Несчастный случай на охоте [В. В. Д-ь] (fb2) читать онлайн

В. Д-ь Несчастный случай на охоте

Ранним осенним утром 1890 года я сидел на скамейке у Брест-Литовского железнодорожного вокзала вместе со своим приятелем, недавно прибывшим из местечка под Кобрином, чтобы вместе с ним отправиться в командировку до Варшавы. До приезда нашего поезда оставалось еще около двух часов, и, дабы скоротать время, я стал разглядывать окружающий меня пейзаж в надежде увидеть что-то, что могло бы завлечь мое внимание.

После того как я окинул взглядом здание вокзала и несколько клюющих хлеб голубей, я обратил свой взор на небо, пытаясь предугадать какая же сегодня будет погода. Сделать для меня это было достаточно трудно: робкие бледные лучи октябрьского солнца то появлялись, то снова прятались за плотными свинцовыми тучами, тем самым напоминая мне о капризном осеннем ненастье. Все перелетные птицы уже давно улетели туда, где солнце все еще беззаботно светило, поэтому мое бесконечное ожидание не смогли скрасить ни их оживленное чириканье, ни их озорной полет, погружая меня в еще большую тоску и уныние. На какой-то момент я почувствовал себя мышонком, погруженным в лабиринт, из которого не было выхода — настолько невыносимой и неразрешимой казалась мне моя проблема. Постепенно мною овладевала непонятная усталость, глаза мои невольно закрывались и меня медленно начало клонить в сон.

Вдруг яркая мысль, словно молния, мелькнула где-то в моей голове, озарив мое сознание — я вспомнил, что сижу здесь совсем не один, и я вполне мог бы подкинуть интересную тему для разговора своему приятелю, тем самым прогнав бремя скуки, что так тяжело повисло на моих изнуренных плечах. Зная, что мой друг неравнодушен к охоте, я повернулся и спросил его в предвкушении услышать ожидаемый ответ:

— Правда ли, что вы любите охоту, мой милый друг?

После того как своими словами я разорвал цепи тяжелого молчания, в его глазах вспыхнул маленький огонек, а на лице выступила приятная улыбка.

— Ах, — усмехнулся он — конечно! Я обожаю охоту! Что же еще я могу делать в здешних местах? Охота — вот что делает мужчину мужчиной и помогает ему наполнить свою жизнь яркими красками! Да, именно охота!

Разделив его приподнятое настроение, я продолжил:

— В таком случае, будьте добры, поведайте мне какую-нибудь историю, приключившуюся с вами на охоте! Я вас уверяю, что мне бы было крайне интересно вас выслушать!

На какой-то миг моего товарища окутало глубокое раздумье, его взгляд опустился куда-то вниз, он внезапно замолчал и, почесав свой ус, ответил:

— Был в нашем местечке один человек, которого я, пожалуй, никогда не забуду. Звали его Семен Степанович Чапский. Высокий, чуть ли не два метра ростом, крепкий, сильный — словом, настоящий мужик, хотя скорее был он из мещан, если вообще не из обедневшего дворянского рода. Внешность его еще больше подчеркивала его образ — густая серая борода, то тут, то там постепенно покрывающаяся сединой, морщинистый широкий лоб и красноватый курносый нос, что красовался на его загорелом смуглом лице. За его темными взъерошенными волосами скрывались висячие слоновьи уши, а его тонкий насмешливый рот постоянно искривлялся в надменной сатирической улыбке. Могучие руки Семена Чапского больше походили на обезьяньи лапы с ладонями, покрытыми багровыми мозолями и следами от небольших порезов. На его массивных богатырских плечах виднелись неглубокие вмятины, по форме напоминавшие оттиски коромысла, из-за чего многострадальная спина Семена Степановича казалась немного сутулой. Одевался Чапский по-крестьянски — он всегда носил либо свою любимую белую косоворотку, либо темную рубаху из пестряди, а на его лохматой голове красовался черный суконный картуз.

Было у Семена Степановича и собственное небольшое хозяйство, где он с утра до ночи усердно работал, и, несмотря на свой немолодой возраст в 56 лет, работал Чапский за двоих, при этом не нуждаясь в чей-либо помощи. Умел он и овец пасти, и сено косить, и грядки прополоть, и дрова на зиму порубить, к тому же успевал Семен Степанович все это выполнять всего лишь за один день, да и без всяких усилий. Как видите, работник был из него превосходный, потому, когда Семен Степанович завершал выполнение всех своих планов, он мог пойти поработать на кого-то наймом. К слову, однажды мне даже рассказали про него одну удивительную историю: мол, когда у одного барина заболела лошадь, Семен Степанович сказал ему, что он сам готов полезть в плуг и прополоть все поле, если тот будет готов достойно его вознаградить. Сначала, конечно, Чапскому никто не поверил, но, когда барин собственными глазами увидел полностью вспаханный участок, он не на шутку удивился, щедро отблагодарив Семена Степановича весомой суммой и бутылкой дорогого коньяка.

Свободное от работы время Семен Степанович проводил в местных кабаках и тавернах, где он громко беседовал и жарко спорил со своими товарищами. Завсегдатай питейных заведений, именно здесь, за толстыми стенами этой душной тесной комнаты, проявлялись главные черты характера Семена Степановича Чапского. Его неприкрытый азарт, буйство и неистовство часто становились причиной скандалов, драк и ссор после очередной проигранной игры в карты. Казалось, что в тот момент он готов был убить своего неприятеля, разорвать его в клочья! Его голова становилась красной, как помидор, на теле выступали толстые вены, в которых бурлила густая горячая кровь, кривые пальцы тряслись, он поднимал руки и приговаривал: “Ух я тебя, наглеца, сделаю! Ох, тебе-то мало не покажется, подлец!”, пыхтя будто сломанный самовар. Однако, должно быть, самым опасным свойством натуры Чапского была его абсолютная несдержанность и раздражительность — практически в любой ситуации он мог вспыхнуть и взорваться, словно подожженная пороховая бочка, что часто плохо заканчивалось для того, кто осмелился встать у него на пути.

Самой частой жертвой дебошей Семена Степановича Чапского была его жена — Елизавета Михайловна Чапская. Бог знает, что свело ее с таким мятежным и необузданным человеком! Слыхал я, что происхождение Елизаветы Михайловны было весьма неказистым — выросла она в бедной крестьянской семье, и жила бы она себе там долго и счастливо, пока для ее батюшки за горизонтом не замаячила серьезная возможность обогатить свой нищий род. Так, найдя обеспеченного жениха для своей дочери, он выдал молодую семнадцатилетнюю девушку за пятидесятилетнего Семена Степановича.

Поначалу Елизавета Михайловна ни на что не жаловалась — хоть она и не питала никаких чувств к Семену Степановичу, она все же предпочитала сдержанно отвечать на вопросы о своем муже, говоря, что всем довольна и не желает ничего больше. Однако немного позже начало происходить что-то неладное: Елизавета Михайловна стала избегать других людей, из-за чего ее редко можно было увидеть за пределами участка Семена Степановича. Перестала она и общаться со своими подругами и соседями, тем самым проводя больше времени наедине с собой. Под блестящими голубыми глазами Елизаветы Михайловны, некогда наполненными беззаботностью и легкостью, вдруг появились темные широкие круги, а ее губы с каждым месяцем становились все тоньше и тоньше. Кожа Елизаветы Михайловны постепенно бледнела, ее темные длинные волосы все больше приобретали пепельно-серый оттенок, благодаря чему казалось, что девушка выглядела немного старше, чем она была на самом деле. Все чаще из ее дома вечером слышались крики и плачи, прерываемые грубым железным басом Семена Степановича — стало ясно, что каждый день Чапский безжалостно колотит свою собственную жену.

Страшно себе представить, что тогда ощущала эта невинная хрупкая женщина! Да и кто бы смог спасти ее несчастную душу, вытащив ее из этого беспросветного ада? Кто бы смог по-настоящему помочь ей, когда родители Елизаветы Михайловны уже давно вечно дремлют в сырой могиле, и никому, кроме них, не было дела ни до нее, ни до всех ее переживаний и проблем? Какого было каждый день выслушивать бесконечно обидные ругательства, летящие из уст человека, имеющего право называться твоим “мужем”? Какого было терпеть его выходки, приносящие как моральную, так и физическую боль?

Вероятно, единственным островком спокойствия для Елизаветы Михайловны было время, когда Семен Степанович уходил на медвежью охоту в лес, где в один прекрасный день решил поохотится и я.

Помнится мне, это был холодный январский денек — солнце тогда светило ярко, а от того снежный ковер весело искрился и блестел, придавая зимнему пейзажу некое праздничное настроение. Снег был повсюду, ведь ночью шел обильный густой снегопад, из-за чего везде лежали глубокие сугробы, полностью укутавшие седым одеялом всю земляную поверхность. В воздухе еще царил жесткий мороз, приятно пощипывавший мой нос и щеки, окрашивая их в ярко-розовый цвет. Я пробирался через заснеженные кочки, опираясь на свое старое ружье, в то время как передо мной то подпрыгивая, то снова принюхиваясь шагала моя собака. Окинув взглядом окружающие меня замшелые морщинистые стволы, я решил немного изменить свой маршрут повернув влево, дабы выйти на небольшую полянку, на которой часто можно было встретить рябчиков, чье аппетитное мясо как раз являлось главной целью моего похода. Тем не менее, пройдя несколько метров сквозь плотные заснеженные кустарники и широкие канавки, я осознал, что моя дорога становилась все более непроходимой, мороз свирепел и чуть ли не сковывал мои движения, заставляя слабеть мои мышцы. Тогда-то я и решил передохнуть и уселся на близлежащий трухлявый пенек, внимательно осмотрев здешние просторы. К сожалению, просидеть там мне удалось недолго: по прошествии пяти минут я ощутил, как пушистые снежные хлопья медленно посыпались с сереющих облаков, что сподвигло меня продолжить свой путь.

Пройдя быстрым шагом приблизительно полмили, я все-таки добрался до той самой заветной поляны. Перед моим взором предстала типичная заснеженная лужайка, где порой проскальзывали лазурные кончики хвойных сосновых веточек, окутанные студеным ледяным покровом. Везде царила незыблемая тишина, лишь изредка прерываемая скрипом ветхих стволов наклоняющихся деревьев. Еще раз обведя взглядом эту картину, я стал глубже присматриваться в поисках дичи, пока я не заприметил какую-то темную точку, лежащую неподалеку от меня. Думая, что это сидящий в снегу рябчик, я взял в обе руки ружье и прицелился на силуэт внимательно прищурившись. Будучи полностью уверенным в том, что моя желанная цель находится прямо перед моими глазами, я посмотрел на свою собаку, чтобы дать ей команду фас, после чего я бы выстрелил в испуганного улетающего рябчика, пополнив свою ношу тушкой этой беспомощной птицы. К моему удивлению, мой пес даже не пригнулся и не стал принюхиваться, наоборот, он почему-то выпрямился и застыл, молча уставившись на ту самую точку. При всем этом моя гончая перестала выполнять все мои приказы, точно намеренно игнорируя меня, ее хвост перестал энергично вертеться, а ее глаза будто бы похолодели, из-за чего с ее стороны чувствовалась некая задумчивость и безразличная неприветливость.

Внезапно, резко изгибаясь и напряженно пофыркивая, она сломя голову рванула вперед, с невиданным лаем кинувшись сквозь горбатые кочки и замерзшие сугробы в направлении сей загадочной тени. Я пребывал в полной растерянности от увиденного, потому я бессознательно побежал за своим компаньоном, хаотично спотыкаясь и чуть ли не падая. Наконец, с трудом приближаясь к силуэту, я заметил, как он постепенно прорисовывался, и некоторые его части из аморфных очертаний все-таки превращались в ясные точные образы и формы. Нет, это был отнюдь не рябчик. При более детальном анализе и как нельзя более точном понимании происходящего я осознал, что это было тело лежащего в снегу Семена Степановича Чапского.

Мой вывод подтверждало множество весомых доказательств: та самая темная кудрявая борода, в которой застряло несколько твердых тяжелых льдинок и свежий пушистый снежок, приподнятый кверху нос и сухие висячие щеки, измученные свирепым холодом январской погоды. Но самое главное — глаза! Это была, пожалуй, наиважнейшая улика! Те самые янтарные хищные глаза, что всегда смотрели на мир с безмерной напыщенностью и гордостью, глаза, что так ярко светились от всеобъемлющего ощущения полной победы и безнаказанности, почему-то бесследно потухли, будто бы покорившись какому-то безжалостному чувству, забыв про все свое заносчивое превосходство и гордыню. Теперь же они безжизненно смотрели на небо, и делали это настолько искренне, настолько чисто, что от этого сердце послушно замолкало, подчиняясь силе этого удивительного взгляда. Очевидно, Семен Степанович был мертв. Вероятно, причиной смерти была атака медведя шатуна, о чем свидетельствовали глубочайшие порезы, расположившиеся по всему телу, а также розоватые следы медвежьих лап. Кровь была повсюду: свежие пятна особенно были видны на морщинистом лбу и на покусанных пальцах, при этом на слегка разодранном животе они приобретали багровый оттенок. Труп Семена Степановича лежал на спине звездочкой, окружавший его бездыханное тело красноватый снег был особенно взъерошен и рыхловат, тем самым напоминая о жестокой битве, в которой одержать победу Чапский не сумел, расплатившись за свое поражение собственной жизнью.

Я печально разглядывал покоившегося мертвеца. Душа моя была опустошена, и я попросту не знал, что мне делать дальше. Оставлять погибшего в лесной глуши просто так мне совсем не хотелось, с другой стороны, тащить его в одиночку через непролазную чащобу никак не представлялось возможным. В конечном итоге я решил вернуться в поселок, чтобы позвать кого-нибудь на помощь и вынести тело из лесу, вместе с тем оповестив жену погибшего о случившемся. Перед тем как покинуть поляну, я решил в последний раз осмотреть, так сказать, место происшествия, в надежде отыскать что-нибудь, что могло бы подкрепить мои слова вещественным аргументом. Так, мне удалось найти кожаную охотничью сумку, где были сложены все необходимые припасы, ружье вместе с небольшим патронташем, закрепленным на прикладе этого самого ружья, и окровавленный складной ножик, лежащий в замерзшей руке покойника.

Такая находка породила некую несостыковку в моем представлении о произошедшей схватке между шатуном и Семеном Степановичем. Видите ли, вместо того чтобы использовать ружье как оружие, с помощью которого отразить нападение медведя было бы вполне реализуемо, Чапский предпочел обороняться складным ножиком, что, как вы понимаете, отнюдь не является достойным средством защиты от такого опасного зверя, тем более в зимнее время. Более того, Семен Степанович обладал широчайшими познаниями и достойными навыками в области медвежьей охоты, навыками, в которых, разумеется, никто не сомневался, ведь каждый его поход заканчивался бесспорным успехом, да и опыта в этом деле у Семена Степановича было предостаточно. Все мои доводы указывали на единственный правдоподобный вариант — по той или иной причине Чапский просто-напросто не смог воспользоваться собственным огнестрельным оружием. Но почему же? Я задумался. Отрывки различных догадок сразу же кинулись в мою голову. Может, ружье было сломано? А может быть, Семена Степановича медведь вовсе и не убил? Может быть, его всего-навсего кто-то подстрелил, произведя меткий выстрел прямо ему в спину, а зверь пришел лишь после? Все эти мрачные мысли в мгновение проскользнули у меня в черепной коробке, однако все же они внезапно были прерваны раздавшимся сверху тяжелым грохотом раскатистого грома.

Я поднял голову вверх и посмотрел на небо. На нем не было видно ни солнца, ни облака, ни даже какой-либо тучки: все уже давно исчезло, безвозвратно испарилось, оставив за собой лишь дымчатый призрачный туман, из-за которого невозможно было определить границу, разъединяющую вершины сосен и гаснущий небесный купол. Мгла властвовала и на земле, лениво обволакивая влажные стволы деревьев тоненькой зыбкой паутиной, тем самым погружая обледенелый луг в пучину вялой сонливости. Под моими ногами звенела протяжная песня скулившего ветра, что заставлял задорно скакать тяжелые мокрые снежинки. Постепенно его гул начал усиливаться, становясь все более мятежным и пронзительным. Все чаще я стал слышать глухой шелест сосновой хвои и скрип гнувшихся деревьев. Меня охватило гнетущее беспокойство, сердце мое встревоженно запрыгало у меня в груди. Надвигалась суровая вьюга. Я больше не мог ждать — захватив с собою на всякий случай несколько вещей, некогда принадлежавших Семену Степановичу, я вместе со своей собакой быстрым стремительным шагом двинулся из лесу, в надежде покинуть его до наступления бури.

С момента моего отступления прошло около часу. За это время я сумел успешно покинуть лес, добрался до поселка и оповестил лесника Ивана Ивановича о произошедшем со мною событии, оставив у него мою собаку, чтобы забрать ее к себе уже после окончания бури. Последним пунктом моего долга оставался разговор с Елизаветой Михайловной, после чего я бы смог скинуть с себя камень этой ненужной мне ответственности и забыть обо всем этом как о страшном сне. Признаться честно, я понятия не имел о том, где же находился дом Семена Степановича, что вынудило меня расспросить несколько человек о местоположении участка Чапского. Получив нужную мне информацию, я все же отыскал ту самую усадьбу. Я увидел небольшой двухэтажный деревянный домик с багровой двускатной крышей и торчащей из нее кирпичной трубой. В центре отчетливо виднелся небольшой балкончик, который, как мне показалось, уже давненько никто не расчищал, ибо он был полностью покрыт толстейшим снежным слоем. Во всех окнах ставни были закрыты, в каком-то окне ставен не было вообще, и оно было заколочено гнилыми сосновыми досками с торчащими по краям ржавыми гвоздями. В общем, зрелище было весьма неприятное, тем не менее, я уже не мог ничего поделать и, наконец, решился постучать в дверь.

Мне отворили не сразу — сквозь стены мне был слышен какой-то подозрительный мебельный шум и звон легких коротких шагов. Послышался протяжный дверной скрип, и передо мной предстала тоненькая фигурка Елизаветы Михайловны. Состояние ее, по крайней мере внешнее, показалось мне весьма плачевным. Глаза вдовы были полностью опустошены, нижняя губка лихорадочно дрожала, волосы ее были слегка взъерошены. Она смотрела на меня будто в ожидании чего-нибудь страшного и мучительного, зрачки Елизаветы Михайловны немножечко подпрыгивали, своей вечной обреченностью пожирая мой удивленный взгляд, точно моля меня о помощи, оказать которую я бы никогда не смог. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

— Добрый день-c, — жалостливым обеспокоенным голосом промолвила она, — чем я могла бы быть вам полезна?

Немного подумав над предстоящим ответом, я, стараясь не растерять собранное мною спокойствие, сказал:

— Здравствуйте, Елизавета Михайловна, я …

— Прошу меня извинить-c, изволите зайти внутрь? — спросила она жалобным тоном. — Сами понимаете, на улице достаточно холодно, и…

— Позвольте-c, не стоит. — сказал я решительно отрезав. — Так или иначе, я не займу у вас слишком много вашего времени. Вероятно, вы думаете, что я местный охотник, в таком случае вы будете размышлять в абсолютно правильном направлении. Я всего лишь пришел сюда, чтобы сообщить вам о том, что …

Я сделал паузу.

— … что во время моей сегодняшней охоты в близлежащем лесу я обнаружил мертвое тело вашего мужа. Я предполагаю, что причиной его смерти была схватка с медведем шатуном. Несколько минут назад я рассказал о случившемся леснику Ивану Ивановичу, покойника найдут в указанном мною месте и похоронят со всеми надлежащими почестями, о чем вы можете не беспокоится. Разрешите выразить мои глубочайшие соболезнования.

Когда мой голос затих, я заметил, как глаза Елизаветы Михайловны мгновенно задрожали и начали ярко блестеть. Ее спина изогнулась, тело ее скукожилось в жуткой лихорадке, тонкие губы вздрогнули, исказившись в ощущении колкой боли. Белая как полотно, она с убитым видом склонилась, стала на колени и горько безутешно заплакала. Обреченно всхлипывая, то ли из-за непонятного стыда, то ли из-за болезненного желания отлучиться от всего окружающего ее мира, она трясущимися руками закрыла свое скорбное горестное лицо.

— Елизавета Михайловна, — сказал я в попытке приглушить страдания моей собеседницы, — прошу вас, ради Бога…

Неожиданно, всхлипы Елизаветы Михайловны сразу же прекратились. Она медленно опустила свои руки, раскрыла свой истощенный лик и вопросительно посмотрела на меня.

— Нет, вы меня не понимаете, — обрывисто прошептала Елизавета Михайловна. — Это все не медведь, это я, я виновата!

Меня тотчас охватила резкая растерянность. Напористые мимолетные подозрения синхронно вцепились в мой разум, и чем больше я пытался от них избавиться, тем крепче и истошнее они впивались в мое сознание, пробуждая домыслы, которые я когда-то давно забыл и оставил. По моей спине пробежал холодок и, прекратив борьбу с собственными мыслями, я смиренно им поддался. Теперь все стало на свои места. Заприметив встревоженный ужас на моем лице, Елизавета Михайловна кинула на меня свой тяжкий молящий взгляд. Она, пребывая в абсолютно безнадежном отчаянии, сквозь слезы с взволнованной дрожью в голосе произнесла то самое роковое предложение.

— Это я его убила, — сквозь оглушительное дребезжание трескучего режущего грома вымолвила она.

На бурлящем тусклом небе сверкнула тонкая изломанная полоска. Ветер загудел еще сильнее, постепенно превращаясь в бешеный ураган. Я стоял и оглушено смотрел на плачущую Елизавету Михайловну. Я уже ничего не слышал — ее подавленный колеблющейся голосок и вой неумолимой зловещей вьюги слились в единый монолитный шум, отчетливо звеневший у меня в ушах. Все вокруг замерло.

— Умоляю вас, не смотрите на меня так! — упавшим голосом попросила меня Елизавета Михайловна, вытирая холодные горькие слезы на своих замерзших щеках. — Прошу вас, не делайте же этого! Я сама прекрасно осознаю, на что я пошла! Я всего лишь хочу, чтобы вы смогли меня понять, я хочу, чтобы вы хотя бы попробовали поставить себя в мое положение! Я…, — нотка взволнованного сомнения прозвучала в ее надрывающемся от безумного горя голосе, — я ведь даже вас не знаю… Но ведь я одна — у меня вообще никого нет! Никого, понимаете-с? Никого! Я совсем одна! Одна против него! Ах, это был сущий кошмар — каждый день он приходил вечером домой с кабака пьяный и всегда бил меня, мучал, пока я не потеряю сознание! Каждый божий день! И умоляю вас, не поймите меня неправильно, я и вовсе не желала ему смерти или тех страданий, на которые он меня обрек. Нет-с! Я честно молилась Богу, я стояла на коленях и каялась, каялась и всего-то просила, чтобы он ушел и никогда больше не возвращался, испарился, чтобы я о нем забыла и больше никогда не вспоминала. И я искренне думала, что Господь милостив, и что скоро ему удастся вызволить мою потерянную грешную душу! Но я ошибалась. Несколько дней назад мой муж снова пришел домой поздно вечером. Он был страшно пьян. Я помню, как тогда у него тряслись руки, как дьявольски горели его глаза… Он вошел в мою комнату. Я тихонько молилась у красного уголка и нисколько не заметила его. Но он меня заметил. И он был очень зол. Клянусь вам, я знать не знаю, что сделало его таким рассерженным! А если б знала, то я бы непременно извинилась перед ним, честное слово! Но он меня даже не выслушал! Он… он подошел ко мне и так сильно меня ударил, что я очнулась только на следующий день! — мучительно крикнула Елизавета Михайловна, пытаясь приглушить неистовые вопли холодного ветра. — Тогда-то я наконец осознала, что мне уже никто не поможет, и что теперь я могу полагаться лишь на собственные силы. Это было вчера. Утром он ушел, сказал, что придет поздно. Как только он вышел, я тотчас принялась искать его ружье. Когда я его нашла, я достала смесь, которую я изготовила незадолго до этого, и начала тщательно смазывать ею канал ствола. Я знала, что завтра он должен был пойти охотиться на медведей, потому моей задачей было сделать так, чтобы его ружье окончательно заглохло. Судя по всему, так оно и случилось — изготовленная мною смазка просто-напросто загустела на морозе, оружие заклинило и… О, Боже! Какая я грешница!

Окончив свою исповедь, она тут же встала на ноги и в последний раз кинула на меня свой подавленный душераздирающий взгляд.

— Прошу вас, забудьте меня…, — обреченно прошептала Елизавета Михайловна.

Дверь скрипуче захлопнулась, оставив меня одного у заснеженного порога в разгар бушующей метели.

Пытаясь заставить Елизавету Михайловну вернуться, я несколько раз настойчиво постучал в дверь, однако все мои попытки были совершенно безрезультатны. Я развернулся и, пройдя по скользким крылечным ступенькам, поплелся домой чрез шальную непроглядную вьюгу, пока в моем кармане звенел окровавленный складной ножик.

Утром следующего дня буря закончилась, и небо полностью очистилось от мрачной серости. Снова поплыли пушистые облака и ярко заиграло золотистое солнце. На дорогах лежали упавшие деревья и надломившиеся сосновые изумрудные лапы, пробуждая память о вчерашнем шторме. Я медленно шагал в направлении хижины лесника, где я вчера оставил свою собаку под уходом Ивана Ивановича. Вдруг мое внимание захватила необычная сцена — около пятидесяти человек хаотично столпились у какого-то дома и что-то бурно обсуждали, увлеченно беседуя со стоящим поблизости исправником. Я сильнее прищурился. Это была та самая усадьба Елизаветы Михайловны Чапской.

Я без промедления подбежал к этому дому. Меня сковало страшное беспокойство. Сердце мое свирепо забилось, в ушах загудел острый дребезжащий гул. Усталость пыталась сбить меня с пути, забыть обо всем и просто идти своей дорогой, но что-то в глубоко в груди влекло меня к этому неприветливому месту, а отрывки вчерашнего дня никак не давали покоя. Я стал выискивать кого-нибудь, кто мог бы доложить мне о случившемся и подошел к первому попавшемуся мне на глаза человеку. Это была горбатая сухая старушка, опирающаяся на кривую деревянную клюку.

— Прошу меня извинить-с, — сказал я, заглядывая в ее угрюмое морщинистое лицо, — не расскажите ли вы мне о том, что здесь произошло?

Ответ себя долго ждать не заставил:

— А Бог его знает-с! — неприветливо заворчала старуха. — Мистика, милостивый государь, сущая мистика! Приходит к Чапским в этот дом по какому-то делу наш местный исправник-с, стучится в дверь, а никто его внутрь не впускает и на приказы не отзывается. На следующий день он снова делает то же самое, но, как вы понимаете-с, все попытки были тщетны — от Чапских ни слуху ни духу. Пришлось дверь-то выломать, и, представьте себе, Семена Степановича там не оказалось, а несчастная Елизавета Михайловна лежала на кровати мертвая с чашей недопитого яда в руках! Вот так история, милостивый государь, вот так история! Слыхала я, что Семена Степановича кто-то недавно в лесу нашел, но за это не ручаюсь — за что купила, за то и продаю, это вы уж сами разберетесь. Так вы, милостивый государь, что об этом всем думаете, а? Чего же вы молчите-то?

Не промолвив ни слова, я незамедлительно удалился. Признаться честно, я не помню, что именно я ощущал в тот самый момент. Единственным чувством, что тогда смогло основательно отложится в моей душе была та самая частичка задумчивой скорби, до сих пор заставляющая меня мысленно возвращаться к той самой истории, приключившейся с семьей Чапских несколько долгих лет назад. Иногда в порывах томной рефлексии я пытаюсь ретроспективно оценить произошедшее со мной, задавая себе свои собственные вопросы. Смог ли бы я хоть как-нибудь предотвратить эти трагические последствия? Способен ли был Степан Степанович в конце концов исправиться, загладить свои грехи и все-таки предстать перед глазами собственной жены в лучшем свете? И, наконец, был ли у Елизаветы Михайловны иной выход? Я склоняюсь к тому, что такой выход все же был. Выход всегда есть. Однако сделанного уже не воротишь…

С этими словами мой приятель закончил свой рассказ, после чего он понуро взглянул на блеклое слабеющее солнце.

Вокзал поглотила серость хмурых осенних туч. Солнечные лучи постепенно редели, незаметно растворяясь в мерзлом прохладном воздухе. Легкий освежающий ветер небрежно разносил дорожную пыль по гладкому асфальту, шевеля сухие опавшие листья. Вслушиваясь в их глуховатый шелест, я сидел на скамейке скрестив руки и размышлял об услышанном мною рассказе. Вдруг послышался продолжительный металлический грохот, с каждой секундой становящийся все более отчетливым. Я встал с лавочки и обратил свой взор на железную дорогу. Где-то вдалеке скрипела и мигала постепенно увеличивающаяся темная точка. Это был поезд, стремительно мчащийся к нам на встречу.