я училась смирению и умению принять поражение. Я хорошая ученица! – Голос ее задрожал, обретя такие искренние и нежные нотки, что сердце Гэбриэла, отнюдь не каменное, дрогнуло и смягчилось. – Я проиграла… Но не жалею. Проиграть такому мужчине, как вы – мечта любой женщины, которая считает себя сильной, и чья сила выстудила и опустошила ее сердце. Я хочу немного побыть слабой, глупой и влюбленной. Завтра это будет уже не так. Я стану снова самой собой. Но сейчас… неужели вы откажете мне в такой малости?.. Обещаю, что даже не прикоснусь к вам! Не надо меня сегодня бояться!

– да я… – Смущенно выдавил из себя Гэбриэл, которому было и приятно, и неловко, и как-то не по себе, – не боюсь, вообще-то. – Подошел и присел на другой край часов. – Мне просто… (кхм), – не доводилось еще так… Лучше вы сами, того – расскажите чего там.

Она вновь рассмеялась. Гэбриэлу все сильнее нравился ее смех, и в сердце, активно подстрекаемом совсем другим органом, появилась мыслишка: а почему бы и… Нет, но женщина такая красивая, и как бы хочет… Он что, зверь?.. Да, он обещал Солнышку, даже клялся. Но тут такой форс-мажор… Жалко же ее. Вовремя вспомнив о том, что где-то поблизости за ними следят Гарет и Иво, Гэбриэл откашлялся активнее, суровой рукой выпроваживая предательские мыслишки и желания. Нет уж! Лучше не рисковать. И не смотреть на то, что дышит в коварном «дьяволовом окошке». Амалия умышленно села не только так, чтобы подчеркнуть достоинства своей фигуры, но и так, чтобы свет пока еще почти полной луны падал аккурат на ее декольте, высвечивая то, что нужно, и вырисовывая тенями контуры всего, что требуется, сквозь прозрачную ажурную ткань.

С легкостью прочитав все его мысли по лицу, которое Гэбриэл в эти мгновения не контролировал, Амалия прекратила смех, вздохнула. Видит Бог, она пыталась. Она старалась изо всех сил, чтобы этот истукан получил перед смертью хоть какое-то удовольствие! Но нет, так нет. Время идет, остались считанные минуты. Она налила ему вина, изящным движение протянула бокал:

– Выпейте, граф, вино развяжет вам язык, и вы, возможно, все-таки расскажете мне что-нибудь?

Гэбриэл охотно протянул руку: в горле от всех треволнений и душевной борьбы пересохло. Но тут же и отдернул ее: колечко Мириэль внезапно стало таким горячим, что обожгло палец, а из бокала повалил черный дым.

– Черт! – Гэбриэл вскочил, стряхивая без остатка всеочарование и все соблазны. – Ты что, дура, отравить меня удумала?!

Амалия в ужасе отбросила от себя бокал, не веря своим глазам. Вино с наркотиком растекалось по светлой плитке, все еще сочась черным дымом. Боясь, что наркотик не подействует, Амалия добавила слишком большую дозу, превратившую сонное зелье в смертельный яд, который безошибочно опознала магия Мириэль. Словно в дурном сне, рядом оказались герцог и армигер Гэбриэла, красавчик Иво.

– Донна Амалия! Вы пытались отравить моего брата, эрла Валенского, принца крови! – Голос Гарета, холодный, официальный, звучал словно откуда-то издалека. – Что вы можете сказать в свое оправдание?

– Это не я! – Искренне воскликнула Амалия. Ее начала бить дрожь. – Я не понимаю! Я сама пила это вино!!!

Гарет взял в руку бокал, в котором на дне осталось вино, выпитое Амалией.

– Это другой напиток. – Еще более ледяным тоном возразил он. – Он не дымится в моей руке, значит, не отравлен. Ваша хитрость здесь бессильна, сударыня. Это Элодис. А мы – внуки эльфийской королевы. Неужели вы думаете…

Он не договорил. Из тени выступила закутанная в темный плащ Алиса. Голос ее внезапно стал каким-то странным, чуть вибрирующим.

– Ты хотела отравить моего жениха? – Лавви откинула плащ, ступая босыми ногами по траве, льнущей к ее ступням. – Ты хотела причинить вред моему Гэбриэлу? – На лице, бледном в лунном свете, глаза ее казались черными и бездонными, в них дрожали золотые искры. Амалия онемела, встретив этот взгляд. Как и мастер Дрэд, как все, кто в Европе имел дело с инквизицией и работал на нее, Амалия знала точно, что ведьмы и магия – вымысел и нелепица. Что ничего подобного не существует. Но черный дым от напитка, изобличившего ее, и вот эта… это существо, – изумили ее и перевернули всякое представление о реальном и нереальном.

– Ведьма… – Слабым, севшим голосом пролепетала она. – Люди… помогите… Помогите!!! – Завопила прорезавшимся голосом. Гэбриэл, всегда соображающий молниеносно, выхватил кинжал, чтобы заткнуть ей рот, но не успел – змея, взметнувшаяся из травы, оказалась быстрее, впившись прямо в горло Амалии.

– Сдохни!!! – Яростно воскликнула чужим голосом лавви, весь ее облик на какие-то мгновения слегка словно бы исказился, явив совсем другое существо, пугающе похожее на Алису, и в то же время иное и жуткое. Амалия, хрипя и пытаясь внезапно онемевшей рукой отбросить змею, повалилась на плиты, корчась в агонии. От галереи слышались крики и возбужденные голоса. Гэбриэл набросил на Алису плащ, скрывая ее от посторонних глаз, толкнул к Иво:

– Быстро, уведи ее! Никто не должен ее видеть!!! Бегом, Иво, бегом!!!

– Кончита!!! – завопил дон Фернандо, падая на колени подле Амалии и успев увидеть исчезающую в траве змею.

– Соболезную. – Не дрогнувшим голосом обратился к нему Гарет. – Мы не успели ничего сделать: змея появилась неожиданно и ужалила донну Амалию. Завтра же мы обыщем все сады и все дворы в поисках этой рептилии. Никто не выйдет наружу, пока она не будет поймана.

– Это вы ее убили! – Выпрямился дон Фернандо, рука потянулась к кинжалу. – Вы убили ее!!!

– Сударь, вы не в себе! – Гневно воскликнул Гарет.

– Вы пытались домогаться ее! – В ярости воскликнул испанец. – И когда она отвергла вас, вы убили ее, мерзавец! Вы пытались вдвоем обесчестить мою жену! Бедняжка Кончита… Глупая, глупая Кончита! – Он выхватил кинжал, пригнувшись и перекидывая его из одной руки в другую, как это любил делать, рисуясь, и сам Гарет. Бывшему разбойнику и грабителю это оружие было куда привычнее и ближе к душе, нежели меч или фальшион. Прошипев что-то по-испански, он сверкнул глазами и сделал издевательски-приглашающий жест. Гарет, не смотря на то, что одна рука его еще висела на перевязи, тоже обнажил кинжал. Он почуял в доне Фернандо простолюдина в этот миг, и даже не объяснил бы, как и по каким признакам. Просто его вдруг озарило: он не тот, за кого выдает себя, он не дворянин, не гранд; его манера держать кинжал, двигаться и даже смотреть изобличили его! Рыцарей в Европе всему этому учили иначе. И в этот миг страшного потрясения Эль Камборьо, забыв обо всем, стал самим собой – и выдал себя. Как и сказал Лодо, он шпион и убийца инквизиции. И церемониться, честно сражаться с ним Гарет не собирался. Шпион и бандит и умереть должен был соответственно. Не менее ловкий, чем Эль Камборьо, и по-эльфийски гибкий и быстрый, он ускользнул от прямого выпада, словно лунный блик, крикнул, уставившись на плиты подле противника:

– Змея! – И вонзил кинжал на миг всего замешкавшемуся испанцу в сердце.

– Подлый удар! – Воскликнул кто-то. На крик Амалии и вопли испанца в сад сбежалось полно людей.

– Подлому смерду – подлый удар. – Хладнокровно ответил Гарет. – Это самозванец. Не дворянин, не рыцарь. Чернь! Они с этой женщиной даже не были женаты. – Тут он ошибся, но о своей ошибке так никогда и не узнал.

– Вы уверены, герцог? – Спросил официально Фридрих.

– Да. – Гарет вытер кинжал поданным братом платком. – Они шпионили на инквизицию. И пытались подстроить ловушку моему брату. Увы! Змея спутала все их планы. – Он обернулся.

– Я бы на вашем месте не толпился тут! – Повысил голос. – Ядовитая гадина, ужалившая донну Амалию, кто бы она ни была, все еще где-то в саду! – И большинство народа как ветром сдуло.

Глава восьмая: Танцы с волками

Как только стало возможно, Гэбриэл бросился к Алисе, и нашел ее в саду, в гроте. Она сидела, прижав к груди кулачки с переплетенными пальчиками, прямо на камнях, и плакала. Подняла на него глаза-кляксы с золотыми огонечками:

– Я не раскаиваюсь, слышал, не раскаиваюсь!

– Солнышко ты мое… – выдохнул Гэбриэл и, оторвав ее от камней, прижал к себе. – Как ты там очутилась?..

– Мне девушка какая-то пришла и сказала, что ты сейчас изменяешь мне в Золотом саду, где солнечные часы… – Всхлипнула Алиса. – У меня в глазах все… потемнело-о-о!!!

– Сучка… – Сквозь зубы рыкнул Гэбриэл, злясь не только на Амалию, но и на себя, поверившего лживой твари. – Это она нарочно все устроила! Меня пригласила поговорить, тебя заманила, зелье мне какое-то налила… Как расписала все, а?! И этот ее был поблизости…

– Ты не хотел ее, Гэбриэл, не хотел?! – Алиса обвила его шею руками, прижалась сильнее, спрятав лицо у него на плече. – Мне стало так… больно, так… ужасно!

– Ну, раз зелье налила, – буркнул Гэбриэл, радуясь, что она не видит его лица, – значит, не захотел.

– Какая подлая! – Ахнула Алиса. – Я не жалею, слышишь, не жалею!

– Да и я не жалею. Если бы не змея, я сам бы ее убил, чтобы не выдала тебя. И плевать, что было бы дальше. Но за тебя я перепугался знатно, Солнышко. Еще чуть-чуть, и тебя увидели бы… И догадались, кто ты. Ты что, людей не знаешь?! Они травлю такую устроят, что мама-не-горюй!

– Догадались бы?.. – Выдохнула Алиса.

– А то! Ты себя со стороны не видела! Гарет, и тот в лице переменился, а Амалия эта чуть от страха не описалась.

– Я что, – Алиса резко отстранилась, уперлась кулачками ему в грудь, заглянула в глаза. – Превратилась во что-то?! Как говорил господин Кину?!

– Не совсем. – Честно ответил Гэбриэл. – Но начала меняться. А глаза и сейчас такие, знаешь… страшноватые, честно-то сказать.

– Я стала уродкой?! – Помедлив несколько секунд, в ужасе поинтересовалась Алиса. Гэбриэл помотал головой:

– Нет. Для меня ты всегда прекрасная, Солнышко мое. Но посмотреть было, на что. А что, – поторопился он, – ты и змею того… как и пауков, и ос, можешь, да?

– Они не опасные. Ни для кого. – Потупилась Алиса. – Они меня слушают во всем.

– Кого еще ты можешь напустить на кого-то? Гипотетически?

– Кого-нибудь. – Откручивая петельку на его камзоле, нехотя призналась Алиса. – Рысь, медведя… если они близко. Кабана. Крыс. Не могу волков – у них своя Госпожа.

– Что за Госпожа?

– Не знаю. Я боюсь… боюсь уходить глубоко… – Алиса вся как-то сжалась. – Боюсь, что не смогу вернуться. Тот мир – он так близко… И он такой… манящий. Но там я буду без тебя. – Добавила почти шепотом, так, что Гэбриэл с трудом ее понял. Сердце сжалось, и он вновь обнял ее, баюкая:

– Не бойся, мой маленький человечек. Я и там тебя найду. Я тебя так люблю, Солнышко ты мое, что в кого бы ты не превратилась, честное слово, любить тебя буду все равно… Я это вот, сейчас понял, как увидел тебя такой вот… – Он говорил немного бессвязно, но для Алисы главным были не слова, а его объятия и дыхание, бешеное биение сердца, поцелуи, которыми он перемежал свои признания. Гэбриэл испугался, был взволнован, потрясен всем, что случилось, но главное – главное, что он понял, до чего же на самом деле любит свою Алису! Когда на какие-то мгновения перед ними всеми обозначилось это странное и жуткое существо с бешеными глазами, Гэбриэл ни на секунду не испугался Алисы – он испугался за Алису! За это жуткое создание, способное уничтожить кого угодно с помощью самых ужасных и смертоносных тварей – плевать! Лишь бы ее не обидели, не узнали, что она такая, не начали бы бояться и травить! Гэбриэл, не дрогнув, убил бы не только Амалию, – он убил бы кого угодно и сколько угодно! Ему и страшно было от этой решимости, и в то же время он знал, что не изменит ей, не станет колебаться ни на миг и не отступит.

Замок, как и обещал Гарет, обыскивали полдня, но никакой змеи не нашли. Все были в очередном шоке: смерть посла и его жены попахивала политическим скандалом, нужным сейчас Хлорингам, как рыбе зонтик. Но придраться было, в сущности, не к чему: две точки, окруженные кровоподтеком, отчетливо видны были на шее Амалии, и любой врач подтвердил бы, что это змеиный укус. Видевшие змею Гэбриэл, Гарет и Иво в голос говорили, что не рассмотрели ее хорошенько: было темно. Довольно большая, – говорили они чистую правду, – и вроде как черная. А как обезумел дон Фернандо и набросился на Гарета с нелепыми обвинениями, видело и слышало едва ли не пол замка. Мавританский рыцарь потребовал от Гарета объяснения его странным словам по поводу того, что посол – не дворянин, и Гарет объяснил так доходчиво, что мавр не стал больше развивать эту тему, и увез тела в Элиот с таким мрачным видом, с печатью такой задумчивости на лице, что Гарет даже позлорадствовал: у него определенно возникнут вопросы к Дрэду, и вопросы очень трудные. Гэбриэл, ничтоже сумняшеся, приписал это происшествие той же Александре Барр: опять наколдовала, ведьма чертова, но жертвой ее колдовства стала ни в чем не повинная Амалия, жена нидерландского посла. После чего вновь на всех площадях городов и поселков Поймы был зачитан список преступлений проклятой ведьмы, к которым было добавлено еще одно: убийство с помощью колдовской гадюки невинной молодой женщины, иностранки, гостившей в Хефлинуэлле.

Мастера Дрэда это объявление застало в Разъезжем, где он тщетно ожидал, что его встретят из Хефлинуэлла, как подобает, и проводят в замок с приличным эскортом. Собственно, формально, по протоколу, особы такого статуса и ранга, как Хлоринги, вообще не должны были его ни встречать, ни как-то особо привечать, но Дрэд привык к тому, что организация, к которой он принадлежит, де-факто является куда более могущественной и влиятельной, нежели семья каких-то там туземных князьков острова с задворок Европы. Все здесь встречали его так, как и следовало встречать посла-инквизитора. Даже королева, внутренне бесясь и злобствуя, была с ним почтительна. Посланцев из Хефлинуэлла Дрэд ожидал еще в Блумсберри, и был искренне удивлен, не дождавшись ни одной живой души. Внутренне посмеиваясь, он попытался расспросить местных о драконе, в которого не верил ни единой минуты, но был неприятно удивлен: это чудовище, было ли оно драконом, или чем-то еще, видел весь этот портовый городок. Ему бойко и подробно описали, как выглядел дракон, как его перегружали на баржу с палубы «Единорога», и даже – как он вонял. Для Дрэда это известие означало не только неприятные последствия из-за растущей популярности Хлорингов. Его планам насчет драконьего золота оно угрожало тоже. Получалось, что драконы не вымерли там, далеко на Севере, а вполне себе живы, существуют и даже появились здесь, на Юге! Об этом следовало переговорить с Брианом де Латрей, и Дрэд велел секретарю отправить командору весточку прямо из Блумсберри.

Об Александре Барр, которую людская молва упорно именовала ведьмой, Дрэд слышал часто. То и дело всплывали доносы на нее, жалобы и прямые обвинения. Он отлично знал, почему ту расстригли из монахинь и изгнали из монастыря: она издевалась над молоденькими красивыми послушницами, брила их налысо, жгла им волосы и брови с ресницами, голышом выгоняла на крышу в самый солнцепек, от чего одна из девушек все же скончалась. Пострадавшая оказалась из богатой и влиятельной семьи, и Барр замять дело не удалось. Ее отдали под суд, но барон Драйвер, тогда еще находящийся на пике своей силы и власти, ее забрал. После чего она появилась уже в Найнпорте, как владелица собственного дома, и знаменитая и умелая знахарка и лекарка. Как уже говорилось, Дрэд в колдовство не верил, но после встречи и разговора с сэром Гохэном его мировоззрение подверглось некоторой корректировке. А все этот проклятый Остров! Он вообще не должен существовать, как таковой, со всеми его драконами, эльфами, полукровками и ведьмами! А насчет смерти Амалии и Эль Камборьо – Хлорингам придется кое-что объяснить. И так, чтобы он, Дрэд, этим объяснениям поверил.

Ведьма, продолжавшая оставаться в далвеганском трактире, тоже узнала о том, что ей приписывают уже и чужие преступления, и неожиданно сильно этим оскорбилась. Драйвер умолял ее появиться на Красной Скале, и Барр сама знала, что надо, и срочно. Но оставить все так, как теперь?! Ничего не сделав?! Тем более, что теперь ей и не нужно было самой рисковать: теперь у нее было орудие, почти неуправляемое и опасное, но очень и очень действенное – в это Александра верила вполне. Не одна живая душа погибла в эти дни, чтобы к Аяксу вернулись здоровье и утраченная конечность; грязный и страшный ритуал был совершен в окрестностях деревни Топь в Великую Ночь, но результат того стоил: Аякс был практически здоров, и вновь обладал двумя руками… Точнее, одной рукой, и одной конечностью, уродливой даже на общем его уродливом фоне, но зато мощной       и функциональной – а за красотой рыжий тролль никогда особо не гнался. Если только не хотел ее сожрать.

– Я всегда тебе говорила, – вздохнув, сказала ведьма троллю, – в Пойме Хлорингов не достать обычным путем. Их нужно ловить на живца. Только так.

– И кто у нас живец? – Поинтересовался Аякс. Подчиненное положение бесило его несказанно; необходимость выполнять приказы ведьмы лежала тяжким грузом на его злобном, но вольном сердце. И он компенсировал эти неудобства вызывающим поведением, неуважительным тоном и насмешками. Барр терпела это, понимая, что иначе над этой строптивой скотиной даже она власть не удержит. Ничего. Она верила, что результат стоит того.

– Конь. – Ответила кратко. Аякс осклабился издевательски:

– Хлоринг так любит конину, или че? Ты че, ведьма, рехнулась от злости?

– Щенок оставил своего коня в Голубой, во дворе у местных булочников. Место оживленное, народу много. Даже ночью перебить всех нет смысла, они начинают печь свои пряники и булки с рассветом, и почти сразу к ним тянутся люди за выпечкой. Ловушки не получится.

– Да мне плевать, я хоть всю деревню положу!

– Конечно, положишь. – Насмешливо сощурила змеиные глаза Барр. – Только вот толку-то? Голубая на оживленной дороге. И очень далеко от Гранствилла. Перебьёшь; сожрешь; дальше что? Нагрянут эльфы, нагрянет стража, щенки явятся с большим отрядом кнехтов. И ты остался там же, где и был. С приятной тяжестью в брюхе, которую быстро высрешь, и тогда вообще никакого толку от твоего подвига великого не останется.

– Говори. – Насупился тролль, понимая, что она права, и сильно злясь на нее за это.

– Герцог никогда не ездит без свиты. Это всегда его итальянец, армигер, и несколько кнехтов. А вот его брат, поскребыш дохлой ведьмы, частенько разъезжает один. Он, да собака… И эльф, но эльф покинул замок на несколько дней. Это шанс, животное. Он любит своего коня и обязательно приедет его проведать. Или забрать – лошади быстро поправляются. Приедет сам. И на этот раз – без своей эльфийской няньки. Не трогай булочников, пока не расправишься с мальчишкой!

– Ты говорила, что он нужен тебе живым.

– Уже нет. – Барр сверкнула злобой из глаз. Нет, конечно же, она хотела бы заполучить Гэбриэла Хлоринга живым! Но обстоятельства сложились так, что приходилось хвататься за то, что есть, а не ждать того, чего очень хочется. Ничего. Она заполучит его невесту и дочь, и тогда уже отыграется на них за все. – Я только одного теперь хочу: чтобы он сдох не сразу.

– В этом не сомневайся! – Ощерился Аякс. И да: ведьма в этом не сомневалась.

Как в любом университетском городе, школяры и студенты были славой Фьёсангервена, его прибылью, изюминкой, (и даже перчинкой), и, увы, его кармой. Школяры гуляли, платили, веселились, озорничали, бесчинствовали и третировали горожан день и ночь. В отличие от Эсгарота, где занятия проходили по старинке, на Школьной улице и на берегу озера Долгого, Фьёсангервенская альма матер стала одним из первых университетов Европы, где были выстроены специальные классы и будуары для студентов, которые не имели возможности снимать в городе жилье. Буквально за несколько прошедших после этого лет – деньги на строительство классов и будуаров дал, само собой, его высочество Гарольд Элодисский, – вокруг университета вырос целый городок, обнесенный своей стеной, с Университетскими воротами и отдельным уставом. Владыкой этого городка был ректор, Урбан Бронсон, в его руках находилась вся верховная власть этого мини-государства, в том числе судебная и исполнительная. К нему шли торговцы и трактирщики, а так же разъяренные мужья и отцы согрешивших дамочек, чтобы воззвать к его справедливости. Не особенно, впрочем, на нее надеясь, так как ректор практически всегда вставал на сторону школяров. Иногда им доставалось, а порой, если проступок был слишком серьезным, даже весьма и весьма болезненно доставалось, но школяры всегда предпочитали его суд и расправу, потому, что верили своему Папаше Ури. Старую народную присказку: «Если Бог не выдаст, то и свинья не съест», школяры перефразировали в «Папаша Ури не выдаст». В университете ректор читал lectio по «квадриуму»: арифметике, музыке, астрономии и геометрии, а слушателям старших факультетов – по медицине. Он приходился дальней родней по матери Еннерам, и более близкой по отцу – Бергквистам, и когда город наводнила пресловутая «ангельская милиция», он приказал закрыть университетские ворота, превратив альма матер в неприступную крепость. Школяры охотно сменили грифель на арбалеты и пращи, а лютни и эльфийские гитары – на мечи и сабли. Первую же попытку новых хозяев города войти в университетский городок школяры встретили азартными проклятьями, сквернословием, перемежающимся красиво и учено звучащими на латыни, но очень грязными по сути пожеланиями и лавиной нечистот со стен. Тем же самым отвечали школяры и профессора и на предложения капитуляции и признания новой власти, и на угрозы. Гирст, узнав, что творят студиозусы, только зубы стиснул. О чем-о чем, но о студентах он и не подумал! Все было предусмотрено: казармы стражи, магистрат, ратуша… А вот о школярах он, никогда не получавший никакого образования, даже и не вспомнил. А ведь ректор связан со старейшими семьями королевства! Да и среди студиозусов есть представители древнейших семей. В его намерения не входило ссориться с ними со всеми. Да он вообще ни с кем ссориться не хотел! По его задумке, он был не захватчиком, а спасителем, предателем и убийцей был Енох! Гирст даже рискнул и приехал к университетским воротам, предложив переговоры с ректором. Тот вышел на стену, и в ответ на объяснения и оправдания Гирста нагло заявил:

– Пусть дочери эрла сами придут сюда и скажут, что все это правда, а не наглая и беспардонная ложь!

Но на этот риск Гирст пойти не мог. Фиби, вроде бы, оттаяла, даже порой односложно отвечает ему, стала кое-что есть, по зернышку, как больная птичка, но все же. Но как она поведет себя, очутившись вне стен замка? Если она попросит помощи у ректора или горожан, Гирсту и «милиционеры» не помогут, горожане их порвут: Еннеров здесь любили. Вот если в замке останется ее сестра… И, пообещав Урбану, что как только Фиби Еннер станет получше – девушка вне себя от горя по родителям, – он приведет ее сюда, и та заверит всех в своей безопасности, Рон Гирст вернулся в Северную Звезду. Приказав искать Гарри Еннера, его друзей и маленькую Флер, землю рыть, если надо, в море нырять, но найти.

Но не успели начаться новые поиски, как нагрянула новая проблема: известие о смерти Корнелия.

– А ведь этого следовало ожидать! – Говорил Гирст, расхаживая по террасе, на которой Фиби, бледная, но спокойная, вышивала большой гобелен с изображением Северной Звезды. – Таких, как этот попик, всегда убивают, не родственники сожженных девок, так свои же последователи. Я только не думал, что так рано… Проклятье! Я бы и сам его убил, но не так и не теперь… Морщишься? – Мельком взглянул он на Фиби. – Такова жизнь, моя девочка. Корнелий – сумасшедшая тварь, бешеная собака, которая не столько убьет, сколько заразит и погубит народа своим бешенством. Я его использовал, да. Я тоже тварь, не скрою, тварь куда худшая, ибо разумная. Отчасти могу оправдаться только тем, что не я его создал и с поводка спустил. Не я натравил его на Междуречье! Я лишь использовал его, но почему нет?! Создали его мой драгоценный братец Андерс и его дружки, и мой достойный папаша. И создали по пьяни, сдуру, не особо даже понимая, что творят и какие будут последствия. – Он сжал кулак. – Разве это не худшее зло?! Мог я им помешать?! Нет! Могли это сделать королева, принц Элодисский, твой отец, в конце концов. Но они не помешали – не поняли величины угрозы… Так в чем мой грех? В чем грех волка, сожравшего овцу? Он таков, каков есть. Да, я волк, я тварь, я хищник! И делаю то, что могу и умею. Поздно меня менять, родничок зарос. – Он стремительно подошел к Фиби, присел подле, жадно любуясь ее лицом, шеей, руками и плечами. – Но знаешь, о чем я мечтаю?.. Только тебе я могу открыться… Ибо верю: ты поймешь меня. Хоть ты меня и ненавидишь, и желаешь, чтоб я сдох, и не простишь меня, но поймешь, верю, ты – не обычная глупая баба, ты – особенная! И каким бы ни было твое сердце, голова у тебя ясная. Сердцем ненавидя, умом – ты поймешь! – Фиби, не смутившись, хоть чувствовала его взгляд всей кожей, прилежно клала стежок за стежком, не ошибаясь ни на йоту, и руки ее не дрожали. Он встал, отошел к перилам, глядя на море. – Мальцом я мечтал о том, что у меня нормальная семья, мать, братья, сестры, отец, дедушка, бабка… Не судьба была мне такую семью иметь. И в какой-то час понял я, что если и будет у меня все это, то только если я САМ это создам. С песчинки, с ростка, выращу свое собственное древо фамильное, свою СОБСТВЕННУЮ семью, и через тридцать лет вот тут, – он ожесточенно, не глядя на Фиби, ткнул указательным пальцем в плиты пола, – будет сидеть МОЯ дочь, и МОИ внуки будут играть, а я – смотреть на них.

– Пока не придет новый волк. – Раздался сзади тихий, но спокойный голос. – Молодой, жадный и самоуверенный, и не разрушит ТВОЙ мир.

Смерть Корнелия, убитого не иначе, как по дьявольскому наущению, потрясла его последователей и посеяла смуту в его войско. Рыцари были уверены, что смогут повести их за собой, заклиная светлой памятью их вождя, но, как водится, кое-чего не учли. А именно: мотивов, которые привели к Корнелию очень многих из простого люда. Тех, кто пошел не за сектантом, не ради борьбы с ересью, до которой, по большому счету, им вообще никакого дела не было, а за правдой, как они это понимали. Люди шли, чтобы как-то изменить свою постылую жизнь, ненавистные порядки, скинуть груз проблем, отомстить кровососам-рыцарям и попам… особенно попам. Особого представления о том, как они всего этого добьются, и что будут делать после, у них не было, но зла и обид накопилось столько, что требовалось хотя бы выпустить пар. И после похорон Корнелия, торжественных, с молебном, всеобщим плачем и покаянием, началась свара между рыцарями и мгновенно образовавшимися вождями от толпы: Майклом Гречкой, Тедди Ангелом и Петром Дулей. В устье Вопли, у Зеркального, корнелиты перессорились и разделились: с Гречкой, Ангелом и Дулей ушли те, кто пришел не ради религиозных идей, то есть – большинство. И самое боеспособное большинство. Пока их вел Корнелий, люди шли за ним, особо не раздумывая и не задаваясь вопросом, куда они идут и зачем. Ведет – идем. Корнелия не стало, и потребовалась какая-то программа действий, какая-то цель. Петер Дуля, беглый монах, которого разыскивали церковные власти за грехи и преступления, коих у него был целый букет, от прелюбодеяния и содомии до воровства и убийства, первым обозначил эту цель: монастыри и кафедральные города. «Ибо сам кардинал Стотенберг в грехе закоснел, прелюбодействует, бастардов плодит, в Хефлинуэлле предается чревоугодию и распутству, пока простой люд кровавым потом обливается, от зари и до зари добывая хлеб свой, который весь уходит в прорву какую-то! Люди горбатятся от зари до зари, а дети голодают! А за его высокопрелюбодейством и иные попы стыд и совесть потеряли, обжираются, срамотой занимаясь при свете дня, не стыдясь ни людей, ни Бога!». Слова были справедливые и понятные, цели – тоже. И корнелиты, избрав своим новым символом сосновую шишку, как знак траура по любимому вождю, – сосновые ветви в Нордланде шли на изготовление погребальных венков, – направились на юго-восток. А остальные, оставив своим символом крест в огне и назвав себя Верными, направились за рыцарями Зоном и Вальтером Лысым в сторону Фьесангервена, по-прежнему имея своей формальной целью Эльфийское побережье и всяческих прелюбодеев и скотоложцев.

Город Торхвилл, несколько дней пребывающий в смятении и страхе, все это время собирал выкуп за себя, памятуя о судьбе Брэдрика. Когда Верные подошли к его стенам, горожане выслали переговорщиков с выгодным предложением, и Зон и Вальтер это предложение приняли. Солидная сумма золотом и кое-какие драгоценные вещички осели ненавязчиво в рыцарских сундуках. Но Верным тоже перепало кое-что. В ознаменование «бескровной победы» им выкатили двадцать бочек не самого плохого пива. Напившись и хорошо отпраздновав, Верные разорили окрестные деревни, сожгли все, что горело, потравили посевы, и направились дальше. Торхвилл и укрывшиеся за его стенами крестьяне вздохнули с облегчением. После Брэдрика пожар и потравы казались уже не самым большим злом.

В знак траура по Лайнелу Еннеру, его супруге и сыну, а так же по Ардоберту Бергквисту, в Хефлинуэлле приспустили флаги и отменили все пиры и развлечения на ближайший месяц. Большая часть гостей разъехалась, гости издалека засобирались домой. Гэбриэлу это даже понравилось: столпотворение в замке его начало раздражать; нельзя было шагу ступить, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из гостей или их челяди. Но и жаль было отца, который искренне переживал о своих друзьях и родственниках. Да и Гарет приуныл. Он хорошо помнил Лайнела Еннера, и очень жалел, что, побывав в Урте, не добрался до Фьесангервена и не возобновил знакомство с Еннерами.

– Нужно было снова голубей завести. – Говорил он, сидя с братом поздно вечером под замком, на берегу рва, искупавшись и отдыхая. В отдалении, на заливном лугу, паслись кони Хефлинуэлла, которых выгоняли сюда в ночное, и Гэбриэл любовался ими, то и дело бросая в воду мелкие камешки. Лошади вкусно хрустели травой, фыркали, топали порой ногами, отгоняя насекомых. Гор блаженно вытянулся в траве неподалёку: он тоже купался и активно участвовал в драке, которую затеяли братья; потом, как оно водится, встряхнулся прямо возле хозяина, заставив его подпрыгнуть и заорать, и наконец успокоился. Подрёмывал в полглаза: хозяин расслабился, не заботится ни о чём, по сторонам не глядит… всё на нем, всё на верном псе! Надо и за вещами приглядывать: пока хозяин купался, Гор деловито собрал его разбросанные вещи в кучу и сидел рядом – охранял. Это хозяин думает, нет никого. Гор-то видит: и сурок есть, и белки, и ужи, и ёжики, и лиса, ворюга, где-то поблизости прячется! Седло тоже валяется… Тяжёлое, Гор притащить его не смог, и теперь нервничал – то и дело поглядывал в его сторону. Столько забот на бедной собаке! И всё же хорошо. Спокойно, тепло, не жарко. Съесть бы что-нибудь… У хозяина кусок пирога есть. Но воровать было ниже достоинства полукровки. Вспомнит верного Гора, сам даст. Хозяин не жадный, и великий: Гор, как любая собака и любой волк, отлично понимал статус и другого пса, и человека, в стае. Хозяин был вожаком, и таким, которым мог гордиться любой волк, не то, что пёс.

– Голубиная почта надежнее, чем гонцы, которые то запьют, то потеряются, то продадутся кому-нибудь.

– Угу. – Никакого ответа со стороны Гэбриэла не требовалось, Гарет просто рассуждал вслух, и Гэбриэл лишь издавал порой какое-нибудь междометие, чтобы показать, что слушает.

– Что теперь об этом. – Уныло продолжил, помолчав, Гарет. – Дядя Лайнел был, как отец: благородный, добрый, великодушный. Слишком порой добрый. Но в Междуречье его любили. Он не ленился, ехал в любую даль, чтобы помирить, выступить посредником, сватом, на все готов был, чтобы сохранить семью и мир. Он вообще считал, что важнее семьи нет ничего… Они с тетей Луизой были образцовой парой. А теперь их семьи нет. А я мог бы это предотвратить! Если бы вовремя, как только дошли слухи об этом Корнелии, рванул туда, то…

– Мы рванули бы. – Уточнил Гэбриэл. – Я тебя одного не отпустил бы.

– Ты не знал дядю Лайнела. И дядьку Кнуда тоже. Он толстый был, коротышка такой подвижный, похабник страшный, но веселый… Смешной. И столько знал всего! А рассказывал как! Он гостил у нас в Хефлинуэлле, когда мне десяти еще не было. Я хвостиком за ним ходил и в рот смотрел, тетя Алиса очень из-за этого ругалась. В этом Габи на нее похожа: им кажется, что весь мир вокруг них одних вращается, и если кто-то рядом ведет себя неподобающе, все всё видят и замечают, и страдает именно их реноме.

– Что?

– Забудь. – Фыркнул Гарет. – Все про них, короче. Им и в голову не приходит, что мало кто, на самом деле, о них думает. И у окружающих своя жизнь и свои проблемы.

– Что ты думаешь, – осторожно спросил Гэбриэл, – про дружбу кузины и этой… чернявой улыбашки?

Гарет вновь фыркнул, уже веселее:

– Чернявая улыбашка! Да ничего не думаю. У Габи, при ее характере, подруг вообще не густо. Да ладно, вообще нет. Разумеется, эта Беатрис из корыстных побуждений вокруг Габи вьется. Ну, и что? Пусть себе сплетничают и хихикают промеж собой.

– Кое-кто в замке считает, что у этой… Беатрис репутация хреновая.

– Кое-кто – это кто? Иво твой?

– Иво про своих баб вообще ничего не говорит. «Порядочный, мол, мужчина о своих дамах не треплется».

– Тогда кто тебе это трепанул?

– Не важно.

– Да нет, Младший, это важно. Алиса, поди?

– Ну, а если и Алиса?

– Да ладно. – Расслабился Гарет. – Девчоночьи ревности. Беатрис на тебя глаз положила, вот Алиса и злится на нее. Слушай, – он сел и мигом посерьезнел, – я про ту змею…

– Что про змею? – Насторожился Гэбриэл.

– Это тоже серьёзно, Младший. И очень. Что сама Алиса сказала об этом?

– Что ее друзья ни для кого не опасны.

– Оно и видно. Амалию следовало заткнуть раз и навсегда, тут я ничего против не имею. Но что, если твоя феечка начнет убивать каждую девчонку и бабенку, к которой приревнует тебя? Что тогда?

– Она же этого не делает.

– Всегда с чего-то начинается. Я вот сейчас вспоминаю… Кажется, эту самую Беатрис как-то осы покусали? Алискин к этому отношение не имеет, нет?

– Не помню такого. – Слукавил Гэбриэл. Гарет подозрительно глянул на него. Закат гас в небе над Ветлянкой, в воздухе разлилась удивительная сладостная свежесть, свойственная – Гарет знал это, как никто, – только местным летним вечерам. Умиротворенно, приглушенно пели лягушки, совы кричали где-то в лесу за рвом. Луна уже висела низко над рекой, все еще почти полная. Гэбриэл встал, поднял седло:

– Пошли домой. – Нашарил кусок пирога, свистнул, дал Гору. Пес деликатно взял угощение, о котором думал все это время, скупо вильнул хвостом, благодаря. Гор молодец, Гор умный! Не украл пирог, и правильно сделал: хозяин все равно дал, а так рассердился бы.

В гору братья поднимались пешком, оставив коней пастись на заливных лугах. Постояли, поднявшись до середины пути, на месте, где когда-то, почти пятьсот лет назад, стояла первая каменная христианская церковь Нордланда, и чьи руины до сих пор по весне можно было рассмотреть среди камней, но сейчас они надежно были скрыты бурьяном. Отсюда открывался самый волшебный вид на Гранствилл, окрестности, Ригину и Белую Горку, а так же – на угасающие угли заката. Все было погружено в такой покой, в такую томную негу, что не верилось ни в какое зло и ни в какие дурные помыслы. Бурьян шуршал и подрагивал от десятков крохотных лапок, бесшумно пролетали то и дело охотившиеся совы. Гор замер в настороженной позе, внимательно наставив уши – он мог опознать тысячи звуков и запахов, для него окружающий мир был куда оживленнее и населеннее, чем даже для братьев, по-эльфийски чутких, и все было интересно.

Ощущая в эту минуту так остро, Гэбриэл прикрыл глаза, настраиваясь на раз пойманную волну. Получится, нет?.. Отрешиться от мыслей, бесконечной лентой текущих в голове, и сначала услышать весь оркестр, а потом – отдельных исполнителей… Дыхание пса… Стук сердца Гарета… Лошадей внизу… Голоса людей в городе… Смех на Белой Горке, мычание коровы, которую идут доить… Звук тугих струек, ударивших в ведро… Золотая невесомая пыльца на всем – Алиса! Он улыбнулся. Магия лавви проникала повсюду, пронизывала окрестности, расползаясь все дальше, и защищала их. Их крохотный золотой фонарик разросся до невероятных размеров! Он внезапно уловил знакомый тонкий яблочный аромат: словно Алиса невесомо коснулась его закрытых век. Почувствовала! Открыл глаза, тряхнул головой.

– А я так не могу. – С легким сожалением признался Гарет. – Вроде, теоретически могу – а на деле не получается.

– А ты не старайся. – Пожал плечами Гэбриэл. – Ничего не надо делать, и сосредотачиваться не надо, наоборот, расслабиться. Оно само в тебя войдет, только выброси ненужное. В забитую всякой хренью башку ничего путного и не впихнешь.

– И как оно все? – Усмехнулся Гарет.

– Хорошо. – Гэбриэл вздохнул полной грудью. – Все хорошо.

Кристина вышла из дома своих родителей, где теперь – временно, – жила с сыном. Джон сам настоял на этом, пока не наведет порядок на мельнице, не очистит ее от злого колдовства, не похоронит слуг и родственников. Он даже думал все там сжечь, потому, что неожиданно стало невероятно много крыс, настолько много, что сбегали даже принесенные из деревни коты. Но два дня назад на мельницу пришла кошка, молоденькая, едва ли шести месяцев отроду, страшно тощая, голодная настолько, что яростно сгрызла сухарь, которым поделился с нею мельник – обед, заботливо уложенный ему женой, он уже съел. Джон, человек не злой и животных жалевший, повздыхал над кошкой: к Калленам не заберешь, у них своих котов целая колония живет в усадьбе, и патриарх и матриарх этой колонии, кошка Чара и кот Бус, чужачку не потерпят. Так что Джон приласкал кошечку, которая весь день сопровождала его везде, что бы он ни делал и куда бы не пошел, и отправился к Калленам и к жене, мысленно с кошечкой простившись – сбежит, бедолага, матерые коты удирали! Но вернувшись утром, мельник не только обнаружил кошечку у дверей дома, но и лицезрел ее трофеи: ровно одиннадцать здоровых, жирных, матерых крыс, безголовых, странной, почти черной масти с серыми пятнистыми толстыми хвостами. К угощению, которое в слабой надежде встретить ее здесь, Джон всё-таки прихватил, кошечка, которую он тут же, на радостях, окрестил Мурой, приступила уже куда степеннее и деликатнее, чем вчера к сухарю – наелась крысиных голов. А что самое отрадное – крысы, которые все предыдущие дни вели себя нагло до изумления, не стесняясь и не опасаясь людей, ничуть не скрывая своего присутствия и чуть ли не бросаясь на них в драку, присмирели настолько, что их теперь было не видно-не слышно. Но совсем не исчезли – Мура, по-прежнему составляя Джону компанию, то и дело отлучалась, чтобы принести еще один трофей и уложить его на видном месте, всем своим видом демонстрируя новому хозяину: какая я молодец!

Вечером, вернувшись домой, Джон только и мог говорить, что о чудесной кошечке.

– Восемнадцать крыс за весь день! – Удивлялся он, и Каллены, Кристина и работники пекарни ахали и восхищались. – А сама маленькая, сама не больше крысы! Полосатенькая, как матрасик, глазастенькая, а ласковая, а громкая! – Он с нежностью смотрел на жену. – Тебе понравится!

– Она мне уже нравится. – Улыбнулась Кристина. – Может, смогу прийти туда, – она содрогнулась от одной мысли, – посмотреть на нее.

– Котятки появятся, – заметил один из пекарей, – мне одну кошечку! Котята от крысоловок сами крысоловы хорошие получаются, мать их сызмальства учит.

– Мельницу-то когда запустишь? – Поинтересовался Каллен-старший. – Мы муку аж с Разъезжего возим теперь, накладно и долго. Да и мука у них грубее твоей, твоя-то как пух лебяжий!

– Да завтра и запущу. – Смутился Джон. – Мельница теперь чистая, все раскрыли, проветрили, вымели начисто, завтра отец Андерс освятит ее, и запущу. Работники опасаются, а дома и вовсе боятся, как чумного. Я вот думаю: у дороги новый дом поставить, под горкой?

– Не надо. – Сказала вдруг Кристина. – Я буду там жить. Все будет хорошо.

– Все будет хорошо. – Повторила она и теперь, лаская Пепла по горбоносой изящной морде и скармливая ему наколотый мелко сахар. Опровергая ее слова, по коже медленно, выстужая душу, сошла волна противных ледяных мурашек. Конь вскинул голову, грозно захрапел в дальний угол сада, где вкрадчиво прошелестело что-то. Кристина вся сжалась, отчаянно борясь со своим ужасом. Тогда, уже уезжая, эльф, сопровождавший графа Валенского, вдруг нагнулся из седла своего коня и сказал ей негромко:

– Ты не должна бояться. Ты не слабее этого зла. В тебе большая сила, человеческая девочка. Верь в себя! – И Кристине приятно было думать об этом и ощущать себя особенной. Но только не сейчас, когда так жутко, так жутко! Конь, грозно храпя, начал рыть копытом землю, выкатывая налитые кровью белки и дугой изгибая шею.

– Я не боюсь… – Тихонько заклинала себя Кристина. – Я не боюсь… Не боюсь… – И, не выдержав ужаса, который все нарастал, закричала отчаянно:

– Джон!!! Отец!!!

Мужчины в ту же минуту высыпали во двор с огнем и оружием, из проема двери выглядывали встревоженные женщины, тоже вооружившиеся кто кочергой, кто большим кухонным ножом, а кто и топориком для рубки мяса.

– Что случилось? – Воскликнул Каллен-старший. – Что кричала, дочка?! Кто здесь?!

– Там! – Кристина уверенно указала в сад. – Там кто-то есть!

Подтверждая ее слова, что-то большое зашумело в кустах, взметнулось на высокий забор и свалилось по другую сторону, затрещало сухими ветками, стремительно удаляясь.

– Собаки-то, собаки-то где?! – Воскликнул Джон. Брат Кристины бросился к соседям, и скоро большая толпа людей с собаками, факелами и оружием попыталась погнаться за неведомым ночным гостем, но никого не нашла. Собак Калленов нашли позже, убитых.

– Конокрады. – Уверенно заявил утром староста деревни. – Конь такой, что вся наша деревня со всеми нами и нашим скарбом меньше стоит. Надо отправить кого в Хефлинуэлл, конь подлечился, дойдет до замка, а нет, так водой можно доставить. Украдут его у вас, как есть, украдут, а то и вас всех положат за него!

– И от пацанвы покоя нет. – Пожаловался и Каллен-старший. – Цельными днями на заборе висят, в щели сопят и норовят во двор пробраться.

Кристина промолчала, когда услышала про конокрадов. Она уверена была: то, что там было – куда страшнее обычных воров. Но против обращения в замок не возражала. Если кто и способен их всех спасти от нового зла, так это сэр Гэбриэл. В него Кристина верила свято.

Узнав о конокрадах, Гэбриэл слегка встревожился, но не так, чтобы очень, и потому, как и ожидала Барр, в Голубую рванул в сопровождении только Иво и Гора. Брат посоветовал ему отправить домой Пепла по реке, баржей: раны на коленях заживают плохо что у людей, что у коней, и даже у полукровок.

– А своровать его все равно будут пытаться. – Заметил он напоследок. – Я и то удивляюсь, как еще ребятня его ни разу не свела покататься. Это просто бич какой-то в Пойме: подростки и их тяга погреть задницу о чужого коня!

– Я еще хочу в «Золотого дракона» заглянуть, глянуть, как там малышня. – Признался Гэбриэл. – В Нэше-то я уверен, а вот его жена…

– Долго не разъезжай. – Посоветовал брат. – Нам собираться в дорогу, не забывай.

С малышней все было прекрасно: Марта обожала девочку и была заботливой мамочкой для обоих мальчиков. Агнес она наряжала, словно большую куклу, девочка была такой ухоженной и чистенькой, что аж светилась вся. У младенца были кормилица и нянька, и мальчик явно поправился с тех пор, как Гэбриэл видел его в последний раз.

– Да-а, – тетешкая его на руках, гордо подтвердила Марта, – мы растем быстро, да, Брюси, да, да?! – И сделала вид, что кусает его в животик. – Ах ты, мой котеночек! Ты мой сладенький сыночек! – Сама Марта тоже изменилась, похорошела, даже помолодела, глаза сияли, и Гэбриэл решил, что она очень даже ничего – даже на его взыскательный вкус.

– А дочечка наша, – Марта послала сияющий взгляд Агнес, которая стеснялась чужого огромного дяди и пряталась от него за стулом, – папина любимка, да, Агнес? Уж как нас папа обожает, когда приедет, прямо с порога: где моя дочечка, где моя Агнес? И Стиви тоже не забывает, мальчик всех дичится еще, строптивый мальчик, но Нэша уважает, хвостиком ходит за ним. Только с сестричкой ссорится все время, даже дерется, я уж его и так, и эдак… Но ничего, воспитаем, жизнь-то у них была страшная, мне Нэш мой рассказывал такое, что прямо слезы на глаза. Очень я за них переживаю. – Прошептала вдруг, взглянув на Гэбриэла полными тревоги глазами. – Неспокойно нынче в Пойме, и Нэш сильно прижимает злодеев, как бы не отыгрались на детках! Ох, как я боюсь!

– Я распорядился, в «Гнезде ласточки» о вас знают. – Сказал Гэбриэл. – Если что, бегите туда и запирайтесь, там пустят и защитят. У них голуби почтовые есть, в Хефлинуэлл мигом доставят весточку, если нужно будет.

– Спасибо. – Кивнула Марта. – Даст Бог, все будет хорошо, но если что, спасибо, в замке-то, поди, безопаснее. Отобедаете, ваше сиятельство?

– Спасибо, но меня на обед в «Гнезде ласточки» ждут. В другой раз. – Гэбриэл поцеловал младенца, мельком подумав оребенке Марии – скоро он сможет поцеловать и его. Уже осенью… Ведя под уздцы своего гнедого Смирного на деревянный мост, ведущий в замок, Гэбриэл огляделся. Он совсем забыл, что такое осень. Смутно помнилось, что листва становится желтой и красной, и опадает. Вспоминались вороха листьев, в которые они, мальчишки, падали с разбегу, стараясь как можно больше поднять в воздух. Дожди на плоскогорье, где находилась его ферма, шли, начиная с середины августа и до середины ноября, почти постоянно, и им приходилось сидеть дома. Сырой прохладный воздух, врывающийся в душное помещение, когда открывалась тяжелая дверь… Грибы в овраге, которые им велела собирать Мамаша. И кленовые листья, которые ему, мальчишке, полуэльфу, чуткому к красоте, казались чем-то нереально прекрасным, огромные, больше его ладони, красные, желтые, багряные… Что еще красивого, кроме лошадей и далеких гор, он видел там?.. «Я больше не пленник. – Напомнил он себе, ощутив эхо прежнего дикого восторга. – Я никогда уже не стану пленником. И весь мир – мой».

– Не могу здесь бывать. – Признался скованно Иво. – Сразу вспоминается Гретель. Она была моей первой девушкой, я имею в виду, на воле. Она мне открыла новый мир, отношения новые открыла, я не могу ее забыть.

– Вот и не забывай. – Посоветовал Гэбриэл. – В церкви молись о ней, свечки там, все такое. И вспоминай, какая она была живая и красивая. Красивая хоть была-то?

– Да. – Прошептал Иво, с тоской глядя на дубы вокруг «Золотого дракона». – Красивая…

– Понятно.

– И добрая. И веселая. – Иво резко отвернулся, смаргивая слезы, выступившие на глаза. – Я тогда как бы забыл о ней, столько всего нового, заманчивого, захватывающего… А она ждала меня. Я все думал: как-нибудь потом… А оказалось: никогда.

«Это хорошо, – С внезапной болью подумал Гэбриэл, – что это худшее, что тебя мучает. Когда я вспоминаю девчонок, которые прошли через меня в Садах Мечты, мне есть, от чего зубы-то стиснуть».

Но вслух не стал ничего говорить. Только положил руку на плечо своего оруженосца, и так они и вошли в замок.

Переночевали в «Гнезде ласточки» и на рассвете выехали, надеясь вернуться в Хефлинуэлл уже ночью. В этом было преимущество путешествия малым числом и верхами: со свитой пришлось бы добираться до Гранствилла дня три. Соотечественники Хлорингов никогда и никуда не спешили, жили неторопливо и размеренно, в путь собирались подолгу, путешествовали и того дольше. И, что удивительно, почти никогда и никуда не опаздывали.

В Разъезжем решили не задерживаться. Малышей-полукровок уже переправили в Ригстаун, и делать здесь Гэбриэлу было особенно нечего. Гэбриэл, конечно, заметил коней и слуг какого-то знатного и богатого господина, который, судя по всему, остановился в самой лучшей гостинице, но не настолько хорошо еще знал геральдику, чтобы понять, что это сам посол-инквизитор, мастер Дрэд. И потому с чистой совестью проехал мимо гостиницы, рассказывая Иво, какие шикарные пряники пекут там, куда они едут. А его армигер был слишком увлечен переглядыванием с двумя молоденькими послушницами, которые строили ему глазки с противоположной стороны улицы. Девушки были в его вкусе, по крайней мере, одна из них, тоненькая, как тростинка, чернобровая и черноволосая, с большими темными глазами. Гэбриэл, мечтавший о пряниках, эти гляделки заметил и фыркнул, но промолчал, хотя очень хотелось ехидно заметить что-нибудь вроде: «Не долго же ты по своей Гретель убивался!». За Разъезжим начались гречишные поля, сады и покосы. Всюду работали люди, мужчины и женщины, девушки и даже дети, все торопились заготовить сено для скота на долгую зиму. В округе уже начали гнать липовый мед, и воздух пах медом и воском. Гэбриэл, придержав коня у придорожной лавчонки, купил за геллер два куска свежих, истекающих светлым медом сот, и дальше они с Иво поехали, наслаждаясь его пряной сладостью.

В Голубой Гэбриэл опять получил кошель пряников, еще теплых, пышных, с пылу-с жару, ароматных. Во дворе, где он ласково похлопывал и поглаживал своего коня, ему рассказали о ночном происшествии. Гэбриэл в какой-то миг глянул на своего пса и перестал слушать. Гор, весь напрягшись, прижав уши и ощерившись, осторожно ступая, крался в тот угол, где Кристине почудился кто-то опасный.

– Погоди… – Гэбриэл остановил Каллена-старшего на полуслове. – Что он учуял?

– Конокрада, кого ж? – Неуверенно предположил Каллен.

– Не-ет, на людей он так не реагирует… – Пробормотал Гэбриэл, осторожно ступая вслед за своим псом. Добравшись до стены, через которую перемахнул ночной гость, Гор вскинулся, опершись передними лапами о сложенную из известнякового плитняка стену и коротко, злобно гавкнул. Голос полуволк подавал так редко, что Гэбриэл уже знал точно: происходит что-то из ряда вон. Достал кожаный футляр с листком, испачканным кровью Аякса, дал понюхать Гору, и тот яростно захрипел, вздыбив загривок. Иво, следовавший за Гэбриэлом попятам, побледнел и достал лук, принявшись поспешно снаряжать его. Гэбриэл не колебался. Три дня назад тварь была здесь – а сейчас он может быть где угодно еще! В Блумсберри, у «Золотого дракона», в Тополиной Роще, в Ригстауне – хоть где! Стиснул рукоять меча.

– Гор, за мной! – Скомандовал резко, и пес, не смотря на возбуждение и злость, беспрекословно последовал за ним.

– Чего ты хочешь? – Взволнованно спросил Иво.

– Гор пойдет по следу, а я за ним. – Ответил Гэбриэл.

– Может, лучше позвать…

– Не лучше! – Отрезал Гэбриэл. – Мы и так кучу времени потеряли, пока ездили в Блумсберри да в «Гнезде ласточки» отсыпались. Я не знаю, где эта тварь теперь! Понимаешь?! Все под угрозой – и Марта с детьми, и девчонки на Торхевнене, и даже монашки в Разъезжем! Есть один шанс, что он именно меня здесь поджидает. Он давно меня мечтает убить, как и я его. Если позовем подкрепление и станем дожидаться, он почует и уйдет. И ты знаешь, можешь предсказать, кого именно, и где именно кровь прольется?!

– Почему думаешь, что тебя?

– Потому, что убить всех Калленов, даже с их оружием – для него не проблема. Он бы кровавую бойню здесь устроил, и удрал раньше, чем стража бы подоспела. Но он напугал их и ушел. А здесь – мой конь. Понял теперь?

– Я с тобой. – За что Гэбриэл любил своего оруженосца и друга, так за почти такую же, как у него самого, способность рассуждать и принимать решения быстро. И отвагу. Иво был почти так же бесстрашен, как и он сам. При всей своей мягкости, некоторой экзальтированности и внешнем изяществе, он был слеплен из крепкого материала. Шелковая шкурка на стальной основе.

– В бой не лезь. Держись позади, лук держи наготове. Честный бой с этой тварью, как брат говорит, не важен. Главное – убить, а куртуазно, или нет – вообще пофигу.

Очутившись за стеной в том месте, где Аякс спрыгнул с нее, Гор мгновенно взял след и с рычанием бросился вперед. Местные крестьяне огораживали свои поля и выпасы широким рвом, по краям которого, параллельно друг другу, высаживали деревья и кустарник, которые защищали посевы от ветра, выдувающего с озимых снег, а в ров по весне стекали талые воды, убегая в Ригину и не подмывая почву. Во рву всегда царил сумрак, густые кроны деревьев не пропускали туда солнечные лучи, и подлеска там не было. По этому рву и удрал Аякс. Бежать здесь было легко, под ногами похрустывали хрупкие сухие сучья, а валежник полуволк и полуэльфы перепрыгивали, не сбавляя скорости. Ров закончился глубоким оврагом, где и прекратили давеча погоню крестьяне, побоявшись углубляться в Элодисский лес, начинавшийся здесь сразу за покосами. По издревле заведенному порядку, земли Поймы Ригины достались Хлорингам, как наследство Дрейдре, древней эльфийской королевы, Перворождённой, эльфы-оборотня, и расселению и деятельности подданных Хлорингов в пределах этих земель эльфы Элодис не препятствовали. Но любое покушение на малую пядь эльфийской земли пресекали безжалостно, зная, как легко люди начинают считать своим то, чем им дали попользоваться на самое малое время. В Элодисском лесу нельзя было охотиться, рубить деревья и даже собирать валежник. Леса люди побаивались. За эльфами Элодис закрепилась слава диких и опасных созданий, далеко не таких миролюбивых и разумных, как Фанна, и не таких гордых и щепетильных, как Ол Донна. Считалось – и в целом, правильно считалось, – что нравом эльфы Элодис скорее сродни лесным котам, коварным, безрассудным, диким в гневе и недоверчивым к чужакам, как и их соседки, дриады, тоже обитавшие в Элодисском лесу, хотя основная их часть жила в Дебрях на севере. И только Хлоринги, потомки их обожаемой королевы Дрейдре, которую Элодис чтили и оплакивали до сих пор, и правнуки их теперешней королевы Мириэль, могли беспрепятственно находиться в их лесу. Потому, боясь в запале очутиться на эльфийской земле, жители Голубой погоню и прекратили. Да и овраг, честно-то сказать, был страшноватый, и коварный – заросли дикой сливы, которую здесь звали дёром, и ежевики скрывали ямы и трещины-ловушки, где покалечилось и погибло немало любопытных коз и местных сорванцов. Крестьяне перегородили овраг оградой из жердей, которую Гор, а за ним и Гэбриэл с Иво, перемахнули одним прыжком. Тот, за кем они гнались, ломился сквозь заросли, не обращая внимания даже на ежевичные колючки, и проложил своим преследователям путь, правда, не самый удобный, и от колючек им доставалось тоже, но – проходимый.

В какой-то момент Гэбриэл, в азарте погони не рассуждающий и весь сосредоточенный на движении, ощутил что-то такое, что вновь подняло дыбом все волоски на коже и запустило иголки по позвоночнику: их сопровождали. Кто – он даже не понял поначалу. Зато понял Гор. Внезапно остановившись, он потоптался на месте, то ли в растерянности, то ли в смятении, потом вдруг поднял морду кверху и завыл. И тот час же ему ответили: сначала завыл один волк, откуда-то рядом, так близко, что Гэбриэл и Иво машинально качнулись друг к другу, приготовив оружие. Затем этому волку ответили другие, вой, казалось, звучал отовсюду. Выли и молодые волки, и старые, матерые звери.

– Черт! – Стряхивая инстинктивный ужас, выругался Гэбриэл. – Не ссы, блондинчик. Брат говорит, что волки Хлорингов того – не тронут.

– А не-Хлорингов?

– Тоже не тронут. – Искренне стараясь в это верить, ответил Гэбриэл. – Понять бы, чего они собрались все… Меня как-то охраняли уже волки… Когда я в Малом Городе на чьей-то свадьбе нажрался и пьяный в лесу уснул. – Он оглянулся. – Брат говорил, что чует их. Я сейчас ведь тоже того – чую. Всей кожей. Аж животик испугался. Гора бы не тронули!

Но толи волки каким-то образом понимали, что Гор тоже имеет отношение к Хлорингам, как и другой его спутник, толи Гор как-то сам с ними объяснился, но его не тронули. Волки больше не подавали голос и не проявляли себя никак, но Гэбриэл продолжал их чувствовать. Постепенно страх, унаследованный от миллионов предков, для которых волки были смертельными врагами, уступил место какому-то азартному восторгу. В его жилах бежала кровь Белой Волчицы Элодиса, и в эти мгновения, возможно, именно она проснулась и заставила чувствовать лес и все пространство вокруг как-то иначе, чем он ощущал до сих пор. Рассудок отступил перед острейшими, мощными ощущениями, которых никакими словами было не передать. Ему вдруг стал не нужен нюх Гора, Гэбриэл сам понял, где его враг. Теперь его вел сам лес: голосами лесных жителей, встревоженных присутствием опасной и чуждой твари, леденящим холодом опасности и зла. Он мчался теперь напрямик, бросив петляющий след. Не глядя, он знал, куда ступить и как уклониться; рядом несся Гор, тоже бросивший след, и Иво, чуть отстав, все же не терял их из виду.

На поляне, куда Гэбриэл выбежал почти одновременно со своим псом, валялся растерзанный олень, еще теплый – Аякс решил подкрепиться. Подойдя, Гэбриэл понял, что животное еще агонизирует. Как всегда, Аякс не смог отказать себе в удовольствии терзать еще живую жертву. Содрогнулся. В лапы этой твари могла попасть Мария с их не рождённым ребенком, Алиса, да кто угодно! Обернувшись медленно и оглядываясь, он крикнул хрипло:

– Аякс!!! Хватит прятаться, тварь!!!

– Прятаться? – Из кустов выдвинулось такое, что Гэбриэл на какой-то миг содрогнулся и чуть не попятился. Аякс и прежде был уродлив и страшен; но сейчас это было вообще что-то невообразимое. Плечи и грудь раздались, «украшенные» буграми мышц и перевитые мощными жилами; шея, и без того безобразно широкая и короткая, вообще исчезла, загривок начинался прямо от затылка. Широкая грудь переходила в длинный узкий торс, ноги стали еще короче, рука с огромной, украшенной медвежьими когтями пятерней почти доставала до земли. И все это обросло жесткой густой рыжей щетиной, стоявшей дыбом на загривке и по хребту. Рыло вытянулось, превратившись в нечто среднее между звериной мордой и уродливым человеческим лицом, и только глазки остались прежними: маленькими и бешеными. Но сильнее всего поразило Гэбриэла то, что на месте отрубленной братом руки у Аякса появилась неведомо, каким образом, новая конечность: не рука и не лапа, нечто… Словно бы кости начали обрастать мясом, но только начали, или наоборот, высохли и превратились в конечность скелета, обтянутую чем-то темным, с гигантскими, просто нереально длинными и острыми когтями на каждом из четырех пальцев.

– Прятаться! – Повторил Аякс хрипло, своим неожиданно для такой туши высоким противным голосом, который стал гораздо гнусавее, чем прежде. – От тебя, щенок?

– Щенок вырос. – Обнажив Виндсвааль, сказал Гэбриэл.

– Вырос-то ты вырос. – Осклабился, обнажив медвежьи клыки, Аякс. – Отожрался, сочненький стал, мясной. И не жирный – не люблю жирных, вкус не тот. В глотке потом сально, тьфу. Прежде-то ты тощий был, только печеночку посмаковать да кости поглодать… А сейчас есть, есть что сожрать! Жаль, нажрался, тебя поджидаючи! Но ничего, пока мы с тобою развлекаемся, я проголодаюсь. А эльфов своих зря ждешь – они меня не видят. И поляну эту не видят, и тебя на ней – тоже. Пока суетятся да вслепую топчутся, я с тобой закончу и уйду. – Говоря, он приближался, медленно, глумясь, уверенный в себе. Гэбриэл не шевелился и молчал, стиснув рукоять меча так, что пальцы онемели. Страх, всегда существующий в нем перед этой тварью, вдруг перегорел, остались только решимость, ненависть и расчет. Он смотрел и прикидывал, как будет действовать, как уворачиваться, как нападать и куда бить. Аякс одного с ним роста, но намного сильнее и быстрее, да и когти его – оружие страшное. Значит, у него, у Гэбриэла, очень мало времени и исчезающе-мало шансов. Изматывать тварь бесполезно, он не устанет. Не в этой жизни. Но разве не дрался Гэбриэл с собаками и драконищем?.. С каргами?..

– Сначала ты, – глумился Аякс, – потом братец твой, ваша брюхатая эльфа и ее отродье, а на сладкое – твоя лавви, и обещаю, щеночек, проживет она до-олго. Без ручек, без ножек, без глазок, без сисек и прочих ненужных деталей, было бы во что трахать, и чтоб шевелилась и пищала. А может, не убивать тебя, а?.. Оставить тебе тушку безногую и безрукую, но чтоб смотрел и слушал, как я с твоей феечкой зажигаю? А она чтоб посмотрела, как я зажигаю с тобой?

– Помечтай. – Процедил сквозь зубы Гэбриэл.

– Не тронь его, урод!!! – Закричал от опушки догнавший его Иво. «Дурак!». – Бессильно выругался Гэбриэл. Из засады надо было стрелять, из засады, идиот! Иво же выскочил на поляну, натягивая тетиву. Сам бледный, глаза горят… Бог-лучник, мать его! Аякс развернулся к нему, и Иво пустил стрелу – и точно так пустил, прямо в сердце, не зря тренировался, респект! Вот только…

Аякс выдернул стрелу и заржал.

– Болван недоношенный! – Рявкнул победно. – Не твоей зубочисткой мою шкуру дырявить! – И прыгнул на него. Гэбриэл ринулся наперерез, молясь успеть, рычавший подле его ног Гор успел первым, напав, как волк – хватанул за ляжку, рванул и отпрыгнул, рыча и огрызаясь. Аякс наотмашь ударил Иво своей когтистой лапой, полоснув по груди и животу, развернулся, отмахнувшись от еле успевшего увернуться пса. Новым ударом выбил из рук Гэбриэла меч, отшвырнул его, словно тот был не двухметровым верзилой, а всего лишь пацаном-подростком. Ударившись спиной о дерево, Гэбриэл, не замечая боли, тут же начал подниматься. Гор и тут ему помог: наскакивая и уворачиваясь, то и дело хватая зубами Аякса то за ягодицу, то за ногу, он отвлекал его от хозяина, который быстро встал на ноги, сплевывая и прицениваясь к врагу. Гэбриэл уже понял, что в бою с оружием один на один у него и в самом деле шансов нет. И закружил вокруг тролля вместе с Гором, издевательски скалясь и делая обманные выпады. И Аякс, не понимая, что за игру затеял полукровка, занервничал, зарычал от бешенства, глазки налились кровью. В какой-то момент, резко развернувшись и в очередной раз тщетно пытаясь достать бесившего его волкособа когтями, Аякс всего на миг выпустил Гэбриэла из виду. И тот мгновенно прыгнул на него и повис на спине, обхватив ногами и одной рукой придавив шею, тщетно пытаясь его душить – шея у тролля была короткая и нереально толстая, – а другой ударив подаренным Алисой ножом несколько раз, сколько успел, в бок, где печень, изо всех своих, тоже не малых, сил. Кровь брызнула из ран, оросив притоптанную траву. Аякс замер, заревел дико, громко, так, что птицы с отчаянными криками и писком сорвались с деревьев в небо на много миль вокруг. Гэбриэл оттолкнулся от вонючей, твердой, как каменная, спины, покатился по траве и вскочил на ноги, пригнувшись. Аякс развернулся к нему, страшный в ярости, с пеной меж клыков. Кровь толчками брызгала из дыр в боку. Гор с хриплым бешеным рыком вцепился зубами ему в ляжку, Аякс стряхнул его, словно щенка, и бросился на Гэбриэла, помогая себе руками и вспарывая когтями дерн. Одна серая тень, другая, третья метнулись наперехват, и в какие-то пару секунд рыжий тролль оказался в кольце волков, которые рвали и трепали его, уворачиваясь от когтей, словно сражались с медведем. Гэбриэл выпрямился, глядя на происходящее с отрешенным спокойствием. Аякс ревел, отмахиваясь от одного зверя, и подвергаясь нападению других шести. Весь в крови, задыхающийся, он продолжал реветь, но в реве этом уже прорезались истеричные нотки, он стремительно слабел и наконец-то испугался, в самом деле испугался, впервые за свою гнусную жизнь. Кто-то из волков прокусил ему запястье и сломал руку; кровь хлестала из поврежденных вен и на руках, и на ногах, и даже в паху. Гэбриэл пошел, поднял меч, мельком глянув на Иво: живой, пытается зажимать порезы на груди. С обнаженным мечом подошел к Аяксу, и волки отступили, замерли рядом, глядя внимательно и выжидающе. Гэбриэл свободной рукой, зажатой в кулак, изо всех сил, от всей души, засадил в окровавленное рыло, и Аякс без единого звука рухнул навзничь, захрипел, в глазах на миг помутилось от силы удара. Когда он проморгался и вновь увидел своего противника, тот уже стоял над ним, расставив ноги по обе стороны от его бедер, и обеими руками держал меч, направленный в пах тролля под небольшим углом.

– Зря ты сказал, что собираешься трахать мою невесту. – Произнес Гэбриэл хрипло. И Аякс заорал, дико, страшно, за секунду до того, как Виндсвааль вонзился в низ его живота, разрубая таз и позвоночник и втыкаясь в землю. Гэбриэл, навалившись на рукоять меча, смотрел, как корчится самый страшный его враг, слушал его рев, видел его кровь, чувствовал запах этой крови, и испытывал такое торжество, такое удовлетворение и такую дикую, злую радость, какой не знал пока еще никогда. Даже расправа над Доктором не дала ему такого безупречного торжества. Глаза его горели красными огонечками, зубы оскалились в волчьей усмешке – он и сам выглядел жутко в эти секунды. Вожак, большой светло-серый волк, присел на задние лапы, задрал морду и завыл; Гэбриэл понял его – без слов, так, словно и в самом деле был с ним одной крови. Сказал, глядя в красные выпученные глазки поверженного врага:

– Я отрублю твою башку и лапы, и выставлю в Гранствилле на всеобщее обозрение. А потом наш мастер-таксидермист сделает чучело по моим словам. Думаю, из свиной кожи. Ливер же твой и тушку дарю своим друзьям – если не побрезгуют. Прощай… у»»ще.

Сложил отрубленные конечности в импровизированный мешок, сделанный из собственной дорогой туники, присел подле Иво:

– Жив, блондинчик?

– Кажется. – Слабым голосом ответил Иво. – Посмотри… Мне кажется, он… живот мне распорол…

– Ничего он тебе не распорол. Хозяйство только, кажись, отрезал… – Гэбриэл фыркнул, заметив ужас в глазах своего оруженосца. – Да ладно, шучу я, шучу, цела твоя прелесть. А жаль… Да ладно! Порезы глубокие, но опасности нет никакой, только шкуру попортил. Будет, чем форсить перед девками. Зашить нужно… Вот сейчас не мешало бы появиться эльфам.

За его спиной рычали, терзая тело рыжего тролля, волки, добираясь до внутренностей. Иво поморщился, стараясь не смотреть в ту сторону и поражаясь хладнокровию своего господина и друга.

– Прости, Гэйб… Я опять тебя подвел…

– Ни фига ты не подвел. Точно в сердце ему стрелу зарядил, красавчик. Кто ж знал, что он бронявый такой?..

Эльфы все-таки появились, не успел Гэбриэл донести своего оруженосца до ближайшей поляны. Он передал им Иво с просьбой подлечить его, не смотря на протесты последнего.

– Эльфы тебя мигом на ноги поставят. – Пообещал ему. – Вам будет, чем заняться, элодисские девчонки в твоем вкусе и скучать тебе не дадут.

– Но ты же отправляешься на север, воевать! – В отчаяньи воскликнул Иво.

– Вот и поправляйся скорее. Ничего страшного: останешься на хозяйстве, за Алисой, за Марией, за дочкой моей присмотришь. Парень ты отчаянный и храбрый, стрелять из лука научился.

– Ты издеваешься?!

– Нет. Я серьезно. Самого страшного врага мы с тобой замочили, осталось всего-то ничего: Драйвер, Барр, Сулстады, и так, сотня-другая помельче. Ты с ними, если что, одной левой разделаешься. – Гэбриэл мягко усмехнулся, глядя на Иво так, что все обиды, накопившиеся в душе его верного оруженосца за последнее время, скончались мгновенно. Теперь Иво помнил только, как ринулся ему на помощь Гэбриэл на поляне, и как посмотрел и улыбнулся вот сейчас, опровергая насмешливость тона и легкомыслие слов. А потом Гэбриэл обнял его, осторожно, стараясь не повредить. Прошептал:

– Я сам не рад, что ты останешься. Но с другой стороны, хорошо, что Алиса останется под твоей защитой. Я раз ее уже доверил тебе, и не разочаровался.

– Я не настолько хороший боец, Гэйб. – С сожалением признался Иво, и Гэбриэл взлохматил его волосы:

– Бойцов вокруг нее и так теперь до хрена. А друзей – мало. И ты среди ее теперешних друзей будешь самым верным. Понимаешь меня?

– Понимаю. – Иво сморгнул слезы, сжал протянутую руку. – Можешь положиться на меня, Гэйб. Клянусь, что пока я жив, Алисе ничто не угрожает.

– Ну, – пожал плечами Гэбриэл, – тут остается еще кто-то, кто мне почти так же, как Алиса, дорог. Один красавчик-Фанна, к примеру. Ты о нем тоже, того, позаботься, понял? Чтобы я вернулся, и нашел его в добром здравии.

Герцог Элодисский все-таки встретил Дрэда – уже в Гранствилле. И пригласил не в замок, а в городскую ратушу. Спросил, не устал ли посол-инквизитор с дороги, не желает ли, еще до аудиенции, привести себя в порядок и перекусить? К его услугам лучшая гостиница города. Это Дрэда почти взбесило. Так ли встречают такого, как он?! Формально, опять-таки, Гарет был абсолютно в своем праве, но своим поведением только подтверждал мнение Дрэда о нем, как о глупце. Так нарываться, ссорясь с послом Ватикана! Что у него есть, у мальчишки, кроме титула, который и так уже почти ему не принадлежит?! Дрэд справедливо ожидал, что Хлоринг попытается задобрить его и переманить на свою сторону, и даже раздумывал, какую сумму потребовать за свою поддержку, которую собирался прекратить в подходящий момент. Но у дурачка даже на это ума не хватает! Глупец и наглец… Нужно приземлить и проучить его, теперь Дрэд был уверен, что это будет легко.

– Я не вижу графа Валенского. – Заметил он, входя в зал для приемов. Герцог уселся в свое кресло, и Дрэд как бы невзначай огляделся по сторонам, останавливая взгляд на удобных креслах-карлах, покрытых шкурами. – В мои годы путешествия даются нелегко, да, да…

Гарет сделал вид, что намека не понял, и сесть Дрэду не предложил. По этикету, тот обязан был стоять в присутствии особы королевской крови. Опять-таки, глупость или наглость? Или и то, и другое?

– Зачем вам мой брат?

– Просто слышал, что вы неразлучны… И что он убил дракона. Очень хотелось бы посмотреть и на прославленного драконоборца, и на его славную добычу, да, да…

– Не за этим же вы приехали в такую даль… в ваши-то годы. – Приятно улыбнулся Гарет, и Дрэд внутренне начал закипать.

– К сожалению, – сказал он, – не за этим. Хотелось бы, чтобы встреча наша произошла по более приятному поводу, – он открыто уставился на кресло, но Гарет и тут проигнорировал намек, вынуждая Дрэда стоять. Так не вела себя даже Изабелла, всегда предлагая ему присесть. Как положено, дважды. По этикету, она должна была предложить, он – вежливо отказаться, и она должна была повторить приглашение – и только после повторного приглашения человек мог позволить себе сесть в присутствии такой особы. Дрэд даже готов был пренебречь формальностями и сесть без разрешения, он ведь и в самом деле был не молод, и проделал долгий путь! Но взгляд светлоусого великана со стальными глазами, замершего позади кресла Гарета, а так же спокойный взгляд итальянца Марчелло, тоже присутствующего здесь же, ясно сказали ему, что это чревато конфликтом. На который Дрэд не хотел идти, не прощупав почву до конца.

– Но, к сожалению, – повторился он, – повод для встречи нельзя назвать приятным.

– Не удивлен. – Ответил Гарет. – Насчет бывшего епископа, не так ли? Хотите знать про него правду? Он оказался содомитом. Можете посетить его дом и полюбоваться тем, что там есть. Так же мы нашли юношу, почти мальчика, которого он держал в заточении, и с которым предавался… х-мм… Скажем так: противоестественному греху.

– И этому есть свидетели и доказательства? – Дрэд перебирал четки, привычно смиряя таким образом эмоции.

– Есть. И достаточно. – Ответил Гарет свободно, без тени неловкости или смущения. – Есть даже написанные его собственной рукой рассуждения о том, почему тело юноши желаннее, чем тело женщины. Забавное такое. Могу дать почитать. Но он раскаялся и просил отпустить его на покаяние в северный монастырь. Вы знаете, мне стало его жаль. Да и его высокопреосвященство, приняв его покаяние и исповедовав его, благословил его отречение и постриг в монахи в монастыре с самым строгим уставом.

– В какой именно монастырь он удалился?

– Не знаю. Не интересовался. Мне достаточно того, что грешник не читает больше проповедей моим подданным и не оскверняет собой святой алтарь. На днях должен приехать Карл Бергквист, новый епископ, назначенный его высокопреосвященством. Я не стал предавать это огласке, но если Рим хочет иного, пожалуйста: мне все равно. Мне эта огласка никоим образом не повредит.

«Не повредит. – Вынужден был согласиться Дрэд. – В самом деле, не повредит. И свидетели у него есть, даже если и подкупленные или запуганные, и доказательства найдутся. И даже епископа, если нужно, он предоставит. А Стотенберг, тощая серая крыса, все подтвердит. И в любом случае, скандал вокруг епископа-содомита на пользу церкви не пойдет при любом раскладе». Это был неприятный звоночек. Впрочем, Дрэд быстро нашел про себя объяснение наглости герцога: за ним стоит его высочество, известный широтой и остротой своего ума и блестящими дарованиями. Как бы добиться аудиенции у него? Говорят, что он передал свои полномочия сыну, а сам ведет светскую жизнь и делами не занимается… неужели именно он посоветовал сыну держаться так беспардонно и бесстрашно?

– По поводу смерти посла Нидерландов и его жены. – Дрэд размеренно перебирал четки. И хоть он и устал, и злился, но стоял в непринужденной позе и выглядел безмятежным.

– Помилуйте, к этим людям-то вы какое отношение имеете? – Сделал вид, что удивился, Гарет, даже не стараясь скрыть своей неискренности. – Я написал королеве подробнейший доклад о случившемся, отправил тела в Элиот, их друг, мавританский рыцарь, повез тела и этот доклад, а так же собственный рассказ о произошедшем, он присутствовал при дуэли с послом. Прискорбный случай, но не по церковной и не по духовной части.

– Я знаю, что… – начал Дрэд, но его перебил слуга при магистрате, который ступил в зал и объявил:

– Их сиятельство граф…

– Бла-бла-бла. – Гэбриэл вошел, оттеснив его, в дорожной одежде, с мешком в руке. – Эй, тут дядька какой-то, представь нас. – Он так вжился в образ «плохого брата», что и сам этот образ полюбил, и при посторонних и, особенно, при важных посторонних, играл в него с удовольствием. Слуга представил.

– Ясно. – Гэбриэл подошел и уселся в кресло подле брата. – Из Рима перец, да? Я того, дико извиняюсь, по делам ездил. А не твои ли гербы я в Разъезжем видал?.. Кажись, твои. Не знал, что это к нам! Я ничего не пропустил?

– Что в мешке? – Улыбаясь, спросил Гарет.

– А, это… – Гэбриэл встал, вытряхнул содержимое прямо на пол. Слуга ахнул, Гейне и Марчелло подались вперед и застыли в изумлении, Гарет выругался, и даже Дрэд был в шоке, увидев своими глазами нереальное создание, вернее, его голову с оскаленными клыками и лапы с чудовищными когтями.

– Это медведь? – Спросил он, отчаянно надеясь на положительный ответ и не веря в него сам.

– Не-а. – Ответил Гэбриэл. – Это рыжий тролль. Долгое время в Элиоте жил, был уважаемым человеком, мясником, Торкилль Ван Шиффер по имени. Не какой-нибудь полукровка, крещеный, приемный сын священника, да. А что детишек мучил и убивал, и печень у них сжирал, так должен же он был что-то жрать, верно, ваше-как-там-вас?

– Я видел… Ван Шиффера. – Возразил Дрэд, сглатывая. – Он выглядит… иначе. – Его затошнило. От головы несло кровью, псиной и слабым пока еще запахом разложения.

– Выглядел. Дело в том, что рыжие тролли могут долгое время человеком прикидываться. Уродливым и отвратительным, но человеком. – Пояснил Гарет. – Несколько дней назад этот мясник напал на меня недалеко отсюда, на берегу Ригины. Я отрубил ему руку, и он преобразился вот… в это существо. И этому тоже есть множество свидетелей. Стражники, наша эльфийская кузина, госпожа Золотистый Тополь, жители деревни Белая Горка, мой оруженосец. Это чрезвычайно опасная тварь, и очень сильная, мы боялись, что она натворит бед. Вот брат и разделался с нею. Ты не пострадал?

– Не-а. – Ухмыльнулся Гэбриэл. – Кстати, обрати внимание на вторую конечность. Это у него было взамен руки, которую ты отрубил.

– У троллей отрастают новые лапы?! – Гарет был так искренне изумлен, что и Дрэд не мог не поверить этому изумлению. Если это все и был рассчитанный на него спектакль, то изумление Гарета было подлинным – или его, Дрэда, пора было сдавать в утиль.

– Может, и отрастают. А может, и здесь поработала известная нам Барр. – Сделал гримасу Гэбриэл. – Эй, ты, как тебя? – Обратился он к слуге. – Пусть это уберут. Кровь с него смойте, и того, на то место, где вампирша висела. И расскажите людям, что в тот раз именно оно и ревело у Белой Горки, и чтобы мы больше не слышали про какую-то там драконью мать.

– Драконью мать? – насторожился Дрэд. Сведения о драконах – вот, что нужно было ему даже больше, чем все остальное.

– Да придумали черте-что. – Отмахнулся Гэбриэл. – Якобы, мать того дракона, что я завалил, прилетела мстить за сына.

– А это невозможно?

– Во-первых, кто сказал, что это был именно сын? У него под брюхом ничего не висело, так-то. А во-вторых, фигня это все. Если бы у этого гада была мать и прилетела сюда, ее вся округа бы видела, а не то, что слышала. Мясник это ревел, когда без руки остался. – Гэбриэлу не терпелось рассказать брату про волков, но при Дрэде он решил этого не говорить. Ну его. Нечего ему знать лишнего. Как говорит каноник Кейр?.. Во многих знаниях многие печали.

– Мы слушаем вас. – Напомнил Дрэду Гарет. – Или целью вашего визита был только бывший епископ Гранствиллский?

– К сожалению, у церкви к вам много вопросов. Здесь и убийство достойного гражданина, ювелира, и крещение множество полукровок, уже вышедших из возраста, когда крещение дозволено, и даже подозрение на ересь…

– Это какая еще ересь? – нахмурился Гарет.

– Извращение «Эдикта…», с помощью которого вы назвали полукровок королевскими животными…

– Ни одной буквы вашего поганого Эдикта, – вспыхнул Гэбриэл, – мы не извращали! Перечитайте его текст! Там слово в слово перечислены все признаки полукровок, единые с королевскими животными! Мы буквально следуем вашему сраному «Эдикту», и больше ничего!

– Вы зря пытаетесь глумиться надо мной! – Вспыхнул и Дрэд. – Мы с вами прекрасно понимаем, что это казуистическая уловка, чтобы…

– Чтобы что?! – Гарет подался вперед, глаза его вспыхнули. – Давай, Дрэд! Скажи это вслух! Скажи, черт возьми, что именно ваш Эдикт – лживая, наглая, безжалостная хрень от первого до последнего слова! Будь честен хоть раз в жизни!.. Нет? Эдикт правдив? Тогда и мой закон прав, и к черту казуистику!!! – Он хлопнул ладонью по подлокотнику кресла.

– Люди не потерпят преступлений полукровок! – Разозлился по-настоящему Дрэд.

– Потерпят. – Возразил Гарет. – Терпят же они церковную десятину.

– Эти игры не доведут вас до добра!

– Ты угрожать нам приехал? – Холодно спросил Гарет.

– Он тут на Гакста намекал, как-то так. – Лениво бросил Гэбриэл, откинувшись на спинку кресла. – Типа, достойный ювелир, бла-бла-бла.

– У нас и тут полно свидетелей. – Издевательски-вежливым тоном произнес Гарет. – Гакст с мечом в руках бросился на моего брата. Брат защищался. Кстати, у Гакста был меч, а у брата – всего лишь кинжал. Это просто чудо господне, что брат остался жив. Я не устаю ставить свечи нашему святому покровителю и предку, Аскольду Равноапостольному. Я чуть было не потерял брата, едва он нашелся!

– И у вас опять есть свидетели? – Напрягся Дрэд, сообразив, что герцог над ним просто издевается. – Ваши слуги?

– Нет. Слуги Гакста. Это произошло прямо в его доме. Он, мне кажется, просто повредился умом. Или был одержим бесом каким-то. Я велел освятить его дом.

– Что ж. – Сделал приятное лицо Дрэд. – Как удачно, что у вас всегда есть свидетели.

– Ибо невинны есмь. – Гарет сделал лицо еще приятнее. Гэбриэл, чтобы не фыркнуть, отвернулся и спрятал рот в кулак.

– Я рад, искренне рад, – продолжил Дрэд так безмятежно, словно не видел ни издевки в словах Гарета, ни невежливости графа Валенского, – что эти недоразумения разрешились безо всякого для вас ущерба, да, да… Поверьте, для меня, слуги Святого Престола, главное – это мир и благоденствие, я по мере своих способностей стараюсь способствовать равновесию сил. Я прибыл сюда только с одной целью: помочь. И буду рад оказать любую помощь.

– Благодарю. – Ответил Гарет без тени улыбки. – Если нам понадобится помощь, теперь мы знаем, куда обратиться.

– Скажите… – Дрэд чувствовал, что устал стоять, но братья не предложат ему сесть, это он уже понял. Это озадачивало и злило его. – Разговоры о том, что граф Валенский склоняется к схизматикам, – это верно?

– Две поправочки. – Вмешался Гэбриэл. – Не схизматики, а православные. И вторая: почему склоняюсь? Я твердо намерен принять их веру.

– И предать веру отца и брата? Предать истинную веру?!

– Это вера предала меня, назвав животным и противоестественным порождением. А православные меня так не называют. И я БУДУ крестить полукровок, нравится вам это, или нет. Крестить, спасать, устраивать их судьбу и помогать, как и где смогу.

– А то, что в Пойме Ригины действует банда полукровок, которые, якобы, пришли сюда с вами…

– А ты сходи к воротам, глянь. Там как раз три башки на пиках торчат, тех самых, якобы со мной пришедших. Мы их почти всех уже выловили и перебили, остался только вожак их, Шторм, но и его поймаем, вот увидишь.

– Вы утверждаете, что и это ложь? – Дрэд этого не ожидал. Его секретарь, по его приказу, поговорил с местными и выяснил, что банду полукровок, бесчинствующую в Пойме, люди опасаются, но в целом верят Хлорингам, которые успешно противостоят бандитам. Налетов на деревни больше нет, но продолжаются мелкие преступления, потравы, убийства, изнасилования, и Дрэд считал, что сможет использовать это.

– Конечно. Наглая и бессмысленная. Мой брат не имеет никакого отношения к этим полукровкам, и успешно доказал это. Ему многое прощается,.. Дрэд.

– Насколько мне известно, – медленно перебирая четки, начал Дрэд, и Гарет понял, что тот наконец-то перешел к главному, – простой народ, и схизматики особенно, крайне отрицательно относятся к содомскому греху. И если некий слух подтвердится… как бы не вышло так, что вся слава героя окажется бессильной…

– Это ты о чем? – Красивое лицо Гарета, не изменившись ни единой черточкой, вдруг стало страшным.

– Это он обо мне. – Сказал Гэбриэл. – Что мы ходим вокруг да около? Устроили тут бранль французский. Этот Дрэд отлично все знает.

– Гейне, Марчелло! – Гарет сделал жест, повинуясь которому, оба названных быстро вышли.

– Я вас не понимаю. – Нахмурился Дрэд.

– Все ты понимаешь. – Гэбриэл встал, прошелся. Высоченный, стройный, с прекрасной фигурой, с уверенной поступью, он бесил Дрэда одной своей внешностью – с детства Дрэд ненавидел красавцев. Все им дается за так, можно сказать, само в руки валится. Любовь родителей, восхищение окружающих, вожделение женщин. Но в этом, считал Дрэд, и их слабость, их ущербность в сравнении с ним, например. Привыкнув все получать с легкостью, они не способны трудиться, думать, плести паутину интриг.

– Ты отлично знаешь про Сады Мечты и про меня. – Сказал Гэбриэл, остановившись прямо перед окном, позволив солнцу светить себе в спину, а Дрэду – в лицо. – Но знаешь, чего ты не учел?.. Что мне плевать, узнают об этом, или нет. Моей семье этот позор ни к чему, но он ее не свалит. А вот тех, кто глумился надо мной, он уничтожит, и это ты тоже знаешь. Сказать, кого именно?.. Рыцарь без страха и упрека, граф Кенка, долбаный святоша Антон Бергстрем, благочестивый пес господень Скоггланд, смазливый Сен-Клер… Продолжать? Я знаю всех! Только заикнись, Дрэд, и я заговорю. И расскажу ВСЕ. И докажу. А знаешь, как?.. У каждого из них есть татуировка, две буквы: С и М. У Кенки они копьем проткнуты, у Сен-Клера все в завитушечках, у Бергстрема в виде рунной вязи… И все в таких местах, которые в приличном обществе не оголяют. Я все расскажу, богом клянусь, а так же и покажу, – он распахнул сорочку на груди, и Дрэд нахмурился, увидев шрамы и давние ожоги, – и что начнется на этом Острове, если все это всплывет? А?.. Я не знаю, что будет после этого с моей семьей, но не думаю, чтобы что-то страшное. Мы уже заткнули несколько ртов, заткнем еще, не вопрос. Зато я знаю, что будет с ними и с тобой, когда станет известно, что о происходящем ты прекрасно знаешь, и давно знаешь, а так же знает твой долбанный Рим! А заодно о том, что большинство гостей Красной Скалы – римские попы! Зато ни одного схизматика я там ни разу не видал. Вы знаете, что там детей живьем кромсают и кожу с них сдирают заживо, и кровь их лакают во время оргий своих поганых, но выжидаете, стервятники, чтобы использовать это в нужный час! Междуречье уже полыхает, а если всплывет и это, заполыхает уже весь Остров. Думаешь, после этого твой Рим сможет сюда заявиться и навести порядок? После того, как станет известно, что его чрезвычайный посол-инквизитор все знал и в ус не дул?! Давай, попробуем, начнем? Или мне начать?! – Повысил он голос.

– Вы бы уже начали, – во время этой впечатляющей, надо признать, речи Дрэд успел оправиться, взять себя в руки и даже подумать, – если бы в самом деле хотели этого скандала и этой крови.

– А я и не сказал, что хочу. – Гэбриэл вернулся в кресло, сел, откинувшись и барабаня пальцами о подлокотник. – Я сказал, что могу и не боюсь. Но моей семье этот позор не нужен.

– Людям, о которых вы упомянули, тоже не нужны ни огласка, ни смута, которая за нею последует. Рим не выжидает, Рим ищет способ, который позволит решить проблему без огласки и крови. Мы могли бы быстрее с этим справиться, если бы действовали сообща.

– Предлагай. – Коротко бросил Гарет.

– Мне нужно обсудить этот вопрос с… противной стороной. Вместе мы сможем отыскать компромисс, я уверен. Может быть, какая-то компенсация…

– Голова Драйвера и Красная Скала. – Сказал Гэбриэл твердо. – И ведьма Барр. Это – не обсуждается. А остальное мы готовы будем обсудить… Наверное.

– Мы обсудим вопрос о компенсации. – Поднял руку ладонью вниз Гарет. – Согласен, пожар войны и кровь не нужны ни нам, ни нашим противникам.

«Стравлю их, – в ярости думал Дрэд, покидая Гранствилл, – стравлю, как бешеных собак! А потом напущу на них крестоносцев. С землей сравняю их замки и дома! Заносчивые щенки… Эльфийские выродки!».

– Пусть верят в свою компенсацию и компромисс. – Сказал Гарет. – Хороший шанс собрать их всех вместе. А еще хорошо бы прирезать этого Дрэда… Бесит он меня.

Они с братом уже направлялись по Ригстаунской дороге, к повороту на Белую Горку и Хефлинуэлл, когда их догнал капитан стражи на взмыленной лошади:

– Ваши высочества…

– Что опять стряслось? – нахмурился Гарет.

– Эльфы… посольство… на Брыльской дороге… – Капитан нервно сглотнул. – Сама эльфийская королева! А мы-то и не знаем, как их встречать следует, как того… приветствовать-то?..

Невероятно, но это была чистая правда: впервые на людской памяти лесная королева появилась у Гранствилла. Сопровождали ее всего три эльфа, один из них хорошо уже известный в Гранствилле и окрестностях Терновник. Сама королева ехала на нереальной красоты золотистом коне с белой шелковой гривой и длинным, почти до земли, белым хвостом, без уздечки и седла, страшно удивляя и восхищая этим зевак. Да и сама была удивительной: высоченной, юной и прекрасной, словно сказочная фея, с длинными, прямыми и шелковыми, как грива и хвост ее коня, волосами, часть которых была заплетена в простую косу вокруг головы, а остальная масса свободно струилась по спине. И светлая одежда: белые лосины и длинная, с разрезами по бокам, длинными рукавами и воротом под горло, светло-серая рубашка, – была простой, но из дорогой, чуть мерцающей и красиво струящейся ткани, с серебристой, почти незаметной вышивкой в виде цветочно-рунной вязи. И ноги были, как изумлялись все те же зеваки, босые! Люди сбегались к Брыльскому перекрестку, туда же стекались эльфы из Эльфийского квартала, а вскорости примчались и братья.

– Королева! – Гарет спешился, поклонился Мириэль, ответившей ему ласковой улыбкой. За ним спешился и поклонился Гэбриэл, и все всадники из людей на всякий случай спешились тоже – может, у эльфов так принято, кто его знает? Эльфы Гранствилла, пришедшие пешком, кланялись лесной королеве со всем почтением.

– Моиприветствия Ясеню и Черному Орлу Ол Таэр! – Сказала Мириэль своим глубоким голосом, который один выдавал, что она отнюдь не та юная девушка, какой кажется, что за ее плечами бездна прожитых веков. – Примете ли нежданную гостью из Благословенного Леса?

– Ты оказала нам великую честь. – Мириэль говорила на нордском, с легким, но отчетливым акцентом, и Гарет ответил на том же языке. – Приказывай, королева, располагай нами и нашим гостеприимством, как пожелаешь.

– Я пожелаю, – с улыбкой ответила Мириэль, – видеть свою внучку. Отведите меня к ней.

Удивительные гости проследовали в сторону Хефлинуэлла, а народ все не расходился, люди все обсуждали потрясающее событие и судачили о нем, кто во что горазд.

– Я буду гостить в вашем замке, пока вы не вернетесь из Дуэ Альвалар. – Сказала по-эльфийски Мириэль, когда они с Гаретом поехали бок о бок. – Не беспокойтесь о своей семье и не оглядывайтесь назад. Я научу маленькую Айвэн всему, что ей следует знать, а ваш дом будет под моей защитой.

– Я и надеяться не смел. – Признался Гарет. – Прости, но я не ждал уже от своей эльфийской родни никакой помощи…

– Благодари Сетанту. – Спокойно ответила Мириэль. – И Айвэн.

7 марта 2019 г., Черногорск

2.

Эта часть моей истории для меня почти так же тягостна, как и самая первая. Сейчас, когда жизнь моя стала спокойной, счастливой и безопасной, я вспоминаю все, что тогда происходило, с внутренним содроганием, мне кажется все таким ужасным, таким противоестественным! И в то же время тогда столько произошло вещей чудесных, произошло такого, что развеяло многие мои страхи и предубеждения! Это особенность войн и смутных времен: обнажаются все пороки, все самые гнусные и в то же время все самые лучшие качества людей. И не-людей, конечно. Война страшна и честна, во время войны перестают работать многие сдерживающие факторы: законы, обычаи, страх перед правосудием. И перед человеком встает простой выбор: убивать, или нет, грабить, или нет, предавать, или нет. Возмездия не будет, страха перед обществом и законом больше нет, и осталось только то, что внутри тебя, твои честь или бесчестье, твой внутренний закон или внутренний хаос. Сейчас я наблюдаю особую породу людей, которые, в полном соответствии с русской пословицей «свинья везде грязь найдет», вспоминают те события, смакуя все, что было тогда грязного, низкого, жестокого, обвиняя, уличая и глумясь, упиваясь «трезвостью» своего ума и стремясь унизить победу и победителей изо всех своих силенок. Говорят, что победа – и не победа вовсе, ведь все произошло спонтанно, случайно, и победителями было совершено больше глупостей, чем подвигов. Что все началось именно с глупости и просчетов, следовавших один за другим… И в итоге обернулось страшной катастрофой, едва не погубившей Остров. Целиком. И бесполезно напоминать этим «правдолюбцам», что тогда были и те, кто оставался верен себе, хоть это было и не выгодно, и опасно; кто предпочел честь и верность выгоде и безопасности, те, кто не поддался отчаянию и иллюзии всеобщего падения – и именно они и победили тогда, а значит, сила и правда были все-такие не на стороне зла и низости. А знаете, почему? Потому, что низость, алчность, безверие и прочие гаденькие свойства – трусливы и в самой основе своей разрушительны и потому бессильны. А вера сама по себе несет в себе такой заряд, который делает человека, – и любое разумное существо – способным на все. Тот, кто не верит ни во что, кроме своего сытого брюха и спокойствия, неизбежно проиграет, потому, что слишком много думает о себе, колеблется, ищет более спокойного местечка, более вкусной травки, каких-то гарантий, пусть лживых, но успокаивающих здесь и сейчас. Побеждает тот, кто верит и не боится – всегда. Так было, есть и будет, везде, по всему миру, до конца времен. И никаким злопыхателям этого не отменить и не опорочить.

Часть вторая: Первая кровь

Глава первая: Ярмарка сисек

Гармбург, город, носивший имя пса преисподней из норвежских саг, одного из самых жутких творений злокозненного Локи, был заложен Эриком Одноглазым, сперва сподвижником Бъерга Черного, а затем – королем Анвалона и лютым врагом его сына Скульда и единственного на тот момент наследника Бъерга, маленького Аскольда. Заложен он был на границе тогдашнего Анвалона, самого могущественного из трех возникших после смерти Карла Великого королевств, как крепость, защищающая Анвалон от Элодисского леса, потому и назван был в честь зловещего стража Гарма. Со стен Гнезда Ворона, замка, стоявшего на самой высокой в Междуречье скале, Вороньем Камне, был виден почти весь Элодисский лес, а в солнечные ясные дни – даже башни Блумсберри и Золотая Башня Хефлинуэлла. Когда Карл Основатель, правнук Бъерга Черного, захватил Гармбург, он подарил его своему другу, кузену и верному соратнику, Оле Отважному, потомки которого стали зваться Драйверами.

Теперь город этот находился посреди Элодисского герцогства, на оживленном перекрестке Королевской и Эльфийской дорог. Последняя вела через несколько междуреченских городов на эльфийское побережье; так же Гармбург был портовым городом. Здесь бросали якорь большие морские суда, для которых дальше русло Фьяллара было уже непроходимым – слишком мелким, разбитым на множество проток меж маленьких островков. И здесь те, кто путешествовал дальше на север, либо пересаживались на речные суда, либо ехали сушей, по знаменитой Королевской дороге.

Будучи портовым и торговым городом, исстари Гармбург славился своими кожевенниками и бронниками. Река Снейк, первая из четырех рек, давших имя этой земле, бывшему Дуэ Альвалар, а ныне Междуречью, впадая во Фьяллар, источала невыносимое зловоние: кожу в те времена выделывали в человеческой моче, а кожевен на Снейке и ручье, носившем предсказуемое название Воронья Струя, было немеряно. Кожевни были в деревнях вдоль Снейка и Вороньей Струи, кожевни были в городке Смайли и в городе Снейкбурге. Кожи шли на продажу, местные кожи покупали эльфы, а так же из местной кожи изготавливалась лучшая в Нордланде обувь, лучшая конская упряжь и лучшая кожаная броня. Расплачивались местные за свою славу и свое богатство перманентной вонью, которую в ветреные дни уносил милосердный ветерок, а в безветренные и особенно в дождливые дни непривычному человеку здесь бывало, мягко скажем, тяжеловато.

Впрочем, не везде. Воронья Скала, возвышающаяся над округой на уважительную высоту, спасала и от вони. Отрог скалы разрезал напополам широкий овраг, по дну этого оврага шла мощеная дорога через весь город, который располагался на скале от оврага и дороги по обе стороны. Та часть, что находилась на куске скалы повыше, была меньше и чище, здесь располагались богатые дома, ратуша, магистрат, городской собор Спаса-на-Крови, богатые гостиницы и таверны, цеха, биржа, и другие богатые и важные здания и заведения. Называлась эта часть, опять же не особо оригинально, Верхним Городом. Нижний, более обширный, более низменный и неизменно вонючий город был беднее, был шумным, портовым, очень грязным, и весьма опасным для кошельков и голов. В Гармбурге, как считалось, находилась своеобразная гильдия проституток, нелегальная, но очень влиятельная, которой руководила некая Алекса. Косвенно это подтверждалось тем, что местные шлюхи ходили с охранниками, но никто и никогда не видел их сутенеров.

– Показательно, – говорил Гарет, пока они с братом и свитой поднимались в гору, к замку, – что начало вражде Хлорингов и Драйверов положила именно шлюха. Некая красотка по имени Мерлин Драйвер.

– Мерлин не была шлюхой. – Возразил молчаливый Кину. – И начало всему положила не она. Она рано осталась без матери, и ее с десяти лет насиловал собственный отец. Он искалечил ее душу и сделал тем, чем она стала, и он и положил начало всем неприятностям и трагедиям.

– И чем она стала? – нахмурился Гэбриэл.

– Шлюхой. – Повторил Гарет упрямо. – Красивой и беспринципной шлюхой, в которую влюбился Генрих Великий, тогда еще просто Гарри Хлоринг, и сделал ей предложение. Во время венчания друг Генриха, Теодор Сулстад, после слов священника: «Если кто-то знает… и ла-ла-ла», вдруг возьми и признайся, что спал с нею прежде, а еще знает, что Мерлин была любовницей старшего брата Генриха, Гая Гэролда. Генрих, само собой, от венчания отказался и послал невесту к чертям собачьим. Драйверы сочли себя оскорбленными этим поступком, и примкнули к бунтовщикам Райдегурдам, герцогу Белых Скал и его братьям.

– А с нею что стало?

– Она стала женой Гая Гэролда и, в конце концов, погубила его. Он убил ее и сошел с ума. Жизнь закончил в монастыре в Драконьем Логе, это в Синих Горах. – Это опять заговорил Кину. – жаль. Они были красивой парой. Гай Гэролд был похож на тебя, Виоль: синеглазый, черноволосый, только пониже ростом и тоньше в кости. А Мерлин была… словно песня о солнце. Белокурая, дерзкая, чувственная, смелая и изящная, в ее движениях звучала музыка, а губы всегда просили поцелуя.

– Ты их видел? – Быстро глянул на него Гэбриэл.

– Видел. – Кивнул Кину. – Я помогал им зачищать остров от рыжих троллей и каргов. Мне нравилась Мерлин. Она была несчастной, сломленной девочкой, которая пыталась быть сильнее себя самой и своего прошлого. Гай Гэролд не увидел в ней этого. Он поверил в ее образ сильной и роковой красавицы, Мерлин оказалась великолепной актрисой. Для него она была роком, судьбой, проклятием. Он ее и любил, и ненавидел, как умеют только люди… А Генрих просто был предназначен судьбою не ей.

– А Сулстад-то и тогда поганец был. – Подумав, вдруг сказал Гэбриэл. – Нечего было доводить дело до венчания. Либо бы сразу сказал, либо уж молчал бы и дальше. Свинья.

– Да. – Согласился Кину. – С того момента дружба их с Генрихом кончилась, и впоследствии превратилась в теперешнюю вражду.

– То есть, опять из-за бабы… – Пробормотал Гарет, оглядываясь. – Все помнят, что на днях мы встречаем тетю Алису? Она наконец-то добралась аж до Лионеса. Я-то думал, что ее раньше осени и смысла нет ждать. Тетя Алиса собирается в дорогу так, что хоть вешайся, хоть по полу катайся, а раньше, чем она не заставит служанок все перестирать, перемыть, не пересчитает все полотенца и окорока, не раздаст все указания, кому и как без нее жить и работать, она с места не стронется. И предупреждаю, Младший: нужно немедленно начать уборку в твоем замке. Иначе тетя явится и устроит нам такое, что небо с овчинку покажется.

– Угу. – Гэбриэл за дорогу до Гармбурга уже вполне уяснил себе, что они едут в главный из его замков. Хотя он официально именуется граф Валенский, резиденция его находится в чертовой дали от Валены, в замке Гнездо Ворона, который Гэбриэл мог лицезреть во всей красе, пока «Единорог» входил в Гармбургский порт. Красивый, да. Большой.

Местность здесь совершенно не похожа была на привычные ему и милые его сердцу пейзажи Поймы. За исключением Вороньего Камня, скал здесь не было, местность казалась ровной, высота холмов скрадывалась их пологостью. На островах посреди широченного здесь Фьяллара стояли ветряные мельницы, чаек было почти так же много, как и на южном побережье. Здесь было очень просторно, почти, как на морском побережье, ветрено, не жарко, солнечно и немного тревожно. И здесь Гэбриэл вновь увидел далеко-далеко впереди горы. Почти призрачные, сияющие на солнце белыми снегами вершин, они напомнили ему что-то давнее, забытое, тревожное и сладкое, пробудили на миг давние детские мечты и предвкушения. «Снег же холодный! – Ну, куропатки же ночуют в нем, значит, им тепло…». «Почему ты не сбежал с нею в тот же день, болван?! – Вернулась давняя боль. – Почему не забрал ее и не рванул в горы?!». Сколько боли, смерти, крови и горя они смогли бы избежать! И с семьей, возможно, он, Гэбриэл, встретился бы куда раньше!..

Как только «Единорог» причалил в порту Гармбурга, как сошедшие на берег братья были встречены делегацией городских старейшин, спешащих выразить своё почтение герцогу и своему графу. Их пригласили на пир в ратуше по поводу счастливейшего события, и Гарет от лица обоих братьев снисходительно принял приглашение. И теперь Гэбриэл, покачиваясь в седле возле брата, уныло думал об этом чертовом пире и о себе, а так же об Алисе, по которой уже соскучился безумно. Не будет он развлекаться и танцевать без своего Солнышка! Но Гарет резонно заметил, что все равно им ждать, пока подойдут кардинал и его гвардейцы, двигающиеся по Королевской Дороге, так почему бы и не отдохнуть, и не развлечься? Разумеется, пока не прибыла тетя Алиса, потому, что после о развлечениях придется позабыть. С ними были три сотни Адама, остальные две тысячи должны были подойти с кардиналом и его гвардейцами. На равнине под Вороньей Скалой постоянно собирались войска то по одному поводу, то по другому – эту равнину сама природа словно специально создавала под военный лагерь.

– На этой скале сидел Драге Урд, – рукой указал Кину, – отсюда он отправил драконов жечь Дуэ Альвалар. Скалы здесь оплавились от драконьего огня, вблизи видно, они гладкие, как стекло.

– А что насчет башни, как ее? – Вспомнил Гэбриэл. – Они же хотели туда попасть. Если они сожгли Альвалар, то в башню-то попали?

– Нет. – Холодно сказал Кину. – Убив столько эльфов и прочих живых существ, разумных и не разумных, добравшись до Черной Башни, Урд в нее не попал. Тогда в ярости он попытался ее уничтожить, но не смог. Она осталась невредимой. Зато другие башни пострадали непоправимо. Потому я и ненавижу драконов, как вид, целиком. Эта бойня, этот ужас были бессмысленными, как и вся их злоба.

– Я иначе думаю. – Помолчав, сказал Гэбриэл. – Я, на месте других разумных и неразумных живых существ, с эльфов спросил бы: «А нельзя было сразу его туда пустить? Потоптался бы у порога и свалил, плакать у себя в Дракенсанге от злости. Зачем кашу-то эту кровавую замешивать было?». Вот, примерно так.

– Нет, Младший, – хмыкнул Гарет, – ты просто наших дядек не видел и не имел несчастья с ними общаться. Может, кто и посмел бы к Тису с таким вопросом обратиться…

– Но король-то тогда был не он.

– Королем был я. – Подтвердил очень холодно Кину. – И вопрос резонный, хоть нам тогда его никто и не задал. Урд не просил нас пустить его к башне. Он заявился в Альвалар, словно имел на это право, с пафосом, надменно, угрожая. И ему было велено убираться.

– Ясно. – Вздохнул Гэбриэл.

– Угу. – Подтвердил Гарет. – Он сказал: «Тогда сожгу». Дядьки сказали через губу: «Приди и сожги!». Он пришел и сжег. Короткая суть войны. В башню не попал, башку потерял, свой народ погубил. Великий драконий король.

Не останавливаясь, братья поднимались всё выше и выше, пока по большому, основательному каменному мосту не подъехали к воротам замка. На воротах был изображён ворон с ключом в клюве; этот герб Гэбриэл видел в Редстоуне. Герб Драйверов. Сами ворота, как и городские, были обиты медью.

– Этот замок только раз был взят: Карлом Основателем, которому на тот момент было всего двадцать три года, как сейчас нам с тобой. – Сказал Гарет. – До него считалось, что взять его невозможно; и, в сущности, так оно и есть. – Они въехали в гостеприимно распахнутые ворота, и во дворе замка были встречены двумя шеренгами кланяющихся слуг во главе с мажордомом Карлом Уэстом. Замок был перестроен Карлом Основателем, как крепость, форпост и плацдарм для его дальнейших войн с Анвалоном за Междуречье. Это отразилось и на архитектуре: замок был красив, но мрачной и суровой красотой. Это была компактная цитадель с мощными стенами, узкими окнами, которые больше походили на бойницы, окружённая двойным кольцом стен. Попав во двор, Гэбриэл сразу понял, что этот замок – почти точная копия Редстоуна. Хоть он и видел двор последнего только мельком и очень недолго, но это был первый в его жизни замковый двор, и потому Гэбриэл запомнил его на всю жизнь. Правда, Гнездо Ворона был выше, больше и богаче. Внутренняя часть замка представляла собой колодец, во дворе которого и встречали братьев слуги. Напротив широкого въезда было обширное крыльцо, ведущее к двойным дверям в холл замка; на этом крыльце, в двух огромных каменных вазах, росли кусты дикой розы. Над дверями висел штандарт с гербом Гэбриэла: орёл и меч, но на дверях опять было изображение ворона и ключа. Плиты двора, из отполированного гранита, блестели, чистые и ровные, словно их каждый день мыли – потом Гэбриэл убедился, что так и есть. Подражая брату, он приветствовал слуг небрежным кивком и сразу поднялся к себе. Их сопровождали Уэст и Шарлотта Крэль, его сестра-вдова, домоправительница Гнезда Ворона, молодая, лет двадцати шести, женщина. Она явно волновалась, но и гордилась собой, показывая им покои барона, огромную комнату, старинную, с альковами и эркерами, с такой громадной кроватью, в которой могли расположиться не только Гэбриэл и Гарет со своими слугами, но и Пепел с Громом, и не чувствовать себя при этом стеснёнными, и таким же гигантским камином, в который спокойно можно было завести коня, и в котором находился старинный вертел для поджаривания, к примеру, бычьей туши. Целиком. Старинные гобелены, со сценами жития святых, оленьи рога, шкуры зверей, подсвечники и канделябры, драгоценная посуда – все в превосходном, на взгляд Гэбриэла, состоянии. Шарлотта с гордостью, хоть и краснея под взглядами Гарета, который как раз любил таких дам: в приличном возрасте, пышногрудых, с аппетитными шейками и пухлыми плечиками, показывала своему господину удобства и достопримечательности.

– А помыться здесь где? – Спросил Гэбриэл.

– Бань у нас нет. – Покачала головой Шарлотта. – Эта русинская мода здесь не принята; хотя я слышала, что в Гранствилле, благодаря его высочеству, она прижилась. Но если вам это необходимо, я прикажу приготовить две бадьи с горячей водой…

– Нам это необходимо. – Тут же кивнул Гэбриэл. – И поскорее. И если я… ну, так как я здесь хозяин, я хочу, чтобы здесь была баня.

Шарлотта почтительно присела перед ними, страшась посмотреть на Гарета – настолько недвусмысленными были его взгляды, – и попросила разрешения покинуть их, чтобы заняться ваннами. А братья вышли на балкон, чтобы Гэбриэл полюбовался окрестностями, теперь – с высоты Вороньей скалы.

Отсюда открывался ещё один великолепный вид, теперь уже на Фьяллар, леса Далвегана, подёрнутые сизой дымкой, и далёкий теперь Элодисский лес. Гэбриэл с трудом, но сообразил, что Воронья Скала и была тем самым силуэтом крепости, который он видел с Золотой Горки, и поразился, насколько это было далеко. Внизу были крыши Гармбурга, в основном, серые и терракотовые, с флюгерами в виде стрелы или петуха, и мачты кораблей в порту. Будучи таким важным портом, Гармбург стал довольно большим городом, куда больше Блумсберри или Сандвикена, и сверху хорошо видны были величина и многолюдность порта.

– Вон там Далвеган. – Показывал Гарет. – А вон там – во-он, там, – Анвалон, только сейчас его снова не видно, марево висит, а в ясные дни отлично видны скалы Анвалона, так же, как и шпили Лионеса, самого красивого города на свете. Нравится?

– Не то слово. – Признался Гэбриэл. – Просто с ума сойти.

– Наслаждайся. Кстати, ты не против, если я трахну твою служанку?

– Главное, чтобы она не была против. – Насупился Гэбриэл, и Гарет рассмеялся легкомысленно:

– О, насчёт этого не волнуйся! Они не то, что не против, они просто мечтают об этом.

– А ты от скромности не умрёшь! – Против воли улыбнулся Гэбриэл.

– Мне, с моей красотой и мужской силой, скромничать просто грешно. А прибавить к этому моё положение и богатство, и любая моя попытка скромничать станет просто преступной, если не сказать, смешной.

– И всё же в Хефлинуэлле Иво пользуется куда большей популярностью.

– Он доступнее. – Не растерялся Гарет. – Я большинству тамошних девок не по зубам, а твой Иво практически никому не отказывает. Я же очень разборчив в выборе, вот он и пользуется.

– Алиса говорит, что девушки говорят о нём куда чаще и нежнее, чем о тебе.

– Ну…В конце концов, твой Иво и в самом деле красавчик хоть куда. Но если бы я захотел, я отбил бы у него всех его поклонниц в один день.

– Не сомневаюсь! – Засмеялся Гэбриэл. – Но только не у меня.

– Точно. – Не стал спорить Гарет. – Твою единственную я не смог бы отбить ни за что на свете. Даже если бы и задумал поступить так бесчестно и нагло, у меня всё равно ничего бы не вышло. Я помню, как, не зная, что она твоя невеста, пытался произвести на неё впечатление…И как равнодушно она к этому отнеслась. Меня это даже задело.

Гэбриэл быстро глянул на него, в глазах замерцали красные искры:

– Пытался?..

– Без всякой задней мысли, просто по привычке и из своего природного тщеславия. – Успокоил его Гарет. – Выбрось из головы ревность, здесь она совершенно не уместна.

– Я не ревную. – Смутился Гэбриэл. – Просто… как-то неприятно стало. Это…давай, ей письмо напишем?.. Ей же интересно, что со мной происходит, знаешь, какая она любопытная?..

Гарет преувеличенно-тяжело вздохнул:

– И когда уже ты сам писать научишься?.. Я словно в писарях у тебя! Пошли, напишем…

– Я не буду раздеваться при слугах. – Категорично заявил Гэбриэл, увидев две бадьи с горячей водой, разделённые простынёй.

– И не придётся. – Засмеялся Гарет. – В Дуэ Альвалар селились, в основном, англичане и ирландцы, которые пришли на Остров вместе с ирландской принцессой, невестой Карла Основателя, и воевали на его стороне с Анвалонцем. И впоследствии, да и до сих пор, они предпочитают здесь оседать, среди своих, все, кто так или иначе на Остров перебирается. И фамилии, и порядки, и нравы здесь, в основном, английские. Здесь вообще не принято раздеваться, даже моются здесь в рубашке. Да что там, и сексом в рубашке занимаются! У них ширинки такие спереди специальные, у мужиков поменьше, у баб побольше. Так что валяй, вон и рубашки приготовлены.

– Давай-давай! – Ехидно захихикал Гэбриэл. – Хочу посмотреть на тебя в рубашке с ширинкой!

– А мне плевать на местную моду. – Гарет скинул камзол и рубашку, обнажив великолепный торс, более массивный и мускулистый, нежели у Гэбриэла, без единого шрама, только руку украшал страховидный разрез, все еще стянутый нитками шва, прямо под татуировкой на плече: меч, обвитый терновником, на котором распустился алый розовый бутон. Гэбриэл, вновь ощутив себя уродом, отвернулся и с неохотой потянул к себе рубашку, длинную, словно женская. Но показаться здесь со всеми своими шрамами и ожогами он не мог, потому был вынужден воспользоваться рубашкой… Гарет же, ничуть не стыдясь и даже бравируя своей наготой, прошёл к своей бадье и приказал Шарлотте прислуживать ему. Гэбриэл не хотел, но прислушивался к тому, что там происходит. Ему показалось, что Шарлотта не слишком-то охотно уступает брату, но она уступила, и звуки, раздававшиеся потом, его дразнили, возбуждали и мучили. Гарет нёс абсолютную чушь, заставлявшую грешным делом усомниться в умственных способностях женщины, которая это слушала и принимала; как понял Гэбриэл, герцог даже заставил её оголить грудь, хоть для женщины это и было огромным подвигом. Как Гэбриэлу было тяжело без Алисы и её любви! Он даже обиделся на брата, за то, что тот так измывался над ним, и в сердцах высказал свою обиду, пока они одевались к обеду.

– А тебе кто мешал? – Беспечно спросил довольный Гарет. – Взял бы, да тоже её трахнул. Она бы дала!

– Не будь ты герцогом, а я – её хозяином, ни черта бы она не дала. – Ответил Гэбриэл, со злости дёргая ремни и завязки, и чертыхаясь про себя.

– Само собой! – Не стал спорить Гарет. – И жалела бы об этом до конца своих дней. Добродетель заставляет её отказаться, а страсть – покориться. А тут она как бы и не виновата: я заставил, и у неё не осталось выбора. И без греха, и досыта.

– Чушь!

– Не чушь! Вот представь себе красивую бабу… не Алису, но тоже очень даже ничего. Ну, или так: офигеть, какую. Ты гордо от неё отворачиваешься: мол, у меня невеста, всё такое. Но в паху-то щекочется, а?..

– И что?!

– А то, что бабы в этом смысле ничем от нас не отличаются. Всякие уроды твердят, что мужчине красота не нужна, мол, женщины не за красоту нас любят. Только это фигня, придуманная уродами. Женщины любят всё красивое и очень на внешнюю красоту падки, так почему бы в случае с мужчинами им себе изменять?! Они точно так же хотят красивого мужика, как ты – красивую бабу. Просто им не дано выбирать, за них родители, опекуны, мужчины выбирают. Вот они и прикидываются, будто на самом деле вовсе они не хотят и даже не интересуются… А слюнки-то текут! А я красив, как бог. Заметь: я не привлекателен, а именно красив. Бабы хотят меня точно так же, как я хочу самую красивую из них. Я осчастливил твою домоправительницу; ей со мной свезло так, как больше никогда не свезёт.

– Чушь. – Повторил Гэбриэл уже не так уверенно, решив при случае расспросить Алису о привлекательности мужчин для женщин.

– Ха! Ты бы её глаза видел! Отнекивается, а в глазах: «Заставь меня, о, заставь!» – Гарет передразнил женский фальцет, и Гэбриэл рассмеялся. В такие минуты он не знал, чего в нём больше: осуждения, или обожания? Кое-что в брате он не мог не осуждать, но в целом так его любил, что готов был смириться и с чем-то гораздо худшим.

– А почему ты взрослых баб предпочитаешь? – Спросил он вдруг, справившись со строптивыми ремешками. – Почему у тебя девчонок нет?

– Да ты знаешь… – Смутился Гарет, оглянулся, и признался шёпотом:

– Я боюсь женской крови! Мужиков режу без содрогания, собственной крови никогда не боялся, сам себе раны на войне зашивал, но стоит мне увидеть хоть каплю женской крови – поцарапалась она там, или палец уколола – и мне дурно.

– Чё, правда?! – Не поверил Гэбриэл, зная уже привычку Гарета прикалываться. Но тот перекрестился:

– Истинный крест! Клянусь!

– Как же ты женишься? – Прищурился Гэбриэл. – Жену-то придётся… А я тебе не помогу – меня Алиса убьёт!

– Пошёл ты! – Теперь возмутился Гарет, и Гэбриэл, противно захихикав, первым пошёл в обеденную залу.

Она была меньше, чем в Хефлинуэлле, старинная, торжественная, с галереями для менестрелей и для женщин – в Хефлинуэлле, более свободном и современном, женщины давно сидели вместе с мужчинами, здесь же ещё правили старинные строгие обычаи. Всё было обшито дубом и красным бархатом, с вышитыми золотом гербами графа Валенского и Хлорингов… Глядя на всё это, Гэбриэл спросил у брата вполголоса:

– А до меня это чьё было?

– Ничьё. У отца не было братьев. Формально это было твоё, ну, а пока тебя не было, здесь всем заправлял Уэст, до него – его отец, до отца – дед.

– А эти Уэсты когда-нибудь кончатся?

– Они уже кончились. – Гарет мило улыбнулся Шарлотте, которая мгновенно зарделась у себя на галерее, как маков цвет, потупившись и став такой очаровательной, что даже Гэбриэл подумал: человеческие женщины умеют быть и ничего. – Дед Уэст был мужем единственной дочери прежнего мажордома.

– Ух ты! – Скорчил рожу Гэбриэл. – Ф-фу-у, какое облегчение!

Менестрели играли что-то приятное и незатейливое, слуги торжественно обносили стол братьев блюдами. Стол Гэбриэлу понравился: мяса было много, всякого разного.

– Мясо к вашему столу посылает лесничий вашего сиятельства, Кадоген Дитишем, горький пьяница, но лесничий от Бога, лучше него местные леса и тварей, его населяющих, не знает никто. – Пояснил Уэст, польщённый похвалой графа. – Жаль только, что охотничий замок вашей светлости под его присмотром совсем рассыпается…

– В самом деле, жаль. – Пригубив вино, заметил Гарет. – Замок был красивый… Я там был, когда мне лет десять было, помню, там так здорово было, так таинственно, сумеречно…Я там своего первого оленя завалил. А ещё там можно на зубров поохотиться, там рядом перелески начинаются, где они и пасутся. Вот где мясо, так мясо!

Гэбриэл поинтересовался, как выглядят эти зубры, о которых он до сих пор только слышал, но никогда еще не видел, и ему торжественно продемонстрировали голову на самом видном месте: охотничий трофей какого-то Хлоринга, кажется, прадеда братьев, а может, и деда. Но разговор очень быстро вернулся к тому, что творилось в Междуречье.

– До нас, слава тебе, Господи, этот Корнелий не добрался. – Уэст даже перекрестился, говоря это. – И вообще, пока что тихо у нас. Но слухи доходят ужасные, ужасные! В Брэдрике, говорят, кровь ручьями по мостовой текла! А уж эрла Еннера и вовсе жаль несказанно. Достойный был человек, царствие ему небесное, все Междуречье о нем скорбит. Вы не подумайте, что здесь одни бунтовщики и предатели, простой народ и большинство рыцарства за вас, и войны никто не хочет.

– Где сейчас этот Корнелий? – Спросил Гарет.

– А вы не знаете еще?

– Чего?

– Так убили его. Отравил его повар собственный, как же звали-то его… Голова, да, Голова его звали, скормил ему яд…

– Вильям Голова?! – Замер Гэбриэл.

– Да… Точно, так его и звали, ваше сиятельство! Говорят, то ли дочку его Корнелий сжег, то ли внучку…

– Соседку. – Пробормотал Гэбриэл. – Беременную от его сына. И что теперь с его сектантами-то? Где они?

– Переругались они. И разделились. Корнелиты так и остались корнелиты, сброд всякий, голытьба, и вожаки у них такие же жаки и оборванцы, а рыцари и наемники, и приличный люд, они прозвались Верные, и сейчас подле Фьесангервена.

– А корнелиты где? – Поинтересовался Гарет.

– А корнелиты, по последним-то сведениям, идут в сторону Лавбурга, по пути жгут и насилие всяческое учиняют. Разоряют монастыри, и, говорят, обложили Анвилское аббатство.

– К Лавбургу, значит… – Гарет хмыкнул. – Ну, Бергстремов можно поздравить: затея удалась блестяще.

Есть старая народная мудрость: беда никогда не приходит одна. Проблемы, как бабы в нужник, предпочитают ходить компанией. Герцог Далвеганский убедился в этом самым неприятным для себя образом, и как раз тогда, когда из Междуречья пришли новости, страшно его сердцу приятные и ласкающие слух и душу: Бергстремы облажались так, что лучше и пожелать было нельзя. Титус Сулстад был не так прост и глуп, как Антон Бергстрем, который считал себя успешным интриганом; он сразу же раскусил затеянную бастардом Бергстрема игру. Не-ет, не для папочки старается Рон Гирст! Он спасает собственную шкуру, которую любящий папочка приготовил на убой. И спасти он может ее только одним образом: женившись на Фиби Еннер и став эрлом Фьесангервенским! Если его признает тинг, Бергстрем станет его вассалом; а так как он своего бастарда так и не признал, он даже прав отца на него не имеет. А тинг его признает… Возможно. И точно признает, если убедится, что в жилах бастарда течет древняя кровь. Но не Бергстремов… Титус щелкнул пальцами, на несколько минут даже перестав жевать. А ход-то можно предпринять блестящий! Один из лучших его ходов! Одним махом избавиться от Хлорингов и Бергстремов, заполучить верного и могущественного, а главное – весьма и весьма неглупого союзника в Междуречье и перекроить карту Острова по своему разумению! Его брат, граф Кенка, во всеуслышание объявит Рона Гирста своим бастардом. Мог бы и он сам, но его репутация слишком уж подмочена, а вот брат пока что на коне…

И вот как только герцог возликовал, поняв, что фортуна улыбнулась ему во все тридцать два зуба, так и пришло печальное известие: Орри убит. И не Хлорингами, а глупо и нелепо убит каким-то ревнивым ухажером из-за какой-то деревенской девки. Новость была пренеприятнейшая. Орри был бесценным персонажем, сборщиком важнейшей информации, шпионом, которого с радостью пускали в самые неприступные замки ради его волшебного пения, к которому прыгали в постель самые взыскательные дамочки, выбалтывая планы и секреты своих мужей, и который уже не раз заставлял свихнувшихся от его чар любовниц красть нужное, давать яд ненужным и вообще творить все, что угодно. Герцог ценил его, баловал, многое ему прощал и по-своему был к нему привязан, так как тоже любил его пение. Габриэлла оставалась недосягаемой – пока! – в Пойме Ригины, а Орри у него больше не было. Герцог, прочтя донесение, встал и грузно заходил из угла в угол, постукивая по попадающимся по пути поверхностям сжатым в бессильном бешенстве кулаком и гримасничая от злости. И вот тут-то, оправдывая старую банальность, и заявилась вторая беда в лице собственного братца Кенки, в заляпанном дорожной грязью костюме, бледного, небритого и осунувшегося от ночной скачки и беспокойства.

– С чем явился? – Весь превратившись в мрачную грозовую тучу, поинтересовался герцог Далвеганский, уже не ожидая ничего хорошего. Кенка, оттягивая страшный момент, велел налить себе холодного пива. Он скакал всю ночь, не останавливаясь, он был в растерянности и отчаянии. И в то же время – в надежде на брата, который неизменно находил выход из любой ситуации и спасал его из любого дерьма.

– Сам не знаю, как это вышло… – Осушив залпом бокал и прикрыв на миг рукой рот, пробормотал Кенка, не глядя брату в глаза. – Какая-то нелепость…

– В глаза смотри!!! – Рявкнул герцог, холодея от страшного подозрения. – Говори прямо, говнюк!!! Что натворил?!

Кенка воровато, искоса, глянул в глаза старшему брату, и тот увидел на миг перед собой не взрослого, спесивого и надменного рыцаря с некрасивым, но брутальным лицом, а малолетнего Дристуна, нашкодившего и боящегося розог.

– Я не знаю, как это вышло, клянусь! – Повторил он в отчаянии, и герцог отошел к широченному, изготовленному лично для него, под его объемные телеса, креслу. Тяжело сел, скорее, даже обрушился в него, так, что массивная мебель жалобно скрипнула, а чрево герцога колыхнулось.

– Ты попытался трахнуть Эльдебринка. – Сказал тихо, но в тихом его голосе угадывалась такая ярость, что Кенка весь сжался.

– Нет! – Воскликнул он. – Нет… до этого не дошло… Он… он…

– Рожу тебе набил? – Презрительно скривился герцог. – Нет, вижу, не набил. Помчался жаловаться папочке и мамочке?

– Он сказал, что пойдет… переоденется, и смоет грязь… – Забормотал Кенка, которого все еще трясло из-за произошедшего. – Грязь… смоет…

– И?..

– И выпал… выбросился…

– Он мертв?! – Рявкнул герцог, приподнимаясь. Голос от неожиданности исчез, и последние звуки он просипел на вдохе, хватанув ртом воздух. Зашарил рукой по столу в поисках бокала, жадно выпил остатки теплого лимонада. Кенка упал в кресло и закрыл лицо руками. Он был в отчаянии. В конце концов, в красивого и так искренне его боготворившего юношу он был влюблен, и его смерть, его поступок были для Кенки страшным ударом – а ведь еще были последствия этого поступка!

– Кто это знает? – Спросил после долгого молчания, отдышавшись, герцог.

– Что разбился – все в замке. – Не отнимая рук от лица, сказал Кенка. – Остальное – никто… никто.

– И ты так и оставил его там?

– Он в церкви… лежит… – Кенка чуть не плакал. Он раскаивался страшно, ему безумно жаль было мальчика, хоть и обида на него была тоже: Кенке казалось, что Вэл кокетничает с ним, завлекает, не говорит ни да, ни нет, не пытается его отшить… Наверное, зря, зря он так много выпил и напоил мальчишку, выпитое в голову ударило, вот он и попер буром, с клятвами, признаниями в любви и домогательствами… Вот и напугал, оттолкнул, но так-то зачем?! Мог бы просто уехать!

Брат, о диво, молчал. Сидел, сопел, и молчал. И молчание это пугало Кенку даже сильнее гнева.

И наконец, герцога прорвало. Он орал, матерился так грязно, что это коробило даже Кенку, швырялся в брата посудой, обзывал его самыми погаными и грязными словами, которые только можно было придумать, колотил по столу кулаком, и был так страшен в гневе, что слуги, сунувшиеся было на шум битой посуды, сбежали, едва увидев перекошенную жирную физиономию. Кенка безропотно стерпел и осколки стекла, и мат, и оскорбления, и лившиеся по лицу струйки крови и соусов вперемешку с вином, и студень за пазухой. Когда герцог притих, тяжело дыша и сжимая и разжимая огромные кулаки, Кенка вдруг скривился весь и заплакал, пробормотав:

– Я ведь любил его… – И герцог заорал:

– Заткни е»»ло, пидорас «»чий, чтобы я не слышал больше про любовь твою позорную, ни слова, или убью говнюка! Бешеному Зубру про любовь свою расскажи, что еще он тебе на это скажет!Ты сына его хотел растлить! Ты хоть понимаешь, идиот ты позорный, на чью жопу ты позарился?! На «»й свой графскую корону надень, он заместо башки у тебя! – Походил еще по комнате, тяжело дыша и матерясь про себя.

– Пиши, немедленно, письмо Анвалонцу, про то, как сын его выпил лишнего и со стены сорвался. Кайся, что не уберег, умоляй о прощении, что хочешь, пиши, кроме правды. Тот в ярости будет все равно, но все лучше правды. Хуже того, что ты сделал, Дристун позорный, ни один враг мне сделать не мог! Дал же Господь мне вместо нормального брата пидора гнойного! Сидеть! – Рявкнул, заметив, что Кенка приподнимается.

– Потом поедешь в Фьесангервен.

– Зачем?..

– К сыну! У тебя теперь есть сын, а у меня племянник. Любимый!

Для пира в ратуше Гарет извлек из сундука совершенно новый, ни разу не надеванный камзол из рытого бархата, королевского пурпурного цвета, очень темного оттенка, с черной и золотой отделкой. Сквозь прорези широких рукавов сверкали белизной рукава тонкой льняной сорочки, помимо роскошной рыцарской цепи с орденами на шею, Гарет вдел в ухо серьгу с синим топазом и унизал пальцы перстнями. Попутно он присматривал за братом, то и дело внося свои коррективы в его внешний вид.

– Твоя бы воля, – сокрушался он, – и ты опять замаскируешься под мышь. Ты идешь знакомиться со своими подданными! Они будут каждую деталь твоей одежды рассматривать и оценивать, не смей нас позорить! Ну, что ты опять на себя надеваешь! Неужели не видишь, что они совершенно здесь не нужны?! – Он забрал у брата перчатки для верховой езды. – Ты бы ещё латы надел!

– У меня страшные руки. – Насупился Гэбриэл. – И все на них пялятся.

– Да и хрен с ними!

– Хорошо тебе говорить.

– Допросишься, я свои переломаю, и будем ходить с одинаковыми. – Гарет отошёл, придирчиво разглядывая брата. – Ты отлично смотришься. Теперь слушай меня, Младший, очень внимательно. Сейчас тебя кинутся облизывать все, кто там собрался, в расчёте, что от тебя им что-то обломится. Будут подкладывать под тебя своих девок и даже жён, наговаривать тебе друг на друга, короче, держись, Младший, держись и не поддавайся. Пей поменьше, и упаси тебя Бог тронуть хоть одну бабу, даже если она сама на тебя полезет.

– Я не собираюсь изменять Алисе! – Гордо произнёс Гэбриэл, и Гарет потрепал его по плечу:

– Я, конечно, прослежу, чтобы так и было, но всё время подле тебя не буду. Нам там выставят целую шеренгу сисек, и минимум одну пару я собираюсь помацать.

– В каком смысле?..

– В прямом. Подложить под тебя свою бабу – это заполучить влияние на тебя. Как говорится, ночная кукушка всех перепоёт. Ну, и под меня, естественно! Пусть не влияние, но деньжат срубить можно будет попытаться. Выберу покрасившее, поимею, и, возможно, дам денег или бирюльку какую подарю.

– Охота тебе?! – Воскликнул Гэбриэл.

– Ну, ты никого, я всех, а в среднем мы с тобой нормальный мужик. – Они расхохотались, выходя из покоев на широкую парадную лестницу.

Гэбриэл помнил слова брата о том, что должен учиться, учиться быстро, и права на ошибку у него нет. Он так же хотел как можно скорее сталь полезным брату в его политических играх, понять, разгадать алгоритм. И пир в Гармбургской ратуше стал для него ещё одним, и очень важным, мастер-классом. Здесь была масса незнакомого народу, и не все они были дворянами, точнее – дворян было как раз меньшинство. Большинство были влиятельные и зажиточные горожане, владельцы мануфактур и цехов – Гармбург, стоявший на перекрёстке речного и сухопутного торговых путей, город, куда стягивались товары и из Анвалона, и из Элодиса, и с Русского севера, и с Эльфийского побережья, производил из дешёвого сырья массу собственных товаров, и не только кож, брони и лошадиной упряжи. В Гармбурге изготавливалось две трети всей посуды, что покупали в Нордланде, львиная доля скобяных товаров, краски для художников и покраски тканей, и многое другое. Поэтому мануфактур здесь было великое множество, так же, как и торговцев, предлагающих профессиональные инструменты для бронников, шорников и всех остальных. И самые видные представители этих ремёсел и торговли сегодня собрались здесь, чтобы познакомиться со своим графом и завязать знакомство с герцогом. Здесь были и совершенно посторонние людишки, проникшие сюда, чтобы поесть на халяву, потусоваться среди сильных мира сего и потом, болтая о них в трактирах и харчевнях, угощаться за счёт слушателей, короче – те странные и многочисленные существа, что никогда нигде не работают, ничего не умеют, никому не нужны, но, тем не менее, чем-то живут, как-то одеваются, питаются и даже пьют, не являясь при том ни нищими, ни бродягами. Помалкивая возле брата, Гэбриэл наблюдал и слушал, завороженный этой человечьей суетой. Когда-то для него и три десятка человек на оргиях были огромной толпой; сегодня вся эта людская масса, насчитывающая, как минимум, человек двести, уже не казалась ему чем-то выдающимся. Он по-новому, уже полнее и отчётливее, чем прежде, начал ощущать значение и положение собственной семьи, собственного рода. Все, от рыцарей до музыкантов, искали их внимания и толики их интереса. Какой-то типчик в модных цветных штанах с гульфиком поминутно называл их в разговоре с приятелями просто Гаретом и Гэйбом, намекая на панибратские отношения, хотя очутись он с братьями лицом к лицу, и почтительнейшее «ваша светлость» ему вряд ли бы помогло. Но искали их внимания и совсем другие люди, богатые, в роскошных одеяниях, увешанные драгоценностями… Гэбриэл, глядя на них и сравнивая, вдруг понял, насколько они с братом, во-первых, сильнее и значительнее их всех, а во-вторых – насколько они уязвимы. Если братья проявят слабость – они пропали. Им конец. Может быть, Гэбриэл крайне мало знал прежде, но чтобы выжить там, где он был, он развил в себе прямо-таки звериное чутьё на людей и ситуацию. Не в силах пока грамотно рассказать и объяснить, он безошибочно понимал и чувствовал.

А фохт Гармбурга, кстати, дворянин, из почтенной норвежской семьи, знакомил их с новыми и новыми людьми, часть из которых быстро образовала кружок избранных вокруг братьев, и завязался самый, что ни на есть, добродушный и даже дружеский трёп. Говорили о лошадях, оружии, о том, как один из них прошлой осенью завалил оленя с рогами – вот ей-Богу, провалиться мне на этом месте, от сих до сих! – а другой клялся, что видал «вот такенного волчару», и гнал его по подлеску аж три мили, но тот схитрил и ушёл через овраг, но его сквайры видели следы и соврать не дадут. Остальные аж изнывали от нетерпения рассказать собственную историю, перебивали друг друга, но как только заговаривал Гарет, все примолкали и преданно и лицемерно смотрели ему в рот. Гэбриэл не говорил – стеснялся, да и говорить ему было особо нечего, но в целом в обществе мужчин емувсегда было легче и приятнее, чем в обществе женщин, да и запах мужского пота, кожи и дыма его раздражал всё-таки не так сильно, как женские запахи, смешанные со сладкими духами.

Большинство женщин, собравшихся здесь, на взгляд обычного человека, показались бы как минимум миловидными; но Гэбриэл обладал редким даром видеть истинное лицо человека. Он видел все недостатки мастерски подкрашенных и великолепно одетых женщин, и не находил по-настоящему красивых, кроме брюнетки, француженки, супруги фохта, и тоненькой зеленоглазой кватронки, молоденькой, дурно одетой, бледной, которая, словно тень, сидела в сторонке, рядом с так же дурно одетым мужчиной, высоким, худым, с испитым лицом, неприятно напомнившим Гэбриэлу Доктора. Этого мужчину братьям представили, как лесничего Кадогена Дитишема, а девушку – как его племянницу, Ингрид Руни. Обсуждая с братом женщин и девушек, Гэбриэл не скрывал своего отношения.

– Не согласен. – Засомневался Гарет. – Вот эта, например, светленькая, в зелёном – очень даже ничего.

– Не ведись на её платье и причёску. – Возразил Гэбриэл. – У неё плоская жопа, ноги наверняка короткие, а может, и кривые – посмотри, где талия, – и сиськи низко, и в стороны торчат, как у козы. Про рожу я вообще молчу, хоть и кажется, что ничего, но это просто свет такой и прическа удачная, а при дневном свете ты от этой страшилы сам побежишь. С криками о помощи.

– Х-мм… – Гарет критично осмотрел зардевшуюся под его взглядом девушку. – А ты прав… Ну, и взгляд у тебя! Прямо глаз – алмаз. А про ту что скажешь?.. – И они принялись обсуждать всех присутствующих дам, благо, торжественная часть закончилась, и они приступили к ужину. С ними сидели Фридрих, отправившийся с братьями в Междуречье, как он сам сказал, «проветриться и нюхнуть крови», граф Снейкбургский, молодой еще человек лет двадцати шести, откликавшийся на имя Вальтер, фохт, епископ Гармбургский, глава гильдии кожевников и жёны фохта и главы гильдии. Братья переговаривались вполголоса, и слышал их только Фридрих, который с интересом приглядывался к тем, кого они обсуждали, и вскоре признался, что и сам совершенно иными глазами взглянул на женщин.

– Это просто кошмар какой-то. – Сказал не без сожаления. – Когда я сюда зашёл, я подумал, что в малинник попал, но теперь вижу, что ошибся. Не хотел бы я таких же глаз, как у тебя, милорд. Что же касается француженки и кватроночки, то насчёт первой я тоже согласен полностью, а вот на вторую я бы и не посмотрел; но теперь вижу, что ты и тут прав, в ней что-то есть… Ножки очень длинные, и глаза какие большие, прямо… лань.

– Если её одеть получше и причесать… – Протянул Гарет, прищурившись на девушку. – И подкормить немного, больно тощая. Грудь-то у неё есть вообще? Я грудастых люблю. Смотри, как её родственничек на нас смотрит. Как лошадиный барышник, который свою кобылу уже неделю продать не может, и наконец, покупателя учуял…

– Что ж, я готов её купить. – Протянул Фридрих. – Без этой одежды она будет даже лучше, чем в дорогом платье.

– В очередь, принц. – Надменно заметил Гарет, залпом допивая вино. – Я пойду первым.

– А девчонку вам не жалко? – Нахмурился Гэбриэл.

– Жалко. – Откровенно ответил Гарет. – Потому лучше это буду я и принц, чем какой-нибудь вонючий старикан из собравшихся. Он всё равно её продаст, так почему не мне?

Гэбриэл уже жалел, что похвалил девушку и тем сделал её приманкой. Настроение его, и так плохое, испортилось окончательно. Фохт в самом деле облизывал его изо всех сил, откровенно оттирая от него всех остальных, и постоянно упоминал, до чего у него молодая, красивая и весёлая жена, и как ей скучно с ним, стариком. Сын его служил оруженосцем при королевском дворе, и фохт навязчиво расхваливал его, расспрашивая при этом, как собирается Гэбриэл поступить с владениями выше по течению Вороньей Струи, где недавно скончался хозяин, престарелый барон, не оставивший наследников? Только тупой не понял бы, что эти владения срочно нуждались в крепком хозяине, преданном графу Валенскому, и таким хозяином был ни кто иной, как сын фохта, юноша серьёзный, отважный, добродетельный и искренне преданный Хлорингам; а Гэбриэл тупым не был. Если он сам помог брату разобраться с внешностью женщин, то брат помог ему разобраться с людьми, окружившими его, и с их намерениями. К большинству из них он испытывал отвращение, особенно к фохту и его жене. Фохт почти открыто предлагал ему её, а та отнюдь не была против. Как только начались танцы, она почти повисла на Гэбриэле, и ему пришлось пригласить её на танец первую. Краем глаза он следил за братом, который пригласил на танец приглянувшуюся ему кватронку, и Гэбриэл нахмурился, окончательно утратив всякое желание веселиться. Хреновый выходил вечер. Ему нравилось танцевать, и музыка нравилась, вот только всё остальное раздражало.

Гарет тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Подойдя к Ингрид и пригласив её на танец, он не мог не сравнивать её с Алисой – Ингрид была такой же маленькой, изящной, как эльфийская статуэтка. Только Алиса была женственной и соблазнительной, а Ингрид – тонкой и хрупкой. Алиса была солнцем, а Ингрид – луной, она казалась холодной и отстранённой. У неё были большие, удлинённые, кошачьи глаза, дымчато-зелёные, с длинными и изогнутыми ресницами, которые она почти не поднимала. Танцевала она красиво и грациозно, но как-то скованно, словно она боялась Гарета – а может, так оно и было. Гарет не хотел сознаваться даже себе самому, что в глубине души завидует брату и Алисе, и стремится к чему-то такому же. Иначе что его толкнуло к этой девушке, ведь она вообще была не в его вкусе, и прежде герцог никогда с такими не связывался? Он ведь и сейчас не хотел. Ему был неприятен её дядя, который лебезил перед ним и просяще заглядывал на него, как продавец дурного товара, который знает, что всучает что-то не очень хорошее, но денег уж больно хочется. Гарет замечал и взгляды окружающих, которые откровенно потешались над лесничим; чувствовалось, что эта ситуация здесь не новая, и всё это служит для остальных развлечением. Видел Гарет и то, что всё это понимает и Ингрид. Это вызывало в нём ещё большее раздражение и какое-то презрение, именно поэтому он повёл себя предельно цинично. Раз она всё понимает и на всё согласна, так что с нею церемониться?

– Леди Ингрид, – бесцеремонно произнёс он, закончив танец, – проводите меня наверх. Надеюсь, там нам найдётся комната?

Он ждал, что Ингрид обидится, расстроится, как-то проявит свои чувства, но она только кивнула, всё такая же скованная, но и только. Лесничий залебезил перед ними, пытаясь как-то смягчить происходящее:

– Деточка, покажи их светлости ратушу, тут есть, на что посмотреть! Вот увидите, ваша светлость, вам понравится!

Гарет проигнорировал его старания, и повёл Ингрид в коридор. Слуга с поклоном предложил им проследовать наверх, где открыл какую-то комнату без постели, но с очень широким креслом-карлой, покрытым шкурой с оленьего брюшка, с камином, шкафом, низким столиком, накрытым красной скатертью. Слуга поставил на этот столик подсвечник с четырьмя свечами, серебряную чашу с засахаренными фруктами, поднос с печеньем, графин с вином, и ушёл. Гарет переставил подсвечник и вино с едой на подоконник, и повернулся к Ингрид. Спросил:

– Ты знаешь, зачем я тебя сюда привёл?

– Да. – Ответила Ингрид, не поднимая глаз. Она была всё такой же: скованной, молчаливой, но очень спокойной. В более приглушённом свете она казалась удивительно красивой и необыкновенной, как фея. Она даже больше походила на фею, чем Алиса, настоящая фея. Некрасивая и бедная одежда теперь не так резала глаза, её потёртость и ветхость были не заметны, а вот бледное лицо Ингрид и тонкая, очень длинная и изящная шея словно бы светились; свет свечей придал им живость, которых им так не хватало.

– Что же тогда ты стоишь?

– Я не знаю, что делать. – Ответила Ингрид ровным, чуть глуховатым голосом. – Я никогда ещё не была с мужчиной, у меня нет… опыта.

Вот это был номер! Гарет нахмурился и замешкался. Девственница?! Но почему нет? Наверняка никто не хотел связываться с ее дядей и не покушался на девушку. Но у него-то девицы еще никогда не было, принципиально – не было! Впрочем… когда-то же надо начинать. Брат прав – с женой ему придется изменить своим принципам. О Марии Гарет вообще запретил себе думать. Он справится с этим наваждением и вернется в Гранствилл спокойным и полностью излечившимся от чувства к ней. И начнет – вот с этого мотылька-поденки и начнет!

– Раздевайся. – Приказал Гарет. Ну, и что ему с нею делать?.. Он теоретически знал, что девушку нужно как-то подготовить, расслабить, но как это делается, он не представлял себе. Женщины сами всегда бросались ему на шею, сами делали всё, что нужно, сами себя готовили, он только брал. Гарету даже захотелось, чтобы она отказалась; поэтому он сам предложил:

– Если не хочешь, я не стану тебя принуждать.

– Я хочу. – Возразила Ингрид, и начала снимать с себя одежду. Что он мог тут поделать?.. К тому же Гэбриэл не ошибся: у неё оказались просто божественно-красивые ноги. Оставшись в одной рубашке, короткой и ветхой, Ингрид замялась, впервые показав какое-то подобие смущения, но Гарет, пожирая глазами её ноги, колебаться уже не мог. Мысль о том, что это тело, возможно, ещё никто не трогал, оказалась новой для него и очень… возбуждающей. Ингрид стянула с себя рубашку и машинально прикрыла грудь и пах, низко опустив голову. Тело у неё было узкое, тонкое, но не тощее, с волнующими изгибами во всех нужных местах, да что там – просто идеальное, если не считать груди, которой почти не было. «Как одежда может изуродовать!» – Была первая мысль Гарета, который, сглотнув, смотрел на девушку так, словно видел женское тело впервые. Собственно, такое тело и в самом деле, он видел в первый раз! «Ей бы грудь, – подумал он ещё, – и никакая Венера, и никакая Диана ей бы и в подмётки не годились!»

– Ты очень… красивая. – Сказал он уже гораздо более мягким голосом, чем прежде. – И как мой брат мог увидеть то, чего никто не рассмотрел?.. Ну, и глаза у него! Тебе не холодно? Ты дрожишь.

– Я волнуюсь. – По-прежнему спокойно ответила Ингрид, не поднимая глаз. – Для меня это всё ново. Что мне делать теперь?

Гарет сдёрнул с кресла шкуру и бросил на ковёр у камина:

– Ложись. На спину. – Он встал, и, не сводя с неё глаз, начал раздеваться сам. То, что она, возможно, боится, почему-то возбуждало его ещё сильнее. Ровный голос уже не мог его обмануть; Гарет отчётливо видел, как бьётся жилка на её изящной шее: сердце её колотилось, как бешеное, она в самом деле боялась. Он пожалел, что не расспрашивал брата подробнее о том, как делать это с девственницей? Решение он принял очень мужское, абсолютно логичное и в корне неверное: сделаю всё, как можно быстрее, чтобы её не мучить. Опустившись на неё, он впервые встретил сопротивление: Ингрид инстинктивно попыталась сдвинуть бёдра и вырваться, но такое естественное в глазах мужчины сопротивление только добавило ему азарта и желания.

– Поздно, милая! – Жарко прошептал он, силой раздвигая её бёдра. – Я уже не остановлюсь!

Ингрид зажмурилась и заскулила отчаянно, когда он овладел ею. «Значит, правда: девственница!» – Неизвестно, почему, обрадовался Гарет, и это была последняя осознанная мысль, после чего он отдался наслаждению на всю катушку.

– Как ты себя чувствуешь? – Спросил не без смущения и некоторой тревоги, когда всё кончилось, и он приподнялся над нею на локтях. – Больно?

– Немножко. – Прерывисто ответила она. – Но это же нормально. Меня предупреждали… Что в первый раз это больно, а потом – нет. Простите, что сопротивлялась. Это невольно. Я больше не буду.

– Вино будешь?

– Да.

Гарет встал, налил себе и ей вина, поставил на пол чашу с фруктами и блюдо с печеньем:

– Угощайся.

Ингрид первым делом жадно выпила вино: у неё пересохло в горле. Всё оказалось не так, как она представляла, но не так страшно, как она боялась. Дядя, предупреждая её, как следует себя вести и что будет, как всякий мужчина, сгустил краски, и Ингрид была уверена, что будет корчиться от боли в луже крови. В паху немного жгло и было мокро, но и только; гораздо больше её потрясло мужское тело и всё, что оно делало с нею. И вот ради этих нескольких минут мужчины готовы платить?.. Вино проникло в кровь, и Ингрид почувствовала себя лучше и увереннее: всё позади, и слава Богу! Осторожно посмотрела на Гарета, не решаясь взглянуть в глаза, только на тело. Какой огромный! Ингрид жила в семье пьяниц и насмотрелась всякого, но голый дядя казался уродливым и жалким, а этот… Девушка впервые видела такие мускулы, такой живот, такую грудь… И никаких волос, при виде которых её всегда тошнило.

– Ешь печенье, не стесняйся. – Гарет приподнял её лицо, разглядывая её. – Ты как мотылёк-подёнка. Тонкая, глазастая. Признайся, только честно, это дядя приказал тебе?

Ингрид густо покраснела. Дядя не просто приказал, он ясно дал ей понять, что её ждёт, если она не согласится лечь с тем, кто за неё заплатит. В глубине души девушка надеялась, что мужчина, которому она достанется, захочет сделать её своей содержанкой, и заберёт к себе, потому, что жизнь у дяди была кошмаром для неё. Лесничий графа Валенского был дворянином из очень хорошего рода; если бы не пагубная страсть, он занимал бы высокое положение в местном обществе. После смерти жены, которая погибла из-за его пьянки: упала зимой недалеко от замка, сломала ногу и не смогла доползти до дома, замёрзла, в то время как её муж валялся пьяный, – Дитишем запил по-чёрному, окончательно уйдя в разнос, и в короткое время пропил всё приданое жены и собственные деньги. Он был очень хорошим лесником, и существовал за счёт этого, поставляя мясо в замок, но о прошлом блеске и достатке давно уже нечего было и думать. Его сын, который остался без матери в два года, унаследовал отцовскую страсть, и в двадцать лет был уже конченым пьяницей и абсолютно безбашенным подонком. А кем ему ещё было быть, если от лесника бежали все более-менее приличные служанки, и мальчика воспитывали случайные шлюхи? От природы вялый и слабохарактерный, он не имел даже того стержня, что был у его отца, и пил, играл в кости и предавался самым гнусным извращениям, какие мог придумать его скудный ум. Отец не раз отнимал у него Ингрид, не от любви – из надежды заработать на её девственности. Девочка была дочерью его младшей сестры. У соседа-графа был сын-полукровка, от какой-то эльфы Элодис, которую рыцарь очень любил, и любил сына от неё. Мальчик родился и вырос до эдикта, и отец усыновил его официально, завещал ему замок, сделал рыцарем… Эдвард Руни женился на Ингрид Дитишем буквально за несколько месяцев до этого злосчастного эдикта; после эдикта соседи устроили в его замке погром. Эдвард был убит, но Ингрид сбежала к брату. Она была на восьмом месяце беременности; потрясение привело к преждевременным родам и смерти. Дитишем оставил девочку, и старая служанка выкормила её козьим молоком, забрав к себе в деревню, подальше от охотничьего замка. Первые шесть лет своей жизни Ингрид провела довольно мирно; но после смерти няни дядя забрал её к себе, без особой охоты, и превратил ненужную девочку в служанку – других-то всё равно не было. Ингрид приходилось убирать после попоек, прислуживать во время пьяных оргий, мыть заблёванные камни пола, скоблить изгаженные столы и стулья, и терпеть многое такое, чего не только маленькие девочки, но и взрослые женщины не должны не то, что терпеть, но даже видеть. Дядя не скрывал, что она ему совершенно не нужна; часто бил её, кормил объедками, и постоянно корил за то, что она, кватронка, навлекает на него ненужные беды. Какие, Ингрид не знала, но верила и терпела. Когда ей исполнилось пятнадцать, дядя решил, что пора получить «хоть шерсти клок с паршивой овцы», и начал вывозить её на пиры и собрания дворян и рыцарей в надежде сорвать куш. Как бы там ни было, а она была дворянкой, дочерью и племянницей рыцарей, и совративший её обязан был заплатить её семье отступное. Только приманка была не ахти – девушка, дурно одетая и невзрачная, никого особо не привлекала, а больше всего отталкивал её дядя – связываться с Дитишемом никто не хотел. К тому же, зная условия в доме лесника, никто не верил, что девушка ещё девственница, считали, что она уже прошла и огонь, и воду, и всё прочее. Его попытки подсунуть племянницу под кого-нибудь побогаче быстро стали местным анекдотом, как и сама Ингрид. Надо ли говорить, что девушка это прекрасно видела и понимала всё?..

Она могла это сказать Гарету; но, как все, кого начинают бить с раннего детства, Ингрид была патологической лгуньей. Ложь бывает единственной защитой того, кто беззащитен и бесправен, и Ингрид до того привыкла лгать, что уже не отличала ложь от правды и не понимала, где ложь необходима, а где опасна или излишня. Понимая, что Гарет – слишком высокого полёта птица, чтобы рассчитывать на него, Ингрид, тем не менее, страстно хотела угодить ему и стать его наложницей, поэтому попыталась показать ему себя с самой лучшей стороны. Например, какая она почтительная племянница и как умеет быть благодарной. Поэтому она сказала:

– Дядя многое сделал для меня. Я очень ему благодарна. Он беден… Как я могла не попытаться ему помочь?

– Значит, ты согласилась из благодарности, за деньги?

– Нет. – Быстро сказал Ингрид. – Не только. Я в любом случае вынуждена была бы согласиться, но я рада, что это оказались именно вы. Я с охотой пошла с вами. С охотой и облегчением. Вы такой… красивый. – Она вновь густо покраснела, опуская глаза. Это снова была ложь, но Гарет, гордившийся собой, проглотил её целиком, вместе с крючком, что там был. Его воображение мигом создало целый сюжет, в целом лестный для него и вполне правдоподобный.

– Значит, я нравлюсь тебе? – Самодовольно оглядывая её, спросил он. Ингрид кивнула. Сознание того, что он единственный, кто пока трогал это тело, сознание того, что он может стать благодетелем этой девушки, что она будет вечно благодарна ему и он, возможно, будет её божеством и спасителем, было настолько приятным и заманчивым, что Гарет, сам того не замечая, уже начал уговаривать себя на то, чего собирался не делать никогда в жизни: сделать эту девушку своей официальной содержанкой. Заманчивой была мысль: одеть её, и показать этим придуркам здесь, в Гармбурге, что они прохлопали!

– Иди ко мне. – Позвал он, привлекая её податливое тело. – Теперь будет уже не больно, вот увидишь. Тебе понравится! – Повернул её спиной к себе, любуясь изящными изгибами и без преувеличения прекрасными ягодицами, посадил на себя, придерживая хрупкие бёдра. Повинуясь его рукам, Ингрид изогнула спину, опершись о его колени, вновь зажмурилась – было ещё больно… Только в этом она не призналась бы ему уже ни за что. Господин сказал, что ей понравится – значит, ей понравится. Ингрид стискивала зубы и жмурилась, изо всех сил стараясь не застонать и не вскрикнуть. «Мне хорошо. – Твердила про себя, как заклинание. – Мне хорошо… Мне хорошо…».

– Мне было хорошо. – Прошептала, когда он освободил её, гладя спину, талию и бёдра. – Я хочу ещё.

– Тебе повезло. – Самодовольно произнёс Гарет. – Мало, кто смог бы тебя в этом порадовать так, как я. Хвастать грешно, но это не хвастовство. Это признание факта. Дай мне пару минут, и повторим. – Потянулся, взяв вино. – Ты ешь! На пустой желудок вино в голову и в ноги ударит, может даже затошнить.

– Спасибо. – Ингрид и в самом деле чувствовала тошноту. Она видела свою кровь, и это пугало её; вдобавок, всё это было для неё через чур. Гарет был слишком большим для неё – во всех смыслах. Обычно постоянно голодная, она в этот раз чувствовала, что не сможет проглотить ни кусочка; но признаться, что ей плохо, она не могла, и сунула в рот печенье. «Заберите меня отсюда!» – Хотелось ей взмолиться, но было страшно – а вдруг он скажет «Нет»?! Так у неё ещё оставалась какая-то надежда. Догадаться, что ему нравится, показать себя с самой лучшей стороны, забраться к нему в душу – вот, что её волновало. И кто мог бы её в этом обвинить?! У неё не было иного пути, как в постель к какому-нибудь богатому господину, потому, что ни о каком приданом от дяди-пьяницы нечего было и думать; у неё не было ничего, абсолютно ничего, чтобы выйти замуж хоть за кого-то; в монастырь её бы не взяли без хорошего взноса, да и происхождение – к кватронцам отношение было хоть и помягче, но не настолько, чтобы на что-то рассчитывать. Теперь, когда девственности больше не было, ничто не ограждало её и от кузена-извращенца, да и от самого дяди, которому в пьяном угаре было плевать, сестры там дочь, или чья-то ещё, не говоря уже о гостях охотничьего замка. Только какое, как ей думалось, дело вот этому богатому, самодовольному, холёному мужику до её проблем, до ужаса, в котором она живёт?! Он попользовался её телом, и уехал, что ему до неё? Но тогда что и ей до него?! Ингрид ни секунды не задумывалась о том, что он чувствует, и чувствует ли вообще, кроме того, что могло бы помочь ей. Инстинкт самосохранения подсказывал, что она может сыграть на его тщеславии. Вряд ли она смогла бы объяснить сама себе, что на самом деле думает и почему; это был именно инстинкт, и Ингрид слепо следовала ему, когда после третьего акта гладила и целовала руку Гарета, шепча:

– Как бы я хотела быть только вашей… После вас мне невыносимо будет принадлежать кому-то ещё!

– Тут я тебя понимаю. – Усмехнулся Гарет, пытаясь скрыть, что тронут и польщён. – Ты не первая, кто мне это говорит.

– Я понимаю. – Вздохнула Ингрид. – Вы такой блестящий, прекрасный, сильный… Любая самая богатая и красивая женщина будет польщена вашим вниманием. Я знаю, кто я, и где мне место. Это просто чудо, что вы заметили меня. Мне… просто… я ваша, и хочу быть вашей. Только вашей. Дядя…

– Продаст тебя кому-нибудь ещё? – Мягко спросил Гарет. – А ты не хочешь этого? Я тоже этого не хочу. Одевайся, нам пора к гостям. Боюсь, брат там без меня во что-нибудь влипнет. Вот тебе деньги, – Гарет изначально хотел ограничиться несколькими дукатами, но, тронутый и благодарный, отдал ей весь свой кошелёк. – Я скажу твоему дяде, чтобы одел тебя и нанял тебе приличную служанку. Мы с братом приедем в ваш замок на днях. Не волнуйся, и жди меня. Поняла?

– Да! – Ингрид вновь схватила и поцеловала его руку. – Не думайте обо мне, милорд, я всего лишь мотылёк-подёнка, что вам во мне?.. Я не обижусь на вас, не волнуйтесь, я всё понимаю! Я буду о вас молиться, и буду вечно благодарна вам за сегодняшний вечер, что бы ни случилось в будущем.

Ну, после такого Гарету оставалось только окончательно возгордиться. Чувствуя себя богом этой девушки, он поцеловал её в лоб, прощаясь, и спустился вниз, уверенный в том, что облагодетельствует её, взяв к себе. Такие вещи не поощрялись и даже как бы осуждались церковью, но никогда не преследовались. Дворяне, чьи официальные браки давно превратились в сделки или политические акты, устраивали свою личную жизнь по своему усмотрению. Даже высокопоставленные отцы церкви имели своих содержанок, которым снимали или покупали дома и которых содержали за свой счёт вполне легально. Почему Гарет должен был быть исключением?.. Даже прижив бастарда от такой легальной содержанки, дворянин мог – и чаще всего так и делал, – официально усыновить его, пожаловать ему титул и средства к существованию. Единственный нюанс – Ингрид была кватронка, а для Гарета было бы лучше, если бы она была человеком, чтобы избежать ненужных обвинений в тяге к своим, и презрении к людям. И, спускаясь вниз и освобождаясь от очарования, Гарет задумался именно об этом.

Ингрид, подтеревшись полотенцем и бросив его в камин, надела рубашку. Теперь не нужно было притворяться, и она постанывала и прикусывала губы – было больно. Неподготовленная, она не смогла расслабиться, вдобавок, её поимели не один раз, и поимел мужчина страстный и богато оснащённый, и помимо девственной плевры он повредил ей кое-что ещё. У неё болели ноги и спина, сильно болел живот, тошнило. Ковыляя к своему платью на непослушных ногах и чувствуя, как кровь течёт по бёдрам, Ингрид не выдержала и разрыдалась. На самом деле она чувствовала себя униженной и больной; Гарет ей не понравился – слишком высокий, слишком мужественный, слишком самодовольный. Ингрид всегда тянуло к невысоким слащавым блондинчикам, вроде того менестреля, что порой приезжал покутить с её кузеном. Она даже мечтала иногда, чтобы он соблазнил её и забрал с собой, хоть и понимала, что у него нет ни гроша, да и происхождения он был самого плебейского. Зато у него была миловидная умильная рожица, льняные кудри и сладкий тенор, от которого млела и таяла её душа. А у Гарета был низкий, по-эльфийски чистый и звучный голос, наглый взгляд и самодовольные манеры, от которых Ингрид делалось не по себе. Хотелось его уязвить, отбрить его, показать, что он совсем не такой, как воображает себе… Но нельзя было. И от боли, злости, унижения и отвращения к самой себе Ингрид разрыдалась, закрыв лицо руками… В этот миг вошёл Дитишем, изнывавший снаружи. Увидев племянницу плачущей, он подскочил и отвесил ей оплеуху:

– Ты что, дрянь такая, при НЁМ плакать посмела?!

– Нет!! – Закричала Ингрид. – Нет, дядя, я не плакала! Я всё сделала, как надо, я даже не вскрикнула! Клянусь! И говорила ему, что мне нравится, что я в восторге, как вы велели!

Дитишем взглянул на пятна крови, на стол, на котором лежал кошель с деньгами, и подобрел, расплываясь в глупой пьяненькой улыбке:

– Вот и хорошо, вот и умница… Сколько раз он тебя взял?

– Три раза. – Призналась Ингрид, вновь мучительно краснея. – И сказал, что приедет ко мне в наш замок.

– Ого! – Дитишем был искренне удивлён. – Три раза! Такую, как ты? Нипочём бы не подумал! – Он взял кошель, вытряхнул монеты, и обомлел: здесь были только золото и серебро, причём столько, сколько он уже так давно не видел воочию, что и забыл, как оно бывает. – Что, больно? – Спросил, дрожащими пальцами перебирая и подсчитывая монеты. – Ничего, ничего, это нормально, это для первого раза нормально… Пройдёт, потом пройдёт, ты одевайся, деточка, одевайся, не мёрзни… Сорок два дуката! И двадцать талеров… Кто бы мог подумать, кто бы мог подумать, что такая, как ты… Кожа да кости… Но он же нелюдь, чельфяк, чему удивляться?! Вы с ним одного поля ягоды… Одевайся, помочь тебе? – Он непривычно ласково погладил её по голове. – И не плачь, нам с тобой так повезло! Уж так повезло! – Ему и в голову не пришло, что эти деньги, заработанные телом его племянницы, он мог бы потратить на неё, устроив её брак или отдав в монастырь. Для взноса в монастырь кларисок, например, вполне бы хватило, даже с лихвой, десяти дукатов. Он вообще не собирался тратить на неё даже малую часть. Сейчас он думал только о том, как воспользоваться слабостью герцога и заработать на Ингрид ещё. Но при этом какие-то миазмы совести в нём возникли; и он успокоил их тем, что проявил непривычные девушке ласку и заботу, помогая ей с платьем и то и дело гладя её по голове и нахваливая за разумность и покорность.

– И не думай, что это грех. Это не грех. Ты это сделала, во-первых, по благословению своего дяди, а во-вторых, покоряясь своему господину, герцогу, которому все мы принадлежим и душами своими, и телами. Поняла? И телами! Но без моего разрешения ни-ни! Ты у нас стоишь дорого, деточка моя, ты поняла меня?

– Да, дядя. – Вытирая слёзы, кивнула Ингрид.

– И если Хлоринг приедет к нам, ублажи его, как следует, делай всё, что он скажет, не криви рожу, с радостью делай, с радостью! А мы тебе платье… купим… – В этот миг он почти решился на эту трату, так его умилило произошедшее. В конце концов, сколько оно там стоило, платье-то? Вполне себе приличное могло обойтись самое большее, в дукат, если без драгоценностей! – Чтобы ты его как следует приняла…

Пошли, моя хорошая. Ножки болят?.. Ничего, мы потихоньку… Вот так! Ты подложила там себе чего? А то платье всё испачкаешь, не хорошо…

Гэбриэлу в этот момент было уже довольно весело. С француженкой его разлучила дочка главы Гильдии, полноватая, но симпатичная Гвен Дрю, оказавшаяся весёлой и резвой, и они увлеченно отплясывали танец за танцем. Гвен была не только веселой и подвижной, она была жуткой балаболкой и рассказывала Гэбриэлу буквально о каждом в зале.

– А это Унылый Ганс! – Указала она на высокого, мрачноватого вида рыцаря в бедном лентнере и траченном молью берете. – Еще одно чудище!

– В каком смысле чудище? – Удивился Гэбриэл.

– Ганс Кальтенштайн, хозяин Кальтенштайна. Вдовец. Думает, что найдет себе жену! – Гвен фыркнула. – Только кто за него пойдет?! Он же бедный, как церковная крыса, да еще с пятью дочерями в придачу! Но это еще куда ни шло, но вы посмотрите на него! В такой позорной одежде, и трется среди приличных людей! Я бы из дома в огород в такой не вышла! Мне его даже жалко порой. Над ним же все смеются! Рыцарь! – Гвен снова весело фыркнула. Но Гэбриэлу было не до смеха. Сердце его, всегда жалевшее всяких чудаков и аутсайдеров, дрогнуло, и он, оставив Гвен, направился к Унылому Гансу.

Рыцарь был довольно высокий, худой, даже, пожалуй, тощий, с длинным, но не уродливым лицом. Оно могло бы быть даже приятным, если бы не унылое и несколько брезгливое выражение. Голос у него, когда он ответил на приветствие Гэбриэла, оказался под стать лицу и всей фигуре: густой, хрипловатый, глухой бас. Разговорить его Гэбриэлу не удалось: на все авансы он отвечал односложными словами и междометиями, смотрел прямо перед собой и говорил медленно, уныло и спокойно. Вино, которым угостил его граф Валенский, он взял и пил крохотными глотками, грея в руке. Как потом Гэбриэлу рассказал брат, Кальтенштайны тоже были в контрах с Хлорингами, так как в свое время, наряду с Драйверами, примкнули к мятежным Райдегурдам, и поплатились за это. Все мужчины мятежных семей старше четырнадцати лет были казнены, те, что младше – вместе с матерями и сестрами сосланы в монастыри. Только уже в конце своего правления Генрих Великий позволил некоторым из них покинуть монастыри и вернуться во владения их матерей, отцовские навсегда присвоили себе Хлоринги. Тогда многие из опальных мятежных семей вообще прекратили иметь место быть, а оставшиеся до сих пор влачили незавидное существование.

Ну, а в тот момент Гэбриэл этого еще не знал, и просто решил, что Унылый Ганс – всего лишь такой вот тип. Гвен поглядывала на него многозначительно и укоризненно, но Гэбриэл не купился бы на эти взгляды, если бы вокруг него снова не начала нарезать круги жена фохта подобно хищной рыбе, примеряющейся к добыче. И Гэбриэл вновь отправился танцевать с веселой пышечкой.

Не успел он станцевать и пару танцев, когда Гарет вернулся в зал и нашёл брата глазами. Гэбриэл извинился перед Гвен и поспешил к нему.

– Поехали домой. – Сказал Гарет.

– Но ещё рано! – Возмутился Гэбриэл, которому только-только понравилось. Но Гарет был непреклонен:

– Всё, приличия соблюдены, пора и честь знать. К тому же, эта толстушка уже возомнила невесть, что, а её папаша – и подавно. Где Фридрих?

– Ты чего такой злой?

– Я не злой!

– Да ради Бога. – Гэбриэл спорить не собирался, хоть и видел, что Гарет сам не свой. – Домой, так домой. А весело было!

– Тем более. Надеюсь, ты глупостей не наделал? – Гарет небрежно попрощался с подошедшими к ним горожанами. – Не хотелось бы потом расхлёбывать их за тебя!

– Если настроение плохое, нечего срываться на мне! – Тут же отреагировал Гэбриэл. Препираясь, братья вышли во двор и сели на коней. Пепел прогарцевал боком по двору ратуши, выгнув шею и хвост и вызвав восхищение знатоков, и взял с места в галоп. Гарет, выругавшись, погнал Грома за ним.

Догнал на дороге, ведущей на Воронью Скалу, и Гэбриэл придержал коня, храпящего и грызущего удила.

– Чего случилось-то? – Спросил миролюбиво.

– Да сам не знаю. – Искренне ответил Гарет. – Дома поговорим. – И дальше они ехали молча. В покоях Гэбриэла Гарет наконец рассказал брату, что было у него с Ингрид.

– Что тут думать, забирай девчонку от этого придурка. – Уверенно сказал Гэбриэл. – Вы когда ушли, моя дама начала над ними потешаться, ну, в смысле, над обоими, над ними, оказывается, здесь все потешаются… Такое мне про этого лесника рассказала!

– А это, кстати, твой лесник. – Напомнил Гарет.

– В каком смысле мой лесник?..

– В прямом.

– То-то он всё время ко мне лез, что-то там бормотал про охотничий замок… Пьяный, как свинья, вонючий… Кошмар. Как они живут друг с другом, эти дайкины? Нет, девчонку от него надо спасать.

– Мне тоже так кажется. И вроде она мне понравилась… Тело у неё красивое, такое, знаешь… Воздушное, но всё, кроме сисек, на месте. Сисек, правда, почти нет. Жаль. Только… Ну, вообще никак. Она никак. Говорит, что нравится, а не реагирует ни на что, ни обнять там, ни поцеловать…

– Чего ты хочешь, она в первый раз. Этому всему научить надо. Если она никогда не была с мужиком, откуда ей знать, что надо делать?

– И то правда. – Засомневался Гарет. Он сам не мог понять, что его смущает и что не нравится. Всё было логично, но в душе он чувствовал, что Ингрид на самом деле не испытывает к нему ничего, и это его напрягало. Чувствовать, что его используют, ему было неприятно, но он не понимал себя, и ему казалось, что это следствие его страсти к Марии, с которой он решил бороться и победить ее любой ценой.

– Содержанка, это же почти что жена. – Сказал он вслух. – Ревновать начнёт, придираться… Ненавижу ревнивых женщин. На меня однажды в Венгрии одна дура с ножом кидалась, со злости.

– Алиса меня иногда колотит. – Признался Гэбриэл, и Гарет расхохотался:

– Я видел! Зрелище то ещё! Это ещё смешнее, чем когда котёнок на здоровенного пса шипит, а тот пугается!

– Она ревнует, потому, что любит! – Оскорбился Гэбриэл за Алису. – И себя не контролирует поэтому же! Я бы, например, сам не знаю, что бы сделал, если бы повод появился…

– Упаси Боже! – Утирая выступившие слёзы, покачал головой Гарет. – Думаю, это, как раз, будет не смешно! Но речь-то не о том. Не хочу я брать на себя обязательства, к которым не готов. Ограничивать себя не хочу.

– Тогда не надо было трогать её. Уступил бы Фридриху, тот бы…

– Фридриху?! – Взвился Гарет. – Этому… кобелю?!

– Думаю, он не откажется её взять себе. – Коварно сказал Гэбриэл. – Тебя, в сущности, никто не принуждает.

– Если она захочет!

– А кто её спросит? Может, и не захочет… Сначала. А потом и понравится. Так что не переживай…

– Знаешь, что?! – Возмутился Гарет. – Ты чей брат, мой или Фридриха?!

– Твой. – Гэбриэл наконец-то избавился от камзола и ремня, скинул сапоги, и с наслаждением потянулся, почесав живот. – Но мне девочку жалко. А если ты её не возьмёшь, немец – лучший вариант.

– Завтра мы поедем в твой охотничий замок. – Заявил Гарет. – Поохотимся на зубра.

– А как же тетя?

– Ничего, встретим. – Гарет рухнул на свой край постели. – Ложись спать… Встанем рано.

Глава вторая: Охотничий замок

Братья подались на «Единороге» в Гармбург после того, как получили известие о скором приезде тети Алисы, графини Маскарельской, и ее мужа, графа Вильяма Маскарельского. Хлоринги переживали о безопасности графа и графини, хотя его высочество оговаривался, что «Элис никогда не принимала в расчет ни обстоятельства, ни реальные препятствия». Гарет подтверждал, что тетя Алиса поехала бы и сквозь вражескую армию, и тем хуже для врагов, если они рискнут с нею связаться! Только вот кроме шуток, ситуация и в самом деле была напряженная, и родственники Хлорингов могли оказаться в реальной опасности, а потому братья поспешили встретить их и проследить, чтобы все было в порядке. Переживая о том, что оставалось за спиной, в родном замке, Гарет оставил своего Марчелло в Хефлинуэлле, чтобы тот держал ситуацию под контролем и постоянно, каждый день, отправлял ему донесения о происходящем. Перед самым отплытием вернулся Лодо, с неприятным известием: Глэдис исчезла. В деревеньку, куда она направилась, женщина так и не доехала, а след ее почему-то довел Лодо до Сандвикена, где и оборвался. Получалось, что именно Глэдис и была тем, кто бросил крысу под ноги маленькому Гарету и устроил несчастный случай, погубивший герцогиню Лару. Гарет не хотел в это верить до последнего, но мать Глэдис призналась, что та всю жизнь любила, и продолжает любить, его высочество, Гарольда Элодисского. Гэбриэл принял эту версию, раз в нее поверил брат, но в глубине души что-то скребло… Впрочем, он решил пока об этом не думать. Лодо он оставил деньги и задание, совершенно сумасшедшее и опасное, но Лодо заверил его, что все получится. Нэш по-прежнему занимался розыском и поимкой засланных Драйвером Псов, которых, судя по всему, в Пойме почти не осталось – нападения, погромы и изнасилования стали редкими, словно теперь этим занималась небольшая группа, в три-четыре человека, которые постоянно перемещались по окрестностям, так, что пока что их не получалось выследить и отловить. Мириэль оставалась в замке, поселившись в башне Алисы – там лесной королеве было комфортно и достаточно уединенно, – и занималась образованием маленькой принцессы эльфов, подтвердив ее статус: Айвэн Ол Таэр официально считалась теперь принцессой и наследницей эльфийских королей. Мириэль по крови маленькой принцессы выяснила и род ее матери: Ол Шалью, исчезнувший род эльфов Дуэ Сааре, родственный королям южных Ол Донна. Так что Вэнни в одночасье стала очень важной персоной в эльфийском мире! Поскольку королей Дуэ Сааре и других их наследников не осталось, Вэнни вполне могла стать королевой южных Ол Донна.

– Что ты об этом думаешь? – Спросил Гикори, подойдя к брату, смотревшему на море. Тис стоял на любимой площадке, с растущей здесь древней липой: любимым деревом их сестры Лары. Стоял над самым обрывом, над летающими чайками, заложив руки за спину, прямой, стройный, неподвижный. Темные волосы длинной густой мерцающей в солнечном свете струей лежали по спине, напряжение которой одно выдавало его настроение.

– О чем? – Безмятежно спросил тот. Но Гикори его безмятежность обмануть не могла.

– О девочке.

– Ничего. – Ответил тот после небольшой паузы. – Меня не интересует эта девочка.

– Не правда. – Помолчав и тоже посмотрев на море, сказал Гикори. – Ты думаешь о ней беспрерывно с тех пор, как узнал о ее существовании.

– Она может стать королевой южных Ол Донна. Воспрепятствуем ли мы этому?

– Воспрепятствуем?.. На каком основании?

– Вот об этом я и думал.

Они помолчали. Гикори знал, что брат лукавит – он думал совсем о другом. Но знал и то, что тот не признается в этом, только рассердится. С момента смерти Лары Тис изменился, сильно изменился. Он стал скрытным, боль тяжким камнем лежала на его сердце и не отпускала, не давала жить и дышать так же легко, как прежде.

– Мириэль сообщает, что стало известно имя… – Гикори произнес это очень осторожно, не в силах предугадать, как отреагирует Тис. – Той, что убила Лару.

– Зачем мне оно? – Довольно спокойно спросил Тис.

– Я знаю, ты хочешь уничтожить всех людей до единого в отместку за ее страдания.

– Это не месть. Это неизбежная необходимость. Вопрос выживания нашей расы.

– Я просто подумал… А что, если эта ведьма ускользнет от нашей мести?.. Сбежит с Острова, умрет своей смертью, и не заплатит за мучения нашей сестры? Не стоит ли нам поторопиться с нею? Мне невыносима мысль, что эта тварь живет и радуется жизни, и гордится своей победой над нашей сестрой. – Гикори быстро глянул на профиль брата, и порадовался про себя: его слова попали в цель. Тис не покажет этого, но слова эти его задели. – Наши племянники ищут эту ведьму, объявив награду за ее голову… И открыто обвиняют в смерти Лары. Ты не хотел бы знать подробности?

– Как ты предлагаешь их узнать? – Спросил Тис, чуть нагнув голову и глядя теперь на море исподлобья.

– Они сейчас в Дуэ Альвалар. Можно передать им приглашение посетить Лисс…

– Ты забыл упрямство Ясеня? Мы уже приглашали его. Он не поедет.

– Я мог бы сам поехать и пригласить их.

– А ты знаешь, что с ними теперь постоянно находится ОН?

– Знаю. – Признался Гикори. – Но я стерплю его присутствие. А знаешь, почему?.. Потому, что если именно ОН, вместе с нашими племянниками, в конце концов отомстит за смерть Лары, ты никогда себе этого не простишь.

Габи была рада отъезду братьев. Возможно, Гарет и поверил в их с Беатрис версию, но неизбежно станет присматривать за кузиной после такого происшествия. Больше всего на свете Габи боялась теперь, что и с Иво ей придется отношения прекратить. Девушка безумно полюбила секс, все прочие развлечения утратили для нее всякую привлекательность и всякий интерес, а Беатрис, своими рассказами и беззастенчивым враньем, которое выдавала за реальные события, только разжигала в ней страсти и нездоровый интерес к недозволенным вещам. Особенно почему-то всегда возбуждали Габи рассказы о том, как кузены Беатрис, на деле – недалекие, смирные парнишки, но в ее рассказах – настоящие монстры и половые гиганты, насиловали служанок и даже ее подруг. По рассказам Беатрис выходило, что ее родной замок – это просто какой-то вертеп, где творились день и ночь прямо-таки чудовищные вещи, настоящий секс-марафон, но Габи была слишком недалекой и доверчивой девушкой, чтобы включить элементарную логику и сообразить, что это просто нереально и значит, все вранье. Принцесса все принимала за чистую монету. Эти россказни и связь с Иво изменили сознание Габриэллы, которая теперь считала, что все спят со всеми, только тщательно это скрывают. Все до единой ее дамы трахаются с рыцарями, оруженосцами и даже конюхами, не говоря уже о служанках. Габи не просто так думала – она была в этом теперь абсолютно уверена. Беатрис своими россказнями и подначками медленно, но верно убивала в Габи всякую романтику, оставляя голую похоть и бесстыдство, которое выдавала за свободу и передовые взгляды. Противопоставить Габи этому было нечего: недалекая и вздорная, избалованная, она даже любовных романов не читала, ей было очень скучно читать. Увы, ее возлюбленный здесь ей тоже ничем помочь не мог. Иво внутренне тянулся к чему-то чистому и романтичному, очень тянулся, но мировоззрение и сексуальное поведение сформировались у него на Красной Скале. Со всеми вытекающими.

Положение Габи усугублялось отношением к ней принца Элодисского. Она любила дядю, любила искренне, с раннего детства, и привыкла считать себя его любимицей, привыкла думать, что он всегда, что бы ни случилось, будет на ее стороне. Но в последнее время ее место, как Габи считала, нагло заняла противная втируша Манфред. Принц, как и его сын, был из тех сильных мужчин, что обожают заботиться и баловать, детей, девушек, любое нежное и прелестное создание. И он окружил Алису, которая осталась без поддержки жениха, заботой и вниманием. Каждый день делал ей подарки в виде какой-то безделушки, украшения, книгу с красивыми иллюстрациями, ноты новой модной песни… Из Элиота привозилиэкзотические лакомства и фрукты, которые обожала Алиса, особенно виноград и апельсины, ей шили новые платья… Прежняя любимица принца, Габи, страшно злилась, и усугубляла ситуацию, совершая обычную ошибку недалёких людей: она гордо отказывалась присутствовать вместе с Алисой на обедах и ужинах принца, считая, что дядя поймёт её обиду и пересмотрит своё отношение к ней… Увы, принц реагировал совершенно не так, как она планировала, и просто перестал её звать. В отместку Габи не переставала злословить в адрес Алисы и изо всех сил стараться настроить против нее всех, кого только могла. По Девичьей Башне давно разнёсся слух, что Гэбриэл Хлоринг назвал настоящими красавицами из всех дам только Алису, Габриэллу и Аврору, и остальные дамы, сильно уязвлённые этим, азартно и безжалостно обсуждали двух подружек, язвительно комментируя каждый их шаг, каждый наряд, каждый поступок. Зависть и ревность разрастались прямо пропорционально растущей популярности Алисы в замке и в городе, и конечно же, благодаря усилиям Габи. Та испытывала сильный страх перед разоблачением, и подавляла этот страх, распаляя в себе и так нешуточную злость. Получалось, что не важно, что делает она, Габи, когда есть такая интриганка и втируша, как Алиса, графиня Июсская! Габи обвиняла Алису в том, что та заняла её место возле принца, и мотивировала это тем, что, дескать, она, Габи, честная и прямая, и не пытается лестью и притворством польстить бедному дяде, слишком доверчивому и после болезни… хм… не совсем такому, как прежде. Габи писала гневные письма матери, и та в последнем письме сообщила, что скоро будет в Хефлинуэлле, чтобы, во-первых, увидеть нашедшегося племянника, во-вторых, разобраться в том, что там творится и «навести порядок».

Это был не самый умный шаг со стороны Габриэллы, но она никогда не блистала умом. О том, что мать положит конец её поездкам в Гранствилл, Габи сообразила только задним числом, уже после того, как мать сообщила, что покинула Маскарель и едет к ним. Баронесса Алиса Маскарельская была женщиной не более умной, но более вздорной и бесцеремонной, нежели её дочь. У Габи теперь не было практически никакого шанса ускользнуть от бдительного ока матери и что-то предпринять; и сознание этого окончательно испортило её характер. Габи стала совершенно невыносима в эти дни, и принц уже трижды вызывал её к себе и пытался сначала выяснить, что с нею происходит, даже думал, что вина на нём, что он пренебрегает ей в последнее время, потом попытался её приструнить, и в конце концов, просто сделал ей выговор после того, как ему донесли о травле, которую Габи пытается организовать против Алисы. Алиса вела себя идеально: она вообще не заводила речь о Габи в разговорах с принцем, а когда он прямо спрашивал её, пожимала плечами и говорила, что замечает неприязнь принцессы, но не понимает её и сказать ей нечего. Сама она с Габриэллой ссориться не хочет, и в любой момент готова ей простить все сплетни и наговоры и протянуть ей руку. «Может быть, – добавляла она, – я что-то когда-то сделала или сказала не так; если дело во мне, я готова извиниться, хотя я, право, не знаю, что бы это могло быть». Так что Габи и здесь потерпела поражение.

Но в последние дни её это почти не трогало. Её приключение произвело какую-то неосознанную ею самой, но сокрушительную перемену в её сознании. С Габи произошло такое, что прежде даже не пришло бы ей в голову, такое, что не укладывалось у неё в голове. Её унизили и оскорбили, как только можно, и думать об этом было жутко, до такой степени, что Габи просто не думала. Это мгновенно стало табу. Этого не было, и всё. Всё! Но приключений хотелось по-прежнему; только теперь Габи не собиралась рисковать собой. Решение пришло само собой, подстёгнутое рассказами Беатрис: Габи решила подложить под Иво свою глухонемую служанку, Гагу. Девчонке было всего тринадцать лет, и она наверняка была девственницей. С виду она была не дурна, хоть и несколько тоща, а благодаря своему изъяну, никогда не пожаловалась бы на то, что с нею сделали. Габи захотелось посмотреть, как Иво насилует эту дурочку, и она, притащив девочку с собою в дом, где встречалась с Иво, велела Гаге раздеться до рубашки и сесть на постель в ожидании любовника. Когда Иво поднялся к ней, весь во власти приятных предвкушений, он был шокирован присутствием полураздетой девочки с испуганными глазами и тощими голыми коленками.

– А у меня для тебя сюрприз! – Заявила Габи. – Эта девка – девственница!

– И что? – Насторожился Иво.

– Как что?! Трахни её, а я посмотрю! Она глухонемая, её никто не услышит…

– Не понял? – Иво весь похолодел. Он привык думать, что Габи любит его, но не может признаться и не может открыто заявить о своей любви, потому, что она – принцесса крови, а он – армигер-полукровка, почти никто… Сам он был настолько увлечён, что в последнее время не думал больше ни о ком и ни о чём. Габи завладела его сердцем, телом и душой так, что он на всё готов был для неё… только не насиловать девчонку на её глазах! Даже в Садах Мечты он это ненавидел, даже не зная ничего другого, не испытывал от этого того удовольствия, какое испытывали другие. Да что происходит?.. Иво с надеждой перевёл взгляд на Габи: она, наверное, просто испытывает его? Это какое-то испытание, не может быть иначе!

– Что стоишь? – Рассердилась Габи. – Ну же, бери её!

Гага, не понимая, что происходит, переводила напряжённый взгляд с Иво на Габи и обратно, пытаясь прочитать что-то по их губам.

– Госпожа, скажите, что вы пошутили! – Взмолился Иво. – Скажите, что проверяете меня!

Ей бы воспользоваться, пока не поздно, этой лазейкой, которую он ей дал, перевести всё в шутку – так поступила бы на месте Габи любая мало-мальски сообразительная девушка. Габи же пришла в ярость.

– Немедленно, – зашипела она, хватая Гагу за локоть и швыряя к Иво, – рви на ней рубаху и трахай её!

Иво подхватил девочку и вытолкнул за дверь. Габи, в ярости от того, что её прихоть встретила такой прямой отпор, набросилась на него:

– Как ты смеешь, дрянь, что-то строить передо мной?! Выблядок проклятый… грязный полукровка!

– Что с вами? – Дрожащими губами выдавил Иво. – Зачем вы так… я ведь любил вас!..

– Заткнись! – Взвизгнула Габи. – Вон, ничтожество! Вон!! Да как ты смеешь?! Кто ты и кто я, идиот?!

Иво молча бросился прочь. За домом, в кустах бузины, он сполз на землю, прислонившись к стволу дерева, и заплакал, в ужасе от страшной пустоты в голове и сердце.

Но весь ужас случившегося он осознал только какое-то время спустя, придя в себя и подумав. Иво понял, во-первых, что его сердце только что безжалостно растоптали и смешали с грязью и любовь его, и гордость. И, во-вторых, что его богиня, его возлюбленная, оказалась грязной тварью, извращенкой, ничуть не лучше Хэ и его гостей. Самое страшное, что он, оказывается, готов был к этому; он давно это чувствовал, но боялся увидеть и поверить. Тешил себя мечтой, будто она любит его, но с высоты своего положения не может снизойти, и вот так утоляет свою страсть… Подыгрывал ей, якобы не узнавая… А она просто его использовала, презирая. Как вещь. Сделала его инструментом своей похоти.

Это было больно. Это было так больно, что Иво попытался как-то отстраниться от своей боли, глядя на себя как бы со стороны. Ему нужна была какая-то помощь, и он пошёл к Алисе – своему единственному другу в отсутствие Гэбриэла.

Алиса создала вокруг себя особое пространство, соткала его из тончайшей магии, свойственной только лавви, и это у неё выходило так же просто и незаметно, как дышать. Люди, приходившие к ней, оказывались в атмосфере праздника, но не буйного и разудалого, а лёгкого, радостного и нежного, как майское утро. В отличие от Габи, Алиса всегда была весела и мила, и каждый её гость чувствовал себя на месте, приятным хозяйке и остальным гостям. Естественно, её любили. Моисей просиживал в её саду с книгами и своими рукописями целыми днями, окружённый вниманием хозяйки и её служанок, Тильда, помогавшая шить Алисе приданое, практически жила там же, частым гостем был Ван Хармен, который в этом узком кругу отбрасывал свою чопорность и оказывался очень приятным собеседником, обладавшим своеобразным, даже изысканным юмором и тонким знанием людей. Человек замкнутый и, как ни странно, ранимый, у Алисы он чувствовал себя свободно и раскованно. Разговоры в её саду были гораздо содержательнее и интереснее, чем в Девичьей Башне, и люди тянулись сюда, где чувствовали себя гораздо свободнее, и где было куда как комфортнее. И даже эльфийской королеве здесь было хорошо и уютно.

Счастье, всеобщее обожание, в котором бесконечно нуждалось тщеславное и капризное, но нежное и любящее сердце лавви, правильная еда, покой, общение с землёй и растениями, – обостряли чувствительность Алисы. Она делалась всё более чуткой и тонкой, и этой ночью проснулась за несколько минут до прихода Иво, – его горе пришло к ней раньше него самого. Она бесшумно выскользнула из своей спальни, прошла через комнату, в которой спала Роза, не разбудив её, и вышла в сад. Здесь было свежо, и Алиса закуталась в кружевной платок. Уверенная, что в калитку вот-вот кто-то постучит, Алиса подошла к ней и открыла, едва Иво поднял руку для стука. Увидела его, бледного, с чёрными от душевной муки глазами, приложила палец к губам и отвела к лавочке под вишней. Иво с глухим стоном опустился к ногам Алисы и спрятал лицо у неё на коленях.

– Это ОНА? – Спросила Алиса.

– Умоляю… – Простонал Иво, – не спрашивай! Я не могу… – И Алиса вздохнула, гладя его волосы. Так они просидели до самого рассвета, среди блуждающих светлячков, под пение сверчков, цикад и лягушек, журчание воды в фонтане и далёкие крики сов. Когда стало чуть полегче, Иво вновь заплакал, и Алиса молча гладила его волосы и вздрагивающие плечи. Она подозревала, что возлюбленной Иво была именно Габи; откуда лавви это поняла, трудно сказать, но мысль эта в ней появилась почти мгновенно после того, как он рассказал о своей интрижке, и теперь только окрепла. Габи вполне могла так ранить; Алиса думала, что, скорее всего, та просто дала Иво понять, как на самом деле к нему относится и кем считает… Истинной величины катастрофы она и представить себе не могла – была слишком для этого чиста.

Габи тоже плакала. Слова Иво о любви всё-таки проникли в её сердце, всё-таки не окончательно дурное, а такое же, как у всех избалованных девушек её возраста. Всё, что было в ней доброго и здорового, стремилось что-то исправить, как-то протестовать; но остатки совести рисовали ей саму себя в таком дурном свете, что Габи отгородилась от этого стеной презрения и злости. Иво не был ей безразличен; для этого он был слишком красив и сексуален, и она, проплакавшись, решила быть с ним помягче и понежнее, когда он придёт. Девушка уверена была, что он придёт, нет, даже приползёт – сам же сказал, что любит! – когда ехала в следующую среду в Гранствилл. Но он не пришёл, чем страшно её удивил и разозлил. Вернувшись в Хефлинуэлл, она не выдержала и послала к нему Беатрис с требованием прийти к ней. Он не пришёл. Габи вновь послала за ним; и снова. Он игнорировал её. И Габи взбесилась. Как?! Да кто он такой, этот Иво?! Что он о себе возомнил?! Она в открытую, от своего собственного имени приказала ему прийти, а он не пришёл! Это, во-первых, была страшная наглость, а во-вторых, означало, что он знает, кто она. И вот это Габи взбесило больше всего. Значит, он знал, что встречается с принцессой, и, тварь неблагодарная, смел теперь её ослушаться! Небось, думал, что его прикроет этот нежданный братец, Гэбриэл, которого Габи задним числом тоже начинала ненавидеть. Он явился, и вся жизнь их семьи полетела, по мнению Габи, под откос. Гэбриэл посватался к ненавистной Алисе, и это разрушило отношения Габи и её дяди – а Габи совершенно искренне любила его, уважала и очень страдала из-за его охлаждения. Другое дело, что она сама была в этом виновата, её глупость и вздорность, но кто же способен сам понять такие вещи?.. И Габи винила в этом Алису и Гэбриэла. А теперь и отношения с Иво рухнули… И Габи осенило: это Алиса! Это она настроила Иво против неё. Узнала об их отношениях, и постаралась, наговорила, нашептала ему на ушко! Тварь… Но зачем?.. Логика Габи была проста, как яйцо: Алиса спит с Иво! С Гэбриэлом она закрутила из самой, что ни на есть, корысти, а с Иво спит! Разумеется, Иво-то куда привлекательнее, чем этот невежа и хам! Красивее, куртуазнее, сексуальнее… Великолепно держится, так же выглядит… Габи сходила с ума от ревности, представляя себе Алису и Иво вместе. Как можно было не поверить в это, если Габи видела внутренним взором это так ясно! Она и поверила, а поверив, озверела. Её терзала ревность. Не-ет, вовсе не себя, не свои извращённые желания она винила! Она, красавица, принцесса, не могла быть ни в чём виновата по определению. Всё осложнялось тем, что с самого своего печального приключения Габи находилась в состоянии тихой истерики, и то, что она изо всех сил пряталась от этого, запрещая себе даже думать об этом, ничуть не облегчало ситуации. Как ни крути, а по её гордости и самоуверенности был нанесён страшный удар; незаметно для себя она рассыпалась на куски. А Иво нанес ей еще один удар, почти добивший ее. Всё было плохо, всё раздражало, и её болезненная и странная чувственность только расцветала на этом фоне. В воскресенье Габи, как обычно, поехала в Гранствилл, помня о том, что скоро появится мать и этим поездкам будет положен конец; ей по-прежнему хотелось острых ощущений, бешено хотелось секса, а любовника у неё больше не было. Посетив собор и пару ювелирных лавок, Габи вернулась на улицу Вязов и отправила Беатрис заказать портшез для «госпожи Эйпл». Дело в том, что ездить по чистым городским улицам на лошадях и волах с повозками было запрещено, и богатые горожане заказывали себе портшезы с носильщиками. У всех городских ворот можно было заказать такой портшез; и Беатрис в сопровождении стражника обернулась за несколько минут. Спросила у Габи серьёзно:

– Ты уверена?

– Вполне. – Надменно бросила Габи. – Моя дурочка поедет со мной.

– Смотри. – Беатрис с театральной нежностью пожала её руки. – Я тебя прикрою, но ты будь осторожна!

– Не сомневайся. – Ответила Габи и небрежно чмокнула её в щёку. – Я надеюсь на тебя!

Шторм со своими людьми приехал в Гармбург уже после братьев, как раз в тот момент, когда те вошли в ратушу. И быстро убедился, что кое-что необратимо изменилось. Человек, к которому Шторма направил Хозяин, сказав, что тот поможет ему, приютит и всё расскажет, перепугался до полусмерти. Мастер кожевенного цеха Тибальт, человек средних лет, даже, пожалуй, пожилой, богато одетый, с обширной и неровной плешью, делавшей его мясистое лицо ещё неприятнее, чем оно могло бы быть, встретил посланца дорогого друга Драйвера нервно и неласково.

– Простите, господин. – Пряча глаза от взгляда высокого эльдара, он говорил, то и дело теребя и дёргая пряжку ремня. – Но я сейчас никак не могу принять вас у себя. Лучше бы вам поехать за город, к сэру Кармайклу, а то здесь… Понимаете, они пришли прямо домой к ювелиру и убили его, среди бела дня… Страшно! Если кто-нибудь им донесёт, что у меня остановились пятеро полукровок и кватронцев… Понимаете?..

– Вполне. – Презрительно скривился Шторм. Он устал с дороги и очень хотел пить, но просить воды у этого слизняка не стал. Он презирал людей, и втройне презирал трусов. Не говоря больше ни слова, он вышел во двор, вскочил в седло и дал знак своим спутникам ехать за ним, ничего не объясняя. Они привыкли к его молчаливости и знали его резкость, поэтому просто поворотили усталых, покрытых пылью коней вслед за ним. До замка, а точнее, просто большого загородного дома сэра Кармайкла, однощитного рыцаря, они добрались уже к утру – Шторм плохо знал здешние дороги, и заблудился, а спросить ночью было некого. На постоялый двор он решил не соваться – уже знал, что Хлорингам знакомы его приметы, и не хотел, чтобы по округе потянулись слухи об светловолосом и темноглазом эльдаре, сопровождаемом одним полукровкой и тремя кватронцами. Он не боялся, он просто не хотел, чтобы его миссии что-то помешало.

Слухи здесь распространялись в мгновение ока: Кармайкл уже знал, что герцог Элодисский завёл интрижку с племянницей лесничего. Скабрезно хихикая, он начал рассказывать Шторму сплетни об этой семье, всячески расписывая внешность девушки: тощая, в драном платье, ни рожи, ни сисек… – но сник под холодным взглядом, не замечая ни тени интереса или хотя бы вежливой усмешки. Шторм, сидя напротив него за столом, молча пил вино и ел холодный мясной пирог, время от времени поглядывая на хозяина своими большими мрачными глазами эльфа, блестящими и бездонными, лишёнными всякого выражения. Хозяин поёжился, чертыхаясь про себя: вот ведь нелюдь проклятая! Но что верно, то верно: такому и младенца прирезать как два пальца обо… в общем, ничего не стоит.

– Как Сады Мечты, стоят? – Фамильярно поинтересовался он. – Я уж полгода там не был, наверное, новые мальчуганы появились со сладенькими попочками?.. Всё как-то недосуг, да и денег нет… А верно говорят, что у нашего дражайшего Хозяина серьёзные неприятности?.. Я что-то такое слышал…

– Нет. – Сказал Шторм, и рыцарь вздрогнул, услышав его глубокий низкий голос. При взгляде на его красивое лицо представлялся голос менее богатый и более высокий, эдакий сочный тенор. Ничто в лице Шторма не дрогнуло, но если бы Кармайкл знал его мысли, он постарался бы как можно скорее отправить неприятного гостя восвояси – Шторм ненавидел содомитов, посещающих Сады Мечты, так как прежде достаточно вытерпел от них, пока был мальчишкой. Но эмоции и чувства Шторма никак не отразились на его лице, и сэр Кармайкл ещё какое-то время поизощрялся в похабных остротах и сладких воспоминаниях, в твёрдой уверенности, что говорит с единомышленником.

Шторм уже встал, чтобы немного поспать с дороги, как вдруг остановился, словно споткнулся: на него повеяло запахом розового масла, и в сердце мгновенно возник отпечатавшийся там образ: лицо и глаза ангела, попавшего в беду, и тонкое гибкое тело. Он медленно повернулся, и увидел невысокую полненькую девушку с бледным лицом и покрасневшими глазами, которая нерешительно замерла в дверях. Девушке было от силы лет шестнадцать, и Шторм подумал, что это дочь или внучка Кармайкла, но тот представил её, с видимой неохотой:

– Мэри, моя супруга… Дорогая, я немного занят.

Девушка с жадной тоской взглянула на высокого, сказочно красивого и молодого мужчину, опустила глаза:

– Я позже зайду. – Но Шторм, который, как все эльфы, хорошо чувствовал эмоции окружающих, уловил волну ненависти и отвращения, обращённых на пожилого и не то, что некрасивого, но прямо-таки отвратного супруга. Каково ей было жить с уродом и содомитом, знала только она. Не способный возбудиться, как все люди, он подвергал свою юную супругу таким извращённым издевательствам, что она с трудом переносила его. Но родители, люди богатые, но не родовитые, за сомнительную честь породниться с рыцарем хорошего рода продавшие её с потрохами, и слушать не хотели её жалоб и просьб забрать её от этого чудовища. Священник на исповеди велел ей терпеть и покоряться мужу, и подвергал её раз за разом всяческим епитимьям за строптивость и грешные мысли. Но Мэри не была покорной овечкой, и мстила мужу, как умела – греша направо и налево с молодыми мужчинами, которых только удавалось повстречать. Вот и теперь она ухитрилась, дождавшись, пока муж куда-то уедет, пробраться в овин, где расположились на отдых спутники Шторма, и очень быстро все недоразумения между ними были улажены. Слуги Драйвера обходительностью не отличались, но Мэри она была и не нужна: главное, что парни были молодые, крепкие и красивые, и поимели её на славу, многократно и пылко. При этом Мэри представляла себе, как её ненавистного мужа корчит от ярости и ревности, и наслаждалась безмерно…

Шторм в оргии не участвовал. Он сразу же ушёл оттуда, расположившись на траве возле небольшого пруда, в котором Кармайкл разводил карпов, в тени старых вётел. Мыслями он невольно возвращался в овин, но представлялась ему не Мэри… Внутренним взором он видел узкое белое тело Габи, извивающееся в объятиях то Иво, то его парней, каскад её чёрных блестящих и рассыпчатых волос, источающих аромат розового масла, её длинные тонкие белые ноги, обвивающие мужскую поясницу над ритмично двигающимися ягодицами, и кровь шумела в его ушах, а в сердце и в паху творилось чёрте-что, неведомое прежде. Его тянуло в Гранствилл, в свой заброшенный дом, тянуло со страшной силой, так, что даже его миссия и приказ обожаемого Хозяина больше не имели прежней цены. Шторм проклинал себя, стыдил и мучился угрызениями совести, но всё это существовало как-то параллельно его основной страсти, неведомо, откуда и как обрушившейся на него. Он оказался перед нею совершенно беззащитен: у него не было ни твёрдой морали, ни привитых с детства принципов, ни умения контролировать свои порывы. Он никогда не испытывал подобных сильных чувств и желаний; нагрянув, они захватили его неподготовленную душу в настоящий смерч. Закрыв глаза, он неотрывно думал о том, как вернётся в Гранствилл и…

И убьёт Иво. И Габи тоже. В момент, когда они будут в объятиях друг друга, он появится, как призрак, и убьёт… Убьёт… перережет горло сучке, искромсает ножом это проклятое тело, которое не желало оставить его, смущало его ум, сокрушало его дух, уничтожало его преданность, готовое навлечь на него неслыханный позор! Его собственное тело напрягалось и даже чуть приподнималось в муке желания и ярости, мускулы и челюсти каменели от напряжения.

Странно, но он ухитрился даже подремать. Во сне он увидел жужелицу, таранившую мутное стекло, узорчатую парчу, на которой стояло блюдо с яблоками, и ползущую по зелёному яблоку божью коровку. Кругом была Габи, хоть он её и не видел. Она была во всём: в воздухе, в нём, в жужелице, в божьей коровке, в аромате яблок и розового масла. Она и выбор… Выбор, от которого зависели жизнь и смерть. Он должен был выбрать правильно, хоть и не понимал, что и между чем. Он обязан был выбрать… С этой мыслью и страхом, точившим его внутренности, Шторм проснулся.

Вернулся Кармайкл с важными новостями. Братья уехали в свой охотничий замок, чтобы поохотиться на зубров. С ними теперь была гораздо большая свита, чем прежде. Соваться туда впятером нечего было и думать, но всё-таки кое-что Шторм сделать мог. По слухам, тощая племянница лесничего совершенно очаровала герцога, и об этом судачит весь Гармбург, да что там, все окрестности Гармбурга, всё Междуречье, в конце концов! И у Шторма мгновенно созрел план. Хозяин говорил: бей по всем их уязвимым местам; Хлоринги сентиментальны, и самые их уязвимые места – это те, кто им дорог. Не задумываясь о подлости подобной позиции, Шторм готов был слепо выполнить волю того, кого боготворил; приняв решение, он быстро собрался и вместе со своими спутниками покинул дом Кармайкла, к огромному облегчению последнего. Он знал, что ему делать.

Охотничий дом графа Валенского находился на опушке Зеленого леса, вдали и от Гармбурга, и от Омбурга, в нескольких милях от богатого аббатства, так же носящего имя Зеленого леса. Гарет помнил это место, как одно из самых красивых и уютных в герцогстве; но когда они с братом и свитой уже около полуночи прибыли сюда, оказалось, что всё здесь непоправимо изменилось. Весь третий этаж и правое крыло замка были заколочены, многие постройки разрушились. Гарет помнил, что здесь были сад и цветник, но теперь не было ни того, ни другого. После смерти хозяйки всё пришло в запустение. Чего в доме было полно, так это собак, блох и двухвосток. Первые были везде и всякие: большие, маленькие, борзые, гончие, легавые, норные, дворняги и полукровки… Вся эта свора при виде незнакомых всадников подняла такой брёх, что уши закладывало. Особенно ярились они на полуволка. Гэбриэл даже испугался, что сейчас они набросятся на его пса, но лесничий каким-то образом призвал всю свору к порядку, суетясь подле господ. Обилие собак всё равно нервировало Гэбриэла, и лесничий запер всю свору в одной из бывших конюшен. Прибежала Ингрид в ещё более дрянной одежонке, чем прежде – служанки в Хефлинуэлле одевались лучше, – но личико её светилось такой непритворной радостью, что настроение Гарета при виде этой радости поднялось, и он решил, что не зря всё-таки связался с нею. Всё это время он не прекращал думать, что девчонка отдалась ему всё-таки из самых корыстных соображений, и ничего хорошего между ними не будет; радость Ингрид сломала этот страх. Ужин, состоявший в основном из мясных, но отменных блюд, братьям понравился, они любили мясо. Более наблюдательный, чем брат, Гэбриэл заметил, что для Ингрид не привычно сидеть со всеми за одним столом, и что она испуганно поглядывает на дядю прежде, чем взять кусок, а Гарет заметил, что она совершенно не умеет себя вести и плохо играет роль хозяйки дома, и снова помрачнел. Какой контраст с Алисой, безупречной во всём!

Лесничий отдал братьям свою спальню и спальню сына – самые приличные помещения в замке. Эльф принёс ветки чёрной бузины, чтобы отпугнуть насекомых, особенно блох, которых здесь было видимо-невидимо, но запахов псины и неухоженного дома отогнать не мог. Пока лесничий кое-как размещал остальных гостей и их слуг, к Гарету со свечой пришла Ингрид.

– А где новое платье? – Спросил он.

– Дядя не успел купить. – Ингрид чуть покраснела. – У меня такая фигура не стандартная…

– Ну-ну. Заступаешься?

– Не злитесь на него. – Попросила Ингрид.

– А ты? – Поинтересовался Гарет. – Не злишься на него?

Ингрид подумала, что ненавидит дядю и кузена. Особенно кузена, который сегодня уже лапал её, заявив, что раз она уже не девка, то и ему можно её попробовать – он давно этого хотел. Но Ингрид так привыкла врать и притворяться, что сказала другое.

– Я ему всем обязана. – Пусть Гарет знает, какая она благодарная! – Я ведь кватронка, а вы же знаете, как это сейчас опасно. А дядя меня не бросил.

– Ну-ну. – Вновь ухмыльнулся Гарет. – Чтобы выгодно продать в конце концов. К чёрту. Пошли в постель, я замёрз. Лето, а здесь холодно и сыро, как в погребе.

Ингрид с готовностью разделась и легла в постель, тут же озябнув – постель тоже была сыровата. Когда Гарет лёг к ней, девушка даже обрадовалась: он был такой горячий! Тяжесть мужского тела больше её не пугала, даже напротив, была приятной. В момент проникновения вновь было больно, но Ингрид не обратила на это внимания – точнее, приняла, как должное, тем более, что боль сразу прошла. Приятного тут было мало, но и страшного больше ничего.

– У тебя больше ничего не болит? – Спрашивал Гарет. – Тебе нравится?

– Да! – Ответила Ингрид вполне искренне: ей было тепло и уютно под ним. – Мне очень нравится! Я весь день о вас думала… И так счастлива, что вы приехали всё-таки!

– Ты такая тоненькая. – Признался Гарет много позже. – Я всё время боюсь тебе сделать больно.

– Я тоже сначала боялась! – Хихикнула Ингрид. – Но мне хорошо. Не отпускайте меня! С вами мне ничего не страшно, вы такой сильный, и так хорошо пахнете… Даже псина не чувствуется. – Девушка хотела попросить его, чтобы он взял её с собой, но вновь побоялась: а вдруг он откажет всё-таки? Так у неё есть надежда, хоть какая-то, но есть, можно помечтать и понадеяться. Но и пустить всё на самотёк нельзя. Ингрид решила для себя, что надо как бы невзначай капать и капать ему в душу, подчёркивая то, что она считала своими достоинствами, и давая ему понять, что не смотря на её благородство и мужество, живётся-то ей хреново. Нельзя жаловаться, но дать понять нужно – как всякая женщина, она владела подобным искусством виртуозно и почти неосознанно.

И Гарет, считавший себя проницательным и умным – уж по любому умнее какой-то девчонки! – шёл в этот силок, как кролик, самодовольно полагая, что силка никакого и нет, а если и будет, так он его сразу заметит. Инстинктивно он его чувствовал, но как почти всякий мужчина, игнорировал свою интуицию, не видя разумного обоснования своим опасениям. Ведь девушка в самом деле стояла на краю гибели и отчаянно нуждалась в помощи! Другое дело, что если бы не её хитрость и недоверие, она могла бы прямо обратиться за помощью к герцогу или своему непосредственному сеньору, графу Валенскому, и ни тот, ни другой не отказали бы ей и пристроили в какой-нибудь монастырь, или компаньонкой к какой-нибудь богатой даме. Особенно Гэбриэл – тот вообще не оставил бы её без помощи ни при каких обстоятельствах. После Садов Мечты Гэбриэл начал относиться к женщинам вообще гораздо трепетнее, чем его брат. Им двигало чувство вины перед теми девочками, которых он помогал ломать и губить, которые страдали и умерли в том числе и по его вине; и он готов был теперь вступаться за любое существо женского пола, нуждающееся в защите и помощи. Ингрид в его лице могла найти совершенно бескорыстного и верного защитника и опекуна, но ей такое и в голову не приходило, и в этом было мало её вины. Она боролась за себя, как умела. Откуда было взяться честности и смелости в этом существе, с рождения униженном, забитом и бесправном? С рождения Ингрид твёрдо усвоила, что если что-то и получит, то только ценой хитрости, лести и лжи. И она льстила и лгала, лгала во всём, даже в постели. Ей не нравился секс, ей было больно от того, что Гарет брал её неподготовленной и не возбуждённой, ей противен был вид мужского члена – достаточно Ингрид насмотрелась на то, как пьяный дядя со спущенными штанами гонялся за служанками, и на собак, которые совокуплялись прямо у их обеденного стола! – но Гарету девушка упорно твердила, что ей нравится. А Гарет, избалованный женщинами, которые сами домогались его, не умел слушать женское тело и подготовить его. Правда, он смутно предполагал, что девственницу следует чему-то научить, и поэтому то и дело спрашивал Ингрид, что ей нравится, что не нравится, чего ей хочется? И чисто теоретически Ингрид ничто не мешало ему признаться хотя бы в том, что ей нравится. Но её патологические скрытность и лживость мешали ей сделать даже это, и она лишала его и себя дать и получить всё возможное удовольствие. Впрочем, кое-что они всё-таки имели. Ингрид была кватронка, и её тело было для Гарета гораздо привлекательнее и слаще, чем тела обычных дайкин; его возбуждала мысль, что он первый и единственный, ему нравилось её лицо, тонкое, узкое, с раскосыми кошачьими глазами Элодиссы, нежными чётко очерченными губами и изящным носиком, и безумно нравились её ноги. Ноги и впрямь были великолепные, длинные, ровные, стройные, изящных и грациозных очертаний, а кожа на внутренней поверхности бёдер была такая бархатистая и нежная, что Гарет даже пальцами её боялся трогать, и с наслаждением прижимался к ней лицом и губами, всё время помня, что это наслаждение – его, личное, персональное, и этой дивной кожи, так приятно пахнущей, не касалась больше ни одна мужская рука. От неё пахло вербеной и чуть-чуть – мускусом, и Гарет прятался в ней от запахов сырости и псины, как и Ингрид в нём. Не испытывая возбуждения и сексуального наслаждения, Ингрид всё-таки испытывала удовольствие от близости с ним. Его объятия, его тяжесть дарили ей непривычное чувство защищённости, надёжности и живого тепла. Его тело и запах тоже были приятны – ничего общего с дядей, братом и их собутыльниками, и их вонью. А боль… Ингрид быстро научилась расслабляться и нашла для своих бёдер положение, в котором боль исчезала после первых же толчков, и тогда становилось совсем хорошо. Жаль только, что он так редко трогал её грудь! Та была такой маленькой, что Гарет, любивший, как и брат, большие объёмы, мял её только по привычке и совсем мало, переключаясь на части более соблазнительные. Хотя, если бы она попросила… Но Ингрид не просила.

Узнав о смерти племянника, убитого Птицами, дева Элоиза пришла в дикую ярость. Йорген, – твердила она, – был настоящим Сваном, не то, что его кислорожий папик, позорище их древнего рода! А Птицы могут теперь сами вешаться, потому, что она, Элоиза, им этого не спустит. «Кислорожий папик», к собственному стыду, не мог горевать по сыну в полную силу, так как в последнее время все сильнее становились его подозрения насчет планов Элоизы заменить его племянником полностью. То есть, пустить неугодного Свана в расход. Бывший закадычный собутыльник, Смайли, самым постыдным образом закрутив с Элоизой роман, более не казался ему достойным доверия собеседником; Венгерт, не ожидавший, по его словам, такого предательства от друга сердечного, «отбившего» у него женщину – хотя Элоиза никогда не скрывала, что Венгерт ей на хрен не нужен, – уехал к фон Бергу. Теперь последний живой Сван юридического пола, необходимый для соблюдения формальностей майората, хоть частично и горевал по сыну, но гораздо сильнее радовался тому, что акции его укрепились и даже слегка как бы подросли. «Лишь бы, – делился он своими соображениями с бутылкой можжевеловой водки, – эта тварь не вздумала бы замуж за Смайли выйти и не дала б ему фамилию Сван. Тогда мне точно кранты».

А опасность подобного исхода дела была велика. Элоиза баловала и ублажала барона Смайли от всей широты своей безбашенной души. В Блэксване барон был царь и бог; попроси он птичьего молока, и Элоиза лично подоила бы для него хоть курицу, хоть цаплю – и пусть бы только бедные птахи посмели утверждать, что не доятся! И барону это положение вещей нравилось. Особенно нравилось ему то, что его возлюбленная не была ханжой и эгоисткой, и лично готова была предоставить ему для забав любую понравившуюся девку, что в замке, что в окрестных деревеньках. А подарки, которые она делала ему во хмелю! Таких дорогих вещей не дарил ему даже закадычный дружок Андерс на дни ангела! Смайли разжился шикарным конем бельгийской породы, внушительной коллекцией холодного оружия самой тонкой и дорогой работы, перстнями, пряжками, обувью – а ведь еще и месяца не прошло! Птиц он ненавидел и сам, а потому принял несчастье дорогой подруги очень близко к сердцу, чем вызвал в ней новую бурю ласки и извержение подарков и милостей. На пару они хлестали можжевеловку, поминая Йоргена, проклинали Птиц, перечисляли обиды, им нанесенные этими паскудными чельфяками, и завели себя до того, что Элоиза немедленно объявила крестовый поход против Птиц, а Смайли обещал своих людей для облавы, с чем и отправился в свой городок. И по дороге узнал, что буквально в паре часов пути от него сейчас находятся Хлоринги, в собственном охотничьем доме, с малой свитой.

А Элоиза, оставшись одна и упившись в слюни, сидела в обнимку с бутылкой и, обливаясь пьяными слезами, рассказывала уже в тысячный, наверное, раз бутылке и молчаливым запуганным слугам, как после первых же месячных отправилась на озеро Зеркальное и потеряла там девственность с эльфом Ол Донна.

«Дочечку я родила-а-а-а. – Завывала она. – Отняли у меня родаки позорные мою дочечку-у-у-у… Где-то теперь моя кровиночка-а-а-а…». Слуги слушали и морщились про себя, уверенные, что «Кровиночку-у-у-у», ежели бы она осталась при матери, ждала бы крайне незавидная судьба.

Потому что, рассказывая про утопленных новорожденных, ее кузен нисколько не шутил и не преувеличивал.

Габи проводили в роскошно обставленную комнату с эркером. Расторопный слуга предложил угощение, и Габи согласилась на марципаны и лёгкое итальянское вино. Её слегка потряхивало от волнения и нетерпения, но держалась она, как и подобало держаться принцессе в подобном месте (по ее мнению): гордо и с презрением. Гага с радостью набросилась на угощение, счастливая от неожиданной милости госпожи – Габи, испытывая некоторые угрызения совести, была с нею в эти минуты чрезвычайно мила и ласкова. Про себя она решила, что после всего щедро одарит дурочку и даже повысит её статус. Пусть помнит её доброту! Она и так, – накручивала себя Габи, – должна быть благодарна, что её забрали с кухни, отмыли, позволили прислуживать даме королевских кровей, одели чисто! А теперь, – обещала себе Габи, – она и вовсе её приоденет достойно горничной такой особы, она даже ей ожерелье и колечко приготовила, и не дешёвку какую-нибудь, а вполне себе приличные, с аметистами, пусть не крупными, но ценными, для служанки с кухни просто неприлично хороши!.. Можно было, конечно, дуру и предупредить, и пообещать хорошее вознаграждение, но Габи хотелось посмотреть именно на сопротивление и ужас девочки. Внутри неё сосало и томило предвкушение сильнейшего наслаждения, так, что она еле сидела на месте. Это было такое сильное томление, что на его фоне меркли все другие чувства, включая мораль и всякий стыд; умом Габи понимала, что творит, но отказаться от своих желаний и не собиралась. Получить наслаждение здесь, сейчас – и хоть трава не расти. А потом она покается и осыплет дурочку благодеяниями… И все счастливы, и дурочка прежде всего.

У Гаги от выпитого вина и от неожиданной радости разрумянились щёки и блестели глаза; она выглядела почти красавицей. Габи неожиданно подумала, что если её причесать по-другому, приодеть, добавить немного косметики – совсем чуть-чуть, – и дурочка затмит некоторых из её дам! И щедро пообещала Гаге – мысленно, – так и сделать. За секунду до появления Марка.

Тот вошёл и поклонился, необычайно внимательный, ловкий, опрятный, даже изысканный. Вот настоящий кавалер! И почему он не рыцарь?.. Обычно Габи находила, что люди низших сословий и выглядят соответственно, но Марк был дело другое. Красивый мужчина, и немного больше, чем красивый: очаровательный. Чувствовать себя объектом его внимания было необычайно приятно и чертовски лестно даже для неё. А быть внимательным он умел! Была в нём какая-то нотка, такая заманчивая и приятная для женского сердца, создающая иллюзию того, что он такой только с нею, что он слышит каждое её слово, улавливает каждое её движение, чуть ли не ловит каждый её вздох, всё понимает, всё замечает, и всё, что она делает и говорит, для него чрезвычайно важно. Он умел и тонко польстить, и вовремя сделать какой-то незначительный, но милый жест, замечал малейший нюанс настроения и снисходительно относился к капризам и выпендрежу, чего в Габи было через край. Попутно он обаял и Гагу – так, на всякий случай. Девочка, смутившись, то и дело поглядывала на него, пока он говорил с её госпожой, понятия не имея, о чём речь… А речь шла о ней.

– Как мне называть мою прекрасную госпожу? – Спросил Марк, целуя кончики холёных пальцев Габи. Она была в маске, и пребывала в счастливой и наивной уверенности, будто он не знает, кто она такая.

– Юдифь. – Ответила она надменно.

– Какое счастье, что я не Олоферн! Но если откровенно, то я готов стать и им за одну лишь возможность получить то, что получил Олоферн перед смертью.

– Кто знает? – Пожала точёным плечиком Габи, которой очень хотелось секса, а Марк ей нравился. Марк пожирал её глазами, но делал это так, что Габи это было лестно, и она охотно демонстрировала ему себя.

– Так чего сегодня желает госпожа Юдифь?

– Я желаю посмотреть, как эта девчонка расстанется с девственностью.

– Какое смелое… желание. – Марк был слегка шокирован, но изобразил удивлённое восхищение. – Вы воистину Юдифь! Какое коварство и какая… смелость! – Его реакция помогла Габи решиться окончательно. Видя, что он не находит в этом ничего шокирующего и постыдного, она осмелела, желая здесь и сейчас воплотить в жизнь все то, что ей с придыханием описывала Беатрис, и что ее так возбуждало.

– Так что с моим желанием?

– Желание тех, кто пришёл в этот дом – закон для нас. Как это должно произойти?

– Не калечьте её, и не бейте… – Проявила Габи «милосердие». – Но и не церемоньтесь с нею, нечего её уговаривать. Она глухонемая и идиотка, всё равно ничего не поймёт. А я её потом награжу по-королевски.

– Великодушно! А мужчину вы хотите одного, или…

– Трёх. – Вырвалось у Габи. – Это возможно?

– По очереди, или одновременно?

– По очереди. – Габи облизала сохнущие губы, и сжалась: разговор возбуждал её так, что томление внизу живота становилось невыносимым. – Сколько это будет стоить?

– Нисколько… – Интимным голосом произнёс Марк, – если вы, госпожа, доставите мне счастье присоединиться к вам в вашем удовольствии. Я мечтаю об этом с того самого мгновения, как вас увидел. Вы – совершенство и идеал, вы – фея обольщения… Вы желанны так, что даже смерть не отвратит от вас… – Он вновь поцеловал её пальцы, горячо и так страстно, что у Габи засосало внизу живота ещё сильнее. – Мой слуга отведёт девчонку. А вас я прошу пройти со мной… – Он встал и подал ей руку, которую Габи приняла поистине с королевским достоинством. Как это отличалось от её нелепого приключения, и каким елеем проливалось на её тщеславие! Двое молодых людей, вошедшие по сигналу Марка, сноровисто подхватили Гагу, один под грудь, зажимая рот, а второй под колени, и понесли, повинуясь приказу Марка, куда-то. Габи смотрела, как девочка вырывается и дрыгает ногами, вцепившись в ладонь, зажимающую её рот, слушала, как та мычит, и внутри неё бушевала целая буря: ей было и жаль девчонку, и возбуждало происходящее безумно. Марк привёл её в маленькую тёмную комнату с единственным окошком, затянутым частой сеткой, сквозь которую, тем не менее, хорошо видна была соседняя комната, где на постели уже сидела Гага, затравленно озирающаяся и лихорадочно поправляющая на себе одежду. Габи подошла к этому окошку: пол в тёмной комнате был поднят, и она смотрела на постель и Гагу немного сверху. Сзади подошёл Марк, и медленно, но плотно прижался к ней всем телом и сжал груди, горячо шепнув в шею:

– Какое наслаждение, фея… королева…

– Я вам этого не позволяла. – Надменно произнесла Габи, тем не менее, не делая ни малейшей попытки отстраниться. Тело её пылало, она с трудом держала глаза открытыми.

– Я знаю… – Прижимаясь лицом и губами к её шее и затылку, и лаская её груди, шептал Марк. – Но я не в силах остановиться. Бейте меня, убивайте, я не отступлюсь… даже если после всего этого вы прикажете мне голову отсечь… Я не властен над своим желанием, богиня… Боже, какое тело! Какие волосы, какой запах… Не сопротивляйтесь, я всё равно уже не совладаю с собой…

Габи нежилась в его объятиях, позволяя ему ласкать себя всё жарче и бесстыднее, испытывая при этом сильнейшее удовольствие от сознания того, что оказывает ему милость. А на её глазах в это время начиналось то, ради чего она сюда и приехала: в комнату к Гаге вошёл красивый длинноволосый блондин с великолепным обнажённым торсом. Невозмутимо преодолел отчаянное сопротивление девочки, сорвал с неё одежду и пригвоздил к постели худенькое тело, мощно заработав ягодицами меж её дрожащих тонких ног. Габи пожирала глазами детали: тщетные попытка Гаги оттолкнуть бёдра насильника, выскользнуть из-под него, её искажённое лицо, полные ужаса и боли глаза… Марк, жадно и крепко целуя её плечи и шею, даже кусая её, оголил её торс и отшвырнул в сторону юбку, овладев ею сзади. Габиупёрлась вытянутыми руками в стену по обе стороны от окошка, изогнула спину, задыхаясь и вскрикивая от сладкого ужаса: происходящее было страшным, чудовищным, возбуждающим, великолепным… Иво никогда не давал ей такого мощного заряда, никогда!

– Я его тоже хочу! – Воскликнула она, когда блондин поднялся с распростёртой на постели девочки. – Марк, я хочу!

– Не вопрос! – Засмеялся Марк, который только что кончил; вышел, поправив штаны, и через минуту вернулся с блондином, представив его, как Жака – а Гагу уже насиловал невысокий бритоголовый крепыш. Габи плавилась и стонала в руках уже двух мужчин, которые умело распаляли её всё сильнее и сильнее, даря колоссальные ощущения; она и не представляла себе прежде ничего подобного! По её требованию к ним присоединился и Кот, а потом и третий, чернявый волосатый Шарль, говоривший с сильнейшим французским акцентом. Жак и Шарль вдвоём помыли её в ванной и помогли одеться, всячески подчёркивая своё восхищение и почтение, чем совершенно вскружили её и без того не особо умную голову. Ей уже казалось, что если к ней так почтительно и благоговейно относятся, да ещё такие сексуальные и привлекательные мужчины, то ничего дурного в самом деле она и не делает, и вообще, всё происходящее вполне нормально и пристойно. Забравшись в портшез, она застала там плачущую Гагу, которую тоже помыли, переодели и даже причесали; Габи, увидев её слёзы, даже почувствовала к ней нежное сочувствие. Полная добрых чувств и некоторого раскаяния, она потянулась, чтобы погладить девочку по голове, но та шарахнулась от неё, и Габи разозлилась. Дура! Тварь неблагодарная! А она-то столько для неё готова была сделать! Принцесса отвесила девочке оплеуху, и больше демонстративно не замечала её.

Но едва она осталась одна, уже в замке, в своих покоях, как на неё навалился страх. Похоть была удовлетворена и исчезла без следа, оставив Габи один на один с сознанием того, что она натворила. Она металась по спальне, заламывая руки в отчаянии. А если кто-то узнает?! Как она могла, как?! «Это не я! – Твердила она своё уже привычное заклинание. – Я не могла; это какое-то колдовство, какие-то чары, это не я!» Она отделила себя от всех, кого любила – от дяди, Гарета, мамы, отца… Если они узнают… Как они её будут презирать! И как это было страшно!!!

«Я уеду в монастырь… – Решила она. – Пока никто не узнал, я уеду в монастырь, к святой Урсуле в Синих Горах, Бога буду молить, чтобы меня простил… День и ночь буду молиться… И за Гагу, денег ей дам, золота, всего, чего только захочет! Бедненькая, как можно было… – Последний взгляд Гаги, которую уносили от нее, полный мольбы о помощи и веры в то, что госпожа заступится, неотрывно теперь преследовал ее. – Это злое колдовство на мне! Иво, Иво, зачем ты меня бросил, я не пошла бы туда, если б не ты!».

Да, – понимала принцесса все отчетливее, – вина на Иво. Целиком на нем одном! Он ее бросил, оскорбил, унизил! Что ему стоило поиметь Гагу?! Дурочка только счастлива была бы достаться такому красавцу! И все довольны и счастливы, но нет! Он решил выпендриться, поиграть в благородство – и вот результат! Габи плакала, каялась и проклинала Иво – все одновременно. И с ужасом думала о том, как будет теперь смотреть дяде в глаза. Он никогда, – Габи понимала это совершенно четко, – не поймет ее и не простит ей того, что она сделала. Он такой благородный и хороший, такой правильный, он не сможет после этого любить ее, как прежде! Зачем, зачем в их доме появился этот кузен, пусть бы и дальше жил бы на своем Севере, ловил бы свою рыбу… Это он притащил с собой Иво, это он решил жениться на противной Манфред, которая ссорит ее, Габи, с дядей, это он виной всему!

Проснулся Гарет от петушиного крика. Посмотрел на Ингрид и удивился, до чего она во сне хорошенькая – в отличие от большинства женщин. У неё были тонкие русые волосы, вьющиеся и мягкие, как пух. Ингрид собирала их в пучок, и они казались гладкими; истинная их красота тоже стала для Гарета открытием. Нагнувшись над ней, он любовался её лицом и волосами, длинными ресницами, нежным выражением губ. Представил, какой она будет в красивом платье, с украшениями – ей пойдут опалы, их мистическая нежная красота будет как раз под стать ей… Самолюбие Гарета было слегка задето тем, что горожане наверняка посмеиваются над его выбором, презирая лесничего и его племянницу; он представил и то, как проедет по Гармбургу с Ингрид, красиво и богато одетой, на великолепном коне, и все поймут, какое сокровище проглядели… Это было приятно. А если её хорошо кормить, может, у неё появится и грудь?.. Гарет поправил на ней одеяло и встал осторожно, чтобы не разбудить её. Брезгливо стряхнул с брюк собачью шерсть, которая, как и запах псины, была здесь повсюду, оделся и пошёл вниз, позёвывая. Внизу уже слышались голоса, собачий скулёж и лай, козье блеянье и лошадиное ржание. Обычно животных на рассвете кормила Ингрид, но в этот раз лесничий не посмел её трогать, и её обязанности исполняла его текущая пассия, через большой скандал, неохотно, и очень плохо. Собак лесник кормил сам, пассия доила коз, и на завтрак подали вчерашнюю еду – благо, Ингрид приготовила её много. На галерее Гарет встретил зевающего Гэбриэла, заразился от него, потом они зевнули хором и оба рассмеялись, толкнув друг друга. Их оруженосцы – к Гэбриэлу перед отъездом напросился на службу Кевин Кайрон, оставивший по какой-то причине сэра Юджина, который отлично ладил с Матиасом, – были внизу, сидели за столом, на который потасканная бабёнка подавала вчерашнюю еду, и морщились на собачью шерсть и сальные пятна на столе. Посуду явно давно не мыли, чего ночью, при свете свечей, никто не заметил. И вообще, при свете дня убогость окружающего стала особенно сильно заметна. Гэбриэл, и от природы наблюдательный, и вынужденно развивший наблюдательность в Садах Мечты, невольно видел всё это так, словно читал открытую книгу. Вчера он понял, что Ингрид не привыкла сидеть за общим столом и живёт впроголодь, а так же – что дядя бьёт её, и она его боится. Этот взгляд он много раз видел у девочек и мальчиков в Садах Мечты, страх перед ударом, причины которого они не знали, но которому уже не удивлялись. Сегодня Гэбриэл понял и то, что неопрятная девка, прислуживающая за столом – не служанка, а значит, прислуживает обычно здесь Ингрид, так как других женщин здесь не было. Спросил брата тихо:

– Где Ингрид?

– Спит. – Гарет недоверчиво разглядывал мясо в поисках собачьей шерсти.

– Если она с нами не поест, останется голодной.

– С чего взял?

– Её пустили за стол только с нами. В остальное время, я думаю, она прислуживает всем и грызёт объедки, которые собаки не стали.

Гарет нахмурился: такая мысль мелькала и у него, но трудно было поверить, что девушка, родная племянница хозяина, дочь рыцаря, прозябает в таком пренебрежении. Впрочем… Что тут было странного, принимая во внимание всё остальное?

– Эй, ты! – Приказал девке. – Отнеси госпоже Ингрид горячей воды, салат, кусок пирога и вино.

– Госпоже! – Фыркнула девка. – Давно ли эта…

– Заткнись и делай, что велено! – Лесничий даже грохнул по столу кулаком. Девка злобно зыркнула на него, но ослушаться не посмела. Гарет проводил её мрачным взглядом и повернулся к лесничему.

– Я хочу забрать твою племянницу к себе в Гранствилл. У неё будет свой дом и достойное её положения содержание. Если у неё появится ребёнок, он получит землю, титул и будет воспитываться в достойной семье. Если впоследствии мы с нею расстанемся, она получит от меня приданое. Отступные мы обговорим позже, когда я вернусь. – Гарет, не скрывая презрения, глянул на сына лесничего. – Я хочу, чтобы из тех денег, что я тебе дал, ты одел её подобающим содержанке герцога образом, и чтобы всё то время, что пройдёт до моего возвращения, с нею подобающим образом обращались.

– Милорд! – Залебезил лесничий. – Я же люблю её, как родную дочь! Она у нас одна здесь женская душа, как же мы её балуем, нашу деточку, я и сказать не могу…

– А следы порки на её теле откуда? – Резко оборвал его Гарет. – А поганые обноски, в которые она одета? Не зли меня, Кадоген. Если она не получит новой одежды, если на её теле хоть царапина новая появится, я с вас обоих шкуру спущу, с тебя и с твоего щенка!

– Милорд, клянусь… Если когда… Только по-отцовски, в целях воспитания… Это же моя кровиночка, – лесник пустил мутную похмельную слезу, – дочечка моей покойной сестры…

– Ты свою деточку продал мне, не глядя, да ещё и деньги за неё пропил. – Отрезал Гарет. – Не набивай цену, не поможет. Ты получишь отступное только в том случае, если я найду её целой, невредимой, прилично одетой и сытой. В противном случае, я её заберу так, а тебя мой брат вышвырнет из этого замка и отдаст его в более надёжные руки. Ты посмотри, что ты с ним сделал! Это был лучший охотничий замок в Нордланде, а теперь это что? Сральня собачья?! Заткнись! – Гарет, когда хотел, умел говорить так, что окружающие холодели и притихали. Даже Гэбриэл чувствовал себя не в своей тарелке, когда брат злился, а сейчас он был зол. – Не надо мне рассказывать, что ты вдовец и жизнь у тебя тяжёлая. Не пей, и полегчает! Получишь отступные – приведи дом в порядок, найми прислугу, нечего пропивать всё! И отродью своему внуши, что жить надо по средствам; а если он девушку мою обидит в моё отсутствие, я не посмотрю, что он сын рыцаря, выпорю его на псарне так, что полгода на жопу не сядет!

Сынок злобно посмотрел на Гарета, но промолчал. Это был злобный, тупой и совершенно бесхребетный выродок, лишённый даже тех достоинств, что были у его отца. В двенадцать лет он уже окунулся в самый разнузданный разврат, так как никого, кроме отца, его собутыльников и их шлюх, здесь не видел. Он перепробовал самые извращённые удовольствия и к двадцати годам был уже пресыщен, словно старый волокита. К Ингрид он впервые начал приставать, когда той было всего семь лет. Если бы Гарет знал об этом, он уже сейчас отправил бы девушку в Гармбург, в Воронье Гнездо, наплевав на своё намерение привезти её красивую и шикарно одетую, и утереть нос всем снобам. Потому, что мальчишка, в отличие от отца, был совершенно невменяем; для него существовали только его собственные желания и потребности, и даже их он не в состоянии был ни обеспечить, ни просчитать. Он жил сегодняшним днём, и был настолько туп, что гадил сам себе, торопясь урвать хоть крошку там, где, подождав, мог бы получить в разы больше. Когда же неизбежная расплата наступала, он жаловался на своё сиротство, давил на отца, и патетично взывал к небесам. Гэбриэл, наблюдая за ним, совершенно обоснованно углядел в нём сходство с Локи; это его встревожило. В отличие от Гарета, он понимал, что такого придурка одними угрозами не остановишь; и попросил эльфа, который в охоте принимать участие не захотел, присмотреть за девушкой.

Гарету это почему-то не понравилось. Ему вообще всё здесь не нравилось; на самом деле он не хотел связываться с Ингрид так тесно, как практически сделал это, объявив во всеуслышание о своих намерениях, но не хотел сознаваться в этом даже самому себе и отыгрывался на окружающих. Гэбриэл, чувствуя, что брат злится на себя, а срывается на него, разозлился тоже, и в итоге братья серьёзно разругались ещё по пути в места, где, по словам лесничего, было выслежено небольшое стадо зубров. Гэбриэл, не долго думая, развернул коня и поехал прочь. Гора он оставил запертым в доме, так как охотничьи собаки лесничего просто в бешенство впадали от его присутствия, и Гэбриэл поехал наедине с конем, приказав Кайрону оставаться с охотниками. Гарет тут же раскаялся, но за братом не поехал, чувствуя, что надо остыть и прийти в себя, а уж потом мириться. Да и Гэбриэлу надо было дать время… Решив, что тот всегда найдёт дорогу обратно, герцог поехал дальше, по дороге продолжая злиться про себя. Пускай возвращается в эту вонючую псарню, и нянчится с Ингрид! Не зря она ему сразу понравилась… и вообще, он маленьких любит… Эти мысли вдруг вызвали у Гарета дикий страх пополам с ревностью. Нет, Гэбриэл так с ним не поступит! А если поступит? Выпьет от злости, а тут Ингрид, а у него уже давно никого не было… Убьёт потом шалаву! А брата… брату… Даже в ярости Гарет понимал, что брату ничего не сделает. Но почувствовать собственную подлость и ответить за неё заставит!!!

Гэбриэл в охотничий замок не поехал. Не велико удовольствие, а в таком лесу в одиночку он ещё никогда не был, и ему было интересно. Охотиться ему не хотелось. Вчера вечером лесничий рассказывал им про зубров и их привычки и особенности, и Гэбриэл проникся уважением к этим животным, так что убивать их у него охоты не возникло. Он с удовольствием ехал медленным шагом по лесу, наслаждаясь одиночеством и красотой окружающего мира. Эльфы иначе чувствуют мир; Гэбриэл был в достаточной степени эльф, чтобы наслаждаться почти так же. Лес здесь был не такой, как в сердце Элодиса, не такой густой и сумрачный, не такой влажный. Много полян, солнечных и весёлых, много обрывов, с которых открывался захватывающий вид на лесные дали, сосновые боры, просторные, солнечные и звонкие, в которых было необыкновенно легко дышать. Чем-то эти места напоминали ему ферму, на которой он вырос, и хотя Гэбриэл чувствовал, что это не здесь, всё-таки ему мечталось, что он набредёт на эту ферму, посмотрит в глаза Мамаше, и скажет: «Я женюсь на Алисе, старая сука, так что хреновая ты гадалка!». С этих мыслей он вернулся к Алисе, о которой забывал, может быть, минут на двадцать в сутки, не более того, и стал мечтать о том, как бы ей здесь понравилось… Лесной народ, от самых маленьких мышек до огромного лося, лишь слегка настораживался при виде Гэбриэла. Чувствуя в нём эльфийскую кровь, они не боялись его и, присмотревшись, вновь возвращались к своим делам. Несколько минут Гэбриэл, остановив коня, любовался играми трёх лисят, самозабвенно резвившихся на залитом солнцем пригорке, а их мать, матёрая ярко-рыжая лисица, вывалив язык, поглядывала на Гэбриэла, словно гордясь своими детьми и довольная тем, что он ими любуется. Улыбнувшись им напоследок, Гэбриэл поехал дальше, отпустив поводья и позволив коню самому выбирать дорогу. Почувствовав настроение всадника, конь шёл небыстрым спокойным шагом, иногда пофыркивая и прядая ушами, а Гэбриэл дышал, смотрел, слушал… Пела в чаще иволга: красиво и нежно, словно кто-то начинал наигрывать на дудочке и не заканчивал музыкальную фразу. Лёгкий ветерок порой перебирал в вышине листву, и тогда лес словно бы испускал могучий вздох, пуская мурашки по коже. Множество самых разных птиц пело, свистело, щебетало вокруг, перепархивало с ветки на ветку над всадником; трескотня дятлов, стрекотание кузнечиков, звонкое кукование, мычание оленей… Гэбриэл запрокинул голову, раскинул руки, выпустив поводья, и закрыл глаза, растворяясь в бесконечном течении жизни, таком могучем и насыщенном! Солнечные лучи то и дело начинали греть его кожу и исчезали, за закрытыми веками то пылало алым, то становилось темно… Гэбриэл был абсолютно счастлив, находясь в эти минуты в абсолютной гармонии с собой и окружающим миром.

Иво первым заметил на следующий день отсутствие Гаги и сразу же поспешил к Алисе. Та сделала большие успехи в изучении итальянского языка, и в этот момент как раз читала итальянскую новеллу, переводя её вслух для Розы и Тильды. Близилось обеденное время, когда она шла к принцу, чтобы пообедать с ним и попеть для него, и остальные друзья уже её оставили. Тильда и Роза вежливо приветствовали Иво, причём последняя даже более чем вежливо, но ему было не до церемоний.

– Алиса… Госпожа Тильда… – Иво выглядел больным, – я вас очень прошу, выясните, куда делась служанка принцессы, глухонемая… Гага, кажется?

– Я слышала, – Тильда всегда всё слышала, – что она слегла в горячке. А что случилось?

– Вы её видели?

– Нет. Я только слышала, как поварихи утром обсуждали это.

– Подождите. – Алиса отложила рукоделие, встала, подошла к Иво, внимательно вглядываясь в его лицо. – Почему тебе так страшно?

– Не спрашивай. – Попросил Иво. – Прошу тебя, не спрашивай ни о чём! Просто мне станет спокойнее, если ты увидишь её и скажешь, что с нею всё в порядке.

– Я могу сбегать, посмотреть! – Встрепенулась Роза. Иво ей безумно нравился, и она была только рада услужить ему.

– Так чего ты боишься? – Спросила Алиса, когда Роза убежала. Иво покачал головой:

– Я молюсь, чтобы я был не прав.

– Ты уже давно не ходишь на исповедь. Отец Марк спрашивал о тебе. Он ведь твой друг, такой же, как мы с Гэбриэлом. Он беспокоится о тебе, и я беспокоюсь! – Алиса взяла его за руку. – Что происходит? Что будет, если ты прав?

– Я не знаю.

– Но ведь я ничем тебе не смогу помочь, если не буду знать ничего, Иво!

– Не надо меня пытать. – Попросил Иво. – Я сам не понимаю, что творится. Даст Бог, сейчас придёт Роза и скажет, что всё в порядке… А пока спой мне, Алиса, ладно?

Алиса не стала ломаться. Она успела спеть две красивые и грустные баллады, пока не вернулась Роза. И уронила лютню: служанка была бледной, заплаканной и вся дрожала. Села на лавочку и разревелась. Иво встал, страшно побледнев и почти утратив способность дышать.

– Что случилось, Роза?! – Вскричала Алиса, тоже побледнев.

– Эта девочка, Гага, она повесила-ась! – Прорыдала Роза. – Я вошла, а она виси-и-т! А когда её сняли, оказалось, что у неё ТАМ кровь и синяки – она изнасилованная была-а-а!!! – Девушка заревела в голос. Тильда и Алиса в ужасе повернулись к Иво – а тот вдруг рухнул в обморок.

Над бесчувственным Иво между Тильдой и Алисой разгорелся яростный спор.

– Да это же он! – Убеждённо воскликнула Тильда. – Изнасиловал её, подлец, а потом встревожился… Надо принцу сказать!

– Нет! – Алиса даже заслонила Иво собой. – Он не мог! Не мог! Это не он!

– Как же не он?.. О нём чего только не говорят! Девочка худенькая была, он как раз таких любит, это же весь замок знает! Надо звать стражу…

– Не смей! – В глазах Алисы заполыхало золото. – Сначала он очнётся, я с ним поговорю, а потом сама решу!

– Воля твоя, девочка, а это страшный грех: обидеть убогую… И защищать такого – грех тоже!

– Он не такой! – Стояла на своём Алиса. – Я не верю, что он такое мог! И не смей никому говорить, скоро мы всё узнаем.

– Как скажешь, девочка. – Тильда обиделась и демонстративно ушла в сад. А Алиса склонилась над Иво, пытаясь привести его в чувство.

Он не смог отпираться. Юноша был так потрясён, что сразу всё рассказал Алисе, и та всплеснула руками:

– Ну почему ты сразу мне всё не рассказал?! Мы бы спасли эту девочку, если бы знали, что ей грозит!

– Я не верил… Не хотел верить… Я любил её, Алиса, я и сейчас её люблю!

– Иво, как ты можешь?! – Поразилась Алиса. – Она же вздорная, наглая, не умная, злая… да ещё и развратная! Нет, я не верю, что ты её любишь, не верю! Ты же добрый, чуткий, утончённый… Ты Фанна! Как?!

– Я не знаю… – Простонал Иво. – Может, это какое-то колдовство?.. Может, её заколдовали?..

– Ничего подобного! – Вспыхнула Алиса. – Такую ленивую, злую, глупую… не хорошую девушку не нужно заколдовывать, она сама на всё способна! А теперь что? Тильда думает, что это ты!

– Мне всё равно. ЕЁ я не выдам. – Обречённо покачал головой Иво. – Никогда.

– А Гэбриэл? Если тебя обвинят в таком ужасном поступке – что будет с ним? Не-ет! Если тебя попытаются обвинить в этом ужасном поступке, я сама пойду к батюшке и всё расскажу ему про… эту!

– Алиса, если ты это сделаешь, я пойду и брошусь со стены! Клянусь!

Алиса притихла – знала, что он это может. Всхлипнула:

– И что теперь делать?

– Я не знаю. – Иво закрыл лицо руками. – Я на исповедь не могу идти – не могу подставить ЕЁ. Я не знаю, как мне дальше жить… Встречаться с нею я тоже больше не могу… И не могу смотреть на других женщин, все они – ничто по сравнению с НЕЮ! Я не знаю, как мне дальше жить!

– Вот несчастье! – Вздохнула Алиса, привлекла к себе его голову, уложила к себе на колени, гладя по волосам. – И если подумать, то и батюшке этого рассказывать нельзя, он ведь её тоже любит… Ах, я совершенно не знаю, что делать!

Тильда, без зазрения совести подслушивающая под окном, тяжко вздохнула: она тоже не знала.

Глава третья: Любовь девы

К моменту возвращения своего возлюбленного дева Элоиза выспалась, опохмелилась, разозлилась, устроила домашним профилактическую взбучку – было бы, за что, вообще бы убила, – и стала маяться от скуки. Страсть ее была под стать ей самой: бешеная и бескомпромиссная. То, что вызвало в ней такие чувства, должно было постоянно находиться в зоне ее досягаемости, будь то вещь, конь или мужчина; она не отпускала от себя предмет своей привязанности ни на минуту, а если это было невозможно, она становилась невыносимой и опасной для окружающих. То, что она захотела, должно было принадлежать ей немедленно и целиком, отсрочек Элоиза не терпела. Поэтому бесилась, дергалась, разогнала всех домочадцев по углам и заставила своего несчастного кузена спрятаться от себя в кретчатне. Элоиза это помещение ненавидела, ей не нравился запах птичьего помета, и там номинальный Сван повадился скрываться от двоюродной сестрички. Тронуть она его не тронет, но крови выпьет столько, что потом литрами можжевеловки не заглушишь! Язык у Элоизы был таким же безжалостным, как и остальное ее оружие. И все ждали возвращения Смайли, при котором Элоиза становилась веселой, благосклонной, а главное – ей становилось ни до кого. Как говорится: пусть весь мир подождет!

Так что возвращению Смайли обрадовались все в Блэксване, от Элоизы и ее кузена до последней служанки.

Смайли кружил по широкому двору Блэксвана, горяча своего роскошного гнедого мерина-олджернона, подарок Элоизы. Он был, как обычно, слегка пьян, зол и весел – а вот весел прямо-таки через чур, как никогда еще. Элоиза, выскочившая встречать господина своего сердца во двор, сама разулыбалась при виде его радости, приписав ее окончанию тягостной разлуки. Но у Смайли был и другой повод для веселья.

– Иза! – Он единственный называл ее так, и женщине очень это имя нравилось. – Ты смотри-ка, с каким я презентом! Смотри-смотри! Сам младший Хлоринг, собственной потрепанной персоной, один и без охраны!

– Смайли, ты что, дурной?! – Элоиза увидела, что высокий гость пожаловал к ней не добровольно: оба глаза Гэбриэла украшали синяки, какие бывают при ударе по переносице, губа разбита, руки связаны и крепко привязаны к луке собственного седла. – Это же Хлоринг! Ты что, совсем ничего не понимаешь?!

– Не-ет, Иза, я не дурной. – Смайли спешился, подошел к ней и смачно поцеловал. – Он сам мне под ноги свалился, ехал, придурок, по тропе, глаза закрыв, и лбом о ветку и хряпнулся. Один ехал, даже без собаки! Дурной я был бы, если б не воспользовался случаем чудесным!

Он был счастлив до того, что хотелось приплясывать и расхвалять себя: «Ай, да Иеремия, ай, да сукин ты везунчик!». О том, что Гэбриэла нужно любой ценой и как можно скорее уничтожить, он думал неустанно с той самой минуты, как узнал о его побеге. В отличие от других своих подельников, Смайли не верил ни в то, что Гэбриэл не помнит, кто издевался над ним, ни в то, что он предпочтет забыть и затаиться. Щенок даже тогда, связанный и истерзанный, истекающий кровью, огрызался, сопротивлялся и отказывался покориться и просить пощады. И Смайли твердо знал, как только услышал, что тот жив и свободен, что Гэбриэл им отомстит. Все было просто: или он их, или они его. В сущности, как только барон увидел его на тропе, потерявшего сознание от удара о дубовый сук, он тут же подумал, что нужно его прирезать. Прямо так, бессознательного, и бросить на тропе, обобрав. Тогда его смерть спишут на грабителей, тех же Птиц, к примеру – уж Смайли бы позаботился о свидетелях, которые видели Птиц именно в этом месте и в это время! Это был отличный шанс и отличный план. Но не та была натура у садиста-Смайли, чтобы отказаться от возможности потешить свои самые сильные страстишки, коли уж подвернулся такой случай! Чтобы не покуражиться над бывшей своей жертвой, посмевшей вообразить себя свободной и сильной. Доказать этому спесивому щенку, что он по-прежнему никто перед ним, Иеремией, по-прежнему его удел – стонать, терпеть и бессильно яриться. Именно предвкушение этого развлечения горячило его кровь и заставляло аж искриться от шального веселья. От Элоизы он ждал полнейшей поддержки и горячего участия – знал, что его дорогая подруга в жестокости не уступает ему самому. Смайли намеревался как следует унизить Гэбриэла, и прежде, чем убить, поиздеваться над ним всласть!

– Никто точно не знает, что это ты его подобрал? – нахмурилась Элоиза.

– Никто, только мои люди, они народ проверенный! – Похлопал ее по заднице Смайли. – Не боись! Карл! – Он махнул рыцарю, которого мгновенно узнал бы Вепрь, и которого так же быстро опознал и Гэбриэл. – Нашего дорогого гостя нужно устроить со всем почетом! Приготовь его к нашей с ним пирушке, хорошо приготовь! Где бы нам с ним устроиться, Иза? – Он вновь жарко поцеловал свою любовницу. – Ты же выдумщица у меня, и озорница! Тебе понравится наше веселье, обещаю!

Элоиза все еще хмурилась, но распоряжения отдала. Мельком окинула взглядом спешившегося Гэбриэла, которого тут же скрутили несколько человек во главе с Брэгэнном, чуть прикусила губу… Красивый.

Гэбриэл все еще пребывал в легком тумане. Удар он сам себе обеспечил такой, что в голове до сих пор царил хаос. Виной всему его рост: другие всадники проезжали по этой тропе без малейшего ущерба для своей головушки. Связывая, люди барона Смайли его еще хорошенько помяли, когда он попытался сопротивляться, и по голове ему еще пару раз прилетело, и теперь, сквозь звон в ушах и сильную головную боль Гэбриэл воспринимал все слегка заторможено и нечетко. Прежде всего, ему не верилось, что все это наяву. Время, что он прожил с братом и отцом, метаморфоза, которая с ним произошла за это время, позволили ему верить, что прошлое ушло навеки, что он уже никогда не станет жертвой, не будет вынужден терпеть унижения и боль. Гэбриэл поверил в свою силу и власть своей семьи абсолютно… И вдруг все вернулось в каком-то дурном сне – он связан, и вокруг знакомые ненавистные рожи…

– Помнишь меня, чельфяк? – Сэр Карл Брэгэнн подошел к нему, накрепко привязанному к решетке в каком-то просторном подвальном помещении. Приблизил свое лицо к его вплотную. – Вспомни-ка, регулярно, одну затраханную чуху, которую ты отказался мне дать. Я обещал тебе, что мы еще это обсудим? Я держу. Свои. Обещания.

– Хорошо, что напомнил. – Тихо ответил Гэбриэл, глядя ему прямо в глаза. – Теперь не забуду, и обязательно тебя убью. После Смайли.

Ноздри Брэгэнна раздулись. Он помедлил, закипая от бешенства, потом обманчиво-спокойным тоном пригрозил:

– Я обязательно попрошу моего барона, чтобы он оставил мне тебя живым. Напоследок. – Ножом вспорол камзол на груди Гэбриэла и содрал с него, потом пришел черед рубашки. Гэбриэл рванулся, стиснув зубы от бессильной ярости, напряг руки, пытаясь освободить. Брэгэнн рассматривал его кольцо с печатью, его рыцарскую цепь и другие кольца, кроме кольца Мириэль – то он снять не смог, и пригрозил, что отрежет палец:

– Какой, однако, регулярный подарок судьбы! – Произнес насмешливо. – Какие приятные сюрпризы в придачу к главному блюду! Думаю, – он потер о рукав перстень с топазом, подарок Гарета, полюбовался игрой света в камне, – я возьму это себе. В память о нашей незабываемой встрече.

– Крысячишь, холуй? – Ощерился Гэбриэл. – Господин-то не против будет? Может, ему самому сгодится?

– Заткнись! – Не выдержал Брэгэнн, наотмашь ударил его по лицу и тут же нанес удар под дых, и еще один, схватил за волосы и ударил лицом о поднятое колено:

– Заткнись, заткнись! Забыл, кто ты?! – Задышал яростно, запрокинув голову Гэбриэла, скривившегося от боли, – забыл, кто ты есть, кто ты был, и чем занимался?! Возомнил себя графом и крутым, ты, жалкое ничтожное дерьмо, ты, сраный траханый щенок?!

– Карл! – В помещение, гремя шпорами, вошел Смайли, с ним оруженосец, Элоиза и несколько ее людей. – Я тебе сколько раз говорил: ты второй после меня! Не забывайся.

Элоиза остановилась позади него, прямо-таки пожирая Гэбриэла глазами. Не смотря на шрамы и ожоги, тело полукровки оставалось красивым до умопомрачения. Смайли был здоровяк, что есть, то есть, но Гэбриэл, стройнее и суше него, был куда совершеннее. Элоиза ощупывала глазами его обнаженный торс, и в теле ее возникала сладкая истома, а из сердца со стремительностью сквозняка испарялась любовь к Смайли. Увы! Такой уж она была – ее страсти исчезали так же стремительно и бескомпромиссно, как и возникали.

Брэгэнн, все еще тяжело дыша, бледный от злости, отошел от Гэбриэла к длинному дубовому столу, с которого уже невозможно было ни смыть, ни соскоблить следы крови, и совсем старые, и почти свежие. Сейчас на этом столе стоял поднос с кувшином можжевеловки и несколькими бокалами. Можжевеловки Брэгэнн и выпил, смиряя гнев и страстное желание расправиться с Гэбриэлом немедленно.

Смайли, куражась, встал перед Гэбриэлом и обнажил Виндсвааль, любуясь им:

– Поверить не могу: знаменитый меч, подарок какого-то там языческого божка, а?.. Хорош! Я его припрячу, пока не сгинет вся твоя семейка, а это вопрос не такого уж и далекого времени, парень. А потом сделаю его своим. И жеребца твоего тоже пока припрячу – приметный жеребец, но шикарный. Кто бы мог подумать, когда ты на соломе сидел и жопу салом смазывал, что у тебя будут такие шикарные игрушки?.. Увы, Хлоринг. От судьбы не уйдешь. Вот она, петля судьбы: откуда ушел, туда и пришел: подвал, цепь, ошейник и кусок сала для жопы… Ты какое предпочитаешь: свиное или гусиное? – Смайли заржал своей остроте.

– А может, как мужик, поступишь? – Хрипло спросил Гэбриэл, глядя на него исподлобья. – Освободишь меня и будешь биться? Не ссы, Смайли, я безоружный буду. Если так хочешь, даже голый. Против тебя во всей броне.

– Легкой смерти ищешь?! – Воскликнул Смайли, но тут произошло то, чего он не ждал никак.

– Парень прав, Смайли. – Раздался холодный голос Элоизы. – Дерись, как мужик!

– Чего?! – Он резко обернулся. И словно споткнулся о взгляд Элоизы и взгляды ее людей, которые отметил краем глаза. В запале, в своей эйфории он забыл один нюанс: отношение непосвященных к содомии и содомитам. Даже Элоиза, не брезговавшая забавами с женщинами и девицами, испытала шок и легкую дрожь отвращения при словах своего бывшего – уже – кумира. И уж тем более, не понравилось это ее бандюганам, которые насупились, помрачнели и поглядывали на Смайли угрожающе. Запоздало сообразив, что увлекся и спалился, выдал себя, барон понял и то, что есть только один способ исправить ситуацию. Скривившись, сказал:

– Хорошо, Хлоринг, без оружия, так без оружия! Карл! Освободи его! – И пошел по периметру, в раздражении пиная скамейки и все, что попадалось по пути, расчищая себе пространство. Оруженосец, Майкл, принес щит, а меч Смайли, все так же куражась, взял своего врага. И сразу почувствовал, что оружие не по его руке – как говорил Гарет, Виндсвааль словно сковывал запястье и предплечье, тормозил о воздух. Барон повернулся к Гэбриэлу, растирающему запястья, занемевшие еще во время скачки к Блэксвану, и, поколебавшись, все-таки подумал, что это не важно – безоружного и хорошо стукнутого по башке щенка он одолеет и так. Очень будет поучительно: убить Хлоринга их фамильным священным мечом!

– Держи, полукровка! – Неожиданно воскликнула Элоиза и бросила Гэбриэлу охотничий нож. – Уравняем шансы!

– Да что ж ты, с-с-с…сударыня, творишь-то?! – Еле сдержался Смайли. – Это наше дело с ним!

– Неужто ты ножичка против меча испугался, Смайли? – Насмешливо прищурилась Элоиза, и ее люди слитно загудели, ухмыляясь. – Не, не верю! Ты ж, вроде… мужик? Нет? Может, лучше я с ним схлестнусь? – Тут ее и вовсе поддержал дружный гогот. – Дам ему меч, и того… один на один?

Гэбриэл утер кровь с лица, ловко перехватил в правой руке пойманный нож. Как всегда, охваченный боевой яростью, боли и дискомфорта он больше не чувствовал. И никого, кроме своего врага, не видел. Он до того их всех ненавидел, что не нуждался даже в ноже. Смайли, Кенка, Бергстрем, Гестен… Все эти упыри, издевавшиеся над ним, унижавшие, кромсавшие и калечившие его, были сейчас здесь в лице одного Смайли, и ярость его была такова, что одного меча против нее было слишком мало. Молча он двинулся в сторону своего врага, следя за каждым его вздохом, как когда-то следил за ощерившимися псами, и Смайли с его мечом и щитом сейчас был для него не страшнее оскаленных зубов и не опаснее разъяренного пса. Стремительно ушел от выпада и удара, извернулся и пнул противника в спину. Смайли покачнулся вперед, но на ногах устоял и меч не выпустил, ловко развернулся и атаковал умело и зло. Гэбриэл присел так быстро и так низко, как никто не ожидал от бойца его роста. Меч просвистел над затылком, и потянул руку Смайли за собой, заставив на секунду даже потерять равновесие и сделать маленький шажок вперед, чтобы устоять. Гэбриэл в этот миг пнул его под колено, одновременно уворачиваясь и выпрямляясь в стремительном винте. Удар был так силен, что барон упал на одно колено, и тут же получил по хребту сцепленными вместе кулаками так, что рухнул на вытянутые руки. Элоиза азартно закричала:

– Ножом, ножом его в спину, парень! – Но Гэбриэл отступил, поигрывая ножом, перекидывая его из одной руки в другую. Глаза его горели золотисто-алыми огонечками расширившихся на всю радужку, как у кота, зрачков, и выглядели нечеловечески-бешеными. Смайли взвился, ревя от злости, бросился на Гэбриэла. И вновь его подвел проклятый меч: непонятно, каким образом, но неудобно вывернулся в руке, уйдя совсем не так и не туда, куда направлял его умелый мечник. Подумав, что нужно перехватить его двумя руками – слишком, зараза, тяжелый, – Смайли заслонился от Гэбриэла щитом, и тот вмазал в щит кулаком так, что тот хрустнул, а рука, державшая этот щит, на какие-то мгновения отнялась. Зрители слитно охнули, кто выругался, кто зашипел, не веря своим глазам: Гэбриэл вырвал из онемевшей руки барона щит, и этим же щитом плашмя огрел Смайли по голове. Здоровый и сильный, тот устоял на ногах, правда, глаза осовели, он даже пошатнулся, повел головой, как оглушенный бык. И получил второй удар, уже кулаком, в челюсть. Теперь он рухнул бы, если б Гэбриэл не поймал его за грудки и, придерживая одной рукой за волосы, другой не принялся бить кулаком в лицо изо всех своих нечеловеческих сил. Очевидцы явственно слышали противный хруст, когда ломались нос и лицевые кости, зубы и челюсть. Смайли давно не подавал признаков жизни, а Гэбриэл бил и бил, превращая его лицо в кровавую мешанину костей и зубов. Лопнули и вытекли даже глаза.

– Стоять! – После первого же удара крикнула Элоиза, когда Брэгэнн и Майкл дернулись на помощь своему господину. Ее люди схватились за оружие, раздался слитный звук вынимаемых из ножен клинков, и те были вынуждены в ужасе и недоумении созерцать, как голова их господина превращается в мясо-костное пюре. Гэбриэл остановился сам, отшвырнул от себя бездыханное тело, обернулся, нашел глазами Брэгэнна. Его красивое лицо в этот миг, искаженное, в брызгах крови, с оскаленными по-волчьи зубами и полыхающими глазами было так жутко, что все, кто был ближе всего к нему, подались назад, ощетинившись оружием, а Брэгэнн, на котором остановился взгляд красных глаз, чуть не поседел от ужаса.

Но Элоиза испытывала совсем другие чувства. Полукровка в единый миг стал ее кумиром. Вот, какого мужчину она ждала всю свою жизнь! Смелый, прекрасный, как бог, жестокий, сильный, как дракон! Ее охватило такое вожделение, что она без колебаний отдалась бы ему прямо сейчас, прямо так, потному, окровавленному, бешеному после расправы… Она прямо-таки видела, прямо-таки физически ощущала, как он рвет на ней кожаную броню голыми руками, как овладевает ею прямо на столе для пыток, с рычанием, как дикий зверь! И ее тело плавилось и корчилось в экстазе.

Гэбриэл же, не видя по-прежнему никого, кроме очередного своего врага, поднял с плит пола Виндсвааль, крепко сжал его рукоять в левой руке – правая, хоть боли он по-прежнему и не чувствовал, почему-то отказывалась повиноваться. И пошел на Брэгэнна, который побелел, как мел, пятясь и пытаясь заслониться от него другими людьми, закричал не своим голосом:

– Убейте его, убейте черта бешеного, стреляйте в него! – И, не выдержав, ринулся к выходу.

– Не сметь! – Заорала Элоиза, когда кто-то из ее людей и в самом деле поднял арбалет. – Бой честный был, вашу мать! Хлоринг! – Она бесстрашно выступила ему навстречу, и Гэбриэл очнулся, увидев перед собой ее лицо и горящий взгляд. – Очнись, слышал?! Я Элоиза Сван, хозяйка этого замка, мы верные вассалы Хлорингов! Да стой же ты! Тебе никто здесь не угрожает! Ты ранен… Я позабочусь о тебе и дам знать твоему брату… Стой!

– Я должен его убить. – Хрипло сказал Гэбриэл, и в самом деле, чувствуя вдруг, как устал, и как ему больно. – У него мои вещи…

– Не уйдет далеко, не волнуйся. – Элоиза, поддерживая его, только что не терлась о него, как влюбленная кошка, и не облизывала. Вывела его из подвала во двор, и Гэбриэл зажмурился от яркого света. Покачнулся. Руки со сбитыми костяшками распухали чуть ли не на глазах, особенно правая, на которой он ухитрился вывихнуть пальцы. Рыцари и оруженосцы Элоизы спокойно созерцали, как их госпожа обхаживает очередного возлюбленного. Большое дело! Сколько у нее их было, и каждый плохо кончил – надоев Элоизе, почти все они теперь либо червей кормили в каком-нибудь лесном овраге, либо раков в Зеркальном. По-настоящему Элоиза принадлежала только им, своим преданным бойцам, почти каждый из которых был с нею не меньше одного раза. И все, в отличие от официальных амантов, живы, нужны ей и имеют шанс в любой момент вновь обладать ее великолепным умелым телом.

Сван, кузен Элоизы, услышав, что даже его чокнутая сестрица сообразила, что убивать Хлоринга или участвовать в расправе над ним нельзя, возрадовался. Но смерть проклятого Смайли обрадовала его куда сильнее. Что не помешало ему помочь побегу Брэгэнна. Дав ему коня и выпроводив, он отправился к себе: праздновать. Хлоринг-то уж точно на Элоизе не женится ни при каком раскладе, а значит, его положению и жизни пока что ничего не угрожает.

Поначалу охота протекала так, как и положено, то есть, очень азартно и весьма приятно. Дитишем оказался отличным лесником, досконально знал повадки лесных обитателей, любил их, и умел организовать охотничью забаву идеально. Гарет даже затосковал, думая о том, какого великолепного профессионала губит пьянство! И с юношеским максимализмом считал, что сможет справиться с этим, призвав лесника к порядку. Молодой бычок был отделен от стада и загнан, пока остальные ревом и мычанием звали его, стремясь и не смея броситься на помощь.

– Было б нас поменьше, – увлеченно говорил Дитишем, в азарте протрезвев и как-то даже помолодев и расправив плечи, – ей-Богу, кинулись бы и отбили! Такой зверь это, зубр, ваше высочество, великий зверь! Они и волкам отпор дают, а как! Телят и молодняк в центр сгоняют, а по периметру только взрослые быки и коровы, и никакая стая им не страшна! – Говоря, он ловко помогал свежевать тушу. – Королевский зверь, истинно, королевский!

– Браконьеров много? – Спросил Гарет.

– Нет… Не много. – Помявшись, сказал лесничий. – Зверь опасный, малым числом и плохо вооруженным на него не пойдешь. И собаки нужны особые, которые его не побоятся. Птицы разве…

– Птицы? – Удивился Гарет, в первый миг подумав о реальных пернатых.

– Банда Птиц. – Пояснил лесничий. – Бьют, кого хотят, и оленей, и зубра, и лосей. Наглые, до изумления полнейшего. Под носом у барона Смайли орудуют, коров, овец из его стада крадут, лошадей угоняют. Посевы травят. Возьмут, и загонят стадо зубров на выпасы или на поля. И гоняют их там. Или стадо свиней на зеленя запустят. Говорят, подруга их атамана, Ворона, девка по имени Сова, сильно барона ненавидит. Ну, а он, соответственно, их.

– А что… – Гарет запнулся. На миг потемнело в глазах, в ушах поднялся такой звон, что он света невзвидел, пошатнулся, схватившись рукой за переносицу.

– Младший… – выдохнул, бросая нож для свежевания.

Примчавшись в охотничий дом, и узнав, что Гэбриэл там не появлялся, Гарет словно обезумел. Он чувствовал, что брат в опасности, что ему плохо, и с трудом сдерживался. Ему необходимо было мчаться на помощь, рвать и метать, пока брат жив, – а этой жизни грозила реальная опасность, и Гарет ощущал ее холодное дыхание всем своим существом.

– Ваше… ваше высочество… ваше вы… – трогал его за рукав лесничий, но Гарету было не до него, он метался, не зная, куда кинуться, и чувствуя, как нарастает опасность. «Я не вынесу, не вынесу этого опять! – Кричало все внутри. – Да где же эльф-то этот теперь?!!».

– Ваше высочество! – Почти повис на нем Дитишем, и Гарет заорал на него:

– Чего тебе?!!

– По следу пустить надо волкособа-то его. – Сказал лесник, и Гарет, обнадеженный, выдохнул:

– Точно… Гор! – заорал громко, и тот ответил басовитым лаем из комнаты, где был заперт.

– Где эльф?! – Спросил Гарет, заметив испуганную Ингрид. Та заломила руки:

– Он умчался полчаса назад, ничего никому не сказал… Боже мой, что случилось?! – Но ответа не услышала. Гарет взял Гора на поводок, и с лесничим и своими людьми помчался на то место, где поругался с братом – как он проклинал сейчас себя за это!.. Гор мгновенно взял след и побежал по тропе, натягивая поводок и хрипя от усердия. «Сам убью. – Бесился Гарет, яростью пытаясь изгнать из сердца дикий страх. – Сначала спасу придурка, а потом сам убью, чтобы не мучиться!».

Умытый, переодевшийся, Гэбриэл отказался от постели, в которую пыталась уложить его Элоиза, настаивая, что ему просто необходимо отдохнуть.

– Брат меня потерял. – Пояснил он. – И с ума сейчас сходит…

– Я отправлю к нему человека, – обещала Элоиза, – он скоро будет здесь! Все в порядке, твое высочество, все нормально! Мы, Сваны, всегда были верными вассалами Хлорингов, Смайли сам все это затеял, и я рада, что он поплатился за свою дурость и подлость.

– Я благодарю тебя за помощь. – Возразил Гэбриэл. – Мы этого не забудем. Но к брату лучше поехать мне самому, и прямо сейчас.

– Послушай, Хлоринг… – Элоиза уже не в силах была сдерживаться, – клянусь сиськами Святой Анны – свои-то у меня не ахти, – я ведь для тебя горы сверну! Ты только скажи, и я Папу Римского с престола сволоку и о колено сломаю! Пальцем шевельни и я твоя; и рыцари мои – твои, и дом мой – твой! Хочешь, я бошки врагов твоих тебе приволоку, хочешь?! – Смутив и даже слегка испугав его, она опустилась перед ним на колени, глядя ему в лицо и любуясь им с восторженной тоскою. – Я не вру, Хлоринг! Я не абы кто, я Элоиза Сван! Стоит мне свистнуть, и сорок рыцарей встанет под мои знамена – и все они твои, коли хочешь!

– Не хочу обманывать тебя… – Гэбриэл тяготился этой женщиной. Она ему не нравилась,и в то же время он чувствовал себя обязанным ей, и это требовало обойтись с нею деликатно. Но Элоиза перебила его страстно:

– А ты обмани! Не жалей, ври мне, помыкай мною! – Схватила его руку и пылко расцеловала, прижав затем к щеке и к сердцу. – Мне ведь совсем мало надо-то, Хлоринг! Смотреть на тебя, любоваться тобою, всего-то делов! А трахать меня можешь, когда хочешь, я потерплю, лишь бы любоваться тобою! Можешь даже других баб трахать, я сама тебе их подгоню, хочешь?! Только скажи, которую, каких любишь, хочешь, малолеток, хочешь, тощих, хочешь – смачных, каких пожелаешь! Пользуйся всем моим, мне – за счастье это будет! Цепной собакой твоей буду, сон буду твой сторожить, вещи твои за тобой носить, вино тебе наливать! Не гони меня только от себя, молю!

– Элоиза… – Ее пафос и страсть, кажущаяся ему нелепой, смущали и даже немного пугали Гэбриэла. «А она вообще-то как, с головушкой-то дружит?». – Опасливо думал он, подбирая деликатные слова. И снова она его перебила:

– О-о-о! – Простонала в восторге, еще сильнее заставив его сомневаться в своей адекватности. – Когда ты мое имя называешь, это словно звук ангельский! Ты вот сказал, и я обмерла вся… – Гэбриэл попытался отнять руку, которая, кстати, зверски болела, но Элоиза стиснула ее сильнее и вновь принялась целовать:

– Нет… не отнимай, не отнимай! Скажи, прикажи мне, что хочешь – я все исполню!

– Приказать? – Не выдержал Гэбриэл. – Тогда слушай: оставь меня в покое и дай уехать. Я благодарю тебя за помощь, и готов отплатить любой ответной услугой, но только не тем, что ты хочешь. У меня в августе свадьба, я люблю свою невесту, и твои жертвы мне не нужны. И это… не надо так. Ты же первая и возненавидишь меня теперь. А мне бы этого не хотелось.

– Ты прав… – Медленно поднимаясь с колен и сильно потемнев лицом, произнесла Элоиза словно через силу. – Затмение нашло, не иначе… – Женщина внезапно осознала, что только что унижалась перед мужчиной, которому она не нужна и даже неприятна – эту неприязнь она читала в его глазах в этот момент так, словно она была выписана там огненными буквами. – Ошиблась я…

– Прости. – Сказал Гэбриэл и пошел прочь, к выходу, чувствуя себя скверно. Даже жаль ее было. Но что он мог?.. Ну, не поддаваться же ей, в самом деле! Своим безжалостным взглядом он видел все ее недостатки, делавшие ее совершенно для него непривлекательной. Не говоря уже о диком поведении и нелепых признаниях. Ему вспомнилось, как призналась ему в любви Алиса, и Гэбриэл ощутил вновь нежность и гордость: его Солнышко все делает безупречно!

Элоиза осталась стоять, оглушенная, ошеломленная. Сначала ей было больно. Очень больно. Она поняла не только то, что была Хлорингу неприятна, но и то, насколько унизилась. Мгновенно безумное желание трансформировалось в безумную же ненависть. И она бросилась следом за ним.

Гэбриэл был уже во дворе, разговаривал с ее кузеном. И откуда тот взялся, придурок малахольный?! Более того: конюх уже вел к ним оседланного олджернона, на котором привез Хлоринга Смайли. Бедолага-Смайли! Элоиза поняла, что лишилась любимого мужчины, и ради кого?! Ради тупой… бесчувственной колоды!

– Куда собрался?! – Воскликнула, вне себя от ярости. – У нас осталось, что обсудить, Хлоринг!

– Вали скорее! – Прошептал Сван, подмигнув Гэбриэлу. Но тот замер, решив разобраться, что случилось, и как-то сгладить неприятное впечатление – Элоизу ему все еще было жаль.

Кто знает, что сотворила бы Элоиза, охваченная обидой и чувствующая себя смертельно оскорбленной. И не узнает уже никогда: во дворе неожиданно появился эльф. Один-единственный эльф Ол Донна, с заплетенными в две косы длинными каштановыми волосами, вооруженный луком и двумя эльфийскими саблями. Людей Элоизы, поспешивших к нему, он смахивал с пути, не глядя, не прилагая, казалось, к этому никаких усилий. Подошел к Гэбриэлу:

– Цел? – Спросил с небольшим акцентом.

– Нормально все. – Ответил Гэбриэл. – Как ты меня нашел?

– Тебе лучше не знать. – Бросил Кину, обводя взглядом двор и останавливаясь на Элоизе, застывшей с рукой, вцепившейся в рукоять домашнего кинжала.

– Я забираю своего племянника. – Сказал ей эльф. Элоиза глянула на окровавленные лезвия сабель и на полупустой колчан, стиснула зубы. Молча смотрела, как они уезжают – эльф свистнул, и в открытые ворота вбежал его каурый жеребец. Через несколько минут ей доложили, сколько человек положил один эльф, добираясь до своего племянника… Элоиза впала в безумную ярость. Молодец Смайли, удружил, привез подарочек! Это после всего, что она для него сделала! Элоиза обладала еще одним «замечательным» качеством: свои заботу, опеку и щедрые подарки она дарила, не считая, практически, навязывала их, но как только остывала, спрашивала за все.

– Объявляй общий сбор. – Стиснув кулаки, приказала она. – Я этого так не оставлю!..

В личных покоях герцога Далвеганского, куда допускались только самые доверенные и преданные слуги, царила почти восточная роскошь. Ковры, китайские шелка, золото, слоновая кость, яшма, мрамор, янтарь, бирюза и лазурит – всё это стоило баснословно дорого. На коврах в гостиной резвились две девочки, нагие, в белых веночках, хорошенькие невероятно. Герцог холил и баловал их, и потому не считал себя грешником; девочки имели всё, что хотели, ему нравилось смотреть на них и слышать их весёлые голосочки. В отличие от брата, он был добрым извращенцем. Одну он звал Хлоя, другую – Дафна. Лёжа на роскошном ложе, покрытом шкурами и шелками, герцог ел сладости из большой золотой чаши, смотрел на девочек, потягивал вино и наслаждался жизнью. На столах, подоконниках, сундуках и шкафах в вазах стояли охапки цветов – роз, лилий, жасмина, насыщающих воздух в комнате ароматами.

«Хлою придётся вернуть Драйверу». – С лёгким сожалением думал герцог. Сожаление касалось не того, что в Садах Мечты девочку, скорее всего, сразу же убьют, причём медленно и очень жестоко. Об этом он вообще старался не задумываться. Сожалел он о себе – Хлоя была самой хорошенькой из его живых игрушек за много лет; смотреть на её личико было настоящим наслаждением. К тому же, девочка была послушной и явно любила своего господина, а это, как ни крути, приятно даже извращенцу. Потому он и тянул – обычно герцог избавлялся от девочек гораздо раньше. А у этой вот-вот начнут расти волосы на лобке, и это уже не шло ни в какие рамки; этого герцог совершенно не выносил. От девочки следовало избавиться – как ни жаль. И он вновь со злостью подумал об отнятой у него Хлорингом девочке. Как там её назвали эльфы?.. Айвэн?.. Ему доносили то и дело, что девочка – копия покойной Лары Ол Таэр, которую герцог видел когда-то и признавал, что она была самым прекрасным существом, ступавшим по этой земле. Что принц Элодисский и вся его семья в девчушке души не чает… Обладать тем, что так драгоценно для соперника и врага – что может быть лучше?! Может, брат и прав, и следует открыто объявить Элодисцам войну? Чтобы отнять свою девочку – свою, чёрт побери! Она предназначалась ему, она принадлежала ему! Хлоринги нагло украли её у него!

Чувствуя, что злость может разыграться и далеко его завести, лишив сна и покоя, он хлопнул в ладоши, и музыка смолкла; невидимые музыканты с лёгким шорохом удалились.

– Поздно уже, мои ангелочки! – Сказал герцог добродушно. – Идите, приласкайте своего дорогого папочку!

Дафна, как всегда, закапризничала, а Хлоя с готовностью забралась на постель и чмокнула «папочку» в выпяченные мясистые губы. Как, всё же, жаль, что она так быстро выросла!

Сон сморил герцога как-то до странности быстро, он даже не успел как следует натешиться. Из-за жары он спал поверх покрывал, на спине, раскинув толстые ляжки. Хлоя, как котёнок, свернулась у него под боком, а Дафна, у которой после секса всегда болел живот, всё никак не могла уснуть, металась по постели, ища положение, в котором могла бы успокоиться.

И вдруг села, испуганно распахнув большие голубые глаза. В окно светила почти полная луна, от неё по полу и коврам лежала серебристая дорожка, в которой стоял человек. Он был не похож на герцога: стройный, весь в чёрном, белокурый. Улыбнулся Дафне, приложил палец к губам, и вдруг как-то очень быстро, почти мгновенно, оказался возле неё и коснулся её шейки. Девочка обмякла.

Утром герцог проснулся с тяжестью в голове и неприятным вкусом во рту. Со стоном сменил положение, в котором затекло всё тело, и запоздало ощутил жжение и боль в паху. Живот вот уже много лет мешал ему взглянуть на своё достояние, потому герцог нашарил его наощупь… Страшный вопль разбудил девочек и весь замок.

Узнав, что Гага повесилась, Габи впала в такое отчаяние, что заслужила уважительные замечания слуг о своей доброте. А когда стало известно об изнасиловании, Габи реально ощутила себя на краю бездны. Изнасилование девственницы в Элодисе считалось очень серьёзным преступлением; за это ставили к позорному столбу, а после топили в сортире. Преступление против прислуги самого принца являлось самым тяжким из всех возможных; конечно, его не могли оставить без внимания. Габи знала, что расследовать это будет Марчелло, который уже заслужил в замке славу человека, способного узнать любую тайну. И он, конечно, узнает и о портшезе для «госпожи Эйпл», и о «Наливном Яблочке»… Ей конец! Ужас от того, что она погубила безответную девчонку, страх, что все узнают, что дядя этого может не пережить и у него случится второй удар, которого он не переживёт, едва не свели её с ума. В разгар паники слуга неожиданно принёс ей письмо, распечатав которое, Габи содрогнулась: начиналось оно со слов: «Прекрасная Юдифь! Не волнуйтесь о происходящем. Я обо всём позаботился, вы не будете побеспокоены. Скажете, что отправили служанку с запиской к гадалке Роксане, что она вернулась не скоро и вся в слезах, но ничего, разумеется, рассказать вам не смогла и не принесла ответа от гадалки, за что вы на неё рассердились, так как не знали, что с нею произошло. Остальное я беру на себя. Навеки ваш раб – М. P. S.: Письмо сожгите».

Скомкав письмо, Габи бросила его в огонь. Чувства её охватили сложные. С одной стороны, она страшно обрадовалась возможности избежать проблем и разоблачения. С другой, стало ясно, что Марк знает, кто она такая, и ничего не помогли ни маска, ни псевдоним… Она чувствовала такое отвращение к произошедшему, к своему поступку и к Марку, что без содрогания даже думать об этом не могла. Габи всерьёз собиралась говорить с дядей о своём отъезде в монастырь, вот только вся эта история с Гагой разрешится…

Служанка гадалки рассказала Марчелло, что в тот день слышала за домом подозрительный шум, и когда решилась выглянуть, то увидела трёх мужчин, по виду – портовых рабочих, которые бежали по переулку. Выйдя, она нашла девочку сидящей на земле и плачущей, но когда она попыталась обратиться к бедняжке, та неожиданно вскочила и убежала. Габи рассказала Марчелло то, что было в письме, а когда Марчелло спросил, почему она не попыталась узнать, что произошло с девочкой, та только фыркнула. Впрочем, зная принцессу, Марчелло и не удивился. Через три дня служанка гадалки «опознала» в порту преступников, и Габи наконец-то вздохнула с облегчением: всё закончилось и всё обошлось. Она даже почувствовала благодарность к Марку: то, что ей казалось неизбежным и кошмарным, оказалось таким простым! И когда она поехала к воскресной обедне в Богослов, не собираясь в этот раз навещать дом на улице Вязов, и получила записку от Марка с просьбой встретиться у ювелира, то не могла не согласиться. Ей казалось, что она должна хотя бы поблагодарить такого милого и внимательного молодого человека… Но сегодня он держал себя уже иначе. Едва она вошла в лавку, как слуга запер за её спиной дверь, а появившийся Марк увлёк её в комнату без окон, и принялся бесцеремонно лапать.

– Эй, ты! – Вспылила Габи, отвесив ему пощёчину. – Руки убери!

– Да ладно! – Он грубо заломил ей руки. – Чё ломаешься?

– Я не шучу – пусти! Я стражу позову!

– Да? И расскажешь им, что нас связывает? Расскажешь, что я уже четыре раза тебя поимел, да не один, а в компании?! Или расскажем, как твоя глухонемая невинность потеряла?

Габи застыла, и Марк, развернув её к себе спиной, бросил грудью на стол, покрытый тёмно-красным сукном, и задрал юбки. – Хочешь, чтобы я молчал, будешь давать мне, когда захочу. И выполнять для меня маленькие поручения…

– Пошёл к чёрту! – выпалила Габи, комкая сукно. – Понял, урод?!

– Ругайся, сколько хочешь… – Марк начал сладострастно постанывать, одной рукой ухватив её за грудь, а другую запустив в волосы. – Меня это заводит… А отказываться не советую… Не советую!

– Ты с ума сошёл! – Прошипела Габи. – Не знаешь, с кем связываешься!

– Это ты с ума сошла. – Кончив, Марк похлопал её по заду. – Если думаешь, что я тебя не использую! Такая глупая и похотливая сучка, как ты – это просто дар небес! Будешь исполнять для меня маленькие поручения…

– Чёрта с два! – Оправляясь, огрызнулась Габи. Марк рванул её к себе, схватив за локоть:

– И попробуй не сделать! Весь город на следующий же день будет петь о тебе похабные песенки и подсчитывать, сколько мужиков у тебя было!

– Тварь! – Взвизгнув, она залепила ему молниеносную пощёчину, ощерилась на него:

– Мразь!

Он крепко сжал её руки, сверкнул глазами, красивое лицо исказилось от бешенства, став просто омерзительным:

– Эти свои штучки оставь идиотам-родственничкам! – Прошипел, играя желваками. Ему хотелось ударить эту суку, но он понимал, что синяк на её лице будет иметь слишком большие последствия. – Это ещё не всё! Ты возьмёшь в служанки мою… знакомую. Вместо несчастной идиотки, которую ты убила.

– Я не…

– Ты её убила! – Повысил голос Марк. – Можно было догадаться, что девчонка такого позора не переживёт!

– А ты не знал?! Это твои люди бы… ли… – Габи с силой вырвалась из его рук. Марк издевательски засмеялся:

– А что я? Ты просила, я сделал. Это ТВОЯ служанка, и ТВОЁ желание! Так что давай, знакомься: Ирен, твоя новая служанка. – В комнату вошла высокая, довольно смазливая, но какая-то неприятная особа, одетая опрятно, но выглядевшая почему-то потасканной. И взгляд у неё был колючий и наглый. Это была та самая девица, которая давала показания по поводу Гаги, якобы служанка гадалки. – Эту ты, надеюсь, никому не подсунешь? Во-первых, она уже давно и активно не девственница, а во-вторых, мне это не понравится, и тебе придётся из-за этого не сладко. Но не переживай. Она ловкая, надёжная и умелая; служанкой она тебе будет идеальной. Выполнит любое поручение, любой каприз, и угрызениями совести мучиться не будет. Ей не впервой даже яд добавить в питьё или еду, а, Ирен?

Девушка мрачно усмехнулась, довольно нагло рассматривая Габи.

– На публике мы будем очень преданными, а? – Марк хлопнул её по заду. – Престиж нашей прекрасной госпожи для нас – святое. – Он привлёк Габи к себе – она даже не трепыхнулась, – и крепко поцеловал её грудь, оставив тёмный след:

– А это тебе напоминание. Если попытаешься обвинить меня во лжи, твои сиськи будут мне свидетелями!

Габи вышла на свежий воздух, подавленная и напуганная. Только теперь до неё окончательно дошло, что она натворила и во что встряла. Шутки кончились; и что теперь делать, как избавиться от этого… человека, она не знала.

Гэбриэл и Кину какое-то время ехали молча и очень быстро; Гэбриэл гнал коня, пытаясь справится с собой. Не получилось. И на берегу неширокого ручья он спешился, уселся на поваленное дерево и обхватил голову руками. Кину подошел, положил руку ему на плечо.

– Господи… – сквозь зубы выдохнул Гэбриэл. – Я-то думал, что все кончено… что позади это все… Что никогда больше… – не смог продолжать, с коротким рычащим стоном прижал к лицу запястья – руки болели все сильнее, у него было такое ощущение, словно они распухли до невероятных размеров, особенно правая, которой он разбивал лицо Смайли, и превратились в горящие огнем сгустки боли. Кину взял его правую руку, сказал:

– Терпи, больно будет! – И ловко и умело вправил вывихнутые пальцы. Гэбриэл, коротко вскрикнув, прижал руку к груди: что ж его правой руке не везет-то так, а?! – зажмурился, пережидая. Кину сел рядом и неожиданно обнял его. Гэбриэл прислонился к его плечу, слушая, как тот что-то успокаивающе наговаривает ему по-эльфийски. Ему было плохо. Так плохо, как не было еще никогда в ЭТОЙ жизни, после побега из Садов Мечты. Да и там бывало редко. Унижение, унижение и страх – что с ним, связанным, вновь смогут сделать все, что захотят, – оказались такими, что теперь Гэбриэл с трудом собирал куски себя самого, подбирая один и роняя два. Но эти чувства и эта боль стремительно трансформировались в ненависть. Ничего! Двух, двух он уже уничтожил, и воспоминания о том, как подыхал Аякс, выражение его поганых глазок, которое впечаталось в память, дарили ни с чем не сравнимое удовлетворение. Не-ет, слаще мести ничего нет в этой жизни! Трое его врагов мертвы, и жаль, конечно, что Сен-Клера убил не он, но по рассказам Лодо, смерть того упыря была правильной. Долгой и достаточно мучительной, чтобы Гэбриэл чувствовал себя удовлетворенным.

– Теперь, Сетанта, – донеслись до него наконец-то слова Кину на нордском, – твои враги узнали твою силу. И станут бояться тебя. Каждый из них будет видеть себя на месте этого барона, и сон их никогда больше не будет спокойным.

– Если бы эта Элоиза меня не выручила…

– То тебя выручил бы я. – Перебил его эльф. – Неужели ты думаешь, что я позволю какой-то дайкинской мрази надругаться над своим племянником?! Хватит мне и того позора, что покрыл нас с братьями, когда ты очутился в том вертепе. Виоль прав: мы могли найти тебя, если бы послушали его и заглянули в его сны. И то, что я не встречался с ним, меня не оправдывает – я мог бы не искать Лару и тебя по всему Острову в одиночку, а поехать к вам, в Пойму, сразу. То место, что я видел в твоей памяти, та ферма – я прекрасно знаю, где это. Я нашел бы тебя сразу же!

– А ты искал? – Гэбриэл выпрямился, чувствуя, что ему и вправду полегчало.

– Искал. – Помолчав, признался эльф, лицо его потемнело. – Я знал, что она мертва, но чувствовал, что ты – жив. Не благодари – я искал тебя, только чтобы узнать, кто виновен в смерти Лары. Гнев, горе и боль утраты никогда уже не оставят мое сердце… и сердца моих братьев. Но когда я увидел Айвэн, мне стало легче… Страж всегда говорит, что жизнь победить невозможно, она всегда торжествует. Жизнь и любовь Лары восторжествовала в этой девочке, ее внучке. Ее жертва не была напрасной, ее красота, ее сущность осталась, она в вас, в Айвэн… А те, кто убивал ее и мучил тебя, должны сдохнуть бесследно. Прости мне мою прежнюю холодность. Мы медленно загораемся, и горим ровно, без жара, искр и треска. Я полюбил вас обоих, вы теперь – не просто долг, вы – моя семья. В вас частичка моей Одри и любовь моей сестры. – Он встал. – Ну, что? – Протянул ему руку. – Прекратил жалеть себя?

Гэбриэл поднялся, попробовал отряхнуться и чертыхнулся: даже слегка касаться чего-либо распухшими руками было больно. Но короткий миг отчаяния и унижения миновал, и он почувствовал себя в силах жить дальше, по-прежнему жить с чувством собственного достоинства и с высоко поднятой головой. Эльф прав: пусть его враги знают, что он больше не беспомощный мальчишка… И что он ничего не забыл и никого не простил.

– Кулаком, кулаком рожу ему разбил в фарш! – Брэгэнн пил третью чарку можжевеловки, которой пичкал его фон Берг, и не пьянел, даже слегка не хмелел. – Регулярно говорю вам, граф: это монстр… Чудовище, дракон…

– Говоришь, Смайли был с мечом и щитом, а Хлоринг – почти голый и с одним ножом?

– Истинно, истинно! – Брэгэнн утер рот, обхватил голову руками. Ему было страшно. Как все садисты, он и так-то смельчаком никогда не был, усиленно скрывая свой страх с самого отрочества, с тех пор, как ему, спокойному, ленивому и от природы несколько трусоватому подростку, типичнейшему ботанику, пришлось убивать и сражаться. Это было не его, он так отчаянно ломал себя, чтобы стать бойцом, что сломал лишнего, навсегда сделавшись тем, чем сделался. И теперь этот всегда живущий в нем, и надежно запертый в сердце страх ломал все преграды и рвался наружу. – Его остановить надо, милорд, уничтожить, как волка бешеного, это же чудовище, нелюдь! Видели бы вы, регулярно, глаза его красные, демон, демон! Тварь адская, а не душа христианская…

– Поедем в Лавбург, к Бергстрему. – Решил фон Берг. Брэгэнн примчался к нему, так как Дракенфельд был ближе всего к Блэксвану, гнал коня почти целые сутки, не останавливаясь. – Будешь свидетелем… Если Хлоринг бес, или одержимый, этим церковь должна заниматься. А уж братья-доминиканцы-то своего не упустят, хватка у них бульдожья.

Брэгэнн слегка воспрянул духом. А ведь и верно! Науськать церковь на Хлоринга, и тогда мальчишке конец. Не помогут ему ни королевская кровь, ни брат, ни отец, ни тетка. Брэгэнн перевел дух и вспомнил, что почти двое суток ничего не ел. Благосклонно глянул на угощение, которое подали ему по распоряжению пожилой хозяйки замка, матери фон Берга и Ники. Баба она была стервозная, даже ядовитая, но хозяйка – отменная. И что он, право, так всполошился-то?

Увидев эльфа и Гэбриэла на склоне холма, еще издали, Гарет испытал такое облегчение, что аж заплакать захотелось. В первый момент. Гор рвался с поводка навстречу хозяину, поскуливая и натужно дыша из-за давившего шею ошейника, и Гарет, склонившись с седла, отцепил поводок. Подъезжая, он ощупывал брата глазами, особенно руки – у самого было такое ощущение, словно руки опухли и немилосердно горят… В костер он их сунул, что-ли?! У него готово было несколько ядовитых замечаний, но как только он рассмотрел страховидные синяки вокруг обоих глаз брата, как все упреки и весь сарказм выдуло из головы без остатка. Спешился, пока Гэбриэл пытался успокоить своего пса. Гор от счастья обретения своего великого и ужасного хозяина вел себя, боюсь, совсем не как суровый полуволк, а словно слюнявый кутенок, скуля, повизгивая, мечась и извиваясь, пытаясь обхватить его лапами и тут же отпрыгивая, чтобы выплеснуть хоть часть, хоть малую толику переполнявших его счастья, облегчения и обожания. Даже на спину опрокидывался, прихватывая ласкающую его руку и тут же облизывая ее. Гавкнул пару раз укоризненно: ты что ж такое делаешь-то, хозяин, ты нахрена без меня уехал, а ну, как случилось бы чего?!

– Кто?.. – Спросил Гарет, останавливаясь и глядя на синяки Гэбриэла. Тот выпрямился.

– Смайли. – Ответил коротко. – В смысле, синяки – это я сам. Башкой о ветку стукнулся и того, с коня свалился. И тут Смайли со своими людьми, как из теплого места на лыжах.

– И?..

– Убил я его. – Ответил Гэбриэл неохотно. – Нету больше Смайли. Как-то так.

– Поехали.

– Куда? В замок?..

– Нет. В Смайли. Смайли – твой вассал. Если он похитил принца крови и пытался причинить ему вред, эту историю следует придать огласке. И как можно скорее озвучить именно твой вариант. Это не Пойма, младший, где мы с тобой Бог и царь. Это Междуречье. Кроме людей Смайли свидетели были?

– Ну, эта… как ее… Элоиза.

– Элоиза Сван?! – Гарет взялся за луку седла, чтобы сесть верхом, да так и замер, присвистнув. – Только не говори мне, что и ее завалил!

– Не, она мне, как бы, помогла. И того, говорила, что они верные вассалы Хлорингов.

– Знаешь, я бы поржал, но не смешно. – Признался Гарет. – Элоиза Сван – верный вассал! Она на всех святых с высокой башни срала три кучи… Это не баба, это фурия из ада. Убийца, извращенка, местные попы кровавыми слезами плачут при одной мысли о ней, и как прежде народ молил избавить его от ярости норманнов, так здесь попы молятся о том, чтобы дева Элоиза шею себе сломала или водкой отравилась.

– Ага. – Гэбриэл поморщился. – Мне она, честно-то, какой-то… не в себе показалась.

– Она не «не в себе», Младший. Она больная на всю голову. Кроме нее-то свидетели есть?

– Ее люди. Еще армигер Смайли и мужик какой-то, звать Карл, рода пока не знаю, но видел его… сам знаешь, где. Ну, и как меня привезли связанным, весь замок этой… видел. А, да! Еще какой-то Сван, он мне велел коня подать и советовал уезжать, как можно скорее. Вроде, нормальный мужик.

– Ладно. С этим позже разберемся. Поехали… – Он снова потянулся садиться, и снова обернулся к брату:

– Что с руками?..

Братья отправили Дитишема обратно в охотничий замок, наказав прислать мясо зубра в Гармбург, а сами со свитой рванули в городок Смайли. Помимо всего прочего, этот город теперь принадлежал Гэбриэлу, так как выморочное имущество вассала принадлежало его сеньору, если никаких наследников больше не было. А у Смайли, насколько знал Гарет, не было ни братьев, ни жены, ни детей, даже внебрачных. Нужно было немедленно заявить свои права и вообще… Как-то исправлять ситуацию. Брата он не винил – больше того, он и сам убил бы Смайли, не раздумывая. Но перед тингом это им было не нужно совершенно! Начинать улаживать Междуреченские дела с убийства междуреченского барона не из последних, лучшего друга лавбургского эрла – это уже через чур жестко.

Как братья ни торопились, а новость их опередила. Когда они въехали в сумерках в городок, стоявший на реке Снейк, на улицах было полно народу, и больше всего толпилось на площади. Увидев герцога и его брата, шумевшая до того толпа притихла, но поднялся приглушенный гул – люди что-то говорили друг другу, подначивали на что-то. Гарет машинально положил руку на рукоять меча, стиснул, но заставил себя разжать ладонь. Хрен его знает, вдруг горожане обожали своего барона и сейчас пойдут на штурм?.. Навстречу им торопились члены местного муниципалитета. Одного из них, высокого худого дядьку с желчным лицом, Гэбриэл видел на пиру в Гармбурге. Адам громогласно, с немецким акцентом, объявил, что перед присутствующими – их высочества герцог Элодисский, эрл Валенский и принц-консорт Фридрих. Люди обнажили головы, кланяясь, и Гарет мгновенно почувствовал, что прямо сейчас драки не будет.

– Ваши высочества! – Кланяясь, на правах старого знакомого обратился к ним фохт, – неужто правда, и барон Смайли мертв?

– Барон Смайли, – повысил голос в наступившей гробовой тишине Гарет, – предательски напал на моего брата, графа Валенского, с целью убить и скрыть свое преступление. Что подвигло его на это злодейство, я не знаю, но брат сумел спастись, прикончив Смайли в поединке.

– В высшей степени бесчестном поединке! – Не удержался Фридрих, которому по дороге Гэбриэл рассказал все в общих чертах. – Сам он был вооружен мечом и щитом, граф же защищался охотничьим ножом!

– Барон точно… мертв? – Осторожно уточнил фохт.

– Мертвее не бывает. – Хмуро сказал Гэбриэл.

– Барон мертв! – Неожиданно громко завопил спутник фохта, невысокий, лысоватый, толстоватый мужичок с веселым лицом и в богатой одежде. – Барон Смайли мертв! – И площадь взорвалась криками восторга и поздравлениями.

– М-да… – Протянул Гарет, подняв руку в приветственном жесте. – Любили здесь Смайли… Хороший, видать, человек был. Слушай, Младший, они тебя даже больше полюбят, чем в Пойме за дракона. Они уже тебя больше любят!

Замок Смайли, в который сразу же направились братья, сопровождаемые фохтом и его людьми, был не особенно богатым и совершенно не роскошным. Потому Смайли здесь задерживался не часто, предпочитая гостить у милого друга Андерса или, в последнее время, у Элоизы. Братьев встретили растерянные кастелян, экономка и несколько других слуг; кастелян же поведал, что как только стало известно о появлении на улицах Смайли Хлорингов, остальные люди барона бежали. Гарет, скривившись, приказал Адаму опечатать сундуки, ларцы и кладовые, а сам с братом и Фридрихом пошел, гремя шпорами, прямиком в кабинет барона.

Ни читать, ни писать, судя по всему, Смайли не любил. Если вообще умел. На книжных полках уныло пылились дряхлый часослов, «Золотая легенда» и какой-то древний бестиарий, без обложки и заглавия. В чернильнице высохла несчастная муха, перья валялись под столом, там же валялись документы – кто-то отчаянно рылся в сундуках и шкафу перед бегством. Слуги поспешно зажигали свечи, смахивали пыль. Адам вскрывал сундуки и шкафы, вываливая на пол оставшиеся документы и письма. Гэбриэл присел: у него кружилась голова, было не по себе. Матиас поднимал и просматривал письма и свитки, некоторые протягивал Гарету, тот небрежно просматривал и отбрасывал. Вошла экономка, бледная, смущенная, пролепетала:

– Не угодно ли… вашим высочествам… чем Бог послал…

– Угодно. – Перебил ее Гарет. – Мы страшно голодны. Стоять! Как звать? – Женщина была молодая, и в его вкусе: полненькая, сдобная, с нежной кожей и близорукими темными ласковыми глазами. Некоторые зовут такие глаза «телячьими».

– Лиза, ваше высочество. – Женщина потупилась, опуская взор и розовея до самых ключиц.

– Будешь плакать по своему господину, Лиза? – Спросил Гарет, и та покраснела сильнее. Отрицательно покачала головой.

– Никто, – чуть слышно произнесла, глядя в пол, – из тех, кто остался, по господину барону скучать не станет. Мы все вам… очень благодарны!!! – И вылетела вон.

Фохт и его спутник, оказавшийся главой цеха кожевников, принялись наперебой рассказывать братьям о странных и страшных происшествиях с пропажей девушек и мальчиков, с присвоением имущества сирот, с подставами, продажным судом… У Гэбриэла голова шла кругом. Особенно поразила его история, случившаяся буквально недавно с дочерью владельца кожевенных цехов, ныне покойного. После его смерти девушка пятнадцати лет осталась полной сиротой и наследницей всего состояния. Смайли, естественно, как местный барон, стал ее опекуном, и взялся принуждать её выйти замуж за кого-то из своих людей; а когда она отказалась, они изнасиловали её, объявили шлюхой, поставили к позорному столбу, а затем выпороли и выгнали из города, а все наследство конфисковали в пользу барона. Он, глава гильдии, знал девочку с детства, и готов был поклясться чем угодно, что она честная и чистая девочка. Но когда он попытался сказать это на суде, ему недвусмысленно пообещали большие проблемы… И он промолчал, хотя девочка плакала и просила хоть кого-нибудь, в ком осталось что-то человеческое, заступиться за неё.

– Сердце кровью обливалось, – каялся он перед братьями, – но что я мог?.. В лучшем случае покалечили бы, а бедняжке это бы не помогло… Я по-другому поступил. Я смолчал, а потом потихоньку подобрал её и укрыл у своей родни на ферме. Она чуть жива, бедняжка, плетей ей не пожалели!

– И ты в самом деле готов поклясться в этом? – Поинтересовался Гарет.

– И ещё как!

– А ещё свидетели будут?

– Будут, милорд… милорды. Барона все ненавидят; он же не в первый раз так поступает! Понравится ему что… или кто – и он берёт это себе, не задумываясь. И мы все живём в страхе… До чего дошло: родители девчонок уродуют, чтобы ему не приглянулась! Заберут к себе, прямо с улицы могут… могли… и развлекаются, ироды, и сутки могли, и несколько дней… а потом сунут несколько талеров и отправляют домой… некоторые руки на себя потом наложили. А что скажешь? Барон с самим эрлом Лавбургским дружен, ему сам черт не брат! Пытались людишки королеве жаловаться, а что толку? Отец эрла – сенешаль ее величества, все жалобы к нему и ушли. И очень, я вам скажу, жалобщики обо всем пожалели. Был у нас человек один, староста Фил… упокой, Господи, его душу! Он и принцу Элодисскому жаловаться пытался. Так барон и дружки его обвинили его, что он, якобы, с Птицами стакнулся и шпионит для них, и покрывает их банду. И казнили мужика, а мужик хороший, честный был. Вы даже не сомневайтесь, мы все здесь теперь ваши, даже кюре наш сегодня уже молебен в вашу честь отслужил!

– Даже кюре! – Рассмеялся Гарет. – Как звать, еще раз?

– Питер Рот, ваше высочество.

– ладно, Рот. – Гарет просмотрел какие-то списки, бросил их, в этот раз, не на пол, а на стол. – Отужинай с нами, чем там Бог госпоже Лизе послал. Расскажешь все остальное. Что-то я не вижу здесь никаких реестров и финансовых документов. Что у нашего барона в собственности, помимо замка средней паршивости, числится?

За поздним ужином разговаривали все о том же: о произволе барона и его людей, о том, что с недавних пор стало еще хуже, как барон сошелся с Элоизой Сван, «истинным дьяволом в женском обличье». Гэбриэл еле сидел за столом, и слушая, и не слыша. Даже его сил оказалось недостаточно, чтобы без ущерба переварить все, случившееся с ним сегодня. Голова трещала, тошнило, руки отказывались даже держать бокал. И все эти ужасы, которые рассказывались за столом про барона Смайли… Мужик просто делал, что хотел, и целая округа была в заложниках его произвола! И за что местным любить их с братом, если они единственные, кто мог остановить Смайли, но не делал этого, даже не особенно интересовался происходящим?.. Что Драйвер, что Смайли – налог платят исправно, отчеты радужные, и слава Богу, как там в реальности, никому не интересно… А люди дочерей уродуют… Гэбриэл вспомнил нежную, хорошенькую мордашку Вэнни и содрогнулся. Это в каком же отчаянии нужно быть, как же нужно бояться за свое дитя, чтобы изуродовать его?! Гэбриэлу до сих пор тошно было даже думать о том, как он спасал от оргии Алису, ударив ее… Это было одним из самых отвратительных и болезненных его воспоминаний. Но он знал, что чувствует тот, кто решается на такое. В каком состоянии находится такой человек. «Нужно было сразу же собираться и ехать сюда. – Думал он, медленно уплывая куда-то. – Не ждать появления Корнелия и смерти этого Лайнела… Ехать… Разбираться… А мы…». Он покачнулся, но упасть не успел: Гарет, чуткий к его состоянию, успел подхватить его.

Сэр Юджин пришел к врачу-еврею, который поселился в Хефлинуэлле с подачи Гэйба Хлоринга, в сумерках, переодевшись, надев маску. Вот уже вторую неделю он не знал, что с ним происходит, а главное – как это прекратить. Он и к городским лекарям ходил, и к знахарке из Омок, и даже ездил в Ригстаун, все тщетно. Врачи и знахари ужасались, но ничем помочь ему не могли, не понимая, как это с ним приключилась напасть такая?.. Знахарка из Ригстауна, правда, сказала, что это порча, но кто ее навел, и как от нее избавиться, она не знает. Зажимая при этом нос и стараясь не смотреть на него. И то сказать, в Хефлинуэлле Юджин еще как-то справлялся, рядом всегда была баня, но в пути помыться было негде, и амбре от него было кошмарное…

– Впервые вижу такое… – Пробормотал себе под нос Моисей, осмотрев его. – И давно это у вас?

– Чуть больше двух недель. – Признался Юджин. – Что это, жид?

– У вас-таки гниет кожа. – Развел руками Моисей. – Это не лепра, не псориаз, не пролежни… И не потница… Я просто в растерянности, просто в растерянности, молодой человек. Погодите-ка… – Он поднес светильник так близко к телу рыцаря, что тот почувствовал легкое жжение. И внезапно отшатнулся, воскликнув что-то по-своему.

– Что?! – Содрогнулся Юджин. – Что, что там?! Говори, жид!

– Нет-нет… – Моисей сглотнул, но заставил себя говорить спокойно. – Показалось. Старым глазам, знаете ли, чего только не померещится…

– Делать-то, делать-то мне что?! – Взвыл Юджин.

– У других лекарей вы были, господин? – осторожно поинтересовался Моисей.

– Да у кого я только не был! – Юджину хотелось заплакать. – Даже у бабок-шептуний… Эти дуры говорят, что это порча…

– Обратитесь к эльфам. – Посоветовал Моисей. – Я впервые такое вижу и не могу вам ничего посоветовать помимо того, что вам наверняка уже прописывали другие врачи, а эти средства, как я понимаю, не помогли.

– Не помогли?! – Вышел из себя Юджин. – От них только хуже становится! Мне орать охота от зуда и огня этого…

– Сейчас здесь гостит эльфийская королева. – Моисей спокойно отнесся к ярости Юджина, понимая, что та вызвана невыносимыми страданиями, и сочувствуя этому человеку. – Попробуйте обратиться к ней. Говорят, она сильнейшая эльфийская волшебница.

– Она из марокканского сада не выходит. – Стиснул зубы Юджин. – А меня туда не приглашают. Эта маленькая… графиня, – он едва сдержал ругательство, – почему-то не желает общаться со мной, хотя я… я всегда… Черт! – У него вырвался отчаянный стон. – Господи! Неужели ты ничего, совсем ничего мне дать не можешь, только чтобы хоть немного… Еврей! Я тебе все отдам, все, – он поспешно начал срывать с пальцев кольца, – вот, вот, держи! Я не могу это терпеть, не могу, не могу! – Его затрясло. Моисей, который всегда сострадал любому живому существу, не мог этого видеть, и позвал его за собой:

– Идемте, господин. Я сам буду просить графиню… Мне она не откажет.

Их запустили в сад, где Алиса, ее подруги и эльфы слушали музыку. Королева Мириэль сидела на качелях с Вэнни. Девочка безумно влюбилась в эльфу, просившую называть себя бабушкой; бабушка мгновенно трансформировалась в «бабу Мириэль», но эльфийка не возражала. При виде Моисея и его спутника Алиса, игравшая на эльфийской гитаре, резко встала, Аврора замерла. Еврей почтительно поклонился.

– Ваше величество. – Он прижал руку к груди. – Ваше сиятельство графиня… Прошу простить мне дерзость, но этот человек нуждается в срочной помощи, и я не могу оставить его без своего участия. Долг врача повелевает мне сделать для него все, что в моих силах… А в моих силах в данном случае только обратиться к вам.

– Не извиняйся, ты прав. – Сказала Мириэль и взглянула на Юджина. – Я знаю твою беду, дайкин. И нет, я не стану тебе помогать. Не мне решать, сколько тебе платить за то, что ты сделал.

– да что я сделал?! – Воскликнул Юджин в отчаянии. Алиса подошла к нему вплотную, и он замер, приоткрыв рот, когда увидел, какими стали ее глаза.

– А ты вспоминай, – тихо, чужим, нечеловеческим голосом произнесла она, – как насиловал мою беспомощную подругу. Может, это успокоит твои страдания. Это же было ТАК приятно.

– Ты… вы о чем?! – Похолодел Юджин, как зачарованный, глядя в черные, заполнившие весь глаз, зрачки, где плясали золотые искры и мерцал, пробиваясь из глубины, рубиновый огонь. – Я ничего не…

– Не лги. – Предупредила Алиса, перебив его. – Иначе будет еще хуже. Уходи отсюда, негодяй. Я никогда не прощу тебя. Но ты можешь уйти в монастырь куда-нибудь подальше отсюда. В его стенах ты излечишься. Но как только их покинешь, все вернется. Ты сгниешь заживо, мои друзья съедят твою кожу и начнут есть мясо. И ты НИЧЕГО не сможешь с этим поделать.

Юджин упал на колени.

– Я никогда… я могу жениться…

– Никогда! – Взмахнула рукой Алиса. – Никогда такой негодяй не станет мужем и отцом! Ни одна женщина не должна пострадать, став женой такого мерзкого и ничтожного человека! Вон отсюда! Больше никогда и ни одна девушка не пострадает от тебя!!!

Аврора вскочила, поняв, что права – это именно сэр Юджин, ее обидчик. Кулаки сжались, она побледнела, грудь вздымалась.

– Жениться?! – Воскликнула гневно, – я правильно расслышала?! Как ты смеешь даже думать об этом?! Стать женой – такому, как ты?! Принести тебе клятву верности и любви, почитать тебя, беречь и быть с тобой до конца твоих дней?! С бесчестным… гнусным… трусливым подонком?! Да лучше умереть! Нет – лучше стать уродиной на всю жизнь, лучше… облысеть! Алиса права: вон отсюда!

– Баба, а это кто? – Вэнни жадно следила за происходящим. – Это плохой дядька? Как Доктор?

– Да, моя принцесса. – Мириэль погладила ее по голове. – Это плохой дядька. Но он уже получил по заслугам. О нем можно забыть.

Глава четвертая: Шторм

В охотничьем доме графа Валенского царило буйное веселье: лесничий и его сын пропивали деньги, полученные за девственность Ингрид. Лесничий искренне собирался потратить деньги с умом: сделать ремонт в замке, расплатиться с долгами, приодеть племянницу; но приятели сына, прослышав про деньги, нагрянули, как только уехали Хлоринги, весёлой и пьяной оравой, и лесничий не устоял. Как оно всегда бывает, он намеревался отложить основную сумму, а погулять на пару дукатов, но как только начал, так плюнул на всё и пошёл в разнос. В замок привезли бочку вина, пару бочек пива, кучу всякой снеди, пригласили музыкантов, среди которых было несколько шлюх, в том числе и кватронка, тощая и сварливая, но зеленоглазая и с бубном, которую лесничий спьяну то звал себе в жёны, то называл Ингрид. Сначала он громко рассказывал всем, что деньги ему принесла племянница, и бил себя в грудь, пьяно каясь и призывая на свою голову кары небесные за то, что так с нею поступает, не пытаясь даже, тем не менее, остановиться и поберечь хоть какие-то жалкие остатки денег. Ингрид, которой, как всегда, приходилось прислуживать всей этой пьяной орде, в эти часы так ненавидела дядю, всю свою жизнь здесь и всю эту пьяную кодлу, что всерьёз думала: вот бы поджечь этот замок, когда все они перепьются и уснут, и спалить их всех заживо!!! А ситуация, тем временем, становилась всё ужаснее для неё. Дядя нажрался до того, что уже, не стесняясь, орал, перекрикивая вопли гостей и визг музыки:

– Вы посмотрите на неё! Тощая, как драная коза, смотреть не на что, а Хлоринг поимел её в первый раз трижды! ТРИЖДЫ!!! Нет, но как, а?! Ни титек, ни жопы, а поймала целого герцога!!! А здесь он сколько раз тебя поимел, а?! Нет, ты иди сюда, эльфячье отродье, говори, когда дядя спрашивает! Я тебя за что кормлю?!

Ингрид тут же сбежала. Она понимала, что получит за это розгами по самое не хочу, но сил не было больше видеть и слышать всё это. С самого отъезда Хлорингов она мечтала о том, как уедет, в каком доме поселится, как будет жить, ходить в церковь, словно приличные женщины, одеваться красиво… И, мыслями и душой пребывая уже в чистом и приличном мире, этот она уже просто не выносила. Спряталась в своём обычном убежище, между стеной амбара и поленницей, куда ещё ни разу не догадались заглянуть ни дядя, ни кузен… Здесь было чисто, сухо, Ингрид держала здесь глиняную бутыль с водой и горку лепёшек. В узкую щель могла протиснуться только такая, как она, худенькая и плоская, и то с трудом, а вот внутри она вытащила несколько поленьев, расширив пространство так, что сидя, чувствовала себя даже комфортно. Отсюда она хорошо слышала пьяные вопли, визг, хохот и музыку. Выскочил кузен, пьяно заорал:

– Ингрид, иди сюда! Иди сюда, говорю, сучка, хуже будет!!!

Ингрид даже дышать перестала, съёжившись в своём убежище. Какая-то женщина, похожая на цыганку, полная, сдобная, повисла на нём, увлекая прямо к Ингрид.

– Я её всё равно вы»бу! – Твердил тот с пьяным ожесточением. – Она давно просит, коза сраная! Поймаю и вы»бу!

– Что-то он у тебя слабоват, родной! – Засмеялась женщина.

– Так отсоси, и увидишь! – Они расположились в тени от крыши, нависающей над поленницей, и Ингрид хорошо видела происходящее. Когда женщина опустилась на колени перед кузеном, её затошнило. Вид половых органов всегда вызывал в ней отвращение, а это действо… Ингрид закрыла лицо руками, но звуки, которые издавали эти двое, всё равно вызывали омерзение и тошноту.

– Хорошо отсосала! – Сказал, наконец, кузен. – Дело своё знаешь!

– А то! Стоит,как колышек! Теперь давай, ты покажи своё искусство, жеребец!

Женщина ухватилась прямо за поленницу, и Ингрид запаниковала: кузен уделывал свою пассию так, что на девушку сыпались труха и опилки, того и гляди, обрушат поленницу! И вылезти никак… Но поленница выстояла. Кузен и его дама вернулись в дом, а Ингрид перевела дух, вытряхая из волос мусор. Занятая этим, она сначала не обратила внимания на топот копыт; увидев всадников, она в первый миг подумала, что вернулись Хлоринги, и выдохнула от облегчения: слава Богу!!! Если бы не мусор в волосах, она бросилась бы к ним, но задержалась, а потом произошло страшное. На крыльцо вышел кто-то из пьяных гостей, и один из всадников, проткнув его мечом, отпихнул тело ногой и вышиб дверь. Ингрид закусила пальцы, не веря своим глазам. Через минуту музыка стихла, и раздались визг и вопли ужаса и боли. Из окна напротив выпрыгнула давешняя женщина, побежала к амбару, но за ней спрыгнул высокий, гибкий, в чёрном, качнулся на полусогнутых, свистнул клинок, и голова женщины, разбрызгивая тёмное, полетела в кусты, а тело, нелепо дёргаясь, повалилось на землю. Убийца оглянулся. У него было нереально красивое лицо: тёмные глаза, густые тёмные брови и очень светлые волосы, прекрасной формы тёмные губы… Ингрид видела его несколько секунд, но запомнила навечно. Мягко ступая, он подошёл к окошку и взвился, закидывая себя обратно в окно, находившееся в двух метрах от земли…

Мужские крики стихли быстро, а вот женщины визжали дольше. Особенно одна из них – остальные уже давно стихли, а она визжала и орала так, словно с неё живьём драли кожу. Ингрид изо всех сил сжала уши руками и билась головой о стену амбара, чтобы не слышать этих воплей, длившихся несколько совершенно чудовищных минут, но они всё равно проникали в неё, жгли, сверлили её мозг. В конце концов пятеро мужчин вышли на крыльцо. Один из них волок за волосы голую худую женщину, которая показалась Ингрид куклой, оттащил её подальше от крыльца и бросил посреди двора.

– Может, обыщем здесь всё, Шторм? – Обратился он к светловолосому. – Вдруг кто остался?

– И чёрт с ними. Я не прочь, чтобы кто-нибудь сообщил Хлорингам подробности. – Тот швырнул в открытую дверь факел, остальные побросали свои в окна. Ингрид до крови укусила пальцы, чтобы унять тряску, но тщетно: её тело тряслось само по себе. Ей было так страшно, что она уже почти не владела собой, хорошо, что инстинкт заставлял её сидеть тихо-тихо и не шевелиться. Убийцы вскочили на коней и исчезли. На псарне завыли собаки, заволновались и заржали лошади, закричала птица. Это привело Ингрид в чувство: бессловесных тварей следовало спасти, и девушка бросилась открывать сараи. Собаки бросились вон так, что едва не сбили её с ног; так же умчались лошади, козы, заполошно блея; убежала с рёвом и тяжёлым топотом корова, выкатив белки безумно вытаращенных глаз, куры вылетели из курятника, словно огромные голуби, выше всех летел петух. Ингрид, чувствуя страшный жар от горящего замка, сама побежала было прочь, но ей почудилось, что женщина, лежавшая посреди двора, шевелится, и она вернулась к ней, чтобы помочь, если надо – и завизжала от ужаса. Женщина, молодая, худая зеленоглазая кватронка, лежала неестественно вытянувшись: её насадили на жердь, воткнув в промежность. Она хрипела, изо рта лезла густая пузырящаяся кровь, а глаза смотрели прямо на Ингрид, полные ужаса и боли. На животе у неё было вырезано: «Шлюха Хлоринга».

– Мама… – Простонала Ингрид, отползая от женщины как была, на карачках. – Мама… Я не хочу… не хочу… – В доме что-то с грохотом рухнуло, и она, подскочив, как ужаленная, опрометью бросилась в лес, что-то бормоча, словно безумная и не видя ничего перед собой. Сколько она так брела, Ингрид не знала. По пути она то и дело дёргала себя за волосы и царапала себе грудь, бормоча: «Не хочу… не хочу… не хочу…». Когда кто-то окликнул её, она не услышала; лишь почувствовав, что кто-то прикасается к ней, она завизжала и упала в обморок.

Через полчаса у догорающего дома были Ворон, Сова, Коршун и Снегирь. Сам пожар их не удивил: они и сами поджигали ограбленные усадьбы. Поразило их тело посреди двора, брошенное с таки расчётом, чтобы огонь его не тронул. Увидев, что женщина ещё жива, Ворон спешился и перерезал ей горло, а потом они вместе с Коршуном бросили тело в огонь, чтобы не валялось и не досталось стервятникам.

– Там было написано: «Шлюха Хлоринга» – Сообщила Сова, единственная из них, кто умел читать.

– Не нравится мне это. – Сплюнув, сказал Ворон. – Нас сюда с вами не зря подманили. Что-то затевается против Хлорингов, и нас в это дело втягивают. Вот увидите, в этой расправе обвинят нас.

– В первый раз, что ли? – Фыркнула Сова. – Мы и так во всем виноватые вечно. Одним больше, одним меньше…

– Быстро, – приказал Ворон, – собирайте птицу и скот, нам они не лишние, а хозяевам уже не нужно.

Обложили Гарри Еннера и его друзей в окрестностях Фьёсангервена грамотно и надежно. Друзья испробовали все, что только можно было, и поняли: не уйти. Ни по дорогам, ни по тропинкам, ни по морю. Тем более что даже простой рыбачьей лодки у них не было. И тогда Марк предложил университет, как последнее надежное убежище. Он и сам учился во Фьёсангервенской альма матер, хорошо знал Папашу Ури, даже был с ним в отдаленном родстве, как, впрочем, и Кирнан. Выяснив в городе, что университет держит оборону, Марк пообещал друзьям провести их и Флёр внутрь. У школяров и студиозусов были свои секреты и хитрости, и за пять лет, как к своему огромному облегчению убедились Марк и его друзья, ничего не изменилось.

– Гарри! – Воскликнул ректор, увидев осунувшегося за эти несколько дней, и необратимо повзрослевшего юношу. – Слава тебе, Пресвятая дева и все сорок мучеников! – Он распростер объятия, и Гарри шагнул к нему, чувствуя огромное облегчение. Все это время он почти не верил, что все обойдется, и они с друзьями спасутся, а главное – спасут Флёр. Надо сказать, что девочка сильно осложняла им жизнь и постоянно грозила своими капризами, плачем, истериками и требованиями отвести ее обратно к маме крахом всем их планам и самой жизни, которая и так висела на волоске. И бесполезно было ей внушать, что они в огромной опасности, и что нужно терпеть и быть сильной. Флёр, которая всю свою небольшую десятилетнюю жизнь прожила в покое, безопасности, избалованная и любимая всеми, не понимала, что такое настоящая опасность и не верила в нее. Существование вне привычного комфорта казалось девочке куда худшей катастрофой, чем та умозрительная опасность, о которой толковал ей брат. А главное – она смутно чувствовала, что дома что-то не так, и рвалась к матери, которую обожала всем сердцем, даже больше, чем отца и брата с сестрой. Фиби была папина дочка, а Флёр – мамина. По сто раз на дню она твердила, что хочет к маме, чтобы ее отвели к маме, и плакала, и закатывала истерики, а Гарри все никак не решался сказать ей, что их мамы больше нет. Просто не знал, как это сделать, и как отреагирует девочка. Отец, уезжая, велел ему беречь мать и сестер, а он – не уберег! Поехал купаться, плавал, нырял, как дурачок, в то время как их замок захватывали, а его мать и их верных людей и слуг убивали!

– Здесь был некий Рональд Гирст, – говорил ректор, в то время как молодые люди с жадностью поглощали бобы со свининой, – он утверждал, что все это – дело рук вашего кузена Еноха, а он, Гирст, напротив, спас ваших сестер… – Он посмотрел на Флёр, которая ковырялась в своей тарелке. Девочка всегда теряла аппетит от переживаний, и теперь, тоже осунувшаяся, с тенями под глазами, вяло жевала единственный кусочек мяса, показавшийся ей не таким противным, как остальные.

– Вранье. – Сказал Гарри. – Флёр спасла Фиби, спустив по веревке со скалы. А если это вранье, то и остальное – тоже.

– Он обещал привести сюда вашу сестру и продемонстрировать, что она жива и здорова…

– Что ж сразу не привел?

– Теперь я понимаю, почему. – Кивнул ректор. – Ему нужна и младшая сестра. Тогда он оставил бы ее в замке, а старшая пришла бы сюда и сказала все, что угодно, боясь за младшую. Этот Гирст – человек наглый, дерзкий, и не глупый. Если он узнает, что вы здесь, у меня, боюсь, университет долго не простоит. Вам нужно пробираться к Бергквистам, но это не к спеху. Отдыхайте, и не волнуйтесь пока ни о чем. Я все разузнаю, и вместе подумаем, как вам выбираться. Отдыхайте… – Повторил, с жалостью глядя на девочку. Он тоже не знал, как ей сказать, что ее матери нет больше? Урбан Бронсон был частым гостем в Северной Звезде, любил чету Еннеров и их детей, и знал, как дети любят свою мать, и особенно – младшая девочка. «Господи, – подумалось ему, – на все Твоя воля… Но как порой тяжело в нее верить и еще тяжелее – ее принять!..».

На следующий день из Гармбурга прибыли представители банка Райя, чтобы сделать опись движимого и недвижимого имущества покойного барона Смайли. Гэбриэлу наутро было совсем хорошо – по крайней мере, он так утверждал, и брат ничего особенно плохого не чувствовал. Назначив временного управляющего, Гарет собрался возвращаться в Гармбург: тетя Алиса могла появиться там в любой момент, и герцог переживал за нее. То, что она презирала и игнорировала любую опасность, не значило, что опасность проигнорирует ее. «Нет, чтобы отправиться морем из Анвалона! – Злился он. – Не-ет, тетя Алиса безопасных путей не ищет!». Гэбриэл уже столько наслушался о тете Алисе, о ее характере, привычках, ее ужасной собачке, старенькой левретке Жози, прабабушке всех левреток Острова, которую Гарет, будучи мальчишкой, накормил рыбой, а та, падла, подавилась косточкой, и тетя только что шею ему не свернула, – что уже заочно боялся этой легендарной женщины, великой и ужасной. И в то же время ужасно хотел на нее посмотреть, наконец. Покидали братья Смайли со спокойной душой: Райя не только обещали сделать подробную опись всего имущества, но и обеспечили охрану. Банкирский дом давно держал для своих нужд и охраны, а так же для таких вот случаев, маленькую армию наемников, в основном, швейцарцев, но были и испанские мавры, и даже генуэзцы. Гарет рвался в Гармбург, Гэбриэл же уговорил его сделать маленький крюк и навестить девушку, о которой им накануне рассказывал Рот.

– Я же как бы ее опекун теперь. – Сказал, пожимая плечами. – Отвечаю за нее. Может, сделать для нее что…

– А что для нее теперь сделаешь? – Хмыкнул Гарет. – Ее не только наследства лишили, но и опозорили так, что теперь ей только в монастырь. Можешь отправить ее в Разъезжее, там, правда, взнос большой, но у нее, как я понял, и наследство было не малое, и все теперь твое.

– А почему ей замуж нельзя? – Сильнее нахмурился Гэбриэл. – Не понимаю я порядков таких! Ее изнасиловали и оклеветали, почему она-то опозорена, а не клеветники и насильники, не понимаю я!

– Я тоже не понимаю. – Ответил Гарет. – Эльфы тоже не видят позора для жертвы в таких случаях. Весь позор ложится на насильника. Но ты что, людей не успел узнать? Сами бабы же и позорят больше всех! Многие мужики готовы понять такую девушку, пожалеть. Зато бабы – никогда. Нашу молочную сестру сама ее мать, кормилица наша, попрекала, называла порченой. «Сучка не захочет – кобель не вскочит», «Сама виновата, нечего было задом перед мужиками вилять», и прочее дерьмо в таких случаях так и прет изо всех поганых ртов. Ей не муж, Младший, ей ее соседки житья не дадут. Да и муж в злую минуту нет-нет, да и попрекнет. Ты же сам с Алискиным ссоришься порой и язык-то не сдерживаешь!

– Не я, а она! – Тут же завелся с одной искры Гэбриэл. – И вообще, Алису не надо к этому приплетать!

Братья замолчали, и несколько минут ехали, погруженные в собственные невеселые мысли. И оба знали, о чем, точнее, о ком думает второй. Это имя они, не сговариваясь, вообще не заводя речь об этом, решили не упоминать в своих разговорах вовсе. Мария все еще стояла между ними, даже не смотря на то, что Гэбриэл в душе решил, что она принадлежит его брату, а он навеки отказывается от любых тайных мыслей о ней. Что бы он ни решил, но оставался их общий ребенок, и оставалась сама Мария, по-прежнему прекрасная и невыносимо-желанная. Гэбриэл знал так, словно брат прямо сказал ему об этом, что и с Ингрид Гарет закрутил в надежде, что маленькая кватронка вытеснит Марию из его сердца… И не хуже брата знал, что это нереально. Такая, как Мария, была одна во Вселенной. И забыть ее было невозможно.

Гарет думал точно о том же самом. И о том, как простился с Марией. После Великой Ночи он не навещал Тополиную Рощу, хотя очень хотел – боялся. Стыдился своего порыва, стыдился своих слов, сказанных наутро, и себя самого. И не мог забыть, как Мария сказала: «Может, вам обоим не из-за чего переживать, а вы огород городите на пустом месте?». Герцог убеждал себя, что в их отсутствие прибудет, наконец-то, Килмоэль, заберет свою племянницу, и Мария заживет в Таурине или Эльфгарде, в любом эльфийском городе восточного побережья, как эльфа, со временем создаст с каким-нибудь эльфом семью… И что он, Гарет, будет этому только рад.

На ферме, где Гэбриэл навестил больную девушку, их и настигло известие о случившемся в охотничьем замке. Братья мгновенно рванули туда, но обнаружили пепелище, до сих пор дымящееся, постреливающее и источающее сильный запах гари, и больше ничего: ни следа людей или животных.

– Это Птицы, ваши высочества! – твердил крутившийся подле них егерь, принесший тревожную весть, – как есть, Птицы, чтобы им всем лютой смертью издохнуть! Люди видели в деревне чель… полукровок, пятеро, в броне их, с птицею летящей, ехали, значит, глумясь и хохоча, как демоны какие! Дитишем покойный, царствие ему небесное, очень сильно на них злой был, за браконьерство в ваших, ваше сиятельство, угодьях, очень радел о ваших богатствах, значит. Вот они и отомстили ему… Помилуй его, Господь! – Егерь снял шапку и перекрестился на руины. – Сильно пьющий был мужик, но лесник отменный, от Бога. Не повезло ему в жизни, от того и запил, бедолага. Жена погибла, сынок вырос дрянной, прости, Господи, о мертвых так нельзя, но вы и сами, ваши высочества, его видели.

– Никто не спасся? – Спросил Гарет. – Может, кто-то смог вырваться… убежать?

– Ничего такого не знаю. – Вздохнул егерь. – И скотины нет, пару курей людишки поймали в кустах, и все. И собаки ихние ночью выли, так уж тошно выли, сил нет никаких.

– Значит, скотина не погибла… – Протянул Гарет.

– Истинно говорю вам: Птицы это! – Обрадовался егерь. – Кто еще-то? И скотину забрали – они завсегда так делают. Ферму али хутор спалят, а вещи и скот прихватят. Тем и промышляют.

– И людей убивают? – Впервые подал голос Гэбриэл. Егерь запнулся, почесал в затылке.

– Да как-то… прежде не водилось это за ними. Но ведь они ж из мести сотворили-то это! – Обрадовался он логичной причине. – А скотину-то так забрали, по привычке своей грабительской!

– Если это и в самом деле они сделали, – поиграл желваками на скулах Гарет, – я не посмотрю, что полукровки, я их всех на кол посажу… сучат паскудных! Это не лесничего они убили, они нам, Хлорингам, в рожу плюнули!!! – Стиснул ременный повод, и Гром заплясал под ним, фыркая на запах гари и жар, все еще источаемый пожарищем. – У Дитишема остались родственники?

– Нет, ваше высочество. Сын неженатый был, тетка померла. С ним племянница жила… Да вы знаете. Но она, видать, тоже погибла, помилуй ее, Господь.

– Да… бедная девочка. – Тихо произнес Гарет, бросая последний взгляд на руины. Не судьба. Ни ей жить лучше, ни ему – завести себе содержанку-кватронку. – Поехали, Младший. Здесь нам больше делать нечего.

Шторм, выполнив приказ Хозяина, возвращался в Гранствилл после расправы над лесничим и охотничьим домом Хлорингов, и сердце его билось всё сильнее и мучительнее с каждым километром, приближающим его к этому городу – и к Габи. Он ни на секунду не усомнился в том, что сделал, напротив, гордился сделанной работой: Хозяин будет доволен… Но сердце его стремилось не в Найнпорт, а в Гранствилл, в старый запущенный дом, из окна верхнего этажа которого Шторм мог увидеть Габи, пусть и в объятиях другого. Зачем ему это нужно, Шторм не понимал и не задумывался, всё казалось ему странным, но естественным: что он вообще знал об этом прежде?.. Он знал от Хозяина, что женщины коварны и могут получить над мужчиной большую власть, которую употребят во зло, чтобы мужчину уничтожить, погубить навеки. Умом Шторм понимал, что с ним именно это и произошло, и ненавидел Габи за это, всем сердцем стремясь разрушить эту власть, в свою очередь уничтожив эту дайкину… Так, во всяком случае, ему казалось. По дороге, подгоняя усталого коня, он раздумывал о том, как убьёт тварь, лично, лицом к лицу, глядя в глаза, и его охватывала странная дрожь при этих мыслях, которые то и дело сбивались на другое – не на убийство, а на что-то … иное. При этом он точно знал, что не позволит себе прикоснуться к её телу со страстью – иначе уже не сможет её убить, он никогда не мог даже ударить ту, которую имел. Стыдился этого, ненавидел себя за это, но сделать со своим эльфийским естеством ничего не мог – так волк никогда не тронет суку, даже если это не волчица, а собака. Уверенный в своих силах и своей преданности Хозяину, Шторм торопился, не остановившись даже, когда началась гроза, и въезжал в город за час до рассвета, мокрый, грязный, на усталом коне, которого оставил в конюшне при воротах, и, ничего не отвечая на предложение стражника передохнуть в харчевне у ворот, пешком пошёл на улицу Вязов. Стражник сплюнул, шёпотом помянув «высокомерную нелюдь», но и не подумал получше расспросить приезжего или приглядеться к нему – эльфы для большинства людей были на одно лицо, во-первых, а во-вторых, как бы люди их ни ненавидели, но ничего плохого от них в ответ не ждали. На то и рассчитывал в самом деле Драйвер, посылая сюда именно Шторма.

Кот каким-то образом знал о том, что его приятель вернётся именно сегодня: сидел, спрятавшись от дождя под карнизом на окне, и встретил Шторма громким мяуканьем, всячески показывая ему свой респект: выгибая спину, переступая лапами и от избытка чувств вытирая щёки о наличник. Шторм, неожиданно тронутый, снял кота с окна – чего тот и добивался, не желая марать лапы, – и погладил круглую голову, вознаграждённый покалыванием когтей и басовитым мурлыканьем. Кот был большой, солидный, с крупными лапами и большой головой, правда, несколько всхуднувший за время, что оставался один. Шторм, искренне раскаявшийся, отдал ему остатки кровяной колбасы, которой перекусывал в пути, и с умилением, таким странным для его сурового нрава, наблюдал, как кот изничтожает его припас, ничуть не беспокоясь о том, что это его единственная еда. Потом сел в нишу окна наверху и под шёпот дождя, задрёмывая, почесывая кота за ухом, смотрел на окно дома напротив. Там никого не было, мало того – Шторм и не ждал, что в это время там кто-то будет… И зачем смотрел?.. Так, или иначе, а в его сердце в эти минуты было тепло и спокойно, словно он вернулся… домой.

– И за что мне такая неслыханная милость? – Поинтересовался Рон Гирст, исподлобья, с усмешкой, поглядывая на Кенку.

– Скажем так: я лично не люблю Антона Бергстрема. – Ответил тот. – Не выношу. Вдобавок, мой брат не хочет, чтобы в Междуречье образовалось новое герцогство. Подумай хорошенько, и сам поймешь: тебе прямая выгода, если ты станешь признанным бастардом Сулстада.

– Да мне и думать нечего, я и так это прекрасно понимаю. Так же, как и то, что такие подарки за так не делаются. В чем подвох, граф?

– Ну, если такой умник, то и сам понимаешь, в чем. – Осклабился Кенка. – Поддержка наших интересов здесь, в Междуречье. Хлорингов мы вот-вот свалим, не сомневайся; ты и твои новые вассалы должны будете поддержать нас, а не Бергстремов, не Бергквистов и не Эльдебринков. А чтобы твои вассалы не

вздумали бунтовать, мы поддержим тебя людьми и оружием. Взаимовыгодное сотрудничество, Рон, вот что это такое. Мы – тебе, а ты – нам. Ставь на Сулстадов, парень, не прогадаешь. А мне величайшей наградой будет выражение рожи твоего папаши, когда он услышит, что ты не только теперь сеньор его сынка Андерса, но и вообще ему никак не подчиняешься, даже как сын.

Гирст широко ухмыльнулся:

– Ну, допустим, мне это тоже доставит кое-какую радость. Но ты зря думаешь, что я не справлюсь с вассалами Еннеров своими силами.

– Это какими же? С помощью этих, как их – Верных?.. Это после того, что они сделали с Брэдриком? Ты серьезно, паренек?!

Гирст нервно дернул щекой, встал, отошел к перилам галереи, на которой еще так недавно любила проводить время леди Луиза со своими детьми. Да, это был самый слабый пункт его плана. Убийство барона Кнуда Янсона корнелитам не простят. Не говоря уже об убийстве Еннера и Ардо. Гирст собирался свалить все эти грехи на корнелитов, отмежевав от них Верных, и надеялся, что перебив руками Верных корнелитов, добьется признания… Но даже он понимал, каким непрочным был этот план. Слишком много условностей и слишком много «если». А вот если он покончит с теми и другими с помощью Сулстадов…

То, несомненно, победит, но окажется в полной зависимости от Сулстадов. А бастард Бергстрема стремился совсем к другой цели: к полной независимости, к свободе и собственной игре.

А может, не в полной?.. – Рон Гирст хитро усмехнулся беспокойному лазоревому морю с белыми барашками пены. Справился с Еннерами и переиграл отца – переиграет и жирного герцога с его братцем. И чем черт не шутит, возродит на карте Острова герцогство Белых Скал!

– А я согласен. – Сказал, оборачиваясь и протягивая руки. – Обними же меня, папочка!

– Успеется… сынок. – Хмыкнул Кенка. – Встретимся на тинге, Рональд Сулстад!

Можно было и подольше попользоваться гостеприимством новообретённого сынули, тем более что Кенка, который взаимно терпеть не мог Еннеров, с мстительным наслаждением теперь топтал полы их неприступного легендарного замка, куда не имел ни единого шанса быть приглашенным прежде. Но от брата пришли тревожные новости. Тот требовал немедленно добыть ему чудесного медикуса, о котором Кенка обмолвился недавно, рассказывая о Драйвере, и как можно скорее возвращаться в Клойстергем. Поэтому уже к вечеру Кенка, простившись с дерзким «сыном», сел на личный корабль Сулстадов, «Левиафан», и отбыл в Найнпорт. Морем путь занимал не больше полутора суток, а при попутном ветре – и еще меньше. С рассветом Кенка, выйдя на палубу, мог созерцать на горизонте эльфийское побережье, хмурясь и покусывая сухие чешуйки на обветренных губах. Глядя на неприступные золотистые скалы, на гавань с мачтами эльфийских и людских кораблей, торгующих с эльфами, он не мог не думать об эльфийских городах, полных сокровищ, об эльфийских драгоценностях, об эльфийских детях…

«Вэл, Вэл! – Вернулась неотступная пока боль. – Ну, зачем же так-то, что ж ты наделал-то, а?!».

Семья герцога Анвалонского, в полном составе, в скорбном молчании, стояла на плитах Урта, встречая тело Вэлери Эльдебринка. Герцогиня и София, в простых черных одеждах и платках, стояли, поддерживая друг друга, подле них стоял, выпрямившись, расправив могучие плечи, но низко опустив голову и почти касаясь подбородком груди, герцог, сложив за спиной руки. Позади него стояли шестеро их сыновей: Седрик и Хильдебранд, погодки, но похожие друг на друга, словно близнецы, и такие же неразлучные; Эрик со своей молоденькой женой Алисой, урожденной Карлфельдт, бледной, растерянной и заплаканной, Аскольд, такой же рыжий и могучий, как герцог, копирующий отца всегда, и теперь тоже; Артур и Гарольд, тоже погодки, еще безусые, румяные, как и Вэл, по-юношески пухлые. О том, что Марк гостит в Северной Звезде, семья его знала, и теперь к горю по Вэлу примешивался еще и не шуточный страх за Марка, так как весть о захвате Северной Звезды сюда уже дошла.

Но сейчас этот страх отступил на время: все мужчины семьи, и София тоже, боялись за герцогиню. Все помнили, как она убивалась по своим дочкам, как тяжко перенесла это горе. Ее сыновья обожали мать, и сейчас все их помыслы были обращены на нее. Первый взрыв отчаяния при страшном известии был ужасен, герцогиня кричала, падала в обморок, билась в истерике, и лекарям пришлось пускать ей кровь и накачивать ее успокаивающими микстурами. Теперь она внешне казалась спокойной, опустошенной и подавленной, и ее мужчины надеялись, что она смирилась с потерей, как бы ужасна она ни была. Герцог и его сыновья были не глупыми, но довольно простыми и незатейливыми людьми; из тех, кто умеет сильно чувствовать, но не умеет ни выразить как-то свои чувства, ни утешать, ни понять. Их сострадание обычно выражалось в бессильном созерцании слез и мук тех, кого они искренне любили, и безгласном и бесплодном сочувствии. Любой из них мог избить обидчика, зарубить злодея, наорать, угрожать – но не утешать. Но кого они могли наказать сейчас? Им сообщили, что Вэл выпил лишнего и стал расхаживать по парапету, чтобы похвалиться своей ловкостью, но не удержался и сорвался вниз. И причин не верить в это у них не было. У герцога в голове не могла даже возникнуть мысль, что кто-то, даже Кенка, мог бы причинить намеренное зло его сыну! Он и теперь винил Кенку в том, что тот не удержал его сына от пустой похвальбы. Но кто из них в юности так не делал?!

В распахнутые ворота ступила пара гнедых коней, которых вел под уздцы их человек с траурной лентой на шляпе. Герцогиня задрожала, крепче вцепившись в руку Софии, издав какой-то сдавленный звук, напугавший ее мужчин. Эрик подался к матери, герцог помрачнел еще больше. Сына он любил – он всех своих детей любил и безумно гордился и ими, и женой, которая подарила ему таких сыновей. Кто еще на этом Острове мог похвастать такими парнями?! Кони щелкали подковами по плитам, гремели колеса скорбной повозки с накрытым ковром гробом. Позади ехали верховые, тоже с траурными лентами. Герцогиня с ужасом смотрела на то, что было накрыто ковром. Неужели там ее мальчик, ее Вэлери, такой живой, такой веселый, проказливый, любящий и ласковый?! Да нет же! Этого не может быть!

– Этого не может быть! – Воскликнула она вслух. – Нет же, нет! Аскольд, скажи им, что там не Вэл! Они напутали…

– Мама… – Эрик взял ее за плечи, София, сдерживающаяся из последних сил, закрыла лицо руками.

– Аскольд! – Закричала герцогиня, вырываясь. – Прикажи им, прикажи им убрать это, это не Вэл! Мой мальчик жив, жив!!! – Она кричала, срываясь на визг, билась, запрокидываясь, ноги нелепо подламывались, и она повисала в руках своего сына, и видеть и слышать это было невыносимо-тошно для всех, кто здесь присутствовал, включая слуг. Алиса рыдала, с ужасом и жалостью глядя на нее и не зная, что делать. Герцог стоял неподвижно, как скала, лицо, мрачное, суровое, было неподвижно.

– Уведите мать, – Сказал он негромко, и сыновья с трудом увели ее в замок. Всхлипывающая София подошла и взяла за руку неподвижного герцога, погладила ее, нагнулась и поцеловала. Дрогнув, герцог, не издавая ни звука, обнял ее и прижал к груди. Он тоже не отрывал взгляда от ковра, покрывающего длинный ящик. Он тоже не мог поверить до конца в то, что его младший сын, баловень и любимчик семьи, сейчас лежит там, холодный, немой и уже начавший разлагаться на такой жаре. Но горе его, как бы ни было огромно, было немо и беспомощно. И он был благодарен Софии за слезы, которыми она щедро мочила сейчас его траурный камзол – сам он плакать не умел и не мог.

– По-моему, – заметил Гарет, натягивая повод и останавливая Грома, – мы едем совсем не короткой дорогой, а вообще неизвестно, куда.

– Да что вы такое говорите, ваше высочество! – Залебезил егерь. – Вовсе даже правильной дорогой едем, скоро сами башни Гармбурга увидите, я здесь каждую тропку знаю!

– Я полуэльф. – Возразил Гарет, глаза его опасно блеснули красными искрами. – И знаю прекрасно, где находится то, что мне надо. Гармбург там, – он уверенно указал на юго-запад, – а мы уже несколько минут едем прямиком на северо-восток. Насколько мне известно, там Кальтенштайн, а дальше – Дракенфельд.

– Это да, но здесь, ваше высочество, местность такая…

– …что можно без дорог ехать, ног не поломаешь. – Закончил за него с угрозой Гарет. – Кому ты нас продать решил, иуда, Кальтенштайну или фон Бергу?!

– Помилуйте, как это продать?! – Испугался егерь. Гэбриэл только глянул в его бегающие глазки, на испарину на лбу, и, подъехав, взмахнул кинжалом. Егерь, всхрапнув, свалился с коня, который, испугавшись запаха крови, шарахнулся и понес.

– Однако! – Заметил Фридрих. – А вы уверены, граф?

– Вполне. – Гэбриэл протянул кинжал Кайрону, и тот тщательно протер его. Левая рука у Гэбриэла вполне себе восстановилась, но правая, которой он превратил лицо Смайли в фарш, все еще болела и висела на груди, в платке, практически не боеспособная.

– Я полагал, что слухи о вашей решительности – не более чем легенда. Теперь вижу, что слухи не лгут. Вы опасный мужчина!

– Скорей бы все остальные это поняли. – Пробормотал Гэбриэл. – Да и отвязались бы от нас на веки вечные!

– Я говорил вам, принц: вы еще пожалеете, что ввязались в наши разборки. – Сказал Гарет. – Это очень опасно.

– Фон Грау никогда не бегали от опасности! – Гордо выпятил тевтонскую челюсть вперед Фридрих. И добавил уже без пафоса:

– Мне надоело быть комнатной собачкой при вашей тетушке. Лучше смерть в бою, чем прозябание в Сансет!

– Ну, зная тетю, – Гарет в то же время внимательно осматривался и не менее внимательно прислушивался, – я не удивлен и вполне тебя одобряю и приветствую. Младший, что думаешь?

– Кровью пахнет. – Лаконично ответил Гэбриэл.

– Да. – Подтвердил эльф, ноздри его раздувались. – Большой кровью.

Адам закричал по-немецки. Призывая отряд в пятьдесят человек – остальные две с половиной сотни во главе с Гейне Гарет оставил в Гармбурге, чтобы не тащиться в охотничий замок огромной гурьбой, – готовиться и снаряжать арбалеты, он проехался вдоль своего маленького отряда, проверяя готовность наемников.

– Откуда? – Поинтересовался, взглянув на эльфа, Гарет. Тот на миг прикрыл глаза:

– Со стороны Гармбурга, со стороны Кальтенштайна и со стороны Зеркального. Со стороны Гармбурга – самый маленький отряд; со стороны Зеркального – самый большой.

– Уйдем?

– Не думаю. – Эльф открыл глаза, удобнее переместил для боя сабли. – Оставшееся направление – на Дракенфельд. Там… тоже бой. Не знаю, кто и с кем…

– Враги наших врагов – наши друзья?

– Возможно… Если только это не корнелиты. Тогда они против всех, и против Хлорингов – в том числе. Они кидаются на все, что движется.

– Если корнелиты осаждают Анвилское аббатство, здесь они быть не могут.

– Учитывая скорость распространения слухов у дайкин, они могли давным-давно покончить с аббатством и забрести в эти места. Особенно, если кто-нибудь дал им отмашку: здесь Хлоринги!

Отряд был небольшой: тридцать конных и сто двадцать пехотинцев, копейщиков и ополчения, вооружённого кто чем. Вел отряд пожилой, но крепкого и бывалого вида рыцарь, глянув на герб которого, Гарет скривился: Мэйхью, вассал Бергстрема.

– Далековато вы забрались от своего феода, сэр Мэйхью. – Заметил Гарет, когда они сблизились.

– Да и вы далековато от Гранствилла. – Неприятно прищурившись, ответил Мэйхью, разглядывая Гэбриэла. – Ваше высочество … ваши высочества.

– Куда путь держишь? – Прямо спросил Гарет. Рыцарь, откровенно пересчитывающий его людей, сплюнул:

– В недобрый час вы встали на нашем пути. – Оскалился Мэйхью, обнажая меч. – С нами Бог! – Рявкнул во весь голос, и зазвенела сталь. Гэбриэл, не умевший биться конным, мгновенно спешился, выхватывая Виндсвааль, Гарет сшибся с Мэйхью. Лязгала сталь, хрипло и страшно кричали люди, визжали кони. На Гэбриэла бросились сразу трое, привлеченные видом его правой руки. Он с лёгкостью ускользнул от атаки, поражая противников своей быстротой и гибкостью – при его-то росте! – и своей силой. Недостаток мастерства, как всегда, побуждал его к отчаянной свирепости, Гэбриэл рубил со всей силы, чтобы наверняка, и у его противников отлетали головы и конечности, раскалывались черепа, а кого-то он почти разваливал пополам, рубанув сверху, вместе с доспехами: Виндсвааль рубил и плоть, и сталь с почти одинаковой лёгкостью. Почти чёрный от крови, в которой уделался весь, словно мясник, с оскаленными зубами, с горящими красным огнём глазами, огромного роста, он выглядел так жутко, что ополченцы просто бежали от него с воплями ужаса, да и воины отступали в нерешительности. Гарет рубился с коня, который бился наравне со всадником, кусаясь, лягаясь и подминая под себя и топча копытами; лихо, мастерски и не без позерства рубился Фридрих. Но всех затмил эльф. Как ни банально сравнение с маслом и горячим ножом, но именно так бился Кину с людьми. Если люди, за свою короткую жизнь, становятся виртуозами клинка, то кем мог стать эльф за тысячу лет?.. Казалось, что он вообще не нуждался в спутниках и соратниках. Противников он косил с непостижимой и оскорбительной лёгкостью, сам совершенно неуязвимый в своей лёгкой эльфийской броне, с двумя изящными эльфийскими саблями в руках, которые сверкали вокруг него, превращаясь в один смазанный вихрь. Только длинные тёмные косы взлетали за плечами. Когда битва закончилась, оказалось, что на нём даже крови почти нет… В отличие от братьев.

Мэйхью был убит, часть его отряда сбежала – ополченцев никто не преследовал, – остальные, кто успел и смог, сдались и теперь сидели на земле, закинув руки за головы и хмуро глядя себе под ноги.

Гарет, оглядывая пленных, заметил молодого парня, по виду оруженосца, с гербами Мэйхью, и подошел к нему. Тот втянул голову в плечи: он был ранен и напуган до полусмерти.

– Кто ты?

– Томас Мэйхью, племянник сэра Мэйхью и его оруженосец. И наследник.

– Значит, ты старший над уцелевшими?

– Да, милорд.

– Ну, и как? На хрена вы на принцев крови полезли, придурки о»»евшие? Кто вас подначил на такую хрень, говори!!

– Фон Берг… – Юноша сильнее сжался. – Он сказал… сказал… что если мы вас перебьем, то подумают на Птиц… Или на корнелитов, они тут, недалеко лагерем встали…

– А если не перебьете, что будет – этого он вам не сказал?!

– Нет, господин. – Томас был ранен, но держался из последних сил. Когда он шёл за дядей, всё казалось простым, понятным и правильным, а главное, успешным… А теперь у него не укладывалось в голове: КАК?! Как они могли пойти на это самоубийственное дело?! Под каким он был дурманом?! На Гэбриэла Хлоринга смотреть было страшно: тот был весь в крови, и Томас помнил, как страшен граф в бою и как безжалостен с противниками, рубя их, словно тыквы, своим ужасным мечом. Почему Мэйхью и фон Берг говорили о нём с таким презрением? Томас слышал их разговор краем уха, не всё расслышал, а что расслышал, не понял. Что-то такое говорил о нём фон Берг, что вызвало у Мэйхью смех и презрение; почему-то осталась уверенность, что уж графа-то Валенского любой новобранец прирежет, как курёнка. И вот те на: как курят, их перерезал граф Валенский! И выглядел он так, что шутить с ним нет никакого желания… «Вот дядя-то удивился перед смертью…» – успел подумать юноша, теряя сознание.

– Вояка! – Фыркнул Гарет и пошёл прочь. Эльф зашивал Гэбриэлу косой порез на многострадальной правой руке, и Гарет сам распорядился тела дворян собрать и отправить с пленными домой, а остальных похоронить на месте, где потом поставят крест. И пошёл искать брата, с которым, судя по всему, эльф уже закончил.

Гэбриэл нашёлся в реке: скинув одежду, он с остервенением смывал кровь с волос. Кровь и её запах, казалось, пропитали его насквозь. Гарет постоял, посмотрел на него, ушёл и вернулся с чистой одеждой, присел на берегу. Подошел и Фридрих, одобрительно заметил:

– А ты боец, граф! Сражаться с тобой – честь и привилегия!

– Как-то мне… – Гэбриэл торопливо натянул сорочку, выбравшись на берег и лязгая зубами, – не по себе… Не могу я свою силу сдерживать, но и так вот кромсать людей не по мне.

– Они сами напали. – Посуровел Гарет. – Зная, что творят. Напали по-подлому, по трое на одного, и нечего из-за них париться! Ты ещё посетуй, что не они нас убили!

– Да я не сетую… – Гэбриэл понимал, что брат прав. Как получилось, так получилось. И здорово, что и в этом бою он не опозорился. Хотя и гордости он не чувствовал. Даже не смотря на то, что все их люди, до самого последнего слуги, смотрели на него с уважением. Это был век воинов, когда превыше всего ценились физическая сила и боевая удаль, и Гэбриэл, наделённый всем этим просто с невероятной щедростью, естественно, мгновенно снискал глубочайшее уважение. Это ему было приятно, но и почему-то тяжело было на сердце. И Гарет его понял. Помог одеться. Гэбриэл шипел и морщился, пока Гарет осторожно вдевал пострадавшую руку брата в рукав кожаной куртки, и замер, забыв о боли: со стороны Зеркального к ним двигались новые бойцы. Солнце склонилось к западу, и его лучи сверкали на оружии и доспехах нестерпимым блеском. Это была уже целая маленькая армия. Гарет сощурился на знамена и штандарты, произнёс медленно:

– Что за хрень? Шишка какая-то…

– Корнелиты. – Сказал, встав рядом, Кину.

– Что будем делать? – Спросил Гэбриэл, затягивая завязки на куртке.

– Попытаемся отбрехаться. – Пожал плечами Гарет. – Не получится, будем драться.

– Я не боюсь.

– Я тоже.

– Мне почему-то кажется, – заметил Кину, – что господа рыцари Лайнел и Ардо тоже не боялись. И зря.

– Ах, какая прелесть! – Воскликнула Алиса, перевернув страницу привезённого из Италии только на этой неделе сборника модных нарядов. Искусно выполненные итальянским художником рисунки изображали модных женщин и их туалеты во всех подробностях, включая самые мелкие детали, причёску и туфли. Мало того! В сборнике были рисунки для вышивок и узоры для кружев. Стоил он безумно дорого; принц заказал его для Габриэллы и её матери, но первой его увидели Алиса и девушки её свиты – его высочество, зная, как переживает Алиса разлуку со своим женихом, старался порадовать ее, как только мог. Девушки, рассматривая волшебные картинки, просто впали в экстаз. Каждая рассматривалась долго, во всех деталях, обсуждалась и смаковалась, прикидывалась на себя, и всё это доставляло девушкам неслыханное удовольствие.

– Смотрите, как искусно сделано! – Алиса восторженно водила пальчиком по рисунку, на котором руку дамы, которой та держала горностая, украшало кольцо с цепочками и мелкими камушками. – И как красиво смотрится! Как роскошно и женственно! – Она захлопала в ладоши. – Я хочу так же! Альберт! Позовите ко мне Соломона, сегодня же, я ему закажу новые украшения!

– Как прикажете, леди Алиса. – Альберт, как и все вокруг, Алису обожал и не скрывал этого. Все мужчины, допущенные в её маленький круг, её обожали и готовы были её защищать, баловать и беречь сутки напролёт. Маленькая, прелестная, капризная, очаровательная, она была их божеством, а то, что она любила своего жениха и принадлежала ему душой, сердцем и телом всецело, только избавляло их от соперничества и суетных помыслов. Зная, что она для них недоступна, мужчины просто служили ей, не мечтая и не споря между собой. И Алиса была счастлива среди всеобщего обожания, мгновенно научившись приказывать, давая волю своему природному деспотизму, такому милому и очаровательному! Тем более что Алиса была самым добрым и щедрым тираном в мире, так как все, кто был допущен в её маленький мирок, просто купались в любви, покое и радости: в том, что так щедро дарила лавви, фея цветов. В её башне, в саду, везде, где она была, царили покой, веселье и красота. Здесь не ссорились, не интриговали, не болели и не страдали: Алиса замечала мгновенно, если кто-то был сам не свой, и тут же всеми силами и способами ухитрялась выяснить, что творится, и помочь. Если надо, давала денег, если надо – совет или участие, но помогала всегда. Даже хлопотала, если требовалось, перед принцем, не боясь рискнуть вызвать его неудовольствие. При дворе Габриэллы уже многие втайне симпатизировали Алисе и мечтали переметнуться к ней, но Алиса крайне придирчиво выбирала своих гостей, а Габи просто сатанела, если у неё появлялась хоть тень подозрения насчёт перебежчика или перебежчицы. С каждым днём ситуация для неё становилась всё сложнее и страшнее; Габи понимала, что натворила и что её ждёт в случае разоблачения. Страх и беспокойство, ревность и жгучая обида – гремучая смесь, которая в сочетании с природной глупостью Габи и её неумением держать себя в руках обостряла ситуацию до предела. Скандалы вспыхивали на каждом шагу, и серьёзно начали раздражать даже принца, при всей его любви к племяннице и терпимости вообще. Приглашение Соломона стало причиной очередного скандала: Габи мгновенно донесли, что Алиса позвала ювелира, и принцесса приказала перехватить его и привести к ней. Соломон, человек мудрый и прекрасно понимающий, что заказ Алисы будет и надёжнее, и выгоднее, а сама Алиса пользуется и большим влиянием, и большей любовью и принца, и его сыновей, всё-таки отправился к Алисе, пообещав заглянуть к принцессе на обратном пути. И Габи, которая этого ожидала, хотела и была к этому готова, ринулась к дяде. Жаловаться.

– Погоди, дорогая. – Остановил её гневную речь принц. – Как я понял, ты пригласила ювелира, а леди Алиса перехватила его и забрала к себе? И тебя оскорбили и унизили?

– Именно так! – Габи пылала, её прекрасные глаза наполнились слезами. – Сколько можно, дядя?! Я здесь теперь вообще никто?! Все только и знают, что Алиса, Алиса, Алиса то, Алиса сё, даже ты! Так может, мне вообще уехать?! Я уеду! Лучше вернуться в Маскарель, чем терпеть всё это!

– Я немедленно позову Соломона и Алису и разберусь. – Принц почувствовал угрызения совести, подумав о том, что в самом деле пренебрегает племянницей ради Алисы, с которой ему интереснее, легче и приятнее общаться, чем с родной племянницей… А Габи ведь не виновата в том, что такой уж уродилась!

– Зачем их звать? – Встревожилась Габи. – Они уж наверняка сговорились и соврут, и оболгут меня, как всегда!

– Габи, ты не права. – Мягко сказал принц. – Алиса вообще никогда не говорит о тебе ничего плохого. Я не слышал от неё ни слова лжи.

– Значит, вру я?! – Вскричала Габи и залилась слезами.

– Этого я не говорил. – Принц был мягким человеком, но отнюдь не слабым и не глупым, и поведение племянницы сразу же показалось ему подозрительным. Как ни жаль ему её было, а ситуация требовала решения раз и навсегда. И, не смотря на шантаж и слёзы Габи, принц пригласил к себе и Соломона, и Алису. С Алисой пришли Альберт Ван Хармен, Марчелло, Аврора и Иво. Альберт рассказал, что сам лично, по просьбе леди Алисы, посылал за Соломоном, и Соломон подтвердил, что явился по просьбе графини Июсской, и вежливо, отнюдь не унизительно и дерзко, Боже упаси, пообещал прекрасной хозяйке Хефлинуэлла, что посетит и её, как только освободится. После чего Габи разрыдалась и воскликнула, что хозяйка – она, и ей принадлежит право первой пользоваться… всем. Присутствие Иво, то, что её унижают вего присутствии, то, что она заплаканная и страшная перед ним, стало для неё настоящей пыткой. Растравляя в себе ненависть к нему, Габи продолжала его желать и остро восхищаться его красотой и его телом. Какой он был прекрасный!.. Рядом с сутулым Соломоном, невзрачным Альбертом и даже с принцем, каким Иво был стройным, красивым, изящным! Врождённое чувство стиля и меры позволяло ему носить одежду – любую одежду, даже самую простую, – с небрежным шиком, какого многие не в состоянии добиться никакими деньгами и усилиями. Он молча стоял возле Алисы, не глядя на Габи, опустив глаза в пол, только коротко кивнул на вопрос принца, так ли всё было. Но Габи и это сочла предательством. Принц приказал уйти всем, кроме девушек, и обратился к ним:

– Девочки, что с вами происходит?

– Я не совсем понимаю. – С сожалением ответила Алиса. – Я никогда не искала ссор и не пыталась унизить или оскорбить леди Габриэллу. Вы же знаете, я не сказала о ней ни одного худого слова. Клянусь, я сегодня просто не знала, что она тоже хотела видеть ювелира. Конечно же, я бы уступила ей…

– Всё ты врёшь! – Некрасиво сморщившись, вскричала Габи. – Ничего она не знала! Журнал почему-то первая увидела ты!

– Это моя вина, – попытался вмешаться принц, – Алиса была первой, кого я встретил сегодня утром, и я, конечно, подарил журнал ей. Если бы вы не находились в ссоре…

– Но я не ссорилась с миледи! – Воскликнула Алиса. – Я никогда не хотела этой ссоры, и если я в чём-то виновата, прошу вас, леди Габриэлла, простить мне этот грех, невольный, поверьте!

– Невольный?! – Габи зашипела, как разгневанная кошка, – невольный?! Ах ты, дрянь! Да если б не твоя помолвка, меня бы не заставляли выходить замуж за этого тупицу, а выдали бы за графа Тулузского… Ты мне жизнь сломала, тварь! – И она бросилась на Алису, вытянув руки и скрючив пальцы, как когти.

– Габриэлла! – Гневно крикнул принц, вставая. В открытое окно мгновенно влетели огромные шершни и угрожающе загудели у самого лица Габи, которая тут же застыла, тяжело дыша. Её трясло, она сама себя не помнила, но эти твари были известны своей агрессивностью и тем, что их укусы убивали взрослых мужчин.

– Алиса, оставь меня с моей племянницей. – Мягко сказал принц. – Вижу, тут простым разговором не обойтись. Не волнуйся, моя девочка, ты ни в чём не виновата, не думай об этом.

Алиса, прикрыв за густыми ресницами золотые огоньки в глазах, присела почтительно и быстро вышла; исчезли и шершни. Принц прошёлся по залу, смиряя гнев.

– Так вот в чём дело. – Произнёс наконец тоном, которого боялась даже Габи, и та мгновенно притихла. – Всё дело в твоей вздорной ревности! Ты просто обвинила Алису в собственных проблемах! Я хочу напомнить тебе, Габриэлла, что тебя никогда не выдали бы за графа Тулузского. Это совершенно ненужная и не выгодная для нас партия. Тулуза совершенно утратила своё влияние после Альбигойских войн, она теперь – захолустье Европы, и не принесёт нам ни выгод, ни престижа, ничего. Молчи! – Оборвал он робкую попытку Габи заговорить. – Ладно бы ты любила графа, но ты его даже не видела никогда! Тот портрет, что ты видела, с него писали двадцать лет назад – двадцать лет! Теперь это старик, вдовец, с тремя детьми, старший из которых на двадцать два года старше тебя самой! А Седрик Эльдебринк – красивый, умный, мужественный рыцарь, достойный во всех отношениях. Молчи! – Теперь он гневался, и не скрывал этого. – Ты не влюблена, твоё сердце свободно, и насколько я тебя знаю, это для тебя почти ничего не значит. Всё это чистый вздор, и терпеть я это не намерен! Да, я мало уделяю тебе внимания. Но ты сама в этом виновата! Ты испытываешь моё терпение, Габриэлла; помни – ты подошла к самой черте. Скоро здесь будет твоя мать, и мы с ней серьёзно обсудим твоё будущее. Ещё один подобный скандал – и ты отправишься в Разъезжее, помни об этом! Алиса, ангел, готова была просить прощения у тебя за то, в чём не повинна! Но даже это тебя не образумило. Всё! – Вновь оборвал он робкую попытку Габи заговорить. – Ступай, и хорошенько подумай над тем, что я сказал. Слушать твои глупости я больше не желаю. Ступай! – Повысил он голос, что случалось с ним чрезвычайно редко, и Габи, знавшая об этом, сдерживая рыдания, бросилась прочь. Принц вновь прошёлся, чувствуя себя очень скверно. Ругаться он не любил, быть жёстким – тоже. В этом Гэбриэл был его точной копией; как ни страшно это звучит, но Сады Мечты вылечили Гэбриэла от этой мягкости раз и навсегда. Не будь их, и он стал бы вторым Гарольдом Хлорингом, для которого быть суровым и жестким было просто физически тяжело. Но принц был ещё и очень умным человеком, и понимал, что в таких случаях без этого не обойтись. Племянницу ему было жаль, но Алису он любил уже по-настоящему. Эта девушка оказалась настоящим сокровищем, живым солнцем замка, и принц понимал, что после свадьбы функции хозяйки Хефлинуэлла до женитьбы Гарета перейдут к ней. Этого хотели все; на Габи жаловались слуги, её придворные дамы и даже горожане. К тому же, свои обязанности Габи выполняла кое-как, и на отсутствие радушия с её стороны гости замка жаловались уже не раз. Не говоря уже о том, что Габи совершенно не занималась благотворительностью, хоть и посещала церковь в Гранствилле подозрительно часто. С появлением Алисы всё изменилось; девушку хвалили и придворные, и священники, и горожане… Им просто невероятно повезло с нею, думал принц. Какое счастье, что они с Гэбриэлом полюбили друг друга так искренне и так пылко! Для него было настоящим наслаждением слушать те места из писем сына, которые Алиса зачитывала ему. Когда заходила речь о ней, она так мило розовела и смущалась, и в то же время в её голосе и лице были такая гордость и такое счастье, что сомневаться в её чувствах было бы просто нелепо. Принц сам просил её зачитать, что сын написал ей лично, и хоть он и подозревал, что читает она не всё, но считал это естественным и извинительным. Любовь сына и Алисы стала для него тем приключением, той романтикой, что исчезли из его жизни со смертью Лары. Нельзя сказать, что впоследствии у него не появлялись женщины, но ни одна не смогла занять пустое место ни в сердце, ни в душе, ни в его доме. А жизнь без чувств, без сердечного трепета, без романтики и волнений, оказалась такой пустой и серой, такой… утомительной! Очень спокойной, очень ровной, и совершенно пресной. Гарольд Хлоринг не ревновал, не страдал, не мучился сомнениями, и не испытывал настоящей радости – словно оказался внутри сосуда с водой и смотрел на окружающее изнутри, находясь в безопасности и недосягаемости, но и лишённый чего-то очень… нужного. Эта перчинка вернулась к нему вместе с сыном. Принц жил отношениями сына и Алисы и наслаждался всем, что происходило, безмерно. Это было куда лучше, чем самый трогательный роман о любви, потому, что и он в этом участвовал, причём весьма продуктивно. И эту свою радость он не готов был уступить никому и ничему, и даже племянница не смела вмешаться! Решение было трудным и требовало от него твёрдости не только в обращении с Габи, но и с сестрой, которая – принц предвидел это, – встанет на сторону дочери, что естественно, и тоже ополчится против Алисы. Но он был к этому готов и собирался оградить Алису по мере возможности от всех неприятных волнений, пока не вернётся сын.

Габи прибежала к себе, сама не своя от обиды и гнева. И конечно же, у нее на подхвате была подруга дорогая, которая с готовностью принялась подливать масло в огонь этого гнева. Лживая, бесстыжая, мелочная, Беатрис не была даже образованной или хотя бы умной; сама не зная достоинства, гордости, порядочности и других, мало-мальски приличных чувств и желаний, она уверена была, что все такие же, просто притворяются и скрывают это. В то, что Алиса, проводив жениха, спит с Иво, она и сама верила. А доказательства?.. Пожалуйста! Все говорят, что Иво вдруг перестал встречаться с другими девушками в замке, все его прежние пассии пребывали в отчаянии. Зато в саду графини Июсской он проводит почти все свое время! Какие еще доказательства нужны?!

– Да он ей и не нужен был вовсе, – вдохновенно вещала она пылающей от ревности и обиды Габи, – пока она не узнала, что ты с ним встречаешься! О-о-о, это такая лицемерная и злобная дрянь, эта типа графиня, втируша мелкая, она всех готова у тебя отбить! Она ведь и Орри глазки строила свои умильные! Не помнишь, как она ему пела свои сладкие песенки: «Ах, вы такой замечательный бард, ах, у вас такие песни, ах, я тоже хотела бы их петь!».

– Сука, сука! – Бесилась Габи. – И дядю околдовала лицемерием своим! – Она передразнила Алису:

– Конечно, я бы уступила ей… Конечно, уступила бы! Уступила бы!!! И сделала бы так, чтобы все об этом узнали: вот я какая, добрая, милая обаяшка, – Габи зарычала, – ненавижу!!! И я должна вот так просто отдать ей Иво?! Она все у меня забрала уже, все, все!!! – Она упала на постель, закрыв лицо руками. – Я жить не хочу!!! – Габи зарыдала, и была абсолютно искренна в своем горе и сама верила во все, что говорила. – Зачем мне жить, меня все ненавидят!!! Я дура, дура, ничего я не могу сделать с этой тварью, ничего!!! Она разрушила мою жи-и-и-изнь!!!

– Дорогая, не плачь! – Разумеется, Беатрис бросилась ее утешать, обнимать, нацеловывать, и даже прослезилась вместе с нею. – Нет ничего невозможного, поверь!.. Она сама себя перехитрила, связавшись с Иво… Как только граф вернется, надо сделать так, чтобы он узнал об их связи. Вот увидишь, он ее вышвырнет сам отсюда, без всего, как и была! Быть не может, чтобы правда не победила, ведь не может же этого быть!..

– А Иво? – Подумав, всхлипнула Габи. – Я ведь люблю его, Беатрис! Я не хочу ему зла!

– Ну, конечно, он и его прогонит. – Вкрадчиво произнесла Беатрис, приглаживая ее растрепанные волосы и утирая слезы со щек. – А ты – подберешь… Он останется ни с чем, и тогда… тогда он уже никуда от тебя не денется, тогда он будет уже только твой, потому, что только ты сможешь его содержать и дашь ему крышу над головой… Понимаешь?..

И у той, и у другой даже в голове не мелькнуло, насколько подлым и мелочным, да и откровенно глупым был подобный план и подобные надежды. Напротив. Беатрис себе в эти минуты казалась нереально умной, расчетливой, настоящей интриганкой, нет – мастером интриг! Да и Габи, воображающая себя влюбленной в Иво, не думала о том, что будет чувствовать и как переживет подобное ее возлюбленный. Она вообще о его чувствах не думала. Как, впрочем, и о чувствах всех других людей на земле. Но скажи ей кто об этом, и ее искреннему возмущению не было бы границ.

Иво не находил себе места. Он по-прежнему был без ума от Габи, но в то же время отчетливо понимал, что смерти Гаги ей простить нельзя. Одно дело мелкие прегрешения, и другое – смерть. Тем более, смерть такой безответной и преданной девочки. Понимая, что эта девочка навеки встала между ним и Габи, Иво страдал так, что сам боялся глубины своего страдания. Он и презирал сам себя за то, что по-прежнему любит такую тварь, и мучился от жалости и сострадания к ней же: дурочка, что ж она натворила, как же ей придется расплачиваться за этот грех, это же необратимо, это же навеки! И страдал от того, что не может идти в собор, так как его экзальтированная душа боялась соприкосновения с божественным, чувствуя себя причастной к смерти невинной девочки и виновной в укрывании грешницы. Все в нем перевернулось в эти дни, все пришло в смятение, и хаос поселился в сердце. Алиса, как могла, старалась поддержать его, и слегка успокаивался он только в ее саду, потому и стремился туда постоянно. Тем более, что в отсутствие друга и господина он никому здесь особо был и не нужен. Другие армигеры и большинство рыцарей относились к нему скверно, видя в нем соперника и конкурента, и дел у него особых и не было. Он начал ездить в Эльфийский квартал, чтобы брать уроки боя у тамошних мастеров, учил эльфийский язык, начал читать эльфийские книги, надеясь найти там то, чего больше не находил в религиозных трудах. И в конце концов, сделал то, что изумило и Алису, и всех, кто его успел хорошо узнать: присоединился к Нэшу в его поисках и расправах над засланцами Драйвера.

Приехав рано утром в Найнпорт, Кенка не смог себе отказать в маленьком удовольствии и не развлечься в Галерее Сладкого Насилия. Помня о том, что брат ждет, он, правда, удовольствие скомкал, и мальчик, выбранный им для забавы, умер слишком рано, но и так было неплохо – немного утишило боль. Заставило забыть про неблагодарного, глупого, несчастного Вэла. Из галереи Кенка раньше обычного направился прямо в Девичник, где застал Доктора и напрямую предложил ему уехать с ним в Клойстергем.

– Подумай, медикус. – Вкрадчиво говорил он, пока Доктор, сомневаясь и нервно облизывая зубы, отводил глаза. – Здесь тебе уже ничего не светит. Что тебе твой Драйвер даст?.. Ему самому-то уже жрать нечего. Да и ты, я смотрю, запаршивел у него, прежде-то полощеней был. А у нас тебе все условия будут: и лаборатория, и золото, и почет, и безопасность – Драйвер, придурок, сам себе яму вырыл, и в ней вы все скоро и окажетесь.

– Они меня убьют. – Чуть слышно выдохнул Доктор, решившись. – И Хозяин, и Барр – вы не знаете, какая это тварь! Она чудовище!

– Не посмеют. – Пообещал Кенка. – Как раз у герцога Далвеганского-то ты и в безопасности, ну же! Бросай ты гадюшник этот, – он с отвращением глянул на беременных Саманту и Марту. – Что ты возишься здесь с чухами этими, тебе цены нет, ты можешь так подняться, при герцоге-то, что сам черт тебе не брат будет!

– Вы только меня от них защитите! – засуетился Доктор, приняв решение. В самом деле, что он терял?.. Возможность измываться над безответными девочками?.. так в последнее время это уже не доставляло ему такого удовольствия, как прежде. Зато страшно ему было здесь теперь постоянно, каждую минуту, он и забыл, когда нормально спал, без опиума!

– Разумеется. – Кенка даже покровительственно потрепал Доктора по плечу, хотя вид голого медикуса ему был неприятен: до чего ж несуразная фигура, бывает же! – Ты давай, собирайся, время-то уходит, часики тикают!

Доктор собрался поспешно, но тщательно. Он даже собрал большинство готовых снадобий и ингредиентов, зная, как они дороги и насколько редки. Некоторым образом, но мечты его вдруг сбылись: пусть без возлюбленного Гора, но он станет, наконец, богатым, станет приближенным врачом знатного человека, герцога! А любовник… С его деньгами можно и найти того, кто не отвернется, как Гор, не оскорбит, не плюнет в душу. И пусть он, Доктор, активной стороной быть уже не может, есть ведь и иная возможность… противоположная.

Драйвер не посмел даже слово сказать, узнав, что его Доктор уехал с Кенкой. Барр не было – только она, пожалуй, и остановила бы их! И не успело еще стемнеть, а Доктор уже стоял на палубе «Левиафана», огибающего южные скалы, так ошалев от нежданного счастья, что даже почувствовал себя почти таким же бодрым, полным сил и желаний, как прежде, и с наслаждением вдыхал морской воздух, глядя, как солнце садится в воды океана. В этот миг он верил, что все его несчастья наконец-то кончились, судьба сжалилась над ним, и все у него теперь будет хорошо. И когда-нибудь, – мечталось ему, – он встретит Гора, богатый, прекрасно одетый, с молодым и красивым любовником, и презрительно отвернется, даже не поздоровавшись. Что, несомненно, – почему-то уверен был Доктор, – Гора очень сильно заденет. Даже расстроит.

Глава пятая: Кальтенштайн

Был момент, когда Гарет подумал, что им конец. Что они попали так, как никогда еще, и, видимо, в последний раз. Даже странно стало: неужели вот так все и закончится, и все, что было, копилось, все везение, невезение, все движения и планы, все удачи и надежды оборвутся здесь и сейчас?.. Это показалось ему таким нелепым, что все внутри него восстало против этой нелепости. Да нет же!

Они попытались, под давлением и эльфа, и Адама, уйти от наступающих корнелитов, большая часть которых были пешими, но изгиб оврага вывел их почти под самые стены Кальтенштайна, небольшой крепости, принадлежавшей Унылому Гансу, знакомцу Гэбриэла и врагу Хлорингов. Здесь их нагнали конные корнелиты, и Хлоринги со своими людьми развернулись к ним и дали бой, все еще надеясь на успех. И успех, вроде, им сопутствовал: и эльф, и Гарет с Фридрихом, и бойцы Адама, косили кое-как вооруженных и не особенно умелых всадников, как траву, не смотря на солидное численное превосходство. Но в какой-то момент это показалось напрасным: с северной стороны мчались, немилосердно грохоча и подскакивая на неровностях старой дороги, фургоны с отставшим обозом корнелитов, почти параллельно им – группа всадников в белых плащах с неразличимыми пока гербами, а сзади, из оврага, нарастая, гремел боевой клич корнелитов. Правда, распознав гербы, Гарет обрадовался, поняв, что это аббат Мильестон, посланный кардиналом по душу Корнелия; пусть людей у него было немного, но все – конные бойцы, хорошо вооружённые и опытные. И в этот миг ворота крепости раскрылись, и оттуда появились всадники во главе с рыцарем с гербом Кальтенштайна. Вот тогда Гарет и подумал, что им конец. И единственной мыслью, которая после этого у него осталась, это – перебить как можно больше врагов, унести их с собой в могилу, крошить и резать, пока есть силы и бьется сердце. Выглядывая самых сильных воинов, он устремлялся к ним, с эльфийским кличем: «Коэн!», сметая на своем пути всех, кто пытался ему помешать. Гарет давно потерял из вида брата, но всем своим существом ощущал, что тот сейчас и думает, и действует точно так же, как и он.

– За Нордланд и Хлорингов!!! – Закричал Мильестон, налетая на корнелитов с другой стороны. Пешие корнелиты с грозным ревом уже бежали со стороны оврага, кто с пиками, кто с длинными крючьями, чтобы стаскивать рыцарей с седел, потрясая разномастным оружием: и топорами, и шипастыми булавами, и фальшионами, и секирами, и даже свинцовыми дубинками, а кто и вилами. «Не справимся». – Понял Гарет окончательно. Он пока не знал подробностей рокового сражения Ардо и его войска с корнелитами, но один взгляд на крючья в мгновение ока нарисовал ему, опытному бойцу, полную картину возможной бойни. Пеших было слишком много, и они были злы и одержимы жаждой покончить с ними. Если бы не Кальтенштайн…

– За Нордланд и Хлорингов!!! – Донеслось с той стороны, и Гарет не поверил своим ушам.

– В крепость!!! – Хрипло кричал мчавшийся во весь дух своего не самого резвого коня рыцарь. – Ваши высочества, уходите в крепость!!! Я прикрою!!! За Нордланд и Хлорингов!!!

Времени не было, чтобы раздумывать, не ловушка ли это, не обман ли? Закричав команду своим людям, Гарет помчался к крепости, сметая мечом с пути тех, кого не сшиб грудью его конь. В голове даже мелькнуло: даже если ловушка, лучше смерть от рыцаря, чем от быдла!

Гэбриэл давно уже научился принимать, как должное, своевременное появление эльфа. И сейчас не удивился, когда тот возник рядом, верхом на своем кауром жеребце, с Пеплом в поводу. На ходу взлетев в седло, Гэбриэл зарубил кого-то, бросившегося ему наперерез, и помчался вслед за братом, уже далеко опередившим его. И в какой-то момент понял, что оказался в ловушке: с трех сторон путь ему перекрывали фургоны корнелитов, возницы которых яростно нахлестывали лошадей и мулов, торопясь отрезать его от своих и хоть одного, но поймать и прикончить прямо сейчас. С юга, со стороны Зеркального, со стороны оврага – почти отовсюду было полно корнелитов, которых оказалось просто нереально много, все бежали, скакали, орали, потрясали оружием… Всадники брата, Мильестона и Кальтенштайна были уже на мосту, Гарет развернул коня и что-то кричал, Гэбриэл увидел, как его удерживают, схватив Грома под уздцы, Мильестон и Фридрих. Корнелиты с крючьями и дубинами нагоняли, и даже если Гарет вырвется и поскачет ему на помощь, он и не успеет, и не сможет. Гэбриэл вновь оглянулся. На севере, за фургонами, виднелась пустая лента дороги, уходящая в веселую рощу. Развернув коня в ту сторону, Гэбриэл пустил его в галоп. Сверху раздался пронзительный крик ястреба… Стрелы и арбалетные болты свистели мимо, бессильные против магии Мириэль. Время замедлилось, стало тягучим, как кисель. Все звуки стали отдельными, больше не сливаясь в общий шум: свист стрел, крики людей, крик Гарета, звон оружия, грохот колес. Пепел, храпя, летел над дорогой, взбивая подкованными копытами сухую и твердую, как камень, землю в мелкую, словно пудра, пыль. Мелькали где-то близко, и все же вне досягаемости искаженные злобой и тожеством лица корнелитов, бегущих наперерез, тянущих к нему свои крючья. Копыта и сердце стучали в унисон. Гэбриэл припал к конской гриве, всем телом ощущая готовность коня; его возможность; помогая ему. Пепел взмыл гигантской птицей над фургоном, поджимая задние ноги и чуть ли не касаясь копытами брезента – и все же не касаясь. Как меняются гримасы торжества на лицах корнелитов на изумление, разочарование и ярость, Гэбриэл уже не видел. Он весь сосредоточился на прыжке; и лишь когда Пепел опустился на все четыре копыта, выровнялся и помчался по пустой дороге, Гэбриэл быстро оглянулся, и перевел дух. Фургоны задержат преследователей на дрянных лошадях достаточно, чтобы Пепел взял достойную фору. Они ушли.

– Какой конь, а?! – Твердили по обе стороны стен Кальтенштайна. – Птица, а не конь! Ушел ведь, ушел! А как ушел!!! – Гэбриэлом и его конем сейчас восторгались все, даже враги. Корнелиты отступили от стен крепости, встреченные залпом стрел, ругались и сквернословили, обещая тем, кто внутри, судьбу Брэдрика и Анвилского аббатства. И судя по их перемещениям и прочим действиям, уходить восвояси не собирались. Кальтенштайн, со своим фирменным унылым видом, смотрел на эти перемещения и построения со стены, положив руку на эфес меча, хорошего, но видавшего иные, лучшие дни, как и все его доспехи, одежда и прочие вещи и аксессуары.

– надеюсь, – своим глуховатым басом, медленно, произнес он, – ваш брат, ваше высочество, знает, куда скакать за помощью.

Гарет точно знал, что брат не знает. Но ответил, тем не менее, со всей уверенностью:

– Не волнуйся, рыцарь. Мой брат умеет преподносить сюрпризы. Это его фирменный стиль. Как и вы. Каюсь, от Кальтенштайна я помощи не ждал.

– Я тоже. – Аббат Мильестон оказался совсем молодым, не старше тридцати, стройным, темноволосым и темноглазым, с английским акцентом, человеком, больше похожим на рыцаря, чем на священника. Даже сутана у него была короткая, с надетыми поверх латами. Он был из тех людей, что, как и Альберт Ван Хармен, словно уже рождаются такими, чистенькими, лощеными, с иголочки, волосок к волоску, только в отличие от Альберта, Мильестон был ярче, брутальнее. Со слишком чувственными губами для священника, и слишком опасным огоньком в глазах. – Корнелиты положили три четверти моих людей, то, что я привел сюда – жалкие остатки. Они разорили и сожгли Анвилское аббатство, монахов перебили, и если бы просто убили! Они сотворили с ними такое непотребное скотство, и так над телами надругались, что я вам рассказать не могу. То же и с окрестными селами, и с их жителями, в том числе и с теми, кто успел укрыться в аббатстве. Их предводитель, поп Корнелий, мертв, его отравил какой-то повар, а нынешние вожаки корнелитов – это отребье, расстриги, преступники… Их следующей целью был бы монастырь кларисок, и даже подумать страшно, что ожидало несчастных женщин!

– Ну, отрадно думать, что мы здесь не просто прячемся, а спасаем кларисок от участи худшей, чем смерть. – Вздохнул Гарет. – Много слышал о тебе, аббат.

– Взаимно. – Мильестон, не скрываясь, приглядывался к Хлорингу. – Рад знакомству. И почту за честь сражаться на вашей стороне, ваше высочество. Я слышал о том, что ваш брат убил дракона – правда ли?

– Правда. – Вновь вздохнул Гарет, и мельком глянул на поле, где корнелиты разбивали осадный лагерь – весьма, кстати, грамотно. Для быдла-то. – Как закончим здесь, милости прошу в Хефлинуэлл: там есть чучело.

Мильестон рассмеялся, показав крепкие белые зубы:

– Сражен вашим оптимизмом! Но что это мы?.. У меня есть в отряде медикус, к счастью, он не пострадал в бою. Нужно уделить внимание нашим раненым. Как я понял, один из пострадавших – их высочество, принц-консорт Фридрих?..

Шторм вернулся в Гранствилл, раздираемый эмоциями и страстями, уставший с долгой и стремительной дороги, и спал после возвращения плохо и мало. На другой день он пошёл в центр, чтобы узнать новости – он делал это просто, сидел у фонтана и слушал людей, которые толклись здесь дни напролёт и болтали обо всём на свете, не обращая внимания на еще одного эльфа. В этот раз его волновала только одна новость, и только её он и ждал услышать: Габи. Всё прочее его совершенно не трогало, даже новости о невесте Гора, о которой говорили очень много. Женщины взахлёб обсуждали её украшения, шляпки и покупки; многим до зарезу нужно было купить то же самое, и они, сплетничая, сетовали на то, что конечно же, у них-то нет столько золота, сколько есть у Хлорингов. Мужчины обсуждали, какая она красавица, и – Шторма это слегка насторожило, – что про неё ходят нехорошие слухи, и насколько они могут быть правы, а насколько это просто зависть и бабская ревность. Про Габи никто ни разу не упомянул; говорили в основном про принца Элодисского, который – слава Богу! – поправился настолько, что возобновил свои публичные обеды в замке, на которые приглашались и влиятельные горожане. Говорили о Моисее, знаменитом лекаре и алхимике, который теперь поселился в Хефлинуэлле, и по слухам, был настоящим волшебником, а его лекарства и зелья – самой настоящей панацеей… Всё это Шторму было не интересно. Пока он ждал весточки о Габи, на площади появилась она сама, в сопровождении свиты, верхом на своём великолепном вороном, как смоль, коне. Увидев её, Шторм испытал такую мучительную бурю чувств! Тут были и облегчение, и радость, и ненависть, и злоба на неё и себя самого, и протест, и страсть. Её раздражённый голос, которым она, как обычно, отчитывала кого-то из своей свиты, бесил Шторма, но слышал он только его. Как только Габи ушла в собор, Шторм, ведомый непреодолимой силой, подошёл к её коню и погладил точёную голову. Рука его чуть дрожала: прикасаться к тому, что принадлежало Габи, было наслаждением, и в то же время ему почему-то казалось, что он совершает нечто кощунственное, чего даже стыдился. Пальцы его пробежались по поводьям и седлу, которое ещё хранило её тепло… тепло её узких белых бёдер, которые так и стояли перед его глазами, обвивающие мужскую поясницу… Губы мгновенно пересохли, сердце забилось быстрее.

– Великолепный конь, а, господин эльф? – Общительно обратился к нему слуга.

– Что? – Вздрогнул Шторм, почувствовав себя так, словно его застали за чем-то интимным и не вполне приличным. На скулах выступила краска, он отдёрнул руку.

– Говорю, конь великолепный! Миледи очень его любит, других вообще не признаёт. – Слуга тоже погладил коня с фамильярностью близкого друга, подул в ноздри, и конь протяжно фыркнул, мотнув головой, слегка толкнул слугу носом, напрашиваясь на новую ласку.

– Да… – Шторм, преодолевая какое-то непонятное ему самому чувство, отошёл от коня, с остервенением протёр лицо, зачерпнув воды из фонтана. Да что с ним такое?.. Страх появился в низу живота и несильно, но противно стиснул внутренности. «Убить её. – Пришла мысль. – Сегодня же, сейчас же! Её и этого… Всех…» – Быстро пробираясь домой, Шторм дрожал, в который раз уже мысленно с остервенением кромсая вожделенное тело и заливая кровью ненавистную комнату. Ожидая Габи, он продолжал дрожать от нетерпения и дикой, ослепляющей ненависти. Она заплатит за то, что делает с ним! Он избавится от неё, избавится!!!

Обычно Иво появлялся уже тогда, когда Габи приезжала в собор, располагался в той самой комнате и ждал свою любовницу; но сегодня время шло, а он не появлялся, и Шторм испугался: значит, Габи тоже не придёт? Что-то случилось, они прекратили свои встречи или перенесли их в другое место?..

Но Габи появилась, прибежала, как обычно, по той самой тропинке, мимо его дома, в скромном платье служанки и мантилье, прикрывающей ее лицо. Она вновь назначила Иво свидание, знала, что он поехал в сторону Гранствилла, и летела сюда, вне себя от облегчения, радости и предвкушения. У нее давно не было секса, а секс она успела полюбить безумно. Тело ее оказалось способно получать неслыханное наслаждение, и Габи попала в полную зависимость от этого наслаждения, жила им. Шторм наблюдал, как она возникает в знакомой комнате, и как разочарование и гнев искажают ее лицо. Он понял, что Иво не пришел, обманул ее, и что ей больно от этого. Смотрел, как она бесится, бьет посуду, швыряет на пол фрукты и печенье. Жалость, злорадство, радость от того, что она сегодня не будет с Иво, смешались в нем. Он вышел из дома и затаился в кустах на тропе, сам не зная, что сделает. Просто он так неотступно думал о ней, и чувства его охватили такие сильные после этой вынужденной разлуки, что Шторм не контролировал себя. Когда Габи появилась рядом, окутав его ароматом розового масла, Шторм не сдержался.

Габи вскрикнула, когда прямо перед ней бесшумно, словно из воздуха, возникла высокая фигура в чёрном, и он зажал ей рот и потащил в заросли, стервенея от её сопротивления: Габи мычала, брыкалась, пыталась царапать его… Затащив её в свой дом, Шторм потянулся к ножу: он хотел её убить, он был твёрдо уверен, что это сделает, что он уже это делает… Как получилось так, что вместо этого Шторм очутился с нею на грязном полу и, осыпаемый грязными ругательствами, не чувствуя ногтей, царапающих его кожу, набросился на неё с такой дикой и неистовой страстью, что Габи завизжала, а сам он закричал, – он не знал. Всё произошло очень быстро; испытав невероятный оргазм, Шторм замер на ней, тяжело дыша, жмурясь от невыносимых ощущений и противоречий, мокрый, опустошённый… Габи дрожала и корчилась в его руках, сотрясаемая спазмами такого же сильнейшего оргазма – его страсть зажгла и её кровь, зажгла так, как никогда не зажигал ни Иво, ни даже насилие над Гагой.

– Ублюдок… – Простонала она, не в силах избавиться от его тяжести. – Как ты смеешь… Насильник… тварь!!!

Шторм, только сейчас осознавший, что натворил, отшатнулся от неё, и взгляд его тёмных, почти чёрных эльфийских глаз обжёг её совершенно непонятным выражением. Габи увидела невероятно красивое лицо, сейчас искажённое недоверием, злобой, страстью. Задохнулась:

– Эльф?.. А говорят, вы не насильники! – Она зло рассмеялась. – Всё враньё! Всё враньё!!!

– Заткнись! – Рявкнул Шторм. – Я не эльф!

– Полукровка! – Габи змеёй выскользнула из его рук. – Животное, подонок! – Торопливо одёрнула юбку, пятясь к двери, оставшейся открытой. – Ублюдочный выродок!!! Ты заплатишь за это… Понял?!! – И Шторм вновь бросился на неё. Скрутил, ногой захлопывая дверь, срывая платье, разрывая рубашку, связал руки, привязав её к столбикам лестницы. Блестящие чёрные волосы Габи разметались, алмазные шпильки посыпались на пол, голубые глаза сверкали от ярости, грудь вздымалась.

– Я убью тебя, шлюха! – Произнёс Шторм сдавленным голосом, тоже тяжело дыша и чувствуя, как вновь накатывает возбуждение. – Молись, или что вы там делаете!

– Да пошёл ты!!! – Габи, какой бы ни была, трусихой не была точно – кровь Хлорингов, не смотря ни на что, брала в ней верх. – Тьфу на тебя, выродок! Убивай, валяй! Напугал… мразь!!! – Её поза, с закинутыми назад и вверх руками, подавшимися к Шторму грудями и бёдрами, которые она лихорадочно пыталась поднять так, чтобы прикрыть хоть частично свою наготу, волосы, разметавшиеся пряди которых частью заслоняли лицо, то, как она дёргала головой, пытаясь избавиться от них – всё возбудило Шторма ещё сильнее, хоть несколько минут назад он подумал бы, что сильнее возбудиться невозможно. Острый запах Габи, смешавшийся с ароматом розового масла, терпкий, пряный, подействовал на него сильнее всякого наркотика… Рванув на себя её бёдра, осыпаемый проклятиями, Шторм снова овладел ею, вновь получив и подарив ей неслыханное наслаждение. В какой-то момент он краем сознания отметил для себя, что она наслаждается, не смотря на всю свою ругань и всё сопротивление, и почему-то это доставило ему удовольствие и возбудило непонятную гордость. Сжимая её бёдра, Шторм не торопился отпускать её, тяжко дыша и жадно наблюдая за её лицом, отражающим все стадии оргазма, сотрясающего её тело. Желание убить её испарилось – он не мог убить женщину, с которой занимался сексом, это было невозможно. Да и не хотел. Впервые в жизни ему хотелось коснуться женского тела, вообще какого-то чужого тела, не чтобы причинить зло, а… чтобы погладить. Её влажная матовая кожа, невероятно мягкая, бархатистая, нежная, так и просила такого прикосновения. Шторм чувствовал её пальцами и бёдрами, которые сейчас прижимались к ней, чувствуя её дрожь, её жар, её влажность. Большие пальцы сами, слегка дрожа, погладили эту кожу – чуть заметное движение, почти неуловимое, но и это для него было новым и диким ощущением. Шторм отдёрнул руку и отшатнулся от Габи, пытаясь вызвать в себе прежние ненависть и жажду убить. Только тело не желало ненавидеть и пылать злобой: оно блаженствовало, и даже боль от царапин, которыми Габи щедро исполосовала его кожу повсюду, куда дотянулась, была сладкой.

– И что ты теперь будешь делать, а? – Тяжело дыша и дрожа, поинтересовалась Габи. – Что ты будешь делать?! Ты знаешь, кто я? Ты знаешь, что с тобою сделают за то, что ты изнасиловал меня?! Сам молись, придурок!

– Я знаю, кто ты. – Его низкий голос пускал мурашки по её коже и заставлял бабочек в животе мелко трепыхать крылышками. – Ты проститутка… забыла всякий стыд и трахаешься с оруженосцем своего брата!

– Да кто тебе поверит! – Скривилась Габи. – Полукровке, насильнику! Тебя утопят в дерьме, ты понял?! Видел сортир?.. Сбросят в эту мерзкую вонючую жижу, и ты захлебнёшься ею, урод… – Она с силой, неожиданной в таком хрупком теле, пыталась освободить руки, и всё её тело извивалось от напряжения. – И последнее, что ты будешь чувствовать – это… дерьмо… в твоём рту… развяжи меня, понял?! Развяжи, тварь!!! – Ноги её пытались упереться в пол и соскальзывали. – Немедленно развяжи! Я заору!

– Ори. – Шторм поднял с пола кинжал, желая увидеть страх на этом лице и услышать совсем другое. – Визжи перед смертью, человечья самка, визжи, как свинья!

Глаза Габи расширились, она испугалась – но не завизжала. Она и сама не подозревала в себе такой отваги! Сознание неминуемой – как ей показалось, – смерти, придало ей мужества, с которым она плюнула в сторону Шторма. Губы её дрожали и кривились от страха, живот сам собою сокращался, ноги стали ватными, но она не завизжала и не стала умолять.

– Убивай, козёл! – Прошипела дерзко. – Валяй! Не дождёшься ты от меня визга… Понял?! Убивай! – Габи в истерике попыталась пнуть его непослушной ногой. – Ну же, чего ждёшь, тварь, чего ждёшь?!

Шторм отшатнулся от неё, не зная, что делать. Он растерялся. Если бы она умоляла и плакала, он бы её… наверное, пощадил, чувствуя себя победителем. Её храбрость его поразила и восхитила, и это был первый в его жизни случай, когда Шторм испытал что-то подобное по отношению к женщине. Но что ему теперь было делать?! У него была голая Габи, принцесса крови, связанная и дважды им изнасилованная, её порванная одежда, пожар в крови… И всё это складывалось в неразрешимую на первый взгляд проблему, в огромный вопросительный знак. Убить её он не мог. Оставить всё так, как есть и сбежать?.. Кто-то её, да найдёт… Но в таком случае её ждёт неминуемый и страшный позор. Шторм встал с колен, отошёл, налил себе воды и жадно выпил.

– Дай пить! – Потребовала вдруг Габи. – Слышишь, эльф?!

– Я не эльф. – Машинально произнёс Шторм уже избитые слова. Габи пожирала его глазами. Тело его было не хуже, чем у Иво, а может, и лучше – плечи шире, мускулы заметнее, живот и ягодицы рельефнее и даже на вид – крепче. У него были невероятно красивые бёдра, в отличие от большинства мужчин, которых Габи знала, крепкие, длинные, стройные. И почти никаких волос на теле, только немного в паху. Глаза казались чёрными, но на свету становилось ясно, что они коричневые, глубокого, сочного, изумительно-красивого цвета. Боясь и ненавидя его, Габи его и хотела тоже – оргазмы, которые она уже испытала, были просто… невероятными! Помедлив, Шторм налил ей воды и поднёс к губам.

– Развяжи. – Потребовала Габи. – Я не буду пить, как корова, понял?

– Тогда вообще не получишь.

– Боишься меня? – С издёвкой спросила Габи. – Боишься развязать, а?! Связанную девушку трахать-то безопасно!

– Я?! – Поразился Шторм, обжигая её взглядом. – С ума сошла, дура?!

– Это ты чокнутый. – Злорадно сообщила Габи, продолжая вырываться и сводя Шторма с ума движениями

своего тела. Он отвернулся, но продолжал её видеть как краем глаза, так и внутренним взором. – Если полез на меня… на племянницу… принца! – Она рванулась изо всех сил, но ничего не вышло, и девушка обмякла, тяжко дыша. Было жарко, даже здесь, в тени; пахло плесенью. Габи огляделась.

– Что это за сарай? – Спросила презрительно. – Только не говори, что ты здесь живёшь! Какой ты эльф, если живёшь вот так?.. Знаешь, что я думаю?.. Что ты извращенец и придурок!

– Заткнись! – Не выдержал Шторм, не поворачиваясь к ней. Он пытался думать, что делать, как выйти из этой нелепой ситуации, а тут она со своими… словами.

– Что, правда глаза колет? – С торжеством выпалила Габи банальнейшую фразу, которая, однако, Шторму была незнакома.

– Ты должна молчать! – Вызверился он на неё. – Поняла?! Ваш бабий поганый язык не для того, чтобы говорить! – Для молчаливого Шторма это была целая речь, и он был искренне потрясён, когда Габи и не подумала впечатляться. Напротив, скривилась, и голос стал противным-противным:

– Ой-ой-ой! Как страшно! И что ты делать будешь, а? Что ты дальше будешь делать? Придурок! И убить не можешь, и отпустить страшно… Дай пить, ты слышал?! – Она попыталась пнуть его, не дотянулась, зашипела от боли в руках. Заорала:

– Дай мне пить, сейчас же, урод! И развяжи мне руки, мне больно! Я не убегу, дурак, я же голая!

Шторм, сообразив, что она абсолютно права, налил в стакан воды, поставил его на пол возле неё и разрезал путы. И Габи в тот же миг впилась ногтями ему в лицо, у самых глаз, промахнувшись едва ли на пол сантиметра, завизжала от ярости, и Шторм вновь скрутил её, толкнул лицом на лестницу и снова набросился на неё, вне себя от злости и страсти. Габи ухватилась руками за ветхие столбики перил и затряслась под ним так, что лестница заходила ходуном и пыль посыпалась из всех щелей. Она взвизгивала и кричала, Шторм рычал и стонал, теперь дольше, намного дольше, до полного изнеможения. Габи рухнула на ступени, не замечая грязи и мусора, хватая ртом воздух, Шторм, чтобы не упасть на неё, припал к перилам, жмурясь и пытаясь отдышаться. Он был мокрый, как и Габи, пот струился по телу повсюду. Пахло розовым маслом и Габи, так сильно, что голова шла кругом.

– О-о-о, Боже… – Протяжно простонала Габи. – О-о-о Боже…

Шторм вытер мокрое лицо рукой и удивлённо уставился на кровь; лицо защипало, и он чертыхнулся, поняв, что это за кровь. Всё ещё дрожа, поднялся на непослушные ноги, подошёл к ведру с водой и щедро плеснул в лицо и на грудь. С внезапным страхом взглянул на неподвижную Габи: что с ней, не дай бог, покалечилась?.. Ему казалось, что такая страсть должна была её покалечить.

– Дай… воды… – Она с трудом перевернулась на спину, ноги её тоже дрожали. – Быстрее… Мне дурно… – И Шторм, не долго думая, вылил остатки воды прямо на неё. Она взвизгнула, потом рассмеялась:

– Спасибо… Так гораздо лучше. Ты сволочь и извращенец, эльф…

– Я. Не. Эльф. – В бешенстве отчеканил Шторм.

– Да какая разница… – Габи потянулась по-кошачьи, только что не мурлыкая. – Меня зовут Габриэлла, если ты не знаешь. А тебя?

– Какая тебе разница?

– Я хочу знать, кто меня трахал. – Высокомерно произнесла она. – Я не шалава какая-нибудь. Так как?

– Шторм. – Неохотно ответил он. Он уже столько глупостей наделал, одной больше…

– Шторм! – Глаза Габи хищно блеснули, она резко села. – Ты убийца, которого разыскивают братья! Но ты не бойся. Я зла на них и ничего им про тебя не скажу. Честно, не скажу. А теперь сделаем вот что. Ты возьмёшь меня ещё раз… Мне хочется ещё. А потом раздобудешь мне новое платье, и я уйду. Каждые среду и воскресенье я приезжаю сюда, в собор, на мессу. Это на случай, если тебе интересно.

– Нет. Не интересно. – Шторм солгал. Сердце его вновь заколотилось, на этот раз от нечестивой радости: теперь Габи будет приезжать сюда к нему.

Габи встала, изгибаясь, как змея, приблизилась к нему, бравируя своей наготой, отбросила назад потяжелевшие от влаги волосы, почему-то ещё более сексуальные, чем сухие. Взяла у него из рук стакан с водой и медленно, не сводя с него дразнящего взгляда, вылила воду тонкой струйкой себе на груди, другой рукой поглаживая их и теребя соски. Лицо Шторма покраснело, стало суровым, даже злым, взгляд отяжелел, дыхание тоже стало тяжёлым. Он смотрел в глаза Габи, но видел и всё остальное, в том числе и её соски, упруго пружинящие под пальцами; видел струйки воды по прекрасному телу. В запоздалой попытке противостоять ей он продержался несколько бесконечных секунд, а потом с глухим рычащим стоном подхватил её бёдра, тут же обвившие его, как в самых горячечных его видениях, и отдался своей страсти. И теперь в его объятиях она извивалась, рычала и вскрикивала, царапала его спину и кусала шею и плечи. Боль подстёгивала Шторма, и этот, последний на сегодня раз, оказался самым сладким, самым безумным. В душе он давно ненавидел себя, и наслаждение пополам с болью оказалось для него наилучшим вариантом: Шторм получал грех одновременно с наказанием, и это примиряло его с собой и своей страстью. Теперь он знал абсолютно точно, что не откажется от следующего свидания даже под страхом смертной казни, а так же то, что уже никогда не захочет ни одного женского тела, кроме этого, длинного, узкого, белого и гибкого, как лоза, одуряюще пахнущего розовым маслом. Он послушно принёс ей платье, украденное с заднего двора по соседству, и проследил, как она возвращается к себе; и долго потом караулил на другой стороне улицы, пока принцесса не покинула вместе со свитой свой дом и не направилась в Хефлинуэлл.

– Просто с ума сойти. – Откровенничала вечером Габи с Беатрис, оставшись наедине. – Это просто с ума сойти! Он такой страстный, что кажется, будто я вся пылаю, и голова словно безумная, а то, что я чувствую в последний момент… О-о-о, Беатрис, ты просто представить себе этого не можешь, просто не можешь! Никто этого не может! Иво – тьфу рядом с ним!

– Дорогая, как тебе повезло! – Изображала понимание Беатрис, притом люто завидуя и презирая Габи про себя. – Но он и вправду, эльф?.. А как его зовут?

– Это тайна! – Габи хватило ума не выдать Беатрис имя Шторма. – Эльфийские имена – тайна для непосвящённых, ты же знаешь… Мы его будем звать…Страстоцвет! Только умоляю, ни слова, ни звука, никому, хорошо?

– Хорошо… – Беатрис вкрадчиво потеребила пальчиком оборочку на ночной сорочке Габи. – Мне пришло письмо… Мой двоюродный брат будет в Гранствилле завтра. Ты отпустишь меня повидаться с ним?

– Надолго? – Капризно надула губы Габи.

– Разве я могу без тебя долго? Конечно, не-ет! – Расплылась в своей сиропной улыбочке Беатрис.

Шторм искупался в ручье Ом, и вытянулся на берегу, в траве, натянув только штаны на мокрое тело и подставив себя прохладному вечернему ветерку. Безоговорочно капитулировав перед своей страстью, он думал о том, как пережить дни до среды. Вокруг него ещё витал призрак аромата розы, и Шторм с наслаждением вдыхал его, вспоминая их последний раз, то, как она лила на себя воду и смотрела на него, вспоминая её пальцы и соски… Как же это было здорово, как же здорово! Хозяин был прав, женщины – отрава и зло… И злу этому противостоять невозможно, и… не хочется. В среду он снова будет обладать этой женщиной, и только это теперь и имело для него значение. Даже не смотря на то, что Шторм понимал, как это глупо, жалко и подло по отношению к Хозяину выглядит. Даже не смотря на то, что сам себя презирал за это, а Габи по-прежнему ненавидел. Просто страсть оказалась не тем, чем можно было пренебречь… что можно было контролировать или отвергнуть. А если совсем честно… это оказалось единственным, ради чего стоило жить.

Беатрис приехала в Гранствилл в сопровождении пажа; зашла в трактир на Полевой улице, но кузена там не застала. Вместо него к ней подсел Марк и фамильярно приобнял за талию:

– Привет, красавица!

– Поаккуратнее с руками. – Изобразила знатную даму Беатрис. – Ты кто и где мой кузен?

– Твой кузен у себя дома, я полагаю. – Марк руку убрал, но развязный тон и не подумал оставить. – Письмо отправил я… Меня зовут Марк, я полагаю, имя, тебе известное? Хозяин «Наливного яблочка», к твоим услугам.

– Да уж, известное. – Беатрис быстро глянула на террасу – там мальчишка-паж с её вещами кидал хлебные шарики собаке. – И ещё как!

– Тогда ты понимаешь, что лучше тебе выслушать меня и не строить из себя невесть, что? – Нагнулся к ней Марк с милой улыбочкой, не менее сладкой, чем её собственная. – Тебе, кстати, привет от господина Мааса, помнишь такого?..

Лицо Беатрис на мгновение утратило слащавое выражение, став злобным и неприятным, но только на миг. Маас был тем самым ювелиром, который «спонсировал» её поездку в Гранствилл, в оплату известной услуги.

– Помню-помню. – Расплылась Беатрис в милейшей из своих улыбочек. – Как он поживает? Такой хороший человек! Такой вежливый, такой щедрый!

– Да уж. Я бы за то, что мне дали в жопу, столько никогда бы не заплатил. – Цинично усмехнулся Марк, и Беатрис быстро обернулась: не слышал ли кто?! Но Марк удачно выбрал место: слышать их не мог даже паж.

– Чего тебе надо? – Беатрис отбросила притворство, и взгляд её стал жёстким и злобным, а уголки рта приспустились, и оказалось, что рот у неё маленький и неприятный, верхняя губа коротковата, а передние зубы великоваты – как у крыски. Да и глазки маловаты.

– Ты мне пригодишься. – Ответил Марк, тоже перестав улыбаться. – И поверь, это будет взаимовыгодное сотрудничество. Я знаю, что вы с твоей госпожой крайне недовольны присутствием в замке некой Манфред. Верно?

– И что?

– Она не только вам мешает… Можешь считать, что её дни в Хефлинуэлле сочтены. И кстати… кто встречается на улице Вязов с армигером Гэйба Хлоринга?

– Уже никто. – Неприязненно глядя на Марка, возразила Беатрис. – А встречалась Габриэлла. Он её бросил.

– Он – её? – Присвистнул Марк. – А ради кого?

– Ты будешь смеяться, но ради Манфред.

– Ого! – Обрадовался Марк. – Это же просто отлично! Слушай… Мы с тобой можем провернуть одну очаровательную интрижку… Не в курсе, когда точно возвращается её жених?

– Нет.

– А узнать можешь?

– Я попробую. Но не обещаю. К принцу у меня доступа нет, с Манфред мы не общаемся…

– Попытайся с нею подружиться.

– Да что ты!

– Да ладно! – Передразнил её Марк. – Тебе ли не суметь?.. Ну, хотя бы стань её приятельницей, это не трудно.

– Что я с этого поимею? – Прямо спросила Беатрис.

– Золото. – Так же прямо ответил Марк. – За каждую услугу, за каждый ценный факт ты будешь получать звонкую монету. Ну, и никто не узнает, кто ты есть на самом деле и чем зарабатываешь на разные женские штучки… Тем более, что больше тебе не придётся брать за щеку у бездельников в замке, золотишко у тебя будет водиться и так.

Беатрис перекосило от ненависти: это-то откуда он узнал?! И Марк радостно ухмыльнулся – он не знал точно, просто в поисках замены Жанне он выяснил, что в замке есть девка, которая в определённые часы ждет в одном укромном закуточке и за два талера берёт в рот. Он только предположил, что это именно Беатрис, и надо же: попал пальцем в небо! А с другой стороны, только она и могла этим заниматься…

Обычно с девками и бабами Марк использовал другую тактику: очаровать их, и эти идиотки сами из трусов выпрыгнут, лишь бы ему угодить! Но на Беатрис тратить обаяние было нелепо, да и, по мнению Марка, бессмысленно. Такая, как она, понимает только язык угроз и подкупа, а трахнуть её у Марка не было ни малейшего желания: он брезговал шлюхами. Даже теми, которых сам сделал такими, а уж тех, которые стали такими по своей воле…

– Если я прямо скажу, ты не обидишься? – Спросил Гарет, следуя за бароном Кальтенштайном по его замку. Барон неопределенно пожал плечами:

– Я давно разучился обижаться, ваше высочество.

– Честно сказать, я от кого угодно мог ждать помощи, но не отсюда!

– Да. – Кивнул барон. – Кальтенштайн – это последнее место и последние люди, о которых вспоминают в любом случае. А когда-то было иначе. И вокруг этой крепости был славный город.

– Но ты пришел на помощь. Ты же понимаешь, что это, скорее всего, верная гибель?

– Я понимаю одно. – Без пафоса, очень спокойно и буднично ответил Ганс Кальтенштайн. – У рыцаря может не быть денег, дорогих доспехов, золотых цепей и даже хорошего коня. Но он остается рыцарем, пока у него есть добрый меч и честь. Без чести нет рыцаря, даже если он весь в золоте и парче и похваляется древним родом и громким титулом. Я поступил так, как велели мне честь и вассальный долг, и да поможет мне Бог!

Главный зал Кальтенштайна ожидаемо был неуютен. Голые каменные стены и полы, посыпанные соломой, простые, потемневшие от времени дубовые столы и лавки. Навстречу герцогу Элодисскому вышла вся семья барона: пять девочек, старшей из которых было шестнадцать, младшей – пять. И ни одой красавицы, как сказал бы Гэбриэл… Впрочем, совсем уж дурнушками они тоже не были: длиннолицые, худенькие, но большеглазые, пухлогубые и свежие, с хорошей кожей и вьющимися волосами.

– Господь благословил мой брак прекрасными дочерьми. – Гордо сказал барон. – Но забрал у меня жену, а у них – мать. На все Его воля, и мы не ропщем. Мария, моя старшая, – он представил девушку герцогу, и та поклонилась, краснея, – взяла на себя заботу о сестрах и обо мне еще пять лет назад. Она – госпожа этого дома.

– Леди. – Гарет тоже поклонился. – Прошу прощения за вторжение незваных гостей. – Он не спросил, почему барон не взял ни одну из своих дочерей на пир в Гармбург. Он теперь и сам знал ответ: в этой семье не торговали ни девственностью, ни честью.

Ганс Кальтенштайн продолжал удивлять Гарета и дальше: рыцарь оказался отличным стратегом и так грамотно организовал оборону, что Гарет, переживший в Европе несколько и осад, и приступов, каждый раз убеждался, что ему нечего посоветовать барону. По-прежнему без улыбки, с кислым выражением лица, своим неподражаемо-монотонным тоном, он отдавал дельные и точные указания. И не забывал позаботиться и об авторитете принца крови: каждое распоряжение он начинал словами: «Его высочество приказывает…». Со стены Гарет имел сомнительное удовольствие видеть, как устраивают осадный лагерь корнелиты. Барон молча указал ему на дальнюю рощу, где под ударами неслышных отсюда топоров вздрагивали верхушки самых высоких деревьев. Гарет от души выругался: это точно не на дрова для костра!

– Сколько мы продержимся? – Вырвалось у него. Ответ его вновь удивил:

– Столько, сколько нужно.

С равнины, заметив их, корнелиты принялись выкрикивать оскорбления и угрозы. Гарет, потемнев лицом, услышал даже грязные намеки на себя и брата.

– Так их высочество знает, кого позвать на помощь? – Уныло спросил барон.

– Мой брат умеет преподносить сюрпризы. – Уклончиво повторил Гарет.

– О, да, я видел. – Вздохнул Унылый Ганс. – Не конь, а орел… – И тут же обложил трехэтажным матом солдат, неправильно, по его мнению, действовавших возле котла со смолой. Гарет оглянулся, и чуть было не сравнялся с бароном в выражении лица: все старое, обветшавшее, на веревочках, на подпорках…

– У Спарты вовсе не было стен. – Заметил Кальтенштайн. – Мужество жителей было ей защитой.

– Угу. – Кивнул Гарет. – И где они теперь?..

Пепел летел так, что Гэбриэл понял смысл выражения: «Не касаясь земли». Бег его коня в эти минуты и в самом деле казался ему полетом – он даже не чувствовал тряски. В какой-то момент из-за деревьев слева показался каурый эльфиец со своим всадником, и Кину крикнул:

– А-ну-ап диэн Каяна-лэ! Коэн!

Гэбриэл кое-что уже по-эльфийски понимал, и догадался, что Кину предлагает ему уходить к Каяне. Вот ведь, – мелькнуло в голове, – как полезно карту-то рассматривать столько времени! Он представлял себе, и где находится Кальтенштайн относительно озера Зеркального, и где Каяна. Ну, теперь он, хотя бы, знает, где находится сам и куда скачет. А ведь только что он рассуждал, а есть ли вообще смысл в его красивом уходе? Куда и зачем он едет-то?

Очутившись в густом лесу, Гэбриэл и Кину одновременно придержали взмыленных коней, и первый рискнул обернуться.

– Погони не будет. – Сказал эльф. – Я не колдун, но кое-что умею. У нас будет время уйти.

– Мы к эльфам? Думаешь, они придут на помощь? Есть смысл?

– Лисс далеко. – Возразил Кину. – А другие эльфы не пойдут – таково условие Священного мира. Никто не может пригласить эльфов на помощь в войне, только кровные родичи.

– А они в Лиссе. – Понял Гэбриэл. – Это очень далеко?

– Даже если напрямую, через Зеркальное, это дня четыре. А для бойцов, даже конных – еще дольше.

– Понял… молчу. – Гэбриэл нагнулся в седле и потрепал коня по влажной шее:

– Мальчик, красавец, дружище! Еще немного… держись! – И конь ответил усталым храпом.

Темнело на Севере поздно. И хоть белые ночи миновали, до конца мрак еще так и не наступал. В странных светлых сумерках Кину и Гэбриэл на усталых, покрытых коркой засохшего пота конях, добрались до сказочно красивого озера, на острове посреди которого стоял небольшой и такой же сказочный замок. Красиво было невозможно, нереально: отголоски карамельного заката отражались в спокойной, словно зеркало, воде, так же, как и нарядный замок с крытыми синей черепицей островерхими крышами, и темные строгие ели на противоположном берегу. На воде подле маленького причала, среди плоских круглых листьев, распустились хрупкие водяные лилии, насыщая воздух своим тонким ароматом. Кину спешился, ударил в маленький медный колокол, и Гэбриэлу этот одинокий звук над волшебным озером показался чарующим и странным, словно приглашение в какую-то удивительную сказку.

– Что это за место? – Шепотом спросил он эльфа, поглаживая морду своего усталого коня, который прижался к нему всей головой, тяжело поводя боками и подрагивая коленями.

– Это озеро Малый Конь и замок Ольховник. – Со странным выражением негромко произнес Кину. – Здесь я впервые поцеловал свою Одри… Как я люблю это место! – Он прикрыл глаза и глубоко вдохнул пахнущий цветами и чистым озером воздух. – Здесь моя тоска по ней стихает, и боль становится печалью.

– Так ты… – Гэбриэл не договорил. По закатному карамельному небу к ним почти бесшумно двигался паром. Паромщик, высокий молодой полукровка, сдержанно поздоровался, внимательно оглядев Гэбриэла и его коня.

– Ри здесь? – Спросил Кину, тот кивнул, и так и не произнес ни звука, доставляя их к причалу замка. Гэбриэла распирало от вопросов, но пока он не решался их задавать, обнимая своего коня и напоследок любуясь волшебным озером.

Внутри замок тоже был хорош. Стены устилал кудрявый плющ, двор был чистым и красивым. Двое слуг подошли забрать коней, но Гэбриэл сам расседлал Пепла, смыл с него пот и соль, щедро поливая водой. Прижался лицом к конскому лбу, прошептал:

– Спасибо, дружище, спасибо! Отдыхай… Заслужил!

В просторный холл, выложенный бежево-белой плиткой, по широкой лестнице к ним спустился стройный рыжеволосый полукровка с темными глазами и светлой кожей, очень красивый, одетый в эльфийский темно-зеленый узкий камзол с лаконичным малахитовым шитьем, темные эльфийские лосины и обутый в мягкие сапоги.

– Здравствуй, Вэлери. – Сказал Кину.

– Здравствуй. – Ответил тот. – Не часто ты балуешь нас своими визитами, король.

– Не хочу мешать твоей дружбе с другими Ол Таэр.

– Ты не мешаешь. Кто твой спутник?

– Гэбриэл Персиваль Хлоринг, граф Валенский, сын Лары.

– Снова Хлоринг, и снова в беде? – Вэлери остановился, приподняв одну бровь. – Кое-что никогда не меняется. Добро пожаловать в Ольховник, граф. Вэлери Ол Таэр, к твоим услугам. – Он склонил голову. Вслед за ним сверху спустилась девушка… Ну, наверное. Гэбриэл мгновенно понял, что она не эльф и не человек. «Фея. – Подумал он. – Но не лавви…».

– Альви – озерная фея. – Сказал негромко Кину. – Ты же почувствовал ее присутствие еще на причале.

– Да… Почувствовал. – Медленно согласился Гэбриэл.

– Вы устали. – Альви улыбнулась радостной нежной улыбкой. Ее огромные глаза были удивительно-яркого зеленого, с голубыми проблесками, цвета. – Вы в смятении и вас гложет тревога за близких. Успокойтесь. И не обижайтесь на моего Ри. Он такой бука только внешне.

– И только в моем присутствии. – Добавил Кину спокойно.

– Ты нарочно его дразнишь. – Альви подошла и расцеловала Кину в обе щеки. – Ри любит тебя. – Она перевела лучистый прозрачный взгляд на Гэбриэла. Радужка ее глаз была больше, чем у людей и даже эльфов, почти скрывая белки, а цвет постоянно переливался из голубого в зеленое, с яркими бликами, словно вода, и это было так удивительно, странно и красиво, что Гэбриэл загляделся, изумляясь и восхищаясь. И не сразу ответил на ее приветствие:

– Так вот какой ты, Радость Сердца, Черный Орел Ол Таэр! Я буду любить тебя. – Она подошла и поцеловала и его. – Надеюсь, твоя дикая лесная ведьмочка не рассердится на меня за это?

– Дикая?.. – Нахмурился Гэбриэл, но Альви так рассмеялась, что он оттаял тут же. Пошел за слугой-полукровкой в отведенные ему покои, и впервые в жизни увидел изготовленные гномами кран и большую медную ванну. Ну, как большую?.. Гэбриэл в нее не поместился. Не целиком. Но погрузиться в воду так хотелось! И он, вытянув ноги и сложив их на бортик, погрузил торс и плечи в горячую воду, блаженно выдохнул, с тихим стоном прикрыв глаза. И тут же перед внутренним взором побежали картинки давешнего боя, кровь, яростные лица, кровь, кровь, кровь… как же ее много в людях! И почему без этого никак-то, а?! Мысленно пообещал брату: «Держись, Старший! Я вернусь. Даже один – вернусь! Ты дождись, понял?».

Отмывшись и переодевшись в эльфийскую одежду, очень приятную к телу, очень легкую, и, не смотря на подчеркивающий фигуру силуэт, очень удобную и свободную, Гэбриэл спустился в просторную комнату с высокими окнами. От сумерек за окнами ее заслоняли фантазийные ажурные шторы – тоже невиданное пока в Нордланде новшество. Стену украшал огромный гобелен с конным рыцарем, вытянувшим вперед руку с мечом. Играла негромкая музыка, причем откуда-то снизу, из-под штор. Гэбриэл удивленно огляделся, и Ри с Альви переглянулись с загадочными улыбками.

– Колдовство какое-то? – Спросил Гэбриэл.

– Да. – Кивнула Альви. – Давнее, доброе волшебство. Прошу к столу, Радость Сердца!

– Благодарю. – Вежливо, даже гордясь собой немножко, ответил Гэбриэл. Есть хотелось страшно, и увидев блюда, поданные к накрытому по-домашнему, на четверых, столу, Гэбриэл понял, что в этом доме знают толк в еде. В свете свечей Альви была сказочно хороша, но ее муж не уступал ей ни в чем.

– Ри – мой младший сын. – Сказал Кину, и Гэбриэл чуть не поперхнулся. – Он единственный из наших с Одри детей, кто выбрал Старшую Кровь, но живет не с эльфами. Этот замок – наследство Одри. Баронесса де Куртне, из Ольховника, с озера Малый Конь – так ее звали на самом деле. Ри безумно на нее похож.

«Красивая была». – Подумал невольно Гэбриэл.

– Ты знаешь, почему я живу именно здесь. – Сказал Ри. Чуть напряженно.

– Я говорил тебе не раз: я легко несу свою ношу и не требую лояльности. Это опасное место для таких, как ты.

– Это не лояльность. И я не боюсь.

– Кину, Кину! – Мягко обратилась к нему Альви. – Хватит! Твой сын любит тебя, и потому живет здесь, чтобы у тебя был дом, и была возможность отдохнуть от странствий. Это его выбор. У тебя свой выбор, у него – свой. Хочешь, чтобы уважали тебя – уважай сам. Лучше расскажи нам, что случилось?

– Наш родственник, – Кину глянул на Гэбриэла, смущенного от того, что присутствует при семейной разборке, – отчаянно нуждается в помощи.

– А когда было иначе? – Вздохнул Ри. – Это связано с корнелитами?

– Да. – Он смотрел на Гэбриэла, и ответил тот. – Они напали на нас под Кальтенштайном, и брат укрылся в крепости, а я не успел и удрал. Конь спас. Вот… теперь как-то надо найти подмогу и вернуться.

– Я могу дать сотню лучников. – Помолчав, сказал Ри. – Больше не дам, простите: мое существование на границе человеческого и эльфийского миров не дает покоя людям. Особенно Бергстремам. Они то и дело устраивают провокации близ Коней. Обвиняют меня в том, что я даю приют Птицам. Они правы, но доказать не могут.

– Эти Птицы, – заметил, помрачнев, Гэбриэл, – сожгли мой охотничий замок и перебили всех там…

– Это ложь. – Возразил Ри. – Птицы не трогают безоружных. Они могли убить только стражников или вооруженных бойцов, но не мирных жителей. Я узнаю подробности, и разберусь с этим.

– Буду благодарен. – Кивнул Гэбриэл. – Там погибла девушка, которую мой брат… которая должна была стать подругой моего брата. Ну… как бы… любовницей. Официальной. А брат, он может, если не узнает иного, с этими Птицами очень… жестко обойтись.

– Понимаю. Я разберусь. – Повторил Ри. Какое-то время они воздавали должное отлично приготовленным мясным блюдам, салату из редьки с мясным соусом, копченой рыбе, тушеным овощам и отличным сладостям. Добравшись до вин и десерта, они вновь заговорили. Ри посвящал Гэбриэла в подробности свежайших новостей, которые эльфы ухитрялись узнавать мгновенно. Гэбриэл узнал, что Северную Звезду захватил непризнанный бастард Рональд Гирст, у которого буквально пару дней назад побывал граф Кенка, что Антон Бергстрем сам вернулся с юга только что, и срочно собирает в Лавбурге глав знатнейших междуреченских семей, что слух о смерти младшего Еннера не верный, тот, скорее всего, жив и скрывается в университетском городке Фьёсангервена, и многое, многое другое.

– Даже с моей сотней, – сказал напоследок Ри, – возвращаться через междуреченские земли в Гармбург смертельно опасно. Я понимаю, что время для вас с братом слишком дорого, но другого выхода нет – я пошлю весть в Лисс и попрошу помощи у Тиса. Он не сможет отказать. Эльфы не поймут и не простят ему этого отказа.

– Сколько времени это займет? – Спросил Гэбриэл. К черту гордость и амбиции – брата спасать надо!

– Недели две.

– Нет. – Покачал головой Гэбриэл. – Долго.

– Но другого выхода нет.

– Есть. – Он думал все время, пока мылся, отдыхал и переодевался. – Я, мать его, – простите, Альви, – граф Валенский! Валена – мой город, как бы. И я спрашивал у Кину – до Саи отсюда полдня пути, а морем от Саи до Валены –дня полтора, с попутным ветром – еще меньше. Я отправляюсь в Валену и собираю ополчение.

– Если руссы согласятся.

– Найму! – Упрямо выпятил нижнюю губу Гэбриэл, став еще сильнее похожим на свою дочь. – У меня золота еще полно, я в любом банке Райя возьму…

– Обсудим это завтра, на свежую голову. – Неожиданно подал голос Кину. – Если ты хочешь действовать быстро и по возможности, без ошибок, отдых тебе, Сетанта, жизненно необходим.

– И лечение. – Мягко добавила Альви. – Я займусь этим.

Гэбриэл улегся в постель, стесняясь: Альви сама уложила его, поправила подушку, прикрыла мягким легким пледом. Смеясь, принялась гладить его лицо, особенно там, где оставались страшенные синяки, потом руки, и снова лицо:

– Отдыхай и расслабься! И нечего меня стесняться, я старше тебя на триста лет! Тебе нужно быть здоровым и очень выносливым. Отдыхай…

Прикосновения ее были такие приятные! Где нужно, они согревали, где нужно – приятно холодили. А главное – они прогоняли видения давешнего боя, кошмарные, кровавые и тягостные. Голос и смех успокаивали, уносили в сон… Почувствовав, как уходит тупая боль из головы, и как легче становится рукам, Гэбриэл расслабился и уснул.

Снилась ему Алиса. Его феечка всматривалась в его лицо с подозрением и тревогой, что-то говорила, но он ее не слышал, словно смотрел на нее через толстое стекло, которое не пропускало звуки.

Утром, во время завтрака, в столовую вошел слуга-полукровка, поклонился:

– Милорд, у причала какой-то мокрый зверь, похожий на волка, но какой-то бурой масти, он лает и рвется в за… – Не дав ему договорить, Гэбриэл выскочил из-за стола и пулей бросился наружу. У ворот он и в самом деле увидел своего волкособа, мокрого, с порванным ухом и поджатой задней лапой, но по-прежнему боевого и отважно рычавшего на стражника, прикрывавшегося от него щитом. Сторожевые псы замка лаяли на пришельца с безопасного расстояния.

– Гор, дружище ты мой! – Закричал Гэбриэл, выскакивая на причал. – Жив, бродяга!!! – И расцеловал мокрую и сильно пахнувшую псиной морду своего скулящего друга. Тот, ответив на первый порыв, упал на бок и принялся вылизывать рану на внутренней стороне бедра, из которой торчал обломок стрелы, и Гэбриэл, охнув, подхватил его на руки и понес в замок, где отважного волкособа принялись лечить и Кину, и Альви. Стрелу извлекли, раны обработали и перевязали, Гора накормили. Тяжко, совсем по-человечески вздохнув, пес улегся у ног хозяина и уложил перевязанную голову на лапы. Наконец-то можно отдохнуть и расслабиться! Позади сумасшедшее сражение, боль, опасности, одиночество и поиск хозяина. Гэбриэл так рад был обретению своего четвероногого друга, которого считал погибшим в той мясорубке под Кальтенштайном, что несколько минут не мог говорить ни о чем, кроме как о Горе: как он его нашел, да какой он умный, да какой отважный, да как помог ему с драконом, да как с троллем рыжим подсобил… На протяжении всего завтрака разговор вертелся вокруг собак и их удивительных способностей вообще, и вокруг Гора – в частности. Гэбриэл то и дело нагибался, гладил его по влажной спине и целовал в мокрую морду. Ему казалось, что раз Гор вернулся – то и все остальное получится.

– Отдыхай, дружище. – Прощаясь, Гэбриэл уложил голову Гора к себе на колени. – Останешься здесь, пока я не вернусь. Через недельку я должен вернуться, ты к тому моменту поправишься, и снова будешь со мной повсюду хвостом ходить… Обещаешь ждать спокойно, эй?! – Он осторожно, стараясь не причинить боли, потрепал Гора за складки на шее. – Обещаешь?..

Гор тихо заскулил, но готовности мчаться за хозяином не изъявил, поддержав уверенность своего хозяина в том, что он самый умный пес, точнее, волкособ, в мире. Здесь же Гэбриэл оставил и Пепла. Конь еще отдыхал после вчерашней скачки, грешно было бы тащить его в путь снова. Большую часть пути Гэбриэлу все равно предстояло проделать по воде, и он оставил любимого коня в Ольховнике с легким сердцем. Благодаря заботе феи у него прошли синяки, а главное – Гэбриэл вновь мог пользоваться правой рукой. Они еще раз обсудили все, что следовало сделать в этой ситуации, и Ри пообещал следить за положением дел и предупредить, если что, Гэбриэла. Для этого он создал удивительное создание – Гэбриэл второй раз в жизни увидел, как работает эльфийская магия крови, и вновь это произвело на него неизгладимое впечатление. Из капли его свежей крови Ри создал небольшого дербника, изящную, хищную и стремительную птицу. Тот был такой настоящий, что Гэбриэл потянулся его погладить, но Ри остановил:

– Не надо! Касаться птицы своей души, или такого вот создания, опасно. Этот дербник найдет тебя, где бы ты ни был, и доставит тебе сведения, которые, кроме тебя, от него никто не получит. Даже сильный маг. Жаль, нет крови твоего брата, можно было бы держать с ним связь! Но я попытаюсь сам, он ведь мне не чужой. И хочешь ты этого, Сетанта, или нет, но я отправлю просьбу о помощи владыкам. Запасной вариант никогда не будет лишним, а если твой брат так настроен против своих дядек, то пусть он потом выскажет свое возмущение, живой и спасенный, это все-таки лучше, чем другой вариант. – И Гэбриэл спорить с ним не стал.

Ри Ол Таэр сам отвез их с Кину на плоскодонке через все озеро и дальше, по заросшей камышом протоке, в озеро побольше, с лесистыми островками.

– Это озеро Безымянный Конь. – Говорил он, неторопливо и очень умело работая единственным веслом. – Всего Коней три. На Малом Коне – Ольховник, на Большом Коне – городок Коневы Воды и несколько деревень, оно западнее. Безымянный Конь – озеро пограничное, другой его берег уже эльфийский. У местных масса предрассудков и страхов, связанных с эльфами, которые мы усердно поддерживаем. – Ри рассмеялся, и Гэбриэл подумал, глядя на его глаза и зубы, что он смеется наверняка так же, как его мать. Мимолетный взгляд на Кину, не сводившего в эти мгновения глаз со своего сына, подтвердил лучше всяких слов: так и есть. И Гэбриэл, продолжая любоваться озером и окрестностями, задумался о том, что будет чувствовать Алиса, когда его не станет. Он будет жить, конечно, очень долго, как эльфинит, – дети эльфийской матери гораздо больше эльфы, чем дети эльфийского отца, а Ри, которому не меньше трехсот лет, даже пожилым еще не выглядит. Но все-таки меньше, чем Алиса. И рано или поздно, возможно, она будет вот так же смотреть на его дочь и искать в ней сходство с ним… Стало так странно. Даже не поймешь, хорошо, грустно, дико или горько?.. Или все сразу?..

Ри высадил их на эльфийском берегу. С виду здесь все было так же, как и с другой стороны, ничего волшебного, какого-то особенного или загадочного Гэбриэл прямо здесь не увидел, и даже слегка разочаровался. У причала их ждал полукровка с двумя лошадьми, которого Ри представил, как Дэна Мэлла, командира той сотни, которая будет сопровождать их в Валену. Дэн был полукровкой северных Ол Донна, напомнившим Гэбриэлу Ареса: серые, как песок, глаза, светлые волосы, великолепное тело. Северные Ол Донна, уроженцы Саи и Креолы, были ниже ростом, чем жители Дуэ Элодис, крепче, массивнее телом, почти, как люди, и зрачки у них были не такими яркими, красный огонек в них зажигался редко и только в темноте. Полукровок же незнающие люди и вовсе принимали за кватронцев, так мало в них оставалось от эльфов, и так много было от людей. Все это Гэбриэл знал от Доктора, большого знатока основных «пород» своего «мяса» – как он это называл. В голосе, движениях, даже спокойной уверенной манере Дэна тоже было много от его товарища по Приюту. «Как ты там? – Мысленно обратился к Аресу Гэбриэл. – Держишься?».

Арес сидел у бассейна в Девичнике, и с удовольствием обгладывал тощую куриную ногу. Подобные лакомства перепадали им в последнее время так редко, что чувствовал он себя при этом не менее, чем каким-нибудь набобом во время роскошного пиршества. Вообще-то, цыпленок ему достался целиком, тощий, жесткий и скорее всего, умерший естественной смертью. Но самые лакомые его части: грудку и бедра, – Арес отдал Кире, которая поделила грудку с Мартой и Самантой, а бедра съела, покоряясь его настойчивому приказу, сама. Осточертевшая вареная репа в этот раз была полита куриным бульоном, посыпана зеленым луком, и тоже показалась с голодухи не дурна. Две оставшихся девочки болели, и Кира с утра колдовала над брошенными Доктором ингредиентами, пытаясь состряпать какое-никакое лекарство, а Арес сидел и следил за обстановкой. Киру он давным-давно объявил умершей, и тщательно прятал ее ото всех, даже от Приюта. После исчезновения сначала Клыка и Ветра с Клэр, а потом и Доктора, Сады Мечты вновь пережили несколько дней жесточайших репрессий, обысков и допросов, но после, вот уже несколько дней подряд, неожиданно стало получше. Их стали кормить, и более того: случилось не иначе, как чудо, и Хозяин приказал кормить беременных девушек лучше, чем Приют, не бить их, и даже позволять прилечь в течение дня. А совсем ослабевших девочек из предпоследнего Привоза велел вообще не трогать, пусть отлёживаются. А вот что касается лекарств для девочек и для мальчишек, которых продолжали избивать и калечить гости, то стоило Аресу заикнуться об этом, и Хозяин впал в ярость и велел дать ему пять плетей. Но ничего. – Размышлял Арес. – Кира придумает что-нибудь. Она три года помогала Доктору, а тот имел привычку вслух комментировать все свои действия и даже рассуждать о свойствах ингредиентов и их воздействиях. Только бы и дальше не попасться на глаза ни Гестену, частому гостю Садов Мечты, ни, не дай Боже, самому Хэ…

И как только он подумал об этом, как они и нарисовались, Хэ, Госпожа и трое охранников. Арес закашлялся, вскочил, опустился на колени и громко произнес, почти прокричал:

– Добрый день, господин!

Из закутка, где прежде работал Доктор, а теперь колдовала Кира, раздался звон разбитого стекла. Арес обмер, взгляды Барр и Хэ одинаково хищно блеснули. Двое стражников без команды бросились на звук, и Арес рванулся за ними, с одной мыслью, пусть и бесполезной: задержать, а Кира уж придумает, как прикинуться тупой безгласной Чухой! Она сумеет, она умница! А там пусть ищут, кто это был, сроду не сообразят, что девушка! Упав под ноги, одного стражника он и в самом деле задержал, но второй через несколько секунд уже возвращался, таща Киру за волосы. Руки у нее были в чем-то желто-зеленом, она пахла лекарствами. Не удалось…

– Я же вроде слышал, что эта чуха сдохла. – Хозяин от гнева сделался как-то темнее, больше, весь напрягся, лицо исказилось от ненависти и гневного изумления. – Я же от тебя самого это и слышал?! Ты что… у меня под носом… с девкой…

– Нет! – Закричал Арес, которого другие двое охранников уже подняли, наградив чувствительными ударами и разбив в кровь лицо. – Не трогайте ее! Она это, умеет лечить, она Доктору три года помогала, она не хуже него это, может все!

– Что ты несешь! – Рассвирепел Хозяин, подлетел к Кире и схватил ее за волосы. – Тупая Чуха не может лечить!

– Стой. – Тихо произнесла Барр, ступая вперед. Подошла к Кире. – Отпусти ее. Ты в самом деле что-то можешь, ничтожество?

Кира вскинула голову, глянула на нее горящими ненавистью глазами. Барр с изумлением увидела перед собой не сломленное, покорное, измученное существо, какими привыкла видеть девочек в Садах Мечты. Перед нею была девушка живая, полная огня, силы и ненависти. Но КАК?!

Несколько секунд в Барр боролись ненависть, необходимость раздавить, уничтожить строптивицу, и понимание того, что без Доктора и его чудо-снадобий они очутились в безвыходной ситуации. Те снадобья, которыми она торговала вне Садов Мечты от собственного лица, как якобы знахарка и лекарка, тоже готовил Доктор, сама она, увы, и простейшей микстуры сварить бы не сумела. Снадобья же эти приносили стабильный и, в последнее время, единственный приличный доход. Вряд ли Чуха умеет что-то. Но если умеет… Нет, этот шанс ведьма упустить не могла. Усмехнулась ядовито.

– Есть только один способ узнать. – Заметила так же негромко. Обнажила длинный узкий «дамский» кинжал, подошла к Аресу. Приказала держать его крепче, и хладнокровно и умело воткнула лезвие ему в глаз. Кира дико закричала, громче, чем сам Арес, упала на колени, вся дрожа и протягивая к нему руки. А ведьма, обернувшись, сказала спокойно:

– Сможешь ему помочь?.. Если не сможешь, он умрет. Кинжал отравлен. Яд делал Доктор. Если ты знаешь все, что и он, ты и яд этот знаешь, и противоядие к нему.

– Я знаю. – Дрожа, призналась Кира. – Я все сделаю, все, что прикажете, все! Но он забрал почти все, мне не из чего приготовить лекарство!

– Говори ингредиенты. – Велела Барр. Девушка торопливо принялась перечислять то, что ей нужно, и ведьма все больше мрачнела, и в то же время на сердце постепенно становилось как-то легче. Мрачнела она от того, что ненавидела эту девушку, и признать ее полезность, оставить ее в живых, хоть и на время, ей было невыносимо, а легче становилось потому, что ведьма понимала: зато они выкрутятся. Только что, идя сюда, она мучительно искала выход и слова, которыми как-то нужно будет донести до Теодора мысль о том, что все совсем плохо… Она ведь жалела и опекала его, ей было искренне его жаль. Девка в самом деле знает, и до тех пор, пока они не найдут замену Доктору, будет готовить им снадобья.

– Хорошо. – Сказала, нагнулась к девушке. – Но не дай тебе бог, Чуха, возомнить себя тем, кем ты не являешься! Ты должна быть безгласной, покорной, знать свое место… Ты слышала меня?!

– Я буду делать все, что прикажете. – Дрожа, пообещал Кира. – Все, что нужно. Но только пока он – девушка указала на Ареса, – со мной. Если его не станет, ничего вы от меня не получите. Я смерти не боюсь. Вы отучили меня ее бояться. Я ее жду, как избавления от вас. Я уже три года, как должна быть мертва… Для меня каждый день – как украденный у смерти. Ненавижу вас, ненавижу! Убивайте, режьте, жгите, – я вытерплю, я столько здесь уже вытерпела! Но я умру, быстро умру, лечить меня некому… и избавлюсь от вас… потому, что я эльдар – а Вонючка говорил, что эльдар вы заколдовать не сможете!

– Дрянь! – Ведьма наотмашь ударила ее по лицу, еще, и еще. – Ничтожество, мясо, тварь! – Повернулась к Драйверу, сверкая глазами. – Ты слышал?! Ты слышал?! Этот заика, этот дрожащий уродец, этот… Под нашим носом учил девку лечить и варить снадобья, и рассказывал ей о всех наших тайнах!

– Язык ей вырвать… – Драйвер от гнева, возмущения и изумления весь побагровел, голос стал хриплым. – Чтобы не болтала зря…

– Нет. – Ведьма взяла себя в руки быстрее. – Она пока нам нужна. И то, что она знает, тоже. Кстати, – она мстительно оглядела Киру. – Вид у нее свежий. Будет работать, обслуживать гостей… А после лечить и варить зелья. А Доктора… – Барр сжала кулак с кинжалом, – я еще встречу. Вечно отсиживаться в Клойстергеме у него не получится.

– Двое стражников всегда должны быть в Девичнике! – Вне себя приказал Хозяин. – Глаз не сводить с этой твари! Чтобы не говорила, не забывала свое место и не подходила к этому… – Он скривился от ненависти, глянув на Ареса, который корчился на полу, зажимая окровавленной рукой глаз. – Как только окажет ему помощь – в клетку его! И чтобы она даже дотянуться до него не могла! Хочет его видеть – пусть видит! Но никаких слюней между ними я тут не позволю!

Драйвер ушел, но Барр осталась. Смотрела, как Кира тщательно чистит глазницу Аресу – глаз было уже не спасти, хоть она сделала все, что могла. Под взглядом Госпожи Кира не позволила себе ни плакать, ни хоть как-то показать свою слабость и свое горе – знала, что той это будет только в удовольствие. Нет. Удовольствия им она не доставит! Обработала ушибы и синяки, приложила тампоны, пропитанные мазью, оставшейся на стенках склянки, которую Доктор потому и не забрал с собой, к разбитым губам. Арес тяжело дышал и порой морщился – ему становилось хуже. Кира видела и понимала симптомы; слава богу, она в самом деле знала яд. Ей хотелось успокоить Ареса, сказать ему что-нибудь ласковое, но при Госпоже она не хотела, да и не смела. Госпожа заговорила сама, после того, как понаблюдала за нею, все больше убеждаясь, что девушка не просто самоучка – она мастер.

– И что, Доктор в самом деле учил тебя?

– Нет. – Подумав, ответила Кира, не глядя на нее. – Просто он заставлял меня помогать ему. Делать самые простые вещи. И много говорил сам с собой, обсуждал зелья, ингредиенты, свойства, их взаимодействие. А я слушала. И порой делала в его отсутствие, тайком. И с каждым разом делала все лучше.

– А ты не пробовала… – Барр произнесла это без прежней жгучей ненависти, задумчиво, – колдовать?..

– Я не умею. – Помолчав еще дольше, призналась Кира. – Не представляю даже, как это. Но если бы представляла… попробовала бы.

– Ты не дура. – Нехотя признала Барр. – Если смогла научиться столь многому сама, просто слушая и наблюдая. Удивительно для обладательницы столь смазливой морды, но ты в самом деле не дура. Интересно… Эльфам магия смерти недоступна. А эльдар?.. Не усилит ли твоя эльфийская кровь человеческую магию?.. Над этим следует подумать… – Сообразив, что рассуждает вслух, как Доктор до нее, она запнулась, с подозрением глянула на девушку. Эта жалкая самка, это ничтожество смогло выжить здесь дольше всех других ничтожеств, в том числе и таких же эльдар. Выжить, сохранить ясность рассудка, волю и жажду жизни, которые Сады Мечты выпивали одними из первых. Почему? Как?.. Проклятый сын Лары выжил, теперь Барр это до конца поняла, во-первых, благодаря тому, что Лара, тварь, успела наложить на него какие-то эльфийские чары – потому победа над нею и далась Барр так легко. А во-вторых, ему как-то помогала Мириэль. Барр не понимала пока, как, но была абсолютно в этом уверена. У Мириэль было что-то, что связывало ее с поганцем, кровь, вещь, волосы, что угодно… И через это та держала с ним связь, недостаточную, чтобы найти его, но достаточную для поддержки. Но что спасает вот эту тварь?! Что, если…

На службе у Драйвера Клык и Ветер постепенно объехали практически все Южные Пустоши, и отлично знали все местные большие и малые – особенно малые, – деревеньки. Эти знания здорово помогали им теперь, не палясь, добывать пропитание и какие-никакие деньжата. Они еще не придумали, куда их потратят, хотя в целом какие-то туманные мысли насчет того, чтобы податься на Русский Север – эту мысль заронил в них Вепрь, – у них имелись. И деньги, которые удавалось добыть, они откладывали в общую кубышку. Деревеньки были нищие, и денег пока было прискорбно мало. Медь, медь, медь и редкие серебрушки, которые пока можно было сосчитать по пальцам одной руки. Нищие были деревеньки, чего уж там. Добычей их были обычно курица-другая, утка, редко, когда коза или козленок, и уж совсем редко – поросенок, но это уж был настоящий пир. Клэр, которую они забрали без особого восторга – больно девка мелкая, ни сисек, ни жопы, но с рожи красивая, не отнимешь, – они использовали по полной, но считали, что она по гроб жизни им должна быть благодарна, так как почти ее не били, щедро кормили и не требовали от нее соблюдения жесточайших правил Садов Мечты. Клык, как самый мягкосердечный, даже добыл ей крестьянскую одежду, которая худенькой девушке была великовата, но все лучше бесформенной серой рубахи, в которой они ее забрали! Девушка продолжала оставаться безучастной к происходящему, но здоровая натура полукровки постепенно брала в ней верх. Никто из них понятия об этом не имел, а жили они теперь в той самой башне близ сгоревшей деревни Гремячее, где прежде жили Моисей и Тильда, а потом приходил в себя и привыкал к свободе Гэбриэл. Для Клэр, как и для него, первым вестником счастливой перемены в ее судьбе стал клен, на пронизанные солнцем листья которого она порой любовалась украдкой, когда была уверена, что этого никто не видит. Волкодав и Клык с Ветром, конечно, не стали бы наказывать ее за это или запрещать, хотя за ее перемещениями они бдительно следили – не дай, бог, сбежит, дура, с нее станется! – но им и в голову не приходило ей как-то помочь или хотя бы с нею поговорить. Привыкнув к ее безответности и замкнутости, они обращались с нею, как с собакой, с помощью привычных команд и коротких фраз, типа, «На, Чуха, жри!». Но даже просто отсутствие гнетущего давления Садов Мечты, постоянного страха и жестокой ломки, действовали на девочку освежающе. Она постепенно, робко, осторожно, скрытно, но приходила в себя и оживала. Как сломанное, смятое, с оборванными листьями, растение постепенно оживает, выпрямляется и даже дает новые побеги, так эта девочка, почти ребенок, упрямо цепляющаяся за жизнь даже в беспросветном кошмаре, теперь оживала и начинала вновь тайком радоваться всему хорошему, что вернулось к ней: свежему воздуху, запахам цветов и зелени, вкусной еде, красоте мира. И отношение к ней трех ее теперешних хозяев девочку не возмущало и не угнетало, как и то, что ей приходилось делать для них троих и от них терпеть: Клэр привыкла к этому, Сады Мечты превратили это в норму, в ее естественное состояние. В их маленьком хозяйстве постепенно появились куры, две козы, собаки, и даже украденный Ветром в Крыжах злющий серый гусак, которого они пожалели резать: больно он был боевой и отважный. Они звали его Господин Клюв, кормили подачками со своего стола и часто развлекались тем, что пытались натравить на него своего щенка. Гусак одерживал победу на два-три движения, и бедолага-щенок покидал поле боя с позорным визгом, под радостный хохот полукровок. Клэр полюбила эти их развлечения, которые наблюдала так же украдкой, не помышляя даже поучаствовать – хотя, повторюсь, они не препятствовали бы ей и не запрещали это. Полюбила она и животных, с удовольствием ухаживала за ними, кормила и чистила. В ее жизни тоже, как ни смотри, наступила светлая полоса.

Мария вспоминала своих несчастных подружек не то, что часто – постоянно. Они всегда были с нею, как старая, почти незаметная, но постоянно ощущаемая сердцем боль. Ей так было их жаль, что сердце сжималось всякий раз, как что-то напоминало ей о них. А напоминало часто: Трисс любила ромашки и ромашковые венки, маленькая Клэр любила землянику, которая уже появилась в густой траве на солнечных пригорках, и все они обожали клубнику, а ягоды в этом году было столько, что она росла даже на дорогах, между колеями. Стараясь не вспоминать Гарета и учась не тосковать по нему, Мария усердно работала, много читала, варила варенье и компоты из ягод, собирала ягоды, и постоянно в мыслях ее присутствовали ее подружки по ферме.

Ей казалось, что она понимает, почему Гарет так изменился после Великой Ночи. Он поддался порыву и поцеловал ее – ее! Великая Ночь сыграла с ними злую шутку, и он теперь стыдится этого порыва и не хочет, чтобы она это знала. Какими бы благородными и великодушными они с Гэбриэлом ни были, но ее прошлое и то, что делали с нею, – это не забыть, не исправить и не превозмочь. Она опозорена, испачкана, и знать это и так-то было больно, а помнить то,что подтвердило это и расставило на свои места – и того тошнее. Нет, она Гарета не осуждала. Напротив. Он постарался изо всех сил не причинить ей боль, был приветливым, добрым, великодушным. Но ни разу больше не то, что не поцеловал ее – он даже не прикоснулся к ней больше ни разу, даже мельком, не протянул руки, и не приехал ни разу один, без брата – даже попрощаться. «Неужели он думал, – порой с краской стыда и обиды говорила себе Мария, – что я не понимаю ничего и стану навязываться ему со своими чувствами или порывами?!». Ей так стыдно было, что она так рванулась и прижалась тогда к нему! Вот это-то его и напугало. – Подсказывало что-то внутри. – Ему, конечно, неприятно… да нет, что там – имей мужество, называй вещи своими именами! – ему противно ее тело, которое так унизили и таким гнусным вещам подвергали в свое время!

Марии казалось, что она такая же, как всегда, что ничто в ней не выдает боли, которая терзает ее сердце. Но и Тильда, и Ганс, и даже Моисей, пока что очень редко навещавший Тополиную Рощу, видели, что часть ее сияния как-то померкла, она больше не светится изнутри от счастья и радости бытия. И простые вещи, которым она так радовалась в первые дни, тоже больше не трогают ее. «Так я и знала. – Про себя сетовала Тильда. – Разбередил девочке душу, и уехал, даже не попрощался толком. Жестокий он все-таки, или все они, красавцы и герцоги, такие?.. Что им наши души и сердечки таких вот девочек, пыль придорожная?..». И заговорить страшно, неосторожным словом только больнее сделаешь. Да и гордая она – не признается нипочем. Пусть лучше думает, что никто не знает, как ей больно и обидно, и гордостью этой утешается хоть немного.

Но помочь очень хотелось, и Тильда не раз уже осторожно заводила с Марией разговор, не хочет ли она чего, нет ли у нее каких желаний – наш добрый граф, (так Тильда стала называть Гэбриэла), мол, строго-настрого наказал заботиться о ней, исполнять все ее желания и не давать ей скучать и переживать. Мария отговаривалась тем, что все нормально, она просто очень скучает по нему, что у нее все есть… Но как-то раз, перебирая с Тильдой очередное лукошко клубники, она оставила ягоду и вдруг сказала:

– Тильда… я давно думаю о своих подружках, и мне очень хочется как-то… обозначить их память, что-то сделать. Я думала сделать такие доски в церкви, как те, с именами его мамы, его предков. Еще думала, сделать могильные камни. Но мне не хотелось ничего такого, где была бы смерть. Я хочу, чтобы о них напоминало не что-то, связанное с могилой, со смертью, а что-то живое, прекрасное, какими были они. Я придумала. Я хочу посадить розы. И назвать их именами моих девочек.

– Это очень хорошая мысль. – Степенно ответила Тильда. – Я очень рада, дорогая Мария, что ты заговорила об этом и доверилась мне. Конечно, садить розы сейчас поздновато…

– Я знаю, – Мария опустила голову, скручивая в трубочку фартук, – что невеста Гэбриэла это может. Она меня ненавидит, я знаю. Но Гэбриэл всегда говорит, что она добрая, благородная и милая. Я верю, что если я расскажу ей все про своих девочек, она поймет меня и мне поможет.

– Я постараюсь с нею поговорить об этом. – Пообещала Тильда. – Графиня Алиса, конечно, знает, как наш добрый граф страдает при мысли о девочках из того ужасного места. Она поймет, что это будет во благо, и не только тебе, но и ему. Он, несомненно, будет рад, узнав об этом. Я и сама порой, как подумаю о невинных детях, загубленных на Красной Скале, так руки опускаются. Пусть у нас здесь будет двенадцать прекрасных розовых кустов, – у Тильды даже глаза увлажнились, – за которыми мы ухаживать будем, которые будет цвести и хорошеть год от года… Умница ты наша, как хорошо придумала! – Чем больше Тильда думала об этом, тем больше ей эта мысль нравилась. Она так загорелась этой идеей, что и сама уже рвалась в Хефлинуэлл, немедленно поговорить с Алисой. В том, что она феечку уговорит, Тильда не сомневалась.

Глава пятая Имя Розы

Сотня, присланная Ри Ол Таэр на подмогу двоюродным братьям, состояла не только из полукровок, но и из людей, и кватронцев, и даже из эльфов. Через эльфийские земли, солнечный Дуэ Эланор, по великолепной эльфийской дороге, они и в самом деле добрались до Саи, большого портового эльфийского города, всего за полдня. По дороге Гэбриэл успел всласть насмотреться на эльфийские отличия от человеческих земель, хуторов и угодий. У эльфов все посевы странным образом не были расчерчены под линеечку, но при этом не выглядели неряшливо или не ухоженно; деревья и кустарник тоже не вырубались и росли посреди пашен, как и где хотели. Не было крепостей, подобных человеческим, эльфийские поселки располагались привольно, без крепостных стен, хутора и виллы обносились только живыми изгородями. И все было красивым, нарядным, изящным. На виду у Саи Гэбриэл увидел табун эльфийских лошадей, и замер, остановившись и чуть ли не заболев от восторга: вот это кони!!! Олджерноны, их кровные родичи, конечно, хороши, слов нет, но эти… Шерсть эльфийских коней в солнечных лучах мерцала и переливалась, как шелк, – такое сияние шерсти среди лошадей, выведенных людьми, возможно только у ахалтекинцев, но Гэбриэл никогда таких коней не видел. Эти кони были изящнее изящного, совершеннее совершенства, а их галоп, который посчастливилось наблюдать Гэбриэлу в течении нескольких секунд, пока они не взлетели на холм и не исчезли за ним, был самым великолепным зрелищем за всю его жизнь.

– Хочу подарить такого Алисе! – Выдохнул он, немного придя в себя.

– Подаришь. – Пообещал Кину. – Эльфы не продают людям своих животных, и не продают в человеческие земли вообще кобыл и жеребцов, но мерина можешь приобрести, Хлорингу не откажут.

– Выхолостить такого коня?! – Аж задохнулся Гэбриэл. – Да как рука-то поднимается… – И Дэн засмеялся. Даже Кину чуть усмехнулся, продолжая путь.

Сая была необычным для эльфов городом, потому, что находилась на границе земель Ол Донна и Фанна; здесь прежде жили гномы и представители всех других Старших Народов, даже драконы – Кину показал Гэбриэлу на неприступной скале, словно клык гигантского зверя, торчавшей из воды в Сайской бухте, руины драконьего замка. Сам Гэбриэл сроду бы не подумал, что это был замок. Главным образом потому, что добраться до него обычным способом было просто нереально, ну, и потому, что от самого замка остались только фундамент и осколки стен, сложенных из таких глыб, что заподозрить в них рукотворное творение было нельзя.

– Истинные драконы куда больше твоего драконища. – Пояснил Кину, когда Гэбриэл усомнился в том, что и дракону это под силу. – Он словно щенок перед ними. Мелкий жалкий щенок.

– И как? – Подумав, удивился Гэбриэл. – Как Карл Великий его зарубал-то?!

– Воткнул Виндсвааль ему в глаз. – Ответил Кину. – По самую рукоять. В легендах говорится, что он снес ему голову, но это он смог сделать только у мертвого дракона, и отнюдь не с одного удара. На самом деле даже Виндсваалю такую голову было с одного удара не отсечь.

Гэбриэл погладил рукоять своего меча, на миг нахмурился, мысленно увидев его в руке Смайли. Ублюдок… Тварь! Зубы стиснулись сами собой… И тут же гримасу ненависти сменила кривая усмешка. Ничего. Он ответил за все, мразь. А вот свои регалии Гэбриэл у Брэгэнна-то так и не забрал. И самого Брэгэнна не поймал… Гэбриэл нахмурился своим мыслям, но тут же новые впечатления вытеснили даже неотступную тревогу за брата: он увидел гномий квартал на скале, кучу домиков, крыши нижнего яруса которых были террасами следующего. Домики были симпатичные, яркие, украшенные сверкающими орнаментами и затейливой резьбой, которую полуэльф отлично различал, не смотря на расстояние – скала, на которой располагался квартал, тоже стояла в море, в отдалении.

– А гномы там еще живут? – Спросил он, чувствуя себя мальчишкой, впервые познающим мир.

– Живут. – Наклонившись к его уху, шепнул Кину. – Но людям, даже самым симпатичным из них, это знать не надо. – Он отстранился и подмигнул Гэбриэлу, который озирался, не зная, что спросить еще и что рассматривать в подробностях первым: столько здесь было всего удивительного, странного, непохожего ни на что!

«И я даже не знаю как тебе расказать мое солнышко, – старательно выцарапывал он своим мелким почерком, без заглавных букв и запятых, прикусив язык от усердия – брата-то нет, а никому иному, даже Кину, Гэбриэл своих чувств к своему Солнышку доверить не мог, стеснялся – жуть, – все что я тут увидал и узнал. вернусь и все опишу как уж получица ты меня всегда лучше всех понимала. ты знаешь чуство у меня такое словно я который этого не видел и я который это увидел это два совсем разных гэбриэла прости что понятней сказать не могу. мне безумно много хочеца тебе расказать а главное как мне тебя не хватает каждую минуту в каждом месте в котором я побывал. каждое из них я хотел бы увидеть вместе с тобой и послушать что ты скажешь и расцеловать твои маленькие пальчики и ямочки в уголках твоих губ смотреть на которые я люблю даже больше чем на твою грудь. представляю как ты сечас смутилась мой нежный ангел и как улыбнулась читая вот эти мои слова и сердце моё рвёца рвёцца к тебе так что я и сказать не могу. ты и вдали от меня моё рыженькое солнышко тёплое с лучиками которое со мной гдебы я нибыл но понастоящему я буду счаслив только когда вернусь и обниму тебя крепко-крепко. если ты попрежнему поёшь отцу передай ему что я очень его люблю и вспоминаю каждый день и очень беспокоюсь не болеет ли он. будь с ним нежной так как только ты это можешь! Расцелуй за меня мою вэнни и скажи что папочка ее любит безумно и скучает также.привет иво скажи ему что я его часто вспоминаю. пусть будет осторожнее со своими бабами подругами. шучу. и пока что досвиданья мой маленький ангел люблю тебя больше жизни. твой гэбриэл». Запечатать письмо Гэбриэлу оказалось нечем: перстень с личной печатью тоже украл Брэгэнн, и Гэбриэл скрежетнул зубами, обнаружив это, а письмо запечатал Кину, он же отправил, сказав, что эльфийская почта доставит его скорее, чем человеческая, да и надежнее намного. О том, что с ними случилось у Кальтенштайна, Гэбриэл писать не стал. Вернется, и все расскажет. А заставлять родных волноваться, переживать от бессильного страха за них – зачем?.. Через два часа они уже грузились на морскую торговую шхуну «Нарвал», с русско-нордской командой. Шхуна шла из Клойстергема с грузом ткани для парусов, китового жира и ворвани, а так же разных скобяных товаров, необходимых в хозяйстве. Гэбриэл уплатил за себя и своих людей, продав охотничий кинжал с золотыми насечками и украшениями из мелких алмазов. В конторе Райя ему ожидаемо не поверили на слово, а перстня с печатью и прочих необходимых регалий у Гэбриэла больше не было. Всего этого, а так же денег, доставшихся Брэгэнну, пусть и всего трех талеров, завалявшихся в седельной сумке, жаль было безумно. Ничего, пусть, сука, шикует, пусть радуется… Недолго осталось!

– Я полагаю, – сказал Дрэд, перебирая четки, – что у вас есть некие особые возможности… Не хочу знать, какие именно, но полагаю, что весьма действенные, да, да…

– Что тебе надо? – Своим как бы утомленным, холодным голосом поинтересовалась Барр. Она встретилась с Дрэдом в Сандвикене, по его просьбе, но человек этот ей не нравился. Хотя сказать следовало не так; ей вообще почти никто не нравился, нет: человек этот ей активно не нравился, она предпочла бы видеть его мертвым. И предпочла бы не иметь с ним дел. Он был манипулятором, из тех, кто никогда не скажет прямо, никогда не попросит и не попытается убедить. Он будет играть, как кот с мышью, лгать, шантажировать, вынуждать, и до того привык к этому, что будь у него жена, он и ее бы вынуждал поступить по-своему вместо того, чтобы прямо приказать или попросить. Даже суп любимый на ужин заставлял бы приготовить путем сложных ходов, шантажа и прочих манипуляций. А ведьма была не из тех, кто позволяет играть с собой.

– Скажи прямо, чего хочешь. – Сказала она, глядя в глаза Дрэду. – Я не желаю ждать, когда ты слепишь из своего дерьма конфетку и завернешь ее в красивый фантик. Тебе опять надо, чтобы в Пойме убивали и грабили?.. Братья оказались не так глупы и беспомощны, а главное – их отец оказался умнее тебя. Расправа над Псами подняла их престиж. Что ты придумал теперь?

– Принц Элодисский оказался умнее вас с Драйвером. – Дрэд разозлился. Эта баба и в самом деле пугала его. Встреча с Гохэном заставила посла-инквизитора пересмотреть привычную картину мира, внесла неопределенные константы в формулу бытия. Здесь и в самом деле происходили чудовищные и невероятные вещи. Здесь существовали эльфы, – но ладно, Дрэд убедил себя, что они никакие не волшебные существа, просто немного другие. У них есть кровь, плоть и их можно убить. Но здесь существовали драконы и непонятные, но страшные демоны, здесь существовали рыжие тролли, голову и лапы которого отрубил проклятый мальчишка Хлоринг, и которые Дрэд видел своими глазами. Это было противно и страшно сознавать. Этого не должно было быть, это все переворачивало с ног на голову, это могло посеять хаос в умах… Этот Остров с его странными вещами и непотребными существами следовало уничтожить. Командор попал под чары проклятой Изабеллы, которая – Дрэд теперь ничему не удивлялся, – наверняка и сама ведьма. И теперь его не заставить призвать крестоносцев, если только…

– Вы же наверняка хотите дать им волю. – Сказал он. Хорошо. Отбросим прелюдии. Как сказал Хлоринг? Время французского бранля прошло. – Тем существам… В создании которых вас обвиняют.

– А тебе это зачем? – Ведьма не удивилась, не рассердилась и не стала ничего отрицать. – А главное – и это куда важнее, – зачем это мне?

– Если эти… э-э-э… существа, – начнут терроризировать Южные Пустоши, народ и местные дворяне испугаются и обратятся к твоему барону за помощью. Он обратится к принцу Элодисскому – только пусть обставит это публично, да, да… Люди должны знать, что обращение было, и не возымело действия.

– Не возымело?..

– Его сыновья и большая часть обученных наемников на Севере. И поверьте, госпожа Барр, им там сейчас нелегко. Тогда Драйвер обратится к командору иоаннитов, Бриану де Латрей, за помощью. Иоанниты помогут.

– Вы полагаете, иоанниты смогут это сделать? – Смех Барр, приятный, музыкальный, поразил Дрэда до глубины души. Он не представлял, как должна смеяться эта ужасная женщина, но уж точно не так, как она смеялась на самом деле! – Вы полагаете, что КТО-ТО вообще в силах это сделать?!

– Это сможете сделать вы. – Дрэду пришлось изобразить уважение и даже толику восхищения.

– Зачем?! – Резко повторила она, оборвав смех. – Зачем это мне?!

– Призвав рыцарей, – вкрадчиво произнес Дрэд, – Драйвер станет спасителем Пустошей. Элодисское герцогство слишком огромно. Несправедливо огромно. Хлоринги, пользуясь своим положением и грубой силой, в свое время прибрали к рукам лучшие земли двух других королевств, совершая безжалостную аннексию. Рим считает, что Хлорингам и созданному ими герцогству пора стать историей. Как вы смотрите на то, что Драйвер станет герцогом Южного герцогства? Норвежцы не позволят ему сделать это ни при каком раскладе. А Риму, в свою очередь, не нужны норвежцы – вообще. Риму приятнее и выгоднее будет иметь здесь свежую кровь, понимаете меня?

– Понимаю. – Барр прикрыла глаза. Она понимала. Понимала, что Дрэд лжет – он собирается использовать их с бароном, а после скормить собакам. Он наивно полагает, что, очистив юг от нежити, иоанниты установят здесь свои порядки, свой форпост, посадят на герцогский трон свою марионетку, а уже отсюда, постепенно или единым крестовым походом, но захватят весь остальной Остров… Только это – не важно. А важно то, что он подал ей идею. Простую идею, которая почему-то не приходила ей в голову прежде! Барр копила силы, чтобы ударить разом и захватить весь Остров целиком. А можно ведь полностью захватить Пустоши, и уже здесь, установив свою власть и получив в свое распоряжение все здешние ресурсы, приготовить быстрое и масштабное выполнение своей давней мечты! Как она прежде-то до этого не додумалась?! С той скоростью и теми возможностями, что есть у нее теперь, особенно после того, как проклятый Хлоринг перекрыл доставку свежего мяса, она будет еще не один год собирать и копить силы. А можно начать уже теперь!

– Я подумаю. – Она встала. – Мой ответ вы скоро узнаете. Все. Узнают. – И пошла, не прощаясь, стремительно, чуть изгибаясь длинным узким телом, облаченным в черную полумонашескую одежду. Дрэд с ненавистью посмотрел ей вслед. Ничего. И тебя, ведьма, в свой черед ждет костер инквизиции. Прикрыв глаза, Дрэд позвал секретаря-доминиканца.

– Мы напишем письмо в Тоскану. – Сказал, заставив себя успокоиться, очистить рассудок и изгнать из головы и сердца все раздражение и все сомнения. – Отцу Томазо делла Пьоре. Он как-то рассказывал мне о каком-то великом охотнике на ведьм…

Барр ехала по залитым солнцем улочкам Сандвикена, сейчас, в пору торжествующего лета, подсохшего за сухую неделю, даже симпатичным, и внутри нее все ликовало и пело: наконец-то! Наконец-то!!! Остальной мир пусть живет, как хочет, но этот остров весь будет принадлежать ей. Она изменит устоявшиеся от века тупые порядки, мир станет справедливым и разумным. Больше не будет унижения тем, кто родился не такой смазливой, как тупое мясо, зато умной и решительной. Александре мечталось, как она соберет их, умных, отвергнутых прежде девочек и девушек, обучит, позволит поверить в себя. И они будут править тупым мужским стадом, а их любимые красавицы – о, они получат по заслугам. Отныне все они будут жить так, как живут такие же твари, как они, в Садах Мечты, годные лишь на то, чтобы утолять похоть и щениться. Не будет больше семей, зачем они ей нужны?.. Мелкие визгливые дристуны слишком уж, незаслуженно, по мнению Барр, возведены в некий культ. А что они на самом деле? Недоделанные люди, с непропорционально большой головой, зачатками мозгов и рассудка. Тупые, злобные, капризные, невыносимые и бесполезные… Их будут скопом выращивать в бывших монастырях и распределять соответственно: кого на корм, кого на опыты, кого на племя. Ничего. Сначала будет страшно и больно, будет ужас и хаос… А потом они сами поймут, что так – лучше. Когда увидят, какой порядок, какое спокойствие воцарятся на Острове. Не будет ни ревности, ни страданий, ни насилия, ни бесконечных преступлений страсти. Не власти, – убеждала себя Барр, – не хаоса и не смерти она ищет. Она ищет СПРАВЕДЛИВОСТИ. И добьется ее, как оказалось неожиданно даже для нее самой – уже сейчас. Уже завтра это начнется: начнется становление ее личной эры, эры Справедливости.

Барр ехала и улыбалась мечтательно, не замечая дороги. Она была счастлива.

Герцог Далвеганский, увидев Доктора, вцепился в него, как черт в невинную душу. Он не слышал и не видел больше никого и ничего. Он просто не в состоянии был поверить, что все: он больше никогда мужчиной не будет. Его забавам и наслаждениям пришел конец. Дафна, которая единственная видела того, кто это сделал, утверждала, что это был ангел. Шестилетняя девочка даже утверждала, что он был с золотыми крыльями – приснились ли они ей, или она их выдумала и сама в них поверила, не суть, она стояла на своем. И герцог, человек не особенно набожный и суеверный, вдруг пришел в ужас: а если правда?! Если грехи его так ужасны, что само небо пришло и покарало его?! Как вообще могло получиться, что некто прокрался в его покои, окруженные стенами и охраной, запертые на все засовы, незамеченным, не оставив ни единого следа, и совершил свое деяние, не потревожив никого и не замеченный никем, кроме маленького ребенка?! А грехи его ведь и в самом деле велики! Чревоугодие, гордыня, гнев, похоть, прелюбодеяние с малолетками… Герцог перешел на хлеб и воду, постился, каялся, дни и ночи проводя в домашней церкви, даже надевал на себя под одежду цепи и колючие ремни, страшно раздражавшие его изнеженное тело. Ему казалось, что за те муки адовы, которые он претерпевает уже который день, небо должно его простить и сделать ему какую-никакую поблажку. Он пожертвовал такую сумму монастырю францисканцев, что настоятель впал в оцепенение, не в силах поверить своим глазам и ушам, когда его казначей сообщил ему итог: взнос герцог сделал золотом, серебром и драгоценной утварью. Герцог даже свой любимый кубок, из которого только и пил, что вино, что воду, что любой другой напиток, отдал! Может, и девчонок Драйверу вернуть? – Колебался он. Но было жалко. Воспользоваться ими он не мог, но посмотреть по-прежнему было приятно. Да и Хлоя, лапочка, так его жалела, так ласкалась к нему, что герцог просто не в состоянии был от нее отказаться. Хотя в душе готов был и на это, если больше ничто не поможет.

И вот, наконец, он его заполучил – этого чудо-медикуса, который, как утверждал его брат, творил чудеса и продлевал жизнь таким полутрупам в Садах мечты, что только диву даваться оставалось. Вида медикус был отвратного, что было, то было. Герцог Далвеганский, эстет по натуре, чуть не скривился при виде этой образины. И без того не красавец, доктор в последнее время стал совсем неприятен. От его былой опрятности не осталось и следа, кожа приобрела желтоватый оттенок, стала какой-то неприятно-рыхлой, он весь как бы слегка отек, лицо как-то оплыло книзу, напоминая теперь грушу. Волосы, и без того плешивые, лезли клоками, растительность на лице тоже поредела и стала какой-то неприятной. И запах от него стал какой-то… кисловато-гнилостный. Но к черту! Если он в самом деле стоит того, герцог его готов был, если нужно, в зад расцеловать. Не перекинувшись с братом и парой слов, он потащил Доктора к себе, и, оставшись наедине, в лоб спросил, сможет ли тот ему помочь.

– Можно ли сделать так, чтобы Он вставал? – Спросил, обмирая от надежды и страха. – Есть ли мази… микстуры, декокты какие для этого? Я заплачу столько, сколько надо, добуду все ингредиенты, какие надо, даже из-за края света! Говори, медикус, не стесняйся! А если… – Он запнулся: Доктор, некрасиво и жалостно скуксившись, вдруг зарыдал.

– Это Гор… – Не сразу, но смог различить герцог Далвеганский. – Это он, тва-а-арь… Паскуда проклятая… Он со всеми это сделае-е-ет…

– Какой Гор? – Нахмурился герцог.

– Хло-ло-лоринг… – Всхлипнул Доктор. – Тва-варь паскудная, изувер… О-он демон, он и со-со мной это сделал… Ни совести, ни-ни жалости никакой, паскудная мразь… Но я ищу! – Очнулся он, испугавшись выражения, которое появилось на осунувшемся, небритом лице. – Я-я-я уже по-почти! Я сделаю, сделаю зелье, я-я-я для себя придумал, но-но-но и для ва-вас…

– Хлоринг… – Выдохнул чуть слышно герцог, огромные кулаки медленно сжались. Ну, конечно же! Эти идиоты оставили его в живых, но он-то ничего не забыл! Он начал мстить, и Титус Сулстад знал, чувствовал: он не успокоится. Пока либо его не убьют, либо он не искалечит и не прикончит всех, кто хоть как-то замешан в его унижении. Дристун, придурок, мог верить в сказочку о том, что мальчишка стыдится своего прошлого, будет молчать о нем и пойдет на компромисс. Титус в это не верил. Хлоринги были не такими. Они могли быть чудовищами, могли быть убийцами, маньяками, кем угодно, но трусами и серыми мышами они не были никогда. А уж эльфы, чья кровь бежит в жилах этого мальчишки, и вовсе твари мстительные и холодные, но упорные. Герцог был против этого дурацкого нападения на Лару. Он был против насилия над ее сыном. И требовал его смерти, требовал, чтобы Дристун не верил Драйверу, а убедился сам!

– Все надо делать самому. – Гримасничая, сказал он. – Все, «» вашу мать, нужно делать самому, если надо, чтоб нормально было сделано! – Повернулся к перепуганному Доктору. – Что надо, чтобы работа шла?!

– Я спи-пи-сок на-напишу… – Чуть слышно пискнул Доктор, напуганный выражением, застывшим на лице его нового Хозяина, и вдруг от всей души пожалел о своем гнездышке в садах Мечты.

Правда, немного придя в себя, он огляделся в новых своих покоях, и успокоился и воспрянул духом. Здесь было красиво, уютно, удобно и роскошно; За портьерой видна была огромная и весьма приятная на вид кровать, огромное окно-фонарь открывалось на маленький круглый балкон, с которого видны были порт, бухта и море. Песчаные дюны западного побережья поросли чабрецом, вереском и соснами, одинокими и кучными, стройными и фантазийно изогнутыми; гигантские валуны, облизанные и обкатанные когда-то, немыслимую прорву лет назад, морем, лежали повсюду, среди сосен и на дюнах. Это было непривычно, но красиво, а Доктор, как ни странно, любил красоту. И именно такую: суровую, лаконичную, странную.

Что ж. Все здесь было непривычно, странно, но Доктору понравилось. Не взаперти, в жутком помещении среди опостылевших девок, которых он реально стал панически бояться.

И только он подумал об этом, как почувствовал чье-то присутствие, так остро, что аж содрогнулся и похолодел. Обернулся, отшатываясь. На пороге стояла Хлоя, любимая игрушка герцога Далвеганского. Но сейчас на прелестной рожице восьмилетнего ребенка застыло хищное и какое-то недетское, да и не вполне нормальное выражение. Она была скорее похожа на какого-то злого духа, прикинувшегося ребенком.

– Ты противный. – Сказала, прожигая Доктора своими большими эльфийскими глазами. – От тебя воняет. Ты мерзкий. Зачем ты здесь? Ты нам не нужен!

– Ах ты па-паскуда писежопая! – Задохнулся Доктор. – Тебе кто разрешил пасть свою па-паскудную разевать?!

– А-а-а-а!!! – Дико завизжала девочка, но глаза оставались спокойными и очень, очень по-взрослому злорадными и в то же время любопытными. Такое любопытство естествоиспытателя. – Папочка, помоги!!!

Герцог появился почти сразу, и девочка бросилась к нему, дрожа и всхлипывая.

– Он меня ударил!!! – Прорыдала тоненько. – Он обозвал меня и ударил… Папочка, спаси меня!!!

– Эта паскуда… – начал Доктор возмущенно, и получил такой удар кулаком в челюсть, что стек на пол, под удовлетворенным взглядом маленькой негодницы, который она бросила на него исподтишка.

– Запомни, медикус. – Навис над ним герцог. – Это тебе не Красная Скала! Моих ангелочков ни обзывать, ни, боже упаси, трогать не позволено никому, кроме меня! На первый раз я тебе это прощу, но не дай тебе бог еще раз хоть одну из них обидеть…

Он ушел вместе с Хлоей, гладя ее по головке и сюсюкаясь с нею, утешая и обещая различные вкусности и подарки, чтобы успокоить хнычущую притворщицу. Доктор, потряхивая ватной головой, кое-как поднялся и прилег на постель, уже не казавшуюся ему такой привлекательной. Да как жить-то теперь?! Он до того привык к определенному отношению и обращению с этими тварями, что сейчас у него было чувство, будто небо на землю рухнуло и основательно покалечило его обломками. Скуля, он повернулся на бок и в ужасе сел резко: Хлоя опять была здесь! Стояла, и смотрела своими жутковатыми недетскими глазищами.

– Те-тебе чего? – Прошептал он, куксясь. – Ухо-ходи…

– Ты противный. – Мстительно произнесла девочка, скорчив неприятную рожицу. – Ты гадкий и вонючий. Я тебя ненавижу. Ты должен от нас уйти!

Шторм, не смотря на бурный и дикий роман с Габи, всё-таки оставался преданным слугой любимого Хозяина, и прилежно исполнял его поручение: разжигал недовольство местных жителей Хлорингами. Вообще-то, по-хорошему ему следовало отправиться в Редстоун за новыми приказами, но как хоть ненадолго уехать от Габи, Шторм не знал. И продолжал прежде порученное ему дело: они впятером нападали на лесных дорогах на ремесленников и купцов, грабили, измывались, калечили, стараясь оставить хоть кого-то в живых – чтобы рассказал, – насиловали и убивали мальчишек и девушек, делали налёты на придорожные харчевни, на небольшие посёлки, на лесопилки и стоянки лесорубов. Истинная цель Драйвера была, практически, достигнута: люди уже испытывали настоящую ненависть к полукровкам вообще, и те немногочисленные полукровки, что жили ещё в герцогстве в качестве слуг и рабочих, подвергались нешуточному давлению. Их избивали местные подростки и жаки, их обвиняли во всём, что бы ни случилось, и этим пользовалось всё ворьё и все мошенники, проворачивая безнаказанно свои делишки: всё равно обвинят не их. И Шторм, хоть и не хотел подвергать сомнениям приказы Хозяина, уже начал испытывать беспокойство по поводу того, что происходит. Пока что смутное, неоформленное. Сомнения он отгонял от себя, успокаиваясь мыслью: Хозяин лучше знает, а он, Шторм – кто он?.. Что он знает?.. Его сомнения идут от невежества. Вот и Габи – она тоже ненавидит братьев, особенно Гора, а она ведь им сестра. Значит, есть за что?.. И Шторм боролся с сомнениями и собственным здравым смыслом, хотя многое уже замечал, и многое ему претило. И поговорить-то было не с кем! Хозяин, который объяснил бы ему всё и успокоил, был далеко, Габи была не тем существом, кто смог бы вообще с ним что-то подобное обсудить и что-то умное сказать. Только получалось, что они, вроде бы, борются с людьми ради того, чтобы помочь полукровкам, но в итоге только ухудшают положение полукровок же! Шторм думал об этом, пока они ехали по лесной тропе, покинув очередную базу. Осторожный, как волк, Шторм не задерживался на одном месте дольше двух-трёх дней, и часто возвращался в те места, где обшаривающие окрестности Грэй и его люди побывали только что, и куда возвратиться не должны были, по крайней мере, в ближайшее время. Как уже было сказано, заброшенных лесопилок и мельниц, которые стояли без работы, потому, что ручьи и маленькие речки в Элодисе в некоторые годы вдруг мелели, было много. Переноса лесопилок требовали эльфы Элодис, чтобы поберечь лес; на их месте всегда оставались либо сараи, либо даже целые дома. Шторм не знал, что Нэш уже понял их систему и отдал приказ отыскивать эти сараи и домики и уничтожать; но он был и сам не дурак, и понимал, что рано или поздно Хлоринги к этому придут. В нём росла тревога, как в диком и осторожном звере; интуиция подсказывала ему, что тучи сгущаются, и их миссия близится к концу – так или иначе. И стоит ли упоминать, что его волновало не это, не опасность и не провал, а судьба его отношений с Габи?! Всё это заставляло его то и дело погружаться в глубочайшую задумчивость, когда он ехал позади своих спутников, не видя ничего вокруг. Жизнь и время его сейчас были наполнены такими странными, мучительными, сладостными, бурными чувствами и яркими и острыми ощущениями, что он просто не в состоянии был от них отречься. В то же время ему было по-настоящему страшно, причём Шторм не мог объяснить даже себе самому, чего боится и чего ждёт. Ожидание это, полуосознанное, изматывало его так, что он постоянно чувствовал себя уставшим, нет, смертельно уставшим; и только наедине с Габи усталость эта оставляла его, страх исчезал, тяжесть, камнем лежавшая на душе, испарялась, и Шторм жил каждой клеткой своего тела, каждым нервом, жил пылко, даже яростно.

Погружённый в себя, он не сразу заметил, что его спутники, довольно далеко обогнавшие его, затеяли с кем-то ссору. Услышав шум, Шторм пришпорил коня – он, оказывается, довольно далеко отстал от своих, и даже не заметил этого, – и помчался туда. Внутренним взором он видел Грэя и его людей, приканчивающих последних его товарищей, и торопился на помощь, но когда подоспел, оказалось, что противник всего один, и не человек, а эльф.

Что бы Шторм ни думал о людях и даже других полукровках, но к эльфам испытывал почтение. С его верностью эльфийской крови ничего не мог сделать даже Хозяин. Поэтому, не раздумывая, эльдар бросился на помощь именно эльфу, а не своим – эльфийский инстинкт оказался сильнее. Эльф, уже уложивший одного и успешно отражавший натиск троих оставшихся, увидел Шторма, и вдруг переменился в лице, глаза широко открылись, он воскликнул:

– Рил?! – И получил меч в живот. Шторм отчаянно закричал:

– Нет!!! – Прыгая к ним, снёс мечом голову недавнему приятелю, оглушил напульсником второго, отчаянно схватился с третьим. Эльф скорчился на земле, зажимая руками живот.

– Предатель! – Ощерился его соперник, кватронец по кличке Зверь. – Эльфийский ублюдок, могила тебя исправит! – Шторм, не отвечая, меньше, чем за минуту разоружил и прикончил его. И только тогда, глядя на окровавленные трупы своих спутников, понял, что натворил, и в животе возник ледяной вакуум. Он убил своих ради… ради кого?! – он повернулся к эльфу.

– Рил, – довольно внятно повторил тот, – нагнись ко мне…

– Я не Рил. – Возразил Шторм, но нагнулся, взглядом пытаясь оценить рану – но эльф зажимал её руками. Крови было много, очень много; она толчками сочилась сквозь пальцы.

– Ты Рил Рамар, мой племянник. – Возразил эльф. – Не спорь, это эльфийская… кровь. Я умираю, печень повреждена, и вены… Так вот вышло.

– Какой племянник?! – Шторм решил, что эльф бредит. Тот, больше не говоря ни слова, схватил его руку своей окровавленной ладонью, и Шторм вдруг словно ухнул в пустоту… А потом увидел глазами эльфа. Глазами своего умирающего отца. Увидел себя самого, пытающегося заступиться за мать и падающего от удара по голове. Услышал отчаянный крик своей крошечной сестры, чья колыбель была забрызгана кровью их матери. Увидел свою мать… Увидел и узнал Доктора. Всё внутри застыло, рассудок не знал, что делать с этим, сердце… не было слов для того, что испытывало его сердце.

– Рил, сбрось моё тело в реку, или сожги, не дай меня закопать… – Просил эльф. – И найди свою сестру. Она жива. Её зовут Мария, по-эльфийски – Гуэнда. Она живет в Тополиной Роще… – Он перевел дух, сжал руку Шторма крепче. – Ты узнал убийцу?

– Да. – Хрипло ответил Шторм.

– Хорошо. Представь его себе. – Эльф прикрыл глаза, перевел дух. – Думай о нем. Хорошо. – Они оба сейчас видели перед собой Доктора, и эльф чуть усмехнулся. – Будь ты проклят, убийца моего брата, будь проклят навечно. Ты будешь есть, и не наедаться, пить, и не напиваться, спать, и не высыпаться. Ты не получишь больше никакого успокоения, наслаждения и удовлетворения. И даже смерть к тебе не поторопится. Пока мои племянники не сжалятся над тобой и не оборвут твою никчемную жизнь.

Он выдохнул, расслабился. Прошептал:

– Хорошо… – И замолчал. Шторм стоял на коленях перед ним, продолжая сжимать отяжелевшую безвольную руку, и не знал, что он чувствует, что думает, что ему делать… Мир его рухнул, сердце, душа – получили страшный удар. Хозяин говорил, что его родителей убили какие-то подонки, но теперь Шторм знал настоящих убийц.

И он знал, кто в этом виноват… Хозяин, конечно же, ничего не знал. Это Доктор… ублюдок… тварь… Нет, слов в человеческом языке для Доктора не было. Как и для того, что теперь его ждало. Шторм уничтожит его… уничтожит.

Эта мысль привела его в чувство, а от оцепенения спасла необходимость что-то сделать с телом. Как он теперь проклинал себя за то, что опоздал! Что привело к ссоре, теперь уже не узнать… Но если бы он ехал вместе со всеми, её не возникло бы! Питомцы Хозяина ненавидели эльфов не меньше, чем людей, а порой и больше, и не могли пропустить одинокого эльфа без того, чтобы не пристать к нему. Возможно, он что-то ответил, что те сочли оскорблением… Не важно. Шторм нашёл родного дядю и тут же потерял его. И даже не знает, как его звали, и как звали его родителей.

Зато он знает, как зовут его. Рил Рамар! Он тут же похоронил это имя в глубине сердца – пожалуй, даже Хозяину он его не откроет… Даже Габи. Наверное. Но знать его оказалось важно, очень важно. Хоть что-то было важное… в той черноте, где Шторм вдруг оказался. «Почему я ничего не помню? – Думал он, отнеся тело своего дяди в покинутое убежище и обкладывая его всем, что легко горит. – Вообще ничего… Ни отца, ни мамы?.. Ни этого случая…». Наверное, решил он, из-за удара по голове. Шторм уже несколько раз слышал, а раз и сам был свидетелем того, как парни, получив по голове, вдруг забывали что-то. Поджёг дом, отошёл в сторону, глядя на огонь. Он слышал и о том, что эльфов нельзя закапывать в землю. Нужно, чтобы тело было уничтожено – звери съели, рыбы и раки, или сжечь – сжечь лучше всего. Вот почему – не знал… Но это пока было и не важно. Главное, он это сделал. Хоть что-то сделал для своего дяди, которого так и не узнал. Больно было так, что Шторм смотрел и не видел. Всё было черно вокруг. Огонь разгорался всё жарче и жарче, пламя вырвалось из окон и двери, с отчаянным шумом и треском, провалилась крыша… Шторм на какой-то миг даже подумал, не лучше ли было бы и ему сгореть?.. И тут же стиснул зубы: нет. Пока жив Доктор, нужно жить и ему.

И найти сестру. Забрав гнедого эльфийского коня, на котором ехал его дядя – возможно, именно конь, мечта любого не-эльфа на Острове, и стал причиной стычки, – Шторм, зная, что такое Тополиная Роща, направился прямо туда. Родственных чувств он к неведомой сестре не испытывал, и толком не знал, что будет делать, когда ее найдет, но в его душе сразу поселилась стойкая уверенность, что он обязан будет позаботиться о ней, если забота такая необходима.

К его облегчению и успокоению, сестре помощь явно была не нужна. Он увидел ее на любимой поляне, под березой, с книгой. Мария читала «Историю Нордланда и Хлорингов», написанную собственноручно братом Генриха Великого, Гаем Гэролдом, тем самым, что женился на Мерлин Драйвер, убил ее и сошел с ума. Труд был весьма объемный, переполненный всяческими родословными, сведениями о родственных связях Хлорингов и анекдотами то об одной семье Острова, то о другой. Особенно девушке понравился анекдот об Ульвенах. Якобы Ульвены были сподвижниками Райдегурда, и после поражения герцога Белых Скал их род, как и все мятежные рода, был подвергнут репрессиям. Все женщины и девочки были заточены в монастыри, все мальчики старше четырнадцати – казнены. Из мужской части Ульвенов остался один мальчик, Гарет Ульвен, который должен был вечно оставаться в монастыре, но сбежал оттуда и отправился бродяжничать по острову, пока не был пойман и заточен в крепость в ожидании казни за побег. Но неожиданно к королю Генриху и его супруге, королеве Изелине, явилась девица Гвен Петерсон, и пожаловалась, что сирота и бесприданница, и по этой причине почти что уже старая дева. «Один нашелся хороший жених, – без обиняков заявила она королю, – и того вы хотите казнить, это что такое, ваше величество?!». Генрих Великий рассмеялся, и сказал, что так и быть, отдает ей жениха, и даже дает ей приданое. Приданым оказался замок Синий Камень близ Маскареля. Теперь, – кто-то сделал приписку карандашом на полях, Мария подозревала, что его высочество, – Ульвены являются графами Маскарельскими, вернувшими себе и славу, и влияние. Нынешний граф Маскарельский, Вильям Ульвен, женат на Алисе Хлоринг.

Мария прочитала этот анекдот, зацепившись за имя «Гарет». Как она по нему тосковала!.. Она была сильной и цельной натурой, и все ее чувства были такими же, как она сама: сильными, бескомпромиссными. Полюбив Гарета Хлоринга, она не думала о том, что выйдет из этой любви, и так корила себя теперь за то, что не скрыла, как ей казалось, своих чувств от него! Зачем они были ему нужны?.. Он ее не просил и не соблазнял, она сама влюбилась, потому, что его нельзя было не любить – так девушке казалось. Он был весь – сила, свет, тепло и соблазн… Он относился к ней бережно и деликатно, не смотря на то, кто она в его глазах. И в своих – тоже. Мария отложила книгу и, запрокинув лицо, зажмурилась, пережидая боль. Как научиться не думать о нем и о себе, не терзать свое сердце сожалениями и стыдом?! И грешными мечтами о том, как это: когда ЭТО происходит с любимым мужчиной?..

В какой-то момент ей почудилось, что кто-то на нее смотрит, и она оторвалась от книги и своих мечтаний, и оглянулась. Но угрозы не было, Мария ее не ощущала. Здесь, у этой березы, бывали эльфы – Мария иногда замечала новые шнурки на ее ветвях. Как и она сама, эльфы любили это дерево, очень старое, с непривычно толстым для березы стволом, и в то же время стройное, живое, без единого дупла или сухой ветви. Что-то неуловимое подсказало Марии, что это именно эльф.

– Я вам мешаю? – Спросила она вслух. – Простите. Это мое любимое место. Но если надо, я уйду.

Но ушел эльф – беззвучно, незаметно. Человек вообще ничего бы не ощутил и не заметил; Мария тоже ничего не слышала и не видела – это было именно чутье. Вздохнув, она чуть переменила позу и стала смотреть на Ригину. И на Хефлинуэлл. На окна, за которыми не было их обитателей. Но которые оставались манящими и давали какую-то иллюзию связи с ними – с обоими…

Шторм ушел, почти сбежал. Мария оказалась безумно похожа на их мать, такую, какой он увидел ее глазами своего умирающего отца. Янтарно-топазовой, прекрасной и сильной. Он не знал, что должен чувствовать при виде своей сестры, и должен ли; совершенно точно в нем не взыграли родственные чувства и не забил источник братской любви. Но он включил Марию в число избранных своего сурового сердца, и отныне у нее не было защитника отчаяннее и бескомпромисснее.

Гарет и Ганс Кальтенштайн обошли всю крепость, и Гарет обратил внимание на крестьян. Они здесь, похоже, собрались со всей округи: о подходе корнелитов знали, и люди поспешили под защиту крепостных стен на всякий случай, памятуя о печальной участи всех малых деревень и хуторов, которые попадались корнелитам по пути.

– Урожай нынче богатый был. – Спокойно и печально говорил Кальтенштайн, а Гарет смотрел на людей, которые безропотно устроились прямо под открытым небом, со всеми пожитками, детьми, стариками и домашней скотиной, даже готовили здесь же еду в котелках, на импровизированных жаровнях. Пара монахов-францисканцев бродила среди них и что-то раздавала, кажется, хлеб. – Корнелиты посевов не щадили. Шли прямо по нивам и покосам. Голод ждет Междуречье, вне зависимости от итогов войны.

– Для животных корм есть? – Спросил Гарет, хмурясь.

– Одну скирду успели в грангию заложить. – Кивнул Кальтенштайн. – На две недели хватит. Есть прошлогоднее сено, солома, овса довольно. Полно репы и моркови, горох прошлогодний есть.

– А дальше?..

– А дальше, – вздохнул тот, – скота станет меньше. И людям, и защитникам крепости нужно есть. Об этом не беспокойтесь, ваше высочество.

– Ты все-то не выпивай, сестре оставь, поросенок! – Услышал Гарет, мельком глянул: молодая женщина поила из глиняной кружки детей молоком только что подоенной козы. И снова задумался о том, куда мог отправиться за помощью Гэбриэл. Получалось: или к эльфам, или в Гармбург, встретить кардинала и привести его с людьми сюда. К эльфам было дальше, но безопаснее. В Гармбург было ближе, но теперь, понимая всю напряженность обстановки, учитывая близость Дракенфельда и Лавбурга, предательство Мэйхью, Гарет считал, что для Гэбриэла отправляться туда, даже вдвоем с эльфом – самоубийство.

– Могло быть гораздо хуже. – Видимо, чтобы подбодрить его, заметил Кальтенштайн. Гарет вздохнул. Как говорит его брат: могло, да. Каким бы ни был исход, герцогство ждут голод, смута, и масса сопутствующих проблем. И как герцог, он привычно началрассчитывать про себя средства, возможности… И фоном для этих невеселых расчётов оставались напряженные мысли: куда рванет Гэбриэл? Он ведь отважен и дерзок до абсурдности. Он на все способен, его Младший. Абсолютно на все. Даже собрать небольшую ватагу из невесть, каких наемников, и заявиться под стены Кальтенштайна уже завтра. Гарет, не особенно на это надеясь, принялся подсчитывать в уме, сколько времени Гэбриэлу понадобится, чтобы привести сюда эльфов – если они пойдут, конечно, – и сколько – чтобы добраться до Гармбурга и привести сюда подмогу оттуда. Получалось – не меньше двух недель. Дождутся. Если, конечно, корнелиты не пойдут на приступ. А если пойдут – если они эти приступы переживут. А если переживут… От этих мыслей лицо Гарета постепенно становилось таким же, как у его спутника.

После долгих размышлений и разговоров, поступить решили так: друзья разделятся, и Марк, как наименее известная в лицо личность, с двумя школярами отправится в порт, чтобы нанять рыбачью шхуну до Валены. Эта шхуна будет ждать в бухте неподалеку от университетских стен, и Гарри, Кир и Флер сядут на нее в последний момент. Тоже переодетые разумеется – девочку переодели в мальчика, даже подстригли. Флер притихла. Она имела собственное мнение о происходящем, о чем, разумеется, никому не сообщала. Девочка привыкла к тому, что ее считают глупой девчонкой и не слушают, распоряжаются ею: иди туда, сюда, будь здесь… А она уже не глупая девчонка, она не дура! Она достаточно большая, чтобы спуститься со скалы на веревке – а кто бы знал, как это страшно! Она ведь справилась, и брата нашла, и всех спасла. И что?! А ничего! Ей не только спасибо не сказали, ее вообще ни во что никто не ставит! Когда она открывает рот, чтобы что-то сказать, ее или вообще не слышат, словно она место пустое, или одергивают, иди, мол, не мешай. И Флер для себя все решила. Она вернется к маме. Пусть Гарри и его друзья делают, что хотят, а она будет с мамой. Мама в плену, среди чужих и злых людей, и у девочки больно сжималось сердечко, когда она думала об этом. Мама у нее такая хорошая! Добрая, веселая, любящая. Она знает столько волшебных сказок, большую часть которых сочиняет сама! И все ее сказки такие добрые, волшебные, и в то же время трогательные; они рождают в сердце ее дочки огромное желание маму защитить и беречь. Даже ее акцент вызывал во Флер недетскую нежность, усиливая ощущение хрупкости, ощущение «не от мира сего». Флер порой даже злилась на Фиби, которая, становясь взрослее, все чаще ссорилась с мамой и даже ее гобелен пренебрежительно называла «пылевой тряпкой», утверждая, что никогда в жизни не станет тратить время и силы на столь бесполезное занятие. А Флер восхищалась маминым гобеленом. На нем их замок даже лучше, чем настоящий! Мамочка переживает о ней, Флер. – Думала девочка, и слезы текли по щекам. – Она в плену, и не знает, что ее дочка и сын живы. Пусть Гарри делает, что хочет, ищет союзников, зовет на помощь – а она, Флер, будет с мамой! Она ее успокоит и защитит.

Привести план в исполнение оказалось невероятно легко. Шагая с нею и Киром по узкой улочке Фьесангервена, ведущей к бухте, Гарри про нее словно бы и вообще забыл, вполголоса переговариваясь со своими спутниками – Папаша Ури выделил им четверых сопровождающих, – и обсуждая какие-то подробности их дальнейших планов. Флер осторожно отстранилась от брата, готовясь. И как только появилась такая возможность, бросилась со всех ног в боковую улочку.

– Флер, стой!!! – Опрометчиво закричал Гарри. Девочка даже не обернулась.

В деревеньку Дичь Клык и Ветер, неразлучная парочка, приехали под вечер. Вообще-то, они знали, что поживиться там особо нечем, слишком близко она была от Найнпорта и Редстоуна. Там и кур-то почти не осталось. Народ бежал из нее со страшной силой, больше половины домов стояли заколоченными. Но их последний рейд по дальним деревням вышел настолько неудачным, что с собой они почти ничего не везли, и надеялись разжиться хотя бы свежими овощами. Огурцы, горох, ревень – все это уже вовсю плодоносило, а с паршивой овцы, как говорится, хоть шерсти клок. Ягодный для Поймы Ригины год для юга обернулся настоящим бедствием: чем ближе к Красной Скале, тем хуже взошли посевы, и тем больше всякой вредоносной нечисти угрызало деревья и скудные всходы. Вокруг замка, на скале, на кустарник и даже на лопухи напали какие-то странные жуки, большие, продолговатые, с металлическим блеском и специфическим запахом; они обглодали дочиста все, что росло, начиная с сирени и заканчивая подорожником. Барон отправлял слуг и даже своих любимцев собирать и жечь этих жуков, но тщетно: зелень не спасли. И Барр ничего сделать не смогла, не углядев здесь никакой магии. В самом замке было как-то особенно много нынче пауков, многоножек, двухвосток, мокриц и какой-то еще неведомой кусачей твари, они заползали в постели, падали в еду и питье. Барр грешила на лесную ведьму. Пусть та не может видеть ничего за пределами своего леса, но отправлять оттуда своих вредителей вполне способна. Вот только опознать ее магию и найти способ борьбы с нею Барр пока так и не смогла. Она могла их сжечь, но горели они, гады, вместе с тем, на чем сидели и по чему ползали.

Деревенька Дичь, находясь так близко к Красной Скале, страдала от нашествия ползучих тварей так же, как и Редстоун. И, спешившись на окраине и привычно нырнув через полосу лопухов и лебеды на грядки, Ветер скоро издал разочарованный возглас:

– Вот «»», а?!

– Эй! – Окликнул его Клык, и таким голосом, что Ветер проглотил все вопросы и споро вернулся на дорогу.

– Тихо! – Поднял руку Клык. Ветер прислушался. На другом конце деревни выла собака.

– Ну, и че? – Спросил Ветер. – Собачатина воет. Ты че, я собак не ем и есть не буду, иди на фиг!

– Да ты что, не понимаешь?! – Клык выглядел озадаченным. – Нет? Еще послушай!

– Ничего не слышу. – Признался Ветер, но и он вдруг ощутил какую-то тревогу. Что-то было не так, прав Клык – тишина какая-то… неправильная. Вообще-то, как только они появлялись на улицах любой деревеньки в Пустошах, – а Клык и Ветер оставили себе привычную униформу Красной Скалы, – как вся деревня вымирала, люди прятались, прятали детей и животных. Но полукровки чувствовали живое присутствие, страх, общую напряженную эмоцию. Здесь же все словно вымерло.

Не совсем. Собака выла. И чувствовалось какое-то присутствие, какое-то недоброе внимание.

– О, кошак! – Снимая напряжение, обрадовался Ветер. Их в башне осаждали крысы, наглые до ужаса, воровавшие и портившие значительную часть их добычи, и Ветер давно хотел обзавестись кошкой. Даже припас для этого торбу с завязками – те кошки и коты, которых он ловил и пытался привезти домой прежде, удирали от него ловко и изобретательно.

– Держи торбу наготове! – Азартно сунул ее Ветер Клыку, и направился к крупному черно-белому котяре с умильным:

– Кыся-кыся-кыся! Иди сюда, поганец, вкусняшку дам!

Кот, о, диво, бросился к нему, как к родному, с отчаянным плачем. И вырываться и не подумал, напротив, прижался к нему, норовя втиснуться подмышку или еще куда. В торбе отчаянно закричал, но быстро притих.

– Он же чей-то! – осуждающе произнес Клык.

– Да ну тебя, – фыркнул Ветер, – достал ты с совестью своей… И откуда ты среди нас взялся-то такой, а? – Он оглядывался. То, что в деревне было так пусто, ему определенно нравилось: что-нибудь, да раздобыть получится. В их положении ничто не лишнее. Гнутый гвоздь, и тот пригодится.

Воющая собака вдруг взвизгнула отчаянно и притихла. Теперь насторожился и Ветер. Обнажил короткий меч, сжал в руке, черпая уверенность от ощущения его рукояти. Они с Клыком переглянулись, и Клык тоже обнажил меч.

Плохого они не ждали: оба решили, что нарвались-таки на своих бывших дружков. Но это их не особенно пугало; они отлично знали, что в драке те не многого стоят. Да и отбрехаться всегда был шанс, недовольных новыми порядками на Красной Скале среди любимчиков Хозяина становилось все больше, а отношения у Клыка, спокойного и незлобивого, были нормальные почти со всеми. Авось, думал он, даже драться не придется.

Драться, в самом деле, не пришлось. Во всяком случае, не с бывшими товарищами. На главной деревенской площади – маленькой, на одном конце которой находилась небольшая церковка святой Клары, на другом – кабак, и посреди – лавка, Клык и Ветер застали картину, ужаснувшую даже привычных к крови и трупам обитателей Красной Скалы. Здесь произошло какое-то жуткое побоище, валялись вперемешку трупы людей, лошадей, собак, коров и коз, повсюду были даже птичьи перья. Кто-то, или что-то, не просто убивало, но рвало тела на части. Двери в кабак и в лавку были выломаны, вырваны, окна разбиты и местами тоже вырваны вместе с рамами, а то и с частью кладки. Кони захрапели, чуя кровь, заволновались, артачась и не желая ступать на брусчатку площади, запятнанную кровью.

– Смотри! – Дрожащей рукой указал Ветер. У дверей церкви, оставшихся целыми, валялись три тела в знакомой черной одежде.

– Наши… что ли? – Нервно сглотнув, спросил Клык.

– И это тоже, – отмахнулся Ветер, – еще смотри… – Он не договорил. Из-за церковной стены появилось… что-то. Оно было похоже на человека – ну, в целом. Только кожа его была цвета жженой умбры, такие же волосы, руки были длиной почти до земли и украшены острыми и длинными когтями, глаза полыхали бледно-зеленым огнем, а в оскаленном рту белела масса белых острых щучьих зубов. При виде них тварь зашипела и ринулась к ним, так шустро, что Клык даже не успел понять, насколько это страшно и противоестественно. Заорав, он бросился ему навстречу и, увернувшись от броска длинной руки, полоснул мечом по горлу. Ветер, бросившись ему на помощь, налетел на чудовище с другой стороны и принялся колоть и кромсать его со спины изо всех сил, при этом вопя так, словно кромсали его самого. Тварь уж давно не дергалась и не хрипела, а они еще рубили и кромсали ее, на всякий случай отрубив голову и лапы. Остановились, тяжело дыша и опираясь друг о друга.

– Чё… это… было… – Выдохнул Ветер.

– Хер… его… знает… – Клык утер лицо, попятился от тела. – В жизни… такого… не видал… – И бросился к ближайшему плетню: его рвало. Ветер поймал коней, поглаживал, успокаивал – лошади нервничали, храпели, выкатывая белки испуганных глаз. Кот жалобно мяукал в мешке.

– Смотри, – повторил Ветер, – у дверей-то, среди наших, голые пацаны валяются. И это-вот, оно того, раненое было… Хрен бы мы его уделали…

– Церковь целая. – Морщась и нервно сглатывая, сказал Клык. – Там, внутри, поди, есть кто.

– Да и хрен с ними! Поехали скорее отсюда!

– Ты держи коней, я посмотрю… – Клык, не обращая больше внимания на протесты и угрозы своего приятеля, пошел к церкви.

– Эй! – Постучал он в двери. – Эй, есть кто живой? Вы того, выходите, сваливать отсюда надо!

Ответом ему была гробовая тишина, и внутри, и снаружи. Даже насекомых, кузнечиков там, или мух, не было слышно.

– Клык, поехали отсюда а?! – Почти взмолился Ветер, которому было дико страшно. Клык уже пошел в его сторону, когда ему почудился позади какой-то звук. Дернувшись, он резко развернулся.

Волкодав, их приятель, сваливший с Красной Скалы первым, был крупный, спокойный, мрачноватый полукровка, нелюдимый, сильный и молчаливый. Такие редко, но попадались среди выкормышей Хозяина Драйвера: чуждые его идеям и стойкие к ломке и промывке мозгов. Не то, чтобы он думал иначе, просто ему все это не нравилось. Как и Арес, Волкодав был добродушным и не склонным к насилию парнем, при этом очень красивым и сильным, ради чего в свое время и попал в Домашний Приют под именем Бальдр. У него были золотые руки и жадная до действия и работы натура, он не желал ни драться, ни мародерствовать, ему хотелось стать кузнецом. И здесь, в Гремячем, он, не покладая рук, трудился над созданием собственной кузни. Жаль, научиться было не у кого, он вместе с Клыком или Ветром – один всегда оставался дома, – ездил по деревням и внимательно рассматривал кузни, попадавшиеся им во время налетов, как там все устроено, что там есть и как работает. Кое-что и крал, не без того. Пока что и кузни у него, как таковой, не было, и работать в ней он не умел, но мечта его, большая и светлая, не меркла и подстрекала действовать и искать. В мечтах он ковал роскошные мечи, бесподобные кинжалы и ножи, и слава о нем гремела по всему острову… В реальности, правда, до этого было очень далеко. Но он не отчаивался. Вот выберутся отсюда, попадут на Север, там он обязательно пойдет в ученики к какому-нибудь мастеру.

Ну, а пока нет парней, можно и девчонку потискать. Никому из них и в голову не приходило уединяться для этого; вечерами, сидя у очага, они пускали ее по кругу, не прекращая при этом болтать и пить пиво. Но Волкодаву почему-то больше нравилось заниматься этим, когда никого больше рядом не было. Можно было и фантазию включить, благо, девка была послушная и безропотная. Как скажешь, так и встанет или ляжет, что скажешь, то и сделает. Волкодав любил что-нибудь эдакое… ну, к примеру, он – рыцарь, а она – монашка. Или еще что. Она, к примеру, эльфа, а он… В общем, таким и в самом деле лучше было развлекаться наедине. Ну их, Клыка и Ветра с их комментариями и подначками! Так и норовили присоединиться и все испортить, в балаган превратить. Волкодаву хотелось романтики, красоты какой-то, чистоты… Хотя бы и выдуманной. И он требовал от Клэр, чтобы она изображала из себя неискушенную девочку, которая ничего не умеет, ничего не знает и вообще…

В этот раз парней не было долго. Больше трех дней. Волкодав всласть успел наиграться, поработать, и даже начать волноваться. Да и скучно стало. Но того, что Клык и Ветер вернутся не одни, а с кучкой крестьян, он ну вообще не ожидал и даже представить себе такого не мог! На коне Клыка ехала дряхлая тощая бабка, прижимающая к себе какие-то узлы и хмуро взирающая на полукровок, на коне Ветра – четверо чумазых малышей непонятного пока пола, в одинаковых грязных рубашонках и одинаково стриженных под горшок. Пешком с парнями пришли священник, низенький, полноватый, бледный и дерганый, и три бабы, две молодых и одна постарше. Увидев это сборище, поднимающееся на холм, Волкодав выронил из рук лопату и застыл, не в силах издать ни звука. Бабы нервно поглядывали на него, стискивая какие-то пожитки, увязанные в холщевые мешки, жались к коням.

– Это… – Набрав воздуху, возмущенно произнес Волкодав, – это… чего?!

– Это из той деревеньки, Дичь которая. – Пояснил Клык виновато. – Там у них такая хрень случилась… Короче, – он увлек Волкодава за собой, чтобы крестьяне его не слышали, – сваливать надо в Элодис отсюда. Эти дайкины говорят, что их деревенька – не единственная. На них напали такие уроды, что тебе и во сне такие не приснятся. Карги, это так, фигня. Там и упыри какие-то были, мы одного с Ветром замочили, и то потому, что он того, это, раненый уже был. А привели их наши. Понял?.. Они этих привели, а эти на них сами же и напали. Сначала деревенских порвали, вместе со скотиной и собаками, а потом и наших порвали.

– А дайкинов-то нахрена притащил?! – Яростно прошипел Волкодав. – С ума рехнулся?!

– А мы их в Элодис с собой отведем! Ну, типа, мы их спасли, мы это, хорошие парни, все такое. Чтобы там нас того, не приняли за мародеров каких.

Волкодав помолчал, соображая. Кивнул:

– Ну, ладно. Мозги у тебя есть, хорошо. Но почему валить-то?

– Не понимаешь? – Яростно зашипел Клык. – Эти уроды – с Красной Скалы! И главное – что наши их удержать не могут! Это хуже каргов, понял?! Когда мы его замочили, он не в крысу превратился, это, не в собаку… Не-ет, Волкодав, он стал одним из нас. Только дохлым. И по ходу, давно.

– Чего?!

– Что слышал! Я даже знаю этого парнишку, он из Конюшни… был.

– Отвечаешь?! – Похолодел Волкодав.

– Клык даю! Не ровен час, они здесь окажутся. И кем мы с тобой после этого станем, а? Знаешь?! Нет! То-то и оно. Ты как хочешь, а мы с Ветром валим. Прямо сегодня. Я, пока в Элодисском лесу не окажусь, даже спать… нет, даже срать не сяду!

Волкодав тяжело вздохнул, огляделся. Как жаль бросать обжитое место-то было! И почти готовую кузню, и огород, какой-никакой… Но про тварей, которых каким-то там своим колдовским образом стряпает Госпожа, все стражники Красной Скалы хорошо знали. И стать одной из них, а тем паче, стать их жертвой, Волкодав не хотел. И с крестьянами, – отправившись собирать вещи, подумал он, – Клык неплохо придумал! Может, и в самом деле, эльфы их от Элодиса не завернут, если они придут в лес со спасенными дайкинами!

Королева следила взглядом за своим командором, откровенно любуясь им. Да, жаль, что она – королева, а он – рыцарь-иоаннит! Встреться они лет двадцать назад, а лучше – тридцать, и она без колебаний отреклась бы от престола в пользу брата ради него! Наверное. Площадка, на которой проходили королевские турниры, находилась на берегу длинного канала, в виду Сансет и Марии-на-водах, и была, как все королевские здания Элиота, чистой, красивой и торжественной. Украшенная флагами и значками собравшихся рыцарей, королевскими штандартами Хлорингов, гирляндами цветов и еловых ветвей, с капитальными трибунами, с роскошной королевской ложей, она сама по себе являлась еще одним украшением столицы. Турнир был не статусный, домашний, затеянный ради командора и его рыцарей – чтобы не скучали. Королева стремилась порадовать своего друга сердечного, и в Элиоте, да и по всему Острову уже только и разговоров было, как о том, что Изабелла спровадила молодого консорта подальше, чтобы закрутить на старости лет с таким же старым, да еще и уродливым командором. «Совсем сбрендила баба». – Говорили одни. «Неспроста она с иоаннитами заигрывает». – Беспокоились другие. «Чует, чем для Хлорингов дело оборачивается, поддержку нашла на стороне». – Категорично заявляли третьи. Нервничал и злился даже Дрэд. Все попытки поговорить с командором и воззвать к его здравому смыслу и чувству долга оборачивались полным провалом: командор считал, что выполняет свой долг, спасая помазанницу божью от греха и отчаяния. С восторгом рассказывал, как они вдвоем с королевой молятся Пресвятой Деве и как искренна королева в своем стремлении к свету. Идиот! Изабелла и искренность – да пусть Дрэда проклянут все святые, если он поверит в ее искренность! Но командору об этом говорить было бесполезно, он ничего и никого не слышал. И выглядел при этом счастливым и самодовольным до омерзения! Теперь-то Дрэд вполне оценил опасность королевы. Прежде ему казалось, что женщина в таком возрасте, не смотря даже на свою моложавую внешность, опасной быть уже не может… Но следовало учесть изрядную толику эльфийской крови в жилах всех Хлорингов без исключения. Эта бодрая бабуся еще всех их переживет – теперь Дрэд и слухи о том, что Хлоринги могут прожить до двухсот и более лет, сказками уже не считал. Спрятавшись от палящего июльского солнца глубоко под навес своей ложи, соседней с королевской, Дрэд раздраженно следил за турниром. Командор побеждал и ожидаемо посвящал свои победы королеве. Та улыбалась ему девичьей нежной улыбкой и не сводила с него глаз. «Омерзительно! – Кисло думал посол-инквизитор. – Просто абелярщина какая-то. Взрослые люди, а ведут себя, как влюбленные подростки, да, да… Смотреть противно».

На край навеса над королевской ложей опустился большой ворон и оглушительно каркнул. Королева вдруг побледнела и приподнялась, и герольды наперегонки бросились сгонять наглую птицу. Ворон неторопливо отлетел к ближайшему дереву, уселся на ветке ближе к вершине и снова каркнул. «Не сейчас! – Про себя взмолилась Изабелла, которая по нескольку раз на дню то убеждалась, что поступила правильно, то начинала малодушно жалеть о своем решении. – Не теперь, умоляю, не теперь, не сегодня!». Словно отвечая на ее мольбу, ворон трижды каркнул, и не только королеве этот хриплый звук показался злорадным.

– Командор! – Воскликнула она. – Закончим на сегодня. Ваша королева желает отдыхать.

– Желание королевы – закон. – Ответил командор, тронув коня в сторону ее ложи. Конь, гарцуя и картинно изгибая шею, двинулся вперед, оруженосец одного из рыцарей поспешил уступить ему дорогу и выронил шлем, который подкатился прямо под копыта коню командора. Тот попал левым задним копытом прямо в шлем, всхрапнул и взбрыкнул задом, стряхивая помеху, но не стряхнул, а только глубже погрузился копытом в нечто инородное. Командор попытался успокоить и задержать коня, и ему бы это удалось, если бы со всех сторон не кинулись на помощь доброхоты, которые испугали и без того нервничающее животное. Изабелла вскочила, охваченная ощущением неизбежности. Конь с яростным визгом начал лягаться, командор вылетел из седла и рухнул в пыль. Что само по себе было не страшно, кто из бывалых наездников не падал с коня?.. Но только не сегодня. Он начал подниматься, и в этот миг подкованное копыто ударило его точно в висок.

– Нет!.. – Тонко крикнула королева. И осела обратно в кресло, закрыв лицо руками. Ворон каркнул в последний раз, снялся с ветки и полетел в сторону Сансет, к одной из декоративных башенок, ласточкиными гнездами прилепившихся к его фасаду.

Мириэль с удовольствием играла с Вэнни и в процессе игры учила ее владеть своей силой. Эльфийскому языку девочка училась мгновенно, и не прошло и недели, как она уже бойко болтала и пела песенки, не понятные никому, кроме Мириэль и эльфов ее свиты, да немного Алисе, которая учила язык помедленнее. Леди Изольда ревновала и серьезно боялась, что девочку окончательно заберут эльфы, и она станет здесь никому не нужна; а вот Тэсс училась вместе со своей подопечной и тоже довольно бойко говорила по-эльфийски.

– Сегодня, маленькая лавви, – однажды вдруг обратилась к Алисе Мириэль, – к тебе обратятся с просьбой. Ты должна исполнить ее. Это очень важно. И не только для просящего.

– Какая просьба? – насторожилась Алиса.

– Я не знаю. Ты ведь слышала, что я не только луа, но и пророчица эльфов. Я даже не знаю, кто будет просить тебя о помощи. Но я знаю, что эта просьба связана с тем, что происходит на Острове, напрямую. Что-то страшное грядет. И ты можешь как-то этому помешать.

– Посадив для Этой розы?! – Вспылила Алиса. – Очень смешно!!! Да как у нее совести хватило… Слышать ничего о ней не хочу!!!

– Не о ней, ваше сиятельство. – Осторожно произнесла Тильда. – А о несчастных девочках, которых так ужасно мучили… И о которых ваш жених так болеет душой до сих пор.

Алиса фыркнула возмущенно, но промолчала. Ей вспомнилось то, чего она не хотела вспоминать, и практически никогда не вспоминала: Девичник, страшные барельефы на стенах, Доктор и его палка, и беременные девушки… Сердечко у нее было доброе и благородное, как и утверждал Гэбриэл, и Алиса сразу поняла, что Тильда и Мириэль правы. Но вздорный нрав требовал сопротивления, и она какое-то время еще фыркала, возмущалась, всячески доказывая всем, а прежде всего самой себе, что она себе и своей помощи цену знает. И соглашается вовсе не на просьбу Длинной, а просто потому, что не может не согласиться – ради несчастных девушек. Алиса сама срезала тринадцать побегов с роз, посаженных Ларой Ол Таэр, сложила их в корзинку, и в сопровождении Мириэль, эльфов ее свиты, Авроры и Тильды направилась в Тополиную Рощу. На самом деле она даже хотела там побывать и увидеть свою соперницу, мать первенца своего возлюбленного. Алисе помнилось, что Длинная безумно красива, и она убеждала себя, что ей это только померещилось, а на самом деле та вовсе и не красавица, так, длинное недоразумение…

И почти разозлилась, убедившись, что это не так, и Длинная в самом деле безумно красива. Даже Аврора чуть переменилась в лице, увидев эту девушку, и не просто поняла свою подругу, так переживающую из-за этой красавицы, но и полностью перешла на ее сторону. Прежде она заступалась за Гэбриэла и Длинную, утверждая, что Алисе, такой прелестной и очаровательной, не о чем беспокоиться, у нее просто не может быть соперниц… «Может!». – Поняла она, взглянув на Марию. Алиса же, вспылив, все-таки нашла в себе силы не подать виду, до чего расстроила ее красота соперницы.

– Ты приготовила для них место? – Спросила почти дружелюбно, обменявшись приветствиями и оглядевшись с любопытством вокруг.

– Конечно! – Воскликнула Мария. – Все, как мне сказала Тильда, солнечное место, и защищенное от сквозняков… Вы не хотите пить, или перекусить?

– Спасибо, я бы выпила холодного лимонаду. – Алиса заметила, какими ухоженными выглядят цветы и деревья, и чуть смягчилась.

– Я тоже. – Решила быть столь же вежливой Аврора. Алиса подошла к грядке, присела, зачерпнула землю, помяла в пальчиках.

– Хорошая земля. – Решила чуть погодя. – Им понравится.

Они выпили лимонаду, так же вежливо признав его вкусным и поблагодарив с убийственной вежливостью. Мария волновалась ужасно. Ей хотелось понравиться Алисе, даже подружиться с нею. Доказать ей, что той нечего опасаться и не к чему ревновать, Гэбриэл очень ее любит, он принадлежит ей и телом, и душой. Но в то же время Мария прекрасно понимала, что даже произносить имя Гэбриэла, нет – даже вскользь упомянуть о нем сейчас нельзя ни в коем случае. Мириэль достала из корзинки первый побег и дала Марии, предложив:

– Подумай о своей подруге, назови ее по имени, обратись к ней мысленно. Со всем своим чувством к ней.

Мария взяла веточку и прикрыла глаза, воскрешая в памяти лицо и улыбку Трисс. Слезы увлажнили ресницы, когда она увидела свою подругу избитой, напуганной, измученной… «Нет! – Возмутилась она. – Ты красивая, живая и счастливая…». – И память послушно нарисовала образ той Трисс, с которой они бродили по полянкам вокруг их фермы. Аврора тихо ахнула: побег на глазах ожил, оделся свежими листьями и выпустил тугой бутон белого, чуть розоватого цвета. Алиса, взяв цветок, бережно посадила его в землю, примяла пальчиками, сбрызнула водой. И на глазах изумленных девушек побег ожил, потянулся, одеваясь все новой листвой, обрастая новыми побегами, которые тут же выбрасывали тугие маленькие бутончики, почти мгновенно превратившись в молоденький и вполне себе сформировавшийся розовый куст. Роза Клэр откликнулась так же быстро, оказавшись темно-алой; быстро отозвались розы Киры, о которой Мария тоже постоянно помнила, Мины, Саманты и рыжей Марты. Но уже роза кудрявой Марты не только не захотела оживать, но как-то вся поникла, а потом, испугав и Марию, и Аврору, от нее явственно потянулся черный дымок.

– Дай! – Требовательно произнесла Алиса. Она не выносила, когда страдали животные, ее любимые насекомые, но особенно – цветы. Взяв побег в руки, она вздрогнула, глаза расширились: она не встречалась никогда с тем, что ощутила сейчас. И мгновенно поверила Мириэль: это очень важно. И очень страшно. Укрыв побег в ладонях, Алиса прикрыла глаза, в которых зароились золотые искры, и от ее рук возникло золотисто-изумрудное свечение, окутавшее розу. И побег откликнулся: налился зеленью, выпрямился, нехотя, но оделся свежей листвой, и наконец выпустил желтый бутон. Руки Алисы чуть дрожали, когда она садила его в землю и сбрызгивала водой. Но решимость ее при этом только возросла. Теперь феечка стремилась во что бы то ни стало довести дело до конца. Что бы ни противостояло ей, что бы ни владело душами этих несчастных девочек, но Алиса обязана была отнять их у Этого. То, олицетворением чего была лавви, те силы, которые сконцентрировались в ней, были чужды и даже враждебны той злой и грязной воле, что сейчас боролась за них, не желая отдавать. А главное – Алиса уже сталкивалась с этой волей. Это было то, что пыталось подавить и подчинить себе ее и Гэбриэла в Садах мечты. И у феечки были личные счеты с этим злом.

– Берешь корабль, – командовала Барр Гестену, который слушал ее мрачно и недовольно, но почтительно, – и собираешь все мясо со всех ферм до последнего дристуна. Всё! Фермы сжечь, всю обслугу убить и сжечь вместе с фермами. Ничего не оставлять! Мясо доставишь в целости и сохранности, отвечаешь головой. Хлорингам сейчас не до тебя и не до нас, но осторожность не повредит все равно. Отправляйся. – Она дала ему торбу с дохлыми крысами. – Это на всякий случай. Для связи и для обороны, ты знаешь, как использовать.

– Да уж знаю. – Гестен забрал у нее торбу, привычно не морщась от мерзкого запаха. В последнее время на Красной Скале стало так хреново, что он обрадовался этому поручению. Все на какое-то время очутиться подальше, отдохнуть, свежим воздухом подышать! Сопровождаемый десятком кватронцев из Семьи Хозяина, Гестен отправился в порт. А Барр спустилась вниз, в нижние ярусы Садов Мечты, в те жуткие коридоры, в которые сунулся было когда-то искавший путь на волю Гор, и о которых у него остались такие страшные воспоминания. Приоткрыла тяжелую решётчатую дверь, и из темного, душного и сырого помещения раздалось шипение. Несколько пар глаз вспыхнули бледно-зеленым огнем, все – из-под потолка и даже с самого верха. Свет факела выхватывал узкие тела, кожистые крылья, ощеренные пасти, полные белых и острых, как иглы, зубов. С быстрым шелестом тени перемещались по потолку и по стенам, избегая света, шипели, съеживались.

– Пришло время потрудиться, сучки. – Сказала Барр, и в ответ раздалось возмущенное шипение. Ведьма щелкнула пальцами, и шипение притихло, глаза померкли.

– Ты, ты и ты, – Барр ткнула пальцем во тьму, – пошли за мной! Живее, дряни! – Посторонилась, и из клетки через несколько минут выскользнули три гротескные фигуры, которые сразу опознал бы Гарет, уже имевший дело с одной такой тварью: узкие, карикатурно-женские тела, серокожие, с крыльями летучих мышей, уродливыми яростными лицами, когтистыми руками и ногами – когти громко клацали по каменному полу. Барр удовлетворенно оглядела их. В этих тварях было столько ненависти и злобы, что она физически ощущала ее. Вся боль, весь ужас, пережитый ими перед смертью, остались в них и кипели внутри дикой злобой и жаждой убивать все, что только двигалось, жило и дышало. Барр они тоже ненавидели, и с наслаждением изорвали бы ее в клочья, но не могли – она имела над ними абсолютную власть. Заперев клетку, она пошла, не оглядываясь, слушая, как сзади клацают по камню острые когти.

И вдруг одна из тварей застонала и присела, скрючившись сильнее. Барр резко обернулась, не понимая, что происходит. А та, опрокинувшись на спину, с отчаянным женским стоном принялась царапать себе грудь, выгибаясь дугой, крылья затрепетали и распрямились в агонии… Пока Барр с изумлением созерцала происходящее и пыталась понять, что творится, чудовище вдруг отчаянно вскрикнуло, замерло в напряженной позе – и обмякло, упало на камни, но уже не чудовищем, а девушкой, избитой, изуродованной, мертвой, но вполне нормальной, даже сохранившей следы былой красоты. Последними, с тихим вздохом из разбитых синих губ, трансформировались зубы, превратившись в обычные, и безжизненное тело обмякло на камнях.

– Как?! – Взвизгнула Барр, пытаясь поднять неподвижное тело, и не встречая никакого отклика. – Как?!! – Заорала, увидев, что и с другой тварью начало происходить то же самое. Она призвала на помощь все свои силы, все свои чары, но сделать ничего не смогла – все три скоро лежали на полу, не отвечая больше на ее вызов. Более того – когда она прибежала обратно, то же самое она увидела и в клетке: три из пяти оставшихся тварей лежали на полу, больше неподвластные ей.

– Проклятая ведьма… – Простонала Барр, уверенная, что это магия Мириэль. – Я уничтожу тебя, уничтожу, слышала, уничтожу!!! – Завизжала, стискивая кулаки в бессильном бешенстве. И лишь немного погодя, придя в себя, она принялась думать и анализировать. Освободились только девки из последнего Привоза, из тех тринадцати. Каким образом?.. Только одним. Проклятая эльфийская тварь нащупала связь с ними в лице той девки, что забрал из Садов Мечты Хлоринг на пару с каким-то эльфом. И следует как можно скорее эту девку отыскать и уничтожить.

– Разговаривай с ними, люби их. – Алиса была бледной и чуть дрожала, но от помощи и предложения отдохнуть в башне отказалась. – Не оставляй без внимания, они живые и откликнутся на заботу и любовь. Поливай, восхищайся, рыхли землю, сбрызгивай водой. Особенно первые дни. Это очень важно! Говори с ними, все время говори!

– Да, – согласилась Мария, с состраданием глядя на бледное, осунувшееся лицо Алисы. – Спасибо тебе, спасибо огромное, могу я что-то сделать для тебя?!

– Мне ничего не нужно. – Гордо ответила Алиса. – До свидания. Нам пора. – И села в седло своей лошадки при помощи эльфа из свиты Мириэль. Они уехали, и Мария присела подле своих роз, любуясь их бутонами. Удивительно, но некоторые из них имели именно тот цвет, который она и представляла, а некоторые, например, Клэр – совсем другой. Она видела Клэр белой, или нежно-розовой, а оказалось, что та – сочная, темно-алая, яркая. Саманта оказалась темно-розовой, пастельного оттенка, а Трисс – белой…

– Милые мои… – Прошептала она, легко касаясь тугих бутонов. – Бедные мои… Как я вас люблю… Как я по вам тоскую!

Алиса молча доехала до Хефлинуэлла, и во дворе замка, спешившись, вдруг упала в обморок. Мириэль подхватила ее, и видение накрыло пророчицу с головой. Она увидела такое, что глаза ее расширились, и на феечку, поникшую у нее на руках, она взглянула с изумлением и даже с ужасом.

Но и с надеждой.

Глава седьмая: Светлое

Антон Бергстрем не хуже кардинала и принца Элодисского видел расклад сил в королевстве, и понимал, что даже в виду произошедших событий, норвежцы против Элодисцев не пойдут. Не сейчас. Они прекрасно понимают, что теперь, когда нет Еннеров, второй по значимости в Междуречье семьей стали Бергстремы, и власть им не отдадут. Не в этой жизни. Так что на тинг норвежцев у него особой надежды не было. Но он считал, что момент все равно крайне удачный и весьма подходящий для того, чтобы объединить междуреченцев и заставить их забыть недоверие к Бергстремам и свою привычную лояльность в адрес принца Элодисского. А для этого им следует собрать собственный тинг, и не в Лионесе, а в Лавбурге, и прямо сейчас. Ситуация-то тревожная, слов нет, какая тревожная и опасная! Созывая дворян в Лавбург, он особо напирал в своих посланиях на то, что норвежцы пока еще все соберутся, пока еще обсудят и что-то решат, а действовать-то нужно прямо сейчас, пока не поздно! Корнелиты бесчинствуют, грабят, жгут, Птицы, чельфяки зловредные, тоже начали борзеть и какой ужас сотворили в замке Зеленого Леса, монастыри и аббатства пылают, Еннеры и Ардо Бергквист мертвы.

– А что до мальчишек Хлорингов, – говорил он, когда все уже собрались и слушали его, рассевшись в Рыцарском зале замка Ангелов, – так они было сунулись сюда, да тут же и попали, как кур в ощип, и сидят теперь в осаде, в Кальтенштайне, как будто без них у нас проблем маловато!

– Предлагаешь выручать их? – С сомнением поинтересовался пожилой Адам О’Гарро, хозяин Ейсбурга. – Или что?

– А мне очень хотелось бы услышать, что на самом деле происходит с дочерями Лайнела. – Перебил его Вольфганг Бронсон. – И как так вышло, что Северная Звезда была захвачена. На самом деле, междуреченцев волнует это куда сильнее, чем все остальное.

– Об этом мы услышим прямо сегодня. – Ответил Антон Бергстрем. Его сын мрачно сидел во главе стола, откинувшись в кресле, покрытом медвежьей шкурой, и тоскливо думал о можжевеловой водке. Как все было весело, пока папаша не приехал! Интриган хренов… Одно радует: сегодня проклятый Рон получит, наконец, по заслугам.

– Сейчас некий Рон Гирст привезет сюда девочку, младшую дочь дорогого нашего Лайнела, упокой, Господь, его душу! И ему придется подробно нам объяснить… – Он замер, чуть наклонившись к пажу, который, задами пробравшись к нему, начал что-то торопливо шептать на ухо. Бергстрем переменился в лице, и его сын впервые проявил признаки оживления. И что, интересно, вычудил его братец-бастард?

Он получил возможность узнать это буквально через пару минут. В зал вошли, гремя шпорами, Кенка и Рон Гирст, которых сопровождала Фиби Еннер, бледная, но спокойная и без малейших следов слез. Бронсон и Конрад Аронсон встали, остальные подались вперед, пожирая Фиби глазами.

– Приветствую господ рыцарей. – Поднял руку в рыцарском приветствии Кенка. – Просим прощения за небольшую задержку.

– Фиби, дорогая, приношу свои соболезнования! – Вольфганг первым подошел к ней, взял за руки. – С тобой все в порядке? Тебе нужна помощь? Любая помощь, которая тебе необходима…

– Благодарю. – Спокойно ответила Фиби. – Мне не нужна помощь. Я чувствую себя нормально. Насколько это возможно после такой утраты.

– Присаживайся, дорогая. – Бронсон усадил Фиби подле себя. – Мы рады видеть тебя и убедиться, что с тобою все хорошо! Но мы все беспокоимся! Что произошло в Северной Звезде? Что с Гарольдом, с Луизой?

– Они мертвы. – Фиби прикрыла глаза, и многие перекрестились. – Мой кузен, Енох, убил отца, заманив в ловушку, и маму… – Голос на миг изменил ей, она прикусила губу. Но быстро справилась с собой. – Рональд оказался настоящим рыцарем и спас нас с сестрой от Еноха и его людей. И теперь я – его невеста.

– Невозможно! – Выдохнул Антон Бергстрем, и его поддержал слитный гул. – Ты из старинного норвежского рода, дочь славного эрла, а кто этот человек?!

– Этот человек – внушительно заговорил Кенка, – мой сын, Рональд, и я признаю его права, назначаю его своим наследником и благословляю его брак с этой девицей. Я думаю, – он повысил голос, перекрывая поднявшийся гвалт, – род Сулстадов достаточно знатен для родства с Еннерами?!

Пока Антон Бергстрем приходил в себя от последствий нанесенного удара, его сын, Андерс, вдруг самым неприличным образом заржал, заржал, словно какой-нибудь жак, а не рыцарь. Все притихли, непонимающе уставившись на него, а он встал, не переставая посмеиваться и фыркать, подошел к столу, налил себе щедрую порцию можжевеловой водки и залпом выпил, утер рот, и снова заржал. Что тут началось! Рыцари наперебой требовали от Фиби, чтобы она призналась, что ее запугали, принудили; твердили, что они готовы ей помочь и защитить от кого угодно. Фиби положила этому конец, встав подле Рона и сжав его руку.

– Меня никто не принуждал. – Произнесла она низким, твердым голосом. – Я совершаю этот шаг осознанно и добровольно! И прошу, если вы в самом деле желаете мне добра, больше не оскорблять меня и моего жениха! Став моим супругом, он становится эрлом Фьесангервенским, и я ПРОШУ, отнестись к нему с уважением! К нему, и всему, что мы с ним здесь решим и за что отдадим свой голос! Мы прибыли не показать себя, а участвовать в вашем тинге. Мы в своем праве? Нет? Я хочу услышать ответ сейчас же!

– Разумеется, миледи, – церемонно произнес Аронсон, – никто не оспаривает твоих прав, как наследницы твоего уважаемого отца. И мы рады, что род Еннеров по-прежнему с нами.

– Хорошо. – Спокойно кивнула Фиби, снова садясь в кресло. Рон встал подле, положив ладонь не на плечо, но на спинку кресла подле этого плеча, почти касаясь его – Фиби чувствовала его тепло. Бергстрем пережил удар и сделал хорошую мину, внутренне исходя яростью и разочарованием. Рон прислал ему вестника со словами: «Скоро буду с девчонкой», и Бергстрем ни на секунду не усомнился, что тот, как обычно, выполнил его приказ. «Хорошо же, Кенка. – В ярости думал он. – Думаешь, переиграл меня?! Думаешь, выгоду поимеешь от своей подлости?! Как бы эта выгода и для тебя, и для Рона с его девкой, не обернулась худшим поражением в вашей жизни!!!».

Коротко говоря, Бергстрем предлагал идти к Кальтенштайну, разбить корнелитов, захватить мальчишек Хлорингов и вернуть их отцу в обмен на независимость для Междуречья. Для себя он имел в виду смерть обоих близнецов и обмен на Габи, но и звуком единым об этом не заикнулся. Разумеется, многим предложение не понравилось. Ожидаемо против выступили Бронсон и Аронсон, и несколько рыцарей помельче. Но большинство согласилось с Бергстремом. «Время Хлорингов ушло. – Общим хором звучало в Рыцарском зале замка Ангелов. – Они не смогли помочь ни Еннеру, ни Ардо; и даже корнелиты загнали их в Кальтенштайн, как мышей под метлу». Даже тем, кто был в целом против конфронтации с его высочеством, понравилось, что проблему с независимостью можно решить бескровно и элегантно. «А погибнуть в заварушке под Кальтенштайном Хлоринги могут, и погибнут, от рук корнелитов, без всякой нашей вины!» – Обещал себе Антон Бергстрем.

– Мы не будем в этом участвовать. – Заявила Фиби, когда спросили их с Роном мнения. – Мои родители дружили с Хлорингами, и им не понравилось бы, если бы я пошла против них.

– Я согласен. – Подтвердил Кенка. – Вы сейчас глупость какую-то придумали. Мальчишки племянники эльфийских владык. Войны с эльфами захотели?..

– С каких это пор, – не сдержавшись, ядовито поинтересовался Бергстрем-старший, – ты стал союзником Хлорингов?!

– Сулстады никогда не были союзниками Хлорингов, – веско возразил Кенка, – и кто, как не ты, знаешь это! Но мы и не дураки, Бергстрем. Война с эльфами при таком внутреннем разладе, при этих проклятых корнелитах, это – самоубийство. Но ты можешь поступать, как хочешь. Мы подождем. Если эльфы сломают вам хребет, мы просто придем и покончим с эльфами. Нам же лучше.

«Вон, на что ты рассчитываешь! – В бешенстве рассуждал Бергстрем после тинга, когда гости наелись, напились, наговорились и отбыли восвояси. – Только хрен-то ты угадал, Кенка, не до того тебе скоро будет!!!». Пройдя в кабинет своего сына, он устроился за секретером и потребовал принадлежности для письма. Через несколько минут он строчил анонимное письмо герцогу Анвалонскому. О том, что Кенка – содомит и извращенец, и пылал противоестественной страстью к Вэлу Эльдебринку. А в доказательство приводил частые визиты Кенки в Найнпорт, где находится притон содомитов, дружбу Кенки с Драйвером, известным своими склонностями всему острову. И наличие в паху Кенки букв «СМ», тайного знака содомитов, посещающих этот притон. Он хорошо знал нрав герцога Анвалонского, Бешеного Зубра, и не сомневался ни на секунду, что тот без внимания это письмо не оставит.

Уже в Сае Гэбриэл мог полюбоваться совсем другим Нордландом, нежели на Юге. Сердце его, когда-то заболевшее мечтой о горах, не переставало грезить о них никогда. И в Сайской бухте он впервые увидел свою мечту так близко, что острым взором полуэльфа мог разглядеть камни, складки породы, оползни и откосы, и тучи, скрывающие вершины. Восточные отроги Синих Гор, поросшие самым диким, опасным и неизведанным до сих пор лесом, обиталищем Фанна и, по слухам, неведомых и странных существ, которые никогда не являлись людям, теперь были близко, не далее одного дневного перехода от бухты. И сами берега бухты были скалистыми, отвесными почти всюду, сложенными из массивных, темных и твердых пород, ничего общего с мягкими известняковыми скалами Юга. Сама бухта, огромная, самая большая в Нордланде, была полна островов и островочков, одинокихскал, встающих из моря и заселенных морскими птицами, которых здесь было неслыханное множество. Здесь и запах был другим, и ветер звучал иначе. Сердце Гэбриэла, сжимаясь в тревоге за брата, в то же время пело в тон ветру, открывшись Северу, вбирая его в себя.

– Север прекрасен. – Сказал Кину, стоявший рядом и понимающий Гэбриэла без слов. – Тот, кто хоть раз побывал здесь, кто вдохнул этот воздух и ощутил его волшебство, уже никогда не забудет его.

– Я побываю в горах. – Пообещал Гэбриэл скорее себе, чем Кину. – Ничто не помешает мне забраться на самую высокую гору и проорать оттуда фигню какую-нибудь, но на весь мир, мать его!

– Во Фьёсангервен заходить не будем. – Сказал капитан, бородатый, носатый русс, с бычьей шеей и огромными руками, большие пальцы которых он почти постоянно держал заткнутыми за ремень. Под камзолом на нем была легкая кольчуга, а на ремне висели ножны с коротким и широким мечом. – Неспокойно там.

– Корнелиты? – Спросил Гэбриэл, высматривая замок Северная Звезда. Красивый, да.

– Бывшие корнелиты. – Уточнил капитан. – Теперь они как бы Верные, – он сплюнул. – Корнелий-то, дурачок ихний, помешан был на сожжении баб да девок. Он и к нам было лыжи навострил, да князь наш, Федор Изнорский, завернул его обратно. Тот и попер сюда, в Сайскую бухту. Когда отравили его – упокой, Господи, душу человека-то этого, большое дело он для Острова сделал, царствие ему небесное! – людишки его пересобачились промеж собой. Та публика, что почище, стала Верными и продолжает девок жечь, а простой народ, хамовье всякое, тот просто бесчинствует и громит все, что ни попадя.

– Так что сейчас в городе творится?! – нахмурился Гэбриэл.

– Оно самое и творится. В городе да в посадах. – Капитан снова сплюнул. – Паписты проклятые, душегубы. Все бы им убивать да жечь, дюже римская волчица до человечьей крови алчная. Они и на Русь приходили, в Псков, сколько душ христианских пожгли! Деток малых от матерей отрывали и в огонь бросали, твердили, что очищают их от скверны еретической. Данилович наш тогда их хорошо уважил, век помнить будут. И здесь, – он погладил рукоять своего меча, – их есть, кому встретить, коли снова сунутся.

– Что там? – Острый взгляд Гэбриэла выхватил меж островов кусок прибрежной полосы, на которой шла ожесточенная схватка. – Терновник, – эльфы никогда не называли друг друга по именам при посторонних, – что там, ты видишь?

– Дерется кто-то.

В этот миг над их головами переливчато закричал ястреб, и большая, нереально крупная, золотая в солнечных лучах птица опустилась на рею.

– Мы должны помочь! – Не рассуждая, воскликнул Гэбриэл.

– Не успеем… – Усомнился капитан.

– Должны успеть!!! – Гэбриэл схватил Кину за рукав, тот молча снарядил тяжелый эльфийский тисовый лук. Капитан отдавал команды матросам, безбожно матюгаясь, судно, нещадно кренясь и скрипя, разворачивалось. Кину легко, словно по твердой поверхности, взбежал на борт, вскинул лук и послал стрелу. И продолжал стрелять, стоя на узком бортике ныряющего на волнах корабля, причем ни одна стрела – Гэбриэл это видел, – не пролетела мимо цели.

Теперь он видел пятерых мужчин, которые отбивались от толпы вооруженных людей. Один из пятерки был серьезно ранен, остальные четверо прикрывали его. Их противники теснили их прочь от моря и от большой рыбачьей шхуны, видимо, ожидающей их. Нападающих было втрое больше, и если бы не стрелы эльфа, помощь в самом деле не успела бы, но Кину выцеливал и снимал убийц с виртуозной и невероятной точностью, ухитряясь даже в общей свалке не задеть кого не следовало. Гэбриэл запрыгнул на борт по другую сторону от носовой фигуры, изображающей конскую голову, повис на одной ноге и одной руке, обнажив меч, готовый прыгнуть в море и броситься на помощь. Теперь и Дэн с его людьми присоединились к Кину, осыпая стрелами спешащий на подмогу к первым нападающим большой вооруженный отряд. В предвкушении схватки вскипела кровь, Гэбриэл уже выбрал себе противника, весь устремившись на залитый кровью прибрежный песок.

– О-э! Хлориди!!! – Крикнул хрипло, прыгая в воду первым. Бой вышел обидно коротким – услышав древний боевой клич Хлорингов, увидев, сколько человек готовятся к высадке на берег, Верные – теперь Гэбриэл хорошо рассмотрел черные кресты в завитушках, означающих огонь, на их белых вамсах, – бросились бежать. Того, которого выбрал и догнал первым, Гэбриэл все-таки завалил, снеся голову, но больше ему противников не осталось.

– Кому обязан… – Тяжело дыша и с трудом держась на ногах, спросил его совсем молодой светловолосый юноша, одетый, как и остальные его спутники, школяром, – своим спасением?

– Граф Валенский, Гэбриэл Персиваль Хлоринг. – Ответил тот. – А я кого выручил? Только не говори, что контрабандиста какого-нибудь!

– Я Марк Эльдебринк, пятый сын их светлости, герцога Анвалонского. Со мной Гарольд Еннер, сын покойного эрла Фьёсангервенского, и Кирнан Бергквист… И двое наших друзей.

– Гарри! – Воскликнул Кирнан, подхватывая рухнувшего на песок друга. Гарри перенесли на корабль, и капитан, услышав, кого они выручили, принялся вновь нещадно подгонять своих матросов, уверенный, что без погони не обойдется. И оказался абсолютно прав: не успели они выйти из-за островов на открытую воду, как со стороны Фьёсангервенского порта показались три большие шхуны, на всех парусах спешившие за ними. Ястреб крикнул и снялся с реи, а внезапный порыв свежего ветра наполнил парус и придал кораблю ощутимое ускорение.

– Они нас не отпустят. – Со спокойствием отчаяния произнес Марк, стоя рядом с Гэбриэлом. – Если Гарри спасется, Рону Гирсту конец. Он этого не допустит!

– У меня нет времени, – оскалился Гэбриэл по-волчьи, – с этими недоносками возиться. Меня брат ждет. Но и до них очередь дойдет в свое время.

Солнце уходило за прибрежные скалы, и «Нарвал» еще был залит его лучами, а преследовавшие его шхуны пока держались в густой тени. Кину вновь запрыгнул на борт, прицелился, что-то прошептал по-эльфийски, прикрыв глаза, и, не глядя, пустил стрелу. Та попала в верхушку мачты первого судна, которая неожиданно занялась огнем. Огонь охватил парус, который чернел и скукоживался прямо на глазах, порывы ветра порой доносили отчаянные крики команды, которая пыталась бороться с огнем. Вторая шхуна задержалась подле первой, чтобы принять на борт команду, если понадобится, но третья продолжала преследование. Гэбриэл спокойно смотрел на нее. С этими-то они справятся. Ему хотелось, чтобы их догнали. С того момента, как он очутился в подвале, связанный, перед Брэгэнном и Смайли, в нем копилась и бурлила злоба, он не мог пережить случившееся и отпустить его. Он настолько поверил, что к прошлому возврата нет! Что он теперь недоступен ни для унижения, ни для насилия! Поверил в свою силу, в свое мужество, в конце концов! И все это едва не пошло прахом, он вновь очутился на волосок от унижения и позора, теперь – куда худшего, куда более невыносимого. Гэбриэлу казалось, что в нем поселился страх, но он ненавидел трусов и трусость, и боялся возненавидеть себя самого. А где еще, как не в бою, можно доказать себе самому свою доблесть, так ему казалось. И Гэбриэл рвался в бой, рвался – хоть и боялся признаться в этом самому себе, – убивать, выплескивать кипящее внутри бешенство.

Но Валена стремительно приближалась, уже можно было различить залитые светом заходящего солнца башни и крепостные стены, мачты и реи в большом порту. Тучи чаек, крачек, нырков, тупиков и прочих пернатых, населяющих неприступные скалы, вились над кораблями и причалом, сидели на мачтах и кранах.

– Ушли! – Весело сплюнул капитан, отпуская наконец-то рукоять меча и привычно цепляясь за ремень большими пальцами. Верные и в самом деле не посмели приближаться к Валене. С руссами у них были давние счеты, еще с того провального июньского похода к еретикам. Одна оставалась надежда: что Гарри Еннер тяжело ранен и не выживет. Но и то, что уцелели Эльдебринк с Бергквистом, было весьма скверно само по себе…

Два приятеля, с которыми Гэбриэл еще не познакомился, оказались двумя студентами-бакалаврами, Джоном О’Мелли и Оззи Джареллом. Оба были из Лионеса, из семей однощитных рыцарей, оба выбрали для себя духовную стезю.

– Поп всегда будет и сыт, и пьян, и без грелочки в постели не останется. – Легкомысленно заявил Гэбриэлу Оззи. – Надоело мне, ваше сиятельство, наравне с крестьянами в поле горбатиться, стога метать да зерно молотить. Мой папаша уж и забыл, как меч в руках держать, все с вилами, мотыгой да цепом.

– А мой родитель мельницу поставил. – Заметил Джон, веселый, кареглазый, веснушчатый паренек. – Зарабатывать начал, деньги появились. Есть стали досыта. Так весь город, что там, вся округа взъелась: как не стыдно, рыцарю мельником заделаться? Папаша говорит, что ему, мол, позорнее, что у него дети голодают, но ни с ним, ни с мамашей нашей, никто и разговаривать теперь не хочет, а сестра, наверное, никогда за ровню замуж не выйдет, не возьмет ее никто. Вот папаша и отправил меня в универ, стань, говорит, священником, все лучше и почетнее, чем мельником.

– Что с ним? – Гэбриэл, слушавший их краем уха, следил за Кину, колдующим над Гарри, которого уложили прямо на палубе, под парусом. И едва эльф отошел от раненого, обратился к нему.

– Жить будет. – Коротко ответил эльф. – Но ему нужен покой, рана тяжелая. Ключица сломана, рукой он пользоваться не сможет несколько недель.

– Куда мы? – Взглянул на Гэбриэла Дэн.

– Ну… – Гэбриэл почесал в затылке, глядя на город. – Раз я граф Валенский, то какая-никакая халупа-то у меня тут должна быть, нет?

– Что ты и есть Гэбриэл Хлоринг, граф, или, как здесь говорят, эрл Валенский, тебе нужно будет еще доказать. – Тихо сказал ему Кину, встав рядом. – Не забыл?..

Вепрь в Светлом прижился как-то сразу, в большей степени – благодаря Зяблику и своим отношениям с нею. Это даже прикольно было: отдавать ей деньги, и приходить домой на все готовое, есть домашнюю еду, надевать чистую постиранную и залатанную одежду, слушая ее нескончаемый щебет, хоть и, по его мнению, пустячный, но приятный. Драйвер понятия не имел, каким боком вылезет его воспитание, а на самом деле воспитанный на Красной Скале Вепрь оказался идеальной парой такой девушке, как Зяблик. Да, она была легкомысленной и пустоголовой девчонкой, но Вепрь-то иного от девок и не ждал, ему и в голову не приходило презирать ее или попрекать глупостью, для него это было нормально и вполне себе приемлемо. По его глубокому убеждению, все они были дурами и второстепенными, по сравнению с парнями, существами, и главным в них были, во-первых, привлекательность и сексуальность, а во-вторых, отсутствие злого норова, как, к примеру, у Совы, доброта и покладистость – а все это было у Зяблика в избытке, вместе с веселым и легким нравом. Она вечно была весела, как птичка, то напевала что-то небольшим, но приятным и звонким голосом, то хихикала весьма приятно, то смеялась, заливаясь звонким колокольчиком. Вепрь быстро понял, что она очень многим парням нравится, и многие хотели бы отбить ее у новичка, и загордился даже. Он был ревнив, и время от времени порыкивал на Зяблика, если ему казалось, что она слишком уж вольно ведет себя с каким-нибудь Дроздом или Козодоем, а бывало, что и грубо оттаскивал ее и отправлял домой, придавая ускорение хорошим тычком. Обижалась Зяблик тоже ненадолго. Максимум, полчаса – и снова она поет или смеется. Хорошая девка! А секс с нею был!.. Горячая, страстная и умелая, она и Вепря постепенно отучала от грубости и натиска, привычных ему с прошлой жизни, учила новым отношениям и приемам, показывала такое, от чего у него крышу сносило ко всем чертям. В общем, Вепрю нравилась его новая жизнь. Нравились налеты на торговцев и людей фон Берга и Бергстрема, тем более, что он был отважен и дерзок, мастерство его росло с каждым разом, а с ним и уважение со стороны других Птиц. И когда он понял, что Ворон не забыл разговор о фермах и ищет возможности отправиться туда, у Вепря противно засосало под ложечкой. Никогда еще и ничего он так не боялся потерять, как свою новую жизнь и свою девчонку!

В свободное время он взялся помогать в кузне Беркуту, и быстро втянулся: ему и это понравилось. Теперь Вепрь пропадал в кузне сутками, Зяблик даже завтрак, обед и полдник ему туда приносила. Как-то, занимаясь подковами, Вепрь заметил Сороку, делающего ему какие-то знаки, и, оставив ненадолго молот, подошел к нему, облив водой голый вспотевший торс и с наслаждением растираясь полотенцем.

– Чего тебе? – Спросил хрипло.

– Ворон в Коневы Воды подался. – Заговорщицким тоном сообщил ему Сорока, оглянулся воровато. – А мы с пацанами прознали, что некий Карл Брэгэнн направляется в Ейсбург. Ты, вроде, им шибко интересовался?

– И что? – насторожился Вепрь.

– Он что-то ценное везет, нам пришла весточка. Что-то такое, что его сопровождают аж двадцать кнехтов.

– Ворон шею нам свернет. – Подумав, заметил Вепрь.

– Не свернёт, если с удачей вернемся. Пошумит, погрозится, и простит. Ну, штрафанет, в первый раз, что ли?

– Я крысячить не стану, и добычу от него прятать – тоже. – Предупредил Вепрь. Он не мог отказаться. Брэгэнн был его личной идеей фикс. Ох, как хотелось Вепрю с ним поквитаться за Очень Большую Боль! Аж скулы сводило от злости.

– Короче, идем вдесятером. – Развивал мысль Сорока. – Жаль, Конфетка с Вороном и Совой, но Грач не хуже с луком и стрелами управляется. Ну, ладно, хуже, но тоже неплохо. Для кнехтов фон Берга сойдет. Твоя Зяблик как, с нами?

– Не фиг ей там делать. – Чуть помрачнел Вепрь, представив Зяблика и Брэгэнна в шаговой доступности друг от друга. И ведь знал же, что Зяблик девчонка лихая и саблей вертит даже лучше него самого! Но инстинкт вожака, защитника, требовал оградить свою женщину от опасности. Ну, и от флирта с другими парнями во время рейда, не без того. С тех пор, как Зяблик замутила с Вепрем, она стала втройне интересна остальным Птицам, включился азарт соперничества. Но Вепря остальные Птицы научились уже и уважать, и опасаться. Не смотря на некоторые перемены и корректировку жизненных ценностей, в целом-то он остался таким, как был: суровым, безжалостным и скорым на расправу. Как и Гэбриэла, и остальных, прошедших Конюшню, жизнь научила его прежде всего главному: не бояться, не давать слабины, не просить помощи или пощады, и не сдаваться, не отдавать своего и драться до последнего вздоха даже с теми, кто в разы сильнее тебя. Все уже знали, что в драке Вепрь страшен и не боится ни хрена, что его можно только убить, но сломать, заставить сдаться и покориться нереально. Слов нет, все Птицы так или иначе прошли суровую школу жизни, и все-таки, с Красной Скалой не могло сравниться ничто. Сколько уже было дружеских стычек, и даже почти серьезных драк, и всегда Вепрь одерживал верх, потому, что шел до конца там, где другие отступали так или иначе. Такими были все, кто выжил вместе с ним.

Чтобы без палева свалить на дело, следовало занять Зяблика чем-то так плотно, чтобы она не заметила его сборов и отсутствия хоть какое-то время. Вепрь был парень не глупый, и сборы начал открыто, под видом ревизии инвентаря и амуниции.

– И чем моя девка, интересно, занимается? – Дожевывая охрененно вкусный пирог, спросил он, сам незаметно порвав шнурок на куртке. – Куртка драная, как я в такой на дело бы пошел, если че?!

– Я смотрела, она целая была! – Огрызнулась Зяблик. Вепрь кинул ей куртку:

– Сама смотри, э! Ну-ка, посмотрю щас, че там еще… – И в полном праве принялся перетряхивать свои кожаные доспехи, ворча и придираясь к каждой мелочи. Нагрузив Зяблика требующими, по его убеждению, немедленной чистки и стирки вещами, Вепрь все, что нужно было для налета, сложил отдельно и принялся, взяв оселок, точить и править меч покойного Свана, ворча себе под нос.

– Какая хрень тебя за жопу цапнула?! – Фыркнула Зяблик, но перечить не стала: отправилась приводить в порядок вещи своего господина и повелителя. Вепрь быстро и бесшумно перенес все необходимое в заросли лопухов за околицу, туда же утащил седло. Потом, вернувшись, сообщил Зяблику, что пойдет купать коня в озере, и сам поплавает, «грязный стал в кузне, как падла какая». В общем, в результате всех его ухищрений, он смог, не возбудив у Зяблика никаких подозрений, в сумерках встретиться с остальными Птицами у брода через Омь. Глянув на тех, кто с ним и Сорокой собрался в набег, Вепрь вдруг впервые подумал о том, сколько Птиц осталось в поселке, и нахмурился. Перейдя вброд небольшую речку, служившую границей с эльфами, Вепрь продолжал упорно думать о том, что они затеяли, и беспокойство нарастало.

– Сорока, эй! – Не выдержал он. – Кто тебе рассказал про Брэгэнна?

– А какая разница?

– Не трепись, разница есть. – Не отставал Вепрь, остановив коня. – Сколько Птиц в Светлом осталось? Ворон, Сова, Конфетка и еще пятеро наших в Коневых Водах, так? Нас одиннадцать. Там пятеро парней осталось и семеро девок. Не нравится мне это.

– Брось. Дайкины на эльфийскую территорию не сунутся!

– Брэгэнн та еще тварь отмороженная. Он сунется, не сомневайся.

– Да брось! – забеспокоился Сорока. – Что ты, как этот! Зассал, так и скажи, без тебя поедем!

– Езжайте. – Решительно ответил Вепрь и развернул коня.

– Эй, стой! – Заорал Сорока в неожиданном приступе ярости. – Стой, рожа трусливая!

Мысленно пообещав себе позже разобраться в причинах такой Сорокиной настойчивости, Вепрь только пришпорил коня. Олджерноны были самыми резвыми бегунами на острове, и в быстроте бега порой даже соперничали с эльфийскими лошадьми, с которыми имели общую кровь. А дева Элоиза для племянника расстаралась, выбрала наилучшего. Уже на подступах к броду Вепрь увидел с холма цепочку всадников, пригнулся к конской гриве, весь во власти дурного предчувствия и холодного бешенства. Сорока ли предал, или тот, кто подкинул ему ложную информацию, но теперь Вепрь был уверен: их заманили в ловушку, а на Светлое готовили нападение. Элоиза, или Брэгэнн все устроили, или оба сразу, не важно. Пока – не важно. Он понимал, что нападать с тыла на стольких всадников сразу – самоубийство, и Светлое это не спасет. Единственный способ их спасти – это предупредить. Их мало, но драться они все умеют, даже девчонки. А чтобы предупредить, надо или обогнать незаметно налетчиков, или…

Иво до сих пор не любил Копьево, где его и Алису подобрал Нэш, избавив от крайне неприятной участи. Не любил, и все тут. Он тогда чувствовал себя бессильным и бесполезным, не способным что-либо сделать для спасения Алисы, которую его друг поручил ему, уходя на смерть. И до сих пор ему стыдно и больно было думать об этом – даже не смотря на счастливое избавление в тот раз. И даже не смотря на то, что теперь Иво не дал бы спуску ни тому противному белобрысому типу, ни всем его дружкам, вместе взятым. Он не любил занятия с оружием, но занимался прилежно и, в спарринге с Гэбриэлом и эльфом, поневоле стал отличным фехтовальщиком. Он не был амбидекстером, но был левшой, что тоже давало ему кое-какие преимущества в бою, не говоря уже о его эльфийских силе, гибкости и скорости. Нэш сразу согласился взять его в свою команду, и вот уже вторую неделю они обшаривали леса Поймы и ближайшие окрестности Королевской Дороги, в поисках остатков банды Псов – только не нашли еще ни самих Псов, ни их следов. Правда, как-то натолкнулись на четыре трупа в кожаной броне с фирменным знаком Псов, и Белка, эльф Элодис, следовавший с ними, сказал, что помимо полукровок здесь был убит эльф. Эльф Ол Донна. Но помимо этого ничего он добавить не смог, и оставалось только гадать: все ли это были оставшиеся Псы, которых уничтожили эльфы, или кто-то из Псов выжил, убив эльфа, или еще что? Белка определенно заявил, что крови эльдара здесь нет, а значит, Шторм, самая желанная добыча Нэша и Хлорингов, жив. Нэш уже подумывал сменить тактику поиска, когда из Копьево примчался гонец с сообщением о том, что там взяли троих полукровок, утверждавших, будто они якобы спасли нескольких крестьян от каких-то чудовищ. Вот только крестьяне, по словам гонца, это отрицают, и обвиняют полукровок в мародерстве и требуют их казни.

– Мы их совсем того, это, повесить хотели-то, – признался он, – но требовается это, по закону, чтобы, так как-то. Они в леднике сидят, ждут, это, казни-то вашей. Люди хотят, показательно чтобы, и это, по справедливости.

Так Иво вместе с Нэшем очутился во второй раз в своей жизни в Копьево, которое, как понял в тот же миг, как увидел знакомую харчевню «Толстый кот», все с тем же толстенным кошаком, занятым все тем же важным делом, ненавидит. Эта предвзятость с первых же мгновений заставила его посматривать на местных, среди которых был и знакомый ему трактирщик, который тогда так категорично заявил, что ему «этой дряни здесь не надо!», с недоверием и даже с враждебностью. Трактирщик, разумеется, в роскошном сквайре с гербами Хлорингов того парнишку не признал, но насчет полукровок мнения своего в целом не поменял, так как требовал, наряду со всеми, казнить проклятых чельфяков.

– Где они? – Спросил Нэш, спешиваясь. Иво остался в седле, невольно оглядываясь. Вон там они с Алисой вошли в поселок, уверенные, что это огромный город. Смешные! Вон там они с женщиной поговорили, она и сейчас стоит у своей калитки, смотрит на них. Каким все тогда казалось необычным, огромным, значительным! И какое же на самом деле маленькое, простецкое… Местные стражники вытащили к ним Волкодава, Клыка и Ветра, замерзших, покрытых синяками, обреченных. Клык и Волкодав от дайкинов ничего хорошего уже не ждали, если даже те, кого они, как-никак, спасли, их так предали; а вот Ветер глянул на Нэша, ужаснувшись его размерам и лицу, на Иво, и вдруг выпрямился:

– Эй, я тебя знаю! Ты Эрот! Ты тот, который с Гором сбежал! Ты это, скажи, что мы того, не Псы! Не знаем мы никаких Псов!

– Они не Псы. – Иво проглотил и Эрота, и Гора. Просто потому, что его бесили и эта деревня, и эти люди – кое-кого Иво узнал, это они тогда собирались изнасиловать Алису, обвиняя в воровстве. – Они с Красной Скалы.

– Еще того лучше. – Хмыкнул Нэш. – Лазутчики Драйвера?

– Мы сбежали от него, скажи им, Клык! – Ветер с силой толкнул своего повесившего голову приятеля в бок. – Там так хреново теперь, что крысы, и те деру дали, житья от них в округе не стало… Мы того, сбежали от него, в Гремячем поселились…

– И разбойничали! – Визгливо воскликнула бабка, которую они привезли сюда на одном из своих коней. – Грабили, крали и это, огороды шмонали!

– А что нам было делать? – Огрызнулся Ветер. – Жрать-то охота! Мы ж не трогали никого!

«Спасенные» тут же подняли невыносимый хай, перебивая друг друга и перечисляя, кого, когда и как трогали наемники с Красной Скалы. Поименно перечисляли изнасилованных мальчиков и девочек, женщин, реальных и созданных молвой, убитых крестьян и торговцев.

– Это не мы!!! – Возопил Ветер в отчаянии. Иво так явственно услышал самого себя, здесь же, перед этими же людьми, пытавшегося отрицать то же самое! А Ветер крикнул:

– Вы бы лучше, дураки такие, это, вспомнили бы, от кого мы вас спасли, да рассказали бы об этом, тупицы дайкинские!

– Он не лжет. – Вдруг сказал Белка. – Он, возможно, и вор, но не убийца. И не насильник.

– Я согласен. – Решительно сказал Иво. – Нэш, мы должны забрать их в Гранствилл, и хорошенько расспросить. Они многое знают про Драйвера, Красную Скалу и про то, что там происходит.

– О чем он говорит? – Обратился к священнику, стоявшему тут же, Нэш, в сомнении потирая подбородок. Он тоже прекрасно помнил произошедшее тогда в Копьево, и Иво понимал. Но понимал он и то, что впечатление на людей произведет негативное, если заберет полукровок просто так.

– Не знаю, – осторожно сказал тот, – уместно ли тут говорить о спасении… Но в нашей многострадальной деревне под названием Дичь, близ Найнпорта, и в самом деле вещи произошли чудовищные. Напали на нас страшные твари бесовские, рвали и терзали они тела людей и скота бессловесного, аки демоны из Преисподней… Нам неведомо, куда делись сии демоны, мы в церкви спасались, взывая к Господу и моля его о спасении. Эти полукровки уверяют, что убили такую тварь и спасли нас этим. Мы того не видели.

– А сюда как вы попали?! – Запальчиво воскликнул Ветер. – Напомнить, суки неблагодарные?! Мы вас сюда привели, и охраняли по дороге! И кормили, кстати, тоже! Или как, как вы сюда попали, как?!

Бабы опять расшумелись. Иво выхватывал отдельные фразы из их визгливых воплей, в том числе частое упоминание о «бесстыжей девке», на «похабство» которой «смотрели детки!».

– О какой девке они говорят?! – Воскликнул, перебив всех.

– О нашей. – Хмуро ответил Ветер. – С нами девчонка была, мы ее с собой забрали, из Девичника. И ничего она не бесстыжая, обычная девка… – Тут же опять поднялся страшный ор, и даже священник был возмущен.

– Эта Иезавель, – задохнулся он, – эта блудница Вавилонская, эта… срамница непотребная, на глазах у нас такое похабство совершала…

– Где она?! – Воскликнул Иво, ему стало аж жарко. – Что вы с нею сделали?!

– Спалить ее надо! – Завопила одна из женщин. – Ибо тварь нечистая, бесстыдная, тьфу, грязь чище, чем рот ее поганый! – И ее поддержали все женщины хором.

– А прежде они ею хорошо попользовались! – Огрызнулся Ветер. – Ничего, не побрезговали ею мужики ваши, всю ночь не унимались, нам хорошо все слышно было!

– Да как не стыдно?! – Аж побагровел стражник, и Иво ожег его гневным взглядом. – Никто и пальцем ее не коснулся, дряни эдакой…

– Где она?! – Иво почувствовал, как гнев туманит голову. Еще немного, и он бы бросился на них, но Нэш, заметив, как переменился в лице сквайр графа Валенского, чертыхнувшись про себя, потребовал немедленно привести девушку.

– Напомню, – зычно произнес он, мигом заставив замолчать всех крикунов, – вам закон нашего герцога: все полукровки являются королевскими животными. По закону о королевских животных, никто, кроме ее величества и принцев крови, не имеет права на них охотиться, ими пользоваться, причинять им вред или торговать, либо как-то владеть ими. Те, кто сей закон нарушает, объявляются браконьерами и караются за браконьерство соответственно. Я забираю это зверье, вместе с девчонкой, в Гранствилл, где их милостивое высочество, принц Гарольд Элодисский, самолично решит, как с этими зверюшками поступить следовает.

Толпа примолкла. Закон, карающий за королевских зверей, был суров. За зубра, королевского оленя или медведя ломали на дыбе до смерти. Двое, отправившиеся в ледник за девушкой, переглянулись, и Иво перехватил эти взгляды. Спешился, и бросился следом, за ним, по знаку Нэша, пара кнехтов.

И этим Иво спас Клэр жизнь: испугавшись, что она покажет на своих насильников, которых, не дай Бог, за это казнят или хоть как-то накажут, они решили быстренько ее удавить и сказать, что сама умерла. Выглядела девушка ужасно. Из одежды на ней остались обрывки рубашки, губы были разбиты, тело, особенно в паху и на груди, в синяках. Местные и в самом деле, наслушавшись от крестьян о ее «похабстве», насиловали Клэр всю ночь, поэтому теперь она не только встать на ноги, но даже голову поднять не могла, и Иво поднял ее на руки и вынес наружу, обернув в свой камзол. Он и ее узнал мгновенно. Это была та девочка, которая нравилась ему больше всех, и потому больше всех от него натерпелась. Несправедливость, чудовищная, циничная несправедливость происходящего обожгла его сердце каленым железом. За что?! Сначала ее ломали, били, запугивали, делали из нее послушную безмолвную рабыню, а теперь обвиняют в этом – ее же?!

– Стадо! – Крикнул он, выйдя на свет. – Тупое, долбаное стадо! Это вы – животные, а не мы! Никто ее не трогал?! Нет?! Она сама себя до этого довела?! Сама с собою это сделала?!

– Успокойся, парень, хватит! – нахмурился Нэш. Эх, и горячий же этот Фанна, и… театральный какой-то. Ну, к чему так-то? Черт, и как вот такое получается: его граф, Гэйб Хлоринг, тоже был бы в ярости, и даже, скорее всего, зарубал бы пару-другую насильников, не сходя с места, но у него бы это вышло естественно и правильно, никто бы и не пикнул. А этот из всего представление сделает, и все только хуже станет – хотя так-то прав парень, у Нэша у самого кулаки сжались при виде запрокинутого личика и глаз, обведенных темными кругами. Девочка совсем, тоненькая, как прутик, в чем душа держится. Нэш таких не то, что тронуть, он их и за женщин-то не считал, приравнивая к детям и относясь соответственно.

Ну, была-ни была. Все и так хреново, и спасать положение уже незачем, смысла нет. Нэш велел повязать тех, кто пытался убить Клэр, и потребовал выдать ему тех, кто ночью был в леднике и насиловал «королевскую зверюшку». Когда ответом ему ожидаемо оказалось хмурое молчание, он приказал всем мужчинам выстроиться в шеренгу и заявил, что в таком случае просто отберет каждого второго и накажет соответственно. Что тут началось! Бабы подняли визг и плач, мужики начали указывать друг на друга, и в конце концов удалось выявить двенадцать виновников. Кнехты Нэша каждому всыпали по двадцать плетей, и всыпали, под взглядом великана, качественно, от души. После чего Клыку, Ветру и Волкодаву вернули и коней, и кое-какие вещи, и даже кота в мешке, и отряд, забрав двух несостоявшихся убийц, отбыл обратно по Королевской Дороге в сторону Блумсберри.

Иво прижимал к себе Клэр, и то и дело с жалостью поглядывал на ее запрокинутое лицо и тонкую длинную шею. Она была такая хрупкая, просто невесомая, такая трогательная, такая обреченная, одинокая, что его экзальтированная душа и его мягкое сердце просто разрывались на части. И не успели они доехать до следующей деревни, а он уже все решил для себя. Он женится на этой девочке. Гэйб приказал ему жениться?.. Он выполнит приказ своего господина и друга. Он было совсем уже решил жениться на Гаге, когда заподозрил страшное, но Гага умерла, усугубив его нравственные терзания. Ему никогда не избавиться от страсти к Габриэлле, тут и говорить не о чем. Он страшный грешник, так как продолжает пылать страстью к грешнице, извращенке и убийце… И эта девочка будет его крестом и искуплением его вины перед Богом, Гагой и Гэйбом. И перед нею и другими девочками Садов Мечты – в том числе!

Кира готовила снадобья, лечила пострадавших мальчишек, парней и девушек, обслуживала гостей. Арес сидел в клетке, прикованный к стене так, что дотянуться до него было невозможно; раз в день стражник заходил к нему и давал еду и питье. Кира же не оставляла мысли спасти его. Эта мысль терзала ее днем и ночью. Она осторожно, понимая, чем рискует, склонила стражника на свою сторону, ублажая его и угощая легким наркотиком. Он согласился закрывать глаза на то, что Кира разговаривает с Аресом и передает ему через него лекарства и лакомства, но впускать ее в клетку отказывался наотрез, ссылаясь на то, что в любой момент кто зайдет, и тогда все, ему конец. И был прав: Хозяин приказал проверять ее несколько раз на дню, и зайти стражники могли сюда действительно в любой момент – и входили. Ночью, когда никого не было, Кира пыталась сбить замок камнем, но не смогла. Она путем нереальных ухищрений раздобыла заточку, но и с ее помощью справиться с замком не смогла.

– Я тебя не оставлю. – Прижавшись к прутьям, и пожирая Ареса глазами, твердила она. – Я сделаю что-то, Ларс, не отчаивайся!

– Ты это, – отвечал он через силу, – не парься обо мне. Зря ты с парнями не пошла… А я не жалею, ты не того, не думай, даже, не жалею. Тебя жалко. Не надо ничего, я тут, рядом с тобой, и это, нормально…

– Я сделаю что-то. – Не сдавалась Кира. – Ты не отчаивайся, я сделаю. Я многое теперь могу, они и подумать не могут, сколько я могу. Эти зелья… они на самом деле очень сильные и очень… коварные. – Она произнесла это чуть слышно. – Они вроде бы помогают… А на самом деле – нет.

– Ты того, это! – Испугался Арес. – Не спались, слышь?! Они ж тебя в пыль втопчут!

– А ты думаешь, я боюсь? – Усмехнулась Кира. – Думаешь, я вообще чего-то боюсь теперь?.. Ларс, они без этих зелий не могут. Ни Он, ни Она. А скоро… – она прикусила губу, но в глазах плескалось торжество. – Потерпи, родной. Им придется мне уступить. Она-то не уступит, Она тварь страшная… А Он – уступит. Он сделает все, что я прикажу. Не сомневайся, Ларс, жди и верь, слышишь?..

Кенка давно уже столько не ездил, сколько ему приходилось теперь. «Гоняю по нашему треклятому острову, как собака бешеная. – Думал он, добравшись до Фьёсангервена и отправляясь вновь в Клойстергем. – Дай Бог, чтобы окупилось, тьфу-тьфу-тьфу. Вроде, нормально все идет, не сглазить бы. Ну, и рожа была у Антона, вот рожа! – Он фыркнул, пригубив любимое вино с Мадейры. – Что он теперь делать будет, интересно? Небось, сейчас волосенки себе рвет, проклинает нас, а сделать-то ничего не может!». «Левиафан» на всех парусах шел мимо Ашфилдской бухты, и Кенка мимолетно задумался, не сделать ли остановку, не расслабиться ли?.. Но не посмел, боясь брата, который и так пребывает в бешенстве из-за Вэла. «Но пронесло же, пронесло. – Думал он с тоскою. – Вроде все поверили, свидетелей нашему разговору, сцене этой тягостной, не было… Господи, вот бы можно было переиграть все, ни за что я так себя бы не повел, надо было как-то деликатно, осторожно, а я буром попер, болван… Ведь он же колебался, я же не идиот, видел же, что он колеблется, что ему и хочется, и колется, воспитание, то, се, страх перед отцом, я же понимал все это!..». Такими мыслями Кенка терзал себя целыми днями, сутками, сознание его ходило по заколдованному кругу, снова и снова пытаясь переиграть проклятую тягостную и стыдную сцену, и избежать трагедии. Ему искренне было жаль мальчика, как возможного и желанного любовника, он столько грезил о нем, распаляя себя фантазиями, столько жил этими мечтами и предвкушениями, что жесточайшее разочарование и ужасный итог никак не желали укладываться в его голове и не давали смириться. Он и теперь убеждал себя, что Вэл не был к нему равнодушен! И снова, и опять искал и находил подтверждения своим фантазиям, чтобы оправдать самого себя, и только этим и жил в последние дни.

В Светлом было тихо. Время было позднее, и иного Брэгэнн и не ждал, а потому, подняв руку, прислушался. Все его люди знали, что делать и как действовать, новые команды были бессмысленны. Наконец-то он добился своего! Долго же он этого ждал. За Омью его люди перебьют других Птиц, оставив только Вепря – его Брэгэнн назначил сакральной жертвой. Не найдя его тела среди остальных, Ворон и остатки его банды решат, что именно он оказался-таки предателем. В этом Брэгэнн видел высшую справедливость, нечто эстетически завершенное и правильное – а он ведь был своего рода эстет. Ворон тоже в свой черед свое получит, не вопрос. Но до этого ему придется немного помучиться от бессильного бешенства. Это тоже будет красиво и правильно. Брэгэнн любил правильность и завершенность во всем.

Все следовало сделать очень быстро. Это эльфийская территория, и эльфы не останутся в стороне, они очень скоро будут здесь. Поэтому, увы, придется обойтись одним убийством и погромом, удовольствия оставить на потом – захватить пару девок, ну, и конечно, Вепрь – его Брэгэнн очень хотел бы получить живым. Пусть тот не только сдохнет в муках, но и знает при этом, что его Птицы считают подонком и предателем. Это тоже очень красиво и поучительно. Просто поэма. Эх, и почему он рыцарь?.. Был бы поэтом, какие поэмы писал бы!.. Брэгэнн, усмехнувшись, дал отмашку своим людям и бросился к первому дому.

Как ему и рассказывали, дома Птицы строили наподобие эльфийских: без каменных оград, с широкими окнами и хлипкими дверями. Брэгэнн выбил дверь пинком и вдвоем с кнехтом, освещающим все факелом, ворвался внутрь. Никого. Жаль! Но ожидаемо. Он пинками отшвырнул то, что попалось под ногу, и выскочил наружу. Но того, что и другие его люди будут выскакивать на улицу с тем же результатом, он не ждал. В поселке по-прежнему было очень тихо, на шум уже кто-то должен был отреагировать, но не залаяла даже ни одна собака, не зажглась ни одна свеча в темных больших окнах. Брэгэнн вновь вскинул руку, призывая к тишине, настороженно обернулся, шаря глазами по окнам и улице. Что-то не так! В животе противно похолодело. Нельзя верить чельфякам! Они не люди, этого никогда забывать нельзя, и с человеческими мерками подходить к ним нельзя тоже! Эта мысль успела мелькнуть в голове за секунду до того, как, слепя, с трех сторон вспыхнули шары эльфийских огней, шипя и стреляя холодными искрами, и прозвучало хриплое эльфийское: «Ил-лим!!!». Проклятые остроухие твари все-таки прознали об их вылазке!

– Я сдаюсь! – Бросая оружие и поднимая руки повыше, закричал Брэгэнн. – Мы сдаемся! Это ошибка! Мы заблудились и не знали, что это эльфийская земля!!!

– Че ж ты врешь-то так беспонтово, Брэгэнн? – К нему вразвалочку подошел Вепрь, с обнаженным мечом на плече. – Все ты знал, рожа ты лошадиная.

– А ты здесь отку… – Брэгэнн оборвал сам себя, но Вепрю хватило и этой оговорки:

– Оттуда, Карл, оттуда. Я ж говорил тебе, что я не дурак. Ну, что, потолкуем… про Очень Большую Боль?..

В Голубево Нэш нанял для Клэр конный портшез, и туда же Клык сунул мешок с печально мяукающим котом. Девушку одели в плотный шенс, более или менее приведя в порядок. Она была в сознании, но не издавала ни звука и не смотрела ни на кого, прикрывая глаза, когда чувствовала пристальный взгляд Иво. Все, чего она добилась за последние дни, все, что в ней ожило и раскрылось, вновь съежилось и замкнулось. В Копьево было даже хуже, чем в Садах Мечты, и Клэр привычно нырнула в оцепенение души и тела. Ей не интересно было, что теперь с нею происходит и еще произойдет, куда ее везут, кто вокруг нее. Но жалостное кошачье мяуканье стучалось в оцепеневшее сознание, внушая мысль, что кому-то рядом хуже, чем ей самой. Откуда-то она знала, что кот рядом изнывает от жажды, и уже не в силах ее терпеть. И Клэр не выдержала. Открыв глаза, она долго смотрела на полотняную крышу над головой, слушала тихие голоса снаружи, лошадиное фырканье, мягкий перебор копыт. Кот притих, и она просто лежала и смотрела. Но стоило ей пошевелиться, и кот закричал громко и требовательно, жалобно. Тут же за полог заглянул Иво, и Клэр на миг встретилась с ним взглядом. Зажмурилась, но голос его услышала:

– Слава Богу, ожила!

– Сил нет слушать, как животина несчастная надрывается. – Сказал еще кто-то. – Чей кот-то?

– Наш. – Ответил Ветер. – Мы его в той самой деревне подобрали, которую твари те того, уделали. Его, наверное, напоить надо. И покормить.

– Сейчас молока раздобудем и напоим. – Пообещал голос. – И девчонку не мешало бы напоить, раз очнулась. Худенькая такая, смотреть страшно.

– Это она сама по себе такая, – обиделся Ветер, – мы ее того, это, кормили нормально, не так, как их на Красной Скале кормят!

– Что там? – Спросил Иво. – Кто в Домашнем Приюте, в Девичнике что?

– Из ваших в Приюте только Арес и Янус остались, и новеньких трое. Чернявый ваш, как его там, Ашур, что-ли, свихнулся и, Арес говорит, член свой на стол выложил и давай его камнем херачить со всех сил, и орать, что из него черви лезут. Ну, даже Клизма ничего сделать не смог, того давай корчить, пена изо рта пошла, и помер он…

Иво перекрестился. Он никогда не любил Ашура, но и злобы у него ни на кого из парней, даже на Локи, не было. По крайней мере, смерти никому из них он не желал. Помолчал, глубоко задумавшись и погрузившись в воспоминания, которые всегда гнал от себя. А Ветер продолжал, чуть покачиваясь в седле в такт поступи своего коня:

– Ну, и так, хреново там стало очень уж. Хэ тоже сдвинулся, как Гор и ты сбежали, он так и не успокоился, все лютует и лютует. Привозов не было, ни девчачьего, ни парней не привозили. Хэ заставляет девок и пацанов из деревень воровать, аж до Ашфилда отправляет, ну, мы и завязали с Клыком, стремно это: ребятню из семей тащить в нашу помойку. На убой на верный, сам понимаешь.

– Понимаю. – Выдохнул Иво чуть слышно. Жаль, что Гэйб этого не слышит. Иво понимал, почему они с герцогом тянут с нападением на Красную Скалу, но то, что продолжал рассказывать ему Ветер, меняло в корне всю картину и делало, по мнению Иво, такое нападение срочным. Нужно было немедленно что-то делать, хоть что-то!

– А что мы промышляли чем, – рискнул Ветер, – так а че нам делать-то было? Жить-то как? Вепрь говорил, что на Север можно, в охрану там наняться, или как. Но туда сначала добраться надо, так-то. Нет?

– Я знаю. – Кивнул Иво. – Не волнуйся. Ты в лицо Шторма знаешь?

– Шторма? Отмороженного этого? Да, а что?

– Его в Гранствилле поймать не могут, для дайкинов эльфы все на одно лицо. Он этим пользуется. А вы можете помочь. Я его просто не видел никогда.

– А че он, это, сделал-то?

– Очень много, что. – Помрачнел Иво. – Он и отморозки его убивают, насилуют, похищают детей, которых потом изуродованными находят. Девушку мою бывшую… – он осекся. Но Ветер и Клык, который ехал в основном молча, приходя в себя после пережитого, переглянулись понимающе. И Клык осторожно произнес:

– Вы нам девку-то нашу, Клэр, того… отдадите?

– Ее зовут Клэр? – Дрогнул Иво. – Откуда знаете?

– Так эта, Паскуда сказала, когда мы ее забирали. Мы хотели Паскуду, она того, смачнее, и лечить умеет, но она отказалась, а нам эту вот сунула.

– Нет. Я ее никому больше не отдам. – Ответил Иво. – Это моя будущая жена.

– Чего?! – Поразился Клык, а у Ветра просто отвисла челюсть. Впереди показались плетень и покосы – приближалась Кокса.

Нэш согласился взять троих полукровок в команду неожиданно легко: оказалось, что он и сам думал о том же. Ни он, ни Иво, ни кто-то из его кнехтов Шторма в лицо не видели и узнать не могли, и тот мог разгуливать у них под носом по всему Гранствиллу, сколько угодно, пользуясь своей эльфийской внешностью. Сами эльфы, и даже Белка, отказывались искать и выдавать его, ссылаясь на то, что эльф никогда не убьет, не погубит и не выдаст на смерть эльфа, это совершенно исключено. «Эльфы не убивают эльфов». – Это был их основной закон, и с этим приходилось считаться. Эльдара Шторма они причисляли именно к эльфам. Хотя признавали, что люди Поймы имеют все права считать Шторма преступником и наказать его за злодеяния.

Когда кота наконец-то выпустили из мокрого мешка, Клэр испытала настоящее облегчение: несчастного зверя ей было ужасно жаль. Наверное, впервые за эти полгода она вдруг начала сама жалеть кого-то и захотела кому-то помочь, и это удивительным образом помогло ей самой. Кот выглядел жалко: похудевший, мокрый, – за столько времени он не сдержал естественных потребностей, – и Иво с Ветром, не долго думая, прополоскали его в ручье, морщась от специфического запаха. Кот оказался красивым: черно-белый, с забавно скошенным вбок белым пятном на крупной морде, с длинными крупными лапами, и сам по себе довольно большой, – и на диво спокойным и послушным. Он даже купание в холодной воде выдержал, не царапаясь и не вырываясь, только жалостно мяукая время от времени. Иво заметил, какой робкий и быстрый взгляд бросилана кота его будущая супруга, и напоил его молоком при ней, а после сунул в корзину с крышкой, которую дал ей:

– Присмотри за ним, Клэр, договорились? Назовем его Франтик, ему идет.

Девочке стало настолько лучше, что она уже сидела на подушке в портшезе. Послушно выпила молока сама. Никакого отклика, даже кивка, Иво от нее не дождался, но корзинку она приняла и осторожно обвила ее тонкой рукой, пряча от него взгляд. Иво мог только полюбоваться очень длинными, черными ресницами, более густыми и длинными, чем у Габи. «Интересно, какие у нее глаза?». – Подумал он. Кажется, карие, или черные… Точно не голубые. Или нет?.. Она нисколько не походила на Габи, но была не менее красива. У нее была потрясающе-красивая кожа цвета тимьянного меда, точеный носик, овальное личико и пухлые, крупные, нереально-чувственные губы. Иво очень любил хрупкие женские ключицы, эта часть женского тела почему-то была особенно притягательной для его взгляда, а у Клэр с ключицами было все именно так, как ему нравилось больше всего. Любуясь ею, жалея ее, он все крепче утверждался в своем намерении сделать эту девушку своей женой. И по пути в Гранствилл он обдумал все. Он попросит Алису присмотреть за нею, одеть ее, научить всему, что необходимо, и подготовить к свадьбе. Он попросит отца Марка окрестить ее. Купит в Гранствилле дом. Гэйб оставил ему открытый сертификат в банке Райя, сам для этого съездил в банк с Иво, подтвердив свое распоряжение снабдить его деньгами по первому требованию. Райя помогут ему с покупкой дома. «И я никогда больше, никогда, – поклялся он себе, – не прикоснусь ни к одной женщине, кроме жены. Я буду самым верным супругом, какой только может быть. Прости, Габриэлла, прости, принцесса моя. Я больше не твой».

Первому он сообщил о своем намерении Нэшу.

– Это что за новая блажь? – Поинтересовался великан.

– Это не блажь. Гэйб приказал мне жениться, я и женюсь. На этой девочке, на Клэр.

– Вряд ли он именно такую женитьбу имел в виду.

– Я виноват перед ней. И перед ее подругами по несчастью – тоже. Это самое малое, что я могу сделать для нее.

– Дело хорошее. – Подумав, заметил Нэш. – Но ты не забыл, как на нее в Копьево набросились, нет?

– И что? Мне что до этого?

– Думаешь, эти сплетни долго будут до Гранствилла добираться? Ты ж у нас персона известная. Девки и бабы начнут кипятком ссать, как только узнают о твоей женитьбе. И твоей невесте мало не покажется. Злоба бабская – она в сто раз страшнее мужской, особенно, если на ревности замешана.

– Мне это безразлично. – Отмахнулся Иво.

– Гордо. И благородно даже. – Хмыкнул Нэш. – Только… А, – махнул он рукой, успев уже узнать сложный нрав красавчика-Фанна, – поступай, как знаешь. А я чем смогу, поддержу. И главное: не рассказывай пока никому о своей женитьбе. Пожалей девочку. Пусть хоть немного в себя придет.

С того момента, как взглянул на лицо своего мертвого сына, герцог Анвалонский пребывал в тяжких сомнениях и даже в смятении. Он никак не мог забыть выражения, застывшего навеки на этом лице, и не мог его понять. Аскольд Эльдебринк не был не то, что эмпатом, он вообще не был тонко чувствующим человеком, но и бесчувственным сухарем не был тоже. Он был способен на сильные чувства и на сильную любовь – он до сих пор любил жену. Которая находилась в таком состоянии, что он боялся за нее сутки напролет, подходя порой по ночам к ее постели и прислушиваясь к ее дыханию. И думал, думал, думал… Что чувствовал перед смертью его младший сын? Что означала гримаса на его лице? Герцог и так, и эдак прикидывал ее на себя, на обстоятельства смерти Вэла, и не понимал, не понимал! Нужно было отпустить это, пережить горе, помочь жене, показать сыновьям и прочим домочадцам, что он такой же, как прежде, что такую скалу, как он, не свалить даже такому страшному горю, но герцог не мог. Эта гримаса, эта вроде бы мелочь, эта непонятка, словно мелкий камешек в сапоге, со временем только сильнее раздражала, только становилась все значительнее. Это был его сын, его мальчик, его гордость и его баловень. Герцог не хотел отпускать его к Кенке, не доверял имиджу рыцаря без страха и упрека. Сулстады испокон веков были с гнильцой, как предали когда-то Бъерга и его сыновей, так и повелось у них в роду: то предатель, то еще какая дрянь. Не верил Аскольд Эльдебринк в то, что братец его – педофил, а этот – чистенький! Но уговорила жена. Вэл просто бредил своим кумиром, рисовал его герб, сам писал его летопись, собирал все сплетни и сказки про него. Эффи говорила: «Какой риск, Аскольд? Пусть мальчик едет на юг. Далвеган ни с кем не воюет, Кенка тем более. С братом он особо не общается, в Клойстергеме не живет. Что может плохого случиться? Обидеть Вэла он не посмеет, кто в здравом уме обидит твоего сына?». И Аскольд и сам так считал, а потому и согласился. И вот итог. Нет, Кенку винить вроде было не в чем. Только в том, что позволил мальчишке напиться и лихачить. Но это могло и дома случиться. И вроде все так… Смирись, – говорил себе герцог Анвалонский, – это случилось, тут ничего не поделаешь. Сын твой в гробу, в семейном склепе, и нужно принять эту боль, нужно жить дальше. Нужно что-то решать с Марком – от мальчика никаких вестей, а последняя была из Фьёсангервена». И сам понимал, что прав, что нужно подчиниться голосу разума и обстоятельствам.

Но что, все-таки, ради всех святых, испытал его сын перед смертью, и как это вяжется с пьяной выходкой?!..

Абакан, 11 апреля 2019 года

Оглавление

Часть первая: Волки Элодисского леса

  Глава первая: Рыжий тролль

  Глава вторая: Сердце девы

  Глава третья: Полная луна

  Глава четвертая: Вирсавия и Дженни

  Глава пятая: Великая Ночь

  Глава шестая: Гнев лавви

  Глава седьмая: Смерть Кончиты

  Глава восьмая: Танцы с волками

Часть вторая: Первая кровь

  Глава первая: Ярмарка сисек

  Глава вторая: Охотничий замок

  Глава третья: Любовь девы

  Глава четвертая: Шторм

  Глава пятая: Кальтенштайн

  Глава пятая Имя Розы

  Глава седьмая: Светлое