Тысяча и одна ночь. В 12 томах [Автор неизвестен - Народные сказки] (fb2) читать онлайн

ТЫСЯЧА И ОДНА НОЧЬ ТОМ XII

ИСТОРИЯ О БЕЙБАРСЕ И НАЧАЛЬНИКАХ ЕГО СТРАЖИ

ИСТОРИЯ О БЕЙБАРСЕ И НАЧАЛЬНИКАХ ЕГО СТРАЖИ

Говорят, — но Аллах Невидимый знает лучше всех! — что в старину в Египте, в Каире, жил доблестный и могущественный султан из Бахритов^[1], весьма прославленной ветви тюркских правителей. И звали его султан аль-Малик аз-Захир Рукн ад-Дин Бейбарс аль-Бундукдари^[2]. И под его правлением ислам засиял невиданным ранее блеском, и империя его величественно простиралась от крайних границ на востоке до самых границ запада. И на землях Аллаха под лазурным небом ничего не осталось от опорных пунктов франков и назареев, чьи цари стали ковром для ног его. И на зеленых равнинах, и в пустынях, и на водах не было ни одного голоса, который не был бы голосом правоверного, и не было слышно ни одного шага, который не был бы шагом ходящего по пути праведности. И да будет благословен вовеки Тот, Кто вел нас дорогой благословенной, и сын Абдаллы, наш господин и повелитель Мухаммед Ахмад^[3], посланник Его — да пребудут над ним молитва, мир и самые избранные благословения! Иншаллах^[4]! И султан Бейбарс любил своих подданных и был ими любим; и все, что прямо или косвенно их касалось, будь то обычаи и нравы или местные традиции, интересовало его до крайности. И он не только хотел видеть все своими глазами и слышать своими ушами, но он также был в восторге от историй и с удовольствием слушал рассказчиков; и он поднимал до самых высоких рангов тех из своих офицеров, охранников или знакомых, которые лучше всего знали дела прошедших лет, а также истории наших дней.

И вот однажды вечером, когда он был более готов, чем обычно, слушать и внимать, он собрал всех начальников стражи Каира и сказал им:

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне сегодня вечером, что вы знаете лучше всего из того, что достойно быть мне рассказанным.

И они ответили:

— Слушаем и повинуемся! Но хочет ли наш господин, чтобы мы рассказали, что случилось с нами лично или что мы знаем от других?

А Бейбарс ответил:

— Это непростой вопрос. Каждый из вас может рассказать, что хочет, но при условии, что история эта будет совершенно удивительной.

И они ответили:

— Эй! Валлахи^[5], о наш господин! Наши души принадлежат тебе, так же как наши речи и наша верность!

И первым, кто вышел и стал между рук Бейбарса, был начальник стражи, которого звали Муин ад-Дин^[6], чья печень была истощена любовью к женщинам и чье сердце постоянно находилось в плену их чар. И после пожеланий долгой жизни султану он сказал:

— О царь времен, я расскажу тебе о необычном деле, которое произошло со мной лично в самом начале моей службы.

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ПЕРВЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

Знай, о мой повелитель и корона головы моей, что, когда я поступил на службу в Каир по приказу нашего начальника Алам ад-Дина Санджара, у меня была отличная репутация и все сукины дети, висельники и шалавы боялись меня и бежали от меня как от заразы. И когда я проезжал верхом по городу, такие люди поглядывали на меня, а я их примечал, в то время как другие склонялись к земле и посылали мне свои почтительные саламы, приветствуя меня по дороге. А мне было дела до их жестов не больше, чем до мухи, которая вьется вокруг моего зебба. И я проезжал своим путем, не обращая на них внимания.

И вот однажды, когда я сидел во дворе вали, прислонившись спиной к стене, и думал о своем величии и важности, я вдруг увидел, как что-то тяжелое упало мне на колени прямо с неба как приговор Страшного суда. И это был полный и завязанный кошелек. И я взял его в руки, открыл и высыпал содержимое в складки своего платья. И я насчитал таким образом в нем сто драхм — ни одной больше, ни одной меньше. И я огляделся по сторонам, посмотрел и наверх, и вокруг себя, но так и не обнаружил никого, кто мог бы его бросить. И я сказал себе: «Хвала Господу, Царю царств, видимого и невидимого». И я спрятал кошелек у себя на поясе.

А на следующий день моя служба призвала меня на то же место, что и накануне, и я пробыл там некоторое время, и вдруг что-то тяжелое упало мне прямо на голову и привело этим в дурное настроение. И я гневно оглянулся и увидел, клянусь Аллахом, что это снова был полный кошелек, во всех отношениях брат первого, которому я предоставил убежище у своего сердца. И я отправил его погреться в то же место, чтобы он составил компанию своему старшему брату и был защищен от нескромных желаний. И как и накануне, я поднял голову и опустил ее, повернул направо и налево и покрутил ею во все стороны, но так и не сумел найти и следа отправителя этого очаровательного послания. И я спросил себя: «Ты спишь или бодрствуешь?» И я ответил себе: «Нет, ты не спишь, клянусь Аллахом! Ты бодрствуешь». И как ни в чем не бывало я поправил складки своего платья и с безразличным видом вышел из дворца, сплевывая через каждые несколько шагов.

Однако в третий раз я принял меры предосторожности. И действительно, как только я добрался до стены, где обычно нежился, любуясь собой, я растянулся на полу и, притворившись спящим, принялся храпеть с таким же шумом, как компания буйствующих верблюдов. И вдруг, о господин мой, я почувствовал руку на своем пупке, искавшую, уж не знаю что. И поскольку при этом обыске потерять я нечего мог, я позволил этой руке, о которой идет речь, проверить мой товар сверху донизу, и, когда я почувствовал, что она добралась до узкого пролива, я внезапно схватил ее, говоря:

— К чему это, о сестра моя?

И я поднялся со своего места, где лежал, открыв глаза и увидел, о господин мой, что обладательницей любопытной, украшенной бриллиантовыми перстнями руки, сбившейся с надежного направления на этом погибельном пути, оказалась дивная молодая девушка. И она смотрела на меня, смеясь, и была подобна ветке цветущего жасмина. И я сказал ей:

— Да будет легок твой путь, о госпожа моя! И купец, и его товар — твоя собственность. Скажи мне только, из какой клумбы появилась ты, о роза, из какого букета ты, о гиацинт, и из какого сада ты, о соловей, о самая желанная из девиц?

И, говоря так, я тем не менее удерживал ее за руку.

Тогда юница, не выказав никакого смущения ни жестом, ни голосом, сделала мне знак встать и сказала:

— О Муин, встань и следуй за мной, если хочешь знать, кто я и как меня зовут.

И я, не колеблясь ни минуты, как будто я знал ее давно или как будто я был ее молочным братом, встал и, поправив платье с тюрбаном, зашагал в десяти шагах позади нее, чтобы не привлекать к себе внимания, но при этом я ни на мгновение не спускал с нее глаз. И мы добрались таким образом в самый конец отдаленного тупика, где она сделала мне знак, что я могу приблизиться без опасения. И я подошел к ней, улыбаясь, и решил, не теряя времени даром, дать подышать свежим воздухом ребенку отца моего. И чтобы не показаться глупцом или разиней, я вытащил ребенка, о котором идет речь, и сказал ей:

— Он приветствует тебя, о госпожа моя!

Однако она презрительно посмотрела на меня и сказала:

— Верни его на место, о капитан Муин, потому что он уже надышался.

А я ответил, что слушаю и повинуюсь, и прибавил:

— Нет проблем, ты повелительница, и я подчиняюсь твоей воле. Однако, о дочь правил, раз уж тебя не искушают эти сладости и этот зебб с его начинкой, то зачем же ты одарила меня двумя полными кошельками, и пощекотала мне пупок, и привела меня сюда, в этот глухой тупик, столь благоприятный для всяких любовных дел и любовных нападений?

И она ответила мне:

— О капитан Муин, ты человек, которому я больше всего доверяю в этом городе, потому я и обратилась к тебе, предпочитая тебя любому другому! Но это совсем по другой причине, чем ты думал!

И я ответил:

— О госпожа моя, какова бы ни была эта причина, она принята. Говори, какую услугу ты требуешь от раба, которого ты купила за два кошелька по сто драхм?

А она улыбнулась и сказала мне:

— Ты проживешь долго! Знай же, капитан Муин, что я девушка, которая любит юницу. И эта любовь жжет меня изнутри пылающим огнем. И если бы у меня были тысяча языков и тысяча сердец, эта страсть, которая меня переполняет, не была бы ярче. Так вот, эта обожаемая мною юница — не кто иная, как дочь городского кади. И между ней и мной произошло то, что случилось. И в этом тайна любви. И между ней и мной был заключен договор страсти и даны обещания и клятвы любви, ибо она сгорает от меня с равным жаром. И никогда она не выйдет замуж, а меня никогда не коснется мужчина. И наши отношения длились довольно долго, и мы были неразлучны, вместе ели, и пили из одного кувшина, и спали в одной постели, пока однажды кади, ее отец, эта проклятая борода, не узнал о наших отношениях и не прервал их, полностью оградив свою дочь от меня. И он сказал мне, что сломает мне руки и ноги, если я еще хоть раз появлюсь у него в доме. И с тех пор я не могла видеть свою ненаглядную, которая, как я узнала позже, чуть не сошла с ума из-за нашей разлуки. И именно для того, чтобы облегчить мое сердце и вернуть ему некоторую радость, я и решилась прийти и найти тебя, о капитан, зная, что только от тебя я могу почувствовать облегчение и радость.

Но я, о господин мой, услышав эти слова несравненной стоявшей передо мной юницы, был удивлен до предела изумления, и я сказал себе: «О Аллах Всемогущий! С каких это пор юницы превращаются в юношей, а козлы — в коз?! Какая страсть и какая любовь могут быть страстью и любовью одной девушки к другой?! И как может огурец вырасти в одночасье вместе со всем своим содержимым на почве, непригодной для его выращивания?!» И я от удивления хлопнул в ладоши и сказал девушке:

— О госпожа моя, клянусь Аллахом! Я ничего не понимаю в деле твоей милости! Объясни мне все подробнее и с самого начала. Валлахи! Я никогда не слышал, чтобы лань вздыхала по лани, а курица — из-за курицы!

И она сказала мне:

— Молчи, о капитан, ибо в этом тайна любви и мало кто способен ее понять.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ НОЧЬ,

она продолжила:

И она сказала мне:

— Молчи, о капитан, ибо в этом тайна любви и мало кто способен ее понять. Тебе достаточно знать, что я рассчитываю на тебя, чтобы ты помог мне проникнуть в дом кади, тем самым ты купишь благодарность девушки, которая этого не забудет.

И я, услышав это, поразился до крайности и подумал: «Эй! Валлахи, о господин Муин, вот тебя и выбрали сводником одной девушки для другой! Такого приключения в истории сводничества еще не бывало! Однако нет проблем, ты можешь взять это на свою совесть!» И я сказал блистательной юнице:

— Голубка моя, твое дело весьма деликатное, и, хотя я не до конца его разумею, мое послушание в твоей власти, как и моя преданность. Но клянусь своей жизнью, как я могу быть тебе полезен во всем этом?!

Она же сказала:

— Облегчи мне доступ к моей обожаемой дочери кади!

И я ответил:

— Ой, ой! О моя горлица, где я, а где она, дочь кади, эта благословенная?! По правде говоря, расстояние, разделяющее нас, весьма велико!

А она сказала мне раздраженным тоном:

— О бедняга, не подумай, что я настолько лишена разума, чтобы знакомить тебя с дочерью кади. Нет, клянусь Аллахом! Я просто хочу, чтобы ты послужил мне посохом на моем пути хитрости и уловок. И я поняла, что только ты, о капитан, можешь сделать то, что я желаю!

И я ответил:

— Слушаю и повинуюсь! Я слепой и глухой посох в руках твоих, о ягненок мой!

Тогда она сказала мне:

— Так слушай и повинуйся! Этой ночью я пойду, разодетая, как павлин, в свои самые лучшие одежды и прикрытая так, чтобы никто, кроме тебя, не узнал меня, и сяду рядом с домом кади, отца моей возлюбленной. Тогда ты и стражники, которые находятся под твоим началом, привлеченные очаровательными ароматами, которые я буду испускать, подойдете ко мне. И ты почтительно спросишь меня: «Что ты делаешь в этот поздний час совсем одна на этой улице, о благородная дама?» А я тебе отвечу: «Валлахи, о доблестный капитан, я девушка из квартала при дворце, а мой отец — один из эмиров султана. Так вот, сегодня я вышла из нашего дома и района и отправилась в город, чтобы сделать кое-какие покупки. И как только я купила то, что хотела купить, и заказала то, что должна была заказать, я поняла, что опоздала, ибо, придя к нашему кварталу при дворце, я увидела, что его ворота уже закрыты. И тогда, надеясь найти кого-нибудь из моих знакомых, у кого можно было бы переночевать, я снова отправилась в город, но, к своему несчастью, никого не встретила. Жаль, что так получилось, ибо я, дочь знатных родителей, осталась без крова посреди ночи, и теперь я сижу на пороге этого жилища, которое, как мне сказали, принадлежит кади, чтобы его тень защитила меня. А с утра я вернусь к родителям, которые теперь должны считать меня мертвой или в лучшем случае потерявшейся». Тогда ты, о капитан Муин, пораскинешь умом и увидишь, что я действительно одета в богатую одежду, и подумаешь: «Нельзя мусульманину оставлять на улице такую красивую и молодую девушку, всю покрытую жемчугом и драгоценностями, ведь ее могут изнасиловать и ограбить негодяи. А если бы подобное случилось в округе, то я, капитан Муин, отвечал бы своей головой за такое покушение перед нашим хозяином султаном. Поэтому я должен так или иначе взять под свою защиту эту очаровательную особу, поставь рядом с ней одного из своих вооруженных людей, чтобы охранять ее до утра. Но было бы гораздо лучше — ибо я не очень доверяю своим стражам — выбрать без промедления какую-нибудь обитель почтенных людей, которые бы с честью приютили ее до утра. И клянусь Аллахом, я не вижу, где она могла бы переночевать лучше, чем в доме нашего господина кади, на порог которого привела ее судьба. Итак, я, капитан Муин, направлю ее к нему и, без сомнения, извлеку из этого пользу, не считая того, что эта юница, чьи глаза уже зажгли в моих недрах огонь, проникнется ко мне благодарностью». И, справедливо рассудив так, ты постучишь кольцом в дверь дома кади и введешь меня в его гарем. И таким образом я окажусь воссоединенной со своей возлюбленной. И мое желание будет удовлетворено. Вот таков мой план, о капитан, и таково мое объяснение. Уассалам!

Тогда я, о господин мой, ответил девушке:

— Да увеличит Аллах милости Свои, изливающиеся на твою голову, о госпожа моя! Это удивительный и простой в исполнении план, ибо разум — дар Воздаятеля.

Договорившись с нею о времени встречи, я поцеловал ее руку, и каждый из нас пошел своей дорогой.

И вот наступил вечер, затем время отдыха, затем время молитвы, и через несколько минут я вышел во главе своих людей, вооруженных обнаженными мечами, для ночного обхода. И, переходя из района в район, мы пришли около полуночи на улицу, где должна была находиться эта юница со своей странной любовью. И насыщенный, удивительный аромат, который я почувствовал, как только вошел в эту улицу, указал мне на ее присутствие. И вскоре я услышал звон браслетов на ее руках и лодыжках. И я сказал своим людям:

— Кажется, о сыны мои, я вижу там какую-то тень! Но какой насыщенный аромат!

И они стали осматриваться по сторонам, чтобы обнаружить его источник. А мы увидели красавицу, покрытую шелками и тяжелой парчой, которая наблюдала, как мы приближаемся, подавшись вперед и вся обратившись в слух. И я подошел к ней, как будто не узнавая, и обратился к ней, говоря:

— Что дама, красивая, нарядная, в драгоценностях, делает в столь поздний час совсем одна на этой улице? О госпожа моя, неужели ты не боишься ночи и прохожих?

На это она дала мне ответ, о котором мы накануне договорились, а я повернулся к своим людям, словно спрашивая их мнения. И они ответили мне:

— О командир наш, если хочешь, мы отвезем эту девушку в твой дом, где ей будет лучше, чем где-либо еще. И она будет тебе благодарна, мы в этом не сомневаемся, ибо она, конечно, богата, красива и вся в драгоценностях. И ты сделаешь с ней то, что сделаешь, а утром вернешь ее любящей матери.

И я крикнул им:

— Заткнитесь! Да укроет меня Аллах от ваших слов! Достоин ли мой дом принять дочь эмира?! И потом вы же знаете, что я живу далеко отсюда. Лучше всего было бы попросить для нее гостеприимства в районе кади, чей дом находится именно здесь.

И мои люди ответили, что слушают и повинуются, и стали стучать в дверь кади, которая тотчас же открылась.

И у входа, опираясь на плечи двух рабов-негров, появился сам кади. И после приветствий с обеих сторон я рассказал ему о деле и передал ему свою заботу о нем, в то время как юница стояла, завернувшись в свои вуали. И кади ответил мне:

— Пусть она будет здесь желанной! Моя дочь будет ухаживать за нею и следить, чтобы она была довольна.

И вот я вложил ему в руки этот опасный дар и доверил ему саму опасность. И он повел ее в свой гарем, а я пошел своей дорогой.

И вот на следующий день я вернулся к кади, чтобы забрать вверенную ему гостью, и сказал про себя: «Эй! Валлахи! Должно быть, эта ночь была благословенной для этих двух девушек! Но конечно, мои мозги так поизносились, что я никогда не узнаю, что произошло между этими двумя огненными газелями. Никогда я не слышал о подобном!» И, размышляя так, я пришел в дом кади и, как только вошел, наткнулся на шум, крики, перепуганных слуг и обезумевших женщин. И вдруг сам кади, этот белобородый шейх, бросился в мою сторону и крикнул мне:

— О, позор на твою голову! Ты привел в мой дом девушку, которая обобрала меня до нитки! Ты должен разыскать ее, иначе я пойду жаловаться султану, который заставит тебя напиться крови и узнать вкус смерти!

И когда я попросил его рассказать все подробности, он объяснил мне, перемежая слова с сильными междометиями, криками, угрозами и оскорблениями в адрес девушки, что ближе к утру та, кому он предоставил убежище по моей просьбе, исчезла, покинув его гарем, а вместе с ней исчез и его пояс, в котором было шесть тысяч динаров — все его состояние. И он добавил:

— Ты знаешь эту девушку, и поэтому именно от тебя я требую свои деньги!

А я, о господин мой, был так ошеломлен этим известием, что не мог вымолвить ни слова. И я прикусил край своей ладони и подумал: «О сутенер, вот ты в смоле и дегте! Где теперь ты и где она?!» Однако через некоторое время я заговорил и сказал кади:

— О господин наш кади, если все так случилось, то это должно произойти, того, что должно произойти, нельзя избежать. Дай мне всего три дня, чтобы выяснить, смогу ли я что-нибудь узнать об этой удивительной девушке. И если я не добьюсь успеха, тогда ты приведешь в исполнение свою угрозу.

И кади пристально посмотрел на меня и сказал:

— Даю тебе три дня, которые ты просишь!

И я вышел оттуда, глубоко задумавшись и говоря себе: «Нет, это невозможно! Ну конечно! Ты идиот и безмозглый болван! Ты собираешься найти во всем Каире девушку под вуалью?! Да и как искать ее в гаремах?! Туда же не проникнуть! Лучше уж проспать эти три дня, а наутро явиться к кади, чтобы доложить о своей виновности». И, решив поступить таким образом, я пошел домой и растянулся на своей циновке, где провел три данных мне дня, отказываясь выходить на улицу.

Однако я не мог скрыться и ничего не мог поделать со своими мыслями. И вот по истечении назначенного срока я встал и вышел, чтобы идти к кади. И, склонив голову, я уже приближался к судилищу своему, когда, проходя по улице, расположенной неподалеку от особняка кади, вдруг увидел за полуоткрытым решетчатым окном юницу скорби моей. И она посмотрела на меня, смеясь, и сделала мне знак, означавший: «Поднимайся скорее!» И я поспешил воспользоваться этим приглашением, к которому была привязана жизнь моя, в мгновение ока оказался у нее и, позабыв даже о приветствии, сказал ей:

^{И у входа, опираясь на плечи двух рабов-негров, появился сам кади.}

— О сестра моя! Это ты! А я должен был крутиться и искать тебя по всем уголкам города! Ах, в какое дурное дело ты меня втянула! Клянусь Аллахом! Ты заставляешь меня идти по дороге красной смерти!^[7]

И она подошла ко мне, обняла меня, прижала к груди своей и сказала:

— Как, будучи капитаном Муином, можешь ты испытывать такой страх?! И не рассказывай мне ничего о том, что с тобой случилось, потому что я и так все знаю. Но поскольку мне легко вытащить тебя из этой беды, я ждала, чтобы сделать это, до последнего момента. И именно для того, чтобы спасти тебя, я и позвала тебя, хотя могла легко позволить тебе продолжить свой путь к безоговорочному осуждению.

И я поблагодарил ее и не мог, поскольку она была очаровательна, удержаться от того, чтобы не поцеловать ее руки — причину моего бедственного положения.

И она сказала мне:

— Будь спокоен и уйми свое волнение, потому что с тобой не случится ничего плохого! Впрочем, вставай и смотри!

И она взяла меня за руку и ввела в комнату, где стояли два сундука, наполненные украшениями и драгоценными камнями: рубинами, алмазами, сапфирами и другими, а также редкими и роскошными предметами.

Потом открыла другой сундук, который оказался полон золота, и, поставив его передо мною, сказала:

— Ну вот, если хочешь, можешь взять из этого сундука те шесть тысяч динаров, что пропали из пояса этого проклятого кади, отца моей возлюбленной. Но знай, о капитан, что можно сделать кое-что получше, чем просто вернуть деньги этому несчастному бородачу. К тому же эти деньги я отобрала у него только для того, чтобы он умер от ярости, ведь я знаю, насколько он скуп и как трясется над своим добром. И поступила я так не из корысти, ведь я богата, а богатые, как я, не крадут ради кражи. К тому же дочь его прекрасно знает, что я нанесла ему этот удар только для того, чтобы ускорить судьбу его. Во всяком случае, вот мой план, как покончить с ним и лишить рассудка этого старого козла. Прислушайся к моим словам и запомни их. — Она замолкла на мгновение, а потом сказала: — Так вот, ты сейчас же пойдешь к кади, который, должно быть, ждет тебя, подпрыгивая от нетерпения, и скажешь ему: «Господин кади, честно говоря, я провел эти три дня, разыскивая по всему городу ту молодую девушку, которой по моей просьбе ты предоставил на одну ночь убежище и которую теперь обвиняешь в краже у тебя шести тысяч золотых динаров. Но я, капитан Муин, точно знаю, что эта женщина не выходила из твоего жилища, с тех пор как вошла в него, потому что, несмотря на расследования наших людей и начальников стражи других районов, мы не нашли ни следа ее, ни тени ее. И ни одна из шпионок, которых мы отправили в гаремы, не получила о ней известий. А ты, сиди кади^[8], пришел к нам и заявил, что молодая девушка обокрала тебя, однако это утверждение нужно будет доказать, ибо я не знаю, — клянусь Аллахом! — быть может, в этом необыкновенном деле эта молодая девушка оказалась в твоем доме жертвой какого-то покушения или, по крайней мере, недоброй махинации. И поскольку наши розыски показали, что ее нет в городе, было бы полезно, о господин кади, произвести обыск в твоем доме, чтобы проверить, не найдутся ли там следы этой потерявшейся, и убедиться, верно мое предположение или неверно. Но лишь Аллах знает все лучше всех!» И таким образом, о капитан Муин, — продолжала удивительная девушка, — из обвиняемого ты станешь обвинителем. И кади увидит, как мир почернеет перед глазами его, и придет в великий гнев, и лицо его будет как красный перец, и он воскликнет: «Как ты посмел, о Муин, делать такие предположения?!» Но не обращай на это никакого внимания и сразу начинай обыск. И потом, если будет доказано, что ты неправ, наказание твое султаном будет только более заслуженным. Итак, ты в сопровождении своих людей и при свидетелях проведешь обыск в доме. И конечно, ты меня не найдешь. И когда ты таким образом, сначала безрезультатно, обыщешь террасу, потом комнаты, сундуки и шкафы, ты опустишь голову, и, охваченный жестоким смущением, начнешь причитать и извиняться. И в это время ты окажешься на кухне дома кади. Тогда ты как нарочно посмотришь на дно большого кувшина для масла, крышку которого приподнимаешь, и воскликнешь: «Эй, минуточку внимания! Я что-то там вижу». И ты сунешь руку в кувшин и нащупаешь там что-то вроде узла с одеждой. И ты поднимешь его и увидишь, и все помощники увидят вместе с тобою мою вуаль, рубашку, шальвары и остальную одежду. И все это будет испачкано запекшейся кровью. При виде сего ты восторжествуешь, а кади смутится, и цвет лица у него станет желтым, и кости его застучат, и он рухнет на землю и, может быть, даже умрет. И если он не умрет от удара, он приложит все усилия, чтобы его имя не было замешано в эту странную авантюру, иначе он погиб. И он купит твое молчание золотом. Вот чего я желаю тебе, о капитан Муин!

Из этой речи я понял, какой замечательный план она придумала, чтобы отомстить кади. И я восхитился ее гениальным умом, хитростью и сообразительностью. И я почувствовал огромное облегчение и был ошеломлен, и у меня закружилась голова от всего услышанного. И я не стал задерживаться, решив следовать озвученному плану. И тогда я поцеловал ее руку, а она сунула мне кошелек с сотней динаров и сказала:

— Это на твои сегодняшние расходы, о мой повелитель. Но — иншаллах — скоро ты увидишь великодушие своей покровительницы.

И я горячо поблагодарил ее, и поскольку я был покорен ею, то не смог удержаться, чтобы не сказать:

— Клянусь жизнью твоей, о госпожа моя, когда это дело закончится, к твоему удовлетворению, не согласишься ли ты выйти за меня замуж?

Но она рассмеялась и сказала мне:

— Но ты забываешь, о капитан Муин, что я уже замужем и связана обещаниями, верой и клятвой с той, которая владеет моим сердцем. Но только Аллах знает будущее! И ничего не случится, кроме того, что должно произойти. Уассалам!

Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и, преисполненная скромности, не проговорила больше ни слова.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Но ты забываешь, о капитан Муин, что я уже замужем и связана обещаниями, верой и клятвой с той, которая владеет моим сердцем. Но только Аллах знает будущее! И ничего не случится, кроме того, что должно произойти. Уассалам!

И я вышел из ее дома, благословив ее, и без промедления отправился со своими людьми к кади, который, как только увидел меня, воскликнул:

— Бисмиллах!^[9] Вот мой должник! И где же мои деньги?

И я ответил:

— О господин кади, моя голова — ничто рядом с головой кади, и у меня нет никого, кто поддерживал бы меня на высоком посту. Но очевидно, что закон на моей стороне.

И разъяренный кади крикнул мне:

— Что ты имеешь в виду?! Так ты думаешь, что можешь оправдаться или избежать того, что тебя ждет, коль скоро ты не нашел эту девушку и мое имущество?! Эй, клянусь Аллахом! Между законом и тобой расстояние немалое!

Тогда я пристально посмотрел ему в глаза и рассказал удивительную историю, которую услышал и которая из обвиняемого сделала меня обвинителем. И эффект от нее оказался именно таким, как и ожидала молодая девушка, ибо кади от негодования увидел, что мир почернел пред очами его, и грудь его наполнилась великим гневом, и лицо его стало подобно красному перцу, и он воскликнул:

— Что ты такое говоришь, о самый наглый из служивых?! Разве ты не боишься делать такие предположения обо мне передо мной и в моем доме?! Но пусть, ведь это не имеет значения! Раз уж у тебя появились такие подозрения, ты можешь немедленно произвести обыск! И когда будет доказано, что ты поступил неосмотрительно, тогда твое наказание султаном будет еще более суровым!

И, говоря так, он стал похож на раскаленный докрасна котелок, в который налили холодной воды.

Тогда мы вторглись в его дом и обыскали его повсюду, во всех закоулках, сверху донизу, не пропустив ни одного сундука или шкафа. И в разгар этих поисков я не преминул заметить, как из комнаты в комнату убегала, чтобы скрыться от посторонних взглядов, очаровательная газель, в которую была влюблена моя спасительница. И я подумал: «Валлахи! Бисмиллах! Имя Аллаха на ней и вокруг нее! Какая стройность и какая гибкость! Какая элегантность, красота! Благословенна грудь, вскормившая ее, и хвала Творцу, Который отлил ее в форму совершенства!» И я начал понимать, как такая юница могла покорить другую, похожую на нее, и подумал: «Бутон розы иногда склоняется к бутону розы, а нарцисс — к нарциссу». И я был настолько доволен этим своим открытием, что мне захотелось без промедления познакомиться с этой изумительной юницей, чтобы она похвалила меня и не сочла лишенным проницательности и тонкой наблюдательности.

И вот мы добрались наконец до кухни в сопровождении разъяренного как никогда кади, не обнаружив ничего подозрительного и не найдя ни следов, ни останков девушки. Тогда я по указанию моей учительницы сделал вид, что сильно устыжен своим необдуманным поступком, и я извинился перед кади, который злорадствовал, видя мое смущение. Но все это было сделано лишь с целью скрыть подготовленный мною удар. А бородатый кади не преминул попасться в подготовленную для него паучью сеть и уже был готов обрушиться на меня, чтобы насладиться своим триумфом. И он сказал мне:

— Ну что же, наглый и лживый сукин сын, лжец и сын лжеца, во что превратились теперь твои угрозы, обвинения и оскорбительные подозрения?! Но будь спокоен, скоро увидишь, чего стоит неуважение к городскому кади!

А я тем временем прислонился к огромному кувшину для масла, с которого была снята крышка, и у меня при этом кружилась голова и был кающийся вид. Но вдруг я поднял голову и воскликнул:

— Клянусь Аллахом! Не знаю почему, но я чувствую, что из этого кувшина исходит запах крови! — И я заглянул в кувшин, погрузил в него руку, сказал: — Аллах акбар! Бисмиллах! — и вынул завязанную узлом и испачканную кровью одежду, которую бросила в этот кувшин, перед тем как исчезнуть, юница. И там была ее вуаль, туфли, платок с головы, рубашка, шальвары и другое белье, не помню уж какое, и все окровавленное.

При виде этого кади, как и ожидала юница, растерялся и оцепенел, и цвет лица его стал желтым, и кости его затряслись, и он рухнул на пол в обмороке, склонив голову между ног.

А я, как только он пришел в себя, не преминул восторжествовать при таком повороте событий и сказал ему:

— Ну, сиди кади, кто из нас теперь лжец, а кто говорил правду? Хвала Аллаху! Кажется, я был совершенно прав, предполагая, что ты сам совершил так называемое ограбление, свалив все на эту молодую девушку! Что же ты наделал со своею мудростью и законопослушанием?! Как ты, такой богатый и живущий по закону, пошел против собственной совести, дав убежище бедной девушке, чтобы ограбить и убить ее, после того как, вероятно, изнасиловал ее самым худшим образом?! Вот как это было, клянусь моей жизнью! И я должен без промедления донести нашему господину султану об этом ужасном преступлении. Ибо я исполняю свой долг, и если от меня что-то остается скрытым, то я непременно узнаю об этом тем или иным образом, иначе я потеряю свое место и голову.

А несчастный кади стоял передо мною оцепеневший, с широко открытыми глазами, делая вид, что ничего не слышит и не понимает, что происходит. И, полный смятения и тоски, он оставался неподвижным и был похож похожим на мертвое дерево. Ибо его сознание погрузилось во тьму, и он уже не мог отличить правую руку от левой, а истину от лжи. И когда он немного пришел в себя от изумления, он сказал мне:

— О капитан Муин, это такое темное дело, что его может понять только Аллах! Однако если ты не захочешь рассказывать о нем, ты не пожалеешь!

И, сказав это, он принялся окружать меня вниманием и почтением. И он вручил мне мешочек, в котором было столько золотых динаров, сколько он потерял. И таким образом он купил мое молчание и погасил огонь, который мог его сжечь.

Тогда я простился с кади, который остался уничтоженным, и пошел рассказать о случившемся юнице, которая приняла меня, смеясь, и сказала:

— Уверена, что он этого не переживет!

И в самом деле, о господин мой, не прошло и трех дней, как я узнал о том, что кади умер от разлива желчи. И когда я не преминул навестить свою знакомую юницу, чтобы сообщить ей о случившемся, ее служанки сказали мне, что их госпожа только что уехала с дочерью кади в имение близ города Танты, на Ниле, которым она владела. И я, дивясь этому и так и не поняв, как могли эти две газели наигрывать любовные мелодии без кларнета, сделал все возможное, чтобы отправиться по их следам, но не преуспел в этом. И с тех пор я жду, что когда-нибудь они захотят поделиться со мною своими новостями и прояснить мне это дело, столь трудное для понимания моего.

Это моя история, о господин мой султан, и это самое необычное приключение, случившееся со мною, с тех пор как я исполняю обязанности, которые ты возложил на меня.

И когда начальник стражи Муин ад-Дин закончил эту историю, второй начальник стражи подошел к султану Бейбарсу и после поклонов и пожеланий здоровья сказал:

— О господин наш султан, я расскажу тебе о приключении, которое произошло со мной и которое, если пожелает Аллах, заставит твое сердце биться чаще и расширит грудь твою.

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ВТОРЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

Знай, о мой повелитель, что прежде чем принять меня в мужья, дочь моего дяди — да будет милостив к ней Аллах! — сказала мне: — О сын моего дяди, если Аллах пожелает, мы поженимся, но я не смогу взять тебя в мужья, пока ты заранее не примешь мои условия, коих три — ни одним больше и ни одним меньше.

Я же ответил:

— Не возражаю. Но какие это условия?

И она сказала мне:

— Ты никогда не будешь принимать гашиш, не будешь есть арбуз и никогда не будешь сидеть на стуле.

Я же отвечал:

— Клянусь твоей жизнью, о дочь моего дяди, эти условия суровы. Но так и быть, я принимаю их с искренним сердцем, хотя и не понимаю, в чем их суть.

Она же мне сказала:

— Уж какие есть. Прими их или уходи.

И я сказал:

— Я их принимаю от всей души и от всего сердца!

И наша свадьба была отпразднована, и дело было сделано, и все прошло так, как должно было быть. И мы прожили вместе несколько лет в совершенном единении и спокойствии.

Но вот однажды настал день, когда мой разум стал обдумывать причины трех пресловутых условий — гашиша, арбуза и стула, — и я подумал: «Какой же все-таки смысл, о дочь моего дяди, защищать тебя от этих трех вещей, использование которых ни в коем случае не может причинить тебе вреда? Конечно, здесь должна скрываться какая-то тайна, которую я очень хотел бы прояснить». И, не в силах больше сопротивляться порывам души своей и желаний своих, я вошел в лавку одного из моих друзей и для начала сел на стул с набитой соломой подкладкой. Потом мне принесли отличный арбуз, предварительно остуженный в холодной воде. И, съев его с наслаждением, я вставил в его мякоть шарик гашиша и ощутил тихое веселье. И я чувствовал себя совершенно счастливым: мой желудок был полон и радовался съеденному арбузу, и благодаря мягкому стулу был счастлив мой зад, так долго отлученный от наслаждения стульями.

Но когда, о мой повелитель, я вернулся домой — гром и молния! Как только я увидел свою супругу, она быстро встала и опустила вуаль на лицо, как будто, вместо того чтобы быть ее мужем, я был для нее совершенно чужим человеком, и, глядя на меня с гневом и презрением, она воскликнула:

— О пес, сучий сын, так вот как ты выполняешь свои обязательства! Следуй за мной! Мы едем к кади за разводом!

А я, с мозгами, все еще мутными от гашиша, с животом, все еще отягощенным арбузом, и телом, отдохнувшим от того, что после столь долгого воздержания я почувствовал под своим задом мягкое сиденье, попытался дерзко отрицать все три своих прегрешения. Но только я успел отрицательно помогать головой и что-то пролепетать, как моя супруга крикнула мне:

— Прикуси язык, сукин сын! Как ты осмеливаешься отрицать очевидное?! Ты воняешь гашишем, и мой нос чует это. Ты наелся арбуза, и я вижу его следы на твоей одежде. И наконец, ты сидел на стуле своим грязным, замызганным задом, ведь я вижу, что на твоем платье, на том месте, где ты сидел, солома оставила следы свои. Итак, я больше никто для тебя, и ты больше никто для меня!

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СОРОКОВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Ты осмеливаешься отрицать очевидное?! Ты воняешь гашишем, и мой нос чует это. Ты наелся арбуза, и я вижу его следы на твоей одежде. И, наконец, ты сидел на стуле своим грязным, замызганным задом, ведь я вижу, что на твоем платье, на том месте, где ты сидел, солома оставила следы свои. Итак, я больше никто для тебя, и ты больше никто для меня!

И, сказав так, она закуталась в свою вуаль и потащила меня, несмотря на мой повисший нос, к кади. И когда мы пришли и оказались в его присутствии, она сказала ему:

— О господин мой кади! Раба твоя состоит в законном браке с этим мерзким человеком, который стоит перед тобою. Так вот, перед нашим браком я поставила ему три важнейших условия, которые он принял и соблюдал в течение определенного времени, но сегодня он нарушил их. Так вот, в соответствии с моим правом я намерена прекратить с этого момента быть его женой, и я пришла просить тебя о разводе и требовать свое пособие.

И кади попросил сказать ему, что это были за условия. И она подробно изложила их ему, добавив:

— Так вот, этот сын висельника сидел на стуле, ел арбуз и принимал гашиш, — и доказала перед лицом кади, что говорит правду, так что я, не смея отрицать очевидного, лишь смущенно опустил голову.

Тогда кади, который испытывал добрые чувства ко мне и сочувствовал моему положению, сказал жене моей, прежде чем вынести свой приговор:

— О дочь добрых людей, ты, конечно, в своем праве, но тебе надлежит быть милостивой!

Она же настаивала на своем и не хотела ничего слушать. Тогда кади и его подручные принялись настойчиво умолять ее простить меня на этот раз. И поскольку она оставалась непреклонной, они в конце концов стали просить ее просто приостановить иск о разводе, чтобы у нее было время подумать об этом деле, а в случае необходимости этот иск можно будет возобновить. Тогда жена моя, утомленная этой словесной баталией, в конце концов сказала:

— Ладно, я соглашусь примириться с ним, но при одном условии: господин кади найдет ответ на вопрос, который я ему задам.

И кади сказал:

— Я согласен. Задай свой вопрос, о женщина!

И она сказала:

— Сначала я кость, потом я нерв, потом я плоть. Кто я?

И кади опустил голову, призадумавшись. И он долго молчал, поглаживая бороду и ничего не отвечая. И в конце концов он повернулся к жене моей и сказал ей:

— Валлахи! Сегодня я, утомленный своим долгим заседанием в суде, не могу найти ответ на этот вопрос. И я прошу тебя прийти сюда завтра утром, и я отвечу тебе, успев просмотреть мои книги по юриспруденции.

На этом он закрыл заседание суда и удалился к себе. И он был так озабочен поставленным вопросом, что даже не прикоснулся к трапезе, которую подала ему дочь его, девочка четырнадцати с половиной лет. И поставленный вопрос постоянно крутился у него в голове, и он повторял про себя вполголоса: «Сначала я кость, потом я нерв, потом я плоть. Кто я? Эй! Валлахи! Кто я? Кто он? Да что же это такое?»

И он перелистал все свои книги по юриспруденции, медицине, и грамматике и научные трактаты и нигде не мог найти ответа на этот вопрос и понять эту загадку или хотя бы приблизиться к ее пониманию. И в конце концов он воскликнул:

— Нет, клянусь Аллахом, я сдаюсь! Никогда ни одна и моих книг не просветит меня в этом вопросе!

И дочь его, наблюдавшая за ним и заметившая его заботу, услышала, как он произнес эти последние слова, и сказала ему:

— О отец мой, ты мне кажешься таким озабоченным и печальным. Что, клянусь Аллахом, с тобой произошло? В чем причина твоих хлопот и забот?

И он ответил:

— О дочь моя, это задача, которую нельзя объяснить, и это дело безнадежное.

Но она сказала:

— Всегда есть ответы, ибо ничто не скрыто от мудрости Всевышнего.

Тогда он решился рассказать ей все и изложить ей задачу, которую задала ему молодая женщина, жена моя.

И она рассмеялась и сказала:

— Иншаллах! Неужели только в этом и заключается твоя неразрешимая проблема?! Но, о отец, решить ее так же легко, как перешагнуть через ручей. Решение ее очевидно и сводится к следующему: по силе, твердости и стойкости зебб человека от пятнадцати до тридцати пяти лет сравним с костью, от тридцати пяти до шестидесяти — с нервом, а после шестидесяти это уже не что иное, как висящая плоть, лишенная добродетели.

Услышав эти слова дочери, кади воспрял духом и сказал:

— Хвала Аллаху, дарующему разум! Ты спасаешь мою честь, о благословенная дочь, и предотвращаешь распад славной семьи!

И едва наступил день, он встал и, находясь на пределе нетерпения, побежал в Дом закона, где председательствовал на заседании суда, и после долгого ожидания наконец увидел, как вошла женщина, которую он ждал, а именно моя жена, и твой раб, находящийся здесь, а именно я. И после приветствий с обеих сторон моя жена сказала кади:

— Йа сиди, ты помнишь мой вопрос? Решил ли ты эту загадку?

И он ответил:

— Иншаллах! Хвала Аллаху, просветившему меня! О дочь добрых людей, ты могла бы задать мне более трудный вопрос, ибо этот решается без труда. Всем известно, что зебб человека от пятнадцати до тридцати пяти подобен косточке, от тридцати пяти до шестидесяти он становится подобен нерву, а после шестидесяти он становится не более чем ни на что не способным куском плоти.

Однако моя супруга, которая хорошо знала дочь кади и ее живой ум, догадалась, что произошло, и сказала вкрадчиво:

— Твоей дочери всего четырнадцать, но мозгов у нее хватит на двоих или даже на троих. Мои ей поздравления! Как это она успела поднабраться ума?! Валлахи! А ведь его недостает и многим зрелым женщинам. Твоя дочь, безусловно, преуспеет в науках, и ее будущее обеспечено.

При этом она сделала мне знак покинуть залузаседания суда, и вышла, оставив кади угрюмым, растерянным и с носом, вытянувшимся до земли.

И, закончив таким образом, второй начальник стражи отошел и занял свое место.

И султан Бейбарс сказал ему:

— Тайны Аллаха непостижимы! Эта история — удивительная история!

Тогда к нему подошел третий начальник стражи, которого звали Изз ад-Дин^[10], и, поцеловав землю между рук Бейбарса, сказал ему:

— Со мной, о царь времен, за всю мою жизнь не случилось ничего выдающегося, достойного того, чтобы занимать уши твоего величества. Но если ты позволишь, я расскажу тебе историю, которая случилась не со мной, тем не менее она привлекательна и удивительна.

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ТРЕТЬИМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

Знай, о мой повелитель, о господин наш султан, что мать одного раба знала много историй разных времен. И среди прочих историй, которые мне довелось услышать, однажды она рассказала следующую:

— Жил когда-то в краю у соленого моря рыбак, который был женат на красавице. И эта красавица делала его счастливым, и он тоже делал ее счастливой. И этот рыбак каждый день спускался ловить рыбу и продавал ее, и вырученных денег как раз хватало им обоим на пропитание. Но однажды он заболел, и день прошел без пищи. И на следующий день жена сказала ему:

— Ну что? Как дела? Ты не собираешься сегодня на рыбалку? Если нет, то на что мы будем жить? Давай, ты только поднимись, я же, раз тебе нездоровится, понесу вместо тебя рыболовную сеть и корзину. В этом случае, даже если мы поймаем только две рыбы, мы их продадим и нам будет чем поужинать.

И рыбак ответил согласием, и он встал и пошел, а жена его понесла корзину и рыболовную сеть вслед за ним. И пришли они на берег моря, где водилось много рыбы, в плодородное рыбное место, к подножию султанского дворца.

А султан в тот день стоял возле одного их окон дворца своего и смотрел на море. И он увидел жену рыбака, красавицу, задержал на ней свой взгляд и в тот же миг влюбился. И он тотчас позвал своего великого визиря и сказал ему:

— О визирь мой, я только что видел жену рыбака там, внизу, и страстно полюбил ее, потому что она прекрасна, и никого нет в моем дворце, кто бы близко мог сравниться с нею по красоте.

И визирь ответил:

— Это деликатное дело, о царь времен. И что же мы будем делать?

И султан ответил:

— Без сомнения, ты должен приказать дворцовыми стражникам схватить рыбака и убить его. Тогда я смогу жениться на его жене.

Но визирь, который был рассудительным человеком, ответил ему:

— Не дозволено, чтобы ты убил его без проступка с его стороны, иначе люди начнут плохо говорить о тебе. Например, они скажут: «Султан убил рыбака, этого беднягу, из-за его жены».

И султан ответил визирю:

— Это так. Валлахи! Так что же мне делать, чтобы удовлетворить желание свое?

И визирь сказал:

— Ты можешь достичь этой цели законными средствами. Ты ведь знаешь, что зала аудиенций во дворце длиной в арпан^[11] и шириной в арпан. Мы приведем рыбака в залу, и я скажу ему: «Наш повелитель султан хочет постелить в этой зале ковер. И этот ковер должен быть цельным, из одного куска. И если ты не принесешь его, мы убьем тебя». Таким образом, его смерть будет иметь причину. И люди не скажут, что это из-за жены его.

И султан ответил, что согласен.

Тогда визирь встал и послал за рыбаком. И когда тот пришел, он привел его в залу, о которой шла речь, и в присутствии султана сказал ему:

— О рыбак, наш повелитель султан хочет, чтобы ты положил ему в этой зале ковер во всю ее длину и ширину. Для этого он дает тебе три дня сроку, и, если по истечении этих трех дней ты не принесешь ему ковер, он сожжет тебя, поэтому напиши на этой бумаге, что тебе ясно это условие и поставь на ней свою подпись.

Услышав эти слова визиря, рыбак ответил:

— Ладно. Но разве я имею дело с коврами?! Я имею дело с рыбой. Попроси у меня рыб всех цветов и разных видов — я принесу их. Но что касается ковров, то им до меня нет дела, клянусь Аллахом! И я даже не знаю ни запаха их, ни цвета. Что же касается рыб, то я согласен, я их наловлю.

Однако визирь ответил так:

— К чему эти бесполезные слова? Ты слышал приказ султана?

И рыбак сказал:

— Эй, клянусь Аллахом! Один ковер или сто ковров, это без разницы, раз уж я стал поставщиком ковров!

И, хлопнув в ладоши, он, разгневанный, вышел из дворца и пошел к жене своей.

И жена, увидев его в таком состоянии, спросила:

— Почему ты сердишься?

А он ответил:

— Помолчи и, не говоря больше ни слова, встань и возьми то немногое, что у нас есть, нам надо бежать из этого края.

Она же спросила:

— Почему?

А он ответил:

— Потому что султан хочет убить меня через три дня.

И она спросила его:

— Почему?

А он ответил:

— Он хочет от меня ковер длиной в арпан и шириной в арпан для залы его дворца.

Она же спросила:

— И только?

Он ответил:

— Да.

И она сказала:

— Хорошо. Спи спокойно, а я завтра принесу тебе ковер, о котором идет речь, и ты разложишь его в царской зале.

Тогда он воскликнул:

— Только этого мне не хватало! Наверное, ты сошла с ума, как этот визирь! О женщина, мы что, ткачи?

Но она ответила:

— Если хочешь, ты получишь его прямо сейчас, этот ковер. Я пошлю, чтобы его тотчас забрали и привезли сюда.

И он ответил:

— Да, я предпочитаю получить его прямо сейчас, а не завтра. Это успокоит меня, и я смогу спокойно заснуть.

Тогда она сказала ему:

— Раз так, о муж мой, ради Аллаха, встань и иди в такое-то место, рядом с садами. Там ты найдешь дерево с искривленным стволом, а под ним будет колодец. Ты наклонишься над этим колодцем, заглянешь внутрь и крикнешь: «Эй ты, в колодце, твоя любезная подруга такая-то посылает тебе поклон вместе со мной и велит передать тебе, чтобы ты отдала ей веретено, которое она забыла у тебя вчера в спешке, торопясь вернуться домой до ночи, потому что мы хотим обставить нашу комнату и украсить ее с помощью этого веретена!»

И рыбак ответил жене своей:

— Хорошо.

И он, не задерживаясь, пошел к тому колодцу под деревом с искривленным стволом, посмотрел вниз и крикнул:

— Эй ты, любезная подруга твоя такая-то посылает тебе поклон вместе со мной и говорит: «Отдай веретено, которое она забыла у тебя, ибо мы хотим украсить комнату с помощью этого веретена!»

Тогда та, что была в колодце, — но лишь Аллах знает, кто она, — ответила ему:

— Могу ли я в чем-либо отказать возлюбленной подруге моей? Вот тебе веретено! Возьми его и иди украшать с его помощью комнату, как тебе будет угодно, а потом принеси мне его обратно.

И он ответил, что согласен, и взял веретено, которое увидел на краю колодца, положил его в карман и пошел по дороге к своему дому, говоря про себя: «Эта такая же сумасшедшая, как и жена моя». И он продолжил свой путь, пришел к жене и сказал ей:

— О дочь моего дяди, вот я принес тебе веретено!

И она сказала ему:

— Хорошо. Иди теперь к визирю, желающему твоей смерти, и скажи ему: «Дай мне большой гвоздь». И он даст тебе гвоздь, и ты прикрепишь его в одном конце большой залы, привяжешь к нему нитку этого веретена и растянешь ковер на такую длину и ширину, как тебе будет угодно.

Тогда рыбак сказал:

— О женщина, неужели ты хочешь, чтобы перед моей скорой смертью люди посмеялись надо мною, приняв меня за сумасшедшего? Неужели ты думаешь, что внутри этого веретена скрывается ковер?

Она же сказала ему, сердясь:

— Да идешь ты уже или нет? Помолчи, о муж мой, и лишь сделай, как я сказала!

И рыбак пошел во дворец с веретеном, говоря себе: «Нет силы и могущества, кроме как у Всеведущего Аллаха! О бедняга, настал, наверное, последний день жизни твоей!»

Но тут Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СОРОК ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она продолжила:

Помолчи, о муж мой, и лишь сделай, как я сказала!

И рыбак пошел во дворец с веретеном, говоря себе: «Нет силы и могущества, кроме как у Всеведущего Аллаха. О бедняга, настал, наверное, последний день жизни твоей!»

И рыбак пошел искать султана и визиря. И султан спросил его, отведя глаза в сторону:

— Где твой ковер, о рыбак?

И тот ответил:

— Он у меня!

И султан с визирем спросили его:

— И где же он?

А он ответил:

— Он здесь, в моем кармане!

И они стали смеяться над ним, говоря:

— Он вздумал шутить перед смертью!

И визирь спросил его насмешливо:

— Неужели ковер шириной в арпан — это шарик, который можно положить в карман?

Но рыбак возразил на это:

— Какое вам до этого дело? Вы просили у меня ковер, и я доставил его, и вам больше нечего требовать от меня. Вместо того чтобы смеяться надо мной, о визирь, встань и дай мне большой гвоздь — и ковер будет перед вами в этой зале.

Тогда визирь встал, посмеиваясь над безумием рыбака, взял гвоздь и сказал на ухо меченосцу:

— О меченосец, ты останешься стоять у двери залы. А так как рыбак не сможет, когда я вручу ему гвоздь, украсить зал ковром, как ему велено, то ты, не дожидаясь от меня иного приказа, выхватишь саблю и одним ударом снесешь ему голову.

И меченосец ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

И визирь пошел вручить гвоздь рыбаку, сказав ему:

— Ну, покажи нам теперь, где твой ковер!

Тогда рыбак укрепил гвоздь на одном конце залы, привязал к нему конец нити от веретена и крутанул веретено, говоря про себя: «Ну давай, накрути мне смерть, о проклятое!» Но тут по зале вдруг растянулся и разросся во все стороны великолепный ковер, какого во дворце не водилось. И султан с визирем долго изумленно таращились друг на друга, а рыбак молчал, ничего не говоря. Потом визирь как будто невзначай подмигнул султану и, повернувшись к рыбаку, сказал ему:

^{Но тут по зале вдруг растянулся и разросся во все стороны великолепный ковер, какого во дворце не водилось.}

— Султан доволен, и он говорит тебе: «Хорошо», но он просит тебя еще об одном.

И рыбак спросил его:

— И что же это такое?

А визирь ответил:

— Султан требует, чтобы ты привел к нему маленького мальчика. И этому мальчику должно быть всего восемь дней. И надо, чтобы он рассказал нашему господину султану одну историю. И эта история должна начинаться с выдумки и заканчиваться выдумкой.

И рыбак, услыхав это, сказал визирю:

— И только-то? Клянусь Аллахом! Об этом можно было и не просить. Только я до сих пор не знал, что восьмидневные дети могут говорить и рассказывать истории, начало которых — выдумка, а конец тоже выдумка, даже если эти дети — сыны ифритов.

А визирь воскликнул:

— Помолчи! Слово и желание султана должны быть выполнены. И мы даем тебе на это восемь дней сроку, и, если ты по истечении этого срока не приведешь мальчика, о котором идет речь, тебя постигнет красная смерть. Напиши на бумаге, что тебе известно это условие, и поставь свою подпись.

И рыбак сказал:

— Хорошо, вот моя подпись, о визирь, но поставь ее сам, потому что я не знаю, как расписываться. Я только и умею, что чинить свои сети. Бумага в твоих руках, делай с ней что хочешь и распишись на ней хоть сто раз подряд. Что же касается мальчика, то об этом один Аллах знает! Посмотрим, что из этого выйдет.

И визирь взял у рыбака бумагу и расписался на ней, а рыбак в гневе ушел.

И когда пришел он к жене своей, то сказал ей:

— Собирайся, нам надо бежать из этого края! Я тебе уже говорил это, а ты не захотела меня слушать! Вставай и пошли!

Она же сказала ему:

— Почему? По какой причине? Неужели веретено не накрутило ковер?

Он же ответил:

— Накрутило, но этот сучий сын, этот визирь теперь требует от меня маленького мальчика, восьми дней от роду, который должен будет рассказать историю, и в этой истории выдумка должна громоздиться на лжи. И они любезно дали мне для этого восемь дней сроку.

А жена ему ответила на это:

— Хорошо. Не печалься, о муж мой! Восемь дней еще не прошли, а до тех пор у нас есть время подумать об этом деле и найти дверь спасения.

И вот утром восьмого дня рыбак сказал жене своей:

— Ты не забыла про мальчика, которого я должен привести к султану? Сегодня конец срока!

И она сказала ему:

— Я помню. Иди к известному тебе колодцу под искривленным деревом. И ты начнешь с того, что вернешь веретено той, что живет в колодце, и любезно поблагодаришь ее. И тогда ты скажешь ей: «Эй ты, что в колодце, твоя любезная подруга такая-то посылает тебе привет и велит передать ей ребенка, который вчера родился, потому что он нам нужен для одного дела».

Услыхав эти слова, рыбак сказал супруге своей:

— Валлахи! Не видал никого столь глупого и безумного, как ты, кроме, может быть, этого чертова визиря! О чем ты говоришь, о женщина?! Визирь требует от меня восьмидневного мальчика, а ты на это предложила мне принести к нему новорожденного ребенка, умеющего красноречиво говорить и рассказывать истории!

Она же ответила:

— Не лезь ты в это дело! Иди и сделай лишь то, что я тебе велела!

И он воскликнул:

— Хорошо. Вот и настал последний день моей жизни на земле.

И он вышел из дома своего и шел, пока не добрался до колодца.

И он бросил в него веретено и громко крикнул:

— Вот твое веретено! — и добавил: — О ты, в колодце! Твоя дорогая подруга такая-то посылает тебе привет и говорит, чтобы ты одолжила ей новорожденного мальчика на день, потому что он нам нужен для одного дела. Только побыстрей, иначе моя голова слетит с плеч!

Тогда та, что обитала в колодце, — но только Аллах знает, кто она, — ответила:

— Вот он, возьми!

И рыбак взял протянутого ему малютку, и тогда та, что жила в колодце, сказала ему:

— Только произнеси над ним заклинание против сглаза!

И рыбак, взяв малыша, сказал над ним:

— Бисмиллах Рахмани Рахим!^[12]

И, держа его в объятиях, он пошел прочь и по дороге думал: «Разве бывают дети, даже тридцатидневные, а не такие, как этот, которые умеют говорить и рассказывать истории? Их нет даже среди самых удивительных сынов ифритов». Затем, чтобы получить ясное представление по этому вопросу, он обратился к запеленатому ребенку, которого нес на руках, и сказал ему:

— Давай, дитя мое, поговори со мной немного, чтобы я увидел и убедился, сегодня ли будет день моей смерти!

Однако ребенок, услышав громкий голос рыбака, испугался, лицо и внутренности его сжались от страха, и он сделал то же, что и все малые дети, а именно скорчил ужасную гримасу, заорал и обмочился. И когда рыбак, весь мокрый и злой, пришел к жене своей, он сказал ей:

— Вот, я принес этого ребенка! Да сохранит меня Аллах! Все, что умеет этот сучоныш, — это плакать и мочиться! Посмотри, как он меня изгадил!

Но жена ответила:

— Тебе не стоит думать об этом. Молись пророку, о муж мой, и делай, что я тебе говорю! Иди и без промедления отнеси это дитя к султану. И ты увидишь, умеет он говорить или нет. Только попроси для него три подушки, и положи их посреди залы, и поддержи его этими подушками, положив ему одну с правой стороны, одну с левой и одну за спину. И молись пророку!

И он ответил:

— Да пребудет над ним мир и молитва!

А потом он пошел, неся новорожденного на руках, разыскивать султана с визирем.

Когда визирь увидел приближающегося рыбака с запеленатым младенцем на руках, он рассмеялся и сказал:

— Это то самое дитя?

И рыбак ответил:

— Да.

И визирь повернулся к ребенку и сказал ему голосом, каким принято говорить с малышами:

— Дитя мое!

Но ребенок, вместо того чтобы заговорить, скорчил гримасу и начал плакать:

— Уа! Уа!

И очень довольный визирь пошел к султану и сказал ему:

— Я говорил с ребенком, но он не отвечал мне, а только плакал: «Уа! Уа!» Вот и конец жизни рыбака. Но доказательства этого должны быть сделаны только перед собранием визирей, эмиров и знатных особ, и я прочту им условия договора, который мы заключили с рыбаком, а после мы убьем его. И тогда ты сможешь возрадоваться с красавицей, и никто не будет иметь права сказать что-либо на твой счет.

И султан ответил:

— Именно так, о визирь!

И оба вошли в залу, где были собраны эмиры и чиновники. И туда привели рыбака, и визирь прочитал перед ними подписанный договор и сказал:

— Теперь, о рыбак, принеси дитя, которое будет говорить с нами!

И рыбак ответил:

— Пусть мне сначала дадут три подушки, и тогда ребенок заговорит!

И ему принесли три подушки, и рыбак положил ребенка на середину залы и подпер его тремя подушками.

И султан спросил у рыбака:

— Это тот самый ребенок, который поведает нам историю, лживую от начала и до конца?

Но прежде чем рыбак успел ответить, дитя вдруг сказало:

— Прежде всего приветствую тебя, о султан!

И визири, и эмиры, и все остальные изумились, услышав младенца. И визирь, ошеломленный так же, как и его помощники, вернул ребенку его приветствие и сказал ему:

— Расскажи нам, о мудрый, историю, которая вся — вранье!

И ребенок ответил ему:

— А вот! Однажды, когда я был еще совсем юн, я шел по полю в жару и встретил продавца арбузов, и, поскольку было жарко и мне очень хотелось пить, я купил арбуз за золотой динар. И я взял арбуз и отрезал от него изрядный кусок, который затем съел, и это меня слегка освежило. Потом я заглянул внутрь арбуза и увидел там город с крепостью. Тогда не раздумывая я поднял одну ногу, потом другую и вошел в арбуз. И я принялся бродить там, оглядывая магазины, дома и жителей арбузного города. И я продолжал идти так, пока не добрался до полей. И тут я увидел финиковую рощу, в которой было множество финиковых пальм, и каждая была высотой с мачту корабля. И поскольку душа моя страстно возжелала этих фиников и словно толкала меня к ним, я не смог устоять перед этим искушением и взобрался на финиковую пальму, чтобы сорвать два, три или четыре финика и съесть их. Однако я нашел на финиковой пальме феллахов, которые сеяли на ней пшеницу и срезали колосья, а другие феллахи их обмолачивали. А я, пройдя еще немного по финиковой пальме, встретил какого-то человека, который разбивал яйца на поле, и, присмотревшись повнимательнее, я увидел, что из всех разбитых яиц выходили маленькие цыплята. И петушки отходили в одну сторону, а курочки — в другую.

А я стоял и дивился, как быстро они росли, — прямо на глазах. И тогда я свел вместе петушков и молодых курочек и, оставив их наслаждаться друг другом, перешел на другую ветку финиковой пальмы. И там я встретил осла, который нес пирожные с обсыпкой из кунжута, и, поскольку душа моя возжаждала этих кунжутных пирожных, я взял одно из них и проглотил его в два-три укуса. И, съев его, я поднял глаза и снова оказался в арбузе. А потом арбуз замкнулся и снова стал целым, каким и был до этого. Вот какую историю я должен был вам рассказать.

Услышав эти слова новорожденного, султан сказал ему:

— Эй, эй, о шейх лжецов и корона на их голове! Эй, эй, ну ты и загнул! Неужели ты думаешь, что мы поверим хоть единому слову из этой чертовой истории! Эй! Валлахи! С каких это пор, например, в арбузах находятся города? И с каких это пор из разбитых яиц появляются цыплята? Признайся, маленький мудрец, что все это вранье от начала и до конца!

И ребенок ответил:

— Я ничего не отрицаю! Но и ты, о султан, не должен отрицать и не скрывать своих истинных чувств по отношению к этому бедному рыбаку, которого ты хочешь убить только для того, чтобы заполучить его красавицу жену, которую ты заметил на берегу. Как тебе не стыдно перед лицом Аллаха Всевидящего желать, будучи правителем и султаном, того, что не принадлежит тебе, и воровать добро у менее богатого и менее могущественного, как, например, у этого бедного рыбака? Клянусь Аллахом и заслугами пророка, — да пребудет над ним мир и молитва! — если ты наконец не оставишь в покое этого рыбака и не откажешься от своих дурных намерений по отношению к его жене, я уничтожу и тебя, и твоего визиря, и след ваш на земле, так что даже мухи не смогут найти тебя!

И, сказав эти страшные угрожающие слова, милый младенец всех поверг в изумление, а рыбаку сказал:

— Теперь, дядя, возьми меня и унеси отсюда в дом свой.

И рыбак взял новорожденного, этого маленького мудреца, и вышел из дворца, и никто его не остановил, и он, довольный, пошел к жене своей. И когда она узнала то, что ей предстояло узнать, она сказала ему:

— Тебе остается теперь пойти не откладывая и вернуть ребенка туда, где ты его взял. И не забудь передать привет и благодарность моей любезной подруге и спроси, как она себя чувствует.

И рыбак ответил:

— Хорошо, — и сделал то, что она велела.

После чего он вернулся в дом свой, совершил омовение и молитву, потом свое обычное дело с красавицей женой. И с тех пор они жили вместе счастливо и благополучно.

Вот и все, что случилось с ними.

И, рассказав эту историю, третий начальник стражи вернулся на свое место, а султан Бейбарс сказал:

— Какая славная история! Как жаль, о начальник Изз ад-Дин, что ты не рассказал нам о том, что произошло в последующие дни между султаном и рыбаком!

Тогда вперед выступил четвертый начальник стражи, которого звали Мохи ад-Дин^[13], и сказал:

— О мой повелитель, если ты позволишь, я расскажу тебе продолжение этой истории, которая гораздо удивительнее ее начала.

И султан Бейбарс сказал:

— Безусловно! От всего сердца и ума!

И тогда начальник стражи Мохи ад-Дин рассказал следующее:

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ЧЕТВЕРТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

Знай же, о царь времен, что с благословения Аллаха у рыбака и его красавицы жены родился ребенок мужского пола. И родители назвали этого мальчика Мухаммедом Премудрым в память о том дне, когда похожий малыш так их удивил. И этот их ребенок был красив, как его мать.

А у султана тоже был сын, такого же возраста, как и сын рыбака, но он был уродлив, и цвет его кожи был подобен цвету кожи сыновей феллахов.

Так вот, оба эти ребенка ходили в одну школу учиться читать и писать. И когда сын султана, который был удивительным лентяем, увидел сына рыбака, который был очень прилежным, он сказал ему, чтобы унизить:

— Эй, да будет утро твое счастливым, сын рыбака!

И Мухаммед Премудрый отвечал:

— Да будет счастливо утро и для тебя, о сын султана, и да побелит оно лицо твое, черное, как ремешки старых башмаков!

И оба мальчика ходили вместе в школу в течение года, всегда приветствуя друг друга таким образом. Но в конце концов сын султана пошел, рассердившись, рассказать об этом отцу, и он сказал ему: — Сын рыбака, этот пес, каждый день возвращает мне салам, говоря: «Ты, чья кожа черна, как ремешки старых башмаков».

Тогда султан рассердился, но поскольку он не осмелился из-за прошлого наказывать сына рыбака, он позвал шейха-учителя и сказал ему:

— О шейх, если ты захочешь прибить Мухаммеда, сына рыбака, я сделаю тебе прекрасный подарок и дам тебе наложниц и прекрасных белых рабынь.

А школьный учитель обрадовался и ответил:

— Как пожелаешь, о мой повелитель! Я каждый день буду избивать этого ребенка, пока он не умрет от такой пищи.

Поэтому, когда на следующий день Мухаммед Премудрый пришел в школу читать Коран, учитель сказал школьникам:

— Принесите все, что надо для наказания, и тащите сюда сына рыбака!

И школьники по обычаю схватили Мухаммеда, и повалили его на землю, и зажали ему ноги в деревянные колодки. А школьный учитель взял прут и стал бить мальчика по подошвам ног, пока из них не хлынула кровь и ноги его не распухли. И он сказал ему:

— Иншаллах, завтра я начну снова, о тупая башка!

И мальчик, как только его освободили из этого орудия пыток, сбежал из школы так быстро, как только мог. И пошел он к отцу и матери и сказал им:

— Видите! Шейх в школе избил меня до смерти из-за сына султана. Я больше не пойду в школу, и я хочу стать рыбаком, как отец.

И отец сказал ему:

— Хорошо, сын мой. — Он встал, дал ему сеть и корзину и сказал: — Возьми вот эти приспособления для рыбной ловли. А завтра отправляйся на рыбалку, и ты должен поймать ровно столько, сколько нужно для жизни.

И вот на следующий день на рассвете Мухаммед Премудрый пошел и забросил сеть в море. Но в сети оказался только одна-единственная барабулька. И Мухаммед вытащил сеть и сказал себе: «Я зажарю эту рыбку в чешуе и съем ее на обед». Поэтому он собрал немного сухой травы, веточек и кусочков дерева, поджег их и взял прут, чтобы поджарить ее на огне. Тогда рыбка открыла рот и обратилась к нему со словами:

— Не поджаривай меня, о Мухаммед! Я королева среди королев моря! Верни меня обратно нетронутой — и я пригожусь тебе во время несчастья, я приду к тебе на помощь в дни нужды!

И он ответил:

— Ладно, — и выпустил барабульку обратно в море.

Вот и все, что случилось с ним.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СОРОК ВТОРАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Не поджаривай меня, о Мухаммед! Я королева среди королев моря! Верни меня обратно нетронутой — и я пригожусь тебе во время несчастья, я приду к тебе на помощь в дни нужды!

И он ответил:

— Ладно, — и выпустил барабульку обратно в море.

Вот и все, что случилось с ним.

Что же касается султана, то через два дня он призвал учителя и спросил его:

— Ты побил мальчишку Мухаммеда, сына рыбака?

И школьный учитель ответил:

— В первый же день я избил его так, что он едва не упал в обморок. А потом он убежал и не вернулся. И он теперь, наверное, рыбак, как и его отец.

И султан прогнал его, сказав:

— Уходи, о собачий сын! Да будет проклят твой отец и пусть твоя дочь выйдет замуж за свинью!

После чего султан позвал своего визиря и сказал ему:

— Мальчишка не умер. Что же мы будем делать?

И визирь ответил султану:

— Я найду способ, как умертвить его.

И султан спросил его:

— И как же ты собираешься это устроить?

Он же ответил:

— Я знаю одну очень красивую девушку, дочь султана Зеленых Земель. Эти земли далеко отсюда, на расстоянии семилетнего путешествия, мы прикажем привести сюда сына рыбака, и я скажу ему: «Султан, наш повелитель, очень уважает тебя и рассчитывает на твою доблесть, поэтому тебе нужно отправиться в Зеленые Земли и привезти оттуда дочь султана этой страны, потому что наш господин султан хочет жениться на ней, и никто не может привезти эту принцессу, кроме тебя».

И султан ответил визирю:

— Это хорошо. Пусть приведут мальчика.

Тогда визирь призвал отрока Мухаммеда и сказал ему:

— Наш господин султан хочет отправить тебя в Зеленые Земли, чтобы ты привез ему оттуда дочь султана.

И тот ответил:

— И с каких это пор я знаю дорогу в эти земли?

А визирь сказал:

— Это приказ.

Тогда расстроенный Мухаммед Премудрый пришел к матери своей и все ей поведал.

И сказала ему мать:

— Пойди со своим горем к реке, туда, где она впадает в море, и твое горе рассеется само собой.

И Мухаммед грустно побрел к устью реки.

И когда он бродил в расстройстве по берегу туда и сюда, ходил вверх и вниз, из моря вышла барабулька и поприветствовала его. И она спросила его:

— Почему ты в печали, о Мухаммед Премудрый?

И он ответил:

— И не спрашивай, потому что помочь мне невозможно.

И рыбка сказала ему:

— Все в руках Аллаха! Говори!

И он сказал:

— О барабулька, проклятый визирь сказал мне: «Ты должен привезти для нас дочь султана Зеленых Земель».

И барабулька сказала ему:

— Хорошо. Пойди к султану и скажи ему: «Я собираюсь отправиться в Зеленые Земли за дочерью тамошнего правителя. Однако для этого вы должны позволить мне построить золоченый корабль. И это золото для него должно быть взято из запасов твоего визиря».

И Мухаммед пошел к султану сказать, что ему велела барабулька. И султан не мог поступить иначе, как только позволив ему построить золоченый корабль из золота визиря. А визирь в результате повесил нос до земли и чуть не умер от огорчения и злости. А Мухаммед взошел на золоченый корабль и поплыл на нем вверх по реке.

А барабулька, его верный друг, плыла впереди него, показывая ему путь и проводя его через все разветвления и рукава реки, пока в конце концов он не достиг Зеленых Земель. И Мухаммед Премудрый послал в город глашатая, который кричал: «Каждый, будь то женщина, мужчина или ребенок, молодой или старый, может спуститься к реке, чтобы посмотреть на золоченый корабль Мухаммеда Премудрого, сына рыбака!»

И вскоре все жители города, взрослые и дети, мужчины и женщины, спустились к реке и стали разглядывать золоченый корабль. И они продолжали глазеть на него целых восемь дней. И тогда дочь султана Зеленых Земель тоже не смогла устоять перед любопытством и сказала отцу своему:

— О отец мой, я тоже хочу пойти, как и другие, и полюбоваться кораблем.

И правитель Зеленых Земель согласился на это и приказал заранее кричать по всему городу, что никто — ни мужчина, ни женщина — не должен был выходить из дома в тот день или ходить по берегу, когда принцесса пойдет смотреть на корабль.

И вот дочь местного султана отправилась на берег полюбоваться золоченым кораблем. И она спросила Премудрого Мухаммеда знаками, может ли она взойти на корабль и посмотреть на него также и внутри. И Мухаммед сделал головой и глазами знак, означающий «да», и она поднялась на палубу и начала осматривать корабль. И когда Мухаммед увидел, что она увлеклась осмотром, он молча скинул концы, держащие корабль у пристани, поднял парус и отчалил.

И когда дочь султана Зеленых Земель закончила свой визит, она захотела сойти на берег, но, поднявшись на палубу, увидела, что корабль уже довольно далеко от города ее отца. Поэтому она спросила капитана:

— Куда ты меня увозишь, о Премудрый?

А он ответил:

— Я увожу тебя к моему султану, чтобы он мог жениться на тебе.

Она же сказала ему:

— Неужели этот султан красивее тебя, о Премудрый?

И он ответил:

— Я не знаю. Решай сама. Ты сама скоро увидишь это собственными глазами.

Тогда она сняла кольцо со своего пальца и бросила его в реку. Но в это время барабулька тут же схватила его своим ртом и поплыла вперед, указывая кораблю путь. Принцесса подивилась этому и сказала Премудрому:

— Я не выйду замуж ни за кого, кроме тебя. И я хочу принадлежать здесь тебе по своей воле.

И Мухаммед сказал ей:

— Хорошо. Будь по-твоему.

И он взял ее и насладился ее девственностью. И так они радовали друг друга во время всего пути. И когда они достигли своей цели, Мухаммед, сын рыбака, пошел к султану и сказал ему:

— А вот и я. Я привез тебе дочь правителя Зеленых Земель. Но она просит передать тебе, что не сойдет с корабля, если ты не расстелешь для нее зеленые шелковые ковры по земле, по которым она пройдет в твой дворец. И тогда ты увидишь, как грациозна ее походка.

^{Тогда принцесса Зеленых Земель покинула корабль и пошла по зеленым коврам, покачивая прекрасным станом.}

И султан согласился на это и приказал скупить все зеленые шелковые ковры, которые были в ковровых рядах, на деньги визиря и, несмотря на его повисший нос, расстелить их на земле до самого корабля.

Тогда принцесса Зеленых Земель покинула корабль и пошла по зеленым коврам, покачивая прекрасным станом так, что у всех захватывало дух. И султан видел это и восхищался ее красотой. И когда она вошла во дворец, он сказал ей:

— Я собираюсь подписать с тобой брачный договор сегодня вечером.

И тогда красавица сказала ему:

— Хорошо. Но если ты хочешь жениться на мне, принеси мне мое кольцо, которое упало с моего пальца в реку. И тогда мы составим договор и ты женишься на мне.

(Однако это кольцо королева-барабулька уже подарила своему другу Мухаммеду Премудрому, сыну рыбака.)

Тогда султан позвал своего визиря и сказал ему:

— Послушай, с пальца этой красавицы в реку упало кольцо. И что нам теперь делать? Кто может принести его нам?

И визирь ответил:

— Кто же может вернуть его нам, если не Мухаммед, сын рыбака, этот проклятый, этот ифрит!

Однако он сказал это только для того, чтобы поставить Мухаммеда в безвыходное положение. И султан тотчас же приказал привести сына рыбака. И когда его привели, султан с визирем сказали ему:

— Говорят, есть кольцо, которое упало с пальца привезенной тобой красавицы в реку, и никто не может достать его, кроме тебя.

И Мухаммед, сын рыбака, ответил:

— Хорошо. Возьми, вот это кольцо!

И султан взял кольцо и пошел, чтобы отнести его красавице из Зеленых Земель, и он сказал ей:

— Вот твое кольцо, возьми и позволь мне заключить с тобой брачный договор сегодня вечером!

И красавица сказала ему:

— Хорошо. Но в моей стране, когда девушка выходит замуж, есть один обычай.

И султан сказал ей:

— Ладно, расскажи мне о нем.

Она же сказала:

— Мы выкапываем канаву от дома жениха до моря, закладываем ее вязанками хвороста и поджигаем. А жених бросается в огонь и идет к морю, где совершает омовение, а затем идет к своей невесте. И таким образом он очищается огнем и водой.

Но, дойдя до этого места, Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла, отложив продолжение своего рассказа до следующей ночи.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СОРОК ТРЕТЬЯ НОЧЬ,

она сказала:

Так проводят брачную церемонию в моей стране.

Тогда султан, который был страстно влюблен в красавицу, приказал вырыть эту канаву и наполнить ее вязанками хвороста, и он позвал своего визиря и сказал ему:

— Завтра будь готов последовать за мною.

А на следующий день, когда пришло время поджигать эту канаву с хворостом, визирь сказал султану:

— Будет лучше, если в нее сначала прыгнет Мухаммед, сын рыбака, тогда мы сможем посмотреть, что из этого выйдет. И если он останется живым и здоровым, тогда и мы последуем за ним.

И султан согласился с этим.

А в это время барабулька подплыла к кораблю своего друга и сказала ему:

— Послушай, если султан призовет тебя и скажет: «Бросайся в этот огонь!», ты не бойся, заткни уши, произнеси охранное заклинание: «Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного!» — и тогда без страха бросайся в огненную канаву.

И вот султан велел поджечь вязанки хвороста. И привели Мухаммеда, и он сказал ему:

— Бросайся в огонь и иди к морю, ты ведь сможешь, ибо ты Премудрый!

Он же ответил:

— Твой приказ в голове моей и в глазах моих! Как прикажешь!

И он заткнул уши, произнес в уме своем охранную формулу и решительно шагнул в огонь. И он вышел из моря красивее, чем был. И все это видели и были поражены его красотою.

Тогда визирь сказал султану:

— Теперь и нам надо войти в огонь, чтобы выйти такими же прекрасными, как сын рыбака, этот проклятый! И позови своего сына, чтобы он тоже прыгнул вместе с нами и стал таким же красивым, какими станем мы.

И султан позвал своего сына, уродливого, лицо которого цветом было похоже на ремешки старых башмаков. И все трое взялись за руки, бросились в огонь и… стали кучей пепла.

Тогда Мухаммед Премудрый, сын рыбака, подошел к молодой красавице принцессе, дочери султана Зеленых Земель, заключил с нею брачный договор и женился на ней. И он сел на трон царства, и стал его правителем и султаном. И он велел позвать своих отца и мать, и они все вместе стали жить во дворце в полном блаженстве и гармонии, довольные и процветающие. Хвала Аллаху, Господину процветания, удовлетворенности, блаженства и гармонии!

И когда начальник стражи Мохи ад-Дин рассказал эту историю, султан Бейбарс поблагодарил его и выразил свое удовлетворение, и четвертый начальник стражи вернулся на свое место.

Тогда вышел пятый начальник стражи, по имени Нур ад-Дин^[14], и, поцеловав землю между рук султана Бейбарса, сказал:

— О наш повелитель и венец голов наших, я расскажу тебе историю, которой нет равных среди других историй.

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ПЯТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

Жил когда-то султан. И этот султан в один из дней среди прочих дней позвал своего визиря и сказал ему:

— О визирь мой!

И тот ответил:

— Слушаюсь и повинуюсь! Что прикажешь?

И султан сказал ему:

— Я хочу, чтобы ты приказал составить и выгравировать для меня такую надпись, сила которой была бы такой, что, будучи счастлив, я не стал бы гневаться, а будучи зол, не возрадовался бы. И необходимо чтобы тот, кто выгравирует эту надпись, сообщил ей должную силу. И у тебя есть три дня, чтобы выполнить это.

Тогда визирь пошел к мастерам, которые обычно делают печати и амулеты, и сказал им:

— Сделайте надпись для султана.

И он рассказал им, что потребовал султан. Но никто из них не хотел браться за такое мудреное дело. Тогда визирь покинул их в ярости, и он сказал себе: «Я не найду, что мне нужно, в этом городе. Мне нужно поехать в другие края».

И он покинул свой город, и, проезжая по сельской местности, он встретил арабского шейха, который молотил пшеницу на своем поле. И он поприветствовал его, сказав:

— Мир тебе, о арабский шейх!

И шейх вернул ему его приветствие и сказал:

— Йа сиди, куда ты идешь в такую жару?

Он же ответил:

— Я путешествую из-за дела, которое поручил мне султан.

И арабский шейх спросил его:

— Что это за дело?

И он ответил:

— Султан просит меня сделать для него надпись, сила которой была бы таковой, чтобы, будучи счастлив, он не стал бы гневаться, а будучи зол, не возрадовался бы.

И шейх сказал ему:

— И только-то? — И когда визирь ответил: «Да!», он сказал ему: — Хорошо. Присядь, а я принесу тебе поесть.

И шейх на мгновение покинул визиря и подошел к дочери своей, которую звали Ясмин, и сказал ей:

— О дочь моя, приготовь гостю поесть.

Она же спросила:

— И откуда этот господин?

И он ответил:

— От султана.

Она же спросила:

— И чего он хочет?

И отец рассказал ей об этом деле. Но нет смысла повторять это.

Тогда Ясмин, дочь арабов, приготовила блюдо из тридцати яиц, в котором было много сладкого масла, дала его отцу своему с семью хлебными лепешками и сказала ему:

— Подай это страннику и скажи ему: «Дочь моя Ясмин, дочь арабов, приветствует тебя и говорит, что именно она изготовит для тебя эту надпись. И она также велела сказать тебе: «Месяцу исполнилось тридцать дней, на море прилив, и семь дней составляют неделю»».

И ее отец ответил:

— Хорошо, — взял блюдо и ушел.

И когда он шел, масло из тарелки растеклось по его руке, поэтому он поставил блюдо на землю, взял одну из лепешек, вытер ею масло с рук своих и съел ее, а также яйцо, которое ему так хотелось съесть. После чего он поднялся и понес обед визирю, и он сказал ему:

— Дочь моя Ясмин, дочь арабов, посылает тебе привет и говорит, что именно она изготовит для тебя нужную надпись. И кроме того, она велела сказать тебе: «Месяцу исполнилось тридцать дней, на море прилив, и семь дней составляют неделю».

И визирь ответил:

— Сначала поедим, а там видно будет.

И когда он наелся, то сказал отцу Ясмин:

— Скажи ей, пусть она сделает для меня надпись, но месяцу не хватило одного дня, на море отлив, и на неделе было всего шесть дней.

Тогда арабский шейх вернулся к своей дочери и сказал ей:

— Визирь велел тебе сделать надпись, но месяцу не хватило одного дня, на море отлив, и на неделе было всего шесть дней.

Тогда девушка сказала ему:

— Как тебе не стыдно, отец мой, что ты сделал?! Я даю тебе отнести еду, а ты по пути съедаешь яйцо, лепешку и приносишь блюдо без масла!

Он же ответил:

— Валлахи, это правда! Но, о дочь моя, блюдо было полно масла, оно и пролилось мне на руку, поэтому я и вытер масло лепешкой, которую съел, а потом мне захотелось съесть яйцо, я съел и его.

Она же сказала:

— Ладно, это не имеет значения. Давай я сделаю надпись.

И она подготовила все для письма и составила такую надпись: «Любое чувство, боль или радость, приходит к нам от Аллаха». И она послала эту надпись визирю, который взял ее и, поблагодарив Ясмин, дочь арабов, ушел, чтобы отнести ее султану.

И султан, взяв эту надпись и прочитав ее, спросил визиря:

— Кто сделал эту надпись?

И визирь ответил:

— Девушка по имени Ясмин, дочь арабов.

И султан сказал визирю:

— Приведи меня в дом отца ее, чтобы я мог жениться на его дочери.

Тогда визирь взял султана за руку и пошел с ним, чтобы найти арабского шейха. И, найдя его, он сказали ему:

— О арабский шейх, мы пришли породниться с тобою.

Он же ответил:

— Это возможно. Но как?

И визирь ответил:

— Твою дочь Ясмин хочет взять за себя наш господин султан, который перед глазами твоими.

И шейх ответил:

— Хорошо. Мы слуги его. Но пусть мою дочь положат на одну чашу весов, а на другую — золото. И пусть вес этих чаш станет равным, потому что Ясмин дорога сердцу отца своего.

И визирь ответил:

— Не вижу никаких препятствий.

И они пошли за золотом, чтобы положить его на чашу весов, а арабский шейх усадил свою дочь на другую чашу. И когда девушка и золото уравновесились, сразу же написали брачный договор. И султан устроил большой праздник в арабской деревне. И в ту же ночь он вошел в дом юницы, в дом отца ее, и забрал ее девственность и порадовался вместе с нею. А утром он ушел вместе с нею и устроил ее во дворце своем.

И прошло некоторое время, и арабская красавица Ясмин во дворце султана стала томиться и затосковала до последних пределов.

И тогда султан вызвал к ней доктора и сказал ему:

— Пойди поскорее и осмотри Ясмин, дочь арабов. Я не знаю, почему она так тоскует и худеет.

И доктор пошел и осмотрел Ясмин.

Затемон вернулся к султану и сказал ему:

— Она не привыкла жить в городе, потому что она деревенская девушка, и ее грудь сжимается из-за нехватки воздуха.

И султан спросил:

— И что же делать?

А врач ответил:

— Пусть для нее построит дворец у моря, где она сможет дышать свежим воздухом, и она станет еще красивее, чем была.

И султан немедленно приказал каменщикам построить дворец у моря. Когда же он был закончен, томящаяся Ясмин, дочь арабов, была туда доставлена.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Немедленно приказал каменщикам построить дворец у моря. Когда же он был закончен, томящаяся Ясмин, дочь арабов, была туда доставлена. И после того как она прожила в этом дворце некоторое время, худоба ее прошла и она перестала томиться.

И вот однажды, когда, прислонившись к окну, смотрела на море, она увидела, как на берег к подножию дворца пришел рыбак, чтобы забросить сеть свою. И когда он вытащил ее, не увидел внутри ничего, кроме камней и пустых раковин. И рыбак расстроился, а Ясмин заговорила с ним и сказала ему:

— О рыбак, если ты захочешь снова забросить сеть в море на мою удачу, я дам тебе золотой динар.

И рыбак ответил:

— Хорошо, о госпожа моя.

И он забросил сеть в море на удачу Ясмин, дочери арабов. Он вытащил ее и нашел там медный кувшин. И он показал его Ясмин, которая завернулась в накидку, спустилась к рыбаку и сказала ему:

— Вот тебе динар, отдай мне кувшин.

Но рыбак ответил:

— Нет, ради Аллаха! Я отдам тебе кувшин не за динар, а лишь в обмен на невинный поцелуй в щеку.

И когда они беседовали так, стоя рядом, их случайно увидел султан. Бросился на рыбака, убил его мечом своим и бросил тело его в море. Затем он повернулся к Ясмин, дочери арабов, и сказал ей:

— Я больше не хочу тебя видеть! Иди куда хочешь!

И она ушла. И шла два дня и две ночи, томимая голодом и жаждой. И пришла в город, села у дверей лавки какого-то купца и сидела там с утра до полуденной молитвы.

И тогда купец сказал ей:

— О госпожа, ты сидишь здесь с самого утра. Почему?

Она же ответила:

— Я нездешняя, и я никого не знаю в этом городе. И я ничего не ела и не пила уже два дня.

Тогда купец позвал своего негра и сказал ему:

— Забери отсюда эту госпожу и отведи ее ко мне домой. И скажи там, чтобы ей дали еду и питье.

И негр привел Ясмин в дом купца и сказал жене его, своей хозяйке:

— Мой господин велит тебе дать этой девушке еду и питье.

А жена купца посмотрела на Ясмин, разглядела ее и воспылала к ней ревностью, ибо та была красивее ее. И она повернулась к негру и сказала ему:

— Хорошо. Отведи госпожу в курятник на заднем дворе. И негр взял Ясмин за руку и отвел ее в курятник.

И Ясмин оставалась там до вечера, а жена купца никоим образом не заботилась о ней, не давая ни есть, ни пить. И тогда Ясмин, дочь арабов, вспомнила о медном кувшине, который был у нее под рукой, и она сказала себе: «Посмотрим, может, там есть немного воды, и я смогу попить». И, думая так, она взяла кувшин и откинула крышку — и тут же из кувшина явилась чаша с водой, и Ясмин помыла в ней руки. Затем она подняла глаза и увидела перед собой поднос с едой и напитками в бутылях. И она ела, пила и была счастлива. Затем снова откинула крышку кувшина — и из него вышли десять молодых белых рабынь с кастаньетами в руках, которые начали танцевать в курятнике. И когда они закончили свои танцы, каждая из них бросила по десять кошельков с золотом на колени Ясмин. А потом все они исчезли в кувшине.

И Ясмин, дочь арабов, оставалась в курятнике целых три дня, и она ела, пила и веселилась с молодыми девушками, выходившими из кувшина. И каждый раз после танцев, перед тем как исчезнуть в кувшине, они бросали ей кошельки, наполненные золотом, и в конце концов курятник был заполнен им чуть ли не до потолка.

Однако в конце третьего дня негр купца зашел на задний двор, чтобы удовлетворить малую нужду. И он увидел Ясмин и был удивлен этому, потому что, по словам жены купца, она уже давно должна была уйти. И Ясмин сказала ему:

— Твой господин послал меня сюда, чтобы ты мог накормить меня или же оставить меня тут умирать от голода и жажды?

И раб ответил:

— Мой господин думал, что тебе дали хлеба и воды и что ты ушла в тот же день.

Затем он поспешил к своему хозяину в лавку и сказал ему:

— Йа сиди, бедная девушка, которую вы отправили со мной в дом три дня назад, оставалась все это время на заднем дворе, в курятнике, и у нее не было ни еды, ни питья.

И тогда купец, который был хорошим человеком, разозлился, и он немедленно вышел из лавки и пошел к жене своей. И он крикнул ей:

— Почему, черт возьми, ты не дала этой бедной девушке поесть?!

И он принялся бить ее, пока его рука не устала. Потом взял хлеб и что-то еще из съестного, пришел на задний двор и сказал Ясмин:

— Вот, возьми и поешь. И не вини нас за то, что мы что-то забыли.

Она же ответила:

— Пусть Аллах вознаградит тебя за доброту твою! Твои заботы достигли своей цели. А теперь, если хочешь продлить заботы, я попрошу тебя об одной вещи.

И он сказал:

— Говори, я слушаю.

И она сказала:

— Я хочу, чтобы ты построил для меня дворец в таком-то городе, который был бы вдвое красивее дворца султана.

И он ответил:

— На свете нет ничего невозможного! Конечно!

И она сказала:

— Вот золото для этого. Возьми сколько хочешь. И если каменщики обычно берут за свою работу драхму, ты будешь давать им четыре, чтобы ускорить строительство.

И купец ответил, что согласен. И он взял деньги и пошел собирать каменщиков и архитекторов, которые за короткое время построили дворец вдвое краше, чем дворец султана. А затем он вернулся в курятник к Ясмин, дочери арабов, и сказал ей:

— Йа ситти, дворец закончен.

А она сказала ему:

— Вот деньги. Возьми их и пойди купи мебель и ковры для дворца. И приведи иноземных слуг-негров, которые не знают арабского.

И купец пошел покупать мебель и ковры и добывать слуг, о которых шла речь и которые не понимали по-арабски, а потом он вернулся в курятник, чтобы сказать Ясмин, дочери арабов:

— О госпожа моя, теперь все в порядке! Будь любезна прийти и стать владелицей дворца своего!

И Ясмин, дочь арабов, прежде чем покинуть курятник, сказала купцу:

— Курятник, где я нахожусь, по-прежнему полон золота до потолка. Возьми его себе в качестве подарка от меня и за все твои хлопоты.

И она простилась с купцом.

И это все, что было с ним.

Что же касается Ясмин, то она вошла во дворец и, купив себе великолепную царскую одежду, облачилась в нее и села на трон. И она выглядела как блистательный правитель.

И это все, что было с нею.

Что же касается ее мужа-султана, который убил рыбака и отрекся от нее, то через некоторое время он успокоился и стал вспоминать ее по ночам. И потому он позвал своего визиря и сказал ему:

— О визирь!

И тот ответил:

— Слушаю, мой повелитель!

И султан сказал ему:

— Давай переоденемся и отправимся на поиски жены моей Ясмин, дочери арабов.

Визирь же ответил:

— Слушаю и повинуюсь!

И они переоделись, покинули дворец и шли два дня в поисках Ясмин, дочери арабов, расспрашивая о ней всех встречных. И вот наконец они добрались до такого-то города, где она построила себе дворец. И они увидели его, и султан сказал визирю:

— Этот дворец здесь новый, потому что я его не видел во время своих прежних путешествий. Интересно, кому он может принадлежать?

И визирь ответил:

— Не знаю. Возможно, он принадлежит какому-то иноземному правителю, который покорил этот город, а мы об этом и не знали.

И султан сказал:

— Ради Аллаха! Может, это и так. А чтобы проверить это, мы отправим в этот город глашатая, который будет кричать, чтобы никто не зажигал свет в домах в эту ночь. Таким образом мы узнаем, являются ли люди, которые живут в этом городе, нашими послушными подданными или их покорил иноземный правитель.

И действительно, глашатай султана прошел через весь город, выкрикивая этот приказ. И когда наступила ночь, султан с визирем пошли бродить по городским кварталам. И они увидели, что нигде не было света, кроме как в великолепном дворце, которого они раньше не видели. И оттуда доносились песнопения и звуки теорб^[15], лютней и гитар.

И тогда визирь сказал султану:

— Вот видишь! Я же говорил, что этот город больше нам не принадлежит и что в этом дворце поселился иноземный правитель!

И султан ответил:

— Возможно. Давай выясним это у дворцового стража.

И они пошли, чтобы расспросить стража. Но поскольку он был варваром и не понимал ни слова по-арабски, то он отвечал им на каждый вопрос: «Шану», что на его языке означало: «Не знаю». И султан с визирем ушли и не могли спокойно заснуть в эту ночью от мучивших их опасений и страхов.

А утром султан сказал визирю:

— Скажи глашатаю, пусть снова кричит по городу, чтобы никто не зажигал свет этой ночью. Так мы еще раз убедимся в увиденном.

И глашатай прокричал волю султана. Настала ночь, и султан пошел со своим визирем бродить по городу. И они увидели, что во всех домах царила тьма, кроме дворца, где свет горел вдвое ярче, чем ночью ранее.

И визирь сказал султану:

— Теперь ты уверен в том, что я сказал тебе о взятия этого края чужеземным правителем?

И султан ответил:

— Значит, это правда! Но что же нам делать?

А визирь сказал:

— Пойдем спать, а завтра посмотрим.

А на следующий день визирь сказал султану:

— Пойдем погулять, как и все остальные, под стенами дворца. Я оставлю тебя внизу, а сам пройду тихонько внутрь, чтобы увидеть собственными глазами и услышать собственными ушами, из какой страны этот правитель.

И вот когда они подошли к привратнику, а тот отвернулся, визирю удалось прошмыгнуть мимо него, и он сумел пробраться в тронную залу. И когда он увидел Ясмин, дочь арабов, он поприветствовал ее, полагая, что приветствует молодого правителя. И она вернула ему его приветствие и предложила сесть. И когда он сел, Ясмин, дочь арабов, которая узнала визиря, но не знала о присутствии в городе ее супруга-султана, откинула крышку кувшина — и угощение было подано, и десять прекрасных белых рабынь вышли из кувшина и начали танцевать с кастаньетами. И после танца каждая из них бросила на колени Ясмин десять кошельков с золотом. И она взяла их и отдала визирю, сказав ему:

— Прими их как дар, потому что я вижу, ты беден.

И визирь поцеловал ее руку и сказал ей:

— Пусть Аллах дарует тебе победу над твоими врагами, о царь времен, и пусть Он продлит твои дни для нас!

А затем он ушел и пошел к султану, который сидел рядом с привратником у ворот дворца. И султан спросил визиря:

— И что ты там видел, о визирь мой?

И визирь ответил:

— Ох! Я же говорил тебе, что этот край был отобран у нас! И веришь ли, мне дали сто кошельков с золотом в подарок и сказали: «Возьми это, потому что ты бедняк». Именно так и сказали! Можно ли после этого сомневаться в том, что этот город и этот край захвачены?!

И султан сказал:

— Ты правда так думаешь? Тогда я тоже постараюсь усыпить бдительность привратника и пройти наверх, в тронную залу, чтобы увидеть этого правителя.

И он сделал то, что сказал. И когда Ясмин, дочь арабов, увидела его, она не показала виду, что узнала его. И она поднялась со своего трона в его честь и сказала:

— Будь добр, сядь!

И когда султан увидел, что человек, которого он считал иностранным правителем, встал в его честь, его сердце успокоилось, и он сказал себе: «Это, конечно, мой подданный, а не иноземный правитель, иначе он не стал бы так вставать передо мною». И он сел на указанное ему на место, и были поданы закуски, и он ел, пил и был счастлив. И, подкрепившись таким образом, он спросил Ясмин, дочь арабов:

— О незнакомые мне люди, кто вы?

И Ясмин, дочь арабов, улыбнулась и ответила:

— Мы богатые люди.

И, сказав так, она открыла кувшин — и тут же из него вышли десять чудесных белых рабынь, которые начали танцевать с кастаньетами. И прежде чем исчезнуть, каждая из них бросила на колени Ясмин десять кошельков с золотом.

И султан удивился и был на грани восхищения…

Но тут Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СОРОК ПЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И Ясмин, дочь арабов, улыбнулась и ответила:

— Мы богатые люди.

И, сказав так, она открыла кувшин — и тут же из него вышли десять чудесных белых рабынь, которые начали танцевать с кастаньетами. И прежде чем исчезнуть, каждая из них бросила на колени Ясмин десять кошельков с золотом.

И султан удивился и был на грани восхищения, и он сказал Ясмин, дочери арабов:

— Скажи, брат мой, где ты купил этот удивительный кувшин?

Она же ответила:

— Я не покупал его за деньги.

Тогда он спросил:

— Так за что же ты купил его?

И она сказала:

— Я увидел этот кувшин в доме одного человека и сказал ему: «Отдай мне этот кувшин за что хочешь». И он ответил: «Этот кувшин не продается и не покупается. Но если ты хочешь, чтобы я отдал его тебе, пойди и сделай со мной то, что петух делает с курицей, и тогда я отдам тебе кувшин». И тогда я сделал то, что он хотел. И он отдал мне кувшин.

И Ясмин говорила так только потому, что у нее был один план.

И когда султан услышал эти ее слова, он сказал:

— Что ж, хорошо, это нетрудно. И ты тоже мог бы сделать это со мною, если решишься отдать мне кувшин, и даже дважды.

А Ясмин, дочь арабов, сказала:

— Нет, дважды недостаточно, иначе Аллах не откроет дверь для милостей Своих.

Тогда он сказал:

— Ну ладно, тогда сделай это со мной четыре раза за этот кувшин.

И Ясмин, дочь арабов, сказала ему:

— Хорошо, встань и иди в ту комнату.

И они вошли один за другим в комнату. И когда Ясмин, дочь арабов, увидела, что султан принял нужную позу, для того чтобы заполучить этот кувшин, она стала так смеяться, что упала на спину. Затем она сказала султану:

— Машаллах^[16], о царь времен! Неужели ты, султан, хочешь, чтобы тебя поимели за кувшин?! О чем же ты думал тогда, когда взял на себя грех убить рыбака, который сказал мне: «Я отдам тебе кувшин в обмен на невинный поцелуй в щеку»?!

Услышав эти слова, султан был ошеломлен и поражен. И тогда он узнал Ясмин, дочь арабов, засмеялся и сказал ей:

— Так это ты? И все придумала ты?

И он поцеловал ее и помирился с нею. И потом они жили вместе в полной гармонии, довольстве и согласии. Хвала Аллаху, Создателю гармонии и Распределителю счастья и процветания!

И, рассказав таким образом историю о Ясмин, дочери арабов, начальник стражи Нур ад-Дин замолк. И, выслушав ее, султан Бейбарс был очень доволен и сказал ему:

— Клянусь Аллахом, это необыкновенная история!

Затем шестой начальник стражи, которого звали Гамаль ад-Дин^[17], подошел к Бейбарсу и сказал:

— О царь времен, если позволишь, я расскажу тебе историю, которая тебе, безусловно, понравится.

И Бейбарс сказал ему:

— Ну конечно! Разрешаю!

И начальник стражи Гамаль ад-Дин начал так:

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ШЕСТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

Однажды, о правитель времен, жил султан, у которого была дочь.

И принцесса эта была очень красива, и все ее очень любили и баловали. И кроме того, она была очень кокетливой. А звали ее Далайла.

И вот однажды она сидела и расчесывала волосы. И нашла в голове маленькую вошь. И она некоторое время рассматривала ее, а потом встала, захватила ее пальцами и пошла в погреб, где хранились огромные глиняные горшки с маслом и медом. Открыла большой горшок с маслом, аккуратно положила вошь на масло, закрыла крышку горшка и ушла.

Прошли дни, прошли годы. И принцесса Далайла достигла своего пятнадцатилетия, давно позабыв о вши, которую она оставила в горшке.

Но вот в один из дней вошь, которая тоже подросла, разбила огромный горшок и вышла из него, схожая по размеру, внешнему обличью и по рогам с нильским буйволом. И смотритель, который в это время дежурил в погребе, в ужасе убежал и позвал на помощь слуг. И они окружили вошь, схватили ее за рога и притащили к султану.

И султан спросил:

— Что это такое?

А принцесса Далайла, которая стояла рядом, воскликнула:

— О! Да это моя вошь!

И изумленный султан спросил ее:

— Как это, дочь моя?

А она ответила:

— Когда я была маленькой, я однажды расчесывала волосы и нашла эту вошь у себя на голове. И я взяла и засунула ее в огромный горшок с маслом. А теперь она выросла, стала огромной и разбила этот горшок.

И султан, услышав это, сказал дочери своей:

— О дочь моя, настало время тебе выйти замуж. Вот смотри, эта вошь нынче разбила горшок, а завтра того и гляди ты разломаешь стену дворца, чтобы пойти знакомиться с мужчинами. Вот почему надо поскорее выдать тебя замуж. И да защитит нас Аллах от разбитых вещей!

Затем султан повернулся к визирю своему и сказал ему:

— Убей эту вошь, сними с нее шкуру и повесь ее на ворота дворца. А потом приведи моего меченосца и главу дворцовых грамотеев, отвечающего за написание брачных контрактов. И я отдадим дочь мою Далайлу тому, кто признает, что висящая на воротах шкура — кожа вши. А если претендент на ее руку не скажет этого, ему отрубят голову, а его кожа будет висеть на воротах рядом с кожей вши.

И визирь немедленно убил вошь, снял с нее шкуру и повесил ее на ворота дворца. Затем он послал глашатая, который стал кричать по всему городу: «Тот, кто узнает, чья кожа висит на воротах дворца, женится на эль-Сетт Далайле, дочери султана! А если не узнает, ему отрубят голову!»

И многие жители города проходили перед кожей вши.

И одни говорили:

— Это кожа буйвола. — И им отрубали головы.

А другие говорили:

— Это шкура козла. — И их головы тоже были отрублены.

И вскоре сорок отрубленных голов и сорок содранных кож висели уже рядом с кожей вши.

А затем к воротам дворца пришел…

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СОРОК ШЕСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

А затем к воротам дворца пришел юноша, который был прекрасен, как звезда Сириус, когда она сияет над морем. И он спросил у людей:

— Что это за толпа перед дворцом?

И ему ответили:

— Кто узнает, чья это кожа, тот получит в жены дочь султана.

И тогда юноша подошел к визирю, меченосцу и шейху дворцовых грамотеев, которые сидели у дворцовых ворот, под кожей, и сказал им:

— Я скажу вам, чья это кожа.

И они ответили ему:

— Хорошо.

Тогда он сказал им:

— Это кожа вши, выросшей на масле.

И ему ответили:

— Это правда. Заходи, о храбрец, и заключи брачный договор у нашего султана!

И юноша пришел к султану и сказал ему:

— Это кожа вши, выросшей на масле.

И султан ответил:

— Верно. Пусть напишут брачный договор для этого храбреца и моей дочери Далайлы!

И договор был тотчас написан, и свадьба отпразднована. И юноша вошел в брачную комнату и насладился Далайлой. И Далайла тоже была счастлива в объятиях юноши, который был прекрасен, как звезда Сириус, сияющая над морем.

И пробыли они вместе во дворце сорок дней, по истечении которых юноша пришел к султану и сказал ему:

— Я царский сын, и я хочу взять молодую жену свою и уехать, чтобы отправиться в царство моего отца и потом остаться жить в нашем дворце.

И султан, настояв на том, чтобы тот задержался еще на некоторое время, в конце концов сказал:

— Хорошо, — и добавил: — Завтра, о сын мой, мы собираемся принести для тебя подарки, рабов и евнухов.

А юноша ответил:

— Зачем? У нас их много, и я не хочу ничего, кроме жены моей Далайлы.

И султан сказал ему:

— Хорошо. Забирай ее и уходи. Но я молю, чтобы ты взял с собой и ее мать, чтобы она узнала, где живет дочь ее, и навещала ее время от времени.

Юноша же ответил:

— Зачем нам излишне утомлять ее мать, женщину уже в возрасте? Вместо этого я обязуюсь каждый месяц привозить сюда супругу свою, чтобы вы все могли ее повидать.

И царь сказал:

— Я согласен.

И юноша взял жену и отправился с нею в свою страну.

Но на самом деле этот красивый юноша был не кто иной, как гуль, причем самого опасного рода.

И он поместил Далайлу в дом свой, который одиноко стоял на вершине горы. А сам отправился к ближайшим деревням — рыскать во тьме, устраивать засады на дорогах, совершать нападения, стращать беременных женщин до выкидышей, пугать старух и детей, выть на луну, взлаивать у дверей домов, визжать в ночи, разрывать могилы, обгладывать мертвых и причинять сотни бедствий. После этого он снова принял облик прекрасного юноши, и принес жене своей Далайле человеческую голову, и сказал ей:

— Возьми, Далайла, эту голову, запеки ее в печи и раздели, чтобы мы могли съесть ее вместе.

Но она ответила ему:

— Это же человеческая голова, а я ем только баранину.

Тогда он ответил:

— Ладно.

И он пошел за овцой, и она приготовила ее на ужин.

И так они продолжали жить в этом одиноко стоящем доме на вершине горы. И Далайла ничего не могла поделать со своим мужем-гулем, а он предавался своим злодеяниям, каждый раз возвращаясь домой со следами насилия, кровопролития и убийств. И она стала за восемь дней худой, бледной и немощной. А по прошествии восьми дней такой жизни юноша-гуль вышел из дома и преобразился, приняв облик жены своей, он облачился в женскую одежду и постучал в дверь.

Далайла посмотрела в окно и спросила:

— Кто там стучится в дверь?

И гуль ответил голосом ее матери:

— Это я! Открой, дочь моя!

Тогда Далайла поспешно спустилась вниз и открыла дверь.

И гуль в облике матери сказал ей после приветов и поцелуев:

— О милая дочь моя, я пришла, чтобы предупредить и спасти тебя, ибо мы узнали, что муж твой — гуль и он заставляет тебя есть человеческую плоть! Ах! Как же ты здесь живешь, дочь моя?! Я боюсь, он сожрет тебя! Пойдем, беги отсюда со мною!

Но Далайла, не желавшая ничего говорить против мужа, ответила так:

— Замолчи, о мать моя! Здесь нет ни гуля, ни запаха гуля! Не говори этих страшных слов на нашу погибель! Мой муж — царский сын, и он прекрасен, как звезда Сириус, когда она сияет над морем! И он подает мне каждый день жирную баранину!

Тогда гуль покинул ее, и в сердце своем он радовался тому, что она не узнала его тайну. И он снова принял вид прекрасного юноши, принес жене своей овцу и сказал ей:

— Возьми и приготовь ее, Далайла!

Она же ответила ему:

— К нам приходила моя мать, хотя я ее и не звала. И она велела мне поприветствовать тебя.

Он же ответил:

— Я очень сожалею, что припозднился и не смог встретиться с нею, преданной матерью жены моей. — А потом он добавил: — Быть может, ты хотела бы повидать и свою тетю, сестру твоей матери?

И она ответила:

— О да!

Тогда он сказал ей:

— Хорошо. Завтра я пришлю ее к тебе.

И назавтра, когда наступил день, гуль превратился в тетю Далай-лы и пришел постучать в дверь.

И Далайла спросила из окна:

— Кто там?

А он сказал:

— Открой, это я, твоя тетя! Мои мысли были о тебе, и я пришла повидать тебя!

И Далайла спустилась вниз и открыла дверь. И превратившийся в тетю гуль, расцеловал Далайлу в обе щеки, а потом заплакал долгими горючими слезами и сказал голосом тети:

— Ах! О дочь сестры моей, ах! О, несчастье на нашу голову!

И Далайла спросила:

— Что случилось, о тетя? Что произошло?

Она же в ответ только причитала:

— Ах! Ай-ай-ай!

И Далайла спросила:

— Что с тобой, о тетя? У тебя что-нибудь болит?

Та же ответила:

— Нет, о дочь сестры моей, я убиваюсь из-за тебя! Мы узнали, что тот, за кого ты вышла замуж, — гуль!

Но Далайла ответила:

— Замолчи и не говори таких слов, о тетя! Мой муж — царский сын, как и я дочь султана! Его сокровища больше, чем сокровища моего отца. И он похож на звезду Сириус, когда та сияет над морем!

В эту минуту Шахерезада заметила приближение утра и остановилась, не желая злоупотреблять полученным разрешением.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СОРОК СЕДЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Красотой своей он похож на звезду Сириус, когда та сияет над морем!

Затем она приготовила обед из овечьей головы, чтобы показать ей, что ее муж ест овец, а не сынов Адама. И гуль после обеда ушел довольный и обрадованный. И он не преминул вскоре вернуться в обличье прекрасного юноши с овцой для Далайлы и с только что отрубленной человеческой головой для себя.

И Далайла сказала ему:

— Моя тетя приходила навестить меня, и она просила передать тебе салам.

Он же ответил:

— Хвала Аллаху! Твои родители очень любезны, они не забывают меня. А тебе нравится и твоя вторая тетя, сестра отца твоего?

И она ответила:

— О да!

Тогда он сказал:

— Хорошо. Я отправлю ее к тебе завтра, а после ты больше не увидишь ни одного из своих родственников, потому что я боюсь, что они начнут болтать про меня.

И на следующий день он предстал перед Далайлой в образе ее тети, сестры отца ее. И после приветствий, поклонов и поцелуев с обеих сторон тетя начала горько плакать и сказала:

— Какое несчастье и какое горе на нашу голову и на твою, о дочь моего брата! Мы узнали, что тот, за кого ты вышла замуж, — гуль! Скажи мне правду, о дочь моя, ради господина нашего Мухаммеда, да пребудет над ним мир и молитва!

Тогда Далайла уже больше не могла сдерживаться и рассказала шепотом и дрожа о душившем ее секрете:

— Молчи, о тетя, или длина наша превратиться в ширину нашу! Представь, он приносит мне человеческие головы, а поскольку я отказываюсь от них, он ест их в одиночестве! Ах! Боюсь, он скоро меня сожрет!

Однако, как только Далайла произнесла эти слова, ее тетя приняла свое истинное обличье, превратившись в ужасного гуля, который заскрипел зубами. И под его взглядом Далайлу охватил смертельный ужас и она затрепетала. А он злобно ей крикнул:

— Значит, так ты хранишь мои секреты, Далайла?!

А она бросилась к его ногам и сказала:

— Я под твоей защитой, прости меня на этот раз!

А он сказал ей:

— А ты защитила меня от нападок своей тети?! Ты обесчестила меня перед ней! Нет! Я не могу пощадить тебя! И я сожру тебя!

Она же ответила:

— Ну что ж, такова, наверное, судьба моя, и ты действительно должен меня съесть. Но я такая грязная, и вкус моей плоти тебе не понравится. Поэтому будет лучше, если ты сначала отведешь меня в хаммам, чтобы я смогла там вымыться для твоей трапезы. И когда я выйду из хаммама, я буду белой и мягкой, и вкус моей плоти будет приятен для тебя. И тогда ты сможешь меня съесть, начав с любого места по твоему желанию.

И гуль ответил:

— Ты говоришь дело, о Далайла.

И не откладывая он подарил ей большой золоченый таз и полотенце для хаммама. Затем он пошел к своему знакомому, такому же гулю, как и он, и тот превратил его в осла, а сам обернулся погонщиком осла. И он посадил Далайлу на осла и пошел с нею в ближайшую деревню, в хаммам, неся таз на голове своей.

И, придя в хаммам, он сказал тамошней привратнице:

— Вот тебе три золотых динара, чтобы эта госпожа, дочь султана, смогла принять хорошую ванну. А после ты вернешь ее мне, как я теперь поручаю ее тебе.

И он проводил Далайлу до входной двери хаммама, а сам сел снаружи.

И Далайла вошла в первую комнату хаммама, раздевалку, и села на мраморную скамью. И она одиноко просидела там грустная, рядом со своим золоченым тазом и узлом с драгоценной одеждой, в то время как все молодые девушки приняли ванны и помылись. И после того как растиральщицы помассажировали их, они вернулись в раздевалку, были радостными и шутили между собой. Далайла же при этом тихо плакала в своем углу. И молодые девушки подошли к ней, и каждая спросила:

— Что это с тобой, о сестра моя, почему ты плачешь? Скорее вставай, раздевайся и прими ванну!

Но после слов благодарности она ответила:

— Может ли ванна смыть мое беспокойство?! Может ли она вылечить печаль мою без лекарств?! — и добавила: — Время принять ванну всегда найдется.

Тем временем в хаммам вошла старуха — торговка орешками и жареным арахисом, неся на голове чашу со своим товаром. И молодые девушки купили немного орешков, кто на драхму, кто на полдрахмы, кто на две драхмы. И в конце концов, желая немного отвлечься едой, грустная Далайла подозвала старуху и сказала ей:

— Подойди сюда, о тетя, дай мне орешков на драхму!

И торговка подошла, села и насыпала ей орешков на драхму. А Далайла, вместо того чтобы дать драхму, сунула ей в руку жемчужное ожерелье и сказал:

— О тетя, возьми это для своих детей!

И торговка растерялась и стала в благодарность целовать Далай-ле руки, а та сказала ей:

— Не могла бы ты дать мне свою чашу с орешками и рваную одежду, которую ты носишь, и забрать у меня взамен этот золоченый таз для мытья, мои украшения и мою одежду?

А старуха, которая была не в силах поверить в такую щедрость, ответила:

— Почему, о дочь моя, ты смеешься надо мной, бедной?

И Далайла сказала ей:

— Мои слова от сердца, о мать моя!

Тогда старуха сняла свою одежду и отдала ей. И Далайла оделась на скорую руку, взгромоздила на голову чашу с орешками, обмотала лицо рваной синей вуалью, испачкала руки грязью и вышла через дверь, у которой сидел ее муж-гуль. И, охваченная невероятным ужасом, она прошла мимо него, крича дрожащим голосом, как это делают уличные торговки:

— Каленые орешки, налетай! Жареный арахис для веселья!

И пока она проходила, не узнавший ее гуль почувствовал запах жены своей и подумал: «Как это возможно, что у этой старухи — торговки орешками — запах Далайлы? Ради Аллаха, я узнаю, в чем тут дело». И он крикнул:

— Эй, торговка! Эй ты, с арахисом!

Но поскольку на его оклик старуха даже не повернула головы, он сказал себе: «Зайду-ка я лучше в хаммам». И он встал и спросил привратницу:

— Почему госпожа, которую я тебе доверил, так долго не выходит?

И она ответила:

— Она выйдет с другими женщинами только к вечеру, когда все надушатся, украсят руки хной, а также расчешут и накрасят свои волосы.

И гуль успокоился и снова сел у двери. И он ждал там, пока все женщины не вышли из хаммама. И привратница вышла последней и закрыла хаммам. И тогда гуль сказал ей:

— Эй, что ты делаешь?! Ты что, собираешься запереть там госпожу, которую я тебе доверил?!

Она же отвечала:

— В хаммаме никого не осталось, кроме старухи — торговки орешками, — которую мы оставляем здесь спать каждую ночь, потому что у нее нет жилья.

При этих словах гуль схватил привратницу за шею, начал трясти ее и чуть не задушил. И он крикнул ей:

— О мерзкая сваха! Ты должна нести ответственность за госпожу, ведь я же просил тебя об этом!

А она ответила:

— Я отвечаю за одежду и обувь, я не отвечаю за женщин.

И тогда он еще сильнее стал трясти ее и еще крепче сжал ее шею, а она из последних сил закричала:

— О мусульмане, помогите!

И гуль начал ее избивать, и к нему со всех сторон стали сбегаться люди. А он кричал:

— Даже если бы это было на иной планете, ты должна вернуть мне ее, старая шлюха!

И пока это все, что случилось с привратницей хаммама и старухой — торговкой орешками.

Что же касается Далайлы, то с ней было вот что. Обманув бдительность гуля и выйдя из хаммама, она шла не останавливаясь, намереваясь добраться до родной стороны. И когда она уже ушла на большое расстояние от города, то нашла ручей, где вымыла руки, лицо и ноги, а потом подошла к стоящему неподалеку строению, это был дворец местного правителя. И она села под стеною этого дворца. А спустившаяся вниз по делам рабыня-негритянка увидела ее и поднялась наверх, чтобы рассказать об этом госпоже своей.

— О госпожа моя, — сказала она, — если бы не почтение и страх, которые я испытываю к твоей особе, я бы сказала не кривя душой, что на свете есть девушка красивее тебя.

И хозяйка ответила:

— Ну что ж, пойди скажи ей, чтобы она пришла сюда.

И негритянка спустилась и сказала Далайле:

— Пойди и поговори с моей хозяйкой, которая спрашивает тебя.

Однако Далайла ответила:

— Быть может, моя мать — черная рабыня, или мой отец — негр? С чего это я должна следовать за черной рабыней?

И негритянка поднялась наверх, чтобы передать хозяйке, что ей сказала Далайла. Тогда хозяйка послала белую рабыню, приказав ей:

— Пойди и позови эту женщину снизу.

И белая рабыня подошла к Далайле и сказала ей:

— Пойди, о госпожа моя, и поговори с моей хозяйкой там, наверху.

Но Далайла ответила:

— Я не белая рабыня, и я не дочь рабов, чтобы следовать за белой рабыней!

И та пошла рассказать своей хозяйке, как ответила ей Далайла.

Тогда хозяйка позвала своего сына, а это был царский сын, и сказала ему:

— Спустись и приведи сюда даму, которая находится внизу.

И молодой царевич, который по красоте был похож на звезду Сириус, когда она светит над морем, спустился вниз и сказал Далайле:

— О госпожа, будь так добра, пройди в гарем к царице, матери моей!

А Далайла на этот раз ответила:

— Я пойду с тобой, потому что ты царский сын, а я дочь султана.

И она стала подниматься по лестнице, а царевич следовал за нею.

Однако, как только он увидел, как Далайла поднимается по лестнице во всей своей красе, любовь пронзила сердце его.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СОРОК ВОСЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Но когда молодой царевич увидел, как Далайла поднимается по лестнице во всей своей красе, любовь пронзила сердце его. И Далайла оценила в душе своей красоту молодого царевича. И в свою очередь, госпожа царица, увидев Далайлу, сказала себе: «Слова рабыни верны. Она действительно красивее меня».

И после приветствий и обменов любезностями царский сын сказал матери:

— Я хотел бы жениться на ней, ибо ясно, что она принцесса царской крови.

И мать ответила ему:

— Это твое дело, сын мой. Ты должен знать, что делаешь.

И молодой царевич сразу позвал кади, спустя некоторое время подписал брачный контракт и отпраздновал свою свадьбу с Далай-лой. И он вошел в ее свадебную комнату.

Но что же случилось с гулем за это время?

А вот что. В день свадебного торжества к царю, отцу прекрасного юноши, пришел некий человек, который привел с собою большую белую овцу, и он сказал царю:

— О мой повелитель, я один из твоих феллахов, и я принес тебе по случаю свадьбы сына твоего в качестве подарка эту большую белую овцу, которую мы откормили. Но ты должен приказать привязать эту овцу к двери гарема, потому что она родилась и выросла среди женщин, и, если вы оставите ее внизу, она будет блеять всю ночь и никому не даст заснуть.

И царь сказал:

— Хорошо, я понял.

И он подарил феллаху почетную одежду, и тот пошел своей дорогой.

А царь отдал белую овцу главе гарема, сказав ему:

— Пойди и привяжи эту овцу к двери гарема, потому что она чувствует себя спокойно только среди женщин.

Однако, когда наступила брачная ночь и царевич вошел в свадебную комнату и, сделав то, что должен был сделать, уснул рядом с Далайлой, белая овца порвала веревку, вошла в комнату и обернулась гулем. И он подхватил Далайлу с брачного ложа, спустился с нею во двор и сказал ей злобно:

— Скажи мне, Далайла, зачем ты бесчестишь меня?

Она же ответила ему:

— Я под твоей защитой! Не ешь меня!

А он сказал ей:

— На этот раз непременно!

Тогда она сказала ему:

— Прежде чем съесть меня, дай мне сходить в кабинет удобств.

И тот ответил на это согласием, провел ее к кабинету удобств и встал там, охраняя дверь и ожидая, пока она закончит.

И как только Далайла оказалась в кабинете удобств, она подняла две руки кверху и сказала:

— О госпожа Зейнаб, дочь нашего благословенного пророка, о вы, спасающие от несчастий, придите ко мне на помощь!

И святая немедленно послала ей одну из своих помощниц из числа джинний. Она проломила стену и сказала Далайле:

— Чего ты хочешь, Далайла?

Она же ответила:

— Снаружи меня караулит гуль, который съест меня, как только я выйду.

И джинния сказала:

— Если я спасу тебя от него, ты позволишь мне обнять и поцеловать тебя при случае?

И Далайла ответила утвердительно, и тогда джинния разбила стену, где стоял гуль, набросилась на него, ударила его, и он упал замертво.

Затем джинния вернулась в кабинет удобств, взяла Далайлу за руку, вывела ее оттуда и показала ей белую овцу, безжизненно лежащую на земле. И тогда они вытащили ее со двора и бросили в канаву.

И это все, что случилось с гулем.

Что же до джиннии, то однажды она появилась вновь, поцеловала Далайлу в щеку и сказала ей:

— Теперь, о Далайла, я хочу попросить тебя об услуге.

И Далайла ответила:

— Как скажешь, моя дорогая.

И джинния сказала:

— Я хочу, чтобы ты слетала со мной всего на одну минуту к Изумрудному морю.

И Далайла ответила:

— Хорошо. Но зачем?

И джинния сказала:

— Мой сын болен, и наш врач сказал, что его можно вылечить, если дать ему выпить чашу воды из Изумрудного моря. Но никто из нас не может наполнить чашу водой из Изумрудного моря, это может сделать лишь дочь Адама. И я прилетела, чтобы попросить тебя об этой услуге.

И Далайла ответила:

— Твой приказ в голове моей и перед глазами моими, если я вернусь сюда до того, как встанет муж мой!

И джинния ответила:

— Конечно!

И она подняла Далайлу к себе на плечи и понесла к берегу Изумрудного моря. И она дала ей золотую чашу. И Далайла наполнила чашу этой чудесной водой. Но она не успела отдернуть свою руку, когда волна накатила на нее, и рука ее тут же стала зеленой, как листья клевера. После чего джинния подняла Далайлу на плечи, доставила в ее спальню и положила на кровать рядом с мужем.

Вот и все, что случилось с джиннией, слугой Сетт Зейнаб, да пребудет над ней мир и молитва!

Однако у этого Изумрудного моря был весовщик, который приходил взвешивать его каждое утро, чтобы посмотреть, не украл ли кто-нибудь из него воду. И в то утро, когда на его берегу побывала Далайла, он тоже взвесил его воду и нашел, что она уменьшилась на объем чаши. И он спросил себя: «Кто же этому виновник или виновница? Кто украл воду из Изумрудного моря? Я стану рыскать по всей земле, пока не выясню это. И я узнаю его по метке на руке, оставленной водою Изумрудного моря, и приведу его к нашему царю, который решит, что с ним делать».

И он взял бусы, браслеты и кольца и положил их на поднос, который поставил себе на голову. И он стал странствовать по всей земле, крича под окнами дворцов царей: «Бусы и браслеты, о принцессы! Изумрудные перстни, о юные дамы!»

И так он бродил по странам, не находя обладательницы зеленой руки, пока не добрался до окон дворца, где жила Далайла. И тут он снова начал кричать: «Бусы и браслеты, о принцессы! Изумрудные перстни, о юные дамы!» И Далайла, стоявшая у окна, увидела на его подносе браслеты и кольца.

И она сказала продавцу:

— О продавец, подожди, я выйду и посмотрю, как они будут смотреться на моей руке.

И она спустилась к продавцу, который на самом деле был весовщиком Изумрудного моря, протянула ему левую руку и сказала:

— Примерь мне кольца и браслеты из тех, что у тебя самые красивые.

Однако продавец отказался и сказал:

— Не стыдно ли тебе, о госпожа, протягивать мне левую руку? Я не примеряю на левые руки.

И Далайла, сильно смутившись, указала ему на свою правую руку, которая была зеленой, как листья клевера, и сказала:

— Правая рука у меня больная.

Он же сказал ей:

— Что это с ней? Я хочу лишь взглянуть на нее, быть может, я смогу помочь тебе.

И Далайла показала ему руку.

Однако, как только весовщик Изумрудного моря увидел руку Далайлы, на которой была зеленая отметина, он понял, что это именно она взяла чашу воды из этого моря. И он вдруг подхватил ее на руки, доставил к царю Изумрудного моря и сказал:

— Она украла у тебя чашу воды, о морской царь! И тебе решать, что теперь с ней делать.

^{И она подняла Далайлу к себе на плечи и понесла к берегу Изумрудного моря.}

И царь Изумрудного моря гневно посмотрел на Далайлу. Но как только его взор упал на нее, он был тронут ее красотой и сказал ей:

— О красавица, я хочу заключить с тобой брачный договор.

Она же ответила ему:

— Как жаль! Ведь я уже замужем по законному договору с юношей, по красоте своей сравнимым со звездой Сириус, когда она сияет над морем.

Тогда он сказал ей:

— Быть может, у тебя есть сестра, похожая на тебя, или, может, у тебя есть дочь или сын?

И она ответила:

— У меня есть дочь, которая пока отроковица лет десяти и которая похожа на отца своего.

И царь Изумрудного моря сказал:

— Хорошо.

И он позвал весовщика Изумрудного моря и сказал ему:

— Верни эту красавицу на то место, где ты нашел ее.

И весовщик поднял ее к себе на плечи. И царь Изумрудного моря пошел с ними, держа Далайлу за руку.

И вошли они во дворец царя, отца юноши, по красоте своей сравнимого со звездой Сириус, когда она сияет над морем, и царь Изумрудного моря последовал за Далайлой к мужу ее и, после того как поприветствовал и представился, сказал ему:

— Я хочу заключить с тобой союз чрез дочь твою.

И супруг Далайлы сказал ему:

— Хорошо, но определи выкуп, который ты дашь мне за нее.

И царь Изумрудного моря сказал:

— Я дам тебе за нее сорок верблюдов, нагруженных изумрудами игиацинтами.

И тогда брачный договор был подписан. И была отпразднована свадьба царя Изумрудного моря с дочерью Далайлы и мужа ее, красота которого была сравнима со звездой Сириус, сияющей над морем. И жили они потом все вместе в полной гармонии. Хвала Аллаху при любых обстоятельствах!

И когда начальник стражи Гамаль ад-Дин рассказал эту историю, султан Бейбарс, не дав ему времени вернуться на свое место, сказал:

— Клянусь Аллахом, йа Гамаль ад-Дин, это самая красивая история, которую я когда-либо слышал!

И тот ответил:

— Она стала таковой лишь теперь, после одобрения нашим повелителем, — и вернулся на свое место.

Тогда вышел седьмой начальник стражи, которого звали Фахр ад-Дин^[18], он поцеловал землю между рук султана Бейбарса и сказал:

— О наш повелитель, я расскажу тебе о приключении, которое случилось со мною и которое не имеет никаких достоинств, кроме того, что оно короткое.

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ СЕДЬМЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

В один из дней в том месте, где я нес свою службу, один разбойник-араб прокрался ночью в дом феллаха, чтобы украсть у него мешок пшеницы. Но люди в селении услышали какой-то подозрительный шум и стали громко звать меня, крича: «Вор! Вор!» Однако тому арабу удалось улизнуть, и, несмотря на все мои старания, мне так и не удалось его обнаружить. Но когда я уже направился к воротам, чтобы уйти, я проходил мимо большой кучи пшеницы, которая лежала во дворе. А на вершине этой кучи лежал медный таз, служивший меркой. И вдруг я услышал ужасный пук, раздавшийся в куче пшеницы. И в тот же миг я увидел медный таз, подброшенный в воздух на высоту пяти футов. Тогда я, несмотря на свое изумление, решительно разрыл эту кучу пшеницы и обнаружил там араба, который прятался там задом кверху. И, поймав его и связав, я спросил его о странном звуке, который выдал мне его присутствие.

И он ответил мне:

— И впрямь это я издал его, о господин мой!

И я ответил ему:

— Да проклянет тебя Аллах и оградит нас от лукавого! Зачем же так делать, действуя против своих интересов?

И он ответил мне:

— Это правда, йа сиди, я действовал против своих интересов, это очевидно. Но я сделал это в твоих интересах.

И я спросил его:

— Как это, о сучий сын? И с каких это пор пердун, обладающий такой мощью, может кому-то послужить во благо?

И он ответил мне:

— Не оскорбляй меня понапрасну, о капитан! Я пукнул только для того, чтобы избавить тебя от лишних поисков и усталости от бесполезной беготни за мною. Поэтому я умоляю тебя воздать мне добром за добро, поскольку ты сын добрых людей.

Тогда я, о мой повелитель, не смог устоять перед таким доводом. И я великодушно отпустил его.

Такова моя история.

Услышав этот рассказ начальника стражи Фахр ад-Дина, султан Бейбарс сказал ему:

— Эй! Валлахи! Твоя снисходительность была велика!

Затем, когда Фахр ад-Дин вернулся на свое место, вперед вышел восьмой начальник стражи, которого звали Низам ад-Дин^[19]. И он сказал:

— О наш повелитель, то, что я собираюсь рассказать, не имеет ничего общего с тем, что ты только что слышал.

И Бейбарс спросил его:

— Это то, что ты видел сам, или то, что ты слышал от кого-то? И тот ответил:

— Клянусь Аллахом, о мой повелитель, эту историю я слышал.

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ВОСЬМЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

Жил когда-то бродячий флейтист. И был он женат, и жена его забеременела от него и родила с помощью Аллаха мальчика. Но у флейтиста не было дома ни одной, даже медной, монеты, чтобы заплатить повитухе и чтобы купить что-нибудь жене своей, роженице. И он не знал, что ему делать, и, расстроенный, сказал жене своей: — Пойду я по дорогам Аллаха и стану просить у прохожих подаяния. И если подадут мне две монеты, одну я дам за работу повитухе, а вторую — торговцу курами, чтобы купить тебе курицу, которую ты съешь для себя и для ребенка.

И вот он вышел из дома своего. И когда шел через поле, увидел черную курицу, сидящую на пригорке. Он осторожно подкрался к этой курице и схватил ее, прежде чем она успела убежать. И он нашел под ней отложенное яйцо, положил его в карман и сказал себе: «Благословение сошло на меня сегодня, ибо это как раз то, что мне нужно, и теперь я не пойду попрошайничать. Я отдам эту курицу дочери моего дяди, и она тут же ее приготовит, а яйцо я продам за медную монету, которую передам повитухе в качестве оплаты за труды ее». И он пошел с этим намерением на базар, где торгуют яйцами.

Однако, проходя мимо лавок ювелиров и золотых дел мастеров, он встретил своего знакомого, еврея, который спросил его:

— Что это ты там такое несешь?

И флейтист ответил:

— Курицу с яйцом.

Еврей же сказал ему:

— Дай взглянуть!

И флейтист показал еврею курицу и яйцо.

А еврей спросил его:

— Не хочешь ли ты продать мне это яйцо?

И флейтист ответил:

— Конечно!

Он же спросил:

— За сколько?

Флейтист же сказал:

— Назови цену первым.

И еврей ответил:

— Я куплю его у тебя за десять золотых динаров. Оно больше не стоит.

И бедняк сказал, полагая, что еврей смеется над ним:

— Ты смеешься надо мною, потому что я беден, ибо ты прекрасно знаешь, что оно не стоит столько.

А еврей подумал, что он просит больше, и сказал ему:

— Я предлагаю тебе в качестве последней цены пятнадцать динаров.

Он же ответил:

— Ради Аллаха!

Тогда еврей сказал:

— Вот двадцать золотых динаров! Возьми их или уходи прочь! Тогда флейтист, увидев, что предложение серьезное, отдал яйцо еврею за двадцать золотых динаров и поспешил уйти. Но еврей побежал за ним и спросил:

— А у тебя в доме много таких яиц?

Он же ответил:

— Я принесу тебе еще одно завтра, когда курица снесет его, и продам за ту же цену. Но если бы это был не ты, а кто-то другой, я не продал бы ему яйцо менее чем за тридцать золотых динаров.

Тогда еврей сказал ему:

— Покажи мне, где дом твой, и каждый день я буду приходить, чтобы, не беспокоя тебя, забирать яйцо, и я буду давать за него двадцать золотых динаров…

Дойдя до этого места в своем рассказе, Шахерезада заметила приближение утра и умолкла, не желая по своей скромности злоупотреблять разрешением царя.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СОРОК ДЕВЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Вот если бы это был не ты, а кто-то другой, я не продал бы ему яйцо менее чем за тридцать золотых динаров.

И флейтист показал ему свой дом, а затем пошел и купил другую курицу, которую он поспешил отдать жене своей, чтобы та ее приготовила. И он щедро заплатил повитухе за ее хлопоты.

А на следующий день он сказал жене своей:

— О дочь моего дяди, будь осторожна и не зарежь случайно черную курицу, которая живет теперь у нас на кухне. Это благодать для нашего жилища. Она откладывает яйца, каждое из которых стоит по нынешним ценам двадцать золотых динаров, и есть еврей, который собирается покупать их у нас по этой цене.

И в самом деле, с этого дня к ним стал приходить еврей, и каждый день он забирал свежеснесенное яйцо и платил за него двадцать золотых динаров. И флейтист с той поры забыл о нужде и открыл на базаре прекрасную торговую лавку.

А когда сын его, который родился в тот день, когда была поймана черная курица, стал достаточно большим, чтобы ходить в школу, бывший музыкант, игравший раньше на флейте, построил за свой счет прекрасную школу и собрал там детей бедняков, чтобы они могли учиться читать и писать вместе с его сыном. И он выбрал для всех превосходного школьного учителя, который знал Коран наизусть и который мог читать его им даже от конца к началу.

И после всего этого бывший флейтист решил стать паломником, чтобы совершить хадж, и он сказал жене своей:

— Позаботься о том, чтобы еврей не окрутил тебя и не забрал нашу черную курицу.

И, сказав так, он уехал с караваном в Мекку.

И вот однажды, через некоторое время после отъезда бывшего флейтиста, еврей сказал жене его:

— Если я дам тебе сундук, полный золота, ты отдашь мне вашу черную курицу?

Она же ответила:

— Как я могу сделать это? Ведь муж мой перед отъездом наказал мне отдавать тебе только ее яйца.

Он же сказал:

— Если он рассердится, не волнуйся. Я беру всю ответственность за этот обмен на себя.

И он открыл сундук и показал ей золото, которое в нем находилось. И женщина обрадовалась, что у нее будет так много золота, и отдала курицу еврею. А он взял ее, сразу же зарезал и сказал жене бывшего флейтиста, чтобы та выпотрошила ее и приготовила. И добавил:

— Я скоро приду и заберу ее. Но если хоть один ее кусочек будет отсутствовать, я вскрою желудок того человека, который съел его, чтобы получить свое.

И он ушел.

А в полдень из школы вернулся сын бывшего флейтиста. И он увидел, что мать его достала приготовленную курицу из кастрюли, положила ее на фарфоровое блюдо и прикрыла муслиновым платком. И душа его страстно возжелала съесть кусочек этой прекрасной курицы. И сын бывшего флейтиста сказал матери:

— Дай мне кусочек, о мать моя!

Она же ответила ему:

— Помолчи! Она нам уже не принадлежит!

Однако, когда мать его ненадолго отлучилась по нужде, он откинул муслиновый платок, разом откусил от курицы гузку^[20] и проглотил ее, еще теплую. Это увидел один из рабов, живших в доме, и он сказал ему:

— О юный господин мой, какое несчастье! Нет тебе спасения! Беги поскорей из дома, потому что еврей, который придет забирать свою курицу, распорет тебе живот, чтобы вытащить из него ту гузку, которую ты только что проглотил!

А сын бывшего флейтиста ответил:

— И то верно. Лучше мне убраться, чем лишиться этой славной гузки.

И он сел на своего мула и уехал.

А еврей не замедлил прийти, чтобы забрать курицу. И увидел, что у нее не хватает гузки. И он спросил жену бывшего флейтиста:

— А где гузка?

Та же она ответила:

— Пока меня не было, сын мой откусил ее без моего ведома и проглотил.

И еврей воскликнул:

— Горе тебе! Я отдал все свои деньги за эту гузку! Где сын твой, этот олух? Зови его сюда, чтобы я мог вскрыть ему брюхо и вытащить ее оттуда!

Она же ответила:

— Он в страхе убежал.

Тогда еврей поспешно вышел из дома бывшего флейтиста, стал бродить по городу и окрестностям, расспрашивая о мальчишке, пока не натолкнулся на него, спящего в поле. Осторожно подкрался к нему, чтобы убить, но мальчишка, который лишь дремал, проснулся.

Тогда еврей крикнул ему:

— Иди сюда, о сын бывшего флейтиста! Кто тебе сказал, чтобы ты ел куриную гузку?! Я отдал за нее целый сундук, набитый золотом, и поставил твоей матери определенное условие. А теперь условие нарушено — и ты заплатишь за это жизнью!

А мальчик, не смутившись, ответил ему:

— Иди-ка ты отсюда, еврей! Неужели тебе не стыдно, что ты проделал весь этот путь ради какой-то куриной гузки?! И разве это не еще больший срам, что из-за этой гузки ты хочешь вспороть мне живот?!

Но еврей ответил:

— Ну, погоди, вот увидишь, я это сделаю!

И с этими словами он вытащил из-за пояса нож, чтобы вспороть им мальчику живот. Но тот схватил еврея одной рукой, поднял его и ударил о землю так, что переломались все кости его и длина его вошла в ширину его. И еврей — будь он проклят! — умер в тот же час.

Однако вскоре этому отроку предстояло испытать на себе действие куриной гузки. И действительно, он решил вернуться домой, к матери, по своим следам, но заблудился по дороге и пришел в город, где увидел царский дворец, на воротах которого висели сорок голов без одной. И он спросил людей:

— Отчего висят тут эти головы?

И ему ответили:

— У нашего повелителя есть дочь, которая очень сильна в ручной борьбе. И кто победит ее, тот женится на ней, а кто не победит, тому отрубят голову.

Тогда отрок не раздумывая пошел к царю и сказал ему:

— Я хочу выйти на поле и бороться с твоей дочерью, чтобы померятся с нею силами.

И царь ответил ему:

— О мой мальчик, поверь мне, уходи! Ведь она уже победила стольких мужчин, а они были сильнее тебя! Мне будет горько убивать тебя!

На это отрок ответил:

— Я хочу, чтобы она победила меня, отрубила мне голову и повесила ее на воротах дворца.

Тогда царь сказал:

— Ну тогда напиши это на бумаге и проставь свою подпись.

И юноша написал условия поединка и подписался.

После этого во внутреннем дворе замка был разложен ковер, принцесса и отрок вышли на него, крепко схватились друг за друга, и между ними началось славное сражение. Иногда юноша брал вверх и сбивал принцессу с ног, а иногда она, увертываясь, как змея, в свою очередь, опрокидывала его на землю. И он продолжал сбивать ее с ног, и она сбивала его с ног в течение двух часов, но ни один из них не мог положить противника на лопатки. И тогда царь стал гневаться, что дочь его на этот раз быстро не справилась с противником, и он воскликнул:

— На сегодня достаточно! А завтра вы снова выйдите на поле боя!

Затем царь развел противников в стороны и вернулся в свои покои, где вызвал дворцовых докторов и сказал им:

— Этой ночью вы сделаете так, чтобы во время сна этот юноша, который боролся с моей дочерью, надышался наркотическим дымом, и, когда он произведет свое действие, вы осмотрите его тело, чтобы узнать, носит ли он на себе талисман, который делает его таким стойким. Ибо, по правде говоря, из всех доблестных рыцарей мира дочь моя победила сильнейших и заставила скатиться на землю сорок голов без одной. Почему же она не смогла победить этого молодого человека? Значит, тут должна быть какая-то скрытая причина, и именно эту причину вы и должны обнаружить, иначе ваша врачебная наука ни к чему, и ваша помощь мне будет без надобности, и я выгоню вас из моего дворца и из моего города!

Поэтому, когда наступила ночь и юноша уснул, врачи окурили его наркотическим дымом, а потом, когда он впал в глубокий сон, осмотрели тело его пядь за пядью, постукивая по нему, как постукивают по глиняным кувшинам, и в конце концов они обнаружили внутри него, в его внутренностях, куриную гузку. И они пошли за своими ножницами и прочими инструментами, сделали надрез и вытащили куриную гузку из тела юноши. А потом они зашили надрез, полили его бальзамическим уксусом и вернули все в прежнее состояние.

А под утро юноша пробудился от наркотического сна и почувствовал себя утомленным, и что грудь у него побаливает, и сам он уже не такой крепкий, как прежде, ибо силы его ушли вместе с куриной гузкой, которая обладала чудесным свойством делать непобедимым того, кто съест ее. И, почувствовав, что теперь прежней силы у него нет, юноша не захотел подвергаться опасному испытанию и сбежал, опасаясь, что юная принцесса одолеет его во время поединка и он расстанется с жизнью.

И он уносил ноги, пока не скрылся у него из виду и дворец тот, и город. А потом он встретил трех мужчин, которые ссорились между собой. И он спросил их:

— Из-за чего вы ссоритесь?

И они ответили:

— Из-за одной вещи.

И он сказал:

— Из-за одной вещи? И что это за вещь?

Они же ответили:

— У нас есть ковер. И если кто-то заходит на него и ударяет по нему вот этой палочкой, прося его подняться даже на вершину горы Каф, ковер переносит его туда в мгновение ока. И сейчас мы оспариваем обладание им.

И он сказал им:

— Вместо того чтобы препираться друг с другом за обладание этим летающим ковром, возьмите меня в качестве судьи, и я разрешу ваш спор по справедливости.

И они ответили:

— Будь нашим судьей!

Тогда он сказал им:

— Разложите этот ковер на земле, чтобы я мог оценить его длину и ширину. — А потом он встал посреди ковра и сказал: — Я изо всех сил брошу камень, и вы все трое побежите за ним. Тот, кто добежит до камня первым, и станет обладателем летающего ковра.

И когда они согласились на это, он взял камень и бросил его, и все трое побежали за ним. И пока они бежали, он ударил по ковру палочкой, сказав ему:

— Отнеси меня прямо на царский двор!

И ковер немедленно выполнил этот приказ — и в тот же миг сын бывшего флейтиста был доставлен на тот самый царский двор, где обычно происходила борьба принцессы с претендентами на ее руку.

И юноша воскликнул:

— Вот борец перед вами! Пусть придет его победитель!

И принцесса спустилась во двор и встала на ковре напротив юноши. А он сразу же ударил по ковру палочкой и сказал:

— Лети на вершину горы Каф!

И ковер, ко всеобщему изумлению, поднялся в воздух, и за меньшее время, чем требуется, чтобы закрыть глаза и открыть их, он опустил их на вершину горы Каф.

Тогда юноша сказал принцессе:

— Ну, и кто из нас теперь победитель?! Ты, что вынула из меня куриную гузку, или я, умыкнувший царскую дочь прямо из дворца?!

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ПЯТИДЕСЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Он опустил их на вершину горы Каф.

Тогда юноша сказал принцессе:

— Ну, и кто из нас теперь победитель?! Ты, что вынула из меня куриную гузку, или я, умыкнувший царскую дочь прямо из дворца?!

И она ответила:

— Я под твоей защитой! Прости меня! И если ты захочешь вернуть меня во дворец отца моего, я выйду за тебя, сказав: «Он победил меня». И я прикажу врачам положить куриную гузку обратно в тело твое.

И он ответил:

— Хорошо, однако пословица гласит: «Куй железо, пока оно горячо». И я хочу сделать с тобой, сама знаешь что, прежде чем мы улетим обратно.

И когда она ответила согласием, он лег на нее и, найдя то, что надо, приготовился бить по наковальне до полного размягчения. Но вдруг она ударом ноги сбросила его, и он скатился с ковра. Она же ударила по ковру палочкой и воскликнула:

— Лети, о ковер, и перенеси меня во дворец отца моего!

И ковер в тот же миг поднялся в воздух и понес ее во дворец. А сын бывшего бродячего флейтиста остался один на вершине горы, рискуя умереть от голода и жажды, ведь там не водились даже муравьи. И он стал спускаться с горы, кусая себе руки от ярости. И так он спускался и день, и всю последующую ночь, не останавливаясь, и к утру добрался до середины горы. И на свою удачу, он нашел там две финиковые пальмы, которые склонялись под тяжестью спелых фиников.

Так вот, на одной из этих финиковых пальм финики были красными, а на другой — желтыми. И юноша поспешил собрать финики каждого вида. И поскольку предпочитал желтые, он с наслаждением проглотил один желтый финик. Но тотчас же он почувствовал, как что-то царапает ему кожу на голове, и он поднес руку к голове своей, к тому месту, где ее что-то словно царапало, и почувствовал, как из головы его стремительно вырос рог и обвился вокруг пальмы. И как ни стремился освободиться, он оставался прикрепленным этим рогом к финиковой пальме. И тогда он подумал про себя: «Чему быть, того не миновать, но все же я предпочитаю сначала утолить голод, а потом умереть». И он принялся за красные финики. И вот как только он проглотил один из них, то почувствовал, что его рог оторвался от финиковой пальмы и голова его освободилась. И в мгновение ока рог пропал, словно его и не было, не осталось даже следа на голове.

Тогда юноша сказал себе: «Хорошо». И он принялся есть красные финики, пока не утолил голод. Затем он наполнил свои карманы красными и желтыми финиками и продолжил путь свой. И так он шел день за днем и ночь за ночью целых два месяца, пока не добрался до города своей соперницы, царской дочери.

И он пришел под окна дворца и стал выкрикивать:

— О финики, каких нынче не купишь! О финики, пальцы принцесс! О финики, друзья рыцарей! О финики!

И эти выкрики о финиках, которых невозможно было в то время достать на базаре, услышала царская дочь, и она сказала слугам своим:

— Пойдите скорей и купите мне фиников у этого продавца, да выбирайте самые спелые!

И слуги пошли купить финики, которые благодаря их редкости шли по одному динару за каждый. И они купили шестнадцать фиников за шестнадцать динаров и пошли вручить их госпоже своей.

И царская дочь увидела, что это были желтые финики, именно те, которые ей больше всего нравились. И она съела их все один за другим, все шестнадцать, едва успевая подносить ко рту, и сказала:

— О сердце мое, как они восхитительны!

Но только она сказал это, как почувствовала резкий зуд, от которого у нее в шестнадцати разных местах зачесалась голова. И она быстро поднесла руку к голове своей и почувствовала, что в шестнадцати местах равномерно и симметрично пронзают кожу и вырастают шестнадцать рогов. И не успела она вскрикнуть от ужаса, как эти шестнадцать рогов успели не только вырасти, но и прочно, группами по четыре, прикрепиться к стене.

И, услыхав крики ужаса, которые издавала принцесса вместе с ее служанками, прибежал, задыхаясь, отец ее и спросил:

— Что случилось?

И служанки ответили ему:

— О наш повелитель, мы подняли глаза и вдруг увидели, что из головы госпожи нашей выходят эти шестнадцать рогов и прирастают по четыре к стене! Сам посмотри!

Тогда отец принцессы собрал самых искусных докторов, тех, которые достали из юноши куриную гузку. И они принесли пилы, чтобы отпилить эти рога, но рога не поддавались. И они перепробовали разные другие средства, но не добились нужного результата и не смогли исцелить ее.

Тогда царь прибегнул к крайним средствам и послал глашатая в город кричать: «Тот, кто принесет лекарство царской дочери и избавит ее от шестнадцати рогов, женится на ней и будет назначен наследником престола!»

Вот так-то! И что же случилось дальше?

А дальше было вот что. Сын бывшего флейтиста, который только и ждал этого момента, вошел во дворец, стал между рук царя и сказал:

— Я избавлю принцессу от рогов.

И, подойдя к принцессе, он взял красный финик, разломал его на кусочки и положил один из них ей в рот. И в тот же миг один из рогов открепился от стены, стал укорачиваться и в конце концов на глазах у всех совсем исчез с головы принцессы.

При виде этого все придворные во главе с царем воскликнули от радости:

— О великий врач!

А он сказал:

— Завтра я уберу второй рог.

Тогда его отвели в палаты дворца, где он пробыл ровно шестнадцать дней, и каждый день он избавлял принцессу от одного рога, пока не избавил от всех шестнадцати.

И тогда благодарный царь, находясь на грани изумления, тотчас же велел написать брачный договор для этого юноши и принцессы.

И свадьба их была отпразднована с радостью, и весь город был по этому случаю освещен. А потом наступила ночь обладания и проникновения, и, когда юноша вошел в брачные покои супруги своей, он сказал ей:

— Ну, что теперь скажешь?! Кто из нас двоих победитель?! Ты, вынувшая из меня куриную гузку и укравшая волшебный ковер, или я, отрастивший на твоей голове шестнадцать рогов и заставивший их исчезнуть в мгновение ока?!

И она ответила ему:

— Так это был ты? Ах, ифрит!

И он сказал ей:

— Да это я, сын бывшего флейтиста!

И она сказала ему:

— Клянусь Аллахом! Ты мой победитель!

И легли они на брачное ложе, где были равны в силе и упорстве. И стали они со временем царем и царицей. И жили вместе в полном блаженстве и совершенном счастье.

Такова моя история.

И когда султан Бейбарс услышал эту историю от начальника Низам ад-Дина, он воскликнул:

— Йа Аллах, я уверен, что это самая красивая история из тех, которые я когда-либо слышал!

Тогда вперед вышел девятый начальник стражи, которого звали Джалал ад-Дин^[21], поцеловал землю между рук султана Бейбарса и сказал:

— Иншаллах, о царь времен! История, которую расскажу я, наверняка тоже тебе понравится.

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ДЕВЯТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

Жила когда-то на свете женщина, которая, несмотря на все старания, не зачала и не родила. И вот однажды она встала и обратилась к Небесам с мольбой: «О, дай мне дочку, даже если она тут же умрет, лишь понюхав льняные пеленки!»

И, говоря о запахе льняного белья, она хотела выпросить себе дочурку, пусть даже такую нежную, что ее мог бы убить даже безобидный запах белья.

И вот она зачала и родила дочь, которую дал ей Аллах и которая была так же прекрасна, как восходящая луна, и так же бледна и нежна, как лунный свет. И назвали ее Сетт Укхан.

И вот когда она выросла и ей исполнилось десять лет, царский сын вышел на улицу и увидел ее, прислонившуюся к окну. И любовь к ней пронзила его сердце, и он ушел домой больной от любви. И врачи принялись лечить его, толком не зная, какое лекарство ему нужно. И тогда пришла к нему старуха, которую прислала жена привратника, и сказала, посмотрев на него:

— О! Я вижу, ты влюблен!

И он ответил:

— Да, я влюблен.

Тогда она сказала ему:

— Поведай мне, в кого ты влюблен, и я стану связующей льняной ниточкой между тобой и ею!

И он ответил:

— Я влюблен в прекрасную Сетт Укхан.

Она же сказала:

— Осуши глаза свои и успокой сердце свое, я доставлю ее тебе.

И старуха ушла и вскоре нашла нужную молодую девушку, которая вышла на порог своего дома подышать свежим воздухом. И после приветствий и всяческих добрых пожеланий старуха сказала ей:

— Храни Аллах таких красавиц, как ты, о дочь моя! Все, кто похож на тебя и у которых такие же красивые пальцы, как у тебя, должны уметь прясть лен, ибо нет ничего искуснее, чем веретено в руке прядильщицы. — И с этим словами она ушла.

А девушка пошла к матери своей и сказала ей:

— О мать моя, сведи меня к мастерице.

И мать ее спросила:

— Какой мастерице?

Она же ответила:

— Прядильщице льна.

Мать же ее воскликнула:

— Замолчи! Лен опасен для тебя, а его запах губителен для груди твоей! Если дотронешься до него, то умрешь!

Она же ответила:

— Нет, я не умру!

И она так долго настаивала и плакала, что мать в конце концов отправила ее к мастерице-прядильщице.

И девушка осталась у нее на целый день, учась прясть лен. И все соседки дивились красоте ее и ловкости пальцев. Но вот одна льняная ниточка попала ей под ноготь, и прекрасная Сетт Укхан упала без сознания. И все подумали, что она умерла, пошли к отцу и матери ее и сказали:

— Придите и заберите дочь свою, и да продлит Аллах ваши дни, ибо она умерла.

Тогда отец и мать ее, для которых она была единственной радостью в жизни, разорвали одежды свои и, сотрясаемые ветром бедствия, пошли за саваном, чтобы похоронить дочь. Но в это время к ним подошла старуха и сказала:

— Вы люди богатые, и было бы позором для вас похоронить дочь вашу, просто предав ее тело земле.

И они спросили:

— А что же нам делать?

Старуха же сказала:

— Постройте для нее павильон посреди реки и уложите ее на ложе в этом павильоне. И вы будете ходить туда, когда захотите.

И тогда они построили для нее мраморный павильон на колоннах посреди реки. И они окружили его садом с газонами. И они положили дочь свою на ложе из слоновой кости в этом павильоне и ушли, плача.

Но что же было дальше?

А дальше случилось вот что. Старуха тотчас же нашла царского сына, который был болен от любви, и сказала ему:

— Иди к своей красавице. Она ждет тебя, лежа в павильоне посреди реки.

Тогда молодой царевич поднялся и сказал визирю отца своего:

— Пойдем со мной на прогулку.

И они оба вышли и последовали на расстоянии за старухой, которая показывала царевичу дорогу. И так они дошли до мраморного павильона, и юноша сказал визирю:

— Жди меня у ворот. Я надолго не задержусь.

Потом он вошел в павильон и увидел мертвую девушку. И он сел рядом, оплакивая ее и читая стихи о красоте ее. И он взял ее руку, чтобы поцеловать, и залюбовался ее пальцами, которые были такими тонкими и красивыми. И, любуясь ими, он заметил на одном, под ногтем, льняную ниточку. Он удивился и осторожно вытащил ее.

И тотчас же девушка очнулась от обморока…

В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И тотчас же девушка очнулась от обморока, поднялась с ложа, села, улыбнулась молодому царевичу и спросила:

— Где это я?

А он прижал ее к груди своей и ответил:

— Ты со мной!

И он поцеловал ее и лег с нею на ложе. И они пробыли вместе сорок дней и сорок ночей, находясь на верху блаженства.

А потом он отстранился от нее и сказал:

— Я совершенно забыл о визире отца моего, которого оставил ждать снаружи. Я отведу его во дворец и сразу же вернусь.

И молодой царевич вышел из павильона, чтобы найти визиря. И он действительно нашел его и пошел с ним через сад к дворцу отца своего. Но по дороге увидел белые розы и жасмин, удивился и сказал визирю:

— Смотри-ка! Розы и жасмин такие же белые, как щеки Сетт Укхан! О визирь, жди меня здесь еще три дня, позволь мне пойти и снова увидеть щеки Сетт Укхан!

И юный царевич вернулся и пробыл с Сетт Укхан еще три дня, любуясь ее щеками, которые были похожи на белые розы и жасмин.

А потом вышел из павильона, присоединился к визирю и продолжил с ним прогулку по саду, направляясь к выходу. И он встретил по дороге рожковое дерево с длинными черными плодами, был тронут и сказал визирю:

— Смотри-ка! Стручки рожкового дерева, длинные и черные, как брови Сетт Укхан! О визирь, подожди меня здесь еще три дня, чтобы я мог снова увидеть брови Сетт Укхан!

И он вернулся в павильон и пробыл с нею еще три дня, любуясь ее прекрасными бровями, длинными и черными, как плоды рожкового дерева среди ветвей.

А потом он вышел из павильона, снова встретил визиря и продолжил с ним путь через сад к дворцу отца своего. И по дороге ему попался фонтан, единственная струя которого была так прекрасна! И юноша был тронут и сказал визирю:

— Смотри-ка! Струя фонтана напоминает мне стройную Сетт Укхан! О визирь, подожди меня здесь еще три дня, чтобы я снова мог полюбоваться на стать Сетт Укхан!

И он вернулся в павильон и просидел с нею еще три дня, любуясь ее стройностью, схожей со струей фонтана.

Затем юный царевич вернулся к визирю, чтобы продолжить с ним путь через сад к царскому дворцу. Но красавица, увидев, как ее возлюбленный поднимается и снова уходит, хотя он возвращался уже трижды, сказала себе: «На этот раз я хочу пойти и посмотреть, почему он уходит, а потом так скоро возвращается». И она вышла из павильона и остановилась за дверью, которая выходила в сад, чтобы посмотреть, как он уходит. И юноша, обернувшись, увидел, как она выглянула из-за двери. И тогда он вернулся к ней, бледный и опечаленный, и сказал:

— О Сетт Укхан, Сетт Укхан! Я больше никогда не увижу тебя! О, больше никогда!

И он ушел вместе с визирем, чтобы больше не возвращаться.

Тогда Сетт Укхан пошла бродить по саду, плача и жалея, что не умерла на самом деле. И пока она так бродила, увидала, как что-то блеснуло у воды. Она подняла и увидела, что это кольцо царя Сулеймана. И она потерла венчавший его гравированный сердолик — и перстень тотчас сказал ей:

— По твоему приказу вот он я! Что прикажешь?

И она ответила:

^{Потом он вошел в павильон и увидел мертвую девушку. И он сел рядом, оплакивая ее и читая стихи о красоте ее.}

— О перстень Сулеймана, я прошу у тебя дворец рядом с дворцом молодого царевича, который полюбил меня, и даруй мне также красоту, превышающую мою собственную!

А перстень ей ответил:

— Закрой глаза свои и открой!

И она закрыла глаза, а когда открыла, то оказалась в великолепном дворце, построенном рядом с дворцом царевича. Она посмотрела на себя в зеркало — и поразилась красоте своей.

И когда царевич проезжал мимо на коне, она подошла к окну. И он увидел ее, не узнав, и влюбился. И он пришел к матери своей и сказал:

— О мать моя, не найдется ли у тебя чего-нибудь очень красивого, чтобы отправить в подарок госпоже, поселившейся в новом дворце? И не могла бы ты сказать ей при этом: «Мой сын хочет на тебе жениться»?

И царица, мать его, сказала:

— У меня есть два отреза королевской парчи. И я отнесу их ей и скажу, о чем ты просишь.

И он сказал ей:

— Хорошо, отнеси.

И мать царевича пошла к молодой красавице и сказала ей:

— О дочь моя, прими этот подарок, мой сын хочет на тебе жениться!

И красавица позвала свою служанку-негритянку и сказала ей:

— Возьми эти два отреза парчи и сделай из них тряпки, чтобы мыть каменные плиты дворца моего.

И царица вернулась в гневе к сыну своему, который спросил ее:

— Что же она тебе ответила, о мать моя?

И царица сказала:

— Она заставила рабыню взять эти два отреза золотой парчи и приказала ей сделать из них тряпки, чтобы мыть дворец свой!

Тогда он сказал ей:

— Умоляю тебя, о мать, нет ли у тебя еще какой-нибудь драгоценной вещи, которую ты могла бы ей отнести? Я болен от любви к ней.

И мать ответила ему:

— У меня есть ожерелье из изумрудов без изъяна.

И он сказал ей:

— Хорошо. Тогда отнеси его ей.

И царица пришла к молодой красавице и сказала:

— Прими от нас этот дар, о дочь моя, ибо мой сын хочет жениться на тебе!

И она ответила:

— Твой подарок принят, о госпожа! — позвала рабыню свою и спросила: — Наши голуби уже поели?

И рабыня ответила:

— Пока нет, о госпожа моя.

Тогда красавица сказала ей:

— Возьми эти изумрудные зерна и отдай их голубям, пусть они склюют их и освежатся!

Услышав эти слова, царица сказала девушке:

— Ты унизила нас, о дочь моя! Однако прошу сказать мне только одно: хочешь ты выйти замуж за моего сына или нет?

И красавица ответила:

— Если хочешь, чтобы я вышла замуж за твоего сына, скажи, чтобы он выдал себя за мертвого, заверни его в семь саванов, провези через весь город и скажи своим людям, чтобы хоронили его только в саду моего дворца.

И царица сказала:

— Хорошо. Я передам твои условия сыну.

И она пошла и сказала сыну:

— Ты не поверишь! Чтобы жениться на ней, ты должен выдать себя за мертвеца! И тебя должны завернуть в семь саванов, и провезти с похоронной процессией через весь город, и отвезти к ней, чтобы похоронить в ее саду! И тогда она выйдет за тебя.

И царевич ответил:

— Только это, о мать моя? Тогда разорви одежду свою и кричи: «Мой сын умер!»

И мать юного царевича разорвала на себе одежду и закричала истошным голосом:

— О, бедствие мое! Мой сын мертв!

Тогда, услыхав этот крик, все люди, что были во дворце, прибежали и увидели царевича, который лежал на полу словно мертвец, и мать его, рыдающую над ним. И они подняли тело покойного, омыли его и завернули в семь саванов. Потом собрались чтецы Корана и шейхи и пошли в похоронной процессии перед телом, покрытым драгоценными платками. И они прошли с мертвецом через весь город и вернулись, чтобы оставить его в саду красавицы, как она и просила. Там они оставили его и пошли своим путем.

И вот когда в саду уже никого не было, красавица, некогда едва не умершая от льняной ниточки, щеки которой напоминали белые розы и жасмин, брови — плоды рожкового дерева на ветвях, стать — струю фонтана, спустилась к молодому царевичу, который был завернут в семь саванов. И она один за другим стала снимать с него эти саваны. И когда сняла седьмой, сказала ему:

— Как?! Так это ты?! Неужели твоя страсть к женщине заставила тебя завернуться в семь саванов?!

И юный царевич, будучи в полном замешательстве, укусил себя за палец и чуть было не откусил его от стыда.

А она сказала ему:

— Ладно, на этот раз я прощаю тебя.

И они остались вдвоем, любя и наслаждаясь друг другом.

И когда султан Бейбарс услыхал эту историю, он сказал начальнику Джалал ад-Дину:

— Валлахи! Мне кажется, что я не слышал ничего более достойного восхищения!

Тогда десятый начальник стражи, которого звали Хилал ад-Дин^[22], подошел к султану Бейбарсу и сказал:

— История, которую я хочу поведать тебе, словно сестра уже рассказанной.

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ДЕСЯТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

Жил когда-то царь, у которого был сын по имени Мухаммед. И сын однажды сказал отцу:

— Я хочу жениться.

И отец ответил ему:

— Хорошо, подожди, и мы пошлем мать твою посмотреть на девушек брачного возраста в гаремах, и пусть она выберет одну для тебя.

Однако царский сын сказал:

— Нет, отец, я хочу собственными глазами увидеть такую девушку.

И когда царь согласился на это, юный царевич сел на коня своего, красивого, словно он вышел из сказки, и отправился в путешествие. И через два дня пути он встретил в поле человека, который срезал лук-порей, в то время как его юная дочь связывала его в пучки.

И царевич после приветствия сел возле них и сказал девушке:

— Не найдется ли у тебя немного воды?

И она ответила:

— Найдется.

И он сказал:

— Принеси мне напиться.

Она встала и принесла ему кувшин, и он напился. И девушка понравилась ему, и он сказал ее отцу:

— О шейх, отдашь мне в жены дочь свою?

И отец девушки ответил:

— Мы слуги твои.

И царевич сказал ему:

— Хорошо, о шейх! Оставайся здесь со своей дочерью, а я вернусь домой, чтобы приготовить все для свадьбы, а потом вернусь.

И пошел Мухаммед к отцу своему и сказал ему:

— Я обручился с дочерью султана Страны лука-порея!

А отец ему ответил:

— В Стране лука-порея теперь есть султан?

И юноша ответил:

— Да, и я хочу жениться на его дочери.

Тогда царь воскликнул:

— О сын мой, хвала Аллаху, Который дал Стране лука-порея султана! — и добавил: — Хорошо, что его дочь тебе нравится, но подожди немного, мы отправим мать в Страну лука-порея, чтобы увидеть отца-лук-порей, мать-лук-порей и дочь-лук-порей.

И царевич Мухаммед согласился. И вот мать его отправилась повидать отца девушки и обнаружила, что та, которую ее сын назвал дочерью султана Страны лука-порея, была очаровательной во всех отношениях и действительно создана для того, чтобы стать женою царского сына. И она понравилась ей до крайности, и она обняла ее и сказала:

— Дорогая моя, я царица, мать юноши, которого ты недавно видела, и я пришла, чтобы выдать тебя замуж за него!

А девушка ей сказала:

— Как?! Твой сын — сын правителя?!

И она ответила:

— Да, мой сын — сын царя, а я его мать.

И девушка сказала:

— Тогда я не выйду за него замуж.

И царица спросила:

— Почему?

Она же ответила:

— Я выйду замуж только за ремесленника.

Тогда царица рассердилась и сказала мужу своему:

— Девушка из Страны лука-порея не хочет выходить замуж за нашего сына.

И царь спросил:

— Почему?

И царица ответила:

— Потому что хочет выйти замуж только за человека, который умеет что-то делать.

И царь сказал:

— Она права.

Но юный царевич, узнав об этом, заболел.

Тогда царь встал и послал за шейхами различных цехов, и, когда все они пришли и стали между рук его, он спросил первого, который был шейхом плотников:

— Сколько времени потребуется, чтобы научить моего сына твоему ремеслу?

И тот ответил:

— Для этого нужно самое большее два года, но не меньше.

И царь сказал:

— Хорошо. Отойди в сторону.

Затем он повернулся ко второму, который был шейхом кузнецов, и спросил его:

— Как скоро ты сможешь научить моего сына ремеслу твоему?

И тот ответил:

— Для этого мне нужен год, и ни днем меньше.

И царь сказал ему:

— Хорошо. Отойди в сторону.

И так он расспрашивал всех шейхов разных ремесел, и одни отвечали, что им нужен год, другие — два, а другие — три, а то и четыре года. И царь не знал, на что решиться, когда увидел, что позади всех какой-то человек подскакивает, и делает ему знаки глазами, и поднимает руку. И он подозвал его и спросил:

— Почему ты прыгаешь?

И тот ответил:

— Чтобы меня заметил наш господин правитель, ибо я беден, а шейхи ремесленников не предупредили меня о своем прибытии сюда. Я ткач, и я научу твоего сына моему ремеслу за час.

Тогда царь отослал всех прочих шейхов и задержал ткача, и он принес ему шелков разных цветов и ткацкий станок и сказал ему:

— Научи своему искусству моего сына!

И ткач повернулся к подошедшему царевичу и сказал ему:

— Смотри! Я не буду говорить тебе: «Делай так и делай этак». Открой глаза свои и гляди! Смотри, как работают мои руки. — И в мгновение ока ткач соткал платок, а царевич при этом пристально смотрел, как тот работает. Затем ткач сказал ученику своему: — Теперь подойди и сделай такой же платок.

И юноша принялся за дело и соткал великолепный платок, изобразив на нем дворец и сад отца своего.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И в мгновение ока ткач соткал платок, а царевич при этом пристально смотрел, как тот работает. Затем ткач сказал ученику своему:

— Теперь подойди и сделай такой же платок.

И юноша принялся за дело и соткал великолепный платок, изобразив на нем дворец и сад отца своего.

И взял ткач оба платка, и подошел к царю, и спросил его:

— Какой из этих двух платков моя работа, а какой — работа сына твоего?

И царь не раздумывая показал пальцем на работу сына, где был прекрасный рисунок дворца и сада, и сказал:

— Этот твоя работа, и другой тоже твоя работа.

Однако ткач воскликнул:

— Это заслуга славных предков твоих, о царь! Прекрасный платок — дело рук сына твоего, а этот, безобразный, соткал я.

Тогда пораженный царь назначил ткача шейхом над шейхами всех цехов, и тот ушел счастливый.

После чего царь сказал супруге своей:

— Возьми платок, произведение нашегосына, покажи его дочери султана Страны лука-порея и скажи ей: «Мой сын по ремеслу своему ткач шелков».

И мать юного царевича взяла платок, пошла к его избраннице, показала ей платок и повторила ей слова царя. И та, увидев платок, удивилась и сказала:

— Теперь я выйду замуж за твоего сына.

И визирь царя привел кади, и они пошли заключать брачный договор. И была отпразднована свадьба. И принц стал жить на земле дочери султана Страны лука-порея, и у нее родились дети, и на их бедрах был знак — лук-порей. И каждый научился какому-то ремеслу. И все они жили в довольстве и процветании. Но Аллах знает все лучше нас!

Тогда султан Бейбарс сказал:

— Эта история о дочери султана Страны лука-порея понравилась мне своей прекрасной моралью. Но нет ли среди вас еще кого-нибудь, кто мог бы мне что-нибудь рассказать?

Тогда вперед вышел еще один начальник стражи, который был одиннадцатым, и звали его Салах ад-Дин^[23]. И, поцеловав землю между рук султана Бейбарса, он сказал:

— Вот моя история.

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ОДИННАДЦАТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

Однажды случилось так, что у одного султана родился сын и в то же время чистокровная кобыла из его конюшен родила жеребенка. И султан сказал:

— Пусть появившийся на свет жеребенок будет записан на счастье моего новорожденного сына и станет его собственностью.

Когда же ребенок повзрослел, его мать умерла, в тот же день скончалась и кобыла, что родила того жеребенка.

А дни шли, и султан женился на другой женщине, которую он выбрал из дворцовых рабынь. И он повелел отдать мальчика в школу, больше не заботясь о нем и не любя его. И сын его первой жены, как сирота, всякий раз, возвращаясь из школы, приходил к коню своему, гладил его, давал ему поесть и попить и рассказывал о своих горестях и одиночестве.

Так вот, у рабыни, на которой женился султан, был любовник, врач-еврей, — да будет он проклят! И эти двое чувствовали себя очень неуверенно во время своих встреч благодаря присутствию во дворце отрока. И они спрашивали себя: «Что же нам делать?» И они додумались до того, чтобы отравить молодого принца.

И вот однажды он, как обычно, вернулся из школы и пошел к коню своему. И он нашел его плачущим и спросил его, поглаживая: — Отчего ты плачешь, о конь мой?

И конь ответил:

— Я плачу о жизни, которой вскоре ты лишишься.

Он же спросил его:

— И кто же хочет отнять у меня жизнь?

И конь ответил:

— Жена отца твоего и врач-еврей, этот проклятый.

И отрок спросил:

— И как они решили это сделать?

И конь сказал:

— Они припасли для тебя яд, который приготовили из кожи негра. И они положат его в еду твою, поэтому остерегайся вкушать ее.

И вот когда молодой принц подошел к жене отца своего, она поставила перед ним еду. Он взял ее и, в свою очередь, поставил перед кошкой жены султана, которая мяукала у его ног. И прежде чем хозяйка успела помешать ему, кошка проглотила еду и тотчас умерла. А принц встал и вышел, сделав вид, что ничего не заметил.

Тогда жена султана и врач-еврей спросили каждый в душе своей: «Кто мог предупредить его?» И они решили, что никто не мог это сделать, кроме коня его. Тогда жена султана сказала себе: «Ну ладно» — и притворилась, что заболела. И султан призвал этого проклятого врача-еврея, который был их придворным врачом, чтобы тот осмотрел больную. И он осмотрел ее и сказал:

— Лекарство для нее может быть приготовлено из сердца коня, рожденного чистокровной кобылой такого-то цвета.

И султан сказал:

— У меня есть только один конь, который подходит под это описание, это конь моего сына, рожденного первой женою моей.

И когда юный принц вернулся из школы, отец сказал ему:

— Твоя мачеха больна, и нет для нее другого лекарства, кроме сердца коня твоего, рожденного породистой кобылой.

И юноша ответил:

— Хорошо, о отец мой, но я еще ни разу не седлал коня своего. И я хотел бы сначала поскакать на нем, а потом пусть его зарежут и заберут сердце его.

И когда султан согласился на это, юноша вывел коня, взобрался на него и пустил его вскачь прочь от дворца султана. И вскоре они исчезли из вида, а султан пустил за ними погоню, но всадники не смогли найти их.

А конь с принцем прискакали в другое царство, и конь остановился возле царского сада. И он дал юноше пучок волос из своей гривы и огниво и сказал ему:

— Если я тебе понадоблюсь, сожги один из этих конских волосков — и я тотчас же появлюсь. А теперь я лучше оставлю тебя, во-первых, чтобы позаботиться о собственном пропитании, а во-вторых, чтобы не мешать тебе встретиться с судьбой твоей.

И сын султана обнял коня своего, и они расстались.

И пошел принц к главному садовнику и сказал ему:

— Я здесь никого не знаю. Не возьмешь ли ты меня к себе на службу?

И садовник ответил ему:

— Хорошо. Мне как раз нужен человек, чтобы управлять волом, который крутит водяное колесо для полива.

И молодой принц подошел к колесу для полива и принялся погонять вола садовника.

И вот в тот день по саду гуляли дочери царя, и младшая увидела юношу, погонявшего вола, который крутил водяное колесо. И любовь вспыхнула в ее сердце. Однако, не подав вида, она сказала сестрам своим:

— О сестры мои, как долго мы будем обходиться без мужей? Наверное, отец наш хочет, чтобы мы тут прокисли. Наша кровь от этого свернется.

И сестры сказали ей:

— Это правда. Мы киснем тут, и наша кровь сворачивается.

И они, все семеро, собрались, пошли к матери своей и сказали ей:

— Неужели отец наш хочет, чтобы мы кисли тут в одиночестве? Наша кровь от этого свернется. Или, может быть, он наконец найдет для нас мужей, которые уберегут нас от этой печальной участи.

Тогда мать их пошла к царю и поговорила с ним об этом деле. И царь приказал кричать по городу, чтобы все юноши прошли под окнами его дворца, потому что принцессы должны выйти замуж.

И все юноши прошли под окнами его дворца его. И всякий раз, когда кто-нибудь из них нравился одной из сестер, она бросала ему свой платок. И таким образом все шестеро заполучили мужа по собственному выбору и были этим очень довольны.

Однако младшая дочь так никому и не бросила свой платок. И царю сказали об этом, и он спросил:

— Значит, в городе больше не осталось ни одного юноши?

И ему ответили:

— Остался только бедный юноша, который крутит водяное колесо в твоем саду.

И царь тогда сказал:

— И все-таки он тоже должен пройти под окнами дворца, хотя я знаю, что дочь моя его точно не выберет.

Пошли за ним и привели под окна дворца. И тогда младшая дочь бросила ему свой платок и вышла за него замуж. И от такого горя царь, отец ее, заболел.

И тогда собрались врачи и приказали ему в качестве диеты и лекарства пить молоко молодой медведицы, хранящееся в бурдюке из только что снятой медвежьей шкуры.

И царь ответил:

— Это легко устроить. У меня есть шесть зятьев, они прекрасные наездники, ничуть не похожие на того проклятого, седьмого, крутильщика водяного колеса. Скажите им, чтобы они принесли мне это молоко.

Тогда шестеро царских зятьев сели на прекрасных коней своих и поехали, чтобы достать молоко медведицы. А муж младшей дочери взобрался на хромого мула и тоже отправился в путь, и все над ним смеялись. Однако, оказавшись в отдаленном уединенном месте, он ударил по огниву, сжег один конский волос — и явился конь его. Юноша обнял его и рассказал ему все, о чем должен был рассказать.

А через некоторое время из странствий вернулись шестеро царских зятьев, и они привезли бурдюк из шкуры медведицы, наполненный медвежьим молоком, вручили его царице, матери жен своих, и сказали ей:

— Прикажи отнести этот бурдюк нашему царю!

Царица хлопнула в ладоши — и прибежали евнухи. И она сказала им:

— Отдайте это молоко врачам для осмотра.

И врачи осмотрели молоко и сказали:

— Это молоко старой медведицы, оно находится в бурдюке из старой шкуры и может принести только вред здоровью царя.

И тогда евнухи сразу вернулись к царице, передали ей слова врачей и сказали:

— А этот бурдюк нам только что вручил юноша на коне, который был красивее ангела Харута^[24].

И царица сказала им:

— Отнесите и этот бурдюк врачам, чтобы они осмотрели его.

И врачи осмотрели его и сказали:

— Вот то, что мы искали. Это молоко молодой медведицы в бурдюке из свежеснятой медвежьей шкуры.

И они дали его пить царю, который в одночасье исцелился и сказал:

— Кто принес это лекарство?

И ему ответили:

— Это юноша на лошади, который красивее ангела Харута.

И царь сказал:

— Пусть передадут ему от меня кольцо царствования и посадят его на мой престол. А потом я встану и пойду, чтобы развести младшую дочь мою с этим парнем, крутильщиком водяного колеса. И я выдам ее замуж за того красавца, который заставил меня вернуться из страны смерти.

И его приказ был немедленно исполнен.

Затем царь встал, оделся и пошел в тронную залу. Он пал к ногам прекрасного юноши, который сидел на троне, и поцеловал их. И он увидел рядом с ним младшую дочь свою, которая улыбалась ему. И он сказал ей:

— Вот и славно, о дочь моя! Я вижу, ты уже развелась с этим парнем, крутильщиком водяного колеса, и остановила свой выбор на этом юноше, который красивее ангела Харута.

И младшая дочь сказала ему:

— О отец мой, парень, крутильщик водяного колеса, и юноша, который принес тебе молоко молодой медведицы и сейчас восседает на престоле царствования, — это один и тот же человек.

И царь был ошеломлен этими словами и, обратившись к прекрасному юноше, сидящему на троне, спросил:

— Это правда?

И тот ответил:

— Да, чистая правда. И если ты не хочешь, чтобы я был твоим зятем, то сделать это легко, потому что твоя дочь еще девственница.

И царь обнял его и прижал к груди своей. А затем он отпраздновал его свадьбу со своей младшей дочерью. А потом, после первой брачной ночи, юноша вел себя так хорошо, что навеки лишил молодую супругу свою возможности скиснуть, а ее кровь — свернуться.

После чего он во главе многочисленного войска вернулся с нею во владения отца своего. И обнаружил, что его отец умер, а жена его заправляет всеми делами султаната вместе с врачом-евреем, да будет он проклят! И тогда он схватил обоих и испепелил их в один миг, и жизнь их закончилась, и они обратились в пепел.

И это все, что случилось с ними.

Хвала Аллаху, пребывающему вовеки!

И султан Бейбарс, услыхав эту историю Салах ад-Дина, сказал:

— Как жаль, что больше некому рассказывать мне подобные истории!

Тогда вперед выступил двенадцатый начальник стражи, по имени Наср ад-Дин^[25], который после приветствий сказал султану Бейбарсу:

— Я еще ничего не рассказывал, о мой повелитель! И после меня уже никто ничего не расскажет, потому что уже больше нечего будет рассказывать.

И султан Бейбарс обрадовался и сказал ему:

— Тогда расскажи, что там у тебя припасено!

И двенадцатый начальник стражи рассказал следующее:

ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ДВЕНАДЦАТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

Рассказывают, — но есть ли кто-то более сведущий, чем Аллах? — что жил на земле царь. И этот царь был женат на бесплодной царице. И вот однажды к царю пришел магрибинец и сказал ему:

— Если я дам тебе снадобье, чтобы жена твоя зачинала и рожала столько, сколько она пожелает, ты отдашь мне своего первого сына?

И царь ответил:

— Хорошо, я отдам его тебе.

Тогда магрибинец дал царю две сладкие таблетки, одну зеленую и одну красную, и сказал ему:

— Ты съешь зеленую, а жена твоя — красную. А остальное сделает Аллах.

И, сказав это, он ушел. И царь съел зеленую таблетку и дал жене своей красную, и она съела ее. И она забеременела и родила сына, которого они назвали Мухаммедом — да будет благословенно это имя! И ребенок стал подрастать, и был он способным в обучении и одарен красивым голосом.

А потом царица родила второго сына, которого они назвали Али, и он стал расти неуклюжим и криворуким. После чего она снова забеременела и родила третьего сына, по имени Махмуд, который стал расти глупым и ленивым.

И вот по прошествии десяти лет магрибинец пришел к царю и сказал ему:

— Отдай мне своего первого сына!

И царь сказал:

— Хорошо. — И пошел он к супруге своей и сказал ей: — Магрибинец пришел к нам просить нашего старшего сына.

И она ответила ему:

— Никогда! Отдадим ему нашего неуклюжего Али.

И царь сказал:

— Хорошо.

И он подозвал неуклюжего Али, взял его за руку и отдал магрибинцу, который взял его и ушел.

И он бродил с ним по дорогам по жаре до полудня, а потом спросил его:

— Ты не голоден? Не хочешь ли пить?

И мальчик ответил ему:

— Клянусь Аллахом! Что за вопрос?! Неужели ты думаешь, что после полудня, проведенного без еды и питья, я не испытываю голод и жажду?!

Тогда магрибинец хмыкнул, взял мальчика за руку, привел его к отцу и сказал:

— Этот не мой сын.

И царь спросил его:

— А который же твой?

И магрибинец ответил:

— Покажи мне всех троих, и я узнаю его.

Тогда царь позвал трех сыновей своих. И магрибинец протянул руку и взял старшего, Мухаммеда, который был умным и одаренным красивым голосом. И он ушел и ходил с ним полдня, а потом спросил его:

— Ты не голоден? Не хочешь ли пить?

И умный сын ответил:

— Если ты голоден или хочешь пить, то и я голоден и хочу пить.

И тогда магрибинец обнял его и сказал:

— Это так, и ты умен, и ты действительно мой сын.

И он повел его в свою страну, вглубь Магриба, и привел его в сад, где дал еду и питье. После чего магрибинец принес ему гримуар^[26] и сказал:

— Читай эту книгу!

И юноша взял книгу и открыл ее, но он не смог понять в ней ни одного слова.

И тогда магрибинец разозлился и сказал ему:

— Как?! Ты мой сын и не умеешь расшифровывать этот гримуар?! Клянусь Яджуджем и Маджуджем^[27] и огнем вращающихся звезд, если через месяц ты не будешь знать всю эту книгу наизусть, я отрублю тебе правую руку!

И после этого он оставил его и вышел из сада.

И юноша взял гримуар, принялся читать и читал в течение двадцати девяти дней. Но по прошествии этого времени он еще даже не знал, как его нужно правильно держать и в каком направлении читать его тексты. И тогда он сказал себе: «Раз у меня остался всего один день, судьбы мне не избежать. Пойду погуляю по саду и не буду продолжать таращить глаза на этот гримуар». И он зашел далеко под деревья сада и вдруг увидел перед собой молодую девушку, повешенную за собственные волосы. И он поспешил ее освободить. Она же поцеловала его и сказала:

— Я принцесса, попавшая под власть этого магрибинца. Он подвесил меня здесь, потому что я выучила гримуар наизусть.

Тогда Мухаммед сказал ей:

— Я тоже царский сын, и магрибинец дал мне свой гримуар, чтобы я выучил его наизусть за тридцать дней, и до моей погибели остался только завтрашний день.

И принцесса сказала ему:

— Я научу тебя читать гримуар, но, когда придет магрибинец, скажи ему, что ты его не познал.

Потом она села рядом с ним, обняла его, поцеловала и научила читать гримуар.

В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ НОЧЬ,

она сказала:

Тут она села рядом с ним, обняла его, поцеловала и научила читать гримуар. А потом сказала ему:

— Ты должен оставить меня в таком виде, в каком увидел.

И он повиновался ей.

А под конец тридцатого дня пришел магрибинец и приказал юноше:

— Читай гримуар!

А тот ответил:

— Как же я буду читать его, если я не понял в нем ни слова?

И магрибинец тотчас отрубил ему правую руку и сказал:

— У тебя еще есть срок в тридцать дней! Если через это время ты не познаешь гримуар, я отрублю тебе голову!

А когда он ушел, юноша пошел в сад, держа в левой руке свою отрубленную руку, чтобы найти там девушку. И он снова освободил ее, а она сказала ему:

— Вот три листа одного растения, которое я нашла, в то время как магрибинец ищет его уже сорок лет, чтобы пополнить с его помощью свои знания о магии. Наложи два из них на обе части руки твоей — и она заживет.

И юноша сделал это, и его рука стала как прежде.

Тогда девушка, читая что-то в гримуаре, потерла третий листок — и в тот же миг из-под земли явились два быстроногих верблюда и опустились на колени, чтобы принять их на свои спины.

И девушка сказала юноше:

— Давай отправимся домой, к нашим родителям! А потом ты приедешь просить моей руки во дворец отца моего, в такое-то место, в такую-то страну.

И она ласково поцеловала его. И по взаимному их обещанию каждый пошел в свою сторону.

И юный Мухаммед прибыл к своим родителям на быстроногом верблюде. Однако он ничего не сказал им о том, что с ним произошло. Он только передал верблюда их главному евнуху и сказал ему:

— Иди и продай этого верблюда на рынке, но поостерегись продавать веревку, которая у него в носу!

И евнух взял верблюда за веревку и пошел на рынок, где продавали и покупали скот. И там он встретил продавца гашиша, который захотел купить этого верблюда. И после долгих споров и препирательств он купил его у евнуха по очень низкой цене, так как обычно евнухи ничего не смыслят в купле-продаже. И чтобы завершить сделку, он продал его вместе с веревкой.

И вот продавец гашиша повел верблюда мимо своей лавки, чтобы заставить своих обычных клиентов, потребителей гашиша, восхищаться им. Он принес таз с водой, чтобы напоить верблюда, и поставил его перед ним, в то время как потребители гашиша наблюдали за этим. И верблюд поставил обе передние ноги в таз, чем рассмешил зрителей. Тогда продавец гашиша ударил его, крикнув:

— Назад, о проклятый!

А верблюд, услышав это, поднял две задние ноги и нырнул головой вперед, прямо в таз, пропал в воде и больше не появлялся.

При виде этого продавец гашиша всплеснул руками и воскликнул:

— О мусульмане, на помощь! Мой верблюд утонул в тазу!

И, крича так, он показывал на веревку, оставшуюся у него в руках. А собравшиеся со всех концов базара люди говорили ему:

— Молчи, о человек! Ты, верно, сошел с ума! Как верблюд может утонуть в тазу?!

А он отвечал им:

— Уходите! Что вы здесь делаете? Говорю вам, он утонул в тазу, бросившись в него головой! Вот его веревка, она осталась у меня в руках! Спросите у почтенных, которые сидят тут, у меня, говорю я правду или лгу!

Но здравомыслящие базарные купцы сказали ему:

— Ты и те, кто сидит у тебя, — потребители гашиша, вам нельзя доверять.

И вот пока они так спорили, магрибинец, заметивший исчезновение юноши и принцессы, пришел в безграничную ярость, укусил себя за палец и, чуть не откусив его, воскликнул:

— Клянусь Яджуджем и Маджуджем и огнем вращающихся звезд, я догоню их, пусть даже они окажутся на седьмой планете!^[28]

И он помчался сначала в город Авис, и он вошел в него как раз в разгар спора между потребителями гашиша и народом на базаре. И, услыхав историю о веревке, верблюде и тазе, который послужил для него морем и могилой, он подошел к продавцу гашиша и сказал ему:

— О бедняга, если ты потерял своего верблюда, я готов заплатить тебе за него. Ради Аллаха, отдай мне только то, что от него осталось, а именно эту веревку, и я дам тебе цену, которую он тебе стоил, и еще сто динаров.

И сделка была тут же заключена, и магрибинец взял у продавца гашиша верблюжью веревку и тихонько ушел, радуясь своей удаче.

Дело в том, что эта веревка обладала силой захвата. И как только магрибинец показал ее издалека царевичу, тот сразу же сам просунул в нее голову, тотчас же превратился в бегового верблюда и опустился на колени перед магрибинцем, а тот взобрался к нему на спину.

И магрибинец погнал его в сторону города, где жила принцесса. И вскоре они оказались под стенами сада, который окружал дворец отца ее. Но в тот момент, когда магрибинец тянул за веревку, чтобы заставить верблюда опуститься на колени и лечь, мудрый Мухаммед в образе верблюда смог ухватить веревку зубами и перекусить ее посередине. И тут же сила, присущая этой веревке, была уничтожена. А мудрый Мухаммед, чтобы спастись от происков магрибинца, превратился в большой гранат и спрятался на ветвях между цветами гранатовых деревьев.

Тогда магрибинец вошел к султану, отцу принцессы, и после приветствий и пожеланий мира, сказал ему:

— О царь времен, я пришел попросить у тебя гранат из твоего сада, потому что дочь моего дяди беременна и душа ее горячо желает гранат. А ты знаешь, какой грех не удовлетворять желания беременной женщины.

И султан удивился этой просьбе и ответил:

— О человек, нынче не сезон для гранатов, ведь гранатовые деревья в моем саду лишь вчера расцвели.

А магрибинец ответил:

— О царь времен, если в твоем саду не найдется спелого плода граната, пусть мне отрубят голову!

Тогда султан позвал своего главного садовника и спросил его:

— Правда ли, о садовник, что в моем саду есть спелые гранаты?

И садовник ответил:

— О мой повелитель, разве нынче время для спелых гранатов?

И тогда султан обратился к магрибинцу и сказал ему:

— Пропала твоя голова!

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И когда султан сказал магрибинцу: «Пропала твоя голова!» — тот ответил:

— О царь времен, прежде чем моя голова отделится от тела, прикажи своему садовнику поискать в саду спелые гранаты.

И султан согласился и махнул садовнику рукой, чтобы тот проверил, нет ли на деревьях спелых гранатов, несмотря на то что для них пока не сезон. И садовник спустился в сад и нашел на одном из гранатовых деревьев большой плод, который не был похож на любой другой гранат, виденный им в жизни. И он сорвал его и принес султану.

И султан взял этот гранат и поразился безмерно, и он не знал, оставить ли его при себе или отдать этому человеку, который попросил его для своей беременной жены. И он сказал визирю своему:

— О визирь мой, я хотел бы съесть этот большой гранат! Что скажешь?

И визирь ответил ему:

— О мой повелитель, скажи, если бы гранат не нашли, разве ты не отрубил бы голову этому магрибинцу?

И султан ответил:

— Да, конечно!

Тогда визирь сказал:

— Значит, гранат принадлежит ему по праву.

Тогда султан собственноручно вручил гранат магрибинцу. Но как только магрибинец дотронулся до него, гранат лопнул и все зерна посыпались из него и покатились в разные стороны. А магрибинец принялся собирать их одно за другим, пока не добрался до последнего зерна, которое упало в небольшую ямку у подножия царского трона. Так вот именно в этом зерне и была скрыта жизнь мудрого Мухаммеда. И магрибинец вытянул шею и протянул руку, чтобы взять его и раздавить. Но вдруг из этого зернышка вылетел кинжал и во всю длину своего клинка вонзился в сердце магрибинца. И он умер в ту же минуту, извергнув свою душу неверного вместе со своей кровью.

А юный царевич Мухаммед явился во всей своей красоте и поцеловал землю между рук султана. И в этот самый момент вошла принцесса, дочь султана, и сказала:

— Вот этот юноша, отвязавший мои волосы с дерева, на котором я висела.

И султан сказал:

— Раз уж этот юноша тебя освободил, тебе ничего не остается, кроме как выйти за него замуж.

И девушка ответила согласием, и их свадьба была пышно отпразднована. И их брачная ночь была благословенной. И с тех пор они жили вместе, довольные и счастливые, и имели они детей, сыновей и дочерей.

И это все, что случилось с ними. Слава и хвала Единственному, у Которого нет ни начала, ни конца!

Так говорил двенадцатый начальник стражи, которого звали Наср ад-Дин. И он был последним среди рассказчиков.

И султан Бейбарс содрогнулся от удовольствия, которое доставил ему этот рассказ, и радость его дошла до крайних пределов. И чтобы отметить начальников своей стражи, которые так его развлекли, он назначил их всех дворцовыми камергерами^[29] с жалованьем в тысячу динаров в месяц из царской казны. И он сделал их своими сотоварищами и не расставался с ними больше ни во время войны, ни в мирное время. И да пребудет над ними милость Всевышнего!

Сказав это, Шахерезада улыбнулась и скромно замолчала. И царь Шахрияр сказал ей:

— О Шахерезада, как коротки теперь ночи, жаль, что они не позволяют мне слышать большего из уст твоих!

И Шахерезада ответила:

— Да, о царь! Тем не менее я верю, что и сегодня, если ты позволишь, я успею рассказать тебе историю, которая оставляет далеко позади все, что ты слышал ранее.

И царь Шахрияр ответил:

— Конечно, Шахерезада, ты можешь начать рассказывать ее, так как она, я в этом не сомневаюсь, достойна восхищения!

Тогда Шахерезада начала так:

ИСТОРИЯ МОРСКОЙ РОЗЫ И КИТАЙСКОЙ ЮНИЦЫ

Рассказывают, о царь времен, что в одном царстве из числа царств Шаркистана^[30] — но Всевышний знает все лучше нас! — жил правитель по имени Зейн эль-Мулюк, широко известный во всех краях своей храбростью и щедростью, и его называли братом львов. И хотя он был еще молод, у него уже было двое сыновей, наделенных всеми достойными качествами, и благодаря благословению и доброте Воздаятеля у него родился третий сын. И это был такой замечательный ребенок, что красота его рассеивала тьму, как луна в свою четырнадцатую ночь. И когда он стал подрастать, его глаза, словно чаши для вина, стали тревожить самых уравновешенных сладким сиянием; каждая ресница его была похожа на изогнутый клинок кинжала; ароматные кудри его цеплялись друг за друга своими локонами; щеки его были свежи без всяких уловок и могли устыдить щеки девственниц; его обаятельные улыбки разили, как стрелы; осанка его была одновременно и благородной и изящной; левый угол его рта был искусно украшен круглой родинкой, а его широкая белая грудь была подобна хрустальной плите, под которой билось горячее, отважное сердце.

И царь Зейн эль-Мулюк был на верху счастья, и он призвал прорицателей и астрологов составить гороскоп для этого сына своего. И они, рассыпав песок, стали рисовать на нем астрологические знаки и произносить формулы гадания, а после этого сказали царю:

— Судьба этого ребенка благоприятна, и его звезда обещает ему бесконечное счастье. Однако в его судьбе также записано, что если ты, отец его, взглянешь на него, когда он станет юношей, то сразу же потеряешь зрение.

Когда царь услышал это от прорицателей и астрологов, мир почернел перед глазами его. И он удалил ребенка с глаз своих и приказал своему визирю поместить его вместе с матерью в дальний дворец, чтобы никогда не встретить его на своем пути. И визирь ответил, что слушает и повинуется, и в точности выполнил приказ своего господина.

И год проходил за годом, и красивый отпрыск жил в царских садах, окруженный материнской заботой и нежностью, был полон здоровья, добродетели и красоты.

Однако невозможно стереть записи в книге судеб. И вот однажды молодой принц Нургихан^[31] вскочил на коня своего и бросился в лес в погоне за дичью. А царь Зейн эль-Мулюк в тот же день отправился поохотиться на оленей. И судьба распорядилась так, что, несмотря на всю необъятность этого леса, он проскакал мимо сына своего. И, не узнав его, он взглянул на юношу — и в тот же миг стал узником ночного царства. И тогда царь Зейн эль-Мулюк понял, что его слепота была вызвана встречей с молодым всадником и что этот всадник был не кто иной, как его сын. Он заплакал и сказал:

— Обычно глаза отца, смотрящего на своего сына, озаряются светом, но мои волею судьбы потеряли его навсегда.

После этого он призвал во дворец величайших врачей своего века и тех, кто, как говорили, превзошел в лечебном искусстве даже самого Ибн Сину, чтобы посоветоваться с ними о способах лечения своей слепоты. И все, расспросив его и посоветовавшись между собою, единодушно объявили царю, что эту слепоту нельзя вылечить обычными средствами. И они добавили:

— Средство для восстановления твоего зрения есть, но его так сложно заполучить, что лучше даже и не думать об этом, потому что это морская роза, которую выращивает одна юница в Китае.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

А выращивает эту морскую розу одна юница в Китае.

И они объяснили царю, что в далеком Китае живет принцесса, дочь царя Фируз-шаха, у которой в саду растет единственный известный куст этой морской розы, и свойства этой розы исцеляют глаза и восстанавливают зрение даже слепым от рождения.

И, выслушав эти слова врачей, царь Зейн эль-Мулюк приказал глашатаями кричать по всему царству своему, что тот, кто принесет ему морскую розу китайской принцессы, получит в награду половину его владений. И затем он стал ожидать результатов, рыдая, как Якуб^[32], и страдая, как Айюб^[33], и пил кровь своего разбитого сердца.

И среди тех, кто уехал в Китай на поиски морской розы, были два старших сына Зейна эль-Мулюка. Отправился в путь и молодой принц Нургихан, ибо он сказал себе: «Я хочу испытать на пробном камне опасностей золото судьбы моей. А поскольку я стал непреднамеренной причиной слепоты отца моего, то будет правильно, если я рискну жизнью, чтобы вылечить его».

И вот принц Нургихан, подобный Солнцу четвертого неба^[34], вскочил на своего быстрого, как ветер, скакуна, и в час, когда луна плыла по черным волнам ночи, направил его на восток.

И он скакал дни и месяцы, пересекая равнины, и пустыни, и уединенные места, где не было никого и ничего, кроме дикой травы, и где лишь чувствовалось безмолвное присутствие Аллаха. И вот однажды он оказался в безграничном лесу, более темном, чем разум невежественных людей, и настолько мрачном, что нельзя было понять, ночь в нем царит или день, и разглядеть разницу между белым и черным, и эту тьму освещал лишь светлый лик Нургихана. И он углубился в этот лес и увидел, что на некоторых деревьях вместо плодов висели живые головы разных существ, и эти головы начали насмехаться над ним и, смеясь, падали на землю. А на других ветвях висели плоды, похожие на глиняные кувшины, и они с треском открывались, падали, разбивались — и из них вылетали птицы с золотистыми глазами.

И вот он внезапно оказался лицом к лицу со старым, похожим на гору джинном, который сидел на стволе огромного рожкового дерева.

^{Он оказался в безграничном лесу, более темном, чем разум невежественных людей, и настолько мрачном, что нельзя было понять, ночь в нем царит или день.}

И принц подошел к нему с поклонами и вынул из шкатулки рта своего несколько похожих на рубины слов, которые легли джинну на душу, словно молочный сахар. И джинн, тронутый красотой этого юного растения, выросшего в саду возвышенных слов, пригласил его отдохнуть вместе с ним. И Нургихан спешился, вынул из своего дорожного мешка лепешку из просеянной муки, топленого масла и сахара и поднес ее в знак дружбы джинну, который принял ее и откусил от нее один кусочек. И ему так понравилась эта еда, что он подскочил от радости и сказал:

— Эта еда сынов Адама радует меня больше, чем красная сера, которая служит камнем для кольца нашего повелителя Сулеймана; получи я ее в подарок, — клянусь Аллахом! — я был бы так рад, что, если бы каждый из моих волосков превратился в сто тысяч языков и каждый из этих языков возносил бы тебе хвалу, я все-таки не смог бы выразить тебе всю мою благодарность. Так что проси взамен что хочешь — и я без промедления выполню это. В противном случае мое сердце уподобится тарелке, упавшей с террасы и разбившейся на мелкие кусочки.

И Нургихан поблагодарил джинна за его трогательные слова и сказал ему:

— О предводитель джиннов и корона на головах их, о заботливый страж леса, раз ты позволил мне выразить свое желание, я просто попрошу тебя отправить меня без промедления и задержки во владения царя Фируз-шаха, где я собираюсь сорвать морскую розу в саду китайской юницы.

Однако, услыхав эти слова, джинн — хранитель леса — тяжело вздохнул, ударил себя обеими руками по голове и потерял сознание. И Нургихан проявил к нему самую нежную заботу, но, видя, что все остается безрезультатными, он положил ему в рот вторую лепешку из просеянной муки, топленого масла и сахара. И тут же сознание вернулось к джинну, он очнулся от обморока и, все еще находясь под впечатлением от вкусной лепешки и просьбы молодого принца, сказал ему:

— О господин мой, морская роза, о которой ты говоришь и чьей хозяйкой является китайская юница, находится под охраной воздушных джиннов, которые днем и ночью следят за тем, чтобы ни одна птица не пролетала над ней, чтобы капли дождя не попадали на ее лепестки и чтобы солнце не обжигало ее своими лучами. И я не представляю, как бы я мог, перенеся тебя в сад, где она растет, обмануть бдительность этих воздушных стражей, которые души в этой розе не чают. И по правде говоря, мое недоумение весьма велико. Однако дай мне еще одну из тех превосходных лепешек, которые мне так нравятся, и, возможно, их замечательные свойства помогут голове моей найти какой-нибудь способ, ибо я должен выполнить свое обещание и доставить тебя к розе, которую ты желаешь заполучить.

И тогда принц Нургихан поспешил дать этому джинну — хранителю леса — еще одну лепешку, которая тут же исчезла в бездне его горла, а сам джинн накинул на голову капюшон размышлений. И вдруг он поднял голову и сказал:

— Лепешка сработала! Мы полетим в Китай, потому что я нашел способ обмануть бдительность воздушных стражей розы! Для этого мы должны бросить им одну из тех изумительных лепешек из просеянной муки, топленого масла и сахара!

И принц Нургихан, которому стало немного не по себе, когда он увидел, что лесной джинн, успокоившись, зазеленел, как сад, и расцвел, как бутон розы, ответил ему:

— Не вижу препятствий!

Тогда лесной джинн поместил молодого принца на свою левую руку и полетел в Китай, прикрывая сына Адама от лучей солнца своей правой рукой. И, быстро преодолев расстояние до Китая, он благополучно и безопасно прибыл в столицу этой страны. Он осторожно опустил принца у входа в чудесный сад, который был не чем иным, как садом, в котором росла роза моря. И он сказал Нургихану:

— Ты можешь войти туда со спокойным сердцем, потому что я собираюсь отвлечь хранителей розы лепешкой, которую ты дал мне для них. И ты найдешь меня прямо здесь, ожидающего тебя, готового нести тебя куда захочешь.

И тогда красавец Нургихан оставил своего друга джинна и вошел в сад. И он увидел, что сад, представший перед его глазами, был подобен кусочку небесного рая, он был прекрасен, как вечерние сумерки.

В эту минуту Шахерезада заметила, что занимается заря, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И он увидел, что сад, представший перед его глазами, был подобен кусочку небесного рая, он был прекрасен, как вечерние сумерки. А посреди этого сада был большой водоем, наполненный до краев розовой водою. А в центре этого удивительного водоема красовалась на высоком стебле уникальная роза — огненно-красный цветок. Это и была роза моря. Ах! Как она была прекрасна! Лишь соловей мог бы достойно описать ее своими трелями! Принц Нургихан, пораженный ее красотой и опьяненный ее ароматом, сразу понял, что такой удивительный цветок должен быть наделен самыми чудесными свойствами. И не раздумывая он снял одежду и вошел в душистую воду, чтобы сорвать эту единственную в своем роде розу на длинном стебле.

Затем юноша с удивительным приобретением вернулся к краю водоема, выжал одежду свою, оделся под склоненными ветвями и спрятал розу у себя под плащом, в то время как птицы, прятавшиеся в тростнике, щебетали на своем языке ручьям о том, что чудесная роза сорвана.

^{А в центре этого удивительного водоема красовалась на высоком стебле уникальная роза — огненно-красный цветок.}

Однако юный принц не захотел покинуть этот сад, не посетив очаровательный павильон, который стоял рядом с водою и был полностью построен из йеменских сердоликов. И он направился к этому павильону и смело вошел в него — и оказался в искусно сооруженном помещении с прекрасными пропорциями и украшенном с большим знанием дела. А посреди этого павильона стояла кровать из слоновой кости, украшенная драгоценными камнями, вокруг которой висели искусно вышитые занавески. И Нургихан не раздумывая подошел к кровати, немного приподнял занавески и замер от восхищения, увидав лежащую на подушках хрупкую девушку без одежд, украшенную лишь собственной красотой. Она была погружена в глубокий сон и не подозревала, что впервые в жизни кто-то созерцает ее ничем не прикрытые тайны. И волосы ее были рассыпаны в беспорядке, а пухлая ручка ее с пятью ямочками безмятежно покоилась на лбу. И в душистых волосах ее скрывалась темнота ночи, в то время как Плеяды^[35] исчезли за пеленой облаков, увидав блестящие четки зубов ее.

И зрелище красоты этой китайской юницы, которую звали Лик Лилии, произвело на принца Нургихана такое впечатление, что он лишился чувств. Однако вскоре он пришел в себя, глубоко вздохнув, подошел к изголовью кровати очаровавшей его красавицы и прочел такие стихи:

После чего, желая оставить для спящей красавицы какой-либо знак своего присутствия здесь, он надел ей на палец свое кольцо, а ее кольцо надел на свой палец. Потом тихонько вышел из шатра, не разбудив ее, и прочитал следующие стихи:

И он вышел, чтобы найти джинна — хранителя леса, — который ждал его у ворот сада, и попросил без промедления доставить его в царство Зейна эль-Мулюка в Шаркистане.

И джинн ответил:

— Слышать — значит повиноваться! Но это случится не раньше, чем ты дашь мне еще одну лепешку!

И Нургихан дал ему последнюю лепешку, которая у него еще оставалась. И тут же джинн подставил ему свою левую руку и быстро помчался с Нургиханом по воздуху к Шаркистану.

И они благополучно прибыли во владения слепого царя Зейна эль-Мулюка. И когда они приземлились, джинн сказал красавцу Нургихану:

— О столица души моей и радости, я не хочу покидать тебя, оставляя без заботы своей! Возьми этот пучок волос, который я только что вырвал бороды своей! И когда я тебе понадоблюсь, сожги один из этих волосков — и я сразу появлюсь перед тобою!

И, сказав это, джинн поцеловал руку, столь щедро угощавшую его лепешками, и пошел своей дорогой.

Что же касается Нургихана, то он поспешил пройти во дворец отца своего и попросил о встрече с ним, объявив, что принес исцеляющее средство. И когда его привели к слепому царю, он вынул чудодейственный цветок из-под плаща своего и протянул ему. И не успел царь приблизить свои слепые глаза к морской розе, запах и красота которой могли унести смотрящих на нее к небесам, как сразу прозрел и глаза его мгновенно стали яркими, как звезды.

Затем, находясь на вершине радости, он благодарно поцеловал сына своего Нургихана в лоб и прижал его к груди, выказывая глубочайшую нежность. И он приказал кричать по всему царству, что теперь он разделит свои владения со своим младшим сыном Нургиханом. И он отдал необходимые распоряжения, чтобы в течение года проводились царские праздники, на которые приглашали всех его подданных, богатых и бедных, и во время которых открывались двери радости и удовольствия и закрывались двери печали и горестей.

Так Нургихан стал снова любим отцом своим, который теперь мог смотреть на него, не опасаясь потерять зрение, и юноша подумал, что надо посадить морскую розы, дабы она не умерла. И с этим намерением он обратился к лесному джинну, которого он призвал, запалив один из волосков его бороды. И джинн построил ему за одну ночь большую чашу глубиной на две лопаты, чьи борта были из чистого золота, а основание — каменным. И Нургихан поспешил посадить морскую розу посреди этого бассейна. И она была очарованием для глаз и бальзамом для обоняния.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И она была очарованием для глаз и бальзамом для обоняния.

Однако, несмотря на исцеление царя, два его старших сына, которые вернулись домой с вытянутыми носами, стали утверждать, что эта морская роза вовсе не была наделена чудесными свойствами и что зрение вернулось к царю только благодаря колдовству, а именно вмешательству шайтана, да будет он побит камнями!

Однако царь, отец их, разъяренный их обвинениями и недовольный недостатком у них рассудительности, в присутствии брата Нургихана сурово заговорил с ними и сказал:

— Почему вы сомневаетесь в действии этой розы на мое зрение?! Разве вы не верите, что Всевышний может поместитьисцеление в сердце розы?! Ведь Он может даже сделать женщину мужчиной, а мужчину — женщиной! Вот послушайте, что случилось с дочерью царя Индии.

В древности жил в Индии царь, у которого в гареме была сотня красивых молодых женщин, выбранных из тысяч молодых девушек, которым не было равных в мире во дворцах других царей. Но ни одна из них не зачала от него и не родила ему ребенка, поэтому царь Индии, который был уже старым и согбенным от прошедших лет, грустил и печалился. Но в конце концов благодаря влиянию Всевышнего младшая из жен царя забеременела и через девять месяцев родила дочь, очень красивую и с поистине дивной внешностью. А мать ее, зная, что царь желал ребенка мужского пола, распространила слух, что новорожденная девочка — мальчик. И она подговорила астрологов, чтобы те сказали царю, что он не должен видеть этого ребенка десять лет.

И когда маленькая девочка, которая подрастала, достигла того возраста, когда царь, отец ее, наконец смог увидеть ее, мать дала ей необходимые советы и объяснила, что и как ей надо делать, чтобы сойти за мальчика. И эта девочка, которую Аллах наделил хитростью и умом, полностью приняла все наставления матери своей и выполняла их при любых обстоятельствах. И она приходила и уходила в царские покои одетая как мальчик и вела себя так, как будто она была настоящим юношей. А царь, отец ее, день ото дня радовался красоте ребенка, которого он считал мальчиком. И когда этому притворному сыну исполнилось пятнадцать лет, царь решил женить его на принцессе, дочери соседнего царя. И все уже было решено со свадьбой.

И в назначенное время царь приказал своему сыну облачиться в великолепную одежду, усадил его рядом с собою в золотой паланкин, который нес на спине слон, и поехал с ним во главе большой процессии в царство будущей жены его. И в этой неразберихе молодой принц, который на самом деле был принцессой, не знал, плакать ему или смеяться.

И однажды ночью, когда свадебная процессия остановилась в густом лесу, юная принцесса вышла из паланкина и ушла далеко под деревья, чтобы удовлетворить нужду, которую даже принцессы должны исполнять сами, без помощи рабынь. И она столкнулась лицом к лицу с очень красивым молодым джинном, который сидел под деревом и был хранителем того леса. И джинн, ослепленный красотою молодой девушки, ласково поприветствовал ее и спросил, кто она и куда идет. И она, успокоенная его обаятельным видом, подробно рассказала ему свою историю от начала и до конца и поведала, как ей будет неловко в первую брачную ночь, когда она заберется на постель той, которая предназначена ей в супруги.

И тогда джинн, тронутый ее смущением, на мгновение задумался, а затем великодушно предложил ей свой зебб в обмен на ее женское добро, но при условии, что она честно вернет его ему по возвращении. И молодая девушка, исполненная благодарности, приняла это предложение и согласилась взять обещанное. И по воле Всевышнего этот обмен был произведен немедленно, без каких-либо затруднений и осложнений. И довольная молодая принцесса, отягощенная этим товаром и находящаяся на пределе восторга вернулась к отцу своему и забралась в паланкин. Но поскольку она еще не привыкла к своим новым частям тела, она случайно неловко села на них, испустив крик боли. Однако она быстро замолкла, чтобы не быть замеченной, и отныне она уделяла все свое внимание и заботы вверенному ей товару, чтобы не повторить эту ошибку, дабы не страдать от боли и не повредить то, что она должна была вернуть в хорошем состоянии владельцу.

И через несколько дней свадебная процессия прибыла в город невесты. И свадьба была отмечена с большим размахом. И жених сумел прекрасно справиться с орудием, которое ему любезно одолжили джинн, и он так хорошо им орудовал, что невеста без промедления и задержки забеременела. И все были счастливы.

И вот спустя девять месяцев молодая супруга родила очаровательного мальчика. И когда она оправилась от родов и встала с постели, ее муж сказал ей:

— Пора нам отправиться в мою страну, чтобы ты смогла увидеть моих родителей и мое царство.

На самом же деле он сказал ей это потому, что хотел без дальнейшего промедления вернуть лесному джинну его добро в целости и сохранности, тем более что за эти девять месяцев приятной жизни, оно росло, развивалось и расцветало.

И молодая жена ответила, что слушает и повинуется, и они двинулись в путь. И вскоре они прибыли в лес, где обитал джинн, владелец добра. И юный принц отошел от каравана и направился к месту, где жил этот джинн. И он нашел его сидящим на том же месте, но явно усталым и похожим на женщину с большим животом. И после положенного приветствия он сказал ему:

— О предводитель джиннов и корона на их головах, благодаря твоей милости я полностью преуспел в том, что должен был сделать, и я получил то, что хотел. И теперь я пришел, согласно своему обещанию, чтобы честно вернуть тебе добро твое, которое только возросло, и забрать свое добро.

И, сказав так, он хотел вернуть джинну одолженные у него части тела, которые держал в руке. Однако джинн ответил ему так:

— Конечно, твоя честность и благородство велики. Однако, к моему большому сожалению, я вынужден сказать тебе, что не хочу ни забирать то, что одолжил, ни отдавать тебе то, что теперь имею.

Дело решенное, и так велено самой судьбой, потому что, с тех пор как мы расстались, случилось нечто, что теперь препятствует любому обмену между нами.

И бывшая юная девушка спросила:

— И что же, о великий джинн, случилось, что теперь мешает нам обоим вернуться к нашему исходному полу?

Он же ответил:

— Знай же, о бывшая юная девушка, что я долго ждал тебя здесь, тщательно наблюдая за добром, которое ты доверила мне в обмен на мое добро. Я не жалел ничего, чтобы сохранить его в его очаровательном состоянии девственности и чистоты, когда однажды джинн, управляющий этим владением, пришел в этот лес навестить меня. И он почувствовал мой новый запах и понял, что я обладаю полом, которого у меня раньше не было. И тогда он почувствовал неистовую любовь ко мне, и это, в свою очередь, возбудило во мне то же чувство. И он соединился со мною обычным образом и сломал печать девственности одолженного тобой. И я испытал все, что переживает женщина в таких обстоятельствах, и я даже обнаружил, что удовольствие женщин намного длительнее и более тонкое, чем удовольствие мужчин. И теперь я не могу вернуться к своему полу, потому что я беременный от супруга своего; и если, по несчастью, я согласился бы снова стать мужчиной и должен был бы родить в этом состоянии ребенка, которого вынашиваю в утробе своей, то, несомненно, я умру от боли, а он разорвет мой живот. Таковы новые обстоятельства, которые заставляют меня теперь хранить вечно то, что ты дала мне. Так что, со своей стороны, оставь себе то, что я тебе одолжил. И давай поблагодарим Аллаха, Который провел все это без ущерба и беспрепятственно и Который позволил нам совершить этот обмен, никому не повредивший.

И царь, рассказав эту историю двум старшим сыновьям своим в присутствии их брата Нургихана, продолжил:

— Итак, нет ничего невозможного для Всемогущего. И Тот, Кто смог превратить молодую девушку в юношу, а джинна-мужчину в беременную женщину, мог поместить исцеление моего зрения в сердце розы.

И, сказав это, он отпустил двух старших сыновей своих и задержал молодого Нургихана, осыпая его вниманием и знаками нежности.

И это все, что случилось с ними.

А что касается принцессы Лик Лилии, юницы из Китая, хозяйки морской розы, то с нею было вот что. Когда Небесный Парфюмер принес золотой поднос солнца, наполненный камфорой рассвета, к своему восточному окну, принцесса Лик Лилии открыла очаровательные глаза и встала с постели. И она завязала свои волосы, воткнула в них гребень и очень медленно, грациозно покачиваясь, пошла к пруду, где росла ее роза, потому что каждое утро ее первая мысль была о ней и каждое утро она начинала с визита к ней. И она пересекла сад, который благоухал, как лавка торговца благовониями, и чьи плоды на ветвях были подобны флакончикам с сахаром, покачивающимся на ветру. И утро того дня было прекраснее, чем любое другое утро, и небо над головой ее было цвета бирюзы. И каждый шаг этой юницы словно бы заставлял цветы распускаться, а роса, которая падала за шлейфом ее наряда, была подобна целебным каплями для соловьиных глаз.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И роса, которая падала за шлейфом ее наряда, была подобна целебным каплями для соловьиных глаз.

И вот она подошла к пруду и взглянула на то место, где росла ее любимая роза. Но она не заметила ни следа ее, ни запаха. Затем, охваченная душевной болью, она была готова раствориться, как золото в тигле, или засохнуть от печали, как бутон в вазе без воды. И в то же время, что было еще хуже, она заметила, что кольцо, которое она носила на пальце, было чужим, а кольцо, которое она носила много лет, пропало.

Кроме того, вспоминая свою наготу во время сна и то, что чужие глаза безнаказанно видели все ее очаровательные прелести, она погрузилась в океан замешательства. И она поспешила уйти обратно в свой сердоликовый павильон и проплакала там в одиночестве весь день. А потом она подумала-подумала и сказала себе: «Конечно, врет поговорка, что нельзя найти того, кто не оставляет следов, ибо он может быть найден теми, кто тоже не оставляет следов. И кроме того, нет ничего более неверного, чем другая: отправляясь на поиски потерянного, вы должны сами потеряться, чтобы найти его, ибо — клянусь Аллахом! — я, слабая юная девушка, с этой минуты хочу заняться поисками похитителя моей розы и узнать, почему он ее похитил. И я накажу его за то, что он посмел бросить взор желания на девственность спящей принцессы».

И, подумав так, она тотчас же на крыльях нетерпения отправилась в путь в сопровождении своих юных невольниц, которых она нарядила как воинов.

И, двигаясь таким образом и расспрашивая всех по дороге, она в конце концов без происшествий прибыла в Шаркистан, царство Зейна эль-Мулюка, отца Нургихана. И, войдя в столицу, она повсюду увидела празднества, которые должны были длиться целый год, и она слышала у каждой двери звуки музыкальных инструментов и все признаки радости. И, желая узнать причину этих торжеств, она, все еще переодетая молодым человеком, спросила, что было причиной всеобщей радости, царившей среди жителей города.

И ей ответили:

— Наш царь был слеп, но сын его, превосходный Нургихан, в конце концов, после бесконечных усилий привез ему из Китая морскую розу некой юницы. И простое прикосновение этой чудесной розы к глазам царя вернуло ему зрение. И его глаза стали яркими, как звезды. И по этому случаю царь приказал, чтобы мы предавались удовольствиям и ликованию в течение всего года за счет царской сокровищницы и чтобы у каждой двери с утра до вечера постоянно звучали музыкальные инструменты.

И Лик Лилии, на грани радости от того, что наконец-то получила известие о своей розе, начала с того, что отправилась искупаться в реке, чтобы отдохнуть от тягот дальней дороги. Затем, надев одежду юноши и пройдясь с изяществом по базарам, она направилась к царскому дворцу. И те, кто смотрел на эту юницу в образе юноши, вздыхали от восхищения и расплывались от радости, подобно следам на мокром песке. А кудри ее вьющихся волос покоряли сердца всех зрителей.

И вот она вошла в дворцовый сад и увидела в бассейне из чистого золота свою морскую розу, цветущую, как и раньше, посреди драгоценной розовой воды, и она была очарованием для глаз и бальзамом для обоняния. И, почувствовав радость от этой встречи, она сказала себе: «Я сейчас спрячусь под деревьями, чтобы увидеть того наглеца, который украл розу из моего сада и снял кольцо с моего пальца».

И вскоре к бассейну с розой подошел юноша, чьи глаза были подобные чашам, полным вина, и они тревожили самых мудрых нежным огнем своих взглядов, и каждая из его ресниц была похожа на изогнутый клинок кинжала, и завитки его черных ароматных волос смущали сердца, и щеки его, красивые и свежие от природы, во всех отношениях превосходили бархатистые щеки девственниц, а его обаятельные улыбки напоминали стрелы, чей удар был благородным и в то же время милым, и его левый уголок рта был украшен искусно округленной родинкой, а его грудь, белая и гладкая, была похожа на хрустальную плиту, под которой билось горячее и отважное сердце.

И при виде его у Лика Лилии началось нечто подобное головокружению, и она почти потеряла сознание, ибо справедливо сказал поэт:

И когда Лик Лилии пришла в себя, она потерла свои глаза, огляделась — но юноши уже не было. И она сказала себе: «Этот похититель моей розы только что забрал душу мою и сердце мое! И он не только разбил драгоценный сосуд моей чести камнем соблазна, но и хитро ранил мое сердце стрелой любви! Увы! Я далеко от страны моей и матери моей, — куда я пойду и кому буду жаловаться, чтобы добиться справедливой кары за этот ущерб?»

И ее сердце запылало страстью, и она отправилась на поиски своих юных невольниц. И, сев среди них, она взяла калям и бумагу и написала Нургихану письмо, которое она передала вместе с его кольцом своей ближайшей служанке с повелением доставить эти два предмета юному принцу. И молодая невольница в мгновение ока прибыла к Нургихану и обнаружила, что он сидит в одиночестве и, кажется, мечтает о своей любимой — Лике Лилии. И после почтительного поклона она вручила ему письмо и кольцо, которыми ее наделила принцесса. И Нургихан, узнав свое кольцо, был на пределе чувств своих. Он открыл письмо и прочитал следующее:

Когда Нургихан прочитал это письмо, огонь любви вспыхнул под пеплом его сердца, и, оживленный, подобный ртути, он схватил в руки калям и бумагу и ответил следующими строками:

Затем принц Нургихан сложил любовное письмо, наложил на него свою печать и отдал юной невольнице, которая доставила ему послание Лика Лилии, наказав ей лично рассказать госпоже своей о тех деликатных подробностях, которые он не смог выразить письменно. И служанка Лика Луны без промедления ушла и отправилась к хозяйке. И она застала ее сидящей, с томными, похожими на нарциссы глазами, и каждая ее ресница напоминала фонтан слез.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И она застала свою госпожу сидящей, с томными, похожими на нарциссы глазами, и каждая ее ресница напоминала фонтан слез. И она подошла к ней, улыбаясь, и сказала:

— О роза из цветника радости, пусть причина, заставляющая тебя омывать цветок лица твоего драгоценными слезами, падет на меня, чтобы ты всегда была довольна и смеялась! Я принесла тебе хорошие вести!

И она вручила ей ответ Нургихана, сопровождая его любезными объяснениями, которые красавец просил ее передать своей возлюбленной.

И когда Лик Лилии прочитала это письмо и услышала из уст своей любимицы интимные подробности, которые похититель ее сердца Нургихан не смог выразить письменно, она поднялась и, утешенная, позволила своим юным прислужницам прибрать себя и нарядить.

И эти очаровательные девушки приложили все усилия, чтобы их повелительница сияла красотой. Они причесали ее и уложили волосы с помощью гребней, прибрали и надушили ее с таким искусством, что и тартарский^[37] мускус испарился бы от ревности перед благоуханием, которое она издавала, и сердца заплясали бы в груди при виде ее великолепной заплетенной косы толщиной в ладонь, спускавшейся на спину. А потом они завязали вокруг ее талии красный кисейный пояс, каждая нить которого была соткана с большим искусством. Затем они завернули ее в розовую кисею, через которую можно было разглядеть ее кожу, и надели шальвары царского размера из более плотной ткани, перед красотой которой склонился бы весь мир. И они украсили ее пробор жемчугом, красота которого смутила бы звезды Млечного Пути. А на лоб ей надели блестящую диадему, которая сделала ее такой сияющей, что можно было поверить в появление на небосводе новой луны. И они сделали ее такой прекрасной, что любой смотрящий на нее замирал неподвижно в изумлении, словно видел прекрасную картину. Но Лик Луны и без всего этого была настолько прекрасна, что ее собственная красота сияла ярче всех украшений.

И когда ее так нарядили и украсили, она пошла с бьющимся сердцем в сад, под деревья, где лежала густая тень. И, увидав ее, Нургихан сразу потерял сознание, настолько сильным было ощущение, которое он испытал. Однако вскоре благодаря запаху сладкого дыхания Лика Луны Нургихан открыл глаза и словно взлетел на вершину счастья, глядя на свою возлюбленную. И со своей стороны, Лик Луны нашла, что этот юноша настолько точно соответствовал образу, который она создала в своем сердце, что не смогла найти ни единого с ним различия. И она сняла покрывало своей сдержанности и разложила перед своим возлюбленным все, что принесла ему в подарок: жемчуг зубов своих, рубины губ своих, которые были прелестнее лепестков роз, серебряные руки свои, лунный свет улыбки, золото щек, мускус дыхания, превосходящий мускус Тартарии, миндаль глаз своих, черный янтарь кудрей, яблоко подбородка — блистательную внешность и все тридцать шесть грациозных поз девственного тела. И любовь накрепко сплела два очаровательных торса и два молодых лба. И никто не знал, что произошло той ночью в густой тени между двумя красивыми молодыми людьми.

Однако, поскольку любовь и мускусный запах невозможно скрыть, родители не замедлили узнать о делах двух влюбленных и поспешили соединить их узами брака. И их жизнь протекала в удовольствиях, поделенных между любовью и любованием морской розой.

Слава Аллаху, заставляющему расцветать розы и объединяющему сердца влюбленных! Слава Всевышнему и Всемогущему! И да пребудут благословение, мир и молитва над нашим повелителем и господином Мухаммедом, главой всех посланников, и всей семьей его! Аминь.

И когда Шахерезада рассказала эту историю, она замолкла. А юная Доньязада, ее сестра, воскликнула:

— О сестра моя, как сладки и очаровательны твои слова и как восхитительны они своей свежестью! И насколько замечательна эта история о морской розе и китайской юнице! О, пожалуйста, поторопись, пока еще есть время, рассказать нам что-нибудь похожее на эту историю!

И Шахерезада улыбнулась и сказала:

— Конечно! И то, что я хочу рассказать, намного восхитительнее этой истории, моя дорогая! Но, разумеется, я не начну, пока наш повелитель не разрешит мне начать.

И царь Шахрияр сказал:

— Ты сомневаешься, доставляешь ли ты мне удовольствие, о Шахерезада? Могу ли я провести ночь, не слыша и не видя тебя?!

И Шахерезада с улыбкой поблагодарила его и сказала:

— В таком случае я расскажу тебе историю о кенафе на меду и о злополучной жене сапожника.

И она начала свой рассказ:

ИСТОРИЯ О КЕНАФЕ НА МЕДУ И О ЗЛОПОЛУЧНОЙ ЖЕНЕ САПОЖНИКА

Рассказывают, о счастливый царь, что в благословенном городе Каире жил сапожник, прекрасной души человек, наделенный от природы замечательными качествами. И он зарабатывал себе на жизнь, занимаясь починкой старой обуви. Звали его Маруф, и он был угнетен Аллахом, — да будет Он превознесен в любом случае! — имея злосчастную жену, словно бы измазанную смолой и дегтем, по имени Фатима. Но соседи звали ее Коровья Лепешка, ибо, по правде говоря, она и была этой невыносимой лепешкой на душе супруга и черной чумой для всех, кто к ней приближался. И эта злополучная женщина использовала супруга своего и злоупотребляла его добротой и терпением, упрекая и оскорбляя тысячу раз в день, и не оставляла его в покое даже ночью. И этот несчастный боялся жены своей и трепетал перед нею, потому что был тихим, мудрым и ранимым человеком и берег свою репутацию, хотя и был бедным и скромным сапожником. И он имел обыкновение, чтобы избежать шума и крика, тратить все, что зарабатывал, удовлетворяя прихоти жены своей и оплачивая ее траты, а она при этом оставалась злой скупердяйкой. И если он, к сожалению, не зарабатывал достаточно денег в какой-то день, то на его голову лились ужасные крики, и жена его устраивала ему сцены, и всю ночь он не знал ни покоя, ни благодарности с ее стороны. И таким образом она заставляла его проводить многие ночи, которые были темнее, чем книга судьбы ее. И это именно о ней сказал поэт:

И вот среди прочих страданий, испытанных этим терпеливым Айюбом…^[38]

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТИДЕСЯТАЯ НОЧЬ,

она продолжила:

Однажды жена его пришла — да убережет нас Аллах от таких дней! — и сказала ему:

— О Маруф, я хочу, чтобы ты сегодня вечером, когда вернешься домой, принес мне пирожное — кенафу^[39] на меду.

И Маруф, этот бедняк, ответил:

— О дочь моего дяди, если Щедрый поможет мне заработать деньги, необходимые для покупки этой кенафы на меду, конечно, я куплю тебе ее от всего сердца, потому что сегодня, клянусь пророком, — да пребудет над ним мир и молитва! — пока у меня нет и медной монеты. Однако Аллах милосерден, и Он облегчит нам нашу трудную жизнь.

А в ответ его мегера^[40] воскликнула:

— Что это ты там говоришь о вмешательстве Аллаха в твои дела? Так ты думаешь, я буду ждать, чтобы удовлетворить свое желание получить это пирожное, ожидая, когда к тебе придет благословение? Нет, клянусь своей жизнью! Мне не нравится, что ты болтаешь! Удачным или неудачным будет твой день, мне все равно! Я в любом случае хочу получить кенафу на меду, я не потерплю, чтобы мое желание осталось неудовлетворенным! И если, на твое горе, ты сегодня вечером вернешься домой без кенафы, я сделаю ночь твою такой же черной, как та судьба, что отдала тебя в мои руки!

И несчастный Маруф вздохнул:

— О Аллах Милостивый и Щедрый! Только в Тебе спасение мое!

И бедняга покинул дом свой, в то время как на лоб его легла тень печали и горя.

И он пошел открывать свою лавку на базаре сапожников и, возведя руки к небу, сказал:

— Умоляю Тебя, Господь, дай мне заработать на унцию этой кенафы, чтобы спастись ближайшей ночью от злодейства этой ужасной женщины!

Однако, сколько бы он ни ждал в своей убогой лавке, никто не пришел к нему с работой, так что в конце дня он не заработал даже на хлеб к ужину. Поэтому с тяжелым сердцем и полный страха перед тем, что устроит ему супруга, он закрыл свою лавку и с грустью отправился домой.

Однако, пересекая базары, он проходил как раз перед лавкой кондитера, торговца кенафой и другими пирожными, которого он знал и чью обувь когда-то ремонтировал. И кондитер увидел, что Маруф идет погруженный в отчаяние, со спиной, согнутой словно от тяжелого груза печали. И он окликнул его по имени, а потом увидел, что его глаза полны слез, а лицо бледное и жалкое. И он сказал ему:

— О мастер Маруф, почему ты плачешь? В чем причина твоего горя? Подойди! Иди сюда, передохни и расскажи мне, какое несчастье постигло тебя?

И Маруф подошел к красивой витрине лавки кондитера и после приветствия сказал:

— Нет иного спасения, кроме как у Аллаха Милосердного! Злая судьба преследует меня сегодня, и она даже отказала мне в хлебе для ужина.

А поскольку кондитер настаивал и просил рассказать ему все в подробностях, Маруф сообщил ему о приказе жены своей и о невозможности из-за отсутствия прибытка в течение дня купить не только кенафу, но и обычный хлеб.

Когда кондитер услышал эти слова от Маруфа, он ласково рассмеялся и сказал:

— О мастер Маруф, не мог бы ты сказать мне, сколько унций кенафы дочь твоего дяди хочет, чтобы ты ей принес?

И он ответил:

— Может, ей хватит и пяти унций.

Тогда кондитер ответил:

— Нет проблем! Я собираюсь дать тебе пять унций кенафы, а ты заплатишь мне за нее, когда щедрость Аллаха снизойдет и на твою голову.

И он взял большой поднос, на котором кенафа плавала в масле и меде, и вырезал большой кусок, весивший больше пяти унций, и он отдал его Маруфу и сказал:

— Эта кенафа из тонких нитей — угощение достойное того, чтобы быть поданным и к царскому столу. Однако я должен тебе сказать, что она подслащена не медом, а сиропом из сахарного тростника, так она намного вкуснее.

И бедняга Маруф, который не видел разницы между медом и сиропом из сахарного тростника, ответил:

— Она принята из рук твоей щедрости.

И он хотел поцеловать руку кондитера, который воспротивился этому и сказал на прощание:

— Это угощение предназначено для дочери твоего дяди, но тебе, о Маруф, эта кенафа не достанется на ужин, поэтому вот, возьми, ради Аллаха, этот хлеб и этот сыр и не благодари меня, потому что я всего лишь Его посредник.

И он подарил Маруфу вместе с превосходной кенафой свежую и ароматную лепешку и головку сыра, завернутую в фиговые листья. И Маруф, у которого за всю жизнь его не случалось столько всего хорошего в одно и то же время, не знал, как и благодарить щедрого кондитера, и в конце концов ушел, подняв глаза к небу, чтобы засвидетельствовать благодарность своему Благодетелю.

И он прибыл в свой дом, нагруженный кенафой, прекрасной лепешкой и головкой сыра. И как только он вошел, жена угрожающе закричала на него пронзительным голосом:

— Ну что, принес кенафу?

И он ответил:

— Аллах великодушен. Вот она.

И он поставил перед нею блюдо, которое ему одолжил кондитер, на котором была разложена хрустящая кенафа из тонких нитей во всей своей кондитерской красе.

Но как только злосчастная супруга увидела эту кенафу, она издала пронзительный крик негодования, захлопала себя по щекам и воскликнула:

— Да проклянет Аллах побитых камнями! Разве я не говорила тебе принести мне кенафу, приготовленную на пчелином меду? А теперь, чтобы посмеяться надо мной, ты принес мне нечто, приготовленное с сиропом из сахарного тростника! И ты думал, что тебе удастся обмануть меня и что я не распознаю обман? Ах ты несчастный, ты, верно, хочешь убить меня, вернувшись домой?!

И бедный Маруф, трепещущий от вылитого на него гнева, чего он никак не ожидал, пробормотал извинения дрожащим голосом и сказал:

— О дочь добрых людей, это кенафа, а больше я ничего не знаю. Я не покупал ее, добрый кондитер, которого Аллах наделил милосердным сердцем, сжалился над моим состоянием и дал мне ее взаймы, не назначив срока оплаты.

Однако ужасная мегера воскликнула:

— Все, что ты тут бормочешь, всего лишь слова, которые не вызывают у меня никакого доверия! Вот! Держи свою кенафу с сиропом из сахарного тростника! Я не стану ее есть!

И, сказав это, она швырнула блюдо с кенафой ему в голову, добавив при этом:

— Вставай, негодный сводник, пойди и принеси мне немного кенафы, приготовленной с пчелиным медом!

И вдобавок к этим словам она так сильно ударила его в челюсть, что сломала передний зуб, и кровь потекла по его бороде и по груди. При этом нападении жены бедный Маруф, обезумевший и окончательно потерявший терпение, защищаясь, сделал инстинктивный жест рукой и слегка задел ею голову мегеры. А она, еще более разъярившись от этого случайного проявления защиты, бросилась на него, схватилась обеими руками за его бороду и, повиснув всем своим весом на бороде, громко завопила:

— Помогите, мусульмане! Убивают!

Дойдя до этого места в своем рассказе, Шахерезада заметила приближение утра и умолкла, не желая по своей скромности злоупотреблять разрешением царя.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Разъярившись от этого случайного проявления защиты, жена бросилась на него, схватилась обеими руками за его бороду и, повиснув всем своим весом на бороде, громко завопила:

— Помогите, мусульмане! Убивают!

И на ее крики прибежали соседи и встряли между ними, и им было очень трудно избавить бороду несчастного Маруфа от стиснутых пальцев его злосчастной жены. И они увидели его окровавленное лицо, грязную бороду и сломанный зуб, не говоря уже о волосах, которые разъяренная женщина вырвала у него из бороды. И, давно зная о ее недостойном поведении по отношению к этому бедному человеку и, кроме того, видя доказательства, однозначно доказывающие, что он опять стал жертвой бедствия, они стали выговаривать ей, призывать ее образумиться и стыдить ее, и их речи возымели бы действие на любого, но только не на нее. И таким образом обвиняя ее, они добавили:

— Мы все обычно с удовольствием едим кенафу, приготовленную с сиропом из сахарного тростника, и мы находим ее намного лучше, чем приготовленную с пчелиным медом. В чем же тогда преступление, совершенное твоим бедным мужем, и чем он заслужил жестокое обращение, сломанный зуб и вырванные из бороды волосы?!

И они единодушно прокляли ее и пошли по своим делам.

Однако, как только они ушли, строптивая мегера повернулась к Маруфу, который молчал в своем углу на протяжении всей этой сцены, и сказала ему грозным и еще более ненавистным голосом:

— Ах вот как! Значит, ты настраиваешь против меня соседей! Хорошо! Теперь ты увидишь, что с тобой будет!

И она отошла и села неподалеку, глядя на него глазами тигрицы и обдумывая страшный план мести. А Маруф, искренне сожалевший о своем невольном жесте рукой, не знал, как ее успокоить. И он решил подобрать кенафу, которая лежала среди осколков блюда, и, аккуратно разложив ее, робко протянул ее жене своей и сказал:

— Клянусь твоей жизнью, о дочь моего дяди, все равно съешь немного этой кенафы, а завтра, если Аллах пожелает, я принесу тебе другую!

Но она оттолкнула его с криком:

— Провались ты со своей кенафой, о пес сапожников! Неужели ты думаешь, что я поверю тому, что ты рассказывал о своих делах с кондитером?! Иншаллах! Завтра я придумаю, как вогнать длину твою в ширину твою!

Тогда несчастный, последняя попытка которого уладить дело миром провалилась, подумал о том, чтобы утолить свой голод, мучивший его с самого утра, ведь он ничего не ел целый день. И он сказал себе: «Поскольку она не хочет есть эту прекрасную кенафу, я сам съем ее с удовольствием». И он сел перед блюдом и начал есть эту вкуснятину, которая приятно ласкала горло. Затем он взялся за пышную лепешку и головку сыра, и вскоре от них не осталось ни крошки.

А его жена смотрела горящими глазами, как он ест, и говорила ему:

— Пусть этот кусок застрянет у тебя в горле и задушит тебя! — или: — Если Аллах пожелает, пусть этот кусок превратится в разрушительный яд, пожирающий тело твое!

Она говорила и другие мерзости, однако Маруф был так голоден, что спокойно продолжал есть, не говоря ни слова. И все это закончилось новым приступом ярости супруги его, которая внезапно вскочила с криком и как одержимая начала швырять в него все, что попадалось ей под руку. А потом она легла спать и проклинала его во сне до утра.

А Маруф после той беспокойной ночи встал очень рано. И, наскоро одевшись, он пошел в свою лавку, надеясь, что судьба на этот раз будет к нему более благосклонна. И вот спустя несколько часов двое стражей пришли арестовать его по приказу кади, и они потащили его через базары со связанными за спиной руками в суд. И Маруф, к своему великому изумлению, увидел перед кади жену свою, рука которой была замотана бинтом, голова же ее была обернута пропитанной кровью вуалью, и она держала двумя пальцами выбитый зуб. И кади, как только увидел перепуганного сапожника, крикнул ему:

— Иди сюда! Ты что это?! Разве ты не боишься Всевышнего, раз так жестоко обращаешься с этой бедной молодой женщиной, женой твоей, дочерью твоего дяди?! Зачем ты сломал ей руку и выбил зуб?

А Маруф, который был в ужасе и хотел увидеть, как земля разверзнется и поглотит супругу его, в замешательстве склонил голову и промолчал. Ибо из своего миролюбия и стремясь защитить свою честь и репутацию жены своей, он не хотел публично обвинять проклятую и раскрывать все ее мерзкие поступки, вызывая, если будет необходимо, в качестве свидетелей всех своих соседей. И кади, убежденный, что это молчание является доказательством вины Маруфа, приказал исполнителям приговоров схватить его и нанести сотню ударов палками по ступням ног его. И это было незамедлительно проделано на глазах у его проклятой супруги, которая втихомолку тряслась от удовольствия.

А Маруф, выйдя из суда, еле волочил ноги. И поскольку теперь он предпочел бы умереть красной смертью, лишь бы не возвращаться к своей мегере и не видеть лицо проклятой, он подошел к разрушенному дому, который возвышался на берегу Нила, и решил остаться в этой скудной обители и дождаться, пока не заживут его распухшие от ударов ноги. И когда он наконец смог ходить, он нанялся моряком на борт дахабии^[41], которая спускалась по Нилу. И, прибыв в Дамиетту, он нанялся на одну из фелук^[42], подрядившись чинить ее паруса, тем самым доверив свою жизнь Владыке судеб.

Однако после нескольких недель плавания фелука попала в ужасный шторм и затонула со всем своим содержимым, опустившись на дно моря. И вся команда ее погибла. И Маруф тоже оказался в воде, но не утонул. Ибо Всевышний спас его и избавил от утопления, прибив к нему огромный кусок дерева — остатки грот-мачты. И он уцепился за нее и взобрался на нее благодаря чрезвычайным усилиям, на которые подтолкнула его опасность положения и желание спасти душу свою. И тогда он начал бить по воде ногами, как ластами, а волны играли с ним и заставляли его опрокидываться то вправо, то влево. И ему пришлось сражаться с водяной бездной весь день и всю ночь. А после этого ветер и течение отнесли его к берегу какой-то страны, и на этом берегу стоял город из ладно построенных домов.

И сначала он лежал, растянувшись неподвижно на берегу и словно бы потеряв сознание. И вскоре он заснул глубоким сном. А когда проснулся, то увидел, что над ним склонился великолепно одетый человек, а позади него стояли двое рабов, скрестив руки на груди. И богач внимательно рассматривал Маруфа. И когда он увидел, что тот наконец проснулся, воскликнул:

— Слава Аллаху! О незнакомец, добро пожаловать в наш город! — а потом добавил: — Ради Аллаха, поспеши сказать мне, из какой ты страны и из какого города! Судя по остаткам одежды на спине твоей, я думаю, ты из земли Египетской.

И Маруф ответил:

— Это правда, о господин мой, я живу среди жителей земли Египетской, и Каир — это город, в котором я родился и где жил.

И богач спросил его дрогнувшим голосом:

— Могу ли я спросить тебя, на какой улице Каира ты жил?

И он ответил:

— На Красной улице, о господин мой.

Тогда он спросил:

— А кто были те люди, которых ты знал на этой улице, и кто ты по ремеслу своему, о брат мой?

И Маруф ответил:

— По ремеслу, о господин мой, я сапожник, починяю старую обувь. Что же до людей, которых я знаю, то это простые люди, вроде меня, к тому же почетные и уважаемые. И если тебе нужны их имена, вот несколько. — И он перечислил имена разных людей, которые жили в районе Красной улицы.

И богач, чье лицо озарилось радостью, когда между ними продолжился этот разговор, спросил:

— А знаешь ли ты, о брат мой, шейха Ахмада, аптекаря и торговца благовониями?

И Маруф ответил:

— Пусть Аллах продлит дни его! Он мой сосед и живет совсем рядом.

Тогда богач спросил:

— У него все хорошо?

И Маруф ответил:

— Слава Аллаху, он здоров.

И он спросил:

— А сколько у него нынче детей?

И Маруф ответил:

— Трое, да сохранит их Аллах для него! Это Мустафа, Мухаммед и Али.

И богач спросил:

— И что они делают?

Он же ответил:

— Мустафа, старший, работает учителем в медресе^[43]. Он признанный ученый, который знает всю священную книгу наизусть и может читать ее семью разными способами. Второй, Мухаммед, — аптекарь и торговец благовониями, как и его отец, который открыл для него лавку рядом со своей, чтобы отпраздновать рождение его первенца. Что касается меньшого, Али, — пусть Аллах осыплет его избранными дарами Своими! — то он был моим другом детства и мы проводили дни, играя вместе и разыгрывая прохожих. Но однажды мой друг Али сделал что-то с маленьким мальчиком, сыном назарея^[44], который пошел жаловаться своим родителям, что его самым ужасным образом унизили и оскорбили. И мой друг Али, чтобы избежать мести назареев, сбежал и исчез. И больше его никто не видел, хотя это было лет двадцать назад. Да сохранит его Аллах и избавит от злых чар и бедствий!

При этих словах богач внезапно обнял Маруфа за шею, прижал его к груди своей, заплакал и сказал ему:

— Слава Аллаху, Который объединяет друзей! О Маруф! Я Али, твой друг детства, сын шейха Ахмада, аптекаря и торговца благовониями с Красной улицы!

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Заплакал богач и сказал Маруфу:

— Слава Аллаху, Который объединяет друзей! О Маруф! Я Али, твой друг детства, сын шейха Ахмада, аптекаря и торговца благовониями с Красной улицы!

И после того как оба возрадовались до пределов радости, Али стал умолять Маруфа рассказать ему, как тот оказался на этом берегу. И когда узнал, что Маруф провел день и ночь без еды, он заставил его сесть позади себя на мула и отвез его в свой дом, который выглядел как великолепный дворец. И он оказал ему всяческое гостеприимство и только на следующий день, несмотря на все его желание поскорей поговорить с Маруфом, подошел к нему и наконец смог долго его расспрашивать. Таким образом он узнал обо всех мучениях, которые бедный Маруф испытал со дня женитьбы на своей нечестивой жене, и о том, как он предпочел покинуть свою лавку и страну свою, чем и далее терпеть злодеяния мегеры. И он также узнал, как его побили палками и как он потерпел кораблекрушение и чуть не утонул.

Со своей стороны, Маруф узнал от своего друга Али, что город, в котором они сейчас находятся, — Хотан, столица королевства Хотан^[45]. И он также узнал, что Аллах благоволил давно потерянному другу Али в деле купли-продажи и сделал его самым богатым торговцем и самым известным и уважаемым человеком во всем Хотане.

Затем, когда они дали излиться чувствам своим, богатый торговец Али сказал своему другу:

— О брат мой Маруф, знай, что товары, которые приходят ко мне от Воздаятеля, являются лишь Его временным даром в руках моих. И теперь я не могу лучше использовать этот дар, как только доверив тебе его часть, чтобы ты мог заставить его расти.

И он начал с того, что дал ему кошелек с тысячей золотых динаров, одел его в роскошную одежду и добавил:

— Завтра утром ты сядешь на моего самого красивого мула и отправишься на базар, где увидишь меня сидящим среди крупнейших торговцев. И я, когда ты появишься, встану, чтобы встретить тебя, и буду суетиться, и я возьму поводья твоего мула, и поцелую твои руки, оказав тебе все знаки уважения, какие только возможно. И такое поведение с моей стороны сразу же привлечет к тебе большое внимание. И я подарю тебе огромную лавку и позабочусь о том, чтобы заполнить ее товарами. А потом я познакомлю тебя с известными людьми и величайшими торговцами нашего города. И твои дела с помощью Аллаха принесут плоды, и ты будешь далеко от злополучной дочери твоего дяди и станешь жить на вершине удовольствия и благополучия.

И Маруф, не сумев найти должных слов, чтобы выразить своему другу всю благодарность свою, наклонился, чтобы поцеловать подол его платья. Но щедрый Али резко отдернул подол, поцеловал Маруфа между глаз и продолжал говорить с ним о том о сем и об их детстве, пока не пришло время ложиться спать.

А на следующий день Маруф, красиво одетый и внешне похожий на богатого иноземного купца, сел на великолепного пегого мула с дорогой сбруей и в назначенное время отправился на базар. Имежду ним и его другом Али произошла именно та сцена, которая была ими оговорена. И все купцы были переполнены восхищением и уважением к новоприбывшему, особенно когда они увидели, как великий торговец Али целует ему руку и помогает слезть с мула, и они увидели, как Маруф медленно сел со значительным видом на сиденье, которое его друг Али заранее приготовил для него в передней части новой лавки. И все пришли к Али и стали тихо спрашивать:

— В самом ли деле твой друг такой великий торговец?

Али смотрел на них с жалостью и отвечал:

— Йа! Ради Аллаха, вы говорите, великий торговец?! Да он один из первых торговцев во вселенной, и у него больше складов и лавок по всему миру, чем может поглотить огонь! У него множество партнеров, агентов и торговых лавок в каждом городе на земле, от Египта и Йемена до Индии и дальних уголков Китая! Йа! Вы увидите, какой он человек, когда познакомитесь с ним поближе!

И благодаря этим заверениям, сделанным самым доверительным тоном и с самым убедительным видом, купцы прониклись величайшим почтением к Маруфу. И они подходили, чтобы передать ему свои «салам», поздравления и пожелания. И они один за другим стали приглашать его к себе в гости, в то время как он самодовольно улыбался и извинялся за то, что не может принять их приглашения, поскольку он уже остановился у купца Али, его друга. И глава купцов прибыл к нему с визитом, что совершенно противоречило обычаю, согласно которому первым должен был нанести визит вновь прибывший, и он поспешил сообщить ему цены на товары и различные продукты в стране. А затем, чтобы показать ему, что он вполне готов служить ему и позволяет продавать товары, которые Маруф привез из далеких стран, он сказал:

— О господин мой, у тебя, несомненно, много тюков желтой материи? Здесь у нас особая склонность к желтой материи.

И Маруф без колебаний ответил:

— Желтая ткань? Ее много у меня!

И глава купцов спросил:

— А красной ткани, цвета крови газели, ее у тебя много?

И Маруф уверенно ответил:

— Ах! Что касается кроваво-красной ткани, вы все останетесь довольны, потому что среди моих тканей она самая лучшая!

И на все подобные вопросы Маруф неизменно отвечал: «Этого много у меня».

И тогда глава купцов робко спросил его:

— Не пожелаешь ли ты показать нам образцы, о господин мой? И Маруф, ничуть не смутившись от такого предложения, снисходительно ответил:

— Конечно, обязательно! Как только приедет мой караван!

И он объяснил собравшимся купцам и их главе, что ожидает прибытия через несколько дней огромного каравана из тысячи верблюдов, груженного связками товаров всех цветов и видов. И все собрание было изумлено и поражено сообщением о скором прибытии этого фантастического каравана.

И их восхищение, без всякого сомнения, достигло предела, когда они стали свидетелями следующего. Пока они так разговаривали, расширив глаза от изумления, слушая историю о прибытии каравана, какой-то нищий подошел к тому месту, где они стояли, и по очереди протянул руку каждому из них. И одни дали ему драхму, а другие — полдрахмы, но большинство удовлетворилось тем, что ничего ему не дали, а просто сказали: «Да поможет тебе Аллах!» А Маруф, когда нищий подошел к нему, вытащил большую пригоршню золотых динаров и вложил ее ему в руку, как если бы он давал ему простые медные монеты. И это произвело на купцов такое впечатление, что над их собранием воцарилась величественная тишина, их умы были смущены, а воображение поражено. И они подумали: «О Аллах! Каким богатым должен быть этот человек, чтобы позволять себе такую щедрость!» И таким образом, Маруф все более и более приобретал репутацию и славу самого богатого и щедрого человека в их городе.

И слава о его щедрости и прекрасных манерах достигла ушей царя этого города, который немедленно вызвал визиря своего и сказал ему:

— О визирь мой, сюда должен прийти караван, нагруженный огромными богатствами, и он принадлежит одному замечательному иноземному купцу. Однако я не хочу, чтобы базарные купцы, эти негодяи, которые и без того слишком богаты, нажились на этом караване. Поэтому будет гораздо лучше, чтобы это пошло на выгоду мне с моей женою, вашей повелительницей, и принцессе, дочери моей.

И визирь, который был человеком благоразумным и прозорливым, ответил царю:

— Не вижу никаких препятствий! Но не думаешь ли ты, о царь времен, что было бы лучше сначала дождаться прибытия этого каравана, а уже потом принять необходимые меры?

Но царь рассердился и сказал:

— Ты что, дурак?! С каких это пор берут мясо у мясника, когда собаки его уже съели?! Лучше поскорее приведи ко мне этого богатого иноземного купца, чтобы я мог прийти к соглашению с ним по этому поводу!

И визирь был вынужден, несмотря на свой повисший нос, выполнить приказ царя.

И когда Маруф явился к царю, он низко поклонился ему, поцеловал землю между рук его и наговорил ему тонких комплиментов. И царь был поражен его речью и благородными манерами, и он задал ему несколько вопросов о его делах и его богатстве. И Маруф, улыбнувшись, удовлетворился следующим ответом:

— Наш повелитель царь увидит все и будет доволен, когда прибудет караван.

И царь, как и все остальные, желая узнать, как далеко простирается богатство Маруфа, показал ему жемчужину удивительного размера и блеска, которая стоила не менее тысячи динаров, и сказал ему:

— В тюках твоего каравана ты везешь нам такой жемчуг?

А Маруф взял жемчужину, презрительно посмотрел на нее и бросил на землю как бесполезный предмет. И, с силой ударив по ней ногой, он разбил ее.

И изумленный царь воскликнул:

— Что ты сделал, о человек?! Ты только что разбил жемчужину, которая стоит тысячу динаров!

А Маруф, улыбаясь, ответил:

— Да, конечно, она столько и стоит. Однако в тюках моего каравана есть сумки и мешки, полные жемчужин, бесконечно более красивых, чем эта.

Изумление и алчность царя еще больше усилились после этой речи, и он подумал: «Я обязательно должен заполучить этого удивительного человека в мужья своей дочери!»

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ НОЧЬ,

она сказала:

Обязательно заполучу этого удивительного человека в мужья своей дочери!

И царь повернулся к Маруфу и сказал ему:

— О благороднейший и выдающийся эмир, не примешь ли ты от меня по случаю твоего прибытия в нашу страну в качестве дара мою единственную дочь? И тогда я соединю ее с тобою брачными узами и ты будешь править моим царством после моей смерти.

И Маруф, который держался скромно и весьма сдержанно, осмотрительно ответил:

— Это царское предложение делает честь рабу, который находится между рук господина своего. Но не думаешь ли ты, о мой повелитель, что лучше отложить празднование свадьбы до того времени, когда прибудет мой огромный караван? Приданое для принцессы, твоей дочери, потребует от меня больших затрат, которые я не в состоянии понести в настоящее время. В самом деле, ведь мне придется заплатить тебе за принцессу, как ее отцу, по крайней мере двести тысяч кошельков с тысячей динаров в каждом. Вдобавок мне придется раздать тысячу кошельков с тысячей динаров в каждом бедным и нищим в первую брачную ночь, и тысячу других кошельков — подносителям даров, и тысячу кошельков — для приготовления к празднику. Вдобавок я подарю каждой даме в твоем гареме ожерелье из ста больших жемчужин, и я также щедро воздам дань уважения тебе и моей теще, царице, бесчисленным количеством драгоценностей. Однако все это, о царь времен, может быть сделано только после прибытия моего каравана.

И царь, более, чем когда-либо, ослепленный этим изумительным перечислением даров и проникнувшийся до глубины души сдержанностью, деликатностью и рассудительностью Маруфа, воскликнул:

— Нет, клянусь Аллахом! Все расходы на свадьбу возьму на себя я один. Что же касается приданого моей дочери, ты заплатишь мне его, когда подойдет караван. И я непременно хочу, чтобы ты женился на моей дочери как можно скорее. И ты можешь взять все необходимые для этого деньги из царской казны. И не опасайся этого, потому что все, что принадлежит мне, принадлежит и тебе.

И тотчас царь позвал визиря своего и сказал ему:

— Иди, о визирь, и скажи шейх-уль-исламу^[46], чтобы он пришел и поговорил со мной, потому что я хочу сегодня заключить брачный контракт между эмиром Маруфом и моей дочерью.

И визирь, услышав эти слова царя, смущенно склонил голову. И когда царь стал выказывать нетерпение, визирь подошел к нему и сказал тихим голосом:

— О царь времен, этот человек мне не нравится, и его вид не кажется мне заслуживающим доверия. Клянусь жизнью, по крайней мере, подожди, прежде чем выдавать за него дочь свою, ты должен быть уверен в его караване, потому что до сих пор есть лишь одни слова о нем. А такая принцесса, как твоя дочь, о царь, на чаше весов стоит больше, чем то, что этот неизвестный нам человек имеет нынче в руках своих.

И при этих словах мир почернел перед царскими глазами, и он закричал визирю:

— О гнусный предатель, ненавидящий господина своего, ты говоришь так, пытаясь отговорить меня от этого брака только потому, что хочешь сам жениться на моей дочери! Но тебе ее не видать как своих ушей! Поэтому больше не пытайся посеять в душе моей беспокойство и сомнения в этом невероятно богатом человеке с тонкой душой и замечательными манерами. В противном случае негодование по поводу твоих предательских слов заставит меня вогнать длину твою в ширину твою! — И, будучи очень взволнованным, он добавил: — Или, быть может, ты хочешь, чтобы моя дочь осталась у меня на руках, постаревшая и негодная для женихов?! Смогу ли я еще когда-нибудь найти такого зятя, совершенного во всех отношениях, щедрого, сдержанного и очаровательного, который, без сомнения, будет любить мою дочь, дарить ей чудесные вещи и тем самым обогащать всех нас, от самого старшего до самого младшего?! Иди и приведи ко мне шейх-уль-ислама!

И визирь ушел с вытянутым носом, чтобы позвать шейх-уль-ислама, который тотчас же пошел во дворец и предстал перед царем. И он сразу же составил брачный контракт.

И по приказу царя весь город был украшен и освещен. И повсюду стояло всеобщее веселье, а Маруф, сапожник, этот бедняк, который видел черную смерть и красную смерть и испытал на себе все беды, восседал на троне во дворце царя. И толпа певцов, борцов, музыкантов, барабанщиков, акробатов, шутов и веселых балагуров развлекала его, царя и дворцовую знать. И все они показывали свое мастерство и свои таланты. А у Маруфа под рукой были мешки, полные золота, и кошельки, принесенные самим визирем, и он брал золотые динары и бросал их горстями всем играющим, танцующим и веселящимся. И визирь, умирающий от досады, не имел ни минуты отдыха, потому что ему постоянно приходилось приносить новые мешки с золотом.

И эти развлечения, праздники и ликования длились три дня и три ночи, а на четвертый день вечером должна была состояться свадьба и проникновение. И кортеж молодой невесты был устроен с неслыханным великолепием, потому что так пожелал царь; и каждая дама, встречавшаяся на пути этой процессии, осыпала принцессу подарками. И в конце концов невесту отвели в брачный чертог, а Маруф сказал себе: «Чума на чуме и чумой погоняет! Будь что будет! Не я это решил, так распорядилась судьба. От неизбежного никуда не деться, и каждый носит на шее свою судьбу. Все это написано в книге твоей судьбы, о починитель старых башмаков, побитый женой своею, о Маруф, старая ты обезьяна».

И когда все удалились и Маруф оказался наедине с молодой принцессой, супругой своей, которая спокойно лежала под шелковой москитной сеткой, он сел на землю и всплеснул в отчаянии руками. И поскольку он оставался в таком положении и не двигался довольно долго, молодая принцесса высунула голову из-за москитной сетки…

В эту минуту Шахерезада заметила, что забрезжил рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

^{И эти развлечения, праздники и ликования длились три дня и три ночи.}

И поскольку он оставался в таком положении, не двигаясь, довольно долго, молодая принцесса высунула голову из-за москитной сетки и сказала Маруфу:

— О прекрасный господин мой, почему ты печален и так далеко от меня?

И Маруф, тяжело вздохнув, ответил через силу:

— Нет силы, кроме как у Всевышнего, и в Нем одном спасение!

И принцесса, тронутая этими словами, спросила его:

— К чему это восклицание, о господин мой? Ты находишь меня уродливой или у тебя есть другая причина для горя? Да пребудет имя Аллаха над тобой и вокруг тебя! Говори и ничего не скрывай от меня, йа сиди!

И Маруф, тяжело вздохнув, ответил ей:

— Во всем, что ты видишь, виноват твой отец!

И она спросила:

— О чем речь? В чем же виноват отец мой?

И он ответил:

— Разве ты не заметила, что я был несколько скуп, выказывая непозволительную жадность по отношению к тебе и дворцовым дамам? Ах! Это в этом весьма виноват твой отец, ведь он не позволил мне до женитьбы дождаться прибытия моего большого каравана! Вот тогда бы я подарил вам несколько ожерелий с пятью или шестью рядами жемчужин размером с голубиное яйцо, и по несколько красивых нарядов, которых нет у дочерей других царей, и драгоценности, достойные твоего положения. Кроме того, я мог бы оказать большую щедрость твоим родителям и гостям. Но — увы! — твой отец сбил меня с толку своей манерой делать дела слишком быстро, и он поступил со мной так же, как тот, кто сжигает еще зеленую траву.

Однако принцесса сказала ему:

— Ради Аллаха! Не волнуйся так из-за этих мелочей и не горюй больше! Лучше встань, скинь свою одежду и скорее иди ко мне, чтобы мы смогли вместе возрадоваться! И оставь все эти мысли о подарках и тому подобных вещах, которые не имеют никакого отношения к тому, что мы должны сделать этой ночью. Что же касается каравана и твоего богатства, то мне все равно. То, о чем я прошу тебя, мой друг, гораздо проще и интереснее всего этого, поэтому будь смелей и укрепи свои чресла для сражения.

И Маруф ответил:

— Уже, уже! Я иду! Иду!

И, сказав это, он быстро разделся и двинулся вперед, увлекая принцессу под москитную сетку. И он растянулся рядом с нежной юницей, думая: «Неужели это я, Маруф, бывший починитель обуви с Красной улицы, что в Каире?! Где я был и где оказался?!» И тут началась схватка рук и ног, бедер и кистей, и борьба эта разгорелась. И Маруф положил руку девушке на колени, которая тут же очутилась между его колен. И его губы заговорили со своими сестрами на своем языке; и настал момент, когда юница позабыла отца своего и мать свою. А он крепко прижал ее к себе, чтобы излить весь мед своих поцелуев, и уста их слились. И он просунул свою руку под ее левую подмышку, и сразу же все жизненно важные мускулы его напряглись, и жизненно важные части тела его потянулись к ней. И он заскользил своей левой рукой вниз, и тотчас тетивы их луков напряглись. Затем он столкнулся с двумя грудями ее, но вдруг это столкновение непонятно как отозвалось между их бедрами. И его тут же обвили ноги принцессы, указывая его малышу верное направления и словно бы восклицая: «Ко мне, отец поцелуев!» И он начал без промедления делать то, что следовало делать, и он разжег фитиль и стал вставлять иглу в пекло. И он делал это на разный манер, в то время как ее глаза говорили ему: «Жги!», а ее губы приказывали: «Вперед!», а ее правая рука кричала: «Толкай!», а ее левая рука восклицала: «Давай!», а ее зубы скрежетали: «Жарь!», а повороты и извивы ее словно восклицали: «Постарайся на славу для славной девушки, подобной жемчужине в раковине свой! Вздыхай от удовольствия и счастья, о возлюбленная семьи своей!»

И крепость была взята со всех четырех сторон, и героическое сражение состоялось без синяков, но с обильными слезами радости, без болезненных ран, но с укусами, без порезов и переломов, но с царапинами, извивами, со взаимными переплетениями и изящными маневрами, и все это происходило словно само собой и в хорошем темпе. Слава Владыке созданий, Который делает девушку зрелой и дает молодому человеку силу на благо будущего потомства!

И после этой ночи, проведенной в наслаждении поцелуями, облизываниями и грудным вскармливанием, Маруф наконец решил встать, чтобы пойти в хаммам, сопровождаемый счастливыми вздохами и сожалениями своей молодой супруги. И, вымывшись там и облачившись затем в великолепное платье, он отправился в диван и сел справа от царя, отца супруги своей, чтобы принять комплименты и поздравления от эмиров и знатных людей города. И по собственному желанию он послал за визирем, своим недоброжелателем, и приказал ему раздать почетные одежды всем своим помощникам и оказать неисчислимые щедрости эмирам и женам эмиров, придворной знати и женам их, стражам и женам их, евнухам — главным и младшим, молодым и старым. И вдобавок ему принесли мешки с динарами, и он стал пригоршнями набирать золото и раздавать его всем желающим. И поэтому все его благословляли, восхищались им и желали ему благополучия и долгих лет жизни.

И так прошло двадцать дней, которые Маруф провел, выказывая неисчислимые щедрости днем и отдыхая в непринужденной обстановке ночью с принцессой, супругой своей, которая полюбила его страстно.

Однако по прошествии этих двадцати дней ничего не было слышно о караване Маруфа. А его экстравагантность и безумная щедрость зашли так далеко, что однажды утром царская сокровищница была полностью исчерпана, и визирь, открыв сундук с кошельками, заметил, что он абсолютно пуст и черпать из него больше нечего. Тогда, находясь на грани замешательства и полный в душе своей сдержанной ярости, он предстал перед царем и сказал ему:

— Да удалит Аллах плохие новости от тебя, о великий царь! Но я должен тебе сказать, чтобы затем мое молчание не навлекло вполне оправданных упреков, что царская казна совершенно высохла и что чудесный караван эмира Маруфа, зятя твоего, все еще не прибыл, чтобы заполнить опустевшие мешки.

И царь, немного обеспокоенный этими словами, сказал:

— Как?! Клянусь Аллахом! Да, это правда, что караван немного запаздывает. Но он обязательно придет! Иншаллах!

А визирь улыбнулся при этом и сказал:

— Да наполнит тебя Аллах милостью Своею, о господин мой, и да продлит Он дни твои! Однако с момента прибытия в нашу страну эмира Маруфа мы попали в страшное затруднение. И теперь я не вижу из него никакого выхода. Потому что, с одной стороны, казна пуста, а с другой — твоя дочь стала женой этого иноземца, этого незнакомца. Да спасет нас Аллах от лукавого, да пребудет он вдали от нас и будет проклят и побит камнями! Наше положение весьма неважное.

И царь, который уже начал волноваться и проявлять нетерпение, ответил:

— Твои слова утомляют меня и действуют мне на нервы! И вместо того чтобы говорить подобные вещи, будет гораздо лучше, если ты расскажешь мне, как исправить ситуацию, чем доказать, что мой зять эмир Маруф — самозванец и лжец.

И визирь ответил:

— Ты говоришь верно, о царь, это отличная идея. Ведь, прежде чем осуждать человека, нужно доказать вину его. И в теперешней ситуации, по правде говоря, нет никого, кто мог бы оказать нам более неоценимую помощь, чем принцесса, дочь твоя, ибо кто ближе к секретам мужа, чем жена. Так что вели привести ее сюда, чтобы я мог расспросить ее из-за занавески, которая будет нас разделять, и таким образом я смогу узнать о предмете, который нас интересует.

И царь ответил:

— Не возражаю! И — клянусь своей головой! — если так случится, что мой зять нас обманул, я казню его самой страшной казнью и заставлю вкусить самую черную смерть!

И тотчас же он попросил принцессу, дочь свою, пройти в залу заседаний. И он приказал поставить большую ширму между ней и визирем, за который она и села. И все это было сказано и сделано во время отсутствия Маруфа.

И вот визирь, обдумав свои вопросы и составив план беседы, сказал царю, что он готов. А принцесса из-за ширмы сказала отцу своему:

— Вот и я, о отец мой. Чего ты хочешь от меня?

И он ответил:

— Позволь визирю поговорить с тобой.

Тогда она спросила у визиря:

— Ну, визирь, что тебе надо?

Он же сказал:

— О госпожа моя, ты должна знать, что царская казна совершенно пуста благодаря расходам и щедрости эмира Маруфа, мужа твоего. Кроме того, об удивительном караване, о прибытии которого он так часто нам рассказывал, нет никаких известий. Поэтому царь, отец твой, обеспокоенный таким положением дел, решил, что только ты можешь просветить нас по этому поводу, рассказав нам, что ты думаешь о муже своем, и какое влияние он оказывает на тебя, и какие подозрения у тебя возникли на его счет за те двадцать ночей, которые он провел с тобою.

На эти слова визиря принцесса ответила из-за ширмы:

— Да осыплет Аллах эмира Маруфа, сына моего дяди, своими милостями! Что я о нем думаю?! Клянусь своей жизнью, ничего, кроме хорошего! Нет на земле такой сладости, которая могла бы сравниться с той сладостью и удовольствием, которые я от него получаю! И поскольку я его жена, я только хорошею и расцветаю от этого, и все, пораженные моим видом, говорят, когда я прохожу мимо: «Да сохранит ее Аллах от дурного глаза и защитит от завистников и ревнивцев!» Ах! Сын моего дяди Маруф — лакомый кусочек, он доставляет мне радость, и я доставляю радость ему! Да оставит нас Аллах друг для друга!

И царь, услышав это, повернулся к визирю своему, у которого нос повис до земли, и сказал ему:

— Вот видишь! Что я тебе говорил?! Мой зять Маруф — замечательный человек, а за свои подозрения ты заслуживаешь, чтобы я посади тебя на кол!

Но визирь, повернувшись к занавеске, спросил:

— А караван, госпожа моя, что с караваном, который никак не придет?

Она же ответила:

— А как это может меня беспокоить? Произойдет это или нет, — разве увеличится или уменьшится от этого мое счастье?

А визирь сказал:

— А кто будет кормить тебя впредь, когда царские кладовые пусты? А кто возьмет на себя расходы эмира Маруфа?

Она же ответила:

— Аллах великодушен, и Он не оставляет своих почитателей!

И тогда царь сказал визирю:

— Моя дочь права! Замолчи!

Затем он сказал принцессе:

— Однако, дражайшая моя, мне хотелось бы узнать у сына твоего дяди, эмира Маруфа, в какой приблизительно день, по его мнению, прибудет его караван. Я хотел бы это знать, просто чтобы оплатить наши расходы и посмотреть, есть ли причина поднять налоги и ввести новые, чтобы заполнить пустоту в наших закромах.

И принцесса ответила:

— Слушаю и повинуюсь! Дети обязаны слушаться и уважать своих родителей. Этим же вечером я расспрошу эмира Маруфа и доложу вам, что он мне скажет.

Итак, с наступлением темноты, когда принцесса, как обычно, резвилась с Маруфом, а он резвился с ней, она положила руку ему на плечо, чтобы поспрашивать его, и голосом слаще меда, миловидно, и нежно, и ласково, и любовно, как все женщины, которым есть, что попросить и что получить, сказала…

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И так, с наступлением темноты, когда принцесса, как обычно, резвилась с Маруфом, а он резвился с ней, она положила руку ему на плечо, чтобы поспрашивать его, и голосом слаще меда, миловидно, и нежно, и ласково, и любовно, как все женщины, которым есть, что попросить и что получить, сказала:

— О свет души моей, о плод печени моей, о ядрышко моего сердца, жизнь моя и наслаждение мое! Огонь твоей любви до пределов охватил грудь мою! И я готова пожертвовать своей жизнью ради тебя и разделить твою судьбу, какой бы она ни была! Однако — клянусь своей жизнью! — ничего не скрывай от дочери твоего дяди! Скажи мне, пожалуйста, чтобы я сохранила это в тайне, в самой глубине своего сердца, по какой причине большой караван, о котором всегда говорит отец мой с визирем своим, еще не прибыл? И если у тебя есть какие-либо затруднения или сомнения по этому поводу, доверься мне со всей искренностью — и я сделаю все возможное, чтобы найти способ избавить тебя от любых неудобств.

И, сказав это, она поцеловала его, прижала к груди своей и растаяла в его руках.

А Маруф внезапно громко рассмеялся и ответил:

— О моя дорогая, зачем идти таким извилистым путем, чтобы задать мне такой простой вопрос? Я готов без всяких затруднений сказать тебе правду, ничего от тебя не скрывая. — Он замолчал на мгновение, чтобы сглотнуть, и продолжил: — Знай же, о моя дорогая, что я не торговец и не хозяин караванов, не обладатель какого-либо богатства или других подобных бедствий, потому что в моей стране я был всего лишь бедным сапожником, женатым на ужасной женщине по имени Фатима и по прозвищу Коровья Лепешка, и она была липучкой на сердце и черной чумой перед глазами моими. Со мною и с нею случилось вот что.

И он начал рассказывать принцессе историю жизни своей с женой из Каира и то, что случилось с ним после истории с кенафой на меду. И он ничего не скрывал от нее и, не упуская ни одной подробности, рассказал все, что с ним произошло до кораблекрушения и встречи его с товарищем детства, щедрым купцом Али. Однако повторять это нет смысла.

И когда принцесса услышала историю Маруфа, она принялась так смеяться, что откинулась на спину.

И Маруф тоже засмеялся и сказал:

— Поистине, Аллах — Вершитель судеб. И ты была вписана в историю моей судьбы, о госпожа моя.

И она сказала ему:

— Конечно, о Маруф, ты мастер всяких проделок, и никто не может сравниться с тобой в тонкости, сообразительности, деликатности и великодушии. Но что скажет отец мой и, прежде всего, что скажет его визирь, твой враг, если им придется узнать правду о тебе и вымышленном караване? Конечно же, они убьют тебя, а я умру вслед за тобой от страданий. Поэтому теперь для тебя лучше будет покинуть дворец и отправиться в какую-нибудь далекую страну, ожидая, пока я найду средство исправить положение и объяснить необъяснимое. — И она добавила: — Так что возьми эти пятьдесят тысяч динаров, которые у меня есть, сядь на лошадь, ускачи и живи в каком-нибудь укромном месте, только дай мне знать о твоем убежище, чтобы я могла в любой день отправить к тебе гонца с письмом, в котором я буду сообщать тебе новости, а ты через этого гонца сможешь сообщать мне свои. И это, мой дорогой, лучшее, что мы можем предпринять в сложившихся обстоятельствах.

И Маруф ответил:

— Я доверяю тебе, моя повелительница, и я ставлю себя под твою защиту.

И она поцеловала его и до половины ночи делала с ним свои обычные дела.

А потом она велела ему встать, надела на него накидку мамелюков и дала ему лучшую лошадь из отцовских конюшен. И Маруф выехал из города как царский мамелюк и поскакал своей дорогой.

И пока это все, что случилось с ним.

Что же касается принцессы, царя, визиря и несуществующего каравана, то о них скажу вот что. Рано утром на следующий день царь пришел в залу заседаний в сопровождении своего визиря. И он послал за принцессой, чтобы узнать, что она выяснила по его совету. И как и в предыдущий день, принцесса подошла к занавеске, отделявшей ее от мужчин, и спросила:

— Что случилось, о отец мой?

Он же спросил:

— Ну что, дочь моя, что ты выяснила и что ты хочешь нам сказать?

И она ответила:

— Что я могу сказать, о отец мой?! Ах! Да запутает Аллах лукавого и да побьет Он его камнями! И пусть Он в то же время проклянет клеветников и зачернит смолою лицо визиря твоего, который хотел оговорить меня и мужа моего, эмира Маруфа!

И царь спросил:

— Как это? И почему?

Она же сказала:

— Клянусь Аллахом! Возможно ли, что ты доверяешь этому мерзкому человеку, который сделал все возможное, чтобы оговорить сына моего дяди в твоих глазах?! — Она на мгновение замолчала, как будто задыхаясь от негодования, а потом добавила: — Воистину, знай, о отец мой, что нет на земле человека такого прямолинейного, такого открытого и такого благородного, как эмир Маруф, — да одарит его Аллах милостью Своею!

Вот что произошло с того момента, как я ушла от тебя. С наступлением темноты, когда мой любимый муж вошел в мою комнату, тот евнух, который состоит у меня на службе, постучался, чтобы передать послание, которое только что прибыло. И он предстал перед нами, и он держал в руке письмо. И он сказал нам, что это письмо только что передали ему десять богато одетых иноземных мамелюков, которые попросили вручить его господину Маруфу. И муж мой открыл письмо и прочитал его; потом он передал его мне, и я тоже прочитала его. Так вот, оно было от предводителя того огромного каравана, который вы так нетерпеливо ждете. И начальник каравана, которому было поручено сопровождать конвой их пятисот молодых мамелюков, похожих на тех десятерых, которые ждали у дверей, объяснял в этом письме, что во время пути их настигло несчастье — они столкнулись с ордой разбойников-бедуинов, грабивших на дорогах. Отсюда первая причина задержки прибытия каравана. И он сообщал, что несколько дней спустя после победы над этой ордой они были атакованы ночью другим отрядом бедуинов, гораздо более многочисленным и лучше вооруженным. Завязалась кровопролитная битва, в которой, к сожалению, караван потерял убитыми пятьдесят мамелюков, двести верблюдов и четыреста тюков ценных вещей.

Услышав эту неприятную новость, муж мой, который не показал виду, что огорчен, разорвал письмо и, улыбаясь и даже не спрашивая никаких дальнейших объяснений от десяти рабов, ожидавших у дверей, сказал мне:

— Ну и что, потеряно всего четыреста тюков и двести верблюдов. Вряд ли эта потеря превышает девятьсот тысяч динаров золотом. По правде говоря, это дело не заслуживает того, чтобы о нем говорили, и тем более чтобы ты беспокоилась об этом, моя дорогая. Единственное, что меня беспокоит, так это то, что мне нужно теперь уехать на несколько дней, чтобы ускорить прибытие остальной части каравана. И он встал, смеясь, прижал меня к своей груди и простился со мною, в то время как я проливала слезы разлуки. И он спустился вниз, снова советуя мне успокоить сердце и осушить глаза. И я, увидав, что он, ядрышко моего сердца, ушел, высунула голову в окно, выходящее во двор, и увидела, как мой возлюбленный разговаривает с десятью молодыми и прекрасными, как луны, мамелюками, которые доставили письмо. А потом он вскочил на коня и во главе их выехал из дворца, чтобы ускорить прибытие каравана.

И, сказав это, юная принцесса шумно высморкалась, как человек, который готов заплакать из-за отсутствия любимого, и добавила голосом, который внезапно стал раздраженным:

— Ну, отец мой, а теперь скажи мне, а что случилось бы, если бы я имела неблагоразумие поговорить со своим мужем, как ты мне советовал, подталкиваемый своим проклятым визирем? Да, что бы случилось? Наверняка мой супруг стал бы относиться ко мне с долей презрения и недоверия; он перестал бы любить меня и даже возненавидел бы меня, и это, по правде говоря, было бы справедливо. И все это из-за оскорбительных предположений и гнусных подозрений твоего визиря, этой нечестивой бороды.

И, сказав это, принцесса подняла занавеску и с демонстративным шумом гневно вышла.

И тогда царь повернулся к визирю своему и крикнул ему:

— Ах ты, сукин сын! Видишь теперь, что с нами происходит по твоей вине?! Клянусь Аллахом! Я не знаю, что все еще удерживает меня от того, чтобы вогнать длину твою в ширину твою! Поостерегись еще хоть раз бросить подозрение на моего зятя Маруфа — и ты увидишь, что тебя ждет!

И он, искоса взглянув на него, вышел из залы заседаний.

Вот и все, что было с ним.

Что же касается Маруфа, то с ним случилось вот что. Когда он покинул город Хотан, столицу владений царя, отца принцессы, супруги его, проскакав по безлюдным равнинам в течение нескольких часов, он почувствовал, что его мучает сильная усталость. Он не привык скакать верхом на царских лошадях, ведь его профессия сапожника не позволила ему стать прекрасным наездником. И к тому же он стал беспокоиться о последствиях своей истории, и он начал горько сожалеть о том, что рассказал принцессе всю правду. И он сказал себе: «И вот теперь ты вынужден блуждать по дорогам, вместо того чтобы упиваться объятиями своей сладкой жены, чьи ласки заставили тебя позабыть о злополучной Коровьей Лепешке из Каира».

Но тут Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

А к тому же он стал беспокоиться о последствиях своей истории, и он начал горько сожалеть о том, что рассказал принцессе всю правду. И он сказал себе: «И вот теперь ты вынужден блуждать по дорогам, вместо того чтобы упиваться объятиями своей сладкой жены, чьи ласки заставили тебя позабыть о злополучной Коровьей Лепешке из Каира».

И, вспоминая все прошлые ласки своей возлюбленной, разлука с которой жгла его сердце, он почувствовал, что горько сожалеет о собственном нынешнем положении, и он горько плакал, читая в уме своем печальные стихи о разлуке. И, стеная таким образом и выдыхая боль разлуки с любимой строками стихов, описывающих похожие случаи, он прибыл на рассвете в небольшую деревню. И он увидел феллаха, пашущего поле плугом, в который были запряжены два вола. И поскольку при своем поспешном бегстве из дворца и из города он забыл прихватить провизию для путешествия, его мучили голод и жажда. И он подошел к феллаху, поприветствовал его и сказал:

— Мир тебе, о шейх!

И феллах ответил на это приветствие, сказав:

— И тебе мир, милость Аллаха и благословение Его! Ты, несомненно, о господин мой, мамелюк из числа царских мамелюков?

И Маруф ответил:

— Да.

Тогда феллах сказал:

— Добро пожаловать, о бледнолицый, сделай мне милость, посети мое жилище и прими мое гостеприимство!

И Маруф, который сразу понял, что он имеет дело со щедрым человеком, взглянул на находящееся поблизости бедное жилище феллаха и заметил, что в нем нет ничего, что могло бы утолить голод его и жажду.

И он сказал феллаху:

— О брат мой, я не вижу в твоем доме ничего, что ты мог бы предложить такому голодному гостю, как я. И что же ты будешь делать, если я приму твое приглашение?

И феллах ответил:

— В доброте Аллаха нет недостатка, все будет найдено! Ты только слезай с коня, о господин мой, и позволь мне позаботиться о тебе, приняв у себя ради Аллаха. Деревня совсем рядом, я быстро сбегаю туда и мгновенно принесу тебе то, что необходимо, дабы восстановить твои силы и сделать тебя довольным. И зерно для твоей лошади я тоже обязательно принесу.

И смущенный Маруф, не желая беспокоить этого беднягу и отрывать его от работы, ответил:

— Поскольку твоя деревня близко, о брат мой, это можно сделать гораздо быстрее, если ты поскачешь туда на моей лошади и купишь на базаре все, что нужно для меня и для моей лошади.

Однако феллах, который не мог по причине своей природной щедрости отпустить посланного самим Аллахом гостя, не оказав ему гостеприимства, ответил:

— О каком базаре ты говоришь, о господин мой?! Есть ли в такой несчастной деревушке, как наша, где все дома из кизяка, базар или что-нибудь, что издалека или вблизи напоминает базар?! У нас нет особых дел, связанных с покупкой или продажей, и все живут тем немногим, что у них есть. Поэтому я прошу тебя, — ради Аллаха и благословенного пророка Его! — зайди в мой дом, чтобы угодить мне и доставить удовольствие уму моему и сердцу моему! А я быстро схожу в деревню и еще быстрее вернусь.

И тогда Маруф, видя, что он не может отказаться от предложения бедного феллаха, не причинив ему боли и огорчения, слез с лошади и сел у входа в хижину из кизяка, в то время как феллах немедленно побежал в сторону деревни, и совсем скоро он исчез вдалеке.

И, ожидая, когда он вернется с провизией, Маруф задумался и сказал себе: «Вот я стал причиной беспокойства и хлопот для этого бедняги, на которого я так сильно недавно походил, когда был жалким сапожником! Но — клянусь Аллахом! — я исправлю, насколько это в моих силах, ущерб, который я ему причинил, заставив его оставить работу. И для начала я сейчас же начну пахать вместо него, и таким образом я верну ему время, которое он потратил на меня».

И он встал в тот же час и в ту же минуту и, облачившись в свою золоченую одежду царского мамелюка, взял в руки плуг и заставил пару волов двинуться вперед по уже намеченной борозде. Однако, едва он заставил волов сделать несколько шагов, как лемех внезапно остановился с необычным звуком, столкнувшись с чем-то, что оказывало сопротивление; и волы от приложенных ими усилий упали на передние ноги. А Маруф, покрикивая, заставил их встать, и он начал хлестать их, чтобы преодолеть сопротивление земли. Однако, несмотря на сильные удары, которые он наносил волам, плуг ни на дюйм не сдвинулся с места и оставался неподвижным в земле, словно ожидая Судного дня.

Тогда Маруф решил выяснить, в чем дело. И он разгреб землю и обнаружил, что лемех плуга попал острием в прочное кольцо из красной меди, впечатанное в мраморную плиту, которая находилась почти на одном уровне с плугом.

И, движимый любопытством, Маруф попытался сдвинуть и убрать эту мраморную плиту. И после некоторых усилий ему наконец удалось расшевелить и сдвинуть ее. И он увидел под ней лестницу с мраморными ступенями, которые вели в подземелье квадратной формы, размером с хаммам. И Маруф, произнеся: «Бисмиллах!», спустился в подземелье и увидел, что оно состоит из четырех последовательных комнат. И первая из этих комнат была заполнена золотыми монетами от пола до потолка; а вторая была полна жемчуга, изумрудов и кораллов — от пола до потолка; а третья была наполнена гиацинтами, рубинами, бирюзой, бриллиантами и драгоценными камнями всех цветов; а в четвертой комнате, самой большой и хорошо сохранившейся, находился лишь постамент из черного дерева, на котором стояла крошечная хрустальная шкатулка, размером не больше лимона.

И Маруф был невероятно удивлен своим открытием, и он возрадовался сокровищу. Но больше всего его заинтересовала крошечная хрустальная шкатулка — единственный предмет в огромной четвертой подземной комнате. И, будучи не в силах противостоять мольбам души своей, он протянул руку к этому маленькому предмету, который искушал его гораздо больше, чем все чудеса и сокровища первых трех комнат, и, схватив шкатулку, открыл ее. И он нашел в ней золотое кольцо, увенчанное кабошоном^[47] из сердолика, на котором были выгравированы очень мелкие таинственные буквы, похожие на муравьиные лапки. И Маруф инстинктивно надел кольцо на палец и потер его. И тут же из сердолика раздался громкий голос, который воскликнул:

— По твоему приказу! Я в твоем распоряжении! Пожалуйста, не три меня больше! Прикажи — и я будут тебе подчиняться! Чего желаешь, говори! Хочешь, чтобы я разрушил или построил дворец, убил нескольких царей и цариц или привел их к тебе, поднял целый город на воздух или стер с лица земли целую страну? Скажи — и я покрою землю цветами или опустошу ее! По твоему желанию я могу снести гору или высушить море! Говори, чего желаешь! Но, пожалуйста, не три меня слишком сильно, о мой повелитель! Я раб твой с разрешения повелителя джиннов, создателя дня и ночи.

И Маруф, который сначала даже не понял толком, откуда исходит этот голос, в конце концов заметил, что он исходит из кабошона кольца, которое он надел на палец, и он сказал, обращаясь к тому, кто был в сердолике:

— Кто ты? Создание Господа? Скажи, кто ты?

И голос из сердолика ответил:

— Я джинн Отец Счастья, и я слуга кольца. И я слепо выполняю приказы тех, кто владеет этим кольцом. И для меня нет ничего невозможного, потому что я верховный вождь семидесяти двух племен джиннов, ифритов, маридов и шайтанов. А каждое из этих племен состоит из двенадцати тысяч моих великолепных собратьев, более сильных, чем слоны, и более проворных, чем Меркурий^[48]. Но, как я сказал тебе, о господин мой, я, в свою очередь, подчиняюсь этому кольцу; и как бы велика ни была моя сила, я подчиняюсь тому, кто обладает им, как дитя подчиняется матери своей. Однако позволь мне предупредить тебя, что, если ты, по несчастью, потрешь кольцо не один раз, а два раза подряд, ты заставишь меня разжечь огнем ужасные имена, выгравированные на этом кольце. И тогда ты безвозвратно потеряешь меня.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

А если ты, по несчастью, потрешь кольцо не один раз, а два раза подряд, ты заставишь меня разжечь огнем ужасные имена, выгравированные на этом кольце. И тогда ты безвозвратно потеряешь меня.

И, услышав это, Маруф ответил голосу, что раздавался из сердолика:

— О великий и могущественный Отец Счастья, знай, что я спрятал слова твои в самом надежном месте моей памяти. Но для начала скажи, кто запер тебя в этом сердолике и кто подчинил твою силу, кто мастер кольца?

И джинн ответил изнутри сердолика:

— Знай, йа сиди, что место, где мы находимся, является древним сокровищем Шаддада бен-Ада, строителя знаменитого города Ирама Многоколонного^[49], ныне лежащего в руинах. А я в этом городе был рабом правителя Шаддада. И именно его кольцо ты нашел, и оно теперь у тебя, а я с тех давних пор заперт в его кабошоне.

Так бывший сапожник с Красной улицы в Каире, починявший старую обувь, стал обладателем кольца, которое ранее принадлежало героическому и гордому Шаддаду, наследнику потомков Нумруда^[50], и он захотел без промедления испытать чудесные свойства, скрывавшиеся в кольце. И он сказал тому, кто был в сердолике:

— О слуга кольца, не мог бы ты вынести из этой пещеры на землю, к свету, спрятанные здесь сокровища?

И голос Отца Счастья ответил:

— Несомненно, и это как раз то, что мне легче всего!

И Маруф сказал ему:

— Раз уж это так, я прошу тебя взять все богатства и сокровища отсюда, не оставляя для тех, кто может прийти после меня, даже следа этих сокровищ!

И голос ответил:

— Слушаю и повинуюсь! — а затем воскликнул: — Эй, ребятки!

И Маруф тут жеувидел, что перед ним возникли двенадцать очень красивых юношей с огромными корзинами на головах. И, сначала став между рук удивленного Маруфа и припав к земле, они тут же поднялись и в мгновение ока вынесли наверх несколькими партиями все сокровища, содержащиеся в трех подземных комнатах. И когда закончили эту работу, они снова явились, чтобы воздать должное Маруфу, и, еще более прекрасные и очаровательные, исчезли так же, как и появились.

Тогда Маруф, находясь на грани удовлетворения, повернулся к обитателю сердолика и сказал ему:

— Замечательно! Теперь я хочу, чтобы все эти сокровища были погружены в сундуки, на мулов с погонщиками мулов и на верблюдов с погонщиками верблюдов и перевезены в город Хотан, столицу королевства Хотан!

И раб, запертый в сердолике, ответил:

— По твоему приказу! Нет ничего проще!

И он закричал — и тотчас перед Маруфом явились мулы и погонщики мулов, верблюды и погонщики верблюдов, множество сундуков и корзин и шестьсот великолепно наряженных мамелюков, прекрасных, как луны. И за меньшее время, чем нужно, чтобы закрыть глаза и открыть их, они нагрузили всех вьючных животных сундуками и корзинами, предварительно заполнив их золотом и драгоценностями, и выстроили мулов и верблюдов караваном. А молодые мамелюки вскочили на своих прекрасных коней и выстроились вдоль каравана.

И тогда бывший сапожник сказал слуге кольца, которое ранее принадлежало Шаддаду, наследнику потомков Нумруда:

— О Отец Счастья, теперь я желаю получить от тебя тысячу других вьючных животных, нагруженных шелками и драгоценными тканями из Сирии, Египта, Греции, Персии, Индии и Китая.

И джинн ответил, что слушает и повинуется. И тут же тысяча верблюдов и мулов, груженных этими тканями, предстали перед Маруфом и выстроились в линию за первым караваном, также в окружении молодых мамелюков на конях, которые были так же великолепно одеты, как и их собратья.

И Маруф обрадовался и сказал обитателю кольца:

— А теперь, прежде чем мы тронемся в путь, я хочу поесть. Так что сооруди шелковый шатер и подай мне подносы с изысканной едой и прохладительными напитками.

И это было немедленно выполнено. И Маруф вошел в шатер и сел перед блюдами как раз в тот момент, когда добрый феллах вернулся из деревни. Бедняк пришел, неся на голове деревянную миску, наполненную чечевицей в масле, под левой подмышкой у него был черный хлеб с луком, а под правой — мешок с овсом для лошади. И он увидел перед своим домом потрясающий караван и шелковый шатер, в нем сидел Маруф в окружении расторопных рабов, которые прислуживали ему, в то время как другие рабы стояли позади него, скрестив руки на груди. И феллах был чрезвычайно удивлен и подумал: «Наверняка сюда во время моего отсутствия прибыл какой-то царь, которому предшествовал первый встреченный мною гость. Как жаль, что я не подумал зарезать двух своих кур и приготовить их на коровьем масле!» И он все же решил сделать это, хотя и с опозданием, и хотел было пойти за двумя курами, чтобы зарезать их и предложить царю, приготовив на коровьем масле.

В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Он все же решил сделать это, хотя и с опозданием, и хотел было пойти за двумя курами, чтобы зарезать их и предложить царю, приготовив на коровьем масле. Но Маруф увидел его и позвал к себе. И в то же время он сказал рабам, которые прислуживали ему:

— Приведите его ко мне!

И они подбежали к нему и отнесли его в шатер вместе с миской чечевицы, луком, черным хлебом и мешком с овсом. И Маруф встал в его честь, обнял его и сказал:

— Что ты там принес, о мой собрат по бедности?

И бедный феллах был удивлен, что к нему так вежливо обратился такой важный человек, что он разговаривает с ним таким тоном и называет его своим собратом по бедности. И он сказал себе: «Если он бедняк, то кто же я?» И он ответил:

— Я принес еду для гостеприимной трапезы, о господин мой, и еду для твоего коня. Но извини меня за неосведомленность мою, потому что, если бы я знал, что ты царь, я бы без колебаний зарезал в твою честь двух кур, которыми владею, и зажарил бы их на коровьем масле. Но страдание ослепляет человека и лишает его всякого понимания.

И он опустил голову, находясь на грани стыда и замешательства. А Маруф при этих словах, вспомнив свою прежнюю жизнь в бедности, подобной или даже худшей, чем у этого феллаха, заплакал. И слезы его обильно текли между волосками бороды его и падали на подносы с угощениями. И он сказал феллаху:

— О брат мой, успокой сердце свое! Я не царь, а только зять его. Из-за некоторых трудностей, которые возникли в наших отношениях, я покинул его дворец. Но теперь он посылает мне всех этих рабов и все эти подарки, чтобы доказать, что он хочет примириться со мною, поэтому я отправлюсь обратно без дальнейшей задержки. Что до тебя, о брат мой, который, не зная меня, отнесся ко мне с такой добротой, знай, что ты сеял не в пересохшую землю! — И он заставил феллаха сесть справа от себя и сказал ему: — Клянусь Аллахом! Несмотря на блюда, которые ты видишь на этих подносах, я хочу съесть только твое, с чечевицей, и я не стану касаться ничего, кроме твоего хлеба и лука.

И он приказал рабам подать феллаху роскошные блюда, а сам ел только чечевицу из миски, черный хлеб и лук. И он возрадовался и расцвел от удовольствия, глядя на изумленного феллаха, впервые увидевшего столько блюд, благоухание которых наполняло мозг, и столько ярких красок, очаровывавших глаза.

И когда закончили трапезу, они поблагодарили Создателя за блага Его. Затем Маруф встал и, взяв феллаха за руку, повел его из шатра к каравану. И он заставил его выбрать себе что-нибудь из каждого вида товаров и тюков и взять пару верблюдов и пару мулов. И он сказал ему:

— Теперь это твоя собственность, о брат мой. И я оставляю тебе, кроме того, этот шатер со всем, что в нем есть.

И, не желая долго выслушивать его отказы или благодарности, он простился с ним, поцеловал его, сел на коня, встал во главе каравана и, послав в город быстрого, как молния, гонца, который должен был объявить о своем прибытии царю, двинулся в путь.

И вот когда гонец Маруфа прибыл во дворец, визирь, как и раньше, говорил царю:

— Признай свою ошибку, о господин мой, и не верь словам принцессы, дочери твоей, относительно отъезда мужа ее, потому что — клянусь жизнью головы твоей! — эмир Маруф сбежал отсюда, опасаясь твоего справедливого негодования и не надеясь на прибытие каравана, которого на самом деле не существует. Клянусь драгоценными днями жизни твоей, этот человек просто лжец, обманщик и самозванец!

И когда царь, уже наполовину убежденный этими словами, открыл рот, чтобы дать необходимый ответ, вошел гонец и, упав ниц, объявил ему о скором прибытии Маруфа, сказав:

— О царь времен, я пришел к тебе как добрый вестник — я принес хорошие новости о скором прибытии господина моего, могущественного и щедрого эмира, благородного Маруфа, зятя твоего.

Он теперь возглавляет караван, который не может двигаться так же быстро, как я, из-за тяжелого великолепия, которым он нагружен.

И, сказав это, молодой мамелюк снова поцеловал землю между рук царя и ушел так же, как и пришел. Тогда царь, находившийся на вершине счастья, но разъяренный словами своего визиря, повернулся к нему и сказал:

— Пусть Аллах зачернит лицо твое и сделает его таким же темным, как твой разум! И пусть Он проклянет твою бороду, о лживый и двуличный предатель, поскольку ты наконец убедишься в величии и силе моего зятя!

И визирь, потрясенный и не знающий, что и подумать, бросился к ногам своего господина, не в силах вымолвить ни единого слова. И царь оставил его в этом положении и вышел, чтобы отдать приказ украсить и осветить весь город и приготовить все, дабы отправиться во главе кортежа навстречу зятю своему.

После чего он пошел к дочери и сообщил ей радостную новость. И принцесса, услышав рассказ отца своего о прибытии ее мужа во главе каравана, который, как она считала, был просто выдуман, была на грани недоумения и удивления. И она не знала, что и подумать, что говорить и что отвечать; и она задавалась вопросом, смеется ли муж ее над царем снова, или он хотел посмеяться над нею в ту ночь, когда рассказал свою историю, чтобы подвергнуть ее испытанию и увидеть, испытывает она к нему настоящую нежность или нет. Но в любом случае она предпочла держать свои сомнения и удивление при себе, ожидая увидеть, что произойдет дальше. И она удовлетворилась тем, что показала отцу свое довольное лицо. И царь покинул дворец и встал во главе процессии, которая двинулась навстречу Маруфу.

Однако, несомненно, больше всего был поражен и ошеломлен прекрасный торговец Али, друг детства Маруфа, который лучше всех знал, чего стоит его богатство. Ибо, когда он увидел городские флаги, подготовку к празднику и выходящую из города царскую процессию, он стал расспрашивать прохожих, выясняя причину этого оживления.

И ему ответили:

— Как?! Разве ты не знаешь?! Это же царский зять, эмир Маруф, возвращается во главе великолепного каравана!

И друг Маруфа хлопнул в ладоши и сказал себе: «Что это за новая уловка бывшего сапожника? Клянусь Аллахом! С каких это пор работа по починке башмаков сделала моего друга Маруфа владельцем каравана и его предводителем? Но Аллах велик!»

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ НОЧЬ,

она продолжила:

Зять царя, эмир Маруф, возвращается во главе великолепного каравана!

И друг Маруфа хлопнул в ладоши и сказал себе: «Что это за новая уловка бывшего сапожника? Клянусь Аллахом! С каких это пор работа по починке башмаков сделала моего друга Маруфа владельцем каравана и его предводителем? Но Аллах велик! И пусть он убережет его честь и спасет его от публичного позора!» И он остался ожидать, как и все прочие, прихода каравана.

И вскоре эта процессия вошла в город. И Маруф ехал впереди, и он был в тысячу раз блистательнее царя, был настолько великолепным и торжествующим, что желчный пузырь всех недоброжелателей его мог бы разорваться от зависти. А за ним следовал огромный караван, по бокам которого на верблюдах — мамелюки, прекрасные, как луны, одетые в чудесные костюмы.

^{И вскоре эта процессия вошла в город. И Маруф ехал впереди, и он был в тысячу раз блистательнее царя.}

И это было так красиво и так чудесно, что никто не мог вспомнить, видел ли он когда-нибудь в своей жизни что-то подобное, слышал ли о таковом. И купец Али также увидел Маруфа в этом необычном виде, и он сказал себе: «Понятно. Это он задумал что-то с принцессой, женою своей, чтобы посмеяться над царем». И он подошел к Маруфу, сумел добраться до него, несмотря на окружившую его толпу, и сказал ему, но так, чтобы его мог понять только он один:

— Добро пожаловать, о шейх удачливых пройдох и самых искусных мошенников! Что все это значит? Но клянусь Аллахом, ты заслуживаешь всего того, что с тобою происходит благодаря милости Всевышнего, о друг мой! Да будет так! Будь счастлив и пусть Аллах приумножит твои уловки и хитрости!

А Маруф расхохотался и назначил другу своему встречу на следующий день.

И Маруф прибыл вместе с царем во дворец и вошел в него, чтобы сесть во всей своей славе на трон, воздвигнутый для него в большой зале для аудиенций. И он приказал заполнить всю царскую сокровищницу, ее сундуки и сосуды, золотом, драгоценными камнями, жемчугом и прочими ценностями, а также тюками с дорогими тканями. И этот приказ его был тотчас же выполнен, а Маруф начал открывать один за другим сундуки, распаковывать тюки, раздавать собственноручно чудесные ткани, жемчуг и драгоценности вельможам дворца и их женам и щедро одаривать членов дивана и купцов, которых он знал, и великих, и незначительных. И, несмотря на возражения царя, который видел, как эти драгоценности исчезают, как вода в решете, Маруф не унимался, пока не раздал весь груз своего каравана. Ибо самое меньшее, что он давал, была горсть или две золота, изумрудов, жемчуга или рубинов. И он щедро разбрасывал их направо и налево, в то время как царь ужасно страдал, и морщился, словно от боли, и восклицал при каждом подарке:

— Довольно, о сын мой, достаточно! Тебе стоит остановиться!

Однако Маруф каждый раз улыбался и отвечал:

— Клянусь твоей жизнью! Не бойся! Ведь то, что у меня есть, неисчерпаемо!

Тем временем прибыл визирь и объявил царю, что сокровищница теперь заполнена доверху и что туда уже ничего нельзя положить.

И царь сказал ему:

— Хорошо. Тогда выбери другую комнату и заполни ее, как и предыдущую!

И Маруф, не глядя на визиря, сказал ему:

— Тебе позволено! — и добавил: — И ты заполнишь так и третью комнату, а затем и четвертую. И если царь не возражает, я также смогу заполнить все залы дворца тем, что для меня не имеет цены.

И царь больше не знал, происходит ли все это во сне или наяву. И он был на грани удивления. И визирь вышел, чтобы заполнить одну или две новые комнаты сокровищами, привезенными Маруфом. Что же касается самого Маруфа, то, как только эти предварительные дела были закончены и он таким образом доказал, что в состоянии выполнить все обещанное и даже более того, он прекратил раздавать сокровища и вернулся к молодой жене своей. И принцесса, как только увидела его, подошла к нему, и глаза ее были полны радости. И она поцеловала его руку и сказала:

— Несомненно, о сын моего дяди, ты хотел позабавиться на мой счет, посмеяться надо мною или, возможно, испытать мою к тебе привязанность, когда рассказал мне историю твоей прошлой бедности и несчастий с твоей злосчастной женой Фатимой по прозвищу Коровья Лепешка. Но я благодарю Всевышнего, Который помешал мне вести себя по отношению к тебе, о господин мой, иначе.

И Маруф обнял и поцеловал ее, ответил ей должным образом и подарил ей великолепное платье и ожерелье из десяти ниток жемчуга, и каждая из сорока прекрасных его жемчужин была размером с голубиное яйцо, и он подарил ей также браслеты для запястий и лодыжек. И принцесса, увидав все эти прекрасные вещи, ощутила небывалое удовольствие и воскликнула:

— О! Я сохраню это красивое платье и эти украшения и буду надевать их только по праздникам!

А Маруф улыбнулся и сказал:

— О моя дорогая, не беспокойся об этом! Я буду дарить тебе новые платья и новые украшения каждый день, пока твои шкафы для платьев не переполнятся, а сундуки для украшений не заполнятся до краев.

И после сказанного они занимались своими обычными делами до самого утра.

Однако не успел Маруф откинуть москитную сетку, как услышал голос царя, просившего позволения войти. И он поспешил открыть ему, и он увидел его расстроенным, испуганным, с желтым лицом. И Маруф заставил его войти и с предосторожностями усадил на диван. А принцесса, весьма тронутая этим неожиданным визитом и видом отца своего, встала и поспешила окропить его розовой водою, чтобы успокоить его и заставить снова обрести дар речи. И когда он наконец смог прийти в себя, то сказал Маруфу:

— О сын мой, увы, я принес плохие новости! Однако я должен сообщить их вам, чтобы вы были предупреждены о несчастье, которое может нас постигнуть! Ах! Стоит ли мне об этом говорить или нет?

И Маруф ответил ему:

— Безусловно, это необходимо!

И тогда царь сказал:

— Знай же, о сын мой, что слуги мои и стражники мои на грани замешательства, они пришли ко мне минуту назад, чтобы объявить, что твои две тысячи мамелюков, караванщиков, верблюдов и мулов исчезли этой ночью, так что никто не смог сказать, какой дорогой они пошли, и ни малейших следов их обнаружено не было. Птица, которая слетает с ветки, оставляет больше следов, чем этот караван оставил на пути своем. И теперь, поскольку эта потеря для тебя — потеря безвозвратная, я совершенно ошеломлен.

А Маруф, услыхав эти слова царя, вдруг засмеялся и ответил:

— О дядя, успокой ум свой! Потеря или исчезновение моих караванщиков и моих животных для меня не важнее, чем потеря капли воды из моря, потому что сегодня, как и завтра, и послезавтра, и в другие дни, я смогу по своему желанию иметь больше караванщиков и вьючных животных с их грузом, чем может вместить весь город Хотан. Так что можешь успокоить душу свою. А утром давай пойдем в хаммам!

И царь, более удивленный, чем когда-либо, вышел из комнаты Маруфа, и он позвал визиря своего, рассказал ему, что только что произошло, и добавил:

— Ну что? Что ты на сей раз думаешь о непостижимом могуществе зятя моего?

И визирь, который не забыл унижений, перенесенных им, с тех пор как Маруф появился на его жизненном пути, сказал себе: «Вот возможность отомстить этому проклятому человеку». И он покорно ответил царю:

— О царь времен, мое мнение не может иметь для тебя никакого значения. Но раз уж ты меня спросил, я скажу, что единственный способ узнать, откуда у твоего зятя, эмира Маруфа, его таинственные возможности и сила, — встретиться с ним и напоить допьяна. И когда игривая сила вина заставит его разум танцевать, ты начнешь осторожно расспрашивать о его состоянии, и он непременно ответит тебе, не скрыв ни слова правды.

И царь сказал:

— Это отличная идея, о визирь, и я осуществлю этот план сегодня же вечером.

И когда наступил вечер, царь встретился с зятем своим Маруфом и визирем своим перед подносами с напитками. И чаша пошла по кругу, а горло Маруфа было бездонным кувшином. И вскоре состояние его стало плачевным, и язык его стал молоть, как старая мельница.

Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и, преисполненная скромности, не проговорила больше ни слова.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СЕМИДЕСЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

А горло Маруфа было бездонным кувшином. И вскоре состояние его стало плачевным, и язык его стал молоть, как старая мельница. И когда он уже не мог отличать свою правую руку от левой, царь, отец жены его, сказал ему:

— По правде говоря, о зять мой, ты никогда не рассказывал мне о приключениях своей жизни, которые наверняка были удивительными и необычными. И я буду очень рад услышать, если ты расскажешь мне о них этим вечером.

И Маруф, уже не отличающий в опьянении своем верха от низа, как все пьяные люди, которые любят похвастаться, рассказал царю и визирю свою историю от начала до конца. И он начал с того момента, как женился и был бедным сапожником, починявшим обувь, и дошел до того дня, когда нашел сокровище и волшебное кольцо на поле бедного феллаха. Но повторять это нет смысла.

А царь с визирем, слушая эту историю, были совершенно далеки от того, чтобы считать ее замечательной, и они смотрели друг на друга, кусая руки свои. И тогда визирь сказал Маруфу:

— О господин мой, дай нам взглянуть на это кольцо, обладающее такими чудесными свойствами!

И Маруф, словно лишенный разума глупец, снял кольцо со своего пальца и протянул его визирю со словами:

— Вот оно! В его сердолике живет друг мой — джинн Отец Счастья.

А визирь с горящими глазами взял кольцо и протер его сердолик, как объяснял Маруф.

И тут же из сердолика раздался голос:

— А вот и я! Приказывай, я подчиняюсь! Ты хочешь разрушить город, построить столицу или убить владыку?

И визирь ответил:

— О слуга кольца, я приказываю тебе схватить этого мерзкого царя-сводника и его подручного, зятя Маруфа, и бросить их в какую-нибудь безводную пустыню, чтобы они нашли там свою смерть от жажды и лишений!

И сразу же царь и Маруф были унесены, как пучок соломы, в совершенно ужасную пустыню жажды и голода, населенную лишь красной смертью.

И это все, что случилось с ними.

Что же касается визиря, то он поспешил созвать диван и доказал высокопоставленным лицам, эмирам и знати, что счастье подданных и спокойствие государства требовали, чтобы повелитель и зять его Маруф, наихудший из самозванцев и проходимцев, были отправлены в далекую ссылку, а он сам был назначен владыкой королевства Хотан. И он добавил:

— Кроме того, если вы не решитесь тотчас принять новый порядок вещей и признать меня своим законным правителем, я немедленно благодаря моей новой власти сделаю так, чтобы вы присоединились к вашему старому повелителю и его зятю-проходимцу в самом диком уголке пустыни, наполненной лишь жаждой и красной смертью.

И таким образом он заставил всех придворных присягнуть ему, несмотря на их вытянутые носы, и он назначил на разные должности тех, кого назначил, и уволил тех, кого уволил. После чего он послал сказать принцессе: «Приготовься принять меня, ибо я страстно тебя жажду».

И принцесса, которая, как и все прочие, узнала о произошедших переменах, ответила ему через евнуха: «Конечно! Я с радостью приму тебя, но сейчас у меня ежемесячная болезнь, которая естественна для женщин и молодых девушек. Но как только я очищусь от всякой нечистоты, я сразу же приму тебя». Но визирь приказал передать ей: «Я не хочу никаких отсрочек и не желаю знать ни месячного, ни ежегодного зла. И я немедленно хочу тебя увидеть». Тогда она ему ответила: «Хорошо. Приходи прямо сейчас».

И она оделась как можно лучше, украсила себя и надушилась. И когда по прошествии часа визирь отца ее вошел в ее комнату, она встретила его со счастливым и радостным видом и сказала ему:

— Какая честь для меня! И какая счастливая будет ночь!

И она посмотрела на него взглядом, который смог похитить сердце этого предателя. И когда он стал уговаривать ее раздеться, она начала это делать со множеством ужимок и проволочек. И вдруг, испустив крик ужаса, она отпрянула назад, закрыв лицо.

И удивленный визирь спросил ее:

— Что с тобой, о госпожа моя? И отчего этот крик ужаса и это внезапно скрытое лицо?

И она ответила, все более и более закутываясь в вуали свои:

— Как?! Разве тебе непонятно?!

И он ответил:

— Нет, клянусь Аллахом! В чем дело? Я ничего не понимаю!

Тогда она сказала:

— О, позор мне! О, бесчестье! Почему ты хочешь выставить меня обнаженной перед глазами этого иноземца, который тебя сопровождает?

И визирь, посмотрев направо и налево, ответил ей:

— Кто этот человек, сопровождающий меня? И где он?

Она же сказала:

— Он в сердолике кольца, которое у тебя на пальце!

И визирь ответил:

— Клянусь Аллахом! Это правда. Я и не подумал об этом. Но, йа ситти, он не сын Адама, он не человек. Он джинн, слуга кольца.

А принцесса в ужасе закричала еще громче, уткнувшись головой в подушки:

— Шайтан! О, горе мне! Я очень боюсь шайтанов! Ах! Пожалуйста, забери его! Мне страшно и стыдно!

И визирь, чтобы успокоить ее и наконец получить от нее то, что он хотел, снял кольцо со своего пальца и спрятал его под подушку.

А затем он подошел к принцессе, охваченный желанием. А она, позволив ему приблизиться, внезапно отшвырнула его таким сильным ударом в низ живота, что он повалился наземь, упал на спину и задрал ноги выше головы. И, не теряя ни секунды, она схватила кольцо, потерла сердолик и сказала джинну в ответ:

— Скорее схвати эту свинью и брось в темницу дворца! А затем без промедления отправляйся за отцом моим и мужем моим в пустыню, куда ты их доставил, и перенеси их сюда целыми, невредимыми и в добром здравии!

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Теперь без промедления отправляйся за отцом моим и мужем моим в пустыню, куда ты их доставил, и перенеси их сюда целыми, невредимыми и в добром здравии!

И тотчас же визирь был подхвачен, словно тряпка, и брошен в глубину дворцовой темницы. И по прошествии очень короткого времени царь и Маруф оказались в комнате принцессы, и царь был очень испуган, а Маруф только оправился от своего опьянения. И принцесса приняла их с невыразимой радостью и, увидев, что от быстрых перемещений они измучены голодом и жаждой, начала с того, что накормила и напоила их. А тем временем она рассказала им, что случилась и как она заперла предателя в темнице.

И царь воскликнул:

— Мы должны без промедления посадить его на кол и сжечь!

И Маруф сказал:

— Не возражаю! — Затем он повернулся к своей жене и сказал: — Однако, моя дорогая, сначала верни мне мое кольцо.

И принцесса ответила:

— Ах! Вот уж нет! Поскольку ты не смог его сохранить, отныне я буду хранить его, чтобы избавить тебя от риска снова его потерять.

И Маруф ответил:

— Ладно, это справедливо.

А потом по их приказу был сооружен эшафот напротив входа во дворец, и перед собравшимися визиря посадили на кол. И пока он на нем торчал, рядом разожгли огонь, и таким образом предатель умирал, постепенно поджариваясь.

И это все, что случилось с ним.

А царь разделил свою верховную власть с Маруфом и назначил его своим единственным преемником на престоле. Кольцо же теперь оставалось на пальце принцессы, которая, будучи более благоразумной и мудрой, чем муж ее, очень бережно хранила его. Маруф же находился на вершине счастья и удовольствия.

И вот однажды ночью, когда он только закончил свои обычные дела с принцессой и вернулся к себе в комнату, чтобы заснуть, внезапно из его постели вылезла ужасная старуха и угрожающе бросилась на него, подняв руку. И не успел Маруф взглянуть на нее, как по ее ужасной челюсти, длинным зубам и прочим уродствам он узнал в ней свою злосчастную жену Фатиму по прозвищу Коровья Лепешка. И не успел он сделать это ужасающее открытие, как уже получил одну за другой две громких оплеухи, от которых у него сломались еще два зуба.

А злосчастная закричала ему:

— Где ты пропадал, проклятый? И как ты посмел покинуть наш дом в Каире, не предупредив меня и не простившись со мною? Ах ты, сукин сын, теперь-то я тебя достану!

И Маруф, находясь на грани ужаса, быстро побежал в сторону покоев принцессы, теряя корону, что была на голове его, и волоча за собой царскую одежду с криками:

— Помогите! Ко мне, мой волшебный сердолик!

И он как сумасшедший вбежал к царевне и упал к ногам ее, потеряв сознание от волнения. И вскоре в комнату, где принцесса расточала свои заботы о Маруфе, обрызгивая его розовой водою, ворвалась страшная мегера, держа в руке колотушку, которую она притащила с собой из земли Египетской. И она закричала:

— Где он, этот негодяй, этот прелюбодейный сын?

А принцесса, увидав эту зловредную, успела быстро потереть сердолик и отдать нужный приказ слуге кольца — Отцу Счастья. И тут же ужасная Фатима, как будто ее схватили сорок рук, застыла на месте в своей угрожающей позе, которую она приняла при входе.

И Маруф, придя в себя и увидав свою бывшую жену в этой неподвижной позе, испустил крик ужаса и снова потерял сознание. И принцесса, которую Аллах наделил прозорливостью, поняла тогда, что застывшая перед ней в своем злобной бессилии была не кем иным, как ужасной мегерой Фатимой из Каира, первой женой Маруфа в те времена, когда он был сапожником. И, не желая подвергать Маруфа возможным действиям со стороны этой злосчастной, она снова потерла кольцо и отдала новый приказ обитателю сердолика. И тут же мегера была подхвачена и доставлена в сад, где оказалась прикованной, как дикий медведь, огромной железной цепью к высокому рожковому дереву. И она осталась там, и ей суждено было или изменить свой характер, или умереть.

И это все, что было с ней.

Что же касается Маруфа и жены его, принцессы, то они жили с тех пор долгие годы в совершенных наслаждениях до прибытия разлучницы друзей, разрушительницы счастья, строительницы гробниц — неизбежной смерти. Слава Вечно Живому, чье существование находится вне жизни и смерти, во владениях вечности!

И в ту же ночь Шахерезада, не чувствуя усталости и видя, что царь Шахрияр желает слушать ее, начала следующую историю о богатом молодом человеке и о люкарнах знаний.

ИСТОРИЯ О ЛЮКАРНАХ^[51] ЗНАНИЙ

ИСТОРИЯ О ЛЮКАРНАХ ЗНАНИЙ

О царь времен, говорят, что в городе Аль-Искандарии^[52] жил юноша, который после смерти отца своего стал владельцем огромного состояния и большого имущества, хозяином орошаемых земель и надежно построенных зданий. И этот отрок был рожден по благословению Небес, и он был наделен духом, обращенным на путь праведности. И он знал о заповедях священной книги, которые предписывают раздавать милостыню и рекомендуют быть щедрыми, но он колебался в выборе наилучшего средства делать добро. И, находясь в недоумении, он решил пойти и посоветоваться с почтенным шейхом, другом покойного отца своего. И он объяснил ему свои сомнения и колебания и попросил у него совета. И шейх думал с час. Затем, подняв голову, он сказал ему:

— О сын Абдеррахмана, — да наполнит Аллах покойного милостью Своей! — знай, что раздавать золото и серебро обеими руками нуждающимся — это, без сомнения, самый достойный поступок перед взором Всевышнего. Но такие действия, о дитя мое, по силам лишь первому среди богачей. И совсем необязательно обладать большой добродетелью, чтобы отдавать излишки того, что у тебя есть. Однако есть истинная щедрость, которая словно бы благоухает и доставляет удовольствие Владыке миров, и это, о дитя мое, щедрость духа, потому что тот, кто может распространять блага духа своего на существа, лишенные знаний, достойнее всех прочих. А чтобы распространять такие блага, нужно иметь хорошо развитый ум. И чтобы заполучить его, существует только один способ — читать сочинения высокообразованных людей и размышлять над ними. Итак, о сын друга моего Абдеррахмана, развивай ум свой и будь щедрым, следуя по пути развития духа! И это мой тебе совет. Уассалам!

И состоятельному отроку хотелось попросить шейха дать ему дальнейшие разъяснения. Но шейх больше нечего ему не сказал. Поэтому он решил не отказываться от этого совета, вознамерился применить его на практике и, поддавшись этому своему порыву, пошел на базар книготорговцев. И он собрал всех торговцев книгами, а у некоторых из них были рукописи, попавшие к ним из дворца книг, который христианские румы^[53] сожгли, когда Амр ибн аль-Ас^[54]вошел в Аль-Искандарию. И он приказал им принести все ценные книги, которые у них были, в его дом. И он платил им за них даже сверх их запросов, не торгуясь и без колебаний. Однако эти приобретения его не удовлетворили. И он послал гонцов в Каир, Дамаск, Багдад, Персию, Магриб, Индию и даже в страны румов, чтобы купить самые известные книги из этих разных стран, и он велел гонцам не экономить и не обращать внимания на их цену. И через некоторое время посланники вернулись один за другим с тюками, набитыми драгоценными рукописями. И юноша поместил их в должном порядке в шкафы под великолепным сводом, который он специально построил для этой цели и на фронтоне которого над главным входом большими золотыми и лазурными буквами были начертаны простые слова: «Собрание книг». И, проделав все это, юноша принялся за работу.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ НОЧЬ

она сказала:

И проделав все это, юноша принялся за работу. И он посвятил себя методичному, медленному и вдумчивому чтению книг своего чудесного собрания. И поскольку он был рожден по благословению Небес и его поступки были отмечены успехом и благом, он сохранял в своей счастливой памяти все, что читал и отмечал. Таким образом за весьма короткое время он достиг крайнего предела образованности и знаний, и его ум был обогащен дарами, более изобильными, чем все имущество, которое досталось ему по наследству. И тогда он мудро подумал о том, что настало время принести пользу окружающим за счет даров, обладателем которых он стал. И с этой целью он устроил под сводами своей библиотеки большой пир, на который он пригласил всех друзей своих, близких и дальних родственников, рабов своих, конюших и даже бедняков и нищих, обретавшихся у порога его дома. И когда они поели, выпили и поблагодарили Создателя, богатый юноша встал посреди круга своих гостей, которые ему внимали, и сказал им:

— О гости мои, сегодня вечером вместо певцов и музыкантов пусть образованность руководит нашим собранием! Ибо мудрец сказал: «Говори и черпай из своего ума то, что знаешь, чтобы ухо слушающего тебя наполнилось знаниями. Ибо обладающий знаниями обретает огромное благо. И Создатель дает мудрость тому, кто ее алчет, и ум был создан по Его воле, однако лишь небольшое количество сыновей человеческих обладают духовными дарами». Также Всевышний устами Своего благословенного пророка — да пребудет над ним мир и молитва! — сказал: «О правоверные! Подавайте милостыню из лучшего, что вы приобрели, потому что вы достигнете совершенства только тогда, когда раздадите милостыню из того, что вы больше всего цените, иначе вы будете походить на скалистые холмы, едва покрытые землей, ибо, едва ливень обрушится на них, остаются лишь голые камни. Такие люди не получат прибыли от дел своих. Но те, кто воистину великодушен и кто укрепляет души свои, подобны саду, посаженному на склоне холма, и, орошаемые обильными небесными дождями, они удваивают свои плоды. А если дождь не упадет на них, они возьмут влагу от росы, и они войдут в сады Эдема».

Поэтому давайте устремим наши взгляды в люкарны знаний и станем таким образом свидетелями чудесного шествия древних мудрецов. И пусть от этого шествия умы наши прояснятся и, освещенные, двинутся вперед по пути к совершенству! Аминь.

И все гости богатого юноши подняли при этом обе руки к лицам своим и ответили:

— Аминь.

Затем юноша сел посреди их безмолвного круга и сказал:

— О друзья мои, я не мог бы найти лучшего начала для распространения замечательных знаний, чем истории, которые я хочу представить вашему вниманию и из которых можно извлечь пользу, узнав о жизни наших предков, арабов песков, чьи великолепные поэты не умели ни читать, ни писать, и для которых божественное вдохновение было даром Небес, и которые без чернил, калямов и наставников сформировали арабский язык, на котором мы по преимуществу разговариваем и который Всевышний предпочел всем прочим, чтобы продиктовать на нем Свои слова Своему посланнику — да пребудут над ним мир, молитва и самые лучшие благословения! Аминь.

И гости снова ответили ему хором:

— Аминь.

И тогда юноша продолжил:

— Итак, вот история из тех древних героических времен, история среди тысячи ей подобных.

ИСТОРИЯ О ПОЭТЕ ДОРЕЙДЕ^[55], ЕГО ЩЕДРОЙ НАТУРЕ И ЕГО ЛЮБВИ К ЗНАМЕНИТОЙ ПОЭТЕССЕ ТУМАДИР АЛЬ-ХАНСЕ^[56]

Рассказывают, что однажды вождь Дорейд, сын Симмы, шейха племени Бани Джучи^[57], живший в древние времена^[58], доблестный наездник, а также признанный поэт, владелец многих шатров и красивых пастбищ, совершил набег на соперничающее с ним племя Бани Фирас, шейхом которого был Рабиа, самый бесстрашный воин пустыни.

И Дорейд был во главе отряда всадников, выбранных из лучших представителей своего племени. И когда он подошел к долине, расположенной на вражеской территории племени Бани Фирас, он увидел вдалеке, на противоположном конце долины, идущего пешком мужчину, который вел за собой верблюда, на котором сидела женщина. И Дорейд, быстро осмотрев свой конвой, повернулся к одному из всадников и сказал ему:

— Пришпорь коня своего и узнай, кто этот человек!

И всадник ускакал, и, достигнув пределов досягаемости своего голоса, крикнул мужчине:

— Стой, трус! Оставь мне женщину и спасай жизнь свою!

И он повторил свой призыв трижды. Но человек позволил ему подойти, а затем спокойно и умиротворенно, не торопясь обратился к женщине, которая сидела на верблюде, и речитативом пропел ей следующее:

После этого он ринулся на приблизившегося к нему всадника, вырвал у него копье и уложил им его замертво. После чего он подхватил под уздцы оставшуюся без хозяина лошадь и, поклонившись своей даме, запрыгнул в седло и двинулся вперед как ни в чем не бывало, невозмутимо и без всякой спешки.

В эту минуту Шахерезада заметила приближение утра и остановилась, не желая злоупотреблять полученным разрешением.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ НОЧЬ,

она продолжила:

Поклонившись своей даме, запрыгнул в седло и двинулся вперед как ни в чем не бывало, невозмутимо и без всякой спешки.

Не дождавшись возвращения посланника своего, Дорейд послал на разведку другого всадника. И тот, заметив на дороге безжизненный труп своего товарища, ринулся к путнику и прокричал ему издалека те же слова, что и первый посланник. Однако человек вел себя так, словно ничего не слышал. А второй всадник поскакал к нему, размахивая копьем. Тогда этот человек снова бросил уздечку верблюда госпоже своей и внезапно бросился на всадника, обратившись к нему с такими стихами:

И второй всадник был повержен, как и первый, и он упал с пробитой печенью наземь. И он испил чашу смерти одним глотком. А его победитель не торопясь продолжил свой путь.

И Дорейд, полный нетерпения и обеспокоенный судьбой двух своих всадников, направил третьего, дав ему те же указания. И разведчик прибыл на место и нашел двух своих товарищей безжизненно лежащими на земле. А потом он увидел незнакомца, который спокойно ехал, одной рукой держа узду верблюда, на котором сидела женщина, а другой беззаботно придерживая копье, волочившееся за ним по земле. И третий всадник крикнул путнику:

— Оставь ее, пес!

Но мужчина, даже не оглянувшись на нападавшего, сказал своей даме:

— Ступай, друг мой, к нашим ближайшим палаткам.

Затем он оказался перед своим противником и прокричал ему следующие строки:

И, сказав это, он ринулся на третьего всадника, сбил его с лошади при первом же наскоке и проткнул ему грудь копьем, которое от силы этого удара сломалось. Но Рабиа, — ибо это был именно всадник ущелий и оврагов, — зная, что он уже был рядом со своим племенем, даже не захотел нагибаться, чтобы поднять оружие врага. И он продолжил свой путь, не имея иного оружия, кроме сломанного древка копья своего.

А тем временем Дорейд, удивленный, что ни один из его всадников не вернулся, сам поехал выяснить, что же случилось. И он натолкнулся на распростертые на песке безжизненные тела своих товарищей, а потом он вдруг увидел, что у изгиба холма появился сам Рабиа, враг его, с его несуразным оружием. И Рабиа, со своей стороны, узнал Дорейда и в душе пожалел перед лицом такого противника о своей неосторожности, которую он совершил, не подхватив копье последнего нападавшего на него всадника. Однако, несмотря на это, он остался спокойно поджидать Дорейда, сидя в седле со сломанным деревянным древком в руке.

И Дорейд с первого же взгляда увидел, что Рабиа плохо вооружен, однако его благородная душа побудила его так обратиться к герою Фирасиду:

— О глава всадников племени Бани Фирас! Конечно, таких людей, как ты, не убивают. Однако мои люди, завоевавшие эту страну, захотят отомстить тебе за смерть своих собратьев, и, поскольку ты не вооружен, одинок и так молод, возьми мое копье. Что касается меня, то я возвращаюсь, чтобы попытаться отговорить своих товарищей преследовать тебя.

И Дорейд быстро поскакал к своим людям и сказал им:

— Тот всадник, защищая свою даму, убил трех наших людей и, кроме того, нацелил на меня свое сломанное копье. Он и вправду доблестный рыцарь, и нам следует воздержаться и не нападать на него.

И они повернули назад и, не совершая больше набегов, вернулись в родные края.

Прошли годы. И Рабиа умер, как умирают рыцари без страха и упрека, — в одном из кровавых столкновений с представителями племени Бани Джучи. И чтобы отомстить за него, отряд Фирасидов отправился в новый набег на племя Бани Джучи. И, внезапно ночью напав на их стан, они убили тех, кого убили, и взяли много пленных, и увели с собой женщин, и захватили много разного добра. И среди этих пленных был и сам Дорейд, сын Симмы, шейха Джучидов. И, оказавшись в стане победителей, он постарался скрыть свое имя и ранг свой и в результате был помещен под охрану вместе со всеми прочими пленниками. Но женщины племени Бани Фирас, пораженные его красотой, с кокетливым видом подошли к нему и медленно прошли рядом.

И вдруг одна из них воскликнула:

— Ради черной смерти!^[59] Какой доблестный удар был нанесен им, о дети Фирасидов! Вы знаете, кто это? — Все подошли еще ближе, посмотрели, и женщина сказала: — Это один из тех, кто уменьшил наши ряды!

^{Он остался спокойно поджидать Дорейда, сидя в седле со сломанным деревянным древком в руке.}

А другая женщина сказала:

— Конечно! Он храбрый человек! Это как раз тот самый, кто однажды в долине подарил Рабиа свое копье. — И она набросила на пленника свою тунику в знак защиты и добавила: — ДетиФирасидов, я беру этого пленника под свою защиту.

И тогда прочие поторопились спросить пленника, как его зовут, и он ответил:

— Я Дорейд бен-Симма. Но ты, о госпожа, кто ты?

И она ответила:

— Я Раита, дочь Гизля эль-Тиана. Я та, что ехала на верблюде, которого вел Рабиа. И Рабиа был моим мужем.

Затем она пошла, чтобы предстать перед всеми шатрами племени, и сказала воинам на своем языке:

— Дети Фирасидов, вы помните щедрость сына Симмы, когда он дал Рабиа свое копье с длинным и красивым древком? Воздадим же добром за добро и пусть каждому воздастся по делам его! Пусть же уста людей не наполняются презрением, когда они будут рассказывать о своем поведении по отношению к Дорейду! Надо разорвать его путы и, заплатив выкуп, вырвать его из рук того, кто взял его в плен. В противном случае вы бы совершили постыдный поступок, который до самой вашей смерти был бы ступенькой на пути сожаления и раскаяния.

И Фирасиды, услышав это, единодушно решили выкупить его у Мухаррика — всадника, который захватил Дорейда в плен. И Раита дала Дорейду свободу от имени и в память о своем покойном муже. И Дорейд вернулся к своему племени и больше никогда не вел войну против племени Бани Фирас.

Прошли годы. И Дорейд, состарившийся, но все еще наделенный поэтической душой, однажды проезжал неподалеку от стоянки племени Бану Сулайм. А в то время в этом племени жила Тумадир ас-Суламия, дочь Амра, известная по всей Аравии по прозвищу аль-Ханса^[60], и все восхищалась ее чудесным поэтическим талантом.

И прекрасная Суламия в тот момент, когда Дорейд проезжал мимо этого племени, была занята тем, что натирала смолой^[61] одного из верблюдов отца своего. А поскольку место было удаленным, стояла сильная жара и никого вокруг не было, Тумадир сняла свою одежду и работала почти полностью обнаженной. И Дорейд скрытно наблюдал за ней и любовался ею, а она даже не подозревала об этом. И, пораженный ее красотой, он тут же сочинил и прочел следующие строки:

А на следующий день благородный Дорейд в сопровождении знатных людей своего племени с большой торжественностью пришел к отцу Тумадир и стал умолять его выдать ее за него замуж. И старый Амр, не дожидаясь ее ответа, сказал благородному поэту: — Мой дорогой Дорейд, мы не отвергаем предложений такого уважаемого вождя, как ты, а он не отвергает своих желаний, однако я должен тебе сказать, что дочь моя Тумадир имеет собственные мысли и соображения.

Но тут Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Моя дочь Тумадир имеет собственные мысли и соображения. И это мысли и взгляды, которых у других женщин обычно нет. И я всегда предоставляю ей свободу действовать так, как ей заблагорассудится, потому что моя Ханса не такая, как другие женщины. Поэтому я поговорю с ней о тебе и представлю все в выгодном свете, обещаю тебе, но я не гарантирую, что она даст свое согласие, это должно быть ее собственным решением.

И Дорейд поблагодарил его за то, что он хотел сделать, и Амр вошел к своей дочери и сказал ей:

— О Ханса, доблестный всадник, благородный воин, вождь племени Бани Джучи, человек, почитаемый за его преклонный возраст и героизм, Дорейд, благородный Дорейд, сын Симмы, неповторимый, чьи воинственные оды и прекрасные стихи тебе знакомы, приходил в шатер мой, чтобы позвать тебя замуж. И это, дочь моя, союз, который делает нам честь. Однако я не хочу влиять на твое решение.

И Тумадир ответила:

— Отец, дай мне отсрочку в несколько дней, чтобы я могла все хорошенько обдумать.

И отец Тумадир вернулся к Дорейду и сказал ему:

— Моя дочь Ханса хочет немного подождать, прежде чем дать окончательный ответ. И я также надеюсь, что мы примем твое предложение. Возвращайся через несколько дней.

И Дорейд ответил:

— Хорошо, о отец героев.

И он удалился в предоставленный ему шатер.

А прекрасная Суламия, как только Дорейд ушел, послала одну из своих служанок по его следам, сказав ей: «Иди понаблюдай за Дорейдом и следуй за ним, когда он выйдет из шатра, чтобы удовлетворить свои нужды. И внимательно посмотри на струю, на ее силу, и на отметку, которую она оставит на песке. И таким образом мы будем судить, находится ли он еще в мужской силе.

И служанка повиновалась. И она следила внимательно и уже через непродолжительное время вернулась к хозяйке своей и сказала ей просто:

— Это старик.

И по окончании отсрочки, которую попросила Тумадир, Дорейд вернулся в шатер Амра, чтобы получить ответ. И Амр оставил ту часть шатра, которая была предназначена для мужчин, вошел к своей дочери и сказал ей:

— Наш гость ждет твоего решения, о моя Ханса.

И она ответила:

— Я все обдумала и решила не покидать свое племя, потому что я не хочу отказываться от возможности соединиться с одним из моих кузенов, молодым человеком, красивым, как большое и прекрасное копье, а не выйти замуж за такого старого Джучида, как этот Дорейд, с дряблым телом, который того гляди не сегодня завтра отдаст богу душу. Клянусь честью наших воинов! Я предпочитаю состариться девственницей, чем быть женой худосочного мужчины!

А Дорейд, который находился в соседнем шатре, услышал этот презрительный ответ, который его жестоко задел. Однако из гордости он ничем не проявил своих чувств и, простившись с отцом прекрасной Суламии, ушел в свое племя. Но за ее жестокий ответ он отомстил ей следующей сатирой:

Ты утверждаешь, дорогая, что Дорейд стар, слишком стар.

Но разве он говорил тебе, что родился вчера?

О Ханса, ты хочешь неуклюжего мужа,

который только и умеет, что пасти стада свои?

Тогда да сохранят тебя Бог, о дочь моя, от таких мужей, как я!

Я занимаюсь другим.

Ведь всем известно, кто я и как крепки мои руки.

Всем известно, что во времена великих потрясений

меня не сковывает ни медлительность,

ни спешка и что во всем я проявляю

рассудительность и мудрость.

Всем известно, что в моем племени

из уважения ко мне никто не задает мне вопросов

и что я защищаю сон своих подопечных

от любых треволнений.

Наконец, всем известно, что даже в голодные месяцы засухи,

когда кормилицы оставляют младенцев своих,

мои шатры полны еды и жизнь кипит в них.

Так будь же осторожна, не бери такого мужа, как я,

и не рожай от него детей!

Ты, о Ханса, желаешь иметь мужа?

Возьми неуклюжего верзилу, который только и умеет,

что пасти стада свои, потому что ты говоришь, дорогая,

что Дорейд стар, слишком стар.

Но разве он говорил тебе, что родился вчера?

И когда эти вирши распространились среди разных племен, Тумадир со всех сторон начали советовать взять в мужья Дорейда, человека со щедрой рукою и несравненными достоинствами, но она не отступила от своего решения.

Однако именно в это самое время в кровавой схватке с вражеским племенем муридов погиб брат Тумадир, доблестный всадник Моавиа. Он нашел свою смерть от руки Хашема, вождя муридов и отца прекрасной Асмы, некогда обиженной этим самым Моавиа. И смерть своего брата Тумадир оплакивала в такой похоронной песне с заунывным ритмом:

Плачьте, глаза, лейте неиссякаемые слезы! Увы!

Та, что проливает эти слезы,

оплакивает брата, которого потеряла.

Отныне между ними непроницаемая завеса — земля могилы.

О брат мой, ты ушел в воды, горечь которых нам не испить.

И ты вошел в них чистым, говоря: «Лучше умереть,

ибо жизнь лишь кружение шершней вокруг острия копья».

Мое сердце вспоминает тебя, сына отца моего и матери моей,

и я приклоняюсь к земле, как высокая трава,

и в страхе замолкаю.

Ты мертв, а еще недавно был щитом для наших племен

и главой нашего дома.

Зачем ты покинул нас?

Ты мертв, а еще недавно был маяком

и образцом для мужественных людей,

словно костер, зажженный на вершине горы.

Ты мертв, а еще недавно скакал на прекрасных кобылах

в блистательном наряде.

Доблестный герой тугой подпруги,

безбородый и прекрасный юноша,

ты уже был королем нашего племени.

О брат мой со щедрыми руками, тебя больше нет!

Ты в холодной могиле под грудой камней.

Скажи же своей кобыле Альве с прекрасной сбруей:

«Стони и плачь, броди одна, хозяина твоего больше нет!»

О сын Амра! Слава скакала рядом, когда ярость битвы

сталью своею достигала поножей твоих.

Окруженный вампирами, оседлавшими бесов,

в пламени битвы ты был рядом с товарищами.

Да, в час сражения ты презирал жизнь, и это презрение

достойно того, чтобы о нем помнили.

Сколько раз ты бросался на врагов,

ощетинившихся железными шлемами,

одетых в двойные кольчуги!

Ты был невозмутим среди ужасов,

мрачных и тягучих, как смола разразившейся бури.

Сильный и стройный, как копье, ты сиял своей юностью,

а когда в гуще битвы смерть

заливала кровью края плаща твоего,

вокруг твоей талии сверкал золотой браслет — защита твоя.

Сколько лошадей ты бросил на вражеские рати, о брат мой,

когда красный жернов сражения прокатывался

по храбрейшим из обоих лагерей!

Ты заставлял звенеть кольца

и пластины кольчуги скакуна своего —

и они прыгали и трепетали на его боках.

Ты приводил в движение копье свое —

и его острие метало молнии в поисках тел врагов,

чтобы пронзить их до самых чресл.

Ты был отважным тигром, который, вооруженный

зубами и когтями, бросался в горнило сражения.

Сколько бедных пленников, испуганных, словно антилопы,

первыми каплями дождя, счастливых, что остались

в живых, прошли пред войсками твоими!

Сколько красивых, бледнолицых,

обезумевших от страха и ужаса женщин ты спас,

в то время как кипела схватка!

От скольких несчастий ты их уберег,

ведь от ужасов битвы у беременных

могли бы случиться выкидыши!

О, сколько матерей, если бы не твоя сабля,

лишились бы сыновей своих!

О брат мой, какие чудесные песни пел ты во время битвы,

они будут жить среди нас вечно! Ах!

Да погаснут звезды со смертью щедрого сына Амра!

Пусть солнце лишится лучей своих —

ты был нашим солнцем и звездою нашей!

Теперь, когда тебя больше нет, о брат мой,

кто примет странника в доме своем,

когда с мрачного севера дуют свистящие ветры?

Ты кормил нас стадами своими

и защищал странников войсками своими,

а теперь твой прах покоится там, где вырыли могилу.

Теперь ты в скорбном доме смерти,

среди могил предков, над которыми пролетели дни и годы,

среди деревьев, и на могиле твоей ветви оливы.

О брат мой, прекрасное дитя Сулаймидов,

как мучительна эта потеря!

Она подавляет мою решимость и мужество.

Как лишенная дитя мать качает пустую колыбель,

чтобы утолить свою боль и нежность, —

так я страдаю от невозвратимой утраты, о брат мой!

Слезы мои по тебе никогда не иссякнут,

рыдания мои никогда не умолкнут.

Плачьте, глаза, лейте неиссякаемые слезы!

И как раз по случаю этого стихотворения поэт ан-Набига аз-Зубйани^[62] и другие поэты собрались на великой ярмарке Сук Оказ^[63] для ежегодного чтения своих стихов перед всеми племенами Аравии. И, оценивая заслуги Тумадир аль-Хансы, они единогласно провозгласили: «Она превосходит в поэзии мужчин и джиннов!»

И так Тумадир жила до тех пор, пока в Аравии не стали проповедовать благословенный ислам. И на восьмом году правления Мухаммеда — да пребудет на ним мир и молитва! — она пришла со своим сыном Аббасом, который тогда стал верховным вождем Сулаймидов, чтобы подчиниться пророку и облагодетельствовать себя исламом. И пророк относился к ней с честью и любил слушать, как она декламирует свои стихи, хотя поэтов он не ценил. И он поздравлял ее с поэтическим даром и заслуженной славой. Более того, он повторял вирши Тумадир, хотя и показывал при этом, что не чувствует размера и ритма стиха, ибо он порой искажал его ритм, переставляя отдельные слова в строке. И достопочтенный Абу Бакр^[64], который слышал это оскорбление метрической правильности, хотел однажды исправить расположение двух переставленных слов, но пророк — да пребудет на ним мир и молитва! — сказал ему:

— Какое это имеет значение? Это то же самое.

И Абу Бакр ответил:

— Конечно, о пророк Аллаха, ты полностью оправдываешь слова, которые Аллах ниспослал тебе в Своем Коране: «Мы не учили нашего пророка искусству поэзии, в этом нет необходимости. Учит Коран, это простое и понятное чтение». Аллах мудрее всех!

А затем молодой человек сказал своим слушателям:

— Вот еще одна замечательная черта жизни наших арабских отцов-основателей, говорящая об особенностях их склада ума.

ПОЭТ ФИНД И ДВЕ ЕГО ВОИНСТВЕННЫЕ ДОЧЕРИ — ОФАЙРА СОЛНЦЕ И ХОЗЕЙЛА ЛУНА

Рассказывают, что у поэта Финда, когда ему было сто лет и он был вождем племени Бани Зимман, которое было ветвью великого племени Бекридов и первым из племен Рабиа, были две юные дочери; старшую из них звали Офайра Солнце, а младшую — Хозейла Луна. И в то время племя Бекридов находилось в состоянии войны с многочисленными и могущественными Талабидами. А Финд, несмотря на свой преклонный возраст, считался достойным воином, потому что он был самым известным всадником своего племени, и он встал со своими соратниками во главе семидесяти всадников, чтобы присоединиться к общей военной кампании Бекридов. И две его юные дочери были в числе этих семидесяти.

И гонец, который был отправлен объявить общему собранию Бекридов о прибытии военного отряда племени Бани Зимман, сказал тем, к кому он был отправлен:

— Наше племя посылает вам отряд из тысячи воинов и еще семьдесят всадников.

И этим он хотел сказать, что один Финд стоил войска в тысячу человек. И затем, когда были собраны все военные отряды племен Бекридов, война разразилась с мощью урагана. И именно тогда произошла известная во всех воспоминаниях битва, которая была названа Днем срезания вихров из-за великого унижения, которое победившие Бекриды причинили своим пленникам, отрезав им волосы перед отправкой к своим собратьям Талабидам, дабы продемонстрировать их поражение. И именно в этой запомнившейся многим битве отличились две дочери Финда, яростные фурии, героини того дня.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Отличились в этой запомнившейся многим битве две дочери Финда, яростные фурии, героини того дня. В разгар битвы, когда успех казался шатким, две молодые девушки внезапно спрыгнули с лошадей, разделись в мгновение ока и, отбросив одежду и кольчуги, обнаженные, бросились вперед на врагов, и одна оказалась в середине правого крыла армии Бекридов, а другая — в середине ее левого крыла. И они, дрожащие от ярости, обнаженные, лишь с зеленой боевой раскраской на головах, во время рукопашной схватки выкрикивали во весь голос каждая свою импровизированную военную песню в тяжелом ритме тетрахорда^[65].

Вот первая военная песня Офайры Солнце:

А вот военная песня, которую выкрикивала с гневом Хозейла Луна, чтобы поднять дух тех, кто окружал флаг племени Бани Зимман вместе с ее отцом Финдом, который подрезал сухожилия своему верблюду, чтобы отрезать себе путь к отступлению:

При звуках этих песен отваги и смерти, энтузиазм вновь вскипел в сердцах Бекридов, их ярость удвоилась, и решающая и окончательная победа осталась за ними.

Вот как сражались наши отцы-основатели и вот каковы были их дочери! Да не будет огонь геенны по отношению к ним слишком жесток!

А затем молодой человек сказал своим восторженным слушателям:

— Теперь же послушайте о любовном приключении принцессы Фатимы и поэта Муракиша, они тоже жили в стародавние времена.

ЛЮБОВНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ПРИНЦЕССЫ ФАТИМЫ И ПОЭТА МУРАКИША

Говорят, что у Немана, царя Хиры^[66], в Ираке, была дочь по имени Фатима, которая была столь же красивой, сколь и пылкой. И царь Неман, знавший о таком характере молодой принцессы, принял все меры предосторожности, чтобы не допустить позора или бедствия для своего рода, и он запер ее в далеком дворце. И из уважения к своей дочери, а также из благоразумия он позаботился, чтобы днем и ночью вокруг этого дворца дежурила вооруженная охрана. И никто не имел права войти в это убежище, кроме служанки принцессы, охранявшей добродетель Фатимы. И помимо всех этих мер предосторожности, каждый вечер с наступлением темноты вокруг дворца протаскивали по песку большие шкуры, дабы выровнять песчаную поверхность земли, на которой могли остаться отпечатки следов молодой девушки, а также чтобы на следующий день узнать, не оставил ли там свои следы какой-нибудь бродяга, пробравшийся к замку в поисках приключений.

И прекрасная пленница каждый день поднималась на вершину своей крепости, коей для нее был этот замок, смотрела оттуда на прохожих вдалеке и вздыхала. И однажды она увидела, как ее молодая служанка, которую звали Бинт-Иджлан, разговаривала с красивым молодым человеком. И в конце концов принцесса выведала от молодой девушки, что этот молодой человек, в которого служанка была влюблена, был известным поэтом Муракишем и что она уже много раз наслаждалась его любовью. А служанка, будучи и сама красавицей, восхваляла ей достоинства своего возлюбленного и великолепные волосы этого поэта, причем в таких возвышенных выражениях, что пылкая Фатима, в свою очередь, страстно возжелала увидеть его и насладиться им. Но прежде всего, будучи утонченной и взыскательной принцессой, она захотела выяснить, обладает ли красавец поэт должным врожденным благородством. И, выказывая такую разборчивость, она показывала благородство своего происхождения, которым, безусловно, обладала и которым выгодно отличалась от своей менее благородной, а потому менее щепетильной и менее требовательной предшественницы.

И для достижения своей цели принцесса-затворница решила устроить для поэта испытание, поэтому, когда она в следующий раз заговорила с молодой девушкой о поэте, она в конце беседы сказала ей:

— Послушай! Когда завтра ты будешь с этим молодым человеком, дай ему деревянную зубочистку из ароматной древесины и курильницу, в которую ты бросишь благовония. А после попроси его встать над курильницей, чтобы он мог пропитаться ее ароматом. И если он воспользуется зубочисткой, не отрезав и немного не покусав ее кончик, или если он вообще откажется взять ее, он обычный человек, без всякой деликатности. А если он встанет над курильницей или вообще откажется от нее, он ничего из себя не представляет. И каким бы великим поэтом он ни был, этот человек, не обладающий хорошими манерами, недостоин принцессы.

И на следующий же день молодая служанка, отправившись на поиски своего возлюбленного, не преминула его испытать. Поставив зажженную курильницу посреди комнаты и бросив в нее благовония, она сказала молодому человеку:

— Подойди поближе, чтобы надушиться!

Но поэт не стал беспокоиться и ответил:

— Поднеси ее сама ко мне поближе!

И когда молодая служанка сделала это, поэт не стал вставать над курильницей, а довольствовался тем, что окурил ею только свою бороду и шевелюру. После этого он взял зубочистку, подаренную ему его возлюбленной, отрезал и выбросил ее кончик, размочалил ее, превратив в гибкую маленькую щеточку, и протер ею свои зубы и десны.

Вот что случилось между ним и молодой служанкой.

А когда та вернулась в охраняемый дворец, то рассказала своей требовательной госпоже о результатах испытания.

И Фатима немедленно приказала:

— Приведи ко мне этого благородного араба! И побыстрее!

Однако ее охранники были суровы и не допускали никаких поблажек. И каждое утро соглядатаи царя Немана, отца принцессы, проходили вокруг замка, чтобы посмотреть на свежие следы, отпечатавшиеся на песке. И они всегда говорили своему повелителю:

— О царь времен, сегодня утром мы заметили отпечатки только маленьких ступней молодой Бинт-Иджлан.

Так что же придумала сообразительная помощница принцессы, чтобы познакомить ее с поэтом, не выдав его страже?

А вот что. В одну из ночей, назначенных ее хозяйкой, она пришла с молодым человеком к замку и, недолго думая, взвалила его к себе на спину, надежно закрепив его там с помощью накидки, концы которой она завязала у себя на животе. И таким образом она доставила, не опасаясь выдать себя, соблазнителя к принцессе.

И поэт провел с неистовой царской дочерью благословенную ночь, ночь белизны, сладости и страсти. И он исчез еще до рассвета точно так же, как и появился, а именно на спине молодой служанки.

А что же произошло утром?

Царские соглядатаи, как и каждое утро, пошли осмотреть следы, оставленные на песке. А затем они пришли к царю, отцу принцессы, и сказали ему:

— О господин наш, сегодня утром мы видели только следы маленьких ног Бинт-Иджлан. Однако эта молодая девушка, должно быть, изрядно потолстела в замке, поскольку отпечатки ее ног стали глубже проникать в песок.

И так продолжалось некоторое время; двое молодых людей любили друг друга, и каждый раз юноша прибывал на спине служанки, а соглядатаи говорили о том, что она потолстела. И не было бы никаких причин для прекращения такого положения вещей, если бы поэт собственными руками не разрушил свое счастье.

У прекрасного Муракиша был любимый друг, которому он никогда ни в чем не отказывал. И когда он сообщил ему о своем необычном приключении, этот юный друг стал уговаривать доставить его таким же образом к принцессе Фатиме, а он благодаря темноте ночи и сходству по размерам и манерам притворится самим Муракишем. И Муракиш позволил себе уступить мольбам юноши и пообещал исполнить его желание. И когда наступила ночь, юный друг занял его место на спине служанки и был доставлен к принцессе.

И в темноте ночи началось то, что должно было начаться. Но, несмотря на темень, внимательная Фатима сразу же поняла подмену, заметив мягкость там, где была твердость, и теплоту, где ранее горел огонь, и бедность там, где было изобилие. И, быстро соскочив с ложа, она пренебрежительно оттолкнула злоумышленника, и его подобрала служанка, которая вынесла его из замка своим обычным способом.

Дойдя до этого места в своем рассказе, Шахерезада заметила приближение утра и умолкла, не желая по своей скромности злоупотреблять разрешением царя.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ НОЧЬ,

она продолжила:

Пренебрежительно оттолкнула злоумышленника, и его подобрала служанка, которая вынесла его из замка своим обычным способом.

И с тех пор царская дочь отвергла поэта, ведь она не могла простить ему подмену. И чтобы избавиться от боли и сожалений, он сочинил следующую касыду^[67]:

Поэт Муракиш был одним из тех, кто умер от любви.

И, рассказав эту историю, молодой человек сказал своим слушателям:

— Прежде чем мы доберемся до исламских времен, послушайте еще этот рассказ о царе киндитов^[68] и его жене Хинде.

И он поведал следующее:

МЕСТЬ ЦАРЯ ХУДЖРА

Из преданий древних отцов нам стало известно, что царь Худжр, вождь племен киндитов и отец Имру аль-Кайса^[69], величайшего поэта древности, был человеком среди арабов, которого больше всего боялись за его свирепость и бесстрашное безрассудство. И он был так суров даже с членами своей семьи, что его сыну, принцу Имру аль-Кайсу, пришлось бежать из шатров отца, чтобы дать волю своему поэтическому гению, потому что царь Худжр считал, что публично называться поэтом было бы для его сына пренебрежением к его знатности и высокому положению.

И однажды, когда царь Худжр находился далеко от своих земель, участвуя в военной экспедиции против враждебного племени Бани Асад, случилось так, что кодайды, его давнишние враги, внезапно вторглись под командованием Зийада на его земли. Они совершили этот набег, захватив значительную добычу, огромные запасы сушеных фиников, множество лошадей, верблюдов и крупного рогатого скота, а также множество женщин и девочек-киндиток. И среди пленниц Зийада была самая любимая жена царя Худжра, прекрасная Хинда, жемчужина его племени.

И как только известие об этом событии дошло до царя Худжра, он поспешил вернуться назад со всеми своими воинами и направился к тому месту, где думал встретить своего врага Зийада, похитителя киндиток. И, довольно быстро добравшись до лагеря кодайдов, он встал от него на некотором расстоянии и немедленно послал двух проверенных разведчиков, Сали и Садуса, чтобы они обследовали место и собрали как можно больше сведений о войсках Зийада.

И этим разведчикам удалось незаметно пробраться в лагерь. И они собрали ценные данные о численности врага и расположении лагеря. И после нескольких часов, потраченных на осмотр всего, что должно было быть осмотрено, Сали сказал своему товарищу Садусу:

— Все, что мы только что видели, кажется мне достаточным для того, чтобы рассказать царю о Зийаде и его войске. И я немедленно сообщу Худжру обо всем, чему мы стали свидетелями.

Однако Садус ответил:

— А я не уйду, потому что мне еще нужно разузнать кое-какие детали.

И он остался в лагере кодайдов.

Когда настала ночь, люди Зийада пришли, чтобы присмотреть за шатром вождя своего, и расположились вокруг него группами. И Садус, разведчик Худжра, опасаясь быть обнаруженным, смело хлопнул рукою по плечу одного из охранников, который сидел на земле, как и другие, и повелительно обратился к нему:

— Кто ты?

И охранник ответил:

— Я сын такого-то.

И Садус сказал ему ясным и твердым голосом:

— Это хорошо.

А затем он подошел и сел рядом с палаткой вождя Зийада, и никто не подумал его побеспокоить. И вскоре он услышал разговор внутри палатки. Это был голос самого Зийада, который, встав рядом со своей прекрасной пленницей Хиндой, целовал ее и заигрывал с нею. И среди прочего Садус услышал следующий диалог.

Голос Зийада сказал:

— Как ты думаешь, Хинда, что бы сделал твой муж Худжр, если бы знал, что прямо сейчас я нахожусь с тобою бок о бок?

И Хинда ответила:

— Он бы покарал тебя смертью! И он обязательно побежит по твоему следу, как волк, и остановится лишь перед твоими палатками, кипящий от гнева и ярости, жаждущий мести, и рот его будет полон пены, как у верблюда, который ест горькие травы.

И Зийад, услышав эти слова Хинды, был охвачен ревностью и, ударив свою пленницу, сказал ей:

— Я понимаю тебя. Худжр — это дикий зверь, тебе он нравится, ты его любишь, и ты хочешь унизить меня.

Но Хинда резко воскликнула:

— Клянусь аль-Лат, аль-Уззой и Манат^[70], нет мужчины, которого бы я ненавидела больше, чем мужа своего Худжра. И раз уж ты меня спрашиваешь, к чему мне скрывать от тебя мысли свои? По правде говоря, я никогда не видела человека более бдительного и осмотрительного, чем Худжр, независимо от того, спит он или бодрствует.

И Зийад спросил ее:

— Как это? Объясни.

И Хинда сказала:

— Слушай же. Когда Худжр спит, он держит один глаз закрытым, а другой открытым, и половина его существа всегда начеку. И это именно так, ведь однажды ночью, когда он спал рядом со мной, а я наблюдала за его сном, из-под циновки внезапно появилась черная змея и поползла прямо к его лицу. И Худжр во сне инстинктивно отвернулся. А змея проскользнула по руке к его раскрытой ладони. И Худжр немедленно сжал ее. Затем смущенная змея двинулась к его вытянутой ноге. Но Худжр, все еще спавший, согнул ногу и подтянул ее. И сбитая с толку змея, не знавшая, куда ползти, решила покуситься на миску с молоком, которую Худжр советовал мне всегда ставить возле его кровати. И, оказавшись у миски, змея начала пить молоко, но затем ее стошнило прямо в миску. И я при этом зрелище подумала, радуясь в душе своей: «Какая неожиданная удача! Когда Худжр проснется, он выпьет это отравленное молоко и мгновенно умрет, и тогда я избавлюсь от этого волка». И, испытывая жажду и прося молока, Худжр проснулся через некоторое время. Он взял миску из моих рук, но сначала решил понюхать ее содержимое. И вот его рука дрогнула, а миска упала и перевернулась. И таким образом он был спасен. И так он поступает всегда, при в любых обстоятельствах. Он обо всем думает, все планирует, и его никогда невозможно застигнуть врасплох.

И разведчик Садус, услыхав эти слова, больше уже не услышал ничего из того, что говорилось между Зийадом и Хиндой, кроме звука их поцелуев и вздохов, поэтому он медленно встал и ушел из лагеря. И, оказавшись за его пределами, он быстро двинулся вперед и уже до рассвета оказался рядом со своим господином Худжром, которому он рассказал все, что видел и слышал. И он закончил свой отчет, сказав:

— Когда я оставил их, Зийад положил голову к Хинде на колени, и он заигрывал со своей пленницей, которая с удовольствием отвечала ему.

И при этих словах Худжр издал перекатывавшийся в его груди рык и, вскочив на ноги…

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

При этих словах Худжр издал перекатывавшийся в его груди рык и, вскочив на ноги, приказал немедленно атаковать лагерь Зийада. И все отряды киндитов двинулись вперед и быстро пришли в лагерь Зийада, где началась яростная схватка. И воины Зийада вскоре были повержены и обратились в бегство, а их лагерь, взятый штурмом, был разграблен и сожжен. И многие были убиты, и все, кто остались в живых, были рассеяны ветром ярости.

Что же касается Зийада, то Худжр его заметил в толпе, когда тот пытался остановить бегущих. И Худжр, ревя и рыча, взвился над ним, как хищная птица, а потом схватил и вскинул на коня своего. И он поднял Зийада в воздух, на мгновение удержав его в сильных руках своих, а затем ударил его оземь, сокрушив его кости. И он отрезал ему голову и привязал к хвосту своей лошади.

И, удовлетворив свою месть по отношению к Зийаду, он направился к Хинде. И он привязал ее к двум коням, которых стал нахлестывать, заставляя идти в противоположные стороны. И пока кони таким образом разрывали ее на куски, он кричал ей:

— Умри, о женщина, ты была так сладкоречива, но у тебя были такие горькие тайные мысли!

И, рассказав об этой дикой мести, молодой человек сказал своим слушателям:

— Поскольку мы все еще находимся в этом благословенном доисламском веке, послушайте историю, которую нам рассказывает о манерах арабских женщин того времени любимая жена пророка, — да пребудет над ним молитва и мир! — мать правоверных Аиша^[71], самая красивая и высокочтимая женщина ислама, женщина ума, страсти, нежности и храбрости, чья блистательная речь обладала энергией сильного молодого человека и чей красноречивый язык имел здоровую и свежую красоту юной девственницы.

МУЖЬЯ, ОЦЕНИВАЕМЫЕ СВОИМИ ЖЕНАМИ

Однажды в моем доме собирались несколько знатных йеменских женщин. И они клятвенно договорились между собой рассказать друг другу, ничего не скрывая, всю правду о своих мужьях, какие они есть, хорошие или плохие.

И первая женщина, взявшая слово, сказала:

— Что сказать о моем муже? Он уродлив, неприступен и напоминает мясо старого верблюда, сидящего на вершине труднодоступной горы. И при этом он такой худой и такой высохший, что в его костях, наверное, уже не найдешь ни капли костного мозга. Это изношенный коврик.

А вторая йеменская женщина сказала:

— А мой… Я вообще не хочу о нем говорить, потому даже разговоры о нем меня раздражают. Несговорчивое животное! Если я ему возражаю, он сразу грозит отвергнуть меня, а если я промолчу, он меня подначивает и держит словно бы на острие копья.

А третья сказала:

— А мой очаровательный муженек, если он ест, то до дна горшка, если пьет, то до последней капли, если садится, то тут же встает, а если собирается убить какое-нибудь животное, чтобы накормить меня, то он всегда убивает самых сухих и изможденных. В остальном он меньше, чем ничего, и он не станет даже скользить по мне рукой, чтобы узнать, как там у меня дела.

А четвертая сказала:

— Сын моего дяди недалек от этого. День и ночь он тяжесть на моих глазах и на моем сердце. Сосуд пороков, расточительности и безумия, он может ударить по голове или, подскочив, ткнуть в живот, может наброситься и избить, он причиняет боль. Это опасный волк, чтоб он сдох!

А пятая сказала:

— О! А мой муж добр и прекрасен, как чудная ночь в Тихаме^[72]; он щедр, как дождь из облаков, и его уважают и боятся все наши воины. У него походка величественного и сильного льва. Он велик и щедр, его очаг открыт для всех, и он всегда полон изобилия. Род его высок и величествен. Он всегда трезв и сохраняет голод для ночи пиршества. Он бдителен, он никогда не спит ночью, когда угрожает опасность. Он гостеприимен, он поставил свой дом поближе к площади, чтобы первым приветствовать путешественников. О! Как он высок и красив! И как он мил! У него мягкая кожа, а его волосы словно кроличий мех, который восхитительно тебя щекочет. А запах его дыхания — сладкий аромат зарнаба^[73]. И при всей его силе и мощи, я делаю с ним все что захочу.

Наконец, шестая йеменская женщина мягко улыбнулась и сказала, в свою очередь:

— А мой муж — Малик Абу Зар, великолепный Абу Зар, известный всем нашим племенам. Он взял меня из бедной семьи, когда я еще была отроковицей и жила в тесноте и убожестве, и он привел меня в свой красивый шатер и украсил мои уши драгоценными подвесками, грудь — красивыми украшениями, руки и щиколотки — великолепными браслетами. Он почтил меня как свою жену и ввел в дом, где беспрерывно звучат теорбы, где прекрасные копья сверкают своими наконечниками на отполированных древках, где ржут кобылы и кричат верблюды, собирающиеся в огромных парках, где слышен шум спешащих по делам людей и различные звуки, несущиеся от двадцати стад. С ним я говорю как хочу, и он никогда не бранит и не винит меня. Если я иду спать, он никогда не оставит меня в одиночестве, если я хочу подремать, он позволяет мне еще поспать. И он удобрил мое чрево и подарил мне ребенка, и это такой чудесный мальчуган! Он так мил, так хорошо воспитан, так очарователен, что когда ходит, покачиваясь, на своих пухлых ножках со складочками, то он лишает рассудка всех, кто на него смотрит! И еще у меня есть дочь, которую мне подарил Абу Зар! Она такая милашка, эта восхитительная дочь Абу Зара! Это жемчужина нашего племени. Она в меру пухленькая, на ней отлично сидит ее наряд, туго облегающий ее тело. У нее плоский живот, тонкая талия и пышные бедра. Руки ее изящны и щедры, у нее большие, широко открытые глаза с темной радужкой и черными зрачками, брови ее тонкие и плавно изогнут, нос слегка выгнут, как острие дорогой сабли, рот красивый и правильно очерченный. Она умеет откровенно и искрометно веселиться, речь ее освежает, как тень, ее дыхание мягче шелка и ароматнее мускуса, уносящего душу! Йа Аллах, храни меня, Абу Зара, сына Абу Зара и дочь Абу Зара! Да сохранит Аллах их для моей нежности и моей радости!

И после того как шестая йеменская женщина сказала так, я поблагодарила их всех за то, что они доставили мне удовольствие их слушать их, и, в свою очередь, сказала:

— О сестры мои, да сохранит Всевышний благословенного пророка! Он мне дороже крови отца моего и матери моей!

Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и, преисполненная скромности, не проговорила больше ни слова.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И Аиша, в свою очередь, сказала:

— О сестры мои, да сохранит Всевышний благословенного пророка! Он мне дороже крови отца моего и матери моей! Но рот мой, конечно, недостаточно чист, чтобы петь ему дифирамбы. Вот почему я ограничусь повторением вам только того, что он однажды сказал мне о нас,женщинах, которые в геенне собирают многочисленные угли, которые пожирает красный огонь.

Однажды, когда я просила его дать мне совет, как обрести путь в рай, он сказал мне:

— О Аиша, моя дорогая Аиша, пусть жены мусульман следят за собой, проявляют терпение в печали и благодарность — в благополучии, рожают мужьям своим много детей, окружают их добротой и заботой, и пусть они никогда не пренебрегают благословениями Аллаха, данными через них. Ибо, о моя возлюбленная Аиша, возмездие изгоняет по своей милости женщину, которая пренебрегает щедротами Его. Ту женщину, о Аиша, что, устремив на мужа наглые взгляды, скажет ему в глаза или за его спиной: «Как безобразно лицо твое! Какой ты ужасный, какой ты уродливый!» — Аллах скрутит, сделает кривоглазой, удлинит и деформирует тело ее, сделает ее мерзкой, отвратительной, дряблой, скрюченной, морщинистой, обвисшей, болтающейся плотью.

^{Он взял меня из бедной семьи, когда я еще была отроковицей и жила в тесноте и убожестве, и он привел меня в свой красивый шатер.}

Женщине, которая в супружеской постели или где-либо еще будет враждебна к мужу своему, или станет раздражать его грубыми словами, или перечить ему, Всевышний в Судный день вытянет язык и нарежет его на грязные ремни длиной в семьдесят локтей, и они, обвиваясь вокруг шеи виноватой, будут натирать ее до багрового мяса. Но, о Аиша, женщина добродетели, которая никогда не нарушает покой мужа своего, которая никогда не проводит ночь вне дома, не получив на это разрешения, которая не рядится в красивую одежду и драгоценные покровы, которая обходится без драгоценных колец на руках и ногах, которая никогда не стремится привлечь к себе внимание правоверных, прекрасна своей природной красотою, вложенной в нее Создателем, она нежна в своих словах и богата делами, она добра, внимательна и терпелива к своему мужу, она нежна и полна любви к детям своим, она прекрасно разбирается в кулинарии и добра ко всем созданиям Аллаха. О! Такая женщина, моя дорогая Аиша, войдет в рай с пророками и избранными Создателя!

И, тронутая этими словами, я воскликнула:

— О пророк Аллаха, ты мне дороже крови отца моего и матери моей!

— А теперь, когда мы прибыли в благословенные времена ислама, — продолжил молодой человек, — послушайте несколько эпизодов из жизни халифа Умара ибн аль-Хаттаба^[74], — да одарит его Аллах милостями Своими! — который был самым чистым и суровым человеком тех чистых и суровых времен, и самым справедливым эмиром из всех эмиров правоверных.

УМАР РАЗДЕЛИТЕЛЬ

Говорят, что эмира правоверных Умара ибн аль-Хаттаба, который был праведным халифом и самым самоотверженным человеком в исламе, прозвали аль-Фарук^[75], что означает Разделитель, потому что он имел привычку рассекать пополам ударом сабли любого человека, отказавшегося подчиниться приговору, вынесенному ему пророком, — да пребудет над ним мир и молитва!

А его простота и бескорыстие были таковы, что однажды, сделавшись хозяином сокровищ царей Йемена, он раздал всю добычу мусульманам. И каждому в свой черед достался кусок полосатой ткани из Йемена. И Умар получил свою долю, как и самый последний из воинов его. И у него была новая одежда, сшитая из полосатого полотна из Йемена, и, одетый таким образом, он взошел на кафедру Медины и воззвал к мусульманам о новом походе против неверных. Но вот один из собравшихся встал и прервал его речь, сказав ему: — Мы не станем слушаться тебя!

И Умар спросил его:

— Почему?

И человек ответил:

— Потому что, когда вы делили на равные части полосатые ткани из Йемена, каждый из мусульман получил по одному куску, и ты сам тоже получил один. Однако этого куска явно было недостаточно, чтобы сделать из него длинную одежду, какую мы видим на тебе сегодня. Если бы ты не взял без нашего ведома большую долю, чем та, которую ты дал нам, у тебя не оказалось бы этого платья, тем более что ты человек довольно крупный.

Тогда Умар повернулся к своему сыну Абдаллаху и сказал ему:

— О Абдаллах, ответь этому человеку, потому что его замечание правильное.

И Абдаллах встал и сказал:

— О мусульмане, знайте, что, когда эмир правоверных Умар хотел сшить одежду из полосатой ткани, ее оказалось недостаточно. И поскольку у него не было подходящей одежды, чтобы надеть в этот день, я дал ему часть своей полосатой ткани, чтобы завершить его наряд. — И, сказав это, он сел.

Тогда человек, который обращался к Умару, сказал:

— Слава Аллаху! Теперь мы будем слушаться тебя, о Умар!

А в другой раз Умар, после того как завоевал Сирию, Месопотамию, Египет, Персию и все страны румов, основал Басру и Куфу в Ираке, вернулся в Медину облаченный в такую поношенную одежду, что казалось, она была сшита из дюжины лоскутов, весь день простоял на ступенях, ведущих к мечети, выслушивая жалобы последнего из своих подданных и воздавая с равной справедливостью и эмиру, и последнему погонщику верблюдов.

В то время кесарь Ираклий^[76], правивший румами Константинии, прислал к нему посла, которому было дано тайное поручение оценить собственными глазами средства, силы и действия эмира арабов. Поэтому, когда посол вошел в Медину, он спросил у жителей города:

— Где ваш кесарь?

И ему ответили:

— У нас нет кесаря, у нас есть эмир! И это эмир правоверных, халиф Аллаха, Умар ибн аль-Хаттаб!

Посол же спросил:

— И где же он? Отведите меня к нему!

И ему ответили:

— Он вершит суд, а может, и отдыхает.

И ему показали дорогу к мечети.

И посол кесаря Ираклия пришел в мечеть и увидел Умара спящим под полуденным солнцем на раскаленных ступенях мечети. И его голова лежала прямо на камнях, и пот стекал по его лбу, образуя большую лужу вокруг головы его.

При этом зрелище страх охватил сердце посла кесаря, и он не мог не воскликнуть:

— Вот, этот нищий — тот, перед кем склоняют головы все цари земли и кто хозяин крупнейшей империи своего времени!

И он долго стоял так, в страхе, и говорил себе: «Когда народом правит такой человек, все должны одеваться в траурные одежды».

А во время завоевания Персии среди других чудесных предметов, взятых из дворца царя Йездегерда^[77] в Истахре^[78], был ковер длиной и шириной в шестьдесят локтей, который представлял собой клумбу, каждый цветок которой был сделан из драгоценного камня, стоящего на золотом стебельке. И глава мусульманской армии Саад ибн Абу Ваккас^[79], хотя и не очень хорошо разбирался в рыночной стоимости драгоценных предметов, тем не менее понимал, сколько может стоить такое чудо, и он достал его из разграбленного царского дворца, чтобы подарить Умару.

Однако суровый халиф, — да покроет его Аллах милостью Своей! — который уже во время завоевания Йемена не хотел брать из трофеев завоеванной им страны больше куска грубого полосатого полотна, чтобы сшить себе платье, не хотел, принимая такой подарок, поощрять роскошь, которой он опасался для своего народа. И он сразу же разрезал этот драгоценный ковер на столько частей, сколько в то время было мусульманских лидеров в Медине. А сам он не принял участия в этом дележе. А ценность этого богатого ковра, пусть даже и разделенного на части, была такова, что Али^[80] — да пребудет над ним особая милость Его! — смог продать сирийским купцам клочок, который ему достался, за двадцать тысяч драхм.

А во время вторжения в Персию сатрап^[81] Хармозан, который мужественно сопротивлялся мусульманским воинам, в конечном счете согласился сдаться, полагаясь на халифа и доверив ему судьбу свою. А поскольку Умар был в это время в Медине, Хармозана доставили в этот город под охраной конвоя, которым командовали два эмира, самые храбрые среди правоверных. И когда они прибыли в Медину, эти два эмира, желая подчеркнуть в глазах Умара важность и ранг своего персидского пленника, заставили его надеть расшитую золотом мантию и высокую сверкающую тиару, которую обычно носили сатрапы в Персии. И, украшенный таким образом знаками своего достоинства, персидский правитель был доставлен к ступеням мечети, где халиф восседал на старой циновке в тени портика. И, предупрежденный бродившими в народе слухами о прибытии важной персоны, Умар поднял глаза и увидел перед собою сатрапа, одетого со всей пышностью, свойственной дворцам персидских царей. И со своей стороны, Хармозан увидел Умара, но он отказался узнать в нем халифа, хозяина новой империи, ведь это был араб в заплатанной одежде, который в одиночестве сидел на старой циновке во дворе мечети.

Но вскоре Умар, узнав в этом пленнике одного из тех гордых сатрапов, которые так долго заставляли дрожать самые гордые племена Аравии, воскликнул:

— Хвала Аллаху, Который воздвиг благословенный ислам, чтобы смирить вас и вам подобных! — И он приказал снять с перса золотые одежды и накрыть его грубой тканью жителей пустынь, затем он сказал ему: — Теперь, когда ты одет по своему достоинству, чувствуешь ли ты руку Господа, Которому и принадлежит все величие?

И Хармозан ответил:

— Конечно, я узнаю ее без труда. И свидетельствую обо всех наших прошлых победах и всей нашей славе, когда боги не вмешивались. Но Господь, о Котором ты говоришь, должно быть, сражался за вас, поскольку вы, в свою очередь, только что победили нас.

И Умар, услышав эти слова, в которых согласие было слишком близко к иронии, нахмурился так, что перс стал опасаться, что их диалог закончится смертным приговором. Тогда, изображая сильную жажду, он попросил воды, и, взяв поданный ему глиняный кувшин, устремил взор свой на халифа, и, казалось, не решался поднести его к своим губам. И Умар спросил его:

— Чего ты боишься?

И персидский правитель ответил…

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И персидский правитель ответил:

— Я боюсь, что моментом, когда я буду пить, воспользуются, чтобы убить меня.

Но Умар сказал ему:

— Да сохранит нас Аллах от таких подозрений! Ты в безопасности, пока эта вода не освежит губы твои и не утолит жажду твою.

При этих словах халифа хитрый перс бросил кувшин на землю и разбил его. И Умар, связанный своим словом, великодушно перестал его беспокоить. А Хармозан, тронутый этим величием души, принял веру и был облагорожен исламом, Умар же назначил ему пенсию в две тысячи драхм.

Во время взятия Иерусалима, — священного города Исы, сына Мириам, — в сторону храма которого до прибытия нашего величайшего пророка господина Мухаммеда (да пребудет над ним мир и молитва!) верующие первоначально обращались за молитвой, патриарх Софроний^[82], вождь народа, согласился капитулировать, но при условии, что сам халиф придет и овладеет святым городом. Узнав об этом обещании, Умар отправился в путь. И человек, который был халифом Аллаха на земле и который склонял головы властителей перед знаменем ислама, покинул Медину без стражи, приказав ей не следовать за ним. И поклажи у него было всего два мешка, в одном был ячмень для верблюда, а в другом — финики. А перед ним было деревянное блюдо, а за ним — бутылка с водой. Идя день и ночь, он останавливался только для того, чтобы помолиться или совершить правосудие среди племени, встреченного им на своем пути, таким образом он и прибыл в Иерусалим, где подписал капитуляцию. И ворота города были открыты. И Умар, подойдя к христианской церкви, увидел, что близок час молитвы, и он спросил у патриарха Софрония, где он может выполнить этот

долг правоверных. И христианин предложил ему саму церковь. Но Умар воскликнул:

— Я не пойду в эту церковь молиться, и это ради вас, христиане, потому что, если бы халиф молился в каком-то месте, мусульмане немедленно захватили бы его, а это расстроило бы вас до невозможности.

И, повернувшись к святой Каабе и прочитав молитву, он сказал патриарху:

— А теперь покажи мне место для возведения мечети, где отныне мусульмане смогут собираться для молитвы, не мешая твоим людям совершать их поклонения.

И Софроний привел его к тому месту, где был храм Сулеймана ибн Дауда, к тому самому месту, где заснул Якуб^[83], сын Ибрахима^[84]. И это место, служившее вместилищем городского мусора, было отмечено камнем. И поскольку камень Якуба был покрыт разными нечистотами, Умар, подавая пример рабочим, наполнил подол своего платья навозом и пошел отнести его подальше от этого места. И так он расчистил место для мечети^[85], которая до сих пор носит его имя и которая является самой красивой мечетью на земле.

Умар — да осыплет его Аллах избранными дарами Своими! — имел обыкновение держать в руке палку, и, одетый в платье с прорехами и зашитое в разных местах, он гулял по базарам и улицам Мекки и Медины, строго следя за торговцами и даже наказывая их своей палкой, если они обманывали покупателей или переоценивали свои товары.

И однажды, проходя мимо лавок с молоком и простоквашей, он увидел старуху, у которой было несколько мисок с молоком на продажу. Он подошел к ней, посмотрел некоторое время, как она это делает, и сказал ей:

— О женщина, остерегайся обманывать мусульман с этого момента, ибо я только что видел, как ты это делаешь, больше не обманывай их, добавляя воду в молоко.

И старуха ответила:

— Слушаю и повинуюсь, о эмир правоверных!

И Умар ушел. Но на следующий день он направился к молочным лавкам и, подойдя к старой доярке, сказал ей:

— О несчастная, разве я не предупреждал тебя, чтобы ты не добавляла воду в молоко?

И старуха ответила:

— О эмир правоверных, уверяю тебя, я больше этого не делала.

Но едва она произнесла эти слова, когда изнутри лавки послышался негодующий голос молодой девушки:

— Как, мама?! Ты осмелилась солгать эмиру правоверных, тем самым добавив к обману ложь, а ко лжи — непочтительность к халифу! Да простит тебя Аллах!

И Умар, услышав эти слова, замер в удивлении. Однако он не упрекнул старуху. Но, обратившись к своим двум сыновьям, Абдаллаху и Асиму, которые сопровождали его в поездке, он сказал им:

— Кто из вас двоих хочет жениться на этой добродетельной девушке? Есть все основания надеяться, что Аллах благовонным дыханием милости Своей даст этому ребенку добродетельное и подобное ей потомство.

И Асим, младший сын Умара, ответил:

— О отец мой, я женюсь на ней!

И был заключен брак дочери доярки с сыном эмира правоверных. И это был счастливый брак, потому что у них родилась дочь, которая позже вышла замуж за Абд аль-Азиза ибн Марвана^[86]. И именно от этого последнего брака родился Умар ибн Абд аль-Азиз^[87], взошедший восьмым на трон Омейядов, и он стал одним из великих халифов ислама. Хвала Тому, Кто возносит, кого хочет!

И Умар также говорил, что никогда не оставит убийство мусульманина без возмездия. И однажды, когда он проводил судебное заседание на ступенях мечети, к нему принесли труп еще безволосого отрока, с такими же мягкими и гладкими щеками, как у молодой девушки. И ему сказали, что этот отрок был убит неизвестным и что его тело было найдено брошенным на дороге.

И Умар собрал сведения и попытался выяснить подробности убийства, но не смог ничего ни узнать, ни обнаружить след убийцы. И ему было больно в душе своей вершителя правосудия видеть бесплодие попыток своих. И он воззвал к Всевышнему: «О Аллах! Позволь мне в конце концов найти убийцу!» И потом часто можно было слышать, как он повторял эту молитву.

И вот на следующий год к нему принесли новорожденного, еще живого, который был найден брошенным в том самом месте, где было найдено тело отрока.

И Умар немедленно воскликнул:

— Слава Аллаху! Теперь кровь жертвы будет отомщена и то преступление будет раскрыто, если пожелает Аллах.

И он встал и пошел найти надежную женщину, которой отдал новорожденного, и он сказал ей:

— Позаботься об этом бедном маленьком сироте и не беспокойся о его нуждах. Но постарайся внимательно слушать все, что будут говорить вокруг тебя об этом ребенке, и будь осторожна, не отпускай его далеко от себя и не позволяй увести его кому-либо далеко от глаз твоих. И если ты встретишь женщину, которая станет его целовать и прижимать к груди, потихоньку узнай, где она живет, и сразу дай мне знать.

И кормилица сохранила в памяти эти слова эмира правоверных.

Но тут Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ВОСЬМИДЕСЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И кормилица сохранила в памяти эти слова эмира правоверных.

И ребенок стал благополучно подрастать. И однажды, когда ему было два года, молодая рабыня подошла к кормилице и сказала ей:

— Моя хозяйка послала меня просить тебя, чтобы я привела твоего ребенка к ней домой, потому что она беременна и желает из-за красоты этого ребенка — да сохранит Аллах его для нас и удалит от него лукавого! — провести несколько минут, глядя на него, чтобы ребенок, которого она носит в утробе, сформировался по его подобию.

И кормилица сказала:

— Хорошо. Отведи к ней ребенка, а я буду сопровождать тебя.

Так и было сделано. И молодая рабыня пошла с ребенком к своей хозяйке. И как только та женщина увидела этого ребенка, она бросилась к нему, плача, и обняла его, и на пределе волнения стала покрывать его поцелуями.

Что же касается кормилицы, то она поспешила пойти и оказаться между рук халифа, и она рассказала ему о том, что только что произошло, добавив:

— И эта женщина — не кто иная, как Салиха^[88], дочь почтенного шейха, который видел нашего благословенного пророка — да пребудет над ним мир и молитва! — и который стал его преданным учеником.

И Умар размышлял некоторое время, а затем встал, взял меч свой, спрятал его под одеждой и пошел в указанный дом. И он нашел шейха сидящим у дверей своего жилища и сказал ему после приветствия:

— О достопочтенный шейх, что сделала дочь твоя Салиха?

И шейх ответил:

— О эмир правоверных, моя дочь Салиха? Да вознаградит ее Аллах за добрые дела! Моя дочь известна всем своим благочестием и примерным поведением, своим благонравием в исполнении своих обязанностей перед Аллахом, своим рвением в исполнении молитв и всех обязательств, которые налагает наша вера ради сохранения чистоты.

И Умар сказал:

— Хорошо. Но я бы хотел поговорить с нею, чтобы попытаться укрепить в ней любовь к добру и воодушевить и далее к совершению достойных дел.

И шейх сказал:

— Да наполнит тебя Аллах милостями Своими, о эмир правоверных, за твою доброжелательность по отношению к дочери моей! Останься здесь ненадолго, пока я не вернусь, я собираюсь объявить ей о твоем намерении. И он вошел и попросил Салиху принять халифа. И Умар был представлен ей.

И тогда Умар приказал присутствующим удалиться. И все немедленно вышли и оставили халифа и Салиху в полном одиночестве. И тогда Умар, внезапно вытащив меч свой, сказал молодой женщине:

— Я хочу получить от тебя точные сведения об убийстве молодого человека, обнаруженного тогда-то на дороге. Эти сведения у тебя есть. И если ты попытаешься скрыть от меня правду, между тобой и ней встанет этот меч, о Салиха!

Но она ответила, не волнуясь:

— О эмир правоверных, ты нашел то, что искал. И — клянусь величием имени Всевышнего и заслугами благословенного Его пророка (да пребудет над ним мир и молитва!) — я расскажу тебе всю правду. — И, понизив голос, она сказала: — Знай же, о эмир правоверных, что при мне жила старуха, которая всегда сопровождала меня, куда бы я ни пошла. И я почитала ее и любила, как дочь любит мать свою. И со своей стороны, она проявляла огромное внимание и заботу ко всему, что меня трогало и интересовало. И так происходило долгое время, и я опекала ее и слушалась ее с уважением и почтением.

И вот настал день, когда она сказала мне: «О дочь моя, я должна съездить к своим родственникам. Но у меня есть дочь, и я боюсь, что, пока она меня ждет, с ней может произойти несчастье. Поэтому я прошу тебя позволить мне привести ее к тебе и оставить ее с тобою до моего возвращения».

И я сразу дала ей свое согласие, и она ушла.

А на следующий день ко мне домой пришла ее дочь. И она оказалась молодой девушкой, красивой, высокой и ухоженной. И я очень к ней привязалась. И я уложила ее спать в той же комнате, где спала сама.

И однажды после полудня, когда я прилегла вздремнуть, я внезапно почувствовала, что на меня напали во время сна — какой-то человек навалился на меня всем своим весом, и он не давал мне двинуться, схватив за руки. И он обесчестил меня, а когда я наконец смогла освободиться от его объятий, то, потрясенная, я схватила нож и воткнула его в живот своему неизвестному противнику. И тут я обнаружила, что была обманута, и молодая девушка, моя спутница, на самом деле была юношей, который лишь рядился в женские одежды.

И когда я убила его, я приказала убрать тело и бросить его туда, где оно и было найдено. И Аллах позволил мне стать матерью от незаконных действий этого человека. И когда я родила ребенка, я также оставила его на дороге, куда было брошено тело отца его, ибо я не хотела обременять себя перед Аллахом воспитанием этого ребенка, который родился у меня против моего согласия. И такова, о эмир правоверных, истинная история этих двух созданий. И я сказала тебе правду, и Аллах мне в том свидетель.

И Умар воскликнул:

— Конечно, ты сказала мне правду, да изольет на тебя Аллах милость Свою!

И он был восхищен добродетелью и храбростью этой молодой женщины, и он пожелал ей стойкости в добрых делах и послал свои молитвы о ней на небеса. А потом он ушел и, уходя, сказал отцу ее:

— Да наполнит Аллах дом твой благословениями Своими! Твоя дочь добродетельна, да будет она благословенна! И я буду молиться за нее.

И достопочтенный шейх ответил:

— Да приведет тебя Аллах к счастью, о эмир правоверных, и дарует Он тебе милости Свои, которых желает душа твоя!

А потом состоятельный молодой человек, немного отдохнув, продолжил так:

— Теперь я расскажу вам, чтобы сменить тему, историю певицы Голубая Салама.

ИСТОРИЯ ПЕВИЦЫ ГОЛУБАЯ САЛАМА

Прекрасный поэт, музыкант и певец Мухаммед аль-Куфи рассказывал следующее:

— Среди молодых девушек и рабынь, которым я давал уроки музыки и пения, у меня никогда не было более красивой, живой и привлекательной ученицы, более духовной и более одаренной, чем Голубая Салама^[89]. Эту темноволосою девушку назвали Голубой, потому что над ее губой был заметен очаровательный оттенок голубоватых усиков, похожих на небольшую полоску, которую оставляет на бумаге перо ученого писца или легкая рука каллиграфа. И когда я давал ей уроки, она была еще очень молодой, только что сформировавшейся девушкой, с маленькой, еще растущей грудью, которая приподнимала и отодвигала ее легкую одежду. И лицезрение ее было чистым восторгом, и вид ее мог расстроить разум, ослепить глаза и украсть разум. И когда она была в компании женщин, даже если это были самые известные красавицы Куфы, каждый смотрел только на нее; и ей было достаточно появиться, чтобы люди начали восклицать: «Ах! Смотрите, Голубая Салама!» И все, кто ее знал, страстно, безумно и безнадежно любили ее, в их числе был и я. И хотя она была моей ученицей, я был для нее лишь скромным подданным, послушным слугой, преданным рабом. И если бы она попросила меня достать лекарственную уснею^[90], то я пошел бы искать ее на край света.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И если бы она попросила меня достать лекарственную уснею, то я пошел бы искать ее на край света.

И именно в память о ней я сочинил эту песню, музыку и слова, когда ее хозяин Ибн-Гамин отправился в паломничество, взяв с собой ее и других рабов своих.

И однажды хозяин Саламы пришел к ней и сказал:

— О Голубая, скажи, из всех тех людей, кто любил тебя безрезультатно, был ли кто-либо, кто добился от тебя тайного свидания или поцелуя? Скажи, не скрывая от меня правды.

И на этот неожиданный вопрос Салама, опасаясь, что ее хозяину рассказали недавно о какой-нибудь маленькой вольности, которую она позволила себе в присутствии нескромных свидетелей, ответила:

— Нет, конечно, никто никогда ничего не получал от меня, кроме разве менялы Язида ибн Ауфа, который обнял меня всего один раз. Кроме того, я согласилась поцеловать его, потому что в обмен на этот поцелуй он вложил мне в рот две великолепные жемчужины, которые я продала за восемьдесят тысяч драхм.

И, выслушав это, хозяин Саламы ответил:

— Хорошо.

И он не добавил ни слова, хотя чувствовал, как ревнивый гнев проникает в его душу. И он стал преследовать Язида ибн Ауфа, пока однажды не настиг его и не заставили его умереть под ударами плетей.

Что же касается обстоятельств, при которых Язид получил этот уникальный и роковой для него поцелуй Голубой певицы, то вот они. Однажды я, как обычно, шел к Ибн-Гамину, чтобы дать Голубой урок пения, когда по дороге встретил Язида ибн Ауфа. И после приветствия я спросил его:

— Куда ты идешь, о Язид, такой разодетый?

И он ответил:

— Я иду туда же, куда и ты.

И я ответил:

— Отлично! Пошли!

И когда мы прибыли и вошли в дом Ибн-Гамина, мы сели в зале для собраний. И вскоре появилась Голубая, наряженная в оранжевую мантию и великолепное красное платье. И нам показалось, что мы увидели яркое солнце, встающее с ног до головы великолепной певицы. И за нею следовала молодая рабыня, несшая теорбу.

И Голубая пела под моим руководством в новой манере, которой я научил ее. И ее голос был богатым, глубоким и трогательным. В какой-то момент ее хозяин извинился перед нами и оставил нас одних, чтобы пойти и распорядиться о еде. И Язид, охваченный любовью к певице, подошел к ней, моля о любви глазами. И она, казалось, оживилась и, продолжая петь, посмотрела на него, и в ее взгляде был ответ. И Язид, опьяненный этим взглядом, провел рукою по одежде своей и достал две великолепные жемчужины, которым не было равных среди им подобных, и он сказал Саламе, которая на мгновение замолчала:

— Смотри, о Голубая! За эти две жемчужины я заплатил сегодня шестьдесят тысяч драхм. И если бы ты захотела, они стали бы твоими.

И она ответила:

— И что ты хочешь, чтобы я сделала, чтобы доставить тебе удовольствие?

И он ответил:

— Я хочу, чтобы ты спела для меня.

Тогда Салама, подняв руку ко лбу в знак согласия, настроила инструмент и спела следующие строки своего сочинения на свою же музыку в ритме, который имеет такое глубокое воздействие:

И, спев эту прекрасную песню, положенную на нежную мелодию, она добавила, глядя на Язида:

— Ну а теперь дай мне то, что ты можешь дать!

И он ответил:

— Конечно, как скажешь, все, что ты хочешь. Но послушай, о Голубая. Я поклялся клятвой, которая связывает мою совесть — а каждая клятва священна, — что я передам эти две жемчужины только своими устами твоим устам.

И при этих словах Язида рабыня Саламы возмущенно поднялась и подняла руку, чтобы увещевать влюбленного. Однако я остановил ее и сказал, чтобы отвлечь от вмешательства в это дело:

— Успокойся, о юная девушка, и оставь их! Как видишь, они словно на рынке, и каждый из них хочет получить для себя прибыль с наименьшими потерями. Оставь их!

Что же касается Саламы, то она засмеялась, когда услышала, что Язид выразил свое желание. И вдруг, решившись, сказала ему:

— Ну ладно! Дай мне жемчуг, как ты хочешь!

И Язид встал на корточки и так пошел к ней, с двумя прекрасными жемчужинами во рту, между губ своих. А Салама, издавая тихие боязливые возгласы, стала отступать, натягивая на себя накидку и уклоняясь от Язида. И она побежала вправо, влево, вернулась, запыхавшись, тем самым спровоцировав новые покушения со стороны Язида. И эта игра длилась довольно долго. Однако, поскольку все еще было необходимо завоевать жемчуг на принятых ею условиях, Салама сделала знак своей рабыне, которая внезапно бросилась на Язида и крепко схватила его за оба плеча, удерживая на месте. И Салама, доказав всей этой кутерьмой, что победила, подошла к нему сама и, немного сбитая с толку и с испариной на лбу, попробовала взять своими красивыми губами великолепные жемчужины изо рта Язида, который, отдавая, обменял их на поцелуй. И как только жемчужины оказались у нее в руках, Салама сказала Язиду, смеясь:

— Клянусь Аллахом! Ты потерпел поражение во всех смыслах, мой меч пронзил тебя!

А Язид ответил:

— Клянусь твоей жизнью, о Голубая, я побежден, но меня это не беспокоит! Восхитительный аромат, который я собрал с губ твоих, останется в моем сердце, пока я живу на свете, как самый восхитительный запах на земле!

Да пребудет милосердие Аллаха с Язидом бен Ауфом! Он умер мучеником любви.

А затем богатый молодой человек сказал:

— А теперь послушайте пример тофаилизма. И вы знаете, что наши арабские отцы-основатели понимали под этим словом, происходящим от имени гурмана Тофаила, привычку, когда некоторые люди устраивали себе пиры, во время которых поглощали всевозможную еду и напитки без разбора.

НАХЛЕБНИК

Говорят, что эмир правоверных аль-Валид ибн Язид^[93], часто наслаждался жизнью в компании известного гурмана, любителя хороших и разнообразных блюд, которого звали Тофаил Застольник и чье имя с тех пор использовалось для характеристики нахлебников, появляющихся на свадьбах и пиршествах. Этот Тофаил, кроме того, что был гурман, был умным, образованным и умеющим пошутить человеком, который за словом в карман не лез. Кроме того, его мать была осуждена за супружескую измену. И именно он создал несколько коротких практических правил для нахлебников:

Таков был кодекс поведения, установленный Тофаилом для переработки угощений в городе Куфе. И по правде говоря, Тофаил был отцом этих сокрушителей еды и венцом нахлебников.

Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и скромно приостановила свой рассказ.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Таков был кодекс поведения, установленный Тофаилом для переработки угощений в городе Куфе. И по правде говоря, Тофаил был отцом этих сокрушителей еды и венцом нахлебников.

И вот один из тысячи эпизодов из его жизни. Один житель города пригласил своих друзей, чтобы отведать вместе с ними блюдо из прекрасно приготовленной рыбы. И вот в дверях послышался всем известный голос Тофаила, говорящего с рабом-привратником.

И тогда один из гостей воскликнул:

— Да сохранит нас Аллах от этого сокрушителя еды! Вы все знаете невероятные способности Тофаила, поэтому давайте поспешим уберечь этих прекрасных рыб от его зубов — спрячем их в углу комнаты, оставив на подносе только очень маленьких рыбок. И когда он съест маленьких, поскольку есть ему будет больше нечего, он уйдет, а мы будем лакомиться большой рыбой.

И поспешно большая рыба была отложена в сторону. И затем вошел Тофаил и, непринужденно улыбаясь, бросил всем: «Салам!» И, услышав в ответ: «Бисмиллах!», он протянул руку к подносу, но, увы, там были только никчемные недоростки. И гости, радуясь своей задумке, сказали ему:

— Эй! Господин Тофаил, что ты думаешь об этих рыбах? Кажется, это блюдо тебе не нравится.

Он же ответил:

— Уже долгое время я в плохих отношениях с рыбным семейством, я очень зол на них, потому что мой бедный отец, который утонул в море, был ими съеден.

И гости сказали ему:

— Хорошо, теперь у тебя есть прекрасная возможность отомстить за своего отца, съев этих малышек.

И Тофаил ответил:

— Вы правы, но подождите! — И он схватил одну из рыбок и поднес ее к уху. А его ненасытный глаз нахлебника уже заметил отодвинутый в угол комнаты поднос с большой рыбой. И вот, казалось бы, внимательно прислушавшись к маленькой жареной рыбке, он внезапно воскликнул: — Вот это да! Знаете, что мне только что сказал этот малыш из мальков?

И гости ответили:

— Нет, клянемся Аллахом! Откуда нам знать?

И Тофаил сказал:

— Ну знайте тогда, что он сказал мне следующее: «Я не был свидетелем смерти твоего отца, — да пребудет он в милости Аллаха! — да я и не мог этого видеть, поскольку я слишком молод, меня тогда и на свете не было». Затем он прошептал мне на ухо следующие слова: «Возьми лучше ту красивую большую рыбу, которая спрятана в углу, и отомсти за себя, ибо это и есть одна из тех, что когда-то набросились на твоего покойного отца, и именно они его и съели».

Услышав эти слова Тофаила, гости и хозяин дома поняли, что их хитрость была разгадана нахлебником. И они поспешили подать прекрасную рыбу Тофаилу и сказали ему со смехом:

— Ну съешь ее тогда поскорее и пусть она вызовет у тебя несварение желудка!

Затем молодой человек сказал своим слушателям:

— А теперь послушайте печальную историю прекрасной рабыни судьбы.

ВЕЛЕНИЕ СУДЬБЫ

Летописцы и хронисты рассказывают, что третий из аббасидских халифов, эмир правоверных Мухаммед ибн Мансур аль-Махди^[95], умирая, оставил трон своему старшему сыну Мусе аль-Хади, которого он не любил и к которому даже испытывал сильное отвращение. Однако он ясно дал понять, что после смерти аль-Хади непосредственным преемником власти должен стать его любимый сын Гарун аль-Рашид, а не старший сын аль-Хади.

Но когда аль-Хади был провозглашен эмиром правоверных, он начал с растущей завистью и подозрением наблюдать за своим братом Гаруном аль-Рашидом, и он сделал все, что мог, чтобы лишить Гаруна права на наследство. Однако мать Гаруна, проницательная и преданная аль-Хайзуран, никогда не переставала пресекать все интриги, направленные против ее сына. И в конечном итоге аль-Хади возненавидел ее, как собственного брата, и он смешивал их обоих в одном своем злобном чувстве и только и ждал возможности заставить их исчезнуть.

И вот однажды аль-Хади сидел в своих садах под богатым куполом, поддерживаемым восьмью колоннами, у которых было четыре отверстия, и каждое из них выходило на одну из точек в небе. У его ног сидела его любимая прекрасная рабыня Гайда, которой он владел всего сорок дней. И еще рядом был музыкант Ишах ибн Ибрагим из Мосула. И любимица аль-Хади в этот момент пела под аккомпанемент самого Ишаха. И халиф подрагивал от удовольствия ногами, так ему было приятно. Наступала ночь, и луна взошла между деревьями, и вода журчала в тени под деревьями, и порывы ветра мягко вторили ей.

И вдруг халиф, потемнел лицом и нахмурился. И вся его веселость исчезла, и мысли его стали черными, как осадок на дне чернильницы. И после долгого молчания он сказал глухим голосом:

— У каждого своя судьба. И ничто не остается, кроме жизни вечной. — И он снова погрузился в зловещее молчание, которое внезапно прервал, воскликнув: — Скорее позовите сюда Масрура, меченосца!

А именно этот Масрур, исполнитель мести и гнева халифа, был опекуном аль-Рашида в детстве и носил его на руках и на плечах своих. И вскоре он прибыл и предстал перед аль-Хади, который сказал ему:

— Немедленно пойди к моему брату аль-Рашиду и принеси мне его голову!

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ НОЧЬ,

она сказала:

Затем аль-Хади сказал меченосцу Масруру:

— Немедленно пойди к моему брату аль-Рашиду и принеси мне его голову!

И, услышав эти слова, которые были смертным приговором тому, в адрес кого они произносились, Масрур был ошеломлен и словно громом поражен. И он прошептал:

— Мы принадлежим Аллаху, и все мы вернемся к Нему.

И он наконец вышел от халифа, шатаясь, как пьяный.

И он пошел, находясь на пределе возбуждения, чтобы найти принцессу аль-Хайзуран, мать Мусы аль-Хади и Гаруна аль-Рашида. И она увидела его, сбитого с толку и расстроенного, и спросила его:

— Что случилось, о Масрур? Почему ты появился здесь в этот час, так поздно ночью? Скажи мне, что с тобой?

И Масрур ответил:

— О госпожа моя, нет прибежища и силы, кроме как во Всевышнем Аллахе! Вот наш господин халиф аль-Хади, сын твой, только что отдал мне такой приказ: «Немедленно иди к моему брату аль-Рашиду и принеси мне его голову».

И аль-Хайзуран, услышав эти слова меченосца, исполнилась трепета, и ужас спустился в ее душу, и горькие чувства охватили сердце ее. И она опустила голову и на мгновение задумалась, затем сказала Масруру:

— Скорее пойди к моему сыну аль-Рашиду и приведи его сюда!

И Масрур ответил, что слушает и повинуется, и ушел.

И он вошел в комнату Гаруна. А Гарун к этому времени уже был раздет и лежал в постели, его ноги были под одеялом. И Масрур быстро сказал ему:

— Встань во имя Аллаха, о мой воспитанник, и немедленно пойдем со мною к госпоже, твоей матери, она зовет тебя!

И аль-Рашид встал и, наскоро одевшись, прошел с Масруром в покои Сетт Хайзуран. И как только она увидела своего любимого сына, встала, подбежала к нему, поцеловала его и, не говоря ни слова, затолкала его в маленькую потайную комнату, дверь которой она закрыла за ним, а он не стал даже протестовать или просить объяснений.

И после этого Сетт Хайзуран послала за главными людьми дворца халифа. И когда все они собрались в ее покоях, она сказала им из-за шелковой занавески гарема следующее:

— Я прошу вас во имя Всевышнего и во имя Его благословенного пророка, скажите, слышали ли вы когда-нибудь, что мой сын аль-Рашид имел какое-либо попустительство, отношения или связи с врагами власти халифа или с зиндиками^[96] или что он когда-либо пытался совершить хоть малейшую попытку неповиновения или восстания против своего правителя аль-Хади, моего сына и вашего повелителя?

И все единогласно ответили:

— Нет, никогда.

И Хайзуран немедленно продолжила:

— Знайте же, что в этот час мой сын аль-Хади посылает принести голову своего брата аль-Рашида. Вы можете объяснить мне причину этого?

И все были так потрясены и изумлены, что никто не осмелился произнести ни слова. Но визирь Рабиа встал и сказал меченосцу Масруру:

— Иди сейчас же и предстань между рук халифа! И когда он увидит тебя, спросит: «Ты закончил?», а ты ответишь ему: «Твоя любимая аль-Хайзуран, мать твоя, жена твоего покойного отца аль-Махди, мать брата твоего, увидела меня, когда я бросился к аль-Рашиду, она остановила меня и оттолкнула. И вот я перед тобой, так и не сумевший выполнить твой приказ».

И Масрур вышел и сразу пошел к халифу.

И как только аль-Хади увидел его, он сказал ему:

— Ну что? Где то, о чем я просил тебя?

И Масрур ответил:

— О господин мой, принцесса Хайзуран, моя госпожа, видела, как я бросился на твоего брата аль-Рашида; она остановила меня, и оттолкнула меня, и помешала мне выполнить мою миссию.

И халиф, находясь на грани негодования, встал и сказал Ишаху и певице Гайде:

— Оставайтесь здесь, где сидите, пока я не вернусь!

И он пришел к матери своей Хайзуран и увидел всех сановников и эмиров, собравшихся у ее дома. И принцесса, увидев его, поднялась;

и все люди, которые были в зале, тоже встали. И халиф, повернувшись к своей матери, сказал ей задыхающимся от гнева голосом:

— Почему, когда я что-то хочу и приказываю, ты противишься моим желаниям?

И Хайзуран воскликнул:

— Да сохранит меня Аллах, о эмир правоверных, от противодействия любому твоему желанию! Но я только хочу, чтобы ты мне сказал, почему ты требуешь смерти моего сына аль-Рашида. Это твой брат и твоя кровь, он подобен тебе душой и наследием отца твоего.

И аль-Хади ответил:

— Раз ты хочешь это знать, знай, что я хочу избавиться от аль-Рашида из-за сна, который мне приснился прошлой ночью и который наполнил меняужасом, ибо в этой комнате я увидел аль-Рашида, сидящего на троне вместо меня. А рядом с ним была моя любимая рабыня Гайда, и он пил и играл с ней. И я, любящий свою власть, трон и свою фаворитку, не хочу больше бесконечно видеть рядом этого опасного соперника, пусть он и брат мой.

И Хайзуран ответил ему:

— О эмир правоверных, это всего лишь иллюзия и ложь сна, это дурное видение, вызванное острой пищей. О сын мой, сон редко бывает реальностью.

И она продолжала так с ним разговаривать, одобряемая взглядами сановников. И она делала это так хорошо, что ей удалось наконец успокоить аль-Хади и развеять его опасения. А затем она позвала аль-Рашида и заставила его дать клятву, о которой он никогда и не помышлял, что у него нет ни малейшего замысла восстать против власти халифа и что он никогда не предпримет таких попыток.

И после всех этих объяснений гнев аль-Хади улетучился. И он вернулся в купол, где оставил свою любимую Гайду с Ишахом. И он отпустил музыканта и остался наедине с прекрасной Гайдой, чтобы развеяться, возрадоваться и позволить себе проникнуться смешанными наслаждениями ночи и любви. И вдруг он почувствовал резкую боль в ступне. И он тут же приложил руку к больному, зудящему месту и потер его. И через несколько мгновений там образовалась небольшая опухоль, которая быстро выросла до размера лесного ореха. И она стала невыносимо зудеть. И он снова потер ее, а она увеличилась до размера грецкого ореха и в конце концов лопнула. И сразу же аль-Хади упал навзничь мертвый.

А причина всего этого заключалась в том, что Хайзуран в те несколько мгновений, пока халиф оставался с нею после примирения, дала ему выпить тамариндового шербета, в котором содержалось веление судьбы.

И первым о смерти аль-Хади узнал евнух Масрур. И он тотчас побежал к принцессе Хайзуран и сказал ей:

— О мать халифа, да продлит Аллах дни твои! Мой хозяин аль-Хади только что умер.

И Хайзуран сказала ему:

— Хорошо. Но, Масрур, держи эту новость в тайне и не разглашай это внезапное событие. А теперь иди как можно скорее к моему сыну аль-Рашиду и приведи его ко мне.

И Масрур пошел к аль-Рашиду и нашел его спящим. И он разбудил его, сказав ему:

— О господин мой, Сетт Хайзуран зовет тебя прямо сейчас.

И расстроенный Гарун воскликнул:

— Клянусь Аллахом! Мой брат аль-Хади снова замышляет против меня и собирается раскрыть какой-нибудь задуманный мною заговор, о котором я никогда и не догадывался.

Но Масрур прервал его, сказав:

— О Гарун, быстро вставай и следуй за мной! Успокой сердце свое и осуши глаза свои, ведь все идет к процветанию и ты найдешь только успех и радость!

И Гарун встал и оделся. И сразу же Масрур поклонился ему и, поцеловав землю между рук его, воскликнул:

— Салам тебе, о эмир правоверных, имам слуг веры, халиф Аллаха на земле, защитник священного закона и того, что он налагает.

И Гарун, полный удивления и неуверенности, спросил его:

— Что означают эти слова, о Масрур? Некоторое время назад ты просто звал меня по имени, а теперь ты величаешь меня титулом эмира правоверных. К чему я должен отнести эти противоречивые слова и такую непредвиденную смену речи?

И Масрур ответил:

— О господин мой, жизнь имеет свое предназначение, а всякому существованию свое время. Пусть Аллах продлит дни твои! Твой брат только что скончался.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Твой брат только что скончался, о господин мой, ведь жизнь имеет свое предназначение, а всякому существованию свое время. И пусть Аллах продлит дни твои! И аль-Рашид ответил:

— Да помилует его Аллах!

И он поспешил уйти без страха и беспокойства, и он вошел в дом матери своей, которая при виде его воскликнула:

— Радость и счастье! Счастья и радости эмиру правоверных!

И она встала, и надела на него мантию халифа, и дала ему скипетр, царскую печать и знак власти.

И вошел глава евнухов гарема и сказал аль-Рашиду:

— О наш господин, прими весть о счастье, у тебя только что родился сын от твоей рабыни Марахиль!

И тогда Гарун испытал двойную радость и дал своему сыну имя Абдаллах по прозвищу аль-Мамун^[97].

И смерть аль-Хади и восшествие аль-Рашида на трон халифа стали известны жителям Багдада еще до рассвета. И Гарун посреди представителей верховной власти получил клятву повиновения от эмиров, знати и собравшихся людей. И в тот же день он возвысил эль-Фадля и Джафара, обоих сыновей Яхьи Бармакида, до уровня визирей. И все провинции и страны империи, и все исламское население, арабы и не арабы, турки и дейлемиты, признали власть нового халифа и поклялись ему в повиновении. И он начал свое правление в процветании и великолепии и сел на трон, сияя в своей новой славе и силе.

Что же до фаворитки Гайды, на руках которой скончался аль-Хади, то с ней было вот что. С вечера восхождения на престол аль-Рашид, знавший ее красоту, хотел обратить на нее свои взгляды. И он сказал ей:

— Я желаю, о Гайда, чтобы я и ты вместе посетили сад и купол, где мой брат аль-Хади — да не забудет его Аллах в милости Своей! — любил радоваться и отдыхать.

И Гайда, уже в траурной одежде, склонила голову и ответила:

— Я покорная раба эмира правоверных.

И она отошла на мгновение, чтобы снять траурные одежды и заменить их соответствующими украшениями. Затем она вошла под купол, где Гарун усадил ее рядом с собою. И он сидел там, не сводя глаз с этой красивой юницы, не уставая восхищаться ее грацией. И от радости его грудь широко вздохнула, а сердце расцвело. Затем, когда подали нравившиеся Гаруну вина, Гайда отказалась пить из чашки, которую халиф протянул ей. И он спросил ее с удивлением:

— Почему ты отказываешься?

И она ответила:

— Вино без музыки теряет половину своей щедрости, поэтому я была бы очень счастлива видеть с нами, хранящими гармонию, замечательного Ишаха, сына Ибрагима.

И аль-Рашид ответил:

— Нет проблем!

И он немедленно послал Масрура за музыкантом, который вскоре пришел. И он поцеловал землю между рук халифа и воздал ему почести. И по знаку аль-Рашида он сел напротив фаворитки.

И с той минуты чаша не раз переходила из рук в руки, и было выпито несколько напитков, и так продолжалось до темной ночи. И вдруг, когда вино забродило в головах, Ишах крикнул:

— О! Вечная хвала Тому, Кто меняет события по Своему желанию и ведет их череду через превратности судьбы!

И аль-Рашид спросил его:

— Что ты хочешь этим сказать, о Ишах, сын Ибрагима?

И Ишах ответил:

— Увы, о господин мой, вчера в такой же час брат твой из этого купола смотрел, как под луной, похожей на невесту, бегут журчащие воды и раздаются мягкие и легкие голоса ночных певцов. И при виде этого кажущегося счастья он начал бояться судьбы своей. И он захотел заставить тебя выпить чашу унижения.

И аль-Рашид ответил:

— О Ишах, сын Ибрагима, жизнь всех созданий записана в книге судеб. Мог ли он забрать эту жизнь у меня, своего брата, если бы ее срок не истек? — И он повернулся к прекрасной Гайде и сказал ей: — А ты, о юная девушка, что ты скажешь?

И Гайда взяла лютню и после вступления глубоким и трогательным голосом спела следующие строки:

И, закончив эти строки, фаворитка аль-Хади внезапно упала, потеряв сознание, она опустилась на землю и больше не двигалась. И халиф с Ишахом стали ее трясти, но она уже была не с ними, отойдя в лоно Всевышнего.

И Ишах сказал:

— О господин мой, она любила покойного. И у нее не хватило сил ждать, пока могильщик достроит его гробницу. Да изольет Аллах милость Свою на аль-Хади, ее любимца, и на всех мусульман!

И из глаз аль-Рашида упала слеза. И он приказал вымыть тело мертвой девушки и положить его в могилу аль-Хади. И он сказал:

— Да изольет Аллах милость Свою на аль-Хади, ее любимца, и на всех мусульман!

И, рассказав таким образом эту историю несчастной юницы, богатый молодой человек сказал своим слушателям:

— Послушайте же теперь о еще одной игре неумолимой судьбы, историю траурного ожерелья.

ТРАУРНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ

Однажды халиф Гарун аль-Рашид, услышав похвалы в адрес талантливого музыканта и певца Хашема ибн Сулеймана, послал за ним. И когда певца представили, Гарун заставил его сесть перед собой и стал умолять исполнить ему что-нибудь из его собственных сочинений. И Хашем спел кантилену^[98], три строчки, с таким искусством и таким красивым голосом, что халиф, находясь на границе энтузиазма и восторга, воскликнул:

— Ты достоин восхищения, о сын Сулеймана! Да благословит Аллах душу отца твоего!

И, исполненный благодарности, он снял с шеи великолепное ожерелье, украшенное изумрудами размером с мускатную виноградину, и надел его на шею певца.

А Хашем при виде драгоценных камней не выказал радости и удовлетворения, — глаза его наполнились слезами. И печаль проникла в сердце его, и лицо его пожелтело.

В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И Хашем при виде драгоценных камней не выказал радости и удовлетворения, — глаза его наполнились слезами. И печаль проникла в сердце его, и лицо его пожелтело. И Гарун, совершенно не ожидавший такой реакции, был очень удивлен и счел, что его подарок не по вкусу музыканту. И он спросил его:

— Ради Всевышнего! Откуда эти слезы и эта печаль? И почему, если тебе не нравится это ожерелье, ты неловко молчишь и ничего не говоришь?

И музыкант ответил:

— Да изольет Аллах милость Свою на голову самого щедрого из царей! Но причина, которая заставляет мои слезы течь и переполняет сердце мое грустью, совсем не в том, о чем ты можешь подумать, о господин мой. И если ты позволишь, я расскажу тебе историю и объясню, почему вид этого ожерелья погрузил меня в это состояние, в котором ты меня видишь.

И Гарун ответил:

— Конечно, я позволяю тебе, потому что история этого ожерелья, которое я получил в наследство от отцов моих, должна быть в высшей степени удивительна. И мне любопытно узнать, что ты знаешь об этом, чего не знаю я.

Тогда певец и музыкант, собрав свои воспоминания, рассказал следующее:

— Знай, о эмир правоверных, что история, связанная с этим ожерельем, относится ко времени моей очень ранней юности. В то время я жил в стране Шам, я там родился.

И вот однажды вечером я гулял в сумерках по берегу озера, и я был одет в костюм арабов пустыни Шам, и лицо мое было прикрыто до глаз головным платком. И там я встретил великолепно одетого мужчину, которого сопровождали две юные девушки редкой элегантности, и, судя по музыкальным инструментам, которые они несли, это были, без сомнения, певицы и музыкантши. И внезапно я узнал в этом путешественнике халифа аль-Валида II, который покинул Дамаск, свою столицу, чтобы приехать в наши окрестности на берегу озера Табария поохотиться на газелей.

Халиф же, со своей стороны, повернулся к своим спутницам и сказал им, думая, что его поймут только они одни:

— Клянусь Аллахом! Вот араб пустыни, дикий и неумытый, но я позову его, чтобы он составил нам компанию, и мы немного повеселимся за его счет.

И он махнул мне рукой. И когда я подошел, он усадил меня рядом с собою на траву перед двумя певицами.

И вот по желанию халифа, который никогда меня не видел, одна из молодых девушек настроила свою лютню и трогательным голосом спела песню моего сочинения. Однако, несмотря на все свое мастерство, она допустила несколько небольших ошибок и даже сбилась с такта в нескольких местах. И я, несмотря на сдержанную манеру поведения, которой решил придерживаться для того, чтобы не навлечь на себя неудовольствие халифа, не мог не воскликнуть, обращаясь к певице:

— Ты ошиблась, о госпожа моя!

И молодая девушка, услышав мое замечание, насмешливо рассмеялась и сказала, обращаясь к халифу:

— Ты слышал, о эмир правоверных, что сказал нам сейчас араб-бедуин, погонщик верблюдов?! Наглец! Он не боится обвинить меня в ошибке!

И аль-Валид, посмотрев на меня с насмешкой и неодобрением, сказал мне:

— Разве в вашем племени, о бедуин, тебя учили петь и играть на музыкальных инструментах?

А я почтительно поклонился и ответил:

— Нет, клянусь своей жизнью, о эмир правоверных! Но если ты не возражаешь, я докажу этой замечательной певице, что, несмотря на все ее искусство, она допустила ошибки в исполнении.

И когда аль-Валид позволил мне это сделать, я сказал молодой девушке:

— Подтяни вторую струну на четверть, а четвертую отпусти и переходи на другой тон мелодии, и тогда ты увидишь, как это повлияет на выразительность и яркость песни, и несколько кусочков, которые ты слегка сократила, восстановятся сами собой.

И удивленная молодая певица, услыхав, что бедуин говорит в такой манере, настроила свою лютню в соответствии с тем, о чем я ей говорил, и снова запела. И это было так красиво, что она сама была одновременно глубоко тронута и удивлена. И, внезапно поднявшись, она бросилась к моим ногам, воскликнув:

— Ты Хашем ибн Сулейман, клянусь Аллахом!

И поскольку я был взволнован не меньше, чем девушка, и поскольку я не ответил, халиф спросил меня:

— Ты действительно тот, о ком она говорит?

И, открыв лицо свое, я ответил:

— О эмир правоверных, я раб твой, Хашем-табариец!^[99]

И халиф был чрезвычайно доволен, узнав меня, и он сказал мне:

— Слава Аллаху, Который поставил тебя на моем пути, о Хашем, сын Сулеймана. Эта девушка восхищается тобой больше, чем все музыканты своего времени, и она никогда не поет мне ничего, кроме твоих песен и твоих мелодий! — И он добавил: — Я хочу, чтобы ты с этого момента был моим другом и сотоварищем!

И я поблагодарил его и поцеловал его руку. Тогда молодая девушка, которая пела, обратилась к халифу и сказала ему:

— О эмир правоверных, в этот счастливый момент у меня есть к тебе просьба!

И халиф сказал:

— Говори!

Она же сказала:

— Я прошу тебя позволить мне отдать дань уважения моему господину и подарить ему одну вещь в знак моей благодарности.

Он же ответил:

— Конечно, позволяю!

Тогда очаровательная певица расстегнула великолепное ожерелье, которое было на ней и которое халиф подарил ей, и надела его мне на шею, сказав:

— Прими это как подарок в знак моей благодарности и извини меня!

И именно это ожерелье я получаю сегодня снова в подарок от твоей щедрости, о эмир правоверных. И вот это ожерелье исчезло из рук моих, чтобы вернуться ко мне сегодня…

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И вот это ожерелье исчезло из рук моих, чтобы вернуться ко мне сегодня, и вот почему его вид заставляет меня плакать. Ведь после того, как мы некоторое время пели, на озере задул прохладный ветерок. И тогда аль-Валид встал и сказал нам:

— Давайте совершим прогулку по воде.

И тут же подбежали стоявшие вдали слуги и подвели лодку. И сначала в нее вошел халиф, а потом я. И когда пришла очередь молодой девушки, подарившей мне ожерелье, она вытянула ногу, чтобы ступить в лодку. Но поскольку она обернулась в свой шарф, чтобы не быть замеченной гребцами, она смутилась, поскользнулась и, потеряв равновесие, упала в озеро. И прежде чем кто-либо успел ее подхватить, она опустилась на дно. И, несмотря на все поиски, которые мы проводили, нам так и не удалось найти ее тело. Да пребудет с ней Аллах в сострадании Своем!

Горе и страдание аль-Валида были очень глубоки, и слезы текли по лицу его. И я тоже пролил горькие слезы о гибели этой несчастной молодой девушки. И халиф, который долгое время хранил молчание после трагедии, сказал мне:

— О Хашем, легким утешением к моему горю было бы иметь в руках ожерелье этой бедной молодой девушки в качестве воспоминания о том, что она дала мне за свою короткую жизнь. Но пусть Аллах удержит меня от того, чтобы забрать у тебя то, что тебе подарили. Поэтому я прошу тебя согласиться продать мне это ожерелье.

И я немедленно отдал ожерелье халифу, который по прибытии в город приказал отсчитать мне тридцать тысяч серебряных драхм и осыпал меня драгоценными дарами. И такова, о эмир правоверных, причина, которая заставила меня заплакать сегодня. И Всевышний, лишивший халифов Омейядов суверенной власти в пользу племени Бани Аббас, чьим славным потомком ты являешься, позволил этому ожерелью попасть в твои руки вместе с наследием твоих благородных предков, чтобы оно вернулось ко мне по этой окружной дороге.

И аль-Рашид был очень тронут этой историей о Хашеме ибн Сулеймане, и он сказал:

^{Вчера в такой же час брат твой из этого купола смотрел, как под луной, похожей на невесту, бегут журчащие воды и раздаются мягкие и легкие голоса ночных певцов.}

— Да пребудет Аллах в сострадании Своем к тем, кто заслуживает сострадания!

И, произнося эту принятую форму, он избегал произносить имя одного из членов низложенной династии-соперницы.

Затем молодой человек сказал:

— Поскольку мы стучимся в двери музыкантов и певцов, я хочу рассказать вам одну историю из тысячи подобных из жизни самого известного из музыкантов всех времен — Ишаха ибн Ибрагима из Мосула.

ИШАХ ИБН ИБРАГИМ ИЗ МОСУЛА И НОВАЯ МЕЛОДИЯ

Среди различных рассказов, дошедших до нас от музыканта и певца Ишаха ибн Ибрагима из Мосула, есть такой:

— Однажды, как обычно, я вошел в дом эмира правоверных Гаруна аль-Рашида и нашел его сидящим в компании его визиря эль-Фадля и шейха из Хиджаза, у которого было очень красивое лицо, и от всего его облика веяло благородством и серьезностью. И после приветствий с обеих сторон я осторожно наклонился к визирю эль-Фадлю и спросил его, как зовут этого шейха из Хиджаза, которого я никогда не видел. И он ответил мне:

— Он внук старого поэта, музыканта и певца Маабада из Хиджаза, известность которого вам знакома.

И поскольку я был очень рад узнать внука старого Маабада, которым я так восхищался в юности, эль-Фадль прошептал мне:

— О Ишах, шейх из Хиджаза, если ты будешь с ним любезен, познакомит тебя со всеми композициями своего деда и даже споет для тебя. Он доброжелателен и наделен очень красивым голосом.

Поэтому я, желая поэкспериментировать с его методом и вспомнить старые песни, которые очаровывали меня в юные годы, проявил полное внимание к шейху из Хиджаза, и после дружеской беседы о том о сем я сказал ему:

— О благородный шейх, не мог бы ты напомнить мне, сколько песен написал твой дед, прославленный Маабад, гордость Хиджаза?

И он ответил мне:

— Шестьдесят, ни одной больше и ни одной меньше!

И я спросил его:

— Не будет ли слишком тяжелым испытанием для терпения твоего, если я спрошу, какая из этих шестидесяти песен тебе больше нравится благодаря поэтическому размеру или каким-нибудь другим особенностям?

И он ответил мне:

— Несомненно, самая прекрасная во всех отношениях сороковая песня, которая начинается строкой:

И простое повторение этой строчки словно бы пробудило в нем вдохновение, и он внезапно взял из моих рук лютню и после очень короткой прелюдии спел эту кантилену. И его чудесный голос придал этой старой мелодии, сыгранной с непередаваемым искусством, новое очарование и новые чувства. И, услышав ее, я содрогнулся от удовольствия, я был ослеплен, вне себя, на пределе восхищения. И поскольку я был уверен в своей способности запоминать новые мелодии, какими бы сложными они ни были, я не захотел сразу же повторять перед шейхом из Хиджаза новую для меня восхитительную кантилену, которую он только что сыграл. И я просто поблагодарил его. И он вернулся в Медину, свой родной город, а я вышел из дворца, опьяненный этой мелодией.

Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и, преисполненная скромности, не проговорила больше ни слова.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И он вернулся в Медину, свой родной город, а я вышел из дворца, опьяненный этой мелодией. И, вернувшись домой, я взял свою лютню, которая висела на стене, и, взяв несколько аккордов, настроил все струны с возможным тщанием. Но — клянусь Аллахом! — когда я хотел повторить мелодию песни, которая так тронула меня, я не смог вспомнить ни малейшей ноты или даже манеры, в которой она была исполнена, хотя обычно помнил кантилены из ста стихов, лишь раз внимательно их прослушав. Но на этот раз между моей памятью и этой мелодией упала непроницаемая вуаль, и, несмотря на все мои попытки что-либо вспомнить, я не мог повторить то, что стало мне так дорого.

И с тех пор днем и ночью я старался пробудить в моей памяти эту мелодию, но все было напрасно. И в отчаянии я забросил лютню и уроки свои и пошел бродить по Багдаду, Мосулу и Басре, а затем и по всему Ираку, ища эту мелодию и спрашивая о ней всех старейших певцов и певиц, но мне не удалось встретить никого, кто знал бы ее или смог бы указать на того, кто ее знает.

И, видя, что все мои поиски бесполезны, я решил, чтобы избавиться от навязчивой идеи, совершить путешествие через пустыню в Хиджаз и отправиться в Медину, чтобы встретиться с шейхом и попросить его еще раз спеть мне кантилену его деда.

Я принял это решение в Басре, гуляя по берегу реки. И тут ко мне обратились две молодые девушки, одетые в неброскую, но дорогую одежду, которые выглядели как женщины высокого ранга. И они схватили узду осла моего и остановили его, приветствуя меня.

И я, очень недовольный и думавший только о хиджазской кантилене, сказал им властным тоном:

— Уходите! Оставьте меня!

И я хотел забрать у них узду осла моего. Тогда одна из них, не приподнимая чадру на лице своем, улыбнулась и сказала мне:

— О Ишах, как поживает твоя страсть к прекрасной хиджазской кантилене «О прекрасная шея моей Малаики!..»? Ты перестал искать ее? — И она добавила, прежде чем я успел оправиться от удивления: — О Ишах, я видела тебя из-за ограды гарема, в то время как шейх из Хиджаза пел в присутствии халифа и эль-Фадля, и древняя мелодия заставляла тебя подпрыгивать и приказывала танцевать неодушевленные предметы вокруг. В каком восторге ты был, о Ишах! Ты отбивал ритм руками, кивал головою и мягко покачивался. Ты был словно пьяный. Ты словно сошел с ума.

И, услышав эти слова, я вскрикнул:

— Ах! Клянусь памятью отца моего Ибрагима, я сейчас как никогда безумен из-за этой красивой песни! Йа Аллах! Я бы отдал все, чтобы услышать ее еще раз, пусть даже искаженную, даже урезанную! Нота из этой песни — за десять лет моей жизни! А теперь, заговорив со мною о ней, о моя дорогая, ты безжалостно разожгла огонь сожалений моих и раздула тлеющие угли отчаяния моего! — И я добавил: — Пожалуйста, уйди, оставь меня! Я должен срочно подготовиться, чтобы немедленно уехать в Хиджаз.

А юница при этих словах, не отпуская узды осла моего, заразительно рассмеялась и сказал мне:

— А что, если бы я сама спела тебе хиджазскую кантилену: «О прекрасная шея моей Малаики!..»? Будешь ли ты по-прежнему стремиться в Хиджаз?

И я ответил:

— Ради отца твоего и матери твоей, о дочь хороших людей, не мучай меня, это не более чем безумие!

И тогда юница, все еще держащая узду осла моего, внезапно спела кантилену, которую я так искал, голосом и способом, в тысячу раз более прекрасным, чем то, что я когда-то слышал из уст хиджазца, хотя она пропела ее тихим голосом. И я, на вершине восторга и счастья, почувствовал великую сладость, утешающую измученную душу мою. И я соскочил с седла, бросился к ногам девушки и поцеловал ее руки и подол платья. И я сказал ей:

— О госпожа моя, я раб твой, купленный твоею щедростью! Хочешь принять мое гостеприимство? И ты будешь петь мне кантилену о Малаике, и я буду петь ее тебе весь день и всю ночь! Ах! Весь день и всю ночь!

Но она мне ответила:

— О Ишах, я знаю твой скверный характер и твою жадность, нежелание делиться собственными сочинениями. Знаю, что никто из твоих учеников никогда не получил и не научился от тебя ни одной песне твоей. То, что они знают, ты передал им через иноземцев, таких как Алавия, Вахдж эль-Кара и Мухарик^[101]. Но непосредственно от тебя, о слишком ревнивый Ишах, никто никогда ничему не научился. — Затем она добавила: — Итак, поскольку я знаю, что ты недостаточно любезен, чтобы обращаться со мной должным образом, нет необходимости идти к тебе домой. И если ты хочешь разучить мелодию о Малаике, зачем ходить так далеко? Я с радостью спою еще раз, пока ты ее не запомнишь.

И я воскликнул:

— Взамен, о дочь неба, я пролью за тебя кровь свою! Но кто ты? Как зовут тебя?

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Нет необходимости идти к тебе домой. И если ты хочешь разучить мелодию про Малаику, зачем ходить так далеко? Я с радостью спою еще раз, пока ты ее не запомнишь.

И я воскликнул:

— Взамен, о дочь неба, я пролью за тебя кровь свою! Но кто ты? Как зовут тебя?

И она ответила:

— Я простая певица среди певиц, которая понимает, что листья говорят птице, а ветерок — листьям. Я Вахба^[102]. Я та, о которой поэт говорит в кантилене, носящей мое имя.

И она пропела следующее:

И эта очаровательная кантилена, слова которой были написаны поэтом аль-Фараджем^[103], была положена на прелестную мелодию, которую Вахба сочинила сама. И этой песней она окончательно лишила меня разума. И я так умолял ее, что она в конце концов согласилась посетить мой дом со своей сестрой. И мы провели весь день и всю ночь в экстазе, распевая песни под музыку. И я нашел в ней, без сомнения, самую замечательную певицу, которую когда-либо слышал. И любовь проникла в душу мою. И в конце концов она подарила мне тело свое, как подарила голос свой. И она украсила мою жизнь в счастливые годы, подаренные мне Создателем.

И после этого богатый юноша сказал:

— А теперь послушайте историю о танцовщицах халифа.

ДВЕ ТАНЦОВЩИЦЫ

В Дамаске во времена правления халифа Абд аль-Малика ибн Марвана^[104] жил поэт и музыкант по имени Ибн Абу Атик. Он с безумной расточительностью тратил талант и искусство свое для эмиров и простых людей. Однако, несмотря на значительные суммы, которые он зарабатывал, он постоянно нуждался, и ему было очень трудно прокормить своею большую семью, ибо золото в руках поэта и терпение в душе влюбленного подобны воде в решете.

Однако у этого поэта был друг — один из приближенных халифа, визирь Абдаллах. И этот Абдаллах, который уже много раз обращал внимание важных людей города на поэта, решил привлечь к нему благосклонность самого халифа. И вот однажды, когда эмир правоверных был в благодушном настроении, Абдаллах подошел к нему и рассказал о бедности и нужде того, кого в Дамаске и во всей стране Шам считали самым выдающимся поэтом и музыкантом своего времени. И Абд аль-Малик сказал:

— Ты можете направить его ко мне.

И Абдаллах поспешил объявить приятную новость своему другу, повторив только что состоявшийся разговор с халифом. И поэт поблагодарил своего друга и пошел во дворец.

И когда его представили, он увидел, что халиф сидит между двумя великолепными танцовщицами, которые нежно покачивали гибкими, как два стебля, талиями, и каждая с очаровательной грацией помахивала веером из пальмовых листьев, чтобы освежать своего повелителя. И на веере одной из танцовщиц золотыми и лазурными буквами были написаны следующие строки:

А на веере второй танцовщицы были написаны, также золотыми и лазурными буквами, такие строки:

И когда поэт взглянул на двух чудесных девушек, его охватило смятение и глубокая дрожь. И внезапно он забыл о несчастьях и печалях своих, лишениях семьи своей и жестокой реальности. И он как будто очутился в райском саду наслаждений между двумя избранными гуриями. И их красота заставила его посмотреть на других женщин, память о которых он хранил, как на уродливые орехи пекан^[105].

Что же касается халифа, то после обмена приветствиями он сказал поэту:

— О Ибн Абу Атик, на меня произвел впечатление рассказ Абдаллаха о твоем шатком положении и страданиях твоих. Так что проси у меня все, что хочешь, — все будет исполнено тотчас же.

А поэт от волнения, которое он испытывал при виде двух танцовщиц, даже не понял значения слов халифа, а если бы и понял, то вряд ли стал бы просить денег или богатства, до которых ему не было дела. В тот момент его умом, ослепленным красотой двух танцовщиц, владела только одна идея: он желал владеть ими и всегда быть опьяненным взорами их и чарами их. Поэтому на щедрое предложение халифа он ответил так:

— Да продлит Аллах дни эмира правоверных! Однако раб твой уже пользуется благами Воздаятеля. Он богат, ему всего хватает, как и эмиру! Его глаза, ум и сердце счастливы. И кроме того, я сейчас нахожусь здесь, пред солнцем и между двумя прекрасными лунами, и, даже если бы я пребывал в абсолютной нужде и был бы погружен в темную пучину несчастья, я бы считал себя самым богатым человеком во всем царстве.

И халиф Абд аль-Малик был чрезвычайно доволен этим ответом, и, видя, как глаза поэта страстно выражали то, чего не вымолвил язык его, он встал и сказал ему:

— О Ибн Абу Атик, две молодые девушки, которых ты видишь и которых я только сегодня получил в подарок от императора румов, — твоя законная собственность, и ты можешь владеть ими, как тебе будет угодно. — И с этими словами он ушел.

А поэт взял танцовщиц и отвел их к себе домой.

Однако, когда Абдаллах вернулся во дворец, халиф сказал ему:

— О Абдаллах, твое описание нищенского положения этого поэта и музыканта явно преувеличено, потому что только что он сказал мне, что совершенно счастлив и что ему абсолютно всего хватает.

И Абдаллах почувствовал себя в сильном замешательстве и не знал, что и подумать.

А халиф продолжил:

— Клянусь моей жизнью, о Абдаллах, этот поэт и музыкант, кроме того, был в состоянии счастья, в котором я никогда не видел ни одного другого человека.

И он повторил то, что сказал ему Ибн Абу Атик. И Абдаллах, досадуя и смеясь, ответил:

— Клянусь головой своей, о эмир правоверных, он солгал! Ему хорошо?! Он счастлив?! Да он самый несчастный человек на свете, лишенный всего! При виде его жены и детей слезы наворачиваются на глаза! Поверь, о эмир правоверных, что никому во всем царстве не нужно более твое благословение, чем ему.

И халиф при этих словах не знал, что и подумать о поэте и музыканте Абу Атике.

А Абдаллах, покинув халифа, поспешил к другу своему. И он нашел его в приподнятом состоянии духа с двумя прекрасными танцовщицами, и одна из них сидела на его правом колене, а другая — на левом, а перед ними стоял поднос, уставленный разными напитками.

В эту минуту Шахерезада заметила, что приближается утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И он нашел его в приподнятом состоянии духа с двумя прекрасными танцовщицами, и одна из них сидела на его правом колене, а другая — на левом, а перед ними стоял поднос, уставленный разными напитками. И он окликнул его недовольным тоном:

— О чем ты думал, болван, отрицая мои слова о тебе перед халифом?! Ты заставил меня потерять лицо и выставил лжецом!

А поэт, находясь на вершине ликования, ответил:

— Ах, друг мой, как мог я заявлять о бедности или о страданиях в той ситуации, в которой неожиданно оказался?! Если бы я так поступил, то это было бы в высшей степени неприличным, по крайней мере, по отношению к этим двум гуриям, если не ко мне.

И, сказав это, он протянул своему другу огромную чашу, в которой искрилась жидкость, благоухающая мускусом и камфорой, и он сказал ему:

— Пей, о друг мой, за темные глаза! О эти темные глаза! Я схожу от них с ума! — И он добавил, указывая на двух великолепных танцовщиц: — Эти две благословенные — моя собственность и мое богатство. Чего еще я мог желать, не рискуя оскорбить щедрость Воздаятеля?

И пока Абдаллах, вынужденный улыбнуться такой изобретательности, подносил чашу к губам, поэт и музыкант взял теорбу и, оживив ее блестящей прелюдией, спел такие строки:

Поэт и музыкант Абу Атик продолжил, как и прежде, беззаботно жить, доверяя судьбе и Владыке всех существ. И две танцовщицы оставались утешением его в скверные дни и счастьем его на всю оставшуюся жизнь.

После этого молодой человек сказал:

— Сегодня вечером я еще поведаю вам историю о фисташковом креме.

ФИСТАШКОВЫЙ КРЕМ И РЕШЕННЫЙ СУДЕБНЫЙ КАЗУС

Во времена правления халифа Гаруна аль-Рашида верховным кади Багдада был Абу Юсуф аль-Ансари^[106], образованный человек и самый сведущий и лучший законовед своего времени. Он был любимым учеником и соратником имама Абу Ханифы^[107]. И именно он, обладая широчайшей эрудицией, стал первым, кто собрал, согласовал и аргументированно записал замечательную доктрину, установленную его учителем. И именно эта доктрина, составленная таким образом, служила руководством и основой для ортодоксальных ханафитов^[108]. И он сам рассказывал о своей юности, начале своей деятельности, а также историю, связанную с фисташковым кремом и серьезным судебным казусом.

— Когда мой отец умер, — да пребудет с ним Аллах в милости Своей и да сохранит за ним избранное место! — я был еще ребенком и сидел на коленях у матери своей. И поскольку мы были бедными людьми, а я был единственной опорой в доме, мать, как только я подрос, поспешила отдать меня в ученики к местному красильщику, так что я достаточно рано начал зарабатывать, чтобы мы могли прокормиться.

Однако, поскольку Всевышний не записал в судьбе моей ремесло красильщика, я не мог заставить себя проводить все дни возле чанов с краской. И я часто убегал из мастерской красильщика, чтобы пообщаться с внимательными слушателями, которые внимали религиозному учению имама Абу Ханифы — да благословит его Аллах самыми избранными дарами Своими! Однако мать моя, которая следила за моим поведением и часто следовала за мною, категорически не одобряла этих визитов и часто приходила, чтобы забрать меня с собрания, на котором люди внимали речам почтенного учителя. И она тащила меня за руку, пилила и давала тумаки, чтобы заставить вернуться в красильню.

А я, несмотря на эти усердные попытки и домогательства со стороны матери, всегда находил способ постоянно следовать урокам уважаемого имама, который уже заметил меня и даже стал поощрять рвение мое и пыл слушать его наставления. И дело дошло до того, что однажды мать моя, разгневанная моими побегами из красильной мастерской, пришла прилюдно, на глазах у возмущенной публики отругать Абу Ханифу, и она прокляла его, сказав:

— О шейх, ты причина того, что этот ребенок, сирота без средств к существованию, пропадает неизвестно где и того гляди станет бродягой. А я не могу получать достаточно, зарабатывая своим веретеном, и, если этот сирота ничего не будет зарабатывать, мы скоро умрем с голоду. И ответственность за нашу смерть ляжет в Судный день на тебя.

И мой достопочтенный господин, выслушав эти суровые обвинения, не потерял свое душевное спокойствие и примирительным тоном ответил матери моей:

— О бедная женщина, да одарит тебя Аллах милостью Своей! Уходи, не кричи больше и ничего не бойся. Этот сирота попробует однажды крем, приготовленный из муки тонкого помола с фисташковым маслом.

И мать моя, услышав этот ответ, убедилась, что у достопочтенного имама не все в порядке с головой, и она ушла, бросив ему напоследок еще одно оскорбление:

— Да сократит Аллах дни твои! Ты старый дурак, совсем лишившийся разума!

Однако я сохранил в памяти эти слова имама.

Итак, поскольку Аллах вложил в мое сердце страсть к учебе, эта страсть сопротивлялась всем препятствиям на своем пути и в конце концов все их победила. И я горячо привязался к Абу Ханифе. И Воздаятель даровал мне знания и все преимущества, которые они дают, так что я постепенно поднимался в своем ранге и в конечном итоге приступил к исполнению обязанностей верховного кади Багдада. И я был допущен к постоянному общению с эмиром правоверных Гаруном аль-Рашидом, который часто приглашал меня разделить с ним трапезу.

И вот однажды, когда я обедал с халифом, в конце трапезы рабы принесли большой фарфоровый поднос, на котором дрожал чудесный белый крем, посыпанный молотыми фисташками, и запах этого крема был чрезвычайно приятен.

И халиф повернулся ко мне и сказал:

— О Юсуф, попробуй это! Это блюдо удается не каждый день! Крем сегодня вышел отличный!

И я спросил:

— Как называется это блюдо, о эмир правоверных? И почему этот крем так приятен для глаз и так вкусно пахнет?

И он ответил:

— Это балуза^[109], приготовленная из сливок, меда, муки мелкого помола и фисташкового масла.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Но почему этот крем так приятен для глаз и так вкусно пахнет?

И эмир правоверных Гарун аль-Рашид ответил:

— Это балуза, приготовленная из сливок, меда, муки мелкого помола и фисташкового масла.

И я, услышав это, вспомнил слова моего уважаемого учителя, который предсказал, что со мною должно произойти. И я не мог не улыбнуться, вспомнив этот случай.

И халиф спросил меня:

— Что же заставляет тебя улыбаться, о Юсуф?

И я ответил:

— Только хорошее, о эмир правоверных. Просто воспоминание из моего детства пришло мне в голову, и я невзначай улыбнулся ему.

И он сказал мне:

— Так поспеши же мне рассказать, в чем было дело. Я убежден, что мне будет интересно послушать.

И я, чтобы удовлетворить желание халифа, рассказал ему о своих начинаниях в изучении наук, о моем усердии в следовании учению Абу Ханифы, об отчаянии моей бедной матери, которая видела, что я бросаю ремесло красильщика, и о предсказании имама о креме с фисташковым маслом. И Гарун был очарован моей историей, и он заключил:

— Да, конечно, учеба и наука всегда приносят плоды, и их преимущества многочисленны и среди людей, и в вопросах, касающихся веры. По правде говоря, достопочтенный Абу Ханифа был отличным предсказателем, и он видел внутренним взором то, что другие люди не могли видеть глазами. Да прольет Аллах на него самую приятную из милостей Своих!

Вот и все о балузе, приготовленной из сливок, меда, муки мелкого помола и фисташкового масла.

Что же касается юридического казуса, о нем речь впереди. Однажды вечером, чувствуя себя уставшим, я рано лег спать. И я крепко спал, когда в мою дверь постучали. Услышав шум, я поспешно встал, обмотал свои чресла шерстяным изаром и пошел открывать. И я узнал Хартама — доверенного евнуха эмира правоверных. И я поздоровался с ним, но он, даже не удосужившись вернуть мне мой салам, что привело меня в большое замешательство и предвещало грозу из сгустившихся вокруг меня темных туч, сказал мне не терпящим возражения тоном:

— Иди скорее к нашему господину халифу! Он хочет поговорить с тобой!

И я, пытаясь преодолеть свое замешательство и как-то разобраться в этом деле, ответил:

— О мой дорогой Хартам, яхотел бы, чтобы ты проявил чуть больше внимания к больному старику, которым я являюсь. Уже очень поздно, и я не верю, что действительно есть достаточно серьезное основание, чтобы требовать, чтобы я пошел во дворец халифа в этот час. Поэтому я прошу тебя подождать до завтра. А к тому времени эмир правоверных или забудет об этом деле, или передумает.

Однако он ответил мне:

— Нет, клянусь Аллахом! Я не могу отложить выполнение данного мне приказа до завтра!

И я спросил его:

— Ты можешь хотя бы сказать мне, о Хартам, почему он зовет меня?

И он ответил:

— Его слуга Масрур быстро прибежал, запыхавшись, чтобы найти меня, и он приказал мне, не давая никаких объяснений, передать тебя в тот же час в руки халифа.

И я, находясь на пределе недоумения, сказал евнуху:

— О Хартам, ты позволишь мне хотя бы быстро умыться и немного надушиться? Потому что, если речь идет о каком-то серьезном деле, я буду соответствующим образом подготовлен, а если Всевышний дарует мне милость, как я надеюсь, найти это дело не доставляющим мне неудобств, то эта забота о чистоте тем более не повредит мне, а, напротив, будет кстати.

И евнух уступил моему желанию, и я поднялся наверх, чтобы вымыться, надеть подходящую одежду и надушиться. Затем я спустился к евнуху, и мы быстро пошли в сторону дворца. И когда я добрался до него, увидел, что Масрур ждет нас у дверей.

И Хартхам сказал ему, указывая на меня:

— Вот кади.

И Масрур сказал мне:

— Пойдем!

И я последовал за ним. И, следуя за ним, я сказал ему:

— О Масрур, ты как никто знаешь, как я служу нашему господину халифу, и ты знаешь об уважении, которое он испытывает к людям моего возраста и к моей должности, поэтому ради нашей старой дружбы, которая меня с тобой связывает, скажи мне, ради Аллаха, почему халиф заставляет меня прийти к нему в такой поздний час ночи.

И Масрур ответил:

— Я и сам не знаю.

И я, еще более обеспокоенный, спросил его:

— Можешь ли ты хотя бы сказать мне, кто находится в его дворце?

И он ответил:

— Там только один человек, Иса, камергер, и в соседней комнате жена камергера.

Поэтому я, все еще не понимая, в чем дело, воскликнул:

— Полагаюсь на одного Аллаха! Нет силы и спасения, кроме как во Всеведущем Аллахе!

И когда я добрался до помещения, предшествовавшего комнате, где обычно бывал халиф, он, по-видимому, услышал звук моих шагов и спросил из-за двери:

— Кто там, у порога?

И я немедленно ответил:

— Твой слуга Юсуф, о эмир правоверных.

И голос халифа сказал:

— Войди!

И я вошел. И увидел, что Гарун сидит, а справа от него стоит камергер Иса. И я прошел вперед, простерся ниц и поприветствовал его саламом. И к моему огромному облегчению, он вернул мне мой салам. А потом он сказал мне, улыбаясь:

— Мы побеспокоили тебя, потревожили и, быть может, напугали?

И я ответил:

— Я немного напуган, о эмир правоверных, я и те, кого я оставил дома. Клянусь головой своей, мы все немного сбиты с толку!

И халиф любезно сказал мне:

— Садись, отец закона.

И, освободившись от своих опасений и страхов, я с облегчением сел.

А через несколько мгновений халиф сказал мне:

— О Юсуф, знаешь ли ты, почему мы вызвали тебя в ночной час?

И я сказал:

— Не знаю, о эмир правоверных.

Он же сказал:

— Так слушай! — И, показывая мне на своего камергера Ису, он сказал: — Я послал за тобой, о Абу Юсуф, чтобы ты стал свидетелем клятвы, которую я собираюсь дать. Знай же, что у Исы есть рабыня. И я попросил Ису отдать ее мне, но он извинился и отказался сделать это. Тогда я попросил его продать ее мне, но он и это отказался сделать. Ну ладно. И теперь я хочу поклясться перед тобою, о верховный кади Юсуф, именем Всевышнего, что, если Иса будет упорствовать в нежелании отдать мне свою рабыню тем или иным образом, я тут же, без сомнения, лишу его жизни!

И я, полностью успокоившись на свой счет, строго повернулся к Исе и сказал ему:

— Какими же такими качествами или какими необыкновенными добродетелями наделил Аллах эту девушку, твою рабыню, что ты не хочешь уступить ее эмиру правоверных? Разве ты не видишь, что своим отказом ты ставишь себя в унизительное положение и губишь себя?

И Иса, не показывая, что его тронули мои увещевания, ответил:

— О наш господин кади, поспешность в суждениях к добру не приводит. И прежде чем делать мне какие-либо замечания, ты должен был поинтересоваться мотивом, которым продиктовано мое поведение.

И я ему сказал:

— Хорошо. Но может ли быть в мире веская причина для такого отказа?

И он мне ответил:

— Да, конечно! Клятва ни при каких обстоятельствах не может быть признана недействительной, если она была принесена добровольно, в здравом уме и твердой памяти. И я связан силой торжественной клятвы, ибо поклялся девушке, о которой идет речь, никогда не продавать и не отдавать ее, а в противном случае я должен освободиться от всего, чем владею, включая рабов обоих полов, и раздать все свое имущество и богатство бедным и мечетям…

В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Клятва ни при каких обстоятельствах не может быть признана недействительной, если она была принесена добровольно, в здравом уме и твердой памяти. И я связан силой торжественной клятвы, ибо поклялся девушке, о которой идет речь, никогда не продавать и не отдавать ее, а в противном случае я должен освободиться от всего, чем владею, включая рабов обоих полов, и раздать все свое имущество и богатство бедным и мечетям.

И при этих словах халиф повернулся ко мне и сказал:

— О Юсуф, есть ли способ разрешить эту трудность?

И я не задумываясь ответил:

— Конечно, о эмир правоверных!

И он спросил меня:

— И как это сделать?

И я ответил:

— Все просто. Чтобы не нарушить свою клятву, Иса должен подарить тебе половину девушки, рабыни, которую ты желаешь, и продать тебе вторую ее половину. И таким образом он будет пребывать в мире со своей совестью, поскольку он не будет ни отдавать тебе, ни продавать эту девушку.

И Иса при этих словах повернулся ко мне с нерешительным видом и сказал:

— И таково твое судебное решение, о отец закона? И это законно?

И я ответил:

— Без сомнения!

Тогда он немедленно поднял руку и сказал мне:

— Что же, тогда я беру тебя в свидетели, о кади Юсуф, в том, что, имея таким образом возможность освободить свою совесть, я отдаю эмиру правоверных половину моей рабыни, а вторую ее половину я продаю ему за сто тысяч драхм — за сумму, в которую она мне обошлась.

И Гарун тут же воскликнул:

— Я принимаю этот подарок и покупаю вторую половину за сто тысяч золотых динаров! — И он добавил: — Пусть приведут ко мне эту девушку!

И Иса немедленно отправился искать свою рабыню в приемной, в то время как были принесены мешки с сотней тысяч золотых динаров.

И вскоре хозяин девушки представил ее халифу, сказав:

— Возьми ее, о эмир правоверных, и пусть Аллах накроет тебя Своими благословениями рядом с нею! Она твоя вещь, твоя собственность!

И, получив сто тысяч динаров, он ушел.

Тогда халиф повернулся ко мне и с беспокойством сказал:

— О Юсуф, есть еще одна трудность, которую нужно разрешить.

И я спросил:

— В чем проблема, о эмир правоверных?

И он сказал:

— Эта молодая девушка, будучи рабыней другого человека, должна была, прежде чем стать моей собственностью, пройти через предусмотренный период ожидания, чтобы можно было удостовериться, что она не станет матерью в результате действий своего первого хозяина. Но теперь, если с этой самой ночи я не буду с нею, моя печень, я уверен, просто лопнет от нетерпения, и я обязательно умру.

И, подумав мгновение, я ответил:

— Решение очень простое, о эмир правоверных. Этот закон создан только для рабынь, но он не предусматривает дней ожидания для свободной женщины, поэтому немедленно освободи рабыню и женись на ней как на свободной женщине.

И аль-Рашид, лицо которого озарилось радостью, воскликнул:

— Я освобождаю свою рабыню! — А потом, внезапно встревожившись, он спросил меня: — Но кто же на законном основании сможет поженить нас в столь поздний час? Потому что именно здесь и сейчас я хочу быть с нею.

И я ответил:

— Я сам, о эмир правоверных, в этот час выдам ее за тебя замуж по закону.

И я вызвал в качестве свидетелей двух слуг халифа: Масрура и Хосейна. И когда они появились, я прочитал молитвы, нужные формулы и ритуальную речь и, поблагодарив Всевышнего, произнес слова свершившегося союза. И я поставил условие, что халиф должен согласно обычаю выплатить невесте ее приданое, которое я установил в размере двадцати тысяч динаров. А потом, когда эта сумма была принесена и отдана невесте, я приготовился уйти восвояси. Однако халиф кивнул головой слуге своему Масруру, который немедленно ответил:

— Что прикажешь, о эмир правоверных?

И Гарун сказал ему:

— Немедленно принеси для кади Юсуфа за причиненные ему неудобства сумму в двести тысяч драхм и двадцать почетных одежд.

И я ушел, поблагодарив Гаруна и оставив его на вершине ликования. И меня проводили домой с деньгами и платьями.

Но как только я прибыл в дом свой, увидел, как ко мне вошла старуха, которая сказала:

— О Абу Юсуф, о благословенный, та, которую ты освободил и которую ты объединил с халифом, дав ей титул и звание жены эмира правоверных, стала твоей дочерью, и она посылает меня передать тебе свои приветствия и пожелания счастья. И она умоляет тебя принять половину брачного приданого, данного ей халифом. И она извиняется, что в данный момент не может лучше отблагодарить тебя за то, что ты для нее сделал. Однако — иншаллах — однажды она сможет лучше выказать тебе свою благодарность.

Сказав это, она оставила мне десять тысяч золотых динаров, что составило половину приданого, выплаченного этой юнице, поцеловала мою руку и пошла своей дорогой. А я поблагодарил Воздаятеля за благословения Его и за то, что в ту ночь я сменил свои страхи и опасения на радость и удовлетворение. И я благословляю в сердце своем почитаемую мной память моего учителя Абу Ханифы, чьи наставления научили меня всем тонкостям кодексов канонического и гражданского права. Да покроет его Аллах дарами Своими и милостью Своей!

А затем богатый молодой человек сказал:

— А теперь, о друзья мои, послушайте историю о юной арабской девушке у фонтана.

АРАБСКАЯ ДЕВУШКА У ФОНТАНА

Когда власть халифа перешла к аль-Мамуну, сыну Гаруна аль-Рашида, это было благословением для царства. Ибо аль-Мамун, который, без сомнения, был самым блестящим и просвещенным халифом из всех Аббасидов, облагодетельствовал мусульманские страны миром и справедливостью, он защищал и почитал ученых и поэтов и ввел наших арабских отцов-основателей в мир науки.

Однако, несмотря на свои упорные занятия и дни, полные работы и учебы, он умел находить часы для радости, веселья и пиршеств. И множество музыкантов и певиц получали его дары — улыбки и благословения. И он умел выбирать, чтобы сделать своими законными женами и матерями детей своих, самых умных, самых просвещенных и самых красивых женщин своего времени. И вот один пример из двадцати других, как аль-Мамун выбрал женщину и сделал ее женою своей.

Однажды, когда возвращался с охоты в сопровождении всадников, он подскакал к фонтану. А рядом стояла молодая арабская девушка, которая собиралась взвалить себе на плечи мех, в который она только что набрала воды из фонтана. И эта молодая арабка была наделена Создателем очаровательными размерами, пропорциями и грудью, отлитой по образцу совершенства, а в остальном она была похожа на луну в полнолуние.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ВТОРАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Когда однажды он возвращался с охоты в сопровождении всадников, подскакал к фонтану. А рядом стояла молодая арабская девушка, которая собиралась взвалить себе на плечи мех, в который она только что набрала воды из фонтана. И эта молодая арабка была наделена Создателем очаровательными размерами, пропорциями и грудью, отлитой по образцу совершенства, а в остальном она была похожа на луну в полнолуние.

И когда молодая девушка увидела прибытие блестящего отряда всадников, она поспешила поднять мех на плечи и удалиться. Но поскольку в спешке ей не хватило времени, чтобы как следует завязать его, когда она сделала несколько шагов, завязки ослабли и вода потекла из меха широкой струей. И девушка закричала, повернувшись к дому своему:

— О отец, отец, держи мех! Он меня не слушается! Я больше им не повелеваю!

И эти три фразы были произнесены молодой арабкой с такой очаровательной интонацией, что халиф в изумлении остановился. И пока молодая девушка, не видя приближающегося отца, снимала мех свой, чтобы окончательно не промокнуть, халиф подошел к ней и спросил:

— О юница, из какого ты племени?

И она ответила своим восхитительным голосом:

— Я из племени Бану Килаб^[110].

И аль-Мамун, который очень хорошо знал, что племя Бану Килаб было одним из самых благородных среди арабов, захотел поиграть словами и заодно испытать молодую девушку, и он сказал ей:

— И что ты скажешь, о прекрасное дитя, о своей принадлежности к племени сыновья собак?^[111]

И девушка, насмешливо посмотрев на халифа, ответила ему:

— Ты в самом деле не знаешь истинного значения слов? Так узнай, о незнакомец, что племя Бану Килаб, в котором я родилась, — это племя щедрых и безупречных людей, которые умеют быть великодушными по отношению к чужеземцам и в то же время умеют, если нужно, наносить точные сабельные удары. — Затем она добавила: — А ты, о всадник, не из наших мест. Расскажи о своем происхождении!

И халиф, все более и более удивляясь языку этой арабской юницы, сказал ей, улыбаясь:

— Так ты, о прекрасное дитя, в дополнение к твоим чарам обладаешь познаниями в генеалогии?

И она ответила:

— Ответь на мой вопрос — и ты узнаешь.

И аль-Мамун, немного задетый этим ответом, сказал себе: «Я действительно хочу посмотреть, знает ли это арабка о моем происхождении».

И он сказал ей:

— Знай, что я из рода Бану Мудар Красный^[112].

И молодая арабка, которая очень хорошо знала, что это название рода Мударов произошло из-за красного кожаного шатра, которым в свое время владел Мудар ибн Низар, основатель племени Бану Мудар, совершенно не удивилась словам халифа и ответила ему:

— Хорошо, но скажи мне, ты из какой ветви племени Бану Мудар?

И он ответил:

— Из той, что является самой прославленной его ветвью, овеянной великой славой предков, и самой уважаемой среди Бану Мудар Красный!

И она сказала:

— Значит, ты из племени Бану Кинана^[113].

И удивленный аль-Мамун ответил:

— Это правда! Я из великого племени Бану Кинана!

А она улыбнулась и спросила:

— Но к какой ветви Кинанидов ты принадлежишь?

Он же ответил:

— Той, чьи сыновья самые благородные по крови, самые чистые по происхождению, люди щедрых рук и в то же время самые опасные и почитаемые среди своих собратьев!

И она сказала:

— Судя по этим особенностям, ты из Курайшитов^[114].

И аль-Мамун, все более и более изумляясь, ответил:

— Ты говоришь верно, я из Курайшитов.

И она продолжила:

— Но Курайшитов много. Из какой ты ветви?

Он же ответил:

— Я от того, на кого пришло благословение!

И тогда девушка воскликнула:

— Клянусь Аллахом! Ты потомок Хашима аль-Кураши^[115], прадеда пророка — да пребудет над ним мир и молитва!

И аль-Мамун ответил:

— Это правда, я Хашимит.

Она же спросила:

— Но из какой семьи Хашимитов?

И он ответил:

— Из той, которая находится выше всех, которая есть честь и слава Хашимитов и которой поклоняются все правоверные на земле!

И молодая арабка, услышав этот ответ, внезапно поклонилась и, поцеловав землю между рук аль-Мамуна, воскликнула:

— Почет и уважение эмиру правоверных, наместнику Владыки миров, славному аль-Мамуну Аббасиду!

И халиф был поражен и глубоко взволнован, и, исполненный невероятной радости, он воскликнул:

— Клянусь Создателем и заслугами моих славных предков! Я хочу, чтобы эта замечательная юница стала моей женой! Она самое дорогое достояние, записанное в судьбе моей!

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ТРЕТЬЯ НОЧЬ,

она сказала:

Клянусь Создателем и заслугами моих славных предков! Я хочу, чтобы эта замечательная юница стала моей женой! Она самое дорогое достояние, записанное в моей судьбе!

И он тут же позвал отца девушки, который был не кем иным, как шейхом ее племени. И он попросил у него отдать ему в жены эту замечательную юницу. И, получив его согласие, он предложил ему в качестве приданого за его дочь сумму в сто тысяч золотых динаров и отписал ей доход от налогов со всего Хиджаза за пять лет.

И брак аль-Мамуна с благородной девушкой отмечался с размахом, которого никогда не было ранее, даже во время правления аль-Рашида. А в первую же брачную ночь аль-Мамун высыпал в честь своей матери на голову этой прекрасной юницы тысячу жемчужин, которые хранились на золотом блюде. И в их брачном чертоге он сжег огромный факел из серой амбры, который весил сорок мин^[116] и был куплен на сумму, полученную от ежегодных налогов с Персии.

И аль-Мамун стал для своей арабской жены сердцем ее жизни и ее радостью. И она родила ему сына, которого назвали Аббасом.

И она была причислена к числу самых удивительных, образованных и красноречивых женщин ислама.

И, рассказав эту историю, богатый молодой человек сказал своим слушателям, собравшимся в его библиотеке:

— Теперь я поведаю вам еще одну историю из жизни аль-Мамуна, но совсем из другой области.

НАСТОЙЧИВОСТЬ КАК ПОРОК

Когда халиф Мухаммед аль-Амин^[117], сын Гаруна аль-Рашида и Зобейды, был убит после своего поражения по приказу главнокомандующего войском аль-Мамуна, все подчинявшиеся ему до этого провинции поспешили присягнуть аль-Мамуну, брату его, сыну аль-Рашида и рабыни по имени Марахиль. И аль-Мамун начал свое правление с широких жестов милосердия по отношению к своим бывшим врагам. И он обычно говорил: «Если бы мои враги знали всю доброту сердца моего, они все пришли бы и присягнули мне, признав свои преступления».

Однако главной чинительницей всех неудобств, которые аль-Мамун испытывал при жизни своего отца аль-Рашида и брата аль-Амина, была не кто иная, как сама Сетт Зобейда, жена аль-Рашида. Поэтому, когда она узнала о плачевном конце сына своего, она сначала подумала о том, чтобы укрыться на священной территории Мекки, чтобы спастись от мести аль-Мамуна. Однако она долго не решалась и все думала, что и как ей следует предпринять. Затем внезапно решила передать судьбу свою в руки того, кого она лишила наследства и которому издавна отравляла жизнь.

И она написала аль-Мамуну следующее письмо: «Любая ошибка, о эмир правоверных, какой бы большой она ни была, становится ничтожной по сравнению с твоей милостью, и любое преступление превращается в простую ошибку перед твоим великодушием. Я умоляю тебя, воскреси в памяти дорогие тебе воспоминания, прости меня и отнестись ко мне благосклонно! Итак, если ты захочешь сжалиться над моею слабостью и бедственным положением моим и проявить милосердие к тому, кто не заслуживает пощады, ты поступишь в соответствии с духом того, кто был бы моим заступником, будь он еще жив. О сын отца своего, вспомни его и не закрывай свое сердце для молитв оставленной всеми вдовы!»

И когда халиф аль-Мамун прочитал это письмо Зобейды, его сердце переполнилось жалостью, он был глубоко тронут и стал оплакивать печальную судьбу брата своего аль-Амина и жалкое состояние его матери.

И он ответил Зобейде так: «Твое письмо, о мать моя, дошло до того места, где оно должно было быть, и мое сердце сжалось от сожаления о твоих несчастьях. И Аллах свидетель, что мои чувства к вдове того, чья память для меня свята, есть чувства сына к матери. Человек ничего не может сделать против веления судьбы, однако я сделал все возможное, чтобы облегчить боль твою. Я только что отдал приказ вернуть тебе конфискованные владения, твою собственность, вещи и все, что капризная судьба отняла у тебя, о мать моя. И если ты захочешь вернуться ко мне, ты восстановишь свое первоначальное положение, а также уважение и почитание всех наших подданных. И знай, о мать моя, что ты не потеряла в моем лице того, кто пошел по пути милостей Аллаха, потому что сыновья кровь говорит во мне сильнее, чем ты можешь пожелать. И да пребудет с тобою мир и безопасность!»

В эту минуту Шахерезада заметила, что восходит утренняя заря, и с присущей ей скромностью умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Знай, о мать моя, что ты не потеряла в моем лице того, кто пошел по пути милостей Аллаха, потому что сыновья кровь говорит во мне сильнее, чем ты можешь пожелать. И да пребудет с тобою мир и безопасность!

И когда Зобейда пришла, чтобы броситься к его ногам, ее глаза были полны слез, и она была близка к обмороку, а аль-Мамун встал в ее честь, поцеловал ее руку и заплакал у нее на груди. Затем он вернул ей ее прежнее положение жены аль-Рашида и принцессы крови Аббасидов и обращался с нею до конца ее жизни так, как если бы он был сыном ее чрева. Но Зобейда, несмотря на свое положение, не могла забыть, кем она была, и мучения сердца своего при известии о смерти аль-Амина. И до самой смерти она хранила глубоко в груди своей негодование, которое, как бы тщательно оно ни было скрыто, не ускользало от проницательного аль-Мамуна.

И более того, много раз аль-Мамуну приходилось безропотно страдать от этого состояния дремлющей враждебности. А вот случай, который лучше, чем любой другой, говорит о непрекращающемся негодовании Зобейды, которую ничто не могло утешить.

Однажды, войдя в покои Зобейды, аль-Мамун внезапно увидел, как она шевелит губами и что-то бормочет, глядя на него. И так как он не мог понять, что именно она шепчет, он сказал ей:

— О мать моя, мне кажется, ты проклинаешь меня, думая о своем сыне, убитом персидскими еретиками при моем восшествии на престол, на котором я сменил его. И все же только Аллах управляет нашими судьбами!

Но Зобейда воскликнула:

— Нет, клянусь святой памятью отца твоего, о эмир правоверных! Я далека от таких мыслей!

Тогда аль-Мамун спросил ее:

— Так ты можешь сказать мне, что ты бормотала сквозь зубы, глядя на меня?

Однако она опустила голову, как человек, который не хочет говорить, из уважения к своему собеседнику, и ответила:

— Пусть эмир правоверных извинит меня и избавит от необходимости объяснения того, о чем он меня спрашивает.

Но аль-Мамун, охваченный острым любопытством, начал так горячо настаивать и мучить Зобейду расспросами, что, доведенная до белого каления, она в конце концов сказала ему:

— Так вот, я проклинала настойчивость, бормоча: «Да устыдит Аллах докучливых людей, пораженных пороком настойчивости!»

И аль-Мамун спросил ее:

— Но по какому поводу или в результате какого случая ты ее осуждала?

И Зобейда ответила:

— Если уж ты так хочешь знать это, то вот, — и рассказала следующее: — Знай же, о эмир правоверных, что однажды, играя в шахматы с твоим отцом, эмиром правоверных Гаруном аль-Рашидом, я проиграла партию. И твой отец приказал мне в качестве штрафа обойти посреди ночи дворец и сад совершенно обнаженной. И, несмотря на мои молитвы и просьбы, он настоял, чтобы я сделала это, если не хочу заплатить еще один штраф. И мне пришлось раздеться и сделать то, что он меня просил. И когда я закончила этот обход, я была ужасно зла и умирала от усталости и холода.

Однако на следующий день я, в свою очередь, победила его в шахматной игре. И на этот раз я должна была поставить ему свое условие. И, поразмыслив, что может быть для него наиболее неприятным, я приказала ему провести ночь в объятиях самой уродливой и грязной рабыни из кухонных рабынь. И поскольку той, кто соответствовал этим условиям, была рабыня по имени Марахиль, я указала ему на нее как на ту, с кем он должен искупить свое поражение.

И чтобы убедиться, что все будет без обмана, я сама привела его в грязную комнату рабыни Марахиль и заставила его лечь рядом с ней и заниматься с ней любовью всю ночь напролет, вместо того чтобы провести ее с одной из красивых наложниц, которых я так часто преподносила ему в подарок. И к утру его состояние было плачевным, а запах ужасным.

И теперь я должна сказать тебе, о эмир правоверных, что ты родился именно в результате соития отца твоего с этой ужасной рабыней в каморке, примыкающей к кухне. И я, поспособствовав таким образом твоему появлению на свет, сама того не ведая, стала причиной гибели моего сына аль-Амина и всех несчастий, постигших наш род за последние годы. Однако всего этого не произошло бы, если бы я так сильно не настаивала на том, чтобы отец твой покувыркался с этой рабыней, и если бы он, со своей стороны, не был так настойчив, заставляя меня сделать то, о чем я тебе рассказала.

Вот такова, о эмир правоверных причина, которая заставила меня бормотать проклятия в адрес настойчивости и против докучливых людей.

И аль-Мамун, услышав все это, поспешил проститься с Зобейдой, чтобы скрыть свое замешательство. И он удалился, сказав себе: «Клянусь Аллахом! Я заслужил этот урок, который она мне только что преподала. Без моей настойчивости я бы не услышал эту неприятную историю».

И молодой человек, владелец библиотеки, рассказав все это своим слушателям и гостям, сказал им:

— Это лишь часть богатства, которое можно без затрат и опасности накопить, читая книги и совершенствуясь в учебе. Однако сегодня я больше ничего не расскажу. Но в другой раз — иншаллах — я раскрою вам другую сторону чудес, которые были переданы нам как самое драгоценное наследие наших отцов.

И, сказав это, он раздал каждому из гостей по сотне золотых монет и по отрезу ценной ткани, чтобы вознаградить их за внимание и поощрить их рвение к образованию, потому что он сказал себе: «Следует поощрять добрый нрав и облегчать путь благонамеренным людям».

Затем, угостив их превосходной едой, среди которой не было недостатка в замечательных блюдах, он отпустил их с миром.

И это все, что случилось с ним. Но Аллаху все известно лучше нас!

И Шахерезада, закончив рассказывать эту длинную серию замечательных историй, замолкла.

И царь Шахрияр сказал ей:

— О Шахерезада, как ты меня просветила! Но ты, наверное, забыла рассказать мне о визире Джафаре. И я давно хотел услышать, что знаешь о нем. По правде говоря, этот визирь удивительно похож на моего главного визиря, твоего отца, вот почему мне так хочется узнать от тебя его историю во всех деталях, и она должна вызывать восхищение.

Но Шахерезада опустила голову и ответила:

— Пусть Аллах удалит от нас несчастья и бедствия, о царь времен, и пусть Он проявит сострадание к Джафару Бармакиду и всей семье его! Пожалуйста, избавь меня от рассказов о нем, потому что его история полна слез. Увы! Кто не уронит слез, услышав о гибели Джафара, отца его Яхьи, брата его эль-Фадля и всех Бармакидов?! Их конец плачевен, и даже камни будут растроганы!

И царь Шахрияр сказал:

— О Шахерезада, тем не менее расскажи мне все! И пусть Аллах удалит от нас лукавого и все бедствия!

И Шахерезада начала:

ГИБЕЛЬ ДЖАФАРА И ВСЕХ БАРМАКИДОВ

И так, о счастливый царь, вот эта полная слез история, завершившая правление халифа Гаруна аль-Рашида кровавым пятном, которое не смыть и четырем рекам.

Ты уже знаешь, о мой повелитель, что визирь Джафар был одним из четырех сыновей Яхьи ибн Халида аль-Бармаки. А его старшим братом был эль-Фадль, молочный брат аль-Рашида. Большая дружба и безграничная преданность связывали семью Яхьи с семьей Аббасидов, и мать аль-Рашида, принцесса Хайзуран, и мать эль-Фадля, благородная Итаба, породнились из-за глубочайшей привязанности и нежности и обменялись своими младенцами, которые были примерно одинакового возраста, и каждая вскармливала сына своей подруги молоком, которое Аллах предназначил для ее собственного сына. И поэтому аль-Рашид всегда называл Яхью «отец мой», а эль-Фадля — «брат мой».

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ПЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

А потому аль-Рашид всегда называл Яхью «отец мой», а эль-Фадля — «брат мой». Что же касается происхождения рода Бармакидов, то самые известные и самые надежные наши летописцы считают его родиной город Балх, что в Хорасане, где эта семья занимала видное положение. И примерно через сто лет после Геджры^[118] нашего благословенного пророка — да пребудет над ним мир и молитва! — эта прославленная семья поселилась в Дамаске во времена правления халифов Омейядов^[119]. И именно тогда глава этой семьи, Халид ибн Бармак^[120], последователь религии волхвов, обратился в истинную веру, очистился и возвысил себя исламом, это произошло во время правления Хишама ибн Абд аль-Малика^[121].

И после восшествия на престол халифов — потомков Аббаса — семья Бармакидов была допущена к совету визирей и озарила землю своим великолепием. Первым визирем, вышедшим из ее лона, был Халид ибн Бармак, которого Абуль Аббас ас-Саффах^[122] избрал (первым из Аббасидов) великим визирем. И во время правления Мухаммеда ибн Мансура аль-Махди^[123], третьего Аббасида, Яхья ибн Халид отвечал за образование Гаруна аль-Рашида, любимого сына халифа, того самого Гаруна, который родился всего через семь дней после эль-Фадля, сына Яхьи.

И когда после преждевременной смерти своего старшего брата, аль-Хади, Гарун аль-Рашид надел на себя знаки отличия всемогущего халифа, ему не нужно было вспоминать свое раннее детство, проведенное вместе с молодыми Бармакидами, чтобы призвать Яхью и двух его сыновей разделить его суверенную власть, ему достаточно было только вспомнить заботу, которую Яхья оказывал ему во время его юности, и свое образование, которым он был ему обязан, и преданность, которую его верный друг проявлял к нему, и его храбрость, проявленную во время наследования престола при ужасной угрозе со стороны аль-Хади, который умер в ту же ночь, когда захотел отрубить головы Яхье и детям его.

И поэтому, когда Яхья пришел посреди ночи вместе с Масруром, чтобы разбудить Гаруна и сообщить ему, что он является хозяином империи и наместником Аллаха на земле, Гарун немедленно дал ему титул великого визиря и назначил визирями двух его сыновей — эль-Фадля и Джафара. И так он начал свое правление под самым счастливым покровительством.

И поэтому род Бармакидов был для своего века украшением на лбу его и короной на голове его. И судьба одарила их всеми самыми соблазнительным из милостей своих и осыпала их самыми избранными дарами. И Яхья и его сыновья стали сияющими звездами, бескрайними океанами щедрости, несущимися потоками благодати и животворными дождями. Их дыхание оживляло мир, и империя при них поднялась на вершину своего великолепия. И они были прибежищем для страждущих и живительным источником для бедных. И именно о них поэт Абу Нувас сказал:

Они действительно были мудрыми визирями, замечательными управляющими, наполняющими государственную казну, красноречивыми, образованными, несгибаемыми людьми, которые давали хорошие советы, и они были щедры наравне с Хатимом ат-Таи^[124]. Они были источниками блаженства, благотворными ветрами, приносящими плодородные облака. И благодаря их престижу имя и слава Гаруна аль-Рашида разносились от степей и пустынь Центральной Азии до глубин северных лесов, от Магриба и Андалусии до самых крайних границ Китая и Тартарии.

И вот внезапно сыновья Бармака, имевшие наивысшее положение, которое когда-либо давалось сыновьям Адама, были брошены в омут самых ужасных неудач и напились из чаши распространительницы бедствий. Потому что время коварно, а ведь благородные сыновья Бармака были не только визирями, которые управляли огромной империей халифов, но и близкими друзьями, неразлучными товарищами своего повелителя. И Джафар, в частности, был дорогим сотрапезником, присутствие которого за столом было более необходимо аль-Рашиду, чем свет для глаз его. Джафар, сын Яхьи Бармакида, был так близок сердцу эмира правоверных, что халиф сделал себе накидку с двумя рядом расположенными вырезами, и, когда он накидывал ее на себя и Джафара, казалось, что оба они были одним человеком. И эта близость была настолько велика, что халиф уже не мог расставаться со своим любимцем и хотел видеть его постоянно рядом с собой. И так он поступал с Джафаром до ужасной финальной катастрофы.

А теперь — о боль души моей! о вспышка разрушительной молнии в мрачном небе! — расскажу, как произошло это зловещее событие, омрачившее исламское небо и повергшее в запустение все дворы.

В один из дней — пусть такие дни пребудут далеко от нас! — аль-Рашид, возвращаясь из паломничества в Мекку, двигался водным путем из Хиры^[125] в город Анбар^[126]. И он остановился в монастыре под названием Аль-Умм, на берегу Евфрата. И он провел там ночь, похожую на другие ночи, посреди пира и разнообразных удовольствий. Однако на этот раз его сотрапезника Джафара не было с ним, ибо Джафар несколько дней охотился на равнине у реки. Однако дары и подношения аль-Рашида ожидали его повсюду. И в каждый час дня он видел, как какой-то посланник от халифа прибывал в его шатер и приносил ему в знак привязанности какой-либо драгоценный подарок, еще более прекрасный, чем предыдущий.

И в ту ночь — пусть Аллах убережет нас от таких ночей! — Джафар сидел в своем шатре в компании Джибраила ибн Бахтишу^[127], лекаря аль-Рашида, которого аль-Рашид удалил от себя, чтобы тот сопровождал его дорогого Джафара. И в шатре был также любимый поэт аль-Рашида, слепой Абу Заккар, которого аль-Рашид также удалил от себя, чтобы тот своими импровизациями скрашивал досуг его дорогого Джафара, когда он вернется с охоты.

Пришло время поесть, и слепой Абу Заккар, аккомпанируя себе на мандоле^[128], пел философские стихи о непостоянстве судьбы.

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ШЕСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Наступило время трапезы, и слепой Абу Заккар, аккомпанируя себе на мандоле, пел философские стихи о непостоянстве судьбы.

И вдруг у входа в шатер появился Масрур, меченосец халифа и исполнитель его гнева. И Джафар, увидав, как он вошел таким образом, вопреки всем правилам этикета, не спрашивая никого и даже не объявляя о своем прибытии, пожелтел лицом и сказал евнуху:

— О Масрур, добро пожаловать, я всегда рад видеть тебя! Но я удивлен, о брат мой, что впервые ты не послал заранее слугу, чтобы сообщить мне о своем визите.

И Масрур, даже не поприветствовав Джафара, ответил:

— Причина, по которой я явился, слишком серьезна, чтобы тратить время на бесполезные формальности. Вставай, о Джафар, и произнеси шахаду^[129] в последний раз, потому что эмир правоверных требует твою голову.

Услышав эти слова, Джафар поднялся и сказал:

— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его! Все мы выходим из рук Аллаха и рано или поздно возвращаемся в руки Его!

Затем он повернулся к главному евнуху, старому товарищу своему, и сказал ему:

— О Масрур, такой приказ выполнить невозможно. Наш господин, эмир правоверных, должно быть, отдал его тебе в момент опьянения. Прошу тебя, о мой верный друг, в память о наших совместных прогулках и нашей общей дневной и ночной жизни, вернись к халифу, чтобы убедиться, что я не ошибаюсь. И ты увидишь, что он уже забыл о своих словах.

Однако Масрур сказал:

— За твою голову я отвечаю своей. И я могу снова появиться перед халифом только с твоей головой в руках. Запиши свое последнее желание — это единственная поблажка, которую я могу даровать тебе в память о нашей дружбе.

Тогда Джафар сказал:

— Мы все принадлежим Аллаху. У меня нет желания записывать последнее желание. Да продлит Аллах жизнь эмира правоверных на количество отнятых у меня дней!

Затем он вышел из своей палатки, встал на колени на кроваво-красной коже, которую для него постелил Масрур, и собственноручно завязал себе глаза. И он был обезглавлен. Да прольет на него Аллах сострадание Свое!

После этого Масрур вернулся туда, где располагался лагерь халифа, и вошел к нему, неся на подносе голову Джафара. И аль-Рашид посмотрел на голову своего старого друга и внезапно плюнул на нее. Однако на этом его возмущение и месть не закончились. Он приказал, чтобы обезглавленное тело Джафара было распято на одном конце багдадского моста и чтобы его голова находилась при этом на его другом конце, — это превзошло по степени унижения и позора казнь самых гнусных преступников. И он также приказал, чтобы через шесть месяцев останки Джафара были сожжены на куче коровьего и конского навоза и выброшены в выгребную яму. И все это было проделано.

И кроме того, — о унижение и горе! — писец Амрани сделал рядом две записи на одной и той же странице реестра казначейских расходов: «За церемониальную мантию, подаренную эмиром правоверных своему визирю Джафару, сыну Яхьи аль-Бармаки, — четыреста тысяча золотых динаров», и вслед за этим без каких-либо других добавлений: «Нефть, тростник и навоз, чтобы сжечь тело Джафара, сына Яхьи, — десять серебряных драхм». И это был конец Джафара.

Что касается Яхьи, его отца и названого^[130] отца аль-Рашида, и эль-Фадля, его брата и молочного брата аль-Рашида, то они были арестованы на следующий день вместе со всеми Бармакидами, занимавшими различные должности, в количестве около тысячи человек. И все они были брошены на дно грязных темниц, в то время как их огромные владения были конфискованы, а их жены и дети бродили без убежища, и никто не осмеливался смотреть на них. И некоторые из них умерли от голода, а другие — от удушения, кроме сына Яхьи, эль-Фадля, и брата Яхьи, Мухаммеда, которые погибли от пыток. Их позор был ужасен! И да пребудет Аллах с ними в сострадании Своем!

А теперь, о царь времен, если ты хочешь узнать причину этого позора Бармакидов и их плачевного конца, то скажу вот что.

Однажды молодая сестра аль-Рашида, Алия, через несколько лет после окончания правления Бармакидов, сказала ласкавшему ее халифу:

— О мой повелитель, я не вижу, чтобы хоть день проходил для тебя в спокойствии и умиротворении после смерти Джафара и исчезновения его семьи. По какой же доказанной причине они навлекли на себя твое неудовольствие?

И аль-Рашид, внезапно помрачнев, оттолкнул юную принцессу и сказал ей:

— О дитя мое, моя жизнь, единственное счастье, которое у меня осталось! Что даст тебе знание об этой причине? И если бы я наверняка знал, что ее знает моя рубашка, я бы разорвал ее на кусочки!

Однако историки и летописцы далеки от единого мнения о причинах этой катастрофы. Вот некоторые версии, которые дошли до нас в их сочинениях.

По мнению одних, причиной была невероятная щедрость Джафара и всех Бармакидов, рассказы о которой утомляли даже уши тех, кто ее принимал, создавая в их лице еще больше завистников и врагов, и которые в конечном счете бросили тень на Бармакидов в глазах аль-Рашида. Ведь, в самом деле, слава их дома стояла на том, что только они могли прямо или косвенно получить пользу оттого, что члены их семей занимали высшие должности как в Багдаде, так и в провинциях. Им принадлежали красивейшие дворцы и усадьбы, окружавшие город, и они были заполнены толпами придворных и нищих даже в большей степени, чем владения халифа.

Вот как вспоминает об этом лекарь Джибраил ибн Бахтишу, который в ту роковую ночь находился в шатре Джафара: «Однажды я вошел в покои аль-Рашида, который тогда жил во дворце под названием Каур-аль-Хулд^[131] в Багдаде. Бармакиды же селились по другую сторону Тигра, и их дворец и дворец халифа разделяла лишь ширина реки. И в тот день аль-Рашид, заметив множество лошадей, остановившихся перед жилищем его любимцев, и толпу, которая спешила к их дверям, встав передо мной, сказал как будто самому себе: «Аллах благоволит Яхье и его сыновьям, эль-Фадлю и Джафару. Они сами позаботились обо всех торговых делах и, избавив меня от этой заботы, дали мне время осмотреться и жить так, как мне нравится». Именно так он говорил в тот день. Но в другой раз я заметил, что он уже смотрел на своих любимцев другими глазами. И действительно, глядя из окон своего дворца и наблюдая за тем же наплывом людей и лошадей, что и в первый раз, он сказал: «Яхья и его сыновья овладели всем, они забрали у меня все. Они владеют силой халифа, которой я почти не обладаю». И я это услышал, и уже тогда понял, что скоро они попадут в опалу, что и произошло».

По мнению других летописцев, скрытое недовольство и постоянно растущая зависть аль-Рашида к Бармакидам с их великолепным манерам,которые постоянно создавали для них грозных врагов и тихих хулителей, возникли не только благодаря анонимным стишкам без подписи или коварным запискам, в которых осуждалась их пышность и все то, чему царь не мог ничего противопоставить, но и благодаря ужасной неосторожности, совершенной Джафаром.

Однажды аль-Рашид поручил ему тайно уничтожить потомка Али ибн Абу Талиба и Фатимы, дочери пророка, которого звали Саид ибн Абдалла аль-Хусейн. Однако Джафар из жалости и снисхождения позволил ему бежать, а влияние Саида аль-Рашид расценил как опасное для будущего династии Аббасидов. Однако об этом великодушном поступке Джафара вскоре стало известно, и о нем было доложено халифу со всеми соответствующими комментариями, которые лишь усугубляли последствия. И негодование аль-Рашида по этому поводу и стало той каплей желчи, которая переполнила чашу гнева его. И он учинил допрос Джафару, который с большой откровенностью признался в своем поступке, добавив: «Я действовал так во славу и для поддержания доброй репутации моего повелителя, эмира правоверных». И аль-Рашид, пожелтев лицом, сказал: «Ты хорошо поступил», однако было слышно, как он прошептал: «Да уничтожит меня Аллах, если я не уничтожу тебя, о Джафар!»

По мнению других историков, причину гибели Бармакидов следует искать в их еретических взглядах, которые они высказывали перед лицом приверженцев традиционной мусульманской веры. Ведь не следует забывать, что их семья до обращения в ислам исповедовала религию волхвов в Балхе. Говорят, что во время экспедиции в Хорасан, родоначальную колыбель его любимцев, аль-Рашид заметил, что Яхья и его сыновья делают все возможное, чтобы предотвратить разрушение храмов и памятников волхвов. И с тех пор у него возникли подозрения по поводу их веры, которые позже только усугубились, когда он увидел, что Бармакиды проявляют мягкость при любых обстоятельствах по отношению к еретикам всех мастей, особенно по отношению к его личным врагам, зиндикам, а также другим раскольникам и нечестивцам. И это недовольство, добавившееся ко всем прочим указанным причинам, было вполне обосновано, ибо сразу после смерти аль-Рашида в Багдаде вспыхнули религиозные волнения, которые едва не свергли мусульманскую веру.

Но помимо всех этих причин, наиболее вероятную причину гибели Бармакидов сообщают нам летописцы Ибн-Халликан^[132] и Ибн аль-Асир^[133].

Аль-Рашид любил с необычайной нежностью свою сестру Аббасу, юную принцессу, которая была украшена от природы всеми возможными дарами и была самой замечательной женщиной своего времени. И среди всех женщин семьи аль-Рашида и его гарема она была дороже всего его сердцу. И он мог жить счастливо рядом с ней, если бы она была женой Джафара. Две привязанности к этим людям сделали бы его совершенно счастливым, если бы он смог соединить их вместе для одновременного наслаждения, поскольку отсутствие одного разрушало очарование, которое он чувствовал в другой. И независимо от того, был ли с ним только Джафар или только Аббаса, он испытывал неполную радость и страдал от этого, вот почему ему были нужны эти двое. Однако священные законы ислама запрещают мужчине, не являющемуся близким родственником, смотреть на женщину, мужем которой он не является, и запрещают женщине показывать лицо чужому мужчине.

Нарушение этих предписаний есть великое бесчестите, позор и оскорбление скромности женщин. Таким образом, аль-Рашид, который строго соблюдал законы, не мог иметь рядом с собой двух своих друзей, а если бы он их к этому принудил, они оказались бы в трудном и неудобном положении.

И, желая изменить ситуацию, которая его беспокоила и которая ему не нравилась, он однажды сказал Джафару:

— О Джафар, друг мой, у меня нет истинной, искренней и полной радости, кроме как в твоей компании и в компании моей любимой сестры Аббасы. И теперь, поскольку твое теперешнее положение доставляет мне беспокойство, я хочу выдать Аббасу за тебя замуж, чтобы впредь без неудобств и без повода для скандала и греха вы оба могли быть со мною. Однако я настоятельно прошу вас никогда не встречаться, даже на мгновение, без моего присутствия. Ибо я хочу, чтобы между вами был заключен только формальный брачный договор и существовала лишь видимость законного брака, поскольку я не хочу последствий этого брака, которые могут навредить благородным сыновьям Аббаса в их наследовании халифата.

И Джафар подчинился этому желанию своего повелителя и ответил, что слушает и повинуется. И ему следовало принять это исключительное условие. И этот брак был объявлен и освящен законом.

Итак, согласно наложенным условиям, двое молодых супругов встречались только в присутствии халифа и не более того. И даже там их глаза почти не встречались. Что же касается аль-Рашида, то теперь он полностью наслаждался двойной дружбой с этой парой, которую теперь мучил, даже не подозревая об этом. До каких пор любовь может подчиняться требованиям цензора?!

В эту минуту Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и со свойственной ей скромностью умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО СЕДЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Он полностью наслаждался двойной дружбой с этой парой, которую теперь мучил, даже не подозревая об этом.

Но до каких пор любовь может подчиняться требованиям цензора?! И разве такое принуждение не возбуждает и не разжигает чувства и желание между двумя молодыми и красивыми людьми?!

И действительно, эти два супруга, имевшие право любить друг друга и получать удовольствие от своей взаимной законной любви, но все еще находящиеся в состоянии жениха и невесты, с каждым днем все больше наполнялись опьянением скрываемой любви, которая лишь разжигала жар их сердец. И Аббаса, мучимая таким положением скованной по рукам и ногам супруги, сходила с ума от любви по своему мужу. И в конце концов она рассказала Джафару, что по-настоящему полюбила его. И она зазывала его к себе, всячески умоляя сохранить все в тайне. Но Джафар, будучи благоразумным человеком, верным данному слову, сопротивлялся этим уговорам и не встречался с Аббасой, потому что его сдерживала клятва, данная аль-Рашиду. И кроме того, он лучше, чем кто-либо другой, знал, насколько халиф может быть жесток и мстителен.

И когда принцесса Аббаса увидела, что ее мольбы безуспешны, она обратилась к другим способам достижения своей цели. Ведь так, как правило, и действуют женщины, о царь времен! Пустившись на хитрость, она послала сказать благородной Итабе, матери Джафара: «О мать наша, ты должна незамедлительно представить меня своему сыну Джафару, моему законному супругу, как если бы я была одной из рабынь, которых ты посылаешь ему каждый день». (Каждую пятницу благородная Итаба посылала своему любимому сыну Джафару новую молодую рабыню-девственницу, избранную среди тысячи, нетронутую и совершенную в красоте своей. И Джафар приходил к этой молодой девушке после пира, во время которого он щедро отдавал должное прекрасному вину.)

Однако благородная Итаба, получив это сообщение, категорично отказалась пойти на обман и подмену, которую хотела осуществить Аббаса, и дала принцессе ясно понять, какими опасностями грозит им всем ее план. Однако влюбленная молодая супруга настаивала на своем и даже стала угрожать ей, сказав:

— Подумай, о мать наша, о последствиях своего отказа! Мое решение твердо, и я, со своей стороны, добьюсь своего вопреки твоему мнению, чего бы это мне ни стоило! Я лучше потеряю свою жизнь, чем откажусь от Джафара и своих прав на него!

Поэтому случилось так, что Итаба, роняя слезы, уступила настойчивым требованиям Аббасы, думая, что, исходя из соображений безопасности, будет все же лучше, если это дело будет совершено при ее посредничестве. Она пообещала свою помощь Аббасе в этом опасном предприятии. И она без промедления пошла сказать своему сыну Джафару, что скоро пришлет к нему рабыню, которой нет равных в изяществе, элегантности и красоте. И она так восторженно описывала ему ее, что он стал горячо требовать отдать ему этот обещанный подарок как можно скорее. А Итаба действовала так искусно, что обезумевший от желания Джафар стал ждать обещанной ночи с невыразимым нетерпением. И мать Джафара, видя это его нетерпение, послала передать Аббасе: «Готовься к сегодняшней ночи».

И Аббаса, приготовившись и украсив себя драгоценностями, как это делали рабыни, пришла к матери Джафара, которая с наступлением ночи привела ее в комнату своего сына. А Джафар, у которого голова кружилась от выпитого вина, не заметил, что юной рабыней, оказавшейся между рук его, была его жена Аббаса. Кроме того, он не слишком хорошо успел запомнить черты ее лица, ведь до сих пор, когда они сидели вместе с халифом, он никогда не осмеливался из страха рассердить аль-Рашида внимательно разглядывать Аббасу, которая, в свою очередь, из скромности всегда отворачивала голову при каждом брошенном на нее украдкой взгляде Джафара.

И после ночи, проведенной в утехах взаимной любви, Аббаса встала, чтобы уйти, но, прежде чем удалиться, спросила Джафара:

— Как ты находишь царских дочерей, о мой повелитель? Отличаются ли они своим поведением от рабынь, которых продают и покупают? Что ты скажешь об этом?

И изумленный Джафар спросил:

— О каких царских дочерях ты говоришь? Быть может, ты одна из них? Одна из пленница наших победоносных войн?

И она ответила:

— О Джафар, я твоя пленница и твоя слуга, я Аббаса, сестра аль-Рашида, дочь аль-Махди из племени Бани Аббас, дяди благословенного пророка!

И, услыхав эти слова, Джафар был на грани изумления и, внезапно протрезвев, воскликнул:

— Ты потеряна для себя, и ты потеряна для нас, о дочь моих повелителей!

И он поспешно пошел к своей матери Итабе и сказал ей:

— О мать моя, зачем ты меня так подставила?

И опечаленная жена Яхьи рассказала сыну своему, как она была вынуждена прибегнуть к этой уловке, чтобы не навлечь еще больших бедствий на их головы.

И это все, что случилось с ней.

Что же касается Аббасы, она стала матерью и родила сына. И она отдала этого ребенка заботам преданного слуги по имени Рияш и материнской опеке женщины по имени Барра. Затем, не без основания опасаясь, что, несмотря на все меры предосторожности, это дело может открыться и станет известно аль-Рашиду, она отослала сына Джафара в Мекку в сопровождении этих двух слуг.

Что же касается Яхьи, отца Джафара, то в его обязанности входили заботы по управлению дворцом и гаремом аль-Рашида. И он, по обыкновению, после определенного часа ночи закрывал входные двери дворца и уносил с собой ключи. Однако эта суровость доставляла неудобства обитательницам гарема, и особенно Сетт Зобейде, которая однажды пришла к своему двоюродному брату и мужу аль-Рашиду и стала горько жаловаться, проклиная почтенного Яхью и введенные им суровости. И когда Яхья предстал пред ним, аль-Рашид сказал ему:

— О Яхья, почему Зобейда жалуется на тебя?

И Яхья спросил:

— Неужели я в чем-то провинился перед обитательницами гарема, о эмир правоверных?

И аль-Рашид улыбнулся и сказал:

— Отнюдь нет.

Тогда Яхья сказал:

— В таком случае не обращай внимания на то, что тебе говорят обо мне, о эмир правоверных.

И с этого момента он увеличил свою суровость настолько, что Сетт Зобейда снова пришла к аль-Рашиду горько и с негодованием жаловаться, однако он сказал ей:

— О дочь моего дяди, у тебя нет оснований обвинять моего названого отца Яхью ни в чем, что связано с гаремом, потому что Яхья только выполняет мои приказы и исполняет свой долг.

А Зобейда яростно ответила на это:

— Эй, клянусь Аллахом! В таком случае он мог бы выполнять свой долг и получше, а именно предотвратить неосторожность своего сына Джафара!

И аль-Рашид спросил:

— О какой неосторожности ты говоришь? О чем речь?

И тогда Зобейда рассказала ему историю Аббасы, не придавая ей никакого особого значения.

Аль-Рашид, выслушав ее, помрачнел и спросил:

— А есть ли тому доказательства?

Она же ответила:

— Может ли быть лучшее доказательство, чем ребенок, рожденный от Джафара?

И он спросил:

— И где этот ребенок?

А она ответила:

— В святом городе, колыбели наших предков.

Он же спросил:

— И кому, кроме тебя, известно об этом?

И она ответила:

— В твоем гареме и во всем дворце нет ни одной женщины, включая последнюю рабыню, которая бы этого не знала.

И аль-Рашид больше не добавил ни слова. Однако вскоре после этого он объявил о своем намерении отправиться в паломничество в Мекку. И он уехал, забрав с собой Джафара.

Со своей же стороны, Аббаса немедленно отправила письмо Рияшу и нянюшке, приказав им немедленно покинуть Мекку и отправиться с ребенком в Йемен. И они поспешили туда. Когда же халиф прибыл в Мекку, он сразу же приказал некоторым из своих близких соратников отправиться на поиски ребенка и все разузнать о нем. И получил подтверждение, что этот ребенок существует и совершенно здоров. И халифу удалось схватить его в Йемене и тайно отправить в Багдад.

И именно тогда, вернувшись из паломничества и расположившись лагерем в монастыре Аль-Умм, недалеко от Анбара, что на Евфрате, он отдал ужасный приказ относительно Джафара и Бармакидов. И случилось то, что случилось.

Что же касается несчастной Аббасы и ее сына, то их обоих заживо похоронили в яме, вырытой под покоями, где жила принцесса.

Да пребудет с ними сострадательный Аллах!

Наконец, о счастливый царь, я должна еще сказать тебе, что другие надежные летописцы рассказывают, что Джафар и Бармакиды не сделали ничего, чтобы заслужить такой позор и чтобы такой плачевный конец выпал на их долю, но это было записано в их судьбе, и время их закончилось. Но Аллах знает все лучше нас!

И в заключение вот любопытная история, которую рассказал известный поэт Мухаммед из Дамаска:

— Однажды я вошел в купальню, чтобы искупаться. А хозяин купальни послал мне прислуживать весьма хорошо сложенного отрока. И пока отрок ухаживал за мной, я начал — не знаю благодаря какой причуде — распевать себе под нос стихи, которые я прежде сочинил, чтобы отпраздновать рождение сына моего благодетеля эль-Фадля ибн Яхьи аль-Бармаки. И вдруг отрок, который меня обслуживал, упал без сознания на землю. А через несколько мгновений он поднялся с залитым слезами лицом и быстро убежал, оставив меня одного в купальне.

Но на этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что приближается утро, и, преисполненная скромности, не проговорила больше ни слова.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ВОСЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И через несколько мгновений он поднялся с залитым слезами лицом и быстро убежал, оставив меня одного в купальне.

И я, изумленный, вылез из ванны и недовольно упрекнул хозяина купальни за то, что он прислал мне в помощь какого-то эпилептика. Однако хозяин мальчика-купальщика поклялся мне, что никогда раньше не замечал эту болезнь у этого отрока. И чтобы доказать мне свою правоту, он позвал мальчика и в моем присутствии спросил его:

— Что случилось? Почему этот господин так недоволен твоей службой?

И отрок, который, как мне показалось, уже оправился от своего замешательства, опустил голову, а затем, повернувшись ко мне, сказал:

— О господин мой, ты знаешь автора стихов, которые ты читал во время купания?

И я ответил:

— Клянусь Аллахом! Это я.

И он сказал мне:

— Значит, ты поэт Мухаммед аль-Дамешги. И ты написал эти стихи, чтобы отпраздновать рождение сына эль-Фадля Бармакида. — И пока я стоял в изумлении, он добавил: — Прости меня, о господин мой, если, слушая тебя, мое сердце внезапно дрогнуло и я упал, охваченный чувствами. Ибо я и есть сын эль-Фадля, рождение которого ты так прекрасно описал. — И он снова потерял сознание и упал к моим ногам.

И я, тронутый состраданием перед лицом такого несчастья и видя доведенного до подобной степени страдания сына моего щедрого благодетеля, которому я был обязан всем в этой жизни, включая свою репутацию поэта, поднял этого ребенка, прижал к сердцу своему и сказал ему:

— О сын самого великодушного из созданий Аллаха, я стар, и у меня нет наследников! О дитя мое, пойдем со мною к кади, потому что я хочу составить акт и усыновить тебя! И я оставлю тебе все свое имущество после моей смерти!

Однако отрок со слезами ответил мне:

— Да изольет на тебя Аллах благословения Свои, о сын добрых людей! Однако Аллах не позволит мне забрать тем или иным образом ни одой драхмы из тех, что дал тебе отец мой эль-Фадль!

И с тех пор все мои мольбы были бесполезны. И я не смог заставить его принять ни малейшего знака моей благодарности по отношению к отцу его. Он был поистине благородных кровей, этот достойный сын Бармакидов. Да вознаградит их Аллах по заслугам, которые были очень велики!

Что же касается халифа аль-Рашида, так жестоко отомстившего за единственное свое оскорбление перед лицом Аллаха, то он вернулся в Багдад, но не задержался в нем — он больше не мог жить в этом городе, который столько лет с таким тщанием украшал. Он поселился в Ракке^[134] и больше не возвращался в Город мира. И именно об этом внезапном оставлении им Багдада после гибели Бармакидов поэт Аббас ибн аль-Ахнаф ^[135], следовавший за халифом, сожалел в таких стихах:

Более того, после гибели своих друзей аль-Рашид уже никогда не мог найти отдохновение в спокойном сне. Он горько сожалел об этой потере, и он отдал бы все свое царство, чтобы оживить Джафара. И если случайно кто-либо из его придворных имел несчастье помянуть не совсем достойным образом Бармакидов, аль-Рашид кричал им с презрением и гневом: «Да проклянет Аллах отцов ваших! Перестаньте обвинять или попытайтесь заполнить пустоту!»

И аль-Рашид, хотя до самой кончины своей оставался всемогущим халифом, теперь чувствовал, что окружен небезопасными людьми. Он боялся, что в любой момент его могут отравить сыновья, которым он не доверял. И в начале похода в Хорасан, где возникли волнения, из которого ему уже не суждено было вернуться, он с болью поделился своими сомнениями и горестями с одним из своих придворных, летописцем ат-Табари^[136], которого он выбрал доверенным лицом и с которым он делился своими печальными мыслями. И когда ат-Табари однажды заговорил с ним о предзнаменованиях приближавшейся к нему смерти, аль-Рашид отвел его в сторону и, оказавшись вдали от своей свиты, под густой тенью дерева, скрывавшей его от посторонних глаз, расстегнул свою одежду, указав ему на шелковую повязку, которой был замотан живот, и он сказал ему:

— Я чувствую там сильную боль, и ничто мне не помогает. Правда, никто не знает об этом. Я окружен шпионами, которым мои сыновья, аль-Амин и аль-Мамун, поручили следить за остатком моей жизни. Они считают, что жизнь их отца слишком затянулась, и они выбрали шпионов из тех людей, кого я считал самыми верными и на чью преданность, как я думал, мог рассчитывать. Первый из них Масрур, он шпион моего любимого сына аль-Мамуна. А мой лекарь Джибраил ибн Бахтишу — шпион моего сына аль-Амина. И так можно сказать про всех остальных. — И он добавил: — Ты хочешь узнать, насколько далеко заходит жажда сыновей моих править? Я прикажу подвести мне лошадь — и ты увидишь, что вместо покладистого и энергичного скакуна мне дадут измученное животное, неравномерная рысь которого как будто специально будет увеличивать мою боль.

И действительно, когда аль-Рашид попросил лошадь, ему привели именно такую кобылу, которую он описал своему доверенному лицу. И он, бросив печальный взгляд на ат-Табари, с покорностью принял «скакуна».

И через несколько недель после этого случая Гарун увидел во сне руку, протянутую над его головой, и в этой руке была горсть красной земли, и голос кричал: «Это земля, которую нужно использовать на могиле Гаруна!» И другой голос спросил: «А где его могила?» И первый голос ответил: «В городе всех людей».

И через несколько дней прогрессирующий недуг вынудил аль-Рашида остановиться в Тусе^[137]. И он проявил большое беспокойство и послал Масрура принести горсть земли из-за городских стен. И главный евнух вернулся через час с горстью красной земли. И аль-Рашид воскликнул:

— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его! Вот и сбывается мое видение. Смерть уже близко.

И он действительно уже больше никогда не увидел Ирак. На следующий день, почувствовав, что силы покидают его, он сказал окружающим:

— Вот и приближается смерть. Я был предметом зависти для всех, а теперь никто меня не пожалеет.

И он умер. Это случилось третьего дня второго месяца Джумада^[138]в 193 году Геджры^[139]. И Гаруну было тогда сорок семь лет пять месяцев и пять дней, как говорит нам Абу аль-Фид^[140]. Да простит ему Аллах его ошибки и помилует его! Он был правоверным халифом.

А затем, когда Шахерезада увидела, что царя Шахрияра глубоко опечалила эта история, она поспешила рассказать ему прелестную историю принца Жасмина и принцессы Аманды.

И она начала так:

ПРЕЛЕСТНАЯ ИСТОРИЯ ПРИНЦА ЖАСМИНА И ПРИНЦЕССЫ АМАНДЫ

Говорят, — но Всевышний знает лучше нас! — что в одной стране среди мусульманских стран жил старый царь, чье сердце было подобно океану, чей разум был равен разуму Афлатуна^[141], чья простота была простотой мудреца, чья слава превзошла славу Фаридуна^[142]; и его путеводная звезда была подобна звезде Искандера^[143], а его удачливость была сравнима с таковой Хосрова Ануширвана^[144]. И у него было семь сияющих сыновей, подобных семи огням Плеяд. И самый младший из них был самым блистательным и самым красивым, кровь с молоком, и поэтому его назвали Жасмин.

И действительно, лилии и розы блекли в его присутствии, ибо он был строен как кипарис, лицо его было подобно распустившемуся тюльпану, а с фиолетовым отливом, пахнущие мускусом кудри казались отражением тысячи темных ночей, цвет лица его был янтарным, его ресницы напоминали изогнутые стрелы, глаза — нарциссы, а губы походили на две прелестные фисташки. Что до его лба, то ему было неловко за свое сияние перед полной луною, у которой он позаимствовал оттенки, а его рот с твердыми зубами и розовым языком изрекал медоточивую речь, заставлявшую забыть о сахарном тростнике. Таков он был, блистательный и дерзкий, кумир своих обожателей и поклонников.

Однако принц Жасмин был лишь одним из семи братьев, которые пасли бесчисленные стада царя Нуджум-шаха. И его шатер стоял на пастбищах посреди бескрайних пустынь. И однажды Жасмин сидел и наблюдал за своими стадом, играя на флейте. И он увидел приближавшегося к нему почтенного дервиша, который после приветствий попросил его надоить для него немного молока. И принц Жасмин ответил:

— О святой дервиш, я глубоко опечален тем, что не могу удовлетворить твою просьбу, потому что сегодня утром я уже подоил коров, мне жаль, но у меня нет молока, чтобы утолить теперь жажду твою!

А дервиш сказал ему:

— Призови все же без промедления имя Аллаха, пойди и снова подои коров! И благословение сойдет на них!

И подобный нарциссу принц ответил, что слушает и повинуется, и он подошел, вознося молитву Аллаху, к вымени одной из самых лучших коров. И на нее сошло благословение, и чаша наполнилась голубоватым пенящимся молоком. Красавец Жасмин поставил ее перед дервишем, который счастливо утолил жажду свою. И тогда он повернулся к юному принцу и, улыбаясь, сказал ему:

— О нежное дитя, ты напитал бесплодную землю, и это принесет тебе много блага! Ибо знай, что на самом деле я пришел к тебе как посланник любви. И я вижу, что ты действительно заслуживаешь дара любви, который является первым и последним из даров, согласно стихам поэта:

^{И однажды Жасмин сидел и наблюдал за своими стадом, играя на флейте.}

И затем старый дервиш продолжил:

— Да, сын мой, я пришел к твоему сердцу как посланник любви, и никто меня не отправлял к тебе. И если я пересекал равнины и пустыни, то это было лишь потому, что я искал человека, достаточно совершенного, чтобы получить право приблизиться к дивной юной девушке, которую однажды утром я мельком увидал, проходя через сад. — Он немного помолчал, а затем продолжил: — Знай же ты, кто легче зефира, в пограничном царстве, рядом с царством отца твоего Нуджум-шаха, живет в ожидании своей мечты — тебя, о принц Жасмин, красавица царских кровей с лицом феи, перед которым устыдится и сама луна, уникальная жемчужина в окружении совершенства, источник свежести, лоно красоты. Ее нежное серебристое тело словно вырезано из самшита, ее талия тонка, словно косичка, она обитель солнца, ее походка легка, как у птички. Его волосы — гиацинт, ее дивные глаза подобны саблям Испагани; ее щеки подобны красивым строчкам в Коране; ее изогнутые брови как буква «нун», которой открывается Аль-Калям^[145]. Ее рот словно вырезан из рубина, ее подбородок — маленькое яблоко с ямочкой, а родинка, украшающая его, — средство от сглаза. Ее крошечные ушки — воплощение самой доброты, на них серьги в виде сердечек — это символ сердец влюбленных. Нос ее похож на орешек, и он заставляет полную луну с удивлением совершать раболепный круг вокруг ее шеи. Что касается стоп ее маленьких ножек, о, они очаровательны. Ее сердце — запечатанный флакон с удивительным ароматом, и она наделена высшим даром разума. Когда она идет, все вокруг оживает. Она дочь царя Акбара, и зовут ее принцесса Аманда^[146] — благословенное имя для такого создания!

И старый дервиш глубоко вздохнул и добавил…

Но, дойдя до этого места, Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла, отложив продолжение своего рассказа до следующей ночи.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

И старый дервиш глубоко вздохнул и добавил:

— Однако я должен сказать тебе, о источник сочувствия, что у этой молодой девушки, прибежища любви, печень горит от тоски, и печаль-гора лежит на ее сердце. И причина в том, что однажды ночью ей приснился странный сон. И когда я ее оставил, она мучилась и выглядела как сомнамбула^[147]. И теперь, когда мои слова стали семенем любви в твоем сердце, пусть Аллах спасет тебя и приведет тебя к той, которую ты возжелаешь. Уассалам!

И дервиш встал и пошел своей дорогой.

И сердце принца Жасмина от одной только этой речи стало кровоточить, ибо его пронзила стрела любви, и, как влюбленный в Лейли Маджнун^[148], он разорвал одежду свою от шеи до пояса, и, пойманный в плен очаровательным образом принцессы Аманды, он хватал себя за кудри, издавал крики и вздохи, и, оставив своих людей, пошел бродить, пьяный без вина, беспокойный, безмолвный и захваченный вихрем любви. Ибо если щит мудрости защищает от всех ран, он бессилен против стрел любви. Советы и увещевания ему не помогали, ибо они не могли оказать воздействие на его сознание, охваченное высоким чувством.

И это пока все, что случилось с принцем Жасмином.

Что же касается принцессы Аманды, то с ней было вот что. Однажды ночью, когда она спала на террасе дворца отца своего, она увидела во сне словно бы посланного ей джиннами любви юношу, который был более прекрасен, чем возлюбленный Зулейки^[149], и который в точности походил всем своим обликом на очаровательного принца Жасмина. И когда это видение красоты явилось перед взором ее девственной души, доселе беззаботное сердце молодой девушки выпорхнуло из груди и стало пленником кудрявых волос этого юноши. И когда принцесса проснулась, ее сердце было взволновано видением ее сна, и оно пело, как соловей в ночи, а по лицу ее катились слезы. И когда прибежали служанки, они, увидав ее в таком состоянии, в большом волнении воскликнули:

— Йа Аллах! Что за несчастье вызвало слезы у нашей госпожи Аманды? Что произошло с ее сердцем во время сна? Увы! Кажется, разум ее упорхнул, словно птичка!

Аманда же продолжала стенать и вздыхать до самого утра. И на рассвете царю, отцу ее, и царице, матери ее, сказали, что происходит. И, взволновавшись, они пошли посмотреть и увидели, что их очаровательная дочь выглядит очень странно и находится в каком-то необычном состоянии, ибо она сидела с растрепанными волосами, полуодетая, с изменившимся лицом и, охваченная сердечным недугом, совершенно не заботилась о своем внешнем виде. И на все вопросы, которые ей задавали, она только молча покачивала головой, отчего в душе отца и матери разливалось смятение и отчаяние.

Поэтому было решено пригласить к ней врачей и ученых-экзорцистов, которые сделали все, что было в их силах, чтобы вывести принцессу из этого состояния. Однако все было напрасно. Более того, ее состояние только ухудшилось. И, увидав это, лекари решили прибегнуть к кровопусканию и, перевязав ей руку, сделали ланцетом надрез. Однако из вены красавицы не вытекло ни капли крови. Поэтому лекари, убрав свои лекарства, умыли руки и оставили надежду вылечить ее. И они ушли, разочарованные и сбитые с толку.

И принцесса оставалась в таком болезненном состоянии много дней, и никто не мог понять или объяснить причину.

И вот однажды, когда прекрасная Аманда с ее пылающим сердцем была еще более погружена в меланхолию, чем когда-либо, служанки повели ее, чтобы развеять, в сад. Однако там, куда бы ни падал взгляд ее, Аманда видела только лицо своего возлюбленного: розы показывали цвет его щек, жасмин намекал на запах его одежд, покачивающийся кипарис — на его гибкий стан, а нарциссы — на его глаза. И когда она глядела на шипы роз, ей мерещились его ресницы, и она прижимала их к своему сердцу.

Однако вскоре приятная свежесть этого сада заставила ее увядшее сердце снова зазеленеть, а свежая вода, которую ее уговорили попить, уменьшила сухость мозга. И ее прислужницы, молодые девушки равного с нею возраста, сели вокруг красавицы и стали тихонько напевать строки газели^[150] в печальной манере и неспешном ритме.

И после этого, увидав, что их госпожа немного оживилась, самая близкая к ней служанка подошла к ней и сказала:

— О госпожа наша Аманда, знай, что несколько дней назад в наших краях объявился играющий на флейте юноша. Он приехал из благородных земель хазарейцев^[151], и его мелодичный голос возвращает улетевшую птицу разума в свое гнездо, и он останавливает текущую воду и летящую ласточку. И этот царский отрок прекрасен, кровь с молоком, и его зовут Жасмин. И воистину, лилия и роза меркнут в его присутствии. Его талия — качающийся кипарис, лицо — распустившийся тюльпан, волосы с фиолетовым отливом, пахнущие мускусом, кажутся отражением тысячи темных ночей, цвет лица его янтарный, ресницы напоминают изогнутые стрелы, глаза — нарциссы, а губы его похожи на две прелестные фисташки. Что до его лба, то ему неловко за свое сияние перед полной луною, у которой он позаимствовал оттенки, а его рот с твердыми зубами и розовым языком изрекает медоточивую речь, заставляющую забыть о сахарном тростнике. Вот таков он, блистательный и дерзкий, кумир обожателей и поклонников! — Затем она добавила, в то время как принцесса была вне себя от радости: — И этому царственному флейтисту пришлось проворно и скоро, подобно утреннему ветерку, пересечь горы и равнины, чтобы добраться из своей страны до наших гор, и он перебрался через бескрайние реки, на водах которых даже лебеди не чувствуют себя в безопасности и от одного вида которых у болотных уток голова идет кругом. И если он преодолел столько трудностей, чтобы добраться сюда, то это потому, что его вело скрытое желание. И никакие иные желания, кроме любви, не смогли бы заставить юного принца пройти такие испытания.

И, сказав это, юная любимица принцессы Аманды замолчала, наблюдая, как ее речь подействует на ее хозяйку. И тут внезапно дочь царя Акбара встала, счастливая и трепетная. И лицо ее осветилось внутренним светом, и с глаз ее спала поволока. И от всей ее таинственной болезни, которую не смог понять ни один врач, не осталось и следа, простые слова молодой служанки, заговорившей о любви, заставили ее развеяться как дым.

И принцесса Аманда быстро, как лань, вернулась во дворец в сопровождении своей любимицы. И она взяла калям своей радости и бумагу союза влюбленных и написала принцу Жасмину, юному похитителю ее разума, благословенному юноше, которого она видела во сне глазами души своей, письмо, словно летящее на белых крыльях: «После хвалы Тому, Кто создал всех существ, обитающих в саду красоты, не терпится сказать.

Да здравствует роза, заставляющая петь влюбленного соловья!

Когда я услышала о красоте твоей, сердце мое выпрыгнуло из груди!

Когда мне явилось во сне твое дивное лицо, сердце мое позабыло отца моего и мать мою, и братья стали мне чужими, — что мне до семьи, когда я сама не своя!

Красота твоя подхватила меня, подобно стремительному потоку, стрелы ресниц твоих пронзили сердце!

О! Приди! Яви мне свою прекрасную стать наяву, чтобы я могла увидеть ее собственными глазами, ибо тот, кто отмечен знаками любви, должен знать, что истинный путь — путь сердца! И знай также, что ты вода и глина самого существа моего, розы моей постели превратились в шипы, печать молчания на губах моих, и я потеряла беспечность свою!»

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ТЫСЯЧНАЯ НОЧЬ

она сказала:

И печать молчания на губах моих, и я потеряла беспечность свою!

Она сложила крылья письма своего, сбрызнула его каплей чистого мускуса и протянула своей любимице. И девушка взяла его, поднесла к губам и ко лбу, приложила к сердцу и полетела, как голубь, в лес, где принц Жасмин играл на своей флейте. И она нашла его сидящим под кипарисом, рядом со своей флейтой, и напевающим такие строки газели:

И юница, поцеловав руку принца Жасмина, вручила ему письмо от своей хозяйки Аманды. И, прочитав его, он чуть не взлетел от радости. И он больше не знал, наяву это происходит или он грезит. И мысли его стали путаться, а сердце горячо забилось. И когда он немного успокоился, молодая служанка рассказала ему, как добраться до дворца ее хозяйки, дала ему последние наставления и пошла обратно по своим следам.

И в назначенный час принц Жасмин, ведомый ангелом, соединяющим влюбленных, уже шел по тропинке, которая вела к саду принцессы Аманды. И ему удалось попасть туда, и это место напоминало кусочек рая. Солнце закатывалось за горизонт на западе, а луна показывала лицо свое из-под покрова на востоке. И юноша заметил дерево, на которое указала ему юная служанка, и подошел к нему с грацией оленя, чтобы спрятаться среди ветвей.

А принцесса Аманда ближе к ночи тихонько спустилась в сад. И она была в синем, а в руке у нее была голубая роза. И она подняла свое прекрасное лицо к кроне дерева, трепеща, как листья ивы. И в своем волнении юная газель толком не могла понять: увиденный ею лик — полная луна или сияющее лицо принца Жасмина? И вот, подобно цветку, умирающему от желания, или плоду, отделяющемуся от ветки под воздействием собственного драгоценного веса, юноша с фиолетовым отливом в волосах возник меж ветвей и опустился к ногам побледневшей принцессы Аманды. И она узнала его, того, кого любила с надеждой повстречать, и она нашла его еще более прекрасным, чем явившейся ей во сне образ. Со своей стороны, принц Жасмин увидел, что дервиш не обманул его и что эта красавица была венцом луны. И они оба почувствовали, что их сердца скованы узами нежной дружбы и искренней привязанности. И их счастье было таким же глубоким, как счастье Маджнуна и Лейли, и таким же чистым, как счастье старых друзей.

И после сладких поцелуев, после того как их души расширились от очарования, они стали молить Создателя совершенной любви о том, чтобы жестокое небо никогда не обрушило на их нежность камни — неприятности — и не разорвало узы, соединяющие их.

И вот, оставив своего возлюбленного под деревьями, принцесса Аманда пошла искать царя, отца своего, и, найдя его, она встала на колени, скрестила руки и сказала ему:

— О меридиан двух миров, твоя слуга пришла просить тебя!

И отец ее, чрезвычайно удивленный и в то же время обрадованный, поднял ее с колен, прижал к груди своей и сказал ей:

— Конечно, о Аманда, о миндаль моего сердца, эта твоя просьба, должно быть, крайне неотложна, раз ты ради нее без колебаний встала с постели посреди ночи, чтобы прийти и попросить меня выполнить ее. В любом случае, о свет очей моих, объясни без страха отцу своему, в чем дело, и положись на него.

И нежная Аманда, поколебавшись несколько мгновений, подняла голову и так ответила отцу своему:

— О отец мой, прости дочь свою, если она пришла к тебе в этот ночной час, чтобы прогнать сон из глаз твоих. Но теперь, после ночной прогулки с моими служанками по лугам, силы и здоровье вновь вернулись ко мне. И я пришла сказать тебе, что за нашими стадами коров и овец плохо ухаживают и небрежно их содержат. И я подумала, что если найду надежного слугу, то познакомлю его с тобой, а ты поручишь ему присматривать за нашими стадами. И теперь благодаря счастливой случайности я повстречала такого энергичного и старательного человека. Он молод, благонамерен и годен ко всякой работе, он не боится ни усталости, ни боли, ибо лень и беспечность лежат от него на расстоянии многих парасангов. О отец мой, поручи ему наших коров и овец!

И когда царь Акбар услышал эту речь дочери своей, он оказался на грани удивления и несколько мгновений смотрел на нее широко раскрытыми глазами, а потом ответил:

— Клянусь жизнью! Я никогда не слышал, чтобы пастухов нанимали посреди ночи. И такое приключение случилось со мною впервые. Однако, о дочь моя, я готов из-за удовольствия, которое ты доставляешь моему сердцу своим внезапным исцелением, удовлетворить твою просьбу и принять этого молодого человека в качестве пастуха стад наших. Но я бы хотел увидеть его собственными глазами, прежде чем доверить ему эту работу.

Услышав эти слова отца своего, принцесса Аманда на крыльях радости подлетела к благословенному принцу Жасмину и, взяв его за руку, повела во дворец.

И она сказала царю:

— Вот, отец мой, этот превосходный пастырь! Его посох тверд, и его сердце надежно.

И царь Акбар, которого Аллах наделил прозорливостью, сразу заметил, что юноша, которого представила ему дочь его Аманда, вовсе не из тех людей, что пасут скот. И в душе своей он преисполнился недоумения. Однако, чтобы не расстраивать дочь свою Аманду, он не хотел усложнять это дело и останавливаться на деталях. А любезная Аманда, которая догадывалась, что происходит в голове отца ее, сказала ему взволнованным голосом, скрестив руки:

— Внешний вид, о отец мой, не всегда говорит о внутренних качествах. И я уверяю тебя, что этот молодой человек может пасти даже львов.

И волей-неволей отец Аманды, чтобы угодить своей любезной и очаровательной дочери, ответил согласием на ее просьбу и посреди ночи назначил принца Жасмина пастухом своих стад.

В эту минуту Шахерезада заметила, что наступает утро, и, по обыкновению своему, скромно умолкла.

А ее сестра, юная Доньязада, которая во всех отношениях стала желанной юницей и которая день ото дня становилась все более очаровательной, красивой, понятливой, молчаливой и внимательной, приподнялась с ковра, на котором лежала, и сказала ей:

— О Шахерезада, сестра моя, как приятны и нежны слова твои, как они прелестны и восхитительны!

А Шахерезада улыбнулась ей, поцеловала ее и сказала:

— Да, моя дорогая, но что это по сравнению с продолжением, которое я собираюсь рассказать следующей ночью, если, конечно, меня не устал слушать мой повелитель, царь с хорошими манерами.

И царь Шахрияр воскликнул:

— О Шахерезада, о чем ты говоришь?! Я устал слушать тебя?! Ты же наставляешь мой разум и успокаиваешь сердце мое! И благословение опустилось на душу мою, с тех пор как я с тобой! Поэтому ты можешь с полной уверенностью рассказать нам следующей ночью, чем закончилась эта восхитительная история, и ты даже можешь, если не устала, продолжить это повествование для нас сейчас же. По правде говоря, я хочу знать, что будет с принцем Жасмином и принцессой Амандой.

И Шахерезада, не желая злоупотреблять полученным разрешением, лишь улыбнулась и поблагодарила царя, но больше ничего не рассказывала в эту ночь.

И царь Шахрияр прижал ее к своему сердцу и проспал рядом с нею до утра. А потом он встал и вышел, чтобы вершить правосудие. И он увидел, как прибыл его визирь, отец Шахерезады, который, по обычаю, держал под мышкой саван, предназначенный для дочери, которую он ожидал увидеть каждое утро приговоренной к смерти из-за клятвы, данной Шахрияром в отношении женщин. Однако царь Шахрияр, ничего не сказал ему по этому поводу и стал председательствовать в диване. И в залу вошли военные, сановники и истцы. И он судил, и назначал надолжности, и снимал с них, и завершал незавершенные дела, и отдавал свои приказы, и так до конца дня. И визирь, отец Шахерезады и Доньязады, все больше и больше недоумевал и удивлялся.

Что же касается царя Шахрияра, то, когда он закончил дела свои и распустил Совет, поспешил вернуться в свои покои, к Шахерезаде.

И была

ТЫСЯЧА ПЕРВАЯ НОЧЬ

Как только царь Шахрияр закончил свои обычные дела с Шахерезадой, юная Доньязада сказала сестре своей:

— Клянусь Аллахом, о сестра моя, если ты не хочешь спать, поспеши рассказать нам, чем закончилась прелестная история принца Жасмина и принцессы Аманды!

И Шахерезада погладила сестру по голове и сказала:

— От всего сердца и как дань уважения великодушному царю, нашему господину!

И она продолжила свой рассказ:

— И отец Аманды посреди ночи назначил принца Жасмина пастухом своих стад. И с тех пор принц Жасмин стал для вида заниматься пастушеской работой, хотя его по-настоящему заботила только любовь. По утрам он вел коров и овец пастись на расстояние трех или четырех парасангов, а когда наступал вечер, он собирал их вместе звуками своей флейты и приводил обратно в царские конюшни. А ночи он проводил в саду в компании своей возлюбленной — Аманды, этой розы совершенства. И такими были его постоянные занятия.

Однако кто может сказать, что самое сокровенное счастье всегда будет скрыто от завистливых глаз? Предупредительная Аманда обычно присылала своему любезному другу в лес необходимые напитки и еду. И однажды его безрассудная возлюбленная тайно доставила ему поднос с восхитительными угощениями, сладкими, как ее губы, ибо там были всевозможные сладости, фрукты, орехи и фисташки, и все это было красиво разложено на серебряных тарелках. И она сказала, предлагая Жасмину угощение:

— Пусть будет сладко и легко перевариваться эта еда, которая подходит к твоему нежному рту, о сладкоязыкий попугай, который должен поглощать только сахар!

Так сказала она и улетучилась, как камфора. И когда Аманда исчезла, пастух Жасмин приготовился отведать сладости, собственноручно приготовленные царской дочерью. И при этом он увидел, как к нему подошел дядя его возлюбленной — злобный и враждебно настроенный ко всем старик, который целые дни напролет всех ненавидел, мешая музыкантам играть, а певцам петь. И он подошел к юноше, посмотрел на него мрачным, недоверчивым взглядом и спросил, что у него лежит там, на царском подносе. И ничего не подозревающий Жасмин подумал, что старик просто хочет есть. И он открыл свое сердце, щедрое, как осенняя роза, и отдал ему весь поднос со сладостями.

И злосчастный старик немедленно удалился, чтобы показать эти деликатесы и поднос отцу Аманды, царю Акбару, который был его родным братом. И таким образом он представил ему доказательство связи Аманды и Жасмина.

И царь Акбар, услышав это, дошел до пределов гнева и, призвав свою дочь Аманду, сказал ей:

— О позор наших предков! Ты осрамила наш род! До сего дня в нашем доме не было сорняков и шипов позора! Но ты! Ты вылила на меня поток обмана и окрутила меня! И своим приятным обхождением ты притушила светильник моего разума! Ах! Нет того мужчины, который может сказать о себе, что избежал коварства женщин! И благословенный пророк — да пребудет с ним мир и молитва! — сказал однажды: «О правоверные, вы имеете врагов в лице ваших жен и дочерей. Они несовершенны по разуму и вере своей. Они родились из сломанного ребра. И вы будете упрекать их, а тех, кто ослушается вас, побьете». И как я должен относиться к тебе после того, как ты затеяла эту неприличную игру с незнакомцем, пастухом, союз с которым не подходит для царской дочери? Должен ли я ударом меча заставить твою и его головы отлететь или сжечь вашу парочку в огне смерти? — И когда она заплакала, он добавил: — Покинь меня, уйди и схоронись за ширмами гарема! И не выходи оттуда без моего разрешения!

И, наказав таким образом дочь свою Аманду, царь Акбар приказал извести пастуха, ее возлюбленного. А неподалеку от его города была чаща, жуткая обитель ужасных зверей. И самых храбрых из людей охватывал страх, когда они слышали название этой чащи, и они застывали от ужаса, а их волосы вставали дыбом. И день там казался ночью, а ночь была подобна Судному дню. И среди прочих ужасов там обитали два огромных рогатых кабана, которые наводили ужас на зверей и птиц и которые порой даже наведывались в город, неся с собою ужас и разрушения.

И вот братья принцессы Аманды по приказу царя отправили несчастного Жасмина в это злосчастное место с намерением уничтожить его. И юноша, не подозревая, что его ждет, повел туда своих кров и овец. И он вошел в эту чащу в тот час, когда на горизонте показалась двурогое светило^[152] и когда эфиоп ночи^[153] обратился в бегство. И, позволив скотине пастись, как ей заблагорассудится, он сел на белую шкуру, которую расстелил на земле, и взял свою флейту, источник радости.

И тут вдруг два страшных рогатых кабана выскочили на поляну, где сидел Жасмин, и их рев напоминал гром из грозовой тучи. А молодой принц, приветствуя их ласковыми взглядами и звуками флейты, обездвижил их очарованием игры своей. А затем он медленно встал и покинул чащу в сопровождении двух ужасных существ, один шествовал справа от него, а другой — слева, а за ними шло все стадо.

Так они и прошли под окнами царя Акбара. И все люди смотрели на это и удивлялись.

А принц Жасмин поместил двух рогатых кабанов в железную клетку и преподнес их отцу Аманды в знак своего почтения. И царь пришел в недоумение, и ему пришлось раскаяться в том, что осуждал этого льва среди героев. Однако братья влюбленной Аманды не захотели унять свое негодование, и, чтобы помешать сестре своей соединиться с этим молодым человеком, они решили выдать ее замуж против ее воли за своего кузена, сына злосчастного дяди. И они говорили друг другу: «Мы должны связать ноги этой помешанной крепкой веревкой брака. И тогда она забудет про свою любовь». И они без промедления организовали свадебное шествие, пригласив певцов и музыкантов — кларнетистов и барабанщиков.

И пока братья-деспоты наблюдали за церемониями этого учиненного ими брака, безутешная Аманда, наряженная против своей воли в великолепные платья и украшенная золотом и жемчугами, которые говорили всем о новоявленной невесте, сидела на кровати, покрытой вышитыми золотом простынями. И она была подобна цветку, но погружена в печаль и уныние, и печать безмолвия лежала на губах ее, она была бледна, как лилия, и неподвижна, как идол. И она напоминала молодую покойницу среди живых людей, и сердце ее билось, как у петуха, которого режут, и душа ее была облачена в траур, а в грудь словно вбивали гвозди, и ее воспаленный разум рисовал ей глиняного истукана, которому предстояло стать ее супругом. И ей казалось, что она на вершине горы страданий.

Однако принц Жасмин, приглашенный вместе с другими слугами на свадьбу госпожи своей, встретился с ней взглядом, тем самым подарив надежду, которая освободила ее от тяжелых оков душевной боли. (Всем известно, что влюбленные могут одним взглядом сказать о двадцати вещах, о которых никто не имеет ни малейшего представления.)

И когда настала ночь и принцессу Аманду отвели в брачную комнату и оставили там как новоявленную невесту, судьба повернула к возлюбленным счастливое лицо свое и оживила их сердца ароматами надежды. И прекрасная Аманда, воспользовавшись моментом, когда ее оставили одну в брачной комнате, куда собирался войти кузен ее, вышла в своих раззолоченных одеяниях и помчалась к своему благословенному Жасмину. И прекрасные влюбленные взялись за руки и, вдруг став легче утреннего ветерка, исчезли, испарились, как камфора.

И с тех пор никому не удавалось напасть на их следы, никто не слышал ни о них, ни о месте, где они укрылись. Ибо на земле лишь немногие из сынов человеческих достойны идти по пути, ведущему к счастью, и приближаться к дому, где оно сокрыто.

Во веки веков слава и бесконечные хвалы Создателю, Владыке разума, радости и счастья! Аминь.

^{И прекрасные влюбленные взялись за руки и, вдруг став легче утреннего ветерка, исчезли, испарились, как камфора.}

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

И Шахерезада, закончив эту историю, добавила:

— И такова, о счастливый царь, прелестная история принца Жасмина и принцессы Аманды. И я рассказала ее так, как было поведано мне. Но Аллах знает все лучше нас!

И она замолкла.

Тогда царь Шахрияр воскликнул:

— О Шахерезада, как прекрасна эта история! О! Как это замечательно! Ты наставляла меня, учила и рассказывала, ты заставляла меня видеть события, которые произошли с другими людьми, а не со мною, и внимательно обдумывать слова царей и народов, живших до нас, а также то, что случилось с ними, все необычное, замечательное или просто заслуживающее внимания. И по правде говоря, по прошествии тысячи и одной ночи, в течение которых я слушал тебя, я нахожу, что душа моя изменилась, стала радостной и счастливой. Слава Тому, Кто одарил тебя, о благословенная дочь моего визиря, столькими избранными дарами, сделал благоуханными уста твои, вложил в них красноречие, поместил в голове твоей такой разум!

А маленькая Доньязада вскочила с ковра, на котором лежала, свернувшись калачиком, и побежала броситься в объятия сестры своей, и она воскликнула:

— О Шахерезада, сестра моя, как сладки, очаровательны, восхитительны и поучительны слова твои и как они трогательны, свежи и приятны! О! Как прекрасны твои слова, сестра моя!

И Шахерезада наклонилась к сестре и, целуя ее, прошептала ей на ухо несколько слов — и девочка исчезла, испарилась, как камфора.

И Шахерезада остался на несколько мгновений наедине с царем Шахрияром. И когда он, находясь на пределе удовлетворения, собирался подхватить свою чудесную жену на руки, занавески открылись и снова появилась Доньязада, сопровождаемая нянюшкой, которая держала на руках двух близнецов, в то время как третий ребенок полз за нею на четвереньках.

И Шахерезада с улыбкой повернулась к царю Шахрияру и, обняв малышей и прижав к груди, поставила их перед собой и с мокрыми от слез глазами сказала:

— О царь времен, вот трое детей, которыми за эти три года через меня пожаловал тебе сам Раздаватель благ. — И пока Шахрияр, исполненный невыразимой радости и взволнованный до глубины души, обнимал детей своих, Шахерезада продолжила: — Твоему старшему сыну уже больше двух лет, а этим близнецам не исполнилось еще и года, да убережет Аллах от сглаза всех троих! — И затем она добавила: — Ты наверняка помнишь, о царь времен, что я была нездорова двадцать дней, между шестьсот семьдесят девятой и семисотой ночью. Однако именно в это время я и родила этих двух близнецов, появление которых утомило меня гораздо больше, чем рождение их старшего брата в прошлом году. Мои первые роды так мало обеспокоили меня, что я могла, не прерываясь, продолжать рассказ о мудрой Симпатии, который на тот момент вела.

И, сказав это, она замолчала.

А царь Шахрияр, находившийся на пределе охвативших его чувств, переводил свой взгляд с матери на детей и с детей на их мать и не мог произнести ни единого слова.

Тогда юная Доньязада, поцеловав детей в двадцатый раз, повернулась к Шахрияру и сказала ему:

— А теперь, о царь времен, скажи, ты собираешься убить мою сестру Шахерезаду, мать твоих детей, и таким образом оставить сиротам трех маленьких принцев, о которых ни одна женщина не смогла бы позаботиться лучше их родной матери?

И между вырвавшимися у него рыданиями Шахрияр сказал Доньязаде:

— Замолчи, юница, и успокойся!

Затем, сумев сдержать свои чувства, он повернулся к Шахерезаде и сказал ей:

— О Шахерезада, клянусь Милосердным Господом! Ты была в моем сердце еще до появления детей наших, ибо ты знала, как завоевать меня своими достоинствами, которыми украсил тебя наш Создатель. И я полюбил тебя всем сердцем, потому что нашел в тебе благочестивую, целомудренную, нежную девушку, свободную от всякого обмана, безгрешную во всех отношениях, простодушную, тонкую, красноречивую, сдержанную, улыбчивую и мудрую. Ах! Да благословит Аллах тебя, твоих отца и мать, род твой и всех предков твоих! — И он добавил: — О Шахерезада, эта тысяча первая ночь с того момента, как я впервые увидел тебя, станет для нас светлее лика ясного дня!

И, сказав это, он встал и поцеловал ее в лоб. И тогда Шахерезада взяла руку царя, мужа своего, и поднесла ее к своим губам, сердцу и ко лбу и сказала:

— О царь времен, я прошу тебя позвать твоего старого визиря, чтобы его сердце успокоилось и чтобы он возрадовался этой благословенной ночи.

И царь Шахрияр немедленно послал за своим визирем, который, будучи убежденным, что эта ночь будет записана в судьбе его дочери как похоронная, прибыл с саваном под мышкой, предназначенным для Шахерезады. И царь Шахрияр встал в его честь, поцеловал его между глаз и сказал ему:

— О отец Шахерезады, о визирь благословенного семени, смотри, Аллах воскресил дочь твою для спасения моего народа, и через нее он принес в мое сердце покаяние!

И, услышав эти слова, отец Шахерезады был так переполнен радостью, что упал без сознания. И все столпились вокруг него, окропили его розовой водою и привели в чувство. И Шахерезада с Доньязадой подошли и поцеловали его руку, а он благословил их. И они провели эту ночь все вместе в бесконечной радости и счастье.

И царь Шахрияр поспешил послать быстрых гонцов, чтобы вызвать своего брата Шахземана, царя Самарканд-аль-Аджама^[154]. И царь Шахземан ответил, что слушает и повинуется, и он поспешил прибыть к своему старшему брату, который вышел ему навстречу во главе великолепной процессии посреди украшенного города, в то время как его жители жгли на базарах и улицах ладан, камфору, алоэ, индийский мускус, нард и амбру, красили руки хной и покрывали свои лица шафраном, а барабаны, флейты, кларнеты и цимбалы заставляли воздух звенеть, как во время великого праздника. И все эти празднования и пиршества проводились полностью за счет царской казны. И после взаимных приветствий царь Шахрияр обнял своего брата, царя Шахземана, и рассказал ему все, что за эти три года случилось с ним и Шахерезадой, дочерью его визиря. И он рассказал ему вкратце все, что он узнал от нее и что извлек из красивых повествований, рассказов, пословиц, хроник, анекдотов, стихов, очаровательных приключений и описаний чудес. И он рассказал ему о ее красоте, мудрости, красноречии, прозорливости, уме, чистоте, благочестии, кротости, честности, изобретательности, рассудительности и всех прочих качествах тела и ума, которыми ее украсил Создатель. И добавил:

— И теперь она моя законная жена и мать моих детей. Вот так.

И царь Шахземан был удивлен и поражен до предела этим чудом.

И он сказал Шахрияру:

— О брат мой, раз так, я тоже хочу жениться. И я возьму в жены сестру Шахерезады, ту маленькую, имени которой я не знаю. И таким образом мы будем двумя родными братьями, женатыми на двух родных сестрах, — и добавил: — И, имея отныне двух верных и честных жен, мы забудем о своих прошлых несчастьях, потому что ведь твое старое бедствие началось прежде всего из-за меня. И если бы я не узнал о моем несчастье, ты бы ничего не узнал и о своем. Увы! О брат мой, в течение последних трех лет мое состояние было плачевным и я никогда не мог по-настоящему полюбить. Ибо, следуя твоему примеру, каждую ночь я брал девственницу, а утром убивал ее, чтобы женская порода искупила бедствие, которое поразило нас обоих. Но теперь я хочу последовать твоему примеру и жениться на второй дочери твоего визиря.

И когда Шахрияр услышал эти слова брата своего, он содрогнулся от радости и тотчас же встал, чтобы пойти поискать жену свою Шахерезаду и сообщить ей то, что только что было сказано между ним и братом его. И таким образом он сообщил ей, что царь Шахземан официально обручен с ее сестрой Доньязадой. И, услышав это, Шахерезада ответила:

— О царь времен, мы даем свое согласие, но при условии, что брат твой, царь Шахземан, впредь будет жить с нами, потому что я не могу лишиться общества своей младшей сестры даже на час. Я ее вырастила, и она не может покинуть меня, так же как я не могу оставить ее. Итак, если твой брат принимает это условие, моя сестра с этого момента становится его рабой. В противном случае я ее сохраню для себя.

И царь Шахрияр отправился на поиски брата своего, чтобы передать ему слова Шахерезады.

И царь Самарканда воскликнул:

— Клянусь Аллахом! О брат мой, это тоже было моим намерением, потому что я тоже не могу оставить тебя даже на час! Что же касается престола Самарканда, то Аллах изберет для него того, кого сочтет нужным, потому что я больше не хочу там править, и я отсюда не уеду.

И когда царь Шахрияр услышал эти слова, радости его не было предела и он ответил:

— Это как раз то, чего я хотел. Хвала Аллаху, о брат мой, Который наконец воссоединил нас после долгой разлуки!

И сразу же они послали за кади и свидетелями, и брачный договор царя Шахземана с Доньязадой, сестрой Шахерезады, был заключен. Таким образом два брата стали женаты на двух сестрах. И всеобщее ликование и веселье достигли предела своего, и в течение сорока дней и сорока ночей весь город ел, пил и развлекался за счет царской казны.

Что же касается двух братьев и двух сестер, они вошли в хаммам и искупались в воде из роз, в воде, настоянной на цветах и ароматных ветках ивы, и в воде с ароматом мускуса, и они сожгли у ног своих сандаловое дерево и алоэ.

И Шахерезада причесала и уложила волосы своей младшей сестре и украсила их жемчугом. Затем она нарядила ее в старинное платье со звездами времен Хосроев, расшитое червонным золотом и украшенное вышивкой с изображением разных животных и птиц в их естественных цветах. И она надела дивное ожерелье на шею ее. И Доньязада сделалась под руками сестры своей красивее, чем была в свое время супруга Искандера Двурогого^[155].

И когда два царя вышли из хаммама и сели на свои троны, процессии их невест, состоящие из жен эмиров и сановников, выстроились в два ряда, одна справа, а другая слева от двух престолов. И две сестры вошли в залу, поддерживая друг друга, как две луны в ночь полнолуния.

Затем к ним подошла самая благородная из присутствующих дам. Она взяла Доньязаду за руку и, сняв с нее покровы, облачила ее в платье из синего атласа, от красоты которого улетал разум. И именно об этом поэт сказал:

И царь Шахземан, супруг прекрасной Доньязады, встал, чтобы увидеть ее. И, восхитившись ее нарядом, он взошел на трон свой. Это стало сигналом к переодеванию, и Шахерезада с помощью дам из свадебной процессии нарядила сестру в платье из шелка абрикосового цвета. Затем она поцеловала ее и поставила перед троном мужа. И в этом новом платье она была еще очаровательнее и прекраснее, и, казалось, это о ней сказал поэт:

И царь Шахземан спустился с трона, чтобы посмотреть на новобрачную Доньязаду и полюбоваться на нее со всех сторон. И таким образом он стал первым, кто наслаждался ее красотой, а затем он вернулся и сел рядом со своим братом Шахрияром. И Шахерезада, поцеловав младшую сестру, сняла с нее платье абрикосового цвета и надела на нее бархатную тунику цвета граната, сделав ее похожей на ту, о которой поэт сказал:

И снова Шахерезада и подружки невесты медленно провели ее по свадебной зале. И в то время как Шахземан смотрел и поражался красоте ее, Шахерезада надела на нее шелковое лимонно-желтое платье с полосатым узором. И она поцеловала сестру свою и прижала к груди. И Доньязада была похожа на ту, о которой поэт сказал:

И Шахерезада медленно провела ее мимо двух царей и перед всеми гостями. И два царя подошли к Доньязаде и, внимательно рассмотрев ее, совершенно очарованные, вернулись на троны свои. А Шахерезада снова расцеловала ее и снова переодела, нарядив в атласное зеленое платье, расшитое золотом и усыпанное жемчугом. И она расположила все складки этого наряда симметрично и украсила ее лоб блестящей диадемой, опоясанной изумрудами. И Доньязада, стройная, как молодая ветвь, сделала круг по зале, поддерживаемая своей любимой сестрой. И она была прелестна, и поэт не солгал, когда сказал о ней:

Затем Шахерезада обняла сестру свою за талию и, медленно шествуя впереди двух царей, прошла с нею через два ряда гостей. И она вошла с нею во внутренние покои, и раздела ее, и приготовила, и уложила, и посоветовала ей то, что следовало посоветовать. Затем она поцеловала ее, роняя слезы, потому что впервые расставалась с нею на ночь. И Доньязада тоже плакала, бесконечно целуя сестру свою. Но поскольку они должны были увидеться уже утром, они терпеливо перенесли боль разлуки, и Шахерезада удалилась в свои покои.

И эта ночь стала ночью радости и блаженства для двух братьев и двух сестер, и она была продолжением тысяча первой ночи. И она стала новой точкой отсчета времени для подданных царя Шахрияра.

И когда после той благословенной ночи наступило утро, два брата, выйдя из хаммама, снова встретились с двумя благословенными сестрами, и все четверо снова были вместе, а визирь, отец Шахерезады и Доньязады, попросил разрешения войти, и он был немедленно принят. И оба царя встали в его честь, а две его дочери подошли и поцеловали его руку. И он пожелал своим зятьям долгих лет жизни и спросил у них, каковы будут их распоряжения на день. Однако они ответили ему:

— О отец наш, мы хотим, чтобы отныне ты повелевал и более никогда не получал распоряжений, поэтому по взаимной договоренности мы назначаем тебя правителем Самарканд-аль-Аджама.

И Шахземан сказал:

— Да, и это потому, что я отказался от царской власти.

И Шахрияр сказал брату своему:

— Да, но это при условии, о брат мой, что ты будешь помогать мне в делах моего царства, согласившись разделить его со мною, и я буду править один день, а ты — другой, и так по очереди.

И Шахземан ответил своему старшему брату:

— Слушаю и повинуюсь!

Затем две сестры бросились на шею к визирю, отцу своему, который обнял их, поцеловал троих детей Шахерезады и нежно попрощался с ними. А затем он отправился в Самарканд во главе великолепного эскорта. И Аллах даровал ему безопасную дорогу и благополучно доставил его в Самарканд-аль-Аджам. И жители Самарканда обрадовались его приходу. И он царствовал над ними праведно и стал великим царем среди царей.

И это все, что случилось с ним.

Что же касается царя Шахрияра, то он поспешил пригласить из мусульманских стран самых способных писцов и самых известных летописцев и приказал им записать все, что случилось с ним и с женой его Шахерезадой, от начала до конца, не упуская ни одной детали. И писцы принялись за работу и написали золотыми буквами тридцать томов, ни одним больше и ни одним меньше. И они назвали эту серию чудесных историй «Книгой тысячи и одной ночи». Затем по приказу царя Шахрияра они сделали множество точных копий, которые распространили по всему царству, чтобы те служили для обучения будущих поколений.

Что же касается оригинальной рукописи, то ее поместили в золоченый шкаф, который находился под присмотром хранителя царской сокровищницы.

И царь Шахрияр и его жена его, благословенная царица Шахерезада, и царь Шахземан и его супруга, прекрасная Доньязада, и три маленьких принца, дети Шахерезады, жили в восторге, блаженстве и радости в течение многих лет, и эти годы, когда каждый следующий день был восхитительнее предыдущего и когда ночи были светлее лика дней, длились до прибытия разлучницы друзей, разрушительницы дворцов и строительницы гробниц, непреклонной и неизбежной, — смерти.

Таковы великолепные истории тысячи и одной ночи со всеми описанными в них необыкновенными событиями, поучениями, чудесами и красотами. Но Аллах знает все лучше нас, и только Он может различить, что во всем описанном правда, а что нет, ведь Он Всеведущий!

Хвала и слава до скончания веков Тому,

Кто остается Невещественным Вечным Творцом,

Кто, не меняясь Сам, изменяет события по желанию Своему!

Слава Владыке царств, видимого и невидимого,

Единому, Вечно Живому!

И да пребудут мир, молитва и самые лучшие благословения

над избранным верховным властелином двух миров,

нашим господином Мухаммедом, принцем посланников,

жемчужиной вселенной!

К нему взываем о счастье

и благословении!

Примечания

1

Бахриты — первая мамлюкская династия тюркского происхождения, правившая Египтом с 1250 до 1382 г.

(обратно)

2

Аль-Малик аз-Захир Руки ад-Дин Бейбарс аль-Бундукдари (1223 или 1225–1277) — мамлюкский султан Египта и Сирии из династии Бахритов, выдающийся полководец Ближнего Востока, который получил в народе прозвище Абуль Футух, то есть «отец побед»; также известен как Бейбарс I.

(обратно)

3

Мухаммед (Мохаммед, Мухаммад, Магомет, Магомед) (570–632) — арабский религиозный и политический деятель, проповедник единобожия, основатель и центральная фигура ислама. Согласно исламскому вероучению, последний пророк и посланник Аллаха, которому было ниспослано Священное Писание — Коран. Главные имена пророка — Мухаммед и Ахмад, так он называется в Коране. Первое и основное его имя — Мухаммед (араб.) — значит «восхваляемый», «достойный хвалы»; второе — Ахмад (араб.) — «тот, кто постоянно благодарит Бога». Полное имя Мухаммеда включает имена всех его известных предков по прямой мужской линии, начиная от Адама, а также содержит кунью по имени его сына аль-Касима. Полностью имя выглядит так: Абуль Касим Мухаммад ибн Абдуллах ибн Абд аль-Мутталиб (Шейба) ибн Хашим (Амр) ибн Абд Манаф (аль-Мугйра) ибн Кусай ибн Килаб ибн Мурра ибн Кааб ибн Луай ибн Галиб ибн Фйхр ибн Малик ибн ан-Надр ибн Кинана ибн Хузайма ибн Мудрйк (Амйр) ибн Ильяс ибн Мудар ибн Низар ибн Маад ибн Аднан ибн Адад ибн Мукаввим ибн Нахур ибн Тайрах ибн Иаруб ибн Яшджуб ибн Набит ибн Исмаил ибн Ибрахим ибн Азар (Тарах) ибн Нахур ибн Саруг ибн Шалих ибн Ирфхашад ибн Сам ибн Нух ибн Ламек ибн Матту Шалах ибн Ахнух (Идрйс) ибн Яред ибн Махлйл ибн Кайнан ибн Яниш ибн Шйс ибн Адам.

(обратно)

4

Иншаллах! (араб.) — «если на то будет воля Аллаха».

(обратно)

5

Валлахи (араб.) — «клянусь Аллахом».

(обратно)

6

Муин ад-Дин (араб.) — «хранитель веры».

(обратно)

7

Красная смерть — это арабское выражение означает насильственную смерть, смерть на войне или вследствие убийства, иногда «дорогой красной смерти» называли кровную месть; «белая смерть» — естественная смерть от старости, «черная смерть» — от болезни, природной катастрофы или несчастного случая.

(обратно)

8

Господин кади.

(обратно)

9

Бисмиллах! (араб.) — «Во имя Аллаха!»

(обратно)

10

Изз ад-Дин (араб.) — «могущество веры».

(обратно)

11

Арпан — старинная французская мера длины, равная примерно 58,5 м.

(обратно)

12

Бисмиллах Рахмани Рахим (араб.) — «Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного!»

(обратно)

13

Мохи ад-Дин (араб.) — «возрождающий веру».

(обратно)

14

Нур ад-Дин (араб.) — «свет веры».

(обратно)

15

Теoрба — струнный щипковый музыкальный инструмент, басовая разновидность лютни.

(обратно)

16

Машаллах (араб.) — «на то была Божья воля».

(обратно)

17

Гамаль ад-Дин (Джамаль ад-Дин) (араб.) — «красота веры».

(обратно)

18

Фахр ад-Дин (араб.) — «гордость веры».

(обратно)

19

Низам ад-Дин (араб.) — «закон веры».

(обратно)

20

Гузка — хвостовая клинообразная часть туловища птицы; зад.

(обратно)

21

Джалал ад-Дин (араб.) — «величие веры».

(обратно)

22

Хилал ад-Дин (араб.) — «новая луна веры».

(обратно)

23

Салах ад-Дин (араб.) — «правота веры».

(обратно)

24

Харут и Марут — в исламe два ангела (малaика), находившиеся в Вавилоне в период жизни пророка Сулеймана и обучавшие иудеев колдовству. В противовес дьяволам, которые представляли колдовство как благо, Харут и Марут объясняли людям, что это тяжкий грех и признак неверия, а сами они являются лишь испытанием их веры. Однако те, кто не внимал советам и предупреждениям, получали от них полные знания о колдовстве, тем самым лишая себя любых оправданий в Судный день.

(обратно)

25

Наср ад-Дин (араб.) — «триумф веры».

(обратно)

26

Гримуар (гримория) — средневековая книга, в которой, как считалось, описываются магические процедуры и заклинания для вызова духов или содержатся какие-либо колдовские рецепты.

(обратно)

27

Яджудж и Маджудж — в исламской эсхатологии племена, наводящие порчу на земле, живущие на крайнем востоке земли. Согласно преданию, Яджудж и Маджудж имеют огромные размеры. Некоторые из них имеют огромные уши, которыми можно закрыть тело. Некоторые источники утверждают обратное: они низкие ростом, и лица у них плоские, яджуджи также описываются с копной волос в семь пядей, огромными ушами, желто-черными лицами, кабаньими клыками и ржаво-красными бородами. Соответствуют библейским Гогу и Магогу.

(обратно)

28

Седьмая планета — Уран является седьмой по удаленности от Солнца и самой холодной планетой Солнечной системы, температура атмосферы Урана достигает — 224 °C.

(обратно)

29

Камергер (от нем. Kammerherr — «дворянин комнаты») — изначально, на заре Средневековья, ключник монаршего дворца. В средневековых европейских государствах блюститель ключей от дворца часто ведал не только состоянием личных покоев своего монарха, но и всем дворцовым хозяйством, а следовательно, государственной казной, включая доходы столичного города.

(обратно)

30

Шаркистан («восточная страна») — восточная часть Сирии; Джарбистан («западная страна») — западная ее часть.

(обратно)

31

Нургихан (Нуржихан) (тюрк.) — «свет планеты».

(обратно)

32

Якуб — Иаков (библ.).

(обратно)

33

Айюб — Иов (библ.).

(обратно)

34

Во Второй книге Еноха (Славянская книга Еноха, Книга тайн Еноха) описывается апокрифическая космогония, в том числе посещение Енохом семи небес и встреча с Богом; четвертое небо — место нахождения колесниц Солнца и Луны и ангелов, их обслуживающих. Енох («посвященный») — ветхозаветный допотопный персонаж, седьмой праотец, начиная от Адама; в исламе соответствует пророку Идрису. В «Божественной комедии» («Рай») Данте вместе с Беатриче поднимается (вернее, их поднимает антигравитационная сила света) с земли по лестнице девяти небес, задерживаясь при этом на каждой ступени, расспрашивая и выслушивая тех, кто им в этом небе является, пока не достигают Эмпирея — Лучезарной Реки и Таинственной Розы. В четвертом небе — Солнце — обитают души мудрецов и великих ученых.

(обратно)

35

Плеяды (Семь Сестер, Стожары) — рассеянное звездное скопление в созвездии Тельца. Это скопление — одно из ближайших к Земле и одно из наиболее ярких, самые яркие звезды в нем названы в честь плеяд — семи горных нимф, дочерей титана Атланта от его супруги океаниды Плейоны из древнегреческой мифологии.

(обратно)

36

Зухра (араб.) — «лучезарная», «блестящая»; обозначение планеты Венера в средневековой исламской литературе.

(обратно)

37

Тартария (Татария) — так в старину называли обширную территорию от Каспийского моря до Тихого океана и до границ Китая и Индии.

(обратно)

38

Айюб — Иов (библ.).

(обратно)

39

Кенафа — вид печенья из теста в виде сплетенных тонких нитей.

(обратно)

40

Мегера — злая, сварливая женщина (по имени самой страшной из трех эриний, в древнегреческой мифологии богинь кровной мести, преследующих виновных и доводящих их до безумия).

(обратно)

41

Дахабия — пассажирское судно, используемое на реке Нил в Египте. Этот термин обычно употребляется для описания судна с мелким дном, похожего на баржу, с двумя или более парусами. Название происходит от араб. «дахаби» — «золотой», очевидно, из-за похожих позолоченных барж, используемых мусульманскими правителями Египта в Средние века.

(обратно)

42

Фелука (фелюка, фелюга) — небольшое палубное судно с косыми парусами в форме треугольника со срезанным углом.

(обратно)

43

Медресе — «место учения»; мусульманское религиозно-просветительское и учебное заведение второй ступени (после начальной), выполняет функцию средней общеобразовательной школы и мусульманской духовной семинарии.

(обратно)

44

То есть христианина.

(обратно)

45

Королевство Хотан — древнее государство на Великом шелковом пути, находившееся на южной окраине пустыни Такла-Макан, в Хотанском оазисе.

(обратно)

46

Шейх-уль-ислам («старейшина ислама») — титул высшего должностного лица по вопросам ислама в ряде исламских государств.

(обратно)

47

Кабошон (от фр. cabochon — «гвоздик со шляпкой») — способ обработки драгоценного или полудрагоценного камня, при котором он приобретает гладкую выпуклую отполированную поверхность без граней; драгоценный камень с такой формой шлифовки.

(обратно)

48

Меркурий — в древнеримской мифологии бог — покровитель торговли, прибыли и обогащения, сын бога неба Юпитера. Его называли быстроногим и приписывали такие качества, как ловкость, изворотливость, любопытство, быстрый ум, хитрость и обман.

(обратно)

49

Ирaм-зат-аль-Имaд (Ирам Многоколонный, или Ирам Столпов) — древнее сооружение или город, упоминаемый в Коране и многих доисламских источниках. Его радужные башни, построенные из металла и драгоценных камней, по преданию, были воздвигнуты во времена правления адитского царя Шаддада. По преданию, Ирам был разрушен по воле Аллахa — «ветром шумящим», бушевавшим семь ночей и восемь дней, был стерт с лица земли город Ирам, и пески поглотили земли его народа.

Шаддад, также известный как Шаддад бен-Ад — считался царем потерянного арабского города Ирам Многоколонный (Ирам Столпов), о котором упоминается в 89-й суре Корана. Говорят, что братья Шаддад по очереди правили 1000 адитскими племенами, каждое из которых состояло из нескольких тысяч человек. Здесь, очевидно, имеется в виду один из потомков Шаддада бен-Ада.

(обратно)

50

Нумруд — вавилонский царь, упоминаемый в Коране, сын Хуша. Отождествляется с библейским Нимродом.

(обратно)

51

Люкарна, или слуховое окно — оконный проем в скате крыши, обычно чердачной, или куполе, с вертикальной рамой, закрытой по бокам и сверху; здесь в переносном значении: распространение, передача знаний, просвещение.

(обратно)

52

То есть в Александрии.

(обратно)

53

Руми (румы) — «римлянин» («римляне»); так арабы называли христиан, чаще всего византийцев.

(обратно)

54

Абу Абдуллах Амр ибн аль-Ас аль-Кураши (573–664) — арабский полководец и политический деятель; первоначально один из непримиримейших врагов пророка Мухаммеда и его учения, но затем один из самых ревностных его последователей. Известно предание: халиф Умар ибн аль-Хаттаб в 641 г. повелел полководцу Амру ибн аль-Асу сжечь Александрийскую библиотеку, сказав: «Если в этих книгах говорится то, что есть в Коране, то они бесполезны».

(обратно)

55

Абу Бакр Мухаммед ибн Хасан ибн Дурайд аль-Азди, более известный как Ибн-Дурайд (Дорейд) (838–933) — арабский филолог и поэт. Современники называли Ибн-Дурайда «ученейшим из поэтов и поэтичнейшим из ученых».

(обратно)

56

Тумадир бинт Амр ас-Суламия, более известная как аль-Ханса (575–645) — известнейшая арабская поэтесса из племени Бану Сулайм.

(обратно)

57

Бани Джучи («сыновья Джучи»), или Джучиды — ветвь династии Чингисидов, представители которой правили в XIII–XVIII вв. в различных государствах и политических образованиях в Восточной Европе, Западной Сибири и Центральной Азии.

(обратно)

58

В этом эпизоде наблюдается несостыковка времен (дат жизни исторических личностей). Ибн-Дурайд (838–933) не мог быть лично знаком с аль-Хансой (575–645), потому что родился почти через двести лет после ее смерти.

(обратно)

59

Черная смерть — это арабское выражение означает смерть от болезни, природной катастрофы или несчастного случая.

(обратно)

60

Аль-Ханса (араб.) — «курносая».

(обратно)

61

Добываемая из колодцев нефть издавна служила в том числе и для лечения потертостей и чесотки у верблюдов по всему Востоку.

(обратно)

62

Зияд ибн Муавия Набига аз-Зубьяни, также Набига Зобъянский или Зубйанский; ан-Набига аз-Зубйани (ок. 535 — ок. 604) — доисламский арабский придворный поэт, стихотворения которого частопричисляются к «Муаллакат».

(обратно)

63

Сук Оказ — рынок под открытым небом, недалеко от Таифа, в Саудовской Аравии. В доисламские времена это был самый большой и самый известный базар.

(обратно)

64

Абу Бакр ас-Сиддик (572–634) — первый праведный халиф, сподвижник пророка Мухаммеда и отец его жены Аиши. Один из десяти обрадованных раем. Сунниты считают его лучшим из людей после пророков и посланников, самым верным и аскетичным из сподвижников.

(обратно)

65

Тетрахорд (от греч. «тетра» — «четыре» и «хорда» — «струна») — звукоряд из четырех ступеней, которые идут подряд один за другим и которые можно сыграть или спеть вверх или вниз.

(обратно)

66

Хира — древний, ныне не существующий город, находившийся к югу от современного города Куфы, в Ираке.

(обратно)

67

Касыда (касида) — «высокий» и устойчивый жанр арабской и вообще ближневосточной лирики. Сложилась в арабской литературе доисламского периода и оставалась продуктивной до начала ХХ в. Название происходит от араб. «касада» — «преследовать цель».

(обратно)

68

Киндиты — крупное, жестко иерархизированное объединение племен, на основе которого в I в. в Южной Аравии сложились два протогосударственные образования, обозначаемые в научной литературе как древнее (старое) и новое Киндитские царства.

(обратно)

69

Имру аль-Кайс ибн Худжр ибн аль-Харис аль-Кинди — арабский поэт VI в., автор одной касыды из «Муаллакат» — сборника стихотворений (касыд) VI в.

«Муаллакат» — это самая известная поэтическая антология доисламского периода, передающая захватывающую картину образа жизни и мыслей бедуинов того времени. Эти стихи были признаны настолько превосходными, что были вышиты золотыми буквами и затем повешены в Каабе в Мекке.

(обратно)

70

В доисламскую эпоху среде аравийских племен существовали древние языческие верования, и у них были свои великие богини. В основном упоминаются три женских божества — аль-Лат, аль-Узза и Манат. Аль-Лат («богиня») — высшая аравийская богиня, мать земли и ее плодов. Аль-Узза («могущественная») — девственница-воин, богиня планеты Венера, которая имела святилище в роще акаций на юге Мекки, где ей поклонялись как священному белому камню. Манат («судьба», «рок», «смертный рок») — древняя богиня, управлявшая судьбой и смертью. Ее святилище находилась между Меккой и Мединой, где ей поклонялись как священному черному камню. Первоначально Аллах было именем арабского языческого божества. Это был бог луны, а арабы — лунопоклонники. Аллах, бог луны, женился на богине солнца, у них родились три дочери, которые назывались «дочери Аллаха», — аль-Лат, аль-Узза и Манат. В древности дочери Аллаха вместе с Аллахом и богиней солнца считались «высокими» богами и возглавляли пантеон арабских богов.

(обратно)

71

Аиша (Айша) бинт Абу Бакр (ок. 605/614-678) — третья, самая младшая жена пророка Мухаммеда, дочь праведного халифа Абу Бакра и Умм Руман, мать правоверных. Аиша среди мусульман считается одной из семи величайших ученых ислама своего времени.

(обратно)

72

Тихама — пустыня, занимающая участок береговой равнины на западе и юго-западе Аравийского полуострова.

(обратно)

73

Зарнаб — загадочный препарат арабо-исламской фармакологии, по одной из версий, его делали из смолы пихты замечательной, по другой — из тиса ягодного, есть и другие объяснения.

(обратно)

74

Абу Хафс Умар ибн аль-Хаттаб аль-Адави аль-Кураши (584 / 590–644) — арабский государственный, политический и военный деятель.

Очевидно, имеется в виду Умар ибн аль-Хаттаб (584 / 590–644) — второй праведный халиф, выдающийся государственный деятель, стоявший во главе Исламского государства после пророка Мухаммеда.

(обратно)

75

Аль-Фарук (араб.) — «отличающий истину от заблуждения», так Умара ибн аль-Хаттаба прозвал пророк Мухаммед.

(обратно)

76

Ираклий I (575–641) — византийский император, основатель династии Ираклия. Ираклий был одним из последних императоров, во время правления которого латынь была государственным языком, а Византия еще имела сильное внешнее сходство с античной Римской империей.

(обратно)

77

Йездегерд III (624–652) — шахиншах Ирана, последний шах из династии Сасанидов.

(обратно)

78

Истахр (Стахр, Эстахр) — древний город в провинции Фарс, в пяти километрах к северу от Персеполя, на юго-западе Ирана.

(обратно)

79

Саад ибн Абу Ваккас аль-Кураши (595–674 или 675) — сподвижник пророка Мухаммеда, известен как государственный деятель и полководец, внесший значительный вклад в покорение Сасанидского Ирана. Также широко известен как человек, который первый пролил чужую кровь за дело ислама.

(обратно)

80

Абу аль-Хасан Али ибн Абу Талиб аль-Хашими аль-Кураши (601–661) — арабский политический и общественный деятель, двоюродный брат, зять и сподвижник пророка Мухаммеда. Согласно авторитетным мусульманским источникам, единственный человек, который родился в Каабе; первый среди лиц мужского пола, принявший ислам.

(обратно)

81

Сатрап (др. — перс.) — «хранитель царства»; правитель в Древней Персии. Назначался царем и обычно принадлежал к его родне или высшей знати. На своей территории ведал сбором налогов, содержанием армии, был верховным судьей и имел право чеканить монету.

(обратно)

82

Софроний Иерусалимский (ок. 560–638), называемый Софронием Софистом — был патриархом Иерусалима с 634 г. до своей смерти. Он почитается как святой в Восточной православной и католической церквях.

(обратно)

83

Якуб — Иаков (библ.).

(обратно)

84

Ибрахим — Авраам (библ.).

(обратно)

85

Мечеть Умара (Омара) — расположена в Иерусалиме, напротив храма Гроба Господня, с северной стороны площади, перед главным входом в храм.

(обратно)

86

Абд аль-Азиз ибн Марван ибн аль-Хакам (ум. 705) — сын Марвана ибн аль-Хакама, был губернатором Омейядов и фактическим вице-королем Египта.

(обратно)

87

Умар ибн Абд аль-Азиз (682–720) — омейядский халиф, правивший в 717–720 гг. За годы своего правления сумел убедить многих в том, что его власть руководствуется Кораном и Сунной пророка Мухаммеда.

(обратно)

88

Салиха (араб.) — «праведная», «благочестивая».

(обратно)

89

Салама (араб.) — «мир».

(обратно)

90

Уснея (борода лешего, бородатый лишайник, зеленая борода, борода Пантелеймона) — вид лишайников, которые представляют собой комбинацию грибов и водорослей, растущих на деревьях-хозяевах. Благодаря ценным антибактериальным, противовирусным, антисептическим и другим свойствам лишайник активно используется в медицине и косметологии.

(обратно)

91

Колоквинт (колоцинт) — стелющееся или вьющееся травянистое растение семейства тыквенных, в диком виде растет в степях и пустынях Северной Африки, в степных областях Западной Азии, в Аравии, Иране, Пакистане, Индии, на Шри-Ланке; известно также под названиями: дикий арбуз, арбуз-колоквинт, горькое яблоко, горькая тыква, горький огурец и даже лоза Содома.

(обратно)

92

Абсент — алкогольный напиток, важнейшим компонентом которого является экстракт полыни горькой и полыни понтийской.

(обратно)

93

Аль-Валид II, или аль-Валид ибн Язид (706–744) — омейядский халиф, правивший в 743–744 гг.

(обратно)

94

Роти — круглая пресная лепешка родом с Индийского субконтинента, приготовленная из пшеничной муки и воды.

(обратно)

95

Мухаммед ибн Мансур аль-Махди (744–785) — третий халиф из династии Аббасидов, отец Гаруна аль-Рашида (763 или 766–809), от которого он и получил прозвище аль-Рашид («праведный»), когда был назначен наследником престола.

(обратно)

96

Зиндик (от перс. «зандик» — «вольнодум») — в средневековой богословской исламской литературе последователь немонотеистических религий.

(обратно)

97

Аль-Мамун (араб.) — «защищенный», «хранимый».

(обратно)

98

Кантилена (от лат. cantilena — «пение») — вокальная или инструментальная мелодия напевно-лирического характера.

(обратно)

99

Табарийцы (табари, табри, мазендеранцы, мазандеранцы) — ираноязычный народ, живущий на территории исторической области Мазендеран (Прикаспийский Иран), в IX–XII вв. известной как Табаристан.

(обратно)

100

Малаика (Малаик, Маляк, Малак) (араб.) — «ангел», «посланник», «вестник»; в исламе разумное существо, обычно невидимое человеком, беспрекословно выполняющее все приказы Аллаха; у мусульман это запрещенное имя для человека.

(обратно)

101

Абул Муханнах Мухарик ибн Яхья ибн Навус (ок. 800–844/845) — один из выдающихся певцов периода правления Аббасидов.

(обратно)

102

Вахба (Вагба) (араб.) — «подарок».

(обратно)

103

Абу аль-Фарадж аль-Исфахани (897–967) — арабский писатель, ученый, музыкант, составитель многотомной антологии арабской поэзии VI–X вв. «Китаб-аль-Агани» («Книга песен»).

(обратно)

104

Абд аль-Малик ибн Марван ибн аль-Хакам (645 или 646–705) — халиф из династии Омейядов, сын Марвана ибн аль-Хакама.

(обратно)

105

Пекан обыкновенный — вид древесных растений семейства ореховых. Зрелые плоды пекана растрескиваются, имеют светло-кофейный оттенок и по форме напоминают грецкие орехи.

(обратно)

106

Абу Юсуф Якуб ибн Ибрахим аль-Ансари аль-Куфи, более известный как Абу Юсуф аль-Ансари (731–798) — видный исламский богослов-законовед, один из наиболее известных учеников Абу Ханифы.

(обратно)

107

Абу Ханифа ан-Нуман ибн Сабит аль-Куфи (699–767) — великий имам, исламский богослов, правовед, хадисовед.

(обратно)

108

Ханафиты (ханифиты) — последователи одной из четырех основных религиозно-правовых школ (мазхаб) в суннитском исламе, сложившейся в Куфе (Ирак) в VIII–IX вв. Названы по имени богослова, правоведа и собирателя хадисов Абу Ханифы ан-Нумана ибн Сабита аль-Куфи.

(обратно)

109

Балуза — восточная сладость, мусс или крем, приготовленная на основе муки или крахмала.

(обратно)

110

Бану Килаб («сыны Килаба») — кочевое арабское племя, которое доминировало в Центральной Аравии в позднюю доисламскую эпоху (VI в.).

(обратно)

111

Возможно, сравнение с собаками люди племени Бану Килаб заслужили потому, что поздно приняли ислам.

(обратно)

112

Бану Мудар («сыны Мудара») — название одного из самых могущественных северных арабских племен. Большинство арабов возводят свои родословные к двум исходным родам — Бану Мудар и Бану Рабиа. Бану Мудар известно тем, что именно из этого племени вел свою родословную пророк Мухаммед.

(обратно)

113

Бану Кинана («сыны Кинаны») — арабское племя, ведущее свою родословную от пророка Исмаила. Их одноименный предок — Кинана ибн Хузайма ибн Мудрика ибн Ильяс.

(обратно)

114

Курайшиты — правящий клан Древней Мекки, хранители Каабы. Из них происходят пророк Мухаммед, все праведные халифы, род Омейядов и подавляющее большинство ключевых деятелей раннего ислама. Родоначальником считается Фихр ибн Малик (ок. 208) по прозвищу Курайш.

(обратно)

115

Хашим ибн Абд Манаф аль-Кураши, настоящее имя Амр аль-Ула (464–497) — прадед исламского пророка Мухаммеда и прародитель клана Бану Хашим племени курайшитов. Из клана Бану Хашим происходят династии исламских правителей (Аббасиды, Хашимиты, Алиды и др.).

(обратно)

116

Мина — мера веса, а также счетно-денежная единица в странах Древнего Ближнего Востока, в Древнем Египте и Древней Греции. Название происходит от ассиро-вавилонского «мана» — «считать». Весовое значение различалось в разные периоды в разных регионах, обычно в пределах 400–650 г, но иногда от 300 г до 1 кг.

(обратно)

117

Аль-Амин (араб.) — «верный», «честный».

(обратно)

118

Геджра (Хиджра, Гиджра) — бегство пророка Мухаммеда из Мекки в Медину в 622 г.; начало мусульманского летоисчисления.

(обратно)

119

Омейяды, или Бану Умайя («сыны Умайи») — династия халифов, основанная в 661 г. Омейяды правили в Дамасском халифате до середины VIII в. В 750 г. в результате восстания их династия была свергнута Аббасидами, а все Омейяды были уничтожены, кроме внука халифа Хишама ибн Абд аль-Малика — Абд ар-Рахмана I, который основал династию кордовских Омейядов, правившую большей частью Испании до 1031 г., и эмират на Пиренейском полуострове.

(обратно)

120

Халид ибн Бармак (ок. 706–781) — был первым видным членом семьи Бармакидов, которая приняла ислам и стала членами двора Аббасидов во второй половине VIII в. Сам Халид был обращен в ислам при дворе Омейядов в 720-х гг., но присоединился к зарождающемуся революционному движению Аббасидов в Хорасане и сыграл значительную роль в революции Аббасидов, которая свергла Омейядов.

(обратно)

121

Хишам ибн Абд аль-Малик (691–743) — омейядский халиф, правивший с 723 по 743 г.

(обратно)

122

Абуль Аббас ас-Саффах (722–754) — был провозглашен халифом в 750 г. в Куфе после свержения последнего из Омейядов, Марвана II, и таким образом основал династию Аббасидов.

(обратно)

123

Мухаммед ибн Мансур аль-Махди (744–785) — третий халиф из династии Аббасидов, отец Гаруна аль-Рашида (763 или 766–809), от которого он и получил прозвище аль-Рашид («праведный»), когда был назначен наследником престола.

(обратно)

124

Хатим ат-Таи (Хатим Тай) — прославленный арабский поэт VI в. из племени тай. Благодаря своей щедрости стал героем арабских легенд многих восточных народов. Сюжеты о нем широко распространены на Востоке, нередко он герой сказок — обладатель несметных богатств, которыми щедро делится с нуждающимися.

(обратно)

125

Хира — древний, ныне не существующий город, находившийся к югу от современного города Куфы, в Ираке.

(обратно)

126

Анбар (Аль-Анбар), также известный под своим первоначальным древним именем Пероз-Шапур — средневековый город в центре Ирака.

(обратно)

127

Джибраил ибн Бахтишу (внук и тезка Джибраила ибн Бахтишу, средневекового врачевателя VIII в.) — основал больницу в современном смысле этого слова, которую построил в Багдаде около 800 г. по инициативе халифа Гаруна аль-Рашида.

(обратно)

128

Мандола (от греч. pandura — «маленькая лютня») — итальянский струнный щипковый музыкальный инструмент.

(обратно)

129

Шахада — свидетельство о вере в Единого Бога (Аллаха) и посланническую миссию пророка Мухаммеда: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его!»

(обратно)

130

Названый (устар.) — не являющийся родственником, неродной, приемный, побратавшийся.

(обратно)

131

Каур-аль-Хулд — Дворец вечности.

(обратно)

132

Ибн-Халликан (1211–1282) — арабский писатель и юрист.

(обратно)

133

Ибн аль-Асир (Ибн аль-Атир, Ибн аль-Афир) (1160–1233 или 1234) — известный и влиятельный арабский историк, биограф.

(обратно)

134

Ракка (Эр-Ракка) — город на севере Сирии, на берегу реки Евфрат, в 160 км к востоку от Халеба.

(обратно)

135

Аббас ибн аль-Ахнаф (750–808) — арабский поэт-лирик, отказавшийся от канонизированных норм доисламской поэзии; был приближен к халифу Гаруну аль-Рашиду, писал исключительно любовно-элегические стихи (газели).

(обратно)

136

Абу Джафар Мухаммад ибн Джарир ат-Табари (839–923) — исламский историк и богослов, автор исторического труда «История пророков и царей», тафсира (толкования) Корана и трудов по исламскому законоведению.

В этом эпизоде наблюдается несостыковка времен (дат жизни исторических личностей). Джарир ат-Табари (839–923) не мог быть придворным летописцем и доверенным лицом Гаруна аль-Рашида (763 или 766–809), потому что родился после его смерти.

(обратно)

137

Тус (Тос, Товс) — древний город, расположенный на северо-востоке Ирана, в провинции Хорасан-Резави, недалеко от города Мешхеда.

(обратно)

138

Джумада — название двух месяцев в исламском календаре: Джумада аль-уля — пятый месяц («первый месяц сухой земли») и Джумада ас-сани — шестой месяц («второй месяц сухой земли»).

(обратно)

139

В исламском календаре летоисчисление ведется от Геджры (16 июля 622 г.) — бегства пророка Мухаммеда из Мекки в Медину. Годы жизни Гаруна аль-Рашида по исламскому календарю: 145 или 148–193 Геджры, что соответствует по григорианскому: 763 или 766–809. Дата его рождения до сих пор точно не установлена, причем различные источники указывают даты с 763 по 766 г.

(обратно)

140

Абу аль-Фид (1273–1331) — арабский историк и географ из курдского рода Айюбидов, эмир Хамы (Сирия).

(обратно)

141

Афлатун — арабская форма имени философа Платона.

(обратно)

142

Фаридун — герой иранской мифологии, персонаж иранского эпоса «Шахнаме», победитель дракона.

(обратно)

143

То есть Александра Македонского.

(обратно)

144

Хосров I Ануширван (501–579) — шахиншах из династии Сасанидов, правивший Ираном с 531 по 579 г., один из героев памятника персидской литературы, национального эпоса иранских народов «Шахнаме».

(обратно)

145

Аль-Калям («Тростниковое перо») — 68-я сура Корана; нун — буква арабского алфавита, начертанием напоминающая изогнутую дугу.

(обратно)

146

Аманда (от фр. amande) — «миндаль».

(обратно)

147

Сомнамбула (от лат. somnus — «сон» и ambulo — «передвигаюсь») — человек, который совершает какие-либо действия, находясь при этом в состоянии сна.

(обратно)

148

Лейли и Маджнун — трагическая история любви, популярная на Ближнем и Среднем Востоке. История основана на реальных событиях и описывает жизнь арабского поэта по имени Каис ибн аль-Мулаувах, жившего в VII в. на территории современной Саудовской Аравии, которого прозвали Маджнун («безумный», «одержимый джинном»).

(обратно)

149

Юсуф и Зулейха — кочующий сюжет многих литературных памятников народов Востока, в основе которого библейско-кораническая легенда о добродетелях Иосифа Прекрасного (известного в Коране как Юсуф) и любви к нему безымянной в Библии жены начальника телохранителей фараона — Потифара.

Эта женщина в арабских легендах приобретает имя Зулейха (Зулейка, Зулайхо, Селиха — «соблазнительница»), под этим же именем, а также как Зефира она фигурирует в исламской поэзии IX–XV вв.

(обратно)

150

Газель — здесь: форма лирического стихотворения в классической арабской и персидской поэзии.

(обратно)

151

Хазарейцы — ираноязычные шииты монгольского и тюркского происхождения.

(обратно)

152

Двурогое светило — двурогая луна; луна в первой или последней четверти, когда она имеет вид серпа.

(обратно)

153

Эфиоп ночи — ночная мгла; эта метафора встречается в пенджабском «Сказании о Хир и Рандже» — трагической истории любви красавицы Хир и Ранджи.

(обратно)

154

Самарканд-аль-Аджам — Самарканд персидский.

(обратно)

155

То есть Александра Македонского.

(обратно)

Оглавление

ИСТОРИЯ О БЕЙБАРСЕ И НАЧАЛЬНИКАХ ЕГО СТРАЖИ

  ИСТОРИЯ О БЕЙБАРСЕ И НАЧАЛЬНИКАХ ЕГО СТРАЖИ

  ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ПЕРВЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

  ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ВТОРЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

  ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ТРЕТЬИМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

  ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ЧЕТВЕРТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

  ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ПЯТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

  ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ШЕСТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

  ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ СЕДЬМЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

  ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ВОСЬМЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

  ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ДЕВЯТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

  ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ДЕСЯТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

  ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ОДИННАДЦАТЫМ НАЧАЛЬНИКОМ СТРАЖИ

ИСТОРИЯ МОРСКОЙ РОЗЫ И КИТАЙСКОЙ ЮНИЦЫ

ИСТОРИЯ О КЕНАФЕ НА МЕДУ И О ЗЛОПОЛУЧНОЙ ЖЕНЕ САПОЖНИКА

ИСТОРИЯ О ЛЮКАРНАХ[51] ЗНАНИЙ

  ИСТОРИЯ О ЛЮКАРНАХ ЗНАНИЙ

  ИСТОРИЯ О ПОЭТЕ ДОРЕЙДЕ[55], ЕГО ЩЕДРОЙ НАТУРЕ И ЕГО ЛЮБВИ К ЗНАМЕНИТОЙ ПОЭТЕССЕ ТУМАДИР АЛЬ-ХАНСЕ[56]

  ПОЭТ ФИНД И ДВЕ ЕГО ВОИНСТВЕННЫЕ ДОЧЕРИ — ОФАЙРА СОЛНЦЕ И ХОЗЕЙЛА ЛУНА

  ЛЮБОВНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ПРИНЦЕССЫ ФАТИМЫ И ПОЭТА МУРАКИША

  МЕСТЬ ЦАРЯ ХУДЖРА

  МУЖЬЯ, ОЦЕНИВАЕМЫЕ СВОИМИ ЖЕНАМИ

  УМАР РАЗДЕЛИТЕЛЬ

  ИСТОРИЯ ПЕВИЦЫ ГОЛУБАЯ САЛАМА

  НАХЛЕБНИК

  ВЕЛЕНИЕ СУДЬБЫ

  ТРАУРНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ

  ИШАХ ИБН ИБРАГИМ ИЗ МОСУЛА И НОВАЯ МЕЛОДИЯ

  ДВЕ ТАНЦОВЩИЦЫ

  ФИСТАШКОВЫЙ КРЕМ И РЕШЕННЫЙ СУДЕБНЫЙ КАЗУС

  АРАБСКАЯ ДЕВУШКА У ФОНТАНА

  НАСТОЙЧИВОСТЬ КАК ПОРОК

ГИБЕЛЬ ДЖАФАРА И ВСЕХ БАРМАКИДОВ

ПРЕЛЕСТНАЯ ИСТОРИЯ ПРИНЦА ЖАСМИНА И ПРИНЦЕССЫ АМАНДЫ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

*** Примечания ***