1. Потерянные цивилизации

В 1856 году рабочий по имени Уильям Брантон, трудясь на железной дороге из Мултана в Лахор, обнаружил при устройстве насыпи превосходный материал для путевого балласта. Вблизи деревушки Хараппа он нашел тысячи одинаковых кирпичей из обожженной глины, скрытых в череде холмов, которые местные жители раскапывали, чтобы добыть строительный материал для своих домов. Об этом случайно узнал Александр Каннингем (1814–1893), основатель Индийского археологического надзора, и в 1873 году проинспектировал внушительные цепи руин длиной почти в километр вдоль берегов реки Рави. Он пришел к выводу, что это развалины греческого поселения, оставшегося после армии Александра Македонского в IV веке до н. э. Поскольку значительный объем кирпичной кладки уже оказался выбран, Каннингем заключил, что сохранять ее не имеет смысла, и все наиболее важные открытия оставил археологам будущего.

Но среди предметов, которые Каннингем все-таки собрал, оказалась маленькая – не больше почтовой марки – печать из черного стеатита. На ней изображался бык и шесть букв над ним. Поскольку у быка не было горба, а символы не походили на буквы ни одного из известных языков Индии, ученый решил, что печать происходит из других краев. Постепенно находились и другие печати с изображениями таких животных, как слоны, буйволы, носороги, и таинственными буквами.

Несколько таких печатей оказались в Британском музее, и одна из них, изображающая корову с рогом, как у единорога, описана в книге Нила Макгрегора «История мира в 100 предметах» (A History of the World in 100 Objects), вышедшей в 2010 году. Как отмечает бывший директор музея, из-за этого крошечного предмета пришлось переписать мировую историю, а индийскую цивилизацию – признать на тысячи лет старше, чем кто-либо мог подумать.

Только сэр Джо Маршалл (1876–1958) разгадал значение этих печатей. В 1920-х годах он организовал дальнейшие раскопки возле Хараппы, а также в месте, которое стало известно под названием Мохенджо-Даро («Холм мертвецов»), на сотни километров южнее, в бывшей Британской Индии, ныне пакистанской провинции Синдх. Маршалл сразу понял, что между двумя этими объектами существует связь. В обоих местах встречались многочисленные искусственные насыпи, укрывающие руины некогда процветавших городов. Когда десятки подобных мест, от реки Джамна на востоке до современного Афганистана на западе, явились свету благодаря раскопкам, стало понятно, что между 3300 и 1300 годами до н. э. эти места служили обителью масштабнейшей по площади цивилизации в мире.

До открытий Маршалла не существовало материальных свидетельств о какой-либо индийской цивилизации до эпохи Александра Македонского (356–323 до н. э.), захватническая армия которого дошла до берегов Инда в 326 году до н. э. Почти все археологические находки этого времени относились к буддистскому периоду, с многочисленными следами греческого влияния.

По мере того как Маршалл продолжал раскопки, его все больше поражала уникальность находок. Начать с того, что пресловутые кирпичи на всех объектах оказались поразительно идентичными. Поселения были спланированы сходным образом, дороги имели заданную ширину в зависимости от их значения. Непременно присутствовали общественные здания, которые оказались банями, и сложная система канализации – триумф городской планировки задолго до того, как в истории древнего мира стало известно о чем-то подобном. В истории Индии такие удобства воспроизвели только в Джайпуре в начале XVIII века, когда правил махараджа Джай Сингх I. Даже меры и веса в торговле были превосходно унифицированы.

Глиняные и бронзовые игрушки и статуэтки, драгоценные украшения, кухонная утварь, примитивные сельскохозяйственные инструменты, черепки расписной керамики, свистульки в виде птичек и даже терракотовые мышеловки находили в десятках мест. И те самые печати – их отыскали почти пять тысяч! На некоторых изображались антропоморфные фигуры, на других – животные, в том числе и загадочный единорогоподобный бык, такой же, как в Британском музее. Нечасто удается археологам, как это было у Шлимана в Тиринфе и Микенах и у Стейна в пустынях Туркестана, явить миру свидетельства давно забытой цивилизации. Однако тогда возникло ощущение, что в долине Инда произошло именно такое открытие. В сентябре 1924 года Маршалл торжественно объявил о нем.

Теперь нам известно, что расцвет этой культуры пришелся на 2500 год до н. э., примерно в то время, когда была завершена пирамида Хеопса, и примерно за сто лет до того, как на полях Уилтшира возник Стоунхендж. Хараппская цивилизация занимала площадь более миллиона квадратных километров – больше, чем площадь цивилизаций Египта и Междуречья, вместе взятых. Но наши знания об этой цивилизации скудны, в отличие от знаний об ее более знаменитых современницах. И не нашелся Розеттский камень ^[5], который помог бы взломать код этих вездесущих пометок на печатях.

За последние полторы сотни лет тщетными оказались попытки распознать эту письменность, привязывая ее к алфавитам таких непохожих языков, как брахми (предок большинства современных языков и алфавитов Южной Азии), шумерский, египетский, старославянский и даже ронгоронго с острова Пасхи. Краткость большинства надписей (меньше чем каждый сотый объект содержит «слово», количество знаков в котором превышает десять) наводит некоторых археологов и лингвистов на мысли, будто на печатях вообще не надписи, а некие знаки принадлежности, этакая примитивная форма штрихкода.

Если считать это письменностью, то хараппскую цивилизацию можно воспринимать как самое крупное грамотное общество древнего мира, и, скорее всего, самое развитое. Вплоть до эпохи правления императора Ашоки в III веке до н. э. не встречается никаких упоминаний о распространении письменности на Индийском субконтиненте. Пока археологи не наткнутся на сохранившуюся библиотеку или архив, тайна этой письменности, если это все-таки письменность, останется тайной.

В попытках установить хронологию хараппской цивилизации археологи не слишком много узнали о том, как это общество управлялось и функционировало. Ни одна из построек не оказалась ни дворцом, ни местом для богослужения. Укрепления стали появляться только в самой последней фазе развития этой цивилизации, а оружия почти не обнаружили. Отсутствие богатых захоронений наводит на мысли об уникальном для того исторического периода социальном равенстве. До сих пор не нашлось никаких следов правящего класса с царями или царицами.

Судя по тому, что печати находили в таких отдаленных регионах, как Ирак, Оман и Средняя Азия, ясно, что исследуемая цивилизация была могущественной торговой империей. В Междуречье продавали медь, золото, олово, слоновую кость и, возможно, хлопок, а закупали бронзу, серебро и драгоценные камни, такие как ляпис-лазурь. И все же после сотни лет раскопок остается много неясного в том, как образовалась такая преуспевающая и сложно устроенная цивилизация и по каким причинам она исчезла.

Четких свидетельств не нашлось, и вакуум от их отсутствия заполнился многочисленными теориями. Гонки за расшифровкой письменности привели к появлению множества фальшивок, в том числе к искажению изображения на печати, чтобы сделать его похожим на фигуру коня – животного, имевшего огромное значение в ведических обрядах. Большинство из этих фальшивок было сфабриковано, чтобы отобразить прямую преемственность современного индийского государства. За последние десятилетия индусские историки-националисты постарались вписать хараппскую цивилизацию в основы индуизма, который, по их мнению, зародился в III или IV тысячелетии до н. э. и, следовательно, представляет собой древнейшую религию в Южной Азии.

Если археологические открытия начала 1920-х годов стали водоразделом, отодвинувшим истоки индийской цивилизации на несколько тысяч лет назад, то 2010-е годы запомнятся удивительным прогрессом в понимании происхождения древнейших индийцев. Возможность проводить анализ ДНК по скелетным останкам позволила ученым создать карту путей миграции в Индии, определить первых земледельцев и даже датировать общественное расслоение, известное как кастовая система.

На основе таких археологических находок, как прибрежные мусорные отвалы в Эритрее, мы уверенно датируем миграцию из Африки современных людей, Homo sapiens, временем приблизительно 70 000 лет назад. Их путь проходил через Аравийский полуостров, через места, где сейчас находятся Ирак и Иран, и примерно 65 000 лет назад люди добрались до Индийского субконтинента. Там им повстречались группы тех, кого сейчас называют «архаичными людьми». Из ископаемых останков найдены только череп на берегах Нармады, датированный периодом 250 000 лет назад. По нему мы не можем определить, что это были за люди. Орудия палеолита, найденные в южной Индии, отодвигают время обитания этих древнейших обитателей Индии на полтора миллиона лет назад, что делает их одной из самых древних человеческих популяций за пределами Африки. Когда современные люди заселили наиболее плодородные области субконтинента, численность их населения стала быстро расти, пока Индия не сделалась эпицентром мирового прироста населения в период приблизительно от 45 000 до 20 000 лет назад.

Данные ДНК указывают на вторую волну миграции людей, которая направилась на восток от южной и центральной частей региона Загрос (современный Иран) около 8000 года до н. э. Остатки того, что предшествовало хараппской цивилизации, можно найти в деревне, столь отдаленной и отсталой, что даже жители округи не знают об ее существовании. Мехргарх расположен в Белуджистане – провинции Пакистана, населенной мятежными племенами области на западном краю Индийского субконтинента. Археологи, которые раскапывали этот объект в конце 1970-х годов, обнаружили там древнейшую земледельческую культуру за пределами Плодородного полумесяца. Возделывались такие культуры, как ячмень, выращивались животные, в том числе рогатый скот, в котором преобладали зебу и, возможно, одомашненные козы. В постройках насчитывалось от четырех до десяти помещений, самые вместительные, вероятно, предназначались для хранения зерна. В захоронениях присутствовали украшения, изготовленные из ракушек, лазурита и других полудрагоценных камней. Археологи нашли древнейшие в мире образцы материала, сотканного из хлопка.

Со временем, где-то между 2600 и 2000 годами до н. э., поселение было заброшено ради более крупного города, построенного неподалеку. Мехргарх стал центром нововведений не только в земледелии, но и в гончарном ремесле, в изготовлении каменных инструментов, в использовании меди. Переворот в сельском хозяйстве, совершенный там, послужил основой для хараппской цивилизации.

Историки делят хараппскую цивилизацию на три периода. Ранний хараппский период, датируемый от 3300 до 2600 года до н. э., – протогородской. Керамика лепится на гончарном круге, выращиваются ячмень и овощи, приручены овцы, козы, буйволы, олени и свиньи. Эта цивилизация имеет широкий ареал – находки этого периода сделаны на большом пространстве, до самой Индо-Гангской равнины на западе и до Качского Ранна на юге, в современном штате Гуджарат. Однако очень многого об этом периоде мы еще не знаем. На таких объектах, как Мохенджо-Даро, культурный слой уходит на многие метры вглубь от уровня, разработанного на сегодня, но, учитывая все предосторожности, какие принимаются для сохранения находок, может потребоваться много лет, прежде чем сформируется более точная картина этого периода.

Фаза развитой хараппской цивилизации датируется 2600–1900 годами до н. э. Она характеризуется пиком урбанизации, хотя деревень по-прежнему насчитывается больше, чем городов. Расположение убежищ, зернохранилищ, общественных и частных зданий в разных поселениях различается, но все поселения, от мала до велика, в равной степени распланированы. Оросительная система достаточно обустроена, чтобы успешно выращивать урожай. При возделывании полей используется плуг. Костные останки собак говорят о том, что они были домашними. Население в этот период оценивается в диапазоне от 400 тысяч до миллиона человек.

В то же время нет никаких признаков больших царских гробниц, дворцов или храмов, постоянной армии или рабов, и это не стыкуется с представлением о централизованной империи – форме государственного управления, которая могла в то время существовать. Единообразие от деревни к деревне в таких отраслях, как керамика или изготовление кирпича, наводит на мысли о мастеровых династиях или гильдиях и о хорошо развитой системе внутренней торговли. Символы на найденных печатях, относящихся к развитой фазе цивилизации, становятся стандартизированными. Большой популярностью пользовались азартные игры, о чем свидетельствуют десятки терракотовых игральных кубиков, найденные в Мохенджо-Даро и на других объектах. Для производства одежды выращивали хлопок и, возможно, торговали им с Западной Азией.

Хотя ни одно строение не смогли с уверенностью идентифицировать как храм, какая-то религиозная идеология существовала почти наверняка – слишком многочисленны связи между тем, что известно о хараппской системе верований и индуизмом, чтобы проигнорировать их. И тут и там встречаются изображения тех, кого можно считать божествами в ветвях дерева бодхи и верующих, преклоненных перед ними. (Дерево бодхи считается священным в индуизме и в буддизме.) Омовение, важная составляющая хараппской цивилизации, – одно из ключевых индуистских ритуалов. Также напоминают об индуистских ритуалах и предметы, оказавшиеся огненными жертвенниками, и следы принесения в жертву животных, и использование символа свастики.

Но самое веское доказательство этой связи – печать с изображением фигуры, сидящей в йогической позе, в рогатом головном уборе, окруженной тигром, слоном, буйволом и носорогом. Фигуру на печати дюймового размера назвали Пашупати, то есть «владыка зверей». Маршалл описал его как «прототип Шивы», главного божества индуистского пантеона, бога разрушения и созидания.

Но, как отмечает американский индолог Венди Донигер, привязка к Шиве – лишь одно из более чем дюжины объяснений этой фигуры, «навеянное или продиктованное определенными историческими обстоятельствами или задачами толкователя». Подобным же образом глиняные статуэтки полногрудой женщины могут быть прототипами индуистских богинь или просто выражением восхищения перед женскими телами. Нам известно, что кочевые племена из Центральной Азии опирались на уже существующую систему верований. И если эти предполагаемые прототипы богов не свидетельствуют о целостных религиозных системах, то они открывают манящую возможность того, что хараппская цивилизация была первым в мире светским государством, на четыре тысячи лет предвосхитив европейскую эпоху Просвещения.

Что же привело хараппскую цивилизацию к упадку и к полному исчезновению в 1300 году до н. э. – по-прежнему тема для обсуждения. Более поздние религиозные тексты предполагают, что города были опустошены нашествием воинственных пастухов, которые управляли колесницами, запряженными лошадьми. Сэр Мортимер Уилер, генеральный директор Индийского археологического надзора (1944–1948), был сторонником этой теории, заявив знаменитое: «По косвенным признакам, во всем виноват Индра!», имея в виду арийского бога войны.

Но археологические данные эту теорию не подтверждают. Данные археологии не показывают признаков нападения ни на один из крупных городов. Выдвигались версии про потоп, вызванный тектоническими сдвигами и поднявший уровень земли. Среди других причин исчезновения хараппской культуры называются изменение русла рек, исчезновение лесов, засаливание и болезни, принесенные новой волной переселенцев. Крупномасштабное исследование, опубликованное группой ученых из океанографического института Вудс-Хола в 2012 году, рассматривает в качестве главного подозреваемого продолжительную засуху, осушившую реки или сделавшую их сезонными. В этой теории есть доля истины: в 2018 году ученые классифицировали новый ярус геологической эпохи – мегхалайский, который начался около 2200 года до н. э. с продолжительной засухи, положившей конец цивилизации не только в Индии, но и в Египте, Междуречье и Китае.

Если наша неспособность расшифровать хараппские надписи лишает нас сюжетов, исторических персонажей и внятной хронологии событий, произошедших ранее 1300 года до н. э., то события последующих полутора тысяч лет неясны по другим причинам. Переселенцы следующей волны были скотоводами и оставили после себя мало археологического материала, если не считать орудий труда, оружия и фрагментов керамики. Однако скудность археологических находок с лихвой покрывается огромным массивом изящной сакральной поэзии, известным как Веды.

Составленные на санскрите, первоначально устно передававшиеся между священниками, известными как брахманы, Веды составляют основу индуизма. Мантры, которые читаются с утра, чтобы пробудить богов ото сна, и молитвы над телом умершего, которые возносятся перед погребальным огнем, прошли неизменными сквозь века. Они передавались столь точно, что когда Веды запечатлели в письменной форме, то версия из Кашмира на севере оказалась почти идентичной версии из Тамилнада на южной оконечности субконтинента. С XVI века их изучают европейцы, но до конца XVIII века авторство этих песнопений оставалось загадкой. И скорее лингвисты, а не археологи вложили недостающие фрагменты в мозаику истории Древней Индии.

Уильям Джонс был эрудитом. В возрасте 24 лет в 1770 году он издал первую книгу, перевод с персидского на французский истории персидского правителя Надир-шаха. Потом появилась «Грамматика персидского языка», которая на долгие десятилетия стала стандартной. Даже до того, как сойти с корабля на Чандпал-Гхат, берег реки Хугли в Калькутте, в сентябре 1783 года, Джонс заявлял, что знает Индию лучше, чем кто-либо из европейцев когда-либо знал ее. А затем он основал Азиатское общество.

В Индию Джонс приехал, чтобы занять должность судьи в верховном суде Бенгалии, куда он получил назначение. Он считал, что судьи, чтобы вершить дела справедливо, должны знать индуистские законы, а для этого им требуется понимать тексты на санскрите. И первой его трудностью стал поиск учителя. Представители высшей касты брахманов, к которым он обращался, отказывались учить священному языку чужеземца. Но, к счастью для нас, ему удалось найти сведущего в санскрите доктора, который согласился взять его в ученики. Осваивая грамматику, Джонс отметил поразительное сходство между санскритом и основными европейскими языками. Он изложил свои находки в статье: «Об орфографии азиатских слов» (On the orthography of Asiatik words), которую напечатали в первом томе Asiatik Researches. В этой работе Джонс выделил индоевропейскую семью языков. Исследователь санскрита Томас Траутманн назвал эту статью «главным вкладом в проект поиска того места, которое должна занять Индия».

Санскритский язык, какова бы ни была его древность, обладает удивительной структурой, более совершенной, чем греческий, более богатой, чем латинский, и более изысканной, чем каждый из них, но несет в себе столь сильное сходство с этими двумя языками, как в корнях глаголов, так и в формах грамматики, что оно не могло быть порождено случайностью; родство настолько сильное, что ни один филолог, который занялся бы исследованием этих трех языков, не сможет не поверить тому, что все они произошли из одного общего источника, который, быть может, уже более не существует; имеется аналогичное основание, хотя и не столь убедительное, предполагать, что и готский, и кельтский языки, хотя смешанные с совершенно различными наречиями, имели то же происхождение, что и санскрит; к этой же семье языков можно было бы отнести и древнеперсидский ^[6].

Третий ежегодный доклад У. Джонса, президента Азиатского общества в Бенгалии

Джонс продолжил исследовать сходство между индуистскими и европейскими богами, и это привело его к заключению, что существует не только семья языков, но и семья религий. Римский бог Янус становится слоноглавым Ганешей, Юпитер соответствует Индре. Дионисийский Кришна приравнивается к Аполлону. Сатурн, Ной и Ману – персонажи одного и того же мифа о сотворении мира. Для Джонса индуизм выглядел живым представлением о древнем язычестве Греции и Рима.

Джонс полагал, что единственным объяснением этих удивительных языковых и религиозных совпадений было переселение: народы, говорящие на индоевропейских языках, когда-то делили общее пространство в необъятных степях, начинавшихся от Польши и уходящих за Урал. Историки проследили древнейшее использование этого индоевропейского языка до Северной Сирии. Мирный договор, заключенный приблизительно в 1380 году до н. э. между государством Митанни и царем хеттов, содержал призвание богов в свидетели. По крайней мере, четыре из их имен: Урувана, Мира, Индар и Насатьи – соответствуют индуистским Варуне, Митре, Индре и Насатьям. Из текста этого договора ясно, что, хотя народ Митанни говорил на местном, хурритском, языке, их правители носили индоарийские имена и призывали индоарийских богов.

Эти кочевники-скотоводы, которые оставили свои степи, называли себя «арья». Это название использовали древние персы, от него произошло слово «Иран». Арии, осевшие в Индии, приручили лошадей и использовали легкие колесницы, вмещавшие трех человек. Они выращивали скот, отливали из бронзы орудия труда и войны и, подобно их хараппским противникам, увлекались азартными играми.

Ведические тексты рассказывают о внезапном вторжении, которое опустошило хараппскую цивилизацию. Тучами запряженных конями боевых колесниц, ведомые такими богами-воителями, как Индра (описанный как Марс, Зевс или Тор арийского пантеона), арии разрушили остатки хараппской цивилизации и подчинили племена даса – потомков первой волны переселения в Индию 60 000 лет назад.

Теория вторжения пустила корни в период британского правления, когда ученые рассматривали ее как удобный способ оправдать британское завоевание Индии. По поводу этой теории есть две проблемы: нет никаких археологических свидетельств, подтверждающих гипотезу о вторжении, и эта гипотеза никак не объясняет промежуток в два столетия между упадком хараппской цивилизации и появлением ариев.

Теперь анализы ДНК из древних захоронений подтверждают то, что давно уже подозревали археологи: произошло не одно арийское вторжение, а скорее несколько миграционных волн, которые взаимодействовали с различными культурами, существовавшими в Индии, внося разные туземные реалии в арийскую почву.

Пожалуй, наиболее значимая книга, в которой разбирается данный вопрос, это «Древние индийцы. История наших предков и откуда мы пришли» (2018) Тони Джозефа (Early Indians: The Story of Our Ancestors and Where We Came From). Всеобъемлющая оценка последних исследований ДНК привела его к заключению, что «сегодняшние индийцы получили свои гены от нескольких вторжений в Индию. Нет такого явления, как чистая, существующая с незапамятных времен группа, раса или каста». Индусские историки-националисты считают это ересью. Джозеф поясняет:

Для многих правых радикалов неприемлема мысль о том, что они происходят из каких-то других мест, ибо она развенчивает санскрит и Веды как единственный и фундаментальный источник индийской культуры. Это значило бы, что прибытию их предков предшествовала могущественная хараппская цивилизация, которая оставила в истории Индии неизгладимый след.

Поскольку имеется недостаток исторических источников, даже анализ ДНК не может стать аргументом для тех, кому претит мысль, что ведической цивилизации предшествовала хараппская. Трудно сказать, когда закончится этот спор. Массив литературы, созданной в период между 1100 и 600 годами до н. э., огромен, но оставляет место для интерпретации. Здесь,как и почти везде в истории древней Индии, мало что можно сказать наверняка.

Из четырех Вед самая древняя и самая важная – Ригведа. Историки пришли к единому мнению, что составлена она около 1100 года до н. э. или, может быть, столетием раньше. В нее входят 1028 гимнов, посвященных богам, собраны они в десять книг, или мандал. Продолжительность гимнов различна, а собирались они несколько сотен лет. Не существует никаких свидетельств того, чтобы арии изготавливали идолов своих богов. Общение с божественным миром происходило при помощи мантр, а не статуй. Мантры пели во время жертвоприношений, сопровождавшихся употреблением сомы – галлюциногенного напитка. Нобелевский лауреат бенгалец Рабиндранат Тагор (1861–1941) описывал эти гимны как «поэтическое свидетельство коллективной реакции людей на чудо и благоговения перед бытием».

Самаведа («учение о песнях») содержит стансы, большей частью взятые из Ригведы, предназначенные для пения. Яджурведу составляют поэмы в прозе или мантры для проведения обрядов. Четвертая Веда – Атхарваведа – связана с церемониями, суевериями и заклинаниями обитателей доарийской Индии. Некоторые из них восходят к автохтонному населению Индии времен каменного века. Другие принадлежали даса, племенам, прибывшим во время переселения из Африки. Основная часть из них предназначена для занятий магией и колдовством, для тех, кто верит, что чарами и заклинаниями люди могут достичь силы большей, чем у богов. Вместо того чтобы подавить эти верования, арии приняли их.

Брахманы как хранители Вед использовали эти знания, чтобы монополизировать проведение важнейших обрядов. Индра – бог войны и дождя – упоминается почти в четверти гимнов Ригведы, за ним следуют Агни (бог огня) и Сурья (бог солнца).

Топонимы, упомянутые в ведических текстах, раскрывают нам, что первые арийские переселенцы обосновались в местности, называемой Сапта-синдху, или Семиречье. Название «Синдху» обозначает реку Инд, еще пять были его притоками, а седьмая река, Сарасвати, с тех пор высохла. Ведическое общество основывалось на племенах и кланах, в текстах их упомянуто около тридцати. Описываются бесчисленные сражения, и отличить мифических врагов от реальных почти невозможно. И нигде это не показано так ясно, как в Битве десяти царей – своего рода древнеиндийской версии «Игры престолов». Эта битва состоялась на берегах реки Рави. Бились арийский царь Судас и смутно обозначенный союз десяти вождей, которые могли быть «падшими ариями» или дасами. Исход битвы решился не превосходством в силе оружия или тактике, а молитвами.

Как и всякое общество земледельцев, первые арии зависели от лошадей и коров. Пастбищные земли захватывались силой. Арии были известными скотокрадами – Карен Армстронг, историк, специалист по сравнительному религиоведению, даже сравнивает их с ковбоями американского Дикого Запада. Почитание коровы как священного животного – почти клише современной Индии, где в большинстве штатов запрещено употребление говядины в пищу, – в ведические времена соблюдалось не так строго. Хотя один стих из Ригведы и запрещает поедать говядину, другие разрешают это делать на свадебном пиру, при условии, что корова была забита гуманно, с соблюдением ритуала.

На ранней стадии ведической цивилизации общество основывалось на племенной структуре. На вершине социальной пирамиды находились военные вожди, которые в Ригведе называются раджами – словом, родственным латинскому rex (вождь, царь, король). Раджа не был абсолютным монархом. Во многих племенах правил совет, называемый сабха или самити. Сабха были комитетами старейшин, возглавлявших советы и суды, организуя общество вроде конфедерации или республики. Самити состояли из всех свободных мужчин племени. Хотя должность раджи наследовалась, чтобы сесть на трон, он должен был получить одобрение обоих органов власти. Если раджа отправлялся на битву, его сопровождал царский священник, который читал молитвы и совершал обряды, необходимые для победы.

Хотя Веды составлены с акцентом на религию, из них, а также из более поздних тестов, таких как «Махабхарата», мы все-таки можем составить картину этого древнего общества, хотя ученые (например, историк А. Л. Бэшем) предупреждают: «Пытаться восстановить политическую и социальную историю Индии Х века до н. э. по “Махабхарате” так же неразумно, как писать историю Британии во времена после ухода римлян по “Смерти Артура” Мэлори». Бэшем допускает одно важное исключение: упоминание в «Махабхарате» о битве на Курукшетре. В этой битве воинство Пандавов, ведомое пятью братьями и при помощи их двоюродного брата и колесничего, бога Кришны, нанесли поражение своим двоюродным братьям Кауравам в месте, неподалеку от которого сейчас находится Нью-Дели. Археологические находки подтверждают, что битва была, но скорее в IX веке до н. э., чем в 3102 году до н. э., как указано в «Махабхарате». Была ли это великая битва, как указано в тексте, или мелкомасштабная заварушка превратилась на страницах поэмы в эпическое сражение – вряд ли мы когда-нибудь узнаем, особенно в той политически напряженной атмосфере, которая царит в Индии.

«Махабхарата», сложенная в период с IV века до н. э. по III век н. э., считается самым известным индийским эпосом, но и самым длинным – она примерно в десять раз длиннее, чем «Илиада» и «Одиссея» вместе взятые. Сцены из «Махабхараты», посвященные битве конкурирующих кланов племени Куру, можно найти повсюду, где распространился индуизм: лепные рельефы Ангкор-Вата в Камбодже, кукольный театр ваянг на острове Ява – и это только два примера! В конце 1990-х на основе этого эпоса сняли сериал из 94 серий и показывали еженедельно по индийскому государственному телевизионному каналу «Дурдаршан». Во время показа жизнь в стране просто замирала.

Самой известной частью «Махабхараты» считается «Бхагавадгита», или «Божественная песнь», – беседа между богом Кришной и Арджуной, князем Пандавов, который спрашивает, почему он должен воевать со своим кузеном. Кришна объясняет Арджуне, что убить кузенов – его долг: «Лучше смерть при исполнении своего долга, чужой долг опасностью чреват» ^[7]. Обстоятельства, а не личные интересы и чувства должны руководить поступками, чего бы это ни стоило. Сегодня эта книга столь же хорошо знакома индусам, как Новый Завет христианам. Дж. Р. Оппенгеймер, отец атомной бомбы, обратился к стиху из «Бхагавадгиты», описывая свое состояние после испытания нового оружия в Нью-Мексико в 1945 году: «Я стал Смертью, уничтожителем миров».

Читая такие тексты, как «Шатапатха-брахмана», раскрывающие подробности ведических обрядов, мы узнаём, что в Х веке до н. э. средоточие арийской культуры и общественного строя сместилось на восток, в Доаб – землю между реками Ганг и Джамна. Земля, где сегодня среди пестрых клеток возделанных полей распространяется самый быстрый в Индии пожар урбанизации, была когда-то «влажными зелеными дебрями лесов и болот, этакой тропической тайгой почти сибирских масштабов» ^[8], как отмечает английский историк Джон Кей.

Территория, занимаемая джунглями, хоть и более плодородная, чем засушливые земли западной Индии, тяжело поддавалась заселению, поскольку вставала проблема с расчисткой. Зато она могла поддерживать гораздо более высокую плотность населения, а это, в свою очередь, привело около 800 года до н. э. к появлению первых городов, таких как Каши (сегодняшний Варанаси) и Хастинапур. В широком смысле мы можем говорить о том, что благодаря развитию технологий стало возможно возникновение государств республиканского типа. Этим периодом датируется использование железа, но его качество было низким. Только в середине тысячелетия печи усовершенствовали настолько, что стало возможно изготавливать плуги с железным лемехом, а это, в свою очередь, способствовало распространению земледелия и появлению рабочей силы. Еще одной особенностью этой экспансии на восток стало появление более совершенной керамической посуды, известной как серая расписная керамика. По изучению ареала культуры серой расписной керамики мы можем проследить миграцию ариев до границ современного Бихара и на юг, до реки Нармады.

Хотя свидетельства о социальном расслоении в Индии прослеживаются вплоть до хараппского периода, они получают более глубокий смысл по мере того, как светлокожие санскритоязычные арии всё активнее смешиваются с темнокожими даса. Становится важна чистота крови. К середине первого тысячелетия до н. э. социальное разделение между ариями и даса разрослось в систему из пяти классов, называемых варнами. Ее основы, подобно многим другим аспектам сегодняшнего индуизма, запечатлены в стихах Ригведы.

Пуруша-сукта («Гимн первозданному человеку») утверждает, что социальное устройство создано в начале времен, раз и навсегда. Описано, как тело Первозданного человека разделили на четыре варны (цвета). Изо рта вышли брахманы, чья власть происходит из их монополии на проведение обрядов, таких как огненное жертвоприношение (яджна). Священные слова ведических гимнов, как древние заклинания, следует произносить с правильной интонацией, иначе они окажутся бесполезными. Столь сильны эти гимны, что они могут склонить божество на доброе или злое дело. Благодаря знанию этих гимнов и обрядов священники-брахманы, называемые пурохитами, обеспечивали молящимся богатый урожай, рождение сына или победу в войне.

Из рук вышли кшатрии – класс правителей и воинов. Вайшьи, которые включают в себя крестьян, торговцев, ремесленников и фермеров, вышли из торса, а шудры – рабы, неарии и дети от браков ариев и даса – вышли из ног. Ниже них находились «неприкасаемые», люди без касты, выполнявшие самую грязную и презренную работу, такую как уборка улиц или выгребных ям.

Три первые варны считались двиджа – «дважды рожденными». Вторым рождением считалась ритуальная инициация. Это ставило шудр вне кастовой системы, навсегда закрывая им всякую возможность получить статус «дважды рожденного». Разделение на варны предшествовало кастовой системе, которая установилась с I века н. э. Несмотря на то что дискриминация по кастовому признаку запрещена конституцией страны, она остается определяющей особенностью индийского общества.

Основные контуры арийского общества поздневедического периода (1100–500 до н. э.) можно обрисовать так: использование санскрита, хотя всё еще в устной речи; система социального расслоения, которая помещала священника выше царя; экономика, основанная главным образом на скотоводстве; пантеон богов, большинство из которых имело сходство с западными божествами; и ритуалы, основанные на Ведах, для управления всеми аспектами жизни, от игры в кости до женитьбы и смерти.

Рост городского населения привел к подъему торговли, но преимущественно аграрная природа общества означала, что торговые связи оставались рудиментарными. Вплоть до VI века до н. э. нет никаких свидетельств о наличии денег или торгового сословия. А также в Ведах нет никакого упоминания о письменности, хотя ее могли скрывать осознанно, потому как священникам письменность могла казаться нежелательным нововведением. На смену похоронам пришла кремация, вероятно, из-за ассоциации огня с ритуальной чистотой. Идея о реинкарнации, согласно которой душа умершего перерождается в счастье или в горе в зависимости от поведения в предыдущем воплощении, утвердилась только после того, как был составлен основной корпус текстов, известный как Упанишады, в 800–300 годах до н. э.

Учитывая всё, что было по крупицам собрано из тысяч стихов в Ведах и из эпических текстов, таких как «Махабхарата», история Индии до середины первого тысячелетия до н. э. остается, как сетует Бэшем, «пазлом, из которого потеряно много деталей… без интересных случаев, без интересных персонажей, которые так оживляют изучение истории как для профессионалов, так и для любителей». Еще сильнее пятнают эту картину разногласия либо насчет разной интерпретации находок, либо по чисто идеологическим причинам.

Но поздневедический период рассматривается еще и как рубеж новой исторической эпохи. Впервые эра мифов и легенд преобразовывалась в век царств и мудрых вождей. Наиболее известен из них Гаутама Будда, которого Тагор позже назовет «величайшим из рожденных на земле людей».

14 октября 1956 года Б. Р. Амбедкар (1891–1956) – автор индийской конституции и, что важно, лидер «неприкасаемых» Индии – стоял перед почти полумиллионной толпой города Нагпура, отрекался от индуизма, религии, в которой был рожден, и обращался в буддизм. Большинство присутствующих последовали примеру Амбедкара, сделав это религиозное обращение одним из самых массовых в истории. В последующие месяцы и годы более трех миллионов «неприкасаемых» приняли буддизм и вырвались из кастового плена, который помещал их на самое дно индуистского общества. В 1961 году, когда прошла перепись населения, число буддистов в Индии выросло на 1671 % по сравнению с предыдущим десятилетием.

В стране, которая дала миру Будду (ок. 566–483 до н. э.), его последователей к середине ХХ века почти не осталось, если не считать отдаленного буддистского царства Ладакх и разрозненных общин в северо-восточной части страны. Воскрешение Амбедкаром буддизма в Индии стало не только социальным явлением, но и религиозным, и этическим. Перед тем как обратиться, он разработал новое буддистское учение, наваяну, которое расходилось с классическим в вопросах самоотречения, перерождения и монашества, зато согласовалось в вопросах сострадания и равенства, которые Амбедкар облачил в форму общественного активизма.

Корректировки буддизма Амбедкаром оказались не такими грубыми, как это выглядит на первый взгляд. Когда буддизм впервые распространился в Индии, он стал реакцией на строгие порядки ведического брахманизма. Последовать за Буддой могли все – мужчины и женщины всех вероисповеданий и сословий.

Сиддхартха Гаутама, ставший известным как Будда, родился в царском семействе южного Непала между 566 и 563 годами до н. э. и умер спустя примерно 80 лет. Буддийская легенда описывает рождение Будды как божественное вмешательство: его мать, Махамайя, увидела во сне, как в ее лоно снизошел великолепный белый слон, символ царского величия и власти. Затем Сиддхартха безболезненно вышел из ее бока и был подхвачен золотой сетью, которую держали полубоги, называемые «дэва». Оглядевшись по сторонам, он произнес: «Я – глава мира». Мудрецы, которых попросили объяснить такое чудо, обнаружили изображения колес на руках и стопах ребенка и предсказали, что он вырастет могущественным царем или великим учителем.

В середине I тысячелетия до н. э. наступил период брожения не только в Индии, но и в других частях цивилизованного мира. В Китае составлял свои поучения Конфуций. Ранние философы Греции, такие как Сократ, исследовали понятие истины. На Ближнем Востоке иудейские пророки распространяли слово Ветхого Завета.

В Индии, в основном скотоводческой, культура полукочевых арийских племен уступила место аграрному обществу в городских центрах. Рождаемость стремительно рванулась вверх. В V веке до н. э. греческий историк Геродот описывал Индию как самое населенное государство в мире. Вокруг племенных союзов начали возникать республики и региональные царства. Самым крупным из них была Кошала, в восточной части современного штата Уттар-Прадеш, и Магадха, там, где сейчас находится Бихар. Облагая налогами покорное население, правители этих царств могли собрать громадные армии и создать эффективные государственные структуры. Теперь сила правителя зависела не от сверхъестественной помощи советника-брахмана, но от политических талантов правителя и от силы его армии.

Вскоре пустили корни новые формы иноверия, отвергавшие Веды и господствующую роль брахманов в обществе. Для небрахманов – а это большая часть населения Индии – индуизм был религией непостижимой. Ведические гимны сложны, их изучение плохо совмещается с обыденной жизнью. Ведические боги не выдерживали конкуренции с местными божествами природы и плодородия, которым давно поклонялись в отдаленных маленьких храмах. Лишались поддержки жителей священные обряды, особенно те, в ходе которых убивались животные, вместе с обрядами терялась основа авторитета брахманов. Роль касты в духовной жизни оказалась под вопросом, менее привилегированные вступали в новые секты, отрицавшие жесткую субординацию, сложившуюся в ведический период.

Упанишады – подборка ведических текстов, составленная в 800–300 годах до н. э., – определяли понятие сансары – цикла рождения, смерти и перерождения. Упанишады учат, что форма, которую примет перерожденная душа, зависит от дел, совершенных личностью. Благодетель вознаграждается, а зло наказывается. Спасение (нирвана) позволяет навсегда покинуть круг перерождений. Подобные идеи отвращали от поисков пути к спасению. Самоотречение стало основой для нового ряда религий, широко распространявшихся по Индии и по значительной части Азии.

В бескрайних лесах долины Ганга поиск спасения и сопротивление ритуализму и исключительности брахманов выразились в форме ухода в аскетизм и попрошайничество. Зачастую нагие, со свалявшимися волосами, отшельники старались превзойти друг друга, упражняясь в стойкости и дискутируя друг с другом о вопросах веры, в борьбе за новых последователей. Метафизическая культура протеста и сопротивления создавала среду для появления новых верований и отбирала хлеб у брахманов с их учением и претензиями на божественную волю.

Отец Сиддхартхи Гаутамы был правителем племени шакья, которое было зависимо от царства Кошала. Сиддхартха вырос во дворце отца, в Капилавасту – сейчас это город Лумбини, расположенный в области низменных тераев ^[9] Непала. До восемнадцатилетнего возраста Сиддхартха вел безбедную жизнь, «там мог он на каждом шагу пить негу, кругом разлитую в природе» ^[10]. Однажды он захотел увидеть, что же происходит за стенами дворца, вышел в сад и впервые встретился с человеческими страданиями в лице старика, больного, мертвеца и странника-аскета. Первые три зрелища воплощали старение, болезни и смерть, и они привели Сиддхартху к мысли о неизбежных страданиях и бренности существования каждого, невзирая на знатность и богатство. Аскет олицетворял решение, открывая путь, уходящий за пределы всего бренного.

Стремясь последовать примеру аскета, Сиддхартха отринул своих жену и сына, свой дворец, богатства и царские одежды – и отказался от мирской суеты. Следующие шесть лет он провел с нищенствующими монахами долины Ганга, упражняясь в суровых ограничениях и экспериментируя с различными путями к спасению.

Наконец он нашел путь к просветлению не в лишениях, но в медитации. Еще будучи ребенком, Сиддхартха освобождался от чувственных желаний и дурных мыслей, сидя в тени дерева джамбоза. Вспоминая об этих детских прозрениях, он стал медитировать под священным деревом бодхи, дав обет оставаться под ним, пока не достигнет состояния полного покоя. После нескольких дней медитации он наконец постиг истинную природу страдания и эфемерности, построил план, как превозмочь их, и сделался Буддой – Пробужденным. Сегодня место, где Будда достиг просветления, известно как Бодх-Гая.

Затем Будда отправился в царский олений заповедник в Сарнатхе, возле священного города Каши. Перед тем как собрать пятерых своих прежних соратников, он прочитал проповедь, известную как «Поворот колеса Дхармы». Он начал с провозглашения «срединного пути», на котором следует избегать как жестокой аскезы, так и потворства мирским соблазнам, таким как ненависть, зависть и гнев. Затем он провозгласил четыре благородные истины природы, происхождения и прекращения страдания. Чтобы прекратить страдания, нужно следовать благородному восьмеричному пути, который включает в себя правильное воззрение, правильное намерение, правильную речь, правильное поведение, правильный образ жизни, правильное усилие, правильное памятование и правильное сосредоточение.

Эта проповедь заложила основы буддистского мировоззрения, набор взаимосвязанных положений, несоблюдение которых ведет человека к страданию. Несоблюдение это порождается нашей неспособностью понять природу мира, а потому страдание неминуемо проникает в каждый аспект жизни, а мир наполнен суетой. Нам не хватает стойкости, и пренебрежение этим фактом ведет к страданию.

Наконец, учил Будда, вселенная не имеет души. Смысл переселения душ в том, что невозможно ничего перенести из одной жизни в другую. Если осуждать вседозволенность и управлять желанием, то человеческое существование может стать сносным. Если человек за свою жизнь накопит достаточно заслуг, то он или она может достигнуть состояния нирваны и освободиться от бесконечного цикла перерождений.

И никаких упоминаний о Творце или Спасителе. Будда не претендовал на духовную власть и запрещал поклоняться изображениям. Буддизм скорее дополнял существующие религии, а не вытеснял их. До сих пор продолжаются диспуты о том, что есть буддизм – религия или философия.

Учение Будды называют словом «дхарма». Это слово сочетает в себе множество значений: закон, долг, праведность, нравственность, милосердие и другие. В учении Будды под дхармой понимается набор принципов, которых следует придерживаться в жизни, все они относятся к философскому плану. До статуса божества Будду возвели уже его последователи.

Пятеро учеников сделались в Сарнатхе ядром сангхи – монашеской общины. Открытые для всех, невзирая на пол и социальное положение, монашеские ордена быстро распространились по всей Северной Индии. Поскольку духовные заслуги можно получать путем пожертвования денег и земных благ, монастыри богатели, и это позволяло им расширять миссионерскую деятельность.

Основные религии Индии по числу последователей согласно переписи 2011 года

Будда был не единственным духовным учителем, наследие которого порождало религиозную революцию. Джайнские принципы ахимса (ненасилие) и сатья (правда) принял за основу Махатма Ганди во время борьбы за независимость Индии. Подобно Будде, основатель джайнизма Вардхамана (ок. 599–527 до н. э.) происходил родом из клана воинов-кшатриев. Нищим бродягой он сделался в возрасте тридцати лет, почти в то же время, что и Будда, но провел в этом статусе 12 лет или вдвое дольше. Его испытания, включавшие шестимесячный пост, тоже были более суровыми, и свое просветление он обрел не в приятной тени под деревом, а сидя на корточках два с половиной дня под палящим солнцем. Он стал обладателем абсолютного знания (кевалин) и победителем (джина). Второй титул – производное от названия религии джайнов.

Махавира, как он стал называться позже, провел три десятка лет, путешествуя по Северной Индии с группой последователей. Но джайнизм распространялся медленнее, чем буддизм, из-за суровых аскетических практик и меньшего акцента на миссионерстве. После смерти Махавиры (ок. 527 до н. э.) история джайнизма насчитывает несколько выдающихся учителей, которые пользовались покровительством императоров, например Чандрагупты Маурьи (прав. 321–297 до н. э.).

Подобно буддизму, джайнизм был протестом против господства брахманов. В основе джайнизма лежит вера в то, что все формы жизни, от человека до крошечных насекомых, имеют душу или жизненную силу. Эта жизненная сила, или джива, – корень ахимсы, то есть ненасилия в отношении других живых существ. Джайнистская секта дигамбаров дошла в этом вопросе до крайности. Ее монахи ходят обнаженными, не имеют собственности, кроме фляги для воды, сделанной из тыквы, и связки павлиньих перьев, чтобы расчищать землю, а также легкой маски на лице, чтобы случайно не вдохнуть какое-нибудь насекомое. В ночи нельзя жечь свечи, чтобы в их пламени не погибли мотыльки. Согласно строжайшим джайнистским традициям, только такие «одетые в небо» монахи могут достичь просветления.

Вспахивание земли может губить насекомых, поэтому джайны не занимаются земледелием – только торговлей. Сегодня это одна из богатейших общин Индии, играющая ведущую роль в банковской сфере и в торговле драгоценностями. Одна крупная сеть джайнов из небольшого гуджаратского города Паланпур контролирует около 90 % мирового рынка резки и шлифовки алмазов.

По мере того как процветали буддизм и джайнизм, процветали и государства, где они возникли. К началу V века до н. э. Магадха под властью Аджаташатру (прав. 492–461 до н. э.) стала самым развитым царством на субконтиненте. Аджаташатру сел на трон после убийства его отца Бимбисары (прав. 544–492 до н. э.), просвещенного правителя и преданного последователя Будды. Он покорил своих соперников – царства Кошала и Видеха, подчинил себе широкую территорию от Непальских Гималаев до Бенгальского залива. Но еще важнее, что он перенес столицу в Паталипутру, на берега Ганга, в крупный речной торговый порт Северной Индии. Преемники Аджаташатру, большинство из которых попали на трон после убийства их отцов, основали в начале IV века до н. э. могущественную династию Нанда.

Хотя империя династии Нанда заняла небывалую в истории Индии территорию, ее превзошла стремительно растущая империя Александра Македонского (356–323 до н. э.). Начав свой путь из Афин, армия Александра взяла под контроль большую часть Западной Азии. В 331 году до н. э. она вошла в Персию, разгромила Дария III, последнего из Ахеменидов. Затем греческая армия перешла Гиндукуш, заняла территорию вокруг Кабула, а в 326 году до н. э. переправилась через Инд. Но к тому времени она перестала быть непобедимым войском. Долгие годы похода и тяжелые бытовые условия вместе со страхом перед неизведанным подорвали здоровье и дух солдат. Дойдя до реки Биас, Александр был вынужден повернуть назад, следуя совету своих полководцев, которые опасались мятежа в войсках.

Значение завоеваний Александра Македонского – предмет споров. Британские колонизаторы XIX века прославляли Александра как первого «вестернизатора» Индии и своего предшественника, великого героя-имперца, открывшего Азии двери к западной цивилизации. Хотя его превосходная военная тактика, а порой и безудержная бравада вдохновляли впоследствии индийских правителей, Александру недоставало ни умения выстраивать стратегический план, ни эффективного управления. Как отметил ирландский индолог Винсент Смит: «Индия не была эллинизирована. Она продолжала жить своей жизнью в “блестящей изоляции” и вскоре позабыла о том, как над ней пронеслась македонская буря».

Когда Александр отступал вниз по Инду, проплывая мимо таинственных руин хараппских городов, он оставлял за собой россыпь гарнизонов и сатрапов, назначенных управлять покоренными территориями. Но, несмотря на всю величественность своего похода, он произвел столь мало впечатления, что в сохранившихся памятниках древней индийской литературы не осталось о нем никаких упоминаний. После смерти Александра в 323 году до н. э. в Вавилоне все его отдаленные владения были охвачены мятежами.

Среди тех, кто надеялся на продолжение похода Александра на восток, вглубь Индии, был индийский военачальник, известный по греческим текстам под именем Сандрокотт. Личность этого полумифического персонажа долго оставалась загадкой, пока Уильям Джонс, переводивший с санскрита пьесу I века н. э., не натолкнулся на упоминание об индийском правителе по имени Чандрагупта Маурья, отнявшем трон у соперника и устроившем столицу в Паталипутре, где он принимал послов из далеких стран. Джонс заключил, что Чандрагупта и Сандрокотт были одним и тем же лицом. Важность этого открытия состояла не только в установлении его личности. После корректировки дат правления Чандрагупты наконец стало возможно реконструировать большую часть истории Древней Индии.

Чандрагупте было за двадцать, когда его отправил в изгнание правитель Магадхи. Рассказы о силе армии Магадхи были одной из причин, по которым Александр прекратил поход в Индию. Однако Чандрагупта уговаривал императора перейти реку Биас и настаивал, что Магадху завоевать легко, потому что ее народ восстанет против своего царя, «ненавистного и презренного по причине его подлости и низкого происхождения».

Получив отказ Александра, Чандрагупта принялся собирать собственную армию преимущественно из солдат, набранных в разрозненных племенах на северо-западной границе Индии. Его войска быстро расправились с остатками греческих гарнизонов и нанесли поражение армии Нандов, правителей Магадхи. В 321 году до н. э. войска заняли столичную Паталипутру и взяли под контроль армию государства Нанда, составлявшую 80 000 коней, 200 000 пехоты и 6000 боевых слонов.

Продвигаясь на запад, Чандрагупта нанес позорное поражение армии одного из диадохов Александра Македонского – Селевка Никатора (ок. 358–281 до н. э.), который пытался вернуть утраченные владения своего царя. Греческий полководец был вынужден отдать изрядную долю того, что сейчас южная и восточная часть Афганистана, всего-то за 500 слонов. Затем оба лидера пришли к своего рода примирению, вероятно достигнутому благодаря династическому браку.

В качестве жеста доброй воли Селевк отправил в Паталипутру своего посланника Мегасфена (ок. 350–290 до н. э.). Проехав через Индию, Мегасфен составил первое подробное описание этой страны, записанное иноземцем. Оригинальный текст его «Индики» утерян, но фрагменты сохранились в работах Страбона, Плиния, Арриана и других историков. Его описания «этой таинственной и волшебной земли» не всегда точны. То, чего Мегасфен не увидел сам, он позаимствовал из древних легенд, упоминавших людей безо рта, питавшихся лишь запахом жареного мяса и ароматами цветов и плодов, гиперборейцев, живших по тысяче лет, или людей с такими большими ушами, что те могли заворачиваться в них, словно в одеяла.

Для историков гораздо ценнее его описание императорского двора «Сандрокотта», «устроенного варварски и с показной восточной роскошью». Но даже с учетом склонности автора к гиперболам из его описаний можно понять, что Паталипутра – один из величайших городов древнего мира. В нем пруды и сады, наполненные цветущими лотосами, жасмином и гибискусом, прохладные фонтаны, и как это не похоже на современный город Патну, переполненный и сумбурный, стоящий на руинах Паталипутры. Дворец Чандрагупты был полностью деревянным, украшенным «золотыми чашами и кубками, порой до шести футов шириной, с богатыми резными столами и тронами, с сосудами индийской меди, отделанными драгоценными камнями, с великолепно вышитыми одеждами, которые можно было увидеть в изобилии и которые придавали яркости публичным церемониям». Из развлечений отмечены поединки гладиаторов, гонки быков и царская охота.

Мегасфен описывает отлично организованные общественные службы, устроенные правителем, который столь занят вопросами управления государством и собственной безопасностью, что спит чуть больше четырех часов в сутки. Куда бы он ни пошел, всюду его сопровождала стража. Любимый транспорт царя – золотой паланкин на слонах, который прикрывают от солнца держательницы зонтиков. Хотя Чандрагупта правил всего 24 года, он вошел в историю как «индийский Юлий Цезарь» и «человек железа и крови». Выдворив греческие гарнизоны на северо-запад, он расширил свои владения, включив в них большую часть Северной Индии, от Аравийского моря до Бенгальского залива. Захватив такую обширную территорию, империя Маурьев стала первым многонациональным царством Индии. Во время правления Ашоки – внука Чандрагупты – империя охватывала уже почти весь субконтинент, приближаясь к современным границам Индии. Такого после него смог достичь только император Аурангзеб из династии Великих Моголов в конце XVII в.

Единственными письменными свидетельствами об империи Маурьев были греческие авторы вроде Мегасфена, да еще индийские пьесы. Такое положение дел сохранялось до самого начала ХХ века, когда ученый-брахман из Танджура приехал в дирекцию библиотеки Майсурского института исследования Востока и привез рукопись на высушенных пальмовых листьях. Эта рукопись оказалась «Артхашастрой», название которой можно перевести по-разному, к примеру «Наука о политике» или «Трактат о процветании». Это один из наиболее значительных источников информации об управлении, законах, торговле, войне и мире в Древней Индии, его авторство приписывают Каутилье ^[11] (375–282 до н. э.), брахману-советнику Чандрагупты. Имя автора может переводиться как «кривой», «сутулый» или «лукавый». Недавние исследования позволяют предположить, что во II–III веках н. э. произведение было существенно переработано многочисленными авторами.

Отчетливый посыл «Артхашастры», как утверждает индийский экономист, нобелевский лауреат Амартия Сен, – «кто сильнее, тот и прав». Некоторые считают, что по аналогии с «Искусством войны» Сунь-Цзы это руководство для обучения предпринимателя, стремящегося получить прибыль в условиях конкуренции и глобализации. Довериться другому князю – верная гибель. Мораль никогда не должна влиять на государственные интересы. Искусство плетения интриг гораздо важнее для властелина, чем сила или усердие. Интрига настолько важна для управления государством, что Каутилья советует в качестве шпионов и осведомителей использовать куртизанок. Шпионы также полезны для распространения ложной информации, для сеяния паники в рядах противника и для придания уверенности воинам своего государства. Они могут выдумывать истории о победах или говорить о всеведении царя, заявленном астрологами.

По мнению немецкого социолога Макса Вебера, «Государь» Макиавелли рядом с радикализмом «Артхашастры» выглядит безобидным. И нигде это не проявляется яснее, чем в советах Каутильи о борьбе за власть. Он называет царя «виджигишу», то есть «один из соперников». Но поскольку политика экспансии ключевая в глазах Каутильи, то перед царем всегда стоит проблема, как соединить свою власть с религиозным авторитетом, каким обладают брахманы. Как пишет политолог Сунил Кхилнани: «Чтобы обрести легитимность, правителю нужно показать, что ему неинтересна мирская власть ради его собственных нужд, нужно явить показную скромность – но не слишком сильно, чтобы не вылететь из гонки за власть. Бесконечная борьба за удержание этого баланса продолжается среди лидеров Индии и сегодня».

Подобно тому как нельзя распознать, пьют ли воду плавающие во глубине вод рыбы (или не пьют), так и невозможно узнать, присваивают ли (или же нет) богатство чиновники, приставленные к выполнению дел ^[12].

Каутилья о коррупции

Согласно джайнистской легенде, ок. 297 года до н. э. Чандрагупта отрекся от престола. Есть разные предположения, почему он сделал это в период самого расцвета своей власти. Джайны считают, что от своего духовного наставника Чандрагупта услыхал пророчество, будто за насилие, происходившее за время его царствования, страна будет наказана двенадцатилетним голодом. Согласно легенде, он принял джайнизм и вместе с группой монахов отправился на юг Индии. Они остановились в городе Шраванабелагола, где, говорят, Чандрагупта принял самые строгие обеты и истощил себя до смерти.

Следующая глава индийской истории известна нам главным образом благодаря экспертным исследованиям преемников Уильяма Джонса из Азиатского общества. В 1837 году при изучении надписей на каменных ограждениях буддийской ступы в Санчи исследователь Джеймс Принсеп (1799–1840) расшифровал две буквы алфавита. Этого хватило, чтобы определить, что надписи сделаны на языке пали. Тогда он принялся расшифровывать другие надписи, разбросанные по всему субконтиненту. Некоторые из них находились на валунах, другие на скальных стенах. Но самые впечатляющие были высечены на массивных цилиндрических колоннах. Имелось множество теорий о значении этих надписей – от дремучих ведических заклинаний до индийской версии десяти заповедей. Но Принсеп вскоре выяснил, что эти надписи были эдиктами, объявлениями о приказах конкретного правителя. Большинство из них начиналось со слов: «Так говорит Деванампия Пиядаси…» Буддийские хроники Цейлона упоминают о царе Шри-Ланки по имени Пиядаси, который взял это имя в честь индийского господина, поддерживавшего буддизм и управлявшего обширным царством. И только в начале ХХ века стало понятно, что Деванампия Пиядаси, «любимый богами и милосердный к людям», – это император Ашока (ок. 268–232 до н. э.).

Г. Дж. Уэллс в своей «Краткой истории мира» назвал Ашоку величайшим из царей за его отказ от войн, принятие буддизма и заявления, что все его завоевания – это завоевание веры. Согласно мнению историка А. Л. Бэшема, «Ашока возвышается над прочими царями древней Индии хотя бы потому, что только его личность мы смогли воссоздать с некой долей определенности». Описывая характер Ашоки, Бэшем изображает человека чуть наивного, часто самоуверенного и пафосного, но неутомимого, волевого и властного.

Примерно в 268 году до н. э., когда Ашока занял трон, он унаследовал империю с населением около 50 миллионов человек, многообразие народностей, вероисповеданий и социального положения. Местность вокруг Магадхи и западной части долины Ганга находилась под сильным влиянием арийской культуры. Далее области к западу и северу соприкасались с эллинизированной культурой Афганистана, а на юге находилась уникальная доарийская дравидийская цивилизация. Размер и разнородность империи требовали упора на механизмы управления и власть. Строились дороги, затененные деревьями, вдоль них на расстоянии дня пути копались колодцы и устраивались гостевые дома. А еще Ашока приказывал выращивать целебные травы. Чтобы управлять такой колоссальной империей, он назначал дхамма-махаматтов, блюстителей порядка, которые странствовали по царству и смотрели, как местные чиновники исполняют свои обязанности. Эдикты служили неотъемлемой частью его имперского проекта. Предполагалось, что, размещенные в важных общественных местах, эти послания «продержатся, пока правят мои дети и правнуки и пока светят солнце и луна».

Хотя Ашоку часто вспоминают в связи с тем, что убеждение он предпочитал принуждению, его царствование началось с насилия. Наскальный эдикт на Гирнаре, в западной Индии, повествует о том, что 100 000 человек были перебиты во время завоевания царства Калинги. Вероятно, еще больше умерло от голода и болезней. Эдикт рассказывает, что это несчастье вызывает у Ашоки «раскаяние, глубокое сожаление и огорчение».

Из 33 обнаруженных эдиктов большинство написано на пракрите – смеси просторечных диалектов, более распространенных, чем литературный санскрит или язык пали, использованный в цейлонских буддистских текстах. В западной Индии эдикты писались на греческом и арамейском, которые в Персидской империи служили в качестве lingua franca, то есть языка межнационального общения. Колонны Ашоки отличаются художественным исполнением, они увенчаны натуралистичными изображениями львов и быков, которые, вероятно, вырезали искусные каменщики, перебравшиеся в Индию из Персии после падения империи Ахеменидов. Некоторые колонны, высеченные из цельного камня, достигают 12 и даже 15 метров высотой. Изготовленные в Чунаре, возле Варанаси, эти колонны, весящие до 50 тонн, перевозились за сотни километров, в географически важные места.

Львиная капитель – самая известная колонна Ашоки, найденной в Сарнатхе. Она изображает глядящих в разных направлениях четырех львов, стоящих на колесе дхармы («дхарма чакра»). Это изображение станет официальной эмблемой независимой Индии, оно украсит монеты и банкноты, марки и штемпели. Кроме того, Ашока Чакра находится на флаге Индии

Скорее всего, эдикты, высеченные на скалах и колоннах, подражали монументальным надписям, которые оставил Дарий I Персидский: они не превозносят императора, не прославляют его величие, а скорее разъясняют его политику дхармы. Одним из наиболее важных принципов дхармы стала терпимость к людям, к их идеям и верованиям. Как пояснял Ашока, это означает «вежливость по отношению к рабам и слугам, повиновение матери и отцу, великодушие по отношению к окружающим, друзьям и родственникам и по отношению к священникам и монахам». Другим принципом стало ненасилие. Завоевания, насколько это возможно, следует проводить милосердно. Ашока считал, что, если государством будут править праведно, соседи оценят его заслуги и захотят присоединиться к его империи, образовав своего рода цивилизованную конфедерацию.

Переменился сам взгляд на государственную политику, которая до этого основывалась на расширении империи при помощи жестоких завоеваний. Под влиянием идей буддизма Ашока пришел к мысли, что завоевания должны основываться на законе милосердия. Он отменил принесение животных в жертву и ограничил потребление мяса. Прекратились царские охоты. Под защиту от истребления попали попугаи, голуби, летучиемыши, муравьи, черепахи, белки, коровы, носороги и козы. Благодаря следованию ахимсе многие из подданных Ашоки стали вегетарианцами.

«Надлежит почитать отца с матерью, а также старших, воздерживаться (от насилия) к живым существам, говорить правду, эти качества дхармы осуществлять. По указу наперсника богов вы приказывайте так. Ведь вы теперь должны заставить их слушаться, как (слонов) слоновщикам-каранакам, как учеников – достойным учителям-брахманам.

Это старинное правило, оно да соблюдается!

Почитающие учителя, все для меня словно (…) для учителя родичи. К родичам надлежит относиться должным образом, как (гласит) старинное правило. Должным образом – чтобы было благополучие.

Так вы приказывайте и заставляйте (их) слушаться (словно) учеников.

Так наперсник богов приказывает ^[13]».

Второй Малый Наскальный эдикт

Самым долгосрочным завещанием Ашоки стало желание превратить буддизм из местной индийской секты в мировую религию. Он приказал вскрыть в регионе Бихар восемь ступ, в которых был захоронен прах Будды. Оттуда его разнесли по всему царству, и многие части попали в Таксилу, соединенную с Паталипутрой царским трактом, построенным во время царствования Чандрагупты. Также Ашока повелел выкопать пещеры для монашеской медитации буддистов и джайнов в различных местах по всей империи. В их числе пещеры в горах Барабар, неподалеку от Бодх-Гайи, которые впоследствии обессмертил Э. М. Форстер в своем «Путешествии в Индию» (1924) под именем пещер Марабар. Около 250 года до н. э. Ашока созвал в Паталипутре большой конклав, на котором был записан Палийский канон. Участникам сангхи было приказано сеять семена буддизма по всей Индии и за ее пределами.

О распространении буддизма в этот период свидетельствует процветающая буддистская колония, основанная индийскими купцами в Александрии во II веке до н. э. Из-за этой колонии правитель города жаловался, что «греки заимствуют философию у варваров». Недавние исследования находят явные сходства между буддийскими джатаками ^[14] и христианскими притчами. Одна джатака повествует, как благочестивый послушник идет по воде и тонет, только когда вера оставляет его. В другой рассказывается, что Будда накормил 500 его последователей одним кусочком хлеба из своей чаши для пожертвований. Еще одно буддийское произведение очень похоже на ветхозаветную историю о блудном сыне. Как пишет Винсент Смит: «Зарождающееся христианство встречало зрелый буддизм в учебных заведениях и на рынках Азии и Египта, и обе религии подвергались воздействию окружающего язычества во всевозможных формах, и бесчисленные произведения искусства выражали это в форме политеизма».

Период мира и процветания времен правления Ашоки был недолговечен. Несмотря на старания «поборников справедливости», глубоко укоренившееся устройство индийского общества постепенно сводило на нет их старания. К смерти Ашоки (ок. 232 до н. э.) империя Маурьев начала распадаться. Сыновья боролись за наследство. Отказ Ашоки от дальнейших завоеваний был позабыт, и война вновь сделалась нормой. «Вообще вся история Индии после Маурьев – это история борьбы между династиями за региональное господство, и в политическом, хотя и не в культурном, смысле единство Индии было утрачено на целых два тысячелетия», – мрачно замечает А. Л. Бэшем.

О причинах упадка империи Маурьев спорят до сих пор. Некоторые историки доказывают, что симпатии Ашоки к буддистам противостояла каста брахманов. Другие заявляют, что политика ненасилия ослабила военную мощь государства, сделав его уязвимым перед вторжениями с запада. Еще одной причиной называют сложность поддержания чувства национального единства государством таких больших размеров. Кроме того, причины могли оказаться чисто экономическими, поскольку истории отмечают снижение качества серебряных монет за последний период правления Маурьев. Это может доказывать, что государство с преимущественно аграрной экономикой оказалось неспособно содержать армию и мощную бюрократическую систему, доставшуюся в наследство от Чандрагупты.

Период, который сменил цивилизацию Маурьев, часто называют темными веками Индии. Это сравнение довольно грубое. Хотя нашествия воинственных кочевников из Центральной Азии и греческих авантюристов наносили ущерб индийским городам, этот период не был лишен просвещенных правителей. Буддизм распространялся и в землях, где возник, и соседних странах, а греко-бактрийские цари несли с собой в Индию теории астрологии и медицины. Торговля Индии с западной Азией и Средиземноморьем расцвела до такой степени, что сенаторы Древнего Рима жаловались на своих женщин, которые тратили деньги на индийские шелка и украшения. Индия стала «всемирным поглотителем золота», как жаловался в 77 году н. э. Плиний Старший. Большая часть этого золота происходила из легендарных копей Колара в Южной Индии, где со времен хараппской цивилизации оно добывалось и начинало свой путь во многие города Азии, Европы и Африки.

События, происходившие за тысячи километров к северо-востоку, подготавливали вторжение в судьбу субконтинента. В Китае завершилась первая очередь строительства Великой стены, призванной защитить страну от набегов кочевых племен. Около 165 года до н. э. одно из таких племен под названием юэчжи было отброшено от Стены. Отступая на запад, оно сдвинуло с места другие народы, как костяшки домино, пока их движение не дошло до Бактрии, где племя саков изгнало остатки греческих поселенцев, оставшихся после отступления армии Александра Македонского.

Изгнанным из бактрийских крепостей греческим переселенцам не оставалось ничего иного, как переселиться на территорию с Гандхары – района с преимущественно буддистским населением, на территории современного Северного Пакистана вблизи города Таксила. Буддийские мудрецы назначались советниками греческих правителей. Этот превосходный симбиоз обеспечивал духовные, экономические, социальные и культурные нужды буддийского сообщества. Греческий язык начали использовать в официальных документах, появились монеты греческого типа. Развилась и стала процветать уникальная скульптурная школа, сочетавшая греко-римскую эстетику с аутентичным индийским сюжетом.

К концу I столетия один из кланов юэчжи под названием кушаны переселился в Гандхару, а затем на северо-запад Индии, взяв под контроль два важных торговых пути в Азию. Подобно ариям за полторы тысячи лет до этих событий, они тоже были превосходными наездниками. Исторических источников о них сохранилось немного, а потому неясно, пришли они как завоеватели, как союзники одного из правителей или же как беженцы.

Кушанские цари называли себя «сыновьями неба» по примеру китайских правителей этого периода. Самый выдающийся кушанский правитель Канишка правил империей, простиравшейся от Кашгара до долины Ганга. У этой империи были столицы-близнецы: Пурушапура, где сегодня находится город Пешавар, и Матхура на берегу Джамны в Северной Индии.

Подобно Ашоке, Канишка принял буддизм. Он созвал в Кашмире большой буддийский конклав, на нем присутствовали более пятисот монахов, которые тщательно пересмотрели буддийские каноны. Монастыри сделались крупными экономическими предприятиями, вовлеченными во все сферы деятельности от торговли до пивоварения и винокурения, что давало им средства на миссионерскую деятельность, а потому учение Будды распространялось по Средней Азии и Китаю. В последние годы правления Канишки стали появляться монеты с изображением Будды, с надписью на греческом и с изображениями божеств Персии, Рима, Греции и брахманской Индии.

Другим вкладом Канишки в индийскую цивилизацию стало его покровительство гандхарскому искусству и буддийской архитектуре. Стоящие фигуры Будды в складчатых одеждах, напоминающих тогу, и отчетливо средиземноморскими чертами лица и прическами указывают на влияние греко-римского искусства. Возможно, они были выполнены римскими скульпторами, мигрировавшими по Великому шелковому пути, ведущему в северо-западную Индию. Местность вокруг Таксилы стала средоточием буддизма. Пейзаж пестрел сотнями ступ, от маленьких святилищ до высочайшего в древнем мире здания – башни около 170 метров высотой, увенчанной тринадцатью позолоченными и инкрустированными драгоценными камнями зонтиками, приветствовавшей гостей Пурушапуры.

Помимо покровительства буддизму, индийская цивилизация немногое сохранила от этих пришлых кочевников, разве что использование боевой конницы. О непосредственных наследниках Канишки неизвестно почти ничего, а империя, которую он основал, со временем распалась. Однако гандхарская школа искусства продолжала процветать в Афганистане и в Кашмире. На караванном пути между Бактрией и Таксилой расположился буддийский монастырский центр Бамиан, основанный во II столетии. Священные гроты, вырытые в скальных стенах узкой долины Бамиана, по сей день используются как убежища для монахов. Но три колоссальные статуи Будды, самая высокая из которых достигала высоты 53 метра, пали жертвой иконоборцев из Талибана ^[15]. Статуи взорвали в марте 2001 года, и это ознаменовало надир (упадок) еще более темного периода, чем тот, что пережила Индия в начале I тысячелетия.

3. Классический период

«Совершенство достигнуто», – читаем мы надпись V века, вырезанную на ограждении буддийской ступы в Санчи, центральная Индия. Эта надпись выполнена во время, которое сегодня часто ностальгически именуют золотым веком Индии, 320–550 годы н. э. Также его называют классическим периодом – это время беспрецедентного экономического расцвета. Развивалась наука, процветала торговля, преступность была минимальной. Просвещенные граждане устраивали бесплатные больницы для бедных. Обязанности человека, то есть его дхарма, были изложены в «Ману-смрити», или «Законах Ману». А когда обязанности выполнены, путь к удовольствию можно поискать, например, в «Камасутре». Духовные наставления можно отыскать в более доступных индусских текстах, например в Пуранах, а собрание легенд и взгляды на нравственность почерпнуть из эпических поэм, а именно из «Махабхараты» и «Рамаяны».

Основу этого утопического века заложил Чандрагупта I (прав. 319–350 н. э., не путать с Чандрагуптой из династии Маурьев), который сел на трон Магадхи в 319 году н. э. Происхождение династии Гуптов – правителей первой всеиндийской империи со времен Маурьев – неясно. Из немногих доступных источников можно предположить, что Чандрагупта происходит из семьи крупного землевладельца, женился на принцессе из дружественного племени Личчави и сделался правителем Магадхи, столицей которой все еще оставалась Паталипутра. Этот удачный брак был отмечен выпуском монет, изображающих царя с царицей – необычный пример в индийской нумизматике.

Их сын и наследник Самудрагупта (прав. 350–375) расширил империю и запустил государственную машину для управления ею. Большая часть сведений о его завоеваниях нам известна из пространной надписи, выбитой на каменной колонне, которую обнаружили в Аллахабаде В этом тексте перечислены завоевательные войны, распространившие власть правителя на север, до подножия Гималаев, и на юг, до Канчипурама, столицы Паллавов в Южной Индии. Демографы приблизительно оценивают численность населения субконтинента того времени в 75 миллионов человек. Суверенитет Самудрагупты признали правители Непала, Шри-Ланки и, возможно, Юго-Восточной Азии. По монетам, отчеканенным в период его правления, мы можем судить, что Самудрагупта считал себя живым воплощением бога Вишну. На других монетах он изображен убивающим льва, в виде воина, с луком и стрелами или играющим на лютне. Придворные летописцы, обычно избираемые на должность за свои таланты в агиографии, обычно превозносили поэтический дар правителя и его знание индусских писаний. Самудрагупта поддерживал индуизм и соблюдал дхарму, что сделало его популярной фигурой у современных индусских националистов, которые изображают его идеальным правителем. Достижения его империи приводятся в качестве доказательства того, что Индию могут покорить не только иноземцы.

Самудрагупте наследовал Чандрагупта II Викрамадитья (прав. 375–415). Как и его отец, он был покровителем искусства и науки. Во время его правления основан Буддийский университет в Наланде и поддерживалось творчество таких драматургов, как Калидаса. Чандрагупта II расширил границы своего царства на запад, до Синдха и побережья Конкана. Столицу он переместил в город Айодхья, легендарное место рождения индуистского бога Рамы.

Государственное управление при Чандрагупте II стало гораздо более децентрализованным, чем при Маурьях, значительной властью обладали чиновники на региональном и местном уровнях. Как только территория отходила под контроль династии Гуптов, ее прежний правитель, как правило, оставался на прежнем месте и лишь платил императору дань и присягал ему в верности. Бурно развивалась торговля пряностями, тканями, слоновой костью, драгоценными камнями, благовониями и целебными травами. Все это доставлялось морем в порты Юго-Восточной Азии, на восточное побережье Африки и в Персидский залив, а также перевозилось в другие страны по Великому шелковому пути.

Вместе с торговлей шел обмен и научными достижениями. Благодаря индийским математикам был принят счет от одного до девяти, а также понятие нуля – один из важнейших вкладов Индии в мировую научную мысль. Ариабхата (476–550) выдвинул теорию о том, что земля представляет собой сферу, которая вращается вокруг своей оси, рассчитал продолжительность дня с точностью почти до секунды и предположил, что затмения вызывает расположение Солнца, Луны и Земли, а не мифологический демон Раху. Он также справедливо предположил, что свечение Луны и планет вызвано отражением солнечного света, и рассчитал число π с точностью до четырех знаков после запятой. В 1975 году, когда Индия стала космической державой, запустив на околоземную орбиту спутник, его назвали в честь Ариабхаты. Брахмагупта (598–665); еще один математик эпохи Гуптов определил нуль как результат вычитания числа из самого себя, но строгости кастовой системы не позволили его знаниям распространиться за пределы тонкой прослойки общества.

Гуптский гамбит

Историки датируют изобретение шахмат периодом Гуптов. В первом приближении это была игра на четырех человек под названием чатуранга, что переводится с санскрита как «четырехсоставная», а битва на четверых впервые упоминается в «Махабхарате». К VII столетию чатуранга превратилась в игру на двоих, в которой легко узнаются сегодняшние шахматы. Фигуры различались по силе и положению в обществе, а победа достигалась, когда удавалось взять короля.

Влияние брахманов возрастало, и это отразилось в учащающемся использовании санскрита в надписях на монетах и в литературе. Прекрасным примером такого языкового возрождения служит творчество драматурга и поэта Калидасы, жившего предположительно в конце IV века. Его называют «индийским Шекспиром», его самая известная драма «Шакунтала» основана на части сюжета «Махабхараты». На английский с санскрита ее перевел Уильям Джонс в конце XVIII века, открыв всему миру богатство индийского литературного канона. Везде, где распространилось индийское влияние, санскрит становился языком науки. Как замечает индолог Шелдон Поллок: «В VII веке никого не удивил бы китайский путешественник, изучавший на Суматре санскритскую грамматику, в Х веке – интеллектуал со Шри-Ланки, описывающий санскритскую литературную теорию в Северном Декане, или в XII веке – кхмерские князья, сочиняющие на санскрите политические стихи для величественных колонн Мебона или Пре Рупа в Ангкоре».

Наиболее знаменитым текстом того времени считается «Камасутра», или «Трактат о любовном искусстве». Про его автора Ватсьяяну известно немного, лишь то, что в действительности его звали Малланага, а жил он в конце II или в начале III столетия, предположительно в Паталипутре. Во время написания этой книги он практиковал воздержание и глубокую медитацию. «Камасутра» описывает идеализированный мир, где право на поиск и обретение наслаждения законно для всех. Хотя лишь одна из семи книг «Камасутры» посвящена сексуальным позам, ее эротизм захватил воображение читателей, когда книга была представлена западному обществу. Английский перевод Ричарда Бёртона 1883 года стал самой массовой незаконно издаваемой книгой Викторианской эпохи.

Основной текст «Камасутры» посвящен поиску партнера, подготовке к свадьбе, жизни с куртизанкой и искусству тайной измены без разоблачения, хотя обман партнера при этом осуждается. Основой читателей этой книги стала богатая городская элита – люди, не жалевшие времени и денег на поиски удовольствий. В идеальном мире этой книги преуспевающий человек может позволить себе купить дом в приличном районе, желательно неподалеку от реки и в окружении зеленых садов. Его спальня должна быть ароматизирована, а кровать – убрана свежими цветами. Каждое утро он должен умащать лоб и виски сандаловым маслом, а на глаза класть целебные примочки. Свои дни он должен проводить, обучая речи попугаев, созерцая петушиные бои и посещая клубы и увеселительные дома, чтобы беседовать о поэзии и искусстве и слушать пение артистов. И наконец, приглашая в свой дом любимую, он должен возжигать благовония. Если в пути ее застигнет дождь и смоет с ее лица косметику, он должен восстановить макияж. Если юбка любимой намокнет, он должен высушить женщину полотенцем.

Хотя «Камасутра» поражает нежностью любовных отношений, их страстность отмечается следами укусов и царапинами на коже. Наряду с описаниями множества сексуальных поз трактат перечисляет не менее 26 разновидностей поцелуя.

Кама считалась лишь одной из форм поведения и знания, необходимых для удовольствия. Ватсьяяна подчеркивает, что поддержание благополучия, артха, представляет собой одну из трех основных задач, наряду с дхармой (религиозным долгом), и должна достигаться прежде удовольствия. Предполагалось также, что достойный гражданин или гражданка достигнет религиозных заслуг к старости.

Индийские историки называют эпоху Гуптов «Ренессансом». Буддизм в Индии достиг пика своей популярности, хотя в некоторых районах Кашмира и Афганистана еще продолжал наращивать темпы. Показательные жертвоприношения сменились новыми формами преданности богу, такими как бхакти, эмоциональной привязанности и любви к своему персональному божеству. Среди богов наиболее популярными сделались Брахма – бог созидания, Вишну в его десяти инкарнациях и Шива в его созидательном и разрушительном аспектах. Эти три бога известны как Тримурти (космическая триада), в индуизме они до сих пор занимают центральное место. Из всего огромного пантеона ведических божеств только один Сурья – бог солнца – нашел себе место в новой иконографии. Отточив свои навыки на изображениях фигуры Будды и на женских фигурах-якшах, каменотесы эпохи Гуптов принялись за изготовление, несомненно, самых величественных в истории изображений индуистских богов.

Древнейшие из сохранившихся отдельных индусских храмов, построенных, чтобы продемонстрировать благочестие правителя или знатного человека, появляются начиная с эпохи Гуптов. Но только в конце I тысячелетия скорость постройки индусского храма смогла сравниться со скоростью постройки буддийской ступы. Даже сегодня индусы часто охотнее совершают приношения в маленьких дворовых кумирнях, под сенью ветвей дерева бодхи, на берегах священных рек или прудов.

Несмотря на это возрождение индуизма, не терялся интерес и к буддизму и джайнизму. В 1817 году в северо-западном Декане группа британских солдат охотилась на тигров, и деревенский мальчик завел их в ущелье, имевшее форму подковы. В нем, невидимые с поверхности, располагались входы в 28 пещер, содержавших самые древние из сохранившихся образцов индийской живописи. Их создавали на протяжении нескольких веков, и самые первые, конца V века, признаны самыми искусными. Иллюстрируя эпизоды из жизни Будды, основанные на джатаках, они отражают покровительство, которым пользовались авторы этих картин.

Но в основном репутация эпохи Гуптов как золотого века Индии основана на трудах китайского буддиста и паломника по имени Фа Сянь (337–422), который провел шесть лет, путешествуя по землям, находившимся под управлением Чандрагупты II. Он описывает мирное, преуспевающее общество, где почти или вовсе отсутствовала преступность. Он одобрительно рассказывает о многочисленных благотворительных организациях Паталипутры. В столице находилась больница, бесплатная для всех пациентов; ее расходы, как отмечал Фа Сянь, оплачивались добровольными пожертвованиями горожан. Вегетарианство было почти повсеместным, а на поедание чеснока и лука смотрели неодобрительно. Вино не употреблялось. В отличие от Китая ограничений было немного, чтобы проехать с одной территории Гуптов в другую, и паспортов не требовалось. «Если нужно уйти – уходят, если нужно жить [на данном месте] – живут» ^[16]. Суд, когда он применялся, был милосердным, самым жестоким наказанием было отрубание руки, и происходило это редко. Впервые было разделено уголовное и административное право. Вмешательство правительства в повседневную жизнь было минимальным, гражданам не мешали вести свои дела и получать прибыль.

Религиозная предвзятость Фа Сяня проявляется, когда он описывает общество, управляемое согласно буддистскому учению. В стране множество буддийских монастырей, два из них в столице, при монастырях сотни учеников со всего мира, и в то же время заметны признаки упадка буддизма. Бодх-Гая – важное для паломников место, где Будда достиг просветления, – заросло джунглями. Другие святые места, связанные с Буддой, такие как Капилавасту и Кушинагара, заброшены, лишь несколько монахов живут там милостыней от случайных паломников. Кроме того, в труде Фа Сяня впервые встречается описание «неприкасаемых». Представители низшей касты, как отмечает путешественник, должны бить в деревянную колотушку, чтобы окружающие издалека заметили их и избежали ритуального осквернения при случайном взаимодействии с ними.

К началу тысячелетия четыре варны разделились еще на несколько слоев, и строение общества усложнилось: в нем выделились джати – отдельные группы по роду деятельности. Индийские фамилии обычно показывают отношение к касте. Например, фамилия Бхат традиционно указывает на ученого, а Ядав – на пастуха. Личное поведение человека регулировалось правилами касты. Делить пищу разрешалось только с представителями своей касты. Межкастовые половые отношения и браки запрещались. «Неприкасаемые», как правило, селились в отдалении от людей из высших каст. Считалось, что даже тень «неприкасаемого» может осквернить. Им запрещалось входить в храмы, для них были устроены отдельные колодцы.

Несмотря на акценты на ритуальной чистоте, эта система не была строгой, и со временем кастовые правила начали давать сбои, разрешая есть мясо или смягчая религиозные практики. Частые войны, которыми сопровождались вторжения мусульман в XI веке, давали возможность представителям низших каст поднять свой статус, записываясь на службу в местные армии. В более поздние времена возможность выбирать образ жизни, большая свобода передвижения и миграция из сел в города стала означать, что люди не всегда занимались той деятельностью, которая была им положена по кастовому признаку. Однако и сегодня клеймо «неприкасаемого» может сопутствовать человеку даже в зарубежных индийских сообществах. Среди индийцев Великобритании звучат призывы к законодательному запрету дискриминации по кастовому признаку.

Золотой век Индии был недолговечен. Кумарагупта (прав. 415–455), сын и наследник Чандрагупты, встретился во время своего царствования с новой угрозой. Как и прежде, она пришла через горные перевалы на северо-западе. Это были гунны – племена, родственные ордам Аттилы. Выйдя из степей Центральной Азии, они разбились на две группы. Одна направилась к Волге, другая – к реке Окс (Амударья). Первые вторглись в Восточную Европу в 375 году и оттеснили готские народы к югу от Дуная. Племена, поселившиеся на Амударье, прозвали белыми гуннами. В начале V века они захватили Кабул и прошли через Хайберский проход. Хотя сын и наследник Кумарагупты Скандагупта (прав. 455–467) сумел отразить первое нападение в 455 году, после его смерти, через 12 лет, наступил кризис централизованной власти. Империя Гуптов раскололась на множество маленьких царств, и некоторые из правителей готовы были скорее присягнуть иноземцам, чем подчинить свой народ варварам-гуннам.

Индийские историки нечасто заостряют внимание на тех 75 годах, когда владычествовали гунны, характеризуя этот период как время кровавых репрессий. Захватчики не обращали внимания на кастовые правила, оскверняли священные места и не делали различий между брахманами и «неприкасаемыми». Наибольшими беззакониями прославился Михиракула, «индийский Аттила», развлекавшийся тем, что сбрасывал слонов с горного склона. Но особенно гунны невзлюбили буддизм. Когда они захватывали новую территорию, то первым делом вырезали монахов, расправляясь с религией Северной Индии. От этого удара религиозные учения региона не оправились до сих пор. Буддийские тексты уверяют, что в наказание за жестокость Михиракула встретил жуткую смерть – момент, когда он «сошел в ад в непрестанных страданиях», был отмечен превращением дня в ночь, а также суровыми порывами ветра и землетрясением.

Тогда Яшодхарман, правитель из центральной Индии, сформировал конфедерацию, которая около 528 года нанесла Михиракуле поражение. Остатки гуннов ассимилировались с воинственными племенами раджпутов.

Оставшаяся часть VI столетия составляет белое пятно. До середины VII века множество правителей боролось за главенство положения. Вновь бесценный исторический снимок эпохи мы видим глазами китайского паломника-буддиста. Сюань-цзан (ок. 602–664) активно путешествовал по Северной Индии в 640–644 годах, а затем вернулся в Китай с двадцатью лошадьми, нагруженными буддийскими реликвиями и текстами. В то время на большинстве северных территорий Индии правил царь Харша (прав. 606–647), который взошел на трон в 606 году в возрасте 15 лет. Располагая сравнительно небольшой армией в 5000 боевых слонов и 20 000 кавалерии, он вскоре одолел своих врагов и воцарился на территории от границ Пенджаба на западе до Бенгалии на востоке. Подобно Ашоке, он заявил о нежелании захватывать земли и последующие 30 лет правил в основном мирно. Он жертвовал средства индусам и буддистам, хотя в последние годы предпочитал помогать последним. По его приказу вдоль берегов Ганга были построены тысячи ступ, в основном деревянных и бамбуковых. До наших дней ни одна из них не сохранилась. Сюань-цзан отмечает интерес Харши к алхимии. Он держал при дворе мудреца по имени Нагарджуна, человека до того искусного в составлении зелий, что тот создал пилюли, которые якобы продлевали его жизнь и жизнь его помощников на сотни лет. Когда у Харши не хватило денег на постройку монастыря для Нагарджуны, один из монахов «рассеял несколько капель чудодейственного средства над обыкновенными большими камнями, и все они обратились в золото».

Другим летописцем царствования Харши был богемный поэт Бана, «разудалый брахман, погубивший юность, с широким кругом друзей». Его Харшачарита стала первой аутентичной биографией индийского правителя. Если верить Бане, то буддисты и брахманы всех сект «следуют каждый своим убеждениям, уравновешенны, соблюдают запреты, встречают сомнения и разрешают их». То, как Бана описывает Харшу, поднимает агиографию к новым высотам:

В его глазах нет оттенка смертельного яда гордости, голос его не перехвачен губительной отравой тщеславия, его осанка не теряет природного своего благородства от внезапной судороги высокомерия, перемена настроения его не отягощается горячечными приступами неуправляемого самодурства, поступь его не ускоряется влечением самонадеянности, голос его не искажен спазмом заносчивости, которая кривит губы.

О том, как Харша умер, известно мало, хотя Сюань-цзан пишет о неудачном покушении в конце его царствования в результате заговора попавших в немилость брахманов. Смерть Харши ознаменовала конец последней индусской империи Северной Индии перед началом мусульманских завоеваний XI столетия. Большую часть из пятисот остававшихся до этого лет Индия во многом откатывалась на исходные позиции своего древнего прошлого с разрозненными центрами власти, борющимися за влияние, и множеством мелких царств, меняющих между собой подчинение друг от друга, в зависимости от сиюминутной выгоды.

Однако в этой беспорядочной мозаике начал проявляться узор. Индия более или менее строго разделилась на четыре географических и политических региона: север, протянувшийся от Инда до долины Ганга; восток, включающий Бенгалию и Ассам; центр, где находится плодородное плато и древний земледельческий центр, известный как Деканское плоскогорье; и южный полуостров. Доминирующая власть в каждом из этих регионов никогда не была настолько сильна, чтобы сколько-нибудь продолжительное время контролировать остальные три. Правда, межрегиональные конфликты часто бывали очень жестокими, особенно в северном и центральном регионах.

Южная Индия представляет собой более целостную картину. Хотя корни индуизма происходят с арианизированного севера, ветви его в VII столетии обильно разрастались в южном направлении. Множество религиозной и духовной литературы высочайшего качества написано на дравидийских языках, преимущественно на тамильском. В этот период возведено множество величественных храмовых построек, а также бронзовых и каменных скульптур.

Самые значительные царства южной Индии – Пандья, Чера, держава Паллавов и Чола. Впервые царство Пандья упомянуто в греческих записях IV в до н. э. Его столицей был Мадурай. Царство Чера датируется I столетием н. э., оно включало в себя большую часть нынешнего штата Керала. Первой империей, вобравшей в себя большую часть полуострова и оказавшей влияние на другие регионы Индии и Юго-Восточной Азии, стала империя Паллавов. Основанное в 275 году н. э., со столицей в Канчи (современный Канчипурам), это царство во времена своего расцвета протянулось от северной части современного штата Андхра-Прадеш до реки Кавери на юге. От Канчи торговцы и колонисты распространяли индуизм в Юго-Восточную Азию. Свидетельства об этом доходят со времен первых кхмерских правителей Камбоджи, которые, как и Паллавы, почти всегда носили имена, оканчивающиеся на «-варман». Названия «Камбоджа» и «кхмеры» происходят от общего предка, Камбу, который упоминается в Пуранах.

Империя Паллавов вела обширную торговлю, отправляя индийские товары в порты Персии, Рима, Суматры и Малайи. Ее жители проявляли терпимость к любой вере, один из их правителей из джайнизма перешел в индуизм. Музыка, живопись и литература пользовались покровительством властей. Поработав на таких объектах, как пещеры Аджанты, скульпторы и художники переселялись на юг, где в тамильских царствах находили высокий спрос на индусское искусство и архитектуру. В портовом городе Махабалипураме основатель династии царь Симхавишну велел изготовить большой рельеф «Нисхождение Ганга», который изображает течение самой священной индийской реки от Гималаев до моря. Один из преемников этого царя стал инициатором создания храма Кайласанатха в Канчи, одного из древнейших в Индии храмов Шивы.

К IX столетию баланс сил переместился в сторону империи Чола. Об этой династии впервые упоминается в надписях Ашоки; их предки, возможно, занимали район дельты Кавери с доисторических времен. За время царствования Паллавов их статус снизился до состояния подчиненного государства. Но, когда Паллавам пришлось отвлечься на борьбу с извечными их врагами – Чалукья, индуистским царством, расположенным в Бадами, – династия Чола взяла реванш и, воспользовавшись кризисом престолонаследования у Паллавов, захватила под контроль Канчи вместе с Махабалипурамом.

Самый знаменитый правитель из династии Чола – Раджараджа (прав. 985–1014). Его имя означает «царь царей», и он был административным гением, заложившим основы для самого стабильного, хорошо организованного и долгоживущего политического режима во всей древней Южной Индии.

Раджараджу сравнивают с Ашокой как блистательного устроителя империи, который покровительствовал искусствам, был терпим к другим религиям и приказал построить некоторые из самых значительных в Индии памятников архитектуры. Особенно известен храм Раджараджешвара в Танджавуре – его величественная архитектура делает этот храм центром индуистского мира. Освященный в 1010 году и возвышающийся на 60 метров над плоской долиной Тамилнада, он в три-четыре раза выше и больше любого другого здания на юге. Его замковый камень весом 80 тонн, вероятно, был установлен при помощи наклонной насыпи. Этот храм был построен в честь победы Раджараджи над Чалукья и посвящен Шиве, чей массивный лингам представляет собой объект поклонения. Раджараджа пожертвовал на этот храм 230 килограмма золота и еще больше серебра, в основном из военных трофеев, а жители окрестных деревень были обложены налогом в пользу строительства. Богатые паломники наполняли храмовые сундуки, и храм функционировал как банк, выплачивая проценты за вклады и ссужая средства тем же крестьянам, которые платили ему налоги. Из сокровищниц храма получали жалованье 400 танцовщиц и еще сотни служителей, ремесленников, портных и администраторов.

Портрет Раджараджи, подносящего цветы Господину Шиве, расположенный на одной из фресок храма, представляет собой самый древний из опознаваемых портретов царей во всем индийском искусстве. Преклонение Раджараджи, как и его репутация благотворителя, находят параллели культа лидерства, который установился в Южной Индии наших дней. Сунил Кхилнани проводит сравнение между Раджараджой и бывшим премьер-министром штата Тамилнада Джаялалитой, которая последовательно культивировала образ великодушной щедрости, раздавая своим последователям подарки, например телевизоры и мотоциклы, или оплачивая девочкам обучение в школе. В 2014 году, когда ее осудили за коррупцию, считается, что более 150 человек умерли от потрясения или свели счеты с жизнью.

После победы над силами династий Чалукья Пандья и Чера Раджараджа завоевал большую часть Шри-Ланки и в 993 году разграбил древнюю столицу, город Анурадхапура. Затем он захватил Мальдивы, которые позволяли контролировать множество торговых путей в арабский мир. После смерти Раджараджи в 1014 году его сын Раджендра I (прав. 1014–1044) сдвинул границы царства династии Чола севернее. Его военачальники прошли маршем большую часть побережья. В реки ставили слонов, по ним наводили мосты, по которым проходила пехота. Подчинив буддийское царство Палов в Бенгалии, армия Раджендры достигла берегов Ганга в 1023 году. Огромные сосуды с его священной водой доставили на юг, эту воду вылили в церемониальный резервуар новой столицы под названием Гангаикондачолапурам, буквально «город Чолы, покорившего Ганг». Храм, который повелел построить Раджендра в честь своей победы, стоит до сих пор, но от основанного им города ничего не осталось.

Подчинив все царства Южной Индии, Раджендра присоединил к своим владениям и остатки буддийского царства Махинды V (982–1029) на Шри-Ланке, затем сделал столицей острова город Полоннарува. Затем он сделался единственным индийским правителем, имеющим военный флот. После тысячелетия теплых отношений с государствами Юго-Восточной Азии, когда развивалась торговля и культурные отношения, Раджендра решил «добавить блеска своей короне», как написал один историк, и завоевал часть Бирмы, Малайи и Суматры. В 1025 году силы империи Чола вторглись в суматранское государство Шривиджайя, державшее под контролем Малаккский пролив. Это был очень амбициозный рейд. Арабский географ того времени сообщает, что даже самому быстрому кораблю потребовалось бы больше двух лет, чтобы объехать все острова, находившиеся во владении царства Раджендры, а самого царя считает самым богатым человеком на свете.

Чолы захватили по меньшей мере 14 портов, но пользы от этих набегов хватило ненадолго. Существует множество теорий относительно того, что сподвигло Чолов на такие нетипичные завоевания: например, желание взять под контроль пиратов, которых было много в этой области, жесткий контроль Китая над доходными торговыми путями или старая добрая жажда наживы.

Если судить по продолжительности правления (около трех столетий) или по расцвету архитектуры, литературы и искусств, важности религии и сложной продуманной структуре управления, то золотым веком Южной Индии следовало бы называть эпоху Чолов. И сегодня сотни храмов этой эпохи с величественными пирамидальными башнями высятся над рисовыми полями Тамилнада и Кералы. Это были не просто места поклонения, они выполняли функции дворцов и так же выглядели, за их высокими стенами совершались массовые религиозные церемонии. «Храмы занимали центральное место в имперских проектах развивающихся династий. Всякий монарх почитал за должное построить храм как способ поведать о своих достижениях», – пишет Венди Дониджер. Личная молитва становилась публичной, храмы все чаще превращались из центров паломничества и религиозной деятельности также в места встреч и рынки, где продавались культовые принадлежности.

Немыслимое богатство храмов делало их желанными целями для индусских армий с севера, а потом, гораздо позже, мусульманские захватчики вывозили из них награбленные богатства в свои твердыни в Афганистане. Вероятно, самые богатые из этих кладовых были укрыты в подвалах храма Шри Падманабхасвами в Тривандруме, бывшей резиденции княжеского семейства Траванкора, а сейчас – столице южного штата Керала. Даже по самым скромным оценкам, стоимость серебра, золота, драгоценных украшений и монет в хранилищах составляет более 700 миллиардов американских долларов – вся эта груда сокровищ копилась с 800 года н. э. Годы судебных разбирательств о том, принадлежат ли эти сокровища династии местных правителей или индийскому правительству, некоторые из камер оставались опечатанными, и пошли слухи, что самую тайную из камер, известную, как «Подвал Би», охраняют гигантские кобры.

Эпоха Чолов также запомнилась свой школой бронзовой скульптуры, которую искусствовед Джеймс Арль назвал «прекраснейшей, непревзойденной нигде и никогда». Самой узнаваемой можно назвать бронзовую фигуру Шивы в образе Повелителя Танца, создающего и разрушающего Вселенную, в положении с согнутым коленом, в ореоле пламени. Его танец пронизан ритмом барабанчика в форме песочных часов, который Шива держит в правой верхней руке.

В некотором смысле фигура танцующего Шивы может смотреться как аллегория потрясений, которые вот-вот собирались обрушиться на Индию, и их приближение ощущалось даже на далеком юге. Вот что пишет Джон Кей:

Историк, которому нужен пример государства в период матсья-ньяя (то самое состояние анархии, «когда крупная рыба ест мелкую», которое описано в Пуранах), может посмотреть на Индию XI–XII веков. Космический порядок дхармы утрачен, круг мандалы безнадежно искажен. Мелкие владения вливаются в крупные, одни царства поглощаются другими, династии развенчивают друг друга. И все беспечно позабыли, какая акула рыскает в Пенджабе.

Этот персонаж навсегда изменит лицо Индии, и даже география не спасет южные царства.

4. Приход ислама

Должно быть, в те времена это казалось хорошей идеей. После провальной Первой Англо-афганской войны, начавшейся в 1839 году, Ост-Индская компания решила понадежнее утвердиться на индийской земле. В 1842 году карательные войска успешно отбили цитадель Газни и обнаружили там две огромные створки ворот с резьбой, вероятно, из сандалового дерева, украденные в начале XI века из храма Сомнатх в Гуджарате. Воспользовавшись случаем объявить, что Британия исправляет тот исторический вред, что нанесли Индии мусульмане, губернатор Ост-Индской компании лорд Элленборо (1790–1871) официально объявил, что ворота должны быть возвращены. «Оскорбление восьмисотлетней давности наконец отомщено… Ворота храма Сомнатх, так долго бывшиепамятником унижению, станет гордостью вашей национальной истории». К сожалению, ворота оказались не из Сомнатха и сделаны были не из сандала, а из гималайского кедра, резчиком же был местный ремесленник. Кроме того, в древних мусульманских летописях нет никаких упоминаний о захваченных воротах.

Полтора века спустя Сомнатх вновь появился в новостях, когда президент партии Бхаратия джаната Л. К. Адвани (род. 1927) начал в этом храме акцию под названием Ратха-ятра. 25 сентября 1990 года в грузовике, декорированном под индусскую колесницу, он двинулся через всю Северную Индию, пока не добрался до Айодхьи в Уттар-Прадеше. Целью этой акции была постройка храма Рамы на месте мечети, построенной могольским императором Бабуром. Адвани дожил до дня, когда эту мечеть в 1992 году разрушили индусские фанатики-добровольцы, так называемые кар севаки, но к концу 2019 года, когда верховный суд Индии разрешил построить на этом месте храм, Адвани уже ушел из политики.

Сомнатх настолько символичен, чтобы объединить алчную многонациональную торговую корпорацию и закоренелую в своем национализме индуистскую политическую партию против крайне неоднозначной фигуры Махмуда Газневи – тюркского правителя XI века, устроившего более дюжины набегов на Индию. Индусские националисты и некоторые индийские историки рисуют его настоящим дьяволом во плоти, но ярче всего его образ фигурирует в контексте истории о наступлении ислама на субконтинент и о том, что случилось вслед за этим.

Храм Сомнатх, посвященный Шиве, расположен на побережье Аравийского моря. Он находится за стенами крепости и с трех сторон окружен водой, его защищали только брахманы и посвященные индусы, и в 1026 году он запросто покорился силам Махмуда Газневи. Устроили резню. После того с храма ободрали всё золото, Махмуд, как говорят, лично разломал гигантский лингам, изображавший фаллос Шивы, который считался величайшим идолом всей Индии. Обломки лингама, по легенде, вернули в Газни, а затем вмуровали в ступени городской мечети, чтобы каждый день их попирали ногами правоверные мусульмане.

Теперь историки задаются вопросом: удостоился бы Махмуд такого внимания, если бы не злополучная прокламация Элленборо? За 26 лет Махмуд устроил 17 набегов на Индию, целью которых был грабеж, а не завоевание. Как замечает индийский историк Ромила Тапар, в источниках того времени, за исключением краткого упоминания в джайнском тексте, нет никаких свидетельств об этих набегах. Через два столетия арабский купец, который попросил построить в городе мечеть, был сердечно принят местной администрацией и жрецами Сомнатха. Надпись на санскрите определяет мечеть в индуистских терминах как место, «где люди совершают пуджу, чтобы обрести благодать», и одними и теми же словами именуют и Шиву, и Аллаха.

Вторжения Газневи лишь обостряют вопрос, почему Индия оказалась не готова к испытанию исламом в XI веке и позже. Ее богатства, нажитые развитым аграрным обществом, должны были позволять правителям содержать военный ресурс, достаточный для того, чтобы защитить свою страну. Несмотря на столетия вторжений через горные перевалы из Афганистана, начиная со времен Александра Македонского вдоль границ так и не были построены защитные укрепления.

Что же пошло не так? Можно перечислить множество разных потенциальных причин. Жадные правители, облагавшие крестьян налогами и растрачивавшие казну на светские и религиозные излишества. Местные власти, занятые своими мелкими дрязгами, обольщенные ложным чувством безопасности, видевшие в мусульманах лишь разбойников, а не завоевателей. Политическая раздробленность на десятки местных царств, более занятых самоубийственными усобицами, чем укреплением национального самосознания.

Британский историк Арнольд Тойнби в своем изумительном труде о мировой цивилизации добавляет к этому ряду кастовую систему, которая разрушающе действует на социальное единство. Кастовая система, освященная индуизмом, «раздулась до невероятных пропорций». Ставящая себе палки в колеса индусская цивилизация «утратила, по большому счету, подобие общества. Тем не менее она пыталась навязывать обществу свою волю. Это и оказало самое судьбоносное влияние на историю древней Индии».

Такие индийские историки, как Дж. Л. Гупта, описывают индусское население того времени как раздор между своими. Их социальное и национальное видение, по его словам, стало таким узким, что они оказались неспособны защитить свой домашний очаг и свою родину. Внутренняя слабость Индии иссушила ее жизненные силы. Ее баснословные богатства, слабая политическая структура и «закаменевшее общество» выглядели для мусульманских иноземцев как прямое приглашение прибрать к рукам плохо охраняемые сокровища.

Хотя разделение индийского общества сыграло свою роль, на стороне мусульманских захватчиков оказалось определенное военное превосходство, отличная кавалерия на быстрых среднеазиатских конях и превосходная боевая тактика, позволявшая применить маневренность против численности. Ядро их армий обычно формировалось из профессиональных бойцов, приученных действовать сообща, в то время как индийские силы состояли из разрозненных отрядов под командованием вождей, которые собирались вместе только по необходимости.

Контакты Индии с арабским миром предшествовали возвышению ислама на несколько веков. Индийские купцы пользовались услугами арабских мореходов. Арабские погонщики верблюдов перевозили караваны с товарами по Шелковому пути между Средиземноморьем и субконтинентом. Арабские торговые сообщества уже прочно обосновались по всему западному побережью Индии, а индийские товары, такие как хлопок и шелк, слоновая кость и драгоценные камни, пряности и сахар, встречались на базарах Багдада и Каира. Эти же связи позволяли индийской культуре, науке и философии распространяться к западу. Техника вставной новеллы, на которой основана «Тысяча и одна ночь», встречается в баснях ведической Индии «Панчатантра» и буддийских джатаках.

Смерть пророка Мухаммеда в 623 году положила начало таким завоевательным войнам, подобных которым в истории можно вспомнить немного. За 20 лет армии мусульман завоевали почти все византийские владения в Сирии и Египте и империю Сасанидов в Иране и Ираке. Захватив почти весь Афганистан, они в 712 году подошли к Синдху, но дальше не продвинулись. В последующие три столетия граница между Индией и ее мусульманскими соседями пролегала четкой линией от реки Инд до Кабула. И только в конце Х века мусульманские войска начали угрожать Индии. Захватчики явились не со знакомых исламских застав на Синдхе, но из Центральной Азии. Приблизительно в 986 году бывший раб, ставший тюркским генералом, по имени Себук-Тегин выступил из своей крепости в легендарной Бухаре, взял Кабул и двинулся в Пенджаб. Джайяпала, царь из династии Шахи, оказал ему жестокое сопротивление, но, когда на поле боя обрушилась сильная буря, он счел это за небесное знамение и запросил мира. Так Себук-Тегин захватил власть над стратегически важным Хайберским проходом – ценным плацдармом для последующих походов. Но вместо того, чтобы двигаться дальше на восток, он вернулся в Бухару, где сделался халифом, а завоевания продолжил его сын Махмуд.

По мнению самого Махмуда, он обладал «ущербной внешностью». «От созерцания царя должно светлеть в глазах у подданных, но природа столь причудливо обошлась со мной, что мой внешний вид более напоминает картину неудачи». Хотя больше всего Махмуд запомнился осквернением индусских храмов, его первая кампания в 1004 году была направлена на исмаилитский город Мултан в Пакистане. Принадлежавшие к шиитской ветви ислама исмаилиты считались еретиками по отношению к мусульманам-суннитам. Мултан располагался на стратегически важном месте долины Инда – на перекрестке главных торговых путей между Персидским заливом и западной Индией. Во второй раз Махмуд захватил этот город в 1007 году. На следующий год он взял и разрушил мощную крепость и храм в Кангре, а вернувшись в свою столицу, привез 180 килограмм золота и 2 тонны серебра, да еще монет на сумму 70 миллионов дирхемов. Подобной же участи подвергся в 1018 году великий храм Матхура, центр поклонения последователей Кришны. Еще через год Махмуд напал на город Канаудж, захватил все семь его фортов и разрушил город в один день.

При всей бессердечности Махмуда из его наследия можно извлечь и что-то положительное. Награбленные ценности он использовал, чтобы построить в Газни одну из прекраснейших мечетей того времени и собрать огромную библиотеку. Он покровительствовал поэту Фирдоуси, который написал «Шах-наме», эпическую поэму о правителях доисламской Персии. Махмуд же приказал ученому Аль-Бируни провести десять лет в Индии, где тот учил санскрит и переводил индусские тексты. «Китаб аль-Хинд», она же «Книга об Индии», написанная Аль-Бируни в основном по санскритским источникам, безусловно, прекраснейший отчет об этой стране, ее жителях, философах и верованиях домогольского периода.

В 1030 году, после смерти Махмуда, обострилась борьба за власть, осложненная тем, что оба его сына, к несчастью, родились в один и тот же день от разных матерей. Вероятный наследник Масуд был убит при дворцовом перевороте, после этого династия Газневидов пришла к упадку. В 1173 году Газни пал под натиском Гуридов, которые затем положили глаз на столицу Газневидов Лахор и захватили его в 1186 году.

В отличие от Махмуда, вождь Гуридов, Мухаммад Гури, хотел расширить свои владения на восток. Но его мечты о легкой победе рассеялись, когда в 1191 году его армия встретилась при Тараине, к северу от Дели, с раджпутским князем Притхвираджем III. Раджпутские летописцы отметили это победоносное сражение, в ходе которого войско Гури хаотично отступило, а военачальник получил удар копьем в плечо, и с поля битвы его увезли солдаты. В отместку за это унижение солдат-дезертиров заставили пройти перед народом с конскими торбами на шее и жевать солому.

Гури не желал так легко уступать. Собравшись с силами, он снова двинулся на восток. И хотя Притхвирадж встретил его с самыми впечатляющими за всю историю раджпутов войсками, включавшими сотни боевых слонов, захватчики на этот раз не оставили ему ни шанса. Согласно одному из источников, Гури обманул раджпутов, заставив их подумать, будто согласен на временное прекращение огня. Убаюканные ложным чувством безопасности, они провели ночь в шумном празднестве. Одуревшие от вина и опиума войска Гури разгромил при помощи своей легко вооруженной кавалерии, а самого Притхвираджа поймали и убили.

Набег 1192 года на раджпутов в Тараине был описан как «самая судьбоносная битва в истории Индии». Теперь «ключ к вратам Дели», да и ко всей Индии, находился в руках Гури и его победоносных солдат. Теперь ислам пришел в Южную Азию окончательно и бесповоротно.

Гури не дожил до исполнения своей мечты об империи. В 1206 году его убил участник конкурирующей исламской секты. Кутб ад-дин Айбак положил начало династии Мамлюков – первой из пяти династий, правивших Делийским султанатом. За ними следовали Хильджи, Туглакиды, Саиды и Лоди. Лоди правили до 1526 года, пока их султан Ибрахим не был убит в сражении с Бабуром, первым из Великих Моголов. Каждая из пяти династий оставила свой отпечаток на облике Дели, создавала новые города, мечети и усыпальницы, которые до сих пор украшают индийскую столицу.

Династии Делийского султаната

Династия Мамлюков (гулямов) (1206–1290)

Династия Хильджи (1290–1320)

Династия Туглакидов (1320–1414)

Династия Сайидов (1414–1451)

Династия Лоди (1451–1526)

Историю Делийского султаната постоянно маркируют три лейтмотива: смена власти почти всегда сопровождается кровопролитием, непрестанное сопротивление индусских правителей, непрерывная военная угроза с запада.

Столица султаната Дели была городом прекрасно устроенным, заселенным с VI века до н. э., имевшим большое стратегическое и символическое значение. Во времена султаната Дели стал центром персианизации. Возникли персидские учреждения, перенимались персидские практики, такие как чиновники на жаловании или военное рабство. Традиция уважать духовно сильных людей смягчила религиозные противоречия, поскольку среди завоевателей практиковалась наиболее мистическая форма ислама – суфизм.

Мамлюки стали известны как династия гулямов (рабов), потому что многие из ее правителей когда-то были захвачены в плен их тюркскими хозяевами. Слово «рабы» здесь не вполне уместно. Их, после того как приобретали и обращали в ислам (если они еще не были мусульманами), обучали на разные должности вроде конюшего или смотрителя охотничьих леопардов. Некоторые получали высшие военные и административные должности. Преданность мамлюка хозяину заставляла его забыть о своем роде и племени. Она была столь сильна, что, когда мамлюков бросали в бой против монгольских разбойников, периодически угрожавших Индии, эти рабы, которые в основном были тюрками, никогда не уклонялись от сражения с соплеменниками.

Кутб ад-дин Айбак умер в 1210 году из-за несчастного случая во время игры в поло. Его наследник Илтутмиш правил 26 лет – достаточно, чтобы укрепить свою власть. Еще он раскрыл ворота своего царства для персов, спасавшихся от монгольского нашествия. Наплыв их был столь велик, что пришлось увеличить размеры мечети Кутба втрое, а к ее минарету достроить три яруса. В числе этих беженцев оказались лучшие из персидских ученых, художников и ремесленников, они вскоре заняли должности в системе управления и правосудия. Персидский стал языком правительства и дипломатии. В то же время монгольское нашествие на запад отрезало Делийский султанат от мусульманских государств в Междуречье и Северной Африке, превратив его в самостоятельное государство.

Наиболее стойкое свидетельство о времени правления Кутб ад-дин Айбака – башня Кутб-Минар, которая возвышается над плоским рельефом восточной части Нью-Дели. Этот минарет был построен с использованием колонн, капителей и архитравов индусских и джайнских храмов. Делийские султаны для постройки своих мечетей использовали технологии строительства индусских храмов и труд индусских мастеров

Тогда с исключительно мужской последовательностью царей, князей и султанов свершается неожиданный поворот, и к власти приходит Разия ад-дин (1205–1240), первая правительница мусульманской династии в Индии. Заявив, что сыновья его править неспособны, Илтутмиш на смертном одре объявил наследницей дочь, которой исполнился 31 год. В 1983 году Болливуд обессмертил историю Разии, сняв неоднозначный фильм «Разия Султан» с участием маститой актрисы Хемы Малини (род. 1948). Вышедший в такое время, когда даже поцелуи в индийском кино находились под запретом, этот фильм изображает вымышленные лесбийские отношения главной героини и Кхакун (Парвин Баби), одной из женщин ее гарема. В наиболее известной сцене Кхакун проводит пером по лицу госпожи и то ли целует ее, то ли шепчет на ухо (подобная неоднозначность требовалась, чтобы обойти цензуру), когда Разия отвергает ухаживания одного из поклонников. Критики считают, что это одна из лучших ролей Малини, несмотря на то что актрисе пришлось учить урду, ходить по горячим пескам пустыни, ездить на слонах и в не по размеру больших нарядах участвовать в фехтовальных сценах.

В этом фильме Разия скидывает императорский наряд, потому что считает его помехой для обретения настоящей любви. В реальности повелительница являлась на людях с открытым лицом для того, чтобы быть ближе к народу. Поначалу это внушило любовь к ней подданных, но только не улемов Дели. Положение обернулось к худшему, когда ее связь с абиссинским рабом, смотревшим за царскими конюшнями, привела в ярость местных управителей. Ее в конце концов пленил Алтунья, тюркский раб, когда Разия подавляла мятеж в Лахоре. Пленница, сменив флаги, вышла за Алтунью замуж, и они вдвоем повели армию, набранную из местных племен, чтобы вернуть трон Разии.

Разия была убита в 1240 году, покинутая своими солдатами. И хотя ее правление было коротким, наследие ее крайне значительно. Придя к власти, она выпустила монеты в свою честь, объявив себя «опорой женщин» и «царицей всех времен», а также основала школы и библиотеки. Как отмечает ученый С. А. А. Ризви: «[Разия] искусно плела интриги, к военной тактике она добавляла превосходное чутье, которое совмещалось с независимостью в принятии решений и дипломатическим талантом при улаживании споров с твердолобыми держателями земельных наделов (икта). Главная же ее заслуга – преодоление предрассудков того времени».

После традиционных препирательств за трон им овладел Гияс ад-дин Балбан (прав. 1266–1287), которого Илтутмиш купил в качестве раба и который из рядовых солдат выбился в доверенные участники хунты тюркских воинов, известной как «Сорок». Чтобы как-то компенсировать свое низкое происхождение, он создал двор, прославившийся помпезностью и роскошью. По его настоянию посетители должны были простираться ниц и целовать ему ноги. Индийский историк Джасвант Лал Мехта комментировал это так: «знать и посетители оставались униженными, запуганными и обескураженными». По свидетельству придворного летописца Барани, даже домашняя прислуга никогда не видела его одетым иначе, как в царском убранстве, чулках и головном уборе. Говорят, он никогда не смеялся и в своем присутствии не позволял ни одному придворному даже улыбаться.

Несмотря на то что Балбан имел репутацию деспота, его царствование считается оазисом стабильности в то беспокойное во всех отношениях время. Его милосердные законы создали такую атмосферу мира и согласия, что говорили: «Вишну может спать спокойно в своем молочном океане». Его приоритет политической стабильности перед религиозным диктатом выразился в толерантном отношении к немусульманам. Это вызывало ярость таких представителей мусульманской знати, как Барани, которого возмущало, что индусам позволяется идолопоклонство и неверие. Он писал, имея в виду Балбана: «Мусульманские цари не просто дозволяют, они довольны тем, что неверные, многобожники, идолопоклонники и почитатели коровьего навоза могут строить дома, подобные дворцам, носить одежды из парчи и разъезжать на конях, убранных золотом и серебром».

После смерти Балбана в 1287 году его 17-летний сын неудачно попытался вклиниться в кровавые игры за власть. Это расчистило путь для командующего армии Джалала ад-дин Хильджи (ок. 1220–1296), который захватил власть путем дворцового переворота и основал династию Хильджи. Выходцы из Афганистана, хильджи (гильзаи) служили солдатами в армиях Гуридов. После монгольского вторжения в Афганистан в XII веке они массово переселились в Северную Индию, где они жили, служили и постепенно стали занимать военные и административные должности. Величайший из правителей этой династии, Ала ад-дин Хильджи (прав. 1296–1316), расширил границы султаната к югу от гор Виндхья. Под командованием его африканского раба, евнуха Малика Кафура, армии Ала ад-дина устраивали многочисленные рейды в Декан, заставляя его города оплачивать линию обороны против монгольских вторжений. Впервые мусульманские захватчики зашли так далеко на юг Индии. Были разграблены храмы Мадураи, Шрирангама и Чидамбарама, откуда вывезли сотни тонн золота, серебра и драгоценных камней. Храм Сомнатх был захвачен, его лингам – снова разрушен, а его обломки вмурованы в ступени мечети в Дели. После каждого рейда мусульмане восстанавливали разгромленных индусских правителей на их тронах, те публично признавали господство Делийского султаната и облагались внушительной ежегодной данью.

Фанатичность Ала ад-дина Хильджи смягчалась его реформами. Он открыл общественную приемную для простого народа, в том числе для мусульманских переселенцев, не имевших привилегий, для обратившихся в ислам индийцев и даже для индусов. Продажа вина и прочего алкоголя была запрещена. За взятки и коррупцию полагалось тяжелое наказание. Также Ала ад-дин провел аграрные реформы, ограничивавшие права индусских посредников собирать налоги, и конфисковал у своих придворных все земельные владения, чтобы избавить их от собственности, посредством которой они могли начать мятеж. Министерство торговли установило цены. Лавочников, превышавших допустимые цены, публично секли. В результате отпускные цены на зерно тут же снизились и не поднимались даже во время засухи.

Верблюд должен покупаться за один танка, цена девочки-рабыни устанавливается в 5–12 танка, а за наложницу – 20–40 танка. Статный юноша может стоить 20–30 танка, цена на трудовых рабов устанавливается в 10–15 танка за каждого. При таких низких ценах на обиходные товары и домашний труд человек со скромным доходом может счастливо и с комфортом жить и содержать от одной до четырех законных жен, несколько конкубин и дюжину девочек-рабынь и трудовых рабов в его распоряжении.

Барани о законах Ала Ад-дина Хильджи

Ибн Баттута (1304–1369) – человек, которого прозвали величайшим арабским путешественником всех времен, марокканский Марко Поло (почти точно совпавший с ним во времени). В 1325 году юрист, рожденный в Танжере, совершил паломничество в Мекку. Но вместо того, чтобы вернуться домой, он провел 30 лет в путешествиях почти по всему известному миру от Северной Африки до восточного Китая. Десять лет из этих тридцати он провел в Индии, в основном при дворе Мухаммада бин Туглака (1290–1351). Этого правителя называют самой противоречивой фигурой на троне Индии и дают ему такие прозвища, как Мухаммад Кровавый, делийский Нерон и индийский Иван Грозный. Баттута, служивший у него восемь лет, сперва судьей, затем послом, составил подробное описание этого человека и его противоречий. Этот человек более всех, кого знал Баттута, любил «раздавать дары и проливать кровь. У его ворот бедные обретали богатство, живые подвергались казни. При этом правитель был человеком скромнейшим и всегда готовым проявить справедливость и утвердить правосудие».

Баттута прибыл в Дели в 1334 году, когда султанат бился в агонии особенно кровавого кризиса наследования после смерти Ала ад-дина Хильджи в 1316 году. Самым известным правителем, занимавшим трон в этот период, был жестокий Кутб ад-дин Мубарак, убитый своим рабом Хусроу-ханом. Он продержался на троне только четыре месяца, но этого хватило, чтобы перебить всех сыновей Хильджи и настроить против себя всю знать, которая присягнула шестидесятилетнему полководцу Гиясу ад-дину. Его правление также оказалось недолгим. В 1325 году бин Туглак изящно низверг своего отца, выстроив в Афганпуре, на берегу реки Джамны, хлипкую деревянную беседку. Согласно официальной версии, когда отец и сын обедали, в крышу беседки ударила молния и убила Гияса. Баттута утверждал, что беседка нарочно была построена плохо, чтобы легко обрушиться. Когда все остальные вышли для молитвы, бин Туглак приказал, чтобы слоны топали, и вызвал маленькое землетрясение, разрушившее постройку.

Уж на что не удивить было делийских султанов насилием, а бин Туглак возвел идею возмездия к новым высотам. Одного из своих врагов он приказал освежевать заживо, кожу его выделать и выставить на всеобщее обозрение, а мясо нарубить, приготовить с рисом и подать его семейству. Его способы управления также отличались неоднозначностью. Чтобы прокормить свою огромную армию, он обложил земледельцев таким высоким налогом, что многих согнали с земли, и начался опустошительный голод. Пожалуй, одним из наиболее показательных провалов султана стала попытка воссоздать у себя китайскую экономическую систему, только вместо бумажных денег начеканили медных и бронзовых монет достоинством выше, чем стоил металл, из которого они были сделаны. Их оказалось настолько легко подделывать, что султану пришлось выводить эти монеты из обращения, выкупая как настоящие, так и фальшивые монеты в таких количествах, что «груды их высились в Туглакабаде, точно горы».

Впрочем, когда речь заходила об отношениях к немусульманам, прагматизм султана одерживал верх над религиозным рвением. Создавались фонды для восстановления индусских храмов, и всякий, кто платил джизью – подушный налог для иноверцев, – мог построить место для богослужения. Важность джизьи для государственной казны сделала ненужным обращение в ислам. Чем больше иноверцев, тем больше собирается налогов.

Во время правления бин Туглака Делийский султанат достиг самых больших размеров, включив в себя значительную часть западной и восточной Индии и глубже укоренившись на территории Декана. Смещение центра власти можно тоже причислить к неоднозначным решениям: столицу перенесли на 1400 километров к югу, в Даулатабад. Как пишет Баттута, султан хотел наказать народ Дели за привычку писать ему анонимные оскорбления. Более глубокий, подспудный мотив мог состоять в том, что султан заподозрил улемов – духовенство – в подготовке мятежа. Переезд двора и чиновников в Даулатабад («город власти», как его назвали), тяжелое сорокадневное путешествие по летней жаре из привычной столицы, обошелся султану в потерю поддержки среди делийской аристократии, мусульманского духовенства, торговцев и предпринимателей. Хотя Баттута отмечает, что вдоль дороги было выращено столько деревьев, «будто гуляешь в саду», появление бандитов и вооруженных групп из местных племен делало этот путь опасным.

Редкий случай для индийского правителя: бин Туглак умер от естественных причин. Это произошло в 1351 году в песках Синдха, где он усмирял мятежников. Ему наследовал кузен, Фируз-шах Туглак (1309–1388), которому досталась империя, трещавшая по швам. Взбунтовались обширные земли Бенгалии, бывшие под контролем султаната. Они добились независимости от Дели, но сохранили приверженность исламу. Фируз-шах Туглак был плохим военным стратегом, строительство империи его не интересовало. Он наблюдал, как новые мятежи увлекли Гуджарат в положение полуавтономии, а большая часть Декана добилась полной независимости под управлением династии брахманов. Страдая комплексом неполноценности из-за своей матери, раджпутской принцессы, он серьезно относился к роли правителя мусульманского государства и к положению религиозного лидера. Был осквернен огромный храм Джаганнатхи в Пури, его брахманы утратили право не платить джизью. Следующим точно установленным фактом стало строительство отдельного города под названием Фирузабад, который Фируз возвел к северу от Туглакабада, чтобы прославить свое правление.

Смерть Фируз-шаха Туглака в 1388 году распалила новый кризис наследования и вновь лишила ослабленный султанат защиты от нападений извне. Когда в 1398 году в Индию вторгся полководец из Средней Азии Тамерлан (Тимур), султанат смог выставить против него только 10 000 солдат и не сумел защитить столицу. Тамерлан приказал своим воинам щадить жизнь граждан Дели, но милость оказалась недолгой. Несколько захватчиков были пойманы за мародерством, завязались стычки, и некоторых солдат убили. Следующие три дня войска Тамерлана неистовствовали, убивали и брали в рабство индусов, разграбляли их имущество. Как он сам позже записал в автобиографических мемуарах «Тузак-и-Тимури» ^[17]:

Добыча была столь велика, что каждый из людей получил от пятидесяти до сотни пленных – мужчин, женщин и детей. Не нашлось ни одного, кто взял бы меньше двадцати. Остальное добро было в основном в рубинах, алмазах, гранатах, жемчуге и прочих каменьях, украшениях из золота и серебра, золотых и серебряных ашрафи и танка, драгоценных шелках и парче. Золотых и серебряных украшений с индийских женщин добыли столько, что не смогли сосчитать.

Прямым следствием похода Тамерлана стало дальнейшее раздробление Делийского султаната. Новые полуавтономные центры власти появились в Пенджабе и в восточной части долины Ганга, где один из рабов Фируз-шаха Туглака, эфиоп по происхождению, основал султанат в Джаунпуре. Династия Саидов, сменившая Туглаков, обнаружила, что от земель султаната почти ничего не осталось. Султан Алам-Шах, один из последних его монархов, обманывал сам себя, величаясь «царем мира», в то время как его владения простирались лишь до деревни Палам – сегодня это место в черте города, недалеко от международного аэропорта.

Приход к власти династии Лоди в 1451 году вернул султанату биение жизни. Потомки афганских купцов и торговцев, Лоди составили не более чем союз отдельных государств, живущих своей жизнью. Их султаны не ставили себе тронов, а делили место на ковре с союзниками. Не все афганцы, жившие на землях султаната, поддерживали режим Ибрахима Лоди (1480–1526), последнего из этой династии, как выяснилось в 1526 году, когда Бабур устроил набег на Дели. Основатель империи Великих Моголов, вероятно, никогда бы не занял этот престол, если бы старейшины афганских общин в Пенджабе не расстелили перед ним красную дорожку.

Суфийские ордена, обещавшие жизнь без каст и идолов, расцвели в таких городах, как Аджмер, и в Синдхе. Как и традиции бхакти в индуизме, их можно считать потенциально подрывными силами, потому что они обходят ортодоксальные религиозные практики и стремятся установить персональные отношения между личностью и богом. Суфии заявляли, что мусульмане, христиане, иудеи, зороастрийцы и индусы стремятся к одной и той же цели, и рассматривать их с точки зрения различий ошибочно. По всей Северной Индии вырастали суфийские святилища в честь разных святых, их посещали равно индусы и мусульмане.

Нигде слияние суфийской и индусской набожности не отражено так ярко, как в творчестве поэта XV века Кабира. Рожденный в касте ткачей-мусульман, он жил в Варанаси, где его молельня по сей день притягивает благочестивых представителей всех религий. Легенда гласит, что после смерти его тело обратилось в цветы, чтобы его не смогли ни сжечь по индусской традиции, ни похоронить по мусульманской. Сегодня у него две могилы, и за каждой ухаживают представители разных религий. Кабир считал, что ни жрец, ни мулла не имеют значения, а искренняя молитва – не важно, какими словами она произносится, – скорее достигнет божественного слуха, чем строгий обряд.

Свет истины храни. Он никому неведом.

Ни веды, ни Коран поведать не смогли —

В чем истина? А мир Корану верит, ведам, —

Поверит ли тебе, о грешный сын земли! ^[18]

Кабир

Мусульманские правители Индии со времен Делийского султаната до начала XVIII века были в основном прагматиками, понимавшими, что среди огромного индусского населения, рассыпанного по всему субконтиненту, они представляют правящее меньшинство. Армии содержались главным образом для защиты Индии от постоянных монгольских набегов, а не для завоевания земель. От правителя к правителю, от династии к династии ислам колебался между всетерпимостью и иконоборчеством, но ни разу не переходил к попыткам массового обращения.

Когда храм разрушали, целью этого поступка становился захват его несметных сокровищ и лишение местного правителя политической власти. В большинстве случаев индусам, джайнам и религиозным меньшинствам, таким как иудеи и парси, дозволялось беспрепятственно поклоняться своим богам. Сильнее желания обратить в свою веру оказалась нужда в привлечении индусов на управляющие должности и в армию. Основной движущей силой экономики служили индусы, и индусские банкиры получали громадную прибыль, помогая новоприбывшим мусульманам из Средней Азии покупать рабов, парчу, каменья и даже лошадей.

Вообще цели завоеваний были скорее коммерческими, нежели религиозными. За Индом лежали земли, богатые ресурсами и с одной из наиболее развитых экономик в мире. Это была страна золота, серебра и драгоценных камней, страна пряностей и рабов. Дороги были безопасными, порты удобными и хорошо оснащенными, а пошлины низкими. Описание мусульманских правителей как деспотов-разрушителей тиражировалось британцами в XIX веке, чтобы собственное правление выставить справедливым и утвержденным по воле населения. На самом же деле трения между индусами и мусульманами, обострившиеся во времена обретения Индией независимости и с тех пор только возрастающие, почти отсутствовали, когда мусульманские династии в Индии были особенно сильны.

Хотя южноиндийские завоевания территорий такими правителями, как Мухаммад бин Туглак, были в основном кратковременными, они ускорили разрушение многих уже сложившихся царств. Наиболее заметным результатом изменений непрочного политического ландшафта стало основание Виджаянагарской империи в 1336 году человеком по имени Харихара (прав. 1336–1356) и его братом Буккой (прав. 1356–1377). Индусы, обращенные в ислам, служили Туглакидам, а затем восстали против них. Согласно легенде, индусский мудрец узнал в Харихаре воплощение бога Вирупакши. Он сменил веру, и ему позволили основать индуистское царство. Названное в честь столицы – Виджаянагара, «города победы», – оно просуществовало три столетия и на пике своего могущества было самым крупным государством за всю историю Южной Индии, с населением около 25 миллионов человек, когда на всем субконтиненте проживало около 150 миллионов. Добравшись в середине XV века до его столицы, посол Тимуридов Абд аль-Раззак (1413–1482) отметил: «Этот город таков, что зрачок глаза никогда не видел такого места и ухо разума никогда не слышало, что в мире есть подобные места». Рынок драгоценностей изобиловал жемчужинами такого качества, что «лик луны четырнадцатого дня краснел, просто взглянув на них». Правители этого города хвастались властью над миром, они «весь мир хотели укрыть одним зонтиком».

Главными соперниками Виджаянагара стали бахманийские султаны, столицей которых был город Гулбарга, и династия Гаджапати, «повелители слонов», которая контролировала большую часть современного штата Одиша. Прагматичный виджаянагарский правитель Деварайя II (прав. 1432–1446) сумел возместить недостаток военных кадров, записав в свою армию бахманийцев, как в пехоту, так и в офицеры. В 1509 году на трон взошел Кришнадеварайя (1471–1529), который считается самым выдающимся из царей Виджаянагара, и оттеснил силы Гаджапати обратно к их столице, городу Каттаку.

Управляя империей, протянувшейся от Малабарского до Коромандельского берега, Кришнадеварайя стал одним из первых индийских государей, привечавших европейских торговцев; он считал, что торговля может послужить ключом к мировому господству. Хороший правитель, писал он, должен перестроить работу портов так, чтобы все важные товары, такие как сандаловое дерево, драгоценные камни или жемчуг, ввозились беспошлинно. Иноземным морякам, потерпевшим крушение у берегов его государства, должна оказываться помощь: «купцов из далеких чужих стран, торгующих слонами и добрыми конями, держи при себе, устраивай им ежедневные приемы, одаряй их, предлагай достойную прибыль. Тогда эти товары нипочем не попадут к твоим врагам». Костяк его армии составляли португальские стрелки.

Долгое время историки рассматривали индусских правителей Виджаянагара как бастион против экспансии мусульманского влияния в Южной Индии. Однако изучение культуры этого государства, его общества и архитектуры дает иную картину. С самого основания империя жила под девизом «султан среди индийских царей» («хинду-райя-суратрана»), используя персидские идеи и практики. Центральная, так называемая царская часть столицы включала приметы мусульманского архитектурного стиля, например купола, стрельчатые арки, крестовые своды и лепные рельефы. В армии служили тюркские и иранские солдаты. На некоторых храмах города даже сохранились скульптурные изображения будто бы стерегущих их тюркских солдат.

Абд аль-Раззак отмечал, что царь носил тунику из китайского шелка, отделанную в стиле персидских царей XII века. Знать на торжественных событиях появлялась в головных уборах без полей, тоже персидского происхождения, а на индусские религиозные церемонии переодевалась в традиционную для Южной Индии одежду. «Для элит важным отличительным знаком двора определенно была его способность быть частью исламской цивилизации и в то же время оказывать поддержку и покровительство всему, что присуще совершенно особенной южноиндийской элитарной культуре», – пишет историк Розалинд О’Ханлон. В эпоху империи Великих Моголов это взаимодействие между исламской и индуистской культурами достигло своего пика.

5. Великие Моголы

Если бы в 1500 году кто-то совершил туристическую поездку по Южной Азии, он увидел бы, что этот регион разделен на дюжину враждующих государств – многонациональную мозаику из элит, соперничающих за власть, престиж и долю в колоссальных ресурсах Индии. А столетием позже почти вся северная часть субконтинента очутилась под эгидой одного государства – империи Великих Моголов. Великие Моголы, как называют первых шесть императоров этой династии, оставили после себя самый восхитительный во всей Азии архитектурный стиль, который узнается по мраморному величию Тадж-Махала в Агре и в руинах недолго прожившей столицы Акбара – Фатехпура-Сикри. Для некоторых ученых Моголы остаются квинтэссенцией восточного самодержавия, потому что их правление отмечено беспощадной борьбой за наследство и агрессивными завоеваниями. Другие исследователи отмечают богатство взаимосвязей между имперским двором Моголов и санскритской культурой Индии. В обыденном представлении Моголы ассоциируются с невероятной роскошью, причудливыми дворцами и сокровищницами, полными драгоценных камней. В начале ХХ века немецкий путешественник и философ граф Герман фон Кайзерлинг заявлял, что Великие Моголы – величайшие из правителей, каких только рождало человечество: «Они были людьми действия, тонкими дипломатами, искушенными знатоками человеческих душ и в то же время эстетами и мечтателями». Такое «сверхчеловеческое сочетание» превосходило качества любого европейского короля.

Сиянию династического нимба способствует также изобилие документального материала в историческом наследии. Личные воспоминания императоров дополняются трудами придворных летописцев, фиксировавших мельчайшие подробности из обыденной жизни руководства своего царства. Возвышение Моголов совпало с веком исследований и экспансионизма в Европе. Английские посланники подносили дары в обмен на право торговать, иезуитские миссионеры искали новую паству, французские ювелиры охотились за драгоценными камнями, итальянские доктора предлагали фальшивые лекарства от импотенции и подагры – и многие из них писали целые сборники о своих невероятных приключениях, а заодно и нелицеприятные отчеты о конкретных правителях, их характере и выдающихся качествах, так же как и о великолепии их двора.

Моголы против монголов

Читатели могут вспомнить, что Бабур основал династию Моголов, использовав персидское произношение слова «монгол». Бабур любил подчеркивать тюркское происхождение своего отца. В XV веке слово «монгол» имело коннотации, сближавшие его со словом «варвар». Как сказал сам Бабур: «Будь монголы хоть ангелами, они все равно останутся презренным народом».

История Моголов начинается в 1483 году, с рождения Захира ад-дин Бабура (ум. 1530) на земле, где сегодня находится Узбекистан. Его отец, прапраправнук Тамерлана, был правителем Ферганы, небольшой, но необыкновенно плодородной провинции, расположенной к западу от Самарканда, древней столицы Тамерлана, где находится его величественная гробница. Мать Бабура приходилась прямым потомком Чингисхану, основателю Монгольской империи. Жестокий несчастный случай в 1494 году, погубивший его отца, привел Бабура на престол, когда ему было только 11 лет. Отец Бабура, страстный любитель голубей, занимался своей голубятней на внешней стене дворца, когда случился оползень. Как потом поэтично писал сам Бабур в своих воспоминаниях: «Умар-Шейх-мирза полетел вместе с голубями и их домом и сделался соколом» ^[19].

Пробыв на троне два года, Бабур предпринял первую из трех попыток захватить Самарканд. Попытка провалилась, зато он смог взять город в следующем году – но лишь на несколько месяцев. Пока он отсутствовал, Фергану успел захватить его сводный брат, оставив Бабура без царства. Смещенный с трона Бабур, его мать и горстка верных им людей провели следующие несколько лет скитаясь в горах и долинах Средней Азии. Позже он написал: «Мне пришло на ум: “Жить так, скитаясь с горы на гору, без дома и крова, не имея ни земель, ни владений, не годится”».

«Бабур-наме» повествует о временах скитаний, как сам Бабур называет их. В отличие от большинства агиографических мемуаров могольских правителей, написанных на заказ, произведение Бабура трогательно и искренне. «Цезарь и Сервантес под одной обложкой», как выразился о нем современный индийский писатель Амитав Гош. Бабур сообщает своим читателям, что его задача состоит в том, чтобы придерживаться истины во всех деталях, чтобы описать события в точности так, как они произошли. «Бабур-наме» называют одним из самых захватывающих и романтичных литературных произведений всех времен, главным образом из-за его непредвзятости. Из него мы узнаем о сексуальной застенчивости будущего императора династии Великих Моголов в его первом браке, о несостоявшемся любовном приключении с базарным мальчиком в Андижане, о том, как он тосковал по кабульским дыням, и даже о том, какого цвета были его испражнения после попытки отравления – «черное-пречерное вещество, похожее на перегоревшую желчь».

В 1504 году, в возрасте 21 года, Бабур забросил свою идею покорить Самарканд и обратил взор на Кабул. Там как раз скончалсядеспотичный правитель, оставив наследником малолетнего сына. Кабул стал легкой добычей, и этот успех позволил Бабуру взять под контроль несколько стратегических перекрестков путей, связывавших Индию и Среднюю Азию. Через год Бабур предпринял первый из своих пяти походов на Индию. Вначале это были просто грабительские набеги. В 1514 году, предприняв последнюю безуспешную попытку взять Самарканд, Бабур стал рассматривать территории Северной Индии как землю, где можно восстановить власть Тимуридов. Хотя некоторую поддержку ему оказала мятежная знать Лоди, Бабур счел ее ненадежной и в трех случаях с 1519 по 1524 год приказывал своим войскам отступить. И только в 1525 году он собрался походом на Ибрахима Лоди. Располагая армией всего в 8000 солдат, Бабур почти не встретил сопротивления и перешел равнины Пенджаба, где власть Лоди в основном потерпела крах. В апреле 1526 года его армия вошла в Панипат (современная Харьяна). Недостаток людей Бабур возместил новейшей военной техникой – фитильными ружьями и пушками. Он также научил свои войска строю, очень похожему на тот, что применяли на Диком Западе американские первопроходцы против коренных племен. Запряженные волами повозки ставились в круг, связывались веревками, создавая внушительное укрепление, защищавшееся пушками. Когда войска Лоди наконец пошли в атаку, их просто смели залпами дроби. Остальное доделали кавалерийские колонны, стоявшие в резерве. В считаные часы все было закончено.

Среди погибших оказался сам Лоди – единственный мусульманский правитель Дели, павший в бою. Как водилось в то время, солдаты отрезали ему голову и преподнесли ее Бабуру. Торжественно приняв ее, Бабур воскликнул: «Слава твоей храбрости!» Два самых старших его эмира обернули мертвое тело парчой, затем омыли и похоронили в том месте, где Лоди был сражен. Чтобы увековечить свою победу, Бабур построил мечеть, а также разбил симметричный сад с системой каналов и дорожек, напоминавший ему оазис Средней Азии. Подобную практику он будет применять и в других регионах Индии.

После этой победы Бабур направился в Дели, где пробыл лишь столько, сколько звучала хутба, пятничная молитва, которую читали в его честь. Это действие считалось необходимым, чтобы утверждать, что население города приняло своего нового правителя. Затем он направился в Агру – столицу Лоди, там его сын Хумаюн (1508–1556) захватил семью раджи, повелителя влиятельной североиндийской области Гвалияр. В знак повиновения новому правителю раджа принес Хумаюну дары из драгоценных камней, а среди них такой большой алмаз, что «на стоимость его можно два с половиной дня кормить весь мир». Бабур отказался принять его от своего сына. Много лет спустя Хумаюн подарил этот камень, известный как алмаз Бабура, правителю Персии. На основании некоторых свидетельств и исходя из его размеров, принято считать, что этим камнем был «Кохинур».

Бабур смотрел на покоренные земли мрачно, как и его измученное боями воинство, прошедшее холодные горные перевалы Афганистана. Чтобы удержать их от возвращения, Бабур говорил: «По милости божьей мы разбили столь многочисленных врагов и захватили столь обширные земли. Какая же сила и какая необходимость заставляют нас теперь без причины бросить владения, завоеванные после стольких трудов, и снова вернуться в Кабул, чтобы подвергнуть себя испытаниям бедности и слабости? Пусть же всякий, кто хочет нам добра, впредь не говорит таких слов, а тот, кто не может больше проявить стойкости, если хочет уходить – пусть уходит и не отказывается от этого». Индия, напоминал он, велика и богата, даже если больше ей особенно нечем похвастаться.

Своей задачей Бабур поставил установить власть Тимуридов над Северной Индией, но это осложнялось в первую очередь, как он сам говорил, «удивительной неприязнью и враждебностью между их людьми и моими». Более того, Моголы вовсе не стали основной властью в регионе. С крахом Делийского султаната большая часть Северной Индии перешла под контроль полуавтономных афганских княжеств. Положение династий Делийского султаната опиралось на солдат из Афганистана и коней из Средней Азии, которых привозили афганские торговцы, чтобы поддерживать боеготовность армии.

Народ там некрасивый, хорошее обхождение, взаимное общение и посещение им неизвестны. Большой одаренности и сметливости у них нет, учтивости нет, щедрости и великодушия нет. В их ремеслах и работе нет ни порядка, ни плана: шнур и угольник им не известны. Хорошей воды в Хиндустане нет, хорошего мяса нет, винограда, дынь и хороших плодов нет, льда нет, холодной воды нет, на базарах нет ни хорошей пищи, ни хорошего хлеба. Бань там нет, медресе нет, свечей нет, факелов нет, подсвечников нет.

Бабур про Индию (из «Бабур-наме»)

Еще Бабуру пришлось сражаться с многочисленными кланами раджпутов, из которых самым многочисленным был клан Сисодия. В 1527 году, решив восстановить Раджпутскую империю, которую создал Притхвирадж Чаухан, сисодийский правитель Рана Санга (1482–1528) собрал большую армию, выступил из крепости в Меваре и быстро двинулся на север, чтобы выставить вон незваного гостя, который сам помог в этом деле, любезно сместив Лоди с престола. Боевой дух значительно уступавшей в численности армии Бабура упал, когда астролог заявил, что Марс находится в неблагоприятном положении и сулит поражение Тимуридам. Бабур решил бороться с небесными знамениями, пообещав отменить некоторые налоги на немусульман и прекратить пить вино. Триста военачальников присоединились к речам Бабура. Из Кабула привезли десятки кувшинов вина самого позднего урожая, выкопали специальный колодец и вылили туда вино. Золотые и серебряные винные кубки разбили и раздали обломки бедным. Чтобы поднять боевой дух солдат еще больше, Бабур объявил священную войну – джихад – против неверного правителя раджпутов, а себе присвоил титул гази, то есть священного воина.

Обе армии сошлись у города Кханвы, примерно в 70 километрах к западу от Агры. По своему обыкновению, раджпуты сражались яростно. Бабур вновь применил тактику, использованную при Панипате, построив баррикаду из повозок, из-за которой солдаты расстреливали раджпутов из пушек и фитильных ружей, в то время как кавалерия окружала врага. Тактика оказалась действенной. В честь своей победы Бабур приказал воздвигнуть башню из отрубленных голов, как предостережение тем, кто осмелится бросить ему вызов.

К середине пятого десятка здоровье Бабура начало портиться. Сказались суровые условия, в которых он прожил молодые годы. Прослышав, что отец болен, и опасаясь, что придворные готовят смуту, надеясь посадить на трон одного из дядьев, Хумаюн вернулся из Бадахшана в Дели, но тут же сам тяжело заболел. Одна из легенд рассказывает, что Бабур три раза обошел вокруг сына с молитвой о его исцелении. При помощи этого обряда он перенял на себя болезнь Хумаюна и вскоре умер. Исторические записи, однако, утверждают, что между этим событием и смертью Бабура прошло несколько месяцев. Бабур скончался 26 декабря 1530 года, пробыв первым императором Великих Моголов почти четыре года. Его тело упокоилось в одном из созданных им садов Агры. Впоследствии его перенесли в гробницу, построенную на террасе над Кабулом, где император любил сидеть и любоваться открывающимся видом. Больше никаких построек на этой террасе возводить не разрешили, чтобы она осталась открытой солнцу и снегопаду.

Наследование престола Хумаюном должно было пройти по образцу, заложенному Чингисханом и Тимуром. Несмотря на то что Хумаюн был избран своим отцом в преемники, его братья Камран, Аскари и Хиндал должны были разделить с ним земли. Но каждый из них затаил обиду, что стать повелителем империи Моголов выпало не ему. Камран решил, что его обделили, оставив всего лишь Кабул и Кандагар, и первым решил пойти против брата, отняв у него Пенджаб. Хумаюну ничего другого не оставалось, как смириться со своим новым положением.

Гораздо более значительная угроза правлению Хумаюна пришла от Бахадур-шаха (1505–1537), правителя богатого приморского государства Гуджарат. В 1535 году Хумаюн отправился на юг, чтобы встретиться с армией Бахадур-шаха, оснащенной новейшими пушками и державшей в составе португальских стрелков. В дерзком ночном бою силы Хумаюна захватили форт Чампанер и казну Бахадур-шаха. Затем Хумаюн взял столичный Ахмедабад и горную крепость Манду в Малве, в центре Западной Индии. Но вместо того, чтобы объединить свои завоевания общей армией и администрацией, Хумаюн принялся праздновать победу, устраивая пиры и зрелища. Как беспечно заметил английский писатель Бэмбер Гаскойн, «одна из его слабостей состояла в том, что после выигранного сражения или захвата славной крепости он неизменно находил наиболее привлекательными первые плоды победы, а не возможные долговременные выгоды, и устраивался на долгие месяцы с удобствами, предаваясь таким своим удовольствиям, как вино, опиум (он принимал его в виде шариков, запивая розовой водой) и поэзия» ^[20].

Едва Хумаюн вернулся в Агру, как столкнулся с новой угрозой своему трону. Шер-шах Сури (1486–1545), малозначительный отпрыск Лоди, управлявший небольшой вотчиной неподалеку от Варанаси, утвердил себя в качестве лидера афганского сопротивления владычеству Моголов в Восточной Индии. В 1537 году Шер-шах вторгся в Бенгалию и осадил ее столицу, Гаур. В ответ Хумаюн спустился по Джамне и Гангу в составе флотилии судов и в сопровождении своих братьев Камрана и Хиндала, с которыми временно наладил мирные отношения. Но вместо того, чтобы направиться к Гауру, он впустую потратил шесть месяцев, пытаясь взять Чунар, крепость Шер-шаха. Эта задержка позволила Шер-шаху окончательно покорить Гаур и захватить его казну, а на вырученные деньги снарядить одну из самых больших армий за всю историю Северной Индии. Уверенный, что вскоре станет султаном, он взял себе титул шаха, то есть царя.

Когда Хумаюн осознал падение Гаура, он попытался вести переговоры с Шер-шахом о разделе власти, но они не смогли договориться о том, кто будет править Бенгалией. Добравшись до Гаура, он увидел опустошенный город. И вновь могольский император отвлекся от укрепления своего политического преимущества, на этот раз на «светлолицых дев Гаура, его умелых служанок, а также уединенные сады и освежающие пруды».

Пока Хумаюн предавался всяческим удовольствиям в своем гареме в Гауре, его сводный брат Хиндал взял приступом Агру – столицу империи Моголов – и там объявил себя императором. В это время Камран вернулся в Пенджаб, но вместо того, чтобы помочь Хумаюну одолеть противников в Северной Индии, он сговорился с Хиндалом о том, как разделить между собой владения. Дела продолжили ухудшаться, когда Шер-шах воспользовался смутой при могольском дворе и напал на армию Хумаюна при Чаусе в сезон дождей 1539 года. Камран и Хиндал проигнорировали просьбы брата о помощи, считая его безнадежным. Три месяца прошли в обоюдном укреплении позиций и фальшивой дипломатии, которая закончилась в июне 1539 года, когда военные Афганистана предприняли внезапное нападение и обратили армию Хумаюна в бегство. Отступая через полноводный Ганг, Хумаюн свалился с коня. Его спас один из водоносов, бросив ему надутый бурдюк из козьей шкуры, как спасательный круг. Этот слуга позднее был вознагражден: на один день его сделали царем.

Следующая встреча двух армий произошла под Канауджем, в долине Ганга. Деморализованная и измученная лишениями, армия Моголов ударилась в панику и бежала. «Это было даже не сражение, а просто бегство, потому что никто из друзей или врагов не был даже ранен, не выстрелила ни одна пушка, ни одна пищаль», – жаловался затем один из военачальников Хумаюна. И снова императору Моголов пришлось бежать, но на сей раз он переправлялся через Ганг на слоне и отступил в Лахор. По воле Шер-шаха потери при Панипате были отомщены. Всего через 11 лет правления на субконтиненте династия Моголов была поставлена на колени.

Лахор недолго служил убежищем для Хумаюна. Когда Шер-шах стал угрожать городу, Хумаюн стал думать о том, чтобы уйти в Кабул. Но афганская столица находилась под властью Камрана, и Хумаюну не оставалось ничего иного, как идти на юг, в Синдх, в надежде перегруппировать свою армию и отбить свое царство. Пока Камран и Аскари оставались в Афганистане, непоколебимо сплотившись против Хумаюна, Хиндал вместе с изгнанным императором собирал силы. В 1541 году Хумаюн женился на Хамиде (1527–1604), дочери наставника Хиндала. Год спустя, перейдя через пустыню Тар в разгар летнего зноя и добравшись до Умаркота в Синдхе, она родила мальчика, названного Акбаром, которому суждено было стать величайшим императором династии Великих Моголов. Оставив ребенка в Кандагаре, Хумаюн выступил на запад через Афганистан и наконец добрался до Герата, которым управлял шах Тахмасп – персидский правитель из династии Сефевидов. В июле 1544 года Хумаюн прибыл ко двору Тахмаспа в Казвин, который находится на территории современного Ирана. Шах предложил ему покровительство с условием, чтобы император и его спутники примкнули к шиитской ветви ислама. Кроме того, в цену покровительства входил алмаз «Кохинур».

В сентябре 1545 года, использовав войска и средства шаха Тахмаспа, Хумаюн возглавил могольско-персидскую армию, которая захватила у Аскари Кандагар. Через три месяца в Кабуле потерпел поражение Камран. За последующие восемь лет Камран четыре раза безуспешно пытался отбить город. Во время последней попытки его схватили и привели к Хумаюну, который приказал его ослепить. Говорят, Камран умолял тюремщиков убить его. Когда те отказались, то он стойко перенес выкалывание глаз. Затем Камрана по его просьбе отправили в паломничество в Мекку, где он и умер в 1557 году.

Пока Хумаюн отсутствовал, Шер-шах проявил себя способным правителем: при нем царство было надежным, богатым и хорошо управлялось. Он преобразовал армию, улучшил систему сбора доходов, привязал размер налогов к объему собранного урожая и обуздал коррупцию. Он благоустроил и продлил Великий колесный путь, доверив обеспечение его безопасности местным вождям. Вдоль дороги посадили деревья, на расстоянии дня пути построили гостевые дома (караван-сараи), которые обслуживали индуистов и мусульман. Также Шер-шах ввел в обращение стандартизированную серебряную монету под названием рупия, которая стала предшественницей современной валюты Индии и Пакистана. Но планы Шер-шаха основать афганские колонии в Раджастхане, Малве и Бунделкханде так и не осуществились. В 1545 году, когда он пытался взять раджпутскую крепость Калинджар, внезапно взорвались боеприпасы, и взрыв убил Шер-шаха на месте. Перед смертью он распорядился построить усыпальницу в Сасараме. На то время это была самая большая в Индии усыпальница мусульманского правителя.

Вслед за смертью Шер-шаха пришел кризис наследования, пятеро правителей один за одним быстро сменили друг друга, и Хумаюн решился вернуть свои владения. В 1555 году его войска разбили армию сына Шер-шаха при Сирхинде, в Пенджабе. К середине года пал Дели. Спустя 14 лет империя Бабура была восстановлена.

У Хумаюна не осталось времени, чтобы закрепить результаты своей победы. В январе 1556 года, всего через шесть месяцев после взятия Дели, он стоял на крыше своей библиотеки в крепости Пурана-Кила, спрашивая у астрологов, в котором часу взойдет Венера. Услышав зов муэдзина, он поднялся, наступил на полу одежды и упал с крутой лестницы, ударившись головой. Он скончался через несколько дней, произнеся последние слова: «Я внимаю священному призыву».

Акбару (1542–1605), сыну Хумаюна, было всего 13 лет, когда умер отец. Попечителем и воспитателем Акбара был Байрам-хан (1501–1561), военачальник, напутствовавший Хумаюна в отвоевывании Индии. В точности совпавший во времени с королевой Англии Елизаветой I, Акбар вошел в историю как величайший правитель из династии Великих Моголов, а некоторые историки поднимают его статус до величайшего правителя Индии. В «Открытии Индии» Неру характеризует правление Акбара как «культурное слияние индусов и мусульман в Северной Индии» ^[21]. Во время правления Акбара «могольская династия твердо закрепилась как подлинно индийская династия».

Хотя Акбара принято выставлять образцом умеренности и терпимости, первые годы его правления были особенно кровавыми, даже по меркам Южной Азии. Всего через несколько месяцев после воцарения Акбара на Дели напал Хему – индус, торговавший селитрой, который выдвинулся из рядовых солдат и встал во главе армии Сури. Войско Акбара, намного превосходящее по численности военную машину Хему, встретилось с ней при Панипате. Поэт конца XVI века Падмасагара описывает молодого правителя как «летящего над армией Суров, словно звезда Канопус, падающая в океан. Поразительно, что воины врага лишались силы, едва услыхав слог его имени, а своему войску он обеспечил бессмертие, которое было подобно океану, наполненному вкусом победы». Страх помог ему, помогла и удача. Она сберегла армию Моголов, когда стрела попала в глаз Хему и его войско в панике бросилось бежать. Хему схватили и привели к Акбару. Байрам-хан позволил молодому правителю обезглавить пленника. Так Акбар стал гази, бойцом священной войны.

Когда Акбар утвердился в своей независимости, его отношения с Байрамом испортились. В 1560 году он решил, что его защитнику пора сходить в паломничество в Мекку. Генерал Байрам был вынужден согласиться, но хадж так и не совершил. В январе 1561 года в Гуджарате, в городе Патане, его убил афганец, затаивший на него злобу. Через два года Акбар устранил еще одного претендента на трон, сводного брата Адхам-хана, сбросив его с дворцового балкона. Падение оказалось не смертельным, и тогда его изувеченное тело подняли на балкон и сбросили повторно, на этот раз насмерть.

В возрасте 19 лет Акбар правил империей, протянувшейся от Лахора на востоке до Джаунпура на западе, но в ней тлели очаги сопротивления. Устранением претендентов на могольское наследство Акбар занимался все время своего более чем полувекового правления. Его методы построения империи в корне отличались от образа действий предшественников, особенно в том, что касалось раджпутских царств. Вместо того чтобы завоевывать их в бою, Акбар привлек раджпутские кланы на службу Моголам, используя их как партнеров в управлении державой и в получении доходов с владений, позволив им при этом самостоятельно решать свои дела и управлять своими землями. Обращения в ислам от раджпутов тоже не требовалось.

Такая смена политического курса произошла почти случайно. В 1561 году Бхарамал (1548–1574), правитель клана Каччваха в Амбере, попросил Акбара помочь ему справиться с трудностями, свалившимися на его княжество. Взамен Бхарамал предложил свою дочь в качестве невесты. В мгновение ока неприметный клан превратился в одну из самых важных раджпутских правящих династий. Принцессы Амбера стали царицами Великих Моголов и матерями будущих императоров. Правители клана поступили на службу к Моголам как военачальники. Внук Бхарамала, Раджа Ман Сингх, повел могольскую армию против афганцев и сделался губернатором Бенгалии. Другие раджпутские кланы последовали примеру каччвахов – среди них были правители Джодхпура и Биканера.

Хотя поддержка Акбара возвысила положение каччвахов, самой важной оставалась раджпутская династия Сисодия из Мевара. Правитель этого клана, Удай Сингх (1540–1572), происходил от легендарного воителя по имени Рана Санга и открыто презирал раджпутские кланы, отдававшие своих дочерей в могольский гарем. Решив поставить Сисодиев на место, Акбар в 1567 году повел крупную армию на приступ Читтора, крепости Раны Санги. Подкрепленный силами двух крупных раджпутских кланов, лагерь Акбара раскинулся на целых 16 километров. Началась долгая, выматывающая осада.

Продовольствия в Читторе было запасено на несколько лет, источников воды тоже хватало. Но крепость не оказалась неприступной. Через четыре месяца удалось пробить стены, и считается, что именно Акбар сделал выстрел, смертельно ранивший командующего крепостью. Затем в нескольких местах внутри Читтора разгорелись пожары. Предпочтя смерть бесчестью, тысячи женщин совершили джаухар, принеся себя в жертву. Затем Акбар приказал перебить оставшихся 30 000 жителей крепости. Но хотя клан Сисодия в тот раз потерпел поражение, он продолжал сопротивляться в течение всего периода правления моголов.

Поражение сисодиев в значительной степени обезопасило основную часть могольской территории, позволив Акбару сосредоточиться на вопросах управления. Блестящий политик, он внедрил систематическую и централизованную форму правления, унифицировав администрацию по всей огромной империи. Одним из наиболее важных достижений Акбара стала реорганизация могольской армии, численность которой за время его правления выросла в шесть раз и включила солдат и офицеров разной этнической принадлежности и религиозных взглядов. Вместо наследного титула или звания офицер получал мансаб – воинский чин, включавший число от 10 до 10 000, означавшее количество солдат под командованием данного офицера. Эта система позволяла мобилизовать силы по первому зову.

Одной из характерных черт царствования Акбара считается его стремление к религиозному плюрализму, что особенно примечательно на фоне нетерпимости, растущей в это время в других частях мира, например в Европе, где свирепствовала инквизиция. Когда Акбару исполнился 21 год, он отменил налоги на паломничество и джизью. Ко всем подданным Могольской империи независимо от их вероисповедания установилось равное отношение, по крайней мере в теории. Законы шариата потеряли силу. Верующим нищим пожаловали земли для устройства монастырей. Индусские храмы чинились и перестраивались. Вероотступничество больше не каралось смертью. Акбар и его придворные принимали участие в важных индуистских празднествах, таких как Дивали. Вдобавок Акбар перенял индуистский обычай оценивать себя в золоте, серебре, зерне и прочих товарах, а затем распространять этот эквивалент среди голи и нищеты.

Как и другие правители Делийского султаната, Акбар был приверженцем суфийского мистицизма. Преподнося себя как просвещенного суфийского мастера, он устраивал ежегодные паломничества, иногда пешком под палящим летним солнцем, к усыпальнице основателя суфийского ордена Чиштия, Муинуддина Чишти, на северо-запад, в Аджмер. Он стал учеником суфийского святого Салима Чишти, который предсказал рождение его первого сына, Салима, будущего императора Джахангира. Благодарность Акбара была столь велика, что Сикри – деревню, где жил святой, – он перестроил в новую столицу, назвав ее Фатехпур-Сикри, а в честь Салима Чишти он воздвиг одну из самых величественных в Индии гробниц. Фатехпур-Сикри был спроектирован по образцу одного из императорских передвижных поселений и послужил ареной для демонстрации того, как должно выглядеть императорское правление. Сегодня это прекрасно сохранившийся город-призрак.

Вдохновленный терпимостью суфиев к иным верованиям и их подходу к достижению единения с богом, Акбар пользовался своей резиденцией в Фатехпур-Сикри для систематического изучения сравнительной теологии и религии. Он построил «дом поклонения», где каждый четверг по вечерам проводились религиозные дебаты. Туда приглашались выступать представители всех религиозных сообществ и сект. Акбар был убежден, что не только ислам, а любая религия содержит элементы истины. Когда его двор посетила группа иезуитов, он, чтобы угодить им, вышел в португальских одеждах, поцеловал Библию и возложил ее себе на голову. Увидев, что Акбар так относится к христианству, иезуиты решили, что он обращенный христианин, но затем узнали, что подобным образом он поступает с индусами, джайнами, иудеями и зороастрийцами, но в должный час совершает мусульманские молитвы. Один из этих иезуитов, падре Антони де Монсеррат, сопровождал Акбара и его армию в Афганистан. Когда они шли через Хайберский проход, император остановил озлобленную толпу, намеревавшуюся забросать священника камнями до смерти, после того как тот неподобающе высказался о Пророке.

Трудно переоценить доступность, которую обеспечил Акбар всем, кто желал получить у него аудиенцию. Почти каждый день для всякого простого люда и для благородных людей он предоставлял возможность видеть его и говорить с ним. С тем, кто приходил говорить с ним, он старался быть дружелюбным, а не суровым, стремился показать, что беседа ему приятна.

Монсеррат о лидерских качествах Акбара

Несмотря на то что Акбар не мог читать (имеются сведения, что он страдал дислексией), он собрал библиотеку из 24 тысяч книг. По его приказу был учрежден департамент, переводивший как индуистские эпосы вроде «Махабхараты» и «Рамаяны», так и написанные на латыни христианские Евангелия на персидский язык. С этих переводов делали копии и развозили их по библиотекам всех его владений. При дворе трудились астрономы, говорившие на санскрите.

Не всем нравились религиозные эксперименты Акбара. Его концепция веры в бога (дин-и иллахи) – эклектическая смесь религий, где сам император выступает священным государем, – позволила его недругам обвинить его в искажении ислама. Среди тех, кто ненавидел мультирелигиозный энтузиазм Акбара, был придворный летописец Бадавни (1540–1615), который стал самым яростным критиком Акбара. Акбар, судя по всему, испытал нездоровое удовольствие, назначив летописца на четырехлетнюю работу по переводу «Махабхараты», которую сам Бадавни позже назвал не более чем «нелепыми детскими сказками». Бадавни критиковал Акбара за то, что он выучил 1001 санскритское имя Солнца, четыре раза на дню поклонялся небесному телу и беседовал с «известными святыми всех сект». В ответ Акбар называл Бадавни фанатиком: «Ни один меч не рассечет яремной вены его предубеждения».

В 1589 году Акбар поручил своему главному визирю и придворному поэту Абу-ль-Фазлу (1551–1602) «написать пером искренности рассказ о славных событиях и наших увеличивающих владения победах». Талантливый историк и ученый либеральных взглядов, Фазл написал две монументальные работы: «Айн-и-Акбари» («Конституция Акбара») и «Акбар-наме» («История Акбара»). Сочетание географического справочника, ежегодника, свода законов и сборника сведений по статистике, «Айн-и-Акбари», которая в английском издании составляет 1500 страниц, содержит сведения обо всем от введения масла в ноздри верблюдов до математических методов исчисления размеров Земли. 2500 страниц «Акбар-наме» – это хвалебное изложение истории царствования Акбара, которого она изображает святым мистиком со сверхъестественными способностями. Аль-Фазл пишет: «Он искал истины у запыленных обитателей полей безрассудства и вращался в кругу разных оборванцев наподобие йогов, санньяси, дервишей и прочих одиноко сидящих в пыли бесчувственных отшельников».

В последние годы своего правления Акбар проводил много времени в обществе просветленных индусов, которые «развлекали себя разнообразными глупостями и излишествами в созерцании, жестах, обращениях, отрешении, грезах, а также в алхимии, чарах и магии». Его страсть к познанию человеческой природы сподвигла его провести опыт в духе истории про Каспара Хаузера ^[22]. Десятки младенцев были помещены в специальное здание. Никому не разрешали разговаривать с ними в надежде, что когда они подрастут, то смогут поведать миру изначальный язык человечества. Также за младенцами наблюдали, чтобы выяснить, к какой религии или секте они начнут склоняться и к какой вере они придут. Когда в 1582 году Акбар посетил этот дом, в котором дети провели четыре года, он не услышал «ни плача, ни признаков речи, ничего, кроме звуков, которые издают немые».

Последние годы жизни Акбара были омрачены трагедией. Все три его законных сына оказались зависимыми от алкоголя, и двоих он пережил. Старшему сыну Салиму (1569–1627) перевалило за тридцать, ему не терпелось занять трон, и он в 1600 году поднял мятеж против отца. Два года спустя он начеканил монет, на которых изобразил себя императором, и приказал убить Фазла. Отец и сын помирились, но только после вмешательства жены Акбара. Салим был назначен непременным наследником, но вместо того, чтобы готовиться к выполнению обязанностей правителя, он погряз в злоупотреблении опиумом и вином. «Акбар добился большего, чем он, вероятно, мог ожидать, но его успехи, по иронии, окончились тем, что ни один из его сыновей не выглядел способным или достойным наследовать империю, собранную отцом», – писал Бэмбер Гаскойн.

Воссев на трон после смерти отца в 1605 году, Салим принял имя Джахангир, «покоритель мира». Пока мировое господство оставалось несбыточной мечтой, ему досталась в наследство самая протяженная и богатая империя в мире того времени. Она растянулась на большую часть Северной Индии и включала современные Пакистан, Бангладеш и Афганистан. Ее население в 100 миллионов человек в пять раз превышало численность населения Османской империи на пике ее развития и производило четвертую часть мировых товаров, таких как ткани, пряности, сахар и оружие.

Джахангира часто изображают ленивым и вялым. Хотя пристрастие к опиуму и алкоголю сказывалось на нем в последние годы, на самом деле он был просвещенным и веротерпимым правителем, который следовал политическому курсу своего отца и многое старался улучшить. Индийский историк искусства Ашок Кумар Дас описывает Джахангира как эстета: «Он был аристократом со взглядом натуралиста, видением поэта, вкусом знатока и философией эпикурейца». Как и Бабур, он оставил подробные мемуары, «Джахангир-наме», которые рассказывают о его увлечении изучением природы (он знал названия всех птиц Северной Индии) и о его покровительстве искусствам. Генри Беверидж, переводивший в XIX веке мемуары Джахангира, утверждал, что император был бы «самым лучшим и счастливым человеком на должности директора Музея естественной истории».

Среди тысяч рисунков, заказанных им, есть изображение к настоящему моменту вымершего маврикийского дронта. Картина придворного художника Устада Мансура считается самым точным в мире изображением этой птицы, выполненным с живой натуры. Мемуары Джахангира также содержат подробное описание брачных игр индийских журавлей и результаты опыта по препарированию льва в поисках физической причины его смелости.

Когда его любимый придворный Инаят-хан умирал от пристрастия к опиуму, Джахангир приказал нарисовать и написать его образ. Джайнский монах, живший при дворе Джахангира, Упадхьяя Бханучандра Гани, остро подмечал упадок нравов того времени:

Джахангир развлекался и наслаждался, как Индра в небесах – порой останавливаясь в превосходных гостиницах, порой на берегах Инда, порой путешествуя в горах, порой в своих разноцветных усадьбах, порой приходя в восторг от представлений своих лучших танцовщиц, порой внимая нежной музыке, исполняемой благородными девицами, а порой созерцая драматические постановки.

Среди многочисленных европейских посетителей двора Джахангира оказался сэр Томас Роу (1581–1644), прибывший в 1615 году с письмами и подарками от Якова I, чтобы подписать торговое соглашение с Ост-Индской компанией. Из всех подарков, которые передал Роу, Джахангир наиболее оценил английские картины и миниатюры, которые он приказал своим художникам скопировать. Роу провел в Индии три года, составив об этом времени подробный отчет, описав, помимо прочего, передвижение императорского двора от одного лагеря к другому во время поездок по стране. Для перевозки одних только царских шатров задействовались более тысячи слонов, верблюдов и волов. Роу посчитал, что когда лагерь останавливался на ночевку, он занимал площадь 32 километра в окружности и по размеру мог сравниться с любым европейским городом.

Роу не был первым торговцем при могольском дворе. Множество торговых обществ, от еврейских и мусульманских сообществ в мамлюкском Египте до йеменских Расулидов, а также португальцев, к XVI веку наладили в Индии разветвленные торговые сети, торгуя в основном пряностями, например перцем и кардамоном из Кералы. Перец закупался на рынках Кочина и по пути до Лиссабона вырастал в цене в восемь раз. Большой спрос на перец в Персии, Османской империи и китайской империи Мин привел к тому, что в начале XVI века его стали собирать гораздо больше. Оплата в золоте, серебре, слоновой кости, меди и рабах поступала в хранилища индийских купцов. При Акбаре и Джахангире иноземных, в том числе европейских, ремесленников приглашали селиться в Индии и обучать ткачей новым технологиям изготовления одежды, привнося в индийский стиль иранские, европейские и китайские мотивы.

Как и его отец, Джахангир привечал при своем дворе мыслителей и учителей разной веры, а также читал тексты, переведенные с санскрита. Его дворцы украшались статуями и образами Богоматери. И хотя он оставался убежденным мусульманином, но взгляды имел весьма светские. «Приветствуются и разрешаются все верования, потому что у царя нет никаких», – писал Роу. Исключение составляли йоги. Хотя к ним тоже относились терпимо, но он описывает их как не имеющих никаких религиозных познаний и воспринимает их идеи как «духовную темень».

В 1611 году Джахангир женился на Мехр-ун-нисе (1577–1645), вдове одного из его офицеров. Ей было всего 34 года, но она быстро заняла главенствующее положение при дворе своего мужа и взяла титул Нур-Маха («свет дворца»), а затем Нур-Джахан («свет мира»). Ее имя чеканили на монетах – это первый в мусульманской Индии случай, когда женщина удостоилась такой чести. Не одно общественное дело не решалось без ее участия. «Она управляет им и крутит им, как захочет, в свое удовольствие», – пишет Роу о ее взаимоотношениях с мужем. К тому же она была великолепным стрелком, однажды на охоте она убила четырех тигров шестью пулями со своего паланкина на слоне, именуемого ховда. Она издавала приказы и воззвания, назначала родственников на главные должности при дворе. Она настаивала, чтобы посетители приносили ей подарки, и коррупция в империи Великих Моголов выросла до невиданных высот.

Одним из лиц, пользовавшихся фавором у Нур-Джахан, стал Хуррам (1592–1666), сын Джахангира от более раннего брака. Возвышением Хуррам отчасти был обязан своему успеху при усмирении сисодиев. После нападения Акбара на Читтор вождь сисодиев, Рана Пратап (1540–1597), вел долгую партизанскую войну против Моголов. Во время своего первого военного назначения в 1614 году Хуррам сразился с наследником Пратапа, Амар Сингхом (1559–1620). Потерпев поражение от гораздо более сильной могольской армии, Сингх запросил мира. Через год обе стороны достигли соглашения о том, что клан Сисодия освобождается от необходимости заключать браки с представителями могольской династии или присылать ко двору своих официальных представителей. По этому договору им также позволялось самим управлять своими землями, и крепость Читтор возвращалась в их владение.

Победитель Хуррам был избран наследником Джахангира, но его все более бунтарское поведение заставило отца назвать его «бидалват» («негодный»). Нур-Джахан, которая приобрела влияние из-за нездоровых зависимостей мужа и его пошатнувшегося здоровья, стала фактической правительницей империи. Она тоже отвернулась от Хуррама и стала благоволить одному из младших сыновей Джахангира, Шахрияру. Чтобы убрать Хуррама с дороги, она убедила Джахангира отправить его в Бурханпур защищать южную границу империи Великих Моголов от остатков Делийского султаната, несомненно надеясь, что он не вернется из этого похода живым.

Смерть Джахангира 28 октября 1627 года положила конец комфортному сценарию наследования, который задумала Нур-Джахан, пытаясь посадить на престол больного Шахрияра (он страдал одной из форм проказы). Ее планы нарушил Асаф-хан, верный Хурраму военачальник армии Джахангира, заключивший царицу под домашний арест. Хуррам все еще находился в Южной Индии, в трех месяцах пути от Агры, когда до него добрались новости о смерти отца. 24 января 1628 года, через 12 дней после того, как он вошел в город, в рассчитанное астрологами и оракулами время он короновался как новый падишах Шах-Джахан («царь мира»). Одним из первых его законов было повеление казнить Шахрияра и его сторонников. Нур-Джахан отправили в ссылку в Лахор, где в 1645 году она скончалась.

Рожденный раджпутской матерью, Шах-Джахан имел больше индийской крови, чем могольской, но никогда не забывал о своих мусульманских корнях. В вопросах религии и государственности он был более ортодоксален, чем его отец. Обычай простирания ниц перед правителем рассматривался как немусульманский и был запрещен. Восстановили покровительство ежегодному хаджу, прекратили поддержку строительства и ремонта зданий для немусульманских богослужений. Однако присутствие иезуитских миссионеров при дворе терпели и, как при Акбаре, нанимали индусов для командования войсками.

Проводя агрессивную военную политику, Шах-Джахан добавил к своей империи часть Восточной Индии, Синдх и северо-западные области, пограничные с Афганистаном. Были также подписаны мирные договоры с основными княжествами Декана, Адил-шахами Биджапура и Кутб-шахами Голконды. Попытки вернуть земли Тимуридов в Северном Афганистане и Средней Азии оказались менее успешными. Настоящей задачей этих войн была возможность проявить себя двум его сыновьям, которые впоследствии соперничали за место отца, – Аурангзебу и Дара Шукоху.

В военных походах Шах-Джахана всегда сопровождала его любимая жена Мумтаз-Махал (1593–1631). Все остальные жены его гарема не обладали и тысячной долей того влияния, которым располагала она, как отмечает ее современник Инайят-хан. С Мумтаз-Махал советовались по всем государственным вопросам, ее царской печатью скреплялись официальные документы. Когда в 1631 году она умерла после тридцатичасовых родов, давая жизнь своему четырнадцатому ребенку, Шах-Джахан был до того убит горем, что не появлялся на людях целую неделю. «Из-за постоянных слез ему приходилось носить очки, а его благородные борода и усы, в которых прежде можно было заметить лишь несколько седых волосков, за несколько дней тяжкого горя стали белыми более чем на треть», – писал Инайят-хан.

Мумтаз похоронили в саду, у берега реки Тапти в городе Бурханпур, где она умерла. Через шесть месяцев ее тело перевезли в Агру и перезахоронили на берегу Джамны. Позже на месте ее могилы вырос величайший из всех архитектурных памятников эпохи Великих Моголов – Тадж-Махал. Сложенный из белого мрамора, обильно украшенный самоцветными камнями, этот мавзолей стал, по словам придворного историка Казвини, «шедевром будущих веков и предметом восхищения для всего человечества».

Из всех сражений за наследство, какими изобиловала эпоха Великих Моголов, борьба, разыгравшаяся между четырьмя сыновьями Шах-Джахана, была самой ожесточенной. В апреле 1657 года император заболел, когда возвращался в Дели с летних каникул. Венецианский путешественник и целитель-самоучка Никколо Мануччи связывает его болезнь с передозировкой афродизиака, «поскольку, будучи человеком старым, он желал развлекаться, как юноша». Шах-Джахан выздоровел, но слухи о скорой его отставке успели разнестись по всей империи. Прежде чем вернуться в Дели, он объявил своим наследником Дара Шукоха (1615–1659), своего старшего и любимого сына. Подобно Акбару, Дара Шукох был человеком Возрождения, однажды он сказал: «Сущность индуизма та же, что и сущность ислама». Роковая ошибка Шах-Джахана в подготовке наследника заключалась в том, что он не сумел вовремя разоружить остальных претендентов на престол – принцев Шую, Аурангзеба и Мурада.

В течение девяти лет, прошедших с того времени, как Шах-Джахан едва не умер, именно Аурангзеб (1618–1707) стремился к власти наиболее рьяно. Предпочитавший жизнь без излишеств и имевший ортодоксальные религиозные взгляды, он презирал своего старшего брата и все то, за что тот ратовал. Он сетовал, что Дара Шукох завоевал расположение отца «при помощи лести, мягкости языка и постоянного смеха». Пока Шукох в Афганистане безуспешно пытался взять Кандагар, Аурангзеб в 1658 году взял Агру и заточил Шах-Джахана в Красный форт. По возвращении в Индию Шукох был предан одним из своих генералов, схвачен и доставлен в Дели, где его провезли по городу в цепях на грязном слоне. «Повсюду, – писал французский врач Франсуа Бернье, – я видел, как народ плачет и горюет о судьбе Дара в самых трогательных выражениях: мужчины, женщины и дети вопиют, словно такое великое несчастье произошло с ними самими». Принца обвинили в отступничестве, приговорили к смерти и обезглавили.

В мае 1659 года Аурангзеб объявил себя императором и взял титул Аламгир («покоритель Вселенной»), это персидское слово было выгравировано на мече, который подарил ему его пленный отец. Репутация Аурангзеба как человека твердой веры до сих пор крепка в Индии. Его почти пятидесятилетнее правление отмечено окончательнымсковыванием санскритского культурного мира могольскими узами. Как писал Бэмбер Гаскойн: «Акбар расколол мусульманское общество мыслью, что Индия – не исламская страна. Аурангзеб расколол Индию, действуя так, будто она была таковой». Целыми месяцами он заучивал Коран. В любой ситуации он расстилал в положенное время молитвенный коврик для вечерней молитвы, даже в разгар сражения. «В общем и целом Аурангзеб был строгим пуританином, – замечал один из его ранних биографов, Стенли Лейн-Пул. – Ничто в жизни – ни трон, ни любовь, ни удобства – не были так ценны для него, как верность принципам ислама».

Некоторые ученые, например Одри Трушке и Кэтрин Шофилд, до сих пор оспаривают его праведность. Долгое время считалось, что Аурангзеб запрещал музыку, потому что она нарушает нормы ислама, но это лишь один из множества мифов, которые к настоящему моменту при более тщательном знакомстве с предметом были развеяны. Несмотря на приверженность строгому исламу, в ранний период своего правления он очень осторожно выступал против индуизма. Его сыновья и знать продолжали отмечать индусские религиозные праздники, покровительствовать поэтам, наслаждаться музыкой и вином. Все изменилось в 1669 году, когда он приказал губернаторам всех провинций Могольской империи разрушить индусские храмы. Через несколько лет последовал новый приказ, запрещавший индусам занимать высшие посты. Однако эти приказы никогда не исполнялись систематически, и храмы были разрушены только в нескольких областях Северной Индии.

В 1679 году Аурангзеб вернул джизью для немусульман, отмененную Акбаром 115 годами ранее. Вскоре после этого приказа в Дели произошло землетрясение. Посчитав его знамением, городские муллы уговорили императора пересмотреть его действия. Аурангзеб отказался, сказав, что сотрясение земли произошло от радости, которую она почувствовала, увидев, что он поступает верно. Но индуизм укоренился так глубоко, что полностью избавиться от него было не под силу никакому правителю. Как заметил Мануччи, «даже разрушенные храмы почитались индусами, те посещали их и приносили пожертвования». Оставшиеся храмы были полны прихожан.

За время своего царствования Аурангзеб расширил империю до самых больших ее исторических масштабов. Но завоевательные кампании обходились дорого. Военных и административных ресурсов империи не хватало на все задачи, дисциплина падала. Когда сэр Уильям Норрис, торговый представитель короля Вильгельма III, посетил Аурангзеба за несколько лет до его смерти, он сообщил, что солдатам здесь не платят жалованья, а придворного можно подкупить бутылкой вина. «Все управление развалилось, – пишет один из очевидцев. – Государство находится в запустении, правосудия никому не добиться, всё в плачевном состоянии».

К этому ужасному положению дел нужно добавить тот факт, что главные враги Аурангзеба – маратхи в Декане и сикхи в Пенджабе – так и не были побеждены. Под руководством Шиваджи объединились несколько племен маратхов, превратившись в действенную военную силу, которая использовала сеть неприступных фортов вдоль Западных Гат для партизанских набегов на войска Аурангзеба. В легендах до сих пор прославляются эти походы. Император разозлил сикхов, обвинив в богохульстве девятого гуру, Тегх Бахадура, и казнив его. С тех пор как в конце XV века было основано движение сикхов, оно выступало за религиозные и социальные реформы и превратилось в значительную военную силу. Особенно злило Аурангзеба то, что многие мусульмане обращались в веру сикхов. Убийство в 1708 году Гобинд Сингха, десятого и последнего гуру, по приказу наследника Аурангзеба, Бахадур-шаха, выплеснулось в ряд войн, которые привели к концу империю Великих Моголов в наступившем столетии.

Решив не повторять тот хаос, который случился, когда он сам восходил на трон, Аурангзеб тщетно пытался наладить четкий порядок передачи власти по старшинству. Боясь, что сыновья восстанут против него, он заключил в темницу трех из пяти, обвинив их в мелких преступлениях, например в растрате. Еще один сын получил назначение в удаленную область империи. Но все приготовления пошли прахом. Смерть застигла последнего Великого Могола 3 марта 1707 года, развязав братоубийственную борьбу: сын умыслил на сына, ставленник на претендента, часто с кровавыми последствиями. За 12 лет по крайней мере семнадцать желающих посягали на трон. Смерть Аурангзеба раскрыла двери и для новых игроков, пожелавших принять участие в большой игре XVIII века, где на кону стоял контроль над государствами Индийского субконтинента и их гигантскими ресурсами. Теперь воевали не только индусы с мусульманами. Британия и Франция, которые раньше лишь присылали своих представителей вроде Роу или Норриса с дарами, чтобы завоевать расположение местных правителей, теперь становились полноценными соперниками в борьбе за рынок и земли.

После ряда изнурительных осад Аурангзеб покорил основные шиитские государства Биджапур и Голконду, взяв под свою власть большую часть Индийского субконтинента

6. Торговцы и наемники

В 1772 году лондонские театралы собрались в Королевский театр «Хеймаркет», чтобы посмотреть новую постановку Сэмюэла Фута «Набоб». Это история про сэра Мэтью Майта, безнравственного сотрудника Ост-Индской компании (ОИК), который возвращается в Лондон и решает поменять свой никчемный образ жизни, породнившись с аристократическим семейством, и купить себе место в палате общин. Сэр Джон Олдхэм, респектабельный аристократ, переживающий трудные времена, в долгу перед Майтом, который хочет жениться на его прелестной дочери Софи. Майт – азартный игрок – «щедро транжирит доходы от разоренной провинции» и «испытывает неистовое наслаждение от разорения другого». Он признается, что хочет устроить гарем под охраной «трех чернокожих из Бенгалии» и угрожает отправить Олдхэма в долговую тюрьму, если тот не отдаст ему в жены Софи. В конце концов Томас Олдхэм, племянник старого Олдхэма, выплачивает 10 000 фунтов, которые Джон должен Майту, сохраняя родовое поместье и честь Софи.

«Набоб» – искаженное персидское слово «наваб», «управляющий». По мере того как в английском обществе росло недовольство варварскими методами ведения дел Ост-Индской компанией, в 1770-х это слово стало обозначать алчного наемного функционера вроде вымышленного Майта. Мишенью для пьесы Фута послужил самый алчный из них, Роберт Клайв, который из рядовых сотрудников Ост-Индской компании выбился к таким высотам, что удивил своих современников.

Клайву было 19 лет, когда он сошел с корабля в Мадрасе в 1744 году, чтобы приступить к работе младшего учетчика. Он родился в семье мелкого помещика и был старшим из тринадцати детей. Мальчик был чрезмерно склонен к дракам, и эта черта в будущем пригодилась ему на субконтиненте. Первое жалованье Роберта составляло каких-то пять фунтов в год, но если пережить резкую смену климата и смертельно опасные тропические болезни, есть хороший шанс вырасти до младшего торговца, советника или даже управляющего. В одном из первых писем домой Клайв пишет, что его цель – не более чем «обеспечить себя… и быть полезным своей семье». Культура компании такой скромности не позволяла.

К прибытию Клайва «почтенная компания», как ее стали называть позже, выросла из маленькой торговой фирмы в чрезвычайно доходную корпорацию с более чем дюжиной «факторий» (слово, образованное от португальского feitoria, обозначавшего укрепленный торговый пункт), разбросанных по побережью Индии и на основных водных путях. Старшие торговцы назывались посредниками, а младшие сотрудники вроде Клайва – писарями. Только пара десятков постоянных сотрудников трудились в тесной конторе на Лиденхолл-стрит в Лондоне, ведя дела всей корпорации, которая контролировала половину мировой торговли и расписки клиентов которой обеспечивали британской казне десятую часть доходов. С 1600 года, когда компания получила хартию от королевы Елизаветы I, и до 1833 года корабли под флагом компании совершили около 4600 рейсов из Лондона в Азию. К концу XVIII столетия армия Ост-индской компании была вдвое больше британской армии.

Взлет и падение компании хорошо освещены историками, например в совсем свежем труде Уильяма Далримпла, который рассказывает, как постепенно компания овладевала Индией, совершая «беспрецедентный в истории корпоративный маневр»: «Завоевания, порабощение, грабеж на больших дорогах Южной Азии почти наверняка составляют величайший акт корпоративного насилия в мировой истории».

Когда 80 расчетливых дельцов встретились в Лондоне в 1599 году, чтобы основать Ост-Индскую компанию, они претендовали не на Индию, а на торговлю пряностями с Индонезийского архипелага. Их главный конкурент, Голландская Ост-Индская торговая компания (ГОИК), имеющая десятикратно больший капитал, получала от торговли с так называемыми островами пряностей гигантскую прибыль. Проиграв в нескольких резонансных стычках с голландцами, защищавшими свою монополию, компания решила, что лучше сократить издержки, чем вести борьбу. Компромиссным вариантом экспансии была Индия. Она находилась ближе к дому и производила лучшие ткани в мире.

В 1608 году Уильям Хокинс сошел на берег в Сурате на западном побережье Индии, став первым капитаном судна Ост-Индской компании, ступившим на индийскую землю. Он тут же отправился в годичное путешествие в Агру, имперскую столицу Великих Моголов. Но его подарки, состоявшие из непримечательных узлов с одеждой (остальное было украдено агентом, работавшим на Португалию), не впечатлили Джахангира, и вместо фирмана – имперского указа, разрешавшего торговлю, – он преподнес ответный подарок для Хокинса лишь в виде жены из армянских христиан.

Через семь лет за Хокинсом последовал сэр Томас Роу, прибывший к императорскому двору с целым верблюжьим караваном подарков. Среди них были мастифы и охотничьи собаки, ящики красного вина и парадная карета. Главными соперниками англичан были португальцы. Хотя они торговали в Индии уже почти целый век, их отношения с моголами были непрочными. Мусульманские паломники, желавшие совершить хадж в Мекку, полагались на португальские суда. Чтобы сесть на корабль, им требовалось получить португальский паспорт со штампами в виде иконографических изображений Иисуса и Марии. Прибытие Роу совпало с победами англичан в двух стычках с португальскими кораблями. Роу пообещал, что с британской помощью Джахангир станет «повелителем морей».

И снова фирман британцы не получили, зато Джахангир снизошел до Роу, позволив тому открыть торговую контору в Сурате. По возвращении в Англию Роу дал директорам компании следующий совет: «Сочтите это за правило: если вы хотите преуспеть, ведите с Индией спокойную морскую торговлю, потому что связываться там с гарнизонами и сухопутными военными действиями, без сомнения, было бы большой ошибкой».

В последующие несколько десятилетий присутствие компании в Индии только нарастало. В 1639 году у местного правителя был отнят Мадрас, а в 1661 году Бомбей с его превосходной гаванью был «подарен» Карлу II как часть приданого на свадьбу от Екатерины Брагансской.

Тоннаж морских грузов у европейских компаний в торговле с Азией

Торговля процветала. К 1680 году 2000 акционеров Ост-Индской компании получили 50 % годовых дивидендов, столько же вышло в 1682, 1689 и в 1691 годах. Хотя в последующие десятилетия складывалось по-разному, она оставалась жизненно важной для английской экономики. В 1700 году она вывезла из Индии более полумиллиона фунтов товаров, что составило 13 % английского импорта. Вместо пряностей основным товаром стали ткани. Тонкий индийский хлопок из Бенгалии, Гуджарата, Коромандела и Конкана легко находил сбыт в Юго-Восточной Азии, Восточной Африке и Сефевидской Персии. «Индийская одежда в Африке служит валютой, повседневным товаром в Юго-Восточной Азии и модной роскошью в Европе», – пишет ученый Джорджио Риелло.

И по хорошо всем знакомому печальному сценарию – чем больше оборот, тем шире поле для корпоративных злоупотреблений. В 1693 году управляющий Ост-Индской компании и лорд-председатель ее совета были отстранены от должности за недобросовестную торговлю и подкуп на средства компании депутатов парламента, которые угрожали подрезать компании крылья.

ОИК не впервые переступала черту. В 1688 году ее воинственный управляющий в Лондоне, сэр Джосайя Чайлд, пренебрег советом Роу о «спокойной торговле» и самым глупым образом решил с боем взять могольскую военную машину в 100 000 солдат. В ответ на жалобы о том, что могольские чиновники вымогают деньги у английских торговцев на их факториях в Бенгалии, Чайлд отправил 308 солдат на двух кораблях вверх по реке Хугли, чтобы преподать моголам урок. Когда корабли подошли к берегу, их солдат, словно мух, перебили могольские дозорные. На западном побережье Индии представитель компании, тоже по фамилии Чайлд, решил военным путем прекратить могольское судоходство. Эти походы прозвали «детскими войнами» ^[23], они привели к потере факторий компании в Бенгалии, Бомбее и Сурате. Представителям ОИК пришлось идти на поклон к Аурангзебу с просьбой о возвращении права на торговлю. Право восстановили лишь после того, как компания уплатила изрядную компенсацию и пообещала впредь вести себя хорошо.

В 1690 году Джоб Чарнок, начальник бенгальского отделения компании, вернулся на реку Хугли, чтобы выбрать новое место для поселения. Выбор Чарнока – на восточном берегу реки, по соседству с группой деревень, – мало кому понравился. «Ради одного большого тенистого дерева… он не смог найти более нездорового места на всей реке», – писал капитан корабля Александр Гамильтон вскоре после постройки поселения. Хотя к 1692 году население выросло до 1000 человек, Гамильтон отметил, что было зарегистрировано уже 460 смертей, среди них смерть самого Чарнока. Место, которое его солдаты окрестили Голгофой, позже стало называться Калькуттой, имперской столицей Британского Раджа.

Бенгалия, которую Аурангзеб называл «раем народов», определенно была самой богатой провинцией Индии и единственным крупным поставщиком товаров Азии в Европу. Попутешествовав по Восточной Индии в 1657 году, Бернье заявил, что Бенгалия «гораздо более плодородная, богатая и красивая», чем Египет, который в то время считался «прекраснейшей и плодороднейшей страной в мире». Португальская, голландская и французская компании тоже построили торговые точки на реке Хугли.

Как и в других факториях компании, жизнь торгового поселения Чарнока зависела от доброй воли местных правителей. К началу XVIII века стало очевидно, что добрая воля не дает гарантии безопасности. Чтобы защитить поселения, британские офицеры содержали маленькие армии, преимущественно из местных обученных солдат или сипаев. Эти армии дорого обходились, требовали оплаты труда, а это означало, что требовалась местная административная структура для сбора налогов, которая, в свою очередь, требовала наличия суда и системы правосудия. Торговая империя постепенно приобретала признаки государства.

В сочельник 1716 года ослабевшего могольского императора Фаррух-Сияра окончательно затравили до того, что он выдал Ост-Индской компании фирман на свободную и беспошлинную торговлю. Получение этого документа, названного «Великая хартия компании в Индии» директоры праздновали, называя «такой милостью, какая не была еще дарована ни одной европейской стране». Теперь компания официально включалась в политическую иерархию Могольской Индии через прямые взаимоотношения с императором. Через полсотни лет Клайв использует этот декрет, чтобы оправдать свержение бенгальского наваба.

Теперь главным соперником Английской Ост-Индской компании стала Французская Ост-Индская компания, основанная в 1664 году и расположившая главные поселения в Пондишери, в дне пути морем к югу от Мадраса, и в Чанданнагаре, около 24 км к северу от Калькутты. Большую часть XVIII века англо-французское соперничество в континентальной Европе разыгрывалось между их уважаемыми торговыми компаниями в Индии. Когда разразилась война за австрийское наследство (1740–1748) и Семилетняя война (1756–1763), они совпали с борьбой между государствами южной Индии, которые добились независимости от могольской власти. Это дало возможность обеим компаниям вторгнуться политическими и военными силами в исключительно внутренние индийские конфликты.

Идейным вдохновителем этой политики стал Жозеф-Франсуа Дюплекс (1697–1763). Английский ученый Лоуренс Джеймс описывает его как «человека энергичного, соединившего в себе амбиции, корысть, англофобию и воинственность примерно в равных долях». Дюплекс стал главным соперником Клайва. В 1742 году его перевели из Чанданнагара на Коромандельское побережье для управления французскими владениями. В 1745 году, когда британский флот угрожал Пондишери, он призвал на помощь наваба Карнатика, независимого государства к северу от Мадраса со столицей в Аркоте. Нападение на Пондишери так и не произошло, но послужило поводом к перемене правил игры. Как писал Томас Маколей, один из самых первых биографов Дюплекса, французы решили, что «можно основать европейскую империю на развалинах могольской монархии».

Торговые привилегии послужили для компании одним из факторов, определившим ее удачу. Местные правители все чаще искали у британцев и французов военной поддержки в конфликтах с соседними государствами и обещая отдать за это земли. Доходы, полученные европейцами с этих территорий, были бы направлены на укрепление их вооруженных сил. Не находясь официально в состоянии войны, британцы и французы поддерживали междоусобные войны индийских князей, не забывая извлекать из них выгоду.

Местные правители скоро осознали преимущества такой поддержки. Малые отряды дисциплинированных и хорошо обученных европейским приемам защиты и нападения солдат под командованием английских или французских офицеров могли быстро сделать то, на что некогда громадным индийским армиям требовались месяцы и даже годы. Образ военных действий в Южной Азии стал меняться, и ключевую роль в этом играли хорошо оплачиваемые солдаты удачи из Америки, Ирландии, Британии, Франции, Швейцарии, Польши и даже Армении.

Первым индийским правителем, который присоединился к войску под командованием европейского офицера в обмен на права на территорию, стал Музаффар Джанг (?–1751), внук низама Хайдарабада. Смерть Низама аль-Мулька в 1748 году привела к четырехлетнему кризису престолонаследия, во время которого шесть его сыновей и один внук боролись за престол самого богатого и могущественного государства Южной Индии. Музаффар Джанг был объявлен новым низамом на тщательно подготовленной церемонии в Пондишери в 1750 году, после того как войска под командованием французов разбили его соперника, Насира Джанга (1712–1750). Выбор Дюплекса в пользу Пондишери вместо Хайдарабада был очень важен. Он хотел напомнить мусульманскому миру, что власть от наместника Декана перешла к французам. В ответ на его поддержку Музаффар Джанг признал Дюплекса наместником всей Южной Индии, от реки Кришны до мыса Коморин. Теперь французы получили почти абсолютную власть над 30 миллионами человек.

Правления Джанга так и не признал могольский падишах в Дели, который продержался на троне каких-то шесть недель, после чего попал в западню и был убит. Но, признав французов, он создал прецедент, который навсегда изменил политическую карту Индии. С тех пор индийские правители, которые желали утвердить свою власть при поддержке английских войск, должны были отдавать им части своей территории и оплачивать содержание войск, размещенных на их земле, под предлогом якобы защиты от внутренней и внешней угрозы. От них также ожидали приглашения в свою столицу британского «резидента», за которым оставалось последнее слово в вопросах царского брака и наследования. Отрезанные от возможности проводить независимую внешнюю или военную политику, такие индийские государи оказывались просто марионетками строителей империи из Лондона.

Авантюризм Дюплекса обернулся для него крахом. В 1754 году он был заменен на своем посту французским морским офицером Шарлем Робером Годео де Займоном, который прибыл в Индию, чтобы наладить французские взаимоотношения с англичанами. Это освободило сцену для Клайва, который быстро пошел в гору по карьерной лестнице внутри компании и приобрел репутацию военного стратега и блестящего лидера.

Звезда «Клайва Индийского» взошла во время осады Аркота в 1751 году. Аркот, город с сотней тысяч жителей, был столицей Карнатика, прибрежного региона к северу от Мадраса, который управлялся наместником Низама аль-Мулька, Анвар-уд-Дином. В 1749 году, когда тот был убит в бою, французы поддержали его марионетку, Чанда-Сахиба (ум. 1752) на должности нового наваба. Чтобы избежать такого сценария наследования, при котором французы и их марионеточный правитель Карнатика окружат Мадрас, Клайв решил напасть на Аркот. С отрядом всего в 200 европейцев и 300 индийских сипаев Клайв сумел взять форт Аркота. Армия под командованием сына Чанда-Сахиба, усиленная 150 французскими солдатами, окружила форт и обстреляла английские позиции тяжелой артиллерией. Хотя Клайв потерял почти половину своих людей, он выдерживал осаду объединенных индийских и французских сил 53 дня, пока из Мадраса не пришло подкрепление.

Как и защитники Джелалабада, Лакхнау и Читрала впоследствии, люди Клайва стали олицетворением «…стойкости и несгибаемой храбрости британского народа, – восхищался Джеймс. – Те, кто удержал эти крепости, показали мужество как защитники порядка и цивилизации, а их твердыни стали волноломом, о который разбиваются воды хаоса и варварства». Как губернатор Мадраса Томас Сондерс доложил директорам в Лондоне, Аркот показал слабость индийцев: «Конечно, любое европейское государство, которое решится воевать с ними, при помощи умеренной армии сможет овладеть всей страной».

В 1753 году Клайв уехал в Англию и два года спустя вернулся как заместитель губернатора форта Сент-Дэвид в Куддалоре, к югу от Мадраса. На тот момент между французами и англичанами был заключен мир, но хрупкое спокойствие, казалось, вот-вот разрушится. 16 августа 1756 года до Мадраса дошли вести, что Калькутта досталась навабу бенгальской армии и более сотни английских пленников умерли в темнице, которую прозвали «черной ямой».

Калькутта к тому времени стала процветающим портом с населением около 400 000 человек, и лишь малая часть из них была британцами. Этот город далеко превзошел торговые поселения французов, голландцев и датчан. Отношения европейских торговцев с навабом Аливарди-ханом (1671–1756) оставались дружественными и взаимовыгодными. Смерть наваба в 1756 году совпала с началом Семилетней войны. Директора английских и французских компаний в ответ на новости из Европы начали укреплять свои гарнизоны.

Фортификационные работы раздражали наследника Аливарди-хана, Сирадж-уд-Даулу (1733–1757), который видел в них угрозу своей власти и приказывал прекратить их. Французы подчинились, но англичане проигнорировали это требование. Когда уд-Даула отправил на переговоры посла, который сообщил о том, что время на размышления закончилось, английский офицер дал послу пощечину и выгнал вон. Вернувшись в столицу, Муршидабад, посол отчитывался Сираджу: «Осталась ли у нас какая-нибудь честь, если кучка торговцев, которых даже не научили омывать свой срам, в ответ на приказ нашего правителя выгоняет его посланника?» Когда последняя отчаянная попытка Сираджа уговорить англичан, чтобы они вели себя как положено купцам, не удалась, он собрал большую армию и двинулся к югу, на Калькутту.

Хотя предупреждений о наступающем неприятеле было достаточно, высокомерие помешало защитникам Калькутты, и они не потрудились приготовиться к защите города. Офицеры хотели разрушить дома возле форта Уильяма, чтобы было удобнее вести стрельбу, но владельцы домов не позволили, опасаясь, что никто им не оплатит издержки. К 16 июня 1756 года силы уд-Даула достигли Дум-Дума – места, где сейчас расположен международный аэропорт. В форте начались беспорядки и паника, 2500 в основном британских жителей города пытались найти в нем убежище. Пока враг подходил, некоторые смогли уплыть на одном из двадцати с лишним судов, стоявших на реке. Одним из беглецов оказался губернатор города Роджер Дрейк.

За несколько часов люди наваба овладели фортом Уильям, но вместо того, чтобы перебить оставшихся защитников, взяли их в кольцо. Уд-Даула пообещал пленникам, что не тронет и волоса на их голове. Но когда вусмерть пьяный английский моряк застрелил могольского солдата, отнимавшего у них ценности, настроение правителя изменилось. Всех выживших затолкали в тесный карцер форта площадью 4,3 ˟ 5,5 метра с только одним окошком и без всякой воды.

«Отвратительная смерть»

Рассказы о «черной яме» основаны преимущественно на докладе, представленном командиром британского гарнизона Джосайей Холуэллом (1711–1798). Согласно рассказу Холуэлла, когда спустя десять часов заточения дверь камеры открыли, было шесть часов утра, внутри сгрудились трупы, и только 23 пленника подавали признаки жизни. Вернувшись в Англию в следующем году, он опубликовал «Достоверный рассказ об ужасной смерти английских джентльменов и прочих, задохнувшихся в черной яме». Более новые исследования оценивают число заключенных только в 43. Сирадж-уд-Даула не приказывал закрывать пленников в «черной яме» и узнал о них только впоследствии.

«Черная яма» в умах английских политиков будет символизировать варварство индийцев и использоваться для усиления механизмов британского управления. Проще говоря, это злодеяние станет спусковым крючком для захвата Калькутты, а затем и остальной Бенгалии. В январе 1757 года военный флот Британии взял город без особого труда. Но вместо того, чтобы вернуться в Мадрас, Клайв решил захватить французское торговое поселение в Чанданнагаре, чтобы весь регион оказался под контролем Британии. Теперь все было готово для решающей битвы при Плесси.

Большинство историков снижает значение сражения при Плесси до обычной стычки. После утреннего артиллерийского обстрела начался жесточайший тропический ливень, который привел в негодность почти весь боезапас наваба, в то время как британцы защитили свои боеприпасы непромокаемым брезентом. Беспорядочная атака, начавшаяся с чрезмерного энтузиазма британского офицера, окончилась победой армии Клайва. По отчетам, 800 европейцев и 2000 местных солдат сражались против вражеской армии в 50 000 человек, но на самом деле у уд-Даула не было ни шанса. Торговцы и знать, которые хотели избавиться от наваба, заручились поддержкой его главнокомандующего, Мир Джафара (ок. 1691–1765), который отвел свои войска в тыл как раз тогда, когда они были нужны. Спонсировало этот заговор семейство Джагат Сет, крупнейшие финансисты Бенгалии, которые потеряли веру в то, что уд-Даула обеспечит безопасность их торговли, необходимую, чтобы та процветала. Их роль позволила английскому историку Нику Робинсу относиться к событию при Плесси «скорее как к коммерческой сделке, чем как к битве». Можно рассматривать эту битву и как первый шаг к созданию Британской империи в Индии, а также «Плесси можно считать самой удачной сделкой Ост-Индской компании».

Клайв удостоил Джафара должностью губернатора Бенгалии, хотя на деле он был всего лишь марионеточным правителем. Сирадж-уд-Даулу выследили и убили неподалеку от его столицы, Муршидабада. В возрасте всего 32 лет Клайв оказался покорителем Бенгалии – и притом очень богатым. Несмотря на строгие инструкции из Лондона отбивать французские атаки и не затевать драк с местными правителями, Клайв взял ситуацию в свои руки, увидев возможность обогатиться самому и добиться политической и экономической выгоды для компании. Одним махом он получил 2,5 миллиона фунтов для компании и 234 000 фунтов для себя, став одним из самых богатых людей в Англии.

В 1760 году Клайв вернулся в Англию героем, оставив своим преемником выжившего в «черной яме» Джона Холуэлла. Решив воспользоваться кризисом престолонаследования, который возник после смерти сына Джафара, Холуэлл попытался захватить управление Бенгалией в свои руки. Но ему не позволили этого директора компании, решив сделать новым правителем зятя Джафара, Мир Касима (?–1777). Когда Джафар попытался препятствовать, он был свергнут с престола.

Вскоре британцам пришлось пожалеть, что они поддержали Касима. Новоиспеченный наваб отправил в отставку местных чиновников, подозреваемых в сотрудничестве с ОИК, потребовал увеличения содержания, придирался к условиям прохождения английских кораблей и взялся за реорганизацию своих сил вдоль границ европейских владений, прибегнув к помощи двух христианских наемников: солдата удачи из Эльзаса Вальтера Рейнхардта и исфаханского армянина Ходжи Грегория. Когда пришли известия, что Касим уничтожил в Патне пленных сотрудников компании и их индийских союзников, советник ОИК в Калькутте 4 июля 1763 года официально объявил войну навабу, решив посадить Джафара обратно на трон.

Чтобы возместить потери, понесенные при Плесси, и восстановить независимость Бенгалии, Мир Касим заключил союз с могольским императором Шах Аламом II (1728–1806) и навабом Авадха, Шуя-уд-Даулом. Шах Алам был восстановлен на троне в Дели, после того как афганские войска под командованием Ахмад-Шаха Дуррани разгромили маратхов в 1761 году, в решающей битве при Панипате, к северу от Дели. Когда просьба императора к британцам о поддержке в обмен на дивани (управление финансами) в Бенгалии было отвергнуто, он вступил в союз с Мир Касимом.

Когда тройственная армия начала поход на Калькутту, британские сипаи под командованием майора Гектора Манро выдвинулись им навстречу. Чтобы точно удостовериться, что с британской стороны не будет дезертирства, те сипаи компании, которые отказались идти, «были привязаны руками к пушкам, животом к жерлу, и выстрел был произведен перед их дрожащими сослуживцами». Лишь второй раз в истории компании ее солдатам приходилось сражаться с могольскими войсками. Сражение при Буксаре, которое привело к разгрому трех огромных могольских армий, превратило ОИК в главенствующую силу на северо-востоке Индии. «При Буксаре были разбиты последние остатки сил Моголов в Северной Индии», и это была «вероятно, самая важная битва Британии в Южной Азии», пишет британский историк Джон Кей.

Во время унизительной церемонии в палатке Клайва Шах Алам передал ему дивани над всей Бенгалией. Сбор налогов в некогда могольском владении, налоговые управления в Бенгалии, Бихаре и Ориссе теперь стали подчинены ОИК. То, что некогда называлось компанией для «зарубежной торговли», теперь превратилось в капиталистическое колониальное государство – издающее законы, осуществляющее правосудие, учреждающее налоги, заключающее мир и объявляющее войны. ОИК стала первой торговой компанией, чеканившей свою монету, монетизируя свой золотой резерв ради упрощения торговли.

На новостях о том, что компания получила дивани, ее акции в период между 1767 и 1769 годами взлетели до небес. Но эти благодатные времена были недолговечны. Ответственная только перед своими акционерами, компания не была готова справедливо управлять регионами, которыми завладела. Жестокий циклон в 1769 году оставил Бенгалию и Бихар без урожая риса, и в некоторых местах цены на повседневные товары подскочили в пять раз. Миллионы людей оказались на грани голодной смерти. К июню 1770 года появились сообщения о том, что в деревнях едят мертвецов. Для создания резерва ничего не было сделано. Вместо этого сотрудники компании были уличены в получении выгоды от спекуляции зерном. Как емко написал об этом британский автор Майкл Эдвардс: «Жажда золота охватила британцев, и Бенгалию не оставят в покое, пока не выпьют всю ее кровь до капли».

По мере усугубления голода катастрофически падал сбор земельных налогов, так что директорам компании пришлось просить у британского правительства экстренную помощь в 1,4 миллиона фунтов, чтобы избежать банкротства. Для британской экономики эта компания была столь важна, что один лишь факт этой просьбы обрушил рынок акций. Поскольку 40 % членов парламента держали акции ОИК, то о необходимости спасать компанию споров не возникло, но цена была слишком велика. Был издан «Регулирующий акт», отдающий Ост-Индскую компанию под надзор правительства. Управляющий совет назначался парламентом и находился в Калькутте, чтобы присматривать за повседневным ведением дел компании. Теперь интересы государства и ОИК переплелись. А этот закон ознаменовал начало британского колониального правления в Индии.

По мере того как компания продолжала захватывать территории, ее администрация разделилась на три «президенции»: Калькутту, Бомбей и Мадрас. Одним из ключевых уложений «Регулирующего акта» было учреждение должности генерал-губернатора, сидящего в Калькутте и наделенного властью над «президенциями» Бомбея и Мадраса. Первым генерал-губернатором стал Уоррен Гастингс – противоречивый персонаж, главный грех которого, по мнению одного историка, заключался в том, что он слишком любил Индию. Чтобы привлечь компанию к ответственности, Гастингс хотел, чтобы британская власть осуществлялась индийскими должностными лицами и системами управления. Правосудие должно было вершиться индийскими судьями, вопросы о землевладении должны были решать индийские чиновники. По тем временам это была слишком радикальная точка зрения, и последователи Гастингса ее отвергли. Самым долгоживущим его наследием стало побуждение к изучению истории Индии и ее языков, например санскрита. Именно при Гастингсе такие ориенталисты, как Уильям Джонс и Чарльз Уилкинс, написали свои первые труды, переводя индусские эпосы и исследуя отношение санскрита к индоарийской языковой группе. Но при всей своей филантропии и идеализме, Гастингс оставался набобом, в первую очередь думавшим о выгоде компании, ее акционеров и своей собственной. При Гастингсе компания монополизировала производство бенгальской соли и опиума, и первая партия опиума контрабандой была переправлена в Китай с явным пренебрежением к давнему запрету на его ввоз.

Когда в 1785 году Гастингс вернулся в Англию, он ожидал радушного приема у коллег за то, что он привел дела компании в порядок. Вместо этого он подвергся нападкам в парламенте, особенно со стороны главного критика корпорации, Эдмунда Бёрка. По мнению этого англо-ирландского вига, компания стала «королевством магистратов, отделившихся и от страны, их пославшей, но и от страны, в которой они находятся». В течение двух лет после возвращения Гастингса из Индии Бёрк добивался его отстранения. Он представил 22 статьи обвинения, в том числе вымогательство, подкуп, коррупцию и развязывание беспричинной войны против пуштунского племени рохилла. После марафона судебных заседаний, длившегося семь лет, Гастингс был оправдан по всем статьям.

На посту генерал-губернатора его сменил лорд Корнуоллис (1738–1835), который в 1781 году, во время Войны за независимость Америки, осуществлял надзор за сдачей Йорктауна. Корнуоллис был полной противоположностью своего предшественника. Человек военный, глубоко презиравший торгашество, он описывал работу компании в Индии как «самый грязный субподряд системы». Назначенный, чтобы реформировать управление компанией и искоренить подкуп и кумовство, он разделил компанию на коммерческий и политический сектора. Глубоко убежденный, что все местные жители Индостана продажны, он европеизировал службы. «Отныне ни один сын индийца не будет назначаться в гражданскую, военную или морскую службу компании», – заявил он.

Корнуоллис также попытался теснее привязать элиту индийских землевладельцев, заминдаров, к компании, зафиксировав их ренту на постоянной основе. Это должно было резко увеличить урожаи, поскольку каждая вырученная рупия доставалась землевладельцу. Заминдары также несли ответственность за сбор подати с тех крестьян, которые работали на их земле, хотя раньше этим вопросом были обременены британские чиновники. Теперь главенство в вопросах торговли легло на административный сектор компании.

Если битва при Буксаре обеспечила компании контроль над восточной Индией, то ее интересы на западе и юге субконтинента с 1760-х годов подвергались серьезным угрозам. Самые крупные неприятности грозили со стороны княжества Майсур и от конфедерации маратхов. Те и другие использовали французское оружие и офицеров, угрожающе повышая французское влияние в Индии. Чтобы разгромить Майсур, потребовалось четыре военных кампании и еще три против маратхов, прежде чем в 1818 году в Индии установилось британское владычество.

Эта ключевая глава индийской истории начинается с захвата Майсура в 1761 году Хайдером Али (ок. 1720–1782). Обреченный на роль занозы в пятке Ост-индской компании, Али был превосходным тактиком. В его артиллерии имелись перевозимые на верблюдах снаряды с дальностью действия до двух километров. Был у него даже свой маленький флот, которым в разное время командовали английские и голландские наемники. Флот составляли несколько военных кораблей и небольшие транспортные суда. Как дальновидный правитель, он основал государственную торговую компанию и привлекал инвесторов к покупке ее акций. Пробовал он и устраивать фактории в Османской империи и в бирманском городе Пегу.

Боясь, что Али посягнет на Мадрас, британские солдаты выступили на Майсур в 1767 году, но были отброшены – впервые со времен неудачного похода Джосайи Чайлда против моголов столетием ранее. В 1780 году Али объединил силы с низамом Хайдарабада и нанес молниеносный удар по пригородам Мадраса, «окружив многих английских джентльменов в их загородных домах, и лишь чудом они избежали плена». В это время его сын Типу Султан (1751–1799) схлестнулся с британцами при Поллилуре, возле современного Канчипурама. Почти половина из 86 английских офицеров, командовавших британскими и индийскими сипаями, были убиты, а с ними 280 рядовых солдат и 1700 сипаев. На тот момент это было крупнейшее поражение Британии в Индии.

Потери при Поллилуре совпали с разгромом британцев при Йорктауне, показав слабость Англии. «Уходят и Америка, и Индия», – пророчил виг и антиимпериалист Хорас Уолпол. Старший офицер армии ОИК предупреждал парламент, что прочное положение Британии в Индии «скорее воображаемое, нежели реальное». И если случатся еще такие поражения, как при Поллилуре, «то вскоре индийцы обнаружат, что мы – не более чем такие же люди, как они, или очень ненамного лучше их». У подобных страхов были все основания. После поражения во второй Англо-майсурской войне каждый пятый британский солдат в Индии оказался в индийском плену. В британском обществе витали истории о принудительном обрезании, рабстве и пытках.

Смерть Али в декабре 1782 года сделала Типу бесспорным правителем Майсура. В Британии еще долго, даже после его смерти, высмеивали Типу в пьесах, карикатурах и газетах, выставляя его узколобым мракобесом, фанатичным мусульманским тираном, помешанном на преследовании христиан и выдворении европейцев с Индийского субконтинента. Если же посмотреть на его правление более внимательно, то можно увидеть, что он проводил социальные реформы, понимая важность торговли и устойчивого управления. При нем были запрещены алкоголь, проституция и женское рабство, а также многомужество. Конечно, Британию все это мало интересовало. После двух болезненных поражений желание сокрушить Майсур стало для британцев одержимостью.

Прибыв в Индию, Корнуоллис терпел три года, ожидая возможности отомстить, но, когда он взялся за «Майсурского Тигра», пути назад уже не было. В 1789 году при поддержке сил маратхов и Хайдарабада он подобрался к столице Типу, городу Шрирангапатнам, на юго-востоке. Выдержав почти год осады, Типу был вынужден принять ряд унизительных условий, в том числе контрибуцию в размере восьмизначной суммы и передачу Британии и ее союзникам почти половины своих территорий.

Одна из вещей, привезенных в Лондон после поражения Типу и выставленных в штаб-квартире ОИК. Это деревянная заводная игрушка, изображающая почти в реальном масштабе тигра, поедающего британского солдата. Изготовленный индийскими резчиками, французскими производителями игрушек и голландскими органными мастерами, он был любимой игрушкой Типу. Вращающийся коленвал внутри тигра заставляет его издавать глубокий рык, в то время как человек машет руками и кричит. Истории о жестокости Типу, включавшие сюжеты о тиграх и британцах, только добавляли печальной славы этому автомату, сделав его центральной фигурой нового музея.

Поражение Типу не смогло остановить растущее влияние французов в Индии. Низам Хайдарабада и пешва маратхов в Пуне сменили сторону и теперь нанимали французов, чтобы те обучали их солдат. А в Европе Британия и Франция снова воевали.

Четвертую Майсурскую войну вел Ричард Уэлсли (1760–1842), бескомпромиссный имперец, бесспорно совершивший для британской гегемонии в Индии больше, чем Клайв. Объявить войну он решил после того, какузнал, что Типу поддерживал связь с французами на острове Иль-де-Бурбон в Индийском океане. В 1797 году ему доложили, что более пятидесяти французских солдат, дислоцированных в Шрирангапатнаме, образовали якобинский клуб и провозгласили права человека ^[24]. Правда, недавние исследования показали, что это была всего лишь британская пропаганда. Новости о планируемом вторжении Наполеона Бонапарта в Египет вызвали опасения, что он может использовать Египет как плацдарм для вторжения в Индию при попустительстве местных правителей, таких как «гражданин Типу». Хотя в августе 1798 года Нельсон разгромил французский флот в заливе Абукир и устранил эту угрозу, это не остановило поход Уэлсли на Шрирангапатнам.

После месячной осады британские силы численностью в 24 000 человек при поддержке небольшого числа солдат низама Хайдарабада успешно взяли город штурмом. Когда обнаружили еще не остывшее тело Типу, оказалось, что его драгоценный пояс с ножнами украден. Как Уэлсли впоследствии вспоминал, трофеев было так много, что «каждый солдат едва мог идти под их грузом, часть приходилось бросать». Во дворце Типу солдаты обнаружили трех живых тигров и одного механического.

После смерти Типу маратхи оказались последней преградой на пути Уэлсли к его имперским планам. Сумев организовать единый мощный фронт, маратхи так и не оправились от поражения, нанесенного им афганскими войсками при Панипате. Хотя они и разделились на царства-соперники, самыми сильными из которых считались Холкары из Индора, Шинде из Гвалиора, Гайквады из Бароды и Бхонсле из Нагпура, но все еще были способны на военное вторжение почти в любую часть субконтинента. Присутствие французских наемников в качестве военных советников придавало Уэлсли решительности разгромить их раз и навсегда.

В 1803 году Уэлсли и его политический представитель Джон Малькольм (1769–1833) двинулись от Шрирангапатнама до Пуны. По пути они собирали союзников из местных вождей и наконец подошли к городу объединенной армией в 40 000 солдат. Взяв Пуну без боя, они преследовали холкаров, шинде и бхонсле, устроив игру в кошки-мышки по всей Северной Индии, попутно захватив Дели. На усыпанный алмазами и прочими каменьями Павлиний трон, заказанный Шах Джаханом, был посажен стареющий и ослепший Шах Алам, царь лишь по названию. Настолько ослабел Шах Алам, что Уэлсли посчитал более разумным оставить его доживать свои дни на троне, нежели свергать. Когда в 1806 году он умер, британцы позволили его сыну Акбару наследовать трон, но реальная власть в древней столице Моголов в последующие пять десятилетий прочно держалась в руках британского посредника, так называемого резидента, который присматривал за всеми отраслями управления.

Захват Дели и последующее подписание мирного договора с Шинде, Бхонсле и Холкарами превратил Ост-Индскую компанию в мощнейшую силу в Индии. Но маратхи оказались упрямыми противниками. Солдаты, верные правителю Гвалиора, продолжали тревожить британские силы, заставляя Уэлсли тратить все больше средств на поддержание своей военной машины. Решив, что территориальные притязания Уэлсли непозволительны для главы торговой компании, директора ОИК отозвали его. Когда премьер-министр Уильям Питт обвинил его в «неразумных и незаконных действиях», Уэлсли уволился.

Третья, и последняя, война с маратхами отличалась от всех предыдущих военных конфликтов Британии в Индии. Ее главными врагами оказались банды воинов пиндари, набранные правящими домами маратхов. Верхом, вооруженные копьями, пиндари разоряли сельскую местность центральной Индии, опустошая деревни ради провианта и устраивая набеги на передовые посты ОИК. Наряду с ними орудовали афганские мародеры. Чтобы избавиться от этой двойной напасти, в 1817 году компания начала собирать самую большую в истории Индии армию – 110 000 воинов, в том числе 20 000 солдат, одолженных у индийских союзников. Действуя рассеянными на тысячи квадратных километров группами, зачастую в непроходимой местности, пиндари были сложными противниками. Как жаловался Малькольм: «Нигде [пиндари] не собирались так, чтобы напасть на них… Их главная сила – в их неуловимости». Учинив среди британцев резню, в основном пиндари и афганцы просто исчезали, чтобы годы спустя появляться вновь и грабить на больших дорогах. Но как военная сила они были опасны только в том месте, где находились. Постепенно, один за другим, правящие дома маратхов подчинились британскому господству.

1818 год ознаменовался началом британского владычества в Индии, но британский индолог Джон Уилсон пишет, что это была «запятая, а не точка, скорее перерыв, а не полное окончание процесса». Мир в Британской Индии всегда был результатом принуждения. «Индийские лидеры подчинились экспансии британских денег и насилию неохотно, неуверенно и с оговорками, – пишет Уилсон. – Поражение маратхов не означало их покорения».

7. Запалить фитили!

Немногие события из индийской истории удостоились такого анализа, таких споров, романтизации и демонизации, как мятеж 1857 года. Этот апокалипсис начался с восстания сипаев в Мератхе 10 мая и называется в разных источниках Первой Индийской войной за независимость, Великим восстанием, Восстанием сипаев или просто Индийским бунтом. Однако ни одно из этих названий не отражает истинной природы последовательности событий, которые привели к свержению и изгнанию из Дели последнего могольского императора, Бахадур-шаха (1775–1862), окончанию правления Ост-Индской компании и провозглашению королевы Виктории (1819–1901) императрицей Индии. Первое масштабное восстание против британского правления стало еще и колоссальной ошибкой, показавшей страшную жестокость с обеих сторон. Оно изменило отношения между Британией и «алмазом в ее короне». Оно также послужило дополнительным аргументом для тех, кто желал большего военного и административного контроля над Индией, а индийских националистов вдохновило на борьбу за независимость.

Восстания 1857–1858 года подняли множество вопросов. Каковы истинные причины этих восстаний? Почему они происходили главным образом на севере – Дели, Соединенных провинциях, части центральной Индии и Бихаре, – а не по всей Индии? У многих групп нашлись законные причины выступить против британцев: у сикхов, маратхов, раджпутов и гуркхов – но они остались не вовлеченными. Если это восстание было антиколониальным, то почему не охватило города, в которых колонизация чувствовалась наиболее остро, например Калькутту? Множество индийских князей остались нейтральными или даже предложили свои войска для подавления восстания.

Отчасти военный мятеж, отчасти крестьянский бунт, отчасти священная война – мятеж разгорался на протяжении года, но с самого начала ему недоставало единства и ясности задач. Хотя сипаи пользовались благоволением Бахадур-шаха, который считался главой как индусов, так и мусульман, он мог оказать им только моральную поддержку. Тот факт, что повстанцы в качестве своего знамени использовали веру в былое наследие Великих Моголов, придает всему движению реакционный дух. Добейся они успеха, какое бы правительство или система ни пришли на смену правлению Ост-Индской компании, маловероятно, что изменилась бы к лучшему жизнь тех, кто поднимал оружие. Князья, получавшие выгоду от этих беспорядков, были заинтересованы только в восстановлении старого феодального уклада. Разделившиеся и рассеявшиеся лидеры не могли предложить согласованной программы преобразований. Но перемены, которые принесло это восстание, оказались глубокими и повлияли на ход индийской истории вплоть до ХХ века.

Скрытые причины восстания 1857 года лежат в развитии отношений британцев к Индии с конца 1700-х. Преобладающее мнение, что Индия должна управляться по ее собственным законам, а к ее правящему классу следует относиться с уважением, подточили реформы лорда Корнуоллиса, которые успешно вычистили индийцев со всех административных и судебных постов. Реформы сильно ударили и по армии, потому что индийский солдат больше не мог дослужиться до офицера, разве что до младшего. Тесный контакт между британским офицером и его подчиненными стал исключительной редкостью. Рассказывая об этом восстании, сипай Сита Рам Панде (ок. 1795 – ок. 1873) вспоминает, что, когда он в самом начале столетия поступил в армию, сагибы ^[25] водили дружбу со своими индийскими слугами и подчиненными: «Когда я служил сипаем, капитан моей роты целый день принимал своих людей у себя в доме и беседовал с ними. Я знаю, что сегодня многие офицеры говорят со своими людьми только в случае необходимости». Отчуждение между начальником и подчиненными дошло и до области личного. В конце XVIII века треть работников компании делила свое жилище с биби, спутницами. К середине XIX века так уже почти никто не делал.

Консолидация британской администрации после поражения маратхов усилила уверенность британцев. Как доминирующая сила на субконтиненте они взяли на себя задачу «цивилизовать» своих подданных. Одним из условий возобновления хартии Ост-индской компании в 1813 году было разрешение христианским миссионерам действовать в Индии. Оно заслужило поддержку борца с рабством Уильяма Уилберфорса, который приравнивал избавление индусов от «греховности и жестокости идолопоклонства» к запрету на работорговлю. Потонул в резкой риторике того времени совет Уоррена Гастингса. Уже находясь в отставке, он потратил три часа перед комитетом парламента, анализируя хартию ОИК. И сделал вполне ясное предупреждение: «За границей бытует мнение, будто мы пытаемся навязать местному населению нашу религию. Такое мнение распространяется в местной пехоте, оно может привести к опасным последствиям». И всерьез добавил: «Это может вызвать религиозную войну».

Темп реформ значительно ускорился в период с 1828 по 1835 год, когда генерал-губернатором стал Уильям Бентинк (1774–1839). Прапрадед Елизаветы II был убежден в том, что британцы в Индии несут великое бремя морального долга. Вершиной его задач было искоренение сати – обряда, когда вдова должна принести себя в жертву на погребальном костре умершего мужа, часто даже против ее собственной воли. Эта практика, впервые возникшая в эпоху Гуптов, применялась среди раджпутов и в Бенгалии, где в радиусе 50 километров от Калькутты за период 1803–1804 годов было зафиксировано более трехсот сати. Бытовало мнение, что «к ритуалам и предрассудкам в индийской религии следует относиться со всей возможной снисходительностью», но обряд сати выходил из ряда вон. За время правления лорда Минто (1751–1814), который стал генерал-губернатором в 1807 году, колониальные власти стали контролировать проведение этого обряда, на котором теперь должен присутствовать полицейский чиновник, который обязан был удостовериться в отсутствии принуждения, а также в том, что вдове не менее 16 лет и она не беременна. Преемник Минто, лорд Гастингс (не имевший отношения к Уоррену Гастингсу), объявил сати преступлением против человечности, но считал, что запрет этого обряда опасен и может вызвать волнения в армии. Бентинк разрывался между «спасением сотен невинных жертв от жестокой и преждевременной смерти» и «опасениями за безопасность Британской империи». Приняв решение в пользу запрета этого обряда, он пояснял, что Британия достаточно сильна, чтобы выдержать любой вызов ее правлению, а землевладельцы-заминдары поддержат его действия. В 1829 году законы о запрете сати вышли в Бенгалии, а вскоре после этого – в Бомбее и Мадрасе.

Эти законы поддержали индусские реформаторы, такие как Рам Мохан Рой (1772–1833), приводивший в пример случаи, когда вдову силой возводили на погребальный костер родственники, желавшие унаследовать ее имущество, или когда вдова пыталась сбежать, но ее ловили, возвращали к родственникам и насильно сжигали. Рам Мохан Рой, кроме родного бенгальского, бегло говорил на английском, арабском, персидском, иврите, греческом, латинском и санскрите, он боролся за права женщин и лоббировал законы, ограничивавшие плату, которую землевладелец мог требовать с крестьянина. Хотя сам был брахманом, он критиковал кастовую систему, которую считал причиной, по которой индийцам недостает единства. Рой провел три года в Англии, удивляясь всему, что ему встретилось, в том числе философу Джереми Бентаму, который звал Роя на заседания палаты общин.

Подобные Рою элиты составляли ничтожное меньшинство. В начале 1800-х годов индийское общество все еще основывалось на крестьянстве, более 70 % населения было занято в сельском хозяйстве. Средняя продолжительность жизни составляла около двадцати шести лет. Но в период, последовавший за распадом империи Великих Моголов, меняется и наше историческое видение Индии. Традиционная характеристика XVIII века в Индии как эпохи распада, хаоса, алчности и насилия опровергается современными исследователями, указывающими на экономический рост, урбанизацию и коммерциализацию, особенно в динамично развивающихся северных областях. Индийские семьи были меньше европейских, в основном из-за женского инфантицида, высокой детской смертности и детских браков, которые часто приводили к раннему вдовству. Перепись 1822 года в таких городах, как Калькутта, Дакка и Аллахабад, показала средний состав домовладения от 3,5 до 4,1 человека. В Англии в то же время аналогичный показатель составлял 4,75. Однако бедственное положение женщины в Индии начала XIX века никогда сомнению не подвергалось. Как сетовал бенгальский общественный активист Ишвар Чандра Видьясагар: «В обществе, где у мужчин нет ни жалости, ни веры, ни чувства справедливости, ни чувства добра и зла, где мерой достоинства считается способность доминировать, а веруют только в превосходство, женщине лучше вовсе не рождаться».

Цивилизаторский порыв Бентинка добрался до сферы образования, где развернулись дебаты между ориенталистами, ратовавшими за традиционное обучение на таких классических языках, как санскрит и персидский, и англицистами, которые хотели внедрить западные стандарты обучения на английском языке. Последние утверждали, что если студенты желают изучать «Бхагавадгиту», то они из английского перевода почерпнут столько же, сколько из оригинального санскритского текста. Раздел мнений проходил не только по национальному принципу. Среди тех, кто поддерживал англицистов, оказался Рой, уверенный, что современное обучение «является ключом к сокровищнице научной и демократической мысли современного Запада».

Точку в этом вопросе поставил Томас Бабингтон Маколей (1800–1859), сын проповедника, ставший первым юридическим советником администрации Бентинка. Отражая свою утилитарную веру в превосходство европейской культуры и науки, Маколей утверждал, что старые языки Индии «не содержат ни художественной, ни научной информации, они настолько бедны и грубы, что если их не обогатить из некоего дополнительного источника, то ни один приличный труд перевести на них невозможно». Его цель заключалась в том, чтобы создать «класс людей, индийцев по крови и цвету кожи, но англичан по вкусам, суждениям, нравам и интеллекту». Маколей прославился фразой: «Я не смог найти ни одного ориенталиста, который не признал бы, что одна полка хорошей европейской библиотеки стоит всей повествовательной литературы Индии и Аравии».

За государственный счет мы поддерживаем медицинские доктрины, которые бы опозорили английских коновалов, астрономию, которой впору смешить девочек английской школы-интерната, историю, изобилующую королями в тридцать футов ростом и царствованиями сроком в тридцать тысяч лет, а также географию с морями из патоки и морями из масла.

Маколей об образовании

Критика Маколея сегодня воспринимается не так жестко из-за его стараний создать в Индии единый уголовный кодекс и наладить работу Индийской гражданской службы ^[26]. Индусская и мусульманская системы законов часто противоречили друг другу, действуя параллельно с правилами Ост-Индской компании, создавая правовую путаницу, которую Корнуоллис только усугубил, запретив индийцам председательствовать в суде. Новый уголовный кодекс Маколея ограничил применение смертной казни наказанием за убийство и государственную измену. В попытке привести к единообразию уже существовавшие законы этот кодекс закрепил права женщин на собственность почти на полстолетия раньше, чем аналогичные законы вступили в силу в Англии. Сегодняшняя возмутительно медленная, но поразительно живучая индийская бюрократия своим долголетием обязана именно процедурам, утвержденным Маколеем. Без них Индия как государство могла и не пережить травм, полученных при разделении.

Наплыв миссионеров повысил число проживавших в Индии европейцев, не связанных с ОИК и многочисленными армиями, хотя это число по-прежнему оставалось небольшим – от около 2150 гражданских в 1830 году до 10 000 в 1850-м. Приезжали европейские специалисты – от гробовщиков и таксидермистов (чтобы изготавливать чучела тигров, добытых в охотничьих экспедициях) до винокуров и изготовителей бильярдных столов. Мужчин приезжало значительно больше, чем женщин, что послужило появлению так называемых «рыболовных флотилий» – тысяч молодых британок, приплывавших в Индию в отчаянной попытке найти «мужа за 300 фунтов в год – живым или мертвым». Имелось в виду среднее годовое жалованье младшего сотрудника индийской гражданской службы.

Когда закончился срок службы Бентинка, он уехал из Индии ни с чем. Его предложение назначить индийцев на высшие должности компании не получило поддержки у директоров в Лондоне. Он также пытался добиться повышения индийским судьям жалованья в десять раз; компания увеличила их едва ли в четыре раза. Не обуздали эти реформы и все учащающихся воинственных призывов в рядах компании. В 1820 году сэр Чарльз Меткалф (1785–1846), бывший представитель в Дели, заявлял: «Мне отвратительны призывы к войне и вмешательство в дела других государств ради роста нашего благосостояния, но война, которая сваливается на нас или в которую нас неизбежно втягивают, должна по возможности быть обращена к нашей пользе путем захвата новых ресурсов, чтобы оплачивать наши силы, охраняющие то, что у нас есть, и увеличивающие наши владения в грядущих неизбежных войнах».

Эта позиция дала обратный эффект, когда британцы попались в ловушку во время Первой Афганской войны, описанной писателем Джеймсом Моррисом, как «худшее поражение, понесенное британцами на Востоке за все время до вторжения Японии в Малайю во время Второй мировой войны и захвата Сингапура столетием раньше». Причиной этой войны стала обеспокоенность лорда Палмерстона насчет российских планов относительно Индии. Британский премьер-министр боялся, что афганский правитель Дост Мохаммед (1793–1869) чересчур симпатизирует России и вскоре царские войска могут двинуться через Хайберский проход и войти в Индию. Первый крупный конфликт в Большой игре, как прозвали столкновение сфер влияния в Центральной Азии между Россией и Великобританией, закончился масштабным восстанием против британской оккупации, когда афганские племена полностью перебили британскую отступающую армию и сотни гражданских. Несмотря на то что им был обещан безопасный проход, тысячи британских солдат и индийских сипаев, а также женщины и дети были убиты по пути из Кабула. Единственным человеком, пережившим это отступление, оказался Уильям Брайдон (1811–1873), хирург армейского медицинского корпуса, доковылявший до британского гарнизона в Джелалабаде на полумертвой лошади. В течение многих дней после его прибытия жгли костры и подавали сигналы горнами, чтобы указать дорогу выжившим, но больше не пришел никто.

Более успешным, но не менее жестоким стала британская аннексия Синдха в 1843 году. С 1845 по 1849 год произошли две короткие войны с сикхами, после чего Британия присоединила к своей империи Пенджаб и Кашмир. По условиям последнего Лахорского мирного договора, подписанного в 1849 году, сикхский инфант махараджа Дулип Сингх (1838–1893) отдавал в качестве выкупа алмаз «Кохинур» королеве Англии. Джон Лоуренс, один из чиновников новой администрации Пенджаба, какое-то время не мог найти алмаз, но в конце концов слуга Лоуренса нашел его и сдал на хранение новому генерал-губернатору Далхаузи (1812–1860), который перевез камень из Лахора в Бомбей. Когда в июле 1850 года королеве Виктории вручили драгоценность в Букингемском дворце, она была разочарована, отметив в своем дневнике, что камень «недостаточно прозрачен и плохо огранен, и это портит впечатление». Возможно, на королеву повлияла дурная репутация камня: несколько его обладателей умерли или лишились трона вскоре после того, как завладели камнем. Взбешенный ее реакцией, Далхаузи позднее писал: «Если Ее Величество решила, что он приносит несчастье, пусть вернет его мне. Я бы выставил его на продажу вместе с его дурной славой».

Мнения о наследии Далхаузи как генерал-губернатора разделились. Некоторые вспоминают о том, что он провел в Индии железные дороги, реализовал целый ряд необходимых проектов по орошению земель и протянул по стране тысячи километров телеграфных линий, и называют девятилетний срок его правления одним из самых успешных периодов в Британской Индии. При нем были приняты новые законы, позволявшие вдовам повторно выходить замуж, индуистам – принимать христианство без поражения в правах, представителям различных каст – ездить в общих вагонах поезда. Но какими бы благородными ни были задачи новых реформ, они грубо нарушали индусские кастовые и религиозные устои.

Наиболее противоречивым наследием Далхаузи стала «доктрина выморочных владений», существовавшая на бумаге с 1841 года, но на практике не применявшаяся. Согласно этой доктрине Британия как высшая власть может брать под свой контроль те княжества, правители которых признаны недееспособными либо их смерть провоцирует кризис наследования. Понимая, что княжества встанут стеной против модернизации, Далхаузи решил, что эта доктрина будет возможностью «окоротить эти мелкие драчливые княжества, которые могут служить поводом для раздражения, но никогда, смею считать, не станут источником силы».

Под эту наступательную политику попало около дюжины государств, и наиболее значительным из них был Ауд (или Авадх) – богатая провинция между Гангом и Джамной. Некогда считавшийся одним из сильнейших союзников Британии, Авадх был главным поставщиком солдат для британской армии и покупателем большого количества британских товаров. Его столица, Лакхнау, сочетала «монументальное величие Дели времен Шах Джахана с ароматными соблазнами Багдада из сказок Шахерезады». Долгое время британцы считали, что образ действий навабов Авадха оставляет желать лучшего. Уильям Слиман (1822–1887), которого в 1848 году назначили резидентом в Лакхнау, описывал эту провинцию как «сцену интриг, коррупции, порочности, пренебрежения долгом и злоупотребления властью». Ее правитель, Ваджид Али Шах (1822–1887), был известен тем, что проводил свои дни, наслаждаясь танцами, игрой на барабане и рисованием, а также составлением стишков – он любил двустишия на урду.

В январе 1856 года его попросили подписать передачу его княжества Ост-Индской компании. Он отказался, но вместо того, чтобы призвать к мятежу, он отправил в Англию посла, чтобы его интересы рассмотрели и защитили королева, парламент и пресса. Когда это не помогло и провинция была аннексирована, он переехал в крупный особняк в Калькутте, на берегу Хугли, где основал первый в городе частный зоопарк с коллекцией обезьян, медведей, тигров, носорогом, серпентарием и 18 000 голубей. Большую часть своего досужего времени он проводил, запуская воздушных змеев. Этот спорт его зачаровывал.

Решение аннексировать Авадх рассердило сипаев в бенгальской армии, для большинства из которых эта провинция была родиной. 1834 год добавил им недовольства из-за приказа, расширявшего призывную базу, угрожая тому, что было едва ли не монополией брахманов как высшей касты. Другой приказ в 1856 году позволил использовать всех солдат для службы за рубежом, оскорбив ортодоксальных индусов, которые верили, что как только пересекут кала пани («черные воды»), нарушат правила своей касты.

Далхаузи не был свидетелем посеянного им гнева, который взошел как открытый мятеж. Он покинул Индию в феврале 1856 года, передав губернаторство лорду Каннингу, как только уладились формальности с присоединением Авадха. Хотя главным поводом для мятежа 1857–1858 годов называют применение «доктрины выморочности», свою роль сыграли и другие важные факторы. Первое индийское сообщение о мятеже, написанное лидером мусульман Саидом Ахмад-ханом в 1873 году, гласит, что мятежниками в основном были те, кому нечего было терять, и восстание вовсе не было попыткой мусульманской элиты сбросить европейское ярмо. Уильям Далримпл видит причины в имперской надменности и самонадеянности: «Столь далеки были британцы от своих индийских подданных и столь пренебрегали мнением индийцев, что потеряли способность различать предвестия вокруг себя и оценивать свое положение хоть с какой-то точностью».

Большинство историков соглашается на том, что последней искрой стало появление новой винтовки Энфилд. Она легче заряжалась, била намного точнее, но вскоре среди сипаев расползлись слухи, будто смазка ее патронов изготовлена из говяжьего жира, запретного для индусов, и свиного жира, неприемлемого для мусульман. Что еще хуже, для того чтобы патрон сработал, его наконечник следовало откусывать зубами. Сложности с использованием таких патронов вызвали протесты в марте 1857 года в бенгальском Баракпуре. Приказ о новом оружии быстро отозвали, но только после того, как был казнен сипай по имени Мангал Панди (1827–1857; сегодня его почитают как первую жертву этого мятежа, его имя прославил болливудский блокбастер). Через месяц пламя мятежа разгорелось в армейском лагере Амбала.

К маю волнения распространились на Мератх. Считая использование этих патронов осквернением, 85 сипаев оказали неповиновение. Когда их поймали и приговорили к десятилетнему тюремному заключению, поднялся остальной гарнизон, сипаи жгли свои казармы, стреляли в любого европейца, какой попадался на глаза, и кричали: «Dilli chalo!» («На Дели!»).

Сипаи двинулись к древней столице Великих Моголов и достигли ее утром 11 мая. К ночи город оказался в их руках. Их принял Бахадур-шах, который все еще жил в Красном форте, традиционной резиденции Моголов, но статус его при этом был понижен до короля Дели. Скорее философ и поэт, а не военный лидер, Бахадур-шах оказал мятежу моральную поддержку, но на большее был не способен.

Теперь к мятежу присоединились лидеры крестьянства, напав на британские гарнизоны в окрестностях Дели и Мератха. К началу июня волнения распространились на район Канпура, где произошли самые кровавые случаи убийства европейцев. Нана Сахиб (1824–1859), сын последнего пешвы Маратхи, заявил о поддержке мятежников. После двухнедельного обстрела он предложил 400 британским жителям безопасный коридор для выхода с территории военного лагеря. Но когда британцы сели в лодки, чтобы уплыть на них вниз по Гангу, на них напали сипаи. Сахиб спас около 200 женщин и детей и запер их в Бибигхаре, или «дамском доме», чтобы использовать их как инструмент давления на переговорах в случае британской атаки. Но когда британское подкрепление приблизилось к Канпуру, сипаи напали на Бибигхар и перебили всех, кто находился в нем. Тела порубили и бросили в колодец. Как пишет Джон Кей, «способ, каким устроили бойню, был не садистским, а скорее топорным. Но память о жестокости, с которой все это было проделано, преследовала британцев все время, пока они оставались в Индии».

Попытки Каннинга подавить восстания зашли в тупик из-за нехватки численности британских войск. Тысячи уехали из Индии на Крымскую войну, замены им пока не прислали. В 1857 году в Индии находилось всего 45 000 британских солдат, половина из них – в Пенджабе. Сообщение между разными подразделениями армии было примитивным, и, как только восстание перекинулось через широкую полосу североиндийских территорий, британские силы оказались разбросанными по большой территории. Первый перелом ситуации произошел, когда бригадный генерал Генри Хэвлок разгромил силы Нана Сахиба при Канпуре всего через несколько дней после массового убийства.

Использовав рекрутов, нанятых в не охваченных восстанием регионах, британцы смогли переломить ход восстания. Вернув себе Дели в сентябре 1857 года, фокус военных операций они сосредоточили на Лакхнау, где британский уполномоченный Генри Лоуренс защитил резиденцию траншеями и минами-ловушками. Среди 855 британских солдат и офицеров, закрепившихся в окопах, оказался доктор Брайдон, единственный человек, выживший при отступлении из Кабула. На 33 акрах сгрудились также около тысячи гражданских, в основном европейцев. Эту осаду пережил Брайдон, но не Лоуренс, убитый снарядом, залетевшим в его комнату. Понадобились два резервных подразделения, чтобы прорвать осаду и вывести выживших в безопасное место.

До сих пор многие индийцы почитают за храбрость рани ^[27] Джханси, Лакшми Бай (1828–1858). Рожденная в Варанаси, она с юного возраста великолепно ездила верхом и владела мечом. Войдя по итогам брака в княжеское семейство Джханси, она сама оказалась регентшей, когда ее муж умер, не оставив наследника. Несмотря на заявления местного британского представителя о том, что молодая вдова вполне способна управлять государством, Джханси был аннексирован согласно доктрине выморочности. Когда разразился мятеж, рани выразила надежду, что мятежники попадут прямиком в ад. Но в начале 1858 года, когда к Джханси подошли британские подкрепления из Бомбея, она решила связать свою судьбу с протеже Нана Сахиба, Татья Топе (1814–1859). Британцы осадили Джханси, и Бай сражалась во главе сопротивления, защищая город, но затем переоделась для маскировки и сбежала, как гласит легенда, перемахнув на коне через бастион. В июне 1858 года она вместе с Топе сумела захватить Гвалиор, хотя его крепость считалась неприступной. Но Лакшми удерживала крепость только три недели, затем погибла под шквалом британских пуль. Падение Гвалиора ознаменовало конец основной фазы восстания.

Если бы мятежники могли объединить силы и взять Пенджаб и Декан, они могли победить и выгнать британцев с индийской земли. Но вместо этого восстание превратилось в мозаику разрозненных волнений. Оно продолжалось до 8 июля 1859 года, когда Каннинг смог наконец объявить, что мир восстановлен.

Репрессии британцев были жестокими. Повесткой дня сделалось возмездие. Стали нормой массовые казни, когда мятежников привязывали к жерлам пушек и разносили в клочья. Иных заставляли вылизывать кровь с пола, где были убиты европейцы. Перед тем как повесить обреченных, им в глотку заталкивали куски говядины или свинины, в зависимости от табу их религии. Бахадур-шаха судили по делу о мятеже, затем перевезли его в Рангун. Ни бумаги, ни письменных принадлежностей ему не полагалось, и свои стихи он записывал углем на стенах дома, где был заточен. Умер он в 1862 году от паралича гортани. Его похоронили в безымянной могиле, в поселении возле пагоды Шведагон.

Лакшми Бай, рани Джханси, с клинком наголо отчаянно направляет своего коня сквозь вражеский строй и так становится культовой фигурой освободительного движения

Мятеж еще не закончился, а британский парламент уже учредил комиссию для расследования его причин. Ее прозвали комиссией Пиля ^[28], она рекомендовала значительное увеличение численности европейских войск и уменьшение количества солдат, набранных из местного населения. В Бенгалии, где восстание и зародилось, было установле

но соотношение: один британский солдат на двух индийских сипаев, а в округах Бомбей и Мадрас – один к трем. Набор солдат рекомендовалось проводить в регионах либо нейтральных, либо поддержавших британцев. Чтобы в будущем исключить возможность образования сипаями единого фронта, комиссия рекомендовала, чтобы местные полки набирались из представителей разных народностей и каст. Губернатор Бомбея Маунтстюарт Эльфинстон среди прочих продавливал эти реформы, заявляя: «Разделяй и властвуй – этот девиз древних римлян должен стать и нашим тоже!» Дальнейшая политика Британии показала более широкое применение этого принципа, сталкивая индусов с мусульманами, что и привело в 1947 году к разделению субконтинента.

Во многих смыслах события 1857 года были сильно запоздалой возможностью выступить против Ост-Индской компании. Как указывает британский историк Персиваль Спир, компанией «так управляли, что она не могла учесть общественного мнения индийцев, была инертной и реакционной. И восстание стало удобным поводом уничтожить эту административную аномалию, которая стала анахронизмом». В самой Британии также нарастало общественное беспокойство по поводу роли ОИК в торговле товарами, приведшей к мятежу. Результатом стал полный пересмотр процедур управления Индией. Прошедший в 1858 году парламентские чтения «Закон об управлении Индией» передавал власть от Ост-Индской компании в пользу короны. В 1874 году компания закрылась, «обесславленная и неоцененная, но, наверное, всё же оплаканная, пусть и не всеми». В 2010 году она вновь заработала в Лондоне как марка пищевых продуктов люксового сегмента.

1 ноября 1858 года королева Виктория выпустила прокламацию, которая отчасти была заявлением, как следует управлять Индией, а отчасти требованием провести ряд превентивных мер для обеспечения того, чтобы британскому владычеству в Индии более ничто не угрожало. Выпущенная на множестве языков во всех крупных городах Индии, эта прокламация утверждала: «Наша сила в их благополучии, наша безопасность – в их умиротворенности». Британским чиновникам предписали воздержаться от вмешательства в индийские верования и обряды, какими бы «отвратительными» и «первобытными» они ни были. Виктория также отрекалась от всякого «желания навязать Наши убеждения кому-либо из Наших подданных». Аргументы англицистов, так рьяно выдвигавшиеся полувеком ранее Маколеем и прочими, были успешно отвергнуты.

Доктрина выморочных владений вскоре тоже отправилась на свалку истории. Британцы «не желают расширения сегодняшних Наших владений», как заявила королева Виктория. Вместо того чтобы ликвидировать княжества, была дана директива превратить их правителей в союзников. Около 560 княжеств номинально оставались независимыми, но управление ими постепенно прибиралось к рукам британских резидентов и политических агентов. Внешние отношения и вопросы обороны переходили в ведение британской короны.

Землевладельцы, такие же как в Авадхе, земли которых были конфискованы до 1857 года, теперь могли вернуть свои владения на неограниченный срок. Они создавали местные магистраты и входили в структуру власти с титулами раджей или раев. Теперь дела Индии рассматривались на уровне министерства, с руководством в Лондоне. Генерал-губернаторы сделались вице-королями. Пользуясь абсолютной властью и управляя шестой частью населения мира, они получали высокие почести, а также 25 000 фунтов ежегодно – самое высокое для должностного лица жалованье в Британии.

Наконец, Виктория заявила, что индийцы имеют право участвовать в управлении своей страной, занимая должности в Индийской гражданской службе, насколько им позволяют образование, способности и идейность. Последний критерий оценивался скорее по духу, нежели на практике. Собеседования проводились на английском языке, на уровне, которому могли соответствовать немногие индийцы. Еще меньшему числу претендентов была по карману поездка в Лондон, чтобы присутствовать на этих экзаменах. К 1870 году на гражданскую службу приняли всего одного индийца.

Пережитком 1857 года стало растущее чувство расового превосходства среди британцев в Индии. Поставили памятники британцам, погибшим во время мятежа в Дели, Канпуре и Лакхнау, вот только, как сетовал потом Неру, никто не ставил памятников погибшим индийцам.

К 1901 году в Индии насчитывалось почти 170 000 европейцев, и около 90 % из них были британцами. Примерно половину от этого количества составляли военные и их семьи. Остальные работали на железной дороге, держали плантации чая и кофе, торговали или сидели в конторах текстильных фабрик и прочих предприятий. Центром общественной жизни стали клубы, своего рода оплоты против местного общества. Танцы и театральные постановки, бридж и пикники у дома, теннисные турниры и поло были характерными приметами времени. Будучи домами вне дома, клубы располагали садами, заполненными розами и петуниями, едва выживавшими в тропической жаре. «Меню было традиционным: суп-жюльен с мелким консервированным горошком, домашний (якобы) хлеб, костлявая рыба, похожая на камбалу, еще консервированный горошек с отбивными котлетами, бисквиты, жареные сардины», – если процитировать «Путешествие в Индию» Э. М. Форстера ^[29]. Индийцам доступа в клубы не давалось, за исключением масонских ложей.

Еще одной причиной отрыва индийцев от общественной жизни были их расовые и кастовые ограничения. Здесь исключение составляла, наверное, только домашняя прислуга, которая выполняла всю черную работу. Многие европейские дамы находили Индию тоскливой и раздражающей страной. Другие же, как писательница и путешественница Фэнни Паркс, считала удовольствием «побродяжничать по Индии», составляя яркие описания этой страны и ее жителей. Но Паркс была скорее исключением, чем правилом. Сын королевы Виктории, герцог Виндзорский, будущий Эдуард VIII (1841–1910), был потрясен грубостью и дурными манерами многих британцев, встреченных им во время поездки в Индию в 1875–1876 годах. Его буквально оскорбляло их отношение к индийцам, «многие из которых вели свое происхождение от великих народов, будто к “неграм”». Количество индийцев на гражданской службе никогда не превышало 6 %. Кругом царил неприкрытый расизм, так что нетрудно понять почему.

В 1876 году королева заявила британскому парламенту: «Мои индийские подданные счастливы находиться под Моей властью и верны Моему трону». По совету своего премьер-министра в Индии Бенджамина Дизраэли она приняла титул императрицы Индии и, ради ее индийских подданных, Кайсар-и-Хинд. Этот титул был предложен венгерским ориенталистом Г. В. Ляйтнером, поскольку он удачно сочетает римский императорский титул «кесарь» («цезарь»), германский «кайзер», русский «царь» и меньше шансов произнести его неправильно. Чтобы утвердить этот новый титул, вице-король лорд Литтон (1831–1891) не пожалел денег и в январе 1877 года организовал в Дели Императорскую ассамблею. Среди 84 000 человек, присутствовавших на ней, оказались 63 правящих князя и сотни вождей и аристократов, в том числе представители бывшего дома Бахадур-шаха. Сама императрица была представлена драгоценной короной, покоившейся на вышитой золотом подушке. «Союз Индии и Англии объявляется неразрывным», – гласило официальное постановление.

«Неразрывный» союз стал еще прочнее в 1869 году, с открытием Суэцкого канала, что позволило сократить морской путь между Англией и Индией до двух недель. Годом позже обе эти страны связал подводный телеграфный кабель, а это произвело революцию в области связи. Большое значение приобрели общественные работы. Железнодорожная сеть выросла с 13 500 километров в 1860 году до 25 500 километров в 1890-м. Площадь орошаемых земель быстро росла благодаря строительству Гангского канала и других масштабных проектов. К 1891 году орошалось более 10 миллионов акров земель, с которых кормилась восьмая часть от 285 миллионов жителей Индии.

Но вся эта инфраструктура не смогла укрепить легитимность британского владычества в Индии. Как отмечает исследователь Джон Уилсон, ни железные дороги, ни каналы не оказали заметного влияния на жизнь простых индийцев. В Пенджабе возникло несколько поселений или колоний вдоль канала, но вслед за быстрым ростом в сельском хозяйстве, по обыкновению, пришел длительный упадок из-за снижения урожайности. Также и железные дороги не могли сравниться с запряженными волами повозками для транспортировки тяжелых грузов, а речной транспорт на ручной тяге оказался дешевле пароходов. Уилсон писал: «Без политических лидеров, которые могли бы координировать производственную деятельность индийцев на благо всего общества, мечты об “улучшениях”, выдаваемые пророками модернизации в 1840–1850-х годах, превратились в фантастические иллюзии».

Не уберегли каналы и от череды неурожайных лет в 1870–1890-х годах, вызвавших страшный голод. В 1877 году в Декане голод унес 5,5 миллиона жизней, в это же время проходила пафосная ассамблея Литтона. Закоренелый тори, Литтон считал, что свободный рынок сам способен решить все проблемы. Во время голода зерно продолжало уходить на экспорт. Литтон также настаивал на том, чтобы с крестьян Декана продолжали собирать налоги, и редактор Indian Herald жаловался, что «миллионы умерли за аксиому политической экономии». Наконец Литтон, обвиняемый в провальных решениях, повлекших за собой скандальное поражение Британии во Второй Афганской войне, был смещен с должности, когда в индийских и зарубежных газетах появились фотографии истощенных деканских крестьян с подписью: «Таких страданий еще недостаточно, чтобы оказать гуманитарную помощь». Королевская комиссия, созданная длярасследования голода, написала отчет, который подвергся критике как попытка обелить виновных. Он оправдывал правительство в том, что голод не предотвратили, и в неверных действиях во время самого кризиса. И что самое главное, отчет не содержал упоминания ни о каких мерах, необходимых, чтобы в дальнейшем такая катастрофа не повторилась.

Контраст между заявлением королевы Виктории о том, что ее подданные счастливы и верны ей, и реальным положением дел на местах, не остался незамеченным. Назревали антиимперские протесты. Первым индийским революционером прозвали Васудева Балвант Пхадке (1845–1883), который возглавил восстание в районе Пуны, когда представители низших каст потребовали независимости Индии. Пхадке арестовали в 1879 году и приговорили к ссылке в Аден. В 1883 году он бежал из тюрьмы, но вскоре снова был схвачен. Тогда он объявил голодовку и скончался, став грозным предупреждением о силе, которая в наступающие десятилетия станет грозным оружием против британского правления.

К концу 1890-х годов революционные общества действовали в Махараштре и Бенгалии. Даже верные британской короне гражданские служащие опасались неизбежности нового голода и искали, как уберечься от назревающего полномасштабного восстания.

8. Долгий путь к свободе

Движение за свободу Индии ассоциируется с массивными статуями Махатмы Ганди, Джавахарлала Неру и Мохаммада Али Джинны. Но Индийский национальный конгресс (ИНК), который в 1947 году вел 340 миллионов индийцев к их «встрече с судьбой», основал английский орнитолог.

Аллан Октавиан Юм (1829–1912), сын бесстрашного шотландского реформатора Джозефа Юма, в 1849 году, двадцатилетним, приехал в Индию. В Бенгальской гражданской службе он быстро делал карьеру. Во время работы в районном магистрате Этава, неподалеку от Канпура, он выступал против смертного приговора для сипаев – участников восстания 1857 года. Этим он заслужил репутацию человека честного и умеренного. По его собственным словам, он был также «рисковым, импульсивным, непослушным чиновником», и за эти качества вскоре был уволен с гражданской службы. Тогда, свободный от бремени официальных обязанностей, он посвятил себя изучению птиц Индии. В горном поселении недалеко от Шимлы Юм построил Ротни-Касл для хранения своей коллекции в 80 000 птичьих чучел и гнезд, которую впоследствии подарил организации, ставшей затем Музеем естественной истории в Лондоне.

Катализатором образования ИНК стал билль Илберта 1883 года, который позволил индийским судьям председательствовать на процессах по делам британских подданных. Этот закон грозил обернуться «белым мятежом» разгневанных европейцев, в основном плантаторов индиго и торговцев, которые считали, что навечно утвердились на положении правящей расы. Юм оказался среди тех, кого привела в ярость европейская реакция на этот закон. В марте 1883 года, с благословения вице-короля лорда Дафферина (1862–1902), Юм написал открытое письмо выпускникам Университета Калькутты, призывая их создать ассоциацию за национальное возрождение. Такая ассоциация образованных индийцев могла бы работать предохранительным клапаном, «чтобы не позволить растущим мощным силам» недовольства в Индии перелиться через край.

Инаугурационная встреча ИНК была проведена в Бомбее 28 декабря 1885 года в составе 72 приглашенных делегатов, подтвердивших свою верность британской короне. Их ключевым требованием было «расширение самоуправления и удобный и законный доступ населения к нему». 44 года спустя ИНК будет бороться за полную независимость от Британии.

В первое десятилетие существования ИНК собирался раз в год, на Рождество, чтобы не мешать работе его членов, в основном адвокатов, журналистов и работников гражданской службы. Заседания проводились на английском языке. По несчастливому стечению обстоятельств в рядах организации оказалось мало мусульман. Это задевало таких мусульманских лидеров, как сэр Саид Ахмад-хан, который в 1875 году основал Магометанский англо-восточный колледж в Алигархе. Ахмад-хан заявлял, что репрезентативное правительство может работать в обществе, «объединенном узами расы, религии, норм поведения, обычаев, культуры и исторических традиций, но в их отсутствие может лишь нарушать покой и благополучие страны». Впоследствии его аргументы будут использованы при разделении Индии и создании мусульманского государства Пакистан.

Принятие Конгрессом британского владычества злило праворадикальных индусов. Наиболее выдающимся из них был Бал Гангадхар Тилак (1856–1920), ставший популярным из-за противостояния «Закону о возрасте согласия» 1891 года, который поднимал возраст консуммации брака до 12 лет. В своих трудах Тилак цитировал «Бхагавадгиту», оправдывая убийство угнетателей. Когда в июне 1897 года были убиты два британских офицера, Тилак был обвинен за подстрекательство к убийству и осужден на 18 месяцев тюрьмы. По освобождении он предстал жертвой, пострадавшей за дело национализма.

Подобные акты насилия случались редко, зато такие светочи, как социальный реформатор Ауробиндо Гхош (1872–1950), а также поэт, философ и просветитель Рабиндранат Тагор (1861–1941), призывали к пассивному сопротивлению и экономической самодостаточности вместо открытой борьбы с Раджем. Британцы стремились сохранить ауру добрых правителей. Когда индийцы наберут достаточно опыта, чтобы самостоятельно управляться со своими делами, то, наверное, британцы постепенно уедут, и индийцы в каком-нибудь неопределенном будущем смогут устроить у себя автономный доминион. Но британцы даже не представляли, насколько этот процесс готов ускориться.

Спусковой крючок для первого почти за полвека массового движения против британского правления сработал внезапно. В 1903 году вице-король лорд Кёрзон (1859–1925) объявил, что Бенгалию – наиболее населенную провинцию Индии – следует разделить.

Джордж Натаниэль Кёрзон, барон Кедлстонский, выпускник Оксфорда, опытный путешественник и исследователь, обладатель медали Королевского географического общества за открытие истока Амударьи – длительное время занимал пост вице-короля. Любитель полемики, он с неодобрением оценивал способность индийцев самостоятельно управлять своей страной и препятствовал их набору на гражданскую службу. Когда ему предложили взять индийца в Исполнительный совет, он ответил: «На всем континенте не найдется ни одного индийца, подходящего на этот пост». Одним из его вице-королевских стремлений, как он сообщал своему начальству, был «мирный роспуск непредставительного и разрозненного Конгресса». Не добавила ему популярности среди образованных индийцев и фраза, сказанная на публику в Университете Калькутты: «Истина – западное понятие». Индийских князей он не признавал, называя «сборище непослушных, необразованных и даже невоспитанных школьников».

Но и воплощением зла Кёрзон не был. Он заступался за простых индийцев, много путешествуя по сельской местности. Он приказал уволить и отослать в Аден целый полк, в котором пытались защитить солдат, изнасиловавших бирманку. Среди наименее спорных достижений Кёрзона было учреждение Индийского археологического надзора, занимавшегося восстановлением того, что Кёрзон назвал «величайшей в мире галактикой памятников».

Когда Кёрзон сделался вице-королем, население Бенгалии вдвое превышало население Великобритании. Провинция включала Бихар, Ориссу, Ассам и современную Бангладеш. Разделение Бенгалии, преимущественно индусской на западе и мусульманской на востоке, оправдывалось необходимостью стимулировать рост плохо развитых восточных районов провинции. Реальная причина оказалась гораздо более низменной – «разделить и этим ослабить сильный враждебный регион». Противниками Раджа считались хорошо образованные калькуттские бенгальцы из высших каст.

Пока мы правим Индией, мы – величайшая сила в мире.

Кёрзон, империалист

Еще обучаясь в Оксфорде, Кёрзон показал такое самомнение и такую претенциозность, что про него сочинили знаменитый на весь Бейллиол-колледж стишок: «Я Джордж Натаниэль Кёрзон. / Важнее не найти персон. / Румян, приглажен, отутюжен. / Сам герцог ждет меня на ужин» (My name is George Nathaniel Curzon, / I am a most superior person / My cheek is pink, my hair is sleek, / I dine at Blenheim once a week)

Несмотря на предупреждения Лондона о том, что «отсекание устоявшихся исторических связей и разрыв национального единства может дать обратный эффект», разделение Бенгалии началось 16 октября 1905 года. Почти сразу же города восточной Индии наполнились демонстрациями недовольных, вскоре они охватили всю страну. Лидеры Конгресса призвали бойкотировать британские товары, которые по всей стране сжигали в огромных кострах, а вместо них приобретать свадеши – «отечественное», «из своей страны». Люди, поддержавшие движение «Свадеши», вместо замысловатых манчестерских тканей стали носить простой выращенный в Индии хлопок, сотканный на домашних самодельных станках. Местные соль, сахар и прочие товары люди предпочли импортным.

Разделение Бенгалии привело к расколу в Конгрессе на радикалов и умеренных. Умеренные призывали к диалогу и верили британским обещаниям о постепенной передаче власти индийцам, пока индийские штаты не превратятся в автономные государства Британской империи, подобно Австралии и Канаде. Предупреждения таких умеренных, как Гопал Кришна Гокхале, что «только безумец, сбежавший из сумасшедшего дома, может думать или говорить о независимости», ломали тонкий лед между ним и радикалами, которые требовали решительных действий. Они вдохновлялись ирландскими националистами и считали бойкот британских товаров «частью великого разворота национального сознания от чужих идей и институтов». Единственным путем вперед считалось самоуправление, считал Тилак. «Сварадж («самоуправление») – мое право по рождению, и я добьюсь его».

Раскол начался с сессии Конгресса в Сурате в 1907 году. Британцы воспользовались этими разногласиями и арестовали самых ярых радикалов, в том числе Тилака, которого посадили в тюрьму на шесть лет. Редакторы газет, выступавших за независимость, были обвинены в подстрекательстве к мятежу, а выпуск их газет остановлен. Вскоре исправительная колония на далеких Андаманских островах переполнилась заключенными. Известно много случаев, когда за решетку бросали без обвинения и суда, и это только вдохновляло молодых индийцев переходить на сторону националистов.

Вскоре после того, как проявились последствия разделения Бенгалии, Кёрзон уехал. На его место прибыл лорд Минто (1845–1923), который вместе с новым государственным секретарем Индии Джоном Морли (1838–1923) начал составлять программу политических реформ. Реформы Морли – Минто, также известные под названием Закон об индийских советах, принятые в 1909 году, увеличили размер существующих центральных и провинциальных законодательных советов за счет включения в них индийцев. Впервые индийца допустили в исполнительный совет при вице-короле. В то же время закон предполагал отдельный электорат мусульман, мотивируя это тем, что в управляющих структурах они представлены недостаточно. Уступка, вырванная у британцев, в виде недавно сформированной Мусульманской лиги, только усугубила общественное неравенство и для многих националистов послужила доказательством (если еще требовались доказательства), что британцы действуют согласно принципу «разделяй и властвуй».

Апогей диктатуры Раджа наступил в 1911 году, во время делийского дарбара в честь визита Георга V. Беспрецедентный по масштабам и исключительности случай – первый и единственный визит правящего британского монарха в Индию. Король и его жена, королева Мария, сидели на золотых тронах под позолоченным куполом королевской беседки перед аудиторией в 100 000 человек. Первым пунктом повестки дня проходило принесение присяги индийскими правящими князьями. В сверкающей драгоценным великолепием процессии каждый из правителей останавливался перед королем, кланялся и делал три шага назад. Каждый, кроме националиста Саяджирао Гаеквада из Бароды, который, наоборот, поднял голову и резко развернулся к королю спиной. Предположительное унижение (Гаеквада обвинили в нервном срыве, хотя это маловероятно) не сочли настолько серьезным, как могли бы, – из-за последующих событий. Георг V сделал внезапное заявление: столица Индии переносится из Калькутты в Дели. Такой новости не ожидал никто. После краткого удивленного молчания толпа разразилась приветственными криками.

Список вице-королей (1899–1947):

лорд Кёрзон (1899–1905)

лорд Минто (1905–1910)

лорд Хардинг (1910–1916)

лорд Челмсфорд (1916–1921)

лорд Рединг (1921–1926)

лорд Ирвин (1926–1931)

лорд Уиллингдон (1931–1936)

лорд Линлитгоу (1936–1944)

лорд Уэйвелл (1944–1947)

лорд Маунтбеттен (1947–1948)

Перенос столицы в Дели имел смысл географически и символически: этот город был центром власти большую часть могольского периода, но он еще не оправился от разрушений времен мятежа 1857 года. Это решение также должно было показать британскую целеустремленность перед лицом бенгальской непримиримости. Хотя это решение приветствовало большинство индийских принцев, которые теперь оказывались ближе к центру власти, в Англии к нему отнеслись прохладно. И одним из критиков стал Кёрзон, считавший Калькутту символом всего, за что боролись британцы, а Дели – «массой заброшенных развалин и могил». И тут Кёрзон упустил один жизненно важный момент. Создав новую столицу на руинах былых империй, Британия смогла бы вписаться в историческое прошлое Индии. Как заявил вице-король лорд Хардинг: «В каждом индийском городе, обнесенном стеной, есть свои Делийские ворота, а среди людей жива память о Дели как о престоле былой империи». И чтобы смягчить удар для бенгальской гордости, Георг V объявил, что разделение Бенгалии отменяется.

Первая мировая война разразилась всего через три года после визита Георга V и развеяла миф о британской непобедимости. Но она же вызвала приступ верноподданничества как у Конгресса и Мусульманской лиги, так и у князей. Во всяком случае, более миллиона индийских военных и обслуживающего персонала отправились на фронт в Галлиполи, Фландрию и Месопотамию. Для таких националистов, как Тилак, эта дружная поддержка послужила доказательством того, что индийцы способны выбирать свою судьбу самостоятельно. В 1914 году вернувшись из бирманской ссылки, он объединился с активисткой по борьбе за права человека Анни Безант (1847–1933). Ее ирландское происхождение, профсоюзный опыт, принципы выжидания и осторожности и неиссякаемая энергия сделали ее выдающейся поборницей индийского самоуправления. В 1916 году они с Тилаком основали Всеиндийскую лигу гомруля, которая ратовала за самоуправление всей Индии в рамках Британской империи. Через два года Безант была избрана председателем Индийского национального конгресса, который официально принял самоуправление как цель и часть своей повестки.

Смешанные сигналы с политического фронта лишь укрепили руку тех, кто желал сбросить британское ярмо. В августе 1917 года Эдвин Монтегю (1879–1924), государственный секретарь Индии, сказал в палате общин, что требуется совершить важные шаги для надежного самоуправления Индии «как неотъемлемой части Британской империи». Монтегю отправился в пятимесячную поездку по стране в сопровождении нового вице-короля, лорда Челмсфорда (1868–1933). В конце 1919 года они отправили британскому правительству доклад о законодательных изменениях, которые вошли в историю как реформы Монтфорда. Утвержденные Законом правительства Индии от 1919 года, они расширяют демократическую базу управления Индией. Законодательные советы, избранные индийцами в каждой из провинций, должны отвечать за такие области, как образование, здравоохранение и общественные работы, а правоохранение, налогообложение и оборона остаются в ведении имперских чиновников, подотчетных вице-королю. Эти реформы сразу были отвергнуты радикальными националистами как слишком ограниченные. На региональных выборах имели право голоса только 5,5 миллиона землевладельцев – одна десятая часть взрослого мужского населения.

Но эти реформы были обречены на провал, забракованные докладом Роулетта. Изданный в апреле 1918 года, он рекомендовал все околототалитарные меры военного времени, введенные с Законом об обороне Индии 1915 года, чтобы контролировать общественное волнение и свести к нулю риски террористической активности, сделать постоянными. Для миллионов индийцев, готовых положить свою жизнь ради империи, принятие закона Роулетта в марте 1919 года стало оскорблением и показало, что Британия для усмирения своих врагов готова использовать репрессии.

Внимательно следил за реакцией на закон Роулетта Мохандас Карамчанд Ганди (1869–1948). Ему уже исполнилось 49 лет, и большую часть своей сознательной жизни он провел в борьбе за права индийцев в Южной Африке. Ганди станет самой влиятельной фигурой движения за независимость Индии, хотя он совсем недолго пробыл председателем Конгресса и больше времени провел в тюрьме или в одном из своих ашрамов, чем непосредственно ведя Индию к свободе. Он также не старался показательно представлять свое политическое учение в печати. Его переменчивые и порой противоречивые мысли содержатся в 90-томном собрании сочинений. Тем, кто ищет последовательности в его взглядах на всё, от западной медицины, которую он называл черной магией, до каст и неприкасаемости (первое он считал необходимым, хотя оно и порождало второе), нужно прочитать всего лишь один абзац из его газеты Harijan («Дети божьи») от 30 сентября 1939 года: «Записывая свои мысли, я никогда не думаю о том, что мог говорить прежде. Моя цель заключается не в том, чтобы быть последовательным в рассуждениях по тому или иному вопросу; моя цель – последовательность в истине в том ее виде, в каком она предстает передо мной в данный момент. В результате я расту от истины к истине» ^[30].

Ганди родился в 1869 году в Порбандаре, маленьком княжестве Гуджарата, где его отец занимал пост дивана – главного министра. В 13 лет Ганди женился на Кастурбе, которая была на год старше него. В 19 лет он уехал в Англию учиться на юриста в лондонском Иннер-Темпле. После короткой и ничем не примечательной работы в суде его пригласил в Южную Африку знакомый гуджаратский торговец-мусульманин, который искал себе юридического консультанта. С южноафриканским расизмом Ганди впервые столкнулся в 1894 году, когда ехал на поезде в Преторию. Белый пассажир пожаловался работникам железной дороги, что индийца посадили в вагон первого класса в нарушение правил, которые дозволяют темнокожим пассажирам получать места не выше третьего класса. Ганди возразил, что он купил обычный билет, и отказался покидать вагон. Тогда его силком вытолкали из поезда и оставили на платформе холодной зимней ночью.

В последующие 20 лет он защищал права 150 000 индийских мигрантов в провинциях Кап и Натал, которых в законодательстве называли «азиаты-полуварвары или люди, принадлежащие к нецивилизованным народам Азии». В 1908 году во время поездки на корабле из Лондона в Южную Африку Ганди написал свою первую политическую брошюру «Хинд сварадж (индийский гомруль)». Вдохновленный пацифизмом и антиреализмом трудов Льва Толстого и уважительным отношением Джона Рёскина к труду и правам бедных, «Хинд сварадж» критиковал действительность. В этом программном тексте Ганди предлагает ненасилие в качестве политического оружия, превозносит взаимообусловленную жизнь утопической сельской общины и утверждает равенство всех религий и классов, хотя и не отвергает «неприкасаемость» как феномен. Его призывы к социальной гармонии нашли отклик у многих мусульман и индусов низших классов. Его призывы к ненасильственному сопротивлению, основанному на моральной силе, снискали ему легион поклонников на Западе, в число которых вошел французский лауреат Нобелевской премии эссеист и романист Ромен Роллан, который сравнивал Ганди с Иисусом. «Не хватает только одного, – писал Роллан, – креста». Роль Ганди в том, что Британия оказалась стоящей на коленях, всколыхнула по всему миру миллионы людей и кампаний, от движения за права человека в Америке до «Пражской весны».

Безуспешно Ганди обращался к правительству Южной Африки, чтобы согласно конституции оно предоставило индийцам равенство в правах. Тогда он переключился на открытые протесты, которые он назвал «сатьяграха», то есть «упорство в истине». Сатьяграха заимствует принцип ненасилия из джайнских и вишнуитских традиций его родного Гуджарата и возводит страдание и отказ в ранг квазирелигиозной дисциплины вроде йоги или медитации. Для Ганди сатьяграха была качеством души, которое позволяет человеку выдержать страдания ради того, что он считает морально справедливым. Это больше, чем просто оружие против угнетения, – это средство обращения противников в свою веру.

Ненасилие вовсе не означает смиренного подчинения воле злоумышленника, это скорее противопоставление всех душевных сил злой воле тирана. Работая по этому закону нашей жизни, отдельный человек может бросить вызов всей мощи неправедной империи, чтобы спасти свою честь, свою веру, свою душу и заложить основу падения или перерождения этой империи.

Ганди про Сатьяграху

Ганди вернулся из Южной Африки в Индию в 1915 году, а через два года начал свою политическую карьеру. В Индии его потенциальных адептов насчитывалось 300 миллионов человек, и мало кого из них не тронули его работы. Вначале Ганди занялся кампаниями против эксплуатации работников, производящих индиго, и текстильщиков Ахмедабада. В обоих случаях он добился улучшения условий труда для рабочих. Агитация против закона Роулетта стала первым боем «величайшей битвы моей жизни» на индийской земле. С треском проигранным боем.

Призывы Ганди к мирному харталу (забастовке рабочих и служащих) за выходной день для поста и молитвы обернулись вспышками насилия в Дели, Бомбее и других городах. Люди были раздражены, а вежливо разговаривать с ними никто не собирался. Рассерженные толпы нападали на гражданских британцев. Полиция стреляла в демонстрантов. Когда Ганди узнал, что волнения охватили даже маленькие города, он решил, что совершил «гималайский просчет», призвав к гражданскому неповиновению людей, не подготовленных к этому.

Способность Ганди влиять на события по всей территории такой огромной страны, как Индия, была ограничена. Несмотря на его призывы прекратить демонстрации, тысячи протестующих в Амритсаре обезумели: убили пятерых британцев и избили миссионерку, бросив ее умирать. (Она выжила благодаря индусской семье, которая принесла ее к себе в дом и передала британцам.) Командовал гарнизоном Амритсара бригадный генерал Реджинальд Дайер (1864–1927), известный своей вспыльчивостью и жесткими действиями в критической ситуации. 13 апреля 1919 года около 20 000 человек собрались на Джаллианвала-багх – открытой площади, со всех сторон окруженной высокими стенами. Большинство пришло туда на сикхский праздник урожая Байсакхи, не зная, что тем же утром Дайер издал указ, запрещавший массовые собрания, религиозные или какие-либо иные. В 16:30 Дайер лично повел гуркхских, сикхских, пуштунских и белуджийских стрелков на Джаллианвала-багх и без всякого предупреждения приказал открыть огонь. Солдаты перекрыли узкий проход к площади, а стены были слишком высоки, чтобы взобраться на них, и выхода у собравшихся не осталось. Официальные власти признали убитыми 379 человек. Конгресс называл числа более тысячи.

Действия Дайера быстро осудили. Уинстон Черчилль (1874–1965) назвал этот массовый расстрел «беспрецедентным в современной истории Британской империи… экстраординарным событием, чудовищным событием, событием, стоящим особняком и отвратительным исключением». Рабиндранат Тагор, посвященный за свои литературные заслуги в рыцарское достоинство, в знак протеста против этой бойни отказался от рыцарства. Ганди объявил греховными «любые виды и формы сотрудничества с этим сатанинским правительством».

Несколько месяцев спустя Дайера вызвали на допрос в Лахор, где он подтвердил факт расстрела и заявил, что рассчитан он был на то, чтобы подорвать моральный дух мятежников. Дайера отправили в отставку, но его возвращение в Англию шумно приветствовалось твердолобыми тори и юнионистами, которые считали, что Британская империя держится на завоеваниях, а не на партнерстве. Обожествление Дайера послужило только усилению индийского противостояния британскому правлению.

Ганди отреагировал на бойню в Амритсаре, объявив голодовку. Для Махатмы голодовка служила оружием, которое слабый и бедный мог применять против самых могучих противников. Он также видел в ней способ искупить свои собственные грехи, ошибки и недостатки. Как писала Венди Дониджер, «голодовка Ганди в первую очередь была нужна, чтобы управлять самим собой, затем, чтобы управлять своими людьми, объединив их в протесте, но удержав от насилия, и наконец, чтобы управлять британцами, чтобы заставить их выпустить его из тюрьмы и позволить ему наконец успокоить Индию».

Смерть Тилака в 1920 году оставила Ганди бесспорным лидером Конгресса. Под его руководством организация, которую когда-то презрительно называли клубом политических споров для верхушки среднего класса, превратилась в представительный орган, пустивший корни в деревнях и маленьких городках, и в эффективную иерархическую структуру. В 1920 году в Нагпуре, в центре Индии, на съезд ИНК было созвано 14 000 делегатов. Ганди делал акцент на массовое гражданское неповиновение, стремясь привить интерес к политике самым многочисленным слоям населения, особенно в аграрных районах, где проживало почти 90 % населения Индии. Тысячи юристов и других специалистов из высших каст были направлены в деревню, чтобы вербовать новых сторонников. Для большинства из них это был первый опыт общения с обедневшими массами. Ганди занимался и выездами к рабочим, которых насчитывалось немного, меньше процента населения в 1920-е годы. Но рабочий класс был важен, поскольку концентрировался в крупных городах.

Растущая пропасть между индусами и мусульманами тревожила Ганди. Он верил, что если Конгресс поддержит движение в поддержку халифата, которое образовалось в годы Первой мировой войны, чтобы не допустить отправку мусульманских войск в Константинополь для борьбы против халифа, то появится возможность объединения двух сообществ, «какой не случалось сотни лет». Когда Севрский мирный договор стер Турцию с карты, а вместе с ним и контроль халифа ^[31] над мусульманскими святыми местами, движение набрало силу. Его лидеры так хотели привлечь поддержку индусов, что сказали Ганди о подготовке запрета на убийство коров – он не обратил на это внимания.

В декабре 1921 года Конгресс уполномочил Ганди начать кампанию гражданского неповиновения. Обещая сварадж (самоуправление) за год, Махатма призвал своих последователей демонстративно нарушать британские законы. Гражданским служащим следовало оставлять рабочие места, не следовало платить налоги, решения суда следовало бойкотировать. Если Индия станет неуправляемой, британцам придется уйти.

Но Индия оказалась не готова к мировоззрению Махатмы. В феврале 1922 года группа сторонников Конгресса и движения в поддержку халифата была обстреляна полицией в деревне Чаури-Чаура в Соединенных провинциях. В ответ толпа подожгла полицейский участок. 20 полицейских, пытавшиеся выбраться из горящего здания, сгорели заживо или были порублены на куски под крики: Махатма Ганди ки джай! («Победу Махатме Ганди!»). Сам Ганди пришел в ужас, призвал прекратить кампанию, объяснив своим последователям, что народные массы нужно воспитывать с нуля, и взялся за прялку. Прялка стала одновременно и практическим инструментом для достижения свадеши путем производства хлопковой нити, и могучим символом единства перед лицом угнетателя, и духовным упражнением. Британцы ответили Ганди, приговорив его к шестилетнему тюремному заключению, хотя меньше чем через треть этого срока его пришлось освободить по состоянию здоровья.

После неудачной попытки организовать гражданское неповиновение Ганди удалился в свой ашрам неподалеку от Ахмедабада, где его можно было увидеть сидящим за прялкой, проводящим ежедневные коллективные молитвы и голодающим в знак протеста против актов несправедливости. Его уход из ряда активных политиков начался в 1927 году, когда Конгресс заявил о непризнании комиссии Саймона. Учрежденная консервативным правительством Стэнли Болдуина, эта комиссия должна была проверить, как проходят реформы Монтфорда и подготовить конституцию для автономной Индии. Конгресс возмутился тем, что в комиссии нет ни одного индийца, и проголосовал за то, чтобы бойкотировать ее работу «на любой стадии и в любой форме», а затем впервые решил поставить своей целью полную независимость от Британии. Через год представители всех основных групп предложили свою схему конституционной реформы.

Одобренный Конгрессом в декабре 1928 года так называемый доклад Неру, изданный под председательством Мотилала Неру (1861–1931), постановил, что следующим непосредственным шагом для Индии должен стать статус доминиона как удачно зарекомендовавший себя в Канаде, Австралии и других бывших британских колониях, получивших самостоятельность. Индия должна стать федерацией, имеющей в административном центре парламент из двух палат, которому подотчетны министерства. В данном докладе отвергалась идея об отдельных электоратах для уязвимых групп, вместо этого предлагалась их защита при помощи системы резервирования мест в парламенте.

Против доклада выступили радикалы Конгресса, усмотревшие в принятии статуса доминиона шаг назад в движении к полной независимости, о котором объявили годом ранее. Отказ от принципа раздельных электоратов обозлил Мусульманскую лигу, которую возглавлял Мухаммад Али Джинна (1876–1948). Как и Ганди, Джинна изучал право в Иннер-Темпле и в 1896 году стал самым молодым барристером в Индии. В 1906 году, через два года после возвращения в Индию, чтобы работать единственным в Бомбее адвокатом-мусульманином, он вступил в преимущественно индусский ИНК. В 1913 году он возглавил Мусульманскую лигу. Его влияние в Индии до периода независимости объяснялось качествами блестящего политика, хотя до сих пор звучат мнения, будто его концепция отделения Пакистана была нужна только ради серьезных привилегий для мусульман или даже персонально для него.

Неприятие Мусульманской лигой доклада Неру ускорило неизбежный разрыв ее рабочих отношений с Конгрессом. Для многих мусульман силы, к которым переходила центральная власть, подкрепляли мнение, что Британский Радж сменится Раджем Конгресса, ограничивающим доступ мусульман к власти и возможности защищать свои интересы в будущей демократической и независимой Индии.

В декабре 1929 года конференция Конгресса в Лахоре стала переломной для сил освободительного движения. В полночь накануне Нового года трехцветный флаг независимой Индии взвился над берегами реки Рави под крики «Инкилаб зиндабад!» («Да здравствует революция!»). Ганди объявил 26 января 1930 года Днем независимости и представил вице-королю лорду Ирвину (1881–1959) программу из 11 пунктов, которая в случае принятия автоматически даровала Индии независимость. И, чтобы надавить на британцев, была объявлена самая зрелищная сатьяграха – соляной марш.

Еще с эпохи Великих Моголов добыча и продажа соли была государственной монополией. Налог был минимален, менее трех анн ^[32] в год, но, поскольку соль необходима как богатым, так и бедным, этот налог был регрессивным, наиболее жестко ущемляя бедное население. В сопровождении журналистов и репортеров со всего света, Ганди 12 марта 1930 года покинул свой ашрам в Сабармати и отправился в 380-километровый поход в Данди на западном побережье Гуджарата, сказав, что те, кто пойдут с ним, не вернутся обратно, пока Индия не станет свободной. Каждый день огромные толпы собирались, чтобы помолиться вместе с ним. К тому времени как он добрался до Данди, его сопровождали десятки тысяч человек. 5 апреля он совершил омовение в море и набрал на пляже пригоршню соли – простое, но глубоко символичное действие. Всю эту историю правительство оставило без внимания, взамен сосредоточившись на массовом аресте лидеров Конгресса. Ганди тоже был арестован, но в последующие недели и месяцы сотни тысяч человек последовали его примеру – такого отклика не ожидал даже сам Ганди.

В последние месяцы 1930 года обе стороны поняли, что зашли в тупик. Боясь, что Конгресс перейдет к более насильственным методам, Ирвин пригласил Ганди на переговоры в Дели. В лице Ирвина Ганди наконец обрел вице-короля, который с сочувствием отнесся к требованиям умеренных националистов. По мнению Ирвина, Махатма – «лидер с очень ясной головой, логичный, энергичный, смелый, с необычайной тягой к утонченному». Уважение было взаимным – Ганди говорил: «Я побежден не лордом Ирвином, но его честностью». Фотографии Ганди в его фирменном дхоти и с дорожным посохом, поднимающегося по ступеням вице-королевского дворца, стали для Уинстона Черчилля поводом высмеять Ганди в палате общин, назвав его адвокатом из Миддл-Темпла, превратившегося в полуголого факира, каких на Востоке полно. И все-таки эти беседы имели успех и привели к заключению пакта Ганди – Ирвина. Акции гражданского неповиновения приостанавливались в обмен на освобождение более 60 000 заключенных из-за участия в соляных маршах. К тому же Ганди согласился присутствовать на Второй конференции Круглого стола в Лондоне (первую Конгресс бойкотировал), чтобы участвовать в разработке конституции Индии.

Ганди добрался до Англии морем и 12 сентября 1931 года прибыл в Лондон. Через три дня, все еще в дхоти и накидке, он обратился к делегатам конференции, которых собралось более сотни. Его присутствие в Лондоне бурно обсуждалось в прессе. Но недели разговоров застопорились на вопросе о предоставлении парламентских кресел религиозным и иным уязвимым группам. Требования Ганди о непосредственном и полномочном правительстве проигнорировали. Разочарованный, он уехал из Лондона в декабре 1931 года.

К тому времени как он вернулся в Индию, лорда Ирвина сменил архиконсервативный лорд Уиллингдон (1866–1941), который явно намеревался сохранить власть Британии над Индией, чего бы это ни стоило. Конгресс ответил ему второй кампанией гражданского неповиновения. Правительство отреагировало еще более жесткими репрессиями, объявив Конгресс вне закона и арестовав более 100 000 человек. Повсюду происходили кровавые столкновения, и Ганди был вынужден вновь приостановить агитацию.

Дело сдвинулось с мертвой точки в 1935 году, с Законом об управлении Индией и самым длительным в истории английского парламента рассмотрением законопроекта. Этот закон, принятый в августе, позволял провинциям, руководство которых избиралось, становиться автономными по отношению к центральному правительству, а избирательным правом теперь обладала шестая часть индийского населения, причем впервые право голоса получили и женщины. Сложные правила предоставления голоса были сформулированы на 51 странице; некоторые люди лишались права голосовать, например сикхи в мусульманском избирательном округе. Ассамблея в Дели насчитывала 250 кресел, половину которых занимали представители княжеств, и делила исполнительную власть с центральным правительством. Хотя этот закон и был шагом вперед, но больше походил на еще одну попытку выиграть время.

Одним из тех, кого этот закон разочаровал, оказался Джавахарлал Неру (1889–1964). Неру родился в 1889 году, закончил Харроу и Кембридж и так же, как и Ганди, изучал право в Иннер-Темпле. Его отец Мотилал служил барристером в верховном суде Аллахабада и в 1919 году был избран председателем Конгресса. В 1923 году Неру был выбран генеральным секретарем Конгресса и вскоре сделался его главным идеологом. Его труды, написанные главным образом за долгое время пребывания в тюрьме, противоречили распространенному в Британии мнению, будто Индия – раздробленная страна, разделенная религиями, кастами и языками, которая только и ждет, чтобы добрые колонизаторы ее объединили. Неру обозвал пресловутый закон «хартией рабства», составленной нарочно, чтобы сохранить британское правление. Он сравнивал этот одержимый безопасностью документ с машиной, у которой мощные тормоза, а двигателя нет вообще.

Некая мечта о единстве занимает умы Индии начиная с самой зари цивилизации. Это единство не достигается, как что-то привнесенное извне, как стандартизация внешних признаков, даже взглядов. Оно гораздо глубже, в нем заложена широчайшая терпимость к образу мыслей и обычаям, и всякое различие принимается и даже приветствуется.

Неру о единстве Индии

Несмотря на недоверие Неру, в марте 1937 года на провинциальных выборах в Индии участвовали депутаты от Конгресса. Когда подсчитали голоса, оказалось, что эта партия абсолютным большинством голосов одержала победу в пяти провинциях. После заверений в том, что правительство не будет использовать особые полномочия, Конгресс сформировал министерства во всех провинциях, кроме Пенджаба, Синдха и Бенгалии. И напротив, Мусульманская лига едва наскребла четверть из 482 мест, зарезервированных для мусульман. На приготовления Али Джинны к формированию коалиций в нескольких провинциях Конгресс ответил холодным равнодушием, ведь на волне народной популярности и поддержки он мог контролировать почти все сферы деятельности правительства, не считая безопасности и обороны.

Такое отмежевание Конгресса от Лиги не оставило никаких надежд на то, что индусы и мусульмане пойдут к независимости рука об руку. Мусульмане чувствовали на себе растущую враждебность, раздуваемую индусскими шовинистскими партиями, наиболее влиятельной из которых была Всеиндийская партия Хинду Махасабха. Как считал председатель Махасабхи В. Д. Саваркар (1883–1956), индусов объединяют «узы, которыми мы связаны с нашим отечеством, и общая кровь, которая течет в наших жилах, а также узы общего долга перед нашей великой цивилизацией и индусской культурой». Только приверженец религии, берущей начало в Индии, может считаться индусом – под этот критерий подходили сикхи, буддисты и джайны, но не мусульмане. (На том стоят и нынешние индусские националисты, сторонники идеологии Хиндутва.) В 1938 году Неру безуспешно пытался развеять страхи мусульман, настаивая на изгнании из Конгресса индусских фундаменталистов. Он немного опоздал. К тому моменту, как в 1940 году в Лахоре произошел съезд Лиги, идея создания отдельного мусульманского государства перестала быть абстрактной целью, она обрела имя – Пакистан, или «земля чистых».

Когда 3 сентября 1939 года Британия, а следовательно, и Индия объявили войну Германии, мнения Конгресса никто не спросил. Напротив, правительство представило целый ряд новых законов, ограничивающих автономию провинциальных правительств и гражданские свободы. Несмотря на приверженность ненасилию, Ганди заявил о поддержке Британии и встретился с вице-королем лордом Линлитгоу (1887–1952). Рабочий комитет Конгресса вслед за ним принял резолюцию, подтверждающую «полное неприятие идеологии и практики фашизма и нацизма, а также восхваления ими войны, насилия и подавления человеческой натуры». Но он также делал акцент на том, что «вопросы войны и мира в Индии должен решать индийский народ». Британское правительство попросили «недвусмысленно объявить о своих военных задачах с точки зрения демократии и империализма, а также того, как новый порядок скажется, в частности, на жизни Индии». Со стороны Британии сражаться за свободу и при этом лишать индийцев самоуправления выглядело лицемерием. Когда Линлитгоу попытался обойти этот вопрос стороной, девять провинциальных министерств подали в отставку в знак протеста. Для Мусульманской лиги эти отставки послужили поводом для ликования: мусульмане решили, что правлению Конгресса пришел конец. В марте 1940 года Лига приняла резолюцию, названную Пакистанской, с требованием о независимых государствах в северо-западной и восточной частях Индии. План того, как же достичь этой цели, поражал своим отсутствием.

Когда в 1940 году в войну вступила Япония, в феврале 1942 года неожиданно пал Сингапур, а японские войска быстро развернулись в Бирме, вторжение в Индию казалось вопросом времени. В Бенгалии более 40 000 судов было спешно затоплено, чтобы они не попали в руки японцев. Из Мадраса эвакуировали правительственных чиновников,а тигров перестреляли – на тот случай, если они выйдут из клеток в зоопарке и будут бродить по улицам.

Индийская национальная армия (ИНА) готовилась прикрывать наступающих японцев. Набранную из индийских военнопленных, интернированных японскими вооруженными силами, ИНА возглавлял Субхас Чандра Бос (1897–1945), недолгое время удерживавший пост председателя Конгресса, пока Неру и Ганди не выставили его за радикализм. В конце 1940 года его арестовали за организацию антибританских протестов, но Бос устроил эффектный побег, добравшись до Германии через Афганистан и Москву. Индийское население европейских стран оси прозвало его Нетаджи. В 1943 году он высадился с подводной лодки в оккупированном японцами Сингапуре, затем отправился на Андаманские острова – единственную индийскую территорию, оккупированную японцами, где стал главой государства, которое получило название «Азад Хинд», или «Свободная Индия». Но в конце концов ИНА никогда не выставляла себя угрозой для Индии. Из 6000 солдат, участвовавших в этой операции, больше умерло от болезней, чем в бою, многие пострадали от дурного обхождения и презрения со стороны предполагаемых союзников-японцев. Бос погиб в авиакатастрофе по пути в Токио всего через несколько недель после капитуляции Японии.

В марте 1942 года Стаффорд Криппс (1889–1952), социалист, член военного кабинета Черчилля, вылетел в Индию с самыми далекоидущими намерениями в истории относительно ее независимости. В ответ на поддержку в войне правительство пообещало «реализацию самоуправления, как только это станет возможным». Предстояло создать «новый Индийский Союз» – «доминион, связанный с Соединенным Королевством и другими его доминионами общей присягой Короне, но равный им во всем и никоим образом им не подчиняющийся». Конгресс пригласили к участию в вице-королевском совете и к работе в индийском правительстве в качестве кабинета. Как только закончится война, Индия получит полную свободу – как в составе Британской империи, так и вне ее, на усмотрение ее новых лидеров.

Пока некоторые лидеры Конгресса, включая Неру, готовились принять это предложение, радикалы и представители других партий выражали сомнение в том, что Британия на самом деле собирается делиться исполнительной властью, особенно в таких критических сферах, как оборона. Обещание позволить провинциям и штатам произвольно отделяться расценивалось как попытка успокоить Мусульманскую лигу и княжества. В итоге Криппс уехал из Индии, так и не достигнув согласия. Ганди называл предложение Криппса «просроченным чеком банка на грани разорения».

Ганди подразумевал еще и банкротство иного рода. Отказ от сотрудничества не помог заставить британцев уйти из Индии, от голодовок толку было немного, и переговоры с вице-королями и за круглым столом в Лондоне не слишком помогли делу. Обвинив Британию в том, что она не может остановить гитлеровскую коалицию, Ганди заявил, что для Раджа настало время оставить Индию самой решать свою судьбу. 8 августа 1942 года комитет Всеиндийского конгресса одобрил его рискованный и дерзкий порыв, резолюцию «Прочь из Индии!», давшую начало массовой борьбе на фронтах ненасилия в невиданных прежде масштабах. Как заявил Ганди на следующий день: «Я не собираюсь довольствоваться чем-то меньшим, нежели полная свобода. Мы сделаем это или погибнем. Или мы освободим Индию, или погибнем в попытке сделать это».

Это было последнее его заявление до самого окончания войны. Как только он его сделал, его тотчас арестовали вместе почти со всем руководством Конгресса. Управлять работой партии стало некому, и волонтеры взяли это дело в свои руки. Во многих городах начались акции протеста, в основном мирные, но вскоре они переросли в насилие, стоило полиции применить латхи (деревянные дубинки с железными наконечниками), стрелять в протестующих и массово их арестовывать. Фактории, заготовлявшие провизию для военных нужд, охватила забастовка, телеграфные провода перерезали. Поезда пускали под откос, европейцев вытаскивали оттуда и убивали. В некоторых районах возникли «национальные правительства». В письме к Черчиллю Линлитгоу описывал эти волнения как «самый серьезный с 1857 года мятеж».

Движение «Прочь из Индии!» было расценено как последний ход Ганди, Джинна называл его «последним гималайским просчетом Махатмы». Большинство историков с ним согласны. Арест лидеров Конгресса позволил Мусульманской лиге усилить свои позиции и продавить идею разделения страны. В разгар мировой войны британское правительство не приняло в расчет, что в самой Британии общественность может вступиться за Конгресс – а она вступилась. Поскольку теперь Япония оккупировала большую часть Юго-Восточной Азии, Индия как никогда требовалась в качестве источника денег, материалов и живой силы. Британские власти возражали: если теперь пойти на поводу у Конгресса, это может разжечь общественные разногласия, что для страны непозволительно. Вдобавок на кону стояла гордость. Британия никогда не уступала земель за пределами военных поражений, а Индия считалась бриллиантом в ее императорской короне. Пока пост премьер-министра занимал главный империалист Черчилль, вопрос независимости Индии был далеко не первым приоритетом, если не вовсе недостижимой целью.

Вместе с угрозой войны на порог Индии пришел еще один кошмар – голод в Бенгалии. Неурожай риса несколько лет подряд, отсутствие судов для развозки продовольствия из запасов, лишение доступа к запасам риса в Бирме из-за войны и сговор индийских торговцев – все это вместе породило один из тяжелейших периодов голода в ХХ веке. Категорический отказ Черчилля отвлечь суда от обороны Европы ради развозки продовольствия голодающим увеличило масштаб катастрофы. «Голод или не голод, – отвечал Черчилль, – какая разница, все равно индийцы плодятся, как кролики!» Во всяком случае, от полутора до трех миллионов человек умерли, прежде чем новый вице-король, лорд Уэйвелл (1883–1950), проигнорировал Черчилля и приказал индийской армии заняться раздачей продовольственных запасов.

Окончание войны в Европе 7 мая 1945 года стало сигналом к закрытию занавеса в пьесе «Британская Индийская империя». 26 июля правительство Тори под руководством Черчилля проиграло лейбористам, которые уже давно поддерживали идею индийской независимости. Новый премьер-министр Клемент Эттли приказал освободить из тюрьмы лидеров Конгресса. В начале следующего года Британия отправила в Индию правительственную миссию. Теперь вопрос ставился не о том, будет ли Британия выбираться из Индии и при каких обстоятельствах, но как скоро произойдет передача власти, а самое главное – кому.

Неру считал то, что Мусульманская лига была детищем Британии, частью ее стратегии «разделяй и властвуй». Он считал, что раз Британия уходит, то мусульмане должны примкнуть к Конгрессу. Но его мечты об объединенной Индии не выдерживали проверки реальностью. В декабре 1945 и январе 1946 года прошли выборы на провинциальных съездах, но они только увеличили разобщенность, потому что Конгресс доминировал в районах с индусским большинством населения, а Лига – там, где проживало больше мусульман. Джинна как бесспорный лидер индийских мусульман теперь имел все козыри, чтобы добиться создания своего государства.

После двух месяцев обсуждений правительственная миссия пришла к сложной схеме тройственной правительственной структуры. Мусульманская лига одобрила этот план, хотя в нем ничего не было сказано об отдельном государстве для сторонников ислама. После некоторых сомнений Конгресс также согласился с положением, при котором он делит часть мест в правительстве с Лигой. Но именно Ганди саботировал эту последнюю для Индии возможность объединения, отказавшись рассматривать любые варианты, при которых Конгресс и Лига получат равные конституционные возможности, назвав такой паритет «хуже Пакистана». Отношения между двумя сторонами окончательно испортились. Встретившись с Неру в Бомбее, Джинна объявил, что соперник не оставляет ему иного выбора и провозгласил 16 августа 1946 года Днем прямого действия, «чтобы противостоять тирании Конгресса» и поддержать создание Пакистана. На домах мусульман были вывешены черные флаги. Заявление спровоцировало так называемую Калькуттскую резню, унесшую тысячи жизней за недельную вакханалию всеобщего кровопролития.

Боясь, что Индия на всех парах летит к гражданской войне, Уэйвелл объявил «план прорыва», согласно которому британцы поэтапно, провинция за провинцией, с юга на север, должны к 31 марта 1948 года покинуть Индию. В Лондоне отклонили этот план, назвав его не упорядоченной передачей власти, а сдачей позиций. Уэйвелла лишили поста, а дату выхода Британии из Индии сдвинули на июнь 1948 года. Тогда же Эттли утвердил в должности последнего вице-короля Индии, которым стал Луис Маунтбеттен (1900–1979). Бывший главнокомандующий союзных сил в Юго-Восточной Азии и кузен короля Георга V, Маунтбеттен имел полную свободу действий, чтобы обустроиться в Индии безо всякого совета с лондонским руководством. На этот раз ему аплодировали и Лига, и Конгресс, впервые в истории.

Через считаные дни после своего прибытия в Индию, 22 марта 1947 года, Маунтбеттен начал целую кампанию по атаке обаянием в попытке привлечь как можно больше сторонников. В своей инаугурационной речи он заявил, что начинается «ненормальное вице-королевское правление» и что он «исполняет добрую волю максимально возможного числа индийцев». Его харизматичная откровенность вскоре покорила и Ганди, и Неру, и других основных лидеров Конгресса. Особенно тесные отношения сложились у Неру с женой Маунтбеттена Эдвиной (1901–1960), которая «приковывала многие взгляды», как писал Шахид Хамид, личный военный секретарь командующего индийскими вооруженными силами Клода Окинлека. Однако Маунтбеттен не смог очаровать Джинну, которого за глаза называл злым гением, лунатиком и психопатом.

Вскоре новому вице-королю стало ясно, что разделения не избежать. Неру считал, что Пакистан проживет не дольше нескольких лет, а потом будет вынужден вернуться под крыло Индии. Эту точку зрения разделял и Маунтбеттен, который сравнивал Пакистан с временной, легко разбираемой постройкой. Под напором вице-короля Джинна был вынужден расстаться со своей мечтой о сопредельном государстве, получив взамен то, что он назвал «изувеченным, побитым молью» Пакистаном, состоящим из преимущественно мусульманских областей западного Пенджаба и восточной Бенгалии, а между ними – более 2000 километров индийской территории. Среди тех, кто задался вопросом о его жизнеспособности, оказался Р. Г. Кейси (1890–1976), генерал-губернатор Бенгалии, который предсказывал, что многолюдный, этнически и лингвистически многообразный Восточный Пакистан скоро отсоединится. И его пророчество оказалось верным. Из пепла кровавой гражданской войны в 1971 году родилось государство Бангладеш.

4 июня 1947 года, через день после того, как план разделения был одобрен обеими сторонами, Маунтбеттен заявил на пресс-конференции, что передача власти произойдет приблизительно 15 августа, сократив время предварительных согласований почти на год. Эта дата, как он признавался позже, взятая из воздуха, дала правительству всего 73 дня на все необходимые для независимости конституционные военные и экономические соглашения. К тому времени Конгресс уже смирился с тем, что разделения не избежать. Но оставались две основные сложности. Первая состояла в том, чтобы уговорить сотни князей, чьи государства занимали третью часть площади субконтинента, отказаться от своей власти и примкнуть либо к Индии, либо к Пакистану. Вторая сложность заключалась в разграничении будущих независимых государств. Человеком, которому была поручена эта почти непосильная работа, стал лондонский юрист Сирил Рэдклифф (1899–1977), никогда прежде не бывавший в Индии, чем были довольны и Неру, и Джинна: отсутствие опыта по умолчанию считалось преимуществом. Большинство князей приняли свою участь, но индусские, мусульманские и сикхские общины, оставшиеся по другую сторону предполагаемой границы, готовились к худшему.

15 августа 1947 года, перед самой полночью, в час, выбранный по предсказаниям астрологов как наиболее благоприятный, Джавахарлал Неру обратился к законодательному собранию в Нью-Дели с заявлением: «Много лет назад мы назначили свидание судьбе, и сейчас пришло время нам выполнить свое обещание… Когда пробьет полночный час и весь мир будет спокойно спать, Индия проснется, чтобы жить и быть свободной». За два дня до этого Маунтбеттены летали в Карачи, где 14 августа прошла церемония в честь независимости Пакистана. После речей, произнесенных в зале собраний, вице-король занял место рядом с Джинной, ставшим теперь первым генерал-губернатором Пакистана, в арендованном открытом «роллс-ройсе», и процессия двинулась по городу. Маунтбеттену рассказали, что готовится покушение на убийство Джинны, и он решил, что его присутствие удержит индусов или сикхов от попытки совершить это преступление.

Зато у тех, кто после разделения оказался не в своем районе, не осталось никакой защиты перед этническими чистками, которые сразу же стали набирать обороты. Теперь историки спорят, уберегла поспешная передача власти страну от гражданской войны или, наоборот, спровоцировала волну насилия. Убийства начались еще в июле, когда банды сикхов и индусов нападали на мусульман, переселявшихся на запад в опасении, что в стране, враждебной к их вере, они окажутся в ловушке. Случаи насилия участились, когда за неделю до 16 августа, официальной даты обнародования, в Лигу и Конгресс просочилась последняя версия плана разделения, разработанная Рэдклиффом.

Когда разделение началось, оно дало толчок самой крупной и, по некоторым оценкам, самой кровавой вынужденной миграции в истории. До 15 миллионов индусов, мусульман и сикхов пересекли свежепроведенные границы в поисках безопасного убежища. Счеты сводились с поистине средневековой жестокостью – с использованием топоров, кос, мечей и пик. Тысячи женщин были изнасилованы, похищены, замучены. В недавних исследованиях число погибших оценивается в пятьсот или шестьсот тысяч человек, примерно поровну мусульман и немусульман. Британская армия уже уходила, и Маунтбеттен приказал вмешиваться, только когда опасности подвергались английские подданные, а местная полиция и военные мало что могли сделать. Пограничные силы в 50 000 индусов и мусульман были по большому счету неэффективны, потому что не хотели выступать против своих общин. Несмотря на всю эту резню, Неру отметил: «Пусть лучше сгорят все индийские деревни, чем хоть один британский солдат останется в Индии дольше необходимого».

Далеко от церемоний в честь независимости был Махатма Ганди. Он находился в 1500 километрах, в Калькутте: постился, прял и молился. Когда правительственные чиновники попросили его выступить в честь 15 августа, он ответил, что у него больше нет сил. «Никаких посланий вообще. Если вышло плохо, значит, так тому и быть». Разочарование и утрата иллюзий Ганди в вопросе разделения субконтинента, за которое он боролся, было тяжелым. Его присутствие в Калькутте обеспечило временную передышку в буре жестокости, которая держала город в осаде больше года, и толпы индусов и мусульман вместе ходили по городу, празднуя независимость. Но «калькуттское чудо» продлилось всего девять дней. Когда нападения мусульманских и индусских группировок возобновились, Ганди снова объявил голодовку. На этот раз главари банд пришли к его ложу и пообещали исправить свое поведение. Некоторые из них плакали, сознавая свою вину и раскаиваясь.

Когда мир восстановился, Махатма направился в Дели, где продолжался неутихающий мятеж. Ганди обошел лагеря мусульманских беженцев, уверяя их обитателей, что в Индии у них есть будущее. Он участвовал в оказании помощи раненым индусам и сикхам. В январе 1948 года Ганди в возрасте 78 лет, страдая от почечной недостаточности, объявил, что будет голодать до тех пор, пока насилие не прекратится. Результат проявился сразу же: и индусские, и мусульманские организации развернули работу по достижению мира. Были сформированы группы для восстановления поврежденных храмов и мечетей. Единственной партией, не поддержавшей договоренности о мире, стала индусская ультраправая Махасабха.

30 января 1948 года, через 12 дней после того, как Ганди прекратил голодовку, работник Махасабхи пришел на ежедневное молитвенное собрание в Дом Бирла в Дели. Пока две молодые помощницы помогали Махатме устроиться на его молитвенной площадке, Натхурам Годзе проложил себе путь сквозь толпу. Стоя прямо перед Ганди, он вытащил пистолет «Беретта» и выстрелил трижды, убив Махатму почти мгновенно. Последними словами Махатмы были: «О Рама!» А всего за несколько месяцев до этого Ганди написал: «Даже если меня убьют, я не перестану повторять имена – Рама и Рахим, которые для меня суть имена одного бога. С этими именами на устах я умру с радостью». Так его намерение исполнилось.

Хотя во всем мире его до сих пор почитают за веру в ненасильственные перемены, о наследии Ганди индийские историки спорят по сей день. Сунил Кхилнани пишет:

В обществе, не имевшем опыта масштабных коллективных действий, где политики большинству людей представлялись какой-то могучей и далекой силой, Ганди заставил людей поверить, что они сами могут что-то изменить. Он построил движение, сформировал национальное сознание и расширил мировой репертуар сопротивления, протеста и мирного неповиновения.

Профессор индийской истории Р. Ч. Маджумдар снижает высоту пьедестала Ганди, утверждая, что тому «не хватило ни политической мудрости, ни политической стратегии. Далеко не безупречный, он допустил один за другим ряд серьезных просчетов в погоне за какими-то утопическими идеалами и методами, для которых в реальности не было оснований». Истина, как всегда, кроется где-то посередине.

Невзирая на всю агиографию вокруг Ганди, можно поспорить, что Индия добилась бы независимости без него. Как предполагает британская исследовательница Джудит Браун, «гораздо более глубокие экономические и политические силы, нежели лидерские качества одного человека, были задействованы для ослабления связей между Британией и Индией – силы, рождавшиеся в Британии, в Индии, во всей мировой экономике и политическом равновесии. И все же его качества, его особенный гений изменили националистическое движение, придали ему характер, не похожий ни на одно проявление антиимперского национализма этого столетия».

Теперь Неру и другим политическим лидерам оставалось воплотить в реальность свободную Индию, за которую боролся Ганди.

9. Создание государства

Первые годы индийской независимости были омрачены убийством Ганди. Коммуналисты ^[33] нанесли стране удар тогда, когда она была наиболее уязвима. Но взгляд Ганди на новую Индию оказался более жизнеспособным, чем ненависть, которой его убийцы пытались оправдать свои действия. Джавахарлал Неру был лидером сильным и харизматичным. При поддержке Конгресса – самой сильной и действенной политической организации в Азии – он воздвиг четыре столпа, на которых держалось новое индийское государство: секуляризм, демократия, социализм и неприсоединение.

Задачи, с которыми предстояло справиться новому государству, были экстремальными. Около восьми миллионов беженцев следовало накормить, разместить и интегрировать в общество. В 1951 году, когда в Индии прошла первая со времени обретения независимости перепись населения, оказалось, что грамотные люди составляли лишь 16 %. В сельской местности только 4,9 % женщин умели читать и писать. Продолжительность жизни составляла 32 года, а 47 % селян жили за чертой бедности (в середине 1950-х годов этот показатель достиг пикового значения – 64 %). Может, британцы и оставили Индии завидную сеть железных дорог и оросительных каналов, но промышленность едва давала 6,5 % от национального дохода, в ней было занято менее 3 % рабочей силы, и этот показатель не менялся с начала века. Из 640 000 деревень только 1500 имели доступ к электричеству. На 360 миллионов человек, учтенных в 1951 году, набралось только 735 клиник первичной медицинской помощи. Новые лидеры Индии также столкнулись с проблемой унификации гетерогенного общества, разрозненного по языку, религии, географии, национальности, а кроме того, еще и кастово. Иерархия общества конфликтовала с идеей политического равенства. На северо-востоке племена нага начали вооруженное сопротивление, требуя отдельное государство для себя. В Декане коммунисты подняли восстание.

Но непосредственная угроза существованию Индии как отдельной страны пришла, откуда ее не ждали. Прямо перед объявлением независимости правители 562 княжеств встали перед выбором: присоединиться к новой Индии, войти в состав или остаться автономными. Если не считать тех княжеств, что оказались внутри границ Пакистана, к Индийскому Союзу примкнули все, кроме трех. Из оставшихся самым мелким был Джунагадх, расположенный на западе Индии, на полуострове Катхиявар. Его мусульманский наваб Мухаммад Махабат-хан (1900–1959) был страстным собачником: больше 10 % государственного дохода он тратил на содержание княжеских псарен. Подавляющее большинство жителей его княжества были индусами. 15 августа 1947 года этот наваб решил присоединиться к Пакистану. Угроза военного вторжения со стороны Индии и общественное сопротивление подтолкнули его к решению остановиться, пока не поздно. Управление государством он передал Индии, а сам сбежал с четырьмя любимыми собаками в Карачи. Индия аннулировала его решение о присоединении Джунагадха к Пакистану, но Пакистан с этим так и не согласился и до сих пор указывает на официальных картах это крохотное княжество как островок своей территории посреди Индии.

Гораздо более серьезный кризис заварился в Хайдарабаде, правитель которого, низам Осман Али-хан (1886–1967), считался богатейшим человеком в мире из-за огромного количества земель и драгоценностей, которыми он владел. Этот низам, как и правитель Джунагадха, был мусульманином, правившим государством с преимущественно индусским населением. Вдохновленный примером мусульманских повстанцев, так называемых разакаров, он объявил о независимости Хайдарабада, а это никак не входило в расчеты нового индийского правительства, учитывая стратегическое положение княжества, его размеры (примерно с Францию) и прецедент, который оно собиралось создать. Несмотря на все усилия лорда Маунтбеттена, который остался в Индии в качестве первого генерал-губернатора, Али-хан отказался идти на попятную. Потеряв терпение, Неру взялся решить этот вопрос силой. В Хайдарабад вошла индийская армия и быстро расправилась с его плохо оснащенными силами, которые 18 сентября 1948 года сдались. Джинна, который умер за несколько дней до этого, предсказал, что если произойдет вторжение в Хайдарабад, то поднимется сто миллионов мусульман. Восстания не случилось, но операция «Поло» (кодовое название аннексии Индией Хайдарабада) погубила тысячи мирных людей и вызвала волну ответных нападений на мусульман.

Наиболее сложная ситуация сложилась в штате Джамму и Кашмире. Его индусский махараджа Хари Сингх (1895–1961) правил очень неоднородным государством, имевшим границу как с новой Индией, так и с Пакистаном. Район Джамму был в основном индусским, в то же время Ладакх, расположенный с восточного края штата, был буддийским. И только в очаровательно красивой Кашмирской долине большинство населения было мусульманским. Еще с самого июля 1946 года махараджа баловался с идеей независимости, теша себя мечтами о «восточной Швейцарии», независимой и нейтральной, которой может стать его владение. В отличие от Джунагадха и Хайдарабада его государство обладало хорошо организованной оппозицией, возглавляемой харизматичным мусульманским политиком Шейхом Абдуллой (1905–1982). Он тесно сотрудничал с Неру и хотел, чтобы Кашмир оставался частью Индии.

Сингх занимал жесткую позицию. Он ненавидел Конгресс, а большая часть Конгресса ненавидела его. Присоединение к Индии означало конец его феодальному самодержавию. Подобная же участь его ожидала в случае присоединения к Пакистану. Вопрос обострился 22 октября 1947 года, когда в Кашмир через Северо-Западную пограничную провинцию Пакистана начало перебрасывать силы национальное ополчение, в основном патаны. Даже теперь, три четверти века спустя, нет точного ответа, почему они вторглись и кто им помогал. Понятно лишь то, что Индию застали врасплох. Когда интервентам оставалось всего 80 километров до Сринагара, махараджа запросил срочную военную помощь у Индии. Неру согласился, но лишь ценой присоединения Кашмира к Индии. Выбора у Хари Сингха не оставалось, и он принял это условие. Через несколько часов после подписания соглашения индийские военные подразделения были переброшены в Сринагар самолетами. Защитив столицу, войска принялись отвоевывать города, занятые пакистанскими нерегулярными формированиями. Кашмир был отбит, но его будущее осталось под вопросом. Столкновения не прекратились. Война возобновилась в 1948 году, когда растаял зимний снег, и лучшие вооруженные пропакистанские силы добились значительных успехов на севере штата.

К тому времени как в 1948 году ООН наскоро организовала прекращение огня, Пакистан овладел горами и долинами к северу и к западу от Кашмирской долины. Линия контроля стала фактической границей. Неру согласился на то, чтобы население Кашмира решило будущее своей земли путем народного голосования, но этого так и не произошло. Его провалившаяся попытка сдержать обещание обратила Шейха Абдуллу против премьер-министра, и большую часть оставшейся жизни он провел в тюрьме за распространение сепаратистских взглядов. Сегодня спорный статус Кашмира остается самым неразрешимым и опасным политическим вопросом на субконтиненте.

Приверженность Неру секуляризму оставалась незыблемой. В своем «Открытии Индии» Неру настаивал, что абсолютно неверно индийскую культуру считать индусской культурой. Гарантированные права уязвимых групп – основной принцип индийской конституции. Четыре года составления конституции принесли результат 26 января 1950 года, превратив Индию из доминиона Британской империи под контролем местного монарха в полноправную республику. Эта конституция насчитывала 395 статей и восемь разделов; она стала самой длинной в мире. Председателем выпускающего комитета стал Б. Р. Амбедкар, первый в стране министр юстиции и лидер «неприкасаемых». Последователи Махатмы Ганди призывали положить в основу конституции выборные местные сельские общины. По другую сторону находились защитники президентской системы американского образца. Оба варианта были отвергнуты в пользу Вестминстерской модели с нижней палатой, или Лок сабха, выбранной на основе всеобщего голосования, и верхней палаты, или Раджья сабха, в качестве надзорного органа. Ее члены назначались президентом или непрямым образом избирались законодательными органами штата. Сложная система фискального федерального устройства управляла сбором налогов.

Отчаявшись упразднить явление «неприкасаемости» на государственном уровне, Амбедкар вместе с тысячами других «неприкасаемых» во время массовой церемонии в 1956 году перешел в буддизм

Демократия в действии

Первые в Индии государственные выборы прошли в 1951 году. В то время граждан старше 21 года насчитывалось более 170 миллионов. Всех их следовало учесть, несмотря на то что документов у многих не было, а 85 % населения не умело читать или писать. Одновременно избирались 489 членов Лок сабхи и 4 000 членов местных собраний. Для этого мероприятия потребовались 56 000 высокопоставленных чиновников и 224 000 полицейских, чтобы обеспечить безопасность 132 560 избирательных участков. Политические партии обозначались вереницами символов. В Калькутте бесхозных коров расписали лозунгами с призывом голосовать за Конгресс, поскольку его символами были два быка с плугом. Явка составила чуть менее 46 %. Конгресс победил, легко заняв 364 места в Лок сабхе и набрав 45 % голосов. Главная оппозиция, Коммунистическая партия Индии, смогла занять только 16 мест в парламенте. На всеобщих выборах 2019 года общее число избирателей (18 лет и выше) выросло до 911 миллионов. Явка составила 67 % и была самой высокой в истории, а доля голосующих женщин равнялась рекордным 68 %. Избирательных участков насчитывалось более миллиона, многие были оснащены электронными машинами для голосования. Более 2,25 миллиона человек обеспечивали безопасность. Бхаратия джаната парти заняла 303 из 543 мест в Лок сабхе, а Конгресс – всего 52. Общее число кандидаток выросло с 2,9 % на выборах 1957 года всего до без малого 8 % в 2019 году. В Лок сабхе числится только 66 женщин, и это ставит Индию на 149-е место из 193 стран по доле женщин среди парламентариев.

Конституция зафиксировала принципы разделения власти, равенства перед законом, свободы вероисповедания и свободы волеизъявления. Дискриминация на основании религии, расы, касты или пола запрещалась. Статья 17 отменяла явление «неприкасаемости». Хотя конституция не предусматривала резервирование мест в парламенте для мусульман или женщин, зато в ней были прописаны рекомендуемые квоты на правительственных должностях и в университетах, а также бронировались места в государственных законодательных органах. Самым дискуссионным вопросом был параграф о полномочиях президента объявлять чрезвычайное положение в стране, приостанавливать действие конституции и брать под арест всякого, кто может представлять угрозу безопасности страны. Через четверть века Индира Ганди (1917–1984) воспользовалась этим правом и объявила в стране режим чрезвычайного положения, который продолжался почти два года. Также президент получил право приостанавливать работу законодательных органов и осуществлять прямое управление из Дели, и эта практика все чаще применяется с 1980-х годов по сей день. Хотя конституция гарантирует равенство, положение женщин не улучшилось. Детские браки были обычным делом, развестись было очень затруднительно, имущественные и наследные права женщин сильно ограничивались, как и доступ к образованию.

Экономическая мантра Неру для обеспечения самодостаточности страны была социалистическая теория и практика. Побывав в Советском Союзе в 1927 году, Неру пришел в восторг и восклицал: «Если будущее полно надежды, то только потому, что ее дала нам советская Россия». «Марксистская философия, – писал он в своей автобиографии, – осветила множество темных закоулков моего разума». Но он вовсе не строил иллюзий, что такой социализм можно перенести в индийские условия. Пока государство контролировало стратегически важные направления экономики, а частному сектору было позволено инвестировать в отрасли первостепенной важности, одобренные правительством. Чтобы построить общество, основанное на социальной справедливости, были наложены ограничения на масштабы земельных владений, а доходы обеспеченных лиц и корпораций обложены налогами по прогрессирующей шкале. Импорт иностранных товаров был строго ограниченным.

Пятилетние планы обозначали задачи для промышленности и позволяли отслеживать экономический прогресс. Целью ставилась самодостаточность в промышленности, ведомой государственным сектором, который под контролем правительства рос быстрее всех в мире за пределами социалистического блока. «Новыми храмами современной Индии» Неру назвал мощные металлургические комбинаты, нефтеперерабатывающие заводы, электростанции, цементные заводы и центры производства удобрений. Строились громадные плотины безо всякой оглядки на экологический ущерб и земли тысяч бедных фермеров, неизбежно попадавшие под затопление. Ситуация с протекционистскими заградительными тарифами позволяла выпускать устаревшие, неэффективные и низкопробные товары, наиболее заметным из которых стал автомобиль «амбассадор».

«Амбассадор», разработанный на основе Morris Oxford Series III, с минимальными модификациями выпускался с 1956 по 2014 год. Как писал один обозреватель, «его руль работает непредсказуемо, будто правишь воловьей упряжкой, горючее он хлещет, словно шейх, трясется, словно пропойца, и тем не менее у всех продавцов потенциальные покупатели записываются в листы ожидания»

«Амбассадор» выпускался корпорацией «Бирла», одной из самых статусных семейных компаний, поднявшихся при британском правлении, но загнанных в угол новыми требованиями. Даже если Hindustan Motors – входящая в корпорацию «Бирла» компания, которая выпускала «амбассадоры», – хотела внести в модель какое-нибудь изменение, даже такое базовое, как гидроусилитель рулевого управления, ее менеджеры оказывались перед такой стеной бюрократических препон, что инновация оказывалась просто задушена. Все аспекты производственного процесса, от найма и увольнения работников до строительства новых заводов, регулировались системой, которую стали называть «лицензионный радж». Ограничения на внешний обмен сделали почти невозможным импорт новых технологий и оборудования. Но семейство Бирла не жаловалось. Защищенные заградительными тарифами от дешевых и более качественных автомобилей из Восточной Азии, они избавились от конкурентов. Поэтому они вовсе не были заинтересованы в улучшении своего продукта и повышении его эффективности.

То же самое происходило в государственном секторе. В середине 1980-х годов корпорация Steel Authority of India задействовала 247 000 человек, чтобы произвести шесть миллионов тонн стали за год, в то же время всего 10 000 рабочих в Южной Корее производили 14 миллионов тонн. Свой вклад в скверное управление экономикой вносило отсутствие инвестиций в порты, дороги, железнодорожные пути, электрогенерацию и связь. За первые четыре десятилетия после обретения независимости экономика Индии никак не могла сдвинуться со злополучных 3,5 %, названных «индусскими темпами роста», и лишь слегка опережала значение годового прироста населения в 2,5 %. За тот же период Пакистан достиг скорости роста в 4 %, а Южная Корея – 9 %. В Южной Корее в 1947 году доход на душу населения был вдвое выше, чем в Индии, а в 1990 году стал в двадцать раз выше.

Четвертым столпом новой Индии в понимании Неру было неприсоединение. Объявив о данной политике в 1947 году, он сказал, что Индия не станет выбирать между Соединенными Штатами и Советским Союзом «в надежде получить крохи с их стола». В период европейской деколонизации Неру видел независимость Индии частью возрождения Азии. Блок неприсоединившихся стран мог служить стабилизирующей силой в мире, стремящемся к биполярности. В 1955 году Неру сыграл ведущую роль в Бандунгской конференции в Индонезии, которую посетили представители 29 стран и где были разработаны принципы Движения неприсоединения. В следующему году Индия заключила договор о дружбе с Китаем, основанный на принципах невмешательства во внутренние дела, мирного сосуществования и территориальной целостности.

Индо-китайская дружба, или «хинди-чини бхаи бхаи», потерпела крах в 1962 году, когда Китай нанес унизительный удар южному соседу, захватив большой кусок территории, которая теперь является северо-восточной частью штата Аруначал-Прадеш, и заявив права на спорный район Аксайчин к северу от Ладакха. Ранее провести там границу между двумя странами не удалось, и Индия предоставила убежище ссыльному тибетскому духовному лидеру, Далай-ламе, когда в 1959 году он бежал вместе с тысячами последователей от китайского вторжения. Это обострило отношения между двумя азиатскими гигантами. Плохо подготовленные индийские военные не могли противостоять народно-освободительной армии. Односторонний вывод китайских сил спас Индию от дальнейшего унижения, но политическое влияние Неру было подорвано навсегда. Оппозиционные партии стали нападать на него за то, что он вовремя не заметил признаки грядущей китайской агрессии. Конгресс стал терять позиции на довыборах, а региональные партии набирали силу.

Смерть Неру 27 мая 1964 года дала толчок недолгой борьбе за власть внутри Конгресса, в результате которой премьер-министром стал Лал Бахадур Шастри (1904–1966). Считая Шастри слабым, неэффективным лидером, пакистанский военный диктатор фельдмаршал Аюб Хан (1907–1974) решил, что Индия уязвима. В апреле 1965 года через линию контроля в индийский Кашмир под видом «гражданских добровольцев» были переброшены войска в надежде захватить Сринагар и разжечь в долине пропакистанское восстание. Сринагар взять не удалось, и восстание не возникло. Шастри ответил приказом армии занять Лахор. Униженный Хан был вынужден начать переговоры о мире. Его положение пошатнулось, и через два года он был смещен во время народного восстания. Но в Индии поражение Пакистана посчитали великим событием, учитывая, что оно случилось всего через три года после унижения, полученного от Китая. Но Шастри не успел как следует насладиться победой. 11 января 1966 года он скончался от сердечного приступа во сне, находясь в Ташкенте, на следующий день после подписания соглашения с Пакистаном.

В это время председатель партии К. Камарадж (1903–1975) решил поддержать дочь Неру Индиру, которая служила в правительстве Шастри министром информации и телерадиовещания. Камарадж и его клика думали, что «тупой куклой», как они за глаза называли Индиру, будет легко управлять. Они ошибались. От отца Индира усвоила искусство политического манипулирования. А еще она стала мастером политического выживания. Первой трудностью, с которой ей пришлось столкнуться, была плачевная экономическая ситуация в стране, усугубившаяся последствиями войн с Китаем и Пакистаном, а также проблемой с муссонными дождями (в том смысле, что осадки выпали в гораздо меньшем объеме, чем обычно). Зависимость Индии от американской продовольственной помощи и экстренных кредитов МВФ, чтобы поддерживать экономику на плаву, позволили врагам обвинить ее в распродаже Индии в интересах других государств. Индира исколесила 24 000 километров сельских дорог, участвовала более чем в 160 дебатах, но не сумела остановить разложение, пожиравшее ее партию. Выборы 1967 года снизили большинство в Конгрессе до 283 мест из 520. Основную выгоду из этого упадка извлекли коммунистические партии, взяв 42 места, и ультраправый Джан Сангх, взявший 35 мест, а также региональные группировки, такие как Акали дал в Пенджабе и Дравида муннетра кажагам (ДМК) в Южной Индии. Чары Джавахарлала Неру теряли силу.

Результаты выборов укрепили положение главного соперника Индиры в борьбе за кресло премьер-министра, Морарджи Десаи (1896–1995), который пользовался поддержкой сильных провинциальных партийных лидеров, известных как Синдикат. Индира приняла этот вызов и резко сдвинула идеологию партии влево, объявив программу национализации банков, выпотрошив кошельки и отменив прочие льготы, которыми пользовались бывшие князья, многие из которых ударились в политику, заняли кресла в Лок сабхе и противостояли Конгрессу.

Всё в семью

Политические династии в Южной Азии процветали. В Шри-Ланке Сиримаво Бандаранаике (1916–2000), наследовав пост от своего мужа, стала первой в мире женщиной, возглавившей демократическое государство. Индира Ганди в Индии стала второй. В Пакистане Беназир Бхутто (1953–2007) пошла по стопам своего отца, Зульфикара Али Бхутто (1928–1979), после того как его казнил военный диктатор. В Бангладеш Шейх Хасина по сей день руководит политикой страны, основанной ее отцом. Корни династических традиций в Индии уходят в 1929 год, когда Мотилал Неру сделал своего сына Джавахарлала председателем Конгресса. Джавахарлал повторил этот прием со своей дочерью Индирой в 1959 году (ее фамилия досталась ей в результате недолгого брака с Ферозом Ганди и к Махатме отношения не имеет). После ее убийства в 1984 году держава перешла к ее сыну Радживу (1944–1991). После его смерти в 1991 году руководство партией досталось его жене Соне (р. 1946), урожденной итальянке и католичке. Она поначалу отклоняла предложение, но все же стала председателем Конгресса. Ее сын Рахул (р. 1970) привел партию к разгромному поражению на выборах 2014 и 2019 годов.

Популистская политика Индиры вызвала раскол в Конгрессе. В 1969 году Индира пошла навстречу Десаи и Синдикату, образовав раскольную фракцию, увлекши за собой часть старой гвардии. Внутрипартийные выборы отменили, и, чтобы получить мандат на многие партийные позиции в центре и в штатах, единственным требованием стала лояльность. Так завершилось превращение действующей политической партии в родовую вотчину семьи Неру.

Популярность Индиры вновь пошла в гору. В 1970 году в Западном и Восточном Пакистане прошли выборы, окончив десятилетия власти военных. Результаты голосования показали, что между двумя областями страны пролегла глубокая пропасть. В Восточном Пакистане на волне недовольства нехваткой ресурсов, выделяемых региону центральным правительством, пришла к победе Авами лиг под руководством шейха Муджибура Рахмана (1920–1975). В марте 1971 года он обеспечил своей партии избирательный залог, объявив о независимости Бангладеш. В ответ Пакистан отправил на улицы Дакки танки, начав гражданскую войну. Миллионы беженцев устремились в Западную Бенгалию. В декабре 1971 года ВВС Пакистана начали обстреливать индийские аэродромы, дав Индии повод отправить ее войска в Восточный Пакистан. Пакистан ответил вторжением через западную границу Индии. Известия о заходе американского седьмого флота в Бенгальский залив наводили на мысли о том, что Америка вступит в конфликт на стороне своего союзника – Пакистана. Но было уже слишком поздно. 16 декабря, после двух недель войны, Индия приняла капитуляцию 93 000 пакистанских солдат в Восточном Пакистане. На западном фронте прозвучал приказ прекратить огонь – тамИндия оттеснила пакистанские силы и заняла около 13 000 км² территории. Закончив войну в одностороннем порядке, Индира восстановила честь Индии. Журналисты сравнивали ее с Дургой – индусской богиней войны верхом на тигре. После тысячелетия унизительных поражений от мусульманских захватчиков с запада, европейских колонизаторов, а недавно еще и китайской армии, индийцы могли праздновать победу. Индира оказалась на пике могущества: согласно опросу Гэллапа, она считалась самой уважаемой женщиной в мире. Выборную кампанию в марте 1971 года она начала с обещания покончить с бедностью. Ее Конгресс (Р) занял 352 места в парламенте. Вторая фракция, Конгресс (О), смогла занять только шестнадцать. Но безмятежные дни проходят быстро.

Всего через два года после этой победы арабские страны – участники ОПЕК сократили добычу и вчетверо подняли цены на нефть в отместку за Войну Судного дня. Индийская экономика, сильно зависимая от импортной нефти, замерла, и годовая инфляция достигла 33 %. Нереалистичные обещания про борьбу с бедностью звучали все более издевательски, и Индира пошла по пути популизма, ужесточив правила управления крупным бизнесом, которые теперь требовали разрешения на увеличение мощности, инвестиции в новое оборудование или слияние с другими компаниями.

В 1974 году Индия успешно испытала ядерное устройство в пустыне Тар, став шестой в мире страной, имеющей ядерное оружие. Но если при этом стояла задача добиться народной поддержки, то она была с треском провалена. Когда на главную сцену вышли экономические уязвимости страны, региональные партии, такие как Акали дал и ДМК, коммунисты, ультраправые индусские националисты и старые враги Индиры из Конгресса начали объединяться вокруг ветерана гандийских социалистов Джаяпракаша Нараяна (1902–1979). Но худшее было впереди. В июне 1975 года верховный суд Аллахабада рассмотрел петицию, составленную четырьмя годами ранее, о причастности Индиры к злоупотреблениям на выборах. Решение суда признавало Индиру виновной, отменяло результаты парламентских выборов и на шесть лет запрещало Индире занимать государственные должности.

Но вместо того, чтобы уйти в отставку, Индира вынудила действующего президента объявить по всей стране чрезвычайное положение, начиная с полуночи 26 июня 1975 года. Действие конституции было приостановлено, сотни оппозиционных лидеров арестованы, редакциям газет отключили электричество, а такие организации, как Раштрия сваямсевак сангх (РСС) ^[34], были запрещены. Большинство источников оценивает число задержанных без суда примерно в 110 000 человек. Индира настаивала, что чрезвычайное положение необходимо, «чтобы спасти страну от распада и коллапса», что это попытка не отменить демократию, а защитить ее. Верно обратное. 38-я и 39-я поправки к конституции, которые быстро провели через парламент, приостанавливали судебный контроль чрезвычайного положения и отнимали у верховного суда право оспорить результаты выборов премьер-министра.

Но самой вопиющей крайностью в период чрезвычайного положения были «реформы» сына Индиры, Санджая, (1946–1980), лидера молодежного крыла партии. По приказу Санджая были снесены трущобы, и более шести миллионов человек, в основном мужчин, подверглись принудительной стерилизации – это в пятнадцать раз больше, чем стерилизовали нацисты. Чиновники, не выполнившие своей квоты, были уволены с работы или выселены из служебного жилья. Эта кампания на десятилетие отбросила назад все усилия в сфере добровольного планирования семьи.

В январе 1977 года Индира отменила чрезвычайное положение так же резко и неожиданно, как ввела. За этим решением стояла скорее самонадеянность, нежели приверженность демократии. Она рассчитывала одержать победу на грядущих общегосударственных выборах, чтобы и дальше применять свои безжалостные методы управления под вуалью демократии. Ее афера провалилась самым показательным образом. Когда огласили результаты выборов, оказалось, что Конгресс взял всего лишь 154 места – худший результат за всю историю. К примеру, в штате Уттар-Прадеш – в самом сердце партии – он проиграл по всем избирательным округам. Давний враг Индиры Морарджи Десаи стал премьер-министром и лидером альянса Джаната парти.

Будучи первым в Индии экспериментом по созданию коалиционного правительства, альянс Джаната парти обернулся полным провалом. Созданный из партий, представленных социалистами, праворадикальными группами и фермерами, он не имел общей цели и вскоре погряз во внутренних склоках. В конце 1979 года два его депутата, которых Десаи изгнал, отправили в отставку правительство, организовав вотум недоверия. Новые выборы были назначены на январь 1980 года.

В 62 года, в сопровождении Санджая Индира в ходе напряженной предвыборной кампании исколесила 64 000 километров, по два раза за день участвовала в дебатах и по предварительным оценкам получила поддержку ста миллионов избирателей. Устроив одно из самых блистательных возвращений в политической истории Индии, она избавилась от пятна политики времен чрезвычайного положения и привела Конгресс к триумфу, так что он получил решающее большинство мест в Лок сабхе, 351 из 524. Как только его мать вернулась в политику, Санджай стал генеральным секретарем Конгресса, и стали говорить, что он готовится занять кресло премьер-министра. Но 23 июня 1980 года, вскоре после вылета из делийского аэропорта имени Сафдара Джанга, его новый спортивный самолет разбился. В крушении мгновенно погибли сам Санджай и его второй пилот. Убитая горем и одинокая, Индира, чтобы заполнить брешь, обратилась к своему старшему сыну Радживу, пилоту коммерческих авиалиний, не интересовавшемуся политикой и не имевшему в ней опыта. В 1981 году он был избран в Лок сабху от традиционного семейного избирательного округа Амети в штате Уттар-Прадеш.

В последние годы своей жизни Санджай спонсировал Джарнаила Сингха Биндранвала (1947–1984), странствующего сикхского проповедника, чтобы он вел подрывную деятельность против Акали дал, главной оппозиционной силы в Пенджабе. Конгресс опасался, что требование Акали дал о независимом сикхском государстве в пределах Индийского союза даст надежду другим этническим и религиозным группам и приведет к балканизации Индии. В ответ Индира предлагала разбить Пенджаб по лингвистическим признакам и создать государство Харьяна с хиндиязычным большинством. Вместо того чтобы успокоить Акали дал, это предложение лишь активизировало сепаратистов, которые хотели жить в собственных независимых странах.

Но Биндранвал не стал марионеткой Конгресса, а, распробовав вкус власти, превратился в лидера, требующего создания ортодоксального сикхского государства Халистан. Слушая его проповеди, сикхские экстремисты обратились против индусов, убивая невинных мирных жителей и работников служб. Умеренно настроенные члены Акали дал тоже оказались мишенями приспешников Биндранвала. В мае 1984 года сикхский проповедник и сотни его последователей заперлись в Золотом храме Амритсара – главной сикхской святыне – и начали наполнять комплекс оружием. 4 июня индийская армия начала операцию «Голубая звезда», отправив на штурм храма танки. После суточного сражения Биндранвал был убит, как и около пятисот сикхских экстремистов. Храмовый комплекс серьезно пострадал, множество незаменимых сикхских текстов было уничтожено безвозвратно.

Тут же посыпались ответные угрозы разделаться с Индирой, в основном со стороны британских, американских и канадских сикхских общин. Но когда ей предложили избавиться от сикхской охраны, она написала в ответ: «Разве у нас не светское государство?» Утром 31 октября 1984 года двое сикхских телохранителей, недавно принятых на службу, расстреляли Индиру Ганди в упор.

Через сорок минут после того, как Всеиндийское радио объявило о смерти Индиры, Раджив Ганди был приведен к присяге премьер-министра крупнейшей демократии в мире. Его неготовность в такой работе проявилась сразу же. Убийство Индиры всколыхнуло самую страшную волну общественного насилия со времен разделения Индии, потому что индусы нападали на сикхов во всех городах Северной Индии. В большинстве случаев полиция только наблюдала, но не вмешивалась либо изымала оружие у сикхских общин, давая возможность толпам совершить свою месть. Лидеры Конгресса вместо того, чтобы выйти на улицы и успокоить бунтующих людей, подбадривали и вели толпы. Спонсируемое государством насилие полыхало три дня, убив 3000 сикхов, разорив их имущество и нарушив доверие. Радживу потребовалось две недели, чтобы наконец взять ответственность за это кровопролитие.

В декабре 1984 года Конгресс занял 415 мест из 543, получив самый крупный мандат в истории республики. Когда журналисты попросили объяснить, почему под его руководством партия выиграла столь уверенно, Раджив ответил: «Главным образом это из-за смерти моей матери… Обо мне никто ничего не знал, вот они и поверили в меня. Я стал символом их надежд».

Вежливый и скромный Раджив получил в народе прозвище Мистер Незапятнанный, но ему не хватало обаяния матери. Привилегированные условия жизни вдали от глаз общественности отдалили его от реальной жизни Индии. Один из его любимых слоганов, «Компьютер в каждую школу к XXI веку», не учитывал того факта, что в большинство деревень даже не было проведено электричество. И хотя он отменил лицензирование примерно в тридцати отраслях, экономика с трудом выбиралась из показателей «индусского темпа роста». За время правления его матери политика взяток от бизнеса под видом партийных пожертвований за выгодные контракты или разрешение на деятельность приобрела характер эпидемии. Как заметил Раджив на праздновании столетия Конгресса в декабре 1985 года: «Коррупцию не просто терпят, ее защищают, словно фирменный знак нашего лидерства».

Полтора года спустя эти слова стали ему припоминать, когда шведские газеты опубликовали новости о массовых откатах для самых высоких правительственных чинов из Конгресса за закупку у Швеции зенитных орудий «Бофорс». Этот скандал положил начало реформам. Учитывая предстоящие выборы, Раджив обратился к популистской политике, которая всегда так выручала в прошлом, – повысил налоги на предметы роскоши и предложил схему гарантированной занятости для сельского населения.

Раджив не смог взять под контроль коррупцию, но это было не единственным пятном на репутации его правления. Гораздо более далекоидущими были последствия его предательства идеалов светского государства в Индии. Решение Неру ввести единый гражданский кодекс было поддержано Амбедкаром, но так и не увидело свет из-за противодействия обширного мусульманского сообщества Индии. В середине 1950-х годов законодательство регулировало персональное право в таких вопросах, как расторжение брака, опекунство и алименты для всех, кроме мусульман. В 1985 году мусульманские традиционалисты пришли в ярость от решения верховного суда, который оставил без изменений решение, гарантирующее разведенной Шах Бано право на получение алиментов от бывшего мужа дольше, чем в течение установленного исламским законом трехмесячного срока. Но вместо того, чтобы приветствовать решение суда, по факту давшего мусульманским женщинам равные права перед законом, Раджив побоялся не пойти на поводу у исламских радикалов, поскольку те могли воплотить в жизнь угрозы лишить Конгресс поддержки мусульман. Он поспешно принял закон, освобождавший мусульманских мужей от содержания брошенных ими жен.

Это отступление развязало руки индусским националистам, у которых теперь была политическая сила, говорившая от их имени, – Бхаратия джаната парти (БДП). Эта партия создавалась в 1980 году как преобразованная Джана сангх, главная ультраправая группировка после разделения Индии. В 1984 году на первых своих выборах она выиграла всего два места, но вскоре судьба БДП резко изменилась. В 1986 году местный суд удовлетворил прошение, позволив индусам совершать богослужение в мечети Бабри, поскольку это место было объявлено местом рождения бога Рамы. Когда тысячи протестующих мусульман заполонили улицы, Раджив пошел на попятную, тем самым дав повод БДП обвинить Конгресс в использовании навязанного государственного секуляризма для потворства мусульманам. Оскорбленный этим обвинением, Раджив позволил индусам на территории комплекса мечети Бабри заложить фундамент храма из тысяч специально освященных кирпичей, привезенных из деревень по всей Индии.

К 1989 году, когда состоялись очередные выборы, электоральная картина изменилась безвозвратно. Начали получать существенную поддержку политические формации, основанные на кастовом (на севере) и языковом (на юге) принципах. Тем временем пустоту, оставленную Конгрессом, заполонили религиозные националисты, подогревая чувства индусов возобновленными обещаниями построить храм Рамы. Эта стратегия принесла результаты. На выборах 1989 года БДП получила немыслимые прежде 85 мест. Конгресс остался в большинстве, но сократил количество мест почти вдвое.

Ни одна партия не получила подавляющего большинства, зато заработала коалиция «Национальный фронт», которую возглавляла Джаната дал под руководством Вишванатха Пратапа Сингха (1931–2008). БДП держалась вне правительства, предпочитая поддержку снаружи. Зависевший от политической поддержки так называемых отсталых каст, Сингх решил пустить в дело доклад комиссии Мандала. Этот доклад пылился на полках уже более двадцати лет, и в нем рекомендовалось, чтобы 27 % мест во всех правительственных учреждениях резервировалось для представителей «отсталых» каст, а 22,5 % – для представителей «зарегистрированных каст и племен», что считалось слишком противоречивой рекомендацией. Перспектива потерять половину рабочих мест в государственных учреждениях разозлило представителей средних и высших каст. В знак протеста 12 человек, в большинстве своем студенты, подожгли себя.

Но провалом правительства В. П. Сингха стала попытка найти компромисс в Айодхье, обернувшаяся предвестием конца. В 1990 году глава БДП Л. К. Адвани отправился из священного храма Сомнатх в Гуджарате в паломничество в Айодхью протяженностью 10 000 километров на грузовике, украшенном под мифологическую колесницу Рамы. В страхе перед вспышками насилия Адвани арестовали по приказу главного министра Бихара, не позволив попасть в город. В знак протеста БДП прекратила поддерживать правительство. Получив вотум недоверия, Сингх ушел в отставку. Так открылись двери для Раджива, ставшего главой крупнейшей партии в Лок сабхе, позволяя ему принять предложение о президентстве и сформировать правительство. Он отказался, вместо этого решив оказать внешнюю поддержку сепаратистской фракции Джаната дал, которая насчитывала только 54 участника и которую возглавлял бывалый политик Чандрашекхар (1927–2007). Этот эксперимент по созданию коалиционного правительства был обречен на провал, равно как и предыдущий. 13 марта 1991 года Чандрашекхар ушел в отставку, а парламент был распущен, так что усталым избирателям во второй раз за 15 месяцев пришлось идти на избирательные участки.

На сей раз главная угроза для Раджива, собиравшегося на третий срок, пришла не изнутри, а извне Индии. В 1987 году президент Шри-Ланки Дж. Р. Джаявардене (1906–1996) попросил Раджива о медиаторской помощи в урегулировании долгой и жестокой гражданской войны, которая шла в его стране против «Тигров освобождения Тамил-Илама» ^[35], сражавшихся за отделение тамильских областей на севере страны. После заключения договора о сотрудничестве между Коломбо и Нью-Дели на остров должен был отправиться контингент индийских миротворческих сил. Войска Шри-Ланки должны были вернуться в свои казармы, а тамильские боевики – сложить оружие. Но согласие между лидерами сингальцев и тамилов так и не было достигнуто. Индийцев, прибывших в качестве миротворцев, вскоре стали воспринимать как захватчиков. Шри-Ланка стала «индийским Вьетнамом» – полем битвы, унесшем жизнь более тысячи солдат, пока в начале 1990 года Дели не вывел войска.

«Тигры» отомстили 21 мая 1991 года, когда посланный группировкой террорист-смертник взрывом убил Раджива Ганди, когда тот выступал во время предвыборной кампании в Тамилнаде. И вновь в Конгрессе повис вопрос о наследовании, и по его естественному стремлению следующей в списке на председательство стояла безутешная вдова Раджива Соня. Она горячо воспротивилась назначению. Во главе партии в конечном итоге встал Нарасимха Рао, полуотставной политик из южного штата Андхра-Прадеш. Семидесятилетний Рао был назначен в качестве проходной фигуры влиятельными игроками Конгресса, уже готовящимися занять его место, как только настанет время. Народные симпатии к Конгрессу позволили наскрести на выборах 244 места. До большинства не хватило около 30 мест, и Рао пришлось собирать коалицию, полагаясь на независимых кандидатов. В этот раз БДП набрала 120 мест, став главной оппозиционной партией.

Но вместо того, чтобы смириться со своей новой ролью, Рао удивил Индию и Конгресс, оказавшись решительным лидером. Первым делом он назначил министром финансов Манмохана Сингха (р. 1932), бывшего профессора экономики, получившего образование в Оксфорде, бывшего директора Резервного банка Индии. Распад Советского Союза оставил Индию без ее главного торгового партнера, а вторжение в Кувейт заставило тысячи индийских рабочих бежать с Персидского залива, лишив страну притока денег из-за рубежа. Война также взвинтила цены на нефть, и ежемесячные расходы Индии на импорт нефти подскочили на 60 %. Под давлением МВФ, Рао вдвое девальвировал рупию и заявил проект жестких ограничений. Сингх уничтожил «лицензионный Радж», снизил контроль над промышленностью, снял барьеры для зарубежных инвесторов в 34 областях, включая пищевую промышленность и производство электроэнергии, и ввел налоговые льготы для частных корпораций. Тарифы были снижены с 300 до 50 %. Результат последовал практически моментально, промышленность и занятость населения показали рост, невиданный ранее. К 1995–1996 годам ВВП вырос до 6,2 %. Индийский тигр пробудился, но с китайским тягаться еще не мог.

Будучи лидером правительства меньшинства, Рао сперва пытался заигрывать с БДП и достичь соглашения по спорной ситуации в Айодхье. Но сторонники жестких мер требовали решительных действий. Откликнувшись на призыв индусских лидеров избавиться от мечети и установить «Рама раджья», то есть «божье царство», более ста тысяч кар севаков («добровольных слуг нации») 6 декабря 1992 года собрались в Айодхье. Вооруженные трезубцами, луками и стрелами, топорами и молотами, тысячи индусских фанатиков взобрались на стены, окружавшие комплекс мечети Бабри, и за считаные часы три здания мечети были превращены в груду развалин. В ответ Рао распустил все правительства БДП, которые были избраны в четырех штатах, запретил индусские организации и снова посадил Адвани под арест. По всей Индии заполыхали конфликты между индусами и мусульманами. Самое жестокое насилие происходило в торговой столице – Мумбаи, где насчитывалось около 900 убитых, в основном мусульман. Рассказывая о разрушении мечети Бабри, писатель и журналист Капил Комиредди записал: «Варварство, совершенное в Айодхье, несло в себе идею самовоспламенительную и даже искупительную: древняя цивилизация очистилась от позора, навлеченного на нее историей путем воздвижения монумента угнетателям. И наконец чувства стольких людей отомщены».

Администрация Рао пережила кризис в Айодхье, но пик своего политического влияния Конгресса теперь окончательно и бесповоротно остался в прошлом. Мусульмане отвернулись от партии, когда стало очевидно, что обещание восстановить мечеть выполнено не будет. Экономические реформы Сингха усилили социальное неравенство, коррупция процветала. Сельская беднота, на которую традиционно опирался Конгресс, несла на себе бремя растущих цен на продукты и сокращения бюджетных инвестиций и социальных проектов. Когда на выборах 1996 года завершился подсчет голосов, Конгресс потерпел самое жестокое в истории поражение, заняв всего 140 мест, по сравнению с БДП, которая заняла 160. Неспособный смириться с необходимостью в поиске свежих кадров, Конгресс утвердил на посту председателя Соню Ганди.

Лидер БДП, Атал Бихари Ваджпаи (1924–2018), несмотря на то что представлял самую крупную группировку в Лок сабхе, не сумел сформировать правительство: слишком свежи были воспоминания об Айодхье, чтобы большинство партий позволило себе связываться с администрацией, во главе которой стоит индусский националист. Коалиция с региональными партиями, назвавшаяся «Национальный фронт», вцепилась во власть на следующие два года, пока на промежуточных выборах в 1998 году БДП не смогла настолько подготовить своих людей, чтобы привлечь достаточно сторонников для продолжения работы. Придя к власти, она несколько недель разминалась, взорвав три ядерных заряда в пустыне Тар, в Раджастхане, вынудив Пакистан парой недель позже взорвать в ответ пять бомб на испытаниях в горах Белуджистана. Хотя БДП показала свое истинное националистское лицо, коалиция под ее руководством прожила едва ли год, прежде чем основная региональная партия не отказалась от ее поддержки. Государственные выборы 1999 года, уже пятые за десять лет, показали, что Конгресс поддерживают еще неохотнее: он занял только 114 мест. К тому времени БДП набрала достаточно очков, чтобы вновь собрать коалиционное правительство, которое продержалось пять лет – с Ваджпаи у руля.

Умелый оратор и поэт, Ваджпаи олицетворял умеренную сторону индусского национализма. Он отложил до лучших времен три из самых противоречивых задач партии: постройку храма Рамы в Айодхье, принятие общего гражданского кодекса и отмену особого статуса Кашмира в конституции, которая наделяла его ограниченной автономией, государственным флагом, отдельными правами в отношении собственности и других вопросах. В феврале 1999 года Ваджпаи посетил Лахор, открыв новый маршрут автобусного сообщения между двумя странами. Но надежда на то, что этот визит принесет с собой долгожданную оттепель в отношениях, растаяли, когда пакистанские войска заняли стратегические высоты возле Каргила, перекрыв шоссе между Сринагаром и Лехом и вызвав мини-войну. Затем в декабре 2001 года боевики при поддержке Пакистана устроили беспрецедентное нападение на здание парламента в Нью-Дели, поставив две новоиспеченные ядерные державы в опасную близость к открытому конфликту.

За время пребывания Ваджпаи на посту премьер-министра в стране вновь случилась тревожащая вспышка социального насилия. 27 февраля 2002 года поезд, который вез индусских паломников из Айодхьи, загорелся на станции Годхра в Гуджарате. Погибли 58 человек. И хотя не было никаких свидетельств ни о личности поджигателей, ни об их целях, мусульмане Годхры и множества других городов Гуджарата подверглись нападениям, в результате которых были убиты около 3000 человек, а еще 100 000 были изгнаны.

Это нападение произошло через четыре месяца после избрания государственного секретаря БДП Нарендры Моди главным министром в Гуджарате. Сын чайваллы, торговца чаем на железнодорожной станции, Моди в 1971 году стал постоянным членом РСС – индусской националистической военизированной добровольческой организации. Полтора десятка лет спустя он вступил в БДП, быстро поднимаясь по карьерной лестнице, и заслужил репутацию отличного организатора и оратора. В 2001 году он был избран вместо Кешубхая Пателя главным министром Гуджарата, чтобы восстановить утраченные позиции партии в штате.

Следственная группа, назначенная верховным судом, не нашла доказательств причастности Моди к насилию. Но критики все же обвиняли его в том, что он сделал слишком мало, чтобы прекратить кровопролитие, значительная часть которого режиссировалась членами его партии. По данным организации Human Rights Watch, группы индусов вооружались клинковым оружием, тришулами (трехзубыми копьями), взрывчаткой и газовыми баллонами. «Они ходили, пользуясь компьютерными распечатками, где были перечислены адреса мусульманских семей и их имущество – сведения, полученные, помимо прочего, от муниципалитета Ахмедабада, и придававшие убийцам уверенность, что полиция на их стороне. Во многих случаях полиция направляла толпу и применяла огнестрельное оружие, убивая мусульман, вставших у толпы на пути».

На выборах 2004 года лозунг БДП «Индия воссияла» немного потускнел. Возвращение к популистским лозунгам о борьбе с нищетой и защите уязвимых групп позволило Конгрессу снова выкарабкаться к власти вместе с бывшим министром финансов Манмоханом Сингхом, возглавившим Объединенный прогрессивный альянс (ОПА). Поначалу Конгресс снимал сливки с резкого экономического подъема, более 8 %, который помог сократить уровень нищеты во всех группах и регионах. Но красивые цифры скрывали посредственную подоплеку. Доход на душу населения в Индии составил 950 долларов США, что соответствовало 160-й позиции из 197 стран. К 2010 году 400 миллионов индийцев все еще жили за чертой бедности, зато богатейший 1 % населения обладал половиной национального богатства. Около 45 % детей младше пяти лет страдали от истощения. Китайская экономика в семь раз превосходила индийскую и продолжала расти.

Ко второму сроку ОПА (2009–2014) ее сияние тоже потускнело. Коалицию все еще трясло после неуклюжего ответа на нападение террористов в Мумбаи в 2008 году – четырехдневную серию убийств, унесшую 166 жизней. В 2011 году 74-летний отставной армейский офицер Кисан Бабурао «Анна» Хазаре начал в Нью-Дели голодовку, чтобы убедить правительство принять антикоррупционный законопроект, выдвинутый его партией. Его страдания нашли отклик у миллионов индийцев среднего класса. Вместо того чтобы властвовать при помощи «портфельной политики», Сингх ответил приостановкой экономических реформ и развитием обширной программы развития сельского хозяйства и поддержки крестьян.

Когда Манмохан Сингх отказался участвовать в выборах 2014 года, Конгресс обратился к Рахулу, сыну Раджива Ганди, политическому новичку, который оставался невидимкой на протяжении двух сроков в парламенте и даже отказался от предложения занять министерское кресло. Моди затеял кампанию, подобную президентской, чтобы выдвинуть Рахула, а заодно подтвердить свою репутацию человека решительного и завершающего все, за что берется. Неумение Раджива обуздать насилие над сикхами в 1984 году не позволяло Рахулу критиковать Моди за поддержку гуджаратских бунтов в 2002 году. Вместо этого Моди трубил об успехе «гуджаратской модели», вероятно основанной на хорошем управлении, увеличении доходов и занятости. Воспользовавшись стремлением к переменам, он преуменьшил индусскую националистическую повестку БДП и вместо этого продемонстрировал, что партия ориентирована на рынок и выступает за либерализацию. РСС мобилизовал широкие массы, а на другом конце спектра большой бизнес постепенно прекращал поддержку Конгресса. Среди тех, кто публично заявил о поддержке авторитарных методов Моди, был профессор экономики Университета Колумбии Джагдиш Бхагвати. Вот что он сказал в интервью Financial Times: «Если не упражняться во власти, то ничего не выйдет. Должен быть кто-то, кто лучше видит, куда нам идти».

Опрос впервые голосующих избирателей обширной (около 120 миллионов) возрастной группы 18–23 лет показал, что 42 % из них поддерживают Моди. Только 17 % высказались в пользу Рахула, хотя он на 20 лет моложе своего противника, но, как выразился известный журналист Раджип Сардесаи, «говорит языком старой Индии: раздача еды, выплаты и даже банк избирателей» ^[36]. БДП замелькала в социальных сетях. Голограммы Моди виртуально обращались к избирателям на сотнях встреч по всей стране. Когда подсчитали результаты выборов, оказалось, что БДП заняла 282 места, а Конгресс смог набрать только 44 места и 19,4 % голосов. И что только усиливало эффект поражения, это было на 15 мест меньше, чем нужно, чтобы официально стать оппозицией.

Выборы 2014 года стали для Индии переломным моментом. БДП стала первой за 30 лет партией, достигшей парламентского большинства. Лишь небольшое количество кандидатов-мусульман было номинировано от этой партии, но это стало первым случаем в истории Индии, когда мусульман не было в парламентской группе от правящей партии в Лок сабхе. Когда Рахул Ганди, расстроенный результатами выборов, подал заявление об отставке, старая гвардия Конгресса не приняла ее.

Некогда отвергнутая в качестве партии брахманов и бания (поскольку рассчитывала на поддержку лишь высших каст индусов и сообщества торговцев), БДП преодолела кастовые и региональные границы. Единственным сообществом, не голосовавшим за эту партию, были мусульмане. Историк Рамачандра Гуха писал об этом провале: «Порою благородная, порою подлая структура, которую воздвигли Мотилал Неру и его последователи, рассыпалась простой кучей щебня».

Выборы 2019 года усилили позицию БДП, процент голосов за партию вырос с 31 до 37,4, и она получила 303 места в парламенте – и это несмотря на угрожающую тенденцию к росту насилия на религиозной почве по отношению к уязвимым группам и возмутительные сексуальные преступления по отношению к женщинам. Также избиратели не отреагировали и на экономические трудности из-за шокирующего решения в ноябре 2016 года вывести из обращения банкноты в 500 и в 1000 рупий, которые составляли 86 % наличности в стране – якобы для борьбы с коррупцией.

Вооружившись своим самым сильным мандатом за всю историю, БДП приступила к выполнению давнего обязательства отменить 370 статью конституции, гарантировавшую определенную степень автономии региону Джамму и Кашмир. Эта статья позволяла штату иметь собственную конституцию, флаг и уголовный кодекс, который включал законы, запрещающие неместным покупать землю. Правительство также внесло законопроект о разделении Джамму и Кашмира, при этом регион Ладакх с буддийским большинством стал отдельной союзной территорией. Правительство утверждало, что отмена 370-й статьи поможет положить конец насилию и интегрировать Кашмир в общее русло индийской жизни, стимулируя проблемную экономику региона за счет увеличения инвестиций. Критики обвинили БДП в неконституционных действиях и в желании изменить демографический характер региона с мусульманским большинством. Протесты в Кашмире против отмены статьи конституции привели к длящемуся месяцы отключению телефонной и интернет-связи.

Но как бы мы ни анализировали выборы 2019 года, ясно одно: на ближайшее время к власти пришла БДП. Почти 20 лет экспериментов – порой весьма рискованных – с мультипартийной коалицией в правительстве подошли к концу. Но масштаб победы Моди умножил и страх установления «демократической диктатуры» или какого-нибудь «бюрократического авторитаризма», особенно если в основе системы будет стоять сильный лидер.

По сообщению Исследовательского центра Пью, индийский электорат совершил скачок симпатий по направлению к более авторитарному политическому стилю. Поддержка такой политики в Индии оказалась выше, чем в других странах, где проводились исследования. Большинство (55 %) индийцев поддержало правительство с сильным лидером, который может принимать решения без вмешательства парламента или суда, а 53 % опрошенных поддержало военное правление. Также большинство высказалось за то, чтобы во главе страны стояли не избираемые чиновники, но эксперты, принимающие решения, полезные, по их мнению, для страны. В современной Индии всё больше рассматривают Китай как модель подражания для страны, которая стремится выбраться из нищеты и стать экономической сверхдержавой при помощи сильной руки правителя.

Все более назойливый мажоритарный тон правительства БДП беспокоит многих индийцев, а не одно только обширное мусульманское сообщество. Но демократия подарила Индии сильное и жизнестойкое гражданское общество и предохранительный клапан, позволяющий сбросить напор раздражения и злобы. Индийцы серьезно подходят к вопросу своих гражданских прав и наказывают правительство, которое не отвечает их ожиданиям. БДП также проиграла на всех за редким исключением выборах, за победу на которых боролась с 2017 года. Зимой 2019–2020 года тысячи человек по всей стране приняли участие в протестах против принятия поправок в закон о гражданстве. Эти поправки предполагали легкое получение гражданства беженцами всех вероисповеданий из Афганистана, Пакистана и Бангладеш – за исключением мусульман. Годом позже приблизительно 250 миллионов человек вышли на забастовку в поддержку фермеров, устроивших марш на индийскую столицу в знак протеста против дерегулирования сельскохозяйственного сектора. Это был один из самых масштабных протестов в истории. В ноябре 2020 года Моди пошел навстречу требованиям фермеров и отозвал три спорных аграрных закона, которые отменяли субсидии на сельское хозяйство и регулирование цен на выращенную сельхозпродукцию.

Экономические реформы Индии дали дорогу ожиданиям индийской молодежи, мечтающей о лучшем образовании, обеспеченности работой, доступном жилье и безопасной среде для их семей. И хотя реформ начала 1990-х годов не обратить вспять, протест фермеров показывает, насколько трудно направить их в прогрессивное русло, не вызвав при этом народных волнений.

10. «Новая Индия»?

Если глядеть сквозь почти пять тысячелетий, миновавших с зарождения хараппской цивилизации, то время существования Индии как независимого государства покажется кратким мигом. И даже два столетия колониального правления – лишь сноска в историческом фолианте. Империи Маурьев, Гуптов и Моголов гораздо больше заметны в своей продолжительности (а кто-то сказал бы, что и в своей славе). И никто не оспорит достижений Индии в эти золотые века – в сфере философии и литературы, математики и медицины, архитектуры и искусств.

Меж тем в 2022 году Индия подступает к 75-летию своей независимости, над ее политикой и обществом довлеет бремя истории и желания восстановить былую славу. В начале XVIII века Индия была крупнейшей экономической системой в мире. Ко времени ухода британцев доля Индии в мировом производстве упала ниже 4 %. Независимая Индия считалась синонимом голода и лишений. Несмотря на весь достигнутый с тех пор прогресс, она все еще не в силах стряхнуть с себя эти стереотипы или задействовать весь свой потенциал.

Впервые за 300 лет главный стратегический и экономический соперник Индии – Китай – мучительно близок к тому, чтобы поменять правила игры в отношении с Западом. Индия же видит свое заслуженное место рядом с Китаем, восстанавливая статус-кво. По некоторым показателям Индия постепенно поднимается в мировом рейтинге. Даже если делать поправку на влияние пандемии COVID‑19, Индия к началу 2030-х годов намеревается обогнать Японию и стать третьей по величине экономикой мира. В середине текущего десятилетия она станет самой населенной в мире страной. Также ожидается, что по величине военных расходов она удержит третье место в мире. Но почти по всем расчетам, исключая численность населения, Китай вырывается вперед: строительство авианосцев, которые расширяют стратегические возможности, увеличение доли в мировой торговле, привлечение в Азию зарубежных инвестиций. Китай успешно вовлек в свой объединенный проект «Пояс и путь» всех соседей Индии, расширил собственное влияние в Индийском океане и вмешался в самые важные сферы интересов Нью-Дели.

Поскольку политический ландшафт Индии уверенно формирует БДП, то основной темой на повестке дня стоит исправление несправедливостей прошлого. Исполнительные должности в таких некогда политически нейтральных учреждениях, как университеты, научные и культурные институты, заняты правительственными ставленниками. Переписываются исторические события и школьные учебники. Расползающаяся ксенофобия не обошла стороной даже спорт. В конце 2021 года семь индийских мусульман в штате Уттар-Прадеш были арестованы якобы за то, что праздновали победу Пакистана над Индией на чемпионате мира по мужскому крикету Т20. И что гораздо хуже, целый шквал расправ над мусульманами, которых обвинили в поедании говядины или просто в том, что они оказались не в том месте не в то время, раздувается в социальных сетях, но не встречает почти или вовсе никакого осуждения со стороны правительства. За критиками, как отечественными, так и зарубежными, БДП тоже строго следит. В начале 2021 года протестующие сторонники Моди сжигали портреты экоактивистки Греты Тунберг за ее твит в поддержку забастовки фермеров в Дели. Несколько месяцев спустя давлению подвергся Твиттер. Высказывались требования удалить записи с критикой правительства за меры противодействия второй волне пандемии COVID‑19.

Это событие, как ни одно другое в независимой Индии, пролило свет на ошибки правительства, бедственное состояние системы здравоохранения и положение работников теневой экономики. До начала пандемии Индия с гордостью считалась главным в мире производителем лекарств-дженериков. Пока многие страны пытались создать вакцину против нового коронавируса, Индия заявляла, что станет тем государством, которое «спасет человечество от страшной катастрофы». В феврале 2021 года БДП издала резолюцию, гласящую, что «талантливый, чуткий, компетентный и мудрый лидер, премьер-министр Моди» победил вирус COVID‑19. Через два месяца Индия стала мировым эпицентром распространения вируса. Народные сборища на религиозном фестивале Кумбха Мела в Харидваре и предвыборные публичные политические дебаты послужили его очагами. Фотографии людей, просящих кислорода для своих родных; погребальных костров, разжигаемых на автомобильных стоянках, потому что крематории переполнены, и разбухших трупов жертв вируса, плывущих по Гангу, будут преследовать мировое сообщество при слове «Индия» еще много лет.

Отчетливее всего пандемия показала разницу между обещаниями правительства и его поступками. Согласно одному из подсчетов, в результате локдаунов, объявленных из-за пандемии, дополнительные 230 миллионов человек оказались за чертой бедности. Половина работающих женщин, занятых как в официальной, так и теневой экономике, потеряли свою работу. Сжатие экономики на 7,3 % за отчетный 2020/21 год оказалось самым серьезным падением за всю историю страны. Даже самые упрямые сторонники Моди обвиняют его в самонадеянности и высокомерии. Прежде лояльные издания разместили своих репортеров у больниц и моргов и обнаружили доказательства, что заболеваемость и смертность от COVID‑19 в десять раз превышает указанную в официальной статистике. Расширенная кампания по вакцинации, организованная во второй половине 2021 года, помогла сдержать пандемию, но лишь ценой других отраслей системы здравоохранения, трещавшей по всем швам.

Какими бы ни были опустошительными последствия пандемии, не похоже, чтобы они сколько-нибудь заметно остановили движение индийской политики вправо. Результаты опроса Исследовательского центра Пью, опубликованные в 2021 году, показали, что хотя подавляющее большинство индийцев считают уважение к другим верованиям важной чертой, присущей индийцам, они все-таки очень склонны к религиозной сегрегации, особенно когда дело касается брака и соседства с людьми определенных верований. Этот с детства усвоенный консерватизм, помноженный на отсутствие жизнеспособной политической оппозиции, продолжает создавать благоприятные условия для работы БДП и ее союзников.

Лозунги вроде «Новой Индии» или «Второй Республики», ознаменовавшие десятилетия светского национализма, основанного на культурном плюрализме, сменились на культурный национализм, основанный на мажоритарной религии, а именно индуизме. Мантра о самообеспечении в XXI веке оказалась так милитаризирована, что уже не имела ничего общего с концепцией свараджа, созданной Ганди. Прялки сменились супермаркетами. Индийский средний класс предпочитает закупаться в аутлетах H&M, нежели в кооперативах кхади, которые поддерживаются правительством и где продаются изделия ручной работы. Теперь Индию уже не устраивает роль уравновешивающего государства, она стремится к роли ведущей державы – и США поддерживают это стремление, чтобы в регионе было государство, которое можно противопоставить влиянию Китая.

Хотя напряжение между ядерными государствами Индией и Пакистаном, осложненное кашмирским вопросом и государственным спонсированием терроризма, до сих пор обеспечивает политикам бессонные ночи, тупик в отношениях между Нью-Дели и Пекином сегодня рассматривается как «наиболее опасные в мире отношения между великими державами». Ядовитая смесь националистических тенденций, десятилетиями нерешаемые территориальные споры, взаимное непонимание внешнеполитических задач и недоверие разжигают новое опасное соперничество. В июне 2020 года не менее двадцати индийских солдат погибли в рукопашной схватке в долине Галван в восточном Ладакхе. Они стали первыми жертвами на Линии фактического контроля, реальной границе между двумя государствами, соблюдающейся уже полстолетия. Если бы не двусторонняя договоренность не применять оружие при решении пограничных конфликтов, жертв могло быть гораздо больше. За этими стычками последовало усиление военного присутствия у границы с обеих сторон, строительство свежей инфраструктуры для укрепления границыи улучшения ее снабжения.

Эти события позиционировались как китайская агрессия и положили новый виток индийской инициативе в Четырехстороннем диалоге по безопасности, который сокращенно на английском языке прозвали QUAD. Этот диалог объединил усилия Индии, США, Японии и Австралии в попытке противостоять влиянию Пекина в акватории Индийского и Тихого океанов. Время покажет, ослабил ли Четырехсторонний диалог напряжение и непонимание, угрожающие столкнуть Индию и Китай в открытом конфликте. Такой сценарий привел бы к невообразимым жертвам и разрушениям, не говоря уже о долговременных последствиях для подорванных амбиций обеих стран к восстановлению «старых порядков», когда западные торговцы в жабо и галифе были вынуждены выпрашивать разрешение на торговлю перед их уважаемыми императорами.

Постколониальный период можно рассматривать всего лишь как постскриптум долгой и богатой событиями истории Индии, но это один из ее периодов, которым ее народ может гордиться. В 1931 году средний житель Индии мог рассчитывать дожить до 27 лет. Прокормить большое ее население было так непросто, что Махатма Ганди однажды сказал: «Если бы Бог явился в Индии, он принял бы образ буханки хлеба». Со времени объявления о независимости количество людей, живущих за чертой бедности, снизилось до 21 %, а младенческая смертность за последние два десятилетия снизилась почти вдвое. В 2021 году продолжительность жизни достигла почти 70 лет. По данным Всемирного института Маккинси, средний класс в Индии увеличится десятикратно, с 50 миллионов в 2005 году до 550 миллионов в 2025 году. К середине следующего десятилетия в Индии говорящих по-английски людей будет больше, чем в Соединенных Штатах, что даст им огромные преимущества на мировом рынке труда.

Несмотря на все эти достижения, трудностей у Индии остается громадное количество, с какой стороны ни посмотри. Согласно докладу ЮНИСЕФ от 2020 года, 38,4 % детей истощены из-за недоедания и только 42,5 % третьеклассников способны читать тексты для первого класса. Индия – одна из немногих стран в мире, где смертность детей до пяти лет выше у девочек, чем у мальчиков – главным образом из-за культурных факторов, потому что с мальчиками лучше обращаются. Соотношение 914 рожденных девочек на 1000 мальчиков в Индии – одно из самых драматичных в мире. Несмотря на принятые законы, запрещающие определять пол ребенка до рождения, широко распространена практика отбора детей по половому признаку.

Если учитывать демографические тенденции, то Индия должна ежегодно предоставлять миллион новых рабочих мест вне сферы сельского хозяйства, чтобы к 2030 году занять 60 миллионов новых рабочих. Чтобы поддерживать ежегодный рост на уровне 8–8,5 %, необходимый для такого прироста занятости, Индии нужно серьезно инвестировать в конкурентные на мировом уровне производственные хабы и продолжать вкладываться в такие выигрышные направления, как IT и цифровые услуги, медицинская продукция и высококачественный туризм.

Большинство этих рабочих мест должно появиться в разрастающихся, как грибы, городских конгломератах, где отсутствие планировки и недостаток денег оставляют миллионы жителей без самых основных удобств, таких как электричество, вода и канализация. Семнадцать из двадцати самых быстрорастущих городов в мире в период с 2019 по 2035 годы будут индийскими, если верить отчету Oxford Economics по городам мира. Сильное загрязнение и перенаселенность уже сделали многие из этих городов почти непригодными для жизни. В 2020 году индийские города заняли двадцать одну позицию в списке из тридцати самых грязных городов мира, и Нью-Дели возглавляет этот список. В Индии также расположено несколько самых грязных рек мира, в их числе священный Ганг. К 2030 году до 40 % населения может лишиться доступа к чистой питьевой воде.

Вдобавок Индия считается страной с самым большим в мире количеством молодежи (возрастом от 18 до 22 лет). В 2026 году ожидается пиковое значение 126 миллионов, а к 2035 году этот показатель стабилизируется на значении 118 миллионов. Если всем этим молодым людям предоставить возможность достойного образования, то на выходе получится огромное количество квалифицированных работников. Но есть серьезные трудности: количество поступающих в индийские вузы (27 %) значительно меньше, чем, например, в Китае (43 %). Для удовлетворения потребности пришлось бы открыть немыслимые 700 новых университетов.

Но есть и хорошие новости: федералистская позиция правительства позволяет штатам самостоятельно привлекать инвестиции и создавать рабочие места, и тут прогрессивный пример показывают южные штаты, например Тамилнад, Карнатака и Керала. Индия по-прежнему обходит своих конкурентов в удаленной работе на зарубежных разработчиков программного обеспечения, и, несомненно, когда искусственный интеллект проникнет во все сферы, индийское господство в этой области только укрепится. Однако даже в этом секторе присутствие Индии неоднородно. Если индийские технологические институты держат репутацию подобно Лиге Плюща, то остальные образовательные учреждения IT‑сектора серьезно от них отстали. Около трети индийских айтишников – самоучки, а большинству дипломированных специалистов после устройства на работу приходится переучиваться. Нью-Дели также отстает от Пекина в области разработки и исследования, инвестируя в этот сектор только 1 % ВВП, в то время как Китай – 2 %.

Одним из важнейших достижений, которым Индия, без сомнения, может гордиться как практически непревзойденным рекордом – собственной либеральной демократией. Когда в 1947 году Индия наконец получила независимость, многие зарубежные эксперты считали, что эта страна не выживет. Языковые и региональные различия грозили неотвратимой балканизацией, кастовая система противоречила идее равенства, а значит, и демократии, а низкая грамотность населения мешала политическому волеизъявлению.

Переход Индии от колонии к современной действующей республике не был безупречен: среди самых серьезных трудностей можно назвать стабильно высокий уровень коррупции, государственные репрессии в Кашмире и растущее неравенство. При этом за семь десятилетий было успешно проведено 17 общегосударственных выборов и сотни выборных кампаний в отдельных штатах, и процент явки на них регулярно оставлял позади следующую по размерам демократическую страну – США. Свободная и активная пресса, а также сильное гражданское общество позволяют держать под контролем неизбежные провалы политического класса. Как заметил выдающийся индийский писатель Вед Мехта, индийские демократические традиции служили «клапаном безопасности для всякого рода национального, религиозного и кастового соперничества». Среди впечатляющих достижений демократии можно назвать четырехкратное избрание женщины-«неприкасаемой» Маявати на пост главного министра самого населенного штата Индии, Уттар-Прадеш (последний срок – период с 2007 по 2012 год).

Однако экономист индийского происхождения и нобелевский лауреат Амартия Сен предупреждает:

Недостаточно систематически проводить выборы, защищать политические свободы и гражданские права, гарантировать свободное волеизъявление и честные СМИ. Не хватит этого ни чтобы победить голод, ни чтобы потягаться с Китаем в выживаемости и продолжительности жизни. Более активное – и гласное – использование демократических инструментов позволит добиться в Индии гораздо большего, чем уже достигнуто.

Сен видит Индию черпающей силы из ее способности учиться отовсюду и преобразовывать идеи для своих целей. Примером может служить вездесущий перец чили, некогда привезенный в Индию португальскими торговцами, а теперь составляющий основу индийской кухни. Сен также считает, что лучшей защитой Индии от авторитарных тенденций и растущего неравенства может служить ее «аргументативная традиция», как он это называет, основанная на общественной дискуссии.

Что Индия потеряла и что наиболее нелегко восстановить, так это ориентир на светское государство. Когда Лал Бахадур Шастри, второй премьер-министр Индии, занимавший этот пост с 1964 по 1966 год, отвечал на вопрос журналиста о своей вере, он сказал: «Не следует обсуждать чью-либо веру публично». Отчасти он почерпнул это утверждение у Неру, открытого атеиста. Сегодня Конгресс, созданный Неру, когда-то считавшийся главным поборником светского государства, открыто объявляет о своей связи с такими проектами, как строительство храма Рамы в Айодхье, ради того, чтобы забрать голоса избирателей, которые он потерял в состязании с мощной командой БДП.

В последние десятилетия упоминание об Индии как об историческом явлении, о народе, о цивилизации стало крайне политизировано. Индусские националисты соотносят с Индией понятие «Бхарата Варша» – древнее санскритское название индийского края, который простирается «от Инда до морей». Материалы для систематизации индийской истории ищут теперь не в археологических отчетах и не в результатах анализа ДНК, но в мифологических эпосах, таких как «Махабхарата». «Истинное наследие» Индии содержится в еще более древних текстах, например в Ведах. «Сегодня главная битва индийской цивилизации происходит между теми, кто признаёт, что наша культура как результат исторического опыта столь же разнообразна, сколь обширна, и теми, кто в упорном предубеждении берется все более узколобо судить, кого и что считать “истинно” индийским», – говорит индийский писатель и член Конгресса, политик Шаши Тарур. При всех разговорах о религиозной терпимости, представителей мусульман как главного религиозного меньшинства Индии поразительным образом так и не найти на руководящих должностях общественных учреждений: ни в вооруженных силах, ни в полиции, ни в судах, ни в университетах и медиа.

Несмотря на огромную роль, которую БДП играет в работе таких организаций, как РСС, и отсутствие жизнеспособной политической альтернативы, поворот Индии к мажоритаризму нельзя считать неизбежным. Знаменитый политический эксперт Сумит Гангули отметил:

С широким культурным, языковым и этническим разнообразием страны непросто справиться. Природная склонность Индии к многообразию встанет на пути режима, ведущего к антилиберализму. В самом деле можно утверждать, что Индия состоялась как действующее (пусть и беспорядочное) государство именно благодаря его приверженности (пусть даже неполной и не всегда удачной) либеральной демократии.

Во всяком случае, настоящее Индии и ее будущее находится не в руках политиков или духовников, а в руках ее народа: сельской бедноты, которая готова экономить каждую рупию, которую можно вложить в обучение детей; мятежной молодежи, которая надеется на лучшую жизнь; активного и живого среднего класса, который все громче требует отчетности от выбранных им чиновников; динамичной диаспоры, разбросанной по миру, которая показывает миру таланты Индии.

Индийский опыт одновременно обнадеживающий и провальный. Но индийская цивилизация показала удивительную устойчивость, справляясь с такими проблемами, как растущее неравенство и авторитаризм, предлагая миру уникальную модель устройства общества. Мудрые лидеры и мыслители будут решать, кто объединит разрозненные общины их страны и обеспечит справедливое и стабильное распределение благ социального и экономического прогресса. Таких личностей Индия рождала в прошлом, от Ашоки до Ганди, от Каутильи до Тагора. Как самая старая из существующих цивилизаций, Индия многое впитала и многое может предложить миру. У более чем миллиарда ее граждан есть шанс раскрыть свои возможности в полную силу, и лучшие времена еще настанут.

Благодарности

Мне живо вспоминается тот момент в 2019 году, когда в мой почтовый ящик приземлилось электронное письмо от моего издателя Криса Фейка с вопросом, не написать ли мне «Кратчайшую историю Индии»? Я остановился в Мумбаи, в доме моего друга-парса, который потчевал меня историями о детских шалостях с Салманом Рушди, когда он бегал через дорогу в католическую школу на Брич-Кэнди. Прямо из окна мне была видна «Антилия» – архитектурная диковина за два миллиарда долларов, резиденция Мукеша Амбани, богатейшего «боллигарха» Индии. Я находился в Мумбаи в поисках материалов о сказочно бестолковом царском семействе из Джайпура и чтобы написать для журнала статью о торговце фальшивыми алмазами, любителе жакетов из страусиной кожи. Индия была моей страстью в течение долгих десятилетий. Как же я мог отказаться, если мне предлагали шанс написать об истории всего этого и многого другого!

Эта книга своим происхождением обязана двум величайшим историкам современности, у которых мне довелось учиться. Это А. Л. Бэшем и С. А. А. Ризви – соавторы двухтомника «Чудо, которым была Индия». Они придали моему влечению направление и вместе с моими преподавателями хинди, Ричардом Барзом и Йогендрой Ядавом, наделили меня навыками, необходимыми для того, чтобы на протяжении многих лет работать в Индии и передавать мои знания студентам и читателям.

За эти десятилетия многие организации и частные лица вдохновляли меня на поездки в Индию и поддерживали их. Среди них Asialink, Консульство Австралии, Австралийско-Индийский совет, Институт Австралии и Индии, Верховная комиссия Австралии в Нью-Дели, австралийские консульства и их сотрудники в Мумбаи, Колкате и Ченнаи. Кама Маклин, Робин Джеффри, Джим Мэсселос, Асса Дорон и Марк Эллон находятся в ряду австралийских светил, изучавших Южную Азию, их труды давали мне неоценимую поддержку в эти годы.

Крис Фейк и остальная команда Black Inc. проделала колоссальную работу, для того чтобы эта книга вышла в свет. Я очень признателен моим чудесным редакторам Джулии Карломаньо и Кейт Морган, которые самым тщательным образом обработали все мои усилия собрать 5000 лет в цельное повествование. Также хочу, чтобы мою сердечную благодарность приняли дизайнер Акико Чан, специалист по картам и графике Алан Лейвер, корректор Джо Розенберг, выпускающий редактор Кейт Нэш, международный директор Софи Уильямс и менеджер по правам Эрин Сэндифорд. Как всегда, благодарю моего превосходного агента Фиону Инглис из Curtis Brown.

Эйприл Фонти, спутница моей жизни, спасибо за то, что разделила со мной мою страсть к Индии, за твое терпение, вдохновение и понимание, когда я больше всего в них нуждался. И наконец, я очень признателен моим детям, Адель, Александру, Джонатону и Николасу, за то, что они заражали меня энтузиазмом, с которым они встречали это и другие литературные путешествия, в которые я увлекал их.

Дальнейшее чтение

Почти столь же трудной, как сведение истории Индии к девяти коротким главам, видится задача выбора списка для дальнейшего чтения.

Что касается вводных текстов по истории Индии, трудно пройти мимо двухтомника «Чудо, которым была Индия» (The Wonder That Was India). А. Л.  Бэшем (A. L. Basham) описывает доисламскую Индию до 1200 года, в то время как С. А. А. Ризви (S. A. A Rizvi) рассматривает период с 1200 по 1700 год. Прекрасная книга Джона Кея «Индия: 5000 лет истории» охватывает весь период индийской истории до 1990-х годов. Другие достойные внимания вводные тексты включают «Индия: краткая история цивилизации» Томаса Траутмана (Thomas Trautmann. India: Brief History of a Civilisation) и «Открытие Индии» Джавахарлала Неру (Jawaharlal Nehru. The Discovery of India), написанную, когда он был заключен в тюрьму британцами. Книги о зарождении индийской цивилизации включают «Ранняя Индия: от истоков до 1300 года н. э.» Ромилы Тапар (Romila Thapar. Early India: From the Origins to AD1300) и «Ранние индийцы: история наших предков и откуда мы пришли» Тони Джозефа (Tony Joseph. Early Indians: The Story of Our Ancestors and Where We Came From), в которых используются данные ДНК для реконструкции древнего прошлого страны.

Империи Маурьев и Гуптов описаны в классической работе Винсента Смита «Ранняя история Индии» (Vincent Smith. The Early History of India) и Д. Д. Косамби «Введение в изучение истории Индии» (D. D. Kosambi. An Introduction to the Study of Indian History). «Индусы: альтернативная история» Венди Дониджер (Wendy Doniger. The Hindus: An Alternative History) – противоречивый, но доступный всем обзор индуизма. Книга Дианы Эк «Индия: священная география» (Diana Eck. India: A Sacred Geography) ценна тем, что в ней содержится анализ религиозного мира Индии. «Краткая история буддизма» Эндрю Скилтона (Andrew Skilton. A Concise History of Buddhism) – всеобъемлющее введение в предмет исследования.

Период мусульманского влияния и завоеваний с 1100 года н. э. описан в книге Абрахама Эрали «Эпоха гнева: история Делийского султаната и императоры Павлиньего трона: Сага о Великих Моголах» (Abraham Eraly. The Age of Wrath: A History of the Delhi Sultanate and Emperors of the Peacock Throne: The Saga of the Great Mughals). Книга Ричарда Итона «Индия в персидскую эпоху» (Richard Eaton. India in the Persianate Age) охватывает исламский период вплоть до XVIII века. «Великие моголы» Бамбера Гаскойна (Bamber Gascoigne. The Great Moghuls) – легко читаемое введение в этот период, в то время как «Последний могол» Уильяма Далримпла (William Dalrymple. The Last Mughal) документирует печальный закат эпохи. Тем, кто интересуется историей Индии с 1600 по 1857 год, не стоит проходить мимо книг Далримпла «Белые моголы: любовь и предательство в Индии XVIII века» (White Mughals: Love and Betrayal in Eighteenth-Century India) и «Анархия: неумолимый подъем Ост-Индской компании» (The Anarchy: The Relentless Rise of the East India Company). Также рекомендуется для изучения истории взлета и падения компании книга Ника Робинса «Корпорация, изменившая мир: как Ост-Индская компания сформировала современную транснациональную корпорацию» (Nick Robins. The Corporation That Changed the World: How the East India Company Shaped the Modern Multinational) и «Скандал империи: Индия и создание имперской Британии» Николаса Б. Диркса (Nicholas B. Dirks. The Scandal of Empire: India and the Creation of Imperial Britain). «Поздневикторианские холокосты: Голод в Эль-Ниньо и образование третьего мира» Майка Дэвиса (Mike Davis. Late Victorian Holocausts: El Niño Famines and the Making of the Third World) дает интересную социально-экономическую перспективу Индии XIX века. «Эра тьмы: Британская империя в Индии» Шаши Тхарура (Shashi Tharoor. An Era of Darkness: The British Empire in India) – полемическая книга о цене колониализма. «Британцы в Индии» Дэвида Гилмора (David Gilmour. The British in India) и «Простые истории из Раджа» Чарльза Аллена (Charles Allen. Plain Tales from the Raj) – одни из лучших работ, подробно описывающих европейское общество колониального периода.

Биографии людей, связанных с борьбой Индии за независимость, включают «Ганди перед Индией» Рамачандры Гухи (Ramachandra Guha. Gandhi before India) и книги Стенли Уолперта «Неру. “Свидание с судьбой”» (Stanley Wolpert. Nehru, A Tryst with Destiny) и «Страсть Ганди: жизнь и наследие Махатмы» (Gandhi’s Passion: The Life and Legacy of Mahatma). Другие работы, посвященные самой известной исторической фигуре Индии, включают книгу Джудит Браун «Ганди, узник надежды» (Judith Brown. Gandhi, Prisoner of Hope) и автобиографию Ганди «Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной» (The Story of My Experiments with Truth). Рекомендуемые книги о независимости включают «Бабье лето: Тайная история заката империи» Алекса фон Тунцлемана (Alex von Tunzleman. Indian Summer: The Secret History of the End of an Empire) и «Свобода в полночь» Ларри Коллинза и Доминика Лапьера (Larry Collins, Dominique Lapierre. Freedom at Midnight). «Поезд в Пакистан» Хушванта Сингха (Khushwant Singh. Train to Pakistan) остается лучшим историческим романом о том периоде.

В плане обзора истории независимой Индии невозможно обойти вниманием другую книгу Гухи «Индия после Ганди: история крупнейшей в мире демократии» (India after Gandhi: The History of the World’s Largest Democracy). Французский писатель Кристоф Жаффрело считается авторитетом в области истории подъема индуистского национализма. Среди его книг следует назвать «Санг Паривар: читатель» (The Sangh Parivar: A Reader) и «Мажоритарное государство: как индуистский национализм меняет Индию» (Majoritarian State: How Hindu Nationalism Is Changing India). «Идея Индии» Сунила Хилнани (Sunil Khilnani. The Idea of India) – превосходный анализ экономической и политической истории периода после обретения страной независимости, в то время как его «Воплощения: Индия за 50 жизней» (Incarnations: India in 50 Lives) исследует широкий спектр индийской истории через биографические очерки ключевых личностей. В серии эссе «Спорящий индиец» (The Argumentative Indian) лауреата Нобелевской премии экономиста Амартии Сена (Amartya Sen) рассказывается об истории Индии и о том, как она повлияла на ее культурную самобытность. «Индира: Жизнь Индиры Неру Ганди» Кэтрин Франк (Katherine Frank. Indira: The Life of Indira Nehru Gandhi) – захватывающая биография второй избранной женщины-лидера в мире, а в книге «Чрезвычайная ситуация: личная история» Куми Капур (Coomi Kapoor. The Emergency: A Personal History) подробно описывается авторитарное правление Индиры Ганди и Индийского национального конгресса с июня 1975 по март 1977 года. Среди последних книг об индийской экономике можно назвать «Вопреки богам» Эдварда Люса (Edward Luce. In Spite of the Gods), «Взрыв: встреча Индии с реальностью» Джона Эллиота (John Elliott. Implosion: India’s Tryst with Reality) и «Миллиардер Радж» Джеймса Крэбтри (James Crabtree. Billionaire Raj). «Зловещая республика: краткая история новой Индии» К. С. Комиредди (K. S. Komireddi. Malevolent Republic: A Short History of the New India) – язвительная критика современной политики. Наконец, «За прекрасными вечностями» Кэтрин Бу (Katherine Boo. Behind the Beautiful Forevers) и «Хорошие девочки: обычное убийство» Сони Фалейро (Sonia Faleiro. The Good Girls: An Ordinary Killing) дают представление о жизни городской и сельской бедноты Индии с особым акцентом на тяжелом положении женщин.

Фотоматериалы

С. 21: © Trustees of the British Museum; с. 29: Author unknown, courtesy of Ismoon (talk) 18:08, 21 February 2012 (UTC) – Own work, courtesy of Wikimedia Commons; с. 39: Author unknown, courtesy of Mahavir Prasad Mishra via Wikimedia Commons; с. 48: © Photo12 / Ann Ronan Picture Library / Alamy Stock Photo; с. 50: © Syed Muhammad Naqvi, CC BY-SA 3.0, via Wikimedia Commons; с. 51: Author unknown. Own work; photographed by Smuconlaw on 28 April 2012, 15:46:56, CC BY-SA 3.0; с. 64: © Richard Brown / Alamy Stock Photo; с. 70: © Biswarup Ganguly – Enhanced image of, CC BY-SA 3.0; с. 78 (вверху). Own work assumed (based on copyright claims), CC BY2.5; с. 78 (внизу): Photo Dharma from Sadao, Thailand – 022 Cave 1, Padmapani, CC BY2.0; с. 88: © Nirinsanity – Own work, CC BY-SA 4.0; с. 91: Los Angeles County Museum of Art, Public domain, via Wikimedia Commons; с. 99: Kota, Rajasthan, India – Public domain, via Wikipedia Commons; с. 102: Clifton & Co. Leiden University Library, KITLV, image 377922 Collection page Southeast Asian & Caribbean Images (KITLV), Public domain, via Wikipedia Commons; с. 104: Author unknown, via https://indophilia.tumblr.com/post/58451347626/raziyya-al-din-usually-referred-to-in-history, с. 130: Nandanupadhyay – Own work, CC BY-SA 3.0; с. 132: Metropolitan Museum of Art, Public domain, by Govardhan, via Wikipedia Commons; с. 136: © Marcin Białek – Own work, CC BY-SA 3.0; с. 140: Ustad Mansur – Hermitage, St. Petersburg, Public domain, via Wikipedia Commons; с. 146: © Kristian Bertel – Own work, CC BY-SA 4.0; с. 148: Cordanrad, Public domain, via Wikipedia Commons; с. 154: Nathaniel Dance (Sir Nathaniel Dance-Holland, Bt; died 1811), Public domain, via Wikipedia Commons; с. 159. Coloured etching by François Balthazar Solvyns, 1799, CC BY4.0; c. 170: Benjamin West – British Library, Public domain, via Wikipedia Commons; c. 175: © Victoria and Albert Museum, CC BY-SA 3.0; c. 183: Charmers of Serpents // The Penny Magazine, 9 February 1833, 49, via https://reynolds-news.com/2021/07/18/victorian-snakes/#_ftnref13; c. 185: India Post, Government of India, GODL–India, via Wikipedia Commons; c. 190: Elizabeth Thompson, Tate Gallery, Public domain, via Wikipedia Commons; c. 197: Author unknown, via https://www.amarchitrakatha.com; c. 204: Willoughby Wallace Hooper, pictured dated 1876–78, Wellcome Library Image Catalogue, WW Hooper Group of Emaciated Young Men, India Famine 1876–78, Public domain, via Wikipedia Commons; c. 210: George Grantham Bain Collection (Library of Congress). ID ggbain.16113, Public domain, via Wikipedia Commons; c. 219: Kanu Gandhi – gandhiserve.org, Public domain, via Wikipedia Commons; p. 224: Author unknown Muhammad Ali Jinnah: A Political Study by Matlubul Hassan Saiyid (Lahore: Shaikh Muhammad Ashraf, 1945), frontispiece. First Time People in Pakistan, Public domain, via Wikipedia Commons; c. 226: Yann (talk), Public domain, via Wikipedia Commons; c. 229: Royroydeb, Anonymous, Public domain, via Wikipedia Commons; c. 249: Author unknown, http://www.outlookindia.com/printarticle.aspx?290562, Public domain, via Wikipedia Commons; c. 252: Tatiraju. English Wikipedia, CC BY3.0; c. 256: U. S. News & World Report photographer Warren K. Leffler. The United States Library of Congress’s Prints and Photographs division, ID cph.3c34157, Public domain, via Wikipedia Commons; с. 265: © Bart Molendijk / Anefo, Nationaal Archief, CC BY-SA 3.0 nl; с. 271: © Ayman Aumi, CC BY-SA 4.0; с. 276: © Naveenpf – File: ABD0165.jpg, File: Rahul Gandhi in Ernakulam, Kerala.jpg, CC BYSA 3.0.