Времена [Михаил Андреевич Осоргин] (pdf) читать постранично

М. А. Осоргин

Времена

Москва
2014

УДК 82
ББК 84 (2Рос=Рус)
О-75

Осоргин, М. А.
О-75
Времена / М. А. Осоргин. – М. : Директ-Медиа,
2014. – 167 с.
ISBN 978-5-4475-3392-2
Осоргин Михаил Андреевич (настоящая фамилия Ильин
1878–1942) – русский писатель, журналист, эссеист, один из деятельных и
активных масонов русской эмиграции.
Вниманию читателей предлагается эссе «Времена», работа над которым началась незадолго до войны, полностью издание было опубликовано в Париже в 1955 году. О биографии писателя может судить по
данным мемуарам, посвященным переломным в жизни России и ее
народа моментам истории: «Россия – шестая часть света; остается еще
пять шестых. К сожалению, не всякое растение легко выдерживает пересадку и прививается в чуждом климате и на чужой земле. Я почувствовал
себя дома на берегах Камы и Волги, в Москве, в поездках по нашей
огромной стране, на местах работы, в ссылках, даже в тюрьмах; вне России никогда не ощущал себя «дома», как бы ни свыкался со страной, с
народом, с языком…».

УДК 82
ББК 84 (2Рос=Рус)

ISBN 978-5-4475-3392-2

© Издательство «Директ-Медиа», оформление, 2014

Детство
При иных закатах солнце, опускаясь, красит прощальным
светом облака на западе, и этот свет бежит до крайних границ
востока, а там на одну минуту распускается роза. Это – наше
воспоминание о детских годах, и нужно им дорожить, оно мимолетно. Оно дается в утешение уже не имеющим будущего.
Далекое прошлое всегда – сказочная страна. Может быть, я
родился в жалком городишке, о котором нечего рассказать, но я
беру не палитру и кисти, а набор цветных детских карандашей и
приступаю к работе. Я рисую приземистый дом в шесть окон с
чердаком и с двух сторон протягиваю в линию заборы, за которыми непременно должны быть деревья, может быть липы и
тополя, но во всяком случае черемуха, дерево самого раннего
цветения. Мне ее не изобразить черточками, потому что тут все
дело в горьком аромате, только недавно стаял снег, дворник
сметал его с крыши, а ледяные сосульки откололись и упали
сами, вкусные конфеты, от которых зябнут и румянятся пальцы
в варежках, а на губах остается шерстяной вкус. Для начала – для
весенних дней – никаких, ни ярких, ни мешаных, красок не
нужно, и на севере мы начинаем с белого и черного: черное
пробивается сквозь белое талыми островками, а золото солнца
ненарисуемо и неописуемо, его сам представь и предположи.
Этим начав, мы потом сразу переходим на музыку, слушаем капели и ручейки, и как вздыхают и кряхтят снега и льдинки, и как
везде и нигде гомонят птицы, обычные наши вороны, галки и
воробьи, и прилетные голоклювые любимцы Герасима Гра1
чевника , и красноперые голосистые щеглята, и скворцы, для
которых на каждом дворе ставились домики на высоких шестах.
Этот гомон слышно даже сквозь двойные оконные рамы, и вообще весна не дожидается, чтобы вышли на нее посмотреть, а
врывается сама и в щелочку, где отпала замазка, и в печную
1

Любимцы Герасима Грачевника – день Герасима Грачевника (4 марта)
считался сроком прилета грачей: в народе говорили, что «Герасим Грачевник грачей пригнал».
3

трубу, и на чердак, и бегом по лестнице в намокших валенках.
Ей ждать некогда, потому что уж очень много предстоящих дел.
Мать говорит: поди погуляй, да надень калоши, валенки промокнут, и по лужам не бегай, – и я, конечно, по лужам не бегаю,
а топчусь в ручейках, пока в ногах не захлюпает холодная вода.
На другое утро черное побеждает нестойкую белизну, а на улице перед домом оттаивает и вскрывается весь навоз, накопившийся за зиму, и тогда впервые появляются путаные цвета, из
которых потом мы будем выделять красное к красному, зеленое
к зеленому, все на свои места; конечно, и белое оставим – и вот
расцветает черемуха.
Все это, несомненно, так и было, и мне было когда-то и три,
и два года, но пишет не память, а воображение, и пишет не по
архивным залежам, а лишь подбирая цветные камушки отшлифованных прибоем ощущений и подрисовывая их наблюдениями над другими детьми, тоже в валенках и варежках, тоже
лакомками до ледяных сосулек. Вчера над французским полем я
видел грачей, голоносых и черных с синим отливом, и
нежность памяти перенес на них, а солнце было действительно
то же самое и повернутое тем же боком. Крепко опершись на
крючковатую палку с острым наконечником, я через грачовую
сеть взглянул на дальний лесок и тут, без всякой связи линий и
красок, вспомнил, что не могло быть у дома, в котором я родился, двух примыкавших к переднему фасаду заборов, потому
что этот дом был угловым, и я родился за стеклом крайнего левого окна, так мне рассказали, и ясно вижу себя розовым комочком в пеленках, открывающим плаксивый беззубый рот.
Этот дом стал врастать в землю со всеми окошками, в том числе
и с крайним, а когда врос окончательно, то на его месте выстроили дом каменный; и все, и мать, и отец, и братья с сестрами, и ледяные сосульки, так и остались под землей, и я