Трудная любовь [Лев Иванович Давыдычев] (fb2) читать постранично, страница - 4

Недавно она увлеклась фотографией и никого, кроме своего Олега, не снимает.

— Войти можно?

В дверях стоял высокий парень в засаленной телогрейке, с кепкой в руке. Николай мысленно чертыхнулся.

— Кого надо? — спросил Копытов. — У нас совещание.

— Знаю, — глуховатым баском ответил парень, — мне секретарша сказала. Но я прорвался. Максимов я. Тот самый.

Копытов оживился, предложил присесть, поинтересовался, как встретили очерк на заводе. Максимов, видимо, не расслышал, осторожно сел на крайний стул, положил рядом кепку, посидел, встал, поздоровался и снова сел.

В редакции действовало неписанное правило: тот, кому летучка портила кровь, мог закурить. Николай и Олег задымили одновременно.

— Слушаем вас, — предложил Копытов.

— Ладно, — сказал Максимов, — слушайте. Пусть товарищ, как его, Вишняков послушает. Брехню он написал. Самую настоящую брехню. Вы меня, товарищи корреспонденты, извините, но я так рассуждаю. Если я хорош, пиши обо мне какой я есть на самом деле. Если во мне изъяны нашел, совсем ничего не пиши. А присочинять никто не имеет права. Нет у меня дружка в Каховке. Нет. Ну смех ведь получился! Все ведь думают, что это я наврал. Просьба: дайте поправку, так, мол, и так — неладно вышло.

— Можно? — небрежено спросил Олег. — Припомните-ка, товарищ Максимов, припомните-ка наш разговор.

— Чего припоминать? — Максимов удивленно посмотрел на него. — Я не пьяный был. И не говорил я вам про мечту, про эту…

— Минуточку, — остановил Копытов и прочитал, нагнувшись над газетой: — «И есть еще у Максима Максимова, простого советского человека, мечта, — чтобы слава о его трудовых делах вылетела за пределы завода и…»

— Нет у меня такой мечты! — возмущенно перебил Максимов. — Нет у меня славы и не надо мне ее! Не ради нее…

— У вас все? — пренебрежительно спросил Олег. — Мне остается только поражаться. То, что вы говорили мне тогда, на заводе, и то, что говорили сейчас, — не одно и то же. Вы что-то путаете.

— Да брось ты! — вспылил Максимов. — Да мне-то не горе! Я свое сказал! А если не впрок… будьте здоровы!

Максимов вышел из комнаты так стремительно, что никто не успел удержать его.

— Попробуй разберись, — мрачно произнес Копытов. — Ведь сколько раз говорил: проверяйте, понимаете ли, каждое слово, с оглядкой пишите. Фраза, будь она неладна, в сторону увести может. Лучше уж без всяких этих… эпитетов, что ли, писать.

— Если вы не верите мне, воля ваша, — Олег обиженно замолчал и принял позу оскорбленного.

— Мы тебе верим, — втянув голову в плечи, стал объяснять редактор, — но правоту надо доказать. И не нам, а Максимову. Он молчать не будет, он жаловаться пойдет и не куда-нибудь, а в обком. На пятый этаж. Назначу комиссию, она разберется.

— А я верю Максимову, — отчетливо проговорил Полуяров, посмотрев на Ларису. — Верю.

С летучки Николай вышел радостным — для него все обошлось как нельзя лучше. Он подсел к Лесному с твердым намерением уговорить его зайти в ресторан.

— Настроение? — спросил Николай.

— Ничего. Скучновато. Ни одного знакомого, — отвернувшись в сторону, сказал Лесной.

— Это дело поправимое. Я тоже живу не особенно весело. А двое грустных — это уже не очень грустно.

— Вы ведь женаты? — полуутвердительно спросил Лесной. — Вам должно быть весело.

— Ха! — воскликнул Николай. — Как раз женатые редко бывают веселыми. Зайдете ко мне, увидите вблизи семейное счастье. Вот вечер наступает, а моей жены дома нет. Трудится…

Лесной не ответил, и Николай подумал, что никто, собственно, не мешает ему выпить в одиночестве.

* * *

В номере, где остановился Валентин, было неуютно. Высокая, продолговатая, похожая на пенал комната, салатного цвета стены с аляповатым трафаретом, два чемодана и тюк, еще неразобранные, — все это свидетельствовало о том, что он недолго задержится здесь. Валентин стоял у окна, не двигаясь, хотя чувствовал, что из щелей между рамами дует.

Бывает иногда такое странное состояние, когда и грустно и тоскливо, когда остро сознаешь, что несчастлив, и в то же время смотришь на это спокойно, как на неизбежное.

Случилось это почти шесть лет назад, на стадионе. Ничто не предвещало дурной погоды. Все пришли на футбол без плащей и зонтиков. Игра была, как потом рассказывали мальчишки, мировой и нормальной, но в разгар футбольной схватки над стадионом быстро собрались тучи, прокатился гром, и полил дождь.

Валентин укрылся под козырьком крыши одного из киосков. Там, плечом к плечу, приютилось несколько человек. Он пристроился крайним. Стоять навытяжку, не двигаясь, ощущая, как костюм прилипает к телу, — и неприятно, и скучно.

Вдруг Валентин увидел бежавшую от трибуны девушку. В ее движениях было столько ловкости, что он сразу забыл о дожде. Девушка бежала, держа руки у груди, рассчитанными прыжками перескакивая через лужи. У киоска она остановилась. «Красивая», — подумал Валентин и неожиданно для самого себя взволнованно