Задача двух тел [А. Мирович-Требченко] (fb2) читать онлайн

А. Мирович-Требченко Задача двух тел

— Как думаете: они еще откроются?

— Чудак-человек! Написано же: «Технический перерыв 15 минут».

— Так прошло уже полчаса…

— Тем более он скоро закончится, значит!

— Ну, не знаю, молодой человек, когда войну эту треклятую объявляли тоже обещали, что скоро закончится, а ей конца и края не видно…

— Папаша, ты бы это… Полегче! Все ж с героем СВО разговариваешь!

— И что? Вам там не врут, на фронте?

— Да уж частенько!

— Ну вот и мне тут тоже «частенько», хоть я и не герой СВО, а всего лишь физик-ядерщик…

— Да говорят тебе: потише ты, физик-ядерщик… Ну вот, открывают, видишь?! Чур, я первый, инвалиды без очереди!

С этими словами высокий молодой солдат, с деревянным протезом вместо левой ноги, поправил рукой, которой опирался на костыль, зимнюю шапку с кокардой, а второй рукой решительно отодвинул в сторону своего собеседника, стоявшего первым. Щуплый бородатый субъект, назвавшийся физиком-ядерщиком, и не думал сопротивляться — не за хлебом, чай, очередь. Он зябко поежился, в который раз укорив себя, что оделся совсем не по погоде: в свое любимое темно-синее пальто и черную осеннюю шляпу, придававшую ему солидности, и, поднявшись по нескольким каменным ступенькам, вошел вслед за солдатом в открывшуюся навстречу длиннющей очереди дверь приземистого пирамидального сооружения на Красной площади.

Стоял морозный январский вечер. До закрытия Мавзолея оставалось меньше часа. Окончательного закрытия! Назавтра тело Вождя Революции должны были торжественно захоронить на одном из кладбищ Москвы, на каком именно — не объявляли, во избежание провокаций и столпотворения. Вместо этого всем, кто хотел попрощаться с трупом, дали последнюю возможность посетить Мавзолей, который теперь работал ежедневно с восьми утра до восьми вечера вплоть до 21 января — столетия со дня смерти Вождя.

Новость породила всплеск нездорового интереса к телу № 1. Интернет-шутники вспомнили мемы времен «очереди на Серова»: «То чувство, когда ты лежишь в саркофаге уже сто лет, а они выламывают двери в январе». Ленты соцсетей пестрели отредактированными фотографиями Мавзолея с надписью «Серов» вместо «Ленин». Ставили и другую фамилию из пяти букв, намекая на то, кто будет его следующим «жильцом». Но эти фотки быстро удаляли, а самих шутников старательно искали, хотя многие из них уже два года как проживали за границей.

Интерес не стихал: в последний, юбилейный день работы усыпальницы у ее дверей все еще стояла хорошо организованная, спокойная, но огромная очередь. Поэтому, когда в 18:50 внезапно перестали пускать, то люди заволновались: не зря ли они мерзли несколько часов? Теперь же очередь облегченно загудела.

— Вот видите, мы успели! — раздался приятный женский голос метрах в трех позади физика, и он машинально обернулся: женские голоса были его слабостью.

Девушку в розовом пуховичке и пушистой белой вязаной шапочке он заприметил еще когда они медленно двигались по площади. Она была вместе мальчиком с девочкой, которых большую часть времени держала за руки. Им было лет по десять, а девушке нельзя было дать больше двадцати пяти. «Старшая сестра? Тетя?», — гадал пожилой физик, вглядываясь в простое, но милое лицо, на минуту забыв, для чего он мерз в очереди в своем осеннем пальто последние три часа.

Мужчину в пальто звали Александром, и к ядерной физике он давно уже имел весьма отдаленное отношение. Последние полтора десятка лет он лишь преподавал студентам физику элементарных частиц, но сам исследованиями заниматься перестал. Научные идеи его, которые он лелеял и взращивал с молодости, в какой-то момент просто не вписались в концепции нового руководства Курчатника, как все вокруг звали знаменитый институт ядерной физики имени Курчатова, а уезжать за границу в его возрасте и с его знанием языков было уже поздно.

— Надежда Константиновна, а чего дядя на вас так смотрит? — вдруг спросил мальчик. — Влюбился?

Физик покраснел и моментально отвернулся, успев однако заметить смущенный, но довольный взгляд молодой женщины.

— Надежда Константиновна, надо же! — усмехнулся идущий следом за троицей круглый мужчина в роскошной шубе и мохнатой шапке. Хмыкнул негромко, но так, чтобы все услышали. — Владимир Ильич, небось, соскучился уже по жене-революционерке!

Девушка зарделась.

— Надежда Константиновна — наша классная! — возмущенно вскинулась девочка. — И мужа у нее нет!

— Вижу, что классная, — в тон ей поддакнул круглый в шубе.

Александр поморщился на этот явный подкат толстяка, а Надежда Константиновна, напротив, мило улыбнулась и уточнила: «Классная руководительница!». И тут же дернула своих учеников за руки: «Тс-с-с! Петров, Саидгалеева! Соблюдайте тишину, я же предупреждала!».

Вдоль очереди прошел хмурый охранник с картонной коробкой, требуя сдать телефоны, которые все потом смогут получить на выходе. «Не положено!», — буркнул он в ответ на возмущенные вопросы человека в шубе. Тот картинно пожал плечами и бережно опустил в общую коробку свой айфон. Остальные последовали его примеру. В конце концов, не разворачиваться же!

Поворот налево, небольшой гранитный коридор, поворот направо, спуск по широкой лестнице, в конце которой снова поворот направо и вход в траурный зал. Александр смутно помнил маршрут, которым они проходили. Он был тут ребенком, их водили в Мавзолей со школой, не так, как классная Надежда Константиновна, а организованно, добровольно-принудительно, 22 апреля, в день рождения Ленина. И вот он снова в этом склепе. Что он тут забыл?

Конечно, это был исторический день, заканчивалась целая эпоха. Случись это лет тридцать назад — может и история страны пошла бы по-другому, как знать? Но лучше поздно, чем никогда.

Всю неделю Александра преследовала мысль, что обязательно нужно стать свидетелем этого события. Кому нужно? Он не мог сказать. Три дня он маялся — то собирался сюда, то отказывался от этой странной миссии, а сегодня после обеда все-таки отпросился с кафедры и рванул на Красную площадь, ругая себя, но не в силах противостоять внутреннему зову: «Даже плюнуть ведь не дадут в тирана, угробившего страну…». И вот теперь он входил в главный склеп России уставившись в спину бодро ковыляющего впереди рослого СВОшника в зимней камуфляжной куртке.

Куртка солдата была раскрашена квадратными зелеными пикселями, на обоих рукавах красовались черные шевроны с белой буквой «Z». «Странно, куртка зимняя, а камуфляж летний», — не к месту подумал Александр. Шапку свою перед входом в зал военный снял и оказался коротко стриженным блондином с по-детски торчащими в сторону круглыми ушами.

Мягкое приглушенное освещение зала, оформленного в революционном стиле, с преобладающими красными тонами, создавало таинственную атмосферу, а тихая торжественная музыка навевала благоговейные чувства. Казалось, спустившемуся в усыпальницу посетителю давали возможность на секунду отрешиться от земных тревог и страстей и прикоснуться к чему-то вечному, высокому, непостижимому. И, поддавшись этому ощущению, Александр тоже сдернул с головы свою шляпу, казавшуюся тут нелепой, неуместной, впрочем, как и все они — зеваки, пришедшие поглазеть на тело великого Вождя.

Борясь с этим внезапным, не свойственным ему почти религиозным чувством, Александр поднялся по пяти ступенькам на огороженную гранитным парапетом галерею, чуть возвышающуюся над саркофагом. Ее построили по периметру зала, чтобы дать посетителям возможность запечатлеть в своем сердце образ Владимира Ильича с наилучшего ракурса.

Тиран лежал тихо, как и все последние сто лет. Даже отсюда было видно, какого он небольшого роста, или, может, он еще усох за эти годы. Сбоку Александр не мог, как ни силился, рассмотреть его лицо сквозь стекло: мешал блик от светильника. «Надо же, — думал физик, раздраженно стряхивая с себя навязчивое траурное оцепенение. — Такой неказистый, тщедушный человечишка, а столько горя принес миллионам людей». Он почувствовал во рту железный привкус, и вдруг решился, начал собирать эту слюну, отдававшую ржавчиной: «В конце концов, что мне сделают? Ну выведут, проведут беседу воспитательную…»

Александр осмотрелся. По обе стороны стеклянного саркофага стояли угрожающего вида охранники в темных костюмах. У ближнего он даже рассмотрел за ухом белую пружинку рации оперативной связи. «ФСОшники, — понял Александр. — Странно, зачем они тут? Может кто из ВИПов придет «попрощаться»? Или даже Сам». Решимости у него поубавилось.

Занятый этими размышлениями, Александр не сразу заметил, что позади него зародился и разрастается нервный шепоток. Ковыляющий перед ним солдат поравнялся с саркофагом. Он тоже засмотрелся на ФСОшников, но, переведя взгляд на тело, вдруг споткнулся: деревяшка стукнула об пол, костыль поехал, и солдат взмахнул свободной рукой, пытаясь удержать равновесие. Александр кинулся поддержать его, а тот вдруг крепко схватился за физика, указывая на тело. Его рука заметно дрожала. «Выпил, что ли…», — неприязненно подумал Александр, одновременно пытаясь удержать во рту скопившуюся слюну, которую организм уже хотел на автомате сглотнуть.

— Что это?! — от волнения голос солдата стал на октаву выше и задрожал в такт руке.

Александр перевел взгляд на саркофаг и услышал где-то слева от себя приглушенный вскрик. И это было не удивительно: лежащий в саркофаге тиран был вовсе не Лениным! Он хорошо знал это лицо, хотя давно уже не смотрел телевизор. Александр осознал: чье тело охраняли тут ФСОшники. Так вот зачем вся эта торжественная траурная атмосфера: то, за что он и многие его знакомые вот уже два года поднимали первый тост, наконец произошло!

Его охватила приятная слабость, он словно провалился куда-то в невесомость, ноги стали ватными. «Кончилось, слава тебе Господи», — пронеслось у него в голове, и он вдохнул полной грудью затхлый воздух, словно с сердца сняли непомерный груз, сдавливавший его так долго, что он уже почти свыкся с ним.

Очередь остановилась. Люди вглядывались в знакомые черты, шепот начал перерастать в ропот, зашелестела в десятках уст короткая фамилия. Какая-то пожилая женщина запричитала: «Господи, как же это?!». Сзади стали напирать, пытаясь понять, что происходит. Проход по периметру траурного зала наполнился людьми. К своду Мавзолея взлетел женский вой, возможно, впервые за все существование этого зала. «Отче наш, сущий на небеси…» — послышался от дверей хорошо поставленный бас. Люди вокруг начали истово креститься. Петров и Саидгалеева заплакали навзрыд.

Бизнесмен лихорадочно шарил по карманам шубы, явно ища сданный на входе телефон и приговаривая: «Торги же еще открыты, срочно продавать!».

«Как же мы теперь? Что же с нами будет?», — громче и громче взывал солдат, все крепче, до боли сжимая руку Александра. Тот хотел ему ответить, успокоить, что теперь то все будет хорошо, но очень мешала слюна во рту. Избавиться от нее уже не было возможности — рот был заполнен так, что горло отказывалось глотать.

В этот момент все еще не веривший своим глазам герой СВО кинулся к парапету галереи, увлекая за собой Александра. Ударившись со всего размаху животом о гранит, несчастный физик от неожиданности выдохнул, выпуская изо рта вперед смачную порцию накопленной жидкости. Благодаря внезапному ускорению Александр попал не только в стекло, за которым лежал новый труп Вождя, но и во вполне живого хмурого ФСОшника. Народ вокруг ахнул, да он и сам изумился и смутился: плевать в новопреставленного Александр не собирался, тем более, когда все были так ошарашены.

Тщедушный физик все еще пытался оценить свой случайный поступок, когда мощный удар в скулу сбил его с ног. Перелетая через парапет и падая в проем между саркофагом и галереей, он решил: «В конце концов — оба тираны, оба разрушили страну…». Но болезненное приземление заставило его забыть о тиранах. Тем более, что не успел он опомниться, как сверху на него словно коршун кинулся СВОшник, отбросивший костыль и, похоже, совершенно забывший о своем увечье.

Увидев над собой разъяренное красное лицо молодого солдата с налившимися кровью растопыренными ушами и широко распахнутыми бледно-голубыми пустыми глазами берсерка, Александр понял, что сейчас его будут убивать. Толпа пришла в движение, какой-то очкастый парень, перескочив ограждение, схватил было солдата за руку, пытаясь помешать ему, но тут же отлетел в сторону. Сверху истошно завопили.

Александр получил еще два сокрушительных удара и готовился принять третий, когда сквозь упавшую на глаза кровавую пелену увидел над головой солдата темное пятно костюма. Как и очкарик, охранник попытался схватить солдата за руку, но тот, не глядя, с размаху ударил его локтем под дых. Пропустив удар, ФСОшник согнулся, и солдат, извернувшись, одним неуловимым движением выхватил откуда-то из его внутреннего кармана громадный, как показалось Александру, черный пистолет.

Что-то громыхнуло, звякнуло каким-то стеклянным звуком. Повернув голову, Александр увидел второго охранника, стоявшего в двух метрах от них с поднятым вверх пистолетом. Он перевел еще дымящийся от предупредительного выстрела ствол на солдата, который тут же бросил оружие на пол, поднял руки и ловко вскочил, несмотря на протез и отсутствующий костыль.

В этот момент Мавзолей наполнился металлическим грохотом, в саркофаге что-то явственно щелкнуло, на мгновенье стало темно, а затем освещение вновь зажглось, но тусклее, чем раньше. Музыка, игравшая все это время, стихла. Плач и ропот оборвались, и в наступившей мертвой тишине раздался глухой, словно бы потусторонний, голос, который с явственно различимой злой досадой прошипел:

— Ну что за народ! Такое представление испортили! Вынимайте меня отсюда!

Александр с трудом поднялся, опершись на гранитное основание саркофага, и обомлел. Невольно оплеванное им тело сидело внутри стеклянного купола, чуть подавшись вперед, видимо, чтобы лучше было видно драку, разгоревшуюся у его изножья. «Живой!» — прохрипел стоявший рядом солдат, так и не опустивший рук. Бледно-голубые глаза его выкатились и стали окончательно безумными. Вновь раздался многоголосый женский визг и глухие звуки падающих тел: похоже, несколько человек в толпе лишились чувств.

— Всех переписать и взять подписку о неразглашении государственной тайны, — распорядился давешний труп, голос которого через стекло саркофага по-прежнему звучал глухо, но был хорошо слышен. — А этого плеваку, — он указал на Александра. — В Лефортово!

Первый ФСОшник, уже забравший свой пистолет, подошел ко все еще тяжело дышащему Александру, крепко взял его под руку и ждал второго, открывавшего саркофаг. Однако с куполом вышла заминка: охранник сначала жал на какие-то потайные кнопки, затем попытался поддеть стекло ножом, но там явно что-то заклинило.

— Что ты там возишься?! — нетерпеливо прикрикнули из-за стекла.

Охранник разогнулся и растерянно развел руками:

— Видимо пуля, срикошетив, попала в стекло, и сработала защита. Нужно чтобы дали «отбой» из диспетчерской.

— Ну так действуй!

ФСОшник засуетился, приложил руку к уху и произнес:

— Четвертый. Ты в диспетчерской? Срочно открыть купол!

Видимо «четвертый» что-то ответил ему, потому что через несколько секунд охранник рявкнул: «Так отключи защиту!.. Что?!.. А кто может?!.. Ясно!». И уже обращаясь к Начальнику за стеклом, заикаясь и краснея:

— Система за-заблокировала все. Только Вы можете снять б-блок. У Вас в к-кармане тревожная кнопка… Надо нажать ее три раза п-подряд.

Пленник хрустального гроба побагровел, но сунул руку в карман, достал какое-то небольшое устройство и небрежно нажал пальцем три раза на кнопку посредине. На первый взгляд ничего не произошло. «Четвертый, открывай!.. Что значит, не снята?! Ты с ума сошел?!.. Лампочка у него г-горит! Ты давай на кнопки жми!.. Так, я еще раз отсюда п-п-попробую!».

Охранник подскочил к саркофагу и вновь забарабанил по кнопкам, но безрезультатно.

— Я вас умоляю, — срывающимся голосом пробормотал он, его заикание стало сильнее. — Пэ-пэ-попробуйте еще раз из другого места! Похоже сигнал не п-п-проходит…

— Ну, я вам устрою, пэ-пэ! — гневно прошипел тот из саркофага и, ползком перебравшись в другой конец, снова трижды нажал на кнопку, на этот раз уже акцентируя каждое нажатие.

«Четвертый, скажи, что пэ-пэ-получилось!.. Как, блять, нет?! Вызывай тогда бригаду с резаком, п-п-пусть распиливают нахуй этот ёбанный саркофаг на части!.. Что значит п-п-пройти не можете?! Ты охуел?!.. Какой безногий?! Сам ты бе-бе-безногий! Да еще и бе-бе-безглазый! Д-д-дверей не видишь?!»

— Да-да, тут двери заперты совсем! — подал кто-то голос от двери, в голосе явно чувствовался среднеазиатский акцент. — После выстрела, демек, эти железные двери сверху как упадут! Ой! И тут еще чья-то нога валяется… — голос дрогнул.

— Что за нога?!

— Наверное, демек, того парня, который за мной очередь занимал…

— Толик, сбегай посмотри, что там, — обратился второй ФСОшник к тому, что держал Александра. — Никуда этот хмырь бородатый не денется.

Охранник отпустил физика и пробежал к входу. Толпа расступилась перед ним. Он склонился над чем-то, но вскоре хмуро сообщил:

— Да, тут стальная дверь. На совесть сработана, ни щелочки. Система защиты. Эта железная плита с такой скоростью падала, что даже ногу чисто отрезала, хоть этому идиоту с костылем пришивай… Пока защиту не снимем, она не откроется.

Услышав это, запертый под стеклянным куполом молча пополз из одного конца саркофага в другой, подняв вверх руку (как часто делают обладатели смартфонов, чтобы поймать сигнал сети). Он сосредоточенно жал на кнопку, но ничего не происходило.

Растерянный Толик вернулся к саркофагу, а люди, между тем, начали разбредаться по залу. Все еще смущенный своим невольным поступком, приведшим к таким неожиданным последствиям, Александр бочком отполз к выходной двери, надеясь, что о нем в суматохе забудут. Он чувствовал, что по его вине застряло отрезанными от внешнего мира человек двадцать.

— Может пулей стекло разбить? — дал из толпы совет тот же голос с акцентом.

Голос звучал странно, словно бы радостно. Александр присмотрелся: так и есть, смуглый молодой человек чему-то беззаботно улыбался.

— Чему ты лыбишься, чурка, стекло пуленепробиваемое! — ответили ему с другого конца зала.

— Тогда сверху можно спустить оборудование. Там же окна! — не унимался тот, не прекращая улыбаться. Похоже он нисколько не обиделся на обзывательство.

— Ну щас! Там сто пудов тоже забаррикадировали всё. Из Мавзолея же подземный ход в Кремль ведет, ясное дело. А эти сволочи всего боятся!

— Эй, вы, да-да, вы в синей кепочке с желтыми буквами! Как вы смеете так о властях говорить?! Больно смелый? Ну, вам быстро язычок-то острый отрежут! Этого вон, который плевал, уже нету, увели да расстреляли небось!

— Да куда ж его увели, дурья башка! Говорят тебе — мы изолированы, сюда даже спасатели с резаком не могут попасть!

— А куда-нибудь уж увели! Есть уж куда, ясно дело! И тебя уведут, будешь болтать!

— Да ну тебя, старая карга!

— Молодые люди! А обратите-ка внимание на вон того, в желто-синей кепочке! Наверняка это евойных рук дело! Это ж диверсант украинский, ясно!

— Отвяжись, тебе говорят!!!

— Всем тихо!!! — рявкнул ФСОшник Толик, и наступила тишина.

— Молодой человек, — раздался усталый женский голос, — надолго мы тут, как вы думаете? У меня дома ребенок один остался. А телефоны отобрали, я даже позвонить предупредить соседку не могу. Может ваши коллеги…

Толик растерянно пожал плечами и глянул на напарника. Тот сделал вид, что не увидел его немого вопроса.

— Вот ведь дуреха, ребенка одного оставила, а сама сюда зачем-то поперлась… — человек в кепочке не унимался.

— А ты-то зачем поперся? — спросил его кто-то рядом.

— Да вот теперь уже и сам себя ругаю. Ну у меня хоть дети уже взрослые… Зато приду домой, расскажу им…

Кепочка осекся и вжал голову в плечи.

— Расскажете, ага, — саркастически заметил очкастый паренек, пытавшийся вступиться за Александра, и кивнул на ФСОшников. — И у Навального на канале может еще выступите?! Слышали, что этот старый козёл про секретность сказал?

Кепочка мрачно кивнул:

— Точно… — но тут же спохватившись, обратился к охранникам: — Это я, если что, не с навальнистом этим согласен, а с президентом нашим! И кепка у меня ЛДПР, а вовсе не украинская, я всегда за Жириновского голосовал… — он сдернул с головы и продемонстрировал всем свою жовто-блакитную кепку с надписью «ЛДПР» и добавил, немного подумав: — И про «старого козла» я не согласен категорически! Наш президент еще ого-го! Всем сто очков вперед даст!

— Ага, сейчас, только из саркофага вылезет, — махнул рукой паренек в сторону усыпальницы.

— Ему лучше бы поторопиться, — задумчиво заметил Александр. — Если саркофаг герметичный, то воздуха хватит часов на шесть-семь.

Охранник Толик, услышав это, дернулся и схватился за свою ушную рацию: «Надо бы ускориться! Может быстрее будет крышу разобрать?.. Что значит сплошной металл со всех сторон? Когда эту штуку успели установить-то?!.. Ах вот как… Ну тогда работайте автогеном!.. Что ты мне марку стали диктуешь, ты скажи сколько это времени займет!.. Сколько-сколько?! Пиздец!»

Все, включая пленника саркофага, внимательно прислушивались к разговору. Услышав последнюю эмоциональную оценку, он побагровел и заревел:

— Передай-ка этим уёбкам, что если они в течение часа не вытащат меня отсюда, то я их самих засуну в такие же коробки стеклянные, и они будут у меня в кабинете лежать смирненько рядком!

— Это если сами успеете выбраться… — не унимался паренек.

— Так! Всем лицом к стене и сесть на пол! — заорал напарник Толика, наконец взявший себя в руки, и прекративший заикаться. — Чтоб ни единого звука! Иначе пеняйте на себя!

— Но пол холодный! Зима же! — возмутилась старушка, только недавно пытавшаяся настучать на сине-желтую кепочку.

Вместо ответа охранник подскочил к ней, развернул к стене и со всего размаху усадил на пол.

— Я, между прочим, герой труда! Я буду жаловаться! — завопила она и тут же свалилась без чувств после мощного удара сверху по голове.

Больше пререкаться никто не рискнул, все поспешили исполнить приказ, наступила зловещая тишина, в которой кто-то ясным шепотом с чувством произнес: «Скорей бы у него там воздух кончился!».

— Кто это сказал?! — даже сквозь стекло саркофага интонация была хорошо узнаваема, хотя таких истеричных ноток, пожалуй, от него никогда еще не слышали. — К стенке предателя! Слышите?! Я требую, я приказываю, чтобы вы нашли и прикончили эту тварь прямо сейчас, не дожидаясь… Ты, сука, умрешь раньше, я тебе это обещаю! Найдите падлу, немедленно!

Последние слова он уже наполовину кричал. Но охранники стояли растерянные и не двигались с места.

— Но…

— Исполнять! — взвизгнуло из саркофага.

— Как же мы его найдем, все же развернулись к стене, кто говорил не видно, — нашелся Толик.

— Кто это сказал, кто-нибудь видел? — задал второй охранник вопрос весьма ненавязчивым тоном.

Угрюмая тишина была ему ответом.

Сквозняков тут не было: траурный зал замуровали на совесть, так что сидеть было не так уж и холодно. Но довольно скучно. Так что после того, как за одной из дверей послышались глухие звуки, свидетельствующие о начале спасательной операции, пленники Мавзолея начали потихоньку перешептываться. Охранники поначалу одергивали их, а потом предпочли сделать вид, что за звуками извне не слышат этих шепотков. Александр подобрался поближе к очкарику, пытавшемуся заступиться за него, и поделился своими переживаниями:

— Сколько людей из-за меня тут… Как думаете: не будет у них неприятностей? В конце концов нас же все равно вызволят. Меня, конечно, после этого в Лефортово, но остальных-то отпустят? — шепотом спросил он паренька.

Тот пожал плечами:

— Я как-то больше надеюсь, что они не успеют, и он все-таки отдаст концы…

— Это же вы сказали ту фразу? — высказал догадку Александр, но паренек мотнул головой:

— Я, конечно, подумал так же, но сказать не успел. Если честно, я был уверен, что это были вы. После вашего мощного плевка…

— Да уж, какой там плевок, — огорчился Александр. — Так вышло…

Он хотел объяснить, что вообще-то собирался символично плюнуть в Ленина, а его поступок был вызван прискорбным стечением обстоятельств, но, открыв рот, понял, что будет выглядеть еще глупее, чем сейчас, и просто махнул рукой.

— Пашок, — сунул ему руку паренек.

— Александр… Можно просто Саша.

— Так символично, что он там в гробу вместо Ленина…

Пашок кивнул в сторону саркофага. Александр пожал плечами и задумчиво почесал бороду:

— Вот только непонятно, как именно он там очутился.

— Вы помните историю с Дадли в террариуме?

— Кем-кем?

— Ну, Дадли — двоюродный брат Гарри Поттера!

— Я, если честно, не смотрел и не читал.

— Зря, очень актуальная книга! Там этот Дадли постоянно буллил Гарри, и когда они пошли в зоопарк, то Поттер заставил стекло террариума исчезнуть, а после того как Дадли упал внутрь, стекло вернулось на место, и тот оказался запертым в вольере со змеями.

— И как он это сделал?

— Магия! Он очень этого захотел.

— Думаю, очень многие в нашей стране хотели бы увидеть этого вождя на месте того. Но, к сожалению, это ничего не объясняет, — покачал головой Александр. — А в магию, уж простите ученого, я не верю!

— Так я тоже! Зато верю в силу коллективного желания! — пожал плечами паренек и принялся протирать свои круглые очки.

— Он так лежал там… — задумчиво прошептал Александр в ответ. — Натурально… Не двигался… Все решили, что он умер, начали плакать… Кажется, он там все-таки по собственной воле, а не из-за коллективного желания.

— Возможно, — не стал спорить Пашок. — Когда он только начал Ильича на кладбище спроваживать, я сразу подумал, что это неспроста — что он для себя место готовит.

— Как-то не похож он на человека, который задумывается о своей посмертной судьбе. Всегда было ощущение, что он собирается жить вечно. Memento mori — это не про него совсем.

— Кто его знает? — махнул рукой Пашок. — После ковида и изоляции он совсем с катушек съехал. Может духовник его идейку подкинул, или глава Совбеза обмолвился, что мол Ильич не свое место занимает… Мало ли вокруг него сумасшедших бродит…

К этому времени шептались уже все, и зал наполнялся монотонным шелестом.

— Разговорчики! — рявкнул один из охранников для проформы, и шелест на некоторое время стих.

Александр украдкой обернулся на стеклянный саркофаг. Его невольный обитатель сидел, сгорбившись, по центру доступного ему пространства и злым взглядом смотрел в одну точку перед собой. Обычное самодовольство его куда-то испарилось. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, возможно, впервые за многие годы, и Александр поймал себя на мысли, что, сам того не желая, видит в нем сейчас не тирана и агрессора, развязавшего войну и раздающего приказы о тайных убийствах политических противников, а просто до смерти напуганного старика.

«Ну что там, Егоров?! Слушаю!» — один из охранников видимо получил вызов по рации, второй тоже поднес руку к уху. «Да похуй уже на секретность, Никита!.. Как так не смогут?! Что мне Первому говорить?!.. Ах вот что… Прямым попаданием? Да, я понимаю, что саркофаг бронированный, выдержит… А мы?.. Присягу я помню, не гунди!.. Я должен согласовать это с Начальником. Отбой!».

Все в зале насторожились и навострили уши. Вопреки приказу большинство повернули голову к центру зала и жадно следили за происходящим. Кажется, что-то должно было решиться.

— Товарищ Президент… — охранник замялся, а старик в саркофаге приободрился и приготовился слушать. — Комендант опасается, что открыть дверь за приемлемое время не удастся, и предлагает другое решение…

Охранник замолк и беспомощно обернулся на напарника. Тот развел руками.

— Какое решение?! — нетерпеливо взвизгнул старик. — Говори уже, идиот!

— Но без вашего одобрения Комендант не решится действовать.

— Все что угодно, если это вытащит меня отсюда!

— Он предлагает взорвать Мавзолей…

— Как это?! Он с ума сошел?! Тут же я! Пусть разберут стену, если не могут дверь взломать.

— Это ничего не даст. Стальная тут не только дверь. Во время последней реставрации тут установили новую систему безопасности, в том числе герметичную конструкцию из бронебойной стали. После того как сработала защита, нас всех заблокировало внутри этой коробки. Но комендант хочет пробить одну из ее стен целенаправленным взрывом или просто артиллерией. Он уверен на сто процентов, что если ударить прямой наводкой, то стену удастся пробить. Саркофаг при этом выдержит, даже если его завалит. А потом, когда они доберутся сюда, то со стеклом уже справятся легко — спецы наготове… Вот только…

— На сто процентов? — голос из-за стекла прозвучал недоверчиво, но в его тоне промелькнула и надежда. — Откуда у него такая уверенность?

— Он подтвердил этот вывод у трех независимых специалистов, вот только… Проблема в том, что в этом случае выживете только вы, — наконец решился он.

— Но я-то точно выживу?

— Да, — кивнул охранник. — Только вы и выживите.

— Отлично! Пусть приступают скорее, а то я уже чувствую, что начинаю задыхаться.

— Но специалисты говорят, что воздуха хватит еще минимум часа на четыре… — пробормотал охранник, явно потрясенный тем, с какой легкостью и без малейших колебаний было принято решение.

— Мне лучше знать, я-то тут, внутри! Передай: я приказываю коменданту как можно скорее привести его план в исполнение.

— Но ведь п-погибнут не только они… — охранник, от волнения вновь начавший заикаться, обвел жестом притихших людей.

— Ну да, их и так пришлось бы ликвидировать, — согласно кивнул старик.

— …но и мы с Тэ-толиком!

Человек в саркофаге наконец сообразил, что именно заботило его охранника. Он помедлил немного и начал мягко:

— Сергей, ведь ты понимаешь, что без меня вся наша страна погибнет в пучине междоусобной войны. Помнишь, войска под Москвой, когда этот жалкий повар решил прогнуть меня? Вот все это будет снова, но в сто раз хуже, в тысячу! Как во времена Смуты: поляки — в Кремле, берлинский пациент — в Тушино, семибанкирщина — в Москва-сити! Сергей, ты же давал присягу! Ты знаешь свой долг, а у меня есть свой. Давай исполним его вместе: ты спасешь меня, а я спасу страну, в том числе и твою жену… Катю, верно?

— Юлю…

— Ну да, Юлю, прости. И обоих деток.

— У меня тэ-только одна дочка…

— Вот! Спасешь и Юлю, и дочку от ужаса грядущей Смуты… Будешь героем!

— Да я их и так спасу, даже лучше, если жив останусь, — задумчиво произнес ФСОшник, голос его стал твердым, заикание вновь пропало.

— Не глупи, Сергей! Ведь это может тебе боком выйти! — угрожающе произнес старик.

— Может и выйти, а может и нет!

С этими словами Сергей отошел в угол, подальше от саркофага и решительно поднес руку к уху: «Егоров! Начальник категорически запретил!». При этих словах в саркофаге завопили, но стекло эффективно глушило крик. «Вот так, запретил!.. Говорит, что опасается за жизни гражданских…Ну, естественно, не всерьез, что ты тупишь?! Когда он о них думал-то? Просто не верит, что саркофаг выдержит… Нет, запретил ка-те-го-ри-чес-ки, я же сказал! Никакой, говорит, самодеятельности. Я, говорит, буду дышать пореже, а вы взламывайте двери!.. Вот так! Отбой!»

— Мятеж! Предательство! Заговор! — вопил старик из-за стекла. — Только дайте выбраться отсюда, уж я вам отплачу. И жену, и дочку! Всех! Всех, до третьего колена истреблю!

Сергей пожал плечами и кинул взгляд на Толика. Тот в ответ поднял большие пальцы вверх на обеих руках.

— А с нами что, сынок? — спросил бородатый пожилой священник, у которого из-под зимней куртки выглядывала темная ряса.

— А что с вами? Вы свободны! Можете стоять, ходить, лежать… Мне все равно!

Все облегченно загалдели, кроме старушки, уже пришедшей в себя:

— Я все равно буду жаловаться! Вы меня избили! Это превышение! Если надо, я до президента дойду!!! — на этих словах она осеклась и опасливо посмотрела на саркофаг, кажется впервые осознав, что в ее стройной картине мира намечается изрядная трещина.

— Да, пожалуйста, — устало произнес ФСОшник Сергей. — Тут как раз метра четыре идти…

Александр ожидал взрыва возмущения. Все-таки глава государства цинично дал понять оказавшимся вместе с ним в ловушке людям, что их жизни ничего не стоят, и он с легкостью готов пожертвовать ими. Но те предпочли не заметить этого факта, а лишь обрадовались, что теперь они могут свободно бродить по небольшому залу. «Удивительный менталитет, — подумал физик. — Может правы эмигранты, и нас уже не исправить?».

Президент и двое его взбунтовавшихся охранников продолжали существовать словно бы в каком-то пузыре. Только женщина, оставившая дома ребенка, спросила у ФСОшников, не осталось ли у них при себе мобильных телефонов, и не могут ли они передать весточку соседке, но, получив отрицательный ответ, отстала от них. Даже дети, которых учительница вместе с бизнесменом в шубе, заняла игрой в слова, делали вид, что саркофага не существует. За полчаса подойти к нему решились лишь бабка, чтобы нажаловаться-таки на ударившего ее охранника, да какой-то трясущийся колдырь с пожеланиями здоровья и восхищенными междометиями, перемежаемыми матюгами, в адрес гениальной линии внешней политики первого лица и проклятиями в адрес Америки. Но они не удостоились ни звука в ответ. Старик в саркофаге просто лежал и делал вид, что не видит и не слышит их. Может думал о судьбах родины, а может экономил воздух.

— Мы, кстати, в любом случае трупы, уж поверьте «эшнику»…

Неприметный гражданин в мешковатой серой куртке и темной вязаной шапочке подсел к Александру и его новому товарищу.

Пашок неприязненно отодвинулся от него:

— Поверить «эшнику»? За кого ты нас принимаешь?

Тот пожал плечами:

— За тех немногих тут, кто может меня понять. Меня, кстати, Коля зовут, — «эшник» протянул руку, но пожал ее один Александр.

— Врешь, как обычно… — процедил Пашок.

— Могу паспорт показать, — оскорбился тот, но показывать паспорт не стал, а продолжил мысль: — Я что хочу сказать, что мы же тут все обречены: я, вы, да и бойцы из ФСО. Они поняли, что к чему, потому и залупились. Не важно, выживет он, — кивнул он в центр зала, — или нет.

— Кретин я, конечно, столько людей подставил, — печально кивнул Александр. — Если он выживет, никому из нас не жить, это правда. Но если он все-таки умрет, то зачем им всех убивать потом?

— Очень некрасивая история получается, как ни крути. И неудобная для всех. Как объяснять людям, что Первый задохнулся в саркофаге Ленина? Кому-то отвечать в любом случае придется. Нет уж! Они же не зря взрыв предлагали устроить. Если что — всегда можно будет на теракт списать. Пришел мол Президент проводить в последний путь Ильича, а тут бомба украинская… Ну и зачем им тогда те, кто правду знает? Связи у нас нету…

— Положим, вы правы, а делать-то что предлагаете? — пожал плечами Александр.

— Я тут потихоньку снял кое-что… — «эшник» Коля вытащил из кармана маленькую камеру, на которую обычно фиксировал участников митингов, а здесь, видимо, должен был выявлять нелояльных.

Александр и Пашок склонились над маленьким экранчиком, где по стеклянному саркофагу метался старик в темном костюме и отчаянно жал на кнопку.

— И там дальше, как он говорит, что всех нас придется ликвидировать. И бунт ФСОшников… — тихо проговорил «эшник». — Если это опубликовать, то все узнают, что тут происходит. Вот только у этой камеры нет выхода в интернет.

— Так телефоны-то у всех отобрали, — разочаровано протянул Пашок, который, похоже, уже готов был поверить «эшнику».

— Я видел у вас часики умные на руке, — Коля указал на руку Пашка. — Они же с камерой? Можно записать все, что тут творится, да и экран переснять…

Пашок покачал головой:

— Камера-то у них есть, вот только без телефона они не работают, а связи с ним нет, я проверял.

— Ты видал как он по гробу своему хрустальному метался? — вместо ответа спросил Коля и кивнул на экономящего воздух старика, лежащего без движения под стеклянным колпаком. — Потому что жить хотел! Так вот, если тоже выжить хочешь, давай-ка пройдемся с твоими часиками по периметру нашего общего саркофага. Вдруг, где сигнал от телефона поймаем, не должны были их далеко уносить…

Пашок ненадолго задумался, видимо прикидывая, не провокация ли это, но махнул рукой, поднялся, и они с Колей начали монотонный обход зала. Они уже обошли половину помещения, когда все вздрогнули от громкого визга:

— Отъебись, кретин, не тебе меня исповедовать! Не в чем мне каяться!

У хрустального гроба стоял опешивший поп, а заменяющий в нем Вождя Революции сидел и потрясал крепко сжатыми кулаками, лицо его снова побагровело.

— Священника обругал зачем-то… — вздохнула какая-то пожилая женщина и покачала головой.

— Помереть боится, известное дело! — сообщил поклонник Жириновского в сине-желтой кепочке. — Не хочет думать даже об исповеди предсмертной. Да и то сказать, ведь прав он, за то, что он для России сделал, Бог ему и так всё простит!

— И Аламжу моего? — недоверчиво спросила с другого конца зала небольшая черноволосая женщина с монгольским лицом, узкие глаза ее внезапно распахнулись, в них зажегся какой-то странный огонек.

— И Аламжу твоего! — убежденно ответил кепочка.

Александр хотел спросить, уточнить, что за Аламжа и что с ним случилось, хотя, конечно, это было всем очевидно. Но не успел, женщина вскочила и решительным шагом подошла к священнику, все еще стоявшему у саркофага:

— Есть ему в чем каяться! Аламжу моего он угробил! А вот этот, — она резко указала на кепочку, и тот сжался от неожиданности, — говорит, что Бог твой ему, — вторая рука вскинулась в сторону саркофага, — все и так простит: ведь он о России заботился. Так это?!

Женщина так и осталась стоять перед священником, раскинув руки. Тот покрутил головой, пытаясь сообразить, что сказать. По ее виду было понятно, что необдуманный ответ может лишить его половины бороды.

— Заботился и буду заботиться! — завопили из-за стекла. — Кто этой узкоглазой позволил о живом главе государства в третьем лице в прошедшем времени говорить?!

Но женщина не обращала на него внимания, пристально уставившись на попа.

— Так Аламжу твоего разве ж он угробил? — наконец забасил тот. — Всех обстоятельств я не знаю, но думаю: это укропы его укокошили, нет? Он же на Украине служил, небось, Аламжа твой?

— На Украине, на Украине, это ты верно подметил.

— Ну вот, — приободрился священник. — Родную землю, стало быть, от фашистов защищал. Герой, твой Аламжа!

— От фашистов, значит? Родную землю? — недоверчиво вскинулась женщина. — А почему он тогда в чужой земле лежит? Сдалась она ему, эта Украина! Ни я, ни мои предки там и не были никогда. Да и Аламжа мой не собирался — что мы, буряты, там забыли-то?

— Долг это священный, дура! — разошелся поп. — Не понимаешь ничего, так и не лезь в геополитику!

— Так я и не лезу! Не лезу, — запротестовала она. — Вот этот вот лезет! И нас за собою тянет! Зачем ему мой Аламжа понадобился? Своих-то дочек бережет, небось, пылинки с них сдувает! А моего — нате вам, кушайте!

— Говорят тебе, долг такой у мужчины, — священник повысил голос, и его бас отдавался теперь эхом от красных мозаичных знамен, украшавших стены зала. — Восемь лет новороссы нас от фашистов защищали, пришло время и ему их защитить!

— Так он и защитил от фашистов… — упавшим голосом сообщила женщина и махнула рукой. — Я вот и спрашиваю тебя, простится этому, что он фашистов послал, которые моего Аламжу угробили?

— Каких фашистов? Кто послал? Наш президент? Окстись! — опешил поп. — В ВСУ твой Аламжа окаянный что ли служить из Бурятии отправился???

Тут Александр заметил, что «эшник» Коля не дремлет — он уже отстал от Пашка и записывал все на свою камеру. «Профессионал…», — иронично хмыкнул про себя физик.

— Сам ты ВСУшник, а еще поп! — вновь осерчала женщина. — Десантником мой Аламжа служил, обычным российским десантником. Отправили их Киев брать, да куда там! В каком-то селе они встали. Звонил он… «Богатое, — говорит, — село, у нас в Бурятии таких отродясь не бывало, и от кого их тут защищать, не понятно». Вот там и лежит теперь…

Рассказчица всхлипнула, но взяла себя в руки:

— Мне потом женщина эта звонила, благодарила, плакала. Говорила, защитил он их…

— Вот видишь, дура! Защитил! А говорила: «от кого защищать?» — ляпнул сине-желтая кепочка и тут же примолк, поздно сообразив о ком она.

— Защитил, да, когда к ним сержант его пришел, пьяный в стельку… Стрелять начал… Дочку требовать… Выставил его Аламжа за дверь, а сержант вернулся, да не один. И тогда Аламжа сказал им через окно уходить, а сам… В общем, похоронила она его потом в огороде. И двух его однополчан, которых он успел застрелить. И дочку малолетнюю — не успела она убежать. Приезжайте, говорит, вместе будем их оплакивать… А у меня нет сил оплакивать Аламжу, я хочу только, чтобы этот гад по заслугам получил, который его туда послал чужую землю топтать. Его, да фашистов своих.

— Эх, беда! Но по пьяному делу бывает и не такое… — забормотал потрясенный священник. — Грех, конечно, но что уж прям сразу фашисты…

— Бывает, — вздохнула женщина. — И то правда. Только звонил мне потом и сержант тот, трезвый уже. Сообщить о героической смерти моего Аламжи от пули вражеского снайпера. А как спросила я его про ту женщину и дочку ее, так он заорал на меня, обматерил и пригрозил убить, если я расскажу кому-нибудь. Ну, мне-то уж бояться нечего: писала я везде. В газеты, на телевизор, ему вон, тоже писала… — кивнула женщина на живого президента в гробу. — Как напишу письмо, через неделю ко мне приходят, грозят: «Дезинформацию, — говорят, — распространяете». Эти, как их… фейги… «Посадим, — говорят, — если не прекратите».

— Фейки, — поправил одноногий солдат и добавил задумчиво: — Да, бардак у нас на фронте отменный, это правда. У меня к начальству тоже много вопросов. Как меня на минные поля пешком погнали с ротой моей. Ну, мне-то еще повезло…

Он кивнул на свой протез и примолк.

— Вот я и поехала в Москву этому в лицо посмотреть. Да куда там?.. Даже внутрь не пустили, говорят заранее надо записываться. «За сколько, — спрашиваю, — заранее?» Смеются в ответ. Пошла, смотрю, очередь. Сначала подумала — записываются. Ну, постою. Потом уж по разговорам поняла, что сюдастоим. Да, мне теперь спешить некуда, решила хоть на Владимира Ильича погляжу. Не была никогда в Москве-то, в детстве про Мавзолей только слышала, когда пионеркой была. Ну вот, а тут видишь, как повернулось…

Женщина снова махнула рукой, на этот раз уже на попа, и отошла к стене со словами: «Так что, не простится ему, чтоб ты не говорил, дурак бородатый — ни в этой жизни, ни в будущих».

— Есть! — заорал вдруг Пашок от железной плиты, за которой раздавался глухой шум работающих спасателей. — Эй, мент поганый, тащи сюда свою шайтан-машинку, пока у меня батарейка не сдохла, будем твое видео на весь интернет транслировать!

Очкастый Пашок успел залить на YouTube несколько видео и отправить их своим друзьям с комментариями и небольшим рассказом в аудиосообщениях, а также сообщить им адрес женщины, у которой ребенок остался дома. После этого заряд аккумулятора в часах закончился, и связь со внешним миром опять исчезла.

— Думаешь они поверили? — волновался Коля, «мент поганый». — Надо, чтобы видео по всем телеграм-каналам разлетелось! Чтобы не получилось у их начальства сделать вид, что ничего не происходит!

«Эшник» кивнул в сторону ФСОшников в костюмах, отстранившихся от всех и все это время просто наблюдавших за происходящим.

— Что там у вас в эфире? — озабоченно спросил Александр. — Не слышно про наши видео ничего?

— Так нас отключили давно, — меланхолично сообщил Толик. — Через пять минут после нашего демарша.

— Может-таки услышали на записи вопли Начальника… — предположил Сергей.

— Что ж вы молчали?! — изумился Александр.

— А что бы это изменило? — пожал плечами Толик и добавил уже обращаясь к напарнику: — Там у них тоже все не просто. ЧП, конечно, феерическое, но и шанс для некоторых, который выпадает раз в жизни…

— Мы с тобой для них все равно расходный материал, — махнул тот рукой и отвернулся.

— Я, кстати, хотел извиниться… — замялся Александр. — Я не увидел, в кого из вас я попал…

— Поверь, по сравнению с ежедневными капризами Начальника, твой плевок — мелочь, — пожал плечами Толик. — Но считай, что твои извинения приняты.

Прошло часов пять. Надежда успела смениться отчаянием, а после — безразличием. Все просто сидели и ждали конца.

Дети уснули от всех волнений, укутанные в обширную шубу бизнесмена, а тот тихонько переговаривался с их учительницей. Она время от времени негромко, но мелодично смеялась в кулачок.

Многие последовали примеру детей, улегшись на жесткий пол и лишь попросили разбудить их «когда нас всех придут расстреливать».

Сине-желтая кепочка горячо спорил с Пашком о политике, их ничуть не смущало то обстоятельство, что главный фигурант их споров лежал тут, в хрустальном гробу и слышал их «диванную аналитику». Зашла речь и войне:

— Говорю тебе! Русских там зажимали, на родном языке говорить не давали!

— Семья-то та русская была, — заметила бурятка, сидевшая неподалеку. — И они не жаловались, что им говорить на нем запрещали.

— Ну, может в семье говорить не запрещали, — сдал назад кепочка, — но в школах на русском языке преподавать не давали, только на ихнем украинском псевдоязыке. Да вам, бурятам, этого не понять!

— Не понять, да, у нас же преподавание на бурятском отменили еще, когда мой дед учился, — махнула она в ответ рукой.

Рядом с ними резались в карты эшник Коля, увечный солдат, священник и колдырь. Священник выигрывал и утверждал, что это промысел Божий. Эшник подозревал его в мухлеже: «Никакого бога нет, а есть ловкость рук». Но поп возмущенно отвергал эти намеки.

В углу кто-то рассказывал истории из своей жизни, вокруг него собралось человек пять. Александр примкнул к ним и с удивлением обнаружил, что истории рассказывает улыбчивый среднеазиатский юноша, вставлявший в свою довольно правильную русскую речь непривычное киргизское слово-паразит «демек», а публика покатывается со смеху.

— Я сначала, как приехал, таксистом работал тут в Москве, — ухватил он начало следующей истории. — Водить-то я с детства хорошо умею, демек, спасибо отцу! А как права получил, весь Бишкек объездил. Но выгнали меня из таксистов. Пассажиры, демек, жаловались…

— Это на что же? — удивился кто-то из слушателей.

— Странный, говорят, — улыбнулся парень еще шире, хотя казалось это было невозможно. — Я же Бишкек как свои пять пальцев знал, но Москва намного больше. Поэтому я по навигатору ездил. А тот мне все время: «Впереди камера!» Ну, я человек доброжелательный, вежливый — если камера снимает, демек надо улыбаться. И каждый раз взглядом эту камеру находил, поворачивался к ней, кивал и улыбался… Представляете: каково было пассажирам?

Слушатели представили и рассмеялись.

— Демек, хозяину таксопарка принесли снимки с этих камер, когда он мое дело решал. Посмотрел он, демек, на мои радостные смайлики через лобовое стекло, вздохнул и говорит мне: «Ехал бы ты обратно в Бишкек, Бахыт! Тут таких счастливых, как ты, не любят!» Но я не уехал…

Александр ходил от группы к группе и пытался извиняться за то, что они из-за него попали в такой переплет. От него, впрочем, в основном отмахивались: «Уж не ты в этом виноват, точно!».

Конечно, главного виновника никто не называл, но отношение к нему тоже неуловимо менялось. Так колдырь, только недавно с благоговением подходивший к саркофагу пожелать его обитателю здоровья, проиграв «эшнику» (которому после обвинений в адрес попа необъяснимо начало везти), прищурился на секунду, и вдруг сказал:

— Эх мне бы камеру твою!

— Камеру я ставить на кон не буду, и не проси. Тем более она казенная. Но зачем она тебе?

— Я б таких фоток наделал бы сейчас, что потом еще год бы их продавал! — и он кивнул в сторону саркофага. — Этот-то, обмочился уже, вы не видели?

Александр ожидал, что одноногий солдат, игравший с ними, снова вспылит, но тот только ухмыльнулся в ответ. Остальные пожали плечами — это же, мол, естественная потребность, а деться ему из гроба все равно некуда.

Сами они эту проблему решили, выделив под туалет самое укромное место — то самое, куда упал Александр от удара СВОшника, между саркофагом и галереей. Поначалу, правда, обитателя саркофага стеснялись, но нужда заставит…

Большей проблемой была вода. Несколько маленьких бутылочек газировки и обе фляги ФСОшников быстро опустели. Но тут выяснилось, что учительница Надежда Константиновна обладает несметным богатством — двухлитровой бутылкой воды. Ее, правда, пришлось долго уговаривать разделить эту воду на всех, и согласилась она только после того, как наполнили отдельную бутылочку для ее учеников. Эта вода уже тоже подходила к концу, но и ждать, очевидно, оставалось недолго — звуки извне становились все громче.

Тяжелее всего отсутствие воды переживал пленник саркофага. Последние два часа он все более жадно смотрел на каждый сделанный глоток. Однако продолжал молчать, только глаза его становились все безумнее, да узловатые пальцы все больше скрючивались в гневе. Александру казалось, что его мучила не столько жажда как таковая, сколько тот факт, что у других есть то, что ему так нужно, притом такая банальная вещь, как вода, а он не может это у них отнять. Большинство, впрочем, жалело его, но передать ему воду все равно было невозможно.

— Слушайте, он же нас всех убить хочет. Да и сейчас, будь возможность, он бы всю воду себе отжал, — удивлялся Пашок.

— Упырь, что сделаешь, — вздыхала бурятка. — Но упыри же тоже люди, пить хотят. Старый он совсем, да и свихнулся, похоже. Человек в своем уме не будет такую войну начинать. У меня дед такой же был, жуткий старик, его весь улус Шулуун-Гол боялся, не только я. Болел он долго, дома сидел, читал книгу про Тамерлана какую-то, у нас одна она только и была. Прочел, наверное, раз двадцать кряду, ну и свихнулся. Выздоровел, сел на бревно у дома, и требовал, чтобы ему в ноги кланялись и именовали «великим эмиром», все кто мимо идет. А если кто не кланяется, то бросался с палкой своей увесистой. Некоторых до полусмерти избил… В общем, все в итоге решили, что проще кланяться ему, как он хотел. Не убудет от нас…

— Нация рабов, — покачал головой поклонник Жириновского в кепочке ЛДПР.

— А чего в психушку его не сдали, — удивился Пашок.

— Наш он, улусовский, был — как его чужим людям сдавать? Сидит на бревнышке, трясется весь и глаза такие… Безумные, но тоска в них смертная. Ну его, жалко же…

— И этого жалко? — удивился Александр. — Вы ж сами говорили…

— И повторю: не простится ему. Мало того, что он людей мучил, свою карму портил, так еще и стольких в грех непростительный ввел, заставил других людей убивать, и моего Аламжу убийцей сделал. Но мы же не такие как он, чтобы мучениям человека не сочувствовать… Даже такого…

В этот момент свет мигнул и погас, а в углу раздался неприятный звук, вызвавший у Александра мучительные воспоминания о неудачном походе к зубному врачу. У стальной плиты, закрывающей выход, возник сноп искр, и свербящий звук усилился.

Все повскакали с мест. В мерцающем свете искр Александр увидел, как ФСОшник Сергей поднес ладонь к уху и проорал в явно ожившую рацию, перекрикивая звук: «Так точно, подтверждаем, искры!.. Есть! Исполняем!»

И, словно забыв о своем бунте, оба охранника быстро перевели всех в противоположный от искрящейся двери угол. Тем не менее оба были явно напряжены и с опасением всматривались в рассыпавшиеся по полу разноцветные огни, предвещающие скорое открытие двери.

Но кто поистине воспрял духом, так это обитатель хрустального гроба. Он, напротив, подполз как можно ближе к искрам и жадно всматривался в них, ожидая скорого избавления. К нему вдруг вернулся прежний ореол величия и даже в каком-то смысле бессмертия, в свете которого мокрые штаны были мелочью, лишь досадным недоразумением. Везение снова, как и десятки раз до этого, было на его стороне. «Словно Бог поцеловал его в макушку», — с изумлением думал Александр, завороженно наблюдая обратное превращение жалкого старика в гробу в самодовольного властелина половины мира и людских судеб. «Да и наших тоже…» — горько признал физик, приглаживая бороду и надевая на свою обреченную голову такую ненужную ей теперь парадную шляпу.

Наконец искры исчезли, звук прекратился, и через секунду с мощным «ЧПОК!» плита, закрывающая дверь, исчезла, встав на свое первоначальное место. В проем ворвался широкий луч яркого теплого света — с той стороны явно установили прожектор, чтобы лучше видеть фронт работ. Казалось, если бы саркофаг позволял, его обитатель сейчас встал бы во весь рост, но даже сидя в нем, он выглядел теперь выше всех вокруг, недосягаемым для простых смертных. Он буквально сам уже искрился, крича в проем лучистого света: «Скорее, олухи! Доставайте меня отсюда!»

Как будто в ответ на его слова в проеме появилась высокая худая фигура, тень ее протянулась от порога к саркофагу, полностью закрыв его от света, легла на противоположную стену и устремилась ввысь, к самому потолку старого революционного склепа. И знакомый откуда-то Александру веселый голос властно произнес:

— Всех вывести наружу! И вынимайте уже из гроба этого чучундрика, пока он там в самом деле не окочурился! Его уже заждались в Гааге!