22.5.7.3.4 [Мэйсон Макдональд] (fb2) читать онлайн

Мэйсон МакДональд 22.5.7.3.4

"22.5.7.3.4" by Mason McDonald 

© 2022 by Mason McDonald — 22.5.7.3.4 

© Константин Хотимченко, перевод с англ., 2023

 https://vk.com/litskit

Перевод выполнен исключительно в ознакомительных целях и без извлечения экономической выгоды. Все права на произведение принадлежат владельцам авторских прав и их представителям. 

* * *

Холодный черный кофе и пробковые доски. Это моя жизнь. Цветные кнопки и фотографии мертвых женщин, соединенные между собой красными нитками. Теперь это точки, места преступлений образующие единую цепочку, они больше не чьи-то судьбы. С течением времени и повторными просмотрами я превратил их в статистические данные. Их лица перестали рассказывать мне истории, а их глаза перестали вызывать у меня какие-либо эмоции, кроме полного изнеможения.

Двадцать два года, пять месяцев, семь дней и примерно... три часа и четыре минуты. Плюс-минус. Именно столько времени это заняло у меня. 22. 5. 7. 3. 4. Как координаты. Вставьте их в карты Google, и вы окажетесь посреди пустыни. Национальный парк Ахаггар в Алжире. Место для меня ничего не значит. Может быть, и цифры тоже. Время — это тоже всего лишь данные. Как и мертвые женщины и цветные нитки. Оружие для убийства и холодный кофе. Цифры, данные и уравнения.

Меня интересуют только ответы.

22. 5. 7. 3. 4.

Координаты конца моей жизни. Дорожная карта в ад.

Теперь он сидит передо мной. Он старше меня — почти до неприличия — с лысой головой, испещренной печеночными пятнами и бродячими, мертвыми волосами. Его череп обтянут скукоженой кожей. Его усы, поникшие и ужасные, окрашены в желтый цвет от никотина. Зубы жемчужно-белые, чего и следовало ожидать. Зубные имплантанты. На нем та же одежда, в которой он был, когда мы нашли его сгорбившимся над столом в его квартире, раздирающим мертвую кошку скальпелем под увеличительным стеклом. Белая рубашка, заправленная в светло-коричневые брюки, и мокасины красного цвета. Без носков. На его щеке, под правым глазом, шрам в форме рыболовного крючка.

Его зовут Амадей Джеймс Маккиллоп. Он попросил нас называть его Джеймс.

Я предпочитаю доктор Маккиллоп, но я не думаю, что это важно, не так ли? Самодовольный урод.

22. 5. 7. 3. 4.

Последние две цифры постоянно меняются, но часы перестали идти в тот момент, когда я переступил порог этой комнаты. Начали идти другие часы. Которые заканчиваются через сорок восемь часов, когда мы должны будем его освободить, если только этот ублюдок не признается или офицеры, обыскивающие его квартиру, не найдут ничего, кроме расчлененных домашних животных. Жестокое обращение с животными — это преступление, но не то, за которое мы можем его задержать.

— Я останусь с Джеймсом, — говорю я своим коллегам.

У меня есть вопросы? Конечно, есть. У меня их тысячи. Я хочу спросить его почему? Я хочу спросить его как, когда, где? Я хочу спросить о мотивах. Связи. Данные. Но мне нужно знать, почему? Мне это нужно. Как еда или питье. Укрытие или секс. Я чувствую это в своей крови. Я чувствую, как потребность сочится из моих внутренностей, как ферменты выкачиваются из печени. Мне это нужно, как наркоману нужна наркота. Я был в ломке 22 года, 5 месяцев, 7 дней, 3 часа и 4 гребаные минуты. Мне нужно знать "почему".

Но справедливость требует профессионализма, поэтому я дышу. Я дышу ровно — вдох-выдох. Один глубокий вдох за раз, я дышу и жду. Стены комнаты для допросов слишком близко, висящий флуоресцентный свет слишком яркий, пикающая красная точка от камеры в углу слишком часто моргает. Включено, выключено, включено, выключено.

— Давай начнем с честности, — говорю я. — Я знаю, что ты это сделал, хорошо? У нас есть все, что нам нужно.

— Какой сегодня день?

Я вздохнул.

— Четверг. Теперь, можем ли мы...

— Странно. С тех пор, как я вышел на пенсию, каждый день кажется другим. Могу поклясться, что сегодня была суббота.

— Достаточно! У меня есть вопросы.

— Все задают вопросы. Даже я. Например, какой сегодня день или кто этот человек, который говорит со мной?

— Детектив Эванс.

— А. У меня есть имя. У вас есть мое имя. Будем дружить?

— Нет.

— Понятно.

— Советую вам чистосердечное признание, и вы сможете добиться некоторой благосклонности суда. Минимальный срок вместо максимального. Хорошая удобная кровать для гниения вместо металлического настила.

— Четверги — странные дни, не так ли? День после среды, но еще так далеко до конца недели.

Я вдыхаю. Вдох. Выдох. Я должен взять себя в руки. Я должен сосредоточиться на дыхании, потому что если я этого не сделаю, я проиграю, и все мои данные окажутся напрасными.

— Давайте мы будем придерживаться темы. Вы сделали это?

— Что сделал?

Я хлопнул кулаком по столу. Я не должен был этого делать, я знаю это, но мое разочарование достигло точки кипения. Мне нужна деревянная ложка, чтобы не перелиться и не превратиться в пар. Мои бумаги подпрыгивают от удара.

— Хватит валять дурака.

— Дурак виноват, — говорит он.

Я ненавижу его. Я ненавижу его всем, что у меня есть. Я даже не знал, что человек может испытывать такие чувства. Чувствовать себя насквозь пропитанным ненавистью. Как губка, пропитанная грязной водой, которую нужно выжать. Ей некуда деваться, поэтому она гниет внутри меня. Это рак в моей крови, и я болен. Оно пожирает меня. Пока он говорит, оно гложет меня. Я чувствую, как он откусывает маленькие кусочки и проглатывает их целиком, увеличивая себя, отнимая у меня.

Ненавижу его спокойное выражение лица, тихий вкрадчивый голос. Я ненавижу его.

Стараясь унять дрожь в руках я перелистываю свои записи. Не то чтобы там было что-то, что мне нужно прочитать; данные уже стали частью меня. Я могу дословно пересказать имена жертв, адреса, возраст, работу, цвет глаз, время смерти, все, что касается их. Теперь они занимают свое место в моей душе. Я стал тюрьмой для скорбящих. Логично, что я должен помнить их имена.

— Расскажите мне о Лизе Баллок.

— Почему бы тебе не рассказать об этом мне? Ты знаешь ровно столько же, сколько и я. Ты ведь тоже бывал здесь раньше.

— О чем вы говорите? — спрашиваю я.

Он улыбается. Зубы у него как у акулы. Ухмылка хищника. Ни один зуб не похож на другой. Они обесцвечены и кривые. Его клыки острые, почти вампирские. Я хочу выбить их и посмотреть, как он подавится остатками своей отвратительной улыбки.

— Забавно, что я всегда все помню, а ты никогда. Трей.

Я застигнут врасплох. Я долгое время работал детективом. Мое имя было напечатано в газете. Вот откуда он знает мое имя. Должно быть он читает новости о своих похождениях.

— Отвечайте на мой вопрос. У меня кончается терпение.

— Ты уже все знаешь. Иногда я тебе рассказываю, иногда нет, чаще всего ты сам догадываешься. Однажды ты даже почти остановил меня. Хотя это было несколько лет назад, — он играет ногтем большого пальца, длинным и острым. — Их было так много. Но я помню их все, ты знаешь об этом.

— О чем вы сейчас говорите?

— Интересно, когда ты поймешь это правильно.

— Что пойму? О чем вы говорите. — Я начинаю впадать в ярость. Обострение — партнер ненависти, и вместе они вызывают хаос, и я должен подавить его сейчас. Мне нужно оставаться спокойным. Собранным. Я на службе. Спокойным, как удав, и все такое прочее. Мне нужно проглотить свою ненависть как таблетку и получить от нее кайф.

— Шекспир сказал, что трусы умирают много раз перед смертью. Интересно, чего ты так боишься? — говорит он и откидывает голову назад, уставившись в потолок. — Если доблестные вкушают смерть лишь однажды, то как это объясняет твое поведение?

— Я не понимаю.

Он смеется. Этот звук сухой и хриплый, как когти упыря, скребущие по дну закрытого гроба.

— Смерть — это неизбежный конец, — говорит он.

Может быть, я не так хорошо понимаю его работу, как мне казалось раньше. Потому что я верю ему. Я верю, что смерть — это неизбежный конец.

— Как ты не можешь понять что мы это одна история. — монотонно продолжает он, — По какой-то причине, Трей, ты и я необходимы друг другу. Наша история. Наши пути, они не расходятся в лесу, как у Фроста, они продолжают тянуться, они продолжают бежать, они продолжают сворачивать в узкие тропинки, и не успеешь ты оглянуться, как мы снова в начале. Всегда одно и то же, но никогда не совсем одно и то же.

— Расскажите мне о Лизе. Сейчас же!

— О, ради всего святого, — он подается вперед, пытается любопытно сцепить пальцы, но пристегнут наручниками к столу и не может, — Я трахал ее, я убил ее, я снова трахал ее. Это хорошо, а? Мы можем пропустить эту скучную часть и перейти к делу, детектив?

— А как же остальные?

Мой разум мчится. Точки, данные, ниточки, все ведут сюда. К этому моменту. Мне нужен кофе. Или семь. Или, может быть, виски, я не знаю. Это признание, и я готов к нему. Я готов зафиксировать его признание для суда. Мне это нужно.

— Правда? — Он садится обратно. Усталый и разочарованный. — Это все что тебе интересно?

Я молчу.

— Ладно, — продолжает он, — это не то, что ты должен спросить. Может быть, в следующий раз ты задашь правильный вопрос и услышишь правильный ответ.

— Что это значит?

— Я трахал и твою семью. Твою мать и твою сестру, я изнасиловал их обеих. Твоя сестра смотрела и плакала.

Земля горит, небо чернеет, моя душа покидает тело. Я смотрю от третьего лица, как в видео-игре, где я играю за себя. Я искал его, я думал, что мне это нужно, но теперь я знаю что делать. Мне нужна не правда. Это не принятие прошлого. Это не его признание. Услышав эти слова, я знаю, что мне сейчас нужно. Мне нужна месть.

Я медленно встаю, достаю пистолет и целюсь ему в лицо. Я дрожу. Я только один раз доставал пистолет и никогда не стрелял из него за пределами тира.

— Иногда тебя легче привести в действие, чем других, — улыбается он своей гнилой ухмылкой, — иногда, как сейчас, это так просто — дернуть за булавку и посмотреть, как ты взорвешься. Ты такой предсказуемый.

— Ах ты, сукин сын! Стой! — слышу я движение снаружи. У меня есть около десяти секунд, прежде чем двери распахиваются, и мужчины в таких же костюмах, как у меня, и в такой же форме, как та, которую я носил раньше, заполняют комнату, забирают мой пистолет и разделяют нас. Мне нужно сделать это сейчас.

Он открывает рот, чтобы сказать что-то еще, и я нажимаю на курок. Я делаю это снова. И еще раз. И опять. Я опустошаю обойму. Пятнадцать патронов. Его лицо исчезает, прежде чем его череп раскрывается и выворачивается наизнанку. Боль в моей руке необыкновенная. Воспоминания об убийстве тех женщин мокрым пятном расплываются на стене позади него. Кусочки мозгового вещества капают на пол, как водянистая жевательная резинка. Его глаза исчезли. Его улыбка исчезла. И все исчезло. Теперь он не что иное, как дух.

Дверь распахивается с криком офицеров, те с пистолетами наготове. Я роняю свой. Я падаю на пол. Руки за голову. Я знаю процедуру. Лежа на полу, я смотрю под стол на его ноги, наблюдая, как кровь стекает по ним, а кусочки мозговой корки падают и разлетаются. Люди такие мокрые.

Мое зрение расплывается. Мои периферийные устройства превращаются в тени, и тени манят меня. Вскоре я теряюсь в море черноты, лишенный жизни. Я вращаюсь. Я падаю. Я чувствую, как меня выворачивает наизнанку, вверх ногами, из стороны в сторону. Мои руки и ноги принадлежат кому-то другому. Я становлюсь ничем. Бесплотным. Мои мысли искажаются и закручиваются. Моя хватка за эту реальность медленно ослабевает, и я падаю как кролик в темную нору. В конце концов, я приземляюсь.

Я нахожусь в гостиной. Передо мной стоит миска с фруктовыми хлопьями. Телевизор — это широкий кирпич, на котором изображены желтая губка и ее подруга морская звезда. Я сижу на полу и ем с журнального столика, скрестив ноги, на коленях у меня лежит мой приостановленный на паузу Gameboy. Я не вижу ее, но знаю, что моя мама в другой комнате. Возможно, она моет посуду или приступает к обеду. Моя сестра, младшая и гораздо меньше меня, сидит позади меня на диване. Она играет со своими куклами и смеется, и я слышу лязг керамической посуды. Я не знаю, где мой отец. Наверное, на работе. Он всегда работает.

— Вы двое хорошо себя ведете? — Моя мать просовывает голову в комнату, ее руки заняты смешиванием теста для пирога. Она улыбается. Сияние.

Я киваю, мой рот полон дробленых хлопьев и подслащенного молока. Губка Боб гоняется за медузами, и мои хлопья вкусные, и я счастлив, но мне почему-то страшно. Потому что я что-то забываю. Мне кажется я знаю, что забыл. Я забываю множество вещей. Такое ощущение, что на всю жизнь. Я смотрю на свою еду. Может, я уронила ложку в молоко и забыла поднять ее обратно? Нет, она в моем сжатом кулаке. Я судорожно оглядываюсь вокруг. Мои глаза расширяются от ужаса. Жизнь кажется загустевшей, застывшей маской.

— Дорогой? — говорит моя мама. Она выглядит обеспокоенной. Я, наверное, тоже.

— Кажется, я что-то забыл, — я встаю и бегу в свою комнату, мимо растерянной мамы. Я закрываю дверь и судорожно ищу что-то вокруг. Я не знаю, что это, но я узнаю это, когда увижу. Одеяла сорваны с моей кровати, ящики комода вырваны из своих пазов и брошены на пол, мой сундук с игрушками почти перевернут.

Я роюсь в большом платяном шкафу, роюсь в карманах свитеров и курток, когда раздается звонок в дверь. Меня это не пугает. На самом деле я едва замечаю его. Я слишком занят тем, что плюхаюсь на колени и роюсь своими маленькими ручками в туфлях и зимних сапогах.

Вдалеке я слышу свою мать.

— Да? Я могу вам чем-то помочь?

Я что-то забываю. Но я чувствую что это важно. Но я забываю.

Крик. Я перестаю смотреть и начинаю слушать. Затем я залажу в шкаф с головой и прикрываю за собой дверцу. Я думаю о том, чтобы открыть шкаф и выбежать обратно, но не решаюсь. Скорее, мое тело не позволяет мне двигаться. Я напуган.

Еще один крик. На этот раз это моя сестра. Я сжимаю кулаки и прижимаю их ко рту. Моя грудь тяжелая. Дышать трудно. Я снова все забываю. Я продолжаю забывать.

— Мамочка! — кричит моя сестра.

— Беги, малыш! — говорит моя мама, ее голос - это дикий вопль.

Влажный, липкий звук. Мама снова кричит. Я слышу маленькие шаги, бегущие по коридору, за которыми следуют громкие, тяжелые шаги. Судя по звукам, это рабочие ботинки. Моя сестра бежит, и я хочу помочь, но я слишком напуган, чтобы двигаться.

Тошнотворный грохот. Хныканье.

Потом ничего. Мертвая тишина.

Я не знаю, сколько проходит времени. Это может быть минута. Может быть, вечность. Я обмочился, и ощущение теплой неряшливости в штанах вызывает у меня отвращение.

Вдруг тяжелые шаги раздаются в моей спальне. Бугимен находится за дверью моего шкафа, а я внутри, так кто же этот монстр? Дверь открывается, и передо мной предстает высокий долговязый мужчина. Руки у него длинные, кончики его пальцев почти достигают колен. Он выглядит примерно на один возраст с моим отцом. Полная голова вьющихся каштановых волос. Изогнутый нос. Полные щеки. Под правым глазом у него шрам. Он похож на рыболовный крючок.

— Здравствуйте, детектив, — обращается он ко мне, — вы меня помните?

Я качаю головой. Я так невероятно боюсь. Но все же... мне кажется, что я его знаю. Когда я вижу его, это ужасное чувство, что я что-то забыл, рассеивается.

— А. Жаль. Может быть, в следующий раз, — говорит он и уходит.

Я выглядываю из шкафа и смотрю, как он выходит из моей комнаты. Через свою дверь я вижу, как моя младшая сестра лежит лицом вниз в коридоре, вокруг нее растекается лужа крови. Он тянется вниз, хватает ее за лодыжки и утаскивает с глаз долой. Во время волочения, ее платье задирается и я вижу что на ней нет нижнего белья.

Я сижу на полу, раскачиваясь, дрожа, сжимая себя в руках. Я плачу, потому что не знаю, что еще делать. Я думаю о длинном человеке и чувствую что-то помимо печали. Я чувствую заполняющую меня ярость.

— Я найду тебя, — шепчу я сквозь слезы, не обращаясь ни к кому, кроме себя.

Оглавление

Мэйсон МакДональд 22.5.7.3.4