У подножия Саян [Кызыл-Эник Кудажи] (fb2) читать постранично

Кызыл-Эник Кудажи У подножия Саян

ВОЗВРАЩЕНИЕ

НАЧАЛО

Поздняя осень...

Низко над землей плывут тяжелые тучи, кажется, вот-вот упадут в долину и только чудом удерживаются на вершинах сопок, что стоят стеной по обе стороны Улуг-Хема^[1].

Пустынно в степи. У подножия гор, по берегам стариц и рукавов реки желтеет жнивье. Изредка налетает порывами ветер, гонит по степи легкие, сухие перекати-поле. Они, словно овцы во время бурана, сбиваются в овражках, попадающихся на пути, и там находят покой и защиту.

Отстрекотали в траве кузнечики. Прошла пора переклички маралов в густых кедрачах. Края болот подернулись сизой пленкой льда.

Строгим клином пролетают запоздавшие журавли. Птицы летят чинно и вместе с тем так стремительно, словно задались целью догнать лето и вернуть его загрустившей земле.

Меж кустов лозняка, лениво огибая иглистые прутья караганника, тяжко трусит лошадка с седоком. У нее вздутые, словно у жеребой кобылицы, бока. Кажется, будто к ее копытам подвязаны грузила.

Седок — пожилая женщина в черной мерлушковой шапке-ушанке и ватном тувинском халате, перехваченном красным выцветшим кушаком. Она то и дело понукает лошадь — та и ухом не ведет. Женщина пускает в ход гибкий прут, но и это не помогает: на гладком крупе, как пыльном войлоке, остаются лишь полосы.

Дорога пестрит узорами следов. Несколько дней назад здесь вовсю кипела работа. Следы волокуш на обочинах оставили память об осенней страде. На кустах караганника, растущего по обочинам дороги, повисли ошметки соломы, сена... Вдруг лошадка — уши колышками — прянула в сторону. Женщина едва удержалась в седле. Дернув за узду, проворчала:

— Что за непутевая кляча!

Но лошадь по-прежнему диковато пятилась, фыркая и раздувая ноздри. Женщина посмотрела в сторону, куда, пугливо вскидывая голову, косилась лошадь: на дороге лежал туго набитый таалын^[2]. Лошадь никак не хотела слушаться, и женщине стоило больших усилий совладать с ней. Как мог оказаться здесь таалын? Кто-то намеренно бросил его? Непохоже... А может, упал с седла мчавшегося всадника?

Женщина опустила поводья, спешилась, робко тронула таалын — Тяжелый. Внутри что-то забулькало.

Солнце, блуждавшее в тучах, зашло за горы. Стало темнеть. Повеяло холодом. Колючий ветер холодил щеки, забирался в рукава.

«Наверное, обронили люди, приезжавшие за хлебом с овюрской стороны, — подумала женщина. — Возьму с собой. Хозяин, однако, найдется».

Она не спеша развязала тесемки. Показался пухлый когээр^[3], похожий на женскую грудь. Пахнуло запахом свежей араки. Рядом с флягой лежала долбленая чашка, кусок баранины.

«Устала с дороги, надо бы подкрепиться», — подумала женщина, все еще испытывая страх и неловкость.

С трудом открыла флягу, налила полчашки араки. Сломав тростинку ковыля, смочила ее в горько пахнущем напитке и побрызгала по сторонам. «Я таалын не украла — лежал на дороге. Да будет мне свидетелем богатый мой край!»

Выпила. Остаток араки выплеснула. Затем достала грудинку и впилась в нее крепкими белыми зубами. От араки внутри потеплело.

— Что мне хозяин таалына! — вслух сказала она. — Даже если бы появился!..

Стемнело. Пора было отправляться в путь. Дремавшая лошадка стояла так удобно, что женщина обрадовалась — обойдется без долгой возни. Уже собралась было перекинуть через седло суму, как вдруг из кустов донесся пронзительный крик.

— Ы-а-а-а!

И снова тишина.

Женщина вгляделась в обступившую тьму. Крик повторился. Вздрогнув, она лихо вскочила на лошадь, забыв о своей находке.

— Ы-а-а-а! — догнал ее истошный крик.

«Что это? — опомнилась она. — Может, почудилось — ветер в ушах гудит? Или это сова? Надо узнать!..» Дернула повод. Нехотя повернув, лошадь сделала несколько шагов в сторону кустов и стала. Совсем рядом, в караганнике, белел сверток.

— Ы-а-а-а! Ы-а-а-а!..

Ребенок!! — С минуту женщина стояла в растерянности.

Детей у нее никогда не было, и этот плач, тонкий, жалобный, будил в ее сердце щемящее чувство. Она подняла с земли сверток. Развернула ягнячью шкуру и увидела маленькие ручки. Ребенок еще пуще залился плачем и потянулся к женщине. Детские доверчивые пальчики коснулись ее лица. Она отбросила в сторону тряпье, в которое был завернут ребенок, и ловко сунула малыша к себе за пазуху. Так же ловко взобралась на лошадь. Та, словно поняв, в чем дело, пошла с места наметом.

Вскоре показались искорки над трубой одинокой юрты, черневшей возле лесочка, у самого брода Оруктуг-Кежиг.

Ветер крепчал, раскачивая высокие тополя. Донесся заливистый лай собаки. Женщина круто осадила лошадь у самой юрты; тотчас появился пожилой мужчина в козьей шубе.

— Что случилось, жена? —