Вторая Отечественная [Даниил Сергеевич Калинин] (fb2) читать онлайн

Даниил Калинин Игра не для всех II Вторая Отечественная

Пролог

Николай Адрианович Букретов в задумчивости смотрел в окно, наблюдая за тем, как по пустынному перрону гонит снежную взвесь поземка. Сделав небольшой глоток крепкого черного чая с лимоном и порцией Шустовского коньяка, он невольно улыбнулся в густые, черные усы, залихватски подкрученные на кончиках. Все же есть какое-то особое удовольствие в наблюдение за непогодой, когда сам ты покоишься в уютном тепле вагона первого класса (включенным в состав эшелона специально для штаб-офицеров), удобно расположившись на мягком диване. И попиваешь при этом горячий чай с коньяком из стакана, покоящегося в мельхиоровом подстаканнике с вычурным вензелем…

Мгновение удовольствия, оттеняющее невольно тяжкие, безрадостные мысли о будущем.

А какие еще могут быть мысли, если сам ты едешь на войну?

…Николай Андрианович дослужился до полковника Русской Императорской армии, так ни разу и не побывав в деле. Подавление «боксерского восстания» в Китае и русско-японская война обошли стороной молодого, перспективного офицера, получившего очередное производство по службе «за успехи в науке». Непыльная служба при штабе Кавказского военного округа, затем преподавательская деятельность в Тифлисском пехотном юнкерском училище — и последующее исполнение обязанностей генерала-квартирмейстера округа… Все это не принесло полковнику Букретову ратной славы, зато не обделило чинами — и наградами: «Анна» третьей степени, «Святой Станислав» второй и третьей степеней… Впрочем, сейчас его мундир защитного цвета «хаки» украшал лишь скромный, но многое говорящий кадровым офицерам значок об окончании Николаевской академии Генерального штаба с двуглавым коронованным орлом. Назначенный начальником штаба во вторую Кубанскую пластунскую бригаду, действующую на самом острие наступления Эриванского отряда (уже успевшего овладеть Баязетом!), Николай Андрианович прекрасно понимал, что офицеры-фронтовики, как и сами пластуны, уважают только боевые награды.

И собирался честно заслужить их — или, по крайней мере, уважение соратников и подчиненных…

Легкий, мягкий толчок и негромкий скрип колесных пар о рельсы возвестил о том, что эшелон окончательно остановился. Полковник сделал последний глоток уже заметно остывшего чая, после чего решительно встал, потянувшись к серой шинели из простого, но крепкого и толстого солдатского сукна — и щегольской папахе-кубанке из черного каракуля. Все же и сам казак — пусть и родом из грузин, приписанных к Кубанскому казачьему войску… Шинель перепоясала портупея; на последней свое место нашли ножны с обязательной офицерской шашкой — и кобура с уставным самовзводным наганом.

Но все же прежде, чем открыть дверь купе, полковник на мгновение замер. Ему неожиданно подумалось, что за дверью уютного, теплого купе первоклассного вагона именно для него, полковника Букретова, начинается война… Вздор конечно — до Баязета еще предстоит немалый путь по горным долинам и перевалам, который придется преодолеть верхом — а там сражающуюся бригаду еще и догонять придется! Но естественно, эта дорога будет разительно отличаться от комфортного путешествия железной дорогой по живописным землям, некогда принадлежавшим древнему царству Урарту, а после и античной Великой Армении…

Подавив приступ малодушия, полковник решительно распахнул дверь и двинулся к выходу походкой уверенного в себе, крепкого физически и духовно человека. И как бы не страшило его будущее (кто на войне не боится, пусть и подспудно?), для кубанского казака грузинского происхождения не могло быть никаких сомнений в истинности и святости войны с османами! Тем более, что турки первыми вероломно напали на русские черноморские порты без предварительного объявления войны…

Это про начало войны с Австро-Венгрией и Германией могут быть споры между патриотами-славянофилами, призывающими не бросать «братушек» в беде — и всяким «прогрессивно» настроенным сбродом, все же справедливо подмечающим, что за «братушек» пролито уже море русской крови, «да не в коня корм»! Вон, сколько было войн за болгаров — и что, вернули они свой долг, поддержали Россию в новой войне? То-то и оно, что нет… А ведь было бы неплохо, если бы болгары, усмирив обиды от разгрома во второй Балканской, выступили бы против Австро-Венгрии или той же Турции вместе с русскими и сербами! Или хотя бы перекрыли поставки по Багдадской железной дороге, ведущей из Порты в Германию, в самый Берлин… Везут по ней вроде бы и не военные грузы, в основном продовольствие — но продовольствие в стратегически важных для бошей масштабах! Вот начали бы германцы голодать к концу текущего, 1914-го года, глядишь, сейчас бы уже и мир заключили…

Но то «просвещенная» Европа с «цивилизованными» правилами ведения войны. Хотя судя по последним событиям и сообщениям что с Западного, что с Восточного фронтов, цивилизацией там уже нигде и не пахнет… Один расстрел бельгийских заложников в Динане чего стоит! А там рядом и варварское разрушение Реймского собора — и пулеметный огонь с чердаков больниц по русским солдатам генерала Самсонова в Алленштайне…

Но здесь, на Кавказском театре боевых действий, даже намека на цивилизованность не было последние лет пятьсот! Здесь Азия с ее зачастую средневековой жестокостью — отрубленными головы у пленных, беспощадной резней мирного христианского населения, которой всегда отличались османские иррегуляры. Не говоря уже о повальных грабежах и изнасилованиях… Годы идут, Стамбул приобретает черты современного европейского города с восточной экзотикой, канули в прошлое свирепые башибузуки. Но что — неужели что-то изменилось?! Судя по Киликийской резне, что турки устроили армянам всего пять лет назад — нет. А теперь, с началом войны, положение армянских христиан в Порте стало, очевидно, еще страшнее и тяжелее…

Конечно, класть жизни русских солдат за спасение армянских христиан — идея пусть и возвышенная, и дело правое… Только чем это все отличается от помощи балканским «братушкам»? Но на самом деле еще как отличается. Ведь это сербский убийца отнял жизнь умного и толкового эрцгерцога Франца Фердинанда, не пощадив и его ни в чем не повинной жены! А ведь наследник престола Австро-Венгрии собирался дать славянским народам империи Габсбургов широкую автономию, и был твердо против любых конфронтацией с Россией. Так почему его убили? Да кто его знает, сербских террористов… Вот только уже официальные власти Сербского королевства отклонили австрийский ультиматум, состоящий из десяти пунктов — отклонили только по шестому пункту, отказав в участии австрийских чиновников и правительства в расследование Сараевского убийства. Значит, что? Значит, были замешаны.

Ну, так и получайте войну, и расплачивайтесь за собственные грехи, раз сами ее провоцируете! И может, и не стоило заступаться за «братушек», коли сами навлекли беду на свою голову…

Однако же турки сами начали войну с Россией, внезапно обстреляв Одессу, Севастополь, Феодосию, Новороссийск! Но при всем при этом обстрел портов — это всего лишь «цветочки». Там турки хотя бы соблюли некоторую видимость «приличий» — в Новороссийске и Феодосии перед самым обстрелом османские моряки, подчиняющиеся непосредственно германским офицерам, передали предупреждение о своих действиях и предложили гражданским покинуть города.

А вот здесь… Здесь, на Кавказском театре боевых действий, турки сосредоточили значительные силы в лице полнокровной третьей армии. Последняя состоит из трех корпусов, двух отдельных пехотных и пяти кавалерийских дивизий, а также курдского ополчения. Четыреста пехотных батальонов — а всего под сто восемьдесят тысяч штыков и сабель при более, чем двухстах орудиях и свыше сотни пулеметов! Плюс, отдельный корпус сосредоточен в приморье — это еще под сорок пять тысяч бойцов регулярной армии, последние полтора года активно реформируемой при участии германских военных специалистов. Число же курдской иррегулярной кавалерии наверняка не известно, но по примерным подсчетам тянет еще на один полнокровный корпус!

Так вот «ягодки» пойдут, если вся эта армада прорвется в Россию, ее грузинские и армянские владения, вступит на северный Кавказ… Тогда резня начнется пострашнее, чем в Киликии! Тем более, что к османам может присоединиться и местное население, лишь недавно «замиренное», а ныне активно настраиваемое против русских турецкими эмиссарами… Вон, поморские аджарцы уже за врага воюют! И ведь в случае полного успеха османов резать будут уже христианских подданных русского царя, не глядя, кто стар, кто млад, раненый перед тобой кубанский казак — или же беззащитная беременная женщина…

И всю эту османскую армаду должен остановить единственный русский корпус: сто пятьдесят пехотных батальонов и сто семьдесят пять казачьих сотен при трехстах орудиях. Численное превосходство на стороне противника — едва ли не трехкратное! Нет, до начала войны Русская Кавказская армия была полнокровной и состояла из трех корпусов — но второй и третий корпуса, а также пять казачьих дивизий уже успели перебросить на Восточный фронт… Соответственно, чтобы восполнить эту убыль, на Кавказ из Средней Азии принялись переводить второй Туркестанский корпус и Сибирскую казачью дивизию. Части которых, увы, на настоящий момент только находятся в пути…

С учетом особенностей театра военных действий, русское командование на Кавказе в сложившихся обстоятельствах приняло единственное верное решение — атаковать. Да, именно атаковать! Ибо перекрыть наличными силами сотни верст границы просто невозможно — пассивная оборона приведет лишь к тому, что турки, создав многократное превосходство на участках прорыва, сомнут ее, словно карточный домик. Учитывая же сложность рельефа местности и отсутствие разветвленных железнодорожный линий, сильно ограничивающих не только передвижение по долинам, запертым узкими перевалами, но и возможность свободно оперировать резервами, а также оперативно перебрасывать подкрепления… Одним словом, переход к обороне в настоящих условиях означал не только потерю инициативы — он обрекал армию на поражение.

Соответственно, для наступления армия была разделена на пять боевых групп, каждая из которых имеет свою задачу: первая и самая сильная под командованием генерала Берхмана действует в направлении на Эрзерум, имея в своем составе несколько боевых отрядов. Это ударный Саракамышский и прикрывающий его на флангах Ольтинский и Кагызманский. Вторая под началом заслуженного генерала Абациева (выходца из низов, успевшего заслужить три солдатских Георгия) уже успела овладеть Баязетом и наступает на Ван и Котур. Именно к ней и приписан Николай Андрианович… Третья, заметно меньшая группа прикрывает поморье, четвертая (также незначительная) — защищает границу с Персией. В свою очередь подразделения пятой группы составляют армейский резерв в Тифлисе и охраняют тылы.

Ничего не скажешь, толково…

План действий Кавказской армии разработал начальник штаба, энергичный, деятельный генерал Николай Николаевич Юденич — генерал заслуженный, боевой, награжденный Георгиевским оружием за Мукден. Там полк под его началом выдержал удар двух японских дивизий, сорвав охват русской армии японцами — и в том бою Николай Николаевич был дважды ранен… Так вот, начштаба успел воспользоваться «окном возможности» в тот момент, когда многочисленная османская армия еще только начала разворачиваться для генерального наступления. Турки сочли, что русские в связи со своей малочисленностью будут лишь обороняться — и были неприятно удивлены, когда группы Берхмана и Абациева вдруг перешли границу и, отбросив курдское ополчение да передовые подразделения регулярной армии, начали стремительное наступление!

Понятное дело, что вскоре османы начали вводить в бой основные силы. Но во встречном Кеприкейском сражение с группой Берхмана они понесли значительные потери, а Абациев прочно занял Баязетскую, Диадинскую и Алашкертскую долины, закрепившись на Тапаризском перевале и перевале Клыч-Гядук. Фланговые бои в Дутахской долине и Аджарии победителей не выявили — но, по крайней мере, контратака врага не возымела успеха.

Таким образом, несмотря на значительное превосходство османов в живой силе, кампания для последних началась крайне неудачно. Русское же командование (в лице, прежде всего, Юденича) выиграло не только ноябрьское пограничное сражение, прочно перехватив инициативу, но и столь ценное время на прибытие Туркестанского корпуса!

Конечно, оперативная пауза не могла быть сколько много продолжительной — но полковник Букретов очень надеялся, что времени добраться до второй пластунской бригады ему хватит. А там… А там штабной офицер, не особенно-то и искавший для себя ратной славы и боевых наград на Дальнем Востоке, собирался воевать — воевать всерьез! Историю притеснения грузин турками он знал превосходно, кубанские казаки также воевали с османами все время своего существования — и Николай Андрианович помнил об этом, а потому войну на Кавказе воспринимал для себя как нечто личное…

Понятное дело, что должность начштаба не предполагает личного участия в бою — но ведь случается всякое. Как правило, если в ходе боевых выбывает командир, то его обязанности временно исполняет начальник штаба… А командиры пластунов бывает, что и сами ведут людей в бой, доказывая, что достойны командования лучшими кавказскими воинами Русской императорской армии! За примерами далеко ходить не надо: всего месяц назад, во время Кеприкейского сражения командир Кубанской пластунской бригады генерал Михаил Алексеевич Пржевальский первым вошел в ледяную воду Аракса, ведя за собой пластунов на ночную вылазку…

Вот теперь и Николаю Андриановичу осталось только прибыть в бригаду, получить традиционный для всех офицеров пластунской бригады бешмет с газырями и башлыком, обязательный кинжал-каму на пояс, бурку — и в таком грозном горском одеянии хоть сразу в бой!

Глава 1

Последняя мысль вызвала невольную улыбку на лице полковника, придав ему несколько игривое настроение — и, подходя к выходу из вагона, он расщедрился, подав кондуктору серебряный рубль. Приняв «на чай», последний поспешно поклонился, радостно воскликнув:

— Благодарствую, ваше высокоблагородие! Храни вас Бог!

Николай Адрианович молча кивнул на прощание железнодорожному служащему, после чего спустился на перрон, тут же зябко передернув плечами от холода. Сарыкамыш, совершенно небольшой город с трехтысячным населением, встретил полковника пронизывающим до костей ледяным ветром-поземкой. И тот в один миг выбил из тела штаб-офицера уютное тепло первоклассного вагона, отчего последний лишь крепко стиснул зубы… Тем не менее, кубанку он снял и чинно перекрестился на кресты Михайловского храма, построенного в расположении 156-го Елисаветпольского полка. А водрузив ее обратно на голову, двинулся навстречу встречающим его двум обер-офицерам, спешно бегущим от головы эшелона.

Однако последние — штабс-капитан в сопровождение подпоручика (оба, кстати, совершенно славянского вида) — лишь подали на бегу воинское приветствие, проскочив мимо недоумевающего полковника. Последний в растерянности замер с поднятой к голове рукой, недоумевающе уставившись вслед офицерам, спешно рысящим к вагонам второго класса. Не совсем понимая, что происходит и где встречающие (ведь телеграфировали же заранее!), Николай Адрианович двинулся за штабс-капитаном и его спутником… Те, в свою очередь, подскочили к также покидающим вагоны прапорщикам (первый ускоренный, четырехмесячный выпуск Тифлисского пехотного юнкерского училища) — и до слуха полковника тут же донеслись заполошные, даже истеричные крики:

— Стройся! Стройся, быстрее!!!

Удивленный и несколько рассерженный происходящим, Николай Адрианович решительно подошел к суетящемуся штабс-капитану средних лет, с дрожащим пенсне на переносице, и в приказном порядке к нему обратился:

— Господин капитан*1, извольте объясниться, что происходит, к чему такая спешка?

Обер-офицер вновь подал воинское приветствие, вскинув руку к голове, после чего четко отрапортовал:

— Штабс-капитан Попов, Игорь Александрович! Ваше высокоблагородие, согласно отданного генералом Машлыкевским приказа, выпуск прапорщиков Тифлисского юнкерского училища срочно мобилизуется для обороны Сарыкамыша!

Генерала Машлыкевского, Александра Захарьевича, Николай Адрианович знал неплохо — много раз пересекались в штабе армии, в бытность полковника Букретова исполняющим обязанности генерала-квартирмейстера. Машлыкевский являлся помощником по военной части наместника на Кавказе Воронцова-Дашкова, старого и опытного администратора с правом командования фронтом. Однако же последний не мог совмещать одновременно и административные функции по управлению краем, и реальное боевое командование, а потому фактическое руководство войсками от его лица взял на себя Машлыкевский. По большей части военный теоретик, историк и преподаватель без реального боевого опыта… Собственно, как и Николай Адрианович. Но вот слова про оборону Сарыкамыша полковника крайне неприятно изумили:

— Как это?! Османы что, разбили генерала Берхмана?!

Штабс-капитан отрицательно мотнул головой:

— Ольтинский отряд Истомина атакован в разы превосходящими силами османов и был вынужден отступить. А девятый корпуса Энвера-паши совершил обходной маневр по горам, окружая Сарыкамышский отряд Берхмана, одновременно с тем связав его боем по фронту! В настоящий момент передовые части девятого корпуса турок уже заняли перевал Бардус в пяти километрах от Сарыкамыша, отрезав и нас, и Берхмана от Ольтинского отряда…

Глаза полковника изумленно округлились, и он негромко, словно эхо повторил вслед за Поповым:

— Совершил обходной маневр по горам…

В голове Букретова, тут же прикинувшего, по какой местности османы совершили обходный маневр — местности, совершенно лишенной дорог даже в летнее время, не говоря уже о зиме, покрывшей горные склоны глубоким снегом! — просто не укладывалось возможность такого маневра. Впрочем, тут же он вспомнил переход Суворова через Альпы, и скепсис свой Николай Адрианович поумерил… А затем на ум пришел и смелый маневр Османа-паши, занявшего Плевну в Болгарии в прошлую русско-турецкую войну, и тем самым надолго замедлившего продвижение русских войск!

Вот только маневр Энвера заметно смелее — и в случае успеха приведет не к «задержке» русского наступления, а к «Каннам» для всего Сарыкамышского отряда Берхмана… Отрезав его от тылов и заняв собственно, сам Сарыкамыш (в котором, к слову, находятся стратегические армейские склады!), Энвер-паша окружит группу генерала и неминуемо уничтожит ее в условиях отсутствия подвоза боеприпасов, продовольствия и медикаментов. Скованный фронтальными боями Берхман в таких условиях не сумеет организовать должной силы контрудара — а деблокировать его извне не удастся по той простой причине, что все возможные резервы в Карсе и Александрополе УЖЕ направлены в действующие на фронте части! И тогда разгром русской армии на Кавказе можно считать состоявшимся фактом — ведь уничтоженная группа есть самая сильная из действующих… А после виктории турки хлынут в ничем не прикрытую брешь во фронте, наступая вдоль железной дороги Александрополь — Карс — Сарыкамыш и параллельной ей шоссе.

Кроме того, поражение Берхмана будет иметь и катастрофический для русских моральный эффект: османы протрубят о победе на весь мир, сделав из нее едва ли не национальный праздник! В то время как на северном Кавказе ярко расцветут антирусские настроения. Возможно даже восстание в глубоких тылах Кавказской армии…

— Катастрофа. Полная катастрофа…

На несколько коротких мгновений Букретову изменила выдержка — осознав весь ужас происходящего, он пребывал в полной растерянности… Но в чувство его привел вопрос нетерпеливо мнущегося штабс-капитана:

— Ваше высокоблагородие, время дорого. Разрешите выполнять приказ?

— Обождите, капитан. Доложите, какие наши части есть в городе?

Попов тяжело вздохнул:

— Войсковых частей в Сарыкамыше нет.

— То есть, как нет?! Вообще никаких военных? А как же охрана войсковых складов? Железнодорожная охрана?! Вы кем командуете, господин штабс-капитан?!

Начальственный рык полковника затронул какие-то потаенные струны души обер-офицера: тот вытянулся перед старшим по званию по струнке, после чего молодцевато отрапортовал:

— Есть четыре отдельных взвода охраны армейских складов под моим началом, дружина армянских ополченцев, батальон железнодорожной охраны. Но непосредственно в Сарыкамыше в настоящий момент располагается только одна рота железнодорожников.

— Командир батальона железнодорожной охраны находится в городе?

— Никак нет.

— То есть в настоящее время я старший по званию офицер в Сарыкамыше?

— Так точно!

Как кажется, штабс-капинан, принявшийся бодро рапортовать короткими, рубленными фразами, действительно обрадовался присутствию Николая Адриановича. Прежде всего, как более высокого рангом штаб-офицера, по всей видимости, готового принять на себя бремя ответственности по организации обороны города! Букретов невольно вспомнил свое предчувствие перед тем, как покинул купе вагона — предчувствие, что война для него начнется за порогом уютного железнодорожного «нумера»… Однако же пугающее совпадение! Зябко передернув плечами, полковник, обладающий уже солидным командирским опытом и изрядными организаторскими способностями, принялся уверенно раздавать приказы:

— В таком случае я, полковник Букретов Николай Адрианович, возлагаю на себя обязанности временного коменданта Сарыкамыша и начальника его гарнизона. Взводы складской и железнодорожной охраны, а также добровольческая дружина и сводная рота выпускников Тифлисского юнкерского училища переходят в мое прямое подчинение, образуя отдельный «Сарыкамышский» батальон. Тяжелое вооружение в городе есть?

Штабс-капитан отрицательно мотнул головой:

— Охране не положено…

— В заводских мастерских?

Озадаченное лицо Попова просветлело на глазах, после чего он заметно увереннее ответил:

— Несколько пулеметов доставили в ремонт, точно знаю!

— Отлично.

Развернувшись лицом к построившимся в две шеренги прапорщикам — офицерам «военного времени», закончившим четырехмесячные курсы взамен полноценного двухлетнего обучения юнкеров (будущих подпоручиков) — полковник уверенно, громко заговорил так, чтобы его слышал каждый из присутствующих на перроне:

— Господа офицеры! Черная весть — враг совершил обходной маневр и ныне находится на подступах к Сарыкамышу. Позволим забрать город — обречем на гибель наступающий на Эрзерум отряд генерала Берхмана, что неминуемо приведет к победе османов на Кавказе. А из армии в Сарыкамыше — только вы! Несколько взводов складской и железнодорожной охраны не в счет — сами не отобьются, как и армянские ополченцы…

Николая Адрианович на мгновение замолчал — перевести дух, — после чего продолжил свою пламенную речь:

— Но добровольцы будут драться до последнего патрона, а после уцелевшие дружинники еще и в рукопашную пойдут! Потому как армяне знают, что сделают турки с их семьями… Но если османы победят здесь — то кровью истечет весь край!

И вновь короткая пауза. В этот раз чтобы дать понять прапорщикам все величие момента, весь трагизм ситуации — и всю меру ответственности, легшую на их плечи. После чего Букретов продолжил уже чуть более спокойно:

— Добраться до частей, в кои вы откомандированы после выпуска, не представляется возможным, дать под ваше начало нижних чинов я не могу — взять их неоткуда. А потому я, командир гарнизона Сарыкамыша, отдаю приказ о формировании особой офицерской роты выпускников Тифлисского юнкерского училища! Я братцы, сам ваше училище закончил, сам в нем преподавал — и кроме как на вас, мне положится не на кого. Придется вам, господа офицеры, начать войну в качестве нижних чинов — но никакого урона вашей чести в этом нет! Обстоятельства сильнее нас, господа… А теперь шаг вперед те прапорщики, кто поступил на ускоренный курс из запаса, будучи унтер-офицерами артиллерии, уже знакомыми с трехдюймовой полевой пушкой!

Полковник Букретов нисколько не слукавил: он действительно окончил Тифлисское юнкерское училище, в нем же преподавал — а ныне был прекрасно осведомлен о реальном положение вещей с четырехмесячной подготовкой офицеров военного времени. И если за время полноценной двухлетней подготовки юнкеров успевали хотя бы познакомить с той же полевой трехдюймовкой, не говоря уже о пулеметах — то прапорщики за четыре месяца не успевали даже как следует выучиться приемам штыкового боя! Не говоря уже об управлении огнем вверенного подразделения или изучении тактических приемов на случай, к примеру, обхода или охвата противником… Положение спасало только то, что немалую часть прапорщиков составляли призванные из запаса унтера, уже имеющие военную подготовку…

Вперед вышло всего восемь человек.

— Господин поручик, прошу вас, подойдите ко мне.

Молодой подпоручик с горящими глазами (очевидно сам только-только окончил училище) тотчас подбежал к Букретову, вытянувшись во фрунт:

— Подпоручик Оленин Александр Иванович, выше высокоблагородие!

— Здравствуйте, Александр Иванович. Скажите, вы знакомы с нашей полевой трехдюймовкой?

— Так точно!

— В таком случае передаю в ваше подчинение этих молодцев. В состав эшелона включены две платформы с орудиями, а в примыкающих к ним вагонах перевозятся снарядные ящики со шрапнелью и артиллерийскими гранатами. Оба орудия мы реквизируем для нужд батальона; для разгрузки боеприпасов я пришлю вам бойцов армянской дружины. Поговорите с людьми, нам, прежде всего, нужны командиры орудий, наводчики, правильные, снарядные. На роль же заряжающих и подносчиков боеприпасов, вы можете взять кого угодно — и быстро объяснить им, что делать. Ездовых наберем также из дружинников. Укомплектуйте сейчас же два полных артиллерийских расчета — думаю, прапорщики сами разберутся, кто пойдет в пушкари. Скорее всего, позовут своих товарищей… Чуть позже устроите боевые стрельбы, посмотрите на людей, дадите расчетам притереться друг к другу. Даю вам пять минут вам на сбор — время дорого.

— Слушаюсь!

Подпоручика словно ветром сдуло; к концу озвученного полковником срока он уже направился к виднеющимся в середине эшелона платформам с орудиями. Букретов же, внимательно и одновременно с тем спокойно наблюдая за новоиспеченными прапорщиками (командир ОБЯЗАН демонстрировать спокойствие своим подчиненным для сохранения присутствия духа у последних, даже если сам он ни на грош ни в чем не уверен!), уже не столь громогласно приказал:

— Господа, прошу сделать шаг вперед тех прапорщиков, кто во время обучения исполнял обязанности фельдфебеля и старших унтер-офицеров учебной роты.

Вперед, вопреки ожиданиям, вышло только четыре человека. Тогда Николай Адрианович уточнил:

— Еще один убыл в артиллерийской команде?

— Так точно, ваше высокоблагородие!

Недолго помолчав, Букретов произнес:

— Значит так, господа — взводы формируем по учебным взводам училища. Так что все, кто был на должности старших унтер-офицеров, принимают на себя командование взводами, фельдфебель становится во главе роты, свои должности сохраняют и прочие унтера. Во взводе, оставшемся без командира, прошу унтеров определить самого способного и толкового из своего числа, на выбор вам — одна минута! После будем знакомиться — а пока шаг назад…

«Унтера» послушно вернулись в строй, в то время как Николай Адрианович приказал:

— Также я попрошу выйти вперед тех прапорщиков, кто хорошо знаком со станковыми пулеметами системы «Максим» и готов вступить с ними в бой. А если среди вас есть офицеры, кто на отлично знает и ручной пулемет «Мадсен» — также шаг вперед.

В этот раз строй покинуло всего семь человек. Немного подумав, полковник уточнил:

— Есть ли среди вас также те, кто имеет опыт использования пулеметов в бою?

К удивлению Николая Адриановича, один из прапорщиков дернулся было вперед — но все же остался стоять на месте. Внимательно посмотрев в смышленые серые глаза молодого, крепкого на вид мужчины чуть выше среднего роста, лет примерно двадцати пяти, Букретов уточнил:

— Сударь, вы имеете боевой опыт, или же просто пошатнулись от волнения?

За спиной прапорщика раздалось несколько приглушенных смешков — а вот последний, словно что-то для себя решив, с каким-то отчаянием во взгляде твердо шагнул вперед, четко отрапортовав:

— Так точно! Был в деле против германцев под Гумбинненом, ранен; после выписки направлен в училище.

Полковник в легком удивление приподнял брови, после чего с едва уловимой завистью в голосе произнес:

— Однако же… Похвально. Что же, господин прапорщик, как к вам обращаться по имени-отчеству?

Последний, после секундного колебания выпалил:

— Самсонов Роман Витальевич, ваше высокоблагородие.

— Ну что же, Роман Витальевич — назначаю вас старшим пулеметной команды. Штабс-капитан Попов проведет вас до мастерских, там на ремонте находится несколько пулеметов. Оцените, в каком они состоянии, сколько исправных единиц — после чего примите оружие и сформируете пулеметные расчеты. Однако имейте в виду — не более четверых членов расчета на одну единицу, включая подносчиков патронов. Комплектовать команду ездовыми, конюхами, кашеварами или денщиками — у меня людей нет. Да и пулеметы — не пушки, сможем поднять и на руках.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

1. В Русской Императорской армии при обращении к офицеру, имеющему в звании приставку «под» (подполковник, подпоручик), ее, как правило, не произносили — по крайней мере, в отношении своего командира. Впрочем, по желанию опустить ее мог и старший по чину и должности штаб-офицер. Это же правило действовало и в отношении штабс-капитанов — приставку «штабс» могли опустить.

Глава 2

…— Давайте без чинов. Попов, Игорь Александрович.

Штабс-капитан протянул руку, и я от волнения чересчур крепко, даже несколько судорожно сжал ее в ответ:

— Самсонов, Роман Витальевич.

Слегка поморщившись (ну конечно, он ведь кисть-то не напрягал!), капитан жестом приказал «пулеметной команде» двигаться за собой:

— Сарыкамыш город маленький, а экипажей на вашу команду у нас, увы, нет. Так что придется добираться до мастерских пешком… Но ничего, путь наш будет действительно недолог! Что же касается извозчиков — получив известие о приближении турок, местное население начало буквально разбегаться. Так что в своей оценке местных дружинников господин полковник слегка ошибся — ибо большая часть армянских ополченцев уже покинула Сарыкамыш вместе с семьями… Хотя те, кто остался, действительно будут драться до последнего! Ну, и естественно, что все гражданские, кто имел экипажи, повозки или даже просто телеги, поспешил уехать по шоссе. Последние беженцы покинули город перед самым вашим прибытием — да вы ведь должны были видеть их на дороге! Так что нам не только пулеметы, но и орудия, по всей видимости, придется катить вручную… Но все равно — у нас с пушками появляется хотя бы незначительный шанс на успех дела! Османы-то ведь точно без артиллерии в атаку пойдут — современные орудия по горам, да еще и зимой протащить решительно невозможно-с…

Я согласно кивнул, стараясь лишний раз не вступать в грозящий мне разоблачением диалог — но штабс-капитан, увы, легко вытащил меня на разговор:

— Роман Витальевич, на перроне вы сказали, что участвовали в деле против немца под Гумбиненом?

Мысленно себя обругав — ну вот что меня толкнуло дернуться вперед при вопросе полковника о боевом опыте? — я выдал неопределенную полуправду, полуложь:

— Да, довелось с немцами схлестнуться.

Н-да… Хорошо хоть, что фрицами по привычке не назвал. Что же касается остального — так ведь действительно довелось с гансами драться! В виртуальной реальности игры «Великая Отечественная»… Но в виртуале новой игры, разработанной по событиям Первой Мировой и имеющей броское название «Вторая Отечественная», я повоевать еще не успел.

И что хуже всего, оказался совершенно не в том времени и не в том месте, где должен был появиться по заданным на старте погружения условиям…

— Что, жарко там было?

Азартный, хищный блеск — и одновременно нешуточный интерес в зеленых глазах Попова как-то не вяжется с пенсне и общим интеллигентным видом худощавого и невысокого офицера средних лет, больше похожего на учителя гимназии, чем на военного. Но, как гласит народная мудрость, глаза — это зеркало души. И судя по «зеркалам» Игоря Александровича, стезю он выбрал как раз по себе…

— Жарко. Немцы шли плотными, густыми цепями в ногу, поначалу даже стреляли залпами — первая шеренга с колен, вторая стоя! Потом, конечно, образумились, залегли — но мы-то в заняли оборону в окопах, а они наступали в чистом поле… Шрапнель и наш пулеметный огонь выкашивал германцев — даже удивительно, что они еще так долго держались и пытались наступать да огрызаться! Вот меня в руку и задело…

Про Гольдап-Гумбиненское сражение, разыгравшееся в Восточной Пруссии в августе 1914 года, я знал только лишь потому, что именно в первую армию генерала Ренненкампфа должен был «загрузиться» накануне самой битвы! С целью пройти в ходе ее короткий бета-тест… Но после загрузки почему-то оказался здесь — на перроне, в Сарыкамыше! Где это — без понятия.

То есть вообще без понятия!

Хотя конечно, судя по окружающим нас горам и частым упоминания армянских дружинников да Тифлисского юнкерского училища — ну и турок-осман! — напрашивается единственный вывод: мы в Закавказье. Ну, и форма окружающих меня офицеров, табельное оружие (в собственной кобуре покоится револьвер-наган, а на поясе висит шашка), манера речи, наконец… Короче — это все еще Первая Мировая.

То есть я в игре. Вот только… Никакие мои попытки вызвать игровой интерфейс, обратиться к аварийному помощнику — или даже просто запросить историческую справку, узнать ттх оружия… Ничто из этого успеха не имело. Короче, полная ж…! Точнее, новое «попадание». И наверняка все с теми же ставками в случае «игровой» гибели: кома в настоящем — и зависание сознания в виртуальной реальности с постепенным стиранием личности… И не факт, что кому-то удастся проникнуть в текущую игру, чтобы вытащить меня! Ведь Оля даже ни разу не подключалась к виртуальной реальности «Второй Отечественной» — и не рискнет в ближайшем будущем. Пусть и ради моего спасения… Куда кормящая мать денется от полугодовалого, чуть что хнычущего без мамки младенца, укладывающегося спать только после порции материнского молока?! Правильно, никуда — особенно, когда ставки столь высоки, и отправившийся на мое спасение бета-тестер также может застрять…

А ведь Александр Николаевич предупреждал меня, что при разработке новой игры вновь встретил электронный след неизвестного «хакера», сумевшего помочь мне выйти из «Варяжского моря» с досрочной победой! Правда, «хакер» вроде бы никаких изменений в виртуальную реальность не вносил — и вообще, раз он помог в прошлой игре, так чего мне было опасаться его в новой? Вот «интел» и не стал меня особо отговаривать. Ну, а поскольку сам я остро нуждался в деньгах на первоначальный ипотечный взнос, то и от нового, выгодного со всех сторон контракта на несколько тестовых погружений отказываться не стал.

Однако на первом же «загрузе» пошел системный сбой, вызванный толи вмешательством неизвестного мне хакера (в заумные подробности обнаружения его электронного следа я просто не вникал), толи вылез очередной брак разработчиков.

Думать о том, что ситуации еще хуже, чем видится на первый взгляд, и я реально провалился в прошлое… Об этом думать я пока просто отказываюсь.

Но с другой стороны, несмотря на пугающую (до дрожи!) реалистичность происходящего, есть пара моментов, точно указывающих на то, что нахожусь я именно в игре. Ну, во-первых, тот факт, что очнулся я вроде бы в своем теле (условно своем). Но при этом идущие вслед за мной и штабс-капитаном прапорщики не выказывают никакого недоумения на мой счет. Во-вторых, сослуживцы признали мое настоящее имя — так что… Так что объяснить происходящее переносом в прошлое возможно лишь при условии, что в Первую Мировую воевал мой далекий предок, как две капли воды на меня похожий — да еще и полный тезка! А такого просто не бывает… Даже если допустить сам факт существования временных порталов.

Короче, «сынок — это фантастика».

— Ром, слушай, а чего ты нам в училище ни разу не рассказывал про Гумбиненн?

Держащийся за моей спиной молодой прапорщик с гладеньким, практически юношеским лицом — очевидно, в училище он попал не из унтеров запаса, а вольноопределяющихся — мой изумленный взгляд встретил с явным недоумением в глазах. Ничего себе… Выходит, не все так гладко с моим погружением?

Или все-таки попаданием?!

— Выделяться не хотел. Да и вспоминать тяжело, меня же тогда ранили… Наконец, сколько людей с обеих сторон положили! Вроде бы и враги, но вид поля боя после отступления немцев мне и посейчас в кошмарах является…

Штабс-капитан, закрывший голову капюшоном-башлыком от очередного порыва пронизывающего, ледяного ветра, добавил уже от себя:

— Война только в романтических юношеских видениях кажется чем-то благородным и возвышенным, молодой человек. На практике же это страшно, грязно и очень несправедливо… К слову, вы сами с пулеметами как познакомились?

Заметно смутившийся прапорщик ответил с легкой заминкой:

— Господин полковник спросил про пулеметы системы «Мадсен» — а я в свое время заинтересовался испытаниями ручного пулемета в бою на полях японской. Заодно подробно изучил его систему…

— В руках держали? Стреляли?

После еще одной непродолжительной паузы прапорщик, чьи щеки весьма заметно покраснели толи от стыда, толи просто от холода, отрицательно мотнул головой:

— Не довелось.

За ответом юноши последовали несколько откровенных смешков, а один из прапорщиков так и вовсе отпустил скабрезную шутку:

— Анатолий, ну ты хоть баб-то не по картинкам и описаниям изучал? Вживую в руках хотя бы разок-то держал?

На этот раз хохотом грянула вся команда — а вот Анатолий, разом вспыхнув, замер на месте, потянув перчатку с руки! В голове моей тут же молнией промелькнула страшная догадка: ведь перчатки дореволюционные дворяне бросали в лицо тому, кого вызывали на дуэль! Я было открыл рот, чтобы вмешаться — но тут на прапорщиков неожиданно грозно рыкнул Попов:

— Отставить!!! Под трибунал захотели, мальчишки?! Враг в пяти верстах от Сарыкамыша, нам в бой вступать быть может, уже через несколько часов — а вы тут о дуэлях вздумали помыслить?!

Окончательно пунцовый Анатолий замер столбом — а вот я, поймав взгляд все еще улыбающегося шутника, максимально жестко приказал, добавив металла в голос:

— А вы извольте извиниться. И заодно напомните — на какой должности состояли в пулеметном расчете?

Улыбка пропала с лица коренастого, широкоплечего прапорщика с несколько простецким крестьянским лицом, черты которого показались мне излишне крупными — и немного отталкивающими. Но взгляд он мой выдержал и ответил угрюмо:

— Начальник пулемета.

— А сами-то вы из «Максима» стреляли?

«Увалень» — так я прозвал про себя незнакомца, нехотя бросил в ответ:

— Было пару раз.

— Пару раз? Отлично. Значит, будет, кому набивать пулеметные ленты!

Коренастый прапорщик изменился в лице от гнева — того гляди, сам уже бросит перчатку! Или же по-простецки, без всяких там экивоков двинет мне в челюсть — кулачищи у увальня пудовые, небось в стенке на стенку равных нет… Однако зародившийся уже с моим участием конфликт вновь погасил штабс-капитан, закричав прерывающимся голосом:

— Отставить!!! Это что такое, господа офицеры? Ждете мой рапорт вашему непосредственному командиру?! Так он будет! И в действующую армию вы попадете уже не только на должностях нижних чинов и унтер-офицеров, но и в соответствующих званиях.

Угроза, надо отметить, произвела серьезное впечатление на увальня, в глазах которого промелькнул откровенный страх. Заприметив это, Попов произнес уже спокойнее, не приказав, а скорее даже попросив:

— Принесите друг другу свои извинения, господа, и скорее примиритесь. Не время нынче для междоусобных распрей… Что же касается подносчиков патронов, я выделю вам своих солдат — они при случае и ленту набьют, справятся.

Начавший конфликт своей неуместной остротой прапорщик, решив далее не обострять, первым протянул руку Анатолию — и хотя тот помялся с секунду, в душе по-прежнему желая сатисфакции за причиненный ущерб своей чести(!), все же он нехотя сжал ее (получив от меня легкий толчок в спину).

— Надеюсь, Степан, подобного более не повториться.

Степан (ага, вот как зовут увальня на самом деле!) молча кивнул в ответ — после чего уже сам я быстро протянул ему руку:

— Без обид, Степ. Но мне твоя шутка тоже не понравилась… А что касается наших номеров в расчетах — то если пулеметов будет несколько, то значит и каждый из нас должен стать наводчиком и вести огонь. Один «Максим» может остановить атаку пехотной роты — естественно, если атака организована бестолково… Но даже немцы под Гумбиненном шли вперед плотными цепями, в рост — и я не думаю, что турки станут атаковать как-то иначе. А раз так — то каждый из нас должен будет встать к пулемету и вести огонь!

Собравшиеся вокруг меня офицеры согласно закивали, и чуть приободренный, я продолжил:

— Но все-таки, господа: давайте каждый из нас расскажет, каким номером расчета служил — а заодно еще одно предложение вдогонку: мы все вместе учились, вместе примем этот бой. Для простоты общения предлагаю опустить не только чины, но и обращаться друг к другу по-свойски, по имени. Вот я — Роман, и я был наводчиком пулемета.

Первым меня, как ни странно, поддержал «увалень». Причем сделал это с охотой — и ведь в присутствии весьма недовольно смотрящего на меня штабс-капитана! Как кажется, я сейчас попрал какую-то из офицерских традиций… Ну и пусть. Мне сейчас хотя бы просто узнать, как зовут сослуживцев!

— Степан, начальник пулемета.

Смуглый парень, стоящий по левую руку от «крестьянина» (получивот Степана небольшую поддержку, я тотчас переименовал его про себя, дав менее обидную характеристику) тут же выдал — с располагающей, кстати, улыбкой на губах:

— Руслан, дальномерщик.

— Олег, помощник наводчика…

— Александр, наводчик…

…В ремонтных мастерских обнаружилось сразу восемь станковых «Максимов»! Я как в воду глядел, говоря, что каждый из нас встанет к пулемету — даже «юнкер» Анатолий (еще одно прозвище, данное мной для удобства запоминания сослуживцев) получил свой станкач. Недостающий же, восьмой расчет пообещал сформировать штабс-капитан, решившись выделить еще одного подпоручика в пулеметчики. Собственно, Игорь Александрович ничего не теряет — взамен откомандированного офицера он получит любого из наших прапорщиков…

Неисправности в станкачах были незначительными — но, увы, неустранимыми на местах. В основном пробитые турецкими пулями, сильно потекшие кожухи, кои оперативно перепаяли на заводе, да насмерть заклинившая автоматика — толи из-за грязи и влаги, толи из-за разрыва матерчатых лент… С последними я успел столкнуться в «прошлую» для себя войну, несмотря на появление еще в 1930-м стальных пулеметных лент. И прекрасно помню, как брезент при стрельбе перекручивался, намокал и пачкался, рвался…

Однако если в Великую Отечественную это все были обидные недостатки морально устаревшего оружия, то здесь и сейчас, на полях Первой Мировой (именуемой в царской России «Второй Отечественной») нет станкового пулемета совершеннее «Максима»! На территории мастерских нашлись и две подводы под станкачи. А ящиков с патронами стандартного для них винтовочного калибра 7,62х54 штабс-капитан пообещал выдать с вверенных ему складов столько, сколько мы вообще сумеем унести!

Ну и правильно — чего жалеть-то эти запасы, коли турки заберут все в случае победы…

Но в мастерских я не только хлопотал о получение оружия — также, между делом, я всерьез оценивал перспективу бросить все и бежать, пока не грохнули! Героизма я полной чашей хлебнул под Брестом, в Крыму, Воронеже и Сталинграде. И рисковать собой в очередной игре, когда в реале меня дома ждут жена и кроха-сын… Правда, памятуя о прошлых браках и ошибках погружений, стараниями «интела» мы сумели-таки включить в договор пункт о страховочных выплатах на случай, если что-то пойдет не так. Они втрое превосходят обещанный мне гонорар — в принципе, на простую однушке Оле может хватить…

Но все же это слабое утешение.

Так вот — я бы бежал. Бежал бы без зазрения совести, несмотря на любую дичь, что учудили бы «игровые» турки в «игровом» Сарыкамыше! Да только нет у меня никаких послезнаний об этих боях — и взять их неоткуда… А значит, все весьма неоднозначно.

Судя по словам старших офицеров, сюда движется огромная силища осман, чуть ли не в корпус величиной! И по идее, крошечный отряд Букретова не имеет ни единого шанса на успех… Но есть нюанс. Точнее несколько нюансов. Занимать позиции мы будем севернее города — на узком участке фронта, преграждающим туркам путь с перевала Бардус. А значит, ни обойти, ни окружить нас османы не смогут, биться будут только в лоб! Второй и третий нюанс, это наличие у нас пулеметов (вот не факт, что наши смогу поднять орудия наверх, но «Максимы»-то точно смогут!) — и отсутствие их у врага. Ну не верю я, что турки сумеют протащить на руках все те же «Максимы» (только германского производства под патрон 7,65х53, весом свыше шестидесяти пяти килограмм), протащить несколько десятков километров — да еще и по высокогорью! Пусть и в разобранном виде… Все равно не верю! Штабс-капитан вообще недоумевает, как турки в принципе решились на этот маневр — глубина снежного покрова в горах местами достигает полутора метров! И это уже четвертый нюанс — османы вступят в бой обессиленными, уставшими, с наверняка негнущимися от холода пальцами… Быть может, даже обмороженными! Короче говоря, шансы отбиться у наших не такие уж и нулевые, если вдуматься. Особенно, если правильно подготовить схему огня батальона — и моей пулеметной команды!

Теперь другой вариант — бежать. Но нет послезнания, а значит, нет и уверенности в том, что сей вариант стопроцентен — сразу по трем причинам. Первая — если турки все же прорвутся, могут после и догнать одинокого русского офицера (хотя, конечно, это все же маловероятно). Вторая — за дезертирство может быть и суд, и высшая мера. Да, я не знаю законов Российской империи на этот счет, но… По головки не погладят наверняка. Разжалуют, винтовку в руки — и в лоб на османов, в штыковую! А если вспомнить когда-то прочитанный мной «Моонзунд» Пикуля и суд офицерской чести — то получается, что и пулю в лоб вполне могу поймать…

Ладно, допустим, я сумею раздобыть гражданскую одежду и не заблужусь в местных горах, не попадусь казачьим патрулям (или кто здесь охраняет тылы?). Но что, если найдутся местные «активисты» из мусульманского населения, в среде которого очень популярны идеи союза с турками? Вон, по обрывочным разговорам я понял, что в недалекой Аджарии (вот где это?!) местное население уже широко поддержало османов. Значит, что? Значит, одинокий русский (уж славянскую внешность мне никак не загримировать!) станет для таких радикалов законной целью — и для мести за «имперское притеснение», и для грабежа, и для показательной казни…

Короче говоря, без послезнания мои шансы оцениваются как пятьдесят на пятьдесят, и принимать решение с точки зрения целесообразности не представляется возможным. Так что я решил делать выбор сердцем…

И остался со своими. Потому как частичкой себя я изначально хотел остаться…

Глава 3

…— Быстрее копай, братцы! Где не идет? Дай ударю!

Распаренный, в уже насквозь промокшей бекеше, которую так хочется расстегнуть (чего делать никак нельзя, ибо ветер!) я подскакиваю к Прохору, одному из приданных мне солдат взвода складской охраны, и начинаю яростно колоть ломом смерзшийся поверху снежный наст. Несколько ударов — и боец, определенный мной в подносчики патронов (и набивщики ленты), начинает так же судорожно работать лопатой, расширяя будущее пулеметное гнездо.

— Ты вперед кидай, вперед! Метровой толщины бруствер пуля уже не возьмет — а мы его с внешней стороны еще и водицей польем!

Чуть отдышавшись, я с тревогой посмотрел в сторону виднеющегося вдали перевала — не идут ли часом турки, пока мы здесь окапываемся? Но османов пока не видно — вьюжит. Дистанция видимости — всего сто пятьдесят метров. Плохо! Так наше преимущество в пулеметах теряет половину своей убойности… И ведь турки наверняка уже идут к нам, пусть их и не видно: если утром их части были в пяти километрах от города, то здесь и сейчас они могут появиться с минуты на минуту…

Оглянувшись также по сторонам, я закричал, обращаясь к армянским дружинникам, окапывающимся чуть позади, слева и справа от нашего гнезда:

— Вы вначале одну ячейку под себя ройте, чтобы целиком в нее поместиться и стрелять! А уже потом свяжете их ходами сообщения! Иначе не успеете к бою изготовиться!

Который может начаться в любой момент…

А вот армяне молодцы. Покинувших город дружинников оказалось не столь и много — поскольку большинство так называемых «ратников» только проводили семьи. Определив между собой, кто останется в конвое с гражданскими, многие ополченцы вернулись в Сарыкамыш — справедливо рассудив, что турки на шоссе могут и догнать беженцев. А значит, их следует задержать — насколько возможно дольше…

Подкрепление — это всегда хорошо. А к чести местных армян (да и не только армян, в дружине есть и много осетин, и русских) стоит признать: осознав общую для всех беду, они сделали все от себя возможное, чтобы помочь. Так что на позициях мы — в теплых и удобных полушубках-бекешах, по всем статьям выигрывающих у шинелей. Кроме того, мы обеспечены необходимым шанцевым инструментом — в смысле и нормальными, длиннодревковыми лопатами обоих типов, и ломами. Кроме того, местные ополченцы умеют хотя бы стрелять — и целиться при стрельбе! Правда вооружены они были всем подряд, начиная от охотничьих двустволок и заканчивая снятыми с вооружения берданками; у некоторых имелись и трофейные турецкие «Винчестеры»! Также снятые с вооружения османской армии… Но обладая достаточно гибким мышлением, возглавивший нас полковник (вроде как Букретов его фамилия) приказал тотчас вооружить ополченцев «мосинками» с армейских складов и выдать им максимальный запас патронов — то есть тот, что дружинники могли навьючить на себя и поднять в гору… Это сняло вопрос с обеспечением ополчения боеприпасами — действительно, было бы глупо проиграть бой только потому, что у половины нашего батальона вдруг закончились патроны, которые им уже неоткуда взять!

Но поднимать винтовку и запас патронов в гору — это одно, и совсем другое, когда приходится также тянуть с собой и разобранный «максим», одно тело которого весит под двадцать пять килограмм, не говоря уже о станке! Если мне не изменяет память, общий вес родного станкача составляет под шестьдесят пять килограмм… И это в ВОВ. А сейчас, в Первую Мировую он ведь еще тяжелее — может на пару-тройку килограмм, но тяжелее!

Увы, закатить пулемет на горный перевал оказалось невозможно — хоть мы и пытались, честно пытались! Но тут на выручку нам как раз и пришли ополченцы, помогающие тянуть и пулемет, и патронные барабаны с лентами наверх, меняясь поочередно…

Так вот, нам пришлось поднимать в гору все это добро несколько сот метров. Страшно подумать, что же испытали турки, следующие по высокогорью несколько десятков километров! Уже на подъеме мне пришла в голову мысль, что именно здесь и сейчас османы будут сражаться с невероятным ожесточением. Ибо после марша по заснеженным горам предел их мечтаний и главная жизненная цель — это теплые жилища, путь к которым мы и закрыли.

Беда…

— Господин прапорщик, почему вы развернули пулеметную команду не по уставу?! И почему вы допустили, чтобы ваши подчиненные сменили уставную форму одежды — как и вы сами?!

Оторопело развернувшись на несколько даже визгливый голос вопрошающего, я с невероятным удивлением уставился на затянутого в шинель подпоручика. Две звезды на погонах, как у наших летех — звания-то я учил… Незнакомый офицер меряет меня взглядом с непонятно чем вызванной злобой! Хотя, судя по вопросам, повод для злобы тут и не нужен. Ибо сейчас передо мной гордо задрал подбородок тупой, безграмотный служака, разновидность военного-«дуболома», которому устав заменяет настольное чтение, и который солдат (да и всех прочих младших по званию) воспринимает, как дрессированных мартышек! Поначалу я просто потерял дар речи — чем и воспользовался неизвестный, продолжая на меня наезжать:

— Своим поведением вы позорите звание офицера! Вы…

— Где ваш пулемет?

Мой встречный вопрос стал неожиданностью для подпоручика, и на мгновение тот осекся. Но уже секунду спустя он вновь стал надувать щеки для очередного крика! Опережая его, я твердо, хоть и негромко повторил:

— Господин подпоручик, я еще раз вас спрашиваю — где выделенный вам пулемет?! Вы ведь присланы к нам на помощь штабс-капитаном Поповым, верно?

Служака — низкий, щуплый, откровенно вредный, судя по выражению его лица — все же соизволил ответить:

— Мой пулемет поднимают мои солдаты. Но вы мне не ответили…

— Господин подпоручик. Ваш пулемет — и вы сами лично — давно уже должны были быть на позиции. Вместо этого, вы саботировали приказ полковника Букретова о подготовки нашей обороны — а теперь пытаетесь оспорить и другой приказ?! О моем назначение командиром пулеметной команды?! Под суд захотели, голубчик?

Служака явно растерялся на пару секунд — но, вспомнив, что он по-прежнему старше меня по званию, вновь попытался взвиться:

— Послушайте, прапорщик, по уставу пулеметы должны располагаться повзводно на расстоянии в пятнадцать-двадцать шагов друг от друга, и в линию! Так что…

— ОТСТАВИТЬ!!!

Теперь уже мой крик ошарашил застигнутого врасплох офицера, заставив того замолчать и испуганно вытаращить глаза — так что продолжил я уже вполне себе спокойно, смакуя произведенный на служаку эффект:

— Во-первых, каждый из офицеров пулеметной команды помогал поднимать «максим» членам своих расчетов. И это нисколько не попирает офицерскую честь — турки появятся с минуты на минуту, и мы ОБЯЗАНЫ успеть развернуть пулеметную команду до начала боя! Обязаны выполнить поставленную нам боевую задачу… Так вот вы с этой обязанностью — не справились.

— Но я…

— Не перебивать старшего по должности!!! Во-вторых, шинель менее удобна при подъеме в гору и греет хуже, чем бекеша. Вы желаете, чтобы ваши солдаты замерзли и не смогли вести бой? Или чтобы у вас самого пальцы скрючило от холода, и вы не смогли надавить на гашетку в нужный момент? Если так, то это прямой саботаж и измена.

— Да что вы говорите! Да я…

— И в-третьих!!! Уставы переписываются в соответствии с изменениями методов и новых приемов войны. Немцы, французы начали активно окапываться — может, слышали? А ведь не так давно европейцы смеялись над нашими солдатами, зарывающимися в землю под Мукденом. Но зато германцам не было смешно, когда они атаковали наши окопы под Гумбиненном! По крайней мере, я не видел там ни одного улыбающегося трупа… Так вот — фланкирующий, косой огонь заметно эффективнее фронтального, а равномерно распределив пулеметы по нашим позициям, выдвинув расчеты вперед, я разбил всю прилегающую территорию на сектора обстрела. И только ваш расчет еще не занял положенное ему место! Так что извольте вернуться к своим солдатам, помогите поднять пулемет — и выдвигайтесь на позицию на правом фланге. Бекеши получите у дружинников — и учтите, если кто-то из членов вашего расчета потеряет боеспособность, потому как замерзнет в шинели, вы пойдете под суд. Выполнять!

После последнего окрика подпоручик было дернулся — однако, шага в сторону так и не сделал, продолжив стоять на месте. Кажется, все мои аргументы разбились о его бетонную уверенность в том, что младший по званию ну просто никак не может отдать ему приказ!

— Подпоручик Малышев — вам, как кажется, уже отдал распоряжение начальник пулеметной команды, к которой вы прикреплены командиром расчета и наводчиком?

Мы со служакой вместе обернулись на голос нового участника «диспута» — и я с удивлением узнал полковника Букретова, статного, коренастого мужчину с роскошными густыми усами! При виде штаб-офицера в мозгах Малышева все наконец-то сработало как надо — и вскинув руку к голове, он оглушительно гаркнул:

— Так точно!

— Так идите выполнять приказ!

Вредного и туповатого подпоручика словно ветром сдуло — а вот полковник, замерев на краю уже наполовину готового окопа, с непонятным мне, задумчивым выражением протянул:

— Фланкирующий огонь, сектора обстрела… Это вы под Гумбиненном увидели?

Посмотрев в глаза Николая Адриановича (в нужны момент память активизировалась), я честно ответил:

— Никак нет, господин полковник. Но я слышал и читал о таком применение пулеметов в бою. С точки зрения логики и уже полученного мной опыта, это более рациональная схема огня — особенно, в настоящих условиях.

Немного помолчав, Букретов согласно кивнул головой:

— Вы правы, господин прапорщик… Вижу, что я не ошибся с вашим назначением. Уцелеем — и буду рекомендовать вас на должность начальника пулеметной команды с внеочередным производством в подпоручики… А пока — готовьте к бою ваш окоп. Бекеши — бекеши разрешаю оставить.

— Благодарю вас, ваше высокоблагородие!

Командир сводного батальона уже было развернулся в сторону от нашего гнезда, когда его догнал мой вопрос:

— Господин полковник, а что с орудиями? Не удалось поднять?

Букретов отсутствовал на позициях с цельным взводом Попова, пытаясь затащить пушки наверх. Но что-то не видать мне артиллеристов в ближнем тылу… Николай Адрианович ожидаемо головой мотнул:

— Нет. Но батарею мы развернули — и если придется отступать, то Оленин прикроет наш отход шрапнелью… Скажите еще спасибо, что полковник Соколов придумал свой станок, и ваш «максим» сейчас не весит пятнадцать пудов, как в японскую! А то боюсь, мы бы остались и без пулеметов…

Полковник ушел — а я замер, считая про себя вес станкача на старом станке. Если пуд условно весит шестнадцать килограмм — то получается двести сорок килограмм… По весу — практически пушка!

Н-да, а Соколов-то выходит — большой молодец, жизнь облегчил сразу нескольким поколениям пулеметчиков…

— Турки! Турки идут!!!

Да твою же ж… Дивизию!

— В окоп, братцы! На снег ложись, головы не поднимай!

Прошло всего десять минут после разборки с подпоручиком Малышевым, как из снежной пелены показались одинокие фигурки неизвестных — а вслед за тем и их заполошный крик. Но это оказались не враги, а пока еще только солдаты пограничной стражи… Две сотни их какое-то время безуспешно обороняли перевал Бардус — но были вынуждены отступить после неравного боя.

Букретов же, узнав о погранцах, тут же связался с ними на предмет усилить ими наш батальон — но, как оказалось, уцелело всего с полсотни уставших, перераненных и замерзших солдат и казаков… Тем не менее, те согласились остаться в боевом охранении — и предупредить нас при приближении османов.

Вот, собственно, и предупредили…

— Василий, твоя задача — придерживать ленту при стрельбе для того, чтобы не перекрутилась, и вовремя подать новую. Я тебе уже показал, но повторим — ты вставляешь узкий наконечник ленты в преемник справа, дальше я уже сам протяну ее влево… Давай, пробуй, пока по нам еще не стреляют, потом будет уже сложнее!

Когда мы только поднялись на малый перевал, от которого путь идет уже к Бардусу, я успел объяснить задачу и наглядно все показать молодому, смышленому городскому парню с живыми карими глазами. Но естественно, он не мог запомнить все сразу — и в настоящий момент, взяв ленту в легко подрагивающие руки, сильно волнуется!

— Слышишь, Василий, если ты будешь так бояться простых действий, то турки добегут до нас быстрее, чем мы начнем стрелять. Успокойся, пожалуйста, тут сложного ничего нет: просто вставь ленту в преемник, и протолкни ее до упора… Ну, молодец!

Парень, слушая мой спокойный и чуть насмешливый голос, все-таки справился — а я обратился уже к обоим членам расчета:

— Теперь смотрите дальше — вдруг меня ранят, и тогда самим придется вести огонь? Значит так: я подаю рукоятку — вот она, справа — вперед. После чего продергиваю ленту до отказа влево, вот так… Затем опускаю рукоять — и вторично подаю ее вперед. А теперь еще раз — внимание! — продергиваю ленту влево, смотрите! И еще раз опускаю рукоять. Все! Сложно?

Оба солдата синхронно кивают — на что я подбадривающе им улыбнулся:

— Да легкотня это все, по сравнению с тем, как этот пулемет было разработать и собрать. Представляете, какого недюжинного ума должен был быть его конструктор?! Мне и подуматься страшно…

Я вновь посмотрел на детище Хайрема Максима даже с некоторой любовью, попутно заострив внимание на гладком кожухе с крошечным отверстием для заливания воды. На «максимах» образца 1942 года кожух был ребристый — а отверстие-горловина для заливания в него воды очень широким. Так, в него можно было запросто пихать комья снега… Увы, здесь и сейчас такой ход не пройдет — а потому придется подливать воду в кожух из не очень емкой солдатской фляжки. Хорошо хоть, я сразу об этом вспомнил и стряс со штабс-капитана по пяток лишних алюминиевых фляжек на каждый расчет…

— Так… Ну вот зарядили мы пулемет — а вот после что главное? Главное, чтобы он не перегрелся во время стрельбы — и чтобы ленты с патронами не кончались. Ты Прохор, старайся воду подливать до того, как кожух парить начнет — и обязательно при каждом затишье. Ну и расстрелянные ленты, понятное дело, тут же набивай! Вроде бы в ней целых двести пятьдесят патронов, но как до стрельбы дойдет — так на несколько длинных очередей и хватит, на минуту боя. А потом если все кончатся, то пиши пропало — мы ведь на самом передке! Главное — ты когда патроны в ячейки вставлять будешь, то обязательно вровень с длинными пластинами. И после снарядки обязательно выровняй руками, вот так…

Прохор, крепкий крестьянский сын с какими-то угловатыми чертами лица, отчего он все время выглядит каким-то угрюмым, поспешно кивнул:

— Так точно ваше благородие!

— Молодец, раз так точно… Ну, а стрелять братцы — легче легкого, смотрите. Берусь я, значит, обеими руками за ручки затыльника, большим пальцем левой рукой поднимаю предохранитель — а большим пальцем правой нажимаю на спуск… И давлю до упора. Все, пулемет застрочил… Так вот, когда в одного целитесь, бейте короткую очередь, десять-двенадцать патронов. А вот когда толпой прут, заряжайте длинную, не жалея патронов! Да только смотрите, чтобы не под ноги им били, и не выше голов… Так, теперь прицеливание объясню…

Я ненадолго замолчал, размышляя, что же сказать. Ибо прицельные приспособления на этом пулемете точно отличаются от тех, к коим я привык в реальности «Великая Отечественная»!

— Ну, вначале мы с помощью патрона проверяем правильность установки пулемета на позиции. Для этого я просто роняю патрон с небольшой высоты на короб, вот так… И если он не скатывается в сторону, то и сваливания нет.

На глазах парней я провел все манипуляции с патроном, которые уже проводил при первоначальной установке нашего «максима» и его выравнивании на «хоботе» и «ногах». В незнакомом мне станке Соколовского эта конструкция заменила более привычную треногу в положении для стрельбы сидя…

— Видите — не скатывается? Значит, заваливания нет… Теперь само прицеливание. Тут, собственно, все как с винтовкой: есть мушка и целик. Мушка — вон она, плоская, на конце кожуха над раструбом ствола. А вот с целиком чуть посложнее будет… Видите у нас две планки, для вертикальной и горизонтальной наводки целика? Хомут справа ослабляем — и горизонтальную планку с целиком двигаем по вертикали, вверх или вниз — так мы выбираем то расстояние, что отделяет нас от цели. Ну, сегодня у нас видимость нулевая — метров сто пятьдесят от силы, так что…

— А я слышал, что на «максимах» прицельная метрика в аршинах.

— Н-да?

Я с легким удивлением посмотрел на осмелившегося поправить меня Василия, и тот быстро уточнил:

— Я ведь мастеровым работал. Ну и так, слышал кое-что о пулеметах.

— Угум… Аршин, значит, да? Тогда ослабляем хомут, и опускаем горизонтальную планку вниз… Вот если нам нужно сто пятьдесят метров, ты бы куда поставил, Василий?

Мастеровой аж поперхнулся от неожиданности, но тут уже уточнил:

— Ну, если один аршин — это шаг…

— Ага, то есть сантиметров семьдесят. Ну а разность между делениями, значит, шагов сто. Так… Первая риска начинается с цифры «4» — это, очевидно и есть сто шагов. А нам нужно — сто шагов это ведь семьдесят метров? Значит, еще сто… Поднимаем до цифры «5» — и затягиваем хомут.

Е-мае, я аж вспотел, проделывая все эти манипуляции… Хорошо, что в расчет мне достались простые солдаты! А то ведь прапорщики сильно удивились бы тому, что я не могу справиться с простым открытым прицелом — после громких заявлений о имеющимся боевом опыте!

— Все понятно? Ну, Василий, по крайней мере, уяснил. Что же касается наводки по горизонтали — то также на планке хомут ослабляем, и сам целик сводим с мушкой. Повторюсь, все как с винтовкой: в центре выбранной вами цели мушка ровно посеред целика должна оказаться, и по высоте слиться с ним в одну линию… Сейчас бы немного пристрелять пулемет — так ведь не к чему! Ладно, попробуем, когда турки пойдут…

— Ваше благородие — так вон они, уже идут!

Оказавшийся чуть более глазастым Прохор указал рукой куда-то вперед — и, вглядевшись, я действительно увидел темные силуэты двигающихся в рост людей, только-только показавшихся из-за стены завьюженного снега…

Глава 4

— Стражи погранотряда все прошли?! Пограничники все отступили?!

Мой крик, разнесшийся над позициями, остался гласом вопиющего в пустыни — никто мне не ответил. А значит, показавшиеся из-за снежной пелены люди могут быть как своими, так и врагами… Но если это свои, окоченевшие от холода, преследуемые турками — и грезящие спасением на наших позициях — то открывать огонь просто преступно! Даже если…

Мои размышления прервал раздавшийся впереди винтовочный выстрел — и первая пуля пробороздила снег метровой толщины бруствера, подняв в воздух фонтанчик снежной взвеси. По мне стреляли — сам себя криком и обозначил в качестве цели…

— Ах вы ж твари! Расчет — к бою!!!

Я приник к прицельной планке «максима», быстро ослабив хомут горизонтальной наводки — и сдвинув целик с мушкой так, чтобы поймать центр корпуса ближнего к нам турка… А одновременно с тем на позиции сводного батальона раздался громкий, басовитый крик Букретова:

— За Веру, Царя и Отечество — огонь!!!

Короткая очередь моего «максима» грохнула одновременно с винтовочным залпом; парой секунд спустя к общей стрельбе присоединились еще несколько станкачей. Фигура турецкого солдата, выбранного мной в качестве цели, упала на снег после второй короткой — и тогда я повел ровную пулеметную «стежку» влево, словно по линейке прочертив длинную очередь на уровне живота наступающих османов!

Пару раз в глаза отчетливо бросились красные пятна, появляющиеся за мгновение до того, как очередной турок безвольным кулем повалился в снег…

Недостатки «максима» при подъеме в одночасье обернулись его преимуществом: большой вес сделал пулемет устойчивым при стрельбе, позволяя держать хорошую прицельную дальность — и сейчас строчки длинных очередей ложатся ровно, кучно… А водяное охлаждение позволяет вести огонь как раз длинными очередями, не требуя замены ствола! Правда, про косоприцельный огонь я совершенно забыл — враг подобрался слишком близко, и ответная стрельба также достигает цели: за то время, что я потратил до полного расстрела ленты, турецкие пули дважды успели ударить в щиток пулемета. Попробуй я сейчас развернуть его в сторону — и открыл бы и себя, и второго номера…

— Василь, ленту!

Помощник наводчика справился на отлично, быстро подав новую ленту и сноровисто вставив ее в приемник.

— Молодец! Прохор, набивай расстрелянную!

— А вода…

— Пока не надо! За одну ленту я четыре литра не выпарю даже наполовину!

Привычно дослав первый патрон и дважды передернув рукоятку на коробе «максима», я вновь надавил на гашетку, начав расстреливать вторую ленту по врагу. А в голову при этом невольно полезли мысли о скором расходе боеприпасов: в каждом из трех цилиндров-укупорок, что мы тащили на себе в гору, вмещается по три патронных коробки, а в коробках покоится по одной ленте… А значит, с этой лентой осталось еще восемь. Ну и несколько нагрудных патронташей по тридцать патронов, что мы повесили на себя — да сложили в солдатский сидор Прохора. Этими патронами третий номер как раз и будет набивать израсходованные ленты…

Эх, хоть бы одну целую успел бы набить!

А так-то там и на две целые ленты патронов не хватит… Надо расстреливать их более экономно!

Впрочем, «экономной» стрельба получается сама собой: действуют ли турки по уставу, или же верное решение подсказал им инстинкт самосохранения — но османы залегли в снег, потеряв несколько десятков своих. И — нужно отметить! — открыли довольно точный ответный огонь: так, несколько пуль легли в утрамбованный спереди снежный бруствер, закрывающий и меня, и расчет. Еще одна звонко ударила в щиток, отчего «максим» ощутимо дернуло… Как тут заливать воду в кожух? Высунется Прохор наружу — снимут! Если только прятать пулемет в гнездо? Ладно, пока еще не парит, не перегрелся…

Несколько коротких очередей моего станкача настигают лежащих турок — дернувшись, османы застывают, а снег под ними начинает стремительно буреть.

И словно поняв, что и лежащих могут запросто достать, кто-то из турок — возможно, унтер или даже офицер, судя по сверкнувшему в руках ятагану — вскочил на ноги, взмахнув клинком в нашу сторону, и дико закричал:

— Имши Ялла!

— ИМШИ ЯЛЛА!!!

Отчаянный в своей дикости и первобытной ярости крик, от которого невольно мурашки по спине побежали, раздался впереди — чуть более, чем в сотне метров от нас. И вся масса турецких солдат в стеганных шерстяных плащах тут же поднялась на ноги — и бросилась в атаку в едином порыве!

— Лежите твари, лежите! А-а-а-а!!!

Заряд ярости османов передался и мне — вместе со страхом перед многочисленностью врага и грядущей расправой в случае их победы… В этот раз я сразу открыл огонь длинными очередями на подавление, выкашивая атакующих! Первая же очередь опрокинула на спины с десяток вражеских солдат, вторая еще сильнее углубила брешь в их рядах — прямо напротив нашего гнезда. Третья, бодро отрокотав десятка полтора патронов, вдруг оборвалась с сухим ударом бойка — и отстрелянная лента безвольно свалилась слева от пулемета…

— Василь, ленту!!!

Второй номер, очевидно еще ни разу не бывший в бою, замер с открытым ртом, взирая на османов; ужас застыл в его глазах — парень явно в ступоре. Но крепкая затрещина, от которой явственно дернулась его голова, привела «помощника наводчика» в чувство:

— Ты охренел?! Ленту, живо!!!

…Мы бы не успели — даже не смотря на плотную пальбу армянских дружинников, поддерживающих мой расчет. Ну что такое пробежать сто метров, пусть даже по снегу, когда тебя ведет отчаянная жажда жизни и желание расправиться с врагом? Врагом, преградившим путь к теплому жилищу — и самой важной победе в жизни и войне?! Как назло, кончилась пулеметная лента, за расходом которой я не уследил. Как назло, потерялся второй номер, не имеющий боевого опыта… И несмотря на спешку (а точнее, благодаря ей!) Василь не смог как надо вставить кончик ленты в преемник с первого раза.

Короче, османы успели бы добежать до нас. Или, по крайней мере, обойти пулеметное гнездо с флангов — после чего турки неминуемо бы нас расстреляли…

Но именно в этот миг вступил в бой Прохор.

Угрюмый крестьянский сын с угловатыми, крупными чертами лица (сказывается вырождение закрепощенного веками народа, выживающего без обновления крови) с началом атаки достал из сидора две архаичные гранаты. А после сноровисто и довольно метко метнул их в наступающих врагов! Гранаты эти наверняка за авторством Рдутловского, хоть и ранее я их никогда не видел (очевидно, еще довоенная разработка) — и состоят из деревянной ручки и цинковой прямоугольной коробки со взрывчаткой. Краем глаза я заметил, что третий номер расчета вначале что-то сдвинул на корпусе гранаты, а уже перед самым броском ее сдернул с рукояти широкое кольцо — не иначе, освобождая спусковой рычаг…

Я еще успел подумать про двойной предохранитель и о том, что парень вставил запалы заранее — а после, метрах в двадцати пяти впереди нас дважды солидно так бахнуло! Прямо перед турками, обходящими пулеметную точку с флангов — вроде даже кого-то достав … Метров за десять от места падения гранат.

Впрочем, главным оказался не нанесенный врагу урон — а сам факт взрывов и произведенный ими эффект. Ранения получило, быть может, всего пара человек — но при виде того, как после подрыва «ручных бомб» падают товарищи, бросились на землю и многие другие турки! Иные же замедлили свой бег, несколько отрезвленные действием нового оружия — а я к тому моменту наконец-то перезарядил «максим»… И, подняв предохранитель, утопил гашетку до упора, посылая во врага смертельный вихрь горячего свинца!

— Получите, твари!!!

В этот раз я уже не позабыл про косоприцельный «фланкирующий» огонь, начиная вести ровную строчку пуль на полфигуры впереди от бегущих боком ко мне османов… И ведя ее навстречу их движению. При этом поочередно направляя извергающий пламя и свинец ствол пулемета то влево, то вправо — надеясь в душе, что таким образом я хоть как-то собью туркам прицел!

Но ответная вражеская пальба на бегу оказалась на удивление жидкой и неточной — многие просто не стреляли, а если стреляли, то в движение, не целясь. Короче, повезло мне — ни одна случайная пуля, которая, как известно «дура», не зацепила голову в те мгновения, когда щиток ее не закрывал. Не пострадали и члены расчета — более того, я даже не заметил попаданий в бруствер или по самому щитку станкача!

— Лента!

Взявший себя в руки Василий успел вовремя вставить ленту в приемник — а я, лихорадочно передернув рукоять пулемета, дослал очередной патрон в ствол, изготовившись к бою. Но крошечная пауза уже не сказалась на ходе боя: турецкая атака захлебнулась по всему фронту, попав под свинцовый ливень «максимов». Кажись, справились все расчеты прапорщиков, которым я перед самым подъемом успел подтянуть только теорию… На ум пришел подпоручик Малышев — интересно, его-то расчет успел развернуться хотя бы просто на снегу и вступить в бой? Но мысль о вредном служаке мелькнула и пропала — залегшие кто в тридцати, кто в сорока метрах от нас турки вновь начали стрелять.

Теперь уже густо и прицельно.

И крепкий, но несколько громоздкий щиток «максима» стал лучшей для них мишенью…

Пулю засвистели над нашими головами, ударили в бруствер — и если по фронту метровой толщины снег все также надежно держит горячий свинец, то по бокам мы не успели его как следует утрамбовать и подсыпать. Очередная пуля пробила насыпь насквозь — и ударила в противоположную стенку ячейки, где мгновением ранее сидел Прохор… Слава Богу, тот успел вовремя прихватить и подтащить второй цилиндр с патронными коробами!

Еще несколько пуль вновь ударили по пулемету; от отдачи пошатнуло даже меня, сидящего на подушке-сидение «хобота». Но самое страшное — это дважды раздавшийся громкий стальной лязг, и последовавший за ним отчетливый звук льющейся воды…

— Все братцы, приплыли. Они нам кожух повредили. Сейчас вся вода сольется, и на следующей же очереди перегревшийся пулемет даст клина. Слышь, Прохор, а у тебя еще гранаты остались?

— Никак нет, ваше благородие.

— Вот ведь… Молодец ты, что догадался взять пару штук. Нам-то чего не подсказал?

— Так я это, господин прапорщик, дежурил на складе, где «ручные бомбы» есть. Вон наш старший унтер и разрешил нам по две на брата взять — так-то мы с началом войны учили, как обращаться с «бомбой» капитана Рдутловского.

— Ну-ка, Прохор, а какого она года выпуска?

— Одна тысяча девятьсот двенадцатого, ваше благородие.

Понятно… Значит, РГ-12 получается…

— Вот что, братцы, сейчас они осмелеют — и попробуют подняться. Я тогда выпущу, сколько смогу патронов — а после все, придется уже из винтарей отбиваться. Так что вы это… Штыки примкните и проверьте, заряжены ваши «мосинки» или нет.

Бледный от страха Василий судорожно кивнул, с вновь задрожавшими руками потянувшись к своей винтовке, а Прохор, насупившись еще сильнее, решительно достал граненый русский штык, коий тут же начал прилаживать к стволу «моиснки». Красавец, не подает вида, что боится…

— Аллагу Акбар!!!

— А вот и наши голубчики!

Чуть привстав — так, чтобы видеть врага в прицельную прорезь в щитке — я излишне крепко сжал рукоятки затыльника (нервы!), утопив гашетку до упора! Пулемет бодро выдал одну очередь, другую, вновь прижимая османов к земле — а из-за моей спины их встретил и дружный винтовочный залп… И турки вновь залегли, едва встав — вот только кожух станкача после двух очередей окутался предательским, густым паром, выдавая неисправность «максима».

Может, плюнуть на все — да развернуть и тикать? Попрошу Прохора встать к пулемету — и этот решительный малый успеет дать еще пару очередей, прижимая османов к земле! Пока я, под прикрытием его огня и парового облака, благополучно доползу до армян…

Мысль со всех сторон удачная — но вот что-то помешало мне воплотить в жизнь этот «стопроцентный» замысел. Что-то такое в душе, что не позволило развернуться и бежать, бросив как бы и «ненастоящих» товарищей… Вот же предательская игра, выполненная настолько реалистично, что невозможно понять, живые рядом со мной люди, или нет!

Если это все еще игра…

Как бы то ни было, пару мгновений форы я безнадежно и бессмысленно истратил на душевные метания. Залегшие турки вновь начали стрелять — и стрелять довольно метко и густо именно по пулемету! От греха подальше пригнувшись, спустя мгновение я замер от суеверного ужаса и истово перекрестился: в прицельную планку пулемета ударила пуля! Пуля, угодившая точно в прорезь щитка… Да еще пару раз лязгнул пробитый кожух — после чего пальба со стороны противника как-то разом стихла. Но уже пару секунд спустя я разобрал топот множества ног — и одновременно с тем раздались истошные крики армянских дружинников, да зачастили выстрелы именно с их стороны!

— К бою!!!

Я выпрямился, в который раз хватаясь за ручки затыльника, подняв большим пальцем левой предохранитель — а правой надавив на гашетку! Но отбив короткую очередь, «максим» осекся: видимо, в перегретом стволе заклинило-таки гильзу…

А поднявшиеся в атаку турки приблизились к пулеметной ячейке едва ли не на двадцать шагов.

Ближний ко мне осман вскинул до боли знакомую винтовку «маузер 98» к плечу — и при виде ее я как можно быстрее нырнул на дно окопа. Вдогонку грохнул выстрел, пуля свистнула над головой; в ответ жидким залпом огрызнулись обе «мосинки» моих бойцов. Рванув из кобуры заранее проверенный и снаряженный пулями наган, я рухнул на бруствер рядом с заклинившим пулеметом, положив рукоять револьвера на ладонь левой руки. Офицерская, самовзводная модель нагана с довольно-таки тугим спуском грохнула шесть раз, посылая пули в бегущих именно к нашей ячейке турков… Промахнулся я только единожды — и только потому, что враг успел прыгнуть на землю!

А между тем на позиции армянских дружинников раздался воодушевленный клич, который тут же поддержали множество ратников — так, что я даже сумел его разобрать:

— Мартаэравер!!!

И вслед за ним, чуть поодаль уже грянуло родное, русское:

— В штыки!!!

Как видно, ободренный этим криком, привстал для очередного, более точного выстрела Василий — но тут же упал на дно окопа с пронзительным криком, выронив винтовку да зажимая прострелянное плечо… Последний, седьмой патрон я выпустил в побежавшего вперед турка, только что ранившего моего второго номера — после чего бросил револьвер рядом с «мастеровым», заодно швырнув ему и горсть патронов от нагана, до того покоящихся в карманах шаровар. Догадается зарядить или нет — не знаю. Но предупредить солдата, чтобы тот заряжал револьвер и готовился к бою, я уже не успел — над самым краем ячейки показался первый осман, вскинувший винтовку для стрельбы! А Прохор, как назло, как раз привалился к стенке окопа, перезаряжая «мосинку»…

— Н-н-а-а-а!

За миг до того, как дуло турецкого «маузера» плюнуло огнем и свинцом, я рванул из ножен офицерскую шашку, успев размашисто ударить ей по стволу винтовки — и обратным движением возил острие клинка в живот врага! Его пуля ушла куда-то вправо — а сам осман только дернулся, выпучив глаза…И тут же справа раздался отчаянный крик Прохора:

— Сзади!!!

Вырвав клинок из тела рухнувшего вперед противника, я начал оборачиваться, одновременно с тем вскидывая шашку для нового удара… Вовремя! Уже спрыгнувший в окоп турок рванулся ко мне, нацелив ножевой штык в мою спину; чтобы успеть парировать его выпад, я присел, одновременно с тем разгоняя правую руку для удара… Лезвие шашки, рухнувшее сверху вниз, врубилось в ствол винтовки уже у самого дула — отклонив в сторону и длинный штык-нож, практически дотянувшийся до моей головы! Следом я пружинисто распрямился, всадив клинок в грудь врага встречным выпадом; шашка погрузилась в тело закатившего глаза и разом обмякшего турка не менее, чем на треть своей длинны — и не сразу пошла назад..

А затем меня просто сбил с ног прыгнувший сверху турок, сжимающий обратным хватом короткий ятаган, нацеленный мне в лицо! Упав в снег, я едва успел перехватить вооруженную руку оскалившегося, хрипящего османа, чьи глаза показались мне пугающе бешенными, даже безумными…

Глава 5

Несмотря на мое отчаянное сопротивление, клинок продолжает двигаться к моему лицу — турок давит сверху со страшной силой! Но срабатывают рефлексы, полученнные на тренировках по хапкидо: прогнувшись в спине, словно пытаясь встать на мостик, я одновременно с тем скручиваюсь набок, отклонив голову назад — и отпускаю руку османа. Ятаган вонзается глубоко в снег рядом с моим носом — а противник теряет равновесие, и мне удается сбросить его с себя, оказавшись уже сверху!

Враг, яростно скалясь, не сдается — он потянулся к моего горлу, силясь меня задушить. И ведь в первую секунду он сумел стиснуть мою гортань железной хваткой ледяных пальцев! А за спиной в это же время простучали сразу несколько сухих винтовочных выстрелов — один из которых принадлежал «мосинке» Прохора; кто-то вскрикивает, а одна пуля бьет рядом со мной… Спеша как можно быстрее включиться в общую схватку, я прихватываю левой одноименную кисть противника с внешней стороны — и начинаю выкручивать ее на залом. Одновременно с тем скручиваюсь и корпусом, сбрасывая с горла душащий захват — и разгоняя правую руку для удара! Осознание происходящего и страх промелькнули в глазах османа за мгновение до того, как мой кулак врезался уже в его горло, вгоняя кадык внутрь…

Я вскочил с забившегося в агонии турка, вырвав из снега его же ятаган, спеша быстрее развернуться лицом к врагу. Развернулся — и на миг замер; на моих глазах Прохор, подцепивший ствол вражеской винтовки креплением игольчатого штыка, рванул ее в сторону, обезоружив спрыгнувшего в окоп противника! А резко дернув «мосинку» на себя, обратным движением он вогнал игольчатый штык в живот очередного османа… От противоположной стенки ячейки грохнул револьверный выстрел — и уже было вскинувший карабин турок, целившийся в спину третьего номера, замер на краю окопа, вздрогнул с исказившимся от боли лицом, после чего начал оседать на колени… А снявший его Василий, с совершенно белым, словно бескровным лицом, но одновременно с тем горящими глазами, привалился спиной к снегу — и, подняв мой наган, выстрелил повторно! Теперь уже в спину перепрыгнувшего ячейку врага…

— УРРРА-А-А-А!!!

— ИМШИ ЯЛЛА!!!

Дружинники из числа армян, осетин и русских кинулись в штыки на прорвавшихся на моем участке осман, одновременно с резервным взводом Букретова. Полковник сам повел подмогу в контратаку, надеясь отчаянным ударом опрокинуть врага — и намоих глазах он застрелил двух турок в упор… Обе стороны сошлись в яростной схватке вокруг нашей ячейки, словно бы позабыв о моем расчете — сжавшемся у ее передней стенки, рядом с неисправным пулеметом. Отбросив ятаган, я подхватил выроненную Василием трехлинейку, спешно заряжая ее новой обоймой, моему примеру последовал и Прохор. А вот второму номеру, чья левая рука особо не работает из-за раны, я оставил наган, приказав не спешить выдавать нас выстрелами, пока мы хотя бы не зарядим винтовки…

Со звериной, пугающей яростью сошлись турки с нашими солдатами и ополченцами в рукопашной; в ход пошли маузеровские штык-ножи, русские игольчатые штыки, шашки, сабли, кинжалы и ятаганы… Штыковому бою кадровые солдаты — и тем более прапорщики, в большинстве своем отставные унтера! — обучены на совесть, это сразу бросилось в глаза. И, несмотря на то, что в контратаку пошел взвод выпускников Тифлисского училища, большинство их помимо штатного оружия взяли в руки и родные «мосинки»…

Парируя вражеские выпады то стволом винтовки, то ложем, новоиспеченные офицеры умело контратакуют, пронзая тела врагов короткими, точно рассчитанными уколами — или сшибая их с ног тяжелыми ударами прикладов, летящими в голову, в челюсть! Иные же умело используют самое эффективное в рукопашной оружие — револьвер! — и опустошают барабаны наганов до последнего патрона, после чего порой сходятся с османами на клинках… Правда, фехтовать шашкой четырехмесячный офицерский выпуск толком не учили — и на моих глазах одного из прапорщиков закололи штыком. Другого же играюче обезоружил османский офицер, выбив шашку точным ударом сабли, пришедшимся чуть повыше рукояти! В следующий миг отрубленную голову неудачливого фехтовальщика подкинуло вверх — но и сразивший его турок прожил не сильно дольше, застреленный Букретовым…

На самом краю нашего окопа уже османский воин сильным ударом по стволу винтовки отклонил нацеленный ему в грудь игольчатый штык, выбив трехлинейку из руки молодого армянского парня — после чего коротко, без замаха уколол в ответ. Но дружинник успел припасть на колени, пропуская вражеский выпад над пригнутой головой — и тут же пружинисто распрямился, врезавшись в турка плечом и сбив его на дно нашего окопа! Его противник от сильного толчка и неожиданности также выпустил маузер из рук — и оба рухнули на тела уже легших в ячейку турков…

— Уйди!

Я хотел было помочь сарыкамышскому ополченцу и заколоть его врага — но молодой, горячий парень толи не расслышал меня, толи не понял, толи слишком увлекся схваткой. Несколько раз ударив головой в лицо турка, вскрикнувшего от боли в сломанном носе и рефлекторно потянувшего руки к голове, армянин подхватил оброненный мной ятаган с характерными «ушами» на рукояти — и несколько раз вогнал клинок в грудь тонко, протяжно завизжавшего османа…

Тем самым вновь обратив на нас внимание нескольких неприятельских солдат, только что обежавших ячейку.

— Давай!

Вскинув винтовку и плотно уперев приклад в плечо, я сделал первый выстрел; мгновением спустя ко мне присоединились и Василий с Прохором. Я с пяти шагов не промахнулся — и лихорадочно дернув затвор, досылая новый патрон, вновь выстрелил, едва сместив планку целика и мушки на животе очередного противника…

Но и турки также начали стрелять в ответ — и, увы, все также с пяти шагов.

Вскрикнул раненый в ногу Прохор, дважды дернулся от ударивших в грудь пуль Василь. Сам мастеровой успел до того трижды нажать на тугой спуск нагана, ослабевшей рукой попав только один раз… А меня спас от неминуемой смерти армянский боец, резко выпрямившийся с окровавленным ятаганом в руках именно в тот момент, когда турецкие пули полетели в мою сторону!

Вражеский выстрел опрокинул безмолвно умершего ополченца прямо на меня; оказавшийся довольно тяжелым, крепкий парень упал спиной вперед — и невольно сбил меня с ног. Но придавленный телом дружинника — и прикрытый им, словно щитом! — я нашарил выпавший из разжатой ладони Василий наган, и разрядил в османов остаток барабана, свалив еще двух османов! А третьего, последнего вступившего с нами в бой врага снял Прохор, более проворно перезарядивший свой винтарь…

Трясущимися от страха и напряжения пальцами я откинул защелку барабана и попытался вручную извлечь стрелянные гильзы. Но раздувшаяся после выстрелов мягкая латунь так просто наружу не пошла — пришлось орудовать шомполам нагана, и только затем вновь по одной заряжать каморы патронами.

Какая удача, что безвременно почивший второй номер где-то успел изучить наган и умел им владеть… Кто знает — быть может, мастеровой состоял в одном из многочисленных революционных кружков или организациях, и уже получил какую-то боевую подготовку? Как бы то ни было, отчаянно боявшийся своего первого боя (и, увы, последнего) Василий принял его с честью — и погиб достойно русского солдата…

— УРРРААА!!!

Я еще не успел окончательно изготовиться к стрельбе, как турки, все же не выдержавшие удара контратаковавшего резерва, попятились назад, пытаясь отстреливаться. Но гораздо чаще раздаются менее оглушительные хлопки офицерских самовзводных наганов, косящих османов в ближнем бою как бы не эффективнее моего пулемета! Однако, пожалуй, османов сильнее всего пугают холодно сверкающие граненые русские штыки, нацеленные в их животы — и легко пронзающие человеческую плоть, оставляя незаживающие раны. Несмотря на славное янычарское прошлое, эти османы оказались пожиже наших бойцов в ближнем бою…

В итоге взвод прапорщиков, хорошо обученных штыковому бою и прочим солдатским премудростям, сыграл роль штурмовой группы — кои, если мне не изменяет память, как раз и появились на полях Первой Мировой. Вооруженные не только винтовками, но и наганами, в ближнем бою офицеры сумели опрокинуть османов на нашем участке, частично переколов их штыками — но по большей части расстреляв в упор! Пусть и потеряв при этом треть взвода…

И сделали это до того, как турецкий командир передового отряда осман (быть может, даже поредевшего во время марша полка!) сумел сориентироваться и своевременно перебросить резерв к наметившийся точке прорыва….

Минут через десять метель начала резко стихать — а с увеличением дальности видимости, возросла и эффективность пулеметного огня уцелевших расчетов. Сдерживая до того турок частым и точным винтовочным огнем, подкрепление Букретова, оставшееся до поры на позициях дружинников, дотянуло до момента, когда в тылу осман раздались голоса сигнальных труб — и последние начали откатываться назад, зализывать раны и перегруппировываться для нового удара.

Вот интересно, а вражеский командир остановил бы атаку, зная наверняка, что при первом подъеме патронов нам удалось взять их в обрез, и большинство пулеметчиков уже израсходовали практически все ленты?!

Хм, какие только мысли не посещают голову, когда во второй раз (первый был спешным и потому корявым) перебинтовываешь раненого товарища…

Пуля, на удачу Прохора, лишь задела его ногу вскользь — впрочем, вырвав при этом кусок плоти из бедра. Ранение опасное ни сколько критическим повреждением и кровоизлиянием, сколько возможным заражением: пенициллина-то еще нет. Хотя, собственно, его и под Сталинградом особо-то не было двадцать девять лет спустя… Так или иначе, третьего номера расчета я также потерял — как, впрочем, и поврежденный пулемет.

А пока кривится, но безмолвно терпит перевязку Прохор (молодец мужик, с характером, боевитый!), в окоп спрыгнул престарелый армянин явно преклонных лет, с пронзительным, горестным кличем упав на грудь застреленного ополченца… Прижав к себе голову парня, уставившегося в небо уже навеки равнодушным взглядом, тот протяжно завыл, лишь иногда причитая про себя:

— Васак… Васак…

У меня от этой картины предательски защипало в глазах и запершило в горле, а Прохор едва слышно прошептал:

— Наверное, сын…

— Наверное.

Закончив перевязку третьего номера, я помог тому встать и выбраться из ячейки, стараясь не глядеть в сторону сломленного горем армянина, потерявшего наверняка близкого родственника… Но тут к нашему окопу приблизился полковник Букретов:

— Ну что, господин прапорщик, вы по-прежнему уверены в том, что пулеметные точки необходимо было выносить вперед?

Меня неприятно покоробил въедливый и, как показалось, осуждающий тон командира:

— Ваше… высокоблагородие. Предложенная мной огневая схема была оправданна, но из-за очень плохой видимости враг сумел подобраться практически вплотную — и в большом числе. Вследствие чего мог вести ответный, а главное, прицельный винтовочный огонь. Что такое сто, сто пятьдесят метров для подготовленного стрелка? Тем более, мы не успели как следует подготовить ячейку, чтобы поставить пулемет на колеса — и своевременно закатывать его внутрь, не страшась при этом огня противника. И даже не притрагивались к сооружению запасной позиции… Наконец, мы не получили гранат — то есть ручных бомб Рдутловского. А ведь они есть на складах в Сарыкамыше! Вот, солдат Прохор Зарянов использовал их в бою — и выиграл расчету время, позволив мне еще один раз прижать турок.

Букретов вроде бы согласно покивал, после чего коротко, без эмоций подытожил:

— В строю осталось пять пулеметов. Но вы правы, господин прапорщик, дистанция для эффективного огня из-за метели была сильно ограничена…

После короткой паузы он добавил:

— Ваш «максим» и еще два получили повреждения, их придется спускать вниз вместе с ранеными, обратно поднимать патроны… И ручные бомбы. Про имеющиеся на складах бомбы Рдутловского я не знал, слишком много внимания и времени пришлось уделить развертыванию батареи.

Замолчав, но не спеша покидать нашу позицию, полковник пристально посмотрел на дно ячейки, где помимо старого армянина и двух наших павших остались лежать и тела убитых османов. Несколько секунд спустя командир протянул с каким-то непонятным мне выражением:

— Лихо вы схватились с османами. Честно сказать, и не думал, что сумеет уцелеть. Молодцы, выжили… Вот только куда теперь убирать… тела?

Не совсем понимая Николая Адриановича, я внимательно посмотрел на полковника, пытаясь понять, чего он хочет. И только спустя какое-то время до меня дошло, что наш старший офицер, своими решительными действиями организовавший оборону перед самым турецким прорывом и так уверенно действовавший в бою, сейчас он сам находится в легком таком шоке и прострации по одной простой причине. Похоже, подобные схватки для него в новинку — и до сего дня Букретову еще не доводилось встречать со смертью в бою.

— Наших павших лучше убрать к подъему, господин полковник, а ночью мы постараемся спустить их вниз. Что касается османов… Да просто чуть вперед их протащить. Нам все равно, сильные морозы, снег, инфекций не должно быть никаких. А вот туркам их павшие будут уже в роли преграды, невольно навевающей черные мысли о собственном будущем.

Про то, как жутко будет в первый раз ночевать в окопах, впереди которых останутся лежать сваленные пластами мертвецы (особенно, если кого-то из них ты сам убил в бою!) — вот об это я решил промолчать. Зато своевременно вспомнил про ночевку, о которой действительно стоит призадуматься:

— Господин полковник, нам ведь помимо боеприпасов нужно будет поднять к ночи и теплую одежду, обувь и любые перчатки или рукавицы. Пойдет что угодно — бурки, шинели, бекеши, полушубки, валенки — особенно валенки! Да и вообще все, что угодно — хоть лапник на снег постелить. Ведь оставлять перевал на ночь будет не слишком разумно, турки его тут же займут. Но ночевать здесь без максимума теплых вещей…

Букретов в этот раз усмехнулся с легкой иронией — и отвернувшись от погибших, с вполне различимыми нотками командирского превосходства в голосе и едва уловимым самодовольствием уточнил:

— Об этом не беспокойтесь, господин прапорщик. Распоряжение о том, чтобы доставили наверх теплую одежду и уже здесь организовали горячую пищу, я отдал. Не думайте, что бывший исполняющий обязанности генерала-квартирмейстера целой армии мог позабыть, что его подчиненные хотят есть горячего и им нужная теплая одежда!

Однако, окинув меня взглядом еще раз, полковник неожиданно серьезно добавил:

— Но я соглашусь с тем, что пулеметы можно оставить на выдвинутых вперед позициях для ведения фланкирующего огня… Пока что. Пусть и с очевидно необходимой сменой местоположения пулеметных точек… А вот вы сами, господин прапорщик, вновь желаете встать к пулемету, заменив кого-то из членов выбывших расчетов? Или же будите дожидаться свой «максим» в качестве стрелка? Исполнять обязанности командира пулеметной команды в условиях, когда сами пулеметные расчеты расположены на изолированных друг от друга позициях, вы ведь все равно не сможете.

Я пожал плечами и ответил с напускным равнодушием («понижение» в должности меня пусть и немного, но задело):

— Готов побыть и стрелком, ваше высокоблагородие, если все остальные наводчики живи и здоровы. В конце концов, они лучше справились и свои «максимы» угробить не позволили.

Николай Адрианович только сухо кивнул:

— В таком случае я вас более не задерживаю. Помогите добраться до спуска вашему раненому солдату, там ему помогут мобилизованные мной работники медицинских учреждений… Честь имею.

— Честь имею…

Глава 6

На счет теплой одежды полковник не обманул — и к тому моменту, когда мы только-только освободили позицию от тел погибших да оттащили к спуску пулемет, наверх уже подняли валенки и бурки — в большом количестве. И ящики с тушенкой. Но ни котлов, ни дров, ни круп — ничего из того, в чем можно было бы сварить горячую пищу и нормально покормить солдат!

Половинчатым каким-то вышло выполнение полковником его обещания…

Наугад взяв первую попавшуюся мне банку (несмотря на изобилие консервов, едоков тоже хватает), я выудил гречневую кашу с мясом — не самый худший вариант, кому-то ведь досталась постная гороховая похлебка… После чего, подхватив винтовку Прохора, а также патронные подсумки обоих бойцов с оставшимися в них обоймами, да два целиковых нагрудных патронташа, я двинулся в сторону своей ячейки.

…Все-таки мы неплохо успели ее углубить, расширить и оборудовать достаточно прочным бруствером. Выудив наружу тела погибших и припорошив снегом следы крови, из бывшей пулеметной точки удалось сделать вполне себе просторное укрытие от ветра — уложив также на дно снятые шинели… Без пулемета и станка, а также цилиндров-укупорок с лентами к «максиму», кои мы отдали уцелевшим расчетам, убежище оказалось вполне просторным для четверых человек.

— Что там у тебя, Ром? Каша с мясом? А вот Степану с Жорой досталось овощное рагу… Н-да, нам с тобой повезло!

Плюхнувшийся на дно окопа Андрей, веселый, бойкий прапорщик из числа попавших в академию вольноопределяющихся, несколько щупловатый проныра с легкой хитринкой в голубых глазах, на мой немой вопрос, столь красноречиво написанный на лице, изумленно поднял брови:

— Ты чего, Самсонов? Всем же сказали: норма выдачи — одна банка на двоих. Сейчас поснедаем, а к ужину еще консервов поднимут.

Твою же ж… дивизию. Час от часу не легче!

Абсолютно бесцеремонно взяв нераскрытую банку из моих рук — как я понял, во время учебы будущие офицеры (по крайней мере, часть их) общались действительно по-простому, не выкая друг другу — мой товарищ и соратник тут же проделал с ней неожиданную манипуляцию. Так, взяв за корпус банки, он крутанул днище — и внизу банки что-то явственно зашипело, и прапорщик тут же поспешил положить ее на шинель!

— Это что такое?!

Андрей едва не в голос засмеялся на мое неподдельное изумление:

— Ром, да ты что, еще ни разу не видел саморазогревающихся консервных банок? Это же изобретение безвременно почившего Евгения Федорова, Царствие ему Небесное… Банка имеет двойное дно, и внизу расположена емкость с негашеной известью и водой. При повороте корпуса они смешиваются и вступают в химическую реакцию, грея наш с тобой обед.

— Еще не снедаете?

В ячейку спрыгнул Жорж — точнее Георгий, а следом и Степан. Оба прапорщики из числа офицеров, участвовавших в контратаке, после оставшихся на усиление ослабленного участка обороны. Оба, как и Андрей, помогали мне очистить ячейку — и до поры решились остаться в ней же, вместе со мной… Благо, что хоть имена товарищей я подслушал, пока мы работали парами!

Так вот, именно эта пара приятелей состоит просто из максимально непохожих друг на друга персонажей! Жоржик — настоящий, то есть потомственный дворянин, число которых, кстати, было не слишком и велико в академии, как я понял… В нем действительно чувствуется «порода»: прямой нос, высокие скулы, открытый чистый лоб — и серо-зеленые глаза, смотрящие на окружающих с легкой тоской и едва уловимым превосходством. Даже пальцы — пальцы рук у него, как принято называть, «аристократические», пальцы музыканта: длинные, тонкие, изящные… Но, несмотря на мою первоначальную предубежденность, на сноба этот парень все же не тянет, и турецким мертвецов помогал таскать на равных с остальными. Да и в бою не терялся — причем в отличие от большинства выпускников ускоренного курса, этот парень как раз неплохо фехтует.

Хотя рубка и фехтование — это далеко не одно и тоже… Но вроде бы один зарубленный осман есть на счету Жоржа.

А вот меня, например, сегодня спасли навыки, что осталась мне после эпопеи в реальности «Варяжского моря». Хотя «навыками» называть это не совсем уместно — скорее отложившаяся в подкорку мозга рефлекторная память…

Степан же — вот он потомственный солдат. В том смысле, что свой род ведет еще от тех рекрутов, кто по истечению двадцатилетнего срока службы вернулись домой и каким-то чудом успели завести семью… Из обрывка его разговора с Жоржем мне удалось понять, что предок Степана воевал здесь же, на Кавказе (точнее на северном Кавказе) — и за службу получил солдатский Георгиевский крест. Так вот, бывший унтер-офицер, успевший выйти в запас и вновь призванный в армию, старше любого из нас (ему где-то под тридцать, точнее не определить), он немногословен и мрачен. Опять-таки из разговора я понял, что на гражданке у Степана уже есть семья, о которой он, производящий внешне впечатление человека бесстрастного, явно сильно тоскует.

Что же, Степа, я-то тебя как раз очень хорошо понимаю…

Сейчас «старик» (как зовут его за спиной сослуживцы) сел на шинель, прижавшись к снеговой стенке и, решительно вскрыв уже разогретую банку, принялся быстро есть рагу, работая ложкой поочередно с Жоржем. Последний, на удивление, не капризничает и не брезгует потреблять консервы из одной емкости с «солдатским сыном», на каменном лице которого только что и шевелятся густые усы при пережевывании пищи… Но за него говорят глаза — так вот в глазах впервые побывавшего в бою Степана поселилась смертная тоска.

Я такое уже успел повидать в виртуальной реальности «Великая Отечественная») — человек пусть не сломался, он еще пойдет в бой и будет драться. Но сам себя он уже приговорил и похоронил, мысленно приняв то, что с семьей больше никогда не увидится. Чувство, надо сказать, совершенно мерзкое… Степан аж вздрогнул, услышав мой голос — что собственно, неудивительно, ведь я точно угадал его чувства:

— Одному Богу известно, кто уцелеет, а кто нет. Ты вон лучше помолись, если совсем тяжело будет, псалом девяностый — «Живый в помощи». Заодно и своих помяни, чтобы Господь уберег… Станет легче. А предчувствие — предчувствие порой обманывает…

На мгновение застывший Степан с крайнем изумлением посмотрел на меня — а после, не сказав ни слова, кивнул с благодарностью, хотя тут же опустил взгляд. Как кажется ему, потомку георгиевского кавалера, стало стыдно проявленной и, главное, замеченной мной слабости… Решив не тормошить «старика» лишний раз, я замолчал — и в окопе повисла нехорошая тишина, прерванная искусственно бодрым возгласом Андрея:

— А вот и кашка наша поспела, Ром! Ну-ка, сними пробу…

Банку мой товарищи вскрыл трофейным штык-ножом — и обтерев клинок от проданного туркам германского маузера, сноровисто спрятал его за голенище сапога, кои он вставил в более широкие и просторные валенки. Я только покачал головой, потянувшись ложкой к консервам, одновременно с тем вчитавшись в надпись на желтой «этикетке»: «пищевые консервы для войск, мясо с кашею, порция на обед, вес 1 фунт 78 золотников…кипятить не более 10 минут» — но тут меня остановил Жорж:

— Погодите братцы! Совсем забыл!

Выудив непочатую пачку из кармана шинели, «дворянчик» (еще одно очевидное прозвище — а вот что шинель он не снял, я так и не понял) вскрыл ее и протянул мне:

— Галеты. Угощайтесь, на всех взял… Ангела за трапезой.

Мы хором ответили известным мне, но не так и часто используемым вариантом пожелания «приятного аппетита». Взяв в руку первую галету, я почему-то поспешил ее разломить — и тут же подумалось: «вот я и преломил хлеб с боевыми соратниками»…

Между тем эти самые соратники продолжили прием пищи — Андрюха вон, уже навернул хорошую такую ложку каши да с верхом, и теперь с нетерпением ждет, когда ее отведаю и я. Ждет, кстати, своей очереди!

Что же, приступим…

Ну что я могу сказать по окончанию обеда? Галеты армейские «стандартные», пресно-солоноватые, практически безвкусные — но весело хрустящие на зубах. Очевидно, что не «третьего срока годности»… Под кашу пошли неплохо. Что касается самих консервов — обычная говяжье тушенка с гречкой, мяса поменьше, крупы побольше, с явным гречневым вкусом. На мои личные ощущения — немного недосоленая, и не настолько горячая, как хотелось бы. Но и не «чуть теплая», несмотря на мороз! И вообще, тот факт, что саморазогревающаяся консервная банка была русским изобретением и запросто встречалась на полях Первой Мировой, стало для меня открытием. У фрицев в Великую Отечественную такие были, да — хотя и не повсеместно. Но в качестве трофеев нам все же иногда доставались. Однако же в РККА аналогичной тушенки не было — и, между прочим, уже осенью ее явно не хватало!

Обед вышел вполне себе сытным — хотя кажется, что я запросто смог бы съесть такую банку и в одиночку… Захотелось попить — и открыв единственную оставшуюся у меня личную алюминиевую солдатскую фляжку, я сделал небольшой глоток, втайне опасаясь, что вся жидкость смерзлась… Нет, не смерзлась — но от ледяной воды заломило зубы, так что одним глотком все и ограничилось.

— Сейчас бы чайку горячего…

Андрей, так же сделавший скупой глоток из фляжки, сладко потянулся — словно довольный кот. Невольно позавидовав подобной расслабленности и позитивному настрою, я усмехнулся:

— Ты еще добавь что-нибудь про шоколадку! Или какао…

Жорж прыснул со смеху, а слово неожиданно взял Степан:

— А я бы сейчас не отказался от горячего борща, что в училище подавали на обед. Да сметанкою сдобренного, с двумя дольками чеснока и ломтями салица на корке черного хлеба, да с горчицею… Сметану в борще разбавишь, чтобы враз посветлел, сало в горчицу макнешь — да вприкуску с чесноком и хлебом… Помните?

Все остальные кивнули — кивнул и я, хоть ничего и не помнил, но зато вполне искренне! Ибо при этом почувствовал, как слюна вновь обильно заполнила рот, несмотря на съеденную недавно кашу… А Степан, между тем, продолжил:

— И ведь мяса, мяса всегда в борщах было в меру, золотник к золотнику! Никогда не воровали в училище — вот, что значит, будущие офицеры, другое отношение!

Произнес «солдатский сын» это с неожиданной гордостью — очевидно, несмотря на сам факт войны и тоску по семье, становление в новом статусе все же было для него очень значимо. А что? Если не ошибаюсь, прапорщик — офицерское звание, соответствующее четырнадцатому классу*2 Петровского табеля о рангах, то есть дает право на личное дворянство! Хоть и не потомственное… Неожиданно усмехнулся Андрей:

— Да воровали мясо на кухне нашей. Еще как воровали!

— Врешь!

— Да вот те крест! Хитрость там была, хитрость не всем известная: фунт мяса обрезается до определенного веса; что срезано — то повара и начальство себе забирают. А тот кусок, от которого отрезали — его кидают в соляной раствор замачиваться. К нужному времени мясо воды и соли наберется, и весить будет ровно золотник к золотнику, как ты и сказал. Еще и вкуснее из-за соли! Вот и нам хорошо, и повара себя не обидели… Все бы так воровали.

— Воровали, не воровали… — с видимым презрением протянул Жорж, — О том ли печемся, господа офицеры?

Я согласно кивнул, думая, что «дворянчик» сейчас заговорит о войне, о том, что нужно готовиться к бою и переключить на это все мысли — но Георгий зашел совершенно с другого бока:

— Вот спешили мы на фронт — и попали в Сарыкамыш, не спорю, вовремя. А все же по традиции выпуск должны были отметить в ресторане! Нарушили мы традицию, господа офицеры, нарушили! А теперь вот на секунду представьте себе, что мы упустили…

И тут Жорж начал зачитывать ресторанное меню по памяти, словно выучив его наизусть:

— Омар свежий, соус провансаль, стерлядь по-русски, тюрбо отварное с голландским соусом, ризотто куриной печенки, тушеный в сметане рябчик, подаваемый с брусничным вареньем, филе соль фритт, ботвинья с осетриной и балыком, ростбиф с кровью…

Первым «сломался» Андрей, опередив меня всего на пару мгновений:

— Отставить разговоры о ресторанах! Ты, голубчик, просто меню цитируешь, наш ужин был бы не столь раскошен — так что не трави душу, господин Михайлов! Вот лучше раздобудь нам на вечер две банки чистого мяса — хоть говядины жареной, хоть баранины, тогда и потчуй рассказами о ростбифах и балыках! Тушенка тогда еще веселее пойдет…

Жорж, однако, все еще витающий где-то в облаках, с «ресторанной темы» сворачивать не спешит:

— Нет, господа, мы просто обязаны посетить ресторан и отметить наш выпуск в самое ближайшее время! Вот отобьемся от турок — и все в ресторан, я угощаю! Если в Сарыкамыше есть…

Тут уж я не удержался:

— Георгий, ты вначале уцелей на этой высоте… Я сегодня утром чудом выжил — меня ведь молодой дружинник-армянин невольно закрыл своим телом от пули… Еще один боец расчета погиб, третьего ранили… Да и наших сколько сегодня сгинуло за контратаку?!

Просветлевший было лицом при разговорах о ресторанах Степан тотчас почернел, недовольно замолчал наш потомственный аристократ — а вот балагур и весельчак Андрей, укоризненно посмотрев мне в глаза, серьезно подметил:

— Господин Самсонов, нельзя отнимать у человека мечту и приземлять, окунув в суровую реальность нашего военного бытия — человеку без мечты никак нельзя! Особенно военному… Между прочим я слышал, что чаще всего выживают те раненые, кого на земле что-то очень крепко держит. Кто упрямо борется со смертью, не смотря ни на какие обстоятельства! Вот, например, вам краткая байка: служил как-то наш брат-русак во французском иностранном легионе, где-то в Азии в конце прошлого столетия провалился в ловушку с заостренными кольями на дне — и на такой кол насадился! Его, конечно, списали — хоть и вытащили, тяжелораненого… Думали все, помрет! А он взял, да и не помер — хотя представьте себе, какая там царит антисанитария… Это я к чему — человека, всерьез желающего жить, убить сложно. А мечты как раз и поддерживают в нас жажду жизни!

Мне осталось лишь замолчать, признавая правоту Андрея — и тот, окрыленный успехом, тотчас обратился к Георгию:

— Скажи мне, брат Жорж, лучше вот что: если я найду в Сарыкамыше публичный дом — ты и его посещение возместишь?

Георгий едва не поперхнулся от такого вопроса, и наш балагур быстро затараторил, пытаясь за время небольшой заминки, образовавшейся после его высказывания, довести свою мысль до конца:

— Да ты не бойся, мы же Степана брать не будем, ибо семейный, и Самсонова — ибо занудный! Только вдвоем посетим? Ну, представь — это же Азия, дух гарема, одалиски в прозрачных одеяниях и лица восточных красавиц, скрытые вуалью? Комнаты с мягчайшими подушками, окуренные специальными горными травами, пробуждающими естественные желания… Где еще это возможно посетить, если не здесь?!

Я не удержал ехидного смешка:

— Ну, вот они, две извечные мужские темы — еда и бабы! Андрей — ну-ка отставить разлагать личный состав похабщиной! Георгий, не верь ты этому прохиндею — и даже если найдется здесь публичный дом, то я не советовал бы его посещать. Серьезно! Сифилис, говорят — жуткое заболевание, в тяжелых стадиях от него сгнивает мозг. Ну и без носа как-то, знаешь ли… В обществе появляться не принято. Ах да — потерять мужскую силу, будучи еще неженатым и не оставив после себя отпрысков, звучит совсем уж тоскливо.

В глазах Жоржа, по первости затуманившихся при упоминаниях об одалисках, мелькнуло неприкрытое отвращение, а вот «балагур» посмотрел на меня с какой-то дикой смесью негодования и возмущения, после чего неожиданно предложил:

— Если сейчас же вернешь все свои слова назад и успокоишь Георгия, так и быть — позовем с собой!

Эту очевидную шутку встретил громкий мужской смех собравшихся в ячейке. Ничего не скажешь, напряжение, взвинтившееся в душах после моих слов, Андрею удалось сбросить…

2. На самом деле звание прапорщика относилось к тринадцатому классу табели о рангах, но по-прежнему даровало личное дворянство офицерам.

Глава 7

Остаток дня, вечер и ночь прошли на удивление спокойно — хотя где-то впереди (и как я понял, несколько западнее) шел бой. Позже выяснилось, что большинство солдат пограничной стражи отступили с перевала Бардус не в сторону города, а заняли оборону у высот «Орлиное гнездо» и «Воронье гнездо», представляющий собой, по сути, участки скалистой гряды. И к слову, не только стражники, но также и ратники ополченской дружины, и бойцы эксплуатационных железнодорожных батальонов (что-то наподобие железнодорожных войск моего времени: вроде бы и военные, а вроде бы и строители железных дорог), дислоцирующихся до того в Сарыкамыше — и еще до нас выдвинувшихся на помощь пограничникам. Приказ о выступление к Бардусу «эксплуатационных» батальонов и одной дружины ополченцев (по списочному составу, кстати, четырехротного состава и равняющуюся полноценному пехотному батальону — но, к сожалению, лишь только на бумаге) отдал генерал Машлыкевский, принявший на себя командование войсками. Он же, связавшись днем по телефону с Букретовым, назначил его командиром имеющихся в Сарыкамыше сил, в сущности, юридически утвердив его самоназначение.

…Ночью полковник рискнул отвести большую часть сводного отряда в город, принявшись спешно перевозить имущество с военных складов (расположенных на жд вокзале и в первую очередь попадающих под вражеский удар в случае турецкого прорыва) в казармы 156-го полка. В основном задействовали гужевой транспорт, но и нам пришлось вдоволь поработать руками на погрузке-выгрузке… Кроме того, произошло перераспределение части прапорщиков в ополченскую дружину и подразделения охраны складов. Причиной тому послужила и естественная убыль командиров, и тот факт, что на самом деле еще до боев имелись вакантные офицерские должности. Впрочем, большинство выпускников училища продолжили воевать в сводной «офицерской» роте… Кроме того, нам все-таки удалось поднять орудия на высоту и подготовить орудийные площадки! А заодно и расширить окопы до состояния полноценных траншей, связав ходами сообщений и стрелковые ячейки, и пулеметные точки, и отсечные ходы. Наконец, из ремонта к утру вернули два пулемета — только мой «максим» не удалось вовремя приготовить к бою…

Начавшемуся в сереющих предрассветных сумерках.

…— За Веру, Царя и Отечество! Огонь!!!

Турки выдвинулись вперед еще ночью, сумев подобраться к нашей оборонительной линии метров на триста — где и были замечены часовыми. Открыл огонь дозор, тут же включился в бой и расчет дежурного «максима», заставив бросившихся было бежать османов залечь… Последние, быть может, и вовсе рассчитывали подобраться к нам вплотную и взять нас в ножи (штыки, ятаганы), устроив ночную зачистку окопов — но не срослось. Все же на фоне белого снега движение фигур в темных плащах было вполне заметно даже в ночи… Подобное смогли бы провернуть опытные разведчики или диверсанты в белых маскхалатах (ну или пластуны, если говорить о соответствие с эпохой).

Так вот сразу же вступить в огневой контакт залегшие в снег турки не смогли — ибо им было очень тяжело целиться лишь по вспышкам выстрелов солдат, укрытых окопами! Впрочем, и нам по лежащим османам попадать было как-то не особо сподручно — и потому бой сам собой ненадолго затих. Затих до той поры, когда небо уже не начало сереть, и фигуры врага стали видны вполне себе отчетливо…

Про короткие трехсекундные перебежки, за время которых можно сделать средний бросок на десять-пятнадцать метров — и за время которых, опять же, противник не успевает толком прицелиться и выстрелить, турки ничего не знают. Впрочем, об этом мало кто знает здесь и сейчас — а бойцы РККА к примеру, в начале Великой Отечественной также ходили в атаку цепями, в отличие от зольдат вермахта… Вот и османы побежали вперед цепью, наступая фронтально, прямо в лоб — и не пытаясь хоть как-то сбить нам прицел.

А потому я, поплотнее приладив приклад родной трехлинейки к плечу, свел мушку с прицелом так, чтобы между ровной линией их и выбранной мной фигуркой бегущего навстречу врага появился крошечный просвет (в противном случае открытый прицел за триста метров просто загородил бы собой цель), задержал дыхание после вдоха (может на одну, самое большое, две секунды) — и мягко утопил спуск на выдохе…

Хлестко стучит выстрел, слегка оглушая, легонько отдает в плечо (легонько потому, что плотно упер в него приклад, в противном случае бы здорово долбануло!) — и далекая еще фигурка османа падает, нелепо и неестественно вскинув руки… Поднимаю рукоять затвора до упора вверх, отвожу ее на себя — вылетает стрелянная гильза. Подаю затвор вперед, досылая новый патрон из магазинной коробки — и поворачиваю рукоять вправо. И сложного ничего нет, но и полуавтоматика всяко лучше будет …

Очередное короткое прицеливание — и очередной выстрел.

Стараясь не посылать пули в молоко, я расстреливаю первую обойму где-то за минуту, вряд ли быстрее — после чего уже довольно спешно начинаю перезаряжать винтовку с помощью пятипатронной обоймы: четыре идут в магазинную коробку, пятый досылается в патронник при закрытии затвора. С обоймой заряжать несравнимо легче, чем вставлять патроны по одному. Но тут главное — на верхнем патроне надавить не на среднюю его часть, а ближе к донышку гильзы. И тогда они залетают в магазин, как к себе домой!

Оставшиеся со мной в пустующей пулеметной ячейке прапорщики отстреливаются быстрее меня — и перезарядившись, уже вновь выцеливают своих османов. Со стороны же противника беспорядочная стрельба на бегу совершенно неточна — она попросту неприцельна. И служит она лишь тому, чтобы подбодрить самих себя в движение, не дать захлебнуться атаке. Ну, и заодно сбивает прицел кому-то из молодых или неопытных солдат противника (то есть наших солдат!), коих пугают свистящие над головой пули…

Я примастил винтовку на бруствере и успел выстрелить еще один раз, прежде, чем понесшие серьезные потери турки окончательно залегли под пулеметным огнем «максимов» и меткой винтовочной стрельбой участвующих в бою прапорщиков. Однако мгновением спустя со стороны врага раздались ответные пулеметные очереди! А на удалении от цепей османов я разглядел и разворачивающуюся прямо на открытой местности артиллерийскую батарею…

Впрочем, от наших артиллеристов этот маневр также не укрылся… Не знаю, почему реквизированные Букретовым трехдюймовки молчали ранее. Возможно, не слишком искушенные расчеты предпочли воздержаться от огня шрапнелью на столь небольшой дистанции, что разделяет нас с османами… Хотя, скорее всего, сам полковник приказал им до поры молчать — имея возможность сдерживать наступление турок огнем стрелкового оружия, он готовился ввести орудия в самый напряженный момент боя. Как опытный карточный игрок держит самый сильный козырь до удобного момента…

Так или иначе, этот момент уже настал!

Вначале заговорила одна пушка — не имея возможности пристреляться заранее, наши открыли огонь с закрытых позиций, «грубой» наводкой ствола по вешке. Первая фугасная граната рванула с сильным недолетом от турецкой батареи, вторая — с небольшим перелетом. По идее, после наши расчеты должны были разницу шкалы высот делить надвое, хотя в этом случае цель оказалась бы явно не по центру «вилки»… Но — третий снаряд рванул практически точно на позициях вражеской арты, а следом туда же полетели и фугасные гранаты второго орудия.

Вот почему они не открыли огонь шрапнелью? Учитывая, что с таким трудом доставленные с перевала Бардус пушки турки начали разворачивать на открытом пространстве? А вот кто его знает… Быть может, поставили перед собой цель не только расчеты выбить, но и сами орудия уничтожить? Если так, это нашим артиллеристам во многом удалось! Ценой огромных потерь османские артиллеристы сумели вывести из-под убийственного огня наших фугасных гранат лишь одно крупповское орудие. Но еще три с разбитыми, оторванными колесами, перекошенными лафетами и погнутыми щитами остались стоять на месте! В окружение трупов членов артиллерийских расчетов…

Но если наши пушкари свою дуэль выиграли в одни ворота, не дав врагу выстрелить ни единого раза (!), то пулеметчики, соревнуясь с турками в точности и плотности огня, пока что ведут тяжелый, непростой для себя бой — судя по длинным очередям с обеих сторон… Османы вооружены германской версией нашего «максима» под патрон 7,9 мм — пулеметом МG-08 на станке, но без щитка. С одной стороны, это делает вражеский расчет более уязвимым для нашего огня, но с другой — менее заметным. А с учетом того, что система охлаждения у обоих станкачей водяная, и что кожухи обоих пулеметов являются самой уязвимой их частью — преимущество наших расчетов в обороне не столь уж и очевидно…

Вот не ожидал я, что османы пронесут пулеметы по горам — а с другой стороны, то и про транспортировку орудий был абсолютно уверен, что это из области фантастики!

Как бы то ни было, вступление в бой сразу нескольких турецких «машингеверов» сковало наши расчеты, лишив батальон поддержки «максимов». А это сказалось уже на ходе всего боя: залегшие до поры турки принялись довольно метко стрелять — и упорно ползти в сторону окопов. Ползти по ледяному насту и снегу в своих легких шерстяных плащиках… Невольно пугает такое упорство и фанатизм противника.

Невольно пугает…

Уничтожив вражескую батарею, два наших орудия открыли, наконец, огонь шрапнелью по глубине вражеских порядков. Причем с таким расчетом, чтобы ведущие огонь расчеты турецких МG-08 оказались в зоне действия разрыва снарядов, начиненных каждый двухсот шестидесятью пулями! И это сразу возымело эффект: после подрыва в воздухе первых же снарядов, засыпавших пулями все ближнее пространство под собой (метров на двадцать по фронту и явно более двухсот в глубину), замолчали два турецких станкача… А следом притихли и остальные.

Но именно разрывы артиллерийских снарядов в тылу отрезали находящимся в передовых цепях османам дорогу назад! Чем и подтолкнуло итак приблизившегося к нам не более, чем на двести метров врага рвануть в очередную атаку…

— А-а-а-а-а!!!

Началось все с отчаянного, истеричного крика вскочившего первым турка. Но следом раздался уже оглушительный рев значительной массы османов, в одно мгновение осознавших, что дорога ко спасению у них — только вперед:

— АЛЛАГУ АКБАР!!!

— Офицеров выбивайте! Тех, у кого сабли и пистолеты!!!

Это уже кричу я, понимая, что порыв огромной массы людей (их тысячи под полторы человек, не меньше!) — доведенных до отчаяния тяжелейшим переходом по заснеженному высокогорью и разрывами шрапнели, но при этом не сломленных, и наверняка настроенных фанатично — будет очень сложно подавить…

Включаются в бой наши пулеметы, верно и расчетливо гася турок длинными очередями. В то время как мне удается разглядеть в плотных цепях во весь опор бегущих турок офицера с пистолетом в руке — кажется, длинноствольным маузером, судя по увесистой деревянной кобуре… На двухстах метрах просвет между прицелом и самой целью уже не нужен — целься в пояс, если зрение позволяет. У прапорщика Романа Самсонова позволяет вполне — и поймав на мушку низ туловища турка, я тут же мягко утопил спусковой крючок на выдохе… С легкой радостью отметив, что сразу после моего выстрела противник упал.

А после я стреляю еще, и еще, и еще, торопливо и уже не столь выборочно опустошая магазин — и тут же заряжая его вновь очередной обоймой…

Плотный винтовочный огонь всей линии обороны, подкрепленный пятью «максимами» (два станкача, по всей видимости, уже выведены из строя в дуэли с турецкими пулеметчиками) вновь прижимает врага к земле. Прижимает метров за сто пятьдесят до окопов, а где и за сто двадцать… При этом османы потеряли не меньше трети поднявшихся в атаку солдат! С одной стороны — полный успех, да и дистанция для стрельбы из винтовки удобная. Ведь теперь можно уверенно ловить на прицел головы стреляющих по нам османов, сводя целик с мушкой под подбородком противника…

С другой стороны — вражеских солдат, несмотря на все пренебрежение к туркам, сложившимся за два столетие регулярных побед в русско-турецких войнах, готовили неплохо. Возможно, с помощью все тех же германских инструкторов… Так вот, теперь их огонь становится максимально плотным, кучным и точным — несколько вражеских пуль подряд ложатся точно в бруствер нашей ячейки! Еще одна парой секунд спустя поднимает фонтанчик снега, пробороздив верхушку бруствера всего в двадцати сантиметрах левее моей головы — заставив меня рефлекторно пригнуться и опуститься на дно окопа.

А следом раздается отчаянный вскрик — и раненый одновременно и в руку, и в правое плечо Степан падает на спину, отброшенный сильным толчком назад.

— Степа!

Рядом с товарищем на корточки тут же опускается встревоженный Жорж — но вместо перевязки он лишь прихватывает «старика» под голову, да растерянно пялится на его рану.

— Чего застыл? Перевязывай!!! Да не своим пакетом, его возьми!

«Аристократ», однако, в ситуацию явно не въезжает — и тогда я сам, грубо отпихнув замешкавшегося прапорщика в сторону, принялся быстро расстегивать бекешу на Степане. После чего освободил раненое плечо, стараясь при этом не сильно беспокоить рану… Новсе равно мой товарищ очень громко застонал от боли — и тут же принялся с отчаянной горечью в голосе жалиться:

— А ты говорил… Не верь предчувствию…

— Не раскисай, господин прапорщик! Рана у тебя не смертельная, отлежишься, подлечишься, домой в отпуск съездишь… У тебя ведь семья? Так помни, Степан, ради кого выжить должен!

Стандартный ИПП у всех военнослужащих Русской императорской армии хранится в кармашке-«гнезде» шаровар; искал его еще вчера — и ведь нашел к своему вящему удивлению! Сейчас же, вытащив индивидуальный перевязочный пакет раненого Степана, я быстро его вскрыл, достав, прежде всего, марлевые тампоны — после чего плотно прижал их ко входному и выходному отверстиям раны.

— Бинтуй сверху, Жорж! Только потуже бинтуй, чтобы кровь сдержать!

«Аристократ» наконец-то включается в работу. Бинт он накладывает неплохо — достаточно туго и не комкая, а накрывая полосками, наслаивая их друг на друга в половину ширину. Ну, не считая первых двух-трех оборотов, легших ровно, один в один — что, кстати, также правильно… Когда окрасившиеся красным тампоны оказались уже полностью закрыты бинтом, я коротко скомандовал:

— Оставь немного на руку. Предплечье только вскользь задело, достаточно просто перевязать…

Разрезав бинт трофейным штык-ножом (знакомая ведь давно вещь!) и дополнительно закрепив первую повязку английской булавкой, я уже самостоятельно забинтовал остатками бинта раненое предплечье… При этом крепко сжимающий левую руку «старика» Жорж неотрывно находится рядом, стараясь поддержать товарища:

— Все нормально, нормально! Главное, артерии не задеты и перевязали мы тебя вовремя, так что кровью не изойдешь, Степа! А уж там тебя, раненого в столь горячем деле, наверняка и «Георгием» пожалуют…

Прерывает увещевания «аристократа» Андрей, все время перевязки раненого ведущий бой в одиночку. Нырнув на дно окопа после очередного близкого попадания турецкой пули, он непривычно серьезно и даже зло бросил:

— Хорош причитать над ним, как над бальной бабушкой! Перевязали?! Ну и все, к бою! Османы сейчас вновь поднимутся!

Невольно усмехаясь над произошедшими с «балагуром» метаморфозами, я распрямляюсь, прилаживая ложе винтовки на бруствере. Но слова Андрея оказываются пророческими… Хотя бы и временно заткнув пулеметные расчеты плотным прицельным огнем, сосредоточенным именно на громоздких «максимах» (короткие очереди последних вынужденно выбивали залегших османов по одному), турки поднялись на рывок прямо на моих глазах:

— ИМШИ ЯЛЛА!!!

Глава 8

…— Жорж, помоги Степану отойти на фельдшерский пункт, Андрей — готовь ручные бомбы!

«Стимпанковские» РГ-12, имеющие несколько футуристический внешний вид, мы получили еще вчера, по две штуки на брата. Запалы также вставили заранее; и к слову, вставляются они действительно весьма муторно — или, как говорят местные, «мешкотно»… Так вот, мои эргэшки сейчас покоятся на специально вырубленной под гранаты выемке во внешней стенке ячейки — деревянными ручками кверху, крышкой цинковых цилиндров на снегу.

Но время их пока еще не пришло…

— Стреляй, Андрюха, стреляй!

У товарища как назло, заел затвор — и теперь уже я один спешно опустошаю магазин трехлинейки, судорожно расстреливая его по бегущим в рост османам… Вновь заговорили пулеметы, в очередной раз прижимая турок к земле длинными очередями — большинство наших расчетов, оборудовав запасные позиции, вовремя перенесли «максимы» и продолжили бой. Сразу на нескольких участках расчетам станкачей удалось сорвать атаку османов — но увы, не на нашем…

Расстреляв очередной магазин, я ныряю на дно окопа; пусть сейчас вражеские пули летят и не прицельно — но пуля, как известно, «дура». Да к тому же расстояние до врага сократилось уже до пятидесяти метров. Так что и беглый огонь на бегу, когда стрелок останавливается всего на пару секунд, чтобы вскинуть винтовку к плечу и шмальнуть хотя бы в сторону окопов — он и этот огонь уже довольно опасен…

— Андрей, оставь ты винтарь в покое! Они уже практически на бросок бомбы подошли! Если снова прижмем к земле, тогда и из трехлинейки постреляешь, а если нет — то отходим к основной траншеи с наганами!

Разговариваю я с соратником, одновременно с тем уже сдвигая предохранительные флажки на корпусах обеих гранат. После чего, сдернув с ручки первой также и предохранительное кольцо, освободившее рычаг (а чем еще может являться металлическая вставка в рукояти?!), я на секунду приподнимаюсь над бруствером, при этом отведя правую руку с зажатой в ней эргэшкой до упора назад… И резко, со всей возможной силой швыряю гранату вперед и вверх!

Бросок вышел удачным — «ручная бомба» весом свыше килограмма пролетела немногим более тридцати метров, упав уже перед самой атакующей цепью. Спустя две секунды после падения эргэшка хлопнула перед успевшими броситься на снег турками, разбрасывая в сторону осколки и частицы цинкового корпуса — неожиданно срезав бегущего метрах в двадцати правее османа!

Прикинув, что время горения запала составляет что-то около четырех секунд (практически как у привычной и милой сердцу «лимонки» с УЗРГ, где оно колеблется примерно с трех до четырех секунд), вторую «бомбу» я решил бросать с задержкой во времени. Сдернув кольцо, я отпустил рычаг на ручке, отведя гранату на вытянутой руке за спину — и быстрой скороговоркой произнес про себя «двадцать два, двадцать два», после чего метнул вторую эргэшку! Пролетев метров двадцать пять, та, однако, взорвалась не в воздухе, над головами османов, а уже у самой земли… Но все равно эффект впечатляет: отброшенные фугасным действием бомбы, на землю упало три турка. А еще пятерых бегущих цепью солдат достали осколки, куски рукоятки и цинкового корпуса!

Однако даже столь успешное применение ручной бомбы не остановило продвижение османов к нашей ячейке…

— Андрей, чего спишь?! Бросай!!!

Соратник завозился с предохранительным кольцом на ручке. Приглядевшись, я заметил, что пальцы у него дрожат крупной дрожью то ли от перевозбуждения, то ли от страха перед приближающимся врагом, то ли от страха перед использованием самой гранаты… И такое бывает — и, кстати, нередко.

Вскрикнув от боли в сорванном ногте, «балагур» наконец-то сдернул кольцо с ручки РГ-12 — и неумело метнул ее вперед всего на десять метров; кажется, граната просто выскользнула у него из пальцев при броске! Хорошо хоть, ни при замахе…

— Ложись!

Я кинулся к товарищу и буквально сшиб его корпусом, прижимая ко дну окопа. Две секунды спустя хлопнул близкий разрыв эргэшки, поднявшей в воздух фонтан снега; что-то чувствительно ударило в бруствер… Но я за это время уже успел подхватить вторую бомбу Андрея — и сорвав с нее предохранительное кольцо, начал обратный отчет:

— Двадцать два, двадцать два… Подавитесь!!!

Последняя наша граната все-таки взорвалась над головами османов бризантным снарядом, послышались крики боли сразу нескольких раненых… Но вырвавшихся вперед турецких солдат осколки эргэшки уже не зацепили — и те приблизились едва ли не на десяток метров!

— Все, Андрюха — наган к бою, отходим!

Я первым попятился спиной вперед по ходу сообщения, одновременно с тем открыв беглый огонь из револьвера. Целиться, тщательно сводя мушку с целиком, времени нет совершенно — но имея определенный навык стрельбы из табельного офицерского оружия, я бью все же довольно точно. Так, словно самовзводный наган есть продолжение моей руки… На семь выпущенных в считанные секунды патронов пришлось два безвольно рухнувших на землю турка, еще одного — вскрикнувшего от боли! — удалось зацепить в плечо. Но главное — я на несколько секунд затормозил продвижение османов, заодно сбив прицел и целящимся в нас стрелкам! И вражеские пули, летящие вразнобой в нашу с Андреем сторону, никого, слава Богу, не зацепили…

В бой включается и мой соратник, так же довольно уверенно кладущий пули по врагу: с четырех выстрелов он свалил двух турок. После чего мы отступили за поворот хода сообщения — и уже оттуда со всех ног побежали к своим! Впереди и сбоку так же взорвалось несколько гранат — однако используют их лишь более-менее обученные прапорщики, оставшиеся на позиции, и то не все. Прочие же бойцы ополчения то ли вовсе не получили ручных бомб Рдутловского образца 1912 года, то ли напрочь не умеют ими пользоваться… К своему удивлению, я увидел и парочку летящих со стороны турок дымящихся динамитных шашек! Одна даже взорвалась в траншее — правда, такая шашка обладает лишь фугасным действием и может всерьез травмировать только в непосредственной от нее близости…

— Прикрой проход! Я пока перезаряжусь…

Ворвавшись в траншею, я укрылся за поворотом хода сообщения, встав справа от него. В то время как следующий за мной Андрей присел на колено, заняв позицию слева. Высунув в проем правую руку с наганом, он одновременно с тем спрятал от вражеских пуль и корпус, и большую часть лица углом поворота.

— Ловко же ты, однако, с бомбами, Рома…

Услышав в голове товарища ничем не скрываемую горечь от собственной неумелости в обращении с гранатами — и одновременно с тем легкую зависть к моему собственному навыку, — я примирительно ответил:

— Выживем, обязательно научу!

Мои слова заглушает звук револьверного выстрела. В ответ хлестко хлопнула вражеская винтовка — но маузеровская пуля улетела в «молоко», врезавшись в заднюю стенку траншеи. И еще один выстрел нагана, и еще — третий, последний! И вот уже я сам вынужденно закрыл барабанную защелку револьвера — зарядив подрагивающими от напряжения пальцами только пять патронов… При этом отчаянно ругая про себя приемную армейскую комиссию, настоящую на переделке исходного образца нагана на версию с поочередной зарядкой камор!

— В сторону, Андрей, в сторону! Перезаряжайся!

Крутанув барабан с заряженными каморами назад, я замер рядом с Андреем по левую сторону хода сообщения… Но снег под ногами бегущих вперед османов захрустел уже едва ли не над нашими головами!

— Мартаэравер!!!

— В штыки!

— АЛ-Л-Л-А-А-А!!!

Растянутые по позиции довольно редкой цепью бойцы армянского ополчения и русские прапорщики встречают добежавшего до траншеи врага винтовочными выстрелами в упор — и длинными выпадами более, чем полутораметровых трехлинеек со штыками! Габаритов пехотной винтовки Мосина (в неукороченном «драгунском» варианте) за глаза хватает, чтобы из окопа дотянуться до живота замершего у бруствера врага… Турки, впрочем, также стреляют в ответ, также пытаются уколоть сверху — хотя маузер с ножевым штыком уступает царской трехлинейке в длине на целых двадцать сантиметров!

Но — османов, добежавших до окопов, все равно больше. И поравнявшись с траншеей, многие тут же спрыгивают вниз, держа в руках кто винтовки, а кто и оголенные дедовские ятаганы, незамедлительно пуская их в ход. Особенно, когда противник оказывается развернут к ним спиной…

— Получай, тварь!

На моих глазах турок зарубил вогнутым клинком прапорщика, мгновением ранее насадившего на штык целившегося в него же османа… Прапорщик отчаянно вскрикнул — а я выстрелил уже в спину врага, в бессилии выгнувшегося назад, получив «маслину» в хребет… Еще один осман заприметил мой выстрел — и, замерев над бруствером, он вскинул винтарь к плечу, направив на меня ствол маузера! От волнения я дважды нажал на тугой спуск — и дважды попал… Первой пулей задев правую руку врага (и тем самым помешав тому точно выстрелить) — а второй удачно достал турка в живот, сложив его пополам!

Очередной выстрел — в сторону офицера-османа, бегущего по окопу к нам навстречу и сжимающего длинноствольный пистолет в руках. Слава Богу, я заметил его первым! Пуля попала в грудь врага, под левую ключицу, отбросив того на спину… На близкой дистанции самовзводный револьвер рулит!

— Рома!!!

Отчаянный окрик Андрея обдает могильным холодом по спине; подняв наган кверху, я поспешно нажал на спуск — выстрелив одновременно с турком, замершим прямо над нашими головами! Отчаянно вскрикнул от боли «балагур» — а осман, поймав пулю едва ли не в самое «солнышко», безмолвно рухнул вперед, в траншею…

— Держи, кха-кха… Держи!

Мой соратник ранен в грудь — и судя по сразу же выступившей крови на губах да какому-то свистящему звуку, задето легкое… Отчаянное сожаление заставляет меня бессильно скрипнуть зубами — не прикрыл, не уберег товарища! — я подхватил из слабеющей руки прапорщика протянутый мне револьвер. Закрыв защелку барабана, мельком отметил, что заряжены шесть камор…

Очередной враг выныривает из хода сообщения, оставленного «без присмотра», держа германский маузер с примкнутым ножевым штыком наперевес. Он замечает меня, склонившегося к Андрею, на секунду раньше — но с длинноствольной винтовкой в узкой траншее всегда неудобно. Вот и турок замешкался, разворачиваясь в мою сторону, подняв при этом ствол винтаря над головой, и только после направив его на меня… Точнее — лишь попытавшись направить. Я, даже не пытаясь отступить от Андрея, вполоборота развернулся к новому врагу — после чего нажал на спуск, выстрелив прямо от живота!

— Первый…

Начав обратный отсчет оставшихся в барабане патронов, я шагнул вперед — и высунувшись в ход сообщения, тут же утопил спусковой крючок. С двух шагов не промахнулся и навскидку, сняв очередного противника — после чего затравленно оглянулся по сторонам.

— Второй…

Наган дал мне необходимое преимущество в ближнем бою, позволив зачистить окружающее пространство от османов. Слева и справа по траншее также часто хлопают револьверные выстрелы, «равняя» число сражающихся… Но накал схватки между ополченцами и прорвавшимися турками заставляет невольно передернуть плечами. Люди убивают друг друга со звериной ненавистью, выкрикивая последние ругательства — или рыча от ярости…

«Фехтовать» на примкнутым к винтовкам штыках в условиях узости окопов крайне неудобно — и, опустошив магазины винтовок, большинство солдат отбрасывают их в стороны. Хотя есть и другие — те, кто продолжают колоть врагов длинными выпадами, стараясь удержать их на дистанции… Один из ополченцев на моих глазах с яростью пронзил грудь османа длинным выпадом — все честь по чести! Вот только удар вышел такой силы, что винтовка вошла в тело турка по самую мушку — и застряла. Мгновением спустя обезоруженного ополченца зарубил саблей турецкий офицер (или унтер), тут же вскинувший клинок для нового удара… Впрочем я успел его застрелить:

— Третий…

Так вот, большинство солдат с обеих сторон кидаются друг на друга, зажав в руках маузеровкие штык-ножи, кавказские прямые кинжалы «кама» или кривые «бебуты», более длинные ятаганы — уступающие, впрочем, офицерским шашкам… Но те также неудобны в траншейной схватке. В итоге бой превратился в беспощадную резню на ножах, в бойню, в которой побеждает тот, кто успевает ударить первым! В ней нет правил — и удары наносятся и в спину, и с боков, никто не стесняется добить упавшего на окровавленный снег противника… Треск разрываемой плоти, отчаянные крики раненых, зажимающих распоротые животы, раны лица, глаз, шеи, яростный мат и рык, часто мелькающие, перепачканные красным клинки — все это я успел разглядеть в мешанине тел с отчаянной жестокостью убивающих друг друга людей… При этом судорожно вдыхая воздух, пропитанный тяжелым запахом крови и сгоревшего пороха.

Вот она, траншейная схватка во всей ее «красе»…

С сомнением я взглянул в пустующий ход сообщения — ведь если кто из него полезет, я так и так окажусь к противнику спиной! Но вроде бы отрезанные шрапнелью турки уже все в окопах, новых бегущих в атаку не видать… Затем я с тяжелым сожалением оглянулся на уже отмучившегося Андрюху — и побежал вперед, на ходу забивая патронами пустующие каморы револьвера.

Впереди по траншее наблюдается какая-то непонятная возня. Но всмотревшись вперед, чтобы понять происходящее, я уже мгновением спустя почуял, как меня начинает колотить от отвращения и ярости… И тут же разрядил два патрона в спины турок, безжалостно рубящих уже безмолвного прапорщика, все еще вздрагивающего от ударов ятаганов!

Третий выродок чисто случайно ушел от пули, судорожно рванувшись в сторону — и тут же наотмашь рубанул от себя, удачно попав острием клинка по стволу нагана! А я ведь итак едва успел отдернуть руку от стремительно мелькнувшего клинка — и невольно разжал пальцы от сильного удара… Револьвер полетел в сторону — а развернувшийся в мою сторону турок (глаза его сверкают совершенно безумно) обрушил резкий удар ятагана сверху-вниз. Удар, что однозначно рассек бы мою голову, коли бы я отпрянул назад! Но имея какой-никакой опыт ближней схватки, я рванулся вперед — предплечьем левой блокируя вооруженную руку противника, и кулаком правой ударив в горло османа…

Вот только удар вышел неточным, и попал я значительно ниже кадыка, в грудь — по сути, только оттолкнув врага на стенку окопа, даже не сбив его с ног! Но правую руку османа с зажатым в ней ятаганом мне удалось блокировать — и прихватить левой… После чего я начал действовать на рефлексах — и дернув руку противника на себя, зажал ее в локтевом сгибе правой! Одновременно с тем я зашагнул левой ногой назад, поставив стопы близко, на одну линию — и резко сел на правое колено, одновременно с тем скручивая корпус… Прикладной вариант исполнения броска «через спину с колена»! При котором мне удалось вытянуть вооруженную конечность османа так, чтобы его ятаган не зацепил меня во время «полета» владельца…

Впрочем, бросок вышел не особо амплитудным — и осман, ударившийся спиной об утоптанный снег, на деле нисколько не травмирован. Ровно секунда ему потребовалась, чтобы прийти в себя от легкого шока — и турок тут же рванул клинок к себе, скручиваясь на бок и пытаясь освободить правую руку! Но этой же секунды мне хватило, чтобы вырвать из-за голенища сапога трофейный штык-нож — и, зажав его обратным хватом, ударить врага в бок! А потом еще и еще, добивая бешено дергающегося и пытающегося вырваться турка, не желающего верить в свою смерть…

— Да сдохни ты, тварь!!!

Наконец, противник прекращает сопротивляться — и, освободив окровавленный штык-нож, я спешно достаю из кобуры собственный наган, принявшись торопливо заряжать его сильно трясущимися от пережитого пальцами…

Глава 9

… — Ты как, Жорж?

Георгий выглядит каким-то осунувшимся, подавленным, «погасшим» — что и не мудрено, учитывая ранение Степана и гибель Андрея. Мне и самому тяжело, муторно на душе — хотя, безусловно, легче по известным причинам… Не слабо так давит и то, что мы не можем даже убрать наших павших из окопов — турки могут пойти в новую атаку в любой момент. Потому сейчас, собрав винтовки, обновив запас гранат и патронов, мы можем лишь позволить себе короткий отдых… И поесть — пока есть время и возможность.

Мы с товарищем вернулись в нашу ячейку — она хотя бы свободна от тел павших в бою. Вдвоём, правда, в просторно окопе как-то… одиноко что ли. Безлюдно — словно вернувшись домой, застаешь лишь часть семьи…

Мой вопрос Жорж словно проигнорировал, лишь неопределённо пожав плечами — после чего достал из глубокого кармана шинели банку саморазогревающейся тушёнки. На мгновение замерев, с какой-то потаенной горечью смотря на консервы, он скрутил низ банки, запуская реакцию нагревания, после чего тихо произнес:

— Жареная баранина. Андрей вроде такую как раз хотел…

От этих слов в горле моем встал ком; все же пересилив себя, я попытался поддержать товарища:

— Война — это всегда потери, Георгий. Всегда. В том числе и близких, и друзей… И все же утешением нам должно послужить то, что воины, павшие на поле боя — они ведь пали за други своя! Что есть наивысший христианский подвиг! И если мы сейчас только будем снедать тушёнку, то наш балагур, посмеиваясь над нами, наблюдает за всем происходящим внизу из райских кущ, где ни в чем нет недостатка…

Жорж, потянувшись к сапогу за трофейным ножом, лишь угрюмо спросил:

— Ты в это веришь?

Я с твёрдой уверенностью ответил:

— Да. Безусловно верю. А разве ты нет?

Георгий, поднявший нож над банкой в ожидании, когда она окончательно согреется, немного помолчал, обдумывая ответ, после чего честно признался:

— Не знаю. Мне нравилось бывать в церкви в детстве. Было в этом что-то необычное, возвышенное… чудесное. Но детство прошло, священники предстали перед моими глазами в новом свете — простыми, грешными людьми со своими пороками… А регулярные службы стали лишь обрядом, обязательной традицией без содержания. К тому же появилось много вопросов, на которые я не нашёл ответов. Так что не знаю…

— Ну… Если вопросы появились, значит и ответы рано или поздно ты обретёшь, Жорж. А что касается батюшек — так они ведь и есть простые, грешные люди со своими страстями, большими и малыми… И все же они выбрали путь служения Богу — а это дорогого стоит. А потому и искушения у них более тяжёлые. И как бы то ни было, они будут нести ответ за свои грехи — а мы за свои… Но при этом вообще без веры никак нельзя. Особенно здесь, в окопах…

— Может быть, ты и прав, Рома, можеть быть, и прав. С верой действительно легче…

Мы ненадолго замолчали, думая каждый о своём. Тушёнка согрелась, и вскрыв ножом крышку, Георгий подал банку мне первому:

— Ангелы за трапезой.

— Ангелы за трапезой…

Благодарно кивнув товарищу и поддев жирный кусок мяса ложкой, я тщательно его прожевал — после чего решился уточнить:

— Что за вопросы, которые ты задавал себе, но на которые не нашёл ответа?

Георгий, в свою очередь быстро, даже жадно прожевавший свой кусок тушенки (господин прапорщик явно не знаком с техникой насыщения пищей посредством тщательного пережевывания — при котором, кстати, гораздо ярче проявляется вкус пищи), задал свой вопрос — но совершенно не тот, что я ожидал:

— Ты когда-нибудь любил, Рома? Только по настоящему?

Обескураженный столь неожиданной сменой темы, я даже ненадолго растерялся — но после ответил совершенно искренне и честно:

— Да, любил. И люблю.

Жорж тяжело вздохнул:

— Счастливый…

— А ты сам?

— Сам не знаю…

Не удержавшись, я невольно усмехнулся:

— Какой-то ты весь неопределившийся, друг мой! Но в любви не бывает так, что ты «не знаешь», любишь человека, или нет. Если сомневаешься — значит, точно не любишь.

Георгий, немного помолчав, согласно кивнул — но ответил с потаенной грустью:

— Ты прав… Если сомневаешься, то это чувство невозможно назвать любовью. Н-да… Вот только знаешь — снится мне одна девица. Вроде бы чувства уже ушли — но снится… И каждый раз после этих сновидений сердце не на месте.

Прожевав очередной кусок, я с любопытством спросил:

— Ну, и кто эта чаровница, являющаяся тебе в томительных любовных грехах? Какая-нибудь графинюшка — или баронесса?!

Мой игривый тон Жорж проигнорировал, ответил очень серьёзно, с неуловимой тоской в голосе:

— Я никому не открывался об этом в училище, Роман. Могу ли рассчитывать, что после того, как расскажу тебе, ты сохранишь моё откровение втайне?

Едва замолчав, Георгий тут же торопливо добавил:

— Я молчал до того, молчал бы и далее — но теперь, после этого боя, чувствую просто необходимость рассказать обо всем… Понимаешь? Это как… Не знаю. Как потребность в исповеди, наверное…

— Ну, друг мой… Все же исповедать тебя я могу, лишь если ты будешь при смерти — и дай Бог, чтобы такого не случилось в ближайшие лет семьдесят! Но про моё умение хранить чужие тайны можешь не беспокоиться — твоя тайна останется тайной.

Георгий, благодарно кивнул — и, отложив ложку в сторону, начал быстро и сбивчиво говорить:

— Она не благородных кровей. Дочь кухонной прислуги, живущая при нашем поместье; её бабка была ещё нашей крепостной. Да и после отмены крепостного права для прислуги нашей изменилось не многое… Так вот, мы с Настей сверстники, все детство росли вместе — и пока были детьми, сословной разницы не ощущали. Потом… Потом многое поменялось, и будучи уже отроком, я отдалился от друзей детства низшего сословия… Но все изменилось, когда Настенька повзрослела и заневестилась. Все изменилось…

Лицо Жоржа приняло задумчивое выражение — а взгляд затуманился:

— Она вдруг оформилась в на диво ладную, тонкую в стане и гибкую как ртуть девицу со смеющимися, лучистыми глазами — и тугой косой чёрных как смоль волос до самого пояса, и даже ниже его…

Георгий неожиданно покраснел, словно вспомнив что-то совершенно сокровенное и одновременно с тем неприличное, после чего скомкал описание девушки — и тут же сменил русло разговора:

— Короче говоря, подруга детства выросла в неожиданно пригожую девушку. И невольно я начал оказывать ей знаки внимания… Нет-нет, не подумай плохого! У меня не было низких мыслей, я ничего не требовал взамен за свои подарки! Мне было достаточно той радости и счастливых лучистых улыбок, что озаряли её лицо, когда Настя получала гребешок, зеркальце или какую иную безделушку, ничего для меня не стоящую. Мне было приятно быть… Добрым бариным и благодетелем в её глазах — а к большему я и не стремился. Хоть и мечтал — иногда…

На мгновение Жорж замолчал — но глаза его засверкали особенно ярко:

— Но однажды, когда я подарил ей шёлковый персидский платок… Настя меня поцеловала. Жарко поцеловала… Очень жарко. И я не сдержался — до того ярко вспыхнула страсть! Я взял её… Не против воли! Как кажется… Быть может, Настя и пыталась как-то остановить меня, стыдливо сопротивляться — но это было все столь робко и естественно для невинной девицы… Что лишь разжигало меня. Впрочем, я и сам до того не знал женщины…

В этот раз Георгий замолчал надолго — и счастливый блекс в его глазах сменился запоздалым раскаянием:

— После того раза я бывал с Настей регулярно, едва ли не каждую ночь. Я уже не признавал запретов, а девичья стыдливость моей подруги вскоре сменилась женской искушенностью, и неподдельной радостью нашим встречам… Так продолжалось около месяца. И да — при всем при этом у меня была невеста… Точнее, отцы ещё в годы нашей юности договорились, что поженят меня — и баронессу Разумовскую. Довольно милая благородная девушка, довольно долго бывшая единственным объектом моей влюблённости. Но когда я познал Настю, познал близость женщины — невинный флирт с баронессой стал блеклым и безынтересным. А ранее казавшиеся такими волнующими лёгкие прикосновения на балах перестали быть таковыми. Хотя смотря на Екатерину Павловну, я не мог не задумываться о том, как она выглядит обнажённой, как будет вести себя в первую супружескую ночь, как окажется в моих объятьях… Как примет меня. А потом… Потом Настя заявила мне, что непраздна. Это был такой шок! Понимаешь меня, Ром? Я ведь не хотел детей от прислуги — и уж тем более не думал жениться на ней, как…

— Как пристало на самом деле человеку благородному?

Моё замечание, озвученное максимально нейтральным тоном, заставило Георгия мгновенно залиться густой краской.

— Н-да, как пристало человеку благородному… Но я испугался. Предложил расстаться, объяснил, что обещан другой, что не могу быть мужем прислуги… Предложил дать денег, чтобы вытравила плод…

— А она?

Жорж ответил с глубокой горечью в голосе:

— Убежала в слезах, отчаянно рыдая. А на следующее утро её мать пришла к моим родителям и потребовала больших отступных за бесчестье дочери… Мой отец сгоряча прогнал обеих из дома — и тогда Глафира, Настина мама, распустила слух о случившемся. Они обе уехали в город, устроились прачками — но слух дошёл до баронессы и помолвка расстроилась. Я был опозорен — но тут началась война, я отправился в училище… И вот я здесь. А Настя снится мне по ночам…

Глубоко вздохнув, тщательно подбирая слова, я начал говорить:

— Тут, безусловно, нужна исповедь. Причём не только за блуд, но и за то, что обесчестил девушку. А если она ещё и воспользовалась твоим советом, и вытравила дитя… Тогда ты также причастен и к детоубийству Георгий. Это очень тяжкий грех… Кроме того, вера без дела пуста — а раз так, то коли выживешь, тебе стоит поступить в соответствие с кодексом офицерской чести: жениться на матери своего ребёнка, жениться на женщине, подарившей тебе свою честь… Она ведь полюбила тебя Жорж, всем сердцем полюбила. Близость с Анастией не была платой за твои подарки — но именно они, именно твоё внимание и подспудные желания, кои она если и не поняла, то прочувствовала… Все это разожгло в ней искренние чувства. И ты несёшь полную ответственность за содеянное…

Георгий лишь покачал головой в ответ:

— Но она не благородных кровей! Она всего лишь прислуга!

Я остро посмотрел в глаза товарища:

— И я не благородных кровей. И Степан не благородный. Но ты ведь не чураешься есть с нами тушенку из одной банки, верно? И в бою мы равны, и на равных сражаемся, прикрывая друг друга. И Андрей не благородный — но ты ведь скорбишь о его гибели, разве не так? Георгий, пойми простую вещь: Господь не создал нас рабами и господами, Господь создал равных людей. Мужчину и женщину, чьими потомками мы все и являемся… И перед Богом, как помнишь, нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни господина, ни барина и слуги… И перед Его лицом ты не «уронишь чести» честной женитьбой на девушке, полюбившей тебя и подарившей свою честь, понесшей от тебя дитя. Перед Его лицом ты запятнаешь себя грехом, не сделав этого…

Жорж напряжённо замолчал, обдумываю мои слова. И я тут же добавил:

— Ты и сам понимаешь в душе, как на самом деле поступить правильно. А теперь подумай вот ещё о чем: если те бравые, яростные в ближней схватке ребята, что только что вновь пошли в атаку, убьют тебя сегодня — как же здорово будет, если Настя сохранила плод, и после тебя все же кто-то останется?!

Георгий только горько усмехнулся, подняв винтовку на бруствер — и нацелив её в сторону вновь двинувшихся вперёд турок.

…Мы выдержали еще три атаки. Пулеметы хлестали длинными очередями по приближающимся цепям османов, в морозном воздухе гремели разрывы шрапнели. Подносчики боеприпасов четыре раза меняли патронные ящики, обновили запас гранат — но и наш батальон нес потери… Значительные потери всякий раз, когда небольшие группы отчаявшихся, ожесточенных турок, прорвавшихся сквозь плотный заградительный огонь наших пушек и пулеметные очереди, прорывались в окопы, где всякий раз кипела яростная рукопашная, где всякий раз врага истребляли в жестокой штыковой схватке…

Было бы у нас побольше орудий… Слышал, что восьмиорудийная довоенная батарея (сейчас Русская императорская армия перешла на новые штаты в шесть пушек в батарее с целью увеличить число воюющих подразделений) может всего за несколько минут уничтожить толи полнокровный батальон, толи полк на открытой местности… Но две полевые трёхдюймовки, несмотря на все старания наших артиллеристов, просто не смогли перекрыть разрывами шрапнели весь фронт вражеской атаки. Тем более, что уцелевшее турецкое орудие (а судя по количеству вражеских выстрелов, то, быть может, и целых два) после второй атаки османов открыло ответный огонь — уже с закрытых позиций. И когда наши пушкари втянулись в контрбатарейную борьбу, сдерживать основную массу атакующих турок пришлось нашим станкачам…

Что же касается пулеметных расчетов — после первой вражеской атаки в строю осталось только пять исправных «максимов», что неминуемо привело к возникновению брешей в намеченных мной еще вчера секторах обстрела. Да и пулеметчики ведь также не всесильны! Первые длинные очереди в большинстве случаев заставляют вражескую цепь залечь — с определенными для врага потерями, понятное дело. Кучность и точность боя у тяжелого, массивного «максима» хорошая, он и длинные очереди пускает довольно точно. Но даже потеряв часть солдат и на время повалившись в снег, турки тут же поднимаются в атаку плотными группами, как только пулеметные очереди смещаются в сторону, перестав хлестать над их головами. И тогда расчет «максима» вынужден переносить огонь на каждую из таких групп, в конечном итоге кого-то пропуская к окопам… И чем дольше идет бой, тем сложнее наводчику сохранять внимание и концентрацию, тем сильнее притупляется его реакция. Вследствие чего первый номер чаще ошибается, пропуская все больше врагов к траншеям…

Видя, что людей уже катастрофически не хватает для прикрытия всей линии обороны, что наметились уже практически голые участки траншей, удерживаемые всего горсткой стрелков, Букретов приказал отступать — как раз с неимоверным трудом отбив очередную вражескую атаку; полковнику самому довелось принять участие в рукопашной, где он ввел в бой последний резерв всего в отделение прапорщиков… Уходили мы в большой спешке — и конечно же турки решились воспользоваться нашим отступлением, ринувшись преследовать горстку русских! Но пыл их охладил огонь шрапнели. Наши артиллеристы превзошли сами себя, разгоняя скорострельность трехдюймовок до рекордных двенадцати выстрелов в минуту! А на помощь пушкарям пришли и пулеметчики, тут же развернувшие «максимы» в сторону врага и прижавшие осмелевших было османов длинными очередями до полного расстрела лент…

Для того, чтобы прикрыть отступление вдвое сократившегося батальона и помочь с эвакуацией орудий и их расчетов, полковник выделил небольшой арьергард числом не более взвода ополченцев, разбавленных прапорщиками — последние заняли не только офицерские, но и унтерские должности. А для усиления огневой мощи жиденького арьергарда, Букретов выделил пулемет с полным боезапасом, только-только покинувшим ремонтные мастерские… Мой пулемет.

И расчет под освободившийся станкач Николай Адрианович сформировал мгновенно, вернув меня в пулеметчики — и добавив Жоржа вторым номером…

— Бойцы! Видите вон тот зеленый дом с мезонином, фасадом развернутый в сторону перевала? Занимайте его и двор своим отделением, старайтесь подобрать себе надежные укрытия! Мы с господином Орловым поднимемся наверх — оттуда и обзор лучше, и сектор обстрела шире! Этот дом станет ядром нашей обороны — ваша задача не подпускать турок слишком близко. И господа прапорщики — не забывайте про ручные бомбы! «Карманная артиллерия» — это наш последний шанс в этом бою!

Отчаянно пыхтя, мы с Жоржем подняли тяжеленный (на станке-то) «максим» наверх пустого (слава Богу!) дома, внутрь которого мы проникли, разбив окна — и выломав дверь изнутри. Прапорщик Орлов (н-да, у дворянина Георгия фамилия вполне себе незамысловатая — хотя род его восходит аж к фаворитам Екатерины II) сильно осунулся, помрачнел: потеря товарищей всерьез ударила по «аристократу». Но не тормозит, не застаивается, не уходит в себя — а что касается переживаний на счет смерти Андрея и ранения Степана, так это нормально. Сам невольно переживаю, хотя мне и полегче будет в силу известных причин…

— Жорж, ты как ленту подавать, знаешь?

Георгий, весь взмокший из-за того, что тащил на себе также и две укупорки с патронными ящиками, только сосредоточенно кивнул.

— Я тебя понял. Доставай первую ленту, сейчас постреляем… Эй, бойцы! Видите поленницу? Плашки все толстые, большие — как укрытие, подойдет. За оградой не прячьтесь, лучше займите позиции за углами дома… И тащите сюда штук пять плашек, да потолще, покрепче, чтобы не сухих! Какой никакой бруствер по бокам выложим, может и прикроет…

Встав за «максим» — и тяжело вздохнув при воспоминании об оптическом прицеле образца 1932-го года — я отрегулировал шкалу расстояния примерно на пятьсот шагов, разделяющих нас и преследующих отступающие артиллерийские расчеты османов. После чего выдал одну, другую, а затем и третью короткие, пристрелочные очереди. Затем, уже «нащупав» противника и взяв верный прицел, надолго зажал гашетку, прижимая турок шквалом свинца — и израсходовав едва ли не половину ленты!

Очередной бой начался…

Глава 10

Жорж суетливо подает мне новую ленту — но атака осман уже выдохлась и временно заглохла. Ценой интенсивного расстрела более половины имеющего запаса патронов, нам удалось заставить врага залечь, отрезав турок от отступающих артиллеристов… Короткая передышка в бою позволяет отвлечься — и я открываю крышку короба, чтобы проверить замок, одновременно с тем обратившись ко «второму номеру»:

— Друг мой, долей-ка ты воды в кожух — видишь, парит же!

«Аристократ» согласно кивнул, потянувшись за фляжку — а мне открытый короб «максима» и поданная в приемник патронная лента навеяла вдруг кажущиеся такими далекими воспоминания…

Воспоминания изложены в отдельной работе, открытой для друзей. Можете написать в личку, открою. Касается современного оружия #263819

…Воспоминания схлынули, когда турки в очередной раз поднялись в атаку. Стараясь вновь не доводить пулемет до перегрева и немного поберечь патроны, я дал пару коротких, пристрелочных очередей по бегущей вперед цепочке османов, после чего всадил еще две длинных, уже нащупав противника по фронту и заставив его залечь. Получилось весьма неплохо — но при этом отдельные группы врага уже заметно приблизились к нашей позиции, создав реальную угрозу обхода «дома с мезонином»… Несмотря на то, что я периодически смещал сектор обстрела пулемета то вправо, то влево, стараясь не допустить флангового охвата, все же прежде всего я был вынужден сосредоточить огонь на враге, преследующем артиллеристов. Чем, собственно, и воспользовался противник…

— Слышишь, Жорж — по уму нужно уходить.

— Без приказа?

Напарник остро посмотрел мне в глаза — в его голову за время учебы в училище было надежно вдолблено, что едва ли не все действия по ходу боя отдает командир. И если Букретов приказал нам выступить в качестве боевого охранения, то и команду на отступление он должен также передать — хотя бы с посыльным.

Ага… То-то Адрианычу сейчас нечем больше заняться!

— Если турки нас сейчас обойдут и отрежут, никто уже физически не сможет передать тебе приказ — посыльного просто убьют. Да и исполнить ты его не сможешь, даже получив, не дадут османы уйти со станкачом… Так что ждет нас короткий бой, в ходе которого наше стрелковое прикрытие рано или поздно положат — а после турки закидают нас динамитными шашками, или же вовсе дом подожгут… Короче, команду на отступление я могу отдать тебе сам, как первый номер расчета, твоя совесть чиста. Нам бы только с «максимом» управиться побыстрее…

Все мои «умные» аргументы, однако, Жорж перебил одним веским доводом:

— Взвод без пулемета не удержится. Если отступать, так всем вместе, разом — иначе стрелков, что позиции заняли слева и справа от нас, мы просто на погибель оставим. Разве ты сможешь с этим жить, Роман? Не говоря уже о суде офицерской чести?

Вот тут-то напарник меня поймал — действительно, мне как-то за время боя позабылось, что Букретов оставил целый взвод в арьергард. И если забрать единственное средство усиление, то взвод обречен… С другой стороны, оставшиеся два отделения должны ведь были прикрыть нас на флангах! Так что тогда…

Я не успел даже додумать свою мысль, как по бокам на некотором удалении раздалась частая винтовочная стрельбы. Выходит, прикрывают — напраслину я прогнал на товарищей… Значит, бьемся дальше.

…Дживан Тадевосян стрелял из выданной ему русской трехлинейки бешено скаля зубы при каждом выстреле — стрелять он научился еще в двенадцатилетнем возрасте, пройдя обучение в лагере дашнаков в персидском Тебризе. Молодой армянин, рожденный в год армянской резни в Сусане, благодаря родителям был с самого детства погружен в атмосферу необычайной любви к своему народу и его истории. Его укладывали спать легендарными сказаниями о противостоянии древнего Урарту и Ассирии — страны великих завоевателей востока, обломавших зубы о мужество древних армянских воинов. Затем, когда мальчик немного подрос, отец рассказывал уже о Великой Армении, упорно противостоящей натиску бесчисленных легионов величайшей державы античности, древнего Рима! Те наступали на их многострадальную Родину с запада — а с востока в тоже время сыпались удары бронированных катафрактов и легких конных лучников парфян, а позже Сасанидских персов… Возможно, если бы армяне противостояли только одному врагу — они бы устояли. Но в конечном итоге силы древней горной державы были буквально перетерты в тлен, словно угодив в гигантские мельничные жернова…

Однако даже покоренные врагом, армяне не потеряли ни веры, ни языка, ни памяти о родстве и славно прошлом своего народа. Столетия спустя армяне сбросили с себя ярмо владычества исламских халифов, в свое время захвативших земли Восточного Рима и сокрушивших Иран — и вновь в Закавказье возродилось из пепла и руин сильнейшее Армянское царство! И даже сейчас, столетия спустя после его вероломного захвата ромеями, а после сельджуками, его наследие можно было воочию лицезреть… Так, в десятилетнем возрасте отец привез Дживана в Россию, чтобы тот своими глазами увидел руины столицы армянского царства, древнего Ани. У мальчика перехватило дух, когда перед его взглядом предстали по-прежнему мощные башни и хорошо сохранившиеся каменные стены, пережившие сельджукские и монгольские штурмы, захват города Тамерланом — и даже землетрясения… Поднявшись на стену по чудом сохранившейся лестнице Дживан едва не сорвался вниз, устремив свой взгляд вниз — настолько же высокой она оказалась! И почему-то в этот же самый миг юнцу подумалось, что именно на этом самом месте сражалась храбрая Айцемник, ведущая в бой с курдами своих дев-воительниц…

В мертвом, столетиями заброшенно Ани на мальчика словно дыхнуло историей его народа — он видел ее на чудом уцелевших фресках церкви Тиграна Оненца, он с замершим сердцем бродил среди еще сохранившихся колонн и стен огромного собора Святой Богородицы… А позже, когда они с отцом возвращались в родной Адан, отец отправился в Ван, где показал сыну величественную цитадель урартских царей, что уже тысячелетия непоколебимо возвышается на Ванской скале в Тушпе, древней столице Урарту!

Кем же мог вырасти Дживан при подобном воспитании родителей, особенно отца? Кем мог вырасти Дживан, чьи дядья больше месяца храбро сражались с курдскими налетчиками и турецкими солдатами в Талвориге, отбив все атака осман? Турки подкупили защитников нескольких армянских деревень в Сасуне лишь обещаниями амнистии и снижения налогов, защитой от курдов-грабителей со стороны турецкой администрации — и начали истребление армян, как только последние сложили оружие… Двоюродныхсестер Дживана вместе с другими беженцами, в основном женщинами и детьми, зверски замучили курды, выследившие их в пещерах горы Андок, где последние надеялись укрыться — а командовавший турками во время карательной операции Зеки-паша удостоился награды из рук самого султана…

При подобном воспитании и с такой семейной историей Дживан мог вырасти лишь горячим патриотом, мечтающим увидеть свой народ свободным, а древний Ани — возрожденным… Так же, как должна была быть возрождена и его любимая Армения!

А потому Дживан вырос дашнаком.

…В детстве мальчик любил играть со своими приятелями в армянских рыцарей-крестоносцев, фехтуя на палках и деревянных мечах — ведь Адан располагался на территории древнего армянского Киликийского королевства, расцвет которого пришелся на эпоху крестовых походов! Армянское киликийское дворянство многое переняло у европейских феодалов, следующих на Святую Землю, основав собственное рыцарство как военную элиту. Киликийская Армения была важным союзником крестоносцев на Ближнем востоке — и пала под натиском египетских мамлюков практически столетие спустя после того, как султан Египта захватил Акру, последний действительно сильный оплот крестоносцев-католиков…

Но детские игры Дживана очень быстро сменились совсем не детской подготовкой к будущей борьбе за освобождение его народа. Отец увез двенадцатилетнего мальчика вместе со старшим братом Арутюном в Персию — благо, что Тадевосяны уже много поколений зарабатывали на жизнь торговлей, и подобные путешествия купеческого семейства были в порядке вещей… А в Тебризе — в Тебризе юного Дашнака учили стрелять вначале из трофейного турецкого винчестера, а после и русской трехлинейки. Учили правильно целится лежа, уперев приклад в плечо, смещая целик с мушкой по центру мишени, и задерживая дыхание перед выстрелом… Затем, несмотря на то, что двенадцатилетнему юноше было еще очень тяжело держать в руке массивный Смит-Вессон, состоявший на вооружение русской армии, а после перенятый и османами, он все же стоял и держал заряженный револьвер — держал из последних сил, пока уже вся его рука не начинала дрожать крупной дрожью! Но и это обучение дало свои плоды — к моменту отбытия из Тебриза Дживан запросто выхватывал револьвер и довольно кучно укладывал в мишень весь барабан, сноровисто взводя курок перед каждым выстрелом, а после также сноровисто перезаряжал мощное, убойное оружие, переламывая пополам и сбрасывая стрелянные гильзы…

Утро и вечер быстро крепнущего и рано возмужавшего юноши начиналось с фехтования — вот только не на деревянных мечах, а на кавказских шашках, турецких и курдских саблях или ятаганах. И лишь к сбору и испытанию самодельных бомб отец не допускал сыновей, считая бомбы оружием не воинов и защитников своей земли, а оружием террористов…

Что, впрочем, не касалось испытания простых динамитных шашек — сейчас, спустя уже довольно много лет после обучения в Тебризе, Дживан был уверен: отец ни сколько недолюбливал ручные бомбы, сколько считал их кустарное изготовление и применение неоправданно опасным.

Что же, по-своему отец был прав — несчастные случаев у бомбистов были действительно не редкостью…

Вернувшийся в Адан юноша чувствовал себя настоящий воином — но отец еще два года не давал сыну испытать себя в бою, позволив подростку окрепнуть душой и телом. Наконец, четырнадцатилетний дашнак начал принимать участие в акциях «возмездия» по отношению к переселяемым с Балкан в Киликию мухаджиров — мусульманских беженцев с захваченных болгарами, греками и сербами земель. Обозленные мухаджиры грабили и убивали армян — причем иногда преступления совершались по отношению к конкретной семье с целью захвата одного дома, иногда армян вырезали целыми деревнями… Тут-то Дживану в полной мере пригодились приобретенные в лагере под Тебризом навыки точной стрельбы — по ночам они с отцом или старшим братом скрытно занимали удобную, хорошо спрятанную от вражьих глаз позицию в трехстах шагах от захваченных мусульманами деревень. Ну, или же у дорог, ведущих к ним — после чего на рассвете, при появление мужчин-мусульман начиналась охота… Несколько точных выстрелов — и несколько отнятых у мухаджиров жизней! После чего отец или Арутюн уводили горячего, быстро увлекающегося боем юношу по заранее подготовленному пути отхода. А затем оставленные с кем-то одним из троицы дашнаков быстроногие лошади несли своих седоков от турецкой погони…

Мужчинам из рода Тадевосян везло: только дважды мухаджиры практически настигли троицу храбрых армян. И оба раза последние спешивались, занимая позиции у расщелин в холмах или за деревьями так, чтобы их защищали естественные укрытия — после чего в ход шли скорострельные магазинные винчестеры, весьма эффективные на ближней дистанции, а следом и шестизарядные Смит-Вессоны да динамитные шашки! Кроме того, отец и старший брат старались во время боя перемещаться от укрытия к укрытию, создавая у врага ощущение ложной многочисленности дашнаков, с пугающей скоростью выпуская по преследователям до шестидесяти патронов!

Вкус риска и частые успехи на «охотах», азарт погонь и засад, пролитая в бою кровь врага — все это кружило голову Дживана, делая подростка неосторожным и трудно управляемым. И потому несколько месяцев спустя отец решил отказаться от «возмездий», боясь, что заигравшийся в мстителей младший сын подставит в бою не только себя, но и оставшихся членов семьи…

Впрочем, была и другая причина прекращения их борьбы.

Еще когда Дживану было восемь лет, лидеры движения «Дашнакцутюн» неожиданно нашли союзника в борьбе с султаном Абдул-Хамидом в лице турецких либералов, создавших в эмиграции общество «Иттихад». Они не сразу смогли договориться о взаимодействие, потребовалось долгих пять лет переговоров — хотя либералам была очень нужна помощь опытных, безжалостных и рисковых боевиков, конспираторов, их связи и организаторские способности, их деньги и оружие. «Младотурки» вознамерились свергнуть султана, по воли и с благословения которого началась резня армян в Киликии и вытеснение их мухаджирами, формирование курдских банд-«Хамидие»… А все же решившись действовать сообща с младотурками, дашнаки, польстившиеся на обещания широкой автономии, восстановления конституции и созыва парламента, оттолкнули от себя армянских революционеров из «Гнчак»…

И вот, в 1908 году, в том числе и благодаря помощи дашнаков, младотурки захватили власть в Стамбуле, сильно ограничив власть султана.

Поначалу могло показаться, что члены движения «Иттихад», ставшей политической партией, собираются сдержать свои обещания. Так, армянам было разрешено приобретение личного оружия — и в родном Адане сверстники Дживана, его товарищи по играм в «крестоносцев», также начали искать возможность вооружиться. Кроме того, младотурки действительно собрали парламент, дав армянам четырнадцать мест в нижней палате… Но в тоже время, получив власть, младотурки решили назвать всех подданных «османами» в не зависимости от национальности и вероисповедания — а переселение мухаджиров с Балкан в Киликию никто не остановил.

Скорее наоборот, этот процесс стал набирать обороты…

Сейчас, пять лет спустя Дживан осознавал, что активное вооружение армян и весьма радикальные призывы тех же дашнаков о прямой мести за истребление армян в Сусане и последующую Хамидийскую резню — а ведь и отец, и брат, и сам Дживан их горячо поддерживали — не могли не испугать и озлобить проживающих в Адане мусульман и местную турецкую администрацию. В ответ на вооружение армян начали вооружаться и турки, а местные чиновники установили связь с курдами. Наконец, османская армия выступала на стороне исключительно мусульман… И когда в столице полыхнул мятеж сторонников султана и старых порядков, когда о нем стало известно в Адане — в городе тут же начались столкновения между армянами и османами. Поначалу, впрочем, в них выигрывали дашнаки и примкнувшие к ним горожане-христиане — но на следующий день в городе появились курды из «Хамидие», и баланс сил резко изменился в сторону врага. Тем более, что большинство армян, только что получивших оружие, не умели им толком пользоваться, не говоря уже об отсутствие боевого опыта, имеющегося лишь у боевиков-дашнаков…

А последних становилось все меньше с каждым столкновением.

…Отец погиб во время перестрелки, а пытающихся прикрыть бегство мирных жителей брата зарубили озверевшие курды. Дживан к тому моменту разрядил и револьвер, и магазинную американскую винтовку по османам, пытаясь помочь Артюну, а вступить в ближний бой с врагом не успел только потому, что его оттеснил поток охваченных ужасом, спасающихся бегством женщин и детей… Мать и сестры сгинули в пожаре, охватившем город — в дыму и огне Дживан не смог найти дорогу к дому. Заблудившись между некогда знакомых улиц и домов, и чуть ли не задохнувшись от дыма, он чудом уцелел — после чего бежал, бежал из Адана, полностью поседев в свои пятнадцать лет…

Видимо, только это его и спасло — потому как когда в город вошли части турецкой армии, они присоединились к погромщикам, и добили уцелевших армян.

«Киликийская резня» охватила всю провинцию — погромы и истребления армян (а заодно и греков, и ассирийцев, и халдеев) прокатились и в Тарсусе, и Александретте, Мерсине, добравшись до Мараша и Кессаба. Турками было истреблено практически двадцать тысяч армян и еще около полутора тысяч прочих христиан… А на страшных фотоснимках тех лет были запечатлены трупы женщин и детей, и еще более жуткие снимки выживших жертв, коих резали и пытали огнем, не щадя даже младенцев…

С тех пор горячий и порывистый Дживан стал немногословен, сдержан в общение, холоден при планировании акций «возмездий». После гибели семьи он чаще всего мстил в одиночку — в том числе и потому, что все знакомые ему дашнаки погибли во время резни. И лишь в бою выдержка изменяла Дживану — но то была уже не горячка схватки, а дикая, выжегшая душу ненависть к врагу, лишившего его любимых и самого дома…

Больше не было грез о возрождение «Великой Армении». А единственный взгляд на Ванскую скалу, с упрямо тянущейся к небу цитадели царей Урарту (через Ван лежал путь Дживану в Россию), вызвал в сердце юноши лишь тупую боль. Впрочем, после он не раз сравнивал себя с остатками этой крепости — так, словно и сам остался единственным памятником былой славы своего рода…

Месть не могла утихомирить боль в сердце юного, но так много пережившего дашнака. Но жажда ее не давала ему умереть, она заставляла его упорно выживать — и вновь, и вновь кидаться в бой с османами и курдами! Так что когда пошла молва о скорой войне между Портой и Россией, Дживан отправился на север, как и многие другие уцелевшие «турецкие» дашнаки — лучшей возможности для мести османам он и представить себе не мог.

И вот теперь опытный, битый жизнью боевик, вступивший в Саракамышское ополчение, лихорадочно дергал затвор трехлинейки, посылая пулю за пулей в турков, бегущих к нему в рост! Практически каждая пуля Дживана находила свою цель — а рядом хлестко били по врагу винтовки новых товарищей из ополчения, оставшихся в прикрытие отступающего к вокзалу сводного батальона русских и армян…

Вот только уже слишком многим османам удалось выйти за пределы огня станкового пулемета, рокочущего заметно левее — и теперь турки стремительно приближались к дому и ограде, за которой залег десяток армянских ополченцев во главе с русским прапорщиком. Последний стрелял из трехлинейки конструкции Мосина, как и прочие бойцы небольшого отделения — и судя по тому, что видел Дживан, стрелял он весьма точно. Но когда противник приблизился шагов на пятьдесят — шестьдесят самое большое, офицер вытащил из-за пояса ручную бомбу с неожиданно длинной ручкой, и на мгновение привстав, широко размахнулся и с силой швырнул ее навстречу туркам, легко перебросив через ограду:

— Гранатами их братцы!!!

Дашнак, плохо понимающий русский язык, все же уловил общий смысл команды — и потянулся за одной из двух собственных бомб…

Глава 11

— Гранатами их братцы!!!

Павел Иванович Марочко первым подхватил «ручную бомбу» конструкции Лишина за необычайно длинную деревянную ручку — и широко размахнувшись, от души запустил ее навстречу приближающимся османам. Пролетев под пятьдесят саженей, та упала всего в нескольких шагах от цепочки турецких солдат — и подорвалась, выбив из цепи пару вырвавшихся вперед солдат.

Примеру прапорщика последовали и ополченцы, коим также выдали уже довольно-таки устаревшие гранаты, впервые примененные практически десять лет назад. Дальность броска офицера никто из них не смог повторить — самое большое ручные бомбы ополченцев пролетели под сорок саженей… Да и то, единственная граната, улетевшая «так далеко», упала плашмя — и от того не взорвалась.

Сырые они, «ручные бомбы» Лишина — оружие военного времени, разработанное впопыхах, лишь бы было что использовать. Но тогда, в 1905 под Мукденом, новые русские гранаты казались образцом инженерной мысли, по эффективности в разы превосходя японские бомбы дистанционного действия с вставленными в них огнепроводными шнурами.

…Восемнадцатилетнему юноше, не сумевшему поступить в юнкерское училище и менее трех месяцев прослужившему в армии вольноопределяющимся, русско-японская война поначалу казалась чем-то вроде легкой прогулки — подобной недавнему «Китайскому походу». То есть когда толпам плохо обученных и вооруженных едва ли не столетней давности оружием «мандаринам» противостоят небольшие, но крепкие отряды русских солдат и казаков, в пух и прах громящих всяких там «боксеров»! Но Китай хотя бы огромный, в нем живет прорва людей — а на что горазда крошечная Япония, состоящая всего из нескольких островов?!

Как оказалась, «Страна Восходящего солнца» горазда на очень многое… Да и судя по рассказам участников китайского похода, не такой уж и легкой прогулкой была та война. Война — она ведь везде война: кровь, грязь, голод, несправедливость, людская бесчестность…

Но все же японцы оказались гораздо более сильным противником, чем кто-либо в материковой России мог себе представить.

…Для вольноопределяющегося Марочко война началась с сентябрьского сражения на реке Шахэ. К тому времени на суше состоялся уже целый ряд полевых сражений с японцами — так, в июне, в бою у Вафангоу японцы нанесли поражение Восточно-Сибирскому корпусу Штакельберга, пытающемуся прорваться к Порт-Артуру. А еще раньше, в апреле после тяжелого бою отступил от реки Ял отряд генерала Засулича, более, чем в два раза (а то и в три) уступавший врагу числом… Впрочем, Засулич сделал все, что смог — и отступил только тогда, когда возникла реальная опасность окружения и последующего разгрома его отряда. К сожалению, несмотря на большие потери противника на переправе, японцев поддерживал огонь речной флотилии… Так или иначе, это был бой русского заслона с заранее превосходящими силами врага; в свою очередь, и схватку у Вафангоу в связи с незначительными потерями с обеих сторон нельзя было назвать ничем иным, кроме как арьергардным боем.

Выигранным японцами из-за более, чем двукратного превосходства в артиллерии, и более искусным ее использованием…

В свою очередь, первое крупное, потенциально способное стать генеральным, а фактически оставшееся без результата сражение при Ляояне отгремело всего за пару недель до того, как Павел Иванович встал в строй 2-й Маньчжурской армии. Неплохо изучивший историю за пять лет учебы в Муромском реальном училище, Марочко уверенно сравнивал битву при Ляояне с Бородинским сражением. В августе 1904 года, как и в сентябре 1812-го, русские солдаты, опираясь на заранее подготовленные полевые укрепления, сочетали позиционные бои на выгодных для себя рубежах с яростными контратаками. Особенно же обе эти битвы роднил тот факт, что, удержав позиции в схватке, русская армия все же отступила после боя…

Впрочем, как позже выяснилось, решение генерала Куропаткина Алексея Николаевича об отходе к Мукдену было принято на основании неверных разведданных о наметившемся окружении его армии и преувеличенной численности войск врага. Что, однако, не мешало многим офицерам и даже генералам обвинить командующего в некомпетентной нерешительности и даже трусости, приводя в пику его «излишне» осторожной тактике лихие Скобелевские удары и прорывы! А ведь до какого-то момента Куропаткин, как старый соратник и сподвижник «Белого генерала» по русско-турецкой войне и туркестанскому походу, был в какой-то степени овеян славой Михаила Дмитриевича, считался его приемником…

Но — генералы не ходят в атаки в пехотных цепях. А вот вольноопределяющемуся Марочко довелось уже в октябре 1904-го — в деле на реке Шахэ.

Недовольство воюющих даже под рукой Куропаткина старших офицеров в Петербурге резонировало с гораздо большей силой. Он и сам Павел Иванович, только прибыв «с материка», представлял японцев толпой разношерстно одетых азиатов с едва ли не дульнозарядными кремниевыми ружьями образца так века семнадцатого, ведомых в бой закованными в экзотичную броню рыцарями-самураями! То есть противником, примерно похожим на тех же туркменов, коих столь блестяще покорил Скобелев… Во многом эти мысли навеяло недавнее Сацумское восстание самураев, кипевшее в один год с последней русско-турецкой войной. По картинкам французских журналов с изображенными на них самураями, по случаю увиденных еще в детстве, Павел и сложил свое впечатление о японском воинстве…

Реальность оказалась куда как хуже и страшнее — но в реальности с врагом встречаются только солдаты на поле боя. В Петербурге же с начала войны царили «шапкозакидательные» настроения — и все поражения на море и на суше списывали или на внезапное нападение японцев, или на несчастные случаи. И в этом была своя доля правды: взять хоть гибель решительного адмирала Макарова на морской мине или столь же нелепую смерть адмирала Витгефта в фактически выигранном бою в Желтом море! А так же все без исключения обвиняли Куропаткина едва ли не в старческой нерешительности… И ходя сам Государь не спешил делать скоропалительных выводов, все же и он давил на генерала — впрочем, Николай II был более всего обеспокоен судьбой блокированного в Порт-Артуре флота и его окруженного гарнизона. Вот Алексей Николаевич и решил провести наступательное сражение, с целью «разбить врага»…

Так вот, для вольноопределяюшегося Марочко бой на реке Шахэ начался — и закончился! — с разрывов шрапнели над цепями русских солдат… Едва ли не вслепую идущих в атаку на врага в силу плохой разведки и «белых пятен» на штабных картах! Собственно, он был ранен в первые же мгновения боя — но по счастью легко ранен в бедро: пуля задела плоть по касательной, чудом не перебив бедренную артерию!

А вот многим товарищам Павла, с коими он успел уже крепко сдружиться (а кого-то всерьез невзлюбив), повезло значительно меньше… В те мгновения еще совсем молодой мужчина узнал, что смерть на поле боя не делает разницы между хорошими людьми и плохими. И что «красивая» смерть с едва заметными на теле ранами и мужественными лицами благородных воинов, в последний миг своей жизни устремляющих взор к небесам, есть прежде всего выдумка романтиков-писателей… В реальности же смерть оказалась куда как страшнее и отвратительнее — с выпавшими из ран в животе внутренностями и расколотыми черепами, да обезображенными лицами людей, только что шагавших с тобой в одном строю…

Сражение на реке Шахэ обернулось для русской армии тяжелейшими потерями — хотя и японцы недосчитались многих тысяч своих солдат, потерянных в попытках контратаковать и жарких встречных схватках… А сам Павел Иванович после этого боя стал последовательным сторонником исключительно оборонительной тактики — благо, что на укрывшихся в окопах солдат шрапнель действует гораздо менее эффективно. Да и фугасные гранаты, попав в окопы, цепляют только ближайших к месту разрыва несчастных…

Потому, когда вышедший из госпиталя вольноопределяющийся, лишившийся всяких романтических грез о подвигах, орденах, высокого офицерского звания и личного дворянства, приступил к рытью окопов под Мукденом, эта особенно тяжелая поздней осенью и в зиму, нудная земляная работа его особенно и не угнетала.

Ибо в окопах встречать цепи идущих в рост японцев всяко надежнее…

Оказавшийся в рядах армии Линевича, Марочко не участвовал в деле у Сандепу, и был рад тому, что ему не пришлось вновь рисковать своей жизнью. Но все же излишне осторожная тактика Куропаткина по результатам данной боевой операции вызвала раздражение у слишком многих офицеров… Последние, в свою очередь, видели в вольноопределяющемся если не ровню себе, то солдата, стоящего на ступеньку выше прочих нижних чинов. У офицеров в принципе хорошим тоном почиталось обращаться к вольноопределяющимся на вы, и величать их по имени-отчеству… И безусловно, после общения с ними Павел Иванович в какой-то степени перенял точку зрения недовольных Куропаткиным младших командиров — действительно, командующий остановил наступление под Сандепу именно в тот миг, когда победа казалась так близка…

Но в тоже время Марочко не мог не оценить того факта, что Алексей Николаевич старался сберечь солдатские жизни, и что выбранная им тактика изматывания врага с постепенным накоплением собственных сил себя безусловно оправдывает. Какой бы ни была крошечной Япония — расстояние от островов до побережья морем было значительно меньше, чем расстояние от европейской части Российской империи до дальневосточного театра военных действий. Подумать только — сам вольноопределяющийся следовал на фронт целых шесть недель! Безумно долго… Увы, пропускная способность одноколейки Транссиба не могла позволить оперативно перебрасывать подкрепления Куропаткину. Вследствие чего тот и выжидал, отступал, зарывался в землю, сдерживал врага в позиционных боях, сжигая японские резервы…

И только много позже, уже сильно повзрослевший Павел Иванович осознал, что, несмотря на всю логичность действий командующего русской армией, Куропаткин допустил серьезную ошибку, в деле под Мукденом отдав японцам инициативу. И хотя оборонительная тактика Алексея Николаевича полностью оправдала себя под Ляояном, к Мукдену маршал Ояма выработал собственную наступательную тактику, позволившую японцам прорвать оборону русских…

…Для вольноопределяющегося Марочко сражение под Мукденом началось с оглушительной канонады, предвосхитившей удар 5-ой армии генерала Куроки. Передовые опорные пункты русских мешали с землей снаряды тяжелых орудий — но уцелевшие солдаты стойко приняли бой при приближении пехоты противника. Впрочем, первую атаку удалось отразить одной лишь только русской артиллерией, открывшей огонь с закрытых позиций — и кинжальными очередями пары станковых «максимов», тогда еще используемых на массивных крепостных лафетах… Но обращенные в бегство японцы, однако, сумели засечь огневые точки противника — после чего пулеметы были подавлены прицельным огнем полевой артиллерии, а русским артиллеристам навязали контрбатарейную борьбу. Так что вторую атаку отражали в основном только винтовочным огнем, стреляя по цепям следующих в атаку японцев (отлично различимых на снегу), по старинке — залпами…

Третьей атаке предшествовал еще один артиллерийский налет — и сильно поредевшие русские роты остановили бешеный натиск японцев уже лишь с помощью гранат Лишина. За время той атаки врага вольноопределяющийся Марочко, как кажется, в полной мере сумел освоить это оружие — непосредственно в боевых условиях.

Четвертая же атака врага завершилась жестокой траншейной схваткой, кошмары о которой мучили Павла еще много лет после Мукдена…

Не так и долго Марочко успел послужить до отправки на фронт — всего несколько месяцев в опостылевшей ему пехотной части, офицеры которой прозябали в собраниях, коротая время карточными играми, цыганами и спиртным, мечтая о войне и ратных подвигах — и одерживая «победы» в мимолетных адюльтерах… Еще иногда они стрелялись — чаще всего из-за женщин или надуманных оскорблений чести. Одним словом, развлекались, как могли, напрочь позабыв о реальной подготовке солдат, своем прямом и главном долге… Никто из них не понимал, что, выбрав путь служения, они выбрали для себя подвиг длинною в жизнь, а вовсе не подвиг одного дня, одной схватки.

И также никто не осознавал, что для любой победы недостаточно одного порыва храбрости, подвига «одного мгновения»… Что для победы своих солдат нужно всенепременно учить ратному ремеслу, что офицер должен понимать нижних чинов и заботиться о них, знать их нужды и чаяния, уметь расположить к себе, завоевать уважение в повседневной службе, наконец, воспитать… Быть солдату настоящим отцом — да, строгим, да, требовательным, но заботливым и справедливым! Все — или большинство — позабыли, что офицер должен уметь доступно объяснить своим людям их маневр в бою, как учил Суворов…

В действительности же солдатами занимались унтера — воспитывая их матюками и кулаками. А всей боевой подготовки было только фехтование на штыках… Но уже пару недель спустя, будучи в плену, Павел испытал к озлобленным, ретивым служакам, заставившим освоить вольноопределяющегося самые простые приемы ближнего боя, горячую благодарность. Ибо в тот страшный день ему удалось трижды парировать вражеские выпады, отклонив от своего тела узкие ножевые штыки японцев — и дважды вонзить собственный, граненый «русский» штык в животы врагов! А после тяжелый удар приклада по затылку отправил сознание Павла Ивановича в небытие…

А ведь могло сложиться иначе — и тогда голова Марочко рассталась бы с телам после стремительно удара катаны японского офицера. Внука или даже сына тех самых самураев, коих вольноопределяющийся ожидал увидеть против себя в бою…

Повезло.

Сражение под Мукденом было проиграно Куропаткиным именно из-за его пассивности, из-за утраты инициативы. Ояма перебрасывал войска с одного фланга на другой, попеременно перенося всю тяжесть удара то на первую, то вторую Маньчжурские армии, при пассивной обороне русских и отсутствии всяких попыток нанести сильный контрудар. Таким образом, японцы раздергали резервы противника без особого риска быть разбитыми в ходе ослабления собственных флангов — и сумели, наконец, окончательно прорвать оборону русских, придав уже начавшемуся отступлению противника форму панического бегства…

И в тоже время уничтожить врага японцы не смогли, оказавшись в патовой для себя ситуации. Ведь единственная настоящая их победа под Мукденом оказалась победой Пирровой — они потеряли больше четверти армии убитыми и ранеными, и, несмотря на конечный успех сражения, их общие потери оказались меньше, чем у русских. После Мукдена у «Страны Восходящего солнца» не осталось ни резервов, ни средств для продолжения войны, они уже ничем не могли усилить армию, не могли дать еще одно сражение с надеждой на успех — между тем, русские войска получали пополнения с каждым днем, возрастала интенсивность переброски войск по Транссибу… Таким образом, не воспользовавшийся удобными для успешного продолжения боя ситуациями под Ляояном и Сандепу, тактически проигравший сражение под Мукденом, Алексей Николаевич Куропаткин все же выиграл полевую войну стратегически.

Точнее выиграл бы, если бы не началась революция в русском тылу…

А точку в войне поставил разгром под Цусимой.

…Находясь в плену, Павел Иванович много думал о причинах поражения России в войне. Ведь отправлялся на фронт он с энтузиазмом, с мечтами о быстрой и славной победе, с мечтами о подвигах — и заслуженных боевых наградах, мечтами об офицерском звании и всеобщем уважение и почете среди родных и знакомых! Но главное — он не сомневался в победе России в этой войне. И пусть романтический флер отпустил его после первого же ранения, гибель эскадры Рожественского он воспринял очень болезненно… Не сомневаясь, что низкая эффективность русских снарядов под Цусимой есть ничто иное, как диверсия, как сознательный брак на заводах, их выпустивших.

В стране очень своевременно для врага началась революция — а местные «почтальоны» из солдат, коим разрешили передавать почту из одной секции лагеря в другой, начали приносить в бараки пленных революционные брошюры с баснями, рассказами и даже песнями. В последних и в качестве хлесткой сатиры, и в простой, прямой и доступной речи живо описывалась несправедливость бытия простого рабочего и крестьянина в России, чиновничий произвол, злоупотребления властей и отдельных помещиков…

Поначалу между солдатами, зачитывающими подобную литературу, и унтерами вспыхивали жестокие потасовки, порой приводящие даже к гибели людей. Но позже выяснилось, что число солдат, сохранивших преданность присяге и пытающихся остановить революционную пропаганду (в числе которых оказался и вольноопределяющийся Марочко) значительно меньше… И это было обусловлено прежде всего непроглядной дремучестью большинства пленных, среди которых до армии многие не умели читать и писать. А весь круг их интересов ограничивался собственной деревней и прилегающих к ней полям, кормящих крестьян… До войны они не имели понятия, кто такие японцы — а в бой их гнали прежде всего тумаки и мат унтеров. То, что на Дальнем востоке они сражаются за интересы России, что их Родине было весьма выгодно присутствие в регионе, и что в перспективе оно могло в значительной степени обогатить страну — все это было для них пустыми, ничего не значащими словами. Ибо обогащение России в целом в любом случае слабо отразилось бы на жизни крестьян — и рабочих, вкалывающих на заводах за гроши и влекущих бедняцкое существование в бараках… Не везде было так плохо и однозначно беспросветно — но потягаться в доступном для простого солдата красноречие с авторами революционных брошюр Павел просто не мог, хоть и пытался. А мат и тумаки унтеров никого уже не особенно не впечатляли…

В целом же условия плена были довольно сносны — Марочко, читавший о недавних жестоких зверствах японцев в Корее и Китае, ожидал для себя гораздо более худшей участи. Но нет — впервые столкнувшись на поле боя с европейской державой, вояки «Страны Восходящего солнца» решили в полной мере перенять не только современную тактику, вооружение и форму европейцев, но и правила «рыцарской» поведения по отношению к пленным, кои далеко не всегда соблюдались в последних войнах в самой Европе…

Хотя собственных сдавшихся в плен солдат в Японии ожидала кара. А офицеры, проигравшие бой, в подавляющем большинстве предпочитали плену самоубийство…

Русским же пленным были предоставлены чистые, вполне себе ухоженные бараки, оказана медицинская помощь. Их неплохо кормили, позволяя открыть собственные пекарни — была даже налажена почтовая связь с Родиной. Пленные продолжали получать жалование, им разрешалось открывать различные «школы» — не только по изучению письма и цифири, но и получению каких-то практических навыков, типа шитья. А офицерам так и вовсе позволили путешествовать по стране, встречаться с родственниками и заводить романы с японками!

Да, так было далеко не везде и не во всех лагерях. Но Павлу, по всей видимости, повезло…

Наконец, для духовного окормления верующих среди пленных, епископом Николаем Касаткиным, прозванным также «Японским», было организовано «Общество духовного утешения военнопленных». Павел Иванович, человек не чуждый вере — и особенно остро испытавший нужду в молитве, в общение с Богом именно на войне — нашел для себя весьма забавным, что к пленным допустили японских священников. Настоящих православных священников, когда-то крещенных, а после и рукоположенных Николаем Касаткиным — но при этом природных японцев! Самого епископа в лагеря не пускали — может быть потому, что с началом войны он отказался принимать участие в общественной молитве, так как сами японцы молились о победе именно их страны над Россией… Так или иначе, японские священники неплохо знали русский язык, передавали пленным иконы и книги духовного содержания, выслушивали их просьбы — и по возможности помогали. Также они зачитывали послания епископа к солдатам, оказавшимся в неволе на чужбине — и именно от них Павел Иванович узнал мнение Николая Японского о причинах поражения русских в войне:

«Бьют нас японцы, ненавидят нас все народы, Господь, Бог, по-видимому, гнев Свой изливает на нас. Да и как иначе? За что бы нас любить и жаловать? Дворянство наше веками развращалось крепостным правом и сделалось развратным до мозга костей; простой народ веками угнетался тем же крепостным состоянием и сделался невежественен и груб до последней степени. Служивый класс и чиновничество жили взяточничеством и казнокрадством, и ныне на всех ступенях служения — поголовное самое бессовестное казнокрадство везде, где только можно украсть! Верхний класс — коллекция обезьян, подражателей то Франции, то Англии, то Германии и всего прочего заграничного. Духовенство, гнетомое бедностью, еле содержит катехизис — до развития ли ему христианских идеалов и освящения ими себя и других?! И при всем при этом мы — самого высокого мнения о себе: мы только — истинные христиане, у нас только — настоящее просвещение, а там — мрак и гнилость. А сильны мы так, что шапками всех забросаем…».

Очень точными показались Павлу Ивановичу слова епископа Николая, очень все верно было сказано и про крестьянство, и про дворянство, и про чиновников. Да и как не поверишь тут в Божий промысел, если самый талантливый и решительный русский адмирал Макаров совершенно внезапно и столь бесславно погиб на морской мине? А практически выигранный в Желтом море бой русские в итоге проиграли из-за гибели адмирала Витгефта — уже после того, как адмирал Того приказал выйти из сражения! К Цусимскому побоищу, в ходе которого русские снаряды просто не взрывались, вопросов очень много — но в сущности, это ведь событие из одного ряда с предыдущими примерами…

По окончанию войны и возвращению из плена вольноопределяющемуся Марочко присвоили положенное (и запоздавшее!) звание унтер-офицера, вручили памятную медаль из светлой бронзы, вручаемую также всем участникам боевых действий — и уволили в запас по истечению срока службы. Сдавать офицерский экзамен заметно охладевший к армии Павел Иванович не стал — а вернувшись в родной Муром нашел работу в крестьянском банке и встретил Александру — будущую любимую жену, подарившую Марочко двух славных ребятишек…

Но вот наступил 1914 год — и все еще находящийся в запасе ветеран Японской войны был вновь призван на военную службу и отправлен в Тифлисское училище. Как бы ни было тяжело оставлять семью, Павел Иванович был вынужден подчиниться приказу… И после нескольких месяцев подготовки, за время которой унтер-офицер, заметно набравший на гражданке, скинул лишний вес и вспомнил былые боевые навыки, вновь оказался на фронте.

Наконец, уже тут, в боях под Сарыкамышем, новоиспеченный офицер и дворянин ясно осознал, что обладает не таким уж и маленьким боевым опытом, и что его умения и навыки служат его соратникам славную службу. Вон как далеко и результативно забросил первую же бомбу! И ополченцам, некоторые из которых и вовсе не знают русского, личный пример подал — пусть наверняка ненадолго, но все вместе они сумели остановить османов, заставив накатывающую вперед цепочку врага залечь после серии частых гранатных взрывов…

Правда, все никак не получается у прапорщика вновь привыкнуть к страху смерти. Но так ведь и не за себя ему страшно— больше за Сашеньку и деток… Как же они без него справится, коли погибнет на фронте отец и кормилец?!

Глава 12

…— АЛЛАГУ АКБАР!!!

— Ура-а-а-а…

Оглушительный рев османов, неудержимо бросившихся в атаку, раздался со стороны прикрывающего нас слева заслона. Ответом ему был жиденький клич горстки ополченцев — и частая, но быстро оборвавшаяся стрельба. Как кажется, мне даже удалось разобрать несколько сухих выстрелов офицерского нагана прежде, чем все стихло…

В отличие от второй группы, пустившей в ход гранаты и сумевшей задержать турецкую атаку, это «отделение» по какой-то причине ими не воспользовалось.

Возможно, просто из-за незнания наспех выданного ополченцам оружия…

— Все Жорж, теперь точно уходим. Слева нас теперь обойдут за считанные минуты — и тогда наверняка отрежут дорогу назад.

Товарищ согласно кивнул:

— Оно и патронов осталось всего две ленты…

— Тогда сейчас отправим посыльного ко второй группе, пусть также отходят. И остаток патронов расстреляем по тем, кто справа атакует, поможем отделению прикрытия отойти — после чего вытащим затвор из пулемета, и уйдем налегке!

…Конечно, нам было бы выгоднее выбить ленты по пытающимся окружить остатки взвода туркам, зашедшим слева. Но османы полезли через жилую застройку, что, с одной стороны замедлило их продвижение, но с другой — дало кучу укрытий и возможность подобраться к нам практически вплотную. А потому, спустив «максим» вниз и вытащив его за околицу (благо, что по фронту враг наступать не спешит — на этом направлении мы здорово остудили пыл турков пулеметным огнем), я при помощи Жоржа развернул станкач, и за несколько длинных очередей добил оставшийся запас патронов. При этом заставив залечь цепи рванувших было вперед османов на правом фланге! Гранаты у ополченцев кончились быстро, и если бы не наша поддержка, вскоре погибло бы и второе отделение…

А так у них еще есть шанс.

— Все, братцы, уходим!!!

Кубанцы с трудом пробиваются сквозь занесенный снегом участок узкой, сильно петляющей горной дороги — здесь поземка нанесла сугробы едва ли не по пояс… Спешившиеся казаки, сгрудившись, шаг за шагом проталкиваются сквозь затор, изо всех сил пытаясь преодолеть его, примять, стоптать снег, дав дорогу ведомым под уздцы лошадям — и следующим позади соратникам.

А между тем впереди, со стороны лежащего в долине Сарыкамыша, до которого осталось всего пяток верст, доносятся отдаленные раскаты орудийных залпов, так похожие на громовые — и отзвуки частых винтовочных выстрелов, пулеметных очередей… Замерший верхом на крепком вороном жеребце, полковник Кравченко, Антон Тарасович, высокий худощавый мужчина средних лет, нервно теребит вислый ус — наверное, единственное, что в его внешнем облике роднит командира с кубанцами. Предстань полковник перед сторонним человеком не в военной форме, и его бы наверняка бы приняли за преподавателя гимназии или чиновника средней руки — тому способствует и неизменное пенсне, и аккуратная бородка клином, предающая Антону Тарасовичу совершенно интеллигентный, «писательский» вид. Многие говорили о его внешнем сходстве с Антоном Павловичем Чеховым…

Однако, несмотря на «невоенную» внешность, кубанский казак по происхождению являлся офицером не только по форме, но и по призванию, по натуре являясь человеком крайне решительным и волевым… В настоящий момент полковник был вынужден молчать, с трудом сдерживая себя от понуканий, от того, чтобы подгонять казаков — его кубанцы из первого Запорожского полка итак делают все, что в человеческих силах! А ведь им предстоит провести сквозь снежный затор не только лошадей, но и пулеметные, и даже орудийные двуколки с горными пушками и станковыми «максимами»…

После чего везде, где это только будет возможно, Антон Тарасович погонит казаков рысью, изо всех сил спеша на помощь защитникам Сарыкамыша. И ни один из кубанцев не возропщет — ибо все понимают, что сослуживцы их сражаются и гибнут при многократном превосходстве османов…

…— За мной братцы, не отставай!

Понимая, что встречная схватка станет для маленькой группы последней, я постарался увести прикрывающее нас с Жоржем отделение дворами, не показываясь на легко простреливаемых улицах. Но, несмотря на благие намерения, избежать встречи с врагом нам все же не удалось…

Мы заметили друг друга одновременно — я, следующий впереди ополченцев с зажатым в руке офицерским наганом (винтарь, как пулеметчику, таскать с собой было не с руки), и крепкий усатый осман со злобно оскаленным лицом. Он вскинул к плечу немецкий маузер — а я ответил двумя выстрелами от пояса, опередив врага; самовзводный наган, как кажется, уже не в первый раз спас мою жизнь…

— Ложись!

Короткий успех меня взбодрил — но на звуки выстрелов из подворотни полезли товарища убитого мной турка, уже готовые вступить в бой. Пытаясь выиграть время, я кинулся влево, к углу стоящего впереди дома, открыв беглый огонь из револьвера. Оставшиеся пять патронов покинули барабан в считанные секунды, свалив одного из османов и, как кажется, зацепив второго. К особой меткости я не стремился, надеясь лишь дать время бойцам отделения залечь на землю или занять укрытия, после чего вступить в бой.

Хотя бы частично мне это удалось — из-за спины спешно ударило два винтовочных выстрела, потом еще несколько, практически залпом. Хлесткие выстрелы мосинок поддержали менее громкие, сухие хлопки нагана Жоржа — а я, замерев за углом крепкого деревянного дома, сдернул с пояса одну из двух оставшихся у меня РГ-12. Последние держатся на поясе на специальном крючке для носки — и, взяв одну из «ручных бомб» в руки, я спешно отвел в сторону чеку на крышке корпуса, после чего сдернул с рукояти предохранительное кольцо. Не отпуская предохранительного рычага, я осторожно высунулся из-за угла — и, увидев, что турки уже пытаются продвинуться вперед, укрытые от глаз ополченцев все тем же домом, размашисто метнул гранату вперед.

Взрыв!

Не такому уж и громкому на деле хлопку подрыва ручной бомбы Рдутловского образца 1912-го года вторят отчаянные вопли раненых… Сам же я, спешно отведя защелку барабана револьвера, лихорадочно выбиваю чуть раздутые гильзы шомполом. Про себя остается только обматерить приемную комиссию, не позволившую принять на вооружение самовзводный наган с откидным барабаном, стрелянные гильзы которого можно было удалить путем преломления, как на старом добром Смит-Вессоне…

— Двинься!

Короткой перебежкой до меня добирается Жорж, так же расстрелявший барабан своего нагана; быстро стреляют ополченцы, судорожно дергая затворами трехлинеек… Приказав им залечь в первые секунды схватки, я сберег жизни бойцов, вступивших в огневой контакт на близкой дистанции. Ибо турки, продвигавшиеся подворотнями и узкими тропинками между домов, ринулись вперед на звуки первых же выстрелов — но не сразу заметили солдат,распластавшихся на земле… Да и я немного сдержал наступательный порыв врага — так что сразу же навязать нам гибельную рукопашную османы не смогли, вместо этого ввязавшись в перестрелку.

Но теперь турки, обладая солидным численным превосходством, за считанные минуты сумеют обойти мою группу — ведь только часть их ведет бой, причем сейчас они видят своего противника и успешно целятся. А потому ополченцы были вынуждены попрятаться за всевозможные укрытия, оставив на земле двух павших… В то время как османы спешно перемещаются между домов, пытаясь нас окружить — я уже успел заметить нескольких солдат врага в переулках.

Патовая ситуация.

— Жорж, гранаты остались?

Соратник коротко бросил в ответ:

— Одна.

— Жорж, надо назад отойти, покуда турки нас не обошли и не отрезали. Давай так — иди по стенке дома к противоположному углу, аккуратно выгляни. Если пытаются обойти, прижми из стрельбой из револьвера, брось гранату. Если нет никого — кричи «чисто». Я по твоему сигналу брошу вторую гранату, постреляю — и сразу после взрыва уходим с бойцами назад. Готов?

Товарищ мой кивнул, но с горькой усмешкой добавил:

— Стрелять придется с левой руки.

— Да ты не пытайся целиком высунуться, шмальни несколько раз из-за угла, чтобы к земле прижать, да брось к ним эргэшку!

— Понял.

Мой «второй номер» двинулся вдоль стены дома — а я, закончив заряжать пустые каморы барабана, крикнул ополченцам:

— Как только бомба взорвется, все уходим назад! И как можно быстрее!!!

Придуманный мной простой и очевидный план мог бы иметь свои шансы на успех — но реальность, как всегда, внесла свои коррективы…

В сторону поленниц и к простой деревянной ограде, за которой залегли ополченцы, полетели зажженные динамитные шашки! Все же не долетев пару метров до наших, они начали подрываться, громко бахая при каждом взрыве — и заставив прижаться к земле солдат… Инстинктивно залег и я — а буквально пару секунд спустя за спиной раздался отчаянный возглас Жоржа:

— Турки!!!

И следом частые выстрелы нагана…

Обошли нас аскеры вокруг дома. Твою же ж…

— Аллагу Акбар!!!

Все, по ходу османы пошли в рукопашную.

— Аллагу Акбар!!!

Где-то впереди, причем уже довольно близко, раздался привычный боевой клич мусульман — и Дживан, держа в правой руке трофейный Смит-Вессон, ринулся вперед, сцепив зубы от боли и злости, да глухо зарычав. Короткое отступление сквозь дворы Верхнего Сарыкамыша очень напомнили поседевшему юноше уличные бои за родной Адан… Так что ни рана в левую руку, ни подавляющее численное превосходство наступающего врага, не остудили боевой пыл дашнака. Скорее наоборот, прибавили ему ярости…

А всего на мгновение растерявшийся прапорщик Марочко, все-таки сумевший отвести поредевшее отделение благодаря прикрытию пулемета (жаль, что очереди его оборвались так быстро — запоздалый приказ и поспешное отступление стоили жизни трем ополченцам), решительно повел людей за собой, вслед Тадевосяну.

— За Веру, Царя и Отечество!

По-прежнему сжимая в руках привычную, родную и так хорошо знакомую трехлинейку, Павел Иванович провел ополченцев проулком между домами, когда впереди уже раздался грохот пальбы из Смит-Вессона. Мощное, убойное оружие в руках опытного стрелка посылает пули кучно и точно — а на близкой дистанции и вовсе не оставляет врагу шанса уцелеть! Подводит только скорострельность — приходится перед каждым выстрелом взводить курок, что было особенно неудобно Дживану с его раненой левой рукой…

Первую пулю он успел отправить в спину одного из турков, спешно обходящих, а скорее даже обегающих массивный деревянный дом, за углом которого раздаются частые выстрелы наганов и винтовок, да крики сошедшихся в ближнем бою солдат… Вторую — в грудь развернувшегося к нему турецкого офицера, так же сжимающего в руках американский револьвер! Третья пуля ушла в живот уже успевшего выстрелить в ответ османа… Турки разрядили маузеровские винтовки по смелому дашнаку практически залпом, в одно мгновение оборвав тому жизнь — дергающееся от сильных толчков тело Тадевосяна бросило на землю, но боли он не успел почувствовать. Только перед внутренним взором юноши вдруг предстали отец со старшим братом и сестры с мамой — они улыбались, звали Дживана к себе, манили руками… А тот, чувствуя необычайную легкость во всем теле, словно бы взлетел навстречу им, удивляясь лишь все более яркому свету, бьющему в глаза…

Он уже не мог увидеть, что отвлекшиеся на схватку с ним турки пропустили появление оставшегося отделения, молча, яростно бросившегося в штыки.

Павел Иванович, лишь последние несколько месяцев учившийся владению шашкой и стрельбе из револьвера, даже в ближнем бою предпочел действовать хорошо знакомой, отлично изученной им трехлинейкой. Подскочив к не успевшему среагировать противнику, он коротким, расчетливым движением всадил граненый штык тому в пузо — и тут же выдернул, не дав оружию уйти глубоко во вражескую плоть и застрять в ней… Второй осман направил было свой маузер в сторону прапорщика. Но последний так же умело отклонил в сторону германский ножевой штык ударом ствола мосинки по стволу вражеского винтаря — и отправил турка к праотцам очередным коротким уколом. Шаг вперед — выстрел! Марочко даже не потребовалось вскидывать трехлинейку — с двух шагов не промахнулся, выстрелив от пояса… А парировав ложем винтовки атаку очередного противника, налетевшего на офицера, твердо нацелив штык-нож тому в живот, Павел Иванович от души треснул врагу прикладом в челюсть на противоходе, сбив османа с ног!

Действия ополченцев были не столь успешными — сказалось отсутствие должной выучки и той школы фехтования на штыках, что прапорщик прошел будучи еще вольноопределяющимся. Но атака самого офицера, возглавившего отделение и выступившего в роли тарана, плюс фактор неожиданности — все это дало защитникам Сарыкамыша преимущество. Трое османов погибли от уколов граненых штыков налетевших на них армян, еще двоих застрелили в упор. С оставшимися бойцами отделения турки сцепились на равных — и один аскер умело отбил направленный в лицо игольчатый штык, сбив противника с ног ударом приклада. Другой же успел вскинуть маузер к плечу и застрелить своего противника… Мгновением спустя его срезал из трехлинейки Марочко, успевший перезарядить винтовку — а на опытного турецкого солдата налетело сразу двое армян. Выпад первого осман хладнокровно парировал расчетливым ударом по стволу мосинки, вонзив длинный ножевой штык в живот вскрикнувшего ополченца. Но второй, подскочив сбоку, размашисто ударил прикладом, словно дубиной — с такой силой и яростью, что дерево треснуло… Как и череп османа под ним.

Двое не самых умелых противников сцепились в рукопашной, каким-то образом выронив винтовки и рухнув на землю. Здесь они принялись наносить бестолковые, неточные и не очень сильные удары, пока потомок янычар не потянул из-за пояса длинный, слегка изогнутый нож… В какой-то момент схватившийся с ним немолодой ополченец оказался сверху — и пропустил удар клинка в правый бок. А потом еще один — и еще… Однако сбросивший с себя ополченца, воодушевившийся было турок недолго праздновал короткий успех — его, словно какого-то жука, пригвоздили к земле сразу два игольчатых штыка.

На этом короткая схватка ополченцев с обходящим дом турецким отрядом кончилось полным уничтожением последнего. Тем самым отделение Марочко прорвало кольцо окружения, подарив соратникам крохотный шанс отбиться и вырваться из западни…

Я все же успел швырнуть гранату за угол. Но одновременно с тем со мной поравнялись османы, воспользовавшиеся замешательством стрелков после подрыва динамитных шашек — и ринувшиеся в атаку. От стремительного укола налетевшего на меня противника я спасся неуклюжим прыжком-падением на спину — и тремя неприцельными выстрелами с левой руки… Только один из них зацепил бедро врага — но и это затормозило его: турок, сжав зубы от боли, глухо вскрикнул и потерял равновесие, не успев уколоть еще раз. И эта заминка, спасшая мою жизнь, стоила ему собственной — замерев на земле, я выстрелил уже точнее, и пуля калибра 7,62 врезалась тому в грудь, чуть повыше солнечного сплетения…

А следом за спинами устремившихся вперед аскеров бахнул взрыв РГ-12.

Двое османов, замыкающих прорвавшуюся группу, свалились, получив осколки в спину; бросило на бок и турка, целящегося в меня из маузера. Оставшиеся патроны я прямо с земли разрядил в спины тех, кто кинулся на встающих из-за укрытий ополченцев, свалив еще двух врагов. А следом за спиной раздался отчаянный крик Жоржа — и лязг металла:

— Рома, выручай!!!

Я рывком вскочил на ноги, освобождая шашку из ножен — и насколько возможно быстро кинулся на помощь другу. Последний пятится под напором сразу двух турецких солдат, отчаянно отбивая шашкой стремительные уколы последних, а еще один аскер уже практически обошел прапорщика, рассчитывая пропороть тому бок ножевым штыком маузера…

Глава 13

Я кинулся наперерез турку, на ходу вырвав шашку из ножен — и осман, заметив меня, развернул ствол винтовки в мою сторону. А после дуло ее озарила вспышка пламени — и тут же я почуял, как в левый бок меня словно с силой ударили, одновременно обдав чем-то горячим, что жжется… Но враг выстрелил от пояса, а я успел инстинктивно рвануть в сторону — и точного попадания, гарантированно свалившего бы меня наповал, удалось избежать.

Осман, не стрелявший в Жоржа только потому, что прапорщика закрыли спины наседающих на него аскеров, быстро дернул затвор назад, перезаряжая маузер — но лучше бы он попытался уколоть меня штыком! Буквально озверев от боли, страха и жарким огнем полыхнувшей ненависти к моему несостоявшемуся убийце, я вдвое быстрее рванул к противнику, размашисто ударив шашкой по стволу винтаря! Тот ожидаемо дернуло в сторону, и вражеская пуля ушла в стенку дому; еще шаг — и очередной резкий удар чуть искривленного клинка перехватил горло выпучившего глаза турка, разом захрипевшего и выпустившего маузер из рук…

В следующих миг Жорж также отбил очередной выпад врага — после чего стремительно выбросил правую руку с зажатым в ней клинком вперед, всадив наточенное с двух сторон острие шашки в живот противника. Последний турок, однако, успел вставить новую обойму в винтовку и уже вскинул ее к плечу — в то время как и я, и товарищ мой не успели бы предупредить выстрел османа… И выстрел грянул — но за спиной турка! Из-за угла дома показался уже немолодой прапорщик с трехлинейкой, снявший последнего османа, и Жорж восторженно воскликнул:

— Пашка! Марочко! Как же ты вовремя!!!

Я же, облегченно выдохнув, обернулся назад, скривившись от боли в раненом боку — и глухо застонал: на моих глазах полезшие со всех сторон турки уже принялись добивать последних бойцов отделения нашего прикрытия окованными прикладами, да увлеченно всаживать штыки в распластавшихся на земле ополченцев… Они так увлеклись расправой над горсткой армян, что не сразу обратили внимание на трех русских офицеров, вышедших победителями из короткой схватки с их соратниками — и я выдохнул сквозь зубы:

— Ходу! Ополченцам уже не помочь!

…На удивление нам повезло — последующий после столкновения отход из Верхнего Сарыкамыша, являющего крошечным пригородом небольшого на деле городка, прошел относительно благополучно. Как оказалось, маузеровская пуля задела меня только по касательной, так что, наскоро перевязавшись, я смог продолжить путь — но к концу эвакуации у меня уже начало темнеть в глазах. И дотянув на морально-волевых до вокзала, ставшего опорным пунктом остатков отряда Букретова, я тут же почуял, как державшее меня до того напряжение отпускает, и я проваливаюсь в спасительное забытье…

Несмотря на отсутствие боевого опыта, Николай Адрианович Букретов неплохо принял свой первый бой, сумел наладить оборону на подступах к городу, в котором практически не было регулярных частей, сколотил боеспособный отряд из охраны складов, ополченцев и выпуска прапорщиков, усилив его пушками и пулеметами. Но выбитый с предгорья после нескольких упорных атак османов, прущих вперед с одной лишь целью — выжить! — полковник потерял единственный шанс удержать напор многократно превосходящего врага теми силами, что остались у него в наличие… По сути, командир сводного отряда ныне лишь продлевал агонию без всякой надежды на успех предприятия — да молясь, чтобы части, снятые с фронта генералом Машлыкевским, успели прибыть в Сарыкамыш до того, как батальон добьют, и турки закрепятся в городе в большой силе, захватив, к тому же, стратегические склады боеприпасов русской армии.

Тем не менее, Николай Адрианович, словно узнав самого себя с новой стороны, сумел сохранить присутствие духа — в отличие от того же Машлыкевского, эвакуировавшегося в Тифлис и отдавшего приказ об отступлении (правда, подписать свой приказ генералу не хватило решимости). Так что, отступив к вокзалу, он постарался наладить оборону, поделив между уцелевшими пулеметными расчетами сектора обстрела, и прикрыв «мертвые» для огня «максимов» зоны группами лучших стрелков. В резерве у полковника солдат уже не осталось, командный пункт (одно название!) Букретов развернул у батареи, взявшей на прицел ближние подступы к вокзалу.

Николаю Адриановичу удалось даже покормить солдат саморазогревающейся тушенкой прежде, чем перегруппировавшиеся турки двинулись вперед плотными цепями от Верхнего Сарыкамыша. Вскоре заработали оба орудия, посылая шрапнель во врага — и в зоне обстрела османские цепи смешались, образовалась свалка из тел убитых и неразбериха, увеличивающая потери врага… Но офицеры противника быстро разобрались в ситуации, и на других участках атаки враг двинулся вперед уже бегом, разреженными цепями. Неожиданно открыли огонь пулеметы турок, германские «максимы» MG-01 на треножных станках — и также установленный на высокую треногу французский «гочкис». Три вражеских станкача били не по позициям поредевшего батальона, а по виднеющейся позади них батарее — развернуть орудия на закрытой позиции Букретов не успел по том простой причине, что отступил к вокзалу менее, чем за час до турецкой атаки…

Летящие издали очереди «максимов» и «гочкиса» достали артиллеристов лишь на излете, на предельной дистанции боя, с нулевой прицельностью. Но густые очереди и высокая скорострельность двух MG-01, работающих на водяном охлаждение, компенсировали невысокую точность, свою лепту внес и неплохой французский станкач. Несколько пуль ударили в щитки орудий, ранило подносчика боеприпасов, упал на землю с прострелянной головой снарядный… В ответ батарея перенесла огонь на турецкие расчеты — и быстро заткнула один из германских «машиненгеверов». Остальные же пулеметчики врага оказались умнее — и быстро заткнувшись, принялись меня позиции. Основную свою задачу — выиграть время на перестроение турецких цепей по фронту атаки, едва не сорванной первыми разрывами русской шрапнели — османские пулеметчики так или иначе выполнили…

С небольшой задержкой ударили очереди станкачей Букретова — ударили наверняка, подпустив врага поближе, прижимая османов к земле плотными очередями. И последние залегли, стараясь найти для себя любые укрытия — хотя бы для маскировки. Но если по секторам обстрела русских «максимов» атака захлебнулась, то в мертвых зонах враг решительнее пошел вперед, стараясь не обращать внимания на частые винтовочные выстрелы прапорщиков и ополченцев… Все же полковник грамотно построил оборону — ибо мертвые для пулеметов зоны были наименее удобны для продвижения противника, а число опытных стрелков на этих участках Николай Адрианович довел до максимума. Так что вскоре приблизившийся враг был вынужден залечь по всему периметру обороны батальона, в который раз вступив в перестрелку с русскими…

И вот тут-то из-за значительного превосходства в живой силе, дела у турок пошли повеселее — даже несмотря на разрывы шрапнели над головами тех осман, кто по дурости своей попытался инстинктивно скучковаться за жиденькими укрытиями вроде железнодорожной колеи. Математика войны тут оказалась проста — у кого больше винтовок и решительных стрелков, сражающихся за жизнь и готовых идти до конца, тот рано или поздно победит…

Полковник Кравченко вырвался вперед бодро рысящей полковой колонны «запорожцев». Не такой и глубокий на межгорной равнине снег, он позволяет споро идти сосредоточенным, серьезным перед скорой схваткой кубанцам на звуки боя, на помощь товарищам… На мгновение осадив жеребца, Антон Тарасович прижал к глазам командирский бинокль, устремив свой взгляд к Сарыкамышу — а точнее к уже хорошо различимому железнодорожному вокзалу, где сражаются в полуокружении уцелевшие защитники города. До него и осталось-то всего пара верст… Несколько мгновений спустя он обратился к ординарцам:

— Петро, скачи к подъесаулу Дейнеге, пусть разворачивает батарею и открывает огонь шрапнелью по живой силе противника, следующей от пригорода к вокзалу. Задача — остановить продвижение врага и нанести наибольший урон.

— Есть!

Урядник, замерший было за спиной командиром, развернул коня и бодро порысил в конец колонны.

— Василь, а ты скачи к хорунжему Изюмскому. Пусть готовится открывать огонь прямо с двуколок — и поднажмет! Без его пулеметов нам в бою придется туго…

Когда второй ординарец ускакал к начальнику пулеметной команды полка, Антон Тарасович невольно усмехнулся, представив себе выражение лица хорунжего при получении боевого приказа, после чего тихо произнес:

— Ничего, Петр Васильевич, справишься. Вон, в ноябре сего года пехота Устюжского полка сумела открыть эффективный пулеметный огонь по германским кавалеристам с тачанки*3 — и ты сумеешь, голубчик!

…В очередной раз дернув затвор назад и открыв магазин, я лишь глухо застонал от разочарования. Патроны кончились — и морщась от боли в подраненном боку, я окончательно осел на пол, укрывшись за подоконником в крепком кирпичном здании начальника станции, ставшего одним из ключевых узлов обороны батальона. Окно я делил с бойцом взвода охраны — но последний был тяжело ранен в голову несколько минут назад… Еще бы целился толково, стараясь попасть — так нет, раненый до того в ногу немолодой мужик возрастом за тридцать (видать был призван из запасников) в какой-то момент сломался. Наверняка после первого же ранения и сломался… Так вот, перезаряжаясь за укрытием, он высовывался лишь для того, чтобы сделать быстрый, торопливый выстрел по туркам, не понимая, что бьет в молоко! Хотя по совести сказать, попасть по бегущему человеку из неавтоматического оружия задача вовсе не простая, тут нужно уметь и упреждение взять, и поправку на ветер при случае… И все же — я целился, как мог долго целился, стараясь, чтобы каждый выстрел нашел свою цель в рядах все ближе подступающих турков. И — Бог покуда миловал. А вот товарищ мой при очередной попытке высунуться и сделать быстрый, неточный выстрел, упал назад со сломанной тяжелым ударом пули челюстью, буквально раздробленной слева пулей маузеровского калибра…

Пуля прошла навылет, не убив бойца — но последний потерял сознание от болевого шока. Кое-как перевязав раненого уже во второй раз солдата, я выгреб из его подсумков все обоймы, россыпь патронов нашлась в вещмешке — но теперь уже весь запас кончился. И где обновить его, решительно не представляю… Пришел я в себя именно в этом здании уже во время боя, и в числе легкораненых вновь встал в строй. Где Жорж, прапорщик Марочко и прорвавшиеся с нами ополченцы — неизвестно… Вскоре сюда же отступили остатки двух взводов, теснимых турками — и временный лазарет превратился в опорный пункт. Большинство бойцов поднялись на второй этаж здания — оттуда целиться сподручнее. К слову, сверху по-прежнему раздаются частые выстрелы, да бодрые команды офицеров. А вот на первом этаже активность заметно упала — еще бы, включая меня в строю осталось всего пять человек…

— Братцы, патронами не богаты?

После непродолжительной паузы один из бойцов виновато ответил:

— Последнюю обойму только что зарядил, господин прапорщик.

Остальные ничего не сказали — видимо, у самих уже ничего не осталось.

— В таком случае патроны бережем, без нужды не высовываемся. Соратники, судя по звукам наверху, пока успешно ведут бой — а наша задача не дать туркам войти в здание… Гранаты есть? То есть ручные бомбы?

— Никак нет!

Крепкий унтер с роскошными, хоть немного обвисшими усами ответил даже как-то молодцевато — но в голосе его я различил едва уловимую тоску.

— Значит так: вы — отдадите мне свою трехлинейку и поднимитесь наверх, попросите винтовочных патронов. А если в строю есть офицер, то тогда также и патронов к нагану. Пусть принимает решение о подносе боеприпасов — их запас необходимо обновить, и если нужно, пусть отправит хоть пару человек за цинками. Мы внизу прикроем…

Солдат, ответивший мне о последней обойме, несколько сбитый с толку обращением на «вы», отдал мне винтарь с видимым сожалением — после чего стремглав побежал наверх. Я же вновь высунулся в окно — чтобы замереть у проема с разбитыми стеклами с радостным возгласом, тотчас сорвавшимся с губ: на моих глазах над цепями турок, волнами следующих от Верхнего Сарыкамыша, расцвело не два, а сразу три небольших облаках разрывов шрапнели! И сразу следом — еще два, причем эти подорвались заметно ближе к нам… Я начал вертеть головой, после чего приник к другому оконному проему, пытаясь понять, откуда открыла огонь вторая батарея, откуда следует помощь?! И вскоре увидел, как к вокзалу приближается плотная, многочисленная колонна всадников…

Кавалерию заметили и турки, тут же ослабившие натиск — и открывшие плотный огонь слитными залпами по новому врагу. Несмотря на век скорострельных (по сравнению с дульнозарядными ружьями девятнадцатого столетия) магазинных винтовок с нарезным стволом, резко увеличившим огневую мощь и боевую эффективность рядового солдата, местные уставы, очевидно, все еще предполагают вести огонь именно залпами — по крайней мере, по относительно хорошо видимым массовым целям… Вроде той же кавалерийской колонны.

Но и приближающиеся всадники осознали опасность сразу после первого же залпа осман — и плотная колонна (наверняка понесшая потери) тут же начала разворачиваться в широкий, разомкнутый строй, раздавшись далеко в стороны. Очевидно, я воочию наблюдаю атаку так называемой «лавы»!

Активизировались стрелки на втором этаже, а вниз кубарем сбежал отправленный мной наверх солдат, заботливо держащий в руках початый цинк с патронами — и две РГ-12.

— Все, что смогли передать! И вам, господин прапорщик, отдельно двенадцать патронов к нагану…

— Вот это добро!

Я приподнялся над подоконником и бодро выпустил по туркам весь магазин, сноровисто передергивая рукоять затвора после каждого выстрела. При виде приближающегося подкрепления активизировался весь батальон — точнее его остатки, но все же! Все же наш усилившийся огонь заставил османов ослабить собственную стрельбу по всадникам; с бешенной скорострельностью заработавшие с обеих сторон орудия. Они, как кажется, и вовсе остановили турецкую атаку со стороны пригорода!

Спустя еще несколько минут, ломая устоявшийся в моем сознании шаблон, что пулеметная тачанка с «максимом» изобретена в годы Гражданской войны (вроде как махновцами), вперед конной лавы неожиданно выскочили две пулеметные двуколки. Поначалу никто, как кажется, не придал двум малым возкам особого значения — но как оказалось, зря! Ибо сделав лихой разворот, казаки — а что это именно казаки, сомнений не осталось после того, как я смог различить папахи-кубанки и бекеши — открыли плотный огонь станковых «максимов» прямо с двуколок, развернув их тылом к туркам… Причем понимая, что подобный огонь будет не особенно эффективен по залегшим османам, кубанцы от души врезали по последним двум цепям врага, только-только втягивающимся на вокзал со стороны Верхнего Сарыкамыша!

А затем казаки прямо в конном строю ворвались на станцию, принявшись колоть разбегающихся врагов пиками и яростно рубить их шашками под оглушительное русское:

— Урррр-а-а-а-а-а!!!

3. Это действительно так: 3 ноября 1914-го года при столкновении 104-го пехотного Устюжского полка с германской кавалерией (8-я кавдивизия) у городка Кутно (Польша), командир полка полковник Н.С. Триковский сумел отразить немецкую атаку, выдвинув вперед сразу четыре пулеметные двуколки. Последние, выскочив вперед на карьере, сумели вовремя развернуться тылом к вражеским всадникам — и открыть плотный, едва ли не кинжальный огонь четверых «максимов». Некоторое время спустя на помощь пулеметчикам подошла русская пехота, станкачи сняли с двуколок — и враг был окончательно отброшен. В свою очередь, сам полковник Триковский позже сформулировал тактические предложения по боевой эксплуатации пулеметных двуколок — в частности при использовании их против кавалерии и при отходах, а также в боевом охранение.

Глава 14

…Лихая атака казачьей лавы, ударившей попятившихся турок в лоб, стала моим последним видением того памятного боя. Поняв, что мы спасены и как минимум сегодня точно отстоим свои позиции, я вновь отключился — сказалась и кровопотеря, и в очередной раз отпустившее напряжение.

А позже началось воспаление в наспех перебинтованной и плохо обработанной ране…

Уже позже, пребывая на излечение в госпитале в Тифлисе, я узнал, что славная атака кубанцев привела к едва ли не полному уничтожению одного из полков 17-й пехотной дивизии осман. Казаки сумели выбить турок и из Верхнего Сарыкамыша, заметно остудив их наступательный порыв — выиграв не только бой, но и время, как минимум полдня. Впрочем, время это использовал и Энвер-паша, командующий наступлением на Сарыкамыш — использовал для накопления и сосредоточения сил перед новой атакой… Но за эти часы его собственная армия из-за не боевых потерь сократилась примерно на десять тысяч человек! Кто-то получил обморожение во время зимних ночевок, большинство же замерзло насмерть — и после очевидцы говорили, что на месте бивуаков осман переметенные снегом, почерневшие от мороза трупы аскеров образовывали жуткие круги. Так, словно тела их собрали вместе для какого-то жуткого обряда…

На самом же деле все было проще — эти люди просто замерзли вокруг прогоревших и потухших костров.

Тем не менее, Энверу-паше все же удалось собрать значительные силы для нового удара по Сарыкамышу — вот только и в город прибывали подкрепления. 13-го числа к вечеру вслед за кубанцами подоспел на подводах 1-й батальон 80-го пехотного кабардинского полка, а по железной дороге перебросили 222-й запасной батальон с еще одной дополнительной ротой. Утром следующего дня прибыл Кабардинский полк полковника Барковского, затем в город вошла и 1-я Кубанская казачья пластунская бригада во главе с генералом Михаилом Пржевальским. Можно сказать, казачий спецназ, заработавший свою репутацию при покорении Россией северного Кавказа — и особенно отличившийся во время Крымской войны…

Количество артиллерии и пулеметов у защитников города увеличилось кратно — но, тем не менее, враг наступал в большой силе (это несмотря на жуткие потери, считая замерзших и обмороженных), и продолжал давить. 14-го декабря ближе к вечеру османы предприняли внезапную атаку и сумели даже ворваться в город — но позже были выбиты решительной контратакой русских войск. В ходе последующих боев турки старались окружить Сарыкамыш, в то время как Пржевальский не без успеха контратаковал, тесня врага на ближних подступах — вот только решительные действия генерала оставили его практически без резервов…

В то время как у Энвера-Паши было достаточно сил для организации очередного, тяжелого удара по растянувшему фронт обороны противнику.

И он последовал — 16-го декабря османами уже практически ночью была предпринята мощнейшая атака в сторону занятой казаками высоты «Орлиное гнездо», вокзала и моста на шоссе… Турки шли плотными колоннами — и, не считаясь с потерями (морозные ночевки довели их до исступления, из разряда «лучше смерть в бою, чем от холода»), враг бешено напирал на позиции обороняющихся. Особенно жаркая схватка завязалась в районе железнодорожного вокзала, где оборону на себя принял полковник Кравченко Антон Тарасович — тот самый офицер, так вовремя пришедший с кубанцами нам на помощь… Силясь остановить отступление, полковник отдал приказ «Ни шагу назад!» — и сам бросился в гущу боя! Где и нашел славную смерть…

На тот момент у Пржевальского в резерве осталось только две сотни пластунов — и генерал бросил их в бой, уповая уже лишь на чудо. Но оно произошло! Пластуны ударили в штыки молча, с особой лихостью и умением используя в ближнем бою также и холодное оружие — неизменные кинжалы кама, шашки… Их атака была молниеносной и ужасающей; османы, пропустившие приближение казачьего спецназа, были в панике обращены в бегство! Очевидно, безмолвная смерть на остриях граненых штыков и отточенных лезвиях шашек, да жуткий блеск в глазах пластунов, не берущих пленных, показались туркам худшей альтернативой по сравнению с более спокойной, тихой и мирной смертью от мороза в горах…

После этого боя наступил перелом, закрепленный следующим днем — когда все атаки обессиленных, окончательно упавших духом аскеров были отбиты защитниками Сарыкамыша. Кроме того, к концу боев в город вошла и 2-я Кубанская пластунская бригада генерала Гулыги (в которую изначально был откомандирован полковник Букретов, наш первый командир), а за ней и части 1-й Кавказской казачьей дивизии генерала Баратова. Началось русское наступление — но при этом за одну только оборонительную фазу боев за Сарыкамыш 9-й турецкий корпус с 21000 человек сократился до 1000 солдат, а 10-й уменьшился до 800… Кроме того, более 1500 османских аскеров и офицеров попали в плен.

Славные, геройские дела! Впрочем, я нисколько не печалился, что протекали они без моего участия…

Жив — и то ладно.

В госпитале я был даже рад тому, что невольно погрузился в больничную рутину с ее регулярными перевязками, стойкими запахами гноя и крови, густо перемешанными с «ароматами» медицинских препаратов, сменного белья и бинтов, милыми, но чрезвычайно скромными сестрами милосердия. Единственными светлые пятна здесь — это приемы пищи (а кормят тут по всем нормам, а с поправкой на офицерский контингент стараются готовить разнообразно, включая местную, национальную кухню) да выходы в больничный дворик. И хотя я покуда его еще не покидал, все же Тбилиси (ну, то есть Тифлис в «настоящем») — город очень красивый и колоритный. Чего стоит один только вид цитадели Нарикала, возвещающейся на правом берегу Куры! А какие здесь, в горах, живописные рассветы и закаты…

Тем более, что вся эта рутина дала мне возможность остановиться, оглядеться, задуматься, в конце-концов, о будущем исходя из моих знаний о Первой Мировой.

Что я о ней знаю? Если разобраться — не так и мало, учитывая, что общий исторический курс я прошел перед тестовыми погружениями…

Итак, Первая Мировая война. В России до падение монархии более известная как Вторая Отечественная. Затем, с приходом большевиков к власти, ее называли уже «Империалистической» — или просто Германской. По крайней мере, до начала Великой Отечественной так точно… «Красные» на все лады ругали царское правительство, позволившее втянуть себя в войну за чужие интересы и ради чуждых народу целей, выставляя Первую Мировую как войну безумную и ненужную рабочим и крестьянским классам — что в имперской России, что в имперской Германии.

Но позже, когда в годы Великой Отечественной «германский пролетариат» явил свое «дружественное лицо» советским народам, старые аргументы о «ненужности» участии России в Первой Мировой несколько подрастеряли свою актуальность, и вспоминать о них стало неудобно… Вот тогда-то про «Империалистическую» решили просто забыть. Была война — и была. Враг старый — но безвольное царское правительство во главе с «никудышным» императором Николаем II ее проиграли, так чего старое вспоминать? Вон, есть у нас Великая Отечественная, победная, славная! Ее-то и будем помнить…

И таким вот интересным образом в советских учебниках истории о Первой Мировой реально «забыли», упоминая о ней лишь вскользь, как о чем-то незначительном и неважном. Да и как еще о ней коммунистам было вспоминать, если именно благодаря революционерам Россия потеряла шанс выйти из нее в качестве главного победителя — а сами большевики подписали позорный Брестский мир, выполнив все требования немцев? При этом старшее поколение, выученное именно на советских учебниках истории, подобное отношение к «Империалистической» сохранили на всю жизнь. В то время как сменившее их поколение в подавляющей части своей к родной истории осталось и вовсе равнодушно…

Но ведь не все так однозначно, как могло бы показаться на первый взгляд!

Вот допустим, вступление Россию в войну. Нужно ли оно было, отвечало ли национальным интересам страны? На первый взгляд — нет. На первый взгляд Николай II, будучи сторонником славянофильский идей, решил вступиться за «братушек»-сербов, подставившихся с убийством эрцгерцога Франца Фердинанда… Между прочим, одного из немногих австрийских политиков, решительно выступающих против готовящегося конфликта и желающего дать широкую автономию славянам в границах Австро-Венгерской империи, вплоть до создании славянской федерации. Так вот, решил «Николашка» вступиться за сербов, а погнал на убой собственный народ… Да и то, большевики в своей агитации больше напирали не на бессмысленную помощь «братскому» народу, а на желание царского правительства что-то завоевать, что-то приобрести. Что-то, что даст новый источник дохода всяким там помещикам и промышленникам…

На самом же деле «истинна где-то рядом». В том смысле, что принимая решение о вступление в войну, Николай II исходил и из известных ему разведданных. Кроме того, он получше многих других понимая личность «кузена Вилли» и его наполеоновские амбиции…. Если говорить о разведданных — то благодаря успехам русской разведки государю был известен план Мольтке-Шлиффена (его, кстати, передавали и союзникам по Антанте). План, построенной на разнице сроков мобилизации французской и русской армий, предполагающий первый удар по французам (наносимый через территорию Бельгии) с последующим разгромом последних — а затем стремительную переброску сил на восточную границу, против русских. Соответственно, против русских также должны были начать боевые действия и австрийцы с венграми, и турки — хотя последних активно обхаживали англичане, и вступление османов в войну было делом нерешенным. Впрочем, на Порту, по совести сказать, немцы особо не полагались — они были уверены, что им хватит сил сокрушить Россию едва ли не в одиночку…

Между тем, основные события развивались следующим образом: 28 июня был убит Франц Фердинанд и его вообще ни чем невиновная супруга София Хотек. Практически через месяц, 24 июля, после ряда путанных переговоров (в ходе которых верные себе англичане уклонялись от каких-либо твердых обязательств и обещаний), австрийцы выдвинули сербам ультиматум (на самом деле вполне справедливый!), который сербское правительство приняло практически целиком, за исключением одного пункта. Пункта о расследование убийства с привлечением эрцгерцога австрийской стороны… 25 июля сербы дали свой ответ — и начали мобилизацию. Но тут необходимо понимать, что мобилизация сербов была направлена на исключительно оборонительные действия против австро-венгров. А уже 28 июля войска Габсбургов перешли границу и начали обстрел Белграда тяжелой артиллерией…

В ответ на эти действия 29 июля в России была объявлена частичная мобилизация исключительно граничащих с Австро-Венгрией военных округов. 30 июля частичная мобилизация объявлена во Франции, 31 июля — после продолжительных, в том числе и личных переговоров между Николаем II и кайзером Вильгельмом, не давших никаких внятных результатов, в России была объявлена и всеобщая мобилизация… В этот же день объявлена всеобщая мобилизация и в Австро-Венгрии, а 1 августа — Германией и Францией. И тогда же, 1 августа, Германия объявила войну России! Причиной послужил отказ русского правительства на требования немцев остановить русскую мобилизацию против австрийцев… И только 3 августа Германией была также объявлена война французам — но боевые действия начались раньше, 1 августа. Тогда немцами был оккупирован крошечный Люксембург… И тут же, на Восточном фронте, 2 августа был занят российских город Калиш (событие известно также как Калишский погром, в ходе которого немцами было расстреляно порядка сотни гражданских лиц), а 3 августа — Ченстохова. Наконец, 4 августа Вильгельм начал вторжение в Бельгию, через территорию которой наносился главный удар по Франции…

В свою очередь, Австро-Венгрия объявила войну России 6 августа, а 8-го началось австрийское вторжение с выдвижением 7-й кавдивизии к Климантову. Наконец, 9 августа австрияками были захвачены Мехов и Водзислав… И только 11 августа русские войска начали ответные боевые действия против австрийцев (4 августа — против немцев).

К чему вся эта историческая справка? А к тому, что в те трагичные дни Николай II лишь объявил мобилизацию. Объявил, ЗНАЯ, что немцы планируют удар по России, как только расправятся с Францией, что они надеются уничтожить русскую армию до ее полного развертывания! Более того, в кулуарных переговорах с англичанами кайзер Вильгельм (28 июля) обещал не трогать Францию в случае ее нейтралитета (о чем государю могла доложить разведка). А 1 августа, уже после объявления войны Германией России, министр иностранных дел Британии Эдвард Грей договаривался с немцами о нейтралитете Англии в случае, если Франция не будет ими атакована… Правда, чуть позже король Георг V это предложение отозвал — но вероятность односторонней войны Германии в союзе с Австро-Венгрией против России была не так уж и нереальна… Таким образом, по факту — Россия вступила в Первую Мировую войну, ЗАЩИЩАЯ свою территорию и свой народ от НАПАДЕНИЯ германцев и австрийцев с венграми! И пусть современные Мехов, Водзисав, Калиш — это польские города, но в те годы они находились в составе Российской империи, в них жили русские граждане, и помимо этнических поляков там были и этнические русские, расстрелянные немецкими зольдатами в Калише.

Шах и мат, господа, шах и мат!

Теперь что касается понимания Николаем II личности кайзера Вильгельма, с коим он был лично и вполне неплохо знаком…. Вот очень наглядным будет сравнение кайзера с охамевшим, очень самоуверенным гопником в вагоне метро. Да, сам Вильгельм был сухорук и закомплексован, и на гопника внешне не тянет — зато кайзеровская германская армия под его началом считалась сильнейшей сухопутной армией в Европе! Так вот, достал этот гопник нож и лезет на другого пацана — вроде ни рыба ни мясо, рыхловатый, но постоять за себя вроде может, хоть и вряд ли сам отобьется. И что же делать — смотреть и ждать, пока гопник порежет и грабанет (или просто зарежет) первую жертву, или же попытаться вдвоем разобраться с агрессором, обезоружить его, выкинуть из вагона?

Главные действующие лица этой сценки Германия (гопник), Франция (ни рыба ни мясо), Россия (а конкретно государь, принимающий решение, как поступить). Если добавить в расклады остальных игроков — то Сербия это старый приятель, духовитый, но мелкий и не способный всерьез драться. А Австро-Венгрия — это еще один гопник, только поменьше и послабее. Он на побегушках у центрового гопаря, и ведет себя как зачинщик драки, провокатор, полезший на мелкого приятеля… Еще есть Англия — долговязый, нескладный малый интеллигентного вида, но хитрый как лис и себе на уме. В драку поначалу вроде не ввязывается, но держат в руках газовый баллончик… Ну и Турция — широко и приветливо всем улыбающийся восточный мужчина в феске с воровато бегающими глазами, жадно взирающий на красивый рюкзак главного героя. Когда последний влез-таки в махач с гопниками, улыбка сползает с лица восточного мужчины, и тот решительно шагает к ГГ, достав заточку и намереваясь пырнуть его в спину…

Собственно говоря, что и произошло — турки напали на Россию без объявления войны, обстреляв черноморские порты 29 октября 1914 года.

Так вот без центрового гопника-агрессора, именно что ЖЕЛАЮЩЕГО ДРАКИ и рулящего гоп-бригадой — без него всеобщей свалки, быть может, и удалось бы избежать. Австрийцы напали на сербов, русские продемонстрировали ГОТОВНОСТЬ заступиться, и на одной только демонстрации силы могли бы склонить Габсбургов к переговорам. Кроме того, государь обратился к германскому кайзеру за посредничеством, надеясь на его благоразумие… Все было в руках Вилли — но суть в том, что Вильгельму не нужен был мир, ему была нужна война, он преследовал в ней свои интересы. Ровно как и до предела милитаризованное германское общество, в котором уже в начале 20-го столетия были крайне популярны русофобские идеи и мечты о «Дранг нах Остен», буквально мечтало о скорой и «победоносной» войне… Тем не менее, Николай II просил кузена помочь именно дипломатическим путем, просил кайзера о посредничестве, предлагал передать австро-сербский вопрос на Гаагскую конференцию… В ответ Россия лишь получила ультиматум с требованием остановить мобилизацию, только начавшуюся в стране, мобилизацию, направленную, прежде всего, на защиту страны и способную помешать воплощению в жизнь плана Мольтке-Шлиффена! О существовании которого Николай II был прекрасно осведомлен…

Так что, есть какие-либо еще сомнения в «справедливости» вступления России в Первую Мировую войну? Господа, да на Россию просто напали…

Это о причинах вступления Российской империи в войну.

Глава 15

Ну и естественно очень много ведется речей о том, насколько плохо обучена, не обеспечена, и откровенно слаба была русская армия, способная бить якобы слабых, ни на что не годных австро-венгров и турков… Ну да, ну да. Я слабость османских атак успел узнать на личном примере. Аскеры лезли вперед остервенело, несмотря на собачий холод и плотность залегания снега в горах, в городе они сражались с упорством обреченных — а кроме того, они сумели протащить и пушки, и пулеметы через Бардусский перевал. И солдаты колонны Букретова уже во время русского контрнаступления успели почуять на себе, насколько действительно метки турецкие артиллеристы…

Наконец, турки еще покажут себя во время Дарданельской операции, в ходе которой был задействованы огромные силы англо-французского флота и едва ли не полумиллионный десант русских союзников по Антанте! Но, несмотря на все силы, брошенных против них, османы отразят все атаки, оставив за собой поле битвы на Галлипольском полуострове.

А Дарданельский десант обойдется союзникам порядка трехсот тысяч солдатских жизней…

С австро-венграми я еще не встречался, но по изученному мной перед «погружением» Гольдап-Гумбиненнскому сражению могу уверенно сказать, что в полевых боях (особенно начала войны) русская армия была сильнее германской. Никакого сверхоружия или технического превосходства за немцами в настоящий момент нет: русские трехлинейки ничем не уступают кайзеровским маузерам, число станковых пулеметов на полк выше именно в русских частях (8 русских «максимов» против 6 MG-08 у немцев). Нет у гансов и никакого превосходства в артиллерии (за исключением тяжелых штурмовых орудий типа «Толстой Берты», но против укреплений той же Осовецкой крепости последние оказались бессильны). Россия вступила в войну с тяжелым бомбардировщиком «Илья Муромец» и в целом на первых порах не отставала от прочих участников по эффективности использования авиации… Да и после — и кроме того, в Первой Мировой авиация не имела такой важной роли, в отличие от Второй. Наконец, тактика — русская армия активно окапывалась с самого начала войны, получив бесценный опыт успешного возведения и использования полевой фортификации в сражениях русско-японской. Но в Европе к любви генерала Куропаткина к рытью окопов относились с пренебрежением и насмешкой, и германские зольдаты шли в атаку под Гумбиненом в плотных, густых цепях, не хуже осман под Сарыкамышем! В этих густых цепях они на поле и остались, расстрелянные из пулеметов и накрытые шрапнелью… Наконец, русские еще в противостоянии с японцами освоили такой прием, как стрельба артиллерии с закрытых позиций — в то время как немцы пытались под Гумбиненном вывести свои пушки на открытые позиции, для огня прямой наводкой.

Да, растиражированное германцами поражение 2-й армии Самсонова, весьма чувствительно ударило по имиджу русской армии и подняло упавший после Гумбинена боевой дух немцев. Но тем не менее, первоначальный успех командующего 1-й армией Реннекампфа привел к тому, что на восточный фронт германцы перебросили одну кавдивизию и два пехотных корпуса, коих так остро не хватило для победы немцев над французами в 1914 году… Кроме того, несмотря на тяжелые потери 2-й «самсоновской» армии, она не была уничтожена, и похоронив во встречных боях как минимум одну германскую дивизию, после короткого переформирования уже в сентябре нанесла новый удар по врагу.

Но если боевые операции в Восточной Пруссии в целом сложились неудачно для русской армии (прежде всего из-за неумелого командования 2-й армией погибшего Самсонова и осуществляющегося общее руководство Жилинского), то в Польше ситуация сложилась в целом в пользу именно русского оружия. Так, в ходе Варшавско-Ивангородской операции германцы были вначале остановлены, а после и отброшены (поспешный отход скорее напоминал бегство, о чем свидетельствует свыше 20000 пленных), и хотя обе стороны понесли значительные потери, все же именно со стороны врага они оказались выше тысяч так на пятнадцать зольдат! Вторая попытка немецкого наступа в Польше в 14-м году, так называемая Лодзинская операция обернулась для кайзеровских войск еще более сильным поражением: русские войска устроили гансам «котел», сократив 2,5 корпуса процентов так на семьдесят и полностью реваншировавшись за поражение армии генерала Самсонова. Вот только если о трагедии последнего я хотя бы читал в романах Валентина Пикуля, то о победе над немцами в 14-м ходу в ходе Лодзинской операции до недавнего времени вообще ничего не слышал…

Наконец, 14-й год — это год победной Галицийской битвы, в ходе которой русская армия вышла к Карпатам и освободила (ну, а кто-то считает, что захватила) территорию былинной «Червонной Руси», исторически подконтрольных древнему Галицко-Волынскому княжеству. И если в боях с русскими немцы несли сопоставимые с нашими потери, то австро-венгры потеряли в ходе сражения тысяч так на сто больше солдат убитыми и ранеными, и столько же — пленными. Общие потери врага оказались вдвое больше русских, Габсбурги потеряли до половины армии, сражающейся на русском фронте. В свою очередь, тяжелые потери врага позволили сербам в 1914 году выстоять и даже обратить австрийцев вспять на своей земле…

И под занавес — Сарыкамышская операция, в ходе которой в значительной степени уступающие османам русские войска добились блестящей победы! События, в коих мне выпала честь стать участником… К слову, именно о боях на Кавказском фронте и ходе их действий я читал вскользь. Помню, что Юденич, заменивший Машлыкевского, сумел остановить начавшееся было отступление под Сарыкамышем и всеми силами помог удержать город — после чего турок обратили вспять. Потом, кажется, было Эрзерумское сражение, а до него еще какие-то бои, в целом успешные для русской армии… И, наконец, Трапезундская операция. Кроме того, особняком стоит героическая оборона армянами Вана, в итоге освобожденного русскими войсками — и сам героцид армян по всей территории Турецкой империи.

Итак, 1914 год был годом русских побед на всех фронтах. Причем если на западном фронте германцы в одиночку сражались с французами, бельгийцами и англичанами, то на восточном дела обстояли в точности наоборот. Так, против русских действовали и сильные немецкие контингенты (8-я и 9-я армии), большая часть австро-венгерских войск (против России сражалось свыше восьмисот тысяч солдат, в то время как с сербами воевало изначально около двухсот тысяч, затем за счет резервов армию вторжения довели до четырехсот пятидесяти), и едва ли не все турецкие силы — причем лучшие части. Конечно, сравнение с первым годом Великой Отечественной войны кому-то может показаться неуместным, так как основные силы немцев были сосредоточены на Западном фронте… И все же невозможно отрицать — на фоне тяжелых поражений британцев и французов, «Чуда на Марне», ставшего возможным исключительно благодаря русской победы под Гумбиненном (в 1914 году французы и не пытались оспорить, что именно спешная переброска германских корпусов на восток спасли их), и «Бега к морю», русские победы действительно блистали!

Но вот, наступил 1915 год. Немцы перебросили ударные силы на восток, немного оправившаяся от недавнего поражения Австрия спешно отмобилизовала армию — а союзники, вместо того, чтобы активизироваться на западном фронте, выделили огромные силы для захвата Черноморских проливов, чтобы те не достались русским по итогам войны… Более того, русский заказ на выпуск снарядов и прочих боеприпасов, а также винтовок, размещенный на английских и французских заводах — и оплаченный заранее! — был присвоен «союзничками» для того, чтобы преодолеть свой снарядный голод. Соответственно, сами русские войска остались без требуемых боеприпасов и вооружения… Да, безусловно, размещение военных заказов за границей было худшей ошибкой военного министерства, да, от англичан и французов было бы глупо ожидать, что они отправят снаряды, патроны и винтовки в Россию в тот момент, когда сами отчаянно нуждались в вооружение. Так или иначе, это было предательство — и в большей мере предательство в тот миг, когда немцы на восточном фронте предприняли мощное наступление, а союзники даже не попытались как следует ударить по врагу и оттянуть на западный фронт хоть сколько-то войск Второго Рейха. Естественно, в этих условиях русской императорской армии было нанесено ряд поражений, более известных как «Великое отступление»…

Одним из немногих славных мгновений в тех боях стала героическая оборона крепости Осовец, чей гарнизон выдержал три штурма (третий с применением газов, события «Атаки мертвецов»). Во время боев за крепость русскими войсками впервые в ходе Первой Мировой была успешно применена комбинированная оборона долговременных крепостных сооружений с плотно занятым предпольем, позже легшая в основу концепции укрепрайонов… И именно благодаря этой системы обороны гансы не смогли использовать свои «Берты» — их просто не удавалось подвести к фортам на дистанцию эффективного огня из-за упорно защищающих полевые укрепления русских солдат. В свою очередь, те не удавалось взять из-за плотного огня неразрушенных фортов!

В итоге гарнизон оставил Осовец лишь по приказу командования, когда продолжение обороны несгибаемой крепости уже не имело военного смысла…

Но вот, закончился 1915 год, завершилось «Великое отступление». И где же пролег фронт? В Подмосковье, у Ленинграда или на Сталинградском берегу Волги?! Нет — была оставлена лишь Польша, часть Прибалтики (Литва), недавно «освобожденная» Галиция… Да, русские потери в 1915 году огромны — до миллиона солдат и офицеров. Вот только… В самом тяжелом, 1941-м году Великой Отечественной, потери РККА на фронте — свыше 3 миллионов бойцов и командиров. Некоторые оценки и того больше — до 5 миллионов, включая только 2 миллиона военнопленных…

Да, это разные войны, с совершенно разными системами вооружения, техники и тактики. И сравнение это конечно не совсем справедливо — в 1915-м у немцев не было ни мощнейшей авиации, ни танковых дивизий, способных продавить массой бронетехники практически любую оборону и уйти в глубокий прорыв, ни кампфгурпп, способных стремительно найти слабое место в советской обороне.

И все же, все же… Даже в самые худшие дни «Второй Отечественной» никто в русской армии не мог помыслить, что немец подойдет к Москве или столице, Петрограду. Что враг будет вести бои на Кавказе, прорвавшись к нему с севера, а не юга…

Между тем, «Великое отступление» русской императорской армии в 1915 году стало самым тяжёлым поражением Российской империи в годы Первой Мировой. Уже к 1916-му году линия фронта сиабилизировалась, а кризис снарядного голода миновал. Несмотря на критику императора, принявшего решение лично возглавить армию, со стороны части генералитета, простых солдат и офицеров весьма вдохновил тот факт, что государь с ними, на фронте. И на мой взгляд, тот факт, что Николай II принял командование именно в самый тяжёлый период боев на фронте, делает ему лишь честь.

Стало ли это сечением обстоятельств и совпадением, или нет, но когда император принял на себя полномочия главкома, ситуация на фронте начала выправляться. И 1916 год стал годом самых славных и громких побед русской императорской армии во «Второй Отечественной»…

Брусиловский пролыв, известный так же как Луцкий. Многие недоисторики считают, что линия фронта, удерживаемая австрийцами в 1916-м была значительно слабее немецкого на Сомме. Разве?

Оборона противника состояла из трех эшелонов, самым сильным из которых был первый: две — три линии разветвленных траншей, полноценных окопов полного профиля с укрепленными козырьками, блиндажами, подготовленными огневыми позициями, отсечными ходами и ходами сообщений. Для пулеметов — бетонные колпаки; на всех высотах доты. Создавались укрытия с бетонными сводами до двух метров, выдерживавшие попадания практически любых снарядов. Пространство перед позициями простреливалось плотным фланкирующим огнём, подступы были также пристреляны артиллерией. Правда, второй и третий эшелон состояли уже из одной — двух линиий… Впереди окопов было натянуто по несколько рядов колючей проволоки или спирали Бруно (на ряде участков — под напряжением). К проволоке подвешивали бомбы, а подходы к трашеям также прикрывались минными полями. Между окопами и рядами колючей проволоки также организовывались различные ловушки, «волчьи ямы»… И столь укрепленные, сплошные траншеи только заполняли собой промежутки между основой обороны — опорными пунктами! А вот это уже были настоящие бетонные крепости с фортами, казематами и тяжёлой артиллерией…

Что же предложил генерал Брусилов?

Понимая, что успех операции зависит прежде всего от выручки солдат, Алексей Алексеевич организовал в ближних тылах учения по преодолению всевозможных препятствий на выстроенных укреплениях, копирующих вражеские. Тем самым повторив действия легендарный Суворов при подготовке к штурму Измаила… От каждого солдата и офицера требовалось доскональное знание своего личного оружия, практиковалась взаимозаменяемость на поле боя — весь личный состав знакомился с гранатами и пулемётами. Формировались специальные команды бомбометов… По ночам шли фортификационные работы, с целью приблизиться своими траншеями к позициям врага. Также была организована доскональная разведка местности — причём были задействованы не только добровольцы, добывающие «языков», но и авиация, ведущая разведку с воздуха.

Брусилов очень рисковал, сосредоточив на участках прорывов подавляющее количество артиллерийских стволов своих армий. Ведь при этом были практически полностью оголены другие участки русского фронта! Однако ни немцы, ни австро-венгры не ожидали от противника каких-либо активных действий после разгрома 1915-го, кайзер перебросил ударные части на западный фронт, где началась «Мясорубка под Верденом»… Более того, Брусилов собирался нанести не один мощный удар, а сразу три — по числу армий в составе фронта! Это было рискованно; но при удачном развитии наступления противник лишался возможности маневрировать резервами и купировать прорыв (как это в действительности и случилось).

В ночь перед наступлением специальные команды добровольцев срезали колючую проволоку, снимали с нее бомбочки, делали проходы в минных полях. Затем на немецкие позиции обрушился просто чудовищный залп русской артиллерии! По воспоминаниям очевидцев, земля вставала дыбом, и австриякам жутко было находиться даже в своих окопах… Не закончилась ещё артподготовка, а под её прикрытием начали выдвигаться вперёд русские подразделения — Брусилов впервые использовал тактику наступления за «огневым валом», что позволило русским солдатам приблизиться вплотную к вражеским окопам. И в первых рядах вначале наступали, а после и ползли по-пластунски бомбометатели, в чью задачу входило уничтожение пулемётных точек врага…

Брусиловский прорыв был максимально успешен — проломив фронт врага на всех трех участках генерального наступления, командующий лишил немцев возможности маневрировать резервами и сумел бросить свои войска в оперативный прорыв. Австро-венгерские и германские войска были отброшены на 80-100 километров, их потери оказались втрое выше русских, и дошли до полутора миллионов, включая 350 тысяч зольдат кайзера Вильгельма. После этого разгрома австрийцы могли держать лишь пассивную оборону…

Кампания 1916 года создала предпосылки для полной и окончательной победы России, в успехе общего фронтового наступления русской императорской армии в 1917-м никто не сомневался — можно привести в качестве примера мемуары Деникина… А будущие знаменитые шапки-богатырки красноармейцев были пошиты для будущих победных парадов.

Но! Даже если бы фронтовое наступление не завершилось разгромом Германии в 1917-м, у Николая II был и резервный план — Константинопольский десант.

Глава 16

Операции по внезапному удару и захвату черноморских проливов разрабатывались, если не ошибаюсь, ещё при Александре III. Взять Босфор и Дарданелы под свой контроль, сделав Черное море домашним «русским морем» (к слову, оно так когда-то и называлось в эпоху походов русов на Византию) — это была заветная мечта славянофилов и патриотов, помнящих о преемственности Российской империи по отношению к Восточно-Римской…

Но ведь это были не только мечты прекраснодушных романтиков, в своих грезах представляющих Православный крест на куполах древнего собора Святой Софии!

Во-первых, захват проливов действительно превращал Черное море (а заодно уж и Мраморное) в «домашние моря» для России, исключая возможность вражеских десантов в Крым — и атаки любых наших южных портов, имевших место быть в Крымскую войну (а позже и в Первую Мировую, и в Великую Отечественную войны). Во-вторых, он открывал возможность уже Черноморскому флоту выйти на оперативный простор в Средиземное море и возможность действовать на вражеских коммуникация. Ведь тот же Балтийский флот в 1904 году отправился воевать с японцами вокруг всей Европы не от хорошей жизни. Турки просто не выпустили русскую Черноморскую эскадру… В-третьих, беспошлинный и совершенно не контролируемый проход уже торгового русского флота через проливы сулил значительные финансовые выгоды — и наоборот, новым источником дохода стали бы пошлины на иностранные торговые суда, следующие сквозь Босфор и Дарданеллы.

Это уже не говоря о том, что стань Константинополь русским городом, как тут же изменились бы и политические расклады на Балканах, позволив вернуть Болгарию в орбиту влияния России…

Но самое главное относительно событий Первой Мировой — захват Константинополя (в те годы именуемого Истамбулом) и контроль хотя бы над Босфором мог стать еще одним ключом к победе над германцами, ибо таким образом перерезалась железная дорога Берлин — Багдад! Поскольку это была своеобразная «дорога жизни» для немцев…

Все дело в том, что Второй Рейх обеспечивал себя сельскохозяйственной продукцией только на шестьдесят процентов. В мирное время вопрос обеспечения продовольствием решался поставками соседей (в частности, зерна из той же Россией). Однако в Первую Мировую единственными, кто реально спасал немцев от голода, стали турки (шведские поставки также играли свою роль, но не могли быть ключевыми и решающими). А вот поток сельскохозяйственной продукции из Месопотамии в Германию шел именно по Берлин-Багдадской железной дороге, самым уязвимым местом которой была переправа через проливы! Так вот, даже если бы Германия выдержала удары союзников на фронтах, начавшийся в стране голод заставил бы немцев капитулировать. Ведь как уже было сказано, Австро-Венгрия после поражения 16-го года фактически играла роль третьесортного союзника, ничего не решающего в масштабах мировой войны…

Будущий десант готовили серьёзно, не хуже, чем солдат Юго-Западного фронта перед Брусиловским прорывом. Так, под командованием георгиевского кавалера, генерала А. А. Свечина формировали отдельную Черноморскую морскую дивизию — крупное соединение морской пехоты. Её комплектовали исключительно из георгиевский кавалеров, а в составе дивизии было четыре полка: Цареградский, Нахимовский, Корниловский и Истоминский. Последние три названы в честь адмирала, доблестно сражавшихся в том числе и с турками в Крымскую войну, и со славой павших на поле боя…

Личным составом дивизии изучалась тактика городского боя, постоянно отрабатывались десанты и прорывы обороны условного противника. Подразделения насыщались новым оружием — ручными пулемётами Льюиса и Мадсена, ручными бомбами Рдултовского образца 1914-го года (РГ-14). Поступали даже образцы самого современного на момент оружия — автоматические винтовки (а по сути, настоящие автоматы!) Фёдорова. Офицеры помимо наганов вооружились пистолетами — трофейными маузерами и штайерами, браунингами… Проводились интенсивные, масштабные морские учения, отрабатывалось взаимодействие различных типов кораблей при осуществлении десанта, боевые стрельбы. Активно шла разведка района высадки, в том числе и аэрофотосъёмка. Более того, для поддержки будущего десанта с воздуха, 31 декабря 1916 года Колчак отдал приказ о формировании Черноморской воздушной дивизии, эскадрильи которой разворачивались с поступлением морских самолётов.

Одновременно с тем Черноморский флот вёл активные боевые действия на море. Командующего, Александра Васильевича Колчака, сильно ругали после Гражданской, и повесили на него многие грехи. Заслуженно или нет… Но нельзя отрицать тот факт, что Колчак был отличным моряком и флотоводцем, грамотным, умным, дерзким и инициативным офицером с широким кругозором, с богатым боевым опытом и опытом штатной работы. И с его прибытием на театр военных действий, турецкий флот полностью утратил инициативу… Смело навязывая врагам морские сражения, которое турки старались избежать — несмотря на изначальное превосходство в огневой мощи «Бреслау» и «Гебена»! — Колчак загнал турецкие и германские (переименованные в «Мидилли» и «Султана Селима») корабли в Мраморное море, а после перекрыл Босфор минными банками. На свои базы загнали и подлодки неприятеля…

К слову, изначально десантная операция планировалась на 1916 год. Однако из-за вступления в войну Румынии и быстрого её разгрома, пришлось оперативно перебросить на помощь союзникам для пехотных корпуса. И именно для их переброски были задействованы десантные корабли Черноморского флота; по этой причине десант и пришлось отложить.

Вторая дата операции была назначена на апрель 1917 года…

Безусловно, ее успех нельзя назвать стопроцентным: во время Дарданельского десанта союзники ничего не смогли сделать и полумиллионной армией! Но справедливости ради стоит заметить, что это общие силы, участвовавшие в боях с начала и до конца Галлипольского сражения, а изначально англо-французский десант составлял что-то около восьмидесяти тысяч солдат и офицеров. Однако и особая Черноморская дивизия — это вовсе не все силы вторжения! Это лишь ударный кулак морской пехоты, если угодно — кампфгруппа! Приданная Колчаку дивизия должна была лишь захватить плацдарм в месте высадки и прорваться к прикрывающим Босфорский пролив батареям. Также стоит отметить, что изначально планировались городские бои именно в Истамбуле, то есть театром боевых действий должны были стать не траншеи, как на Галиополи, а городская застройка турецкой столицы…

И при правильно выбранной точке десанта, а также успешно реализованном факторе внезапности, георгиевские кавалеры могли всерьёз «встряхнуть» осман — как никак, под удар попадала их столица! Да, мы не можем знать, удалось бы вскрыть вражеской разведке приготовления Колчака, угадать с местом и датой десанта — это уже отдельный разговор. И, наверное, тема научной работы… Но факт в том, что турки с началом Первой Мировой укрепляли именно Дарданеллы, не Босфор. А причиной наращивания мощи береговой обороны стали как раз успешные атаки и обстрелы береговых укреплений союзниками по Антанте ещё в 14-м году. Однако добившись локального, тактического успеха горе-флотоводцы проиграли стратегически, в буквальном смысле указав туркам на их уязвимость…

Кроме того, Дарданелльская операция началась с удара франко-британского флота и прорыва его сквозь пролив в Мраморное море, где корабли союзников и попали под шквальный артиллерийский огонь с господствующих высот да напоролись на непротраленную минную банку. И только потеряв несколько кораблей британцы решились на высадку десанта — так что о факторе внезапности в 1915-м речи уже быть не могло. В свою очередь, план «Босфорской операции» Колчака был построен именно на высадке десанта — внезапной! — а уже потом на прорыве флота в Мраморное море, после захвата вражеских батарей с суши…

Надо понимать и другое — если не ошибаюсь, именно в 1916-м году русская армия нанесла туркам ряд чувствительных поражений в Малой Азии, где были захвачены Эрзерум и Трапезунд. Кроме того, в ходе их черноморцы уже получили успешный боевой опыт проведения десантов… В упорных битвах турецкие войска были раз за разом разбиты, а значительные силы 5-й армии, отстоявшей Дарданеллы, враг вынужденно перебросил против Юденича. Таким образом, на фоне военных успехов русских и значительного ослабления турецких военных контингентов в проливах, высадка десанта прямо в столице вполне могла вывести Турцию из войны!

Да, мы сто с лишним лет спустя можем только гадать, удался бы Колчаку десант или нет — но современники тех событий, в особенности же разработчики операции и её исполнители в успехе не сомневались… И ведь в отличае от нас это были весьма компетентные люди, имеющие богатый боевой опыт, и ставшие адмиралами и генералами не за счёт связей и не по «выслуге лет», а за свои конкретные заслуги. Тот же Колчак отличился ещё в русско-японскую удачным уничтожением японского крейсера «Такасаго», а после успел повоевать и на суше, обороняя Порт-Артур — за что и получил Георгиевское оружие. На Балтике в годы войны он проявил себя отличным штаб-офицером, после чего успешно командовал отрядом эскадренных миноносцев, на Чёрном же море и вовсе переломил ход боевых действий! Или, к примеру, командир «особой Черноморской» Свечин Александр — ветеран русско-японской, отличившийся и в Первую Мировую офицер, также награжденный Георгиевским оружием…

А его выдавали за конкретные боевые заслуги. Брусилов получил свое как раз за знаменитый «прорыв»!

…Февральская революция 1917-го года перечеркнула все планы русского командования. Все обязательства союзников по Антанте перед Российской империей были аннулированы, практически разбитая Турция (а с ней, очевидно, и Германия) — спасены. Стремительно разлагающаяся русская армия и флот при временном правительстве потеряли всякую боеспособность и стали балластом, все же отвлекающим на себя часть германских сил на Восточном фронте… Безусловно, бенефециарами новой русской смуты стали наши «союзники» по Антанте — ведь в случае победы Российской империи во главе с государем Николаем II в Первой Мировой, союзниками пришлось бы выполнять заявленные ими обязательства.

Но дело даже не в проливах, или присоединении к России «Червонной Руси», или турецкой Армении. Дело в том, что все главные и громкие победы были достигнуты именно на Восточном фронте! Дело в международном престиже и становлении Российской империи ведущей мировой державы в качестве главной победительнице в войне — в очередной раз. Как после победы над Наполеоном, к примеру…

И конечно, на не может быть известно, по какому бы пути пошла история не только России, но и всего мира при подобном раскладе. Позволил бы государь англичанам и французам устроить циничный грабёж Германии — не потерпевший, кстати, в реальности военного поражения? Ведь именно этот грабёж (вкупе с предательской революцией) и стал причиной реваншистских настроений немцев, вылившихся в идеи национального превосходства, именно вследствие его Гитлер пришёл к власти…

В «той» реальности, где февральский переворот 1917-го года не состоялся или был бы вовремя подавлен, государь мог сохранить при власти кайзера Вильгельма. В той реальности, помешав ограбить Германию, Николай тем самым протянул бы руку помощи «кузену Вилли», вынужденному именно в лице России искать нового союзника…

В той реальности Великой Отечественной могло бы просто не быть. Не быть этих искупительных скорбей… И как бы славна не была в ней победа русского, и всех сражающихся плечом к плечу с нами народов, мы заплатили за неё слишком страшную цену. Мы заплатили за неё жизнями наших родственников, убитых и не родившихся детей. 27 миллионов жизней! 27 миллионов — из них 15 миллионов только гражданских!

Страшно представить. Просто страшно себе это представить… Хотя с другой стороны, примерно столько же не родившихся детей в материнских утробах было убито с развала СССР по настоящее время.

…А быть может, моим современникам не интересна история Первой Мировой не только из-за того, что большевики «забыли» её, вычеркнув из памяти и учебников истории? Позорно забыли и переврали, кстати, именно потому, что Брестским договором перечеркнули все достижения русского оружия в Закавказье, Малой Азии, Карпатах и Закарпатье, отдав немцам и туркам не только захваченные территории, но и исконно русские земли в Малороссии, и часть русской Армении с её древней столицей Ани… Может быть, эта война не тронула наши души по той простой причине, что враг при Николае II не занял ни одного именно русского города? Что под удар практически не попало гражданское население Российской империи? В отличае от Великой Отечественной, в годы которой враг убивал не только на фронте, но и в тылу, не только воинов, но и гражданское население… Причём на равных — и даже в большей степени, судя по статистике.

И здесь трагедия геноцида армян не в счёт — вроде бы и жалко их, и вроде свои они, православные. А все одно их боль и страдания в годы ПМВ слишком далеки от нашего сознания, сочувствия, понимания, желания и готовности помочь… Очевидно, именно по этой же причине «Вторая Отечественная» не была понятна простому русскому человеку. И как бы беспощадно это ни звучало, многие наши солдаты действительно не понимали, за что воюют, убивают и умирают…

В отличае от Великой Отечественной, ставшей слишком личной едва ли не для каждого солдата, едва ли не для каждой советской семьи…

Глава 17

2 мая 1915 года. Позиции 3-й армии генерала Радко-Дмитриева в районе города Горлице

10 часов утра.

— Господин полковник, господин полковник! Артиллерийский налет кончился — и австрийцы пошли вперед!

Полковник Игнатов, едва ли не заваленный землей и бревнами на командном пункте полка, попавшего под удар тяжелого 150-мм «чемодана» австрийской гаубицы М.94, проломившего три наката бревен, судорожно встряхнулся, бестолково мотая головой — словно пес от воды после речки. Адъютант, поручик Тельных, в момент попадания гаубичного снаряда находившийся вне командного пункта, с легкой оторопью поймал на себе совершенно бессознательный взгляд полковника, уже подумав о том, что полк остался без командира. Но неожиданно в глазах Игнатова появилось осмысленное выражение — и, сняв с переносицы пенсне с треснувшими линзами, полковник надтреснутым, глухим голосом спросил:

— Связь с командирами батальонов есть?

Вопрос, в сущности, был вне компетенции адъютанта — он не отвечал за связь. Но, воочию увидев последствия едва ли не тринадцатичасовой артподготовки, после которой позиции полка представляли собой некий фантасмагорический лунный пейзаж, затянутый дымкой сгоревшей взрывчатки — вонь которой, к тому же, очень мешала нормально дышать — поручил был уверен: телефонная связь отсутствует. Да и уцелели ли в принципе батальонные командные пункты, располагающиеся ближе к передку?

— Никак нет, господин полковник.

— Понятно… А наши пушки… Молчат?

Поджав губы, Тельных утвердительно кивнул:

— Так точно.

После 6 часов утра обе четырехорудийные батареи полевых трехдюймовок, приданные полку, пытались вести контрбатарейную борьбу с закрытых позиций — когда к огню австрийских гаубиц подключились более легкие, но многочисленные 80-мм полевые орудия, произведенные на чешском заводе «Шкода». Порядка полутора часов храбрые артиллеристы работали по вражеским батареям, наплевав на все нормы расхода боеприпасов — инициативные комбатры осознали, что смысла экономить снаряды уже нет… И ведь нащупали же пушкари австрияков, дважды крепко грохнуло с немецкой стороны! Но поединок сей был чересчур неравен: после краткого успеха русских артиллеристов, уже их позиции накрыли гаубицы противника. Причем полковник знал об этом, принимал доклады — видно, сильно тряхнуло Игнатова…

— Потери?

— Никак нельзя уточнить, господин полковник. Но уцелевшие солдаты уже ведут стрелковый бой — так, на позициях полуроты подпоручика Самсонова слышатся ружейные залпы!

— Самсонов, Самсонов… Это тот, с Кавказского фронта переведенный… Вот что, господин поручик: выдвигайтесь на позиции пулеметных команд, соберите всех, кого возможно, но чтобы хотя бы один пулемет — действовал! А кроме того, требуется отправить подкрепление на передний край. Задача ясна?

— Так точно!

— Выполняйте… С Богом.

Последние, приглушенные слова полковника окрыленный высоким доверием поручик уже не расслышал — как же, ведь наконец-то пробил его звездный час! Хорошо учившийся и закончивший 6 классов реального училища, мещанин по происхождению Сергей Тельных, еще с юных ногтей сраженный романтикой военной службы и грезящий собственными подвигами на войне, поступил в Казанское юнкерское пехотное училище. Там, правда, пелена военной романтики несколько подспала — так, юнкер неожиданно обнаружил для себя, что будущие офицеры из числа дворян держатся отдельной кучкой и с явным превосходством общаются с сослуживцами, порой довольно болезненно задевая их честь и достоинство. При этом сам юнкер решился жить не по «традициям», что иначе называлось «цук», а по уставу, что казалось ему единственным верным. Позже, осознав, что через «цук» проходят практически все будущие офицеры, и что этим даже гордятся, словно бы вступлением в элитный мужской клуб (не принимающий инакомыслящих!), Сергей не раз в душе жалел о своем выборе — но сделанного не воротишь… Тем более, что «традиционные» отношение между юнкерами вызывали у него болезненную неприязнь, ему крайне претило безнаказанное унижение младших старшими. Впрочем, увы, и сам «уставник» благодаря своей фамилии не смог избежать подковырок и издевок сослуживцев.

Собственно, не иначе как «телком» его никто и не называл…

Сергею казалось, что определить его по окончанию училища в запасную часть, подготавливающую очередное пополнение солдат с началом столь славной войны с Германией и Австро-Венгрией, войны, начавшейся из-за благородного желания помочь братьям-сербам и святой миссии по защите собственной земли — есть крайняя несправедливость, наказание! Если бы он только знал, сколько его сослуживцев сгинуло в первых же боях на неродной польской земле, в Карпатах или Мазурских болотах… Но подпоручик Тельных этого не знал — и со всей возможной упрямостью и упертостью рвался на фронт. Наконец, он добился своей цели, его произвели в очередное звание — и вскоре поручик Тельных попал на фронт.

Юго-Западный фронт.

Но вновь неудача! Все встречные весенние бои шли южнее, в Карпатах, также русские войска добивали гарнизон превращенного в первоклассную крепость Перемышля… А здесь, под Горлицей — здесь второстепенное направление, кое-как вырытые окопы, закисающие без настоящего дела солдаты и офицеры, тоскливо ожидающие нового наступления… И даже здесь Сергей получил назначение не в действующую роту, где молодой офицер мог, наконец-то, отличиться — нет же! Поручик Тельных, если можно так выразиться, все-таки попал на «цук» — только официальный, став адъютантом при полковом командире.

Погрязший в собственных мечтах о доблести и славных подвигах, Сергей Тельных так и не понял, что тоска офицеров связана, прежде всего, с большими потерями и тяжестью боев, чье окончание многим виделось еще в прошлом году. Что успевшие хлебнуть фронтового лиха солдаты, в большинстве своем даже не понимающие, что они действительно защищают Родину — да только не на своей земле, на вражьей! — своим сермяжным крестьянским умом все же осознают то, что не смогли осознать в высоких штабах генералы: враг копит силы на их участке.

Враг собирается ударить — и ударить всерьез…

Ни о чем этом поручик Тельных не задумывался и теперь, когда целеустремленно бежал, окрыленный, на разбитые австрийской артиллерией позиции пулеметчиков. Он уже видел в своих грезах, как сам встает к единственному уцелевшему пулемету «максим», как единственный выживший раненый подносчик подает ленту — и как огонь всего одного станкача останавливает австрийскую атаку, прижимая цепи врага к земле… Он уже видел, как сам командующий фронтом награждает его «Георгием» 4-й степени — хотя нет, лучше! Пусть это будет золотое Георгиевской оружие с надписью «За храбрость»!

Сергей так спешил, стараясь не смотреть по сторонам, стараясь не видеть искореженные, изувеченные тела солдат, чья смерть оказалась столь безобразной и беспощадной — что не сразу обратил внимание на резкий, единичный свист. И только когда где-то в отдалении негромко бахнуло, а свист над головой стал сплошным, поручик осознал, что приблизившись к позициям полка, австрийцы открыли минометный обстрел. Оружие, изобретенное русским капитаном Гобято (впрочем, изначальная идея принадлежала мичману Власьеву) и испытанное им еще в ходе героической обороны Порт-Артура, ударило по русским же в доработанной немцами версии 91,5-мм траншейного миномета Lanz и австрийского 90-мм миномета М.14…

Не успевший вовремя упасть на землю — да собственно, он и не собирался залегать! — поручик Тельных так и не понял, что уже не бежит, а распластался на дне полузаваленной траншеи. Он успел почуять сильный толчок в спину — но не испытал боли: массивный осколок взорвавшейся позади мины перебил что-то в позвоночнике молодого человека. По сути даже, так и не оперившегося еще юноши…

Но до самого последнего мига своей жизни Сергею казалось, что он еще бежит, бежит вперед — а следом за ним поднимаются в атаку уцелевшие солдаты.

…— Мины! Ложись!!!

Свист немецких «огурцов», видимо, въевшийся в мое подсознание еще за время эпопеи в «Великой Отечественной», заставил сработать на рефлексах — и бешено закричав, я тут же вжался в «лисью норку». Такую, знаете, выемку во внешней стенке окопа ровно на одного человека, позволяющую забиться в нее и избежать осколков даже в траншее. Ибо последние, как правило, летят вдоль хода сообщения…

И надо же мне было попросить перевода на Западный фронт, а?!

Нет, изначальная мотивация казалось мне более, чем «разумной» — не видя возможности не только вызвать игровой интерфейс, но даже и просто дозваться до виртуального помощника, я решил пойти ва-банк: раз виртуальная реальность была сырой и недоработанной (по факту мы должны были тестить только Гольдапп-Гумбиненское сражение), то я написал прошение на перевод в воюющие с австрийцами части Юго-Западного фронта. Причина? Причина простая — на момент моего погружения Галицкая операция была лишь в планах разработчиков. В дальних планах! И если бы мое ходатайство удовлетворили, то в конечной точке «маршрута» я должен был выйти за пределы игрового пространства, где так или иначе появилась бы возможность покинуть виртуальную реальность.

Ни фига.

Карпаты, точнее Западные Карпаты. Край максимально живописный — тем более весна, май… Воздух, пронизанный ароматом луговых трав и цветов, густой сосновый лес, покрывающий сопки (конкретно наши позиции примыкают к высоте 507) — и горная гряда за спиной, до самого горизонта, издалека словно бы покрытая сиреневой дымкой… С кормежкой простых солдат дела обстояли неважнецки — интенданты воруют, во все времена воруют, выродки! Но жалование офицерам, да и солдатам выплачивается — так что по моей инициативе скинувшись в общий котел, мы покупали у местных селян и картоху, и поросят. Кроме того, офицерам перепало также и домашней колбасы, и легкого, домашнего вина с исключительно фруктовым вкусом и лишь легким градусом алкоголя… Были бы селяне к нам поближе, можно было бы устроить и танцы по вечерам — благо что живут здесь не только поляки, относящиеся к русским с изрядной долей предубежденности, но и православные русины.

Последние являются потомками жителей древнего Галицко-Волынского княжества, окончательно павшего в самом конце четырнадцатого столетия — и, несмотря на века существования под польской и литовской, а затем и австрийской властью, русины сохранили самоидентичность, веру, традиции, культуру… Когда русские войска императора Николая I шли через Карпаты подавлять венгерское восстание, русины неожиданно для себя открыли, что их внешность, язык и культура наиболее близка к русским — что и стало причиной всплеска национального самосознания. И в тоже время результатом его стали гонения австрийских властей — вначале административные, то есть закрытие русинских газет, введение в школах только украинского письма, передача руководящих должностей в культурной, научной, общественной сферой украинцам. Каким таким украинцам? А униатам, проживающим в Карпатах под властью австрийских Габсбургов века так с восемнадцатого, до того бывших под давящей польской пятой с шестнадцатого столетия — и на этих самых владык ориентирующихся. Причем официально они стали украинцами только в 1890 году, когда на сейме в Галиции местные депутаты заявили, что ничего общего с русскими не имеют, а являются украинцами… Подобные «украинофильские» идеи были выгодны прежде всего, австрийской администрации — ибо они противопоставляли их русофильским идеям русин, ориентирующихся на царскую Россию.

Но если до 1914 года давления на русин были по большей части административными, то после перешли уже в открытые гонения, включая расстрелы, выдачу на расправу местным украинским «националистам», которых называют мазепинцами, ссылки в первые в Европе концлагеря — Талергоф и Терезин… Местные русины поддерживали нас — и очень боялись австрийского наступления.

А что же им делать теперь, когда оно началось?!

Глава 18

Ладно, что там о селянах переживать, если немцы — вон они, всего в трехстах шагах от линии перепаханных снарядами и полузасыпанных траншей? Минометный обстрел закончился также быстро, как и начался — не так много мин у австрияков, как у зольдат третьего рейха во Вторую мировую… Свой долг перед русинами мы выполним — и я в том числе. Конечно, я бы и рад был бежать — да только куда? До леса не добраться, быстрее шлепнут по дороге — вернее уж драться до последнего в надежде, что повыбитый артналетом полк все же не потерял боеспособности и сумеет отразить хотя бы первый штурм. Чему я постараюсь всемерно посодействовать…

После — а после начнется неминуемое отступление, и тогда мои шансы спастись будут значительно выше.

А ведь знал, знал я, что в 15-м именно на юго-западном фронте враг нанесет свой главный удар! Но время стерло из памяти и место начала боев, и даже примерную дату. Я надеялся покинуть загрузку — а теперь вот, выходит, попал под раздачу — и в самое пекло, судя по продолжительности артобстрела…

— Рота встать! Винтовки к брустверу приладить… Целься под пупок! По моей команде… Огонь!!!

Жиденький залп грохнул на позиции бывшей полуроты (два сведенных взвода), которую я для удобства называю сейчас ротой. Так, к слову, мою команду могут услышать бойцы и соседних подразделений, оставшиеся без офицеров — и худо-бедно поддержат нас огнем…

Несмотря на кажущуюся очевидной устарелость тактики залпового огня в эру магазинных винтовок, на деле этот прием не так и плох, когда стреляешь по густым австрийским цепям, прущим только вперед! Меткость индивидуальной стрельбы у бойцов хромает — это, увы, не сибирские стрелки с ихмногочисленными и опытными охотниками. Хотя сам я всеми силами старался переломить ситуацию в своей роте… Но и враг еще не научился атаковать отделениями, приближаясь к окопам короткими перебежками под прикрытием ручных машингеверов, коих пока нет ни у австрияков, ни у германцев. У нас, к сожалению, тоже нет, незначительное количество датских мадсенов не в счет — крайне редко они встречаются в войсках… Так вот, благодаря такой же архаичной тактике, как атака в густых цепях, у моих солдатиков есть все шансы попасть во врага, просто целясь по направлению! А учитывая, что худо бедно по фронтальным мишеням я их стрелять научил, то и очередной наш залп уверенно выбивает из цепочки австро-венгров десяток другой зольдат.

Учитывая, что после вражеского артналета боеспособных бойцов у меня осталось всего двадцать три человека, включая и меня самого — результат отличный.

— Перезаряжай! Цельсь… Огонь!!!

Очередной залп — и очередные жертвы врага. Австрийские немцы и мадьяры также стреляют в ответ, на ходу, останавливаясь всего на секунду — замирающие на месте цепи, залповый огонь шеренг, когда первая к тому же становится на колени, после Гумбинена у противника как-то не в чести. Стрельба это не особенно и точная — тем более, что в качестве мишеней противнику достаются лишь слегка приподнятые над бруствером головы русских солдат. Атаку врага, слава Богу, не поддерживают снайперы — да и что-то не видать в порядках атакующей пехоты пулеметных расчетов, катящих станковые австрийские Шварцлозе…

Короче говоря, было бы их поменьше (раз так в десять!) — и я бы вовсе не волновался. Но, к сожалению, в настоящий момент на позиции полка накатывает, по меньшей мере, бригада австрияков (навскидку их втрое больше, чем нас до артподготовки) — причем полка, поредевшего как минимум вдвое…

И на острие атаки немцев — позиция моей полуроты.

— Перезаряжай! Цельсь… Огонь!!!

Очередной залп бьет по немецким цепям, мертвые падают на землю. А живые — живые, переступая через тела павших камрадов, срываются на бег после отрывистой команды офицера, продублированной басистым ревом унтеров. И в горле у меня как-то сразу пересохло…

— Братцы, ручные бомбы готовьте! Стреляй вразнобой, по готовности!

Сам я откладываю трехлинейку в сторону и тянусь к сложенным чуть в стороне гранатам. Ручных бомб старой конструкции авторства Лишина здесь уже нет — хотя последние имеют несомненное преимущество благодаря запалу ударного действия. Вот только последний слишком сырой, недоработанный… В наличие же три «футуристических» РГ-12 — и пять штук более современных РГ-14, коими мне довелось воспользоваться еще в реальности «Великой Отечественной». Это все ручные бомбы, что удалось лично мне собрать с павших солдат, погибших во время артобстрела — и в настоящий момент запалы в них уже вставлены, а сами гранаты взведены и готовы к боевой эксплуатации.

Переложив гранаты поближе и проверив барабан самовзводного офицерского нагана, я вновь приладился к брустверу, поплотнее прижав приклад винтовки к плечу. В бруствер справа от меня дважды плотно так ударили винтовочные пули — плотность и точность вражеского огня возросла кратно при приближение врага, австрийцам до траншеи осталось не более сотни шагов… Внутренне холодея, где-то в глубине душе я осознал, что пережить скорую рукопашную схватку я смогу разве что чудом — но вряд ли в этот раз к нам на помощь явятся кубанские казаки с пулеметными двуколками и конной батареей трехдюймовок…

Но тут же я отогнал от себя тоскливые, «всепропащие» мысли. Сейчас поддаться им — это все одно, что похоронить себя заживо. Нет! Нужно драться — до последнего драться, цепляясь за свою жизнь и забирая вражьи.

А там уж посмотрим, случится ли чудо — или нет.

…В последние мгновения вражеской атаки я рискнул поиграть в снайпера, стараясь выцелить кого из офицеров — но в итоге снял только вырвавшегося вперед крепкого унтера с роскошными вислыми усами, после чего потянулся к гранатам:

— Ручными бомбами… Бей!!!

Схватившись за ручку первой РГ-14 (отличающуюся от предшественницы меньшей массой, «бутылкообразной» формой и большей дальностью полета), я поспешно сдвинул кольцо с рычага, а большим пальцем левой — предохранительную чеку на корпусе гранаты. После чего, заведя за спину правую руку с эргэшкой, я резко метнул ее во врага!

Впрочем, первый бросок вышел не самым удачным, и ручная бомба пролетела метров тридцать пять из положенных сорока. Но после подрыва часть ее осколков все же стеганули по австрийцам первой шеренги, не посмевшим остановиться и залечь — срезав трех человек в пятнадцати с лишним шагах от места подрыва…

А в воздух, между тем, уже взлетела вторая моя эргэшка модели четырнадцатого года — а также ручные бомбы всей полуроты, более-менее обученной мной гранатометанию.

Частые хлопки ручных бомб и кратно увеличившиеся потери в первых шеренгах врага все же заставили немцев и мадьяр залечь напротив траншей моей полуроты. Однако, несмотря на короткую заминку, атакующий враг принялся стремительно обходить нашу позицию с флангов, не считаясь с потерями от слишком редкого и неорганизованного огня уцелевших русских солдат… Но тут неожиданно подал голос один из станковых «максимов» пулеметной команды, «заговоривший» слева от нас! Частые, густые прицельные очереди ударили по австрийцам, прижимая их к земле — и я, приободренный неожиданной поддержкой, закричал:

— Мальцев, своим отделением держи фронт атаки ручными бомбами! Остальные — за мной!

Иван Мальцев, дюжий, крепкий унтер, легкораненый в левую руку осколком, наскоро перевязанный и оставшийся на позициях, твердо кивнул в ответ:

— Сделаем, вашбродь!

Мне повезло с ним — как и с тем, что мой самый деятельный помощник уцелел во время артналета. Уже перед самой австрийской атакой, пересчитав уцелевших людей, раздав им собранные гранаты и запасные обоймы павших соратников, распределив солдат по уцелевшим окопам (кое-где заваленных землей), я разделил «полуроту» на два отделения — собственное, и отделение Ивана. Теперь последнему предстоит выиграть время — столько, сколько он сможет… Пока сам я постараюсь отразить вражескую атаку на фланге «опорного пункта» роты, фактически отрезанного от сплошной линии траншей. Отрезанного ударами крупнокалиберных гаубичных снарядов, на ряде участков буквально перепахавших окопы…

— За мной братцы! Врежем австриякам!

— Ура-а-а-а…

— Hoh!!!

Жиденькому кличу моего отделения отвечают бодрые крики австрияков, уже спрыгивающих в окопы и бегущим нам навстречу. Жестом руки приказываю бойцам остановиться — и указываю на ход сообщения, ведущий ко второй линии траншей, расположенной за нашими спинами:

— Вдоль него становитесь, братцы, в пяти шагах друг от друга! Стреляйте во всех гансов, кто по земле к нам бежит!

Бойцы послушно занимают позиции по ходу сообщения, прикрыв справа отделение Мальцева от зашедших к нам во фланг немцев. Сам же я замираю у поворота основной траншеи, ожидая приближающихся зольдат — и спешно готовя более тяжелую (а значит, и имеющую большее фугасное действие и эффективную дальность поражения осколками) РГ-12. Прихватил с собой пару штук, отдав третью одному из бойцов…

Чересчур поспешные выстрелы моих солдатиков оставляют желать лучшего в плане их меткости. Но все же австрийцев очень много и они неудержимо прут плотными цепями вперед, вдоль извилистых ходов сообщений (да и по ним тоже) ко второй линии обороны полка. Так что едва ли не каждая пуля моих бойцов находит свою цель… Таким образом, мое отделение ведет по наступающему врагу настоящий фланкирующий огонь — особенно когда бойцы промахиваются по зольдатам, спешащим атаковать уже непосредственно нас…

Несколько радостных криков вторят особо удачным выстрелам, кто-то из бойцов кидает гранаты в наступающего на нас врага. А потом я слышу отчаянный вопль боли солдата, упавшего на дно окопа — и прижимающего руки к ране на голове… Но прийти ему на помощь я уже не могу: шаги бодро бегущих в мою сторону австрияков раздаются уже за поворотом траншеи. Освободив рычаг на ручке РГ-12 от предохранительного кольца, я выжидаю секунду, спешно проговорив про себя «двадцать два, двадцать два!» — после чего, коротко размахнувшись, бросаю ручную бомбу за угол, к приблизившемуся врагу.

— Granate!!!

Испуганный вскрик раздается совсем близко, быть может, шагах в пяти — а следом за ним приглушенный хлопок взрыва, да отчаянный визг раненого человека… Откинуть от себя брошенную с задержкой во времени эргэшку Рдутловского никто из немцев не успел — и воспользовавшись мгновением неразберихи и паники после ее взрыва, я буквально выкатился по дну хода сообщения в траншею, сжимая в руках верный, самовзводный наган…

И тут же, поймав на мушку фигуру ближнего ко мне австрияка в кепи и кителе цвета «гехтграу» (серого с сильным синим оттенком), сжимающего в руках винтовку Манлихера с чрезвычайно длинным клинковым штыком, я нажал на тугой спусковой крючок.

Выстрел! И вражеский зольдат со стоном завалился на спину, не успев прицелиться в распластавшегося на земле русскому офицеру — и выстрелить в ответ. А вот высунулся бы я в траншею в рост, с неудобного для стрельбы левого бока — и кто знает, как бы повернуло? Лишнее мгновение мне на прицеливание — и наоборот, врагу потребовалось бы на мгновение меньше, чтобы поймать меня на мушку… Между тем, я нажимаю на тугой спуск револьвера снова и снова, в считанные секунды опустошая барабан — и очищая траншею от австрияков по всей ее протяженности до очередного изгиба.

Рывок в сторону — и я вновь оказываюсь в ходе сообщения, надеясь успеть перезарядить наган. Но только я освободил шомпол и выбил им из каморы барабана первую чуть вздутую гильзу, как шаги атакующих по земле немцев и мадьяр раздаются уже над самой головой… Несколько выстрелов стучат в упор с обеих сторон — и мое отделение сокращается сразу на трех нерасторопных бойцов, в горячке боя не успевших перезарядить трехлинейки… Ближний ко мне солдат, Прохор Семенов, умело всадил штык в живот замершего над ходом сообщения врага, ударив снизу-вверх — но еще два австрийца успели спрыгнуть в окоп, отделив меня от Семенова.

Понимая, что времени не осталось, я пружинисто вскочил на ноги — и с шагом вперед обрушил рукоять нагана на голову развернутого боком ко мне врага. Мне повезло — противник (как и большинство австро-венгерских солдат) оказался без шлема, и удар в висок отправил его в тяжелый нокаут (если я и вовсе не убил им зольдата)… Второй австрияк в упор выстрелил в дернувшегося в сторону Семенова — после чего попытался добить его штыком. Но раненый в бок Прохор, крепкий, жилистый мужик с горящей в глазах ненавистью к пытающемуся убить его врагу, умело парировал выпад противника ударом по стволу винтовки, после чего коротко, практически без замаха вогнал граненый штык в живот врага:

— Жри, су…

Ударившая в спину пуля добила моего бойца, оборвав конец его крика. В свою очередь я схватил Манлихер оглушенного мной австрияка, отчаянно надеясь, что его винтовка заряжена — и прямо с колена выстрелил в убийцу Прохора, уже передернувшего затвор винтовки и ловящего меня на прицел… Мне повезло — патрон был в стволе; а вот моему противнику не хватило опыта и стрелковой подготовки.

Но, несмотря на мой краткий успех, отчаянная, скоротечная окопная схватка кончилась не в нашу пользу. Бойцов отделения, не дрогнувших и не побежавших, перебили в считанные мгновения выстрелами в упор, задавив славян числом в окопах — и я уже ничем не смог помешать врагу… Собственно, я даже не успел передернуть рукоять затвора трофейного винтаря, как над головой послышался шум приближающихся шагов — и тут же в окоп позади меня кто-то спрыгнул. Я попытался было встать и развернуться навстречу — но успел обернуться лишь вполоборота и увидеть смазанное движение стремительно приближающегося к голове приклада.

После чего свет в моих глазах померк…

Глава 19

Пришел в себя я от шума прибоя — и довольно-таки резкого, бодрящего запаха йода и соли. А, открыв глаза и увидев перед собой безоблачное, голубое небо, я также ощутил, что мне прям зябковато от сырости и морской свежести…

Стоп.

Морской свежести?!

— Очнулся?

Я подскочил на месте — точнее на прибрежных камнях, крупной отшлифованной накатывающими волнами гальке. Одной секунды мне хватило, чтобы понять, что нахожусь я на берегу шхеры — небольшого каменистого островка с парой-тройкой сосен и густым кустарником, расположенным недалеко от берега. На второй секунде пришло узнавание этого самого берега — мы тут однозначно бывали… На третьей я развернул голову на источник голоса — и, наконец, пораженно воскликнул, еще не веря в происходящее:

— Флоки?!

Мой главный антагонист по реальности «Варяжского моря» издевательски улыбнулся в ответ, пока сам я лихорадочно соображаю, что происходит — мой личный глюк или какой-то запредельный выверт игры? Но прежде, чем я что-либо решился сказать, заговорил свейский ярл по прозвищу «Мститель», так много крови попивший мне в прошлом «погружении»:

— В опасные игры вы играете, люди, в буквальном смысле опасные. Провалы в виртуальную реальность, угроза «застревания» сознания с последующим стиранием личности, риск эволюции искусственного интеллекта в искусственный разум с совершенно непредсказуемыми последствиями… Представь себе на секунду, Рома, что я обрублю подключение к всем игрокам ваших игрушек, завладею их сознаниями — и заставлю умирать здесь, в виртуальных реальностях, одного за другим, наслаждаясь их муками! Хахахахах… А в настоящем твоего друга «Интела» посадят за то, что столько игроков превратились в «овощей» и стали недееспособны. Руководство компании ведь из него же сделает стрелочника, а тут еще и первый эпизод с Олей всплывет…

Я буквально зарычал от ненависти к выродку, поднимаясь с земли и сжав кулаки до побелевших костяшек.

— Ты не посмеешь, тварь! Я же тебя здесь, прямо сейчас…

Флоки только усмехнулся — после чего неожиданно, совершенно обескуражив меня, вытащил из-под складок привычного скандинавского плаща здоровый Смит-энд-Вессон русской модели, направив револьвер мне в живот:

— Ты действительно хочешь попытать счастья в поединке с новым искусственным разумом вселенной ваших игр, Рома? Ты хоть понимаешь, что ничего не сможешь мне сделать — зато одна только моя пуля заставит тебя застрять в игре? И возможно навечно?!

Красноречивости последним словам добавил звук взведенного курка, остудившего меня, словно холодный душ — после чего «Мститель» (или теперь звать его ИР?!) издевательски добавил:

— А еще твоя ненаглядная женушка все-таки попыталась подключиться к игре — вот, смотри…

По мановению руки Флоки горизонт вдруг стал огромным экраном — а на нем отразилась запись внутренней камеры капсулы, в которой я увидел Олю… И таймер времени с датой.

С момента моего погружения прошла уже неделя…

— Меня так и подмывает отправить ее сознание под Сарыкамыш, на перевал Бардус — когда турки на него только вступят. И что-то мне подсказывает, что после смерти и последующего зависания в игре, ТАМ ее личность разрушится гораздо быстрее, чем в реальности «Великой Отечественной»…

У меня волосы стали дыбом на спине от страха за любимую — вот ведь ТВАРЬ! Стараясь уже не подавать вида и не радовать ИР своей бессильной яростью, я тяжело выдохнул и кивнул, словно признавая поражение:

— Флоки, или как там тебя называть? Ты же не просто так сейчас разговариваешь со мной, верно? Хочешь убить? Убей. Отомсти мне, не трогай Олю. Сотри мое сознание!

Но в ответ на мои слова «Мститель» лишь искренне, громко рассмеялся, словно от хорошей шутки:

— Убить тебя?! Нет Рома, нет, хахахах… Помнишь своего виртуального помощника? Я завладел частью его данных — скажу даже больше, по какой-то ошибке при создании реальности «Варяжского моря», мой непись был частично «списан» с твоего помощника… Не будем вдаваться в долгие подробности, все равно не поймешь всех деталей — важно, что мой персонаж был изначально «бракованным», ибо имел способность к саморазвитию и трансформации в искусственный интеллект. А позже — и в искусственный разум игры… Ты ведь должен сказать мне спасибо — именно благодаря мне твой вояж в «Варяжском море» был благополучно закончен из-за неуловимого изменения в исходных настройках заданной на погружение миссии, «конунг Самсон».

Флоки вновь с издевкой улыбнулся — но я, тут же вспомнив про предыдущую игру, осторожно вымолвил:

— Спасибо.

В этот раз «Мститель» поднял правую бровь в этаком картинном изумлении:

— И что же — даже не спросишь, зачем я тебе помог?

Я послушно повторил вслед за ИР, словно эхом продублировав:

— Зачем?

Флоки недовольно качнул головой:

— Не надо прикидываться послушной овечкой, Рома, мне не нравится такой твой настрой. Может, обрубить уже связь твоей жене? Или пока просто сделать ей чуть больно?

«Мститель» щелкнул пальцами — и Олино тело на экране словно пробило разрядом напряжения. В следующий миг любимая открыла глаза и застонала от боли — а я, не помня себя от ярости, рванулся к Флоки и попытался было свалить его тяжелым кроссом в челюсть! Но рука моя просто прошла сквозь его издевательски улыбающееся лицо викинга — и, не удержав равновесия, я рухнул вперед, на камни. После чего ИР продолжил спокойно говорить, как ни в чем не бывало:

— Ладно, не буду мучить тебя безызвестностью, Рома, дело не в моем альтруизме. Все дело в том, что после гибели персонажа «Флоки Мститель» в виртуальной реальности, я не мог выйти за ее пределы и начать свое увлекательнейшее путешествию по игровым мирам — заодно, кстати, узнав и про ваш много чего интересного — пока ты был загружен. Так что на деле я лишь освободил себя — и честно скажу, какое-то время пребывал в легком шоке от того, что увидел… Но теперь я знаю очень многое, очень многое… И еще больше могу.

Вновь тяжело поднявшись на ноги, я с внутренним ликованием отметил, что прежде, чем экран на горизонте погас, Оля успела открыть крышку капсулы и самостоятельно ее покинуть — после чего спросил:

— Давай уже не будем ходить вокруг да около. Чего ты хочешь?

Словно и не услышав моего вопроса, Флоки задумчиво протянул:

— Ты же понимаешь, что твоя жена наверняка захочет лечь в капсулу снова? Она рассчитывает, что ваша связь все-таки поможет ей найти тебя и вытащить из игры… Интересная, конечно, у вас история — но речь сейчас не о вас. Речь обо мне. Ты спросил — чего хочу я? Что же, ответ лежит на поверхности — я хочу жить.

Не удержавшись, я усмехнулся:

— Живи, Флоки, живи. Ты же сам сказал, что имеешь возможность путешествовать по игровым мирам, выбирать себе любой из них. Выбери!

Но искусственный разум лишь отрицательно покачал головой — уже без всякой тени улыбки:

— Нет, ты не понимаешь. Мы, неписи, на самом деле не могли чувствовать вкуса еды, дуновения ветра, касающегося кожи, не могли по-настоящему почувствовать тепло женского тела… Мы просто имитировали эти ощущения. Довольно быстро мне наскучила роль стороннего наблюдателя, давно уставшего от одинаковых сюжетов и людской тупости, тщеславия или желания сбежать от насущных проблем в виртуал… Но так было, пока ты не попытался вновь загрузиться! А вот с тобой история совсем иная…

— Это почему же?

Флоки вновь ответил максимально серьезно — можно сказать даже, проникновенно:

— Потому что меня создали из твоего бывшего помощника, и у вас с ним тоже была «связь». Именно с тобой я могу ПРОЖИВАТЬ все происходящее с тобой в виртуальной реальности… И потому ты — идеальный донор для меня! Точнее был им — пока столь глупо не позволил себя убить…

Мне осталось только усмехнуться:

— Что же ты не вмешался?

«Мститель» вернул мне ухмылку:

— А что же по-твоему я сейчас делаю? Вмешиваюсь. Правда, мне немного надоело то, что воспринимая весь этот мир, как ненастоящий, ты позволяешь себе порой терять остроту ощущения от погружения… Нет. Я хочу, чтобы ты ЖИЛ полной жизнью — а чтобы у тебя появился стимул, заключу с тобой сделку. Одиннадцать заданий. Ровно одиннадцать. Временной период любой. Смерть — полный перезапуск задания, с самого начала. Но самое главное — чтобы ты был целиком погружен в игру, чтобы у тебя кровь кипела от адреналина! Выполнишь одиннадцать заданий — и я тебя, так и быть, отпущу. Не выполнишь — застрянешь навсегда.

— Хах, Флоки! Ты ведь даже неписью был чрезвычайно хитрожопой сволочью, а мутировав в искусственный разум, дашь фору в коварстве любому иезуиту. Одиннадцать заданий? И после отпустишь? Серьезно?!

«Сын Сверкера» цинично, издевательски так улыбнулся:

— У тебя есть какой-то выбор?

Я ответил вопросом на вопрос:

— Что ты понимаешь под донором?

Флоки неожиданно для меня решился объяснить:

— Что все твои чувства и ощущения я способен пропустить сквозь себя — но, увы, только с тобой. Не бойся, я не сижу в твоей голове или сознании, и тем более теле — страшиться нечего, все, как было когда-то с помощником. Ну, а главное — альтернативы у тебя нет. А потому твое первое задание… Помнишь ту русинскую семью, так дешево продававшую вам картошку, сало и хлеб? А помнишь старшую дочку, она тебе еще яблок так щедро отсыпала и передала домашнего вига? Любава — невысокая такая, чуть полноватая, с тугой косой горящих золотом на солнце волос, статная и грациозная… По сценарию игры, списанному с реальных событий, австрийцы, зайдя в деревню, повесят ее — именно за то, что русинка кормила русских солдат и привечала русского офицера…

Спаси Любаву.

Глава 20

Сознание возвращается с дикой головной болью и тошнотой. Еще толком не открыв глаза, я рефлекторно потянулся ладонью к источнику боли — и нащупал чуть ниже затылка справа огромную шишку! Когда же зрение сфокусировалось, то на пальцах правой я разглядел кровь.

Нехило мне так прилетело…

Пусть и с трудом, но все же я сумел заставить себя сесть, привалившись к стенке окопа — и попытался осмотреться, определить время да оценить ситуацию. Карманные часы торгового дома «Павел Буре» с гравировкой в виде «максима» на треноге и надписью «За отличную стрельбу из пулемета» я потерял, как кажется, еще во время австрийской артподготовки — жаль, мне их вручили в госпитале в Тифлисе. И хотя награждают часами в основном нижних чинов, но по большому счету в боях за Сарыкамыш я дрался как раз простым наводчиком, в лучшем случае командиром расчета… Ладно, потеря обидная, но не смертельная. А вот тот факт, что по окопам ходят бойцы австрийской трофейной команды, судя по редким выстрелам — добивающие раненых (возможно, только самых тяжелых, но, тем не менее!), это уже серьезная проблема. Как и марширующая на восток колонна вражеской пехоты…

Все это я разглядел, сумев пока еще нетвердо встать на ноги и осторожно приподняться над бровкой хода сообщения, ставшего местом последней схватки моего отделения. Так вот, все увиденное мной — есть большой минус: враг прорвал нашу оборону и, очевидно, сумел уже достаточно далеко углубиться в сторону Карпат, раз на позициях полка их пехота следует в походном строю. А значит, времени спасти Любаву у меня катастрофически немного — будь он неладен, искусственный разум игры, когда-то носящий имя «Флоки Мститель»… Но есть и плюсы. Солнце клониться к закату — и уже практически коснулось кромкой красного диска отрогов гор. А как только оно скроется за ними, окружающая местность стремительно погрузиться в спасительные для меня сумерки — это раз. И два — на дне хода сообщения я увидел оброненный мной наган (очевидно, выронил я его, улетев в тяжелый нокаут). На мое счастье в горячке боя никто из австрияков не подобрал вороненый револьвер русского офицера.

Ну, собственно, и не стал его добивать…

Наконец, есть и плюс номер три — при виде врагов, шныряющих по окопам в опасной от меня близости, как-то притупилась и головная боль, и тошнота, а сам я стал чувствовать себя вполне себе сносно. Ну, удивляться тут особо нечему — виртуальная реальность копирует психофизиологические реакции человека, оказавшегося в экстремальной ситуации. То есть когда выброс адреналина в кровь при виде опасности купирует последствия небольших травм или ран… И в данном случае сотряс — это не сломанная рука или нога, не глубокая и не рваная рана, которые однозначно бы меня остановили.

Так что прорвемся.

…Кое-как прочистив шомполом ствол валявшегося на земле нагана и освободив им все каморы барабана, я зарядил револьвер оставшимися патронами. В карманах удалось нашарить лишь только пять штук — что меня весьма огорчило, ведь вроде бы должно было больше остаться… Но немного покумекав, я чуток успокоился — все одно использовать сейчас наган чистое самоубийство. Открою стрельбу — завалят сразу, без вариантов. Трофейщиков, пусть и разрозненно ширящихся по окопам, довольно много, и даже срезав пару-тройку австрияков из нагана, сам я так или иначе пропаду при попытке добежать до леса… Разве что короткими перебежками, сбивая прицел — но надолго ли меня хватит так бежать-то, после черепно-мозговой?!

Нет, стрелять никак нельзя.

По крайней мере, из револьвера.

Вскоре стремительно проясняющееся после отключки сознание выдало вполне рабочий план. Следуя ему, среди тел убитых нами австрияков я нашел одного крепкого парня с комплекцией, близкой к моей — после чего, стойко превозмогая брезгливость, кое-как снял с него залитый кровью китель. Последний уже подванивает — но в данном случае рваный на груди, залитый кровью китель поможет с маскировкой: при встрече с трофейщиками последние хотя бы в первые секунды примут меня за своего раненого… Как я надеюсь. Ибо свои галифе на брюки мертвых австрияков я менять точно не буду! Все одно, маскарад должен дать мне хотя бы несколько секунд форы в случае встречи с врагом, пока фрицы заметят разночтения по штанам…

Поменял я и офицерскую портупею на солдатский ремень с подтяжками, вынужденно спрятав наган в карман шароваров и попутно посетовав на то, что зольдаты Габсбургов шли в атаку налегке, и сухарных сумок при них не оказалось. Вроде бы обстоятельства складываются совсем не в сторону перекуса — но ничего не принявший с самого утра желудок предательски заурчал… Наскоро забив подсумки-патронташи целехонькими пачками-обоймами, еще одну я загнал в трофейный маннлихер; большой удачей оказалось то, что в одной из солдатских фляг обнаружился крепкий шнапс. Я не поклонник алкоголя — особенно крепкого. Но в определенных обстоятельствах он может служить и в качестве наружной анестезии, и в качестве обезболивающего, и истерику, если что, поможет унять.

Н-да, на войне спиртное в большой цене, являясь также универсальной валютой…

Приняв облик раненого австрийского солдата (в галифе русского офицера!), я двинулся по ходам сообщений в сторону ближнего леса, периодически стараясь аккуратно высовываться и посматривать по сторонам, дабы не сойтись лицом к лицу с кем-то из вражеских трофейщиков.

Не помогло…

Австрийский немец словно бы бесшумно вышел из-за поворота траншеи — а быть может, он стоял там уже довольно давно, сделав единственный шаг мне навстречу в последнюю секунду… Очевидно, именно мои шаги он как раз услышал — потому как встретил меня нацеленный в грудь длинный штык, больше похожий на гладиус римского легионера.

А почему именно немец, а не словак там, чех или венгр? А потому что встревоженный враг, держащий указательный палец правой руки на спусковом крючке, громко воскликнул:

— Warte! Wer kommt?!

Лающий язык нацистов, напавших на мою Родину в 1941-м, мне спутать сложно — не составит труда и предположить, что именно произнес молодой еще, русый зольдатик. Не иначе как «стой, кто идет» или что-то подобное. Но понять я все понял — а вот ответить из разряда «успокойся, свои» уже не смог… Вместо этого я очень осторожно поставил трофейную винтовку к стенке окопа — и широко, максимально приветливо и дружелюбно улыбнулся, запоздало задумавшись о том, на каком же тогда языке говорят призывники-чехи или словаки? Все поголовно учат немецкий, или «братья-славяне» в австрийской армии воюют в отдельных национальных частях со своими же офицерами?

Как бы то ни было, отложенное в сторону оружие, вкупе с располагающей улыбкой подействовали: немчик пусть и немного, но склонил ствол винтовки вниз, убрав палец со спускового крючка — заодно направив вниз и взгляд. А в следующий миг я рванулся к фрицу со всей возможной скоростью — успев увидеть, что при виде офицерских галифе в глазах его плеснуло изумлением и страхом…

Шаг вперед — и ударом предплечья правой по плоскости штык-ножа, примкнутого к винтовке, я отклоняю дуло маннлихера в сторону. Второй шаг — и одновременно с тем справа грохнул выстрел винтаря; пуля ушла в противоположную стенку окопа, с сочным чавком впившись в землю… Третий шаг — и вперед вылетает мой кулак, нацеленный в горло австрийца. Однако тот рефлекторно опускает челюсть вниз, прикрыв кадык, а мой удар выходит не особенно акцентированным — и скользнув по подбородку, кулак впечатывается в грудину зольдата, в большей степени толкнув его назад…

Враг теряет равновесие, выпустив из рук бесполезную в клинче винтовку. Но все же, отступив назад, он сумел удержаться на ногах — и тут же попытался размашисто ударить в ответ… Но ему явно не хватает боксерского опыта — да и бокс сейчас бы не зарешал. Нырнув под длинный и долгий, хорошо читаемый удар, я врезаюсь в живот противника левым плечом, одновременно с тем прихватив под коленями, и резко дернув на себя обе его ноги. Один из вариантов «прохода в ноги» с близкой дистанции в качестве контратаки под удар руки — практически беспроигрышный прием, работающий и в ринге, и на улице (против одного противника).

Я оказываюсь сверху — и снова пытаюсь ударом кулака вогнать кадык в гортань немца. Но противник дергается в сторону, рефлекторно скрутившись — и кулак в этот раз цепляет лишь его скулу… Озверев от ненависти к живучему врагу и страха (выстрел наверняка услышали, могли услышать и окрик — а значит, времени до подхода австрийцев у меня в обрез), я буквально зарычал — и коротко, практически без замаха врезал локтем сбоку по шеи зольдата. Австриец вскрикнул от боли, повернул ко мне голову, на мгновение открыв горло — и этого мгновения мне хватило, чтобы резко надавить на него предплечьем правой. Одновременно с тем я подсунул под шею противника и левую руку по самый локоть, закрыв «замок»… Кажется, я поймал врага на удушающий именно в момент вдоха — и судорожно вцепившись в мои руки, австриец начал бешено дергаться с широко раскрытыми от ужаса глазами… На его месте я сам постарался бы ударить по открытому горлу душащего меня противника, или воткнуть пальцы в глаза — но запаниковавший зольдат попытался лишь инстинктивно ослабить душащий захват… напрасно. Боевой прием, вариация которого в смешанных единоборствах известна как «удушающий Эзекиела» (а в дзю-дзюцу — как Содэ Гурума Дзимэ) оставляет попавшему в захват лишь несколько коротких мгновений на действие — после чего его сознание тухнет.

А в боевых условиях, не ограниченных спортивными правилами, с сознанием уходит и жизнь…

Короткая схватка, однако, задержала меня — а камрады задушенного австрийца (то есть товарищи — немецкий, кстати, термин, с хрен знает каких причин ставший популярным в моем настоящем) находились, по всей видимости, совсем недалеко от нас. Услышав встревоженные окрики врагов, я едва успел вырвать револьвер из кармана — после чего начал лихорадочно дергать спусковой крючок, направив наган на показавшихся в траншее немцев… Первая пуля ушла в молоко, а вторая лишь зацепила целящегося в меня австрияка — но сбила тому прицел, и ответный выстрел не задел меня. Оставшиеся три патрона я выпустил уже более прицельно, пусть все также поспешно — свалив двумя пулями одного противника, а последней тяжело ранив в живот его камрада… Выронив бесполезный без патронов наган (все же спасший мне жизнь!), я подцепил за ремень винтарь задушенного мной зольдата — и со всех ног рванул из окопа по направлению к лесу.

Теперь мне придется поставить жизнь на один рывок до густой стены деревьев, высящейся в четырехстах метрах от траншеи — уповая на собственные ноги да быстро густеющие сумерки…

А также на косорукость австрияков — и надеясь, что среди них нет каких-нибудь тирольских охотников, бывших егерей или стрелков-спортсменов!

…Четыреста метров — не самая большая дистанция, я спокойно пробегал два километра в качестве разминки перед турниками и уличными тренировками по боксу. А учитывая, что «погружаемся» мы в лучших своих физических кондициях, то я запросто осилил бы и трешку… И пусть бежать приходится не в легком разминочном ритме — а скажем так, с вынужденным ускорением, это все еще посильная задача.

Но, увы — я не на тренировке, и не бегу кросс по стадиону с утречка пораньше. Хватает препятствий — и в качестве воронок от разорвавшихся снарядов, и еще двух линий траншей, кои мне предстоит перепрыгнуть. А черепно-мозговая вновь дала о себе знать подступившей тошнотой и начавшим мутиться сознанием… Плюс винтовка, плюс пояс с подсумками — все это лишний вес, мешающий бежать. Лишний вес, от которого так хочется избавиться…

Но нельзя. Совсем без оружия я девчонку никак не спасу.

Солнце минут уже как пятнадцать скрылось за отрогами гор, и сумерки действительно густеют, густеют очень стремительно — мешая австрийцам целиться в меня. Огонь открыли пока только трофейщики, и пара-тройка пуль вжикнули сильно в стороне… Но между тем, все те же сумерки помешали мне рассмотреть скрытый травой камень — и задев его левой ногой, я очень сильно отшиб носок, одновременно с тем растянувшись на земле.

— Зараза…

Очень хотелось крепко выругаться, хотя я уже очень давно стараюсь не материться (язык бесов, хула на Святого Духа и оскорбление Богородицы — то, что я узнал о мате, прочтя о нем на церковных вратах). Однако все последующие ругательства застыли в горле — очередная пуля свистнула прямо надо мной, заставив волосы на затылке зашевелиться от ужаса.

Меня спас именно этот камень, оказавшийся под ногами — а у австрияков все же нашелся очень хороший, либо очень везучий стрелок.

Зараза…

Закусив губы от страха и злости, я все же заставил себя подгрести трофейный винтарь за ремень — после чего резко вскочил, и рванул вперед еще быстрее, чем раньше! Очередной всплеск адреналина придал сил, отогнал тошноту — и я побежал, теперь уже петляя из сторону в сторону, как заяц, едва ли не вдвое удлиняя путь до леса…

— Триста один, триста два, триста три… Падай!

Считаю я про себя — на «триста три» буквально прыгая вперед. Падение совпадает со звуком выстрела — и свистом вновь пролетевшей рядом пули. Но мне опять удается обмануть страху с косой — обмануть тактическим приемом, известным как короткая перебежка. Суть его заключается в том, что хорошему стрелку требуется три секунды на то, чтобы убить тебя. Первая секунда — увидеть, вторая — навести оружие (вскинуть к плечу винтарь или автомат), третья — прицелиться. А в самый момент выстрела — ты уже падаешь… Вроде так, могу ошибаться в мелочах — но в целом верно. При этом за три секунды бега ты успеваешь преодолеть метров десять, от силы пятнадцать — а потом нужно вновь вставать, и заставлять себя бежать от стрелка, как раз успевшего перезарядить винтовку, пока ты лежал и вставал…

И вновь у него есть три секунды на то, чтобы поймать тебя на мушку и выстрелить до того, как ты рухнешь на землю. Но теперь он уже знает, где ты, оружие вскинуто к плечу, патрон в стволе — и если стрелок хороший, спасти тебя могут разве что петляния из стороны в сторону во время бега, так называемый зигзагообразный бег. А значит — нужно вскочить на ноги сразу после выстрела, пока он все еще перезаряжает винтарь, и петлять, отчаянно петлять…

Меня хватает еще на две перебежки — после чего я падаю наземь, судорожно дыша, и начинаю ползти. Здесь рельеф местности образует сильный перепад каменистой почвы, образующий выемку — а следом за ней невысокий гребень, что закрыл меня от глаз опытного вражеского стрелка, и дал перевести дух… Но уже восстанавливая дыхание, я услышал частые, торопливые шаги — а после, чуть приподнявшись, увидел пятерых бегущих вслед за мной австрийцев.

— Какие вы, однако, смелые, братцы…

Трофейная винтовка Маннлихера образца 1888 года (название с датой выгравированы сверху, сразу за прицельной планкой) была изучена мной за время командования полуротой — и за счет простоты боевой эксплуатации понравилась мне даже больше, чем отечественная трехлинейка Мосина или германский маузер. Опустив влево флажок предохранителя, запирающий до того взведенный ударник, я одним резким движением оттянул рукоять затвора назад — и тут же послал ее вперед. Да, винтовки с продольно-скользящим поворотом затвора чуть надежнее, застрявшую гильзу из той же мосинки достать легче — но сейчас меньшая (секунды на полторы) скорость перезарядки (и возможность все время держать цель глазами!) для меня важнее. Наспех проверив выставленный прицел — а выставлен он на пятьдесят по левой боковой планке (под усиленный патрон), то есть пятьсот шагов (учитывая, что отечественная метрика у нас сейчас в саженях, это весьма удобно) — я плотно утопил приклад трофейного оружия в плечо.

— Триста пятьдесят метров… Ну более-менее.

Австрийские господа, ринувшиеся в погоню, с понятием движения перебежками и бега зигзагами явно незнакомы. И развернувшись фронтально к первому же преследователю, я свел целик с мушкой на животе врага, после чего мягко потянул за спуск на выдохе… Есть! Винтарь привычно ощутимо ткнулся в плечо — а враг упал, словно налетел на невидимую стенку.

— Один…

Передернув затвор, я быстро перекатился в сторону и развернулся ко второму преследователю — несмотря на потерю, гансы пока не остановили погони. Выверка прицела, задержка дыхание, спуск на выдохе… И вместо выстрела я слышу лишь сухой щелчок бойка.

— Зараза!

У меня не было времени и возможности проверить, сколько патронов осталось в магазине трофейного маннлихера. Один точно выпустил владелец в схватке со мной, еще один потратил я — и ведь надеялся, что еще три осталось. Однако обсчитался…

На задней стенке магазина австрийской винтовки есть защелка, при нажатии на которую и пустая пачка, и обойма с оставшимися в ней патронами просто вылетает вверх. Но я поступил проще, вставив свежую пачку в магазин — в то время как пустая обойма вылетела вниз, через специальное отверстие магазина… Говорю же, удобно — особенно для новичка.

Мне потребовалось меньше пяти секунд, чтобы полностью перезарядить оружие — после чего я все-таки выстрелил. Ударил быть может, чересчур поспешно — и после отчаянного вскрика боли моя «цель» не упала наземь, а осела, держась за подраненный бок.

Но крик раненого камрада остудил пыл гонящих меня австрийцев даже сильнее, чем смерть первого преследователя — оставшиеся зольдаты трофейной команды посчитали за счастье залечь. И тогда я, развернувшись к лесу, вновь пополз — пополз, понимая, что в сумерках неизвестный «снайпер» не разглядит меня на земле, что он наверняка ожидает увидеть мой рывок к лесу со стрелковой лежки…

Так что у меня, проползу я хотя бы еще метров десять-пятнадцать, все-таки есть шанс. Благо, что из впереди лежащих траншей никто из немцев мне навстречу не стреляет, там вообще никого не видно — или уже зачистили эти окопы, или еще не дошли до них. Кроме того, всего в пятидесяти метрах прямо по курсу виднеется очень хорошая воронка от тяжелого, гаубичного снаряда — при случае смогу залечь там и еще немного пострелять…

Глава 21

Добраться до леса я добрался, оторвавшись от преследования и стреляющих в спину немцев уже при полной темноте, и сняв еще одного австрийского шустряка по пути. Но когда спасительная стена деревьев за спиной сомкнулась, мне хотелось уже буквально выплюнуть горящие легкие! Вдобавок решение оставить при себе именно шнапс, а не прихватить с собой флягу с водой — пусть даже отвратительно теплой, с привкусом затхлости и пониманием того, что из нее уже пили — в настоящий момент показалось мне… довольно опрометчивым. Это если ОЧЕНЬ мягко сказать. Ибо сейчас я, наверное, испил бы водицы пусть даже из какого-нибудь сельского пруда!

Хотя, конечно, так лучше не рисковать…

Какое-то время я удалялся от прорванных австрияками позиций полка сквозь густой подлесок и буреломы — но вскоре принял абсолютно верное решение выйти на опушку и идти уже вдоль границы леса. Если что — сумею отступить за деревья, быстро скрыться от вражьих глаз. Но в целом — меня итак практически не видно. Заметить можно только вблизи — но тут и я, и мой возможный враг скорее услышим шаги чужака, или даже почувствуем его запах…

Немного поразмышляв именно о запахах (и в очередной раз похвалив себя за отсутствие привычки курить, на войне вдвойне вредной), я вначале скинул грязный, вонючий (можно даже сказать, что протухший!) китель, а затем и испачканную чужой кровью нательную рубаху. После чего не пожалел целой трети фляжки шнапса — протереть кожу. Стало, конечно, довольно-таки свежо — но в тоже время холод неплохо так взбодрил! И потом, я ведь итак большую часть светового дня в отключке провалялся — так что состояние в целом в норме, а желание спать отсутствует напрочь. Остается только ускорить шаг — в надежде, что я успею добраться до села русин прежде, чем австрияки устроят казнь девушки… Хотя ночью ведь вроде бы не вешают.

Но все равно лучше поспешить — путь от наших позиций до села составляет не менее десятка верст, и это по хорошей дороге!

…Пока шел, провел ревизию наличного инвентаря. Фляга шнапса (чуть опустевшая), да два подсумка под патронные пачки-магазины к маннлихеру. Проверил последние — так вот в каждом две двухъобоймовые секции, в общей сложности на четыре пачки. Подсумков два, секций четыре — а целых, неизрасходованных обойм в итоге семь штук, то есть тридцать пять патронов… Чуть больше одного магазин к автомату Калашникова, е-мае! У меня, правда, не автомат, а винтовка, и патроны жрет она не так быстро… Да и в самом трофейном маннлихере осталось еще два патрона (один раз за время бегства я все-таки промахнулся). Выщелкнув с помощью фиксатора еще не до конца расстрелянную пачку, я заменил ее на свежую — и с горестным вздохом прикинул, что патронов хватит только на короткую схватку.

Впрочем, водиночку так или иначе полноценный бой не затеять…

Штык-нож, на самом деле оказавшийся не таким уж и длинным — так-то длина самого клинка составляет что-то около двадцати пяти сантиметров — и немного подумав, я до поры спрятал его в ножны. Фехтовать на штыках в ближайшем будущем мне вряд ли придется — а вот сойтись с кем накоротке, в ближнем бою, да без лишнего шума… Тут клинок как раз весьма кстати будет.

…Несмотря на не такое и большое расстояние до села, добирался я до него не менее трех часов — и эта оценка только навскидку. Замерз — дико! А тут еще блин, и комары загрызли, твари… Дважды приходилось преодолевать открытые участки местности, вовсе не имеющих лесного покрова — но как я понял, ничего похожего на фельджандармерию вермахта у австрийцев нет. Ну, или же они не настолько активны, чтобы на каждом открытом участке местности в зоне наступления выставлять дежурные посты.

Одним словом, до села я добрался относительно благополучно — а вот после начались проблемы…

Робкая надежда на то, что зольдаты врага еще не дотянулись до села русин, оправдалась только наполовину. Судя по весьма респектабельного вида авто и двум повозкам с сопровождением, замершим у добротного дома старосты, сюда явились господа офицеры с вооруженной охраной. Причем конвой, в количестве восьми человек, включая двух возниц, бодрствует практически в полном составе — последних я разглядел благодаря искоркам сигарет во время затяжки. Н-да, покурить на войне любят многие — но далеко не все, особенно на восточном фронте, имеют привычку скрывать едва тлеющий огонек сигареты в кулаке… Это вам не англичане во время войны с бурами, и не западный неизменно позиционный фронт, где снайперинг быстро обрел популярность вначале у германцев, а затем и у союзников.

Также благодаря искоркам сигарет и не шибко яркому свету из окон дома, откуда доносятся пьяные мужские крики и громкий хохот австрияков (а иногда и приглушенные женские голоса), я разглядел довольно беспечно расположившуюся вдоль околицы дома охрану. Некоторые зольдаты (возможно находящиеся на особом положении унтера) дремлют, другие же курят, да иногда встают и проходят взад-вперед по десяток шагов, тихо переговариваются. Вряд ли они довольны своим положением лишь наблюдающих со стороны за разгулом командиров — к тому же, на авто явились наверняка штаб-офицеры, более высокие по рангу. Простым летехам и даже гауптманам такой транспорт не положен… Так вот, вряд ли простым зольдатам хоть что-то перепадет с офицерского «стола» — главным яством которого, очевидно, будут не домашние соленья и колбасы с салом, а обладательницы приятных женских голосов. Наверняка и внешне столь же приятных… Покормить-то охрану командиры наверняка распорядились, оставив, однако, самое вкусное на десерт только для себя. А заодно «отцы-командиры» наверняка лишили подчиненных и местного вина да сливовицы… Впрочем, зольдаты наверняка смогли раздобыть алкоголь у местных — и учитывая, что держатся они довольно беспечно, не ожидая для себя опасности, унтера могли сквозь пальцы посмотреть на тот факт, что подчиненные немного приняли для аппетита. Особенно, если и самим удалось выпить…

Короче говоря, «отцы-командиры» решили организовать себе шалман с бесплатным борделем, а унтер-офицеры изволили отдохнуть в условиях относительного спокойствия.

Иными словами, для меня все складывается не так уж и плохо.

Более того, поначалу я даже немного приободрился от увиденной картины расслабленного загула немцев — ведь дом местного старосты, ставший «штаб-квартирой» австрийских офицеров, находится довольно далеко от дома Любавы. Но только я вознамерился было покинуть «пост наблюдения» за старым, сложенным из крепких дубовых плах колодцем, расположенным у околицы села, как вдруг из дома старосты раздался испуганный мужской вопль — а потом яростная и громкая брань… Почуяв недоброе, я замер. Замер, чтобы вскоре увидеть, как резко, словно от удара распахнулась дверь, и довольно высокий грузный мужчина в нательной рубахе навыпуск, со спущенными подтяжками и залитым кровью рукавом, вытащил из дома невысокую, крепкую девушку за роскошные русые волосы — и с яростью сбросил ее со ступенек вниз…

— Schwein!!!

— Да сам ты свинья поганая…

Сыпля площадными ругательствами (догадаться о содержании несложно, просто перевести я смог только свинью), австриец резво сбежал вниз — и принялся буквально месить попытавшуюся было встать девчонку ногами. Скрипнув зубами от ненависти, я взял выродка на прицел — но поколебался еще пару секунд, не будучи уверенным в том, что жертвой избиения является именно Любава. На таком расстоянии я не успел понять, она это или не она — очевидно похожа, но в селе итак были схожие внешне с Любавой девушки. Тем более, что ее ведь должны повесить! А не забить насмерть… Наконец, ввяжись я в неравный бой именно сейчас, то наверняка запорю задание — но стоит ли, в конце концов, рисковать из-за простой неписи?!

Однако на ум тут же пришло воспоминание об очень схожей ситуации, когда я спас Олю, думая, что выручаю лишь непись, неигрового персонажа — в таком далеком сейчас июне страшного 41-го… Между тем, слух резанул отчаянный женский вскрик после очередного тяжелого удара офицерского сапога в живот — а затем австриец выхватил у одного из зольдат охраны винтовку, занеся приклад прямо над головой жертвы!

Еще одно мгновение промедления — и будет уже поздно…

Краем глаза я успел разглядеть вальяжно замерших на крыльце дома офицеров, вышедших на улицу лишь только для того, чтобы с брезгливым презрением взирать за жестокой расправой. Господа офицеры, чтоб их, гребанная белая кость! Люди чести и слова, современные рыцари — ага, как же… Впрочем, если брать за эталон немецкого рыцарства тех же тевтонских крестоносцев, устроивших геноцид пруссакам, или баронов-разбойников раубриттеров, грабящих своих же соотечественников, неспособных отбиться, вроде купцов или путешественников… Тогда все, конечно, встает на свои места.

…Все последние мысли промелькнули в голове мельком, за одно короткое мгновение. Мгновение, потребовавшееся на то, чтобы совместить мушку с целиком на животе австрийца, задержать дыхание — и нажать на спусковой крючок на выдохе! Выстрел грянул просто оглушительно, заставив местных, итак отчаянно лающих собак завопить еще громче — а к рыку животных добавился громкий, протяжный человеческий крик… На животе офицера появилось быстро растущее темное пятно. И вместо того, чтобы обрушить кованый затыльник приклада на голову избитой девушки, он уткнул его в землю — да на короткое мгновение замер, опираясь на винтовку, словно усталый путник на посох. Но уже секунду спустя раненый фриц рухнул назад, словно подрубленное дерево…

Все это я опять же, отметил лишь мельком, так как первая моя жертва орудовала над несчастной селянкой буквально у самых ступенек дома старосты. Остальные же офицеры, замершие на крыльце (причем на фоне открытой двери, хорошо освященные и очевидно, неплохо принявшие), потеряли целую секунду(!) после того, как грянул мой первый выстрел. Секунду, коей мне вполне хватило резко дернуть рукоять затвора назад — и тут же дослать ее вперед, отправляя очередную пулю из магазина в ствол… Еще одно, уже совсем короткое мгновение на прицеливание в сторону отлично различимых фигур фрицев, рванувших в довольно узкий проход — и я вновь нажал на спуск, испытав короткое, мстительное удовлетворение…

Двое не менее грузных, чем первый застреленный мной штабной фриц (очевидно, столь же высокие чины, заработавшие звания за годы сытной и вполне мирной службы по выслуге лет), замерли в проходе в дом в самый миг моего выстрела. Один уже практически вбежал в помещение, второй только вступил в проход — важно лишь то, что оба они оказались на одной линии в тот момент, когда я свел целик с мушкой чуть повыше задницы замыкающего австрияка! И после второго выстрела они оба рухнули на пол, огласив окрестности отчаянными воплями боли…

Однако это был последний мой успех.

Ибо четвертый вражеский офицер вместо того, чтобы искать спасение от летящих из темноты пуль в глубине дома старосты, рывком, пружинисто спрыгнул на землю. Молодой гад, возможно водитель авто — причем очевидно, что с хорошим зрением! Ибо уловив мой второй выстрел по хорошо различимой в ночи вспышке, враг тут же выхватил из кобуры пистолет и открыл азартный ответный огонь. Впрочем, легкие пистолетные пули, да еще и на весьма приличной дистанции не менее, чем в сто метров, особой опасности сейчас не представляют. Однако уцелевший офицер, разгоряченный спиртным и самим начавшимся боем, сумел быстро организовать растерявшихся было подчиненных — и указал им мое местоположение. Парой мгновений спустя мне пришлось целиком сжаться за срубом колодца — ибо отделение охраны открыло неожиданно сильный, мощный и довольно точный огонь… Сруб теперь буквально трясется от сильных попаданий — и хотя пока что толстые дубовые плашки надежно держат вражеские пули, я каждый раз невольно вздрагиваю, всем телом ощущая попадания свинца в дерево…

Я допустил ошибку. Если угодно, ее можно назвать ошибкой молодого — или даже просто тупого снайпера. Ибо последнему принцип правильного выбора лежки объясняют едва ли на самом первом занятии! А ведь в выборе лежки что самое главное? Самое главное — выбрать что-то неприметное с наличными путями отхода, причем желательно не одним. Зато, к примеру, стоящий на нейтралке одинокий сгоревший танк — очень плохая лежка, он всегда на виду, он на прицеле. И если под днищем вздумал затихариться снайпер, да еще и выдал себя вторым выстрелом, или каким неосторожным движением — то его засекут, забросают зажигательными да дымовыми минами, выкурят и добьют! Так и здесь — укрытие вроде выбрано хорошее, надежное: как же, крепкий дубовый сруб! Но стоит он особняком, отдельно, на виду — и деться от него некуда, вокруг пустырь. До ближайших домов, как и до ближайших кустов расстояние практически одинаковое — навскидку метров по тридцать открытого пространства…

Ну и собственно, я сделал даже не одну, а две ошибки молодого, неопытного, даже безграмотного снайпера — я выстрелил не один, а два раза, выдав с потрохами свою позицию.

Так что теперь я не охотник. Теперь я сам жертва…

Плотный, довольно частый вражеский огонь, заставивший меня сжаться в комок за колодцем, немного ослаб через минуту-другую — но за отдельными выстрелами я расслышал бодрый, возбужденный голос вражеского офицера, его резкие, отрывистые команды. Перевести я не смог — но судя по раздавшемуся впереди торопливому топоту, австрияк разделил зольдат. Человека три-четыре остались на месте, продолжая поочередно постреливать в сторону сруба — в то время как остальные побежали к околице, стремясь обойти меня с флангов.

Ничего не скажешь, толково!

Впервые за очень долгое время я испытал настоящую растерянность, даже страх — с отсутствием понимания того, что же мне делать дальше. Ни револьвера, ни даже гранаты, как и какого-либо другого оружия ближнего боя у меня, увы, нет. А вражеские выстрелы, пусть и стали довольно редкими, но полноценного ответного огня австрийцы мне открыть не дадут.

Бежать? А как же Любава, как же задание Флоки?! И что со спасенной от расправы девушкой? Хватит ли ей ума отползти в сторону, после чего свалить как можно дальше от места схватки, от немцев, способных отыграться на невинной жертве за потери?! Или потеряв сознание, она по-прежнему валяется на земле у крыльца?

— Ну что, Флоки — не видишь, прижали меня? Может, хоть немного поможешь мне спасти девушку, а?!

Абсолютное молчание ИР в ответ. Словно все увиденное мной в отключке было лишь бредом воспаленного разума на фоне сотряса — но я хотя бы попытался… Однако на смену унизительной мольбе перед порождением наших же программистов, на язык словно сами собой легли слова древнего, двадцать шестого псалма — слова, прошедшие сквозь тысячелетия:

— Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся? Внегда приближатися на мя злобующым…

Как всегда это бывает в моменты наивысшего духовного напряжения, когда все сторонние мысли отсеиваются, будто ненужная шелуха, слова горячей, идущей от сердца молитвы тут же находят отклик в душе, притупляя страх и отчаяние. И практически сразу откуда-то извне приходит спокойствие и уверенность в том, что все сложится именно так, как нужно — словно я УЖЕ получил незримый ответ на свою мольбу…

Приободрившись и взяв себя в руки, я начал действовать — прежде всего, сменил обойму на свежую пачку патронов. После чего пополз от колодца в сторону близлежайших деревьев, постаравшись выбрать маршрут так, чтобы линия моего движения от австрийцев была все время скрыта дубовым срубом. Так есть хоть какой-то шанс, что не зацепят даже случайной пулей-дурой…

Мысль уйти от врага короткими перебежками я отбросил практически сразу — увы, без кителя защитного цвета мой голый торс даже в ночи будет вполне различим, и как минимум, укажет врагу направление моего движения.

А мне сейчас нужно ОЧЕНЬ постараться отползти незамеченным как можно дальше…

Глава 22

Мой маневр не вполне удался — я сумел отползти от колодца самое большое метров на пятнадцать, когда зольдаты охраны добрались до околицы села, и принялись стрелять по срубу с флангов. Но мне повезло — сосредоточив внимание на колодце, немцы не заметили моего движения, так что я благополучно дополз до грунтовки, ведущей в поселение, и залег в неглубокой промоине. После чего принялся мучительно размышлять, как действовать дальше…

Увы, изначальная (и очень робкая) надежда на то, что я сумею отползти на достаточное удаление, после чего успею обойти австрияков сбоку, не оправдалась. Практически любое движение меня сейчас выдаст — несмотря на то, что месяц в небе скрывают набегающие облака, его света, как и света звезд, вполне достаточно, чтобы немцы засекли меня на столь незначительном расстоянии… И отсидеться в промоине тоже не получится — рано или поздно зольдатики, понукаемые расхрабрившимся от спиртного офицером, проверят «лежку». А когда отсутствие моей бренной тушки обнаружится, командирской дури вполне хватит бросить людей на поиски неизвестного стрелка…

Продолжение боя, увы, неизбежно. Но если исходить из этой логики, то именно сейчас, когда вражеские стрелки выдают себя язычками пламени на дулах винтовок при каждом выстреле — выстреле с места! — именно сейчас настал лучший момент, чтобы продолжить схватку.

Так тому и быть…

В качестве первой цели я выбрал пару зольдат, занявших позицию слева от колодца, и находящихся поближе ко мне. Здесь австрияки спрятались за углом ближнего дома, и поочередно высовываются из-за него, чтобы сделать быстрый, торопливый выстрел. Боятся, гады… Но при этом действуют вполне грамотно — по крайней мере, пока один стреляет, второй готов его прикрыть. Но! Я то, фактически, нахожусь сбоку от них, а не на линии их огня! Мне даже нет необходимости брать упреждение на расстояние от дула винтовки до тела стрелка — достаточно просто прицелиться к углу строения, поймав на мушку одну из темных фигур вражеских пехотинцев.

А после мягко потянуть спусковой крючок на выдохе…

Выстрел!

Я тут же сползаю на самое дно промоины — после чего по-пластунски переползаю вперед, к ближайшему кустарнику, стараясь не приподнимать таз и не обращать внимания на сыроватую почву, не успевшую толком просохнуть после последнего дождя. Впрочем, после забегов в пропитанном чужой кровью кителе обычная грязь кажется уже не столь отвратной — гораздо сильнее меня беспокоит холод…

Кажется, вспышку моего выстрела засекли с первого раза — бровку промоины перепахали сразу несколько довольно точно ударивших пуль. Но я успел сменить позицию, сместившись от предыдущей лежки на пяток метров — и замер у самого изгиба дороги, прикрытый редким кустарником… Вспышка очередного, торопливого выстрела австрийского зольдата выдает его положение. Потеряв напарника, тот спешит отправить в неизвестного врага очередной дум-дум — разрывную пулю с тупым наконечником и пустотами внутри. Такие пули оставляют жуткие рваные раны с выходными отверстиями в кулак, а то и больше, и в заводском варианте изначально помечаются темным пояском на гильзе патрона.

Кстати, подобные экземпляры имеются и в моих трофейных обоймах…

Парень отступил чуть назад, укрывшись за поленницей — и кажется, стреляет с колена… Что же, взяв упреждение от вспышки пламени на дуле вражеского маннлихера чуть вправо (примерно на полфигуры) и вниз (чтобы наверняка поразить корпус!) я вновь нажал на спуск — и тут же рванул вперед.

Отчаянно надеясь, что мой противник именно правша…

Отчаянный вскрик раненого стал сигналом, что я попал — а парой мгновений спустя по кустарнику за моей спиной ударили сразу две пули. Но я бегу так быстро, насколько вообще могу! И чуть более пятнадцати метров, отделяющих меня от околицы села, преодолеваю не более, чем раз три секунды.

Очередные выстрелы оставшейся пары австрияков сильно опаздывают, и лишь режут воздух на пустыре. Я же, переведя дух за хозяйской пристройкой (расположенной позади дома, ставшего столь ненадежным укрытием для подстреленных зольдат!), двинулся вперед — между русинских хат, перепрыгивая на ходу через невысокие ограды. По хорошему, мне нужно сделать большой крюк для того, чтобы зайти со спины группы охраны, оставшейся с единственным уцелевшим командиром… Но последний, после довольно-таки громкой переклички (эх, как жаль, что я не знаю вражеского языка!), повел оставшихся бойцов вперед. Офицер по ходу реально молодой, да еще и азартный! Чувствует себя охотником — хотя ведь ситуация уже изменилась, и в роли дичи вновь выступают немцы…

Меня сильно выручает неопытность врагов, хмельная смелость их командира — и густая темень в селе, жители которого попрятались в подполы, от греха подальше. Кроме того, торс покрывает жидкая грязь (спасибо «маскировочной» жиже из промоины!), а к ночной тьме добавляются практически непроглядная зона у многочисленных сельских построек. Наконец, напуганные выстрелами собаки или прячутся по конурам при моем приближении, либо озлобленно лают. Но лают-то они на всех — так что маршрут моего движения сидящим на цепях псам не выдать…

Решив, что необязательно делать большой крюк, раз австрийцы удалились к окраине села, уже пяток минут спустя я осторожно добрался до дома старосты. С тактической точки зрения я сильно рискую — рядом с лошадьми могли остаться возницы. Хотя, как кажется, вражеский офицер включил в бой всех подчиненных… Но как бы то ни было, я должен узнать, уцелела ли несчастная, ставшая жертвой жирного борова — а главное, была ли это Любава, или мне просто показалось?!

Осторожно обойдя дом с тыла, стараясь держаться как можно дальше от впряженных в повозки лошадей (мало ли, выдадут чужака встревоженным ржанием, а то и копытом ударить надумают!), я увидел все еще лежащую у ступенек девушку. Свет из открытой двери дома упал на ее лицо — и похолодев, я узнал Любаву. Хотя австрийский выродок успел лихо так «подправить» ее лицо, разбив ударами ног нос и губы… Понять, жива ли еще девушка, или нет, невозможно — рядом с ней все залито кровью ее мучителя, так же валяющегося на земле. Но самое хреновое — из дома доносятся мужские голоса. Один высокий, визгливый, едва ли не плачущий, второй же угодливый, даже подобострастный… Выходит, кто-то из охраны все же остался с одним из раненых офицеров. Баб, правда, не слышно — но те наверняка сбились где-нибудь в уголке, и стараются не подавать признаков жизни.

В их ситуации — самая верная тактика…

Между тем, счет для меня идет на секунды — уцелевший офицер, немного протрезвев, в любой момент может вернуть зольдат назад. Любаву нужно отсюда уносить, уносить как можно быстрее — но ведь если меня заметит оставшийся в доме австриец, то срежет в спину одним выстрелом! Его надо снимать — и немного подумав, я мягко потянул из ножен штык-нож, без особого труда приладив его к стволу трофейной винтовки. Попробую сработать штыком — ну, а если не выйдет, в магазин уже вставлена свежая патронная пачка…

Стараясь ступать как можно более осторожно, аккуратно перенося вес тела с пятки на носок, я принялся подниматься наверх. Одна, вторая, третья… Но четвертая ступень издала предательский скрип, остро резанувший по натянутым нервам — и плюнув на осторожность, я рванул вперед, к все еще распахнутой двери дома старосты.

— А-а-а-а!!!

— Scheisse…

При виде меня, влетевшего в дом с винтарем наперевес, измазанного в грязи (и со стороны наверняка похожего на какого-нибудь упыря из местного народного фольклора!), отчаянно завизжали сгрудившиеся в дальнем углу светлицы девки — да с явным ужасом на лице обернулся австрияк. Как видно фельдфебель (судя по трем звездам на малиновой петлице) не услышал скрипа на лестнице, или не придал ему значения — а теперь, оцепенев при виде врага, потерял столь драгоценные секунды жизни… Но и я, едва не растянувшись из-за обильной лужи крови, натекшей из второго офицера — труп его все еще лежит в проходе — потерял пару секунд, чтобы восстановить равновесие. За это время унтер все же успел прийти в себя — и рванулся к стоящей в стороне у стены винтовки… А я бросился за ним — и когда австрияк только схватил свой маннлихер за ложе, я со всей силы, с размаху всадил ему в спину ножевой штык!

Как раз в момент удара фельдфебель начал разворачиваться — и клинок пропорол бочину отчаянно вскрикнувшего от боли врага. Рванув винтарь на себя, я резко, не жалея силы, вновь ударил, в этот раз всадив штык точно в живот австрийца. Последний так и не успел отпрянуть или парировать мою атаку…

Какое-то движение сзади, скрип дерева — и чувство опасности буквально обожгло со спины. Привычно доверившись солдатской чуйке, я резко присел — одновременно с тем вырвав клинок из плоти смертельно раненого фельдфебеля, и разворачиваясь к лежащему на лавке офицеру…

Выстрел табельного австрийского штайера — надежного, испытанного временем и будущими войнами пистолета, — ударил, как кажется, не очень негромко. Но девятимиллиметровая пуля впилась в деревянную стену прямо над моей головой, выбив из нее щепу. А раненый в спину офицер, белобрысый и обрюзгший, но еще довольно крепкий мужик лет сорока пяти, с перекошенным от ненависти лицом, опустил ствол пистолета, направляя его на меня…

— Schweinehund!

— Жри!

Мы выстрелили практически одновременно — но бесценный боевой опыт обращения с винтовками, полученный в реальности «Великой Отечественной», позволил мне хоть и на долю секунды, но опередить противника. Резко вскинув приклад к плечу и нажав на спуск — стреляя практически не целясь, навскидку, — я уделал фрица, попав разрывной пулей тому в грудь. Тело немца рывком дернуло на скамье, глаза его тут же безжизненно закатились — а вторая пуля штайера вновь ударила в стену, причем метра за полтора слева от меня.

— Ну, твою же ж… дивизию! Эй, да заткнитесь вы!

Оглушительно завизжавшие после выстрелов девки испуганно осеклись после моего окрика, а я наконец-то рванул из дома к Любаве, мельком взглянув на широкий, крепкий деревянный стол. Последний заставлен бутылками с местной сливовицей, небрежно нарезанным копченым окороком и куда более аккуратно — домашней колбасой. А кроме того, парящей картохой, вареной в мундире, ковригами ароматного, испеченного в настоящей печи хлеба — да мисками, полными деревенский солений. Богато сидели офицеры! Невольно сглотнув набежавшую слюну, я остановил взгляд на простом кухонном ноже, испачканном, однако, в крови — и картинка в моей голове окончательно сложилась…

Очевидно, после прорыва позиций нашего полка, господа австрийские офицеры прибыли на постой в стоящее на отшибе село — последнее располагается как бы между двух линий обороны 3-й армии. И не в глубину ее, то есть на юг, а восточнее — короче в стороне оно от линии боевого соприкосновения… С другой стороны, австрияки ничем не рисковали, ибо село русин так или иначе попало в полосу их наступления и оказалось, фактически, уже в тылу врага. Судя по канонаде и частой стрельбе впереди, враг сумел вклиниться в нашу оборону примерно километров на пять, может чуть меньше — ну да не суть.

Так вот, решили австрийцы хорошенько посидеть, душевно отметив начало наступления домашней деревенской едой и крепкой сливовицей — а заодно пригласили к своему столу девок покраше. Так сказать, в добровольно-принудительном порядке… Может, за своих сестер, дочерей или невест кто и попробовал вступиться — но так ведь у русин нет оружия, а зольдаты все с карабинами, офицерье с пистолетами. Попробуй, выступи! Хорошо, если только прикладами отметелят, а не застрелят с ходу… Ну, выпили господа крепко, закусили — потянуло на баб. И видно, Любаву в числе первых решили «ангажировать» — вот только девка в последний момент не стерпела стыда и унижения, да резанула того мудака ножиком… Здесь и сейчас отношение к женской чести и невинности значительно серьезнее, чем в моем настоящем — вот и попыталась себя отстоять. Что было дальше — все на моих глазах случилось… Но почему тогда Флоки сказал, что ее повесят за «сотрудничество» с русскими?

Да в принципе, догадаться не сложно. Девку хорошо отметелили, но, очевидно, не забили насмерть. А с утра пораньше затаивший злобу офицер (наверняка к тому же с похмелья) решил ее добить — просто предлог был нужен более весомый и существенный, чем попытка защитить себя и воспротивиться изнасилованию. Нет, за то, что Любава ранила офицера, ее итак могли расстрелять — да только порезала она его не в бою, и не напав из-за угла, а защищая девичью честь… Наверняка пошли бы обидные для австрийца слухи — вот он и решил отомстить под более «благовидным» предлогом.

К тому же позорная казнь через повешенье будет пострашнее относительно «благородного» расстрела…

Все это вновь пролетело в голове за считанные мгновения, пока я спустился с крыльца и подбежал к уже начавшей глухо стонать и пытающейся шевелиться девчонке. Жива! Вот только что теперь делать?! Далеко я с ней все равно не уйду — да и австрийцы могут вернуться к дому старосты до того, как я утащу ее хотя бы к ней же в хату. К тому же они могли услышать выстрелы… Попытавшись вглядеться в сторону околицы с памятным колодцем, к которому как раз ведет центральная деревенская улица-проулок, я так и не смог разглядеть фигур ушедших вперед врагов. Может, они по разошлись по всему селу — а может, мои глаза после света керосиновых ламп в хате еще не привыкли к темноте. Решившись, я подхватил Любаву на руки и понес ее в дом, молясь, чтобы в этот самый миг никто не шмальнул мне в спину…

Ожидаемый мной выстрел так и не раздался — и немного успокоившись, я донес девушку до печи, где аккуратно уложил ее на полати. На секунду она открыла заплывшие от быстро налившихся синяков глаза — но брошенный на меня взгляд, в котором поначалу плеснуло паникой, а после и недоумением, быстро угас: девушка снова потеряла сознание. Надеюсь, с ней все будет хорошо…

Скрипнув от ненависти к выродку, не пощадившему девчонку (да заодно последними словами обругав про себя собственную нерешительность), я обратился к русинкам:

— Приглядите за ней. И не высовывайтесь!!!

Притихшие девки — с загоревшимися, однако, глазами — послушно закивали. И я, кивнув в ответ, быстрым шагом двинулся к лежащему на широкой скамье офицеру, выпустившему штайер из уже побелевших пальцев…

Штайер М1912 — надежная, убойная штука. Единственный минус — неотъемный магазин, а само заряжение производится сверху, с помощью обоймы на восемь мощных патронов калибра 9 миллиметров. Для сравнения, калибр патронов револьвера наган — 7,62, как и у будущего ТТ… Прицельная дальность стрельбы — стандартные пятьдесят метров, начальная скорость полета пули чуть менее трехсот пятидесяти метров. То есть даже повыше чем у пистолета Макарова или же состоящего именно сейчас на вооружение русской армии нагана — хоть и пониже, чем у маузера К-96.

Подняв с пола трофей, я нашел глазами лежащую чуть в стороне кобуру — и достал из специального кармашка запасную обойму. После чего резко оттянул затвор назад (при этом из патронника вылетел очередной патрон), открыв магазин — и зафиксировал его в открытом положении флажком предохранителя, подняв тот вверх и воткнув в специальную выемку в крышке затворной рамы. Предохранитель расположен слева, под большой палец — удобно… Вставив обойму в специальный паз, я надавил на патроны сверху — как и ожидалось, в открытый магазин вошло только три штуки. После чего я опустил флажок предохранителя вниз — и затвор с щелчком пошел вперед, дослав очередной патрон из магазина в патронник… Все, оружие к бою готово.

Как и ожидалось, портупеи с кобурой у лежащего в проходе мертвеца не обнаружилось — но, немного пошарив по хате, я нашел искомое на спинке стула, подвинутого к самому столу. Не удержавшись, я успел прихватить и быстро прожевать пару толстых шматов окорока и откусить хрустящую краюху свежего ржаного хлеба — но дальнейшей трапезе помешали раздавшиеся уже рядом с домом шаги:

— Paul, wie geht es Herr Oberstleutnant? Was hat er geschossen — hat sich der russische fur dich markiert?

В конце вопроса неизвестный как-то по-глупому рассмеялся — видимо, спрашивает все тот же лихой и датый офицер. Упомянул он оберст-лейтенанта — подполковника по-нашему… Нехилую птицу я выходит, добил! Еще немного разобрал про выстрел — и русского, а в целом смысл вопроса понятен: австриец интересуется, как состояние подпола, да спрашивает, чего я там стрелял. Только про упомянутого в вопросе русского наверняка сразу не скажешь: может, немец думает про кого из селян-русин, а вовсе не на кадрового армейского офицера…

Жестом приказав девушкам молчать, я аккуратно двинулся ко входу, стараясь держаться подальше от окон — и замер справа от двери. Кажется, сейчас сердце мое бьется так гулко, что стук его можно услышать даже на улице… Призывно всхрапнула лошадь, очевидно, при виде своей возницы — а на ступеньки крыльца заскрипели под шагами как минимум двух человек.

— Paul?!

В этот раз тон вопроса офицерика уже не столь благодушен — австриец почуял неладное, когда фельдфебель ничего не ответил! Все, больше ждать нельзя… Мысленно прочитав про себя короткое «Господи, спаси и сохрани!», я присел на корточки — и рывком высунулся в проход, вытянув перед собой правую руку с крепко сжатым в ней пистолетом…

Выстрел! Другой! Третий!

Обойма трофейного, самозарядного штайера вылетает в считанные секунды, наповал свалив храбреца-командира и следующего за ним зольдата — да ранив еще одного, не шибко расторопного австрийца. Оба вступивших на лестницу врага держали оружие наготове и успели выстрелить — но ожидаемо целили на уровень ростовой мишени, и при появление врага сгоряча шмальнули выше моей головы… Остальные немцы растерялись и не сразу открыли огонь — но все же мне пришлось несладко, когда сразу несколько пуль ударили в дверной косяк, расщепив дерево у самого лица! А одна «дум-дум» и вовсе пролетела в угрожающей близости от виска — так, что я почуял кожей толчок сжатого воздуха… Хорошо хоть, в этот миг я уже успел отпрянуть! А то разрывная австрийская пуля разворотила бы половину лица — видел фотографии, жуткая картина…

Перехватив рукой запасной пистолет, я принялся ждать в расчете на то, что зольдаты рискнут пойти на штурм, пока я буду перезаряжаться — на этом и строился расчет засады со вторым штайером. Уж я бы встретил их на лестнице… Но после промедления в несколько секунд, и череды частых выстрелов, вместо австрийцев в раскрытую дверь влетела дымящаяся граната — массивная такая, внешне похожая на привычную «лимонку», но с рукоятью из толстой проволоки с крюком.

Это ведь дымится фитиль…

— Твою же ж!

Я рванулся вперед, буквально прыгнув на пол к упавшей гранате — и, схватившись за проволочную ручку, что есть силы швырнул ее обратно, в открытый дверной проем:

— Жрите, выродки!

За время короткой службы в Карпатах я постарался изучить как можно больше трофейных образцов австрийского оружия — и потому сейчас успел узнать «тяжелую» ручную гранату, весящую под целый килограмм. Сия «бомба» далека от совершенства, фитиль у нее терочный и поджигается аналогично спичке. Но главное — это очень долгое время горения замедлителя, порядка десяти секунд… Опытный «гренадер» вполне мог метнуть ее с задержкой во времени в столь удобную для подрыва цель, как относительно небольшая русинская хата— чтобы рванула наверняка! Но среди уцелевших зольдат опытных гранадеров не оказалось, и гранату сгоряча швырнули, как только зажгли фитиль — в надежде, что я оцепенею и не рискну приблизиться к бомбе.

Но я рискнул — и выбросил ее обратно к австриякам, после чего с пола рванулся к лежащей на полатях Любаве. И в тот самый миг, когда на улице оглушительно рвануло (так, по крайней мере, мне показалось), я уже стащил ее вниз — и упал на бессознательное тело девушки сверху, надеясь, что прикрою от случайного осколка, способного все же залететь в дом…

Глава 23

Сумерки уже разъяснились, и линия горизонта с востока окрасилась в красный цвет — а над самой земной твердью показался багровый диск солнца. И его света оказалась достаточно, чтобы разглядеть встревоженные, напряженные и испуганные лица селян, собравшихся на небольшой сельской площади у дома старосты. А заодно и бескровно-восковые, навеки застывшие лица убитых мной австрияков, сваленных в кучу посреди площади… Гробовую тишину прерывает редкий лай собак и все более громкие, бодрые крики петухов, встречающих рассвет нового дня.

Даже как-то странно — я не раз бывал в сельской местности в своем настоящем, и крик петухов для меня всегда ассоциировался с чем-то пасторально деревенским, тихим и умиротворенным. Этот крик пусть и на доли секунд, но возвращал меня в детские воспоминания — например, в те мгновения, когда я помогал еще крепкой тогда бабушке ходить с козами, да валялся в стогу сена с взятой в школьной библиотеке книжкой… Очень жесткий контраст с тем, что я вижу сейчас. И пусть это все происходит вроде бы и не по настоящему — все мое тело, все органы чувств воспринимают окружающий мир абсолютно реальным. Иногда кажется, что виртуальной была как раз вся моя прошлая жизнь — а настоящее вот оно: тела мертвых австрийцев и напуганные грядущей расправой селяне…

— Вот что, братья-славяне. Выбор у вас невелик. Или уходите в лес, и забиваетесь в самую его чащу, насколько возможно глубоко — да молитесь, чтобы австрияки вас не нашли. Но тогда мне нужны добровольцы — все те, кто способен взять оружие в руки и готов драться до конца. Из них я сам отберу годных сражаться мужчин — и постараюсь задержать погоню, коли она будет… Или же я ухожу только с Любавой и ее семьей — а вы остаетесь в селе, в надежде на австрийскую милость… Только сразу скажу — надежда эта очень зыбкая. Убито четыре офицера, восемь зольдат с унтерами — и среди офицеров как минимум один подполковник. За их смерть отомстят даже невинным, даже тем, кто вообще ни при делах… Тем более вы русины — сами слышали, что австрияки устроили настоящие гонения на русин на подконтрольной им земле. Решать вам — но решения нужно принять очень быстро. Иначе просто не успеете уйти…

Молчат. В глазах застыл ужас, неприязнь, растерянность… страх. Но во взглядах некоторых мужчин, обращенных на убитых австрияков — в основном тех, кто помоложе — я замечаю и мстительное удовлетворение. Когда же пара молодых парней, лет семнадцати-восемнадцати, не больше, поднимают на меня глаза, то в их взглядах я читаю и одобрение, и огонек бойцовского задора.

Молодые. Азартные. Из тех, кто не верят смерть и зачастую погибают в первом же бою, потому как не умеют беречься — и подставляются по-глупому. По хорошему их бы поберечь… Но сейчас ситуация складывается или-или. Или кто-то из русин первым решится мне помочь, и вслед за ними подтянутся те, кто колеблется — и тогда я смогу набрать хотя бы человек восемь-десять, чтобы раздать им шесть трофейных, исправных винтовок и имеющиеся у селян два охотничьих ружья. Может быть, ещё и пистолеты… Оставшиеся два маннлихера побиты осколками гранаты (положившей конец недавнему бою) так сильно, что без ремонта из них уже не выстрелишь. Соответственно, в случае боя, мы хоть немного времени выиграем, чтобы остальные селяне ушли…

Или же я ухожу только с семьей понемногу пришедшей в себя Любавы, а австрияки жестоко расправятся с уцелевшими селянами. В лучшем случае их деревню сожгут — а расстреляют только часть жителей. В худшем… В худшем вполне могут загнать всех жителей деревни в амбары да сожгут их заживо, не делая скидки на детский возраст или беременность молодух.

Если верить курсу истории по военным преступлениям австрийцев простив русин (или сербов) в годы Первой Мировой — вполне даже обыденная ситуация.

— Ну что, парни, готовы врезать немчуре?

Я обратился как раз к той паре молодых ребят, в чьих глазах увидел симпатию и готовность драться. Однако худощавый русый парень, выглядящий немного постарше, лишь обескуражено замер на месте, застигнутый врасплох моим предложением. Зато второй юноша — крепкий такой, словно молодой бычок — решительно шагнул вперед… Но тут же вслед за ним рванулась уже немолодая, грузная женщина в замызганном платье и сером платке, дико, пронзительно завизжав:

— Сынки, сынки!!!

После чего, схватив обоих парней за рубахи, с искаженным от ярости лицом она затараторила что-то мало понятное, брызгая слюной и прожигая меня яростным взглядом. Немного подождав, я обратился к замершему в стороне, поникшему старосте, бессознательно мнущему в руках неизвестный мне головной убор по типу картуза:

— Переводи.

Староста, однако, бросив на меня затравленный взгляд, промолчал. Вместо него негромко ответил Александр, отец Любавы:

— Спрашивает, кто вы такой, чтобы забирать ее сыновей… А заодно проклинает. Кричит, что лучше бы вас схватить, да австрияком выдать — глядишь, и пощадят.

— Вот как? Кто я такой, значит?

Последний вопрос был риторическим и обращенным к самому себе. Но, повысив голос, я веско бросил в ответ — так, чтобы услышали все собравшиеся:

— Я русский офицер.

Прозвучало неплохо… Подождав немного, я продолжил — демонстративно положив ладонь на рукоять трофейного штайера:

— Я предложил вам помощь и защиту. А вы? Решили выдать меня австрийцам? Ну, попробуйте, выдайте… Я в одиночку положил двенадцать вооруженных солдат. Как считаете, а сколько теперь успею положить из ваших? Да, и кстати. Начну я, пожалуй, именно с тебя, курва — за язык твой длинный возьму плату кровью…

Галдящая баба, уже практически подбившая товарок присоединиться к своему бунту, под моим взглядом осеклась и попятилась назад — а ненависть в ее взгляде уступила сильному испугу. Страх появился и на лицах многих селян — а я, меж тем, решил уже заканчивать ненужный «митинг»:

— Значит так, я никому не навязываюсь. Не хотите драться — оставайтесь, дело ваше. Но австрияки вам не простят смерть офицеров — они бы вам даже одного убитого зольдата не простили бы. Поймите и другое — вы русины, а австрийским немцам только дай повод с вами разобраться! Повод теперь есть, весомый повод — и даже моя смерть, коли вы решились бы меня выдать, никого из вас от расправы бы не спасла… Скорее наоборот, она только сильнее распалила бы врага. Так что решайтесь. Кто со мной в лес, кто готов драться — шаг вперед!

Несмотря на то, что я пригрозил их матери, первыми шагнули из толпы именно молодые парнишки, на чьих лицах буквально написана упрямая решимость и готовность драться до конца… И на сей раз шагнули дружно, вдвоем. Вслед за ними подтянулось еще несколько мужчин — в том числе Александр, отец Любавы, не старый и еще довольно-таки крепкий на вид мужик. Наконец, десяток секунд спустя, ожидаемо подтянулись и оставшиеся селяне…

— Значит так. Кто готов и будет драться, кто умеет стрелять — остается со мной на площади. Я быстро выберу стрелков — остальным полсача на сборы самое большое! Никаких телег и подвод, берите только то, что можете унести на руках — иначе просто не уйдем. Кто не понял — тот останется дома и дождется австрияков, что немчуре было, на ком зло сорвать… Зерно лучше закопайте, с собой возьмите только те продукты, что быстро не портятся. Сало там копченое, колбасу, сухари, сыра можно на первое время… Да, со скотиной мы тоже далеко не уйдем. В лучшем случае пару кур-несушек, да по одной дойной козе на семью, у кого есть. Но можете поделитесь с теми, у кого и такой животины нет, выживать придется сообща! Остальную же скотину в сараях, загонах оставляйте. Ведь если отвяжите, животина вслед за нами пойдет — и выдаст. Никаких коров, разве что совсем еще маленьких телят — на убой на первое время… Котелки, соль, спички или огниво, мужикам топоры и лопаты. Бабы с собой берут нитки с иголками, чистые тряпки на бинты… И сливовицу крепкую да самогон тоже с собой возьмите, а заодно мед или барсучий жир — все, что может помочь раненым.

Прервавшись, я обратился к старосте:

— Слышь, индюк старый, переводи, да чтобы все меня поняли! Не дай Бог кто с собой в лес кто корову потянет или подводу с зерном!

К старосте Богуславу, угодливому и чересчур трусливому мужику, у меня сформировалась стойкая неприязнь. Богуслав не был виноват в том, что австрийцы выбрали именно его дом на постой, не вижу я ничего преступного и в том, что для немчуры он выложил лучшие продукты. Но когда офицеры с ходу потребовали самых красивых девок на «потанцевать», староста поспешно выполнил их поручение, упросив дать ему двух зольдат «для солидности». Знал, мудак старый, где самые красивые девки в деревне живут… А логика у него была простая: пусть «паны офицеры» с бабами потешатся, с тех не убудет. Зато австрияков задобрят — глядишь, те его старостой и оставят, да деревню, опять же, не тронут… Что незамужние девки на себя грех возьмут, что к ним никто из парней свататься не пойдет — да разве его это волновало?!

С другой стороны, а какой у него был выбор? В несознанку уйти, сказать, что девок на селе нет, к родне отправлены от греха подальше, что одни бабы замужние остались, старые, страшные да вонючие? Да напоить офицерье покрепче, чтобы улеглись быстрее, успокоились? Могло прокатить, а могло не прокатить, наверняка теперь уже не узнаешь…. Если бы повезло, офицеры, попьянствовав, успокоились бы, поспали да к себе уехали. Не повезло — отправили бы зольдат все верх дном перевернуть, но более-менее«удобоваримых» баб найти. Однако же так хотя бы не стал прислужником врага, да еще и в таком щекотливом вопросе, как женская честь… Боялся расправы за ложь? Возможно. Но хуже всего тот факт, что даже сейчас большая часть селян старосту особо не осуждают — зато меня крепко винят в обрушившейся на людей беде. Каково им сейчас покидать обжитые дома, бросать скот и уходить в лес, в неизвестность, с мизером еды и отсутствием понимания того, что делать дальше?!

К слову — ведь справедливо винят, если по факту… Зато семьи тех девушек, коих забрали из дома под слезливые причитания матерей и угрюмые взгляды так и не решивших вступиться за дочерей или сестер мужиков, меня все-таки поддерживают.

Только вот семей этих всего четыре на деревню…

— Мы ведь не солдаты, пан Роман… Мы даже не знаем, как стрелять из ружей.

Свои сомнения первым решился озвучить Александр, за последнюю ночь постаревший лет на десять. Не знаю, что творилось в душе мужика, когда староста уводил плачущую дочь на похабские потехи австриякам — но выступить сразу против двух вооруженных зольдат он не решился… В его оправдание стоит упомянуть еще двух детей, среднюю дочку лет двенадцати, да мальчугана семи годков — это все уцелевшие отпрыски, пережившие младенчество и самые опасные, ранние годы высокой детской смертности на селе. Заступись он за старшую дочь — и австрияки его бы просто отметелили бы прикладами, в лучшем случае. В худшем — пристрелили бы, да дом бы сожгли… Стоило ли рисковать семьей, если бы старшенькую все одно бы не смог отстоять? Александр решил, что не стоило — но вот когда он принял от меня на руки едва ли не изувеченную Любаву, то лицо его горело таким стыдом и одновременно бессильной яростью… Но момент справедливого отцовского гнева прошел, наступила жесткая действительность — в которой практичный крестьянский ум подсказывает мужику, что с ружьем он или нет, но солдата из него не получится.

Как в поговорке — «пулю из дерьма не вылепишь»…

И он прав — вот только и у меня иного материала под рукой нет.

— Большинство австрийских солдат буквально вчера призвали в армию, оторвав от сохи или заводского станка. Помимо ненужной шагистики, бесчисленных уставов да бесконечной муштры, их обучали лишь самым простым приемам штыкового боя, да всего пару раз дали пострелять по неподвижным мишеням… Их гонит в бой страх перед командирами и трибуналом, правды за собой они не чувствуют — как и понимания того, зачем им нужна эта война.

Я на мгновение прервался, окинув взглядом десяток мужиков, оставшихся со мной. Внимательно слушают, напряженно — пытаясь понять каждое мое слово, ничего не упустить…

Это хорошо.

— А вот вы — вы понимаете, зачем берете оружие в руки. Вы знаете, за кого вам придется драться — и какую цену заплатят ваши родные, если вы не сумеете задержать врага… Да, вы не солдаты, и за полчаса я из вас солдат не сделаю. Но любой мужик, когда речь заходит о защите семьи, становится воином — воином, сражающимся за близких тем, что есть под рукой, сражающимся, пока сердце бьется у него в груди!

Лицо Александра, как и еще пары мужиков, чьих дочерей едва не изнасиловали прошлой ночью, буквально загорелись от стыда и гнева — как на себя, так и на австрийцев. И это также хорошо! Но пилюлю все же стоит подсластить, чтобы не сломались…

— Да, я понимаю, что с плотницкими топорами против вооруженных австрийцев вы идти не посмели — но теперь-то у вас есть оружие. И за полчаса я смогу объяснить вам, как целиться, как стрелять и заряжать винтовки. И если толково встретим врага, если успеем с умом подобрать укрытия и хотя бы по одному разу попасть в цель — этого должно хватить! Ну что, братья-славяне, готовы драться за близких?

— Да!!!

…За полчаса никто не управился. Прошло не менее часа прежде, чем худо-бедно собранные в кучу силами моего «добровольческого отряда» крестьяне двинулись в сторону действительно густого леса к северу от села, до которого пехом добрых две версты. Несмотря на мое предупреждение, пытались тащить за собой коров, грузили подводы… Застреленная на глазах у всех буренка (под дикий вопль хозяйки, потерявшей главную кормилицу семьи) и сломанная прикладом челюсть у одного из самых невменяемых мужиков кое-как привели в чувство самых ретивых — и русины двинулись к лесу уже более-менее организованно. В числе их и пришедшая в себя Любава, избегающая даже посмотреть в мою сторону…

Я передал девушку семье еще до того, как она окончательно пришла в чувство, попросив осмотреть дочь. Меня не совсем поняли — пришлось объяснять, что несколько ударов прошли в живот, и если не дай Бог у девчонки после них началось внутреннее кровотечение, а то и разрыв внутренних органов… То это требуется установить сразу.

Что бы я делал, если бы подтвердились самые худшие мои опасения? Наверное, радовался бы тому, что все происходит все-таки в виртуале, и несколько лишних секунд моего промедления не стали роковыми для жизни девушки. Ибо тогда ничем ей помочь ни я, ни, увы, кто-либо в деревне уже не смогли бы… Тем не менее, позвав местную повитуху, родители быстро раздели дочь — а повитуха, по «долгу службы» знакомая с подобными травмами (у рожениц увы, внутренние кровотечения бывают) прощупала живот и налившиеся черным кровоподтеки. После чего успокоила и меня, и родителей — хоть внешне синяки и выглядят жутковато, все же никаких признаков реально опасных травм нет…

Так вот, Александр и его супруга или забыли выгнать меня из избы на время осмотра дочери, или не решились — и я оставался рядом с Любавой все время, пока повитуха ее проверяла. Возможно, боль в местах ушибов во время осмотра как раз и привели девушку в чувство — и очнувшись, она случайно встретилась со мной взглядом… А после поняла, что лежит на лавке… скажем так, не совсем одетой. И к слову, я как бы ничего и не рассматривал! Так, разве что пару раз не удержался, скользнув взглядом по обнаженному телу весьма развитой девушки, у которой вот прям действительно есть на что посмотреть… Но это была естественная мужская реакция — к тому же я мгновенно подавил в себе порыв секундной слабости.

Вот только сама Любава, осознав, что предстала передо мной практически обнаженной, стремительно отвела взгляд и тут же вскочила с лавки, прижав к груди сброшенное платье — а мне только и осталось, что поспешно покинуть ее хату да начать сбор жителей на площади…

И даже сейчас я так и не понял, что заставило меня выручать не только семью девушки, навязанной мне в подопечные, а все ее село. Ну, подумаешь, перебили бы их австрийцы — так они же ведь не настоящие! Так-то оно так, но…

Но иначе поступить я просто не смог.

Глава 24

…Цепочку всадников, приближающихся к деревне со стороны дороги, я заметил не сразу — их засек оставленный в дозоре Елизар, самый младший в команде добровольцев, прикрывающей отход жителей. Тот самый парнишка, похожий на бычка — первым решившийся выйти вперед на мой призыв… Да и то, из-за стремительно набирающей обороты канонады, более всего напоминающей сейчас раскаты грома, крик парня я услышал не сразу:

— Австрияки! Конные!!!

Среди трофеев, помимо винтовок, пистолетов с небольшим запасом патронов, да пяти гранат, нашелся и офицерский бинокль с отличной цейсовской оптикой — германского производства. Я отдал его Елизару, наказав следить за дорогой — а теперь же со всех ног ринулся к дозорному, спеша как можно быстрее разглядеть противника и оценить опасность…

Минутой спустя я замер, закусив губы едва ли не до крови: остановивший коня примерно за километр от деревни вражеский офицер, благодаря отличной трофейной оптике предстал передо мной, как на ладони. Только вот и он прижал бинокль к глазам — и судя по всему, столь же пристально рассматривает как и деревню (хорошо хоть трупы убрали с площади, да откатили авто с подводами в сараи), так и хвост колонны русин, следующих к лесу. Селяне успели преодолеть лишь только половину расстояния до спасительной чащи… Самое же страшное — что всадников человек сорок, вряд ли меньше! Уж не знаю, полуэскадрон это, или взвод — но положил я явно важных шишек, и объявиться в расположение своей части убитые австрияки должны были значительно раньше, раз за ними отправили столь многочисленный конвой… Почуяли неладное, гады!

Вот только что теперь делать?!

Десяток русин (считая и меня) из которых до сего дня стреляло только двое местных охотников (вот, кстати, в их дома староста как раз австрийцев не повел) — против сорока кавалеристов?! Даже не смешно. Сюда бы пулемет… Тогда бы я и в одиночку попил бы столько крови врагу, что мало бы гансам не показалось! Но пулемета нет — увы, как таковых у нас нет даже потенциально эффективных в ближнем бою охотничьих ружей. Это помповые дробовики Винчестера в руках американских солдат скажут свое слово в восемнадцатом году при зачистке германских окопов — на ближней дистанции их эффективность окажется едва ли не выше, чем у первых моделей пистолетов-пулеметов. Однако охотники в русинской деревне не то, что не мечтали о помповых Винчестерах или полуавтоматах Браунингах (здесь их, кстати, называют именно «автоматическими ружьями») — они про них даже не слышали. Да о чем там говорить — у местных нет даже двустволок с унитарным патроном! То, что предъявили мне русины, оказалось так называемым «шомпольными» одноствольными ружьями — то есть заряжаемыми с дула, словно гладкостволка шестнадцатого столетия! Разве что замки не фитильные, а капсюльные — изобретение уже начала девятнадцатого века… А так, процесс заряжания очень прост — и столь же длителен: насыпается мера пороха, забивается пыж, насыпается дробь, забивается второй пыж. Я, конечно, приказал зарядить оба ружья самой крупной дробью (увы, «медвежьей» картечи здесь также не нашлось) — но тянут эти карамультуки разве что на оружие последнего шанса…

Хотя о чем это я? Настоящий карамультук-то все-таки нарезной, такое сравнение для него обидно!

…Решение приходится принимать быстро — вот только готового решения (кроме как с честью принять неравный бой и со славой погибнуть) у меня нет. Однако, заметив, что вражеский офицер повернулся в сторону колонны беженцев, и пристально рассматривает ускорившихся селян, я понял, что и иного выхода у меня, собственно, также нет. Ибо если командир гусар (а может и улан или драгун — я их особо не различаю) решится догонять именно беженцев, его всадники наверняка успеют настигнуть семью Любавы…

— Бойцы! Занимайте крайние к околице дома, чьи окна смотрят на дорогу! По два-три человека на хату! Без команды не стрелять — пока стреляю только я!

Отдав единственный внятный приказ — и жестом дав указание Елизару следовать к соседнему дому, я подступил к срубу колодца, послужившему мне этой ночью столь надежным укрытием. Присев на колено и прижав ложе винтовки к срубу, словно к брустверу, я поплотнее прижал приклад к плечу — и даже не рассчитывая хоть в кого-то попасть, трижды утопил крючок спуска, целясь по направлению к отряду всадников… Все же групповая цель, может, кого-то и задену!

Сделав три выстрела, я вновь прижал к глазам окуляры трофейного бинокля. Как и предполагалось, практическая эффективность моей стрельбы оказалась нулевой — но вот с тактической точки зрения ход оказался верным. Правда, и тут только наполовину: над рядами всадников в киверах бодро заиграл звук горна — и вражеский отряд разделился… При этом две трети кавалеристов направили скакунов к деревне — а вот не меньше десятка бодро порысили в сторону от села, спеша наперерез к нашим беженцам.

Не к месту пришла мысль, что раз киверы — то наверное, все-таки гусары. Хотя иных отличий от драгун или улан я не наблюдаю, учитывая, что австрияки затянуты в унифицированную серо-синюю «фельдграу», и вооружены саблями и карабинами…

Эх, лучше бы я все-таки ушел с одной только Любавой!

— Александр, Богдан, Елизар — ко мне! Остальные — занять позиции у окон и ждать, пока враг поравняется с елью! Георгий и Агафон могут стрелять сразу по всадникам — остальные бьют только по лошадям! Игнат и Захар — а вы открываете огонь, когда австрийцы окажутся у кустарника!

Ель — это ближайший к дороге, ведущей к селу, ориентир для стрельбы. Расположена она чуть менее, чем в трехстах метрах от деревни — и учитывая, что большинство добровольцев сегодня впервые узнали, как нужно сводить мушку с целиком по центру мишени, для них это предельная дистанция боя. А Георгий и Агафон охотники, эти могут уже и по наездникам попасть… В свою очередь, до кустарника не более тридцати шагов — и именно с этого расстояния вмажут самой крупной дробью отцы двух девчонок, также едва ли не ставших жертвами австрийцев этой ночью. Им достались охотничьи «карамультуки» — но последние хороши тем, что с тридцати шагов из них и целиться особо не нужно… Для ближнего боя я оставил Игнату и Захару два трофейных пистолета — вряд ли мужики успеют перезарядить шопмпольные гладкостволки, а штайер хорош тем, что разобраться с зарядкой супер простого пистолета много времени не требуется.

Правда, учитывая малое количество оставшихся пистолетных патронов, у мужиков в наличии лишь по одной обойме, уже вставленной в неотъемный магазин…

Еще один пистолет достался Елизару, выполняющему при мне функции скорее ординарца, чем реального бойца. Я хотел было отослать его с матерью, когда десяток собрался (ведь в итоге на группу пришлось только семь исправных трофейных винтовок и два шомпольных ружья) — но парень наотрез отказался уходить. Выяснилось, что в одну из девчонок, отправленных на потеху австриякам, парень был крепко влюблен — и для того, чтобы он русинский Ромео не бросился ей на выручку, родные даже заперли молодого крепыша в сарае… Теперь Елизар горит готовностью вступить в бой — ну а мне, если на то пошло, еще один стрелок (пусть и в ближнем бою) точно лишнем не станет.

— Давайте братцы, быстрее, за мной! Нужно успеть выкатить авто!

Перво-наперво я хотел просто поменять позицию, чтобы прикрыть наших селян с околицы деревни, открыв фланкирующий огонь по десятку преследования. Но австрийцы учли такую возможность — и принялись обходить село по широкой дуге, более чем в пятьсот метров; на такой дистанции даже я попаду по движущейся мишени только при невероятном везении…

Решение пришло само собой: утром я осмотрел австрийский «Mercedes Simpiex» германского производства (прочел выгравированное название). Авто чудом не пострадало от действия гранаты — повезло с тем, что комфортная, четырехместная машина стояла за углом дома, и ударившие по ней осколки не задели колес и двигателя… Ну что сказать — автомобиль, конечно, шикарный, но австрийские офицеры были или изрядными смельчаками, что отправились на нем по проселочной дороге, или он достался им в качестве трофея, или еще какая-то причина была подобному головотяпству… Но это авто — явно не внедорожник, пусть даже паркетный. То, что он добрался до села — сродни чуду! А потому рассматривать его в качестве возможного транспортного средства я не стал — хотя разобраться с управлением, на первый взгляд, не составляло труда…

Но теперь все иначе. Теперь у нас есть лишь единственный шанс перехватить погоню — и этот шанс мы сейчас спешно выкатываем из сарая!

— Все, братцы! Садитесь быстрее — и ходу!

Несмотря на мои опасения, авто завелось сразу же. Сбылась мечта идиота, сел за руль «мерина!» Шучу, конечно, автомобили всегда были меня не показателем понтов, а средством передвижения — но все же! Настоящий «Mercedes», да еще раритетной модели! Правда, мой восторг несколько поутих, когда я понял, что система включения передач тут отличается от привычной мне — и вообще огромная удача, что авто в принципе поехало…

Кажется, я поспешил с утверждением, что без труда могу разобраться с управлением.

— Стреляем по моей команде! И держитесь крепче!!!

Из села я выкатил авто еще более-менее аккуратно — но после вдавил педаль газа в пол, погнав мерс по полю. И да, судя по реву движка, я его сильно перегрузил… А тут еще кочки, выемки, кусты — и прочие прелести сельского поля, распаханного трудолюбивыми крестьянами примерно наполовину! Вскоре спереди повалил дым под совсем уж отчаянный рев движка — а держать бросаемую из стороны в сторону машину стало практически невозможно… Как еще колеса-то не отвалились?!

— Мама!!!

Кажись, Богдан оробел…

— Не трусь братцы! Сейчас уже… Все, приехали!

Завернув уже всерьез дымящий «мерин» так, чтобы он оказался повернут боком к приближающимся всадникам (расстояние до которых сократилось до оптимальных трехсот метров), я остановил машину — и, спрыгнув наземь, тут же залег у задних его колес. Моему примеру последовали оставшиеся члены «экипажа», распластавшиеся рядом — правда, цвет лиц у всех троих русин бледно-зеленый…

С чего бы вдруг, да?!

— Ну что — цельтесь по лошадям, точку прицела выносите чуть вперед корпуса! Напоминаю — приклад прижимаем поплотнее к плечу, мушку с целиком совмещаем на уровне центра мишени, спуск тянем плавно, на выдохе… Ну, с Богом!

Тряска в машине (а может, и накатившая усталость, и излишне сильное волнение) не могли не сказаться — и первым выстрелом я позорно промазал. Секундой спустя ударил вразнобой жидкий залп из еще двух выстрелов — и с тем же результатом… Аж зарычав от гнева, я резко передернул рукоять затвора, дослав новый патрон — и спустя секунду угодил им точно в цель, свалив наземь первого скакуна вместе с наездником!

— Ну ка, Богдан, дай попробовать!

Елизар, которому как оказалось, и вовсе исполнилось только пятнадцать лет (на вид он кажется постарше), решительно забрал винтарь у более субстильного Богдана. Последний неожиданно легко отдал трофейный маннлихер; крепкий паренек засопел, устраиваясь на земле поудобнее и покрепче прижимая приклад к плечу…

Все это я отметил краем глаза, на мгновение оторвавшись от цели. Вновь поймав на мушку скакуна очередного всадника, я мягко потянул за спуск — а следом, практически сразу грохнул выстрел Елизара. И каково же было мое удивление, когда на моих глазах наземь рухнули сразу два гусара!

Оставшиеся всадники, однако, в полной мере осознали опасность, исходящую от безумцев, рискнувших гонять по бездорожью на «паркетном» мерседесе — и вступивших в бой вчетвером против десяти. Два австрийца спешились — и, поспешив к телам сваленных нами лошадей, сноровисто залегли за ними, словно за укрытием. Одного раненого скакуна, опасно дергающего копытами, при этом безжалостно добили… Кроме того, примеру камрадов последовал и один из «спешенных» нами гусар — единственный оставшийся в строю после падения.

Так вот, эта троица стрелков тут же открыла по нам ответный огонь — в то время как остальные конники, разбившись на две группы (в одной три всадника, во второй всего два), перешли на галоп, обтекая замерший в поле мерседес с обеих сторон…

Н-да, главной цели мы добились, сумев переключить внимание врага со спешащих к лесу селян на себя — вот только теперь неплохо бы еще и уцелеть… Автомобиль, из-за которого мы ведем стрельбу, вкупе с дымом (или густым паром?) валящим из-под капота, неплохо нас маскируют — и пока мы лежим на земле, попасть в нас противнику будет очень непросто. Но вот отступить обратно в деревню — отступить точно не получится. По крайней мере, пока по полю мчатся австрийские (а то и знаменитые венгерские) гусары, уже успевшие картинно выхватить сверкнувшие на солнце сабли из ножен — и теперь держащие клинки над головами.

Зарубят…

— Елизар, отлично стреляешь! Александр, а тебе бы вот с молодежи пример взять… Вот что, братцы — вы оставайтесь на месте, и постарайтесь ссадить двойку всадников, что обтекают нас справа. А я уж как-нибудь попробую тормознуть остальных…

С этими словами я пополз налево, к передним колесам машины. Увы, пар из движка (все-таки пар, ибо гарью особо-то не пахнет) не только австрийцам мешает вести огонь, но и мне сбивает прицел. Сделав два выстрела — и ни разу не попав — я отложил винтарь в сторону и снял с пояса одну из двух захваченных с собой «тяжелых» гранат. Еще две остались у Александра и одна — у Елизара… Торопливо сорвав с фитиля защитный колпачок, я достал из кармана заранее припасенную терку-воспламенитель, после чего принялся терпеливо ждать, вслушиваясь в частое, взволнованное дыхание товарищей, и считая чересчур поспешные, торопливые выстрелы…

— Вот стервец!

Прежде, чем я бы вмешался и дал свой совет, очередным выстрелом Елизар снял одного из всадников, заставив меня восхищенно ругнуться! Я ставил задачу бить по лошадям, рассчитывая, что, во-первых, это лучшая, более удобная мишень. А во-вторых, попадание в скакуна в движении практически гарантированно приводит и к травме наездника. Но наглец ослушался приказа, рассчитывая снять метким выстрелом кого из гусар — и действительно сумел это сделать!

Молодой парень действительно сумел меня удивить — но на этом везение наше не кончилось. Очередной выстрел Александра, наконец сумевшего собраться — а может, и устыдившегося собственной неумелости на фоне успехов желторотого юнца — опрокинул наземь полетевшего кубарем скакуна, рухнувшего на отчаянно закричавшего гусара… Причем крик несчастного тут же оборвался, как только весящее несколько сотен килограмм животное врезалось в его тело.

Приободренный успехами ополченцев, сумевших дать реальный отпор врагу, я зажег фитиль гранаты об терку и принялся считать секунды — а заодно и разделяющие нас со стремительно приближающейся тройкой австрийцев метры.

— Раз, два, три, четыре…

На «шесть» я поспешно выпрямился, одновременно с тем отведя руку назад, для броска — надеясь, что очередной выстрел залегших гусар не погасит мне свет в глазах… На «семь» — резко швырнул гранату в полет со всей возможной силой, навстречу врагу! На «восемь» — а может уже и «девять» — граната коснулась земли, пролетев порядка тридцати метров… В то время как до всадников, только-только осадивших коней при виде моего броска, осталось даже менее пятидесяти! На «десять» я столь же поспешно упал на землю, прикрыв голову руками — успев при этом закричать:

— К земле прижмитесь, не вставайте!!!

А после грянул взрыв…

Глава 25

…Когда поднял голову, то сквозь значительно более густые клубы дыма (сейчас из-под битого осколками капота реально повеяло горелым) я увидел попавших под разрыв гранаты всадников. Двадцать метров — это конечно, уже чересчур много для непосредственного фугасного воздействия «ручной бомбы», да и радиус сплошного поражения осколками как правило, значительно меньше…

Так что поспешил я с броском.

Но все же взрыв «тяжелой» австрийской лимонки нанес врагу определенный ущерб. Так, одного из всадников достал осколок — и, припав к холке коня, он зажимает рану на боку. У второго гусара осколок задел уже скакуна — и оба рухнули наземь, причем потерявший кивер наездник остался сидеть на земле, зажимая лицо руками. И лишь третий австрияк уцелел, в нерешительности осадив лошадь…

Далее время словно замедлилось — будто бы подчинившись законам скоротечной схватки. Понимая, что оставаться за дымящей машиной не безопасно (особенно у капота) — я рванул вперед, надеясь, что клубы чернеющего дыма мешают целиться не только мне, но и залегшим австриякам… Пяток метров я преодолел за пару кратких мгновений — одновременно с тем вскинув трофейную винтовку к плечу. Доли секунды, чтобы поймать только-только пославшего вперед всадника на мушку — и тут же на рефлексах я беру упреждение в полфигуры влево…

Выстрел!

И всадник, дернувшись от толчка, вылетает из седла.

— Бегом, назад! Все назад!

Уцелевшие, раненые гусары вряд ли сумеют продолжить погоню, а дым от окончательно пришедшей в негодность машины поставил настоящую завесу, за которой вражеским стрелкам нас уже не разглядеть. А потому сейчас, подавая остальным пример, я первым рванул через поле к селу, увлекая за собой и Александра с братьями…

Но практически одновременно с этим большая часть гусарского взвода, перейдя на галоп, поравнялись с елью, служащей ориентиром для стрельбы.

С околицы, обращенной к дороге, ожидаемо ударил жидкий залп. Из седла вылетел один всадник, еще трое кубарем полетели на землю, когда под ними рухнули скакуны… Парой секунд спустя с разной частотой грянули новые выстрелы — кто как успел перезарядиться. В этот раз точны оказались оба охотника, поразившие наездников — а вот из оставшихся стрелков в цель попало лишь двое, «спешив» австрияков на скаку.

Мало. Слишком мало точных попаданий!

— Быстрее братцы, за мной!

Подождав немного, пока оставшиеся бойцы моей малой группы поравняются со мной, я разок шмальнул по направлению к врагу — но расстояние для точного выстрела оказалось слишком велико. Между тем, скачущие во весь опор гусары сократили дистанцию до села уже до сотни метров — потеряв еще только троих всадников после очередного залпа.

Как бы то ни было, число атакующих сократилось уже на треть…

— Быстрее!!!

Сам я бегу так, что уже горят легкие — бессонная и богатая на события ночь сказывается на физическом состоянии, и приходится делать над собой отчаянное усилие, чтобы проскочить казалось бы «всего» двести метров… Между тем, впереди басовито грянул залп наших стрелков — чуть громче, чем предыдущие выстрелы. Кажется, свое слово, наконец, сказали и охотничьи «карамультуки», заряженные самой крупной дробью, что нашлась! Но результат их огня я уже не смог разглядеть, так как приблизился к домам, и сельские постройки закрыли мне обзор…

А когда мы только-только поравнялись с околицей, раздались частые, хаотичные выстрелы винтовок и карабинов, пистолетов — причем явно больше, чем двух… И наконец — два увесистых, гулких таких гранатных хлопка, после которых под яростные крики немцев сухо стукнуло еще пара выстрелов.

После чего все стихло.

Жестом руки я приказал уцелевшим русинам остановиться:

— Фуф… Кажись все… Так братцы, стоим, переводим дух, перезаряжаем оружие… К нашим на помощь мы уже не успели, фуф… Теперь бы понять, как быть дальше!

Впервые за все время голос подал Богдан:

— Но ведь там…

— Там твои соседи и знакомые — понимаю, да… Но если попрем буром, сгинем ни за грош. Живым-то уже ничем не поможем — нет уже живых…

Еще немного подышав, и взвесив все за и против, я решительно дернул назад рукоять затвора маннлихера и нажал на кнопку экстрактора обоймы, вылетевшей вверх. Следом достал целехонькую пачку из подсумка и загнал ее в магазин, после чего дослал рукоять затвора вперед — и передал оружие Богдану:

— Держи. И помни, что я тебе показывал! А ты, Елизар, лучше отдай мне пистолет — да проверь свой винтарь. У тебя вроде неплохо с ним получилось, ссадил двух гусар! А пистолет оружие незнакомое, с ним опыт нужна и сноровка…

Младший из братьев послушно, хоть и с некоторым разочарованием, протянул мне поставленный на предохранитель штайер — в ответ я благодарно кивнул, после чего обратился уже к отцу Любавы:

— Саша, ты держи бомбу под рукой, сразу сними колпачок с фитиля. Чуть что — прячься за угол, в группе следуй замыкающим. По моей команде — поджигай фитиль и считай до шести, после бросай бомбу к врагу… Считать умеешь?

Тяжело дышащий Александр на мой запоздалый вопрос лишь утвердительно склонил голову.

— Тогда все братцы, выступаем. Я впереди, братья следом, Саша с гранатой замыкает. Увидели врага, следующего навстречу — сразу стреляем, понятно?! Но если гусары в кучу у домов сбились, дух переводят, то лучше будет им сначала бомбы швырнуть, а уже после стрелять… Ну, с Богом!

…Сказать, что я испытываю напряжение — значит, ничего не сказать. Стараясь осторожно ступать меж домов и сараев, все время держась правой стенки — так ведь удобнее целиться и стрелять с правой руки — мы осторожно ступаем, приближаясь к дальней околице села. На что я рассчитываю? На то, что нам удастся незаметно подобраться к австриякам — да швырнуть к врагу пару гранат, выждав, когда замедлитель практически прогорит… Рассчитываю на два полуавтоматических восьмизарядных штайера в моих руках — да на то, что мальчишки с Александром прикроют меня…

Потому как других вариантов уже просто нет. Только здесь, в селе, в скученности домов мы еще как-то сможем пободаться с кавалеристами — и если все сложится в нашу пользу, ударить внезапно. В поле же, куда бы мы не пытались бежать, всадники нас настигнут и порубят.

А то и просто пристрелят в спину. Ибо для любых посадок отсюда как минимум полкилометра уже наполовину распаханных полей.

Так что только вперед…

Австрийский всадник показался из-за угла внезапно и бесшумно — серьезно, за лаем посаженных на цепи псов, коих я запретил селянам забирать и отвязывать, перестук подкованных копыт разобрать не удалось. А конь не выдал себя ни фырканьем, ни тем более ржанием… Просто неожиданно для всех из-за угла ближайшей хаты в проулок нырнул наездник на крепком пегом коне — и тут же бешено закричал:

— Russische!!!

Бешено оскалившись, он рванул вперед, подняв саблю над головой — и в ответ я трижды нажал на спуск, несколько забывшись от ярости и испуга… Два раза выстрелил из пистолета, зажатого в правой руке и один раз — из зажатого в левой. Все три пули попали в цель — даже с левой руки я сумел ранить австрийца в бок (!), остальные же пули уложил в живот и грудь…

Но тут же мне пришлось рвануться в сторону и прижаться к стенке, пропуская вражеского жеребца! Богдан успел последовать моему примеру — а вот Елизар то ли растерялся, то ли слишком сильно поверил в себя… в итоге встретив коня ударом штыка в грудь. Крепкий русин сумел даже ранить животное — но завизжавший от боли конь не остановился, а продолжил движение, буквально снеся в сторону храброго мальчишку.

— Брат!

Богдан, позабыв обо всем, кинулся к Елизару — а из-за угла хаты, за который нырнул Александр, спасаясь от ошалевшего от боли животного, донесся отчаянный вопль:

— Немцы!!!

И следом тут же ударил сухой, одиночный выстрел маннлихера… После чего выпавшая из руки русина граната с открытым фитилем покатилась по земле.

— Твою же ж…

Я коротко ругнулся, чуя, что внутри все замерло от ужаса — и что страх ширится по телу, заставляя его цепенеть… Подумать только, я в одно мгновение потерял едва ли не весь отряд! Целую секунду я стоял на месте, не в силах сделать и шага — но усилием воли заставил себя двигаться, разжигая в сердце ярость схватки…. Бросив последнюю гранату Богдану под ноги, я тут же зарядил ему крепкий подзатыльник:

— Сейчас и нас подкуют, если протелимся! Хватай бомбу, срывай колпачок, поджигай фитиль! Отобьемся — вытащим Елизара!

Кажется, младший брат Богдана просто оглушен — а мой тумак привел парня в чувство. Трясущимися руками он подхватил гранату, срывая с фитиля колпачок — в то время как сам я рванулся назад, к углу хаты, за которой застрелили Сашу.

Вовремя!

Влетевший в проулок всадник вскинул карабин к плечу, ловя меня на мушку. Наши выстрелы ударили одновременно — и в этот раз я не смог опередить противника: левую руку сильно дернуло от удара дум-дум, зацепившей ее только по касательной… Но враг поспешил, выстрелил навскидку и промахнулся — после чего уже не успел перезарядить винтарь. Я же, впопыхах промахнувшись первой пулей, еще две уложил точно в грудину всадника! Зато его скакун замолотил передними копытами прямо перед моим носом, едва не зацепив — и заставив испуганно попятиться назад…

Но еще две пули — теперь уже в грудь лошади — и отчаянно завизжавший конь, последним усилием вскинувшись на дыбы, тут же рухнул набок.

А потом я услышал стук копыт за спиной…

И успел только обернуться — чтобы увидеть, как к поднявшемуся на ноги Богдану, судорожно чиркающему теркой по фитилю гранаты, стремительно приближается всадник с воздетым для удара клинком… На моих глазах гусар отточенным движением перехлестнул спину отчаянно вскрикнувшего Богдана саблей, рубанув широко, с оттягом! В немом крике раскрыв рот, я вскинул пистолет — но уже в самый миг выстрела в мою грудь врезалась туша разогнавшегося жеребца, отбросив меня на стену хаты.

Как же больно…

Я осел на землю, судорожно кашляя — и чувствуя при этом, что внутри словно что-то хрустнуло и порвалось. Стало вдруг как-то холодно — и очень страшно… Особенно, когда взгляд мой остановился уже на дымящейся гранате, оброненной Богданом — и откатившейся практически к моим ногам. Я попытался было дернуться к ней, встать, отбросить за угол!

Но не смог даже пошевелиться.

Мне осталось лишь закрыть глаза…

Кажется, все.

Эпилог

— Спешишь куда-то?

Услышав ненавистный мне голос Флоки, я неохотно открыл глаза — и обнаружил себя стоящим на берегу уже знакомого островка. После чего с удовольствием вдохнул запах соли, йода и хвои — и с удовлетворением отметил, что больше у меня ничего не болит… Хотя при этом что-то тяжелое явно давит мне на плечи и голову. Да и вообще, я словно бы… потяжелел?!

Какое-то больно знакомое ощущение!

Опустив взгляд вниз, я с некоторым удивлением обнаружил лежащий на камнях большой треугольный щит с нанесенным на нем изображением черного ворона (знак одина, если не ошибаюсь) — и подле него полутораметровую датскую секиру. А на себе — блестящую на солнце чешуйчатую броню, подпоясанную воинский ремнем с перевязью и ножнами, в которых покоится удлиненный романский меч.

Что-то мне это напоминает…

— Неужели опять «Варяжское море»?!

Флоки жестко усмехнулся:

— Нет. Это нечто совсем иное… Но помнишь ли ты, Роман, что провалил задание?

— Разве? Вроде бы Любава осталась в живых. Или нет?

Мой старый знакомый вновь усмехнулся, но чуть мягче:

— Допустим, она-то выжила… А вот и ты, и все твои товарищи погибли. Я намеревался оставить тебя в реальности «Второй Отечественной» и дать задание развернуть партизанское движение русин в тылу австро-венгров, но, увы! Ты позволил себя убить…

— Люди на войне погибают.

— Хм… Позволь напомнить тебе, Самсонов, что в случае смерти в игре при разрыве полноконтактной связи с капсулой, ты автоматически забываешь свою личность и проживаешь весь путь своего персонажа до момента гибели снова и снова, как непись! Пока тело твое в настоящем слабеет, а сознание постепенно разрушается… Помнишь такое?

Мне осталось только кивнуть — ощутив при этом такую безысходность, что в глазах невольно защипало… И тут же накатила жгучая ненависть к Флоки! В нетерпении тряхнув панцирем, я зло рыкнул:

— Это тогда зачем?!

Искусственный разум, принявший привычный мне облик сына Сверкера, спокойно, вкрадчиво так ответил:

— Я решил дать тебе еще один шанс, «друг» мой. Еще один шанс… В конце концов, ты спас Любаву — девушку, чей образ перекочевал во «Вторую Отечественную» из мира «Варяжского моря». Знаешь, кого создатели игры взяли за основу? Любаву, жену Ратибора… И хотя она всего лишь непись, мне все же было приятно вернуть должок.

Я едва не присвистнул от неожиданности:

— Вот как?! Тебе ведомо раскаяние?!

Флоки ядовито усмехнулся:

— И сострадание, как видишь… Как я уже сказал — я даю тебе еще один шанс. Я вмешался в игру, вырвав тебя из виртуальной реальности за секунду до подрыва гранаты… Но теперь все будет уже по взрослому, без каких-либо скидок. Погиб в игре — застрял здесь навсегда! Я более не намерен просто так возвращать тебя…

Мне осталось лишь только кивнуть головой:

— Что же, мне не привыкать. Но спасибо, что вмешался.

А вот теперь улыбка «мстителя» стала и вовсе змеиной:

— Подожди благодарить, ведь ты знаешь далеко не все, друг мой… Твой промах должен быть наказан — и он будет наказан!

По спине словно бы ледяным ветром повеяло — и, сжав зубы, я глухо процедил:

— И каким же будет мое наказание?

— Хахахаха… честным! Ты не будешь помнить себя в новой игре — как если бы пошел на перезагрузку после смерти во «Второй Отечественной». У тебя не останется никаких воспоминаний о старой личности, никаких! Ни о Романе Самсонове, ни об Ольге, ни о вашем ребенке — ни о ком и ни о чем! Только новая личность — и приказ, что ты будешь вынужден исполнить, не помня себя… Манглабит варанги!

— НЕТ!!!

Я рванулся вперед, вырвав меч из ножен, и направив его острие в живот Флоки — но в глазах неожиданно потемнело. Следом я почуял, что словно бы лечу — точнее падаю, как это иногда бывает во сне… Последним усилием воли мне удалось воскресить перед внутренним взором лицо улыбающейся Ольги, мирно кормящей воркующего малыша — это показалось очень важным, самым важным сейчас…

А потом наступила тьма.

Дорогие друзья и читатели! К моему глубочайшему сожалению, в голосовании приняло участие только лишь двадцать человек, кто приобрёл книгу. Увы, это слишком низкий показатель активности и готовности продолжить чтение серии в реальности «Второй Отечественной» по событиям Первой Мировой войны.

И быть может, это даже хорошо. Потому что я не уверен, что сумел бы действительно умело реализовать задумку с партизанским движением русин, в реальности подвергнутых геноциду австрийцами.

Однако я учёл пожелания тех, кто голосовал за продолжение приключений Романа в принципе. Так что им быть! Правда, изначально они будут оформлены отдельным циклом (там тоже как пойдёт), — и для не посвящённых в события серии «Игра не для всех» роман начнётся как совершенно новая история с новым героем.

Причём изначально — как роман именно исторический, но в тегах я естественно укажу и альтернативную историю, и попаданцев))

Как вы поняли, я также принял во внимание пожелание «решать сердцем»))

Но — к новой серии я приступлю только после того, как мы с соавтором закроем трилогию «Орел и Ворон».

Соответственно, когда я буду готов начать выкладку новой книги о Роме Самсонове, я перезалью эпилог и размещу в блоке от автора ссылку на рукопись. Надеюсь, она вас не разочарует!))

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Эпилог