Ванька 3 (СИ) [Сергей Анатольевич Куковякин] (fb2) читать онлайн

Ванька 3

Глава 1

Ванька

Часть 3

Глава 1 Вот и снова…

Похороненный мною там, ещё в пермских лесах, искатель сокровищ бьярмов встал и вышел. Прямо через стенку нормального товарного вагона.

Ничего его не задержало. Ни слой зелёной краски, ни гвозди, ни доски, из которых стена теплушки была набрана.

Ни щиты, которыми вагон утеплен.

Во, как они могут…

Уже не живущие.

Ни следочка после его ухода на стене не осталось, ни царапинки даже.

Кстати, приходит он почти всегда, когда я у огня сижу. То у костра, то, вот у печурки, как сейчас. Какая-то есть в этом закономерность…

Холодно, наверное, ему там… К теплу мертвеца тянет…

Я мотнул головой и проснулся.

Тук-тук, тук-тук.

Тук-тук, тук, тук.

Тут, тук, тук, тук…

Поезд замедлял ход. Колёса нашего вагона на стыках рельсов постукивали всё реже.

Куда подъезжаем хоть?

Я встал, к двери теплушки подошёл. Немного её в сторонку сдвинул.

Пахнуло дымом. Не вкусным каким-то. Не как от печурки. Едким.

Холодно, однако, снаружи…

Темно, ничего не видать…

Звёздочки только на небе перемигиваются.

Нет, впереди огонёк мелькнул. Мелькнул и пропал. Снова показался…

Я закурил. Папиросу. Ещё московскую.

Скоро они кончатся и придётся самокрутки вертеть. Махорку нам выдали, хоть с этим не обидели… Газета имеется.

Тут паровоз засвистел. Предупреждает о своем прибытии. Уходите де с путей, могу и раздавить ненароком…

Звук был однотонный. До трёхтонных паровых свистков было ещё почти пять лет.

Поставили нас куда-то на запасные пути. Здание вокзала не видно. Где мы? А, бес его знает…

Ладно, перекурил и будет. Нечего теплушку выстужать.

Я задвинул дверь. Прошёл обратно к печурке. Подкинул пару поленьев. Быстро что-то они сгорают. Скоро так все изведем и мерзнуть будем…

Тут зубы у меня и заломило. Было уже так. Около психиатрического отделения. Вятской губернской земской больницы.

Что? Уже нашли меня? Те, опять, о ком покойник предупреждал? Что-то быстро больно…

Я застонал даже — так зубы болели. Как и в прошлый раз мысль пришла — легче вырвать их, чем муку такую терпеть…

Дверь теплушки поползла в сторону, чья-то башка внутрь заглянула. Со света мне плохо видно, но, точно — не кто-то военный. Не из наших. Голова не в папахе, а в малахае. В тот раз, в Вятке, на пришедших по мою душу такие же были.

Чёрт, чёрт, чёрт…

Маузер мой в вещевом мешке…

Не успею достать.

Зверьки там же.

Под рукой ничего нет… Полено, взять разве? Много ли от него толку будет…

Голова в малахае появилась и пропала. Потом, почти сразу, их две стало.

Точно, хранители. Посланцы колдунов биарминских.

Эх, Агапита с его топором бы сюда. В прошлый раз ладно так всё у него получилось. Чик-чик и готово…

Нет Агапита. Если в дурдом не забрали, охраняет он в боевой артели своё село.

Хранители на меня внимательно посмотрели. Переглянулись. Друг другу кивнули.

Потом от земли их как подбросило. Миг, и в поперечный брус, вставленный в дверной проем для предохранения от выпадения людей при раскачивании вагона при движении, две пары рук вцепилось.

Пока хранители на меня пялились, я всё же немного вооружился. Понятно, не поленом. Кочергой, которой в печурке орудовал.

Ею тут же по одной биарминской руке и прилетело. Хорошо так.

Кисть я хранителю насквозь пробил, пришпилил её к брусу. Продлил себе жизнь на несколько мгновений. Второй хранитель и без посторонней помощи мне сердце вырвет…

Зубы у меня болели так, что аж сердце удары пропускать начало. Не особо приятные мои последние секундочки выдавались. Вот ведь, как не повезло.

Я пятиться начал, а второй хранитель под брус поднырнул и встал. Первому помочь решил. Одной рукой ему кисть пробитую прижал, а второй — одним движением кочергу из дерева вырвал.

Тут меня кто-то по плечу и хлопнул. Я аж вздрогнул, чуть казенные шаровары не замочил. Голову повернул, а там…

Агапит. Собственной персоной.

Откуда тут он взялся⁈

Стоит. Лицо как у неживого. Мимики — ноль. В каждой руке по тростке. Железных. Шестигранных.

Одну мне протягивает.

— Агапит, ты как тут?

Ответ был неожиданным.

— Стреляли…

Тут я и проснулся. Уже не в своем сне, а на самом деле.

Тук-тук, тук-тук.

Тук-тук, тук, тук.

Тут, тук, тук, тук…

Поезд замедлял ход. Колёса нашего вагона на стыках рельсов постукивали всё реже.

Тут и паровоз засвистел. Предупредил о своем прибытии. Уходите де с путей, могу и раздавить ненароком…

Звук был однотонный.

До трёхтонных паровых свистков было ещё почти пять лет.

Глава 2

Глава 2 Старые газеты

Это, что такое было?

Приснилось всё от начала до конца, или всё же предупредил меня мертвец?

Гадай теперь…

Во, засада…

Может — предупредил всё же, а уже потом кошмар мне и привиделся. Ну, как следствие.

Хрен поймёшь…

Дверь теплушки поползла в сторону, чья-то башка внутрь заглянула.

Меня с чурбачка, на котором я перед печуркой сидел, как ветром снесло.

Кочерга, в сей момент я угли мешал, чуть в эту заглянувшую голову не полетела.

Солдатик. Наш. Не хранитель.

Уффф…

— Что надо?

Вопрос был задан мною не очень доброжелательно. Ну, если честно, я почти рыкнул.

— Вот, велено газеты разнести…

Солдатик даже немного как бы растерялся. Он, газеты принёс, а его так встречают…

— Давай.

Солдат протянул мне несколько газет.

— Что одно старьё разносишь?

Вместо спасибо услышал он от меня.

— Что дали, то и разношу…

Буркнул разносчик газет и зло задвинул дверь в нашу теплушку.

Что я на него взъелся? Нашел, на ком срываться…

Сел обратно на чурбачок перед печуркой. Газетный лист развернул.

Телеграмма от 15 декабря 1904 года. Прямо на первой полосе.

Ну, почитаем…

Про Порт-Артур сообщают. Газета старая, когда она вышла, его ещё не сдали.

Так, на цингу Стессель жалуется, которая косит немилосердно его людей и японские одиннадцати дюймовые бомбы, от которых никак не уберечься. Нет от них спасения и укрытия. Ответить, по его словам, врагу и нечем из-за недостатка снарядов. Не запасли их в достаточном количестве. Как и провианта и всего прочего. Не готовы к войне оказались.

Из десяти генералов убито два — Кондратенко и Церпицкий, умер Разнатовский, ранено два — сам Стессель и Надеин, контужен Горбатовский. Из девяти командиров полков убито два — полковник князь Мачабели и Науменко, умерло от ран тоже два — Дунин и Глаголев, ранено четыре — Гандурин, Савицкий, Грязнов и Третьяков.

Далее в телеграмме с фронта следовал длинный список убитых и раненых офицеров, занимавших более низкие должности — командиров батальонов, батарей, сотен…

Про убитых и раненых солдат информации не было.

Не нашлось им в этом номере местечка.

Сообщалось, что многими ротами командуют зауряд-прапорщики. Да и в самих ротах едва по шестьдесят человек.

Читать такую газету совсем не хотелось.

Плохо там у них совсем. Было.

Первый газетный лист я в сторону отложил после того, как прочитал, что японцы весь день и ночь стреляют по нашим госпиталям и лазаретам, а больных и раненых там около четырнадцати тысяч и каждый день не меньше трёх сотен прибывает.

Может во второй газете что получше?

Она тоже не сегодняшняя, но и за такую поблагодарить надо.

Я же на солдатика рыкнул. Не хорошо получилось. Ой, не хорошо…

О, тут позитив имеется. Приятно даже читать, как казачий разъезд под начальством сотника Краснянского у селения Лидиутун победил превосходящие силы противника. Кого пиками повалил, кого зарубил. Двух японцев ещё и в плен взяли.

На следующий день там же наши японских кавалеристов рассеяли, а вольноопределяющийся Лемешев ещё и захватил в плен японского драгуна. Так газета сообщала.

Вот — это правильная статья. А, то пишут — всех почти наших генералов перебили и ранили, полковники и князья от ран померли, а ротами унтер-офицеры командуют. Пусть и в высших воинских званиях для унтеров.

Первую газету я сложил несколько раз и в карман спрятал. На цигарки пойдёт. Нечего такое моим сотоварищам читать, свой боевой дух подрывать. Вторую — в сторонку отложил, пусть про казаков героических узнают и про бравого вольноопределяющегося.

Третью газету, вчерашнюю я чуть на клочки не порвал. Там, в их редакции, точно враг окопался. Ну, зачем такое писать — «почти одиннадцать месяцев непрерывной борьбы истощили наши силы», «лишь одна четверть защитников, из коих половина больных, занимает 27 верст крепости без помощи», «люди стали тенями», «сделали мы всё, что было в силах человеческих», «всё в руках Бога»…

Нет, как-то по-другому надо про вести с фронта сообщать. Позитивнее.

Третья газета полетела в печурку. Вспыхнула и прогорела. Во, даже здесь от неё толку мало…

Сходить, что ли, дровишек промыслить? На ходу из теплушки как-то быстро тепло выдувает…

На стоянке — тоже.

Только такая мне умная мысль пришла, как буфера нашего нормального товарного вагона о соседние лязгнули.

Вот бы я сейчас выскочил, а военный эшелон без меня дальше двинулся. Выхожу я на перрон, а там… Хранители…

Тут я сам себя выматерил. Надо же, такую хрень придумать.

Всё, спать пора ложиться. Нечего сиднем у печурки сидеть. Тут ещё не такое в глупую башку придёт…

Глава 3

Глава 3 Наша учёба продолжается

Долго поспать мне не дали.

Отцы-командиры верно рассудили — нечего нам в процессе перевозки на Дальний Восток балду гонять. Свободного времени и здесь у будущих ротных фельдшеров не будет — процесс нашей подготовки можно и на колёсах вести.

На безымянном полустанке, где мы на короткое время остановились, в нашей теплушке один из докторов-преподавателей и появился. Кто-то из мужиков и заворчал было, но…

Кстати, тема сегодняшнего занятия была интересной. Нам предстояло послушать о медицинском обеспечении на театре нынешних военных действий.

Бой, он самый серьезный экзамен для военной медицины. Сколько теоретически вопросы медицинской помощи раненым не разрабатывай, практика покажет — что и как надо на самом деле. Практика, она реальные закономерности выявляет. Тут, только успевай приспосабливаться.

Доктор начал с вопроса. Как де можно установить личность тяжелораненого. Он, к примеру, без сознания находится, говорить не может. Не известно, из какого он полка, роты… Бумаг никаких при нём нет. Утрачены по неизвестной причине.

Сидящие в теплушке на нарах ответить затруднились.

Ну, тогда сам доктор нам ответ дал. Новость озвучил. Сказал, что с недавнего времени, уже в ходе данной военной компании введены бляхи. Их на груди, рядом с крестом военные на Дальнем Востоке носят. На бляхе — номер. У каждого свой. Так и можно определить, кто перед вами и из какой части.

После этого нам в который уже раз было сказано, чтобы мы в своих частях и подразделениях зорко следили, какую воду солдатики пьют. Из-за недоброкачественной воды большое количество воинов на Дальнем Востоке из рядов выбывает, небоеспособными становится. Желудочно-кишечный катар тысячами регистрируется, вреда от него не меньше, чем от пуль японских.

Вторая самая частая беда — переохлаждение наших военнослужащих. Лихорадка ряды русского войска как косой косит…

Тут же про полушубки и папахи доктор нам напомнил. Ну, что перед выдачей в войска их продезинфицировать требуется. Некоторые, не будем плохие слова говорить, на войне нажиться пытаются. От скота, погибшего из-за сибирской язвы, шкуры берут и из них тёплую одежду для армии шьют. Солдаты сибиркой от этих полушубков и заражаются. Отмечено уже несколько сотен таких случаев.

Во, не даром Павел Павлович, земский фельдшер из села Федора, настоятельно порекомендовал мне свой полушубок при мобилизации взять. Бывает де, всякое. Про сибирскую язву прямо не сказал, но намекнул, что из разных овчин в армии полушубки бывают. Свой, проверенный — надежнее. Тем более, за него ещё и четыре рубля на мобилизационном пункте выдадут. Ну, тому, кто со своим полушубком явится. Мне — выдали. Не обманул Павел Павлович. Да, полушубок-то ещё и старенький был, память о Мадам.

Про брюшной тиф доктор не забыл. Сказал про сифилис и другие венерические заболевания. Мобилизованные рекрутят на всю катушку, с безнадзорными гулящими девками блудят и подарочки от них получают. Что, если уж кого припрёт — чтобы в легальный публичный дом шли или в притон разврата. Там девиц врач еженедельно проверяет и запись в желтенькой медицинской книжке делает. Клиент о состоянии здоровья дамы может там справиться. Полистать странички перед сношением.

Я про своё рекрутство вспомнил. Да, подхватить что-то венерическое вполне можно было. Пили же как оглашенные…

Напомнили нам сегодня и об обучении солдат правилам оказания первой помощи. О том, чтобы каждый из них индивидуальный перевязочный пакет с собой носил. Для этого у них специальные карманы нашиты справа под поясом шаровар.

Далее было про вынос раненых с поля боя. Что в помощь полковым и дивизионным носильщикам имеем мы право привлекать к этому и полковых музыкантов. Они обязательно должны быть этому научены. Берегли чтобы себя, а то уже редкий санитар сейчас меньше двух ранений имеет. Быстро они выходят из строя, а заменить их и некем.

Про устройство гнёзд на поле боя нам было рассказано. Куда сохранившие способность к передвижению раненые должны сосредотачиваться. Полковые-то перевязочные пункты далеко, на линии артиллерийского огня и ещё постоянно меняют своё место расположения.

Проинформировал нас доктор, что на передовых перевязочных пунктах в текущую японскую кампанию три четверти раненых оказываются. Тут надо их полноценно накормить, а не только чай и вино им дать. Чтобы мы и про это не забывали.

Я на сказанное только головой покачал. Что-то показалось мне данная рекомендация мало выполнимой. Но, положено…

Война с Японией много изменений в дело помощи раненым внесла. Четырёх колесные телеги для вывоза раненых оказались мало подходящи. Двуколки показали себя лучше. Но, не хватало их. Что-то в расчётах оказалось не так. Поэтому, для эвакуации раненых нам надо будет использовать и обозные, и интендантские повозки. Реквизировать китайские телеги тоже не возбраняется. Главное — раненых скорее в подвижной полковой госпиталь доставить или прямо в санитарные поезда.

По большому секрету нам было сказано, что есть и проблемы. Большинство врачей были призваны из запаса и опыта оказания медицинской помощи в боевых условиях не имеют. Вернее — не имели. Сейчас уже наловчились… Беда помогла.

Госпитали хорошо снабжены всем необходимым. Кроме Порт-Артура. Но, это теперь уже дело прошлое. Там в конце осады вместо перевязочных средств приходилось использовать паклю, щипанный морской канат и разные водоросли. Но, об этом доктор строго рекомендовал помалкивать. Сам он не уверен, что правильно сделал, когда такое нам сказал. Это, только для того, чтобы мы настоящее представление о всём имели. Есть, имеются там трудности…

Тут наш доктор-преподаватель опять к санитарным поездам вернулся. Как-то так его мысль вильнула.

— Санитарные поезда хорошо себя в этой войне показывают. Их сейчас тридцать четыре раненых с фронта в пределах Сибирского военного округа вывозит. Это только постоянных, без временных, сборных. Ещё сорок шесть постоянных военно-санитарных поездов эвакуируют раненых и больных из лечебных заведений Сибирского военного округа в центральные губернии…

Так почти до самого вечера мы и прозанимались. Кстати, не без пользы.

Глава 4

Глава 4 Подготовка к Новому Году

Одна из эмблем медицины — чаша со змеей.

Что она означает?

Толкований много…

Одно из канонических говорит, что представители данной древнейшей профессии мудры как змеи и не дураки выпить.

Вот и наши доктора-преподаватели исключения не составляли.

Из Москвы мы выехали впопыхах. Времени нормально подготовиться к отъезду на Дальний Восток не было. Быстро-быстро что под рукой было похватали и всё.

Добираться до конечного пункта назначения нам в лучшем случае месяц. Не меньше. Военные поезда не быстро идут. Многие, наш в том числе, чуть ли не у каждого столба стоят.

Что это значит?

Правильно — Новый Год нас где-то в дороге застанет. Не исключено, что в чистом поле, а не где-то рядом с шикарным рестораном.

Доктора, они тоже люди. Здесь же они ещё и на войну едут. Там и убить могут. В телеграммах с фронта в числе погибших не раз уже врачи упоминались. Вот так-то…

Вывод из данных обстоятельств — к встрече Нового Года надо заранее подготовиться. Купить все необходимое на одной из стоянок на запасных путях.

Деньги были собраны моментально. Чего их жалеть. Команду носильщиков алкоголя и прочего, что будет закуплено к праздничному столу, сформировали по-военному. На счёт раз, два, три. Я в неё тоже попал.

Сейчас мы сидели и ждали отмашки. С мешками наготове.

В дверь теплушки постучали.

— Выходим.

Ну, выходим, так выходим. Наше дело маленькое.

Через одни пути перебрались, через ещё одни… Вот мы уже на перроне.

Здесь наша закупочная команда ни на момент не задержалась, сразу в город проследовала. Не иначе, как среди старших кто-то хорошо дорогу в нужное место знал. Родом, наверное, был из этих мест.

С началом войны во многих губерниях России было ввели ограничения на продажу алкоголя, но долго это не продлилось. Я так понял, что деньги правительству стали сильно нужны. Количество винных лавочек стремительно росло, цена на алкоголь была назначена доступная всему населению, не разорительная для него. Это на отечественный. Импортный — здорово кусался.

По дневному времени заведения по продаже алкоголя работали, но… Ассортимент их наших докторов не устраивал. Не с одним хлебным вином они предполагали одна тысяча девятьсот пятый год встречать.

Нет, его тоже немного купили. Так, для разнообразия.

— Сюда ещё зайдем.

Доктор, что десмургию нам преподавал, указал на двери очередного храма Бахуса.

Тут было.

Вроде и не столица, но ассортимент был представлен достойный.

Из кармана шинели назначенный старшим по данному мероприятию извлёк список. Пробежался по нему глазами, затем перевёл их на витрину.

— Покупаем здесь.

Товар и цена на него показалась ему подходящей.

— Пару бордосского красного по два рубля и пару белого по пять. Шато Икем девяносто восьмого…

Спрашиваемое тут же оказалось на дубовом прилавке.

— Форстер Пехштайн 1900…

Да, хорошо собрались погулять наши преподаватели. Я не слепой, обозначенную сумму за одну такую бутылочку хорошо вижу. Десять рублей. Не хило так…

У продавца даже выражение лица изменилось. Сначала-то он на нашу команду несколько свысока посматривал. Заявились мол, такие-сякие…

— Пол дюжины токайского отборного по два рубля…

Палец доктора скользил по списку.

— Сен Жорж — три бутылки…

О, до рома добрались… Мне бы тоже бутылочку купить. Если получится. Понятно, не Сен Жоржа. По рабоче-крестьянскому — самого дешевого ямайского.

— Бискви Дюбуше Первый консул… Одну…

— Поммери и Гренье, Сек, пол дюжины…

Точно, наши преподаватели все свои денежки решили спустить. Гульнуть с салютом из шампанского.

— Гран шартрез зеленый, одну…

— Кордиаль Медок…

Доктор показал два пальца.

— Боржом… — тут последовала некоторая заминка. — Дюжину.

На этом список заказов кончился.

Пока нам всё это всё упаковывали, я и своё дело решил. Бутылку рома себе приобрел. На Новый Год.

Глава 5

Глава 5 Расхитители

Жадность человеческая не имеет пределов…

Это, давно известно.

Глупость, кстати, тоже.

Нет, про жадность и глупость сегодня нам на очередном занятии не рассказывали. Хотя, эти два социальных диагноза, в какой-то мере и медицинскими тоже назвать можно.

Когда я в вятском психиатрическом отделении работал, навидался такого. Ну, про глупость в обывательском понимании — сразу упустим. Больные люди, стыдно о них так говорить.

Вот про жадность…

Присутствовала она у ряда пациентов психиатрического отделения. Один всё кирпичи к себе в палату таскал. Где он только их брал? Чуть не каждый день их у него из-под кровати доставали. В отделении же режим нестеснения практиковался. Чуть кому лучше стало — его уже гулять отпускают. Вокруг бараков для пациентов психиатрического профиля садики устроены. Там в тенечке больные и прохлаждаются. Ну, я-то зимой там был. Сам не видел ни цветов, не тенечка, всё только по рассказам. При мне там лишь голые веточки на ветру покачивались. Так вот, этот пациент их, кирпичи, где-то и зимой находил. Ему без разницы. Найдет и в палату тащит. Подозреваю я, что дом смотрителя больницы из этих кирпичей и сложен…

Хотя, ни зимой, ни поздней осенью, ни ранней весной дома из кирпича здесь не строят. Только летом. Вот они и стоят веками.

После занятий, а мы так на запасных путях и торчали, товарищи мои по теплушке в город засобирались. Я-то ром купил, а они, что — рыжие?

Обломились ребятки. Старший унтер к нам в вагон заглянул и сидеть неотлучно велел. Поведут де нас всех куда-то в целях воспитательных.

Мне-то что, а ребятишки посмурнели…

Вчера, когда в город за алкоголем на Новый Год ходили, я краем уха слышал, что задерживаемся мы из-за недостатка вагонов. Что-то здесь на армейских складах должны нам погрузить и мы дальше поедем. Так доктора говорили. Что нужно грузить, в пакгаузах было, а куда грузить — нет.

Оказалось, что наше воспитание как раз с этими складами и связано.

Из тепла нас уже под вечер вытащили, на пустыре на самый ветер поставили. Строем.

Трёх солдатиков под конвоем привели. Без ремней и вида самого несчастного.

Оказалось — жулики они и расхитители армейского добра.

Один, как объявили, был рядовым команды местного вещевого магазина. Обвинялся солдатик в краже консервов. Охранял он склад и вынес из него ящик с консервными банками. Понятно, что полными. От великого ума взял и спрятал консервы в караульном помещении. Кража быстро обнаружилась, а похититель установлен. При проведении обыска сыщики изъяли украденное, но не в полном составе. Две банки оказались уже пустыми. Злодей съел их содержимое. Мужичка судили, исключили с воинской службы. Везли его сейчас в исправительное отделение, а по дороге в назидание решил кто-то его нам продемонстрировать. В воспитательных целях и для предупреждения подобных эксцессов.

Второй бедолага во время несения караульной службы по охране принадлежащего Красному Кресту пакгауза похитил вещи на такую-то сумму. На сколько было сказано, но я не расслышал — задувало сильно. Ещё и в морду снегом как кто бросал. Вот ведь, выбрали время и место нас воспитывать на отрицательных примерах.

Этот тоже умом не блистал и отличался жадностью. На кой хер ему три пары сапог, шестнадцать пар подмёток и две дюжины солдатских летних кальсон? Продать, скорее всего, думал. У нас в московском госпитале народишко тоже всё, что мог тащил. Вплоть до бинтов. На продажу.

Это деятель, опять же так было сказано, исключался из воинской службы, а заработал уже он каторгу. Сильнее первого проштрафился.

Третий не так давно был старшим унтером. Заведовал складом офицерского экономического общества. Надо сказать, в магазине экономического общества я уже побывал. Опять же помогал доктору-букинисту. Он меня по знакомству припахал. Чуть что — Иван помоги, Иван сходи…

Так вот, доктор почти без ничего на Дальний Восток отправился, пришлось отовариваться по ходу движения. Закупались по газетке. Там статья была — «Что брать офицеру в поход в Маньчжурию». Потратил доктор свои денежки на полевой багаж системы Гинтера и Хойницкого, спальный мешок, чемодан-кровать, кавалерийский вьюк, складной несессер, кожаные подушки и наволочки, бурочные сапоги и походную аптечку. За каким он лешим походную аптечку покупал? Видно, затмение нашло. Все офицеры покупали и доктор купил. Приобретены были ещё консервы мясные и рыбные, сгущенный бульон Мадежа и Либиха, молоко в порошке, походный шоколад и какао. Вот с какао старший унтер и залетел. Если рядовой подмётки и кальсоны тырил, то он умыкнул пять ящиков какао и продал их постороннему лицу за сто десять рублей. Унтера поймали на горячем, судили, поперли из рядов на каторгу. Во время войны тут наказывают сурово…

В теплушку я шёл — зуб на зуб не попадал. За каким нам их показывали? Могли на худой конец бумагу зачитать. Что, такие-то выявлены, за то и то осуждены. Кто им подражать будет — огребёт по полной. Но, видно наше начальство решило, что один раз увидеть, лучше, чем десять раз услышать.

Ой, чувствую, насмотрюсь я тут за дорогу на Дальний Восток всякого-разного. Путь-то у нас долгий.

Не заболеть бы, а, то кто послезавтра ром-то пить будет?

Глава 6

Глава 6 Новый Год

31 декабря 1904 года…

У каждого в России он был свой.

У кого-то последний. Вдали от дома, семьи, любимой. В Маньчжурии. На грязном, истоптанном, залитом кровью снегу.

У кого-то обычный, серенький, один из многих. В Туле, в Рязани, в Вятке…

Состоятельная Москва же гуляла. Как обычно.

С оптимистичной верой, что добро победит зло. Счастье восторжествует над горем. Россия победит Японию.

Этот день был пиром светлых упований и радостных грёз.

Во всех московских театрах сегодня давали только коротенькие спектакли — прологи к пирам. К одиннадцати часам вечера повсеместно на театральных подмостках уже был дан последний занавес и начали наполняться убранные цветами залы клубов, залитые яркими электрическими волнами дорогие рестораны…

Вместе с тем, нынешние новогодние встречи москвичей были довольно воинственны. Часто раздавались слова «победа», «отчизна», «святая Русь», «русская армия». Даже обычное на Новый Год «ура» словно долетало с Дальнего Востока. К звону бокалов примешивалось бряцание оружия.

Было шумно и весело. Всё — как всегда.

Однако, встречи нового 1905 года побаивались многие — торговцы, рестораторы, цветоводы и садоводы… Думали — обстоятельства времени, война — какое же тут веселье…

Но, к вечеру тридцать первого декабря лучшие московские цветочные магазины представляли свою обычную картину опустошения, в модных виноторговлях и гастрономических магазинах люди сбились с ног приобретая всё необходимое к праздничному застолью, а в ресторанах свободные столы доставались лишь за большие деньги.

В «Метрополе» уже за месяц все места были расписаны, а за столами в новогоднюю ночь сидели такие тузы, каких в любой биржевой день не всегда встретишь на Ильинке. Было занято около двухсот столов, а за ними — до двух тысяч человек избранного московского общества, не столько титулованного, сколько денежного. Здесь сегодня кутили люди, которые на различные забавы, на беговых или скаковых лошадей, на автомобильные коллекции, на аэропланные станции, на различные экспедиции с научной целью в неведомые земли не стеснялись бросать многие сотни тысяч рублей. Здесь праздновали люди, держащие в кабале Москву своим вином, сахаром, машинами, типографскими принадлежностями, мануфактурой, ситцем. Рядом с ними поднимал бокалы цвет Иванова-Вознесенска, Коломны, Серпухова, Шуи. Туалеты на посетителях ресторана — умопомрачительные, и три стола московских первоклассных портних ревниво отмечали, у кого здесь клиенток в данный вечер больше.

Простой народ гулял скромнее. Не всегда тихо.

В ночь на 1 января крестьянин Айзетулла Давыдов проезжая в нетрезвом виде по Устинскому переулку, затеял с извозчиком из-за денежных расчетов ссору и произвел буйство. Буяна отправили в Рогожский полицейский дом. Находясь в камере, Давыдов начал снова буйствовать, причем разворотил кирпичи печки, разрушил печные решетки, отбил штукатурку, поломал форточки, сломал висячий замок у двери и разбил в окнах двенадцать стекол, после чего успокоился и заснул. Утром говорил, что ничего из содеянного не помнит.

В это же время, проживающий в доме Савина в Руновском переулке крестьянин Михаил Михайлов Куроев, надев на себя дамское платье и жакет, намазал свое лицо печной сажей и, изображая негритянку, отправился гулять по улице. Ряженный делал какие-то странные возгласы, пищал и собрал вокруг себя толпу любопытных. Ряженого отправили в участок, где и составили протокол.

Для кого-то и в Москве в новогоднюю ночь, а не на Дальнем Востоке жизнь последние минутки отсчитала. Проживающая в доме Щукиной на Генеральной улице крестьянка Боровского уезда Анастасия Прокофьева Плеханова, находясь в сильно нетрезвом виде, стала встречать Новый Год и налила себе большой стакан водки. Плеханова выпила его залпом и упала на пол мертвой. Вот так-то…

Встречая Новый Год, Москва выпила до 150 000 бутылок шампанского, не считая игристого вина российского производства, объем которого ни за что не уступит загранице. В итоге было опростано до 300 тысяч бутылок или около 20 тысяч ведер.

В «Метрополе» шампанского было продано около 1000 бутылок. В «Стрельне» — 520 бутылок, в «Яре» — 1000 бутылок, в «Золотом Якоре» шампанского выпили 250 бутылок, разных вин — 380 бутылок, «У Мартьяныча» — 250 бутылок только одного шампанского, в «Гурзуфе» — шампанского — 390 бутылок и 830 бутылок разных вин и ликеров, в ресторане Крынкина на Воробьевых горах — шампанского было подано 130 бутылок, других вин — 270 бутылок…

Магазин Елисеева торговал 31 декабря на сумму свыше 18 000 рублей.

Как будто и война не шла.

Я же — занемог после вчерашнего стояния на пустыре.

Болела голова, знобило, из носа лилось, кашлял…

Бросало, то в жар, то в холод.

В общем — мне не до рома было.

Глава 7

Глава 7 Заболел

Болею я здесь всегда тяжело…

Дома так не баливал. Ни разу. Никакой леший меня не брал.

Тут — чуть простыну, или под холодный дождь попаду — сразу с ног валит.

Оно — понятно. Не любят меня местные вирусы, бактерии и прочие микроорганизмы. Чужой я для них. Нет у меня от местной гадости защиты.

Рожают тут бабы много. В семье не по два — три ребенка. Семь — восемь — не редкость.

Чуть не каждый год здесь бабы беременны, но и умирает малышей много. Когда ещё в психиатрическом отделении работал, попалась мне книжка. Автора не помню, санитарный врач из какой-то губернии. Сообщает он, что чуть ли не трое из десяти родившихся в России умирают ещё на первом году своей жизни. Вот эти умершие малютки и составляют сорок процентов из общего количества умерших за год в империи. Ужас, ужас, ужас…

Чаще малые детки умирают здесь летом. От желудочно-кишечных расстройств.

До пяти лет почти половина родившихся не доживает…

Удручила тогда меня эта статистика.

Но, вот оставшиеся — живут. Их организм иммунитет ко всякой здешней заразе имеет.

У меня же он отсутствует. Вот и болею по полной программе…

— Мужики, что-то знобит меня, полушубок сверху накиньте…

Накинули. На шинель. Под шинелью на мне — всё обмундирование, но всё равно — потрясывает.

Под головой — вещмешок.

Я из него пояс с золотыми зверьками достал тихонечко, на себя его под нижнюю рубаху нацепил. Так надежнее. Потеряю сознание, что уже как-то у меня при болезни было, и упрут мои сокровища.

— Водички, Вань, не надо? — спрашивает кто-то из милосердных.

Видят мужики, что плохо мне.

— Дайте…

Дали. Не полегчало…

— Может ещё что на тебя накинуть?

В теплушке хорошо натоплено, мои соученики почти все в одних гимнастерках. Только мне холодно…

— Накиньте…

Накинули ещё одно одеяло. У нас их есть несколько запасных.

Будущие ротные фельдшеры у печурки расселись кто на чём. Через полузакрытые глаза рассмотрел — разливать что-то по кружкам начали.

Мне на свет смотреть больно, вот и не открываю глаза полностью…

Выпивают, поздравляют друг друга. Правильно — Новый Год. У всех, кроме меня…

— Ребят, возьмите…

Трясущимися руками из вещмешка свой ром достал. Мне сейчас не до него, а им — самое то зайдет. Пусть весело наступления девятьсот пятого года отметят.

Мужики загомонили весело. Меня хвалят. Выздоровления желают.

Мой ром им — как слону дробина. Только по глоточку.

Скоро встретившие наступивший новый год по своим нарам разошлись, а мне что-то совсем плохо стало.

— Василий, Василий…

Позвал я дежурившего у печурки. Тот сидит, носом клюет. Не слышит меня.

— Василий…

Снова не слышит.

Чем-то бы бросить в него, да сил нет…

— Василий…

— А?

Ну, наконец-то… Так и помереть без помощи не долго.

— На полустанке сообщи про меня… Ну, что заболел…

Сухими губами я прошептал. Язык у меня — как терка.

— Попить дай…

— На, попей, попей, Вань.

Попил. Кружкой чуть зубы себе не выбил. Где-то скоро после этого и забылся.

В себя пришёл от кашля. Своего собственного.

Глаза открыл. Еле-еле. Слабость во всем теле просто страшная.

Поразила тишина. Перестука колёс не слышно.

Стоим где?

Приподнял голову с подушки.

Мать моя!!! Это я где?

Совсем это не наша теплушка. Комната какая-то керосиновой лампой едва освещенная. В ней — кровати рядами. Я сам на такой же.

На кроватях тела под одеялами. Все спят. Кто и похрапывает. Один я, сижу, башкой кручу. Ну, как сижу — привстал немного, трясущимися руками опёрся.

Так, так, так…

Ничего не помню.

Как я тут оказался?

Где я?

Похоже на больничную палату.

Хорошо, не мертвецкая… Было у нас в губернской больнице такое. Вынесли одного в мертвецкую, а он ночью и очнись. Вышел из морга, сторожа чуть не до смерти напугал.

Я не улыбнулся своему вятскому ещё воспоминанию, а только чуть уголком рта дёрнул. На улыбку сил не было.

Повалился обратно на кровать.

Уффф…

Руки нашарили под нательной рубахой пояс со зверьками. Ну, хоть это ладно.

Что делать?

Что-что, спать. Утро вечера мудренее. Там и сориентируемся, что здесь и как. Где я и прочее.

Глаза сами собой закрылись и я в сон провалился.

Глава 8

Глава 8 Кусочек прошлого будущего

— Ванька! Вставай!

— Сейчас, погоди…

— Ванька! Опоздаем!

Вот ведь, зараза…

Только я после пар отдохнуть прилёг.

Да, пусть сегодня и 31 декабря, но день-то — понедельник. Значит — занятия по расписанию.

Я открыл глаза. Мишка уже в пальто рядом с моей кроватью стоял.

Зачем он пальто-то нацепил? Отмечать начать не терпится?

Отмечать мы сегодня будем всей нашей группой. Новый Год. Первый раз. Всей л-сто двенадцатой. Сто, это значит — первый курс. Двенадцать — номер группы. Л — лечебный факультет.

Сегодня — последний день семьдесят девятого, а завтра уже — первый день восьмидесятого олимпийского года. Вот его приход и празднуем.

Наши девицы-красавицы уже, наверное, салатики делают, пельмешки лепят… Нам с Мишкой — ещё в рейд по магазинам надо. Спиртным затариться. Больше некому. Мужиков-то в группе всего двое. В других группах и по пять есть, а в нашей всего два. Почему? Загадка века.

Из пятнадцати человек группы, десять — настоящих студентов, пять — кандидатов. Последние, экзамены хорошо сдали, но по конкурсу не прошли. После летней сессии часть первокурсников отсеется, уже некоторые сами документы забрали — очень тяжело учиться, вот лучшие кандидаты их места и займут, станут настоящими студентами, даже может стипендию будут получать. Ну, если троек в сессию у них не будет и какая-то общественная работа в активе. Или, там, он, она — мастер спорта. Честь института защищает.

Вот к одной такой кандидатке на квартиру мы праздновать и идём. Родители у неё в санатории-профилактории от завода, фатера — пустая.

Девицы наши уже там, сразу после последней пары укатили.

Оделся я быстро. Правда, поторапливаться уже надо. Сейчас в винном — очереди.

В магазине в нужном нам отделе — народу тьма-тьмущая…

Встали и мы с Мишкой в затылок какому-то мужику.

— Что брать будем?

Деньги нам выданы. Перед Новым Годом староста стипендию кому положено раздала, есть на что праздновать. Кандидатки наши свои загашники тряхнули, тоже по пятерке выложили.

— Себе — водки. Женскому полу — сладенького заказано. Ну, и шампанского.

Мишкино тут последнее слово. Он армеец-рабфаковец. Человек опытный, не то что я — вчерашний десятиклассник. Михаилу и карты в руки.

— Сколько?

Мишка что-то в уме прикинул. Даже брови сдвинул и губами пошевелил.

— Водки — по бутылке тебе и мне.

На выставленный на всеобщее обозрение за спиной продавщицы товар ещё раз взгляд бросил.

— «Столичной».

— Правильное решение, — поддержал я старшего товарища. — Девицам нашим, что?

— Вон, «Спотыкач» есть. Сладенький и градусов всего двадцать…

Да, сегодня «Спотыкач» в продаже имелся. Не каждый день он бывает. Наверное, перед праздником выбросили, решили народ порадовать.

— Или — «Золотая осень»… — не смог сразу определиться Мишка.

Насчёт «Золотой осени» я засомневался. Пусть она и подешевле. Но, как-то…

— Не, Миш, давай не «Осень».

Танцующий казак в синих шароварах мне даже подмигнул — меня, меня, мол берите…

— Ну, как скажешь… Сколько?

— Смотря сколько «Шампанского» брать будем.

— Ну, бутылки три-то надо, как минимум.

— Вот и посчитай, сколько там у нас остается.

Мишка посчитал. Ели бы он про что-то другое считал — точно бы ошибся, но сейчас счёт денег на алкогольные напитки шёл. Тут любой нормальный мужик всегда правильно считает. Не сбивается.

Буквально через несколько секунд я услышал, сколько и чего нам скоро тащить придётся.

Ничего, донесём. У Мишки — сумка. У меня — сумка. Всё войдёт, а ещё и место останется.

Всего три человека и наша очередь подойдет.

Мишка сколько и чего продавщице сказал. Быстро мы отоварились, никого не задержали. Понимаем ведь — весь советский народ к столам спешит…

Как пришли к кандидатке, девицы наши уже были в полной готовности.

— Вот и мальчики!

Из открытой двери несся хит, то ли SMOKIE, нет — «Веселых ребят».

Нет, я не жду-у

Нет, я не жду-у-у

Но не могу позабыть тебя

Но не могу позабыть тебя

Нет, я не жду-у…

— Всё купили, как сказано было? — сурово смотрела на нас с Мишкой староста группы.

— Всё, всё… Но, часть дорогой выпили… — пошутил Мишка.

— С вас станется…

Тут я закашлялся и открыл глаза.

Часть моих соседей уже встали, а некоторые ещё под одеялками находились. Керосиновая лампа уже не горела — из окон света хватало.

Приснится же…

Настроение моё ушло в глубокий минус.

Вот такой парадокс — приснилось-то мне хорошее.

Не покойник, как обычно.

Глава 9

Глава 9 Гладиатор и Лазарь

Ладно, хватит хандрить…

Осмотреться надо, на местности сориентироваться.

Где я?

Ну, помещение — на больничную палату похоже.

С керосиновым освещением.

Значит — домой я не вернулся, где и был нахожусь. А, так-то, обратно отсюда убраться было бы не плохо. Если честно, немного нажился я тут. Домой хочу. Вон, и сны какие стали ко мне приходить.

Больничное заведение — явно, не гражданское. Парочка жителей палаты в солдатских шароварах щеголяет, на всех нательные рубахи армейские. Те, кто уже кровати свои покинул — в сереньких полотняных халатах почти до пола. Халаты тоненькие, не греют совсем, но — положено. Без них — никак.

Ага, значит в поезде стало мне совсем плохо и меня где-то на станции в больницу поместили. В госпиталь. Решили, что так лучше будет. Ну, правильно. Может, я ещё и какой заразный. Могу и других в теплушке из здорового в больное состояние перевести, лишить российскую армию воинов.

Находящиеся на ногах в палате что-то на меня косятся. Странновато как-то посматривают. Вроде и опасаются. С чего бы?

Рога у меня не выросли. Хвост как у чёрта из-под одеяла не свешивается. Или свешивается? Да, вроде — нет…

— Проснулся, гладиатор?

Один из больных, с синяком под глазом, ехидно так улыбнулся.

Вот, сразу и гладиатор…

С чего бы он меня так назвал?

— Придёт сейчас Семен Михайлович, он тебе…

Украшенный синяком под глазом не договорил. Дверь в палату распахнулась и в её чуть ли не строевым шагом вошёл… Я глазами удивленно захлопал — Буденный. Точь в точь как на рисунке из учебника по истории СССР. Усы, брови, лицо — вылитый вождь красной конницы.

А, может и он? Да, не… А, вдруг?

Я в школе ещё по Буденному сообщение на истории делал. Вот портрет маршала и помню. Трижды Герой Советского Союза, кавалер восьми орденов Ленина, полный кавалер Георгиевского креста и Георгиевской медали всех степеней. Во как. Кстати, в русско-японской войне участвовал.

Так, он в Маньчжурии сейчас должен геройствовать, а я до этих краев ещё и не добрался. Наш поезд Уральские горы не пересёк. Не был Семен Михайлович и медицинским работником, лошадей он хорошо знал…

Да и стар он для настоящего Буденного, тому сейчас чуть за двадцать перевалило.

— Очнулся, гладиатор?

Ну, и этот туда же…

— Третьего дня устроил тут…

Похожий на советского полководца сердито сдвинул брови. Усы даже у него недовольство выразили.

— Мы его,как полагается, в ванне при поступлении помыть думали, а он нам тут представление устроил! Сражение на арене!

Вот откуда гладиатор взялся… Они на арене народ развлекали пролитием своей алой кровушки.

— Раздевать, как положено, начали, пояс, что под нижней рубахой нашелся, снимать, а он…

Тут копия командарма из отечественной истории начала руками что-то забавное изображать. Какой-то бой с тенью, но очень уж уморительно.

— Санитаров двух на больничную койку отправил! Их у меня и так не хватает!

Сказав это, зеркальное отражение Семена Михайловича Буденного ногой воздух перед собой пнуло.

Понятно… На больничную койку отправил… А, ведь и убить в беспамятстве мог… Хорошо, слаб из-за болезни был…

— Мышкина, вон чуть глаза не лишил!

Мужик с синяком под глазом быстро-быстро затряс головой. Да, да, да — он чуть глаза не лишился, так и окриветь мог находясь на излечении…

— Так в поясе и помыли…

Ну, зверькам это во вред не пойдёт. Не сахарные — не растают.

— Третий день ещё без сознания… Возись с тобой…

Начал успокаиваться человек в белом халате с завязочками на спине. Один в такой не облачишься — обязательно помощник требуется.

— Всё, не будешь больше хулиганить? — уже совершенно нормальным голосом спросил меня Семен Михайлович.

— Никак нет, — ответил я слабым голосом.

— О, Лазарь воскрес…

В палате ещё один человек в белом халате появился. Молоденький-молоденький, но весь из себя очень важный.

— Вениамин Осипович, — Семен Михайлович проговорил это, как будто параллельно половинку лимона жевал. — Согласно Евангелию от Иоанна, жителя Вифании Лазаря, брата Марфы и Марии, Иисус Христос воскресил через четыре дня после смерти. Сия же личность менее трёх суток без сознания только и была. Не богохульствуйте, доктор.

Как позднее мне известно стало, фельдшер Вознесенский Семен Михайлович и доктор Вениамин Осипович не ладили. Кошка между ними пробежала. Большая и злющая.

Глава 10

Глава 10 Местная диагностика и лечение

На колу мочало — начинай сначала…

Вениамин Осипович монолога Семена Михайловича не слышал, уже позже пришёл. Поэтому мне пришлось выслушать ещё раз про свои художества при поступлении в госпиталь. Как с меня перед мытьем в ванне пытались пояс снять. Гимнастерку сняли, шаровары сняли — при этом я никак не реагировал, был без сознания, только постанывал. Кальсон даже, затейники, лишили и нижней рубахи. Тут пояс и обнаружился.

Только на нём завязочки попытались распустить, узелки развязать — первый санитар и в лоб получил.

Такое отношение к его персоне со стороны больного, медицинского работника крайне обидело. Ишь, размахался руками… Будет тут всякий…

Пытался обиженный ко мне бессознательному силу применить, но тут и огрёб по полной. Со слов Вениамина Осиповича, цапнул я санитара за руку, вертанул её хитрым образом и случился у него вывих в плечевом суставе…

— Разве так можно коллег уродовать? — доктор смотрел на меня как директор школы на провинившегося первоклассника.

Я ничего не ответил, только попытался на своем лице раскаяние изобразить.

А, пусть чужое не трогает…

Бросившийся на помощь первому, второй санитар получил травму носа. По описанию его состояния, что прозвучало в сей момент из уст Вениамина Осиповича, одним сломанным носом тот не отделался, от моего удара он ещё и сотрясение мозга получил.

— Выведено таким образом у нас из строя двое работников… — подвёл черту молоденький врач. — Сплошные неприятности…

— Так, сейчас я Вас осмотрю. Вы пока молчите, ничего не говорите…

Прозвучало это как-то излишне вежливо, наигранно.

Нас на пропедевтике учили с жалоб больного начинать, а тут всё немного по- другому. По заветам Сергея Петровича Боткина доктора здесь с осмотра пациента начинают, а только потом уже выспрашивают больного о проявлениях припадков. Симптомы болезни они тут припадками называют. Дома под припадками совсем другое понимают.

Вениамин Осипович меня пальпировал, перкутировал, аускультировал, а при этом зачем-то вслух говорил о том, что он наблюдает.

— Больной, которого мы наблюдаем, лежит в постели, сильно бледен, с желтоватым оттенком. По положению его тела сразу заметно, что мы имеем дело с субъектом слабым, серьезно больным человеком. Кожа его горяча, за тридцать девять градусов. Конечности, кончик носа, уши тоже теплы, хотя менее чем туловище. Выдох представляет больше ненормальностей, чем вдох. Время от времени появляются сокращения брюшных мышц. Левая половина груди дышит немного слабее правой, а межреберные промежутки на левой стороне как будто больше выпячены, чем на правой…

Так… С желтоватым оттенком я даже… За тридцать девять… Как это он, интересно, без термометра определил? Нос и уши — холодные…

— При перкуссии над ключицами с обеих сторон заметной разницы не усматривается… Сзади, над левой лопаткой — перкуторный звук с тимпаническим оттенком. Начиная с лопаточной ости вниз — уменьшение звучности. То же наблюдаем по левой аксиллярной линии. Уменьшение звучности, которое усматривается в подмышечной ямке, простирается вниз до седьмого ребра. С четвертого ребра по левой парастернальной линии я встречаюсь с уменьшением звучности, соответствующим верхней границе сердечной плоскости. Правая ее граница совпадает со срединной линией, левая — на пальца два с половиной не доходит до левой мамиллярной линии, нижняя перкуторная граница в пятом межреберном промежутке. Голосовое дрожание под левой лопаткой заметно слабее, чем под правой. На уровне лопаток оно, наоборот, слева сильней. То же и над лопатками и на передней поверхности грудной клетки…

Кому это он всё рассказывает? Себе? Фельдшеру? Главное — подробно так…

— Спереди с обеих сторон жесткое дыхание. Кое-где сухие свистящие хрипы. Слева по аксиллярной линии встречаюсь с хрипами гораздо более разнообразного характера. Слышу еще более крупные сонорные, переходящие к влажным и влажные. При каждом вздохе появляются мелкие, равномерно пузырчатые хрипы, не слышные на выдохе, одним словом, замечается крепитация. Бронхиальное дыхание слышится резче всего на уровне левой лопатки, под углом лопатки исчезает совершенно…

Так, так, так… Похоже, Ваня, пневмония у тебя… Мать, мать, мать… Антибиотиков тут ещё не имеется… Подохну ведь… Как пить дать, подохну…

— В чём проявляются припадки болезни?

Всё, обследовать врач меня закончил, к опросу перешёл…

— Ну, кашель у меня сильный, в левом боку колет, слабость, дышать тяжело… — всё я выложил, ничего не утаил. — Пить сильно хочется, аппетита нет совсем…

— Я склоняюсь к крупозной пневмонии, — прозвучал приговор врача.

Мля… Меня даже пот пробил…

— Таллин в обычной дозировке, — это было Вениамином Осиповичем уже фельдшеру сказано.

Тот только кивнул согласно.

Про таллин я в курсе. Не даром на земском фельдшерском пункте в истопниках и сторожах числился. Это ртутный препарат. Будут мою крупозную пневмонию ртутью лечить. Вот такие тут подходы…

— Всё будет хорошо, — ободрил меня Вениамин Осипович. — Поправитесь.

Эх, твоими бы устами да мёд пить…

— Спасибо, доктор.

Прозвучало это еле слышно. Опять мне что-то заплохело. Ещё бы — молодой врач сколько меня туда-сюда вертел-крутил. Мял, выслушивал, простукивал.

Тут здоровый устанет, не то, что я…

Глава 11

Глава 11 Ртуть и морфий

Таллин…

Не траванусь, я этим таллином?

Не помру в клонических судорогах?

Может, местным он и помогает, а как на мой организм подействует?

Тут они много чего препаратами ртути лечат — при лишаях и сикозе их назначают, вши у кого — опять же препараты ртути применяют. При экземе, трофических язвах, при флегмонах, лимфаденитах, в гинекологии, урологии — всё ртуть, ртуть, ртуть…

А, сифилис? Понятное дело — ртуть. Первейшее средство от этой погубы…

У меня, вот — пневмония. Значит — таллин. Он температуру у меня снизит. И, вообще…

Да, попал…

Тут размышления мои ещё одно назначение Вениамина Осиповича прервало.

— Да, сироп от кашля ещё выдайте пациенту, пусть сам его по мере надобности принимает…

Фельдшер Семен Михайлович опять согласно головой мотнул. При назначении лечения он с доктором не спорил. В другой сфере лежали у них разногласия.

На этом визитация медицинских специалистов в нашей палате закончилась. Были у них какие-то более спешные и важные дела. Мы-то никуда не денемся, к нам и вечерком заглянуть можно.

Семен Михайлович, правда, через несколько минут в палату вернулся и мне пузырёк с сиропом от кашля в руку сунул.

— Как всё выпьешь — скажи. Ещё принесу.

— Спасибо, — поблагодарил я его за заботу.

Так, почитаем, что в состав этого сиропа входит… Может, вообще мышьяк какой? У них тут сбудется…

Нет, мышьяка в сиропе не было. Было другое.

Один хороший компонент — этиловый спирт, а три оставшихся… Конопля индийская, хлороформ и сульфат морфия.

Так было по латыни на этикетке пузырька написано.

Причем, не мало названных ингредиентов в этом пузыречке.

Ну, против алкоголя я ничего не имел. Остальное, как-то насторожило…

Поупотребляю я такой сиропчик и в морфиниста превращусь…

Что-то этого мне совсем не хотелось.

Впрочем, наличие конопли и морфия в сиропе от кашля меня не удивило. Приходилось уже мне бывать тут в аптеках. В сих заведениях совершенно без всякого рецепта героин в виде сиропа или таблеток продавался как лекарство от кашля. Покупай — на сколько денежек хватит.

От астмы аптечный работник первым делом предлагал тут грудные сигаретки с марихуаной. Их же могли приобрести и те, кому плохо засыпается. Навевали приятные сновидения эти сигаретки для астматиков.

Зубки у малыша режутся и он плачет? Возьмите кокаин — хорошо он малютке поможет…

Понос? Имеем честь предложить опиумную настойку…

Тут рядом со мной кто-то раскашлялся. Громко так. Не хочешь, а обратишь внимание.

Мышкин. Который синяком под глазом отсвечивает.

Кашляет и кашляет. Ещё и с выданного мне пузырька глаз не сводит.

— Дай глонуть… Чуточку…

На ёмкость с коноплей и морфием пальцем правой руки показывает. Левой рукой слёзы вытирает. До слёз он докашлялся.

Сейчас. Нашел дурака.

— Уйди с глаз моих, чахоточный.

Нечего морфий направо-налево раздавать. Кто знает, может он мне и самому пригодится. Или, вылопает сейчас за раз Мышкин весь мой пузырёк и копыта отбросит. Нет у меня на него надежды. Мужик он, какой-то подозрительный. Есть в нём что-то такое…

Мышкин морду скривил, отошел. Кашель у него чудесным образом моментально прекратился. Без приема индийской конопли и морфия.

Бормочет ещё что-то себе под нос, недобро на меня поглядывает.

Так и потянулись мои дни и ночи в госпитале.

Назначенные лекарственные препараты я не принимал. Пилюльки таллина и сироп в дырку, что в полу рядом с моей кроватью была, отправлял. Пусть мыши под полом ртутью и морфием лечатся.

Лучше мне не становилось.

Вениамин Осипович только руками разводил. Пользует он пациента по всем правилам врачебного искусства, средства применяет самые что ни на есть современные и зарекомендовавшие себя во всем мире, а лучше его подопечному не делается.

У меня даже мокрота с кровью появилась. Ничего хорошего в этом не было.

Вениамин Осипович и сегодня вечером долго меня своей трубочкой слушал. Лицо у него при этом было печальное.

Глава 12

Глава 12 Чудесное исцеление

Прожилки крови в мокроте…

Хреново это, иначе не скажешь…

Дома бы меня сразу на рентген лёгких отправили, или ещё на какое исследование…

Здесь же, есть уже рентгеновские аппараты, но не в нашем заштатном временном военном госпитале…

Тут — руки, глаза, уши Вениамина Осиповича и всё.

Кровь…

На неё мои зверьки и среагировали. Того, кто сейчас ими владел, спасать бросились. Ну, не бросились, а начали. Так вернее будет.

Я почувствовал, как от золотых фигурок, что у меня в поясе лежали, тепло пошло. Причем, этот поток тепла был внутрь левой половины грудной клетки направлен. Туда, где у меня очаг болезни находился. Туда, где Вениамин Осипович у меня хрипы и прочую гадость обнаружил.

Тепло было приятное, и какое-то доброе. От него мне хорошо стало. Задышал я легче, даже как будто сил прибавилось. То не было их совсем, а тут как кто вливать их в меня начал.

Так продолжалось с пол часа. Я лежал под одеялом и пошевелиться боялся. Повернусь я с бока на бок, рукой двину, и — всё кончится. Спугну я это тепло и уйдет оно, улетучится.

Потом на меня кашель напал. Сильный-сильный. Причем, с отделяемым. Раз кашляну, а рот чуть не полный. Под кроватью у меня утка стояла, так как я к разряду неходячих больных относился. Туда и стал я ротовую полость опрастывать.

Зелень какая-то из меня шла. Ошмётки ещё чего-то серого, капельки крови…

С соседних коек народ как ветром сдуло. Испугались мужики. Вдруг я какой заразный.

Мышкин, который у меня сироп с морфием выпрашивал, за фельдшером Семеном Михайловичем убежал. В полной уверенности он был, что последние минутки мои наступают. Вон, из меня чуть ли не разложившиеся внутренности выпадывают. Был в палате у них уже такой случай — помер солдатик, а фельдшера к нему не позвали. Семен Михайлович потом долго и сильно ругался на всех. Почему де, его не пригласили. Может быть, удалось бы христианскую душу спасти…

Как кашляну — лучше мне становится. Ещё раз кашляну — ещё лучше. Просто чудеса какие-то. А зверьки мои золотые всё греют меня, греют…

Семен Михайлович прибежал. Пыхтит. Не молоденький он уже. На усах его — крошки хлебные. Ел что-то, а Мышкин его трапезу и прервал.

Сам Мышкин из-за плеча фельдшера выглядывает. Интересно ему наблюдать, как человек мучается, с жизнью расстается.

А, вот хрен ему на всю глупую рожу — не помру я сегодня. Есть в этом у меня полная уверенность. Почти уж прокашлялся я. Вышло из меня всё ненужное молодому организму.

— Вань, ты чего?

Семен Михайлович стоит, глазами хлопает, рукой крошки со своей красоты стряхивает.

— Ты, это брось мне помирать-то…

Хороший фельдшер человек — меня ему по-настоящему жалко. Не притворяется он ни капельки.

— Нормально… всё…

Успеваю ему ответить и снова кашляю. Уже практически всухую.

— Да, нормально…

Нет у Семена Михайловича веры моим словам. Не с чего ей быть. Для себя он про меня всё уже решил — не жилец…

Тут и Вениамин Осипович в палате появился.

— Что тут у вас?

— Вот, Воробьев кончается. — фельдшер на меня кивает, вздыхает тяжело.

Я ещё раз кашлянул. Вдохнул-выдохнул полной грудью. Нигде не болит и не колет.

Кстати, и от зверьков золотых перестало тепло идти. Полечили они меня и в спячку впали. Не знаю, как их состояние правильно назвать.

Тут меня и торкнуло. Аж всего передёрнуло. А, продал бы я их? Точно бы от крупозной пневмонии копыта откинул. Ну, и были бы у меня денежки немалые, но в гробу-то карманов нет. Нет, не буду я их продавать. Себе они мне нужны.

— Не дождётесь, — вежливо Семену Михайловичу отвечаю.

— Всё у меня хорошо, — это уже я Вениамину Осиповичу о состоянии своего здоровья доложил.

Тот фыркнул, на фельдшера свысока посмотрел, велел мне нижнюю рубаху снять.

Язык ещё попросил высунуть и пальчиком своим его тронул.

Нормальный сейчас у меня язык — не сухой, как вчера ещё было.

Опять меня Вениамин Осипович пальпировал, перкутировал, аускультировал. При этом на всю палату проговаривал результаты своего исследования. Для соседей моих по палате это только набором умных непонятных слов было, а вот фельдшер Семен Михайлович временами затылок почёсывал.

Норма, норма, норма… Как и не больной, а исключительного здоровья молодой мужчина сейчас перед ним на госпитальной койке находился.

У Вениамина Осиповича даже бисеринки пота на лбу выступили.

— Не понимаю…

Молодой доктор развёл руками. Такого в его практике ещё не было.

— Дыхание слева везикулярное… Быть того не может… Данный случай описать необходимо и в «Медицинское обозрение» отправить… В «Казанский медицинский журнал», в «Русский врач»… Да везде… Быть того не может…

Во как… Про меня в журнал напишут…

Да, пусть пишут. От меня не убудет.

— Не бывает такого… — в который уже раз повторял Вениамин Осипович.

Семен Михайлович только улыбался. За меня он радовался.

Глава 13

Глава 13 Исследуемый феномен

Так и начались у меня веселые денечки…

Вениамин Осипович только ночью рядом с моей кроватью на полу не спит. Целый день от меня не отходит. Чуть не каждый час меня пальпирует, перкутирует, аускультирует. Всё в скорбный лист мой записывает. Так здесь история болезни называется.

Не скорбный лист — это уже, а целый пухлый том. Сестры милосердия не успевают туда новые листочки подклеивать. На молодого доктора уже шипеть начали — загружает он их дополнительной работой, своими непосредственными обязанностями им заняться некогда…

Вениамин Осипович все другие дела забросил. Всё, что можно и нельзя, на фельдшеров перевалил.

Один Семен Михайлович доволен.

Он ведь почему с Вениамином Осиповичем конфликтует — воли он ему не даёт. Семен Михайлович приверженец оперативных методов лечения. Ему только дай шашкой помахать. Ну, отрезать что-то, рассечь. В общем — пооперировать.

Вениамин же Осипович приверженец консервативных методов лечения. До последнего тянет, к скальпелю притрагиваться не спешит.

— Вениамин Осипович, Сидорову из третьей палаты пора отмороженные пальцы на левой ноге ампутировать, гангрена может начаться… — докладывает доктору Семен Михайлович.

— Рано, рано, не будем спешить… — слышит фельдшер от молодого доктора.

— Да, какой там рано, пора… — стоит на своем фельдшер.

Вениамин Осипович тут начинает лицом краснеть, щеки надувать, напоминать заслуженному фельдшеру, кто тут врач, а кто — нет.

На этой почве и идут у них конфликты.

Кстати, пальцы Сидорову всё же ампутируют, но не в этот день, а на следующий.

Сейчас Семену Михайловичу раздолье. Из перевязочной не выходит. Малой хирургией занимается. Кстати, и меня к этому делу привлекает.

Вениамин Осипович эксперимент на мне ставит. Как мой организм на физические и психические нагрузки реагирует. Для статьи в научные медицинские журналы ему не только описание моего состояния в покое требуется.

Похоже, на феномене Воробьева, Вениамин Осипович мечтает степень доктора медицины получить. На одних статьях он решил не останавливаться.

— Вы, Воробьев — феномен. Подобных случаев в медицинской научной литературе не описано. То, уже на ладан дышали, а то — в один миг в совершенно здорового человека превратились. Феномен Воробьева — так в анналы медицины войдёте. Всему научному миру станете известны.

Говорит это Вениамин Осипович, а сам от гордости чуть не лопается. Именно он, а не кто-то другой, феномен Воробьева описал. Внёс вклад в копилку медицинской науки. В энциклопедиях и учебниках его скоро упоминать будут.

Уже представляет себя врач из временного военного госпиталя выступающим на международных конгрессах в Берлине, Париже, Москве, Вене… Маститые ученые за честь пожать ему руку считают…

Я же в перевязочной Семену Михайловичу помогаю. Сегодня у меня по графику, составленному Вениамином Осиповичем, два часа этой деятельности. Как только стрелки часов, это время отмерят, молодой врач меня чуть ли не за руку на своё обследование утащит. Своей трубочкой будет меня выслушивать, живот мне мять, простукивать грудную клетку…

Затем всё запишет в скорбный лист.

Вчера я час Семену Михайловичу помогал, завтра — уже три буду. Такую методику своего эксперимента Вениамин Осипович разработал.

Мне — совсем не тяжело. Хорошо полечили меня зверьки. Левой ногой теперь крещусь, что не продал их.

Однако, помогаю фельдшеру и всё думаю, почему зверьки не помогли охотнику за сокровищами, что их из древней могилы извлек. С прежним их хозяином, бьярмом, вроде и понятно. Ему в бою враги не только на теле раны нанесли, но и голову отрубили. Перед тем, как его похоронить, его сородичи голову на место парню пришивали. Так, по крайней мере в моем сне было. Значит — есть предел могущества у золотых фигурок. Головы своим хозяевам не умеют они обратно приращивать. Вывод — мне свою головушку надо беречь, под молотки, топоры и прочее не подставлять…

А, сам копатель сокровищ? Он же умер, когда уже зверьки у него были. Ему, они почему не помогли? Смерть владельца допустили? Разложены они были на груди умершего. Правда, не все. Часть их на краю ямы в лесу так и лежала.

Так, так, так… От чего он умер? Вспоминаем, вспоминаем… Что-то покойный в моих снах про какую-то древнюю инфекцию вскользь говорил… Поторопился де он, немного на дождался, когда с могилы заклятье не сойдёт. Ещё бы ему немного потерпеть и было всё ладно.

Ему бы только нужно было палец себе проколоть, капельку крови на любого зверька капнуть…

Так, что-то тут я фантазирую, предположения строю.

Какой ещё один вывод из этого следует? Не все болезни зверьки лечат. Вот знать бы, какие…

— Иван! Заснул?

Семен Михайлович меня с небес на грешную землю вернул.

— Держи ровнее! Мне перевязывать не удобно!

Смотрит фельдшер на меня сердито, усы его в стороны топорщатся.

— Извините, Семен Михайлович…

— Держи ровнее… Извините его… Дал Бог помощника…

Держу. Все посторонние мысли из головы выбросил.

— Иван! Время! — на пороге перевязочной Вениамин Осипович появился. В глазах — азарт учёного. От нетерпения чуть не подпрыгивает.

— Иди уж… — Семен Михайлович за собой последнее слово оставил. — На опыты…

Глава 14

Глава 14 Вот уж, да…

Из разряда лежачих пациентов я выбыл, чувствовал себя хорошо.

Постепенно осмотрелся, огляделся. С местной жизнью познакомился.

Странное какое-то у нас тут лечебное заведение. Не совсем мне понятное.

Семен Михайлович его временным госпиталем называет.

Почему он временный?

На этот вопрос матёрый фельдшер мне прямого ответа не дал, только всё отмахивался, как от надоедливой мухи. Временный и всё.

От театра военных действий мы далеко. От университетских городов и административных центров — тоже. Городишко здесь махонький, железнодорожную станцию станцией-то назвать трудно. Так — одно название.

Как и зачем тут госпиталю взяться?

Из врачей, как оказалось, один Вениамин Осипович. Первый год практикует. То и дело в книги заглядывает. Что-то не понятно ему с пациентом, находит причину в свой кабинетик удалиться и начинает там с медицинскими справочниками и прочей литературой советоваться. Причем, опять вслух. Громко, в коридоре всё всем слышно.

Пациенты госпиталя над этим посмеиваются. Впрочем, не зло.

Фельдшеров — двое. Один из них — Семен Михайлович.

На заведение военного ведомства наш госпиталь не похож. Навидался я в столице госпиталей. Наш — одно только название.

Учреждение Красного Креста — тоже нет.

Земством организован — тоже нет.

Что же мы? Загадка…

Военно-санитарные поезда нам раненых воинов не сгружают, мимо проносятся.

Меня самого сюда волей случая поместили во время кратковременной остановки. Дальше везти побоялись.

Пациенты здесь — смесь, подобрались с бору по сосенке. Кто — с обморожениями, кто, как я — ходит и кашляет. Иные — животами маются. Я, правда уже не кашляю, дышу полной грудью и о выписке ежедневно Вениамина Осиповича спрашиваю.

Ответ мне один — рано. Какой рано, не хуже иного коня я уже бегаю.

Вениамин Осипович всё меня изучает и отпускать не собирается. Говорит, что скоро он меня из пациентов в санитары при госпитале переведёт и продолжит свои научные изыскания.

Не… Так дела не делаются. Что-то он мутит. Нет у него таких прав — меня в санитары, и при себе держать. Не чисто дело с этим временным госпиталем, ой не чисто.

Сегодня у меня перерыв. Доктор меня своими исследованиями не истязает. В уезд он уехал. Так Семен Михайлович сказал.

Выполнили мы с ним все перевязки, отдохнуть сели.

В нынешний день Семен Михайлович в госпитале за старшего. Рулит, как его душа пожелает.

Только мы чай пить сели, гость у нас нарисовался. Мужчина солидный, обстоятельный, деньгами, причем большими, за версту от него несёт.

— Доброго здоровья, Семен.

Как старому знакомому вошедший кивнул. Стоит, с мороза щеки трёт. Прихватило их, видно, немного.

— И Вам, Осип Кириллович, доброго здоровья.

Фельдшер вскочил, в лице даже немного переменился. Мне глазами показывает, уходи мол прочь. Не надо тебе тут находиться.

Я мужчине почтительно кивнул, мышкой мимо хотел в коридор проскользнуть.

— Сиди…

Было мне велено.

— Где сынуля мой?

Опа-па… Так… Семен Михайлович назвал гостя Осипом Кирилловичем, а наш доктор — Вениамин Осипович… Сын, получается.

— В уезд отправились…

— За чем же, позвольте поинтересоваться? Какого рожна ему там потребовалось?

Спрашивает гость так строго, весьма недовольно.

Тут у Семена Михайловича вид совсем виноватый стал.

Совсем я теперь без соображения… Гражданский господин какой-то фельдшера в госпитале строит по полной программе, про нашего единственного доктора так спрашивает, как будто он несмышлёныш малолетний и гулять отправился, хотя и дома ему сидеть папенькой велено.

Так, к слову, папенька-то тут и присутствует.

— Зачем отпустил? Начудит опять!

Гость перчатки на стол бросил, из угла в угол раздраженно по комнате ходить начал.

— Попадет на глаза кому не надо…

Сам с собой уже гость говорить принялся, на меня с Семеном Михайловичем внимания не обращает.

— Давно уехал?

Сердитый господин обратно со стола свои перчатки сгрёб. Вот-вот в лицо их Семену Михайловичу бросит. Ну, так мне показалось.

— С утра самого…

Фельдшер стоит, голову опустил.

— Всё, я — за ним…

Выскочил наш гость из комнаты, только дверь бухнула.

Что это было?

Перевёл глаза с двери на Семена Михайловича. Стоит, лицо — почти морковное.

— Эх… Думал обойдётся…

Тут и ввели меня в курс дела про наш госпиталь. Находясь на нервах, фельдшер и проговорился. Ну, совсем не в себе он был, вот лишнее мне сболтнул.

— Вениамин-то Осипович, доктор настоящий… Но, немножко — того, самую-самую чуточку. Вот Осип Кириллович ему развлечение и устроил. Нас всех нанял, благодаря связям его — больных нам как-то в военном ведомстве добывает…

Тут Семен Михайлович рот себе ладонью зажал.

— Ты, молчи только, Ваня. Вот, ляпнул я… Проговорился…

Замечал я за Вениамином Осиповичем некоторые странности. Но, у кого их нет. Половину народа надо током лечить. Второй половине — мокрые обертывания делать…

— Не опасный он? — единственное уточнил у фельдшера.

— Нет. С этим — всё нормально…

Во дела… Чего только не бывает… Впрочем, деньги решают многое.

— Ты, Иван, не опасайся. Потерпи уж. Про свои исследования он скоро забудет, чем-то другим заинтересуется. Тогда и покинешь нас. С бумагами у тебя будет всё нормально…

Глава 15

Глава 15 В военно-санитарном поезде

Семен Михайлович оказался прав.

Через неделю Вениамина Осиповича очередная идея осенила, интерес к моей персоне у него пропал.

На последней страничке моего скорбного листа доктор что-то даже и не дописал, на половине предложения остановился.

Буковку за буковкой выводил, а вдруг — замер. На меня странно так посмотрел, фыркнул.

— Здоров. Завтра на выписку.

Опять сам себе это он сказал. Мне рукой на дверь указал. Я в тот момент у него в кабинетике находился.

— Документы сегодня к вечеру готовы будут…

Уже в спину мне было сказано.

Фельдшера Семена Михайловича я тут же с этой новостью познакомил, он только улыбнулся.

— Ну, говорил же я. Наигрался с тобой Вениамин Осипович.

До завтра я ждать не стал. Только бумаги свои о нахождении на лечении на руки получил, сразу и откланялся.

— Счастливо оставаться, — попрощался с Семеном Михайловичем.

— Живым и здоровым домой вернуться, — в свою очередь пожелал он мне.

На удивление, на станции поездов было много. По разговорам, что-то там, в сторону Урала с железнодорожными путями произошло, вот и случилось у нас на станции настоящее столпотворение.

В сторону Сибири даже два военно-санитарных поезда на путях стояли. Раненых и больных воинов они в центральные губернии отвезли и обратно на Дальний Восток двигались.

В один я и попросился. Так де и так, по пути следования заболел, был в госпитале на излечении, сейчас поправил здоровье и дальше двигаться желаю. Вот, в бумагах моих всё обозначено. Возьмите с собой, не объем.

Коллеги вошли в положение, не отказали.

Где-то ближе к полночи нас со станции и отправили. Колёса военно-санитарного поезда на стыках рельсов застучали, а я в вагоне третьего класса для легко раненых на полку завалился и уснул сном праведника.

Ничего мне в эту ночь не снилось, покойник своим приходом не почтил.

Так и потянулись день за днём в дороге.

Дел у меня никаких не было, времени свободного — вагон. Вот и знакомился я сколько душеньке угодно с нашим передвижным госпиталем. Туда-сюда по вагонам перемещался, из одного в другой на остановках переходил.

Всего в нашем военно-санитарном составе двадцать один вагон. Сюда же можно ещё паровоз прибавить. Но, в него я не заглядывал, не было у меня к паровозу совершенно никакого интереса.

Вот, собственно медицинские вагоны — я все посетил, везде свой нос сунул.

Начал с операционно-перевязочного вагона. Там внутри всё белой краской покрашено. В перевязочной, она же и операционная, посредине деревянный стол имелся, белой простыночкой накрытый. Не дай Бог никому на нём оказаться. Нет, сам по себе он крепкий и надежный, но на него раненые попадают. Я никому быть раненым не желаю.

На стенах операционно-перевязочной — опять же белые шкафчики с медикаментами и инструментарием. Ниже их — откидные столики. На одном — стерилизатор, а под ним спиртовка. На других — баночки-скляночки с чем-то закреплены. Ну, чтобы они при движении на пол не упали.

Имеется в операционной-перевязочной и рукомойник. Смеситель никелем блестит, локтем кран открывать-закрывать можно. Дополняют интерьер семь табуреток. Зачем их тут столько?

Спросил. Ответили — положено. Ну, если положено, то — ладно…

Побывал в вагоне для тяжело раненых. Там тоже всё по уму сделано. Вместо кроватей — носилки на подставках. Никуда раненого перекладывать не требуется. Занесли его в вагон на носилках и сразу их на подставочки водрузили.

У одной стенки через весь вагон выстроились такие места для временно выбывших из строя воинов, и у другой. Над ними — второй ярус. Тоже носилки на подставках.

Легко раненых в нашем военно-санитарном поезде в вагонах третьего и четвертого класса транспортируют. Я в третьем классе на театр военных действий двигаюсь. Тут двух ярусные деревянные нары перпендикулярно ходу движения. На каждом месте — хороший такой, толстенький матрас и подушка. Пока в вагоне никого кроме меня нет, я для комфорта два матраса под себя на полку подложил. Еду — как та самая принцесса.

В четвертом классе легко раненым гораздо теснее. Там ещё и по ходу движения, как дома в плацкарте, места для раненых приготовлены. Почти только бочком по проходу можно и передвигаться.

Матрасы тут по непонятной причине чуть тоньше. Почему так? Откуда такая дискриминация? Наверное, опять — так положено.

Как в купе у персонала поезда и у его старшего врача, врать не буду, не знаю. Оттуда меня шуганули. Что мол тут бродишь, вынюхиваешь? Не шпион ли японский? Еле отговорился, дураком пришлось прикинуться. Дескать — вагоны перепутал, не в свой зашёл.

Откуда не прогнали, это из вагона-кухни. Там женщины с пониманием оказались. Приютили, накормили, обогрели…

В данный момент у них тоже почти сплошной отдых. Много ли еды для персонала поезда требуется? Так, сущий пустячок. Вот когда не одну сотню раненых им загрузят — тогда с раннего утра до поздней ночи у плиты и котлов стоять приходится…

Я даже несколько ночей у поварёшек и оставался. Где спать — нашлось. А, что, парнишечка я молодой, видный…

Да, ещё и холостой-неженатый…

Глава 16

Глава 16 Через Байкал

Ехали, ехали и приехали…

Надо сказать, что здесь я всё время куда-то еду, с места на место перемещаюсь. Долго нигде не задерживаюсь. Дома я столько не путешествовал.

Так, куда приехали-то? На Байкал. Станция так называется. Недалеко от неё и само озеро.

Славное море, священный Байкал,

Славный корабль, омулевая бочка,

Эй, баргузин, пошевеливай вал,— —

Молодцу плыть недалечко.

Как только название станции услышал, сразу эти слова песни в голове зазвучали. Дома её часто по радио исполняли. Песня старинная, музыка — народная.

Долго я тяжкие цепи влачил,

Долго бродил я в горах Акатуя,

Старый товарищ бежать пособил,

Ожил я, волю почуя.

Песня каторжанская, народом любимая. Застольная. Вот слова её у меня в памяти и отложились.

Каторжан царское правительство угнетало, советская власть им свободу дала. Так что, песня эта где-то сверху одобрена и ей была открыта широкая дорога. В «Концерте по заявкам» её часто заказывали.

Сейчас Байкал подо льдом. По нему на другой берег озера и будем мы перебираться. Кругобайкальскую железную дорогу ещё не сдали в эксплуатацию. Наш поезд, как и другие последует через гужевую ледовую переправу.

Тут меня некоторое сомнение взяло в безопасности такого мероприятия. А, как провалимся? Паровоз-то — не пушинка, да и вагоны немало весят.

Бабы-поварешки меня успокоили. Они уже не раз так через озеро переправлялись. Сказали, что паровоз наш от вагонов отцепят и его лошадки к противоположному берегу утащат. Каждый из вагонов тоже сам по себе таким же образом двинется.

Мы как? Внутри вагонов?

— По-разному, Ваня, бывает. Когда лёд толстый и крепкий — внутри. Когда и отдельно. На извозчиках. Их тут не одна тысяча промышляет. Перевозят пассажиров, воинские команды, грузы… Да, а вот солдатиков чаще пешим ходом гонят. В прошлом году так было, теперь — тоже… Хотя, мы как-то раз пешком шли.

Пешим ходом… Что-то я этим солдатикам не позавидовал.

Холодина же… Вот сегодня — минус тридцать. Ветер ещё, этот самый баргузин.

Песня про славное море в голове у меня всё звучала и звучала. Вот ведь, привязалась…

Славное море, священный Байкал,

Славный мой парус — кафтан дыроватый.

Эй, баргузин, пошевеливай вал,— —

Слышатся грома раскаты…

— Нас как, не пешком сегодня переходить заставят?

Докторов-то и фельдшеров — точно в санях перевезут, а на нас — чёрную косточку, могут там мест и не выделить.

— Нас — сегодня на санях повезут, про тебя — не знаю. Ты в штат к нам не зачислен. Наверное — тебе пешком, — с самым серьезным видом ответила мне Мария, одна из поварих.

Хренушки. Пешком не пойду. Я сейчас человек казенный, на военной службе нахожусь. Пусть со всеми везут.

Оказалось, Мария шутила. Мне тоже на санях место предоставят.

Всем нам перед поездкой по льду озера выдали тулупы и валенки. Дали их на время, на другом берегу должны мы их обратно сдать. Кстати, хорошо они это придумали. В своей шинельке я бы в ледышку превратился. Сорок четыре версты нам ехать, не мало.

Дело было уже к вечеру. На каждом из верстовых столбов, что на льду были установлены, фонари зажгли.

Ну, двинулись…

Через шесть верстовых столбов барак показался. Прямо на льду он был установлен. В сильный мороз в них можно и погреться. Так Мария мне объяснила.

До того, как барак в поле зрения появился, звук колокола я услышал. Думал — показалось. Откуда тут колокола?

Как к бараку подъехали, тут сам колокол я и увидел. Рядом с бараком он был повешен. Били в него, чтобы санный обоз с дороги не сбился.

Мимо барака мы проехали, не остановились.

Потом на нашем пути и второй барак был, и третий…

На половине дороги целая станция оказалась. Так она и называлась — «Середина».

— Вылезай. — Мария меня в бок ткнула. — Час тут стоять будем. Пошли в буфет, чаю выпьем.

— Пошли. — хоть и в тулупе я, но горячего чаю не лишне будет выпить.

По незнанию я чуть не туда опять впёрся. Не в свой буфет.

Тут их, оказывается — два. Один — для пассажиров первого и второго класса, другой — для тех, кто третьим классом едет.

Я чуть в первый не вошёл. Хорошо, опять же Мария-повариха меня за рукав тулупа дёрнула.

— Нам сюда.

Ещё и пальцем указала.

Сюда, так сюда. Главное, чтобы чай был горячий.

После «Середины» наш обоз нигде больше не останавливался. До самого Танхоя. Название этой станции мне та же Мария сказала.

Так вот я на Байкале и побывал, хотя его самого так и не увидел. Лёд, лёд, лёд — и всё…

В Танхое тулуп и валенки я сразу сдал, не зажилил. Как оказалось, сделать это немного поторопился. Пока все наши вагоны лошадки привезли, не мало ещё времени прошло. Опять я до костей промёрз. Не заболеть бы снова…

Глава 17

Глава 17 На фронте

Вот я и на фронте.

Доехал. Добрался.

Чувство, такое, что простыми словами описать трудно. Неприятно понимать, что тебя в любой момент убить могут. Или, инвалидом стать получится запросто. Ногу потеряешь, руку… Тут ампутации делают, не сильно задумываются…

Сейчас я в I Маньчжурской армии генерала от инфантерии Линевича. Точнее — в Цинхеченском отряде генерала Алексеева.

Где мои соученики по школе ротных фельдшеров и сама школа? А, хрен его знает…

Нет, я спросил, конечно. Как на дурака посмотрели. Хорошо в зубы не дали. Нашелся, спрашиватель…

Народ тут всё больше смурной какой-то и нервный.

Правильно, радоваться-то нечему. Порт-Артур сдали, от Ляояна отступили. Закрепились в районе Мукдена. Сейчас к решительному удару по японцам готовимся. Ну, так говорят.

Кстати, говорят не только про это.

Солдаты, мои новые товарищи, перешептываются, что больно много всего японцам в Порт-Артуре оставили. Склады не взорвали. К врагу, это по их словам, попало неисчислимое количество наших орудийных снарядов, бомбы, порох, миллионы ружейных патронов… А, провианта сколько… Тысячи и тысячи тонн муки только на казенных складах. А, лошадок? Тоже тысячи…

Откуда они такое знают? Вот знают, и всё.

Да, и не только про это.

Опять же, поговаривают, что не только боеприпасы там бросили, а ещё и генералы наши награбленное в Китае добро из Порт-Артура вывезли. Сговорились про такую для себя возможность с японцами. Сам Стессель по разрешению японцев аж три вагона ценностей всяких-разных с собой из сданной крепости притащил…

Не знаю, правда это или нет, но шепчутся солдатики про такое. С оглядкой, само-собой, не в полный голос про это говорят.

Тут ещё до кучи случилось неудачное наступление на Сандепу…

Дед бы мой сказал, что деморализованы русские войска.

Стоим мы в какой-то не сильно большой китайской деревне. Или поселке — тут я без соображения. Её, если можно так сказать, в опорный пункт превратили. Сами дома не трогали. От них для обороны толку мало — глинобитные постройки, заборы вокруг них из того же материала.

Рядом с деревней редут соорудили. Где-то говорят даже форты у нас есть, но нам такое счастье не выпало. Ров выкопали, вал соорудили. С весны прошлого года строили, могли бы что-то и посерьезнее возвести. Спасибо, что колючую проволоку не пожалели, волчьих ям накопали, фугасы поставили.

Так нам наш унтер сказал, когда мы позицию занимали.

С унтером нам повезло. Так солдаты во взводе говорят. Орать-то орёт, в рожу за дело заехать может, но солдат бережет где можно.

— Ваня, проверь, как там у всех с перевязочным материалом…

— Ваня, новые носилки получи, лишними не будут…

Так меня наш унтер шпыняет. Правильно, кстати.

По инициативе профессора Вельяминова и приказу военного министра № 76 от февраля 1904 года теперь всем строевым чинам асептические индивидуальные пакеты перевязочного материала выдаются. Для оказания на поле боя само- и взаимопомощь при ранении. Кстати, у нас это впервые такое. Раньше, на других войнах подобного не было.

Выдаются-то они выдаются, носить их положено каждому воину в специально нашитом на шаровары кармане, но, некоторые особо умные их для чистки ружей используют. Вот Аристарх Аристархович меня проверки наличия перевязочных пакетов у солдат устраивать и заставляет.

Сейчас использование перевязочных пакетов не по назначению уже реже стало, не как в прошлом году. Однако, встречаются такие случаи.

Почему за новыми носилками именно меня он посылает? Не второго нашего санитара? Тут просто — тот студент третьего курса медицинского факультета Казанского университета. Почти целый врач. К нему у Аристарха Аристарховича сильное уважение. Мог бы давно наш студент-санитар и фельдшерскую должность занять, но… Что-то он этого не делает. О причине такого не сообщает, а на поле боя продолжает геройствовать. Дважды был уже легко ранен, а сколько народу спас — не сосчитать.

Врачей тут не хватает. Часть врачебных должностей дажестуденты пятого курса медицинских факультетов занимают.

К слову, фельдшера в нашей роте нет. Был, но убили. Нового пока не прислали. Аристарх Аристархович ещё боится, что моего напарника скоро заберут на эту должность. Ротный фельдшер, да ещё из студентов-медиков, это тебе не унтер из взвода. Даже не старший унтер. Вот, Аристарх Аристархович меня всё и гоняет, санитара-студента не трогает.

Поэтому я и бегаю туда-сюда. Красным крестом на рукаве сверкаю.

А, так, Аристарх Аристархович — душа-человек. Даже на гармошке играет. Как-то раз в своей игре даже на задор сбился. У меня сразу — ушки на макушке. Так, так, так — унтер-то, оказывается, наш человек. К бузе имел отношение. Ничего Аристарху Аристарховичу я тогда не сказал, но присматриваться к нему стал повнимательнее. Как двигается и прочее.

Глава 18

Глава 18 Третья атака

— Опять идут…

Унтер наш, Аристарх Аристархович, тяжело вздохнул, ко мне свою забинтованную голову повернул.

— Третий раз уже… — я ему ответил не прерывая перевязывать Семенова, солдата из нашего взвода.

Второй раз я сегодня его уже перевязываю. Опять он не уберегся.

— Что, говоришь-то?

Голова у Аристарха вся в бинтах. Плохо он через них слышит.

— Третий раз уже сегодня японцы на нас двинулись, — уже погромче я унтеру ответил.

— А, точно, третий…

Аристарх Аристархович сейчас у нас за старшего. Выше его званием никого нет.

Командир взвода утром ещё убит. Оба старших унтера тоже из строя выбыли.

Японцы нас опередили — первыми ударили. Только-только светать начало из своих пушек нас обстреляли. Тогда командира взвода мы и потеряли. Да, не только его.

Две атаки японцев мы отбили. В последней дело чуть до рукопашной не дошло. Сейчас вон снова они на нас пошли.

Колючая проволока местами перед нашими позициями теперь большой преграды для наступающих не представляет, фугасы уже все в дело пущены…

Бери нас почти голыми руками…

Японцы, такое у меня впечатление, своих солдат будто и не жалеют. Вон сейчас во рву их сколько навалено. Но, это у нас пулемет ещё был. Сейчас он тоже имеется, но патронов к нему совсем мало. Считай и нет его. Так Аристарх Аристархович говорит.

Напарника моего, студента-санитара — тоже не стало. Но, хоть не мучился он, сразу умер от пулевого ранения в голову. Нет, надо было ему от нас в ротные фельдшеры уходить. Жив бы сейчас был…

— Ваня, похоже не удержимся мы…

Аристарх Аристархович реальное соотношение наших и японских сил прикинул. У нас едва половина взвода осталась, а они вон как густо идут.

— На дистанции не удержим, в рукопашную сойдемся… Если сейчас не отступим… Патронов совсем мало…

Отступать приказа нет. Может и есть он где, но до нас не доведён.

Патронов ужасающе мало. Не подвезли. Должны были завтра, а нам-то они сейчас надобны. Вроде, не первый месяц война, а опять где-то не согласовали, просчитались и остались мы на своем редуте только с носимым боезапасом. Голову бы кому-то оторвать за такое дело…

— Аристарх, доставай свою гармонь.

Я шинель скинул, хоть и холодно.

Унтер на меня как на деревенского дурачка смотрит.

— Ты, что, Ваня?

Сам Аристарх ещё руками изображает, будто на гармошке играет.

— Доставай. «На бой» сыграй.

Тут у унтера в глазах понимание появилось.

— Бузник?

— Бузник, бузник…

Не велик я бузник, тому же Федору в подметки не гожусь, но сейчас последнюю обойму по японцам высажу и дальше тростка в дело пойдёт. Пока на редуте в прошлые дни сидели, я в свободное время себе тростку сделал и немного тренировался. Понятно, без лишних глаз.

Тростка у меня, правда, не как в селе около Вятки была, жалкое подобие, но крепкая.

Артиллерия у японцев уже не стреляет. Боятся своих задеть. К нашей колючей проволоке они уже подошли. Пулемёт с редута несколько коротких очередей дал и замолк. Всё, остались мы без пулемёта.

Остатки взвода постреливают, но не часто. Опять же нечем…

Тут на наших позициях гармошка и заиграла. Аристарх Аристархович своё тайное оружие в ход пустил.

Эх, поломаться нормально времени нет…

Тут краем глаза я замечаю, что не один я здесь такой. Дважды раненый Семенов винтовку свою аккуратно и бережно к столбику прислонил. Шинель с плеч скинул. Шапку под ноги бросил. Стоит, начал на месте пританцовывать…

Я как со стороны сейчас наш редут вижу…

Правда, вижу всё я немного размыто, как будто в воде.

Вижу, не плоскость, а объем. По этому объёму разливается моё внимание, которое улавливает любое движение. Своих и врагов.

Приближающихся японцев я тоже вижу.

Понимаю степень опасности движений противников. Фильтрую их, и сразу отсеиваю не представляющие угрозу.

Так, это же «белка», про которую мне Федор как-то говорил! Вот она какая… И, ко мне в нужный момент пришла…

Сейчас мне бы только с «белки» не соскочить…

Плын и «белка» похожи, но есть и некоторая разница.

Так, так, так… Пятеро оказалось бузников на нашем редуте. Это вместе с Аристархом Аристарховичем.

Остатки взвода последние патроны достреляли.

Одна гармошка тишину сейчас над редутом нарушает.

Ну, пошли, что ли…

Пора…

Глава 19

Глава 19 Ямада Отодзо

Второй лейтенант Ямада Отодзо сегодня уже третий раз своих подчиненных в атаку поднимал.

Упорные эти русские. Противники — достойные. Ну, от этого только победа над ними почётней будет…

Сколько солдат императорской армии сегодня потеряли! У каждого — родители, жены, у кого — и дети…

Так, русский пулемет замолчал… Совсем? Ждут, пока мы ближе подойдем?

Стрелять из винтовок тоже реже стали. Патроны у русских на исходе? Хитрость какую-то задумали?

Второй лейтенант крепче сжал кавалерийскую саблю. Не совсем удобно с нею пешим драться. Кю-гунто менее длинный, но Ямада Отодзо — кавалерист, ему такое оружие положено. Сегодня он и его солдаты не на конях на противника мчатся, спешившись на русский редут наступают.

Почему так? Ну, приказы — не обсуждаются. Значит, так надо…

Русские совсем не стреляют, но другие звуки с редута стали слышны.

Что это? Гармонь? Странно…

Не должен был второй лейтенант Ямада Отодзо сегодня в бой идти. Да и не второй лейтенант он уже. В штабе 3 кавалерийского полка ещё вчера бумагу получили о его производстве в лейтенанты и переводе на должность инструктора Военного колледжа сухопутных войск. Но, ночью наступление началось, тут не до таких мелочей…

— Скорее, скорее!

Второй лейтенант своих подчиненных поторапливает.

Совсем немного уже до укрепления русских осталось. Только ров перейти.

На гребне редута вдруг фигура показалась. За ней — вторая, третья, четвертая, пятая. Один из русских — с гармонью. Играет что-то. Рассказать кому — не поверят…

Что-то с этими русскими не то… Дикий танец они какой-то исполняют. Их руки, ноги, сами они в непонятном ломаном ритме двигаются. Выкрикивают что-то на своем языке. В руках — палки. Что, они ими с нами сражаться собрались?

Может, сдаются?

— Не стрелять! — отдал команду второй лейтенант.

Пятеро, что на краю редута были, все сразу одновременно, как по какой-то команде вниз на японских солдат бросились.

Впрочем, команда была. Гармонь Аристарха Аристарховича её подала. Бузники поняли, а японцам и не надо. Не для них она была сыграна.

На краю редута ещё несколько русских солдат появились. Все в бинтах, некоторых пошатывает, но все с винтовками, штыки примкнуты…

Эти, как успел заметить Ямада Отодзо, двигаются обыкновенно, не ломает их как страдающих какой-то странной болезнью.

Миг, и на дне рва русские с палками, а один — с гармонью, оказались. Как ветер туда их принёс.

Один — как раз напротив второго лейтенанта оказался.

Тип 26 в левой руке Ямада Отодзо как раз при стрельбе на сверхкоротких дистанциях более эффективен. Тяжелый спуск с длинным ходом не позволяет точно в далеко находящегося противника стрелять.

Вместе с тем, узкая прорезь целика в сочетании с тонкой мушкой совершенно не подходят для стрельбы по движущимся целям на короткой дистанции реального боевого применения этого личного оружия.

Ванька-то двигался, ещё как… Где он окажется в следующую секунду, японцу понять было совершенно невозможно.

Второй лейтенант выстрелил и промахнулся.

Русский был уже совсем рядом, но и Отодзо был скор. Успел отпрыгнуть в сторону. Махнул при этом рукой и барабан Типа 26 зацепился за форму находящегося рядом одного из подчиненных второго лейтенанта.

Барабан провернулся каморой со стреляной гильзой вместо снаряженной в положение для следующего выстрела. Послать пулю в упор у Ямада Отодзо не получилось.

Ванькина палка вмяла кадык несостоявшегося инструктора. Тип 26 выпал из руки второго лейтенанта. Кожаная петля для пальцев, пропущенная сквозь гарду кавалерийской сабли, не дала выскользнуть последней. Так с оружием в руке и умер второй лейтенант Ямада Отодзо.

Гармошка уже не играла. Аристарх Аристархович бережно опустил её на дно рва и сейчас убивал врагов ногами. Настоящие бузники ногами не бьют, они ими убивают.

Во рву перед редутом творилось что-то невероятное. Пять обнаженных по пояс русских солдат раздавали смерть направо и налево во много раз превосходящим их противникам.

Но, вот их осталось четверо, трое, двое…

Спустившиеся в ров на помощь бузникам раненые были уже давно японскими штыками переколоты.

Вот Аристарху Аристарховичу по его бинтами перемотанной голове ещё раз хорошо так прилетело. Зашатался, на землю повалился унтер…

— Ура!!! — тут с редута и загремело.

Это подмога пришла практически погибшему взводу.

Эх, немного бы раньше…

Глава 20

Глава 20 Георгиевский крест

Хорошо так мне сейчас…

Тепло.

Спокойно.

Причем, тепло это и спокойствие по рукам моим течёт, по ногам… До самых пальчиков, а в них как бы всё и растворяется. Покалывает пальцы немного, но не больно, а даже приятно.

Через шею к затылку ручеек тепла и здоровья катится…

Опять, это, зверьки мои?

Они, они, больше-то и некому…

Куда бы я без них…

Вдвоем мы с Аристархом уже оставались… Потом и ему прикладом по раненой головушке прилетело…

Упал унтер… Как колосок скошенный.

Тут наши и подошли… Успели.

Я попробовал пошевелить правой рукой. Глаза не открывал, не хотелось мне это сейчас делать.

Шевелится рука. Даже и не больно.

Чуть-чуть подвигал левой. Цела, по моим ощущениям и эта конечность.

С ногами тоже было нормально.

Теперь можно и осмотреться.

Так. Светлый день на дворе… Этот ещё? Или уже следующий?

Впрочем, какая разница…

Я чуть голову повернул.

О! Аристарх Аристархович. Только, как говорится, чёрта вспомнишь…

Лежит наш унтер, глаза закрыты, реснички чуть-чуть подрагивают. Сверху полушубком прикрыт. На меня, кстати, тоже такой накинут.

Значит — у своих мы. Японцы бы на нас полушубками накрывать не стали.

Снова я глаза закрыл. Лежу, окружающий мир слушаю.

Тук-тук, тук-тук…

Глуховато так, не громко совсем этот звук до меня доходит.

Что-то еще ритмично постукивает, понять не могу. Ну, пусть постукивает, а я посплю.

Сон — лучшее лекарство. Так дед мой говорит. Ну, а ему можно верить.

Прав и на этот раз мой дедушка оказался. Когда проснулся — совсем уже хорошо себя я чувствовал. Сел, руками оперся.

Так. Всё понятно. По узкоколейной железной дороге на конной тяге нас с Аристархом Аристарховичем эвакуируют. Лошадка нас и других таких же раненых в тыл тащит. Народ тут не глупый. По рельсам одна лошадиная сила в девять раз может больше тащить, чем по проселочной дороге.

Возница-солдатик моё шевеление услышал, повернулся.

— Лежи, лежи, зачем встал! — замахал солдатик-санитар на меня руками.

— Закурить дай. — отмахнулся я от него.

Не пожадничал, дал закурить. Смотрит с уважением.

Тут и Аристарх Аристархович глаза открыл. На цигарку мою взглядом показал. Курить тоже ему желается.

Я ему в рот цигарку осторожно вставил. Пусть покурит.

По моим ощущениям, где-то через пол часа мы в полевой госпиталь и прибыли. Три штатных госпитальных шатра в рядок стоят, народ около них суетится…

Холодно сейчас в шатрах. Не могли где-то в фанзах разместиться…

Тут и санитары к нам подбежали. С Аристарха Аристарховича полушубок сняли, на носилки начали его перекладывать. Суетятся, друг-другу мешают. Какие-то совсем неопытные.

— Ребятушки, поосторожнее! — прикрикнул я на неумех. — Погодите, помогу.

Встал, помог.

Так, так, так… А, это, что это у меня? Знак отличия Военного ордена 4 степени. Откуда он у меня появился? Дорогой меня не награждали, значит — на редуте получен. Ничего не помню… Может, санитар знает, что нас привёз?

Где он? А, вот.

Кстати, у Аристарха Аристарховича тоже на груди прикреплена такая награда.

— Слушай, землячок, где нам это вручили?

На свой крест санитару-вознице показываю.

Тот даже рот открыл. Удивил я его.

— Так, это, генерал…

— Какой генерал?

— А, я знаю… Генерал, там, у редута вашего…

— Откуда он там? На редуте и генерал…

Не бывает на редутах генералов. Они в тылу, в штабе.

— Ладно, генерал. Дальше что?

— Появился откуда-то… — санитар-возница задумался. — Вас, говорили, во рву нашли. Больше никого не осталось. Удержали редут, вот вас и наградили.

Логично. Жалко, без сознания я был. Меня награждают, а я без сознания. Когда такое ещё будет.

Сам я весь грязный, в кровище, а крест — новенький, поблёскивает. Булавкой на нижнюю рубаху пришпилен.

Вроде, снимал я рубаху… Или нет? Ничего не помню. На затылке у меня шишка и кожа рассечена. И мне, как Аристарху по головушке прилетело… Сзади ударили…

Глава 21

Глава 21 Признан здоровым

— Земляк, полушубок оставь мне, не допусти смерти героя…

Это я солдатику-вознице, а то он уже минуту, не меньше, вокруг меня топчется, на полушубок мой поглядывает.

Ну, полушубок-то, если уж по всей правде рассудить, не мой совсем. Мой — на редуте где-то остался. Там же и шинель, гимнастерка, фуражка… Всё я перед тем, как броситься в ров, с себя скинул. Показал, что до последнего буду биться.

Полушубок, которым меня укрыли, когда в госпиталь везли — казенный. Будет он утрачен — вознице попадёт. Однако, оставить в одной нательной рубахе раненого героя и кавалера высшей солдатской награды, ему совесть не позволяет…

Рвётся его сердце сейчас на части, просто — на мелкие кусочки.

Солдатик-возница вздохнул тяжело-тяжело.

Тут его и меня сестра милосердия выручила.

Ситуация подобная моей, была ей знакома, не первый раз такая в госпитале возникала.

Всё поняла мудрая женщина, ничего ей объяснять не надо было.

— Пошли. — махнула она рукой солдатику.

Он и она куда-то за госпитальные шатры удалились, а скоро привёзший меня счастливый-пресчастливый обратно чуть ли не бегом возвратился. В охапке перед собой он сразу два полушубка нёс.

— От умерших остались…

Поделился он со мной причиной появления в его руках нужного ему имущества.

— Там у них ещё есть… Много…

Как не быть… Не все из раненых выживают…

Полушубки были не очень чисты, кровью замараны, но видно, солдатика и такие вполне устраивали.

— Выздоравливайте, — попрощался он уважительно со мной, даже намек на поклон своей головой сделал.

— Пошли, — это уже мне от подошедшей той же сестры милосердия прозвучало. Пока я с возницей разговаривал, она тоже из-за шатров появилась.

Ну, тут я в роли раненого, медицинскому персоналу обязан во всем подчиняться.

— Иду, иду…

Сестра милосердия опять по тому же маршруту двинулась, а я за ней.

За госпитальными шатрами палатка стояла. Поменьше шатров, но — тоже не маленькая.

— Помыться тебе надо, вон как извазюкался. — кивнула на меня добрая женщина. — Сам сможешь, или помочь?

— Сам, сам.

Чувствовал себя я сейчас хорошо.

— Мне бы ещё переодеться…

Рубаха у меня — вся порвана, шаровары — тоже недалеко ушли.

— Приготовила я всё уже. На табурете стопочкой сложено.

Во, она — не только добрая, но и умная…

— Спасибо большое.

Сестра милосердия мне ничего не ответила, повернулась и ушла. У неё и без меня дел выше горла.

Помылся, переоделся, зверьков своих проверил — не потерял ли в бою с японцами.

Повезло — все на месте. Не остался ни один на поле боя, без вести не пропал.

В руки-ноги целебное тепло от золотых фигурок мне уже не шло, только в затылок немного. Ему, видно, больше досталось.

Без дела шататься по территории госпиталя ходячему раненому, пусть и имеющему на груди Знак отличия Военного ордена Святого Георгия, долго не дали. Тут же припахали.

Перед этим меня ещё молоденький доктор осмотрел и признал практически здоровым. Подивился — за каким лешим меня сюда привезли. Пообещал, при первой же возможности меня обратно в строй отправить. Японцы сильно жмут, каждый солдат должен свой долг исполнять.

Я против не был. Дураком прикинулся, глазами хлопал, башкой мотал.

— С первым же транспортом, что раненых привезёт, обратно поедешь! — доктор даже ногой топнул.

Ну, его… Ещё и в дезертиры запишет…

Пока же приставлен был я к знакомому мне делу — дрова колоть. В психиатрическом отделении колол, тут тоже поколю. Дело не хитрое.

Пока колуном махал, Агапит мне вспомнился, потом дело и до биарминских колдунов дошло. Гадать начал, было ли мне предупреждение от покойника, или это только игры моего разума на фоне отправки на фронт. Всё же, не туторки-матуторки — из столицы на войну отправиться.

Дров нарубил, воды наносил, тут вдали на временной узкоколейной железной дороге что-то показалось.

— Раненых везут, — крикнул кто-то из госпитальных.

Все засуетились, готовиться начали.

Один я спокоен — моя участь доктором решена, сейчас я обратно биться с японцами поеду. Сел на чурочку, закурил. Кисет-то я из старых шароваров, в те, что здесь мне добрая сестра милосердия выдала, переложил. Табачком на войне не разбрасываются.

Лошадки со своим грузом всё ближе, ближе. Тут я вспомнил, что мне надо ещё с Аристархом Аристарховичем попрощаться.

Только встал я со своей чурочки, пару шагов к шатру с ранеными сделал, как со стороны обоза с ранеными стрельба началась.

Вместо раненых к нам самые настоящие японцы прибыли…

Глава 22

Глава 22 Плен

С платформ фальшивого санитарного транспорта прогремел залп, второй…

Они, что, не видят, что мы — госпиталь?

Нам и ответить-то им нечем…

Должен же быть над нашими шатрами белый флаг с красным крестом…

Я повернул голову к шатрам. Флага с крестом там не было.

Мать… Не вывесили!!!

Над шатром, что в центре находился, гордо реял только флаг Российской империи…

Вот оно, наше вечное раздолбайство.

Ещё залп…

Тут сестра милосердия, что меня от холодной смерти спасла, нас всех и выручила. Выбежала из шатра и перед собой флаг с красным крестом развернула.

Свечки ей нам до последнего дня жизни надо ставить…

Японцы тут же стрелять прекратили.

Я вставать не стал торопиться. Как упал при первых выстрелах, так и лежу. Вдруг самураи передумают, снова стрелять примутся.

Не принялись, в плен нас взяли.

Большая часть их дальше на конной тяге по временной узкоколейке покатила, а с десяток с нами остались.

Да, похоже, не удержали наши фронт… Прорвали его японцы… Наступают. Не по захвату же нашего госпиталя они специальную операцию устроили…

Видно, быстро это у них получилось — нам даже о прорыве обороны не сообщили, узкоколейку не взорвали и не разобрали. Не много у меня вышло повоевать — один бой, потом эвакуация в госпиталь и вот — плен. Дольше сюда добирался.

Надо сказать, японцы нас не обижали. Пересчитали по головам, даже обыскивать не стали. Странно это как-то даже.

Из персонала госпиталя и раненых никто по-японски не понимал, поэтому жестами нам показали, что должны мы сейчас на месте находиться, можем печурки в шатрах продолжать топить, еду себе готовить.

Кстати, ни медикаменты, по словам доктора, что хотел меня обратно на фронт отправить, ни продовольственные запасы нашего госпиталя японцы не тронули. Всё посмотрели, перебрали, но на месте оставили.

— Аристарх Аристархович, что, дальше-то с нами будет? — спрашиваю старшего своего товарища. Он — человек опытный, с самого начала воюет, всё про этих самых японцев должен знать.

— В Японию отправят. В лагерь. Так раньше было.

В Японию… Вот только этого мне ещё не хватало… Что со зверьками мне делать? Прятать скорее?

Тут мысли мои унтер перебил. Удивил меня даже несколько своими знаниями.

— В 1899 году Япония подписала заключительную резолюцию Гаагской международной мирной конференции — Гаагскую конвенцию. Там про пленных всё сказано…

Говорил сейчас Аристарх Аристархович чужими словами. Такого построения предложений и набора слов я от него раньше не слышал. Больше выражался он коротко и по матерному. Однако, мы его все во взводе прекрасно понимали.

Тут же тебе и историческая справка, и резолюция, и конвенция. Ну, не меньше, чем речь полковника.

— Так подпоручик наш как-то говорил. Вот я и запомнил. Люблю я умные слова запоминать. Ну, как в Уставе…

Ага, вот откуда он про резолюцию, конференцию и конвенцию Гаагскую знает. А, то, я уже невесть чего подумал.

Так в плену мы три дня просидели. По узкоколейке японские войска двигались, просто валом валили, использовали её в своих интересах. Русские строили, а японцы ездят. Вот такой подарочек мы им сделали.

Про нашу судьбу пока ничего нового не было. Я дрова продолжал для обогрева шатров с ранеными колоть, воду носил, помогал еду готовить.

Вечером третьего дня в госпиталь транспорт со стороны фронта прибыл. С той, куда он передвинулся. Четвертого дня были мы в русском тылу, а сегодня находились уже в тылу японском. Платформы были наши, лошадки — тоже. Только вёз транспорт японских раненых. Умеют японцы чужой опыт перенимать, русская армия так делает, и они тоже не рыжие.

Своих раненых охраняющие нас немного потеснили, наших вперемешку с японскими солдатиками положили. Те и другие сейчас мирно лежат, никто никому горло не перегрызает.

Меня с медицинским персоналом госпиталя поместили.

Кстати, со мной некоторый казус вышел. Заботливая сестра милосердия мне при поступлении офицерскую форменную одежду выдала. Я тогда не отказался — она теплее и более приглядная. Погон-то на ней в то время не было, так что я ничего грубо не нарушал. Не положена мне, конечно, такая военная одежда, но тут мне форму временно на подмену выдали. Пусть она и зашита в двух местах, но выстиранная и чистая. Ну, помята, да это ладно…

Погоны подпоручика почему-то в кармане выданных мне шаровар лежали. Я по своей хозяйственности их не выкинул. Так и ходил без них, но с орденом, за водой, дрова колол и прочим занимался.

Так вот, японцы этот непорядок углядели, на плечи мои указали. По жестам и понял я, что про погоны спрашивают. Тут я сдуру офицерские погоны и нацепил. Записан сейчас я у японцев как пленный офицер. Ну и ладно, с моей стороны никакой провинности нет, а враг введен в заблуждение.

Глава 23

Глава 23 Штабс-капитан

Ехать на открытой платформе — всё не пешком идти…

Холодно было, но терпимо.

У меня же полушубок ещё имеется. Сколько уж раз добрым словом я сестру милосердия помянул.

При погрузке японцы нам ничего с собой взять не дали. Доктор наш особенно о медикаментах и перевязочных средствах сокрушался. Говорил, как же он будет раненых обихаживать?

Менять бинты ему надо? Надо.

Ну, и так далее по списку.

Никто с ним разговаривать даже не стал. Может, просто не поняли, о чем он говорит?

Запасы продуктов тоже в госпитале остались.

Вот так и едем налегке. Только с тем, что на себе у нас имеется.

Ехали, кстати, не долго.

Как до какого-то посёлка доехали, тут нас всех и высадили. Японских раненых в госпиталь унесли, а нас к таким же бедолагам отправили. Не одни мы в плен попали.

Доктор-то наш, оказывается, нормальный мужик. С охраной ругаться начал, кого-то из начальства требовать. Просил и русским раненым медицинскую помощь оказать, в тепло их забрать.

Удивительно, но это сработало. Унесли подопечных доктора. Его и медицинский персонал с ними забрали. Один я остался. Ну, не один, а с другими пленными.

Да, в госпитале лучше было. Там хоть шатры имелись и печурки в них. Тут же шалашики, а хочешь погреться — к костру иди.

— Изменилось, изменилось к нам отношение…

Штабс-капитан, в годах уже, стоял рядом со мной у костерка, руки свои к огню протягивал.

То ли мне он говорил, то ли сам с собой разговаривал. Непонятно как-то он себя вёл. А, может, просто контуженный был.

— Раньше они боялись — а, как вдруг сами к нам в плен попадут, хорошо к русским пленным относились… После Порт-Артура — осмелели…

Точно, сам с собой штабс-капитан разговаривает, размышляет вслух. Интересно, откуда он знает, как с пленными до Порт-Артура было, а как после него стало? Может он какой разведчик, или — секретными сведениями располагает?

Ну, на меня он с кулаками не бросается, постою рядом, послушаю. Лишним знания про японский плен не будут, коли уж я в нём оказался.

Штабс-капитан между тем продолжал руки свои греть и сам с собой разговаривать.

— Два мира встретились, две цивилизации… Что такое военнопленный, не все сразу поняли… Бусидо… Культ самурая… Самурай не может сдаваться в плен, он должен сражаться при наличии малейшей возможности… Не может сражаться — должен сделать себе харакири…

Во как… Я про такое и не знал…

Стою, молчу, дальше штабс-капитана слушаю.

— Пленный, это не тот, кто заслуживает позора… Он выполнял свой долг, храбро сражался за родину… Может, он ранен был и без сознания в руки врага попал?

Тут штабс-капитан повернул ко мне своё лицо и вопросительно на меня посмотрел. Что, мол, ты об этом думаешь?

Ага, не только он сам с собой разговаривает, вслух рассуждает. Меня он теперь в свои тяжкие думы включил.

Я не знал, что и ответить. Я-то не без сознания в плен попал. Во вполне нормальной физической и психической форме. Ещё и чужие погоны себе на плечи нацепил. Офицером-самозванцем являюсь.

Не дождался штабс-капитан от меня ответа. Вздохнул. Снова взгляд на огонь перевёл.

Мне что-то стыдно стало и я от костра отошёл.

Пора идти ужин себе готовить.

Японцы тут пленных не кормили, но продукты два раза в день выдавали. Сами, мол, себе готовьте и ешьте.

Мне тоже выдали галеты, бумажный пакетик с щепоткой чая, ещё один пакетик с мелко наколотым сахаром, кукую-то сушеную зелень и кусочек замороженного мяса. Хорошо, у меня тряпочка была, я в неё мясо и завернул.

В чем же готовить и чем есть? Ни котелка, ни ложки у меня не было.

Сырое мясо жевать что-то мне не хотелось…

Огляделся — как выходят из положения мои товарищи по несчастью?

В жестянках каких-то себе пищу готовят. Оказалось — в банках от японских галет. У охранников наших такую баночку купить можно. Да не только баночку. Можно даже и спиртное. Надо только деньги иметь.

У меня денег не было. Все мои деньги на редуте остались. Не зверьков же золотых на банку менять?

Тут мне повезло.

Под столом, с которого нам японцы паек выдавали, пустая банка из-под галет и лежала. Упала, а её и забыли поднять. Ничего, я не гордый, подниму.

Поднял банку. Даже мыть не надо — чистая.

Я набрал снега и к костру пошёл. Сейчас буду мясо с неизвестной мне сушеной зеленью варить, а потом и воду для чая вскипячу. Времени у меня много — больше, всё равно заняться нечем…

Глава 24

Глава 24 Что-то непонятное

Снег растаял, вода в моей банке из-под галет быстро нагрелась, пузырьками у стенок пошла и почти закипела.

Сейчас моя баночка на плоском камне каком-то рядышком с головёшками и угольями находится, подвесить-то над огнём у меня её нет возможности.

Так, пора мясо начинать варить…

Раньше я готовкой не особо занимался. Мои кулинарные таланты ограничивались варкой купленных в магазине пельменей или приготовлением яичницы.

В общежитии мы с ребятами из нашей комнаты сначала сговорились готовить по очереди, но что-то это дело у нас не пошло. Когда дежурил Мишка, все его стряпню ели и нахваливали, когда я — давились подгоревшей кашей. Пробовал я супы из пакетов варить, когда моя очередь дежурить подходила, но большой радости, это у жильцов комнаты не вызывало. Так и заглохло данное безнадежное мероприятие.

Я развернул тряпицу, в которой у меня выданный кусочек мяса был завернут. В кармане он немного растаял и пах как-то подозрительно.

Не отравлюсь я таким подарочком?

Да, вроде не должен. Вон, другие варят и едят. Никто после этого за живот не держится и на земле не корчится в судорогах.

Я ещё раз, непонятно зачем, понюхал мясо и положил его в кипящую воду. Соли бы ещё, но соль нам не выдали. Засыпал в жестянку и сушеную зелень. Как я видел — все так делают.

Сколько мясо варится? А, хрен его знает. Будем определять опытным путем.

Лучше бы, конечно, кусочек на части поделить, но ножа у меня нет. Ну, да кусочек и так не велик. На японца, наверное, рассчитан. Русскому он мал будет, но — какой уж дали, и за это спасибо.

Можно было мороженое мясо и зубами раскусить на части, но мысль эта пришла ко мне поздно, когда я его уже варить начал.

Тут я понял, что у меня возникла ещё одна проблема — как раскалённую банку из-под галет мне обратно с камешка снять. Голыми руками не получится — только обожгусь. Что мои товарищи по несчастью делают? Кто как. Некоторые рукой в перчатке свои банки от огня отодвигают, другие — двумя палочками действуют. Кто и проливает своё варево при этом…

Так, вода быстро выкипает…

Надо было мне всё же мясо размельчить…

Короче, бульона у меня всего пара глотков получилось, мясо не сварилось. Полусырое я его есть не стал. Не сильно ещё оголодал.

Бульон был невкусный, но я его всё же выпил. Затем банку промыл, воду нагрел и чай себе приготовил.

Да, с таким питанием я быстро ноги протяну… Надо что-то срочно придумывать…

Тут ко мне судьба лицом повернулась, и совсем по независящей от меня причине. Но, в тот момент я об этом ещё и не подозревал.

Здесь, это я уже позже узнал, у японцев сейчас русские пленные имели перед теми же китайцами или корейцами огромное преимущество от того, что были европейцами. Это всё потому, что японцы всеми силами играли в данной войне роль цивилизованной стороны — дабы красиво выглядеть в глазах всего мирового сообщества.

По ряду причин, Япония стремились быть воспринятой как государство «первого порядка», а вследствие этого, не только строго подчинялась всем международным законам, но и сами японцы создавали новые стандарты обращения с военнопленными, показывали всем другим пример.

Ещё в октябре 1904 года японское военное министерство обнародовало постановление для международного сообщества по вопросам обращения с вражескими военнослужащими, не принимающими непосредственного участия в боевых действиях — с санитарами, медицинскими сестрами, врачами, а также с солдатами, получившими ранения в бою. Данное постановление предписывало их репатриировать, так как «все войны основаны на политических отношениях между государствами… поэтому не следует разжигать ненависть к народу вражеского государства».

Это положение как бы разграничивало государство-противника Японии и собственно его народ. К таким пленникам — раненым и медицинскому персоналу, предписывалось относится как к почетным гостям.

— Не Вас ли там разыскивают? — обратился ко мне давешний штабс-капитан. — Среди наших офицеров я никого по фамилии Воробьев не припомню.

— イヴァン-ヴォロビョフ

Японский офицер, что стоял у стола, с которого нам раздавали еду, ещё раз заглянул в свою бумажку.

— イヴァン-ヴォロビョフ — снова повторил он.

Ну, всё… Выявили, скорее всего, моё самозваное офицерство… Чёрт меня дёрнул чужие погоны нацепить…

— Спасибо…

Я кивнул штабс-капитану и на деревянных ногах двинулся к выкрикивающему меня.

— Я…

Как в такой тарабарщине штабс-капитан понял, что Ивана Воробьева ищут? Точно, ох не прост этот штабс-капитан, ох не прост…

— 負傷した

Как я понял, меня о чем-то спросили.

Узнать бы ещё, о чем…

— Говорит он, не ранены ли Вы?

Я и не заметил, как штабс-капитан к нам подошёл. Решил, видно, помочь мне. Увидел, что я ни хрена японца не понимаю.

— Ранен… — выдавил я из себя.

Штабс-капитан выдал что-то на японском. Ловко так это у него получилось.

Японский офицер мне рукой махнул. Иди де за мной…

Глава 25

Глава 25 Мечты Ивана Жукова

Иван Жуков, известный теперь в 1905 году как Иван Воробьев, был из весьма уважаемой в своем городе семьи. Дед, Василий Иванович — орденоносец, ветеран Великой Отечественной войны, отличный врач, пациенты к нему всеми правдами и неправдами попасть пытались. Даже не сотни, а многие тысячи людей ему жизнью были обязаны. А, сколько авторитетных докторов его своим учителем считали! Да и в научных кругах его имя известно было. Пусть он всего-то кандидат медицинских наук, а многие профессора с ним посоветоваться и проконсультировать своих больных не отказывались. Звонили то и дело ему, ночь-полночь в клиники Василию Ивановичу ездить приходилось, по санавиации в отдаленные районы огромной области летать… Пусть он уже в солидных годах, но ум имел светлый и рука, когда надо не дрожала.

Сын Василия Ивановича по его стопам не пошёл. Свой путь выбрал. Руководил крупной строительной организацией. Что только они не возводили. Даже не про всё открыто сказать было можно.

Мама Ивана Жукова областной организацией Спортлото руководила. На такой ответственный пост тоже кто угодно не попадал.

В СССР азартные игры были официально запрещены. Не укладывались они ну ни как в кодекс строителя коммунизма, считались пережитком капиталистического прошлого. Однако, у советского государства — забот много, а на всё сразу средств не хватает. Вот по этой причине и была запущена самими властями азартная игра «Спортлото». Было объявлено, что денежные средства, полученные от каждого розыгрыша, пойдут на развитие советского спорта, на проведение олимпиад.

Организация проведения летних Олимпийских игр обсуждалась руководством СССР ещё в 1969 году. Это была возможность продемонстрировать всему прогрессивному и не очень человечеству преимущества социализма, в том числе и в спорте. Однако, на проведение олимпиады были необходимы деньги, причем — не маленькие. Решить данную проблему могла лотерея.

«Спортлото» стартовало в октябре 1970 года. Первый блин не получился комом — в тираже участвовало более полутора миллионов билетов. Стоимость каждого билета — тридцать копеек. Вроде и немного, но в сумме получалось совсем не мало. Половина собранных денег шла на выплату выигрышей, половина — оставалась в распоряжении государства.

Первый розыгрыш призов провели в Москве, в Центральном доме журналиста. Ученица самой обыкновенной московской школы Маша Обухова вынула из тиражного барабана первые 6 шариков со счастливыми цифрами. Эра «Спортлото» началась…

Тиражи «Спортлото» проводили раз в десять дней, а их результаты публиковали во многих газетах. Барабан, из которого первоначально вручную доставали шарики с цифрами, позднее заменили автоматическим лототроном, который для этой лотереи разработала эстонская Академия наук.

С января 1974 года игра проходила в прямом эфире на телевидении. На голубом экране её смотрели миллионы и миллионы советских граждан. Сначала розыгрыши «Спортлото» «6 из 49» показывали по средам, а «5 из 36» ― по субботам. С восьмидесятого года оба розыгрыша начали транслировать в выходные дни. Вся семья Жуковых эти телепоказы почти не пропускала.

С экранов телевизоров и с разворотов газет гражданам СССР, той же мамой Ивана, убедительно говорилось, что, даже если они сегодня не выиграли, то выиграл советский спорт. К восьмидесятым до семидесяти процентов населения страны постоянно или время от времени участвовали в этой азартной игре с государством. В каждом тираже участвовало уже до десяти миллионов билетов. Миллиарды рублей полноводной рекой текли в казну. До 82% расходов на советский спорт давало именно «Спортлото».

Максимальный выигрыш составлял десять тысяч рублей. Его получали десять человек в год. Однако, советские люди всё играли и играли… Лудомания — это болезнь.

Особенно много работы стало у мамы Ивана Жукова с 1976 года, когда началась подготовка к летним Олимпийским играм в Москве…

Чтобы хорошо работать, надо хорошо отдыхать. Родители Ивана себе в этом не отказывали. Отдыхали в Карловых Варах, грелись у тёплого моря на Солнечном Берегу, даже один раз на Кубу в составе группы работников областного обкома партии летали. Как рядовые члены КПСС. Их наличие в составе группы так же было регламентировано — не одни же члены обкома партии должны иметь возможность в таких экзотических для простого советского человека местах отдыхать.

Ивана за границу не брали. Не заслуживал он такого вследствие особенностей поведения в быту. Мог что-то и отмочить, выходящее за границы дозволенного коммунистической морали. Не брали, а парню очень хотелось не только на фотографиях родителей полюбоваться на Пороховые ворота, пройтись по Карлову мосту, проплыть на кораблике по Дунаю…

В медицинский-то институт он во многом поступать решил из-за того, что после его окончания была возможность стать судовым врачом и весь мир объехать. Ну, может и не весь мир, но хоть его какую-то часть.

Вот сейчас судьба ему это и компенсировала по полной программе. Сбылась, как говорится, мечта идиота. Через всю Россию Ванька Воробьев на поезде за казенный счёт прокатился, местами ещё и останавливался. Правда, из-за болезни, но всё же — не только проездом он на необъятных просторах родины побывал. Довелось ему и в Империи Цин землю потоптать. Сейчас вот он в Корее.

Всех нормальных пленных из Даляня в японский плен отправляют, а их группу по неведомой причине в Корею занесло. Может, ошибка какая вышла? Или поиск новых путей транспортировки военнопленных японцы отрабатывают? Ваньке Воробьеву об этом конвоиры не сообщали. Держали в полном неведении.

Люди вокруг Ивана были все им только в первый раз увиденные, знакомцев не имелось. В партии пленных, в которой он сейчас находился, никого из полевого госпиталя или из его бывшего полка не было.

Глава 26

Глава 26 Мысли в пути

Эх, мне бы, дураку, сразу объявиться…

Всё честно сказать…

Сказать, что так и так, никакой я не подпоручик, просто в полевом госпитале меня в офицерскую форму переодели…

Придумать что-то…

На войне чего только не бывает, не такие ситуации ещё случаются…

Я же что-то протупил, а потом уже было поздно.

Без разницы, как и кем там я у японцев записан, перед своими-то надо было открыться. Сейчас меня офицером считают, а я помалкиваю.

Дедушка говорил, что, молчи — сойдёшь за умного. Какой уж тут умный…

Прикинулся я контуженным. Сказал, что память у меня напрочь отшибло. Кто я и где служил, как воевал — ничего не помню. Совсем-совсем. Может я и не я… Наплёл всякого-разного с три короба. Ничего лучшего у меня не придумалось.

Мне поверили, головами покачали, пожалели. Да, сказали, бывает такое. Ничего, может со временем всё и образуется. Вернётся память.

Вот сейчас у меня хоть какая-то отмазка на будущее есть. Вскроется, что я не подпоручик, а я совсем и не при делах.

Ну, а что солдатская у меня награда — объяснимо. Может я из нижних чинов до офицеров дослужился. Подвиги какие совершил. Не помню — откуда у меня крест. Тут уж я никого не обманываю — чистая это правда, мне его в беспамятстве на грудь прикрепили.

Дорогой я всё больше отмалчивался, жаловался на головные боли, сам первый никогда разговор не затевал. Что-то спросят — чаще плечами пожимал. Ничего не помню, всю память отшибло…

Кто-то из офицеров каким-то образом узнал, что впереди по дороге у нас Пхеньян. Примерно ещё сутки до него ходу.

Тут нас чуть не освободили. Кто-то с японцами-конвоирами перестрелку начал.

Я прямо на дорогу быстро-быстро лёг, убьют ещё ненароком.

— Ыйбён…

Лежащий рядом со мной поручик, не один я такой умный, что-то непонятное произнёс.

— Армия справедливости…

Пояснил он уже на языке родных осин.

Да мне, хоть какая армия, лишь бы не убили.

Отбились японцы, не дали нас спасти.

Отряхнувшись, я поручика всё же спросил об этой армии.

— Это партизаны. Солдаты, уволенные из корейской армии, местное население… Не все горячую любовь к японцам тут питают… — объяснил он мне парой слов.

Помолчали немного, а затем поручик продолжил.

— В некоторых отрядах командиры из наших.

Этот поручик, молчун — типа меня, а тут, чудно даже, раз и разговорился. Даже военную тайну мне выдал.

— Они для нас информацию об японцах собирают.

Что-то тут все всё знают, один я в неведении. А, забыл, я же контуженный…

Больше до Пхеньянаникаких происшествий не было. Как-то так само-собой получилось, что с этим самым поручиком мы рядышком пошли. Сколько дней врозь двигались, а тут как старые знакомые — плечом к плечу зашагали.

В дороге делать нечего, только ноги переставляй. Голова и язык свободны. Вот и обсуждают всё подряд между собой пленные офицеры. Одни мы с поручиком молчком идём. Надо сказать, что из этих разговоров я и узнал, что наших пленных морем отправляют. Не у меня сомнение зародилось о нашем пути следования. Кто-то, сейчас уже не помню, эту тему поднял. Ну, что всех из Даляня морем, а нашу колонну пешим ходом отправили.

Одна умная голова даже мысль высказала, что для нас кораблей не хватило. Столько японцы народа в плен взяли, что везти не на чем…

Ему чуть морду не набили за такие слова.

Может с нами что-то плохое хотят сотворить? Дома в кино я видел, как японцы над пленными всякие опыты ставили. Заражали их разными болезнями, но это, вроде, позже было. А, вдруг они эти работы уже вести начали? Такие дела открыто не делаются, в строгой тайне всё держится. Чаще проводятся на чужой территории, а не у себя в стране.

У меня даже мысли о побеге появились. Опять же, это я в кино видел. Ну, как пленные сбегают. Ведут их колонной, а они — раз — кто на конвоиров бросается, кто просто в лес бежит…

Но, там, в кино, дело летом происходило и на территории нашей страны. Сейчас же я в Корее и зима на дворе. Куда тут убежишь…

Глава 27

Глава 27 Неожиданная встреча

Мечтал я дома мир повидать, вот и повидал…

Ощущаю я теперь этот мир всеми органами чувств и не только.

Глазами своими собственными на него гляжу, вживую вижу, а не в телепередаче «Клуб кинопутешествий». Эта передача — моя самая любимая. Все три её части мне нравятся. Ну, или нравились, так вернее в настоящий момент, будет сказать. И про нашу страну в начале передачи, и про одну из зарубежных социалистических стран интересно было смотреть во второй части, а самая всегда мною ожидаемая — третья часть. Там рассказывали и показывали про самые удаленные уголки мира. Про места, где прибыль на первом месте и капитализм себе гнездо свил. Так дедушка про эти страны говорил.

Вот, например, показывают сюжет про Канарские острова. Многим ли из советских людей светит на Канарах побывать? Ответ очевиден. Тут же — вот они Канары, прямо на экране. Можно рукой потрогать.

Ладно, Канары, про те же боевые единоборства монастыря Шаолинь именно из этой телепередачи я узнал.

Про Корею в этой передаче тоже показывали, страной утренней свежести её называли. Это уж точно, свежести мне здесь хватает. И по утрам, и днём, и вечером, и ночью… Не то, что свежо, холодно тут нынешней зимой. Минус не велик, но с ветерком до костей пробирает. Полушубок только и спасает. Поручик, что рядом со мной сейчас идёт, в своей шинели мерзнет. Не знаю, как тут летом будет. Может и мечтают тут тогда об утренней свежести.

Северная часть Кореи, которую я своими собственными ногами промерил, для жизни нормального человека не сильно благоприятна. Гористая тут местность, для ведения сельского хозяйства мало пригодна. Народ беден. Сам я это сейчас каждый день наблюдаю.

— Тэдонган.

Опять что-то непонятное для меня произнёс молчун-поручик. Одно только словечко обронил.

— Что, тэ-дон-ган, — еле-еле я это слово и выговорил. В целом виде не получилось, только по слогам.

— Река…

А, понятно. Реку-то я и сам вижу. Это, наверное, она так и называется, а я с маленькой буквы это слово непочтительно произнёс…

— Называется так? — уточняю у знакомца-молчуна на всякий случай.

Поручик в ответ только кивнул. Наверное, запас слов для произнесения вслух у него на сегодня кончился.

— Пхеньян…

А, нет, ещё одно словечко мой соратник по плену соизволил вымолвить.

Ну, про Пхеньян, я знаю. Из того же «Клуба кинопутешествий». Это столица и крупнейший город КНДР. Тут же, что-то на столицу этот населенный пункт мало похож.

— Ивовая столица…

Опять мой поручик голос подал.

Я головой повертел, что-то никаких тут ив я не вижу. Вырубили, наверное, местные жители их для удовлетворения какой-то своей жизненной надобности.

Наши конвоиры тоже как-то оживились, загомонили. Что-то хорошее, судя по интонации их ждёт. Может, конец пути? Была у наших офицеров из колонны версия, что после Пхеньяна нас на корабль пересадят, ведь тут Желтое море не так далеко.

Вообще, офицеры тут географию хорошо знают. Не только про то, куда Волга впадает. Свободно названиями рек, городов, территорий оперируют. Площадями, расстояниями жонглируют. Мне до них далеко.

Так, вроде теплее как-то становится. Ну, наверное, потому, что с гористой местности мы на равнину спускаемся. Всё ближе к городу подходим.

Кстати, если я не ошибаюсь, наши конвоиры его почему-то Хэйдзё называют. Ну, между собой. Так, куда мы всё же пришли — в Пхеньян или Хэйдзё? Может, ошибся поручик?

А, вблизи-то город не мал. Издали он мне только не велик показался. Городская стена, что параллельно реке идёт, на несколько километров тянется. Кстати, высокая она, стена-то. Глазомер у меня не очень, но метров под сто — точно будет. Может, и выше даже. Сколько же труда надо такую построить…

Во многих местах стена разрушена, похоже, не так и давно. Что-то восстанавливать местами начали, но так и бросили.

Интересно, мимо мы пройдем или в город нас заведут?

Тут моё сердце дало сбой — на разрушенном участке стены стоял человек. В длиннополом халате, малахае. Один в один как во дворе психиатрического отделения. Там, правда, двое таких было.

Я даже приостановился и идущий позади пленный чуть с ног меня не сшиб.

Бьярм?

Догнали они меня!

Был всё же покойник со своим предупреждением!!!

Поручик успел меня за рукав полушубка схватить, не дал упасть.

На пару секунд я отвлёкся, а когда поднял глаза на стену, там уже никого не было.

Показалось мне?

Был там бьярм?

Нет?

Огляделся я?

Такие мысли сейчас у меня в голове вертелись.

Глава 28

Глава 28 Здравствуй, Япония

Долго стоять столбом на одном месте и перебирать возникающие в голове тревожные мысли мне не дали. Создавал я некоторое препятствие движению колонны пленных, поэтому ближайший из японских солдат, что нас охраняли, жестом приказал мне идти дальше.

Крикнул недовольно он при этом также что-то, но я японского языка не знаю. Меня по-японски хоть ругай, хоть хвали — ничего не понимаю.

Я ещё раз бросил взгляд на пролом в стене и зашагал в общем ритме.

Может я этого бьярма себе напридумывал?

Стоял на стене кто-то из местных жителей, а мне невесть что и показалось? Корейцы зимой в таких тёплых халатах тут и ходят, да и головные уборы у них бывают разные. Некоторые на малахаи и похожи…

Да и как, кто-то из хранителей в Корею-то попадет?

Так я сам себя успокаивал. Хотя, что мешает бьярму здесь оказаться? Из-за войны тут сейчас неразберихи хватает, да и границы весьма условны. Стальными решетками страны друг от друга не отгорожены.

Успокаивать-то я себя успокаивал, но по сторонам поглядывал, назад оборачивался — не крадутся ли ко мне хранители.

В Пхеньяне я так и не побывал — мимо города нашу колонну провели. Как потом оказалось — в направлении моря. Все предположения офицеров из колонны военнопленных о том, почему нас не из Китая на острова везут, оказались пустыми. Просто-напросто нас в Японию из Кореи отправляли. Кто-то из японского руководства так решил, а мы из-за своего великого ума сорок бочек арестантов себе нафантазировали.

Плавание по морю до острова Сикоку комфортным назвать было нельзя. Нас загнали в трюм какого-то корабля, где разместили довольно тесно. Темно, холодно, голодно — вот такой набор удовольствий имели мы в пути по воде.

В порту Такахама я свежим воздухом надышаться не мог. Сначала от избытка кислорода у меня даже голова закружилась. Может и от слабости — кормили-то в данном морском круизе нас японцы весьма скудновато.

Кстати, по морю я впервые плыл, как и большинство моих нынешних невольных попутчиков. Я-то ничего качку перенёс, а некоторых — хорошо так пополоскало. Комфортности плаванию это не прибавило.

Так, ещё один флажок можно мне в чучело мира воткнуть. Я — в Японии. Правда, не в роли туриста или судового врача, как мне дома мечталось.

Из Такахамы до Мацуямы нас провезли на поезде. Оказали, так сказать, уважение. Могли бы мы и пешком до лагеря военнопленных добраться. Там расстояние-то — меньше десяти километров. Нет, на поезде прокатили.

Я, хоть и уставшим был, головой туда-сюда вертел — Япония всё же. Порт Такахама меня не впечатлил — всё там весьма провинциально. У подножия холма сараи какие-то в ряд выстроились, всё как-то бедновато и грязновато. На набережной народ собрался, на нас как на диковинных животных любуются. Словно не видели они раньше пленных…

Железнодорожная колея здесь уже чем в России. Тут меня опять знакомец мой новый, поручик, своими знаниями и эрудицией удивил. Увидел, что я железной дорогой интересуюсь и выдал пояснение.

— Капская колея…

Как обычно коротко им было сказано. Умному, мол, достаточно. Я к таким не относился.

— Поясни.

Я на его стиль разговора перешёл, одним словом вопрос задал. Ну, с кем поведёшься — от того и наберёшься.

— Одна тысяча шестьдесят семь миллиметров.

Так… Мне что-то понятнее не стало.

— Ну, и?

Тут по краткости я поручика даже превзошёл.

— Англичане строили. Стандарт для их колоний.

Интересно… Япония, вроде, и не английская колония…

— Почему так? — продолжил я мучить поручика вопросами.

— Для экономии.

Понятно… Для экономии…

Паровоз мне показался тоже меньше наших, русских. Здесь, опять же, скорее всего рулила экономия.

— Модель 230…

Получил я очередное исчерпывающее пояснение от поручика.

Он, что, и про японские паровозы всё знает? Просто какая-то ходячая энциклопедия Брокгауза и Ефрона…

— Тоже, английский?

Уточнил я на всякий случай. Ну, если англичане им железную дорогу построили, то могли и паровозы продать.

— Местное производство.

Не угадал я. Вот, наверное, почему круглые окошечки в кабине паровоза. Ну, как иллюминаторы на корабле. Делали такие окошечки японцы на своих кораблях, а когда паровозы начали производить, стереотип и сработал. Но, это, опять же, только моё предположение. Сам я мыслями до такого дошёл.

— Мы им первый паровоз показали, — разговорился поручик. — Правда, только модель. На фрегате «Паллада» вместе с другими диковинками привезли. Удивить хотела цивилизованная империя свою феодальную соседку…

Я чуть рот от удивления не открыл. Смотрите, оказывается умеет поручик и как все нормальные люди говорить.

— Модель паровоза по рельсам сама ездила, пар пускала… — между тем продолжал поручик. — Работала она на спирту…

Нас подвели к вагонам. Они были тоже поменьше уже мне привычных.

— Когда «Паллада» покинула Японию, их самоучка Танака Хисасигэ без всяких чертежей сделал точную копию русского паровозика. Она, к слову, вполне нормально работала…

Про японского талантливого мастера я услышал уже в вагоне.

Глава 29

Глава 29 Полковник Коно

— 畜生・ちくしょう (1)

Сколько же их ещё будет!

Везут и везут…

Конца и края партиям нет…

Вся Япония скоро в один лагерь для военнопленных превратится…

Нагои, Хиросима, Фукуджама, Осака, Химеджи, Маругама, Сидзоокаэ, Дайри, Фукуока…

Десятки лагерей…

Комендант лагеря Мацуяма полковник Коно сегодня будто встал с левой ноги, всё его раздражало.

Да, наши нынешние одержанные победы демонстрируют превосходство жёлтой расы над белой…

Всё так, так, но…

Причиной недовольства полковника Коно являлись опубликованные им две недели назад записи, в которых говорилось о положении военнопленных в лагере Мацуяма. Вернее, не сами записи, а реакция на них военного министерства. Видите ли, все материалы, что касаются русских военнопленных, должны теперь сначала проверяться военным министерством, дабы убедиться, что они не содержат ничего, что могло бы повредить дипломатическим отношениям с Россией в послевоенный период.

— 糞 (2)

Устроили из лагеря какой-то выставочный центр!

Готовы почти на руках носить этих пленных!

Глаза полковника Коно метали молнии.

Как это нелепо, видеть во время войны на страницах японских газет словосочетания «почетный пленный», «почетная сдача в плен»!!!

Какая здесь честь? Какой почёт?

Это случай, когда вся наша воинская ответственность сходит на нет!!!

Это, конечно, не преступление — сдаться, когда сломан твой меч и все силы воина исчерпаны, но — почетом здесь и не пахнет…

Превращение в пленника — это огромное унижение, особенно по сравнению с чужой смелостью…

Погибнуть на войне — вот большая честь…

Полковник Коно закурил. Настроение его от этого не улучшилось.

Сегодня же, да, да, сегодня же он устроит конфискацию всех кортиков, кинжалов и сабель у пленных русских офицеров. Это Ноги позволил русским офицерам продолжать носить холодное оружие согласно статьям о капитуляции. Здесь не Порт-Артур, а он не Ноги…

В течение получаса было готово соответствующее постановление по лагерю военнопленных Мацуяма, приписанному к 11 армейской дивизии.

«Почётные пленные»…

Нет у них чести…

Прав об был, когда вчера наказал этого пьяного русского офицера, нанёс ему удары саблей по голове, ногам и бедрам…

Не один он так про этих русских думает, так мыслит большинство японских офицеров.

В этот момент мысли полковника Коно с русских пленных переметнулись на местное население. Слишком легкомысленно они относятся к пленным, ослепила многих жажда выгоды, слишком сильно они стали почитать Бога Плена. Ремесленники просто наводнили округу, шьют обувь европейского образца, предлагают на каждом углу пленным русским офицерам искусно обработанные черепашьи панцири, изделия из слоновой кости, лаковые миниатюры… Устраивают для русских и экскурсии по местным достопримечательностям, для них же широко распахнули свои двери все злачные места…

А местный муниципалитет!!! Под нажимом торговцев и предпринимателей даёт всё новые и новые разрешения для приема партий военнопленных! Направо и налево раздаются положительные решения об аренде домов для проживания русских офицеров с их подчиненными!

Ещё и на питание они постоянно жалуются!!! Нормы пайка японского солдата им не хватает!!! Порции им малы!!! Шестьдесят сен на питание в день русского офицера и тридцать — солдата, когда японский солдат питается в день на шестнадцать сен!!!

Завтрак! Обед! Чаепитие! Ужин! Рыба мелкая и с костями!!!

До чего дошли!!! Выдаем разрешения всем желающим на наем личного повара!!!

Полковник Коно скрипнул зубами.

В России на питание пленного японского солдата тратят всего четырнадцать копеек в день…

Дают только жидкую кашу, хлеб и чай…

Нет, он наведёт в лагере порядок…

1 — что-то типа нашего — «черт побери»

2 — что-то типа нашего — «черт»

Глава 30

Глава 30 Нити жизни

Нити жизни в полотне мира у всех разные.

У кого-то — коротенькая-коротенькая. Несколько раз трепыхнётся сердечко малютки, втянут и вытолкнут из себя воздух его лёгкие. И — всё. Но, даже и тут следочек от него останется. В виде циферки в статистике младенческой смертности.

У кого-то нить жизни длинная. Тянется и тянется. Десять, двадцать, тридцать, сто лет… У некоторых и ещё больше. Конца у нити не видно.

У большинства она прямо идёт, никуда не сворачивает. Тихо-мирно этапы жизни на ней откладываются.

У других — такие зигзаги выделывает…

Так натягивается, что должна уже лопнуть, а гляди ты — дальше потянулась.

Пересекаются ещё нити жизней разных людей, вместе свиваются, в узелки связываются. Некоторые из них крепкие, а какие — быстро распускаются.

Одни нити рвут другие. Такое тоже бывает.

Нить жизни Ивана Жукова сначала прямо шла. Родился, в детский сад ходил, пришло время — двери школы перед ним распахнулись. Октябрёнок, пионер, комсомолец. Абитуриент, первокурсник. Второй курс медицинского института, третий.

Тут бы с Мишкой ему на лекцию к Соломону Соломоновичу и опоздать…

Не проник бы тогда мутировавший вирус в его молодой организм.

В результате этого нить жизни Ивана Жукова с полотна нашего мира в чужое затянуло. Нет к настоящему моменту научного объяснения, как так могло случиться. Однако, сейчас эти два полотна миров нитью жизни Ваньки продолжают быть сцеплены. Ниточка из одного в другой перескочила, соединила их. Временами она струной натягивается, звенит от напряжения, но каким-то чудом не лопается. Когда — свободно провисает.

Вплелась нитка Ивана в новое полотно, но здесь уже не пряменько потянулась, а туда-сюда её неведомая сила так и дёргает, причудливый узор плетет с участием нити жизни бывшего третьекурсника. Узлов на неё — на семерых будет достаточно…

Не встреть он внучка Мадам, как бы тут его жизнь сложилась?

Однако — встретил. Через это в пермские леса попал, в избушке кости искателя сокровищ бьярмов обнаружил. Похоронил их как положено.

Добрые дела вознаграждаются. Не всегда, правда. Как говорится — не делай добра, не получишь и зла. Тут Иван Жуков за свои дела праведные золотые фигурки зверей получил. Вроде и не плохо, но в придачу к ним — незваных гостей за его головой…

Хорошо, что нить жизни Ваньки в психиатрическом отделении Вятской губернской земской больницы с нитью одного пациента — Агапита переплелась. Он и спас его от гибели, не дал ниточке оборваться.

Федор… Не сел бы в его сани Иван Жуков, не превратилась нить его жизни в стальную проволочку. Попробуй такую порви — руки до кости поранишь. Вроде и не толста, а крепкая.

Переплетение нитей Ваньки и земского фельдшера Павла Павловича своим результатом имело качественную трансформацию жизни попаданца. Только плын делает кулачного бойца настоящим бузником. Познав плын, Иван свою нить жизни сделал, что уж тут таиться, алмазной.

Благодаря Илье Ильичу, авторитетному московскому антиквару, золотые зверьки были Иваном Воробьевым, под таким именем и фамилией бывшего третьекурсника в новом мире знали, не проданы. Это на Дальнем Востоке жизнь ему и спасло…

Там же несостоявшийся ротный фельдшер оборвал одну не простую ниточку жизни. Убил в честном бою японского офицера со знаками различия второго лейтенанта. Ямада Отодзо не выстоял против искусства российского бузника.

Нить жизни Ямада Отодзо уже тогда золотом отсвечивала. Чуть-чуть, и не встретился бы он во рву перед редутом с Иваном Жуковым. В штабе 3 кавалерийского полка ещё вчера бумагу получили о его производстве в лейтенанты и переводе на должность инструктора Военного колледжа сухопутных войск.

Оборвалась нить жизни Ямадо Отодзо.

Не стал он в сентябре 1912 года капитаном.

Не окончил в ноябре 1912 года элитную Высшую военную академию Императорской армии, подготовившую многих военных деятелей Японии.

Не получил в июне 1918 года звание майора.

В 1925 году не стал полковником и не был назначен командиром 26-го кавалерийского полка.

В 1926 году не пришлось ему возглавить штаб армии японских войск в Корее.

С июля 1927 по 1930 год не служил он в управлении связи 3-го бюро Генерального штаба Императорских вооружённых сил.

В августе 1930 года он не был произведён в звание генерал-майора и не назначен начальником кавалерийской школы.

В августе 1931 года не был возвращён в войска и до 1933 года не командовал 4-й кавалерийской бригадой.

С августа 1933 года не являлся начальником 3-го бюро Генерального штаба Императорских вооружённых сил.

В августе 1934 году не получил звание генерал-лейтенанта и до 1937 года не занимал ряда административных должностей, в том числе не возглавлял Японскую императорскую военную академию.

В марте 1937 года, с началом второй Японо-китайской войны, Отодзо Ямада не принял командование 12-й пехотной дивизией, базировавшейся в Маньчжурии.

В январе 1938 года он не был назначен командующим 3-ей армии, в декабре — командующим Центральной экспедиционной армии в Китае.

Ну, и в 1944 году не возглавил он Квантунскую армию…

Вон сколько всего из-за Ивана Жукова не случилось, а должно было.

В полотне нового мира попаданца сначала образовалась малюсенькая дырочка, как от булавочного укола, но с течением времени она становилась всё больше…

Глава 31

Глава 31 Вот и прибыли

Лагерь военнопленных…

Вот он. Добрались наконец.

Так, а где заборы из колючей проволоки, вышки с охраной и прочее?

Что-то ничего подобного я тут не наблюдаю. Ряды бараков и всё.

Ворота имеются. Перед ними — базарчик.

Продавцы — лица японской национальности. Кто с рук торгует, кто с земли, а некоторые уже какие-то балаганчики нагородили…

А, нет, вот и парочка наших военнопленных. Тоже что-то продают… Интересно-интересно…

На прилавочках и просто на каких-то дерюжках — сувениры разные местные, раковины, мелочь всякая…

Так, а это что там в бутылках? Явно, что-то алкогольное…

Рассмотреть подробно базарчик у меня не получилось. Только чуть шаг замедлил — опять солдат-охранник на меня кричать начал. Не любит он русских… Ну, есть, наверное, у него на это причины… Я, вот, к примеру, японцев не люблю. Зачем придумали они с нами воевать? Что им спокойно не жилось?

Сразу после ворот в лагерь — медицинское учреждение. Как я его определил? Очень просто — тут флаг с красным крестом вывесить не забыли. Персонал в белых халатах чуть не до земли и высоких шапочках — японцы, хотя и попадаются вполне европейские лица. Надо это на заметочку взять…

Сразу нас в бараки не повели — объявили медосмотр.

Правильно, вдруг кто-то из нашего брата болен чем-то инфекционным. Заболеет потом пол лагеря, зараза на город переметнётся.

Да… Вот тебе и медицинское обследование… Сплошной формализм…

Даже не раздели. Хотя бы до пояса.

— Жалобы на состояние здоровья имеются?

На хорошем русском языке был задан мне вопрос. Ну, ещё бы — россиянин его мне и задал. Подрабатывает, он тут, наверное. Надо бы и мне куда-то пристроиться… По специальности, желательно.

— Нет, — честно отвечаю.

У меня, и правда, со здоровьем всё нормально. Спасибо зверькам — контролируют состояние моего организма. Чуть что — волна целебного тепла в нужное место от них направляется.

Похудел я только от местного питания. Ничего, кости целы — мясо нарастет…

— Следующий!

Что, со мной — уже всё? А, послушать? А, витаминчиков каких выдать?

Да, на словах — всё красиво. Оказали де пленным медицинскую помощь, провели полную диспансеризацию…

По бумагам-то, наверное, всё как положено и в полном объеме будет.

Вот тебе и война джентльменов! Кормят — плохо, медицинское обслуживание — из рук вон…

Вышел из барака, где медосмотр сейчас нам проводили.

На сколько эта профанация затянется? Пригнали-то нас много…

Закурить бы, да нечего.

Осмотрелся по сторонам. Так, а это что?

Недалеко от входа в медицинский барак стоял раскладной столик. На нём какие-то печатные издания. Решил посмотреть, делать-то всё равно пока нечего. Похоже, пока всех якобы осмотрят, в бараки нас не поведут.

Так, так, так… А, журнальчики-то на русском! Они, что, тут для нас целый журнал издают?

«Япония и Россия». Ну, что — весьма оригинальное название…

Посмотрим, посмотрим…

Голодаю я сейчас. Не только от недостатка еды.

Не только у меня урчит в животе, но вот уже несколько недель у меня голод информационный. Что на театре военных действий? Бьем мы японцев? Нас в хвост и гриву колошматят? Что в России-матушке? Что в мире? Ничегошеньки не знаю. Одни домыслы и догадки…

Ещё у меня эмоциональный голод. Нет никаких положительных эмоций. Откуда им у пленного взяться? Эмоциональный голод часто заедают, но с этим у меня ещё большая проблема.

Голод из-за скуки. Скука — вещь весьма опасная. Это — целое страдание. Пытаюсь я скуку развеять, по сторонам головой верчу, но нас всё больше по каким-то унылым местам вели, от этого моя скука плохо уменьшается.

Я начал перелистывать страницы журнала. Так, события в мире… Что-то про Японию… А, вот и про войну — «1 апреля, с утра, японская армия перешла в наступление на Хейшиму и по дороге Синьминьпу-Дашихэцзы… Около 5 часов дня заняты Падьяцзы и завязана перестрелка с российской конницей, занимавшей перевал… занято селение Нансан-чэнцзы…»

Что-то не утолил я информационный голод. Хрен знает, где эта Хейшима находится, куда дорога Синьминьпу-Дашихэцзы ведет… Про селение Нансан-чэнцзы я уже и не говорю…

Глава 32

Глава 32 Всё чудесатее и чудесатее…

Я положил просмотренный журнал обратно на столик. Не так их тут и много, пусть и другие полистают…

— Признан совершенно здоровым.

Застегивая на ходу шинель, ко мне подошёл молчун-поручик.

— Аналогично.

Мой ответ уложился в одно-единственное слово. Перенял я у поручика склонность к краткости речи. Кстати, это довольно трудно — о чем-то коротко сказать, мысль свою изложить. На это особое умение требуется. Много говорить, из сотен слов огород городить — почти все могут, а чтобы кратко… Не зря ещё давным-давно сказано, что краткость — это сестра таланта.

Осмотр остальных пленных длительного времени не занял и скоро нас уже распределять по баракам начали. Вернее, к баракам повели нижних чинов. Нас, офицеров, меня в том числе, будут отдельно в лагере селить.

В размещении по баракам рядовых и унтеров тоже были свои нюансы. Оказывается, моряков тут помещали с моряками, а пехотинцев и кавалеристов — от них отдельно.

Почему так? Позднее, уже находясь здесь мне стало известно, что эти две категории российских военных вместе, в одном бараке плохо уживаются. На пустом месте дело зачастую до драк доходит. Почему? Рационального объяснения этому явлению социальной реальности не было. Не жилось им мирно и всё…

Ещё один фактор влиял на распределение пленных. Это их национальность. Для простых японцев, а в местной армии и среди гражданского населения далеко не все имели широкий кругозор, чуть ли не откровением явилось, что русские — не все русские. Япония-то по этно-расовому составу однородна, в ней японцы живут. Ну, чуть-чуть ещё китайцев и корейцев имеется. Но, они не японцы, никто их японцами и не считает. Среди русских же пленных ещё и татары какие-то нашлись, и башкиры, и караимы… В общем — всех и перечислить трудно. Одни — христиане, другие — мусульмане, третьи — иудеи… Причем, получалось так, что все они — русские почётные военнопленные. Опять же, повседневный опыт содержания военнопленных из России японцам показал, что всех этих русских-нерусских лучше распределить по отдельным баракам. Зачем решать возникающие проблемы, если их можно предупредить.

Рядовых и унтеров отделили от офицеров и к большим баракам повели, нам же — офицерам, велено было двигаться дальше. Туда, где маленькие домики, опять же в ряд выстроились. Оказывается, действительно каждый офицер тут в плену должен проживать отдельно. У меня от такой новости глаза на лоб полезли. Ничего себе, во как… Просто чудеса какие-то…

Хотя, об этом нам уже говорили, но я подумал — шутка просто это. Не бывает такого. Оказалось — совсем не шутка.

У этих самых домиков, мимо которых мы сейчас двигались, совершенно русские на вид солдатики в летних кухнях какую-то еду готовили, стиркой занимались, что-то другое по хозяйству делали.

— Кто это? — я кивнул молчуну-поручику на занятых решением бытовых проблем людей в российской солдатской военной форме.

Он всё знает, хоть и говорит мало.

— Денщики…

Вот те раз… Офицеры тут ещё и с денщиками плен свой отбывают!

Причем, отвечал мне прапорщик без нотки удивления в голосе. Вроде оно, так и должно быть. Это я сейчас, возможно, не совсем уместный вопрос задал, но я же в офицерских кругах тут раньше не вращался.

Поручик, тоже мой вопрос нормальным посчитал, знал он о моей мнимой потери памяти после контузии. Спрашивает человек, ну и ладно — знать будет. Спросить-то не стыдно. Стыдно не знать.

Тут у четвертого по счёту домика я знакомого увидел. Надо же! Это гора с горой не сходится, а человек с человеком — может. Даже на чужбине, в далекой Японии.

Агафон Агафонович, коллекционер редких книг и преподаватель из нашей школы ротных фельдшеров сидел в плетеном кресле и покуривал. Колечки из дыма в японское небо пускал. Кстати, на его коленях уютно так книга примостилась, даже на вид возраста не в одно столетие.

Я-то дорогой на Дальний Восток заболел и был помещен в госпиталь, а он со всеми нашими дальше поехал. Видно, тоже где-то в плен попал, вот и свела нас судьба в Мацуяме.

— Добрый день, Агафон Агафонович. — я вежливо кивнул своему бывшему преподавателю.

Тот аккуратно закрыл раритетный томик, встал, положил книгу на кресло.

— Иван? О, растёшь в званиях…

Агафон Агафонович с уважение посмотрел на мои погоны.

— Ну, так получилось…

Не стал я вдаваться в пояснения. Позже это сделаю, сейчас лишних ушей много.

— Буду рад видеть Вас у себя вечером, — как о чем-то совершенно обыкновенном, словно не в плену мы сейчас находились, было сказано мне Агафоном Агафоновичем.

Я уже даже почти перестал удивляться. После денщиков у пленных офицеров меня трудно было чем-то из колеи выбить.

— У одного из коллег супруга в гости приехала, вот и посидим, выпьем чаю. Он тут довольно хорош…

Мля… Тут ещё и к офицерам жены из России в гости ездят…

Вот к такому я был уже совсем не готов.

До предназначенного мне домика дошагал как пыльным мешком ударенный. Не велик он был, но — на одного меня…

Внутри такое же кресло, как у Агафона Агафоновича стояло. Сел я в него и ноги вытянул.

— Ваня, всё нормально будет. Осмотрись, что тут и как… — от всего увиденного, я уже сам с собой разговаривать начал. Плохо это, конечно, но — уж как есть…

Глава 33

Глава 33 Чистота — залог здоровья

Удобное какое кресло…

Стоп. Кресло.

Дома в «Клубе кинопутешествий» как-то сюжет про историю Японии показывали. Там что-то никаких кресел не было. Люди, если я ничего не путаю, на полу сидели… Откуда же оно тут у меня появилось? Специально для русского военнопленного его сплели? Надо у Агафона Агафоновича спросить…

Тут я чуть вслух не выматерился. О какой-то ерунде, о кресле думаю. Ну, стоит и стоит, есть-пить не просит. Что я к этому креслу привязался…

Тут голову ломать надо о том, как я дальше жить здесь буду, а я о кресле…

Так. Сегодня вечером меня в гости пригласили. Помыться бы с дороги не мешало. Вон я какой грязнущий. Как дед говорит — заослился. Ну, в смысле — как от осла от меня пахнет.

Ну, и если верить санитарному просвещению, чистота — залог здоровья.

Дорогой нас, понятное дело, в баню не водили. Так и до вшей дожиться можно. Или до чесотки какой. Сейчас перво-наперво надо сходить разведать, где тут моются. Тем более, сейчас у меня есть во что переодеться.

После местного медосмотра мне, как и всем, сверточек выдали. Я его развернул, а там — общевойсковая японская солдатская форма. Насмотрелся я на неё на конвоирах, а вот теперь и самому придётся в такой ходить. Моя-то одёжка, доброй сестрой милосердия выданная, сейчас в весьма плачевном состоянии. Правильно, сколько я её носил не снимая. Да и была она уже не новая. Впрочем, выбрасывать её тоже пока не буду. Постираю, зашью. Она больше грязная, чем рваная. Пригодится мне она ещё.

Вышел я из своего домика. Осмотрелся. Примету бы какую найти, а то потом как я его разыщу. Они вон, домики — все одинаковые. Хоть бы номера на них японцы написали…

Что-то сразу ничего не находилось. Не было такого прямо глазу приметного.

Не беда. Веревочку-то, которой японская форма была связана, я не выбросил. Вот и повязал я её на дверную ручку своего нового жилища. По ней свой домик и искать буду.

Язык, он до Киева доведёт. Спросил первого встреченного мною такого же, как и я военнопленного о том, где тут помыться можно.

— Прямо, прямо, а потом через три домика налево…

Рукой он мне, куда идти надо показал.

Оказывается, я совсем в другую сторону шёл.

Так, вот где они тут моются…

Под навесом я увидел две большие деревянные бочки. Высота у них была не велика, мне примерно по грудь будет. Это если учесть, что они не прямо на земле стояли, а на некотором постаменте что ли. Вблизи это оказался никакой не постамент, а дровяная печь. Тут же лавочки ещё какие-то стояли, а на них тазики с водой.

Из бочек несколько голов торчали.

Ну, и как тут и что?

А, нечего заморачиваться, буду делать, как другие…

Другие из тазиков ополаскивались, а уже потом в бочки лезли. Правильно, грязь свою с тела сначала убрать нужно, а потом и в общую бочку забираться. Хотя и это мне показалось не правильным — сразу в одной воде нескольким людям мыться. Интересно, меняют ли они тут воду-то? Или всё одной моются?

Оказалось — меняют. Как раз из одной бочки все вылезли и из её стали воду вычерпывать. Вот, повезло мне — в чистенькой водичкой помоюсь. Пока из тазиков споласкиваюсь, она немного и нагреется.

Я разделся и подошёл к лавочке с тазиками. А, холодно! Так и простыть не долго!

Мыла не оказалось. Мочалки — тоже.

Я пять тазиков извёл, пока хоть более-менее с меня чистая вода стекать начала. Да и воды-то в каждом тазу было с гулькин нос. На глаз — не больше десяти литров, а то и меньше.

Из-за такого расхода воды солдатик, что печку под бочками топил, на меня коситься начал, но ничего не сказал. Не посмел, видел мои погоны подпоручика.

Споласкивался я не долго, но будем надеяться, что вода в бочке с чистой водой чуть-чуть уже согрелась. Я срам рукой прикрывая к ней и направился.

— Вам не сюда…

Солдатик-истопник попытался меня остановить.

Как не сюда! Очень даже сюда! Я уже замерз как не знаю кто, пока из тазиков споласкивался. На дворе-то не май месяц…

— Эта бочка для нижних чинов. Для офицеров — вот…

И на вторую бочку, из которой головы торчат, мне показывает.

Ага, сейчас я в чужую грязь полезу… Не, я хочу в чистенькую водичку…

Не стал я солдатика слушать, прошлёпал босыми ногами туда куда шёл.

Температура воды там не порадовала, но хоть чистая…

Внутри бочки, по всему её периметру приступочек в виде скамейки имелся, я на него и сел. Воды там по нижний край рёбер было. Экономят что ли?

Как уже позднее мне известно стало — не экономили. Сколько положено в бочку было налито — вода, по местным правилам область сердца не должна закрывать. Ну, а то, что только под навесиком бочки стояли — это для чистого воздуха. Ну, всё не как у людей!

Да, и насчёт разных бочек для нижних чинов и офицеров, Агафон Агафонович мне уже вечером за чаем пояснил, что в солдатской бочке воду после сорока нижних чинов меняют, а в офицерской — после шести — восьми в ней посидевших. Ну, и вода там чуть тёпленькая должна быть — градусов по Цельсию тридцать пять — максимум чуть больше сорока.

В общем — не мытьё нормальное, а какая-то трихомудия.

Посидел я немного в этой бочке, оделся и в свой домик пошёл. Не, в селе у Федора мы лучше мылись, веничком парились, а тут — одно название, что помылся…

Лучше я к Агафону Агафоновичу быстрее пойду, пораспрашиваю что здесь и как.

Глава 34

Глава 34 Про кресла и прочее

Полным географическим кретинизмом я не страдал, поэтому домик Агафона Агафоновича нашёл. Ну, не с первого раза, но добрался до него без опоздания.

Отправная точка, от которой я на поиски направился, на местности была хорошо заметна — лечебное заведение, в котором нам, вновь прибывшим, медицинский осмотр проводили.

В гости я не первым явился. Более быстрым оказался наш преподаватель по десмургии. Тот, который обучал в школе ротных фельдшеров наложению повязок — от классической шапки Гиппократа до в последние годы появившихся. Десмургия, она тоже на месте не стоит, всё время развивается.

Вместе с ним и супруга присутствовала, которая, как меня уже уведомил Агафон Агафонович, на побывку к своему мужу приехала. Она сейчас кресло занимала, в котором ранее хозяин избушки сидел. Галантные мужчины женщине сидячее место уступили.

— Добрый вечер.

Я поздоровался сразу со всеми находящимися перед домиком Агафона Агафоновича. Мне ответили почти одновременно один женский и два мужских голоса.

Видок был у меня ещё тот — слегка помятая общевойсковая японская форма, а на ней — Знак отличия Военного ордена Святого Георгия четвертой степени. Погоны я нацеплять не стал, это уже ни в какие ворота не лезло.

— Вот, Агафон Агафонович, гости уже все в сборе, а заказ Ваш что-то запаздывает. — преподаватель десмургии картинно развёл руки.

— Да, что-то запаздывают… — Агафон Агафонович поправил свои очки.

Оказалось, разговор о креслах шел. Весь день сегодня меня эти кресла преследуют, мысли и беседы только вокруг их и вертятся.

Выяснилось, что Агафон Агафонович для собственного потребления у Селивана-казака пару недель назад себе плетеное кресло купил. Очень удобным оно оказалось. Сегодня же, когда у него наметились гости, ещё заказ сделал. Причем с доставкой. Гости уже были в наличии, а Селиван что-то запаздывал.

Главная беда в лагере военнопленных — занять себя нечем. К работам пленных не привлекают, с утра до вечера — пустота жизни, отсутствие каких-либо занятий и праздность, праздность, праздность…

Каждый как мог, тем себя и пытался занимать. Селиван-казак вот кресла плёл. Обеспеченные пленные их и покупали.

Дома, в России, попавших в плен военнослужащих никто предателями не считал. Из государственной казны ежемесячно всем находящимся в плену денежки поступали. Солдатам — пол иены, унтер-офицерам — от одной до полутора иен, тут выплата зависела от количества лычек на погоне. Офицерам выдавали ещё больше. Кроме того, защитники Порт-Артура ещё и получали пожертвования из России. Они же герои, вот им деньги и слали. Иногда даже рядовой имел за раз по пятнадцать иен. Ну, а за одну иену тут можно было купить сразу десять килограмм риса.

Прочим пленным, не защитникам Порт-Артура, пожертвования перепадали редко. Да, и во всем другом порт-артурцы были не обижены. Каждый день обороны, даже тем, кто не находился на передовой, им засчитывали за двенадцать дней, а месяц — за целый год. Всё это влияло на выплаты, выслугу, звания…

— Слышали, Агафон Агафонович, японцы готовят «Правила выполнения работ пленными». Разрешат нам наконец-то официально работать, а не как сейчас Селивану — плети да оглядывайся… — продолжил разговор преподаватель десмургии.

— Да, да. Только, вот оплата…

— Согласен. Семь сэн в день — офицеру, солдату — четыре сэны в день… — усмехнулся знаток перевязочного дела. — В то же время, зарплата мужчины- японца на текстильном предприятии в Мацуяма составляет в день от двенадцати до семидесяти сэн, а женщины — от пяти до тридцати двух сэн…

— Можно и согласиться, — вклинился я в разговор своих бывших преподавателей. — Тем более, если выплаты из государственной казны сохранятся и кормить японцы не перестанут. За жильё в лагере тоже не надо платить.

— Семь сен… — завертел головой в знак отрицания преподаватель десмургии.

— Четыре. — вздохнул я.

— Позвольте, Агафон Агафонович сказал, что Вы уже подпоручик.

— Да, вот так тут дело получилось…

Тут я и рассказал присутствующим о своем мнимом офицерстве.

— Да уж… — протянул преподаватель десмургии.

— Ничего страшного, Иван. Скажете дома, что это японцы сами напутали. Только сейчас в лагере больше офицерские погоны не носите, что офицер — никому не говорите. Всё лучше в своем домике жить, а не в бараке. Да, и свобода передвижения по Японии к тому же…

Тут я узнал, что вообще в сказку попал. Японцы, чтобы в глазах цивилизованного мира красиво выглядеть, вон ещё что придумали…

Офицер, если он даст клятву, что не сбежит и ничего плохого совершать не будет, мог в Мацуяма посещать детские сады, спортивные соревнования в школах, состязания по гребле и плаванию, посещать театры, исторические места и даже выезжать за пределы Кюсю в Токио.

— Однако, ходят разговоры, что скоро всё это закончится. Можно будет исключительно офицерам свободно выходить из лагеря и находиться от него в радиусе четырёх километров… — поделился ещё одной новостью с нами преподаватель десмургии.

— Так, так, так… — наморщил лоб Агафон Агафонович. — До серных источников Дого сколько здесь?

— Вы, Агафон Агафонович, такой любитель купания? — сделал удивленное лицо преподаватель десмургии. — Или местное пиво сильно по душе пришлось?

— Да нет… — отмахнулся собиратель древних книг. — Некоторое научное исследование у меня задумано…

Тут разговор наш был прерван. Появился припозднившийся Селиван. А, кто это ещё мог быть, если сразу три кресла тащил и вида был самого казацкого?

Глава 35

Глава 35 В гостях у Агафона Агафоновича

Агафон Агафонович свой заказ получил, денежки Селивану-казаку отсчитал. Тот поклонился и отбыл. Мы наконец-то уже все расселись…

Ноги мои Агафону Агафоновичу три разаблагодарность выразили — набегался я за день сегодня, давно уж хотелось мне присесть. Кстати, не только присесть — поесть бы тоже не мешало.

Что дома, что здесь, в гостях всегда хорошо кормили. Сами в простой день может такое себе и не позволяли, а как гости — всё на стол.

Агафон Агафонович что-то эту правильную традицию нарушал — соловьев баснями кормил. Говорили мы о том и о сём много, а на столе только были какие-то прянички.

Пряничками эти съедобные штучки, скорее всего, не правильно было назвать. Ближе они были к лепешечкам.

Лепешечки эти преподаватель десмургии называл моти. Так он их супруге своей представил. Ещё и после этого целую лекцию прочитал. Есть у преподавателей такая особенность. На рабочем месте, дома, ну, или как сейчас — в гостях, всё просвещают они окружающих. Что делать — профессиональная деформация.

Я тоже ушки навострил — приобщаться надо к японской культуре. Бог знает, сколько тут находиться придётся, вот и надо знать местные обычаи. Лишним это не будет.

Из рассказа специалиста по перевязкам мне стало известно, что эти самые моти делают из круглозёрного матового риса сорта мотигомэ. Я как-то раньше не задумывался, какой рис бывает. Рис и рис, что тут мудрить. Сейчас — знать буду.

Делают моти вручную. Процесс приготовления их носит название мотицуки. Вернее, не процесс, это, а церемония.

Про эти всякие-разные церемонии на востоке я ещё дома слышал. Про ту же чайную.

Так вот, в мотицуки участвует два человека. Меньше — никак не получится. Сначала этот особый рис замачивают на ночь, а затем варят. После варки он становится плотным и липким. Далее этот варёный рис толкут деревянным молотом в традиционной ступе усу. Вот тут два человека и нужны. Один по вареному рису в ступе молотом наяривает, а второй — рис мешает и смачивает его. Делать последнее надо очень ловко — чуть ошибешься и можно руки лишиться. Ну, это образно. В реальности — хорошо так по руке тебе прилетит. Молот-то не игрушечный, по словам преподавателя десмургии — довольно тяжеленький.

Тот, кто молотом колотит, время от времени с мешающим местом своим меняется. Так по традиции мотицуки положено.

Наконец, содержимое усу превращается в тягучую тестообразную массу. Из неё и лепят моти. На стол они попадают после жарки на гриле или после варки.

Это всё хорошо, эрудиция моя выросла, но есть хотеться меньше не стало. Что-то бы более существенное в желудок сейчас поместить…

Оказалось, что ужин у нас ещё впереди. Такую информацию Агафон Агафонович до меня довёл, видя, как я на моти налегаю. Посидим и поговорим мы перед его домиком, а есть будем в другом месте. Там, где офицеры из лагеря завтракают и обедают. У меня даже после этого настроение несколько лучше стало. Люблю я повеселиться, особенно — поесть…

Преподаватель десмургии в своем рассказе супруге о местной жизни с темы питания всё не сходит и не сходит, в том же ключе продолжает. Заверяет её, что с питанием у них тут теперь всё нормально. Раньше — проблемы были. Не без этого. Это, когда пленным японские повара готовили. Не принимали российские души японскую пищу. Попробовали привычное для пленных готовить, но японские повара с премудростями русской кухни не справились и это вызвало в лагере ропот. Пришлось администрации Мацуяма пойти на компромисс — заменить своих поваров на поваров из военнопленных. В плен-то не только стрелки и артиллеристы попали, были в лагере и те, кто приготовлением пищи для российских солдат занимался. Теперь в лагере готовят наши повара. Даже хлеб пекут, а в первое время без хлебушка пленные сильно тосковали…

Преподаватель десмургии оказался и знатоком рациона пленных. Перечислил как по писанному, кого и чем тут питают. По его словам, офицеры получают в Мацуяма на завтрак хлеб, суп, жареную рыбу, ростбиф, пудинг, масло, чай, сахар, молоко. На ужин — хлеб, суп, вареную говядину, жареного цыпленка, масло, чай, молоко. Для низших чинов утром положены хлеб, масло, чай, сахар. На обед — хлеб, масло, суп с мясом и овощами, чай, сахар. На ужин — хлеб, масло, вареная говядина, чай, сахар.

Что-то он про обед офицеров ничего не сказал, но ничего — завтра я это сам узнаю.

На ужине, действительно, всё из сказанного было. Не вводил в заблуждение специалист по повязкам свою супругу. Хлебушек нам дали свежий, ещё даже горячий. Суп был рыбный, но наваристый. Говядина — вкусная.

Тут я вспомнил про свои мытарства с жестянкой из-под японских галет…

Меня аж передёрнуло.

Да уж…

Молока в этот вечер не давали, но и чая оказалось достаточно.

Ну, вот и опять, жизнь вроде налаживаться стала.

Кстати, некоторые офицеры на ужине присутствовали в кимоно. Зрелище было довольно забавным. Кимоно, а сверху накинута шинель. Ну, сейчас, в плену, это, наверное, дозволено…

Глава 36

Глава 36 В додзё

На следующее утро мне долго поспать не дали. Вернее, не дал. Молчун-поручик. В миру — Александр Владимирович.

Ни свет, ни заря по мою душу явился — пошли клятву давать.

Со сна я сначала немного затупил.

Клятву? Какую клятву?

А, что сбежать не надумаем…

Пошли…

Сходили. Подписали соответствующую бумагу.

Тут поручик опять меня удивил. Он, оказывается, читать по-японски умеет.

Когда нам соответствующие листочки выдали, я свой только и мог, что в руках повертеть, а поручик — со знанием дела читать его начал! Сколько же в его шкатулке секретов имеется⁈

— Подписываем.

Как всегда, коротко с его стороны прозвучало.

Ну, поверю ему на слово. Тем более, Александр Владимирович сам первым свой автограф в этой бумажке оставил. Ну, а затем и я не заставил его долго себя ждать.

— Пошли.

Куда пошли? Зачем пошли?

Оказывается, за пределы лагеря.

А, завтрак? От пищи телесной что-то мне отказываться сегодня утром не хотелось. Да, вчерашний ужин был хорош, но на три дня вперёд сытости он не давал.

— Хорошо.

Опять же весьма коротко Александр Владимирович выразил своё согласие.

Позавтракали. За ворота вышли.

— Куда направляемся? — задал я своему нетерпеливому спутнику вопрос.

— В место, где неотесанный камень духа превращается в алмаз.

Я чуть на ровном месте не споткнулся. Оказывается, молчун-поручик и длинно говорить умеет. Причем, непонятно и загадочно. Раньше пару слов скажет и всё ясно. Сейчас он фразу чуть не из десятка слов выдал, а я — ни бум-бум…

— Куда? — в стиле Александра Владимировича я сформулировал свой вопрос.

— В додзё.

Додзё, додзё, додзё… Знакомое слово. Слышал я его где-то, а сразу вспомнить не могу…

А, вот память девичья! Парни из нашего общежития в додзё карате занимались. Так и говорили — идём в додзё заниматься. Причем, был этот додзё какой-то подпольный…

— В спортзал? — показал я молчуну-поручику свою осведомленность.

Тут он на меня посмотрел, как на последнего идиота.

— Додзё — место, где ищут путь…

Тут случилось такое, что уже никогда больше поручика я молчуном назвать не мог. Словно где-то плотину прорвало и слова из него бурным потоком полились.

— В японских системах рукопашного боя совершенствуется не столько физическое тело человека, столько его дух. Дух — в первую очередь! Додзё — это храм духа, божественного и человеческого, который присутствует в мире…

Глаза поручика, когда он это говорил, просто огнём горели.

Во, дела…

— Когда придём, нужно будет снять обувь и поставить её на специальные полочки…

Я невольно посмотрел на свои сапоги. Ну, сниму я их…

Да, Бог с ними, сапогами. Тут главный вопрос — почему меня поручик в это самое додзё тащит? Он сам, что — фанатик каратэ? Так сам бы и шёл, меня почему с собой взял? Увидел во мне родственную душу?

Александр Владимирович между тем до никаких объяснений своих действий мне не снисходил, широко шагая продолжал мне про додзё рассказывать.

— При входе в зал обязателен поклон стоя — додзё-рэй, то есть поклон додзё…

Ага, только там нас и ждут, так нас туда и пустили…

— При выходе, додзё-рэй опять же обязателен. Причем, лицом к додзё, а спиной к выходу…

Так, он ещё и выйти планирует… Да японцы нас на части порвут, ишь, какие-то пленные припёрлись, что-то вынюхивают…

— Рэйги — этикет отношений в додзё ни в коем случае нельзя нарушать…

Александр Владимирович ещё шагу прибавил. Я уже за ним еле успевал. Так ему не терпелось в додзё попасть…

Если честно, у меня даже некоторое сомнение в его психическом здоровье появилось. Ну, никак не укладывались его действия в поведение нормального человека. Меня ни слова не спросил, тащит куда-то, что-то рассказывает. Почему так? Вместе с тем, ещё и знает куда идти, у идущих нам навстречу японцев дорогу к додзё не спрашивает. Был он уже тут? Уверен, что нас туда пустят?

Одни вопросы и никаких ответов…

— Сейчас по дороге нам ещё кэйкоги купить нужно…

Ха, купить! У меня и денег-то нет. Ну, и что такое кэйкоги я не знаю…

— Кэйкоги?

Я вопросительно посмотрел на поручика.

— Одежду для занятий, — пояснил Александр Владимирович.

— Кимоно? — решил я за каким-то лешим показать ему, что не совсем в этом вопросе тёмный.

— Кимоно — общее японское название одежды. — поморщился поручик. — Кэйкоги — название одежды для занятия боевыми искусствами. Кэйко — занятия, упражнения, ги — одежда.

Было мне поручиком по иероглифам разжевано.

Мля, блеснул знаниями…

Глава 37

Глава 37 И снова новости

Поручика, уже не молчуна, а ставшего очень и очень разговорчивым, как будто мухоморами какими опоили.

Был человек — лишнего слова не скажет, спокойный как удав, а тут — раз и другим стал. Нет, спокойствие никуда не делось, но болтает и болтает без умолку.

Есть у меня по данному вопросу некоторое предположение — увлечен он по самое не могу этими японскими единоборствами. Вот и готов говорить про них без конца и края. Ну, плюс определенные личностные особенности. Люди-то не оловянные солдатики, а все — разные. Иногда даже очень. Что для одного нормально, другой может за чудачество посчитать.

— Внутри самого додзё всё не просто устроено, — продолжал между тем Александр Владимирович. — Про вход я уже упоминал. Это, где обувь оставляют. Далее будет раздевалка. Там в кэйкоги и переоденемся…

— Нет у меня денег кэйкоги купить, — успел я всё же слово вставить между фразами поручика.

— Пустое. Не беспокойтесь по этому поводу. — улыбнулся Александр Владимирович. — У меня имеются.

Это я уже и раньше заметил. В пути, ещё когда по Корее нас вели, поручик себя в тратах не ограничивал. На базарчиках, мимо которых мы проходили, то одно, то другое себе покупал.

— После раздевалки — главный зал додзё, в котором напротив входа имеется главная стена — сёмэн. Это северная часть зала, камидза. Там установлены Тории — ритуальные врата с эмблемой школы, эма, какэмоно или какэдзику…

Тут, может это и не совсем культурно, пришлось мне поручика перебить.

— Эма, какэмоно, какэдзику?

При произнесении вопроса я ещё и всем видом показал — говори мол, понятно. Про такое я в первый раз слышу.

— Эма? Это деревянные таблички с каллиграфической надписью. Какэмоно и какэдзику — каллиграфические свитки, — пояснил мне знаток японской культуры, как будто энциклопедию процитировал. — Камидза — место обитания ками, духов, духовных сущностей природы и окружающего мира.

Я кивнул в ответ на его слова — теперь понятно…

— Симодза — южная часть, место со стороны входа в додзё. Место для самых неопытных учеников, тех, кто только в начале пути.

Тут поручик улыбнулся, как будто что-то из своего прошлого вспомнил.

— Дзёсэки — это восточная или верхняя сторона. Она справа от входа, если встать лицом к камидза. Восток — это место, где восходит солнце. Здесь располагается учитель, если камидза занято почетным гостем. Если нет, то это место старших учеников школы.

Вот как… У каждого — своё место… На чужое — встать не моги… Ну, правильно — каждый сверчок, знай свой шесток.

Александр Владимирович между тем продолжал словно тетерев на токовище.

— Cимосэки — западная или нижняя сторона, она расположена слева от входа…

Тут поручик прервался. Сам себе кивнул.

Ну, хоть немного у меня голова проветрится. От этих сторон она скоро кругом даже пойдёт. Если честно, я почти ни одного названия частей додзё не запомнил.

Как оказалось, мы до магазинчика дошли, где можно было одежду для занятий единоборствами купить.

Откуда всё это поручик знает?

Спрошу, нечего вопросами мучиться.

Спросил.

Ответ получил.

Как так и надо, мне было сказано, что жил тут в детстве с родителями Александр Владимирович.

Ответ был, как раньше, короток. Не изменил себе здесь поручик. Это же не про каратэ рассказывать.

Я уточнять и конкретизировать не стал. Только головой кивнул. Если честно — удивленно.

Да… Не прост поручик, ой не прост…

Что-то тут мне всё какие-то необычные люди встречаются, не как Мишка дома.

— И, в этом додзё Вы уже свой дух тренировали? — скорее утвердительно, чем вопросительно прозвучало с моей стороны.

— Да, конечно. Учитель мне знаком.

Понятно, вот у поручика откуда такая уверенность.

— Как же Вас японцы в додзё допустили? — всё же ещё раз задал я вопрос Александру Владимировичу.

— Учитель — китаец с Окинавы. Японцев в додзё — почти и нет. Не знают тут почти ничего о тодэ…

— Каратэ? — опять решил блеснуть я своими познаниями.

— Тодэ, — поправил меня поручик.

Так, так, так… Оказывается, тут в додзё свой дух с помощью тодэ совершенствуют. У нас дома в додзё каратэ занимаются, а тут — тодэ.

— Вот. Пришли.

Александр Владимирович снова перешёл на свой обычный стиль разговора.

Глава 38

Глава 38 Показательные выступления

Пока не вошли в додзё, я всё же решил выяснить — почему именно меня Александр Владимирович с собой взял. Меня, а не кого-то другого из офицеров. Чем таким, именно я ему приглянулся.

Впрочем, мог он и один туда направиться. Тем более, что дорога поручику хорошо известна. Жил от тут с родителями, ещё в детстве в додзё тропиночку протоптал.

Сформулировал я свой вопрос, озвучил его Александру Владимировичу.

— Видел, как по утрам тренируетесь…

Да, было такое дело. В утренние часы, когда нас по Корее вели, проделывал я упражнения, что мне земский фельдшер рекомендовал. Поддерживал я свою форму превозмогая себя. Хотя, честно говоря, не просто это было голодному и холодному.

Традиционно немногословно поручик ответил. Посчитал, что этого достаточно. Пара моих уточняющих вопросов вообще остались без ответа.

Ещё так и подмывало меня спросить, чем же семья поручика в Японии занималась, но не стал. Это уже не совсем прилично.

Вошли. У входа сапоги сняли, вот только поставить их было некуда. Все полочки уже чьей-то обувью заняты. Похоже, в додзё какое-то мероприятие сегодня проводится. Ну, тогда я свои сапоги прямо у двери оставил. Не должны их в таком месте украсть.

Поручик ещё на улице меня предупредил, чтобы я в додзё помалкивал. Никаких вопросов никому, ему в том числе, не задавал, без разрешения не садился. Только он если садится будет, тогда его примеру следовать. Но, опять же, перед этим он меня в бок пихнёт. Начнёт Александр Владимирович кому кланяться, чтобы я от него не отставал.

В общем — надо мне вести себя тихо, ветошью прикинуться и не отсвечивать.

В раздевалке, небольшом закуточке, я свою полевую японскую форму снял, аккуратно сложил. Про это опять же поручиком мне было сказано — вещи не разбрасывать, додзё порядок любит. Кэйкоги мне несколько великовата оказалась, но — велика не мала…

После этого сиротками казанскими мы с поручиком у начала зала столбами встали. На татами, покрытое токо — циновками из рисовой соломы, своими босыми ногами не ступаем.

Учитель, старенький уже китаец, далеко от нас, на другом конце зала сидит. Про него мне поручик тохо-тихо шепнул. Мне-то он говорить запрещает, а сам — шепчет…

Я надо сказать, чуть не опростоволосился — на татами без разрешения почти шагнул, ногу уже занёс. Хорошо, поручик меня вовремя назад за кэйкоги дёрнул.

Даже в симодза, это слово я запомнил, мне пока нет места, никто меня ещё в ученики не взял.

В симосеки, у левой стены от входа, несколько мужчин среднего возраста сидят. По словам поручика выходит — это зрители. Там для них место отведено.

Вот опять мне повезло — тут что-то типа показательных выступлений проходит. Похоже, мы с Александром Владимировичем в самое время пришли, только-только к началу.

Мастерством мерялись двое, примерно моего возраста. Причём, не голыми руками. При этом никаких защитных приспособлений на них не было. Кэйкоги и всё.

У того и другого в руках бо — обычный шест, метра два длиной, не больше. Название шеста из рассказа поручика я запомнил. Бо — всего две буковки, в памяти много места они не заняли.

У бузников тоже шесты в почёте, так что — посмотрим…

Молодые мужчины бились в полный контакт, только в глаза своими шестами друг-другу не тыкали. Кстати — зря, очень это эффективно.

Как удары они держат! Вот бы такому научиться…

Но, это едва-ли. Такие секреты направо-налево не раздают…

Один, всё же свалился. Конечно — такой жердиной по голове получить…

Я и поручик стоим, любуемся. Я даже дыхание немного затаил. Пару мулек на заметку себе взял. Пригодится мне это в будущем.

Следующая пара была с разным вооружением. Один — с мечом, его противник — с трезубыми вилами. Как они называются, я тоже, уже благодаря поручику, знаю. Это — сай. Им землю рыхлят при посадке риса. В тодэ много разных бытовых предметов знающему человеку помогают. Надо только ими научиться владеть. Это, опять же по словам Александра Владимировича.

Парнишка, у которого меч был, быстро его лишился. Победу засчитали тому, кто с саем.

Третья пара друг друга малыми рисовыми цепами молотила. Нунчаку они называются. У нас в общежитии у одного парня нунчаку имелся. Вот бы ему посмотреть, как надо таким цепом правильно пользоваться…

Точно, присутствуем мы сегодня на каких-то показательных выступлениях…

Четвертая пара демонстрировала владение тонфа. Это палка такая, длиной в пол метра, а у неё ещё ручка есть, перпендикулярная основной части. Дома в кино я такие дубинки у американских полицейских видел. Их тоже сюда в додзё нелишне было бы пригласить.

Пятая пара выступающих… Этим ребятам совсем башни посрывало. Они друг друга серпами кама достать пытались. Плохим дело и кончилось — порезал один другого не по детски.

Тут я здешние правила и нарушил — на татами без спроса выскочил и артерию выше места, где её серп перерубил, к кости прижал. Крикнул ещё поручику, чтобы что-то для перевязки он мне дал.

Глава 39

Глава 39 Неотложная помощь при спортивной травме

Кама — серп для сбора урожая риса — один из основных окинавских кобудо. У каждого из последних бойцов их по паре было. Кама в правой и кама в левой руке. Лезвие на деревянной ручке, вроде и небольшое, в форме клюва, заточено с внутренней стороны, но сосудисто-нервному пучку на бедре одного из бойцов здорово досталось.

Конечно, не хотел никто из них своего партнера увечить, но вот так получилось…

Парень, которому камой по бедру досталось, упал. Штанина моментально кровью окрасилась, из прорехи кровь с каждым ударом сердца на татами брызгала.

В считанные секунды, пока я до травмированного добежал, лужа крови на полу не меньше метра в диаметре стала.

Что это значит? Ничего хорошего — литр крови он уже потерял.

Плюс к этому, штаны у него тоже кровью пропитаны. Не все пока они красные, но пол литра уже можно к луже на полу добавить. Когда обе штанины покраснеют — прибавляй литр.

Бедренная артерия — одна из самых крупных. Пару минут из неё кровь похлещет — человека спасти практически нет шансов.

Я рядом с парнем прямо в лужу крови на колени упал, одним резким движением штаны с него стащил. Не до приличий тут мне было.

Кулаком прижал бедренную артерию к кости чуть ниже паховой складки.

Хрен там — из раны хлестало. Правда, чуть поменьше.

Сместил кулак чуть выше. Льется кровушка.

Чуть пониже кулак передвинул. Ура! Нашлась точка эффективного прижатия…

Параллельно с этим я не своим голосом поручику орал, чтобы пояс он мне от кэйкоги дал и перевязаться чем. Главное пояс, рану позже можно прикрыть повязкой.

Надо мне жгут выше раны сейчас наложить. В оптимальном варианте ещё бы под него на точку эффективного прижатия бедренной артерии подложить что-то твёрдое. Под рукой ничего такого нет, если только фигурку одного из зверьков. Есть там у меня одна такая длинненькая и продолговатая, не совсем как брусочек, но похожа. Пояс-то со зверьками на мне под кэйкоги.

Я нащупал левой рукой, правая у меня артерию к кости прижимала, нужную фигурку, вытащил её, поместил на точку прижатия, перетянул бедро парню поясом поручика. Вот такой жгут у меня получился.

Всё это не удобно делать было — нога-то в крови…

Парень находился без сознания. Кожа на лице — бледная…

Я проверил пульс на сонной артерии. Он слабенький-слабенький, но имелся.

Вытер пот с лица. Сам весь только в крови замазался.

Ну, а что дальше? Наложил я жгут, остановил кровотечение, сосуды теперь шить надо…

Вот чего я не умею, так сосудистый шов накладывать. Да и если умел бы, то чем? Тут специальные иголки и шовный материал требуются.

Из раны больше кровь не лилась.

Что теперь делать-то? Как дальше парню помогать?

Я за каким-то хреном проверил жгут. Всё ли там нормально.

Мля… Подложенная под пояс поручика золотая фигурка была горячей!!!

Она, что, и парня этого, не только меня лечить может?

Откликнулось сокровище бьярмов на мои слова⁈

Я, когда фигурку под импровизированный жгут подкладывал, про себя, а может и вслух, только и твердил, что сейчас, вот сейчас без всякого промедления, этому пареньку помочь надо, без этого — минута-две и закончится его недолгая жизнь…

Вот, наверное, золотая фигурка зверька и откликнулась.

Сгорел сарай, гори и хата… Одну фигурку я уже засветил, что уж теперь…

Я достал из кармашка своего самодельного пояса ещё одну фигурку и положил её прямо в рану. Всё равно, шить мне повреждения сейчас нечем, плюем на всякую там асептику и антисептику. Фигурки с пневмонией у меня справились и прочими проблемами, может и тут помогут? Одна только надежда на чудо и остается…

В додзё стояла тишина. Я оторвал взгляд от раны.

Рядом со мной, примерно в метре, стоял старик-китаец. Все остальные, что находились в зале, были за пределами татами. Ну, кроме поручика. Он переминался с ноги на ногу метрах в пяти.

Старик мне что-то сказал. Я, понятное дело, не понял.

— Что он говорит? — обратился я к поручику.

— Благодарит, — как обычно, коротко ответил тот.

— Рано благодарить… Артерию ушить надо…

Я снова вытер пот на лбу и ещё больше кровью вымазался. Весь я сейчас в ней. Ещё и в луже крови сижу.

Так, а ушивают тут поврежденные сосуды? Я же не дома…

— Перевязать поврежденную артерию надо, — поправился я.

Поручик что-то сказал старику-китайцу. Тот коротко ответил.

— За доктором уже послали… — целыми четырьмя словами ответил поручик.

Глава 40

Глава 40 Чудо чудное, диво дивное

Да, оказывается, что с докторами тут — большая проблема…

Через пол часа в додзё паренёк вернулся, которого за доктором посылали. Весь запыхался, потный.

Поручик мне его слова перевёл. Нет нужного доктора. В Токио уехал.

Что, в Мацуяма один доктор?

Необходимый в данном конкретном случае — один. Есть другие, но они хирургией не занимаются.

Часики тикают, а жгут на бедре из пояса от кэйкоги у меня всё ещё на ноге у травмированного…

Может ещё где-то, в другом, соседнем городке хирург имеется?

Опять же через поручика, я об этом вопрос старику-китайцу и задал.

Оказалось, что не один я такой умный. Отправлен и туда гонец, но по времени он ещё только в заданном направлении двигается.

Мля… Беда… После наложения жгута уже почти час прошёл!

Зимой жгут на час накладывается, в летнее время — на два. Тут мы сейчас в помещении, так что будем на летний норматив ориентироваться.

Вообще, как нас на общей хирургии учили, должен был я на лбу парнишки время наложения жгута написать. Ну, сейчас я сам тут нахожусь, так что мне это упущение простительно.

Ещё час, и надо будет немного жгут распустить, открыть путь крови к поврежденной конечности. Без этого большие проблемы у парня будут.

Ну, распущу я жгут. Опять же парень у меня кровонет…

Да, что я ещё неправильно сделал — под жгут тряпочку не подложил для защиты кожи. Но, тут не до тряпочки мне было. Повреждение кожи поясом от кэйкоги — сейчас самая из незначительных проблем парня.

Полтора часа…

Из соседнего городка — ни вести, ни повести…

Повязка, что я на рану наложил, кровью промокла, но не слишком сильно.

Я положил на неё сверху руку. Тёплая. Работает-трудится мой золотой зверёк!

Вот и два часа с момента травмы прошло…

Так, до некроза нижней конечности дело доводить не будем. Сейчас поясок осторожно подраспустим…

Жгут быстро накладывать надо, а вот распускать его — плавно, медленно и осторожно. На саму рану ещё поглядывать — как там с кровотечением…

Нам препод на общей хирургии рассказывал, что в армии спецы есть — за пять секунд жгут наложить могут. Я близко даже в такое время не уложился.

Снимешь жгут на время, а потом его наложить надо чуть повыше. У меня такого не получится — мне пришлось чуть не под саму паховую складку ногу перетянуть.

Да это всё ладно, лишь бы у меня сейчас новый красный фонтанчик не нарисовался.

Одному подраспустить жгут крайне неудобно — надо ведь ещё при этом артерию к кости прижимать.

— Поручик, вот здесь крепко надавите. — указываю Александру Владимировичу на своего засвеченного зверька.

Он и так на него косит, то и дело с огромным интересом посматривает. То, на фигурку, то — на меня.

Передавливает поручик артерию, а я пояс-жгут ослабил. Вроде, и нормально всё.

Так, ещё час парню мы выиграли. Затем — опять я жгут я слабже сделаю.

А, парнишечка-то у нас молодец. В себя пришёл. Правда, перед этим старик-китаец ему как-то хитро своим пальцем в несколько мест потыкал. Тут у парня ресницы и задрожали, а потом он и глаза открыл. Дедок его тут же чем-то поить из горшочка начал. Один горшок выпоил, второй, третий. Я не вмешивался — жидкость сейчас парню нужна. Побольше бы только, а не маленькими горшочками.

Зверьки мои между тем пахали по полной программе. Поручик даже зубами поскрипывал, когда одного из них к бедру прижимал. Говорил, что горячущая фигурка, еле он терпит.

Я проверил ещё раз — точно.

На пятом часу от момента травмы только и появился в додзё местный хирург. Вид у него был крайне важный и недовольный.

Ничего ни у кого не спросил, сразу рану посмотреть полез. Руки бы хоть с дороги помыл…

Разрезал повязку, брезгливо двумя пальчиками пропитанную кровью ткань в сторону откинул.

Я даже удивился, как она легко снялась. Присохнуть должна была, с трудом отодраться.

Тут удивление моё почти без перехода перешло в полное охренение. Раны на бедре не было! Только на коже полоска имелась, как будто след от ушитого разреза кожи примерно годичной давности.

Врач-японец снова что-то крайне недовольно пробурчал. Опять же своими двумя пальчиками мою фигурку, что рядом со шрамом на коже бедра притулилась, на татами скинул.

Фигурка имела весьма непрезентабельный вид. Сейчас, что она золотая, никто бы и не сказал. Почернела она вся, словно бы обуглилась. Вроде, с золотом такого быть и не должно, а на тебе…

Я своего зверька тут же прибрал, в карман сунул.

Японец-врач что-то орать начал, руками махать, ногой даже топнул и к выходу направился. Жгут мой на бедре даже и не тронул.

Я бы тоже, случись раньше со мной такое, непонятно как себя повёл. Зовут за тридевять земель на свежую рану бедра, а по приезду — там уже всё давно зажило… Кровищи ещё на пол налили… Козу, наверное, не одну зарезали…

Глава 41

Глава 41 Кохай

Сейчас в лагере военнопленных я только ночую. Ну, ещё утром завтракаю, а вечером — ужинаю. Вот и всё.

Всё остальное время, я в додзё.

Самый главный там — учитель. Сэнсэй. Тот самый старик-китаец.

Сэнсэй, это — рожденный раньше, перерожденный, старший. По словам поручика, примерно так это слово с японского на русский переводится.

Я — кохай, буквально — товарищ, стоящий позади. Моё место — в самом последнем ряду. Я меньше всех в додзё изучаю боевое искусство.

Поручик — сэмпай. Он дольше меня, да и многих тут, идёт по стопам сэнсэя.

Кохай я здесь не один. Есть и такие, что лучше Александра Владимировича боевым искусством владеют, но они — всё равно кохаи. Он дольше их в этом додзё, пусть и с перерывом в несколько лет.

Мало ли, что у них более высокий кю, от этого в додзё ничего не меняется. Поручик всё равно остается сэмпаем, а они — кохаями.

Сэмпай, молчун-поручик, учит меня сейчас этикету рейги, правилам и манерам поведения в додзё. Впрочем, этому меня он начал обучать ещё до того, как я порог додзё переступил. Словно заранее знал, что сэнсэй мне в ученичестве не откажет.

Я пока — муданся, только что пришедший ученик. Вот начну идти по Пути, пойму, что это — моё, тогда стану юданся. Твёрдо вставшим на Путь Воина.

Поручик мне объяснил, что я сейчас должен следовать трём основным принципам Пути ученика Учителя — гири, нэссин и дзитоку.

Гири — это принятие учеником высочайшей и полной ответственности за свои поступки и обещания.

Нэссин — это прилежание и ревностное стремление к обучению.

Дзитоку состоит в том, что ученик должен правильно понимать боевое искусство, не слепо подражать кому-либо, а постоянно анализировать свое собственное поведение.

Результат следования этим трем принципам будет виден по уровню сисэй, которого я достигну через какой-то промежуток времени. Какой? Это уже сам сэнсэй определит. Моё дело — по Пути идти. Со всем старанием и прилежанием.

Да, сисэй — это ежесекундная моя готовность к противодействию опасности, это единство достигнутой мною физической подготовки и психологического настроя. Второе — не менее важно.

Духовный настрой — син, это один из трёх основополагающих принципов будо — вадза (техника), ки (энергия) и син (дух).

Я сейчас в симодза кихон, то есть основную технику осваиваю. Ката и кумитэ у меня ещё далеко впереди.

Про кобудо — работу с традиционным оружием — разговора даже близко нет. Вон как внук сэнсея травмировался…

Да, парень тот, которому кама бедро располосовали, оказался внуком сэнсея, старика-китайца. Подозреваю, что из-за помощи ему, меня в додзё и взяли. Не за знакомство же с молчуном-поручиком.

Он сейчас сэнсэем ко мне приставлен, нянчится со мной, как с маленьким.

Не всё сразу и правильно у меня получается. Переучиваться-то гораздо труднее, чем по чистому листу писать…

Бузник-то, к примеру, ногой в сапоге работает, а тут у нас ноги босые… Совсем, совсем это не мелочь…

Синдо-Рю — школа не особо открытая и самая из всех жёсткая. Как бы у нас дома сказали, даже учебные бои в ней практикуются в полный контакт и без всяких защитных средств. По правилам ури куми го.

Чтобы избежать травм, используют специальные методики подготовки. Вот они меня больше всего и интересуют.

Молотят тут парни друг друга — мама не горюй, а всё с них как с гуся вода…

Через поручика я сэнсэя про эту подготовку спросил. Ну, для себя любимого. Тот несколько дней думал, но потом, вероятнее всего, благодарность за спасение внука пересилила.

Сейчас некоторое время сэнсэй со мной индивидуально работает. Другим кохаям такого счастья нет. Думается мне, что они втихушечку завидуют. Тот же поручик только головой качает. Его сэнсэй к такой подготовке и близко не подпускает. Русский поручик, этим всё сказано.

Внук сэнсэя уже немного оклемался и тоже мне внимание уделяет. Так ему дедушка велел.

Всё у меня болит, будто каждый день меня в ступе толкут. Хорошо, сэнсей чем-то меня из горшочка поит. После этого, мне как-то легче становится. Лишь бы это не наркотики какие были, а то привыкну и хана мне…

Что, уже вечер?

Как день быстро пролетел…

Неделя за неделей просто мчатся…

Месяц за месяцем проходит.

Вот уже и середина лета скоро. Одна тысяча девятьсот пятого года.

Глава 42

Глава 42 Подготовка стойкого бойца

Кроме общего большого зала, в додзё, куда меня поручик-молчун привёл, был ещё один.

Там находились разные груши и макивары, приспособления, имитирующие противника…

Даже гири имелись, странной на мой взгляд формы.

В этом зальчике старик-китаец и укреплял моё тело. Ну, как я и попросил его.

Всё это без лишних глаз делалось.

Не спас бы я его внука, едва ли на это учитель согласился. Не многие таким искусством владеют, а кто и в него посвящен — на всех углах об этом не рассказывают.

Превращение меня в бойца, стойко держащего удар, было комплексным. Сэнсэй иголки в определенные точки на моем теле втыкал. Ну, какие втыкал, какие — как бы вкручивал. Я в этом совершенно не разбираюсь. Когда совсем мне не больно было, а когда и весьма чувствительно. Однако, после этого все кости у меня ломило и суставы выворачивало. Болели мышцы, связки, внутри груди и живота как огнём горело…

Не золотые зверьки мои — не знаю, как бы и справился.

Они мне помогали. По всему телу моему потоки целебного тепла так и лились…

Кроме иголок много чего ещё было… И бил он меня, упражнения всякие-разные заставлял выполнять, ну, или как там это у них правильно называется.

Из горшочков чем-то поил. Когда и тем, что более-менее проглотить можно было, а когда и такой горечью, что во рту у меня всё просто как угольями жгло. Но, терпеть при этом, опять же мне было сказано.

С виду я не менялся, стальная чешуя на коже не появилась, но…

На ногах я крепче стоять стал, вырубить меня теперь проблематично.

Кстати, мне кажется, что сам сэнсэй был удивлен результатами своей хитрой работы. Думается мне, что не ожидал он такого. Слишком быстро я прогрессирую. Обычно, на такую подготовку годы уходят, а я на глазах меняюсь.

Аппетит у меня сейчас — землю готов есть. Ну, землю, не землю, а порошки какие-то сэнсэй мне дает. На зубах они скрипят, чем-то рыбным отдают. Ещё для меня отдельно он какой-то холодец варит. Ну, не совсем как дома, но очень похоже.

Каждый день учитель меня тестирует, это если по-научному выражаться. Отслеживает динамику моего прогресса. После этого садится истуканом, думает, какие-то отметочки в своих свитках делает. Они у него, даже на вид, старей старого. Затем, опять же в горшочки, из которых мне пить приходится, что-то добавляет. Как бы хотел он меня с утра одним поить, а оказывается — надо немного изменить рецептуру очередной горечи.

Ну, колотят ещё меня старшие ученики без всякой жалости. Причем, по очереди. Ладно бы всё руками… Бокенами, шестами они тоже не брезгуют. Причем, место, количество, силу ударов им сэнсэй определяет. Ритм, скорость моего избиения — всё по его распоряжению.

Не меньшее внимание старик-китаец уделяет и сэйри-ундо. В переводе поручика, это — заключительные упражнения. Делаются они, чтобы снять физическое и психическое напряжение, организм расслабить. Так мне Александр Владимирович сказал. Правда, что такое расслабить организм, я так и не понял.

Поручик к медицине отношения не имеет, порой так что-то объясняет, что у меня глаза на лоб лезут. Вот, говорит, что после этого упражнения, у тебя все позвонки на свои места встанут, высвободятся зажатые сосуды и нервы, все внутренние органы будут правильные сигналы получать…

От чего сигналы? Не знает. Будут получать и всё. Так сэнсэй сказал. Его слова не обсуждаются.

Сегодня сэнсэй в хорошем настроении. Значит — опять после занятий начнёт свои цирковые фокусы демонстрировать. Ну, с некоторым таким интересным уклоном.

В прошлый раз я чуть не обалдел. Если бы сам не видел — чужим словам не поверил. Сначала учитель слегка размялся. Булыжники ребром ладони как палку колбасы на кружочки-дольки порубил. Ровненько так, аккуратненькие кругляшки у него получились.

Затем копьё взял. Настоящее, и как бритва его наконечник был наточен. Я потом нарочно проверил. Остриё копья сэнсэй себе в шею чуть ниже кадыка упёр, тупой конец древка — в пол. Да, древко у копья было бамбуковое. После этого всем телом он на копьё наклоняться начал, руки при этом в стороны развёл. Копьё гнётся, а шею ему не прокалывает…

Что сегодня в его исполнении будет?

Что гадать, скоро сами увидим…

Глава 43

Глава 43 Придумки сэнсэя

Ох и затейник мой сэнсэй…

Дня не проходит, всё он что-то новенькое придумывает. Впрочем, не придумывает, а делает. Придумать — это одно, а в реальность претворить — совсем другое.

Ну, насчёт каждого дня, я, конечно, немного и загнул. Скажем так — каждую неделю.

Однако, цель его всегда только одна — более эффективно нас, его учеников, по Пути вести.

Мацуяма не велик городок, но кроме нашей, в ней и другие школы боевых искусств имеются. Увлекается тут этим делом народ, не забывает свой дух и тело совершенствовать.

Вот и приглашает наш сэнсэй представителей этих школ в наше додзё. Так сказать, на других посмотреть и себя показать. Ну, не себя, а нас — так правильней будет. При этом ещё и поучиться полезному.

Тут ведь как, где-то больше внимания работе с цепями уделяется, а в нашем додзё — это не профильное направление. Вот и выставляется наш боец с кама против приглашенного с манрики-гусари. С цепью, если по-простому сказать. Смотрим, подмечаем, на ус мотаем…

В каком-то стиле сравнительно высокие стойки, а у кого-то позиции низкие. Ученики старика-китайца ко всему должны быть готовы. Так он считает. Я думаю, это — правильно.

На этой неделе сэнсэй решил, что некоторым из молодых учеников пора начинать в гэта тренироваться. Причем, не в повседневных сандалиях, низ которых изготавливается из крепкого дерева, а верх — из кожаных полосок, а в ритуальных. Каждодневные гэта сравнительно удобны, даже я как-то попробовал в них походить. Ну, то ещё удовольствие, но привыкнуть можно. Ритуальные сандалии из очень-очень тяжелого дерева и столь высоки, что я в них с трудом только пару шагов сделал, а потом на полу оказался.

Так вот, с сегодняшнего дня часть учеников сэнсэя в ритуальных гэта удары ногами и передвижения, таи-сабаки, отрабатывают.

Представляю, как у них теперь устают ноги. Да, ещё и следить надо чтобы гэта с ног не свалились.

Ну, а как удержать в такой обувке равновесие на опорной ноге?

Оказывается — можно. Ещё и не то.

Сэнсэй, это всем показал.

Сначала выполнил в ритуальных гэта базовые удары ногами, затем — удары в прыжке. Причем, приземлялся он после них в весьма устойчивую позицию.

Наверное, не надо и говорить, что гэта он при всём этом не потерял.

Мне до такого счастья пока рано.

Сегодня я силу свою развиваю. Так сэнсэем велено. Тяси, прямоугольные камни с продетой в них рукоятью, тягаю. Лафа — никто меня нынче не бьет, не колотит…

Это я так час назад ещё думал. Молчун-поручик всё моё благоденствие разрушил.

Тяси — они разные. От пяти до пятидесяти килограмм. Сейчас я их поднимаю, а сэнсэй — поглядывает. Прикидывает, с какой я тяси завтра прыгать, бегать по лесу буду, удары отрабатывать…

Это, по словам поручика. С ним сэнсэй уже так поступал раньше.

Я после такой информации чуть филонить не начал, но быстро решил, что потом это мне таким боком обернётся…

Поэтому, дышу, как сэнсэй учил и с тясями занимаюсь.

Кстати, питьё из горшочков у меня сегодня продолжается. На это отмены не последовало. Ну, пусть за одним и моя стойкость к ударам растёт. Без этого тут никак. Умение контролировать удар — кэн-но-хику — наш сэнсэй считает не особо нужным. Он проповедует принцип — убить одним ударом — икэн-но-сацу.

Его ученик должен поразить своего противника всего одним ударом. Вернее — убить. Никакого свободного поединка, только — блок-удар, блок — удар, удар, а затем переход к новой комбинации с разворотом в другую сторону, как бы к следующему врагу. Первый-то уже убит, на него больше можно не отвлекаться.

Блок…

На блоки учеников сэнсэя тоже лучше не нарываться.

Устраивал как-то сэнсэй поединок старших учеников нашего додзё и другого. Бой молчуна-поручика с его противником всего несколько мгновений и длился. Тот, не из нашего додзё, нанёс удар кулаком, поручик же перебил ему руку ударом ребра ладони. На этом всё и кончилось.

Получил травму, оказался ранен — сам виноват. Не умеешь защищаться. Противник твой показал свой дух бойца, а ты сплоховал. Как-то так слова сэнсэя об этом мне поручик перевёл.

Я, к своему огромному сожалению, со стариком-китайцем через Александра Владимировича общаюсь. Он у нас за переводчика. Вот так и сейчас, когда уже мы уходить собрались, сэнсэй ему знак подал. Ну, чтобы мы на секунду затормозили.

Учитель несколько слов глядя на меня сказал, а поручик мне перевёл.

— Завтра не пойдёшь в лес с тяси бегать…

Я аж обрадовался. Оказывается — рановато.

— Будешь с младшими учениками поединки устраивать.

Тут я глазами и захлопал. Понимаю — рано мне. Руки-ноги они мои быстренько переломают…

Или, сэнсэй считает, что уже достаточно их мне укрепил?

Оказалось, не проверка крепости моего духа и тела намечается, а работа младших учеников против русского бузника. Сэнсэй, к моему огромному удивлению, про бузу был в курсе. Так мне поручик сказал.

— Тростку свою захвати, а шесты и здесь имеются. Ты с предметами будешь, а они с голыми руками…

Да уж… Знаю я эти голые руки…

На такэ-маки — связанных бамбуковых палках у них так те же предплечья набиты, что блоком они руку противнику ломают, а про рёбра ладоней я и не говорю…

Глава 44

Глава 44 Мир

— Всё, скоро домой возвращаемся… — огорошил меня за завтраком в лагере военнопленных доктор и коллекционер редких книг Агафон Агафонович.

Радости в его словах совсем не чувствовалось. Не выиграла Россия войну, чего уж тут веселиться.

Японии тоже досталось. Силы её на второй год военных действий находились на грани истощения. Людские потери были огромны, убитыми и ранеными она потеряла больше Российской империи.

Уже в конце мая 1905 года Россия получила предложение вступить в мирные переговоры при посредничестве президента США Теодора Рузвельта. Николай Александрович согласился, а куда ему было деваться…

В августе в американском Портсмуте открылась дипломатическая конференция. Витте бился как лев, он сразу дал понять Рузвельту, что никогда не согласится на многие требования японцев и контрибуцию.

Но, после крупных поражений на суше и на море Россия вынуждена была согласиться на значительные территориальные уступки. Ей пришлось отдать Японии южную половину Сахалина, уйти из Маньчжурии и забыть о Корее…

Витте удалось отстоять вторую половину Сахалина и удалить из перечня японских условий выплату контрибуции. Спасибо за это ему так и не сказали. Российская общественность объявила главу делегации на переговорах виновным в позорных итогах войны и наградила Сергея Юльевича Витте презрительной кличкой — «Граф Полусахалинский».

После двухнедельных переговоров был наконец подписан мирный договор. Российские пленные из двадцати девяти японских лагерей должны теперь возвратиться на родину.

Нас в Мацуяма, если верить Агафону Агафоновичу, а причин у меня ему не доверять не было, сейчас более двух тысяч. Пока я вчера был в додзё, комендант лагеря объявил, что право воротиться в Россию нам уже предоставлено и документы на каждого пленного готовятся. Это мне опять же доктор-букинист сказал. Сегодня и в последующие дни отлучаться из лагеря запрещено, все должны на месте находиться, в любой момент администрации лагеря может каждый из нас понадобиться.

Во как…

Так, так, так… А, делать-то чего…

Сегодня мне надо в додзё быть, бузу во всей красе демонстрировать младшими учениками сэнсэя. Я даже со своей тросткой на завтрак пришёл.

Попробовал за ворота лагеря выйти. Не пустили. Охрана была злой какой-то, дёрганой.

Позднее я узнал, что население Японии крайне недовольно итогами переговоров, а в Токио даже начались массовые беспорядки. Почему контрибуцию не вытребовали? Почему весь Сахалин Японии не достался? Ну, и прочее — Витте здорово японские запросы приземлил.

Переговоры с охраной поручика-молчуна тоже успеха не имели. Хотя, молчуном его сейчас нельзя было назвать. Минут пять он с охранниками пререкался, даже деньги предлагал, но те упёрлись намертво — не положено и всё.

Поручик мирный договор японцам-охранникам цитировал, его первую статью, что мир и дружба пребудут отныне между их величествами императором всероссийским и императором Японии, равно как между их государствами и обоюдными подданными. Что мир теперь у нас, но всё без толку.

— Александр Владимирович, что делать будем? — обратился я к молчуну-поручику.

— До завтра подождём. Может, что и прояснится, — прозвучало в ответ.

На следующий день ничего не изменилось. В последующие — тоже.

Военнопленные паковали имущество, получали документы.

Мне и собирать было нечего. Не оброс я в Японии никаким барахлом. Кроме зверьков и одежды для занятия боевыми искусствами у меня ничего не было. Некогда и не на что было у меня тут что-то купить.

Мелькала у меня даже мыслишка — а, не остаться ли здесь ещё на какое-то время? Ну, чтобы в боевых искусствах посовершенствоваться.

КОНЕЦ ТРЕЬЕЙ ЧАСТИ

Кто из прочитавших забыл лайк роману поставить, во всех его трёх частях — есть у вас ещё возможность исправить эту ошибку…

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44