На горе Четырёх Драконов [Ирина Иосифовна Волк] (fb2) читать онлайн

Ирина Волк На горе Четырёх Драконов

Рассказы и повести

М. Ефетов Автор и его книги

Ирина Волк среди своих читателей.

Вот перед нами книга «На горе Четырёх Драконов».

Читатель этой книги побывает на Урале, в Крыму, на целине, он увидит цветущий Таджикистан, познакомится с жизнью обезьян в Сухумском заповеднике и узнает много интересного про умных собак.

Эту книгу написала Ирина Иосифовна Волк.

Ирина Волк очень рано начала самостоятельную жизнь: пяти лет уйдя из семьи и потеряв родной дом, она оказалась среди беспризорников. Это было очень тяжёлое время — первые годы строительства нашего государства. Беспризорные дети, потеряв родителей, грелись у асфальтовых котлов, сами добывали себе еду, разгружая продукты на базарах, роясь в мусорных ящиках — где придётся. Одним словом, дети эти были самостоятельными, хотя оставались ещё детьми. И иные не могли сами выбрать правильный путь в жизни и иногда сбивались на неверную дорожку.

К счастью, с Ириной Волк этого не случилось. Она пошла работать на завод. Начала свою работу Ирина на подмосковном кирпичном заводе. Сначала она месила глину — тогда это делалось вручную, а точнее говоря, вножную, — работала грузчицей, потом обжигала кирпичи. Работа была тяжёлая.

Наверное, тот, кто ищет работу полегче, не пошёл бы на кирпичный завод, да ещё в то время, когда почти не было механических помощников.

Работая, Ирина Иосифовна приглядывалась ко всему вокруг; уже тогда у неё был острый глаз, примечающий всё интересное, новое, живое… И первым её писательским опытом были рабкоровские заметки в многотиражке кирпичного завода. А затем, учась и много читая, набираясь уменья и знаний, стала она журналисткой. А ведь настоящего журналиста всегда неудержимо влечёт на самый передний край нашей жизни. В далёком и суровом крае — Магадане начала она свою работу журналиста.

Во время Великой Отечественной войны Ирина Волк была фронтовым корреспондентом.

После войны Ирине Волк недолго пришлось писать о мирной жизни. В пятидесятые годы Ирина Волк отправляется в охваченную огнём Корею. Во многие газеты поступают её гневные корреспонденции с фронта. Тогда же она стала писать книги, и одна из первых её книг была «Корея сражается».

В своих рассказах и повестях писательница знакомила читателей с мужественными и смелыми людьми, с людьми сильной воли и твёрдого характера. Честных, хороших и храбрых людей показала она в книгах «Корея сражается», «Конец летающей крепости», «Санька покидает слободку», «Вода Алагёза», «Разговор о прошлом», в сборнике рассказов «Колышек у вербы».

Есть у Ирины Волк небольшая книжка «Настоящий человек» — о герое-комбайнере. В этой книге написано о том, как тяжелораненый и больной человек решил для себя вопрос: как же ему дальше жить, как работать?

Жизнь комбайнера-героя предстала перед писательницей во всей своей сложности. И об этой жизни нельзя было не рассказать: ведь в ней отразился характер — стойкий, сильный, всепобеждающий.

Слова о стойком характере героя этой книги можно отнести и к самой Ирине Волк. Свои книги она писала не только за письменным столом, но и в землянке бойца и на больничной койке.

Ирина Волк всю жизнь старалась увидеть интересное и новое своими глазами и затем поведать об этом читателям. Из её книг я узнал, как жил и работал первый коммунист в далёком чукотском посёлке Уэлен, как печатаются книги, как шьют ботинки.

А в самом деле, как шьют ботинки? Оказывается, в наше время не всегда шьют, а иногда склеивают обувь. Это прочнее и красивее.

Да, много интересного и нового узнал я из книг Ирины Волк. Вот, скажем, целина. Ирина Волк отправилась на целину вместе с художником Владимиром Богаткиным (она делала записи в блокноте, а художник — зарисовки). Они ехали по бескрайней степи, когда не было ещё совхозов, а среди ковыля виднелись только пёстрые колышки, обозначавшие места будущих степных городков и фабрик зерна. Вот почему книжка рассказов о целине называется «Колышек у вербы».

Книга «Смеющийся цветок» названа так потому, что имя маленькой героини её — Гюль Чехра, что означает по-русски «смеющийся цветок»; и автор ведёт нас по Таджикистану — по солнечной республике Средней Азии.

Конечно, главный герой книги Ирины Иосифовны — человек. Но есть у неё интересные книги и о друзьях человека — животных.

Книга «Эльбрус находит след» рассказывает о разных собаках, которые верно служат человеку; о том, что каждая дрессированная собака должна в совершенстве знать пятнадцать собачьих дисциплин; что когда-то был такой замечательный пёс Каро — всесоюзный чемпион, победитель на всех собачьих выставках; о дружбе собаки с волчонком и многие другие истории. Однажды хозяин овчарки Джерри — Костя решил подложить ей вместо щенка волчонка. Нет, собаку не так-то просто провести. Джерри подозрительно обнюхала его и отошла в сторону. От волчонка пахло чем-то чужим, незнакомым.

Но Костя сумел обмануть Джерри. Он выкупал маленького щенка, а затем в ту же воду окунул волчонка. После этого собака Джерри приняла его, облизала и стала кормить.

В книге «Рассказы про обезьян» вы найдёте совсем маленькие истории про этих любопытных животных.

Оказывается, обезьяны, которые живут в специальном питомнике на берегу Чёрного моря, приносят большую пользу человеку. За ними заботливо ухаживают, их хорошо кормят, изучают их привычки и повадки. Обезьяны болеют теми же болезнями, что и человек, и даже течение этих болезней проходит так же, как у людей. И знаете, это очень помогает нашим врачам. Учёные-медики исследуют и лечат обезьян, изучая на них причины возникновения болезней, с тем чтобы потом легче было лечить людей. Завершает книгу полная приключений повесть «На горе Четырёх Драконов».

В этой книге собрана только небольшая часть написанного талантливой журналисткой и писательницей, смелым и добрым человеком. Рассказывая о замечательных людях, писательница не называла их имён, не указывала точного адреса колхоза, совхоза или посёлка, где происходили события. А зачем? Разве мало у нас по всей стране таких же смелых людей, как герои её рассказов. Вполне возможно, что многие читатели этой книги найдут много общего с ними. Её книги продолжают разговор с читателем, продолжают жизнь писателя.

Мне довелось знать Ирину Волк. Однажды я спросил: что, по её мнению, самое важное в жизни литератора? Она ответила: «Его работа».

Где бы ни была писательница, она никогда не расставалась со своим блокнотом. Работая корреспондентом центральных газет и журналов, собирая и печатая очерки, рассказы, заметки, она накапливала и обобщала богатый материал для книг.

Она встречалась со своими читателями-ребятами. Бывала частым гостем в школах, выступала в пионерских лагерях. Как-то она говорила мне, что в литературной работе чрезвычайно важно вести записи ежедневно. Если днём она делала иногда торопливые заметки в блокнот, то вечером обязательно переписывала, так сказать, набело и при этом дополняла, обогащала их.

Ирина Иосифовна работала непрерывно — всю жизнь, каждый день, каждый час. Проще говоря, она жила, чтобы работать, чтобы рассказать об интересных людях, далёких странах, необычных событиях тем, кто ещё не успел поездить по белу свету и многое повидать. Даже в больнице, в последний год своей жизни — она была тяжело и безнадёжно больна, — буквально за несколько дней до смерти, писательница написала в газету «Известия» статью «Петух на стене», которой она ввела читателей в мир белых халатов — в мир людей одной из самых почётных профессий — медиков. А это ведь большое мужество — не отложить перо в дни, когда смерть стоит рядом. Статья была напечатана, и ровно через десять дней после её опубликования Ирины Иосифовны не стало.

Думаю, что, прочитав собранные здесь произведения Ирины Волк, читатель не только получит удовольствие, но и вдохновится на интересные и нужные дела, из которых, собственно говоря, и состоит жизнь человека.

М. Ефетов

РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ

Из книги «Эльбрус находит след»

Как Пальма освоила все пятнадцать собачьих дисциплин

Слава учился ещё в пятом классе, когда папа принёс домой светло-серый пушистый клубок. Из этого клубка мягкой шерсти выглядывал только чёрный холодный нос и мигали коричневые глаза, похожие на маленькие каштаны.

— Это Пальма, — сказал папа. — Если будешь хорошо учиться, разрешу тебе воспитывать собаку, дрессировать её.

Слава полюбил щенка, гулял с ним, играл и старался приносить домой только пятёрки.

Летом все уехали на дачу. Пальме устроили постель в сарае. Рядом с ней за низкой перегородкой жила тёлка. Сначала Пальма сердилась на неё, рычала и, хотя была меньше тёлки в десять раз, даже кусала за добродушную морду. Потом привыкла. Они подружились. Вместе гуляли. Когда тёлка спала, Пальма залезала к ней на голову и удобно устраивалась между большими ушами.

Вдвоём они так сладко спали, что из сарая доносился храп.

Им было очень хорошо и весело вдвоём. И, если к тёлке подбегала какая-нибудь другая собака, Пальма рычала на неё.

Когда семья вернулась в город, у Пальмы сразу появились неприятели: на улице — автомобиль, а дома — половая щётка. Пальма подолгу смотрела на щётку из-за угла. Она ну ни на кого не похожа! И на кошку не похожа, и на собаку не похожа: морды нет, хвоста нет, а шерсть чёрная, жёсткая! Пальма никак не могла пройти равнодушно мимо щётки — тихонько куснёт её, потом отскочит и боком, боком отходит…

На городской квартире жил кот Барсик. Как-то Пальма захотела с ним поиграть. Но кот был немолодой, вольностей не любил и хватил лапой Пальму по морде. А на лапах у него когти острые, как колючки на заборе.

Пальма завизжала и с тех пор стала вежливо обходить Барсика. Если Барсик лежит на кресле, Пальма даже не смотрит в ту сторону, как будто и кресла-то нет.

Как-то Барсику дали два кусочка колбасы. Один кусочек он съел, а второй не стал; оставил его на блюдце и ушёл на диван спать. Пальма осторожно подошла к колбасе, понюхала её, хотела взять, но в это время Барсик поднял голову.

Пальма выронила колбасу, облизнулась и отошла от блюдца.

Однажды папа сказал:

— Что ж, долго вы будете без толку гоняться друг за другом? Учить надо Пальму.

Слава пошёл в клуб собаководства, поговорил там с инструктором. Тот сказал, что если он хочет научить собаку слушаться, то должен сначала сам кончить курсы юных собаководов.

Вот и начались занятия: вечером, после школы, Слава занимался с инструктором, а рано утром обучал Пальму.

Ох, как было трудно сначала! Пальма думала, что с ней играют: прыгала, хватала Славу за штаны и не обращала никакого внимания на его команды. Много дней прошло, пока Пальма поняла, что, если Слава говорит «ко мне», надо подбежать к хозяину и послушно идти с ним рядом. Особенно трудно запоминалась команда «стой». Это не потому, что Пальма такая бестолковая собака, а потому, что она живая, подвижная, любит бегать и терпеть не может стоять на месте.

Постепенно Пальма становилась тише, сдержаннее. Иногда, правда, она забывалась и начинала плохо вести себя на улице: бросалась к маленьким детям, чтобы поиграть с ними, убегала от хозяина. Тогда Слава грозно говорил ей: «Фу!» Это значит «нельзя», «прекрати», «перестань». При этой команде запрещения Пальма сразу останавливалась с виноватым видом.

Когда Слава дрессировал Пальму во дворе, собирались зрители. Но Пальма на них не обращала внимания. Она глядела только на Славу своими влажными коричневыми глазами. Все очень смеялись, когда Слава командовал: «Голос!» Тогда Пальма коротко, отрывисто лаяла. Пролает два раза: «Гав, гав!» — и ждёт, не повторит ли опять Слава свою команду.

Когда Пальма правильно выполняла приказания Славы, он каждый раз говорил ей: «Хорошо!» — гладил и давал что-нибудь вкусное: кусочек колбасы, мяса или сахара.

Колбасу Слава стал называть про себя четвёркой, а сахар — пятёркой. Он так привык к этому, что один раз за завтраком сказал маме:

— Чай несладкий, дай пятёрку!

И все засмеялись.

Один раз Слава нечаянно обманул Пальму. Он сказал ей: «Гулять!» Пальма побежала за поводком, за ошейником, положила их возле Славы и завиляла хвостом. Она всегда очень радовалась, когда они собирались гулять.

Но кто-то пришёл, Слава задержался и забыл, что хотел идти с Пальмой гулять.

Потом он опять позвал Пальму, но она уже не поверила ему и не принесла своего поводка. Слава рассказал об этом дрессировщику на площадке, и тот сказал:

— Никогда нельзя обманывать собаку. Она должна обязательно верить своему хозяину. Обманешь её раз, другой, третий, а потом она и вовсе слушаться перестанет.

С тех пор Слава никогда не обманывал Пальму.

Слава и Пальма — большие друзья. Пальма охраняет своего маленького хозяина, сторожит квартиру.

Однажды Славиным родителям привезли дрова. Дрова свалили прямо на улице, и некому было убрать их в сарай — все были на работе. Тогда Слава сказал: «Охраняй!» Пальма легла около дров и глядела на всех проходящих недоверчивыми, настороженными глазами.

Товарищи Славы решили подшутить: неслышно подкрались с другой стороны и вытащили несколько поленьев.

Пальма вскочила и бросилась на ребят. Никто больше не смел приближаться к дровам, пока Пальма лежала около них.

Сейчас все пятнадцать простых дисциплин, которые составляют «среднее собачье образование», усвоены Пальмой.

Она выполняет команды «сидеть», «стоять», «лежать», «на место», прыгает через барьер, подаёт голос, знает команду «фу» и разное другое. Она имеет за свои успехи золотые жетоны и уже обучается сложным «наукам». Пальма умеет ходить по следу, перепрыгивать через высокие барьеры, ползать по-пластунски. Она не вздрагивает при выстрелах и взрывах. И в этом собачьем «институте» Пальма делает большие успехи. Словом, она постигает «высшее образование».

Джерри, волчонок, еж и черепаха

Светло-серая овчарка Джерри попала к Косте совсем крошкой. Она была полуслепая и вся дрожала. Ей устроили постель в ящике из-под макарон и в первые дни со всех сторон обкладывали горячими утюгами, чтобы Джерри не мёрзла.

В жизни Джерри было много забавных происшествий.

Однажды Костин папа принёс с охоты волчонка. Ему было не больше месяца. Он пищал и искал мать. У Джерри в это время были щенята. Пятерых щенков уже отдали, остался один, последний, которого тоже должны были вечером взять. Сначала Джерри просто показали волчонка. Она подозрительно обнюхала его и отошла в сторону. Волчонок ей не понравился: чем-то чужим, незнакомым пахло от него.

Тогда Костя решил обмануть Джерри. Он выкупал щенка, а потом в эту же воду опустил волчонка. Щенка взял себе Костин товарищ, а волчонка подложили к Джерри. Она не заметила подмены. Волчонок был такого же цвета, как щенок, и пахло от него теперь так же. Джерри облизала его и принялась кормить. Так она взяла его в приёмные сыновья и очень привязалась к Лабо, как прозвали волчонка. Она лизала его, перетаскивала с места на место за загривок, ходила с ним гулять, оберегала от других собак. Они очень забавно играли вдвоём. Во время прогулки волчонок прятался за камни и кидался из-за них на Джерри, прижимая уши.

Он был очень толстый, смешной, живот его почти задевал за землю. Волчонок походил на надутый шар. Джерри бегала за ним, переворачивала лапами кверху.

Когда волчонку исполнилось пять месяцев, его отдали в Зоопарк. И Джерри целых два дня ходила по всем комнатам, разыскивая его.

Вместе с Джерри воспитывался доберман-пинчер Джек.

Джерри не любила его за трусость. Этот большой пёс со страху опускал уши и поджимал хвост по всякому пустяку.

Окончательно перестала уважать его Джерри после истории с цыплёнком. Костя купил цыплёнка и принёс домой. Джерри обнюхала крохотный жёлтый пушистый комок и презрительно отошла в сторону. Такая мелочь её не интересовала. Вдруг цыплёнок захлопал крылышками, побежал к Джеку, и огромный пёс бросился удирать со всех ног. Вот необыкновенное зрелище: катится маленький жёлтый шарик, а от него с воем убегает большая собака, которая почти в сто раз больше цыплёнка!

Другой питомец Кости, ёжик, был очень упрямый и жадный. Он не ел то, что ему давали, и предпочитал забираться в миску к Джерри. Он залезал туда, как в болото, утопая почти по самую шею в овсянке, и жадно чавкал. Возмущённая Джерри кидалась на захватчика. Тогда ёжик приподнимался и, превращаясь в круглый колючий, похожий на репейник шар, колол Джерри в нос своими иголками. Джерри поднимала такой обиженный визг, что все в доме кидались разнимать врагов. Ёжика вытаскивали из миски, но брезгливая Джерри не притрагивалась больше к овсянке после того, как в ней побывал ёж. Так и пришлось Косте подарить ежа знакомому мальчику.

Сейчас Джерри дружит с черепахой, которая живёт у Кости. У черепахи мирный, задумчивый характер. Спинка у неё гладкая, ровная, без колючек. Когда она ползёт по комнате, смешно перебирая лапками и высунув вперёд голову, Джерри миролюбиво облизывает её. Джерри хорошо изучила мягкий нрав новой приятельницы и даже использует его в своих интересах. Черепахе часто дают свежую капусту. Джерри очень любит капусту. И, когда все уходят из комнаты, она потихоньку ворует её у черепахи и тут же съедает.

Однажды Костя застал Джерри на месте преступления. Она выронила капустный лист и, виновато поджав хвост, удалилась на своё место.

Иногда черепаха нечаянно забирается и в Джеррину тарелку, которая стоит в углу, Но Джерри это не раздражает — ведь настоящим друзьям многое прощается!

Те ребята, которые живут в Москве, наверно, видели Джерри. Она училась на площадке и за свои успехи получила пять золотых и два серебряных жетона. Это означает, что Джерри очень воспитанная собака и всегда слушается своего дрессировщика.

Она часто выступала на сцене в кинотеатрах и клубах. Если вы увидите светло-серую красивую собаку, которая отлично прыгает через барьер, ползает по-пластунски, взбирается на лестницу, знайте — это Джерри!

Почему садился Дик

Неожиданно Дик сел. Вожатый подозвал к себе собаку: пора было идти ужинать. Дика ждала порция уже остуженной поваром овсянки, но собака не повиновалась. Забравшись на земляное покрытие блиндажа, в котором должен был разместиться штаб и куда связисты торопливо перетаскивали телефоны, Дик не шевелился. Он только повернул морду в сторону вожатого и бесшумно открыл большую зубастую пасть. Белый шерстяной воротник, окаймлявший его коричневую морду, угрожающе распушился. Дик уткнулся носом в землю и продолжал сидеть.

— Странно, — сказал командир отделения вожатому, — что это Дик сегодня капризничает?

Вожатый ещё раз подозвал собаку, но Дик по-прежнему не двигался.

— Очистить помещение! — сразу принял решение командир. — Раз Дик сел, значит, тут что-то не так.

Группа сапёров приступила к тщательным поискам. Были подняты деревянные доски, покрывавшие земляной пол, заскрипели лопаты, врезаясь в стены. Примерно через час на большой глубине в землянке был обнаружен фугас замедленного действия. Весь ощетинившись, Дик обнюхал бомбу и попятился к вожатому. Тот ласково потрепал собаку по шее:

— Хорошо! Получай угощение!

Пёс быстро проглотил кусочек колбасы и побежал к кухне, где повар, услышавший уже о подвиге рыжего Дика, добавил ему в овсянку вкусные косточки.

Сапёры прозвали пушистого Дика истребителем мин. Необыкновенное чутьё помогало умной собаке обнаруживать мины там, где их не могли нащупать ни миноискатели, ни особые приборы.

Собаки-миноискатели приучены не лаять. Ведь они нередко сопровождают сапёров, разведчиков в опасных рейдах по тылам врага, они помогают солдатам находить мины, обезвреживать минные поля. Острым чутьём уловив запах тола, Дик молча садится — это значит, что впереди него, на расстоянии примерно в метр, спрятано под землёй разрушающей силы оружие.

Много человеческих жизней спас Дик. Однажды дивизия отходила на отдых по узкой лесной дороге. Дорога лежала далеко от фронта, и никто не думал, что она может быть минирована.

Впереди шло отделение сапёров вместе со своими собаками. Собаки, получившие команду «гуляй», беспечно перегоняли друг друга.

Внезапно откуда-то сбоку выехала телега, нагружённая скарбом. Наверху, на груде одеял, сидели малыши. Это местные жители, скрывавшиеся в лесу, перебирались сейчас в освобождённый нашими войсками хутор. Дик, у которого, как и у каждого, тоже были свои недостатки, не любил лошадей.

Он кинулся наперерез телеге, чтобы полаять вволю на лошадь, и вдруг, весь вытянувшись, напрягся и сел, не обращая больше внимания ни на лошадь, ни на других собак, которые продолжали бежать впереди.

Сапёры сразу обратили внимание на поведение Дика. Ничего не подозревавший крестьянин продолжал понукать лошадь.

— Остановитесь! — торопливо крикнул командир сапёров.

Крестьянин испуганно натянул поводья, и лошадь стала, не дойдя нескольких шагов до неподвижного Дика. Сапёры начали тщательно обследовать этот участок и нашли под землёй несколько мин. Вся семья крестьянина окружила Дика.

Ребятишки гладили пушистую шерсть собаки, спасшей их от верной смерти. Дик, который никогда не кусал малышей, хмурился и отворачивался. Он не любил нежностей, суровый воин Дик.

Когда фашистов отогнали от Ленинграда, сержант Владимир Тетерин вместе с Диком отправился на разминирование одного из дворцов — памятника старины.

Сапёры, вооружённые инструментами, уже произвели первое обследование и ничего не обнаружили. Дик быстро обежал дворец, прошёл по всем лестницам, спустился в подвалы. Внезапно вожатый услышал, как он царапается лапами в углу погреба. Приподняли солому и увидели не замеченную никем потайную дверь. Дик рвался в эту запертую дверь, дрожа всем телом. Дверь взломали. Внизу оказался ещё один небольшой подвал. Дик медленно прошёлся по подвалу, обнюхивая стены, и вдруг сел на асфальтированный пол. Когда Дика позвали, он не встал. Не встал он и при втором зове и только беззвучно открывал пасть.

Когда сапёры взломали асфальт, внизу, в фундаменте, лежала запрятанная фашистами 200-килограммовая адская машина с часовым механизмом. Она была поставлена с таким расчётом, чтобы взорвать дворец снизу доверху.

Фугас разрядили, командир отделения взглянул на часы: они показывали семь. Ровно в восемь дворец должен был взлететь на воздух.

Много замечательных историй знают сапёры о Дике — пушистой шотландской овчарке с добродушными карими глазами.

Дик был верным спутником воинов на трудных дорогах войны. Он был всегда внимателен и неутомим, ленинградский пёс Дик. В своей славной собачьей жизни он садился ровно десять тысяч раз — как раз столько, сколько нашёл мин.

Вольный

Телеграмма удивила всех. В ней было только одно слово: «Едем».

Никто не сомневался, что телеграмма от Юрия: на почтовом конверте стоял штамп пограничного городка, где Юрий служил уже три года. Но что значит «едем»? Ведь Юрий должен приехать один.

Отец задумчиво повертел в руках белый, озадачивший всех листок бумаги и сказал коротко:

— Факт. Телеграф перепутал. Тут должно быть: «еду».

Мама робко предположила:

— А может, он женился там? А может, с невестой едет?

Вовка возмутился:

— Тебе бы, мама, только его женить. А он сам сказал: «Пока вуз не кончу…»

Вовка даже обедать спокойно не мог в этот день. Юрий приезжает. Старший брат, Пограничник. Все ребята Вовке завидуют.

Наскоро съев суп и залпом проглотив стакан киселя, Вовка кинулся к заветному камню, где они с Сеней условились встретиться, чтобы вместе переправиться на тот берег — ловить раков.

Сенька уже был на месте и штопал порвавшийся сачок.

Захлёбываясь, Вовка сообщил другу удивительную новость: едет Юрий, а главное, едет не один. С кем бы это? Сегодня не до раков.

Сеня сказал убеждённо:

— Спрашиваешь, с кем? Конечно, с другом. И раков никак нельзя отменять. Наоборот, надо вдвое больше наловить.

Поздно вечером приплёлся Вовка к дому, Именно приплёлся. Они так устали с Сеней, вылавливая упрямых, сердитых раков. Один так куснул Вовку пониже коленки, что по всей ноге растёкся малиновый синяк. Всю дорогу раки высовывали клешни, откидывая мокрую тряпку с ведра, и норовили ещё щипнуть Вовку.

— Явился, — сердито сказал отец и крикнул в открытую дверь: — Полюбуйся на своё сокровище. «Утонул, утонул»! — передразнил он жену. — Разве тонут рыбацкие сыновья?

Выбежала мама, заохала и потребовала, чтобы Вовка немедленно умылся и поел.

Но сначала надо было определить раков. Вовка с отцом установили в сарайчике корыто. Отец прошёл к забору и принёс оттуда охапку крапивы, рассыпал её по дну, налил воды. Потом он вытряхнул раков прямо из ведра в эту приготовленную для них постель, и они закопошились, завозились в непривычной обстановке.

— Ночь переночуют, — сказал отец, — а завтра мама их вымоет и сварит с укропом. Купим мы с Юрой бутылку пива…

— Две, — неожиданно сказал Вовка.

Отец удивился:

— Почему это две?

— А он с товарищем едет, — торопился Вовка. — Вот потому и «едем».

— А что же, — сказал отец, — может, и впрямь с товарищем. И как это мы сами не догадались? Мать! — крикнул он. — Юрка-то наш, наверное, с другом сюда едет!

— Я и то уж наверху две постели приготовила, — весело отозвалась мама, — на всякий случай.

С утра Вовка и Сеня умчались на пристань. За ними увязалось много ребят, им не терпелось увидеть Вовкиного брата.

Отец уехал вместе с рыбаками в затон — там готовилась к выходу за рыбой целая флотилия, и он, председатель рыболовецкого колхоза, в такой ответственный день должен был быть со всеми.

— К вечеру приду, — пообещал он жене. — Ты сразу обед и ужин готовь. А Вовка вместо меня встречать пойдёт.

Приятели стояли на пристани и буквально сверлили глазами каждое проходящее судёнышко. Ведь Юрий не написал, на чём он приедет.

— Наверно, на флагмане «Ленин», — авторитетно, как всегда, говорил Семён, — ведь он лейтенант.

Подошёл «Ленин», и, как только сбросили сходни, ребята разделились: Семён остался у причала, а Вовка иудеи облетел весь теплоход. Вернулся он грустный: Юрия нигде не оказалось.

Почти дотемна просидели они на пристани и от скуки уже начали баловаться. Как только раздавалась команда с мостика уходящего судна: «Отдать швартовы!» — ребята хором кричали:

— Не отдам!..

Вдруг чья-то рука легла на Вовкино плечо, и знакомый весёлый голос произнёс:

— Ах, не отдашь, ну смотри же!

Вовка ахнул: Юрий! Высокий, загорелый, в форме пограничника. А рядом… рядом стоял… ну настоящий волк. Тёмно-серый, с широкой спиной, с длинным, толстым, как палка, хвостом. На его морде красовался какой-то затейливый кожаный ремень, от которого шло множество узеньких переплетённых ремешков. На шее этого необыкновенного зверя на широкой ленте висели медали. Золотые и серебряные. Вовка быстро пересчитал: две… пять… восемь…

Так вот с кем приехал Юрий! Так вот почему в телеграмме такое многозначительное слово: «едем».

— Гляжу, где же это мой братишка, — весело говорил Юрий. — А он, оказывается, швартовы не отдаёт.

Все вместе отправились домой. По обе стороны Юрия шагали верные телохранители — Вовка и Сеня, а сзади в почтительном отдалении — сгорающие от зависти их друзья-приятели. Ещё бы! Ведь не каждый день приезжают братья-пограничники, да ещё с таким необыкновенным спутником. Юрий нагнулся, отстегнул поводок и коротко сказал:

— Рядом!

И огромный пёс послушно пошёл по дороге, приноравливаясь к шагу своего хозяина.

Мама, выбежавшая к калитке встречать сына, ахнула, увидев собаку.

— Вот так невеста! Зубастая, с хвостом! — рассмеялся отец.

А «Вольный» — такое имя носил пёс — вильнул хвостом, почуяв, что пришёл к хозяевам.

Юрию не захотелось долго отдыхать. Бывший моторист был очень нужен в рыбацком колхозе. И отец сразу сказал:

— Завтра выйдешь в бригаду Афанасия Ивановича. Ребята там молодые, надо им рыбацким законам подучиться: никакой опасности не бояться и по морю, как по суше, ходить.

Вовке было очень жаль, что брат на другой же день сменил свой нарядный пограничный мундир на рыбацкую полотняную робу. Он грустно сказал ему утром:

— Ты бы, Юра, хоть медали повесил, — и замолчал, потому что брат оглушительно захохотал.

— Ах ты честолюбец! — И Юра хлопнул братишку полотенцем по спине. — Чем вздумал хвалиться — моими медалями! Сам поди их заработай.

С Вольного тоже сняли ленту с отличиями. Как простой пёс, шёл он сейчас за своим хозяином. Он очень быстро привык к морю, и, когда Юрина моторка, треща, уходила от берега, всем было видно, как спокойно сидит на корме огромная серая собака.

— И он на мирной работе, — усмехался Юрий. — Кончились наши гулянья по тёмному лесу. Ничем ты. Вольный, больше не прославишься.

Когда рыбацкие моторки и баркасы привозили рыбу, тут же, на берегу, начиналась засолка. Мать Вовки и другие женщины быстро чистили рыбу, солили, укладывали в бочки. Обычно, когда уже совсем темнело, за рыбой приходил катер с прицепной баржей.

Однажды катер не пришёл. По телефону сообщили, что что-то заело в моторе, идёт спешный ремонт, и, пожалуй, только к восьми часам утра появится у знакомой пристани капитан Миронов, которого все рыбаки звали «наш рыбный капитан».

Вечер был холодный. Усталые, мокрые рыбаки решили бросить жребий, кому охранять бочки с рыбой.

И вдруг Юрий поднял руку.

— Можно не устраивать жеребьёвку, — сказал он весело, — охрана есть. — И он указал на Вольного, который облизывался, наевшись свежих рыбных потрохов.

Отец недоверчиво взглянул на собаку.

— Как-то боязно, — сказал он нерешительно. — Рыбы много. Никогда мы бочки на берегу без охраны не оставляли. Мало ли что…

Юрий помрачнел.

— Не знаете вы пограничных собак! — сказал он отрывисто. — Под мою ответственность, товарищ председатель!

И никто не удивился тому, что так официально назвал родного отца пограничник, и каждый поверил в то, что не подведёт такая собака. Учёная, своё дело знает.

Юрий подозвал Вольного, указал ему на бочки с рыбой и коротко скомандовал:

— Охраняй!

Собака вильнула хвостом и уселась возле первой бочки.

— Не сойдёт с места, пока не получит нового приказа, — заметил Юрий.

Вольный замер на сторожевом посту.

Рыбаки отправились домой. Все поужинали, легли спать. Не спал только Вовка. Ему хотелось поглядеть, как же Вольный караулит рыбацкое добро.

Вовка тихонько встал, оделся, выскользнул за дверь. Он мчался к берегу, сжимая в кулаке кусок сахара для Вольного. Вот уже совсем близко море. И на нём широкая лунная дорожка. Кажется, вступишь на неё и побежишь, как по твёрдой земле. А вот и бочки.

— Вольный! — крикнул Вовка и остановился, ожидая, что вот сейчас кинется к нему косматый друг.

Но в ответ раздалось рычание. Встав во весь рост, Вольный сердито глядел на Вовку, раскрывая зубастую пасть.

— Да это же я, Вольненький! — ещё раз крикнул Вовка и, размахнувшись, кинул кусок сахара, который шлёпнулся у большой широкой лапы.

Сейчас Вольный приветливо махнёт хвостом, оближет сахар, а потом начнёт грызть его на передних зубах, полузакрыв глаза. Так бывало всегда, когда Вовка потихоньку от матери опустошал сахарницу. Но этой ночью Вольный вёл себя странно. Он снова зарычал, наступил лапой на сахар, даже не понюхав его. И опять уселся у бочки. Никому, даже Семёну, даже себе самому не сознался бы Вовка, что он сейчас просто боится подойти к этой собаке, с которой так часто играл. И вдруг Вовка понял: Вольный переменился. Вольный стал часовым, и никто, кроме настоящего хозяина — Юрия, не мог вывести его из состояния насторожённости и тревоги.

Вовка вздохнул и, не окликая больше собаку, отправился домой. Шёл медленно, опустив голову, переживая свой конфуз. А ведь он-то думал, что уже стал дрессировщиком не хуже Юрия.

Кто-то рядом рассмеялся. Вовка узнал отца.

— Неудачно мы с тобой вылазку совершили, — сказал председатель. — Выходит, Вольный и нам не доверяет! Эх, были бы все такими сторожами!

Утром за завтраком только и разговоров было о неподкупном стороже.

Юрий привёл Вольного завтракать. И Вовка положил ему в овсяную похлёбку самых вкусных костей. Он гладил собаку. Просто не верилось, что этот мирный, добродушный пёс сегодня ночью не подпустил его к себе.

Так и повелось в колхозе: стал сторожем пограничный пёс. Рыбаки говорили о нём с уважением.

Однажды вечером снова не пришёл в колхоз катер «рыбного капитана». Рыба всюду шла косяком, и переполненная баржа проплыла мимо.

— Завтра в девять утра прибудем, — кричал в рупор капитан, — а сегодня не успеем вернуться!

Караулить рыбу оставили Вольного. А утром Юрий, прибежавший за собакой, увидел такую картину.

Раскинув лапы, на песке лежал Вольный, окровавленный, полумёртвый. Глаза собаки раскрылись навстречу хозяину, он попытался встать, но снова с жалобным стоном опустился на песок, потемневший от крови.

На крик Юрия сбежались колхозники. Трёх бочек не было на берегу. Ночью здесь было совершено преступление, и сейчас умирает лохматый пёс, который грудью встал на защиту рыбацкого добра.

Кто-то из молодых ребят на мотоцикле кинулся за ветеринаром. Он приехал, осмотрел собаку.

— Пять ранений. Два тяжёлых, — сказал он коротко, — немедленно на операцию.

Рыбаки осторожно приподняли собаку, положили на сеть и доставили четвероногого героя в ветеринарный пункт. Там промыли раны, зашили их, поместили Вольного в маленькую комнатку, над которой висела загадочная надпись: «Бокс».

Сюда переселились Юрий и Вовка. По очереди приносили они собаке еду, поили, как новорождённого, из бутылочки с соской тёплым молоком, клали холодную тряпку на тёплый сухой нос. И железный организм Вольного выдержал. Уже через две недели собака начала подниматься, есть. И вскоре вместе с Вовкой прибежала домой, быстро нырнула в свою конуру, где уже давно лежала чистая солома, убедилась, что там всё в порядке, и заняла свой обычный пост у калитки.

А преступники, похитившие рыбу, так и не были найдены.

Осматривая берег, участковый милиционер обнаружил фуражку и нож. Фуражку, видимо, сбил с преступника Вольный, а этим самым ножом его ранили.

Фуражку и нож Юрий забрал себе, несмотря на протесты милиционера.

— Это же вещественные доказательства, — убеждал тот.

Но Юрий был непоколебим:

— Бандиты всё равно ушли. А по этим вещественным доказательствам, может быть, Вольный сам их найдёт.

Когда собака окончательно поправилась, Юрий поднёс к её носу найденные на берегу предметы. Вся шерсть у Вольного встала дыбом. Глухо зарычав, собака ещё и ещё раз обнюхала фуражку, припоминая ненавистный запах. Пёс весь дрожал, глаза его налились кровью.

— Ищи! — сказал Юрий.

И Вольный, толкнув носом калитку, вылетел на улицу.

Пёс вернулся наутро следующего дня, весь грязный, с всклокоченной шерстью. Устало опустив морду, он прошёл к своей конуре и жадно начал хлебать похлёбку.

— Не нашёл, — сказал Юрий. — Пока не нашёл… Но обязательно найдёт!

Как-то Юрию пришло письмо. Друг, пограничник, звал его к себе в гости. Надо было ехать на пароходе, а потом, как писал товарищ, пройти с километр лесом.

«Приезжай с Вольным, — писал друг, — ведь небось втроём столько километров исходили на границе. Хочу с вами обоими повидаться».

До сезона рыбной ловли оставался ещё добрый месяц, и колхозники единодушно решили: пусть едут отдохнут.

На пароходе Вольный вёл себя отлично. Он то спал, растянувшись во всю длину в одноместной каюте своего хозяина, и, если Юрий пытался подойти к окну, Вольный, не открывая глаз, тихонько рычал: это он предупреждал хозяина, чтобы тот нечаянно не наступил ему на лапы или на хвост. На стоянке оба выходили гулять.

Оставалось идти несколько часов. Сейчас пароход подходил к большой пристани, где на прилавках базара было разложено множество золотых, пахнущих солнцем волжских дынь.

Юрий решил угостить друга этими чудесными волжскими плодами. Он набрал полную авоську дынь и отдал её Вольному. Сцепив крепкие зубы, собака легко несла этот необычный груз. И вдруг произошло нечто невероятное: выпустив изо рта авоську, Вольный перескочил через прилавок, кинулся на высокого мужчину, который, усевшись прямо на земле, играл в кости со своими приятелями, и повалил его.

Опешивший Юрий бросился следом. Кругом раздались возмущённые крики:

— Взбесился пёс!

— Водят тут без намордников!

— Безобразие!

Где-то неподалёку раздался свисток. К месту происшествия спешил милиционер.

Юрий подбежал к Вольному. Собака стояла на лежащем человеке, одетом в пёстрый клетчатый костюм. Две мощные лапы упёрлись ему в грудь. Вольный рычал, глаза его горели.

— Назад! — сказал Юрий.

Но собака не послушалась. Она только повела в сторону хозяина глазами и продолжала угрожающе рычать.

Подбежавший милиционер уже вытаскивал револьвер из кобуры, готовясь выстрелить в взбесившегося пса. И тогда Юрий крикнул так, что его услышали все:

— Не стреляйте! Собака нашла преступника, который украл в колхозе «Рассвет» бочки с рыбой.

Тот, кто лежал под собакой, глухо всхлипнул:

— Это не я. Это Васька Рыжий. Я только лодку вёл…

Милиционер медленно вкладывал обратно в кобуру револьвер.

— Ко мне! — строго сказал Юрий.

И Вольный, который остро ощущал запах врага, неохотно повинуясь, отошёл к хозяину.

Человек медленно поднялся на ноги, и Юрий сразу узнал его: это был сын их соседа, уже не раз отбывавший наказание за воровство. Он не жил в родном селе, потому что колхозники постановили выселить его ещё в тот год, когда Юрий уходил на действительную службу.

— Пройдёмте на пароход, — мрачно сказал милиционер. — Проедем до нашего отделения.

Вольный, перед которым расступилась толпа, вернулся к брошенной авоське. Он взял её в зубы и, оглядываясь на хозяина, начал взбираться по трапу.

Все молча провожали глазами собаку. Когда пароход тронулся, на борту под охраной милиционера сидел человек в пёстром костюме. Юрий с Вольным на поводке подошёл к ним. Вор заёрзал, придвинулся ближе к борту, в глазах был испуг…

— Спокойнее, гражданин, — сказал милиционер. — Сейчас пристанем, вас сдам в отделение. А вам тоже придётся с нами пройти, — обратился он к Юрию.

Тот кивнул головой.

— А нам как раз здесь выходить. Товарищ встречать будет, — отозвался Юрий.

У самого трапа уже стоял широкоплечий молодой парень в форме капитана милиции. Он махал рукой. Лицо его сияло.

— Кого это наш капитан встречает? — удивлённо произнёс милиционер.

Юрий засмеялся:

— Так это ваш капитан? А ведь это мой друг!

На пристани пограничники обнялись. И свирепый Вольный, поставив обе лапы на плечи капитана, старался лизнуть его в лицо широким тёплым языком.

Публика уже разошлась, и на дебаркадере — пароходной пристани — остались только друзья и милиционер с задержанным преступником.

— Вы меня ждёте? — спросил капитан, обращаясь к милиционеру. — Так я сегодня выходной. Ко мне друзья приехали.

Юрий не дал ответить милиционеру и сказал:

— Придётся на время отдых отставить! Видишь ли, по дороге Вольный вот этого задержал.

— Узнаю пограничника, — засмеялся капитан и похлопал Вольного по лохматой голове.

Юрий смотрел на них и думал о том, как он расскажет всю эту удивительную историю Вовке. И какими фантастическими подробностями обрастёт эта история в пересказе братишки, который любит немножко похвастать.

У старой мельницы

Разведчики заняли подвал старой мельницы. Здесь было сухо и ещё пахло зерном.

Впервые за много ночей можно было растянуться на соломе и слегка вздремнуть, не раздеваясь, как всегда на фронте. Однако никому не спалось. Места пятерых разведчиков пустовали. Вот уже сутки, как они ушли во вражеский тыл и не возвращались. У оставшихся было тревожно на душе, Молча поужинали при свете огарка, потом прилегли. Огарок, зашипев, погас. В темноте тлели только цигарки. Каждый думал о тех, кто находился сейчас за рекой.

Внезапно у двери что-то зашевелилось. Кто-то царапался о железную обшивку. Командир разведчиков торопливо вскочил. Вспыхнул фонарь, вырывая из темноты узкую полоску двери. Командир осторожно открыл дверь, и что-то большое, тёмное рванулось в подвал.

— Лысец! — крикнул кто-то.

— Лысец пришёл!

— От наших…

Несколько человек нетерпеливо снимали с собаки ошейник. В маленькой кожаной планшетке лежало донесение оттуда.

Командир разведчиков торопливо накинул маскировочный халат. Он свистнул, подзывая Лысца, но, тяжело переступая лапами, лохматый чёрный пёс пошёл в угол и улёгся.

— Устал, наверно, — сказал командир. — Накормите его.

Потом он открыл дверь, и ветер ворвался в помещение, поднимая солому. Командир шагал по дороге, невольно ёжась от резких порывов ветра. Косой дождь бил в лицо, попадал за воротник. Ноги тонули в жидкой грязи.

Командир подумал, как трудно было собаке пробежать эти километры, отделяющие разведчиков от части. Он ясно представил себе, как высокий, широкоплечий старшина, передвигаясь по-пластунски, чутко вслушиваясь в ночную обманчивую тишину, привёл собаку к реке и коротко отдал привычную команду: «Пост!»

И Лысец рванулся вперёд сквозь дождь и непогоду. Повинуясь своему собачьему долгу, который заключается в безусловном повиновении хозяину, он бросился в холодную воду и, задыхаясь, поплыл. А потом, выбравшись на берег, по брюхо в грязи, нёсся вперёд по дороге, чуть прижимая уши при свисте пуль…

Рука командира невольно нащупала в кармане кусок сахара: надо будет потом отдать Лысцу…

Накомандном пункте находились командир части и комиссар. Лица их были сумрачны. Положение было неясно. Чувствовалось, что там, за рекой, фашисты готовят что-то. Но что именно? Нельзя было послать разведку, так как вся территория вокруг беспрерывно простреливалась, а радиостанция из тыла не отвечала на позывные. Разведчик вручил командиру донесение, которое принёс Лысец. Его быстро расшифровали, и при тусклом свете керосиновой лампы командир прочёл:

«Выбыла из строя рация. Пробиться сами пока не можем. Посылаем Лысца. Фашисты выслали танки к Чёрному молу. Атака начнётся, видимо, утром».

Всё стало ясным. Зазвенели телефоны, забегали связные.

Командир разведчиков возвратился на старую мельницу уже на рассвете. Где-то впереди грозно гремела артиллерия, встречая вражеские танки. У мельницы стояли разведчики, дожидаясь своего начальника.

— Лысец! — крикнул командир, держа в руке сахар.

Собака не выбежала ему навстречу. Один из разведчиков сказал угрюмо:

— Ранен Лысец. Неизвестно, как и дополз вчера. Вечером-то мы не заметили, а сегодня оказалось — вся грудь разорвана. Сейчас несём его к ветеринарам.

Лысец уже лежал на носилках, заботливо укрытый чьим-то плащом. Двое разведчиков осторожно подняли носилки и двинулись вперёд. Они шли медленно, обходя кочки, чтобы не трясти носилки. Лысца принесли в лазарет, и ветеринар только покачал головой:

— Ну и пёс у вас лихой! Ни одна собака в таком состоянии не принесла бы донесение.

Больше месяца лечили Лысца доктора. Ему зашили рану, меняли повязки, поили горькими лекарствами.

Выздоровев, он снова прибежал к разведчикам и, оглушительно лая, кинулся на грудь командиру.

И вскоре Лысец, как всегда, отправился в разведку и бесшумно, по-пластунски, так, как его учили, пополз меж кустов.

Эльбрус находит след

Человек прижался к мохнатому стволу и, казалось, сросся с ним. Осколок луны сверкнул в вышине и снова ушёл за тяжёлую пелену облаков. Только бы не прояснилось небо, только бы не показалась опять эта проклятая луна! Совсем рядом что-то зашуршало. Человек у дерева впился глазами в темноту. Он сдерживал дыхание и был безмолвен, как старое дуплистое дерево, которое обнимал.

В лесной сторожкой темноте он скорее угадал, чем увидел: качнулся куст, пригнулась чья-то фигура, потом снова дрогнул куст и всё стихло. Человек у дерева напряжённо считал:

«Раз, два, три, четыре… Сейчас он движется вправо, а через шесть шагов снова вернётся сюда. Значит, только сейчас…»

Он метнулся в кусты и через несколько секунд уже полз по мокрой траве, напряжённо вслушиваясь. Всё было тихо. Он полз бесшумно, как большая ядовитая змея, тесно прижимаясь к холодной траве. Ему казалось, что не хрустнула ни одна ветка, ни один листок не дрогнул на кустах, мимо которых он проползал. Задыхаясь, он на мгновение остановился, и вдруг проклятье едва не сорвалось с его губ: ракеты взлетели над лесом, ракеты, означающие тревожный сигнал: «Граница нарушена».

Скрипнув зубами, он припал к земле, как загнанный зверь.

«Как они заметили, когда?»

Лихорадочно работала мысль. Обмануть, уйти, во что бы то ни стало уйти! Ловким, бесшумным движением он схватился за сучок ближайшего дерева, раскачался, перепрыгнул на второе. Он шёл по воздуху от дерева к дереву, внутренне ликуя. Он представил себе, как будет рассказывать об этом своему шефу. Он не чувствовал боли в ободранных ладонях. Он уходил, хищный зверь…

Начальник пограничной заставы сам наблюдал за Эльбрусом.

Глухо рыча, Эльбрус шёл по следу в глубь леса. Дойдя до того места, где нарушитель поднялся на дерево, Эльбрус замялся в недоумении.

Он принялся бегать вокруг, растерянно поднимая вверх морду.

Начальник заставы осветил карманным фонарём дерево. На серой коре отчётливо виднелись царапины.

— Поверху пошёл! — сумрачно сказал один из пограничников.

Начальник заставы качнул головой:

— Догоним! Не уйдёт!..

Они шли вперёд, находя почти неуловимые следы: обломленную ветку, упавшую шишку.

Иногда следы снова шли по земле, потом снова пропадали.

Ясно было — преступник хитрил и не выходил на шоссе, которое он должен был обязательно пересечь, чтобы попасть туда, где, видимо, его ждали.

— Не обратно же он ушёл! — не вытерпел наконец кто-то из пограничников, наблюдая, как собака кружится на одном месте.

— Придётся прочесать лес во всех направлениях, — задумчиво сказал начальник.

Пограничники тронулись по лесу цепью…

А тот, наверху, уже торжествовал победу. Ему удавалось перелетать, как белке, с дерева на дерево и запутывать следы.

Теперь надо только выждать, а потом переодеться в запасённую одежду и, прикинувшись трактористом, пробраться в условленное место.

Удобно устроившись в дупле старой лиственницы, он позволил себе даже вздремнуть немножко: напряжённые нервы требовали отдыха.

Потом для большего спокойствия он снова переметнулся по воздуху с дерева на дерево, спустился на землю и пополз.

На берегу лесного ручья он вымыл окровавленные руки и, морщась от боли, забинтовал их марлей, запасённой на всякий случай. Он переоделся и с удовольствием потянулся, готовый идти к шоссе уже не прячась, во весь рост. И вдруг что-то огромное, рыжее ринулось на него из кустов. Не вскрикнув, он упал навзничь и, почти теряя сознание, увидел над собой разинутую собачью пасть…

Цепь пограничников сомкнулась у лесного ручья. На берегу, широко раскинув ноги, лежал тот, кого они искали, а Эльбрус сидел рядом.

Услышав шаги, нарушитель повернул голову; лицо его было бледное, ни кровинки.

Эльбрус сразу же, рыча, приблизил свою морду к его горлу.

— Уберите собаку, — прохрипел он, — уберите…

Начальник погранзаставы сказал негромко:

— Эльбрус, дружище, ко мне!

И собака радостно подбежала к нему. Эльбрус торопливо лизнул руку начальнику, потом повернулся и кинулся к ручью. Пограничники молча следили, как пёс жадно пьёт воду.

Дёмкина болезнь

Дёмку принесли мне совсем маленького. Он весь легко помещался в ладони, жалобно и тихонечко пищал. Дёмке было грустно и немножко страшно. Ведь час назад его отняли у матери и принесли сюда, в чужую комнату. Правда, тоска не отразилась на его аппетите: он жадно съел блюдце манной каши, и я решила выпустить его погулять. Он ещё не мог спускаться по лестнице, и пришлось нести его на руках. Перед моим домом был небольшой сквер. Я решила: пройдёмся-ка мы с Дёмкой вокруг этого сквера, мимо клумбы, которая сейчас, зимой, превратилась в круглый сугроб, а потом домой, спать.

Я не подумала о том, что Дёмка ещё такой маленький, а мороз сегодня большой — двадцать пять градусов.

Я опустила Дёмку на засыпанную снегом дорожку. Он сделал несколько торопливых шажков и вдруг, запищав, кинулся ко мне и поставил все четыре лапки на мой ботик. Я потрогала лапки, они были холодные. Я заставила щенка пробежать ещё немножко, а потом опять взяла на руки, и он, весь дрожа, кутался в мой меховой воротник, принюхивался.

Дома я положила его на коврик, постеленный в уютном уголке за большим шкафом, и уставший, сытый пёсик уснул, сладко похрапывая.

Так началась его жизнь в нашем доме. Постепенно Дёмка рос. Впереди его ждали самые различные приключения.

Как-то раз он бежал по тротуару, уже привыкнув к поводку, который охватывал его толстую шею, и вдруг откуда-то из подворотни выскочила злая одичавшая кошка. Она промчалась мимо нас и на ходу ударила лапой по Дёмкиной морде. Раздался жалобный визг, и я увидела струйку крови, которая потекла по рыжей шёрстке. Пришлось вести Дёмку в ветеринарную больницу. Там было много необыкновенных больных с необыкновенными болезнями.

В клетке сидела канарейка, и мальчик, который её принёс, взволнованно сказал, что у птички заболело горло и она не может петь. И вот сейчас он приносит её сюда через день, и врач вливает в клюв какое-то хорошее лекарство.

— Скоро она опять запоёт, — уверенно сказал мальчик.

А старушка в белом платке принесла ежа. Этот ёж — круглый, колкий — упал на булавку, неосторожно воткнутую в подушку. Ведь только спинка у ежа колкая, а живот мягкий, гладкий, беззащитный. И ведь надо же было случиться такому — ёж укололся!

На руках маленькой хозяйки сидела кошка. Оказывается, у неё распухла вся морда, заболел зуб, и надо было немедленно вырвать его.

Одну собачку вывели из кабинета врача всю перевязанную — и две лапы в бинтах, и возле уха повязка. Оказывается, она подралась с кошкой.

«Может, это была та же самая кошка, которая бросилась и на Дёмку», — подумала я.

Нас приняли без очереди, потому что ранение было опасным. Врач в белом халате и шапочке положил Дёмку на мраморный стол и сказал ему ласково:

— Тихо, собачка, будь умной.

И капризный Дёмка слушался врача. Врач вынул из ванночки, где дезинфицировал инструменты, какую-то блестящую штучку и в одну минуту сделал Дёмке операцию. Дёмка взвизгнуть не успел, как уже всё было кончено, и девушка, тоже в белом халате, ассистент врача, мазала ему глаз какой-то мазью, которая сразу облегчает боль.

Потом врач вынул из кармана кусочек колбаски, положил его на ладонь и протянул Дёмке. Дёмка благодарно взял лакомый кусочек и вильнул хвостом.

— Придите через два дня, посмотрим, как глаз, — сказал врач, — это счастье, что кошка роговицу не зацепила своими когтями.

Когда мы выходили, во дворе стояла санитарная машина. Только крест на ней был не красный, а синий. Я спросила водителя, что это за машина. И он ответил:

— Это скорая ветеринарная помощь. Мы ездим на квартиры к животным, которые заболели и которых нельзя принести в лечебницу. Если надо, там мы и рентген им делаем, и кварцем греем. А когда мчится по Москве такой автомобиль с синим крестом, ему дают дорогу, так же как и красному кресту и пожарным машинам.

Однажды бабушка Катя и Дёмка отправились гулять, и вдруг я слышу отчаянные звонки, шум за дверью. Открываю дверь — и передо мной бабушка Катя и Дёмка, оба окровавленные, грязные. Дёмка визжит, бабушка плачет. Что такое? Оказывается, чтобы попасть в сквер, они пересекали шумную улицу, где движутся троллейбусы и автобусы. На мостовой, как раз в том месте, где они переходили, внезапно обнажился по недосмотру монтёра электрический кабель. Дёмка, ступив на мостовую, оказался под током. Он взвизгнул, а бабушка Катя, которая ничего не поняла, стала отчаянно тянуть его. И тогда от боли и страха Дёмка вцепился в её руку, прокусив ладонь. Бабушка закричала и, оступившись, тоже попала под ток. Милиционер, который стоял на посту, заметил что-то неладное, бросился к ним и вывел на безопасное место. Тут же вызвали техническую помощь, чтобы обезвредить кабель. Бабушка с Дёмкой поплелась домой. Дома Дёмка погрыз косточки и грустный улёгся на свою подстилку за шкафом.

Эту подстилку мы всё время увеличивали, потому что Дёмка рос и не помещался в том маленьком уголке, который мы ему отвели в первые дни его появления. Приходилось всё отодвигать и отодвигать шкаф. Он ходил по комнате, и домашние смеялись: скоро придётся ставить шкаф посреди комнаты. Ай да Дёмка, выселяет вещи!

Бабушка скоро забыла об этой истории. А Дёмка всё запомнил. И, если приходилось идти с ним через ту улицу, он неохотно переходил мостовую, тревожно озираясь. Очень уж испугался он тогда тока.

Когда Дёмке было уже восемь лет и он стал огромной красивой собакой, мы получили новую квартиру на восьмом этаже. Стало очень трудно гулять с Дёмкой три раза в день. Все на целый день уходили, и он очень скучал в одиночестве. В это время к нам приехали наши друзья, пожилые люди, которые живут в маленьком городке. У них там свой домик, сад. Удивительно, но Дёмка, который не особенно жаловал незнакомых людей, почему-то сразу привязался к старикам. Муж и жена ходили с ним гулять по набережной Москвы-реки, давали лакомства. Они очень огорчились, когда узнали, что Дёмка остаётся один целый день и, наверное, скучает.

Перед отъездом наши друзья предложили:

— А если мы возьмём его к себе? Право, там ему будет лучше. Станет гулять на воле. И нам с ним будет веселее. Ведь такой сторож никого в дом не пустит.

Очень было жаль расставаться с Дёмкой, и всё же, подумав, мы согласились: и старикам будет веселее, и Дёмка узнает, что такое свобода.

Я поехала их провожать. Случилось так, что старики поместились в одном купе, а я с Дёмкой попала в другое. Не скрою, я очень беспокоилась, кем окажутся мои соседи: ведь не все любят собак и не каждый согласится ехать рядом с огромным рыжим псом. Я села на нижнюю полку четырёхместного купе, грозно сказала Дёмке: «Сидеть!» — и стала со страхом дожидаться. Сначала вошёл весёлый парень. Увидев Дёмку, он закричал:

— Ах ты, какой красавец! А можно тебя погладить?

— Можно, можно, — обрадованно сказала я, и Дёмка вильнул хвостом, поняв по моему голосу, что это человек свой.

Поговорив с Дёмкой, парень вышел, чтобы купить папиросы. И тут же вошла старушка, аккуратно одетая, держа в руке два стаканчика мороженого. Дёмка моментально вскочил и лизнул один стаканчик.

Лакомка Дёмка уже не раз пробовал мороженое и, видимо, не смог удержаться от соблазна. Я притихла, ожидая взрыва старушкиного гнева. Но она засмеялась и сказала добродушно:

— Ах ты озорник, мороженого захотел? А мне как раз и нельзя, горло болит. Да вот внуки на прощание купили. Помоги мне, лохматка. — И она поставила на пол перед Дёмкой вафельный стаканчик.

Третьим пассажиром оказался известный режиссёр. Я спросила его, не возражает ли он против того, что собака поедет в одном купе с ним.

— Что вы, — сказал он весело, — в одном спектакле у нас участвует собака — пудель Мишка, и актёр возит его с собой даже в самолёте.

В общем, всё казалось замечательным, но когда наступила ночь, тут-то и началось!

Дёмка никогда не ездил в поезде и почувствовал себя плохо. Никто не мог заснуть, потому что Дёмка выл, стонал, прыгал, проделывал нечто невообразимое. Я долго старалась его успокоить, но он выплёвывал сахар и колбасу, продолжая неистовствовать. Тогда я была вынуждена встать и выйти с ним в тамбур. Но и в тамбуре всё продолжалось. Дёмка выл так громко, что вскоре в тамбур пришли начальник поезда, проводники. И все они говорили мне возмущённо:

— Что вы делаете с собакой? Почему вы мучаете собаку? Вы её бьёте?

Тщетно я пыталась им объяснить Дёмкино состояние. Они смотрели на меня мрачно и осуждающе. На каждой самой короткой остановке я спрыгивала на перрон, чтобы дать Дёмке погулять. Но он гулять не желал, а однажды не захотел лезть обратно в тамбур. Словом, это была «спокойная» ночь.

Мои старички время от времени появлялись в тамбуре. И я начала думать, что они откажутся от такого жильца. Но вот поезд остановился на нашей станции. Дёмка спрыгнул, уселся на перроне и, когда в дверях показались полюбившиеся ему старики, весело визжа и виляя хвостом, кинулся к ним. Все фокусы сразу кончились. Рядом шла воспитанная послушная собака, которая ничуть не напоминала разъярённое существо, визжавшее в поезде всю ночь напролёт.

…От наших друзей часто приходили письма, где они писали про Дёмку. Он очень скоро привык к дому и к саду, совершал вместе с новым хозяином длительные прогулки. Но вдруг у него появились враги: Дёмка возненавидел коров. Не знаю, чем не угодили ему эти животные. Но он бросался на них с яростью, лаял, старался куснуть за ноги. И мирные, бессловесные коровы угрожающе наклоняли головы, пытаясь боднуть свирепого пса.

Добродушные коровы пытались боднуть свирепого пса.

Старики писали: «…А в общем, он ведёт себя хорошо. Стал популярен в городе, и все обращают внимание, когда он важно вышагивает с нами рядом и на чёрной бархатной ленте качаются медали и жетоны: помнишь, те самые, которые он получил ещё в Москве за чистую породу и знание собачьих дисциплин».

Старики шутили: «Нам просто стыдно называть его сейчас Дёмкой, это ведь уменьшительное имя. Чужим мы всегда говорим, что его настоящая кличка Демон, так записано в его паспорте».

Я была очень занята и года три подряд не бывала в милом городке, в знакомом доме. Меня усиленно звали погостить, но всё как-то бывало недосуг.

Однажды пришла телеграмма. Она заставила меня вздрогнуть. «Дёмка очень болен. Приезжай!» — писали старики.

Телеграмма пришла утром, а вечером я садилась в поезд.

Я шла по тёмной улице городка и вспоминала, как три года назад впереди меня мчался Дёмка, переезжавший на новое местожительство, и звонко лаял, завидев кошку. Я нащупала в кармане кусочек колбасы — мой подарок Дёмке. Но, может быть, он уже и есть не может, этот пёс, с которым стряслось несчастье?

Я тихонько отворила калитку, вошла во двор. И вдруг что-то огромное, тёмное бросилось на меня. Я не успела опомниться, как очутилась на земле. А Дёмка, живой, здоровый, обезумевший от счастья, не давая мне подняться, лизал мне лицо, волосы, руки. Я с трудом вытащила из кармана колбасу, надеясь, что он начнёт её есть и даст мне встать. Но он выплюнул колбасу и продолжал меня лизать.

Выбежали хозяева. Я встала, раздался смех, шутки.

— Наконец мы вытащили тебя из Москвы!

В эту ночь Дёмка не ушёл в свой домик, построенный во дворе. Он пробрался в комнату, где мне постелили постель, и сидел у изголовья, положив длинную острую морду на одеяло. Стоило мне пошевелиться, как он вскакивал и тихонько предостерегающе рычал. Ведь он не спал потому, что боялся, что, стоит ему прозевать, и я уйду. За три года он не забыл меня.

Ренчик-пловец

Ренчик — большой, серьёзный пёс. Это тёмно-серая, почти чёрная овчарка с ласковыми глазами. Ренчик очень любит купаться. Вместе с хозяином он часто плавает в реке. Иногда уплывает так далеко, что видны только его острые уши, которые торчат над головой, как будто по реке движется самодельный кораблик.

Однажды утром Ренчик, как всегда, отправился с хозяином купаться. Дорога к реке вела по краю обрыва, густо поросшего кустами и молодыми деревьями. Ренчик бежал впереди хозяина, обнюхивая дорогу. Вот тут пробежала кошка, оставив после себя ненавистный запах, а тут прошла лошадь, а вот узкая, пахнущая так неприятно полоса — это промчался автомобиль.

Хозяин остановился. Он глядел вниз. В просвете между деревьями виднелся кусочек берега и реки. На берегу играла маленькая девочка, рядом в песке возился мальчуган лет шести. Вдруг девочка поскользнулась и упала в воду. Мальчик отчаянно завопил.

— Ренчик, возьми! — крикнул хозяин.

Ренчик прыгнул с обрыва вниз и кинулся к реке. Через секунду он был в воде, схватил девочку за платье и потащил к берегу.

Собака осторожно опустила спасённого ребёнка на землю и лизнула его руку. Когда хозяин подбежал к ним, девочка, всхлипывая, гладила маленькой рукой мокрую собачью морду. Сверху бежала мать девчушки, которая уходила домой, чтобы принести детям молока. Она принялась ласкать собаку, которая спасла её маленькую дочку.

Друзья

Медленно движется по тротуару человек в тёмных очках. Рядом с ним, справа, то делая шаг вперёд, то тесно прижимаясь к хозяину, идёт собака. Рука слепого лежит на твёрдой палке — особом поводке.

Собака останавливается на перекрёстке, ждёт, пока пройдут машины, а потом снова ведёт своего хозяина.

Отлично выполняет свои обязанности Альма — собака с густой серой шерстью. Она очень быстро изучила все маршруты, по которым ходит хозяин. Так, например, он говорит ей:

— В парикмахерскую!

Альма доводит его до дверей парикмахерской и отрывисто лает. Парикмахер уже знает своего клиента и торопливо раскрывает дверь. Слепой усаживается в кресло, а Альма ложится где-нибудь в уголке и не спускает с хозяина глаз. Когда хозяин встаёт с кресла, Альма подходит к нему. Он берёт собаку за поводок, и они вдвоём двигаются к кассе. Потом Альма ведёт хозяина к вешалке, ждёт, пока хозяин оденется, и первая толкает дверь, следя, чтобы остался проход для хозяина.

Альма никогда не ошибается. Она приводит своего хозяина в бакалейный магазин, в керосиновую лавку.

На обратном пути она несёт в зубах корзинку с хлебом или другие покупки.

Альма любит ходить в гости к родственникам хозяина.

Если ей говорят: «К Коле!» — она, виляя хвостом, ведёт хозяина к его племяннику.

Альма знает, что, если она проводит хозяина к Коле или к Жене, там ей непременно дадут вкусную косточку.

Однажды они вышли, как всегда вдвоём, направляясь в булочную, и вдруг на знакомой дороге, по которой слепой мог свободно передвигаться даже самостоятельно, собака остановилась.

— Вперёд! — сказал хозяин.

Но Альма не выполнила его команду.

Недоумевающий хозяин сначала даже рассердился. Что за непонятное упрямство? Он раздражённо пощупал палкой тротуар и вдруг ощутил пустоту. Оказывается, утром ремонтные рабочие взломали тротуар, и на месте ровной дороги была большая яма. Если бы не Альма, её хозяин упал бы и расшибся.

Альма очень привязана к хозяину, и хозяин Альмы очень привязан к ней: ведь Альма заменяет ему глаза.

Альма смотрит за хозяина, предостерегает его от опасности. Она всё время внимательна и насторожена.

Она приносит хозяину спички, разыскивает носовой платок, ночные туфли, пижаму.

Таких собак, как Альма, много. Их специально обучают, чтобы они могли стать внимательными и преданными проводниками для людей, потерявших зрение.

Каа и Элла

Они жили очень дружно — коричневая собака Элла и белоснежная кошка Каа. Они вместе играли, ели часто из одной тарелки, и Каа любила засыпать на тёплом животе Эллы, ласково мурлыча. Однажды Каа очень испугалась Эллы. В квартире, где живёт Женя, маленькая хозяйка Эллы и Каа, делали ремонт. Маляр поставил ведёрко с красной краской и пошёл покурить. В это ведёрко забралась, конечно, любопытная Элла и опрокинула его на себя. И вдруг Женя видит: бежит Элла, и морда у неё красная, страшная, как будто она только что загрызла кого-то. Что-то красное, густое капает на пол. И вот это чудовище с окровавленной мордой катится к креслу, на котором мирно спит чистенькая, аккуратная, белоснежная Каа, и хватает её за хвост. Каа проснулась, закричала не своим голосом и прыгнула на шкаф. Только когда Эллу отмыли от краски, Каа опять подошла к своей приятельнице.

Элла ненавидит чужих кошек. Она не разрешает ни одной кошке гулять во дворе в то время, когда она сама там гуляет. Однажды Элла выскочила из парадного и вдруг увидела кошку, которая сидела на тумбе, повернувшись к Элле спиной. Элла чуть не задохнулась от ярости. Сейчас она проучит эту нахальную кошку! Стремительно она ринулась к тумбе, но вдруг кошка повернула морду, и Элла так поспешно отскочила, что поскользнулась и упала. Перед ней сидела Каа. Сконфуженная Элла пригнулась и, прихрамывая, поплелась обратно к парадному. Все, кто был во дворе, хохотали до упаду, даже сама Женя.

И вот сейчас оборвалась дружба Эллы и Каа: у Эллы родились маленькие — семь крохотных щенят чёрного и коричневого цвета. Сразу изменился характер Эллы. Она оказалась очень ревнивой матерью. И когда ничего не подозревающая Каа подошла, чтобы обнюхать щенят, Элла первый раз в жизни вцепилась в бок своей приятельницы.

Теперь Каа живёт только на шкафах и на дверной притолоке. Вниз она спускаться боится. На шкаф ставят ей блюдце с молоком, кладут кусочки мяса. Бедная Каа исхудала за эти дни.

Женя вздыхает:

— Скорее бы разобрали всех щенят, тогда Каа и Элла опять будут жить дружно!

Пассажиры такси

Такси вытянулись в цепочку у края тротуара. Шофёры вылезли из машин и стояли группой, весело переговариваясь. Была середина дня — такое время, когда мало пассажиров: большинство на работе, а те, кому нужно было совершить утренние поездки, уже давно дома. Время от времени водители поглядывали на коричневый столбик, установленный на стоянке: не загорится ли огонёк. И вдруг он действительно загорелся! Водитель, чья машина стояла первой, открыл маленькую дверцу на столбе и взял в руки телефонную трубку, Он услышал знакомые слова:

— Говорит Букет! Говорит Букет!

Водитель кивнул головой, как будто девушка из «Букета» — из центральной диспетчерской — могла увидеть его, и отозвался:

— Слушает машина номер 02–34.

— Примите заказ, — торопливо говорил «Букет».

Водитель записал адрес и ждал обычных слов, которыми заканчивается разговор «Букета» с таксистами: «Выполняйте задание». Но вместо этого девушка спросила:

— Ещё есть машины? Позовите следующего водителя.

И вот через несколько минут целых пять машин выехали по одному и тому же адресу. Таксисты удивлялись: свадьба, что ли, там?

Машины одна за другой въехали в тихий переулок и остановились у дома, над которым висела табличка: «Клуб служебного собаководства».

Тут же из дверей стали выходить необыкновенные пассажиры — собаки. Хозяева вели их на поводках. Здесь был рыжий с белой грудью пёс породы колли, или, как его называют, шотландская овчарка; мохнатый нарядный пудель, кокетливо подстриженный, с такой необыкновенной шерстью, как будто ему только что сделали завивку в парикмахерской; светло-серые и чёрные овчарки; чёрно-коричневый доберман-пинчер с гладкой шерстью, словно у моржа; боксёр, сопящий от возмущения, что на него надели намордник.

Водители сначала не поняли, что их вызвали для того, чтобы везти куда-то этих четвероногих пассажиров. Один водитель даже возмутился, когда совсем маленькая девочка открыла дверцу машины и пропустила туда огромного, мышиного цвета дога с квадратной мордой.

— Ну что это, в самом деле? Ведь он там напачкает!

Девочка укоризненно взглянула на шофёра:

— Лорд никогда и нигде не пачкает, — сказала она внушительно. — Лорд отлично воспитан.

— Кто это лорд? — растерялся водитель.

— Это его кличка, — ответила девочка, кивнув в сторону дога.

Водитель, покачивая головой и улыбаясь, уселся на своё место:

— Новое дело: собаки — лорды. Куда же этого Лорда везти?

— Мы едем выступать, — объяснила девочка. — Лорд ещё и артист.

Машины тронулись к Дворцу пионеров.

Концерт начался уже давно, и, пока театр кукол заканчивал выступление, дрессировщики со своими собаками расположились в большой артистической комнате: их выступление открывало второе отделение.

Весть о том, что прибыли четвероногие актёры, сразу облетела дворец. Многие ребята, которые уже раньше видели выступление кукольного театра, потихоньку пробрались к артистической комнате и заглядывали в двери, переговариваясь:

— Ух, какой рыжий!

— А этот как разинет пасть!

— Зубищи-то какие!

Старший дрессировщик попросил негромко:

— Вы, ребятки, закройте дверь и идите в зал. Не надо перед выступлением артистов волновать.

Ох, как много зрителей было в зале — яблоку негде упасть!

В этом дворце собаки выступали впервые, и всем было очень интересно посмотреть, что же они умеют…

Сначала на сцену вышел старший дрессировщик и сказал:

— Ребята, через несколько минут начнётся показ работы служебных собак. Прошу вас сидеть смирно и к сцене близко не подходить, не свистеть. Словом, не мешать собакам работать. И ещё одна просьба: когда мы будем выходить из зала, собак не трогать, оставить им проход.

— Мы будем сидеть тихо! — закричали все вокруг.

И дрессировщик, улыбнувшись, поднял руку:

— Сейчас на сцене будет работать дог Лорд.

И вот вместе с собакой вышла на сцену совсем маленькая девочка, та самая, которая разговаривала с водителем такси. Ребята смотрели на неё с уважением и завистью. Подумать только, ведь ей, наверное, не больше восьми лет. Она такая тоненькая и хрупкая. Дог выше её, а слушается беспрекословно.

Чего только не выделывал Лорд по приказу своей хозяйки: и ложился, и вставал, и сидел. И на команду «голос» отвечал хриплым, неторопливым лаем. Время от времени девочка совала руку в карман платья и бросала догу какие-то кусочки, которые он мгновенно проглатывал и облизывал морду широким розовым языком.

— В кармане у хозяйки лакомства, — объяснял старший дрессировщик. — Лорд получает кусочки колбасы и печенье, когда хорошо выполнит приказ.

Потом девочка ушла вместе с Лордом, сохраняя на своём лице невозмутимое выражение. А на сцене появился мальчик с пуделем Бимом. Пудель ходил по бревну, лазил по лесенке, вызывая общий восторг. И вот кто-то не утерпел: на сцену полетела большая шоколадная конфета. Она упала прямо у носа пуделя. Он торопливо обнюхал её и отвернулся. Тогда к рампе подошёл старший дрессировщик. Он был недоволен.

Нарядный пудель Бим вызывал общий восторг.

— Кто бросил конфетку? — спросил дрессировщик.

Все молчали.

— Я попрошу того, кто бросил конфету, встать и подойти ко мне, — продолжал дрессировщик.

Все головы, как по команде, повернулись направо. И мальчик в пионерском галстуке, смущённый, красный, неуклюже поднялся со стула и пошёл к сцене. А притихший зал наблюдал за этим неожиданным происшествием.

— Как тебя зовут? Коля? — переспросил дрессировщик. — Так вот, Коля, мы ведь договорились, что все будут сидеть спокойно. А ты нарушил договор. Но ты дал возможность Биму показать всем вам, что он не нарушает законов собачьей дрессировки, не берёт лакомство от чужих.

И вдруг кто-то крикнул:

— А может, он просто не любит шоколадных конфет?

Тогда дрессировщик повернулся к маленькому хозяину Бима:

— Володя, покажи всем, как относится Бим к конфетам.

Мальчик торопливо вынул из кармана конфету, такую же, какую бросил на сцену Коля, и сказал:

— Ко мне!

Через секунду Бим был возле него.

— Голос, — сказал Володя и показал конфету.

Бим уселся, упершись лапами в пол, и три раза отрывисто пролаял.

Тогда Володя бросил ему конфету. Бим подхватил её на лету и принялся лапами разворачивать бумажку. Он вытащил из обёртки конфету и с наслаждением принялся жевать её.

— Вот видите, ребята, как послушен и дисциплинирован Бим, — сказал дрессировщик. — Поучись у него, Коля. Подними свою конфету с пола и унеси её отсюда.

Красный как рак Коля подобрал конфету, сунул её в карман и бегом помчался в зал. Все зрители громко хохотали и были очень довольны тем, как Бим проучил Колю.

Все собаки выступали очень хорошо, без запинки выполняли самые трудные номера. И только в конце концерта произошёл неожиданный конфуз. Когда огромная серая овчарка Джерри стерегла сумочку своей хозяйки, не давая никому приблизиться к ней, рыча даже на старшего дрессировщика, откуда-то сверху спрыгнула кошка.

Это была толстая, упитанная, очень избалованная кошка. Она жила во Дворце пионеров у сторожихи. И ребята, которые часто приходили сюда, обязательно приносили ей что-нибудь вкусное. Поэтому она чувствовала себя хозяйкой во дворце и, наверное, очень рассердилась, когда увидела, что в её владения пришли собаки.

Вихляя откормленными боками, она прошлась перед самой мордой Джерри. Джерри вся вытянулась, готовая прыгнуть и схватить за хвост нахальную кошку. Но она не могла этого сделать: ведь Джерри была на посту, сторожила вещь, оставленную ей хозяйкой. Поэтому она только взвизгнула от бессильной ярости и раскрыла большую пасть с белыми зубами. А кошка, словно испытывая Джеррино терпение, ещё раз прошлась по сцене. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, но тут прибежала сторожиха тётя Катя и схватила свою Мурку.

Это маленькое происшествие очень насмешило ребят. Но бедная Джерри, наверное, здорово попортила себе нервы.

В зале за спиной ребят стояли и водители такси, которые привезли сюда собак. Они тоже смеялись и хлопали, когда необычные артисты чётко выполняли номера. И тот, кто вёз дога, говорил ребятам:

— Я этого Лорда привёз, Лорда — артиста. Я его и обратно повезу.

Кончился собачий концерт, на котором ребята могли бы сидеть ещё много часов подряд. Они, правда, пробовали продлить его, кричали «бис», хлопали без удержу, но тут опять появился строгий дрессировщик и сказал:

— Артисты устали. Прошу зрителей пропустить их к выходу.

На этот раз все послушались. Поднялись со своих мест и зааплодировали, пока собаки важно шествовали по залу. Водители побежали к своим машинам. Конечно, на тротуаре и на мостовой сразу же стало людно. Все выскочили из зала, чтобы проводить собак. А Коля подошёл к Володе и вытащил из кармана ту злополучную конфету в красной обёртке.

— Ты отдай Биму сам, в машине, — робко сказал Коля, — он ведь не узнает, что это моя конфета?

— Не узнает, — серьёзно ответил Володя. — Отдам.

Такси уже отъехали со своими необычными пассажирами, а ребята всё не расходились и спорили. Ведь у каждого появился свой любимый четвероногий артист, и каждый хотел убедить товарищей, что этот артист самый лучший.

Как прославился Буран

Ночью в окошко постучали. Сосед крикнул взволнованно:

— Нас обокрали! Приведите Бурана, может быть, он поможет!

Хозяин недовольно качал головой. Он думал так: Буран — собака ещё молодая. Опростоволосится, и неудобно будет перед соседями. Но ведь отказать было нельзя, и, взяв Бурана за поводок, хозяин поспешил с ним на место происшествия. На полу в ограбленной квартире валялась забытая ворами кожаная перчатка. Бурану дали обнюхать её и сказали:

— След!..

Буран понюхал перчатку, весь как-то напрягся и медленно двинулся вперёд. Постепенно он перешёл на бег. Хозяин и соседи теперь тоже бежали, увлекаемые мчавшейся вперёд собакой. Вот уже Буран миновал дыру в заборе, перескочил через груду камней, повернул влево, потом вправо. Он пулей вбежал на чердак одного из домов, обнюхал стены, затем спустился вниз, во двор. Тут он начал бегать, поднимая столбы снежной пыли.

— Дурит собака! — недовольно сказал кто-то. — Играет. А мы ей поверили…

Но вдруг все притихли. Буран лёг на живот и стал рыть снег, тихо повизгивая. Он всё глубже и глубже зарывался в сугроб, и вдруг что-то чёрное показалось в его зубах, Ещё минута — и из-под снега появился рукав пальто.

— Моё! — крикнул владелец ограбленной квартиры.

А Буран продолжал разбрасывать снег. Тут уж люди стали помогать собаке. Разрыли сугроб, и под ним оказалась яма, в которой лежали ещё два пальто.

Буран прыгнул в яму, обнюхал её и, ворча, вылез наверх. По следу он пошёл к квартире, где прятался вор. Вора задержали.

С тех пор соседи иначе и не зовут Бурана, как Буран — Шерлок Холмс.

Подвиг Бельчика

Солдаты шутили беззлобно: — Эх ты, беспородное существо! Не то лайка, не то пудель — кто тебя разберёт!..

А Бельчик, покачивая закрученным в колесо пушистым хвостом, преданными глазами глядел на насмешников. Он никогда не отходил от разведчиков. Вместе с ними крался по болотам, продирался через кусты, забираясь далеко в тыл врага, и рысцой трусил впереди, когда они возвращались, выполнив задание.

Бельчик получил хорошее собачье воспитание: приучился не лаять, и, если чуткое ухо улавливало чьи-то незнакомые шаги, он молча тыкался холодным, влажным носом в руку своего вожатого. Он не боялся выстрелов, а на пули не обращал никакого внимания, словно это были большие мухи, которые не могли укусить его.

Однажды четыре разведчика забрались особенно далеко во вражеский тыл. Больше суток пролежали они за пригорком, наблюдая за движением на дороге, запоминая, сколько проходит мимо вражеских машин, танков, мотоциклов, в какую форму одеты солдаты и офицеры. Бельчик лежал рядом с разведчиками, положив морду на скрещённые лапы.

Разведчики засекли огневые точки фашистов и отправились в обратный путь. Они шли гуськом, один за другим, и вдруг Бельчик отпрыгнул назад, разевая пасть. Это, как всегда, означало, что собака учуяла врага. Командир на секунду остановился. Как быть? Влево — немецкие блиндажи, вправо — мост, который усиленно охраняется. Значит, ничего не остаётся, как идти вперёд, несмотря на предупреждение Бельчика. Разведчики поползли, осторожно вглядываясь вперёд. Примерно на втором километре из-за кустов вышел немецкий патруль, учуянный издалека собакой. Немцы в первую минуту опешили, и вожатый Бельчика — широкоплечий, сильный старшина, кинувшись вперёд, мгновенно опустил приклад автомата на голову одного из фашистов. Тот упал. Но остальные, опомнившись, кинулись на советских воинов. Завязалась рукопашная борьба. Один из фашистов, выхватив длинный нож, ударил старшину в спину, и тот тяжело осел на землю. Фашистов было шестеро, советских разведчиков четверо, да к тому же один лежал на земле, не в силах шевельнуться. Однако советские воины бесшумно расправились с врагами. Пятеро фашистов были убиты, а шестого, того, кто тяжело ранил командира, разведчики взяли в плен.

Здоровенному фашисту связали за спиной руки, в рот засунули кляп и приказали ползти вперёд. Весь дрожа, он повиновался. В его глазах, окаймлённых рыжими ресницами, затаился звериный страх.

Двое разведчиков осторожно перевязали командира, подняли обессилевшее тело и понесли в глубину леса. Они заночевали в чаще, устроив неприметный шалаш. Наутро командиру стало совсем плохо, он не мог идти. А надо было быстро доставить в штаб пленного и ценные сведения, полученные разведчиками.

— Оставьте со мной Бельчика, — приказал командир, — а сами идите…

Тяжело было разведчикам оставлять товарища, но выхода не было. Они положили возле раненого фляжки с водой, запасы еды и ушли. Бельчик растерянно смотрел им вслед. В глазах собаки застыло недоумение: как же так, почему они уходят?

Прошло несколько часов. Временами приходя в сознание, старшина видел возле себя Бельчика. Собака лежала рядом, не спуская с него глаз. На прощание разведчики сказали Бельчику: «Охраняй!» Но и без этого приказа Бельчик никогда бы не оставил своего хозяина.

Ночью где-то неподалёку раздался гортанный говор. Напрягая силы, старшина приподнялся, прислушиваясь. Бельчик, весь вытянувшись, тоже слушал. Сомнений быть не могло: по лесу бродили враги, разыскивая тех, кто убил патрульных.

«Надо перебираться, — подумал старшина, — иначе найдут».

Он привязал к поясу фляги, ослабевшими руками завязал в плащ-палатку еду и прикрепил объёмистый пакет к собачьей спине. Сам бы он не смог нести припасы, а кто знает, сколько ему и Бельчику придётся плутать по лесу.

Потом они поползли. Бельчик впереди, а старшина медленно двигался за собакой, держась за её ошейник. Время от времени он терял сознание, словно погружаясь в какую-то чёрную яму, и приходил в себя оттого, что чувствовал тёплый язык Бельчика у себя на лбу, на щеках. Тогда он снова шептал: «Ползи!» — и они двигались вперёд — человек и собака.

Под утро они вышли к реке. Надо было во что бы то ни стало пересечь эту маленькую лесную речонку и перебраться на ту сторону — там, как помнил старшина, на каменистом берегу были небольшие пещерки.

Река была совсем неширокая, но при одной мысли о том, что надо погрузиться в холодную воду, темнело в глазах. Бельчик тоже нерешительно остановился у самого берега и в первый раз еле слышно завизжал.

— Вперёд! — твёрдо сказал старшина.

Собака рванулась, и холод пронизал ноги старшины, добрался до раны. Стало мучительно больно, и он едва не выпустил ошейника из рук. Но тут же, поняв всем существом, что тогда — конец, он крепче сжал твёрдую, обитую медью кожу.

Старшина не знал, час или два ползли они до пещерки, не помнил, как они наконец заползли в неё. Он пришёл в себя в спасительном полумраке. Всё тело ныло. Бельчик лежал рядом и зализывал окровавленную лапу. Видимо, он поранил её об острые речные камни. Старшина удивился тому, что в отверстие пещеры не проникает дневной свет. Снаружи темно — значит, прошёл целый день с тех пор, как они очутились тут. Он осторожно снял поклажу с Бельчика, хотел открыть консервную банку, но у него не хватило сил. Тогда он наломал хлеба, нарезал сухой колбасы и обильно смочил всё это водой из фляжки.

— Ешь, Бельчик!

Бельчик жадно принялся за еду. Пёс устал и проголодался. Старшина заставил себя проглотить немного воды и съесть кусочек шоколада; второй кусочек он дал Бельчику. Потом вытащил кисет с табаком, оторвал клочок газетной бумаги и написал на нём неверными, прыгающими буквами:

«Нахожусь в пещере, на берегу Змеёвки».

Он подписался, вложил записку в кожаный порт-депешник, прикреплённый на шее собаки. Бельчик, не двигаясь, напряжённо смотрел на него. Старшина притянул к себе тёплую собачью морду и поцеловал:

— Спасибо, пёс! А теперь быстро: пост!

Услышав знакомую команду, Бельчик неуверенно переступил лапами и ещё раз поглядел на хозяина. Собака явно не хотела уходить. Тогда старшина приподнялся и крикнул сурово:

— Пост! Пост!

Привыкший к повиновению, Бельчик мгновенно вырвался из пещеры, и некоторое время старшина слышал, как хрустит прибрежная галька под собачьими лапами. Потом всё стихло, стихло надолго…

Старшине снился странный сон. Он то шёл по воде с Бельчиком, то вдруг лез на какое-то высокое дерево, и Бельчик протягивал ему с ветки лапу, чтобы помочь взобраться ещё выше. Потом он мчался на санях, запряжённых лошадьми, вдруг лошади оборачивались, и он видел перед собой знакомую морду Бельчика. От сильной тряски ему мучительно захотелось пить. Он прошептал: «Воды», и его губы явственно ощутили прохладную влагу. Старшина открыл глаза и в первую секунду ничего не понял. Он лежал на чём-то мягком, а над ним колыхалась крыша палатки.

— Пейте, голубчик, — услышал он ласковые слова и, как в тумане, увидел перед собой лицо Кати — медицинской сестры.

Ловко придерживая голову, она поила его из большой фарфоровой кружки чем-то приятным, кисленьким. Постепенно приходя в себя, старшина шепнул:

— Как я попал сюда?

— Бельчика благодарите! — весело отозвалась Катя. — Не велено вас волновать, а это, я думаю, сказать можно. Двое суток пролежали вы в пещере, пока Бельчик не принёс записку. Не знаем, как он доставил её. Ведь мы за это время три раза с места на местоперебирались. Прибежал страшный, взъерошенный, голодный. Санитары скорей на Змеёвку, принесли вас оттуда на руках. Испугались мы все за вас. А сейчас быстро на поправку пойдёте.

— А Бельчик? — тревожно спросил старшина.

Катя засмеялась:

— Ох и Бельчик! Беда! Не даёт покоя. Так и не отходит от палатки. Гоним мы его, гоним, а он всё не слушается.

— Пустите его, — попросил старшина.

Катя заколебалась:

— Влетит мне от доктора…

Но в глазах раненого была такая мольба, что сестра, не выдержав, поспешно проговорила:

— Ну уж ладно, на одну только минутку. — Она открыла дверь палатки и сказала в темноту совсем тихо: — Бельчик!

И в ту же секунду старшина почувствовал, что холодный шершавый нос уткнулся в его руку. Забыв все правила дрессировки, Бельчик, как простая, невоспитанная собака, визжал и катался возле хозяина.

Старшина положил руку на косматую голову пса и сказал негромко:

— Эх ты, беспородная моя собачка!

Чалка

На берегу среди зелёной травы стоял голубой домик с алыми ставнями. Гера, вахтенный матрос, прижавшись к борту, всё глядел и глядел на этот удивительный домик, хотя видел его десятки раз, когда теплоход причаливал к маленькой пристани с тусклым незапоминающимся названием.

Гера глядел на голубой домик, возникающий каждый раз как из сказки. Чуть прикрывая глаза, Гера представлял себе: входит он в этот домик и там ждёт его что-то необыкновенное. Вот и сейчас он стоял, не шевелясь, и мечтал…

— Эй, на вахте! Мечты отставить! — раздался зычный голос боцмана.

И Гера, самый младший матрос команды теплохода, неохотно оторвался от борта и принялся за свои обычные матросские дела. Он ведь сам отлично знает, что домик этот вовсе не из сказки, что живёт в нём усатый краснощёкий бакенщик. А раскрашивает бревенчатые стены и ставни и крышу в фантастические цвета известная выдумщица, жена бакенщика. Она привезла сюда на Волгу тоску по ярким краскам родной Украины, по её весёлым мазанкам, выхваляющимся друг перед другом узорчатыми ставнями.

Гера неохотно пробирался по палубе к брошенной швабре и вёдрам, наполненным водой. Мысли его были нерадостными: опостылели теплоход и вахтенная служба. Всё время только и слышишь:

— Матрос Петров! Почему палуба не блестит? Перемыть!

— Матрос Петров! Опять на вахте спишь!

— Матрос Петров!..

А ему надоела эта верёвочная тяжёлая швабра. Трёшь, трёшь ею до одури палубу. Надоели бесконечные поручни, которые, по мнению боцмана, должны блестеть, как золотые.

Каждый день одни неприятности: все делают замечания, все ругают. Всё видят. Только видят-то всё по работе. Опять же палуба грязна или опоздаешь на вахту. А так ничего не видят, словно слепые. Всё, что вокруг теплохода, будто и не существует. Равнодушные какие-то. Ну кому расскажешь о домике или вот об этих облаках, которые постоянно провожают теплоход. Облака бывают разные. Гере кажется, что они, как по эстафете, передают корабль от облака к облаку. Рано утром они вытягиваются во всю длину фарватера и, освещённые изнутри розовым солнцем, провожают Геру на вахту. Когда над рекой встаёт солнце, теплоход идёт уже под охраной белых круглоголовых облаков. Они, как куски ваты, мягкие, ласковые. Эти облака весёлые, озорные: перегоняют друг друга, меняют неожиданно форму. То, глядишь, плыла совсем рядом, рукой можно коснуться, лебедь-птица и вот махнула крылом и превратилась в медвежью голову с разинутой пастью. Перевернулась голова, и возник в небе настоящий домик: с крышей, трубой, белым дымом. Хоть переселяйся в него!

А под вечер, вот сейчас, облака, наверное, замерзают. Уходит солнце, и они ещё некоторое время пытаются удержать его розовые лучи. Но лучи эти меркнут, лиловеют, и озябшие, дрожащие, бесформенные облака теряются в темнеющем небе. Так стоял бы и смотрел вверх. Забываются все неприятности.

Гера вздохнул: вот она опять, эта швабра. Он яростно схватился за гладкую, натёртую множеством рук палку и вдруг прислушался: что-то пискнуло. Это по правой стороне борта. Гере послышался неясный шум. Что это может быть? Он быстро перегнулся через борт, увидел рыжую лохматую головёнку и вытаращенные, тоже почти рыжие, круглые, как пуговицы, глаза. Заметив человека, лохматое существо ещё раз слабо пискнуло, и на секунду показались из воды, заскреблись об обшивку теплохода две крохотные когтистые лапки. Потом снова раздался писк, и рыжая головёнка исчезла в мутной, покрытой блёстками мазута воде.

Не раздумывая, Гера схватился за поручни и очутился в воде. Волжанин, с детства привыкший нырять, он нырнул под днище корабля и, широко раскрыв глаза, успел различить, как стремительно идёт ко дну тёмный комок. Прошло несколько мгновений, и щенок оказался у Геры за пазухой. Тяжело дыша, парень вынырнул на поверхность, забрался на палубу и… очутился лицом к лицу с боцманом. Тот молча оглядел растерявшегося матроса. С парня стекала вода, оставляя на свежевымытой палубе грязные лужицы. Волосы слиплись, по щеке растекалась мазутная капля.

— Хорошо! — зловеще протянул боцман. — Два наряда вне очереди! Я тебя научу, как во время вахты купаться. Каждый день всё новости преподносишь!

Тогда Гера шагнул вперёд и молча вытащил из-за пазухи щенка. Наглотавшись воды, щенок кашлял, хрипел, испуганно тараща свои рыжие глазки-пуговицы.

Боцман сразу смолк. Он переводил взгляд с Геры на щенка, со щенка на Геру.

— За ним, значит, прыгнул, — протянул он задумчиво и коснулся мокрой щенячьей морды.

Собачонка высунула маленький розовый язык и лизнула большой боцманский палец.

И Гере стало так жаль щенка, что он, забыв, как положено во время вахты матросу обращаться к боцману, вдруг заговорил сбивчиво, совсем по-домашнему:

— Я увидел — тонет. Запищал. Глаза жалкие. Не мог не нырнуть. Я палубу вымою. Я щенка потом хорошим людям отдам на берегу.

Гера посмотрел вниз, увидел вокруг себя лужицы и, окончательно смутившись, спрятал дрожащего щенка за пазуху.

Растерянный, он опустил глаза, ожидая привычного строгого нагоняя, и вдруг услышал смех.

Да-да, это боцман, бородатый, грозный, беспощадный к нерадивым, гроза всех молодых матросов, боцман, словно сошедший со страниц книги о морских путешествиях, похожий на всех боцманов в мире, король боцманов, как потихоньку звали его молодые матросы, не подозревая, что ему известно это прозвище и что он чуточку гордится им, смеялся. Смеялся добродушно, тряся чёрной окладистой бородой. Он был похож в эту минуту на ласкового Геркиного деда.

— Хороши оба! — хохотал он. — Мокрые, трясутся. Марш в каюту! — вдруг крикнул он сердито. — Я тут сам приборку сделаю. Вымой своего утопленника тёплой водой в умывальнике. Нечего на корабле грязь разводить. Ну и поесть дай. Постой, вот ключ от моей каюты. Там у меня молока бутылка припасена. Налей псу. Ишь он, сердешный, сколько воды наглотался…

Вечером в Гериной каюте было шумно. Сюда собрались все свободные от вахты матросы. Собрались по чрезвычайному поводу: новому члену команды выбиралось достойное имя. Сам боцман явился сказать, что капитан разрешил оставить щенка и просил доложить, как его величать. По отчеству, конечно, Геркович, а вот по имени…

Спорили до хрипоты. Каждый отстаивал своё. Тогда, прищурившись, боцман предложил:

— А если быть ей Чалкой? И имя девичье, так как он у нас женского рода. Ну чем не Чалка? Крутнулась она с суши, как трос, прыгнула на корабль. Ну, а что в воду скатилась, то это и с настоящей чалкой бывает… Так и быть щенёнке Чалкой Герковной.

Все закричали, засмеялись, захлопали и принялись ласкать растянувшуюся на Геркином одеяле лохматую рыженькую собачку, получившую одно имя со стальным тросом.

А Герка радостно смотрел на всех этих людей, которых до сих пор считал чужими и безразличными, и не понимал: как же не заметил он, как же проглядел те большие человеческие чувства, которые так щедро выступили наружу сегодня, в незначительной, казалось бы, истории со спасённым щенком. Он чувствовал смятение и стыд при мысли, что матросам пока не за что уважать его. Он делает всё не так, как надо бы, всегда и во всём отстаёт и работу на корабле считает чужой и постылой…

Когда все разошлись, Гера тихонько пробрался к каюте боцмана и постучал. Тот сидел у стола в одной тельняшке и аппетитно макал румяные сухари в крутой, почти чёрный чай.

— Желаешь? — подвинул боцман Герке вторую кружку. — Тогда потрудись, сбегай к кипятильнику. Можно бы и молочком забелить, но молочко твоя лохматая барышня выпила, — усмехнулся он.

— Нет. Спасибо, — отказался Гера, — я просто так зашёл. — Он смутился и говорил с трудом, выбирая слова. — Я ящик сбил… Песок там для Чалки. Она ведь ещё маленькая. Может и провиниться где на палубе. Так я следить буду… Вы уж не сердитесь…

Боцман с хрустом кусал сухарь. Наконец он сказал:

— Ну что же! Ясное дело, если и сам будешь неаккуратен и собака, придётся обоих с корабля списать. Так что уж старайся.

— Старайся! — сказал боцман. — А то придётся и тебя и собаку списать с корабля.

Когда Герка ушёл, боцман вспомнил разговор, который они вместе с капитаном и старпомом вели на мостике, закрыв за собой дверь рубки, чтобы не услышал рулевой.

«Помнится, хотел ты, Антон Ильич, с корабля его списывать, этого матроса, — сказал капитан. — Утверждал — непригоден к речной службе. Дела нашего не любит. И давно бы списали, да вот старпом заступился».

Боцман вздохнул:

«Я ведь из чего исходил. — Он принялся загибать пальцы. — К приборке нерадив. Швабру в руки берёт словно змею — мол, вот-вот она его ужалит. По уголкам за ним пройди — обязательно грязь найдёшь. Огрызается, если указание даёшь. И полагал я: труслив. Как-то падал на погрузке ящик. Так он, вместо того чтобы молодым плечом его принять, в сторонку отскочил. Хорошо, другие ребята поблизости оказались. А трусость в матросе — последнее дело. Нынче поколебал он меня. Пароход вот-вот отойти должен был, а он в такую минуту не побоялся под самое днище за щенёнком нырнуть. Может, поглядим ещё…»

«Ну, а старпом как?» — обернулся капитан к своему первому помощнику.

Высокий и плечистый старпом был ещё очень молод. Всего на семь лет старше Герки. Отношения с матросом сложились у него странные. Как-то вечером разговорились они на корме, и Герка внезапно рассказал помощнику капитана, как другу, обо всём: и о сказочном домике, и о серой церквушке, которая четырнадцать веков подряд стоит над Волгой лёгкая и стройная и не несёт в своём деревянном теле ни одного гвоздя, хитро сработанная из брёвен руками безвестных умельцев, и о причудливой, особой жизни облаков.

Иван Иванович молча, не перебивая, слушал немного наивные рассказы и с удивлением ощущал, что и сам следит за игрой облаков и сам ищет глазами весёлые домики.

И ему самому всё это, как и в первые дни плавания, кажется прекрасным и удивительным.

Поэтому, когда Гера замолчал, он тихонько сказал:

«Вёл бы ты, Петров, дневник. Хорошо ты всё это описываешь и чувствуешь».

И вдруг Иван Иванович вспомнил, что он всё же начальник этого суматошного, недисциплинированного парня, которого считают последним в команде, и поэтому он вдруг добавил гораздо строже и суше, чем хотел:

«А службу всё-таки надо исполнять добросовестно…»

Видимо не ждавший таких холодных и обычных слов, молодой матрос как-то сразу сжался, козырнул и отошёл. И для старпома сразу пропало всё очарование этого вечера и нарушилась близость, возникшая между двумя людьми, которые думают одинаково. Оба не спали в эту ночь. И ни один из них не подозревал об этом. Гера ворочался на койке, стискивая кулаки: разболтался! Домики! Облака! Дураком теперь считать будет!

А Иван Иванович, не раздеваясь, бродил по каюте и в сотый раз попрекал себя: оттолкнул парня! И почему? Начальником себя показать захотел? Или стыдно стало, что и сам помечтать не прочь?

Утром, как всегда, они официально поздоровались, попытались даже улыбнуться друг другу, но улыбки вышли натянутыми. Потом оба уже не искали встреч. А вот сейчас спрашивает капитан его, старпома…

И Иван Иванович сказал:

— Думаю, толк из него будет. А что касается дисциплины, то и сами мы, когда помоложе были, нарушали её кое в чём…

Ровесники — капитан и боцман — едва сдержали улыбку, глядя на совсем ещё детское, милое лицо старпома. А он, почувствовав это и стесняясь, как всегда, своей молодости, торопливо попросил разрешения вернуться в рубку: перекат трудный, а он — вахтенный начальник.

Двое на мостике проводили его тёплыми, понимающими взглядами. И капитан сказал:

— Ну что ж, боцман, может, и выправим парня. — И добавил, усмехнувшись: — С помощью рыжей собаки.

Боцман кивнул и спустился вниз. Там он увидел Герку. Матрос сидел на корточках возле ящика с песком, из которого вылезала Чалка со сконфуженной мордой.

— Вот так, сюда бегай, бесстыдница, — говорил Герка, не видя боцмана. — Теперь пойдём твои грехи замывать.

Он подхватил швабру, ведро с водой. И боцман принялся наблюдать, как Гера ожесточённо трёт палубу, где только-что провинилась глупая, невоспитанная Чалка.

— Ты смотри у меня, — говорил Герка щенку, — будешь палубу пачкать, выкинут нас обоих с корабля. Палуба должна как зеркало блестеть, поняла?

Боцман усмехнулся: вот уж не думал он, что его собственные слова могут быть адресованы собаке.

Вечером, после вахты, старпом долго разговаривал с секретарём комсомольской организации — вторым механиком Семёном Кратовым. Рассказал ему о том неудачном разговоре с Герой, о сегодняшней истории со щенком.

Семён озабоченно слушал. На его круглом белом лице чёрные густые, сросшиеся брови казались как бы чужими. Словно кто-то взял и приклеил. Ребята уже знали: если шевелятся мохнатые брови секретаря — значит, задумал он что-то.

Семён протянул задумчиво:

— Трудный парень. Пытались мы и так и эдак к нему подойти — не получается. Комсомол? Не хочу. Что-нибудь не так сделаю, всё равно выгоните. В физкультурный кружок? Не хочу, наломаешься на погрузке, чем не физкультура. Вот сегодня в первый раз увидел интерес на его лице — это когда имя щенку давали.

— Может, за это и зацепиться? — осторожно предложил Иван. — Может, с этого щенка и начнём мы Герино перевоспитание?

Чёрные брови раздвинулись, разошлись. Семён засмеялся.

— Ну что ж, попробуем, — сказал он весело. — Поймаем в его душе какую-то ниточку, потянем — глядишь, и вытянем.

Воспитанием Чалки Гера занялся всерьёз. А помог ему в этом Семён: притащил целую охапку книжек о служебных собаках: и как их надо учить, и какие команды давать. Каждый день перед вахтой и после вахты Гера учил щенка. На «уроки» приходил Семён, а нередко и старпом. Чалка оказалась на редкость понятливой. Она лаяла при команде «голос», сторожила вещи, стремглав мчалась к брошенным предметам, услышав магическое слово «апорт».

Чалка оказалась страшной лакомкой, и у Геры теперь карманы всегда были полны конфетами: ведь за удачно выполненную команду надо было, как это написано в инструкции, обязательно дать собаке лакомство. Получив конфеты, Чалка долго и аккуратно двумя лапами снимала с неё бумажку и съедала, поднимая вверх рыжую смешную морду.

— Где деньги берёшь на конфеты? — как-то невзначай спросил Семён.

Гера смутился:

— А я курить бросил.

Семён кивнул:

— Вот это правильно сделал.

Теперь уже Гера часто приходил в каюту к Семёну, присутствовал при спорах, которые затевали комсомольцы. А спорили они часто: то обсуждали интересную книгу, то проводили беседу о космосе, о реках. Как-то Семён предложил:

— Вот тебе, Гера, «Правда» со статьями космонавтов, ты почитай внимательно, выпиши самое интересное и расскажи ребятам.

— Да я, наверное, не смогу, — застеснялся Гера.

— Ну, как это не сможешь? — удивился Семён. — Попробуй.

И Гера провёл одну беседу, вторую…

— Даём тебе общественное поручение, — заявил вдруг Семён. — Твоя Чалка стала настоящей артисткой. Будем концерты устраивать. Пусть ребята повеселятся.

И вот на длительных стоянках Гера выводил свою воспитанницу на корму и устраивал целые представления для команд соседних судов и береговых зрителей. Чалке аплодировали, как настоящей эстрадной звезде. А она с достоинством принимала дань своему таланту, поглядывая на Геркин карман, где хранились конфеты.

По утрам перед вахтой спортсмены теплохода проводили десятиминутный бег. Раньше на это никто не обращал внимания, но теперь многие выходили на верхнюю палубу посмотреть на необычное зрелище. Один за другим бежали спортсмены, а впереди нёсся рыжий вихрь — лучший бегун теплохода — неутомимая Чалка.

Щенка полюбила вся команда за весёлый характер, за безобидные проказы. Очень скоро Чалка привыкла к чистоте и порядку.

Даже в рубке — святая святых каждого корабля — в Чалку поверили. Она легко взбиралась туда по лесенке и царапалась в дверь. Но вот спуститься обратно — это было настоящее мучение: лапы расползались, и щенок никак не мог перелезть вниз со ступеньки на ступеньку. Тогда, забыв всякие приличия, Чалка отчаянно визжала. На помощь прибегал кто-нибудь из команды. На руках сносил её вниз, а она, благодарная, высовывала розовый язык, пытаясь облизать своего спасителя.

На длительных стоянках Гера выводил свою воспитанницу на корму.

К концу навигации Чалку уже нельзя было узнать. На пристанях привыкли к тому, что у трапа рядом с вахтенным сидит большая золотисто-рыжая собака с большими карими глазами и чуть вытянутой, как у лисицы, мордой. Если вахтенному надо было на минуту отлучиться, он мог быть спокойным: никто из чужих не войдёт на теплоход. Чалка не залает, не бросится — она лишь красноречиво приоткроет зубастую огромную пасть, и чужак отступит, с уважением поглядывая на необыкновенного стража. А если он попытается бросить конфету (находились и такие соблазнители), Чалка и бровью не поведёт: она уже не щенок, способный выпросить подачку у первого встречного. Она взрослая воспитанная собака и берёт конфету только из рук хозяина.

И вот настало утро, когда весёлая Чалка испытала первое горе. Гера покидал корабль. Молодой матрос уходил в армию.

Вдвоём со старпомом, с которым его связывала теперь большая дружба, они стояли у борта и говорили о Чалке. А собака сидела у их ног притихшая, что-то чувствуя, и переводила преданный взгляд с одного на другого.

— Надёжный парень, сохранит твоего пса, — сказал старпом и поглядел на танкер, который стоял рядом, чуть покачиваясь на крутых волнах Рыбинского моря, ещё совсем молодого, но уже такого неспокойного.

Дело в том, что на танкер перевели Семёна. Теперь он был там механиком и с радостью брал к себе Чалку до Гериного возвращения. Вот и сейчас он появился на борту и призывно помахал рукой.

Гера, держа на поводке Чалку, зашёл проститься к капитану.

— Счастливо, — сказал тот. — Рад, что передаём в армию хорошего матроса.

Он пожал руку вспыхнувшему Герке, погладил Чалку, усиленно вилявшую хвостом.

У трапа Герка подошёл к боцману.

— Ты пиши, — сказал старик непривычно мягко, — как, что. А я наведываться буду на танкер.

Старпом и Гера зашагали к танкеру. Чалка весело взбежала по трапу. Она нередко давала тут представления и знала всех.

Герка передал поводок в руки механика и, простившись с друзьями, зашагал по лестнице в город. Старпом и механик провожали его глазами. На самом верху Гера остановился, махнул в последний раз рукой и скрылся за поворотом. Чалка отчаянно залаяла и кинулась было вслед, но её удержала крепкая рука.

На берегу стоял голубой домик, и над ним плыло облако, провожая Геру в новый путь.

Пастух Орлик

Орлик вырос в степи. Его отец Громобой и мать Ветка, косматые кавказские овчарки, стерегли овечьи стада. В жару они подгоняли овец к водопою, во время бурана собирали отбившихся от отары животных.

Собаки зорко следили, чтобы не потерялась ни одна овца, чтобы не подкрался откуда-нибудь голодный, кровожадный волк.

Ещё совсем маленьким щенком Орлик бегал за родителями, тявкал на овец, но, конечно, овцы не боялись такого крошки и не обращали на него никакого внимания.

Потом Орлик подрос. Он бегал быстрее всех молодых собак и умел заставить овец слушаться. На шею ему надели особый ошейник с торчащими железными шипами — это для того, чтобы волк не смог схватить его за горло.

Однажды сильная гроза с ливнем разразилась над степью. Жёлтые молнии бегали по небу, а гром гремел так оглушительно, что у Орлика даже заболели уши.

И в эту тёмную, страшную ночь к отаре подполз волк. Он был такой голодный, что ничего не боялся. Орлик никогда не видел волков, и сначала ему показалось, что это какая-то чужая собака подкралась к овце, которая, обессилев от грозы, лежала у куста. Но вдруг Орлик услыхал грозное рычание своего отца и увидел, как Громобой бросился наперерез незнакомой собаке с худыми, впалыми боками и зеленоватыми глазами.

Орлик не знал, что волки всегда такие, что они на первый взгляд кажутся безобидными, неопасными, поэтому он даже не подумал, что это самый кровожадный хищник, который недавно растерзал маленького отбившегося ягнёнка и перекусил горло трём большим красивым овцам. Но вот Орлик учуял ненавистный запах чужака — незнакомый, тревожный запах, от которого встала дыбом шерсть, напряглось всё тело.

Орлик был ещё очень молод и не знал, как вести себя в бою. Он сначала бросился вперёд, потом отбежал в сторону. Но вдруг волк прыгнул и вцепился в затылок Громобою. Тот захрипел, и тогда, охваченный небывалой яростью, Орлик мгновенно вскочил на спину зверя и впился острыми зубами в его затылок.

От боли и неожиданности волк взвыл и выпустил Громобоя. И тот, изловчившись, в свою очередь впился в горло волку. Через несколько минут всё было кончено. Мёртвый волк остался лежать на траве, а Орлик и Громобой погнали отставшую овцу в отару.

По дороге они останавливались и, кашляя, выплёвывали волчью шерсть, которая завязла между зубами.

Шерька-артист

Эрдельтерьер Шерька живёт в самом центре Москвы — на улице Горького.

Шерька очень смешной — почти четырёхугольный, прямо живой мохнатый квадрат. У него толстый обрубленный хвостик — чёрный, на жёлтенькой подкладке. Спина тоже чёрная, а грудка жёлтая. Морда усатая, бородатая. Совсем как у козла, висит рыжая бородёнка и торчат пушистые усы.

Шерька часто забирается на подоконник и с высоты пятого этажа с интересом глядит вниз — на бегущие машины, на прохожих. Иногда он рычит. Это значит, что там, внизу, какой-то беспорядок: или мальчишки дерутся во дворе, или кошка пробежала безнаказанно, пользуясь тем, что он, Шерька, не может спрыгнуть вниз и наказать её за дерзость.

Шерька любит порядок во всём. У него весьма положительный характер. Даже своё нескладное имя он получил именно за любовь к порядку. Когда Шерьке было всего лишь месяц, что в переводе на человеческий возраст означает примерно года три, он сразу выделился среди своих братьев и сестёр. Он рычал на них, оттаскивал от миски с кашей, возле которой они устраивали возню, хватал за ноги своими ещё небольшими, но уже острыми зубами. Он быстро водворял порядок, и его усатые братишки и сестрёнки, обиженно повизгивая, расползались по местам, а Шерька залезал на какое-нибудь возвышение — на диван или стол — и оттуда следил за ними коричневыми круглыми, как пуговицы, глазами, готовый соскочить при малейшем непорядке.

Его прозвали Шериф, что по-английски означает судья. Настоящий шериф носит на груди серебряную цепь — знак своего судейского достоинства. А собачьему шерифу завязали на груди голубую ленточку.

Потом Шериф превратился в Шерьку и так навсегда Шерькой и остался.

Когда Шерьке исполнилось десять месяцев, он поступил в первый класс собачьей школы, то есть начал ходить на площадку в парк, где дрессировщики обучали его собачьей азбуке: «стой», «ложись», «рядом».

Шерька оказался очень понятливым. Он учился только на пятёрки, и если посмотреть его дипломы, которые хранятся в большой картонке вместе с намордником, там не увидишь ни одной тройки или даже четвёрки.

Он имеет целых двенадцать золотых медалей за свои знания. Он очень образованный пёс. Его часто приглашают в клубы и кинотеатры, где он охотно показывает своё искусство. Шерька выполняет по команде разные приказания: прыгает через барьер, задерживает «злоумышленника», охраняет оставленные вещи.

Однажды Шерька выступал на концерте в одном клубе.

Он стоял за кулисами вместе с хозяйкой и ждал своей очереди.

А на сцене в это время кружилась известная балерина. Шерька никогда не видел балерин и страшно заинтересовался. Он растолкал всех, кто стоял за кулисами, пролез вперёд и высунул голову, чтобы получше разглядеть балерину. В зале раздался хохот: подумать только, торчит из-за кулис чья-то бородатая, усатая морда, на которой написаны восторг и удивление!

А балерина танцует и никак не может понять, почему публика смеётся. Насилу-насилу оттащили любопытного Шерьку за кулисы. Потом он вышел сам и вёл себя прямо как артист: отбил лапами на рояле несколько тактов и потряс бородой в ответ на аплодисменты.

После каждого номера он скромно оглядывался на публику, как будто хотел сказать: «Подождите, я вам ещё не то покажу!»

Артист Шерька очень любит морковку. На даче у его хозяйки есть огород. Шерька безошибочно отличает грядку моркови от других грядок. Когда приезжают гости, хозяйка говорит:

— Шерька, угости морковкой!

Пёс опрометью мчится в огород, лапами вырывает морковь, осторожно, не задевая соседней, и приносит угощение, держа морковку за кудрявую ботву. Когда он выкапывает морковку для себя, он аккуратно отгрызает ботву, долго лапами очищает морковь от земли, а потом с аппетитом съедает.

Шерька часто гуляет с хозяйкой по улице Горького. Он идёт, гордо подняв голову. На ошейнике покачиваются и звенят медали.

Как-то одна маленькая девочка, схватив мать за руку, закричала в восторге:

— Мамочка, смотри, идёт собачкин начальник!.. И теперь все мальчики из соседних дворов так и зовут Шерьку-артиста: собачкин начальник.

Четвероногие киноактёры

В студии «Мосфильм» помогают артистам дрессированные собаки.

Они нужны для съёмок в разных фильмах. Интересные случаи происходят во время этих съёмок.

Вы все, конечно, видели картину «Свинарка и пастух».

Там есть такая сцена, когда собака, овчарка, находит заблудившуюся овцу и в это время на неё нападают волки.

Овчарку играла собака по кличке Гохчи. Снимать настоящих волков, конечно, невозможно, поэтому всем собакам, изображавшим волков, художники сделали из твёрдой бумаги волчьи маски.

Кроме того, пасти им завязали, чтобы они не могли кусать друг друга.

Режиссёр Пырьев смутился даже, когда увидел перед собою целую стаю волков, — так хорошо художники изготовили маски.

Он нерешительно предложил:

— Давайте прорепетируем!

Но дрессировщики возразили:

— Как же репетировать с собаками? Надо сразу снимать. Иначе они устанут, им это надоест, и ничего не получится.

Пырьев махнул рукой, засмеялся и сказал:

— Ну что ж, попробуем.

И вот на Гохчи и овцу, которую она сопровождала, по приказу дрессировщиков бросилась целая стая «волков».

Произошла свалка.

Потом в кинозале вам, как и всем зрителям, казалось, что идёт настоящий яростный бой между собакой и волками.

А на самом деле собаки в масках только чуть-чуть задевали друг друга.

Целых три дня шли съёмки, ни одна собака не поранила другую, даже клочка шерсти не вырвала. Вот как здорово сыграли Гохчи и её друзья!

В фильме «Суворов» снималась другая собака, по кличке Буян.

Это большой сенбернар. Вы, наверно, помните, как Суворов сидит около камина, читает книгу, а потом говорит собаке: «Пошла вон, старуха!»

Это вы видите в кино, но зато никто не видит, что в стороне от киноаппарата стоит дрессировщик, который в ту минуту, как Суворов произносит эти слова, говорит собаке: «Ко мне!» Собака радостно поднимается, чтобы бежать к хозяину, и в ту же минуту дрессировщик говорит: «Фу! Тихо!..» При этой команде, означающей запрещение, собака сразу опускала хвост, уши и плелась от Суворова с виноватым видом. Вот и получилось, что Суворов прогнал её и она уходит.

Однажды ночью разбудили дрессировщиков и попросили их срочно прийти в павильон, где шли съёмки картины «Руслан и Людмила».

Там происходило следующее: для съёмки еле-еле достали огромного пушистого кота, который должен был ходить взад и вперёд вокруг дуба.

Кот охотно шёл в ту сторону, где стояла хозяйка, которая подзывала его к себе, зато он никак не хотел идти в противоположную сторону и спрыгивал на землю. Съёмка срывалась.

Пришлось дрессировщикам привести собаку — большого дога Лорда.

Лорд улёгся под тем местом, где всё время спрыгивал кот, и тот, боясь собаки, торопился уйти от него.

Съёмки были удачно закончены.

Когда снимался другой фильм, на помощь режиссёру Птушко снова пришли собаки.

Там была такая сценка: король сидит на троне, а на его корону должен сесть живой соловей. Попробуйте заставить соловья сесть точно на корону короля! И вот собаки отчаянно лаяли на соловья. Он, испуганный, слетел с дерева, а от его ноги тянулась ниточка такой длины, чтобы он мог сесть как раз на корону, не перелетая дальше. Испуганный собаками, соловей отдыхал на короне как раз столько, сколько требовалось режиссёру.

В одном художественном фильме был такой эпизод.

Около трона повелителя сидят два огромных дога. Сначала постановщики собирались сделать следующее: заставить догов броситься на раба, схватить его за горло и сбить с ног. Долго приучали собак кидаться на артиста, игравшего эту роль, и хватать его так, чтобы не причинить боли. Сделали это так. За воротник подвешивали кусок колбасы и говорили: «Возьми!»

Собаки кидались, чтобы схватить колбасу, а на экране получалось страшное зрелище: огромные животные хватают человека за горло.

Потом этот эпизод не вошёл в картину, но репетировался он долго и успешно.

Четвероногие киноактёры любят участвовать в съёмках.

Они слушаются дрессировщиков, точно выполняют все их приказания.

Они не боятся ослепительного света юпитеров — огромных ламп — и очень дружат с актёрами.

Боксёр Реджи

Реджи очень красив: ярко-жёлтого цвета, с белыми пятнами. Морда у него круглая, тяжёлая, грудь широкая. Он и вправду как боксёр — мускулистый, сильный.

Лёша воспитывает Реджи полтора года.

Уже в первый день, когда Лёша принёс маленького щеночка домой, Реджи показал свой характер. Его положили сначала на диван, потому что Реджи очень устал: ведь его долго везли из-за города.

Ему очень понравилось на диване, он пригрелся и уснул на тёплой, мягкой подушке.

Пока он спал, ему приготовили постель на маленьком топчане и переложили туда.

Реджи очень рассердился: он непременно хотел обратно на диван, но не мог влезть туда и от злости начал лаять каким-то визгливым басом.

Это было так смешно, что даже соседи сбежались посмотреть, у какого это нового жильца такой невероятный голос.

Так проявилась первая черта натуры Реджи — его упрямство.

Немножко окрепнув, Реджи начал бродить по квартире. Забрёл как-то в кухню. Там он очень испугался, увидев мясорубку. Он, пятясь, долго лаял на неё. Даже когда ему дали попробовать кусочек фарша из мясорубки, он не успокоился. Почти год мясорубка была его злейшим врагом, и, входя в кухню, он первым делом смотрел, не укреплена ли она на краю стола.

Когда Реджи вывезли на дачу, он решил как следует попугать коз. Это не прошло для него гладко. Одна из коз подхватила его на рога. Реджи два раза перевернулся в воздухе и молча, прихрамывая, ушёл от козы.

Теперь, когда он видит коз, то старается отвернуться и незаметно пройти мимо.

Урок, преподанный бодливой козой, не пропал для Реджи даром.

Лёша очень огорчался, что у Реджи такой характер. Он даже советовался с мамой.

— Как быть? — спрашивал Лёша маму. — Ведь Реджи надо учить, а он такой трус! Козы испугался!

Мама гладила Реджи и отвечала:

— Подожди, пока он вырастет. Когда ты был маленький, ты тоже многого боялся.

Лёше не нравилось такое сравнение, но он не спорил с мамой, а то ещё, чего доброго, велит вовсе отдать Реджи.

Но все Лёшины опасения оказались напрасными. Окончательно определился характер Реджи, когда он пришёл на площадку в парк, чтобы учиться собачьим наукам. Ему в это время было уже десять месяцев.

Лёша держал его на поводке. Вдруг к ним подскочил самый хитрый и кровожадный боксёр — огромный Чанг. Это был задиристый пёс. Он постоянно кусал всех собак. Увидев маленького Реджи, он решил попробовать на нём свою силу. И тут Лёша увидел, как у Реджи ощетинилась шея и щенок первый тяпнул обидчика за ухо — за самое нежное место у собак.

Чанг, не ожидавший нападения, визжа, отскочил и с тех пор уже никогда больше не подходил к Реджи. Так Реджи в первый же день отвоевал себе место на площадке. Ни одна собака не посмела с тех пор его обидеть, запомнив, как он расправился с огромным Чангом, которого все боялись.

Есть такое упражнение. По дорожке мчится «злоумышленник» — один из инструкторов, одетый в защитный ватный халат.

Такой халат надевается для того, чтобы собака не укусила человека.

Служебная собака должна задержать «злоумышленника», не дать ему уйти. Все собаки просто бегут за «злоумышленником», хватают его за рукава, за полы халата, заставляют его остановиться, а у Реджи выработался особый приём.

Он мчится за «злоумышленником» как стрела и коротким, точным ударом головой таранит его, нанося удар под коленки. Никто не может удержаться на ногах — настолько силён у Реджи удар головой.

«Злоумышленник» падает, Реджи взбирается на него и не даёт пошевелиться до тех пор, пока не подбежит Лёша.

Много зрителей приходят на площадку посмотреть, как таранит своих противников боксёр Реджи.

Сейчас Лёша разучил с ним ещё и буксировку на лыжах.

На грудь собаке прикрепляется шлейка. От неё тянутся два поводка; Лёша берёт их в руки и становится на лыжи. По команде Реджи мчится вперёд, буксируя своего молодого хозяина.

Сначала Реджи не любил бегать по снегу. Особенно не нравилось ему надевать толстую шлейку. Но сейчас он привык и отлично бежит по снежному насту, а за ним стрелой мчится на лыжах Лёша — без палок, только с поводком в руках.

Вот каким смелым и умным стал Реджи. Никто и не вспоминает о том, что когда-то он убежал от козы.

Случай в телестудии

Маленькому, пушистому, серо-чёрному щенку дали красивое имя — Волга. Так бы и осталась овчарка на всю жизнь тёзкой великой русской реки, если бы не Санька.

Его отец, один из старейших дрессировщиков Москвы, ещё давно обещал:

«Заведём породистого щенка, и я буду тебя учить дрессировке».

И вот Санька стал считать себя полновластным хозяином овчарки.

Он хотел сразу же, сегодня же учить Волгу всем собачьим дисциплинам, но отец не разрешил.

— Когда ты пойдёшь в школу? — спросил он. — На будущий год, когда тебе исполнится семь лет? То-то же, а Волгу можно начинать учить не раньше, как через шесть месяцев. Это собачий школьный возраст.

Дошкольница Волга росла весёлой, шаловливой собакой. Она любила поесть и так жадно лакала суп и молоко и грызла косточки, что вскоре раздулась, словно шар. Лапы у неё расползались по полу. И однажды Санька, глядя на свою воспитанницу, сердито сказал:

— Ползёшь, как жаба. Лапы во все стороны, и живот тянется по полу. Жаба и есть…

Отец нахмурился, когда услышал это прозвище, и долго выговаривал сыну:

— Не умеешь ты с животными обращаться. Вот возьму и отберу пса…

Санька затих, покорился и только иногда, когда оставался вдвоём с Волгой и глядел, как её неуклюжие толстые лапы расползаются на скользком паркете, шептал еле слышно:

— У, жаба…

Сенька презрительно глядел на щенка: ишь, расползаются лапы по полу.

Волга подросла и стала сообразительной собакой. Санькин отец сначала занимался с ней сам, а потом поручил дрессировку сыну, но обязательно следил за ними. И Волга привыкла, выполняя приказания Саньки, скашивать глаза на всякий случай туда, где сидел самый главный хозяин.

Однажды отец пришёл домой весёлый:

— Ну, сынок, завтра экзамен. Завтра выступаете по телевизору.

— Как это? — растерялся Санька.

— А вот так, с Волгой. Передача называется: «Самый маленький дрессировщик Москвы». Смотрите не подкачайте.

Утром мама надела на Саньку новую красивую рубаху в синюю полоску и завязала на воротнике большой бант, как настоящему артисту. Удивлённая Волга понюхала бант и лизнула его мокрым от овсянки языком, оставив, конечно, след.

Папа вызвал такси, посадил Саньку к водителю, а сам сел с Волгой сзади и опустил стекло: вдруг новоявленная актриса будет плохо переносить езду на автомобиле и её, чего доброго, затошнит.

Но Волге очень понравилось в машине. Она вела себя спокойно и жадно оглядывала шумную улицу, прижимала уши, если рядом проезжала другая машина.

Санька ещё издалека увидел телевизионную башню. Она упиралась в небо, казалась такой лёгкой, и даже не верилось, что она сделана из тяжёлых металлических балок.

Папа передал Саньке поводок, и он гордо прошёл через проходную будку во двор. Там было много людей и все говорили:

— Какая большая собака и какой маленький дрессировщик!

Санька шёл, скромно опустив глаза, и очень гордился.

Но дальше… дальше всё пошло совсем иначе. Они вошли в большой зал, где кругом были нагромождены разные вещи: опрокинутые стулья, какие-то шкафчики, столы, повсюду тянулись провода. Всё было непривычно. Папа сказал:

— Это студия. Будешь стоять вон там. Тебя осветят прожекторы, и вы с Волгой появитесь на экране перед зрителями. Мама будет на тебя смотреть и все друзья.

Санька был огорчён: какая некрасивая эта студия. А он-то думал, сидя у телевизора, что передачи идут из какого-то сказочного дворца.

— Сидеть, — негромко сказал отец, и Волга, вильнув хвостом, уселась у левой ноги Саньки.

Им надо было подождать.

Перед прожекторами выступал какой-то мужчина и долго пел под звуки рояля. Потом выбежали три девчонки в «пачках» и танцевали. Наверное, тем, кто сидел дома у телевизоров, казалось, что девчонкам очень легко танцевать. Их юбочки трепетали, и они уверенно становились на носки. Но Санька слышал их тяжёлое дыхание и видел, что они очень устали.

И в это время их с Волгой поставили у прожекторов.

Санька давно прорепетировал свою несложную программу. Он должен был сказать: «сидеть», «стоять», «лежать», «ко мне», и Волга, которая проделывала всё это сотни раз, обязана была повиноваться.

Но сейчас — сейчас получился просчёт. Отец, который хотел помочь сынишке, на всякий случай не вышел из зала, а остался стоять в темноте у двери, и послушная Волга, чувствуя, что её главный хозяин находится неподалёку, перестала считаться с Санькой на глазах у телезрителей. Хриплый Санькин голос (хриплый потому, что он испугался и не мог командовать так же уверенно, как дома на репетиции) прозвучал почти робко: «Сидеть!» Волга оглянулась, потеряла в темноте хозяина и, поколебавшись с секунду, спокойно легла, протянув лапы.

— Встать! — крикнул Санька.

Волга не шевелилась. И Санька прокричал ещё:

— Встать, встать!

Волга зевнула и… села.

— Лежать, — надрывался Санька.

Ища глазами хозяина, беспрестанно оглядываясь, Волга опять легла. И в это время растерянный, опозоренный Санька услышал спокойный голос диктора, который произносил заранее напечатанный на машинке текст:

— Вот так можно научить собаку всему…

Смех грянул вокруг. Даже привыкшие ко всему осветители, режиссёр и его помощники откровенно хохотали. И тогда Санька, забыв, что он находится в студии, забыв, что каждое его слово слышат телезрители, закричал в отчаянии:

— У, жаба!..

Отец долго не мог успокоить рыдающего Саньку. Он говорил сыну:

— Не огорчайся, я сам виноват. Я должен был уйти, ведь Волга ждала моей команды и не хотела слушаться тебя, раз я рядом. Но я об этом не подумал. Это моя ошибка…

Всё равно Санька был безутешен. Но самое интересное, что целую неделю подряд в студию шли восхищённые письма: телезрители писали: «Нам всем очень понравилась передача о маленьком дрессировщике и его послушной собаке».

Малыш

Казалось, что дорога дымит: это пули взбивали снежную пыль и белое облако вставало над полем. Ещё на рассвете двое связистов пробрались вперёд к лесу, чтобы восстановить повреждённую связь. Но вернуться они не смогли. И нельзя было послать никого через этот насквозь простреливаемый участок пути. Как узнать, где находятся товарищи, живы ли они?

Командир связистов заглянул в санитарную палатку. Навстречу ему шагнул огромный белый пёс.

— На место, Малыш! — сказал командир санитарной роты.

И пёс поплёлся в угол.

Свою кличку Малыш получил словно в насмешку. Он попал на фронт случайно, увязавшись за солдатами ещё маленьким кривоногим щенком. Он был таким крохотным и так плохо развивался, что санитары прозвали его Малышом. И вдруг за какие-нибудь несколько месяцев Малыш поднялся, словно на дрожжах, и превратился в огромного лохматого пса. И теперь каждый с невольной улыбкой называл Малышом эту гигантскую собаку.

Санитары сделали Малыша своим надёжным помощником: его научили разыскивать раненых, вывозить их с поля боя. Сильный пёс шёл вожаком в упряжке впереди двух других собак, легко перетаскивая санки, на которых лежал раненый.

И сейчас командир связистов попросил:

— Пошлите Малыша. Может, найдёт наших или укажет, где их искать.

Вожатый привёл Малыша в блиндаж, где жили ушедшие на задание связисты. Пёс понюхал их вещи. Вожатый сказал ему:

— Ищи!

И Малыш помчался вперёдпо дороге, чуть прижимая уши при свисте пуль. Он долго бегал по лесу, ловя чутким носом нужный ему запах. Внезапно ноздри его расширились, и он кинулся вперёд по следу. В густом ельнике он нашёл одного из тех, кого искал. Связист был мёртв. Снег вокруг был окровавлен. Малыш подобрался к связисту и, повинуясь своему собачьему инстинкту, тихонько завыл. Потом, вспомнив, чему его учили, он отошёл от мёртвого и продолжал поиски. В маленьком овражке он обнаружил скоро и второго связиста. Тяжело раненный, он лежал в полузабытьи, раскинув в стороны руки. Малыш потянул его зубами за рукав, тихонько повизгивая, начал лизать лицо, руки. Раненый приоткрыл глаза, медленно приходя в сознание. Он схватился рукой за ошейник собаки, и Малыш, виляя хвостом, повернулся к нему боком, где в кармашке санитарного вьюка были надёжно укреплены фляги с водкой и водой.

Раненый достал флягу, жадно сделал глоток и снова опустился на снег. Тогда Малыш повернулся и стремглав бросился в обратный путь.

Там его уже ждали. Малыш разглядел среди людей своего вожатого и подбежал к нему. В зубах Малыша была палочка — брензель. Такие палочки навешивают на ошейник собак-санитаров.

Когда собака находит раненого, она нагибает морду и берёт в зубы палочку, привешенную на длинном ремне, показывая людям, что она нашла раненого.

Вожатый быстро запряг собак. Малыш, дрожа от возбуждения, тихонько куснул за левый бок пушистую Куклу, которая всегда норовила залезть первой в упряжку. Малыш знал свои обязанности и никому не хотел отдать своего места. Он вёл упряжку за раненым, которого разыскал.

Два водолаза

Удлема так и звали водолазом, хотя он не был ньюфаундлендом и никогда не спускался под воду. Он просто провожал своего хозяина к берегу реки, смотрел, как тот надевает лёгкий водолазный костюм. Удлем тихонько подвывал, когда на голову хозяина люди, помогавшие ему, водружали огромный бесформенный шлем. За толстыми стёклами пропадало знакомое лицо хозяина, пропадала его улыбка, голос. Удлем каждый раз отрывисто лаял, размахивая хвостом. Он хотел показать, что знает — это хозяин и всё же он беспокоится, видя его в таком необычном одеянии. А хозяин, махнув рукой, становился на трап и тихонько спускался под воду. Скрывались его плечи, голова. Удлем не мог спокойно вынести исчезновения хозяина. Вначале, когда он был ещё маленьким, он метался по берегу и выл, не спуская глаз с воды. Когда он стал постарше — сидел на берегу и неотрывно глядел на бежавшие по воде круги. В эту минуту можно было подойти к нему, толкнуть — он не замечал ничего. Он глядел только туда, вниз, куда ушёл хозяин, не взяв его с собой. Несколько раз Удлем пытался тоже нырнуть в воду, но его удерживали крепкие руки водолазов: нельзя пустить собаку вслед тому, кто ушёл на дно. Мало ли что: пёс может нечаянно перекусить шланг или толкнуть водолаза, и тогда — беда.

Так постепенно привык Удлем сидеть на берегу и терпеливо дожидаться, пока появится хозяин на трапе, пока снимут с него тяжёлый шлем и он крикнет весёлым голосом:

— Удлем, ко мне!

Постоянно находясь у воды, Удлем научился отлично плавать. Водолазы после работы устраивали иногда весёлые гонки, и Удлем всегда выходил победителем в этих соревнованиях — ведь он мог долго-долго плавать не уставая, отбрасывая в стороны сильные лапы и высовывая розовый язык.

— Водолазный пёс! — восхищённо говорили друзья хозяина. — Если бы его ещё под воду с собой можно было брать…

И вот однажды случилось так, что Удлему пришлось помогать хозяину. В воскресенье водолаз отправился на прогулку со всей семьёй. Его жена, две дочки и сын долго гуляли в тенистом парке, потом вышли к реке. Удлем, конечно, не утерпел. То и дело оглядываясь на хозяина, медленно перебирая лапами, он спустился к воде. Ему так хотелось выкупаться. Но он не смел без разрешения, и тогда хозяин крикнул весело:

— Удлем, вперёд!

— Он здорово плавает! — восхищалась жена хозяина, которая никогда не видела Удлема в воде. — Смотри, как лапами загребает.

Вволю накупавшись, Удлем выскочил из воды и кинулся к своим, уткнул морду в колени хозяйки и вдруг решил встряхнуться. Брызги полетели во все стороны.

— Удлем, бесстыдник! — хохотала жена водолаза, отряхивая платье. — Я же стала мокрая, будто с тобой купалась!

Ребята, очень довольные, гладили мокрого Удлема и подсовывали ему кусочки печенья.

— Сейчас выберем местечко получше и сами выкупаемся, — сказал водолаз.

В эту минуту с реки раздался крик: столкнулись две лодки. И водолаз увидел, как пожилая седоволосая женщина, взмахнув руками, погрузилась под воду. Он кинулся вперёд и бросился в воду прямо в костюме, плыл широкими сажёнками, чтобы успеть вытащить женщину. Удлем, приученный сидеть на месте, пока хозяин в воде, остался на берегу. И в эту минуту он услышал необычный зов:

— Удлем, ко мне!

Через несколько секунд собака была возле хозяина. А тот, схватив за волосы потерявшую сознание женщину, поднимая её лицо вверх, торопился к берегу.

— Ищи, Удлем! — крикнул водолаз.

И Удлем принялся плавать возле перевернувшихся лодок.

К счастью, не умела плавать только та пожилая женщина, которую вытащил водолаз. Остальные плыли вслед за ними к берегу. Плыла и дочь пожилой женщины, но она очень испугалась, решив, что мать захлебнулась и не придёт в себя. Оглянувшись, водолаз увидел, что девушка уже не может плыть, вот-вот потеряет силы, пойдёт ко дну, а двоих он не сумеет спасти.

— Удлем, ко мне! — крикнул он задыхаясь.

Держа одной рукой женщину, он повернулся и подплыл к обессилевшей девушке. Тут же мгновенно оказался и Удлем.

— Держитесь за собаку! — крикнул девушке водолаз. — Обнимите её за шею. Не бойтесь, она не укусит.

Удлем сначала огрызнулся было, почувствовав на своей шее чужие руки, но хозяин крикнул:

— Удлем, за мной!

И собака послушно поплыла за ним. Значит, так нужно, если хозяин приказывает.

Через несколько минут все были на берегу. Пожилая женщина, упавшая в воду, пришла в себя и пила жадными глотками горячий чай, который оказался в термосе у жены водолаза. Дочка, спасённая Удлемом, спрашивала её испуганным голосом:

— Как ты, мама? Как ты?

И все подходили и гладили мокрого запыхавшегося Удлема. Ему было это неприятно и очень хотелось куснуть кого-нибудь. Но хозяин сидел рядом и, понимая, что происходит с собакой, говорил тихонько и строго:

— Фу, Удлем, фу!

И, морщась, Удлем недовольно принимал ласки.

В ущелье

Снег шёл всю ночь. Тяжёлый, липкий, он засыпал все тропинки, нахлобучил белые шапки на деревья, и они склонились над пропастью, словно изнемогая от этой тяжести. Северный ветер, яростно завывая, тряхнул телеграфный столб, но тот, жалобно заскрипев, устоял. Ещё один яростный порыв, но и ему не поддалось крепкое дерево. Зато с лёгким звоном отлетели белые фарфоровые чашечки изоляторов и закачались оборванные провода.

В маленьком домике линейного монтёра, надёжно укрытом под скалой, раздался телефонный звонок. Говорили из города:

— Порвана телеграфная связь с горными сёлами. Надо срочно исправить повреждение.

Монтёр, вздохнув, положил трубку. Ещё час — и он, сдав дежурство, спустился бы вниз по крутой тропе к себе домой, а сейчас надо взбираться вверх и в этом снежном круговороте искать повреждение: такова уж работа линейных монтёров в горах. В пургу, в проливной дождь, когда ноги скользят по размытым склонам, они должны идти вперёд и делать своё простое, нехитрое дело, такое нужное людям.

Он снял с гвоздя брезентовую куртку и надел её, обернул вокруг себя пояс, перекинул через плечо «кошки» — железные лапы, без которых нельзя взбираться на столбы, проверил, есть ли в кармане резиновые перчатки. Потом посмотрел в угол, где лежало что-то мохнатое.

— Пошли, Дружок! — сказал он негромко.

Большеголовый, рыжий, с белыми пятнами пёс легко приподнялся. Он жалобно посмотрел на человека, словно хотел ему сказать: «В такую погоду хороший хозяин не выгонит собаку на улицу».

Монтёр открыл дверь, и в домик ворвалась буря. Задребезжал на столе стакан, закрутилось в вихре полотенце, повешенное на гвозде.

Но человек и собака спокойно вышли и медленно тронулись вверх.

Больше часа монтёр искал обрыв. Он несколько раз проходил мимо столба, не замечая, что именно тут раскачиваются, как пучок засохших стеблей, оборванные провода. Он не мог разглядеть их сквозь метель. Но вдруг Дружок, ткнув носом в снег, вытащил кусок фарфоровой чашечки.

— Умник! — сказал монтёр и, подняв голову, долго вглядывался в пелену снега, пока не увидел наконец обрыв.

Тогда он прикрепил себя к столбу и, проворно орудуя «кошками», полез вверх. А Дружок уселся под столбом, моргая глазами, брезгливо отворачивая морду от мокрого снега.

Это была очень трудная работа: наверху, на головокружительной высоте, под напором ветра восстанавливать связь. Но монтёр прожил почти всю свою жизнь в горах и не боялся ветра, хотя тот сорвал с него шапку, нашвырял хлопья снега за воротник и, воя, грозился вовсе сбросить со столба.

Когда монтёр спустился вниз, уже почти стемнело. Синие тени лежали на дороге.

— Вторые сутки метёт! — сказал вслух монтёр. — Ну ничего, Дружок, сейчас домой!

Он знал, что там, внизу, в избушке, уже ждёт его сменщик и, волнуясь, поглядывает на часы. Сейчас он спустится вниз, расскажет, как трудно достался этот обрыв, и вместе с Дружком отправится в селение. Там давно приветливо журчит самовар и ждёт сынишка Жорка, у которого даже зимой с носа не сходят круглые коричневые веснушки.

Они тронулись вперёд, осторожно ощупывая дорогу. Это было нелегко. Узкая тропка, занесённая снегом, казалась такой ненадёжной… Монтёр вглядывался в темноту, пытаясь определить, скоро ли они поравняются с ущельем. Там тропка сужается. Достаточно одного неверного шага, чтобы полететь вниз. Кажется, сейчас надо идти влево. Или, может, вправо? Он чувствовал, что теряет ориентировку…

Монтёр сделал шаг назад, чтобы окончательно убедиться, правильно ли он идёт, и вдруг почувствовал под ногами пустоту. Слабо вскрикнув, он полетел вниз, судорожно цепляясь руками за встречные кусты. На секунду потерял сознание и, придя в себя от мучительной боли в руках, почувствовал, что висит над ущельем, инстинктивно вцепившись руками в низкорослую ольху. Он сразу припомнил это кривое дерево, которое сейчас казалось круглым снежным шаром — так густо облепил его снег. Как раз под ольхой есть маленький выступ. Если бы удалось поставить на него ногу, тогда можно бы, пожалуй, продержаться некоторое время. Он осторожно повернулся и с невыразимым облегчением действительно ощутил под ногой крохотный выступ. Встав на него, монтёр крикнул во весь голос:

— Дружок! Дружок!..

Сверху раздался приглушённый вой. Монтёр представил себе, как бегает собака по краю пропасти, обескураженная, испуганная, не в силах прийти на помощь. Он закрыл глаза: нет, ничего нельзя сделать. Он будет висеть вот так, пока хватит сил, а потом…

Дружок действительно метался по краю пропасти. Глаза его горели, шерсть вздыбилась. Он жалобно выл. Вдруг до него донеслось издалека, оттуда, куда исчез хозяин:

— К Володе, Дружок! К Володе!..

Дружок поднял уши и тревожно залаял. Он знал эту команду. Когда они уходили с хозяином высоко в горы, нередко тот привязывал к его ошейнику записку и говорил: «К Володе!» И тогда Дружок бежал в линейный домик и приводил на помощь другого монтёра.

И сейчас хозяин посылает опять туда, вниз…

— К Володе, Дружок! К Володе! — нёсся приглушённый голос.

И Дружок кинулся вперёд.

В линейном домике было много людей. Сюда пришли в эту ночь пятеро монтёров, потому что все понимали, что такая пурга может повредить линию и понадобятся большие усилия, чтобы сохранить её в порядке.

Когда в домик вбежал тяжело дышавший Дружок, взъерошенный, с оборвавшимся поводком, все кинулись к нему. Ему давали хлеб, мясо, но он ничего не ел и, жалобно взвизгивая, рвался обратно к дверям, оглядываясь на людей.

— Там что-то случилось, — сказал сменщик монтёра. — Скорее, товарищи!..

Они шли за собакой, и Дружок безошибочно вёл их по узкой тропке.

Они поравнялись с пропастью и готовы были уже пройти мимо, но Дружок, взвизгивая, остановился. Он бросился к краю пропасти, оглушительно лая. Фонари, закрытые стёклами, слабо излучали свет.

— Эй!

— Ау!

— Отзовись! — кричали монтёры, поняв, что Дружок привёл их на место катастрофы. Раскрутили верёвку, обвязали ею вокруг пояса одного из монтёров и медленно принялись опускать его в ущелье.

Через короткие промежутки он кричал:

— Ничего не вижу! Опускайте ещё…

Прошло много томительных минут, пока снизу раздалось глухо:

— Нашёл!

Сразу же была сброшена вторая верёвка. Монтёр осторожно обвязал неподвижное тело хозяина Дружка, и его начали бережно поднимать вверх. Долго растирали пострадавшего, влили ему в рот спирт, потом пошли, неся на руках товарища. Дружок деловито бежал впереди, то и дело оглядываясь. А ветер, словно усмирённый, утихал. Белые снежинки всё медленнее и медленнее кружились в воздухе…

Джульбарс идёт в магазин

— Идём в магазин, — говорит каждое утро хозяин собаке.

И Джульбарс бежит в переднюю. Он быстро находит под вешалкой и приносит хозяину сначала один валенок, затем второй. Потом осторожно ставит лапы на большую корзину, снимает с неё ошейник и поводок и тоже несёт в комнату. Он садится напротив хозяина и ждёт. Морда его вся вытягивается, становится похожей на лисью. Кажется, что он вот-вот прыгнет вперёд. Кончики тёмно-коричневых ушей чуточку вздрагивают от нетерпения. Как долго одевается хозяин!

Но вот наконец хозяин встаёт, и Джульбарс, перегоняя его, снова бежит в переднюю. В зубах его палка, без которой хозяин не выходит на улицу. У самой двери Джульбарс задерживается в последний раз. На низко укреплённом гвозде висит большая клеёнчатая сумка. Джульбарс лапами снимает её, берёт в зубы и спускается по лестнице вслед за хозяином.

Во дворе много ребят. Это всё друзья Джульбарса. Он всегда возится с ними, когда выходит гулять, играет, шутя замахивается на них лапами, показывает беззлобно свои большие зубы.

И сейчас ребята кричат:

— Здравствуй, Джуль!

— Давай поиграем, Барсик!..

Но Джульбарс сейчас не обращает на них внимания. Он занят — он идёт в магазин. Только хвост его, похожий на большую чёрную змею, чуть-чуть шевелится в знак приветствия.

В магазине Джульбарс усаживается в сторонке, поближе к окну. Хозяин кладёт около него свою сумку. Он делает в разных отделах покупки и складывает около Джульбарса. В магазинах на той улице, где живёт Джульбарс, все уже знают этого необычного покупателя. Продавцы кричат ему:

— Здравствуй, пёс!

И Джульбарс опять шевелит хвостом, не трогаясь с места: ведь хозяин приказал ему охранять покупки. Потом хозяин протягивает ему клеёнчатую сумку, в которую продавец отвесил семь килограммов картошки. Джульбарс берёт сумку в зубы и важно шагает за хозяином домой.

Однажды было так. Хозяину надо было ещё задержаться в магазине, и он сказал Джульбарсу:

— Домой!

Джульбарс отправился один. По дороге какой-то прохожий, завидев собаку с большой сумкой, захотел отнять у Джульбарса его ношу. Собака мгновенно выпустила из зубов сумку и кинулась на грудь своему обидчику. Секунда — и шутник лежал в грязи, испуганный, ошеломлённый.

Собралась хохочущая толпа, подошёл милиционер. Но Джульбарса не могли отогнать. Он угрожающе рычал, косясь на сумку с картошкой. Целых десять минут лежал неудачливый шутник на тротуаре. Кто-то из мальчиков сбегал к хозяину собаки и сообщил ему об этом происшествии. Хозяин пришёл и освободил озорника. А Джульбарс с видом победителя зашагал домой, окружённый толпой своих друзей-мальчуганов.

Таким злым Джульбарс бывает только со злыми и плохими людьми. В другое время это общительный, весёлый пёс. Джульбарс очень любит малышей. Во дворе, куда Джульбарс выходит гулять, маленькие девочки и мальчики часто подходят к нему, без страха хватают его за морду, таскают за хвост. Джульбарс никогда не позволяет себе укусить малыша или даже огрызнуться. Он терпеливо сносит всё.

Однажды двухлетняя девочка упала со снежной горки и больно ударилась. Она начала плакать, а взрослых в это время во дворе не было. Джульбарс подбежал к девочке, начал лизать её, тихонько повизгивая. Когда мать выбежала к своей дочке, девочка уже весело смеялась, обняв за шею своего лохматого друга.

Джульбарс не разрешает чужим собакам приходить во двор. Он сразу же взъерошивается, становится похожим на огромного ежа. Рыча, он гонится за непрошеным гостем, и нередко его клыки оставляют кровавым след на боках чужака. Но с собаками, которые живут во дворе, Джульбарс дружит.

Однажды, впрочем, он сильно подрался со своим приятелем Томкой — большим белым пуделем. Томка — задиристый пёс. Он любит исподтишка куснуть кого-нибудь. Джульбарс гулял во дворе вместе со своим сыном — крохотным щенком Бобкой. С самого дня рождения Бобки Джульбарс относился к нему очень нежно, даже лучше, чем мать, светло-серая овчарка Джума. Он перетаскивал щенка за загривок с дивана на кресло, с кресла — на диван, подталкивал его к миске с едой и ни за что не начинал есть сам, пока не поест Бобка.

Томке почему-то не понравился Бобка. И, когда Джульбарс погнался за какой-то невоспитанной кошкой, которая важно разгуливала по двору, Томка подкрался к Бобке и укусил его за бок. Щенок завизжал. Джульбарс услышал этот визг, бросил кошку и, разъярённый, вцепился в своего коварного приятеля. Посрамлённый Томка, отчаянно визжа, помчался домой, преследуемый Джульбарсом.

Джульбарс во всём помогает своим хозяевам. Они дома клеят картонные коробки для артели. Коробки большие, тяжёлые. Хозяин связывает их по пятьдесят — шестьдесят штук, и Джульбарс относит коробки в артель. Приёмщики знают Джульбарса, всегда готовы угостить его куском сахара или конфеткой. Но Джульбарс ничего не берёт, отворачивается от лакомого куска и смотрит на своего хозяина. Он так приучен: брать еду только из его рук. Хозяин говорит:

— На, Джульбарс, возьми! Ты заработал конфетку!

Тогда Джульбарс берёт конфетку и долго с удовольствием грызёт её, поднимая вверх морду, потому что варенье пристаёт к нёбу.

Розка

Щенок потерялся. Маленький, дрожащий от холода, он оказался в вокзальной людской толчее и напрасно, жалобно пища, поднимал кверху пушистую мордочку. Никто не обращал на него внимания.

Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба потерявшегося щенка, если бы не возвращался из отпуска в свою часть пограничник Геннадий Костылёв. Он услышал писк и прямо у своих ног увидел щенка. Геннадий остановился, нагнулся и легко поднял в воздух пушистый озябший комок.

Щенок ткнулся холодным носом в тёплую ладонь и снова пискнул. Геннадий сунул щенка за пазуху. Он завозился там в тепле и вдруг затих. Пограничник вздохнул. Он вспомнил Верного. Это было совсем недавно. Тёмная ночь стояла над заставой. Только Аракс — горная неукротимая река — нарушала тишину, перекатывая с ворчаньем тяжёлые камни. Луна вела себя беспокойно. Она то исчезала, то появлялась, разрывая облака, и тогда чёрные горы отчётливо выступали на той, чужой, стороне Аракса. Геннадий глядел на них и вспоминал, что днём эти же горы выглядят совсем иначе. Они встают друг за другом — тёмно-палевые, кажутся почти живыми в знойном тяжёлом воздухе, в дымке на горизонте. Стоит только прищуриться чуть-чуть, как горы задвигаются, рванутся навстречу, точно стадо слонов-гигантов. И даже их жёлто-бурые складки лежат совсем как толстая кожа на слоновьей шее.

В ту ночь они шли вдвоём с Верным, и, изредка опуская вниз руку, Геннадий чувствовал под ладонью кончик острого тёплого уха. Верный был на посту, стерёг границу. Руку пограничника обжигало горячее дыхание. Как всегда, от волнения Верный раскрывал пасть, высовывая розовый влажный язык.

Так, в строгом безмолвии, проводили они вдвоём ночь. Лаять Верный не смел: собаки на границе приучены не издавать ни звука, когда они находятся в дозоре. И если им почудится что-нибудь в ночном неверном мраке, они должны толкнуть мордой хозяина и остановиться…

Было душно, и даже ветер с Аракса не приносил прохлады. Геннадий расстегнул ворот гимнастёрки. Верный дышал тяжело: ему было особенно жарко от тёплого густого меха.

Вдруг Верный рванул поводок и остановился. Собака вся дрожала, и Геннадий, припав к дереву, возле которого они проходили, стал всматриваться, вслушиваться. Ошибиться Верный не может: собачий нос чувствует врага за двести — триста метров. Значит, должно пройти некоторое время, пока человек увидит то, о чём предупредила его собака. Оба залегли в кустах, и Верный, как всегда, положил свою морду на плечо Геннадия. Ждать пришлось недолго. Чья-то тень мелькнула впереди, и Геннадий вскинул автомат:

— Стой!

Он сам не узнал своего голоса, прозвучавшего, как выстрел, в тихом ночном лесу. Кто-то метнулся вправо, но в ту же секунду Верный настиг его, опрокинул, прижал сильными лапами к земле. Геннадий услышал сдавленное проклятье, кинулся на помощь Верному. И в эту минуту выплывшая луна озарила человеческую руку с занесённым ножом. Геннадий опоздал на какую-то секунду. Верный лежал, раскинув тяжёлые мохнатые лапы, не шевелился.

Горе и ярость овладели пограничником. Ему хотелось здесь же, на месте, пристрелить бандита, всадившего нож в верное сердце собаки. Но Геннадий был солдат. Он только стиснул зубы так, что солёные капельки крови выступили на губах, и сказал сдавленно:

— Подымайся, гад!

Неизвестный шёл впереди, высоко подняв руки. Геннадий видел, как вода стекает с его одежды. Нарушитель, очевидно, перешёл реку где-то недалеко, на участке Тигровой пади. Вот тогда-то и учуял его Верный. Враг пробирался к селению, которое лежало совсем рядом — в каких-нибудь пятистах метрах, и чувствовал себя в безопасности, надеялся, что обманул пограничников.

Из-за кустов появился соседний дозор. Товарищи пошли рядом с Геннадием к заставе.

О случившемся передали на заставу. Когда Геннадий подвёл нарушителя к воротам, вся застава уже была на ногах. Начальник заставы принял его короткий рапорт и сказал:

— Вы свободны, старшина Костылёв. Отдыхайте.

И тогда Геннадий ответил тихо:

— Разрешите возвратиться к Верному, товарищ начальник.

Все замолчали. Пограничники потупились. Каждый понимал: там, у Аракса, лежит мёртвый друг.

— Идите, — помолчав, сказал начальник, — помощь не требуется?

Геннадий отрицательно качнул головой. Говорить он сейчас просто не мог.

Старшина почти бежал туда, где оставил Верного. Собака лежала как живая, и при мерцающем свете луны Геннадию показалось, что у пса блестят глаза. Геннадий присел на траву и по привычке нежно погладил шелковистую шерсть за ухом. Обычно в таких случаях Верный блаженно поднимал морду, щурился. Но сейчас он лежал неподвижно, и тёмная кровь уже успела смочить на боку и животе светлую шерсть. Геннадий встал, вынул из-за пояса сапёрную лопатку и не торопясь начал копать могилу другу под тем самым деревом, у которого они провели немало часов. Он набросал в яму мха и травы, снял с себя короткую маскировочную накидку, завернул в неё отяжелевшее тело собаки и медленно опустил Верного в яму. Потом закидал её землёй, притоптал аккуратно. Углубившись в чащу, старшина вернулся, неся в руках выкопанную с корнем небольшую ёлочку. Он посадил её на могиле Верного и полил деревце водой из фляжки.

Геннадий вернулся на заставу на рассвете, и товарищи, которые уходили в дневной дозор, ни о чём не спрашивали его. К чему приставать к человеку, когда у него горе…

И вот сейчас Геннадий Костылёв, шагая по перрону, ощущал на груди биение чужого маленького сердечка. Он уже решил, что повезёт найденного щенка туда, к Араксу, вырастит его. Правда, он не знает, откуда эта собака, может быть, она окажется неспособной к трудной пограничной службе. Геннадий представил себе её, такую крошку, в окружении больших серьёзных пограничных псов и невольно засмеялся. Кусать они её, конечно, не будут — взрослые собаки не обижают малышей. Но что скажут товарищи: привёз, мол, беспородного пса…

В поезде собачонку неожиданно окрестили. Проводница оказалась любительницей собак и, узнав историю найдёныша, расчувствовалась и принесла блюдце тёплого молока. Щенок жадно лакал, вертя хвостом, а проводница неожиданно сказала:

— Нос-то какой розовый да гладкий! Ах ты, Розка!..

Начальник заставы недоверчиво разглядывал крохотное мохнатое существо, карабкающееся по лестнице, потом спросил у Геннадия:

— Ну, а назвал-то ты её как, своё сокровище?

Геннадий весело ответил:

— Розка, товарищ начальник! Прошу любить и жаловать!

Трудно, ох и трудно было первое время Розке! Начать с того, что здесь ежеминутно обрывали её коротким точным словом «фу».

Розка видела, как другие собаки, заслышав это «фу», становились тихими и послушными. Ведь «фу» — команда запрещения. Но хитрая Розка, которая очень скоро научилась всем другим командам, всё время делала вид, что не понимает команды «фу».

Геннадий видел, что собака притворяется, но первые несколько месяцев не наказывал её. Он постепенно приучил её не лаять, молча прыгать через камни, Розка ещё не ходила в дозор, но по вечерам в свободное от дежурства время пограничник водил собаку далеко в горы и там учил её тихой и зоркой пограничной службе.

На заставе к Розке скоро привыкли. Она постепенно оформилась и к году удивительно похорошела. У Розки вытянулась морда, встал, как накрахмаленный, белый пушистый воротник, уши словно поделились надвое и свисали, как и полагается у шотландских овчарок, над изящной головкой. Лапы стали сильными и крепкими. Одно только сердило и беспокоило Геннадия: Розка была удивительно добра. Розовый мягкий язык лизал каждую ласково протянутую к ней руку. Она кидалась на грудь любому, кто трепал её ярко-рыжую шерсть.

— Лиса! — смеялись пограничники. — И морда лисья и характер лисий! Не будет из неё толку, Костылёв, вот посмотришь.

Когда Розке исполнилось полтора года, начальник заставы разрешил Геннадию взять её в дозор. Она вела себя удивительно хорошо. Шагала рядом с хозяином бесшумно, терпеливо лежала в кустах и ни разу самым коротким писком не выдала себя. Инструктор-собаковод, который принимал от Костылёва и Розки их первый экзамен, остался доволен.

Но, когда Костылёв ушёл, уводя собаку, инструктор, вздохнув, сказал начальнику заставы:

— А всё-таки ласковая она слишком! Не годится это для военного пса…

И начальник заставы кивнул в ответ.

Однажды в колхозе, расположенном неподалёку, случилась дерзкая кража. Неизвестные злоумышленники ограбили большой сельский магазин, вывезли все товары. Проделано это было ночью, а наутро пришедшие продавцы нашли сторожа связанного, с заткнутым ртом, лежащего у наружной стены дома, в котором находилась лавка.

Старые опытные сыскные собаки Бром и Лайка были в дозоре.

— Кого же послать? — задумчиво сказал начальник заставы.

И тогда выступил вперёд Геннадий.

— Разрешите выехать на место происшествия с Розкой! — отчеканил он.

Начальник заставы махнул рукой:

— Молода собака! Только осрамимся перед колхозниками.

— Розка найдёт! — настаивал Геннадий. — Разрешите.

Послать было некого, и начальник заставы скрепя сердце согласился. Он сам поехал в село. И вот тут-то пушистая, добродушная, ласковая Розка неожиданно показала себя совсем с другой стороны.

В лавке валялся носовой платок, оброненный, видимо, кем-то из грабителей. Геннадий дал Розке понюхать этот платок, и все увидели, как вспыхнули янтарные глаза собаки, и она кинулась по магазину с такой быстротой, что Геннадий едва успевал следовать за ней. Время от времени Розка поднимала морду, и в глазах её Геннадий вдруг прочёл растерянность и недоумение. Он наклонился и увидел, что всё в магазине — пол, прилавки, оставшиеся товары — засыпано чем-то коричневато-белым.

Все переглянулись. Каждый понимал: теперь собака может и не найти следа.

Около часу металась Розка по магазину, тихонько, жалобно повизгивая. Потом она снова ткнулась носом в платок, который держал в руке Геннадий, и, повернувшись, вышла на улицу. По каким-то неуловимым, понятным только ей признакам она находила на булыжной мостовой тот запах, который ей приказано было искать, и шла, шла то медленно, внюхиваясь, то вдруг совершая прыжки.

Вдруг из подворотни выскочила делая свора колхозных собак. С громким лаем кинулись они к Розке: чужая собака в их селе! В первую секунду Розка струсила, прижалась к Геннадию.

— Уберите собак! — крикнул начальник заставы. — Она испугается и тогда собьётся со следа.

Но Розка, тихая, кроткая Розка, внезапно разъярилась оттого, что ей мешают работать. Она прыгнула на собаку, которая находилась ближе всех к ней. Это был огромный серый пёс — кавказская овчарка. Маленькие чёрные глазки его притаились в густой шерсти.

Розка ловко ухватила его за самое уязвимое место — мягкое ухо и, когда пёс с жалобным визгом отпрыгнул назад, продолжала свои поиски, больше не обращая внимания на псов, разбегавшихся с ворчанием.

Розка пробежала две-три улицы, кинулась во двор, перепрыгнула через палисадник, снова вернулась и взобралась по высокой лесенке на второй этаж одного из домов.

Дверь была заперта, и тогда Розка ткнула мордой в бок Геннадия, предупреждая его, как в дозоре, о том, что враг близко. Дверь взломали, и в углу тёмной комнаты, на старом ковре, увидели спящего человека. Никто в селе не знал его. Это был, видимо, один из тех, кто сегодня ночью ограбил магазин. Он проснулся и в ужасе поднял руки: прямо перед собой он увидел огромную собачью морду.

В подвале дома Розка нашла товары, украденные в магазине, и вечером собаку торжественно перевели на новое местожительство. До сих пор она ютилась в тесноватой клетке. Сейчас её переселили в большое просторное помещение, рядом со знаменитым Бромом, который сунул чёрную морду сквозь решётку и приветливо заскулил, виляя толстым хвостом. На полочке, где в отдельных ящичках хранились щётки и гребни для чистки собак, появилась надпись: «Розка». В ящик легла новая жёсткая щётка, и Розка блаженно жмурилась, когда Геннадий сильной рукой чистил её по утрам. Так приятно движется щётка по телу: песчинки, кусочки соломы, всё, что может попасть в густую собачью шерсть, падает на землю, и кожа становится розовой и чистой, а шерсть блестит, словно смазанная маслом.

Теперь уже начальник заставы и бойцы с гордостью говорили о новой розыскной собаке. Если на заставу приезжали гости, им обязательно показывали местную знаменитость.

— Воров нашла! Все товары в магазин вернули благодаря ей…

И гости почтительно разглядывали огромную собаку, боясь прикоснуться к ней. Но неисправимая лизунья кидалась сама навстречу и, преданно глядя на людей коричневыми глазами, молниеносно оставляла на их щеках следы розового тёплого языка…

Потом настал день, когда Розка снова покрыла себя славой.

На рассвете пограничники обнаружили на вспаханной у реки пограничной полосе человеческие следы. С соседней заставы позвонили:

— Граница нарушена!

Бандит был, видимо, опытен и хитёр, хорошо знал местные условия. Он переплыл Аракс, пользуясь темнотой беззвёздной ночи. Вода стояла высокая, и бурное течение наполняло всё вокруг шумом.

Начальник заставы послал дневального за Геннадием Костылёвым.

— Немедленно явиться ко мне вместе с Розкой!

Удивлённо качнув головой, Геннадий отправился к Розке. Широко расставив ноги, она словно нехотя, деликатно брала из большой миски куски мяса и овсяной каши. Завидев хозяина, собака вильнула хвостом, продолжая свой завтрак. Пограничник внимательно оглядел её со всех сторон. Вот сейчас Розка доест кашу, и можно будет пойти к начальнику. Утром он хорошо вычистил её, и рыжий пушистый мех выглядит так нарядно. Геннадий поднял створку дверки, и Розка прыгнула к нему. Она привычно ткнулась мордой в его брюки, и Геннадий, добродушно ворча, оттолкнул озорницу. Розка не ласкалась! Нет! Просто, как всегда после завтрака, она вытирала об него измазанную кашей морду.

Пограничник взял Розку на поводок и зашагал к начальнику.

— Явился по вашему приказанию! — привычно отчеканил Геннадий и бросил Розке коротко: — Рядом!

Розка сосредоточенно обошла его и села, как полагается, слева у самой ноги.

Начальник заставы несколько минут молча смотрел на двух друзей, затем сказал негромко:

— Есть задание. Нарушитель сегодня перешёл границу и скрывается, видимо, где-то здесь в горах. Надо найти.

— Есть найти нарушителя! — ответил Геннадий, и Розка беспокойно зашевелилась: слишком уж громко говорил её хозяин.

Геннадий вернулся в казарму немного взволнованный. Задание трудное. Это ведь не то, что искать магазинных воров. Враг хитёр и, наверное, здесь, в горах, знает каждый выступ, каждую расселину. Он, несомненно, хорошо вооружён и будет яростно сопротивляться. А Розка может растеряться в новой для неё обстановке. Правда, она уже привыкла бродить по горам, но ей ещё никогда не приходилось разыскивать преступника среди круч.

Начальник заставы отдавал последние приказания маленькой группе бойцов, уходивших на ответственное задание.

Их было пятеро: старшина Геннадий Костылёв; высокий голубоглазый москвич слесарь-инструментальщик Володя Попов; никогда не унывающий казанский сапожник Мусат; молчаливый, угрюмый сибиряк Коля Тихонов-тракторист, механик; юркий, подвижной ленинградец-судостроитель Иван Назаров и Розка, притихшая, как всегда, перед выходом в дозор.

У каждого бойца был за плечами вещевой мешок — продукты для себя и для Розки.

— Желаю удачи, — совсем неофициально сказал им вслед начальник заставы и долго стоял у ворог, смотря им вслед.

Достигнув условленного места, от которого должен был начаться поиск, Геннадий разделил свою группу.

Разведчики пошли каждый по своей тропке, договорившись встретиться на рассвете у приметного камня, названного ещё исстари «круторогий олень».

Геннадий рассчитал правильно: если идти всей группой — это займёт больше времени, и они не сумеют как следует прочесать горы. Договорились о сигнале: если кто-нибудь обнаружит следы преступника, в небо взовьётся ракета. Если понадобится срочное подкрепление, будет дан сигнал.

Всю ночь Геннадий и Розка поднимались и опускались по узким тропам. Розка, глухо рыча, металась меж колючих кустов, уверенно ставя лапы на камни. По поведению собаки Геннадий понимал: след пока не найден. Розка просто ищет его, не находит и поэтому нервничает.

На рассвете пограничники, как было условлено, сошлись в неглубокой котловине. Там прыгал меж камней светлый холодный родник. Они позавтракали, накормили Розку и потом глядели, как она, осторожно поднимая лапы, чтобы не замочить их, тянула узкую морду к воде, жадно хватая ледяные струйки. Напившись, Розка брезгливо отряхнула лапы, улеглась на траве и закрыла глаза. Она бродила всю ночь, ей хотелось отдохнуть.

Несколько часов провели пограничники в котловине, а потом снова разбрелись по разным направлениям. Прошёл ещё один день, ещё одна ночь. Люди и собака устали, а преступник всё ещё оставался неуловимым.

В сотый раз обходил Геннадий те же кручи, уже потеряв надежду. Вдруг он почувствовал, как поводок напружинился в его руке. Не веря себе, старшина остановился, затаил дыхание. Да, несомненно: Розка что-то учуяла. Она уверенно рвалась вперёд и, когда Геннадий остановился, нетерпеливо ткнула мордой в его руку. Стараясь ступать совсем неслышно, Геннадий на цыпочках шёл за Розкой. Ни один камушек не выскочил у них из-под ног — так осторожно они двигались.

Ночь была светлой, и отсюда, с горной тропы, на которую они забрались и откуда сейчас Розка торопливо сбегала вниз, Геннадию было видно всё вокруг. Белел поворот, и большой камень стоял на дороге, как древний молчаливый часовой. За камнем Геннадий неожиданно увидел круглое отверстие. Розка бешено тянула поводок, стремясь туда, к этому круглому овальному своду, ведущему в глубь скалы. Геннадий остановился, притягивая к себе собаку. Мозг его напряжённо работал: в скале пещера, там может скрываться нарушитель. Если враг не спит и глядит вперёд, на тропу, он сразу увидит человека и собаку. Здесь, облитые лунным светом, они представляют собой отличные мишени.

Сильным рывком Геннадий притянул к себе удивлённую Розку и, круто повернув, пошёл в обход пещеры, чтобы зайти к ней с противоположного конца, с неосвещённой стороны горы. Геннадию показалось, что у Розки негодующая морда. Тихонько засмеявшись, он погладил собаку, и она, словно сразу поняв, что от неё требуется, послушно начала карабкаться в гору, отказавшись от удобного лёгкого пути. Розка цеплялась лапами за камни, изредка вздыхала, но шла всё вперёд и вперёд — так хозяин велит…

Прошло минут сорок, пока они добрались до пещеры уже с другой стороны, и в ту минуту, когда Геннадий готовился впустить в пещеру собаку и войти сам, на тропу, освещённую луной, легла тень. Из овального отверстия пещеры вылез человек.

Геннадий едва успел потянуть обратно Розку, и оба не дыша притаились за камнем. Розка вся дрожала, готовая рвануться вперёд. Но она не смела сделать это, не получив приказа хозяина.

При свете луны Геннадий хорошо разглядел того, кто вылез из пещеры. Видно было, что он не брит уже много дней. Густые всклокоченные волосы ложились на лоб. Он повернулся, озираясь вокруг, и, видимо успокоенный тишиной, снова одним прыжком очутился в своей берлоге. Насторожённо вслушиваясь, Геннадий ждал, пока он заснёт. Но что-то, видимо, тревожило незнакомца. Он опять вышел на дорогу, постоял несколько минут, затем снова вернулся в пещеру.

Больше он не выходил, возился в пещере, что-то бормотал, чем-то звенел. Наконец всё утихло, и Геннадий сделал шаг вперёд, отыскивая место поудобнее, чтобы спрыгнуть в пещеру. В эту же минуту он увидел огненную вспышку. Что-то сильно ударило его в щёку, и Геннадий полетел вниз, в ущелье. Последняя мысль: «Ракету, надо было пустить ракету…»

Неожиданная случайность, которую Геннадий не предусмотрел, погубила его план схватить нарушителя. Спрятавшись за скалу, Геннадий не обратил внимания, что его тень легла на тропу. Её заметил нарушитель, когда вторично вышел из пещеры.

Нарушитель сразу понял: его обнаружили, его хотят захватить живым. Не выйдет! Поэтому он вернулся в пещеру, притворился спящим, а сам подполз к выходу, напряжённо следя, когда поднимется пограничник. И когда Геннадий, уверенный, что нарушитель спит, шагнул вперёд, его подкосила пуля убийцы.

Розка, почувствовав, что поводок не тянет больше, оглянулась и не увидела хозяина. Она хотела залаять громко, отрывисто и тревожно. Но ведь её учили не лаять, и, вспомнив это, она лишь тревожно забегала по краю ущелья, чувствуя, как удаляется от неё родной запах хозяина. Зато до неё донёсся чужой, ненавистный запах. Ощутив его с особой силой, Розка прыгнула вперёд, в пещеру, и нарушитель, не ожидавший этого, отчаянно крича, растянулся на каменном полу. Он хотел выхватить нож, чтобы ударить собаку, так неожиданно оказавшуюся в пещере, но Розка, грозно рыча, приблизила огромную морду к горлу нарушителя, и он испуганно притих. Розка вытянулась на теле того, кого ей велели искать, кого она нашла. Она лежала не двигаясь: сейчас придёт хозяин, она выполнила его приказ.

Выстрел в горах разносится далеко. Его услышали и бойцы группы Геннадия, и на заставе, где в эту ночь, как во все предыдущие ночи, мало спали, ожидая возвращения костылёвцев. На звук выстрела со всех сторон собрались колхозники, на заставу прибежали комсомольцы.

Узкие цепочки людей потянулись по горным склонам.

Прошло, наверное, около часа, пока Мусат обнаружил круглое отверстие пещеры. Через несколько минут костылёвцы уже стояли у того камня, где час назад разыгралась трагедия.

Они увидели следы сапог, смятые вырванные кусты.

Мусат, волнуясь, сказал:

— Геннадий нашёл его в пещере, завязалась рукопашная, и они, наверное, скатились туда.

Вдруг из пещеры раздался короткий отрывистый лай. Сразу вспыхнули четыре карманных фонаря, и все четверо кинулись в пещеру. Неровные дрожащие блики фонарей обшарили стены и упёрлись в одну точку в самом крайнем углу.

Розка не дала диверсанту подняться до прихода пограничников.

Пограничники увидели человека, лежавшего навзничь на земле, и Розку, свирепую, с окровавленной мордой, которой она во время короткой борьбы ударилась о камни.

Диверсант застонал, попытался приподнять голову, но тут же Розка, злобно рыча, повернула к нему разинутую пасть. Он сразу притих.

Пятый фонарь мелькнул у входа, и голос начальника заставы сказал:

— Ко мне, Розка, ко мне!

Розка любила начальника заставы, слушалась его всегда, но на этот раз не пошла на его зов. Она лишь вильнула пушистым хвостом и снова нетерпеливо залаяла.

— Геннадия зовёт, — тихо сказал Мусат, и все замолчали.

На Розку надели намордник и с трудом оторвали её лапы от тела нарушителя. Его почти на руках вынесли из пещеры.

Преступник молчал, не глядя ни на кого, тяжело дышал; в его чёрных волосах белела седая прядь. Полтора часа, проведённых в пещере с Розкой, оставили неизгладимый след…

А Розка кинулась к краю ущелья и начала отрывисто лаять.

Она бросалась к начальнику заставы, к бойцам, хватала их за рукава, тянула вниз.

— Геннадий там, — быстро сказал начальник заставы. — Организуем поиски.

Когда вниз на верёвочных лестницах начали опускаться бойцы, Розка первая поползла вперёд. Прижимаясь всем телом к камням, она сползала вниз по круче.

Скоро она пропала из глаз людей, толпившихся наверху, и вот откуда-то снизу раздался её неистовый лай.

Вслушиваясь в него, начальник заставы сказал уверенно:

— Жив! Так не лают по мёртвому.

Через некоторое время Геннадия на руках вынесли на дорогу.

Он был ещё без сознания, но дышал ровно и глубоко. Его осторожно понесли к заставе.

Розка бежала рядом с носилками ивремя от времени прижимала холодный влажный нос к неподвижной руке своего хозяина. Это она нашла его на дне ущелья. Это она его спасла.

Из книги «Рассказы про обезьян»

«Лаборант» Яшка

Любимым занятием Яшки было расплетать сетку вольеры. Своими ловкими пальцами он проворно отгибал железную проволоку, проделывал дыру в сетке и, изогнувшись всем телом, выскакивал в сад.

Ему не удавалось уходить далеко. Обычно сотрудники питомника сразу находили обезьяну где-нибудь на высоком дереве или просто на дорожке и ласково подзывали. Яшка сначала останавливался в нерешительности: подойти поближе или нет? Но в руках у людей были такие заманчивые вещи — ярко-красная сочная морковка, большое розовое яблоко, вкусная конфета, — и Яшка не выдерживал. Он медленно, с независимым видом подходил, протягивал руку и торопливо брал предложенное лакомство. Люди терпеливо ждали, пока Яшка с аппетитом съест морковку или конфету, потом брали его за руку и вели обратно в вольеру, Тем временем кто-нибудь из рабочих уже исправлял расплетённую Яшкой сетчатую стену.

Яшка привык к людям, любил находиться в их обществе. Его часто приводили в лабораторию, в клинику, Там проделывали нередко не совсем приятные вещи. Например, туго стягивали руку полоской тёмной материи, и несколько секунд Яшка должен был лежать неподвижно, пока люди что-то записывали. Он ведь не знал, что ему измеряют кровяное давление, и очень не любил лежать неподвижно, распростёртый на особом креслице. Иногда ему клали под мышку какие-то стеклянные палочки и строго следили, чтобы он не разбил их. Всё это было неприятно и скучно. Но зато какие вкусные вещи он получал потом!

Он возвращался из клиники, пряча лакомства за щекой, в особом мешочке, который есть во рту у многих обезьян и служит им маленькой кладовой.

Больше всего нравились Яшке пробирки, колбы, всякие баночки, которых в лаборатории было множество. Ему так хотелось поиграть с ними, но служитель почему-то торопился отнять из его цепких пальцев всякие стеклянные предметы, и Яшка, уходя, с жадностью косился на все эти недоступные ему богатства.

Но настал день, в который Яшка осуществил своё горячее желание. Солнце уже падало в море, окрашивая небо в розовый цвет, когда Яшка закончил проделывать дыру в сетке. Он не воспользовался свободой сразу, как обычно. Наверно, он понимал, что в эти сумеречные часы по питомнику ходят ещё научные сотрудники. Он подождал, пока всё стихнет, станет темно, и только тогда осторожно спрыгнул на дорожку. От удовольствия он даже открыл зубастую пасть. Всё тихо, никого нет, и можно вволю побегать. Крадущимся шагом он двинулся вперёд.

Внезапно впереди показалась чья-то фигура. Секунда — и Яшка уже был на верхушке самого большого дерева, притихший и насторожённый. Сторож услышал шорох, поднял голову, вгляделся в темноту, но, никого не заметив, прошёл дальше. Яшка слез с дерева и зашагал вперёд. Что-то забелело сквозь стволы деревьев. Это было здание одного научного института, расположенного рядом с питомником.

Яшка осторожно подошёл к дому, заглянул в открытое окно. Глаза его заблестели. Комната была пуста, и кругом — на полках, на шкафах, на столах — стояли заветные пробирки, колбы, стаканчики, до которых он так долго и безуспешно добирался. Яшка прыгнул в окно и, тихонько повизгивая от удовольствия, принялся за свою разрушительную работу. Он складывал стаканчики и колбы в длинные звонкие пирамиды, потом швырял все эти пирамиды на пол, с наслаждением вслушиваясь в звон стекла. Схватив валяющийся в углу веник, он, подражая движениям уборщицы Фени, сметал в угол обломки, потом снова разбивал колбы и мензурки. Груда стеклянного лома всё росла. И когда уже нечего было бить, Яшка принялся рвать на мелкие куски книги, тетради, блокноты с записями, которые лежали в шкафах. Всегда такой осторожный, он даже не заметил, что рассвело и солнце впустило золотые зайчики в лабораторию. Он рвал бумагу, мотая головой, подпрыгивая, носясь как угорелый по столу, стульям, шкафам, полкам…

Тем временем в питомнике заметили исчезновение Яшки. Его искали, ласково звали, думая, что он бродит где-нибудь неподалёку, но беглеца нигде не нашли.

…Яшка не услышал, как повернулся ключ в дверях и на пороге появилась лаборантка. Секунду они стояли лицом друг к другу: сердитый Яшка и худенькая девушка в белом халате. Яшка сразу догадался, что пришла хозяйка комнаты, которая вправе отнять у него все игрушки. Он угрожающе заворчал, девушка вскрикнула и захлопнула дверь. А Яшка принялся доламывать то, что не успело попасть в его руки.

Работники института побежали в питомник. Через некоторое время заведующий питомником заглянул в окно. Он увидел Яшку, который сидел на столе, обнимая руками большой стеклянный шар. Шар был наполнен водой, и Яшке трудно было поднять его и стукнуть об пол. Он тужился изо всех сил.

— Яшка! — грозно сказал заведующий. — А ну, иди сюда, негодяй!

Яшка любил заведующего и не смел ослушаться его. Он пискнул, осторожно отодвинул шар и медленно подошёл к окну. В руках у заведующего не было на этот раз ни морковки, ни конфеты, и Яшка понимал, что сейчас ему не дадут лакомства. Он, дрожа, опустил голову и визжал, как напроказивший ребёнок. Заведующий взял его за руку и повёл по дорожке. Сотрудники института расступились. Яшку посадили в наказание в клетку с железными прутьями.

— Вот узнаешь, как бегать по лаборатории! — строго сказал ему заведующий питомником. — Что нам теперь из-за тебя сделают?

На следующий день питомник получил счёт. Пришлось заплатить за всё: и за разбитую посуду, и за порванные тетради. А слесарь питомника двое суток возился в разрушенной лаборатории, припаивая стеклянный шар, который Яшка оторвал от стойки.

Это старая история, но о ней помнят в питомнике, и за Яшкой навсегда укрепилась насмешливая кличка «Лаборант».

Воровка Сирень

Сирень, большая рыжеватая обезьяна, убежала из вольеры. Она была очень упрямая и не подошла к служительнице тёте Маше, которую любила и к которой ласкалась, когда та давала ей еду. На этот раз, как тётя Маша ни старалась подманить к себе Сирень, ничего не получилось. Она отвернулась и от соблазнительной морковки, и от конфет — она хотела полной свободы. Тогда решили её не трогать. Обезьяна не опасная; побегает, побегает, захочет есть и вернётся. И бежать-то ей некуда: так и будет тут же в саду, на горе.

Первые два дня Сирень наслаждалась свободой: лазила по деревьям, вечером бродила по дорожкам, убегая от сторожей. Но на третий день ей стало скучно: и поиграть не с кем, и повозиться не с кем.

Рано утром она подошла к маленькому домику, который стоит в тени среди больших деревьев. Сирень заглянула в окна и увидела, что в домике живут совсем маленькие обезьянки в стеклянных клетках-кроватках. Сирень не знала, что это обезьяньи ясли и что сюда помещают обезьянок, которых матери не могут сами кормить из-за болезни или ещё по каким-нибудь другим причинам. Сирень долго наблюдала, как няни поят обезьянок молоком из бутылочек, дают им в рот круглые пустышки с привязанными к ним голубыми ленточками. Ей очень захотелось поиграть с такой пустышкой и выпить молока. Она подождала, пока малышей вынесли на улицу гулять в тех же стеклянных клетках, Когда няни ушли убирать комнаты, Сирень подкралась к одной обезьянке. Та сидела, кутаясь в ватную перинку-одеяльце, которое лежит в каждой клетке. Сирени захотелось поближе рассмотреть эту перинку, и она протянула руку, но обезьянка запищала и, прижимая одеяльце к груди, забилась в самый угол. Тогда Сирень пропихнула пальцы в отверстие между полом и дверцей клетки и грубым рывком вытащила одеяльце.

Обезьянка отчаянно запищала, и на шум выбежала няня. Она успела вырвать одеяльце у Сирени, и та, ворча, уселась на дерево, неотрывно следя за всем, что происходило в яслях.

Когда утих переполох, вызванный вторжением неожиданной гостьи, обезьянки успокоились и няни снова ушли в помещение, Сирень предприняла вторую вылазку. На этот раз она украла одеяльце уже в двух клетках. Поднялся невообразимый шум. Няни погнались за воровкой, и тогда Сирень, чувствуя, что ей сегодня не удастся поиграть, залезла на вершину самого высокого дерева и, точно флаги, победно вывесила на ветвях украденные одеяльца.

Весь следующий день няни не давали Сирени приблизиться к малышам, которые очень волновались и кричали, завидев Сирень. Они боялись, что она опять отнимет у них одеяльца.

А Сирень ещё не успокоилась. Когда малышей внесли в дом и няни готовили им ужин, Сирень подкралась к окну и одним яростным движением разорвала сверху донизу марлевую занавеску.

Вздыхая и сердясь, няни зашили занавеску, но через час Сирень разорвала вторую, потом третью. Это длилось целые сутки: служительницы зашивали занавески, Сирень рвала их. Так она объявила войну питомцам яслей, которые не хотели играть с ней. На третий день Сирень поймали и водворили на место.

А на вершине большого дерева ещё долго раскачивались на ветру два белых куска материи — трофей, захваченный Сиренью в яслях.

Путешественник Лимончик

В обезьяньих яслях случилось чрезвычайное происшествие: принесли маленького Розмарина, только что родившуюся обезьянку, осиротевшую с первой минуты своего рождения. Розмарина надо было кормить материнским молоком, а мать его умерла.

Тогда заведующая яслями, научный сотрудник питомника, решила пойти в город в детскую консультацию, чтобы попросить там материнского молока для Розмарина.

Она решила взять с собой Лимончика, трёхмесячного питомца яслей. Была зима, и женщина спрятала Лимончика на груди под своей широкой меховой шубой.

Пока спускались с горы и шли по городским улицам, Лимончик, пригревшись, сладко спал, чуть-чуть похрапывая. Но вот они пришли в консультацию, где сидело много матерей со своими детьми. Они разговаривали между собой, и в консультации было шумно.

Лимончик, который привык к тишине у себя в яслях, проснулся и высунул голову из шубы, чтобы посмотреть, что же это такое происходит. Все увидели его и закричали:

— Ой, какой хороший! Ой, покажите нам его!

И тут сотрудница распахнула шубу — Лимончик прыгнул на диван, и… возле дивана образовалась маленькая лужица. Лимончик стоял испуганный, сотрудница института также смутилась, но заведующая консультацией только засмеялась и махнула рукой:

— Ах, какие пустяки! Мы сейчас уберём. Дадим ему бусы поиграть. — И она сняла с себя большие круглые жёлтые бусы, которые Лимончик тут же схватил.

Дети окружили Лимончика, каждый старался погладить его, прикоснуться к мягкой золотистой шёрстке.

А одна маленькая девочка, которая никогда не видела обезьянок и не знала, как они называются, сидела на корточках возле Лимончика и, картавя, с восторгом повторяла:

— Ах, какой клолик! Ах, какой клолик!..

Конечно, им сразу согласились дать молока для Розмарина, только попросили зайти через полчаса. Тогда сотрудница института, которая принесла Лимончика, решила зайти в фотоателье. Там надо было договориться с фотографами, чтобы они пришли сфотографировать малышей в обезьяньих яслях. В ателье оказался маленький мальчик Вова, который пришёл туда с мамой.

Вова и Лимончик быстро подружились. Они начали играть, бегать. Но эта дружба скоро кончилась. Лимончик увидел на диване ярко раскрашенную птичку. Он жадно схватил её, и тогда раздался отчаянный Вовин крик:

— Отдай! Это моя птичка! Отдай!

Еле-еле отняли птичку, и обиженных, недовольных друг другом Вову и Лимончика развели в разные стороны.

Обратное путешествие было тоже очень интересным.

Лимончик ехал в автобусе, высунув голову из шубы, и все вокруг ахали, глядя на него. Он сидел тихий и строгий и больше не шалил: в его цепких пальчиках была зажата бутылочка с молоком, которую они получили для Розмарина.

Эпидемия, которой обрадовались

Для того чтобы лечить болезни, надо знать, отчего они возникают, предупредить эти болезни, найти способы, как быстрее их лечить.

Некоторые человеческие болезни нередко ставят врачей в тупик.

Многие из вас, конечно, болели корью. Противная болезнь! Она несёт с собой всякие неприятности. То начинается желтуха, то ноги болят и долгое время нельзя купаться, заниматься физкультурой, то вдруг на ухо осложнение или ещё на что-нибудь.

Отчего же возникают такие осложнения, как предотвратить их — над этим вопросом до сих пор бьются медики.

Это было особенно трудно установить, потому что корью, такой, как у человека, не болеет ни одно животное в мире. Учёные вводили вирусы кори в организм морских свинок, кроликов, собак, но животные болели совсем иначе, чем люди. Надо было искать другие пути.

И вот решили проверить, заболеет ли корью обезьянка.

Для этого пришлось ввести нескольким маленьким обезьянкам коревой вирус.

Обезьянки заболели.

Больных обезьянок, которые кашляли и чихали так же, как и больные корью ребята, поселили в большую клетку, где над ними велось тщательное наблюдение.

А рядом, в другой клетке, играли совершенно здоровые маленькие обезьянки.

И вдруг через некоторое время заметили, что и эти обезьянки стали невесёлые, начали тихонько попискивать, совсем как больные дети.

Доктора проверили состояние их здоровья и убедились, что обезьянки заболели корью. Она передалась им через воздух, заражённый чихавшими и кашлявшими обезьянками.

Это был совершенно невероятный, редкий случай в истории медицины, когда люди обрадовались возникшей эпидемии и поздравляли друг друга с удачей.

Доктора внимательно изучали корь на обезьянах, старались узнать все секреты этой неприятной детской болезни.

Теперь учёные создали особую вакцину, то есть препарат из ослабленных или убитых микробов — возбудителей инфекций. Этой вакциной начали лечить заболевших корью обезьянок, получили хорошие результаты.

Сейчас применяют эту вакцину, когда лечат от кори детей.

Обезьянки охотно дают себя лечить. Они не капризничают, когда их ведут в лабораторию на исследование, протягивают руку служителям и шагают по двору, точно в гости идут. Они уже заранее облизываются: там врачи непременно дадут им яблоко или сладости.

Как Полярная стала няней

Полярная — серая обезьяна с большими карими глазами — ни за что не хотела жить в клетке. Она расплетала сетку вольеры в разных местах, вылезала на крышу обезьяньего дома и убегала оттуда в сад. Тогда решили установить на крыше ловушку, чтобы Полярная попадала туда всякий раз, как ей вздумается убежать. Но хитрая обезьяна очень скоро разгадала секрет ловушки, которая опускалась за её спиной. Она раздобыла где-то палочку, подсовывала её под дверку, и дверка хотя и падала, по не до конца и оставляла обезьяну на свободе. Долгое время не могли догадаться, как она это делает.

И вот один научный сотрудник спрятался в другом углу крыши, чтобы понаблюдать за тем, как обезьяна ускользает от западни. Он сидел под палящим солнцем два с половиной часа в полной уверенности, что Полярная не замечает его. И вдруг он увидел её сердитую морду прямо перед своим лицом. Видимо, обезьяна давно заметила человека, только не подавала виду. Полярная ударила ладонью по крыше, сердито фыркнула и прыгнула в сад. Только её и видели!

Как же привязать непоседу к дому? Ответ нашёлся неожиданно. Кто-то увидел, как в клетке Полярная взяла на руки одну из маленьких обезьянок, чью мать увели в лабораторию, и стала её укачивать, ласкать. Открыли дверцу вольеры, но, занятая малышкой, Полярная не обратила на это внимания. Она играла с малышкой до самого вечера, не пытаясь убежать. Тогда на следующий день ей подсадили двух маленьких обезьян. Она принялась с ними играть и не убежала, хотя дверцу клетки нарочно открыли.

Сейчас Полярная воспитывает одновременно десять малышей, у которых нет матерей. Она живёт с ними в одной клетке и не пытается больше убегать на крышу. Любовь к малышам привязала её к дому. Она стала отличной няней.

Мохнатые грабители

Не только люди, оказывается, и обезьяны могут быть запасливыми. Вот, например, Броненосец. Он никогда не съедал сразу кусочки сахара, печенье, конфеты, которые давали ему в лаборатории, если он слушался и выполнял всё, о чём его просили. Броненосец прятал полученные лакомства в защёчные мешочки. И это заметили обезьяны, которые сидели в клетке с ним вместе.

Как-то лаборантка услышала отчаянные крики, доносившиеся из клетки. Что же случилось со всегда спокойным, сдержанным Броненосцем?

Подбежав к клетке, она увидела необычную картину. Броненосец лежал на земле, а вокруг, держа его руками, сгрудились остальные обезьяны. Они открыли пасть Броненосца и вытаскивали из мешочков лакомства. Уничтожив все его запасы, они отскочили от Броненосца. И он, ограбленный, обиженно пища, уселся в уголке.

Лаборантка начала расспрашивать служительницу, не слышала ли она до этого, что Броненосец кричит.

— Слышала не раз, — ответила та. — Но я думала, что обезьяны просто возятся между собой, играют. Вот уж никак не предполагала, что происходит грабёж.

Лаборантка вступилась за Броненосца. Теперь уже она не выпускала его из лаборатории до тех пор, пока он не съест всё то, что ему давали в награду за послушание и трудолюбие.

Но обидчики Броненосца, конечно, не знали об этом. И каждый раз, когда он возвращался в клетку, его по-прежнему обыскивали. Но теперь Броненосец больше не кричал: ведь похитить у него уже было нечего.

Доктор Клещ

Строительные рабочие, переделывающие вольеру, ушли обедать, оставив ящик с гвоздями внутри клетки.

Большая обезьяна Гриф немедленно заинтересовалась содержимым ящика. Он вытаскивал гвозди один за другим, пытался вбить их в землю, потом швырнул в сторону. К нему подбежал его друг Клещ. Забыв про гвозди, Гриф начал возиться с приятелем.

Он прыгал и скакал, издавая торжествующие вопли, и вдруг, взвизгнув от боли, сел на землю, обхватив руками колени.

Случилась беда. Один из брошенных гвоздей встал торчком.

В пылу игры Гриф наткнулся на него, и большой гвоздь почти целиком вошёл в ногу. Было очень больно.

На вопли Грифа прибежали научные сотрудники. Они попытались поймать обезьяну и вытащить гвоздь, но Гриф не давался: он стоял на одной ноге в углу клетки и не позволял людям приблизиться. Тогда решили подождать, чтобы обезьяна успокоилась.

— Пусть немного отдохнёт, а завтра с утра поведём в клинику, — сказала заведующая, и все отошли от клетки.

Решили понаблюдать за обезьяной, чтобы, в случае если боль усилится, не откладывать лечение до утра.

Когда все ушли, а наблюдатель скрылся в кустах, чтобы не привлекать внимания обезьян, Гриф действительно немного успокоился. К нему подошёл Клещ, опустил ему лапу на плечо, и вдвоём они начали бродить по вольере.

Клещ не спускал взгляда с больной ноги своего приятеля.

Когда Гриф уселся на пригорке, свесив ногу, Клещ сел рядом.

Это усиленное внимание, видимо, не понравилось Грифу.

Он сердито оскалил зубы, предупреждая товарища, чтобы тот был менее назойлив.

Вверху на дереве чирикнула какая-то птаха. Гриф поднял голову, и в ту же секунду Клещ ринулся к его больной ноге и мгновенно выдернул гвоздь.

Гриф взвыл и наградил «доктора» оплеухой.

Так он своеобразно поблагодарил за врачебную помощь.

Через некоторое время боль в раненой ноге, наверное, прошла — так усиленно облизывал её Гриф. И они снова отправились гулять с Клещом по вольере.

Клещ уже не обращал внимания на ногу своего приятеля: ведь он своё дело сделал.

А служитель, наблюдавший всю эту картину, побежал к заведующей и радостно сообщил:

— Клиника уже не нужна. У нас появился хороший доктор — Клещ.

Пловец Волька

Волька боялся воды с самого детства. И когда он попал в детский сад, где в большом круглом бассейне купались все обезьяны его возраста, он упорно не подходил к воде.

Вожак, присматривавший за подростками, подтаскивал Вольку к краю бассейна, обливал водой, пытался сбросить вниз, чтобы научить плавать, но Волька каждый раз с отчаянным криком вырывался из рук своего «учителя» и мгновенно исчезал в кустах.

— Трусишка, — говорили научные сотрудники. — Такая жара, а ты не хочешь купаться. Что же тебя, в ванне мыть, что ли? Ты же весь пыльный, даже шёрстка потемнела.

Но Волька только тряс головой и, подозрительно косясь на людей, поспешно отходил в сторону, боясь, как бы его не окунули в воду.

И вот однажды научные сотрудники, находившиеся поблизости, увидели перерождение трусишки Вольки. Это случилось, видимо, потому, что Волька очень рассердился. Произошло это так: три молодые сильные обезьяны схватили трусишку и потащили к бассейну. Конечно, он не мог справиться с тремя, и очень скоро они очутились у края бассейна.

Обезьяны окружили Вольку, принялись бить его, пытаясь опрокинуть в воду.

Тогда Волька поднял голову, весь ощетинился, открыл большую зубастую пасть и с воплем кинулся на обидчиков. Не ожидавшие ничего подобного, обезьяны растерялись. А Волька, напрягшись, скинул всех по очереди в бассейн, потом прыгнул сам и… поплыл, повинуясь древнему инстинкту.

Так трусишка Волька стал одним из самых неутомимых и быстрых пловцов. И все приходили посмотреть на это удивительное перерождение.

Доверчивая Кеффи

Кеффи была настоящей заслуженной киноактрисой, одной из главных героинь научно-популярной кинокартины «У порога сознания». Кинооператоры снимали Кеффи в лаборатории, где она по приказу научного сотрудника выполняла очень сложные задания.

Кеффи, например, должна была дёрнуть за верёвочку, открыть маленькую дверцу в деревянном домике и вынуть оттуда сочную кисть винограда. Этот виноград был наградой за сообразительность. Долгое время Кеффи не понимала, как нужно открывать дверцу и вынимать вкусный виноград.

Но вот однажды Кеффи сообразила: сначала нерешительно тронула за верёвочку, потом потянула сильнее. Она не отрываясь глядела, как медленно приподнимается дверца. Тихонько взвизгнув, Кеффи дёрнула за верёвку ещё сильнее, дверца поднялась и остановилась. Вход к заветной приманке был открыт.

Научный сотрудник Вера Николаевна ждала, что вот сейчас Кеффи схватит виноград и съест его. Но Кеффи, отпрыгнув от клетки, кинулась на колени к Вере Николаевне. Она визжала от радости, гладила молодую женщину по щекам и показывала ей пальчиками на открытую клетку. Кеффи радовалась своей удаче.

Потом она вскочила, схватила Веру Николаевну за руку, повела к открытой клетке и вытащила оттуда виноград.

Когда Кеффи выросла, у неё родилась дочка Никта. Обезьяны обычно никому не дают в руки своих детей. Но Кеффи очень верила своей воспитательнице.

И вот когда Вера Николаевна впервые вошла в клетку, где маленькая мама сидела с дочкой на руках, Кеффи вдруг приподнялась, запищала и на вытянутых руках протянула Вере Николаевне крохотную обезьянку. Вера Николаевна взяла малышку и взамен протянула Кеффи конфету. Кеффи съела конфету и тут же взяла свою дочку обратно.

Хотя картина была уже отснята, кинооператоры приехали вторично: обязательно надо было показать на экране, как Кеффи сама отдаёт свою дочку Вере Николаевне. Ведь это означает высокое доверие дикого животного к человеку.

Киноактриса Амля

У Амли — зелёной мартышки — заболело ушко. Ей каждое утро заливали в ухо лекарство и бинтовали голову. Послушная Амля не срывала повязку и ходила целый день с белым бантиком на голове, который смешно выглядывал из-за уха.

Надо же было случиться, что как раз в дни Амлиной болезни приехали кинооператоры, которые снимали картину про обезьян. Увидев забинтованную Амлю, они долго смеялись и обязательно захотели показать, как лечат обезьян.

Они попросили врача:

— Пожалуйста, завяжите ей бант побольше. Это будет так смешно выглядеть на экране!

И вот врач, как всегда, накапал в ухо лекарство и, повернув морду Амли в сторону, начал сооружать большой кокетливый бант. Обычно покорная Амля вдруг рассердилась: может быть, ей не понравился шум киноаппаратов, может быть, ещё что, но она стала вдруг вырываться из рук врача. Тогда тот попытался удержать Амлю силой. Обезьянка больно вцепилась ему в руку, прокусив её до крови. Это длилось одну секунду, а потом Амля снова повернулась к кинооператорам.

Вот так и получился кадр: забинтованная обезьянья морда глядела с экрана, и зрители смеялись. Но никто так и не увидел выражения лица врача, который стоял к зрителям спиной и держал сердитую киноактрису. А из укушенной руки врача ручьём текла кровь.

Франтиха Фрика

В лаборатории Фрика вела себя отлично: различала красный, синий, жёлтый цвета, выполняла все приказания и за это получала сахар, конфеты, орешки.

Но как только кончались научные занятия, Фрика начинала безудержно шалить. Она старалась утащить какие-нибудь мелкие вещички и особенно любила обрывки ленточек, носовые платки. Она незаметно прятала всё это под мышку, а когда была уверена, что за ней никто не наблюдает, завязывала себе бантик на голове или делала из обрывка верёвки подобие браслета. За это её прозвали франтиха Фрика.

Однажды старший научный сотрудник вышел, закончив работу с Фрикой, а служительница, которая должна была увести её в клетку, ещё не пришла, Фрика осталась в лаборатории одна.

Сначала она сидела смирно, потом ей стало скучно, и она начала оглядываться вокруг: чем бы заняться? Вдруг внимание её привлекла шляпа, украшенная цветами, которую оставила на полке студентка, приехавшая в питомник из Москвы на практику.

Вот шляпка в руках Фрики. Сначала она её примерила, потом разложила на лабораторном столе и в течение нескольких минут разодрала на мелкие куски. Это делалось со свойственной Фрике аккуратностью. В одну сторону она складывала вырванные шёлковые цветы, в другую — кусочки соломки. Когда хозяйка шляпки вернулась и увидела всю эту груду на столе, она так и ахнула. Тогда Фрика рассердилась. Она прыгнула к незнакомой девушке, ухватилась руками за янтарное ожерелье, сильно дёрнула, и бусы рассыпались по полу.

Вбежала служительница и закричала:

— Что же ты делаешь, негодница? Сейчас же оставь!

Фрика беспомощно оглянулась, взвизгнула: ослушаться тётю Машу нельзя. Но ведь янтарь выглядел так аппетитно, он был похож на леденцы, и Фрика начала быстро запихивать кусочки янтаря в защёчный мешочек, намереваясь потом полакомиться.

Тётя Маша схватила Фрику за руки, открыла ей рот, вытащила янтарь, а потом увела из лаборатории.

Фрика шла неохотно, упиралась и всё время оглядывалась в ту сторону, где осталась уничтоженная шляпка и жёлтые кусочки янтаря.

Зинка в «Москвиче»

Десять обезьян расплели сетку и вылезли из вольеры. У Зинки на руках была маленькая дочка. Бережно прижимая её к себе, Зинка легко бежала рядом со своими приятельницами.

Обезьяны перелезли через ограду парка, спустились по стене на землю.

И вдруг, откуда ни возьмись, появились собаки. Увидев обезьян, они кинулись навстречу им с громким заливистым лаем.

Обезьяны заметались в испуге, кинулись обратно вверх по стене, но Зинка с дочкой на руках не могла взобраться вверх.

И она спрыгнула на тротуар.

Громко крича, с расширенными от страха глазами, глядела Зинка на приближающихся собак. Потом повернулась, заметалась, ища спасения. И вдруг увидела открытую дверцу «Москвича», который стоял у самого тротуара. Хозяин «Москвича», молодой спортсмен, был возле багажника и вынимал оттуда гаечный ключ.

Зинка сразу поняла, где её спасение.

Она вскочила в открытую дверцу, уселась на переднее сиденье, прижимая дочку к груди, а как только собачья морда оказалась рядом, быстро захлопнула дверцу.

Хозяин «Москвича», громко смеясь, сел на своё место.

Что делать с неожиданными пассажирами? Вот так номер!

Размышлял он, впрочем, недолго: взялся за руль и повёз Зинку с дочкой в питомник.

Возле проходной сторож остановил незнакомую машину. Но спортсмен указал ему на свою соседку, и недоумевающий дежурный немедленно пропустил «Москвич», где на переднем сиденье сидела рыжая обезьяна.

В это время все убежавшие обезьяны были уже наверху, и служители питомника водворяли их в клетку.

— Только Зинки нет с малышкой, — тревожно сказал кто-то. — Уж не загрызли ли их собаки? А может, спрятались где-нибудь?

Тут раздался сигнал автомобиля, и новенький «Москвич» подкатил к клетке. Велико же было удивление сотрудников, когда отворилась дверь и на дорожку важно вылезла Зинка. Все благодарили нерастерявшегося владельца «Москвича». А он только плечами пожимал:

— А что бы вы стали делать на моём месте? Спасибо за то, что она меня не укусила. Я уж потом разглядел, какие у неё клыки.

Зинка вовсе не казалась испуганной. Взяв за руку дочку, она чинно прошествовала к клетке, словно всю жизнь привыкла приезжать к себе домой на автомобиле.

Как обезьяны «разговаривают»

Если стоять возле обезьяньих домиков и наблюдать за животными, можно увидеть и услышать много интересного. Вот, например, друг против друга сидят две обезьяны и тихонько урчат. Вдруг одна из них изо всей силы ударяет большой чёрной ладонью по полу, совсем так, как рассерженный человек стучит кулаком по столу. Этот жест означает, что обезьяна злится.

Научные сотрудники, много лет работающие с обезьянами, записали восемнадцать звуков, которые входят в обезьяний «разговор». Они совсем разные, эти обезьяньи «слова», и их можно различить, если только привыкнуть к ним. Если обезьяна издаёт протяжный крик, то она подзывает другую обезьяну. Вот встретились две подружки, они взвизгивают, и это означает радость свидания. А эта обезьянка боится, чтобы её не обидела другая, известная драчунья. Она жалобно пищит, и каждый понимает — ей грозит опасность. Вот малыш жалуется, вздыхая совсем как человек. А вот большой самец — хозяин стада — издаёт пронзительный, резкий крик, и всё стадо мгновенно скрывается в деревьях: вожак предупредил своих сородичей об опасности.

Но восемнадцать «слов» — это ведь очень немного, и, чтобы дополнить их, обезьяны вынуждены прибегать к жестам. Если большой гамадрил кивает головой снизу вверх — это угрожающее движение, он сердится на кого-то. А вот поссорились две обезьяны, и одна из них отворачивает от другой голову — знак презрения и невнимания. Через некоторое время они мирятся и начинают обниматься.

Разные породы обезьян по-разному «разговаривают». Например, гамадрил, когда сердится, свирепо приподнимает брови и стискивает губы. Макаки тоже приподнимают брови, но зато широко открывают рот. А гелада в ярости стучит зубами. Гамадрил, когда испуган, открывает рот, обнажая верхние передние зубы и испуская звуки, которые звучат примерно так: ак, ак! А вот обезьяна хочет выразить своё отвращение. Для этого может быть разный повод: или она поссорилась с кем-нибудь в семье, или просто ей попался червивый горький орех, либо помятое яблоко — тогда она брезгливо оттягивает губы и трясёт головой.

Хотя у обезьян мало «слов» да и «условные» жесты их ограниченны, они отлично понимают друг друга. Обезьяны живут стадами, и в этих стадах царят суровые законы. Хозяином является вожак, глава стада. Обычно это крупный самец. Он следит, чтобы в «доме» был «порядок», и не даёт никому вести себя плохо.

Вот, например, что произошло в семье Кипра, Кипр — красивый самец гелада. Он очень сильный. Мантия у него шоколадного цвета. Я подошла к клетке, когда Кипр был рассержен. Кожа на груди у него побагровела, приняла яркий оттенок: Кипр сердился на одну из самок, которая затеяла отчаянную драку, и обиженная обезьяна с воплем побежала жаловаться своему повелителю. Кипр защёлкал зубами, показывая крайнюю степень раздражения, и молниеносно схватил драчунью зубами за ухо. Она завизжала и принялась карабкаться на самый верх клетки. Потом Кипр подошёл к обиженной. Та тихонько благодарно повизгивала. Так свершился скорый и правый суд и наведён был порядок.

Строжайшее повиновение главе семьи — закон в обезьяньем стаде. Самки не имеют права первыми приблизиться к еде; они обязаны дожидаться, пока поест вожак. Они не имеют права подойти к нему, когда он отдыхает, помешать ему. Только малыши пользуются неограниченной свободой. Свирепый Кипр спокойно разрешает детёнышу вытаскивать у него из-под самого носа конфеты, отбирать орехи.

Впрочем, вожаку не слишком часто приходится прибегать к кулачной расправе. Ему стоит только поднять голову, метнуть взор из-под суровых, насупленных бровей, как остальные обезьяны покорно подчиняются ему.

В питомнике хранится забавная фотография. На ней изображена сцена примирения между вожаком и членом семьи. Они, видимо, крупно поссорились, и вожак решил как следует наказать виновную. Но ведь и ему скучно быть в ссоре. Однако нельзя же первому показать, что он готов на примирение. И вот на фотографии изображена забавная сцена. Вожак сидит на полу клетки, протянув во всю длину свой большой хвост. За его спиной сидит провинившаяся обезьянка и осторожно двумя руками перебирает волосы на кончике хвоста. Это она пытается примириться, а вожак пока снисходительно не замечает этих робких попыток, но, конечно, скоро они помирятся, раз уж провинившаяся допущена к кончику хвоста.

Вот как «разговаривают» между собой обезьяны.

* * *

Если, ребята, вам удастся побывать в Сухуми, обязательно зайдите в обезьяний питомник — ведь вы теперь знакомы со многими его жителями.

ПО НАШЕЙ СТРАНЕ

Из книги «Вода Алагёза»

Кусочек Луны

Айвелю́к ворвалась в дом, как будто за ней гналась стая волков. Мать вздрогнула, а бабушка отложила своё вышивание и покачала головой. Гляди-ка, внучка как мальчишка: волосы растрёпаны, руки в чернилах.

— А я-то выбирала для тебя такое нежное имя, пока ты ещё не родилась, — промолвила бабушка. — Айвелюк — Кусочек Луны. Ты должна быть кроткая, тихая…

Айвелюк прервала её:

— Завтра утром в пекарне испекут первый хлеб. Ты можешь не вставать рано утром, можешь не замешивать тесто для лепёшек. Я принесу тебе их из пекарни. К нам приехали два пекаря, и машина из склада привезла в новенький беленький домик много муки.

Бабушка нахмурилась. Уже целый месяц в селе люди обсуждают новость: правление колхоза решило открыть свою пекарню.

Так прямо и сказал председатель:

— Печь хлеб в наших древних круглых печурках на углях долго и утомительно. Чуть свет встают колхозницы. Освободим их от этого.

Мать Айвелюк, вернувшись домой с собрания, рассказала об этом бабушке Басан. И бабушка очень рассердилась.

— Лепёшки будут жёсткие и пресные! — ворчливо говорила она. — Я не возьму их в рот. Лучше умру с голоду, чем буду есть хлеб, выпеченный чужими руками.

— Я буду печь отдельно лепёшки для вас, мама, — покорно сказала Ташмаку́л.

Зачем перечить старухе? Пусть никакое волнение не омрачит её старость.

Бабушка Басан надеялась, что разговоры останутся разговорами и пекарню так и не построят. Но теперь внучка говорит, что уже приехали пекари из города.

— Я пойду принесу воды, матушка, — внезапно сказала Ташмакул и вышла из дому.

Айвелюк, раскладывавшая тетрадки на столе, чтобы сесть за уроки, взглянула в сторону закрывшейся двери. Она-то понимала, почему так торопливо ушла мать.

Бабушка Басан, перехватив взгляд внучки, нахмурилась. Она тоже догадалась, куда это заторопилась невестка. Недаром она накинула на плечи новый яркий платок.

— Сегодня мужчины не дождутся к ужину зелёного чая! — сердито сказала бабушка Басан. — Эти негодницы будут долго стоять у колодца!

Айвелюк, сдерживая смех, чтобы ещё больше не огорчать бабушку, склонилась над своими тетрадями. Она углубилась в заданный урок и забыла об истории с хлебом, как вдруг услышала скрип двери. Комната опустела. Так и есть — и бабушка, не вытерпев, тоже ушла к колодцу.

В этот вечерний час там собралось много женщин.

Старые кувшины и новенькие эмалированные вёдра, купленные в сельском магазине, были уже давно наполнены свежей, прохладной водой, но никто не хотел уходить. Бабушка Басан ещё издали услышала, как одна из старых её подруг, Акнаба́т, чей строптивый характер был известен в селе, повторила её собственные слова, сказанные недавно Ташмакул:

— Лепёшки будут жёсткие и пресные…

Басан удовлетворённо кивнула головой, но вдруг вокруг раздалось:

— Я видела муку — она белая и мягкая.

— Из такой муки не может получиться плохой хлеб!

— Как чисто в пекарне! Всюду висят белые занавески.

— А ведь наши лепёшки мы печём во дворе, там летают мухи и ветер сыплет в муку пыль…

К колодцу быстрыми шагами приближалась самая известная женщина в туркменском селении — председатель сельского Совета Айсалта́н.

Она засмеялась и предложила:

— А вы приходите завтра в пекарню и попробуйте хлеб. Если он плохой, никто вас не заставит его покупать.

Всю ночь старая Басан не спала. Она лежала на своих мягких шёлковых одеялах, которые получила в приданое, когда была ещё сама невестой. Но сегодня они казались ей жёсткими и неудобными. В соседней комнате слышался приглушённый разговор. У стены сладко посапывала во сне Айвелюк.

Ветер приносил из сада аромат роз. Розовые кусты когда-то посадила ещё мать Басан, и сейчас они стали огромными, закрывая собой стену домика. Всё привыкла делать Басан своими руками, как полагается туркменской женщине. Всю жизнь она закрывала лицо — так велел обычай. Иногда ей очень хотелось сбросить опостылевший кусок шёлковой тряпки и подставить лицо навстречу солнцу и ветру. Но это считалось позором. Сейчас Ташмакул — колхозный бригадир, не закрывает лица, а уж Айвелюк и вовсе не похожа на тихих, спокойных девочек, которые жили в воображении Басан. Правда, она очень вежлива и почтительна с бабушкой и уважает её старость. Но у этой девочки своя жизнь, которую не понять Басан.

Только под утро бабушка забылась коротким сном, а когда проснулась, в доме никого не было. Ушли на работу сын и невестка — поле не ждёт, и летом выходных не бывает. Куда-то убежала Айвелюк, хотя сегодня было воскресенье и она могла бы поспать подольше, раз в школу не надо. Старая Басан твёрдо решила не идти за хлебом. Зачем ей? Она сейчас сама поставит тесто и испечёт лепёшки. Но любопытство пересилило. Она взяла палку и медленно зашагала туда, к пригорку, где стоял нарядный беленький домик, окружённый новым частоколом. Навстречу Басан шли женщины. Они несли лепёшки и большие поджаристые круглые хлебы.

— Скорее, матушка! — сказала соседка Басан. — Почти весь хлеб уже раскупили. Замечательный хлеб! Впрочем, там есть кто-то, кто по знакомству отпустит вам его, если вы даже опоздаете…

Она засмеялась и прошла мимо удивлённой бабушки Басан.

Как она хвалит хлеб! Хлеб, испечённый руками неизвестных мужчин! А ведь именно её мать пекла самые вкусные лепёшки в селе. И когда у кого-нибудь бывала свадьба или другое семейное торжество, этой женщине низко кланялись, чтобы она помогла молодым стряпухам приготовить тесто.

Бабушка Басан ускорила шаги. Нет, она сама попробует этот хлеб и скажет всем, чего он стоит! Она толкнула дверь в пекарню и остановилась в изумлении. За прилавком стояли несколько девочек в белых передниках. Они снимали с полок круглые лепёшки и белые хлебы и подавали их покупателям. У маленькой кассы работали двое школьников из старших классов: они брали деньги и давали сдачу. А там, в глубине домика, жарко пылали две печи, и двое мужчин, в белых колпаках, укладывали лепёшки на железные листы и вставляли их в печь.

Одна из девочек, снимавшая с полки хлеб, повернулась, и бабушка Басан узнала внучку.

— Я так и знала, что ты придёшь! — воскликнула та радостно. — Ты ведь ворчишь только для порядка. Ты моя самая любимая, бабуся!

Басан шагнула навстречу внучке. И та быстро вложила ей в руки большой хлеб и две лепёшки.

— Но я не взяла с собой денег, Айвелюк, — смущённо сказала бабушка.

Айвелюк весело улыбнулась и важно сказала маленькому кассиру:

— Сколько следует с бабушки Басан?.. Я заплачу. Мама дала мне на кино…

Председатель сельсовета Айсалтан ласково обняла бабушку Басан за плечи:

— Здесь жарко. Иди теперь с покупкой домой. Ты хорошо воспитала внучку. Это она придумала помочь пекарям в первый день и привела своих одноклассниц. И шелковичные черви, за которыми она ухаживает, самые толстые, и хлопок она собирает быстрее других… Спасибо тебе, Басан, за внучку!

Когда скрылся из глаз беленький домик, старая Басан поспешно оглянулась и, не удержавшись, отломила кусочек лепёшки. Она была мягкая, вкусная. Басан невольно подумала, что и завтра можно будет принести из белого домика такую же мягкую лепёшку и ей не надо будет утром размачивать в козьем молоке засохший хлеб, потому что дома невозможно печь каждый день и лепёшки готовятся впрок…

Её размышления прервал голос Акнабат, ровесницы и старой подруги.

— Там ещё остались лепёшки? — торопливо спросила она. — Или ты все купила, Басан?

— Ты можешь не торопиться, Акнабат: там оставят и для тебя хлеб, — ответила Басан и пошла дальше, посмеиваясь. Пусть-ка старая подруга войдёт в магазин и увидит там свою собственную внучку, которая вместе с Айвелюк в этой истории с деревенским хлебом победила бабушку Басам.

Верблюжонок — Жёлтая Птичка

Верблюжонка с забавным именем Жёлтая Птичка воспитывали три девочки из десятого класса. Одна из них — Салта́н.

И подумать только — Салтан не разрешала своей младшей сестрёнке Огю́ль даже гладить Жёлтую Птичку.

— Он ещё маленький, — говорила Салтан, явно подражая учительнице. — А ты ела кишмиш и, наверное, не вымыла как следует руки.

Огюль жаловалась отцу — старшему чабану колхоза. Однажды утром она прибежала к нему со своим приятелем Каммаркули́. Они говорили, перебивая друг друга:

— Мы тоже хотим воспитывать верблюжонка. Мы сумеем… Мы не перекормим его, как это сделала в прошлое воскресенье Салтан.

Чабан улыбнулся.

— Нехорошо ябедничать, — заметил он. — А что касается верблюжонка… — Он на минутку задумался. — Вот родится у Жёлтой Птички маленькая Жёлтая Птичка. И тогда я попрошу председателя колхоза отдать её вам на воспитание. Посмотрим, как вы справитесь. Ведь тогда вы будете первоклассниками и вам можно будет доверить живое существо.

— Справимся! — в один голос закричали друзья.

Ох, как долго росла первая Жёлтая Птичка! Весной её взял к себе в овечью отару отец Огюль, и друзья прибегали навестить верблюжонка.

Маленькие ягнята весело носились по весенней траве, а верблюжонок Жёлтая Птичка важно вышагивал среди них, словно Гулливер среди лилипутов.

Когда наступила весенняя стрижка овец, только Жёлтая Птичка сохранила свою шёрстку — ведь верблюжат не стригут. Ребята, собравшись со всего села, не дыша глядели, как лучшие строгали́ с молниеносной быстротой, орудуя электрическими машинками, снимают со взрослых овец их наряд. Ещё минуту назад щеголяла овца в чёрной косматой шкуре, и вдруг она предстаёт перед всеми голая, невероятно розовая, с удивлённой мордой. А строгали пытались перещеголять друг друга, снимая всю шерсть целиком и раскидывая её на земле подобно только что сотканной шерстяной накидке.

Жёлтая Птичка нагибала большую голову, осторожно обнюхивала овец и отходила в сторону. Она не узнавала в этих странных существах своих добрых знакомых!..

Наконец Жёлтая Птичка выросла и легко катала двух друзей на своей широкой горбатой спине. Весной у неё должна родиться своя маленькая Жёлтая Птичка.

Но когда же придёт весна?

Когда же наконец появится на свет вторая Жёлтая Птичка?

Каждое утро выбегали ребята в степь, глядели — не показались ли первые вестники весны.

— Она приходит оттуда, — говорит Каммаркули, протягивая вперёд руку.

Огюль кивает головой. Она знает, что с горячих афганских гор, минуя самый южный пограничный советский столбик, в первую очередь врывается весна в маленький городок Кушка, который расположен у самой границы с Афганистаном. Потом она шагает дальше, сюда, в Кара-Кумы. Она нежно гладит барханы, и под её лаской оттаивают пески — светлеют, делаются лёгкими. Если взять горсть этого весеннего песка, он начинает струиться между пальцами, словно жидкое золото…

Однажды утром Огюль радостно крикнула:

— Смотри, Каммаркули, саксаул ожил!

Ребята наклонились над этим странным, безлистным растением пустыни. Его круглые кусты — шары — вспыхнули едва заметными сиреневыми огоньками: это крохотные почки скупо раскрылись навстречу весне.

— А вот травинка! — кричал Каммаркули, опустившись на колени и разглядывая крохотные ростки. — Вот вторая…

Они бегом пустились в колхоз, чтобы рассказать друзьям, что в пустыню пришла весна. Взбежав на пригорок, ребята оглянулись и замерли: за ними стояла неясная сиреневая дымка. Это цвёл по-особому суровый саксаул.

В доме их ждала вторая радость.

Отец Огюль, пришедший позавтракать, сказал, лукаво улыбаясь:

— Можете прийти поглядеть маленькую Жёлтую Птичку. Торопитесь, а то ведь на неё много охотников.

Оказывается, сегодня ночью у старшей Жёлтой Птички появился малыш.

Огюль еле дождалась, пока отец кончит завтракать. Как нарочно, сегодня он так долго пьёт зелёный чай из круглой пиалы, заедая его тёплой ароматной лепёшкой.

Наконец они вышли из дому и пересекли деревенскую улицу. Ферма была на самом конце села, и ребята почти бежали, чтобы не отстать от широко шагающего чабана. Всю дорогу их сопровождал арык, который пел совсем по-весеннему и, как видно, очень торопился вовремя попасть на поля.

Жёлтая Птичка стояла в стойле, устланном соломой. Она подняла голову, увидев своих старых друзей. Большие коричневые глаза её были устремлены на пушистого верблюжонка, который неуверенно покачивался на тонких ножках.

— Десять дней он побудет с Жёлтой Птичкой, подрастёт, а потом пойдёт в группу к таким же верблюжатам. Словом, в детский сад, — засмеялся чабан. — А воспитывать его будете вы: кормить, купать, гулять с ним…

По нескольку раз в день ребята навещали свою маленькую Жёлтую Птичку, таскали ей разные лакомства: кусочки лепёшки, горсточки изюма, сахарный песок, который Жёлтая Птичка ела прямо с ладони, щекоча руки ребят шершавым, горячим языком.

Настал день, когда Огюль уговорила отца разрешить им погулять с Жёлтой Птичкой. Они повязали верблюжонку яркую ленту на шею и, нарядного, повели в Кара-Кумы. Какая красивая стала пустыня: всюду росли тюльпаны! Будто кто-то раскинул огромный пёстрый ковёр, расцвеченный красными, жёлтыми, лиловыми, оранжевыми красками. Тюльпаны разрослись так, что закрыли собой траву.

— Смотри, маленький, — ласково говорила Огюль, — цветы будут расти недолго. Солнце станет очень жарким и сразу сожжёт и цветы и траву, и тогда тебя погонят вместе с другими в горы, куда не может прорваться солнце. Там травы будут сочные и густые всё лето и всю осень.

Верблюжонок стоял на пригорке, и в его расширенных зрачках отражалась нарядная пустыня. Вдруг он издал короткий гортанный крик и прыгнул с пригорка, увлекая за собой Огюль и Каммаркули. Он скакал навстречу своей первой весне.

Шестеро богатырей

Во дворе шумели ребята. Они придумали такую игру: каждый должен был рассказать что-нибудь особенно интересное.

Оля, невысокая, кругленькая девочка с большими рыжими веснушками на носу, рассказала про мяч, который сегодня выскочил у неё из рук, точно живой, впрыгнул в окно первого этажа и попал в кастрюлю с молоком. Это была смешная история, и ребята хохотали. Но Оле тогда было не до смеха. Пришлось долго извиняться, сознаться во всём маме и принести молока рассерженной соседке.

Витя рассказал про свою собаку. Дёмка — огромная ярко-жёлтая шотландская овчарка с белым пушистым воротником, спускающимся на грудь, — лежал рядом, положив узкую морду на лапу, и ласково глядел на своего маленького хозяина. Он всё понимает, этот Дёмка. И Витя может рассказывать про него часами. А как только он скажет: «Голос», Дёмка отрывисто, звонко залает и ждёт, чтобы ему дали в награду кусочек колбасы или сахару.

Потом Витя обратился к Коле — высокому светловолосому мальчику, который совсем недавно поселился в их дворе. Коля приехал вместе с папой на строительство большой дороги.

Витя сказал требовательно:

— И ты, Коля, расскажи нам что-нибудь. Ты ведь с папой всюду-всюду побывал.

Коля смутился, потому что все сразу на него посмотрели, и ответил неуверенно:

— Я не знаю никаких особых историй. Только одну: про шестерых богатырей…

Ребята закричали все сразу:

— Вот здорово, про богатырей!

— Расскажи скорее!

— Что же ты молчал до сих пор?

Во дворе стало неожиданно тихо. Коля, приподнявшись с бревна, заговорил.

Я тоже слушала Колю, и перед моими глазами, так же как перед глазами всех ребят, вставал горный перевал с необычным именем Ак-Рабат…

Наступал вечер, и всё вокруг темнело. Над Ак-Рабатом носились ветры. Они словно сорвались с самых высоких вершин, набирая силу где-то в туманной от мороза вышине, мчались со скоростью курьерских поездов вниз, обрушивались на горный лес, ломали в неистовстве осыпанные снегом ветви. На тракте то и дело вставали, почти касаясь облаков, снежные вихревые столбы. Они ложились тяжёлыми, глубокими сугробами, засыпали каждую впадину, закрывали, словно одеялом, дорожные кюветы. И машины, застигнутые бураном в пути, сначала сопротивлялись, дрожа и ворча преодолевая преграды, потом всё неувереннее пробивались вперёд и, наконец, обессиленные, застывали, беззащитные перед ветрами.

Водители и грузчики машин забирались в кабины, чтобы переждать бурю.

Не повезло! Больше суток может продлиться такое. Кто поборет разбушевавшиеся горные ветры?

Бураны, подстерегая людей, налетают на них неожиданно. Обычно человек уезжал в рейс ясным, солнечным утром, а за перевалом через каких-нибудь несколько часов попадал в бушующий ад. Редко в кабине шофёра хранится термос с горячим чаем, запасы провизии.

Водители — вольный народ и рассчитывают на свои машины: доберёмся как-нибудь!

Однажды, как рассказывал Коля, случилось так: испортилось рулевое управление у трёхтонной машины, и она скатилась в ущелье. Когда, потеряв точку опоры, колёса заскользили вниз, шофёр и сидевший с ним рядом грузчик поняли, что это конец. Но спуск неожиданно оказался отлогим. И, пробежав с головокружительной быстротой десятки метров, машина зацепилась за выступающий кусок скалы и остановилась. Шофёр и грузчик не дыша сидели в кабине. Водитель выглянул в окно и в ужасе отшатнулся: машина еле держится на узком горном уступе, а внизу пропасть. Люди осторожно вылезли из кабины, подложили под задние колёса большие камни, потом снова забрались в кабину, тревожно переговариваясь. Кто может найти их здесь, кому может прийти в голову, что огромный, тяжёлый грузовик застрял, как детская игрушка, буквально между небом и землёй. Шофёр принялся давать короткие тревожные гудки. Слышны ли сигналы там, наверху, или буря перекрывает их своим оглушительным воем?

Замёрзшие, голодные, люди кое-как заткнули тряпками разбитое во время аварии стекло, крепко прижались друг к другу и терпеливо ждали. Потом замолчал охрипший гудок и наступила тишина. Ветер вырвал жалкие тряпки из окна, послал в кабину снежные хлопья, и они начали медленно, бесшумно засыпать кабину.

В этот час, когда выли метели, когда всё живое спешило спрягаться, укрыться, на дорогу вышли шестеро.

Впереди — огромный, широкоплечий дорожный мастер Хура́м. За ним — его сын Бегали, такой же статный и рослый, как отец. Далее на равном расстоянии друг от друга движутся четверо друзей Бегали: дорожные ремонтники — бригада Хурама.

Словно шестеро сказочных богатырей, они всегда выходят в бурю, чтобы посмотреть, не застряла ли где-нибудь машина, послушать, не раздастся ли из-под сугроба человеческий стон.

Вот и в тот вечер, когда случилась беда, шестеро богатырей с шахтёрскими фонарями и верёвками на плечах осторожно ощупывали заснежённую дорогу.

— Она была здесь, — сказал Хурам.

И на какую-то секунду шесть фонарей, уткнувшись в одно и то же место, осветили след шин, почти занесённый снегом…

Хурам шёл первым, и ноги его бесшумно скользили по ледяному насту. Внезапно он остановился так стремительно, что пятеро юношей, шедшие за ним следом, покачнулись, едва не потеряв равновесие. И снова фонари упёрлись в одно и то же место. Вот и еле заметный след двух колёс, которые скатились туда, в бездну.

Несколько минут все молча стояли на краю дороги. Машина сорвалась вниз… И что могут сделать они, шестеро?

Надо вбить кол здесь, на дороге, и идти за помощью. Стихнет буря, и только тогда можно будет тракторами вытащить машину.

А люди? Разве есть смысл искать их, рискуя собственной жизнью? Ведь в таких случаях только мертвецов можно обнаружить в глубоком ущелье.

Но хозяин гор Хурам не привык так рассуждать. Он повернулся к сыну и сказал:

— Быстрее!

Бегали привычно снял с плеча длинную верёвку и принялся обвязывать отца.

Молодые ремонтники стали на краю дороги и, когда Хурам подал сигнал, медленно начали опускать его вниз.

Минуты казались вечностью.

Всё ниже и ниже спускался Хурам, и верёвка, сдерживаемая сильными руками, натянулась. Вдруг она, дрогнув, ослабла, и все молча насторожились, надеясь, что сквозь вой ветра донесётся снизу какой-нибудь звук.

Потом верёвку нетерпеливо задёргали, и Бегали с друзьями начали быстро тянуть её вверх. Им показалось, что груз почему-то тяжелее, чем тогда, когда они опускали Хурама.

«Отец, наверное, без сознания, — мелькнуло в голове сына. — Наверное, ударился там внизу».

Вот уже касается края дороги верёвка, вот уже появляется силуэт человека…

— Отец! — восклицает Бегали и отступает.

Но в тёплой куртке отца, в его меховом шлеме — другой. При свете фонарей лицо его мертвенно-бледно, и дыхание с хрипом вырывается изо рта. Двое ремонтников торопливо отвязывают верёвку, наклоняются над незнакомцем, вливают ему в рот спирт из фляги, растирают быстрыми ловкими движениями. А трое остальных снова опускают вниз верёвку. Она приносит второго незнакомца.

Первый в это время уже стоит, опираясь на плечи Бегали, и шепчет:

— Это как в сказке. Откуда вы, друзья?

Вот и в третий раз спущена верёвка, и Хурам в одной байковой куртке, без шапки появляется на краю дороги.

— Быстрее вниз! — командует он.

И оба спасённых им человека в недоумении глядят, как ветер треплет волосы хозяина гор.

Обратный путь легче. Пусть обледенели дороги, пусть свирепствует ветер, но уже недалеко внизу знакомый домик. Шофёр идёт сам, бормоча слова благодарности. Ослабевшего грузчика почти несут на руках двое.

Широко распахнуты двери перед гостями. Уже разостлан дастархан — узбекская скатерть с угощениями, дымится ароматный суп.

— Я никогда не ел такого вкусного мяса, — говорит шофёр. — Скажите, что это такое?

Хурам кивает на стену, где на ковре висят охотничьи ружья.

— Мы бьём здесь кабанов, — говорит он, — и куропаток. У нас всегда должно быть в запасе мясо. Мы живём на дороге. Каждый час к нам могут нагрянуть такие гости, как вы…

Утром приходит машина с дорожной станции. Грузовик, чудом застрявший на горной площадке, вытаскивают, ремонтируют, и он уходит. А ночью снова разыгрывается буран, и снова выходят шестеро богатырей навстречу стихии, чтобы побороть ветры, отнять у них жертвы…

Коля замолчал.

Ребята сидели притихшие.

— Какая замечательная сказка! — вздохнула Зина. — Откуда ты её знаешь?

— Это не сказка! — отрывисто сказал Коля. — Подождите.

Он побежал к подъезду и исчез. Ребята молча ждали.

Через несколько минут Коля прибежал обратно. В руках он держал конверт. Он вытащил оттуда фотографию, и все увидели горы, упирающиеся в самое небо, а на узенькой тропинке на краю ущелья шестерых богатырей.

— Это они, — сказал Коля. — Они с Ак-Рабата. — Потом, помолчав, он добавил: — А в машине в тот раз был мой папа.

Мишка

Прямо в небо упираются дагестанские горы. А внизу, у самого моря, простираются степи, поросшие высокой сочной травой, — кутаны, как зовут их местные жители. Словно два мира здесь — наверху и внизу. Зимой, когда в горах бушуют метели и снежные глыбы с глухими вздохами падают в ущелье, на кутанах нет снега: всё так же зеленеет трава, кое-где посыпанная мелкой снежной пудрой. И с горных, занесённых бураном пастбищ чабаны и пастухи сгоняют вниз бесчисленные стада коров, отары овец.

Но вот выдалась особая зима, такая, какой не было очень давно. Завертела метель, завыл на тысячу голосов буран, и сугробы снега обрушились на кутаны. Всё живое бежало вниз. Откуда-то появились испуганные лёгкие сайгаки — самые пугливые животные на свете, похожие на маленьких оленей с мордочкой ослика. Спустились из пещер худые волки с поджарыми боками и длинной вытянутой мордой. Все искали еду. А еды не было.

И в эти трудные дни Вовка встретился с Мишкой.

Вовка помогал отцу крепить моторки на берегу. Мёл буран, и лёгкие суда дрожали от его напора. Вовка, морщась от слепящего снега, вглядывался в ту сторону, где находилась земля, как звали ребятишки рыбачьего острова Чечень, заброшенного в море, далёкий большой берег. Он был скрыт пеленой мокрого свистящего снега.

И вдруг незаметно, как это бывает на Каспии, рассеялся снег, прекратилась пурга, и скупое зимнее солнце глянуло на секунду с хмурого неба.

Вовка вдруг закричал:

— Папка, гляди! Кто это к нам идёт?

Рыбаки бросили работу и с интересом вглядывались вперёд, туда, куда указывал Вовка.

В этом году впервые замёрз двадцатикилометровый кусок моря, разделяющий остров с берегом. И по льду, как по мосту, к рыбакам двигалось какое-то большое тёмное пятно с неровными очертаниями. А сзади шевелилось второе пятно, поменьше.

— Овцы идут, — первым нарушил молчание Вовка.

Старый рыбак качнул головой:

— Откуда взяться тут овцам?

Прошло минут десять. Странное пятно стало приобретать какие-то очертания.

И снова Вовка закричал возбуждённо:

— Папа, да это же сайгаки!

— Сайгаки к людям не могут подойти, — неуверенно сказал кто-то. — Сайгаки от человека убегают. Их машиной и то не догнать.

— А я говорю — сайгаки! — настаивал Вовка, весь дрожа.

Ушастая шапчонка съехала на один бок, и казалось, даже веснушки на Вовкином лице прыгают от нетерпения.

Вовкин отец смотрел на приближающееся пятно, приставив козырьком руку к глазам. Наконец он отнял её и сказал негромко, обращаясь к товарищам:

— А ведь прав мой-то! Это сайгаки!

Стадо приближалось. Легко ступая тонкими ножками по льду, прижимаясь друг к другу, сайгаки медленно двигались к рыбакам.

— А кто же сзади-то? — спросил, как бы не веря собственным глазам, Вовкин отец и вдруг крикнул изумлённо: — Братцы, да это же волки за сайгаками гонятся!

Не сговариваясь, рыбаки кинулись к моторкам. Они доставали охотничьи ружья, заряжали их, весело переговаривались.

— Пропустить сайгаков, — командовал Вовкин отец, в его голосе звучали уверенные нотки опытного охотничьего бригадира, — а потом огонь по волкам! Они нам на острове не нужны. Весь скот передушат.

Сайгаки прошли мимо людей, протягивая вперед странные тупые мордочки. Рыбаки молча уступали им дорогу. Неожиданно один совсем маленький сайгачонок поскользнулся, упал и жалобно заблеял. Вовка подбежал к нему. Сайгачонок, увидев Вовку, хотел встать, но ударил больную ножку с окровавленным копытцем и заблеял ещё жалостнее. И Вовке стало очень жалко сайгачонка. Стадо уже прошло, а он всё лежал в снегу, опустив голову.

— Бери на руки, — сказал за спиной Вовки отец, — и неси домой. Копытце йодом залей. Ничего, оправится, — засмеялся он, увидев необычный тревожный блеск в лукавых глазах сына.

Вовка поднял сайгачонка, который оказался очень тяжёлым, и, пошатываясь, побрёл к дому.

Рыбачки уже стояли у палисадников и выносили нежданным гостям кожуру от картофеля, остатки каши, зерно, сено. И пугливые животные доверчиво жались к людям, глядя на них огромными, выразительными глазами.

Вовка, задыхаясь, притащил сайгачонка в дом, помазал йодом раненое копытце. Сайгачонок молчал и только однажды ткнулся влажной тёплой мордашкой в Вовкину руку. Потом Вовка налил ему молока в миску. Сайгачонок раза два неумело сунул в молоко нос, глотнул и постепенно начал пить, с аппетитом причмокивая. Вовка не дыша сидел возле него на корточках.

С берега вернулся отец, раскрасневшийся, весёлый. Он повесил ружьё над дверью и сказал:

— Знатно постреляли волков!

Увидев сайгачонка на полу, он потрепал его по пушистой голове:

— Не робей, брат, вы́ходим…

Две недели пробыл сайгачонок Мишка (так назвали его) в семье рыбака. Он уже научился блеять, выпрашивая молоко, привык к Вовке и протягивал ему навстречу толстую мордочку.

За две недели снежный буран, бушевавший над Дагестаном, притих, отошёл. Снова появилась трава на острове и на кутанах, но сайгаки уже не смогли вернуться обратно в горы: лёд растаял и дорожка, которая пролегла от моря к суше, исчезла под волнами.

Сайгаки бродили по острову, по привычке подходили к колхозным домам совсем как домашние животные. Потом возвращались на пастбище, обгладывая кусты и появившуюся из-под растаявшего снега траву.

Сайгачонок теперь тоже жил на пастбище, но каждый вечер прибегал к дому.

Вовка ждал его, припася круто посоленный ломоть чёрного хлеба и сахар, который Мишка очень любил и грыз передними зубами, закрывая от наслаждения глаза.

К осени сайгаков стало очень много. На остров пришло их около четырёхсот, а сейчас они расплодились, и рыбаки подсчитали, что их стало более тысячи.

И вот в правлении рыбацкого колхоза состоялось необычное собрание. На повестке дня был вопрос о сайгаках. Незваные гости, поселившиеся на маленьком песчаном острове, затерянном в море, оказались очень опасными: они завладели небольшим пастбищем и рыбацким коровам негде было пастись. Проворные пришельцы поедали из-под носа у медлительных, степенных коров всю траву, обгладывали кусты…

И вот в Совет Министров Дагестана пришла телеграмма, подписанная рыбаками острова Чечень. Тотчас же было принято решение: помочь рыбакам. Предупредили порт, чтобы приготовили шаланды для необычных пассажиров.

Всё население острова собралось на берегу, когда рыбаки гнали к шаландам сайгаков. Уже привыкшие к людям, они шли послушно, легко взбегали по деревянным помостам. И только некоторые пускались в обратный путь, тряся головами.

Но их быстро перехватывали, возвращали, и они, повинуясь своим вожакам, неохотно вступали на шаланды.

— Привыкли к лёгкой жизни, — посмеивались рыбаки. — Корм тут вольный…

Вовка стоял возле шаланды печальный, озабоченный. Уезжал Мишка — весёлый четвероногий друг.

Вовка обиделся на отца — не захотел оставить на острове Мишку.

— Непорядок это. Всех так всех. И ему там лучше будет. Это не игрушка, а живое существо, — сказал строго отец. — У нас само правительство о таких редких животных беспокоится. Видишь — сохранить их хотят. Так как же тебе не стыдно?

Вовка понимал, что отец прав. Подумать только: за сайгачонком шаланду прислали.

Но расставаться всегда так тяжело… И, стоя у шаланды, которая вот-вот должна была увезти Мишку, Вовка чуть не плакал.

Мишка, капризно тряся головой, высовывал за борт шелковистую ласковую мордочку, и мальчик гладил её.

Рыбаки с силой оттолкнули шаланды, и моторный баркас, стрекоча, повёл их туда, где синели горы. С шаланды доносилось приглушённое блеяние: Мишка прощался с другом.

Орлёнок Скорка и его друг Ибрагим

Орлы долго кружили над самым верхом жёлтой, как песок, скалы, изредка издавая короткие гортанные крики. Наконец они нашли то, что искали. Верхняя часть скалы, привлёкшая внимание орлов, упиралась в небо так, точно её вбили в облака, и от этого скала казалась совсем недоступной. Так оно и было на самом деле. Только у самой вершины ветер и дожди выточили в скале уютное каменное дупло. Вот в нём-то орлы и устроили своё гнездо.

Они выбрали очень хорошее место. Кругом было пустынно. Справа текла река, которую люди называли Чёрной. Она металась среди гор, упрямая, непокорная, ежегодно меняя русло. И никем не тревожимые орлы могли спускаться к ней и там, не торопясь поднимая клюв, глотать прохладную воду.

Орлиха снесла яйца и принялась высиживать птенцов. Она почти не шевелилась, только изредка наклоняла большую пушистую голову. В эти минуты она выглядела совсем как тихая курица-наседка, и казалось невероятным, что она может вдруг взметнуть огромные, широкие крылья, камнем припасть к земле и унестись обратно в горы, держа в крепких когтях испуганно блеющего ягнёнка.

Старый орёл был очень заботлив. Он всё время неустанно рыскал в окрестностях и приносил своей подруге то зайца, то разодранную блестящую змею, то зазевавшуюся птичку, не ушедшую от его когтей.

Наконец в каменном гнезде раздался писк. Появились орлята: смешные, неуклюжие, с длинными жадными клювами. Теперь уже мать и отец вдвоём улетали на поиски пищи. Однажды случилась беда. В горах разыгралась буря, и ветер с силой вышвырнул из гнезда малышей. Отец и мать, прилетевшие к гнезду, нашли в нём только одного сына, самого маленького орлёнка, который в страхе забился так далеко, так цепко приник к скале, что разбушевавшийся ветер не смог его унести. С жалобными криками проносились орлы над ущельем, ища своих малышей. Наконец обессилевший орёл, встревоженный и недоумевающий, взмахнул крыльями и полетел к реке, чтобы напиться. Но он так и не долетел до речки: пока орлы возились с малышами и доставали им пищу, что-то необыкновенное произошло на её берегах.

Откуда-то появилось множество людей. У них в руках были кирки и лопаты. Какие-то странные животные с длинными хоботами вгрызались острыми зубьями в толщу скалы. Так и не пришлось орлу напиться в этот день. Он медленно кружил над людьми, и ребятишки с восторгом кричали:

— Смотрите, какой красивый орёл, какой большой!..

Орёл впервые видел людей так близко. Ведь он всегда жил высоко в горах, и оттуда люди казались ему просто чёрными точками. Он не мог слышать то, что говорилось на берегу. И не понимал, конечно, что колхозники решили укротить непослушную реку, проложили новую дорогу воде, пробив каменное русло сквозь пятидесятиметровую толщу скалы. Пусть несёт река через этот туннель свои воды туда, куда хотят люди. Всего этого старый орёл не мог знать. Он просто перелетел через перевал и, встревоженный, вернулся к своему гнезду, где маленький орлёнок жадно тянулся ему навстречу.

Когда улетали мать и отец, маленький орлёнок наблюдал за тем, что творится на реке.

Однажды он очень испугался. Насытившись вкусными червяками, он заснул, а когда открыл глаза, увидел совсем рядом круглое железное гнездо. Оно висело на одном уровне с его каменным гнездом и тихонько раскачивалось в воздухе. Это гнездо не было пустым. В нём шевелились какие-то тени. Орлёнок начал тихонько, жалобно клекотать. На его испуганный зов прилетели родители. Они тоже сразу увидели гнездо, но не приблизились к нему, а усевшись на край своей жёлтой скалы, долго глядели на него круглыми злобными глазами. Вот теперь с ними рядом оказались те, кого орлы боялись всю жизнь, — люди, спокойно двигавшиеся в своём застеклённом большом гнезде.

Что же это было за гнездо и почему оно появилось совсем неподалёку от жилища орлов? Такие гнёзда я видела в разных местах среди гор. Это распределительные будки воды. Внутри будок устанавливают особые приспособления, которые в нужную минуту направляют воду в сад, на колхозную ферму, в дома.

Отсюда, с высоты, хозяева воды — как называют тех, кому повинуются укрощённые горные речки, — видят все свои владения…

Прошло несколько дней. Орлёнок уже научился немного летать. Отец и мать учили его перелетать со скалы на скалу, осторожно опускаться на удобные ложбинки, но пока запрещали ему летать одному.

Но ведь все дети бывают иногда непослушны. Был непослушен и маленький орлёнок. Он захотел сам попробовать свои силы. Храбро взмахнул крыльями, полетел, потом чего-то испугался. У него сразу ослабли крылья, и, трепеща от ужаса, он вцепился когтями в железное гнездо. В ту же минуту он почувствовал, как чьи-то крепкие пальцы схватили его тельце и весёлый голос сказал:

— А вот и сосед пожаловал в гости! Угостим его.

Перед ним положили какие-то кусочки, вкусно пахнущие, поставили воду. Орлёнок, сначала бившийся в руках хозяина железного гнезда, дотронулся клювом до воды и вдруг жадно начал пить, откидывая назад голову, — ведь до сих пор он пробовал воду только два раза: когда дождь скапливался в расщелинах скалы.

Человек, который ласково назвал орлёнка соседом, был старый колхозник Ибрагим — хранитель колхозной воды. Здесь, в будке, находилась центральная станция по распределению воды. Это Ибрагим предложил звать бывшую непослушную Чёрную речку Светлой речкой, потому что она стала теперь такая кроткая и так много приносила пользы своим хозяевам. Сейчас она текла совсем в другую сторону и по дороге поила колхозный сад и колхозные поля. Её заставили прыгнуть через горы, на её скалистые берега колхозники навезли много земли и там также посадили молодой сад. Они были ещё совсем маленькие, эти деревца, но уже уверенно стояли на крепких ножках, обутых в мягкую светлую кору. Из своей высокой будки Ибрагим и его помощник постоянно проверяли, сколько воды в горном хранилище, на какие поля нужно сейчас пустить её. В будке всегда дежурил кто-нибудь один. Ибрагим, который любил общество, скучал в долгие часы одиночества. Вот почему он так обрадовался орлёнку и разговаривал с ним, как с человеком.

Вдруг в окнах будки появились тёмные тени. Ибрагим увидел двух орлов, тревожно кружившихся над железным гнездом.

— Это за тобой, — засмеялся Ибрагим, обращаясь к своему гостю. — Ну что ж, лети, раз ты такой скорый: то сюда, то туда! Только наведайся ещё как-нибудь. Лети, Скорка. — Он открыл окно, и орлёнок выпорхнул навстречу матери и отцу.

Он благополучно добрался с ними до родного гнезда, пытаясь по пути на своём птичьем языке объяснить всё, что с ним сегодня произошло.

И я побывала в гнезде старого Ибрагима и вместе с ним любовалась молодыми садами, которые выросли на горных склонах, там, где прежде ничего не росло, где даже чахлые травинки не нарушали сурового покоя ноздреватого камня. А теперь вокруг сады, сады, цветущие на ступенчатых каменных террасах.

Я сидела в гостях у Ибрагима и вдруг почувствовала, что пол ходит под моими ногами.

Ибрагим засмеялся.

— Ветер, — сказал он. — Вот и раскачивается наше железное гнездо. — Потом он добавил: — Глядите, мой сосед прилетел домой. Я зову его Скорка. Познакомился с ним, когда он был совсем крошкой. А теперь он сам отец и кормит орлят — маленьких скорок…

Я поглядела туда, куда указывал Ибрагим, и увидела огромного орла — он сидел на скале и расправлял широкие, сильные крылья.

Приключения Желтопузика

Если ты выращиваешь одного или двух утят, тогда, конечно, можно каждому придумать имя. А если их три тысячи и все они одинаковые, словно выкрашены весёлой жёлтой краской? Как тут быть? И всё-таки один утёнок так выделялся среди своих братьев и сестёр, что получил кличку Желтопузик. Это потому, что у него было удивительно яркое брюшко, как будто взяли и подклеили туда кусочек меха канареечного цвета.

Может быть, и не заметили бы Светлана, Ваня и Коля Желтопузика, но он был такой беспокойный, что невольно привлёк к себе их внимание.

Желтопузик, его братья и сёстры прибыли к озеру, которое называется Горькое, на колхозной двухтонке, покрытой брезентом. Позади неё, прицепленный на крюк, колыхался фургончик — старая тракторная будка, уже давно списанная в расход и валявшаяся за кузнечным сараем. В кабине сидели председатель колхоза Николай Иванович и его старший сын Иван, а в будке — Светлана и первоклассник Колька.

Николай Иванович остановил машину и сказал Ивану:

— Значит, бригадиром у них будешь. И смотри у меня, ежели что…

Светлана уже выскочила из фургончика и командовала:

— А ну побыстрее откиньте брезент, а то они задохнутся!

Приподняли брезент, открыли борта, и вниз полился жёлтый пушистый поток: крохотные утята, только что взятые из инкубатора, учились ходить по земле, смешно переваливаясь.

Здесь же, у озера, поставили самодельный забор из старой рыболовной сети, чтобы помешать утятам убежать далеко. Потом Николай Иванович вынул из кабины мешок, несколько кастрюль.

— Кухарничай, Светлана, корми братьев, — сказал он. — Рыбы сами наловите на уху. В воскресенье мы с матерью к вам заглянем, продуктов привезём.

Машина ушла, и возле озера остались два брата, сестра и три тысячи утят.

И вот тут-то сразу показал себя Желтопузик. Во-первых, он, конечно, немедленно очутился за сеткой. Отчаянно пища, Желтопузик носился по лугу, и Светлана с Колькой никак не могли поймать его. Только когда он окончательно устал и не мог пищать, а только разевал рот, его удалось водворить на место.

Наутро Светлана огорчённо закричала:

— Глядите, ребята, хромает Желтопузик — наверное, вчера лапку наколол!

Желтопузика снова поймали. Светлана намазала ему лапку йодом и забинтовала. Он ходил важный и неуклюже ставил забинтованную лапку на влажную землю. А днём над озером появился ястреб. Ребята заметили его не сразу. И только когда он сделал несколько кругов над утятами, Колька закричал что есть силы:

— На Желтопузика метит, на Желтопузика!..

И действительно, ястреб падал камнем прямо туда, где шагал Желтопузик…

Все утята как утята ходили по берегу озерца, учились плавать, а Желтопузик чуть не утонул. Хорошо, что Колька сидел на берегу и увидел, как утёнок вдруг прыгнул в озеро. Через секунду раздался писк и над водой показалась обвязанная лапка. Колька кинулся в озеро и вытащил Желтопузика. Правда, Иван смеялся над братом:

— Ну и выдумщик ты! Не может утёнок утонуть! Он просто нырнул. А ты ему помешал плыть.

Но Колька защищался:

— У него одна лапка не действует! Я его спас…

Тогда Светлана сплела венок из кувшинок и нахлобучила на голову Кольке.

— Это тебе за спасение утопающего! — сказала она важно.

Когда Желтопузик подрос и уже забыл, что у него когда-то болела лапка, он стал ужасным драчуном. И нередко он появлялся возле ребят всклокоченный, с вырванными перьями — ведь другие утята тоже не хотели дать спуску такому задире.

Корма было сколько угодно, а всё-таки Желтопузик первым налетал на него, как будто он был голодным, и отпихивал всех лапами и жёсткими маленькими крыльями. Он угрожающе крутил головой и так свирепо раскрывал клюв, что другие утята отступали в сторону.

Светлана любила этого озорника больше всех и потихоньку от братьев давала ему крошки от пирога или кашу, которую мама привозила из дома.

Светлана вздыхала:

— Нас у мамы трое, и то она говорит, что мы её замучили. А у нас вон их сколько!..

Иван перебивал сестру:

— Раз взялись, то не жалуйся!

И Светлана замолкала. Конечно, эту затею с утятами придумали они трое. Их отец — председатель колхоза — предложил на общем собрании колхозников взять инкубаторских утят. Но колхозники не захотели: много возни с малышами, и, кто знает, удастся ли их вырастить. Услышав об этом, Иван, Светлана и Колька добились разрешения у отца взять утят под свою ответственность.

— Ну, позволь нам, папа! Вырастим, а потом отдадим колхозу, — уговаривала Светлана.

И Николай Иванович купил целую машину крохотных птиц и привёз их на Горькое озеро.

Конечно, колхозники узнали об этом сразу.

Они приходили к озеру, недоверчиво качали головой:

— Не будет толку. Утка — птица прожорливая, разве её так на озере выкормишь? Дай ей волю — колхоз съест. Нет, не ко двору нам утки.

Ребята весело отшучивались:

— Придите через два месяца, поглядите. Пока они ещё, конечно, маленькие. А знаете какие вырастут?

Чем же кормили братья и сестра своих питомцев? Ведь тут поблизости нет скошенного поля, где утята могут подобрать осыпавшиеся зёрнышки, а каши на такую ораву не напасёшься. Так что же они едят, от чего толстеют?

А едят утята живой студень из озера. Если в ясный летний день подняться на самолёте над просторами Омской области, внизу можно увидеть много ярких голубых пятен. Это озёра. Их здесь зовут «голубая целина». И вот в этих озерцах веками хранился чудесный корм для утят — ил, который образовался после перегнивания невидимых глазу останков рачков, червяков, личинок, водорослей и прочих обитателей озёрно-водного царства, заселявших когда-то толщу вод. Этот ил очень полезен для утят, цыплят, поросят, ягнят.

Семьдесят дней жили ребята возле Горького озера. Семьдесят дней и ночей провели они на воздухе, вдыхая запах ночных трав и тёплой, согретой солнцем воды. Сами окрепли, поздоровели, стали бронзовыми от загара. А утята? Теперь уже им не хватало места за старой сеткой — её пришлось подвинуть далеко вперёд, крохотные желтые утята превратились в красивых уток, важно вышагивающих по траве. Они стали такими толстыми!

Колхозный кладовщик привёз весы и, прищёлкивая языком, твердил, захлёбываясь:

— Как одна — каждая три килограмма веса! Ох, и председателевы ребята! Никогда бы не поверил, коли своими глазами не увидел!..

И вот в колхозе состоялось необычайное собрание. Разговор шёл о событиях на Горьком озере. На стол торжественно водрузили двух красавцев: утку и селезня. Встревоженно крякая, они бродили по широкому столу, тараща на колхозников удивлённые глаза. Этот день решил судьбу будущей птицефермы. Решено было оставить на племя из уток, выращенных ребятами, восемьсот лучших породистых птиц.

— Стыдно нам! — сказал один из старых колхозников на этом собрании. — Трое детишек вырастили столько уток, сколько не удосужился вырастить за все годы колхоз!

Иван, Светлана и Колька сидели в углу, растерянные, сконфуженные общим вниманием. Их тоже попросили выступить. Иван прочитал целые главы из своей записной книжки. Светлана, смущаясь, рассказала о том, как мешали им ястребы, как капризничали некоторые утята.

Всех насмешил Колька. Он тоже вышел на середину комнаты, важно шмыгнул носом и сказал только одно излюбленное омское словечко, которое звучит всегда по-разному, в зависимости от интонации: — Ну!..

Все засмеялись, захлопали, и Колька, застыдившись, убежал к двери. В постановлении колхозного собрания было записано:

«Объявить благодарность Ивану, Светлане и Николаю Мазуровым, вырастившим для колхоза за 70 дней 3200 утят».

Я приехала в колхоз, где живут Иван, Светлана и Колька. Они и сейчас продолжают выращивать утят. Все трое учатся в разных школах, и каждый в своей школе бригадир-птицевод.

— Жаль, что я не была тогда вместе с вами у Горького озера, — сказала я ребятам. — Вот бы посмотреть ваших утят!

Светлана засмеялась, захлопала в ладоши и закричала:

— Тили, тили, тили…

Откуда-то из-под забора вынырнула огромная красивая утка и, переваливаясь, заспешила к нам.

— Кто это? — удивилась я.

— Это Желтопузик, — объяснила Светлана. — Только тогда она была утёнком, а сейчас стала уткой. И животик у неё теперь белый-пребелый. Мне подарил её колхоз… И вот смотрите, сколько у неё теперь своих желтопузиков.

Действительно, сзади катились двенадцать желтопузых шариков с чёрными, как зёрнышки перца, глазами.

Скала Тамары

Тамара шла по незнакомой земле вдоль берега бурной, стремительной реки Обихинго́у. Русская девушка никогда не видела такой реки. Из глубоких, прозрачных вод выступали острые подводные камни.

Они были похожи на ножи, которые высекали пещерные люди из камня. Вода и время сделали их острыми и совсем тонкими. Вода, обрушиваясь на камни, создавала кружевные пенистые водовороты. Тамара остановилась, вздохнула: «Какая суровая природа».

Она взглянула на отвесную скалу, поднимающуюся над рекой почти к самым облакам. Тамара не могла и подумать, что скоро этот голый неприветливый кусок камня, испещрённый глубокими морщинами веков, будет носить её собственное имя.

В горном кишлаке Тави́ль-Дара русскую девушку встретили приветливо. Всем понравилось милое задумчивое лицо учительницы, которая приехала сюда откуда-то издалека, из самых глубин России. С малышами она разговаривала просто и ласково, и они сразу полюбили её и слушались, хотя она была совсем молодой.

Никто в кишлаке не умел печь русский хлеб, а Тамара никак не могла научиться печь лепёшки на тануре — раскалённой круглой печке, где куски сырого теста таджички ловко пришлёпывали к глиняным стенкам.

Женщины в кишлаке жалели Тамару. Они боялись, чтобы она не осталась голодной, и сами пекли ей сдобные, румяные лепёшки. Тамара благодарила, охотно ела лепёшки, а сама стряпала на мангале — жаровне какой-то русский суп со странным названием «щи» и угощала своих учеников.

Тамара попала в Таджикистан в самые трудные годы. Тогда Советской власти приходилось бороться с басмачами — богатеями, священнослужителями. Они объединились в бандитские отряды, хотели вернуть отданные батракам и беднякам землю и скот и задушить новую, народную власть.

Однажды кто-то принёс в школу страшную весть: басмачи совсем рядом; они разгромили соседний кишлак, убили советских работников. Через день-два они будут здесь.

Тамара сказала своим ученикам:

— Пусть придут сегодня вечером в школу ваши старшие братья, я хочу с ними поговорить.

Ребята побежали по домам. А вечером в школу пришли удивлённые юноши: зачем они понадобились учительнице? Многие надеялись, что Тамара начнёт заниматься с ними по вечерам. Они все хотели знать русский язык.

Блестя гневными, светлыми, как вода Обихингоу, глазами, Тамара неожиданно сказала:

— Разве вы не мужчины? Неужели вы будете ждать, пока басмачи ворвутся в ваш дом? Мы должны создать отряд, отряд добровольцев, который остановит бандитов! Нельзя их пускать в кишлак. Сделаем засаду.

Юноши молча слушали. И наконец один из них сказал Тамаре:

— Через час мы вернёмся сюда!

И вот первый маленький отряд кишлака собрался у школы. Тамара запрятала косы под красныйплаток и надела старенькую кожаную куртку. На боку у неё висел маузер. Никто не знал, где она его достала. Она стояла перед этими рослыми, плечистыми парнями хрупкая, тоненькая. Но лицо её было исполнено такой силы и решимости, что парни избрали её своим командиром.

— Пошли, — сказала Тамара.

И они двинулись навстречу басмачам — крохотный отряд, вооружённый кое-как: охотничьими ружьями, старыми берданками, а то и просто длинными острыми ножами, которыми в кишлаке резали овец.

Басмачи вскоре появились у самой скалы. Сверху, прячась за холодными каменными выступами, юноши открыли стрельбу. Обозлённые бандиты, не ожидавшие нападения, осадили скалу. Они заметили среди юношей русскую девушку. Один за другим падали сражённые выстрелами воины отряда Тамары. И вот наступила минута, когда Тамара осталась одна. Кожаная куртка командира вся изорвалась, оставив клочья на острых камнях. Красный платок слетел с головы, и его унесли волны. Тамара, закусив губы, стреляла до тех пор, пока не кончились патроны…

Потом наступило затишье, и басмачи поняли: девчонка перестала сопротивляться. Они решили взять её живьём. Поэтому они тоже прекратили стрельбу и кинулись на скалу, где Тамара стояла во весь рост с бесполезным теперь оружием в руках…

Девушка в упор смотрела на своих врагов. Вот они уже близко, вот вскакивает на скалу первый басмач. Она стремительно повернулась, оглядела горы, полюбившиеся ей, и это синее небо, и эту вечно говорливую камышовую заросль. Потом легко шагнула в пространство, и злобный вопль басмачей огласил окрестность: девчонка обманула их, ушла от расправы. Там внизу, в голубой воде, мелькнула на короткие секунды кожаная куртка. Лёгкое тело девушки, подхваченное волнами, почти сразу же скрылось из глаз… Но не зря погибли молодые воины и их командир. Они задержали басмачей, и отряд красноармейцев, подоспевших в Тавиль-Дара, разгромил бандитов, не дав им войти в кишлак.

А скала называется с тех пор «Тамара». И может быть, кто-нибудь, кто знал русскую девушку Тамару, которая по-настоящему любила Таджикистан, прочтёт эти строки и дополнит наш рассказ.

Внук Хоттабыча

Такой был счастливый день сегодня!

— Так и быть, возьму тебя с собой в командировку в Среднюю Азию, — сказал папа.

А мама вздохнула:

— Какое интересное будет путешествие! Как жаль, что мой отпуск уже позади!

Коля еле дождался, пока кончился завтрак. Он хотел поскорее рассказать своему другу Васе замечательную новость.

Вася ждал его во дворе, уныло подбрасывая носком ботинка треснувший шарик пинг-понга.

— Еду в Бактрию! — выпалил с разбегу Коля.

Вася посмотрел на него удивлённо:

— Куда?

— В Бактрию. Это древняя земля. Известная с одиннадцатого века до нашей эры, — хвастался Коля, хотя только утром узнал всё от папы. — Там есть такой город — Терме́з. Самый южный речной порт нашей страны и самый жаркий город. Там растут сахарный тростник, лимоны и апельсины. Мы с папой на самолёте полетим до Ташкента, а там идёт дорога до самого Термеза через горы. Раньше по ней караваны ходили, а теперь автобусы бегут. Папа эту дорогу строил.

Вася отвернулся. Он не хотел, чтобы друг увидел слёзы на его глазах. Конечно, он не завидует. Он поедет в лагерь, где тоже будет весело и интересно. Но он не увидит этой сказочной Бактрии и не промчится по горной дороге… Коля приумолк. Он понял, о чём думает сейчас Вася. Внезапно он закричал:

— А что, если мы возьмём тебя с собой? Мой папа попросит твоего папу…

Васин папа согласился. И через неделю большая серебряная птица — самолёт «ТУ-104» за три часа домчал ребят до города Ташкента. А потом все сели в машину и поехали по гладкому шоссе — большому узбекскому тракту в город Термез.

Дорога была очень интересной. Мимо бежали колхозные поля и степи, сверкающие зарослями лилий и дикого мака. Как много цветов! Просто не верится, что они сами выросли. Какая красота! Кажется, будто их посеяли здесь нарочно.

А сколько было необыкновенных встреч в пути! Подвезли ученика железнодорожного училища. Он разговаривал с Васей и Колей важно и уверенно:

— Это Голодная степь, — объяснил он ребятам. — Только теперь сюда пустили канал. Тут мой папа город строит, а я учусь. Сейчас иду в новый кинотеатр. Только открыли.

Саша, так звали нового знакомца, вышел возле кинотеатра и помахал рукой отъезжающей машине. Коля и Вася немножко завидуют ему: ведь повезло же человеку — приехал в пустыню, а в ней город вырос.

Сколько машин мчатся навстречу, обгоняют их!

— Здесь в сутки иногда проходит более восьми тысяч автомобилей, — рассказывает ребятам водитель Жора. — Вот я вам сейчас стишки прочту, которые древний поэт Мукими́ написал про эту дорогу, когда она ещё, конечно, не дорогой была, а просто тропой.

И Жора весело декламирует:

Коля и Вася смеются. Их арба — новенький «ГАЗ-69» — мчится, как птица, по главному шоссе. Только успевай глядеть в окна: то степь, то бурная речка, то горы. Как в волшебном фонаре!

И вдруг на дороге возникает человек.

Вася вскрикивает:

— Хоттабыч! Живой Хоттабыч!

Ребята смотрят на маленького старичка с большой бородой, в пёстрой, искусно накрученной на голову чалме. Они ждут от него чего-то удивительного. Ведь они видели точно такого старичка в кино — он совершал там удивительные чудеса. Может быть, он сейчас тоже махнёт рукой, заплещется рукав широкого халата, и машина обретёт крылья, взметнётся над горами… Но это не Хоттабыч из чудесной сказки. К разочарованию ребят, Хоттабыч оказывается просто колхозником из Бухары.

Он едет к внуку в гости и очень доволен, что его подвезут до самого места. Он показывает на узкую тропку, которая тянется неподалёку от тракта, то исчезая в горных кустах, то снова появляясь.

— Здесь я водил караваны, — замечает он негромко. — Это был трудный и долгий путь.

Хоттабыч всё рассказывает и рассказывает, и перед друзьями встают картины прошлого…

Медленно бредёт караван. Верблюды, поднимая голову, осторожно ступают по узким тропам. Они то круто обрываются, почти спускаясь в ущелье, то стремительно взлетают к торчащим пикам скал. Там, где останавливаются верблюды, тревожно косясь вниз, груз поспешно перекладывают на низкорослых, маленьких ишачков с длинными ушами — это вожаки, они идут всегда впереди караванов. Утомителен путь из Бухары в Афганистан и Индию.

— Один аллах знает, сколько людей погибло на скользких и обрывистых тропах! Сколько дорогих грузов похоронено в мрачных ущельях! — вздыхает Хоттабыч. — Права старая пословица: двадцатый караван ведёт сама смерть… — Старик замолкает и вдруг добавляет, смеясь: — А теперь внук шофёр на этой дороге. Там, где нас раньше поджидала смерть, он спокойно водит красные и голубые автобусы.

И вдруг, прямо как в сказке, появляется впереди голубой автобус. Хоттабыч просит остановить машину и выходит на дорогу. И тут ребята убеждаются: Хоттабыч всё-таки волшебник — голубой автобус останавливается как вкопанный, и из кабины выпрыгивает молодой коренастый парень.

Он бежит к Хоттабычу, обнимает его.

— Дедушка, — восклицает он, — как хорошо, что я увидел вас! Садитесь в автобус, я провезу вас по своему маршруту, а потом мы вернёмся домой.

Вася и Коля молча смотрят на своего Хоттабыча. Он даёт им на прощание по горсти вкусных орехов. Внук помогает ему взобраться на подножку, и автобус исчезает в облаках пыли, увозя Хоттабыча, только что на глазах у ребят сотворившего чудо.

Вася и Коля думали, что уже никогда больше не увидят водителя голубого автобуса, но, наверное, Хоттабычу захотелось совершить ещё одно чудо. На обратном пути из Термеза папа привёз их в замечательный сад, где стояли какие-то круглые купола. Коля и Вася узнали невероятное: они находятся в таком месте, которое известно всему миру. Это международная широтная Кита́бская станция имени внука Тимура, великого учёного древности — астронома Улугбека. Таких станций на земном шаре несколько. Старинный папин знакомый, директор станции, рассказал, что все они расположены на одной и той же параллели и что учёные, наблюдая в разных местах за одними и теми же звёздами, решают важные вопросы, касающиеся строения Земли.

Ребят повели в павильоны с круглыми крышами. Здесь стояли огромные, мощные телескопы.

— Но сейчас небо голубое, светит солнце, и телескопы неподвижны, мертвы, — объяснял ребятам дежурный. — Они оживают только ночью. Тогда бесшумно распахиваются крыши, глаза телескопов ищут и находят звёзды.

Ребятам кажется знакомым голос дежурного. Они глядят на него с недоумением и вдруг сразу узнают: да ведь это же внук Хоттабыча, водитель голубого автобуса. Он тоже узнаёт их.

— Я студент пятого курса института, — объясняет он. — Сутки я работаю на автобусе, а потом разговариваю со звёздами вот отсюда, из этого павильона.

Ребята слышат тихий смех. Из тёмного угла возникает фигура Хоттабыча. Он взмахивает рукавом халата и добродушно добавляет:

— Сегодня всю ночь я тоже разговаривал со звёздами. Приеду домой, расскажу колхозникам о том, что мой внук ищет новые дороги в самую середину неба. По одной такой дороге уже летал Юрий Гагарин, по другой — Герман Титов. Наши небесные братья. А может быть, потом полетите и вы, ребята?

Уже в машине Коля неожиданно говорит:

— А ты знаешь, Хоттабыч мог бы нас поднять в небо!..

Но Вася сердито обрывает друга:

— Не говори глупостей! Хоттабыч — тот из сказки! А — этот настоящий. Зато внук у него как из сказки!

Из книги «Колышек у вербы»

Наташа

Лебеди летели над степью. Степь была ещё зимняя, снежная, но уже во всём чувствовалось приближение весны. Апрельские ветры разметали сугробы, проделали в снежных пластах ноздреватые отверстия, а от апрельского солнца эти пласты поголубели, стали прозрачными.

Лебеди летели низко, вытянув длинные шеи, и издали казалось, что в небе обыкновенные журавли. Вдруг вожак лебединой стаи повернул голову и издал тревожный предостерегающий клёкот. Внизу он увидел людей, и старой опытной птице показались подозрительными их движения. Серёжа, который следил за полётом лебедей, тоже увидел, как там, впереди, человек в длинном тулупе сдёрнул с плеча ружьё и выстрелил.

Стая, повинуясь вожаку, взмыла вверх, и только одна птица отстала. Серёжа с ужасом увидел, как она опускается всё ниже и ниже.

— Папа! — отчаянно закричал Серёжа. — Зачем они стреляют! Они лебедя убили! Папа!

Серёжин отец заправлял трактор горючим, чтобы двигать дальше два маленьких вагончика, в которых сидели строители будущего совхоза. Услышав Серёжин крик, отец поднял голову.

Он тоже увидел лебедя, который держался в воздухе очень странно, вздрагивая всем телом, теряя высоту.

— Ранили его, — с огорчением сказал отец. — Кому это понадобилось?

Он посмотрел вслед торопливо удаляющимся фигурам.

— Случайные люди. Злые… Помни, Серёжа, — настоящий целинник никогда не будет степного зверя или птицу обижать. А лебеди — тут редкие гости. Их особенно беречь надо.

— А куда они летели, папа? — спрашивал Серёжа. — Куда?

— Озёра тут есть, где они летом живут, туда, наверное, — вслух размышлял отец. — Ну, что ж теперь поделаешь! Садись. Дальше поедем.

Серёжа примостился рядом с отцом на тракторе. Не сразу разрешила мама, чтобы он ехал вот так, навстречу холодным целинным ветрам. Она хотела, чтобы Серёжа сидел вместе со всеми в вагончиках, где тепло.

— Что я — Наташка? — яростно защищался Серёжа. — Мне не пять лет, а десять…

— Пусть привыкает к ветрам, — вмешался отец, — целина теперь будет его родным домом.

Мама уступила неохотно. Но ведь она тоже в первый раз приехала в казахскую степь, а папа строит тут уже второй совхоз. Значит, и спорить с ним нечего. Ещё в поезде, по дороге к папе, мама рассказывала Серёже негромко, улыбаясь чему-то:

— У нас папа молодец. В голой степи города строит. Я бы с ним раньше сюда поехала, да помнишь, бабушка болела и ты ещё совсем маленький был. А теперь и бабушка с нами едет, и ты с Наташей…

Мама рассказывала, как несколько лет назад в пустынные степи поехало много юношей и девушек, чтобы растить хлеб и строить города.

— Поехало тогда несколько сот тысяч молодых, — говорила мама. — И папа. Он только в отпуск домой приезжал. Трудно было папе — и холодно в пустынном месте, и по нас скучал…

Как только Серёжа увидел папу, который их встречал, он сразу спросил: — Папа, а пап, там совсем голая степь?

Папа засмеялся:

— Что ты, сынок!

Серёжа был огорчён. Он-то думал — дикая степь…

Отец сразу понял, о чём загрустил Серёжа, и весело успокоил его:

— Знаешь, сынок, целина такая большая, что ещё много-много осталось диких мест. Вот туда мы с тобой и поедем, увидишь, как совхоз строится…

Такое было хорошее настроение у Серёжи: с папой на тракторе едет, и дикая степь вокруг. Интересно! И вдруг лебедя на его глазах ранили…

Стая, конечно, не могла задерживаться около раненой подруги. Она летела дальше, наверное, к знакомому озеру, где в это время нет уже льда и где можно спрятаться в сухих камышах, которые стоят стеной, закрывая птиц от чужого, недоброго глаза.

Серёжа скоро потерял стаю из виду. Он так и не знал, что сталось с раненой птицей.

А она с трудом махала крыльями, выискивая местечко на земле, где можно было бы чуточку отдохнуть, успокоить боль.

Внизу мелькнуло какое-то озеро, очень похожее на то, куда вёл стаю старый вожак. Только оно было поменьше.

Вскрикнув на прощание, точно стая могла услышать её, лебёдка в последний раз взмахнула крылом и опустилась на озеро. Вода обожгла рану, потом боль стала понемногу утихать, и лебёдка, спрятав голову под крыло, забылась коротким чутким сном, таким, каким спят птицы и звери. Проснулась она от необычного шума и испуганно подняла голову.

На берегу озера стояли люди. Много людей. Они оживлённо переговаривались между собой, глядя на красивую белую птицу, неожиданно оказавшуюся здесь, на маленьком озере, заброшенном волей природы в самое сердце пустынной Тунгайской степи.

Птица хотела подняться и улететь подальше от людей, которых старые лебеди учили всегда бояться. Она попробовала взмахнуть крыльями и не смогла.

Люди на берегу заметили это, и Серёжа — конечно же, это был он — закричал:

— Смотри, папа, это, наверное, тот подстреленный лебедь, он не может улететь, у него не поднимаются крылья!

— Наверно, — согласился отец. — Вот молодец, что в наш совхоз прилетел. Если бы мы не приехали сюда, лебедь мог бы умереть с голоду. Где ему сейчас найти корм?

Лебедь плавал по воде, держась в отдалении от людей и следя за ними большими испуганными глазами. А люди долго возились на берегу. Мальчик что-то сколачивал, устанавливал у самой кромки воды. Потом они ушли, и огни зажглись в окнах тракторных вагончиков. Светились двери только что поставленных брезентовых палаток. Строители нового совхоза обживали степь. Лебёдка не понимала, что обитатели палаток и тракторных вагончиков приняли её в свою семью и будут заботиться о ней.

Она долго не подплывала к тому месту, где что-то строил мальчик. Но вдруг пошёл дождь, смешанный со снегом. Ей сразу стало холодно, и она заметалась по озеру в поисках пристанища. Проплывая совсем рядом с берегом, она вдруг почувствовала, что дождь и снег больше не настигают её. Над головой была деревянная крыша маленького домика, который сделал для лебедя Серёжа. Птица прижалась к деревянной стенке и прямо перед собой увидела корытце, в котором было что-то насыпано. Зёрна, пшеничные зёрна, которыми лебеди лакомились на сжатых полях. Озираясь, чутко внимая ночным шорохам, лебёдка взяла в клюв одно зерно, потом второе, третье… После еды она почувствовала тепло и усталость во всём теле. Высунув голову из своего домика, она ещё раз прислушалась и неожиданно уснула.

Утром Серёжа прибежал к озеру вместе с Наташей. Лебёдка уже давно плавала посредине озера.

— Ната, смотри — лебедь съел всё зерно. Сейчас мы насыплем ещё, — говорил Серёжа, — он, конечно, ночью спал в нашем домике…

Пришли взрослые и тоже смотрели на ребят и хвалили Серёжу, который догадался сделать лебедю домик и насыпать зерна.

— Теперь ты назначаешься старшим над озером, — шутя сказал директор совхоза и потрепал Серёжу по плечу, — и станешь охранять лебедя и голубей, которые тоже будут жить здесь, в голубятнях. Плотник дядя Степан уже сбил им удобные домики.

— А как мы назовём лебедя, — спросил Серёжа, — ведь должно же быть у него какое-нибудь имя?

И тогда сестрёнка Серёжи вдруг попросила:

— Назовем её Наташей, как меня…

Все согласились. Наташа — это красивое имя не только для девочки, но и для лебедя.

Люди, проходившие по делам, обязательно останавливались у озера и нежно звали:

— Наташа! Наташа!

Вечером Наташа уже без боязни заплыла в свой домик и поела зерна. Так было и на третью ночь и на четвёртую. А на пятую к Наташе прилетели друзья. Старый вожак не мог успокоиться, что одна птица отбилась от стаи, и лебеди, которые жили далеко отсюда, на другом озере, летали и звали свою подругу. Наконец они нашли её. Ночью они тоже заплыли в маленький домик. С трудом поместились в нём и спали, запрятав голову под крыло.

Серёжа очень привязался к Наташе, ни на минуту не забывал о ней и даже как-то потихоньку от матери встал, оделся и вышел из палатки. Луна стояла высоко; освещая совхоз, она отражалась в воде яркими светлыми бликами. Серёжа спустился к домику и не поверил своим глазам. Целых три лебедя было на их озере. Откуда же они взялись? Он помчался домой и разбудил отца. Тот сначала рассердился.

Но Серёжа так умолял выйти посмотреть на лебедей, что отец, ворча, встал, оделся. Ещё не начинало рассветать. Шум человеческих шагов вспугнул Наташиных друзей. Когда Серёжа с отцом подошли к озеру, птицы уже поднялись в воздух. В голубом сумраке отчётливо выделялись очертания больших сильных тел. На воде осталась одна Наташа.

— Это друзья к ней прилетают, — задумчиво сказал Серёжин отец, — отбилась она от стаи…

Где-то наверху раздался писк: просыпались в своих домиках голуби — первые голуби в этой степи, которых привезли сюда с собой люди и построили им жильё. Сверху голуби глядели на рождающийся в степи совхоз, на временную улицу Палаток, на первые весёлые жёлтенькие домики новосёлов, которые начали уже своё наступление на эту улицу.

И, спасённая людьми, плавала по светлой воде лебёдка с нежным человеческим именем Наташа.

Свирька

Свирька любил свой дом. В нём было уютно, пахло тёплой землёй и соломой. Когда в круглую дверь его подземного жилья пробивалось солнце, Свирька вылезал наружу и, подражая взрослым суркам, степенно становился на задние лапы, поднимая передние. Он мог стоять так неподвижно много часов подряд, как маленький живой столбик. Ветер шевелил его рыжую мягкую шёрстку, а солнце грело как раскалённая печка. Свирька блаженно жмурился и, изредка поворачивая круглую головку, видел вокруг себя такие же неподвижные рыжие столбики.

На языке сурков Свирьку звали совсем не Свирькой, а как-то по-другому. А имя ему дали уже потом люди. Это произошло после того, как Свирька попал в беду.

Как-то он решил прогуляться и ушёл далеко от своего домика. Он бежал среди ковыля, беззаботный и весёлый, останавливался, нюхал травинки, становился на задние лапки и снова бежал вперёд. Внезапно он услышал грохот. Какое-то непонятное чудовище с круглыми красными ногами встало рядом с ним. Свирька коротко свистнул, заметался, ища, куда бы убежать, и тут почувствовал, что его крепко схватили и понесли. Сурчонок от страха закрыл глаза и не шевелился.

Тракторист дядя Ваня приоткрыл край своей куртки:

— А ну, лезь за пазуху, дрожишь весь, — сказал он добродушно и почесал сурчонка за ухом. Потом сел за руль трактора, и машина побежала по дороге.

Тракторист направлялся в мастерскую на центральную усадьбу.

Испуганный Свирька притаился. Ему было тепло под курткой. Но маленькое сердце билось, охваченное страхом. Бедный Свирька! Ему никогда не приходилось ехать куда-то в неизвестность на громыхающей машине.

Дядя Ваня сдал трактор механикам, а сам отправился домой обедать. Петя и Шура выбежали навстречу отцу. Он закрыл за собой дверь и сказал весело:

— А что я вам принёс, ребята!

Он распахнул куртку и осторожно вытащил оттуда тёплый сжавшийся комочек.

— Сурок! — восторженно закричал Петя. — Как же ты его поймал, папа?

— Он не слушался, наверное, своих родителей, — весело объяснил отец, — и отправился гулять без спросу. Я подъехал неожиданно и взял его врасплох.

— Мы назовём его Свирькой, — заявил Шура, — помнишь, как того ежа, который живёт у бабушки в деревне!

— Свирька так Свирька, — согласился отец, — а теперь давайте покормим его чем-нибудь, он, наверное, проголодался.

Свирьке накрошили хлеба на бумажку и положили комок рассыпчатой гречневой каши. Сначала он недоверчиво обнюхал всё и забился в уголок. Но потом, когда все сели к столу, Свирька осмелел. Каша пахла так вкусно, и он осторожно, крупинку за крупинкой, принялся подбирать её.

Постепенно Свирька освоился, привык к новому жилью. Он даже выходил гулять с Шурой и Петей во двор, вместе с ними возвращался в комнату и, смешно подпрыгивая, бежал к своим блюдечкам, наполненным едой, которые стояли в отведённом для сурчонка уголке.

Одно только тревожило Шуру. Морща веснушчатый носик, она взволнованно спрашивала отца:

— Папа, а почему он ничего не пьёт? Ничегошеньки: ни воды, ни молочка?

— Сурки к воде непривычные, — отвечал отец, — живут они в степи, где палит солнце, где воды очень мало. Если дождь пойдёт или роса появится, полижут водяные капельки, им и хватает.

— А они не вредные, сурки? — спрашивала Щура. — Они не будут нашу пшеницу есть?

— И к зерну сурки непривычны. Едят они всякие сорняки, травку, которой в степи много. А зерно — это для них новая еда, незнакомая. С опаской они к ней относятся. Не вредный это зверёк, а даже полезный. Из сурковых шкурок хорошие воротники, шубки получаются. Время от времени устраивают охотники на взрослых сурков облаву как на пушного зверя…

За лето Свирька очень привязался к ребятам. Но когда им надо было идти в школу, сурку пришлось расстаться с новыми друзьями. Отец сказал Шуре и Пете:

— Через несколько дней вам в школу. Поедете в интернат в новый совхоз. А мы с мамой тут остаёмся работать, и нам не до сурка. Отпустим Свирьку домой. Как раз в ту сторону машина с зерном идёт.

— А почему его нельзя выпустить тут? Ведь кругом такая же степь? — спросила Шура.

Но отец отрицательно покачал головой:

— У сурков свои законы. Они живут большими семьями. Если мы выпустим Свирьку тут, неподалёку, он погибнет. Местные сурки ни за что не примут чужака, растерзают его. Поэтому, когда я поймал Свирьку, я заметил то место и подкатил к обочине дороги большой камень, чтобы не забыть Свирькин дом.

Так и порешили отвезти Свирьку домой.

Ребята забрались на мешки с зерном, и машина тронулась. Отец примостился на борту и внимательно глядел на дорогу. Неожиданно машина остановилась.

— Вот он, мой камень, — сказал отец, спрыгнул с машины и подхватил Шуру. Петя соскочил сам.

— Я за вами заеду на обратном пути, — пообещал водитель, высовываясь из кабины.

Машина уехала, а они втроём остались на дороге. Впрочем, не втроём, а вчетвером. Потому что Свирька, как и весной, сидел у отца под курткой. На этот раз он не боялся. Привыкший к людям, он спокойно спал и даже смешно похрапывал во сне.

— Как удивятся сейчас его папа и мама, — сказала Шура и вздохнула, — вернулся их сын.

— Он, наверное, расскажет им много интересного про наш дом, — добавил Петя.

Папа засмеялся:

— Как жаль, что мы не знаем языка сурков и не услышим Свирьку. Он, может быть, стал таким же хвастунишкой, как Петя, и расскажет им что-нибудь лишнее.

Петя засопел и хотел уже было обидеться, но в это время отец приложил палец к губам:

— Тише, слушайте!

Ребята притихли. Над степью нёсся какой-то странный звук. Он то замирал, то опять звенел в ушах, точно кто-то играл на дудочке. Короткие переливы, потом опять тишина, потом опять переливы…

— Сурки свистят, — объяснил папа, — вот видите, они стоят посреди степи как часовые, смотрят вокруг и посвистывают.

Может быть, поэтому казахи никогда не обижают сурков и называют их своими младшими братьями.

Свирька вылез из-под куртки и сидел теперь у отца на плече, глядя на степь. Его маленькие круглые, как бусинки, глазки отражали солнечные лучи.

— Он понимает, что вернулся домой! — закричала Шура. — Посмотри, папа, какое у него выражение мордочки!

Выражение Свирькиной мордочки было, конечно, обычным. Но папа не хотел огорчать дочку.

— Конечно, понимает, — отозвался он весело. И, нагнувшись, посадил Свирьку на землю.

— А ну, друг, беги домой!

Несколько секунд Свирька сидел неподвижно. Ветер вздыбливал его шёрстку, и сурчонок внезапно показался удивительно толстым.

— Отъелся на нашей каше, — засмеялся отец и хлопнул в ладоши.

Свирька вздрогнул и вдруг помчался вперёд. Прошло ещё несколько минут, и вот он уже исчез, затерялся в ковыле.

Я, конечно, не знаю, что рассказал Свирька своим маме, папе, братишкам и сестрёнкам. Но, наверное, что-нибудь очень интересное о том, как он жил у людей.

Бишка

В воскресенье вечером братья Ивановы, трактористы, вернулись в совхоз с охоты. Всё население улицы Палаток сидело у пруда. Только что посмотрели новую кинокартину, и механик дядя Коля собирал коробки с лентами. Комбайнер Василий растянул аккордеон, первые танцорки, официантки Люся и Валя, встали в позу, и вдруг на освещённый танцевальный круг вступили братья-охотники.

— Внимание! — крикнул Сергей. — Новое действующее лицо сегодняшнего спектакля!

Он скинул рюкзак, развязал его, перевернул, и на землю выкатилось что-то пушистое, круглое. Раздался обиженный визг. И все сразу заговорили весело?

— Гляди-ка, медвежонок!

— Сам Топтыгин пожаловал!

— Мишка!

А самый маленький зритель, двухлетняя Катюша, ткнула пальцем вперёд и сказала восхищённо:

— Бишка!

Так и прозвали целинники нового жителя молодого совхоза — Бишка Мишкович Топтыгин.

— Нашли мы его в кустах, — рассказали охотники. — Сидел он там и плакал тоненьким голоском. Поискали мы вокруг — нет ли матери поблизости. Хотелось нам её шкуру для украшения будущего клуба раздобыть. Но сколько мы её ни ждали — не пришла. Бишку мы пожалели и взяли с собой.

Медвежонка принял на воспитание учётчик дядя Федя. Славился он как приёмный отец всяких зверюшек. Жили у него в палатке два сурка, скворец с перебитой лапой, тёмно-серый котёнок, по прозвищу Мышка, рыжий щенок с грозной кличкой Демон. Жила эта компания дружно: ели из одного большого корытца, которое смастерил дядя Федя.

— У меня не столовая, — строго объяснил он своим питомцам, — негде здесь отдельные миски устанавливать. Вот из корытца и будете все вместе есть, а из таза пить…

Я не знаю, поняли ли зверьки и скворец дяди Федины слова, но ели они действительно все вместе. Только каждому была приготовлена пища по вкусу: суркам — размоченный хлеб и каша, Мышке и Демону — кусочки колбаски или немножко мясца, скворец независимо прыгал вокруг на одной ноге и клевал то колбаску, то кашу, то хлеб. Питомцы дяди Феди так привыкли друг к другу, что даже на водопой шли гуськом. Очень забавно было смотреть, как стояли они возле тазика и пили молоко или воду. Что налито в тазике, можно было сразу определить, глядя на сурчат: от воды они отходили, недовольно отряхивая лапки, зато молоко и сладкий разведённый кофе пили, жадно причмокивая. Мышка осторожно макала в молоко розовый язычок. А скворец, по прозвищу Долгоносик, не торопясь брал в клюв несколько капелек любой жидкости, поднимал клюв кверху и долго глотал, тряся длинной шеей. И вот в эту тёплую, сжившуюся компанию вдруг попал Бишка.

Верный своим принципам, дядя Федя сказал:

— Пусть тоже из корыта ест! Места хватит. Потеснятся.

Конечно, пришлось потесниться; и хотя Бишка тоже был совсем маленький, всё же он был во много раз больше остальных обитателей дяди Фединой палатки. Когда он стал на земляной пол и, тихонько ворча, огляделся, все старые жильцы просто замерли от удивления: что же это такое? Очень косматое и незнакомое?

Первым опомнился Демон и угрожающе оскалился. Но дядя Федя тут же легонько стукнул его по влажному носу и укоряюще сказал:

— Вот ты какой! Тебе бы только одному у корытца сидеть, — и ткнул Бишкину морду прямо в тазик, куда официантка только что налила принесённое из столовой тёплое, сдобренное сахаром молоко.

Бишка сначала чуть не захлебнулся — начал мотать головой, чихать, кашлять: ведь не привык он пить из миски! Но, видно, сладкое молоко ему очень понравилось. На Бишкиной морде появилось блаженное выражение.

Демон долго глядел на Бишку, потом вильнул хвостом, подвинулся к тазику и тоже начал лакать молоко. Тихонько подкрались сурчата, бесшумно ступая лапками, подошла Мышка, и через головы всех стал доставать молоко скворец Долгоносик.

Бишка был принят в новую семью.

Бишка очень быстро рос, и к осени ему уже стало скучно в палатке. Сильным ударом лапы он открывал брезентовую дверь и гулял по улице. Иногда он передвигался на четвереньках, раскачиваясь всем туловищем, иногда становился на задние лапы и шагал по дощатому тротуару, сложив две передние лапы на груди. Он был подхалим и сластёна, весёлый медвежонок Бишка. Он подходил к целинникам и вдруг начинал хлопать лапой об лапу, выпрашивая кусочек сахару или хлебца. И, конечно, никто не мог устоять перед такой просьбой. Ему кричали:

— Бишка, открой рот!

Он послушно разевал огромную клыкастую пасть и ловил кусочки сахара или печенья. Если ему кидали конфету, он сначала придерживал её зубами, потом садился на землю и аккуратно развёртывал бумажку, откидывал её в сторону. Все вокруг хохотали:

— Ну и хитрюга наш Бишка!

Скоро Бишка так вырос, что, когда поднимался на задние лапы, ростом становился с дядю Федю. Приезжие опасливо обходили медведя. Ведь они не знали, каким маленьким и беззащитным прибыл в совхоз Бишка, и боялись его сейчас: мало ли что, всё-таки медведь! Да и сам Бишка не очень благоволил к чужакам: даже конфет он у них не просил.

Поздней осенью, когда в новом складе уже лежало приготовленное для посева весной тяжёлое пшеничное зерно, Бишка вдруг стал штатным работником совхоза. Директор, ласково трепля мохнатую Бишкину голову, сказал задумчиво:

— А что, если будку ему поставить у склада: пусть сторожем у нас будет. Он чужого не подпустит. Будет помогать тебе, Фёдор Иванович. Кладовщику скажи, чтобы он его на довольствие принял.

Дядя Федя кивнул головой. Конечно, ему нужен помощник. Длинными осенними ночами объезжает он границы совхоза: то находится в одном конце, то в другом. И Бишке делать нечего в палатке. Разве что лежать на земляном полу да блаженно щуриться в то время, как Долгоносик теребит его густую шерсть. Когда Долгоносик нечаянно ущипнёт Бишку, тот ворчит, скалит зубы, и Долгоносик, шумно хлопая крыльями, отскакивает, словно бы в испуге, и снова подкрадывается к медведю.

Лежебока Бишка не был слишком заботливым сторожем. Как только уезжал на своём рыжем коне дядя Федя, Бишка залезал в свой домик и, уткнув клеёнчатый нос в солому, сладко дремал. Но он всегда слышал топот коня и лай Демона, сопровождавшего дядю Федю, и тогда, переваливаясь, вылезал из домика и сидел на пороге, гремя цепью, на которую его привязывали с вечера: я, мол, не сплю.

Однажды Бишка проснулся, почуяв чей-то незнакомый запах. Он высунул нос из будки, и его маленькие глазки словно засверлили темноту. Он увидел, как кто-то тихо подбирается к дверям склада. Бишка потянул воздух носом: незнакомый запах. Но ему не хотелось вылезать из домика, не хотелось очутиться под холодным дождём и суровым осенним ветром. Вдруг он услышал приглушённый лай Демона и стук копыт. Бишка заворочался: сейчас подъедет хозяин и даст ему, как всегда, кусок сахару, а Демон залезет в домик, и начнётся весёлая игра, состоящая из взаимных покусываний и дружелюбных пинков. Лошадь остановилась, но хозяин не подошёл, как обычно, к домику и не окликнул ласково: «Бишка! Лежебока!»

Что-то странное творилось у двери склада. Началась какая-то возня, и Бишка увидел, как с визгом отлетел в сторону Демон.

И тогда, взревев от ярости, Бишка вылетел из своего домика, сорвав цепь. Огромный, свирепый, встал он перед теми, кто обидел его друга. Тяжёлой лапой он ударил кого-то, кто-то покатился по земле, издавая отчаянные вопли. Не обращая на это внимания, Бишка подошёл к хозяину. Тот лежал неподвижно, и Бишка тихонько, ласково урча, начал облизывать его широким тёплым языком.

В это время ехал на своей быстроходной машине директор совхоза, возвращаясь из города. Он вышел на минутку из автомобиля, чтобы поглядеть, как вспахано поле под озимые. И вдруг до него донёсся медвежий рёв, лай собаки, какой-то неясный шум.

— К складу! — торопливо вскакивая в машину, сказал директор шофёру.

Через несколько минут они были уже там. Директор и шофёр вышли из машины и в недоумении остановились: на земле лежали двое в странных позах. На одном сидел Демон. Возле второго бродил Бишка, злобно рыча. А у двери склада возился дядя Федя.

— Ударили меня. Упал без сознания, — смущённо сказал дядя Федя директору. — Ограбили бы склад, если бы не они. — И он кивнул в сторону своих четвероногих друзей.

Андрей Большой и Андрей Маленький

В совхозе два Андрея: Андрей Большой и Андрей Маленький. Оба они ходят в синих комбинезонах и у каждого в кармане клещи. Только у Андрея Большого — большие, а у Андрея Маленького — маленькие. Куда бы ни шёл Андрей Большой, всюду как тень идёт следом Андрей Маленький. И все невольно улыбаются, когда видят их вместе: очень уж похожи оба Андрея — отец и сын.

Мама сердится на Андрея Большого:

— Ну что ты всюду с собой мальчишку таскаешь? Приходите оба в мазуте. Еле-еле Андрюшкины руки отмываю. Сам подумай, ведь ему только шесть лет.

И оба Андрея умываются, и оба сопят возле умывальника. Не понимает мать, что очень уж они дружат. Скучно им друг без друга.

— Пусть привыкает, — отзывается наконец Андрей Большой, — я из него такого механика сделаю!

Мама сердится недолго.

— Садитесь обедать, механики, — смеётся она, — небось как волки голодные: и большой и маленький.

И вот получилось так, что Андрея Маленького вдруг тоже стали называть Большим.

Опустела как-то механическая мастерская — все ушли на собрание. Андрей Большой сказал Маленькому:

— Ты тут покарауль, сынок. Слесари должны прийти. Не могу я мастерскую закрыть.

А Андрей Маленький рад стараться. Можно все станки осмотреть, все шайбочки в руках подержать. Вот счастье привалило: хозяин целой мастерской! И никто тебя не остановит, никто тебе замечания не сделает. Пыхтя от удовольствия, Андрей Маленький лазил по всем верстакам, копался в рабочих тумбочках. Какими сокровищами наполнялся кармашек его комбинезона: гвоздики, гаечки, винтики!

Андрей Маленький так увлёкся, что даже не почувствовал запаха дыма. И только тогда, когда стало резать глаза и першить в горле, вдруг закашлялся, поднял голову и закричал от страха: внутри мастерской всё стало серым, как будто из степи пришёл плотный туман. Андрей Маленький, кашляя, то и дело закрывая глаза, побежал в дальний угол, откуда валил дым. Там лежали груда стружек и ящик с опилками. Вот они-то и горели. Мальчик с ужасом заметил, что по полу мастерской растекаются маленькие ручейки огня: горели капельки керосина и мазута, пролитого во время работы на земляной пол. Огненные змейки бежали прямо к большой бочке возле окна. Сейчас они добегут до бочки, подлезут под неё, и тогда вспыхнет в бочке керосин — сгорит вся мастерская.

Крича и плача, Андрей Маленький выскочил за дверь:

— Папа! Папа! Пожар!

Но никого не было поблизости, а новый клуб, в котором шло собрание, далеко. Не добежать ему, ни за что не добежать!

Андрей Маленький вернулся в мастерскую. Он знал: в углу возле самой бочки стоят лопаты. Он вспомнил, как однажды в степи загорелся ковыль и огонь рвался к свинарнику. Папа вместе с другими работниками совхоза рыли тогда канавы, и пламя, добежав до этих канав, падало, гасло. Значит, и сейчас нужно остановить огненные язычки. Мальчик схватил лопату и начал яростно ковырять землю.

Земля была твёрдая, неподатливая. Тяжёлая лопата вырывалась из рук. Заболели ладони, и уже нечем было дышать в мастерской. Но Андрей Маленький, кашляя и плача, то и дело роняя лопату, всё копал и копал. Наконец мальчик почувствовал, что огонь сильнее, что он никак не может остановить его, что ещё немного и пламя всё-таки подберётся к бочке.

— Папа! — в последний раз крикнул, задыхаясь, Андрей Маленький, уронил лопату и сам упал на неё.

И в эту минуту в мастерскую вбежали люди, заметившие дым. Впереди был Андрей Большой. Он сразу увидел неподвижное тело сына и узкую канавку, которая появилась вдруг посреди мастерской. Через несколько минут рабочие погасили пожар.

А Андрей Маленький уже сидел на траве в саду, окружавшем мастерскую, удобно прислонившись к широкой груди отца. Перед ним на коленях стояла мама. Она осторожно меняла примочки на ладонях сына, стёртых, окровавленных.

Из мастерской выходили рабочие и спрашивали тревожно:

— Ну, как наш Андрей Андреевич, спаситель мастерской?

Вот с тех пор в совхозе и говорят:

«У нас два Андрея Больших!»

НА ГОРЕ ЧЕТЫРЁХ ДРАКОНОВ

Повесть

Два брата

Гора Четырёх Драконов сторожит кишлак. По утрам из-за неё выкатывается жёлтый солнечный шар и словно усаживается на большой драконий хвост — причудливо изогнутый кусок камня. Вечером тёмно-красное, раскалившееся от собственного жара, уставшее солнце медленно опускается вниз. И темнота наступает сразу. А ветер, весь день разносивший зной, становится прохладным.

Гора вся заросла деревьями. Они очень высокие, раскидистые. Кроны пушистые, как будто на них надеты шапки из какого-то удивительного тёмно-зелёного меха. И старый тутовник протягивает к небу свои ветви, похожие на скрюченные болезнью руки.

Бобо́ Расу́лов, учитель кишлачной школы, поднимает голову, глядит вверх. Ещё в первом классе кто-то из малышей, кажется Гуля́м, спросил, протянув вперёд руку:

— Муалли́м (учитель), а где спит солнце?

И Бобо Расулов улыбнулся:

— Я не видел его спальни, дружок, но, наверное, оно спит где-нибудь на той стороне, за горой.

Сейчас Гулям, крепкий, загорелый четырёхклассник, с густой чёрной шевелюрой и пытливыми, широко распахнутыми глазами, уже не задаст своему учителю такого вопроса. Но он по-прежнему интересуется астрономией. Вместе со своим другом Саби́ром, хрупким, тоненьким, светлоглазым и светловолосым — ведь мать у него русская, — они купили в книжной лавке учебник астрономии и прилежно изучают его.

Не раз видел учитель, как они вдвоём поднимаются на гору Четырёх Драконов по узкой тропке. Бобо Расулов вспомнил, как он однажды спросил их:

— Что вы делаете на горе?

Ребята почему-то смутились. И Гулям, опустив глаза, ответил:

— Мы наблюдаем за солнцем. Мы так и не узнали до сих пор, где его спальня.

Они оба засмеялись, а учитель пошёл своей дорогой, размышляя об этом странном ответе. Есть, наверное, какой-то секрет у ребят.

Вот и сейчас, в синие сумерки, в часы, когда солнце медленно опускается, ребята, наверное, там, наверху. Два его любимых ученика. Гулям и Сабир навсегда вошли в его сердце. Это не значит, что остальных он любит меньше. Но эти двое самые сообразительные, самые способные. И самые шаловливые. Что ж поделаешь! Всему виной их горячий, непоседливый характер.

Бобо Расулов глядит из школьного окна на огненный шар над горой, откладывает тетради и выходит в сад. Огромное гранатовое дерево протягивает ему ветви с большими плодами. Скоро порозовеет их твёрдая кожица, тёмно-красные зёрна внутри станут сладкими и ароматными. И во время перемен ребята смогут лакомиться гранатами.

— Бобо, — внезапно раздалось из темноты.

Вздрогнув, учитель обернулся. Голос, прозвучавший так неожиданно, показался ему удивительно знакомым. Не может быть!..

При свете луны Бобо Расулов пытался разглядеть лицо человека, который появился из-за кустов и шёл к нему. Человек был в таджикском халате. На голове чалма. Лицо заросло бородой. Но Бобо Расулов не мог не узнать его, хотя со дня последней встречи прошло так много лет.

«Кари́м!» — пронеслось в мозгу.

— Карим! — проговорил он вслух.

— Меня теперь зовут Ходжи́ Карим, — отозвался пришелец, — и я был рад узнать, что ты занимаешь высокий пост. — Он легонько хохотнул. Борода его затряслась. — Под твоим началом целых три школы! И ты ездишь в город и в городском Совете вместе с другими депутатами решаешь государственные вопросы. — Он помолчал. — До меня дошло, что в кармане ты носишь партийный билет.

Расулов вспыхнул. Шагнув вперёд, он схватил за плечо этого человека.

— Да, я стал коммунистом, — сказал он. — Зачем ты пришёл ко мне?

Человек засмеялся.

— Разве может брат не прийти к брату? — спросил он с насмешкой. — Нас родилаодна мать, Бобо. И я должен время от времени навещать родственников. Не мешало бы тебе об этом помнить…

— Наша мать прокляла бы себя и свой род, если бы узнала о твоих делах, — почти прошептал учитель. — До меня всё время доходят плохие вести о том, что творит некий Ходжи Карим. И если бы я только знал, что это ты и где находишься! Зачем ты изменил отцовское имя?

Ходжи Карим больше не смеялся. Он снова заговорил:

— Я много лет не решался прийти к тебе, брат. Но сейчас настало время нам встретиться. — Он оглянулся и продолжал почти шёпотом: — Ты должен помочь мне. Падает святая вера, и древние обычаи становится всё труднее передавать молодым. И вот я подумал о тебе. Ты — учитель, ты растишь детей. Они глина в твоих руках. Я уверен, ты поможешь мне, как брат брату.

Учитель слушал эти слова и глядел в лицо Ходжи Кариму, едва видимому в темноте. Сердце его билось. Сейчас настала расплата за проступок, совершённый им, Бобо Расуловым, сорок лет назад. Он помнит, он всё помнит. В те дни на станцию Кага́н пришёл впервые из России поезд с красноармейцами, которые принесли новую жизнь в Таджикистан. От них сын бедняка Бобо впервые услышал о том, что Советская власть приносит счастье и рис в нищие дома. Но против этой народной власти, против всего нового восстали богатеи — баи, муллы, ишаны. Они создали отряды басмачей — бандитов и с оружием в руках пошли против красноармейцев, против тех таджиков, кто встал на сторону Советской власти. Конечно, Бобо бился за новую жизнь. Он вступил в добровольческий отряд, как называли тогда отряды патриотов. Он так поспешно ушёл из дому, что не успел взять с собой младшего шестнадцатилетнего брата Карима. Он надеялся, что брат сам всё поймёт, что они встретятся в одном бою. И они встретились…

Этого никогда не забыть. Бобо скакал на коне, разя врагов. Догнав удиравшего басмача, он заставил его повернуться лицом к себе и вдруг… узнал брата. Шашка едва не выпала из его ослабевших пальцев.

— Бобо, — прошептал Карим, и глаза его умоляли.

— Ты против нас, ты достоин смерти! — крикнул Бобо. Он кричал так громко, потому что чувствовал, что никогда не сможет обрушить тяжёлую шашку на голову родного брата. Он пытался разозлить самого себя, но не смог.

Из глаз Карима потекли слёзы.

— Я ещё так молод, — шепнул он. — Я приду к вам. Прости мою ошибку ради нашей матери.

— Хорошо, — сказал Бобо и повернул коня. — Ради нашей матери! Ты придёшь ко мне на рассвете и станешь воевать рядом со мной против бандитов.

Всю ночь и весь следующий день Бобо ждал брата. Но тот не пришёл. Карим обманул его.

Вскоре Бобо узнал, что Карим стал предводителем басмаческой шайки, а потом куда-то исчез. И только временами доходили до Бобо истории, связанные с именем какого-то Ходжи Карима. Но он не догадывался, что это и есть его младший брат.

Он, Бобо, очень виноват. Он не имел права тогда прощать. Он должен был забыть, что это брат, и судить его по законам военного времени как предателя. А он пожалел, отпустил, и вот теперь…

Бобо не хотел сразу выдавать своих мыслей и чувств. Поэтому спросил, чуть хрипло от волнения:

— А чем я могу помочь тебе?

— Я теперь слуга аллаха, — обрадованно начал Ходжи Карим. — Рассказываю верующим, что предаётся дело аллаха. В колхозах людей заставляют работать во время уразы́, а ведь этот великий пост установил сам аллах. Юноши и девушки попирают древние обычаи. Скоро иссякнет терпение аллаха, он отвернётся от мусульман, и великий мор начнётся на земле…

Он замолчал. И тогда Бобо снова спросил:

— Так что ж я должен сделать? Восславлять аллаха?

— Ты умный и смелый, — объяснял Карим, — ты будешь учить, как прежде. А после уроков физики и математики ты расскажешь детям об аллахе. Твои ученики станут взрослыми. Твои слова — слова уважаемого муаллима — они потом передадут своим детям. И в колхозах будет делаться всё так, как нужно нам. Станем снова жить по законам отцов.

Вот тут Бобо Расулов не стерпел, забыв о том, что он хотел узнать намерения Карима. Он опустил свою крепкую руку на плечо брату.

— С какого времени ты стал слугой аллаха? — спросил он гневно. — Ты ведь не веришь в аллаха! Никогда не верил. Ты только притворяешься святым и обманываешь наивных людей. Послушай, брат! Я помогу тебе, если ты захочешь стать честным человеком. Но если ты будешь продолжать своё грязное дело…

Карим как кошка отпрыгнул в сторону. Бобо хотел остановить его, но на дорожке уже никого не было. Зашелестели кусты, и оттуда донеслось угрожающее:

— Я ещё вернусь. Я твой брат. Но берегись! Если ты ещё раз откажешься мне помочь…

Ходжи Карим почти бежал по безлюдной дороге, беззвучно шепча слова проклятий. Да, он, Карим, по-прежнему ненавидит Советскую власть и хочет бороться с ней. Но как это сделать? Как выполнить задание, полученное там, за пограничной рекой? Ему хорошо заплатили. Ему доверяют. Вот уже третий раз он переходит границу… А работать становится всё тяжелее. Уже давно разгромлены басмаческие отряды. И в кишлаках почти не осталось верных людей, тех, которые рассуждают, как он, Карим. Надо уподобиться червю, который ищет путь в сердцевину яблока, чтобы грызть его изнутри. Вот так надо искать пути в сердца людей. В одежде муллы это сделать легче. Карим осторожен, он не ругает прямо Советскую власть и новые колхозные порядки. Нет! Он просто потихоньку объясняет людям, что жизнь их не устроена, что им приходится много работать и уставать. А почему? Да только потому, что они забыли аллаха, не соблюдают его законов. Имя аллаха действует на правоверных. Ведь не так легко уйти от того, чему учили прадеды, деды, отцы. Не так легко отказаться от веры, если ты впитал её с молоком матери. И слабые люди делаются неузнаваемыми. Они сами перестают трудиться и учат молодёжь не работать в религиозные праздники, выбрасывают из своих домов радио, отказываются ходить в клубы, на колхозные собрания. И Карим радуется…

Внезапно Карим остановился. Прислушался. Всхлипывание совы раздалось поодаль. Карим отозвался криком туркестанского скворца. Перед ним выросла бесшумная тень.

— Вот что, — заговорил Карим еле слышно. — Начинай всё завтра. Будь осторожен. — Он помолчал. — Я ухожу. Не надо, чтобы меня здесь видели. Дам знать, где и когда меня встретить.

Тот, кто кричал совой, поклонился до земли. Потом шепнул:

— Джано́б (господин)! Мотоцикл здесь.

Он нырнул в темноту и тут же появился снова, ведя машину за руль. Ходжи Карим прыгнул в коляску. Через несколько минут мотоцикл увозил их по дороге в город.

На горе Четырёх Драконов

Гору Четырёх Драконов открыли для себя Гулям и Сабир. В кишлаке поговаривали, что в густом кустарнике, в траве водятся ядовитые змеи. Поэтому старики сами не поднимались по узким тропкам и запрещали ребятам ходить туда. Но друзья нарушали этот запрет. Надо же самим убедиться, а что в самом деле делается на горе.

Как только начались каникулы, они вдвоём опять поднялись на гору. Честно говоря, вначале они чувствовали себя неспокойно. А вдруг правда тут водятся гюрзы? Ведь укус этих змей смертелен.

Ребята осторожно палками раздвигали кусты, шевелили высокую траву, вглядываясь, вслушиваясь. Им рассказывал учитель: если ползёт гюрза, раздаётся шелест — как будто кто-то неловкий наступает на сухие листья.

Они долго обшаривали всё вокруг, прежде чем подняться к самой вершине, где они ещё не бывали. Вот целая груда камней, обросших травой. Гулям толкнул первый камень. Он тяжело сдвинулся, и Гулям закричал во весь голос:

— Вот они, змеи!

Сабир отпрянул было в сторону, но потом остановился. Почему же Гулям не уходит от камня? Почему он смеётся? Он, конечно, самый смелый и сильный, он бегает лучше всех в кишлаке. Но змеи…

— Сюда, Сабир, — снова закричал Гулям, — это ужи! Вон у них золотая полоска на голове. Как корона!

Сабир недоверчиво переспросил:

— Ужи? Не может быть! Они водятся только там, где есть вода.

— Да здесь же ручей. Позади камней. — И Гулям протянул руку, отодвигая кусты. — А под камнями маленькое болотце. Вот ужи и расплодились.

Ужи выползали на солнце и, вытягиваясь, приподнимали головы. Впрочем, друзей они больше не интересовали: значит, страшные рассказы о змеях просто чепуха. Женщины увидели ужей, испугались и распустили в кишлаке слух, что на эту гору ходить опасно. Почти бегом поднялись ребята на вершину, и Гулям снова закричал:

— Ой! Дом!

Но это был не дом, а просто сарай без окон. Может быть, здесь когда-то жили пастухи или охотники. Сабир погладил стену, сложенную из камня, всю покрытую зелёным кудрявым мхом.

— Старый какой, — сказал Сабир. — Развалится.

Но Гулям отрицательно качнул головой:

— Ну нет. Он ещё долго простоит…

И действительно, деревянная крыша и дверь казались совсем крепкими. А на двух тяжёлых чугунных кольцах висел огромный старинный замок, похожий на жёрнов старой заброшенной мельницы.

— Вот здорово, — обернулся Гулям к Сабиру. — Ты только подумай: никто сюда не ходит. Это будет наша полянка. А то торчим всё время внизу, под чинарами. Каждый прохожий вмешивается. А про эту горную полянку мы не скажем никому.

Сабир запротестовал:

— Нет. Скажем Джаба́ру, Шоды́ и Хами́ду.

— Ещё подумаем, — не сдавался Гулям. — Может быть, когда-нибудь потом.

Красиво было тут, в горном лесу. В одном месте деревья расступились, пропуская горный ручей. Он стекал сверху в хау́з — обширный пруд. Ребята долго прислушивались, как вода, журча, бежит с горы. Сабир присел на корточки.

— Вот так рыба! Жирная, как баран.

Гулям молча смотрел на стремительные движения толстомордых рыб.

— Позавтракаем? — Хозяйственный Сабир вытащил из кармана лепёшку. — Я захватил на всякий случай. А рыбу поймаем и сварим.

— Сварим? — спросил Гулям.

Сабир оживился:

— Изжарим на палках! Как шашлык! Я у дяди в гостях был. Там прямо в поле так жарили.

Сказано — сделано! Ребята набрали сухих веток, а потом спохватились: огня-то нет. Но в карманах предусмотрительного Сабира, конечно, нашёлся коробок спичек.

Дальше всё было очень просто: разделись, спрыгнули в хауз и, держа в руках завязанную узлом у ворота майку Сабира, поймали большую форель. Гулям аккуратно обстругал палочку перочинным ножом, а Сабир укрепил рыбий шашлык над горячими углями разведённого костра. Потом они уселись рядышком, жадно принюхиваясь к вкусному запаху. Поели и, напившись холодной воды из ручья, улеглись на траве. Сабир, запрокинув голову, прищурясь, глядел вверх. Одни! А вокруг чинары, и тишина нарушается лишь звонким пением ручья, голос которого совсем не похож на привычный голос арыка. Ведь арык искусственный, и люди заставляют его бежать по вырытой ими канаве. Выдумщик Гулям сочинил даже сказку об арыке, где назвал его невольником. А вот ручей, он свободный, живой, настоящий. Он сам выбирает себе дорогу, и поэтому голос у него звонкий и торопливый.

Сабир хотел было сказать всё это Гуляму, но тот вскочил и закричал:

— Ух! На конюшню опаздываем! Что нам дед Сафа́р сейчас скажет?

Одним духом слетели они с горы и помчались по дороге, перегоняя друг друга.

История рыжего Вали

Дед Сафар, старый конюх, стоял у входа в конюшню и рассерженно глядел на приближающихся ребят.

Вот они остановились перед ним, растерянные, покрасневшие от быстрого бега.

— А я уже хотел за девочками посылать, — сердито сказал конюх. — Они аккуратнее. С утра сюда бегут. Их жеребята уже давно и почищены и напоены. Чтобы это было в последний раз, а то председателю скажу.

Он повернулся и вошёл в прохладную, просторную конюшню, где пахло сеном и кожей. Ребята шли за ним. Из угла донеслось призывное ржание. Это встречал их Вали́. Рыжий, озорной жеребёнок.

— Кричи, кричи, — снова заметил конюх, — им до тебя и дела нет.

Тут Гулям сказал заискивающе:

— Мы больше никогда не будем опаздывать.

— Это же в первый раз… — отозвался Сабир.

Сафар открыл дверь стойла, и Вали кинулся к своим друзьям. Он хватал толстыми, мягкими губами ребят за уши, небольно покусывал их за руки, прыгал. Поднялась весёлая возня. И конюх смягчился, сказав добродушно:

— Ну, так и быть. На первый раз прощу…

Пошли в ход скребницы, мягкие щётки. Специальным гребнем расчесали длинный золотистый хвост. Вали стоял смирно и только иногда тихонько ржал от удовольствия.

Дед Сафар, усевшись на опрокинутый ящик, наблюдал, как они работают. Он, хоть и частенько ворчал на ребят, хорошо понимал, что они любят лошадей и заботливо ухаживают за ними. Ребята были очень благодарны старому конюху.

Ведь это он попросил председателя колхоза отдать на воспитание двум друзьям новорождённого жеребёнка. Навсегда им запомнилось то утро, когда на конюшню пришли председатель колхоза и члены правления, чтобы передать молодым животноводам удивительное существо на тоненьких, хрупких ещё ногах с пушистой, мягкой жёлтой гривкой и длинным золотым хвостом.

— Ну ладно, — сказал председатель, — раз дедушка Сафар за вас ручается…

— Мы понимаем, понимаем! — закричали они вместе. — Мы будем за ним так ухаживать!

Председатель колхоза уже повернулся было к выходу, как вдруг, что-то вспомнив, спросил:

— А как вы собираетесь его назвать?

Друзья переглянулись. Они уже давно решили, как назовут будущего коня. И Гулям сказал:

— Мы назовём его Вали́. Вот уже и дощечку надписали. Повесим над стойлом.

Председатель сначала даже рассердился:

— Ну и пионеры! Удружили! Ведь «Вали» — это означает «святой»!

Колхозники так и покатились: в самом деле, разве не смешно назвать святым маленького рыжего жеребёнка?

Но Гулям крикнул, нахмурив брови:

— Тут нет ничего смешного! Так звали коня Юлда́ш-командира! Удивительного коня!

Взрослые замолчали и перестали улыбаться.

Председатель хлопнул Гуляма по плечу:

— Ну, раз в честь того Вали, не возражаю…

А сегодня во время уборки Гулям и Сабир тихонько сговорились отвести Вали погулять на гору Четырёх Драконов.

Гулям попросил Сафара:

— Можно, мы сведём Вали на пастбище?

Сначала дедушка Сафар ни за что не хотел отпускать жеребёнка.

— Пусть здесь, в загоне, гуляет, как все, — говорил он ворчливо, — а то ещё наестся чего не надо, заболеет. А я отвечай.

Но Гулям взмолился:

— Что ты, дедушка, мы за ним следить будем… Такое хорошее пастбище! Там густая трава, сочная.

И старый Сафар согласился. Только спросил для порядка:

— А где же это пастбище?

— У Вороньей горы, — скороговоркой ответил Гулям.

Он подметил брошенный на него недоумевающий взгляд Сабира, и ему стало не по себе: нехорошо обманывать дедушку Сафара, но ведь нельзя же сказать про гору Четырёх Драконов.

— Ну что ж, берите, — нехотя сказал конюх. — Только, глядите, осторожнее.

Ребята скрылись за поворотом дороги, ведя под уздцы Вали, и тут-то Сафар спохватился:

— У Вороньей горы? Да там, кажется, нет пастбищ. Правда, там насадили новые деревья. Может, и трава появилась.

Он решил вечером подробнее расспросить об этом ребят, но, как всегда, появились новые неотложные дела, и он позабыл о Вороньей горе.

Вали очень понравилось гулять. Ведь он первый раз в жизни очутился в лесу. Скакал, весело ржал. Шевеля губами, разыскивал какие-то особые травинки и обкусывал их. Погрузил было морду в ручей, но с фырканьем тут же оторвался от него: видно, холодна горная вода для маленького жеребёнка.

— Мы покажем Юлдаш-командиру нашего Вали, когда он подрастёт, — сказал Гулям.

Сабир согласился. Только бы скорее приехал Юлдаш-командир. Ведь он часто бывает у своего друга — их любимого учителя, директора школы Бобо Расулова.

Бывшего батрака Сахи́б Назарова прозвали Юлдаш-командиром потому, что он создал отряд, который помогал Советской власти бороться с басмачами — бандитами, восставшими против новой жизни в Таджикистане. Воевал Юлдаш на коне Вали, которого вырастил сам, так же как растят теперь ребята колхозного жеребёнка.

Басмачи убили дядю Юлдаша — смелого воина Ду́ста Назарова. И на могиле его Юлдаш дал священную клятву: поймать предводителя басмаческой шайки Мулло́ Одина — виновника дядиной смерти. Выполняя эту клятву, он забирался с отрядом в самые далёкие и неприступные горные уголки.

Все школьники в подробностях знали жизнь Вали: ведь об этом им рассказывал сам Юлдаш-командир. И про то, как волки чуть не съели маленького жеребёнка, и про то, как он тонул в горной реке, и про то, как его украли басмачи и как он вдруг неожиданно нашёлся. Ребята даже написали об этом маленький рассказ, который появился в стенной школьной газете. Вот что они написали:

«Однажды отряд Юлдаш-командира, в котором был Бобо Расулов, Сафар и другие храбрые воины, умчался далеко в горы, чтобы разгромить басмаческую шайку.

Другая шайка под предводительством басмача Мулло Одина узнала, что отряд Юлдаша-командира покинул кишлак. Басмачи ворвались туда, разграбили дома и увели табун, в котором был и Вали.

Никогда до этого не плакал Юлдаш. Но когда вернулся и услышал, что пропал Вали, не стерпел. Вышел в степь, кинулся ничком в высокую, прохладную траву, зарыдал. Он повторял про себя: „Я найду тебя, Вали. Ты ещё будешь ходить у меня под седлом и брать лепёшку из моих рук“.

Как-то вечером Юлдаш получил донесение, что Мулло Одина готовится напасть на дальний кишлак. Вовремя прискакали туда Юлдаш с товарищами, помешали бандитам разорить кишлак. Много басмачей полегло в бою, много попало в плен, но Мулло Одина бежал.

Две ночи преследовал Юлдаш-командир остатки разгромленной банды. Басмачей вылавливали одного за другим, но Мулло Одина как в воду канул. Пробираясь меж кустов, Юлдаш внезапно натолкнулся на что-то живое и тёплое. Это была лошадиная морда. Юлдаш отшатнулся, готовый к тому, что злой жеребец, на которых обычно ездили басмачи, схватит его за плечо большими острыми зубами. Но тут случилось невероятное: тёплая морда ткнулась ему в плечо и раздалось тихое, нежное, приветливое ржание.

— Вали! — не веря собственной догадке, крикнул Юлдаш и прижался к коню. Дрожащими пальцами он зажёг спичку и увидел знакомую белую отметину на лбу и золото разметавшейся гривы. Это был Вали, не забывший того, кто его взрастил. Неподалёку от коня был найден раненый Мулло Одина.

С тех пор постоянно впереди отряда нёсся под Юлдашем рыжий жеребец с золотой гривой и белой отметиной на лбу.

А когда была разгромлена последняя банда басмачей в Таджикистане, Юлдаш вместе с Вали приехал в Москву. Они участвовали в соревнованиях лучших наездников страны и обогнали всех. Рыжая грудь Вали легко порвала пёструю ленточку финиша. Все на трибунах встали и хлопали в ладоши.

Потом Вали продолжал служить своему командиру, который стал председателем колхоза. И когда Вали постарел, ему отвели в конюшне лучшее стойло, кормили отборным зерном и поили свежей водой.

От старости конь пал, и бывшие солдаты похоронили его, как воина: над могилой насыпали холмик земли, укрепили наверху седло…»

Вот так написали ребята о Вали, чьим именем назвали рыжего жеребёнка, который сейчас пасётся перед ними на горе Четырёх Драконов.

Орехи в арыке

На горе Четырёх Драконов всё начало поспевать. Налились сладким соком плоды урюка и, отяжелев от сахара, падали в траву. А грецкие орехи, которые висели на ветвях орешника, словно зелёные фонарики, стали коричневыми, крепкими, с белой сладкой мякотью. Конечно, нехорошо было теперь только вдвоём ходить на гору. Надо же сказать ребятам. В тайну горной поляны посвятили Джаба́ра — высокого нескладного парня. Глаза у него были узкие-узкие, словно прорезанные ножом. А волосы стояли на голове, как иголки у ежа. Бегал он хуже всех и всегда на футбольных соревнованиях мешал своей команде, подпрыгивая на поле, словно упрямый козёл. Один раз он отличился тем, что забил мяч в собственные ворота. Этого ребята не могли ему простить. У Джабара была сестра Ази́за. Она кончала в Душанбе медицинский институт. Поэтому Джабар считался лучшим специалистом в области медицины и постоянно предлагал друзьям всякие мази и порошки. Но ребята порошков не пили, хотя и признавали медицинский авторитет Джабара.

Позвали на гору и Хами́да. Хамид был невысокий крепыш, постоянно грустный. Лицо его усеивали крупные рыжие веснушки. Его дедушку Мано́на боялись все ребята. Он вечно не пускал Хамида на школьные экскурсии по родному краю, ругал внука, если он задерживался на футбольной площадке. Говорили, что он строго соблюдает старые законы и заставляет Хамида делать намаз^[1]. Впрочем, сам Хамид об этом ничего не рассказывал. Сабир уверял, что ему просто стыдно, что дедушка у него такой отсталый и сердитый.

Пришёл на гору и Шоды́, весёлый, крепкий парень. У него была такая большая голова, что ни одна тюбетейка не влезала. Джабар один раз съязвил: «Это не потому, что ты такой умный, а просто потому, что ты такой толстый!» Шоды бросился на него с кулаками, но Гулям быстро помирил их.

Ребята с нетерпением ждали, когда можно будет собирать богатый урожай на вершине горы Четырёх Драконов. Конечно, особенно хотелось побыстрее нарвать грецких орехов. И никто не догадывался, что именно эти орехи раскроют неожиданную тайну горы Четырёх Драконов.

Наконец настал день, когда сияющий Гулям принёс своей бабушке Дилино́р целую майку орехов. Он был горд, что набрал больше всех ребят. Бабушка сушит орехи, толчёт их и делает вкусные слоёные лепёшки — кульчи́.

Бабушка сначала обрадовалась подарку.

— Как рано поспели орехи, — удивилась она. — Ты ещё не пошёл в школу, а они уже созрели. Где же ты набрал их так много, внучек? — спросила она, перебирая крупные орехи.

— Там, на горе, есть такой старый домишко, а рядом ореховое дерево… — начал увлечённо рассказывать Гулям. — Мы с Сабиром и Хамидом залезли на дерево и долго-долго трясли. А потом кинулись вниз, и каждый старался собрать орехов побольше. Но они клали их в карманы, а я снял майку, и вот…

Бабушка выпустила орехи из рук, и они попадали вниз, прямо в арык.

— Что ты делаешь? — растерялся Гулям.

Но бабушка, побледнев, всё кидала и кидала орехи в арык, и глаза её, неподвижные, испуганные, следили, как мчатся по мутной воде тёмно-коричневые шарики.

— Грех мне, великий аллах, — шептала она, не замечая больше ничего вокруг, — великий грех! Этот неразумный нарвал орехи у мазара. Великий аллах, помилуй его!..

Она опустилась на колени, принялась хватать в ладони, сложенные лодочкой, горсти земли и осыпать ею лицо, волосы…

Гулям очень испугался. Что ж такое приключилось с бабушкой? Неужели она сходит с ума?

Он кинулся к ней, обнял за плечи и чуть не плача говорил:

— Опомнись! Что с тобой? Какой ещё мазар?..

Крупные слёзы текли по лицу Дилинор. Она схватила внука за загорелые поцарапанные руки и шептала:

— Это не просто дом. Это мазар! Могила святого! Горе мне, что я не сказала тебе о нём раньше. Но мы, старики, не хотели, чтобы вы узнали об этой могиле. Мы старались, чтобы никто из вас не ходил туда. Мазар так надёжно спрятан в лесу. И я мечтала, что ты пойдёшь туда только со мной, если снова придёт день благословения, если снова придут на вершину святые люди — ишаны, муллы, шейхи, служители аллаха, как приходили они однажды, когда мне было ещё меньше лет, чем тебе, внучек. Святые, похороненные в мазарах, исцеляют людей, — продолжала бабушка, — и мы, старики, оберегаем места, где они похоронены. Нельзя, слышишь ли, внучек, нельзя брать ничего, что растёт или водится у мазара. Нельзя рвать орехи и цветы и ловить рыбу в хаузе. Рыба в нём священна. И нельзя убивать горную лань или горного козла, которые пасутся на вершине. Тот, кто возьмёт что-нибудь у мазара, будет наказан святым…

Гулям слушал бабушку не прерывая. Ему не хотелось огорчать её.

Он мог бы рассказать ей многое. Ведь они уже не раз рвали там абрикосы и постоянно жарили вкусную толстую рыбу из хауза, которую Сабир научился ловко ловить.

Но так как он был настоящим мужчиной и умел в нужных случаях промолчать, он ничего не сказал бабушке и решил сам кое-что у неё разузнать. Ведь до сих пор никто из ребят не знал, что дом на горе — мазар, святое место.

— А что находится внутри мазара? — спросил он осторожно.

— Там могила святого. Его надгробие похоже на рыбью спину. Так повелел аллах, — говорила бабушка. — Внучек, — она умоляюще обняла его, — никогда больше не ходи к мазару и ничего не приноси оттуда. Иначе аллах нас накажет.

Гулям сморщился при одном упоминании об аллахе.

Вечно бабушка пугает им.

А бабушка подтолкнула ногой орех, задержавшийся на берегу арыка, и он поплыл вслед за своими братьями, раскачиваясь, словно крохотное судёнышко.

Гулям, вздохнув, поглядел ему вслед. Вот и обрадовал бабушку!

Вечером Гулям рассказал друзьям об этом разговоре.

— Мой дед тоже выкинул орехи, — сказал сердито Хамид, — но сначала он каждым орехом стучал по моей голове. Вон видите, какая шишка вскочила на лбу?

Ребята с уважением ощупывали шишку и сочувствовали другу.

— У нас в доме нет стариков. Никто меня и не спросил, откуда орехи, — сказал Джабар.

— А мне их даже в комнату внести не дали, — вздохнул Шоды. — Братишки и сестрёнки налетели как грачи, рассыпали все орехи во дворе и давай бить камнями.

Мальчики засмеялись, потому что хорошо знали ребятню во дворе у Шоды. Туда хоть мешок орехов принеси, всё равно через пять минут ничего не останется. Саранча!

— Помните, — сказал Сабир, — мы как-то давно спрашивали учителя, кто такой аллах и зачем он велел соблюдать уразу — великий пост — целый месяц? Помните, что ответил тогда учитель: «Аллаха выдумали ишаны, выдумали для того, чтобы его именем обирать простой народ… А ураза — вредный обычай. От неё люди слабеют и болеют…»

— Помню, — отозвался Гулям, — я ещё рассказал об этом бабушке, и она целую неделю проклинала учителя.

— А дед несколько дней не пускал меня в школу, — добавил Хамид. — Отец тогда был на пастбище вместе с твоим, Гулям, и только случайно приехал и застал меня дома. Он здорово поругался с дедом, а потом пошёл к учителю, у которого сам учился когда-то, и рассказал ему, что дед заставляет меня делать намаз. И до сих пор дед и слышать не хочет об учителе.

— Надо пробраться в мазар и поглядеть, кто там лежит в могиле, — вдруг предложил Гулям.

Ребята несколько минут смотрели на него молча. Потом все вскочили.

— Давайте посмотрим!

— Может, там ничего и нет. А старики просто так говорят, пугают нас.

Решили утром отправиться на гору как будто за диким щавелём.

На прощание Гулям предупредил:

— Только вначале пойдём в другую сторону. А потом огородами проберёмся к тропке. Надо, чтобы нас никто не увидел, а то теперь дед Манон и моя бабушка знают, что мы ходим к мазару, и могут пойти вслед.

В поход

На рассвете в бабушкином саду, где она растила тёмно-красные, почти чёрные, розы, жёлтые бархотки и огромные петушиные гребешки, раздалось воркование голубки.

Так нежно ворковала эта птичка, что бабушке Дилинор захотелось встать и бросить несколько зёрен неутомимой певунье.

Она бесшумно отворила дверь в сад и увидела не голубку, а… Хамида, который, присев под розовым кустом, ворковал, полузакрыв глаза.

— Ах ты негодник! — закричала бабушка Дилинор. — Что ты делаешь в моём саду?

Испуганный Хамид вскочил и вытянулся перед бабушкой. Его брови смешно топорщились. Даже сквозь тёмный загар можно было видеть, как он побледнел.

Шутка ли — столкнуться с бабушкой Гуляма ранним утром в её собственном саду! Она может очень рассердиться и пожаловаться деду.

— Мы сговорились с Гулямом пойти сегодня… за… за… — растерявшись, путался Хамид. Ведь не мог же он в самом деле сказать бабушке, что ребята идут к мазару, чтобы заглянуть в могилу святого. А теперь так, с ходу, он не мог ничего придумать и поэтому страшно перепугался.

От крика бабушки проснулся Гулям. Вот он уже встал за её спиной и нежно обнял.

— Золотая моя, — сказал он таким голосом, какого Хамид никогда не слышал, — ко мне пришёл гость. А ведь ты сама говоришь: гость — посланец самого аллаха. Так дай нам немножко айрана и лепёшек, которые ты печёшь лучше всех в кишлаке. Мы позавтракаем и уйдём на конюшню. Сегодня наша очередь чистить не только Вали, но и других жеребят.

Бабушка недоверчиво обернулась к внуку. Но лицо его было ласковым и безмятежным, и она успокоилась.

И кроме того, у бабушки Дилинор были большие слабости, в которых она не хотела сознаться даже себе самой: она очень любила угощать и была неравнодушна к лести. Если её лепёшки называют самыми лучшими…

— Ну, ступай, ступай в комнату, — уже мягче обратилась она к Хамиду. — Я принесу вам сейчас завтрак.

Через полчаса ребята выходили из дома. На прощание бабушка Дилинор ласково говорила Хамиду:

— Ты не засиделся у нас, маленький гость, и всё же сумел рассказать бабушке Дилинор много интересных историй. Ты мог бы погостить ещё…

Тут Гулям не стерпел. Повернувшись к бабушке, он сказал весело:

— Гость нужен хозяину как воздух. Но если воздух входит и не выходит, хозяин умирает…

Бабушка не успела опомниться, как сорванцы, смеясь, выскочили за калитку и помчались вдоль деревенской улицы.

— Они что-то затеяли, конечно, они что-то затеяли, а я, глупая, опять поверила! — вздыхала бабушка.

Звонко смеясь, ребята добежали до условленного места, где ждали их остальные. Все вместе быстро поднялись на вершину горы Четырёх Драконов по знакомой тропке. Обошли мазар со всех сторон, потом подошли к двери и попытались открыть огромный ржавый замок. Перепробовали всю связку ключей, которые Гулям вытащил сегодня утром из отцовского ящика в сарае. Было очень трудно незаметно от бабушки Дилинор сунуть звенящие ключи за пазуху. И вот ключи в руках, а открыть дверь не удаётся.

Неужели придётся уйти, так и не выяснив, что же внутри?

Вдруг Хамид радостно закричал:

— Сюда, ребята! Дырку нашёл!

И вправду, справа в стене почти незаметное отверстие. Единственное местечко среди камня, забитое почему-то деревяшкой. Тут в ход пошли перочинные ножики. Старое, гнилое дерево крошилось. Наконец Хамид с такой силой дёрнул за доску, что она обломилась у него в руках, а сам он, не удержавшись, полетел на землю.

Почему-то все сразу стихли. Вот он, проход внутрь мазара. Щель такая узкая, что в неё, пожалуй, может пролезть только Джабар, самый худой. Все переглянулись. Ребятами овладела какая-то робость. А может, там внутри змеи? Но ведь туда обязательно надо забраться. Хамид сказал нерешительно:

— Ну, давай, Джабар, первым. Я не пролезу.

Джабар нагнулся, посмотрел внутрь.

— Темно, ничего не видно, — ответил он тихо.

— Давайте отковырнём ещё несколько камешков и тогда все вместе попробуем залезть туда, — сказал Гулям, понимая, что Джабару очень не хочется лезть одному в таинственную темноту.

Долго ещё трудились ребята, отбивая затвердевшие, прижатые друг к другу, видимо каким-то старинным раствором, камни. Наконец образовалась порядочная дырка. Но всё же она была такой узкой, что Гулям, первым нырнувший туда, выбрался с трудом на земляной пол, работая изо всех сил локтями и коленями.

Секунду он лежал на земле, не решаясь подняться, прислушиваясь: а вдруг зашелестит гюрза? Ребята тогда и не вытащат его отсюда. Кругом была кромешная тьма. Он беспомощно оглянулся, и вдруг ему показалось, что внутри мазара посветлело: струйки света пробивались сквозь дверные щели. Солнце стремилось проникнуть сюда через крышу, а из проделанного ребятами лаза в стене струился свежий воздух.

— Ну, что ты там? — закричали снаружи. И показалась голова Сабира. — Что ты видишь?

Гулям кинулся к отверстию, в которое карабкался Сабир. Он протянул товарищу руку, помог влезть.

Через несколько минут все пятеро уже стояли у какого-то длинного бугра. Бабушка Гуляма права! Это, наверное, чья-то могила и над ней надгробие.

Гулям сказал:

— Верно. Оно точь-в-точь похоже на острую рыбью спину.

Всё было таким грязным и пыльным. Хамид хотел было проделать в надгробии дырку, чтобы заглянуть туда, но ничего не вышло.

Ну зачем они сюда лезли? Ничего интересного! И почему старики называют это место святым?

— Пошли отсюда, — сердито сказал Сабир, — только перемазались, и дома влетит. Чепуха какая-то. Всё это выдумки.

— Даже играть тут больше не хочется, — пробормотал Шоды.

— Ну нет, — возразил Гулям. — Это всё-таки наша гора, и мы её никому не отдадим…

Зелёная чалма

Гулям ещё спал, когда громко хлопнула дверь. Ему лень было открыть глаза. Он попытался снова уснуть, но вдруг услышал:

— Апа!^[2] Они пришли. В пятницу большое моление у мазара. Смотри не опоздай, Дилинор. Грех ляжет на твою душу, и святой не простит тебе этого…

— Моление! — приподнялся на локте Гулям. — Что это ещё за моление?

Конечно, подслушивать было нехорошо и он это понимал, но бабушка Дилинор, уверенная, что внук досматривает седьмой сон, не прикрыла дверь в большую комнату, и Гулям отчётливо слышал каждое слово. Он узнавал голоса: конечно, это старухи Хосия́т и Аслия́.

— Посланник аллаха ещё не очень старый, — шептала Хосият. — Говорят, он правнук того святого, что погребён в мазаре.

— Слава аллаху, — охнула бабушка Дилинор, — правнук!..

— На нём зелёная священная чалма, — раздался голос Аслии. — Он пришёл сюда по воле аллаха и принёс нам святую веру. Он умеет исцелять людей. В пятницу к нему понесут старого Манона, который уже третью неделю не может выйти на улицу, так у него болят ноги.

«Манона?! — внутренне ахнул Гулям. — Так ведь это же дедушка Хамида!»

— Слава аллаху, он исцеляет людей, — шептала Аслия, и Гулям слышал в её голосе рыдания. — Может быть, если бы он пришёл раньше, не умерла бы моя внучка Ойля́-биби́. Она как птичка угасла на моих руках.

— Надо стараться, чтобы они навсегда остались здесь, — вторила Хосият, — тогда уйдут болезни из нашего кишлака.

И вдруг бабушка Дилинор сказала задумчиво:

— Конечно, святые — это очень хорошо… Но болезни… А разве не лечит болезни наш молодой врач? Он мне дал такие капли, что у меня сразу прошёл насморк, и я спрятала в сундучок порошки от головной боли, которые помогают мне и моей невестке Сайра́м. Он хороший врач, и я буду ходить к нему…

— Тьфу! — раздалось совсем громко, и Гулям услышал, как кто-то вскочил. — Это, наверное, твой внук-безбожник учит тебя хвалить молодого врача и забывать старые обычаи.

Гулям едва не захохотал: ай да бабушка Дилинор! Как она разозлила противную Аслию!

Но, видимо, бабушка очень испугалась, что обидела старых подруг, потому что Гулям тут же услышал её робкий голос:

— Пусть простит меня аллах за неразумные слова. Конечно, святые могут сделать всё. А наш врач хорошо лечит людей, наверное, потому, что ему помогает аллах…

Гулям продолжал улыбаться. Прямо по пословице: и овцы в кошарах, и волк наелся.

— Так ты придёшь, Дилинор? — раздался суровый вопрос Хосият.

И бабушка Дилинор прошептала чуть слышно:

— Конечно, приду. Как могу я не прийти к святому мазару…

Гулям, быстро позавтракав, помчался к друзьям. Они уже ждали его у мазара.

Ну как было не рассказать им такую необыкновенную новость!

— Мы должны выяснить, кто это пришёл, — выслушав Гуляма, сказал Сабир и оглянулся. — Пока здесь никого нет. И не должно быть. Неужели нам тут помешают, на нашей полянке?

Все замолчали. Очень уж полюбили они гору Четырёх Драконов. Это было их царство.

Нахмуря брови, Гулям вдруг сказал:

— Ребята, Хосият говорила о пятнице! Пятница — это такой день, когда старики ходят на моление. Я слышал, как бабушка укоряла отца прошлой весной. Она говорила: «Все добрые люди в пятницу молятся, а ты не позволяешь мне пойти поговорить с аллахом». Отец смеялся и отвечал: «Я не возражаю. Молись хоть пять ночей подряд. Но я не могу дать тебе колхозную машину для поездки на моление. А идти пешком за сорок километров я тебе также не позволю. Я не хочу, чтобы ты потом заболела».

— А вот теперь моление явилось сюда, — сердито заметил Хамид.

— Подождём, — сказал Сабир. — Может, и вправду появится к пятнице тот, в зелёной чалме.

Учитель встревожен

Своего учителя Бобо Расулова ребята уважали больше всех на свете. Он был строгим, но очень справедливым. Если он даже не делал резкого замечания озорнику, а только взглядывал на него из-под очков своими большими чёрными глазами и усы на его коричневом от солнца лице начинали слегка шевелиться, то провинившийся наклонял голову и тихо шептал слова извинения. Старики постоянно вспоминали, каким замечательным воином он был. И Сафар и другие рассказывали о его подвигах ребятам.

Последние дни Бобо Расулов, всегда такой спокойный, сдержанный, был заметно встревожен. На другое же утро после встречи с братом он приехал в город, чтобы поговорить со своим старым другом, главным врачом городской больницы Иваном Ивановичем Петровым. Они были ровесники и вместе сражались в отряде против басмачей, таджик Бобо и русский, светловолосый парень Иван. Не раз спасали они друг другу жизнь, и люди стали звать их братьями. Иван, приехавший в Таджикистан фельдшером, потом окончил впервые открывшийся в молодой республике Таджикский медицинский институт и обрёл на родной земле Бобо свою вторую родину. Вместе они вступили в партию и через всю жизнь пронесли большую дружбу.

Учитель осторожно приоткрыл кабинет врача. Иван Иванович поднял голову:

— Салом! Здравствуй! Вот уж кого не ждал. Тебя никак не вытащишь из кишлака. Только и встречаемся в городском Совете как депутаты.

Бобо Расулов присел. Хотел было взять папиросу со стола. Вообще-то он не курил, но когда на душе так тоскливо…

Доктор остановил его руку.

— При твоём сердце…

Он встал, и Бобо улыбнулся. Никак не мог он привыкнуть к тому, что головой его друг почти касается потолка. Доктор, нахмурившись, потянул учителя за рукав.

— Сними куртку, я измерю давление. Мне не нравится твой вид. Когда же ты начнёшь отдыхать? Уже второй год я отдаю твою путёвку в санаторий другим.

Он измерил кровяное давление, выслушал сердце, покачал головой:

— Надо заняться собой, Бобо. А ты так много работаешь.

Бобо вздохнул:

— Я приехал поговорить с тобой не о своём здоровье. Беда неожиданно посетила мой дом…

— Что-нибудь с Мехри́? — спросил тревожно Иван Иванович.

Бобо отрицательно покачал головой. Оба помолчали. Мехри была женой учителя. Он женился рано. Только после того как появилось двое сыновей, Бобо узнал, что Мехри была дочерью басмача и на всю жизнь возненавидела Советскую власть. Ведь её отец был расстрелян как басмач. В доме Бобо жила и мать Мехри. Она ненавидела зятя, называла его кафи́ром — неверным и восстанавливала против него дочь и внуков. Мальчики подросли, встали на сторону отца. В войну они ушли защищать родину. И оба погибли как герои. И вот две чужие женщины продолжали жить в семье учителя и всячески мешали ему и в жизни и в работе. Несколько раз хотел Бобо уйти в город, в другую школу, но его останавливала любовь к своим воспитанникам, которым он отдал всю жизнь.

— Хуже, Иван, — сказал учитель, опуская глаза. — Приходил Карим.

Иван Иванович вскочил:

— Твой младший брат? Басмач?

Учитель рассказал о разговоре в саду. И закончил так:

— Надеюсь, он больше не придёт.

Доктор ответил не скоро, ещё раз перебирая в уме всё то, что услышал от друга.

— Боюсь, что он ещё придёт. И не раз. И если ты вновь откажешься, захочет отомстить, — сказал он негромко. — Надо предупредить секретаря райкома.

Бобо усмехнулся:

— Ты преувеличиваешь опасность, Иван! Кто я такой, чтобы мне мстил бывший басмач?

— Ты коммунист. Ты депутат. Ты советский человек, — говорил доктор. — Прошло более сорока лет Советской власти в Таджикистане, но ещё затаились подлые люди. И они мстят всему новому, не хотят понять, что старой, чёрной жизни не вернуть, переодеваются в любые личины. Вот и Карим превратился в ишана. Разве он верит в аллаха?

— Он никогда не был набожным. Конечно, это только ширма.

— Пошли, — поднялся доктор. — Рахмат должен всё узнать от тебя…

Вместе они вышли из больницы, пошли к райкому партии.

Там, в большой комнате с широко распахнутыми окнами, было прохладно. Ветерок шевелил цветы в большой вазе на столе. Навстречу им поднялся высокий, широкоплечий человек со шрамом на щеке, полученным в бою. Это был секретарь райкома партии, которого они называли просто Рахмат. Все трое обнялись как друзья. Они и были боевыми друзьями.

Рахмат сразу подметил, что учитель не в себе. Он спросил осторожно:

— Ты опечален, брат?

Доктор прервал его:

— У него беда, Рахмат. А значит, и у нас с тобой.

Опустив голову, Бобо начал свой рассказ.

Рахмат, так и не садясь в кресло, слушал его, не прерывая. А когда Бобо замолчал, подошёл к столу, снял телефонную трубку.

— Я попрошу зайти, — сказал он коротко. И трубка звякнула, опускаясь на рычаг.

Доктор и учитель переглянулись. Они знали, кого вызвал Рахмат. Разговор потёк спокойный, ровный. Говорили о том, что скоро начнётся учёба, о хорошем урожае хлопка, вспоминали друзей. Но на душе у всех троих было неспокойно. Невольно все переводили то и дело взгляд на дверь.

Наконец она открылась, пропуская ладного, совсем ещё молодого человека. Он был одет в широкий халат, и на голове его сияла расшитая тюбетейка.

— Не узнаю, — усмехнулся Рахмат, протягивая пришедшему руку. — Первый раз вижу тебя не в форме.

Тот засмеялся, обнажая ровные, белые зубы.

— На операции всю ночь был. Форма могла помешать, — заметил он, здороваясь с учителем и доктором. — Только собрался пойти переодеться, а тут как раз вы и позвонили.

— Ну ладно, — отозвался Рахмат. — Начальник городской милиции даже в халате остаётся на своём посту. Слушай, — став серьёзным, продолжал он. — Знакомо тебе имя Ходжи Карима?

Начальник милиции на секунду задумался, поглаживая рукой тюбетейку.

— Ходжи Карим… Ходжи Карим… — Голос его окреп, и он выпрямился. — Опасныйпреступник. Объявлен всесоюзный розыск. Он совершил несколько убийств на политической почве. Скрывается под видом ишана. Последний раз был обнаружен в Узбекистане. Видимо, местный. Есть подозрение, что переходит границу с особыми заданиями.

Наступило молчание. Первым заговорил Бобо Расулов.

— Вчера он был в моей школе, — сказал он глухо.

— Вы его знаете? — спросил начальник милиции.

И глядя ему прямо в глаза, Бобо ответил:

— Он мой брат.

Начальник милиции недоумевающе взглянул на Рахмата. Секретарь райкома сказал спокойно:

— Он его брат по крови. К сожалению, человек не может сам себе выбрать брата. Но он ему не только брат. Он ему враг.

— Будем искать, — сказал начальник милиции. — Начнём немедленно. Разрешите идти?

Рахмат молча кивнул, и, простившись со всеми кивком, начальник милиции вышел.

На прощание Рахмат обнял Бобо.

— Пусть на душе у тебя будет спокойно, — сказал он мягко. — Скоро начало занятий, и ты должен поберечь себя…

Когда учитель спешивался с коня, у ворот школы его уже ждали Гулям и Сабир.

— Ну, в чём дело?

Тогда Гулям вытащил из кармана два круглых грецких ореха и положил на стол учителя.

Бобо Расулов удивлённо тронул рукой круглые шарики.

— Меня ругала бабушка Дилинор, — тихо сказал Гулям.

— Она, наверно, имела основания, мой друг, — усмехнулся учитель.

— А Хамида избил дед Манон, — вмешался Сабир.

— За что же? — спросил учитель.

— Вот за них.

И Гулям толкнул коричневый шарик, который покатился по дорожке.

— Вы, наверно, опять порвали штаны, лазая по деревьям за орехами, — усмехнулся учитель.

— Нет, — ответил Гулям. — Просто мы собирали их у мазара, а бабушка Дилинор и дедушка Манон говорят, что это великий грех.

— И что аллах за это накажет, — добавил Сабир.

— А что вы делаете у мазара? — недовольно спросил Бобо Расулов.

— Там нам никто не мешает. Мы там одни, — торопливо объяснял Гулям. — Ловим там рыбу, рвём орехи. Читаем и учим уроки. И купаемся.

— Мы никому об этом не рассказывали. Только Джабар, Хамид и Шоды знают про полянку на горе, — добавил Сабир. — Это наша тайна. А если все начнут туда ходить, будет уже неинтересно.

Учитель помолчал.

— Я не запрещаю вам ходить на гору Четырёх Драконов, — сказал он наконец. — Когда-то, правда, это место считалось святым. Верующие молились там. Это было давно, но об этом помнят ещё Дилинор и Манон и другие старики. Надо уважать чувства верующих. И поэтому не приносите домой ничего от мазара, если они не хотят этого. Но никто не мешает вам бывать там по-прежнему.

Ребята вышли, и до учителя донеслись слова Гуляма:

— Я так и знал, что всё это глупости!..

Бобо Расулов мрачно уставился в окно. Жаль, что на горе сохранился старый мазар. Это только даёт повод старым людям вспоминать древние религиозные обычаи и рассказывать об этом внукам. Хорошо, что ребята не верят в аллаха. Они изучают законы природы.

Мазар оживает

Где же Гулям? Уже пора начинать тренировку: ведь послезавтра решающая игра в футбол с ребятами из соседнего кишлака. Потом начнётся школьная пора и надо готовиться к занятиям. Время не терпит! А Гуляма всё нет. Хотели было отправиться к нему домой, чтобы узнать, куда он делся. Но потом решили, что бабушка перепугается.

Все недовольные, мрачные уселись в тени. Придётся ждать. Ведь явится же в конце концов Гулям. И вскоре он действительно появился на дороге. Он не шёл, он бежал, таща за собой упирающуюся козу.

Все уставились на эту необыкновенную пару. А Гулям ещё на бегу закричал что есть силы:

— Там у мазара появились какие-то люди! Наверное, ишаны! Целых три!

— Ишаны?! — вскочил Сабир. — Не может быть! Тебе, наверное, показалось.

Гулям молча сжал кулаки. Широко расставив ноги, загорелый, крепкий, он стоял перед товарищами, которые сидели полукругом на траве. Прищурив большие чёрные глаза, он старался найти самые убедительные слова, чтобы доказать, что он не ошибся.

— Они втроём подошли к мазару и начали открывать дверь. Помните, мы сами хотели тогда её открыть, чтобы посмотреть, что делается внутри. Но так и не смогли. И тогда мы пролезли в щель, которую проделал Хамид, оторвав доску. Ты помнишь, Хамид?

— Помню, — пробормотал Хамид. — Но это ещё ничего не доказывает. И вообще, почему ты попал на гору Четырёх Драконов?

— Я искал козу, которая убежала от бабушки, — продолжал Гулям. — Я нашёл её в кустах за мазаром. Она обдирала там кору молодого тутовника. И я ласково позвал её. Вы ведь знаете, какая это упрямица. Если с ней будешь говорить грубо, она убежит так далеко, что её не скоро найдёшь, и бабушка будет сердиться. Поэтому я сказал ей: «Милая…» — Тут Гулям смущённо замолк.

Друзья захохотали.

— «Милая»! — корчился от смеха на земле Хамид. — Эта коза выучит тебя вежливости!

— Ну и что же дальше? — насмешливо спросил Джабар. — Ты, наверное, уснул и увидел сон, который нам теперь рассказываешь.

Гулям вспыхнул и чуть не кинулся на обидчика.

— Так, значит, я вру?

— А я верю Гуляму. — Сабир поднялся и стоял уже рядом с другом. — Гулям никогда ещё не выдумывал никаких историй, на которые ты мастер, Джабар. Я верю ему. Пусть говорит…

Гулям благодарно взглянул на Сабира и принялся рассказывать дальше. Перед ребятами вставало всё то, что недавно случилось на горной полянке. Они словно видели, как бежит за своей упрямой козой Гулям, как уже, теряя силы, хватает её за обрывок верёвки и в изнеможении валится на траву. А упрямица словно ждала этого: преспокойно ложится и начинает лизать своим шершавым языком руку маленького хозяина. Гулям вспоминает, что у него в кармане лепёшка, которую дала ему бабушка. Он вынимает её, ещё чуть тёплую, пахнущую хлопковым маслом, и отламывает по кусочку: один себе в рот, другой подносит на ладони козе. И она жуёт, смешно кивая бородатой мордой. И вдруг Гулям чувствует, что у него слипаются глаза. Он прижимается к тёплому козьему боку и засыпает. Просыпается от неясного шума голосов.

«Ага, — думает он, — не вытерпели ребята, пошли меня искать…»

Гулям привязывает козу к дереву и ползёт к мазару. Сейчас он выскочит из-за кустов с победным криком и напугает друзей…

Но что это? Какие-то незнакомые люди стоят у деревянной двери. Они пытаются открыть её, но дверь не поддаётся. Гулям знает, как крепка эта старая дверь, которой, наверное, уж никак не меньше восьмисот лет.

Кто же они? На них широкие халаты и белые чалмы. А на одном, который помоложе, — зелёная чалма.

Не о нём ли говорила Хасият? Может быть, перед Гулямом как раз и стоят сейчас старые враги Бобо Расулова?

Гулям притаился. Он с удивлением увидел, как тот, что помоложе, в зелёной чалме, с густой рыжей кудрявой бородой, вынул из кармана толстый ключ и уверенно повернул его в замке. Гулям поразился: ключ такой новенький, словно только что сделан. Неужели он отомкнёт этот старый ржавый замок? И тут на его глазах свершилось чудо: замок, заскрипев, открылся и дверь подалась.

Гулям забыл про козу, про всё на свете. Вот как! У них есть ключ от мазара! Они пришли сюда как хозяева, как владельцы этой святой могилы! Интересно, что они собираются тут делать?

Он подполз ещё ближе, затаив дыхание. Сердце так стучало, что Гулям испугался: а вдруг те, что у мазара, услышат, обнаружат его?

— Мулло Мухаме́д-Шафе́ — исцелитель! — вдруг произнёс один из стариков в белой чалме и поклонился в ноги рыжебородому. — Святая сила помогает тебе открывать всё то, что скрыто от глаз людских.

Все трое вошли в мазар, и как ни старался Гулям услышать, о чём они там говорят, ему так и не удалось.

Тогда Гулям вернулся к козе, отвязал от дерева верёвку и так стремительно помчался вниз, что бедная коза то и дело жалобно блеяла, скользя на крутых поворотах.

Сейчас Гулям рассказывает обо всём друзьям. Он видит: насмешливое выражение их лиц меняется, никто уже больше не прерывает его рассказ шутками. Все слушают напряжённо и озабоченно.

— Плохо, — говорит Сабир. — Они заняли нашу гору.

— Они нас туда больше не пустят, — мрачно подтверждает Хамид.

Гулям молчал. Потом добавил тихо:

— Какое лицо у этого рыжего… Глаз не видно, заросли, как у шакала. Рыжий Шакал!

Сабир поднялся.

— Надо об этом рассказать учителю. Сейчас же!

— Пошли к нему! — крикнул Хамид.

— А коза? — вдруг спохватился Гулям. — Я же должен отвести её к бабушке.

— С козой ничего не случится, если она прогуляется вместе с нами к учителю, — решительно заявил Сабир, — будет знать, как бегать к мазару.

И ребята отправились к школе, таща за собой упирающуюся, возмущённую козу.

Кто же там, на горе?

Сейчас, когда у мазара появились странные незнакомые люди, ребята сразу вспомнили, что их учитель боролся против мулл и ишанов. Может быть, Бобо Расулов знает и этих, может быть, ему доводилось с ними встречаться в боях?

Гулям, остановившись, чтобы дать козе передохнуть, сказал:

— Рыжий, конечно, не старше моего отца, зато те два, старики, могут быть и муллами, могли быть и басмачами. Им, наверное, даже больше лет, чем нашему учителю.

И все опять побежали вперёд. Кто, как не учитель, расскажет им правду о мазаре, кто, как не он, растолкует, что делать дальше? Ведь он всё понимает, этот высокий, чуть сутуловатый человек с такими добрыми глазами и с таким большим сердцем.

А учитель в это время был в школьном саду. Там шли осенние работы. Пионервожатый Пула́т, он же колхозный тракторист, на маленьком тракторе делал борозды в школьном огороде.

Услышав жалобное блеяние, учитель обернулся и увидел ватагу ребят.

— Что вы делаете с этой несчастной козой? — спросил он укоризненно. — Ведь она уже еле дышит. А ну, давайте её сюда, — он взял верёвку из рук Гуляма, — пусть пощиплет травку. Что это вы все прибежали?

Ребята наперебой стали рассказывать учителю события, происшедшие рано утром. Он слушал их не перебивая. Потом спросил, как ишаны называют рыжебородого.

— Мулло Мухамед-Шафе? Исцелитель? — медленно переспросил он. — Я слышал это имя. Он кочует с группой ишанов по всему Таджикистану и обязательно выбирает глухие горные селения вроде нашего. Как он раздобыл ключ от мазара? Конечно, можно было просто разломать дверь, но то, что Шакал открыл её, поразило даже тех, кто при этом присутствовал. Так ты говоришь, ключ был новый? — повернулся учитель к Гуляму.

— Да, — подтвердил тот, — такой блестящий, будто только что сделан.

— Ты прав, — улыбнулся учитель, — только что сделан!

— Как же так? — закричали ребята. — Ведь рыжий не видел никогда этого замка!

Учитель посмотрел на своих учеников.

— А может быть, и видел, — сказал он просто.

Пулат остановил свой трактор. Он не слышал, о чём говорят ребята с учителем, и, подумав, что те пришли помочь, обрадовался.

— Эй, — закричал Пулат, — давайте сюда!

— Идите пока помогите Пулату, — сказал Расулов. — А насчёт мазара я подумаю.

Все кинулись к трактору. Сабир озабоченно спросил друга:

— А как же твоя коза?

Гулям только рукой махнул:

— Пусть отдыхает…

Пулат торопился быстрее обработать огород. Самое время готовить землю под будущий урожай. Тракторист он один. Правда, все ребята уже умеют водить трактор, но как-то боязно оставлять их одних. И вот приходится самому быть и за инструктора и за тракториста.

Пулат только хотел было дать всем задания, но лица у ребят были такие странные, что он тут же спросил:

— Что там ещё?

Услышав про ишанов, Пулат только присвистнул. Чего-чего, а со служителями культа ему ещё не приходилось сталкиваться.

— Сегодня понедельник. А в пятницу, значит, моление? — спросил он мрачно. — Может, кто из вас поглядит, что там будет происходить…

Конечно, Пулату очень хотелось самому прогуляться на гору Четырёх Драконов и увидеть, что произойдёт на этом молении. Он ведь тоже не видал никогда ничего подобного. Но он опасался, что привлечёт внимание новоявленных святых и они будут чересчур осторожны. Ведь в кишлаке много верующих стариков, которые обязательно объяснят ишанам, что он, Пулат, пионервожатый, комсомолец. Значит, его появление на горе подозрительно. А если придут одни ребята, никто ничего не подумает.

Бобо Расулов подозвал Пулата.

— Еду в город, — сказал он. — Надо обо всём рассказать там. А на этой неделе попрошу председателя созвать правление колхоза. Мы, конечно, не можем запретить людям молиться. Но пусть знают обо всём колхозники и поговорят со стариками. Осторожно, по-своему. Надо быть очень тактичными. Ведь верующих людей среди стариков немало, и не надо оскорблять их чувства. Надо простыми словами объяснить им, что плохо, что хорошо, что несёт им радость, а что горе. И надо проверить, кто пришёл к нам на гору. Какие у них цели.

Он кивнул Пулату и отошёл. Вскоре застучали по дороге копыта коня.

А Пулат, проводив учителя, вернулся в сад. Там ребята решили передохнуть. Гулям начал в лицах показывать, как молятся набожные старики. Опустившись на колени, он делал вид, что вбирает в ладони придорожную пыль и потом омывает ею лицо. Ребята хохотали, слушая, как он монотонно тянет: «Аллах велик, аллах един…»

Пулат нахмурился.

— Сейчас же встань! — крикнул он резко, и покрасневший Гулям вскочил. — Ты — пионер, а смеёшься над стариками. Мы обязаны уважать их чувства. Конечно, хорошо, если они откажутся от молитв. Но это их дело. А смеяться над верующими нехорошо и глупо. Чтобы я видел это в последний раз. А теперь марш за работу!

Исцеление? Не может быть!

Наконец наступила пятница — день великого моления. Бабушка проснулась очень рано и разбудила внука. Больше в доме никого не было. Вчера вечером приехал с пастбища отец Гуляма и о чём-то долго беседовал с бабушкой во дворе под старым урюком. Гуляму очень хотелось знать, о чём они говорят, но ему неудобно было подойти ближе. Лицо отца было гневное, и, видимо, он говорил бабушке что-то сердитое, резкое, но так тихо, что ничего нельзя было разобрать.

— Сайра́м, — позвал вдруг отец.

Вышла мать. Она, видимо, волновалась. Отец что-то спросил, и она отрицательно качнула головой.

— Ах так! — раздался сердитый голос бабушки, которая до этого тоже говорила очень тихо, видимо, для того, чтобы не услышал внук. Но сейчас бабушка вышла из себя, и до Гуляма доносилось каждое её слово: — Я родила и вырастила тебя, — говорила она отцу. — Я отношусь к тебе, как к дочери, — повернулась она в сторону Сайрам. — Кто может сказать, что не я вынянчила вашего сына? Или я не просиживала ночи у его постели, когда он болел, в то время как ты и ты ходили на собрания? Вы возвращались голодные и усталые. И кто, как не я, дожидалась вас с ужином и тёплой постелью? Мне помогал аллах в моих заботах…

— Я тебе уже сказал насчёт аллаха, — громко перебил отец. — Я не хочу, чтобы ты каждую минуту вводила его в мой дом. Ты разве забыла, за что сражался с басмачами и погиб твой муж и мой отец? Он сражался за то, чтобы ты, и твой сын, и твой внук были свободными и счастливыми.

Гулям увидел, как бабушка закрыла лицо руками и закачалась, словно тутовник на ветру.

— У тебя нет сердца! — всхлипывая, кричала она. — И твоя жена неблагодарная. Почему вы не хотите, чтобы я шла на моление? Я — старый человек и не отступлюсь от древнего закона. И ты тоже должна пойти со мной, — обратилась она к невестке.

Сайрам отрицательно качнула головой:

— Нет. Моя мать тоже просит, чтобы я проводила её к мазару. Но этого не будет.

Отец несколько минут стоял в раздумье, потом отрывисто сказал жене:

— Наша бригадная кухарка заболела. И я уже договорился с председателем колхоза, что ты придёшь готовить нам еду.

Гулям увидел, как сразу посветлели, стали весёлыми глаза матери. Она спросила торопливо:

— А когда?

— Я посажу тебя на круп своего коня, и мы отправимся тотчас же, — сказал отец.

Он дождался, пока жена скрылась в доме, потом присел на скамью и принялся чистить старые сапоги, которые всегда носил в горах. Бабушка стояла одна среди двора, опустив руки, и молчала. Из дома выбежала мать, нарядная, в ярком платке, с узлом в руках.

— Я готова! — сказала она звонко. Подошла к бабушке, хотела поцеловать, но та отвернулась и вошла в дом.

Отец, натягивая сапог, метнул на жену быстрый взгляд. Видимо поняв его, она наклонила голову и пожала плечами.

— Ну что ж, — сказал отец, — всем нам известно её упрямство. Но я думал, что за эти годы мать поняла, где друзья, а где враги.

— Гулям! — крикнула Сайрам. — Гулям!

Гулям хотел сразу же броситься на её зов и тоже ехать в горы. Но тут же он вспомнил: ведь ребята все вместе решили пойти и посмотреть, что будут делать ишаны. Нет, он не может сейчас покинуть кишлак, хотя ему так хочется поехать с отцом и матерью на пастбище в горы. Там у него есть верные друзья — молодые помощники чабанов и их псы, косматые, свирепые на первый взгляд, а на самом деле такие послушные и умные.

Придётся остаться. Гулям тихонько шагнул за дом и спрятался в дровяном сарае.

— Совсем от рук отбился мальчишка, — сердито сказал отец, подсаживая жену на круп коня.

— Он, наверно, у Хамида уроки учит, — как всегда, заступилась за Гуляма мать.

— Мне хотелось взять его с собой, — заметил отец.

Вскочив на коня, отец крикнул ещё раз, требовательно и громко:

— Гулям!

Несколько секунд он был неподвижен, ожидая, что сын откликнется. Потом хлестнул коня и промчался мимо дровяного сарая, где, затаившись, сидел Гулям.

Гулям подождал ещё немножко, потом тихонько вылез из своего убежища и, не скрываясь, вошёл в дом.

Бабушка лежала в своей комнате и тихо всхлипывала. Увидев вошедшего внука, она кинулась к нему навстречу.

— Где ты был, внучек? Они обижали меня! — жаловалась она, качая головой. — Твой отец ускакал и увёз твою мать потому, что не хочет оставаться со мной в доме. Неужели и ты бросишь меня? Неужели ты не поможешь старухе взобраться на гору к мазару? — Глаза ее с мольбой остановились на внуке.

Гулям прятал глаза, в которых таился смех. Как здорово всё получилось! Ему не надо украдкой пробираться на гору. Бабушка сама просит проводить её, и он сможет всё рассмотреть и всё потом рассказать пионервожатому и учителю.

— Бабушка, — сказал он, ласково поклонившись, — а можно, я позову с собой Джабара и Шоды?

Тёплая ладонь коснулась затылка Гуляма.

— Внучек мой, — шептала она, — ты радость моих дней, ты мое гранатовое зёрнышко. Конечно, позови с собой друзей. Святые ишаны будут рады видеть вас у мазара.

…И вот наступило утро. Бабушка не готовит завтрак. Она уже вчера говорила внуку, что будет поститься, потому что нельзя идти на святое моление с полным желудком. Всё же она наливает Гуляму немного айрана, ломает лепёшку и ставит всё это на дастарха́н.

— Великий аллах, — шепчет она, — прости. Ведь он ещё маленький.

Мимо их окна идут люди: старики, старухи.

Кто-то стучит в окно. Гулям видит Хамида.

— Скорей, — кричит Хамид, — скорей! Сейчас вынесут деда.

Гулям выскакивает на улицу. Из соседнего дома родственники Хамида выносят носилки. На них лежит дедушка Манон. Он тихо стонет. Вот уже месяц, как отказывают ему повиноваться больные ноги. А кишлачный врач уехал на курсы и вернётся не скоро.

Бабушка тоже выходит из дома, берётся за край носилок своего старого друга, и нее медленно начинают подниматься в гору, туда, к мазару.

Гулям торопливо оборачивается. Шоды и Джабар! Конечно, они тут как тут. Они кланяются бабушке, и она отвечает им гордым кивком. Она чувствует себя отлично: подумать только, она ведёт их туда, вверх! Аллах увидит это с неба.

Всё ближе и ближе мазар, всё чаще и чаще падают в пыль люди, поднимают горстями песок с дороги, которую они считают священной, сыплют его на голову, омывают им лица. Слёзы текут по их щекам — едкая придорожная пыль попадает в глаза, и они краснеют. Гулям видит слёзы на глазах бабушки. Ему стоит огромного труда отвести её дрожащие руки, наполненные грязным песком, от лица.

— У неё будет трахома, — шепчет сзади Джабар, знаток медицины. — Трахома от грязи, от пыли. Останови бабушку, Гулям.

Но как можно остановить её теперь? Как можно внушить ей что-то… Она идёт, держась за носилки Манона, и читает нараспев молитвы.

Вот уже и мазар. Ребята переглядываются. На крыше мазара появились удивительные украшения. Это рога архаров — горных козлов, то наклонённые вперёд, то откинутые назад. Женщины, всхлипывая, бросаются к деревьям, окружающим мазар, вытаскивают из карманов лоскутки всех цветов и, рыдая, привязывают их к ветвям.

— Что это, бабушка? — нетерпеливо спрашивает Гулям. — Что это они делают?

— Молчи! — отзывается бабушка и тут же шепчет, потому что не может не ответить внуку: — Красные и синие тряпочки исцеляют от разных болезней. Потом я расскажу тебе. А пока молчи.

И вдруг Гулям видит, как сверху в новой зелёной чалме спускается принарядившийся ишан. Он подходит к носилкам и кладёт обе руки на потный лоб больного.

Все кругом останавливаются, замирают. Женщины опускают прямо в пыль босоногих ребятишек. Тишина. Все ждут, что скажет святой.

А Рыжий Шакал долго шепчет молитвы. Потом торжественно говорит:

— Повторяй за мной, отец. Повторяй! Ты помнишь святые слова?

И, приподнимаясь на локтях, повторяет дрожащим голосом Манон:

— Прошу тебя, мазар, после моей смерти, чтобы ты просил бога, чтобы он простил мои грехи…

«Почему же после смерти? — думает Хамид, с отчаянием глядя в лицо деда. — Почему же после смерти? Ведь он хочет жить. Он ждёт исцеления!»

Ишан кладёт в руки Манона что-то завёрнутое в лист освящённого тутовника, распростёршего свои кривые ветви над мазаром.

Потом опускает руку в карман, вытаскивает горсть какого-то белого порошка и сыплет в карман халата Манона.

— Это пыль с могилы пророка! — восклицает он так, чтобы все кругом могли услышать его. — Каждый день ты будешь опускать ноги в воду, куда насыплешь священный порошок. Потом ты смажешь ноги вот этой священной мазью. — И ишан тычет пальцем в свёрточек из листьев тутовника. — Через неделю, если захочет аллах, ты сам поднимешься к мазару и поблагодаришь за исцеление.

Гулям видит, как слёзы текут по худым щекам деда Манона и скатываются ему на грудь. И Хамид тоже плачет. Неужели он верит, что дед может выздороветь от молитв?

Брат Манона держит на верёвке огромного барана.

— Спаси тебя аллах, — шепчет Манон ишану. Потом взгляд его останавливается на лице брата. — Пора принести жертву аллаху.

И тот тащит барана к большому жертвенному камню.

Вскоре уже служитель в белой чалме, размахивая большой ложкой, наливал верующим в пиалы и касы́ свежесваренную шурпу.

— Не ешь её, — зашептал бабушке Гулям, — погляди сначала, какие руки у того, кто варит эту шурпу.

И бабушка, брезгливая бабушка, хотя и сердилась, что внук пытается командовать ею, но в глубине души сознавала его правоту. Она уже сама успела увидеть грязные руки «святого» повара. Она тоже готовила дома шурпу: чисто мыла большие куски баранины, опускала в котёл мясо и горох, потом следила, чтобы всё это тихонько кипело в котле, а когда мясо становилось мягким и ароматным, опускала туда свежий лук и картошку. Бабушкина шурпа была самая вкусная в кишлаке. Это давно уже признали соседки. Поэтому ей, так же как и внуку, противно было прикоснуться к мутному неаппетитному вареву, на поверхности которого плавали засохшие кусочки какой-то травы.

Но она сделала это незаметно от внука и тут же насухо вытерла рот кончиком чёрной праздничной шали.

Уже зажглись звёзды на небе, а люди всё стояли у мазара. И Рыжий Шакал касался больных своими большими красными руками и шептал над ними молитвы.

Друзья несколько раз заходили в мазар и крутились вокруг надгробия. Его не успели почистить. Оно было таким же грязным и пыльным, как в тот день, когда они залезли сюда через щель.

Гулям сказал ребятам:

— Пока я не вижу ничего удивительного!

Тайна чёрного мазара

И всё же удивительное было. Удивительным было то, что люди в кишлаке стали выздоравливать от «святых» лекарств.

Первым выздоровел дедушка Манон. И это казалось самым удивительным потому, что все видели, как старик не мог подняться с носилок. Его несли стонущего, обессиленного. А потом вдруг свершилось чудо. Весь кишлак следил, как старик бодро шёл по горной тропке, лишь по привычке опираясь на толстую суковатую палку. Прошла боль, окрепли ноги. Да славятся лекарства аллаха!

Весть об этом разнеслась по окрестным кишлакам. Люди потянулись к Шакалу.

Потом выздоровела маленькая девочка, которая тайком от матери пробралась на огород и оборвала все зелёные ягодки алычи, которые смогла достать. Девочку чуть живую привезли к мазару, а сейчас она снова бегает и смеётся.

А парень из соседнего кишлака упал с дерева, куда лазил за орехами, и разбился. И вылечил его опять-таки Рыжий Шакал.

— Может, он доктор? — в сотый раз спрашивал друзей Джабар, обводя всех недоумевающими глазами.

— Какой там доктор. Вот Иван Иванович — это да! — нехотя отозвался Гулям.

А тут вдруг случилось такое, что повергло в окончательное смятение ребячьи умы.

Шла футбольная тренировка. И неизвестно откуда взялся этот камень на гладкой полянке, которая была покрыта нежной зелёной травой. Гулям ударил по мячу, промахнулся и вдруг, застонав, опустился на землю. Ребята сначала думали, что он шутит. Но Сабир первый заметил, как Гулям побледнел.

— Что с тобой? — крикнул он, подбегая к нему.

Весёлая игра сразу прекратилась. Ребята обступили Гуляма, и все увидели окровавленный большой палец ноги с полуоторванным ногтем.

Джабар сказал торопливо:

— У него заражение крови может быть. Его надо скорее к врачу. Скорее! Поведём его в медпункт.

— Поведём, поведём! — сердито передразнил Сабир. — Что же, ты забыл, что наш врач уехал в город и вернётся не скоро?

— Тогда надо в город его везти, — торопился Джабар.

— А на чём повезёшь? — вздохнул Шоды, который постоянно торчал в гараже и был в курсе всех шофёрских дел. — Председательская машина в ремонте, а грузовые все ушли ещё утром. Только на ишаке разве… Да на ишаке не доберёшься быстро.

— Тогда поведём его к бабушке! — закричал Сабир. — Это его бабушка меня вылечила, когда я руку ножом до кости порезал. Пошли! — И он хотел приподнять Гуляма, но тот вскрикнул от боли.

Ребята тревожно переглянулись, а Гулям прошептал, наклоняя голову:

— Не могу идти! Полежу немного, может, пройдёт…

— Нельзя лежать, когда раненая нога на земле, — снова авторитетно сказал Джабар, — столбняк может получиться. Понесли его, ребята.

Сабир и Шоды встали рядом, сцепили руки. Ребята подсадили Гуляма, и процессия медленно направилась к дому бабушки.

Гулям старался держаться спокойно, чтобы не волновать друзей. Но ему было очень больно, и каждый шаг отдавался в раненой ноге, в висках.

Бабушка Дилинор ещё издалека увидела их. Сначала показалось, что внук бежит впереди своих товарищей, но когда она торопливо надела очки, убедилась, что бежит Хамид. А где же Гулям? Схватившись за ограду, Дилинор всматривалась вперёд. Она увидела Гуляма, обнимавшего за плечи двух мальчуганов. Этот высокий в красной майке, конечно, Джабар, а второй — Сабир.

Всемилостивейший аллах! Что же могло случиться с Гулямом? Старая женщина приложила руку к сердцу. Ей казалось, что оно вот-вот выпрыгнет. Бабушка хотела бежать навстречу мальчикам, но не смогла. Ноги стали как ватные и не слушались.

Мальчики тоже, видимо, заметили бабушку. Гулям махнул рукой и крикнул что-то неясное, но, наверное, ободряющее.

Собравшись с силами, бабушка Дилинор шагнула за калитку и почти побежала навстречу внуку. Она сразу увидела бледное лицо и окровавленную ногу.

Мальчики остановились, и бабушка, охнув, опустилась на колени, приложила к ране сухую ладонь. Нога была горячая, как уголь в тонуре.

— Я играл в футбол, бабушка, я просто разбил палец об острый камень, — говорил Гулям торопливо, и друзья поддакивали ему. — Тут нет ничего серьёзного. Всё пройдёт…

Но лицо старухи было по-прежнему неподвижным и озабоченным.

— Я не знаю, как и помочь тебе, — проговорила она чуть слышно, пытаясь приподняться и снова опускаясь в придорожную пыль.

Но тут ребята подхватили её, повели вперёд к дому. Она открыла дверь, пропуская товарищей своего внука, и ребята осторожно положили Гуляма на груду мягких одеял в бабушкиной комнате.

— Ногу надо положить выше головы, — суетился «специалист» Джабар, — а ранку облить йодом или перекисью водорода.

— Откуда я возьму йод? — печально сказала бабушка. — Ещё позавчера была целая бутылочка, но Гулям делал какой-то опыт и вылил всё в арык.

— Тогда я сбегаю домой, у нас есть перекись водорода. Я сейчас. — И Джабар стремительно вылетел за дверь.

Он вернулся с бутылочкой и с чистым бинтом. Бабушка вылила перекись водорода на больную ногу Гуляма, и тот тихонько охнул: ранку обожгло как огнём. Потом бабушка завязала ногу бинтом и поставила на стол чайник холодного зелёного чая, пиалы и целое блюдо кишмиша.

Напившись чаю, все поблагодарили бабушку Дилинор, поклонились ей и один за другим выскользнули во двор.

А ночью Гуляму стало очень плохо. Он метался на мягких одеялах, и ему казалось, что вокруг ворочаются тяжёлые камни, что они то и дело обрушиваются ему на голову, сдавливают тело. Он глухо стонал, переворачивался, и от каждого движения всё сильнее и сильнее болела нога. Не помогли ни перекись водорода, ни тугая повязка. Бабушка с тревогой откинула одеяло и едва не вскрикнула: нога была красная почти до колена, она стала толстой, словно бревно.

Бабушке не хотелось будить невестку: Сайрам вчера пришла так поздно и очень устала. А сын опять, конечно, там в своей бригаде и даже не знает, какая беда приключилась с Гулямом. Бабушка вышла за дверь, подошла к арыку, намочила платок в холодной воде и, вернувшись, приложила его к пылающей голове внука. Потом накинула тяжёлую чёрную шаль и тихонько затворила дверь. Гулям не слышал, как ушла бабушка. Он продолжал метаться. Тяжёлое забытьё не оставляло его. Проснулся он, ощутив на больной ноге что-то прохладное, нежное.

— Спи, внучек, — шептала бабушка. — Я нашла тебе лекарство.

Какое чудесное лекарство разыскала бабушка Дилинор!

На третий день к вечеру рана почти перестала болеть, и Гулям на одной ноге прискакал к окну, под которым собрались обрадованные друзья.

Как раз в это время вернулся молодой врач кишлачного медпункта, ученик Ивана Ивановича. Он осмотрел ногу Гуляма и сказал весело:

— Ай да бабушка Дилинор! Беру её в свои помощники.

Бабушки Дилинор в это время не было дома, и врач спросил Гуляма:

— Это лекарство, конечно, из её знаменитого сундучка, куда она собирает разные травы?

— Это лекарство не из сундучка, — неожиданно отрезал Джабар.

Все замолчали и уставились на него.

— Сегодня, когда я шёл сюда, — кричал Джабар, — я видел ишана! Рыжего Шакала. Ему навстречу шла твоя бабушка, Гулям. Я своими глазами видел, как она упала прямо в пыль и говорила: «Благодарю тебя, посланник аллаха. Твоё святое лекарство исцелило не только моего внука, но и моё израненное сердце. Как только стемнеет, я принесу к мазару лучшего баранчика». Тут она наклонилась и начала хватать ладонями землю из-под грязных ног Шакала и обсыпать ею лицо и волосы.

— Значит, она вылечила меня лекарством Шакала? — пробормотал Гулям.

Дверь отворилась. Вошли учитель и доктор. Иван Иванович поздоровался со всеми.

— Вот приехал познакомиться с исцелителем из мазара, — сказал он весело. — Бобо привёз меня сюда посмотреть на нового доктора.

Заветная книга Шакала

Сабир кинулся навстречу доктору. Глаза его горели. Непослушный вихор падал, как всегда, когда он волновался, на лоб.

— А мы достали книгу! — закричал он. — Заветную книгу Шакала. Он её из рук не выпускает. Давно хотели взять, да всё не удавалось. А тут он положил её на траву и отошёл к хаузу, вот мы её и унесли.

Сабир протянул доктору толстенную книгу.

Иван Иванович открыл её, перелистал.

— Интересно, — сказал он. — Переплёт молитвенника, а внутри медицинский справочник. Тут и самые различные рецепты даны.

— Мы так и думали, — сказал Сабир.

— Он, наверное, лечит по этой книге, — сказал Гулям. — Только где он берёт лекарства?

Доктор пожал плечами, улыбнулся.

— Думаю, что просто покупает их в аптеке. Впрочем, мы сами скоро всё от него узнаем.

Он кивнул учителю. Видимо, они уже обо всём договорились, потому что Бобо Расулов утвердительно качнул головой.

— Проводите нас к мазару, — сказал Гуляму и Сабиру доктор. — Сейчас разберёмся.

— Пошли, ребята, — начал было Гулям.

Но учитель положил ему руку на плечо.

— Пусть ребята подождут здесь. Мы пойдём вчетвером. — Нет, — добавил он, — впятером.

Впятером? Кто же пятый? Друзья переглянулись, но не решились спросить.

— Сами увидим, кто пятый, — шепнул Сабир, и Гулям кивнул.

По тропке поднимались вчетвером. И вдруг из-за куста выступил начальник городской милиции, тот самый, который обещал секретарю райкома разыскать Карима.

Ребята знали его. Он не раз проводил с ними военные игры.

Кивнув школьникам, он зашагал последним. И хотя на нём были толстые сапоги, ступал бесшумно, точно снежный барс. Ни один камешек, ни одна веточка не хрустнули под его ногами.

У мазара Рыжий Шакал и второй ишан ели жареную рыбу. Третий служитель вытаскивал живую рыбу из хауза.

Гулям стиснул руку Сабиру:

— Вот как. А ведь они говорили верующим, что это священная рыба и есть её нельзя.

— Привет святым отцам! — сказал доктор на чистом таджикском языке.

Рыжий Шакал вскочил, и недоеденный кусок упал из его рук.

Гулям насторожился. Сейчас он закричит, начнёт сыпать проклятьями. Но ничего подобного. Под взглядом доктора Шакал всё ниже опускал лохматую голову.

— А ну-ка взгляни на меня. Это не ты ли лежал в прошлом году в больнице? Значит, ты только других лечишь святыми лекарствами? А сам предпочитаешь, чтобы за тобой ухаживали бесплатно кафиры — неверные, как я?!

Гулям повернулся к Сабиру, который, вытаращив глаза, слушал этот удивительный разговор. Вот это да! Ну и Иван Иванович!

— Какими лекарствами ты лечишь? Покажи! — сердито сказал доктор.

— Хорошими, не вредными, — засуетился испуганный Шакал. — Сейчас… — и нырнул в мазар.

Он кинулся к двери мазара, открыл её и исчез.

Учитель вошёл следом. А за ним шагнул в открытую дверь служитель-повар, который тогда на молении варил шурпу.

Гулям невольно обратил внимание на его бледное лицо, на безмолвно шевелящиеся губы.

Торопясь, Шакал начал вытаскивать из могилы ящички, мешочки, коробочки. Он выбрасывал всё это в полуоткрытую дверь, приговаривая в отчаянии:

— Это аспирин. Это антибиотики! А это…

Доктор поднимал с земли лекарства, осматривал их и снова аккуратно складывал в мешочки и ящички.

Наконец он выпрямился и спросил:

— Какое ты имеешь право лечить людей? Разве ты не знаешь, что знахарство преследуется законом? Как ты можешь давать лекарство, если не разбираешься в медицине?

Тут уж Шакал заговорил торопливо:

— Я разбираюсь. Я учился. Вот… — Он начал копаться в кармане и протянул зелёную книжечку.

— «Хусейн Хамидов, — нараспев прочёл доктор, — студент третьего курса медицинского института». А почему же ты не кончил институт?

Рыжий Шакал, испуганный, смятенный, совсем не похожий на того самоуверенного служителя аллаха, который пронзительным голосом читал молитвы у мазара, снова наклонил голову. Он понимал, что пойман, но надеялся оправдаться.

— Меня исключили, — пробормотал он еле слышно. — Там обокрали лабораторию, а подозрение пало на меня.

— Подозрение? — переспросил доктор. — Постой-ка, ты учился в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, а сейчас шестьдесят шестой. Что же ты делал целых семь лет?

— Меня невинно осудили, — бормотал Рыжий Шакал.

— Ты бежал из тюрьмы? — спросил доктор.

— Нет, нет! — почти кричал Шакал, продолжая вытаскивать из кармана какие-то бумажки. — Я отбыл свой срок. Вот справка об освобождении.

— А как же ты попал в святые? — продолжал спрашивать доктор. — Разве тебя не звали на работу в колхоз?

— Звали, — сказал Рыжий Шакал. — Но я встретил одного знакомого. Он дружил с моим отцом. Он святой ишан и предложил мне открыть мазар. Сказал, что поможет.

— Как его звали? — раздался голос начальника милиции.

— Я не расслышал, — попытался отвертеться Шакал. — Я не посмел переспросить его.

— Говори! — резко сказал учитель. — Говори громко, чтобы все слышали.

Ребята теснее прижались друг к другу. Они даже не знали, что их всегда сдержанный учитель может так разговаривать.

— Кажется, его звали Ходжи Карим, — шептал Рыжий Шакал. — Но не говорите ему, что я назвал его имя. Он убьёт меня.

Начальник милиции шагнул вперёд.

— Завтра явитесь ко мне! — приказал он. — Там поговорим поподробнее. И не думайте скрыться, — предупредил он Рыжего Шакала. — А «лечение» немедленно прекратите…

Он повернулся и первым пошёл вниз по тропинке. За ним побежали ребята, а сзади, о чём-то тихо переговариваясь, шли Иван Иванович и Бобо Расулов.

— Всё ясно, — услышал Гулям слова доктора. — Знает кое-что, вот и лечит наугад. Манона вылечил реопирином и содовыми ваннами. Гуляма — мазью Вишневского. Это уже на первом курсе знают. Зато девчушку нашей звеньевой едва не погубил. Стал ей глаза лечить и не знал, какое лекарство требуется. Оно сложное. Вчера её к нам привезли. Если бы опоздали на день, ослепла бы. Много он мог бы бед наделать, если бы вовремя не остановить… Разве ты не мог сразу его арестовать? — спросил доктор начальника милиции.

Тот пожал плечами:

— У меня нет ещё разрешения на арест. Его может дать прокурор. Завтра поподробнее разберёмся, решим, как с обманщиками быть. Куда они денутся? Придут!

А в это время у мазара служитель-повар собирал свои вещи. Растянул на земле старый платок, завернул в него грязный замасленный халат, большую пиалу, надтреснутую с двух сторон.

Рыжий Шакал молча следил за этими приготовлениями.

А тот, затянув узелок, закинул его за плечо, потом подошёл к мазару, вошёл внутрь и припал к изголовью гробницы.

Рыжий Шакал заглянул туда и спросил зло:

— Куда это ты собрался?

Служитель не стал отвечать. Опустив голову, стоял он перед тем, кому ещё недавно верил.

— По свету пойду, — ответил он глухо. — К аллаху пойду.

— Да ведь он здесь, аллах. Где же тебе его ещё искать? — И Шакал кивнул в сторону мазара.

Ишан опустил голову.

— Рядом с тобой не может быть аллаха, — ответил он задыхаясь. — Я думал, что ты исцелитель, именем аллаха лечишь. А ты, — он указал пальцем на разбросанные вокруг порошки и пилюли, — ты лекарства из аптеки в священной воде хауза разводил. Обманщик ты! Уйду…

Шакал грубо схватил его за плечо:

— Так просто не уйдёшь. Мы тебе воли не давали, запомни это! — Он размахнулся, готовый уже ударить…

Но чья-то рука удержала крепкий кулак Шакала, и чей-то вкрадчивый голос произнёс:

— Именем аллаха…

Ишан стремительно обернулся и узнал Ходжи Карима. Лицо его было кротким и умиротворяющим. Он положил руку на плечо взбунтовавшегося служителя.

— Ты прав, падар! — сказал Карим мягко. — Провинился Мулло-Шафе, вздумал к святой воде какие-то грязные лекарства подмешивать. Узнал я об этом, вот и приехал. Сам я теперь буду моления проводить, а его, недостойного, — Карим указал пальцем в сторону перепуганного Шакала, — не допущу больше к святым делам. Искупления от него потребуем. А ты, — он помолчал, — ступай пока в нашу хижину, туда, куда в первый раз пришёл. Побудь в одиночестве. С аллахом с глазу на глаз побеседуй. Я скоро прибуду. Жди…

Служитель поднял на Карима глаза. В них была надежда и страх. Конечно, он хотел уйти отсюда, чтобы никогда не видеть больше человека, в которого перестал верить. Но ведь он всю жизнь молился аллаху, всю жизнь верил в него, всю жизнь жил так, как учили его набожные родители. Ему было нестерпимо тяжело вот так сразу покинуть всё и остаться одному, поэтому слова Карима обрадовали и тронули его. Ведь Ходжи не может быть обманщиком. И он даёт ему возможность побыть одному, подумать обо всём.

Служитель поклонился ишану до земли.

— Я благодарю аллаха, что он послал мне тебя, — прошептал он. — Я удалюсь туда, куда ты сказал. Я верю тебе…

Он прошёл мимо Шакала и, почти шатаясь, двинулся вниз по тропке.

Карим подождал, пока его согбенная, жалкая фигура не скрылась из глаз, а потом яростно кинул в сторону Шакала короткое слово:

— Дурак!

Шакал испуганно оправдывался:

— Так я же думал, что он спит, пока я разводил лекарства.

Но Карим махнул рукой, властно остановил его:

— Хватит! Пора поумнеть! А сейчас надо подумать о более серьёзных вещах. Что-то очень разошёлся мой братец. В городском Совете побывал. Посылают будто оттуда сюда целую комиссию. С верующими хотят разговаривать. Сам собирается выступить вместе с доктором на колхозном собрании. Может, вздумает ещё обо мне рассказать? — Он помолчал. — Надо его остановить. Будем ждать удобного случая…

Встреча на тропинке

Бабушка Дилинор едва не столкнулась с внуком и учителем на узкой тропке, ведущей в горы. Она сегодня решила подняться к мазару, чтобы попросить того чудодейственного лекарства, от которого выздоровел Гулям. Как знать, может, он сам или кто из его друзей ещё раз поранит палец, и тогда драгоценное лекарство будет у неё под рукой.

Медленно шла она по тропке и вдруг услышала: стонет кто-то в кустах.

Остановилась, спросила:

— Кто тут?

Раздвинула кусты и увидела: лежит лицом в траве человек и трясётся, плачет. Тронула за плечо, шагнула ближе:

— Что с тобой, сынок? Может, помочь чем?

А он, испуганный, вскочил на ноги. Так это же тот, третий, что у мазара прислуживает. Прислужник замер в нерешительности. А бабушка снова:

— Что с тобой?

Тут он увидел в её руках баночку для мази, понял, кудаона идёт, и вдруг закричал:

— Не ходи, обманщик он! Я сегодня всё узнал… Ухожу от него.

Растерялась Дилинор, выронила баночку, села на траву — ноги отказали. Спросила тихо:

— О чём ты?

А он как закричит опять:

— Я ведь за ним шёл! Верил. Думал, аллах ему силу дал. А он в аллаха не верит.

Бабушка Дилинор взялась за сердце:

— Ишанам не верит! Горе нам!..

— У меня отец ишаном был, — задыхаясь, говорил служитель мазара. — Меня в святой вере воспитали. Я в школу не пошёл. Стал аллаха славить. А этот всю душу во мне перевернул. Больше не могу. Разбивает он во мне веру.

Он увидел в траве баночку, схватил её, отшвырнул далеко в кусты.

— Не бери у него лекарств. Если бы ты знала, откуда они…

Хотел что-то ещё сказать, потом махнул рукой и скрылся.

А бабушка Дилинор так и осталась сидеть, встревоженная, недоумевающая. Как же так? Сам главный ишан отводит веру людей от аллаха? Чего не досказал ей этот несчастный?

Ей уже не под силу было идти вверх. Она поискала глазами баночку, не нашла её и спустилась вниз, в кишлак, так и не добыв чудодейственной мази.

Весь день была бабушка Дилинор сама не своя: всё стояли перед ней безумные глаза служителя, звенел в ушах взволнованный, полный ненависти голос.

Кажется, первый раз в жизни она была довольна, что внука нет дома. Она не ждёт его, не вслушивается в насторожённую тишину, не выходит за дувал. Она лежит без сил на своих одеялах и думает, думает… Тяжело ей, не с кем посоветоваться. Случилось такое, что никогда бы не могло даже прийти в голову.

У старого чинара

С самого утра у Бобо Расулова очень болело сердце. За последнее время он вообще стал чувствовать себя хуже. Ныли старые раны, полученные ещё в боях с басмачами.

Сегодня во рту было горько, а сердце постучит-постучит и остановится… Или, может быть, это просто кажется?.. В такую жару нелегко больному человеку. И как раз трудное время — перед началом учебного года. Да ещё и эта история с мазаром, встреча с братом сильно взволновали. Всю ночь он сидел сегодня за письменным столом, готовился к выступлению на собрании. Придётся коснуться своего личного, больного. Не пощадить самого себя и рассказать всю правду о брате, который, приняв обличье священнослужителя, и сейчас продолжает бороться против Советской власти.

Бобо Расулов вздохнул. Ох, как болит сердце! А ведь надо непременно заглянуть в школу возле ущелья. В двух школах он уже был. Как-нибудь доберётся и до третьей. А потом вернётся домой, полежит немного.

Медленно шёл он вдоль дороги. На всём пути, мурлыкая, как большая кошка, сопровождал его арык. Впереди знакомая зелень огромного чинара. Вернее, это не один чинар, а двенадцать братьев, выросших друг возле друга несколько веков назад. Сплетаясь ветвями, прижавшись друг к другу, они образовали огромный зелёный прохладный шатёр, под которым даже в самый жаркий зной гуляет стремительный ветер.

Идти под солнцем было так трудно, что учитель мечтал: дойдёт до деревьев и отдохнёт немножко, прежде чем двигаться дальше.

Уже близка тень зелёного шатра. Вот-вот можно будет сесть на широкий, раскинувшийся словно скамья корень, закрыть на минутку усталые глаза. Учитель поднимает руки к вискам, которые нестерпимо болят. Вдруг сжимается сердце, и Бобо Расулов, задыхаясь, падает.

Никого нет вокруг. Никто не видит, что случилось с учителем. Из-за поворота появляется мотоцикл и останавливается. Двое бегут к распростёртому на дороге телу. Они наклоняются к лежащему. И вдруг смеётся Карим. Вот где довелось встретиться! Значит, выдался наконец удобный случай, которого он так ждал.

Карим оглядывается. Глаза его темнеют. Может, прямо сейчас отвезти его туда, в горы? А когда придёт в себя, договориться обо всём…

Шакал наклоняется к нему. В глазах его вопрос. Карим уже готов кивнуть, но вдруг он видит колхозников, которые идут по дороге. Они скоро поравняются с ними, увидят учителя, запомнят лица тех, кто его увёз… Нет, это не годится! И Карим говорит быстро: — Отвезём его в дом…

Они опускают в коляску неподвижное тело и медленно ведут мотоцикл за руль к дому учителя. Он так и не приходит в себя.

— Ой, плохо мне, наказал меня аллах! — несётся женский вопль.

Из дверей дома выбегает Мехри — жена учителя — и припадает к ногам Карима, которого видит в первый раз, но в котором угадывает по одежде слугу аллаха.

— Святой человек! Я твоя жалкая раба…

И Карим разрешает ей припасть губами к полам его халата.

Соседи, прохожие в недоумении и ужасе видят, как вносят в дом неподвижное тело учителя. И Сайрам, которая идёт из магазина домой, торопливо открывает калитку. Гулям и Сабир играют в шахматы во дворе под старым урюком.

— Гулям, — тревожно говорит Сайрам, — идите скорее на квартиру к учителю. Может быть, там нужна помощь. Я зайду туда позже, с фермы.

Учителю плохо! Плохо учителю! Мальчики стремглав выбегают на улицу. Они быстро добираются до дома, но боятся войти. Всем известен неприветливый нрав Мехри. Она может обругать, выгнать. Поэтому они осторожно обходят дом и припадают к маленькому оконцу. То, что они видят, наполняет их недоумением и отчаянием. Учитель лежит на полу на одеялах, и два ишана шепчут над ним молитву. Сквозь полуоткрытое окно доносится:

— Алай сальлази, халакас — самовоти… ал-арза! Я молюсь богу, который создал землю, весь мир и небо… И он могущий…

— Молитву шепчут, молитву. И новый тут какой-то, — стискивает руку Сабира Гулям. — Что делать?

И тут, словно услышав их слова, приходит в себя учитель. Приподнимается и кричит так, что мальчики вздрагивают:

— Уйдите, проклятые!.. Врача мне!.. Доктора!

Словно тигрица кидается к мужу злобная Мехри.

— Доктора тебе, нечестивец? Безбожник! Помог тебе твой доктор! Святые люди спасли, принесли тебя мёртвого и воскресили молитвой. У… у… — Она замахивается, и учитель снова падает без сознания на скомканные одеяла.

Не сговариваясь, ребята отскакивают от окна и мчатся вперёд. Они бегут к сельсовету. Надо спасать учителя.

Секретарь сельского Совета — отец Пулата, Икрам, вскочил, когда задыхающиеся, испуганные ребята влетели к нему.

Сначала мелькнула мысль: что-нибудь с Пулатом, там, на тракторе… Но тут же он понял: нет, не с сыном…

— Учитель, учитель! — закричал с порога Гулям. — Они схватили его, они молятся…

— А он без сознания, — подхватил Сабир. — Бледный такой. Может, уже и не дышит!

— Кто молится, над кем? — перебил ребят Икрам. — Расскажите толком.

Не замечая, как по его лицу текут крупные слёзы, Гулям начал рассказывать о том, что они увидели в маленькое окно. Сабир каждую минуту пытался вмешаться, добавить что-то, но сдерживался: ничего не поймёт Икрам, если они вдвоём будут говорить так беспорядочно. А ведь надо сразу же, немедленно принимать какие-то меры.

Не дослушав Гуляма, Икрам бросился к телефону:

— Почта? Больницу мне! Доктора Петрова! Быстрее…

Гулям смотрел на большую смуглую руку отца Пулата и видел, как она дрожит.

— Иван? Это я, Икрам. Плохо с Бобо! Скорее санитарную машину и опытного врача! Сам? Отлично! Только торопись. — Он положил трубку и обернулся к ребятам. Лицо его было бледным. — Пошли, — сказал он коротко, и они уже втроём почти побежали к дому учителя.

Они долго стучали в калитку, но никто не открыл. Тогда Икрам положил руку на высокий дувал и мгновенно перелетел на ту сторону во двор. Несмотря на волнение, ребята не смогли сдержать своего восторга. Как пружина прыгнул отец Пулата. Он ведь мастер спорта. Недаром и сын его лучший гимнаст района.

Икрам подошёл к забору, вытянул руки, и ребята один за другим спрыгнули вниз. Потом Икрам решительно шагнул к двери и одним рывком распахнул её. Все трое молча стояли на пороге.

Ничто не изменилось здесь, хотя прошло не менее часа с той минуты, как ребята примчались в сельсовет. Всё так же лежал без чувств на одеялах учитель, всё так же склонялись над ним зловещие фигуры, размахивая руками, шепча что-то непонятное.

Икрам прислушался. Знакомые слова. Когда он был малышом, дед заставлял его учить наизусть эту молитву: «Кавли таолло бо фармони худои ресул…

Аллах предсказал тебе такую судьбу».

Икрам решительно шагнул к учителю, оттолкнув плечом рыжего ишана.

— Аллах не предсказал ему такой судьбы! — отрезал он зло. — Уходите отсюда немедленно. Иначе…

Взвизгнув, подскочила Мехри:

— Уйди ты из моего дома, Икрам! Не трогай святых людей… Это повелел аллах, — затянула она новую молитву.

Но Икрам так взглянул на неё, что она сразу смолкла, испуганная.

— Я не уйду отсюда до тех пор, пока не помогу Бобо, — сказал он. — Ты знаешь, что мы вместе с ним всю жизнь старались, чтобы вот эти, — он кивнул на ишанов, — не одурачивали таких, как ты. Я не позволю, чтобы они издевались над моим другом, человеком, которого знают и уважают все. Он не потерпел бы, если бы был в сознании…

Ребята, не шевелясь, стояли на пороге. Так вот он какой, отец Пулата. А они и не знали!

— Вон! — едва сдерживаясь, приказал Икрам и взглянул прямо в глаза рыжебородого ишана. — Вон отсюда!

Гулям весь напрягся. Сейчас ишаны кинутся на Икрама. Они здоровые. Сомнут его, изобьют…

Но ничего подобного не произошло. Рыжебородый первым повернулся к двери и, толкнув ребят, выскочил во двор.

За ним последовал и второй ишан.

А Икрам повёл себя как хозяин в этом чужом доме.

Он открыл окно, и свежий воздух ворвался в затхлое помещение. Потом он присел у изголовья учителя, расстегнул пуговицу у ворота рубашки и, вытащив из кармана газету, начал осторожно обвевать бледное лицо.

— Отойди, нечестивец, от моего мужа, — снова злобно закричала Мехри, — ты изгнал святых людей из дома! Будь ты проклят!

— Пусть падёт проклятье на голову нечестивца… — раздалось откуда-то.

Ребята, тесно прижавшись друг к другу, увидели, как подобно змее скользнула к одеялам мать Мехри, та самая Хасият, которую видел Гулям у бабушки Дилинор.

И вот тут-то началось невиданное, страшное. Две старухи метались над распростёртым в беспамятстве Бобо, кричали, рыдали, рвали на себе волосы, толкани, щипали Икрама. А он не двигался, крепкий, как скала. Он казался спокойным и невозмутимым, но Гулям видел, как струйки пота побежали по его щекам и скрылись за воротом рубахи.

— Тише, тише! — говорил он время от времени. — Это же вредно больному. Если он придёт в себя и услышит ваши вопли, он может умереть.

Но бесноватые женщины не слушали никаких уговоров. Они продолжали метаться по комнате, и проклятья неслись из их уст.

Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы за дувалом не раздался автомобильный гудок.

— Встречайте! — крикнул ребятам Икрам.

И они, сразу поняв, выскочили из дома.

Белая машина с красным крестом стояла у дувала, а в калитку, которую распахнули настежь убегающие ишаны, уже входил доктор.

— Жив? — спросил он почти неслышно.

И Гулям торопливо закивал в ответ:

— Наверное, жив. Наверное, просто без памяти… Над ним тут ишаны шептали…

Не дослушав, Иван Иванович бросился к двери и, не поздоровавшись с Икрамом, не обращая внимания на женщин, опустился прямо на одеяла возле Бобо. Икрам встал и тоже подошёл к двери, у которой замерли Гулям и Сабир. Все трое молча смотрели за тем, что делает доктор. И женщины, не ожидавшие появления человека в белом халате, вдруг замолчали, остановились.

Умелые ласковые руки доктора действовали точно, уверенно. Вот они прикасаются ко лбу Бобо, вот он прижимает своё ухо к самому сердцу. Затем вынимает из чёрного чемоданчика какую-то бутылочку, отвинчивает пробку, прикладывает бутылочку к носу друга.

Неровное, прерывистое дыхание учителя делается спокойнее. Видимо, что-то очень целебное спрятано в этой бутылочке, потому что, вдохнув всей грудью, Бобо медленно открывает глаза.

— Жив, жив! — шепчет Гулям на ухо Сабиру, и тот молча кивает в ответ.

Но на лице доктора по-прежнему тревога. Он глядит в глаза друга: они неподвижны, безжизненны, мутны.

Тогда он поворачивается и взглядом подзывает к себе Икрама. Они вдвоём осторожно обнажают правую руку учителя. Доктор вынимает из своего чемоданчика небольшой ящичек, ставит его на пол, окутывает чёрной повязкой руку больного и начинает нажимать пальцами маленькую резиновую грушу.

— Давление, — шепчет Сабир, — так отцу измеряли кровяное давление.

Оба испуганно глядят в лицо доктора. Вот сейчас он, может быть, улыбнётся и скажет: «Всё в порядке». Но доктор лишь печально качает головой и прячет аппарат для измерения давления обратно в чемоданчик. В руках у доктора шприц. И пока Икрам осторожно держит руку больного, доктор делает укол. И ждёт.

Проходит ещё несколько томительных минут, и учитель приходит в себя. Он видит склонённые над ним лица друзей, пытается улыбнуться, хочет приподняться, но крепкие руки врача ласково удерживают его.

— Тебе нельзя двигаться, Бобо, — говорит он властно. — Сейчас мы осторожно вынесем тебя на носилках и отвезём в больницу, Скоро ты встанешь на ноги, и уж теперь-то я обязательно отправлю тебя в санаторий, непослушный ты человек.

Гуляму и Сабиру хочется рассмеяться: это их строгого учителя называют непослушным! У них на душе становится радостно: ведь учитель пришёл в себя и открыл глаза и доктор обязательно поможет ему. Вот он поворачивается к ним, милый доктор.

— Позовите санитаров, ребята, — говорит он негромко, — пусть внесут носилки.

Оба бегут к машине и вместе с санитарами возвращаются обратно в комнату. И снова раздаются крики Мехри и Хасият.

— Кафир! Кафир! — размахивая сжатыми кулаками у самого лица доктора, вопит Мехри. — Ты везёшь его на смерть! Горе мне!..

— Горе мне… — вторит Хасият.

Но Икрам легко отстраняет Мехри и усаживает её на лавку у окна. А старуха сама отскакивает в сторону, отчаянно голося.

Доктор и санитары осторожно укладывают учителя на носилки. Гулям видит, как падает бессильно бледная рука. Он осторожно приподнимает эту беспомощную руку и кладёт её на носилки.

Медленно они движутся к двери. С другой стороны носилок идёт Сабир. Он печален. Гулям не узнаёт своего весёлого, шаловливого друга.

С трудом проносят санитары носилки через узкую калитку, и вот уже снова впавший в беспамятство учитель лежит в тишине и полумраке кузова санитарной машины. Рядом с ним санитар и доктор. Мальчики в нерешительности останавливаются. Сейчас уедет машина. Неужели ничего не скажет им ласковый доктор? Но Иван Иванович не может уехать вот так, увезти учителя, не сказав ничего утешительного его маленьким друзьям. Он протягивает ребятам руку, крепко жмёт мальчишеские ладони и говорит ласково:

— Я не могу взять вас с собой в больницу. Ведь до города сорок километров. Как вы потом вернётесь обратно? Но я обещаю каждый вечер звонить Икраму и сообщать, как себя чувствует наш друг и ваш учитель. А в воскресенье, когда колхозный автобус отправится на базар, вы сможете приехать в больницу. Это будет скоро — сегодня уже пятница.

Икрам кивает им головой, захлопывает дверцу, и машина медленно уходит.

Ребята следят за ней, пока она не скрывается за поворотом, и тогда Икрам говорит мягко:

— Спасибо, ребята, что вовремя предупредили. А в воскресенье вместе с вами поедем в город, в больницу.

Ребята идут обратно к дому Гуляма. Навстречу им на велосипеде — Пулат. Он останавливает машину, спрыгивает на землю. К рулю у него крепко привязан какой-то увесистый свёрток.

— Что это? — спрашивает Гулям.

— Отцу обед везу, — весело отзывается Пулат, — он у нас любит покушать.

— Хороший у тебя отец, — вдруг горячо говорит Гулям.

И Сабир откликается точно эхо:

— Хороший!

— Почему это вы так вдруг решили? — спрашивает Пулат, и глаза его смеются. — Он, может быть, наконец подарил вам бумагу и цветные карандаши для плакатов?

— Какие там карандаши! — отмахивается Гулям. — Не в карандашах дело. Он смелый и никого не боится.

И оба друга наперебой начинают рассказывать своему пионервожатому о том, что случилось с учителем, о том, как помог им Икрам.

Лицо Пулата делается серьёзным, грустным. Он снимает тюбетейку и нервно крутит её в руках. Ветер поднимает его чёрные волосы, и он кажется ещё выше.

— А ведь как раз завтра вечером учитель хотел выступить на собрании в сельсовете и рассказать о «святом» лекаре, — говорит Пулат. — Я уже объездил полкишлака, заходил в каждый дом и просил обязательно прийти на собрание всех стариков. А вы должны были обойти остальные дома.

Гулям и Сабир кивают головой:

— Мы поделили все дома. Сейчас на обходе Хамид, Джабар, Шоды и другие ребята. Мы только что хотели пойти, но, наверное, теперь уже не нужно, — печально сказал Сабир, — ведь учитель болен и не сможет выступить на собрании.

— Как это — не нужно? — Пулат выпрямился. — Как раз нужно. Нужно ещё больше, потому что он заболел. Ведь если учитель узнает, что собрание не состоялось, он очень огорчится, ему станет хуже. Мы обязательно проведём это собрание.

— А кто же сделает доклад? — нерешительно спросил Гулям. — Может быть, ты?

Пулат отрицательно качнул головой. Он бы мог, конечно, сделать доклад, но ведь не надо забывать, что соберутся все старики и им может не понравиться, что молодой парень, который годится им во внуки, станет учить их. Это должен обязательно быть человек, которого они уважают, чьё слово особенно веско.

— Может быть, доктор приедет на собрание? — предлагает Сабир. — Его все знают, уважают. А скольких он вылечил! Вот и пусть он расскажет, что ишаны обманывают верующих и дают им те же лекарства, какие продаются в аптеке.

— Старики очень рассердятся! — вздохнул Гулям.

Пулат кивнул головой:

— Конечно! Кому же приятно узнать, что он обманут, да ещё святыми, — сказал Пулат торопливо. — Я поеду к отцу, и мы вместе позвоним доктору. Конечно, он приедет и выступит на собрании.

Потом Пулат вскочил в седло и помчался вперёд. Раздался резкий звонок велосипеда. Через дорогу шла отара овец, и надо было заставить их потесниться.

Ночь в больнице

Конечно, доктор согласился приехать на собрание. Одно только тревожило его: как оставить Бобо в таком состоянии. Больной с трудом приходил в себя и был ещё очень слаб. Нервное потрясение, вызванное появлением ишанов в его доме, не прошло даром.

Бобо Расулов лежал в четырёхместной палате. Здесь возле тяжелобольных постоянно находилась сиделка, и то и дело заходила дежурная медицинская сестра. Этой ночью у постели друга сидел сам доктор.

Уезжая на целых два дня, доктор предупредил своего заместителя — молодого врача Ами́ра, только что окончившего институт и впервые пришедшего на работу в больницу:

— К сожалению, мы не можем пока поместить Расулова в отдельную палату, а ему нужен полный покой. Поэтому будьте особенно внимательны. Я поручаю его вам.

Амир кивнул головой. Он видел, какой заботой окружён старый учитель, видел, как из кишлака, из города приезжают сюда разные люди, чтобы только узнать о его здоровье, передать фрукты, сладости…

«Газик» уже давно ушёл в кишлак, а молодой врач всё прикидывал, как бы создать этому уважаемому человеку полный покой, который нужен ему как лекарство. И вдруг вспомнил: сегодня как раз освобождается отдельная палата. Взглянул на часы: да, ровно в восемнадцать часов забирают домой выздоровевшую маленькую девочку. Она лежала в небольшой, тихой одноместной палате, окна которой выходили в сад. Как же он забыл сказать об этом главному врачу? Амир торопливо вызвал дежурную сестру.

— Третья палата на первом этаже освободилась?

— Сегодня Мархома́т уезжает, — улыбаясь, сказала та, — уже приехал её отец.

— Приготовьте эту палату для Бобо Расулова, — приказал врач, — ему там будет удобнее. Окно выходит в сад. Там очень тихо…

Сестра кивнула головой. Она была довольна: правильное решение. И учителя на каталке перевезли в палату. Это была очень хорошая комната — небольшая, светлая. Открыли форточку, и вечерний прохладный воздух принёс аромат цветов из больничного сада.

— Спасибо, — прошептал Бобо Расулов врачу, улыбаясь одними глазами, — мне кажется, что здесь я быстро поправлюсь.

Дождавшись, пока больной задремлет, Амир ушёл к себе в кабинет. Дежурная сестра предупредила:

— Вас дожидается какой-то человек.

В коридоре на скамье сидел мужчина в городской одежде. Что-то знакомое показалось Амиру в его облике. Мужчина встал и поклонился.

— У меня к вам большая просьба, доктор, — сказал он, и голос его дрогнул. — Здесь лежит мой брат Бобо Расулов, мой старший брат. Я узнал, что он очень болен. У меня много друзей, и мы хотим по очереди сидеть ночью у его кровати.

Амир глядел на этого тихого, такого взволнованного человека и понимал теперь, почему показалось знакомым его лицо. Да ведь он очень похож на учителя! Только немного моложе. Ну, как можно отказать брату дежурить у постели тяжелобольного?

— Конечно, очень хорошо, что вы пришли, — сказал доктор, — сейчас я обрадую Бобо Расулова.

Но незнакомец схватил врача за руку.

— Умоляю вас, не говорите ему. Я ведь взял внеочередной отпуск. И он очень взволнуется, если узнает, что я бросил работу и уехал из Гарма́, чтобы ухаживать за ним. Пусть он лучше неожиданно увидит меня у своей кровати.

Молодой врач размышлял: пожалуй, он прав, брат Расулова. Какой это, наверное, добрый человек, если решил бросить работу, чтобы ухаживать за больным братом. Конечно, и Иван Иванович будет доволен, что такой отзывчивый родной человек появился у постели его старого друга.

— Хорошо, — сказал Амир, — а когда вы собираетесь дежурить?

Человек поклонился до земли.

— Сегодня же ночью, — сказал он умоляюще. — А завтра меня сменят друзья, чтобы я мог поспать немного.

— Хорошо, — повторил врач. — Только вам придётся надеть халат и выполнить все указания медицинской сестры. Сама она зайдёт часа в три ночи, чтобы дать больному лекарство. А до трёх подежурите вы один.

— Я буду очень внимателен! — горячо сказал незнакомец. — Его жизнь мне дороже, чем моя собственная.

Несколько раз до полуночи заглядывал в палату Амир Шакиров.

Он тревожился: ведь весь вечер Бобо Расулов был в забытьи. И правильно сделал его брат, прикрыв маленький ночник толстым полотенцем. Пусть ничто не мешает сну больного.

Уже далеко за полночь Амир ушёл домой, чтобы немного вздремнуть перед трудным завтрашним днём. Ведь завтра — воскресенье, приёмный день. Приедут родственники больных, соберётся много людей. А он снова будет один, без Ивана Ивановича.

На душе у Амира было спокойно. Он сделал всё, что хотел главный врач. Бобо Расулов лежит один в прохладной тихой комнате, и возле него дежурит брат. Завтра ему, наверное, станет лучше. Он немножко окрепнет и обрадуется встрече…

И завтра, конечно, приедут его ученики — вихрастые, озорные ребята. Они были такими тихими и робкими, когда в первый раз поодиночке зашли в палату на следующий день после беды с учителем. Завтра можно будет пустить их всех вместе в эту отдельную комнату: они ведь ведут себя очень хорошо, а у учителя расцветает лицо, когда он глядит на них.

Амир выпил крепкого зелёного чая, оставленного на столе женой, разделся и лёг спать.

Он не мог и подумать, что в это время в маленькой комнате больницы происходит что-то непонятное и страшное.

А там, потушив лампу, Ходжи Карим заворачивал в одеяло больного. Крепкие верёвки скрутили ему руки и ноги. И когда, ощутив боль, Бобо открыл глаза, Ходжи Карим ударил его по голове. Потом Карим подошёл к окну, нагнулся, шепнул что-то. В окно вскочил Шакал, одетый тоже в городскую одежду. Вдвоём они подняли учителя и опустили его лёгкое тело на руки третьему ишану.

Вот они уже несут его по пустынному больничному двору. В заборе ещё с вечера проделана дыра. Она узка. Но Шакал с силой пропихивает учителя в это отверстие. Несколько минут Бобо Расулов лежит на земле и ничего не чувствует. Потом все трое прыгают через забор, бросают учителя в кузов, и машина несётся вперёд.

По дороге Бобо приходит в себя. Он пытается повернуться, но не может. У него нестерпимо болят руки и ноги. Он понимает, что связан. Ему кажется, что это просто страшный сон, но вдруг к нему склоняется торжествующее лицо Карима.

— Опять ты, — шепчет Бобо.

— Опять я! — отвечает Карим. — Я же предупреждал тебя…

И снова беспамятство. А дорога уходит из-под колёс и петляет по крутому горному склону.

Похищение

По дороге быстро двигались белая санитарная машина с красным крестом и мотоцикл. В его коляске и на сиденье сзади, конечно, устроились все пятеро друзей. Пулат сначала нахмурился: мотоцикл совсем новенький. Колхозники подарили его школе за помощь во время уборки хлопка в прошлом году. Хотел было пионервожатый пересадить своих пассажиров в санитарную машину, но там было полно ребят, и Пулат махнул рукой — всем ведь хотелось поскорей попасть к учителю.

Икрам, который сидел в докторской машине, засмеялся: ну подумать только — шестеро на одном мотоцикле!

Поравнялись со встречной машиной. Пулат по привычке дружинника обернулся, чтобы на всякий случай запомнить номер. И чуть не выпустил руль: машина была без номера. Вернее, он был, но кто-то его замазал, и остались различимы лишь последние две цифры — восемь и два. Может быть, везут что-нибудь тайком из колхоза, может быть, на рынок. Надо бы, конечно, остановиться. Предъявить удостоверение общественного орудовца и узнать, почему шофёр скрывает номер машины.

Пулат готов был уже повернуть мотоцикл и мчаться вдогонку за подозрительной машиной, но тут он вспомнил, что учитель, конечно, с нетерпением ждёт их. Да и ему самому хотелось поскорее всё рассказать о вчерашнем собрании. И Пулат первый раз в жизни поступил не так, как следовало бы дружиннику. Он ничего не сказал ребятам и прибавил газу, чтобы не отстать от белой «санитарки» с красными крестами на боках.

А машина с замазанным номером, вильнув, скрылась за поворотом.

Как ни торопился Пулат, машина Ивана Ивановича первой подъехала к больничным воротам. Доктора удивило, что они распахнуты. Этого никогда не бывало. Он вышел из машины, огляделся, прислушался. Что-то здесь, в этом тихом саду, было не так, как всегда. Слышались громкие голоса. И там, у конторы, мелькали белые халаты санитаров. А кто это в голубых рубашках? Милиционеры? Что-то случилось!

Он уже почти бежал по аллее, а сзади, ничего не подозревая, шли школьники.

Машину доктора заметили ещё на дороге, и сейчас ему навстречу спешил Амир. Доктор сразу увидел его бледное, без кровинки, лицо.

— Беда! — крикнул он, не добежав до доктора. — Украли Бобо Расулова!..

Доктор остановился. Впервые за много лет он ощутил боль, которая, казалось, разрывала грудь. Он заставил себя успокоиться и спросил едва слышно, потому что голос отказывался повиноваться:

— Как это случилось?

— Я хотел сделать лучше, — путаясь в словах, говорил Амир. — Я перевёл его в отдельную палату, знаете, туда, где лежала Мархомат. И ко мне пришёл его брат. Я сразу узнал, что это брат, потому что они очень похожи. Как я мог не разрешить брату ухаживать за больным? В последний раз, когда я заглянул в палату, было уже около часу ночи, и Бобо спокойно спал. А в три часа вошла дежурная сестра и увидела пустую скомканную постель и открытое настежь окно. Она побежала за мной. Мы обыскали весь сад. Во дворе оказалась проделанной дыра в стене. Я виноват, доктор. Я очень виноват. Но как я мог подумать, что брат…

— Это не брат, — глухо сказал доктор. — Это бандит. Враг. И Бобо, и мне, и всем нам.

Доктор повернулся к Икраму, который стоял рядом, потрясённый этой неожиданно свалившейся бедой.

— Он рассказывал тебе о Кариме? — спросил доктор негромко.

— Нет, — ответил Икрам. — Мы должны были поговорить с ним перед собранием. Он сказал, что мне, как секретарю партийной организации, он должен рассказать что-то очень важное и не совсем приятное для него. Он намекнул, что расскажет старым друзьям о неправильном поступке, совершённом сорок лет назад. Я засмеялся тогда, думая, что он шутит, и сказал: «Э, брат, за сорок лет всё забывается». Но он качнул головой: «И через сорок лет приходится подчас платить за малодушие. И платить дорогой ценой…» Так, значит, он не шутил?

— Он хотел рассказать тебе о том, как сорок лет назад спас жизнь человеку, — сказал доктор, стискивая зубы. — Это был его брат, ставший басмачом. А сейчас этот басмач мстит всем нам, Советской власти.

Амир с ужасом и отчаянием слушал слова доктора.

— Я вызвал милицию, — сказал он торопливо. — Здесь уже сам начальник городской милиции.

Начальник милиции уже подходил к ним, широко шагая по посыпанной песком дорожке.

Он сказал:

— Обнаружили след машины. У неё характерная шина с двумя выщербленными местами.

И тут Пулат, который стоял впереди притихших, встревоженных ребят, схватил начальника за руку:

— Я же, наверное, видел эту машину, — говорит он в отчаянии. — Она шла с гор и поравнялась с нами у поворота. Это, наверное, та самая машина, у неё номер замазан. Как же я мог не остановиться! Как же я мог… Я сразу понял: неладно что-то… Но ведь мы ехали к учителю, торопились. — Он замолчал, стиснув побелевшие губы.

Все молчали. Начальник милиции вздохнул:

— Сколько учил вас, дружинников: обращайте внимание на каждую мелочь! Может, конечно, и не та машина. А может быть… — Он помолчал. — Номер весь замазан?

— Нет. Я две цифры разобрал — восемь и два, — говорил Пулат. Лицо его горело. Он чувствовал себя преступником: упустил, прозевал…

Но начальник милиции неожиданно заметил:

— Хорошо, конечно, что ты хоть две цифры запомнил. Искать легче. — Потом он посмотрел вперёд: — А вот и собака. Верный.

От ворот бежала большая серая собака на поводке. Молодой милиционер с трудом удерживал сильного, рвущегося вперёд пса.

— Сюда, Федотов, — сказал начальник милиции, и все двинулись к дыре в стене, через которую Карим и Рыжий Шакал протискивали ослабевшее тело учителя.

У самого края отверстия что-то белело.

— Кусок бинта, — взволнованно сказал доктор. — После падения возле чинары у него ранка была на виске, наверное, о корень ударился. Я сразу повязку наложил и менял её всё время.

Гулям зажмурился. Он так живо представил себе, как учителя с перевязанной головой протаскивали в это узкое отверстие, вокруг которого торчали камни.

Собака стояла у стены. Вожатый дал ей понюхать кусочек бинта. Она втянула в себя воздух, вздрогнула. Потом повернула морду, и её умные коричневые глаза остановились на лице хозяина.

— След! — негромко сказал милиционер. — След, Верный!

Пёс ещё раз понюхал бинт, как-то подобрался весь и медленно пополз в дыру. Вожатый с трудом пролез за ним. А доктор, Икрам, начальник милиции и ребята попрыгали через стену.

Все молча следили, как собака берёт след.

Верный бежал всё быстрее. Вожатый еле поспевал за ним. Собака неслась по колее, которую оставили шины неизвестного автомобиля с порванной в двух местах резиной.

Возле арыка Верный остановился, беспомощно понюхал дорогу и, тихонько взвизгнув, уселся у самой воды, волнуясь, беспомощно поднимая вверх морду.

— Потерял след, — шепнул Гулям Сабиру. — Потерял. Теперь не найдёт.

Но вожатый поднял с земли небольшую толстую палку, швырнул её через арык и, выпустив поводок из рук, скомандовал:

— Апорт!

Собака кинулась через арык, схватила палку, а вожатый в это время сам перебрался через арык, принял от Верного палку, которую он нёс ему в стиснутых зубах, и снова повторил:

— След!

Верный напрягся, вытянулся и опять побежал вперёд. Так они добежали до подножия горы. Верный ещё раз обнюхал дорогу, сел и отрывисто залаял. Было ясно, что тут обрывается след машины. Дальше она не могла идти. Дальше была узкая тропка, по которой вряд ли мог продвигаться даже ишак.

— Надо подниматься в гору, — сказал начальник милиции, — может быть, здесь их логово.

— А как же тогда машина? — вдруг спросил Пулат. — Как же мы тогда могли встретить машину, если эта та самая? Зачем она шла в город?

Об этом же думал и начальник милиции, и доктор, и Икрам, и все ребята. Загадка… Эту загадку надо было решить немедленно, потому что если найдётся машина, то найдётся и тот, кого увезли в ней.

Вожатый снова дал понюхать собаке бинт, снятый с камня, и Верный сразу стал подниматься по узкой тропе.

Начальник милиции остановился, коротко приказал:

— Ребята, все вниз! Со мной пойдут только взрослые. Пулат, — обратился он к пионервожатому, — ты отвечаешь за то, чтобы никто не поднялся вверх. Понятно?

Пулату, конечно, очень хотелось идти вверх. Но он безропотно кивнул и первый присел там, где, видимо, остановилась машина. Ребята тоже понимали. Операция опасная. И нельзя мешать милиции, хотя так хочется самим присутствовать при том, как будет спасён учитель. В том, что он будет спасён, никто не сомневался.

И вдруг взрослые остановились. Сверху с горы бежал человек в халате. Он очень торопился. Он летел как птица, и полы его одежды раздувались.

— Кто это? — приглядываясь к бегущему, спросил начальник милиции.

Гулям вгляделся и вдруг узнал: ведь это тот прислужник у мазара, который на молении шурпу варил.

— Это второй помощник Шакала! — закричал Гулям. — Смотрите, бежит к нам. Как он очутился здесь?

А тот, едва не поскользнувшись, бросился уже к людям и, жестикулируя, начал что-то бессвязно говорить.

— Подожди, подожди, — останавливал его Икрам, — мы не можем тебя понять.

— Скорее, скорее! — кричал служитель. — Скорее. Они могут его убить. Они привезли его откуда-то совсем больного. Карим сказал: «Если ты не будешь с нами, тебе не жить, хоть ты мне и брат». Я услышал шум вашей машины и побежал навстречу. Спасите его…

Он опустился на траву и в изнеможении закрыл лицо руками.

— Займись им! — крикнул Икрам Пулату. — Дайте воды, успокойте.

И, уже не останавливаясь, все побежали вверх, в гору. Пулат нагнулся к повару, а ребята молча смотрели на тропинку, пока можно было различить на ней фигуры людей. Но потом дорога свернула и слышен был только говор горного ручья, катившегося вниз и образующего на своём пути маленькие водопады. Иногда камешек скатывался к подножию, может быть задетый ногами тех, кто поднимался вверх.

Пулат, уложив служителя в траве, сидел притихший, мрачный. Из головы не выходила машина с замазанным номером. Как узнать, чья это машина, кто привёл её к больнице?

Долго, очень долго просидели ребята у подножия горы. И вдруг все сразу вскочили на ноги: там, наверху, началась перестрелка. Пулат шагал от дерева к дереву, полный тревоги.

Кажется, прошёл год, пока на тропинке появились люди. Впереди шли доктор и Икрам, держа за два конца ковёр. Сзади его несли милиционеры. А на ковре лежал кто-то.

— Учитель? — прошептал Гулям.

— Учитель? — раздалось со всех сторон.

Санитарная машина, которая шла следом, подрулила ближе к подножию горы. Иван Иванович и Икрам осторожно опустили ковёр на землю и вдвоём переложили учителя на полотняные носилки.

Потом доктор повернулся к ребятам. Он заговорил хрипло:

— Он жив. Счастье, что мы поспели вовремя.

Доктор захлопнул дверцы санитарной машины и поглядел на тропку, по которой спускалась большая группа людей. Начальник милиции и его люди вели двоих.

— Рыжий Шакал! — закричал Гулям. — Рыжий Шакал и тот, второй!

Да, это был Рыжий Шакал. Он плёлся со связанными руками, на щеке рдел багровый след, полученный, видимо, в рукопашной борьбе. За ним, злобно ворча, двигался ишан, волоча хромую ногу. Тут же, у подножия горы, начальник милиции коротко спросил бандитов:

— Где Ходжи Карим?

— Я не видел его, — пытался увернуться Шакал. — Он не был тут…

— Не лги! — крикнул доктор. — Мы всё равно найдём его. Он успел удрать на той машине?

— На какой машине? — снова увиливал Рыжий Шакал. — Не было никакой машины…

— А как попал учитель в этот шалаш на горе? — продолжал спрашивать начальник милиции. — Кто украл его из больницы и привёз сюда?

— Я не был в больнице, — изворачивался Шакал. — Я пришёл в этот шалаш и увидел, что учитель уже здесь. Его привезли без меня.

Тогда начальник милиции едва заметно кивнул вожатому, и Верный, спущенный с поводка, оглушительно лая, кинулся к Рыжему Шакалу. Он так стремительно подбежал к нему, что вожатый не успел даже остановить пса. Верный точным ударом мощной груди сбил Рыжего Шакала с ног и, положив обе лапы ему на грудь, грозно зарычал.

— Уберите собаку! — кричал в ужасе Шакал…

— Фу! — скомандовал вожатый.

И Верный, послушный этой команде запрещения, ворча, снял лапы с груди бандита и оглянулся на своего хозяина.

— Ко мне! — добавил тот.

И пёс отошёл, злобно ворча.

— Вот так Верный засвидетельствовал, что ты был в больнице и помог увезти Бобо Расулова, — мрачно сказал начальник милиции. — Он довёл нас до этого логова, а теперь опознал именно тебя. Ясно?

Икрам подошёл к служителю. Он продолжал лежать в траве с закрытыми глазами, и лицо его было бледным. Икрам взял его руку, пожал.

— Спасибо, — сказал он просто, — ты честный человек. Садись в машину, — он кивнул на «газик», — мы довезём тебя куда скажешь.

Но тот отрицательно покачал головой. Икрам, вглядываясь в его лицо, увидел в глазах отчаяние. Он понимал, что этот человек потерял самое дорогое — веру в то дело, которому он всю жизнь служил.

— Садись, — повторил Икрам.

Повар прошептал еле слышно:

— Мне некуда идти. У меня нет дома. А к ним я больше не вернусь… Никогда…

Он опустил голову и, покачиваясь, забормотал что-то.

Икрам тихонько тронул его за плечо.

— Ты поживёшь сколько захочешь у меня, — сказал он. — Мы не оставим тебя одного в горах. В колхозе нужны люди. Ты можешь там работать…

Служитель торопливо поднял голову. На лице у него было изумление.

— А ты можешь мне поверить, начальник? — спросил он и, покачивая головой, остановился. Потом добавил совсем тихо: — Ты можешь поверить мне, бездомному, который был вот с этими? — И он кивнул в сторону Шакала, стоявшего с опущенной головой.

— Мы знаем, что ты однажды ошибся, — спокойно ответил Икрам. — А сейчас мы увидели, что ты честный и хороший человек. Так почему бы нам не поверить тебе?

Он помог ему встать, и повар пошёл за ним следом, потрясённый и недоумевающий.

Хамид тихонько шепнул Гуляму:

— Ты слышал, отец Пулата уговаривал его идти работать в колхоз. Ну зачем нам ишаны?

Гулям, правда, и сам немного сомневался, правильно ли поступает Икрам. Но он не мог даже предположить, что отец Пулата, друг учителя, секретарь кишлачного Совета, делает что-то не так. Поэтому он сказал уверенно:

— Раз он побежал нам навстречу, значит, он уже наш человек. Вот этот небось не побежал, — кивнул он в сторону второго ишана.

Хамид неожиданно улыбнулся:

— Теперь дедушка опять работает сторожем, но всё время жалуется, что он один не управляется. Вот Икрам и привезёт ему помощника. Интересно, о чём они будут по ночам разговаривать…

Когда ехали обратно к больнице, Джабар осторожно спросил доктора:

— А скоро поправится учитель?

Иван Иванович ответил серьёзно:

— Я надеюсь, ребята, что мы поднимем его на ноги.

Конец чёрного мазара

Дед Манон остановился возле маленького домика и крикнул:

— Адил!

— Иду, — донеслось из-за полуоткрытой двери.

К калитке выбежал человек в ярком новом халате и в тюбетейке. Он поклонился деду Манону, и они вместе двинулись по дороге к бахче.

Навстречу попалась бабушка Дилинор. Поздоровалась. Глаза её, опушённые чёрными густыми ресницами, остановились на человеке в ярком халате. Хорошо зарабатывают чабаны на отгонных пастбищах. Не так уж долго и пробыл там Адил, а вернулся и всё купил новое. Не узнать теперь в нём грязного, забитого служителя — повара у мазара. Хороший человек Икрам, послал сначала Адила подальше от людей в горы, чтобы пришёл в себя, подумал о своей жизни. А теперь вот назначил помощником к главному колхозному сторожу — деду Манону. И домик ему колхоз дал. Маленький домик, но для одного как раз.

Бабушка Дилинор сказала негромко:

— На гору сегодня подниметесь ли? Внуки приглашали.

— А что там будет? — недоверчиво спросил дед Манон.

— Моления уже не будет, наверное, — тихонько засмеялась бабушка Дилинор. Потом добавила: — Зовут, значит, должны мы пойти. И ты приходи, — обратилась она к Адилу. — Гулям звал.

— Приду, — пообещал Адил.

Старики только что хотели идти дальше, как дорогу преградила им последняя отара овец. Толстые овцы, тесно прижавшись друг к другу спинами, боками, текли по дороге. Остановившись на пригорке, Адил не различал каждое животное в отдельности. Ему на миг показалось, что это катится живой ковёр из серой шерсти. То и дело какие-то волны пробегали по ковру и показывались поднятые вверх смешные мордочки молодых ягнят. Они родились там, на пастбищах, и впервые очутились на дороге, где всё занимало и удивляло их. Вот выбежал серый барашек и остановился, озираясь, такой ловкий, на тоненьких ножках.

За ним прыгнули ещё двое и начали бодаться, скакать и снова скрылись в общем потоке.

Когда овцы прошли, можно было снова продолжать путь.

Дед Манон спросил Адила:

— А ты не был вчера на собрании?

— Нет, — торопливо отозвался Адил. — Меня вызвали в город. А что там было?

— Начальник милиции приезжал, — медленно говорил дед Манон. — Ходжи Карим вовсе не мулла. Он убийца, преступник. Был басмач, а стал шпионом. Его будут судить здесь, в кишлаке.

Адил кивнул головой:

— Знаю. Вот меня вчера и вызывали как свидетеля. Рассказал всё. Если бы приехали тогда наши на час позже, не было бы, наверное, в живых муаллима — Бобо.

— Ещё начальник сказал — машину нашли ту, — продолжал дед. — Без номера. На ней работал брат Рыжего Шакала. Ходжа Карим велел шофёру поскорее уехать, чтобы машину не заметили. А сам решил ждать, пока учитель в себя придёт. Убежал в ту минуту, когда услышал, что люди поднимаются в гору.

— А где же его поймали? — спросил Адил.

— Возле мечети арестовали. Переоделся в платье нищего. А мы-то ему верили… — Помолчав, дед Манондобавил: — Пройдём вдоль бахчи, а потом можно и на гору Четырёх Драконов подняться. Раз зовут…

На знакомой полянке возле мазара было шумно. Школьники бегали, суетились. Большими мётлами разметали дорожку, посыпанную жёлтым песком, принесённым снизу. Мазар преобразился. Его двери, разделённые на две половинки, были покрашены и блестели. Помолодели и камни. На них уже не было серого липкого мха, и они казались такими чистыми, точно их вымыли. Впрочем, так оно и было: каждый камешек был вымыт нагретой на костре водой из хауза и вытерт тряпками, которые дала ребятам бабушка Дилинор.

В стенах мазара было пробито три окошка. А внутри висело старинное оружие. На рогах архаров, прибитых когда-то к крыше, красовалась одежда, которую носили ещё прадеды. На гвоздях висели удивительные ожерелья из горного камня и древних монет. На полках старинные вазы, какие-то необыкновенные кувшины.

Всё это ребята выпросили дома, тщательно скрывая, для чего это нужно.

Вот и огромный замок с двери. Его не стали чистить, чтобы сразу видно было, какой он древний. Замок еле уместился на бывшем жертвенном камне.

На самой середине мазара, там, где было надгробие, стоял огромный кувшин для воды. Его ребята слепили сами.

Колыхалось от ветра, который проникал через окошки и открытую дверь, знамя, необыкновенное знамя, под ним учитель Бобо Расулов боролся с басмачами вместе с Иваном Ивановичем и Юлдаш-командиром.

Это знамя подарил ребятам дед Сафар, которому Гулям рассказал новую тайну горы Четырёх Драконов.

Гулям внезапно щёлкнул выключателем, и яркий свет озарил мазар. Правда, свет сейчас был совсем не нужен — ведь солнце било во все окошки. Но скоро сюда поднимутся гости, и надо, чтобы они заметили, что ребята сами провели электричество снизу, из кишлака.

На тропинку вступил крепкими, стройными ногами Вали.

Вёл его под уздцы Пулат. На спине у коня громоздилось что-то большое, длинное, обёрнутое брезентом.

Хамид и Сабир сняли со спины Вали брезент и положили его у стены мазара.

— А мы боялись, что ты опоздаешь, Пулат, — сказал Гулям. — Скоро все придут на гору.

— Ну как я могу опоздать! — рассердился Пулат. — Разве можно опоздать в такой день?!

Все вместе развернули брезент. Под ним оказалась доска. Её подтащили к двери и начали прилаживать почти к самой крыше. На ней было написано чётким, красивым почерком Пулата: «Колхозный исторический музей».

— Вот здорово! — сказал Гулям.

На тропинке показались Шоды и Хамид. Они несли большое кресло и ковёр. Кресло поставили под ореховое дерево.

Сегодня учитель впервые поднимется на гору вместе с доктором и сядет в это кресло. Он уже почти совсем поправился.

Пулат вошёл в мазар, огляделся.

— Хорошо, — похвалил он и осторожно поправил знамя. — Скоро все соберутся.

— И что ты им скажешь? — спросил Хамид.

— А что тут говорить? — пожал плечами Пулат. — Они всё и так увидят. Это ведь верующие решили закрыть мазар. И их поддержало колхозное собрание. Только пока никто не знает, конечно, что теперь мазар стал музеем. Так захотели пионеры.

Внезапно все рассмеялись: любопытный Вали просунул свою морду в дверь. Довольный, что его расседлали, он только что жадно тянул холодную воду из хауза, покачивая головой. И сейчас его ноздри влажно блестели при электрическом свете.

Пулат ласково коснулся светлой гривы, и Вали тихонько заржал, словно одобряя всё то, что происходит сейчас на горе Четырёх Драконов.

Примечания

1

Нама́з — молитва.

(обратно)

2

Апа — старшая сестра.

(обратно)

Оглавление

М. Ефетов Автор и его книги

РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ

  Из книги «Эльбрус находит след»

    Как Пальма освоила все пятнадцать собачьих дисциплин

    Джерри, волчонок, еж и черепаха

    Почему садился Дик

    Вольный

    У старой мельницы

    Эльбрус находит след

    Дёмкина болезнь

    Ренчик-пловец

    Друзья

    Каа и Элла

    Пассажиры такси

    Как прославился Буран

    Подвиг Бельчика

    Чалка

    Пастух Орлик

    Шерька-артист

    Четвероногие киноактёры

    Боксёр Реджи

    Случай в телестудии

    Малыш

    Два водолаза

    В ущелье

    Джульбарс идёт в магазин

    Розка

  Из книги «Рассказы про обезьян»

    «Лаборант» Яшка

    Воровка Сирень

    Путешественник Лимончик

    Эпидемия, которой обрадовались

    Как Полярная стала няней

    Мохнатые грабители

    Доктор Клещ

    Пловец Волька

    Доверчивая Кеффи

    Киноактриса Амля

    Франтиха Фрика

    Зинка в «Москвиче»

    Как обезьяны «разговаривают»

ПО НАШЕЙ СТРАНЕ

  Из книги «Вода Алагёза»

    Кусочек Луны

    Верблюжонок — Жёлтая Птичка

    Шестеро богатырей

    Мишка

    Орлёнок Скорка и его друг Ибрагим

    Приключения Желтопузика

    Скала Тамары

    Внук Хоттабыча

  Из книги «Колышек у вербы»

    Наташа

    Свирька

    Бишка

    Андрей Большой и Андрей Маленький

НА ГОРЕ ЧЕТЫРЁХ ДРАКОНОВ

  Два брата

  На горе Четырёх Драконов

  История рыжего Вали

  Орехи в арыке

  В поход

  Зелёная чалма

  Учитель встревожен

  Мазар оживает

  Кто же там, на горе?

  Исцеление? Не может быть!

  Тайна чёрного мазара

  Заветная книга Шакала

  Встреча на тропинке

  У старого чинара

  Ночь в больнице

  Похищение

  Конец чёрного мазара

*** Примечания ***