Лермонтов в Москве. Эссе [Татьяна Александровна Иванова] (fb2) читать онлайн

Татьяна Александровна Иванова
Лермонтов в Москве. Эссе

По дорогим местам

«Не правда ли, Лермонтов только такой? Только на этом портрете?»

Ал. Блок.

ПО ДОРОГИМ МЕСТАМ

Т. А. ИВАНОВА

ЛЕРМОНТОВ В МОСКВЕ

ЭССЕ

Москва

«ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»

1979

8Р1

И 20

Оформление Г. Ордынского

Иллюстрации подобраны Н. П. ГЛАЗУНОВОЙ

По рекомендации Т. А. ИВАНОВОЙ

На переплете помещен фрагмент картины художника М. Воробьева «Кремль со стороны Москвы-реки». 1820-е гг.

На титуле помещен портрет М. Ю. Лермонтова. Рисунок художника Д. П. Палена.

На стр. 204 автограф М. Ю. Лермонтова.

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА». 1979 г.

Москва, Москва!… люблю тебя, как сын,

Как русский, - сильно, пламенно и нежно!

Люблю священный блеск твоих седин

И этот Кремль, зубчатый, безмятежный.

Эта книга о Лермонтове.

Москва - его юность. Здесь провел он пять ранних лет своей жизни. В Москве складывался его характер, формировался талант.

Эта книга о поэте.

Ее задача не только познакомить с юным Лермонтовым, но и ввести вместе с ним читателя в мир поэзии, заставить задуматься над неразгаданными поныне тайнами творчества.

Позднейшие наезды Лермонтова в родной город, куда он всегда стремился, - вехи на его жизненном и творческом пути.

Часть первая
ЮНОСТЬ ПОЭТА
Глава I
«ПЕВЕЦ ВОЗВЫШЕННЫЙ, НО ЮНЫЙ»

МАЛЬЧИКА ВЕЗУТ УЧИТЬСЯ

Осенним днем 1827 года в Москву въезжала большая старомодная карета. В карете сидела пожилая барыня и рядом мальчик лет тринадцати. В глубине виднелось горбоносое лицо француза-гувернера с чахоточным румянцем на впалых щеках. Вслед тянулись телеги с вещами и дворней. Гвардии поручица Арсеньева везла учиться внука Лермонтова.

Долго тащились по пустынным улицам. Но когда добрались до Москвы-реки, глазам мальчика в окно кареты открылась живописная картина: вдоль набережной толпился народ, по реке сновали баркасы с разноцветными флагами, а на горе возвышался белокаменный Кремль с златоглавыми церквами и стройными башнями:

Движение становилось оживленнее, чем больше приближались к Кузнецкому мосту. Здесь был центр торговой Москвы, где продавались предметы роскоши. Прогуливались щеголи с тросточками, щеголихи в кокетливых шляпках и мантильях. Сверкали черным лаком миниатюрные новенькие кареты. Можно было встретить коляску с важно восседающим на козлах толстым кучером. На Сретенке модные экипажи сменили скромные извозчичьи дрожки, а беззаботно гуляющую публику - торопливо шагающий деловой люд. Наконец подъехали к дому в Сергиевском переулке, где жил дядя Арсеньевой, Михаил Афанасьевич Мещеринов.

Семья Мещериновых - одна из культурных, образованных семей города. У Мещериновых прекрасная библиотека, по стенам картины лучших мастеров, в гостиной звучала музыка Бетховена и Моцарта. Перед мальчиком, проведшим детство в деревне, открылся новый мир.

Болезненно-самолюбивым, экзальтированным ребенком запомнился Лермонтов Меликову, ученику знаменитого художника Брюллова, часто встречавшему его в детстве у Мещериновых: «…маленький ростом, с большой головой и бледным лицом, он обладал большими карими глазами, сила обаяния которых до сих пор остается для меня загадкой. Глаза эти с умными черными ресницами, делавшими их еще глубже, производили чарующее впечатление на того, кто бывал симпатичен Лермонтову. Во время вспышек гнева они бывали ужасны. Я никогда не в состоянии был написать портрета Лермонтова, и, по моему мнению, один только К. П. Брюллов совладал бы с такой задачей, так как он писал не портреты, а взгляды (по его выражению, «вставить огонь глаз»)».

У Лермонтова появились новые товарищи. Он затеял с ними театр марионеток. Еще в пятилетнем возрасте, когда бабушка привозила внука в Москву показывать столичным врачам, его сводили в театр на фантастическую оперу Кавоса «Князь-невидимка», которую теперь он увидел в новой, еще более роскошной постановке: на сцене появлялись черные рыцари, амуры, гении, стол превращался в огненную реку, гора становилась морем, куст - пещерой, а герой выезжал на громадном механическом слоне в натуральную величину. Все это поразило детское воображение будущего поэта, и он начал сочинять пьесы и лепить из воска кукол-актеров.

М. Ю. Лермонтов в детстве.

Портрет работы неизвестного художника.

Из Тархан Лермонтов привез свою большую тетрадь в голубом бархатном переплете, куда переписывал разные стихи. Внутри тетради надпись его рукой: «Разные сочинения принадлежат М. Л. 1827 года, 6-го ноября». Эта дата как рубеж - начало новой московской жизни, после нее содержание тетради меняется. Вначале - французские стихотворения о греческих богах и героях, которые давал ему читать в Тарханах гувернер - француз, после даты «6-го ноября» поэмы - «Бахчисарайский фонтан» Пушкина и «Шильонский узник» Байрона в переводе Жуковского. Поэмы переписаны почерком взрослого и только частично детским почерком Лермонтова.

В городе Чембаре, близ Тархан, книжных лавок не было, и книги можно было покупать на базаре или на ярмарке. С жадностью набросился Лермонтов на книги не только в библиотеке Мещериновых, но и в книжных лавках Москвы. На Никольской в книжной лавке Ивана Глазунова, как было сказано в «Московских ведомостях», продавалось двенадцать томов антологии русской литературы от Ломоносова до Пушкина, четыре тома сочинений Жуковского, три - маститого поэта Ивана Ивановича Дмитриева, поэма «Чернец» слепого поэта Ивана Козлова. Зайдя с гувернером в книжную лавку, Лермонтов уносит домой целую историю русской литературы и погружается в чтение. У него была исключительная память, стихи сразу запоминались и чужие становились как бы собственными. Вот почему, когда летом, приехав с бабушкой в Тарханы, он стал сочинять свое первое крупное произведение в стихах, поэму «Черкесы», то поместил в ней целые отрывки из чужих произведений - строчки Пушкина, Жуковского, Дмитриева, Козлова…

* * *

Прозимовав на Сретенке, Арсеньева весной перебралась с внуком на Поварскую (теперь ул. Воровского). Своей многочисленной родней она тесно связана со старой дворянской Москвой, описанной Грибоедовым в комедии «Горе от ума». Дом ее отца Алексея Емельяновича Столыпина в Знаменском переулке, близ Арбатских ворот, был одним из центров допожарной Москвы: балы, маскарады, театральные представления сменяли друг друга. Крепостной театр Столыпина долго оставался памятен москвичам. Многие актеры пользовались известностью. В 1806 году Столыпин продал свою труппу в казну, и она вошла в состав Малого театра.

С переселением на Поварскую Лермонтов оказался в самой гуще старой дворянской Москвы. Улицы, расположенные в стороне от многолюдной торговой части города (Остоженка, Пречистенка, Арбат, обе Молчановки, Поварская, обе Никитские), поросли травой; невысокие деревянные дома тонули в зелени и напоминали деревенские усадьбы. Пройдут дети с гувернером. Пробежит девушка с картонкой из модного магазина с Кузнецкого. Проедет карета, запряженная четверкой, с форейтором впереди и двумя лакеями на запятках. Парадная, но обветшалая, она медленно движется по тихой, пустынной улице.

Вечером все оживало. В парадных комнатах зажигались люстры. В окнах мелькали светлые бальные туалеты, черные фраки, блестящие мундиры, проносилась в вихре мазурки маскарадная толпа причудливых масок.

Музыка стихала. Гости разъезжались. Огни гасли. Тишину лишь изредка нарушал мерный стук в доску ночного сторожа.

Арсеньева сняла на Поварской маленький домик прямо против Столыпиных. Здесь жила вдова ее брата Дмитрия Алексеевича - Екатерина Аркадьевна с детьми, а с ней вместе ее сестра Елизавета Аркадьевна Верещагина с дочерью.

У Столыпиных всегда молодежь. Екатерина Аркадьевна приглашала известного танцевального учителя Иогеля давать уроки у себя на дому. На этих уроках и балах собирались дети родных и знакомых. Появлялся и смуглый мальчик с горящими глазами. Еще по-ребячески застенчивый, он был остроумен и находчив, ловок, хорошо танцевал. А то вдруг убежит, спрячется и что-то строчит на обрывке бумаги.

На Поварской Лермонтов продолжал начатую на Сретенке подготовку в Московский университетский благородный пансион, о чем писал своей тете Марии Акимовне Шан-Гирей, руководившей его занятиями в Тарханах. Мария Акимовна - племянница Арсеньевой, дочь ее сестры Хастатовой, жившей на Кавказе. С мужем Павлом Петровичем Шан-Гиреем она жила у себя в Апалихе, рядом с Тарханами. Ее сын Аким - товарищ детства Лермонтова, а потом друг на всю жизнь.

С Марией Акимовной Лермонтов делился своими успехами, литературными интересами, театральными впечатлениями. Сохранилось всего четыре письма, но и по ним видно, как он быстро взрослеет. Первое, на рубеже его пансионской жизни, написано детским почерком на листке, вырванном из ученической тетради. Так привык к французскому языку, что первая заглавная буква в слове «тетенька» не русская, а французская - ошибся: «Милая тетенька! Наконец настало то время, которое вы столь ожидаете, но ежели я к вам мало напишу, то это будет не от моей лености, но оттого, что у меня не будет время». Сообщает, что занятия с ней ему очень помогли. Заботится об оставшемся в деревне троюродном брате Акиме, дает советы, как надо заниматься по примеру того, как сам занимается теперь в Москве; пишет, что учитель рисования заставляет его рисовать контуры и запрещает рисовать свое. Троюродной сестре Катюше Шан-Гирей посылает бисерный ящик собственной работы. Письмо заканчивает, как подобает благовоспитанному ребенку: «…целую ваши ручки и остаюсь ваш покорный племянник». Фамилию свою производит от имени легендарного испанского предка герцога Лермы, по преданию бежавшего в Шотландию: «М. Лермантов», и окружает подпись виньеткой. Он еще долго будет писать свою фамилию через «а», иногда подписывается кратко: «М. Лерма».

Занятиями Лермонтова в Москве руководил надзиратель и преподаватель пансиона Алексей Зиновьевич Зиновьев. Его главной специальностью была история, но этот всесторонне образованный человек, педагог и литератор, дал своему преждевременно развитому ученику богатые сведения также по литературе. Зиновьев говорил Лермонтову, что способность писать стихи есть дар, которым наделены от рождения избранники. Но чтобы достигнуть совершенства, поэт должен знать, как писали стихи до него и как пишут его современники. И Зиновьев познакомил Лермонтова с основными принципами принятого в то время силлабо-тонического стихосложения.

Лермонтов быстро овладел ямбом. Вот какой эксперимент проделывает он в своей поэме «Черкесы». Его герои на утренней заре готовятся к нападению на русский город, где томится в заключении их сородич. Мальчику еще не под силу описать раннее утро в лесу, и он берет у Жуковского две строфы из его элегии «Славянка»*.

[* Славянка - название реки в Павловске, под Петербургом.]

То вдруг исчезло все… окрест сгустился лес.

Все дико вкруг меня, и сумрак и молчанье;

Лишь, изредка, струей сквозь темный свод древес

Прокравшись, дневное сиянье

Верхи поблеклые и корни золотит;

Лишь, сорван ветерка минутным дуновеньем,

На сумраке листок трепещущий блестит.

Смущая тишину паденьем…

Но Лермонтов решил написать поэму «Черкесы» без деления на строфы, всю четырехстопным ямбом, как писал свои романтические поэмы Пушкин. А потому шестистопные строки Жуковского он укорачивает, превращая их в четырехстопные, а четырехстопные оставляет без изменения. Строфы исчезли:

Везде, кругом сгустился лес,

Повсюду тихое молчанье;

Струей, сквозь темный свод древес

Прокравшись, дневное сиянье

Верхи и корни золотит.

Лишь ветра тихим дуновеньем

Сорван листок летит, блестит,

Смущая тишину паденьем.

Титульный лист к поэме «Черкесы». 1828.

Лермонтов встретил затруднение в предпоследнем стихе: если читать «сорван», то нарушается ямб, если соблюдать ямб и читать «сорван», придется делать неправильное ударение в слове, нарушать законы языка. Среди строк, написанных самостоятельно, попадаются неуклюжие, но он вполне усвоил законы силлабо-тонического стихосложения, основанного на счете слогов и ударений, и овладел ямбом.

Зиновьев говорил своему ученику, что начало и основу искусства составляет идея, что истинный поэт должен быть философом. Особенно высоко ставил Шекспира, считал, что никто прекраснее этого чудесного гения не раскрыл тайны человеческого сердца. Основными свойствами лирической поэзии называл музыкальность и пластичность, благозвучие и живопись. Занятия с Зиновьевым давали обильную пищу уму Лермонтова, способствовали развитию его разносторонней одаренности. Через год он пошлет «тетеньке» свое стихотворение «Поэт». Пока «рисует контуры» и ему «запрещают рисовать свое». Одновременно берет уроки музыки. Учится играть на фортепьяно, а вскоре возьмется и за скрипку. Со своим учителем совершает прогулки по Москве, знакомится с произведениями искусства и с памятниками истории. Не раз поднимался он по винтовой лестнице на колокольню Ивана Великого, любовался панорамой древней русской столицы. Когда Лермонтов увидел Москву пятилетним ребенком, город сохранял еще следы пожара двенадцатого года: рядом с новыми домами зловеще чернели остовы обгоревших зданий. Теперь перед подростком раскинулся заново отстроенный город. Это была живая летопись. И он учился ее читать.

Площадь Красных ворот (пл. Лермонтова). Налево дом, где родился М. Ю. Лермонтов.

Литография по рисунку Д. Струкова.

«ДОСТОПОЧТЕННЫЙ ПАНСИОН»

В сентябре следующего, 1828 года Лермонтов поступил в Московский университетский благородный пансион, сразу в четвертый класс, полупансионером. Величественное здание пансиона с огромным двором и садом возвышалось на углу Тверской (ул. Горького) и Газетного переулка (ул. Огарева), где теперь Центральный телеграф. Каждое утро отправлялся он в пансион с гувернером и только вечером, когда смеркалось и по городу зажигались масляные фонари, возвращался домой, полный новых впечатлений. Московский университетский пансион наряду с Царскосельским лицеем, который окончил Пушкин, по праву считался лучшим учебным заведением России. Великолепно эрудированные, а то и свободомыслящие учителя, их вежливое обращение с воспитанниками, отсутствие грубости между товарищами - все отличало «благородный» пансион, предназначенный только для детей дворян, от тогдашних гимназий, где могли учиться дети и других сословий.

Шестилетний, вполне законченный курс, не требующий дальнейшего университетского образования, был обширен и разнообразен. Науки, искусство, спорт, военные упражнения - все входило в общую систему воспитания молодого дворянина. При обширности программы на каждый предмет приходилось мало времени, но преподавание индивидуализировалось: от воспитанника требовалась серьезная работа над тем, к чему у него была склонность. Так, например, профессор математики Перевощиков занимался только с наиболее способными, которых отбирал в начале года. Он заставлял их доходить до выводов самостоятельно и, вызвав к доске, не сходя с кафедры, только руководил этой гимнастикой мысли, за чем внимательно следил весь класс. Лермонтов оказался среди математиков! Работа требовалась от всех без исключения по русскому языку и литературе, что было необходимо «для большей изощренности ума, образования вкуса». Тому же способствовала и богатая пансионская библиотека, состоявшая из русских и иностранных книг, а также из старых и новых журналов и альманахов. Один из воспитанников вспоминал, что знал наизусть целые поэмы Пушкина, Жуковского, Козлова, Рылеева. В старых журналах и альманахах можно было познакомиться и со статьями декабристов по теоретическим вопросам литературы.

Московский университетский благородный пансион.

Реконструкция Б. Земенкова.

В то же время обязательной для внеклассного чтения была «Книга премудрости и добродетели», где доказывалась необходимость рабства: оно «есть определение божие и имеет многие выгоды», устраняет от раба «заботы и прискорбия жизни. Честь раба есть его верность, отличные добродетели его суть - покорность и послушание». Для руководства в жизни существовали общие наставления как «малолетнему», так и «взрослому воспитаннику». Все отношения к товарищам, воспитателям, царю и даже богу были строго определены. Давалось полное руководство для поведения: целые страницы нравоучений на латинском, французском, немецком и русском языках.

На публичных экзаменах и торжественных актах, описание которых можно читать на страницах «Московских ведомостей» и «Дамского журнала», воспитанники блистали своими успехами перед московским обществом. Они произносили речи собственного сочинения на разных языках на патриотические, морально-философские, исторические, литературные темы, декламировали стихи, разыгрывали драматические сцены, исполняли музыкальные номера. Надев железные маски, фехтовали на рапирах и эспадронах и, наконец, танцевали, выделывая сложные фигуры кадрилей и экосезов. Все заканчивалось торжественным патриотическим хором.

На столе, покрытом малиновой бархатной скатертью, были разложены награды, а на стенах висели портреты царей в пышных золотых рамах. Но тут же висела доска с именами лучших воспитанников, окончивших пансион. И среди них имя декабриста Николая Тургенева, хотя тот, кто его носил, считался государственным преступником, был заочно приговорен к смертной казни, замененной пожизненной каторгой, и жил за границей изгнанником.

Среди преподавателей пансиона были два поэта А. Ф. Мерзляков и С. Е. Раич.

Алексей Федорович Мерзляков (1778 - 1830) вел в шестом классе курс под названием «Красноречие», состоявший из сведений по теории словесности. Одновременно он был профессором Московского университета и пользовался известностью как литературный критик, переводчик, теоретик искусства. Он был сторонником теории подражания - требовал от искусства точного воспроизведения, как бы «передразнивания» природы, предостерегая поэта от увлечения воображением. Однажды на уроке резко критиковал стихотворение Пушкина «Зимний вечер» («Буря мглою небо кроет…»). Пушкинские образы и сравнения называл невозможными, неестественными. Один из присутствующих воспитанников (А. М. Миклашевский) хорошо запомнил, как это «бесило» Лермонтова. Но, случалось, Мерзляков приносил на урок «Кавказского пленника». Читал и плакал. Мерзляков - блестящий импровизатор. Он заражал аудиторию, приводил слушателей в восторг. Всю жизнь писал тяжеловесные оды, но чувство поэта изливал в песнях и романсах. На стихи Мерзлякова писали музыку лучшие композиторы. Эти песни и романсы звучали в салонах и в девичьих. Многие поются до сих пор. Назовем хотя бы «Среди долины ров-ныя…». Мерзляков преклонялся перед народным творчеством, в русских песнях видел «русскую правду, русскую доблесть». Слова эти находили отклики в душе Лермонтова. Мерзляков занимался с ним и дома. «Упражнений и навыков», непрерывного труда требовал он от юноши. «Молодо - зелено», - говорил ему, но верил в его призвание.

Семен Егорович Раич (1792 - 1855) был приглашен в пансион для практических упражнений воспитанников в российской словесности и главным образом в переводах. Бескорыстный, самоотверженный труженик, влюбленный в литературу, поэт, журналист и педагог. Раич переводил Вергилия, Тассо, Ариосто; прекрасно понимал стиль, чувствовал музыкальность стиха. Много занимался вопросами поэтики. Уделял особенное внимание композиции. «Нигде талант художника не обнаруживается в таком блеске, как в расположении», - утверждал он и сравнивал поэта с архитектором. Член первого общества декабристов «Союза благоденствия», он имел гражданское мужество печатать анонимно (иначе цензура не разрешила бы) в своем журнале «Галатея» стихи сосланного Полежаева. Эрудиция сочеталась в нем с восторженностью и наивностью, что давало повод ученикам над ним подшучивать.

А. Ф. Мерзляков. Рисунок К. Афанасьева.

До поступления в пансион Раич был домашним учителем будущей поэтессы Растопчиной и воспитателем Тютчева. В своих воспоминаниях отметил, что под его руководством вступил на поэтическое поприще Лермонтов.

Раич жил тут же в пансионе, в заставленной доверху книгами библиотеке. Здесь собирался и его литературный кружок, где обсуждались сочинения и переводы воспитанников. Лучшие читались потом на собраниях пансионского Общества любителей российской словесности. Оно существовало с 1799 года, и первым его председателем был Жуковский, в то время воспитанник пансиона. Общество временно прекращало свое существование и было восстановлено Раичем. Его собрания посещали московские писатели и видные лица Москвы.

С. Е. Раич.

Портрет работы художника Кавелина

С независимым гордым видом, в парике и старомодном фраке, с небрежно приколотым орденом являлся маститый поэт Иван Иванович Дмитриев (1760 - 1837). При Александре I поэт Дмитриев был министром народного просвещения. Неприятности по службе и обида на царя, не оказавшего ему должного почтения, заставили его выйти в отставку. Он доживал свой век в Москве, на покое, и его дом был одним из культурных центров города. Иван Иванович не считался ни с какими московскими обычаями и людьми, а потому слыл либералом, хотя был крепостник и идеи молодого поколения называл завиральными. Он очень любил русские песни. Хорошо был известен его «Карманный песенник», или «Собрание лучших светских и простонародных песен». У него были произведения на тему о национальной борьбе русского народа и о подвигах русских людей. Его «Ермака» и «Освобожденную Москву» Лермонтов знал наизусть и использовал в поэме «Черкесы».

* * *

Больше всего волновал пансионеров Пушкин. Каждое его новое произведение вызывало в русском обществе ожесточенную критику. Журнальные споры подхватывали воспитанники и продолжали в стенах и за стенами пансиона. Лермонтова особенно привлекали романтические поэмы. В романтической поэме в центре внимания человек. Поэмы Жуковского восходили к иноязычным источникам. Поэмы Пушкина созданы на русском материале и написаны четырехстопным ямбом, который раньше применялся только в жанрах лирических. Белинский писал, что источник романтизма - в груди человека, что романтизм не что иное, как внутренний мир души человека, сокровенная жизнь его сердца. Лермонтов - поэт-романтик, и в его творчестве сокровенная жизнь сердца не только самого поэта, но и его передовых современников.

Следующая после «Черкесов» дошедшая до нас поэма Лермонтова носит пушкинское заглавие «Кавказский пленник». Это уже новая ступень в его развитии. Лермонтов берет раннюю поэму Пушкина и перерабатывает ее.

Главный недостаток своей поэмы «Кавказский пленник» молодой Пушкин видел в слабости композиции: «…недостатки этой повести, поэмы или чего вам угодно так явны, что я долго не мог решиться ее напечатать», - писал он. Поэма состоит из двух различных, не связанных между собой частей: рассказа о пленнике и картины быта и нравов горцев, которую поэт сравнил с географической статьей или отчетом путешественника. «Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести; но все это ни с чем не связано и есть истинный hors d' ceuvre», - писал он. Но этот hors d' ceuvre, «нечто добавочное», ему всего дороже. Описание жизни Кавказа так увлекло Пушкина, что он временами забывал о своем герое. Все это было ясно ему, и он считал, что следовало бы устранить недостаток, вобрав добавочную кавказскую часть в основную, в рассказ о русском пленнике. Для этого надо «…оживить рассказ происшествиями, которые сами собою истекали бы из предметов. Черкес, пленивший моего русского, мог быть любовником молодой избавительницы моего героя - вот вам и сцены ревности, и отчаянья прерванных свиданий и проч. Мать, отец и брат могли бы иметь каждый свою роль, свой характер», - писал он Н. Н. Гнедичу в 1822 году.

Юный Лермонтов как бы продолжает работу молодого Пушкина и прежде всего переделывает композицию в том направлении, как намечал сам молодой Пушкин. Картина быта и нравов горцев перестает быть самостоятельной частью. Первую сцену, предшествующую появлению пленника, Лермонтов дает более развернуто и переносит туда кое-что из пушкинского hors d'oeuvre. Черты быта и нравов горцев входят в рассказ о пленнике. В поэме появляется новое действующее лицо, отец черкешенки, о котором упомянул Пушкин, что «оживляет рассказ происшествиями». Кроме того, Лермонтов упрощает язык. Его черкесы, расположившись «близ саклей дымных и простых», заводят разговоры «о конях удалых», «метких стрелах», «о разоренных ими селах», что им более пристало, чем высокопарные фразы о «бранных гибельных тревогах» или «о наслаждениях дикой неги», которые вкладывает в уста своих черкесов Пушкин.

Юный Лермонтов вводит жесты, позы горцев, и его описания становятся видимыми. Ведя на аркане пленника, черкес «приталкивает ногой» своего коня. А перед тем как садиться на коней, прощаясь, горцы подают друг другу руки. Все это Лермонтов наблюдал в детстве на Кавказе. Вносит он жизненные черты и в образ пленника. В то время как пушкинский во время грозы остается как бы неприкосновенным для дождя и созерцает грозу один, с горных высот, пленник Лермонтова, промокнув, дрожит от холода.

Акварельный рисунок М. Ю. Лермонтова к поэме «Кавказский пленник». 1828.

Пленник Лермонтова - милый юноша, не мрачный, не эгоистичный, не замкнутый и не загадочный, как пушкинский пленник. На его безразличие к гибели черкешенки указывали современники. В пленнике Лермонтова есть детское, трогательное. Он так горько плачет на груди у товарищей.

Тема «пленника» у Лермонтова звучит как тема ссылки. Звоном цепей оглашается тишина вечера, и этот зловещий звон невольно заставлял вспомнить о других пленниках, о ссыльных декабристах: «Они в цепях, они рабами!… Несчастные! в чужом краю!» Пленником открывается в творчестве поэта нового поколения галерея гибнущих героев. Поэма Пушкина кончается в мажоре, поэма Лермонтова - в миноре. Ее трагический конец подсказан эпохой.

Сохранив заглавие, вобрав в себя много пушкинских стихов, поэма стала все же иной - лермонтовской. И четырнадцатилетний поэт с полным правом написал на титульном листе: «Кавказский пленник. Сочинение М. Лермантова. Москва. 1828». Нарисовал горный пейзаж: мчится черкес с пленником на аркане. Картинку вклеил в рукопись. Рукопись дошла до нас и хранится в Пушкинском доме.

* * *

Познакомимся с Лермонтовым-пансионером по двум его письмам к М. А. Шан-Гирей. Одно написано перед зимними каникулами 1828 года, другое - перед летними 1829-го. Начнем читать первое, и нам послышится издалека совсем детский голос: «Милая тетенька! Зная вашу любовь ко мне, я не могу медлить, чтобы обрадовать вас: экзамен кончился и вакация началась до 8-го января, следственно она будет продолжаться 3 недели. Испытание наше продолжалось от 13-го до 20-го числа. Я вам посылаю баллы…» К письму приложена копия «Ведомости о поведении и успехах Университетского благородного пансиона воспитанника 4-го класса М. Лермонтова», сделанная его собственной рукой. У него две тройки: по закону божьему и латинскому языку; шесть четверок: по математике, истории, географии и языкам русскому, немецкому, французскому. Под ведомостью подпись: «Инспектор Павлов», а внизу пояснение Лермонтова: «4 означает высшую ступень, 0 низшую!»

Сохранилась ученическая тетрадь Лермонтова в толстом коричневом переплете с многочисленными переводами, длинными столбцами латинских, французских и немецких слов и конспектами лекций по истории. На ее страницах можем наблюдать борьбу долга благонравного ученика с вдохновением поэта.

Наверху одной из страниц крупно, размашисто написано: «Лирическая поездка». Заглавие задуманного литературного произведения зачеркнуто и под ним аккуратно выведено: «Всеобщая история. Лекция II».

Ученическая тетрадь Лермонтова.

Конспект лекций по истории.

Сколько событий, происшедших за четыре месяца, упоминает Лермонтов в письме к М. А. Шан-Гирей, занимавшейся с ним в Тарханах! Тут и перевод в пятый класс с двумя наградами - книгой и картиной. Правда, о наградах он в письме не сообщил, но это известно нам из «Московских ведомостей», где, как обычно, был напечатан отчет о торжественном акте в пансионе. Тут и успехи в рисовании: ему показали, как рисовать пейзажи, и один из первых опытов, как мы видели, иллюстрация к собственной поэме «Кавказский пленник»; упомянута и другая поэма «Геркулес и Прометей», до нас не дошедшая. К письму приложены не только баллы, но и стихотворение «Поэт». Позднее он поместит его в свой сборник стихов 1829 года. Тут, наконец, речь идет об издании рукописного журнала. И среди напряженной учебной и творческой работы - приезд отца, с которым он должен жить в разлуке.

Письмо Лермонтова к М. А. Шан-Гирей.

Сын так взволнован этим свиданием, что на страницу письма, написанного с таким старанием, сорвались из-под его пера три большие рыжие кляксы.

И в то же время в письмо, как инородное тело, вплетаются нравоучительные прописи из обязательного чтения для «благородных воспитанников». В конце письма, написанного по-русски, после пожелания здоровья «тетеньке» следует французская фраза: «Болезни тела происходят от болезни души». Подросток начинает сознавать свою исключительность, а почерк все еще детский, и рядом со стихотворением, в котором местами звучат пушкинские ямбы и можно уловить отдельные ноты будущего могучего голоса Лермонтова, такая детская фраза, «а картинку я еще не нарисовал».

Стихотворение «Поэт» написано под впечатлением «Поэта» пушкинского «Пока не требует поэта //К священной жертве Аполлон…», напечатанного в «Московском вестнике» в год приезда Лермонтова в Москву. В стихотворении и пушкинское заглавие, и пушкинский размер, но главное - идея пушкинская! У искусства свой язык, свои законы. «Всякий талант неизъясним», - писал Пушкин в другом своем произведении. «Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами, размеренная стройными однообразными стопами?». «Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет, резцом и молотом раздробляя его оболочку?» Но не всегда испытывает поэт или художник это творческое озарение, высшее напряжение души, «божественный глагол», как образно называет вдохновение Пушкин. В суете повседневной жизни душа поэта погружена в «хладный сон». Едва «божественный глагол» коснется его души, он ищет тишины и уединения, бежит от людей, чтобы погрузиться в глубины собственного духа. Четырнадцатилетний мальчик уже испытал все это, знает, что значит «божественный глагол» и «священная жертва Аполлону». Он знает, что «огонь небесный» - вдохновение - оставляет неизгладимый след в душе поэта: «Но долго, долго ум хранит //Первоначальны впечатленья».

Лермонтов знает также, что «божественный глагол» присущ всем людям искусства, он присущ и художнику. С художника и начинает он свое стихотворение «Поэт»: «Когда Рафаэль вдохновенный…» Громадный синтез впечатлений в этом детском творении. Тут и увлечение живописью, тут и Рафаэль, которого рано полюбил Лермонтов. С момента своего приезда в Москву он побывал в картинных галереях. В Москве было несколько частных собраний, открытых для посетителей: лиц, причастных к искусству или к светскому обществу. Славилась галерея Юсупова из 400 полотен. Не менее известна была картинная галерея Мосолова. Подлинного Рафаэля в Москве не было, но существовало много прекрасных гравюр с его произведений. Славилось собрание эстампов Власова. Интерес Лермонтова к творчеству Рафаэля нашел отражение и в других его произведениях. Мадонны Рафаэля - юные женщины с тонкими чертами лица, нежной девичьей грацией. И он сравнивал с ними героинь своей юношеской лирики: то молодую девушку из народа, рано затянутую омутом жизни («Девятый час; уже темно…»), то светскую красавицу, отравленную светской суетой («Как луч зари, как розы Леля…»), то прекрасное чистое существо «маленькую Нину» в позднейшей поэме «Сказка для детей».

Деталь одной из картин Рафаэля «Святое семейство (Франциска I)» воспроизвел Лермонтов на рисунке, который увез отец, приезжавший в Москву, - ребенок тянется к матери. Мальчик запрокинул голову, протянул руки. Вся его поза - один порыв. Вот только это Лермонтов взял с картины Рафаэля, да еще руку матери, которой она придерживает младенца. Рано потеряв мать, он тосковал по материнской ласке и вспоминал, как мать брала его на колени и пела, сидя за фортепьяно. Помнил и отец. Скрытый смысл рисунка был ему понятен. После смерти отца Юрия Петровича рисунок нашли среди его бумаг.

В письме Лермонтова к М. А. Шан-Гирей упоминаются преподаватель пансиона Д. Н. Дубенский и инспектор М. Г. Павлов.

Ребенок, тянущийся к матери…

Рисунок М. Ю. Лермонтова. 1829.

Подросткам, привыкшим с малых лет говорить, а то и думать по-французски, Дубенский прививал любовь к русскому языку, к народной поэзии. Он был автором книги о народном стихосложении, в которой доказывал его превосходство над общепринятым книжным, раскрывая богатство стихотворных ритмов народных песен.

M. M. Лермонтова - мать поэта. Портрет работы неизвестного художника.

На уроках Дубенского ученики знакомились с различными видами повествования, но Дубенский особенное внимание обращал на «Диалоги или разговоры» и «Характеры». Он задавал ученикам в афористической форме описывать свои наблюдения над жизнью и людьми, зарисовывать характеры. Лермонтов пишет, что он продолжал подавать сочинения Дубенскому: «…но он продолжал мне ставить 3 и 2 до самого экзамена. Вдруг как-то сжалился и накануне переправил, что произвело меня вторым учеником».

Уроки Дубенского и его требовательность к талантливому ученику не прошли для Лермонтова даром.

Инспектор М. Г. Павлов - философ, ученый-физик, профессор Московского университета, журналист, воспитатель молодежи. Он считал, что образование есть главная польза учения, сведения забываются, образование остается. В письме к М. А. Шан-Гирей Лермонтов писал, что поэму «Геркулес и Прометей» взял у него инспектор, «который хочет издавать журнал «Каллиопу» (подражая мне! (?), где будут помещаться сочинения воспитанников. Каково вам покажется; Павлов мне подражает, перенимает у… меня! - стало быть… стало быть… но выводите заключения, какие вам угодно». Из этих строк Лермонтова можно сделать несколько выводов. Первый. В 4-м классе пансиона Лермонтов издавал журнал из произведений воспитанников, куда входили, конечно, и его собственные. И второй. Павлов, видимо, расхвалил журнал Лермонтова. Рукописные журналы среди воспитанников пансиона существовали и раньше. Журнал Лермонтова выделялся. Третий вывод. К этому времени Лермонтов уже ощутил на своих плечах бремя гениальности. Он об этом будет скоро писать в стихах, но в письме скромность не позволяет назвать вещи их именами, и он предоставляет это сделать старшему другу: «…стало быть… стало быть… но выводите заключения, какие вам угодно». Лучшие пансионские учителя такие выводы уже сделали. Павлов взял у него для предполагаемого пансионского издания целую поэму. Журнал не был осуществлен, но в сентябрьской книге собственного журнала «Атеней» за 1830 год Павлов напечатал стихотворение четырнадцатилетнего мальчика «Весна».

* * *

В следующем письме, написанном через полгода, Лермонтов начинает споры с «тетенькой» Шан-Гирей. Письмо имеет уже иной вид. Оно написано на листе изящной почтовой бумаги, почерк начинает устанавливаться, очень красивы росчерки и виньетки. Общий тон благонравного ученика сохраняется, но прописных истин почти не осталось и чуть-чуть зазвучала ирония: «Помните ли, милая тетенька, вы говорили, что наши актеры (московские) хуже петербургских. Как жалко, что вы не видели здесь «Игрока», трагедию «Разбойники». Вы бы иначе думали. Многие из петербургских господ соглашаются, что эти пьесы лучше идут, нежели там, и что Мочалов во многих местах превосходит Каратыгина».

Петровская площадь (пл. Свердлова). В центре Петровский театр (Большой театр).

Рисунок Д. Чичагова. 1824.

В годы Лермонтова в переполненном Большом театре публика рыдала на представлениях пьесы Дюканжа «Тридцать лет, или Жизнь игрока», затаив дыхание ловила каждое слово Мочалова в шиллеровских ролях - Фердинанда («Коварство и любовь») и Карла Моора («Разбойники»). В Петербурге эти роли исполнял Каратыгин.

Два знаменитых трагических актера представляли собой разные направления сценического искусства.

Каратыгин играл в старой традиции XVIII века. Внешний блеск, эффектность, пластичность поз и движений, искусство декламации - все это поражало в игре Каратыгина. У него была счастливая сценическая внешность: рост, осанка, голос… Природные дарования Каратыгин развил упорным трудом и много работал над своими ролями. Он был образован, хорошо воспитан, принят в петербургском свете. Его игра была всегда ровной, он брался за все роли, но особенно удавались ему декламационные. Его исполнение доставляло эстетическое наслаждение, но ключа к человеческому сердцу он не нашел.

Мочалов захватывал зрителей глубиной чувства. В его монологах звучал тот же призыв к человечности, которым жила передовая молодежь тридцатых годов. В исполнении Мочалова было то, что нес с собой новый XIX век. Трагик поражал простотой и естественностью в передаче внутренних переживаний. Если в пьесе была фальшь - играл плохо. Всегда играл по вдохновению. Если оно не приходило, спектакль был неудачен. Зато в дни, когда был в ударе, играл гениально. Современники говорили, что Мочалова посещал некий дух, превращавший его в Гамлета или Карла Моора.

Автор пьесы «Тридцать лет, или Жизнь игрока», которую упомянул Лермонтов в письме к «тетеньке», французский писатель Виктор Дюканж (1783 - 1833) - моралист. Он старался показать, как опасна страсть, не подчиненная рассудку. Своего героя, доброго юношу, увлеченного карточной игрой, он превращает в героя мрачной трагедии, из светских гостиных приводит в грязные притоны, доводит до нищеты и убийства. Пьеса пользовалась колоссальным успехом, обошла все европейские сцены, ставилась и по всей России, сопровождаемая в отдельных моментах музыкой Верстовского.

В исполнении Мочалова (когда он был в ударе) роль потрясала. Перед зрителями проходила жизнь человека на протяжении тридцати лет. Через каждые пятнадцать они видели «игрока» иным, чем он был раньше, характер менялся, и он неизбежно двигался к гибели. Слова роли получали у Мочалова расширенный смысл. Публика плакала не только из сочувствия этому ссутулившемуся, небрежно одетому человеку, каким изображал Мочалов одержимого роковой страстью «игрока», но вспоминались и собственные беды, ошибки, заблуждения… В удачные дни Мочалова в его исполнении появлялось много новых оттенков, нарушавших установленные правила классического искусства драмы. То вдруг он переходил почти на шепот, то делал неустановленные в тексте паузы. Само молчание было красноречиво, полно затаенного смысла, и трепет пробегал по креслам, ложам, и от волнения сначала замирал, а потом разражался неистовыми рукоплесканиями раек.

У Каратыгина в роли «игрока» отсутствовало развитие характера. С самого первого действия это был холодный наглец, элегантный злодей. Роль, ничего общего не имеющую с ролями классических трагедий и драм XVIII века, Каратыгин играл все с той же условной балетной мимикой, с эффектными жестами. Жизненная правда в его исполнении «игрока» отсутствовала, и роль не волновала.

Одним из самых любимых спектаклей москвичей и особенно передовой молодежи была трагедия Шиллера (1759 - 1805) «Разбойники» с Мочаловым в роли Карла Моора.

П. С. Мочалов в роли «игрока».

Это была первая пьеса молодого драматурга, увлеченного идеями литературного направления, носившего название «Буря и натиск». В своих произведениях, полных эмоциональности и лиризма, немецкие поэты 70-х годов XVIII века, «бурные гении», воспевали свободу личности, тираноборчество, высокие страсти, героизм. Все это вдохновляло не только молодого Шиллера, но московскую молодежь тридцатых годов - Лермонтова, Белинского, Герцена, и шло к ним от «бурных гениев» через Шиллера. Поэтому не удивительно исключительное увлечение «Разбойниками». Пьеса была издана 22-летним Шиллером на собственные деньги, анонимно, с эпиграфом из афоризмов древнегреческого врача и философа Гиппократа: «Чего не исцеляют лекарства, исцеляет железо; чего не исцеляет железо, исцеляет огонь». На обложке второго издания (1782) под рисунком, изображающим льва, было напечатано: «Против тиранов». В годы Лермонтова в России эта пьеса шла с цензурными сокращениями.

Большой театр на Петровской площади ярко освещен. К нему тянутся со всех сторон экипажи. У кассы студенты, мелкие чиновники, женщины в платочках, мужчины в картузах и поддевках. Воскресный день,и народу особенно много. Зал переполнен. Оркестр настраивает инструменты. Раздаются звуки увертюры. С последним аккордом занавес взвился…

«Яркая искра Прометея погасла!» - восклицает, склонившись над книгой историка Плутарха о героях античного мира, студент Карл Моор. Он решил бросить беспутную жизнь, которую вел в Лейпциге, и с нетерпением ждет от старика-отца ответа на свое покаянное письмо с просьбой вернуться домой, в старинный замок. И дальше - сложная интрига. Злодей брат, строящий козни; обманутый, проклинающий любимого сына отец; добродетельная и любящая Амалия. Карл Моор становится атаманом разбойников. Он карает преступления сильных мира, защищает обиженных: «Мое ремесло -возмездие, месть - мой промысел».

Спектакль окончен. Раек неистовствует. Петровский театр ходит ходуном от рукоплесканий. Понемногу аплодисменты стихают, в люстрах гасят свечи. Театральный разъезд. Публика расходится взволнованная. Москва затихла. Улицы пусты.

Лермонтов вернулся домой. Гувернер торопит ложиться. Завтра понедельник, и надо рано встать. Но заснуть невозможно. Одна за другой проходят перед глазами сцены спектакля, и звучит голос Мочалова. Он был в ударе и потряс публику в роли благородного разбойника.

На сцене открывался перед зрителями мир высоких и низких страстей. Спектакль производил неизгладимое впечатление. Отдельные сюжеты и эпизоды - проклятие отца, убийство возлюбленной - так потрясли воображение Лермонтова, что он не раз использовал эти мотивы в собственной драматургии.

Из последнего письма к М. А. Шан-Гирей мы видим, как Лермонтов увлекся театром. Письмо написано перед летними каникулами 1829 года: «Милая тетенька! Извините меня, что я так долго не писал… Но теперь постараюсь почаще уведомлять вас о себе, зная, что это вам будет приятно. Вакации приближаются и… прости! достопочтенный пансион. Но не думайте, чтобы я был рад оставить его, потому учение прекратится; нет! дома я заниматься буду еще более, нежели там».

«ПЕВЕЦ ВОЗВЫШЕННЫЙ. НО ЮНЫЙ»

Летние вакации Лермонтов проводил в усадьбе Столыпиных - Середникове. Вот пейзаж Середникова, который мы узнаем в стихотворении Лермонтова, написанном в 1831 году:

Блистая, пробегают облака

По голубому небу. Холм крутой

Осенним солнцем озарен. Река

Бежит внизу по камням с быстротой…

Усадьба возникла на рубеже XVIII и XIX века при екатерининском вельможе В. А. Всеволожском. Прямая подъездная аллея ведет к дому классического стиля, с широким парадным двором и колоннадой. Речке Горетовке, протекавшей под горой, дано новое русло, в старом вырыты пруды. Насыпан крутой холм в несколько сажен высотой. На его вершине построена беседка, откуда можно любоваться прекрасным видом, а склоны засажены соснами.

Вслед за Всеволожскими, с 1806 года, Середниково переменило несколько владельцев, пока наконец в 1825 году, за несколько месяцев до своей смерти, имение не приобрел дед Лермонтова, Дмитрий Алексеевич Столыпин. Этот передовой образованный человек перевез в подмосковную усадьбу свою прекрасную библиотеку, состоящую из русских и иностранных книг. Он командовал корпусом Южной армии и, как говорили, был близок с Пестелем. Загадочна его скоропостижная смерть в Середникове 3 января 1826 года, когда начиналось следствие по делу декабристов.

Имение унаследовала жена Дмитрия Алексеевича, Екатерина Аркадьевна.

У Екатерины Аркадьевны была дочь от первого брака Полина и двое детей от брака со Столыпиным: дочь и сын Аркадий, который был на шесть лет моложе Лермонтова. Вся семья, с гувернерами и гувернантками, перебиралась на лето из Москвы в Середниково. Большой дом всегда полон гостей. Сюда съезжалась многочисленная родня и московские знакомые. Бывала здесь сестра Столыпиной Верещагина с дочерью Сашенькой.

Середниково. Вид на дом со стороны парка.

Фотография Г. Липскерова.

Имение Верещагиных Федорове было совсем близко. Подруга Сашеньки, Катя Суш-кова, жила летом у тетки в нескольких верстах от усадьбы Столыпиных и бывала их частой гостьей. Приезжали и Лопухины, также считавшиеся в родстве со Столыпиными. Екатерина Петровна Лопухина - сестра мужа Елизаветы Аркадьевны Верещагиной, сестры Столыпиной.

Д. А. Столыпин.

Портрет работы неизвестного художника.

Елизавета Алексеевна Арсеньева только первое лето после переселения в Москву побывала в Тарханах, а потом четыре лета с 1829 по 1832 год проводила с внуком его каникулы в Середникове. Екатерина Аркадьевна прекрасная пианистка [1]*, и дом полон музыки.

[* См. примечания в конце книги.]

Жизнь в Середникове способствовала музыкальному развитию поэта.

Против усадьбы, за рекой, раскинулась деревня Лигачево. Здесь, как и в Тарханах, Лермонтов наблюдал жизнь народа.

Сюда приезжал он, еще не остыв от горячих пансионских и позднее студенческих споров, под впечатлением игры Мочалова, только что напечатанного произведения Пушкина. В Середникове воплощал замыслы, зародившиеся в Москве, созданное в Москве иногда подсказано Середниковом.

* * *

Поэтический мир Лермонтова - это тревожный мир исканий, напряженной мысли, нерешенных вопросов, больших философских проблем. Его лирический герой потрясен царящей кругом несправедливостью, полон негодования и гнева. Поэтический мир Лермонтова - это мир высоких, прекрасных чувств, любви, дружбы. Он проникнут тоской по идеалу.

Рождение и формирование поэта мы можем наблюдать по его юношеским тетрадям. Они сохранились и дошли до нас. Каждую промелькнувшую мысль, чувство, настроение - все выливает он в стихах. Черновые тетради Лермонтова, как лирические дневники. Связь лирики с фактами жизни он иногда раскрывает в прозаических приписках к стихам. Мы найдем здесь и биографические заметки в прозе, замыслы романов и драм. Чтение творческих тетрадей юного Лермонтова дает ощущение живого человека, их анализ знакомит с процессом развития поэта. Юношеская лирика Лермонтова богата по тематике и жанрам. Песни, романсы, баллады, элегии, стансы, послания, эпиграммы - все встретим мы в его тетрадях.

Для знакомства с Лермонтовым-пансионером есть две тетради. Беловая, итог первого пансионского учебного года, и черновая, которая относится к осени - зиме следующего. Когда Лермонтов начал писать стихи, то, по его собственному признанию, сделанному весной 1830 года, он «как бы по инстинкту переписывал и прибирал их». Из этих переписанных и «прибранных» стихов был создан летом 1829 года рукописный сборник. Сюда вошло и вновь написанное в Середникове. К этому времени его имя уже было известно и за стенами пансиона. Москвичи встречали это имя в рукописных пансионских журналах «под стихами, запечатленными живыми поэтическими чувствами» и нередко «зрелой мыслью не по летам», вспоминает современник.

На титульном листе первого рукописного сборника Лермонтова старательно выведено: «Мелкие стихотворения. Москва в 1829 году». Тетрадь тщательно оформлена. Воспитанники пансиона, как говорили в Москве, щеголяли изящною внешностью рукописного издания. Титульный лист разукрашен, обложка оклеена плотной голубой бумагой. Стихотворения переписаны очень аккуратно. Рисунков в тетради нет, но в виньетках и заставках чувствуется художник.

Лирический герой тетради «певец возвышенный, но юный». Дружба - чувство, которым вдохновлены многие страницы.

В пансионский период особенно близки ему одноклассники Сабуров и Дурнов. Стихотворением Сабурову начинается тетрадь, стихотворением Дурнову кончается. К Дурнову есть и позднейшие стихи, в эту тетрадь не вошедшие. Отношения Лермонтова с друзьями характеризуют не только сами стихотворения, но и позднейшие приписки к ним. Отношения эти очень различны.

Дружба с Сабуровым мучительна. Вспоминая повод, по которому написано стихотворение, Лермонтов сделал приписку: «К Сабурову. (Как он не понимал моего пылкого сердца?)». «…Наша дружба смешана со столькими разрывами и сплетнями - что воспоминания об ней совсем невеселы… Я сам не знаю, отчего так дорожил им», - приписал позднее к другому стихотворению «К NN» («Таких друзей не надо больше мне…»).

О Сабурове мы знаем очень мало. Он неплохо рисовал, пел, играл на фортепьяно. На торжественных актах в пансионе блистает как танцор, а позднее в школе гвардейских подпрапорщиков веселит юнкеров французскими песенками.

Дмитрий Дурнов - человек другого склада. Он писал стихи и принимал участие в кружке Раича. К стихотворению «Русская мелодия» Лермонтов позднее приписал: «Эту пьесу подавал за свою Раичу Дурнов - друг, которого поныне люблю и уважаю за его открытую и добрую душу - он мой первый и последний».

В классе, где учился Лермонтов, был и еще один ученик, которому он посвятил стихотворение, в рукописный сборник не вошедшее, но сохранившееся у его учителя рисования А. С. Салоницкого. С этим подростком по фамилии Петерсон произошел такой случай. Он был арестован за то, что ходил по Москве, приколов неустановленного покроя белый бант, показавшийся полиции подозрительным. За этот «предосудительный поступок» он был посажен на две недели на хлеб и на воду, а потом отправлен к родителям в деревню. Только в конце года ему разрешили вернуться в Москву и поступить учиться.

Войдем в середниковский лес по манящей узенькой тропинке - и перед нами откроется картина, описанная Лермонтовым более ста лет назад:

Люблю, друзья, когда за речкой гаснет день,

Укрывшися лесов в таинственную сень,

Или под ветвями пустынныя рябины

Смотреть на синие, туманные равнины.

В лесу Середникова мальчик Лермонтов вспоминал то, о чем читал, что слышал на уроках. Образы книг оживают: ему представляется греческий бог Пан, который приходит к нему сюда, под рябину, и учит поэтическому мастерству, как некогда Муза приходила учить мальчика Пушкина. Стихотворение «Пан» хоть и «в древнем роде», как сказано в приписке Лермонтова к заглавию, но оно так связано для него с подмосковной природой и летними каникулами, что позднее он приписал: «В Середникове».

В этой тетради 1829 года Лермонтов поместил свое первое политическое стихотворение.

Он знал о судьбе студента Полежаева (1804 - 1838), отданного Николаем 1 в солдаты за поэму «Сашка», про студенческую молодежь с ее «жаждой вольности» и «необузданностью страстей», талантливого поэта, умершего после долгих гонений в военном госпитале от чахотки. Слышал и о судьбе братьев Критских, только мечтавших организовать тайное общество для введения конституции. Следствие по их делу происходило в ту самую осень, когда он приехал в Москву, и московское общество было взволновано этим процессом. И вот главные зачинщики заключены в крепость без срока, остальные разосланы по захолустьям. Незадолго перед тем был арестован пансионский надзиратель Леопольдов за распространение запрещенного цензурой отрывка «Из А. Шенье» Пушкина. На своем списке он сделал надпись: «На 14-ое декабря». Дело закончилось только летом 1828 года. В пансионе хорошо помнили Леопольдова.

В своем первом политическом стихотворении Лермонтов писал:

Там рано жизнь тяжка бывает для людей,

Там за утехами несется укоризна,

Там стонет человек от рабства и цепей!…

Друг! этот край… моя отчизна!

Помещая стихотворение в тетрадь, предназначенную для чтения родным и знакомым, Лермонтов называл его «Жалобы турка». В то время шла война с Турцией и в журналах печаталось много статей, где говорилось о политическом гнете, тирании, варварстве и рабстве в Турции. Литературная форма подзаголовка («Письмо. К другу, иностранцу») могла быть подсказана названием статьи в журнале Раича «Галатея» - «Письмо к другу за границу». В конце Лермонтов намекает на вынужденную маскировку:

Ах! Если ты меня поймешь,

Прости свободные намеки; -

Пусть истину скрывает ложь:

Что ж делать? - Все мы человеки!…

Творчество Лермонтова 1829 - 1831 гг. богато поиском новых стихотворных форм [2]. Натолкнуть юного поэта на такой поиск могла статья декабриста Александра Одоевского «О трагедии «Венцеслав» соч. Ротру, переведенной г. Жандром», напечатанная в год восстания в журнале «Сын отечества». Вспомним, что старые журналы имелись в пансионской библиотеке. В своей статье Одоевский писал, что надо искать «возможного разнообразия» стиха и музыкального соответствия между смыслом и размером. Он хвалил Жандра «за самый смелый вольный метр», за то, что «когда строгие истины льются из уст поэта, то он откладывает бесполезное… украшательство (рифму) и стих его, обыкновенно пятистопный, вообще в объеме своем следует за мыслью».

Очень значительно по содержанию и своеобразно по форме стихотворение Лермонтова «Монолог». Юный автор делится с собеседником мыслями о трагической судьбе своего поколения и как бы произносит монолог. Стихотворение «Монолог» (1829) предвосхищает написанную девять лет спустя «Думу» (1838).

Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете.

К чему глубокие познанья, жажда славы,

Талант и пылкая любовь свободы,

Когда мы их употребить не можем?

Чем достигается здесь ритм раздумья и богатство интонаций? Стихотворение не имеет рифмы (кроме последних четырех стихов), однако стих без рифмы - нередкое явление в русской поэзии 20-х годов. Важнее другое. К концу 20-х годов в русской поэзии утвердился белый стих в наиболее распространенном его варианте - нерифмованный пятистопный ямб. Этим стихом владели многие русские поэты. Лермонтов же избрал для себя другой путь. Его стихотворение написано нерифмованным вольным ямбом, а это в нашей поэзии той поры явление редкое.

Избирая ямб разностопный, Лермонтов достигает большей интонационной свободы. Здесь как бы расшатывается привычная форма белого стиха. Лермонтов вольно обращается с цезурой, не считаясь с правилом делать обязательную паузу в пятистопном ямбе после второй, в шестистопном после третьей стопы. Он снимает со стиха оковы закона, и ямб его приобретает большую ритмическую гибкость.

Тяготение к стиху свободной структуры с его интонационным многообразием проявилось в обращении Лермонтова к «Перчатке» Шиллера. В своем переводе Лермонтов стремится сохранить непривычный для русской поэзии начала XIX века стих оригинала - это дольник, форма промежуточная между силлабо-тоническим и чисто тоническим стихом. Размер этот принято называть неклассическим в противоположность классическим, обычным для современной Лермонтову поэзии размерам - ямбу, хорею, дактилю, амфибрахию, анапесту.

Вельможи толпою стояли

И молча зрелища ждали:

Меж них сидел

Король величаво на троне;

Кругом на высоком балконе

Хор дам прекрасный блестел.

Первый стих звучит классически привычно - это трехстопный амфибрахий без всяких отклонений, к которому не раз обращался Лермонтов в разные годы. Но второй стих звучит уже иначе. У Лермонтова стих укоротился на один слог, пропущенный в промежутке между первым и вторым ударениями, и ритм его тотчас изменился. А третий стих уже совсем не похож на два первых стиха - он значительно короче, да и размер его мы определили бы как двухстопный ямб, если бы стих этот встретили в другом, написанном ямбом, произведении. Но поскольку в «Перчатке» метрическая основа амфибрахий, нам нужно искать эту основу и в третьем стихе. Дольник спрятал ее, но она должна быть, только пропущен безударный слог в интервале между ударениями.

Четвертый и пятый стихи повторяют звучание первого стиха - это классический амфибрахий. А шестой стих снова нарушает норму.

Таким образом, Лермонтов разрушает классическую правильность амфибрахия и вводит новый размер, который русскому читателю 20-х годов должен был казаться странным и даже корявым.

Переводы занимали в пансионе видное место. Переводческая традиция велась от Жуковского и была своеобразна. Жуковский обращался с оригиналом свободно и свои переводы называл «своевольными» - одно усиливал, другое снимал, вставляя многое от себя. «…Подражатель-стихотворец может быть автором оригинальным, - писал Жуковский, - хотя бы он не написал и ничего собственного. Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах - соперник… переводчик, уступая образцу своему пальму изобретательности, должен необходимо иметь почти одинаковое с ним воображение, одинаковое искусство слога, одинаковую силу в уме и чувствах».

Таким соперником Шиллера был юный Лермонтов, переводчик его «Перчатки». Переводчик драматизирует подлинник. Он усиливает противоречивость характеров, усложняет конфликт, переносит центр тяжести на внутреннее действие. К словам Кунигунды, обращенным к влюбленному рыцарю с просьбой поднять ее перчатку, случайно упавшую на арену цирка, Лермонтов прибавил фразу, которой у Шиллера нет: «Рыцарь, пытать я сердца люблю». Рыцаря превратил в юношу. Сбежав на арену к зверям, он на одно мгновенье задерживается - глядит на перчатку - и лишь потом быстро ее поднимает. Вот эта мгновенная психологическая пауза между оскаленными пастями зверей, готовых растерзать смельчака, также прибавлена Лермонтовым. Но она-то и подготовляет развязку. В этот миг с молниеносной быстротой открывается перед юношей ничтожество гордой Кунигунды. Вернувшись на балкон, рыцарь с гневом бросает ей перчатку в лицо и отказывается от благодарности.

Лермонтов снимает внешние эффекты стихотворения Шиллера, отвлекающие читателя от борьбы характеров. Он сокращает описание выхода на арену зверей и первую картину, изображающую короля и придворных. Короля Франциска превращает в безымянного «короля». Его роль лишь в том, чтобы давать знак к выходу зверей.

В обеих пансионских тетрадях Лермонтова 1829 года переводов из Шиллера много. Шиллера очень любил Раич, инспектор Павлов, а профессор Максимович, у которого Лермонтов в пятом классе слушал курс естествознания, приводил на лекциях примеры из литературы, и особенно часто из Шиллера. Сверстник Лермонтова, Герцен целый период своего студенчества назвал «шиллеровским».

В творчестве пансионского периода Лермонтов иногда продолжает выполнять задания учителей и упражняется по тематике Дубенского. Есть у Лермонтова и цикл стихотворений из шести портретов, сделанных на тему «Характеры». Первый наиболее интересен и по законченности характеристики, и по своеобразию формы:

Он не красив, он не высок;

Но взор горит, любовь сулит;

И на челе оставил рок

Средь юных дней печать страстей.

Хотя здесь много шаблонных слов и выражений (чело, рок, печать страстей), но ритм стихотворения оригинален. Сплошная мужская рифмовка (рифмуется один последний слог), притом с внутренними рифмами (горит - сулит; дней - страстей), делает это стихотворение энергичным. Самый ритм стиха помогает созданию характера, который близок автору-подростку, полному внутреннего огня. Музыка стиха выражает то, о чем поэт хотел, но не всегда умел сказать словами. Интересна и позднейшая приписка в автографе: «Этот портрет был доставлен одной девушке: она в нем думала узнать меня: вот за какого эгоиста принимают обыкновенно поэта». Приписка не меньше характеризует четырнадцатилетнего автора с его ребяческим позированием, чем и сам портрет.

В рукописном сборнике 1829 года находится первое стихотворение Лермонтова о демоне. В литературе тех лет неоднократно встречается образ демона, и свое стихотворение Лермонтов назвал «Мой демон». Но как еще не похож этот демон, собрание всех зол и пороков мира, на свободного мыслителя, героя будущей поэмы! Стихотворение «Мой демон» близко по своей идейной основе первому стихотворению сборника - «Посвящение N N.», написанному в духе да и в манере «Общих наставлений взрослому воспитаннику». Благонравный напоминает заблудшему товарищу о том, что «путь ко счастью труден //От той страны, где царствует порок!…».

Последнее стихотворение того же рукописного сборника резко отличается от первого, в котором поэт назвал землю страной, где «царствует порок»:

Я не пленен небесной красотой;

Но я ищу земного упоенья.

В стихотворении «К другу» он так подытожил пройденный путь:

И я к высокому, в порыве дум живых,

И я душой летел во дни былые;

Но мне милей страдания земные:

Я к ним привык и не оставлю их.

Борьбу за земное, человеческое, начатую на страницах своего рукописного сборника, Лермонтов продолжал вести в течение всей своей короткой жизни. Мы встречаемся с этой темой и на страницах следующей черновой пансионской тетради, относящейся к осени - зиме 1829 года. Помещенная здесь «Молитва» звучит как гордый вызов:

Не обвиняй меня, всесильный,

И не карай меня, молю,

За то, что мрак земли могильной

С ее страстями я люблю…

Изменяется и образ демона. Первый набросок поэмы находится в той же черновой тетради. Он очень отличается от лирического стихотворения «Мой демон» из рукописного сборника и непосредственно следует за «Молитвой». Он без заглавия. Написан быстрым нервным почерком, как пишут, когда наконец выливается то, что давно накопилось, но никак не могло найти себе выражения. «Печальный демон, дух изгнанья» - так начинается поэма.

Мрачный демон лирического стихотворения предшествующей тетради, собрание всех зол, превратился в духа сомненья, в печального духа изгнания. Он летает над землей и тоскует, как тоскуют люди. Этот образ изгнанника небес - ответ на лирическое обращение к Богу: «Не обвиняй меня, всесильный…» «Всесильный» покарал свободолюбивого ангела, и он стал изгнанником небес - Демоном.

* * *

Еще в 1826 году до Николая I дошло, что в Благородном пансионе «господствует неприличный образ мыслей», а в 1827-м Бенкендорф писал, что «самую гангренозную» часть империи составляют «дворянчики от 17 до 25 лет», «экзальтированная молодежь», зараженная революционным духом, - «настоящие карбонарии».

11 марта 1830 года, в перемену, воспитанники, как обычно, веселой ватагой с шумом высыпали из классов. Учителя отдыхали в своей комнате, а в сенях мирно подремывал старик сторож.

Вдруг в конце коридора появилась высокая фигура незнакомого генерала. Твердым мерным шагом двигался он через бушующую толпу подростков, которые не обращали на него ни малейшего внимания. Чем дальше шел он по коридору среди шума и возни, тем жестче становился его взгляд. Он распахнул дверь в пятый класс, где некоторые воспитанники уже сидели на местах в ожидании урока. «Здравия желаю вашему величеству», - неожиданно раздался голос одного их них. Остальные были удивлены странной выходкой товарища и единодушно выразили свое негодование на такое неуместное приветствие какого-то незнакомого генерала.

Разгневанный «генерал» направился в соседний класс и только тут натолкнулся на воспитателя. Появилось трепещущее начальство. Пансионеров свели в актовый зал и построили в шеренги. Гнев царя - незнакомый «генерал» действительно оказался не кто иной, как сам император Николай I, - был страшен; ко всему прочему на мраморной доске, среди имен лучших воспитанников, окончивших когда-то пансион, ему бросилось в глаза имя одного из ненавистных ему декабристов - Николая Тургенева.

Ждали упразднения пансиона, а пока жизнь шла своим чередом. 29 марта, как обычно, проходил в торжественной обстановке публичный акт. На нем Лермонтов снова отличился. Он был первым назван среди воспитанников 6-го класса, награжденных книгами, и выступал с чтением стихов. «Как теперь смотрю я на милого моего питомца, - вспоминал много лет спустя Зиновьев. - Среди блестящего собрания он прекрасно произнес стихи Жуковского «К морю» и заслужил громкие рукоплескания».

Безмолвное море, лазурное море,

Стою очарован над бездной твоей.

Ты живо, ты дышишь; смятенной любовью,

Тревожною думой наполнено ты.

Безмолвное море, лазурное море,

Открой мне глубокую тайну твою… -

читал Лермонтов. А на следующий день, как и другие его товарищи, узнал, что накануне, в день торжественного акта, был получен указ о реорганизации образцового учебного заведения в рядовую гимназию, вводились, как и там, телесные наказания. Многие родители взяли своих детей из пансиона. Его покинул и Лермонтов. 16 апреля он получил свидетельство о том, что «в 1828 году был принят в пансион, обучался в старшем отделении высшего класса разным языкам, искусствам и преподаваемым в оном нравственным, математическим и словесным наукам, с отличным прилежанием, с похвальным поведением и с весьма хорошими успехами; ныне же, по прошению его, от пансиона уволен».

* * *

«Музыка моего сердца была совсем расстроена нынче. Ни одного звука не мог я извлечь из скрипки, из фортепьяно, чтоб они не возмутили моего слуха», - написал Лермонтов крупным взволнованным почерком. Это было в мезонине дома на Малой Молчановке, куда вся семья переехала весной 1830 года. Из открытых окон квартиры Арсень-евой музыка раздавалась часто. Громко, во весь голос, распевал Лермонтов любимые арии. На тихую московскую улицу неслись бурные звуки увертюры «Немой из Портичи» Обера, которую он исполнял на фортепьяно. Французский композитор Обер создавал хоровые ансамбли, в которых хор воспринимался как активная народная масса. Оперу Обера «Немая из Портичи» (1829) Вагнер назвал «театральным предзнаменованием Июльской революции», а ее постановка в Брюсселе в 1830 году послужила как бы сигналом к восстанию. В России опера была допущена на сцену в измененном виде, под заглавием «Фенелла» и пользовалась большим успехом.

Но теперь нервы Лермонтова были расстроены. Встреча с царем, разгром пансиона - все потрясло юного поэта. В большом актовом зале он впервые столкнулся с Николаем I. Лермонтов увидел его в тот момент, когда под впечатлением прочитанного на мраморной доске имени декабриста, перед ним встал день 14-го декабря, мелькнул грозный призрак революции. В глазах царя поэт мог прочитать и собственную судьбу.

На книжной полке Лермонтова стояло два тома «Стихотворений Пушкина», вышедших в 1828 году. Во второй части было стихотворение, написанное еще в 1826 и адресованное Николаю I. Оно называлось «Стансы» («В надежде славы и добра…»). Желая указать царю на необходимость реформ и натолкнуть его на мысль о возвращении декабристов, Пушкин проводил параллель между ним и Петром I. Намерение Пушкина было некоторыми истолковано иначе, и Лермонтов болезненно переживал тогда обвинение Пушкина в лести царю.

Но сейчас, под впечатлением только что происшедшего, в нем должна была подняться целая буря негодования: как мог Пушкин сравнивать Николая I, вводящего в учебных заведениях казарменные порядки, с Петром I, «сеявшим просвещенье», призывать быть «памятью незлобным» палача декабристов. Вне себя от гнева Лермонтов писал:

О, полно извинять разврат!

Ужель злодеям щит порфира?

Пусть их глупцы боготворят.

Пусть им звучит другая лира;

Но ты остановись, певец.

Златой венец не твой венец.

Это был поэтический манифест юного поэта. Не существует документальных доказательств, что стихотворение «О, полно извинять разврат!…» обращено к Пушкину, но вся логика стихотворения об этом свидетельствует. В основе стихотворения лежит идея о поэтах двух разных «лир», а сам автор принадлежит к тем, которые не извиняют «разврат», не щадят «злодея», хоть он в «порфире». Слово «разврат» в контексте, то есть в том словесном окружении, которое раскрывает его смысл, воспринимается здесь как тирания, а слово «злодей» как жестокий правитель, душитель свободы - тиран. В том же смысле до Лермонтова употребляли это слово Радищев, декабристы, молодой Пушкин. Рылеев и А. Бестужев говорили о «курносом злодее» Павле I. Декабрист В. Ф. Раевский писал о «злодее под багряницей». Пушкин - «об увенчанном злодее». И еще раньше Радищев - о «злодее», облеченном в «порфиру». Как видим, Лермонтов точно повторил радищевский контекст: «Ужель злодеям щит порфира?»

Все стихотворение идет на одном дыхании, на высоком подъеме, звучит как ораторская речь. Тут и риторические вопросы, и патетические восклицания, ораторские повторения и паузы. Мужественный ямб с энергичным ударением как нельзя лучше приспособлен для выражения гражданской ненависти и страсти. В стихотворении Лермонтова нет полутонов, каждое слово имеет определенный, точный, легко воспринимаемый смысл, а рифма напоминает удар меча: разврат - боготворят; певец - венец; злом - челом. Четко выделенные паузы кажутся заполненными мимикой и жестом. Такой паузой, требующей жеста, заканчивается пятая строка: «Но ты остановись, певец…» По экспрессии ее можно сравнить только с паузой в послании Рылеева «К временщику»: «Твоим вниманием не дорожу, подлец!…» Ораторская манера стихотворения Лермонтова близка рылеевской. Но в то же время эти два стихотворения очень различны между собой. Рылеев обращается к ненавистному Аракчееву, Лермонтов к любимому Пушкину. В стихотворении Лермонтова борются гнев и любовь. В этой борьбе - его пафос. Оно идет на одном дыхании, но не в одном ритме и отличается богатством оттенков. Лермонтов начинает с гнева. Гневом дышит вся первая строфа. Но уже во второй звучит иное чувство. От гнева он переходит к восхвалению Пушкина. Здесь слышится и перекличка с самим Пушкиным, который в юности называл свою лиру грозой царей, гордой певицей свободы. И Лермонтов напоминает ему об этом: о том, что он пел о вольности, когда «Тиран гремел, грозили казни…». И вслед за строкой, где в самом рокоте звуков (р, гр, гр) слышится рокот грозы, наступает опять новое настроение. Звучит мягкое, полное лиризма «Ты пел…». И снова пауза, но уже иного наполнения. Стихотворение, начатое гневом, кончается проникновенным лиризмом. Юный поэт говорит старшему о том, что никто так хорошо не понял его, как он:

Ты пел, и в этом есть краю

Один, кто понял песнь твою

Глава II
ЭТО ПИСАЛ ПОДРОСТОК

«Мишель, Мишель, вы плохо кончите».

Предостережение гувернера

«СИДИ В СЕРЕДНИКОВЕ У ОКНА»

В пансионе каникулы начинались только с 1 июля. Но теперь ничто не задерживало Лермонтова в Москве. Среди стихотворений этого времени, написанных в Се-редникове, ощущение весны. Из окна наблюдает поэт разбушевавшуюся грозу: «Ревет гроза, дымятся тучи…» В его творческом воображении возникает темная морская бездна:

Стихий тревожный рой мятется -

И здесь стою недвижим я.

Стихотворение называется «Гроза». На следующей странице коротенький набросок на ту же тему. Но теперь Лермонтов пишет о своем герое в третьем лице:

Гроза шумит в морях с конца в конец.

Корабль летит по воле бурных вод,

Один на нем спокоен лишь пловец,

Чело печать глубоких дум несет…

Не пройдет и трех лет, как набросок из десяти строк превратится в небольшую поэму «Моряк». Герои лирики, драм и поэм юного Лермонтова родственны по духу. Одинокие сильные люди, они бесстрашно борются с враждебными силами природы и общества. С такими героями мы встречаемся уже в творчестве пятнадцатилетнего поэта.

Через одну страницу после описания грозы раскрыт источник впечатлений. «Гляжу в окно…» - так начинается стихотворение «Вечер после дождя». Гроза прошла, небо прояснилось, и у того же окна он любуется закатом.

Как обычно летом, на каникулах, Лермонтов полон московских впечатлений. Этой весной, в марте, увидела свет VII глава «Евгения Онегина». Роман выходил отдельными главами, и в седьмой главе Пушкин достиг небывалого совершенства. Но ни публика, ни критика этого не поняли; это понял Лермонтов. В творчестве юноши мы встретим не один отклик на седьмую главу.

Середниково. Флигель, где была комната М. Ю. Лермонтова.

Фотография Г. Липскерова.

Браня Пушкина за «мелочи», реакционный критик Булгарин нападал на жужжащего жука, которым начинается описание вечера, когда Татьяна приходит в опустевшую усадьбу Онегина. «Вот еще новое действующее лицо на сцену: жук!» - издевался Булгарин. Как бы ему в пику с жука и начинает описание ночного парка юный Лермонтов в стихотворении «Ночь»:

Темно. Все спит.

Лишь только жук ночной,

Жужжа, в долине пролетит порой…

Герой стихотворения юноша с мятущейся, мятежной душой, новый лирический герой Лермонтова, пришедший на смену тому, которого назвал он «певец возвышенный, но юный». В пятнадцать лет человека изобразить трудно, и тут, как в стихотворении «Портрет», снова встречаем модные шаблоны вроде «недвижный взор» или «яд страстей». Но как красноречива обстановка: свеча на столе и тень от фигуры поэта… Эта забытая свеча и эта тень подчеркивают одиночество погруженного в ночные думы мечтателя. Воображение дорисовывает остальное. Лермонтов в комнате один. Он встал и подошел к окну, распахнутому в парк. Тетрадь, сшитая белыми толстыми нитками, как часто сшивал он свои самодельные тетради, раскрыта на только что написанном стихотворении. Мелкие, неровные строчки бегут, загибаясь вниз. Позднее приписал: «Сидя в Середникове у окна». Окно в парк - одно из его любимых мест в доме. Когда затихала жизнь, в окне второго этажа правого бокового флигеля 3 подолгу горела свеча, а на столе лежала громадная тень от фигуры мальчика, склоненного над книгой. Что это за книга?

К одному из стихотворений, написанных в 1830 году, Лермонтов сделал приписку: «прочитав жизнь Байрона (Муром)». Это были дневники Байрона, изданные его другом поэтом Томасом Муром с пространным биографическим комментарием. Книгу давно ждали образованные москвичи, знавшие английский язык. Еще в январе 1830 года «Московский телеграф» сообщал, что книга вышла, а в феврале в том же журнале печатались переводы отрывков из дневников Байрона. И вот уже в 1830 году Лермонтов знаком с книгой, выпущенной в Лондоне. Обратимся к его творческим тетрадям.

В автографе интересующего нас стихотворения рукой Лермонтова поставлена дата «1830», тем же годом его рукой помечена и вся тетрадь в целом. Тетрадь заполнялась в основной своей части в Середникове, о том свидетельствуют также пометы Лермонтова. Но тетрадь беловая. Он переписывал в нее стихотворения, не соблюдая хронологического порядка, но иногда пользовался как черновой. Вдохновение заставало его повсюду, и стихи писал он везде: на первом попавшемся клочке бумаги, на переплете книги, случалось, прямо на столе… Лермонтов работал над своими стихами, составлял рукописные сборники.

Страницы из творческой тетради М. Ю. Лермонтова.

С одним сборником мы уже знакомы. Но есть и другой: сборник избранных стихотворений Лермонтова, написанных за все годы жизни в Москве. Он составил его весной или летом 1832 года, собираясь в Петербург. Стихи переписаны в тетрадь кем-то из друзей. Но отбирал поэт сам из своих старых тетрадей и при этом восстанавливал хронологический порядок.

Найдем в этом сборнике 1832 года стихотворение, которое нас сейчас интересует. Оказывается, Лермонтов расположил его после стихотворения, датированного 16 мая, и перед стихотворением с припиской: «Сидя в Середникове у окна», откуда следует, что оно написано в середине мая, в Середникове.

Том Байрона, с которым, по воспоминаниям одной из гостивших там знакомых, Лермонтов бродил в то лето по парку, и книга, которую читал и перечитывал по ночам у себя в комнате, была одна и та же: дневник Байрона. С нее-то и начинается увлечение Лермонтова английским поэтом. Его дневники - высокий образец художественной прозы. Со страниц книги встал перед гениальным русским подростком обаятельный образ Байрона. Его конфликт с миром, земным и небесным, борьба за свободу мысли, чувства, слова, мечты о вечной идеальной любви, тоска расставанья - все это не могло не захватить юного Лермонтова. Нищий аристократ, красавец калека (Байрон был хромой), владелец старинного родового замка в Шотландии, член палаты лордов, Байрон выступает у себя на родине в защиту тружеников, сталкивается с консервативным английским обществом. Изгнанный из родной страны, принимает участие в борьбе за свободу других народов. Английский лорд становится итальянским карбонарием. Умирает во время греческого восстания в 1824 году, отдав свою жизнь за свободу Греции.

Байрон был идеалом поэта-борца для декабристов. В соединении меча и лиры видели они высший удел поэта. «Пламенным демоном» мысли, «певцом свободы» называл Байрона Пушкин. «Парящий ум, светило века», - писал о нем Рылеев, говоря, что только одни тираны и рабы могут радоваться его смерти. А «тираны и рабы» утверждали, что тот, кто заразится бреднями Байрона, погибнет навеки, что «стихотворения его исполнены смертоносного яда», «философии, которую изрыгает один только ад». Реакционеры считали поэзию Байрона, насыщенную мыслью и богатую философскими вопросами, особенно пагубной для молодежи, а для передовых людей тридцатых годов Байрон казался каким-то духом, боровшимся за угнетенное человечество, «с огнеперым шлемом на голове, с пламенным мечом в руке» (Белинский). В годы, следовавшие за восстанием 14 декабря, байронизм приобретает в России политический оттенок. Плащ Чайльд-Гарольда делается символом революционного протеста, как «красный колпак» был символом французской революции. Имя изгнанника Байрона перекликается с образом собственных изгнанников. «Принцем-изгнанником» назвал Байрона Мюссе, а в Москве, на Садово-Самотечной, в Спасском переулке, близ Каретного ряда, «у графинь Чернышевых портрет лорда Байрона» «висит в изголовье», «что у добрых-де людей икона», злословили в старой дворянской Москве. Семья Чернышевых - декабристская семья. С А. Г. Муравьевой (женой Никиты Муравьева, автора конституции Северного общества; урожденной Чернышевой) Пушкин отправил свое послание в Сибирь, на которое ответил Александр Одоевский.

Джордж Гордон Байрон.

Рисунок Джорджа Хирлоу.

Быть только писателем Байрону казалось мало: он рвался к политической борьбе. Прочитав дневники Байрона с биографическими комментариями его друга, Лермонтов писал:

Я молод, но кипят на сердце звуки,

И Байрона достигнуть я б хотел:

Душой я сходен с ним,

О! Если б одинаков был удел!…

В тексте стихотворения много поправок. В приведенной второй строфе изменена третья строка. Но первоначальный вариант «Душой я сходен с ним» точнее отвечал реальному соотношению сил. О родстве душ с Байроном пишет мальчик, ничего еще не свершивший, говорит о поэте, которого современники считали Прометеем XIX столетия. Первоначальная формулировка находится в соответствии со всем содержанием строфы, где младший мечтает достигнуть величия старшего.

Представляет интерес и черновая «обмолвка» Лермонтова в первой строке третьей строфы. В окончательной редакции она читается так: «Как он, ищу забвенья и свободы», а первоначально было совершенно конкретно с политической окраской: «Как он, ищу в стране моей свободы». Эта обмолвка особенно характерна для Лермонтова в 1830 году с его исключительным интересом в тот период к политике.

Лермонтов одновременно знакомился и с личностью Байрона через дневник, и с его творчеством в подлинниках, с творчеством, возможно, несколько раньше, об этом свидетельствует появление английских эпиграфов из произведений Байрона.

Как и прошлым летом, Лермонтов подолгу бродит в парке. Но теперь любит ночь. Его влечет звездное небо. Он не отводит глаз от меланхолического мерцанья звезды; остановившись на берегу, любуется ее отражением в зеркальной поверхности пруда: «Светись, светись, далекая звезда, //Чтоб я в ночи встречал тебя всегда». («Звезда», 1830). Вспоминает, что Байрон назвал луну «скорбной звездой»: «Бессонных солнце скорбная звезда…» И «бессонному» мальчику кажется, будто и о нем думал Байрон, когда писал о бессонных встревоженных душах, которым солнце заменяет луна. Вырастая в собственных глазах, меняет третью строку второй строфы и пишет: «У нас одна душа, одни и те же муки!»

У ПИСЬМЕННОГО СТОЛА МИСТЕРА ВИНСОНА

К весне 1830 года Лермонтов, как мы видели, овладел английским языком настолько, что мог свободно читать. После смерти Жандро, умершего в августе 1829 года, у него гувернер англичанин.

Разорившийся финансист мистер Винсон приехал в Россию поправить свои материальные дела, временно стал гувернером, обрусел, превратился в Федора Федоровича Виндсона, как удобнее было произносить его фамилию москвичам, и женился на немке из богатой московской семьи Бертельс. Голубым глазам жены своего гувернера Лермонтов посвятил стихотворение в одном из не дошедших до нас альбомов. Быть может, альбом когда-нибудь найдется, а пока мы знаем это из семейных преданий.

Одна из правнучек Виндсона и поныне живет в Москве. Виндсон пользовался исключительным уважением в доме Арсеньевой, а его юная жена Варвара Ивановна - особой любовью хозяйки. Виндсонам был отведен целый флигель, Арсеньева поддерживала с Варварой Ивановной связь и в дальнейшем. Вместе с ней гадала на картах, и всегда получалось Мишеньке червонный интерес, тайное недоброжелательство пикового короля и дальняя дорога.

Федор Федорович Виндсон - сложная и противоречивая фигура. Закончив свою деятельность гувернером в доме министра просвещения

Уварова, вернулся к финансовым операциям и широко жил. Но когда умер глубоким стариком, оставил семью без гроша. Ящики его большого письменного стола были полны долговых обязательств: он был игрок! Его вдова поступила на службу, гувернанткой была и его старшая дочь. Красивая и образованная, она вышла замуж за старшего сына семьи Кривцовых, у которых жила, и Виндсоны породнились со старинным русским дворянством, с родом, к которому принадлежал декабрист Кривцов [4].

Ф. Ф. Виндсон.

Фотография, полученная от его правнучек.

Когда появился новый гувернер, Лермонтова поразило привезенное им громадное количество английских книг. Юноша начал их поглощать, овладевая одновременно незнакомым языком. Говорить свободно по-английски он так и не смог: но, зная французский и немецкий, быстро научился читать и понимать прочитанное. Перед русским поэтом открылась сокровищница английской литературы.

У письменного стола Виндсона, в его кабинете во флигеле на Малой Молчановке, у стола, который, кстати сказать, до сих пор стоит в квартире его покойной правнучки в одном из переулков старого Арбата, между Лермонтовым и гувернером происходили споры при выборе книг: что читать? Лермонтова тянуло к Байрону. Особенно пленяли «восточные» поэмы - «Гяур», «Абидосская невеста», «Корсар», «Ла-ра». Их герой близок ему по духу - одинокий отважный человек, гордо отвергающий общепринятую лицемерную мораль. Гувернер, строгий, несколько чопорный, завсегдатай Английского клуба, самого аристократического клуба Москвы, не одобрял увлечения своего воспитанника произведениями, полными бунтарской философии. Покачивая головой, повторял: «Мишель, Мишель, вы плохо кончите!»

Байрон был провозглашен литературной звездой первой величины на континенте во Франции, Италии, России, но не у себя на родине. Популярностью в Англии пользовались поэты «Озерной школы», как прозвали ранних английских романтиков Вордсворта (1770 - 1850) и Кольриджа (1772 - 1839) вместе с примыкавшими к ним поэтами, хотя сами Вордсворт и Кольридж существование такой школыотрицали. Им нравилось жить вдали от Лондона и странствовать пешком по прекрасным берегам озер Англии, напоминавшей в то время огромный зеленый сад, раскинувшийся под бледно-голубым небом. (Отсюда название «Озерной школы».) В уединении они погружались в мир природы и в глубины собственного духа.

Поэзия ранних английских романтиков богата новыми формами стиха. В одной строке они сочетали двухсложные и трехсложные стопы, широко пользовались внутренними рифмами. Многообразие приемов звуковой организации стиха им было свойственно. Часто обращались к англосаксонскому эпосу, свободному от метрических правил, и к народным балладам, предназначенным для пения. Несмотря на популярность в Англии, они были мало известны за ее пределами из-за трудности перевода.

Желая отвлечь Лермонтова от Байрона, Виндсон предложил ему прочесть вместе балладу Кольриджа «Сказание о Древнем Мореходе», или, если точнее перевести заглавие, «Рифмованные стихи о Древнем Мореходе».

К восприятию поэзии ранних английских романтиков юный поэт был подготовлен знакомством с богатой ритмами русской народной лирикой и поэзией Шиллера.

Знаменитая баллада Кольриджа была впервые напечатана в сборнике «Лирические баллады», выпущенном Вордсвортом и Кольриджем в 1798 году. Свою цель молодые авторы видели в том, чтобы утвердить в искусстве слова право на воображение. Поэт должен не копировать жизнь, не подражать природе, но раскрасить окружающий мир красками воображения, по-новому увидеть жизнь, показать красоту обыденности. Вордсворт утверждал, что для искусства нет ничего низкого, недостойного внимания, и уличный мальчик, катающийся по тинистому пруду в грязном корыте, такой же значительный сюжет для поэта и художника, как поход Александра Македонского.

Простота - вот был лозунг Вордсворта и Кольриджа. Они искали прекрасное в простом и простоту в красивом. В предисловии ко второму изданию «Лирических баллад» (1802) Вордсворт писал, что поэт должен говорить на языке, на котором говорят между собой люди. Простота речи, конкретность образов этого сборника были позднее высоко оценены Пушкиным. В поэзии видели они средство возвышения и просветления души, стремились быть понятными всем. Хотели изгнать со страниц книг рыцарей, корсаров, светских красавиц, разочарованных юношей, которыми были полны произведения их современников. Ввели в литературу нового героя: простого человека. Путник-пешеход, моряк, школьный учитель, старец, отшельник, даже нищий.

Кольридж ставил перед собой задачу создать воображением сверхъестественные образы и придать им человеческое правдоподобие, по его выражению, внушить читателю «поэтическую веру».

Самуэль Тейлор Кольридж, автор лучшего произведения так называемой «Озерной школы», родился в бедной семье. Он был высоко одарен и обладал исключительным личным обаянием. Сельская школа послала его на свой счет в университет. В годы Великой французской революции (1791 - 1793) начальство университета заподозрило Кольриджа в сочувствии республиканским идеям, он был исключен и нанялся солдатом в драгунский полк. Живя в казарме, как и его русский современник Державин, писал письма для своих неграмотных товарищей, и они за это выполняли его работу в конюшнях. Вскоре друзья помогли Кольриджу уйти из казармы, и он занялся литературным трудом, читал лекции, издавал газету, вместе с другими юношами мечтал уехать в Америку, чтобы организовать там идеальную социалистическую общину. Он всюду искал чудесного, и содержание его баллады, основанное на рассказе из действительной жизни, воплощено в сверхъестественные образы.

Герой баллады Древний Мореход пролил невинную кровь: он убил Альбатроса, птицу, приносящую на море счастье. Сначала матросы оправдывают убийцу и тем приобщаются к преступлению. Но потом, желая уйти от наказания, упрекают его и вешают на шею старика убитого Альбатроса. Однако возмездия никому не избежать. И вот оно начинается. Корабль то попадает во льды, то останавливается среди гниющих вод. Тут и всевозможные духи, и таинственные голоса, призраки и видения, морские чудовища, хоры ангелов. Тут и заколдованные мертвецы - наказанные за соучастие матросы. Они встают с палубы и, столпившись вокруг старика, с упреком смотрят на него мертвыми глазами. Перелом на пути искупления происходит в тот момент, когда при свете месяца Древний Мореход видит под водой морских тварей, ощущает их красоту, чувствует любовь ко всему живому. Он начинает благословлять всю природу, и с его шеи срывается и падает в морскую бездну убитый Альбатрос. Наконец корабль приплывает на родину. Загадочный взрыв - и он погружается в море, а Древний Мореход спасается в челноке лесного отшельника, который соглашается выслушать его исповедь. Исповедь облегчает душу убийцы, но в урочный час он снова испытывает боль в груди и, чтобы от нее избавиться, ищет человека, который его выслушает. Во время такого припадка тоски приходит к дому, где идет свадебный пир. Древний старец, похожий на призрак, с седой всклокоченной бородой и огненными глазами останавливает одного из гостей и сразу начинает свой рассказ. За дверью звучит музыка, звенят бокалы, а зачарованный

Самуэль Тейлор Кольридж.

Портрет работы неизвестного художника.

Брачный гость не в силах прервать рассказчика и переступить порог. Вся баллада представляет собой исповедь-монолог. Исповедь захватывает читателя, как и Брачного гостя. А когда она закончена, пир уже не влечет юношу, и он идет домой, чтобы «другим, - умней, грустней» проснуться поутру.

«Сказание о Древнем Мореходе» написано размером английских старинных баллад, с повторами наиболее значительных мест, сделанных также в народном духе. Произведение Кольриджа заражает своей музыкой, его хочется петь, как пелись в старину баллады, послужившие автору образцом. Повторы передают читателю волнение рассказчика. Рифмы, возникая в середине строки, усиливают музыкальную магию сказания.

Виндсон не ошибся. Баллада произвела на Лермонтова неизгладимое впечатление, и на нее не раз откликалась его поэтическая мысль и творческое воображение. На примере творческих встреч с Кольриджем еще раз раскрывается своеобразие восприятия и использования Лермонтовым чужого. Это чужое используется им для собственных поэтических задач, ничего не имеющих общего с тем источником, откуда оно взято.

Прежде всего остановимся на теме возмездия за пролитие невинной крови, центральной теме «Сказания». Об этом Лермонтов начиная с 1830 года писал не раз. Ярче всего и наиболее обнаженно тема эта нашла воплощение в его поэме «Каллы» («Убийца»), написанной в 1830 году. По требованию муллы, согласно закону кровавой мести, существовавшему на Кавказе, молодой кабардинец убивает ночью трех спящих, ни в чем не повинных людей. Двое мужчин убиты, и он останавливается перед семнадцатилетней девушкой. Но жестокий закон, возвещенный муллой, повелевает убить, и он со стоном вонзает кинжал в спящую, а потом убивает и того, кто толкнул его на преступление. В горах, гласит народное сказание, появляется неизвестный странник, заклейменный самым страшным словом - убийца. Как дикий зверь, он всех чуждается, хранит молчанье: «И он лишь знает, почему Каллы ужасное прозванье //В горах осталося ему». Для героя Лермонтова, молодого кабардинца, возмездием служит раскаяние, как и для героя Кольриджа Древнего Морехода. «За ним раскаяние мчится», - писал Лермонтов в одной из своих юношеских поэм.

К теме возмездия Лермонтов обращается не раз и ставит эту тему по-разному. Мы встретимся с ней и в юношеском революционном стихотворении «30 июля. (Париж) 1830 года», и в стихотворении «Смерть Поэта». В обоих случаях он требует расплаты за «праведную кровь». Перейдем к теме и жанру исповеди.

Брожу, как ночь, из края в край

И словом жгу сердца

И среди тысяч узнаю,

Кто должен исповедь мою

Прослушать до конца *, -

[* Перевод В. В. Левика.]

говорит Древний Мореход юноше, поглощенному его излияньем.

Ты слушать исповедь мою

Сюда пришел - благодарю, -

обращается молодой испанский монах к старику - пришедшему выслушать его предсмертную исповедь - в поэме, написанной Лермонтовым в тот же период, когда он познакомился со «Сказанием о Древнем Мореходе», да так и названной «Исповедь». Это обращение переходит у Лермонтова дословно из поэмы в поэму: «Исповедь» (1830), «Боярин Орша» (1836), «Мцыри» (1839). Герои поэмы Лермонтова произносят эти слова в разных условиях, но смысл их один, прямо противоположный смыслу исповеди Древнего Морехода: герои Лермонтова требуют себе права на жизнь, свободу и человеческое счастье, отнятое у них людьми. Исповедуются юноши старику, а не старик юноше. Во всех трех поэмах апофеоз жизни дан по-разному, но апофеоз. В двух первых исповедь любви, в третьей - гимн родине и свободе. У Кольриджа молитва, у Лермонтова требование. Там искупление, здесь утверждение своих прав. Но и там и здесь у Лермонтова, как и у Кольриджа, поэма-монолог, раскрытие человеческой души. Такой же исповедью является и монолог Демона, обращенный к Тамаре в поэме «Демон». С исповедью человеческой души мы встретимся и в романе «Герой нашего времени».

Есть у Лермонтова и лирическое стихотворение, так же, как и поэма, носящее название «Исповедь», написанное в 1831 году, хотя так же, как и поэма, ничего общего не имеющее с религиозной философией Кольриджа. Оно начинается ироническим вступлением и завершается апологией неверия. Как поэму «Исповедь», так и стихотворение «Исповедь» можно рассматривать как дискуссию Лермонтова с автором «Сказания о Древнем Мореходе»; с идеей о благости творца, лежащей в ее основе, постоянно спорит юный поэт.

Летом 1830 года написаны три стихотворения: «Ночь I», «Ночь II», «Смерть», где Лермонтов погружается в сверхъестественное, явно навеянное Кольриджем. Тут и цепь прерывающихся снов и обманчивых видений. Кольриджевские образы Лермонтов переносит в космос. Гигантский скелет поднимается с запада и заслоняет солнце… С подобной космической фантастикой мы не встречаемся ни у кого из поэтов того времени, и сам Лермонтов никогда больше не возвращается к ней после этих трех стихотворений. В «Мраке» Байрона, отрывок из которого перевел Лермонтов, дело идет о совершенно реальном физическом явлении - остывании солнца, - здесь мы имеем дело с кольрид-жевской игрой воображения.

В одном из этих трех монологов философской фантастики («Ночь I») вновь встречаем тему возмездия, и она ставится в духе «Озерной школы»: «Молись, - страдай… и выстрадай прощенье…» Но дальше все иначе. Герой, произносящий монолог, хочет «изречь хулу на небо», но просыпается. На этом заканчивается стихотворение. Лермонтов любит неразрешенность.

Был юный Лермонтов, по-видимому, знаком и с незаконченной поэмой Кольриджа «Кристабель», о чем свидетельствуют два стихотворения 1832 года.

Из «Кристабель» в переводе на русский язык существовал тогда лишь один небольшой отрывок, послуживший Байрону эпиграфом для стихотворения «Прощай». Отрывок этот был переведен вместе со стихотворением Байрона и напечатан в журнале, когда Лермонтову не было еще и десяти лет, жил он в Тарханах и никаких журналов не читал. Если он прочел этот перевод позднее, повзрослев, то, по-видимому, перевод отрывка из «Кристабель» впечатления на него не произвел, если судить по тому, что отклика на него ни в одном из ранних стихотворений нет. Только в 1832 году, когда читал он английскую литературу в подлинниках, в двух его стихотворениях есть один и тот же образ, взятый, надо думать, уже не из перевода, но непосредственно из поэмы «Кристабель». Вполне естественно, что, увлеченный одним произведением Кольриджа, «Сказанием о Древнем Мореходе», не мог не прочитать он и другое произведение, поэму «Кристабель». И также естественно, что поэма эта произвела на него не меньшее впечатление, чем на близких ему старших поэтов Пушкина и Байрона. Написанная подобно англосаксонскому эпосу без деления на стопы с четырьмя ударениями в строке, поэма «Кристабель» приводила Байрона в восторг. Пушкин думал написать по образцу «Кристабель» одну из своих поздних поэм. Перечитывая Кольриджа в Болдинскую осень, писал Пушкин свои сказки. И наконец, понятно и то, что произвели на Лермонтова впечатление именно строки, взятые Байроном для эпиграфа. В них была тема вечной разлуки в образе скалы, разбитой надвое грозой. Здесь и тема, столь близкая Лермонтову, и воплощение человеческого чувства в образах природы - все такое ему родное. Ведь у него и камни говорят, утесы плачут, горы спорят, деревья видят сны. Надо думать, что не под впечатлением перевода эпиграфа из «Кристабель» к стихотворению Байрона «Прощай», как принято у нас считать, но непосредственно под впечатлением поэмы «Кристабель», прочитанной в подлиннике, были созданы Лермонтовым в 1832 году два стихотворения: «Время сердцу быть в покое» и «Романс», помещенные в его творческой тетради одно за другим.

Тот же образ в несколько измененном виде встречаем и в поэме «Мцыри».

Я видел груды темных скал.

Когда поток их разделял…

Но дни бегут, бегут года -

Им не сойтиться никогда.

Так на протяжении семи лет творческая память Лермонтова все еще хранит образ, встреченный им впервые в поэме «Кристабель».

Конечно, не под влиянием Вордсворта появляются у Лермонтова новые герои - простые люди. Для этого было достаточно оснований в самой русской действительности, но прочитанные книги помогают иногда заметить то, мимо чего мы часто проходим.

На протяжении первой половины XIX века старые феодальные связи начинали постепенно расшатываться и создавался мир новых общественных отношений. Этот процесс усилился в тридцатые годы. Человек развивался в личность, развивался «в человека» (выражение Герцена). Изменился даже самый смысл слова «личность». И если в начале века слово «личность» звучало оскорблением, назвать человека личностью значило унизить его, то к середине века со словом «личность» стали связывать совершенно иное: право человека на развитие и уважение. Человеческая личность все больше и больше привлекала внимание передовой общественной мысли. В то же время личная независимость, своеволие, нежелание раболепствовать, протест против покорности и страха считались признаком политической неблагонамеренности, опасным вольнодумством. «Внутренний человек» (выражение Белинского) с его мыслями, чувствами, желаниями, и в первую очередь человек, униженный в обществе, ущемленный в своих человеческих правах, становится в центре внимания передовых людей.

Так у Лермонтова с 1830 года появляется новый герой - простой человек. Сначала эти образы только мелькают по страницам его произведений - дочь буфетчика, молчаливые дворники в старых, заброшенных домах, стирающие белье прачки, бедный чиновник, солдат и т. д. В своих новых героях Лермонтов подчеркивает чувство собственного достоинства, гордость. В дальнейшем рядом с аристократом Печориным мы встретим у него армейского офицера-кавказца, а на смену гордому Демону придет не менее гордый беглый монах. В ранний период привлекают наше внимание два героя: нищий и «бедный сосед».

Жизнь «бедного соседа» в маленькой скромной комнате Лермонтов наблюдает из своего окна на Малой Молчановке («Сосед», 1830 - 1831).

Под впечатлением эпизода в Троице-Сергиевской лавре создан один из юношеских шедевров Лермонтова - стихотворение «Нищий» (1830). «На паперти встретили мы слепого нищего, - вспоминает одна из участниц прогулки, - он дряхлою дрожащею рукою поднес нам свою деревянную чашечку, все мы надавали ему мелких денег; услышав звук монет, бедняк крестился, стал нас благодарить, приговаривая: «Пошли вам бог счастие, добрые господа, а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, да шалуны, насмеялись надо мною: наложили полную чашечку камушков» (Е. Сушкова, «Записки»).

Возвратившись в гостиницу, молодежь толпилась у стола, с нетерпением ожидая обеда. Только поэт не принимал участия в общей суете. Он не слышал шума и разговоров. Стоя на коленях около стула, что-то быстро писал. Жизненный материал подчинен в стихотворении глубокому смыслу. Стихотворение написано о зле, царящем в мире.

Так много думал об этом Лермонтов. Отброшено все, уводящее от основной темы. Его нищий зряч. Образ создан под влиянием живописи старых мастеров, живописи, окружавшей поэта в монастыре. Обличительный пафос стихотворения воплощен в позе человека с протянутой рукой и негодующим взором:

Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.

Летом 1831 года не без некоторой связи с английской литературой Лермонтов написал два стихотворения, относящиеся к лучшим произведениям его юношеской лирики.

У Вальтера Скотта, собиравшего шотландские легенды, есть большая баллада о далеком предке Лермонтова Томасе Лермонте, прозванном Рифмачом и жившем, по преданию, в XV веке в своем замке в Эрсильдуне, в Южной Шотландии. Искусство писать рифмованные стихи было тогда еще внове, а Томас Лермонт, как сообщает Вальтер Скотт, создал поэму «Тристан и Изольда». За свое высокое искусство он был награжден в царстве фей золотой арфой. Легенда эта не могла не увлечь и нашего юного поэта, о чем свидетельствует его стихотворение «Желание» (1831). Оставшись вечером на бельведере большого прекрасного дома в Середникове (мы это знаем из приписки к стихотворению), Лермонтов писал: «Зачем я не птица, не ворон степной, //Пролетевший сейчас надо мной?» Он хотел бы унестись в далекую Шотландию и прикоснуться к арфе своего предка - поэта и волшебника, висящей на стене старинного родового замка: «И по сводам бы звук полетел». О звуках часто пишет Лермонтов. Даже смысла ищет он в самом музыкальном звучанье слов. На эту тему написано одно из самых прекрасных позднейших его стихотворений: «Есть речи - значенье //Темно иль ничтожно,//Но им без волненья //Внимать невозможно» (1840). Речи эти, о которых говорит поэт, сильны своей музыкой.

Главу, где мы говорили о жанре исповеди, закончим исповедью самого Лермонтова:

Моя душа, я помню, с детских лет

Чудесного искала.

Эта исповедь - поэтический сплав идей. Здесь и кольриджево чудесное, и шеллингов пантеизм, и байронова воля к действию.

И мысль о вечности, как великан,

Ум человека поражает вдруг,

Когда степей безбрежный океан

Синеет пред глазами; каждый звук

Гармонии вселенной, каждый час

Страданья или радости для нас

Становится понятен…

Но вот вступает новая мелодия: «Так жизнь скучна, когда боренья нет…», «Мне нужно действовать…» И вслед за тем предчувствие своей трагической судьбы: «Кровавая меня могила ждет».

Для Лермонтова нет ничего выше музыки, и свою исповедь «1831-го июня 11 дня» он заканчивает такими словами:

…мысль сильна,

Когда размером слов не стеснена,

Когда свободна как игра детей,

Как арфы звук в молчании ночей!

«ЕСЛИ В ЭТО ПЕРО В ПАЛКУ ОБРАТИЛОСЬ…»

Гостям Середникова нередко попадало от «невыносимого мальчишки». Он постоянно острил и писал эпиграммы. На страницах тетради, заполненной в Середникове, есть сатирические зарисовки москвичей, приехавших погостить в усадьбу. Тут и старуха, плачущая над сентиментальным романом, тут и глупая красавица. Все это старые знакомые Лермонтова. Он их встречал и снова встретит зимой в московских гостиных.

В Середникове часто видел он девушку с громадными черными глазами и насмешливым ртом. Звали ее Екатерина Александровна Сушкова или просто Катень-ка, а молодежь прозвала «miss black eyes» - «мисс черноглазая». Она была более развита и начитана, чем барышни ее круга. Ей нравилось быть окруженной поклонниками, она кокетничала и с мальчиком-поэтом. Проводя лето по соседству, у своих родственников в Большакове, приезжала к Столыпиным, а иногда и гостила у них. В парке близ дома почти сходятся две дороги. Правая - через Чертов мост - ведет к церкви, левая, начинаясь около двух сосен, а ныне громадных сосновых пней, - на Большакове Когда-то здесь можно было встретить двух всадников - смуглого подростка и девушку с красивым, но неприятным лицом и резким, надтреснутым смехом.

Е. А. Сушкова.

Миниатюра 30-х гг.

Среди молодых людей было принято за ней ухаживать и притворяться влюбленными. А вот и сцена. На широком парадном дворе перед домом всадница в амазонке кружит вокруг клумбы перед колоннами. Молодежь, столпившись у одной из колонн, с нетерпением ждет представления. Проедет раз, проедет два и вдруг встряхнет головой так, что шпильки рассыплются, а длинные черные волосы под гром аплодисментов разлетятся по ветру…

В августе перед отъездом в Москву гувернер Аркадия Столыпина затеял инсценировку с пением и оркестром. Для этой шутки Лермонтов написал стихотворение. Его распевали утром под окном Сушковой:

«Вблизи тебя до этих пор //Я не слыхал в груди огня». После смерти Лермонтова Сушкова в 1844 году опубликовала это стихотворение среди других под заглавием «Черноокой», изменив последнюю строку. Вместо: «Я не люблю - зачем скрывать!» - как это написано рукой поэта в его творческой тетради, заполненной в Середникове, напечатано: «Я не люблю! Зачем страдать?» - что совершенно меняет смысл стихотворения, которое теперь печатается, конечно, по автографу.

Творчество юного Лермонтова развивалось в русле декабристской традиции, и его выступления против старой дворянской Москвы связаны с сатирой Грибоедова. Передовая молодежь тридцатых годов видела в Чацком борца со старым, отжившим миром, это был тип декабриста. «Горе от ума» возбуждало исключительный интерес. Комедию читали, перечитывали, твердили наизусть во всех уголках России, вокруг нее шли горячие споры. Эти споры особенно обострялись каждый раз или в связи с публикацией отрывков (Николай I разрешил ее издание только в 1833 году), или с постановкой на сцене. Публикация отрывков «Горе от ума» в альманахе «Русская Талия» в 1825 году была встречена бурей возмущения. Хвалебные отзывы «Московского телеграфа» стремился заглушить негодующий голос «Вестника Европы». Печать выражала два мнения - мнение фамусовской Москвы и Москвы прогрессивной. Споры возобновились в связи с постановкой третьего акта на московской сцене в апреле 1830 года и еще более усилились после того, как в ноябре и декабре 1831 года она шла полностью, хотя и со значительными цензурными сокращениями. Чацкого играл Мочалов, Фамусова - Щепкин. В исполнении Мочалова Чацкий был живой, пылкий юноша. Даже самые строгие критики находили, что в минуты наивысшего подъема актер играл прекрасно. Летом 1830 года, в связи с апрельской постановкой, появился первый подробный критический разбор. «Чацкий томим желанием лучшего», «страдает, глядя на несовершенство, на предрассудки своих современников», «облегчает душу свою высказыванием горьких истин», - читаем в «Московском телеграфе».

Обличительные выступления Лермонтова, направленные против фамусовской Москвы, совпадают по времени с постановками «Горе от ума» на московской сцене, Лермонтов присоединяет свой юношеский голос к голосу Грибоедова. Он словно вторит монологам Чацкого, раздающимся со сцены московского театра. Стихотворение «Булевар», первая развернутая сатира Лермонтова на московское светское общество, написано в июле 1830 года. Драма «Странный человек», которая повторяет основное сюжетное построение комедии Грибоедова, является в своей сатирической части развитием замысла «Булевара». Следующий сатирический выпад Лермонтова - новогодние эпиграммы. Они написаны в конце декабря 1831 года, в момент нового оживления интереса к комедии «Горе от ума» в связи с постановкой на сцене.

Тверской бульвар. Литография А. Кадоля. 1830-е гг.

Приехав в июле 1830 года из Середникова в Москву (возможно, по делам, связанным с поступлением в университет), Лермонтов побывал на Тверском бульваре. От двух до трех здесь обычно собиралось светское общество. Хотя летом большинство разъезжалось по своим подмосковным, но кое-кого из завсегдатаев Тверского бульвара еще можно было встретить. Эти встречи послужили Лермонтову поводом к сатире:

«В следующей сатире всех разругать, и одну грустную строфу. Под конец сказать, что [они] я напрасно писал и что если б это перо в палку обратилось, а какое-нибудь божество новых времен приударило в них, оно - лучше». И на другой странице:

БУЛЕВАР

С минуту лишь с бульвара прибежав,

Я взял перо…

…Сатиров я, для помощи призвав, -

Подговорю, - и все пойдет на лад. -

Ругай людей, но лишь ругай остро;

Не то -…ко всем чертям твое перо!

Так начинает Лермонтов свою сатиру на фамусовскую Москву.

Самый эпитет «бульварный», который он повторяет дважды: «бульварный маскерад» и «бульварная семья», - заимствован из монолога Чацкого: «А трое из бульварных лиц, //Которые с полвека молодятся?!»

Стихотворение «Булевар» - пародия на монолог Фамусова о Москве. Предметом сатиры Лермонтова являются те же московские старики, дамы и женихи, которым поет дифирамб Фамусов. «А наши старички?? - Как их возьмет задор, //Засудит об делах, что слово - приговор». И как бы в ответ Фамусову Лермонтов рисует сатирические портреты стариков на Тверском бульваре: «И ты, мой старец с рыжим париком, //Ты, депутат столетий и могил…», «…Подалее на креслах там другой; //Едва сидит согбенный сын земли…»

В дряхлом, «согбенном» старце «в сто лет» некоторые комментаторы склонны видеть издателя «Дамского журнала» П. И. Шаликова. Но Шаликову в то время было 62 года; он прожил еще 20 лет и умер только в 1852 году.

Портрет Шаликова Лермонтов нарисовал в эпиграмме, обращенной к нему полтора года спустя, в декабре 1831-го. Этот портрет живого, подвижного человека никак не соответствует дряхлому облику старика из стихотворения «Булевар».

Воздав хвалу дамам, Фамусов восхищается московскими девицами, их благонравьем, их воспитанием, с восторгом восклицая: «Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой…»

Отметив «спесь» в пошлой болтовне «дам», Лермонтов обращается к дочкам, гуляющим на бульваре в сопровождении «маменек»:

О, верьте мне, красавицы Москвы,

Блистательный ваш головной убор

Вскружить не в силах нашей головы.

Все платья, шляпы, букли ваши - вздор,

Такой же вздор, какой твердите вы…

Особенно резко выступает юный поэт против московских «женихов», невежественных отпрысков родовитых фамилий, по поводу которых одобрительно заявляет Фамусов вошедшей в обиходную речь формулой, словами, ставшими чуть не пословицей: «…У нас уж исстари ведется, //Что по отцу и сыну честь…» Лермонтов зло смеется над новыми московскими Митрофанушками: «О женихи! о бедный Мосолов… Но ты согласен на свою беду, //Что лучше все же думать говорить, //Чем глупо думать, и глупей судить».

Светскому обществу Лермонтов противопоставляет народ, говоря, что если бы весь наш народ был похож на пустоголового Мосолова, то он бросился бы вон из России.

«РЕБЯТА, НЕ МОСКВА ЛЬ ЗА НАМИ?»

Лермонтов принадлежал к поколению, детство и юность которого были овеяны героикой Отечественной войны 1812 года. Люди этого поколения привыкли с ранних лет встречать участников войны, восторженно слушать их рассказы о борьбе за Москву, о Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа. Герцен назвал эти рассказы своей колыбельной песней, своей Илиадой и Одиссеей. Такой колыбельной песней были они и для Лермонтова. Он слышал их еще в детстве и от своего отца, служившего в ополчении, и от деда Афанасия Алексеевича Столыпина, героя Бородина, «доблестное бесстрашие» которого надолго осталось в памяти его боевых товарищей. Немало рассказов услышал Лермонтов и по приезде в Москву.

В семье Мещериновых встречал он генерала Меликова, потерявшего руку в Бородинском сражении. Хозяин дома и его друг, безрукий генерал, оба участника Отечественной войны, окруженные толпой детей и подростков, заводили разговоры о героических днях и делились боевыми воспоминаниями. При Бородине был и Дмитрий Алексеевич Столыпин, владелец Середникова, до того прославившийся храбростью под Аустерлицем. Д. А. Столыпин - военный специалист, и его статьи по артиллерии были отмечены в свое время.

Много слышал поэт солдатских рассказов об этой народной войне. Он слышал их не только в Тарханах, но и в Середникове. Документально известно, что тридцать семь тамошних крестьян служили в народном ополчении, а середниковский священник М. П. Зерцалов имел бронзовую медаль «1812».

Сражение произошло 26 августа 1812 года при селе Бородино. Сразу за селом простирается открытая, местами всхолмленная равнина. Это и есть Бородинское поле, или поле Бородина, как озаглавлено юношеское стихотворение Лермонтова, посвященное происходившей здесь битве. «Поле Бородина» дошло до нас только в копии, среди стихов 1830 - 1831 годов. Его автограф не сохранился, и мы не знаем, при каких условиях оно написано. Возможно, что стихотворение связано с посещением этого исторического места.

Стихотворение «Поле Бородина» - первый опыт изображения юным Лермонтовым Бородинской битвы, стихотворение, на основе которого через несколько лет уже зрелый поэт создал свое знаменитое «Бородино» - сказ о народном патриотизме, гимн богатырям русского народа, отстоявшим независимость отечества. Но уже здесь главную роль в сражении, имевшем такое большое значение в судьбе России, поэт отвел народу. Героем-рассказчиком он сделал простого человека и в описании событий стал на точку зрения народа. Это было новаторством. Ни один писатель до Лермонтова, описывая Бородинское сражение, не дал крупным планом солдата. «Певец во стане русских воинов» Жуковского являлся ярким примером гимна полководцам и наибольшим контрастом «Бородину» Лермонтова. Только Грибоедов собирался в свою трагедию «1812 год» ввести народного героя, но замысла трагедии не осуществил.

Хотя уже в «Поле Бородина» Лермонтов порвал со старой традицией воспевания полководцев, однако характер героя-рассказчика, участника сражения, не вполне четко очерчен, и образ народа-героя, который так удался Лермонтову в «Бородине», здесь еще не получился. Но в местах наивысшего подъема юному автору удалось найти такие слова, в которых выливалась душа всех русских людей:

И вождь сказал перед полками:

«Ребята, не Москва ль за нами?

Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали».

И мы погибнуть обещали,

И клятву верности сдержали

Мы в бородинский бой.

Строки эти почти без изменения вошли в «Бородино».

В юношеском стихотворении «Поле Бородина» Лермонтов создает обобщающую картину великого события.

Насколько хорошо был он знаком с материалами по истории Бородинской битвы, еще раз свидетельствует дошедшее до нас в копии школьное сочинение Лермонтова «Champ de Borodino», написанное, по-видимому, в пансионе и впервые опубликованное в «Неделе» за 1961, № 27. Заглавие сочинения в переводе на русский язык точно совпадает с заглавием юношеского стихотворения Лермонтова «Поле Бородина».

Стихотворение и школьное сочинение имеют не только одно и то же заглавие, но и написаны по одному плану. В описании кануна боя и самого боя есть совпадения.

В сочинении Лермонтова бой описан так: «…Как только французы вступали на эту заколдованную землю, новый страшный залп сразу сметал их; штык помогал пушке, и враги были вынуждены отступать между двумя стенами неприятеля, который кромсал их без жалости.

Так продолжалась битва до вечера; под конец вокруг небольшой насыпи поднялась новая насыпь из трупов, высокая, непроницаемая, сцементированная кровью, густой и черной; ядра увязали в ней, не будучи в силах ее пробить».

Надо оценить то мастерство, с каким юный Лермонтов превратил эту прозу в поэтическую картину боя:

Рука бойцов колоть устала,

И ядрам пролетать мешала

Гора кровавых тел.

Эти лаконичные и выразительные строки поэт без изменения перенес в «Бородино». «Русские спали на трупах», - кратко и сильно сообщает Лермонтов в школьном сочинении, а в стихотворении солдат, участник боя, рассказывает: «На труп застывший, как на ложе, //Я голову склонил». В стихотворении есть и свои отличительные черты. Пасмурный вечер, описанный в сочинении, в стихотворении сменяется бушевавшей до рассвета бурей.

О холодном пронзительном ветре в ночь перед боем вспоминала в своих записках и кавалерист-девица Н. А. Дурова.

Подросток Лермонтов понимал всемирно-историческое значение победы русских при Бородино, подорвавшей силы наполеоновской армии. Эту битву он считал даже значительнее Полтавской и свое юношеское стихотворение закончил концовкой в жанре старинной оды, ему в даль-, нейшем несвойственном.

«ЕСТЬ СУД ЗЕМНОЙ И ДЛЯ ЦАРЕЙ…»

Лето 1830 года было необычным. Русские газеты помещали известия о народных восстаниях на острове Яве, в Албании, о том, что шла колониальная война в Индостане, в Алжире. В конце июля вспыхнул революционным пламенем Париж. Во вторую половину лета волна разрозненных крестьянских восстаний прокатилась по России.

«Кто бы мог предполагать 1-го января 1830 года, - писал автор исторического обозрения в № I «Московского телеграфа» за 1831 год, - что наступивший новый год будет одним из самых достопамятных годов не только трех минувших десятилетий нашего века, но, может быть, всего XIX столетия!…» «Необузданное кипение страстей», «быстрые решения судьбы народов», «дикая сшибка мнений, впечатляемая на лице земли кровавыми слезами» - так характеризует современник события минувшего 1830 года.

Эту летопись он делит на две части: первое полугодие казалось продолжением 1829 года, но с июля все изменилось, «вся Европа всколебалась, люди и природа восстали в гибели и волнении, и в сем порыве бедствий - даже благословенные страны России подверглись общей участи!». По весьма понятным причинам обещанного в следующем номере продолжения не последовало, и статья осталась незаконченной.

«Опять вы, гордые, восстали…»

Автограф М. Ю. Лермонтова. 1830.

Вести об этих событиях доносились и до подмосковной усадьбы, где проводил лето Лермонтов. Юный поэт быстро отзывался на все происходящее в мире.

Албанский народ был воспет в поэме Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда». Этот гордый, маленький народ много раз, начиная с XV века, восставал против турецкого ига, нанося серьезные удары своему сильному врагу. Байрон описывает, как Чайльд-Гарольд посетил этот «гордый» народ во время одного из таких восстаний. Возможно, под впечатлением поэмы Байрона, узнав из газет о новом восстании албанцев, Лермонтов набросал:

Опять вы, гордые, восстали

За независимость страны,

И снова перед вами пали

Самодержавия сыны…

«Самодержавия сыны» - надо полагать, турки, против которых опять боролись за свою независимость албанцы, а перед тем греки (1821 - 1829). Борьба Греции привлекала внимание всей Европы. Следуя ее примеру, хотела добиться независимости и Албания.

Логика фактов и логика незаконченного стихотворения Лермонтова совпадают. Убедителен и словарь: «независимость страны», то есть национальная независимость, а не борьба с тираном. Слово «опять» подчеркивает историческую традицию восстаний. Кроме этой «албанской» гипотезы [5], есть и другие. Существуют мнения, что стихотворение Лермонтова «Опять вы, гордые, восстали…» отклик на июльскую революцию во Франции (28 - 30 июля), на восстание лезгин на Кавказе (две победоносные стычки 17, 19 июня и разгром восстания 1 июля), на польское восстание (началось в ноябре). Как видим, даты всех этих событий не совпадают с пометой Лермонтова перед началом стихотворения, сделанной, как установлено специалистами, одновременно с его написанием. Что касается албанского восстания, то сообщения о нем в русской печати начались с середины июня, но особенно много сведений о победоносной борьбе албанцев с турками приходилось на 10 июля, чем и можно объяснить дату написания стихотворения, начертанную рукою Лермонтова: «10 июля (1830)».

В родной стране также волновался народ. Крестьянский бунт вспыхнул недалеко от Тархан. Во время «холерного бунта» в Севастополе, как называли восстания, вспыхивающие в связи с холерными карантинами, был убит брат Арсеньевой, Н. А. Столыпин.

В гостиных, лакейских, девичьих - всюду таинственно шептались, передавая слухи о подметных письмах и прокламациях. В народе распространились предсказания и пророчества о новом вожде. Его называли Метелкиным. Говорили: «Пугачев попугал господ, а Метелкин пометет их».

Стараясь осмыслить происходящее, Лермонтов писал:

Настанет год,

России черный год,

Когда царей корона упадет…

Он назвал народное восстание «черным годом», как было принято называть в дворянской среде пугачевщину. Но его собственное отношение к народному восстанию иное. Лермонтов считал его неизбежным возмезднем за жестокость и бесчеловечность. Вот почему вождю народа он и дал в руки булатный нож. Булатным ножом расправлялись герои народных песен - разбойники, с теми, кто обижал народ. Булатный нож в народном представлении часто служил знаком возмездия. Тот же смысл он имеет и в стихотворении Лермонтова:

И ты его узнаешь - и поймешь,

Зачем в руке его булатный нож…

Стихотворение поэт назвал «Предсказание». И рядом с заглавием приписал: «Это мечта».

Появление вождя восстания Лермонтов рисует на фоне зарева пожаров, окрасивших волны рек. О кроваво-красных реках, озаренных огнем пожаров, он мог читать в списке оды «Вольность» Радищева. Картина поразила его воображение и запомнилась. Запомнил он из этой оды обращение народа к преступному владыке, забывшему о том, что власть получил он от народа:

Преступник власти, мною данной!

Вещай, злодей, мною венчанный,

Против меня восстать как смел?…

Но ты, забыв мне клятву данну,

Забыв, что я избрал тебя… -

писал Радищев. Лермонтов, узнав об Июльской революции в Париже, также обличал виновного перед народом короля на современном ему разговорном языке. Но мысль все та же:

Ты мог быть лучшим королем,

Ты не хотел. Ты полагал

Народ унизить под ярмом…

Радищев призывал на суд преступного властителя: «Преступник, изо всех первейших, //Предстань, на суд тебя зову!» Лермонтов повторил радищевский тезис, узнав об Июльской революции во Франции в стихотворении «30 июля. - (Париж) 1830 года»: «Есть суд земной и для царей…»

В этом стихотворении пятнадцатилетнего поэта мысли Радищева сочетаются с образами Кольриджа. Мы находим здесь у Лермонтова исключительный по силе и выразительности образ мертвецов, упрекающих убийцу в своей гибели. Образ настолько необычен, что случайное совпадение допустить трудно. Лермонтов встретил его в «Сказании о Древнем Мореходе». Образ так поразил воображение подростка, что невольно вплелся в ткань собственного оригинального стихотворения. Обвинением короля-убийцы мертвецами заканчивается стихотворение «30 июля. - (Париж) 1830 года»:

И строй кровавый закричит:

Он виноват! он виноват!

Под впечатлением подъема народных сил Лермонтов писал трагедию «Испанцы». В ней он выразил «Души непобедимый жар// И дикой страсти пыл мятежный». («Испанцы. Посвящение».) Летом 1830 года он вступал на путь драматургии.

Глава III
В МЕЗОНИНЕ НА МАЛОЙ МОЛЧАНОВКЕ

Маленький особнячок на тихой улице, где Лермонтов жил по уходе из пансиона до самого отъезда в Петербург, сохранился до наших дней, только фасад его несколько изменен боковыми пристройками. Теперь это дом № 2 по Малой Молчановке. При Лермонтове на улицу было девять окон, теперь одиннадцать. Дом со двора, как и с улицы, был одноэтажный, антресоли надстроены позднее. В глубине двора низенький кривой заборчик отделял усадьбу от соседней, выходившей на Поварскую, а рядом флигель, кухня и конюшни. Подъезд - со двора, как это часто бывало в старинных особняках. Квартира Арсеньевой состояла из семи комнат: пять внизу, две в мезонине.

Почти напротив, на углу Большой Молчановки и Серебряного переулка, стоял дом Лопухиных, самой близкой Лермонтову московской семьи.

Дом на Малой Молчановке, где жил М. Ю. Лермонтов.

Реконструкция Б. Земенкова.

С членами этой семьи Лермонтов связан прочными нитями. Мария Александровна Лопухина - его корреспондентка, старший друг; он на 12 лет моложе. Покинув Москву, поэт посылает ей письма-исповеди. У нее горячий, отзывчивый нрав. Она с полуслова понимает юношу и высоко ценит его талант. Много читает, любит искусство, впоследствии много путешествует. До конца своей долгой жизни посещает лучшие литературные салоны.

Алексей Лопухин также друг, но по-иному. Это - сверстник, товарищ по университету. Много вечеров друзья провели вместе у Алексея в мезонине. Вместе занимались. Как-то раз Лермонтов заснул над трудной математической задачей и ему приснился легендарный испанский предок Лерма, который будто бы помог ее решать. Проснувшись, Лермонтов нарисовал углем на стене его портрет, который оказался очень похож на самого художника. Портрет впоследствии был уничтожен во время ремонта. Чтобы утешить своих друзей, Лермонтов в Петербурге написал такой же на холсте и прислал в Москву.

И наконец, Варенька Лопухина - любовь поэта.

«Герцог Лерма» - легендарный испанский предок М. Ю. Лермонтова.

Портрет работы М. Ю. Лермонтова. 1833.

В глубине двора было еще несколько домов, набитых дворней, где останавливались и крестьяне, приезжавшие с обозами и привозившие провизию из имений. В родовом имении Успенском Смоленской губернии висели семейные портреты и среди них портреты царицы Евдокии Федоровны Лопухиной и ее мужа Петра I. Подъезд дома на Молчановке был со двора, и на подъезде - сфинкс. А среди многочисленной дворни выделялся величественный чернокожий слуга из Африки. Он также был другом Лермонтова, и поэт описал его в поэме «Сашка»: «арап» Зефир с берегов Гвинеи.

В мезонинах старой дворянской Москвы шла своя жизнь. Здесь мечтали о подвигах, спорили до рассвета, писали стихи. В мезонине была и комната Лермонтова. На письменном столе свеча, гусиное перо и толстая самодельная тетрадь, сшитая из бумаги в четвертушку листа, - творческая тетрадь поэта. Сидя за этим столом, поэт уносился мечтой далеко от родных мест: на Кавказ, в Испанию, на север в Шотландию, залетал в заоблачные миры, где жил его Демон. Миг становился вечностью, авечность - мгновеньем. И не о себе ли думал, когда позднее писал о своем герое-москвиче в поэме «Сашка»: «Он был рожден под гибельной звездой, //С желаньями безбрежными как вечность».

В этой комнате юный Лермонтов размышлял о несправедливости законов мироздания, о судьбе и правах человеческой личности в обществе, мечтал о счастье людей и о собственных подвигах и славе. Здесь негодовал против рабства, переживал тяжелые предчувствия своей гибели. Здесь шли шумные споры и тихие задушевные беседы. Спорил с друзьями, с самим собой, с авторами только что прочитанных книг.

Среди простой студенческой обстановки привлекал внимание большой книжный шкаф. Поэт гордился своей библиотекой. Рядом на стене - географическая карта, где-то тут же - портрет Байрона, а на диване брошена еще не разрезанная книжка «Московского телеграфа». Здесь и номер издававшейся Раичем «Галатеи» с «Вопросами (из Гейне)», в переводе молодого поэта Тютчева. Над полуночным морем стоит юноша - «В груди тоска, в уме сомненья» - и просит волны разрешить мучительную старинную загадку:

«Скажите мне, что значит человек,

Откуда он, куда идет,

И кто живет над звездным сводом».

По-прежнему шумят и ропщут волны -

И дует ветр и гонит тучи -

И звезды светят холодно и ясно -

Глупец стоит - и ждет ответа!

На полках книги с произведениями Пушкина - «Кавказский пленник» и другие романтические поэмы. Тут же и семь глав «Евгения Онегина», выходившие с 1825 года одна за другой отдельными книжками, только пятая и шестая вышли в 1828 году в одной книге. Тут и «Думы» Рылеева, и альманахи «Полярная звезда», выпускаемые когда-то Рылеевым совместно с Александром Бестужевым. Здесь разместились позднейшие альманахи и синели обложками номера журнала «Московский вестник». Здесь же и журнал «Атеней», выпускаемый инспектором пансиона Павловым, напечатавшим в одном из номеров стихотворение «Весна» за подписью «L» недавно покинувшего пансион Лермонтова. На отдельной полке стояли произведения корифеев мировой литературы - книги на французском, немецком и английском языках. Байрон, Шекспир, а может быть, и недавно прочитанное «Сказание о Древнем Мореходе». Дальше шли сочинения Шеллинга, книги утопистов-социалистов Сен-Симона и Фурье. Фурье стремился доказать возможность мирного разрешения общественных противоречий. Создав людей по своему подобию и вложив в них «страсти», то есть порывы и стремления, бог не мог не дать им возможности эти стремления осуществить. Фурье делал несколько предположений, почему бог мог бы их этой возможности лишить. «Он - несправедлив, создав в нас тяготение к этим благам без возможности его удовлетворить… Он преднамеренный мучитель… Он мог и не хотел». Или: «Он хотел и не мог». Отвергнув эти предположения, Фурье утверждал, что «Он мог и хотел», то есть что порывы и стремления людей могут быть удовлетворены.

Лермонтов спорит с Фурье, доказывая обратное. И совсем как ответ Фурье звучит монолог Фернандо из его первой трагедии «Испанцы». «Зачем же небо довело меня до этого?» - говорит Фернандо, пылкое сердце которого привело его к гибели:

…Бог знал заране все:

Зачем же он не удержал судьбы?…

И отвечает одним из предположений, отвергнутых Фурье: «Он не хотел!»

Дух критики и отрицанья Лермонтов воплотил в образе демона. Этот «грозный дух» любит «терзать и мучить»:

Всмотритесь в очи, в бледный цвет; -

Лицо мое вам не могло

Сказать, что мне пятнадцать лет.

Тяжелое душевное состояние Лермонтова нашло отражение в его следующей трагедии, где, как и в первой, идут споры о Фурье. Он так и назвал ее «Menschen una Leidenschaften» - «Люди и страсти». В мире царствует хаос. То же и в человеческой жизни. Человек беспомощно мечется в хаосе собственных и чужих страстей. Среди обмана, предательства и вероломства гибнут лучшие: юноши с возвышенными чувствами и девушки с нежной благородной душой. Герой трагедии Юрий умирает, а героиня напрасно обращается к богу, моля о чуде. Нет ни ада, ни рая, люди - брошенные, беспризорные созданья, - вывод, к которому приходит автор вместе со своим героем.

Трагедию «Menschen und Leidenschaften» Лермонтов писал осенью, во время холеры. Это была та самая осень, когда Пушкин, поехав по делам в Болдино, застрял там из-за холеры, и знаменитая Болдинская осень обогатила русскую литературу сокровищами пушкинского гения. Юноша Лермонтов в августе выдержал экзамен в университет, но в середине сентября в Москве началась эпидемия, и занятия прекратились до 12 января. Дома только и было разговоров что о холере. Многие поразъехались, и у бабушки почти никто не бывал. С товарищами Лермонтов виделся редко. В городе царила зловещая тишина. Он отправлялся бродить один по опустевшим улицам. Окна завешаны, часто и ставни закрыты. Медленно, в сопровождении полицейских двигались кареты, возившие больных. Проезжали черные фуры с трупами. Несколько человек, остановившись на углу, о чем-то таинственно шептались. Такова была Москва в те дни. За заставой, вдоль снежного вала, были расставлены пикеты. Город оцеплен. Горели костры. Ночью, когда оставался один у себя в комнате, рисовались картины смерти.

В это трагичное время тема дружбы, любви к жизни и веры в человека продолжает звучать в стихах поэта:

Два человека в этот страшный год,

Когда всех занимала смерть одна,

Хранили чувство дружбы.

Темы утверждения жизни и нравственного права человека на счастье развиваются в творчестве юного поэта, чередуясь с темами тоски и отчаяния.

Еще в конце лета с компанией молодежи он побывал в старинном монастыре в Воскресенске. Этот монастырь, построенный патриархом Никоном, был расположен в шестидесяти двух километрах от Москвы по Волоколамскому шоссе, на гористом берегу Истры, в местности исключительной красоты. Из написанного здесь лирического стихотворения образ монаха, рвущегося из монастыря на свободу, переходит в поэму «Исповедь», созданную в тот же период. В ней отстаивал поэт право человека на земное счастье. За любовь к монахине молодого инока осудили на смерть. Осудившему его монастырскому закону «отшельник молодой» противопоставляет другой, закон человеческого сердца. Он говорит пришедшему его исповедовать дряхлому седому старцу: «…под одеждой власяной //Я человек, как и другой».

Образ молодого, полного жизни монаха, занимавший воображение Лермонтова, привлек его внимание и на картине Рембрандта. Картина, под впечатлением которой написано стихотворение («На картину Рембрандта»), находилась в собрании Строгановых. Оно было в Петербурге, но часть его хранилась в Москве, в доме Строгановых на Горшечной улице, и в их подмосковных имениях. Как и другие коллекции картин и древностей, собрание Строгановых было доступно для избранных. К этим избранным, как родственник Столыпиных, относился и Лермонтов.

На картине Рембрандта изображен молодой монах в серо-коричневой рясе. Его полуопущенный капюшон бросает тень на верхнюю часть лица, оставляя ярко освещенной нижнюю. Этот характерный штрих отмечен в стихотворении Лермонтова: «Я вижу лик полуоткрытый //Означен резкою чертой…»

Глубина психологического содержания портретов Рембрандта (в то время в России его знали и любили немногие) привлекла Лермонтова. Сама живописная манера художника, с использованием всех художественных средств для раскрытия психологической сложности переживаний, была родственна Лермонтову. Под впечатлением Рембрандта написано, по-видимому, и стихотворение «Портрет» («Взгляни на этот лик…»). Со свойственной ему пытливостью, наблюдательностью юный поэт всматривается в лицо человека, изображенного на полотне. По чертам лица, по выражению глаз он хочет угадать историю его жизни, проникнуть в тайну его души. Он видит в нем романтического бунтаря, близкого по духу ему самому и его друзьям - московским юношам тридцатых годов, с их «порывами страстей и вдохновений».

В тесном кругу или у себя в комнате один, поэт предавался мечтам о будущем счастье людей. Оно рисовалось по контрасту с окружающей действительностью.

Меж них ни дружбу, ни любовь

Приличья цепи не сожмут,

И братьев праведную кровь

Они со смехом не прольют!…

Давая волю воображению, Лермонтов мечтал о земном рае, о людях будущего, подобно тому, как Гейне рисовал в стихотворении «Мир» картину золотого века, когда прекратятся войны, установится вечный мир и люди перельют мечи на плуги. Мечты Гейне переплетались в сознании юного Лермонтова с видением Блейка (1754 - 1827), поэзия которого хоть и полна единоборства света и мрака, но где все же живет греза о будущем царстве гармонии и справедливости. Так и Лермонтову представлялось, как души умерших будут смотреть на жизнь «чистейших» существ, обитающих на земле, с завистью и тоской. В этом будет их казнь:

…за целые века

Злодейств, кипевших под луной.

Глава IV
«СТУДЕНТЫ - БРАТЬЯ»

Мocковский университет, кипучую жизнь в его стенах Лермонтов хорошо запомнил, хотя пробыл там меньше двух лет. В сентябре 1830 года началась холера, и занятий не было. Они начались лишь в январе 1831 года. «Бывало, только восемь бьет часов, //По мостовой валит народ ученый», - писал Лермонтов в поэме «Сашка». Московские студенты - самая передовая часть подрастающего поколения тридцатых годов. Одновременно с Лермонтовым в Московском университете учились Герцен и Белинский.

Постоянная тревога духа, эмоциональная взволнованность в сочетании с напряженностью умственных исканий - характерные особенности этой молодежи. Белинский называл свое время веком размышления. «Мы беспрестанно останавливаемся, - писал Герцен, - и думаем, думаем…»

Московский университет.

Акварель Д. Афанасьева.

Несколько более младший современник, писатель Аполлон Григорьев, вспоминал, что это была «эпоха, над которой нависла тяжелой тучей другая, ей предшествующая… эпоха, когда журчали еще, носясь в воздухе, стихи Пушкина и ароматом наполняли воздух…», когда «с какой-то лихорадочностью произносилось имя «лорд Байрон…», из уст в уста переходили стихотворения Полежаева, а когда произносилось это имя, а иногда «несколько других, еще более отверженных имен (имена декабристов. - Т. И.), какой-то ужас овладевал кругом молодых людей и вместе что-то страшно соблазнительное, неодолимо влекущее было в этом ужасе… Соблазн, страшный соблазн носился в воздухе…». Подраставшее поколение «жадно хотело жизни, страстей, борьбы и страданий». К этому поколению относился Лермонтов.

Несмотря на репрессии,* о чем только не говорили студенты в аудиториях, залах, коридорах. Интересы были разнообразны, кругозор широк. Философия, история, литература, театр, крепостная действительность у себя на родине, революционные события в Западной Европе - все волновало студентов.

[* При Лермонтове в 1831 году были арестованы студенты, принадлежавшие к кружку Сунгурова, мечтавшие о конституции.]

И если физики и медики интересовались литературой, то словесников можно было встретить в аудитории физико-математического факультета. Рукописные сборники запрещенных стихов и запрещенные книги ходили по рукам.

Шли бурные споры о романтизме. Спорили на страницах журналов и в аудиториях университета, в великосветских салонах и студенческих общежитиях, в книжных лавках, в фойе театра, на бульваре или на перекрестке кривого московского переулочка.

Шумная толпа молодежи наполняла аудитории и коридоры университета. Черные курточки дворян с белыми воротничками выделялись на фоне мешковатых, потрепанных сюртуков семинаристов и мещан. Многие из них годились чуть не в отцы мальчикам в черных курточках, из которых некоторые являлись в университет в сопровождении гувернера.

«Святое место, - писал Лермонтов, обращаясь к университету. - Помню я твоих сынов заносчивые споры…» Среди этих споров он не случайно отметил тему «о боге и вселенной». Единство бога и вселенной доказывал немецкий философ Шеллинг (1775 - 1854). Его философское учение, шеллингианство, было распространено в то время в русском образованном обществе.

Последователем Шеллинга был профессор физики М. Г. Павлов, знакомый Лермонтову с пансиона. «Вы хотите знать природу, - обращался он к аудитории, - но что такое знать?» И вместо физики излагал натурфилософию Шеллинга. На лекциях, которые посещал юный поэт, он рисовал картину вечно движущейся природы: «…там миры, постоянно вращаясь на осях своих, с невероятной быстротой носятся вокруг центральных светил; здесь моря дышат… в отливе и приливе вод своих, там грохот громов колеблет атмосферу…» В переполненной аудитории тишина, все взоры прикованы к величественной фигуре профессора, прекрасного оратора. «Учен и умен, но не на месте», - рассудило начальство и перевело Павлова с курса физики на преподавание сельского хозяйства, где с Шеллингом ему пришлось расстаться.

Лермонтов с интересом слушал историка Погодина, который пытался философски объяснить исторические факты и сравнивал русский исторический процесс с западноевропейским. Высший балл у Лермонтова и его друзей А. Закревского и В. Шеншина был по английской словесности у профессора Гарвея, читавшего на лекциях Байрона и других английских поэтов.

М. Г. Павлов.

Портрет работы неизвестного художника.

Но у большинства профессоров в то время проходили лекции скучно и не могли заинтересовать молодежь:

…Пришли, шумят…

Профессор длинный

Напрасно входит, кланяется чинно, -

Он книгу взял, раскрыл, прочел… шумят;

Уходит, - втрое хуже.

Сущий ад!…

Однажды на вопрос профессора изящной словесности Победоносцева Лермонтов начал отвечать уверенно, с полным знанием предмета. Но профессор, прервав его, заметил, что он не читал на своих лекциях того, о чем говорил студент. Лермонтов спокойно возразил, что профессор и не мог сообщать им на лекции того, о чем он только что говорил, так как все это слишком ново и до него еще не дошло, а сам он пользуется источником из собственной библиотеки, снабженной всем современным. Подобные сцены происходили у поэта и с другими профессорами. Вместо того чтобы слушать их лекции, он приносил с собой книгу, усаживался в углу аудитории и погружался в чтение.

Воспитывала не столько университетская наука, сколько живое общение студентов.

Дом Поливановых на Большой Молчановке.

Реконструкция Б. Земенкова.

Лермонтов принимал участие в общей жизни. На нравственно-политическом отделении читал лекции профессор Малов, тупой, невежественный, грубо обращавшийся со студентами. Они решили прогнать его из аудитории. На подмогу пришли студенты других отделений. После первой грубости профессора начался крик, свист. Малова гурьбой проводили через университетский двор и выбросили на улицу его калоши. Николай I мог бы усмотреть в ребяческой шалости бунт и отдать виновных в солдаты или сослать. Спасло студентов университетское начальство, посадив зачинщиков в карцер и представив царю дело законченным. Среди зачинщиков был студент физико-математического факультета Александр Герцен. Лермонтов также принимал участие в «маловской истории», как назвал этот случай Герцен, описав его много лет спустя в «Былом и думах».

23 марта 1831 года во флигеле дома на Большой Молчановке Лермонтов писал в альбом своему другу Н. Поливанову:

Послушай! Вспомни обо мне,

Когда, законом осужденный,

В чужой я буду стороне -

Изгнанник мрачный и презренный.

Поливанов сделал приписку, что стихи написаны ночью в его комнате, когда вследствие какой-то университетской шалости Лермонтов ожидал строгого наказания.

Культ дружбы был очень силен у молодежи той поры. Талантливые юноши привлекали товарищей, и создавались кружки. В годы, когда в университете учился Лермонтов, между кружками еще не было резкого разграничения ни по составу, ни по интересам и тематике занятий и бесед, как это стало в дальнейшем. Кружок Герцена уже существовал, но не приобрел еще своей позднейшей политической окраски. В общежитии для студентов, учившихся на казенный счет, был кружок Белинского.

В мезонине на Малой Молчановке молодежь собиралась у Лермонтова. Кружок создавался до поступления поэта в университет, и не все члены были студентами. В атмосфере большого взаимного расположения и тепла царили разносторонние умственные интересы. Мы уже говорили о близости Лермонтова с Алексеем Лопухиным, который был членом его кружка. В. Шеншин писал Н. Поливанову 7 июня 1831 года, как в опустевшей летом Москве Лермонтов «утешает» его «своею беседою». Поэт читал друзьям свои произведения, которые находили среди них понимание, получали высокую оценку, а иногда вызывали и подражание. В стихотворении «К другу В. Ш.» (Владимиру Шеншину) - «До лучших дней! перед прощаньем, //Пожав мне руку, ты сказал…», - как бы продолжается начатый разговор, спор, прерванный прощаньем. Николаю Шеншину Лермонтов посвятил поэму «Последний сын вольности». В посвящении писал: «Прими ж, товарищ, дружеский обет, //Прими же песню родины моей…» Прототипом главного героя поэмы послужил Вадим Храбрый, защищавший независимость Новгорода и павший от руки Рюрика. О нем рассказано в летописи. Для декабристов Вадим был символом борьбы за политическую свободу. Поэма Лермонтова проникнута духом декабризма. В ее основе - раздумья поэта о борьбе за вольность и о собственной роли в этой борьбе. Ее лейтмотив - жертвенное служение отчизне. Судьба героев поэмы, шести новгородцев, напоминала о декабристах:

Отчизны верные сыны

Еще надеждою полны…

Эти строки Лермонтова были откликом и на пушкинское послание в Сибирь, и на ответ Пушкину Александра Одоевского:

Мечи скуем мы из цепей

И вновь зажжем огонь свободы…

Но, как свидетельствует поэма, у самого Лермонтова, когда он писал ее, такой надежды не было.

Он пал в крови, и пал один

Последний вольный славянин!

Эта безнадежность дает основание предполагать (поэма не датирована), что поэма «Последний сын вольности» написана до лета 1830 года, «когда все всколебалось», и под впечатлением революционных событий в Западной Европе и народных восстаний во всем мире он начал создавать свою политическую лирику.

Посвящение поэмы «Последний сын вольности» члену кружка свидетельствует о том, как много разговоров и споров шло в кружке Лермонтова о декабристах.

Один из членов кружка Лермонтова, студент Андрей Закревский, у которого было очень большое знакомство, распространял стихи друга-поэта.

О близости Лермонтова с Закревским свидетельствует сохранившаяся книга с надписью:

«Любезному другу Андрею. М. Лермонтов. 1830 года» [6].

Книга характерна в какой-то мере для интересов кружка Лермонтова. Это перевод на русский язык написанных в тюрьме размышлений английского поэта и проповедника Вильгельма Додда (1729 - 1777), кончившего жизнь на виселице. Он призывал правительство и судей покончить с народной нищетой и не карать несчастных, которых голод толкает на преступленья.

После увольнения Лермонтова между студентами ходило в списках приписывавшееся ему стихотворение, обращенное к Московскому университету:

Хвала тебе, приют лентяев,

Хвала, ученья дивный храм,

Где цвел наш бурный Полежаев

На зло завистливым властям!

Хвала и вам, студенты-братья…

* * *

Лермонтов-студент на правах взрослого посещал балы. По окончании холеры Москва развлекалась особенно бурно. Не успела кончиться эпидемия, как началось самое безудержное веселье. Любимое развлечение москвичей - маскарады. Они устраивались на святках и на масленицу как в частных домах, так и в Благородном собрании. К маскарадам готовились задолго и проявляли массу изобретательности. На одном из маскарадов у княгини Зинаиды Волконской в полночь в зал второго этажа въехали верхом на живых лошадях Дон-Кихот и Санчо Панса - это были сын Волконской и его воспитатель.

Охотный ряд. Благородное собрание.

Литография по рисунку С. Дица. 1840-е гг.

Собираясь на новогодний маскарад зимой 1831 - 1832 года, Лермонтов решил нарядиться астрологом, предсказателем судеб. Из картона сделал гадательную книгу, из черной бумаги вырезал «каббалистические знаки» в виде китайских иероглифов, срисовав их с чайного ящика бабушки.

Маскарад был в зале Благородного собрания. Белые мраморные колонны и хрустальные люстры украшают этот пышный и в то же время простой и строгий зал - теперь Колонный зал Дома Союзов. В полночь загремели на хорах трубы и все присутствовавшие поздравляли друг друга с Новым годом.

В толпе мелькала невысокая фигура астролога, в отверстия маски сверкали глаза. Он держал в руках гадательную книгу с таинственными знаками и, подходя к знакомым, интриговал их и раздавал стихи.

Эпиграмму вручил он Н. Ф. И‹вановой›, которой писал стихи с 1830 до начала 1832 года: «Дай бог, чтоб вечно вы не знали, //Что значат толпы дураков, //И чтоб вам не было печали //От шпор, мундиров и усов…» С эпиграммой обратился он и к одной из сестер своего будущего убийцы Мартынова, с семьей которого был знаком в Москве с юных лет. Не мог не откликнуться Лермонтов на музыкальное дарование и прекрасный голос П. А. Бартеневой (1811 - 1872). Он преподнес «московскому соловью», как прозвали молодую певицу, выступавшую на великосветских концертах, восторженный мадригал.

Наиболее значительное по содержанию стихотворение обращено к писателю Н. Ф. Павлову (1805 - 1864). Его книга «Три повести» при своем появлении в свет в 1835 году вызвала много шума и хвалебные отзывы критики. Павлов затронул в ней большие социальные проблемы и прежде всего крепостное право. Цензор получил строгий выговор, и перепечатка книги была запрещена. В годы, о которых идет речь, Павлов переводит, пишет стихи и водевили. 29 января 1832 года запрещен бенефис Львовой-Синецкой из-за водевиля Павлова «На другой день после преставления света, или Комета 1832 года». Лермонтов, видимо, хорошо знаком с ним. У Павлова хранилась рукопись его поэмы «Моряк», написанной в 1832 году, в тот же период, что и новогоднее стихотворение. В стихотворении поставлена тема столкновения поэта с обществом:

Как вас зовут? ужель поэтом? -

Я вас прошу в последний раз,

Не называйтесь так пред светом:

Фигляром назовет он вас!

Ту же мысль о конфликте между поэтом и обществом Лермонтов развивает и в другом стихотворении, написанном несколько месяцев спустя. Речь идет уже не о поэте Павлове, а о самом Лермонтове. «Безумец я! вы правы, правы!» - восклицает поэт.

Как смел желать я громкой славы.

Когда вы счастливы в пыли?

В автографе заглавие «Толпе».

Глава V
«СТРАННЫЙ ЧЕЛОВЕК»

Благородство не в бумагах, а в сердце.

Лермонтов. «Испанцы»

Начало драматургической деятельности Лермонтова отнок лету 1830 года. В Москве создано им три драмы: «Испанцы», «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек». Драму «Испанцы» он писал летом 1830 года в Середникове, сразу после ухода из пансиона, «Люди и страсти» осенью и зимой того же года в мезонине на Малой Молчановке. «Странный человек» написан в черновом виде в июне - июле 1831 года и закончен в конце года. Эта последняя драма художественно гораздо более зрелая, чем две предшествующие. Но и там еще мы не встретим живых, полнокровных характеров. Они появятся только в «Маскараде».

Трагедия Лермонтова «Испанцы» очень важна для понимания основной направленности юношеского творчества поэта. В ней с необычайной силой выражен пафос борьбы за права человеческой личности. Герой ее - подкидыш, бедный ребенок, принятый на воспитание в чужую семью. Лермонтов осуждает кастовый строй, критикует церковь, духовенство. Он выбирает местом действия Испанию и эпоху средних веков, чтобы заострить конфликт, так как в средневековой Испании были особенно сильны феодальные и клерикальные предрассудки.

Идейное содержание и сам сюжет трагедии «Испанцы» близки к содержанию и сюжету драмы Белинского «Дмитрий Калинин». Обе пьесы написаны почти одновременно, осенью 1830 года. В драмах Лермонтова и Белинского юноши «низкого» происхождения, воспитанные в дворянских семьях, любят дочерей своих «благодетелей». Это и приводит к столкновению героя с феодальным обществом.

Обе драмы относятся к тому виду драматических произведений, которые служат автору прежде всего для лирических излияний, их образец - «Разбойники» Шиллера. Трагедия «Испанцы» связана с драматургией Шиллера и поэтической формой. Она написана нерифмованным разностопным ямбом с преобладанием пятистопных стихов.

Молодые авторы Лермонтов и Белинский с одинаковой страстностью требуют гражданских прав для людей, стоящих на нижней ступени общественной лестницы: Белинский для крепостного раба, Лермонтов для рожденного в «низком состоянии» подкидыша.

Ужель закон в сей толстой книге

Сильней закона вечного природы? -

возмущается поэт.

Ты можешь кровь мою

Испить до капли, всю; -

Но честь… но честь

Отнять не в силах… -

заявляет его герой, «пылкий малый», с «мечтательной и буйной головой», красавец с гордой осанкой - «безродный найденыш».

Глупый, ничтожный дворянин Алварец, желая доказать свое превосходство над талантливым безродным юношей Фернандо, хвастается своими предками и с гордостью рассказывает, сколько невинных людей замучил и сжег на костре один из них.

В трагедии «Испанцы» Лермонтов проводит мысль об относительности понятий добра и зла, показывает зависимость характера и мировоззрения человека от среды и тех жизненных принципов, которые в ней господствуют.

Итальянский священник Соррини насильно пострижен в монахи. Он был когда-то таким же пылким юношей, как и герой «Исповеди» - молодой испанский монах. Но развращенная среда духовенства научила его считать добром и злом то, что было в ней принято. Чтобы жить и наслаждаться, надо было подниматься по общественной лестнице, достигать «духовных» степеней. «Святой отец», папа римский, обещал «наградить» священника Соррини шапкой кардинала, если он овладеет наукой лжи и лицемерия.

Трагедию «Испанцы» Лермонтов писал в период борьбы народов за независимость, и она проникнута тем же революционным духом, как и его политическая лирика того времени. В реплики и монологи своих героев юный поэт вкладывал свои собственные чувства, рождавшиеся и под влиянием газетных известий о борьбе народов за рубежом, и под впечатлением слухов о восстаниях русских крестьян и жестоких расправах над ними.

В своей первой драме Лермонтов намечает характеры персонажей, дает рисунок роли «бешеного» Фернандо, тупицы Алвареца, лицемерного Соррини, нежной, хрупкой, но в то же время мужественной Эмилии. В героях «Испанцев» происходит борьба чувств и мотивов. Однако литературные портреты не свободны от условной манеры и штампованных выражений.

Но и здесь Лермонтов уже делает попытку характеризовать героев ритмом речи. Особенно выразительно ритмическое своеобразие речи героев в диалоге Фернандо и Алвареца. Образ пылкого, гордого, непосредственного юноши создается и самим строем фразы:

Фернандо

О, если б только я хотел молчать

Заставить вас

(трогая шпагу), то без пергаментов

Я б это мог.

И ему в ответ звучит тяжеловесная речь Алвареца:

Уж слишком ты забылся,

Бродяга! покажи ж сейчас,

Как ты меня молчать заставишь: а не то

Велю тебя прибить, и это верно,

Как то, что папа есть апостолов наместник!

Очень удачно схвачена интонация в речи Эмилии:

Позволь тебя спросить мне, батюшка,

К чему все это клонится.

Таким вопросом прерывает она сцену, в которой Соррини стремится, как паук в паутину, запутать ее родных.

Наиболее жизненно правдиво сделаны сцены бродяг, гробовщиков, уличная сцена перед домом Алвареца. Эпизодические герои этих сцен говорят на простом разговорном языке. Очень живо изображена драка бродяг в доме Соррини. В этих простых людях Лермонтов подчеркивает здравый смысл и преклонение перед нравственным превосходством. Бродяги уважают Фернандо за его мужество и неподкупность. Сознавая, что совершают преступление, они в то же время считают, что Соррини виновнее, так как их преступление вынуждено нищетой - «Мы делаем злодейство, чтобы жить», - мысль, которая могла быть подсказана юному драматургу книгой В. Додда, подаренной в том же 1830 году им самим другу Андрею Закревскому.

От испанского «подкидыша» мысль Лермонтова переходит к русскому разночинцу. В творческой тетради поэта на одной странице с наброском к «Испанцам» помещен «сюжет трагедии»: «Молодой человек в России, который не дворянского происхождения, отвергаем обществом, любовью, унижаем начальниками (он был из поповичей или из мещан, учился в университете и вояжировал на казенный счет). Он застреливается». Осуществить этот замысел Лермонтову не удалось. Он недостаточно знал ту среду, которую хотел описать, хотя кое-какие сведения о разночинной молодежи у него были еще до поступления в университет, но их было недостаточно. У его товарища детства Николая Давыдова (он продолжал жить с ним первое время в Москве) был брат в Чембаре. Он был хорошо знаком со студентом Белинским. От Давыдова мог он знать и о жизни студентов-разночинцев и об их общем земляке студенте Белинском. О студентах-разночинцах мог слышать и в пансионе - между пансионом и университетом существовала связь. О членах кружка братьев Критских, «вояжировавших на казенный счет», иными словами сосланных, он так же должен был знать. В Середникове поэт жил под общей кровлей с семинаристом Орловым, одним из многочисленной армии «бродячих учителей». Разночинцами были, наконец, и его собственные учителя Зиновьев, Мерзляков, Раич. Для «сюжета» материала было достаточно, но его было мало для воплощения темы.

Не осуществив замысел о студенте-разночинце, Лермонтов написал две драмы о передовом юноше из той среды, в которой жил сам и которую хорошо знал: «Menschen und Leidenschaften» («Люди и страсти») и «Странный человек».

Страница из творческой тетради. М. Ю. Лермонтов. 1830.

Герои Лермонтова Юрий Волин и Владимир Арбенин относятся к тем юным вольнолюбцам, которые казались «странными» консервативному дворянскому обществу. «Любовь мою к свободе человечества почитали вольнодумством - меня никто… не понимал», - жалуется на свое одиночество в этом обществе Юрий Волин.

Стремлением «узнавать сердце человеческое», привычкой к размышлению о людях, склонностью «анатомировать каждую крошку горя» герои Лермонтова отличаются с ранних лет. И также с детских лет отличаются они стремительностью в поступках, постоянной готовностью перейти к действию. В этом сочетании склонности к анализу и самоанализу с волей к борьбе - своеобразие героев юношеских драм Лермонтова. В каждом из них (будь то испанец Фернандо или русские юноши Юрий Волин и Владимир Арбенин) есть какая-то скрытая пружина, которая вот-вот развернется. Эта особенность ярко проявляется у Владимира Арбенина, юноши с такой беспокойной душой. Он всегда готов встать на защиту слабых и обиженных, кинуться в битву со злом. Громко, во весь голос, обвиняет он отца. Называет его «убийцей», за что тот проклинает непокорного сына. Также обвиняет он и бога в несправедливости и жестокости к людям.

Свои высокие идеалы гуманности Владимир Арбенин противопоставляет лицемерной морали, в старой дворянской Москве у него много врагов. Его называют «повесой», говорят, что голова его набита «ложными мыслями». Но друзья любят этого умного, талантливого, просвещенного человека. «Личность!» - с удовлетворением восклицает мать Владимира, узнав, что сын, как и она, осужден светом. Свет этот, против которого она восстала, называет обществом «глупцов и злодеев».

Богатство внутренней жизни отражается на лице Владимира Арбенина. Он «не красавец», но душа «блещет в его темных глазах», говорят о нем знакомые. У него «злой язык», но те, кто его знает ближе, утверждают, что у него «доброе сердце». Вспомним: «И даже злым толпе кажусь», - писал про себя Лермонтов.

Поэт стремился создать в своей драме типический характер. «Предметом моего сочинения был характер…» Эта оборванная фраза начертана его рукой на обложке тетради с автографом «Странного человека».

Автор послужил одним из прототипов для своего героя. Между ними большое внутреннее и даже портретное сходство.

То гневно обличающий несправедливость, то весело смеющийся и острящий в кругу друзей, мечтательно импровизирующий на фортепьяно или погруженный в глубокое раздумье - таков обаятельный образ молодого поэта, героя драмы Лермонтова. Таким рисуется он из реплик действующих лиц, из авторских ремарок, из собственных монологов. А его произведения - лирические стихотворения самого автора или их варианты. После гибели Владимира Арбенина было найдено множество тетрадей, похожих на юношеские тетради Лермонтова: «Там стихи и проза, есть глубокие мысли и огненные чувства». И если искать литературное воплощение образа юного Лермонтова, то многие черты для него можно найти именно в герое драмы «Странный человек».

«Вы желали бы во мне найти Вертера!… Прелестная мысль», - с иронией говорит Арбенин Наташе Загорскиной, которая старается его утешить в собственной измене. Но ни автор, ни сам герой не согласны с таким сближением его с героем Гете - Вертером, почти всецело поглощенным страданиями несчастной любви. Эти страдания занимают несравненно меньшее место в большой и сложной внутренней жизни Владимира Арбенина. Он гибнет не оттого, что ему изменила Наташа Загорскина. Утрата прежней веры в жизнь, прежних идеалов - вот в чем причина гибели Владимира Арбенина. Для него, как позднее и для героя «Маскарада» Евгения Арбенина, «преграда рушена между добром и злом». А потому сцена объяснения Владимира с Наташей и заканчивается обращением героя к богу: «Ты виновен!»

Если искать Арбенину родственный тип в мировой литературе, то надо искать среди героев Шекспира. Именно Шекспиром Лермонтов увлекался в период создания драмы «Странный человек».

«Читайте Шекспира», - писал Пушкин, работая над «Борисом Годуновым». «Отцу Шекспиру» следовал он в «вольном и широком изображении характеров», брал за образец законы трагедии народной, шекспировской, считал истинным правилом трагедии шекспировское «правдоподобие положений и правдивость диалога». «Читайте Шекспира, вот мой припев…»

Работая над юношескими драмами, Лермонтов, так же как и Пушкин, читает Шекспира и старается учиться у него. Об этом свидетельствует его письмо к М. А. Шан-Гирей, написанное за три-четыре месяца до драмы «Странный человек». Выше всего для него «Гамлет». «Если он велик, - говорит Лермонтов о Шекспире, - то это в «Гамлете», если он истинно Шекспир, этот гений необъемлемый, проникающий в сердце человека, в законы судьбы… то это в «Гамлете». Так пишет Лермонтов зимой 1831 года, после окончания двух своих первых драм. Ни об одном из других писателей не сохранилось таких определенных и восторженных высказываний Лермонтова, как о Шекспире. С его творчеством он познакомился уже давно. Еще в поэме 1929 года есть эпиграф из «Отелло». Письмо свидетельствует и о том, что его понимание образа шекспировского героя расходится с трактовкой Гамлета, как человека безвольного. Эта точка зрения, высказанная Гете в «Вильгельме Мейстере», была в то время распространена. Лермонтов видит в Гамлете человека с сильной волей. «…Как хотите вы из меня, существа, одаренного сильной волей, исторгнуть тайные мысли?» - свободно передает он в письме слова Гамлета, обращенные к двум придворным. Эта сцена, где особенно проявляется сила личности Гамлета и его превосходства над окружающими, приводит Лермонтова в восторг.

Образ Гамлета, человека волевого, но переживающего мучительную борьбу с самим собой из-за несоответствия действительности его идеалам жизни (так позднее понимал Гамлета Белинский), Гамлета с его «могучим разумом» и «юношеским обликом», был близок Лермонтову. Гамлетовскими проблемами полно его юношеское творчество.

Терпеть без ропота позор судьбы

Иль надо оказать сопротивленье,

Восстать, вооружиться, победить

Иль погибнуть?

Вопрос «быть или не быть» со всей силой вставал перед поколением тридцатых годов.

В героях Лермонтова была та же «отчаянность», что и в герое Шекспира. «Отчаянное что-то есть во мне», - говорит Гамлет. И сам поэт мог бы сказать вместе с ним: «Живи грозой иль вовсе не живи!»

Создавая свои ранние, еще юношески незрелые, несовершенные драмы, Лермонтов старался учиться на высоких образцах. И хотя шекспировская глубина психологического анализа и многогранность образов

была не под силу юному драматургу, но следы того, что он учился у гения мировой литературы, мы находим на страницах его драмы «Странный человек».

В своем письме Лермонтов отмечает, что «Гамлет» по-английски написан половина в прозе, половина в стихах». Под впечатлением прозаических диалогов Гамлета с придворными написан диалог Владимира Арбенина со слугой Иваном, приставленным к нему отцом, чтобы в припадке отчаяния сын, которого он проклял, не наложил на себя руки. Здесь тот же лаконизм, афористичность, игра на скрытом смысле слов. Собеседники как мячиком перекидываются словами и понимают друг друга с намека.

Иван. Здоровы ли вы, сударь?

Владимир. На что тебе?

Иван. Вы бледны.

«Я бледен? когда-нибудь буду еще бледнее», - в манере Гамлета, углубляя смысл слов собеседника, отвечает Владимир Ивану. В речах Арбенина мы встречаемся с той же, как и у Гамлета, аллегорией, воплощающей моральную неустойчивость. «Непостоянство, имя тебе - женщина», - говорит Гамлет. «Женщина!., ты колеблешься?» или «Женщина! стоишь ли ты этих кровавых слез?» - так обращается Владимир к Наташе, упрекая ее в слабости и непостоянстве.

Герои ранних драм Лермонтова говорят на отвлеченном книжном языке, свойственном молодежи того времени. О том, что язык юношей начала тридцатых годов был искусственный и книжный, писал Герцен. Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в его собственные юношеские письма или в письма юноши Белинского. На том же языке говорят и герои юного Лермонтова, но реалистический и метафорический язык Гамлета был для юного поэта прекрасной школой. На метафору «монастырь - тюрьма» могла натолкнуть Лермонтова гамлетовская метафора «Дания - тюрьма».

У Шекспира учился он стремительности действия и фиксации времени. В «Странном человеке» Лермонтов дает календарь событий пьесы, как это делает Шекспир в «Ромео и Джульетте».

Юный Лермонтов отдал дань увлечению Шиллером. Как и вся передовая молодежь, он не мог не откликнуться на его свободолюбивые, возвышенные и гуманные идеи. Но увлечение Шиллером было непродолжительным. О связи первой драмы Лермонтова «Испанцы» с драматургией Шиллера по жанру и форме стиха мы уже говорили. И в дальнейшем юный драматург то подхватит у Шиллера удачную реплику, то возьмет имя героя, оттолкнется от шиллеровского заглавия, позаимствует тот или другой мотив, как, например, поразившую его в «Разбойниках» тему проклятия отца, которую Лермонтов по-разному сюжетно разрабатывает в своих юношеских драмах. Увлечение Шиллером было неразрывно у Лермонтова с его увлечением театром и Мочаловым. Упомянув в драме «Странный человек» о «Разбойниках» Шиллера, он сразу же переходит к Мочалову. «Вчера играли общипанных «Разбойников» Шиллера», - говорит один из персонажей пьесы, московский студент. «Разбойники» шли в плохом переводе и к тому же искажались цензурой, а потому и названы «общипанными». И дальше студент продолжает: «Мочалов ленился ужасно; жаль, что этот прекрасный актер не всегда в духе». Молодежь встревожена тем, что неровности в исполнении могут повредить славе любимого актера.

Созданные в обстановке старой дворянской Москвы юношеские драмы Лермонтова живо рисуют ее быт и нравы.

Внешний уют дворянских особняков был часто обманчив. Немало трагедий разыгрывалось на тихих улицах, под гостеприимными зелеными кровлями. Фамусовская Москва жила в атмосфере сплетен и дрязг. При кастовой замкнутости дворянства выбор для браков был ограничен, и поэтому многие находились между собой в каком-то отдаленном родстве. В таком родственном окружении жила и Арсеньева.

В драмах «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек» говорится о семейной распре. Жертвой ее были дети. Отцовское проклятье в обоих случаях приводит к самоубийству главного героя. В одной драме изображен раздор между отцом и бабушкой, в другой - между матерью и отцом.

Отец и бабушка, борясь друг с другом за сердце Юрия Волина («Menschen und Leidenschaften») и за право распоряжаться его судьбой, забывают о нем самом, не думают о тех мучениях, которые они ему причиняют. «Я здесь, как добыча, раздираемая двумя победителями, и каждый хочет обладать ею», - с отчаянием восклицает Юрий. Каждый считается только с собственной эгоистической любовью - с чувством собственника, воспитанным веками крепостничества. То же чувство собственника руководит и поведением отца Владимира Арбенина по отношению к его жене, матери Владимира. Сын так страдает от этой вражды, что иногда завидует сиротам.

Внимание Лермонтова к семейной распре привлекали не только ссоры и дрязги, которые ему приходилось наблюдать среди знакомых, но прежде всего драма в собственной семье. Сын бедного офицера, попав благодаря бабушке-воспитательнице в среду московского барства, рано понял, что значат предрассудки, созданные рождением и богатством. Юноша болезненно переживал оскорбления, наносимые его отцу-отщепенцу в том обществе, в котором вращался и куда был принят он сам благодаря бабушке, как ее наследник. Эти оскорбления за отца он переживал, может быть, еще мучительнее, еще болезненнее, чем переживал бы за себя.

Летом или осенью 1830 года Лермонтов, по-видимому, впервые узнал о завещании Арсеньевой и причину, почему он живет у нее, в разлуке с отцом.

Желая после смерти дочери завладеть внуком и отстранить его отца, она 13 июня 1817 года составила такое завещание: «Завещеваю и предоставляю по смерти моей ему родному внуку моему Михаиле Юрьевичу Лермонтову принадлежащее мне вышеописанное движимое и недвижимое имение… если же отец внука моего истребовает, чем не скрывая чувств моих нанесут мне величайшее оскорбление, то я, Арсеньева, все ныне завещаемое мной движимое и недвижимое имение предоставляю уже не ему, внуку моему Михаиле Юрьевичу Лермонтову, но в род мойСтолыпиных…»

Это завещание потрясло Лермонтова. Мучительная боль, негодование, гнев - все вылилось на страницы трагедии «Menschen und Leidenschaften», где изложил он историю с завещанием своей бабушки, приведя и содержание документа. «Люди, люди… люди… Зачем я не могу любить вас, как бывало…» - с отчаянием восклицает герой драмы Юрий Волин, услышав рассказ о завещании своей бабушки, о том, каким путем бабушка получила на него права, почему он живет у нее в разлуке с отцом. Распря между отцом и бабушкой в семье героя драмы «Menschen und Leidenschaften» повторяет семейную распрю, которую переживал сам Лермонтов.

Е. А. Арсеньева.

Портрет работы неизвестного художника.

Юрий Петрович умер в октябре 1831 года в своей деревне Кропотово, 42-х лет. Он ежегодно приезжал в Москву на свидание с сыном, внимательно следил за развитием его дарования, ценил его талант. Завещание, составленное им в январе того же года, и стихотворения Лермонтова, написанные после его смерти, говорят о большой внутренней близости между отцом и сыном.

В своем завещании Юрий Петрович писал:

«Благодарю тебя, бесценный друг мой, за любовь твою ко мне и нежное твое ко мне внимание, которое я мог замечать, хотя и лишен был утешения жить вместе с тобою.

Тебе известны причины моей с тобою разлуки, и я уверен, что ты за сие укорять меня не станешь. Я хотел сохранить тебе состояние, хотя с самою чувствительнейшею для себя потерью, и бог вознаградил меня, ибо вижу, что я в сердце и уважении твоем ко мне ничего не потерял. Прошу тебя уверить свою бабушку, что я вполне отдавал ей справедливость во всех благоразумных поступках ее в отношении твоего воспитания и образования и, к горести моей, должен был молчать, когда видел противное, дабы избежать неминуемого неудовольствия. Скажи ей, что несправедливость ее ко мне я всегда чувствовал очень сильно и сожалел о ее заблуждении, ибо, явно, она полагала видеть во мне своего врага, тогда как я был готов любить ее всем сердцем, как мать обожаемой мною женщины».

Ужасная судьба отца и сына

Жить розно и в разлуке умереть, -

писал Лермонтов после смерти отца.

Не мне судить, виновен ты иль нет;

Ты светом осужден. Но что такое свет?

Толпа людей, то злых, то благосклонных,

Собрание похвал незаслуженных

И стольких же насмешливых клевет.

«Козни», «сплетни», «клевета» - все это с необычайной силой звучит в юношеских драмах Лермонтова. «Жужжанье сплетен» - реальное ощущение, не раз испытанное Лермонтовым в гостиной у бабушки и в других московских домах. Его живо передают слова Юрия Волина: «…Эти сплетни, эта дьявольская музыка жужжит каждый день вокруг ушей моих». Московский почт-директор А. Я. Булгаков, письма которого являются летописью светской жизни Москвы почти за полстолетье, рассказывая о том, как много говорили о его дочерях, пишет в письме к брату: «Много о них жужжали». Эти письма дают представление и о той страшной силе, которую имела клевета в фамусовской Москве, где самые невероятные слухи распространялись с молниеносной быстротой. В письмах так и слышится «жужжание» сплетен: «здесь слухи носятся», «мне сказывали», «здесь слышно», «много болтают», «один теперь разговор»; фамусовское «В Москве прибавят вечно втрое» звучит у Булгакова еще сильнее: «Вздор не новое для Москвы, добрая старушка, но часто врет».

Ю. П. Лермонтов.

Акварель М. Ю. Лермонтова.

Нам кажется невероятной быстрота, с которой распространяется на балу пущенная Софьей сплетня о сумасшествии Чацкого. Мы готовы видеть в этом эпизоде чисто театральную условность. Письма Булгакова убеждают в том, что в комедии почти нет преувеличения. Становится понятным, почему сюжеты обеих юношеских драм Лермонтова, «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек», построены на клевете. На клевете строится и сюжет «Маскарада», неразрывно связанного единой творческой линией с юношескими драмами.

Драма «Странный человек» представляет собой картину быта и нравов дворянской Москвы конца двадцатых - начала тридцатых годов, периода, когда там жил Лермонтов. «Справедливо ли описано у меня общество?» - задает он вопрос в предисловии и тут же отвечает на него: «Не знаю! По крайней мере оно всегда останется для меня собранием людей бесчувственных, самолюбивых в высшей степени и полных зависти к тем, в душе которых сохраняется хотя малейшая искра небесного огня!…»

В двух драмах Лермонтова из русской действительности «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек» выведен полный честности и благородства крепостной слуга и упоминается его дружная семья. Этот высоко моральный образ человека из народа Лермонтов несколько упрощенно противопоставил дворянской среде, в которой сильны черты морального разложения.

Резко противопоставлял он себя и свое творчество этому «надменному», «глупому» свету с его «красивой пустотой».

Нет! не для света я писал -

Он чужд восторгам вдохновенья;

Нет! не ему я обещал

Свои любимые творенья.

То же самое общество, состоящее из глупцов, шутов, надменных подхалимов, общество, которое отвергло отца поэта, погубило и героя его драмы Владимира Арбенина и его мать.

Замысел «Странного человека», как и замысел комедии Грибоедова «Горе от ума», состоит в противопоставлении главного героя старой дворянской Москве. Здесь, как и там, сюжет строится на столкновении между передовым московским юношей и светским обществом Москвы, еще более измельчавшим и морально разложившимся в годы николаевской реакции. Как Грибоедов вместе с Чацким, так и Лермонтов вместе со своим героем обличает современную светскую молодежь. «Несносное полотерство, стремление к ничтожеству, пошлое самовыказывание завладело половиной русской молодежи; без цели таскаются всюду, наводят скуку себе и другим», - говорит Владимир Арбенин. Одного из таких молодых людей Лермонтов вывел в своей драме. Это приятель Арбенина, его обманувший, чтобы жениться из-за денег на Наташе Загорскиной, которую любил Владимир. Образ Загорскиной близок одной из героинь юношеской лирики поэта - «Н. Ф. И.».

Кроме «Горя от ума» Грибоедова, литературным источником послужили Лермонтову сатирические очерки В. Ф. Одоевского двадцатых годов, имевшие успех у молодежи тридцатых. Среди этих очерков был один, который так и назывался «Странный человек». Его герой Арист, так же как и Чацкий и Владимир Арбенин, представитель двух поколений московских юношей, которые казались «странными» старой дворянской Москве.

Лермонтов рисует бытовые сцены, воспроизводит разговоры, которые ему приходилось слышать в московских гостиных. И если главный герой говорит на книжном отвлеченном языке, на каком говорила романтически настроенная молодежь, то речь второстепенных персонажей воспроизводит разговорный язык московских обывателей. Женитьба - лучшее средство от «карманной чахотки», говорит обманувший Арбенина приятель. Считать «звонкую монету» лучше, чем «считать звезды». А отец Владимира говорит о том, как он «достигнул способа менять людей на бумажки». Его размышления о трудностях воспитания передают растерянность родителей в связи с репрессивными мерами, принятыми Николаем I в отношении к двум лучшим учебным заведениям России - лицейскому и университетскому пансионам.

Павел Григорьевич Арбенин - новый тип дворянской Москвы, который нельзя было встретить в гостиной у Фамусова: дворянин-буржуа. Он богатеет, отдавая деньги в рост разоряющимся вельможам. Завоевать положение в светском обществе ему было нелегко. А попав в него, он прочно утвердился там и стал смотреть на все глазами этой среды. Самое страшное для него - осуждение и насмешки света. Мнением света определяется его отношение к жене, с которой он разошелся. Жена хочет помириться с ним перед смертью. Он бы и поехал к ней, но боится, что об этом узнают и его осмеют. Павел Арбенин до мозга костей отравлен светскими предрассудками и ложью. Он ничему не верит и, уже решив ехать к умирающей, вдруг изменяет свое решение под влиянием мысли о возможном обмане. Обмана он так же боится, как и насмешки. Павел Арбенин не может простить жене, как могла она «обесчестить такого мужа», как он, и готов мстить ей всеми возможными средствами. Эгоизм и самомненье сочетаются в нем с внутренним ничтожеством. Его душа пуста. После смерти жены, убитой его жестокостью, прокляв сына, он преспокойно отправляется в гости.

Тема золота, власти денег звучит во всех юношеских драмах Лермонтова. В тридцатые годы к этой теме проявляет интерес и Пушкин. В Болдинскую осень 1830 года была написана драма «Скупой рыцарь», опубликована в 1836 году. В 1832 году вышла «Пиковая дама». Тема денег привлекала в то время и других поэтов. Лермонтов читал в «Московском телеграфе» стихотворение «Червонец», принадлежащее Н. Ф. Павлову. Вечером у себя в комнате, при свете угасающей свечи, поэт ведет беседу с лежащей перед ним на столе золотой монетой. Он задает вопрос червонцу: «Где был, что делал?» И червонец рассказывает ему свою повесть. Его ценой можно было купить все, кроме любви и вдохновенья. В 1830 году Лермонтов мог познакомиться с повестью Бальзака «Гобсек» - о парижском ростовщике, где также шла речь о могуществе денег.

Летом 1831 года в залах Благородного собрания была открыта громадная по тому времени промышленная выставка. О ней говорила вся Москва.

На пиршествах, устроенных в Благородном собрании в честь выставки 1831 года, не была забыта и отечественная литература. «Просвещенные московские фабриканты, - писал П А. Вяземский,- - предложили заздравный кубок в честь присутствовавшего И. И. Дмитриева, старейшины русского Парнаса. Осушен был кубок и в память Карамзина, которому русский язык обязан своим усовершенствованием, Москва была некогда обязана своей литературною славою и который первый ввел в употребление слово «промышленность». В своей статье Вяземский отмечал, что русские помещики являются также и промышленниками и что многие из них имеют у себя фабрики и заводы.

«…Москва, утратившая свой блеск аристократический, - писал Пушкин в тридцатых годах, - процветает в других отношениях: промышленность, сильно покровительствуемая, в ней оживилась и развилась с необыкновенною силою». Этот новый пульс, начинавший биться в жизни московского общества, во времена Грибоедова еще неощутимый, подметил юный Лермонтов.

Но с особой силой звучит в его драмах антикрепостническая тема. В них нашли свое отражение и крепостная действительность помещичьих усадеб, хорошо знакомая поэту с ранних детских лет, и крепостной быт старой дворянской Москвы, в условиях которой они создавались.

Быт дворянских особняков строился на рабском труде. Помещать в газетах объявления о продаже людей было запрещено Александром I в первые либеральные годы его царствования. Но их помещали под более благопристойной формой, и в «Московских ведомостях», в отделе продажи, можно было читать: «…Отпускается в служение крестьянская девка 17 лет, и продается вороной жеребец хороших статей, 5 лет, - росту 2 арш. 4 верш.» или «отпускается в служение повар, видный собою, умеющий хорошо кушанье готовить, годный также занимать лакейскую должность; видеть его и о цене узнать можно…», и дальше следовал адрес.

Автор «Очерков московской жизни» писал, что «горничная любит свою барыню, когда она не таскает ее за косу, не ломает ее гребенок и не бьет понапрасну, за то только, что девушка красивее своей госпожи и барин за ней иногда шибко приволакивает». А «по разумению московского лакея, барин его бывает добрым господином… когда он его не колотит по скулам за всякую безделицу, оттого только, что возвратился сердитый из клуба, где продулся в пух, или поссорился с актрисою, у которой неожиданно застал незнакомых ему гостей». Слуга Павла Арбенина, говоря, что его барин, прокляв сына, был совершенно спокоен, приводит в доказательство, что тот ни разу не ударил его, когда он «подавал ему одеваться».

Студенческий товарищ Герцена Сазонов, вспоминая годы своей юности в Москве, писал, что крепостное право придавало «паразитическому существованию привилегированных классов» в России «нечто дикарское», чего нельзя понять, не видя. Все это видел и наблюдал Лермонтов на Поварской и Молчановке. Это и нашло отражение на страницах его юношеских драм.

Старуха помещица Громова в драме «Menschen und Leidenschaften», изливая свое дурное настроение, бьет по щекам крепостных горничных. «Ах, какой смех!., кабы ты знала, Любонька, что там за шум внизу, - вбегая в комнату, говорит Элиза своей сестре. - Марфа Ивановна так раскапризничалась, что хоть из дому беги!…ужасть! девок по щекам так и лупит - ха! ха! ха! ха!» - весело смеется, наблюдая эту «дикарскую» сцену, молодая девушка, бойко болтающая по-французски и читающая сентиментальные романы.

Отдельные черты для образа старухи Громовой Лермонтов находил и среди московских знакомых Арсеньевой. Но он сложился главным образом под влиянием детских впечатлений, всего того, что наблюдал Лермонтов в Тарханах. «Сошлю», «засеку», «на конюшню» - не сходит с языка у Громовой. Прототипами Громовой послужили чембарские помещицы Давыдова и Мосолова. Они же послужили прототипом Лесинской в драме Белинского «Дмитрий Калинин».

В драме «Странный человек» приведен рассказ о пытках, которым подвергает помещица своих крепостных. Одному из них она приказала вывертывать руки на станке, и он сделался калекой. Это также взято из жизни. В имении помещика Карпова (соседней с Пензенской - Саратовской губернии) имелось орудие пытки - дыба. Против Карпова было начато дело, когда Лермонтов жил еще в Тарханах.

В драме нашли отражения и впечатления от крепостной действительности Середникова.

Крепостная действительность Середникова и его окрестностей постоянно наводила Лермонтова на тяжелые размышления о рабстве народа. Вслед за стихотворениями, написанными под впечатлением весенней грозы, Лермонтов набросал: «Сюжет трагедии. В Америке (дикие, угнетенные испанцами. Из романа французского Атала)».

Лермонтов не осуществил замысла, возникшего у него при чтении повести «Атала». Но для понимания настроения юного поэта важно знать, как этот замысел зародился.

Шатобриан (1768 - 1848), автор повести «Атала», положил в основу своего произведения религиозную идею. Основную мысль повести «Атала» он сформулировал в эпилоге: «Я увидел тут… (то есть в фактах, изложенных в повести) торжество религии христианской над пылкими страстями…»

Лермонтов же «увидел» в фактах, изложенных в повести, общественную несправедливость, колониальный гнет: «В Америке (дикие, угнетенные испанцами…)»

Так сильно заинтересован юный Лермонтов вопросами общественной жизни, так обострен под влиянием русской крепостной действительности его протест против рабства, что он проходит мимо религиозной идеи произведения и факты, изложенные в повести, воспринимает с точки зрения социальных отношений.

В той же тетради, в записи, сделанной через несколько страниц после сюжета трагедии на тему колониального гнета, протест против рабства выражен в еще более резкой и конкретной форме: «Прежде от матерей и отцов продавали дочерей казакам на ярмарках, как негров: это в трагедии поместить». Подобные сопоставления судьбы русских крепостных с судьбой негров часто делали передовые русские люди того времени.

Титульный лист драмы М. Ю. Лермонтова «Странный человек».

Лермонтов слышал рассказы из прошлого усадьбы. Один из предшествующих владельцев довел крестьян до полной нищеты, они должны были работать на него всю неделю. Вернувшись с барщины поздно вечером, женщины шли по окрестным деревням и, стучась под окнами, просили милостыню, чтобы накормить голодных детей. Когда Середниково купил более гуманный человек, положение крестьян несколько изменилось. Это нашло отражение в драме «Странный человек». К приятелю Арбенина приходит крестьянин и умоляет купить их деревню, чтобы избавить от жестокостей помещицы, которая подвергает их пыткам. Тот соглашается, а Арбенин отдает ему свои деньги на эту покупку.

Поэт у себя в комнате один. Перед ним только что законченная, набело переписанная драма «Странный человек». Рядом лежит недавно прочитанная книга писем Паткуля: «Письма нещастного графа Ивана Рейнольда Паткуля, полководца и посланника российского императора Петра Великого», напечатанная в Москве в 1806 году. Паткуль - политический деятель Лифляндии, видевший в присоединении к России спасение своей родины от шведского владычества. Он высоко ценил Петра I и состоял у него на службе. Посланный Петром в Польшу, Паткуль был выдан польским королем врагу Петра Карлу XII и предан страшной, мучительной казни. С первых страниц книги писем Паткуля вставал образ «защитника вольности»: «Человек рожден свободным», «права природы и человечества священны».

Перед казнью Паткуль пишет своему другу и просит защитить его от клеветы врагов: «…Я страшусь только того, чтоб злоба и мщенье не преследовали меня за пределами гроба. Гонимый клеветою во всю жизнь свою, могу ли надеяться, что она пощадит меня по смерти?., скажи всем, что Паткуль жил беспорочно и умер невинным».

ИЗ ПАТКУЛЯ

Напрасна врагов ядовитая злоба,

Рассудят нас бог и преданья людей;

Хоть розны судьбою, мы боремся оба

За счастье и славу отчизны своей.

Пускай я погибну… близ сумрака гроба

Не ведая страха, не зная цепей.

Мой дух возлетает все выше и выше

И вьется, как дым над железною крышей!

Под рукой не было черновой тетради, и стихи оказались написанными на обороте последнего листа беловой тетради с драмой «Странный человек». Кривые строчки стихотворения, резко выделяясь по своему виду в аккуратно переписанной тетради, органически вплелись в нее по своему содержанию. В драме «Странный человек» Лермонтов скорбит о своем отечестве, выступает против низости, подлости, бесчеловечности, во имя высоких идеалов правды и гуманности, он борется «за счастье и славу отчизны своей». Обращение Лермонтова к Паткулю явилось своеобразным лирическим послесловием к недавно законченной драме. Литературный труд для Лермонтова - его долг гражданина, орудие борьбы за счастье родины:

Хоть разны судьбою, мы боремся оба

За счастье и славу отчизны своей.

Глава VI
«НЕТ. Я НЕ БАЙРОН…»

Список об успехах студентов словесного отделения Московского университета за 1832 год выразителен: Лермонтов не аттестован ни одним из профессоров и в большинстве случаев против его фамилии стоит «abs» - отсутствовал.

В последней графе значится: «уволен», а внизу пояснение: «Consil abeundi» - «посоветовано уйти».

Подав 1-го июня прошение об увольнении, что было лишь выполнением обязательного для него совета, он был уволен. В правилах о наказаниях за поступки студентов такой «совет» стоял на предпоследнем месте, после чего следовало «изгнание из университета», иными словами, был только мягкой формой исключения. Лермонтов решил поступить в Петербургский университет. Московский период его жизни заканчивался.

Последний московский год был особенно творчески насыщен, чем и объясняется непосещение лекций. Одна лишь дата 10 мая 1832 года - время окончания «Измаил-Бея», лучшей из семнадцати написанных в московский период поэм, - свидетельствует об этом.

«ИЗМАИЛ-БЕЙ»

Родина, готовность жертвенно служить ей, биться за свободу - вот что приковывает внимание автора и вдохновляет его на подвиг творчества. Пафос поэмы «Измаил-Бей» семнадцатилетнего Лермонтова в словах героя:

…Нет, не мирной доле,

Но битвам, родине и воле

Обречена судьба моя.

Герой поэмы - образованный черкес. Он долго жил в России и служил в русской армии. Вернувшись домой, на Кавказ, не нашел родного аула.

Прощание Зары с Измаилом.

Рисунок М. Врубеля.

Под натиском русских войск его соотечественники были вынуждены покинуть родные места и уйти в неприступные ущелья.

«Горят аулы; нет у них защиты…» Измаил-Бей решает мстить врагам «любезной родины своей».

В поэме много противоречивого, как противоречив и образ героя с его замкнутой, эгоистической натурой и любовью к родине. Судьба Измаила трагична. Он гибнет, предательски убитый братом. На груди мертвого, под грубой одеждой воина, товарищи по оружию, черкесы, находят «локон золотой, конечно, талисман земли чужой» и «крест на ленте полосатой» - Георгиевский крест, русский орден, полученный за храбрость. Они отказываются хоронить его.

В «Измаил-Бее» юный Лермонтов достиг мастерства поэтической речи. Вот Измаил едет ночью в степи. Его настроение передается замедленностью ритма:

Уж поздно, путник одинокой

Оделся буркою широкой.

За дубом низким и густым

Дорога скрылась, ветер дует…

Чувство одиночества усиливается музыкальным аккомпанементом - шумом ветра и шумом потока.

В природе все наводит Лермонтова на размышления. «Волшебный замок» рассеянных ветром облаков напоминает ему об узнике, звон цепей которого прерывает его сновидение о родине. А под нависшим над горной тропинкой серым камнем в его поэтическом мире растет голубой цветок, цветок воспоминания.

Приветствую тебя, Кавказ седой!

Твоим горам я путник не чужой:

Они меня в младенчестве носили… -

так начинается поэма.

Ребенком три раза побывал он в Пятигорске, который назывался в то время Горячеводском. Е. А. Арсеньева возила внука на Кавказ лечиться. Десятилетний мальчик на празднике байрама в ауле, у подножия Бештау, любовался скачками, джигитовкой, военными играми мирных черкесов. Но еще ближе воинственные нравы кавказцев Лермонтов наблюдал, гостя у родственников бабушки, Хастатовых, на Тереке. Здесь попадал он в атмосферу, насыщенную легендами. На кавказских преданиях основана и поэма «Измаил-Бей». В ней использованы некоторые факты жизни кабардинского князя Измаил-Бея Атажукова.

Хранители народного преданья - певцы. Народный певец - излюбленный герой Лермонтова. Он участник всех событий народной жизни. Звук его могучих слов воспламеняет «бойца для битвы…». В своем позднейшем стихотворении «Поэт» (1838) таких певцов Лермонтов ставит в пример своим современникам.

Народного певца встречаем и в «Измаил-Бее». На празднике байрама, окруженный горцами, поет он «песню старины».

РАННИЕ РЕДАКЦИИ «ДЕМОНА»

Одновременно с «Измаил-Беем» Лермонтов продолжал работу над поэмой «Демон», которую начал, еще не достигнув пятнадцати лет. В поэме Лермонтова сильнейший из всех тиранов мира - Бог, а Демон - его враг. Самым жестоким обвинением творцу Вселенной служит им же созданная Земля, «где преступленья лишь да казни…».

Этот злой, несправедливый Бог как бы действующее лицо поэмы. О нем говорят, хотя и не обращаются к нему прямо с обвинениями, как это делает герой юношеских драм Лермонтова и герой философской поэмы «Азраил», созданной одновременно с юношескими редакциями «Демона» и наказанный за ропот.

Демон наказан за бунт. И его наказание страшнее. Бог своим страшным проклятьем опустошил его душу, превратил Демона в орудие зла. В этом трагедия героя Лермонтова.

Любовь, вспыхнувшая в душе Демона, означала для него возрождение. Проснулись мечты о прошлом счастье, о том времени, когда он не был злым. Ощутив любовь к одному живому существу, он почувствовал любовь ко всему живому.

В ранних редакциях радость Демона юный поэт описывает очень наивно, по-детски, но выразительно:

Тот железный сон Прошел.

Любить он может, - может,

И в самом деле любит он…

(1831)

Силу страдания своего героя поэт передает образом камня, прожженного слезой.

Чувство добра молодой Демон проявляет в том, что помогает людям, заблудившимся в горах во время метели, сдувает снег с лица путника «и для него защиты ищет».

Юный Демон есть у Врубеля. Он сидит на вершине горы и смотрит вниз в долину, где живут люди. Вся фигура, взгляд выражают тоску, одиночество.

Начав работать над поэмой в 1829 году, Лермонтов делает только наброски, потом пишет всю поэму от начала до конца и поясняет: «Писано в пансионе в начале 1830 года». Делая множество поправок в тексте, создает в 1831 году новую, третью (если считать наброски 1829 года) редакцию поэмы. В эту третью редакцию Лермонтов вводит эпиграф из байроновского «Каина»:

Каин: Кто ты?

Люцифер: Властитель духов.

Каин: Но если так, можешь ли ты

Покидать их и пребывать со смертными?

Люцифер: Я знаю мысли

Смертных и сочувствую им, и заодно с вами.

«Демон» - поэма нестрофическая, написана она четырехстопным ямбом. Но в том же 1831 году Лермонтов делает интересный опыт строфической поэмы пятистопным ямбом, которую, однако, быстро бросает, написав всего семь строф по восемь строк каждая. Этот отрывок обычно называют четвертой редакцией «Демона».

М. Врубель. Демон (сидящий).

Эскиз.

В ранних редакциях поэмы действие происходит в какой-то неопределенной стране, где-то на берегу моря, в горах. По отдельным намекам можно думать, что это Испания. Героиня-монахиня без имени. После первой ссылки на Кавказ, в 1838 году, Лермонтов создал новую редакцию - кавказскую. Сюжет усложнился благодаря знакомству поэта с бытом и легендами народов Кавказа. Поэма обогатилась картинами природы, сделанными с натуры. Героиня - грузинка Тамара.

Творческая история поэмы заключается в углублении образа главного героя, а в последних редакциях и героини и, кроме того, в уточнении действия. Развязка во всех законченных редакциях одна и та же: героиня умирает, отвергнутая небом. Демон пролетает мимо ее могилы, у которой молится ангел:

Когда ж он пред собой увидел

Все, что любил и ненавидел,

То шумно мимо промелькнул

И, взор пронзительный кидая,

Посла потерянного рая

Улыбкой горькой упрекнул…

Такой конец и в кавказской редакции 1838 года, и в предшествующей ей, последней, «испанской». Эта пятая редакция, хотя действие развивается в ней так же как в третьей редакции 1831 года, создана на значительно более высоком художественном и философском уровне. Ее герой, юноша-мыслитель, под влиянием охватившей его любви ищет уединения, удаляется в горы, погружается душой в мир природы.

Автограф пятой редакции не сохранился, нет и авторизованной копии, но на одном из списков стоит дата: 1832 год. Три «испанские» редакции - вторая, «писанная в пансионе» в 1830 году, четвертая, созданная в 1831-м, и пятая - родственны. Дата на списке вполне убедительна, и надо полагать, что пятая редакция «Демона», как и поэма «Измаил-Бей», написана в последний год жизни Лермонтова в Москве. Мыслями о «Демоне» поэт занят весь московский период, и пятая редакция этот период завершает [7]. К ней-то он и делает иллюстрацию - портрет с натуры Лопухиной в образе испанской монахини.

НАЧАЛО РАБОТЫ НАД РОМАНОМ

В 1832 году в Москве Лермонтов начал писать исторический роман из времен пугачевского восстания. Роман остался неоконченным, и при его печатании много лет спустя после смерти Лермонтова редакторы назвали его по имени героя «Вадим».

Юношеский роман был подготовлен всем ходом развития молодого поэта. Уже летом 1831 года перед ним встал вопрос о переходе к прозе.

Страницы творческой тетради М. Ю. Лермонтова - замыслы прозаических произведений. 1831.

В прозе решает он теперь писать своего «Демона». Под аккуратно переписанной новой (четвертой) редакцией поэмы («По голубому небу пролетал //Однажды демон») он делает приписку: «Я хотел писать поэму в стихах: но нет. - В прозе лучше». Настолько сильно было летом 1831 года стремление Лермонтова заняться прозой, что и свой замысел о рвущемся из монастыря на свободу юноше, позднее нашедший воплощение в поэме «Мцыри», он хотел в то время осуществить в жанре психологического романа. Кроме заметки о «Демоне», есть и другая: «Написать записки молодого монаха семнадцати лет. С детства он в монастыре; кроме священных, книг не читал. Страстная душа томится. Идеалы…»

Интерес к прозе подсказан Лермонтову ходом развития русской литературы, той сменой жанров, которая намечалась именно в тот период, на рубеже нового десятилетия.

Историческая тематика романа определялась громадным интересом русского общества тридцатых годов к историческому прошлому родной страны и ростом крестьянских восстаний. Белинский называл свое время веком «историческим». Этот интерес был очень силен и у юного Лермонтова. В его творческой тетради, заполненной во вторую половину 1831 года, имеется пять исторических замыслов, из них три из русской истории. Лермонтова влекут не только глубины человеческого духа, но и жизнь человечества: эпохи исторических переворотов, войн и народных волнений.

В романе «Вадим» написано двадцать четыре главы, из них в первых тринадцати говорится почти исключительно о нищем горбуне Вадиме и его чувстве мести за отца. Но, начиная с четырнадцатой, речь идет главным образом о мщении народа, а герой отступает на второй план. Обе части различны по стилю и языку. Первая еще напоминает романтическую поэму, написанную в прозе с высокопарными эпитетами и метафорами, которая сделана в реалистическом стиле, написана разговорным языком.

Раздумывая о будущих судьбах родины, Лермонтов писал: «Умы предчувствовали переворот и волновались: каждая старинная и новая жестокость господина была записана его рабами в книгу мщения, и только кровь могла смыть эти постыдные летописи». «Настанет год, России черный год, //Когда царей корона упадет», - писал он в лирическом стихотворении 1830 года «Предсказание». Мысль о неизбежности народной революции сменилась в романе развернутой картиной преступлений, совершенных против народа. Тема справедливости народного возмездия стала в процессе работы над романом главной.

Пушкин и юный Лермонтов одновременно работали над произведениями из эпохи пугачевского восстания: Пушкин писал «Капитанскую дочку», Лермонтов «Вадима». Пушкин показывал широкий размах восстания, его массовый характер. Он создал образ народного героя, Пугачева, которого в дворянской литературе было принято изображать как изверга, обманщика, злодея. Личность Пугачева Пушкин создал с исторической верностью и правдивостью. Он отмечал в нем благородство, великодушие, величие, героизм. В изображении пугачевского восстания Пушкин шел вразрез традиции дворянской литературы. Однако непосредственно в самой повести он не приводил фактов, раскрывающих социальные причины восстания. В изображении крестьянского восстания как справедливого возмездия, народного мщения Лермонтов имел в литературе только одного предшественника: Радищева.

Обложка романа М. Ю. Лермонтова «Вадим».

Это вовсе не значит, что роман Лермонтова «Вадим» можно поставить непосредственно рядом с «Путешествием» Радищева. «Путешествие» создавалось под впечатлением грандиозных событий - крестьянской войны XVIII века. Роман Лермонтова - в атмосфере хаотических крестьянских восстаний тридцатых годов XIX века. Противоречивостью исторической действительности тридцатых годов и объясняется в первую очередь противоречивость романа. До Лермонтова только один Радищев видел в крестьянском восстании справедливое возмездие - «человеколюбивое мщение». Вот такие картины «человеколюбивого мщения» и рисовал Лермонтов в своем романе: «…все глаза налились кровью, все кулаки сжались… все сердца забились одним желанием мести; сколько обид припомнил каждый! сколько способов придумал каждый заплатить за них сторицею… надобно же вознаградить целую жизнь страданий хотя одной минутой торжества; нанести хотя один удар тому, чье каждое слово было - обида, один - но смертельный».

В своем романе Лермонтов вывел помещика-злодея. Среди его крестьян нет никого, кто бы помог ему спастись, так как нет ни одного, кого бы он не обидел: того только «сегодня прибил до полусмерти», этот готов ему «нож в бок за жену свою». От преступлений Палицына страдали не только крестьяне, но и помещики. У мелкопоместного соседа, отца горбуна Вадима, при помощи обмана и взяток он отнял имение. Ограбленный Палицыным сосед умер нищим, на соломе: Палицын мстил за то, что собака соседа обскакала на охоте его собаку. При всем этом Палицын считался самым честным человеком в округе. Что только не прочел Палицын «на замаранных листах своей совести», какие только образы не носились в его воображении, когда, в ожидании заслуженной казни, прятался в мрачной уединенной пещере среди дремучего леса.

Описывая самосуд над пленными дворянами, Лермонтов называет пугачевцев «пьяные безумцы». Он стремится найти им оправдание, объясняя их поведение опьянением и провокацией Вадима. От его кровожадности пугачевцы приходят в ужас. Их образы Лермонтов рисует рядом с «мрачным горбуном», «поклонником собственной страсти».

«…Что такое величайшее добро и зло? - два конца незримой цепи, которые сходятся, удаляясь друг от друга», - писал Лермонтов в своем романе о пугачевском восстании.

Идея относительности понятий добра и зла, которая проникает его юношеское творчество, здесь необходима для оправдания крестьянского восстания. В одном случае убийство - преступление, в другом - возмездие.

Личная месть Вадима Палицыну - преступление, месть крестьян тому же Палицыну - справедливое наказание злодею. Вадим преступник. Пугачевцы осуществляли возмездие, и их души чисты. Рядом с добродушием крестьянина-пугачевца Орленко Лермонтов изображает злобность души Вадима.

Чтобы раскрыть свою мысль о моральной чистоте народа, Лермонтов рисует мирную картину природы и на ее фоне так же мирно отдыхающих людей после только что совершенной казни: «Уж было темно; огни догорали, толпа постепенно умолкала, и многие уже спали беззаботно…» Угрюм и мрачен один только Вадим. Он не спит, продолжая думать о мести.

Такую же картину дает Лермонтов и в другом случае, после того как был вынесен смертный приговор Палицыну и пугачевцы отправились за ним, чтобы привести этот приговор в исполнение.

Для изображения народного восстания, как очистительной бури, Лермонтов использует свой излюбленный образ грозы; для него, как и для Пушкина, гроза - символ свободы. И гул толпы восставших крестьян ему напоминает «величественный рев, подобный беспрерывному грому в душную летнюю ночь…».

Тема крестьянского восстания развернута в романе на подлинном жизненном материале. Действия Пугачева развертывались по правую сторону Волги, но после поражения под Казанью, когда его начали теснить правительственные войска, он перешел на левую. Отступление Пугачева через Пензенский край напоминало нашествие. Еще задолго до появления Пугачева шла молва о его приближении. Народ ждал его как избавителя. В Саранске и Пензе его встречали с иконами и колокольным звоном. Такой же прием был оказан и отдельным группам пугачевцев по городам и селам Пензенского края. Пугачевцы побывали и в Тарханах.

Воспоминания о пугачевском восстании в годы детства поэта были достаточно свежи и в народе и в дворянской среде. Еще живы были старики - свидетели и участники восстания. Среди родных и знакомых Арсеньевой было немало пострадавших.

Лермонтов слышал рассказы о борьбе с пугачевцами помещиков села Красное, которое было в восьми верстах от имения его деда Аркадия Алексеевича Столыпина. Это нашло отражение в романе. Описан там и Нижне-Ломовский монастырь, где также побывали пугачевцы и куда ездил поэт с бабушкой в годы своего детства.

Взгляды Лермонтова на характер русского народа противоречат теории официальной народности и будущему славянофильству. Поэт считал, что русскому народу не присущи смирение и покорность, как не свойственна ему и склонность к мистицизму. Характерно, что восстание в романе начинается перед воротами монастыря, а сцены, ему предшествующие, разыгрываются в церкви, во время службы.

Для понимания социальных причин крестьянского восстания и самой психологии восставшего народа у поэта было достаточно жизненных впечатлений. Свой роман он строил не только на историческом материале, но и на фактах современной ему действительности.

Сюжет «Вадима» имел реальные истоки, как и роман Пушкина «Дубровский». В основе обоих произведений лежали хотя и разные, но типичные для того времени факты грабительства, возможные в атмосфере обмана и взяточничества, царивших в судебных учреждениях. Случалось, что крупные помещики, а иногда и просто более ловкие, присваивали имение соседа. Лермонтов с детства слышал о бесконечных тяжбах. В 1828 году пензенские помещики князья Енгалычевы при помощи подлогов завладели имением Максютовой. Случай, происшедший в среде ближайших знакомых, пензенских соседей, должен был произвести сильное впечатление на подростка. Он-то, по-видимому, и послужил основой для сюжета его романа «Вадим». Сюжетом для «Дубровского» послужила Пушкину тяжба тамбовских помещиков Муратова и Крюкова, законченная только в октябре 1832 года.

В письме к Марии Александровне Лопухиной из Петербурга от 28 августа 1832 года, продолжая работу над образом Вадима, Лермонтов писал: «…мой роман - сплошное отчаяние: я перерыл всю свою душу, чтобы добыть из нее все, что только могло обратиться в ненависть, и в беспорядке излил все это на бумаге. Читая его, вы бы меня пожалели». Лермонтов не скупится на краски, чтобы сделать своего героя отталкивающим. Он дает ему наружность горбуна Квазимодо из романа Виктора Гюго «Собор Парижской богоматери», которым все тогда увлекались, увлекался, конечно, и наш поэт. Он берет только наружность горбуна Квазимодо, наделенного необычайной человечностью, духовной чистотой и удивительным обаянием. Ничего общего не имеет и по содержанию роман Лермонтова с романом Гюго, действие которого происходит в XV веке в Париже, - а темой служит любовь и смерть [8].

На романе «Вадим» ярко ощущается прекрасное знакомство Лермонтова с мировой литературой. Образы действительности иногда сочетаются в нем с образами из книг. Среди далеких воспоминаний о пензенской действительности или на фоне родных пензенских пейзажей вдруг промелькнет образ из произведения Шекспира или Данте, Гёте, Гофмана или Вальтера Скотта.

Лермонтов то сравнивает Вадима с Мефистофелем, то вдруг выплывает из туманной дали детских воспоминаний другой образ, образ безобразного каменного кумира, один из тех, которых не раз видел он в детстве в пензенской степи. Образы дантовского «Ада» вплетаются в пейзажи пензенских лесов. Непроходимые болота, покрытые «ковровой зеленью мхов», густой мрачный лес. Столетние липы на опушке простирают свои огромные ветви, и поэту кажется, что на узорах их коры написан известный стих из Данте: «Оставь надежду всякий сюда входящий».

Роман Лермонтова в его реалистической части, как и радищевское «Путешествие», насыщен устным народным творчеством. В текст романа включены народные преданья, заговоры, пословицы. Лермонтов прекрасно знаком с лексикой, синтаксисом и стилем народной речи. Язык действующих лиц из народа прост и безыскусствен. Он отличается краткостью, сжатостью, как пословицы, и служит резким контрастом многословным высокопарным монологам главного героя.

В «Вадиме» намечаются некоторые весьма существенные черты зрелого Лермонтова-прозаика, отличающие его от Пушкина. Лермонтов подробно анализирует, расчленяет переживания своего героя. Он делает это не только от лица автора, но и от лица самого персонажа. Самоанализом постоянно занимается Вадим. Так экспериментирует он над собственной душой, глядя на «казнь» старого дворянина, им самим спровоцированную. Непосредственное описание душевной жизни не свойственно Пушкину. Обычно он вводит во внутренний мир героя через описание внешних действий. Не свойственно его творческой манере и открытое вторжение публицистического стиля в строй повествования, что весьма характерно для Лермонтова.

Юный Лермонтов был знаком не только с мировой литературой, но и с философией. Мы говорили о его знакомстве с Шеллингом, с Фурье. Вероятно, был знаком и с философской системой Фихте. Поэт прекрасно знал математику. В его незаконченном романе есть и такие строки: «…твердое намерение человека повелевает природе и случаю…», «…что может против - устоять твердой воле человека?., воля есть нравственная сила каждого существа… если бы волю можно было разложить на цифры и выразить в углах и градусах, как всемогущи и всезнающи были бы мы!…»

Итак, «Измаил-Бей», пятая редакция «Демона», исторический роман из времен пугачевского восстания - вот чем занят Лермонтов в 1832 году, перед отъездом в Петербург. Где же работает он над этими произведениями: только ли в Москве или продолжает работу и летом в Середникове?

В ЦАРСТВЕ ВАРЕНЬКИ С РОДИНКОЙ

Из всех дошедших до нас стихотворений Лермонтова 1832 года нет ни одного, помеченного Середниковом. Но лишь на этом основании делать вывод, что летом 1832 года он там не был, нельзя. Не все его творческие тетради сохранились. О том, что Лермонтов был в Середникове летом 1832 года, есть свидетельство первого собирателя материалов для биографии поэта В. X. Хохрякова. Вот что пишет Хохряков со слов друга Лермонтова С. А. Раевского: «В конце тридцатых годов Лермонтов начал писать роман, названия которого рассказывавший мне (С. А. Раевский) не помнит. Роман состоит из нескольких глав; в них говорилось о Середникове». Об этом романе Лермонтов писал тому же С. А. Раевскому: «Роман, который мы с тобой начали, затянулся и вряд ли кончится; ибо обстоятельства, которые составляли его основу, переменились, а я, знаешь, не могу в этом случае отступить от истины». Из этого краткого свидетельства узнаем очень много: роман, в котором говорится о Середникове, - это тот самый, который Лермонтов писал вместе с Раевским: «Княгиня Литовская». Вареньку изобразил он в образе Верочки Р., героя Жоржа Печорина сделал похожим на себя. Из этого автобиографического произведения получаем ответ, что летом 1832 года Лермонтов так же, как и раньше, жил в Середникове, а раз жил, следовательно, и работал. Узнаем и другое: именно там, в Середникове, происходил роман Лермонтова с Варенькой Лопухиной, любовь к которой он пронес через всю свою жизнь.

Вот история этой любви.

Это было весной 1832 года.

Компания молодежи с Поварской, Большой и Малой Молчановки собралась ехать в Симонов монастырь ко всенощной - молиться, слушать певчих, гулять. Солнце склонялось к Воробьевым горам, и вечер был прекрасный. Уселись на длинные линейки, запряженные в шестьлошадей, и тронулись вверх по Арбату веселым караваном. Случайно во время этой поездки Лермонтов оказался рядом с Варенькой Лопухиной.

Минувшей зимой шестнадцатилетнюю Вареньку привезли в Москву на «ярмарку невест». Она только одну зиму выезжала и еще не успела утратить ни свежести деревенского румянца, ни сельской естественности и простоты. Это делало ее не похожей на московских барышень, у которых все было рассчитано: каждый жест, поза, улыбка.

Варенька была пылкая, восторженная, поэтическая натура. Сельское уединение и чтение романов сделали ее мечтательной. Но эта мечтательность умерялась природной живостью, веселостью и общительностью. Свою склонность помечтать она не выказывала, а, наоборот, стыдилась как слабости. Была блондинка с черными глазами. Это придавало ей особую прелесть. Каждая перемена настроения, мимолетное чувство и мелькнувшая мысль отражались на ее подвижном лице. В минуты внутреннего подъема оно становилось прекрасным, а порой Варенька могла показаться совсем некрасивой.

В ней была обаятельная простота, свойственная глубоким и цельным натурам. Она была всеобщей любимицей. У нее была родинка на лбу, и дети поддразнивали ее: «У Вареньки родинка, Варенька уродинка».

Иногда Варенька приезжала в Москву погостить. Лермонтов знал ее с детства и привык не обращать на нее внимания. Отсутствие томной бледности и безыскусственность делали ее несколько прозаической в глазах романтически настроенного юноши. Он относился чуть-чуть свысока к этой скромной девушке.

Осенью 1831 года, вернувшись из Середникова, Лермонтов застал в Москве Лопухину. Он написал ей тогда стихи в альбом, как писал всем знакомым барышням. Это был долг вежливости.

После поездки в Симонов монастырь участились визиты Лермонтова к Лопухиным. Никому это не казалось странным. Семьи были коротко знакомы и жили по соседству.

С наступлением лета Лопухины поехали погостить в подмосковную к Столыпиным. Сюда же приехала, как обычно, и Арсеньева с внуком. Уединенные прогулки в аллеях середниковского парка еще больше сблизили Лермонтова и Вареньку.

Все это описано в «Княгине Литовской».

В. А. Лопухина в образе испанской монахини.

Акварель М. Ю. Лермонтова.

«У Жоржа была богатая тетушка, которая в той же степени была родня и Р-вым. Тетушка пригласила оба семейства погостить к себе в Подмосковную недели на две, дом у нее был огромный, сады большие, - одним словом, все удобства. Частые прогулки сблизили еще более Жоржа с Верочкой; несмотря на толпу мадамов и детей тетушки, они как-то всегда находили средство быть вдвоем: средство, впрочем, очень легкое, если обоим этого хочется».

Вот тогда же он делает ее портрет в костюме испанской монахини.

С этого периода, с лета в Середникове, и начинается сближение героини поэмы «Демон» с Лопухиной.

Вынужденный оставить Московский университет, Лермонтов решил поступить в Петербургский. Варенька тяжело пережила разлуку. Она сказала Лермонтову о своей любви, обещала ждать его возвращения.

Чувство, пробужденное в душе поэта Лопухиной, затрагивало лучшие струны его души и чем дальше, тем больше пускало корни в сердце. То же самое было и с героем Лермонтова - Жоржем Печориным: «Чудное дело! Он уехал с твердым намерением ее забыть, а вышло наоборот (что почти всегда и выходит в таких случаях)». Лермонтов делает психологический анализ чувств своего героя, которые в известной степени близки его собственным. Сверху в рукописи он мелко надписывает: «Впрочем, Печорин имел самый несчастный нрав: впечатления, сначала легкие, постепенно врезывались в его ум все глубже и глубже, так что впоследствии эта любовь приобрела над его сердцем право давности, священнейшее из всех прав человечества». Тут было и другое. Надо было ощутить прекрасное в простом, ту «чудную простоту», которая часто заслоняется мишурным блеском.

В Петербурге, через некоторое время после приезда, в стихотворении, обращенном к Лопухиной, он изображает ее, отталкиваясь от образа «Н. Ф. И.»:

Она не гордой красотою

Прельщает юношей живых,

Она не водит за собою

Толпу вздыхателей немых.

Однако все ее движенья.

Улыбки, речи и черты

Так полны жизни, вдохновенья,

Так полны чудной простоты.

Но голос душу проникает,

Как вспоминанье лучших дней,

И сердце любит и страдает.

Почти стыдясь любви своей.

Тогда же он посвящает ей «Измаил-Бея» и в черновике посвящения называет Лопухину «Звезда любви моей!…».

После того как чувство овладело его сердцем, он начинает засыпать письмами ее старшую сестру. Варенька, как и он, не писала ему, и Лермонтов знал о ней только из третьих рук. Его же собственные письма к Марии Александровне предназначались, в сущности, для ее младшей сестры, и читать их надо между строк.

2 сентября 1832 года Лермонтов писал: «Знаете ли, любезный друг, как я стану писать к вам? Понемногу. Иной раз письмо продлится несколько дней: придет ли мне в голову какая мысль, я запишу ее; займет ли мой ум что примечательное, тотчас поделюсь с вами. Довольны ли вы этим?» - спрашивает он, конечно, прежде всего не Марию Александровну, а ее младшую сестру. Письмо, полное внутреннего трепета, Лермонтов заканчивает просьбой: «Мне бы очень хотелось задать вам небольшой вопрос, но не решаюсь написать. Коли догадываетесь - хорошо, я буду доволен; а нет - значит - если бы я и написал вопрос, вы не могли бы на него ответить.

Это такого рода вопрос, какой, быть может, вам и в голову не приходит».

Мария Александровна удовлетворила просьбу Лермонтова, по-видимому, не сразу и, получив от него упрек в недостатке внимания, пишет ему 12 октября: «Поверьте мне, что я не потеряла способности угадывать ваши мысли, но что вы хотите, чтоб я вам сказала? Она здорова, по-видимому, довольна, весела, вообще ее жизнь такая однообразная, что даже нечего о ней сказать, сегодня как вчера. Я думаю, что вы не очень огорчитесь, узнав, что она ведет такой образ жизни, потому что он охраняет ее от всяких испытаний; но с своей стороны я бы желала для нее немного разнообразия, потому что, что это за жизнь для молодой особы, слоняющейся из одной комнаты в комнату, к чему приведет ее такая жизнь? - сделается ничтожным созданием, вот и все. Ну что же? Угадала ли я вас? То ли это удовольствие, которого вы от меня ожидали?»

Письмо Лермонтова к Лопухиной, написанное после того, как он решил поступить в школу прапорщиков, полно волнения и тревоги.

Поступление в военную школу на два года отрывало его от Москвы. Он умоляет Марию Александровну писать ему. Теперь это не простая любезность, а «благодеяние» и «подвиг человеколюбия».

Лермонтов чувствует себя изменившимся и не знает, что будет с ним еще через год. «Узнаете ли вы меня и захотите ли узнать? И какую роль буду играть я? Приятно ли будет это свидание для вас или оно смутит нас обоих?» - спрашивает он Марию Александровну в письме от 4 августа 1833 года, и не столько ее, сколько Вареньку.

Когда в начале 1834 года Шан-Гирей привез ему поклон от нее, Лермонтов был огорчен и разочарован: «Только-то?!» Прощаясь с Шан-Гиреем, ехавшим в Петербург, Варенька с влажными глазами, но с улыбкой сказала: «Поклонись ему от меня; скажи, что я покойна, довольна, даже счастлива».

Лермонтов выслушал это, как показалось Шан-Гирею, хладнокровно и не стал расспрашивать. Шан-Гирей обиделся на Лермонтова за это кажущееся безразличие к Вареньке. На его упрек Лермонтов отвечал: «Ты еще ребенок, ничего не понимаешь».

То, что произошло весной 1835 года, становится понятным из простого сопоставления фактов. 22 ноября 1834 года Лермонтов кончил военную школу и был произведен в офицеры. Он стал бывать в светском обществе Петербурга. На одном из первых балов встретил Сушкову и в течение декабря разыгрывал роман с ней. Ответом на известия об этом «романе» была помолвка Вареньки. Это было сделано быстро и решительно. В мае 1835 года она вышла за чиновника Н. Ф. Бахметева (1798 - 1884), человека бесцветного, но безупречной репутации и с большим состоянием. Как Татьяне Лариной, ей были все «жребии равны». Родные поспешили устроить брак до нового свидания с Лермонтовым, который тщетно добивался отпуска.

Расставшись летом 1832 года, Лермонтов и Лопухина не знали, что им предстоит в жизни лишь несколько коротких встреч.

У Лермонтова есть стихотворение «Ребенку» («О грезах юности томим воспоминаньем»).

Страдания ее до срока изменили.

Но верные мечты тот образ сохранили

В груди моей… -

говорит поэт любимой женщине, матери ребенка. Вслед за П. А. Висковатым, позднейшие биографы предполагали, что Лермонтов написал это стихотворение, увидев единственную (как всегда считали) дочь Варвары Александровны. Однако было одно существенное возражение: стихотворение явно обращено к мальчику. Новые сведения [9], что у В. А. Лопухиной-Бахметевой, кроме одной оставшейся в живых дочери, было еще и несколько рано умерших детей, дает возможность думать, что стихотворение «Ребенку» обращено к одному из рано умерших сыновей. Таким образом, исчезает препятствие, которое мешает включить это прекрасное стихотворение в лирический цикл, посвященный Лопухиной.

В 1838 году Лермонтов посвятил ей «Демона», а в поэме «Валерик», написанной в 1840-м, прорвались также личные интимные строки: «Но я вас помню, да и точно, //Я вас никак забыть не мог». Хотя герой не автобиографичен, ничего общего с Лопухиной не имеет и героиня. Перед самой гибелью Лермонтов, обращаясь к кузине Кате Быховец, у которой находили сходство с Варварой Александровной, писал: «Нет, не тебя так пылко я люблю…», «Я говорю с подругой юных дней…»

Надо думать, что между Лермонтовым и «подругой юных дней» В. А. Лопухиной-Бахметевой существовала переписка. По свидетельству мемуаристки О. Н. Трубецкой, письма Лермонтова к младшей сестре хранила Мария Александровна, оберегая от биографов, и уничтожила перед самой смертью.

«Последние известия о моей сестре Бахметевой - поистине печальны, - писала Мария Александровна 18 сентября 1841 года за границу Александре Михайловне Верещагиной-Хюгель. - Она вновь больна, ее нервы так расстроены, что она вынуждена была провести около двух недель в постели, настолько была слаба. Муж предлагал ей ехать в Москву - она отказалась, за границу - отказалась и заявила, что решительно не желает больше лечиться. Быть может, я ошибаюсь, но я отношу это расстройство к смерти Мишеля, поскольку эти обстоятельства так близко сходятся, что это не может не возбудить известных подозрений. Какое несчастие эта смерть… В течение нескольких недель я не могу освободиться от мысли об этой смерти, я искренне ее оплакиваю. Я его действительно очень, очень любила».

В. А. Лопухина умерла в 1851 году, 36 лет, и похоронена в Москве в соборе Донского монастыря.

С Варенькой соединяло Лермонтова высокое чувство любви, с Марией Александровной Лопухиной и Сашенькой Верещагиной - высокое чувство дружбы. Это его московские друзья, оставшиеся ему верными до конца. Обеих называл он «наперсницами своих юношеских мечтаний». Александра Михайловна Верещагина - человек саркастического ума, натура волевая. Ее мать, по-видимому, не в состоянии была руководить дочерью, и она пользовалась относительной свободой. Характерен ее выбор друзей. В их числе А. И. Алексеев - один из привлеченных к политическому процессу 1826 - 1828 годов по распространению нелегальных стихов Пушкина. Блестящий гвардеец пережил тюрьму и отмененный впоследствии смертный приговор. Его здоровье было расшатано, и он умер в 1833 году. Красивая светская девушка с хорошим состоянием вышла замуж только в 1837 году, когда ей было уже 27 лет, что считалось по тому времени очень поздно. Вышла за вюртембергского дипломата барона Хюгеля и навсегда покинула Россию. Увезла с собой посвященную ей Лермонтовым поэму «Ангел смерти» и в 1857 году опубликовала за границей.

А. М. Верещагина-Хюгель.

Литография Л. Ноэля. 1838.

По прямой широкой дороге Лермонтов не раз мчался верхом из Серед-никова в Федорове. Он спешил к Верещагиной пошутить и позлословить, показать новые стихи. Позднее они иногда переписывались, но письма Лермонтова уничтожила мать Сашеньки, так как они задевали высокопоставленных лип. и хранить их было опасно.

СЕРЕДНИКОВСКИЕ БАЛЛАДЫ

Летом 1832 года в Середникове написаны баллады «Тростник» и «Русалка». Не случайно московский период творчества Лермонтова заканчивается балладами - жанр, подсказанный ему не только русской, но и английской литературой, результат увлечения Байроном и особенно высоким мастером этого жанра Кольриджем.

«Русалка» - вершина юношеской лирики Лермонтова и в то же время одна из художественных вершин всего творчества поэта. Новаторство формы сочетается с богатством содержания. Интересен и своеобразен ее трехдольный размер, которым в отличие от Пушкина гораздо чаще начинает пользоваться Лермонтов, особенно в юности.

Баллада создана семнадцатилетним юношей. В 1836 году поэт внес в нее лишь незначительные изменения. «Русалка» написана незадолго до отъезда в Петербург. В творческой тетради Лермонтова 1832 года она расположена перед стихотворением «Челнок» («По произволу дивной власти»), написанным, как известно, вскоре по приезде в Петербург. Оно прислано в Москву в одном из первых писем, в начале августа 1832 года. «Русалка» очень далека от этого стихотворения, как и от всех петербургских впечатлений. И наоборот, очень близка всей атмосфере летней жизни в усадьбе.

Лермонтов видел природу глазами художника, он слушал ее как музыкант. В его поэтическом мире все звучит и поет, сверкает и переливается красками. Тут и блеск солнечного дня, тут и лунное голубое сияние ночи. Тут и песни:

Мой дом везде, где есть небесный свод,

Где только слышны звуки песен…

Звуки, которыми наполнена тишина лунной ночи, слагаются в мелодию. То в просторе звездного неба слышится ему песня ангела, то чудится, что с реки несется песня русалки. Тут и все обаяние русской природы, которой поэт наслаждался в детстве в Тарханах, а в юности в Середникове. Но в стихотворениях «Тростник» и «Русалка» встречаем следы и конкретных впечатлений от усадьбы, где Лермонтов проводил свои летние каникулы. И там и здесь река, в то время полноводная. Место, запечатленное в обоих стихотворениях, пустынное, уединенное, одно из любимых Лермонтовым. Это место у подножия крутого холма, где некогда была плотина. Деревня далеко, на высоком противоположном берегу. В то время она была не велика.

…Иногда

На берегу реки, один, забыт,

Я наблюдал, как быстрая вода.

Синея, гнется в волны, как шипит

Над ними пена белой полосой;

И я глядел, и мыслию иной

Я не был занят, и пустынный шум

Рассеивал толпу глубоких дум, -

писал Лермонтов «1831-го июня 11 дня».

И спокойно, плавно текущая русская река, «синея, гнется в волны» обычно у плотины. У плотины шипит над волнами «пена белой полосой». И «пустынный шум», который слушал Лермонтов, - это также шум воды, несущейся через плотину. Возможно, в одну из таких минут и родилось стихотворение «Русалка». Запруженная река, «шумя и крутясь», колеблет облака, которые в ней отражаются. Волны, набегая на плотину, пенясь, разбиваются о нее и разлетаются серебряными брызгами.

Весь воздух в долине над рекой наполнен лунным светом. Сияние луны кажется живым, струящимся, и еще неподвижнее кажутся черные деревья, спускающиеся к реке по крутому склону холма. А между ними, чудится, идет какая-то таинственная жизнь. Лунный свет точно уплотняется, сгущается, и из него рождаются фантастические существа:

Русалка плыла по реке голубой.

Озаренная полной луной…

Нет, не то… «Озаренная» - в этом есть какая-то неподвижность, какая-то статичность. А русалка плывет, движется. Надо не «озаренная», а «озаряема». И Лермонтов исправляет:

Русалка плыла по реке голубой,

Озаряема полной луной…

Все спит. Тишина.

Середниково. Фотография Г. Липскерова.

«Русалка». Черновой автограф М. Ю. Лермонтова.

Но из-под деревьев, спускающихся к самой воде, несется бесконечное количество шорохов, будто поет прибрежный тростник. Но это поет не тростник. Это поет русалка:

Русалка плыла по реке голубой,

Озаряема полной луной;

И старалась она доплеснуть до луны

Серебристую пену волны.

И шумя и крутясь, колебала река

Отраженные в ней облака;

И пела русалка, любуясь на них…

Но последняя строка не удовлетворяет Лермонтова, и он несколько раз переделывает ее в поисках главного, основного. Русалка создана сказочной красотой лунной ночи: лунным светом, осеребренным луной туманом, поднимающимся над рекой, серебристой пеной, плеском воды. Весь смысл в песне:

И пела русалка - и звук ее слов

Долетал до крутых берегов.

А в этой песне, которую слышал и поэт, стоя на берегу, она рассказывает о юноше, похороненном на дне реки:

И там на подушке из ярких песков

Под тенью густых тростников

Спит витязь, добыча ревнивой волны,

Спит витязь чужой стороны.

Сама русалка - только часть лунного пейзажа, на фоне которого разыгралась драма человеческой жизни. Герой стихотворения - человек.

Тайна смерти утонувшего юноши, тайна его жизни не раскрыта ни русалкой, ни поэтом. Но она-то и создает пафос этой маленькой лирической трагедии, в которой с такой силой передано ощущение страшного молчания смерти.

Стихотворение богато красками, очень музыкально.

На тонком сочетании голубого с серебристым построена его красочная гамма, ритм передает плавное колыхание волны. Белинский считал, что это стихотворение Лермонтова представляет собою один из драгоценнейших перлов русской поэзии.

У реки происходит действие и баллады «Тростник», также написанной в Середникове под впечатлением народных песен и сказок. Героиня баллады - девушка, загубленная сыном злой мачехи и превратившаяся в тростник. Ее печальную песню слушает рыбак. Здесь все та же знакомая нам плотина, расположенная у подножия крутого холма. Местность воспроизведена с натуры. Здесь и крутой берег, и синие воды, и тростник, и, наконец, «запад золотой»: ведь солнце садится совсем близко, налево за горкой, и тогда - все золотое! Крутой холм, где стояла беседка, был местом прогулок молодежи деревни Лигачево: «И раз пошли под вечер // Мы на берег крутой //Смотреть на сини волны //На запад золотой». Стихотворение «Тростник» стало песней. Бывает обратное, когда народ свои собственные песни приписывает поэту. Так, в Середникове и его окрестностях считают, что старинная русская песня «Липа вековая» написана Лермонтовым. Да это и не удивительно. Некоторые юношеские стихотворения Лермонтова трудно отличить от народных песен. Вот как звучит его стихотворение 1831 года «Желтый лист о стебель бьется…». В первой строфе обычное для песенной поэзии сочетание четырех- и двухстопного хорея. С четырехстопного хорея начинается и вторая строфа, но уже второй и третий ее стихи не укладываются в схему хорея. В обоих случаях перед конечным ударением появляется «лишний» безударный слог. В третьей строфе такой «лишний» слог появляется перед первым ударением, а в конце стиха идут подряд два ударения: «Зачем грустить молодцу». Чувствуется попытка преодоления силлабо-тонической инерции - стих бьется, ломается, борется с самим собой. В силлабо-тонической системе этому размеру нет соответствия.

А если прочесть стихотворение без деления на стопы, с одними ударениями? Вот так:

Что за важность, если ветер

Мой листок одинокой

Унесёт далёко, далёко,

Пожалеет ли об нём

Ветка сирая…

Ритм стихотворения становится более плавным, распевным. Это уже не силлаботоника, но как это близко к народному чисто тоническому стиху! Не случайно и названо стихотворение «Песня».

Внутренняя переполненность, чувство собственного национального своеобразия - все это диктовало теперь Лермонтову такие строки:

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он, гонимый миром странник,

Но только с русскою душой.

Вскоре по приезде в Петербург он создал «Парус». Стремление к недостижимому, вечная неудовлетворенность и тревога духа - все чисто лермонтовское нашло выражение в этом стихотворении:

Под ним струя светлей лазури,

Над ним луч солнца золотой…

А он, мятежный, просит бури.

Как будто в бурях есть покой!

Часть вторая
НА ПУТИ К ВЕРШИНАМ
Глава I
«ПАНОРАМА МОСКВЫ»

B Петербургском университете Лермонтову не зачли двух лет, которые он пробыл в Московском. Под влиянием петербургских родственников он решил поступить в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. В школе этой, бывшей раньше чем-то вроде военного университета, при Николае I был введен режим шагистики и муштры. В ее стенах разрешалось теперь читать только установленные учебники. В то же время начальство смотрело сквозь пальцы на грубые развлечения юнкеров, отвлекавшие молодежь от вольнодумства. В письме к Марии Александровне Лопухиной два года, которые ему предстояло провести в школе, Лермонтов назвал «своим будущим заключением». Поступивший туда вместе с ним его друг В. Шеншин в письме профессору Московского университета резко отозвался о юнкерах и нравах школы. Письмо было перехвачено, и в III отделении завели особое дело «По письму воспитанника школы Гвард. подпрапорщиков В. Шеншина, писавшего о товарищах своих в выражениях оскорбительных».

«Третье отделение» организовано Николаем I при «его собственной императорского величества канцелярии» специально для борьбы с вольнодумством. Со всех концов России туда поступали доносы - «изветы» и «наветы». Самые заглавия дел красноречивы: «О вольнодумстве будто бы», «о пасквильных стихах» и «предосудительных разговорах» или о том, что «некто не совсем предан правительству». Создавалось дело по письму такого-то «о разговорах под его окошком о каком-то обществе» или «по слухам» насчет такого-то, «будто бы разговаривавшего о французской революции». Было много дел «по прикосновенности с государственными преступниками», то есть по связи с декабристами, на которые накладывалась резолюция присоединить к делу 1826 года.

«Будущее заключение» ломало жизнь Лермонтова, отрывало его от литературного труда. «Мужайтесь!» - писала Мария Александровна, предлагала хранить его рукописи и старалась укрепить надежду, что военная служба не помешает ему быть поэтом. Письма старшей Лопухиной будут служить ему поддержкой и в дальнейшем. В ее письме от 12 октября 1832 года рисуется образ Лермонтова с «любящим сердцем», увлекающейся натурой, «добрым характером». По переписке с М. А. Лопухиной, как по переписке с М. А. Шан-Гирей, можно судить о переменах, которые происходили с Лермонтовым.

«С тех пор как я не писал к вам, так много произошло во мне, так много странного, что, право, не знаю, каким путем идти мне, путем порока или глупости… - писал Лермонтов Марии Александровне 19 июня 1833 года. - Знаю, что вы станете меня увещевать, постараетесь утешить, - это было бы напрасно! Я счастливее, чем когда-либо, веселее любого пьяницы, распевающего на улице! Вас коробит от этих выражений; но увы! Скажи, с кем ты водишься - и я скажу, кто ты». Последние слова были подчеркнуты.

…«Моя будущность, блистательная на вид, в сущности, пошла и пуста… - писал он ей же по окончании военной школы 23 декабря 1834 года, - с каждым днем я все больше убеждаюсь, что из меня никогда ничего не выйдет: со всеми моими прекрасными мечтаниями и неудачными шагами на жизненном пути… может быть, и теперь вы пожелаете ласковыми словами разогнать холодную иронию, которая неудержимо прокрадывается мне в душу, как вода просачивается в разбитое судно».

В письме от 12 декабря 1832 года, получив «дурные новости» о поступлении Лермонтова в военную школу, Мария Александровна упрекает своего друга в стремительности решения. Она считает, что его надоумил это сделать Алексей Столыпин, и дальше дает совет избегать «…ту молодежь, которая бравирует всякими выходками и ставит себе в заслугу глупое фанфаронство. Умный человек, - пишет она, - должен быть выше всех этих мелочей; не заслуга, а наоборот, это хорошо только для мелких умов, предоставьте им это и следуйте своим путем».

А. А. Столыпин-Монго.

Акварель художника Марта. 1840-е гг.

Алексей Столыпин (1816 - 1858) - родственник Лермонтова, товарищ по гвардейской школе и лейб-гвардии гусарскому полку, получивший прозвище Монго от клички одной породистой собаки. Позднее гусарская лихость Монго, его кутежи и всевозможные похождения, несмотря на предупреждения Марии Александровны, некоторое время привлекали Лермонтова, что нашло отражение в одноименной поэме «Монго» (1836), где герой идеализирован по сравнению с прототипом.

Князь М. Б. Лобанов-Ростовский пишет в своих воспоминаниях, что Монго был очень красив, но глуп, и скрывал это под маской пустоты и хвастовства. Говорить о глупости, пожалуй, преувеличение, Монго не лишен остроумия, скорее права М. А. Лопухина, причисляя его к «мелким умам». «Человек пустой» назвал Монго в своем дневнике Л. Н. Толстой, встретив его во время Крымской кампании, но, встретив в ресторане, назвал «интересным малым». Образ Монго раскрывается в его переписке с родными [10]: фанфаронство, бравада пустотой, лень, безделье, порой цинизм. В письме к одной из сестер от 10 декабря 1840 года из Тифлиса он описывает свой образ жизни. После лета, проведенного в походах на Кавказе, надеется, что его сделают адъютантом и это даст возможность осуществить мечту об отставке. А в ожидании назначения живет в Тифлисе в обществе столичных знакомых. «В 10 часов я поднимаюсь, мы пьем кофе… потом мы поем все знакомые арии, потом расстаемся, каждый идет работать: Гагарин рисует, Васильчиков читает, Жерве предается размышлениям о своих привязанностях. Я лично не делаю ничего, а впрочем я курю, лежа на персидских коврах». В час легкий завтрак, потом визиты, в пять обед, затем массаж в турецких банях, после чая ложатся спать за исключением праздников. «Весь день ни о чем не приходится думать… Так живут все откармливаемые животные. После этого думайте о нашей жизни, что вам угодно, но, чтобы вы не сказали, я не переменю ее ни на какую другую». Далее следует сообщение о тифлисских красавицах. «Прощайте, дорогая… я погибаю от усталости, написав вам такое длинное письмо». Характеризуют Монго и письма родных, которые беспокоятся о его будущем, карьере, заброшенном хозяйстве. Он увлечен собаками, охотой, скачками. На вопрос «что он собирается делать», Монго отвечает: «Это вопрос, который затруднил бы всякого другого, но не меня… я ничего не знаю, что до настоящего времени я не очень скучаю, совершенно не испытываю голода и холода, не хочу беспокоиться о будущем, а потому что оно не совсем розового цвета, я не вижу оснований портить себе характер, приобретать сплин» (1840). «Алексей имеет вид совершенно довольного своей судьбой, - пишет несколько лет спустя сестра, - потому что он даже так сказал: «В сущности, чего мне еще не хватает». Я ему сказала, что ожидаю дня, когда он совершенно изменит свой образ жизни. Он улыбнулся» (1844). Письмо относится уже к тому периоду, когда Монго давно был в отставке, полученной после окончания следствия по дуэли Лермонтова с Мартыновым, и побывал за границей, чего раньше долго добивался. Это было время, когда, как пишет

М. Б. Лобанов-Ростовский, Монго предался культу своей особы, принимал по утрам и вечерам ванны из различных духов, имел особый наряд для каждого часа и подражал героям модных романов.

Столыпина-Монго биографы называют другом Лермонтова. Но дружбы между ними никогда не было. Между этим «великолепным истуканом», как назвал Монго Лобанов-Ростовский и его родственником поэтом, утверждал мемуарист, не было ничего общего. По возвращении Лермонтова из ссылки за стихи «Смерть Поэта» его тепло принял пушкинский круг. П. П. Вяземский вспоминает, как Лермонтов скучал с братьями Столыпиными и звал его к Карамзиным.

Монго - товарищ Лермонтова по гусарским кутежам, и только. Знаток дуэльного кодекса и дуэлянт, он был секундантом на двух дуэлях своего родственника. В дуэли Лермонтова с Мартыновым, где были нарушены правила дуэльного кодекса, по своему эгоизму и легкомыслию, допустил убийство великого русского поэта.

«…Москва моя родина и такою будет для меня всегда: - там я родился, там много страдал и там же был слишком счастлив», - писал Лермонтов/ М. А. Лопухиной. Всякая связь с Москвой приводит его в восторг. «О как бы я желал опять вас увидеть, говорить с вами, - писал он ей же. - Возле вас я нашел бы себя самого, стал бы опять, каким некогда был, доверчивым, полным любви и преданности». О встрече с Алексеем Лопухиным, приехавшим в Петербург, писал: «…я едва не сошел с ума от радости: разговаривал сам с собой, смеялся, потирал руки. Вмиг возвращался к моим прошедшим радостям; двух страшных годов как не бывало…»

Лейтмотив - «в Москву!» - звучит в письмах Лермонтова, и поэт всегда задерживается там проездом. Его московские дружеские связи очень прочны, а московские впечатления оживают и воплощаются в творчестве. «Описательное сочинение» по теории словесности, заданное преподавателем военной школы В. Т. Плаксиным, превращается под пером Лермонтова в апофеоз любимого города. В созданный в Петербурге героический пейзаж «Панорама Москвы» вложил он свой юношеский творческий опыт, свои раздумья. Сочинение в жанре описательной прозы возникло из того же источника, что и письма-исповеди старшей Лопухиной. Это, итог московской юности. Так когда-то пансионское сочинение «Поле Бородина» послужило подростку толчком для создания прозаического очерка в жанре исторического пейзажа. Военная школа не оставляла времени для литературного труда, но не могла приостановить творческого роста Лермонтова. Да и московское образование заложило прочные основы для будущего развития.

Школьное «описательное сочинение» Лермонтова создавалось в атмосфере происходивших в то йремя споров о Москве и Петербурге. Официальную точку зрения Лермонтов позднее сформулировал в романе «Княгиня Литовская», вложив эту мысль в уста дипломата: «Всякий русский должен любить Петербург… Москва только великолепный памятник, пышная и безмолвная гробница минувшего, здесь (в Петербурге. - Т. И.) жизнь, здесь наши надежды». Возражая, в «Панораме Москвы» Лермонтов писал: «Москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча…у нее есть своя душа, своя жизнь… каждый ее камень хранит надпись, начертанную временем и роком, надпись, для толпы непонятную, но богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением для ученого, патриота и поэта!…» Сам он рано научился понимать язык исторических памятников, а в своем творчестве не раз обращался к историческому облику Москвы. Образы любимого города зарождались в его душе с ранних лет. Они впервые возникали в детском воображении, когда ребенком привозили его в Москву; они рождались и во время исторических экскурсий, которые подросток совершал с Зиновьевым, и во время самостоятельных прогулок юноши.

Мысль о непобедимости златоглавой Москвы Лермонтов воплотил в образе старого русского великана «в шапке золота литого». Стихотворение «Два великана» юный поэт написал в 1832 году в связи с двадцатилетием Отечественной войны. Позднее мысль эта перешла в поэму «Сашка». Для поколения Лермонтова Москва - город-герой.

Напрасно думал чуждый властелин

С тобой, столетним русским великаном,

Померяться главою и обманом

Тебя низвергнуты Тщетно поражал

Тебя пришлец: ты вздрогнул - он упал! -

писал Лермонтов о Московском Кремле.

Колокольня Ивана Великого.

Литография 1830-х гг.

В доме на Пятницкой, сохранившемся после пожара, поэт внимательно всматривается в окружающие предметы, читая по ним повесть о нашествии врагов:

Сердитый Кремль в огне их принимал

И проводил, пылая, светоч грозный…

В «Панораме Москвы» петербургский юнкер писал: «Что сравнить с этим Кремлем, который, окружась зубчатыми стенами, красуясь золотыми главами соборов, возлежит на высокой горе, как державный венец на челе грозного владыки?… Он алтарь России…»

Попутно вспоминает и о своем трагическом герое - Наполеоне, осмелившемся поднять руку на великий город, встретивший его пожаром. Описывает свой любимый Петровский театр, который так часто посещал. Подчеркивает, что это произведение нового искусства и на нем Аполлон алебастровый (а не мраморный, как подобает древнему античному Аполлону), алебастровой была при Лермонтове и колесница. После пожара театра в 50-х годах XIX века алебастровый Аполлон заменен бронзовым, каким мы привыкли его видеть теперь на фронтоне Большого театра.

«Панорама Москвы», вероятно, создавалась не без полемики с Пушкиным, воспевавшим Петербург во вступлении к «Медному всаднику», напечатанном в январе 1834 года. Лермонтов не мог пройти мимо такого категорического утверждения: «И перед младшею столицей померкла старая Москва». В школьном сочинении он не имел возможности бросить решительный вызов Петербургу, как это сделал в поэме «Сашка», увидевшей свет через несколько десятилетий после его смерти: «Я враг Неве и невскому туману»:

Там жизнь грязна, пуста и молчалива,

Как плоский берег Финского залива.

Москва не то: покуда я живу,

Клянусь, друзья, не разлюбить Москву.

Возможно, что самый замысел показать Москву с высоты, возник у Лермонтова под впечатлением романа Гюго «Собор Парижской богоматери», произведшего на него сильное впечатление, о чем мы могли судить по роману «Вадим». Но так точно описать Москву «с птичьего полета» был он в состоянии только потому, что хорошо изучил и запомнил ее панораму, много раз любуясь ею с колокольни Ивана Великого.

Лермонтов-музыкант свой пейзаж Москвы озвучивает колокольным звоном. Он привык во всем искать чудесное, и ему кажется, что бестелесные звуки принимают видимую форму, что духи неба и ада свиваются под облаками в быстро вертящийся хоровод. В согласном гимне колоколов, как в оркестре, ему слышится рев контрабасов, треск литавр, и поэт создает свой героический пейзаж под аккомпанемент музыки Бетховена.

Глава II
АВТОР НИКОМУ НЕ ИЗВЕСТНОЙ ДРАМЫ «МАСКАРАД»

В конце декабря 1835 года по большому петербургскому тракту неслась тройка. Вот и Черная Грязь, последняя станция перед Москвой. Тройка подкатила к станционной гостинице. Прежде других из дилижанса вынырнул молодой гусар в длинной шинели и стремительно влетел на широкое крыльцо. Пока перепрягали лошадей, вышел на занесенный снегом двор. По расчищенной дорожке направился к дому с вывеской «Трактир». Комната с ярко расписанными стенами была битком набита народом. За столиками сидели мужики в суконных шапках и полушубках, пили чай. На стойке кипел громадный самовар. Сквозь нестройный гул голосов пробивалась знакомая мелодия. «Что в поле за пыль пылит? Что за пыль пылит, столбом валит!…» - пел молодой звонкий голос. Эту песню про татарский полон Лермонтов хотел включить в задуманный в студенческие годы исторический роман о борьбе с татарами. И вот теперь родная Москва встречала его этой песней. Песня вводила в дорогой московский мир, мир его юности. Он был отделен от него тремя петербургскими годами, наложившими тяжелый отпечаток на душу, изменившими характер. «Характер, но не сердце!» - как писал он московским друзьям из Петербурга.

Начинались ранние зимние сумерки, и в окнах деревни кое-где вспыхивал тусклый желтый свет лучины, когда, скрипя полозьями по снегу, возок отъезжал от станции Черная Грязь в Москву.

Закутавшись в шинель, погруженный в раздумья, в почтовой карете сидел автор недавно написанной пьесы «Маскарад». По окончании военной школы Лермонтов создал ее трехактную редакцию. Отданная им на театр, она была возвращена цензором «для нужных перемен». Прибавив еще один акт, Лермонтов, уезжая в отпуск, оставил рукопись другу Святославу Раевскому для представления в цензуру снова и надеялся на благоприятный ответ.

«Маскарад» - вершина юношеского творчества Лермонтова, когда любил он «и бури шумные природы, и бури тайные страстей!». Хоть и написанная в Петербурге, драма эта сочетала основные особенности написанного в Москве. Здесь все та же напряженность умственных исканий, лирическое воодушевление, пафос.

«Маскарад» - романтическая драма, и ее сюжет построен на взлетах и падениях, на стремительных нарастаниях эмоций - это вихрь страстей. Здесь та же мощная волна негодования, которая поднималась в его душе, когда по ночам у себя в мезонине на Малой Молчановке он думал о жизни. Всю накопившуюся силу протеста против насилия, лжи, несправедливости, царящих в мире, он воплотил тогда в образе Демона.

Герой «Маскарада» Евгений Арбенин - человек с демонической душой, тот же Демон, что и пролетавший по голубому небу над грешною землей. Но Демон, по воле автора, превращен в человека и сведен на эту «грешную землю». Тот, небесный Демон, залетает в монастырь, этот, земной, вращается в петербургском высшем свете. Одного такого героя было бы достаточно для цензурных запрещений. Но тут возникают еще не менее опасные темы, как воспитание характера обстоятельствами, с которыми мы уже встретились в «Испанцах», и тема порочности николаевской действительности, развращающей людей, да к тому же высший петербургский свет.

В «Маскараде» есть гениальный по лаконизму диалог, из которого, как из зерна, вырастает реалистический сюжет драмы. «Вы человек иль демон?» - спрашивает князь Звездич Арбенина. И тот отвечает: «Я? - игрок» (д. II, сц. 4).

М. Ю. Лермонтов.

Портрет работы художника П. Заболотского. 1837.

Николаевская действительность морально разлагала. Это особенно сильно сказывалось в столице. Будущий московский профессор Грановский, в то время студент Петербургского университета, писал в 1833 году: «Я вижу столько глупых плутов, что часто у меня является желание сделаться негодяем или застрелиться… Подожду несколько лет, и, если судьба ничего не пошлет мне в эти годы, я расквитаюсь с нею». Пустота жизни способствовала широкому распространению карточной игры. «Жить тошно… всякий день слышишь что-нибудь неприятное. Тут невежды со всех сторон ставят преграды просвещению, там усиливается шпионство… Бостон есть лучший опиум и действует вернее всех других мер», - записал будущий декабрист Николай Тургенев в своем дневнике в годы сравнительно с николаевскими более либерального александровского царствования. «Садимся мы… и загорелся бой!» - говорит Евгений Арбенин. Свой пыл души, свои кипучие, бурные силы, одаренный умом, «талантами большими», он растрачивал в игорном доме.

Тема карточной игры и до и после Лермонтова привлекала внимание русских писателей. В середине 30-х годов Пушкин написал «Пиковую даму», вышедшую в свет, когда Лермонтов начинал работу над «Маскарадом», а Гоголь комедию «Игроки», появившуюся, когда Лермонтова уже не было в живых. Об «Игроках» писал позднее и Достоевский.

В центре драмы Лермонтова гигантская фигура Евгения Арбенина. Как во всякой романтической драме, исповедь-монолог служит и в «Маскараде» основным приемом для создания образа главного героя. Несмотря на всю свою романтическую приподнятость, монологи Арбенина просты, естественны, правдивы - это подлинный «рассказ» души.

В одном из таких монологов, раскрывающих внутренний мир героя, Арбенин говорит:

…я все видел,

Все перечувствовал, все понял, все узнал,

Любил я часто, чаще ненавидел,

И более всего страдал!

Как и Демон, Арбенин титан-страдалец. Зарождение этого образа находим в философской исповеди, написанной 11 июня 1831 года:

Под ношей бытия не устает

И не хладеет гордая душа;

Судьба ее так скоро не убьет,

А лишь взбунтует…

С такой душой ты бог или злодей…

«С такой душой» - герой «Маскарада». В одном из своих монологов Арбенин говорит: «Везде я видел зло и, гордый, перед ним нигде не преклонился». После того как разлетелись его мечты, он «…испытал // Все сладости порока и злодейства…». Но когда говорит он о любви к Нине, возрождается пылкий юноша. Как и в поэме «Демон», в драме «Маскарад» - тема любви, возвращающей к добру.

Лермонтов не раскрывает, в чем состояли «буйные надежды» и чем были наполнены «пламенные дни» московского юноши Евгения Арбенина, но его монолог невольно заставляет вспомнить монолог Юрия Волина из драмы «Menschen und Leidenschaften». Объясняя своему товарищу, которого он несколько лет не видел, причины происшедшей в нем перемены, Волин говорит: «…я не тот Юрий, которого ты знал прежде, не тот, который с детским простосердечием и доверчивостью кидался в объятия всякого, не тот, которого занимала несбыточная, но прекрасная мечта земного, общего братства, у которого при одном названии свободы сердце вздрагивало и щеки покрывались живым румянцем…» (д. I, явл. 5). Такие же высокие идеалы могли быть когда-то и у Евгения Арбенина.

Хрупкая душа Владимира Арбенина разбилась, у Евгения Арбенина душа «кипучая как лава», и он выжил в мире зла. «Величайшее добро и зло - два конца одной и той же цепи», - писал Лермонтов в своем юношеском романе «Вадим». На одном конце этой цепи московский юноша Владимир, на другом - Евгений Арбенин.

Завязка драмы «Маскарад» происходит на маскараде в доме Энгельгардта. В. В. Энгельгардт - внук одной из сестер Потемкина, устраивал публичные маскарады в своем доме на Невском проспекте. На этих маскарадах бывала самая разнообразная публика. Их посещало и светское общество. Петербургский почт-директор Булгаков писал своему брату в Москву на масленицу 2 марта 1834 года: «Вечером маскарад у Энгельгардта в доме, на коем государь и великий князь. С Ольгою (кн. Долгорукая, дочь московского Булгакова) государь парировал [держал пари], что узнает и, встретя меня, сказал, что выиграл. Чтобы не дать себя узнать, Ольга ко мне не подходила. Она была с Юсуповой». «Я не могу понять», - писал возмущенный цензор Ольдекоп, - как мог автор бросить следующий вызов костюмированным в доме Энгельгардта:

Я объявить вам, князь, должна,

Что эта клевета нимало не смешна.

Как женщине порядочной решиться

Отправиться туда, где всякий сброд…

В обществе этого «сброда» появлялся Николай I и его дочери. Не менее возмущала цензора и сцена в игорном доме. Арбенин бросаетЗвездичу, князю и офицеру, в лицо карты и называет его подлецом и шулером. Цензор считал, что «даже и с изменениями пьеса вряд ли сможет быть пропущена». Действительно, и в четырехактной редакции драма была снова запрещена «по причине слишком резких страстей и характеров и также потому, что в ней добродетель не достаточно награждена». Цензор писал, что «автор не счел необходимым сделать надлежащие выводы» из требований Бенкендорфа изменить пьесу «…так, чтобы она оканчивалась примерением…» супругов. «В новом издании мы находим те же самые непристойные нападки на костюмированных в доме Энгельгардта, те же дерзости против дам высшей знати. Автор пошел на то, чтобы присоединить новый конец, не тот, какой был, но далеко не такой удачный, какой ему указывали». В трехактной редакции пьеса кончалась смертью Нины, теперь Арбенин, узнав, что ошибся и отравил невинную, сходит с ума. «Драматические ужасы наконец прекратились во Франции; так неужели их хотят возродить у нас?» - кончает цензор свой доклад. Но об этом новом запрещении Лермонтов еще не знал, когда ехал в отпуск, и мы оставим его в дилижансе, подъезжающем к Москве.

«Маскарад» на сцене он так и не увидит. Только через одиннадцать лет после его смерти пьеса была поставлена в Александрийском театре. Но в каком виде! Не драма «Маскарад», а «сцены, заимствованные из комедии Лермонтова», четвертая часть всей драмы, откуда изъята вся острота содержания. Не удалось сыграть Арбенина и Мочалову, как он ни добивался постановки «Маскарада» в свой бенефис 1843 года, уже после того, как драма была напечатана в 1842 году. Впервые «Маскарад» целиком увидел свет рампы лишь в 1862 году в родной Москве, на сцене Малого театра. Но лишь в XX веке он прочно войдет в репертуар театров, в сокровищницу русской драматургии.

Лермонтов пробыл в Москве только три дня, он спешил в Тарханы, где ждала его бабушка встречать Новый год. И никто в Москве так и не узнал, что приезжал автор только что написанной знаменитой в будущем драмы «Маскарад». В нем видели просто гусарского офицера, родственника Столыпиных. А с той, которую любил и продолжал любить, ему так и не удалось поговорить наедине. Встреча была мучительна для обоих. Секрет ее замужества остался для него не раскрытым.

С утра начиналась метель. Ему советовали подождать, но он не согласился. Лермонтов думал о Вареньке. В снежной пурге представлял ее лицо, но не таким, каким только что видел, а каким вспоминал все эти годы в Петербурге. Казалось, что любил ее по-прежнему чистым, высоким чувством. Но тут же поднималось и другое, темное. Хотелось втоптать в грязь повергнутый кумир. Это был вихрь противоречивых ощущений.

Московские впечатления послужили толчком к созданию неосуществленного замысла. «…Все для нас в мире тайна, - писал он в только начатом произведении, - и тот, кто думает отгадать чужое сердце или знать все подробности жизни своего лучшего друга, горько ошибается. Во всяком сердце, во всякой жизни пробежало чувство, промелькнуло событие, которых никто никому не откроет, а они-то самые важные и есть, они-то обыкновенно дают тайное направление чувствам и поступкам». На сюжет этой «тайны», пытаясь ее разгадать, Лермонтов, приехав в Тарханы, написал драму «Два брата» и позднее начал писать вместе с Раевским роман «Княгиня Литовская». Он оставил его незаконченным, когда ему стала понятна причина замужества Вареньки. Это тот самый роман, в котором говорится о Середникове и где рассказано о его романе с Лопухиной.

Коротенький приезд Лермонтова в Москву в декабре 1835 года - рубеж между двумя периодами творческого пути поэта. По возвращении в Петербург начинается новый этап. Юность осталась позади.

Ужель исчез ты, возраст милой,

Когда все сердцу говорит,

И бьется сердце с дивной силой,

И мысль восторгами кипит? -

писал он, возвращаясь из отпуска.

Поэт вступал в новый творческий период. От лирических исповедей и патетических монологов переходил к всестороннему изображению жизни. Большой юношеский опыт очень помог ему для раскрытия внутреннего мира современного человека.

Глава III
СТИХИ «СМЕРТЬ ПОЭТА» ПОШЛИ ХОДИТЬ ПО РУСИ

Конец марта. Ростепель. Ухабы. Посеревшая, вся в рытвинах дорога. За окном дилижанса мелькают полосатые версты. И все тот же путь. Но год назад Лермонтов ехал в отпуск. Теперь - в ссылку.

Кругом расстилались почерневшие весенние поля. Вдоль дороги вытянулись в ряд покосившиеся избы. Ударяя кнутом лошаденку, спешил свернуть с дороги встречный мужик.

Здесь рабство тощее влачится по браздам

Неумолимого владельца, -

писал когда-то Пушкин. Лермонтов с детства привык ждать его новых стихов; с трепетом открывал он каждую новую книгу журнала, только что вышедший альманах… Но теперь больше нечего ждать:

Замолкли звуки чудных песен,

Не раздаваться им опять…

Спасская Полесть, Хотилов, Вышний Волочок - все тот же путь, которым полвека назад ехал из Петербурга в Москву Радищев. Все те же убогие хижины, все та же даль.

Глядя в окно на однообразные равнины, на унылые картины печальных русских деревень, под протяжную песню ямщика, невольно вспоминал Лермонтов дорогих поэтов-изгнанников. И он сам едет все по тому же проторенному пути: по пути в ссылку!

Версты бегут… Проехали Всехсвятское, вдали показалась Москва. Белеют столпы Тверской заставы. Поднимается шлагбаум, тройка останавливается. Ямщик соскакивает с облучка и подвязывает колокольчик. Унтер читает подорожную: «Из Санкт-Петербурга Нижегородского драгунского полка прапорщик Лермонтов… в Тифлис».

Прошло два месяца, с тех пор как умер Пушкин.

Гений погиб от руки ничтожества. Безликому ничтожеству были открыты все пути. «…На ловлю денег и чинов»* явился в Россию убийца Пушкина Дантес:

[* Вариант. Вместо «На ловлю счастья и чинов».]

Не мог понять в сей миг кровавый,

На что он руку поднимал!…

Подобных «беглецов» в России были сотни.

«Беглым солдатом» «австрийских пудренных дружин» был и отец вице-канцлера министра иностранных дел графа Нессельроде. Из салона Нессельроде расползалась клевета, отравлявшая последние годы жизни великого русского поэта.

Обращаясь к ничтожным, но всесильным проходимцам, к беспринципным интриганам и авантюристам, Лермонтов писал:

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!…

Но поэт клеймил позором не только бездарных пролаз, оттеснявших умы и таланты, но осуждал и самый строй, который давал возможность расцветать ничтожеству и гибнуть великому:

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда - всё молчи!…

Судом потомства грозил наследник Пушкина безнаказанным при жизни палачам свободы и гения.

Есть грозный суд: он ждет…

А. С. Пушкин.

Портрет работы художника О. Кипренского. 1827.

«Смерть Поэта». Справа - голова начальника штаба жандармского корпуса А. В. Дубельта. Автограф М. Ю. Лермонтова.

Но для убийцы Лермонтову казалось этого мало. Для убийцы он требовал казни и с негодованием восклицал: «Отмщенье, государь, отмще-нье!» [12] Такое непосредственное обращение к царю, да еще в столь требовательной интонации, выраженной именительным падежом, возмутило Бенкендорфа, и он писал в докладной записке Николаю I: «Вступление к этому сочинению дерзко, а конец - бесстыдное вольнодумство более чем преступное».

С. А. Раевский. Акварель М. Ю. Лермонтова. 1835 - 1837.

Когда Пушкин умирал, к его дому со всех концов Петербурга стекались толпы людей разного возраста и общественного положения. Пришел народ. Стихи Лермонтова были голосом народа. Нигде не напечатанные, они пошли ходить в списках по Руси.

Распространять стихи Лермонтова начал его друг Святослав Раевский. Через журналиста Краевского, своего университетского товарища, он передал их друзьям Пушкина - Жуковскому и Вяземскому. Стихи полетели в Москву, Тригорское, попали за границу. Друг Пушкина Александр Иванович Тургенев отправил их в письме к брату-декабристу Николаю Тургеневу. Друзья Пушкина стали друзьями Лермонтова.

Весной 1837 года Москва была уже не та, какой оставил ее Лермонтов в дни юности. В прошлый раз поэт не успел оглядеться. Теперь на него повеяло каким-то новым духом…

Закончилось первое, самое страшное десятилетие николаевского царствования. Первый год нового десятилетия этого царствования был богат событиями. Нашумела постановка гоголевского «Ревизора», появилось в «Телескопе» «Философическое письмо» Чаадаева. Все завершилось гибелью великого русского поэта.

Но рядом с именем Пушкина уже стояло имя нового гения: Гоголя. Как некогда Пушкина, Гоголя особенно полюбила передовая московская молодежь. Московские студенты пришли от него в восхищение и первые распространили в Москве громкую молву о нем. Бывший московский студент, молодой критик Белинский, на страницах московского журнала «Телескоп», еще при жизни Пушкина, провозгласил Гоголя главой русских поэтов.

После «Ревизора» слава Гоголя возросла. Экземпляры его комедии, полученные в Москве (всего 25 книг), «перечитаны, зачитаны, выучены, превратились в пословицы», - писала московская газета «Молва». А имена действующих лиц на следующий же день после представления стали нарицательными, как имена героев «Недоросля» и «Горе от ума»: «Хлестаковы, Анны Андреевны, Марьи Антоновны, городничие, Земляники, Тяпкины-Ляпкины пошли под руку с Фамусовым, Молчалиным, Чацким, Простаковыми. Они, эти господа и госпожи, гуляют по Тверскому бульвару, в парке, по городу, и везде, везде, где есть десяток народу, между ними наверное один выходил из комедии Гоголя. Отчего же это? Кто вдвинул это создание в жизнь действительную?… Кто? Это сделали два великие, два первые деятеля: талант автора и современность произведения», - писал анонимно критик в «Молве».

«Философическое письмо» Чаадаева Герцен сравнил с выстрелом, раздавшимся в темную ночь.

На основе современной действительности Чаадаев сделал пессимистический вывод, что у России нет ни прошедшего, ни будущего. Давний друг Чаадаева, Пушкин соглашался с его мрачной оценкой современного состояния России, но решительно возражал против чаадаевского утверждения, что у России нет прошлого.

Николай I объявил Чаадаева сумасшедшим и подверг домашнему аресту. В ответ в своей «Апологии сумасшедшего» Чаадаев писал о любви к России, но заявлял, что «не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами…».

«Апология сумасшедшего» быстро распространилась в списках. В течение зимы в Москве не было дома, где бы не обсуждали «чаадаевскую историю».

Смерть Пушкина на время заставила смолкнуть все остальные разговоры. После шума и споров минувшего года стало сразу как-то особенно тихо. Не выдержав травли, начавшейся после постановки «Ревизора», Гоголь уехал за границу. «Телескоп» закрыт, его издатель Надеждин сослан, объявлен сумасшедшим Чаадаев. А в книжных магазинах продается портрет - Пушкин в гробу.

Такой застал Москву Лермонтов. В свете он не показывался. В московские гостиные проникало из петербургских злобное шипенье пушкинских врагов. Проводил время в узком кругу старых друзей.

В городе все напоминало о том, что Пушкина нет. В книжных лавках принималась подписка на полное собрание его сочинений. «В пользу семьи» - было сказано в объявлении, помещенном в «Московских ведомостях». В ближайшем номере журнала «Московский наблюдатель» печатался перевод поэмы кавказского поэта «На смерть Пушкина». Воспевая величие Пушкина, автор писал: «Старец, седовласый, Кавказ, ответствует на песни твои стоном в стихах Сабухия». Сабухи, по-русски «утренний», псевдоним знаменитого в будущем азербайджанского поэта-просветителя Мирзы Фатали Ахундова. Хотя номер журнала вышел уже после отъезда Лермонтова, но он имел возможность узнать об этом. В «Московском наблюдателе» печатал стихи его товарищ по кружку Раича С. И. Стромилов.

Чем сильнее была в Москве скорбь о Пушкине, тем с большим теплом принимали там Лермонтова. Если его стихи «Смерть Поэта» проникали в закрытые учебные заведения Петербурга и получали там живой отклик, то еще с большим восторгом они читались в учебных заведениях Москвы. Автор стихов - москвич, бывший студент Московского университета, воспитанник университетского пансиона, здесь многие знали и помнили молодого поэта.

Как-то раз Лермонтов зашел в университетскую книжную лавку Ширяева. Она помещалась в доме университетской типографии на углу Большой Дмитровки (ныне Пушкинская улица) и Нарышкинского сквера (теперь Петровский бульвар), как говорили «на валу». (Типография выходила на Дмитровку, книжная лавка - на сквер.)

Весеннее солнце играло на книгах, расставленных по полкам, сверкало на тисненных золотом заглавиях, на голубых, красных, желтых корешках, освещало потемневшие от времени переплеты старинных фолиантов. В лавке было много народа. Одни рассматривали книги, стоявшие на полках, другие толпились у прилавков. Сидельцы суетились, расхваливая книги: «Славная вещь! Отличная вещь!»

Лермонтов подошел к прилавку. Вблизи стояла группа студентов. Они оживленно разговаривали. Поэт вспомнил свои студенческие годы и шумные споры в коридорах университета. Он стал невольно прислушиваться. До него доносилось часто повторяемое имя Пушкина. Но грохот проезжавших мимо экипажей и дребезжанье стекол в окнах заглушало голоса. Он не мог понять, о чем шла речь. Вдруг до его слуха донеслось другое имя, произнесенное рядом с именем Пушкина. Нет, он не ошибся. Он не ошибся: он слышал ясно свое имя.

Не в силах сдержать внезапно охватившее волнение, положил на прилавок журнал и быстро вышел на улицу.

Лермонтов усвоил уроки своих пансионских преподавателей. Учился у многих поэтов русских и западноевропейских. Но прежде всего у Пушкина. С творчеством Пушкина в литературу хлынула жизнь, ломая закостенелые формы русского литературного языка. Пушкин считал, что в зрелой словесности приходит время, когда писатели, «наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и странному просторечию, сначала презренному…». Интонацию и самое строение стиха он приблизил к разговорной речи. В поэзии Пушкина благородная простота сменила условные украшения стихотворства. Та же благородная простота сменила и мишурный блеск прозы. Ее главными достоинствами Пушкин считал точность и краткость. Идейность, глубину содержания - непременным условием. «Она требует мыслей - без них блестящие выражения ни к чему не служат», - писал он.

Вступая в литературу, молодой Гоголь так определил особенности пушкинского мастерства: «никакого наружного блеска, все просто», но зато «все исполнено внутреннего блеска, который раскрывается не вдруг; все лаконизм, каким всегда бывает чистая поэзия». Гоголя поражала у Пушкина точность русских слов и глубина их содержания. Гоголь говорил о смелости и отчетливости пушкинских эпитетов, о необыкновенном искусстве «немногими чертами означать весь предмет… кисть его летает. Его небольшая пьеса всегда стоит целой поэмы». Формулируя, на основе творчества Пушкина, принципы поэтики, Гоголь писал: «Чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было… совершенная истина».

Лермонтов пришел в литературу после того, как Пушкин нашел для русской поэзии новые звуки. Поэзия Лермонтова выросла на основе пушкинской. Он дышал ее воздухом. Но, подслушав у своего предшественника тайну русской поэтической речи, пошел своим путем. Год от года будет все сильнее звучать неповторимый голос, воплощая собственное мироощущение, выражая собственные мысли и предопределяя младшему поэту его трагическую судьбу.

Глава IV
«МОСКВА, РОССИИ ДОЧЬ ЛЮБИМАЯ…»*

[* Из стихотворения И. И. Дмитриева «Освобожденная Москва».]

Приезд Лермонтова в Москву в январе 1838 года был не похож на прошлый. Теперь он возвращался из ссылки. Благодаря хлопотам Арсеньевой был переведен снова в гвардию, но не в прежний полк, стоящий в Царском Селе, под Петербургом, а в Гродненский гусарский, стоящий в Новгороде.

Величественная природа Кавказа, встречи с интересными людьми - все это послужило прекрасным отдыхом от шагистики и муштры, от парадов и балов, освежило от духоты светского и казенного Петербурга. «…Для меня горный воздух - бальзам, - писал Лермонтов с Кавказа Раевскому, - хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит…» В таком настроении Лермонтов и приехал в Москву. Его дорожная шкатулка была полна рукописями новых произведений, голова - новыми творческими замыслами.

М. Ю. Лермонтов.

Акварельный автопортрет. 1837.

Он явился в Москву как автор стихотворения «Бородино», как певец героической Москвы. Стихотворение было создано в связи с 25-летием Бородинского сражения и напечатано после его отъезда в майской книжке пушкинского «Современника». В ближайшее время должна была появиться в печати «Песня про царя Ивана Васильевича, удалого опричника и молодого купца Калашникова».

«Бородино» и «Песня…» произвели сильное впечатление на декабристов и в сознании передовых современников Лермонтова сближались. «Песня…», ввиду ссылки автора, была напечатана анонимно за подписью «…в». Николай Бестужев писал 4 июля 1838 года из Сибири брату Павлу: «ежели тебе знаком этот «…в», объяви нам эту литературную тайну. Еще просим тебя сказать: кто и какой Лермонтов написал «Бородинский бой»?»

Сражение при Бородине 26 августа 1812 г.

Картина работы художника П. Гесса.

Декабрист Якушкин говорил, что «война 1812 года пробудила народ русский к жизни и составляет важный период в его политическом существовании». Он рассказывает, как жители покидали Москву, оставляемую неприятелю: «Не по распоряжению начальства выступило все народонаселение Москвы вместе с армией из древней столицы. По Рязанской дороге, направо и налево, поле было покрыто пестрой толпой, и мне теперь еще помнятся слова шедшего около меня солдата: «Ну, слава богу, вся Россия в поход пошла!».

Русский народ под Бородином сорвал стратегический план Наполеона.

Народ и является героем в стихотворении Лермонтова «Бородино». Поэт достиг совершенства в изображении народа как единого целого, несмотря на различие сословий. Отвлеченный «вождь» его юношеского стихотворения «Поле Бородина» превратился теперь в полковника-героя, павшего на поле битвы. Четко очерчен и образ рассказчика, солдата-артиллериста, туго забившего снаряд в пушку. Так же четко очерчен и образ молодого парня, не принимавшего участия в этой народной битве. Он расспрашивает солдата, участника боя, обращаясь к нему не только на простонародном языке, но и с типично народной интонацией: «Скажи-ка, дядя…» И на таком же языке, ярком, колоритном языке народа отвечает ему участник сражения от лица всей солдатской массы:

Уж мы пойдем ломить стеною,

Уж постоим мы головою

За родину свою!

В «Песне про купца Калашникова» изображено историческое прошлое древней русской столицы. Ее герои - москвичи. Тут и сам город - Кремль, Красная площадь, Зарядье. Единоборство Калашникова с Кирибеевичем происходит на льду Москвы-реки, и за Москвой-рекой просит он похоронить себя между тремя дорогами: Тульской, Рязанской и Владимирской, дорогами, которые соединяют Москву с необъятной ширью родной страны.

Москва в поэме дана в снежном уборе, а действие развертывается на белом пушистом снегу, на фоне русской зимы, той самой зимы, которую так любила, «сама не зная почему», пушкинская Татьяна, той зимы, которой так радовался крестьянский мальчик «в салазки жучку посадив», той зимы, которая была верным союзником русского народа в борьбе с неприятелем.

«Бородино» и «Песня…» возникли как бы в ответ на «Философическое письмо» Чаадаева. Замыслы двух народных произведений Лермонтова зародились среди споров. Вполне соглашаясь с отрицательным отношением Чаадаева к николаевской действительности, Лермонтов, как и Пушкин, не мог признать его утверждения об «историческом ничтожестве» России.

«Окиньте взглядом все прожитые нами века… вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного поучительного памятника», - писал Чаадаев.

В ярких образах Лермонтов показывал в прошлом то героическое, чего не было в современной ему России.

- Да, были люди в наше время,

Не то, что нынешнее племя:

Богатыри - не вы! -

присоединяет автор свой голос к голосу своего героя.

Оба произведения, «Бородино» и «Песня…», были ответом Чаадаеву и одновременно ответом реакционным настроениям, которые усилились в борьбе с ним - официальному пониманию патриотизма как прославления существующего порядка.

Русский народ богат талантами, сильными личностями, а его прошлое полно сюжетов для вдохновения, утверждал поэт. С ранних лет он жил в народной песенной стихии. «…Если захочу вдаться в поэзию народную, то, верно, нигде больше не буду ее искать, как в русских песнях», - писал он подростком в Середникове, собирая русские песни. И через несколько лет написал «Песню про купца Калашникова».

Высота нравственной идеи поэмы выражена в сцене боя. Кирибеевич гибнет потому, что сознает свою неправоту. Моральная сила на стороне Калашникова, и сознание правоты приводит его к победе над Кирибеевичем.

В поэме Лермонтова заключалась та же мысль, что в «Арабесках» Гоголя, который писал, что национальность состоит не в описании сарафана, а в самом духе народа, в том, что поэт глядит «на мир глазами своего народа». Народность поэмы Лермонтова оценил Белинский. «Песня», - писал он, - представляет собой факт о кровном родстве духа поэта с народным духом».

Когда Лермонтов приехал в Москву 3 января 1838 года, там оказался его любимый дед Афанасий Алексеевич Столыпин, герой Бородина. Он приехал из своего симбирского имения. Участники Бородинского сражения вспоминали случай, когда командир батареи Столыпин проявил особенное мужество и находчивость: заметив наступательное движение наших кирасиров, он рысью выехал несколько вперед и, переменив фронт, ожидал приближения неприятеля без единого выстрела. Орудия были заряжены картечью. Подпустив неприятеля на близкое расстояние, он хотел сильным огнем расстроить противника и тем подготовить успех нашим кирасирам. Под ним была убита тогда его лихая горская лошадь. Афанасий Алексеевич в свое время много порассказал Лермонтову о битве при Бородине. И теперь, под впечатлением его стихотворения, он оживился, вспоминая прошлое, и снова пошли рассказы. В беседу вступали и другие участники Бородинского боя, в Москве их было немало. Тут и дядя Арсеньевой Мещеринов, и его друг генерал Меликов, потерявший руку под Бородином. «Бородино» Лермонтова цитировалось, обсуждалось, декламировалось в кругу участников сражения.

Конечно, бывал Лермонтов и в театре. В Большом ставили оперы, трагедии, водевили, интермедии. 19 января шел «Гамлет» в переводе Н. Полевого с английского подлинника. Гамлета играл Мочалов, Полония - знаменитый Щепкин. Шел и «Ревизор» с Щепкиным в роли Городничего.

Щепкин тесно связан с литературной общественностью Москвы. Обаяние таланта и личности артиста, редкая доброта и отзывчивость, тонкий юмор - все привлекало к Щепкину, делая его дом одним из наиболее притягательных культурных центров города. Здесь бывали многие писатели. Дружба связывала Щепкина с Белинским и Герценом. Актер П. М. Садовский видел, как к Щепкину за кулисы приходил Лермонтов.

В антрактах поэт рассматривал московскую публику. Ложи бенуара и бельэтажа, полные «улыбающимися дамами в бриллиантах впереди, грустными мужьями в тени и долгах сзади… ложи верхние набитые подьячими, купцами, потеющими от чая и ерофеича, собирающимися в театр целыми поколениями. А буфеты, верхние коридорчики, кофейная… кучера на площади, сени, унизанные лакеями… Вот комедия готовая, смешная, трогательная - спишите ее, и Бальзак пришлет вам перо свое, потому что только в Москве можно встретить эти крайности полудикого состояния и утонченной образованности». Всю эту человеческую комедию, описанную на страницах «Молвы» (1884, № 5), Лермонтов наблюдал в дни своей юности и снова увидел теперь. На этот раз он развлекался и приехал в Петербург только во вторую половину января после «долгих странствований и многих плясок в Москве», как писал 1 февраля 1838 года на Кавказ своему родственнику П. И. Петрову, начальнику штаба войск на Кавказской линии и в Черномории.

Глава V
В МОСКВЕ. АВТОР «ГЕРОЯ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»

«СЧАСТЛИВОГО ПУТИ. ГОСПОДИН ЛЕРМОНТОВ»

Не прошло и трех лет, как Лермонтов проезжал через Москву, возвращаясь из ссылки за стихи «Смерть Поэта», и теперь он ехал в ссылку снова. Поводом на этот раз послужила его дуэль с сыном французского посла молодым де Барантом, происшедшая 18 февраля 1840 года. Но причина лежала глубже. Новая ссылка была звеном в цепи событий, начавшихся стихами «Смерть Поэта». Лермонтову не простили его смелого вызова, брошенного придворным кругам, и он получил в наследие не только славу Пушкина и дружбу его друзей, но и вражду его врагов.

Зимой 1839/1840 года обстановка в Европе была напряженной. В центре внимания дипломатов стояло англо-французское соперничество на Ближнем Востоке и стремление племянника Наполеона Луи Бонапарта завладеть французским престолом. Вмешательство Николая I в англо-французские дела, его стремление поссорить Англию с Францией, а также слух о его сочувствии бонапартистскому перевороту - все это осложняло отношения русских с французами. У французов было обострено чувство чести, и во французском посольстве существовало настороженное отношение к суждениям русских о французах. В такой атмосфере был кем-то пущен слух, что в стихах русского поэта, написанных два года назад, оскорблен не один Дантес, но вся французская нация. Это вызвало волнение в посольстве. Недоразумение быстро рассеялось. Существовало немало списков неопубликованного стихотворения Лермонтова, и по ним легко было убедиться, что это ложь. Но сплетни продолжали ползти. В данной обстановке легко было создать столкновение на почве оскорбления национальной чести, что и послужило поводом к дуэли Лермонтова с Барантом, хотя в сплетне была замешана и женщина. Мы не знаем, какие слова Лермонтова, переданные молодому Баранту, показались ему оскорбительными, но они не могли в какой-то мере не отразить отношения к нему нашего поэта. В сыне французского посла он видел такого же заносчивого иностранца, каким был Дантес. Барант сказал, что в своем отечестве он знал бы, как кончить дело… «В России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и мы меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно», - отвечал ему поэт. Лермонтов выступал заступником русской чести, и в обществе ждали, что все кончится для него благополучно. Но в дело вмешался Бенкендорф. Из светской дуэли было создано дело.

С момента возвращения Лермонтова из ссылки отношение к нему шефа жандармов резко изменилось. Весной 1838 года Бенкендорф, в угоду Арсеньевой, просил царя окончательно простить Лермонтова и перевести снова в лейб-гвардии Гусарский полк, стоявший в Царском Селе под Петербургом, очевидно рассчитывая, что легкомысленный офицер, наказанный за стихотворение, теперь загладит свой проступок.

Шеф жандармов хорошо понимал общественную роль писателей и еще в 1827 году писал, что «этот класс общества имеет заметное влияние на общественное мнение». Недаром установил он строгий надзор за Пушкиным, а теперь Лермонтов попал в поле его зрения. В стране было не спокойно. В течение лета пожары опустошили города и села двенадцати центральных губерний. В связи с пожарами прокатилась волна крестьянских восстаний и отмечалось «необычайное смятение и буйство народа», как писал Бенкендорф в своем годовом отчете Николаю I. Внимание Третьего отделения к литературе стало особенно пристальным.

«Под железным кулаком Николая I мысль сделалась дерзка и неустрашима», - писал впоследствии Герцен. Раньше всего она стала такой в творчестве Лермонтова. С начала сотрудничества поэта в журнале «Отечественные записки» (журнал начал выходить с января 1839 года) там были опубликованы три его повести: «Бэла», «Фаталист», «Тамань», а стихи печатались из номера в номер. Полная страстной непримиримости, поэзия Лермонтова ярко выделялась на фоне пустых и вялых стихов, которыми были полны журналы тех лет. После смерти Пушкина Гоголь замолк. Русская поэзия переживала кризис.

Все в небеса неслись душою,

Взывали, с тайною мольбою,

К N. N. неведомой красе,

И страшно надоели все, -

писал Лермонтов в 1840 году. («Журналист, читатель и писатель».)

За стихотворение «Смерть Поэта» Лермонтов был сослан со стихотворения «Поэт» начинал по возвращении из ссылки. Оно было напечатано одним из первых в «Отечественных записках». Голос поэта Лермонтов сравнил с вечевым колоколом и, вслед за Пушкиным, назвал поэта «пророком»:

Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?

Иль никогда, на голос мщенья.

Из золотых ножон не вырвешь свой клинок.

Покрытый ржавчиной презренья?

13 апреля 1840 года был опубликован приказ о том, что лейб-гвардии Гусарского полка поручик Лермонтов переводится тем же чином в Тенгинский полк. Это был пехотный полк, куда часто ссылали штрафных и вольнодумцев. Там служили декабристы и мятежные поляки. Полк находился в то время на правом фланге кавказской войны, стоял на линии береговых черноморских укреплений. Укрепления разбросаны на громадном расстоянии друг от друга. Каждый форт зажат между морем и неприступными горами. Построенные наскоро из материала, который был под рукой, они быстро разрушались от дождя и ветра. «Дивишься, - говорили современники, - как бурные волны не залили их, как буйные ветры не сбросили в море». Провиант доставлялся два раза в год. Зимой море у берегов так бурно, что всякая связь с миром прекращалась на долгие месяцы. Летом томили зной и жажда, недостаток пресной воды. Болота в устьях рек служили источником жесточайшей малярии, дизентерии и других болезней, от которых во множестве умирали люди [13].

Горцы постоянно угрожали военному населению черноморских фортов. Они незаметно подползали к самым укреплениям. Их выстрелы настигали проходящих по крепости солдат. В некоторых фортах Тенгинского полка в 1839 году смертность достигла пятидесяти процентов.

Весной 1840 года, перед самой ссылкой Лермонтова, горцы организованно двинулись на черноморские укрепления: 7-го февраля ими был уничтожен гарнизон форта Лазарева, 29-го - погиб гарнизон укрепления Вельяминовского. В ночь на 22 марта укрепление Михайловское было героически взорвано русским солдатом и превратилось в общую могилу горцев и русских. В момент ссылки Лермонтова Тенгинский полк готовился к опаснейшей экспедиции против горцев, из которой большая часть полка не вернулась. Подписав 13 апреля приказ о переводе Лермонтова в Тенгинский полк, Николай I на обложке собственноручно начертал: «Исполнить сегодня же». Он освободил поэта от предварительного трехмесячного заключения на гауптвахте, которое могло помешать ему попасть в эту экспедицию, и притом лицемерно заявил, что «переводом в Тенгинский полк желает ограничить наказание». Прочитав «Героя нашего времени», писал в частном письме императрице 12 июня 1840 года: «…Жалкая книга, показывающая большую испорченность автора… Счастливого пути, господин Лермонтов, пусть он очистит свою голову, если это возможно…»

НА ИМЕНИНАХ ГОГОЛЯ

Москва встретила Лермонтова тепло и радушно. Со дня на день ждали, что в «Московских ведомостях» появится объявление о продаже его первой книги, которая в Петербурге уже продавалась. Москвичи прочли в «Отечественных записках» повести «Бэла», «Фаталист», «Тамань», теперь превратившиеся в главы книги, отчего интерес к этой книге еще более возрастал. Теперь это был роман, новое художественное целое, с новым сюжетом, с новым интригующим заглавием - «Герой нашего времени». Отдельные черты этого «героя» уже намечались в повестях, но порой казались противоречивы. Каким же представлял себе автор современного героя?

Приезд Лермонтова совпал с присутствием в Москве Гоголя, который долгое время жил за границей. Он увез с собой любовь к родине и замысел «Мертвых душ». Под прекрасным небом Италии Гоголь чувствовал себя «непреодолимой цепью прикованным» к родной стране: «Теперь передо мной чужбина, вокруг меня чужбина, но в сердце моем Русь, одна только Русь».

И вот Гоголь вернулся. Он приехал осенью 1839 года вместе с Погодиным и остановился у него на Девичьем поле. Жил у Погодина отшельником. Иногда заходил в кабинет к хозяину. Громадный кабинет историка был завален старинными книгами, рукописями, каменными глыбами с непонятными полустертыми надписями на разных языках. Если являлся кто-нибудь посторонний, Гоголь свертывался, как улитка, и упорно молчал. Его раздражало праздное любопытство. Это любопытство было особенно возбуждено неоднократным чтением «Мертвых душ». Читал - и все герои оживали…

Н. В. Гоголь.

Портрет работы художника Ф. Моллера. 1840.

9 мая николин день - именины Гоголя. Узнав о приезде Лермонтова, Гоголь пожелал его видеть и говорить с поэтом, с такой силой выразившим скорбь России о Пушкине и его собственную скорбь. Он пригласил молодого поэта на именины. Здесь перед Лермонтовым развернулась картина образованного общества Москвы рубежа 30 - 40-х годов. И он сам предстал на суд ее элиты.

Лермонтов познакомился с новой московской профессурой. Значение Московского университета, как научного и культурного центра, сильно возросло с тех пор, как его оставил поэт. С 1835 года начали возвращаться из-за границы молодые ученые, посланные туда для окончания образования. Они привезли с собой веру в науку и в человека. Эти молодые профессора не просто излагали факты, но преподносили с кафедры новые истины. В Германии многие из них слушали Гегеля и его учеников. Это был тот период, когда наука перестала считать себя противоположностью жизни. Ученик Гегеля профессор Ганс, читавший в Берлине философию права, приходил на лекции не с древним фолиантом, а с последним номером парижского или лондонского журнала.

Среди новой профессуры выделялся своей одаренностью знаток Гегеля, специалист по древней истории Крюков. На его лекциях перед студентами открывался мир, полный величия и героизма. Крюков был предшественником по кафедре истории знаменитого профессора Грановского, только осенью 1839 года вернувшегося из Германии. Перед самым приездом Лермонтова он закончил свой первый курс в Московском университете и прочитал цикл публичных лекций. О нем заговорила вся просвещенная Москва.

На именинах Гоголя Лермонтов впервые столкнулся с формировавшимся на рубеже тридцатых - сороковых годов славянофильством. Основоположниками славянофильства были Хомяков и Иван Киреевский. «Ты не можешь себе вообразить, какая у этих людей философия, - писал Грановский своему другу Станкевичу. - Главные их положения: Запад сгнил и от него уже не может быть ничего; русская история испорчена Петром… вся мудрость человеческая изложена в творениях святых отцов… Их нужно только изучать: дополнять нечего: все сказано. Гегеля упрекают в неуважении к фактам. Киреевский говорит все эти вещи в прозе; Хомяков в стихах. Досадно то, что они портят студентов: вокруг них собирается много хорошей молодежи и впитывает эти «прекрасные» идеи». Мировоззрение славянофилов часто было противоречивым. Хомяков и Иван Киреевский увлекали молодежь речами о народе и его «жизненной силе». Не могла не вызывать сочувствия их вера в исключительную историческую миссию России. Привлекали они и своим резко отрицательным отношением к бюрократическому режиму Николая I.

Лермонтов ехал на именины Гоголя в приподнятом настроении. Накануне, в самый день его приезда, появилось наконец объявление о продаже «Героя нашего времени». Еще издали увидел стеклянный купол погодинского дома, возвышавшегося над зеленью садов. Под этим куполом в антресолях жил Гоголь.

Миновав длинную анфиладу парадных комнат, Лермонтов вышел на террасу. На лужайке, перед домом, в нарядном голубом фраке, слегка склонив голову набок, стоял Гоголь в толпе гостей.

Погодин, лекции которого Лермонтов когда-то с интересом слушал в университете, представил его. Поэт преподнес Гоголю свой роман. Книга была издана на веленевой бумаге, в красивой цветной обложке. Многие уже прочли объявление в «Московских ведомостях», но купить еще не успели, и книга, привезенная Лермонтовым, обратила на себя общее внимание. Но еще больший интерес вызвал сам автор. Все спешили с ним познакомиться, расспрашивали, выражали сочувствие, приглашали.

Дом Погодина на Девичьем поле (ул. Погодинская).

Дом не сохранился. Реконструкция Б. Земенкова

Ссылка увеличивала симпатию к поэту.

Общество было незнакомое, и Лермонтов обрадовался, увидев среди гостей Юрия Самарина. Он познакомился с ним в прошлый приезд в доме родственников Самарина - Оболенских, родителей будущей жены Алексея Лопухина, друга Лермонтова. Моральная чистота, тонкий аналитический ум, кипучая энергия - эти черты привлекли тогда Лермонтова к девятнадцатилетнему студенту. Теперь Самарин чувствовал себя стесненным в обществе старших по возрасту людей и также был рад молодому поэту, пленившему его при первой встрече простотой обращения и детской откровенностью. Он познакомил Лермонтова со своим другом, поэтом, Константином Аксаковым. Богатырского сложения, неуклюжий, он говорил слегка нараспев, и в его маленьких глазках светилось одновременно добродушие и упорство.

Дом А. С. Хомякова на Собачьей площадке.

Дом не сохранился. Фотография.

Константин Аксаков принадлежал к патриархальной московской семье. Дом Аксаковых на Смоленской площади был типичным «дворянским гнездом». Аксаковы отличались чисто русским московским радушием, хлебосольством, и их дом всегда был полон гостей. Все члены семьи были поклонниками таланта Гоголя. Не раз читал он у них «Мертвых душ». Сергей Тимофеевич Аксаков не смог по болезни приехать на именины. На этом торжестве присутствовал его сын, любимец Гоголя, Константин, а по его просьбе был приглашен Самарин. Хомяков был также среди гостей. Маленький, сгорбленный, с длинными всклокоченными волосами, разносторонне образованный человек - публицист, историк, философ, математик, поэт и художник. Крупный землевладелец, знаток сельского хозяйства, противник крепостного права, он летом объезжал свои деревни, а зиму проводил в Москве и был хорошо известен в московских салонах, как блестящий собеседник и спорщик. В его доме на Собачьей площадке рядом с кабинетом была небольшая узкая комната с двумя диванами вдоль стен и столом между ними, которая называлась «говорильня».

Гости все прибывали. Приехал гимназический товарищ Гоголя юрист Редкий. Он слушал в Берлине ученика Гегеля профессора Ганса, и, по мнению многих, его собственные лекции были основательнее лекций немецкого профессора. Среди гостей был исполнитель Городничего в «Ревизоре» Щепкин, поэт Баратынский, историк литературы и критик, представитель официального направления в науке, Шевырев, старый друг Погодина.

П. Я. Чаадаев. Гравюра Стейфенда.

Когда почти все были в сборе, вошел, величественно и холодно кланяясь, Чаадаев. Знакомство с ним могло компрометировать, и, несмотря на это, в его скромном кабинете на Басманной, по понедельникам, можно было встретить и московских «тузов», и важных генералов, и московских дам, приезжавших лично приглашать Чаадаева на вечера в свои салоны. В этом уважении к «сумасшедшему ротмистру» сказывалось московское фрондерство.

А. И. Тургенев. Литография Энгельмана. 1830.

Рядом с Чаадаевым Лермонтов увидел высокую мужественную фигуру видного деятеля декабристского движения Михаила Федоровича Орлова, жившего в Москве под тайным надзором. Этих двух представителей поколения декабристов Герцен назвал «библейскими старцами».

Последним приехал Александр Иванович Тургенев. Его жизнь тесно связана с Пушкиным. Двенадцатилетнего мальчика отвез он в Царскосельский лицей и провожал прах великого русского поэта для погребения в Святогорский монастырь.

Теперь взял под свое покровительство Лермонтова.

Острый интерес ко всем проявлениям человеческого ума - отличительная черта Александра Ивановича. Он жадно впитывал все впечатления бытия и отличался независимостью суждений.

М. Ф. Орлов.

Портрет работы художника А. Ризнера. 1815.

По окончании Геттингенского университета вернулся в Россию и сделал блестящую карьеру. Но в 1825 году был отрешен от всех должностей и весной уехал в чужие края, куда только что перед тем был вынужден уехать его брат декабрист Николай, о котором он потом, после восстания, всю жизнь заботился. За границей А. И. Тургенев посещал музеи, библиотеки, архивы, разыскивая новые материалы по русской истории. Проводил жизнь между Парижем, Лондоном, Римом и Москвой. В России его друзьями были Карамзин, Жуковский, Батюшков, Вяземский, Козлов… За границей он встречался с Шатобрианом, Мериме, Стендалем, Саути, Вальтером Скоттом… Живя в Париже, ехал завтракать к мадам Рекамье, оттуда заезжал на заседание палаты, обедал у Тьера или Гизо, вечер проводил на балу в посольстве, а вернувшись домой, писал на родину. Его письма знакомили русских с интеллектуальной жизнью Западной Европы. Печатались в журналах. Пушкин создал для них в «Современнике» особый раздел «Хроника русского».

Обеденный стол на именинах Гоголя был накрыт в липовой аллее. Пробиваясь сквозь зелень деревьев, солнечные лучи играли на хрустале бокалов, легкий ветерок слегка шевелил лепестки стоявших в вазах цветов. Гоголь вел себя как радушный хозяин. Говорил без умолку и острил Хомяков, часто цитируя поэтов - от молодого русского поэта Константина Аксакова до Байрона, в подлиннике - по-английски. Это была игра ума и воображения, которую поддерживали всеприсутствующие. Лермонтов состязался с Хомяковым в остроумии. Московскому обществу он показался оригинальным, несколько загадочным и в то же время очень симпатичным. Едва разговор на минуту смолкал, как вставлял свое слово Александр Иванович, рассказывал последний политический анекдот Парижа или случай из жизни европейской знаменитости.

Неожиданно в разгар веселья, в чаще лип, над самыми головами гостей, щелкнул соловей. Ему тут же ответил другой в противоположном конце стола. Все были удивлены еще больше, когда полились несмолкаемые соловьиные трели. В саду было много соловьев, но они пели в тишине, ночью. Для того чтобы заставить их петь за обедом, для утехи гостей, двух соловьев сажали в клетки, которые, замаскировав ветвями, вешали по концам стола. Создавалась иллюзия ночи. И два узника начинали петь. Это была «соловьиная тайна» погодинского дома.

После обеда все разбрелись по аллеям, а потом начали собираться в глубине сада около беседки, где Гоголь должен был сам варить жженку.

Лермонтова просили что-нибудь прочитать. И он начал:

Я знал одной лишь думы власть,

Одну - но пламенную страсть:

Она, как червь, во мне жила,

Изгрызла душу и сожгла.

Она мечты мои звала

От келий душных и молитв

В тот чудный мир тревог и битв,

Где в тучах прячутся скалы,

Где люди вольны, как орлы.

Чтение имело шумный успех. Когда Лермонтов кончил, все сразу заговорили, его окружили, жали руки, поздравляли. Михаил Федорович Орлов, похожий на старого большого льва, заключил молодого поэта в свои мощные объятия. Лермонтов чувствовал направленный на. него из глубины беседки печальный и добрый взгляд серо-голубых глаз Чаадаева, даже обычной язвительной усмешки не было на его губах. Поднимаясь с кресла, шел к Лермонтову, протянув к нему руки, Александр Иванович Тургенев, и один только Хомяков как-то подозрительно щурил на него свой косой глаз.

Именинное пиршество закончилось приготовлением жженки. Все в нем участвовали, суетились и помогали. Каждый давал советы, тушить ли шампанским или сотерном, когда класть ананас. Жженка готова! Гоголь разливает в стаканы ароматную дымящуюся жидкость.

Разговор зашел о философии Гегеля. Увлечение Гегелем в тот момент в Москве было так сильно, что из-за разного понимания того или другого термина друзья не разговаривали по неделям. И вот теперь заспорили о том, можно ли молиться «абсолютному духу» Гегеля?

Гоголю не удалось поговорить с Лермонтовым на именинах. Среди многочисленных гостей, таких разных по характеру и взглядам, радушный хозяин не мог уделить Лермонтову столько времени, сколько бы хотел. Они встретились на следующий день в литературном салоне Свербе-евых.

Уединившись в уголке гостиной, Гоголь и Лермонтов долго сидели вдвоем. Хозяева и гости не мешали их беседе. Никто не знает, о чем они говорили, о чем спорили, в чем соглашались и о чем молчали. Только в два часа ночи закончилась беседа поэтов.

НОВЫЕ ВСТРЕЧИ СО СТАРЫМИ ЗНАКОМЫМИ

В майские дни 1840 года Лермонтов часто проводил время в обществе Александра Ивановича Тургенева. Тургенев заезжал за ним, и они отправлялись в Петровский парк. От Триумфальной арки, построенной в честь победы после Отечественной войны 1812 года, тянулось проложенное тогда же шоссе, по краям которого выглядывали из зелени садов нарядные дачи москвичей. В лесу на большом участке был создан первый московский парк. Здесь возвышалось красивое большое двухэтажное здание, в котором в 1837 году открыт был знаменитый «воксал», предназначенный для развлечений светского общества. Посетителей встречал величественный швейцар в длиннополом, обшитом золотым позументом кафтане, треугольной шляпе с загнутыми кверху полями и с огромной булавой. Рядом с «воксалом» - небольшой театр, где можно посмеяться над проделками Арлекина и простодушным Пьеро. Напротив - цирк. В парке - качели, карусель, летние горы, фонтаны, вышки для музыкантов, чайные домики, хоры цыган. По вечерам парк залит светом фейерверков и бенгальских огней.

Из Петровского парка Лермонтов и Тургенев заезжали к Мартыновым. Здесь у них была дача. «Лермонтов у нас чуть не каждый день, - писала 25 мая Е. М. Мартынова на Кавказ своему сыну Николаю, товарищу Лермонтова по военной школе. - Эти дамы, - пишет дальше Мартынова про своих дочерей, - находят большое удовольствие в его обществе».

О визитах с Лермонтовым к Мартыновым есть записи в дневнике Тургенева. Там есть и еще краткое, но выразительное упоминание о Лермонтове. Его имя стоит рядом с именем княгини Щербатовой. Это была молодая вдова, с которой в Петербурге более года был связан Лермонтов глубоким чувством, родившимся в его душе после невозвратной утраты Лопухиной, к женщине того же типа, что и Варенька. Лермонтов посвятил Щербатовой два шедевра своей лирики «На светские цепи» и «Любовь мертвеца», стихотворение, написанное накануне дуэли с Барантом. Щербатова была вынуждена покинуть Петербург, где ее имя в петербургском свете называли в связи с этой дуэлью. В Москве жила в семье покойного мужа. Потеряла двухлетнего ребенка, и ей предстояла долгая разлука с любимым человеком. Встречаться в Москве Лермонтов и Щербатова не могли. Тургенев, который посетил ее на следующий день после именин Гоголя и, вероятно, рассказал о том, что видел там Лермонтова, а возможно, и передал какую-нибудь его шутку, что-нибудь, что могло развеселить ее, записал в своем дневнике: «Сквозь слезы смеется. Любит Лермонтова».

В кутящей компании офицеров, прожигающих жизнь, среди которых был и его родственник Столыпин-Монго, Лермонтов встретил своего младшего товарища по военной школе В. В. Боборыкина. Встреча с Лермонтовым произвела на Боборыкина сильное впечатление. «Друг другу мы не сказали ни слова, - писал Боборыкин, - но устремленного на меня взора Михаила Юрьевича я и до сих пор забыть не могу: так и виделись в этом взоре впоследствии читанные мною его слова:

Печально я гляжу на наше поколенье!

Грядущее его - иль пусто, иль темно…

…Не скрою, что глубокий, проникающий в душу и презрительный взгляд Лермонтова, брошенный им на меня… имел немалое влияние на переворот в моей жизни, заставивший меня идти совершенно другой дорогой, с горькими воспоминаниями о прошедшем». Под влиянием этого взгляда Боборыкин со всей остротой ощутил пустоту той жизни, которую вел, как и многие молодые люди его круга. Он вышел в отставку и уехал учиться за границу. Вернувшись, поселился в деревне, заботился о крестьянах, завел школу, писал работы по агрономии и сельскому хозяйству.

О магнетической силе взгляда Лермонтова писали не раз.

В САЛОНЕ ПАВЛОВЫХ

В свой приезд весной 1840 года Лермонтов посещал салон Павловых. Салоны - неотъемлемая часть московской общественной жизни. Они давали возможность москвичам высказывать то, что из-за цензуры не могло попасть в печать. Случалось, журнальная статья развивала темы, подсказанные разговорами в салоне, и, напечатанная в журнале, она обсуждалась там же.

Белинского и Герцена в Москве не было. Но прошлой зимой в московских салонах стал появляться со своей тихой убедительной речью Грановский.

Его обаятельный облик гуманиста-просветителя ко времени приезда Лермонтова уже ярко рисовался на общем фоне московской жизни. Привлекал внимание и оригинальный костюм. Грановский носил длинные волосы и особенного покроя синее берлинское пальто с бархатными отворотами.

Время приезда Лермонтова по пути во вторую ссылку - промежуточный этап в развитии московского общества, когда еще не произошло решительного размежевания на славянофилов и «западников». Московские писатели и ученые без различия убеждений собирались по вторникам в салоне Павловых на Рождественском бульваре (теперь дом № 14). В тот период это был центр умственной жизни Москвы. Здесь поэт встретил всех тех, с кем познакомился на именинах Гоголя.

Салон Павловых несколько отличался от других. Его возглавляли два писателя-профессионала: поэтесса Каролина Павлова, урожденная Яниш, и ее муж - писатель Николай Филиппович Павлов.

Каролина Яниш, дочь врача, немка, родившаяся в России, в Россию влюбленная, рано почувствовала себя поэтом. Ее называли «московской Сафо». С юных лет она посещала московские салоны. В салоне княгини Зинаиды Волконской встретилась с польским поэтом-изгнанником Мицкевичем. Уехав из России, Мицкевич обещал вернуться, но не вернулся, а любовь или, точнее, мечта о любви сохранилась в сердце Каролины до конца дней. Но была у нее и еще одна мечта, также зародившаяся в салоне Волконской, - стать хозяйкой литературного салона.

Каролина Карловна была исключительно образованным человеком. Она знала кроме русского семь языков, на которых читала мировую литературу, а на трех - русском, немецком и французском - писала стихи. Вдохновлялась созвучиями. Понравившуюся ей строчку чужого стихотворения могла повторять весь день, а к вечеру рождалось собственное. Изысканная рифма, оригинальная инструментовка, четкий многообразный метрический рисунок - всем этим отличаются ее стихи. Мастер стиха, Каролина Павлова, не получила должной оценки при жизни и вошла в историю литературы главным образом как переводчик. Она знакомила Европу с русской литературой. Создала в Германии славу Алексею Константиновичу Толстому. Недооцененную при жизни, ее вспомнили символисты. Валерий Брюсов переиздал сочинения Павловой, написал биографию и взял эпиграфом к разделу своей книги «Зеркало теней» строки из стихотворения Павловой:

Моя напасть!

Мое богатство!

Мое святое ремесло.

Весь раздел назвал «Святое ремесло», дав новую жизнь ее поэтической формуле.

В салоне Павловых за его десятилетнее существование велись разговоры на самые разные темы, и по-разному велись. Иногда это были тихие беседы, «говорили о Фаусте, о французах, о бессмертии души, о Гегеле, о любви и др.» - перечисляет Юрий Самарин в письме Константину Аксакову темы своей беседы с Каролиной Карловной. Но бывали и бурные, шумные, длившиеся до рассвета. Лермонтов попал в самую гущу споров. Его мог ввести к Павловым и Самарин, и Александр Иванович Тургенев. Да и сам он, как мы знаем, был давно знаком с Николаем Филипповичем.

К. К. и Н. Ф. Павловы.

Рисунок Э. Дмитриева-Мамонова.

И вот Лермонтов приходит в особняк на Рождественском бульваре. Мраморная лестница. Швейцар. При входе в гостиную между колонн высокая строгая дама встречает его жестом театральной королевы. Стихи Павловой не могли произвести на Лермонтова сильного впечатления, так как в тридцатые годы Каролина Карловна занималась только переводами с русского на немецкий и французский языки, а оригинальные русские стихи начала писать совсем недавно. Они не могли дать представления Лермонтову о совершенстве, которого Павлова достигла в дальнейшем. Вероятно, потому Лермонтов ничего не написал ей в альбом с автографами московских и европейских знаменитостей, лежавший на маленьком столике в гостиной. К. К. Павлова умерла в 1894 году под Дрезденом. До последних дней продолжала писать стихи не только на немецком, но и на русском языке. Писала и мемуары.

Очень интересны должны быть ее неопубликованные воспоминания о московских литературных салонах, которые она так хорошо знала. Ее архивы еще ждут своих исследователей. Возможно, что там найдутся строки о Лермонтове, которые мы когда-нибудь прочтем.

В салоне привлекали внимание старички Яниш. Мать - в белом чепчике и гофрированном воротничке; отец - с длинными серебряными волосами до плеч, разделенными пробором. Немецкую чопорность дома нарушали двое: Самарин своим веселым молодым смехом да Кетчер грубоватыми выходками, с криком размахивавший длинным чубуком.

Кетчер - друг юности Герцена, врач по профессии, переводчик Шиллера и Шекспира, которым занимался как раз в момент знакомства с Лермонтовым. Его резкие переходы от любви к ненависти и обратно, его обидчивость и несдержанность приводили к шумным сценам. Этот прекрасной души, добрый человек был в салоне Павловых своим, и его «мефистофельский» плащ, черный с красной подбивкой, нередко мелькал по Рождественскому бульвару. В салоне Павловых Лермонтов встретился и с другими друзьями Герцена. Посетителем салона вскоре станет Герцен, вернувшись в 1841 году в Москву из новогородской ссылки.

Предметами философских и исторических споров служили различные темы философии Гегеля, вопросы русской истории - своеобразие исторического пути России, значение петровских реформ, характер русского народа. Особый интерес вызывала проблема Востока и Запада.

Вот между колоннами появляется изящная фигура молодого профессора Крюкова, которого студенты звали elegantissimus - «элегантнейший», глубокого знатока Гегеля. И тут же начинался его спор с Хомяковым, который вел против Гегеля войну. Обсуждаются отвлеченные вопросы, требующие специальных знаний, но спор ведется с таким блеском, что вокруг спорящих образуется кружок: настоящий турнир!

А вот и другой «турнир». Идет речь о петровских реформах. Принимает участие все тот же спорщик Хомяков, и проявляют свое красноречие и знания все присутствующие. А в стороне, у камина, с неподвижным лицом, стоит постоянный посетитель салона Чаадаев, вставляя время от времени едкие замечания, всегда отлитые в строгую оригинальную форму.

Спор Хомякова с Лермонтовым начался с чтения «Мцыри» на именинах Гоголя. Могучий дух героя Лермонтова вызвал решительный протест будущих славянофилов, как вызывала протест и ходившая в списках поэма «Демон». Хомяков утверждал, что мирный быт земледельцев и дух мирской общины создают русскую историю, что русский народ силен своим смирением, что у него «христианская душа». Хомяков - опасный противник. Он не столько спорил, сколько сбивал, забрасывал словами, запугивал ученостью, доводил до того, что растерявшийся, недостаточно опытный в спорах собеседник терял почву под ногами. Лермонтов любил споры и был не прочь помериться силами с Хомяковым.

М. Ю. Лермонтов и А. С. Хомяков в кабинете Н. Ф. Павлова.

Подпись под рисунком: «Дипломатия гражданская и военная».

Рисунок М. Ю. Лермонтова.

После турнира, длившегося чуть не всю ночь в гостиной Каролины Карловны, Лермонтов и Хомяков удалились вдвоем в кабинет Николая Филипповича и «скрестили шпаги» в тишине. Так запомнился Лермонтову этот уединенный диспут, что он изобразил его потом по памяти на рисунке в альбоме, захваченном из Петербурга, который возьмет в экспедицию генерала Галафеева в Чечню, и его поединок с Хомяковым окажется в том же альбоме, что и бой при Валерике.

Хомяков еще не остыл от ночной битвы в гостиной. С разгоряченным лицом сидит он, раскинувшись, в кресле и продолжает говорить. Окна открыты на Рождественский бульвар, и от ночной майской прохлады он укрыл ноги пледом. Взгляд в упор устремлен на Лермонтова. Выразителен жест руки, также обращенной к поэту, стоящему прислонившись спиной к камину. «Бессилен всякий дух гордыни, - цитирует Хомяков собственное стихотворение, - неверно злато, сталь хрупка, но крепок ясный мир святыни, сильна молящихся рука!» - утверждает он, грозно сжав кулак на подлокотнике кресла. Фигуры спорящих наэлектризованы, заряжены внутренней энергией и обращены друг к другу. Лермонтов стоит весь собранный. Одна рука за спиной, другая с сигарой опущена. Сверху вниз, сдвинув брови, с видом победителя смотрит своим пристальным, пронзительным взором на Хомякова. Из-под распахнутого военного сюртука волочится по полу неотстегнутая шпага. Он отвечает Хомякову от имени героев своих драм и поэм, от имени героя своей лирики. Под рисунком подпись Лермонтова: «Diplomatie civile et militaire» - «Дипломатия гражданская и военная».

Что означает эта подпись? Оба лирика, несмотря на остроту идейных разногласий, ценят поэтическое творчество противника, стараются дипломатично не оскорбить друг друга в споре. Хомяков сердечно отозвался о Лермонтове в письме из Москвы от 20 мая: «А вот еще жаль: Лермонтов отправлен на Кавказ за дуэль. Боюсь не убили бы. Ведь пуля дура, а он с истинным талантом и как поэт и как прозатор», - писал он, хотя судил о Лермонтове-прозаике по идейно чуждому для него роману «Герой нашего времени».

Две противоположные точки зрения на роман Лермонтова нашли свое выражение в критической статье Белинского, в июньском и июльском номерах «Отечественных записок», и в статье Шевырева, которая появится только восемь месяцев спустя в третьем номере нового журнала «Москвитянин».

Основой для статьи Белинского послужила длительная задушевная беседа критика с поэтом в Ордонанс-гаузе, где был заключен Лермонтов после дуэли с Барантом и где 16 апреля 1840 года посетил его Белинский. Под впечатлением этой беседы Белинский давал в статье объяснение разочарованности, которая владела и героем, и автором, и всеми передовыми людьми молодого поколения, а на философском языке называется «рефлексией»: «Это переходное состояние духа, в котором для человека все старое разрушено, а нового еще нет…»

С. П. Шевырев.

Литография В. Бахмана.

Теоретические предпосылки, которые легли в основу отрицательной оценки Шевыревым идейного содержания «Героя нашего времени», заключались в его статье «Взгляд русского на современное состояние Европы». Эта статья готовилась Шевыревым для первого номера «Москвитянина», который должен был начать свое существование в январе 1841 года. Журнал стоял на официальных позициях и примыкал к славянофилам. Официальную точку зрения и развивал Шевырев в этой своей установочной статье. По словам автора, Европа страдала одной болезнью в двух видах: революцией и реформацией. Этот «великий недуг» Запада породил «разврат личной свободы» и «привел к упадку религии». «Гнилой Запад» с революцией и атеизмом, писал Шевырев, как Мефистофель, манил Россию в «огненную бездну». Но она застрахована от этих недугов самодержавием и православием. Образ Печорина, как и все идейное направление творчества Лермонтова, по мнению Шевырева, было результатом «заразы». Шевырев утверждал, что «злодеи», подобные Печорину, могут существовать в действительности только на Западе, но не у нас. В России их нет и быть не может, а потому герой Лермонтова - лицо вымышленное.

Подобные рассуждения не раз должен был слышать Лермонтов в салоне Павловых.

Хозяйка салона и ее ближайшие друзья разделяли отрицательное отношение Шевырева к «Герою нашего времени». Даже Юрий Самарин, так расположенный к Лермонтову, писал после его смерти: «Он унес с собой больше чем надежды. Он унес с собой неоплаченный долг за свой роман «Герой нашего времени», который никто за него теперь уже не сможет уплатить. Он сам должен был оправдаться». Роман, требующий, с точки зрения Самарина, искупления, для Белинского, Герцена и их друзей был великой заслугой автора. Надо думать, что к ним примыкал и близкий им по убеждениям Николай Филиппович Павлов.

Лермонтов знал Шевырева давно, еще в пансионские годы, когда Шевырев был сотрудником «Московского вестника» и приятелем его учителя Раича. В то время Шевырев имел мужество резко отозваться о «Северной пчеле», и на него напал ее издатель Булгарин. Редактор «Московского вестника» Погодин перепугался, и положение Шевырева в редакции журнала пошатнулось. Шевырев принял предложение княгини 3. А. Волконской стать воспитателем ее сына и ехать в Рим. Вся эта история была известна в пансионских кругах, и пятнадцатилетний поэт написал тогда на отъезд Шевырева стихотворение «Романс» («Коварной жизнью недовольный», 1829).

Шевырев помнил подростка, читавшего стихи на пансионских собраниях у Раича. Несмотря на совершенные стихи, которые теперь печатались в «Отечественных записках», в глазах Шевырева он так и остался начинающим поэтом. После выхода в свет летом 1840 года сборника «Стихотворений Лермонтова» Шевырев в своей статье упрекнул автора в самомнении, так как отдельной книгой свои стихи, по его мнению, были достойны выпускать такие крупные сложившиеся поэты, как Вяземский и Хомяков, а не он. В творчестве Лермонтова Шевырев не увидел ничего самостоятельного, одни литературные влияния. Резко осуждал он отдельные стихотворения сборника. Особенно не нравилась ему «Дума». «О, поэт! - обращался он к Лермонтову. - Если вас посещают такие думы, лучше бы таить их про себя, они нарушают гармонию чувств и совершенно противны миру прекрасного».

Белинский писал о «Думе»: «Эти стихи писаны кровью; они вышли из глубины оскорбленного духа: это вопль, это стон человека, для которого отсутствие внутренней жизни есть зло, в тысячу раз ужаснейшее физической смерти!… И кто же из людей нового поколения не найдет в нем разгадки собственного уныния, душевной апатии, пустоты внутренней и не откликнется на него своим воплем, своим стоном?…»

«Мужественная, печальная мысль всегда лежала на его челе, - говорил Герцен, - она сквозила во всех его стихах. Это не отвлеченная мысль, стремящаяся украсить себя цветами поэзии, нет, раздумье Лермонтова - его поэзия, его мученье, его сила». Эти мысли о Лермонтове разделяли друзья Белинского и Герцена, которых встречал поэт в салоне Павловых весной 1840 года.

Ю. Ф. Самарин.

Рисунок художника В. Тропинина.

Самарин подытожил свое впечатление от встреч с Лермонтовым весной 1840 года в письме к их общему другу талантливому художнику Гагарину. Этот итог расходится с первым впечатлением от знакомства два года назад у Оболенских. Знакомство произошло в семейном кругу, где Лермонтов чувствовал себя как дома. В письме к Гагарину Самарин рисует портрет Лермонтова, каким он был в противоречивой обстановке московских салонов сороковых годов, среди борьбы мнений и споров о его романе «Герой нашего времени». Лермонтов наблюдал тогда московское общество на его новом этапе. Самарин писал: «Я часто видел Лермонтова за все время его пребывания в Москве. Это чрезвычайно артистическая натура, неуловимая и не поддающаяся никакому внешнему влиянию благодаря своей наблюдательности и значительной дозе индифферентизма. Вы еще не успели с ним заговорить, а он вас уже насквозь раскусил; он все замечает; его взор тяжел, и чувствовать на себе этот взор утомительно. Первые минуты присутствие этого человека было мне неприятно; я чувствовал, что он очень проницателен и читает в моем уме; но в то же время я понимал, что сила эта имела причиною одно лишь простое любопытство, безо всякого иного интереса…

Дом Павловых на Рождественском бульваре, 14.

Фотография.

Этот человек никогда не слушает то, что вы ему говорите, - он вас самих слушает и наблюдает, и после того, что он вполне понял вас, вы продолжаете оставаться для него чем-то совершенно внешним, не имеющим никакого права что-либо изменять в его жизни. В моем положении мне очень жаль, что знакомство наше не продолжалось дальше. Я думаю, что между им и мною могли бы установиться отношения, которые помогли бы мне постичь многое».

Лермонтов уезжал от Павловых. Все собрались его провожать. У подъезда стояла тройка с подвязанными бубенцами. На прощание подняли бокалы и пожелали скорее вернуться и навсегда остаться в Москве.

Спустились вниз.

«Ночь была сырая. Он уехал грустный. Мы простились на крыльце», - записал Самарин в дневнике. Молча вернулись в дом. Улица опустела. Казалось, опустела Москва.

Глава VI
НА ПОЛУСЛОВЕ ОБОРВАННАЯ ПЕСНЯ

Лермонтову удалось избежать службы в своем полку. Приехав в Ставрополь весной 1840 года, в главную квартиру командующего войсками Кавказской линии и Черно-морья, он получил назначение в особый отряд генерала Галафеева, отправлявшийся в экспедицию в Чечню. Участие в действующем отряде давало возможность отличиться и добиться отставки. Поэт получил это назначение благодаря командующему войсками П. Граббе.

Об отставке начал упорно думать Лермонтов сразу после возвращения из первой ссылки. В письмах в Москву Лермонтов жаловался, что «милые родственники» не хотят, чтобы он бросил службу. Военная служба мешала его литературной работе. «Вышел бы в отставку, да бабушка не хочет - надо же ей чем-нибудь пожертвовать, - писал он Алексею Лопухину. - Признаюсь тебе, я с некоторого времени ужасно упал духом». Дальше следовало объяснение причин, почему он «упал духом», - объяснение, по-видимому, такого рода, что пришлось оторвать конец письма, чтобы можно было хранить остальное.

Новая ссылка затрудняла возможность получения отставки. Ее приходилось «заслуживать». Во время экспедиции в Чечню Лермонтов проявил храбрость, инициативу и находчивость в боях и был представлен к награде, что давало надежду на скорое освобождение. В свою очередь и Арсеньева, после второй ссылки Лермонтова, отказалась от честолюбивых мечтаний о военной карьере внука и начала хлопотать о его отставке. Вместо отставки было дано разрешение на отпуск, но Лермонтов ехал с надеждой, что этот отпуск превратится в полное освобождение и что ему не придется больше возвращаться на Кавказ. Поэт не ждал, что ни одна из наград, к которым он был представлен кавказским начальством, не будет утверждена в Петербурге. Но этого мало: узнав, что Лермонтову удалось избежать предназначенной участи, Николай I приказал сообщить корпусному командиру, «дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо на фронте и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку». Этот приказ лишал возможности поэта освободиться, но никогда не узнал он об этом: Приказ прибыл в полк после его смерти…

…30 января 1841 года в 2 часа дня Лермонтов приехал в Москву. На этот раз он остановился ненадолго. Поэт должен был передать от Граббе письмо жившему в Москве опальному генералу Ермолову.

Бывший член «Союза благоденствия» Граббе был один из немногих декабристов, кому удалось легко отделаться. Отсидев 4 месяца в крепости, он вышел на свободу и поступил на службу, а в 1839 году был уже генерал-адъютантом.

Между Ермоловым и Граббе существовала давняя связь. В эпоху Отечественной войны 1812 года Граббе - адъютант Ермолова и вместе с ним участвует в Бородинском сражении. Ермолов предупредил Граббе о том, что Александр I знает о существовании тайного общества, как позднее предупредил он служившего под его начальством Грибоедова о предстоящем ему аресте и тем дал возможность Грибоедову уничтожить бумаги, свидетельствующие о его близости с декабристами.

Граббе поддерживал связь с Ермоловым. Он присылал ему с Кавказа письма с офицерами, которые пользовались его доверием, а иногда и поручал им передать что-либо устно, о чем считал неудобным писать. Теперь аналогичное поручение было дано Лермонтову. Поэт должен был явиться к опальному генералу, о котором слышал с детских лет; имя его было окружено ореолом, образ запечатлен в стихах.

В Москве Ермолов жил в своем деревянном одноэтажном домике с мезонином на Пречистенском бульваре. В мезонине был его рабочий кабинет, с большим венецианским окном, выходившим на улицу. Старый генерал был окружен друзьями.

Ермолова любила армия. Он ввел там демократические порядки и сам подавал пример обращения с подчиненными. Так, например, Ермолов вставал, когда к нему подходил нижний чин. Ученик Суворова, он достигал блестящих побед. Политическое вольномыслие, презрительное отношение к придворным кругам, отрицательное отношение к крепостному праву - все это создало ему популярность. Его боялись и уважали враги. Покоряя Кавказ, он исполнял свой долг русского генерала, но он уважал горцев.

Выполнив поручение Граббе, посетив Ермолова, Лермонтов уехал в Петербург.

…17 апреля 1841 года к станции Черная Грязь подъезжала почтовая карета. Из кареты вышел офицер в армейской пехотной форме, а вслед за ним, не торопясь, вылез длинноногий красавец в мундире Нижегородского драгунского полка. Это были Лермонтов и Столыпин-Монго. Лермонтов снова ехал на Кавказ. Заслуживать отставку ехал и Монго. Мечта его об отставке не сбылась.

В течение двух с половиной месяцев, проведенных в 1841 году во время отпуска в Петербурге, Лермонтов много времени посвятил литературному труду. После выхода в свет «Героя нашего времени» и вслед за тем сборника стихотворений, появившегося в то время, когда он был на Кавказе, явилась слава.

Лирика Лермонтова - новое звено в истории русской поэзии. По своему духу она очень далека от пушкинской, как и все трагическое мироощущение младшего поэта. Мысль о недостижимости счастья проходит через творчество Лермонтова. В нем живет та любовь, о которой говорит Демон: «Благословишь ты нашу долю, //Не будешь на меня роптать //И не захочешь мир и волю //За рабство тихое отдать». «Мир и воля» дороже всего Лермонтову, всего ненавистнее «рабство тихое».

В его творчестве ярко выражено чувство вечности, ощущение бесконечности Вселенной. Пантеистический мир природы живет там. Понять непостижимое, достигнуть невозможного… И тоской дышит его поэзия.

Иногда можно уловить звуки той песни, которую поет Ангел, неся человеческую душу на землю «для мира страданий и слез». Но эти страдания, эти слезы дороже Лермонтову, чем блаженство «под кущами райских садов», и туда хочет он перенести земные страсти: «Я перенес земные страсти //Сюда, с собой» («Любовь мертвеца», 1840). Уголки Тархан или Середникова для самого поэта, как для Мцыри родной аул, дороже рая. Начиная с юношеской «Молитвы» (1829), кончая позднейшей иронической «Благодарностью» (1840), он ведет тяжбу с творцом, обвиняя его в несправедливости. Может показаться, что поэзия Лермонтова вся соткана из противоречий. Но это только кажется. Она цельна единством высоких идеалов и ощущением прекрасного.

Между двумя ссылками, живя в Петербурге (1838 - 1840), Лермонтов прочно вошел в литературную среду. Теперь, за два с половиной месяца отпуска, эта связь окрепла. Его интересовала работа журнала. Содержание «Отечественных записок» не удовлетворяло: там было слишком много переводной литературы. Он уговаривал Краевского основать новый журнал и обещал доставлять для каждой книжки что-нибудь оригинальное.

Лермонтов задумал написать историческую трилогию, широко развернутую картину русской жизни, начиная с конца XVIII века до начала 30-х годов XIX. Отечественная война 1812 года, время формирования тайных обществ, восстание декабристов, годы реакции, последовавшие за его разгромом, - все это должно было найти свое отражение в трилогии. Все три романа объединялись единством замысла, идейным содержанием, героями. Подобную трилогию позднее хотел написать Л. Н. Толстой, но полностью замысла не осуществил и оставил нам лишь свой первый, хоть и грандиозный, роман «Войну и мир».

Всегда кипит и зреет что-нибудь

В моем уме. Желанье и тоска

Тревожат беспрестанно эту грудь.

Ну что ж? Мне жизнь все как-то коротка

И все боюсь, что не успею я

Свершить чего-то!… -

писал Лермонтов в своей исповеди 11 июня 1831 года. Теперь созрел замысел огромного труда. Из трех романов к двум намечены планы. Отпуск затягивался, друзья упорно хлопотали об его отставке, и крепла надежда на освобождение. И вдруг приказ: выехать немедленно…

На станции пассажиров окружила толпа нищих. Это были голодающие крестьяне. После «гибельной засухи» и «истребления огнем» летом 1839 года «провидению угодно было в 1840 году посетить часть России бедствием неурожая», - писал Бенкендорф в своем нравственно-политическом отчете за 1840 год. Голод гнал людей в города. Особенно много голодающих было в гостеприимной Москве и ее окрестностях. На больших дорогах и на станциях истощенные голодом люди окружали проезжающих и просили хлеба.

Только год назад вся центральная часть России была охвачена стихийными восстаниями крестьян. И вот теперь Лермонтов видел коленопреклоненный народ.

К протесту против новой ссылки, к негодованию против царя, шефа жандармов, Третьего отделения присоединилось и раздражение на послушный, покорный народ.

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, послушный им народ, -

писал Лермонтов на листке бумаги, примостившись в карете, свой дорожный экспромт.

Ко дню приезда Лермонтова московское общество уже успело прочитать его новое стихотворение «Родина». Четвертая книга «Отечественных записок», где оно было напечатано, вышла 29 марта 1840 года и с 12 апреля раздавалась подписчикам в Московской конторе редакции на Кузнецком. Лермонтов, «умевший рано постичь недостатки современного общества, - писал позднее Добролюбов, - умел понять и то, что спасение от этого ложного пути находится только в народе. Доказательством служит его удивительное стихотворение «Родина», в котором он становится решительно выше всех предрассудков патриотизма и понимает любовь к отечеству истинно, свято и разумно».

Люблю отчизну я, но странною любовью!

Не победит ее рассудок мой, -

писал Лермонтов. В свою недолгую, но такую скитальческую жизнь часто приходилось ему ездить по ночам и так запомнилось мерцание огней в окнах «печальных деревень…». Свое стихотворение, полное задумчивого лиризма, Лермонтов заканчивает картиной удалой пляски. Он смотрит «с отрадой многим незнакомой» на все то, что говорит о труде, жизни, искусстве народа, - «на полное гумно», «избу, покрытую соломой», «с резными ставнями окно». Но особенно привлекает его, наводя на размышление, картина буйного народного веселья.

Новый, свежий, только что разрезанный том «Отечественных записок», где была напечатана «Родина», можно было найти на столе в любом литературном салоне Москвы. Каждый вновь вышедший номер этого журнала рвали друг у друга из рук студенты в кофейнях, с нетерпением хватали с прилавка посетители книжных лавок. В этом самом номере было извещение о подготовке к печати второго издания «Героя нашего времени»: «Герой нашего времени», соч. М. Ю. Лермонтова, принятый с таким энтузиазмом публикой, теперь уже не существует в книжных лавках. Первое издание его все раскуплено, приготовляется второе издание, которое скоро должно показаться в свет; первая часть уже отпечатана». Шла речь и об авторе. «Кстати о самом Лермонтове. Он теперь в Петербурге», - читали москвичи в то время, когда поэт уже снова ехал в ссылку. И затем сообщалось, что «тревоги военной жизни не позволяли ему спокойно и вполне предаваться искусству, которое назвало его одним из главнейших жрецов своих, но замышленно им много и все замышленное превосходно. Русской литературе готовятся от него драгоценные подарки».

Петровский дворец.

Литография Э. Хостейна

В Москве поэт остановился у своего бывшего однополчанина барона Дмитрия Розена, жившего в Петровском дворце, который должен быть отмечен как памятное место о последнем пребывании Лермонтова в Москве. Здесь, в этом подмосковном дворце, мы встречаем уже иного, нового Лермонтова. Таким его еще не видела Москва. Поэт стоит на рубеже - перед новым восхождением и одновременно над пропастью. Это человек, ощутивший, что выхода нет.

В короткий свой приезд Лермонтов несколько раз встречался с Самариным, который записал в своем дневнике: «Я нашел его у Розена. Мы долго разговаривали. Он показывал мне свои рисунки. Воспоминания Кавказа его оживили. Помню его поэтический рассказ о деле с горцами… Его голос дрожал, он был готов прослезиться. Потом ему стало стыдно, и он, думая уничтожить первое впечатление, пустился толковать, почему он был растроган, сваливая все на нервы, растроенные летним жаром. В этом разговоре он был виден весь. Его мнение о современном состоянии России: «Хуже всего не то, что известное количество людей терпеливо страдает, а то, что огромное большинство страдает, не сознавая этого».

В те дни Лермонтов испытывал большой творческий подъем. «…Во время моего путешествия мной овладел демон поэзии…» - писал он 10 мая, только что приехав в Ставрополь. В Москве, на первых страницах тетради, подаренной ему на прощанье В. Ф. Одоевским, Лермонтов набросал стихотворение «Спор». Уезжая, поэт оставил «Спор» Самарину и поручил поместить в «Москвитянине», тогда как обычно печатался в «Отечественных записках». В стихотворении «Спор» он подводил итоги «споров» со славянофилами. Врезаясь «в каменную грудь» гор, русские люди будут добывать «медь и злато». Так словами седовласого Шата - Эльбруса Лермонтов отвечал на теории славянофилов о сельскохозяйственном будущем России.

Была пасха. Вместе с Самариным Лермонтов побывал на Подновинском народном гулянье. От самого Кудрина справа шли карусели, качели, балаганы, из которых выскакивали петрушки, зазывая народ, и где толпа наслаждалась комедийными представлениями. Налево тянулись ресторации, чайные, палатки со сластями, кружала (кабаки).

Хотя поэт пробыл в Москве только пять дней, он говорил, что никогда так приятно не проводил время, как в этот раз. Если б ему удалось оставить службу, то поселился бы здесь навсегда.

В Москве жил в то время немецкий поэт и переводчик Боденштедт. Он встречался с Лермонтовым. Десять лет спустя выпустил двухтомное собрание его сочинений на немецком языке. Среди переводов есть такие, для которых русских оригиналов до сих пор не найдено; напечатаны только прозаические переводы на русский язык с немецких текстов Боденштедта. Возможно, что Лермонтов оставил ему черновики.

Боденштедт рассказал об этих встречах. Ему запомнилась гордая непринужденная осанка, привлек внимание огромный лоб. Нежные, выхоленные руки. При первом знакомстве бросилась в глаза белоснежная свежесть белья под поношенным военным сюртуком. Небрежность, с которой был повязан черный шейный платок. Но эта первая встреча, в ресторане, в кутящей компании, произвела неприятное впечатление на сентиментального, довольно неловкого юношу, каким был тогда, по его собственным словам, Боденштедт. Лермонтов показался ему неприятен своим задором, злыми остротами, направленными на отдельных лиц, хотя, заметив обиду, тут же и старался ее загладить. Неприятное впечатление рассеялось на следующий вечер при встрече в литературном салоне. Боденштедт понял, что Лермонтов мог быть «кроток и нежен как ребенок». Вскоре убедился, что в характере его преобладало задумчивое, грустное настроение. Позднее писал: «…Лермонтов до последнего вздоха остался чужд всякой лжи и притворства. Несмотря на то, что он много потерпел от ложных друзей, а тревожная кочевая жизнь не раз вырывала его из объятий истинной дружбы, он оставался неизменно верен своим друзьям, и в счастии, и в несчастии; - но за то был непримирим в ненависти. А он имел право ненавидеть; имел его более, нежели кто-либо!… Серьезная мысль была главною чертою его благородного лица, как и всех значительнейших его творений, к которым его легкие, шутливые произведения относятся, как насмешливый, тонко очерченный рот, к большим, полным думы глазам. Многие из соотечественников Лермонтова разделяли с ним его прометеевскую участь, но ни у одного из них страдания не вызывали таких драгоценных слез, которые служили ему облегчением при жизни и дали неувядаемый венок по смерти».

Бывший участник московского кружка Станкевича и Белинского поэт В. И. Красов, который когда-то учился вместе с Лермонтовым в университете, а позже сотрудничал в журнале «Отечественные записки», писал в Петербург редактору Краевскому: «Что наш Лермонтов? Нынешней весной я встретился с ним в зале Благородного собрания - он на другой день ехал на Кавказ… Какое энергичное, простое, львиное лицо. Он был грустен - и когда уходил из собрания в своем армейском мундире и с кавказским кивером, - у меня сжалось сердце…»

М. Ю. Лермонтов в сюртуке Тенгинского пехотного полка.

Акварель К. Горбунова. 1841.

Вот и все. Лермонтов уехал на Кавказ, и последние месяцы его жизни выходят за пределы этой книги.

Но кто любит поэта, может и теперь встретить его на улицах нашего города. У Большого театра, где он так часто бывал… у старого здания университета, где он учился… вот несется он по Тверскому бульвару и дальше вниз к Арбатской площади. Свернул направо к домику на Малой Молчановке и, если войдем вслед за ним во двор и нам посчастливится, разглядим в окно, как взбежал он по ветхим ступенькам в мезонин, к себе в комнату.

Дом, где он родился, на площади близ Красных ворот, не уцелел, но площадь названа Лермонтовской. Спустимся в метро на станцию, также названную в его честь. На пригородном поезде отправимся в санаторий «Мцыри», бывшее Середниково, где Лермонтов провел четыре лета своей московской жизни.

Старый тенистый парк с говорливыми ключами по оврагам… Здесь многое напомнит о Лермонтове тому, кто пришел сюда с мыслью о нем. Легко сбегал он к пруду по широким каменным, теперь замшелым ступеням, задумавшись, углублялся в таинственные чащи; в тени липовых аллей рождались его стихи. А по дорогам, в окрестностях Середникова, можно встретить быстро несущегося смуглого всадника.

Пройдем по липовой аллее мимо пруда, остановимся на мостике послушать, как журчит ключ… По широким отлогим ступеням поднимемся к дому… Весь день здесь оживление, веселый женский смех… Но вот наступает вечер. Не слышно ни плеска весел, ни притихших голосов. Вдруг откуда-то сверху раздается несколько мощных аккордов. Поток звуков хлынул через широко раскрытую дверь гостиной и далеко разнесся по вечерней заре. Музыкой наполнился парк. Это - Бетховен.

Ночь. Тишина. Дом погрузился во мрак. Только над липами поднимается луна да в одном из окон колеблется желтоватое пламя. Горит свеча. На столе раскрыта тетрадь. Склонимся и прочтем мелко написанную строчку:

ПРИМЕЧАНИЯ

1 О музыкальном даровании Е. А. Столыпиной пишет М. М. Сперанский, сравнивая его с талантом знаменитого пианиста Д. Фильда, жившего в то время в Петербурге. См. П. А. Вырыпаев, «Лермонтов. Новые материалы к биографии». Воронеж, 1972, с. 38.

2 Стиховедческая консультация принадлежит Н. Е. Меднис.

3 Доказательства тому, что Лермонтов в Середникове жил в правом боковом флигеле, читатель найдет в книге Т. Ивановой «Четыре лета». М., 1959, с. 30 - 34.

4 Сведения о Виндсоне и его семье получены от его правнучек - С. А. Кривцовой, Е. А. Кривцовой и от О. А. Граковой (урожд. Кривцовой).

5 «Албанская» гипотеза принадлежит Н. А. Любович. См. «Литературное наследство», т. 58, 1952.

6 Эта книга с автографом Лермонтова была обнаружена несколько лет назад в фондах библиотеки Литературного музея в Москве научнымисотрудниками Н. А. Любович и Н. И. Туркус. См. их статью «Рукою Лермонтова» - «Юность», 1963, № 6.

7 Лермонтов быстро откликался на выходящее в печати. Датировку пятой редакции «Демона» 1832 годом можно подкрепить ссылками на литературные произведения, увидевшие свет в конце 1831 - начале 1832 года, из которых Лермонтов заимствует строки для этой редакции: «Ямбы» Огюста Барбье и «Пир во время чумы» Пушкина, на что указано в статье Н. Меднис «О датировке пятой редакции «Демона» - «Русская литература», 1964, № 3.

8 Роман Гюго хорошо известен у нас и по балету «Эсмеральда», который идет до сих пор во всем мире, в том числе и в Москве. А недавне москвичи познакомились с «Собором Парижской богоматери» в балетной постановке «Гранд опера». Постановка - превосходна, но Квазимодо лишился горба, перестал быть уродом и превратился в прекрасного юношу. Нечто подобное случилось в 1972 году и с Вадимом Лермонтова в англоитальянском фильме по его роману «Вадим» - герой также лишился горба, что исказило авторский замысел.

9 Сведения, что у В. А. Лопухиной-Бахметевой было несколько рано умерших детей, но в живых осталась лишь единственная дочь Ольга, имеются в неопубликованных мемуарах О. Н. Трубецкой, внучки А. А. Лопухина, брата Варвары Александровны, любезно предоставленных мне для ознакомления писателем С. М. Голицыным, правнуком А. А. Лопухина, автором нескольких книг для детей и юношества. Мемуары эти использованы также при описании дома Лопухиных на Большой Молчановке и для характеристики М. А. Лопухиной.

10 Эта переписка найдена в архивах замечательным исследователем, сотрудником музея «Домик Лермонтова» в Пятигорске Сергеем Ивановичем Недумовым и теперь частично опубликована в его переводе с французского. (ЦГАЛИ, ф. 195 князей Вяземских. д. 4917. с. 33 - 34; там же д. 4820.)

11 Читатель, желающий ближе познакомиться с ролью А. А. Столыпина-Монго в жизни Лермонтова, может обратиться к следующим книгам: К. Н. Григорьян «Лермонтов и его роман «Герой нашего времени», изд. «Наука», Л., 1975, с. 138 - 149; С. И. Недумов «Лермонтовский Пятигорск». Ставрополь, 1974, с. 148 - 162; Т. Иванова «Посмертная судьба поэта», изд. «Наука», М., 1967, с. 69 - 81, гл. «Под маской друга».

12 Автограф к эпиграфу стихотворения «Смерть Поэта» не сохранился. В дошедших до нас списках правописание первого слова различно: в одних «Отмщение», в других «Отмщенья». См. «Вопросы литературы», 1970, № 8, с. 91.

13 Странно читать эти строки теперь, когда Черноморское побережье служит местом отдыха, русской Ривьерой. Но еще в начале нашего века в Сочи не было даже пристани. А вся эта метаморфоза произошла за последние десятилетия. Об этом см. в книге И. Г. Бейлин. В. А. Парнес «Андрей Николаевич Красно», изд. «Наука», М., 1968.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЮНОСТЬ ПОЭТА

Глава I. «Певец возвышенный, но юный»

Мальчика везут учиться

«Достопочтенный пансион»

«Певец возвышенный, но юный»

Глава II. Это писал подросток

«Сидя в Середникове у окна»

У письменного стола мистера Винсона

«Если б это перо в палку обратилось

«Ребята, не Москва ль за нами?»

«Есть суд земной и для царей…»

Глава III. В мезонине на Малой Молчановке

Глава IV. «Студенты - братья»

Глава V. «Странный человек»

Глава VI. «Нет, я не Байрон…»

«Измаил-Бей»

Ранние редакции «Демона»

Начало работы над романом

В царстве Вареньки с родинкой

Середниковские баллады

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

НА ПУТИ К ВЕРШИНАМ

Глава I. «Панорама Москвы»

Глава II. Автор никому не известной драмы «Маскарад»

Глава III. Стихи «Смерть Поэта» пошли ходить по Руси

Глава IV. «Москва, России дочь любимая…»

Глава V. В Москве. Автор «Героя нашего времени»

«Счастливого пути, господин Лермонтов»

На именинах Гоголя

Новые встречи со старыми знакомыми

В салоне Павловых

Глава VI. На полуслове оборванная песня

Примечания

Для старшего школьного возраста

Татьяна Александровна Иванова

ЛЕРМОНТОВ В МОСКВЕ

ИБ № 168

Ответственный редактор Э. М. Лемперт

Художественный редактор Л. Д. Бирюков

Технический редактор И. П. Савенкова

Корректоры И. Г. Худякова и Е. И. Щербакова

Сдано в набор 19.01.78. Подписано к печати 15.02.79. А06648. Формат 70Х90 1/16. Бум. тифдручн. № 1, Шрифт литературный. Печать глубокая. Усл. печ. л. 15.21. Уч.-изд. л. 11,51. Тираж 75 000 экз. Заказ № 1868. Пена 1 р. 20 к. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Детская литература». Москва. Центр.

М. Черкасский пер., 1. Отпечатано с фотонабора Экспериментальной типографии ВНИИ на ордена Трудового Красного Знамени фабрике «Детская книга» № 1 Росглавполиграфпрома Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, Сущевский вал, 49.

Иванова Т. А.

И20 Лермонтов в Москве: Эссе. - М.: Дет. лит., 1979. - 207 с, ил. (По дорогим местам).

В пер.: 1 р. 20 к.

О жизни и творчестве юного Лермонтова в Москве, где складывался его характер и формировался талант, и о позднейших приездах поэта в родной город.

Автор книги вводит читателя в мир поэзии и заставляет задумываться над не разгаданными и поныне тайнами творчества.

Для старшего школьного возраста

И20 Лермонтов в Москве: Эссе. - М.: Дет. лит., 1979. - 207 с, ил. (По дорогим местам).

70803 - 193

Л------398 - 78

М101(03)79

8Р1

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

02.07.2023

Оглавление

Часть первая ЮНОСТЬ ПОЭТА Глава I «ПЕВЕЦ ВОЗВЫШЕННЫЙ, НО ЮНЫЙ»

Глава II ЭТО ПИСАЛ ПОДРОСТОК

Глава III В МЕЗОНИНЕ НА МАЛОЙ МОЛЧАНОВКЕ

Глава IV «СТУДЕНТЫ - БРАТЬЯ»

Глава V «СТРАННЫЙ ЧЕЛОВЕК»

Глава VI «НЕТ. Я НЕ БАЙРОН…»

Часть вторая НА ПУТИ К ВЕРШИНАМ Глава I «ПАНОРАМА МОСКВЫ»

Глава II АВТОР НИКОМУ НЕ ИЗВЕСТНОЙ ДРАМЫ «МАСКАРАД»

Глава III СТИХИ «СМЕРТЬ ПОЭТА» ПОШЛИ ХОДИТЬ ПО РУСИ

Глава IV «МОСКВА, РОССИИ ДОЧЬ ЛЮБИМАЯ…»*

Глава V В МОСКВЕ. АВТОР «ГЕРОЯ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»

Глава VI НА ПОЛУСЛОВЕ ОБОРВАННАЯ ПЕСНЯ

ПРИМЕЧАНИЯ