Ванька 4 (СИ) [Сергей Анатольевич Куковякин] (fb2) читать онлайн

Ванька 4

Глава 1

Ванька

Часть 4

Глава 1 Вот и погуляли…

— Назовитесь.

Околоточный надзиратель внимательно посмотрел на меня. Сочувствие в его взгляде отсутствовало. Причем, напрочь.

— Иван Иванович Воробьев.

Сказанное мною было аккуратно вписано в казенного вида бумагу.

Сидящий напротив имел, как и положено, благообразный вид, весьма крепкое телосложение, на мой профессиональный взгляд — завидное здоровье. Очки отсутствовали, возраст — чуть за тридцать, три класса городского или уездного училища были просто на лбу написаны, ну и военная служба в анамнезе.

Такие в столичной полиции и служат…

— Что же Вы, доктор…

Да, я врач. Самый теперь настоящий. Правда, сутки всего. Только-только на груди моей появился знак выпускника Императорской военно-медицинской академии.

Кстати, вчера не у одного меня такое событие произошло.

Вот и решили мы это дело отметить.

В «Старом Додоне» на Английской набережной. Он только-только с Мойки на этот новый адрес перебрался.

Ресторан первоклассный, с историей — ему уже пятьдесят лет. От макаронной лавочки свою историю ведёт. Правда, кроме макарон, некий француз Жорж там ещё и печеный картофель продавал, а потом трактирное заведение в гору пошло, стало постепенно излюбленным местом посещений представителей высшей бюрократии, ученого мира и литературы. Тургенев и Костомаров «Старым Додоном» не брезговали. Да, что они… Лица Императорской фамилии здесь неоднократно обедали. Даже фотографии соответствующие об этом имеются.

Сейчас ресторан в роскошном дворце у Николаевского моста размещается. В нём много лет турецкое посольство пребывало, а вот вчера — мы кушали…

На стенах подлинный Сверчков, Вуверман и другие дорогие теперь мастера кисти, ценная бронза…

На столах — старинное серебро, в винном погребе — бургундские ещё запаса середины девятнадцатого века, а также старые бордосские вина.

Виноградарство в регионе Бордо было введено ещё римлянами в середине первого века нашей эры. Сейчас там не только повседневное столовое вино производится, но и самые дорогие и престижные вина в здешнем мире.

Последняя информация — от молчуна-поручика, впрочем, он уже капитан. Капитаном Александр Владимирович тоже не так давно стал. Несколько дней назад ещё в штабс-капитанских погонах красовался. Вот и присоединился он к нашей компании своё производство отпраздновать.

Дорого в «Додоне». Да, уж ладно. Не последний хрен без соли доедаю…

Глава 2

Глава 2 Домой, но…

— Здесь остаться? Для продолжения обучения у сэнсэя?

Поручик на меня, как на умом порушившегося посмотрел.

Я ничего не ответил. Глубоко только вдохнул-выдохнул.

Ну, озвучил я свои мысли Александру Владимировичу, и что? Это ведь в порядке обсуждения. Окончательное решение я ещё не принял.

— Не знаю, не знаю…

Поручик хмыкнул и по комнате туда-сюда вышагивать начал.

— Остаться…

Судя по его реакции, такая мысль ему в голову не приходила.

Мой товарищ по додзё наконец мерять своими ногами циновки на полу перестал, остановился, снова глаза в меня упёр.

— Я — домой, ты, Иван, сам решай… Не маленький…

— Да, я, это так…

— Так, да не так… — Александр Владимирович как китайский болванчик головой замотал.

Такая фигурка у нас дома на журнальном столике стояла. Отец шутил, что она злых духов отгоняет. Их, невидимых сущностей, полным-полно вокруг. Есть — добрые, иные — настроены враждебно. Вот болванчик и борется с атаками злыдней.

Я в этих самых духов не верил, но любил смотреть на плавные покачивания головы фарфорового старичка с большими ушами. Да, у него ещё и кисти рук качались — туда-сюда, туда-сюда…

Как-то я отца про уши спросил. Ну, почему они у этого толстяка такие большие? Отец ответил, что в Китае крупные уши считаются признаком хорошей судьбы и лёгкого характера.

Отец, тогда ещё спросил меня, знаю ли я, откуда такие болванчики появились? Я ответил, что нет. Тогда рассказал мне папа про злобного императора — всё ему не нравилось, всё его раздражало. Подданным от него никакого житья не было. За всё это и превратил его сам Фу Шень — китайский бог счастья, в улыбающегося и согласно кивающего болванчика.

Александр Владимирович сейчас головой тоже кивал, но — совсем не в знак согласия.

— В Россию-то вообще потом собираешься, Иван, возвращаться?

— Да, — ответил я в стиле самого поручика.

Далее, мне были освещены мои возможные проблемы вследствие задержки возвращения из плена в Японии. Мы, хоть и здесь, но со службы-то нас никто не уволил.

— Поедем сейчас домой, а там со временем и сможешь вернуться, — подвёл итог поручик. — Так лучше будет.

Действительно, аргументы Александра Владимировича были весьма весомые.

— Может, и вместе сюда отправимся.

Последнее и помножило на ноль мои сомнения.

— Сэнсэй ещё нас с тобой переживёт, успеем у него поучиться. — поручик усмехнулся.

— Не, мы — дольше жить будем…

У меня как гора с плеч спала, даже на душе легко-легко стало.

— Я — тоже домой, — заверил я поручика.

Между тем, в лагере военнопленных каждое утро у ворот толпа собиралась. Солдаты, матросы и офицеры японской лагерной администрации чуть ли не хором один единственный вопрос задавали — когда их домой отправлять будут?

Ответ ежедневно был один и тот же — ждите.

Перемирия заключено, значит — скоро.

Однако, ожидание затягивалось. Российский император ратифицировал Портсмутский договор только в октябре. Еще через четыре дня последовал Манифест о мире с Японией. В этот же день было дано Высочайшее соизволение о демобилизации. Однако, увольняли со службы офицеров и нижних чинов не всех сразу и не в один день. Демобилизация должна была закончиться только в апреле следующего одна тысяча девятьсот шестого года.

Линевич отдал приказ о возвращении с Дальнего Востока офицеров, нижних чинов, а также чиновников, состоящих прикомандированными в Маньчжурских армиях, в свои части. Однако, план демобилизации полетел кувырком — в Чите и Харбине начались народные волнения.

Сначала забастовали читинские телеграфисты, их поддержали другие железнодорожные служащие. Демонстранты сделали попытку овладеть складами с оружием. Их рассеяли, при этом один рабочий, пытавшийся напасть на офицера, был ранен. После этого забастовку поддержали учащиеся старших классов мужской и женской гимназий, семинарии, реального и ремесленного училищ Читы. Связь армии с Россией была утрачена. Линевич отдал приказ о сбережении железнодорожного и телеграфного имущества и отправил полковника Захарова с двумя железнодорожными ротами и ротой телеграфистов на станцию Манчжурия. Чуть позже этот отряд был усилен еще одной телеграфной и одной железнодорожной ротами. Задачей Захарова было восстановление железнодорожной и телеграфной связи с Читой и Иркутском.

Почти одновременно, буквально на следующий день, к забастовке присоединились и служащие КВЖД. Захарову удалось арестовать часть телеграфистов на станции Манчжурия и заменить их военными. Однако, связь с Петербургом главнокомандующий вынужден был поддерживать только через Пекин.

Вскоре перестала работать и Кругобайкальская железная дорога.

Что происходит к западу от Урала — в штабах Маньчжурских армий практически не знали. Распространились слухи о том, что Москва охвачена пламенем, что количество убитых и раненых в ней перевалило за сорок тысяч человек…

В начале ноября в Харбине начались беспорядки. По городу ходили толпы. Одни — с красными флагами, вторые — с портретами императора. Первые были многочисленнее и их было больше.

Начались волнения и во Владивостоке…

Понятно, что вывозить нас из Японии на этом фоне посчитали пока не целесообразным. Вот поэтому мы и продолжали находиться в Мацуяме.

Глава 3

Глава 3 Владивосток

Генерал-лейтенант Георгий Николаевич Казбек уже не первый раз был комендантом крепости. После Ивангородской и Варшавской, Владивостокская крепость была у него уже третьей.

Город Владивосток не велик. Гражданского населения тут чуть больше двадцати шести тысяч. Из них русских уроженцев — едва двенадцать тысяч насчитается. Остальные — инородцы.

Вместе с тем, сам гарнизон крепости скоро шестидесяти тысяч достигнет.

Георгий Николаевич поморщился — толку-то… Дисциплина — хуже не бывает. Особенно она упала после того, как стало известно, что запасных полностью распустят только весной следующего 1906 года.

Офицерский корпус — состав офицеров и военных чиновников более чем неудовлетворительный. Большинство — пьяницы или отягощенные иными пороками, плюс — полные невежды в военном деле. Почти половина офицеров — запасные. Этим всё сказано.

Генерал-лейтенант тяжело вздохнул — такого ненадежного гарнизона у него ещё никогда не было.

Сухопутные части гарнизона сформированы уже во время войны с японцами из маленьких кусочков кадров старых частей, собранных со всех концов России, разжижены запасными и слиты наспех в безобразный конгломерат…

Демобилизация уже началась, а выехать на запад эти наполовину уже гражданские, а наполовину ещё военные люди не могут.

Георгий Николаевич уже не первый раз начал перебирать поступившие к нему на стол бумаги с донесениями.

Демобилизованные, которые не могут выехать домой, начали продажу личного имущества…

Понятно — жить-то им на что-то надо.

На рынке города наблюдалась драка бывших солдат и матросов с китайцами…

Ну, что… Такое уже не первый раз.

Начались волнения в городе…

Как бы войска использовать не пришлось.

Генерал опять поморщился. Очень не хотелось ему доводить дело до такого.

Забегая вперёд, надо сказать, что применить войска всё же понадобилось. Иначе успокоить бунтующих никак не получилось. Из принимавших участие в наведении порядка был убит один офицер и тринадцать солдат, ранено шесть офицеров и двадцать два солдата.

Среди бунтовщиков было убито два солдата, тринадцать матросов, шесть гражданских лиц и три китайца, ранено — тридцать два солдата, пятьдесят два матроса, двадцать два гражданских лица и двенадцать китайцев.

Разгром Владивостока был неслыханный. Бунтующие грабили всё, что только можно. Причем, делали это безумно — тут же портили свою добычу, бросали её…

Выгорела в ходе беспорядков почти треть города.

Комендант Владивостока сложил просмотренные бумаги в аккуратную стопочку.

Не гарнизон, а просто гнилая палка…

Начнёшь ею порядок наводить — она и развалится…

Тут ещё и эти пленные… Ожидается их не менее семидесяти тысяч…

— Пригласите ко мне контр-адмирала Греве, — приказал адъютанту генерал-лейтенант.

Его распоряжение было выполнено незамедлительно.

— Николай Романович, что думаете в отношении военнопленных? — обратился комендант к командиру Владивостокского порта.

— При настоящем положении дел, пленных везти во Владивосток, безусловно, нельзя, — последовал незамедлительный ответ.

Глава 4

Глава 4 Вот и Новый год…

— С Новым годом, Александр Владимирович!

За неимением хрустального бокала я поднял сакадзуки. Небольшую такую пиалку из глины.

Есть тут у нас любители, они саке принимают внутрь из маленьких деревянных кадушек. Делают их из криптомерии, вечнозеленого японского хвойного дерева. Говорят, что хвойный оттенок выгодно подчеркнет вкус и аромат саке. Однако, пить саке их этих кадушечек крайне затруднительно. На это требуются годы интенсивных тренировок. Ну, чтобы делать это изящно и неспешно. Совсем как местные жители.

Это мы дома — наливаем, пьем и закусываем. У них тут с этим самым саке — целый ритуал. Распитие японцами национального рисового напитка — строго регламентированная церемония.

Конечно, сейчас уже хозяйка дома не согревает бутылочку с саке теплом своего тела, но много заморочек и осталось…

С правилами этого мероприятия меня опять же поручик-молчун познакомил. Ну, а кто же ещё тут все тонкости местной жизни знает?

Сначала надо определиться, что же пить будем? Разных саке — как у дурака махорки.

Плен в этом отношении мне на пользу пошёл. Сейчас меня насчёт саке на хромой козе не объедешь.

Саке, надо сказать, — напиток многогранный. Видов его — великое множество. Имеется в Японии сладковатый саке с фруктовым, почти цветочным ароматом. Есть полусухой саке со свежим вкусом. Довелось во время плена мне попробовать и саке с легким мятным запахом и богатым мягким вкусом. Угощался я как-то раз пряным саке светло-золотого цвета, имеющим вкус ореха и запахом хереса. Поручик говорит, что в лучших сортах саке встречается вкус выдержанного сыра, соевого соуса и свежих грибов, но такое саке мне попробовать не довелось.

Наиболее распространены тут сорта очищенного саке — сэйсю. Это напиток бесцветен и по вкусу напоминает херес. Однако, некоторые японцы предпочитают более древний неочищенный саке — нигоридзакэ — желтоватого цвета и несколько горьковатого вкуса.

Раньше я думал, что саке — это рисовая водка. Ничего подобного. При приготовлении саке перегонка не используется. Вином его тоже в полном смысле назвать нельзя. Поручик наш — просто энциклопедист. Он мне и объяснил, что саке не брожением получают, а какую-то плесень используют. В общем, саке — это саке.

Сортов саке очень много, сразу разобраться трудно. Таким как я, новичкам в этом деле, главное решить — каким он будет на столе, подогретым или охлажденным. Обычно в жаркую погоду местные пьют прохладный сладкий саке, а когда на дворе холодина — теплый пряный саке.

Сегодня — холодно.

— С Новым годом, Иван!

Поручик подмигнул мне и выпил. Есть у него такая привычка — во время тоста подмигивать.

Грели мы с поручиком сегодня саке как положено — в токкури, кувшинчике с узким горлышком. Он не велик — если на домашние мои мерки переводить, в него только пол ноль пятой бутылки и войдёт. В чайнике воду вскипятили, в мисочку её налили, а потом туда токкури и поместили. Примитивно, конечно, не как сами японцы это делают, но как уж смогли.

Здешние местные несколько степеней подогрева различают: хинатакан — градусов до тридцати, это если я правильно Александра Владимировича понял, итохадакан — до температуры человеческого тела, нурукан — чуть теплое, градусов до сорока, дзёкан — теплое, ацукан — горячее, тобикирикан — такое уже пятьдесят пять градусов. Но, у нас термометра нет. Подогрели немного и ладно.

Перегревать саке нельзя — вкус его теряется.

Выпили мы по сакадзуки и тут же опять из токкури налили. Пить-то там всего ничего — один большой или пара маленьких глоточков.

Наливали опять же правильно. Самому себе наливать саке нельзя. Кто-то другой должен это делать. Ты же свою сакадзуки должен поднять и под тоненькую струйку саке подставить. Токкури надо держать двумя руками, но не за горлышко или под дно. На кувшинчике есть две выемки с боков, вот на них и надо ориентироваться. При разливе нельзя пролить ни капли. Начинает мне наливать поручик сначала медленно-медленно тоненькой струечкой, затем — быстрее, а под конец — опять медленно. Соблюдает до точности ритуал. Затем опускает токкури тоже как положено — перемещает вниз дно кувшинчика не поднимая вверх горлышка, ещё одновременно и поворачивает токкури, приводя его в вертикальное положение. Ни одна капелька саке из горлышка вниз на стол не падает.

Вот только пьем мы саке по-нашему. Быстро. Японцы же вливают его в себя медленно, тягуче, неспешно.

Реабилитируемся закуской. На нашем столе сегодня — сплошь морепродукты. Скинулись мы с Александром Владимировичем и купили сушеных кальмаров и какое-то готовое кушанье из угря. Название я его не запомнил, хоть поручик его и озвучивал.

Тосты у нас — русско-японские. К нашим обязательно добавляем — кампай! Это примерно — до дна. Ну, а как же с такими ёмкостями ещё можно…

— Александр Владимирович, про нашу вывозку отсюда ничего не слышно? — я задаю поручику ставший уже традиционным вопрос — он всегда первым все новости узнает.

— Пока ничего нового…

Глава 5

Глава 5 Домой!

Наконец, где-то в верхах вопрос с нашей вывозкой из Японии решили.

— День-два и прощай сакура, — весьма поэтично выразился Александр Владимирович.

— Ну, не прошло и полгода, — поддержал я его уже гораздо прозаичнее.

Радостно мне было, но не совсем. Больше не получиться в додзё приходить.

Надо сказать, что взаперти в лагере военнопленных после объявления мира нас не долго продержали. Через две недели возобновились наши походы с поручиком к старику-китайцу.

Народ в лагере забузил и коменданту пришлось выход за его пределы вновь разрешить. Ну, я с Александром Владимировичем сразу же своё совершенствование в боевых искусствах и возобновили.

Тут я бузу и показал во всей красе. Это громко, конечно, сказано. Вот Федора бы сюда…

Сэнсэй, как всегда, был невозмутим, но глаза его внимательно за мной следили. Ладно, не жалко, я у него большему научился. Да и удар сейчас я держу как не знаю кто. Опять же, сэнсэю спасибо.

Ещё и почти весь январь нового, девятьсот шестого года, мы с поручиком-молчуном успели потренироваться, но — всему хорошему когда-то приходит конец.

— Судами Доброфлота нас будут вывозить.

В очередной раз Александр Владимирович всё уже знал, словно ему из Санкт-Петербурга это по прямому проводу сообщали.

— На пяти судах пленных во Владивосток будут отсюда отправлять, — уточнил поручик.

То, что это будут десять генералов, два адмирала, тысяча шестьдесят шесть офицеров, пятьдесят одна тысяча триста тридцать солдат и восемь тысяч семьсот восемьдесят три матроса, он, само-собой, знать не мог. Но, именно столько вернулось в Россию. Небольшое количество пленных решили остаться в Японии, но Бог им судья…

Кстати, позднее оказалось, что информация по кораблям Добровольческого флота у Александра Владимировича оказалась не совсем точная. Но, тут уж он совсем был не виноват. Так ему сказали.

Я и поручик собрали свои узелки, поближе к сердцу выданные японцами бумаги спрятали.

При оформлении документов я ещё и одно дельце в своих интересах провернул. Правда, это мне некоторой суммы йен стоило. Почти всё отдал, что у меня было тут скоплено из ежемесячных офицерских выплат. В лагерных документах я подпоручиком числился, но японец-писарь, не поедут же в Россию его бумажку проверять, указал, что возвращается на родину нижний чин — санитар Воробьев Иван. Больше я переживал — осёл, нагруженный золотом, ворота любой крепости открыть может…

Первоначально нашу партию военнопленных думали в Кобе на пароход посадить, но там началась эпидемия чумы. Причем, не слабенькая такая — в день умирало до четырехсот человек.

Из-за всего этого нам с поручиком получилось ещё и в Нагасаки побывать. Правда, самим городом мне не получилось полюбоваться, но хоть порт увидел. Поэтому я себе в актив записал и этот город. Ну, что побывал я в нём.

— На «Воронеже» домой пойдём. — поручик кивнул на доброфлотовский корабль, что был пришвартован в порту.

Да, в принципе, какая мне разница, на «Воронеже», так на «Воронеже».

— Смотри, сам Рожественский с нами возвращается…

Вслед за человеком в адмиральской форме на борт «Воронежа» сейчас поднималась группа старших офицеров. Скоро и до самого поручика очередь дойдёт. Пока же он рядышком с нашей толпой нижних чинов стоял. Солдат и матросов на набережной сейчас не одна тысяча была. Как на «Воронеж» все и войдём? Большинство — порт-артурцы, но были и такие как я, кто в других местах в плен попал.

Некоторые солдаты и матросы были под хмельком. Ну, понятное дело — с Японией прощаемся, домой едем…

Нижние чины грузились на «Воронеж» гораздо дольше офицеров. Тех-то едва с полсотни было, а нас — вон сколько. Некоторые охрану задирали, матом японцев крыли. Нехорошо это как-то, чем, конвойные-то перед ними виноваты? Служба у них такая.

Пароход прогудел и мы отчалили.

Я стоял и на море смотрел. Когда ещё придётся.

— Табачком не богат?

Ко мне морячок подошёл. Пьяный. Глаза наглые.

— Угощайся.

Мне не жалко, да и табак нам на дорожку выдали.

— Э, ну не столько же!

Морячок у меня себе чуть не половину из кисета отсыпал.

— Чего?

Явно, нарывается.

Да, ладно. Хрен с ним.

— Кури, говорю, на здоровье…

Морячок на меня нехорошо зыркнул и отошёл. Кулаки у него, явно, чесались. В лагере мира между солдатами и матросами не было, а сейчас хоть и домой едем — та же байда продолжается.

Ну, вырубил бы я его, а это мне надо? Пусть живёт, убогий…

Глава 6

Глава 6 Бунт на корабле

Отплыли.

Пока-пока, Япония.

Час идём, второй, третий…

Штормит немного, но я морской болезнью не страдаю. Ещё и ветерок на палубе хорошо так обдувает.

Кормить-то нас тут собираются? Что, сухой паек выдали и всё? Горяченького бы сейчас… Аппетит у меня что-то разыгрался…

На палубе уже местами песни стали слышны — отмечает народ возвращение в родные палестины.

Ещё где-то часа два всё было нормально, но тут «Воронеж» что-то стал свой ход замедлять, а потом и вовсе разворачиваться.

Что за дела? Возвращаемся? Случилось что?

Как-то на душе у меня стало не спокойно.

Тут Александр Владимирович подошёл. Вот его сейчас и спрошу.

— Во Владивостоке восстание, — опередил мой вопрос поручик. — От коменданта Владивостокской крепости телеграмма пришла. Возвращаемся в Японию.

— Да уж…

Вот и отправились домой… Недолго музыка играла…

Во Владивостоке восстание… Вот те на… Вроде, всё уже успокаивалось.

— Пошли. Охраны у адмирала сейчас нет никакой, а мы с тобой, если что…

Если что, поручик не сказал. Так понятно. На «Воронеже» сейчас у нижних чинов дисциплина ниже плинтуса, могут и отчебучить что-то.

— Кроме Рожественского на «Воронеже» сейчас и генерал-майор Данилов со своим штабом, и адмирал Вирен, ещё какой-то генерал, но я его не знаю…

Говорил всё это Александр Владимирович вроде и обычным своим голосом, но нотки беспокойства в его речи всё же проскакивали.

— Пошли, — не стал я отказываться.

— Так, а это кто ещё там?

Поручик перегнулся через борт. К «Воронежу» подходила какая-то лодка.

— Пираты, — блеснул я остроумием.

Если бы пираты…

Позднее уже жандармы выяснили, что подплывал к нам доктор Руссель. Личность весьма интересная — русский врач, революционер, сенатор, а затем и первый президент сената Гавайских островов, учредитель множества школ и библиотек, первой в Океании консерватории… Человек не бедный и ненавидящий всей душой российское самодержавие.

Он и плеснул маслица на угольки. Так на «Воронеже» уже черт его знает, что творилось, когда солдаты и матросы узнали, что мы в Нагасаки возвращаемся.

— Рожественского за борт!

— Офицеров туда же!

— Домой!

— Во Владивосток везите!

— Домой хотим!

Рожественский вышел, чтобы бунтующих успокоить, но куда там…

— Домой, в Россию!

— За борт адмирала!

Толпа напирала, вот-вот схватят Зиновия Петровича, на куски его порвут. Цусиму они ему простить не могли…

— Стоять!!! — рявкнул поручик.

— Ты ещё кто?

— За борт его!

— Бей!

В голову Александра Владимировича полетела пустая бутылка. Тот отбил её предплечьем.

— Стоять!!!

Я переместился вперёд, встал между моряками и адмиралом.

Давешний матросик, что кисет мой ополовинил, попытался меня ударить. Блоком я ему перебил руку. Этого хватило. Матрос завалился назад, но упасть ему не дали. Подхватить успели.

— Петю убили! — заорал кто-то.

Тут и началось…

Бузники ногами не бьют, ими они убивают… Я ногами не бил, да и тесно здесь было. Работал руками. Локтями, кулаками. Старался больше мягкую технику использовать — наши всё же против меня.

В общем — отбились мы с поручиком. Правда, не без ущерба. Наши морячки тоже не лаптем щи хлебают.

— Японцы!

— Японцы!

— Японцы!

Со всех сторон вдруг загомонили в немного отступившей от нас толпе.

Действительно, ещё далеко, но явно — в нашу сторону, двигалась пара кораблей. Наших тут сейчас быть не могло. Значит — японские.

Матросы и солдаты стали расходиться.

Не прошло и часа, как на борт «Воронежа» поднялись вооруженные японцы.

Дальнейшее возвращение в Нагасаки обошлось без приключений.

На палубу я уже не вернулся. Мне было выделено место в каюте Александра Владимировича.

Глава 7

Глава 7 Нагасаки

Ещё до отплытия из Японии, когда я узнал, что мы с поручиком из Нагасаки домой отправляемся, у меня сразу же сработала ассоциативная память, или как там это правильно называется.

Нагасаки…

Ну, понятное дело, тут же вспомнилось устойчивое словосочетание — Хиросима и Нагасаки. На эти города американцы свои атомные бомбы сбросили. Погубили непонятно для чего кучу народа. Исход войны, как в школе ещё говорили, был уже совершенно ясен…

Таких словосочетаний в запаснике памяти советского человека много — Карл Маркс и Фридрих Энгельс, страны социалистического содружества, мир во всём мире…

Ещё и песня в голове раз за разом стала проигрываться. Владимира Высоцкого. Про девушку из Нагасаки.

Тут, наверное, сыграло роль ещё и то, что морем мы в Россию возвращаемся.

Он капитан и родина его — Марсель.

Он обожает споры, шумы, драки,

Он курит трубку, пьет крепчайший эль

И любит девушку из Нагасаки.

Что и говорить — хорошая песня. Марсель, эль, Нагасаки…

Я в своё время её слова чуть ли не с первого раза запомнил.

У ней следы проказы на руках,

У ней татуированные знаки,

И вечерами джигу в кабаках

Танцует девушка из Нагасаки.

Текст ещё у этой песни чуть-чуть медицинский. Это — про проказу. Сейчас-то она редко встречается, а раньше её ужас сколько было… Проказа — лепра. Даже специальные медицинские учреждения имелись — лепрозории. После крестовых походов, когда лепра распространилась в Европе, количество лепрозориев там достигало девятнадцати тысяч. Больных туда помещали навсегда, а жизнь в них была просто адом на земле.

У ней такая маленькая грудь,

И губы, губы алые как маки.

Уходит капитан в далекий путь

И любит девушку из Нагасаки.

И в порту Нагасаки эта песня у меня в голове вертелась, и уже когда отплыли. Никак я от её отвязаться не мог. Нагасаки, Нагасаки, Нагасаки…

Вот ведь как. Мог, мог, Владимир Семенович, тут уж ничего не скажешь. Жаль, рано ушёл из жизни, а сколько ещё мог…

Кораллы алые, как кровь

И шелковую блузку цвета хаки,

И пылкую, и страстную любовь

Везет он девушке из Нагасаки.

Что ни строчка — слово, намертво привлекающее внимание, рождающее ассоциации… Кровь, хаки, любовь… Грудь, губы, путь… Нет, гений, он и есть гений…

Сейчас мы с поручиком снова в порту Нагасаки были. Вернулся обратно в Японию наш «Воронеж».

Нижних чинов пока на борту оставили — решают, как с ними дальше поступить, а офицеры на берег сошли. Рожественский в своей каюте заперся. Никого видеть не желает. Сейчас его японская полиция охраняет, в наших с поручиком услугах он не нуждается.

Да, солдаты и матросы с «Воронежа» своих предводителей-бузотеров выдали, их куда-то в город увезли. Всё тихо и спокойно стало. Ну, так, относительно…

Вернулся капитан издалека,

И он узнал, что джентльмен во фраке,

Однажды накурившись гашиша,

Зарезал девушку из Нагасаки.

Сколько нам здесь ещё куковать — никто сказать не может. Успокоится всё во Владивостоке, вот тогда домой и поедем. Так нам было сказано.

Есть у меня огромное желание город посмотреть. Тем более, что никто этому сейчас не препятствует.

— Александр Владимирович, осмотрим местные достопримечательности?

— Не имею возражений… — последовал ответ поручика. — Могу даже в роли проводника выступить.

Во как… Тут тоже он всё знает!

У ней такая маленькая грудь,

И губы, губы алые как маки.

Уходит капитан в далекий путь,

Не видев девушки из Нагасаки.

— Тогда, пойдемте. Что время терять.

Я кивнул Александру Владимировичу в сторону города.

— Пошли.

Глава 8

Глава 8 Прогулка с комментариями

— Раньше, здесь в бухте почти каждый день можно было увидеть корабли с голубым крестом Андреевского флага…

Александр Владимирович опять разговорился. Всё — больше я его молчуном называть не буду. Может, в прежние месяцы на него так плен влиял?

— Нагасаки до войны был постоянной базой для зимовки русского флота, с отцом мы сюда часто приезжали…

Так, так, так… У меня опять, в который уже раз, возник вопрос о роде деятельности отца поручика. Может, он тут с какой секретной миссией находился? Разведчиком был?

— Российских подданных на каждом шагу тут просто было встретить. Особенно — артистов… — Александр Владимирович улыбнулся, видно что-то ему забавное из прошлого вспомнилось. — У японцев одно из главных удовольствий жизни — театр. Они тут не только в городах имеются, но даже и в деревнях. Входная плата в данные заведения самая ничтожная. Представления начинаются с утра и продолжаются до самого вечера. Сюжеты представлений — исторические, игра — правдивая, создающая полное впечатление действительности. Пришедшие в театр себя как дома чувствуют — разговоры ведут, чай пьют, закусывают принесённым с собой.

Поручик прервался. Кивнул на изрядно обветшавший дом.

— До войны здесь российское консульство было. Над воротами наш герб имелся. Сейчас, в связи с текущими событиями, его видно и сняли. Часто здесь мы с отцом бывали.

Вот, часто бывали… Поручик, ещё в Мацуяме как-то обмолвился, что его родитель здешние целебные растения изучал и методики их применения при разных заболеваниях, интересовался восточными оздоровительными системами. На этой почве он и с сэнсэем знакомство свёл. Учитель не только мог жизнь одним ударом отнять, но и умел хорошо здоровье поправить. Зачем отцу поручика часто в консульстве бывать? Про цветочки рассказывать? Точно, он сюда какие-то сведения, нужные родине, передавал, работал под прикрытием.

— Так вот, про наших артистов, — последнее слово, опять как-то с некоторой издёвкой прозвучало. — Повадились сюда наши певчие птички приезжать. Лавры пожать, йены заработать. Сами — ни голоса, ни вида приличного. Сразу бегут к консулу с просьбой в распространении билетов. Он помогает, глядишь и зала полна. Начнут петь… Публика до первого антракта еле-еле дотягивает. Ничего, они ничуть не смущаются, только перед каждым выходом краску на своё лицо гуще накладывают. Едут в Порт-Артур, тут, в Нагасаки концерт дают, едут обратно — ещё один здесь устраивают. Словно тут город полон дойных коров.

Александр Владимирович опять улыбнулся.

Между тем, мы до третьей улицы от набережной дошли. На второй, что миновали, наше консульство и было расположено.

— А, мошенников с российскими паспортами здесь сколько было… Всё якобы графы и князи… Шагу ступить некуда. В магазинах Нагасаки, тех, кто по-русски говорит, сразу два-три приказчика со всех сторон окружали. Боялись, что такой посетитель сделает бесплатную покупку.

То и дело нас обгоняли рикши, не мало их и навстречу попадалось. Мы же решили пешком пройтись, размять ноги.

— Вот здесь я первый раз в Японии подрался… Уже посещал я тогда додзё. Иду, а пьяный американский матрос ногами рикшу пинает. Сбил его на землю и свою силу показывает. Мне тогда пятнадцати не было, а матрос — здоровенный… Ничего — справился.

На лице Александра Владимировича опять мелькнула улыбка. Настроение у поручика на глазах становилось всё лучше и лучше. Полезным образом на него воздух свободы влияет, иначе и не скажешь.

— Тут всё больше публичные дома, — продолжал знакомить меня с достопримечательностями города поручик.

Подмигнул ещё лукаво при последних словах.

Нет, сюда я не ходок. В портовом городе такую экзотику намотать себе можно…

— Это — «Морской дом». Любой наш соотечественник, по какой-то причине оставшийся в Нагасаки без гроша, мог здесь переночевать, иметь стол и трезвое времяпровождение. Устроил его наш консул князь Гагарин, причем — без копейки казенных денег. Даже фельдшер здесь имелся.

Поручик кивнул на повязку у меня на рукаве. Сейчас, при возвращении домой, я был уже обмундирован как положено. Никто пока со службы меня не увольнял, поэтому выглядеть я должен был соответственно.

Имелся, правда, маленький нюанс. Глупая жаба меня за горло щекотала. Из списков офицеров меня вычеркнули и поэтому триста рублей от государя-императора мне не были положены, как всем возвращавшимся из плена российским офицерам. Ладно, зато неприятностей избежал вследствие мнимого здешнего статуса.

— Обрати внимание, Иван, на лица. Тут много полурусских-полуяпонцев.

Я внял совету Александра Владимировича. А, ведь точно…

— Ресторан «Волга». — очередной кивок поручика на дом в типичном японском стиле. — Зайдём?

Где он тут название великой русской реки увидел? Ничего вроде такого не написано — сплошные иероглифы.

— Здесь наш император со знаменитой гейшей О-Матцу познакомился…

Поручик выговорил это гораздо тише, чем минуту назад звучала его речь. Ещё и глядел при этом куда-то себе под ноги.

— Ну, тогда он ещё цесаревичем Николаем был… Пошли, русских тут любят. У нас — душа нараспашку, последний рубль и тот ребром…

В море нижних чинов так и не накормили, поэтому я принял предложение Александра Владимировича.

Обстановка в ресторане оказалась самой обычной европейской — столы, стулья. Как будто где-то на родине, за столами сидели морские и пехотные российские офицеры. Часть уже была в расстёгнутых кителях, с красными лицами и осоловевшими глазами. Разбавляли компании растрёпанные подвыпившие японки. В заведении стоял разноязыкий галдёж. На стене в дорогой раме имелся фотографический портрет нынешнего российского императора.

Глава 9

Глава 9 Всё же — прощай, Япония!

Александр Владимирович поморщился — в ресторане было здорово накурено. Да, ещё и шумновато.

Я разделял его мнение. Хоть и сам курю, но предпочитаю это делать на свежем воздухе.

— Остаемся? — вопросительно посмотрел на меня поручик.

— Да. — когда ещё в заведении побываешь, где сам император изволил откушать. Такое потом и где-то в компании можно к слову упомянуть — вот де, обедал как-то в Нагасаки в ресторане, куда самодержец всероссийский захаживал.

Круто? Не то слово…

Хорошо тут, в больших городах, пленные время проводят. У нас в Мацуяме такого не было. Некоторые даже в кимоно щеголяют. Причем, на мой взгляд, в весьма дорогих.

Пообедать у нас с поручиком не получилось. Даже заказ не успели сделать. Дверь ресторана открылась и на пороге появился штабс-капитан. Обвёл зал глазами, перед этим поморщился, точь в точь как Александр Владимирович.

Быстрыми шагами вошедший приблизился к нашему столику.

— Прошу проследовать к адмиралу.

Сказано это было поручику. Я, хоть и с наградой на груди — нижний чин. Хорошо ещё в ресторан пустили. Дома такое у меня вряд ли получилось.

Да, дома… Сейчас я место, куда попал, как-то незаметно для себя стал домом называть…

Не говоря ни слова поручик встал из-за стола. Я — за ним следом.

Что там опять с адмиралом стряслось? Раз мы его уже спасали…

Оказалось, что во Владивосток мы всё же отправляемся. Это, опять же со слов Александра Владимировича.

Его, как мы в порт вернулись, к Рожественскому пригласили. Ну, или к кому-то ещё. До меня информацию об этом не соизволили довести. Я весь на ветру продрог, пока он вернулся. Что в Мацуяме, что здесь погода какая-то ветреная, да и влажность высокая. Не нравится мне такой климат, но меня кто бы спрашивал.

— Возвращаемся во Владивосток, — на ходу сообщил мне поручик. Мне рукой махнул, чтобы я за ним шёл.

— Матросов и солдат на «Воронеже» опять вывозят, а мы — отдельно…

Ага, мы — значит это и меня касается.

— Генерал-майор Данилов, что возглавляет комиссию по приему пленных в Японии, распорядился Рожественского и его сопровождающих на транспорте «Якут» отправить.

Вот, это правильно. Мне с солдатами и матросами во Владивосток сейчас совсем не с руки вместе следовать. Многие из них на меня обиду затаили. Не допустил я их до адмиральского тела, не дал его на лоскутки порвать. Да, впрочем, он и сам виноват. Как вышел к ним — орать начал, вёл себя не особо подобающе. Нельзя так с народом…

Нет, мы с поручиком себя, конечно, в обиду не дадим, но покалечим ведь многих. Сэнсэй учил по возможности лишний раз кулаками не махать, свои умения направо-налево не использовать. Вот, как в тот раз, когда морячок у меня пол кисета махорки отсыпал. Ну, поломал бы я его, но в этом нет никакой чести воину. Самый лучший бой — которого ты избежать смог. Так же, кстати, дед всегда говорил — самая лучшая операция, которую не понадобилось делать, получилось её избежать или предупредить. Ну, а он — врач от Бога. Так все говорят, не только друг его Соломон Соломонович.

Вот, опять я настоящий свой дом вспомнил. Не тот, в который я на «Якуте» возвращаюсь, а тот, который где-то там остался. Вроде и не малыш, а иногда так сердце защемит… Ну, хоть плачь.

Уже на транспорте, когда в море вышли, адмирал нас к себе пригласил. Вернее, опять Александра Владимировича, ну и меня, как бесплатное к нему приложение. Что ни говори, тут сейчас в России сословный строй.

Александр Владимирович — дворянин. Зиновий Петрович — тоже.

Причем, поручик в дворянской иерархии повыше адмирала будет. Он — потомственный дворянин, из знатного древнего рода. Не какой-то там личный, который свой статус и по наследству передать не может.

Ещё одно сословие — духовенство. Оно тут делится на черное и белое. Черное — это монахи. Белое, это священнослужители, не связавшие себя обетом безбрачия. Так, в селе Федора батюшка пятерых детишек имел, а когда я в армию от общества не совсем по своей воле отправлялся, попадья опять с большущим животом ходила. Пока я на Дальнем Востоке геройствовал, батюшка скорее всего ещё одного наследника настрогать сподобился.

Следующее полу привилегированное сословие — казачество. Это военно-служилые люди. Обязаны они нести службу со своим снаряжением. За это их освобождают от налогов, на каждого мужика в семье тридцать десятин земли дают и выплачивают пособие на полевые работы. Почти все казаки — люди зажиточные. Ну, есть и голытьба. Так, просто работать на земельке-то надо…

Мещане — мелкие служащие, прислуга, городские ремесленники, студенты из семей от сохи и бороны…

Купечество. Чтобы купцом стать, ты сначала раскошелься, денежный взнос уплати, а то так мещанином-мелким торговцем и останешься. В зависимости от товарооборота купцы тут на три гильдии делятся. У первой и второй такие же привилегии как у дворян и духовенства. В случае провинности даже телесным наказаниям они не подвергаются. Мне же, в морду дать — да, запросто…

Крестьянство — самое низшее и многочисленное сословие. Их почётная обязанность — с утра до ночи работать и платить налоги.

Зиновий Петрович не в настроении. Как будто червь его какой внутри точит.

Поблагодарил нас за охрану собственной персоны. На «Воронеже» ему не до того было.

— Чем после демобилизации собираетесь заниматься, молодой человек? — сказано мне было, причем, даже и доброжелательно. Ну, я же — его спаситель.

— Обучаться в Императорской Военно-медицинской академии, — отрапортовал я.

Рожественский перевёл взгляд с моего лица на Знак отличия Военного ордена.

— Похвально, весьма похвально…

Глава 10

Глава 10 «Шкурное дело»

— Шотландец…

Александр Владимирович постучал по переборке каюты, где мы с ним были расквартированы.

Я — не по чину, но поручик как-то там это дело решил. Ещё и заслуги у меня веские были…

В общем, залетела ворона в высокие хоромы.

— В Абердине «Якут» с верфи сошёл, — продолжил Александр Владимирович видя моё недоумение. — Кстати, весьма знаменитый кораблик.

— Чем же?

Ну, сейчас поручик опять что-то такое выдаст… Историю какую-то занимательную. Ему бы книги писать — мог озолотиться…

— В начале девяностых это судно было выкуплено Морским ведомством для снабженческих рейсов, а также для охраны котиковых промыслов на Командорских островах. Американские браконьеры там без зазрения совести вели свой незаконный промысел… Японцы, тоже не отставали.

Поручик вынул из кармана портсигар, вопросительно на меня посмотрел.

— На воздух? — предложил мне Александр Владимирович уже привычно.

— Пойдёмте, — не стал возражать я — нам в каюте-то спать ещё предстоит.

— Так вот, — продолжил поручик уже на палубе. — Что сторожишь, то и имеешь. В конце навигации девяносто четвертого года во Владивостоке в определенных кругах распространилась информация об ожидаемом привозе караулом Тюленьего острова крупной партии шкур котиков. Добыли де те их браконьерским путём. Причем, доставить их должны были на одном из судов, которые эти самые промыслы и охраняли. Стали тогда осматриватьвышеназванные корабли при приходе их на рейд до схода караула на берег. На «Якуте» и нашли почти сто шкурок. Начальник караула пояснил, что это шкуры котиков, употреблённых караулом для питания. Он де их собирался сдать в казну по прибытии во Владивосток, но не успел по известным обстоятельствам.

Поручик затянулся, поёжился. На палубе было свежо. Это — ещё мягко сказано. Я уже покурил, и был не против вернуться в тёплое помещение.

— Буквально в том же месяце в одной из японских газет промелькнула информация о том, что некая известная гамбургская компания, торгующая мехами, получила пять тысяч котиковых шкурок от российских офицеров, которые котиковые промыслы и охраняют. В Морском министерстве разразился скандал, управляющий приказал немедленно разобраться с этим делом и самым строгим образом наказать виновных. Так и началось нашумевшее «шкурное дело». Всех причастных к нему офицеров доставили во Владивосток. Даже тех, кто уже к тому времени на Балтике служили…

Между тем, мы вернулись в каюту.

— Следствие показало, что начальник караула Тюленьего острова лейтенант Горшанов организовал массовый убой котиков. Вовлёк в это личный состав караула, а если кто из подчинённых отказывался — того запирали на несколько дней в сарай и не кормили. Заготовили тогда более тысячи шкурок котиков, доставили их на «Якуте» во Владивосток и продали. Денег Горшанов получил не мало. — Александр Владимирович криво ухмыльнулся. — Они ему весьма нужны были, имел он пристрастие к морфию…

В дверь постучали. Александра Владимировича просили через полчаса к ужину.

— Так вот, свято место пусто не бывает. Горшанова в другое место служить перевели, нового лейтенанта на остров назначили. Тот тем же самым занялся. Так же привлек к этому делу караул, пообещав каждому по триста рублей выдать на руки. Заготовили шкурок много. Первую партию в количестве трёх тысяч вывезли с Тюленьего на шхуне «Котик», а вторую — опять же на «Якуте». Упаковали их в ящики и промаркировали как казенный груз. Затем шкурки были переправлены в Лондон на аукцион. В следующем сезоне, уже третий по счёту лейтенант тем же промышлять задумал. Опять с участием своих подчиненных из караула. Котиков били тысячами, через Японию отправляли в Европу. Там с аукциона они шли просто нарасхват. Наконец, браконьеров и вывели на чистую воду. Помогла статья в японской газете. Правда, не всех. Кто таинственным образом скончался, кто-то и скрылся в неизвестном направлении. Ущерб насчитали в десятках тысяч рублей золотом. Лейтенантов за преступные деяния лишили всех особых прав и преимуществ, чинов и наград, а также исключили со службы и сослали. Первого — в Тобольскую губернию, второго — в Архангельскую, третьего — в Томскую с правом избрать место жительства через двенадцать лет в пределах Европейской и Азиатской России за исключением столиц и столичных губерний.

— Строго… — я был впечатлен приговорами за браконьерство.

— Строго, а как иначе? У державы воровали…

Александр Владимирович посмотрел на часы.

— Иван, мне уже пора ужинать.

Мой организм давно об этом же самом сигнализировал. Что-то после плена я всё наесться не мог. Почему? А, кто его знает…

Да, я столовался на «Якуте» с командой. Ну, не с адмиралом же.

Глава 11

Глава 11 Про липовую ложку

Егор-то вон как поглядывает…

Злодей, ой злодей…

Убить тебя желает…

Голос в голове уже по третьему разу это повторять начал.

А, Егор-то, правда, нехорошо поглядывает.

Ухмылочки строит.

Ну, ничего… Ничего…

Меня так просто не возьмёшь…

Знаем, Егорушка, мы твои чёрные задумки…

Опередить Егора надо. Он, пусть росточком не велик, но здоров… Медведь…

Матрос первой статьи Василий Журавлев неторопливо, даже с некоторой ленцой встал из-за стола. Зевнул. Потянулся. Затем темп его движений резко поменялся. Мгновение, и в его руке появился шлюпочный нож. Причем, уже раскрытый.

Из шлюпочной укладки нож в карман Василия вот уже почти как десять дней переместился. Лезвием такого рабочего инструмента колоть практически не получится, разве что свайкой, но резать — за милую душу. Тем более, что теперь нож до остроты хорошей бритвы доведён…

Пара шагов и Василий уже за спиной Егора.

Поздно теперь ухмылочки строить.

Ишь, со свету хотел меня сжить.

Не получится у тебя это, голубанчик…

Лезвие шлюпочного ножа моментально перехватило горло сидевшему за столом. Тем более, Василий все очень профессионально сделал — свободной от ножа рукой запрокинул голову Егора назад. Жилки кровяные на шее почти без защиты и остались. Вот они — прямо под кожей, бери и режь…

Алая кровь брызнула на стол.

От Егора избавился, а Фома?

Про Фому, Вася, забыл?

Вот же он — рядом с Егоркой, вместе они тебя жизни лишить собирались…

Голос в голове не исчез, с Егора на Фому переключился.

Кровь Егора на столешнице смешалась с кровью Фомы…

Что он творит?

Высоченный матрос творил ужасное. Одного своего товарища уханькал, второго. Ещё через одного я уже сижу. Меня как Александра Владимировича в кают-компанию не зовут трапезничать. Ужинаю я сейчас с матросами.

Щи я уже выхлебал, к оставшемуся на дне тарелки мясу макарон добавил. Кстати, от тут приличные. Вообще, кормят в плавании нижних чинов нормально, дважды в день винную порцию выдают. Мне казенная чарка не положена — к экипажу я отношения не имею.

Ты, Вася, неужто Петра так оставишь?

Ночью он тебя и ухайдакает…

Отомстит за дружка своего — Фому.

Надо и его…

Голос в голове матроса первой статьи никак не угомонивался. Указания его летели быстрее пуль — мысли, они быстрые.

Василий шаг влево сделал, своей, опять же левой рукой за волосы моего соседа по столу схватил. Правая его рука с ножом начала двигаться по смертельной траектории.

Я, как сидел, так и ударил из весьма неудобного положения. В руке у меня ложка была, её я и использовал.

Сэнсэй всем нас учил работать. Ложка имеется — прекрасно. Тарелка перед тобой? Лучше не бывает, это ещё повезло тебе…

Ложка у меня была деревянная. Другой у солдата и матроса не имеется. Форма её — почти такая же, как у Федора в селе. Но, имелся один нюанс. Черпало ложки на «Якуте», той, что мне тут выдали, было несимметричным — более выпуклым с левой от черенка стороны. Так удобнее суп отхлёбывать. Качает тут иногда, знаете ли…

Ложка была липовая, простой работы, ручка круглая. Семеновская, скорее всего. Там их десятками миллионов каждый год делают.

Липа — мягкое дерево, но матросу, что сослуживцев своих жизни лишал, хватило. Черенок ложки между рёбер куда надо скользнул. У большинства такое, ясное дело, не получится, но у ученика сэнсэя, любая палка — меч…

Глава 12

Глава 12 Снова по Транссибу

Во Владивостоке мне раньше быть не приходилось. Ну, всё когда-то бывает в первый раз.

Впечатление на меня город произвёл… своеобразное. Словно его сначала какие-то дикие орды захватили, потом войска нашего государя отбили. И так — раза два, не меньше.

Часть города выгорела, на улицах — мусор. Словно все дворники забастовали. В центре ещё было почище, а на окраинах — полная разруха.

На афишных тумбах и заборах — листовки. Причём, одни — властями напечатанные, другие — явно какими-то возмутителями спокойствия. Революционерами, если можно, так сказать.

«Запасные! Близок уже тот желанный час, в который каждый из вас увидит снова свои родные поля и близких сердцу лиц! Больше ждали — меньше осталось! Не одни вы — с вами и все действительной службы генералы, офицеры, и нижние чины также почти два года пробыли на театре войны, разлученными многими тысячами верст от своих семей и детей, и теперь, когда война закончилась, когда каждый исполнил свой долг — все-таки должны оставаться в Маньчжурии! Исполняйте же, воины, свой долг до конца, терпеливо ждя каждый своей очереди, помня, что всех сразу, по многолюдству, в один день не отправить!»

Ну, эта явно, где-то в штабе Маньчжурских армий писана. Успокаивают в ней демобилизованных, чтобы они порядок не нарушали, своей очереди отправки в Россию ждали.

«Большие чиновники — алексеевы, безобразовы и т. п. — разграбили Россию, сделали казну пустой, теперь у них нет денег на вашу перевозку, чтобы дать вам на дорогу продовольствие, одеть и заплатить жалованье. Да они боятся вас пустить домой, после всего того, что вы видели на войне их грабеж, распутство и беспорядок».

Эта — уже не от командования. Размером поменьше, бумага у неё похуже. Характер текста — подрывной. Точно, какие-то революционеры постарались.

Надо сказать, что демобилизованных и пленных, вызволенных из Японии, из города всё же уже вывозили. Весь рейд Владивостока был забит судами. Причем видел я там не только российские флаги, но и были суда немецкие, английские и бельгийские.

Я и поручик должны были отправиться домой по железной дороге. Так командование решило в отношении большинства бывших пленных. Для нас никто исключение делать не собирался.

Мне и Александру Владимировичу несказанно повезло. Наш эшелон уже сегодня вечером отправлялся, так что мы в городе не задержались. Да и честно говоря, делать в нём было нечего. Даже нормально поесть, по словам поручика-привереды, тут было негде. Все рестораны во Владивостоке стояли с закрытыми дверями.

В Мацуяме Александр Владимирович из лагерного котла питался и всё ему хорошо было, а тут начал чудить. То ему не так, другое… Достойная его еда — только в хорошем ресторане… Понятное дело — дворянская кровь проснулась, в жилушках забурлила. Хорошо, со мной ещё разговаривать не брезгует.

— В нашем эшелоне будет более шестисот моряков из команд эскадры контр-адмирала Небогатова, — сообщил мне Александр Владимирович. — Офицеров кроме меня — всего трое. Лейтенант и два мичмана.

Что-то маловато офицеров… Как с таким контингентом и доедем…

Настроение-то у бывших пленных и демобилизованных весьма буйное. Вон, во что город превратили…

Во Владивостоке-то хоть какая-никакая власть имеется, а дорогой? Может же разразиться в эшелоне полная анархия…

Мысли свои я Александру Владимировичу озвучивать не стал. Нечего его раньше времени расстраивать.

Вот скоро нам и отправляться.

— Боцманов собери, — отдал мне распоряжение поручик уже на перроне. — Через них дисциплину будем поддерживать.

Боцманов оказалось не богато. Едва один на три вагона.

— Маловато будет… — вздохнул лейтенант.

Мичманы ему согласно кивнули.

— Исключить в экипажах пьянство, — это было главное, что попытался вложить в головы собранных мною флотский лейтенант.

Исключишь его, как же… Свинья грязи найдёт.

Уже на первой же станции по перрону шатались поддатые морячки. Мичманы только разводили руками — ничего сделать не имеем возможности.

Кстати, станционный буфет оказался уже разгромлен ранее проезжающими. Ну, значит у нас в эшелоне дело не так и плохо. Оказывается — хуже бывает.

Начальник станции, к которому я с офицерами вошли в кабинет, имел лицо, украшенное синяком.

— Чуть не убили вчера… Просили быстрее дать путь, а я, что сделаю? По той же колее встречный поезд шёл…

Глава 13

Глава 13 Отстал

Ехали мы, ехали…

Вот и в Омск приехали…

Моряки в эшелоне дорогой себя всяко-разно вели. В основном — терпимо.

Тут Александру Владимировичу приспичило свежего молочка испить. Такая вот возникла у него барская причуда.

— Сходи, Иван, молока купи. Стоять тут, судя по всему — долго будем. Ну, не в службу, а в дружбу…

Ага, в дружбу.

Пошёл, куда его девать…

На вокзале, понятное дело, никаким молоком не торговали. Ни свежим, ни мороженым. Мороженое — оно вкусное. В селе Федора я такое пробовал. Ножом, или ещё чем острым, стружечку из такого настружешь, варенья чуток добавишь — вкуснота…

Пошёл по улице от вокзала, головой туда-сюда верчу. Где тут базар спросил. Показали добрые люди.

Купил молоко. Пол четверти. На вокзал обратно вернулся, а эшелона нашего — тю-тю… Нет его. Вот как с десять минут отправился.

Мля…

Отстал от поезда! Вот невезуха…

Денег — с гулькин нос, документы мои и прочее имущество в сторону Москвы сейчас по железной дороге катят, а я в этом захолустье остался.

Мля, мля, мля…

Выпил я это проклятое молоко до последней капельки — совсем не полегчало. Узнал, следующий воинский эшелон неизвестно когда будет.

Что, делать-то? А, хрен его знает.

Ну, пойду хоть городок посмотрю, а там видно будет. Ходьба, она меня всегда успокаивает. Походишь-походишь и как-то успокоишься.

Смотреть тут, если руку на сердце положить, особо и нечего.

Дошёл до какой-то Сичкаревки. Это так место тут в городе называется. Ну, сказал мне так один встречный. Одна из местных достопримечательностей здесь расположена — цирк. Сам круглый, деревянный, а вокруг него всякие пристроечки нагорожены. Над входом тюлень нарисован.

Слева от входа — доска объявлений, или как тут она правильно называется. На доске — афиша. Она и привлекла моё внимание. На ней два здоровенных мужика-усача борются. Нарисовано не ахти, но для сельской местности — потянет. Сегодня мол в цирке-театре господина Сичкарева большое атлетическое представление. Во втором отделении.

Ага, вот, наверное, почему это место Сичкаревкой называется…

Ещё на афише значилось, что будет показана большая французская борьба.

Всё какое-то большое обещают — большое атлетическое представление, большая французская борьба… Заманивают зрителя.

Я уже отходить начал, но что-то меня остановило. Как в бок кто толкнул.

Ещё раз, уже более внимательно написанное на афише просмотрел.

Вот! На ней, в самом низу, под сообщением, что на арене будут восемь жеребцов лучших русских заводов, оригинальный наездник из костромских лесов медведь Миша Топтыгин, гимнастические упражнения на воздушных турниках и прочее, значилось — кто поборет Михаила Афанасьева, тот получит премию в двадцать пять рублей. Бороться можно — как угодно.

Двадцать пять рублей…

Попробовать что ли?

У меня сейчас в кармане медяшки да пятиалтынный, вот и всё моё богатство. Деньги мои тоже в вагоне остались.

Даже, если мне в какой эшелон пристроиться получится — есть и пить дорогой мне всё равно надо.

Так, сколько там до представления ещё часикам тикать?

Ладно, немного совсем.

— Где тут на борьбу записаться? — спросил я у мужика, что перед входом в этот самый цирк-театр топтался.

— Билет покупай, представление смотри, а там и выходи бороться…

Мужик несколько скептически на меня посмотрел. Вид мой, по его представлению, был явно небогатырский.

— Сколько билет стоит?

Я свою руку в карман к медякам и одной серебряной монетке засунул.

— Тридцать копеек.

Пересчитал свою мелочь. Хватало впритирку. Одна только монетка у меня на житьё-бытьё и оставалась, да и та в одну четвертую копейки. Не поборю этого Михаила Афанасьева — хоть иди на паперти побирайся.

— Давай билет, — озвучил я своё решение.

Мужик хмыкнул, на окошечко в пристройке к цирку-театру указал. Он, мол тут билетами не торгует.

Зал цирка на удивление оказался не мал. Свободных мест хватало. Я опустился на скамейку, поерзал, устроился поудобнее.

Есть уже сейчас хотелось. Быстрее бы двадцать пять рублей выиграть…

Глава 14

Глава 14 На арене цирка

Цирк с конями…

Я никогда цирк не любил. Даже, когда ещё маленький был.

И родители меня в него водили, и дедушка, и с классом…

Почему? Не знаю. Не любил и всё. Нет там ничего хорошего.

В омском цирке-театре ещё и холодно было. Не могли что ли отопление здесь сделать? Экономили при строительстве? Не в Сочи же цирк возводили…

Посмотрел я на этих самых жеребцов от лучших русских заводов, на учёного медведя, на воздушных гимнастов… Не знаю, всё как-то примитивненько. Дома мне гораздо лучшие представления не нравились, а здесь и подавно.

Сидел, на скамейке ёрзал, отделения с борьбой не мог дождаться.

Атлетическое представление… Ерунда. Ну, поподнимали тяжести мужики, гирями пожонглировали. Больше кряканья и уханья. Народу же нравилось. Кричали, свистели.

Большая французская борьба была какая-то тягомотная. Половину схватки борцы кругами ходили, друг друга ладонями по спинам и плечам громко хлопали, а потом силой своего соперника ломили. Медленно всё это как-то делали.

А, сколько медалек и титулов у каждого! Чемпионы такие, чемпионы сякие. Так их в самом начале отделения объявили. Потом они ещё на арене в линию выстроились — у каждого через плечо лента с наградами… Еще и на матерчатых лямочках через шею тоже какие-то медали навешаны.

Имена у борцов сплошь иностранные, один Михаил Афанасьев вроде как наш. Он, кстати, на вид покрупнее всех будет.

Вот высмотрел я и своего противника, на котором задумал двадцать пять рублей заработать. Здоров, ничего не скажешь. Меня, наверное, на голову выше будет. Точнее сейчас сказать трудно — он на арене, а я в зале, не рядышком стоим.

Забарывал Михаил Афанасьев своих соперников просто на раз, два, три. Ручищи у него толстенные, сам волосатый, орёт ещё, когда борется. Понял я, почему мужик перед входом в цирк на меня так посмотрел. Перед этим богатырём я как козявочка буду выглядеть.

Ничего, есть у меня от сэнсэя парочка приемчиков…

Вот и до отделения с призовой борьбой дело дошло. Шпрехшталмейстер начал желающих побороться с цирковым чемпионом выкрикивать. Только я хотел заявиться, как меня какой-то бородач опередил. Здоровущий, морда красная, поперёк себя шире. Даже на вид — под полтора центнера, ну, или около пудов девяти веса — так тут считают.

Зрители его дружно поддерживать начали. Если я правильно понял, желающий денег заработать был местным крючником.

Обломилось у него. Цирковой борец через себя его перебросил. Этого омскому силачу хватило. Впрочем, он не обиделся. Встал, башкой своей помотал, весело похабщину гаркнул. Люди в зале захохотали.

Что-то сомнение на меня напало. Боролся с крючником Афанасьев не как с предыдущими партнерами. Быстрее что ли, техничнее.

Не успел первый претендент на лёгкий заработок арену покинуть — второй желающий на неё заскочил. Я даже и не понял, откуда он появился. По сторонам-то я не смотрел, а всё на борцов.

Этот, второй, был не высок, но почти квадратный. Что спереди, что если сбоку смотреть. Его тоже цирковой победил.

Куда я лезу? Второму, похоже, руку в плечевом суставе Афанасьев повредил. Как вообще ещё с корнем не выдрал…

Шпрехшталмейстер снова начал вызывать желающих силой и умением помериться, но что-то претенденты не находились, а я тормозил, сомневался в ранее задуманном. Бог с ними, деньгами…

Тут мне и попёрло.

Шпрехшталмейстер, видя, что больше побороться желающих нет, изменил условия поединка. Предложил на кулачках с победившим всех побиться. Может, мол так кто-то находящуюся у него в руках купюру сегодня домой унесёт. Он уж ею третий день на арене размахивает.

— Какие правила?

На ряд впереди меня поднялся на ноги и задал вопрос очередной здоровяк.

— Правило одно — никаких правил, — прозвучало с арены. — Призовая сумма увеличивается до пятидесяти рублей.

— Ещё пятьдесят от меня! — встал со своего места один из зрителей.

— Столько же прибавляю, — поддержал его сосед.

Тот и другой находились под хмельком, даже мне со своего места это было видно.

Никаких правил…

Не знал, что тут бои без правил бывают…

Впрочем, Сибирь…

— Ну, кто сразится с нашим богатырём? — в руке шпрехшталмейстера теперь была уже целая пачечка денег. — Сто пятьдесят рублей!

Так, пора, а то сейчас опередят меня — сумма-то немалая.

— Я!

Чуть-чуть и успел. Буквально на секунду обогнал я ещё одного желающего.

Выкрикнул и по проходу к арене побежал. Очень уж мне эти сто пятьдесят рублей требовались.

Глава 15

Глава 15 Бой на арене

Я, пока на лавочке в зрительном зале цирка сидел, готовиться к бою начал. Почему бы и нет, коли имеется такая возможность.

Дышать стал, как сэнсэй учил. Суставы, какие можно в сидячем положении, посгибал-поразгибал, со связочно-мышечным аппаратом поработал.

В цирке, мягко сказать, не месяц май, следует немного организм разогреть, на-холодную драться — так и потянуть, а то и надорвать что-то можно. Надо мне такое? Да, ни разу…

Пока к арене шёл — в плын прыгнул. Для меня в зале цирка остался только мой противник, всё остальное на задний план ушло. Не пропало, просто моё восприятие приоритеты поменяло. Для меня сейчас значение только Михаил Афанасьев имел. Различал я, как каждый волосок на его голове шевелится, предугадывал движения тела, рук, ног. Голова циркового чемпиона тоже не выпадали из моего внимания. Головой так врезать можно — мало не покажется.

Время замедлило свой бег.

Стоящий на арене к схватке отнёсся со всей серьёзностью. Я видел, как его глаза внимательно наблюдают за мной, на губах появляется понимающая гримаска.

— Бузник… — на грани слышимости, чисто для себя шепнул мой противник, но я-то в плыне, слух сейчас у меня как у хищника.

А, вот хрен тебе на всю глупую рожу…

Другим умением я тебя возьму.

— Начали! — как только я оказался на манеже, выкрикнул шпрехшталмейстер.

Не дал он мне и двух шагов ступить, большего пространства для маневра получить. Подыграл своему цирковому.

Борец, он же кулачный боец, живенько так в мою сторону начал перемещаться. Однако, весьма осторожно.

Преимуществ у него было много — тяжелее он меня, руки и ноги у него более длинные. Опыта боев — вагон и маленькая тележка. Силы — немеряно.

Я на месте стоять остался, сделал вид, что как бы немного растерялся.

Он на меня фронтально прёт, снесёт и не заметит.

Ёжик-то, то есть я, пусть очень сильный, но — очень, по сравнению с ним, лёгкий.

Надо мне в один удар уложиться. Мужик — весьма серьезный боец, а не просто так погулять вышел…

Прощай, шаровары… Трёх недель я вас не относил…

В нужный момент я перетёк в очень низкую стойку, почти в поперечный шпагат, и точно в его мужское достоинство прямым засадил. Благо, цель была хорошо под чёрным трико обозначена. В чём чемпион боролся, в том и на кулачках бился.

Тут любому мужику при всём желании защиту прокачать не получается. Парные и непарный орган богато иннервированы, а мой удар — не хуже, чем копытом лошадь бьет.

Прости уж, чемпион, иначе свалить такую громадину у меня не получалось. Вон у тебя, мышечный корсет какой. Не пробить мне его.

Покалечить я тебя не должен, всё же силу удара я сдерживал, не во всю мочь бил.

Да, понимаю, плохо тебе сейчас, вон как на опилках скрючился. Рот в немом крике разинут, от боли помереть желание пришло…

Извини ещё раз, очень мне деньги нужны…

Даже в горло не стал я бить…

Там бы точно на глушняк было.

Тут я из плына в нормальный мир выпрыгнул.

В цирке тишина стояла. Мало кто понял, что даже и произошло. Мы минуты не бились. Даже её половинки.

Бой получился совсем не зрелищный — цирковой несколько шагов сделал, я — один раз ударил. Причем, очень быстро.

Шпрехшталмейстеру даже не вышло ни одного комментария нашей схватке дать, свою непосредственную работу выполнить.

Не успела она начаться, как уже закончилась.

Тут в зале орать начали, свистеть…

— Удар ниже пояса!!! — заорал шпрехшталмейстер.

Начал он ещё и махать руками. Банковские билеты выронил и они по арене разлетелись.

Бумажные деньги тут большие, в разы форматнее, чем дома. На мой взгляд — ещё и красивее, чем в СССР. С портретами царствующих особ некоторые, а не как у нас — с одним Лениным.

— Нарушение правил!!! — не унимался распорядитель арены.

— Так, бой же без правил? — пришёл я в недоумение. — Сами же про это объявили!

Начало у меня закрадываться сомнение, что не получу я честно заработанное.

— Ниже пояса бить нельзя! Это все знают! — не унимался рассыпавший деньги.

— Не было такого уговора! — я тоже повысил голос. — Бой без правил!

Судя по выкрикам, трибуны были не на моей стороне.

— Бой надо повторить! — вынес своё решение гадёныш. — Сейчас же!

— Не сможет он. — я кивнул на лежащего на арене.

— Почему же? Сейчас встанет…

Нет, видно этому по яйцам никогда не били…

Не было такого факта в его биографии.

— Что с деньгами? — уже ни на что не надеясь, спросил я.

— Пока остаются у меня. — скривил рожу работник цирка.

Глава 16

Глава 16 Неожиданное предложение

Я вышел из цирка.

Нет счастья в жизни…

Зря только оставшиеся после покупки молока деньги на билет потратил…

Я достал последнюю монетку из кармана и подбросил её на ладони. Да, на такое богатство — ни хлебушка купить, ни переночевать под крышей.

Хоть зверьков продавай. Нет, такую глупость я делать не буду.

Холодно… Ветрина ещё. В Японии меня этот ветер донимал и тут не лучше.

Я поднял воротник шинели. Засунул руки в карманы.

Поёжился. Теплее мне не стало.

— Эй, как там тебя…

От входа в цирк ко мне шли двое.

Пригляделся — те самые мужики, что в призовой фонд по пятьдесят рублей добавили.

Что им от меня надо?

— Подожди…

Да, я вроде никуда и не иду. Стою на месте. Про судьбинушку свою горькую рассуждаю. Остался посреди Сибири без документов, гроша в кармане и крыши над головой. Даже копейки за душой нет, не говоря уж о гроше. Грош — это две копейки, в восемь раз больше, чем у меня теперь имеется.

— Чего надо?

Ответил мужикам я не очень вежливо, зло даже. Настроение у меня сейчас такое. Хмурое.

— Заработать желания нет?

Неожиданно как-то. Подходят к тебе на улице два совершенно незнакомых человека и заработать предлагают…

Нет, что-что, а деньги мне сейчас позарез нужны.

— Что делать надо?

Решил сразу не отказываться. Дедушка, опять я его вспомнил, всегда говорил, что своего собеседника до конца выслушать надо. Что непонятно — переспросить. Только тогда и принимать решение. Не торопиться.

Тот, что первый свои пятьдесят рублей выложил, мне подмигнул.

— А, подраться.

— С вами, что ли?

— Не, не, не…

Второй из подошедшей ко мне пары замахал руками.

Несколько путано мне объяснили, что у них тут бои без правил организуются. Подпольные и за деньги. Желающие ставки делают.

Рассказывали мне это чуть не пять минут, но в общем и целом смысл был такой. Всё данное мероприятие не очень законное, проводится втихаря, но кому надо — об этом осведомлены. Они, мужики эти, там свои. Меня могут от себя выставить. Видели они, на что я способен.

Тот и другой, это уже вблизи мне ясно стало, были хорошо поддатые. Идея про меня им только что в голову пришла. Вот как-то всё так.

Странно это по меньшей мере… Словно в детективной книжке с роялями в кустах. Или в кино. Впрочем, чего я теряю?

— Сколько я получу? — сразу не соглашаюсь, в голове варианты прокручиваю.

— От ставок зависит и победишь ли. Но, три рубля — точно твои. Даже, если сразу проиграешь.

Это опять первый уточнил. Второй, соглашаясь с ним, головой закивал. Лучше бы этого не делал — чуть не упал он из-за этого кивания, еле на ногах устоял — так его шатнуло.

— Когда бой? — задал я ещё один вопрос.

— Да уже сегодня, — это опять первый, второй снова движениями головы его слова подтвердил.

— Ладно, пошли.

Соглашаюсь. Куда мне деваться. Есть-пить мне уже давно хочется, да и ночевать негде. Три рубля — тоже деньги. Часть проблем они мне снимут.

— Пошли, пошли. — указал направление первый.

Рука его была направлена… на цирк. Откуда ушёл, туда же надо было вернуться. Во как.

— Сейчас все разойдутся и…

Приглашающий меня не договорил, а стал в воздухе кулаками махать. Наглядно показывать, что в опустевшем цирке будет.

Изображал он кулачный бой не особенно умело. В реальности ему бы давно уже прилетело…

У входа в опустевшее заведение опять тот же мужик толкался, который указал мне где билет на представление купить. Сейчас он мне уже как старому знакомому кивнул и посмотрел с уважением. За прошедшие часы я в росте не прибавил, тяжелее на пару пудов не стал, а смотри ж ты…

Внутри самого цирка освещения не было, только на барьере вокруг манежа были расставлены керосиновые лампы. В амфитеатре было занято с два десятка мест. Рассмотреть сидящих мне не получилось. Впрочем, какая разница…

Распорядитель арены был прежний. У артистического прохода разминалось несколько человек. Это, наверное, мои сегодняшние противники.

Раз, два, три, четыре, пять… Пятеро. Я — шестой. Ну, не так бойцов и много…

Перекусить бы сейчас ещё. Много и не нужно, но чуток не помешает. Молоком, что на перроне я выпил, весь день сыт не будешь. Да, уже и не день, а всё ближе к полуночи…

Глава 17

Глава 17 Солдат

Не первый год я теперь уже здесь, а вот в гостиницах жить раньше как-то не приходилось…

В сарае у Мадам дневал и ночевал, даже сексуальным утехам предавался, в лесной избушке, немного, но от холода спасался, даже в полуподвале психиатрического отделения Вятской губернской земской больницы не одну неделю свою законную коечку имел, в казарме в Москве был как все слушатели фельдшерской школы устроен…

Плен в Японии…

Тоже там жильё у меня имелось.

Всяко бывало…

Сейчас — в гостинице проживаю. Причем, в самом центре Омска. Называется она «Европа» и расположена на улице Дворцовой. Не как попало…

У дверей гостиницы даже швейцар имеется. Нельзя «Европе» без швейцара. Здесь двадцать шесть номеров, а значит у парадного входа швейцар обязан стоять. Все гостиницы, если пятнадцать и более номеров имеют, такого работника нанять должны. Его труд всё равно постояльцы оплачивать будут, не хозяин гостиницы же на свои денежки его содержит. Замечу, в швейцары тут ещё не каждого и возьмут. Только человека весьма благонадежного и вида приличного.

Номера в «Европе» по местным меркам комфортабельные и первоклассные — паровое отопление и электрическое освещение даже есть. Ванна — тоже в наличии. Здесь это редкость. Омск — не Москва или Санкт-Петербург. При гостинице — бильярдный и концертный залы. Ежедневно выступает струнный дамский оркестр. Особая гордость данного заведения — ресторан. Любому желающему до двух часов ночи вход в него открыт. Стоимость обедов и ужинов от шестидесяти копеек начинается, но это не для меня. Мои приемы пищи гораздо дороже стоят. Кухня здесь отменная, хоть европейская, хоть азиатская, хоть русская. Опытный шеф-кулинар — мастер своего дела. Вин выбор тоже приличный — французские, кахетинские, крымские…

Да, номер у меня самый дорогой — за пять рублей в сутки. Есть и попроще, за полтора рубля, но…

Понты, они — дороже денег.

Откуда я про стоимость номеров знаю? Да, в моём, опять же табличка висит с обозначением цен, как покоев, которые в наем в гостинице сдаются, так и всем прочим предметам. Сломаю я стул — извольте по прейскуранту заплатить…

Украсть у меня из номера что-то трудно. Замок и запор на дверях — надежней надежного.

Однако, и тут надо держать ухо востро. Не далее, как вчера в ресторане гостиницы приделали ноги шубе на хорьковом меху. Остался мещанин Пороховников без верхней одежды. Так «Омский телеграф» сообщил. Есть тут такая газета местная.

От нечего делать я этот печатный орган от первой до последней полосы просматриваю. Один раз даже очень повеселился. Обнаружил в газете рекламу номеров «Нагасаки». Даже сходить в них хотел. Поностальгировать…

За что мне честь в Омске такая? Просто всё — вышел я здесь в первые кулачные бойцы. Два господина, что у цирка меня тормознули, большие денежки на мне зарабатывают. Ну, я тоже не в накладе. Весьма, весьма.

Из других городов теперь со мной биться народ привозят. Местных я не раз уже победил и ставки на победы моих противников упали. Все на меня ставят. Соответственно — зарабатывать на мне стало проблематично. Вот и устраивают мне сейчас бои с противниками из других губерний.

Никогда бы не подумал, что здесь такое имеется. Но, как оказалось, жизнь в тени тут — мама не горюй…

Сыт, обут, одет, крыша над головой, деньги — не проблема…

Морда в синяках, рёбра побаливают, кулаки сбиты…

Живи да радуйся.

Да, ещё и новые документы я заимел. Взамен тех, что в поезде остались.

Без них — никак. Содержатели гостиниц, постоялых дворов, меблированных комнат в Омске обязаны доставлять в свою полицейскую часть сведения о каждом вновь прибывшем в течение двенадцати часов без всякого исключения. Ну, для меня — маленькое послабление было сделано. Пока местный блинодел мне бумаги рисовал.

Так мне ещё одна сторона тутошней жизни открылась. Оказывается, есть здесь ходы-выходы для обзаведения нужными бумагами.

Фамилию, имя и отчество я прежние в новом паспорте оставил. Привык уже к ним. Да и имеются тут уже люди, которые меня как Ивана Воробьева знают.

Заказал я ещё и нужный мне документ об образовании. Мысль-то об поступлении в Императорскую военно-медицинскую академию я не оставил. Вот поднакоплю денег на учёбу и прощай Омск.

Ещё что…

Да, драковое имя теперь у меня — Солдат.

Вот и все мои новости.

Глава 18

Глава 18 Продолжение следует

Скучно…

Я зевнул, потянулся.

Делать совершенно нечего. Работа теперь у меня ночная, а весь день свободен. Да и работы той… Час, два — не больше. Да, если честно, я бы и за меньшее время управился, но строго рекомендовано мне сразу соперников не валить. Иначе — зрителям не интересно.

Они деньги платят, а значит и музыку заказывают.

Телевизора тут нет. Не придумали ещё.

Радио — отсутствует.

Пробовал книги читать — отстой полный. Хуже цирка.

Газету местную в руки взял. Номер у меня дорогой, пресса в стоимость входит.

Развернул, глазами по строчкам пробежался. Пол газетной площади — реклама. Перевернул лист. Так, а это что? «В плену у японцев». Интересно…

Каждый с большим вниманием реагирует на то, что его как-то касается, хоть краешком, но — задевает. Тут же статья про японский плен. Сам там был. Вот и надо прочесть, как там у других это случилось.

Рассказ, видно, уже не в первом номере идёт. Так и написано, что начало в газетах от таких-то чисел. Но, ничего, вроде и понятно.

Повествуется от лица солдата из Порт-Артура, сибиряка, их там достаточно было.

Как он там геройствовал, было ранее, а тут уже речь про плен ведётся.

«… при отправке партиями наших солдат в Японию, японцам нужны были переводчики. Меня не отправляли потому, что рана не заживала, цинга плохо исчезала и мне грозило остаться в Артуре еще долгое время, а хотелось скорее попасть в Японию. Вот тут и пригодилось мое знакомство с японским языком. Меня включили в одну из партий и в одно прекрасное утро наша партия, численностью тысячи две солдат, двинулась пешим порядком из Артура в Дальний, где производилась посадка на пароходы…»

Во, мне, оказывается, больше повезло. Не пешком дорогу в плен я начал, на платформе, пусть и открытой, ехал.

Я отпил из стакана.

Хорош чаек… Хоть что-то тут есть приличное.

«… вышел я налегке, так как у меня была только одна пара запасного белья. Хотя мне приходилось ковылять, я не отставал от партии. Но многим солдатам этот пятидесятиверстный переход дался тяжело: при разгроме цехгаузов многие солдаты нахватали столько вещей, что унести их было очень трудно. Некоторые шли нагруженные, как грузчики, как верблюды. Поэтому партия часто останавливалась на передышку, что не входило в расчеты нашего конвоя. И вот, всю дорогу нас веселило расставание солдат с вещами, нести которые не было у них сил. На каждой остановке выбрасывались менее ценные вещи, и на каждой остановке оставались кучи разнообразных вещей: офицерские шинели, дамские шубки, разные ткани, посуда и даже книги…»

Во как… Что-то слышал я про такое, но не из первых рук. Тут же очевидец сообщает, что своими глазами видел.

Далее шёл рассказ, как везли пленных из Дальнего на пароходах. Как в трюме слухи разные циркулировали. Про то, что самых здоровых будут использовать как производителей для улучшения породы островного народа, а тех, кто статью не вышел — в роли тяглового скота.

Мля… Придумают же…

Далее было про карантин на Симоносеки.

«… нас взводами человек по пятьдесят выстраивали, предлагали сдать деньги и ценные вещи в одно место, кожаные вещи (полушубки, папахи, ремни, сапоги и другие) в другое место, белье и платье — в третье. Наши солдатики полагая, что белье-то — во всяком случае возвратят, засовывали в бельевые мешки всякие другие вещи, вплоть до денег. Затем мы попадали в ванны человек на десять каждая. В этих общих купелях мы должны были смыть и грязь, и паразитов. После омовения мы переходили в соседнюю комнату, в которой должны были обтереться и получить халат…»

Всё, почти как у нас…

«…на баржах нас переправили на железнодорожную станцию и погрузили в вагоны. И станция, и вагоны, и паровозы, и пути нам показались кукольными по своей величине. Но в дальнейшем мы убедились, что маленькие паровозы работают исправно и довольно быстро доставили нас на место. Хочу отметить порядок, соблюдавшийся при нашем переезде. Завтрак и обед нам подавали в виде закусок в специальных коробочках. Там была всякая всячина: хлеба кусочек, яичко, кусочек жаренного мяса, какие-то съедобные корнеплоды, несколько риса, еще что-то. По освобождении, коробочки мы возвращали тем же женщинам, которые угощали нас. На станциях всегда была публика и довольно большое количество европейцев, которые с любопытством рассматривали нас. Вечером мы были на месте нашего жительства в местечке Хамадэра Сакайского уезда Осахской губернии…»

Ещё через пару строк статья завершалась. Однако, ниже было напечатано, что продолжение следует.

Вот, как обычно — на самом интересном месте.

Ничего, послезавтра следующий номер будет. В нём продолжение и прочитаем.

Так и подсел я на чтение с продолжением. Вечерами мой стройотряд продолжался, так я свои бои без правил называл. Каждый вечер в коробку из-под сигар я получаемые гонорары складывал. Пожалуй, если так всё нормально дело пойдёт, через месяц мне отсюда надо будет тихонько сматываться. На первое время на съем жилья и пропитание в Санкт-Петербурге деньги у меня будут. Непонятно почему, но я был уверен, что в военно-медицинскую академию я поступлю. Дома поступил, а тут и подавно.

Наконец, очередной номер газеты, прямо с пылу, с жару, в моих руках.

Есть продолжение!

«…лагеря, в которые попал я, состояли из пяти, огороженных высокими заборами, дворов. Во дворах этих было по двадцать бараков на двести человек каждый. Нужно думать, что дворы эти были построены специально для нас, так как все постройки были только что закончены. Бараки с низкими нарами, застланными бамбуковыми циновками. В проходе по всему бараку были сделаны столы на столбах, врытых в землю. Во дворе, помимо бараков, были кухня, пекарня, ларек, ванная и караульное помещение охраны. Кроме того, при каждом бараке была уборная и прачечная. Организационно каждый барак был ротой с одним фельдфебелем и четырьмя старшими унтер-офицерами. Офицеров в наших бараках и дворах не было…»

Всё так и есть. Нижние чины — отдельно, офицеры — отдельно. Я сам могу это подтвердить. В Мацуяме я по разряду офицеров проходил и мне отдельный домик был выделен.

«…все вещи, сложенные нами перед санитарно-гигиеническими мероприятиями на острове Симоносеки, были нам там же возвращены полностью. Вот тут можно было помереть со смеху. Кожаные вещи, вложенные в бельевые мешки, ссохлись, сапоги представлялись сушеными грибами, меховые вещи были похожи на сушеных чертей, а бумажные деньги при прикосновении к ним ломались. И таких случаев было много. Богачи сделались бедняками, а мы — бедняки — до упаду хохотали. Тотчас, как только состоялось размещение по баракам, каждый из нас получил: 1) Ватный тюфяк и валик вместо подушки, 2) Два шерстяных одеяла, 3) Полотенце, 4) Кусок мыла, 5) Зубную щетку и порошок, с которым наши солдаты не знали, что делать, 6) Несколько листов почтовой бумаги, конвертов, открыток, 7) На взвод были выделены чернила, ручки, перья…»

Да, и мне бумагу и конверты в плену выдали, вот только писать мне было некуда и некому. Не Федору же на деревню…

«… приехали мы в Хамадэру в феврале. Погода была чудесная: теплая, сухая. Я забыл упомянуть, что наши дворы одной стороной выходили в залив, и эта сторона огорожена была не забором, а частоколом. Залив был обозреваем и не было препятствия для ветра с моря. Первое время я наслаждался тем, что лежал на песке и чувствовал живительность солнца, тепла, ветра, пахнущего морем и полного покоя. Достаточно сказать, что за месяц и раны мои закрылись, и цинга исчезла…»

Запомнить надо на будущее… Вдруг, пригодится…

«…японцы, японки и ребятишки, которых было как мошкары, были со мной всегда приветливы. Они, на мой взгляд, вполне чистоплотны, в домиках у них всегда чистота. Такого загромождения вещами и мебелью, как у нас, у японцев я не видел. Кроватей, столов, стульев у них нет. Едят, чай пьют, гостей принимают на полу. Пол в домиках японцев четверти на две выше земли и, как только входите, нужно снять обувь и в носках подняться на циновку, которойнакрыт весь пол. А потом садитесь на чем стоите и можете чувствовать себя, как дома. Там очень тепло, и домики сделаны из легкого материала, и, если хорошенько нажать на стену, то можно очутиться или в другом помещении или на улице. Японцы, я говорю о местечковых или сельских жителях, очень трудолюбивы. Так как население весьма густое, то из каждого клочка земли надо выжать столько продукции, чтобы хватило на год.Большинство культур засевается и снимается два раза в год. Основным подспорьем для бедняков служат дары моря: рыба, рачки, черви, осьминоги в большинстве в сушеном виде. Основной продукт — рис. В общем, беднота…»

Воспоминания пленного в этом номере закончились и я стал ждать следующий.

Интересно, на сколько продолжений рассказ будет растянут?

Да, внимание к данному сериалу не только у меня было. Несколько раз я слышал, как эти публикации местные жители обсуждали. Мне тоже, грешным делом, книгу что ли забабахать про свой плен, накрутить в ней всякого-разного? Срубить деньжат, пока людям данная тема интересна…

Глава 19

Глава 19 Ефим Булов

— Всё, Ефимка, домой едем!

Домой — это хорошо. Хоть и тут было неплохо…

По лагерю сразу же слухи разные завитали. Что нам, порт-артуровцам, на русской земле готовится торжественная встреча. Что каждый участник обороны города будет по-царски награжден. Что получим мы каждый по пять десятин земли и по избе. Что ещё коня и корову дадут, а городские получат по пять тысяч рублей. Причём — золотом.

Во Владивостоке на пристани нас встретил жиденький оркестрик. Что-то сыграл и всё. Сгрузились. В порту, прямо на земле были навалены кучи нового солдатского обмундирования. Когда я прошел мимо всех куч, на руках у меня получилось полное новое обмундирование, вплоть до пары белья и портянок.

Далее мы со своими охапками добра проследовали на запасные пути и были построены перед составом вагонов. Прежде, чем погрузиться, надо было их ещё самим и оборудовать. По человеку с десятка побежали за вениками, по три человека — за досками, по два человека — за печками и трубами, по три человека — за кирпичом, а один остался охранять вещи всего десятка.

Через два часа с небольшим разместились по назначенным вагонам. В нашем оказалось сорок три человека. В середине состава имелся вагон второго класса для коменданта и его штаба.

Получили сколько положено жидких щей, хлеба и каких-то приварков. Еще через полчаса мы уже выезжали за пределы города. Да, теперь не находящимися на казенной службе — во Владивостоке всех бывших пленных демобилизовали. Причем, быстро так. Все бумажки были уже для нас готовы.

На первой же станции у вагонов появились китайцы с водкой в жестяных банках четвертного объема. Четверть водки стоила рубль. Не дорого — по нашим деньгам. Уже через час вагон гремел на все лады.

Ехали медленно. То и дело стояли на каких-то двадцать шестых путях. Часто приходилось выбирать делегацию и идти на станцию. Там говорили, что нет вагонов, нет паровозов, невозможно сразу вывезти целую армию.

В депо, на той же станции становилось известно, что паровозы имеются, но сначала пропускают более благонадежные части. Или моряков — они такой тарарам устраивают…

Тогда собирались мы человек по двести и правду искали. Всё для нас быстренько находилось и двигались дальше.

Раз у нас даже машинист с паровоза сбежал. Еле и нашли.

В другой — от встречного поезда паровоз отцепили… Все дрова ещё себе забрали.

Надо сказать, что на всем пути по Забайкальской железной дороге ни на одной станции не было самого завалящего действующего буфета. Все было разбито и разгромлено прошедшими впереди нас эшелонами.

Деньги у меня скоро подошли к концу.

Пропил сначала один, а потом и второй свой крест…

За второй выручил пять четвертей водки и закуску к ней.

Понятное дело — мужиков в вагоне угостил.

Пробуждение было тяжелым. Первое, что почувствовал — стоим. Второе — холодно. Кое-как уселся на нарах, долго приходил в себя. Мутило, пить сильно хотелось.

Не сразу и сообразил где я. Наконец понял, что в поезде. А, домой еду.

В вагоне было что-то непонятное. Просто поле боя, усеянное трупами. Валялись они все в разных позах.

Печка — холодная. Воздух — топор вешай…

Надо бы воздух очистить, а то так и задохнуться недолго.

С немалыми трудами спустился с нар и открыл дверь. Вроде лучше сразу стало. Свежее.

За стенами вагона было морозно и трупы на полу зашевелились, стали в себя приходить, заматерились, закашлялись. Кто-то потребовал дверь закрыть и печку затопить.

Тут нас староста вагона всех и выручил. У него одна четвертная банка с китайской водкой оказалась припрятана и закуски немного.

Полечились. Вроде и лучше стало. У меня даже подъём сил образовался.

Тут в двери вагона кто-то застучал. Открываю — там мужик. Наш, солдатик. Санитар. Повязка с крестом на рукаве у него имеется.

— Где хоть мы? — санитара спрашиваю.

— Омск.

Во, уже где мы… Ну, хоть знать буду…

— Чего тебе? — опять санитару вопрос ребром ставлю.

— Можно к вам? От своего эшелона отстал…

Говорит это санитар, а сам немного полу шинели в сторону отогнул, а там у него — четверть.

С таким грузом, да не пустить…

— Залезай, гостем будешь!

Руку санитару подал, помог забраться. Четверть ещё у него принял. Народ-то в вагоне разохотился. Хоть часть дорогой уже сошла, но больше двадцати душ ещё нас осталось. Из банки старосты вагона на каждого не по много досталось. Сейчас и добавим радости…

Санитар со всеми уважительно поздоровался, спросил какое место занять он может.

— Вон, тут располагайся. — я ему рядом с собой на нары указал.

Для хорошего человека места не жалко…

Глава 20

Глава 20 О бабах, картах и водке

Я лежал на нарах в вагоне и размышлял.

О чём? О жизни своей. О везении и невезении. О добре и зле. О мужиках и бабах.

Только вроде всё наладилось и опять…

Бабы — дуры. Не все, но некоторые…

Нет, и среди мужиков прибабахнутых тоже хватает. На одних женщин нечего грешить.

Так вот, от баб-дур — мужикам зло.

Оно, зло, ещё и от водки, и карт. Так говорят. Сам это я неоднократно слышал.

С водкой у меня проблем нет. Выпиваю, конечно, но без фанатизма. Безудержной тяги у меня к алкоголю не имеется. Да и боевые искусства, и пьянка плохо друг с другом совмещаются. Что буза, что и всё остальное.

Карты…

В лагере многие в них играли. Это — от безделья. Большинство работы ведь не имели. Всех дел за день — поесть сходить, да за собой чашку вымыть. Поэтому, кто — картами, кто — лото время убивал.

Идёшь по лагерю и слышишь — «Один как перст», «Барабанные палочки», «Силетерские ушки», «Горбачики», «Стульчики», «Косарики», «Новобранец», «Девчонка», «И туда, и сюда»…

Играли наши пленные в лото чаще на папиросы. Одна карта — одна папироса. Пачка в двадцать штук стоила пять — шесть копеек. Так что, игра не по-крупному шла.

На лото ещё и по-другому некоторые зарабатывали. Не играли в него, а делали из бамбука номера и вырезали карточки. Шутка ли — полный комплект не меньше двух рублей стоил.

В карты уже на деньги играли, а не на курево. В «двадцать одно», «польский банчок» и прочее резались.

Мне и поручику некогда в карты играть было. У нас было додзё.

Эх, бабы, бабы…

Для зла и одной хватит…

Что эта жена местного купчины во мне нашла? Привязалась как банный лист… Потому, что я всех на боях побеждал? Статей-то у меня нет героических, да и морда лица не выдающаяся…

Беда…

Не было последнюю неделю от неё проходу.

Только в окно в гостинице по лестнице не влезала.

Ещё и мышьяку наелась от своей неразделенной любви.

Не ответил де я ей взаимностью…

Так в предсмертной своей записке написала.

Мужу-то её тогда меня в чём винить было? Я же на его честь и достоинство не посягал? Руками и ногами от бабы-дуры отбивался.

Нет, она себя жизни лишила, значит — меня тоже надо на тот свет отправить.

Налетели гурьбой, стали руки вязать, за город повезли на расправу…

Как и жив остался.

Опять спасибо старому китайцу — научил, как из пут выбираться.

Можно с таким номером даже в цирке выступать. Ну, с развязываниями этими. А, что — цирк мне теперь дело знакомое.

Хорошо, когда из Омска бежать пришлось, успел свою коробку из-под сигар захватить. Ту, в которой у меня деньги и документы хранились…

— Сосед… Сосед…

Кто-то меня под бок тычет. А, солдатик давешний, что забраться в вагон помог.

— Что надо?

Отвечаю вежливо, хоть с мыслей он меня и сбил.

— У тебя больше ничего нет?

— Чего? — не понял я вопроса.

— Ну, выпить…

Куда в них только лезет! Так уже все датые были, да ещё и мою четверть моментально опростали…

— Не, больше нет.

— Жалко… — вздыхает впустивший меня в вагон. — Что-то ножки озябли…

Озябнешь тут… Опять в печке почти всё прогорело.

Я встал. Подкинул в буржуйку пару поленьев. Их уже маловато осталось — на следующей остановке ещё где-то нужно будет топлива раздобыть.

— Скоро теплее будет, — поделился я доброй вестью со своим теперешним соседом по нарам.

Так, а он спит уже…

Ну, пусть спит, а не егозится. Один уж сегодня чуть из вагона не выпал. Встал у приоткрытых дверей покурить и чуть наружу не сверзился. Хорошо, за брус успел уцепиться.

Эх, бабы, бабы…

Не эта бы дурища, с месяцок ещё в Омске я бы в боях поучаствовал. Деньги в столице мне потребуются. Они лишними никогда не бывают.

Поручика там ещё найти надо. Он помочь с обустройством обещал, да и тренироваться можно вместе…

Мысли у меня медленнее потекли.

В сон потянуло.

Ну, можно и вздремнуть — всё дорога быстрее пройдёт.

Тут наш состав вроде замедлять свой ход стал.

Куда-то прибываем? Или, опять в чистом поле куковать будем?

Я встал, подошёл к двери. Немного откатил её в сторону.

Нет, похоже, какая-то большая станция.

Пожалуй, пока спать не буду, посмотрим, что это за населённый пункт…

Да, дрова ещё…

Поесть бы чего купить.

Газетку ещё приобрести, узнать, что в мире делается.

Глава 21

Глава 21 Маша

Уффф…

Как на вольном воздухе-то хорошо…

В нашем вагоне, чуть вдохнёшь поглубже — даже горло перехватывает от махорочно-портяночного запаха. Спичку зажечь боязно — вдруг вспыхнет всё. Два с лишним десятка мужиков такой выхлоп перегара дают — мама не горюй…

Я огляделся. Куда хоть прибыли?

Здание вокзала вдали чернело — нас в очередной раз не на первый путь поставили.

Отходить далеко от состава боязно. Опять отстану.

Так, через три вагона от нашего какие-то люди стоят. Вот у них и спрошу, где мы.

Дети какие-то, а с ними тётка в возрасте…

Они-то куда путешествуют? Ладно мы, по домам едем…

— Дядечка Ваня!!! Спаси!!!

Когда я к этим людям уже близко подошёл, от стоящих девочка отделилась и ко мне бросилась. Бежит и орёт, меня по имени называет.

Может с кем перепутала? Ещё и спасти просит…

— Дядечка Ваня!!!

За рукав шинели меня схватила. Трясет её всю, по щекам слёзы текут.

Так, так, так… Вроде и лицо чем-то знакомое…

— Дядечка Ваня!!! Я — Маша!

Маша, Маша, Маша… Нет, не припомню…

— Вы у фельдшера нашего жили! Спасите, помогите!!!

У фельдшера я в селе Федора жил. Но, где это село и где мы сейчас…

Тётка, что с ребятишками была, ко мне двинулась.

— Машенька, Машенька, ты что? Пойдём, пойдём, дитетко…

Сама девочку за руку схватить пытается, та изворачивается, ещё крепче за меня уцепилась.

— Так, стоп. Не тронь девочку.

Я тётку рукой чуть отодвинул.

— Сейчас разберемся. Отойди, говорю.

Не нравится тётке моё поведение. Глаза у неё злющие-презлющие.

— Меня она в публичный дом продать собирается!!!

Девочка пальчиком своим на тётку показала. Саму её сильнее затрясло.

Так… Это ещё, что за дела?

На шум и гам никто не сбегается. Один я. Спит народ в нашем эшелоне. Время-то — чуть-чуть светать только начало.

— Мамка меня рукоделию учиться отправила, а она меня в публичный дом…

Тут дверь вагона, у которого весь сыр-бор происходил, в сторону отъезжать начала. Затем сонная голова в открывшийся проем высунулась.

— Чо разорались? Спать не даете…

— Земеля, спустись. Тут, похоже, детишек обижают. — махнул приглашающе рукой кудлатой голове.

На раз это сработало. Как потом оказалось, у солдатика того дома трое малышей осталось. Он всю войну по ним тосковал, а тут — детишек обижают. Пусть чужих, но деточек.

Солдат, как был, так и выскочил.

— Кто? Где? — по сторонам головой завертел.

Тут, стоявшие чуть в сторонке дети ко мне с солдатиком и бросились. Баба непонятная руки в стороны расшаперила, поймать хоть кого пытается, а они — мимо её и к нам.

— Дяденьки, дяденьки, спасите!!!

Тут из вагона ещё на детский крик товарищи солдата выпрыгивать начали.

Баба, гадать не надо, поняла — дело её плохо, бочком-бочком в сторону от нас двинулась.

— Держи её! — я выскочившим из вагона кричу, а сам девочку по голове глажу, успокаиваю её.

Не дали тётке сбежать. Немного посопротивлялась она, одному демобилизованному щеку своими ногтями даже раскровенила.

Так… Шесть детишек у нас теперь на руках. Надо как-то со всем этим разбираться. Если честно, ситуация мне не сильно понятна. Баба ещё…

Девочка, что меня знает, Маша, про учёбу рукоделию что-то сказала, потом — про публичный дом…

Сколько тут простоим? Вопрос…

Можем на сутки застрять и через пять минут двинуться…

Похоже — вырисовывался второй вариант. Со стороны головы состава загудело. Отправляемся?

Тут и буферы вагонов начали друг о друга бумкать — состав дёрнулся, а потом опять встал.

— Так, давай детей в вагон, — скомандовал я. — Дорогой разберемся.

— С бабой что? — спросил солдат, что тётку сейчас за шиворот держал.

— Дай ей раза под микитки… — посоветовал тот, что первым из вагона ко мне выпрыгнул.

Рекомендуемое тут же было исполнено.

— Не заразила бы чем, сука… — освободившейся рукой только что державший тётку потрогал свою щеку.

Действительно, расцарапана она у него была здорово. Хорошо, баба ему глаз ещё не выдрала. Такая — запросто могла.

Паровоз снова гуднул. Похоже, сейчас отправимся…

— Давай к нам. — из дверного проема вагона мне протянули сразу две руки.

Буферы опять лязгнули.

Через пару секунд я уже был не на земле.

Спасенные сидели рядком на нарах.

Сейчас я Машу и повыспрашиваю, что с нею случилось. Может и про Федора и Агапита что узнаю…

Глава 22

Глава 22 На обучение рукодельному мастерству

Шесть молодых девушек сидели в рядок на нарах.

Скорее даже, не девушек, а девочек. На мой взгляд, самой старшей не больше двенадцати — тринадцати лет было.

Худенькие, одеты бедно, глаза — голодные.

— Мужики, покормить красавиц есть чем?

Никого из этого вагона я не знаю. Даже, как и кого зовут.

— Сейчас, сейчас. — засуетился солдат, что первый на помощь ко мне пришёл.

Скоро уже каждая пассажирка в руках кружку с чаем держала.

— Ну, Маша, рассказывай.

Спросил я не сразу, а когда все спасенные нами от бабы девочки свои кружки выпили. Дал время в себя прийти и чуть успокоиться.

— Тятьку на японскую забрали… Там и пропал.

Маша шмыгнула носом. Понятное дело — нет в этом ничего хорошего.

— У мамки нас семеро по лавкам, — явно чужими словами продолжила она. — Мал-мала меньше…

Соседка Маши утвердительно закивала головой. Не врёт, мол рассказчица.

— В село женщина приехала. — Маша всхлипнула. — От избы к избе ходила, говорила, что девочки нужны для обучения рукодельному мастерству. Кто учиться не желает, может помочь она наняться в услужение. Работы не много будет, житьё — в довольствии, жалование — пять рублей в месяц. Ещё красивое платье дадут…

Маша замолчала.

— Ну, и? — немного поторопил её я.

— Нам, то же обещано было, — вступила в разговор одна из соседок Маши. — Мамка долго не думала, отдала нас в услужение…

— Погоди, — остановил её я. — Давай сначала Машу послушаем.

— Матушка сразу не согласилась, тогда ей женщина пять рублей посулила. Что даст их сразу, как моё жалование за месяц вперёд…

Соседка Маши опять головой замотала — так и её из дома выманивали.

— Во как…

Это уже кто-то из солдат за моей спиной. Не один я, как оказывается, рассказ девочки внимательно слушал.

— Женщина та не один день по селу ходила. Матушка меня в услужение не отдала — избалуюсь мол… А, учить меня рукодельному мастерству согласилась. На следующий день мы в Вятку и отправились. Я, а ещё Анна Рудина и Таня.

Сидящая рядом с Машей девочка на себя пальчиком показала. Она де Анна.

— Таня у нас в Перми осталась… — опять влезла она в разговор.

Маша к ней голову повернула, брови нахмурила.

Анна вмиг осеклась.

— В Вятке на вокзале нас этой и передали. — последовал кивок на дверь вагона.

Правильно, тётка-царапунья за дверью и осталась. По правильному, надо было её в полицию сдать…

— Там ещё и другие девушки были. Из Слободского уезда, — уточнила Маша.

Один из слушателей у меня за спиной охнул. Затем выматерился.

А, говорок-то у него вятский. Когда в психиатрическом отделении работал, я такого наслушался. С москвичом вятского не спутаешь…

Может матершинник как раз из Слободского уезда? Прикинул на себя — вдруг его дочурку вербовщики тоже неизвестно куда увезли. Баба-дура, пока он кровь проливал, за пять рублей его дочурку кому-то и продала. Могла, могла, полоротая… Ляменькая она немножко…

— Девять девушек всего набралось, трое нас и ещё шестеро. Мы рукодельному мастерству должны были ехать учиться, а они — в услужение. Таня в Вятке и передумала. Сказала — тоже пойдёт в услужение. Нас дурами назвала, говорила, что там у неё житьё будет лёгкое.

За спиной опять матьки посыпались.

— Хватит уже. — обернулся я.

Солдат-матерщинник стоял с красным лицом, кулаки его были сжаты.

— Всё, всё… Суки…

Ну, суки — это уже совсем не матёк. Так, собаки женского рода.

— В Перми я и подслушала, как Таню продали. Мужчина подошёл, хорошо одетый, но старый уже. Спросил ещё, за сколько ему эту красивую девочку в публичный дом продадут. Тихо говорили, но я слышала. Сошлись они на трёхстах рублях… Больше у него с собой денег не было. Про нас она сказала, что продаст дальше. В Сибири в публичные дома дороже девочек берут… — Маша снова кивнула на вагонную дверь.

— Да уж… — сказать на такое мне было нечего. — Федор-то, проглядел вербовщицу…

— Нет его в селе, дяденька Иван. На японскую забрали. Говорят — жив, грудь в крестах, но ещё не вернулся. И Фролку забрали, и Егора Артемьевича… Почти половина баб без мужиков…

Так, что-то кажется мне, что ещё один раз в селе Федора побывать придётся. Анну и Машу домой доставить. Одни они ещё в какие передряги попадут…

Глава 23

Глава 23 Куколки

Это мне так повезло, что в пьющий всю дорогу вагон попал…

Оказывается, не все такие в составе были. Имелись и нормальные. В том, что сейчас я со спасенными девочками находился, никто о выпивке и не заговаривал.

Пол тут был чисто подметен, печка — протоплена как нужно. В том же вагоне, в который я в Омске подсел, стенки буржуйки — то чуть не до красна раскалялись, то холодина стояла…

Девочек солдаты, как своих родных, вниманием окружили. Места им на нарах рядышком выделили, одеялами их занавесили. Тесниться не пришлось, свободных полок было предостаточно. Как и в бывшем моем вагоне, часть пассажиров тут уже на своих станциях сошла. Ну, те, сибиряки которые. Оставались теперь в эшелоне почти одни жители центральных губерний, из Царства Польского и Великого княжества Финляндского.

Солдаты вдали от родного дома наскучались по своим семьям, по женам, по детишкам. На девчушек, что были ими он горькой судьбы спасены, их накопленная ласка сейчас и выплеснулась.

— Кушайте, кушайте. — сладенькие куски им подкладывали.

— Не холодно ли? — заботливо то и дело девочек спрашивали.

Некоторые и свои вещевые мешки развязали и подарки, что для домашних были припасены, им в руки неумело совали.

— Возьмите вот, поиграйтесь…

Так, опять меня Япония догнала…

Дарили-то девочкам всё больше игрушки японские. А, какими они могут быть в солдатском сидоре, если из японского плена мужики возвращаются?

Маше досталась кукла Дарума. Неваляшка это такая, олицетворяющая Бодхидхарму — божка, приносящего счастье.

Я про эти игрушки, опять же благодаря поручику, много чего знал.

Где он теперь? В столице давно уж поди…

Так вот, этот самый Бодхидхарма день и ночь медитировал целых девять лет, смотря при этом на стену. При этом он постоянно подвергался различным искушениям, а однажды понял, что вместо медитации погрузился в сон. Рассердился божок, срезал ножом веки со своих глаз и бросил их на землю. Теперь он с постоянно открытыми глазами мог бодрствовать. Из его же выброшенных век выросло чудесное растение, прогоняющее сон. Это был чай.

Ещё у куколки этой нет рук и ног. Правильно, согласно легенде, что мне поручик рассказал, от долгого сидения у Дарумы отнялись руки и ноги.

Такая вот куколка — безногая и безрукая. У нее большие круглые глаза, но нет зрачков.

Рассказал я Маше про её куклу. Она вежливо поблагодарила.

Второй девочке из села Федора, Анне, повезло на все сто… Ей Фукурума достался. Вертит она в руках фигурку, даже как бы и пообижена. Маше, вон какая красота подарена — фигурка красным расписана, качнёшь — не падает…

Тут же — болванчик просто какой-то.

Ой, тетеря…

— Анна, смотри.

Вращательным движением отворачиваю верх фигурки. Как из открывшегося футляра, достаю фигурку поменьше. Отворачиваю и ей верхушку. Внутри — ещё одна. Скоро на нарах, рядом с Анной, семь фигурок лежали. Ставить стоймя я их не стал. Вагон на стыках немного потряхивает, упадут ещё на пол, сломаются.

— Это — фигурки семи богов счастья, ситифукудзин.

Подаривший фигурку стоял и затылок чесал. Сам он не знал, что из Японии к себе в деревню вёз.

— На нашу матрёшку похожа.

Среди солдат знаток нашёлся. Большинство такую матрёшку-игрушку ещё и в глаза не видели. Только-только матрешки в России появились. Первая — не старше девочек была.

— Наша-то, она, наша, но я японскими корнями. Идею у японцев переняли. Они богов своих друг в друга вкладывали, а мы — девиц.

— Значит, мы их богов в плен взяли…

Солдат из Слободского уезда ткнул пальцем в потолок.

— Ну, как-то так, — не стал я спорить.

Остальным девочкам кокэси были надарены. Куколки такие деревянные. У них цилиндрическое туловище и голова сверху прикреплена. Рук и ног у такой куколки нет. Почему? Про такое мне поручик не рассказывал.

Все кокэси — девочки. Мальчиков нет. Раскрашены как Бог на душу положит.

Девицы наши все уже не малы, а куколками довольны. Дома ни у кого таких нет.

Благодарят солдат они за подарки, краснеют, глазки тупят…

Как уже решил — провожу я до дома Машу с подружкой.

Хотя… Дело это для меня не так и просто. Может, в Вятке Ивана Воробьева до сих пор разыскивают? Уходил-то я из психиатрического отделения не по-доброму… Хоть и Агапит тех двух бьярмов-хранителей топором ухайдакал, но подозрение и вина на меня пали. Сцапают меня под белы рученьки и в кандалы закуют. В Вятке тюремный замок серьёзный, никому из него бежать не повезло.

Может, до самого города и не доезжать? До села девочек по проселкам добраться?

Так придётся по территориям чужих бойцовских артелей идти, а в своё время пару раз я в артели Федора хорошо так засветился. Есть о мне память. Такая, что и головы не сносить…

Перекатывал в голове я мысли так и сяк, варианты разные просчитывал, а потом рукой махнул. Будь, что будет. Нечего раньше времени суетиться, но с поезда всё же не доезжая до Вятки сойти надо…

Глава 24

Глава 24 Встреча

Как я задумал, так и сделал.

В Глазове с мужиками из вагона попрощался. Мало их совсем осталось. В Перми многие вышли.

Кстати, там наш состав вообще расформировать хотели — нечего воздух за казенный счёт по железной дороге перевозить, но что-то к моему удовольствию у начальства не сложилось и нас дальше отправили. Правда, на пару вагонов меньше после Перми паровозу уже тащить за собой надо было — их оставшихся пассажиров по свободным местам раскидали.

Наш — не уплотняли. Мы в составе были на особом счету.

Глазов — город старинный, много веков на вятской земле стоит. Я с девочками по городу прошелся, воспользовался случаем. Может, мне больше в нём и побывать никогда не получится.

На красоту Преображенского собора полюбовался, дамам своим рассказал, что тут дедушка самого Петра Ильича Чайковского городничим был. Собор Маше и Анне понравился, а на упоминание Петра Ильича они не прореагировали. Не известна им такая личность.

В Глазове до нас не один российский император по улицам прогуливался, декабристов через него в Сибирь провезли…

Ничего, что здесь каменные дома по пальцам считаны, а двухэтажные деревянные — редкость, мне и девочкам не зазорно по древним улицам пройтись. Они тут больно интересно расположены. Если, к примеру, в утку превратиться и с высот неба на город посмотреть, то его центральная площадь формой своей представляет глаз, а от него идут семь улиц-ресничек. Весьма символично, если название города вспомнить.

Из Глазова, избегая многолюдных трактов и двинулись мы в сторону села девочек. Сдам их с рук на руки родным матушкам и в столицу двину. Эпические побоища с полицией уезда мне совсем не интересны…

Ну, не всё мне в какие-то переделки попадать. Недели не прошло, как мы стояли у околицы села Федора.

Околица — место важное. Это — граница, разделяющая мир человека и мир природы. Если внутри города, села, деревни хозяином и главным является человек, то за околицей уже властвуют духи полей, лесов, рек, ручьев, отдельно стоящих деревьев, растений, камней…

Околица человеческого поселения — это незримая преграда для враждебных человеку сил и существ. Многие из них просто-напросто перейти её даже и не могут.

Усиливают защитную мощь околицы ещё и опахиванием. Как только в губернии или уезде мор среди людей или скота начнётся, стихийные бедствия непонятно откуда посыплются, или демоны в лесу начнут встречаться, тут же бабы из села или деревни донага раздеваются, в соху впрягаются и ранним утром вдоль околицы замкнутую черту проводят. Через её ни одна зараза не перепрыгнет, никакой шурале не перескочит, овда не перешагнёт.

— Ну, что, девочки, рады?

Я по очереди посмотрел на одну и другую.

Мог бы и не спрашивать, чуть на месте они не подпрыгивали от переполняющих их чувств.

— Спасибо тебе, дяденька Иван.

Маша при этих словах ещё и поклонилась мне.

— Погоди, рано кланяться, до дома я тебя ещё не довёл…

Только-только я и девочки мимо первого с краю дома села прошли, как навстречу нам Павел Павлович, земский фельдшер и любитель бузы встретился. Стоит, улыбается.

— Ну-ка, ну-ка, покажись, какой стал…

Вид у него радостный, как будто Светлое Христово Воскресение и Новый Год сегодня одновременно случились.

— С пол часа я тебя уже поджидаю, а ты ещё и не один…

Павел Павлович пенсне поправил, на моих спутниц внимательно посмотрел.

— А, Маша и Анна… Матери ваши давно уж по вам слёзы льют… Дурищи набитые…

Последнее не к девочкам относилось, а к их родительницам.

— Дядечка Иван нас спас, — Анна, по своей привычке, в разговор старших влезла.

— Ну, домой бегите. Не забыли ещё дорогу?

Фельдшер притворно брови нахмурил.

— Вот я вам клизму сейчас…

Павел Павлович погрозил несостоявшимся ученицам рукодельного мастерства пальцем.

— Ну, а ты — ко мне, — сказано это было тоном, не предполагающим отказа.

— Откуда, Павел Павлович, узнали, что я сегодня в селе появлюсь? — меня просто распирало от любопытства.

— Сон мне был. Явственный такой.

Как о чем-то обычном сообщил земский фельдшер.

— Сегодня тебе в селе безопасно, а завтра с утра ты уйти уже должен…

Во как…

Вопросов я задавать не стал. Сейчас, посреди улицы. В фельдшерском пункте без чужих глаз и ушей поговорим.

Да, я и сам в селе оставаться долго не планировал.

Глава 25

Глава 25 Вещий сон Павла Павловича

Пока по селу к земскому фельдшерскому пункту шли, я головой по сторонам вертел.

Ничего нового. Как и не уезжал.

Про сон Павла Павловича ещё думал. Здесь вам не там. Ну, там — это дома. Здесь к снам очень серьезно относятся. Верят в них, бабушкиными сказками не считают.

Даже целые книги имеются, которые сны толкуют. Ими, правда, чаще в городах пользуются. В деревнях народ всё больше не сильно грамотный. Тут к знающим людям обращаются, они сны и разъясняют.

Приснилась, к примеру, тебе баня. Как приснилась? Это большое значение имеет. Входишь ты в баню — жди, скоро тебя обманут, причем не по мелочи. Выходишь из бани — обязательно у тебя обновка будет. Моешься ты в бане — плохо это, к болезни. Причем, если мужчине это мытьё приснится, болезнь будет тяжелая, а то и смертная. Такую, лечи, не лечи — толку от лечения не получится…

Деньги, если приснились, опять не всё просто. Медные — к слезам, к неприятностям. Серебряные — скоро будут у тебя напрасные хлопоты. Золотые — ждет тебя важное, но не выгодное дело. Если в твоем сне были деньги бумажные — впереди у тебя новости. Какие? А, не известно. Могут любые случиться. Платишь ты кому-то деньгами — непременно наступит успех в делах, сам получаешь — жди прироста в семье…

Тут же у Павла Павловича был сон вещий, к тому же начал он уже подтверждаться. Появился я селе, как ему в сне и привиделось.

Как только порог медицинского заведения переступили, Павел Павлович мне на стул указал. Садись, мол. Сам на стол стал накрывать. Гостя, его с дороги накормить положено.

Да, что-то скромно…

Не как раньше.

В скупости фельдшера заподозрить я не мог. Значит — и тут война себя проявила. Хуже село жить стало, если уж даже фельдшеру хороший стол организовать для гостя не получается.

Выпили по первой, закусили.

Вторая себя ждать не заставила.

После третьей, я свои ладони вместе сложил и такую конструкцию к щеке прижал. Намекнул Павлу Павловичу, что пора бы ему мне свой вещий сон рассказать. Он же непосредственно меня касается. Причем, каким-то ещё нехорошим образом. Даже ноги уносить мне из села надо, а это — значит что-то серьезное.

Фельдшер повздыхал, пенсне платочком протёр, глазами поморгал, прибор для оптической коррекции зрения обратно себе на нос водрузил.

— Тут такое дело, Иван… Ну, что ты сегодня в селе появишься, я уже повторять про сон не буду. Сбылось уже это…

Павел Павлович каждое слово из себя словно клещами вытягивал. Против своего желания говорил, как партизан на допросе у немцев.

— Приснилась мне Федотиха-солдатка…

Тут фельдшер опять прервался и чтобы паузу заполнить, опять по рюмкам разлил.

— Так вот, её Федота на японскую забрали, а хозяйка она… — тут Павел Павлович гримаску изобразил, продемонстрировал своё мнение о способностях вести дом вышеназванной бабы. — Всё на муже держалось. Работящий он был и смирный. С бабой-дурой не спорил, а своё дело делал.

Фельдшер поднял свою рюмку.

Я поддержал его. Закусил долькой сала.

А, ведь — оно прошлогоднее… Да, плохи тут дела…

— Четверо детей у них. Всех кормить-поить надо… В прошлом году неурожай был. Давно такого не случалось. В справных хозяйствах половины не собрали, а эта… — Павел Павлович головой повертел. — Так вот, снится мне изба Федотихи. Она своих чадушек уложить спать пытается, а они ревут, голод их терзает, два дня кроме водички ничего во рту у них не было. Говорит тогда Федотиха, что если они сейчас заснут, она завтра прямо с утра убоинки им сварит. Старшая, Фёкла, ей шестой годочек, их нужду горькую уже хорошо понимает, мать и спрашивает — откуда она ночью убоинку возьмет. Та отвечает, что в лес сбегает и впотьмах у волка из пасти мясо вырвет. Девочка подивилась, какая у неё храбрая матушка…

Павла Павловича уже развозить начало и он разливая, стол разведенным спиртом залил.

Мужики выпили и рассказ вещего сна продолжился.

— Федотиха нас с тобой видела, как мы сюда шли, и плохое задумала. Тебя выследить и топором зарубить. На части поделить, варить и детушек кормить. И так она не больно умна была, а тут от бед, тоски по мужу и из-за голодных детей совсем умом порушилась. Ты — пришлый, пропадёшь — сильно искать не будут…

Я не дожидаясь фельдшера свою рюмку опустошил.

Во дела…

— Слушай дальше. Во сне моем, на следующий день ты по гостям пошел. Там про геройства твои выспрашивали, наливали без меры… — Павел Павлович ткнул пальцем на мой крест. — Когда спать сюда возвращался, она тебя топором и уханькала. Пьян ты был сильно. На части тебя разняла, мяса насовала в горшок, сварила. Утром детей накормила…

Фельдшер слезу смахнул — тяжело, до боли в сердце, ему было свой страшный сон мне пересказывать.

— Сама же Федотиха, насмотревшись, как её детки человечину едят, вечером в сенцах удавилась, на веревке повесилась…

Павел Павлович встал из-за стола, подошёл к окну и долго в темноту за ним смотрел. Что там видел — одному ему было известно.

— Ты, Ваня, не доводи бабу до греха, по гостям не ходи, а сразу утром, как выспишься, из села отправляйся. Ну, куда тебе надо. Ладно, баба — дура, мне детишек её жалко…

Мля… Детишек и бабу ему жалко, а то, что меня в горшке сварят и съедят — это нормально? Ну, Павел Павлович…

Покурить я на крыльцо вышел, а сам настороже. Вдруг сон фельдшера не совсем точен и Федотиха с топором уже меня в темноте поджидает? Как выпрыгнет сейчас…

С улицы я вернулся, на Павла Павловича посмотрел. Сидит, голову опустил. В бутылке на столе убыло.

— Всё понял. Утром уйду.

— Ты, уж, Ваня…

Фельдшер не договорил, спирт сильнее его оказался.

Глава 26

Глава 26 Ночная свадьба

Так, похоже подустал сегодня у нас Павел Павлович…

Норму свою превысил…

Тут, ни к селу, ни к городу мне одна присказка институтского друга Мишки вспомнилась — чем больше выпьет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган. К чему бы это? Павел Павлович ни разу на комсомольца не похож, а я — на хулигана. Так уж, взбрело в пьяную голову…

Надо фельдшера до дома довести. Сам он дорогой ещё где-то завалится и замерзнет. Хоть и весна на дворе, ночи пока холодные.

Дом Павла Павловича недалеко от фельдшерского пункта. Ближе к лесу. Через поле у дома перешёл, и уже березняк начинается.

— Павел Павлович, давайте я Вас до дома провожу. — потормошил легонько я фельдшера за плечо.

— А… Давай, давай… Что-то я сегодня…

Вышли на улицу — хорошо-то как! Свежо, ветерок немного подувает… Самое то голову немного проветрить.

А, ничего, мой спутник шагает, бодро. Думал я, под руку вести его придётся…

— Завтра Федотихе муки отнесу… Пусть детишек кормит…

Павел Павлович озвучил на очередном шаге мне свои мысли.

Верно говорят — что у пьяного в голове, то и на языке.

— Правильно, — поддержал я его задумку.

Вот и дом фельдшера. Ещё с десяток шагов и пришли.

Так, а это кто?

У ворот человек стоял. В темноте — плохо и разглядеть, кто это. Федотиха? Да нет, поджидавший нас был повыше.

Непонятно кто шаг навстречу нам сделал. Тут его луна немного и осветила.

Мать моя! Бьярм?

Одет незнакомец в куртку мехом наружу, конусообразную шапку. Морда вся диким волосом заросла.

На хранителя вроде и не похож, но точно не из села. Такого персонажа я здесь раньше не встречал. Видел бы, так запомнил. Личность уж больно колоритная.

Не обращая никакого внимания на меня, стоявший у дома что-то на смеси русского и марийского начал фельдшеру говорить. В селе черемисов хватает, я пока тут жил, некоторых словечек от них нахватался. Говорить не могу, но немного понимаю. Что-то про баню и свадьбу речь сейчас. Какая к лешему ночью свадьба?

Павел Павлович на глазах моих моментально протрезвел. Только-только почти лыка не вязал, а тут — почти как огурец.

Ответил незнакомцу на марийском. Тот кивнул и как его и не было.

— Овда. Баню просит истопить и дом для свадьбы предоставить. Сегодня ночью.

Отрапортовал мне всё это Павел Павлович совершенно трезвым голосом. Как и не пили мы с ним.

Так, так, так… Вот, это я конкретно затупил… Сразу мог бы и догадаться, как только речь про свадьбу и баню ночью пошла. А, Павел Павлович-то сейчас всё село спас. Ну, и себя тоже.

Про овда, лесной народ, я пока в селе Федора жил, не одну быличку слышал. Есть де такие. Роста высокого, по телу — шерсть, сердце у них во время сна вынимается через подмышку. Живут овда в лесу, а ночуют на лугах под стогами. Утром же всеми семействами возвращаются обратно в лес.

Женщины овда имеют длинные растрепанные волосы, а груди у них такие длинные, что они их перебрасывают крест-накрест через плечи и так ходят. Да, ступни ещё у них перевёрнуты — пяточки впереди, а пальчики на ступнях назад смотрят.

Ночами овда устраивают свадьбы. Для этого просятся к кому-то в дом. Если кто им откажет, то проклянут и хозяина, и всю деревню. Хозяин дома, который их не впустил — скоро умрёт, а потом и вся деревня за ним на тот свет последует. Так что, не мог сегодня Павел Павлович овда отказать. Спас село от смерти неминуемой.

На свадьбах овда поют протяжные песни на непонятном человеку языке, хотя в обычной жизни с людьми при случае на смеси марийского и русского общаются.

Живут овда семьями, рожают детей. Иногда на трудные роды повитух или даже фельдшера приглашают. Рассчитываются за это щедро — золота и серебра не жалеют. Денег у них много, просто немеряно. В лавку в село придут — без счёта за нужное им платят, в пивной за кружку спиртного могут и золотую монету выложить…

Перед свадьбой просят истопить им баню, напечь блинов, выставить кваса.

Так и сейчас было.

— Ваня, иди мою баню топи, — распорядился фельдшер. — Нельзя никак лесным людям отказать — горе всему селу будет. Они же, все как один — колдуны, с нечистым Кереметом знаются, погубят за отказ село… Я блины пойду ставить…

Павел Павлович как молоденький в дом свой убежал, а я к его баньке направился. Справная у него банька, знали овда, чей дом для свадьбы выбирать.

Я затопил в бане печь. Присел на скамеечку. Ну, что сказать — не сложная задача мне досталась. Фельдшеру же теперь повертеться придётся — овда едят много. Говорят, за раз каждый может прикончить горку блинов, большую миску каши, выпить пол ведра квасу. Сейчас, гадать не надо, Павел Павлович по соседям бегает, велит блины всем печь, кашу варить, а квас, что имеется от всех к себе в дом таскает. Плохо угостятся овда — мстить начнут.

Сам я овда до сегодняшнего дня не видел. Пришлых в село или деревню они не сильно любят. Всё больше с местными общаются. Про одну бабу-марийку мне Федор даже как-то сказал, что она с мужиком-овда сожительствует. У самой её мужа нет, а детишки рождаются. Все такие смугленькие, волосики у них чёрные.

В соседнем селе, это опять же по рассказу Федора, один мужик-охотник с женщиной овда в лесу познакомился и даже взял её в жены. Разбогател он быстро. Жена его, как все овда, по хозяйству была неутомимая работница, одна столько проворила, что пять наших баб не сделают. На охоте мужу-человеку помогала, зверей ему под выстрел подводила. Охотник вместе с ней в лес к её сородичам ходил, а они его за это золотом осыпали. Сами овда тоже очень хорошие охотники. Набьют зверя, выделают шкуры и ими на базаре в городе торгуют. Только переоденутся предварительно. Ну, что они — люди.

Да, про жену того мужика ещё Федор говорил, что только по ночам она на лошади кататься любила. Сядет, из-за ног своих, лицом к хвосту лошади и катается. За ночь до смерти лошадь загонит, но это не беда — у мужа денег уйма, он ей и новую купит.

Так сижу, былички вспоминаю, дрова подкидываю. Баню топить — занятие не хитрое.

— Всё у тебя готово? — Павел Павлович в дверь бани голову просунул.

— Почти.

— Давай, заканчивай. На фельдшерский пункт обратно пойдём ночевать. Блинов, каши и кваса я по соседям для свадьбы уже набрал…

Глава 27

Глава 27 Плата за баню

— Хорошо, — я не стал возражать фельдшеру.

Баня-то почти уже и готова. Как для себя я её протапливал.

— Успеют сегодня овда со свадьбой? — уточнил я на всякий случай у Павла Павловича. Так ведь можно и под раздачу легче лёгкого попасть. Что-то не по им окажется, мне и прилетит. Я же баню-то для свадьбы и готовил.

Вот попал, так попал… Доброе дело сделал, девочек до дома довёл, а вон как повернулось. И съесть меня тут есть желающие, и от лесного народа могу огрести…

— Я ведь, как с ними познакомился, — на ходу, без всякой от меня инициативы, начал говорить фельдшер. — Овда, они не только порчу и сглаз навести могут, ребенка украсть или подменить на чурочку, но и лечить умеют. Такое, причем, что современной научной медицине и не снилось…

Я про себяусмехнулся. Да, с моей точки зрения, очень уж здесь сильно она научная…

Впрочем, научность — понятие историческое. Что считалось передовым и обоснованным на одних этапах человеческой истории, может рассматриваться как невежество и отсталость уже через поколение.

— Одно плохо, сделает овда доброе дело, исцелит кого-то, а после этого обязан он три злых дела натворить. Так у них положено. Ещё, если болезнь смертная, человек должен овде свою душу заложить. Но, соглашаются даже на это, хоть и немногие… Ещё пожить-то на этом свете иному человеку хочется, дела важные и неотложные доделать, отомстить врагу…

Да, у всех обстоятельства разные…

— Долго я думал, чтобы у них что-то про лечение спросить… Научит овда меня болезнь исцелять — это засчитано ему будет как доброе дело. Значит — три злых теперь на очереди… Вот и кумекай — как и что…

Павел Павлович вдруг внезапно замолчал. Шагов тридцать, это у него продолжалось, а потом продолжил.

— Мужиков не любят они учить, дар свой предпочитают девочкам передавать. Перед смертью же овды, она обязательно должна это сделать. Отходит в иной мир овда тяжело, сильно мучается… Расплата, это её за свои и чужие грехи, а также за ведьмовство. Не может она умереть, пока свою преемницу за руку не возьмет. — тут фельдшер почти перешёл на шепот. — Есть, правда, ещё один способ её смерть приблизить. Надо в крыше её жилища дыру проломить. Тогда чёрная душа и покинет тело.

— У них и души есть? — удивился я.

— Есть, есть, овда — тоже тварь Божья…

Я, слушая фельдшера, шёл и время от времени оглядывался — нет ли где рядом бабы с топором. Пока, вроде, не наблюдалось такое явление природы.

— Однако, лечение овды — палка о двух концах. Вот вылечу я кого-то их способом от рака, а через год тот человек от другого умирает. Несколько раз так было, но год — тот твой.

Павел Павлович повертел головой. Тоже Федотиху высматривал?

Остаток пути прошёл без происшествий.

На самом фельдшерском пункте, до того как лечь спать, Павел Павлович подпёр колом дверь. Не от овда, а от солдатки. Вот как, иногда в жизни бывает…

Спал я плохо, ворочался. Снилось мне, как всё пытаюсь я поймать белую лошадь, на которой овда катается. Не получается ничего у меня, а Павел Павлович на завалинке сидит и только посмеивается. Над кем? Надо мной, само-собой.

— Спину лошади, Ваня, живицей-то не намазал, а овду поймать пытаешься… Межеумок…

На этой лестной характеристике я и проснулся.

Павел Павлович уже одетый за столом сидел. Вид у него был помятый и усталый. Словно и не спал.

— Пошли, Ваня, плату за свадьбу овда забирать.

Я потянулся, зевнул.

— Может, я сразу из села на выход с вещами?

— Нельзя. Ты баню топил, тебе за неё и плата предназначена. Всё правильно надо сделать.

Ну, надо, так надо…

Тем более, овда за все услуги щедро рассчитываются.

Дом фельдшера на месте стоял, лесные жители его по брёвнышкам не раскатали. Баня — тоже в полном порядке, даже дверь притворена.

Внутри бани всё прибрано. Шайки стопочкой сложены, ковшик, которым на каменку поддают, на гвоздик, что в стену вбит, повешен.

Ну, и где тут плата? Надо было мне Павла Павловича спросить, где её оставить для меня должны.

Поискал везде. Нигде денег не вижу. Не понравилась баня? Настроение у меня в глубокий минус ушло.

Да уж… Вроде, старался…

Дверь тихонечко скрипнула и в баню Павел Павлович шагнул.

— Ну, а я, Ваня, тебя потерял.

Я развёл руками.

— Нет для меня платы.

Павел Павлович замер, аж дышать перестал.

— Везде смотрел?

— Везде.

— И в котле?

Я недоуменно посмотрел на фельдшера.

— В котле?

— Овда за баню деньги в котле оставляют.

Во, сразу бы и сказал мне про это…

Я засунул руку в котел.

Есть!

Выгреб чуть не горсточку монеток.

Мать моя!

На ладони у меня лежало золото.

Одна, две, три, четыре… двенадцать. Все по пять рублей. Причем, не нынешнего, а предыдущего российского императора. Монеты, правда, были без портрета, те, где просто пять рублей написано.

Глава 28

Глава 28 Проделки овда

Ну, вот и пора мне село Федора покидать.

Жалко, конечно, что со знакомыми парнями так и не повидался.

— Агапит-то дома сейчас, или опять в больнице? — спросил всё же я у Павла Павловича про своего спасителя.

— В больнице. Где же ему быть. Общество так решило.

Фельдшер с ноги на ногу переминался. Хотелось ему, чтобы скорее я из села ушёл. Не желал он осуществления своего вещего сна.

— Спасибо Вам за всё, Павел Павлович. Буду надеяться, что ещё увидимся.

Вроде по-доброму прощаюсь со стариком, а осадочек всё же неприятный остался. Царапает как-то на душе.

— Ты, это, Ваня, когда из села по дороге пойдёшь, погромче матерись время от времени. Овда крепкого словца не любят…

Чёрт, чёрт, чёрт! Точно ведь! У овда сегодня ночью свадьба была, сейчас они в окрестностях села бродят, не разошлись ещё по своим лесам. Про дорогу-то, по которой мне теперь утром идти придётся, так и говорят в селе — овдалак коштет. Ну, если с марийского на русский перевести — овда по ней ходят.

Вот почему, на меня то одно, то другое всё не очень хорошее сыплется? Как будто где-то на небе мешок бед и несчастий прохудился?

Нет бы, что хорошее льнуло…

Ладно, не ночью, а утром идти придётся. Ночью — вообще труба бы была…

Постоял у околицы — никто в город не едет. Рано ещё, что ли? Да нет, тут с петухами народ встает. Может, про свадьбу овда в селе узнали и решили переждать? Ну, это — правильно…

Мне же деваться некуда, Федотиха уже, наверное, нож точит, корчагу моет…

Иду, по сторонам посматриваю, матерюсь громко. Как Павел Павлович велел.

Поле прошагал, березняк справа пошёл…

Справа? Не понял…

Березняк, вроде, на этой дороге слева должен быть. Или забыл, пока в Японии находился?

Я встал посреди дороги. Затылок почесал для активизации умственной деятельности.

Нет, березняк должен быть слева. Ничего я не должен путать, не один раз я по этой дороге ходил и ездил.

Чертовщина…

Не возвращаться же…

Прошёл ещё метров сто, не больше.

Мля… Впереди овраг. Сроду тут никаких оврагов не было…

Что-то я в трёх соснах заблудился.

Может я каким-то чудом с правильной дороги сошел?

Я опять немного постоял и решил идти обратно.

Иду. Овраг постепенно от меня удаляется, сзади остается. Березняк — слева, но это не радует — я же обратно к селу иду. Если обратно к селу двигаться, он справа должен быть.

Домики села показались. Вот я и до околицы добрался. Остановился.

Теперь всё правильно — впереди поле, за ним слева от дороги березняк.

Опять я по дороге двинулся. Второй уже раз за это утро.

Поле, поле, поле, березняк… Справа!!!

Да что такое!!!

Точно овда меня путает и с дороги сбивает!

Начал я матерится на чём свет и раз — березняк от меня слева стал.

Ну, наконец-то!

Признаться, сердечко у меня сейчас как у пойманного зайчишки колотилось. Да, тут у любого заколотится…

Я закурил и неспешно по дороге зашагал.

Мать-перемать! Впереди меня снова уже знакомый овраг нарисовался! Сегодня утром мне на него уже повезло любоваться.

Я опять вернулся на околицу.

Может, вообще, до Павла Павловича дойти и у него позавтракать? Потом подождать, посмотреть, кто в город поедет и к нему присоседиться?

Нет, сам пойду!

Короче — заело меня. Неужели я с магией лесного народа не справлюсь?

Три раза я до чудом появившегося оврага ходил и потом на околицу возвращался. Березняк, то справа, то слева от меня был. Последний раз, вообще, по обе руки оказался.

— Да, хватит уже! Вам, что, баня моя не понравилась?

Орал я, наверное, минуты три. Цензурных слов в моих воплях было мало — почти сплошная матерщина.

Вдруг, кто-то дико, не по-человечески захохотал, в ладоши захлопал. Мир вокруг меня дрогнул и всё на место встало. Поле — где и всегда было. Березняк слева от дороги вдали виднеется…

Ну, попробую ещё один раз…

Кстати, солнышко над самой моей головой теперь встало. Не утро уже, а самый настоящий полдень.

Я зашагал вперёд. Всё было нормально — березняк слева, никаких оврагов и всего прочего.

Через час где-то меня мужик на санях догнал и я к нему подсел. Дорога веселее и быстрее пошла. Посмотрим, как дальше будет.

Глава 29

Глава 29 Нижний Новгород и некоторые его обитатели

Если терминологией моего институтского друга Мишки пользоваться, Вятку я обошёл огородами и вскоре с обозом, к которому пристал, въезжал в Нижний Новгород.

Настроение я имел отличное. А, чего не радоваться жизни — жив, здоров, документы почти в порядке, деньги имеются. Скоро и до Санкт-Петербурга доберусь, узнаю, что там и как с поступлением в Императорскую Военно-медицинскую академию. Ну, какие экзамены и прочее. Даже времени у меня на подготовку к вступительным испытаниям ещё целый вагон.

Кроме Ивана Воробьева, ещё один человек сейчас находился в приятном расположении духа. Причем, человек не простой, а целый полицмейстер Нижнего Новгорода барон фон Таубе.

Не жизнь у него сейчас, а малина — крупнейшая в России ярмарка-то закрыта…

Но, это спокойное времяпровождение у барона скоро закончится. Ещё до открытия торгов в город со всей империи начнут съезжаться тырщики, которые карманы ротозеев от ценностей освобождают. Подтянутся и городушники, промышляющие кражами в магазинах под видом покупателей. Ладно бы, только свои… Через одного ведь городушники из персидских подданных. Ближе к открытию приедут проститутки-хипесницы, обкрадывающие своих клиентов с применением снотворного и даже наркотических веществ. На ярмарке будет не протолкнуться от кукольников, что предлагают всем желающим приобрести машинки для изготовления фальшивых денег. Правда, машинки эти быстро выходят из строя или вообще с самого начала не работают, но покупают и покупают их простаки за милую душу. Домушники примутся взламывать замки и забираться в комнаты через окна, благо — есть куда. Нижегородская ярмарка — это целый город с десятками улиц и площадей.

Барон поморщился.

Война эта… Как она началась — больше грабежей с применением насилия стало, а сейчас домой и мобилизованные возвращаются. Привыкли они там у себя кровушку лить…

Ещё и эти экспроприаторы-революционеры…

Не хватало будто своих шаек из Сормово…

А, порнографическая продукция, что тюками из Варшавы приходит на почту во время ярмарки…

Сюда прибавить можно ещё было липовых сборщиков на строительство и обновление храмов.

Просящих помощь для погорельцев без документа от уездного правления.

Воров медного телефонного провода с береговой линии.

Ладно — медного провода… Год назад обворовали здание сыскного отделения. Украли смывочные свинцовые трубы с принадлежностями. Сдали их потом на Балчуге торговцу. В полиции такого простить не могли и нашли воров весьма быстро.

Похитителей велосипедов.

Бродячих шарманщиков, не отличавшихся благонравием.

Цыган, занимавшихся гаданием, да и не только.

Персов, что якобы найденные древние клады продают. На их удочку всё больше почему-то священники попадаются. Купят что-то, покрытое искусственно зеленью, а потом и волосы на себе рвут.

Лиц, никакого отношения к полиции не имевшим, но выдающим себя за её агентов. Хорошо, последних чуть меньше теперь стало, когда настоящим агентам фотографические карточки выдали с подписью полицмейстера и казенной печатью. Причем, носить их агенты должны постоянно и предъявлять по первому требованию. Ну, а кто только за агента себя выдает — тех должны доставлять в отделение.

Восточной внешности мужиков, которые просят показать им, как выглядят русские деньги. Добрые люди, которые им помогают, остаются потом с уже не настоящими, а фальшивыми билетами государственного банка, а то и с просто бумажками.

Сколько ещё сами приезжающие на ярмарку кошельков мимо кармана суют. Один господин из Санкт-Петербурга в прошлом году даже умудрился свою Бухарскую Звезду на ярмарке с мундира потерять.

А, убийцы… Хитрей хитрого скрывать свои преступления стали. Здесь кого убьют, тело в чемодан запакуют, а потом в другой город его по железной дороге отправят. Иные такие посылки из Нижнего до Харькова добираются, там только их и обнаруживают.

Всех бед и не перечислишь…

Неприятные воспоминания активизировали деятельность головного мозга барона. Прошлый год как на экране синематографа перед его глазами замелькал.

В первый числах января, новый девятьсот пятый ещё только-только начался, задержали дезертира. С Дальнего Востока он как-то смог до Нижнего Новгорода добраться. Тут его и взяли…

Вот она — примета войны…

В марте до небес подскочило число ограблений подвыпивших людей. Что ни день — просто в очередь они в городскую полицию выстраивались. Впрочем — сами виноваты. Барон пьяных не терпел и нисколько им не сочувствовал.

В мае освещение в городе то и дело пропадать начало… Опять разбои и грабежи участились, в Жандармском овраге по утрам обезображенные тела стали находить. Заведующий уголовно-сыскным отделением Балобанов чуть на стенку не кидался…

В июле ежегодные проверки номеров в Азиатском переулке и прочих подобных местах начались. Надо же было перед открытием Нижегородской ярмарки всех подозрительных и беспаспортных выловить. Сотнями каждый день за ушко да на солнышко таких выгребали…

В первый день августа на ярмарке арабы-городушники из Алжира появились. Французские подданные на промысел прибыли. По несколько человек в своих национальных одеждах в магазины заходили, просили показать им сразу много товара, перебирали его, а мелкие предметы в это время и похищали. Когда за руку их схватили, обыскали — чего только у них не наворовано уже было. Шейные платки, янтарные чётки, меха — ничем арабы не брезговали.

Фальшивые монеты с началом ярмарки из всех щелей полезли. Один хитрован для тёмных делишек приобрел сразу партию таких пятирублевок на две с половиной тысячи за шесть сотен рублей, а ему мошенники в железную коробку вместо золотых монеток охотничьей дроби насыпали. Пришёл дурачина в полицию, так де и так, обманули меня, вместо фальшивых монет мне дробь продали. Нашли ведь этих кукольников, много коробочек с дробью у них было наготовлено.

В середине августа нападения на агентов сыскной полиции произошли. Факт вопиющий, совсем тогда распоясались бандиты. Агента Киселева ранили, а Пиянзин еле от воров этих и убежал. Хорошо, ноги у него длинные…

В конце августа в Сормово чуть не фабрику по изготовлению фальшивых серебряных монет прикрыли. На допросе открылось, подделкой денег шайка занялась из-за отсутствия работы на Сормовском заводе. Во как бывает…

Полицмейстер сам себе головой покивал. В этом году надо будет самое большое внимание территории пятой ярмарочной части уделить. Там, что ни день — всё какие-то происшествия. Усилить надо наблюдение за Самокатной площадью, цирком, банями, Азиатским переулком, не забыть и Главный ярморочный дом.

Хорошее настроение утекало у барона как вода из сита…

Это не знал ещё он, что сегодня ночью преступники доберутся до квартиры сына самого полицмейстера и похитят у Владимира Александровича золотых и серебряных предметов на девяносто три рубля семьдесят пять копеек…

Иван же Воробьев и в ус себе не дул. По Нижнему прогуливался как ни в чём не бывало. Не знал он, на какую криминогенную территорию попал.

Глава 30

Глава 30 Бакалейная лавка

Долго задерживаться в Нижнем Новгороде я не планировал.

Пройдусь сейчас по городу, где-то перекушу, куплю продуктов в дорогу и на вокзал. Нижний для меня, как пели в часто исполняемой дома по радио песне — этап большого пути.

Первые два пункта намеченной программы были выполнены — какое-то представление о городе я получил, около кремля погулял, мимо их знаменитой ярмарки прошёл…

Сейчас поесть в дорогу купить надо.

Куда зайти? Да вот, хоть в эту бакалейную лавочку.

Сейчас я стоял перед трёхэтажным доходным домом, на первом этаже которого и приютилось данное заведение. Вывеска торгового предприятия так и манила сюда зайти. В центре её был намалеван турок в красных широченных шароварах. Был он явно не приверженцем здорового образа жизни — курил здоровенную трубку, из которой дым как из паровоза валил. Лица людей привлеченный к изготовлению вывески художник рисовать не умел. В его задумке, похоже, была улыбка, но получилась она какая-то не весёлая, словно у турецкого подданного зубы болели. Причем, сразу несколько и давно.

С бакалейными лавками я был хорошо знаком. В селе Федора кроме подобного заведения и сходить за папиросами было некуда. Кроме табака там продавалось и мыло, и керосин, и спички. На полках имелось и лампадное масло, а рядышком с ним почтовые карточки и марки, которые требовалось на них наклеить. Недалеко от керосина располагался сахар. Последний этим керосином и попахивал. Покупатели ворчали, но брали и такой. Не поедешь же за пол фунтом сахара в Вятку.

Имелся в бакалейной лавке села Федора и чай, кофе, специи. Кофе особым спросом не пользовался, представлен был, наверное, для ассортимента. Можно было приобрести в лавке также изюм и финики. Изюм был хорош, а финики — чуть ли не кирпичной твёрдости. Раз я взял на пробу, но больше их не покупал.

Торговали в лавке икрой и селедкой. Селедка долго не залёживалась, хотя в реке у села рыбы было навалом. Зачем при таком рыбном изобилии эту селедку покупать — для меня было большой загадкой…

Вокруг турка с трубкой хаотично были нарисованы булки, колбаса, бутылки с вином, пряники, баранки… Подразумевалось, что всё это можно было в сем заведении найти.

Разве только это…

В селе Федора в такой лавочке имелись и керосиновые лампы, свечи, нитки, иголки, булавки, дверные замки… Вообще, это был универмаг в миниатюре. Если бы торговые площади позволяли, там могли и телеги на продажу выставить.

Да, имелись в сельской лавочке ещё и тарелки, стаканы и прочая кухонная утварь.

Я подмигнул турку и потянул дверь на себя.

За прилавком стоял подросток, из взрослых в торговом заведении никого не было.

Так, что мне здесь взять?

Помада, перочинные ножики и гвозди меня сейчас не интересовали.

Касторовое масло, фитили для ламп и пуговицы пусть тоже на своих местах остаются.

Слабительный александрийский лист, макароны и прованское масло я у них опять же покупать не буду.

Вот чай возьму.

— Четвертку чая, — последовал от меня первый заказ мальчику за прилавком.

Тот кивнул. С места не сдвинулся и продолжал на меня поглядывать во все глаза.

— Три жестянки сардин. — я указал пальцем на нужное.

Очень интересное соседство у баночек с рыбками было. Никогда бы не подумал, что рядом с консервами можно проволочную мышеловку разместить. Если же чуть дальше глазами повести, там казанское мыло лежало.

Да, вот она, местная эстетика торговли…

В углу, вон, вообще — веники.

Мля… И это — город…

А, может, лавочка мне попалась не типичная? Это — тоже может быть.

Купил я ещё в дорогу сахар. Тут керосином он не пах. Вот — уже прогресс, отличие городской от сельской торговли.

Приобрел хлеб, колбасу, бутылку водки.

Кстати, здесь могли её и в разлив предложить. Так мне мальчик из бакалейной лаки сказал.

Я на его предложение отрицательно рукой качнул — в дорогу пить не следовало.

Для себя я решил ещё куда-то за продуктами питания зайти. Данная торговая точка всего нужного мне не имела.

Только деньги достал, хотел расплатиться, как в лавку трое молодых людей вошли. Дёрганые какие-то, шумные. Лица шарфами замотаны, так, что почти одни глаза и видно. Руки в карманах.

Вроде, парни и парни, но — какие-то неприятные на вид.

Я деньги мальчику-продавцу, или кто там он был, протянул. Смотрю на него, а у парнишки глаза по пять копеек стали. Куда-то ими, мне за спину он смотрит.

Шаг вправо с разворотом плавно делаю. Что он там увидел такого?

Мля…

У парня, что крайний слева стоит, в руках револьвер. Держит он его в руке как гремучую змею, ствол оружия туда-сюда мотается.

Так и пальнёт ещё в меня, придурок…

— Деньги давай! Быстро!

Так, похоже, лавочку-то грабят… Вот, попал, так попал… Ну, такое уж у меня счастье…

Глава 31

Глава 31 Побоище у прилавка

— Деньги давай!!! — уже чуть не визжал парень с револьвером.

Обращался он пока к мальчику за прилавком, но и до меня ведь скоро очередь дойдёт. Глупо было думать, что на кассе бакалейной лавочки грабители успокоятся, обязательно почистят они карманы и случайного её посетителя. Всё, что в Омске было заработано — потеряю, опять без копейки останусь. Могут и документы отнять. Они у меня хоть и поддельные, но почти как настоящие. Комар носа не подточит. Несколько раз я их проверил, не буду уточнять как.

Раз пошли на дело

Я и Рабинович.

Рабинович выпить захотел.

А чего не выпить, бедному еврею,

Если у еврея нету срочных дел?

Ну, опять… В моей голове завертелись слова популярной в общежитии медицинского института песенки. Есть у меня такая особенность психики — в экстремальных ситуациях, подходящая к ним песня из памяти просто выпрыгивает. Иначе и не скажешь. В бою с японцами у редута вообще звучало — это есть наш последний и решительный бой…

Так, револьвера этого парнишечку надо срочно лишать. Он, не дай Бог, палить из него начнёт. Ладно, себе ногу прострелит, но ведь и мне в головушке дырку проделать может.

Такое впечатление, что он впервые в руках револьвер держит, а такие стрелки — самые опасные. Неизвестно, что от них ждать можно.

Сейчас моя задача — его внимание переключить и оружие забрать. Не выбить, а именно — забрать себе. Грабителей всё же трое, мне ствол не лишним будет. Как это сделать, поручик меня научил. Не сразу у меня такое получаться стало, но освоил.

Выпить, так уж выпить,

Но выпить и покушать!

Мы пошли в прибрежный ресторан.

Там сидела Сара,

А у ней под юбом

Дробом был заряженный наган…

Пропел я уже вслух. Фальшивя, конечно, но громко. Парни-налётчики несколько оторопели. За свихнувшегося, наверное, меня приняли.

— Доброго здоровья, Абрам Моисеевич! — в полный голос выдал я, смотря куда-то за спину бандита с револьвером.

Он — купился. Они тут, во многом — как дети малые.

Даже башку свою поворачивать назад начал — что там за Абрам Моисеевич за его спиной стоит? Неведомо откуда появился.

Секунда, и я уже рядом с налётчиком.

Раз, два, три — его револьвер теперь у меня в руке, а у паренька связки в правом лучезапястном суставе с сегодняшнего дня какое-то время болеть будут. Но, это скоро явится не главной его проблемой…

Лучше бы ему пару дней к суставу холод начать прикладывать, а с третьего дня уже и греть больное место. Ну, и поменьше рукой двигать.

Тут за моей спиной вой раздался.

Мальчишка, это. Больше некому. Дошло до него, как до утки на третьи сутки…

Потом ещё что-то и бухнуло. Как будто тело на пол свалилось.

Не выдержала детская психика налёта…

— Так, козлята, руки в гору! — скомандовал я наглым вражинам. — На пол легли! Быстро!

Для большего эффекта я ещё ближайшего ко мне разбойника стволом револьвера в солнечное сплетение со всей силы ткнул. Он в пальто, поэтому и сдерживать себя мне было не надо.

Получивший от меня тычок первым на пол и сверзился. Колени у него подогнулись и он рухнул. Со стороны оставшихся возражений так же не последовало, правда улеглись они как на кроватку. Носами кверху.

— На живот перевернулись! Руки на затылок положили! — продолжал изображать из себя я злого полицейского из американского фильма.

Подчинились, а куда им деваться. У меня ствол, а значит и сила.

За прилавком шевеление началось. Я к стене шаг сделал, развернулся так, чтобы мне и налётчиков, и прилавок было видно.

Секунд через тридцать из-за прилавка испуганная мордашка мальчика-продавца высунулась. Выглядел он крайне растерянным.

— Дяденька, это… — подал он голос.

— Так, быстро беги за полицейским! Вон тут, что творится. — в конце фразы я немного понизил голос. Так малец напуган, а я ещё ору.

— Сейчас, сейчас…

Бочком-бочком, поглядывая то на меня, то на лежавших, парнишка чуть ли не на цыпочках добрался до двери, толкнул её и шмыгнул наружу.

Ну, теперь только стражей порядка ждать…

От нечего делать я повертел свой трофей в руках.

Дерьмо. Велодог. Рекламой таких все газеты забиты. Чаще других предлагаются изделия Льежской оружейной мануфактуры, пятизарядные, под патрон с бездымным порохом с пулей в никелевой оболочке.

Я так часто эту рекламу видел, что даже её уже наизусть запомнил.

Стоит такая лялька всего пятнадцать рублей. Однако, всего — тоже как сказать. Самое дешевое ружье можно за пятерку купить. Три ружья или эта игрушка — одна цена.

Размером револьвер не велик, но мне что-то в руках налётчика он больше показался. Это, наверное, от того, что у страха глаза велики…

Револьверчик маломощный, но при попадании из него в голову, может и до плохого дойти.

Эх, где-то сейчас мой маузер…

Он-то получше этого револьверчика будет.

Тут дверь в бакалейную лавку как будто ураганом распахнуло и на пороге торгового заведения здоровенный мужик в штатском возник. Пусть он не в мундире был, но я как-то сразу почувствовал, что это сотрудник полиции.

За спиной верзилы маячил мальчик-продавец.

Я поспешил развести руки в стороны.

Правой, двумя пальчиками за ствол, я отобранный у налётчиков велодог держал. Пусть все видят, что я его в ход пускать не собираюсь…

Глава 32

Глава 32 Повязали…

Проявлению моей догадливости в отношении рода профессиональной деятельности высокого и крепкого мужчины во многом способствовало и то, что он был вооружен. Причем, не велодогом, как налётчики, а весьма серьезным никелированным револьвером.

Вошедший в бакалейную лавку чуть сместился в сторону. При этом, лежащих на полу и меня он из поля зрения ни на секунду не выпускал.

— Брось, — приказ касался моего оружия. На него стоящий у двери мужчина ещё и кивнул, конкретизировал движением головы свои слова.

Я бросил. Чужой револьверчик — мне его ни капельки не жалко. Лишь бы от удара о пол лавки не выстрелил.

— Этот? — мальчику-продавцу мужчина указал на меня стволом своего оружия.

— Этот, этот, — зачастил он. — Он тому как дал…

Со стороны мужчины мальцу последовал останавливающий жест — помолчи мол немного.

— Эти?

Сейчас ствол револьвера был направлен на лежащих на полу.

— Эти, эти. Деньги из кассы забрать хотели…

Очередным движением руки словоизлияния мальчика были бесцеремонно остановлены.

— К стене, — блестящим стволом револьвера мне было указано, где сейчас моё место.

Перешёл. Мне не трудно.

Стою. К этой самой стене и прислонился — силы берегу.

Думал я, что друг мой поручик скуп на слова, а этот — ещё круче…

Мужчина с револьвером подошёл к крайнему от него лежащему и носком ботинка перевернул его на спину. Сделал он это так, словно не человека переворачивал, а что-то неодушевленное, например — куклу или манекен.

Рассмотрев лицо лежащего у его ног, мужчина с револьвером хмыкнул.

Далее был переведен в положение лёжа на спине второй налётчик. После разглядывания его физиономии, также не прозвучало ни одного слова.

Дошла очередь и до третьего.

Он был опять же как мешок с картошкой перевернут лицом вверх.

— Революционеры-экспроприаторы… — последовало почти без промедления итоговое заключение.

Во как… Не простые это разбойнички… Идейные…

Однако, что их сюда тогда потащило? Не в банк какой-то или подобное ему место? Кого тут в мелочной лавке угнетают? Мальчишку этого? Он, скорее, участник семейного бизнеса своего отца или деда, пашет тут без выходных и проходных за пропитание… Ну, и карманные деньги. Может, конфетку ещё у дедушки родного без спросу съест или горсточку орешков… Петушок на палочке…

— Веревку неси, — последовал приказ малолетнему угнетаемому и нещадно эксплуатируемому.

Тому и искать долго требуемое было не надо. Знал он где и что. Тут же нашлась веревка. На своем законном месте она лежала рядом с сапожными гвоздями.

— Три куска таких, — рыбацким способом мальцу был продемонстрирован размер необходимых отрезков веревки.

— Вяжи руки за спину.

Это приказ уже относился ко мне. Кстати, многословный.

Двоих я связал без проблем.

Третий… Третий, что-то выглядел плохо. А, не ломанул ли я ему грудину? Что-то дышит бедняга как-то не глубоко и при этом кривится.

Связал и его. Долго ли, умеючи…

— На выход.

Ствол револьвера указал на дверь.

— И, я? — уточнил мальчик.

Словом, опять же, он был не удостоен, ему только кивок головы и достался.

На улице уже народ собрался. Как же — бесплатное развлечение. Лавку Белкина ограбить пытались. Да, что там, не пытались, а ограбили. Все деньги до последней копейки выгребли и товару взяли на тыщи многие… Есть даже раненый… Нет, не раненый, а убитый. Целых двое…

— Ведут! Ведут! — загомонили собравшиеся.

— У, варнаки…

— Какие всё молоденькие…

— А, солдатик-то баский…

В форме среди выводимых из бакалейной лавки был я один. Поэтому, последние слова на свой счёт принял.

Так… Покупки-то мои на прилавке лежать остались…

Ладно, сейчас дам показания и в другое место зайду. Там, надеюсь, грабёж не предвидится…

Вот и участок. Связанных сразу куда-то увели, а мне и мальчику было велено подождать. Постоять у двери.

Может убежать? Не тормознусь я тут как свидетель или ещё в какой роли? Мне в столицу надо…

— Заходи!

Дверь в кабинет неизвестного назначения приоткрылась и в образовавшийся проем высунулась голова.

— Я? Он? — я кивнул голове на мальчика.

— Оба, — прозвучал краткий, но исчерпывающий ответ.

Как-то немного не по себе мне стало. Вроде, войну и плен прошёл, не один покойник за мной числится, а — не по себе…

Мальчик-продавец, тот вообще оробел. Побледнел. Сейчас опять орать начнёт и в обморок грохнется…

Нет, не грохнулся. В дверь даже вперёд меня юркнул.

Глава 33

Глава 33 В полиции

В комнате, куда меня и мальчика-продавца пригласили, численность находящихся сразу удвоилась.

Было там двое, да плюс мы — стало четверо.

Один господин, иначе про него и не скажешь, сидел за массивным столом, второй — вида какого-то растрепанного, до нас тут тоже уже присутствующий, сейчас у окна стоял и что-то на улице высматривал. Нам стульев не предложили, да тут их и не было.

Обстановка в помещении была крайне аскетическая, денег лишних здесь на ветер не веяли…

Что тот, что другой находящиеся в комнате, богатырскими статями не отличались, были не высоки, но и не низки, не толсты и не худы, на лицо — незапоминающиеся. Какие-то особые приметы отсутствовали — не кривые, не косые, бородавками на носу не могли похвастаться.

— Рассказывай, — донеслось от окна.

Сидящий за столом перышко в чернильницу макнул.

Я не понял, к кому вопрос относился. Мне что-то рассказывать надо, или — мальцу?

— Молодой человек, Вам повторение требуется? — это уже сидящий за столом произнёс, строго глядя на малолетнего работника торгового прилавка.

Через слово запинаясь, мальчик путано рассказал о случившемся.

Сидевший за столом фиксировал сказанное в казенного вида бумаге. Мне, стоявшему недалеко от стола, это было хорошо видно.

— Подожди в коридоре, — последовал приказ от стоявшего у окна, когда мальчик замолк.

Просто как тут всё у них. Подожди у дверей. Расскажи своими словами. Опять за дверью постой…

— Ваша версия происшествия…

Это мне уже было сказано. Даже уточнять не требовалось, к кому вопрос относится. Один тут я из опрашиваемых.

Не слишком литературно, но коротко и ясно я ответил. Как в лавке оказался, что купить хотел, как разбойному нападению не дал случиться. Или, случилось всё же оно, но искомого результата не имело? Наверное, последний вариант событий был ближе к истине.

— Демобилизованный?

А, что меня об этом спрашивать? Бумаги-то мои на столе. Их я прекрасно вижу. Даже японская справка тут, а не только аттестат выпускника мужской гимназии…

Тут я язычок и прикусил…

Рассказывал-то я о происшествии в бакалейной лавке как житель пролетарской окраины!!! Совсем забыл о своем мнимом гимназическом прошлом!

Причем, в аттестате зрелости, а именно так эта официальная бумага и называлась, по Закону Божию у меня хорошо, по русскому языку и русской словесности — отлично, арифметике и началам алгебры — отлично, геометрии — хорошо, географии — отлично, истории — отлично, латинский язык — отлично, по естествознанию и физике — отлично, по рисованию и черчению — хорошо. Вот, не умею я на отлично рисовать, на пальчики мои, наверное, медведь наступил…

А, я-то мямлю как не знаю кто…

Тут же я плавно перешёл на более грамотную речь.

Стоящий у окна, даже, как мне показалось, ухмыльнулся…

— Давно бы так…

Мля… Похоже — влип…

— Привык в полку, знаете ли…

Напустил на себя я виноватый вид.

Удивительно! Вроде и прокатило! Или, это мне только кажется?

Впрочем, радоваться было ещё рано… Вот, отпустят из полиции — тогда и можно будет облегченно вздохнуть.

— Выйдите. Подождите у двери…

Вышел. Как не выйти, пока отпускают. Не на совсем, но всё же…

Кстати, за мою защиту кассы бакалейной лавочки, спасибо мне почему-то не торопятся говорить. Отстоял я частную собственность неведомого мне Белкина, задержал грабителей и — ничего? Одного — обезоружил даже. Причем, разбойнички-то не простые, а революционеры-экспроприаторы…

Мля…

А, вдруг из-за моих действий Великая Октябрьская Социалистическая революция и всё последующее развитие событий не так пойдут? Вдруг, из этих сопливых сейчас революционеров-экспроприаторов, в свержении царизма и построении светлого будущего должен будет кто-то ключевую роль сыграть, а я его на эксе задержал и теперь он осужден будет и в места не столь отдаленные отправлен? Там туберкулёз подхватит и помрёт раньше времени?

Мля…

Чёрт меня дёрнул в эту лавочку зайти…

Гори она синим пламенем…

— Воробьев Иван! — недовольно раздалось из-за приоткрытой в очередной раз двери.

Похоже, не в первый раз. Парнишка из лавки-то, вон, даже за рукав меня уже теребит.

Тут я, тут… Задумался немного…

Вошёл. На прежнее место перед столом встал. Ну, отпускайте уже… Всё со мной ясно…

— В агенты полиции по вольному найму не желаете ли?

Это, так и стоящий у окна, меня огорошил. Через плечо мне вопрос задал. Даже и лицом не повернулся…

Так, так, так…

А, нужно мне такое счастье?

Полицейского чина в агентах по вольному найму у меня не будет…

Работа — тяжелая…

Денежное вознаграждение — не самое лакомое…

Был у нас во взводе один солдат из бывших агентов, порассказывал.

Уж лучше бы я в наружную полицию устроился, если бы не хотел своё медицинское образование продолжить…

Но, тут меня какой-то леший за язык и дёрнул…

Сам не понял — как так и получилось…

Глава 34

Глава 34 Короткое моё счастье

Наверное, временное помутнение рассудка у меня наступило…

— А, на какой срок в агенты полиции по вольному найму поступить можно?

Как такое сказал, сам не пойму. Ум за разум зашёл.

— Срок не оговаривается. По желанию.

Ранее стоявший у окна переместился к столу. Из стопки бумаги взял один лист и положил его на свободное место ближе к краю столешницы. Мне на бумагу пальцем указал, подходи мол и пиши заявление.

Во как… Я ещё не согласился в агенты пойти, а он мне уже подписку оформить предлагает.

Видно совсем у них плохо с кадрами…

Ни, кто я, ни откуда, степень моей благонадежности не проверили…

Я, как во сне, сделал шаг к столу.

Тут, оба здесь присутствующие одновременно… захохотали. Даже нет — как лошади заржали.

Друг на друга смотрят и заливаются во всю моченьку. Как меня тут и нет.

Я даже и растерялся. Ничего понять не могу…

Оказалось, пошутили так надо мной. Мля…

У меня от этого хохота сразу прояснение сознания наступило. Ещё и обиделся я на находившихся в кабинете. Так бы им морды и начистил.

— Всё, свободен. — сидящий за столом кивнул на дверь.

— Документы верните… — я себя еле сдерживал.

— На. Забирай.

Из кабинета я вылетел как пробка. Не помню, как на улице оказался.

Всё, скорее в поезд и быстрее убираться из этого города…

Пока в сторону железнодорожного вокзала шагал, всё думал — а, что это было? Всякие варианты перебрал. Почему — отпустили? Почему, под запись вроде бы опросили, но ничего подписать не дали? На мужика с револьвером решили задержание троих революционеров-экспроприаторов запротоколировать? А, что, возможен такой вариант… Силами де полиции ликвидирована группа опасных преступников… Выдать нам ордена и медали… А, солдатика-то и никакого не было… Один мальчик-продавец в бакалейной лавочке находился. Его и деньги бакалейщика спасли от лап экспроприаторов.

Вот и хорошо, вот и замечательно… Грянет революция, вскроют архивы полиции, а там моё заявление в агенты… Подать сюда Ваньку Воробьева — пособника царского режима! Ну, того, что кровь народную помогал правящим классам пить…

Дурак я, дурак…

Впрочем — дуракам везёт.

Иногда и не на долго.

Я решил дорогу на Московский вокзал спрямить. Очень уж хотелось мне скорее из Нижнего убраться. Почему-то подумал, что через ярмарку ближе мне идти будет.

Так, улица Московская… Вроде, правильно пока иду… Встречных буду спрашивать, как быстрее до вокзала дошагать.

Ярмарка сейчас как в сон погрузилась. Так, отдельные только люди мне встречаются. Какие-то учреждения и работают… Вон, в некоторые и люди ещё ходят. Сразу по шесть человек. Куда это они? Так, на вывеске значится «Контора пароходства 'Надежда»… Хорошее название. На работу, наверное, пошли устраиваться…

Только я мимо дома с этой «Надеждой» прошёл, как внутри его стрелять стали. Минуты ещё не прошло, как шесть человек за дверьми в контору скрылись.

Да, что же это!!! Опять какие-то налётчики? Очередные революционеры-экспроприаторы? Быстрее, быстрее отсюда убираться надо…

Я прибавил ходу.

Как оказалось, вовремя.

По Московской я только метров двести успел бегом да с пробегом удалиться, как из здания конторы пароходства один за другим пятеро выскочили. На ходу они за каким-то лешим в сторону дверей покинутого здания стреляли…

Засада их там поджидала? Они входят все такие красивые, а их — раз…

Одного, скорее всего, на месте положили, а пятеро выбежать из здания сумели…

Пятеро, ведя интенсивный огонь из револьверов, разделились. Двое в мою сторону побежали, трое, слава тебе Господи, сейчас от меня с каждым шагом всё дальше и дальше.

Мля… Мне и одного хватит… С револьвером… Точно, не уеду живым я из этого криминального города, сложу здесь свою головушку. Никакая буза не поможет…

Всё, геройств на сегодня хватит. Лимит подвигов исчерпан.

Я забежал за угол дома и вжался в стену.

Как вы думаете, каков маршрут выбрали налётчики? Да, верно, след в след за мной…

То ли у них в револьверах патроны кончились, а перезарядиться на ходу — тот ещё геморрой, но мимо меня экспроприаторы пробежали — только глазами мазнули, не пристрелили невольного свидетеля. Меня, значит.

Так, а ведь сейчас попаду я под молотки…

Возьмет меня полиция под белы рученьки. Посчитает одним из нападавших на контору пароходства…

Что, делать-то?

— Солдатик… — вдруг откуда-то женский голос меня позвал.

Меня, меня, других солдатиков в пределах видимости здесь не наблюдается.

— Солдатик… — зов повторился.

Так, откуда голос идёт?

Я повертел головой.

А, немного дальше вправо от меня окошко приоткрыто. Из него рука меня манит. Лица хозяйки голоса не видно — освещения в переулке нет, да и дело ближе к вечеру — долгонько я в полиции проваландался.

— Сюда иди…

Пойду, куда мне деваться.

Глава 35

Глава 35 Скорее на вокзал

Мне сейчас надо с улицы на какое-то время убраться. На выстрелы скоро здесь полиция появится, а я — вот он, забирай готовенького.

— Солдатик, ты там не уснул?

Голос молодой. Или, это мне так только кажется?

Заманят сейчас меня куда…

Может, ну его? Рвануть сейчас в сторону вокзала, а если и остановят — я дел никаких не знаю. Ничего не видел, ни в чём не участвовал…

— Идёшь, ты, нет?

Что-то больно настойчиво меня зазывают…

Ладно, подойду. Не затащат же меня с улицы в комнату. На растерзание.

— Ну?

Баба молодая. Скорее, даже девица. Что ей от меня надо? Бледная какая-то. Может, болеет чем?

— Папироской, солдатик, не угостишь?

Мля…

Во какое дело. Папироску ей надо. Я уже неизвестно чего себе надумал. Всё просто оказалось.

Дал папиросу.

— А, огоньку?

Огоньку ей ещё… Что следующее, интересно, попросит…

Может, за хлебушком ей в лавочкусбегать надо? Находился я уже в Нижнем в лавочки…

Дал прикурить.

Девица мне загадочно улыбается, дым неумело пускает.

— Всё?

— Всё.

Тут где-то на церкви колокол зазвонил. В Нижнем их много. Я на секунду голову чуть в сторону от окна отвернул, отвлёкся.

Поднимаю глаза, а окно закрыто. Ну, то, откуда меня рукой манили и закурить просили.

Не понял…

Самое главное, на оконной раме снег не потревожен. Ровненько так его намело, как будто окно и не открывали.

Так, это что, совсем у меня крыша поехала? Слуховые и прочие галлюцинации начались?

Табачным дымком, кстати, попахивает. Сам я не курил. Только, девица эта.

Мистика…

Я никогда ни в какие привидения и прочую чертовщину не верил. Комсомолец всё же. Это девицы у нас в группе хрень всякую друг другу рассказывали. Особенно, когда осенью в колхоз нас посылали на картошку. Соберутся вечером у печки, греются и чушь несусветную перебирают.

Ну, что на такой де дом прежними владельцами наложено проклятие. Сами они после революции сбежали, а особняк свой прокляли. Ночью, если к этому дому подойти, то странные голоса слышны, смех, стоны…

Или, что в метро, опять же ночью, по тоннелю бродят полупрозрачные белые фигуры. Это призраки рабочих, которые при строительстве метро погибли. Было дело, когда станцию строили, в котловане стены и обрушились, двоих землей насмерть завалило…

Так, не о том что-то я думаю…

Надо скорее ноги отсюда уносить.

Тут за закрытым окном что-то белое мелькнуло, меня аж всего передёрнуло от неожиданности, мурашки по спине пробежали.

Скорости, это мне прибавило, не без этого.

Второй уже раз за сегодня я подумал, что дуракам везет. Это когда билет на поезд покупал. Никто по пути на вокзал мною не заинтересовался, полиция предъявить документы не попросила.

До поезда ещё почти час оставался, но далеко удаляться от здания вокзала мне что-то не хотелось. Хотя, его следовало бы подремонтировать…

Наружные стены строения несли на себе следы пуль. Двери в само здание были наскоро приведены в порядок.

— Ну, какая тут у вас война шла? — поинтересовался я у старушки, что торговала пирожками.

Сам я у неё ничего покупать не стал — руки бы ей помыть с мылом не мешало…

— Сормовские и канавинские безобразничали… Пушка у них даже была. Они вокзал и захватили, баррикады строили…

Торговка приняла деньги от мужика, по виду — деревенского. Протянула ему пирожок. Тот прямо на ходу стал от него откусывать.

— Вся торговля у меня тогда встала… — в голосе старушки прорезались нотки недовольства. — Казаки и жандармы их тут усмиряли. Императорский павильон разграбили…

Палец старухи указал мне на богато украшенное снаружи здание. Специалист бы сказал, что возведено оно в стиле академической эклектики с элементами барокко и рококо. Мне же оно показалось просто красивым.

Я покачал головой и отошёл от торговки. Доходили до нас в Японии слухи о беспорядках в России. Вон тут как оказывается, даже с пушками воевали…

Глава 36

Глава 36 Кому можно, а кому и нельзя

Ещё пол часа и я в Санкт-Петербурге…

Ну, почти добрался.

Вроде бы, чего проще — в начале просвещенного и цивилизованного двадцатого века в Российской Империи из пункта А в пункт Б на поезде доехать, а у меня целое приключение получилось. Тут тебе и цирк с конями, и чуть не съели в вареном виде, и революционеры-экспроприаторы…

Куда первым делом демобилизованному солдату при наличии денег в столице податься?

В кабак?

Нет, это не мой путь.

В поисках продажной любви?

Да, тут и искать ничего не надо. Вот, в газете, что сейчас в руках держу, полно объявлений.

«Девушка без прошлого, с безукоризненной репутацией, но не имеющая никаких средств, хочет отдать все, что имеет, тому, кто одолжит ей 200 рублей».

Во… Двести рублей…

«Молодая жизнерадостная девушка хочет поступить к старику в услужение за приличное вознаграждение. Любит жизнь и ее утехи».

К старику… Для утех…

Были объявления и позаковыристей. Не такие прямые.

«Продается светлая, мягкая, красивая и совершенно новая, неподержанная материя специально для мужского костюма. Цена 5 рублей за аршин».

Можно и просто без всяких объявлений в Александровский парк у Народного дома податься. В парке, принадлежащем Санкт-Петербургскому городскому попечительству о народной трезвости, общедоступных дам — хоть косой коси…

Нет, моя дорога, перво-наперво в библиотеку лежит. Надо мне познакомиться с правилами приема в Императорскую Военно-Медицинскую академию. Они в «Больничной газете Боткина» публикуются. Ну, наверное, не только там, но я их ещё до отправки на Дальний Восток как-то в этом еженедельном издании видел. Это, когда ещё в селе Федора на земском фельдшерском пункте квартировал. Тогда мыслей о получении здесь официального высшего медицинского образования у меня ещё не возникало, и я даже смотреть данную публикацию не стал, сразу на другую полосу глаза переместил. Однако, сам факт наличия правил поступления в академию в газете у меня в голове отложился.

Ветеран я или не ветеран? Орденоносец или не орденоносец? То и другое, два в одном. Поэтому, я смело дверь Императорской Публичной библиотеки на себя потянул.

Коллекция книг князя Щербатова, библиотеки Вольтера и Дидро меня не интересовали. Собрание книг польского правительства, что попало в Публичную библиотеку после взятия Варшавы Суворовым опять же мне сейчас не нужно.

Полистать подшивку «Больничной газеты» — вот моя задача.

Выдали мне нужное без промедления. Вот и ладненько…

В этом году объявления о приеме в академию ещё не было. Пришлось попросить прошлогодние номера.

Так, вот. Нашел.

«… на первый курс академии будут приниматься в состав студентов лица, получившие аттестат или свидетельство зрелости от гимназий санкт-петербургского или других учебных округов, причем преимущество будет отдаваться тем воспитанникам гимназий, кои при выпуске были награждены медалью…»

Так, вот медали у меня нет… Однако, баллы высокие и латинский язык имеется. Без него в академию — никак.

«… из лиц, имеющих одинаковые средние баллы в аттестатах зрелости, преимущество отдается окончивших в гимназиях санкт-петербургского учебного округа…»

Это, что за такая дискриминация? Что, в Омске или Вятке хуже образование? На периферии высокий балл легче получить? Коррупция в нестоличных гимназиях процветает? У меня вон — омский аттестат зрелости… Так и пролететь с поступлением можно…

«… минимальный приемный балл каждый год изменяется в связи с составом ходатайствующих о поступлении…»

Ну, это — само-собой. Будем Бога молить, чтобы в этом году одни медалисты и отличники свои аттестаты в академию подавать не вздумали.

«… прошения подаются с 1 июня по 15 июля. Прошения, поступившие до 1 июня или после 15 июля будут оставлены без удовлетворения.»

Правильно — с самого начала нашего брата к дисциплине и точности приучают. Без этого в медицине, особенно военной, никак не обойтись.

Далее следовал список документов, которые необходимо было предоставить. Аттестат зрелости у меня имелся. Метрическое свидетельство о рождении и крещении, удостоверенное духовной консисторией — в наличии, озаботился я и этим в Омске. Некрещеным путь к высшему военному медицинскому образованию тут заказан. Документ о сословии или звании, к которому принадлежит проситель. Так, а вот это предстоит оформить… Свидетельство о приписке к призывному участку по отбыванию воинской повинности… Я почесал затылок. Как сниму жильё, сразу надо на учёт встать…

Требовались ещё две фотографические карточки с собственноручной подписью просителя. Причем, сняты они должны были в городе подачи прошения, то есть в Санкт-Петербурге.

Ну, за этим дело не станет.

Указано было ещё в требованиях предоставление свидетельства полиции о неприкосновенности к делам предосудительного характера.

Эх, надо было в Нижнем попросить бумагу, что я троих революционеров-экспроприаторов задержал… Ну, теперь поздно метаться.

Я мельком просмотрел пункты о переводе с медицинских факультетов университетов в академию. Мои два курса мединститута дома тут в зачет не представишь — зачётка у меня в тумбочке в общежитии осталась, да и не признают её тут за документ, а ещё и меня в дурдом отправят…

Так, так, так… Тут, оказывается, за право слушать лекции и участие в практических занятиях ещё и денежки платить надо! Не много, тридцать рублей за полугодие, но надо. Дома в СССР высшее медицинское образование бесплатное, а ещё и стипендию платят, а здесь, при царском режиме — извольте раскошелиться.

А, нет, имеется здесь стипендия… С третьего курса. Причем, год получаешь стипендию — полтора года тебе обязательно отслужить придётся, отдать долг Родине. Назначают стипендию после освидетельствования особой комиссией, которая признает тебя абсолютно здоровым.

Ну, а что — правильно. Мне бы тоже после завершения медицинского образования и интернатуры три года по распределению отработать пришлось. Все отрабатывают и никто не помер.

А, вот и плюшки на меня повалились. В конце публикации имелся перечень лиц, не допускавшихся к приему в академию. Хорошо это, сразу отпала у меня толпа конкурентов.

Не брали сюда лиц иудейского вероисповедания. На медицинские факультеты гражданских университетов их принимали, а сюда на пушечный выстрел не подпускали.

Заказана была дорога в стены академии женатым. Российский офицер перво-наперво хорошим специалистом своего дела должен стать, послужить на благо Родины, а потом уже об амурных делах думать. Перед заключением брака офицер был обязан заручиться письменным разрешением начальства на женитьбу. Руководство решало — достойна ли девица носить гордое звание офицерской жены, а то женится придурок на какой-то актриске, опозорит весь полк на веки вечные.

Не могли подать в Императорскую военно-медицинскую академию документы уволенные из университетов или академии за неодобрительное поведение или за неуспехи в науках.

Иностранные подданные — тоже пролетали мимо. Тут я опять же был согласен. Для своего народа и армии врачей не хватает, а тут ещё — негров всяких учи. Они домой к себе уедут, а наш крестьянин или солдатик без медицинской помощи останутся, помрут раньше времени. Надо нам такое — ни хрена подобного.

Ну, и наконец, не могли учиться в академии лица, одержимые болезнями и телесными недостатками, препятствующими исполнению обязанности врача.

Да, мудры были наши предки, хоть и не при советской власти жили. Тут уж ничего не попишешь…

Глава 37

Глава 37 Из грязи в…

Не себе чего…

Молчун-поручик, ну, который Александр Владимирович, ещё в Японии мне свой адрес в Санкт-Петербурге дал, в гости пригласил. Мы же с ним братья по додзё. Он — старший, я — младший. Будете, мол, в наших краях — забегайте.

Александр Владимирович, вообще — офицер несколько нетипичный. Другие, таких большинство, от нижних чинов нос воротят, а этот — другой. Когда узнал, что я офицер ненастоящий, только усмехнулся. На наше общение это не повлияло.

Домина у поручика, если я адрес не перепутал, просто дворец. Ну, в моем понимании. Может, он князь какой?

Оказалось — точно князь… Это я позднее узнал.

Сказался я, кто такой и к кому. Попросили подождать.

Ожидание продлилось не долго.

— Ваня! Рад, рад… Пошли.

Александр Владимирович мне рукой махнул, я себя ждать не заставил.

Уже в кабинете поручика я рассказал о своих планах.

— Так, поживёшь пока у нас. Это не обсуждается.

Да я и не думал отказываться.

— Как с деньгами?

Таиться перед поручиком мне нечего, честно обрисовал ситуацию.

— Не богато.

Александр Владимирович на краткое время замолчал, затем головой кивнул.

— Поправимо. Завтра и решим.

Поручик не посчитал нужным вдаваться в подробности, а я решил не любопытничать и не торопить события. Завтра, так завтра. Ну, и плохого Александр Владимирович — не предложит.

Место для проживания мне было выделено во флигеле. Там прислуга семьи поручика размещалась, но и мне комната нашлась. Кстати, не меньше, чем в медовском общежитии на четверых у меня была. Тут же — на одного.

Александр Владимирович… Не знаю, как и выразится…

Ну, с сегодняшнего дня я числюсь в персонале атлетического клуба. Такой вот зигзаг биографии.

Занятия спортом сейчас в Санкт-Петербурге, это опять же по словам поручика, входят в число светских удовольствий, рассматриваются состоятельными людьми как развлечение и весьма полезное занятие.

— Спортивный досуг всё больше приобретает организованные формы — создаются атлетические клубы, спортивные общества. Последних, только у велосипедистов, уже не один десяток… — Александр Владимирович кивнул на проезжавшего мимо нас господина на двухколесном агрегате.

— В некоторые клубы и попасть не просто. Взнос — это ладно, нужны ещё и рекомендации для баллотировки в члены. Особенно, в те общества, что под покровительством кого-либо из членов императорской фамилии.

Поручик ухмыльнулся.

Похоже, ему-то дверь в любой клуб открыта…

— Есть члены клуба действительные, почётные, члены-соревнователи…

Александр Владимирович, как обычно, лил на меня целые ушаты информации. Это, пока мы до нужного места с ним добирались. Утром же, он мне сказал, что уже сегодня наши с ним прерванные занятия продолжатся, заодно и решится моя проблема с финансовым источником существования.

— Это ваш сэмпай.

Так я был представлен собравшейся в зале публике.

Вот это карьера! Сплошной смех на палочке…

Я только глазами хлопал. Слов у меня, просто не было.

Оказывается, поручик тут у нас в сэнсэях в атлетическом клубе числится, выразивших желание восточным воинским искусствам обучает.

Мля…

У учителя он даже в додзё не в первом ряду был, а я — вообще в последнем. Здесь же — он самый крутой, а я буду являться его основным помощником по организационно-методической работе.

Сомнения мои, чуть не до туч, конечно, сейчас были.

Однако, поручик на меня со значением посмотрел, бровью чуть дёрнул.

Понял, понял… Молчу-молчу…

Кстати, чуть позднее оказалось, что мне за всё это ещё и очень прилично платить будут.

Вступительный взнос для обучения боевым искусствам триста рублей с носа составлял, да ещё и пятьдесят рублей в полугодие платить надо было. Возвращавшиеся с Дальнего Востока народу тут много чего наплели про чудесные техники ведения боя руками и ногами, так что на обучение к поручику люди валом валили. Он сам в деньгах не особо нуждался, а мне был рад помочь.

На меня кто-то из собравшихся и с усмешечкой посматривал. Солдатик, мол, какой-то в гимнастерочке, хоть и с крестиком.

Ну, ну…

Поглядим…

Нет, вредничать и выделываться я не собираюсь, но некоторую суровость могу и проявить. Трудно, оно, в учении, легко — в гробу…

Глава 38

Глава 38 Прогрессор

Сэмпайствовал я в атлетическом клубе где-то около двух часов в день. Именно столько тренировка у поручика длилась.

Сегодня на занятия у него одна группа приходила, на следующий день — другая. У меня же работа — ежедневная. Без выходных и праздников. Ладно, за такие деньги можно и ежедневно поработать. Тем более, с осени учёба начнётся, там не до подработки будет.

Почему я так уверен, что поступлю? Не секрет — Александр Владимирович обещал поспособствовать. У его родителя… Ну, пусть это тайной, покрытой мраком будет.

Чем в остальное время в атлетическом клубе заняться? Чем хочешь — лишь бы там находился. Такое у них дурацкое правило.

Я решил подкачаться немного. В медовском общежитии у нас на первом этаже качалка имелась. Три раза в неделю я туда и ходил. Больших успехов в бодибилдинге не имел — там ведь не только тренироваться, но и отдыхать нужно соответственно, и питаться требуется правильно. У студента-медика с отдыхом… Особенно, на первом — втором курсах… Лучше и не вспоминать. Про нормальное питание можно только помечтать — в течение дня перехватишь по дороге пирожков, это пока бежишь из одного корпуса в другой… Некоторые учебные корпуса даже в разных районах города, а как клинические дисциплины начались — одна езда из одной больницы в другую…

Да и телосложение у меня нормостеническое. Не уродился я гиперстеником…

Так вот, помогу на занятиях Александру Владимировичу и к гирям с гантелями. Ну, и к штанге.

Где-то на второй неделе своих тренировок стал я замечать, что местные культуристы на меня глаза пялят. Очень уж мои занятия с железом от их отличались. Народ, как я не раз мог убедиться, тут не глупый, всё полезное для себя быстро перенимает. Нет, сразу в омут с головой не бросается, так и сяк прикинет, обмозгует не спеша, а потом и потихоньку пробует.

Стали мне вопросы задавать, один даже в тетрадочку что-то записывает.

Во, дожил…

Гуру…

Пётр Сергеевич, авторитетный в атлетическом клубе мужчина, как-то после занятий подошёл ко мне, попросил о методах моих тренировок рассказать.

Я не стал жаться. Хотя, конечно я не тренер по атлетической гимнастике, но кое-какую литературу дома проштудировал. Плюс не один год пот в качалке проливал.

— Первым делом, Пётр Сергеевич, после тренировки восстановиться нужно. Каждый день по двадцать четыре часа гирям и гантелям посвящать нет необходимости, а даже и вредно. Мышцы восстанавливаются и растут, даже когда мы спим. Тренироваться лучше через день.

Атлет на мои слова согласно кивнул. Это для него новостью не являлось.

— Однако, сами по себе мышцы не вырастут, с ними работать надо, — продолжил я.

— От работы кони дохнут, а люди — крепнут, — выдал Пётр Сергеевич полный вариант российской пословицы. Чаще, только её первую половинку можно услышать.

— Нагрузки, ну — вес гирь, гантелей, штанги необходимо постепенно, но постоянно увеличивать от тренировки к тренировке.

Тут, кстати, с этим беда. Многие, как я заметил, каждый день один и тот же вес тягают. Какой у них результат будет? Какой-то. Почти никакого…

С одним посильным весом тренируются, а потом сразу как чуть ли не в два раза больше поднять пытаются… Ещё и без всякой разминки.

Результат — травма.

— Гантели надо разборные, как маленькие штанги, в наш атлетический клуб приобрести и по блинчику добавлять-убавлять. По фунтику.

Стойка с набором гантелей разного веса в атлетическом клубе имелась, но они были литые и с шагом веса в пять фунтов.

Тут я свой тренировочный дневник взял и даже примитивный чертёж такой разборной гантели изобразил.

Петр Сергеевич даже крякнул недовольно. Почему сами до такой ерунды не додумались? Штанга вон есть, а гантели такие купить ума не хватило.

Забегая вперёд, скажу — через неделю разборные гантели у нас в атлетическом клубе уже были. Они тут давно известны, доктор Виндшип их ещё в 1865 году запатентовал.

— Упражнения для разных групп мышц…

Тут уж мне показывать пришлось.

Кое-где Петр Сергеевич уточнял, просил повторить.

Кстати, и я у него кое-что перенял. В частности — подъёмы Зоттмана — сразу и бицепсы и плечевые мышцы тренировать.

Но, большинство упражнений для атлета были божественными откровениями.

Далее я озвучил принцип повторений. Это — сколько раз выполнять одно и то же упражнение от начала до конца.

Петр Сергеевич слушая, брови хмурил, край рта кривил…

Тут такое пока было не известно. Нет, на счёт гири поднимали, но это совсем не то.

Ну, наконец дошёл и до подходов.

Это уже пошло настоящее прогрессорство. Надеюсь, вреда от этого данному миру не будет. Одна только польза.

Информацию о комплексах упражнений решил придержать. Всплыла у меня мысль в глупой голове — на этом же я тут денежек могу поднять. Потренируюсь так годика три — четыре, покажу результат лицом, а за это время и книгу по атлетизму наваяю. Что вспомню из прочитанного. Издам массовым тиражом. Авось и спасет это не одну российскую головушку на фронтах будущей мировой войны. Да, и вообще — всем польза, прямая или опосредованная будет.

Завершил я свою лекцию рассказом про питание культуристов.

— Попробуем… — благодарно кивнул мне Петр Сергеевич. — Посмотрим, на эту американскую систему…

Да, это я ему лапши на уши навешал, сказал, что данная система тренировок придумана за океаном в Северо-Американских Соединенных Штатах. Так тут почему-то Соединенные штаты Америки упорно называют.

Глава 39

Глава 39 Медали

Сегодня утром выяснилось, что житьё в княжеском доме в Санкт-Петербурге имеет ещё одно преимущество. Для меня.

Ну, к тем, что были ранее.

Платить — не надо.

Столоваться — без ограничения и за княжеский счёт.

Тепло, светло, постельное бельё чуть не каждый день меняют.

Тихо. Хоть и в столице дворец семьи поручика расположен, но — вокруг него сад. Он городской шум и скрадывает.

Долго можно наличествующие плюсы перечислять, но тут откуда ни возьмись, ещё один прибавился.

Оказывается — мне и поручику сегодня одним из первых в России медали вручат. За японскую компанию.

Правда, первому к груди награду приколют Александру Владимировичу, а потом уже и мне. Ну, так положено.

Император своим Указом эту награду ещё в январе этого года учредил, но пока чеканили, пока то да сё… Сегодня только вручать и начнут.

Медаль в трёх вариантах.

Серебряный, самый почётный вариант, предназначается для награждения защитников Квантунского полуострова и Порт-Артура. Награждены будут все лица, участвовавшие в данных военных событиях, в том числе даже жители Порт-Артура, участвовавшие в его защите. Не скупится император, тут уж и говорить нечего.

Вариант данной медали из светлой бронзы полагается всем военным и морякам, независимо от звания и должности, в том числе добровольцам, которые побывали хотя бы в одном сражении против врага на суше или на море.

Медали из темной бронзы полагаются военным, не принимавшим прямого участия в боях, но состоящим на службе в действовавших армиях и находившихся до дня ратификации мирного договора на Дальнем Востоке и вдоль Транссибирской магистрали, а также Самаро-Златоустовской железной дороги, в местностях, находившихся на военном положении. Этим вариантом ещё награждались все военные, моряки, пограничники, ополченцы, священники, врачи, если эти лица находились по обязанностям службы при войсках или врачебных заведениях.

Указ в январе был в газетах опубликован и я уже, как все другие, знал, что на лицевой стороне медали изображено Всевидящее око, окруженное лучами. В нижней части, вдоль бортика, надпись: «1904–1905.». На оборотной стороне горизонтальная надпись славянским шрифтом в пять строк:

ДА

ВОЗНЕСЕТЪ

ВАСЪ ГОСПОДЬ

ВЪ СВОЄ

ВРЕМѦ.

Это цитата из Нового Завета. Кусочек из первого соборного послания святого апостола Петра — «Итак смиритесь под крепкую руку Божию, да вознесет вас в своё время».

Так вот, никаких преимуществ первоочередное вручение медалей, ни мне, ни Александру Владимировичу, не давало, но сам факт… Ну, что одними из первых получим… Как бы — почетно, что ли.

Медали нам выдали светло-бронзовые, а мне ещё и с бантом. Бант этот говорил о том, что я во время русско-японской войны ранение получил.

Да, носилась эта награда на Александровско-Георгиевской ленте. Почти как медали «За покорение Западного Кавказа» и «За покорение Чечни и Дагестана». Но, там лента — Георгиевско-Александровская.

Однако, вручением российских медалей наше награждение не закончилось. Оказывается, мне и поручику ещё и из Японии пакеты пришли.

Сегодня нам их и передали.

Я вскрыл свой.

Мля… Медаль. Серебряная. На лицевой стороне — два скрещенных знамени, скрепленных шнуровой перевязью со свисающими кистями. Под рисунком — что-то ещё и написано. По-японски. На обороте — пятиконечная звезда.

К медали прилагалась ещё и бумага. На ней — опять одни иероглифы.

— Александр Владимирович, это, что нам такое вызвездило?

Поручик хмыкнул, иероглиф на медали пальцем потёр.

— Сэйкин…

Мне, что сэйкин, что не сэйкин — один хрен не понятно.

— Что, это по-нашему будет? — верчу медальку в руках, так и сяк поворачиваю.

— Прилежание, трудолюбие — так примерно.

Так, так, так… Какое такое ещё прилежание? К изучению боевых искусств?

Александр Владимирович тем временем бумагу, присланную вместе с медалью читать принялся. Причем, мою.

— «Свидетельство. Настоящее свидетельство выдается русскому Ивану Воробьеву в том, что он за все время плена в Японии не только вел себя честно как в отношении российской дисциплины, так и в отношении японских требований, но своим безукоризненным поведением всегда подавал пример и другим своим товарищам по плену, за что ему выдается серебряная медаль. Начальник приюта в Мацуяма полковник Коно…»

— Так, мы, что, в приюте, а не в лагере были?

Я взял у поручика присланный мне листочек и принялся его разглядывать.

— В лагере… — вздохнул Александр Владимирович. — Лицо победители хотят сохранить…

— А, что, и носить эту медаль можно? — я повертел в воздухе увесистым серебряным кругляшком на ленточке.

— Запрета нет, — как о чем-то вполне обычном сказал поручик. — Но, я — не буду.

Я решил тоже не носить, но и выбрасывать не стану. Пусть как память лежит. О плене.

Глава 40

Глава 40 Подготовка к собеседованию

— Иван, в чём на собеседование в академию пойдёшь?

Вопрос Александра Владимировича прозвучал для меня как гром среди ясного неба.

Я как-то и не задумывался над этим.

Документы у меня приняли, недостатков в них не обнаружили. Три раза спасибо омским блиноделам надо сказать — поработали на славу.

Тогда, со своими бумагами, я в гражданском платье был. Пришлось мне после приезда в столицу чуток потратиться — не в солдатском же обмундировании по проспектам и площадям города на Неве разгуливать. Купил всё, что требовалось, по совету поручика. Не шиковал, но денег в коробке из-под сигар всё же значительно убыло…

Назначено было мне, как и другим желающим проявить себя на поприще военной медицины, испытательное собеседование. Определен день и час для этого, вот я и вечерами, а иногда и ночное время прихватывая, готовился.

Про то, в чём на себе в академию являться, как-то и не было мыслей.

— А, как лучше? — вопросом на вопрос только и смог я ответить Александру Владимировичу.

— Ну, не знаю… — поручик развёл руками. — Давай подумаем…

Если пословица не врёт, то — встречают по одежке. Как дома на вступительные экзамены парни у нас ходили?

Кто как. Вчерашние дембеля — в форме, значками всякими-разными украшенной. У одного даже медаль была. Правда — юбилейная. «60 лет Вооруженных сил СССР». Парнишка сверхсрочником был, вот и получил данную награду.

Может и мне, в форме?

Я озвучил свою мысль поручику.

Тот, сначала разулыбался. Затем — хмыкнул. Причем, задумчиво. Как будто в голове мой вариант так и сяк взвешивал.

— Слушай… Действительно… Почему и нет?

На последнем слове Александр Владимирович ещё мне и подмигнул.

— Тем более, есть чем грудь украсить…

Тут поручик сделал серьёзно-суровое лицо, щеки надул и на левую половину своей груди глаза скосил. Там сейчас ничего не было, это он на мои награды намекал.

С ними у меня небольшой казус вышел.

При массовом награждении всегда какие-то накладки бывают. Списки-то на ордена и медали люди составляют, вот и вносят туда иногда совсем непричастных, а забывают — несомненно их заслуживших.

Вот так и мне в апреле из Главного Управления Российского Общества Красного Креста свидетельство пришло. Желтенькая бумажка такая. Там значилось, что мне медаль выдана. «В память русско-японской войны». Она сама, медаль эта, на сем свидетельстве даже была нарисована. Беленькая такая, с красным крестиком, на Александровской ленте.

Саму медаль не прислали. Сперва надо было денежки заплатить, тогда тебе её и изготовят. Причем, в частной ювелирной мастерской. На монетном дворе эти медали не чеканили — тут требовались ещё и эмальерные работы.

Я сразу у поручика пошёл прояснить ситуацию. Узнать, что и как.

— Ну, значит ты, Иван, где-то по линии Красного Креста числился. В лазарете или в военно-санитарном поезде… Где-то в списках личного состава, пусть и временно, но присутствовал.

Точно, было такое дело. Имел место факт. После госпиталя-то я на Дальний Восток на военно-санитарном поезде следовал, там и был поставлен на все виды довольствия, включен в положенные списки.

Ну, дают — брать надо. Заплатить-то за изготовление медали всего рубль требуется.

Заплатил куда надо. Через две недели малюсенную фитюльку в руках держал. Медалька — диаметром в два с половиной сантиметрика, на лицевой стороне эмалевый красный крест, на обороте — «русско-японская война» словами и даты — «1904 — 1905».

Простенькая, но государственная награда. Это у меня уже четвертая — если с японской лагерной медалью считать, а без неё — третья.

Тут же была извлечена из шкафа моя форма.

Примерил.

Что за дела… Мала.

Ничего себе я в атлетическом клубе железом побаловался…

Так, а это, скорее всего, опять от золотых зверьков моих подарочек. После тренировок они каждый день в работу включались. Не только по мышцам и связкам у меня как будто мягкие лапки бегали, даже по костям тёплые волны туда-сюда ходили. Каждый свой кровеносный сосуд и нерв я чувствовал. Нет, боли не было, даже и не знаю, как правильно те ощущения описать.

— Мала… — я перевёл глаза на поручика.

— Снимай. К завтрашнему утру новую пошьют.

Кто бы сомневался. У семьи Александра Владимировича даже свой портной в хозяйстве имеется. Хорошо, в князьях-то ходить…

— В комнате будь. Сейчас с тебя мерки снимут.

Поручик ушёл, а я опять за книги засел.

Испытательное-то собеседование за меня никто проходить не будет.

Глава 41

Глава 41 Зинаида Коноплянникова

Одна тысяча девятьсот пятый год в Российской Империи был неспокойный, а в шестом — террористы как с цепи сорвались… Будто мухоморов объелись.

Двадцать седьмого января в Санкт-Петербурге взорвали харчевню «Тверь», которая принадлежала Союзу Русского Народа и была постоянным местом сбора рабочих-монархистов. Убито было двое, а ранено одиннадцать человек. Многие — тяжело.

Двадцатого апреля в Иркутске террористами был убит инициатор открытия отдела Русского собрания преподаватель церковно-учительской семинарии Тронин.

Двадцать шестого апреля на Невском судостроительном заводе в перестрелке с революционерами-боевиками погибли вожаки заводского отдела Союза Русского Народа мастера котельного отделения Снесарев и Лавров, позже там убиты еще четверо рабочих-патриотов.

Двадцать седьмого июля в Ростове террористами убит активист Союза Русского Народа мастер железнодорожных мастерских Башков.

Двадцать девятого июня того же года от пулевых ранений скончался командующий Черноморским флотом вице-адмирал Чухнин. Убийцей его была террористка Измайлович Екатерина Адольфовна.

Двенадцатого августа террористами убит пензенский губернатор Хвостов. Он погиб при взрыве дачи Столыпина на Аптекарском острове, а всего там было лишено жизни сразу тридцать три человека. Кто и — совершенно безвинно.

До конца года террористами будет ещё смертельно ранен симбирский генерал-губернатор К. С. Старынкевич, в Твери С. Н. Ильинским убит граф А. П. Игнатьев, погибнет акмолинский губернатор Н. М. Литвин, в декабре будет совершено убийство санкт-петербургского градоначальника В. Ф. фон дер Лауница, террористами Траубергом и Егоровым убит главный военный прокурор генерал Павлов…

А, сколько ещё убийств планировалось и сорвалось…

Зинаида Коноплянникова окончила женскую учительскую семинарию. Получение женщиной в России образования, сейчас уже, конечно, не нонсенс, но достаточно редко. В сельской школе она начала преподавать, но дома имела антирелигиозную литературу, в церковь не ходила, на всех углах открыто заявляла, что Бога нет, а потому не может быть и земного царя.

Вот так, не больше и не меньше.

За революционную пропаганду среди крестьян, понятное дело, была арестована и заключена в Трубецкой бастион. Однако, вскоре её освободили, а выйдя на свободу, она примкнула к партии эсеров.

Тут и понеслось…

В пятом году Коноплянникову арестовывают с багажом из химикатов и составных частей для самодельной бомбы, но всё же дело обходится без тюрьмы.

В шестом году бывшая сельская учительница входит в Летучий боевой отряд Северной области.

— Зинаида, возьми…

В руки девушки соратником по борьбе был вложен браунинг.

Да, для этого она и в столице — чтобы окончательно согласовать свою жизнь с идеей.

— Цель?

— Каратель генерал-майор Мин.

— Когда?

— Завтра.

— Где?

— Станция Новый Петергоф. Там он будет с женой и дочерью.

— Кого?

— Только его, семью не трогать.

— Хорошо…

Однако, буквально к вечеру цель поменялась.

Террористам доподлинно стало известно, что завтра на испытательных собеседованиях в Императорской военно-медицинской академии сам Великий князь Николай Николаевич будет присутствовать. Возжелалось председателю Совета государственной обороны, Главнокомандующему войсками Гвардии и Санкт-Петербургского военного округа своими очами наблюдать из кого военных докторов будут готовить. Ну, это в его характере — горяч, нетерпелив, постоянно вмешивается в работу военного и морского министров, и не только…

— Зинаида, завтрашняя цель меняется.

— Кто?

— Великий князь Николай Николаевич.

— Где?

— Перед военно-медицинской академией.

— Когда?

— Утром, по его прибытию.

— Оружие?

— То же, что для командира лейб-гвардии Семеновского полка было приготовлено.

— Хорошо.

Никаких сомнений в правоте её будущих действий у Зинаиды Коноплянниковой не возникло…

Глава 42

Глава 42 Встреча перед академией

Ночью перед собеседованием я за книгами засиделся что-то долгонько.

Но, как говорится, перед смертью не надышишься.

Зевнул, третий том руководства по анатомии Зернова захлопнул.

Всё… Нет у меня уже никакой моченьки. Хватит. Надо и поспать немного… Утром свежую голову надо иметь.

В восемь часов, когда еле глаза продрал, рядом с моей кроватью на стуле уже новая форма лежала. Что, её мне всю ночь шили? Однако, так оно и получается.

Фасон моей обновки был как у прежней, выданной ещё по возвращению из японского плена, форменной солдатской одежды. Однако, сукно… Не каждый офицер мог такое себе позволить.

Оделся — сидит как влитая.

Да, индивидуальный пошив, это тебе не массовое фабричное производство. Ну, и Абрам Моисеевич — мастер своего дела.

Прикрепил куда положено награды.

Всё. Готов к труду и обороне…

После завтрака неожиданности и начались.

— Иван, я с тобой поеду.

Оба на… Александр Владимирович решил мне компанию составить! Понятное дело, на собеседовании он присутствовать не будет, высадит меня из своего автомобиля с фигуркой крылатой девушки на капоте и по своим делам поедет. Через час вернётся. Со мной к этому времени комиссия уже должна закончить.

Кстати, о маскоте. «Дух Экстаза», «Эмили», «Серебряная леди» или даже «Элли в ночнушке» — каких только забавных прозвищ не имеет эта статуэтка, которая традиционно красуется на капоте «Роллс-Ройса», не должна на машине Александра Владимировича красоваться! У нас тут сейчас на дворе одна тысяча девятьсот шестой год, а она только через пять лет появится.

Вот так. Откуда знаю? У деда моего друг маскоты собирает. Начал он свою коллекцию ещё на войне. У вражеских автомобилей капоты от фигурок освобождал без раздумий и угрызений совести. Чуть не мешок маскотов затрофеил. Сейчас они у него дома на полочках расставлены. Есть там и аист с Hispano-Suiza, и тётеньки с развевающимися шарфами, мужики в шлемах с крыльями как у самолета, всякие бегущие звери… Имеется даже маскот в виде хромированной единицы. Есть и фигурки на радиаторы из стекла. Одна из них голову орла изображает. Про наших горьковских оленей я уже и не говорю.

«Духов экстаза» в этой коллекции даже несколько. Все друг от друга, немного, но отличаются. Друг деда говорил, что после отливки каждой такой фигурки форма разрушается и делают новую. Полученную отливку ещё и полируют вручную молотыми черешневыми косточками.

Почему здесь на автомобиле князя уже красуется маскот? Хрен его знает…

К академии мы подъехали почти одновременно с ещё двумя автомобилями.

— Ого!

Поручик аж на своем сиденьи заерзал.

— Что? — не понял я, что его так удивило.

— Знаешь, чей это «Delaunay-Belleville»?

— Откуда… — мне как-то сейчас не до автомобилей было — перед собеседованием меня слегка поколачивало.

— Николая Александровича…

Александр Владимирович подался вперёд, пытался разглядеть — кто за рулём.

— Государя-императора? — настал черёд мне заерзать на дорогущей коже.

— Его… Так… Сам за рулём. С ним — Великий князь Николай Николаевич.

— Выходим? Переждем? — я вопросительно посмотрел на князя.

— Выходим. — кивнул мне Александр Владимирович.

Вот ещё плюс столичной жизни — государя можно воочию увидеть, а не только на полтиннике или рубле.

— Подогрев пола, оконные жалюзи, электрическое освещение салона, откидные подножки-лесенки… — покидая салон своего Rolls-Royce, князь перечислял мне эксклюзивные функции императорского автомобиля. — Сам за рулём, без Орлова…

Эк, его торкнуло. У самого же машина — хоть куда… Завидует, что ли?

Князь и я, император и Великий князь, а также кто-то ещё из Mercedes вышли с разницей в несколько секунд. Улица перед академией была пуста, лишь через проезжую часть от нас какая-то невысокая девушка в тёмных одеждах стояла. Только что её не было, а тут — как из непонятно откуда появилась. Словно с неба свалилась.

Один из сопровождающих императора только к ней первый шаг сделал, как в руке её пистолет оказался.

В кого она будет стрелять — про это гадать даже не надо было. Не в меня, или в князя даже. Её цель — Николай Александрович.

Глава 43

Глава 43 Спаситель

Пуля, она — быстрее любого бузника.

Про мастера восточных боевых искусств, можно сказать то же самое.

Тем более, что мастером таким я не являлся. Был только в самом начале пути.

Так, так, так, а кто камни метать в цель в селе Федора учился? Пушкин?

Никакой не Пушкин, а самый настоящий Иван Воробьев…

Только ни одного булыжника в моём поле зрения сейчас не наблюдается. Мостовая ухоженная, крепкая, попробуй из неё камень выковыряй…

Фуражку кинуть? Пулю шапкой закидать? Не наш путь…

Мой портсигар!!!

Вот его, метнуть в голову девушке с пистолетом и можно.

Жалко, конечно, но больше ничего такого у меня нет…

Булыжник — оружие пролетариата, а у меня пусть оружием портсигар будет. Портсигар у меня тяжеленький. В нём не меньше чем пол фунта серебра будет. Плюс накладочки. Тут теперь мода такая — на портсигары с накладочками. На моем портсигаре их четыре. Первая — Знак отличия военного ордена. Понятно — его уменьшенная копия. Вторая накладка — медаль за японскую компанию, третья — копия моей медали Красного Креста. Сам крестик на ней даже красной эмалью покрыт. Ну, и четвертая — это уменьшенная японская лагерная медаль. Так Александр Владимирович своё чувство юмора проявил. Портсигар — это его подарок, он мне его утром вручил торжественно. Да, ещё и гравировка на портсигаре имеется — «В память об Японии».

Сопровождающий императора ещё не успел четвёртый шаг ступить, как серебряный прямоугольник с закругленными углами девице в тёмных одеждах прямо в лоб угодил. Метал я портсигар что было сил, ей и хватило. Сама она, как стояла, так и рухнула, а пистолет её о брусчатку жалобно звякнул.

Тут и набежали на неё сопровождающие Николая Александровича из второго автомобиля, руки барышне нещадно заломили и в сторонку оттащили. Она и не сопротивлялась — без чувств бедняжка была.

Царствующая особа и понять до конца ничего не успела, быстро всё это произошло.

Тут загомонили всё, ещё какие-то люди в мундирах из дверей академии выскочили. Меня и князя-поручика в сторону оттеснили…

Что теперь метаться-то? Всё уже. Нет опасности для государя-императора. Спас его будущий студент военно-медицинской академии.

Великий князь красный весь стоит, хоть от его лица прикуривай. Он Александра Николаевича на вступительные собеседования в академию и потащил. Дескать, она — императорская, значит требуется и самому императору в ней время от времени показываться. Вот он, Николай Николаевич сегодня с утра туда намылился, надо и Николаю Александровичу ему компанию составить.

А, ведь и заподозрить его сейчас в сговоре с террористами могут. Дескать вывел императора прямо под пулю…

Слава Богу, всё хорошо закончилось…

Мы с поручиком стоим, не дёргаемся. Трам-тарарам этот наблюдаем.

Бегают все, носятся как наскипидаренные.

Великий князь что-то руками нам машет. К себе подзывает? Точно, к себеи императору.

— Пошли. — Александр Владимирович меня за рукав тронул. — Зовут.

Я тоже вижу, что зовут, но как-то…

— Пошли, пошли, — поторопил поручик, а у меня ноги как к брусчатке прилипли.

Дошагал на ватных конечностях. По стойке смирно вытянулся. Вид у меня, наверное, со стороны — весьма придурковатый. Молчу, да никто меня и не спрашивает.

Император Александру Владимировичу кивнул как знакомому. Ну, наверное, так оно и было — князь тот всё же. Спросил, что и как, почему тут. Говорил император, как ничего только что и не произошло, был внешне спокоен. Князь с ним тоже без волнения беседовал. Объяснил, что своего фронтового товарища на собеседование доставил. Упомянул и про свой подарок, которым девице по лбу прилетело.

— Так вот, кого мне благодарить надо…

Император улыбнулся, в правый карман своих шаровар руку засунул.

— Взамен утраченного.

Мать моя!!! Протягивает мне свой золотой портсигар! Камешки ещё на нём так и поблескивают…

Я замялся, руки по швам держу. Робею взять.

— Бери, заслужил.

Это Великий князь меня решил подбодрить. Не только императора я сейчас спас, но и его голову.

— Благодарю…

Я портсигар принял, не рассматривая себе в карман сунул.

Тут свитские нас с князем опять в сторонку теснить начали.

— Пошли на собеседование.

Поручик свои планы поменял, у меня же такой свободы действий не имеется. Стрелки на часах вот-вот назначенного времени коснутся.

Да, собеседование со мною провели, но как-то скомкано. Комиссия больше между собой шепталась и на меня многозначительно поглядывала.

Через десять минут меня и отпустили. У дверей меня уже поджидали…

Глава 44

Глава 44 Нежданно-негаданно

— Хоть перекурить дайте…

У меня сердечко быстро-быстро забилось. На лбу капельки пота выступили.

Двое в мундирах переглянулись. Один, на вид постарше своего напарника, кивнул мне. Кури мол, кури. Табачок, он тихо-тихо, а своё дело делает…

Так, чем там российский император себя балует?

Судя по слухам, Николай Александрович — заядлый курильщик. По три папиросы за раз выкуривает, а вот сигары — даже на нюх не переносит.

Я достал из кармана подарок. Царский, в прямом, а не в переносном смысле этого слова.

Открыл портсигар. Папиросы длинненькие, толстые, с золотым ободком. А, запах…

Я не большой специалист по табакам, но похоже императорские папиросы набиты первоклассным турецким. Или египетским?

— Угости…

Тому, в форме, что постарше, тоже императорскую папироску выкурить возжелалось. Впрочем, когда такое ещё счастье получится.

— Пожалуйста…

На одну папиросу у меня стало меньше.

Спички свои я в девицу в чёрном не бросал. Они у меня в правом кармане шаровар, как лежали, так и лежат. Причем, спички — вятские. Увидел я в лавочке такие, сразу дюжину коробков купил. Ну, там всякие были, но я вятские приобрел. Фабрики Щербакова Панкрата Даниловича, что в Яранском уезде. В Царевосанчурске. Так на коробке значилось.

Спичкой о коробок чиркнул. Закурил.

Хороша папироска…

Знает толк император в куреве.

Всё хорошее когда-то кончается. Вот и я свою папиросу докурил. До фабрики. Хотя, никакого обозначения производителя на папироске и не было, ну — надписи, что за фабрика её произвела. Так уж, это я про фабрику…

— Ведите… — кивнул я старшему из людей в форме.

Наверное, показания с меня сейчас начнут снимать, выяснять, что и как.

Поручика что-то не видно. Его, наверное, уже в положенном месте опрашивают.

— Никуда идти не надо. — тот, что императорскую папиросу у меня стрельнул, улыбнулся. — Вот, завтра в полдень нужно явиться по этому адресу.

Протягивает мне прямоугольничек мелованного полукартона.

Я взял мне протянутое.

Каллиграфическим почерком чёрным по белому на визитке адрес для меня обозначен. Над ним, одно слово — Николай.

Вот они какие, визитки-то у царей… Просто всё и без всяких заковыристостей.

— Буду… — вырвалось у меня.

— Без опозданий.

Это уже весьма серьезным тоном мне было сказано.

Двое в форме почти синхронно повернулись и я остался один.

Во как…

Чувствую, начинается новый этап в моей здешней жизни. Какой? Сейчас гадать нечего. Там видно будет.

Конец четвертой части.

Пятая часть в настоящий момент продумывается. Совсем скоро приступлю к написанию и выкладке. Всего всем моим читателям самого доброго.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44