Деваться некуда [Борис Виан] (fb2) читать онлайн

Борис Виан, УЛИПО
Деваться некуда

Посвящается генералу Омару Брэдли^{1}

© Boris Vian / OULIPO et Librairie Artheme Fayard, 2020

Дизайн обложки Clémentine Mélois

ПРЕДИСЛОВИЕ

Пятнадцатого декабря 1950 года у Бориса Виана возникает идея романа для «Черной серии»^{2}. Он отыскивает «сюжет настолько хороший», что даже сам «удивлен и слегка восхищен». Пишет синопсис, четыре первые главы и… отставляет замысел. Могла ли из него получиться еще одна книга Вернона Салливана? Стиль почти не дает в этом усомниться^[1], пусть псевдоним и был закреплен исключительно за издательством «Скорпион».

Через шестьдесят с лишним лет наследники Бориса Виана предоставили УЛИПО^{3} полную свободу действий, чтобы дописать продолжение. Миссия была воспринята с воодушевлением. Теперь вам судить, насколько удалось ее выполнить.

Вот он, текст «Деваться некуда». На этой фатальной фразе, ставшей названием, заканчивался синопсис. Роман состоит из шестнадцати глав; первые четыре из них, оставшиеся без изменений, принадлежат Борису Виану.

В дополнении читатель найдет «познавательные» комментарии, синопсис, очерк об отношениях между Борисом Вианом, умершим в 1959-м, и УЛИПО, зародившимся в 1960-м, несколько слов о «закулисье» коллективной работы над текстом и оформлением обложки, а также приложения. Поскольку нам хотелось рассказать и об этом.

Деваться ведь некуда.

I

Эллен Брейстер… Эллен Брейстер… Эллен Брейстер…^{4}

Проснулся я внезапно: это резко тронулся поезд. Похоже, остановился он плавно, и это не нарушило мой дурной сон. Пока последние огоньки вокзала затухали в тоскливом осеннем тумане, я машинально причмокивал, словно что-то пережевывая. Во рту было вязко, это ощущение напомнило мне, как два месяца тому назад в Корее я очнулся на операционном столе. Вообще-то, чтобы вспомнить о той операции, никаких дополнительных ощущений мне не требовалось. Я посмотрел на свою левую руку. Красивая штуковина, обтянутая желтой кожей. Скрытые внутри пружины и стальные рычаги позволяли мне делать почти все. Почти все. Как бы эта штуковина смотрелась на плече девушки? Но вот это хирурга совсем не заботило.

— У вас крепкая рука^{5}, — сказал он. — Так что полегче с рукопожатиями. Друзьям^{6} может быть больно.

Вы когда-нибудь видели снаряд для противотанковой пушки? И металлическую гильзу от него? Так вот я своей левой рукой могу разорвать ее как рулон папиросной бумаги! Действительно, очень хорошая рука. Правильная. И очень прочная. Я посмотрел на нее с симпатией. Я уже начинал к ней привыкать. Она казалась мне почти живой. Только если не класть ее на плечо девушке. Девушке. Какой девушке?.. Имя какой девушки крутилось у меня в голове под стук вагонных колес?.. Похоже на имя героини популярной песенки… Эллен… Эллен Брейстер…

Господи, почему я подумал об этой девушке?

Я улыбнулся. Воспоминание было из приятных. Блондинка, динамит, килограммов на пятьдесят, с округлостями в самых сочных местах, точеная, с фигурой русалки, до пояса, а ниже пояса — куда лучше: лично меня чешуя русалок немного раздражает. А ноги Эллен…

Я поднял выпавшую из моей руки газету «Сатердэй ивнинг пост»^{7} и принялся искать какую-нибудь рекламу холодильников. Следовало сменить ход мыслей и подумать о чем-то другом… Ее золотые глаза^{8}, ее зубы — такие меленькие, что их наверняка было раза в два больше, чем у кого бы то ни было. А потом мне вспомнился рыжий папоротник^{9} в лесочке, где пахло мхом и грибами, и далекое солнце, и хижина, сооруженная каким-то заботливым охотником: в хижине было устроено ложе из сухих листьев папоротника…

Эллен Брейстер… Первая девушка, которая… Ну… В общем… Первая…

Мы жили по соседству. Сколько мне тогда было? Я посчитал на пальцах. Пятнадцать лет. Столько же, сколько и ей. В то время я был хилым. Не очень крепким.

Поезд, проезжая по мосту, взвыл, и я вздрогнул, когда стук колес усилился от вибрации железа. Я посмотрел на часы. Еще десять минут. Блэк-Ривер^{10} находился на другой стороне одноименной реки, а мы только что проехали Стоун-Бэнк, на западном берегу. Хорошо, что я проснулся заранее. Странно только, что проснулся, думая о ней.

Мы познакомились на дне рождения Люси Мэйнард. Теперь я припоминал. Тогда я впервые надел смокинг. Отцовский. Хотя у отца хватало средств, чтобы купить мне новый… Возможно, этим и объясняется его достаток: не тратить бездумно. Впрочем, мать обеспечивала нужное равновесие. Его смокинг был мне тесен. Вижу себя как сейчас. С треклятой бабочкой, упрямо съезжавшей на сторону, и вьющимися прядями, приводившими меня в отчаяние и настырно пробивавшими корку фиксирующего лака… Я вновь с фантастической четкостью сновидения увидел гостиную Люси… При свернутом ковре комната странно изменилась в объеме; из нее вынесли почти всю мебель; оставался большой pick-up^{11}, диван, разномастные стулья вдоль стены и свет, много света. Все девчонки, с которыми раньше мы вместе гуляли, купались, катались, здесь, в своих стильных платьях с робкими декольте, казались более оголенными, чем в купальниках…

— Фрэнк, потанцуйте со мной.

Эллен смотрела на меня. Она была такой красивой в желтом муслине, под цвет своих глаз! В ту ночь, уже под утро, часов в пять, мы удрали с праздника и покатили на машине ее родителей. И оказались в хижине, на листьях папоротника. Она плакала и смеялась одновременно. А я и смущался, и гордился, и вел себя немного покровительственно, а еще мне хотелось быстрее заснуть, потому что на следующий день предстояло играть блуждающим полузащитником^{12} в матче против команды Джонни Лонга. Но Эллен была такой красивой, что я продолжал ее целовать, и мне было неловко, что она расплакалась.

Поезд прибавил ходу, я улыбнулся. Вспоминая Эллен, я чувствовал, как меня переполняет нежность. Думать об Эллен было радостно. А еще я ощущал себя самым счастливым из всех демобилизованных G. I.^{13}, с медалью Purple Heart^[2]{14} или без нее, потому что впервые перестал думать о пятерых китайцах, спаленных огнеметом^{15}; эта картина заставляла меня каждую ночь просыпаться в холодном поту и неотвязно преследовала последние два месяца, с того момента, как нас подобрали под грудой обломков, оставшихся от укрытия, в котором мы держались больше суток в ожидании приказа об отступлении^{16}.

Поезд вез меня по Америке… Я подъезжал к Блэк-Риверу… И вспоминал об Эллен Брейстер, нежной Эллен, соучастнице моего первого мужского наслаждения… Где она теперь, эта Эллен? Узнала бы она Фрэнка Болтона в слишком рано постаревшем типе, который из-за седины и морщин в свои тридцать пять казался лет на десять старше? С тех пор я познал немало других женщин, не менее красивых и привлекательных, но куда более искусных.

Тормозные колодки заскрипели, останавливая махину в девятьсот тонн стали и плоти, пущенную со скоростью восемьдесят миль в час, и я улыбнулся. Хороший знак. Я начинал с нуля. Мне повезло, что я вспомнил об Эллен. Вот как может играть с вами память… Я возвращался на родину и был счастлив, что ее лицо привиделось мне первым. Хорошее предзнаменование.

Поезд медленно остановился. Вокзал под холодным ртутным светом^{17} показался мне враждебным. При выходе из вагонов поднялась шумная возня. Я предъявил свой билет. И услышал, как продавец газет выкрикивает сенсационные заголовки. У меня в голове загудело.

— Простите.

Контролер посмотрел на меня с удивлением, но при виде моей военной формы и медали понимающе кивнул.

— Утомились от поездки?

Я не ответил. Я замер от ужаса. Продавец газет выкрикивал одно и то же:

— Эллен Брейстер, разведенная жена богатого банкира из Блэк-Ривера, убита… Специальный выпуск! Эллен Брейстер, разведенная жена богатого банкира из Блэк-Ривера… убита…

Да, моя память. Моя память… Или крики газетчика, заставшие меня, полусонного, в Стоун-Бэнке?

II

Я сложил газету и сунул ее в карман. Слишком поздно! Все было испорчено. Возвращение домой на такси, подъезд к высокой чугунной ограде, знакомый запах мокрых листьев на серых туманных аллеях, мои шаги по гравию перед входом, все растворялось, стиралось, теряло вкус и плотность перед горечью разочарования, перед отчаянием, в которое меня поверг заголовок газеты «Курриер». Любовь к Эллен осталась в далеком прошлом. Но сейчас, едва распрощавшись с Кореей, где ежедневное истребление было нормой нашей жизни, кошмаром наяву, я чувствовал, как меня вновь затягивает в кровь, в убийство, в дикий и гротескный механизм смерти. Никогда еще мой чемодан не казался мне таким тяжелым; мрачные мысли путались в моем сознании. Машинально, не отдавая себе отчета, я включил свет у входа и прошел мимо ящиков с настурциями, от которых оставались лишь огромные круглые листья и желтые волокнистые стебли. Я открыл дверь и вошел. В столовой горел свет.

В полном изнурении от переполнивших меня впечатлений я разжал ладонь; чемодан упал на пол. В ответ на радостное изумление дворецкого Вайли^{18} я едва выдавил из себя пресное приветствие. И прошел в столовую. В камине горел яркий огонь, его красные отблески отражались на мебели в колониальном стиле, которую я так часто представлял себе в мечтах, когда, сидя на ящике, пил кофейную бурду нашего полкового повара. Несмотря на все усилия, он не мог примирить нас с неизменными пайками, содержание которых мне было хорошо известно, поскольку я давился ими с сорок второго года^{19}.

В столовой я был один. Но Вайли уже разнес по дому новость о моем возвращении, поскольку я услышал, как кто-то быстро спускается по лестнице. Машинально я повернулся к двери. Вошла моя невестка, Салли^{20}. Она подошла, прильнула ко мне, обняла меня. Она по-прежнему одевалась во все черное. Все еще носила траур по моему брату Марку, которого японская зенитка подбила над Нагасаки в конце июля сорок пятого^{21}. Тогда ей было двадцать два года. Сейчас — двадцать семь. Она стала еще красивее, сохранив молочный цвет кожи, короткие медные локоны и великолепные черные глаза, такие удлиненные, что они казались узкими.

— Салли, — произнес я. — Салли, я рад, что встретил тебя первую.

— Фрэнк, забудь все это.

Она смотрела на меня, отмечала мои морщины, мою седину, мою напряженность.

— Все кончилось, Фрэнк. Ты вернулся. И уже больше никуда не отправишься. Полковник!

Она старалась меня развеселить. От ее рук пахло свежестью, как от ментоловых сигарет. А я даже не осмеливался обнять ее как следует. И все вспоминал о своей нелепой мысли, возникшей в поезде. Как бы эта штуковина смотрелась на плече девушки? Я про себя выругался и, скрывая протез, повернулся к камину.

— Фрэнк…

Она не сдавалась. Мне надо было держаться.

— Фрэнк, ты сейчас получишь взбучку. Изволь вести себя учтиво. Или ты больше не любишь свою сестренку, старушку Салли?

— Люблю, — сдержанно ответил я.

— Тогда прояви хоть чуточку братской нежности.

Я показал ей свою левую руку.

— Ты хочешь, чтобы я обнял тебя вот этим?

Она посмотрела на обтянутую кожей железяку и слегка побледнела. Ничего не сказала. Взяла ее в свои руки и поднесла к губам. Этого я никак не ожидал и не сразу отдернул протез. Затем приобнял Салли правой рукой и поцеловал ее в лоб. На душе у меня потеплело. Я был в кругу своей семьи. И это имело значение.

— Спасибо, Салли, — прошептал я.

Я почувствовал, как ее пальцы сжимают мне руку. Она поцеловала меня. Затем, легкая как газель, подбежала к сервировочному столику на колесиках, стоявшему у стенки между окнами.

— Highball^{22}, Фрэнк?

— Сделай сразу два. В одиночку я не пью.

— Конечно, два. А ты что думал?

Она плеснула виски в стаканы, бросила несколько кубиков льда, а мне добавила имбирного эля. Значит, не забыла.

— Спасибо, Салли.

— За твоих любимых, Фрэнк.

Я осушил стакан и поставил его так неловко, что он разбился. Салли, похоже, заметила, что со мной что-то явно было не так.

— Оставь, Фрэнк, ничего страшного. Сейчас позову Вайли. Тебя что-то беспокоит?

— Салли, не говори больше «за твоих любимых». Это напоминает мне о газетах. А я бы сейчас предпочел о них не думать.

Она умолкла и посмотрела на меня. На ней было узкое прямое платье из черного бархата, которое выгодно подчеркивало великолепную грудь и бедра, чересчур волнительные, чтобы наблюдатели остались спокойными. Действительно прекрасное зрелище на фоне камина, в котором огонь потрескивал и словно бранился по-ирландски. Но заголовок газеты никак не забывался, да и выпитый highball должного эффекта не произвел. Вдруг у меня мелькнула мысль.

— Налей-ка мне еще, Салли. Пойду позвоню.

Я вышел в прихожую, где стоял телефонный аппарат. И начал листать справочник Стоун-Бэнка. Р… Ра… Ро… Роуз. 739 Дрим-стрит. Стоун-Бэнк. Нарцисс Роуз^{23}, которого мы в шутку прозвали «Убивцем». Я набрал номер и подождал. Несмотря на поздний час, он был у себя в конторе, так как женский голос мне ответил:

— Мистер Роуз очень занят. Кто у аппарата?

Голос бархатный, теплый, с низкими обертонами.

— Привет, Кармен, — сказал я. — Это Болтон. Фрэнк Болтон. Передайте трубку нашему Убивцу.

— О, Фрэнк! — воскликнула она, делая упор на моем имени, чтобы выказать удивление. — Да. Сейчас. Мистер Роуз еще здесь.

Через секунду мягкий голос Убивца уже шептал мне на ухо:

— Котик… Вот ты и вернулся.

— Нарцисс, мне надо с тобой увидеться. Завтра. Завтра утром. Это срочно!

Вопросов он не задавал.

— Приходи в десять! Полчаса я тебе уделю.

— Спасибо.

Я повесил трубку и вернулся в гостиную. На полпути застыл у камина и позвал Вайли. Он тут же появился.

— Вайли, а где Герцог? — спросил я.

— Где сэр Дэвид? — переспросил Вайли. — У себя в лаборатории, сэр Фрэнк. Прошу прощения… Я не осмелился потревожить сэра Дэвида, чтобы предупредить о возвращении сэра Фрэнка… Вы же знаете, сэр Фрэнк, каков сэр Дэвид.

— Хорошо, — решительно произнес я. — Эй, рыжая! Иди сюда! Нанесем визит Герцогу перед ужином.

На ходу я схватил второй highball и осушил его одним махом. На этот раз, ставя стакан обратно, я его не разбил. Зато расколол стеклянную столешницу сервировочного столика. Но уже по другой причине.

Ночь опустилась, и озябшая Салли прижалась ко мне.

— Боишься? — спросил я. — Может, за кустами спрятались бандиты?

Она рассмеялась, смех у нее был приятный. Звонкий и мелодичный.

За темной массой со смутно белеющими запоздалыми цветами «Серебряной Королевы» — более морозоустойчивой, чем остальные розы, — никаких бандитов не было. Только воспоминания о счастливом времени и долгих прогулках летними вечерами, когда Салли, лежа на траве радом с моим братом Марком, снисходительно внимала моему таланту певца-любителя. С этим тоже покончено: стальными пальцами на гитаре не поиграешь.

Маленькое окно лаборатории резко выделялось оранжевым пятном на заросшей плющом стене здания. Мы вошли бесшумно; скромная прихожая, выложенная плиткой, в конце коридора налево — открытая дверь в лабораторию. Я остановился на пороге. Внутри было тепло, и Салли удовлетворенно вздохнула.

Я рассматривал полки, забитые книгами, пробирками и мензурками, керамические столешницы, на которых беспорядочно громоздились какие-то приборы, частично снятые с подставок, экстракторы и испарители, конические колбы и баллоны причудливой формы. На извилистых трубках и двух емкостях ртутного вакуумного насоса отражались блики от световой потолочной рампы, желтый натриевый свет окрашивал седые волосы старика, сидящего за столом в глубине комнаты. Он не шевелился и вряд ли слышал, как мы вошли. Я не решался нарушить тишину, боясь его напугать. Салли, должно быть, поняла мои опасения и отреагировала вместо меня. Она вернулась к входной двери, громко хлопнула ею и шумно прошагала к порогу лаборатории, как будто мы только что пришли.

— Отец… К вам посетители.

Фигура даже не пошевелилась. Я ощутил смутное беспокойство. Мы вошли в комнату. Салли обратилась к нему снова:

— Отец… Вам нехорошо?

Я уже начал тревожиться, но в этот момент с облегчением увидел, что его опущенные плечи вздрогнули. Послышалось легкое покашливание, и Дэвид Болтон обернулся. Он сразу узнал меня и встал.

— Фрэнк… Вот ты и вернулся.

— Герцог, первый визит я нанес вам.

Я пытался шутить, но его вид меня поразил.

Что случилось с моим отцом? Как он мог всего за полгода превратиться в сутулого старика с хриплым голосом, в этакий трясущийся манекен с мутными стеклянными глазами? Однако он меня узнал. Некоторые чувства, наверное, преодолевают расстояние лучше, чем взгляды.

Пожав протянутую мне исхудалую руку, я удивился, что она такая легкая и, как у лихорадочного больного, влажная. Я взглянул на Салли. Она ответила мне таким же непонимающим взглядом.

— Кажется, ты славно себя проявил?

Куда делась былая легкость самого экстравагантного человека в Блэк-Ривере, чудака, знаменитого своими выдумками на пятьдесят миль в округе?

— Я сделал все, что мог, дабы всыпать им по первое число, — ответил я.

Он положил мне руку на плечо; я едва ее почувствовал.

— Старость, — сказал он. — Я рад, что успел тебя еще раз увидеть.

От этой фразы и от тона, которым она была произнесена, во мне все похолодело. Я попробовал отшутиться.

— Да ладно вам, Герцог. Стареть еще рано. Прошу вас не забывать, что в нашей семье вы единственный годный боец…

Слова несли меня туда, куда мне совсем не хотелось. Он вяло качнул головой.

— Фрэнк, ты прекрасно знаешь, что в нашей семье только один боец: твоя мать.

Он рассмеялся каким-то нервным дребезжащим смехом. И закашлялся. Кашель был ужасный, чудовищный, словно раздирал легкие. Я подошел к нему и обнял своей здоровой рукой.

— Однако, — сказал я, улыбаясь. — Получается, мы оба годимся для инвалидной коляски. Так закажем двухместную! Ну же, Герцог! Подтянитесь! Мы ждем вас, чтобы выпить за возвращение блудного сына^{24}…

Он унял свой кашель и выжал робкую улыбку.

— Ничего серьезного, зато очень шумно, — сказал он. — Я, наверное, простудился. Идите без меня, я быстро доделаю кое-что и присоединюсь к вам.

— Когда будете выходить, накиньте что-нибудь, — посоветовала Салли.

Все это время она почти не открывала рта, это меня удивило.

Она была очень привязана к моему отцу, он отвечал ей тем же. После смерти Марка он перенес на нее всю любовь, которую питал к моему брату.

Мы вышли, плотно затворив дверь, и у меня сжалось сердце, когда по ту сторону дубовой панели я услышал очередной приступ кашля.

— Салли, — спросил я, — Герцог давно в таком состоянии?

Она молча остановилась. Я посмотрел ей в глаза.

— Фрэнк, я раньше этого не видела, — ответила она. — Впервые осознала только сейчас и поразилась. Изменения происходили постепенно, так, что никто из нас их не замечал. А началось все, наверное, несколько месяцев назад.

Под нашими ногами скрипел гравий. Звук показался мне зловещим. Снова. Тот самый звук, о котором я столько раз мечтал, когда ночами кидал свой спальный мешок куда попало, прямо в липкую жижу какого-нибудь корейского рисового поля.

— Он болен, — сказал я. — За полгода так не стареют. Когда я уезжал, он был… Ах, ты же знаешь, каким он был…

А был он великолепным. Ему никогда бы не дали его настоящий возраст. Таким ярким, задорным! Он мог выйти на ужин в пижаме; проработать всю ночь в лаборатории, а в шесть часов утра надеть смокинг, разбудить мою мать и предложить ей пойти в кино; вдруг решить, что обойдется без водителя, и залить в радиатор бензин, а в бак — масло; как-то он даже возомнил, что все еще находится на каникулах у своего друга Харгривза в Лондоне, и проехал весь город по левой стороне улицы… Весь город знал о его проделках, это всех забавляло и никого не злило. Порывистый, рассеянный, очаровательный и, как химик, совершенно гениальный.

Мы уже подходили к дому, когда белый гравий захрустел под весом, превышавшим вес наших тел. На миг по нам мазануло двумя кисточками света. Как смерч, пронеслась машина. Стрельнув лучами в сторону, перекрыла поворот аллеи и осела на колесах в нескольких сантиметрах от нас. Сомнений не оставалось. Кто еще мог так тормозить? Хлопнула дверца. Я очутился в объятиях матери, от ее пылкого поцелуя у меня перехватило дыхание. Затем, взяв себя в руки, она отступила и оглядела меня. Я стоял в ярком свете под прицелом автомобильных фар и едва различал ее очертания. Она была в широком норковом манто, без шляпы. Ее черные, как тушь, волосы чуть серебрились от электрических бликов. Она была все такой же: гибкой, изящной, непреклонной, страстной. Она засмеялась своим звонким металлическим смехом.

— Фрэнки, все такой же увалень.

В ее тоне было все: ласковая, хотя и чуть высокомерная снисходительность, которая распаляла во мне желание стать кем-то выдающимся, скрытое волнение, соответствующее ее истинным чувствам, тепло и чувственность, излучаемые ее лицом и угадываемые в мельчайших складках платья. В свои пятьдесят лет моя мать казалась моложе меня.

— Вэнис, — сказала Салли, — сегодня лучше не дразнить его. Подождите до завтра. Пойдем, Фрэнки-бой.

Прозвище, которое она с Марком дала мне, когда я пытался подражать Фрэнку Синатре, в апреле сорок пятого, во время последней увольнительной Марка. Я взял Салли за руку, обнял мать левой рукой.

— Вэнис, — произнес я, — полковник американской армии не позволит так обращаться с собой даже своей матери. Извольте держаться приличий и, обращаясь ко мне, не забывайте говорить «сэр».

Она снова засмеялась. Ее смех звучал так же чисто, как хрустальный звон, который Вайли извлекал из колокольчика, призывающего к ужину. Позади нас свет от фар «кадиллака»^{25} разрывал тень и выдергивал из кустарника последнюю белизну «Осенней Королевы». Пока мы поднимались по ступенькам к входной двери, чтобы выпить по последнему highball перед моей первой после возвращения домашней трапезой, я вновь задумался об Эллен Брейстер.

III

На следующее утро, когда я проснулся, декабрьское солнце изо всех сил старалось оживить мне комнату. Циферблат под моим беглым взглядом показал девять часов. Принять душ, побриться, одеться и позавтракать: времени оставалось лишь на то, чтобы приехать вовремя к назначенной встрече.

Я поднял оконную фрамугу, высунулся и глубоко вдохнул влажный воздух сада. На темной зелени лужайки разноцветные листья сбивались в хорошо известную мне картину, полную блеклых и стертых воспоминаний, одновременно нежных и грустных. Гоня прочь печальные мысли, я включил радио и начал искать что-нибудь поэнергичнее. Немного джаза меня бы взбодрило. В считаные секунды я нашел передачу местного диск-жокея, вкусы которого — по мере чередования восковых пластов^{26} под его проворными пальцами — показались мне достаточно близкими, чтобы сразу занести его в категорию «людей рукопожатных». Оставив дверь открытой, я прошел в ванную.

Через полчаса я уже выходил свежевыбритым, в цивильном костюме из саржи, чья нежная синева казалась мне райской после ненавистного цвета военной формы, и галстуке, пестром галстуке в стиле «техниколор» — естественная реакция на желто-зеленую тусклость, в которую меня так долго рядили; на руке свисал светлый плащ, на голове сидела серая фетровая шляпа, к которой меня тянуло с того самого момента, как я ступил на родную землю. Бодро посвистывая, я направился к гаражу, позади лаборатории, расположенной слева от дома, если стоять лицом к фасаду. Я прошел мимо маленького окошка, где уже горел оранжевый свет, но, к сожалению, не успевал повидаться с Герцогом, так как время торопило.

Железные ворота были подняты; я вошел. В гараже стояли «кадиллак» Вэнис, «меркюри» отца и старый «линкольн»-купе, которые мы делили с Марком^{27}. Благодаря заботам водителя Хьюго «линкольн» сохранял изначальный шик и не очень проигрывал двум соседним, более современным машинам. Капот был опущен, и я, предвкушая удовольствие, подумал обо всех тех поездках, которые себе наобещал.

— Ну что, поехали, Фрэнки-бой?

Похоже, о поездках подумала и Салли. Она уже сидела за рулем и кивала на открытую дверцу.

— Поработаю твоим водителем, — сказала она.

Я посмотрел на свою руку. Возможно, это предложение я истолковал превратно.

— Не такой уж я и инвалид, — сухо обронил я.

И понял, что обидел ее. Но ощущать собственную ущербность тяжело, и, к сожалению, я в очередной и явно не последний раз выказал себя слишком обидчивым. Она закусила нижнюю губу, свою красивую, по-детски чуть припухлую губку, и заявила:

— Фрэнки, ты мерзкий тип.

Я ловко сел на переднее сиденье и нежно обнял ее.

— Не обращай внимания на брюзжание старого полковника. Ты — классная, Салли. Давай, трогай.

Конечно же, я ошибся. Конечно же, я превратно истолковал то, что было всего лишь сестринским жестом, удовольствием вновь пообщаться со сверстником. Салли, наверное, жилось не очень весело в Блэк-Ривере, в этом большом доме из белого камня, где она осталась с моими родителями после смерти Марка.

— Ты знаешь, куда мы направляемся? — спросил я.

— Прошу прощения, Фрэнки, но я слышала, что ты говорил по телефону вчера вечером.

— Ничего секретного, — сказал я. — Я еду к Нарциссу Роузу. Дрим-стрит. В Стоун-Бэнке.

Машина выехала за ворота и повернула налево. Салли вела хорошо. Мне оставалось только откинуться в кресле и расслабиться. Я рассматривал свои замшевые туфли. Замшевые! Представляете?

— Туфли у тебя ужасные, — заметила Салли.

Замечание меня задело. Я приосанился.

— И галстук жуткий.

— Да уж! Ты умеешь взбодрить!

Она улыбнулась, продолжая следить за дорогой. Я повернулся к ней, чтобы лучше рассмотреть ее. Красивое зрелище. На ней была черная бархатная шапочка, черный костюм, черные ажурные туфли и черные короткие перчатки с широкими манжетами. Ее раскосые глаза чуть поднимались к вискам и прикрывались самыми красивыми ресницами Блэк-Ривера.

— Не дуйся, — продолжила она. — Я понимаю, что ты должен сейчас ощущать. Если бы у тебя был ярко-красный костюм, ты бы его наверняка надел, да?

— Да, — решительно ответил я.

— Марк был таким же, когда приезжал в увольнение, — ровно и спокойно произнесла она.

— Не думай о Марке, — сказал я. — И потом, может быть, не стоит все время ходить в черном.

— Это вовсе не потому, что я хочу носить траур. — Она замолчала и слегка улыбнулась. — Просто кокетничаю. Черный цвет мне идет^{28}.

Я что-то промямлил.

— Фрэнки, я должна объясниться. Я очень любила Марка. И очень переживала, когда он… когда он не вернулся. Но для меня Марк — это не все. Я хотела быть с вами всеми. С Герцогом. С Вэнис.

Она помолчала.

— И с тобой тоже, Фрэнки-бой. Да. Я вышла замуж за Марка, потому что предложение мне сделал он. Это был единственный выход. Ты… ты никогда бы этого не сделал. Ты никогда бы не осмелился, из-за Вэнис.

— Салли, ты спятила?

— Нет, Фрэнки-бой. Я любила вас всех. Я хотела стать частью семьи Болтон. Марк был очаровательным. Фрэнки, ты помнишь, как он смеялся? Но для меня он прежде всего был товарищем. Конечно, я любила его еще и… э-э… физически. Но вышла за него замуж не поэтому. Вышла ради Герцога. Ради Вэнис. И ради тебя. И ради него. Ради вас всех четверых. Марк умер, это правда. Но он был лишь одной четвертью моего замужества.

У меня в горле что-то запершило, это что-то не давало вымолвить и слова.

— Тебя, Фрэнки, я никогда не понимала. С девчонками ты всегда был забавным. Да, знаю, у тебя были увлечения. Но насчет этого ты такой скрытный! Никогда не хвалишься, как другие мужчины. И потом, Фрэнки, я видела тебя с твоей матерью. Ты ее любишь. Ты влюблен в нее. Нет, разумеется, я не собираюсь рассказывать истории про эдипов комплекс^{29} и прочие байки в том же духе. Но Вэнис настолько лучше всех женщин, что ты, Фрэнки, никогда не женишься. Ты не встретишь той, которая будет лучше твоей матери. И останешься старым холостяком. Поэтому, Фрэнки, понимаешь… — Она чуть склонила голову и невесело усмехнулась. — Мне надо было выйти замуж за Марка.

Я уже потянулся к ней и чуть не взял ее за руку, но тут вспомнил про штуковину из стали и кожи: грубо выругался про себя, проклиная свою ущербность, а еще — чтобы снять напряженность, возникшую от объяснений Салли. Кто бы мог представить, что за этим гладким лбом с осенними кудряшками таится такая аналитическая пронзительность? Я прочистил горло и ляпнул:

— А ты, должно быть, много читала, дорогая, пока я сражался с китаезами.

Она звонко рассмеялась и спросила:

— Куда поворачивать, Фрэнки-бой?

Я вернулся к окружающей нас действительности. Мы ехали по Чарлз-стрит. Минут через пять должны были оказаться у Роуза.

— Вторая улица налево, — сказал я.

И вспомнил об Эллен Брейстер, так же отчетливо, как и накануне. Вдруг заговорил, начал рассказывать Салли, зачем звонил Нарциссу Роузу. Она слушала закусив нижнюю губу: у нее всегда проявлялась эта привычка, когда она была взволнована.

— Ну вот, — закончил я. — Да, у меня были увлечения, и немало. Но Эллен была первой, и это для меня кое-что значит. Понимаешь, Салли, я больше не люблю ее — не люблю как любовник, — но храню воспоминание о ней… Думаю, все парни немного признательны первой девушке, с которой им было хорошо.

Она кивнула.

— И тогда я позвонил Нарциссу, — продолжил я. — Я постараюсь ему помочь. Ведь я отвоевал совсем недавно, и мне нужен переходный период, чтобы решиться заняться чем-то другим. И кстати, по мне, так лучше грохнуть негодяя, убившего ее, чем отправлять на тот свет ребят, которые даже не знают, ради чего они бьются.

— Я могу тебе помочь? — спросила она.

— Нет, милая, — твердо ответил я. — Это совсем не женское дело… И ты слишком красива, чтобы мы могли рисковать хотя бы одним твоим волоском.

— А для чего она мне, эта красота? — спросила она вполголоса.

— Остановись здесь, — попросил я. — Мы приехали.

Мне показалось разумным не отвечать на ее последний вопрос.

IV

Дрим-стрит, вопреки своему названию, расположена посреди делового квартала Стоун-Бэнка; Нарцисс Роуз устроил свою контору на этой улице в самом красивом здании, чей мраморный цоколь с колоннами в стиле, колеблющемся между дорическим и эклектическим а-ля «Ингерсолл-Рэнд»^{30}, меня просто заворожил.

Мы открыли дверь из стекла и хромированной стали и вошли в просторный холл. Перед нами растянулась целая череда лифтов, их беспрестанные перемещения свидетельствовали о бурной деятельности заведения. Верхние этажи были заняты дирекцией и службами крупной ежедневной газеты, распространявшейся не только в Стоун-Бэнке и соседнем городке, но и за их пределами.

Двери кабины лифта открылись, и грум доставил нас на восьмой этаж. Нарцисс предпочитал средние высоты. В сопровождении притихшей Салли я прошел по темно-зеленому ковру до конца коридора с бежевыми стенами и уперся в скромную гравированную табличку, утопленные буквы которой являли название и назначение фирмы. Я вошел. Мы очутились в маленькой прихожей, обставленной с чрезмерным изяществом для приемной детектива, но я знал Роуза так давно, что это меня уже не удивляло. Я прошел в соседнюю комнату.

— Добрый день, Кармен, — поздоровался я. — Гений на месте?

— О, Фрэнк, я рада, что вижу вас снова.

Она протянула мне руку, и я пожал ее с ответной радостью. Несмотря на мрачноватый повод моего визита, мне было приятно вновь встретиться с невероятным тандемом Нарцисса и Кармен Линдо. Благодаря какому стечению обстоятельств этим двум людям удавалось работать вместе? Это было выше моего понимания. Выше моего понимания, хотя ответ я знал.

— Моя невестка Салли, — объявил я. — Салли, это — Кармен.

Невозможно представить себе двух столь непохожих женщин. Брюнетка и рыжая: каждая — типичный образец в своем роде. Кармен получила свое имя не зря: ее отец был мексиканцем, мать — ирландкой, и поскольку пара подобралась красивая, результат оказался превосходным. Цыганская знойность с зелеными глазами, бойкость дюжины Бетти Хаттон^{31} и кузовное изящество «Фишера Боди»^{32}.

— Хм, а вы составляете очаровательную пару, — сказала Кармен. — Что делает честь нашему заведению. Здравствуйте, Салли. Вы сопровождаете этого типа? Еще наплачетесь. Очень ядовит. Но танцует хорошо. Итак, Фрэнки, надо уладить какое-то мутное дельце?

— Нет, — сказал я. — Улаживать уже нечего. К несчастью, слишком поздно. Но, может, получится что-нибудь найти.

— Пойдемте, — пригласила Кармен. — Нарцисс вас ждет, но вы же знаете, каков он, правда? Все такой же, слегка комедиант. Мизансцена впечатляет клиентов.

Она нажала на скрытую под столешницей кнопку звонка, и двустворчатая дверь, отделявшая святилище Нарцисса, медленно открылась сама по себе. Нарцисс Роуз в шикарном бледно-сером костюме и настоящей меховой шапке Даниэля Буна^{33} стоял перед громоздким бюро из массива красного дерева и ожидал нас в позе старого траппера, вглядывающегося в горизонт.

Салли расхохоталась. Нарцисс, похоже, обрадовался. Церемонно снял свой головной убор и помахал им в низком поклоне а-ля д’Артаньян.

— Добро пожаловать, чужестранцы, — произнес он.

Мы вошли. Нарцисс занимал комфортабельное помещение метров пять на шесть; стены грязновато-розового цвета были совершенно пусты, не считая огромной витрины, занимавшей всю стену напротив окна, полки которой отводились под невероятную коллекцию шляп, от треуголки Христофора Колумба до президентской фетровой шляпы, включая бейсболку Бейба Рута^{34} и ковбойский стетсон Пекоса Билла^{35}.

— Какая восхитительная коллекция! — воскликнула очарованная Салли.

— Не правда ли? — откликнулся Нарцисс Роуз, кладя меховую шапку на бюро.

— Салли, — произнес я. — Это Нарцисс. Салли — моя невестка.

— Никогда не думал, что этот невежественный чурбан способен обладать подобным вкусом. То, что вы его невестка, все объясняет. Вы были навязаны ему обстоятельствами, независимыми от его воли, если так можно назвать то, что ее заменяет. И то, чему я обязан незабываемому удовольствию с вами познакомиться.

— Вы чрезвычайно любезны, — произнесла Салли. И посмотрела на него с любопытством и интересом.

Нарцисс заслуживал и того, и другого. Ему было тридцать три года, но на вид не больше двадцати. Среднего роста, прекрасно сложенный светлокожий блондин с правильными чертами лица, он мог бы показаться совершенно непримечательным, если бы не его черные глаза, шлюховатисто подведенные черные глазищи с длинными пушистыми ресницами и неприлично смуглыми веками. Он одевался всегда изысканно и любил выдавать себя за «перевертыша»; знавшие о его отношениях с Кармен только посмеивались, но Нарцисс часто подчеркивал эту двусмысленность и ликовал всякий раз, когда возмущенная жертва клевала на наживку. Происходя из весьма состоятельной семьи, Нарцисс мог бы вообще ничего не делать, но решил все же трудиться, и его маленькое предприятие, отчасти благодаря великолепным директорским связям, функционировало неплохо. Помимо детективного содействия он оказывал еще и бракоразводные услуги; мужья немало платили ему, чтобы скомпрометировать своих жен, а жены — чтобы скомпрометировать своих мужей; эти рискованные операции Нарцисс осуществлял не часто, но когда финансовые показатели фирмы несколько ухудшались, имя м-ра Роуза нередко оказывалось замешанным в каком-нибудь мелком светском скандале. Его кажущаяся аморальность не мешала ему хранить абсолютную верность красавице Кармен.

— Я представляла вас совсем не таким, — сказала Салли.

— Ах! Неужто? — с улыбкой протянул Нарцисс Роуз, принимая самые двусмысленные позы. — А каким же я вам представлялся?

— Судя по вашему имени, думалось мне, вы должны смахивать на педераста, — ответила Салли. — Но в действительности — ничего похожего.

Кармен прыснула со смеху.

Нарцисс, кажется, немного опешил, затем рассмеялся.

— Салли, вы — язва. И вы меня сделали.

Он повернулся ко мне.

— И что же угодно полковнику Болтону?

Я сделал вид, что целюсь кулаком ему в подбородок, и он осмотрительно отступил.

— Нарцисс, теперь я лицо гражданское. Помни об этом.

— Ну что ж, гражданское лицо, я жду. Пли!

— Ты слышал об Эллен Брейстер?

Он посерьезнел.

— Да. Бедняга… И что?

Я не знал, как начать. Я подыскивал слова. Салли меня опередила.

— Эллен была близкой подругой Фрэнки. На самом деле его первой девушкой. Эта история его очень расстроила, и он хотел бы… попытаться ее прояснить, если возможно.

— Понимаю.

Он посмотрел на Салли.

— Миссис, хочу предложить вам очень интересное занятие. — Он повернулся к Кармен: — Моя дорогая, проводите, пожалуйста, Салли выпить бокал-другой и оставьте нас на минутку.

Салли запротестовала, но он заговорщицки прикрыл ей рот ладонью.

— Тсс! Тсс! Никаких протестов! Иначе я вызову полицию, и нас всех арестуют.

— Вы — несносны! — заявила Салли.

— Прошу прощения. Но это дело не детское.

— Я старше вас! — возразила возмущенная Салли.

Тут вмешался я.

— Салли, прошу вас. Я все расскажу потом. К тому же он старше нас всех!

Она успокоилась и окинула Нарцисса взглядом.

— Если вы, Ваша старость, будете обольщать Фрэнки, я вас поколочу.

— Пойдемте, Салли, — сказала Кармен. — Бросьте этих негодников. Пойдемте со мной, я немного лесбиянка, и мы прекрасно проведем время, дорогая. Незабываемо. Восхитительно.

— Хорошая идея, — выходя за ней, сказала Салли. — Я только выиграю.

Мы рассмеялись, и Нарцисс закрыл за ними дверь.

— Почему ты не захотел, чтобы она осталась? — спросил я.

— Сядь, Фрэнк.

Нарцисс обошел стол и выдвинул один из ящиков.

— Странно, — произнес он. — Это дело меня заинтриговало еще вчера. А сегодня утром, в девять часов, мне позвонил отец Эллен Брейстер. Ты же знаешь, что она была разведена?

— Я прочел газету, — ответил я. — Избавь меня от деталей.

— Короче, — сказал Нарцисс. — Он попросил меня в этом разобраться. У него нет никаких улик, но в газетах пишут далеко не все.

Он открыл плотно набитый большой желтый конверт. Я подошел и сел за стол.

— Взгляни, — показал он.

Я взглянул и грубо выругался. У меня волосы встали дыбом. Меня чуть не вытошнило. И я опять вспомнил о китайцах и об огнемете. На фотографии была запечатлена женщина… Но можно ли сказать «женщина»? Обнаженное, страшно изувеченное тело. Рот, грудь и низ живота представляли собой одно черное, похоже, обугленное месиво. Я отложил фотографию.

— Если бы я добрался до этого типа… — сказал я.

— Ее жгли серой, — сообщил Нарцисс.

— Что?

— Ее убили выстрелом из пистолета тридцать восьмого калибра, раздели, посыпали рот, грудь и живот серой, затем подожгли. Эта погань разогревается сильнее, чем может показаться. И когда горит, то приклеивается.

Он открыл другой ящик, нижний, который, как я увидел, оказался маленьким, ладно встроенным баром, и приготовил две порции виски.

— Выпей, Фрэнки. У тебя вокруг рта все белым-бело.

— А тебе это нравится, да? — спросил я.

— Нет, — задумчиво ответил Нарцисс. — Это мне совсем не нравится.

— Наверняка какой-то садист. Нормальный человек никогда бы этого не сделал.

— Если хочешь знать мое мнение, — кивнул Роуз, — нормальный человек никогда никого не убивает. И получается, что нормальных людей не очень много, это факт.

— Но все же… — возразил я. — Убивают в ярости… Это я и называю «нормальным» убийством. Или из ревности. Или чтобы отомстить. Но так… Чудовищно…

Я заставлял себя не думать об этой фотографии. Впрочем, она уже не имела отношения к действительности. Эта истерзанная плоть была уже не Эллен Брейстер, задорная светловолосая девчонка в папоротниковой хижине; это было что-то другое. Неодушевленное. Кошмарное. Безымянное. Не имевшее никакого отношения к Эллен. Никакого отношения. Никакого отношения.

— Ну же! — одернул меня Нарцисс. — Возьми себя в руки, Фрэнки! Ты ведь видел и не такое.

— Да. Вот именно. И надеялся, что больше не увижу.

Меня немного отпустило.

— В этой истории есть несколько смущающих меня деталей, — задумчиво пробормотал Нарцисс. — Ты мне позволишь поставить пластинку?

— Ставь!

У него была причудливая мания. Он заявлял, что может размышлять только под оркестр Эллингтона, что он вырос и сформировался в эпоху радио и для максимальной работоспособности его мозг требует музыки. Нарцисс отошел к большому автоматическому радиофонографу слева от двери, зарядил стопку пластинок, закрыл крышку и вернулся, с удовлетворением потирая руки.

— Так можно хотя бы думать о том, что делаешь, — сказал он. — Ну вот. Первое: Эллен жила не затворницей.

— Думаешь, какой-нибудь ревнивый ухажер?..

— Это надо проверить. Похоже, ее личная жизнь была весьма… хм… весьма насыщенной. Она трижды разводилась.

— А может, ее личная жизнь была, наоборот, весьма скудной, — с горечью возразил я.

Нарцисс бросил на меня пронзительный взгляд и налил еще порцию виски.

— Выпей, — предложил он. — Я не смогу ничего тебе сказать, пока ты будешь в таком состоянии. Ты должен перестать думать об Эллен Брейстер, которую ты знал когда-то. Я тебе помогу.

Он пошарил в конверте и достал из него другую фотографию.

— Вот, это она в «Родео» за восемь дней до происшествия.

Типичная фотография в ночном баре, которуюделают со вспышкой и через десять минут продают за два доллара. На ней я увидел полную суровую женщину, с бриллиантовым колье и в изрядно, даже, увы, излишне декольтированном платье. Она держала бокал и делано улыбалась своему кавалеру, невзрачному альфонсу с маленькими усиками и копной черных волос. Я долго ее рассматривал.

— Обалдеть можно! Неужели я тоже так изменился?

Нарцисс засмеялся, и кларнет Джимми Гамильтона^{36} причудливо подхватил выплеск его веселья.

— Нет, — заверил он. — Ты сохранился лучше. И, исходя из этого, должен понимать, что у твоего переживания нет предмета приложения. Эллен Брейстер, которую ты помнишь, не умерла. Она все еще с тобой, в твоей голове. Ну, в общем, где-то… Там, где все и сохраняется, как объясняют некоторые. Она жива — живее не придумаешь — и никогда не постареет. А нас теперь должны занимать, если это тебя по-прежнему интересует, поиски субъекта. Субъекта, который из этой женщины, — он показал на фотографию в моей руке, — сотворил такой ужас. — Он ткнул в отложенную мной фотографию. — Вне зависимости от любых сентиментальных соображений, я полагаю, что сие заслуживает наказания.

— Согласен. Я — с тобой.

— Прекрасно. Теперь следующее.

Его ловкие пальцы вновь зашарили в конверте с фотографиями. Он протянул мне отпечаток 18×24. Меня передернуло. Затем я всмотрелся. Тем временем Нарцисс наполнил мой стакан в третий раз.

— Нарцисс… Но это уже не она… Что это?

— Переверни фотографию.

Я перевернул и прочел. Беатриция Дрискоул, 7 июля 1950 год. Саус-Форест.

На этот раз я, наверное, позеленел. Мне понадобилось кресло. Оно оказалось как раз за мной. Я схватил стакан, вмиг осушил его и осел. Алкоголь, вызвав приступ кашля, продрал горло, затем обжег желудок и весьма кстати напомнил об истории юного спартанца с лисенком^{37}…

— Ну же, Фрэнки, — удивился Нарцисс. — Надеюсь, ты не будешь здесь у нас падать в обморок. Тебе наверняка довелось на это насмотреться в районе севернее тридцать восьмой параллели^{38}. Иначе для чего вас туда отправляли? Играть в шары?

— Нарцисс, ты что, издеваешься?! Это правда? Ведь эту Беатрицию Дрискоул я тоже знал. Уже после Эллен. Намного позже. Это была вторая женщина в моей жизни. Понимаешь?

V

Если у мертвой селедки есть характерный взгляд, то взгляд Нарцисса был именно таким. Он замер, помолчал, а затем обронил слово, которое не входит в изученный словарный запас селедки, даже мертвой.

— Бля…

Убивец вновь обрел водянисто-рыбье выражение лица и устремил взор очень далеко за горизонт, скажем для простоты, куда-то в сторону Токио. И повторил:

— Бля… Хм… И впрямь поразительно.

Да. Иначе и не скажешь.

Беатриция Дрискоул… Беатрис… Бэби… Я познакомился с ней через несколько лет после Эллен. Мне было лет девятнадцать-двадцать, и я начинал подумывать о военной карьере… С футболом я уже накачал все, что было можно… Все парни мечтали пофлиртовать с Бэби. Она была заводилой чирлидеров^[3] нашего колледжа, но по широте души не гнушалась гульнуть и с каким-нибудь блуждающим полузащитником. Бэби… Она заводила меня в пустые раздевалки, я робел, но она действовала умело. И сноровисто. Она была самой гибкой гимнасткой Блэк-Ривера.

— Как она умерла? Опять пуля тридцать восьмого калибра?

— Нет. Сильный удар по затылку. Орудие не нашли. Идентичные ожоги. Зрелище не из приятных, да?

Тут мне в голову пришла одна мысль: я подумал об усатом альфонсе, который улыбался Эллен на фотографии. Вопрос я задал с трудом.

— Брось, — ответил Убивец. — В Блэк-Ривере его знают все. Мелкий мошенник, никчемный тип, скорее глупый, чем опасный. Единственная связь между двумя барышнями — это ты.

Маховики в моей голове закрутились с бешеной силой. Колледж остался далеко в прошлом. С тех пор прошло две войны. Но, оказывается, не я один всерьез интересовался Эллен и Беатрис.

— Подожди, Нарцисс. У меня есть подозреваемый получше. Француз с непроизносимой фамилией. Поль Морис Гилен^{39}.

— Мне она кажется вполне произносимой…

Нарцисс записал имя и фамилию в блокнот, не сделав ни одной ошибки.

— И какая связь?

— Он ублажал девчонок сентиментальными стишками. И самое противное: это срабатывало почти всегда. Он переспал с Эллен, Беатрис и уймой других… Даже перечислять не хочется.

— Красивый парень?

— Да, ничего. Брюнет с зелеными глазами и загадочным видом. Очень раздражал своим французским акцентом, в подражание Морису Шевалье^{40}, и своей мнимой значимостью.

— А с Умой Бронстин он тоже переспал?

— Эммой Бронстин?

— Умой. Это имя тебе ни о чем не говорит?

— Совершенно ни о чем.

На радиофонографе заиграл следующий диск. Нарцисс встал и легко, чуть ли не пританцовывая, направился к высокому стеллажу с выдвигающимися папками, одна из которых, на третьем уровне, оставалась пустой.

Мой взгляд упал на страницу газеты «Курриер». Вскоре «Доджерс» предстояло встретиться с «Янки», и всем не терпелось увидеть, что именно Джеки Робинсон^{41} может сделать против ньюйоркцев. Все-таки в матче такого уровня чернокожий играл впервые. На эту дружескую встречу на стадионе «Батон-Руж» все билеты были уже проданы. Кто сказал, что зимой бейсбольные матчи бессмысленны? Для бейсбола необязательно чувствовать запах травы, подставлять плечи под солнечные лучи и пить свежее пиво, выкрикивая имена игроков. Это так, к слову^{42}.

Нарцисс достал еще один желтый конверт из крафт-бумаги. Сел напротив меня. Как всегда, плавно. Даже грациозно. И разложил на столе очередную серию снимков.

Я действительно видел разное, но здесь была просто жуть: голое изувеченное тело лежащей девушки, мокрые длинные волосы, прилипшие к коже, но не лица. Судя по узорчатому кафелю, снимки сделаны на краю бассейна. Ужасные фотографии для судмедэксперта, в которых напрочь отсутствовала художественность; кафель, например, можно было бы откадрировать и получше. Все тело в синяках, скривленный рот с уродливыми следами ожога. Низ живота также выжжен. Меня передернуло, я отвел глаза. На другом, менее жестоком снимке снизу выглядывал кончик ботинка полицейского, который фотографировал: двухцветная модель «Валентайн», которая, по моему скромному мнению, вышла из моды еще до войны; ну да ладно, ведь люди могут одеваться, как им хочется, не так ли?

— Угасшую Уму Бронстин… Хм… Слово не очень уместное… В общем, покойную нашли сегодня утром в бассейне перед ее домом, в южном квартале, около Холлвэй-драйв. Убийство совершено вчера вечером. Ее сначала пытали, а затем утопили, именно так — в указанном порядке. Ты ведь понимаешь, что в такое время года ей вряд ли захотелось бы позагорать в саду и искупаться в бассейне. А ожоги — это от клейма для скота.

Выдержав паузу, Нарцисс с легким удивлением добавил:

— Совсем как у Миледи де Винтер в «Трех мушкетерах»…

— В трех мушках^[4]… что?

— В «Трех мушкетерах». Это название романа, причем французского.

— А-а…

— Александра Дюма. Кстати, в романе этих мушкетеров четверо.

— И давно ли, Нарцисс, ты читаешь французские романы? И как давно ты вообще читаешь?

Он поморщился. Я прекрасно знал, что Нарцисс, претендующий на рафинированность, воспринимает любое указание на свое невежество как худшее из оскорблений.

— И кто же эта миссис Винтер? Я не понял, к чему все это.

— Де Винтер. В романе это куртизанка. Но главное, что ее заклеймили раскаленным железом, потому что она была преступницей. В то время именно так и поступали, но с тех пор традиции утрачены. Ее пометили клеймом с изображением лилии. А в интересующей нас истории Уме Бронстин выжгли букву «Ф».

— «Ф»?

— Фрэнк, перестань повторять за мной. Да, букву «Ф», как в словах «француз», «Фаренгейт», «Франклин» и во всех остальных, начинающихся с «Ф». Значит, ты эту девушку совсем не знаешь?

Я перевернул фотографию. На обороте с ошибкой, выдававшей поспешность, было написано: «Ума Бронстейн 9 декабря 1950 г. Саус-Дистрикт».

Я покачал головой и придал лицу самое убедительное выражение недоумения, какое только было у меня в наличии. Конечно, ужасно, но это меня несколько успокоило. Должен признаться, что если бы я знал эту Уму Брон-как-ее-там, то я бы всерьез встревожился.

Нарцисс аккуратно сложил фотографии в конверт. И, не поднимая головы, пробормотал:

— Видишь ли, Фрэнк, конечно, ужасно, но это меня несколько успокоило. Должен признаться, что если бы ты знал эту Уму Брон-как-ее-там, то я бы всерьез встревожился.

— С ума сойти! Я только что сказал про себя то же самое.

Нарцисс налил себе еще виски, скорее тройной, чем двойной. Затем плеснул и мне.

— А что сталось с вашим поэтом? Пресловутым Гиленом? И вообще, что он делал в Колледже Блэк-Ривера?

— Не имею ни малейшего представления. Мы никогда не дружили и даже как-то подрались: наглец прислал Беатрис стихотворение, хотя мы с ней тогда уже встречались. Беатрис была возмущена и даже показала его мне: история о каких-то трахающихся птицах.

— Прости, не понял.

— Ну, не знаю, он написал его по-французски, а в этом я был не очень силен. Как бы там ни было, Беатрис ему в конце концов уступила.

— Мне понадобится его фотография. В альбоме колледжа она наверняка есть. Он у тебя сохранился?

Конечно, сохранился. Вэнис не позволила бы мне избавиться от этого старья. Нарцисс с довольным видом уселся в кресло.

— Я веду это дело по просьбе отца Эллен Брей-стер. Платит он очень хорошо, значит, продвигаться надо быстро.

— Позволь мне помогать в расследовании. Мне это самому важно. Я знал этих девушек, и француза тоже. Вдвоем мы продвинемся быстрее.

— Если хочешь, но на зарплату не рассчитывай. У меня слишком много расходов, — добавил он, указывая на коллекцию шляп.

Ему удалось выжать из меня улыбку.

— Очень хорошо, партнер. Итак, у нас есть другая зацепка?

— Сначала я подумал, что здесь замешано скопчество.

— Скотч? Однако скотч еще никогда никому не вредил…

— Скопчество. Скопцы. Это христианская секта, очень распространенная в России в начале века. Чокнутые, которые отрезают себе половые органы, чтобы приблизиться к Богу.

Я сделал то, что всякий нормальный человек делает, когда ему рассказывают о таких вещах. Дернулся, не одержав гримасу отвращения. С религией, скажем прямо, всегда всё не слава богу.

Нарцисс достал Библию короля Якова^{43} — я и не подозревал, что он может обладать подобным раритетом, пусть даже втиснутым меж двух бутылок бурбона, — пролистал и продолжил:

— Держись, Фрэнк, я почитаю тебе из Евангелия от Матфея, а именно стих двенадцатый из главы девятнадцатой. «Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит». Так вот, как раз чтобы «вместить», то есть понять, следует вспомнить, что чуть ранее у Матфея в стихе восьмом из главы восемнадцатой написано (и ты уж прости, что я тебе зачитываю такое): «Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в геенну огненную».

У меня выявились лакуны. Нарцисс это заметил и пояснил:

— Геенна… Ну, в общем, ад. Короче: скопцы считают, что зло исходит от красоты, от сексуальности, которая мешает приобщиться к Богу. Отсюда они делают следующий вывод: чтобы избавиться от греха и угодить прямо в рай, лучше всего кастрировать себя и даже отрезать себе пенис. Вот так, мой дорогой. А женщины-скопчихи увечат себе груди.

Опять дерганье, опять гримаса, инстинктивно сжатый кулак. От всего этого безумия во мне стал нарастать какой-то холодный, глухой гнев. Стальные пальцы моей механической руки самопроизвольно раздавили стакан.

— Ой, извини, Нарцисс!

— Ничего. Ты не чувствуешь свою силу. Подвинься.

Убивец вернул Библию на логично причитающееся ей место, под бейсболку Бейба Рута, затем своими тонкими пальцами ловко подобрал стеклянные осколки.

— А откуда ты все это знаешь? Ты знаком со скопцами?

— В нашей семье, дружочек, все мужчины — евнухи, это передается от отца к сыну.

Я взглянул на него и на секунду опешил.

— Полковник, это — шутка! Я просто запоминаю разные странности, вот и все. Итак, сегодня утром я сразу же подумал, что это ритуал скопцов. Акт сакрального, так сказать, кастрального безумия! Мы сохраним это как гипотезу; ведь при советском коммунизме вот уже лет тридцать как таких деятелей нет и в помине. Поэтому я не имею ничего против версии безумца-одиночки, не обязательно религиозного или поэтического. По моему мнению, женщин убивал один и тот же тип, так считает и полиция. Тем более что есть дополнительная подробность, которая связывает все убийства. Что-то вроде modus operandi^{44}, манеры преступника подписывать свои преступления. Полицейская инспекторша^[5] в курсе, но я не сумел вытянуть из нее никакой информации.

Нарцисс не спеша отпил виски, он умел производить впечатление. И я знал, что он ничего не добавит, пока я сам его не переспрошу.

— Инспекторша?

— Ну да. Женщина. Надо быть современным, старик.

— Ты с ней связывался?

Он принял самодовольный вид.

— Она новенькая. Быстро продвигается по службе. Недавно сменила старика Курта. Однажды жена Курта, прибирая его папки, заинтересовалась содержимым и поняла, что он занимается очень, очень, очень крупным уголовным делом, связанным с педофилией. На самом деле никакого дела не было… С тех пор он в разводе. И в тюрьме. Я излагаю вкратце. Так вот, сюда направили новенькую, перевели из чикагского предместья. Ее зовут Джанет Бун. Десять лет назад это была пылкая брюнетка, ради которой игрок в гольф закопал бы все лунки на грине, чтобы она не провалилась. Но с тех пор она изрядно поостыла. А может, синий цвет формы делает ее огнестойкой. Не знаю, почему я тебе все это рассказываю.

— Потому что любишь позлорадствовать.

— Короче: шикарная штучка. Сегодня с утра пораньше я был у нее в кабинете, в отделении полиции Третьего района. Использовал все свое очарование и, разумеется…

— Разумеется…

Он налил нам очередную порцию. Четвертую или пятую? Сами подсчитайте. Мне нравилось, что мы начали опять шутить. Это помогало мне не думать о странном совпадении двух убийств, об Эллен Брейстер и Беатрис Дрискоул. Он допил свой скотч.

— …и, разумеется, совершенно ничего не выудил. Эта Джанет Бун — настоящая профи. Я мог бы станцевать west-coast swing^{45} на ее столе, она все равно ничего бы не выдала. Мне кажется, в свободное от работы время она живет как кармелитка.

— Однако эта история с modus operandi убийцы…

— Повторяю, она ничего мне не сказала.

— А фотографии? Как ты их раздобыл?

Вопрос, как говорится, риторический, поскольку ответ я знал заранее. Нарцисс был вхож повсюду, он всякий раз пускал в ход свой бумажник, и двери приоткрывались, а когда он просовывал туда носок ботинка…

— Судмедэксперты. Всегда через них, дружище Фрэнк. Конечно, каждый четвертый — извращенец, и тут уже ничего не поделаешь, поскольку он любит свою работу. Но в остальных случаях это всего-навсего жалкий тип, пропахший дезинфекционным коктейлем и дохлой курицей, который не мыл голову со времен сражения у Перл-Харбор и склонен — с чего бы это? — к самоуничижению. Подари ему, хиреющему в глубине морга, немного любви и уважения, и он из-под полы достанет тебе тестикулы Махатмы Ганди.

— А что, Ганди умер?

— Да где же ты был все это время? На войне, что ли^{46}?!

VI

Пробило почти полночь, лило как из ведра. Ветер проникал в город чужаком: не зная местности, с какой-то угрожающей наивностью. На феерическую четверть часа небо превратилось в арену для бушующего торнадо. Наша собака Бобби истошно выла, я лежал в постели и слушал. Мне не спалось. Я все время ворочался, переворачивался. Все вокруг кисловато отдавало воспоминаниями.

Моя комната не изменилась с тех пор, когда я еще путался в юбках Вэнис: она называла ее «гарсоньеркой». Здесь все осталось, как было; вся моя жизнь, все, что касалось моего прошлого. По правде говоря, не бог весть что. Несколько книг, шахматная доска, несколько картин. Всё на месте. Лощеный деревянный паркет, узкая жесткая кровать, китайский густой ковер, подаренный матерью на мои восемнадцать лет, туалетный несессер, радиоприемник, проигрыватель, пластинки на семьдесят восемь оборотов с новоорлеанской музыкой. На стене — вымпел футбольной команды Блэк-Ривера, свидетельство о том счастливом, но уже давно утраченном времени. Иногда ностальгия так и накатывает… Даже у травяной настойки, которую мне принес наш славный Вайли, сохранился былой вкус.

— Сэр желает чего-нибудь еще? — спросил он тем же тоном, какой у него был в моем детстве.

Будь мне три года и захоти я чашку какао, он говорил бы со мной точно так же. Вайли чуть склонился и добавил:

— Если сэр не нуждается больше в моих услугах, не позволит ли сэр мне удалиться?

Вот уже лет двадцать, как наш метрдотель перестал стареть. Скорее строгий, чем суровый, скорее сдержанный, чем угрюмый, этот худощавый, почти тщедушный человек, чьи волосы цвета соломы отказывались выпадать, кажется, решил навсегда задержаться в неопределенном возрасте между пятьюдесятью и восьмьюдесятью годами. Мне не удавалось припомнить его молодым.

Радиоприемник ничего не ловил, словно гроза разрядила воздух и унесла мои любимые песни и голоса.

Тем же утром президент Трумэн, в ответ на «коммунистическую агрессию», объявил чрезвычайное положение, и по радио беспрестанно транслировали его заявление: «Если цель коммунистического империализма будет достигнута, то люди в нашей стране уже не смогут легко и свободно пользоваться богатой жизнью, дарованной им Богом, жизнью, устроенной для них самих и их детей…» Если бы я вернулся из Кореи в гробу, то теперь знал бы ради чего.

Несмотря на Трумэна и чрезвычайное положение, меня навязчиво преследовали три чудовищно изуродованные женщины, из которых две были связаны с моим прошлым. Едва мне удавалось стереть их образ и чуть успокоиться, как я тут же возвращался к пятерым убитым мной китайцам и заново переживал корейскую бойню.

Первые дни в моем восприятии стальной руки было больше печали, чем панического страха. Человек переваривает все… Иногда я забывал о ней, и мой мозг отправлял инструкции в пустоту, в пустыню воспоминания. Для этого у врачей есть специальный термин: «фантомный орган».

Операцию мне делали в два этапа. Ампутация. Трансплантация. Драма в двух актах. Мне предстояло вновь научиться жить, сначала неумело, с помощью некоего Кокбёрна, который орал мне: «Вы можете, полковник Болтон, вы можете!» Этот Кокбёрн, должно быть, мнил себя Иисусом Христом, способным воскрешать мертвых и ставить на ноги паралитиков. А еще у него была невыносимая привычка бубнить сквозь зубы. С такими людьми никогда не знаешь, собираются они проронить слово или оставить его при себе. Маниакальную заторможенность Кокбёрна я смог побороть лишь собственными сомнениями в эффективности этой реабилитации.

«Вы увидите, полковник Болтон: вас ждет новая жизнь. Еще лучше старой…»

Пустомеля. Плевал он на все. Думал: «Как есть, так и есть. Кто выиграл, а кто и проиграл. Возвращайся-ка ты домой».

И вот полковник Болтон возвратился домой. Впрочем, полковника Болтона больше не существовало.

По возвращении я стонал во сне. Салли и моя мать об этом сразу же узнали. Каждую ночь в моей постели, на поле битвы из простыни и одеяла, сражались две армии. Кто с кем бился и ради чего?

«Я несу войну в себе».

Это было мое собственное выражение.

Я лежал на кровати. Шторы были задернуты не полностью. Пробивался луч света. В дверь легонько постучали, и тут же в комнату на цыпочках зашла Салли. Легла рядом со мной, и пружины матраца издали глухой скрип, похожий на скулеж старой собаки.

Я хотел зажечь свет. В сумраке услышал ее шепот:

— Как ты, Фрэнки-бой?

Она вздохнула. Вздохнул и я.

— Я могу остаться с тобой, если хочешь…

С каждым ее словом тональность чарующе менялась.

— Не очень хорошая идея, — не очень уверенно ответил я.

Она обняла меня. Так мы пролежали долго, не разговаривая. Интенсивность наших объятий постепенно выросла до уровня Эмпайр-стейт-билдинга. И тут я вдруг подумал о своем брате. Гортань стала шершавой, как грань напильника. Я тупо повторил:

— Не очень хорошая идея.

Салли уставилась на паркет.

— Ты помнишь тот день, когда я с вами познакомилась, с тобой и Марком?

И вот уже самовольно потянулись воспоминания. В то время я был уверен, что Марк влюбится в Салли. Но не предвидел, что Салли влюбится в него, а еще меньше, что — во всю нашу семью.

— Ты мне обещал, что если вернешься живым с войны, то расскажешь, как все произошло в Нагасаки. Ты мне обещал, Фрэнк, не забывай.

Это правда. Но за пять лет я ни разу не чувствовал себя способным рассказать о смерти брата. В армию я завербовался наперекор всем. Не худший и не лучший способ оказаться за тысячи километров от Блэк-Ривера. Я втянул брата и в эту службу, и в смерть.

— Они говорят, что он пал геройски… — добавила Салли.

Я прочистил горло. И рассказал все: эскадрилья тяжелых бомбардировщиков на ночном спецзадании, яростная стрельба японской зенитной батареи, которую ничто не могло заткнуть, а потом взрыв в воздухе… Я чувствовал, что Салли крепится изо всех сил, чтобы выдержать эту историю.

— Фрэнки-бой, я чувствую себя нехорошо. Не хватает воздуха.

— Салли, пережить войну значит не только быть на фронте или носить оружие. Страх жены, смерть мужа, скорбь матери и даже новости, которые слушаешь по радио, речи, которые читаешь в газете… Все это тоже часть войны.

Я погладил ее по щеке, она слабо улыбнулась, и на этом — все. Она вышла и в коридоре заплакала.

На следующее утро моя постель оказалась измочаленной, как никогда.

Дождь лил слабее, будто ленился. Я спустился на кухню. Вайли стоял, засучив рукава и погрузив руки в ведро с мыльной водой, которая переливалась от желтого света лампочек.

Герцог завтракал. С его вилки стекало жидкое пюре. Как слюни.

— Отвратительно! — сморщившись, заявил он. — Недосоленное и холодное.

— Сколько сейчас времени? — спросил я.

— Восемь часов, сэр, — церемонно ответил Вайли, взбалтывая воду в ведре.

Вошла мать. Посмотрела на меня.

— Ты спал?

— Оно — холодное и недосоленное, — повторил отец. — Да еще и какое-то хлипкое.

— Хлипкое?! — Мать расхохоталась с какой-то непривычной для меня злостью. — Однако, мой дорогой, хлипкость — это же ваша специализация.

Я взирал на Вэнис с изумлением и испытывал чувство неловкости. Мать, по своей неизменной привычке, постоянно снимала и вновь надевала обручальное кольцо. Она обмакнула зубец вилки в пюре и попробовала кончиком языка.

— Соли хватает, — заявила она. — Все дело в вашем нёбе. Вы что, уже ничего не чувствуете? Ешьте!

Отец, сутулясь в своей слишком просторной пижаме, сидел на стуле и пыхтел. Его обычно безукоризненные белые усы были измазаны в пюре, а в ноздрях даже остались следы муки, которая непонятно как могла там очутиться. Он скатывал из хлебного мякиша шарики, катапультировал их с помощью чайной ложки на несколько сантиметров вверх и смотрел, как они падают на скатерть.

— И что вы намерены делать? — спросил он, глядя на Вэнис и меня. — Угрожать мне пистолетом, чтобы я открыл рот?

— К таким методам мы не готовы, — сказала мать, опуская руку в карман, будто и впрямь собираясь достать оружие. — Пока.

Они помолчали. Вайли незаметно вышел из кухни со своим ведром. Внезапно Герцог невпопад прокричал:

— В Стэнфорде у меня был коллега физик по имени Аркрайт^{47}; каждый день перед обедом он повторял: «Усталость и груз оружия не снести, не насытив утробу!» Долгие годы я хотел узнать, откуда взялась эта фраза^[6]! Славный Аркрайт был слишком глуп, чтобы придумать это в одиночку!

Приступ кашля прервал его тираду. Он встал из-за стола, опираясь на палку — что было для меня новостью, — и вдруг гневно ткнул пальцем в тарелку с пюре:

— Ешь сама, если такая смелая!

И пошел в сторону своей лаборатории.

Мать пожала плечами. В этот час ей хотелось лишь одного: сбежать на свое сакрально-святейшее собрание ассоциации Veterans Circle^{48}, где регулярно встречались близкие родственники — особенно матери — солдат, погибших или раненных в ходе последних военных конфликтов. Вэнис была единственным человеком в нашем городе, который вдвойне заслужил скорбную привилегию принадлежать к этому кругу: невосполнимая утрата Марка и моей левой руки позволяли ей пользоваться там самым высоким почетом. «Эти встречи действуют на меня благотворно», — говорила она. В последние недели встречи участились. Не будет же она их пропускать ради того, чтобы сидеть при дряхлеющем старике, за которого ее еще в подростковом возрасте выдали замуж, дабы соблюсти приличия!

Она бросила на меня хмурый взгляд.

— Этой ночью ты был в своей комнате не один. Я слышала голоса.

В ее интонации звучало почти нескрываемое предупреждение.

— Да нет же, Вэнис…

— Не лги матери!

В тот же миг я получил пощечину, которую ощущаю до сих пор.

В черноте ее глаз я увидел проблеск чего-то странного, ускользающего от моего понимания. Неужели отныне все будет таким же мрачным, как этот взгляд?

VII

Я еще не успел прийти в себя от пощечины, как Вэнис заговорила со мной, и в ее голосе уже не было никакой враждебности. Словно ничего и не произошло.

— Тебе звонили… Некий Нарцисс. Десять минут назад. Тебя ждут.

Звонок от Нарцисса был большой редкостью. Убивец предпочитал, чтобы другие звонили ему.

— Ждут? Во сколько? Он сказал?

— Ждут. И точка. Твой друг не из болтливых.

Ну конечно же! Фотография того француза! Нарцисс ведь хотел получить ее как можно быстрее. Не считая скопцов, эта версия пока оставалась наиболее правдоподобной. Я начал копаться в секретере гостиной, куда Вэнис благоговейно складывала все реликвии того времени, когда Марк и я были студентами. И тут же нашел «College Book 1933». Я не открывал его лет двадцать. Меня поразило, какими мы тогда были детьми! А еще на той фотографии у меня были обе руки.

Между страницами альбома хранились годы воспоминаний. Билеты в кино, на концерты, десятки снимков, те, что были сделаны на дне рождения у шестнадцатилетней Люси Мэйнард, на том вечере, когда я встретил Эллен. А еще автограф давно забытого бейсболиста Томми Сьюэлла^{49} и даже то треклятое стихотворение Гилена, обращенное к Беатрис, которое она показала мне, чтобы вызвать ревность, — и, в общем-то, достигла своей цели, поскольку я его так и не выбросил. «С утра туалет: колибри стирает китель, драит убор, аксессуары. Лакирует укладку буклей. Рядится. Красуется. И трубит себе сбор»^[7] — и все в том же духе на добрые полторы страницы^{50}. Я не раз задумывался, но все равно не понимал, как Беатрис, такая уравновешенная, такая решительная, могла польститься на этого напомаженного французика. Нет, я решительно никогда не пойму женщин.

Я напялил простой льняной костюм горчичного цвета от «Молбёрн», нахлобучил неброскую шляпу от «Борсалино»^{51}. И покатил на «линкольне». Я мог бы, конечно, обратиться к услугам Хьюго, нашего вечно рассеянного водителя, которого все равно никогда не удавалось найти, когда он был нужен. Но мне хотелось приноровиться и проверить свою новую руку, не расплющит ли она руль. Сначала — легкая неуверенность, затем — чуть больше плавности, и все прошло хорошо.

Через несколько минут я, почти ликуя, подъехал к конторе Нарцисса на Дрим-стрит. Лифты не работали, и журналисты «Курриера» толпились в холле. Первым желанием было развернуться и уйти: меня совсем не радовала перспектива карабкаться до восьмого этажа по лестнице, забитой потными газетчиками. Но я пересилил себя и потащился наверх. На четвертом этаже все лампочки перегорели. Было темно, как в кротовой норе. Позади меня раздался мужской голос.

— Простите, сэр. Вы случайно не на восьмой?

Мужчина приблизился ко мне, у меня возникло нехорошее предчувствие. Но это был всего лишь почтальон или кто-то на него похожий. Невысокий лысый человек с не очень большим пакетом.

— Если бы вы могли передать это… Я бы сэкономил время, — сказал он, глядя на часы. — Кабинет четыре. Мисс Кармен Линдо.

Я кивнул и взял пакет, который оказался совсем нетяжелым. На шестом этаже два журналиста с гнусавыми голосами ругались по поводу Макартура^{52} и его склонности забрасывать бомбами все желтое. Наконец я добрался до восьмого. Дверь в контору Нарцисса была приоткрыта, звучала тема «Futile frustration» Каунта Бейси^{53}. Я, сжимая под мышкой пакет и альбом с фотографиями, потянулся туда, как зачарованная музыкой кобра. С Кармен Нарциссу крупно повезло. Ну, крупно там, где надо. На ней было облегающее шелковое платье изумрудного цвета, которое очень хорошо сочеталось — как рифма в стихотворении — с зелеными глазами и радужной оболочкой в золотых крапинках. Великолепный наряд.

— Вы шикарны, Кармен, — сказал я.

— Вам нравится, Фрэнк?

— Мне очень нравится.

— Я очень рада, — заверила она.

И подошла ко мне. Я улыбнулся.

— Великий расследователь на месте?

— Ой, нет, он на выезде. Но приказал мне не дать вам уйти.

— Понятно. Из чистого любопытства, а как вы собираетесь не дать мне уйти?

Она бросила на меня пирокластический^{54} взгляд.

— Знаете, Фрэнк, я готова на все!

И засмеялась. Я — тоже. Я совершенно забыл и об альбоме, и о пакете. Первый я положил на стол, второй вручил ей.

— Держите, это вам.

— Подарок? О, Фрэнк, как вы любезны!

— Подарок из почтового выделения, Кармен. Я хотел сказать, отделения, Кармен.

Я смешался.

«Futile frustration» сменилась «The Mad Boogie»^{55} все того же Каунта Бейси. Между двумя темами объявили прогноз погоды на ближайшие дни с повышением температуры до шестидесяти градусов.

— Ах, — воскликнула Кармен. — Это от моей сестры…

Она открыла коробку, достала из нее карминные туфельки на ремешках и высоких каблуках. Разулась, уселась на письменный стол и начала примерять. Она сводила и разводила в стороны ноги, подобно танцовщице кабаре или Дороти из «Волшебника страны Оз»^{56}, и в моем костюме от «Молбёрн» мне стало тесно, особенно в швах.

— С другими лучше было, не правда ли? — простодушно спросила она.

Она действительно ждала моего ответа.

Я притянул Кармен поближе и сделал вид, что подвергаю ее каблуки чуть ли не научному исследованию. Еще пара минут, и я бы вышел за грани приличий. К счастью, она меня оттолкнула, вернулась на свое место.

Знаете, Фрэнк, — посмотрев на меня, сказала она, — вы мне симпатичны… по-человечески. И мне бы хотелось… — продолжила она, но тут вошел Нарцисс.

— Идиотские лифты!

Он был в экстравагантном пальто из жемчужного каракуля, белых перчатках и шапке из меха ангорского кролика с кисточками. Убивец пылал гневом, его лицо побагровело. Он махнул нам рукой, скрылся за дверьми своего святилища и тут же позвал Кармен:

— Мне нужно срочно выпить…

Кармен подмигнула мне и вошла к нему с бутылкой виски. Я ждал, прислушиваясь к их шепоту. Наконец Нарцисс пригласил меня войти. Он успел снять пальто с шапкой и облачиться в пурпурный шелковый жакет, приносящий удачу, который надевал специально для игры в покер у Кармен, где и заслужил свое прозвище Убивец, поскольку все время выдавал по пять карт подряд одной масти.

— Присаживайтесь, мой дорогой полковник Болтон.

— Я принес тебе альбом. Там фотография француза и даже его чертово стихотворение для Беатрис.

Я всегда с трудом переносил этого свихнутого Гилена и теперь, думая о нем вновь, не очень удивлялся — даже почти не удивлялся — тому, что он стал извращенцем и садистом.

Нарцисс покачал головой и внимательно прочел текст.

— «Клеит, бойко кадрит. Колобродит. И баркаролу яро басит…» И опять… любовь в конце стихотворения. Посмотрите, Кармен.

Он отложил листок и вздохнул:

— Здесь что-то от нас ускользает. Наверняка какой-то шифр. Я знаю человека, которому можно поручить дешифровку. Я с ним свяжусь позднее.

Он хлебнул виски.

— Ладно, а пока перейдем к другому. Ты готов к дьявольски неприятной новости?

Конечно. Мы готовы на все, не правда ли, Кармен?

Нарцисс вдруг громко закашлялся. Я вспомнил о Герцоге и отвел глаза. Он продолжил:

— Ума Бронстин… Мертвая женщина, найденная в бассейне… Она жива.

— Вот как! — удивился я. — Тем лучше для нее, разве нет? Иногда все же лучше быть живым, чем мертвым.

— Не иначе как корейская пословица? Но не радуйся так быстро, для тебя это не такая уж и хорошая новость. Тело… Фотографии трупа, которые мы видели вчера… Полагаю, ты не забыл? Так вот, на самом деле это Гертруда Токлас.

— Гертруда Токлас?

— Она самая.

Я почувствовал, что кровь во мне забурлила.

— Господи! Я знал ее лет десять назад. Она только начинала сниматься в фильмах категории В^{57}. Ее настоящее имя… было…

— Элис Стайн. Я знаю, знаю. Я помню о твоей забавной истории с ней. Поэтому я и позвонил тебе сегодня утром. Но ты еще спал…

— Элис… Ты уверен?

— Сожалею, Фрэнк. У полиции нет никаких сомнений: твоя Элис жила у Умы Бронстин… Они были подругами. Даже больше чем подругами. Во всяком случае, это не важно. Ума уехала на несколько дней и оставила Гертруду Стайн на своей вилле, в Саус-Дистрикт, у которой, кстати, французское название «Пылинка»^[8]. Это добавляет еще одну жемчужину в твое ожерелье.

— Красивая метафора!

— С тремя жемчужинами ожерелье утяжеляется. А тот французик мог знать Элис? Мог ли он, допустим, подсказать ей название для ее виллы?

Я пожал плечами. Теперь срочно выпить нужно было мне.

Элис могла ему понравиться, этому доморощенному Бодлеру^[9]. Ах, грудки Элис! У нее их было две, приблизительно одинаковые по весу и по форме, но соски отличались цветом и, самое главное, реакцией на прикосновение языка… Один набухал и вытягивался в два счета, другой никуда не торопился. Это меня забавляло. Разномастные груди. Я называл их Сцилла и Харибда. Она хвалила меня: «Ты это заметил, ты — зоркий…» Да и вообще, по части утех у нее были довольно интересные инициативы. Но сейчас речь шла не об этом.

Прищурив свои красивые девичьи глаза, Нарцисс внимательно смотрел на меня.

— Я не смог поговорить с Умой Бронстин, она еще не вернулась, — продолжил он. — Зато успел посадить себе на хвост главную инспекторшу Бун. У нее есть информация, которой нет у меня, но она быстро поняла, что и я знаю то, что неизвестно ей.

Он выдержал паузу перед тем, как совершенно невыразительно спросить:

— Кстати, а где ты был в тот вечер, когда произошло преступление? То есть в день своего приезда.

В голосе Убивца сквозила недоверчивость, которую он даже не пытался скрыть.

— Я приехал на поезде в пять часов вечера, — ответил я. — Затем пошел прямо домой.

Нарцисс мотнул головой.

— Подумай хорошо. Тебе понадобится алиби. Ты был один?

— Вот уж странное отношение к новоиспеченному партнеру.

Он упрямо повторил свой вопрос, игнорируя элементарные правила риторики:

— Ты был один?

— Тебе нужны свидетели? Салли, Герцог, моя мать… Хочу тебе все же напомнить, что я находился за тысячу миль отсюда, когда убили Эллен Брейстер. А версию о французе ты уже похоронил?

Выщипанные брови Нарцисса приподнялись, он лукаво взглянул на Кармен и, кивнув в мою сторону, объявил, чтобы разрядить атмосферу:

— К счастью, с этим типом у тебя ничего не было… Вблизи очень опасен!

Я поймал взгляд Кармен и прочел в нем то, чего никак не ожидал: страх. Улыбка Нарцисса застыла, он продолжил более жестко:

— Мне нужен список всех девушек, которых ты знал. В библейском смысле, разумеется.

Требование застало меня врасплох.

— Ты — серьезно?

— А ты как думаешь?

— Значит, серьезно.

— Дело серьезное, мой дорогой Фрэнк. Здесь, в Блэк-Ривере, подобные вещи непривычны, и уже начинается легкая паника.

Я покачал головой и задумался. Дам я ему этот список. Впрочем, не такой уж он и длинный. А потом я вспомнил о другой девушке, так обсыпанной веснушками, что я называл ее Божьей Коровкой. К тому же ее звали Вики Вилбэри. Инициалы ВВ^{58}.

Я встретил Вики сразу после разрыва с Элис, то есть Гертрудой, которая начинала, на мой взгляд, чересчур интересоваться дамами и давать пищу газетным рубрикам, специализирующимся на любострастных делах и телах^{59}. Вики являла собой типичный образец папенькиной дочки, наследницы, которая купалась в роскоши и все время гарцевала на лошади. Но самое главное, она была ревнивой фурией, властной и опасной. Помню, как-то вечером, после матча, который наша команда выиграла, мы праздновали с Вики в «Родео». Беатрис, веселая как сорок четыре чижа, заметила меня в баре. Подошла к нам с открытой улыбкой и невинно чмокнула меня в щечку. Вики без всякого предупреждения сильно ударила ее черным стеком, с которым никогда не расставалась. Божья Коровка — зверь свирепый.

— Фрэнк, ну что там со списком?

Убивец терял терпение. Он протянул мне ручку.

Я начал писать… Эллен Брейстер, Беатриция Дрискоул, Элис Стайн, Эстер Грасс, Джудит Грасс, Мэрилин Мун Пак… Возможно, я кого-то и забыл. А Вики не внес в список умышленно. Подозрения Нарцисса меня насторожили, и я решил кое-что предпринять сам. Да, Божья Коровка была помешанной. Она регулярно шарила по моим карманам, отслеживала мои малейшие передвижения и даже грозилась убить и Эллен Брейстер, и Элис Стайн. Красавица, но настоящая мегера. Я не отметал гипотезу о французишке с его колобродящим колибри, но тигрица Вики в роли подозреваемой была не менее убедительна.

И потом, если бы она была в опасности, я поздравил бы себя с тем, что предупредил ее. Признаюсь, что, несмотря на все ее недостатки, я бы не отказался вновь пересчитать ее веснушки, одну за другой, а еще у меня представилась бы возможность выяснить, какое впечатление на нее производит моя новая рука.

Я послал пылкий воздушный поцелуй Кармен, которая все не могла нарадоваться своим карминным туфелькам, одолел семь этажей и вернулся к машине.

Не было еще и полудня: я не видел Вики много лет, но в этот час у меня имелись все шансы застать ее на семейном ранчо, где она занималась лошадьми. Местечко Дестини-Крик находилось в двадцати милях южнее, за Саус-Бэнком. Я тронулся так резко, что своей стальной рукой чуть не выдрал рычаг поворотника.

Через полчаса я уже оказался на ранчо. Ни души. Как смерч я пронесся к конюшням и с визгом затормозил перед центральной аллеей. Безлюдно. Я позвал Вики. Несколько раз. Все громче. Я плохо разбираюсь в коневодстве, самое большее, могу отличить пони от чистокровки, но тогда почувствовал, что лошади какие-то нервные. Внутри, как и полагается, сильно пахло соломой и навозом. А вот запах пороха здесь был совсем неуместен.

Позади конюшни сорвалась с места какая-то машина. Думая, что это Вики, я побежал, чтобы ее догнать. И в этот момент заметил саму Вики, в первом стойле у входа.

Божья Коровка не изменилась. Веснушек у нее не поубавилось. Ее все такие же красивые голубые глаза были удивленно открыты. У меня не хватило духу их закрыть.

Ее черный стек лежал рядом с ней.

VIII

В город я возвращался в полном ошеломлении. После Кореи я не видел мертвых так близко, и теперь лицо Вики преследовало меня больше, чем все остальные. Это убийство не оставляло никаких сомнений: какой-то маньяк методично истреблял моих бывших подруг. Я должен был сразу вызвать полицию, эту Джанет Бун, предупредить Нарцисса. Сбежать с места преступления было не лучшей идеей. Но я боялся за следующих кандидаток из моего списка, и время торопило.

Самое срочное теперь — это сестры Грасс. Эстер и Джудит, абсолютно черные близняшки, похожие как две капли воды. Я никогда не мог их отличить, и это приводило обеих в восторг. Они были роскошными. И выказывали самую удивительную техничность, которая мне когда-либо встречалась. Я до сих пор ощущал пальцами их гладкие изогнутые талии и крепкие, как арбузы, ягодицы.

Они вместе держали прачечную на Эсперенс-авеню. Одно из тех заведений, где на витрине написано 24/24 и 7/7, даже если оно всегда закрыто с трех до шести. Но кто же пойдет стирать белье в четыре часа утра? Во всяком случае, когда я приехал в час пополудни, на двери висела табличка с объявлением «Sorry, we’re closed». Раздосадованный, я поплелся обратно к «линкольну». Дойдя до угла с Провиденс-стрит, вдруг засомневался. Мне было трудно представить себе, чтобы сестры бросили пустую лавку и ушли обедать.

Я вернулся. Повернул дверную ручку. Стеклянная дверь была открыта. Дверь в подсобную комнату — заперта. Обошел все. Никого. Я уже собирался выйти, как вдруг на тротуаре с другой стороны улицы увидел мужчину, в котором сразу распознал Нарцисса. Он повернулся ко мне спиной, но в костюме цыплячьего цвета, да еще и бутылочно-зеленой шляпе его нельзя было не приметить. Кстати, я бы хотел знать, случается ли ему вести тайную слежку в таком наряде.

Я смылся по-французски^[10] и издали увидел, как он под возмущенные гудки переходит улицу и, не обращая никакого внимания на табличку «Closed», уверенно заходит в прачечную.

Я тронулся и покатил без всякой цели. В конце концов урчание мотора меня успокоило. Я вспоминал, как по возвращении на родину собирался разгуливать этаким опереточным полковником, и вот теперь вокруг меня женщины падали замертво, как зимние мухи. Даже мой старинный приятель Нарцисс смотрел на меня недоверчиво: для него я был совершенно сбрендившимвоякой, жалким недотепой^{60}. Кто знает, а вдруг он считает, что война сделала меня способным на все?

Я включил радио. За годы моего отсутствия Хьюго, постоянно чинящий и налаживающий наши автомобили, установил на каждом по шикарному радиоприемнику «Моторолла». Хьюго все время надраивал машины и проверял моторы. Скажем прямо, при таких маньяках самостоятельного вождения, как Вэнис, Салли и Герцог, он подыхал от скуки.

По радио передавали невыносимо слащавый «Tennessee Waltz»^{61}. Я терпеть не мог Патти Пейдж^{62}, эту смазливую блондинку, которая строила из себя контральто. Затем диктор перешел к успеху сказки «Золушки», экранизированной Уолтом Диснеем. На новости о Корее радио поскупилось. Генерал Макартур недавно приказал цензурировать все репортажи, и отныне запрещалось критиковать американские войска и их командование. Журналистам грозил военный трибунал: один парень из «Юнайтед пресс» всего лишь забыл представить свою статью в цензурный комитет и за это просидел целые сутки в тюрьме. В общем, о контингенте Соединенных Штатов в Корее можно было официально писать лишь то, что он там находится. А еще заявлять, что войну мы выигрываем, но, на мой взгляд, мы ее проигрывали; я был готов дать руку на отсечение.

Я уже собирался выключить радио, как начали рассказывать об убийствах. Полиция связала все три преступления и искала «садиста». Диктор остановился на карьере Элис, то есть Гертруды, начинающей звезды в фильмах «Восстание на Гуадалканале», «Сварливая и стервозная», а также в скандальной ленте «Когда приходят шакалы»^[11], и напирал на пикантное «дело Стайн — Токлас», потому что в нем были замешаны лесбиянки. В потоке недомолвок он упоминал имена Эллен и Беатрис. В первый раз я физически ощутил, что они действительно умерли. Мне стало плохо. И сильно затошнило. Я остановил «линкольн» на обочине. Меня вырвало.

Когда я доехал до центра города, солнце уже садилось. Я с трудом припарковался на Мэйн-стрит. Там устроили парковку машин под углом и сделали одностороннее движение. Везде открылись новые магазины, всю западную часть Кортланд-плейс занимал универмаг «Сирс». Я дошел до кинотеатра «Аполло», в котором показывали фильм, о котором мне рассказывали еще в Корее. «Сансет бульвар»^{63}. Где-то я прочитал, что Гертруда чуть было не сыграла в нем маленькую роль цветочницы, которую все равно потом вырезали при монтаже. Молоденькая кассирша, увидев мою руку в перчатке, смущенно отвела взгляд.

Билетерша посадила меня в первый ряд партера. Сеанс едва начался, сигаретный дым застилал экран. Мне хотелось ни о чем не думать, просто погрузиться в убаюкивающие картинки. Но не задалось с самого начала: в первой же сцене в бассейне плавал труп. История меня все же увлекла: бесталанный сценарист пристраивается жить у своей любовницы, забытой звезды немого кино. Она сказочно богата, намного старше его и дает ему все, что он пожелает. Молодость против денег. Но не все можно купить.

Внезапно на экране появился Бастер Китон. Героиня пригласила его сыграть в бридж. За всю партию Бастер, сидя с картами в руке, произнес только два слова: «Я — пас!» И так — дважды. Для его единственной роли в этом звуковом фильме реплика значила только одно: его времена прошли, а его самого «ушли».

* * *

Ночью мне опять не удалось проспать подряд и четверти часа. Я уже не мог лежать в своей комнате и без конца перебирать цвета волос — от самого светлого до самого темного, включая рыжий. В какой-то момент стену высветили лучи от фар машины. Я встал и из окна заметил тонкую фигуру перед гаражом. Наверное, вернулся Вайли. Не в силах заснуть, я тихонько вышел на лестницу. Тихонько… то есть стукнув своей стальной рукой о латунные перила, которые зазвенели, как гонг. Я спустился на первый этаж и пошел за бурбоном. Но оказался не единственным ходоком. Салли и Вэнис уже сидели в гостиной, собака лежала у них в ногах. На матери было легкое платье с парижской Фобур-Сент-Оноре, чересчур элегантное для такого позднего часа. Она прекрасно выглядела, даже если подбивала лифчики и не скупилась на корсеты ради того, чтобы грудь казалась бетонной.

— В этом доме определенно никто не спит! — бросила мне Салли.

Под ее глазами я заметил мешки, маленькие, трогательные. Вэнис, похоже, надушилась с головы до ног: от нее благоухало на несколько миль вокруг. Безукоризненный, как всегда, макияж и укладка с пробором посередине. У обеих было по стакану в руке, что, судя по всему, помогало им держаться прямо. Салли встала, даже не качнувшись, и налила мне изрядную порцию Jim Beam^{64}, которую я выпил залпом. Она тут же плеснула еще одну. Единственным, кто не пил, был Бобби.

— Я отлежал голову на левой руке, — сказал я, чувствуя, как язык понемногу заплетается. — Худшая из всех подушек, какие мне попадались.

— На щеке остался след.

Салли одарила меня одной из тех улыбок, что сходят с лица, не успев добраться до глаз.

— Отсутствующий орган, — сказала Вэнис.

— Фантомный, — поправил я.

— Остаются еще другие, — игриво заметила Салли, глядя на мою ширинку.

Штаны я натянул на голое тело, и это, видимо, создало определенную объемность. Вэнис брезгливо поморщилась.

— Скажи, что тебя изводит, Фрэнки, — произнесла мать, как если бы я вернулся с разодранными коленками после стычки на школьном дворе. — Ты можешь нам рассказать. Все психиатры сходятся на этот счет: чтобы обрести сон, нельзя ничего таить внутри.

Она это говорила, но, кажется, заранее томилась от необходимости выслушивать мои военные мемуары. На послеполуденных встречах в Veterans Circle, где постоянно ворошилось и перемешивалось крошево воспоминаний, она, должно быть, получала свою дозу сполна.

— Да ладно вам… — сказал я, приговаривая очередные пятьдесят граммов.

Моя голова отяжелела, словно весила центнер. Я с трудом сглотнул слюну и чуть не подавился.

— Там у вас были какие-то развлечения… между заданиями? — спросила Вэнис.

— Всего хватало сполна. Кончилась смесь в огнемете? Заправляешь по полной. Кончился бензин в зажигалке, которая поджигает огонь на выходе из огнемета? Меняешь зажигалку. У нас были целые ящики, забитые зажигалками. Кончилось бухло в буфете? Всегда находился truck^{65}, чтобы доставить алкоголь в нужное место и время. Кончились враги, чтобы огребать наш огненный смерч? Никаких проблем: Корейская народная армия поставляла нам уйму кандидатов под красным флагом! Невероятно, до чего же черным и хрустящим — как поджаренный хлеб — оказывается человечье мясо… А если я скажу, что мы спокойно рассуждали о том, какой запах хуже: плоти горящей или часами гниющей под раскаленным солнцем? Может ли горелая плоть быть аппетитной, если поднапрячься? Жареная свинина, агнец Божий… Мне не в чем себя упрекнуть. Пожалейте Джона Уэйна!^{66}

Что на меня нашло? Оно все время вырывается изнутри. Ну и что!.. На каждой войне повторяется одна и та же удручающая хрень: массовая мобилизация любителей. Я говорю о призывниках. И ничего хорошего это не дает. Что ж вы хотите? Мы вправе ждать чего-то большего от индивидов, которые на самом деле так мало отличаются от обезьян.

Нависла тяжелая тишина. Я направился к бару и сварганил себе бодрящую смесь. Раздался тихий стук в дверь, в гостиную бесшумно вошел Вайли.

— Нам ничего не нужно, Вайли, спасибо, — сказала Вэнис.

Вайли кивнул головой, подбросил полено в камин и стал ворошить угли. Выручающее присутствие.

Вэнис наполнила свой стакан и села на диван, подобрав голые ступни под ягодицы, натренированные гимнастикой и антицеллюлитным вибромассажем.

— А девиц вам тоже доставляли? — спросила Салли, возобновляя беседу. — Попадалось что-нибудь экзотическое?

В ее голосе ни капли заинтересованности. Лишь вялое любопытство.

Девиц? Да. Был бордель с маленькими кореянками, одни фаянсово-тонкостенно-изящнее других, некрашеный фарфор, церемония китайского чая с молочным облачком в уголке рта… Мы заезжали в самую гущу городских трущоб. Пахло мускусом и чем-то индусским. Что там было еще примечательного в этом квартале? Мара.

Да, среди прочих девиц была Мара. Благоуханию Мары, ее собственному и импортному от «Роже-Галле»^{67}, вменялась геркулесова задача перебивать запах бензина и горелой плоти в моих ноздрях. И ей это удавалось. Она носила шелковое платье, застегивающееся сбоку от плеча до икр. Она была молоденькая и хрупкая. Ее красные руки. Думаю, она предпочитала меня другим, но не потому, что я был полковником, а потому что, как никто другой, умел напевать «Sometimes, I feel like a motherless child»^{68} и подражать звуку трубы Билла Коулмана^{69}. Она забиралась на стол и танцевала. На лакированной поверхности стола ее тело волновалось, бедра дрожали, ноги раздвигались, а из уст вырывалось легкое стенание. Мне достаточно было протянуть руку, чтобы сорвать ее, как спелый мандарин. Когда я входил в нее, она всегда тихонько вскрикивала. И была она жгучей, как преисподняя.

Уже не помню, рассказывал ли я о Маре вслух или про себя. Не помню, называл ли ее по имени… Приводил подробности? Я приговорил еще пятьдесят граммов… Ах, эти ягодицы Мары, такие гладкие и приветливые… Ее возобновляемые наскоки, которые всякий раз разили прямо в цель… Ну, конечно же, я рассказывал о Маре, о ее постоянных вопросах, ведь она так мечтала об Америке. Потому что Вэнис вдруг делано засмеялась и язвительно проскрипела:

— Об Америке? Неужели ты хочешь сказать, что она собирается сюда припереться, твоя желтая лихорадка?

На эту презрительную реплику я не отреагировал.

— Исключено, что она приедет, потому что она уже приехала. Мара вот уже несколько месяцев живет в Понти-Даниэл-Бич, около Бекерсвилла.

— Мара — это ее настоящее имя? — спросила Салли.

— Мэрилин, — ответил я. — Мэрилин Мун Пак.

— В общем, шлюха, — подытожила Вэнис. — Мне вся эта история не нравится.

Мисс Пак разбила сердце всему нашему полку, когда уехала с генерал-майором, вышедшим в отставку. Он привез ее вместе со своим багажом и поселил в большой вилле на берегу Атлантического океана. Я был рад за нее, но, даже зная, как ее найти, не очень к этому стремился. Мне не хотелось, чтобы она видела меня таким. Позднее, может быть.

Вновь воцарилось молчание. Следовало поменять тему. Я хотел подумать о чем-нибудь другом, я должен был подумать о чем-нибудь другом. В камине просело выгоревшее полено. Бобби зевнул. Несмотря ни на что, Салли смотрела на меня с нежностью. Вэнис не спускала с нее холодного взгляда. Затем ее глаза увлажнились, она, должно быть, вспомнила о Марке.

Мои глаза оставались сухими, хотя я изрядно набрался и алкоголем, и воспоминаниями. Я был в таком скверном состоянии, что Вайли помог мне подняться в комнату. Я завалился как «Титаник», но только без оркестрового сопровождения.

IX

На следующее утро, около полудня, если можно назвать «утром» полдень, пусть и часом раньше, я, учитывая попойку накануне, все равно был не способен связать и трех слов. Итак, проще говоря, на следующий день я заставил себя снова повидаться с Нарциссом. Я долго стоял под душем, чтобы разлепить веки; но ужасное похмелье все равно не отпускало, пока я медленно вел герцогский «Форд-Меркюри». Достаточно было сделать небольшой крюк, чтобы проехать перед прачечной сестер Грасс, на Эсперенс-авеню. Перед заведением я притормозил. Табличка с объявлением все еще висела. Я забеспокоился. Доехал до Дрим-стрит и кое-как припарковался перед зданием с конторой Нарцисса.

Я вылез из машины. Солнце пыталось достичь зенита и сверкало так, что действительно становилось понятно, почему однажды некий тип специально изобрел очки лишь для того, чтобы защититься от этого невероятного света. Лифты уже починили. Грум воспользовался простоем и сделал себе стрижку с напомаженной укладкой под Кэри Гранта^{70}, хотя смахивал на Микки Руни^{71}. По радио транслировали сладенький сироп «Some enchanted evening» Перри Комо, и это никак не избавляло меня от желания выброситься в окно, лишь бы только покончить и с Перри Комо^{72}, и с адской головной болью.

Застекленную дверь офиса открыла Кармен. Когда она увидела, что это я, то чуть отпрянула, как «корвет», навстречу которому несется грузовик в тридцать тонн. В очень коротком платье и чулках в сеточку она была похожа на Линду Ломбард^{73} в фильме «Stairway for a star»^{74}, если вы, конечно, понимаете, что я хочу сказать, а если нет, то не обращайте внимания.

— Кармен, вы меня боитесь или от меня так разит алкоголем?

— Извините, Фрэнк, но вся эта история действует мне на нервы. В свое оправдание могу сказать, что вы — человек, которого в последнее время лучше сторониться.

— Я не собираюсь вас убивать.

— Разумеется, Фрэнк. Ведь всем известно, что убийцы всегда предупреждают своих жертв заранее. Поскольку вы говорите, что не собираетесь, я ничем не рискую.

Я все равно ее обнял, потому что никогда не надо упускать возможность сделать доброе дело. От нее пахло удивительно приятно, как от брюнеток, когда они благоухают, но только еще лучше.

— Убивец на месте?

Она повернулась ко мне спиной и вихляющей походкой проплыла к кабинету Нарцисса.

— Нет. Он ушел с Джанет Бун. Проводить ее до отделения полиции. Плоды хорошего воспитания, Фрэнк: вам этого не понять. И потом, возможно, она что-нибудь по пути выдаст еще.

— Она приходила сюда?

— Да. Вас это удивляет?

— Да. Нет. Наполовину. Чего она хотела?

Кармен не торопилась с ответом. Она смотрела на меня как-то странно. Подошла к столу Нарцисса, села в кресло и выкинула совершенно невероятный трюк: положила ноги на стол. Так мог бы сделать мужчина, но, прошу прощения, только если он не в килте. И это было похлеще, чем накануне: длинные ноги Кармен вытянули весь воздух из комнаты, заполнили все поле видимости, и мне стало трудно думать о чем-то другом, кроме этих ног, этих высоких каблуков, этих чулок в сеточку и этой полоски оголтелой розовой плоти, которая зияла из-под задравшейся юбки. Все это создавало своеобразную атмосферу — будто к вам в комнату запустили оголодавшего бенгальского тигра, — но еще более напряженную. Она сделала это, предположил я, чтобы своими половыми феромонами доставить мне приятные ощущения и чтобы у меня было о чем вспомнить, когда я состарюсь. Но нет, она не обращала никакого внимания на мою апоплексию.

— Джанет Бун хочет знать все, все, что ей не рассказали, — произнесла она. — В этом деле она рискует своей должностью: мэр проявляет нетерпение, на него набросились газетчики. Начинает попахивать жареным. Я так выразилась отнюдь не потому, что ваши бывшие дамы имеют склонность подгорать. Эта Джанет готова даже заплатить. Сначала Нарцисс отказался.

— А потом?

— И потом тоже. А вы что думали, Фрэнк? Золотое правило нашего ремесла — никогда не брать деньги у полицейских. Иначе они будут думать, что ничего нам не должны. Но в конце концов мы уступили ей кое-что… Сами догадываетесь что.

— Меня.

— Не сразу. Какой вы шустрый… Сначала сообщили, что у трех женщин был один и тот же любовник.

— Я вижу, в каком направлении двигается дело. А затем?

— Затем назвали имя этого любовника. А как же иначе? Фрэнк Болтон, знаете такого?

— Спасибо, что предупредили. Хорошо, когда у тебя есть друзья.

— Подождите, Фрэнк, история еще не закончилась. Знаете, как на это отреагировала Джанет Бун?

Кармен убрала ноги со стола, опустила их на пол, встала и направилась к окну, которое выходило на Лексингтон. Я был взвинчен, но теперь уже по менее приятному поводу. Она умела нагнетать драматизм. Нарцисс обучил ее всему, а может быть, наоборот: она — его.

— Откуда мне знать, Кармен? Запела Ave Maria^{75} или просто записала мое имя в блокнот?

— Вовсе нет, она в этом не нуждалась. Эта суровая, как само правосудие, инспекторша чуть не упала в обморок. Имя Фрэнка Болтона произвело на нее сокрушительное впечатление. Она попыталась скрыть свое смущение — все-таки профессионалка, — но Нарцисс ее немного обработал. И угадайте, что?

— Угадать что? Ну?

— Извините меня, Фрэнк, но забывать имена своих любовниц — не очень элегантно. Вам действительно ни о чем не говорит имя Джанет Бун? Джанет Бууууун?

Кармен растянула последний слог с торжествующей улыбкой, в которой было что-то хищническое.

— Да нет же, Кармен. Джанет Бууууун — как бы вы ни произносили эту фамилию — ни о чем мне не говорит. Девушек, с которыми я спал, не так уж и много…

— Это вопрос?

— Нет, но, если хотите, я могу повторить фразу с правильной интонацией, чтобы устранить всякую двусмысленность.

— Возможно, Джанет Бун вам ни о чем не говорит, а Джанет Деверо по фамилии ее первого мужа… Это вам о чем-то говорит?

Ах, да. Джанет Деверо. Это говорило мне о многом. Это было давно. Брюнетка. Скулы. Миндалевидные глаза. Игривость.

— Полиция хочет вас допросить, Фрэнк. Если бы я была на вашем месте, я бы явилась сама в отделение полиции, ну, скажем, восстановить утраченные связи. Принесите ей букет цветов, это всегда приятно.

Кармен не шутила. Но какие цветы выбрать для такого случая? Ах, этот язык цветов — вот еще одна штука, которой в армии не учат. Во времена нашей краткой идиллии с Джанет я никогда бы не подумал, что сплю с будущим полицейским. Хотя… привлечение лица, досмотр тела, наручники^[12]… Девушка была не промах.

X

Я не очень торопился праздновать нашу встречу с Джанет и предпочел вернуться домой.

Когда я приехал, Вэнис стояла в прихожей с чемоданчиком в руке. Она чуть не задушила меня в своих объятиях, затем резко отстранилась и взглянула на часы.

— Хьюго везет меня в аэропорт, — сообщила она. — Быстро слетаю туда и обратно, с Глорией и Дэйзи.

Видимо, новые подруги, которых я не знал. Мне ничего не оставалось, как покорно кивнуть. Она поспешно вышла.

В гостиной я увидел отца, который, словно сдувшись, полулежал в своем кресле. На журнальном столике из красного дерева валялся последний выпуск газеты «Пост». Госдепартамент вводил эмбарго в отношении Китая и Северной Кореи, и правительство арестовывало все вклады китайских граждан, проживающих в США. Я подумал, что, пока Трумэн их не заморозил, мне надо побыстрее забрать свои костюмы из прачечной. На седьмой странице помещалась статья под заголовком «Богатая наследница Вики Вилбэри убита на отцовском ранчо». Я прочел ее очень внимательно. Тело не было изуродовано, полиция никак не связала это с прочими убийствами. Журналист предлагал две версии, честно говоря довольно расплывчатые. Черный бродяга, которого полицейский накануне встретил на дороге к ранчо и подверг надлежащей проверке: найти его будет непросто. И конокрад, который в прошлый месяц увел лошадей с соседнего ранчо, у Расселов: определить его местопребывание пока не удалось. Я приехал слишком поздно, чтобы спасти Вики, но слишком рано, еще до того, как маньяк успел закончить свое дело, и я был единственным, кто это знал. К статье прилагалась фотография отца Вики, Джека Р. Вилбэри, снятая за несколько дней до этого, на благотворительном празднике. Вилбэри был сверстником моего отца, но казался лет на двадцать моложе.

Герцог дремал. Даже зазвонивший телефон его не разбудил. Я не стал снимать трубку, это наверняка была полиция.

Видеть своего отца таким немощным и ущербным, знать, что отныне он человек неполноценный: от этого у меня защипало в глазах. Я решил немного побыть с ним. Герцог, не занятый в своей лаборатории, мог, разинув рот, часами просиживать перед экраном телевизора, как смотритель маяка, оказавшийся в ловушке своего собственного света^{76}. Телевизор был его единственной опрометчивой тратой: около восьмисот долларов за самую последнюю модную модель фирмы «Зенит»^{77} с шестнадцатидюймовым экраном и дистанционным управлением Lazybones^{78} для лентяев. У него были свои любимые передачи, начиная с «Репу Como Show» и заканчивая «Colgate Comedy Hour». А еще на канале АВС показывали детективный сериал, в котором довольно цепкий частный детектив и не очень толковый инспектор вели расследование вместе, но иногда спорили, и всякий раз детектив оказывался находчивее.

Вайли принес кофе. У него он всегда получался слишком горячий, с привкусом печеной кукурузы, который возникает, если варить очень долго. Я медленно цедил напиток. Герцог проснулся, проворчал что-то невнятное и стал жадно прихлебывать, словно это было пиво. Половину он пролил на диван, другую — на свои брюки из corduroy^{79}, а еще одну, неучтенную, — на свои нелепые сиреневые шлепанцы.

— Я принесу другие брюки для сэра Дэвида, сэр, — обратился ко мне Вайли. — Могу ли я предоставить сэру Фрэнку возможность помочь сэру Дэвиду переодеться?

Отец засмеялся над своей неловкостью, но я видел, что ему стыдно. Перед тем как выйти, Вайли добавил:

— Позволю напомнить сэру, что в его отсутствие мисс предоставила мне отпуск. Могу ли я на свое усмотрение располагать временем сегодня вечером, сэр?

Я кивнул. Интересно, чем же Вайли собирался заняться этим вечером? Я тщетно пытался представить себе, как он делает strike^[13] в боулинге или ест попкорн в кинозале.

Курьезным образом отец страстно полюбил рекламу. Едва передача начиналась или возобновлялась, он сразу же направлял пульт на экран и судорожно нажимал на кнопку, чтобы сменить канал. Модуль, должно быть, передавал сигнал на собачьей частоте, так как каждое нажатие кнопки заставляло старого Бобби вскакивать и лаять. Мне было больно смотреть, как собака страдает от того, что ей постоянно буравят и взбивают мозг, наподобие белого соуса.

То, как отец смотрел телевизор, мне просто уязвляло печень. Противнее всего было слышать, как он, слегка покачиваясь, подпевает «See the USA in your Chevrolet!» и прочие рекламные подпевки, например для мыла «Палмолив», швейной машинки «Зингер» или сигарет «Лаки Страйк»: ему явно не хватало голоса Синатры и элегантности Дина Мартина^{80}.

Вновь зазвонил телефон. Герцог погрузился в созерцание какой-то далекой горной вершины, взгляд его был совершенно пуст. Отзвонив раз десять, телефон замолк. По телевидению передавали рекламу для утюгов «Смит-энд-Вессон», которой отец машинально подпевал: «Are you firin’? Keep’em guessin’! With an iron from Smith & Wesson». На мое счастье, ее прервала заставка из трех высоких нот «экстренного выпуска новостей».

Экстренный выпуск — это когда печально глядящий мужчина серьезным голосом и трагическим тоном объявляет, что сожалеет, ибо вынужден проникнуть к вам в дом, как взломщик, хотя на самом деле уже заранее испытывает восторг от объявления, которое сейчас сделает. Я думал, он расскажет о трехмиллиардных кредитах, выделенных на строительство атомных бомбоубежищ и подготовку к ядерной войне. Всегда приятно осознавать, что наши налоги служат чему-то действительно классному, как, например, тому, чтобы изготавливать ядерные бомбы или рыть большие ямы для укрытий под землей. Но нет, мужчина из экстренного выпуска объявил о «новых обстоятельствах» в деле «блэк-риверского монстра», которое вот уже два дня занимало передовицы всех газет. Нашли еще два изуродованных женских тела, на сей раз спрятанных в сушильном аппарате. Жертвами стали две сестры, причем «цветные». Для меня это уточнение было излишним… Эстер и Джудит Грасс погибли. Еще две жемчужины в мое ожерелье, на этот раз черные…

Герцог с потухшей сигаретой в зубах опять заснул. Я схватил lazybones и переключился на другой канал, но там вновь попал на сообщение о двойном убийстве в почти таком же мерзком изложении. Я задыхался. Мне хотелось разбудить отца, оборвать его храп, крикнуть: «Папа, папа, на помощь!», как я делал, когда мне в детстве снились кошмары.

Я сидел и тупо пялился в телевизор, где Том тщетно преследовал Джерри. Сколько времени? Трудно сказать. Залаял Бобби. Но из ступора меня вывел звонок в дверь. Он прозвучал будто резко запущенная бормашина дантиста. Я услышал, как Вайли — по своему обыкновению, неторопливо — прошествовал к двери. И открыл ее.

Я узнал низкий тембр голоса Джанет. Джанет Деверо, отныне Бун. Я знал, чего Джанет от меня хотела. При иных обстоятельствах я был бы рад вновь увидеть ее. Но сейчас мне требовалось переварить эти чертовские новости и привести свои мысли в порядок. Я оглядел гостиную: окно рядом с телевизором было открыто. И тогда я снова подумал о человеке из экстренного выпуска, о его умении влезать в чужие дома с ловкостью вора.

Не знаю, что в этот момент на меня нашло, но я выпрыгнул в окно.

XI

Опасаясь, что Джанет меня увидит, я сиганул напрямик через газон. Гнилые листья стелились коричневым губчатым ковром, несколько раз я поскользнулся и чуть не упал. Джанет, наверное, нетерпеливо дожидалась в прихожей. Я выскочил за чугунную ограду и добежал до телефонной кабины на углу Монк-стрит. Позвонил Нарциссу. Мне действительно требовалась помощь. Трубку сняли. Я услышал игравший под сурдинку оркестр Эллингтона: Нарцисс уже вернулся. Предваряя духовые, Дюк задавал такт несколькими фортепианными аккордами. Компаньонка Нарцисса произнесла нежным голосом:

— «Роуз энд Линдо», я вас слушаю.

— Кармен, здравствуйте еще раз.

Я все никак не мог отдышаться.

— Это опять вы, Фрэнк? Скажите, вы бежали, чтобы успеть на самолет?

— Типа того.

— Не улетайте далеко. Вы позвонили вовремя. Я передаю вам мистера Роуза, он как раз хотел…

Кармен не успела закончить фразу, как Нарцисс выхватил у нее трубку.

— Фрэнк, нам нужно срочно увидеться. Не в офисе. В каком-нибудь общественном и вместе с тем укромном месте.

— Чапмэн-парк? — предложил я.

— Нет. Идет дождь, мой новый костюм намокнет. Скажем, в «Гранд Эквариэм». Через час, у зоны акул.

Я отправился туда пешком.

Идти было недалеко, к тому же я боялся, что полиция уже раздобыла номера всех наших машин, от «меркюри» до «линкольна». У платанов, на фоне гризайли, проявилась желтуха. Машины медленно дефилировали в осеннем балете. Левую руку тянуло. Я все еще чувствовал осколки, которые ее рассекли. В ярости обломал несколько низко растущих ветвей и, просто сжав пальцы, стер их в труху.

Учитывая «жару» в сорок пять градусов по Фаренгейту, океанарий был почти пуст. Не считая его обитателей, плавающих в тишине под соразмерной толщей вод. Нарцисс правильно выбрал место встречи. Из аквариума для пресноводных на меня равнодушно взирал своими большими круглыми глазами сом длиной футов в пять. Я медленно направился к нижнему этажу и дошел до зоны акул. Там пара катранообразных, совершая что-то вроде брачного танца, кружилась в бешеном па-де-де. Наблюдая за ними, я спросил себя, мог бы такой танец понравиться Салли. Почувствовав прикосновение к плечу, я вздрогнул.

— Они влюблены, — просто сказал прикоснувшийся.

— Черт возьми, Нарцисс! Ты меня напугал.

Он вырядился в костюм-тройку пылающего розового цвета, дополнительного к окружающей нас водной бирюзе, и ярко-фиолетовый сикхский тюрбан. В таком виде я, конечно, мог его и не заметить.

— Ты видел? С ума сойти! — невозмутимо спросил Нарцисс.

— Ты о чем?

— Вчера, на последней минуте матча, «Кливленд Браунс» заработала touchdown^{81} и выиграла у «Лос-Анджелес Рэме». Неплохо для их первого сезона в Национальной лиге!

Я вытаращил глаза, как семафор на железнодорожном переезде.

— Я пошутил, Фрэнк. Как ты понимаешь, я пришел, чтобы поговорить с тобой не об этом. Видишь ли, вчера я наблюдал, как ты вошел в лавку сестер Грасс и сразу же оттуда вышел. Почему ты туда поехал, не предупредив меня? Ты же, наверное, предполагал, что я буду следить за объектами? Я работаю чисто. Отец Эллен Брейстер платит довольно много.

Я начал искать благовидный предлог. Но не нашел. И решил, что проще всего рассказать ему все. Я сказал, что, распрощавшись с ним, вдруг вспомнил о Вики Вилбэри. Девушке, которую забыл включить в список… Разумеется, не специально. Я рассказал о своей поездке на ранчо, об ужасной находке, открытых глазах и стеке на земле, о сбежавшем убийце, своем собственном бегстве и неудавшейся попытке предупредить сестер Грасс. В этом правдивом изложении я позволил себе лишь несколько незначительных вольностей. Воцарилось молчание.

— Не подозреваешь же ты меня? — добавил я.

Нарцисс поморщился.

— Расскажи о себе и сестрах Грасс.

Самец акулы открыл пасть, демонстрируя прекрасные челюсти, результат работы настоящего мастера ортодонтии.

— Ну? — произнес Нарцисс сухим тоном, явно контрастирующим с окружающей нас водной стихией.

— В химчистку, которой они заведовали, я отдавал свои костюмы. Однажды я потерял квитанцию. И пошел искать свои брюки с одной из сестер в подсобку, с какой из них именно, так и не понял. Тогда-то все и началось. И длилось несколько недель. Я уезжал под ручку с Эстер. Или с Джудит. Я их здорово позабавил, это уж точно. Думаю, они сменялись через ночь. До того вечера, когда я прихватил их обеих сразу.

— Они мертвы, — прервал меня Нарцисс. — Их нашли слипшимися в сушильном аппарате.

— Знаю. Я смотрел новости.

— Но в новостях никто не сказал, что когда их разлепили, то у каждой рот, груди и низ живота были выжжены утюгом. Это уже мания. Совершенно очевидно, что по поводу этого психа следует обратиться к славному доктору Фрейду. Он убивает и увечит твоих бывших любовниц. Объясни, как это получается?

— Подожди, Нарцисс, хочу тебе напомнить, что я сам пришел к тебе. И потом, у тебя же была версия скопцов?

Нарцисс пожал плечами.

— Скопцы никогда никого не сжигали.

— А наш другой подозреваемый, поэт, француз?

— По поводу француза. Я представил эту версию отцу Эллен и Джанет Бун. ФБР тут же ее отработало. Сожалею, Фрэнк, но твой приятель стал врачом, руководил сетью Сопротивления во время войны, а после освобождения мужественный доктор Поль Морис Гилен был назначен директором системы лионских больниц. Прекрасная карьера. И последние пять лет он не выезжал из Франции.

Это был сокрушительный удар. Мой мозг закипал. Вокруг нас в адском вальсе кружились акулы. Кто мог знать имена моих бывших подруг? И тут меня озарило.

— Нарцисс, в юности я вел дневник! И отмечал в нем все свои связи.

— Ты ставил им оценки? А сколько ты поставил Джанет Бун?

— Не передергивай… В любом случае, я уже давно перестал в него что-либо записывать.

— И где же он, этот пресловутый дневник?

— В ящике моей прикроватной тумбочки. Там есть двойное дно. Я могу попросить Салли привести его нам, мы с ней очень близки.

— Надеюсь, что не слишком! — припечатал Нарцисс. И добавил: — Я предпочитаю обойтись без помощи Салли.

Он был прав. Некоторые вещи лучше не вверять в женские руки. Не то чтобы содержание дневника могло покоробить мою невестку, вряд ли что-то могло бы ее шокировать. Но, господи, всякий человек имеет право на свой тайный сад, и если этот сад размером со стадион «Янки», то это уже его дело, не правда ли? Я вызвался съездить за дневником сам.

— Не сейчас, — сказал Нарцисс. — Если копы тебя застанут, то заберут. Тебе лучше спать в моем кабинете. А к тебе домой съездим завтра утром. И только после этого я нанесу визит Джанет Бун.

— Ты меня выдашь?

— Я сообщу ей как можно меньше. Но я не могу скрыть от нее то, что ты мне только что рассказал.

Акулы перестали кружиться. Любовь, как и жизнь, длится недолго.

XII

На улице было хмуро и пустынно. Ночь уступала место серому рассвету, дождливая морось привносила в пейзаж какую-то липкость, приклеивала к земле дома и фонари. По утрам в Блэк-Ривере скомпрометировать себя очень трудно. Я мог не опасаться, что встречу кого-нибудь. За час до этого Нарцисс разбудил меня и сунул в руки чашку с черноватой жидкостью. Он был бодр, уже успел себя облагородить панамой цвета пармской фиалки и туалетной водой от «Фиор»^{82}, которая плохо сочеталась с кофейным запахом. У меня во рту было вязко и мерзко, словно там, внутри, сдох хомяк.

Нарцисс предпочел убедиться, что копы не устроили засаду перед нашей виллой, и мы, медленно проезжая в его «крайслере», сделали под дождем еще два круга. Я хорошо знал распорядок дома. Вайли, вероятно, был занят на кухне. Салли наверняка спала. Вэнис сказала, что вернется из Флориды во второй половине дня. Что касается Герцога, если верить слабому оранжевому свету, пробивавшемуся из окошка его лаборатории, то он уже работал. У меня было достаточно времени, чтобы войти, забрать дневник и смыться.

Нарцисс высадил меня перед оградой.

— Я припаркуюсь чуть дальше, — сказал он. — Если возникнет проблема, дам два гудка. Не задерживайся.

Я забыл надеть плащ, мой пиджак из синей саржи пропускал влагу. Я с дрожью подумал о том, что такой же гадкий дождь в этот миг поливает рисовые поля в Корее. Шляпы на мне тоже не было. Я, успев вымокнуть, добежал до дома, поднялся по лестнице на второй этаж и вошел в свою комнату. Через окно с поднятой фрамугой внутрь проникала нарождающаяся заря, но очертания предметов оставались расплывчатыми.

Вдруг из угла, где стояла кровать, послышался вздох. Я вздрогнул. Кто-то щелкнул выключателем, и комнату залило ярким желтым светом.

— Это ты, Фрэнки-бой?

На кровати в очаровательном постельном беспорядке, растянувшись, лежала Салли. Простыни были откинуты, и я увидел длинные стройные ноги, подтянутый живот, упругие груди с топорщащимися сосками под шелковым дезабилье цвета ракушки. И растрепанные волосы. Все вместе весьма миловидно.

— Ты наконец решилась снять траур? — улыбаясь, спросил я.

Салли засмеялась. И было от чего: со мной не соскучишься, сплошная умора.

— Я знала, что ты вернешься, — сказала она и, прищурив свои большие черные глаза, с кокетством кокотки добавила: — Неужели сестренку даже не поцелуешь?

Момент для того, чтобы отвлекаться, был совсем неподходящий. Но я все равно подошел к ней и по-братски расцеловал ее в обе щеки. Она состроила обиженную рожицу, как маленькая девочка, которая сделала глупость и сама себя наказала, отправив в угол.

— Я очень спешу, ангел мой. Братские излияния отложим на потом.

— Обещаешь? — уточнила она.

И, полностью откинув простыню, совершенно нецеломудренно вытянулась.

— Во что ты опять впутался, Фрэнк?

Да, она была женщиной, я согласен, но если не можешь никому довериться, то чувствуешь себя страшно одиноким. И я изложил ей свое веселое положение и уточнил, что для пущей радости у меня на хвосте сидят копы.

Салли ничего не сказала. Как всегда, закусила нижнюю губу. Ей это было к лицу, но выдавало нервозность. Она резко щелкнула зажигалкой и закурила сигарету с ментолом. Я присел перед тумбочкой, открыл ящик и выдвинул дно, чтобы добраться до тайного отделения. Оно было пусто. Я присвистнул.

— Салли, в этом ящике был дневник. Ты не знаешь, кто его взял?

— Дневник? Ты уверен, что он был здесь?

Я не ответил. Мы бросились беспорядочно все перерывать. Полный хаос. Мы открывали ящики, шкафы, книги. Когда я вывернул карманы своего полковничьего кителя, чья задубелая ткань пахла смертью, меня передернуло от омерзения. Моя стальная рука в перчатке задрожала. Голова закружилась, сознание словно помутнело. Меня будто парализовало.

Кого мог заинтересовать этот дневник? Здесь нас жило всего шестеро. Было еще рано, но большой белокаменный дом постепенно пробуждался.

Дождь приостановился, не иначе как передохнуть. Хьюго с маниакальной тщательностью уже надраивал «кадиллак».

— Я обыщу комнату Вайли, — сказала Салли, надевая халат. — Сейчас полседьмого, он на кухне. Аты займись комнатой Хьюго.

Комнаты Вайли и Хьюго находились на последнем этаже, в западном крыле. Комната шофера была маленькой, безупречно убранной мансардой, оклеенной бело-зелеными полосатыми обоями, с паркетом в английском стиле. Там стояли простая медная кровать, грубо сколоченный стол, служивший ему в качестве письменного, и старый стул с соломенным сиденьем. Книжную полку загромождали детективы с потертыми обложками. В одной из полуоткрытых книжек жирной карандашной чертой был подчеркнут симпатичный отрывок с описанием пытки. На камине, в рамке — фотография ребенка в школьной форме, похожего на Хьюго. На стене — деревенский пейзаж, который когда-то находился в столовой и со временем надоел моей матери. Я не нашел ничего ни в шкафу, ни в карманах висящей там одежды. Под кроватью обнаружил Библию на польском языке; согласные сбивались в кучки, отчего рассказываемая в ней чушь становилась еще и непонятной. Оказывается, Хьюго был не только скрытным человеком, но еще и папским святошей. Он поступил на службу к Герцогу семь лет назад, в то время, когда мы с Марком остров за островом отвоевывали архипелаги в Тихом океане. Я плохо знал Хьюго. За несколько минут я обыскал все что можно, и тут Салли позвала меня из комнаты Вайли:

— Фрэнк!

Интонация свидетельствовала о крайней срочности. Я побежал к Салли. Она сидела на ковре и раскладывала содержимое открытой коробки из-под обуви.

Газетные вырезки с фотографиями Эллен, Вики и ее отца, два толстых конверта с десятком писем в каждом и, самое главное, моя маленькая записная книжка в черном коленкоровом переплете, которую я сразу же узнал.

Вдали послышались два автомобильных гудка. — Нарцисс сигналит, — сказал я. — Мне пора. — Я пойду с тобой, — предложила Салли.

Я покачал головой.

— Нет. Ложись спать. Тебя ведь не разыскивают. Если они арестуют нас вместе, я с трудом представляю тебя в дезабилье под полицейским эскортом.

Я быстро запихал бумаги, конверты и дневник в коробку, обхватил ее своей родной рукой, чмокнул Салли в шею и сбежал по лестнице, где очень удачно никого не встретил.

Нарцисс ждал меня в своем черном «империале». Я, запыхавшись, плюхнулся на сиденье рядом с ним. Он зевнул. Вокруг я не увидел ни одного полицейского.

— Мне стало скучно, — простодушно пояснил он.

XIII

«Империал» несся по мокрому асфальту.

— Салли нашла это у Вайли. — Я показал Нарциссу обувную коробку.

Продолжая вести машину, он поставил коробку на руль и принялся изучать ее содержимое. Начал с моего юношеского дневника. Увидев его в руках Убивца, я ощутил себя как будто обнаженным. Тут «крайслер» чуть не врезался в грузовик, Нарциссу пришлось резко повернуть.

— Смотри, куда едешь, — сказал я. — Я избежал ада не для того, чтобы разбиться при дорожном происшествии, как генерал Паттон. Дурацкая смерть^{83}.

— Ничего общего. Там был «кадиллак».

Однако он все же остановился и принялся вытаскивать из коробки документы, один за другим. Словно при тираже бинго. Сначала изучал статьи. Все они рассказывали о смерти моих подруг. Обо всех убийствах. Я побледнел:

— Смотри. Вайли даже вырезал статьи о Вики Вилбэри и сестрах Грасс.

Нарцисс обошелся без комментариев. Сложил газетные вырезки в коробку и взялся за незапечатанные конверты.

— Но… это же почерк Вэнис! — воскликнул я.

Нарцисс погрузился в чтение. Он читал быстро и показывал мне отдельные места, не проявляя при этом никаких эмоций. Это была еще та литература, из разряда «не для всех». Взрывная смесь, способная всего двумя правильно закрученными фразами лишить иллюзий самого наивного. Первое письмо было нежным, четвертое — страстным. Последнее, яростное, обстоятельно и до мельчайших скабрезных подробностей описывало отклонения от супружеского долга ее супруга… то есть моего отца. Я ничего не понимал:

— Вэнис писала это Вайли?

Нарцисс уже не улыбался.

— Фрэнк, я сейчас отвезу тебя в какой-нибудь мотель за городом. Пока будешь отсиживаться.

— Я поеду с тобой к копам.

— Ни в коем случае. Они посадят тебя за решетку, и я не смогу ничего для тебя сделать. А мне надо распутывать дальше. У меня, кажется, есть одна идея…

— Ты отстраняешь своего любимого партнера?

— Да. Так будет лучше. Буду держать тебя в курсе.

Нарцисс был явно не в духе.

Ветер кружил в воздухе кленовые листья, некоторые так и липли к лобовому стеклу. Мы выехали из города по Истерн-Бридж. Вдали замигала вывеска Hello Motel. Я долго смотрел на огненные буквы, мерцавшие в еще черном небе. Буква «о» в слове «Hello» не зажигалась, и это было не очень хорошим предзнаменованием^{84}.

Портье дремал перед экраном, на котором показывали результаты бейсбольных матчей, проведенных накануне. «Тайгерс» дала отпор «Янки»: и действительно, 5:3 — счет, недостойный нью-йоркской команды. Они должны были смять эту деревенщину из Детройта всухую и окончательно. Да, но это всегда так, на дружеских встречах никто не выкладывается до конца, все берегут себя для предстоящего чемпионата. Дружеская встреча… Дружба — знаете, что это? Это то, что вредит любви и губит спорт.

Нарцисс шлепнул ладонью по кнопке звонка на стойке, портье поднял на нас кротовьи глаза из-под пары засаленных очков.

— Нам нужен номер, — произнес Нарцисс, кладя три купюры на стойку.

Мужчина посмотрел на нас с подозрением.

— С двухместной кроватью? Мне не нужны проблемы.

В обычное время ситуация позабавила бы Нарцисса, но сейчас, после всего этого мора, было не до юмора. Он пожал плечами и вперил ледяной взгляд в портье; тот машинально добавил:

— Номер должен быть освобожден завтра утром до одиннадцати часов.

Нарцисс кинул мне две книжки, лежавшие у него в бардачке.

— Фрэнк, отсюда ни шагу. Из комнаты не выходи. Дверь закрой на два оборота. Читай без остановки «The Portable Edgar Рое» и «The Portable Hawthorne»^{85}.

Он развернулся, и старый «Крайслер-Империал» покатил обратно в Блэк-Ривер.

Номер оказался паршивым: стены буквально раздувались от влажности, обои отклеивались, потолок рассекала трещина. Кровать была скрипучей и жесткой, а узкий закуток, который хозяин именовал туалетом, населяли тараканы.

Нарцисс был прав; я попал в передрягу. Кто помог бы мне в этом разобраться? Я подумал о Вэнис, конечноже. Она умела рассуждать, и я знакомил ее с некоторыми из своих возлюбленных в те времена, когда у меня еще были обе руки. Но ее письма к Вайли сводили меня с ума. Я изводился, бесился. Не мог думать ни о чем другом: я вновь видел, как в день моего приезда, вечером она выходит из машины, обволакивает меня своими смоляными волосами и светлым норковым мехом, изливает свою радость в моих объятиях при ярком свете лучистых фар. Если мой отец уже не способен удовлетворять ее женские потребности, это еще не повод вытворять черт знает что. Желтоватой жидкостью, текущей из крана, я омыл лицо, пытаясь прояснить свои мысли.

Любовная интрига с прислугой также ничего не объясняла. Почему Вайли интересовался этими убийствами? Откуда он узнал, что смерть Вики связана с другими смертями? Да и вообще, что мне было известно о его жизни? Ничего. Вайли служил в семье Вэнис, когда ее, беременную мной, спешно выдали замуж. Они уже давно знали друг друга.

Я поднял голову и принялся разглядывать себя в щербатом зеркале. Пытался усмотреть сходство своих черт с чертами Вайли. А когда ищешь, то, конечно, всегда находишь. Каждый может походить на кого угодно. Все это как-то не клеилось.

Если Вайли был моим отцом, то зачем все эти убийства? Дворецкий-душегуб — это уж совсем… Полная бессмыслица. Я уже не понимал, кто я такой. Подозревал всех. И для каждого находил веское основание истреблять моих бывших возлюбленных. В моем воображении красавица Салли, перенеся свою любовь безутешной вдовы на старшего брата покойного мужа, упивалась дикой ревностью, на которую способны рыжие. Герцог действовал под влиянием наркотических средств, тайком подсыпаемых в его традиционное утреннее пюре. Или пуще того: Хьюго, тихий и незаметный Хьюго, страстно надраивая автомобили, умело скрывал свою дьявольскую, бесноватую одержимость. В общем, слишком polish, чтобы быть честным^[14].

На первой полосе «Сатердэй ивнинг пост» поместили фотографию Ильзы Кох^{86}, «Бухенвальдской ведьмы». Ее приговорили к пожизненному заключению. Я не мог удержаться от желания найти в ней что-то общее с моей матерью, не только возраст, черный цвет и укладку волос. Может быть, глаза. Жесткость. Холодность. Ладно, супруга коменданта концлагеря Бухенвальд заказывала себе абажуры из татуированной человеческой кожи, а еще, среди прочих развлечений, пускала в галоп свою лошадь по территории лагеря и приказывала до смерти забивать плетью тех, кто осмеливался на нее смотреть. Так что здесь ничего общего. Ну, например, Вэнис не каталась на лошади.

Я чувствовал себя хуже некуда.

Время текло, как в перевернутых песочных часах. Я выходил в коридор и курил сигарету за сигаретой. И, разумеется, не мог сосредоточиться на книжках, оставленных Нарциссом. Думалось о другом. В холле портье по-прежнему сидел, развалившись, перед телевизором. Матч уже начался. Раньше я бы предпочел, причем с большим удовольствием, наблюдать за работой стиральной машины, чем смотреть бейсбольный матч. В барабане машины происходит хоть какое-то действие. Но теперь, когда у меня уже не было руки и в бейсбол меня бы не взяли, я чувствовал в этом что-то увлекательное.

После матча выступил Макартур, и от его речи сильно пахнуло войной. Он сказал, что хочет заблокировать китайское побережье, разбомбить китайские заводы, добиться подкрепления с Тайваня и предоставить свободу действий китайцам Чан Кайши^{87}. Но Макартур мог хорохориться сколько угодно, на самом деле Генштаб считал его безумцем, и все уже давно его сторонились.

Я бесцельно слонялся по холлу. Я проголодался, но на улицу не выходил, так как боялся пропустить звонок Нарцисса. В углу, около стойки регистрации, возвышался допотопный автомат по продаже рольмопсов, и я отоварился на целый четвертак. В результате, уже поднимаясь обратно к себе, почувствовал, что у меня в глотке разверзлась пустыня Невада.

Я не успел даже развязать шнурки и прилечь. В дверь три раза постучали. Я открыл. Это была Джанет Деверо. Джанет Бун.

— Это новый замок Болтонов? — спросила она без тени улыбки.

И вошла.

XIV

С ее прорезиненного черного плаща стекала вода. Она сняла его и положила на продавленное кресло. Нарцисс соврал: главная инспекторша не утратила своего очарования, а ее волосы — своего блеска^{88}.

— Здравствуй, Фрэнк.

У нее по-прежнему был хриплый голос курильщицы крепких сигарет.

— Ты… Ты не изменилась, — промямлил я.

Ее глаза перешли от моих седых волос к моей руке в желтой перчатке.

— Ты — тоже.

Она присела на край кровати.

— Я здесь не для того, чтобы тебя арестовывать, Фрэнк. Иначе пришла бы не одна. Я знаю, что ты невиновен.

— Разумеется! Меня здесь даже не было, когда убили Эллен Брейстер и Беатрис Дрискоул. Я узнал об этом, только когда вернулся.

— Ошибка, Фрэнк. Относительно убийства Брейстер: ты вернулся из Кореи за несколько дней до этого. Ты мог тайком приехать в Блэк-Ривер, убить ее, сразу уехать, а уже потом официально вернуться. Час ее смерти установлен не точно, и в любом случае ни у кого нет алиби на каждый час суток. А Беатрицию Дрискоул убили в июле. Седьмого числа. Ты был в отпуске уже неделю и как раз собирался обратно в Корею. Я проверила. По поводу убийства Токлас: в списке подозреваемых фигурируешь и ты. Но есть одна дополнительная деталь, относящаяся ко всем убийствам, которая делает тебя полностью невиновным.

— Какая?

— Сожалею, Фрэнк. Я ничего не могу тебе сказать. Хотя нет, скажу вот что: речь идет о молоке.

— О молоке?

Я разинул рот от удивления. Когда я обнаружил убитую Вики, там не было ни капли молока.

— Скоро все узнаешь. У нас свои методы. Полиция отталкивается от жертв и восходит к истоку. Ищейка — это как лосось во время нереста.

Она продолжила:

— В начале расследования дела Эллен Брейстер ее отец нанял частного детектива. Это меня напрягло. Но теперь мистер Роуз держит меня в курсе всего, ну, во всяком случае, предполагается, что держит. Так вот, он передал мне письма твоей матери, адресованные Вайли, а также твой дневник. Со списком у тебя очень элегантно получилось.

— Я был мальчишкой. И глупо хвалился своими победами.

— Допустим.

Она закурила, пустила в воздух колечко дыма и профессионально продолжила:

— Кто знал о Мэрилин Мун Пак?

Я побледнел.

— Мара? Почему ты спрашиваешь?

— Мы проверили этот след. Было нетрудно. Дом записан на имя генерал-майора Мэтьюза, чьей подружкой она была. Шериф Бекерсвилла нашел ее…

Джанет замолчала.

— И что? С ней что-то случилось?

— Она мертва. Убита пулей тридцать восьмого калибра и изуродована в известных тебе местах. Преднамеренное убийство. Шериф Левински, должно быть, доволен, его повысят в должности. Там ведь мало что происходит. И в очередной раз судмедэксперт обнаружил роспись убийцы, которая известна только полиции.

— Убийца расписывался в своих преступлениях?

Образно говоря.

У меня помутнело в глазах, я видел, как на стенах и потолке шевелились кошмарные твари, тараканы, пауки. Проглоченных мной рольмопсов тянуло на волю. На этот раз мои нервы действительно сдали.

— А-а… — протянул я.

— Вайли знал о существовании Мэрилин Мун Пак? — спросила Джанет.

Я сморщился, подумав о том, что было два дня назад. Теплая гостиная, моя бессонница, огонь в камине, виски и мое последующее похмелье. Вайли, конечно же, знал, и в этом была моя вина. Джанет поняла.

— Мне требовалось лишь подтверждение. Час назад мы поехали брать Вайли. Впустую. Он сбежал, мы объявили его в розыск. В своей комнате он оставил это.

Она достала из кармана конверт и протянула его мне. Я узнал почтовую бумагу Герцога и старательный почерк дворецкого.

«Я прошу у всех прощения. В течение многих лет моя жизнь охвачена безумием. Я думал, что могу сопротивляться. Все эти ужасные преступления — отравленные плоды нездоровой любви.

Я должен был давно принять это решение. Я хочу — если понадобится, то своей смертью — положить конец всей этой мерзости. Уже столько крови, столько крови…»

Вайли начитался «Макбета». Я вернул письмо Джанет.

— Не понимаю. Зачем Вайли нужно было убивать моих бывших подруг?

Джанет покачала головой.

— Как говорится в пословице народа фульбе, если можешь ждать, чтобы узнать, то узнаешь.

Она улыбнулась in petto^{89} себе самой, после чего in fine^{90} согласилась улыбнуться и мне.

— Поразмысли, Фрэнк. Вайли уже давно любит твою мать. И они, вне всякого сомнения, близки. Сейчас, после смерти твоего брата, ты остался последним мужчиной в семье. Сваливая на тебя эти убийства, Вайли мог бы свободно жениться на твоей матери. Я не говорю, что в его плане все было безупречно, я просто пытаюсь объяснить тебе его мотивацию.

— Твоя теория хромает, Джанет, — немного подумав, ответил я. — Я не единственный мужчина в семье. Ты забываешь о Герцоге.

Джанет печально улыбнулась.

— Твой отец не в себе… Когда мы приехали за Вайли, он начал вопить, все крушить в своей лаборатории и бить моих людей палкой. По моей просьбе мистер Роуз отвез его в больницу.

— Я еду к нему немедленно.

— Бесполезно, Фрэнк. Дежурный врач дал ему успокоительное. И, учитывая диагноз, твой отец выйдет не скоро. Пока посещать его запрещено. Даже его жене.

— Как, Герцог там один? Разве мать не с ним?

— Нет. Когда я уезжала из отделения, ее еще допрашивали.

— Вы задержали еще и Вэнис?

— Мы не могли не задать ей несколько вопросов о ее отношениях с Вайли. Разумеется, мы не говорили о письмах, формально их у нас не должно быть.

— Она все еще в полиции?

— Не переживай за свою дорогую маму. С ней ваш адвокат, мэтр… — Она достала из кармана визитную карточку. — Мэтр Чамберс. Он посоветовал ей ничего не отвечать, что она в точности и сделала. Впрочем, миссис Болтон не подозреваемая, у нее статус свидетеля. Она наверняка уже вернулась домой и готовит тебе полдник.

Джанет мило прищурила глаза, и я понял, что как инспекторша она выполнила свой долг, а как женщина не против и пококетничать.

— Фрэнк, ты забыл вписать в свой дневник мое имя. Значит, я так мало для тебя значила?

Рука у меня была стальная, но сам-то я был не деревянный. Я положил свои механические пальцы ей на плечо, чтобы посмотреть, — как в покере. Рука, пусть даже искусственная, на плече красивой женщины — это всегда хороший ответ, когда не хочется подыскивать слова.

Она поймала мой взгляд и ничего не сказала. Не двинулась с места. Ее грудь резко поднималась и опускалась. Меня влекло странное желание, которое будто замедлило время и, как мне показалось, растянуло его на целый век — до того мига, когда, даже не раздевшись, я овладел ею на железной кровати. Она и пальцем не пошевелила, чтобы мне помешать. Ее лоно было мягким и горячим, как знойный источник, мое тело медленно двигалось, а мои руки скользили по ее встревоженной и напряженной коже. Потом она прижала меня к себе, словно желая впечатать мою плоть в свою, и еле слышно застонала — по-звериному — жалобно, растерянно. Я потянулся к ней с поцелуем, ее губы раздвинулись. И она шепнула мне на ухо:

— Наручники все еще при мне.

Я интуитивно почувствовал, что этот день будет не совсем пропащим.

XV

Насладившиеся и утомленные, мы воздали должное ритуальному выкуриванию сигареты post edition^{91}, самому прекрасному клише, придуманному кинематографом этой страны. Как знать, может, нам будет хорошо вместе? Джинджер и Фред^{92} из «Hello Motel».

Джанет оделась, поправила кобуру и взглянула на часы.

— Мне нужно заехать в отделение. Я отвезу тебя домой. Не беспокойся, я не включу сирену.

Старый двухцветный «Форд-Делюкс» стоял на парковке, прямо под неоновой вывеской мотеля. В сумерках золоченая звезда на дверце блестела, и у портье не могло быть сомнений, что это полицейская машина. Я посмотрел на помятый корпус.

— Действительно люкс^{93}, — изрек я.

— Бюджетные сокращения.

От Джанет Деверо не осталось и следа, Джанет вновь обратилась в chief inspector, старшего инспектора Бун. Она ехала медленно и до самого города не произнесла ни слова. Остановилась у ограды дома Болтонов.

— Давай, — бросила она. — Тебе придет повестка. Но не переживай.

Я вылез из машины и пошел вверх по темной аллее, неспешно, безрадостно. Дом выглядел мрачно, свет из окон не пробивался.

Я вошел. Все было погружено в холод, тишину и мрак. После бегства Вайли никто не следил за бойлером, никто не зажигал бра. Я нашел Салли и Вэнис на кухне. Бобби валялся в ногах у матери.

Перед ними в центре стола на тарелке лежали крекеры, рядом стояла открытая консервная банка с задумчивым быком на этикетке^{94}. Ели они молча. Зрелище было еще то.

Салли подняла голову и подошла ко мне. У нее были покрасневшие глаза. Я не успел открыть рот, как она влепила мне пощечину, которая, должно быть, оставила красный след на лице. Удар, достойный Джека Демпси^{95}.

Разъяренная Салли выбежала из кухни.

— Чем обязан? — спросил я, потирая щеку.

Вэнис холодно на меня посмотрела.

— Нашего Вайли разыскивает полиция, твою мать допрашивают, как преступницу, твоего отца посадили в сумасшедший дом, а ты, ты не ночуешь дома и якшаешься с этой цыганской курвой. Можешь не отнекиваться, приезжал твой юный эксцентричный приятель. Похоже, собирался тебя поколотить.

Над банкой тушенки медленно пролетел ангел. Ангел с глазами Кармен. Какая муха укусила Нарцисса? Зачем он выдумал эту чушь?

— Не надо верить всему, что он плетет… Если он тебе скажет, что через двадцать лет люди будут ходить по Луне, ты ему тоже поверишь? А когда он заезжал?

— Днем. Я только вернулась из Флориды. Сразу после этого Вайли исчез. И даже не приготовил нам ужин. А потом приезжала твоя приятельница из полиции. И пикулей нет, идиотизм какой-то.

Она схватила нож и принялась намазывать на крекер студенистую мясную массу.

— Вэнис…

— На, ешь, — отчеканила она, сунув мне крекер так резко, что тот переломился.

— Вэнис… Я должен знать… На счет Вайли и тебя… Это длится давно?

Она взорвалась.

— Как ты смеешь?! Я не позволю говорить с собой подобным образом!

Опрокинув стул, она внезапно вскочила, и я получил вторую пощечину за вечер. Причем по той же самой щеке. В гневе Вэнис была прекрасна, как никогда. Еще красивее, еще опаснее.

Она вышла, оставив меня одного с Бобби, который от моих пощечин даже не проснулся. Настоящая сторожевая собака.

Я барахтался в потоке смутных мыслей. Мой мозг крутился как центрифуга для сушки белья. Со вчерашнего вечера много чего произошло. По-прежнему не было никаких новостей от Нарцисса, и я злился на него. За то, что он отстранил меня от расследования, а теперь и за эту нелепую ложь, навлекшую на меня гнев Салли и Вэнис.

Я вышел в прихожую, где находился телефон, и, пытаясь найти выключатель, ударился о стенку темного коридора. Нарцисс не мог выдумать эту историю без веской причины.

Я набрал номер офиса в Стоун-Бэнке. Через десять гудков раздраженно повесил трубку. Слишком резко, поскольку трубка выскользнула и закачалась в пустоте, как часовой маятник. Неудобство телефона в том, что нет возможности залепить собеседнику кулаком в рожу.

Я посмотрел на часы: Нарцисс наверняка уже уехал из конторы. Он жил в несуразном особняке в духе Райта^{96} с огромным количеством углов и стеклянных проемов, куда я не приезжал уже несколько лет. Но в пятницу, в восемь часов вечера, когда Кармен готовила свое знаменитое чили кон карне с виски, у меня были все шансы застать Нарцисса у нее.

Дождь прекратился, вечерний сумрак скрадывал очертания. Я надел пиджак, фетровую шляпу, прыгнул в «линкольн» и завел мотор.

* * *

Кармен Линдо снимала большую двухкомнатную квартиру в мезонине дома на углу Линк-стрит и Блэк-шик-авеню, в нескольких кварталах от их конторы. Каждый город выстраивается вокруг какого-то места. Но деловой район Стоун-Бэнка со своими магазинами и офисами насчитывал очень мало жилых домов. Мало того что Кармен занимала одна весь полуэтаж, она еще жила в той части города, которая по вечерам внезапно опустошалась, как при комендантском часе.

Это место я знал хорошо: любимое убежище нашей маленькой группы заядлых картежников. Я оставил там не одну пачку вашингтонок^{97}, глупо блефуя с жалкой парой семерок.

Я нажал на кнопку звонка и подождал. Ни звука. Я повернул ручку. Дверь была открыта: такие штуки меня всегда настораживали.

И шагнул в темноту.

В этот момент на меня кто-то прыгнул, я потерял равновесие. Завязалась потасовка. Первый и хорошо направленный удар мне удалось парировать, но мерзавец тут же нанес второй: ощущение, будто мне прямо в ухо угодили чугунным пресс-папье. В ответ он получил прямо в нос, причем тоже неслабо. В тот же миг я ногой зажал ему руку. Затем сел на него и скрутил ступню особым образом. Похоже, это ему не понравилось.

Мы боролись в кромешном мраке, будто дикари. Он отбивался изо всех сил, ему удалось вывернуться и откинуть меня, я упал на пол — к счастью, подставив левую руку, хотя и позволив ему заняться моей ступней. Но я знал, как освободиться из такого зажима. Господи, как больно! Вдруг отблеск фонаря упал на его глаза. Я сразу же узнал эти длинные девичьи ресницы.

— Нарцисс?!

Я застыл с занесенной для удара рукой. Свой зажим Нарцисс разжал не сразу.

— Черт… Зачем ты сюда приперся, Фрэнк? Я вооружен, я мог в тебя выстрелить.

— Хотел с тобой увидеться. Думал найти тебя здесь, но не в потемках, и никак не мог предвидеть, что ты на меня набросишься. Где Кармен?

— Где надо. Тебе необязательно это знать.

Нарцисс ослабил захват. Я выпутался из его объятий, у меня на макушке набухла шишка, которая с поразительной быстротой раздувалась, точно воздушный шарик.

— Как ты мог поверить, что я переспал с Кармен?

— Я прекрасно знаю, что не переспал. Хотя не отказался бы.

— Зачем же ты сказал это Вайли, Салли и Вэнис?

— Я устроил западню, а ты сейчас все испортишь. Вали отсюда.

— Понимаю. Ты хочешь получить деньги отца Брейстер, стать героем, да? Стать «тем-кто-остановил-монстра-садиста-из-Блэк-Ривера». Ведь это будет очень полезно для твоих делишек, не так ли, господин Великий Детектив?

Нарцисс поджал губы.

— Проваливай, Фрэнк.

Была только одна вещь, которую ни в коем случае не следовало делать, и я это сделал.

Мой кулак сжался и с размаху припечатал нижнюю губу Нарцисса. Меня захлестнула волна стыда. Нарцисс не шевелился. Но его глаза смотрели на меня, и в его глазах я увидел… Нет… Я спятил. В его глазах не было ничего видно. В его глазах нельзя было ничего увидеть. Я попытался образумить себя. Отчаянно пытался. Нарцисс молча смотрел на меня, и мне становилось страшно. По его подбородку стекала струйка крови. Он поднял руку, чтобы вытереть ее, и потерял сознание. Его рука все еще цеплялась за мою кисть, но пальцы уже разжались.

Я высвободился и перевел дух. На улице зажглись редкие фонари Линк-стрит. Я перетащил бесчувственное тело Нарцисса за диван, обыскал его, нашел в кобуре смит-вессон, а во внутреннем кармане пиджака — коробку с патронами. Я уже собирался переложить их в свой карман, как вдруг услышал шорох за дверью и замер. Навел револьвер на дверь и изготовился стрелять. Дверные петли заскрипели. Я попятился и спрятался за штору.

Кто-то вошел в комнату. Худой, невысокий. По черному чернильному пятну на рукаве я опознал старое габардиновое пальто, которое Герцог отдал Вайли прошлой зимой. В тусклом свете, пробившемся из коридора, на миг сверкнул посеребренный металл револьвера. Человек в пальто бесшумно прошел к спальне Кармен. Из своего тайника я увидел фигуру, лежащую на широкой кровати. Два выстрела раздались еще до того, как я успел отреагировать.

Тут же выстрелил и я. Негодяй рухнул с глухим звуком на пол. Выпустить пулю или получить ее? Я всегда предпочитал выпускать.

XVI

Я бросился к выключателю. Все вокруг осветилось. Я подбежал к кровати, одернул одеяло: под ним лежал большой валик, свернутый буквой S, с двумя дырками от пуль. Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Я не решался сделать и шагу.

Отпихнул ногой револьвер убийцы. Падая, он выронил химический паяльник и красный бархатный мешочек, из которого по полу рассыпалось что-то мелкое, перламутровое. Как мне показалось, жемчужины. Я поднял одну из них: это был крохотный конусовидный зуб. Очень острый. Маленький клык какого-то животного. Нет, зуб человека. Молочный.

Я медленно вернулся к телу и, поддев его ботинком, перевернул. Густая черная кровь разлилась по полу, затекая между половицами.

— Господи! — воскликнул я. — Господи всемогущий!

Это была Вэнис.

* * *

Я оторопело смотрю на ее неподвижное тело. Она была очень красивой. Очень красивой для убийцы. Силы оставляют меня, глаза, кажется, вот-вот вылезут из орбит. Я чувствую, как пот торопливо стекает по моей коже, а рубашка липнет к напряженным мышцам.

— Фрэнк…

Нарцисс в своем углу шевелится и пытается подняться.

— Фрэнк, позволь объяснить тебе…

Объяснить что? Шаг, другой — и вот я уже за дверью, целый и невредимый, если так можно выразиться, поскольку у меня такое ощущение, что во мне чего-то недостает. По блестящей от желтого света улице я бегу рядом с тенью, которая крутится, как секундная стрелка, всякий раз, когда я миную очередной фонарь. От города, что копошится вдали, доносится никогда не смолкающий шум. У меня болит все тело, голова разрывается от мучительного звона двух нот, высокой и более низкой, в свинге а-ля Джелли Ролл Мортон^{98}.

Под бледным сиянием фонаря, по очертаниям корпуса «Флитвуд»^{99} я распознаю «Кадиллак-Девиль-Спешэл» Вэнис. За рулем совершенно неподвижно сидит какой-то мужчина. Своей родной рукой я сжимаю ствол Нарцисса так, что ноют костяшки. Револьвер все еще заряжен. У меня возникает мысль, что это идеальный момент, чтобы умереть, если, конечно, верить литературе.

Я не таясь иду прямо к машине. Водитель по-прежнему не двигается. Подхожу к дверце и резко открываю ее. Мужчина теряет равновесие и валится на меня. Это Вайли. В грязно-желтом свете его окровавленная рубашка кажется синей. Похоже, ему прострелили легкое. Он смотрит на меня с безумной мукой в глазах. Его правая рука судорожно дергается, он бормочет:

— Сэр… сэр…

— Да, Вайли.

— Вэнис… Я делал все, чтобы ее остановить… защитить… — шепчет он. — Не сумел… Иногда она сама не знает, что делает… Эти сумасшедшие письма, она писала их вам, своему сыну… Но не отправляла. Я прятал дневник, прятал письма…

— Но почему?

— Я любил ее… Надо… Надо…

— Что, Вайли?

— Утюг, сэр…Утюг… Надо его выкл…

Он не успевает договорить. Кровь заливает ему рот, вытекает между губами. Его взгляд стекленеет и становится безжизненным. Голова дергается вправо, потом — влево. Это конец.

Я хватаю Вайли под мышки и вытаскиваю из машины. Вместо него сажусь за руль, на липкое хлюпающее сиденье. Прячу смит-вессон Нарцисса в карман, трогаюсь, насилуя коробку передач, и менее чем за десять минут подъезжаю к дому. Торможу так резко, что машина врезается в бордюр. От страшной тревоги у меня внутри все сводит.

Перед воротами стоит машина. Из нее выходят два типа, высокий здоровяк и низенький крепыш, которые пороха явно не выдумывали. Они останавливают меня, когда я собираюсь пройти за ограду.

— Фрэнк Болтон?

— Да?

Высокий жует жевательную резинку и с полным безразличием смотрит на мою одежду, испачканную в крови.

— Агенты Мелоси и Тэйлор, сэр. У вас пожар. Пожарные уже едут. Главный инспектор Бун тоже. Мы вынуждены попросить вас остаться здесь.

В окошке лаборатории Герцога виден мерцающий, как пламя свечи, свет. Я с легкостью отталкиваю двух полицейских и мчусь к дому, чуть не поскальзываясь на гравии. Ко мне с лаем несется Бобби.

В прихожей — едкий, удушливый запах, который, кажется, идет отовсюду. Одуряющая вонь бензина, словно на ковры вылили целую цистерну. Я пробегаю по комнатам, погруженным во мрак. Зову Салли. Зову снова и снова. Никакого ответа. Тишина, еще более гнетущая, чем ожидание перед боем. Внезапно бензин загорается, стены занимаются огнем. Растерянный, с покрасневшими глазами, я выхожу в сад и бегу к лаборатории.

Выложенная плиткой прихожая вся в дыму. Пахнет, как в моих ночных кошмарах, смесью горелой свинины, паленой резины и серы. Я поворачиваю ручку, даже не чувствуя в первый миг, что она раскалена. Будто открываю дверь в ад. Двое полицейских подходят ближе, но останавливаются на порядочном расстоянии.

Посреди лаборатории, в окружении всякой горючей гадости, колб, пробирок и реторт, расколотых обезумевшим Герцогом, на одной из керамических столешниц я замечаю скрюченное тело, будто зажатое в огненных тисках. На одной ноге еще осталась черная туфелька, узнаваемая среди тысячи. Салли. Несмотря на жар и дым, я бросаюсь к ней. Но ее обгорелая одежда уже припеклась к окровавленной плоти. Вбегает собака. Внезапно раздается громкий хлопок, и мне в лицо полыхает пламенем. Я отпрыгиваю к двери, и тут горящая балка обрушивается прямо на бедного Бобби, который даже не успевает взвыть. Яростный вой и треск огня. Полицейские вытягивают меня in extremis^{100}.

Дом Болтонов горит, в ночи светится огромный костер. Вдруг какая-то фигура бросается к гаражу. Издалека кажется, что это каторжник в полосатых штанах и куртке, но нет, это Хьюго, босой Хьюго в пижаме. Пока я пытался спасти Салли, он успел вывести из гаража «линкольн» и сейчас, когда, дом — уже сплошное пекло, собирается совершить еще один абсурдный подвиг: вызволить свой любимый «форд». Не в силах двинуться с места, я завороженно смотрю, как он бросается в огонь. В тот момент, когда он садится за руль, «меркюри» взрывается, и в небо возносится огненный искрящийся столп.

Протяжное громыханье, грохот, словно рев сотни водопадов. Такое кострище пожарным не одолеть, и от этого я испытываю нечто вроде злорадства. На этот раз мне вышибло рассудок окончательно. На пожар уже начинают стекаться зеваки.

Кашель выворачивает меня наизнанку.

— Фрэнк?

На какой-то миг аромат женских духов перебивает гарь. Джанет.

— Это была твоя мать, Фрэнк. С самого начала. Мистер Роуз понял это давно. Он только что мне звонил. Я знаю, что произошло у Кармен. Мои соболезнования. Искренние соболезнования.

Джанет ищет слова. Она классная, она хочет мне все объяснить, меня успокоить, как леденцом успокаивают ребенка, уложенного в постель со скарлатиной. В ее объяснениях есть все: болезнь и импотенция мужа, фрустрация жены, ревность матери, ее приступы смертоносного безумия. И все алиби Вэнис, которые не выдерживали простейшей проверки, как, например, эти сеансы в Veterans Circle, где на самом деле она не появлялась уже несколько недель, или эта выдуманная поездка во Флориду, которая дала ей необходимое время на убийство Мары. И наконец, мои молочные зубы, которые она хранила все эти годы, реликвии моего невинного детства, которые она вкладывала в рот своим жертвам.

— Понимаешь, Фрэнк, твоя мать хотела, чтобы ты принадлежал ей одной. Она вбила себе в голову, что должна устранить своих предполагаемых соперниц. Ее безумие — это последствие войны, подобное остальным, но более коварное и скрытое, чем ампутированная рука.

Джанет говорит, говорит. Дом горит. А я ничего не понимаю, или почти ничего. Все крутится слишком быстро для моих искореженных мозгов. И в любом случае ничто уже не имеет значения. Я чувствую себя совершенно выжатым.

Сознание преступника, внезапно думается мне, — странная штука. Мы воображаем, что его преследуют угрызения совести. А я в этот миг думаю только о том, как ужасно не знать, что будет после.

С адским воем по улице проезжают огромные пожарные машины. С мигалками, которые светят не хуже пожара. Я замечаю «крайслер» Нарцисса. Кармен выходит первой, за ней — Убивец, распухшее лицо которого напоминает о нашей драке. Да, праздник в самом разгаре.

Я встаю и как робот перемещаюсь к ограде. Медленно проезжает свободное такси. Я машу рукой, машина останавливается рядом со мной.

— Мощно полыхает, — кривится таксист. — Сумасшедший старик все-таки спалил свою лабораторию и весь дом в придачу! К тому все и шло.

Я открываю дверцу и плюхаюсь на сиденье. Через заднее стекло вижу, как огонь пожирает дом. А у меня в голове картина с пятью китайцами, спаленными огнеметом, смешивается с другими образами: горящий особняк, обугленная Салли, Вэнис с хищными зубками и большими пустыми глазами, которые продолжают на меня смотреть, тело Вайли в крови. И Марк, мой младший брат, смятый в кашу залпами японской зенитки, а еще Эллен, Бэби, Вики, Мара и все остальные, все те, что дарили мне немного тепла, все те, которых я, как мне казалось, любил.

— Трогай, — говорю я таксисту.

— Куда едем?

— Следующий поворот налево.

Водитель отъезжает, мотор урчит. Я шарю у себя в кармане, достаю две однодолларовые купюры и протягиваю ему.

— Давай. Поверни здесь.

Водитель повинуется, не проронив ни слова. Он не из строптивых. Должно быть, принимает меня за гуляку, который перебрал с «Маргаритой» и заблудился.

— Теперь двигай прямо.

Я вдруг вижу в зеркале свое лицо. Вид у меня безумный. В кармане я нащупываю ствол Нарцисса. Вынимаю его. Водитель наверняка заметил, но виду не показал. Если ты таксист и рулишь целыми днями, то у тебя, как ни крути, заводятся свои привычки. Через какое-то время мы приезжаем на Парк-лейн, и я прошу остановиться перед церковью из красного кирпича.

Ворота закрыты. Как будто Бог работает по офисному расписанию. Зато всегда открыта дверь пастора, который живет в пристройке позади церкви. Всю свою жизнь я ненавидел этих людей, избегал их, спасался от них. И никогда не верил в их фигню. А сейчас уже не знаю, что об этом и думать.

Пахнет пылью, плесенью и потным полумраком. Я прохожу через грязную кухню, длинный коридор, открываю дверь радом с кладовкой и попадаю в храм. И принимаюсь орать, словно хочу проверить акустику пространства. Резонирует неплохо. Здесь получился бы приличный клуб. Здесь под музыку оркестра Глена Миллера танцевали бы девчушки в очень коротких юбочках, беленьких трусиках и лакированных туфельках. Я кричу снова, еще громче. И уже начинаю злиться, но тут наконец появляется пастор. Я узнаю его: это преподобный Икабод. Долговязый, тощий, лысый субъект с отвратительной улыбкой Джеймса Стюарта^{101} и, в виде дополнительной опции, желтыми зубами. Это он вел службу, когда в детстве нас, меня и Марка, сюда каждое воскресенье таскала Вэнис. Он прибежал в мятой старой ночной рубашке, босиком. Надел бы тапки, ведь плиты холодные, чертовски холодные.

Я заряжаю револьвер и наставляю на пастора. Он замирает и поднимает руки к небу, как можно выше. Но до Бога все равно не дотягивается. Рот у него дрожит, как у кролика:

— Это ты, Фрэнк? Старший сын Болтонов? Что случилось, сын мой? Ты пьян?

Ошибиться нетрудно. Мой вид говорит не в мою пользу. Конечно, сейчас я отдал бы все что угодно за ледяной бурбон с соломинкой. Револьвер по-прежнему наставлен на него.

— Я хочу, чтобы вы помолились о Вэнис.

Дрожь в моем голосе не унимается.

Он медленно пятится, спотыкается о ступеньки, ведущие в алтарь.

— О чем ты, Фрэнк? С твоей дорогой мамой что-то случилось?

У меня начинает кружиться голова, во рту я ощущаю привкус пепла. Еле ворочаю языком, будто он из картона, и наконец, сглотнув слюну, произношу:

— Мне нужно услышать эту молитву. Вэнис мертва.

— Какое горе… Вэнис… — лепечет пастор.

— Да, мертва. Я убил ее. Ее убил я. Вы слышите? Молитесь же, черт возьми!

Я хорохорюсь. Тычу в него револьвером. Его преподобие Икабод продолжает пятиться, у него взгляд зверька, ослепленного фарами. Он озирается, ищет, куда бы улизнуть. Но святилища не находит^{102}.

— Бог поможет тебе преодолеть это. Он поможет тебе, Фрэнк.

— Богу на это наплевать.

— Ты утратил веру, Фрэнк. Тебе нужно прийти к Господу с открытым и щедрым сердцем. И когда настанет время, он простит тебя.

С пушкой под носом, он выгладит не очень уверенным в том, что говорит. Пытается тянуть время. Спасти свою шкуру. Он падает на колени, умоляет. Но умиляться я не собираюсь. Своей крепкой левой рукой хватаю его за шкирку и хорошенько встряхиваю. Он начинает гнусавить какую-то невнятную молитву. Я сжимаю его сильнее.

— Сын мой! Перестаньте! — хнычет пастор.

— Рай, ад и прочее… Все вранье! Пустой треп!

Мои крики отражаются от церковных стен.

— И вы это прекрасно знаете и на этом наживаетесь. Ведь после нет ничего! Совсем ничего! Ведь так?

— Вы потеряли рассудок! — лепечет пастор. — Заклинаю вас, прекратите!

— Небытие для мертвых, скорбь для живых. И все! И больше ничего! Скажите же это! Скажите, или я вас сейчас шлепну!

По моим щекам текут две большие слезы. Мы оказываемся под распятием. Икабод ноет, цепляется, изворачивается^{103}. И наконец, пресмыкаясь у моих ног, жалобно визжит:

— Да, это так! Это правда! Нет ничего! Небытие! Не убивайте меня!

Просто невероятно, чего можно добиться с оружием в руках! Если вдуматься. И все же я чувствую облегчение оттого, что служитель Церкви сам по своей воле подтверждает, что бояться мне нечего и я могу не переживать по поводу безмятежности своей души и души Вэнис. Вечный покой. Великий сон, который будет длиться всегда, — такая участь вдруг представляется мне весьма завидной^{104}. В конце концов, вкус у меня непритязательный.

Я отпускаю пастора, приставляю дуло револьвера к своему виску и стреляю.

Деваться некуда.

КОНЕЦ

БОРИС ВИАН и УЛИПО^[15]

Если бы коллективу УЛИПО — но не в 2020 году, а на шестьдесят лет раньше — предложили дописать незаконченный виановский роман, то за дело, несомненно, взялись бы участники первого поколения: Рэймон Кено^{105}, Жак Бенс^{106}, Ноэль Арно^{107}, Жак Дюшато^{108} и Поль Браффор^{109}.

Каждый из этих пяти авторов по-своему знал, издавал и комментировал, как говорится, личность и творчество Виана:

Рэймон Кено, заявлявший в предисловии к «Сердцедеру»: «Борис Виан создал прекрасные, причудливые и трогательные книги: „Пену дней“, самый пронзительный из современных романов; „Мурашки“, самый термитный из рассказов о войне; сложную и непризнанную „Осень в Пекине“, но это еще не все…»^[16];

Жак Бенс, писавший в послесловии к «Пене дней»: «Следует признать, что мир Бориса Виана полностью основан на языке, то есть порожден языком и находит в нем все свои обоснования»^[17];

Ноэль Арно, беспрестанно изучавший жизнь и многообразную деятельность Виана: романиста, переводчика, музыканта, лектора, поэта, ’патафизика^{110}, певца и т. д.^[18];

Жак Дюшато, пытавшийся с 1969 года — когда имя Виана начинает обрастать легендами — устранить диссонанс, возникший между его короткой скандальной жизнью и интерпретацией его творчества, а также реабилитировать автора, потерявшего всякую надежду на успех и отошедшего от литературы в 1953 году^[19];

Поль Браффор, вспоминавший: «Еще в пятидесятые годы Борис Виан вместе со мной задумывал проект „цветовое фортепианино“ (тогда мы еще не знали, что эта идея уже пришла в голову Александру Скрябину и он даже реализовал ее в симфонии „Прометей“)»^[20].

И, наконец, Марк Лапран^{111}, завершающий свое предисловие к Полному собранию сочинений Бориса Виана в серии «Плеяда» следующей фразой: «Нет никаких сомнений в том, что, если бы Виану было отпущено чуть больше жизни, он стал бы одним из создателей и, в лоне этой избранной им семьи, одним из самых усердных вдохновителей УЛИПО»^[21].

ЗАКУЛИСЬЕ

Забавно, что, когда я пишу в шутку, это выглядит искренне, а когда пишу всерьез, то считают, что я шучу.

Борис Виан

ЧИТАТЕЛЬ, ОСТОРОЖНО! Спойлер (опасность предать «огласпорче», как говорят наши канадские друзья).

Нужны ли специальные ключи, чтобы открыть эту книгу? Мы надеемся, что нет. Однако нам кажется полезным показать читателю making of^{112}: здесь опять деваться некуда.

Когда Николь Бертольт от имени наследников дружески вверила нам рукопись и синопсис Бориса Виана, мы приняли решение воспроизвести их дословно. Поэтому сохранили установку на повествование от первого лица. «Я» не всегда удобно: такой повествователь в большей мере претерпевает действие, чем его инициирует. Ну и пусть: мы следовали этому принципу до самой развязки, когда читатель обнаруживает, что роман оказывается исповедью с того света.

Нам недоставало второстепенных персонажей: жертв, подозреваемых, полицейских. Не испытывая особых комплексов, мы добавляли этих персонажей, и их роли, начиная с Вики и заканчивая Джанет, становились уже не совсем второстепенными.

Следовало подкорректировать мелкие неточности, встречающиеся у Виана, — возраст Салли, исторические даты, ошибочные термины американского футбола и т. д., а также обосновать некоторые подробности, которые «Радостный Бизон»^{113}дает без всяких объяснений: откуда у Нарцисса взялось прозвище Убивец? Почему он подталкивает Кармен в объятия Фрэнка? Как мать сходит с ума от комплекса фрустрации?

Начало действия мы датировали 15 сентября 1950 года, тем днем, когда Борис пишет своей жене Мишель, что у него возникла идея романа с «сюжетом настолько хорошим». Уточняя географию, мы изобретали топонимы сообразно главам Виана: города и реки, улицы и кварталы. Мы вставляли фрагменты эпохи конца сороковых годов: политические, военные и спортивные события, машины, одежду, фильмы, романы, радиопередачи и первые телевизионные выпуски. Что касается музыки, то джаз слышится на каждом шагу, насколько это возможно.

Поскольку Салливан совсем рядом^[22] то есть насилие и драка. А еще, конечно же, секс. Он присутствует повсюду, но мы старались следить за тем, чтобы обходить цензуру того времени.

Тема расизма и гомосексуализма проходит лишь фоном, даже если слова «перевертыш» и «педераст» были сохранены. Что же касается винтажного мачизма, то в этом следует винить «членку» со-комиссии УЛИПО, ответственную за редактуру: она не только ему потворствовала, но зачастую его провоцировала.

По примеру Виана мы с удовольствием играли на разных уровнях языка, чередуя лиричность, распущенность и салливановскую метафоричность: «твердая как холодильник, только не холодная», «гортань стала шершавой, как грань напильника». Здесь мы находим переводчика Рэймонда Чандлера и Питера Чейни.

Время от времени мы, не раздумывая, заимствовали и у Виана, и у других. Иногда впадали в клептоманию — воодушевляясь чудесным рассказом «Переводчик-клептоман» Деже Костолани: так, «тысяча водопадов» Эдгара По превратились в «сотню водопадов».

И поскольку здесь мы переходим к технике УЛИПО, укажем несколько приемов. Поэт-любитель — и подозреваемый — Поль Морис Гилен сочиняет для Беатриции Дрискоул «прекрасное подношение», поэму, в которой употребляет слова, составленные исключительно из букв, наличествующих в ее имени и фамилии. Одна из глав романа вначале планировалась как совершенный центон, выстроенный из фраз, взятых из произведений Виана. Другая глава была нашпигована фразами, которые предложили члены УЛИПО, не работавшие над написанием общего текста. Эти промежуточные упражнения значительно подпитывали повествование на раннем этапе. Затем, на стадии финальной коллективной работы, они были подвергнуты радикальному затушевыванию в пользу сюжетной ясности и, смеем надеяться, связности всего произведения.

Last but not least^{114}, поклонники найдут то там, то сям тонкие (и не очень) намеки и ссылки на названия книг и отрывки из песен Бориса Виана.

СИНОПСИС БОРИСА ВИАНА

ЧИТАТЕЛЬ, ОСТОРОЖНО! Здесь опять спойлер.

Роман Черная серия

Молодой мужчина берется за расследование, когда понимает, что все девушки, которых он когда-то любил, одна за другой^[23] умирают от руки убийцы. Всякий раз он прибывает слишком поздно, но в итоге выслеживает того, кто совершал убийства, свою мать, которая нашла фамилии девушек в дневнике, который он вел в юности. Только в конце он вспоминает о дневнике, замечая его пропажу, и раскрывает тайну.

Сначала, по возвращении, в поезде, он, кажется, слышит [ее] имя 1-й девушки — погружается в мечтания, не покупает газеты^[24] [и понимает: то, что выкрикивают продавцы газет, это правда.] Никаких новостей. Возвращается из госпиталя, раненный в Корее [сходить на могилу своего отца]. Едет к своему приятелю детективу. Тот как раз расследует это дело. Видит газеты, понимает [надорванная страница] Эллен Брейстер.

Все подтверждается. Ярость. Решает помочь своему приятелю. Тот соглашается. Мало-помалу приятель, кажется, все + и + старается держать его подальше от расследования. Поскольку он^[25] узнает, что это мать. В конце он подерется с ним в тот момент, когда она приходит убивать. Его приятель без сознания, он прячется. Видит, как она целится. Стреляет, убивает ее и только потом распознает. Смывается — теряет голову. Находит пастора — приказывает тому молиться о матери. Угрожая револьвером, перед тем, как отпустить, заставляет пастора сказать, что тот не верит, что есть что-то после. Потому что не хочет встретиться с ней. И тогда убивает себя — как китайца^[26],которого он когда-то спалил — Деваться некуда.

Мать нашла дневник в его гарсоньерке [убирая комнату перед возвращением сына] — объяснить в конце^[27].

Мать стала такой^[28] из-за комплекса фрустрации — муж импотент и все время витает в облаках, химия [серебро] его единственная страсть — (Это было желанием сбежать — видно, потому что он болен.)

У всех убитых рот и лоно выжжены…

нрзб, [текст оборван]… Нарцисс отправляет отца в больницу… чтобы госпитализировать^[29] и… уберечь.

Нарцисс подтолкнет Кармен в объятия Фрэнка, чтобыуберечь Салли, зажизнь которой он боится^[30].

РУКОПИСЬ СИНОПСИСА Б. ВИАНА

ПО ПОВОДУ ОБЛОЖКИ^[31]

Летом 1946 года, тогда еще начинающий издатель, Жан д’Аллюэн просит Бориса Виана написать для, него бестселлер, «который увлечет всех так же, как „Тропик Рака“ Генри Миллера». Виан, нуждающийся в деньгах, соглашается и за пятнадцать дней сочиняет «Я приду плюнуть на ваши могилы» — провокационную стилизацию в духе американского нуар-романа. Опубликованную под псевдонимом Вернон Салливан книгу будет ждать невероятный успех и не менее громкий скандал. И именно благодаря ей развернется издательство «Скорпион».

Жан д’Аллюэн обращается к художнику Жану Клузо-Ланову (1914–1997), и тот придумывает свои знаменитые черно-красные обложки с красным скорпионом в виде логотипа. С этими обложками в «Скорпионе» выйдут тексты таких авторов, как Виан, Кено, Герен, Иверно, Мале и Нарсежак, чаще всего — под псевдонимами.

Обложка романа «Деваться некуда», оформленная художницей и членом УЛИПО Клементиной Мелуа, — это дань уважения золотому веку издательства «Скорпион» и графическим изысканиям Клузо-Ланова с его динамическим начертанием букв и стремлением к сильному визуальному воздействию. В 1946 году не было сегодняшних возможностей компьютерной верстки, в то время все делалось вручную — с помощью кисти и ножниц. Отсюда и эта бескомпромиссная графика, которой отмечена эпоха.

Нам хочется думать, что, если бы Борис Виан закончил свой роман, тот вышел бы под обложкой, которую вы и видите сейчас.

БЛАГОДАРНОСТИ

УЛИПО выражает сердечную признательность Николь Бертольт, супруге Виана Урсуле Виан-Кюблер, его сыну Патрику Виану, а также всем членам «виановского наследия» за то, что они вверили нам эту незаконченную рукопись и поручили ее завершить.

УЛИПО благодарит Софи Огг-Гранжан из издательства «Файяр» за доверие, оказанное нам в ходе этой работы, включая графическое решение обложки книги.

Валерий Кислов От ВИАНА к САЛЛИВАНУ через УЛИПО

Борис Виан (1920–1959) — автор эпатажных романов и рассказов, а также стихов, песен, пьес, скетчей, сценариев, яркий представитель и признанный «классик» французской словесности — получил признание посмертно. При жизни его фантастические и абсурдистские произведения с трудом находили отзывчивых издателей, благосклонных критиков и внимательных читателей, а публикации под псевдонимом Вернон Салливан окончательно подпортили ему дальнейшую литературную карьеру.

История начинается с досады и бравады. В 1946 году Борис Виан, обескураженный очередными провалами — «Разборки по-андейски» не издаются, «Сколопендр и планктон» проходят незамеченными, «Пена дней» не получает премию Плеяды, — берется написать роман в духе скандального «Тропика Рака» Генри Миллера. Вместе с Жаном д’Аллюэном, недавно основавшим издательство «Скорпион», они решают «назначить» автором книги выдуманного по случаю американского писателя Вернона Салливана, а переводчиком — самого Виана, который, весьма кстати, действительно переводил американскую литературу^[32].

Проект-мистификация задумывается как своеобразный вызов: изготовить за две недели яркое произведение, стилизованное под американские черные романы, пользовавшиеся в то время большой популярностью, и вместе с тем провести выгодную коммерческую операцию. Роман неизвестного чернокожего писателя «Я приду плюнуть на ваши могилы» (1946), который «из-за темы расизма и эротических сцен Америка не осмелилась напечатать», становится бестселлером во Франции с тиражом в 120 000 экземпляров за неполные два года. Его герой, светловолосый белокожий мулат с европейскими чертами лица, уезжает из родного города после того, как его чернокожего брата линчевали за связь с белой девушкой. В небольшом городке, где никто не догадывается о его негритянском происхождении, он осуществляет долго вынашиваемый план жестокой кровавой мести.

Произведение оказывается не только коммерчески успешным, но и скандальным; пресса неистовствует, добропорядочная общественность негодует. Как Виан ни открещивается от авторства, сомнения накапливаются, что еще больше осложняет ситуацию с собственно виановскими произведениями (публикация «Осени в Пекине» откладывается). В феврале 1947 года «Ассоциация общественного и нравственного содействия» (бывшая «Лига упрочения общественной нравственности») предъявляет «порнографическому» писателю судебный иск: Виану грозит двухлетнее заключение и штраф в 300 000 франков. Дело осложняется еще и обвинением автора в «наущении к убийству»: в апреле 1947 года какой-то мужчина умерщвляет свою любовницу, оставляя рядом с трупом экземпляр романа «Я приду плюнуть на ваши могилы». От Бориса Виана требуется доказать, что он не Вернон Салливан: вместе с журналистом Милтоном Розенталем он спешно пишет английский текст «оригинала» «I shall spit on your graves». В августе 1947 года судебное преследование приостанавливается, а в ноябре 1948 года Борис Виан, надеясь окончательно развязаться со всеми судебными тяжбами, официально признается в авторстве романа «Я приду плюнуть на ваши могилы».

К этому времени он успевает сочинить еще два салливановских опуса.

«У всех мертвых одинаковая кожа» (1947) — история белокожего мулата, вышибалы в нью-йоркском баре, чья беспечная жизнь заканчивается с появлением шантажиста, выдающего себя за его брата.

«Уничтожим всех уродов» (1948) — пародийно-приключенческий и фантастический роман, герой которого оказывается в клинике, где проводятся подозрительные эксперименты по искусственному выведению красивых людей.

После публикации двух этих романов, а также переиздания первого оживляется «Ассоциация общественного и нравственного содействия». Она вновь обращается в суд и добивается запрещения книги «Я приду плюнуть на ваши могилы». А налоговая служба требует от автора выплатить огромные отчисления с уже проданных экземпляров, притом что собственно виановские произведения продолжают оставаться коммерчески провальными.

На это Виан отвечает очередным бурлескным эротическим детективом «Женщинам не понять» (1950), который повествует о приключениях двух разудалых братьев, отбивающихся от наркомафии и «перевоспитывающих» лесбиянку.

К циклу салливановских произведений следует отнести и написанный в 1947 году, но опубликованный только в 1970-м рассказ «Собаки, страсть и смерть», близкий по духу первым двум романам Салливана. Приговоренный к смертной казни таксист рассказывает, как молодая женщина гоняла его машину по ночному городу и ради сексуального возбуждения давила собак и кошек, но в какой-то момент ей захотелось большего.

* * *

Роман «Деваться некуда» органично встраивается в салливановское творчество.

Как и в предыдущих произведениях, общими оказываются выбранные время и место действия. Автор, который никогда не был в США, так естественно описывает антураж и приводит бытовые подробности, что кажется не просто повествователем, а непосредственным свидетелем описываемых событий. Атмосфера Америки 1950-х воссоздается политическими отсылками и социально-культурными маркерами: джаз, кинематограф, спорт. Важная роль отводится увлечению героя бейсболом, его страсти к автомобилям, а также алкогольным возлияниям и сексуальным утехам — действенным средствам борьбы с депрессией и фрустрацией в консервативно-пуританском американском обществе. Для пущей достоверности текст усеян американскими терминами и сопровождается «примечаниями переводчика» внизу страницы, подчеркивающими «иностранный» характер местных реалий. Салливан дарит читателям странную Америку, которая, с одной стороны, — как любая мифология — соответствует их стереотипам и фантазмам, а с другой — пародийно — обманывает ожидания и разрушает иллюзии. Эта якобы реалистичная Америка — страна выдумываемых приключений, где можно по-виановски фантазировать. Это еще и особая зона компенсации, где Салливан позволяет себе высказать все то, что не может (или не хочет) высказывать Виан.

По законам жанра здесь используется традиционный набор сюжетных и тематических установок, характерный для черного романа: интрига со зловещими перипетиями и тревожными ожиданиями, расследование с ложными версиями, скрытыми указаниями на преступника, уликами и алиби и, разумеется, насилие и смерть. Все это — несколько игриво, почти кукольно — сдабривается шаловливой эротикой и черноватым юмором. Ингредиенты дозированы точно, композиция выстроена устойчиво, изложение стилистически прозрачно.

«Деваться некуда» — не только самый «детективный» из салливановских романов. Он еще и наиболее образный, визуальный в кинематографическом смысле; приложение к нему «синопсиса» вместо «краткого содержания» не случайно. До схематичности просто и наглядно, словно для готовящейся экранизации^[33], четко определены функции и действия героев, краткие характеристики, лаконичные реплики, сценарные указания на декорации и аксессуары: интерьеры, убранство, одежда, еда и т. д. Некоторые детали, например костюмы, будто даются крупным планом; чего только стоит сюрреалистическое описание ботинка на фотографии судмедэксперта! Колоритный частный детектив и его пикантная партнерша вообще кажутся по-виановски ярко раскрашенными на черно-белом салливановском фоне. Автор подчеркивает, а иногда сознательно пародирует коды американского кино 1940-50-х годов: «по-киношному» любовники после соития выкуривают по сигарете подобно тому, как после удачного выстрела виановский персонаж в рассказе «Пенсионер» дует в ствол своего револьвера.

«Деваться некуда» — интересный эксперимент, где происходит жанровое размывание, скрещивание детектива и бурлеска, пародирования и стилизации, а еще причудливое совмещение авторов: за бесхитростным, серьезным Верноном Салливаном то и дело угадывается лукавый, озорной Борис Виан. В каком-то смысле это монолог одного автора, за голосом которого нет-нет да и слышится отголосок другого, неявное и неравное двуголосье с призвуками (признаками) легкой шизофренической расщепленности.

Здесь просматривается, хотя и в сильно сглаженном виде, присущая Виану ангажированность. Эпизод с пастором имеет явный антиклерикальный характер, пусть даже лишенный едкой виановской сатиры против священнослужителей, как, например, в романах «Пена дней» или пьесе «Последняя из профессий». Добиваясь от пастора признания, что «после нет ничего», герой подводит нас к нигилистической формулировке «Если Бога нет, то все дозволено» и экзистенциалистской проблеме свободного выбора.

Последний салливановский роман не обходится и без антимилитаризма, правда не столь яростного, как в виановских анархистских пьесах «Начинающему живодеру» и «Полдник генералов». Герой, по его собственному признанию, «несет войну в себе» и опасается, что она сделала его «способным на все».

Несколько необычной для Салливана, но вполне уместной для Виана оказывается психоаналитическая тема, раскрытая на примере семьи Болтонов. Тень погибшего младшего сына витает над родственниками, порождая комплекс вины. Отец, импотент и прогрессирующий маразматик, «самоустраняется» в своей лаборатории (в «Сердцедере» отец навсегда уплывает в лодке с заранее пробитым днищем и без весел). Властная, одержимая мать, испытывая инцестное влечение к старшему сыну, устраняет своих соперниц: истребляет его бывших и гипотетически настоящих возлюбленных (в «Сердцедере» маниакальная мать ради безопасности детей вырубает весь сад и обносит его «ничтовой» стеной из пустоты). Эта истребительная во всех смыслах страсть может вполне прочитываться в парадигме фрейдистского эдипова комплекса.

На протяжении всего романа Фрэнк — так же тщетно и отчаянно, как Вольф из виановской «Красной травы», — борется со своими воспоминаниями. Пытаясь вытеснить травматические образы насилия, он попадает в безвыходную ситуацию, когда невозможно ни переиграть прошлое (гибель брата и всех возлюбленных), ни принять настоящее (безумие матери, деменция отца). Подобно многим персонажам Виана и Салливана, затянутым в спираль насилия, он чувствует себя «изношенным» и отказывается от будущего (суицид). Если «Собаки, страсть и смерть» — рассказ накануне смерти, то «Деваться некуда» — повествование, ведущее нас за предельную черту, исповедь самоубийцы, его голос с того света. Роковая череда событий увенчивается смертью героя, что придает непритязательному разбитному детективу величавую торжественность греческих трагедий.

«Деваться некуда» — текст, намеченный Вианом для Салливана, начатый Саливаном и завершенный УЛИПО: читатель вправе задуматься о статусе произведения, о степени его индивидуальности и оригинальности. Следует ли видеть в нем лишь убедительную имитацию, удачное подражание? Осуждать культурный «каннибализм», литературный «паразитизм», как это уже происходило с дописанными произведениями Сервантеса, Диккенса или Гашека? Приветствовать курьезный пример заимствования и взаимодействия, пресловутой интертекстуальности, под которую при желании можно подвести все что угодно?

«Деваться некуда» — случай особенный. Сплав оригинала с подобием — и на сюжетном, и на вербальном уровне, — в результате которого получается вполне самодостаточное произведение. А еще — образец совместного творчества, где индивидуальные противоречия сглаживаются во имя коллективного компромисса. Тут в полной мере проявляется программная установка УЛИПО: ограничение парадоксальным образом стимулирует воображение и позволяет свободно творить в заранее заданных рамках. А также реализовывать потенциальность литературы, ее скрытые возможности. Здесь со-труженики используют и традиционные, и свои собственные риторические приемы, не отказывают себе в удовольствии поиграть с читателем, множа цитаты, аллюзии (чего только стоят фамилии некоторых персонажей!) и отсылки к произведениям мировой литературы.

«Деваться некуда» — дань автору, соавторам, всем авторам, вне зависимости от степени их реальности и фиктивности, дань литературной игре и мистификации, творению и творчеству вообще: трудно придумать более уместный подарок Борису Виану к столетию со дня его рождения…

Примечания

1

Решив сыграть на этой неопределенности, мы сопровождаем публикацию «примечаниями переводчика» внизу страницы. (Здесь и далее в тексте романа примечания УЛИПО. — Ред.)

(обратно)

2

«Пурпурное сердце» — награда, присуждаемая раненым солдатам.

(обратно)

3

Девушки или юноши из группы поддержки спортивной команды, исполняющие зрелищные, нередко танцевально-акробатические номера.

(обратно)

4

Шутка переведена приблизительно. В английском оригинале: «..In The Three Musketeers… — The free what?».

(обратно)

5

Chief inspector — звание, предшествующее званию superintendent. Английский язык не позволяет угадать род, но Нарцисс уточняет: I couldn’t get the information from her, что и объясняет реакцию Фрэнка.

(обратно)

6

Фраза из произведения Сервантеса «Дон Кихот», книга 1, глава 2.

(обратно)

7

В оригинале по-французски.

(обратно)

8

В оригинале по-французски La Paillette. Вероятно, аллюзия на кокаиноманию Умы Бронстин.

(обратно)

9

В оригинале Уолт Уитмен.

(обратно)

10

По-английски to take French leave означает «уйти по-английски».

(обратно)

11

Американские названия: Guadalcanal Uprising! — The Pitiless Vixen — When the Jackals Pass.

(обратно)

12

Непереводимая игра слов. В оригинальном тексте: «Although… her arresting eyes, her undercover skills, the handcuffs…»

(обратно)

13

Strike — бросок, при котором игрок сбивает все 10 кеглей сразу.

(обратно)

14

По-английски «Too Polish to be honest». Шутка о чистящем средстве (polish) оказывается еще и ксенофобской.

(обратно)

15

Тексты о работе над романом, кроме «Синопсиса» Б. Виана, созданы УЛИПО. — Ред.

(обратно)

16

L’Arrache-Cœur, ed. Vrille, 1953.

(обратно)

17

L’Écume des jours, 10/18, UGE, 1963.

(обратно)

18

Les Vie parallèles de Boris Vian, 10/18, UGE, 1976.

(обратно)

19

Boris Vian ou les facéties du destin, La Table ronde, 1969, rééd. 1982.

(обратно)

20

Science et littérature, éd. Diderot, 1998.

(обратно)

21

Œuvres complètes, La Pléiade, 2018.

(обратно)

22

Виан написал под псевдонимом Вернона Салливана четыре романа, опубликованные в издательстве «Скорпион»: «Я приду плюнуть на ваши могилы» (J’irai crachersur vos tombes, 1946), «У всех мертвых одинаковая кожа» (Les marts ont tous la même peau, 1947), «А потом всех уродов убрать» (Et on tuera tous les affreux, 1948), «Женщинам не понять» (Elles se rendent pas compte, 1950) — и один рассказ «Собаки, страсть и смерть» (Les chiens, le désir et la mart, 1947), посмертно опубликованный в издательстве Кристиана Бургуа «10/18» в 1970 году. Роман «Деваться некуда» (On n’y échappe pas) предназначался для коллекции «Черная серия» издательства «Галлимар».

(обратно)

23

Одна за другой, но не по порядку. У Нарцисса мы узнаем, что Беатриция Дрискоул, вторая женщина в жизни Фрэнка, была убита несколько месяцев ранее. — Здесь и далее примеч. УЛИПО.

(обратно)

24

Мы следовали тексту, а не плану. Виан сообщает о смерти Эллен Брейстер уже в первой главе, а не в четвертой, у Нарцисса.

(обратно)

25

Здесь закрадывается неясность с местоимениями, она продолжается и дальше. Кто этот «он», который «узнает, что это мать»? По нашему мнению, этот «он» — Нарцисс, а следующая далее фраза «убивает ее и только потом распознает» не оставляет никаких сомнений: во втором случае это Фрэнк. Значит, понимать следует так: «Поскольку Нарцисс узнает, что это мать. В конце Фрэнк подерется с Нарциссом в тот момент, когда она придет убивать. Его приятель лежит без сознания, Фрэнк прячется. Видит, как она целится. Фрэнк стреляет и убивает ее и только потом распознает».

(обратно)

26

Пять китайцев.

(обратно)

27

Здесь дневник находится не в самом конце, а в одной из последних глав.

(обратно)

28

Такой, то есть «безумной».

(обратно)

29

В нашей версии именно Нарцисс, по распоряжению полиции, отвозит сумасшедшего отца в больницу.

(обратно)

30

В нашем сценарии он делает это, чтобы подстроить убийце ловушку.

(обратно)

31

Перев. В.Тихомирова. — Ред.

(обратно)

32

В его переводе впоследствии будут опубликованы, в частности, такие произведения, как «Большие часы» Кеннета Фиринга (1947), «Глубокий сон» и «Леди в озере» Рэймонда Чандлера (1948), «Дамам наплевать» Питера Чейни (1949), «Мир нуль-А» Альфреда Ван Вогта (1953).

(обратно)

33

В 1959 году режиссер Мишель Гаст начал снимать по роману «Я приду плюнуть на ваши могилы» одноименный фильм. Виан, сначала привлеченный к работе над сценарием, позднее устранился от нее. Не видя самого фильма, он был, однако, убежден, что экранизация неудачна, и публично заявлял о желании убрать свое имя из титров. 23 июня 1959 года он все же пришел на премьеру в кинозал «Лё Марбёф» у Елисейских Полей. На начальных титрах, при появлении слов: «По роману Вернона Салливана, перевод с американского Бориса Виана» — он вскочил с криком: «Ах, нет!» — и тут же упал без сознания. Не доехав до больницы и не придя в сознание, он умер от остановки сердца.

(обратно)

Комментарии

1

Генерал Омар Нельсон Брэдли (Omar Nelson Bradley, 1893–1981) — один из главнокомандующих американской армией в Европе во время Второй мировой войны, начальник Генштаба в начале войны в Корее. Борис Виан перевел его воспоминания «Записки солдата». Посвящение генералу Омару Брэдли подчеркивает родство романа «Деваться некуда» с романом Вернона Салливана «Я приду плюнуть на ваши могилы» (1946), который был посвящен члену ку-клукс-клана сенатору Теодору Бильбо (1877–1947). — Комментарии к тексту здесь и далее созданы УЛИПО и В. Кисловым. — Ред.

(обратно)

2

«Черная серия» — серия детективных романов издательства «Галлимар», основанная в 1948 году под руководством переводчика Марселя Дюамеля и представляющая основные направления американского и французского черного романа.

(обратно)

3

УЛИПО (OULIPO, OUvroir de LIttérature POtentielle) — «Цех (или Мастерская) Потенциальной Литературы», или, раскрывая французскую аббревиатуру по-русски, Увеличение Литературной Потенции. Это объединение, основанное писателем Рэймоном Кено и математиком Франсуа Ле Лионнэ в 1960 году, изучает «новые „структуры“ математического характера, осваивает искусственные и механические приемы, способствующие литературной деятельности <…> и поддерживающие вдохновение», иначе говоря, стимулирующие авторское воображение и позволяющие отказаться от штампов и стереотипов. УЛИПО развивает уже существующие и вырабатывает новые «ограничения», то есть жесткие формальные правила, которые писатель осознанно навязывает себе для построения литературных произведений (определенный размер, алгоритм, прогрессия или такие риторические фигуры, как палиндром или липограмма).

(обратно)

4

Начало примечательно вдвойне: это моновокализм на «е» и треть александрийского стиха. Александрийский триметр можно ритмически разбивать на три части. Его называют еще романтическим, поскольку он вводится в обиход романтиками, в частности Виктором Гюго. В его стихотворении «Несколько слов другому» мы находим следующий пример: «Разбил я строй / наивнейших /александрин» (сборник «Созерцания»). Эллен Брейстер — имя героини романа «Доля труда» (The Portion of Labour) американской писательницы Мэри Элинор Уилкинс Фримен (1852–1930).

(обратно)

5

Выражение, обычно использующееся по отношению к деснице Божьей: «…помните сей день, в который вышли вы из Египта, из дома рабства, ибо рукою крепкою вывел вас Господь оттоле» (Исх. 13: 3).

(обратно)

6

Друзьям, вне всякого сомнения левшам, поскольку Виан по рассеянности забыл, что речь идет о левой руке.

(обратно)

7

«Сатердэй ивнинг пост» (Saturday Evening Post) — американская еженедельная газета, история которой восходит к началу XIX века.

(обратно)

8

Отсылка к «Златоокой девушке» (La fille aux yeux d’or, 1835), повести Оноре де Бальзака из трилогии «История тринадцати», в составе цикла «Сцены парижской жизни».

(обратно)

9

Папоротник «рыжий», а не «желтый», как сначала написал Борис Виан. Одно из многочисленных исправлений, фигурирующих в его рукописи.

(обратно)

10

Блэк-Ривер — очень распространенное в США название реки и города. К примеру: Блэк-Ривер в графстве Харнетт в Северной Каролине, Блэк-Ри-вер в графстве Пеннингтон в Миннесоте, Блэк-Ривер в графстве Лорейн в Огайо. В одном только штате Миссури три таких топонима. Можно предположить, что Виан помещает Блэк-Ривер на юге США, поскольку там разворачивается действие всех остальных романов Вернона Салливана.

(обратно)

11

Здесь: pick-up (англ.) — не «пикап, легкое автомобильное средство с кузовом или открытой грузовой площадкой сзади», а «проигрыватель виниловых пластинок».

(обратно)

12

Ошибка Виана. Блуждающий полузащитник (fly-half — флай-халф) — позиция игрока в регби. Виан, вероятно, имеет в виду полузащитника в американском футболе (halfback — халфбек). Но мы все равно будем и дальше использовать именно его термин.

(обратно)

13

G. I. (англ.) — Джи-Ай, солдат армии США. Первоначально сокращение употреблялось для военного обмундирования и экипировки «по заданию правительства» (government issue), а согласно народной этимологии — для армейских мусорных баков из оцинкованного железа (galvanised iron).

(обратно)

14

Небольшое уточнение: военная медаль «Purple Heart» («Пурпурное сердце») вручается всем американским военнослужащим, погибшим или получившим ранения в результате действий противника.

(обратно)

15

Официально считалось, что в «вооруженном конфликте» между КНДР и Республикой Корея (1950–1953) Китай не участвовал; регулярные китайские войска формально считались бригадами так называемых китайских народных добровольцев. Согласно официальным данным КНР, китайская армия потеряла на Корейской войне 390 тыс. человек, согласно западным историкам — до одного миллиона.

(обратно)

16

Эпизод начала войны (лето 1950 года), когда массированное наступление неприятеля заставило американцев отступить к Пусанскому периметру, отдать Сеул и почти весь полуостров.

(обратно)

17

Газоразрядные ртутные лампы (HQL) в силу низкой стоимости широко используются для освещения улиц и промышленных объектов.

(обратно)

18

Имя дворецкого Vale отсылает к идентичному латинскому слову Vale, которое произносится так же, как и французское Valet («слуга», «лакей», «валет», а также «оруженосец»). У древних римлян обращение Vale означало пожелание доброго здоровья.

(обратно)

19

Имеется в виду Вторая мировая война. Официально США вступили в нее 7 декабря 1941 года после нападения Японии на Перл-Харбор; мобилизация была развернута в начале 1942 года.

(обратно)

20

Возможная аллюзия на «Интимный дневник» ирландской писательницы Салли Мара, опубликованный в 1950 году издательством «Скорпион».

(обратно)

21

Совершенно необъяснимым образом Борис Виан датирует смерть Марка в Нагасаки 1946 годом. Мы поменяли на 1945-й.

(обратно)

22

Highball (англ.) — высокий стакан правильной цилиндрической формы для алкогольных коктейлей (в данном случае из виски и имбирного эля). Стандартный объем — 270 мл.

(обратно)

23

Существует разновидность нарциссов с двумя цветками под названием «Нарцисс Роуз Оф Мэй».

(обратно)

24

Еще одна отсылка к Новому Завету, притче о блудном сыне (Лк. 15:11–32).

(обратно)

25

Известны интерес и любовь Бориса Виана к автомобилям: у него их было много и разных марок (в том числе «Остин-Хили» и «Морган-Плюс 4»), но самый знаменитый — «Бразье-Торпеда 1911». По словам самого Виана, он написал роман «Я приду плюнуть на ваши могилы», поскольку нуждался в деньгах и хотел купить машину.

(обратно)

26

Восковые пласты: на момент действия романа это выражение для обозначения грампластинок уже устарело.

(обратно)

27

Разнообразие и иерархия автомобильного парка Болтонов: «кадиллак» — класс люкс фирмы «Дженерал Моторс», «меркюри» — средний класс одного из филиалов «Форд» и «линкольн» — престижная серия «Форд». Последний автомобиль — старая модель, поддерживаемая в прекрасном состоянии.

(обратно)

28

Возможная аллюзия на пьесу Юджина О’Нила «Траур — участь Электры», экранизированную Дадли Николсом в 1947 году.

(обратно)

29

Одно из произведений Бориса Виана уже раскрывало психоаналитическую проблему. В «Сердцедере», чей фантастический мир далек от событий нашего романа, также фигурировала мать-маньячка. Но здесь случай матери, влюбленной в собственного сына, не соответствует классической Эдиповой схеме.

(обратно)

30

«Ингерсолл-Рэнд» (Ingersoll Rand) — фирма, разрабатывающая промышленные товары, от инструментов до пневматических систем, включая грузоподъемную и компрессорную технику.

(обратно)

31

Бетти Хаттон (Betty Hutton, 1921–2007) — американская актриса и певица. А также название лосьона для ухода за волосами.

(обратно)

32

«Фишер Боди» (Fisher Body) — американский производитель автомобильных кузовов. Фирма, основанная братьями Фишер в Детройте (штат Мичиган) в 1908 году, была в 1919 году куплена компанией «Дженерал Моторс» и стала его кузовным отделением в 1926 году.

(обратно)

33

Даниэль Бун (Daniel Boone, 1734–1820) — первопоселенец и основатель колоний в Северной Америке, ставший благодаря своим подвигам и приключениям одним из популярных фольклорных героев Соединенных Штатов. Никакой семейной связи с Джанет Бун.

(обратно)

34

Джордж Херман Рут (George Herman Ruth, 1895–1948) — американский бейсболист, известный как «Бейб Рут», а также «Бамбино», «Султан удара» или просто «Бейб».

(обратно)

35

Пекос Билл (Pecos Bill) — ковбой, американский фольклорный персонаж, приключения которого были записаны Эдвардом О’Райли в начале XX века, а позднее отражены в популярных комиксах, мультипликационных и художественных фильмах.

(обратно)

36

Джеймс (Джимми) Гамильтон (James Hamilton, 1917–1994) — американский джазовый кларнетист, саксофонист, композитор и аранжировщик.

(обратно)

37

Аллюзия на рассказанную Плутархом известную историю. Спартанский мальчик, «украв лисенка, спрятал его у себя под плащом, и хотя зверек разорвал ему когтями и зубами живот, он, чтобы скрыть свой поступок, крепился до тех пор, пока не умер» («Сравнительные жизнеописания. Ликург», XVIII, 1).

(обратно)

38

Речь идет о 38-й параллели, которая сегодня разделяет две Кореи.

(обратно)

39

Орфография французского антропонима Ghislain, широко распространенного как имя и фамилия, может действительно озадачить. Буква «g» в подобной комбинации, согласно правилу, произносится, как «г», но иногда — как «ж». Буква «s» в подобной комбинации, как исключение из правила, замалчивается, но не всегда. Сочетание букв «ai» передается одним звуком «е».

(обратно)

40

Морис Шевалье (Maurice Auguste Chevalier, 1888–1972) — знаменитый французский эстрадный певец, киноактер. Его соломенная шляпа и бабочка, а также утрированный французский акцент создали ему за границей, особенно в США, клишированный образ француза: типичного парижанина, весельчака, обольстителя и соблазнителя. В очерке Виана «Даешь музон!» (En avant la zizique, 1958), посвященном эстрадной песне, мы находим следующую характеристику: «Если Морису Шевалье удается облекать в плоть абсолютную пустоту, которой является большинство его песен, то талант его воистину уникален».

(обратно)

41

Джек Рузвельт (Джеки) Робинсон (Jack Roosevelt Robinson, 1919–1972) — американский бейсболист, игравший в Главной лиге с 1947 по 1956 год.

(обратно)

42

В очерке «Американские впечатления» (Impressions d’Amérique, 1946), предназначенном для рубрики «Хроника лжеца» журнала «Новые времена», Виан пишет, что «вместе с кока-колой» бейсбол является национальным видом спорта и позволяет американцам выплеснуть неизрасходованную сексуальную энергию.

(обратно)

43

Библия короля Якова — изданный в 1611 году и «авторизованный» королем Англии Яковом I библейский перевод, который определил основные черты средневекового христианского богослужения на английском языке и значительно повлиял на развитие английского языка. В мире насчитывается не более 200 сохранившихся экземпляров этого издания.

(обратно)

44

Modus operandi (лат.) — образ действия.

(обратно)

45

West-coast swing (англ.) — парный танец в стиле свинг, для которого характерны плавные движения и эластичный контакт партнеров.

(обратно)

46

Мохандас Карамчанд (Махатма) Ганди (1869–1948) — индийский политический и общественный деятель, один из руководителей и идеологов движения за независимость Индии, проповедник мира и ненасилия, был убит 30 января 1948 года.

(обратно)

47

Сэр Ричард Аркрайт (Richard Arkwright, 1732–1792) — крупный английский промышленник, изобретатель, один из родоначальников индустриального текстильного производства.

(обратно)

48

Veterans Circle (англ.) — кружок ветеранов.

(обратно)

49

Томми Сьюэлл (Tommy Sewell, 1906–1956) — знаменитый американский бейсболист. Его именем назван стадион в г. Таскалуса (штат Алабама).

(обратно)

50

Здесь Поль Морис Гилен, сам того не ведая, заимствует у Жоржа Перека (1936–1982) изобретенный им литературный прием под названием «прекрасное подношение»: в тексте, посвященном какому-то лицу и указывающему на него, используются исключительно буквы, составляющие его имя и фамилию, причем повторяемые сколь угодно раз. Вот поэма Гилена, слова которой содержат лишь буквы, составляющие имя и фамилию Беатриции Дрискоул.

«С утра туалет: колибри стирает китель, драит убор, аксессуары. Лакирует укладку буклей. Рядится. Красуется. И трубит себе сбор.

Далее скок — и к облаку. Скорость! Будто стрелой летит. Реет, рисуя кольца и арабески; крутит, как акробат, то курбет, то кульбит: будто ткет сеть батика и кисеи для декораций. А око-искатель бдит, как локатор, окрест, и следит, как радар, тестируя и сортируя.

Отбракует балбеса-бекаса и дуру-тетерку, отсеет оболтуса-секретаря и королька-идиота, отбросит идеи о толстой утке и дебелой цесарке. О дятле-долбоебе до старости. Сей скот коробит колибри-аристократа. Бестиарий сердит и бесит до ярости.

Колибри отбросит и ор отродья: трели соек, рулады сорок, курий треск, стрекот дерябы, клекот кайры.

И тут… Тут… Орлица! Какие селекции?! Какие коллекции, коль тут такой раритет?! Обалдеть! Убиться! Кто скроет слабость к такой красотке, к ее царской стати?! Класс! Лоск! И облик, и абрис! И редкий окрас: карий бистр, белая лилия, серая сталь, а декор — рябь коралла, блеск серебра (сусаль) и дробь кристалла. Аура особи! Идол культа! Культ идеала!

Колибри с листа декларирует крале бой сердца, кредо либидо, секреции соки. Колибри трясет от искуса — о, циркулируйте биотоки!

Облетает цацу и окликает. Строит куры, бьется треской об лед, крутится белкой о колесо. Суетится и стелется, как артист культуры: то кадриль, то сиртаки с саблей, то дурацкие колокольца серсо.

„Та-та-та“, — такает робко кокетка.

Орлица блистает актрисой театра, балета и кабаре. Ай, креатура!

Колибри белеет, алеет, сияет от радости. Клеит, бойко кадрит. Колобродит. И баркаролу яро басит: аккорд сладкой арии, колоратура…

„Те-те-те“, — крутит, колеблясь, лоретка.

Бард токует: болтает дурь, балаболит байки, якобы облекая идейки лирикой-околесицей иль декорируя дискурс рассудка абстракцией до абсурда. Тискает — льстец! обаятель! — оду и дарит дроле букетик-буклетик. Литература…

„Да“, — одобряет тактику критикесса.

Удостоила! Роль традиции и ритуала: сие структурирует текст от рацио до астрала.

Сладилось! Сладострастие окриляет.

Удалец ускоряется к сути дела. Касается тела. Стук.

Трется бок о бок, а страсть-то бурлит, как костер раскаляет,

Сердце-бес бьется: систола — рай, диастола — ад, тук-тук.

Колибри ласкает, лелеет и так, и сяк,

И тискает, и катает, и кулебасит как кулебяк, Целует, ликуя. Ликует, целуя. Объятье — краткое, скрёбкое.

Уд растет до калибра колосса-уродца, искрится.

Елда с силой торкает, туркает: дело-то трудоёбкое!

Сексократия есть либертария диктатура:

Курс — едрить и етить! То есть истаять и слиться.

До риторики ль тут? И какая тут редактура?!

Коитус! Соитие! Блеет орлица, Колибри орет. Сила ци струится.

Реакция — буря. Акт — кисло-сладкий.

Орлица — целое „И“; колибри — деталь, астериск ее краткий».

(обратно)

51

Фрэнк явно лукавит. «Борсалино» (Borsalino) — одна из старейших итальянских шляпных фирм, модная в Европе и особенно в США во многом благодаря культу голливудских кинозвезд. Вслед за Хамфри Богартом в финальной сцене «Касабланки» Майкла Кёртиса, шляпы «Борсалино» носили Марчелло Мастроянни в фильме Федерико Феллини «8½», Жан-Поль Бельмондо в картине Жан-Люка Годара «На последнем дыхании» и многие другие. Марка даже дала название двум культовым гангстерским фильмам Жака Дере с участием Алена Делона: «Борсалино» (1970) и «Борсалино и компания» (1974).

(обратно)

52

Дуглас Макартур (Douglas MacArthur, 1880–1964) — американский полководец, генерал армии. Во время Второй мировой войны руководил обороной и освобождением Филиппин. В 1950 году командовал войсками ООН в Корейской войне. В1951 году был отправлен в отставку президентом Гарри Трумэном из-за разногласий во взглядах на ведение войны и необходимость ее расширения на территорию Китая (Макартур не только выступал за ядерную бомбардировку Китая, но и сделал публичное объявление о том, что США готовы пойти на такой шаг).

(обратно)

53

Каунт Бейси, наст, имя Уильям Джеймс Бейси (Count Basie, 1904–1984) — американский джазовый пианист, органист, один из самых значительных музыкантов в истории свинга и блюза. «Futile frustration» («Пустая досада») — композиция с пластинки «Count Basie & His Orchestra» (1947).

(обратно)

54

Пирокластический — смесь высокотемпературных вулканических газов, пепла и обломков пород, образующаяся при извержении вулкана.

(обратно)

55

«The Mad Boogie» («Безумный буги») — композиция Каунта Бэйси с пластинки «Count Basie & His Orchestra» (1946).

(обратно)

56

«Волшебник страны Оз» (The Wizard of Oz, 1939) — музыкальный фильм Виктора Флеминга по одноименному роману Л. Фрэнка Баума.

(обратно)

57

Фильмы категории В — малобюджетные коммерческие картины, которые в золотой век Голливуда демонстрировали в кинотеатрах вторым номером на сдвоенных сеансах, после популярного, крупнобюджетного кинофильма (фильма категории А). Со временем термин «фильм категории В» стал эвфемизмом для обозначения малобюджетной кинопродукции посредственного художественного качества.

(обратно)

58

«Божья коровка» — шутливое название малолитражного автомобиля типа «фольксваген»; две заглавные буквы, вынесенные на логотип марки (Volkswagen), совпадают с инициалами Вики Вилбэри (Vicky Wilbury).

(обратно)

59

Пример паронимов в подражание Монтеню, который писал: «Я больше учусь, отражая, чем подражая». В романе читатель будет то и дело встречать фразы и выражения, в которых используемые слова отличаются лишь одной буквой.

(обратно)

60

В своем «Письме его Великолепию, барону Жану Молле, вице-куратору ’Патафизического Коллежа, о военном надувательстве» (1959) Виан саркастически констатирует, что война, целью которой является поголовное истребление как своих, так и чужих, ведется крайне «безответственно» и «некомпетентно», поскольку всегда остаются выжившие. Этих нерадивых и недобитых вояк он предлагает называть не ветеранами, а «неудачниками».

(обратно)

61

«Tennessee Waltz» — американская песня, написанная в 1947 году Редом Стюартом и Пи Ви Кингом, которая в 1950 году в исполнении Патти Пейдж возглавила хит-парад «Биллборда». «Теннессийский вальс» стал одним из мировых хитов, а в 1965 году— вторым официальным гимном штата Теннесси.

(обратно)

62

Патти Пейдж, наст, имя Клара Энн Фаулер (Patty Page, 1927–2013) — американская певица, пользовавшаяся большим успехом в 1950-е годы.

(обратно)

63

«Сансет бульвар» (Sunset Boulevard, 1950) — культовый фильм знаменитого американского режиссера Билли Уайлдера о трагедии забытых звезд Голливуда.

(обратно)

64

Jim Beam — марка кукурузного виски бурбон, выпускаемого в штате Кентукки.

(обратно)

65

Truck (англ.) — грузовик.

(обратно)

66

«Пожалейте Джона Уэйна!» — название статьи Бориса Виана из раздела «Статьи, хроники» (La Pléiade, vol. II, p. 1001). Сначала эта глава целиком представляла собой центон, составленный исключительно из отрывков статей, романов и рассказов Виана, при соблюдении дополнительного правила: ни одна фраза не бралась из того же текста, что и предыдущая. «Так ведь война, что же вы хотите… Наконец-то, поживем!.. Уши мне полностью заложило. Людям, лишенным воображения, нужны настоящие войны. Мы богаты и можем оплатить настоящих дикарей. Битва! Бойня! Война! Пехота! Бух! Бах! Ах!.. А что?.. На каждой войне повторяется одна и та же удручающая хрень: массовая мобилизация любителей. Что это на меня нашло? Слава богу, торговцы оружием нас не оставят. Как вы знаете, я не привык спасать свою жопу от ответственности и понимаю, в чем мой долг перед отечеством. Некоторые из этих военных рассказов страдают теми же огрехами, что всякие „Великие Цирки“ и прочие „Военно-воздушные силы“ от современной литературы и кинематографа, которые, по сути, являются скорее пропагандой, чем искусством; они должны иметь право голоса лишь при условии, что — для сбалансированности — можно было бы читать в книгах и особенно видеть на экранах необрезанные и нефальсифицированные новости о Корее или Второй мировой войне, что стало бы единственным действенным средством отвратить людей от невыразимого ужаса. Мне не в чем себя упрекнуть. Пожалейте Джона Уэйна!» При финальной шлифовке текста возобладала установка на связную повествовательность, которая для этого виртуозного упражнения оказалась фатальной.

Джон Уэйн, наст, имя Мэрион Роберт Моррисон (John Wayne, 1907–1979) — американский актер, «король вестерна», символ мужественности и индивидуализма. Снимаясь ежегодно примерно в пяти фильмах, он был едва ли не самым востребованным голливудским актером эпохи звукового кино.

(обратно)

67

«Роже-Галле» (Roger & Gallet) — французская парфюмерно-косметическая фирма, созданная предпринимателем Шарлем Роже и банкиром Шарлем Галле в 60-е годы XIX века и прославившаяся тем, что первой стала производить ароматизированное мыло (1879).

(обратно)

68

«Sometimes, I feel like a motherless child» (англ. «Иногда я чувствую себя сиротой») — спиричуэл, сочиненный до отмены рабства, который исполняли многие певцы, в том числе Пол Робинсон и Луи Армстронг.

(обратно)

69

Билл Коулман (Bill Coleman, 1904–1981) — американский джазовый трубач, внесший большой вклад в развитие свинга.

(обратно)

70

Кэри Грант, наст, имя Арчибальд Александер Лич (Cary Grant, 1904–1986) — англо-американский актер, снимавшийся в водевилях и бурлескных комедиях, позднее в драмах, а также психологических триллерах Альфреда Хичкока, которые принесли ему всемирную славу.

(обратно)

71

Микки Руни, наст, имя Джозеф Юл-младший (Mickey Rooney, 1920–2014) — американский актер, создавший во многих мелодрамах и сентиментальных комедиях типаж бойкого, находчивого подростка.

(обратно)

72

Пьерино Рональд (Перри) Комо (Perry Como, 1912–2001) — популярный американский актер, певец и телеведущий, прославившийся своими шоу.

(обратно)

73

Линда Ломбард (Linda Lombard, 1925–2010) — малоизвестная американская актриса, сыгравшая несколько не очень значимых ролей в нескольких не очень примечательных фильмах.

(обратно)

74

«Stairway for a star» («Лестница для звезды») — фильм американского режиссера Джека Ригера (1947).

(обратно)

75

Фрэнк вновь возвращается к христианской теме. «Ave Maria» — молитва к Богоматери, распространенная преимущественно у католиков. Неизвестно, какое именно музыкальное произведение на текст «Ave Maria» могла бы напеть Джанет. Выбор у нее был: Моцарт, Бах, Шуберт, Гуно.

(обратно)

76

Вначале эта глава представляла собой текст с «дырами», которые заполняли члены УЛИПО: пробелы для дополнительной информации (например, кличка собаки — Бобби); пробелы, оставленные для аналогий («как смотритель маяка, оказавшийся в ловушке своего собственного света»); и, наконец, пробелы по принципу show /tell, когда чувство передается не высказыванием, а иносказанием («мне было больно смотреть» стало «мне уязвляло печень»).

(обратно)

77

«Зенит» (Zenith) — основанная в 1918 году фирма по производству радиоприемников и телевизоров, которая разработала первую систему дистанционного управления.

(обратно)

78

Lazybones (англ.) — лентяй.

(обратно)

79

Corduroy (англ.) — вельвет.

(обратно)

80

Дин Мартин, наст, имя Дино Пол Крочетти (Dino Paul Crocetti / Dean Martin, 1917–1995) — американский эстрадный и джазовый певец, актер, телеведущий, ставший благодаря сотрудничеству с Фрэнком Синатрой одним их самых популярных артистов Америки.

(обратно)

81

Touchdown — один из главных способов набора очков в американском и канадском футболе, который засчитывается, когда игрок вместе с мячом забегает в зачетную зону противника либо уже там получает пас, подбирает и фиксирует мяч.

(обратно)

82

Фиор — знаменитый парфюмер, упомянутый в книге «Зази в метро» Рэймона Кено. Габриель, дядя Зизи, душится духами «Тайный агент» от «Фиор». Когда роман был опубликован в 1959 году, духи «Прохладная вода» от Диор существовали уже четыре года. Предназначенный и мужчинам, и женщинам, этот шипровый запах с цитрусовыми ароматами подходит как Габриелю (в «Зази»), так и Нарциссу.

(обратно)

83

Дурацкая смерть — выражение генерала Джорджа С. Паттона-младшего (1885–1945), генерала американского штаба периода Второй мировой войны, который умер в госпитале в результате столкновения своей машины «Кадиллак-75» с американским военным грузовиком.

(обратно)

84

Непереводимая игра слов, построенная на паронимии: hello (англ.) — «привет» и hell (англ.) — «ад».

(обратно)

85

«The Portable Edgar Рое» и «The Portable Hawthorne» — книги Эдгара Аллана По и Натаниэла Готорна, опубликованные в конце 40-х годов издательством «Пенгуин Букс» в серии известных произведений классиков англоязычной литературы в компактном бумажном переплете.

(обратно)

86

Ильза Кох (Ilse Koch, 1906–1967). Еще ее называли «бухенвальдской сукой».

(обратно)

87

Чан Кайши (1887–1975) — китайский военный и политический деятель. После победы коммунистов и провозглашения Китайской Народной Республики в 1949 году перебрался в Тайбэй, а в 1950-м официально вступил в должность президента Китайской Республики (Тайвань).

(обратно)

88

Аллюзия на знаменитую фразу «Дом священника не утратил своего очарования, и сад — своего блеска» из детективного романа «Тайна желтой комнаты» (1907) Гастона Леру, которая, в свою очередь, является слегка измененной фразой «Дом священника не утратил своей чистоты, и сад — своего блеска» из сборника фиктивных писем Жорж Санд, адресованных одной девушке и опубликованных в газете «Ле Монд» (1837), а позднее издательством «Перротен» в отдельном томе под названием «Сборник» (1843). Во время Второй мировой войны «Радио Лондон» использовало эту кодовую фразу, чтобы объявить о высадке союзных войск на Сицилии, руководимой в июле 1943 года генералом Омаром Брэдли, которому посвящена эта книга.

(обратно)

89

In petto (ит.) — в душе.

(обратно)

90

In fine (лат.) — в конце.

(обратно)

91

Post coïtum (лат.) — после соития.

(обратно)

92

Джинджер и Фред — аллюзия на легендарную танцевальную пару (Джинджер Роджерс и Фред Астер), принимавшую участие во многих знаменитых кинофильмах.

(обратно)

93

Модель «Форд-Делюкс» была внедрена в 1938 году как промежуточное звено между классом «Стандарт» и роскошным вариантом «Линкольн».

(обратно)

94

Значит, речь идет о банке с тушенкой. Тушенка сыграла немаловажную роль во Второй мировой войне. Она входила в рацион «К», индивидуальный паек американского солдата во время военных действий. В своей поэме «Сто тысяч миллиардов стихотворений» Рэймон Кено воспевает ее следующим образом: «Засоленное впрок воняет мясо в жбанах» (пер. Т. Бонч-Осмоловской).

(обратно)

95

Джек Демпси (Jack Dempsey, 1895–1983) — знаменитый американский боксер, изобретатель особого приема, носящего его имя Dempsey roll («вращение Демпси»).

(обратно)

96

Фрэнк Ллойд Райт (Frank Lloyd Wright, 1867–1959), — по мнению некоторых, в частности Американского института архитектуры (АIА), величайший в истории американский архитектор.

(обратно)

97

Вашингтонка — однодолларовая купюра с изображением лица Джорджа Вашингтона.

(обратно)

98

Джелли Ролл Мортон (Jelly Roll Morton, 1890–1941) — американский джазовый пианист и певец.

(обратно)

99

Наименование «флитвуд» используется для моделей «Кадиллака», обладающих самой шикарной отделкой.

(обратно)

100

In extremis (лат.) — в последний миг.

(обратно)

101

Джеймс Стюарт (James Maitland Stewart, 1908–1997) — американский киноактер, воплотивший в фильмах самых разных жанров образ «маленького человека» большой Америки, а также боевой летчик, ветеран Второй мировой войны и войны во Вьетнаме, бригадный генерал.

(обратно)

102

Как в своем предисловии к «Святилищу» Фолкнера пишет Мальро, этот роман — «внедрение греческой трагедии в современный детектив». Ананке (фатальность, рок, неизбежность) из греческой трагедии присутствует в «Пене дней», «Красной траве», «Сердцедере» и других романах Виана. Но здесь к фатальности добавляется виновность (греховность?) в убийствах, совершенных в Корее (что-то вроде первородного греха).

(обратно)

103

Идет ли речь о намеренном приеме? Слова этой фразы начинаются с букв И.Н.Ц.И. (Иисус Назарянин, Царь Иудейский), соответствующих латинским буквам I.N.R.I. (Jesus Nazarenus Rex ludaeorum), вырезанным на кресте Христа. В оригинальном тексте по-английски: Ichabod negotiated, resisted, implored.

(обратно)

104

Реминисценция из монолога Гамлета: «’tis а consummation devoutly to be wished» (акт III, сцена I). Из множества переводов на русский язык здесь, наверное, уместнее всего набоковский: «Такого завершенья нельзя не жаждать».

(обратно)

105

Рэймон Кено (Raymond Queneau, 1903–1976) — французский писатель, поэт, эссеист, переводчик, директор «Энциклопедии Плеяды», Трансцендентальный Сатрап ’Патафизического Коллежа, один из основателей УЛИПО. Автор, в частности, «Упражнений в стиле» (Exercices de style, 1947), романов «День святого Жди-не-Жди» (Saint-Glinglin, 1948), «Зази в метро» (Zazie dans le métro, 1959), «Голубые цветочки» (Les Fleurs bleues, 1965), комбинаторной поэмы «Сто тысяч миллиардов стихотворений» (Cent mille milliards de poèmes, 1961). Экспериментатор, активно использующий фонетический, «ново-французский», язык, разговорную и жаргонную лексику, архаизмы и неологизмы, в чьих разнообразных по жанрам произведениях — от математических шарад до философских эссе — всегда остаются неизменными чувство юмора и виртуозная игра со словом.

(обратно)

106

Жак Бенс (Jacques Bens, 1931–2001) — французский писатель, поэт, эссеист, Датарий ’Патафизического Коллежа, один из основателей УЛИПО, автор многочисленных публикаций самых разных жанров, которые подразделяются им самим на «рифмованную прозу» (стихотворения), «романную прозу» (романы), «медитативную прозу» (размышления), «дидактическую прозу» (эссе), «драматическую прозу» (театральные пьесы и радиопередачи) и «секретарскую прозу» (стенография сеансов УЛИПО). Перу Жака Бенса принадлежит книга о Борисе Виане (Boris Vian, 1976).

(обратно)

107

Ноэль Арно, наст, имя Рэймон Валлентен Мюллер (Noël Arnaud, 1919–2003) — французский писатель, издатель, член постдадаистского и сюрреалистического движения, сооснователь второго ситуационистского интернационала, Сатрап ’Пата-физического Коллежа (Регент Общей ’патафизики и Риториконозной клиники), президент УЛИПО, автор многочисленных публикаций, в частности таких книг, как «Энциклопедия Фарсов и Ловушек» (Encyclopédie des Farces et Attrapes et des Mystifications, 1964), «Смачный язык во хмеле» совместно с Астером Йорном (La Langue verte et la Cuite, 1968), «Альфред Жарри: от короля Убю до доктора Фаустролля» (Alfred Jarry: d’Ubu Roi au Docteur Faustroll, 1974), а также иллюстрированного издания «Образы Бориса Виана, эйконографическая кантата» (Images de Boris Vian, cantate eikonographia, 1978).

(обратно)

108

Жак Дюшато (Jacques Duchateau, 1929–2017) — французский писатель, сценарист, ведущий программы «Панорама» на радио «Франс Кюльтюр», один из основателей УЛИПО, Регент диежематики (науки интерпретации) ’Патафизического Коллежа, автор, в частности, комбинаторных романов «Зинга 8» (Zinga huit, 1947) и «Воздушный столб» (La colonne d’air, 1987).

(обратно)

109

Поль Браффор (Paul Louis Braffort, 1923–2018) — французский инженер, специалист в области информатики, аналогового вычисления и изучения искусственного разума, а также писатель, поэт, певец и композитор более ста песен, Регент рематологии ’Патафизического Коллежа, член УЛИПО с 1961 года.

(обратно)

110

’Патафизический Коллеж (Collège de ’Pataphysique) — интернациональное сообщество литераторов, художников, музыкантов, кинематографистов, созданное в 1948 году в Париже и оформленное сложной иерархией, церемонными мероприятиями и корпоративными торжествами. Предметом изучения провозглашается ’патафизика — «наука воображаемых решений, которая символически предоставляет очертаниям свойства предметов, описанных их виртуальностью», а символическим покровителем Коллежа выступает Альфред Жарри; профессия заглавного героя его романа «Деяния и мнения доктора Фаустролля, патафизика» и дала название сообществу. Научная деятельность Коллежа — серьезное мероприятие, которое подчас оценивают как театрализованную игру, чистую спекуляцию разума, не предполагающую никакого действия и практических результатов; существование Коллежа основывается на философском скептицизме, который выражается, кроме всего прочего, в пародировании всевозможных академий и институтов. Эта идея, в частности, материализуется в том, что является неоспоримым шедевром Коллежа: в его организационной структуре с многочисленными комиссиями и подкомиссиями, комитетами, отделами, фантасмагорическими правилами, обязанностями и должностями. Кстати, объединение УЛИПО было официально учреждено под эгидой «Подкомиссии Эпифаний и Итифаний», входящей в «Комиссию Непредвиденного» при ’Патафизическом Коллеже. Семнадцатый выпуск «довольнонебыстиных Досье Коллежа», опубликованный 22 песка 99 года п. э. (1961 год по обычному календарю) содержит первый отчет УЛИПО под названием: «Упражнения потенциальной литературы. Паталегомены к любой будущей поэтике, которая соизволит представиться как таковая». Коллеж разрабатывает и свой календарь, в котором канонизированы многие ’патафизические лица, предметы и явления (от св. Иеронима Босха (демонарка) до св. Лазаря (вокзала)), и свою награду: знак Великого Гидуя девяти степеней. Так, 22 срыня 79 года п. э. (8 июня 1952 года по обычному календарю) Борис Виан назначается «Животером первого класса», а 22 приспеха 80 года п. э. (11 мая 1953 года по обычному календарю) — «Сатрапом и попечителем Знака ордена великого Гидуя, с Возвышенными привилегиями, полагающимися по праву».

(обратно)

111

Марк Лапран (Marc Lapprand, р. 1955) — французский писатель, эссеист, преподаватель литературы в канадском Университете Виктория, специалист по творчеству Бориса Виана, автор целого ряда работ, посвященных его творчеству: «Борис Виан: блюз для черного кота и другие рассказы» (Boris Vian: Blues pour un chat noir et autres nouvelles, 2002), «В как Виан» (V comme Vian, 2007). Соредактор совместно с Жильбером Пестюро Полного собрания сочинений Бориса Виана в 15 томах (1999–2003), соавтор книги Николь Бертольт и Франсуа Рульман-на «Свинг и слово» (Le Swing et le verbe, 2008), книги Франсуа Рульманна «Борис Виан, „если бы я был поэхтом“» (Boris Vian, «si j’étais pohéteû», 2009). Ему принадлежит исследование «Поэтика Улипо» (Poétique de l’Oulipo, 1998).

(обратно)

112

Making of (англ.) — документальный фильм о производстве какого-то фильма или телевизионной программы. Здесь: творческая «кухня», скрытая, закулисная сторона литературного творчества.

(обратно)

113

«Радостный Бизон» — один из многочисленных псевдонимов Бориса Виана, построенный на анаграмме имени и фамилии автора: Boris Vian = Bison Ravi.

(обратно)

114

Last but not least (англ.) — последний, но не менее важный.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

БОРИС ВИАН и УЛИПО[15]

ЗАКУЛИСЬЕ

СИНОПСИС БОРИСА ВИАНА

РУКОПИСЬ СИНОПСИСА Б. ВИАНА

ПО ПОВОДУ ОБЛОЖКИ[31]

БЛАГОДАРНОСТИ

Валерий Кислов От ВИАНА к САЛЛИВАНУ через УЛИПО

*** Примечания ***