Фиаско «Победителя» [Оюс Бертович Гуртуев] (fb2) читать онлайн

Оюс Гуртуев Фиаско «Победителя» Рассказы

Операция в тридцать минут

Вечерело.

В сквере было уютно и тепло. Сюда почти не доносился разноголосый шум автостанции. Густая зелень заглушала скрип тормозов, людской гомон и рокот автобусных дизелей. Сквозь кусты и деревья прорывался лишь основательно искаженный надоедливый голос дежурного диспетчера: «С четвертой площадки отправляется рейсовый автобус номер 87—23, следующий по маршруту «Нальчик — Минеральные Воды»! Производится посадка на проходящий автобус до Орджоникидзе! Пассажиров прошу занять свои места!..» Он говорил и говорил, почти не умолкая, срывая с насиженных мест десятки людей.

На одной из радиальных аллей, ведущих к обелиску Матерям, в кружевной тени густого клена сидели в это время на скамейке четверо ребят и оживленно спорили о профессиях.

В последнее время они все чаще говорили именно об этом.

Люда Васильева и Казбек Сонов вместе заканчивали в этом году среднюю школу. Оставалось выдержать только по два выпускных экзамена, пока они шли без «троек». Витя Бозиев, чернявый восемнадцатилетний крепыш и давний друг Казбека, все это уже пережил год назад и тогда же поступил на работу учеником токаря в инструментальный цех завода. Он-то знал теперь, какая профессия самая лучшая. Во всяком случае, для него. Зарплата, аккуратно приносимая матери, уважение в семье к новому кормильцу постепенно обросли неторопливой уверенностью в походке и степенностью в разговоре.

Хоть и завидовали ему ребята, но как интересно было слушать, когда Витя начинал говорить своим неустойчивым еще баритоном о работе, о заводе, о тамошних порядках: «...а у нас вот в цехе» или «нашему заводу вручили Знамя...» «Вот бы и мне, — думалось каждому, — попасть в хороший коллектив, научиться чему-то как следует, видеть результаты своего труда, переживать, радоваться...»

Четвертый собеседник — Асият, худенькая девочка, соседка Казбека, училась в профтехучилище и готовилась стать швеей. Ей нравилось кроить и вышивать, а особенно делать яркие модные блузки. Она любила, когда все вокруг красиво одеты, ну как в кино. Асият уже не мучила так сильно проблема, над которой задумались и пока не решили Люда с Казбеком. Застенчивая от природы, она лишь внимательно следила за разговором, мечтая в душе о том времени, когда все будут знать ее, Асият, как хорошего модельера, художника, способного всегда радовать людей своим творчеством.

Неподалеку от ребят разлегся огромный английский дог, верный спутник Асият. Дог вел себя спокойно. Ведь на Асият никто не кричал, ее не обижали — значит все было в порядке. Гладкая, блестящая черная шерсть, грациозные сильные ноги делали дога похожим на пантеру из городского зоопарка. Еще неуклюжим щенком попал он к Асият, и та ласкала его, растила, купала, выгуливала. Она назвала дога Другом, и пес будто понимал смысл своей клички.

Внезапно со стороны уже закрытого пневматического тира ясно донеслось:

— За что-о?! Ой!..

До тира было метров пятьдесят, а через газоны — напрямую — и того ближе. Ребята вскочили и переглянулись.

— Там кого-то бьют! Побежали! — крикнул Витя Казбеку, и они бросились на крик. За ними поспешили и девушки. Сорвался с места и Друг, своим собачьим чутьем понимая ребячью тревогу...

Сенька жил в пригороде, но ему там не нравилось. Один кинотеатр, один магазин, одна пивная при бане. Все остальное — учреждения, жилые дома да разные базы. И люди все одни и те же: кого ты знаешь, кто тебя, считай, как облупленного знает. Никак не развернуться, чтобы не заметили. Чуть только высунешь нос, выпьешь с кем или матом загнешь, тут же «доброхот» найдется, мигом до отца донесет свои ехидные выводы: «Сын-то твой, Алексеич, опять пьяненький по улице шатался, нехорошие слова прохожим раздаривал. Подучил бы ты его малость уму-разуму, чтоб имя твое честное не позорил».

А у отца рука-то — сожмет кулачище свой шоферский, так больше Сенькиной головы получается. И глаза у него в это время тяжелые, угрюмые становятся. «Хорошо, — думает Сенька, — что хоть редко видимся».

Только приедет отец из рейса, выспится, помоется и опять в дальнюю поездку на своей «Колхиде». Пристроил он своего непутевого сына на работу в автоколонну подручным к хорошему слесарю, а на большее и времени не хватает. Ну, да там Сенька — тише воды, ниже травы. При рабочих не особенно-то и покуражишься. Мигом приструнят.

А в городе Сеньке вольготно. Выпьют втроем, вчетвером, смотря сколько дружков встретится. Потом уже осмелевшие и задиристые топают на танцы, а когда тепло — на озера. Когда дружки рядом, Сеньке вроде ничего и не страшно.

Сегодня Сенька был не в духе. Да и с чего радоваться, если с аванса за прогулы вычли. Денег на руках осталось — кот наплакал. Да и те мать забрала. А без денег муторно как-то Сеньке. Он так и не знал, что можно предпринять. День-то был субботний — значит и дружки встретятся обязательно. А на что пить-гулять?

Часа два он бесцельно бродил по проспекту, пока не встретился за овощным ларьком с одним знакомым парнем, выпивавшим с ним и частенько игравшим летом в карты на пляже. Где он живет и работает ли — Сенька не знал. Помнил только, что зовут его Хачимом и без денег в кармане тот не бывает.

Хачим в это время о чем-то шептался с двумя мужчинами и протягивал им новый шерстяной пуловер. «И где он такой красивый достал, наверное, импортный», — подумал Сенька, но подходить к ним не стал и уже собрался пройти мимо в поисках более близких «корешей». Но Хачим быстро распрощался с мужчинами и сам догнал Сеньку. В руках у него вместо пуловера были зажаты четыре десятирублевки и затейливая японская зажигалка.

— А пуловер где же? — удивился Сенька.

— Вот! — И Хачим повертел деньгами перед его носом. — А ты что, купить хотел?

— Да не-ет, — растерянно протянул Сенька, боясь выдать, что у него и на пачку сигарет сейчас не найдется денег.

Отчаявшись встретить своих постоянных приятелей, Сенька сразу же согласился на предложение Хачима обмыть встречу и только что совершенную им сделку. Сеньке пришлось-таки сказать, что он сегодня без денег, но Хачим пренебрежительно махнул рукой, говоря, что на двоих им хватить должно.

Они вместе спустились к кафе у речки, обошли его, поглядывая по сторонам. Редкие посетители и прохожие не привлекли их внимания, и Хачим подошел к буфетчику. Он взял двойные хинкали, бутылку воды со стаканами и передал их Сеньке. Они поплелись рядом и сели под кустами у берега. Во взятом по пути в магазине свертке были две бутылки водки, одну из которых Хачим открыл сразу же. Первые двести граммов выпили торопясь и молча, словно боясь, что кто-то может сейчас помешать им. Чуть перекусив, Хачим налил снова и только тогда спросил, лениво и небрежно растягивая слова:

— Ты-ы сейчас чем занимаешься? Где промышляешь?

Сенька в тон ему произнес:

— Да, так себе... Старик мой заставил слесарить в автобазе, вот я и кручусь там. Скучища!

— А как с бабками? Если твой авточин на бабки переложить, сколько же ты стоишь?

— Я-то? A-а... Когда сильно пахать заставляют, да если без прогулов, то бывает и полторы сотни. А что?

— Что? Дурак ты, вот что! Это же ты, выходит, за пятерку в день рога мочишь? Полтора столешника за целый месяц? Да если ты деловой, за час можно организовать такие гроши, если не больше намного. И потеть не придется. Ну, что скажешь? Да не сиди, как остолоп. Думать — думай, да наливать не забывай. Тут тебе не ресторан с официанткой.

«Деньги! Деньги! — закружилось в опьяневшем сознании Сеньки. — Еще бы, — подумал он, — конечно же они нужны! Что за тупой вопрос? Всем нужны деньги, и он ни разу не видел, не слышал, чтобы кто-то от них отказывался. Разве что псих какой найдется, но он-то не из таких. О-о, если бы я был бабковитым», — размечтался Сенька, и эта шальная мысль кольнула сквозь пьяный гул в голове.

Между тем Хачим ждал ответа, насмешливо глядя на слегка осоловевшего Сеньку.

— Ну что, пацан, сдрейфил? Водку сосать за чужой счет намного легче, правда?

Сенька никому еще не позволял считать себя слабаком. Глаза его прищурились, заиграли желваки. Он недобро уставился на нагло улыбающегося Хачима.

— Ты что хочешь сказать? Договаривай, ну!

Видя его настроение, Хачим дружески похлопал его по плечу и добавил:

— Да мне кое-кто из ребят говорил, что ты вроде шустрый парень, вот я и решил проверить. Врут или нет?

Сеньку обидело такое пренебрежительное отношение, и он зло ответил, поморщившись от горькой отрыжки:

— Следующая выпивка за мной, так что можешь не упрекать. А дрейфить я и не собираюсь. Хоть сейчас пошли, куда надо. Хвост не покажу, не думай.

— Вот это уже другой разговор, если тюльку не гонишь! — одобрительно воскликнул Хачим. — Вот давай по этому поводу и выпьем.

Солнце уже склонилось к закату. Подувший с гор свежий ветерок приятно холодил их вспотевшие, разгоряченные лица. Выпив водку до конца и только потом запив минеральной, они забросили бутылки в кусты. Тяжело встав, поддерживая друг друга и стараясь не шататься на глазах у прохожих, Хачим с Сенькой тихо побрели к одной из главных улиц города.

Когда они подошли к автобусной остановке, солнце уже спряталось за нависшими над изломом горного хребта облаками. Они закурили, и Хачим стал присматриваться к ожидающим. Вскоре его внимание привлек полноватый, интеллигентного вида человек в элегантном плаще и очках в золоченой тонкой оправе. В руке он держал чемодан. Мужчина нервничал, поглядывал на дорогу, переминаясь с ноги на ногу.

Видя его нетерпение, стоящая рядом пожилая женщина участливо заметила:

— Видно, спешите тоже? И я как тороплюсь, обязательно ждать приходится. Как нарочно, ей-богу! А до дому чуть не час ехать...

— А я на самолет спешу, вот и беспокоюсь, видите ли, — смущенно улыбнулся ей мужчина, вновь машинально глянув на часы.

— Как раз этот-то нам и подойдет, — шепнул Хачим Сеньке, показывая на мужчину. — Видал, какие у него котлы-то мировые? Дороже твоей получки. Да и в чемодане найдется что-нибудь стоящее. На самолет спешит, значит, нездешний. Вот мы его и разгрузим, чтобы он быстрей долетел, — недобро ухмыльнулся Хачим. — Он через сквер должен будет идти, а к тому времени и темнеть начнет. Там мы его и притормозим, лады? А пока давай пристроимся за ним, не будем терять из виду. Не мохай, все будет в ажуре...

Автобус остановился и со скрипом растворил перед ними двери. Сенька равнодушно шагнул в него вслед за Хачимом.

Весь долгий путь мучился он, уцепившись за поручень, уставившись в заднее окно, стараясь никого и ничего не видеть. Все тело было охвачено предательской мелкой дрожью. Еще бы! Сенька и представить не мог себе раньше, что придется согласиться на такое. И отказаться не мог, Хачим и так косо поглядывал на него.

— Ты чего это? — шептал он в ухо. — Струсил, что ли? Дрожишь, как мокрый цуцик. А?

— Нет, — огрызался Сенька. — Просто как предстартовый мандраж у спортсменов, легкое волнение.

Хачим не поверил ни одному его слову, но удовлетворенно закивал головой.

Наконец автобус плавно прижался к остановке напротив сквера и, словно выдохнув, с шипеньем открыл двери. Увидев, что кроме них и этого элегантного курортника никто из автобуса не вышел, да и на остановке не оказалось людей, Сенька чертыхнулся в сердцах. «Значит, судьба...» — обреченно подумал он. Когда они втроем дошли до тира, мимо которого аллея вела к автостанции, Хачим быстро обошел мужчину, резко развернулся и грубо схватил его за рукав:

— Стой тихо, ты!

— В чем дело, молодые люди? — опешил тот, заметив и Сеньку, вставшего сбоку.

— А все дело в том, что тебе, наверное, тяжело нести свой груз, — язвительно произнес Хачим, хватаясь за ручку чемодана. — Ты же сам видишь, что мой приятель идет налегке и согласен помочь только ради уважения. И часики сними, чтобы не спешить, где не надо. А за нашу помощь вытряхни валюту. Билет на самолет, так уж и быть, мы тебе оставим, — распоряжался Хачим. — Если, конечно, не будешь возникать и трепыхаться. Понял, да?

— Ах ты, сволочь! — возмутился мужчина, пытаясь вырвать чемодан из цепкой руки Хачима. — Еще и про билет на самолет знаешь? Так вы, мерзавцы, следили за мной? Отстаньте сейчас же, пока я не крикнул милицию! — громко, но растерянно произнес мужчина.

Но в тот же миг Хачим без замаха, прямо в лицо ему нанес удар кулаком. Разбитые очки отлетели в сторону. Мужчина выпустил из рук чемодан, пытаясь прикрыть лицо от следующих ударов, и закричал:

— За что?! О-ой!..

Хачим схватил его за плечи, дернул на себя и подсечкой свалил на траву у края аллеи.

— Снимай часы с него и карманы обшманай! — злобно накинулся он на стоявшего возле остолбеневшего Сеньку.

Тот нагнулся, вцепился в левую кисть мужчины, все еще пытавшегося сопротивляться. Сенька никак не мог расстегнуть ремешок часов. Вдруг послышался приближавшийся откуда-то сбоку топот. Он вскочил в тревоге.

Хачим с чемоданом в руке убегал в сторону автостанции и был от Сеньки уже метрах в сорока. А с противоположной стороны к Сеньке подбегали какие-то ребята. «Бросил меня, гад!» — зло подумал Сенька и рванулся к улице, где знал все проходные дворы...

Витя первым заметил, что убегающих двое и бегут они в разные стороны.

— Смотри, смотри! — закричал он Казбеку, показывая рукой в конец аллеи, выходящей к пассажирскому перрону. — Видишь, бежит!

— Вижу, — закивал головой запыхавшийся Казбек, стараясь запомнить одежду парня с чемоданом, зигзагами удалявшегося от них.

— Давай быстрее, следом! Возьми Люду с собой. Там, на автостанции, всегда милиционер дежурит, найдите его и всё расскажите! Ну!

На одном дыхании выпалил это Витя, а тем временем Сенька уже прыгнул на забор, отделявший сквер от улицы. Витя вместе с Асият пустились за ним, но пока они обежали ограду и выскочили на тротуар, Сенька был уже на другой стороне улицы. А там уже, метрах в тридцати, темнел проход к школьному двору, за которым был небольшой забор из штакетника и начинались проходные дворы. Их лабиринты могли вывести куда угодно. Тут уж Сенька, привыкший бегать по закоулкам, был бы как в родной стихии. Но об этом же подумали и его запыхавшиеся преследователи. И тогда Асият, глянув на бежавшего рядом дога, крикнула:

— Фас!

Дог сделал стойку, посмотрел на девушку, затем чуть присел на задние лапы, и большое черное тело его стремительными прыжками ринулось вперед. С удивлением и испугом наблюдали прохожие, в большинстве своем школьники, за несущейся мимо них огромной собакой без поводка и намордника.

— Ужас! Пантера какая-то! — закричал кто-то из них.

— Не пантера, дог это, только бешеный!

— Ничего не бешеный, у него ошейник блестит! Побежали за ним!

К Вите и Асият присоединились еще до десятка человек.

Добегая до калитки во дворе школы, Сенька оглянулся прикинуть расстояние до гнавшихся и вдруг увидел перед глазами в воздухе что-то огромное, черное, блестящее. Он бросился на землю, закрыл руками голову и истошно завопил.

Асият уже пристегнула поводок к ошейнику дога, а рядом с Витей собралась группка ребят, когда за спиной у них раздался чей-то возмущенный скрипучий голос:

— Безобразие! Это — форменное безобразие! Разве можно выпускать такую зверюгу без намордника?! Ишь, чего с человеком делается! Управы на вас нету, шалопаи! И куда только милиция смотрит...

Не в силах сдержать своего негодования, опередив Витю, собравшегося объяснить, что случилось, Ася бросила в лицо прохожему:

— Вы, вы... — она захлебнулась от волнения, — не знаете, в чем дело, и кричите напрасно! А этот вот, — она кивнула в сторону Сеньки, — только что с другим таким же избил и ограбил спокойно идущего человека! А на его месте и вы могли оказаться, понятно?!

И Витя и другие ребята разом повернулись лицом к прохожему, и тот, как-то съежившись, бочком-бочком засеменил прочь, оглядываясь и бормоча себе под нос. Витя попросил одного из стоящих рядом пойти в школу и позвонить оттуда в милицию, а сам, не отрывая взгляда, следил за Сенькой. Но тот так и не вставал. Он слышал голоса вокруг себя и тихо плакал, уткнувшись в рукав. От обиды, испуга, стыда...

Казбек и Люда напрямую через невысокие травяные газоны выбежали к пассажирскому перрону автостанции. В пестром окружении людей, машин и киосков у них зарябило в глазах. Они растерялись.

Ни грабителя, ни милиционеров не было видно. Люда прижалась к Казбеку, оглушенная рокотом моторов, людским гомоном, топотом сотен ног.

— Что же нам делать? — шепнула она.

— Да уж легче поймать молекулу в броуновом движении, — досадливо поморщился Казбек, продолжая всматриваться в лица и ища глазами того, с чемоданом. — Как сквозь землю провалился, скотина...

— Молодой человек! Так смотреть — людей распугаешь. Потерял кого, что ли?

Казбек вздрогнул, увидев рядом с собой непонятно откуда появившегося милиционера.

— Товарищ сержант! — горячо задышал Казбек. — Тут, в сквере, только что ограбили человека. Избили двое и ограбили. Чемодан у него забрали, а может, еще что-нибудь, точно не знаем. Витька с Асей за одним побежали следом, а мы вот сюда. Тот, что здоровей, сюда побежал с чемоданом, а куда теперь делся, ума не приложу.

— Где? — коротко спросил сержант.

— Что «где»?

— Ограбили, избили где? И потерпевший где?

— A-а... Возле тира. Он еще там, а Витя и Ася с Другом побежали...

— С каким еще другом? — удивленно переспросил милиционер, включая радиостанцию.

— Это кличка. Ася со своей собакой, с догом.

Сержант щелкнул тумблером портативной радиостанции и, став между киосками, поднес к губам манипулятор-микрофон:

— «Десна!», «Десна!» Я — семнадцатый! Только что получил сообщение, что в сквере у автостанции совершено ограбление. Один из совершивших нападение скрылся в сторону средней школы, второй — ориентировочно — находится в зоне автостанции. Начинаю поиск второго, с чемоданом потерпевшего. Прошу обратить внимание на то, что за первым бросились в погоню свидетели ограбления. — Сержант внимательно оглядел Казбека и Люду. — Это два подростка, точнее — юноша и девушка. С ними собака. Как бы чего не вышло, — добавил он озабоченно. Затем снова глянул на Люду и спросил: — Вы не могли бы, девушка, вернуться к месту происшествия и помочь потерпевшему, если он еще там? И если он еще там, побудьте рядом. Минут через пять там уже будут работники милиции. Хорошо?

Люда испуганно дернула Казбека за рукав, но тот закивал головой, соглашаясь с сержантом. Ей было немного боязно вновь оказаться у тира, но она пересилила себя и скованной походкой повернула обратно.

— Ну, что будем делать, парень? Узнаем его? — спросил сержант.

— Н-не знаю, — неуверенно ответил Казбек, вновь представляя себе убегавшего от тира парня. — Вообще-то он ростом примерно такой же, как я. Может, чуть-чуть повыше. Одет в желтую куртку, яркую такую, нейлоновую. Штаны у него узкие, в обтяжку, как джинсы. Когда бежал, хорошо было видно. Да, и волосы на голове такие лохматые и темные. А вот лица не видел и какой он из себя, точно представить не смогу. В профиль раза два поворачивался, когда кусты, кусты...

Он хотел еще что-то добавить, но запнулся. Глаза завороженно следили за выруливающим автобусом, машинально зафиксировали трафарет «Грозный — Ростов». Но привлекло его внимание другое. Он буквально впился взглядом в салон, где уже расселись пассажиры.

— Ты куда это уставился? Увидел что? — Сержант с интересом наблюдал за замершим Казбеком.

— Там. Он там, по-моему, — неуверенно пробормотал Казбек, все еще боясь ошибиться. — Видите автобус, который отъезжает от стоянки? Я в нем его увидел, кажется.

— Кажется или это именно тот человек?

— Да как вам сказать, — Казбек передернул плечами. — Скорее всего, я не ошибся. Точно такая же куртка и волосы лохматые. И в профиль описать не могу, но он такой запоминающийся...

— Где он сидел, на каком месте примерно? — перебил его сержант.

— Что? — не понял растерявшийся Казбек, но спохватился и продолжил скороговоркой: — A-а, с левой стороны сидит, как зайти в автобус, так второй ряд, у окна.

— Ну что ж, паренек, теперь наша очередь действовать, не так ли?

Сержант быстро устремился с Казбеком к стоявшим неподалеку такси. Среди них стояла и «Волга» контрольно-ревизионной службы. Они сели в нее, и сержант назвал водителю маршрут движения. Машина рванула с места и, успев проскочить перекресток под желтый сигнал светофора, помчалась по трассе, ведущей за город. Обогнав автобус, они проехали еще больше километра и остановились у поста ГАИ.

Автобус уже приближался, набирая скорость, когда у проезжей части трассы показался контролер транспортной службы с полосатым жезлом, протянутым вперед. Сзади него стояли Казбек и сержант милиции. И, когда автобус остановился, они вместе вошли в него.

— Пожалуйста, предъявите билеты на проезд! — обратился контролер к пассажирам и взял у водителя посадочную ведомость.

Казбек, присмотревшись к сидящим в салоне, повернулся к сержанту и еле заметно кивнул головой. В то же время контролер уже подошел к удобно расположившемуся во втором ряду парню и, проверив его проездной билет, заявил, что билет этот недействителен.

— Как это недействителен? Я его в кассе покупал, ничего не знаю! — возмутился тот, но тут же добавил, что готов еще раз заплатить, если надо, но ему необходимо ехать дальше. Но контролер был неумолим.

— Прошу выйти из автобуса, не задерживайте! — поддержал контролера сержант. И тогда «безбилетный» невозмутимо встал с кресла и, обойдя контролера, двинулся к выходу.

Вместе с сержантом и Казбеком он неторопливо шагал к стоявшей впереди «Волге», когда шофер автобуса, опустив боковое стекло кабины, выкрикнул вслед:

— Эй, сержант! Послушай! Если вы с ним долго будете разбираться, я из графика выйду! Пускай уж лучше он свой багаж заберет! Чего я буду его дожидаться! Да и пассажиры мои спешат!..

Сержант, не отпуская от себя Хачима (а это действительно был он), попросил идущего следом контролера взять вещи этого парня, записать фамилии и адреса шофера и сидящих впереди двух-трех пассажиров. Шоферу же было велено по возвращении из рейса явиться в отдел внутренних дел и написать подробное объяснение о случившемся.

— А у меня там никаких вещей и нет, — хотел было заартачиться Хачим, пытаясь обмануть милиционера. — Этот шофер определенно что-то напутал. Так что, извините. Чужие вещи мне ни к чему пришивать. А то потом за них еще отвечать придется, — Хачим с издевкой процедил эти слова сквозь зубы, глядя на сержанта и силясь удивленно пожимать плечами.

Но сержант невозмутимо открыл заднюю дверь «Волги» и сел в нее вместе с Хачимом. В зеркало был виден стоящий за ними автобус.

Спустя минуту контролер открыл багажник, положил в него дорожный чемодан, выданный шофером автобуса, и сел за руль «Волги». Казбек уселся за ним, рядом с притихшим Хачимом. Пропустив мимо себя автобус, машина плавно развернулась в обратный путь...

Как только они вошли в дежурную часть отдела, навстречу Казбеку бросились его друзья. Мордой ему в бедро ткнулся дог. Но вместо готовых сорваться с губ расспросов Витя при виде парня, которого завел сержант, подбежал к дежурному офицеру и выпалил:

— Товарищ капитан! Товарищ капитан, это тот самый, который от тира с чемоданом убегал! Это он, точно!

В тот же миг из полутемного дальнего угла приемной отдела донеслось торжествующе:

— Ага-а! И второй мерзавец попался! Так и надо вам, сволочи! А то, видишь ли, охоту открыли на меня, преследовали! И очки еще разбил мне вот этот, лохматый! У-ух!..

Сержант, довольный, что грабеж на его участке раскрыт полностью, спросил, как же задержали другого грабителя. Дежурный офицер, довольно улыбаясь, рассказал, какая интересная картина предстала перед милицейским нарядом. В кругу группы детей и прохожих лежал у забора человек, обхватив голову руками. А над ним возвышался здоровенный черный дог.

— Ну, прямо, собака Баскервилей, только правильно воспитанная! — рассмеялся капитан и добавил: — А вон и хозяйка его, воспитательница, — показывая на смущенную, прижавшуюся к друзьям Асият.

Затем, подойдя к пульту связи, он поднял телефонную трубку, набрал короткий номер и доложил:

— Товарищ подполковник! Полчаса назад я докладывал о том, что в сквере у автостанции совершено ограбление. Потерпевший доставлен в отдел, грабители уже задержаны. В установлении виновных лиц и их задержании очень большую помощь оказали четверо молодых ребят и девчат: двое из них — учащиеся десятого класса средней школы, молодой рабочий и учащаяся профтехучилища со своей собакой... Вас понял. Материалы уже у следователя. Утром доложу проект представления к поощрению ребят.

Находившиеся в дежурной части отдела сотрудники милиции улыбнулись своим юным друзьям.

Трудные тропы

В двенадцатом часу ночи Николай устало потянулся, встал из-за стола, открыл маленький сейф в углу кабинета. Не спеша собрал со стола жиденькие папки с документами о трудновоспитуемых подростках и положил их на верхнюю полку. Лязгнула железная дверца, которую Николай закрыл на два оборота фигурным ключом.

Ключ этот был одним из предметов его гордости перед друзьями, с которыми еще недавно сидел в одной аудитории, зубрил диамат, убирал колхозную кукурузу и спорил до изнеможения о преимуществах робототехники.

Другим предметом его почти мальчишеской гордости было удостоверение Министерства внутренних дел. Записи в нем сами бросались в глаза: лейтенант милиции, инспектор по делам несовершеннолетних, разрешено хранение и ношение огнестрельного оружия. Правда, пистолет нужен был разве что на учебных стрельбах. С полгода уже закрепленный за Николаем «макаров» находился в шкафу у дежурного вместе с табельным оружием других сотрудников. И лишь три вечера подряд носил его Николай, включенный как-то в группу розыска особо опасного рецидивиста. Но пусть не имел он права постоянного ношения, как некоторые, одна запись в удостоверении насчет права на оружие вызывала зависть у сверстников.

Опечатав сейф и закрыв кабинет, он не спеша спустился на первый этаж, сдал ключ вахтеру и заторопился домой мимо площади, где допоздна засиживались молодые ребята. Бывали там и его подопечные. Увидев Николая, они притихли и о чем-то зашептались, глядя ему вслед.

Он уже вошел в подъезд и осторожно начал подниматься по лестнице, но вдруг услыхал какой-то шорох. Пыльная лампочка, обычно еле высвечивавшая рельеф лестницы, на этот раз не горела.

Вынув из кармана фонарик, Николай включил его и направил луч на лестницу, ведущую к подвалам. Вниз метнулась долговязая тень. Раздался звон разбитого стекла. Кто-то пытался выскочить через разбитую фрамугу двери во двор, но Николай тем временем уже настиг его и схватил за плечо.

— А ну, марш со мной наверх! — скомандовал он. — Я тебе побегаю...

— А ты кто такой, что пугаешь? Видали мы таких! Чо тебе надо-то?! Чо пристал?!

Чувствуя, что его неожиданный собеседник молод и растерян, не знает, как вести себя в этой ситуации, Николай не спеша вывел его на улицу и, внимательно разглядывая при бледном неоновом свете, представился:

— Я — инспектор по делам несовершеннолетних лейтенант милиции Тумов. Тебя это устраивает?

— Ну и что? — буркнул тот в ответ.

— А то, что тебе придется идти со мной в отдел. Придется объяснить, почему ты оказался в этом подъезде, да еще в таком одеянии.

Недолгую дорогу до отдела внутренних дел они прошли молча, готовясь каждый по-своему к предстоящей неизбежной беседе. Вахтер удивленно глянул на Николая, вернувшегося с каким-то оборванцем, подал ему ключ и уже хотел спросить, что это за парень и где Николай задержал его, но тут заверещал аппарат селекторной связи, и вахтер взял трубку. Тем временем и лейтенант, и его «подопечный» поднялись на этаж.

Войдя в кабинет и включив свет, Николай предложил своему попутчику стул, сел сам и внимательно стал рассматривать парня.

Засаленная и грязная телогрейка явно с чужого плеча. Из рукавов уже лезли местами наружу желтоватые клочья ваты. Мятые, с заплатой на левом колене штаны неопределенного, близкого к болотному, цвета. Нечищеные, но еще добротные импортные туфли на высоком каблуке. Этот бросающийся в глаза своей несуразностью костюм дополняла кепочка-восьмиклинка с урезанным до невозможного козырьком. Низкие, худые плечи безвольно опущены. Спадающие на лоб в беспорядке русые волосы полностью прикрывали брови, из-под которых настороженно смотрели серые, чуть прищуренные в испуге и ожидании глаза. В ярком свете кабинета задержанный казался совсем еще подростком.

— А я ведь чуть не испугался тебя в темноте. Думал, бандюга какой-то поджидает, — рассмеялся Николай, но насупившийся паренек не поддержал его тона.

Уселись напротив, за два стола, приставленные друг к другу. Николай все еще разглядывал парня, когда в дверь постучали. Не ожидая приглашения, вошел ответдежурный по отделу.

— Ну что, лейтенант, переводишь рабочий день в рабочие сутки? — бесцеремонно обратился он. — Первый год работаешь, не перестарайся. Впереди много будет таких ситуаций. Уже второй час ночи. Шел бы домой. А этого, — кивнул он осуждающе на задержанного, — мы до утра устроим в нашей «гостинице».

Ответдежурному оставалось уже немного до пенсии. Когда-то и он был непоседой на службе, работал в уголовном розыске, не зная усталости, мотался по районам. И чем трудней, чем сложней задачи вставали перед ним, тем сильней ощущал он азарт исследователя и бойца. За успешную операцию по задержанию вооруженных скотокрадов был награжден медалью «За отвагу». Но с годами угасал юношеский задор и прибавлялся вес. Явно заметное брюшко, сутулость и поредевшие на голове волосы неузнаваемо изменили его когда-то спортивную фигуру. Теперь он предпочитал суточное дежурство в кабинете, аккуратно передавал по назначению поступающую отовсюду информацию. Ни в чем больше он не проявлял инициативы. Потому он и не мог скрыть сейчас неодобрения, услышав ответ Николая на его, в общем-то, благоразумный совет.

— Знаете, Анатолий Сергеевич, мне кажется, лучше сейчас все выяснить: кто он, почему по подъездам шатается, словно бездомный.

— Ну смотри, лейтенант, твое дело. Я бы на него много времени не тратил, да еще личного, — усмехнулся он и вышел.

В кабинете стало тихо.

Парень сидел теперь ровно, сложив руки на коленях, и равнодушным взглядом рассматривал корешки книг, сложенных стопкой на столе инспектора: Сухомлинский, Наставление по службе участковых, томик Лермонтова, какие-то брошюры. А в голове вихрилась лишь одна мысль: «Как бы выкрутиться?»

Тоскливо стало на душе, словно не в кабинете он сидел сейчас, а в камере. Или там, где еще позавчера он был в кругу подобных себе.

Думал о происшедшем и Тумов, крепко зажав ладонями виски. За неполный год своей работы в милиции Николай снова, но уже более внимательно, чем перед курсовым зачетом, перечитал труды Яна Коменского, Макаренко, Песталоцци. Интересовался теорией Чезаре Ломброзо, переводами книг иностранных криминологов и статьями в журнале «Советская милиция». Специфика службы все-таки серьезно отличалась от его филологических познаний.

Романтические представления о работе у него уже проходили: не было погонь за вооруженными преступниками и головокружительных скоростей, стрельбы и приемов дзюдо, ночных засад и командировок на край света. Были беседы с подростками и их родителями, совместные раздумья с педагогами и комсомольскими активистами, патрулирования и лекции. Дважды ему поручали доставить в РОВД грабителя и квартирного вора. Шел он тогда за ними настороженно, как в разведке. А вышло — смешно и вспоминать. Особенно того грабителя, что был дома и открыл сам двери Николаю. Николай не успел даже представиться, как тот заговорил сам, угодливо глядя в глаза:

— Вы за мной, да? Из милиции? Ох-ох-ох, я так и знал, что тот червяк пожалуется. Ну что ж, проходите в комнату, а я оденусь.

В запущенной однокомнатной квартире больше никого не было. Тот, за кем пришел Николай, оделся на кухне, потом открыл холодильник и вынул початую бутылку «вермута». Николай тогда растерялся, не зная, что же он должен делать, как бутылка уже опустела. Всего-то лишь опустившимся алкоголиком остался в памяти у Николая тот грабитель. «Может быть, и этот парень такой же? — подумал сейчас Николай. — На кого-то он очень похож, вроде недавно видел я это лицо».

Смутная догадка заставила его открыть сейф и взять оттуда папку с ориентировками на розыск, сообщениями из исправительных учреждений и анкетами ранее судимых. Он не спеша стал просматривать каждый листик.

— Гражданин начальник, мы здесь ночевать что ли будем? — подал голос задержанный. — Я же ничего не сделал такого. Отпустите! — вдруг в отчаянии выкрикнул он.

«Ого, это уже что-то, — подумал Тумов. — Раз я для него — «гражданин начальник», значит, он уже был судим и, наверное, недавно освободился. Иначе бы отвык от такого обращения. Что-то о нем я определенно знаю. Но откуда?»

Продолжая перелистывать документы в папке, Николай спросил, не придавая особенного значения нервному выкрику парня:

— Ты что пил сегодня? Одно вино, да и то без закуски, да?

Вопрос был не то чтобы неожиданным, но все же застал врасплох. Парень уже приготовился соврать имя, фамилию, возраст, место жительства, причины появления ночью в том подъезде. Но теперь почему-то стало казаться, что вопрос задан неспроста, что этот инспектор определенно знает его. Наверное, даже весь день за ним следили, в первый его день пребывания в городе за последние два года. Он еле сдерживал себя, чтобы не заплакать.

— Пива я выпил на автостанции. Только пива кружку. — Но, помолчав немного, добавил: — А потом уже, под вечер, стакан вина.

— Какого?

— Портвейна, а что?

— С кем и где выпил?

— Один я был, гражданин начальник. Сначала кружку пива, а потом стакан этого шмурдяка. Холодно мне стало, ну, я и выпил.

— А врешь зачем? Ты думаешь, что я тебе поверил? Кто еще был с тобой? В такой одежде ты никуда не заходил, ни в один магазин. Да и портвейн сейчас в розлив не продают. Так что, давай выкладывай, как на самом деле было.

— Ладно, чего уж там. Я знакомому денег дал. Алкаш он. За мои деньги сбегал по-быстрому. В подъезде и распили. Он свою долю глотнул и смылся. Больше-то я ему не нужен был. А я...

Нужная бумага, сообщение из ВТК^[1] об освобождении из колонии Тризнова Анатолия лежало чуть ли не под всеми документами. Николай бегло просмотрел приметы. Возраст — 17 лет, рост— 170 см, худощавый, слегка сутулый, волосы русые, лоб низкий, уши, подбородок, особенности речи... — словом, подробное описание, по которому человека можно было узнать среди многих. Кличка — Аферист. Тот, о котором так подробно сообщал документ, сидел напротив, ничего пока об этом не зная.

Николай, успокоившись и закрыв папку, продолжал:

— Ну, хорошо. Допустим, что этот алкаш, как ты говоришь, ушел. А сам ты почему в подъезде остался? Жить негде, что ли? Бродяжничаешь после освобождения?

— Я к тетке приехал, погостить дня два, а ее дома нет. Хотел назад ехать, да опоздал на последний рейс. Я в Невинке живу, — бормотал он, угодливо заглядывая в глаза и силясь определить, поверил ему этот инспектор или нет.

— Где твоя тетка живет и как ее фамилия?

— Да тут, в городе. За больницей. А фамилия у нее... а фамилия у нее теперь новая. Она недавно вышла замуж, второй раз, ну и сменила фамилию. Только на какую, я не спрашивал, — нашелся он.

— Ну и ну! — удивленно покачал головой лейтенант. — Я бы тебе и поверить готов, только одежда у тебя больно чудная, чтобы в гости идти. Или я не прав?

— А я ехал сюда по хозяйству помочь ей. Я к труду привычный: плотничаю и штукатурю, и малярные работы могу по высшему сорту делать, — вдруг скороговоркой закончил он.

— Почему тебе такую кличку дали, а, Аферист? — неожиданно спросил Николай, глядя тому прямо в глаза.

— Это еще... — начал он и осекся, тут же сообразив, что проговорился. Но скрывать было нечего. Раз инспектор знает об этом, он знает о нем все. Поэтому, помолчав немного, он уже спокойно продолжал: — Я как-то одному цыгану медные колечки под золотые помогал подгонять. Знаете, тонкие такие и с двумя шариками. У девчат они как «поцелуйчики» проходили. Цыган тот мне с каждой сделанной штуки по трояку давал. Да я и недолго был-то у него в подручных, а кличку нажить успел. С того и пошло. Держал марку, пока с друзьями не засыпался. Три года, считай, прошло с тех пор.

— Ясно, Анатолий. Чувствую, что начал ты только сейчас говорить со мной искренне. Это правильно. — И он показал ему письмо начальника ВТК о его освобождении. — Так вот, ответь мне еще на один вопрос. Ты — житель нашего города. У тебя здесь родители, дом. Друзья, наверное, еще остались. Не те, что довели тебя до такой жизни, — другие. Почему же ты ночью в подъезде оказался? Ответь, пожалуйста. Только без тетки, Невинки и тому подобного.

Глаза Анатолия наполнились слезами. Он понуро опустил голову и тяжко вздохнул.

— Нет теперь у меня родителей, — еле выдавил он из себя. — Мать два года, как умерла. Только посадили меня и тогда... А отец... Я вот освободился, приехал сегодня утром и прямо домой пришел. Звоню в дверь и жду, какая же встреча у нас с ним будет. Все-таки нас с ним теперь только двое осталось. Дверь открывается — отец пьяный, еле на ногах стоит. И заросший, щетинистый такой, как дикий кабан, ей-богу. «Чего, говорит, тебе надо? Ну?» А глаза у него такие мутные, водянистые, вроде и ничего не видит. Я подумал было, что он не узнает меня, ну и протянул ему руку поздороваться. «Отец, говорю ему, это я, Толик! Я насовсем приехал. Теперь у меня все в порядке. Специальность хорошую приобрел, школу закончил...» Ну и все такое прочее. И знаете, что он мне ответил? «Пошел вон! Здесь для тебя нет места!» Вот так-то, гражданин начальник. А куда мне было деваться?

— То есть, как это, куда? — удивился Николай, проникаясь участием к нему. — Тебя ведь предупредили там, как прибудешь, зайди в милицию, отметься.

— Ага! Здравствуйте, уважаемые! Где оркестр? Я прибыл! Не соскучились по мне? Так, что ли? — И грустно добавил: — Кому я здесь нужен? Вон, даже собственный отец, куда уж ближе, и тот даже на порог не пустил. Да я без него проживу! — вызывающе тряхнул он головой. — И костюм куплю, у меня деньги заработанные есть. Почти шестьсот рублей. И еще могу теперь зарабатывать...

— Ну что ж, — прервал его Николай, — коли ты так рассуждаешь, мы с тобой, Анатолий Тризнов, пожалуй, найдем общий язык. Теперь найдем. Трудными, кривыми тропками ходил ты до сих пор. А сейчас есть у тебя возможность и ходить прямо, и держать себя уверенно. Знания получил, профессию освоил хорошую. Но аплодисментов, оркестра, как ты тут заикнулся, не жди. И на прямой дороге спотыкаются некоторые. Потому присматривать за тобой будем, и не один день. Нам далеко не все равно, как ты теперь дальше жить будешь. Трудно будет — поможем, а вилять начнешь, пеняй на себя, понял? Ну, а с отцом твоим участковый инспектор разберется. Ты, наверное, голоден? Я тоже, так что давай почаевничаем вместе. У меня, видишь, целая чайхана в шкафчике.

Николай раскрыл двери шкафа, вынул стаканы, кипятильник, пачку душистого чая и сахарницу. Не торопясь, налил воды из графина и, доставая из стола пачку печенья, промолвил:

— Так ты штукатур-маляр, говоришь? Завтра... хотя нет, уже сегодня пойдем вместе в пятое стройуправление. Коллектив там отличный, большие дома поднимает, красивые. И общежитие у них хорошее. Тебе понравится там. По-прежнему жить, видно, уже самому и не захочется, да и мы не позволим. А сейчас попьем чайку и отдохни немного, вот тут, на диване. И я останусь, поздно уже домой идти. Вот только матери позвоню, чтобы не ждала и не тревожилась.

Жанетта

В пятницу вечером в райотделе наконец-то определился состав работающих в выходные дни. Кроме дежурных и патрульных нарядов, еще несколько оперативников и следователей запланировали массу дел на субботу и воскресенье.

Муаеда Эдгулова среди них не было. Он собрался на озера в ущелье, где родился, учился и куда тянуло его, так и не привыкшего к городской суете. Но ехать одному, да еще в автобусе, не хотелось. И он спустился в кабинет Духова, старшего оперуполномоченного УР, с которым часто выезжал на происшествия, вел допросы, спорил и сражался в шахматы.

Нравился ему Руслан Духов. Напористый и находчивый в работе, верный в дружбе, он притягивал к себе мягким характером, юмором, готовностью помочь молодым сотрудникам. Руслан и сам чувствовал себя таким. С Муаедом они были одногодки. Оба чуть полноватые, невозмутимые даже в таких ситуациях, когда иной загорался, выходил из себя, готов был нагрубить и вообще терял голову.

Этакие, на первый взгляд, увальни загоняли преступников на допросах в угол вескими уликами, логичными и доступными своей простотой выводами. Дела шли споро, без брака; и чаще других находили друзья время для отдыха.

Когда Муаед зашел, Руслан убирал бумаги в сейф, собираясь уходить.

— Привет сыщику!

— Здорово!!

— Есть предложение, если ты завтра свободен от этого, — кивнул Муаед на сейф, грузно усаживаясь у окна.

— Есть что-нибудь дельное? Давай, обсудим.

— Как насчет поездки на озеро? Твоя машина, моя идея. Отдохнем в лесной тиши, позагораем, может, и порыбачим. Ну как, уговорил?

— Давай, только не рано утром, а часам к десяти. Мне сначала пару адресов проверить надо. Да, а Алима берем с собой?

— А черт его знает. Ты же видишь — он в последнее время то с нами, то с Наташей. Позвони ему. Если согласится, хорошо, веселей будет.

Муаед ушел, договорившись встретиться назавтра, а Руслан стал разыскивать Алима по телефону.

Алим работал в отделе уже шестой год, сначала постовым милиционером, а после окончания средней спецшколы — участковым инспектором. Руслан был его наставником, стал самым близким другом и всерьез подумывал уже о том, чтобы перетянуть Алима в уголовный розыск. Но вот в прошлом году приняли опером в ОБХСС красавицу Наташу с красным институтским дипломом. Реже стал приходить Алим к друзьям, ссылаясь на большую работу по выявлению спекулянтов. Стоило Наташе организовать рейд или проверку — Алим тут как тут.

Дозвонившись, Руслан предложил ему поездку в ущелье. Алим согласился сразу же, затем, чуть помедлив, спросил:

— А ты только с Муаедом разговаривал? Больше никто не будет?

— Нет. Мы втроем, а что?

— Да я хотел попросить, Руслан. А можноНаташе сказать? Она же никогда не была там! Знаешь, как здорово бы было! А, Руслан?

— Ну хорошо, хорошо. Подходите завтра к универмагу, к десяти. Там встретимся и поедем дальше.

Озеро в ущелье всегда манило Муаеда. Бирюзовое зеркало в обрамлении раскидистых вязов было прозрачным и холодным. Тонкая нить извилистой дороги прорезала скальную стену. По другую сторону, через реку, высоко вверх уходил сосновый склон с проплешинами бурелома. Когда-то, в пору юности Муаеда, здесь было уютно: одна неказистая чайная с редкими гостями, несколько деревянных домиков — временное обиталище транзитных туристов. По ночам из чащи доносился хохот и плач шакалов.

Теперь же громадная каменная турбаза, ресторан, кафе, базар и россыпь всевозможных лавок буквально кишели в выходные дни людским муравейником. Долго не выветривался запах выхлопов «Жигулей» и автобусов. И шум реки, и птичье щебетанье заглушалось теперь гомоном и магнитофонами уже с утра.

Но была и другая, в объезд озера, дорога, по которой можно спуститься к самой реке, понежиться на солнце, побродить по берегу. Удачливым на удочку ловилась форель. Сюда-то и ехали наши друзья в надежде уйти хоть на время от наслоения служебных забот.

Знай они, какая встреча предстоит у озера, месяц еще работали бы до поздних вечеров без отгулов и выходных. Нет, ничего страшного не случилось в тот день. Просто, проголодавшись, они сели за столик на веранде кафе. Сам столик был, пожалуй, давно списан, но продолжал служить, как и все на этой веранде. Иссеченная дождями поверхность потеряла свой лаковый блеск и была изрезана «визитками» типа «Саша и Лена», «Банч-Баксаненок». Ни скатертей, ни салфеток тут не было.

— Фи, как здесь запущено. При такой-то красоте вокруг, — надула губки Наташа, вопросительно глядя на Муаеда.

— Ну что поделаешь, наверно, они все сразу в стирку сдали, — попытался отвлечь ее Алим. — Подойдет официантка, закажем что-нибудь, перекусим в темпе и спустимся к реке. Там-то тебе понравится все, честное слово!

Но пришлось ждать еще немного, прежде чем к ним подошла крепко сбитая, низкорослая женщина весьма неопределенного возраста. Поверх платья ее был повязан не первой свежести фартук. Словно из фиолетовой чешуи смотрели близко посаженные глаза, взгляд которых выражал неприкрытое безразличие ко всему. Короткие волосы были собраны на затылке и зажаты огромной бабочкой. Лишь по вискам струились два тоненьких витых локона, спускаясь до тяжелых цыганских сережек. Наташа подумала было, что она пришла протереть стол, может быть, поставить салфетки в стакане, как и на других столах. Но у женщины в руках были маленькие пластмассовые счеты, а из кармашка виднелись карандаш и блокнотные листы.

— Здравствуй, Жанетта, — с какой-то непривычной для него ноткой то ли осторожности, а скорее, даже растерянности, произнес Муаед.

— Привет! — будто отмахнулась женщина, оказавшаяся официанткой, и тут же повернулась к Руслану, признав его старшим в этой группе.

— Ты, что ли, будешь заказывать? — небрежно спросила она, внимательно разглядывая Руслана, особенно его модный батник-безрукавку с караванами миниатюрных верблюдов. Только это, пожалуй, и заинтересовало ее.

— Что ж, давайте, я закажу, — ответил Руслан. — Только что заказать-то, меню ведь нет?

— А я для чего? Из еды могу предложить шашлык, мясо отварное холодное, огурцы. Есть хичины вчерашние, подогрею, если хотите. Из выпивки оставили нам только шампанское и сухое. Правда, если уж очень захочется... — она выдержала паузу, — можно достать что-нибудь покрепче.

— Даже? — удивленно прервала ее Наташа.

— «Даже», — язвительно передразнила Жанетта. — Я, между прочим, не навязываю ничего и не спекулирую. Что закажете, то и получите. Понятно?

— Да уж, понятно, — пожал плечами Руслан. — А конфеты или шоколадка хотя бы найдется?

— Нет, — ответила Жанетта, не задумываясь. — Есть то, что я сказала, больше ничего. Если карамельки еще остались, так уж и быть, поищу для вашей дамочки. Так что заказываете?

— Ну-у, — глядя на друзей, протянул Муаед, — давай шесть шашлыков, огурцы и если найдешь конфеты, то одно шампанское. Хорошо?

— Ладно, — небрежно бросила Жанетта и вихляющей походкой направилась к дальнему столику, где заметно повеселевшая компания уже собралась уходить.

— Ну и штучка, — покачала головой Наташа, указывая глазами на уходящую Жанетту. — И как только можно держать таких в обслуживании, ума не приложу. Муаед, да и ты, Руслан, наверное, знаете ее? Чего же не подскажете местным товарищам, что такую в кафе держать стыд и срам? Правда же, знаете ее. Да? Вот ты, Муаед...

— Да подожди же ты, — остановил ее Муаед, подняв руку, словно укрывая свое лицо. — Знаю я ее, конечно, знаю, да лучше бы не знал вовсе. Я и не думал, что она все еще в торговле или бытовке. Тем более, что здесь встречу, в этом укромном кафе.

— Она что, судимая, что ли?

Наташа даже подалась вперед, ожидая ответа.

— Да как вам сказать, — задумался Муаед. — Вроде и судимая, формально, а только трудно разобраться, как оно вышло на самом деле. Другую бы давно запечатали в колонию, а вот Жанетту, э-э, — вскинул Муаед брови, словно говорил о ком-то недосягаемом и непогрешимом.

— Ну так расскажи, — чуть не одновременно вырвалось у Наташи и Алима. — Ты же сам следователь, а говоришь так, будто в ее делах тебе ничего не понятно, да так и осталось.

— Не надо сейчас об этом. Мы же отдохнуть приехали. На кой черт она тебе нужна?

Тут показалась и сама Жанетта. Не спеша поставила на столик тарелку с шашлыком, хлеб, бутылку шампанского. Перед Наташей положила небольшой кулек.

— Если можно, мы все это возьмем с собой. Посчитай, пожалуйста, сколько мы должны, — попросил Муаед.

Жанетта достала счеты, пощелкала, что-то шепча. Потом снова глянула на стол и сидящих за ним, коротко бросила:

— Пятнадцать!

Муаед полез в карман за деньгами, но тут Наташа возмущенно спросила:

— Почему так много?

— Ты, что ли, платить будешь? — ухмыльнулась Жанетта.

— Не я, но это же явный обсчет! Принесите меню и выпишите счет, как положено. Сейчас же!

— Ты чего разоралась? — На лице Жанетты проступили пятна. Она вся напряглась, сжала кулачки, будто собравшись драться. — Мало тебе, что ухажеры возят и кормят? Чужие деньги считать вздумала, да?

Но Наташу уже невозможно было остановить. Она резко встала из-за стола, прошла в дальний угол, где обедали в это время приехавшие на экскурсию, и вернулась с двумя женщинами.

— Я — работник ОБХСС, — объявила она и показала свое удостоверение Жанетте и подошедшим женщинам. — Официанткой совершен обсчет при обслуживании клиентов, о чем я составлю соответствующий акт, заверенный и вашими подписями.

Наташа достала из сумки бумагу, ручку и села за стол. Подошедшие с нею туристки стали рядом, посматривая на Жанетту. Но та, оправившись от минутной растерянности, поняла, что ни разжалобить, ни уговорить тут не удастся.

— Зря стараешься, девка! — бросила она Наташе в лицо, как пощечину, смерила ее презрительным взглядом и быстро убежала внутрь, на кухню.

Наташа оторопело глянула ей вслед, потом на своих товарищей и быстро стала писать.

— Ничего себе! Вы это так не оставляйте! Смотри, какая нахалка! Небось, не впервой так делает! — наперебой заговорили туристки.

Понуро сидели Руслан с Алимом. Муаед хотел было привлечь внимание Наташи, говоря, что не стоит связываться, пожалуй, с такой. Это он виноват, что предложил зайти сюда и испортил настроение на весь день.

Наташа не слышала никого. Еле сдерживая слезы, прикусив губу, она дописывала акт. Никто еще не оскорблял ее так. Да еще при Алиме. А он сидит, словно в рот воды набрал. И Муаед хорош, нечего сказать. Она и не подумала бы ни за что, не поверила бы, что такой опытный работник приспособленцем окажется. Ох, как она ошиблась в этих ребятах!

Ее негодование, ее мысли сейчас словно проступали на лице. Алим еще ниже пригнул голову. Муаед, увидев, что Наташа закончила писать и передала акт туристкам, встал и, не спеша, посматривая по сторонам, пошел к кухне, за Жанеттой. Знавший Муаеда шеф-повар сказал ему, что Жанетта скинула фартук в подсобке и куда-то убежала.

— Может, замнете этот скандал, а? — Шеф-повар просяще глянул Муаеду в глаза. — Ты же в курсе, как ее судьба потрепала. Вот и зла она, как собака на цепи. Да и нам теперь из-за этого неприятности.

— Ну кто знал, что так случится, — развел руками Муаед.

— Да, конечно. Дела-а, — протянул шеф-повар, дав понять, что другая тема для разговора не предвидится.

Муаед вернулся к товарищам, которых с горечью в голосе корила Наташа, все еще держа в руке злополучный акт:

— Ну какие же вы милиционеры, если вас обсчитывают на глазах? Это же наказуемо! Нельзя же этого допускать! Ну разве я не права, скажите?

— Да права, права, Наташа, сто раз права, — вмешался Муаед. — Только очень не хотелось, чтобы это случилось именно с нами. Знаешь, сколько объяснений писать придется? Почему оказались именно здесь, почему заказали шампанское, почему не сразу попросили счет, и так далее. Вот этого и не хотелось. Да и сейчас в каком мы положении? Деньги уплатить надо, а некому.

Но тут снова в дверях показалась Жанетта. Не поднимая глаз, она подошла к столику, оторвала из блокнота листок бумажки и положила перед Наташей. Это был счет, до копейки совпадавший с ценами в меню. Какое-то время Наташа не могла понять, во что все это оборачивается. Затем, стараясь скрыть все растущую неприязнь к официантке, тихо спросила:

— Но сумма-то была названа на три рубля больше?

— Ничего я не... — Жанетта осеклась. — Не помню. Может и ошиблась. Я всю ночь не спала, у ребенка зуб разболелся. Простите, пожалуйста. У вас же тоже есть дети. Это такая нервотрепка все время. Я случайно ошиблась, все о ребенке думала. Я же и денег-то не получила. Ну ладно, а?

Официантка тайком бросила взгляд на Муаеда в надежде, что именно он поможет выкрутиться ей на этот раз. Но мужчины молчали, а Наташа снова повторила:

— Но вы же сделали обсчет? А это — преступление. Прочитайте и подпишите акт.

Тяжко вздохнула Жанетта, поняв, что ее доводы и извинения не возымели никакого значения.

— Ну чего тебе надо от меня? — с надрывом в голосе сказала она. — Чего ты измываешься над бедной женщиной?! Нервы выматывать вздумала, да? Не выйдет! Пропадите вы все пропадом!

Заметив отложенные на столе Муаедом деньги, она схватила их, не считая, сунула в карман и ушла.

— Поехали отсюда, — предложил молчавший до сих пор Руслан. — Шампанское отложим до лучших времен, а шашлык сами подогреем, только подальше отсюда. Пошли, пока совсем уж настроение не испортилось.

И они ушли.

Возле их машины стоял сотрудник местного отдела, знакомый Руслану и Муаеду.

— Ну, наконец-то! — воскликнул тот. — Привет вам! Почему не позвонили, что приедете? Я случайно машину заметил и уже хотел искать поблизости. Слушай, а что это вы какие-то взвинченные? Что-нибудь случилось или кого ищете?

— Понимаешь, тут такое дело... Да, извини, ты же с Наташей незнаком, она у нас в ОБХСС уже с полгода.

Наташа пожала протянутую руку.

— Так вот, — продолжал Муаед, — решили мы ей ущелье показать, озеро, реку, ну и все такое. И черт нас угораздил зайти вон в то кафе, — показал он кивком. — А там — Жанетта...

Перебив его, Наташа быстро и возбужденно стала рассказывать, с какой грубостью ей пришлось столкнуться, уж не говоря об обсчете, скудном выборе, отсутствии даже салфеток.

— Угораздило же вас связаться именно с ней, — почесал затылок сотрудник районного ОБХСС. — Ну, ничего. Свидетели этому есть, акт они подписали. Вы тоже коротко черкните про этот эпизод. За нею и раньше замечалось кое-что, только все сухой из воды выходила. Правда, тогда у нее тут благодетель один был, судья, неподалеку от нее жил. Ну и жалел ее. Теперь-то у нас тут все, как положено: виновата — накажут, не виновата — и бояться нечего.

— А что у нее раньше было-то? — задалась целью Наташа. — Я у Муаеда спрашивала об этой официантке, а он отмалчивается.

То, что услышала Наташа в ответ, никак не увязывалось с ее знаниями, добытыми с усердием в течение пяти долгих институтских лет.

Немало лет прошло с тех пор, когда Жанетта молодой женой вошла в дом местного котельщика, разбитного парня, любившего слегка выпить и привлекать внимание обилием анекдотов. Других мужчин она не знала, муж отвечал ей взаимностью, и семейная жизнь протекала тихо, без ссор и обид. Она устроилась на работу бухгалтером в небольшую контору одной из районных организаций. Рука ее привычно крутила ручку старенького «Феликса» — счетной машинки, уже тогда исчезающей под напором красивых и быстрых микрокалькуляторов. Счета, накладные, ведомости с утра мелькали перед ее глазами. Все было привычно и однообразно в конторе, которую она покинула на год из-за родов и вернулась вновь.

Но вот как-то, на третий год работы, управляющий пригласил ее в свой кабинет и, положив руку на плечо, усадил в кресло:

— Что ж ты от коллектива отрываешься? Вечерами — дома, в выходные — дома. Скучища ведь! А? «А годы летят, наши годы, как птицы, летят...» — вдруг запел управляющий, вглядываясь в нее, будто раздевая цепкими заблестевшими глазами.

«И впрямь, скучная жизнь у меня», — подумала она тогда впервые.

С тех самых пор и пошло-поехало... Гости, ревизоры, проверяющие какие наедут — управляющему без бухгалтера никак не обойтись. И собой недурна, компанию поддержит, и деньги на застолья без нее не спишешь. Так и втянулась в хищения. И когда управляющего арестовали, словно что-то оборвалось в ней. Но несчастье обошло ее стороной. Стареющий сосед — судья, живший холостяком из-за нежелания семьи переехать сюда из города, — принял на себя лично бремя защиты молодой бухгалтерши от Фемиды. Как же было оставить в беде ту, что частенько приглашала к вкусному ужину, а то и обстирывала, гладила рубашки и брюки. Шел 1977 год, и поднаторевший на службе судья знал достоверно о предстоящей амнистии. Все материалы в отношении бухгалтера были выделены и спрятаны в сейфе служителя Фемиды. Двуликий служитель отвернулся от мифической богини правосудия ради живой и доброй соседки.

Но снова запустила Жанетта свои наманикюренные коготки в государственный карман. Новое уголовное дело поступило на рассмотрение в суд и тоже было упрятано в сейф до поры. Закон требовал суда по ним в месячный срок, грозил наказанием за волокиту... Но судья в районе был один, материалов рассматривал много, частенько побаливал, должен был использовать свое право на отпуск. Словом, эти дела увидели свет лишь на следующий день после издания в ноябре Указа об амнистии. Тут уж судья действовал споро: призвал заседателей, ввел их в курс дела, назначил и провел процесс, а на третий день зачитал приговор. Грозные обвинения постепенно уступили чуть ли не отеческой укоризне: «...виновна... неоднократные хищения... лишение свободы... но, учитывая... применить амнистию, от наказания освободить». Так же прошло и второе дело в декабре.

Поверив в свою безнаказанность и впредь, Жанетта стала грубой и мстительной. Стоило теперь кому-нибудь пристыдить ее или напомнить о махинациях, как на того стряпались анонимки, сыпались угрозы, а то и площадная брань. Только отъезд влиятельного соседа стал причиной того, что Жанетте пришлось искать работу на стороне и переквалифицироваться в официантки.

Другие настали времена, лишь Жанетта оставалась прежней.

Внимательно слушала Наташа рассказ своего коллеги о «художествах» нынешней официантки, а перед глазами стояла воображаемая ею картина.

Фемида и Жанетта. Друг против друга.

Богиня правосудия витала перед Наташей в белоснежном хитоне. Глаза скрывала узкая повязка. В руках она держала короткий меч и чуть подрагивающие аптекарские весы. Напротив Фемиды в покорном полупоклоне склонилась официантка, украдкой сложив пальцы в фигу. Рядом с ней, на столике, виднелись столовый тесак, счеты и смятые рубли, добытые неправедным путем. И только теперь поняла Наташа, почему эта официантка не боится богини. Глаза Фемиды! Они же закрыты! И закон вершит не она, а ее служители! От них зависит, чему быть: правосудию или беззаконию.

И Наташа растерянно произнесла:

— Выходит, она привыкла к безнаказанности? Но так же не может продолжаться?

— Конечно, — послышалось в ответ. — Я же говорю, сейчас другие времена. Сейчас не давят на дознание ни «влиятельные» советчики, ни намеки и угрозы по телефону. Хорошо стало, работается охотно. Давно бы так. Ну, а с этим фактом обсчета и разбираться недолго. Так что отдыхайте, Наташа, вдоль реки побродите. Здорово она нервы успокаивает.

— Какой теперь отдых, — досадливо поморщилась она, протягивая руку. — Домой уже пора. До свиданья.

— Пока! Только в следующий раз звоните перед приездом. А то как-то неудобно получилось, только ведь встретились...

— Неудобно, неприятно — какая разница? — спросил Руслан, включая двигатель. — Будь здоров!

Резко взяв с места, он немыслимыми виражами погнал свою видавшую и не такие дороги машину к асфальту.

— Тише ты! — прикрикнул на него Муаед. — Чего свирепеешь?

— Извини. — Руслан сбросил скорость и, продолжая внимательно следить за дорогой, недовольно пробурчал, обращаясь к Наташе: — Далась тебе эта принципиальность. Уже день кончается, а в желудке пусто. Про настроение и не спрашивай...

— Да-а? — вскинулась Наташа. — А ты, я вижу, уже научился терпеть, когда вот так нагло обманывают и грубят, будто ты сам виноват.

— Ох, уморила! — расхохотался Руслан, снова набирая скорость. — Да за кого я ни возьмусь, чуть не каждый норовит надуть. Только и слышишь: «Начальник, никаких вещей я не видел и в краже не участвовал. Я же завязал, начальник». И тоже ведь в глаза глядит, смирненький такой, клянется, божится. А у самого-то не обсчет в три рэ, а кража на тысячи. И все же завидую я вам, бэхаэсовцы, — уже спокойно переключился он. — Обсчет, подлог, спекуляция, — а у вас уже и виновный есть, и свидетели, и бумаги нужные чуть ли не подшиты. Вы бы в нашей шкуре побыли немного — стали бы таких, как я, на руках носить. К полуночи домой придешь и ждешь — а вдруг опять происшествие? Соседи ворчат, дома волнуются. Не раскроешь преступление в темпе, не задержишь вовремя вора или грабителя — начальник ворчит. А задержишь — ходатаи найдутся, на улице проходу не дадут. Все с просьбами да уговорами. Бывает, со зла и лишнего наговорят. Вон Муаед, например, раньше в уголовном розыске был, может лично удостоверить, прав я или нет. Вот и хочется про этот сегодняшний обсчет забыть, чтобы зря на нервы не действовал. Я как глянул на эту официантку, честное слово, сдрейфил. Понимаешь?

— С чего это вдруг? — удивился Алим, переглянувшись с Наташей.

— А с того, что попадет от нее нашему начальству «заява». Обрисует и нас, и наш визит в таких красках, только держись. Так и так, дескать, ваши офицеры раскатывают в машинах, шампанское попивают, ее — честную труженицу — обижают. Фальшивый акт составили, чтоб, значит, иметь что-то. Ну и дальше в таком духе. Станут проверять, и что? «На озеро ездили?» — спросят. «Ездили ». — «А шампанское, случаем, не заказывали?» — «Было такое, только мы же не пили его там!» — «Ну, пили — не пили, а вот на вас жалуются. Не так, видно, вели себя...» — И Руслан, обернувшись, спросил: — Уразумел, каким боком это может выйти?

— Да вы что, ребята?! — возмутилась Наташа. — Выходит, волков бояться — в лес не ходить?!

— Ну нет, — усмехнулся Руслан, — волки тут ни при чем. Они анонимок и кляуз не пишут. А вот одна такая официанточка может немало крови попортить. Понапишет жалоб во все инстанции, изволь отвечать на них, реагировать. Смотря кто еще разбираться будет, а то месяцами придется доказывать, что ты не верблюд. Читали у Юлиана Семенова «ТАСС уполномочен заявить»? Как он подметил, что хуже тому, кого облили грязью — ему же отмываться! Счастливые вы ребята, если еще не отписывались за свои «злодеяния». А мне вот иногда приходилось. Задержишь мордоворота с двумя-тремя судимостями, а тот возьми и брякни на суде: «Граждане судьи! А давал я на следствии такие показания, потому что били. Не виноват я, внаглую пришили дело...»

— Ну и что? — прервал его Алим. — Всем же видно, что он врет!

— Всем, да не всем, — вмешался в разговор Муаед. — Слова-то эти уже сказаны, а суду проверять приходится, истину устанавливать. Как-то один насильник про меня такую байку стал на суде рассказывать. И уж так доверительно, так подробно — впору мне с ним местами поменяться, и только. А закончились его излияния смехом в зале, даже судья не сдержал улыбки. Оказалось, что в тот день, когда я его так «третировал», он в СИЗО сидел, а я в отпуске был, отдыхал на море.

— А в суд тебя все равно вызывали, допрашивали? — продолжал Руслан гнуть свою линию.

— Конечно! Я же об этом и говорю.

— Выбило из колеи в этот день? На работе и на настроении отразилось?

— Не без того, — вздохнул Муаед.

— А теперь представь, что вызвали в суд свидетелем по этому вот обсчету. Заварит обвиняемая густую кашу из правды и лжи. Да еще заявит ханжески, что следователь Муаед Эдгулов не раскатывать с друзьями должен, не шампанское заказывать, а трудиться на ниве борьбы с преступностью денно и нощно. Даже то, что она нагрубила и обсчитала, уже немножко заслонится тем, что ты — жмот и бездельник. И мы с тобою вместе. Во как!

— Ладно вам, ребята. Хватит об этом. — Муаед вынул из кармана мятую пачку сигарет, опустил стекло, но прикуривать не стал. Промолвил тихо: — Уже приехали. Не удалась наша прогулка, так что извините. Моя вина, что потянул вас в ущелье.

— Да брось ты казниться, нормально все! — накинулась на него Наташа. — Лично мне озеро очень понравилось. И склоны такие красивые — то лес, а то вдруг прямо стена каменная. Обязательно полазаем там, ладно? — чуть коснулась она плеча Алима.

У кинотеатра Руслан прижал машину к бордюру и друзья, попрощавшись с ним, вышли. Немного погодя, он развернулся и поехал домой...

Дело все-таки попало в суд, хотя Жанетта надеялась, что все забудется или, в крайнем случае, обойдется обсуждением на товарищеском суде. Ведь раньше и не такие грехи сходили ей с рук. Но как она ни старалась изворачиваться на процессе, ее приговорили к исправительным работам с удержанием из зарплаты. Кто-то, выходя из судебного зала, скорее всего из завсегдатаев кафе, язвительно заметил: «Теперь уж точно будет обсчитывать нас, чтобы компенсировать свои потери».

А Жанетта, выслушав приговор, вернулась домой озлобленная. Достала тетрадку, ручку и села за столик на кухне сочинять первую по этому делу жалобу «на проявленную к ней несправедливость и хамское отношение пьяниц, оклеветавших ее». Для начала она выписала на отдельном листке шесть адресов, по которым направит жалобы, заявления от своего имени и от других лиц, анонимки. Мстительно ухмыльнулась: «Ничего, я вам еще устрою «сладкую жизнь».

Явка с повинной

Капитан Паритов, начальник отряда в исправительно-трудовой колонии, нервно шагал, словно маятник, по своему маленькому служебному кабинету. Противный скрип старого дощатого пола с истертой и облупленной местами краской выводил из равновесия. И тогда, останавливаясь у приставного столика, он то машинально ворошил бумаги и старые подшивки газет, то, близоруко щурясь, пытался вновь вглядеться в строгий профиль Феликса Эдмундовича.

Портрет этот, изготовленный в подарок Паритову одним из столяров-художников из числа осужденных, вот уже пятый год висел на стене полутемного кабинета в жилой зоне колонии.

И столяр-художник, да и десятки других осужденных уже навсегда расстались и с кабинетом Паритова, и с ним самим, выйдя на свободу — к семьям, друзьям, трудовым коллективам. По-разному складывалась их дальнейшая жизнь: учились, женились, работали... Кто медали получал за хорошую работу, кто снова скатывался на кривую дорожку и, получив новый срок, уходил этапом в другие места. В эту «зону» таких не возвращали.

Лишь Паритов со своими сослуживцами да мастерами-производственниками каждое утро спешил сюда. Разве что отпускные дни давали такую необходимую отдушину от постоянных забот. А потом снова — жилая зона, бумаги, беседы, текучка. Разные дела, разные характеры и судьбы переплелись в его отряде из сотни с лишним человек.

Разные вопросы приходилось решать Паритову.

Вот и сейчас начальник отряда вновь и вновь возвращался в мыслях к предстоящему судебному заседанию. Очень уж важным было оно для него.

Обвиняемым по этому делу был его подопечный Виктор Карасёв, явившийся с повинной и добровольно рассказавший о краже, совершенной им два года назад. Его осудили к трем годам лишения свободы, но за другую кражу, а об этой Карасёв на суде умолчал. И во время расследования, и на судебном процессе, да и здесь, в колонии.

Никто его не обвинял, даже не подозревал долгое время в совершении именно этой кражи. Но она сама постоянно напоминала Карасёву о себе изматывающим временами страхом, ожиданием разоблачения. Только теперь, пообвыкнув в колонии, прочитав гору юридической литературы и столкнувшись с другими искалеченными по своей вине судьбами, Карасёв решил использовать свой шанс и «исповедоваться» перед начальником отряда. Своим товарищам по несчастью он пока не доверял, боясь насмешек, а то и явно враждебного отчуждения. Что им до его судьбы?

Рос Виктор в нормальной, обычной семье и особой нужды ни в чем, пожалуй, не испытывал. Отец — фронтовик, заслуженный и уважаемый на своем заводе человек. Сестра Вера, хоть и молода еще, народным депутатом в райсовет избрана, получила недавно медаль «За трудовую доблесть». И сейчас мог Карасёв повторить на память выученное одно из ее писем непутевому брату:

«...Ты, Витя, не трави себя постоянно, — твердила она. — Сделанного не воротишь, хоть и очень плохое ты сделал. Но жизнь ведь на этом не кончилась? То, как ты переживаешь, нам дома всем хорошо понятно. Ты уж лучше подумай хорошенько, где и как работать будешь после освобождения. И учебу в политехническом продолжишь обязательно. Без этого тебе в жизни интереса не будет никакого. У вас там вечера свободные, я узнавала. Вот и сиди за книгами. Тебе там и помочь, и подсказать есть кому. Да к тому же Паритову и зайди, в случае чего. Всегда поможет...»

И еще писал ему отец:

«...Начальство твое хорошо о тебе отзывается, так ты уж не подводи ни их, ни себя в первую очередь. Нужно, чтобы ты освободился подчистую и насовсем, без всяких там «хвостов». Запомни, если кто и надумал в колониях век коротать, так это их личное дело. А ты — рабочий человек, у тебя мысли есть к новому, к хорошему. Вот и старайся. Я верю в тебя, сынок...»

Но время шло, а он все держал в себе свою тайну и боялся ее. Форсил, храбрился в зоне, а все равно боялся. Страх не отпускал его, хоть и казалось, что со временем все забудется, пройдет бесследно, растает. Но время шло, и все оставалось по-прежнему. Только теперь легко стало на душе, когда Виктор обо всем рассказал начальнику отряда.

Об этом и думал сейчас Паритов, стараясь предугадать решение будущего над Карасёвым суда.

«Больше года уже, как он поступил в мой отряд, — рассуждал про себя Паритов, машинально перелистывая подвернувшуюся под руку старую пожелтевшую брошюру. — Лучший станочник в бригаде, в отряде ведет культмассовую секцию. Да-а, с душой ведет. Сам загорается, организуя что-нибудь интересное, да и других заражает. В письмах и на свиданиях уже строит планы на будущее, к хорошим тянется, не боится прийти за советом в трудные минуты. Такой вряд ли захочет снова оказаться здесь, пойти на совершение нового преступления...»

Тихо вошедший инспектор оперчасти Мансуров застал капитана все еще задумчиво расхаживающим от стола к окну и обратно.

— Привет тебе, Алексей Сергеевич! Что, одолевают седую голову тяжкие думы? И какие же, если не секрет? Вроде бы все у тебя нормально. Отряд один из благополучных, нарушений режима почти нет, прогулов мало, план перевыполняется... Я бы на твоем месте ходил, задрав нос, журнальчики почитывал.

— Не скажи-и, — все еще под впечатлением своих дум прервал его Паритов. — Каждый день новые задачи решать приходится. Да и старые забывать не годится, повторяются они. Потому и беспокоит разное... Все время беспокоит. Вот сейчас о Карасёве думал, о его явке с повинной. Знаешь же ты его? Ну, насчет кражи нераскрытой я его к тебе посылал, посоветоваться. Вспомнил?

— А как же?! Знаю, а сейчас — тем более. По-моему, толковый парень, быстро уразумел, что мы от него ожидаем и что это ему самому нужно. Я, Алексей Сергеевич, только в первые месяцы работы здесь одних лишь штрафников да сачков запоминал. Теперь-то к каждому присматриваюсь, пока не уясню для себя: кто передо мной, что его привело в колонию, чего от него можно ожидать?

— Ну, а в отношении этого парня что ты уяснил?

— «Карася»-то?

— Ну и ну-у, Хасан, — укоризненно покачал головой Паритов.

— Тьфу, черт, извини. Привык я к их прозвищам да кличкам, на языке вертятся. Так вот, Карасёв твой и кражи-то свои совершил скорее всего потому, что попал под влияние другого, более хитрого или сильного. Сам ведь никогда, наверное, не решился на такое дело и не подумал бы даже. Не тот у него характер, не та база заложена, что ли.

— Тут-то мы одинаково думаем. Только что же он молчал год с лишним? Неужто и здесь на него кто-то давил, а он скрывает? Что скажешь?

— Да ну, Алексей Сергеевич, будто сам не знаешь, с каким настроением приходят сюда. Свободы лишен, от родных и друзей оторван, кругом черт их знает кто, сплошные запреты, сон и еда по команде... Тут пока пообвыкнет, обтешется, сколько времени пройдет. В такой период никто нам свое затаенное не откроет. Так что Карасёв и не готов был раньше к этому разговору о краже, будь она неладна.

— С чего это ты так? — удивился Паритов. — Эта же явка и Карасёву нужна, чтобы потом еще не сидеть, и нам — чисто в воспитательных целях, чтобы других склонить к тому же. А ты с таким неудовольствием говоришь об этом. Знаешь, не пойму я твое настроение!

— Да ведь палка эта о двух концах. Вот о чем я думаю. Впаяет судья нашему Карасёву годика четыре еще, и всей нашей агитации — пшик! Кому такой пример понравится?

— Я думаю, н-не будет так, — неуверенно произнес Паритов. — Пойми, Карасёв уже внутренне готов рассказать на суде все. Как говорится, покаяться и очиститься. Может, и боится, что добавят срок. И все же он во сне, пожалуй, видит теперь скорое освобождение. В хороший конец верит. Так что, думаю, стоит за такого, как Карасёв, и копья ломать. А?

— Стоит, конечно. Только судить-то не мы будем.

— Ну и что? От нашей характеристики Карасёва тоже ведь немало зависит. Да, в конце концов, я и на суде выступлю как представитель администрации.

Одной заботой жили эти люди, заботой о тех, кто на своем сложном пути совершил преступления перед законом и обществом. Кто слабость духа проявил, кто подлость, кого засосала жадность к деньгам и пьянка... Неодинаковы они, конечно. Разными были пути-дороги, приводившие их к одному финалу. И назывался он исправительно-трудовым учреждением. Так и собирались они здесь, осужденные законом и осудившие себя.

А все же двух одинаковых среди них не было.

Вновь и вновь появлялись новые осужденные и освобождались отбывшие положенный срок, направляемые на стройки, а то и помилованные. День за днем продолжали работать в жилой и промышленной зонах Паритов, Мансуров и их коллеги: офицеры, воспитатели, мастера. Узнавали характеры, склонности, настроения. Затаенные желания и планы на будущее. Помогали осужденным понять себя и нормы закона, вину и обязанности. Постепенно становились для прибывших не только строгими администраторами, но и добрыми советчиками, помогавшими не пасть духом, не опуститься, обрести веру.

Оттого и пришел Карасёв на беседу к начальнику отряда Паритову. Долго он сидел у Паритова в этот раз, все больше отмалчивался, задумавшись и с грустью глядя за забранное толстой решеткой окно. А потом чуть слышно выдавил из себя: «Какой же я был дурак».

— Ты о чем? — участливо спросил его тогда начальник отряда.

— Да я думал, что с чужого барахла разбогатею. И с тем приятелем на равных буду. А вышло, что сам себя обворовал, и не по мелочи...

— А что за приятель? — поинтересовался Паритов.

— Был один, да кончился. Такого больше и близко не подпущу, — уклонился Карасёв от ответа.

Вот в ту беседу и убедил начальник отряда Карасёва сделать явку с повинной и рассказать добровольно о совершении им не раскрытой до сих пор квартирной кражи. Случилось это месяц назад.

А сегодня, вернувшись из цеха после работы, Виктор будто замкнулся в себе, снова и снова переживая явку с повинной и ее возможные последствия.

«Добавят срок, и весь сказ? — задал он вопрос сам себе. — Или учтут добровольное признание и хорошее поведение здесь? Все как в тумане, ей-богу. Неясно, расплывчато, хоть отрядный и успокаивал. Интересно, как оценят судья и прокурор с таким трудом заработанную характеристику? А вдруг главное увидят в том, про кого она написана? Про вора, значит? Во-о-ра! Который и так обязан себя хорошо вести, тем более в колонии. Н-да. Если так, то и срок подкинуть могут запросто. А то как же! Совершал? Угу. Ну и получай добавку за то, что вовремя не сказал...»

От этих дум Виктор аж поежился. Ему стало не по себе, и он зашагал туда, где собралась его бригада.

До ужина оставался еще долгий час. Стояла пасмурная погода. Целый день накрапывал нудный мелкий дождь, и в жилых секциях, не проветренных дневальными, явственно ощущался спертый запах, отдающий плесенью. Бригада, в которой работал Виктор, неторопливо расселась на скамейках у волейбольной площадки. Играть не хотелось. Устали, да к тому же то тут, то там поблескивали на асфальте лужицы.

Скамейки стоят рядом, и бригада будто вместе, только разные думы вертятся в головах, каждого что-то свое заботит. Один носок сапога разглядывает, да так уж внимательно, словно диковину какую. Другой вытащил из ватника коробок и стал спичинки сортировать. Кто-то из пожилых устало положил голову на соседский ватник и смотрит куда-то далеко-далеко, намного дальше зоны, где колючая проволока небо режет.

Разные в бригаде люди, лишь одежда одинаковая, да глаза чем-то схожи: запавшие, усталые.

Потеснились, дали Карасёву усесться.

— Ты, Витек, в общем-то, того, не отчаивайся, — ставит бригадир точку долгому и тягостному молчанию. — Я кое-кого из ребят еще порасспрашивал про начальника отряда и «кума», которым ты рассказал об этом, ну, о хате, что бомбанул. Так вот, я говорю, сто́ящие они мужики на самом деле. И слово свое всегда держат. Раз дали понять, что помогут, значит, так тому и быть. Видишь ли, какое тут дело получается? Ты ж явку сделал, и все, ничего не просил за это. Они сами сказались помочь, так?

— Так, — вяло согласился Карасёв.

— Ну, значит, и бояться нечего, — успокоил бригадир.

— Да не о том я сейчас думаю, Павел Иванович, — словно очнулся Карасёв. — Мне что непонятно, знаете? Беседовал со мной начальник отряда, так вроде, просто. А меня потянуло почему-то высказать все, что в душе и за душой имею. И про эту самую кражу тогда рассказал. Думал, удивится он или там обрадуется, что ли. Аж застыл я, смотрю на него. Тут он спокойно так встал из-за стола, подошел ко мне, руку на плечо положил и говорит: «Вот и молодец, что выговорился. Теперь и на душе легче, правда?» — «Да», — говорю ошарашенно. А он опять продолжает: «Я тоже ведь думал об этом и ждал, когда ты сам решишься рассказать. Если не возражаешь, давай мы твое признание оформим, как положено. Протоколом явки с повинной. Думаю, что на твоем сроке это не должно отразиться». Как думаешь, Павел Иванович, он уже знал обо мне про это?

Бригадир затянулся сигаретой, выпустил клуб дыма, оглядел сидящих и тогда только ответил:

— Знал, наверно. Он много кое-чего знает про нас, про каждого.

— Эх-эх-эх! — нарочно громко зевнул Шурыжкин, бывший вор, а нынче один на всю бригаду неряха и лодырь. — Мне бы сейчас твои заботы, Карась. Тебе теперь только песни петь.

И он, кривляясь и фальшивя, запел:

— Будут заботы, если все-таки срок добавят, — огрызнулся Карасёв. — Недавно, когда мы с промзоны шли, зачуханные все и в опилках, я что увидел, знаете? Кум наш, следователь милицейский и еще какие-то стоят в коробке, и все на нас смотрят. А среди них как раз и тот мужик, к которому я в хату залез. Чуть глазами меня не съел. Пальцем тычет в мою сторону и следователю на ухо шепчет-шепчет. Вот змей, он же меня мельком только и видел во дворе тогда. Неужто злой до сих пор? Я же и взял-то у него всего ничего.

— Ты из-за этого не расстраивайся, — успокоил Карасёва бригадир. — Это они так опознание проводили, наверное. А к тебе сейчас у него какое зло может быть, коль взял мало, да и о том сам рассказал от чистого сердца? Ты уж коли неправду или что плохое из души вытравил, держись прямо и не шатайся. Я знаю, что говорю.

— Ну, бугор, ты прямо как агитатор! — снова влез в разговор между ними Шурыжкин. — Вроде вы все ментов не знаете. Много взял, мало взял — какая для них сейчас разница? Ну, может, кто не согласен со мной, а? То-то же! У них же одно на уме — лишь бы раскрыть, да скорей посадить. Они, значит, и мужика этого сюда привезли, чтоб в нашем Карасике домушника опознать. План у них такой есть, чтобы все раскрыто было. Вот Карась и помог им в этом немного — повинился. Только ты запомни, Карась: одна рыбешка вроде тебя еще далеко не косяк. А большинство-то, как я, например, не очень и расстраивается, если какое дело сорвалось. Не прорезало — ну и не надо, в другом месте нырнем. А они за каждый наш визит по суткам без отдыха шныряют, все ищут.

— Опять ты свое запел, — досадливо поморщился Карасёв.

Но тот, пытаясь завладеть общим вниманием, продолжал с ехидцей: — ...Так что, очищайся, Карась. Всю чешуйку с себя сдери, чтобы сразу на сковородку можно было класть. А потом, если не повезет, жарься по новой на долгий срок. Так, что ли? Я же сам видел, как тебя «опер» охмурял: «Ваше будущее — в ваших руках!» Только мы все пока с нашим прошлым и настоящим в его волосатых рученьках. Уж так дружески обнял-прижал, что ни выпить-закусить, ни на сторону сходить...

— И с чего ты на опера взъелся? — прервал его кто-то из бригады.

— А с того, что он в кошки-мышки играет с нами. Вот это и хочу вбить в некоторые головы, чтоб потом не горевали. А как же?

— Ну, балаболка, — не выдержал Павел Иванович, поворачиваясь всем своим грузным телом в сторону Шурыжкина. — Закроешь ты свою хлеборезку хоть на время? Уже всем давно известно, что твоя голова пуста для таких размышлений, тут крепко подумать надо обо всем. «Кум» Карасю дельное посоветовал, и Паритов его правильно поддержал. Это факт! Какой им резон издеваться, обнадеживать зазря? Никакого! А я по себе знаю, что человеку помочь — это первое дело. Каким бы ты ни был и какую бы власть ни заимел.

— Слушай, бугор ты наш уважаемый! Чего же тогда ты сам сидишь? Ты-то ведь человеку ой как помог, за что и срок получил, — зло засмеялся Шурыжкин, оглядываясь на других в поисках поддержки. — Прокол получается в твоей агитации, не тот совсем пример выбрал, чтобы убедить. О-охо-хо, — притворно завздыхал он, запахивая телогрейку.

— Дурак ты, Шурыжкин. Потому и в моей истории ничего так и не понял. Я ведь не за то влетел, что женщину ту от фраеров отбил, а за то, что по пьянке в раж вошел. Меня арестовали-то за что? За драку с матом и челюсть сломанную. Тут кругом по-честному, как ни крути. Я по дурости своей сел, и правильно. Зато ту женщину живой-здоровой домой дождались. Да и те фраера вряд ли будут и дальше так куражиться. Ну, а если будут, по новой нарвутся на такого, как я. Я ж не один такой. Так-то вот. А ты, Карасёв, не слушай его трепотню. Просто завидует Шурыжкин, что ты раньше него можешь выйти отсюда. Я так думаю.

Хотел было Шурыжкин и дальше развивать свою «теорию», но тут, не выдержав, оборвал его прессовщик Маков, непререкаемый в бригаде авторитет. Сюда он попал четыре года назад за тяжкое преступление и все это время находил себе какое-то успокоение лишь в выполнении двойного плана на работе. Молчалив стал, за день и десяти слов не вытянешь из него. Когда-то был Маков хорошим военным штурманом, но в конце пятидесятых попал под сокращение «миллиона двести тысяч» при Хрущеве и так и не нашел своего места в жизни. Обстоятельства своего появления в этой колонии он объяснял мрачно и односложно: «В штопор вошел».

Наступившее молчание стало угнетающе действовать на сидящих, и потому, докурив свои крепкие сигареты, бригада понуро и неторопливо, но все так же вместе поднялась к построению на ужин.

Дежурные прапорщики-контролеры, беззвучно шевеля губами, пересчитали выстроившихся в плотную серую колонну. Прозвучала негромкая команда, и вся эта однородная на вид масса стала постепенно всасываться в широко распахнутые двери пищеблока.

Уже заходя в столовую, Виктор Карасёв отстал от своих товарищей, выйдя из строя, и стал внимательно рассматривать вывешенное на стене объявление о предстоящем выездном заседании народного суда здесь, в зале столовой колонии. Из всего текста выделялась его фамилия, витиевато расписанная синим фломастером. Перед ней чернело — «осужденный», а после — статья 144 УК РСФСР.

«Да-а. Такого соседства наша фамилия еще не знала», — невесело подумал Виктор, переступая порог.

А в столовой стоял обычный шум. Сновали между раздаточной и длинными столами дежурные из бригад, постукивали черпаки и ложки. По разным поводам заключались пари под интерес на компот или порцию мяса. Перебрасывались беззлобными шутками, портившими, однако, аппетит не одному осужденному. Но обиды своей никто не показывал. Таких могли потом совсем заклевать издевками. Быстро опустошались чашки, после изнурительной своим однообразием работы еда всегда казалась особенно вкусной.

Но Карасёву расхотелось ужинать. Рука бестолково ковыряла ложкой пшенную кашу. Блуждающим взглядом поверх голов он выхватывал плакаты, потолочную роспись, сцену, где скоро поставят столы и стулья для судей, прокурора-обвинителя, защитника... Для него тоже найдется место там, неподалеку, на одинокой скамье. Еще раз в жизни, последний раз.

В голове у Виктора перемешалось сейчас все: и речь, уже подготовленная и вызубренная, как школьные стихи, и слова благодарности, и еще что-то, до конца не сформировавшееся в сознании, покрытое и неверием, и надеждой.

— Все равно, — бормотал он. — Пусть теперь даже какой-нибудь срок добавят. Неохота, конечно, но ведь сам заслужил, по собственной глупости. А к этой жизни больше никто не заманит.Хватит... — последние слова Виктор произнес, сам того не замечая, внятно и громко.

Сидевший рядом бригадир, повернувшись к нему, недовольно буркнул, перестав жевать:

— Ну чего ты сам себя казнишь? Разберется судья во всем по-правильному, да и Паритов за тебя говорить будет. Ты поешь лучше, не переживай понапрасну...

И вот, наконец, наступил день выездного суда. Многие ожидали его. В столовой, которая использовалась и как клуб для кинофильмов, разных лекций, отрядных собраний, все столы аккуратно поставили друг на друга у задней стены. На сцене расставили изготовленную в своих же цехах мебель: столы, стулья, небольшую трибунку и кресло с высокой спинкой для председателя.

Суд назначили на вечер, сразу после ужина, и потому свободной скамьи сейчас в клубе не было. Даже проходы у стен оказались заполненными. Разве что один Виктор Карасёв сидел просторно. Но подсесть к нему в это время нельзя, да и желания такого ни у кого не оказалось бы. Виктор сидел на скамье подсудимого.

Медленно, ох как медленно тянутся сейчас для него эти минуты! Глаза Виктора блуждают по залу. Впереди все пространство от столов и дверей почти до самой сцены заполнено осужденными. Здесь же дежурный офицер, три начальника отрядов, двое из оперативно-режимной службы колонии. Стоят у двери Мансуров и Паритов, о чем-то тихо переговариваясь и поглядывая на Виктора.

Не смолкая, кружит по залу гул голосов.

Человеческий улей. Не толпа покорных верующих в гулком сводчатом зале церкви — двести с лишним неровных и нервных характеров. Скрывают под внешней безучастностью свое, никому не ведомое состояние, свою боль и надежды.

Голоса стихли разом, когда на сцену поднялся дежурный прапорщик, повернулся лицом к залу и скомандовал:

— Встать! Суд идет!

Председательствующего сегодня в суде знали многие. Кто понаслышке, кто по своим уголовным делам имел о нем свое, чаще всего высокое мнение. Судил он уже много лет и судил справедливо. Бывала, конечно, и к нему мимолетная злоба, угрозы вынашивались, да проходило все это со временем. А в памяти оставались дотошность в поисках истины, доброта в голосе, умение понять человека и объяснить непонятное. Ни резкости, ни ругани от этого судьи никто не слышал. Во всяком случае, среди им осужденных такого не находилось.

Он умело повел и этот судебный процесс. Выслушал внимательно обвинителя, защитника, потерпевшего... Временами о чем-то тихо переговаривался с заседателями, водя карандашом по одному из листов раскрытого перед ним тома уголовного дела. Зачитал заключение эксперта и характеристику на Карасёва.

Все интересовало дотошного судью. Не только оценка преступления была его целью. Да и не столько она. И он, и другие участники этого судебного заседания думали сейчас и о дальнейшей судьбе Карасёва, твердо ставшего на путь исправления.

Судья и заседатели удалились на совещание перед оглашением приговора. Помощник районного прокурора, выступавший с обвинительной речью кратко и формально, спустился со сцены и боком, вдоль стены, прошел к стоявшему опять у двери Паритову. На единственной просторной сейчас скамье у всех на виду остался сидеть лишь один Карасёв. Бисеринки пота, скапливаясь у висков, тонкими прерывистыми ручейками стекали по его впалым, гладко выбритым щекам. Воротник Виктор расстегнул ещё до начала суда, но всё равно было жарко. Отрешенный взгляд метался где-то в пространстве перед собой.

— Ну вот и все. Теперь уж будь, что будет. Вот и все. Самое тяжелое позади, позади, — стучало в его голове.

Залом овладела напряженная, ждущая тишина.

Ждали решения суда и Паритов с Мансуровым. Очень хотелось им, чтобы явка Карасёва с повинной нашла сторонников и последователей у сидящих в этом зале, чтобы красочный лозунг «На свободу — с чистой совестью!» стал потребностью для этих людей.

Когда вошедший с заседателями на сцену народный судья зачитал только что написанный им приговор, многие осужденные с одобрением, а кое-кто в растерянности стали переглядываться. Он был желанным, почти всеми ожидаемым, но все равно казался неожиданным: «...однако, учитывая, что отбывавший наказание по другому преступлению Виктор Карасёв явился добровольно с повинной и чистосердечно рассказал о совершенной им ранее краже, полностью возместил нанесенный потерпевшему ущерб, администрацией колонии характеризуется только положительно, суд считает возможным применить статью 40 УК РСФСР и в срок наказания засчитать отбытое по первому приговору...»

Закончив чтение, судья устало сложил листы, передал их секретарю и снова глянул в зал. Ему, вынесенному им приговору захлопали почти все стоявшие в ожидании осужденные. А потом разом, будто по чьему-то сигналу, обернулись в сторону двери пищеблока, где, опершись плечом о косяк, смущенно улыбался начальник отряда капитан Паритов.

Расходились медленно, обмениваясь мнениями. И когда в зале остались лишь дежурные, расставлявшие столы, и Паритов, к нему подошел Виктор Карасёв.

— Спасибо, гражданин начальник! За все спасибо. Если можно, разрешите сообщить домой, а то они знают про суд и волнуются, — промолвил он тихо, снова переживая случившееся.

— Напиши, сегодня же отправим, — похлопал его по плечу Паритов...

Прошло еще полгода, и Виктор Карасёв снова предстал перед судом. Группу осужденных, в числе которых был и он, освобождали условно и направляли на одну из строек.

А в кабинете Алексея Сергеевича Паритова в жилой зоне шла беседа с другим парнем, чем-то напоминавшим Карасёва.

Последний выстрел

Из приказа министра внутренних дел:

«При проведении розыскных мероприятий по раскрытию краж скота в республике, в селении Нартан оперативной группой уголовного розыска задержан вооруженный обрезом, неоднократно судимый Шароев. Вместе с ним оказался молодой человек чеченской национальности. Сотрудниками ОУР было установлено, что это — Табаев Вахид, трижды судимый и совершивший два месяца назад побег из-под ареста.

Уголовным розыском были получены и сведения о том, что вместе с Шароевым и Табаевым некоторое время находился Сумаев Абдул, бежавший вместе с Табаевым. Сумаев, имея преступные и интимные связи в городе, мог появиться по их адресам и применить огнестрельное оружие при попытке его задержания.

Исходя из полученных сведений, был разработан план по задержанию Сумаева.

В результате принятых мер Сумаев был задержан ночью 9 сентября в квартире своей знакомой. Он изобличен в совершении разбойных нападений в Дагестанской АССР, Ставропольском крае, а также других преступлений.

За смелые и решительные действия, проявленные при задержании особо опасных вооруженных преступников, высокое оперативное мастерство, инициативу и настойчивость наградить...»

Рано утром, в понедельник, 24 июля телетайп в дежурной части МВД республики автоматом отстучал ориентировку о побеге из следственного изолятора г. Грозного трех ранее неоднократно судимых преступников. Обстоятельства, способствовавшие побегу, не сообщались, но зато тщательно были выписаны словесные портреты, возможные связи и места их вероятного появления. Ни Нальчик, ни республика в ориентировке не упоминались, но это в подобных делах не могло привести к каким-либо определенным выводам. Где угодно могли оказаться подобные беглецы. Поэтому данное происшествие было включено дежурной частью МВД в сводку для ознакомления всему личному составу.

Как обычно, уже к восьми часам стали подходить сотрудники аппарата управления. Вообще-то рабочий день начинался здесь в девять, но такого графика придерживались, в основном, миловидные секретари-машинистки да молодые щеголеватые лейтенанты из вспомогательных служб. К тому же времени растворялись широкие дубовые двери министерства перед вальяжными бэхаэсовцами и тщательно отутюженными следователями.

А в кабинетах оперативников из уголовного розыска уже давно и вовсю раскручивались телефонные диски, вырабатывались рабочие версии по не раскрытым еще преступлениям, затухали очередные сигареты, шелестели сухими страницами пыльные папки архивных дел. Да и сам рабочий день никак не укладывался здесь в рамки обычного. Начальник мог и в десять утра отправить домой — если и не выспаться, то хоть позавтракать и вздремнуть часа три. Но этим правом он пользовался крайне редко, хорошо зная своих подчиненных. Чаще всего рабочий день для них начинался и кончался в любое время и в самых разных местах. О раскрытии преступления и задержании разыскиваемых лиц оперативные уполномоченные могли докладывать ему и в час ночи, и в час дня. Из Баксана или Ферганы, из Прикарпатья или Приэльбрусья. Кое у кого дома ворчали жены на непоседливых мужей. Но желающих перейти из этого отдела в другой, поспокойнее, не было. Напротив, многие ребята просились к ним.

Обученные на опыте старых чекистов-профессионалов, на своих удачах и ошибках, сотрудники розыска не искали рекламы, не привлекали внимания. И в работе, и в быту как бы растворялись в общей массе прохожих, отдыхающих, ожидающих. Никто из них, наверное, не удержался в первое время от рассказов в кругу близких и товарищей о задержаниях, засадах, поиске. А иногда, чего греха таить, и желаемое выдавали за действительное. Но этот период проходил у каждого быстро, и работа становилась привычной, будничной. Вооруженный грабитель, пьяный хулиган, дерзкий насильник и вор все чаще проигрывали им. Нет, не только в физической силе, не в скорости бега, а их уму, смекалке, мужеству. И еще тому, что у каждого оперативника, где бы он ни был, всегда находились рядом друзья, товарищи, помощники.

В то утро, когда дежурная часть приняла ориентировку, вместе со всеми сотрудниками ОУР ознакомился и выписал для себя данные о совершенном побеге и старший оперуполномоченный майор милиции Кучаев. Для него не имело никакого значения то, что побег совершен за сотни километров. Судимые неоднократно, да еще за разбойное нападение, через пять-шесть часов они могли оказаться и в Нальчике. Попробуй-ка найди их в разгар курортного сезона! Здесь могли жить и их знакомые, о которых неизвестно милиции и у кого можно укрыться на первое время. А вот сколько таких найдется и где они живут, чем занимаются? Этот вопрос еще предстояло выяснить. Решение его Кучаев считал уже своей обязанностью.

За плечами у Кучаева богатый опыт. Четырнадцать долгих лет — и всё в уголовном розыске. Все было за это время: награды и выговоры, прекрасные аттестации и семейные неурядицы, признательность потерпевших и угрозы задержанных. Но это бывало все-таки разовым, мимолетным, что ли. Постоянным оставалось стремление совершенствоваться, сохранять хорошую психологическую и физическую форму, мыслить нешаблонно, остро, в минуты перерабатывая в уме громадный объем оперативной информации. Иногда его действия казались рискованными, кому-то — даже авантюрными. Но все оперативные комбинации Юрия были законными и завершались благополучно.

В потертой кожаной куртке и таких же потертых джинсах, ни ростом, ни внешностью не выделяясь среди других, Юрий Кучаев хорошо усвоил выгоду не привлекать к себе внимания ни на совещаниях у начальника отдела, ни на месте происшествия, ни в районных отделах внутренних дел, куда он часто наезжал для оказания практической помощи. Да и допросы подозреваемых и свидетелей Кучаев вел как-то по-своему, неторопливо, обстоятельно, словно советуясь с собеседником и приглашая его к дискуссии. Доведись кому прислушаться в это время, трудно было бы поверить, что сидят напротив друг друга майор милиции — специалист по раскрытию особо опасных преступлений против личности и человек, очередной раз преступивший закон, посягнув на жизнь, здоровье, права других людей. Ни крика, ни угроз, ни фамильярно-обещающего обращения. Выдержка, логика, скрупулезность, — словом, настоящая психологическая борьба.

Как-то один из подозреваемых Кучаевым не выдержал такого обращения, ругнулся в сердцах и заявил вызывающим тоном:

— Мягко стелешь, да жестко спать будет после тебя! Так ведь, начальник? Охмурить задумал, да? А с чего?

Юрий спокойно отпарировал тогда:

— Мягко стелю потому, что мы не мстить тебе собираемся. Добывая истину без тебя или с твоей помощью, мы, следствие, суд, думаем и о возможности твоего исправления. А жестко спать тебе по закону полагается за совершенное злодеяние, по справедливости. Так-то вот.

Продолжая работу по нераскрытым в городе преступлениям, Кучаев не упускал из виду и ориентировку о побеге. Тщательно проверял любые возникавшие подозрения. С помощью участковых инспекторов он держал под неусыпным контролем определенную группу лиц из ранее судимых, нечистых на руку «деловых», тех, единственной моралью которых, пожалуй, было отсутствие всякой морали. И милиция, и суд, и общественность который раз предупреждали их, увещевали, наказывали. И все же, нет-нет да уходили вновь в колонию по одному, по два за новые правонарушения. Живуч, ох и живуч был зловредный вирус паразитизма за счет честных тружеников и наглого насилия над более слабым и трусливым. Именно в такой среде и могли найти себе временное пристанище бежавшие из следственного изолятора. Здесь и ждал их Юрий Кучаев. Разыскивал, находил и изобличал других. И ждал. Не спорил, соглашался с товарищами по работе, что вряд ли бежавшие сунутся в Нальчик, где нет связей. И все-таки ждал.

Неделю скрывались в Асиновском лесу у Сунжи Вахид и Абдул. Третьего своего сокамерника они потеряли в первый же час отчаянного бега по закоулкам Грозного. Удалось ли ему скрыться или он уже задержан, они не знали. Миновав Ермоловку и Закан, они углубились в лес, тихий, сырой и заполненный комарами, тучами нависавшими над болотистыми берегами Сунжи. За Заканом, где на заброшенном армейском полигоне паслась отара овец, они встретили подпаска и выпросили у него два хлеба и круг овечьего сыра. Ничего не подозревавший паренек поверил, что Вахид и Абдул пришли с дальнего сенокоса за провизией, и сам вызвался сходить в магазин у станции. Спрятавшись в заросших бурьяном старых окопах, откуда открывался хороший обзор во все стороны, они с нетерпением ожидали возвращения подпаска. Он вернулся под вечер и один. Выложил на траву еще три буханки, консервные банки и бутылки лимонада.

— А водку почему не взял? — строго спросил Абдул.

— Не дали. Сказали, что подросткам не продается. Да, вот еще что, — продолжил подпасок. — Там, на станции, один милиционер и двое армейских между собой разговаривали. Как будто беглецов каких-то ищут. Из Грозного.

— Да? — равнодушно спросил Абдул, непроизвольно глянув в сторону станции. — И чего им не сидится, раз пойманы. Ну, ладно. Мы пойдем к себе. Спасибо за услугу, парень.

И они пошли в сторону дощатого сарайчика, облюбованного пастухом для отдыха и хранения нехитрой утвари. Внутри все было подметено. На двух топчанах лежали старые матрацы и шерстяные одеяла. У входа слева чернел казан и были сложены чашки, черпаки, пивные кружки. Над одним из топчанов висело ружье, при виде которого у Абдула заблестели глаза.

— Вахид, — сказал он. — Надо смываться побыстрей отсюда. Берем ружье, продукты в рюкзак, соль давай тоже захватим. Посмотри, что еще нам пригодится.

Под матрацами они нашли четыре патрона от ружья и старый, весь изъеденный раковинами, но еще пригодный револьвер. Обойма была заряжена полностью. Абдул прокрутил барабан, погладил его и засунул в карман. Покопавшись в углу, он взял еще перочинный нож, спички, отвертку и напильник.

Подпасок был далеко от них и сгонял в отару ушедших в сторону овец. Вахид и Абдул, прикрываясь от него сараем, ушли в лес.

Только часа через три, пройдя через буреломы и по распадкам километров десять, они присели на жухлую траву, уже мокрую от сырого тумана. С жадностью поедая хлеб с сыром и запивая лимонадом, Вахид с сомнением в голосе сказал:

— Зря мы, Абдул, ружье и револьвер взяли. Пастух заявит в милицию, и начнут нас здесь травить собаками. А так бы он промолчал.

— Не волнуйся, — успокоил его Абдул. — Не заявит. Револьвер-то у него на каком основании? Найдут его у нас, значит, и хозяина сажать надо. Потому он и промолчит. А ружье новое возьмет или купит. И все дела. Да, дай-ка его сюда, ружье.

И, наевшись, он стал отпиливать ствол напильником.

— Зачем ты это? — встревожился Вахид.

— Как зачем? Обрез сделаю, чтобы прятать можно было. Он в таком виде для нас удобней будет. Ты поспи пока, потом я разбужу и сам отдохну немного. Здесь нам нельзя задерживаться. Надо лесом дальше пробираться. В Дагестан пойдем, а там видно будет, что делать дальше.

Но еще долго плутали они в этом лесу, пока рискнули сесть ночью в притормозивший на подъеме товарняк, следующий в сторону Баку. Спрыгнули они с платформы перед рассветом, недалеко от Манаскента, уже за Махачкалой.

А шестого августа Юрий Кучаев выписал в дежурной части сведения еще из одной ориентировки о разбойном нападении в Дагестане на владельца автомашины «Жигули». Вооруженные обрезом двое преступников, ограбившие хозяина только что купленной им машины и угнавшие ее, по приметам были похожи на разыскиваемых беглецов. Конечно, Дагестан был совсем в другой стороне, но все же...

Прошло еще несколько дней, и поступило похожее сообщение уже из Ставропольского края. Рано утром на трассе недалеко от аэропорта двое, вооруженные обрезом, разбудили спящего шофера «Лады» и, угрожая ему, заставили отъехать в лесополосу. Испуганный владелец отдал безропотно ключи от машины, техпаспорт, снял с руки массивный золотой перстень и клялся, что никому не сообщит, если его оставят в живых. Издеваясь над ним, Абдул предложил десять рублей за то, чтобы тот сам снял с руки японские «Сейко». Торопливость хозяина машины рассмешила Абдула. Он вывел его из машины и приказал идти в глубь лесополосы. Вахид даже подумал тогда, что вот-вот прогремит револьверный выстрел, но все обошлось. Абдул сел за руль и осторожно выехал на асфальт.

Револьвер в его руках уже отстрелял четыре патрона. Но первые два прозвучали еще в лесу, когда Абдул проверял бой. Пули ложились немного левее и ниже цели. Уже возле Манаскента Абдул подпилил мушку и целик. Третьим выстрелом под шум тепловоза он попал с двадцати метров в старую картонную коробку из-под обуви. А четвертым пришлось припугнуть хозяина новенькой синей «Лады». Абдул берёг оставшиеся три патрона.

Теперь в ориентировке упоминались и револьвер, и номера шасси и двигателей угнанных машин, и, самое главное, были фотографии беглецов. С полчаса выдавал Кучаеву телефон из Грозного дополнительную информацию об Абдуле Сумаеве и Вахиде Табаеве.

Ждал их Кучаев, ждал.

Через три дня после разбойного нападения у Минеральных Вод, на раскрытие которого были нацелены значительные силы, Кучаев обратил внимание на одно из происшествий, случившихся недалеко от Нальчика. На первый взгляд, ничего общего между ними не было. Ночью из сарая одного колхозника было похищено 7 коз. Из протокола осмотра было видно, что их увезли на легковой машине, предположительно «Жигули». Следы вели к оживленной трассе и терялись там. Кражи скота совершались, конечно, и ранее, но сейчас любое преступление, кто бы ни занимался его раскрытием, интересовало Кучаева и в связи с розыском бежавших преступников. Как одну из возможных, он доложил начальнику отдела свою версию о вероятной причастности к этой краже разыскиваемых, имеющих транспортное средство. Версия была принята в числе других, но ее отработку поручили самому Кучаеву, не видя в ней особой перспективы.

— Ну и что ж, — усмехнулся на планерке у начальника Юрий в ответ на скептические подтрунивания. — Еще Маяковский сказал: «В грамм добыча, в год труды». Проверю, а не подтвердится — и ладно. Зато на душе спокойно будет, что не упустил и такой вариант.

Кто-то из ребят язвительно пошутил тогда:

— Эх, Юра, Юра, забыл, что ли? Кто проявляет инициативу, тому и поручается исполнение.

Но эту неудачную шутку никто на совещании не поддержал.

На следующий день почти все оперативные работники вместе с Юрием Кучаевым были задействованы на поиск транспорта и его владельца, совершившего кражу коз. Хотя, в общем-то, это было не его дело, не его линия. Долгие часы он обрабатывал информацию, стекавшуюся к нему от разных лиц то по телефону, то при личных встречах. Выезжал и сам по адресам, беседовал, присматривался, выслушивал терпеливо противоречивые мнения и делал свои выводы. Словом, работал, как обычно.

Упорством и добросовестностью достиг он все-таки ожидаемого результата. Узнав, что накануне в сарае ранее судимого Шароева слышалось козье блеяние, а ночью он дал своему родственнику, жившему неподалеку, одну козью тушу, Юрий был почти уверен, что его версия не так уж далека от истины.

Услужливая и беспристрастная архивная память на маленьком листке официального бланка поведала Кучаеву о том, что подозреваемый в краже Шароев и Вахид Табаев пять лет тому назад отбывали наказание в одном и том же месте, были не только знакомы, но и поддерживали друг друга в колонии. Мог ли Вахид, которого сейчас разыскивают везде, быть сообщником Шароева в этой краже? Кучаев не мог ответить на этот вопрос. Но он уже допускал, что Вахид может укрываться с помощью старого дружка.

Кучаев не был суеверен, но к своим предчувствиям относился серьезно. Нередко они оправдывали его надежды.

Получив «добро» от начальства, Юрий еще с ночи вместе с районными оперативниками, занимавшимися розыском скотокрадов, установил наблюдение за домом Шароева. Но никакого движения ни в комнатах, ни во дворе не было заметно. А утром, когда хозяин дома с самодовольным видом выехал один на обшарпанном «Москвиче» и, газуя еще непрогретым двигателем, покатил в город, на выезде к госдороге у поста ГАИ его остановил одетый с иголочки новенький инспектор дорожно-патрульной службы. Шароев остановил «Москвича» на обочине, открыл дверцу, вышел и весь напрягся в ожидании.

Пока инспектор выговаривал ему за грязный вид машины и отсутствие ремня безопасности, из помещения поста вышел Кучаев и усталой походкой невыспавшегося человека подошел к ним. Будто только что заметив и признав Шароева, он по-приятельски поздоровался с ним, несильно хлопнул по плечу и попросил подвезти по пути на работу.

— Можно? — обратился он к ним и сел в машину, не дожидаясь ответа.

Инспектор, выполнявший сейчас поручение Кучаева, даже растерялся на мгновение.

Не особенно-то рад был Шароев такому попутчику, которого знал уже лет десять, с того самого дня, когда был задержан им за злостное хулиганство. А сейчас и совсем некстати подвернулся на пути этот сыщик.

«Неспроста он тут крутится. Неужели что-то вынюхал?» — подумал Шароев, нажимая на акселератор в надежде поскорее довезти майора до министерства и избавиться от неприятного соседства. Но когда они подъехали к МВД, Юрий попросил Шароева закрыть машину и пройти с ним в кабинет...

Шароев отрицал все подряд, о чем бы его ни спрашивали. Он готов был отказаться сейчас даже от того, что сидит напротив Кучаева, что вообще существует до сих пор на белом свете. Но вопросы, задаваемые ему, были настолько просты и логичны, а улики настолько ясны и неопровержимы, что Шароев уже почувствовал — долго ему так не продержаться. Перекрестный допрос в этом тесном кабинетике изматывал его. Тем временем следователь и эксперт уже взяли на исследование волоски козьей шерсти, прилипшие к его брюкам и пиджаку. Такая же шерсть была обнаружена и в салоне автомашины, и в багажнике. Более того, при обыске в его доме было обнаружено большое количество гашиша, завернутого в газету, на которой четко выделялись жирные отпечатки пальцев. Его пальцев.

Пока что Шароев пытался всеми силами подчеркнуть свое недоумение и удивление. Клялся, что не знает, каким образом у него в доме могли оказаться наркотики. А козы в его сарае, как он заявил, были куплены у незнакомого ему человека еще вчера, по случаю, у заправочной станции. С вдохновением пытался врать Шароев. Пока что...

А в полдень к дому Шароева неспешной, праздной походкой подошел молодой человек в широкополой, болотного цвета шляпе и таком же плаще с поднятым воротником. Остановившись у калитки, он нагнулся и стал счищать прилипшие к штанинам помятых брюк комочки засохшей грязи, пытаясь незаметно осмотреть улицу и стоящие напротив дома. Но, видно, ничто не привлекло его внимания. Село казалось сейчас пустынным. Еще не разогнувшись до конца, парень юркнул в калитку. Несмотря на то, что «Москвича» во дворе не было, а значит, и хозяина дома тоже, парень уверенно подошел к двери. Она была закрыта на замок, но и это не удивило гостя. Он вынул из кармана ключ, повернул его дважды в скважине, открыл дверь, оглянулся еще раз и вошел в дом.

Положив свою спортивную сумку на стол, он стал снимать плащ, когда сзади него вдруг открылась дверь из спальни. Резко обернувшись на неожиданный шум, не успев скинуть плащ, он оказался лицом к лицу с двумя мужчинами. А в дверь с улицы уже входили участковый инспектор и двое сельчан.

Парень, растерянно глядя на вошедших, лихорадочно соображал, как очутились эти люди в закрытом доме. Безвольно опустив руки, он дал обыскать себя и присел на предложенный ему стул в центре комнаты и в центре внимания собравшейся оперативной группы.

— Ну что же теперь, Вахид Табаев? — словно участливо обратился к нему старший группы. — Так и не понял ты гуманности Закона и большой-большой терпимости по отношению к тебе. Хоть и много мерзостей совершил, а таких, как ты, жалко становится, парень. Судили тебя перед совершеннолетием за групповой грабеж? Судили. А дали всего один год — могли семь! Думали, поймешь, что к чему. Обучали, убеждали, воспитывали. А ты? Четыре года не прошло, а ты уже за кражу попался. Два года дали, а могли на все пять осудить. Только освободился, как опять с отрицаловкой снюхался, разбойное нападение совершил. И вот, смотри-ка, трех месяцев еще не прошло, как суд состоялся, а ты еще больше усугубил свою вину. Теперь придется отвечать и за побег из-под ареста, и за то, что на дорогах натворили с Сумаевым. Так или я неправду говорю?

И, вынимая из спортивной сумки Табаева обрез охотничьего ружья, добавил:

— Хорошо, что эта штуковина в твоих руках еще не стреляла, а то могла бы она привести тебя к высшей мере наказания. Гуманность — она ведь тоже не беспредельна. Раз пожалели, два пожалели, а ты уж и решил, что можно в «казаки-разбойники» поиграть, как в детстве. Напрасная затея, вот что я тебе скажу. Один из вас это быстро и хорошо усвоил, не стал себе дополнительно срок накручивать и сдался. Теперь вот и ты пришел к финишу. Остался Абдул Сумаев. Где он?

Услышав фамилию Абдула, Вахид даже передернулся. Свирепым и безжалостным предстал перед глазами Сумаев. Правда, он не убивал никого, но ведь такой ни перед чем не остановится.

— Не-ет, мне жизнь еще не надоела, какая бы ни была, — тягостно вздохнул Вахид, глядя на окруживших его людей.

— Боишься его, потому молчишь? — прервал старший группы невеселые размышления Вахида. — Я не собираюсь тебя тут агитировать, обещать что-нибудь взамен или обманывать. Но и ты пойми, что происходит и чем все может кончиться. В твоих интересах не скрывать того, что пока только тебе, может, и известно. Пока тебе одному. Но это ненадолго. Постарайся понять и сделай правильные выводы. Это не просьба моя, это совет, и тебе решать, внять ему или нет.

Неподвижно сидел Вахид, разглядывая лежащий на столе обрез, от которого он так и не смог вовремя избавиться. «Да-а, — думал он про себя, — прав этот начальник. Пустая затея вышла из нашего побега. Сейчас и в горах-то надолго не спрячешься. А я молод. Мне жить хочется. Чтобы с друзьями, да в ресторане при деньгах, в машине со стерео. За месяц этот три машины грабанули, да по мелочи если посчитать: магнитофон японский, кассеты, перстень, часы и прочая мура, а перепало от этого в рублях всего-то тысячи две. Остальные у Сумаева осели, не попользуешься. Да и те, что в кармане, почти не тронутые. Ни в одном кабаке не посидели, ни с кем в открытую не встретились. Мотались по всему Северному Кавказу, всё следы запутывали. А результат вот он. Как будто здесь нас давно ждали и про все уже знают. Или почти про все, что за нами тянется. Видно, с этими под дурачка уже не сыграешь. Эх, зря я на этот побег подписался, да что было делать? Как все, так и я. Не мог же я там, в камере, отказаться. Не профсоюзное собрание было, чтобы голосовать, кто «за», а кто «против». Собрались, значит всё. А с Абдулом Сумаевым у них так тихо и гладко, как со мной, не получится. Слишком уж он отчаянный, этот мужик», — подумал Вахид и, попросив разрешения закурить, взял со стола свои сигареты.

Группа, а вместе с нею и понятые уже собрались уходить из этого дома, когда на пороге появился Юрий Кучаев. Озабоченный и несколько больше обычного возбужденный, он подошел к старшему группы и что-то тихо прошептал ему прямо на ухо. Затем обратился уже ко всем:

— Вы тут пока соберетесь, я хотел бы с этим парнем покурить наедине. Не возражаете? Ну тогда мы пройдем в другую комнату. — И жестом предложил Табаеву следовать за ним.

Разговор между ними проходил тихо, вернее, говорил сначала Кучаев. Слов было не разобрать в комнате, где осталась группа. Потом Вахид стал так же тихо и немногословно отвечать на вопросы. Все-таки сумел Юрий подобрать наиболее верный тон, методично прижимая его в угол уликами, убеждая в бесполезности молчания.

Сделав несколько глубоких затяжек, Вахид стряхнул пепел на пол и не спеша, но чуть громче, так что стало слышно всем, произнес наконец:

— С Сумаевым вам может плохо обернуться. У него револьвер при себе. В обойме оставалось три патрона, но он может найти еще. И потом, он мужик отчаянный. Если что заподозрит, на все может пойти, даже на убийство. Вы думаете, что мы все хотели бежать из камеры? Нет. Это его идея была, он и побег подготовил. А что нам оставалось делать? Оставаться? Только попробовали бы!

— Слушай, Вахид, где он может быть сейчас? Когда и где вы должны встретиться? Во что он будет одет и как сейчас выглядит? — Вопросы были заданы почти без остановки, на одном дыхании. Дорога была сейчас каждая минута. Только два часа тому назад Кучаеву стало известно, что одну из взятых при разбойном нападении машин Табаев вместе с мужчиной, похожим по описаниям на Сумаева, но одетым в форму майора технической службы, продал в Беслане за три тысячи рублей.

Вахид еле выдавливал из себя слова:

— Вот уж этого я не могу вам сказать, потому что не знаю, когда и где он теперь появится. Мы в этом доме поселились дня три всего, а за это время Сумаев только раз ночевал здесь. То уезжал куда-то один, без меня, а вчера вообще рассвирепел. Когда Шароев этих коз привез, Абдул узнал, что они краденые, избил его, обругал на чем свет стоит, а потом прихватил японский магнитофон с одной из взятых нами машин и ушел к какой-то женщине. Он как-то проговорился, что познакомился с ней два дня назад. А я его здесь должен ждать. Когда он заявится, я не знаю, да и не пытался узнавать у него. Он очень подозрительный стал, никому не верит. Он тоже боится влипнуть.

— Ну что ж, — подвел итог этой беседе Кучаев, — тебе — в камеру, а нам придется искать встречи с твоим вооруженным Сумаевым. Вставай, поехали.

И вся группа вышла из дома Шароева. Идущий последним участковый инспектор запер дверь на замок и степенной походкой один пошел по улице.

УАЗ с трафаретными надписями «Сельхозтехника» на дверцах и «Жигули» с госномерами индвладельца пропылили в разные стороны улицы и скрылись за поворотами. Никто из редких в это время прохожих не обратил на них внимания...

В теплый сентябрьский вечер тяжелые дубовые двери парадного подъезда министерства словно выдавливали из себя сотрудников милиции и внутренней службы. Закончился рабочий день, и они, кто в форменной одежде, кто в цивильном, вливались в общий поток спешащих домой, в детсады, магазины, кинотеатры, а то и просто прогуливающихся по тенистым аллеям городского парка. Одна за другой отъезжали со стоянки машины. Но пока никто не выходил из работников ОУР.

В кабинете начальника уголовного розыска шло оперативное совещание. Единственный вопрос, который предстояло решить без промедления, — задержание особо опасного вооруженного преступника. Местонахождение его только что было сообщено по оперативным каналам, и уже велось тщательное наблюдение за домом и подходами к нему. Предстояло в деталях разработать и осуществить операцию по его задержанию.

Внимательно выслушивались, придирчиво обсуждались и отвергались, в конце концов, в общем-то аргументированные варианты. Предлагалось проникнуть в квартиру под видом сантехника, односельчанина хозяйки с поручением от ее близких, задержать в момент выхода Сумаева из квартиры утром. Но распутная хозяйка могла и не открыть дверь не вызванному ею сантехнику, а Сумаев мог выйти вместе с другими жильцами.

Слабым местом этих предлагаемых вариантов было и отсутствие самого важного и решающего элемента — внезапности. А раз так — не достигалось и психологическое превосходство при контакте с преступником. В таких ситуациях он в состоянии крайне нервного напряжения мог, не раздумывая, стрелять, стрелять, стрелять.

Спокойно, но уверенно, основываясь на своих наблюдениях и выводах, выступил с предложением и майор Кучаев. Он знал эту квартиру и ее хозяйку, известную своей бурной молодостью, а сейчас — шумным настоящим. Неразборчивая в связях, она довольствовалась мелкими подарками временных и незапоминаемых сожителей, приносимыми ими водкой, вином и закусками. Был у нее когда-то и муж, но от него остались квартира, алименты и дочка, растущая в селе у бабушки. Кучаев дважды находил в этой квартире разыскиваемых воров и дважды безнаказанной оставалась эта перезрелая Валентина, с невинным видом утверждавшая, что познакомилась с ними только что, почувствовала сильную, ну прямо непреодолимую симпатию и потому пригласила домой. Посидеть, послушать музыку, выпить чего-нибудь.

— Ну что тут такого, начальник? Я женщина одинокая, скучно мне... — потупив глаза, завершала Валентина обычно свои покаяния.

Так и жила она, время от времени устраиваясь на работу то санитаркой, то кладовщицей. Вечерами крутились у нее привычные полублатные кассеты, и беспокоил соседей почти до полуночи пьяный гомон и топот. А утром, завидя у подъезда КамАЗ, автоцистерну или легковую машину, обклеенную иностранными картинками, все в этом пятиэтажном доме от мала до велика знали наверняка, где нашел себе пристанище заблудший шофер.

Вот у этой-то Валентины и находился сейчас Сумаев, затравленный и вооруженный.

Кучаев наперед знал, что допоздна они не заснут, будут пить и пить. Часа два еще, по его подсчетам, будут продолжаться пьяные бормотания, заигрывания, вздохи, сопенье и стоны в постели. А потом уже, потом, если без шума открыть дверь, вообще можно обойтись без лишнего шума.

Так предлагал майор Кучаев.

Вариант был принят за основу, однако Кучаеву стоило немалого труда чуть ли не упросить для себя право войти в квартиру. Какие только доводы не приводил он, постепенно распаляясь: и что другие оперуполномоченные или еще молоды, или не бывали в этой квартире и не знают обстановку в ней, и что он физически подготовлен лучше других опытных сыщиков, и что, в конце концов, именно он, а не другие, стал призером соревнований по стрельбе из пистолета. Такая горячность чуть не сыграла в ущерб ему, но все постепенно уладилось. И теперь Юрий уже обдумывал в деталях свои предстоящие действия.

Прошло томительных полчаса, пока начальник отдела находился на докладе у заместителя министра с подготовленным планом операции. С этим руководителем работалось легко. Свою многолетнюю милицейскую службу замминистра начал с рядового. Рос и учился на конкретных делах, потом в академии. И всегда среди людей, готовых помочь в охране порядка. Теперь-то он был уже полковником, руководителем большого и сложного коллектива, решавшего каждодневно многоплановые, трудные и очень важные задачи успешной борьбы с преступностью и охраны общественного порядка. Но, словно первая любовь, на первом плане всегда у него были заботы уголовного розыска. Вот и сейчас опытным глазом специалиста прошелся он по плану операции и внес свои коррективы, повысившие безопасность граждан и группы захвата. Замечания полковника были настолько логичны и необходимы, что докладывавшие ему начальники служб иной раз и не скрывали досады, почему сами не учли отдельные нюансы? Не любил он только словоблудия и помпезности, особенно при решении оперативных вопросов. Поэтому доклады, рапорта и планы становились короткими и четкими, а число участников операции сокращалось до необходимого.

Еще раз предупредив о необходимости использования защитных средств всеми сотрудниками, вступающими в зону контакта с Сумаевым, он пожелал удачи начальнику ОУР и отпустил его к ожидавшим с нетерпением оперативникам.

Донесения от сотрудников, наблюдавших за квартирой, поступали регулярно по рации. Все шло, как и предполагал Юрий Кучаев. В доме у Валентины был только один мужчина, и это был Абдул Сумаев. Больше никто не заходил и не выходил в течение дня. Весь вечер до полуночи доносились оттуда звуки музыки, которая заглушалась временами кокетливым женским смехом.

Лишь в первом часу ночи потух свет и на кухне, и в комнате. Скоро дом полностью погрузился в сонную тьму. Все стихло...

Около трех ночи группа захвата неслышно подошла к подъезду, и сотрудники рассредоточились, блокировав лестничные площадки второго и четвертого этажей, выходящие в противоположные стороны окна кухни и спальной комнаты. Кучаев остановился у двери в квартиру Валентины и долго прислушивался.

Стояла тишина. Дверь, обитая искусственной кожей, носила следы неоднократного и грубого взламывания запоров столь частыми в этой квартире пьяными случайными «клиентами». Валентина заставляла их вставлять новые запоры, но их снова ломали. Ей надоело это, и теперь она пользовалась стандартным жэковским замком, ключ от которого был сейчас и у Кучаева. Он осторожно вставил его в замок и провернул. Затем тонким лезвием перочинного ножа отжал защелку и вошел в квартиру. Прямо у двери буквально ударил ему в нос затхлый запах застоявшегося дыма, прокисшей еды и водки, привычный запах подобных помещений.

Но не успел Юрий сделать и двух шагов, как в проеме двери, ведущей в комнату, неожиданно появился полуодетый мужчина с направленным на него револьвером.

Юрий опешил, а человек этот, разглядывая его, хмыкнул с издевкой, держа палец на спусковом крючке. Изъеденный, изношенный ствол смотрел в грудь Кучаева...

Сумаев проснулся среди ночи и никак не мог отойти от только что приснившегося кошмара. Еле приоткрывая заспанные и пьяные еще глаза из-под тяжелых, набухших век, он пытался рассмотреть окружавшую его темноту. Долго шаря рукой впотьмах, наконец-то нашел выключатель и зажег маленький ночничок. Отбросив во сне одеяло и разметав волосы по подушке, рядом посапывала и причмокивала Валентина. В этой полуголой и потной женщине трудно было разглядеть следы вечерней привлекательности. Сумаева, впрочем, и тогда не особенно-то взволновала эта временная, похотливая и неприхотливая подруга. Он встал, медленно стал надевать брюки, как вдруг услышал щелчок в двери. «Какая еще паскуда заявилась сюда среди ночи?» — вяло подумал было Сумаев, бросил мимолетно взгляд на спящую Валентину, но тут неожиданно ясно понял — это за ним. Как выследили, кто продал — еще неизвестно. Но это пришли за ним.

И тогда он вытащил из-под подушки старый изъеденный ржавчиной, но все еще пригодный для стрельбы наган. В трех камерах барабана боевые патроны были готовы выпустить свои смертоносные пули.

Став в дверях с нацеленным в грудь вошедшему револьвером, Сумаев лихорадочно искал выхода. Он уже и протрезвел, и проснулся, но от нервного напряжения подрагивало все тело. Особенно заметно дрожала рука, сжимавшая оружие.

Напротив него спокойно стоял и ухмылялся в глаза невысокий, плотный, скорее даже толстоватый человек примерно его же возраста. Плотно застегнутый плащ скрывал его фигуру и руки, глубоко засунутые в карманы. Голова с короткими, слегка вьющимися и тронутыми сединой волосами казалась маленькой на короткой шее, выросшей из мощного туловища. Чуть прищуренные глаза, казалось, насмехались над нелепой позой Сумаева, стоящего босиком и без рубашки, с мрачной физиономией и дрожащим наганом.

Таким предстал перед издерганным Сумаевым уже успокоившийся Юрий.

— Вот уж не думал, что из-за этой бабенки на мушку попаду, — попытался завязать непринужденный разговор Кучаев. — Муж ты ей, что ли, что так охраняешь? В прошлый раз она одна была и сама говорила, что у нее нет мужа. Или я не к ней попал, а?

— Заткнись! — визгливо оборвал его Сумаев. — А ну, руки из карманов! Чуть что — стреляю! — И только увидев, что у нежданного ночного гостя ничего нет в руках, чуть спокойней продолжил, держа палец на спусковом крючке готового изрыгнуть тупую пулю револьвера: — Ты, парень, уже попал туда, куда очень хотелось. Только тебе еще очень хотелось меня спящим застать. Не вышло! Живой или мертвый, но ты можешь остаться здесь, а я выйду. Хотя нет, выйдем вдвоем. И зря мне не бреши. Я уже понял, что ты из ментовки и наверное не один здесь по мою душу. Я мог бы убить тебя сейчас, но на шум сбегутся твои, и кто-то сможет, наверное, угрохать меня. Так вот, слушай сюда, если хочешь жить! — Его сумбурная речь была начинена грязным тюремным жаргоном. Чувствовалось долгое пребывание среди подобных себе. — Ты выведешь меня отсюда до своей машины, и мы сядем в нее вместе. За городом я тебя высажу, и ты останешься живой. И машину свою потом подберешь на дороге. А что упустил меня, не огорчайся. Под дулом любой согласится на такие условия. Понял? Чуть что не так сделаешь — смотри. Уж тебя-то я точно успею прикончить.

Не опуская руки, Сумаев обулся, потом накинул куртку и, просунув левую руку в рукав, переложил револьвер.

— Мне что, так и идти с поднятыми руками? — съязвил Кучаев, думая теперь лишь о том, где удобнее обезоружить Сумаева. Здесь, в тесном коридоре, или на лестничной площадке, где условия для маневра были намного лучше?

Не отвечая, Сумаев заставил его повернуться спиной, подошел к Кучаеву справа и приоткрыл входную дверь. На лестнице никого не было. Постоял, словно принюхиваясь, но ничего подозрительного не заметил. Револьверный ствол все это время упирался в бок стоящего неподвижно Кучаева.

Уже спускаясь по второму лестничному пролету, Юрий вдругпочувствовал, как Сумаев неожиданно напрягся и подался чуть назад. Еле заметно выделилась впереди и внизу тень оперативника, блокировавшего выход из подъезда.

«Сейчас выстрелит», — промелькнуло в голове Кучаева, и он резко развернулся к преступнику, пригнулся, сделав ложный замах. И одновременно левой перехватил кисть, сжимавшую оружие.

Сумаеву казалось, что он успел нажать на спусковой крючок, выстрелить прямо в грудь сыщика. Но в этот же миг сильным боковым ударом его отбросило к стене. Вниз через перила лестницы отлетел револьвер. Снизу послышался топот, и согнутый вниз с закрученной за спину рукой преступник как-то сразу обмяк.

Подбежавшие снизу сотрудники приняли его от Кучаева, и тут же щелкнули наручники.

Ошеломленный Сумаев растерянно глядел на Кучаева, отдававшего короткие распоряжения своей группе. На груди у него грязным пятном выделялась опаленная дырка на плаще. Но ни крови, ни слабости в его голосе Сумаев не замечал.

Словно завороженный, впился он глазами в эту дыру на груди. «Как же так? Ведь я стрелял в упор! Как же так?» — билось лихорадочно в висках.

Словно поняв сейчас состояние Сумаева и то, что его больше всего мучит, Юрий медленно, разделяя слова, произнес:

— Все, Абдул. Отстрелялся ты. И отбегался. Это твой последний выстрел. Так-то.

И только когда Юрий снял плащ и обшитый капроном защитный жилет с дыркой до самой титановой пластины, расплющившей пулю, Сумаев низко опустил голову, безучастный теперь ко всему, что делалось вокруг него.

Фиаско «Победителя»

Этот ресторанчик давно уже не бросался в глаза. Когда-то он был модным, современным, постоянно заполненным разношерстной, денежной публикой.

Улица, на которой он стоял, называлась местными завсегдатаями Бродвеем, а чаще — просто «бродом». Вокруг тесно прижимались друг к другу магазины, пневматический тир с оглушающей музыкой, оборотистая «автопоилка». Та буквально выворачивала из-за стакана крепленого «вермута» карманы желающих пропустить с друзьями, а то и со случайным соседом чего-нибудь покрепче, не разоряясь на ресторанный столик.

В залах старого кинотеатра, стоящего напротив, почти до полуночи крутили фильмы, все больше заграничные, длинные, с броскими названиями на разрисованных афишах. Оборотистый был там директор, раньше и больше других выполнял план по кассовому сбору.

Старался не отставать и его ресторанный соперник. Зимой он мог побаловать свежими овощами, предложить икорочки паюсной или кетовой, жаренную в сметане форель. Где он умудрялся раздобыть эти деликатесы — бог его знает. Да никого, в общем, и не интересовало это. Главное то, что можно было смело привести в одну из банкетных комнатушек дорогого гостя или красивую женщину. Хорошее впечатление, правда, за хорошие деньги обеспечивалось вполне. Как-то раз оказался директор в центре внимания бэхаэсовцев и ревизоров из КРУ^[2], потрясли его немного, переворошили счета, накладные, калькуляции, но он удержался на месте. Может, и правда умел крутиться-вертеться в рамках дозволенного. Факт то, что все у него получалось, концы сходились, официантки радовали глаз, а по вечерам не хватало мест для желающих отдохнуть здесь, потанцевать, обговорить предстоящие дела.

В одном только быстро пресекли директорскую инициативу. Договорился он с какой-то заезжей группой музыкантов, чтобы они по вечерам публику веселили. Все бы шло нормально, да вот репертуар их подвел.

Подвыпившим, конечно, в самый раз были эти песни. Пятерки, червонцы бросали иные на барабан, чтобы заказать что-нибудь такое — пикантное, разухабистое. И заполняло весь зал, усиленное динамиками, расставленными по углам:

Но годы шли, и буйно разраставшийся молодой город все дальше и дальше перемещал свой центр от этого ресторана к прохладе лесистых холмов. Новые рестораны при гостиницах и поднявшиеся отдельно в живописных местах привлекали посетителей красивой отделкой больших залов с колоннами, уютными кабинетами, хрусталем и палисандровыми панелями, светомузыкой и программой варьете. Постаревший ресторан пытался как-то отстоять свое место под солнцем и тающую клиентуру, широко рекламируя национальные блюда, изготовляемые только здесь. Да и это продолжалось недолго. Теперь лишь забегали на обед из соседних учреждений да по вечерам где-то треть столиков занимали те, кто сторонился излишнего внимания.

В этом отношении ресторан был удобен.

В один из вечеров до самого закрытия ресторана банкетный залик с камином в углу и расписными стенами занимали шестеро молодых, модно одетых мужчин. Постороннему бросились бы в глаза их напускная веселость и вызывающая дерзость в словах и движениях.

Рядом с ними суетливо крутились в креслах две худенькие девицы в тесных и ярких кофточках. Ноги их сжимали предельно узкие, короткие юбочки. И сами они казались большими игрушечными куклами, настолько неестественными были их растерянно хлопающие накладные ресницы. Но в их звонком игривом щебетании уже проскальзывали хрипловатые нотки, а под глазами проступали тени. Во всем их обличии и поведении чувствовалось, что нередкие обильные застолья и сумбурные ночи этим девицам давно уже не в новинку. Игриво-заискивающие взгляды, жеманные манеры и кокетство были давно ими отрепетированы. Они вызывали явно неодобрительные взгляды официантки, но сидящим рядом мужчинам доставляло удовольствие наблюдать за ними. Они были сейчас в приподнятом настроении.

Компания отмечала возвращение Жанхота из колонии.

Ребята не виделись больше трех лет, но отсутствие Жанхота, в общем-то, прошло для них почти незаметно. У каждого были свои заботы. Да и кто он был для остальных — сват, брат, что ли? Но усевшиеся сейчас вместе, они наперебой пытались завладеть его вниманием, произносить тосты, вспоминать прошлые встречи, расхваливать Жанхота и сетовать на отдельные свои неудачи. Перерывы в их разговорах заполнялись водкой, шампанским и закусками.

Постепенно они пьянели, грубели, становились все больше развязными и какими-то озлобленными, хотя по-прежнему витали в накуренном воздухе дружеские заверения и признания в преданности. Казалось, что их теперь, как говорится, водой не разольешь.

Все же, выходя из ресторана, бывшая только что дружной компания распалась. Каждый старался оторваться от собутыльников, которых уже ничто не объединяло до следующей случайной встречи.

Так было почти всегда.

Жанхот и один из старых его дружков по давним шалостям и дракам, за которые частенько приходилось их родителям плакать, раскошеливаться и бегать то в милицию, то в народный суд, распрощались с остальными и не спеша направились в уже темный и тихий парк. Девицы, игриво хихикая и жеманясь, тесно прижимались к ним. Жанхот с приятелем впервые встретились с ними вчера, наскоро познакомились и пригласили в ресторан. А сейчас девицы уже вовсю играли роль влюбленных в таких дерзких, молодых и щедрых кавалеров.

Вяло попрощавшись и как-то незаметно ушли от ресторана задворками еще двое, неуверенно переступая отяжелевшими ногами и оглядываясь по сторонам.

Хотел уйти и Абдулла, случайно приглашенный в ресторан знакомым Жанхота, Виктором Коробом. Виктор давно присматривался к Абдулле и оказывал изредка кое-какие незначительные знаки внимания. Но имени его никогда не называл, только прицепившуюся репейником кличку Сатера^[3].

Возможность посидеть сегодня за таким столом и в такой компании Абдулла считал знаком большого к нему уважения и доверия. Ни соседи по дому, ни ребята на работе его не любили. Во всяком случае, он был убежден в этом. Абдулла давно уже отвечал им тем же, завидуя их жизни, удачам, отношениям между собой. А ведь сам он тоже слыл когда-то хорошим, смышленым пареньком. Как и все, бегал в школу, собирал марки, приходил весь чумазый со стадиона, помогал матери по дому.

Но все это в нем осталось разве что в памяти. С одного несчастливого дня отвернулась от него привычная жизнь. Абдулла учился уже в пятом классе, был твердым троечником и компанейским мальчиком, когда после очередной ссоры между родителями подвыпивший отец избил его красивую и дерзкую мать и ушел из дома. Навсегда ушел, прихватив с собой в потных, громадных ладонях бывшие дома деньги и облигации. Потом уже в их дом сначала редко и робко, а спустя время — все чаще и смелей стали приходить незнакомые Абдулле люди. Что-то приносили, уносили. В свертках, портфелях, узлах. Больше года это длилось, пока Абдулла не понял, что мать спекулирует чем попало и выпивает втайне от него.

Тогда и стал он понемногу воровать у нее то кофточку, то детские колготки и сбывать по дешевке случайным сельским покупателям на толкучке или барыгам-перекупщикам у автостанции. С великим трудом еле закончил он восьмой класс и курсы шоферов, но работать не тянуло. Как-то заметили соседи, что он стянул ковер с чужого балкона и понес его. Подбежали гурьбой, избили, отобрали ковер и пригрозили, что в милицию сообщат. Несколько дней ходил сам не свой в ожидании. Пронесло. Другой раз материн очередной ухажер отобрал у него ее сережки и отколотил нещадно. Мать стала запирать от него свою комнату на два замка, но кое-что удавалось стянуть и продать за полцены. Вырученные деньги Абдулла тратил в основном на кино и еду. Так и жил он теперь, без своего дома и без друзей, замкнутый, хмурый, колючий. То хорошее, что было заложено в нем, проявлялось теперь разве что в темном зале кинотеатра. Глядя на экран, Абдулла порой забывал обо всем на свете, словно сам был весь там, на экране, стреляя, плача, объясняясь в любви, переживая вместе с героями их киносудьбы и неправдоподобные удачи.

После просмотра американской «Великолепной семерки» Абдулла долгое время был весь в ее власти, стал называть себя Сатерой, гордо ходить в стареньких потертых джинсах вихляющей ковбойской походкой. Ему так хотелось быть похожим на кого-нибудь из этой семерки, быть неотразимым, богатым и сильным.

В гараже, куда чуть ли не за уши привел его на работу живший неподалеку знакомый автомеханик, беззлобно подтрунивали над походкой и манерами Абдуллы. Только здесь называли его настоящим именем, помогали освоить премудрости автослесарной работы. Объясняли, подсказывали, поддерживали.

Среди слесарей-ремонтников Абдулле было как-то привычно и уютно. Никто его тут не унижал. Напротив, его принимали, как своего. Во время работы, когда что-то не удавалось, — сползал с опор двигатель, падал молоток на пол или бил по пальцу — ему на равных перепадала часть залихватских и редко произносимых в другой обстановке выражений. В таких ситуациях обид никто не таил. И за хороший труд при расчете ему выплачивали сполна.

Но и в это время он вдруг снова становился Сатерой, клял в душе бросившего его пьяницу-отца и ставшую беспутной мать. Ему хотелось быть сильным и удачливым.

Одним из таких казался ему стоявший сейчас рядом Виктор.

В подрагивающем синеватом освещении пыльных неоновых трубок явно «удачливый» Виктор Короб выглядел мертвенно-бледным. Худощавое лицо его казалось каким-то вытянутым, заостренным. Появившаяся недавно рыжеватая щеточка усов совсем не была заметна. Выделялись лишь возбужденно блестевшие глаза, широко расставленные над прямым красивым носом. Модно приталенный тонкий лайковый плащ Виктора был расстегнут. На груди играла искорками булавка галстука с маленьким бриллиантиком. Левая рука Виктора с большим квадратным перстнем на среднем пальце выписывала огненные зигзаги только что прикуренным «честерфилдом». Правую он так и не вынимал из кармана плаща. Весь вид его вызывал уважение и зависть у Абдуллы.

Виктор буквально наслаждался впечатлением, производимым на окружающих. Все, что он имел и умел, служило лишь для утоления его чрезмерного тщеславия.

Отец его, когда-то способный инженер, принципиальный спорщик и компанейский человек, стал директором предприятия и, в отличие от многих своих коллег, постепенно переродился. Персональная машина, большой и прекрасно отделанный кабинет, миловидная и строгая секретарша как-то вытеснили из его сердца прежде многочисленных друзей. Теперь уже трудно было встретиться с ним запросто, поговорить по душам. На телефонные звонки воркующий голосок отвечал почти всегда стереотипно: «Директор сейчас на совещании», «Директор уже выехал в главк», «Его нет, он выехал на объекты и неизвестно, когда вернется». Объекты были разные, подчас не имевшие никакого отношения к работе. И некогда было заниматься отцу воспитанием Виктора. По его мнению, он вполне справлялся с отцовскими обязанностями: одевал, обувал, снабжал карманными деньгами, давал иногда машину с шофером.

Мать вообще боготворила своего Виктора. Такой красивый, элегантный, с приторно-приятными манерами, да еще такой начитанный. Ах, как приятно было мамаше показываться на людях с таким сыночком! Как она гордилась им, как ценила его умение преподносить себя «нужным» людям! Виктор и в самом деле предлагал себя словно изысканное блюдо на дорогом подносе. Но с другими Виктор был высокомерно-усталым, категоричным в словах и грубым в поступках.

Именно так он относился и к Сатере. Как к человеку, на фоне которого еще ярче видны его достоинство и превосходство.

Начатый между ними разговор был затеян Виктором, как только они вышли из ресторана и распрощались с остальными. Сатера сначала и не понял, к чему тот клонит. То Виктор уговаривал поехать именно сейчас в одно село к знакомой девушке, то сокрушался, что не взял с собой ключи от «Жигулей», стоящих тут же, неподалеку от ресторана. Лишь когда Виктор, ухмыляясь, намекнул, что в том доме кроме девушки и ее восьмидесятилетней бабки никого нет, а их сарай ночью буквально забит жирными баранами и козами-серебрянками, Сатера стал соображать об истинной причине, тянущей подвыпившего Виктора в это горное село.

Теперь ему все стало ясно. Конечно же разговоры о какой-то девушке, да еще из села, были явно липовыми. Никогда еще не утруждал себя Виктор поисками подруг для развлечения. Они сами постоянно донимали этого обеспеченного, модного парня. Не одна надеялась обратить его внимание на себя и, чем черт не шутит, выскочить замуж. Сатера это знал.

Но сейчас он совсем не мог понять другого. Чего это вдруг потянуло Виктора на самую банальную кражу? Если бы Сатера сам предложил такое, все было бы понятно. Украсть баранов да успеть загнать их на базаре кому-нибудь — это для Сатеры было возможностью заиметь деньги.

— Главное — успеть, пока старуха и милиция не кинутся в поиски, — настойчиво уговаривал Виктор.

Нет, от своего кумира Сатера этого не ждал.

— Слушай, а не разыгрываешь ли ты меня? — спросил он озадаченно.

— Нет. На полном серьезе предлагаю.

— Что-то тут не то... Или ты темнишь на самом деле, или пьянка подействовала...

— Да что ты заладил, парень? «То-о, не то-о!» Тебе деньги нужны или нет?

— Еще бы! Конечно, нужны.

— Так ты хочешь, может быть, чтобы я тебе их из чемодана пачками доставал, да? Нет уж, дорогой мой. Я тебе не Корейко, да и ты на Остапа не больно смахиваешь. Так вот: хочешь — едем вместе, а не можешь, боишься — катись своей дорогой. Понял?

— Да подожди ты, — досадливо отмахнулся Сатера. — Я не боюсь, что бы ни случилось. Просто странно, что именно ты предлагаешь такое дело. Тебе что, бабки позарез нужны, что ли? Да никто же не поверит, что ты вдруг обнищал при таких предках! Вот я и думаю, чего же ты ищешь от такой кражи?

Сатера не мог этого знать.

Пресыщенный Виктор искал острых ощущений.

Ему давно уже надоело быть «красивым мальчиком» в сопровождении самодовольной матери. Наскучил мимолетный флирт. Претило от благосклонно-покровительственных взглядов отцовых друзей. Теперь ему хотелось быть на равных с теми, кто не в ладах с законом. На равных, но оставаясь все время на свободе. Это условие для него было главным.

Правда, год назад он чуть не загремел за решетку. Тогда он привел двух своих новоявленных приятелей, пленивших его неслыханным жаргоном и блатными песнями, на квартиру к одной знакомой. Та пригласила подружек, и вечер удался на славу. Пили «Наполеон», танцевали, пытались хором разучивать давно забытую всеми «Мурку». Но после ухода веселых и занятных гостей хозяйка квартиры не смогла найти свои золотые кольца и серьги.

Кончилось тем, что знакомых Виктору «искателей приключений» арестовали. Но привел-то их в этот дом Виктор. И именно он показал им, где лежат эти вещи.

Следуя своей воровской привычке, эти ребята «отмазали» Виктора от кражи, зная, что его все равно не посадят. Но теперь он стал их должником и все равно оставался «неполноценным» в кругу ранее судимых. Более того, кто-то пустил слушок, что именно Виктор с испугу выдал своих дружков. Он пытался это опровергнуть, но мнение оставалось прежним: «Не нашего поля ягодка».

Лишь Сатера преданно смотрел на Виктора, зная его удачливость, щедрость, видя в нем пример для подражания. Как-то в разговоре тот небрежно бросил Сатере:

— Ты знаешь, как переводится мое имя? Победитель! Так что, держись рядом, не пропадешь. Победитель не может проиграть!

И Сатере это казалось истинной правдой даже сейчас, после предложения Виктора насчет чьих-то баранов.

И все же, когда он взялся за ручку автомобильной дверцы, его охватила мелкая, неприятная дрожь.

— А ключей у тебя, случаем, нет от нее? — заикнулся было Сатера, но Виктор придвинулся вплотную и сердито зашипел:

— Может, тебе и техпаспорт потребуется? Ты что, испугался? Или не научился в своем гараже без ключей управляться?

— Да брось ты, честное слово! Накинулся тоже. У тебя же чего только не бывает. Вот я и подумал, может, и ключи от машины есть. Открою и без них, только возни побольше, и все дела. Замкнем накоротко и поедем.

Вскоре они оба уже сидели в машине. Сатера замкнул электропроводку накоротко, включил освещение панели и удовлетворенно хмыкнул. Бензобак был почти полным. Тихо заработал мотор на малых оборотах, и машина, крадучись, с выключенными фарами выползла из переулка. Еще несколько секунд — и она словно растаяла в темноте. И лишь только на дороге, ведущей за город, разом вспыхнули два бледно-желтых клинка, вспоровших ночной мрак, подрагивая, понеслись по ней вдаль, выхватывая кучи гравия и выстроившиеся по обочинам деревья.

В пути Виктор обстоятельно инструктировал Сатеру:

— Милицию здесь и днем с огнем не сыщешь, а ночью и подавно, — успокаивал он. — Так что все будет в ажуре. Но предполагать надо любые, даже невозможные варианты. Так вот, если в селе нас остановят или заметит машину кто-нибудь, скажем, что приезжали к знакомой девушке. Есть там одна, с которой я как-то встречался. Бывшая студенточка. А если с баранами кто по пути задержит, скажем, что купили только что у одного мужика возле турбазы. Вот так, друг мой Сатера. Уразумел?

— А сплавим их где? — поинтересовался Сатера. — Ведь если на базар их везти, то недолго и влипнуть. Или из-за них, или из-за машины. А как по-другому обменять баранов на деньги, не знаю.

— Самое главное, нам до рассвета в город надо успеть вернуться. Адресок у меня надежный есть, купят там и фамилии не спросят. Потом и машину отгонишь на место, вроде никто ее и не трогал. Полученные бабки пополам и разбежались кто куда. Понял? — переспросил Виктор. — Да, кстати, и где ночью был, с кем спал, тоже обмозгуй, кто подтвердит. Чтоб свидетели, в случае чего, надежные были. А меня ты не видел и не знаешь.

— Понял, — вяло согласился Сатера, объезжая очередную рытвину...

Было уже далеко за полночь. Давно уже все затихло в горном селе, приютившемся в междуречье. Лишь по-прежнему шумит недовольно горный поток, облизывая огромные валуны и скручивая за ними пенистые воронки. Из израненной камнепадами скалы сочится вода и, скапливаясь тоненькими прерывистыми струйками, срывается вниз, на замшелый склон. Словно трассирующие пули, сверкают капельки, когда в разрывах облачной пелены нет-нет, да выглянет ненадолго тонкий лунный серп.

Единственный огонек в округе светится от тусклой закрашенной лампочки, раскачивающейся над дверью сельмага. Село будто замерло после шумных дневных забот.

Глубокая ночь...

Но вот, словно далекое зарево заметалось легким отражением на верхушках деревьев у дороги, спускающейся из леса в село. А затем показались желтые пятна автомобильных фар, которые тотчас и потухли. Машина немного постояла наверху, над селом, сдерживаемая тормозами. Сатера старательно всматривался в темноту, выбирая дальнейший путь и боязливо ожидая лая, окрика, а то и выстрела.

Подстегиваемый Виктором, он отпустил тормоза, выключил двигатель и, высунув наружу протрезвевшую голову, стал настороженно-тихо пробираться вниз в сторону стоявшего чуть на отшибе дома с длинным навесом и дощатым сараем. Подкравшись к дому, машина стала, почти сливаясь с окружающей темнотой.

Ничто не потревожило сонную тишину.

Тихо открыв двери, Виктор и Сатера выбрались из машины и с минуту настороженно вглядывались в окна дома и во двор. Ни скрипа, ни шороха.

— Все в порядке. Пошли, — прошептал Виктор. — Только иди по моим следам.

Калитка была не заперта, лишь деревянная щеколда удерживала ее. Осторожно ступая след в след, они подошли к двери сарая.

Замка не было. Вместо него ушки на двери и косяке были связаны кусочком грязно-белой тесьмы. Сатера потянулся к ручке двери, но тут же Виктор дернул его за рукав.

— Не лапай руками, — выдохнул он прямо в ухо Сатеры.

— Да я дверь хотел открыть. Дернул бы, и вся работа.

— Дернешь — шум поднимешь, да и пальцы отпечатаются по первому классу. Для любого эксперта это что твой паспорт. Не так надо эту дверь открывать. Ты когда-нибудь слышал про гордиев узел?

— Какой еще гордый узел?

— То-то же, — примирительно хлопнул Виктор его по плечу и достал из кармана нож. Держа его перед собой, Виктор нажал большим пальцем на кнопку. Щелчком выскочило матовое лезвие. — Вот так развязал Александр Македонский гордиев узел, — сказал Виктор и полоснул ножом по тесьме. С еле слышным скрипом распахнулась дверь.

— Лезь! — скомандовал Виктор.

Сатера пригнулся и шагнул внутрь, шаря перед собой руками и морщась от застоявшегося овечьего запаха. Виктор остался у двери, спрятав нож и не вынимая руки из карманов плаща.

Немного погодя в глубине сарая послышалась какая-то возня, шараханье встревоженной скотины, сопенье, и вот уже в дверях показался Сатера с брыкавшимся в руках бараном.

— Свяжи ему ноги и быстрей тащи в машину, — зашипел на него Виктор.

Рывком сорвав висящую на двери тесьму, Сатера крест накрест перетянул ноги шерстистого валуха и, кряхтя от натуги, понес к машине. А Виктор остался на месте, прислонившись к косяку и чутко озираясь по сторонам. Время шло, но он и не подумал о возможности самому за это время влезть в темное чрево сарая. Он всегда гнушался черновой, физической работы, а тут еще в лайковом плаще — барана тащить? «Ну, уж нет, — усмехнулся про себя Виктор. — Не для того я батрака с собой привез. У этого Сатеры в самый раз все данные именно для такой работы». Да и Сатера знал хорошо, какая роль выделена для него в этой ночи. Стараясь не шуметь, он закрыл багажник, вернулся к сараю, обошел все еще неподвижно стоявшего Виктора и снова полез внутрь. Когда он выбрался со вторым бараном на спине, шатаясь и еле удерживая трепыхающуюся ношу, Виктор тихо прошептал:

— Хорош. Теперь пора сматываться. Много их там еще?

— Много, — ответил Сатера. — Там и козы-серебрянки есть.

— Вот и отлично. Может, старуха вообще не догадается, куда ее лохматые красавцы делись. Козы-то, серебряночки дорогие, все на месте. Каждая, небось, тыщу стоит. Вот и выходит, по логике, что и кражи не было. Кто ж будет с баранами возиться, когда одна коза раз в десять дороже, — развивал удобную для себя и Сатеры теорию Виктор, идя к машине.

Второго никак не удавалось затолкать в багажник, как ни кряхтел над ним Сатера. В конце концов обоих баранов забросили на заднее сиденье. Попав в непонятную и неудобную обстановку, бараны фыркали и дергались, тычась влажными носами в велюровую обивку.

Сатера и Виктор быстро уселись в машину. Тихо заработал мотор на малых оборотах, разворачивая «Жигули» в обратный путь. Неприятный запах раздражал Виктора, привыкшего к коньяку, шоколаду и духам из Парижа. Но он терпел, пока Сатера осторожно, без света выруливал по дороге через село. Лишь когда они въехали в лес и Сатера включил фары, разом выхватившие из мрака и колею, и валуны у обочины, Виктор не спеша опустил боковое стекло, высунул голову наружу и, открыв рот, полной грудью вдохнул. Потом достал помятую пачку «честерфилда», чиркнул изящной японской зажигалкой и с показным наслаждением затянулся.

Все шло хорошо, и, пытаясь сбросить нервное напряжение, Виктор сделал еще одну глубокую затяжку и, рисуясь, продекламировал:

— И дым Отечества нам сладок и приятен!

— Какой же это «дым Отечества?» — удивленно посмотрел на него Сатера. — У тебя же американские сигареты!

«Смотри-ка, патриот выискался! Это что-то новое у него», — подумал про себя Виктор, покосившись на Сатеру. А вслух уже продолжил, растягивая слова:

— Примити-и-в, ну и примити-и-в! Слишком ты прямолинейно рассуждаешь, мистер Сатера. Вспомни хотя бы слова Шелленберга из «Семнадцати мгновений весны» именно про эту марку сигарет. Ты же любишь такие фильмы, запомнил, наверное? А что касается сказанной мною строчки, так Грибоедов, написавший ее, даже запаха этих превосходных сигарет не знал. И вообще запомни, дружок, что люди часто пишут одно, а делают совсем другое. Понял? Берусь доказать тебе это на примере классиков. Возьмем, к примеру, Пушкина, — продолжал гнуть свою философию Виктор. — Он против царизма был? Был. А сам же написал: «Отечество нам — Царское Село». Уразумел, дурья твоя голова? Ты сам-то как понимаешь это слово?

— Ну, как... — неуверенно начал Сатера, продолжая всматриваться в дорогу, петлявшую среди леса. — Отечество — это Родина, свой народ, место, где родился и вырос. Где работаешь, любишь, друзья, живешь, в общем. Я так понимаю. Хорошие и плохие, старые и молодые, может, даже враги между собой из-за чего-нибудь, а живут в одном месте. Даже если каждый из них сам для себя, сам по себе живет. А вдруг что случится — пожар или землетрясение, враг там нападет или другая какая опасность для Отечества — тогда уж точно все вместе, без никакого только для себя интереса. А что, я не так понимаю? — обернулся Сатера, ожидая ответа от своего кумира.

— Ну и ну-у, — с издевкой протянул Виктор. — Ты, прямо, как агитатор какой! Только ты сейчас на своем примере мою мысль подтвердил, что человек говорит одно, а делает совершенно противоположное. Ты же только что баранов у старой больной женщины украл, хотя и в глаза ее не видел? В одном Отечестве с ней живешь и такое горе причинил, хуже пожара для нее. И не враг она тебе, а может, даже мать героя?

— Ты одно с другим не путай! — огрызнулся Сатера. Немного промолчав, он неожиданно для Виктора добавил, четко выговаривая каждое слово: — И скажи, раз на то пошло. Почему ты сейчас сказал, что это я украл, а не мы? Я из уважения к тебе на все готов, а от тебя, наверное, этого никому не дождаться? Или я и тут не прав? Если не прав — извини, погорячился.

«Эге, ничего себе шестерка! — удивленно глянул на него Виктор. — Да эта скотина в случае чего и продаст меня, — подумал он вдруг с тоской. — Хорошего я себе батрака раздобыл, нечего сказать. Кто ж мог знать, что у этакого кретина — и вдруг такие замашки. Безотцовщина, мать-спекулянтка, сам — остолоп, только и может баранку крутить да другим завидовать. А я-то думал, что он на всех и вся злой, будет мне предан, как собака. Да-a, этот «преданный» точно предаст в случае чего».

Сатера, не дождавшись ответа, расстегнул верхние пуговицы на рубашке, открыл до упора форточку, направив на себя струю холодного воздуха, и стал внимательно следить за дорогой. Его тянуло ко сну.

А Виктор, лощеный Виктор все еще крыл в душе отборным матом этого дурака за рулем, да и себя, что связался с ним под пьяную голову. Не надо было лезть в это дело. Чего ему не хватает? Родители зарабатывают — дай бог каждому! А он у них один, самый хороший и любимый сынок. Любые шмотки, любая сумма в первую очередь для него. Книги, кассеты, девки, костюмы — всего навалом. Ничего импортного в городе нет, наверное, что бы он не имел. Одна душа да фамилия остались без заграничного ярлыка. Хотя, какая она у него — душа-то и чего она хочет, Виктор уже давно не знал. Скучно ему было жить. Выпьет — протрезвеет, познакомится с очередной — бросит, возьмется за что-нибудь полезное — опять же не для него это. Вот и теперь предложил он эту кражу Сатере разве что из «спортивного» интереса. Будет чем прихвастнуть при случае перед ребятами. «Но этот-то Сатера, каков подлец, а?» — вернулся к своим невеселым размышлениям Виктор, искоса поглядывая на него.

Они уже подъезжали к озерку, когда двигатель чихнул раз-другой, и машина вдруг как-то судорожно задергалась. Сатера выключил сцепление, притормозил и, растерянно глянув на Виктора, свернул через обочину в траву между деревьями.

Когда машина остановилась, Сатера торопливо открыл капот и, зажигая одну спичку за другой, стал копаться в электропроводке. Потом снова попытался завести двигатель. Но теперь лишь недовольно завывал стартер, а мотор так и не заработал.

— Наверное, перегрелся, — неуверенно протянул Сатера и глянул на панель приборов. — Давай подождем немного, заодно и отдохнем. А то уже глаза слипаются. Да и пить страшно хочется.

Вдвоем они спустились к ручью, втекавшему в озеро, напились и вернулись к машине. Еще немного — и они задремали рядом с притихшими баранами...

До города оставалось каких-то пятнадцать километров, до рассвета — больше трех часов...

Лишь только рассвет разжег ярко-желтые костры на вершинах гор, село у междуречья стало просыпаться. Мычанье коров и стук топора, окрики матерей и озорные, визгливые голоса детворы, радиомузыка, блеянье овец и перекличка собак разом ворвались в тишину селения. Густо задымили печные трубы, задымили табаком мужчины, по одному, по двое идущие к правлению колхоза, к гаражу, к еще не открытому сельмагу. А солнечные лучи уже спешили спуститься ниже, золотили крыши и окна домов, стоящих на пригорке.

Проснулась и старая Кезибан. Привычно совершив омовение холодной с ночи родниковой водой, она, кряхтя и вздыхая, опустилась на молитвенный коврик, которым служила уже много лет изрядно потрепанная телячья шкура. В своих каждодневных обращениях к аллаху Кезибан просила мира для всех, благополучного возвращения домой сына и невестки из далекой Африки, где они строили какой-то комбинат, здоровья и счастья любимой внучке Айшат, скрашивавшей ее уже ставшее привычным одиночество. Просить у аллаха чего-то для себя она стеснялась. Всем она довольна, раз может еще ходить, готовить нехитрую еду, проводить время в долгих воспоминаниях с подругами о бурных годах революции, гражданской войны и установления здесь, в горах, Советской власти. Приятно и грустно было вспоминать те годы, когда молодые горянки впервые почувствовали себя свободными и красивыми, дорожили алыми косынками и букварями в ликбезах. Но время неумолимо вносило свои поправки. Морщин становилось все больше, а их самих оставалось все меньше и меньше. На все село сейчас оставалось восемь сверстниц Кезибан. К одной из них она и собиралась в это утро.

Надев свое старомодное бархатное платье и покрыв реденькие волосы пуховой шалью, связанной своими сухими, узловатыми руками, Кезибан вышла из дома и остановилась посреди двора. Смутное беспокойство заставило ее осмотреться. Обшарпанная стена постаревшего вместе с ней дома, окна, фронтон, крыша, навес... Все на месте, как всегда. Почему же словно кольнуло в сердце? Может, заболела? Да нет же! И она вдруг поняла, что ее остановило. Овцы и козы стояли во дворе у копны сена и выдергивали оттуда душистые клочья.

— Айша-ат! Дочка моя! Иди-ка ко мне! — позвала она внучку. Тотчас открылась дверь и оттуда выбежала голенастая стройная девушка в пестром халатике. Подбежав, она удивленно уставилась на Кезибан:

— Что-нибудь случилось, бабушка? У тебя лицо какое-то растерянное.

— Айшат, миленькая! Не ты ли выпустила их из сарая? — старушка показала рукой в сторону копны.

— Не-ет, — протянула Айшат нерешительно. Потом, потирая пальцами лоб, она быстро подошла к сараю. Увидев, что от длинной тесьмы на двери остался лишь обрезанный куцый кусочек, а на земле под овечьими следами проступает еще чей-то от ботинка или сапога, Айшат бросилась пересчитывать овец и коз. Обежала вокруг копны, заглянула за дом, просунула голову в окошко сарая.

— Бабушка! — окликнула она все еще стоявшую в растерянности Кезибан. — Бабушка! Двух больших баранов нет! Ну тех, про которых ты говорила, что их давно уже пора стричь. Бабушка, надо в милицию позвонить, кажется, что их ночью украли! И веревку на двери перерезали, и следы чьи-то есть у двери. Я побегу, бабушка! — И Айшат, легко перепрыгивая грязные канавки на пути, временами с тревогой оглядываясь назад, умчалась к центру села, где в правлении колхоза всегда исправно работал телефон.

Только теперь старая Кезибан, не удерживаясь на подкашивающихся ногах, присела на лежавшее рядом полено и горестно запричитала:

— О, аллах, великий и вездесущий! За что ниспослал ты мне такое несчастье? Чем я отвратила твой добрый взгляд? Покарай же ты этих бессердечных нечестивцев, обидевших беззащитную старуху! Пусть горькой отравой станет для них мясо этих баранов, пусть чесотка возьмет их тело, чтобы руки были заняты только этим и ничего чужого не могли взять! О, творец всего, помоги мне!

Но умом-то своим, опытом нелегкой, долгой жизни понимала старая Кезибан, что не на небе, а здесь, рядом, будут решаться все эти ее вопросы и просьбы. Не зря ведь говорят, что на бога надейся, да сам не плошай. Вытирая слезинки и не дожидаясь, пока вернется Айшат, она поплелась к соседям поделиться несчастьем, постигшим ее в эту тихую и казавшуюся спокойной ночь.

А в это время дежурный офицер в районном отделе внутренних дел, прижимая плечом телефонную трубку, то повышая голос до крика, то прося кого-то повторить сказанное, записывал в толстый и потертый журнал сообщение внучки потерпевшей о пропаже двух баранов и обнаруженных перед сараем следах.

— Хорошо, девушка, хорошо! — успокаивал он возбужденный голос, доносящийся издалека сквозь хрипы и потрескивания. — Все записал, да. И цвет шерсти, и метки на ушах. Да, да, и это тоже записал, молодец, что не забыла. Не беспокойся, обязательно постараемся найти. Бабушке скажи, что милиция примет все меры к розыску. Да, да! Часа через полтора, наверное, приедем! Ну что ты, родненькая, сейчас еще и семи часов нет, а мне сначала надо начальнику позвонить и оперативную группу собрать. Ты лучше пока заявление напиши, да бабушку успокой! Ну, до свидания!

— Вот невезуха, — с досадой пробормотал дежурный. — Еще бы часа два и сдал бы смену без происшествий. А теперь задержаться придется, как пить дать. Черта с два начальник отпустит, — и он позвонил начальнику отдела домой.

Указания руководителя были лаконичными: вызвать в отдел начальника уголовного розыска и следователя, позвонить в город и попросить направления к ним эксперта-криминалиста и инспектора-кинолога. Сразу же направить за ними оперативную машину. Через секретаря сельсовета дать указание участковому инспектору обеспечить порядок на месте происшествия и опросить соседей, могли ли они заметить подозрительных на их взгляд людей? Ориентировать соседние отделы о случившемся. Проверить по учетам, кто из ранее судимых за кражи живет в этом селе.

Надо было спешить.

Преступления в его районе случались нечасто, намного реже, чем у соседей. И районные руководители, и в министерстве как-то привыкли, что в этом отделе нераскрытых преступлений практически не бывает.

Жена и дети еще спали. Ахмат не стал их будить. Стараясь не шуметь, плеснул в чашечку кипятку, растворил кофе с ложечкой сахару и стал торопливо отхлебывать. Затем быстро вышел, проигрывая в уме варианты предстоящего розыска. Он хорошо знал и это горное село, и его жителей, и даже их взаимоотношения между собой. Были там и доморощенные бездельники и дебоширы, но обидеть такую, как старая Кезибан, чтобы в своем селе украсть?.. Нет, это не укладывалось в его понятия обо всем, касавшемся горного села. Значит, заезжий совершил? И, скорее всего, не один. Но не спешил с выводами начальник отдела.

За последние три года майор милиции Ахмат Ташев привык подписывать документы и отдавать приказания как начальник отдела. Но до этого полтора десятка лет он постигал своеобразную и беспокойную работу уголовного розыска, учась на своих и чужих ошибках, вчитываясь в учебники, протоколы допросов, заявления, объяснения, кляузы. С годами ошибок становилось меньше, опыта — больше. Он часто обращался за помощью к людям, не имевшим, на первый взгляд, никакого отношения к милиции. Но чем чаще он обращался к ним, тем охотнее старались они помочь Ахмату в нужном, беспокоящем всех деле. Бывало и так, что рабочие, домохозяйки, дружинники, дети раньше милиции узнавали, кто совершил преступление, с кем и как. Оставалось только оформить эти сведения на бумагах, становившихся впоследствии листками уголовного дела. Связь с населением крепла у него все больше, что отмечали с одобрением и районное руководство, и курирующий отдел заместитель министра. Став начальником отдела, майор Ташев учил этому и своих подчиненных.

Придя в отдел, Ташев собрал у себя оперативную группу, старшего участкового инспектора и дежурного офицера. Только что из города сообщили, что криминалист и кинолог уже выехали. Не дожидаясь их, начальник отдела провел короткое совещание, на котором сообща был выбран план проведения неотложных мероприятий по раскрытию преступления.

Дежурному было поручено продублировать ориентировку других районов, вызвать начальника ГАИ и обеспечить контроль на выездах в город и к госдороге, позвонить руководителю автохозяйства с просьбой о выделении в помощь милиции трех машин с дружинниками за рулем. Участковым инспекторам надо было проверить, где находились в эту ночь и чем занимались живущие на их территории ранее судимые за кражу или хищение, уклоняющиеся от работы пьяницы и дебоширы. Нашлась дополнительная работа для паспортного стола, госпожнадзора, группы БХСС.

Отдел приступил к раскрытию преступления, одного из обычных...

Грязными ватными клочьями струился густеющий на глазах туман в лесу. Милицейский УАЗ, натужно гудя на подъемах, разбрызгивал грязную жижу из-под колес. Давно уже подлежал списанию старый милицейский вездеход, но новые машины оседали в городах. Обшарпанная краска, треснувшая фара и помятые слегка крылья придавали ему немощный вид, вводя в заблуждение желающих поиздеваться над ветераном. Влюбленный в машину шофер-сержант сам перебрал двигатель, коробку, кардан и теперь по ровной дороге мог выжимать до 120 километров. Но сейчас, на горной дороге, возраст машины давал о себе знать. Медленно продвигалась к цели оперативная группа.

— Не дай бог, если дождь пойдет. Тогда от следов и следа не останется, — скаламбурил озабоченно ехавший на заднем сиденье от самого города эксперт-криминалист Александр Денисов, плотный черноволосый капитан в толстых очках, похожий по виду больше на спортсмена-борца, чем на офицера милиции. Раньше он действительно занимался борьбой, но постепенно работа отняла у него время для тренировок, дав взамен ковра фотопленки и химреактивы.

— Не расстраивайся, капитан, — успокаивал его ехавший рядом с водителем Ахмат Ташев. — Нам придется работать выше этого тумана. Это он в лесу, здесь, по утрам скапливается, а в том селении, куда мы едем, солнце светит вовсю. Лишь бы участковый вовремя на месте оказался, а то жители из сострадания к старушке весь двор затопчут. То-то мы запоем тогда с тобой, а?

Пробуксовывая, трясясь и прыгая на сырой каменистой дороге, УАЗ одолел последнюю горку и стал медленно спускаться в село.

Знакомая, обычная для всех, пожалуй, горных селений картина предстала перед глазами. Кудахтанье кур в огородиках, женщины, снующие во дворах, развешивающие только что выстиранное белье, выгоняющие коров, нещадно чадящий в хозяйственном дворе бульдозер, группа мужчин, садящихся в кузов лесовоза. Мальчишки со школьными ранцами за спиной задорно приставили руки к вискам, как заправские солдаты, провожая взглядом милицейскую машину. Казалось, все село пришло в движенье. Один лишь продавец сельмага стоял неподвижно, лениво опершись на перила и выпуская с равными промежутками сизый сигаретный дымок. Покупателей не было. Все, что необходимо для дома, здесь брали сразу на неделю, впрок. А хлеб, молоко, сметану, сыр можно было найти в каждой семье и в любое время. И для себя, и для колхоза готовили.

Посмотрев вслед УАЗику, продавец оторвался от перил, выпрямился, нерешительно почесал затылок. «С чего это вдруг милиция так рано нагрянула», — задумался он. Обычно обо всех новостях он узнавал от приходящих сюда за покупками, но никто сейчас не шел к нему. Постояв еще немного, а затем, будто приняв окончательное и важное решение, он щелчком отбросил в сторону окурок, сплюнул досадливо и стал закрывать двери амбарным и контрольным замками. Затем, легко сойдя со ступенек, он поспешил к старухе Кезибан, у дома которой уже остановился только что проехавший мимо него вездеход с гербами на дверцах и стали собираться люди. Там можно было хоть поговорить, узнать новости, развеять скуку.

К его приходу участковый уже доложил майору Ташеву о чужих следах у дома, о том, что никто не видел посторонних в селе, но сторожу правления колхоза показалось, будто он ночью слышал слабый шум мотора. Правда, сторож почти всю ночь проспал, хоть и пытался скрыть это.

Оперативная группа приступила к осмотру места происшествия. На начальника отдела, следователя и участкового никто особого внимания вроде и не обращал. Привыкли к ним, многие знали лично. А начальник уголовного розыска и вовсе был односельчанином для собравшихся здесь людей. Более пожилые помнили его еще с рождения и иногда, при встречах, поощрительно похлопывали по плечу, желая удачи в работе. В беседы этих сотрудников с Кезибан, Айшат и их соседями сейчас никто не вмешивался.

Сначала какой-то интерес проявляли присутствующие здесь, и особенно мужчины, к инспектору-кинологу с громадной черной овчаркой. Она резво взяла след от двери сарая, уверенно вывела со двора, прошла еще с десяток метров, но потом стала тыкаться мордой по сторонам, скулить, юлить, виновато поглядывая на проводника. Она хорошо различала этот запах, но он терялся на улице, терялся, и все. Кинолог то дергал ее за поводок, то что-то нашептывал на ухо и снова вел по следу, но все безрезультатно. Поняв тщетность своих усилий, они оба теперь сидели неподалеку, наблюдая за остальными.

В центре внимания был эксперт-криминалист Александр Денисов, орудовавший пока фотоаппаратом и экспонометром. С серьезным видом, не допускавшим никаких фамильярностей, он делал привычные до автоматизма панорамные, узловые, детальные съемки. У входа в сарай и на дороге, где еле заметно выделялись следы автомобильных шин, Денисов положил коротенькую линейку и защелкал затвором служебного «Зенита».

Эти его действия вызвали небольшое оживление. Местный острослов, лесник Харун, с кем никто давно уже не вызывался спорить о чем бы то ни было из опасения быть осмеянным или попасть впросак, иронически бросил стоящим рядом товарищам:

— Оллахи, насчет баранов не знаю пока, но хоть фотокарточку своего дома старая Кезибан точно получит. Только вот не пойму, зачем этот парень такую куцую линейку на земле фотографирует? Если по сантиметрам воров можно разыскать, то лучше бы аршин взял. — Эй, парень хороший! — окликнул он эксперта под одобрительные ухмылки некоторых. — Ты заодно и нас бы на память сфотографировал! Как-никак, а мы поважней будем, чем эта старая дверь, или кусок грязи на дороге! А, парень?

Не обращая внимания на его слова, Денисов открыл свой чемоданчик, присел у шинного следа и стал разводить гипсовый порошок в широкой пластмассовой чашке.

— Оллахи, этот парень, наверное, здорово проголодался, раз без огня мамалыгу готовить собирается. Так ослаб, что даже на мой вопрос не смог ответить, — снова ввернул Харун, уже на местном диалекте. — Надо было его сначала к столу пригласить, хичины с айраном поднести. Тогда, может, и снимки нам сделал бы в благодарность.

Но его уже не слушали. Все напряженно ожидали, что же будет делать капитан с этой кашей?

Денисов осторожно вылил содержимое чашки на след колеса и стал снова готовить молочно-белую жижу.

— Ах, какая жалость, а! — снова воскликнул Харун, ища поддержки у стоящих рядом. — Не получилась мамалыга?

Кто-то дернул его за рукав, а сзади недовольно зашикали. Капитан, видно, знал свое дело, а над умеющим работать в селе не принято было насмехаться.

Кисти рук Денисов отмывал долго, тщательно, словно хирург перед операцией. А его-то «операция» уже закончилась. К концу осмотра у Денисова уже были гипсовые слепки следов колес, двух туфель или ботинок разных размеров, целлофановые пакетики с пробами грунта на дороге и земли перед сараем, с кусочком обрезанной тесемки, дактопленка со следами пальцев на дверном косяке, чертежик с дорожкой следов ног, на которой он отметил длину шага и размеры подошвы. Все это было запечатано, подписано им и понятыми, с указанием времени и места их изъятия.

Дружелюбно прощались сельчане с оперативной милицейской группой. Кто приглашал к себе домой отведать горячих лакумов со свежим айраном, кто справлялся о здоровье отца Ахмата, старого фронтовика, работавшего парторгом в соседнем ущелье. Некоторые, подойдя к эксперту Денисову, уважительно жали ему руку и с благоговением поглаживали его чемоданчик, в котором размещались десятки непонятных для сельчан баночек, порошков, ложек. А старая Кезибан снова и снова повторяла, обращаясь то к Ташеву, то к следователю, с таким трудом допросившему ее с помощью внучки:

— О, творец наш, будь свидетелем моего пожелания! Да сопутствует вам удача в поиске этих нечестивцев! Да посетит их дом такое же горе! Не баранов мне жалко. Обидно, что такие нехорошие люди еще есть в нашей мирной и спокойной жизни. Всё ведь, наверное, имеют они: работу, еду, одежду, старших в семье. А вот самое главное, самое нужное для человека — совесть потеряли! Ну, а если баранов моих найдете, — громко добавила она, взяв Ташева за руку, — одного тотчас вам в жертву принесу! Видит аллах, так обязательно и сделаю!

— Ну-ну, мамаша! Что-то ты лишнее стала говорить. Не за тем мы приехали, — рассердился Ташев, усаживаясь в машину и торопя остальных сотрудников...

В это время в отделе по крупицам накапливалась оперативная информация по разработанным версиям. Участковые уже доложили о проверке поднадзорных и вызывавших подозрение лиц, но никаких зацепок по этой краже не было. Автоинспекторы вместе с дружинниками осмотрели десятки легковых машин и в личном пользовании, и в организациях. Не было среди них той, единственной, с характерным рисунком на протекторах, на который были ориентированы следователем. Были и другие сообщения, поступавшие к оперативным уполномоченным. Тщательно проверялись все варианты.

Вскоре начальнику отдела позвонили из города. По предварительным результатам эксперта Денисова, полученным только что в лаборатории, следы колес, изъятые им на дороге у дома старухи Кезибан, могут принадлежать автомашине «Жигули» зеленого цвета с госномером 84—37. А она значится угнанной от ресторана «Казбек». Владелец заявил об угоне только утром, но когда это случилось, указать не мог. Машина пока не была обнаружена нигде.

И еще одно обстоятельство почему-то заинтересовало майора Ташева. Было установлено, что в том самом городском ресторане еще вчера до самого закрытия сидели и пьянствовали шестеро парней во главе с ранее судимым Жанхотом Люевым. Кто был с ним? Куда они потом делись? Чем занимались? Эти вопросы пока еще висели в воздухе, но Ташеву обещали сразу же сообщить дополнительные сведения.

Отдел продолжал работать как обычно, как в любой рабочий день. Да ведь каждый день здесь был рабочим! В дежурной части ожидали решения начальника задержанные пьяницы, два бытовых хулигана, как именовали здесь сквернословов, не стесняющихся ни женщин, ни детей. Тут же примостилась какая-то невзрачная личность в грязной и рваной одежде — попрошайка, приехавший попутной машиной собирать милостыню у сердобольных жителей. Как обычно, толпилась группа людей у паспортного стола, заискивающе смотрел на начальника ГАИ шофер-нарушитель. В кабинете оперуполномоченных БХСС девушка-общественница заполняла длинный список изъятых у спекулянтки вещей. В кабинете ОУР шел допрос парня, еще вчера ограбившего туристку. У всех сотрудников хватало работы. Оперативной, профилактической, следственной, канцелярской...

И в то же время никто из задействованных по плану раскрытия кражи баранов у старухи Кезибан не забывал о своих обязанностях за повседневной текучкой. Разработанные рано утром версии продолжали отрабатываться тщательно.

Розыск продолжался. Сколько он будет длиться, пока никто не знал. Но Ташев чувствовал, что скоро, очень скоро он все же обрадует старую Кезибан.

К вечеру разогретый асфальт на выезде из района в город стал чуть остывать. Во всяком случае, уже не так миражило от испарений на пригорке, где в тени служебного «Москвича» сидели два милиционера. Далеко в обе стороны просматривалась извилистая серая лента дороги, но саму машину от нее прикрывал реденький кустарник. Этот милицейский наряд послали сюда рано утром, и первые шесть часов он останавливал каждую машину, проверяя документы, тормоза, люфт руля, наличие запасного колеса. Но ни в багажниках, ни в кузовах баранов не было. Шоферы пытались узнать, с чем связана такая проверка, но оба милиционера или отшучивались, или переводили разговор на другую тему. Лишь в одном случае разговор чуть не превратился из перепалки в ссору. Молодой водитель за рулем новенькой «Волги», пытаясь перекричать магнитофонный стереовизг, который с упоением слушала сидящая рядом девушка, доказывал милиционерам, что они не имеют права проверять эту машину. И он назвал имя своего влиятельного начальника. Один из милиционеров, инспектор дорожного надзора Василий Пачкалин, протянув руку в салон машины, выключил магнитофон, представился и попросил у водителя документы.

— Слишком смело ведешь себя, инспектор, — возмутился парень, протягивая удостоверение водителя.

— Давай разделим твою фразу на двоих, — улыбнулся Василий, не теряя самообладания, в то время как его напарник прямо-таки горел от негодования. — Смело веду себя я, а вот слишком — это уже ты, дорогой. А где путевой лист?

Водитель, покопавшись за светозащитным козырьком, нехотя протянул инспектору путевой лист. Тот внимательно просмотрел обе стороны и укоризненно произнес:

— Так вот, уважаемый водитель уважаемого начальника! В путевом листе не отмечена поездка в наш район. Перевозить посторонних граждан в служебной машине не разрешается. Во время движения надо пользоваться ремнями безопасности. Затемнение заднего обзорного стекла запрещено, как и установка шторок на окнах. Считайте, что я вас предупредил за несколько нарушений.

И уж совсем доконал его Василий, отметив в путевом листе отклонение от разрешенного маршрута.

— Ну не надо писать в путевке, пожалуйста, — канючил в это время парень. — Меня же премиальных лишат за это. А шеф узнает — опять неприятность. Ну не пишите, пожалуйста...

— Нет, дорогой, — неумолимо отрезал Василий. — Впредь нарушать не будешь. И грубить тоже, — добавил он, возвращая документы и разрешая ехать.

— Правильно ты его отбрил, — одобрительно заметил напарник, когда «Волга» скрылась из виду. — А я так еле сдерживался, чтобы не наговорить ему кое-чего. Ну и выдержка у тебя!

Но время шло, а стояние на солнцепеке пока не дало никаких результатов. Лишь однажды услышали они по рации свой позывной:

— Триста второй! Триста второй! — послышался требовательный голос из «Москвича». Василий тотчас усилил громкость приема. — Триста второй! Я — «Огонек». Прошу выйти на связь!

Василий поднес манипулятор к губам, нажал клавишу передачи и раздельно произнес, поглядывая на стоявшего у машины напарника:

— Я — триста второй, слышу вас хорошо! Здесь все в порядке, ничего не обнаружено! Продолжаем наблюдение. Что имеете к нам? Прием, — еле заметная досада звучала в словах Василия.

Вновь послышался сигнал тонального вызова и сквозь треск разрядов довольный голос дежурного по отделу:

— Дополнительная информация триста второму, третьему, пятому. Кража, ориентировочно, совершена на угнанной из города автомашине «Жигули», модель третья, цвет — зеленый, госномерные знаки старого образца, 84—37. При обнаружении — задержать!

— Лучше бы сказал, подъедут сменять нас или нет, — недовольно пробурчал тогда старший наряда. — Весь день, считай, прозагорали без толку, хоть бы поесть как следует. Что у нас там осталось? — спросил он у напарника.

Тот развернул бумажный пакет, в котором было еще немного жареного мяса с уже застывшим жиром, хлеб и кусочек домашнего сыра. Остальное было съедено часа четыре назад.

Поглядывая на дорогу, они принялись жевать...

Проснувшись от ощущения нестерпимого голода, Виктор протер глаза и глянул на часы. Внутри аж похолодело. Проспать день! Виктор грубо растормошил Сатеру, и бранные слова раздались в лесу, напугав баранов и разогнав птиц. Было от чего злиться. Какое время потерять по собственной глупости!

Сатера с испугу хотел было вскочить, больно ударился головой и глянул растерянно в перекошенное лицо Виктора. Затем успокоился, потянулся, широко и шумно зевая. Пытаясь завязать разговор, бодро произнес:

— Хорошо поспали, а?

Но Виктор сердито оборвал его:

— Как бы мы все не проспали. Давай, заводи мотор. Срываться надо, да поживее, пока не влипли.

Пока Сатера ковырялся под капотом, Виктор вышел из машины, оправился тут же и, разминая затекшие ноги, прошагал до обочины. До поворота дорога просматривалась хорошо, но на ней не было видно ни машин, ни пешеходов. «Лишь бы до города добраться, а там уж я быстро отвяжусь от этого кретина», — с надеждой подумал Виктор.

Услышав шум заработавшего двигателя, он быстро вернулся назад, к машине, сел поудобнее и закурил, внимательно наблюдая, как Сатера осторожно сдает назад, на твердое полотно асфальта.

В этот момент и увидел машину молодой милиционер. Даже не машину сначала, а какое-то движение вдали, на зеленом фоне опушки. Он дернул Василия за рукав и показал пальцем в сторону леса. Уже отчетливо была видна машина, двигавшаяся в их сторону.

— Эх, брат! Похоже, не зря мы здесь коптились, — встрепенулся инспектор. — Заводи двигатель и будь наготове. А я выйду на дорогу. Если остановится — все в порядке. Если нет, тогда будем действовать, как договаривались. Дашь сигнал тому парню и сразу выезжай на асфальт. Только без паники, понял? — И Василий быстро заспешил к проезжей части.

«Жигули» уже набрали скорость, когда Сатера и Виктор увидели в полукилометре впереди откуда-то появившегося на кромке асфальта милиционера, уже поднимавшего руку. Только что его там не было. И он был совсем один, даже без машины.

— Мент голосует, видал? — заговорил Сатера, пытаясь проглотить вдруг заполнившую рот слюну и не зная, что же теперь предпринять. — Наверное, на халтурку в город хочет ехать. Как быть? С баранами его посадить? — усмехнулся он. — Что делать-то будем?

— Раз уж он один, да без машины, делай вид, что притормаживаешь. А потом газуй вовсю. Пока он будет соображать, да транспорт себе искать, мы уже на месте будем. Тем более, что он без рации. И запомни на всякий случай, — добавил он с угрозой, — я у тебя — случайный пассажир. По пути подсел, попросился до города. А бараны эти, как договорились, куплены тобой утром у турбазы, у какого-то мужика, тебе незнакомого. А насчет машины этой скажешь, что...

— Да ты чего, — прервал его Сатера, чуть не пролетая мимо успевшего отскочить в сторону милиционера. — Ты чего это? А?!

— Заткнись! — заорал на него Виктор. — И гони быстрей! Если вдруг влипнем, одному легче выкрутиться. Группы не будет, осел! Да и я на свободе помогу со своими связями и бабками. А ссучишься — из зоны живым не выйдешь! Запомни!

— Да пошел ты... — И Сатера, кривя губы, выжал педаль газа.

Но гнать уже было некуда. Слева, вдоль дороги, тянулся обрывистый берег речки, справа — глубокая канава с вязким глинистым дном. Впереди, километрах в двух от Сатеры, выруливал к мосту грузовик, водитель которого был явно неопытным. Машина эта уже останавливалась, но как-то боком, чуть не задевая перила радиатором и прицепом. В отчаянии глянул Сатера назад, притормаживая, чтобы развернуться. Но оттуда уже приближался милицейский «Москвич» с включенными сиреной и импульсным маяком. Сатера нажал на тормоз. Машина, визжа и виляя, остановилась посреди дороги. Он рванул дверь и бросился бежать к мосту.

«Успею, должен успеть. Мост перебегу, а там лесом, лесом... Не догонят, — металось в голове Сатеры. — Только бы суметь удрать!» Ни бараны, ни Виктор, пропади он пропадом со своей затеей, его сейчас не интересовали. Только бы убежать.

Но, почти добежав до грузовика, он увидел насмешливый и недобрый взгляд шофера, поигрывавшего выставленной вперед монтировкой. У Сатеры будто все оборвалось разом, и он стал, загнанно дыша и понуро опустив голову. Тут же рядом с ним остановился «Москвич», из-за руля которого вышел молодой милиционер и скомандовал Сатере:

— Руки на затылок!

— Чего? — словно очнулся Сатера.

— Руки подними, паразит! Оружие, наркотики есть?

— Нет у меня ничего, — устало проговорил Сатера тихим голосом.

Подошли и стали сзади Сатеры еще двое. Он непроизвольно оглянулся. Рядом с инспектором дорожного надзора, которого Сатера только что чуть не сбил, спокойно стоял Виктор Короб. Одна рука в кармане, другой он держал у рта свой любимый «честерфилд», дымящийся цилиндрик с золотой каймой у мундштука. Весь вид его выражал заинтересованное любопытство случайно оказавшегося здесь человека.

Василий склонился у машины и вызвал по радио дежурную часть отдела. Отозвались тотчас, и он доложил, что автомашина «Жигули » задержана ими. Последовала команда оставаться на месте и ждать группу. После этого Василий подозвал поближе шофера грузовика и предложил Сатере вынуть все, что у него было в карманах.

Сатера опустил руки и стал судорожно копошиться в карманах, вытаскивая и складывая на капот «Москвича» мелочь, мятый и грязный носовой платок, расческу, календарик с подмигивающей японочкой на обороте... Карманы брюк вывернул демонстративно, показывая, что там больше ничего нет. Затем полез в правый наружный карман куртки и замер от неожиданности.

Этого не должно было быть. Сатера растерялся и не знал, что делать, как себя повести в создавшейся ситуации. Рука нащупала в кармане нож Виктора. Нож, который он хотел бы иметь, к которому притронулся сейчас впервые в жизни. Как он попал в карман? И Сатера только сейчас понял, почему Виктор так прижимался к нему, когда проезжали мимо милиционера. «Ну и га-ад», — подумал Сатера и злобно посмотрел на своего элегантного напарника.

— Ну, чего задумался? — спросил его «друг» насмешливо. — Таков порядок, и надо ему подчиняться. Верно я говорю? — обратился Виктор к милиционерам.

— Да, конечно, молодой человек, — согласился с ним Василий, не спуская глаз с Сатеры, с его правой руки.

Медленно вытащил Сатера руку из кармана. В зажатой ладони был импортный кнопочный нож с утопленным в рукоятку лезвием.

— Видал, каков! — возмутился молодой милиционер. — А только что говорил, что ничего такого нету!

— Не было... — начал было оправдываться Сатера, но замолчал, чувствуя и нелепость своего положения, и то, что никто из них теперь не поверит ни одному его слову.

На первый же вопрос, обращенный к Виктору, тот неторопливо и спокойно ответил, что ему и самому непонятно поведение водителя этих зеленых «Жигулей». С чего это он так гнал машину, а потом вдруг остановился на дороге и стал убегать куда-то? Да и скорость вон как превышал на глазах у милиции. Лично он, Виктор, его и знать не знает. Просто попросил подвезти до города, чтобы не ждать долго автобуса.

Спокойный тон Виктора, его внешний вид и манеры, его логичная и грамотная речь вызывали невольное уважение. Во всяком случае, у работников милиции и шофера, стоящих рядом, и в мыслях не было заподозрить его в чем-то предосудительном. Такой уж вежливый парень! И пока ожидали вызванную по рации опергруппу, двое пристально следили за присмиревшим Сатерой. А Виктор прогуливался неподалеку с инспектором дорожного надзора, успев уже высказать свой обычный комплимент насчет происхождения имени «Василий». Сейчас он уже полностью завладел вниманием инспектора, рассказывал что-то интересное и затягивался любимым «честерфилдом».

Вскоре подъехали УАЗ начальника отдела и «Волга» из райсельхозтехники с командиром автодружины за рулем. Приехавшие действовали как на тренировочных занятиях, четко и споро. Следователь, двое понятых, а с ними и Василий занялись осмотром угнанной машины. Баранов выволокли из нее и пустили пока пастись на привязи у обочины. Обработали порошком и зафиксировали пальцевые отпечатки на руле и панели приборов. Собрали кусочки грязи и травинки с пола машины, упаковав их в отдельные пакеты.

После осмотра и составления протокола изъятия у Сатеры личных вещей его посадили в «Москвич». Рядом пристроился молодой милиционер, а Василий сел за руль. Следом за ними направился в сторону райцентра УАЗ начальника, где на заднем сиденье, с трудом сохраняя спокойный вид, примостился внешне невозмутимый и независимый Виктор Короб. Сзади двигался грузовик с баранами в кузове.

...К допросу готовились тщательно, а пока в разных кабинетах оперуполномоченные уголовного розыска задавали Виктору и Сатере обычные анкетные вопросы, выясняли образ жизни, род занятий, обстоятельства, при которых они встретились друг с другом. Об угоне и краже пока и не упоминали. Знали — сидящие напротив ждут вопроса именно об этом, а на другие попросту не обращают внимания, потому и не изворачиваются.

В своем просторном кабинете начальник отдела в это время совещался со следователем Гашаевым, которого год назад сам и переманил из города. Нравился ему этот молодой Тауби Гашаев, холостой стройный красавец, в свои двадцать пять лет уже закончивший с отличием факультет Высшей школы МВД и успевший расследовать десятки сложных дел. А уж кодексы знал Тауби так, будто сам составлял каждую статью. Вот и сейчас он обсуждал с майором каждую деталь, которую в уголовном деле надо отразить, доказать, закрепить фактами, документами, показаниями. Из города им сообщили, что один из задержанных в РОВД по описаниям и кличке походит на парня, сидевшего в поздней компании в ресторане и обругавшего там официантку. Поступила и другая информация, лично для начальника отдела. В свою очередь Гашаев попросил сообщить эксперту-криминалисту о том, что угнанную машину скоро пригонят к нему и одновременно вышлют дактопленки и пакеты для анализа.

Через некоторое время вновь зазвонил телефон.

— Сколько человек было в машине? — послышался в трубке приглушенный голос Денисова.

— Двое парней. Но один утверждает, что подсел по пути к водителю и видит его впервые. Удивлен поведением этого Сатеры, а в остальном ведет себя невозмутимо. Или он вообще не причастен к этим преступлениям, или... Впрочем, — решил Ташев, — поговори лучше со следователем. Вам теперь с ним в контакте работать по этому делу. — И он передал трубку Тауби. В трубке раздался веселый смех Денисова.

— Слушай, — продолжал он уже Тауби, — этот второй, скорее всего, не подсел в машину, а ехал в ней еще из города. Чутье подсказывает, ну да ты его к доказательствам не отнесешь. Так что я бы тебя попросил, уж не знаю, какие там возможности есть, но желательно прислать к нам его обувь. Задерживать-то по подозрению будешь этого «пассажира»?

— Пока не знаю, — отозвался Гашаев. — Кроме того, что он оказался в угнанной машине да еще с крадеными баранами, мы пока ничем компрометирующим не располагаем. А второй, этот Сатера, ведет себя так, будто они незнакомы.

— Ну, ладно. Дело твое, следователь. — И Денисов, уже прощаясь, пообещал: — Постараюсь назавтра управиться с экспертизами. Да, если не удастся его «разуть», то хоть следы обуви и соскобы почвы с подошв организуйте мне. Я буду ждать. До свиданья.

Обсудив план допроса, Ташев и Гашаев решили пригласить Сатеру, предварительно прочитав написанное им в кабинете ОУР корявое, безграмотное объяснение.

Помощник дежурного ввел Сатеру в кабинет.

— Садитесь, — предложил ему следователь, указывая на стул у приставного столика.

Сатера тяжело вздохнул, не поднимая головы. Осторожно присел. «Так вот. Про житье-бытье уже спрашивали, теперь за главное возьмутся. Не зря ведь к самому начальнику завели», — приготовился Сатера.

Гашаев уже собрался задать ему первый вопрос, одновременно заполняя протокол допроса, как в дверь постучали. Зашел начальник отделения УР и молча положил перед Ташевым листок бумаги. Прочитав внимательно, тот передал листок следователю. Там было написано: «Пассажир с угнанной машины — Виктор Короб, вчера вместе с Сатерой был до ночи в ресторане. Данные о нем уточняются. С ними был и ранее судимый Жанхот Люев, который подтвердил, что выпивали вместе».

Для следователя это была перспективная зацепка, и он решил начать допрос с этого. После формальностей, необходимых для протокола, он задал неожиданный для Сатеры вопрос:

— Так с кем же ты вчера пьянствовал в «Казбеке» допоздна? И по какому поводу собралась такая компания? А, Абдулла? Да еще так напился, что официантку обматерил. Было такое?

Сатера вздрогнул и в первый раз поднял свои тусклые глаза на следователя.

— Ну, может и было, что такой, как я, оказался в таком ресторане, как «Казбек», — выдавил он с трудом. — Что ж мне теперь, орать об этом на каждом шагу? А если вы знаете об этом, чего спрашивать? Ну, был я там, пил, а что по пьянке говорил, что делал — не помню, — ухватился он за спасительную сейчас возможность. — Я и в машине этой не помню как очутился. Утром проснулся, ничего не пойму с похмелья. Я в ней лежу, на заднем сиденье. Проснулся, посмотрел вокруг — какая-то турбаза, озеро, девчат полуголых навалом, старухи какие-то с платками возле них толкутся. Знакомых никого не видно. Стал я сигналить, а никто не подходит. Ну, думаю, точно из друзей кто-то приехал сюда на ночь, меня в машине оставил, а сам, наверное, к какой туристке примазался. Походил я, побродил, и зло взяло за такую вот шутку надо мной. Вот и решил я на этой же машине в город вернуться, домой. А кто привез меня, пусть поищет, когда проснется.

Ташев и Гашаев терпеливо выслушали вдохновенное вранье Сатеры.

Дав ему выговориться, Гашаев спросил:

— Допустим, что ты сам поверил в эту историю. Не мы, учти. А насчет баранов что ты сочинишь? Как они-то оказались в машине?

— Это я уже по пути купил у одного мужика. Такой неказистый, даже не запомнил, как он выглядит. Возле озера там базарчик есть, вот на этом месте и купил.

— Ну и во что они обошлись тебе?

— Поторговались немного и сошлись на двух сотнях. Больно крупные они, никак не хотел сбавить цены.

— Богато живешь, Абдулла, — усмехнулся Гашаев. — И зачем это тебе два барана сразу? Жениться собрался или торжество какое отмечать? Может, Жанхота с друзьями угостить?

— Причем тут Жанхот? Какой Жанхот!? — взорвался Сатера. — Я их есть собрался! Варить, жарить и есть! Нельзя, что ли?

Испугавшись своей вспышки, Сатера сник, глянул на следователя виноватыми глазами и добавил:

— Есть хочется. Сегодня ничего во рту не было. Можно хоть водички попить?

Выпив два стакана воды из графина, он немного успокоился, но чувствовал, что эти двое его уже никуда не отпустят. Не нравился ему спокойный и уверенный в себе следователь. Да и начальник, как сыч, уставился, словно подопытного кролика разглядывает. Другие бы уговаривать стали, чтобы раскололся. «Слишком многое они успели узнать, — подумал он. — И имя настоящее знают, и что в ресторане вчера сидели. Ох, много знают! Как же быть? — терялся в догадках Сатера. — Вот же проклятая машина! Если бы она ночью не заглохла, если бы с Виктором не проспали весь день, — черта с два нашли бы их. А теперь все, приехал, можно сказать, наглухо. Придется брать все на себя одного. Этого гада, Виктора-«Победителя», нельзя впутывать ни во что, это еще двух-трех лет будет стоить. Мурый оказался, скотина, как чувствовал заранее. Да уж это не в моем характере — другого топить».

Глядя на него, терпеливо выжидали Ташев и его следователь. Немало повидали они преступников за свои милицейские годы. Особенно майор Ахмат Ташев, отдавший этому свои лучшие годы. К каждому присматривались, изучали характеры, повадки, круг знакомых. Накопился и опыт ведения допросов, оперативное чутье, что ли, самого сложного, переломного момента в психологическом поединке. Заметив, что Сатера стал каким-то отрешенным, пассивным, будто уже смирившимся со своей участью, Ташев тихо, не торопясь, как бы советуясь со следователем, произнес:

— Некоторые не придают сначала значения нашим напоминаниям о пользе чистосердечного признания и убеждаются в этом только на судебном заседании. А зря. Это ведь здорово влияет на меру наказания. Такой взрослый парень, как ты, Абдулла, должен понять это сразу. Ведь никто не поверит твоим басням про сон в машине, купленных баранов, обиду на неизвестного друга и прочее. А вот то, что ты здорово наследил во дворе у старушки, а бараны связаны тесемкой с дверей ее сарая, а следы машины, в которой тебя задержали, остались и у ресторана, откуда она угнана, и у дома, откуда украдены бараны. Все это будет иметь веское значение для обвинения тебя и твоего сообщника в угоне транспорта и краже скота. Вот так-то.

— Никакого сообщника не было! — решился Сатера. — Да! Я угнал эту машину по пьянке, я взял этих баранов, будь они прокляты! Что вам еще от меня надо? Пишите, что хотите, мне теперь все равно. Я есть хочу. — И с обиды за такой вот неудачный день, на неудачную жизнь, со злости на Виктора, от щемящей жалости к самому себе Сатера выкрикнул еще что-то нечленораздельное и махнул рукой.

Обстоятельно беседуя с ним и уточняя отдельные детали способа совершения преступления, маршрута движения, следователь через полчаса зачитал протокол допроса, дал Сатере расписаться на каждой странице и дал указание конвоиру о порядке содержания Сатеры в камере. Он же попросил помощника дежурного по отделу накормить выговорившегося и безразличного ко всему задержанного.

Сатера признался, но не во всем. Ни о Викторе, ни об обнаруженном в его куртке ноже он не сказал ничего. Сколько ни пытался Гашаев вызвать его на откровенный, доверительный разговор, ничего не выходило. Сатера охотно рассказывал о себе, о том, как жил и работал, проводил время, о событиях этой ночи. О чем угодно мог он говорить, но никаких сообщников, а тем более участие в этом Виктора не признавал.

Может быть, поэтому и из-за отсутствия заключений по проводимым экспертизам, но разговаривать с Виктором Коробом оказалось намного сложнее. Едва зайдя в кабинет начальника отдела, он первым вежливо поздоровался, попросил разрешения сесть и, не дожидаясь ответа, устроился в кресле у окна, откинув полы плаща и сцепив руки на животе. Пока Ташев удивлялся такой бесцеремонности, Виктор уже попытался оценить обстановку и перехватить инициативу:

— А скажите, товарищ майор, что это за человек был? Мне он сразу почему-то не понравился, нервный какой-то, издерганный. Как шизик, честное слово! Я пытался с ним поговорить по пути о том о сем — куда там! Стрельнет в меня глазами и опять на дорогу уставится, молчит себе. Когда он стал вдруг убегать, а ваши тут как тут, погнались за ним, я сразу понял, что он что-то натворил. И здесь, в отделе, когда ваш инспектор предложил мне написать объяснение, я сразу же попросил бланк протокола допроса свидетеля и все подробно написал. И как я его остановил, и как он согласился подвезти меня до города. Я правильно сделал, товарищ майор?

Как-то незаметно он практически выключил следователя, обращаясь только к Ташеву.

«Вот прохвост, — подумал Гашаев. — Погоди же, я проучу тебя сейчас же».

— Скажи, — оторвавшись от бумаг, повернулся он к Виктору. — А почему это ты решил, что нужен был протокол допроса? И чему ты свидетельствовал? Угону этой машины или чему?

Виктор весь похолодел. «А этот-то к каждому слову будет придираться. Надо быть осторожнее с ним и не сболтнуть лишнего», — подумал он и, в недоумении пожав плечами, добавил уже вслух:

— Что же я, мальчик какой, что ли? Прекрасно понимаю, что милиция просто так гоняться ни за кем не станет. Значит, он что-то натворил. Так зачем мне писать объяснение, а потом все это будет еще раз переписываться в протоколе допроса. Лучше ведь сразу, чтобы лишний раз сюда из города не ехать. — И он снова переключился на Ташева: — Завидую я вам, честное слово! Такая интересная и благородная для нашего общества работа. Да и престиж какой! И уважение, и почет. И звание — майор милиции. Звучит! А я методистом работаю в Доме отдыха. Скучно. Каждый день одно и то же. Только отдыхающие меняются. Вообще-то я думаю тоже перейти на работу в вашу систему. Тут столько интересного и непонятного! Вот, например, как только привезли меня сюда, так в дежурной комнате зачем-то отпечатки пальцев у меня взяли. А разве у свидетелей берут отпечатки? Или это дежурный самодеятельность проявил по незнанию? Да, чуть не забыл про самое смешное рассказать. Сижу я у инспектора вашего в кабинете, беседуем так, о разном. Вдруг заходит милиционер и с ним еще двое каких-то товарищей. Говорит мне: «Разуйтесь, пожалуйста». Я сначала опешил, смотрю на инспектора, а он молчит, сигарету достает из пачки. Ну снял я туфли, подаю милиционеру и говорю: «А носки тоже снимать?» Думал, разыгрывает он меня. А они вышли, и все. Я снова к инспектору повернулся, а он плечами пожимает, дескать, не я такое указание давал. Минут через десять снова зашел этот милиционер и уже почищенные туфли возвращает. Про такой сервис я что-то нигде не слышал. Здорово как, а?

Прервав этот грозящий затянуться монолог, Тауби опередил начальника:

— Я постараюсь дать необходимые разъяснения, Короб. Как свидетель, вы были обязаны ответить на поставленные вопросы и дать письменные показания. Что касается отпечатков пальцев — дежурный знал, что вы оказались в угнанной машине в момент ее задержания. Неужто это показалось оскорбительным в данной ситуации? Ну а туфли, так что же тут зазорного, если вам их почистили и вернули. Надеюсь, за эту услугу с вас ничего не потребовали? — улыбнулся Тауби.

— Да нет, что вы, — смущенно пробормотал Виктор, чувствуя, что принят этими людьми вовсе не так, как хотелось бы ему.

— Ну вот и хорошо, — удовлетворился следователь, с нескрываемым интересом разглядывая Виктора. — Пока вы свободны и можете ехать домой. Как понадобитесь по данному делу, сообщат.

— Пока? — переспросил озадаченно Виктор.

— Да. Пока.

Виктор встал с кресла, подошел к приставному столику напротив начальника и, прощаясь, напыщенно произнес:

— Я рад был познакомиться с Вами, товарищ майор. Обязательно расскажу своему дяде о такой приятной встрече и необычном для меня приключении. Вы, наверное, знаете моего дядю? — И Виктор произнес известную в городе фамилию, которая на самом деле не имела к нему никакого отношения.

Два дня после этой встречи метался Виктор по городу и по знакомым, пытаясь разузнать, как идет расследование и как ведет себя Сатера. Сведения были скудными и противоречивыми. Виктор знал, что в подобных ситуациях все решается практически в первые дни. На третий день он не выдержал — отправил Сатере записочку в передаче, чтобы тот не выболтал лишнее. Обещал вытащить из камеры подчистую. Так и не узнал Виктор, что записка перехвачена, изъята и направлена на экспертизу.

А у следователя Гашаева постепенно разбухала папка с материалами дела. Еще в день задержания Сатеры он отвез баранов в горное село, загнал их к соседским, такой же породы, баранам и овцам и предложил старой Кезибан тут же, при свидетелях, опознать своих, украденных прошлой ночью. Старушка быстро нашла, ткнула в них указательным пальцем сухой узловатой руки и на радостях тут же предложила следователю любого из них. Гашаев шутя, а вскоре уже с нескрываемой досадой стал втолковывать при всех, что, желая добра от души, она тем не менее позорит милицию таким предложением.

— Что только подумают вокруг?! — горячился Гашаев. — Мы для себя, что ли, искали их? Не надо так, мамаша. Вашим добром вы и пользуйтесь.

— О, аллах! Да ты разве чужой мне человек? Ты же как внук для меня. Отведаешь с друзьями мяса моего жертвенного барашка, старую Кезибан добрым словом вспомните, сил наберетесь, чтобы лучше работалось, нам на радость...

С трудом сдерживая эту напористую старушку, Гашаев оформил протокол опознания, попрощался с собравшимися у дома жителями и уехал тотчас.

Когда следователю принесли заключения экспертиз и результаты сравнительного анализа почвы у сарая, на дороге у дома, в «Жигулях» и на туфлях Виктора Короба, на повторный допрос был вызван Абдулла Хотов.

Мучавшийся в неведении и не знавший, где Виктор и что он рассказал в милиции, Сатера опять стал все валить на себя, утверждая, что был один и делал все по пьянке, а потому многого не знает и не помнит. Но следователь задавал такие вопросы и так говорил, будто сам был с ними. Сомнения охватили Сатеру. «Может быть, этот Виктор уже все рассказал, да так, что я во всем виноват, — подумал Сатера. — Этот жук на все способен. А иначе откуда следователю знать, что я впереди шел, что Виктор только стоял у двери, но сам не притронулся к этим баранам? Выходит, он честный, искренний, а я — ворюга? Ну уж, не-ет».

Гашаев внимательно наблюдал за поведением Сатеры. Постепенно и методично своими конкретными вопросами, объяснением противоречий в словах Сатеры, предъявлением заключений эксперта следователь подвел его к единственной правильной мысли — дать теперь уже правдивые показания.

Истекали третьи сутки с момента задержания Сатеры, когда в отделе появился вызванный следователем по повестке, но все такой же рисующийся, пахнущий дорогими духами Виктор.

Все еще «неотразимый и сильный», как представлял его Сатера. Блестящая лаком «Волга» с отцовским шофером стояла неподалеку, ожидая его.

Допросив Виктора по конкретным обстоятельствам, уже подробно отраженным в деле, Гашаев убедился, что он будет отрицать все, что не нашло подкрепления в материалах дела. И тогда Виктору были предъявлены результаты заключений и выводы эксперта Денисова. Выходило так, что Виктор садился в угнанную машину в городе, с места стоянки. Следы Виктора были зафиксированы перед дверью сарая, тесьма на двери перерезана ножом, принадлежащим ему.

Внимательно прочитав и планируя в уме линию защиты, Виктор осторожно спросил:

— А ошибок не мог допустить ваш эксперт? Сами подумайте, зачем мне все это? Не логично. Я ведь достаточно обеспечен, из семьи, где закон уважают не на словах, а на деле. Неужели я должен нести наказание за то, что какой-то придурок вроде Сатеры повез меня кататься на чьей-то машине и завез черт знает куда?

— Вы снова врете, — сухо парировал Гашаев. — Внучка потерпевшей опознала вас на предъявленных фотографиях, как знакомого по городу человека, привозившего ее домой дважды. А вот Сатеру-то никто в этом селе не знает и не видел. И еще, — добивал его следователь. — Записочка ваша так до Сатеры и не дошла. А что она написана вашей рукой, вот заключение. — И следователь показал подписанную экспертом бумагу о тождественности почерков.

— Ну что? Надеюсь, теперь лучше понимаете свое положение?

Надолго замолчал Виктор, ошарашенный всем, что довелось ему увидеть и услышать сегодня в кабинете этого следователя.

Гашаев не торопил его. Он подошел к окну и открыл форточку. В это время Виктор решил встать, подойти к нему, постараться хоть как-то договориться с этим «упрямым», как он понял, следователем. Но тот, обернувшись, коротко и холодно приказал:

— Сядьте! Допрос еще не окончен!

— Я хотел, — начал Виктор, усаживаясь и думая, что же предпринять, чтобы выйти отсюда. — Я хотел, чтобы вы занесли в протокол следующее. Во-первых, машину водить я не умею, поэтому в угоне меня невозможно обвинить. Во-вторых, что касается баранов, так я этому барану-Сатере шутя просто сказал о них. У меня и умысла не было совершить кражу, просто хотелось его заинтересовать, чтобы он меня к той девушке отвез, в село. Я и не притрагивался к этим баранам, даже сказал Сатере, что это гиблое дело и может плохо для него кончиться. Я его отговаривал от кражи, а он не послушался. Такие, как Сатера, разве послушают доброго совета? Не мог же я из-за этого в драку лезть...

— Хорошо, хорошо. Эти доводы мы тоже проверим тщательно. Только запишите эти показания собственноручно.

Пока Виктор старательно выводил строчки в протоколе допроса, Гашаев заполнил постановление о привлечении Виктора Короба в качестве обвиняемого в соучастии при совершении угона транспорта и кражи личного имущества. Затем, видя, что Виктор закончил писать и отложил ручку в сторону, Гашаев положил перед ним еще два листа.

— Ознакомьтесь и распишитесь! — потребовал он.

С обреченным видом уставился Виктор на то постановление, где указывалась мера пресечения.

— Это что, арест? — не веря еще, спросил он, пытаясь проглотить застрявший в горле комок.

— Да, — послышалось в ответ. — Если не согласны, можете обжаловать мои действия прокурору.

И Гашаев, вызвав дежурного милиционера, распорядился водворить Короба в камеру.

«Да-а, — с горечью подумал Виктор. — «Победитель» потерпел фиаско».

Примечания

1

ВТК — в СССР воспитательно-трудовая колония, исправительно-трудовое учреждение для несовершеннолетних преступников, осуждённых к лишению свободы. — Прим. Tiger’а.

(обратно)

2

Контрольно-ревизионное управление. — Прим. Tiger’а.

(обратно)

3

В начале 60-х годов в советских кинотеатрах показывали пользовавшийся огромным успехом американский вестерн «Великолепная семерка». Одного из персонажей фильма — бандита, участвовавшего в нападении на деревню — звали Сотеро. Вероятно, Абдуллу прозвали Сатерой из-за внешнего сходства с актёром. — Прим. Tiger’а.

(обратно)

Оглавление

Оюс Гуртуев Фиаско «Победителя» Рассказы

  Операция в тридцать минут

  Трудные тропы

  Жанетта

  Явка с повинной

  Последний выстрел

  Фиаско «Победителя»

*** Примечания ***