Машина Голдберга (Бомбист) [Александр Сергеевич Журавлев] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Александр Журавлев Машина Голдберга (Бомбист)
Я не театрал, хотя, как все интеллигентные люди, в театральный поступал, но вовремя признан был пнем, и отсеян. Тем не менее, тяга к сцене не отпала — захаживаю по возможности. Мне нравится в театре. В карнавале людей тело наливается упругостью, спина выгибается, грудь колесит. Театр пробуждает в ценителе потаенные эмоции и чувства. Хорошая пьеса толкает на поступки, как кинофильм с Брюсом Ли или Цоем. Хочется творить чудеса и быть непобедимым.Намедни встретил в фойе Раскольникова. Ну, где еще? Утомленный взгляд, несвежее каре кулисами обтекает развесистый трамплин носа, не брит дня два, и пальто в пол. Подозрительность к каждой лишней фигуре у окошка администратора, вынуждает присмотреться к нему внимательнее. В голове включается Свидригайлов. — А ведь он нервничает. Почему? — Мы все тут нервничаем. Билетов-то нет пока. — Согласен. И все же. Раскольников или актер? Похоже пришел на дело. Подмышкой сверток (топор?), на ногах белые (слишком заметные) кроссовки (44–45 навскидку) — единственный минус. С такими ногами он должен заметно следить. И кровь если капнет, за версту видно. Значит актер. А если нет? Что за сверток? Вдруг там машинка адская? Бомбист! Раскольников нашел кого-то в толпе, пятерней раздвинул волосы, кивнул. К нему подошла приятная девица, они поздоровались, поцеловались. Свидригайлов аккуратно подошел ближе. — Решился? — Да. Согласился. Больно деньги хорошие. Он поправил сверток. Обычная бумага. Крафт. В такую цветы в магазинах закручивают. Держит легко. Значит, не тяжелый. Чего у него там? Смена белья? В театре? Подозрительно. Или актер? На Депардье похож. Только не саранского периода, а времен вальсирующих. Красив, чего врать. Просто из образа не успел выйти. Да, и крупноват для Раскольникова, можно даже сказать, упитан. Свидригайлов успокоился и вышел. Тут и контрамарка организовалась, и мы отправились в буфет. Там у них такая штука есть удобная. Можно на антракт напитки и столик заказать заранее. До спектакля. Эти антракты в театре — ужас. Сущее зло для интеллигентного человека. Не то что купить, войти трудно. Минуту назад культурные люди вдруг превращаются в нервный извилистый хвост, способный ужалить, проткнуть, распять. Лишь несколько счастливчиков и мудрецы, понимающие хронометраж искусства настолько тонко, что знают когда безболезненно покинуть зал, сидят и на хвост поглядывают, а хвост щетинится, брызгает в ответ ядом зависти. Стоящие тянут шеи, торопят передних, передние же, желая насладиться захваченным олимпом сполна, стараются выговориться словно на исповеди. А буфетчица не спешит. Это ее мир, ее чайка. Слова взвешивает аккуратно, отвечает с расстановкой и паузами. Другое дело заказать заранее. Не надо стоять. Сидишь, вкушаешь, обсуждаешь. Кто, что. Быть, не быть. И главное, бесплатна услуга. Оплачиваешь заказ, и все накрыто. Заказали. Шампанское, бутерброды и флотилию эклеров. Теперь можно в зал. В партере людно, ложи пухнут. С балкона виснут студенты и служащие. Занавеса нет, декорации лаконичны, сцена наклонена к зрителям, чтоб режиссёрский замысел докатился до потребителя. Актеры играют с надрывом. Смело. Верю. Верю, и чувствую, что действие близится к антракту. Музыка становится громче, а свет динамичен настолько, что приходится жмуриться. Отвернувшись, боковым зрением поймал плывущие по проходу кроссовки. Он! — очнулся Свидригайлов. — Раскольников. И свертка нет. Бомбист. Раскольников скрипнул дверью, шмыгнул в полосу света. Свидригайлов быстро оценил ситуацию: Сверток под стулом оставил. Машинку часовую крутанул. Скоро антракт, народ начнет у входа толпиться и ага. Хитрый. По телу прокатилась зима. Я жену в бок толкаю, пошли отсюда, если жизнь дорога, а она отмахивается, сидит будто и не здесь. Как быть? Ведь двадцать лет вместе. Извиняясь, сползаю в проход. Позволите? Зашикали. Ничего, вы еще потом спасибо скажите. Вот он — герой. Не побоялся. Я выскочил в коридор. — Куда теперь? — Давай в гардероб. — торопит Свидригайлов — Длинный такой, патлатый. Пальто не брал? Старушка в школьной форме трет заспанные глаза. — А тебе чего? Никто не брал. Мамаша ребенка увела, а патлатых не было. Я к охране. Рассказать? Нет, рано. — Друга ищу. Высокий, в кроссовках белых. Не видели? — Вроде не было. В зале он, наверное. В зале. Знали бы вы, что там у вас в зале. Где же он?
Бюст Станиславского кивнул в конец коридора. Эврика! Туалеты. В мужском тишина. Кран подтекает, лампочка скоро перегорит, а так тишина. Можно даже сказать свежо. Стоп. В дальней кабинке кто-то есть. Кто-то прячется. Вот он голубчик. Внешность меняет. И волосы — парик, и кроссовки специально заметные напялил. Артист. Я включил воду, достал из кармана мелочь и уронил на пол пять рублей. Присел, глянул под дверцы. В сей же момент дверь
Последние комментарии
33 минут 57 секунд назад
6 часов 19 минут назад
6 часов 25 минут назад
6 часов 28 минут назад
6 часов 29 минут назад
6 часов 34 минут назад