Эффект пустоты [Тери Терри] (fb2) читать онлайн

Терри Тери Эффект пустоты Продолжение следует…

Памяти Сью Хайамс,

чья история закончилась слишком рано

Teri Terry Contagion

Пролог

КСАНДЕР

ДЕЗЕРТРОН, ТЕХАС

1993

Эруууу… Эруууу… Эрууу…

Пронзительное неотвязное завывание сирены вибрирует у меня в голове. Я выбираюсь из постели. Недоверие вступает в схватку с реальностью: как можно допустить мысль о немыслимом? Отказоустойчивость отказала. Это реально, это происходит на самом деле.

Мы бежим.

Генри бросает отрывистые команды, и мы с Леной спешим их исполнить. Мои руки трясутся на пульте управления, страх и адреналин шумят в крови, но мы уже почти закончили ручное отключение. Все будет хорошо, все будет…

БАХ

Звуковые волны сбивают нас с ног. Пронизывающий холод. В нас летят осколки металла и кое-что похуже.

Намного, намного хуже.

Оно вырывается наружу.

Оно находит нас.

И боль…

БОЛЬ

БОЛЬ

Крики смешиваются, соединяются, сливаются воедино — Лены, Генри, мой. Поющее трио — в унисон, на предельной, совершенной ноте агонии.

Но потом мой голос стихает. Звучит лишь их пронзительный дуэт.

Клетки, ткани и органы разрушены изнутри, цепная реакция рвет их на куски. Последний короткий проблеск сознания являет, что могло бы быть, а потом Генри и Лена — мои друзья, коллеги, блестящие ученые — умирают. Лена, моя Лена. Мертва.

Я жив. Их больше нет, но их последние мгновения впечатались в меня — навсегда.

Никто не замечает, как я изменился — какие качества утратил, какие способности приобрел. Это и благо, и проклятие.

Мои новые органы чувств улавливают волны, которые я уподобляю звуку и цвету; они исходят от всех вещей — одушевленных и неодушевленных, от людей. Особенно от людей.

Каждый мужчина, женщина и ребенок обладает уникальным набором эманаций, о существовании которых не подозревает; они более индивидуальны, чем отпечатки пальцев, и говорят о человеке больше, чем его мысли и дела. Я как будто вижу сами их души. Vox^[1] — так я называю эти эманации; голос, которым они обладают, сами не зная о том.

Но я знаю. И с этим знанием приходит сила.

Я хочу больше; всегда больше.

Хочу знать все, что можно познать.

Сначала был инцидент. Потом появился план…

ЧАСТЬ 1

БРОДЯГА

Случай с котом Шредингера не является парадоксом, как могло бы показаться.

Если забыть о конечности наблюдаемого мира и принять идею бесконечности, то кот может быть одновременно и живым, и мертвым.

Ксандер. Манифест Мультиверсума

1

ОБЪЕКТ 369Х

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 32 часа

Они говорят, что я больна и меня нужно лечить. Но я себя больной не чувствую. Больше не чувствую.

Они носят блестящие комбинезоны, закрывающие тело с ног до головы, матерчатые шапочки, под которыми прячут волосы, и из-за этого выглядят странными чужаками, больше похожими на злодеев из «Доктора Кто», чем на обычных людей. Они просовывают руки в толстые перчатки, впаянные в прозрачную стенку, тянутся ко мне, усаживают в кресло-каталку и застегивают ремни, надежно удерживающие меня на месте.

Как и я, все они в масках, но их маски не пропускают наружный воздух в комбинезоны, чтобы то, чего они боятся, не просочилось сквозь стену, перчатки и одежду. Они могут переговариваться через внутренние дыхательные устройства и думают, что могут, щелкая кнопкой, решать, что мне позволительно, а что не позволительно слушать. Беспокоиться не надо, я слышу вполне неплохо. Даже лучше, чем хотелось бы.

Моя маска не такая. Она обездвиживает язык. Дышать позволяет, а говорить нет, как будто я могу сказать что-то опасное.

Я не помню, как и откуда попала сюда. Что-то я знаю, например, то, что мое имя Келли, что мне двенадцать лет, что они — ученые, ищущие ответы, которые я могу дать. Когда приходится плохо, я твержу свое имя, повторяю про себя снова и снова: Келли, Келли. Будто пока я помню собственное имя, все остальное забытое не имеет значения. По крайней мере, не такое большое. Пока у меня есть имя, я здесь, я — это я. Даже если они им не пользуются.

И еще одно я знаю: сегодня меня будут лечить.

Мое кресло на колесиках заключено в огромный пузырь, запечатано со всех сторон, а я внутри. Дверь открывается. Входит шестой доктор; она толкает мое отгороженное от мира кресло в дверной проем, в то время как одиннадцая медсестра и первый доктор следуют рядом.

Остальные, похоже, напутаны присутствием Первого. Когда он говорит своим бархатным, похожим на шоколад со сливками и рождественское утро голосом, все бросаются исполнять его указания. Он, как и я, известен только по номеру. У всех остальных есть имена, но я присвоила им номера.

Они называют меня Объект 369Х, так что это кажется мне справедливым.

Я в состоянии идти и сказала бы им об этом, если бы могла, но меня катят по коридору. Одиннадцатая выглядит расстроенной и, повернувшись, уходит туда, откуда мы пришли.

Потом все останавливаются. Первый нажимает кнопку на стене, и металлические двери открываются. Шестая толкает меня внутрь. Остальные идут следом, двери за нами закрываются, и отворяются другие, а потом следующие, пока, наконец, меня не вкатывают в темную комнату. Все разворачиваются и выходят через последнюю дверь. Она с шипением закрывается за ними, оставляя меня в темноте, одну.

Через несколько секунд одна из стен начинает светиться. Сначала слабо, потом сильнее, и я могу видеть. Я в маленькой квадратной комнате. Пустой. Окон нет. Если не считать светящейся стены, ничего больше нет. Ни лекарств, ни врачей, ни иголок, ни ножей, и я радуюсь.

А потом начинается лечение.

Если бы я могла произнести хоть звук, то закричала бы.

«Келли, Келли, Келли, Келли…»

2

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 31 час

Прячусь за полками, но слишком поздно — они меня заметили. Бросаюсь влево и резко останавливаюсь. В конце прохода стоит Дункан. Разворачиваюсь в другую сторону — опять опоздала. Два его приятеля, те, которых я видела поверх полок, уже там. Плохо: больше никого не видно.

— Так-так. Гляньте, парни, разве это не моя Шарона?^[2] — Дункан развязной походкой направляется ко мне, двое остальных принимаются напевать песню, сопровождая ее толкающими движениями таза. Не повезло. Когда я в прошлом году переехала в Шотландию, то надеялась, что они не узнают мое настоящее имя. И надеялась, что, если узнают, не будут знать об этой песне. Я имею в виду, сколько, в конце концов, лет «Моей Шароне»? Около миллиона? Но кто-то, как будто других моих странностей мало, раскопал ее, а кто-то другой поставил в школьном автобусе. И поставил для меня.

— Как насчет этого, детка? — спрашивает Дункан и гогочет.

— Как только у тебя отрастет, лузер. — Я хмурюсь и пробую пробраться мимо него, словно у меня это может получиться.

Он хватает меня за руку и толчком прижимает к стене. Смотрю ему в лицо и заставляю себя улыбнуться. Удивленный Дункан улыбается в ответ, и это злит меня, так злит, что я позволила себе испугаться этого идиота. И я вкладываю весь свой страх и злость в удар коленом ему между ног.

Он падает на пол и стонет, скрючившись и подтянув колени к животу.

— Что ж, ошиблась. В конце концов, что-то у тебя, похоже, есть.

Несусь к двери, но из нее как раз выходит старушка с ходунками. Сворачиваю в сторону, чтобы избежать столкновения, и влипаю в стену.

Парень за кассой у двери таращится на меня; я отворачиваюсь, потирая плечо, и замечаю, что свалила доску объявлений общины. Оглядываюсь, но преследователей не видно; друзья Дункана все еще помогают ему подняться.

— Извините, извините, — говорю я и, наклонившись, поднимаю щит, чтобы прислонить к стене. Несколько бумажек падают, порхая, на пол, но мне надо убираться отсюда.

И вот тут я вижу ее.

Ту девочку. Она смотрит на меня с листка бумаги.

Длинные темные, почти черные, волосы. Голубые глаза, незабываемые как из-за своего поразительного цвета, плохо сочетающегося с темными волосами, так и из-за того затравленного выражения, с которым она смотрит на меня с объявления. В тот день она смотрела на меня так же неулыбчиво.

Услышав за спиной движение, засовываю бумажку в карман и бегу к выходу. Бросаюсь через дорогу туда, где пристегнут мой велосипед, и трясущимися пальцами вожусь с замком; он щелкает и открывается. Вскакиваю в седло, когда они уже настигают меня, и изо всех сил жму на педали. Они все ближе, руки уже тянутся ко мне, вот-вот схватят.

Страх подгоняет, я набираю скорость и отрываюсь.

Оглядываюсь через плечо. Дружки Дункана остановились и отдуваются, сам он медленно подбегает к ним.

На случай, если они на машине и захотят догнать меня, я не еду прямиком домой. Сворачиваю с шоссе на велосипедную дорожку, с нее — на неприметную извилистую тропку, взбирающуюся в лес по длинному холмистому подъему — выше, выше, еще выше.

Налегаю на педали, наматываю километры на колеса, и нервы понемногу успокаиваются, случившееся начинает меркнуть в памяти, но если честно, так и хочется спросить: о чем думала мать, называя меня Шароной? Эта мысль уже не в первый раз приходит в голову. Будто я недостаточно выделяюсь своим лондонским акцентом и знанием вещей, о которых лучше помалкивать в школе, хотя я слишком часто забываю об этом. Например, про квантовые частицы, мельчайшие крупицы мироздания, которые непостижимым образом могут вести себя одновременно и как частицы, и как волны; или — мое любимое — про структуру ДНК, генетический код, определивший, что волосы у меня темные и вьющиеся, а Дункан — придурок. Мало того что мать назвала меня Шароной, она еще готова рассказать всем и каждому, кто согласится слушать, почему выбрала имя из этой песни. Как я была зачата в поле, позади площадки, на которой давала концерт группа The Knack.

Как бы я ни убеждала всех называть меня Шэй, даже друзья не могут иногда удержаться от Шароны. Вот только исполнится восемнадцать — через год, четыре месяца и шесть дней, — пойду и официально сменю имя.

Останавливаюсь у вершины холма. Предвечернее солнце начинает меркнуть, становится прохладнее, скоро нужно будет уезжать, но я всегда задерживаюсь здесь.

И тут вдруг вспоминаю: девочка. Листок, который я сунула в карман.

Как раз здесь я и увидела ее почти год назад. Стояла, прислонившись к стволу дерева, изогнутого почти под прямым углом — очень удобно, чтобы опереться спиной. Как и сейчас, велосипед был под рукой.

Потом что-то привлекло мой взгляд: движущееся пятно, то и дело появляющееся в просветах между деревьями. Наверное, я заметила ее только благодаря какому-то ярко-красному предмету одежды. Так или иначе она шла вверх по холму, и мне это не понравилось. Место было моим. Я выбрала его именно потому, что никто другой на этот дикий холм не забирался ни пешком, ни на велосипеде. И кто же вторгся на мою территорию?

Но когда она подошла ближе, я увидела, что это всего лишь ребенок, девочка гораздо младше меня. Лет десяти или одиннадцати. В джинсах и красной толстовке с капюшоном, на котором лежат густые темные волосы. Было в ней нечто притягивающее взгляд. И на холм она поднималась твердым шагом, решительно, без суеты и лишних движений. Не оглядываясь по сторонам. И не улыбаясь.

Она подошла ближе, и я ее окликнула:

— Привет. Заблудилась?

Она резко отпрыгнула, на лице появился испуг, взгляд забегал по кустам в поисках источника звука.

Я выпрямилась и помахала ей рукой.

— Это всего лишь я, не пугайся. Заблудилась?

— Нет, — ответила она, приходя в себя, и продолжила путь.

Я пожала плечами и решила — пусть себе идет. Сначала. Но потом начала волноваться. Эта тропинка ведет к пустынной дороге, тянущейся на многие километры, и чтобы вернуться по ней туда, откуда она пришла, идти придется долго. Даже если она развернется сейчас, то, скорее всего, назад вернется, когда уже стемнеет.

Я пошла за ней, ведя велосипед рядом. Видела, как она остановилась, выйдя к шоссе, и посмотрела в обе стороны. Первый поворот ведет обратно в Киллин; обычно этим путем я уезжаю отсюда, слетая к асфальту с холма, как на крыльях. А налево трасса тянется на долгие километры в никуда. Девочка свернула налево. Помню, я подумала: «Онд, должно быть, заблудилась. Если не заговорит со мной, надо вызвать полицию или кого-нибудь».

Я попробовала еще раз.

— Эй! В той стороне ничего нет. Куда ты идешь?

Девочка не ответила. Я остановилась, прислонила велосипед к дереву, сняла рюкзак и наклонилась, отыскивая свой телефон. Как раз когда пальцы нащупали его, со стороны Киллина появилась темная машина. Проехав мимо меня, она сбавила ход и остановилась.

Вышел мужчина.

— Вот ты где, — сказал он девочке. — Идем.

Она замерла на месте. Мужчина протянул руку; она двинулась в его сторону, но за руку не взяла. Он открыл заднюю дверцу, и девочка забралась в машину. Мужчина уселся на место водителя, и через несколько секунд машина укатила.

Помнится, я испытала облегчение. Не хотелось вызывать полицейских, разговаривать с ними и вообще во что-то ввязываться. Мы с мамой собирались на следующее утро уезжать на лето в турпоход по Европе, и мне еще надо было собраться. Но все равно меня что-то беспокоило. Странно, правда? Слишком долгая прогулка для ребенка таких лет, тем более в одиночку. И то, как мужчина сказал: «Вот ты где», — прозвучало так, словно она оказалась не там, где надо. Или сбежала. И если она действительно заблудилась, то почему не улыбнулась, не обрадовалась, что ее нашли?

С другой стороны, сколько раз мне самой в ее возрасте хотелось убежать из дома? Даже сейчас бывает. И вообще, это не мое дело.

Я поехала домой и не вспоминала о случившемся.

До сегодняшнего дня.

Я достала из кармана скомканный листок. Пыльный, словно провисел на доске целую вечность. Разгладила его… и охнула. Определенно она, а над снимком слова, от которых у меня перехватило дыхание.

Келиста, 11 лет. Пропала без веста.

Она пропала? Мне становится дурно, я опускаюсь прямо на землю и дочитываю до конца. Числилась пропавшей с 29 июня, почти целый год. Была одета — я с трудом сглатываю — в красную толстовку и джинсы. В последний раз ее видели в нескольких километрах отсюда.

О господи.

Когда точно я ее видела? До или после пропажи? Я упорно размышляю, но так и не могу определить дату. Знаю, что примерно в это же время — в Шотландии рано уходят на летние каникулы. Мы с мамой уехали в один из дней на первой неделе после окончания учебного года, но в какой именно, вспомнить не удается.

К тому времени она ведь не могла пропасть? Потому что иначе мы услышали бы об этом, если бы оставались еще дома. Эта новость разлетелась бы повсюду.

Под фотографией напечатаны слова: «Если вам кажется, что вы видели Келисту, или вы располагаете любой информацией об ее исчезновении, какой бы незначительной она ни была, пожалуйста, позвоните по этому номеру. Мы любим ее и хотим, чтобы она вернулась обратно*.

3

ОБЪЕКТ 369Х

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 30 часов

Боль, какой я раньше никогда не чувствовала. Она выжигает не только плоть, но все мысли и чувства, оставляя после себя только одно слово: Келли, Келли, Келли. Продолжая твердить его, стараюсь удержаться за то, что я есть, но все, что я есть — это боль. Пламя пожирает кожу, легкие, все мои мягкие ткани.

А потом внезапно исчезает. Огонь продолжает пылать, но я теперь над собою, сверху. Вижу свое тело и кресло. Должно быть, огонь очень горячий; горят даже мои кости. Вскоре они превращаются в пепел, как и все тело.

Я умерла?

Должно быть. Или нет?

Стою в огне и не чувствую боли. Живые так не могут. Вытягиваю руку и, оказывается, вижу ее — это успокаивает нервы, я чувствую прохладу тьмы посреди адского пламени. Перевожу взгляд вниз: ноги на месте, темные, но целые.

Спустя какое-то время пламя гаснет. Волны жара ослабевают, яркие стены меркнут.

Дюйм за дюймом я обследую стены и потолок, но из этой западни нет выхода. Ложусь на пол и смотрю в потолок; потом, когда надоедает, ложусь на потолок и смотрю в пол. Похоже, сила тяжести не действует на то, чем я стала. Но если я привидение, то могу проходить сквозь стены, разве не так? Могу уйти отсюда. Но как ни стараюсь, выбраться не удается. Стены пахнут металлом во много метров толщиной.

4

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 29 часов

— Я дома, — кричу я, сбрасываю обувь и, тяжело дыша, поднимаюсь по лестнице. Сегодня я не взяла телефон и изо всех сил крутила педали, чтобы как можно скорее добраться домой.

Мама выходит в прихожую.

— Ага, понятно. Значит, опять забыла про молоко?

— Ну не совсем, — отвечаю я, не желая пускаться в долгие объяснения, когда есть срочное дело.

— Честное слово, Шарона, я иногда не могу понять, что творится в крошечной головке у такой вроде бы умной девочки.

— Шэй. Прошу, называй меня Шэй.

Она закатывает глаза, смеется, потом пристально смотрит на меня.

— Что-нибудь случилось?

Мама порой сводит меня с ума, но в таких вещах разбирается хорошо. Как напоминание об эпохе хиппи, кем она, кстати, и является, она стоит передо мной в какой-то длинной юбке; ее темные вьющиеся волосы достают до пояса, а на шее — длинные нитки бус. И она еще будет говорить мне про забывчивость. Она через раз оставалась бы голодной, если бы я не напоминала, что надо поесть. Но важные вещи подмечает.

— Да. Еще как случилось.

— Ты о мальчишках? Они снова приставали к тебе?

— Нет. Вернее, не совсем о них. Дело вот в чем. — Вытаскиваю из кармана скомканную бумажку. Она разглаживает ее, читает. Потом вопросительно смотрит на меня.

— Я ее видела; я видела эту девочку. И должна им позвонить.

— Рассказывай. — Пока я выкладываю ей всю историю, она тащит меня на кухню и заваривает специальный травяной чай, который вроде как успокаивает нервы. На вкус довольно противный.

— Ты уверена, что это та самая девочка? Прошло много времени; ты была достаточно внимательна? Ты совершенно уверена?

— Да.

— Это не одна из тех безумных историй, которые твоя Иона выкладывает в своем блоге? Скажи мне, Шэй, — с сомнением спрашивает она. — Ты ведь не путаешь одно с другим, правда?

— Конечно, нет!

— Просто я хочу убедиться. Я тебе верю.

— В какой день мы уехали в прошлом году?

Нахмурившись, она задумывается. Потом копается в нижнем ящике и достает прошлогодний календарь. Раскрывает его и… меняется в лице.

— Это было тридцатого июня.

— Значит, я видела ее двадцать девятого, в тот день, когда она пропала.

— Хочешь, чтобы я им позвонила?

Качаю головой:

— Нет. Я сама.

Она приносит телефон и протягивает мне.

Набираю номер, руки слегка дрожат. Если бы я только позвонила в тот день в полицию; если бы машина появилась минутой позже, я бы так и сделала. Но означает ли это, что я видела ее после того, как она пропала? Возможно, мужчина, забравший девочку, был ее отцом. Возможно, она пропала в тот же день, но позже, и я ничего не могла изменить.

Слушаю гудки — один, два, три, четыре. Смотрю на маму и качаю головой. Наконец кто-то берет трубку.

— Здравствуйте. Извините, мы не можем ответить прямо сейчас, пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала. — Голос мягкий, мужской; шикарное английское произношение, но с каким-то иностранным акцентом.

— Это автоответчик, — шепчу я маме, не зная, что сказать.

Бип.

— Э, привет. Я увидела эту листовку в магазине. О девочке по имени Келиста. И…

— Алло, алло! Это Кай Танзер. Я брат Кел исты. Ты знаешь, где она? — Это тот же мужской голос, что на автоответчике, он полон надежды, человек торопится расспросить меня. Я с ним не знакома и ничего про него не знаю, но так не хочется разочаровывать его.

— Нет, извините. Я не знаю, где она. Но я ее видела.

— Где? Когда?

— Это было давно. Я только сегодня заметила объявление, а девочку видела в прошлом году, двадцать девятого июня, в день, когда она пропала. — Я, должно быть, сотню раз прошла мимо листовки на доске объявлений в магазине и не обратила внимания. — Это было в конце дня. Она шла, а потом села в машину с каким-то мужчиной. Я подумала, что это ее отец. — Подумала ли? Действительно подумала или просто оправдываюсь из страха, что могла бы предотвратить то, что с ней случилось, если бы отважилась и спросила?

— Ага. Понятно. — В его голосе слышится боль. — Она пропала утром, так что это происходило позже. Ты помнишь, как он выглядел?

— Думаю, да.

— Іде ты?

— Недалеко от Киллина, в Стирлингшире. Это в Шотландии. — Называю ему адрес, рассказываю про дорогу с односторонним движением, по которой надо ехать, объясняю про холм, наш переулок с указателем «Особняк Эдди».

— Жди. Прямо там. Я приеду поговорить. Обещай, что никуда не уедешь.

— Я буду на месте.

— Мне понадобится часа два, может, два с половиной, чтобы добраться к вам. Как тебя зовут?

— Шэй.

Связь обрывается.

5

ОБЪЕКТ 369Х

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ

До начала отсчета 28 часов

Время тянется медленно.

Наконец что-то приходит в движение. В одной из стен открывается дверь, и я съеживаюсь в углу комнаты. Входят люди в балахонах.

Они не обращают на меня внимания, и чуть погодя я вылезаю из своего угла. Двигаю руками перед их лицами — никакой реакции.

У них приборы, и они берут пробы пепла с пала. Зачерпывают маленькими совочками и ссыпают в какой-то детектор. Кажется, они довольны. Потом появляется метла. Не очень совершенная техника. Они сметают то, что осталось от моего тела, в кучку, потом появляется какой-то серебристый прибор, к нему прикручивают насадку и… ух ты. Это новейший пылесос. Они меня пылесосят. Вот так. Раз — и готово.

Вынимают из пылесоса мешок, пишут на нем: «Объект 369Х».

И тут я злюсь. Сильно злюсь.

— Это Келли! — кричу я.

Они замирают — похоже, озадачены. Смотрят друг на друга, потом пожимают плечами и принимаются собирать оборудование. Идут к двери; я держусь прямо за ними. Не хочу оставаться взаперти в этой пустой комнате.

Их реакция говорит о том, что они могут меня слышать, по крайней мере, хоть как-то. Кем бы я теперь ни стала, маски на лице больше нет, а я так долго не говорила, что теперь, когда голос вернулся, я просто счастлива.

Я могу петь! Начинаю мурлыкать песенку, которую напевала одна из нянечек, когда я, больная, лежала в постели, и какой-то техник отвечает — насвистывает мелодию в унисон.

6

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 27 часов

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я осталась? — спрашивает мама, в нерешительности маяча у двери.

— Я тебе в девяносто девятый раз говорю: иди. Со мной все будет в порядке.

— Ты позвонишь, если…

— Если что? Если он убийца с топором? Не уверена, что это сработает, когда я скажу: простите, не могли бы вы отложить свой топор, пока я позвоню матери? — Она сердито смотрит на меня. — Все будет хорошо. У тебя есть его имя и номер, правильно? Иди.

Наклонившись, она целует меня в макушку. И выходит из дома.

Какая-то часть меня хочет попросить ее вернуться, но я справляюсь с этим порывом. Шестнадцать — почти семнадцать — это слишком много, чтобы прятаться за спину матери. И почему я так нервничаю?

Вздохнув, бросаюсь на тахту и обнимаю Рэмси, моего огромного плюшевого белого медведя.

— Будь честной хотя бы с собой, Шэй. — Произношу эти слова громко, и в пустом доме они звучат так гулко, что я подпрыгиваю. Мне не дает покоя мысль, что когда он услышит весь рассказ и узнает про все, что я видела, про все, чего не сделала, то может решить, что я виновата, что я могла уберечь его сестру от того, что с ней случилось потом.

Внутренний голос негромко, но постоянно твердит мне об этом. Мимолетная встреча с незнакомым человеком год назад не должна бы застрять в памяти, и нет никаких причин придавать ей особое значение, помнить о ней. А помню я ее так ясно по одной простой причине: я чувствовала что-то неладное. И ничего не сделала.

Медленно тикают часы. Наконец издалека доносится урчание мотора; я поднимаюсь и откидываю штору на окне, чтобы взглянуть. Солнце вот-вот сядет за гору, и тут из-за поворота появляется мотоцикл. На секунду огромный байк и мотоциклист, одетый в черное, оказываются на фоне заходящего солнца. Потом все скрывает тьма.

Распахиваю входную дверь, он как раз снимает шлем. Проводит пальцами по волосам, убирая их с глаз.

— Шэй? — спрашивает он. — Я — Кай. — Снимает перчатки и протягивает руку. Берет мою ладонь и пожимает. Его взгляд прикован ко мне — пристальний, ждущий, требующий чего-то, и я не могу отвести глаз. У него карие, отливающие зеленью, с золотистой дужкой вокруг зрачков глаза.

Моргаю и отнимаю руку.

— Заходи, — говорю ему, отступая внутрь. Он идет следом. — Хочешь чашку чая или…

— Нет. Нет, Шэй. Расскажи мне, что видела. Пожалуйста, — В голосе напряжение и боль. Его сестра, его младшая сестра пропала почти год назад. Каково это чувствовать? Я обязана в точности рассказать ему все, что случилось, никак себя не выгораживая.

— Конечно. Мне очень жаль.

Он идет за мной; показываю ему на стул, сама опускаюсь на тахту. Кай останавливается, расстегивает и снимает байкерскую куртку. Высокий, широкоплечий. В выгоревших на солнце светлых волосах видны каштановые пряди. На год или два старше меня, он, как говорит моя подруга Иона, убийственно красив. Кай садится и молча спокойно смотрит на меня. Ждет, когда я заговорю.

— Итак. Я каталась на велосипеде по лесу, и там есть место, где я всегда останавливаюсь. Был уже конец дня. Знаю, что происходило это двадцать девятого июня, потому что на следующий день мы уехали на все лето. Иначе, я уверена, услышала бы о ее пропаже.

Он кивает, пристально глядя на меня.

— Я заметила, как кто-то поднимается по тропинке снизу. Присмотрелась, увидела, что это девочка. На ней были джинсы и красная толстовка. Там крутой подъем, и до города довольно далеко, и я почти никогда никого не встречала. Поэтому я смотрела, как она приближается, и гадала, кто это.

Кай лезет в карман и достает фотографию.

— И ты думаешь, что это была моя сестра, наша Келиста? — Он протягивает снимок мне.

Беру его и вижу, что это другой снимок, не с листовки, но сомнений нет: те же длинные темные волосы, те же голубые глаза, слегка удивленный взгляд. Киваю.

— Это она. Я уверена.

— Даже спустя столько времени?

— Да. — Я замолкаю, не желая вдаваться в подробности, и в то же время чувствую потребность выложить все. — Я умею такое. Если на чем-то акцентирую внимание. У меня фотографическая память. Запоминаю все.

— Хорошо, продолжай. Что дальше?

И я рассказываю ему остальное. Как она ответила «нет» на мой вопрос, не заблудилась ли она, как я пошла за ней. Как на дороге остановилась машина и из нее вышел мужчина, как она села в автомобиль.

— Опиши его.

— Он выглядел обычно. Прости, я понимаю, что это не поможет. Короткие волосы, слегка лысоват. Среднего роста. Лет сорока с небольшим. Если подумаю, то, может, вспомню еще какие-то детали.

Кай хмурится. Покачивает головой.

— Мне очень жаль. Я так корю себя, что не заставила ее со мной поговорить, не вызвала полицию и ничего не сделала. Ничего.

Он поднимает взгляд, смотрит мне в лицо, его черты смягчаются. Снова качает головой.

— Что бы ни случилось с моей сестрой, в этом нет твоей вины. Я просто подумал… ладно. — Кай снова сует руку в карман и достает другое фото. — Думаю, ты могла видеть этого человека. — Его взгляд говорит больше слов: Кай его ненавидит.

Беру снимок. На нем пожилой мужчина с довольно длинными серебристо-седыми густыми волосами. Пронзительный взгляд голубых глаз, как у кинозвезды; его внешность или еще что-то (хотя это просто фотография) кажется мне смутно знакомой, словно я видела его в каком-то фильме, а потом забыла. Но это не тот человек, которого я видела с Келистой.

— Это не он. Этот совсем не похож.

— Ты уверена? В самом деле уверена?

Понимаю, что Кай хочет убедиться, и смотрю снова; действительно внимательно смотрю. Это странно, но совершенно определенно: что-то в этом лице пробуждает во мне некие глубинные воспоминания. Но не то, какой он здесь. Может, эти седые волосы здесь лишние? Морщу лоб, старательно роюсь в памяти, потом качаю головой. Это не то, о чем хочется знать Каю.

— Кто он?

— Был моим приемным отцом. Мать развелась с ним несколько лет назад.

— И ты думаешь, что он похитил твою сестру?

— Он сделал бы все что угодно, чтобы причинить боль маме. Ты съездишь со мной в полицию рассказать, что видела?

— Конечно.

— Можешь показать место, где вы встретились?

Я киваю:

— Да. Только это нужно делать днем.

— Завтра я снова приеду.

Прилив энергии, приведшей его сюда и распространившийся на меня тоже, начинает меркнуть в его глазах. Кай выглядит подавленным и усталым.

— Откуда ты сейчас приехал?

— Из Ньюкасла.

— Ты разговариваешь не как джорди^[3].

Он отвечает полуулыбкой.

— Нет. Мы живем там всего лет пять; до этого жили во многих других местах. А изначально — в Германии. Ты тоже говоришь не как шотландка…

Качаю головой.

— Я не шотландка. Моя мама здесь родилась, но из Лондона мы переехали чуть больше года назад. Ее тетя Эдди умерла и оставила ей этот дом, поэтому меня притащили в эту глушь и… — Я резко замолкаю, поняв, что начинаю болтать. Заткнись, Шэй. Ему дела нет до твоих жалких семейных драм.

— Я лучше поеду. — Кай выпрямляется и тянет руку к своей байкерской куртке.

Я в нерешительности. Знаю, что сделала бы мама, будь она здесь.

— Ньюкасл слишком далеко, чтобы уезжать вечером и возвращаться утром. Тахта свободна, если тебя устроит.

— И компания имеется? — говорит он, и меня бросает в жар. Он переводит взгляд с меня на Рэмси и обратно, улыбается. Его глаза смеются, словно он догадался, о чем я думала. Кай дает понять: абсолютно нелепо считать, что он способен причинить мне вред.

— Ну тебе придется договориться с Рэмси. Может, он предпочитает спать в одиночку в кресле.

— А тебе не нужно посоветоваться с родителями?

— Здесь только я и мама. Она работает в пабе и вернется через несколько часов. Кроме того, она одобрит мое решение.

Его улыбка гаснет, словно не привыкла задерживаться надолго.

— Как и моя. Лучше я позвоню матери и передам ей, что ты рассказала.

Кай выходит из дома. Слышу, как он разговаривает на чужом языке — Кай говорил, что они из Германии — должно быть, на немецком. Слова не имеют для меня значения, но голос его звучит, как музыка. Когда он говорит по-английски, то тщательно произносит слова, и речь получается правильной, почти как по учебнику. Никаких следов ньюкаслского или какого-то другого выговора.

Набираю сообщение маме: «Он здесь и пока не убил меня. Можно ему переночевать на тахте? Хочет, чтобы, завтра я показала ему место, где видела его сестру, и рассказала полиции».

Мама отвечает очень быстро, через несколько секунд, и я понимаю, что она не выпускала телефона из рук, дожидаясь весточки от меня: «Конечно. Приготовь ему какой-нибудь ужин. Ты в порядке? Он милый?»

Его голос все еще звучит музыкой во тьме, но теперь она печальная, как во время сцены в опере, где все плохо. Милый ли он? Не в том смысле, в каком бывают милыми щенки. Есть что-то глубоко тревожное в его пристальном взгляде; чувствуется, что у него слишком много демонов внутри.

Кай снова заходит в дом, неловко медлит у двери. Гнев сменился грустью, такой глубокой, какой я в жизни своей не испытывала. Так хочется сказать ему что-нибудь, способное развеять тоску.

Я набираю на телефоне: «Да».

7

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ

До начала отсчета 26 часов

Иду следом за насвистывающим техником и мешком из пылесоса с надписью Объект 369Х по коридорам, через двери. В каждой двери дублирующий запорный механизм: когда проходишь сквозь первую дверь, жди, пока она за тобой не закроется, только тогда открывается следующая. Держусь вплотную к технику, чтобы не оказаться в ловушке.

А потом, после очередной двери, они заканчиваются. Вместо этого мы попадаем в комнату с лабораторными столами и новейшим оборудованием — наверняка какую-то научную лабораторию. Здесь двое ученых, одетых, как и техники, в сверкающие комбинезоны.

Парень перестает свистеть.

— Принесли вам еще, док, — говорит он, один из ученых встает и берет мешок с пометкой 369Х.

— Ах да, девочка X, — вспоминает он. — Как интересно.

Техники уходят; я остаюсь в лаборатории возле своего мешка. Другой ученый забирает мешок, открывает заднюю дверь, входит в помещение. Иду за ним. Там, где из его костюма выводится воздух, появляется струйка белого пара. В помещении, должно быть, холодно, хотя я этого не ощущаю, и оно огромное. С чего-то похожего на конвейерную ленту, закрепленную под потолком, на крючках свисают мешки — точь-в-точь как мой. И все с номерами.

Он нажимает на кнопку у двери, и конвейер приходит в движение, как в химчистке. Мешок за мешком медленно проплывают мимо. Потом все замирает. Между номерами 368 и 370 — пустой крючок; он вешает мой мешок на него.

Неужели все эти мешки когда-то были людьми? Людьми с именами, а не номерами?

Я не 369Х. Я не номер!

Никогда, никогда больше не буду номером.

Я КЕЛЛИ!

8

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 25 часов

Я закуталась в одеяла, но еще не спала.

Мама вернулась домой рано. Сказала, что на работе нечего делать, но я сомневаюсь в том, что это правда.

Но я все равно обрадовалась, когда она пришла. Мы уже к тому времени поужинали; я приготовила пасту — единственное блюдо, которое мне более-менее удается, — и Кай был настолько любезен, что похвалил ее, но говорил, только когда я его о чем-то спрашивала. В результате жалких попыток завязать разговор мне удалось узнать, что они с мамой живут в Ньюкасле, что в этом году он сдал выпускные экзамены в школе, которые одновременно являются и вступительными в вуз, и должен в конце лета поступать в университет. То, как он произнес должен, говорило о его нежелании куда-либо поступать. Кай рассказал, что мама у него какой-то доктор, занимается исследованиями. Он даже помог мне вымыть посуду. Но я видела, что ему не нравится разговаривать и он хочет остаться один. Хотя для вечера пятницы было еще рано, когда пришла мама, я принялась притворно зевать, чтобы сбежать от них наверх. И все же меня уязвило, что она отправила меня спать — как ребенка.

Снизу доносились голоса, но слов я разобрать не могла. Говорила в основном мама, Кай отвечал коротко.

Значит, он не открылся даже перед мамой?

Я удивлена. Если у кого-то проблемы — разбитое сердце, смерть в семье, плохие волосы — все идут к ней. Вот почему все любят мамин паб: люди хотят поговорить с ней и между делом выпивают несколько рюмок. Она считает, что главное — это умение слушать.

Чуть позже голоса смолкают. В доме становится тихо и темно. Мне понадобилось много времени, чтобы научиться засыпать в полном безмолвии. После Лондона с его движением, сиренами, песнями и криками людей на улицах тишина этого особняка кажется оглушительной.

Вот что мне сейчас нужно сделать: я должна вспомнить. Если сумею ясно представить тот момент, когда увидела Келисту, то, возможно, это как-то поможет.

Как я и сказала Каю, у меня фотографическая память, но только если я обращаю на предмет пристальное внимание. Наверное, так тогда и произошло, раз я сразу узнала Келисту на фотографии. Фокус в том, чтобы освежить воспоминания по прошествии такого отрезка времени, найти ниточки, которые приведут меня туда. Тогда я смогу все рассмотреть в деталях, как на видеозаписи, — нажимая на паузу, проматывая, просматривая снова и снова…

Думай, Шэй, думай…

9

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 24 часа

Сама виновата. Надо было уходить из холодного помещения вслед за ученым, но я так разозлилась, что не поняла, где я, пока дверь не захлопнулась. Потом погасли лампы, и я осталась одна.

Жму на стены, пол, даже потолок, но все без толку. Комната полностью герметична. Какой смысл быть привидением, если даже через стены проходить не можешь?

Оглядываюсь вокруг — повсюду только висящие мешки. Такие же, как мой. Мне становится тревожно. Если в них всех пепел покойников, то превратились ли они в призраков, как я? И где они все?

Сколько их здесь? Наверное, много.

Начинаю паниковать. Вдохни, выдохни и досчитай до десяти, учили меня, когда я впадала в панику.

Постарайся справиться с ней прежде, чем она затопит. Но как это сделать, если больше не дышишь?

Буду считать. Пересчитаю мешки с самого начала.

Обхожу конвейер, тянущийся над головой, нахожу начало, мешок с номером 1, и начинаю: 1, 2, 3, 4… 99,100, 101… 243, 244, 245…

Я считаю и считаю. Так продолжается до 368, дальше я — 369Х. Потом 370, 371, 372 и до 403. А дальше множество пустых крючков ждут своей очереди. Почему после меня столько мешков? Должно быть, я выбилась из графика.

Ни на одном другом мешке нет буквы X, только номера. Что значит X?

В этой комнате висит больше четырех сотен покойников.

В том числе и я. Вон там висит мой пепел.

Где их призраки? Они появятся ночью?

Сейчас день или ночь? Не знаю.

Мне страшно. Свернувшись в небольшой шар, я врезаюсь в дверь.

— Выпустите меня! — кричу и бьюсь снова и снова.

Паника, ужас и бешенство нарастают, превращаются в волны жара, охватывающие меня, и потом…

Бип-бип. Бип-бип.

Негромкий сигнал тревоги. Он доносится из-за двери?

Бип-бип. Бип-бип.

Мгновение спустя дверь начинает открываться. Она еще не открылась до конца, а я бросаюсь вперед, прямо на ученого, который повесил меня на крючок.

Он застывает как вкопанный. За ним двое техников; они протискиваются мимо ученого, нетерпеливо поглядывая на него, и входят.

— Не понимаю, почему поднялась температура, — говорит один, проверяя циферблаты и экраны. — Сейчас все правильно. Все настройки в норме. Все работает.

— Однако это странно, — произносит ученый. — Когда я открыл дверь, то почувствовал, как в лицо мне пахнуло жаром.

Техник поворачивается и смотрит на него.

— Все температурные датчики в норме. И вы не можете ощутить изменений температуры, находясь в костюме биозащиты. Вы сами это знаете.

Ученый берет себя в руки.

— Что ж. Проследите за приборами в течение ночи. — Он идет назад к двери в лабораторию.

Я быстро двигаюсь за ним — хочу убраться отсюда. Проскальзываю в дверь, едва не наступая ему на пятки и оставляя позади все эти мешки с пеплом.

В том числе и свой.

10

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 23 часа

Уже поздно ночью я нахожу тропинку к воспоминаниям о том дне и проигрываю его в мозгу заново, словно это происходит сейчас.

Сияет солнце, но в тени деревьев прохладно.

Наблюдаю, как она — темные волосы, красная толстовка — пробирается вниз, мелькая в просветах между деревьями. Она все ближе и ближе.

Хочу крикнуть, чтобы она подождала меня там. Скажу, чтобы садилась на багажник велосипеда, я отвезу ее вниз, отведу в полицию или позвоню Каю. Но ничего не могу сделать. Я парализована, прикована к месту. Вынуждена заново переживать то, что случилось.

В точности так, как случилось.

Она почти вплотную подошла ко мне.

— Привет, ты заблудилась?

— Не пугайся, это всего лишь я. Ты заблудилась?

Она оборачивается. У нее синие глаза, не просто голубые, как у меня; они настолько темные, что почти фиолетовые. Сквозь деревья на то место, где она стоит, падает луч солнца, и что-то сверкает и блестит на ее шее. Ожерелье с подвеской. Я прищуриваюсь: она немного отклонилась от солнечного луча. Подвеска напоминает звезду с расходящимися лучами, но только отчасти. Она не похожа ни на что из того, что я видела раньше, и все-таки напоминает мне о чем-то.

— Нет, — отвечает она, отворачивается и продолжает шагать.

Мне снова хочется бежать за ней, но я оцепенела. Она почти исчезает из виду, прежде чем ко мне возвращается способность двигаться, и я следую за ней к дороге, вверх. Как и в тот день, склоняюсь над рюкзаком, чтобы найти телефон.

В этот раз действительно позвони в полицию, Шэй. Сделай это!

Подъезжает машина.

Она черная, с четырьмя дверцами; это блестящий «Мерседес» с тонированными стеклами. Прищурившись, смотрю на номер, но с места, где я стою на коленях возле рюкзака, он почти не виден за кустами зелени у обочины дороги. Вижу только верхушки букв и цифр. Этого недостаточно, чтобы запомнить номер.

Из автомобиля выходит мужчина.

— Вот ты где, — говорит он. Мужчина стоит вполоборота, и я могу очень хорошо рассмотреть его лицо. Редеющие волосы, лысина на макушке. Волосы темные, не седые. Отсюда трудно судить о его росте, но он невысокий.

Девочка идет к нему, садится в машину, когда он открывает дверь — на заднее сиденье.

Он поворачивается, чтобы занять место водителя, и на долю секунды оказывается лицом ко мне. Я впиваюсь в детали. С трудом сдерживаемый гнев в широко поставленных глазах; маленький шрам возле левого глаза. Вокруг правого — покрасневшая припухлость, словно его недавно ударили и завтра на этом месте будет синяк. На шее — блеск золота.

На переднем сиденье еще кто-то есть; он отвернулся, и я не вижу ничего, кроме силуэта за тонированным стеклом. Но впечатление такое, что это высокий и сильный человек. Еще один мужчина?

Машина трогается и уезжает.

11

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 22 часа

Я следую за ученым сначала по одному проходу, потом по другому. Мы приближаемся к проему, в котором установлены двери с двойной системой безопасности. Он проводит пропуском, и дверь открывается. Держусь кнему вплотную — не хочу оказаться в ловушке между двумя дверями и ждать, пока пройдет кто-нибудь еще.

Останавливаемся перед второй дверью; он смотрит одним глазом в устройство рядом с ней. Дверь отъезжает вбок. Прохожу сразу за ним; дверь за нами возвращается на место, и только тогда я понимаю, что мы в лифте.

Ненавижу лифты. Мне не нравится быть взаперти где бы то ни было, но лифты хуже всего. Я дрожу, забиваюсь в верхний угол, но дело здесь не только в лифте. Виновато все это место в целом: длинные коридоры, лаборатории, и куда ни зайдешь — ни одного окна. Нигде. Хочу на волю! Мне не терпится увидеть солнце, небо, деревья, хотя бы даже полумертвый городской сад за забором, разрисованным граффити.

В лифте мы находимся долго. Поднимаемся или спускаемся? Я не чувствую движения, а над дверью не горят номера этажей.

Наконец дверь снова открывается. Ученый выходит, я тенью скольжу за ним, в странный туннель с пластиковыми занавесками. Он шагает под струи — сначала воды, потом какого-то газа, наконец входит в секцию, залитую синеватым светом. Он словно машина, которая движется по конвейеру на автоматической мойке. Закончив, снимает комбинезон, маску, дыхательный аппарат и отправляет все это в какой-то люк. Теперь он выглядит не как пришелец из космоса, а как сварливый старик в мятых брюках и такой же рубашке.

Пригладив одной рукой волосы, он смотрит в устройство уже возле другой двери. Она отъезжает, и мы вступаем в большой зал.

Наконец-то открытое пространство, пусть даже без окон. Чувствую, паника ослабевает. Здесь множество людей, и ни одного в комбинезоне. На всех обычная одежда; кто-то в модной юбке, кто-то в деловом костюме; некоторые в белых куртках поверх одежды, а на других спецовки и сапоги. По стенам — огромные мониторы, в самом зале полно рабочих столов с компьютерами, стоящими напротив мониторов. И постоянный гул голосов, оживление.

— Ага, вот и ты. Я уже начала думать, что не успеешь вовремя даже ради такого случая, — говорит женщина в белом халате тому ученому, за которым я шла.

— Задержали, — отвечает он. — В склепе произошел температурный скачок. Я ничего не пропустил?

— Нет. До облучения осталось две минуты, — сообщает она.

Постепенно голоса в помещении стихают. Огромные электронные часы над мониторами отсчитывают последние шестьдесят секунд. Пока они длятся, зал погружается в абсолютное молчание.

3… 2… 1…

Кажется, все затаили дыхание и смотрят на центральный экран.

Затем раздается слабое бип! в центре экрана мелькает короткая яркая световая вспышка.

Все радостно кричат. Возбужденно поздравляют друг друга, жмут руки. До меня долетают обрывки фраз: «.Еще один успех… Я всегда так волнуюсь… Мы снова сделали это…»

Это все из-за вспышки на экране?

В стороне несколько озабоченных лиц; они наблюдают за другими компьютерными мониторами. Там разгорается жаркая дискуссия, я подплываю поближе — подслушать.

— Видишь? Все прекрасно. Нет необходимости в отключении. Система контроля годится для еще пяти запусков…

— Задержка столкновения. Проверить сектор двадцать четыре.

— Нет необходимости. Показания свидетельствуют, что…

— Просто сделай это.

Несколько человек из тех, что в спецовках, выходят за дверь. Я из любопытства выскальзываю за ними.

Они шагают по еще одному бесконечному коридору, ворча и переругиваясь между собой. Куда бы их ни послали, они этому совсем не рады. В полу встречаются крышки люков. Люди в спецовках идут все дальше и дальше и наконец останавливаются у одного из них.

Первый из рабочих наклоняется, проворачивает и поднимает крышку. Бормочет себе под нос, что этого нельзя делать во время облучения. Другой техник смотрит широко раскрытыми глазами. Они спускаются в люк и оказываются на лестнице, по которой спускаются вниз, все ниже и ниже. Я проплываю мимо них.

Там, где лестница заканчивается, расположен еще один изогнутый туннель, но он намного больше. Внутри егогромадная конструкция, которая тоже изгибается вслед за стенами. Она похожа на гигантского металлического червя, прогрызшего себе ход в земле, — круглого, с оборудованием, подвешенным под брюхом по всей длине.

Меня так и тянет к нему; я взлетаю на спину огромного червя и прислушиваюсь. Мне кажется или у него внутри действительно звучит музыка? Это имеет какое-то отношение ко мне, но какое — не знаю.

Из шахты люка появляются двое мужчин; они принимаются проверять какие-то приборы под червем. Оставляю их и лечу вдоль верхней части конструкции все дальше и дальше, как можно быстрее, мимо бесконечных люков с номерами, таких же, как тот, через который мы спустились. Несколько раз пролетаю через многолюдные просторные помещения со странными научными приборами. Дальше, дальше, быстрее, еще быстрее. Я почти миную один из залов, когда слышу голос.

Это женский голос, очень язвительный. Он мне знаком. Я сосредотачиваюсь на нем и останавливаюсь.

Он принадлежит Шестой — той, что везла меня в кресле на лечение. На самом деле раньше я никогда ее не видела — только в комбинезоне, — и мне странно смотреть на нее такую, во плоти, на одну из тех, кто всегда прятался за тканью.

Сейчас она идет к двери, несколько человек движутся за ней, и так же, как раньше меня притягивал червяк, эта женщина увлекает меня, и я устремляюсь следом.

Они проходят в дверь. Надевают костюмы биологической защиты. Недолго я видела их людьми — они снова прячутся за масками и пластиком.

Опять идем через всевозможные двери: с повышенной степенью защиты, с устройствами для сканирования сетчатки глаза — через такие мы уже проходили с тем ученым. Следую за ними, а внутри нарастает чувство тревоги. Жалко, что не осталась в туннеле, где можно летать и прислушиваться к музыкальному напеву внутри червя.

Что-то мне не нравится в том месте, куда они направляются. А они продолжают идти. Я могу отстать, но тогда окажусь запертой в этом узком коридоре.

Страх нарастает.

12

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 21 час

В моем разуме эхом отдаются детальные воспоминания, которые я наконец восстановила и заново пережила. Келиста. Лес. Автомобиль, мужчина… Здесь есть что-то важное. Он не был хорошим парнем. Я дрожу.

Шарю в темноте, пока не нахожу холодный корпус телефона. Жму на кнопку и, прищурившись, смотрю на яркий экран: три часа ночи.

Эта тишина меня достала. Встаю, двигаюсь медленно и осторожно. В таком безмолвии любой произведенный мною звук проревет, как мегафон.

Начинаю спускаться по ступенькам, чтобы приготовить попить чего-нибудь горячего, но потом вспоминаю про Кая; он спит на тахте там, внизу, недалеко от лестницы.

Один и в темноте.

Что, если он проснется и увидит, как я крадусь на кухню? Что, если его печаль слишком глубока, чтобы вынести ее в одиночку? Что, если сейчас, в темноте и тиши, он наконец захотел поговорить? Со мной. И что, если…

«Возьми себя в руки у Шэй». Я вздыхаю.

Возвращаюсь по лестнице наверх, чтобы просто выпить стакан воды. Когда открываю кран в ванной, он рычит и стреляет, я вздрагиваю.

Какой теперь стакан, хватит и одного глотка. И воду в туалете спускать не буду.

13

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 20 часов

Еще одна — последняя — дверь. Коридор заканчивается: мне нужно пройти за Шестой и остальными через нее или остаться здесь, в ловушке между дверями. Она уже почти захлопывается, когда я в панике решаю не оставаться в одиночестве и бросаюсь в проем.

Увидев, куда попала, пробую прорваться назад, но уже слишком поздно. Дверь закрыта.

Пытаюсь сомкнуть веки, но толку от этого никакого. Даже с закрытыми глазами мысленно вижу происходящее, и от этого еще хуже. Открываю глаза и обвожу взглядом комнату, которую видела по другую сторону.

Она просторная, квадратная, три стены с окнами. За толстыми стеклами — тесные каморки, больше похожие на камеры, чем на комнаты.

Внутри каждой камеры — испуганное человеческое лицо. Там люди всех возрастов — дети, подростки, пожилые. Все крепко привязаны к носилкам.

А по эту сторону стекла суетятся доктора и медсестры. Здесь мониторы, оборудование.

— Успокоительное в секцию один, — командует Шестая. Лица за одной из стен начинают успокаиваться. Они обмякают, расслабляются. Глаза закрываются. Но теперь кричу я. Прекратите! Отпустите их!

Когда в такой каморке лежала привязанной я, успокоительных не было, и я все время вопила — еще до того, как что-нибудь произойдет. Они знали, что я не переношу замкнутого пространства.

Сквозь стену под окном в камеры тянутся какие-то странные щупальца. Теперь каждой парой этих искусственных рук манипулирует в секции один доктор или медсестра.

Когда я была там, у них, даже когда я была пристегнута, при инъекции возникали проблемы. Я была так напутана.

Игла, непохожая ни на какие другие иглы.

Боль, не сравнимая ни с какой другой болью. До боли от лечения я готова была поклясться, что это была самая ужасная боль в мире.

Может, они начали применять успокоительное, чтобы не слышать криков?

Сжимаюсь в комок и стараюсь откатиться подальше от окон, от игл, от боли.

Но память не отпускает.

14

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 19 часов

Тесная комната. Девочка с темными волосами. Плачет. Она одна.

Поднимает взгляд, синие глаза блестят от слез. Сердито смотрит на меня, губы ее кривятся.

— Ты могла мне помочь, но не помогла. Не захотела ввязываться.

— Нет, нет, неправда. Я…

— Правда, и ты это знаешь. Я умерла, и ты виновата в этом.

— Нет!

— Кай все узнает. Узнает. И возненавидит тебя, как я ненавижу.

К горлу подступают рыдания. Я кручусь, и сбитые простыни возвращают меня в реальность, в здесь и сейчас.

Я одна. В постели. В своей постели.

Все это мне приснилось. Это был кошмар. Неужели Келиста действительно мертва? И я виновата в этом?

Не может быть. Неправда.

Или может?

15

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 18 часов

Дверь наконец открывается: входит группа медсестер, некоторые собравшиеся здесь приветствуют их, прощаются с оставшимися и уходят. Я мчусь за ними.

Их человек двенадцать, они болтают и смеются, будто не причиняли только что жесточайшую боль и не обрекали дюжины несчастных на медленную мучительную смерть. Или, может быть, они просто стараются об этом забыть.

Ненавижу их.

Они идут по коридорам через усиленные двери и потом останавливаются перед одной из них. Двое заходят, и двери закрываются. Через несколько минут открываются снова, и заходит следующая пара. На этот раз я иду за ними.

Эти двое проходят ту, похожую на конвейер с автомойки, линию, где я уже была с ученым, потом снимают костюмы. Выглядят они обычно, словно не принимают участия в массовых убийствах.

Дверь в конце перехода, когда они приближаются к ней, остается закрытой.

— Подождите, пожалуйста, — произносит голос, эхом отражающийся от стен.

Медсестры обмениваются взглядами.

— Интересно, что на этот раз? — задает вопрос одна из них.

Вторая мрачнеет.

— Я знаю кое-кого из техников там, внизу. Он слышал, что кто-то упал в обморок в диспетчерской. Что, если на этот раз серьезное нарушение?

— Уверена, это что-нибудь заурядное, например, расстройство желудка или аппендицит. Сама знаешь, насколько они осторожны; оно не может вырваться наружу.

Кто-то упал? Может, она и ошибается. А может, всех этих комбинезонов и мер предосторожности недостаточно, и кто-то из персонала подхватил то, чем они заражают людей.

Надеюсь, что так.

— Нет, дело не в этом, — возражает вторая. — Техники заперли диспетчерскую на карантин, вот откуда он знает. Никто не может ни войти, ни выйти.

16

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 17 часов

Меня достало все это: долгие часы без сна, и ни спуститься, ни унитаз смыть. Мне уже плевать, что там услышит Кай.

И все же перед тем, как спустить воду в туалете, я включаю душ. На всякий случай.

Еще только семь утра, а я на цыпочках спускаюсь по ступеням, чтобы прошмыгнуть мимо тахты на кухню, но Кая там нет. Вместо него под одеялом головой на подушке лежит Рэмси. Мило.

Заглядываю на кухню — никого.

Не уехал же он?

Нет, зачем ему уезжать?

Выглядываю в окно — байк на месте. А потом замечаю Кая на скамейке в дальнем конце нашего сада. Засовываю ноги в первую попавшуюся пару обуви и выхожу из дома.

Кай смотрит в другую сторону и не двигается. Золотистые пряди отражают свет утра. Увлекся видами? По большей части люди только охают и ахают от восторга. Отсюда просматривается открывающийся внизу за деревьями Лох-Тей — сверкающая синяя гладь, протянувшаяся в обе стороны на многие километры. А если посмотреть в противоположную сторону, там поднимаются Бен-Лоуренс и другие пики.

Иду к нему. Он оборачивается на звук и улыбается.

— Привет, — говорю я. — Рано поднялся?

— Плохо спал.

— Извини, это из-за тахты?

— Нет, вовсе нет. — Он пожимает плечами. — Просто не мог заснуть.

— Я тоже.

Сажусь рядом, и мы смотрим на озеро. В такое солнечное, такое тихое утро, как сегодня, его поверхность похожа на зеркало; мир сверху — деревья, холмы, горы — отражается до мельчайших деталей. Если бы у меня было достаточно острое зрение, то уверена, что смогла бы рассмотреть и наше отражение на водной глади.

Потом Кай качает головой.

— Понимаю, почему люди сюда приезжают, но меня это наводит только на мысли об утрате. — Он быстро встает и отворачивается от озера.

17

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 16 часов

Но вот дверь скользит в сторону, и обе медсестры проходят в квадратную комнату; я следую за ними по пятам. Техник в комбинезоне измеряет им температуру и спрашивает, как они себя чувствуют. Им говорят, что они должны сесть, подождать часок и снова измерить температуру.

Усевшись, они жалуются на то, что голодны и пропустят начало какого-то фильма, который надеялись посмотреть.

Наконец им снова измеряют температуру, и в другой стене открывается дверь.

По коридору они проходят в кафетерий; ужин в самом разгаре. Повсюду большие и малые столы; за ними группы по двое-трое, а то и целые компании болтают, смеются, едят, заканчивают трапезу или просто сидят. За одним из столов несколько человек с озабоченными лицами шепотом яростно о чем-то спорят — не могу расслышать о чем. Вообще это место не сильно отличается от маленькой школьной столовой в обеденное время, только блюда выглядят лучше, а стулья удобнее.

Раздается сильный грохот.

Женщина споткнулась, и поднос с едой полетел на пол.

Кто-то вскакивает помочь ей. Упавшая показалась знакомой. Ах да, это та самая женщина в белом халате, которая разговаривала с моим ученым в зале с мониторами и спрашивала, почему он задержался.

Если это была диспетчерская, думаю я, то медсестра сказала, что ее заперли на карантин. Должно быть, женщина ушла до того, как это случилось.

Выглядит она немного бледной.

18

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 15 часов

— Ты раньше ездила на байке? — спрашивает Кай.

— Нет. Только на мопеде.

Кай открывает багажный контейнер позади сиденья и достает что-то красное. Шлем.

Протягивает мне.

— Проверь, подходит ли. — Надеваю шлем на голову, но немного криво. Кай обеими руками поправляет его. Потом убирает мне волосы.

— Удобно? — спрашивает он.

— Отлично. — Я несколько смущена. — Это ее? Я хотела сказать…

— Что это шлем Кел исты? Да. Красный был ее любимым цветом. Волосы у нее были темные, как у тебя. Только у нее…

— Длинные и прямые. Не это безобразие. У меня неправильная реплика гена курчавости волос. — Я вовремя останавливаюсь, чтобы не начать рассказывать ему про генные исследования, которые когда-нибудь позволят мне исправить прическу, не тратя долгие часы на возню с выпрямителем. Сейчас нам не до этого.

— Но тебе идет. — Кай наматывает на палец одну кудряшку, выбившуюся из-под шлема, потом, словно осознав, что делает, отдергивает руку так быстро, что прядь пружинкой отскакивает назад.

Кай заставляет меня заправить джинсы в самые тяжелые сапоги, какие велел найти, и показывает, как садиться на байк. И за что держаться.

А потом мы трогаемся.

Готова поспорить, что он едет медленнее, чем обычно, но от ощущения скорости и вида дороги, бегущей под колесами, в жилах стынет кровь. Мы очень быстро преодолеваем расстояние, которое я проезжаю за полчаса на велосипеде.

Ближе к главной улице Киллина он сбрасывает скорость; здесь расположены магазины, кафе, церкви и пабы — то, что может сойти за местную цивилизацию. Небо чистое и голубое; раннее утреннее солнце отражается и играет на поверхности реки, переваливающей через водопады Дохарта. Горы и деревья, расположенные выше, озарены мерцающим гало^[4] из водяных брызг. Теплый весенний денек, но на горных пиках еще лежит снег.

Что ж, в такие дни здесь достаточно красиво. Но иногда мне хочется, чтобы тут было побольше людей и я могла бы среди них затеряться. Здесь все знают, кто ты — местный или турист. Или ни то ни другое, как я. Хотя мать у меня шотландка, сама я навсегда останусь здесь чужой.

Двигаемся мимо девочек из школы, выбравшихся из дома пораньше ради субботнего утра, и я чувствую их взгляды, пока Кай подруливает, чтобы припарковаться у обочины дороги. По крайней мере, появится новая тема для обсуждения в школьном автобусе в понедельник утром, и они станут не просто перемывать мне косточки, а шушукаться о моем высоком блондинистом и красивом спутнике.

— Ну как, нормально? — спрашивает Кай, пока я снимаю шлем.

— Мне понравилось! — Чувствую, что у меня горят глаза.

— В следующий раз возьму тебя в настоящую поездку, где можно будет развить скорость.

Сердце у меня замирает.

— Было бы замечательно! — отвечаю я.

И Кай отворачивается, чтобы положить шлемы в багажник под сиденьем. В его взгляде мелькает странное разочарованное выражение, словно он жалеет о своих словах. Он ведь просто старался быть вежливым, не так ли? На самом деле ничего такого не имел в виду. Стараюсь не обращать внимания на подобные мысли — у него сейчас слишком много забот.

— Итак. Где начинается эта тропинка? — спрашивает он.

— Идем. Я тебе покажу, — отвечаю я, и мы переходим дорогу, шагаем по мосту возле водопада. Как всегда, вслушиваюсь в музыку воды и не заговариваю, пока мы не оказываемся на той стороне и не проходим мимо паба вниз по переулку. — Как твоя сестра попала сюда? Где она остановилась?

— Она жила с нашей матерью, в загородном доме. Это один из тех, что стоят на южном берегу озера. — Он машет в сторону Лох-Тей, которого не видно сейчас за деревьями.

— Знаю это место. — Там полдюжины очень, очень дорогих загородных особняков, в которых редко кто-то появляется. И если по воде до них можно добраться довольно быстро, то по берегу, в обход озера, путь неблизкий. — Ей пришлось бы долго туда идти. Тропинок по пути встречается мало. Большую часть пути она должна была идти вдоль дороги. Если только не переправилась по воде.

— Когда мы сюда приезжали, сестре нравилось плавать по озеру, и она вопреки запретам частенько сбегала одна. Но наше каноэ так и осталось дома.

— Если допустить, что Келиста столько прошла, то маловероятно, что по пути ее никто нигде не заметил. Здесь все всех знают; кто местный, кто нет. Ее наверняка увидели бы.

— То же самое говорил и детектив. Поэтому он решил, что она, должно быть, заблудилась в лесу. Или ее похитили из дома.

— А твоя мама, она слышала или видела что-нибудь? — Кай молчит. — Извини, если задаю слишком много вопросов, — говорю я, останавливаюсь и показываю рукой на заросшую аллею. — Вот здесь мы выходим на велосипедный маршрут. А там дальше есть неприметная тропка, которая сворачивает и ведет наверх; туда мы и идем.

Продолжаем путь, и на ходу я поглядываю на Кая. У него замкнутое сосредоточенное выражение лица, будто он боится чем-то выдать себя.

— Прости, — говорит он наконец, нарушая молчание. — Вопросы задавать легко, только говорить об этом трудно. Нет, наша мать ничего не слышала. В то утро она встала поздно, и Келисты уже не было. Мама не встревожилась, решила, что она пошла на прогулку или отправилась на озеро. Время шло. Она проверила: каноэ оказалось на месте. Мама начала паниковать, позвонила в полицию. Там предположили, что девочка просто заблудилась на прогулке. Начались поиски, продолжавшиеся много дней. Никаких следов не нашли.

— Подумали, что просто заблудилась, и… — Мой голос замирает. Не знаю, как закончить предложение.

— Похоже, это стало для полиции основной версией. Что она заблудилась или получила какое-то повреждение. Что ее тело найдут когда-нибудь в лесу. — Произнося «тело», он вздрагивает.

— Но ты в это не веришь.

— Нет. Я уверен, что с ней случилось что-то другое. Она была не такой девочкой, которая могла заблудиться. Не по годам рассудительная, Келиста хорошо чувствовала направление. Но для других версий не нашлось никаких доказательств. А без них — что ж… — Он пожимает плечами. — Думаю, что полиция остановилась на удобной для себя версии и потому сдалась.

— Но теперь тебе известно, что я ее видела.

— Да. Теперь они обязаны пересмотреть этот случай. — Кай произносит эти слова с холодной решимостью.

Молча идем дальше. Когда я позвонила, Кай был возбужден; потом он осознал, сколько времени прошло с моей встречи с Келистой, и его надежды померкли.

Но теперь они узнают, что девочка не просто куда-то пошла и потерялась. Полиция снова должна попробовать найти ее, и в этой мысли он обрел надежду, которую утратил прошлой ночью.

19

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 14 часов

Устав наблюдать за поглощением пищи, которую я принимать не могу, иду за какими-то людьми, покидающими кафетерий, и исследую прилегающие помещения. Здесь есть библиотека, кинозал. Индивидуальные комнаты, похожие на гостиничные номера, но более обжитые. И опять нет окон; нельзя понять, день сейчас или ночь. Трудно разобраться, чем заняты люди: кто-то укладывается спать, кто-то встает, другие приходят.

Прохожу по коридору и слышу, как кто-то поет. Знакомый голос. Звук слабый, я прислушиваюсь и двигаюсь в ту сторону. Он доносится из-за прикрытой двери — самой обычной, со щелью внизу. Я просачиваюсь под дверь внутрь помещения.

Она все еще поет, и я узнаю ее: Одиннадцатая. По лицу я не опознала бы ее, потому что когда человек в комбинезоне, многого не разглядишь.

Сейчас она в ночной рубашке, расчесывает волосы и напевает под тихую музыку.

Она была добрее прочих докторов и медсестер. Когда боль становилась особенно сильной, пела мне песни. И не пошла с другими, когда меня повезли на лечение.

Стою и разглядываю ее. Лицо кажется добрым.

Выключив музыку, она ложится в постель. Рядом книга, она раскрывает ее и начинает читать.

На стене фотографии — дети. Почти все — подростки старше меня, только одна девочка младше других, наверное, моя ровесница, лет двенадцати или тринадцати. Рассматриваю одну фотографию. На ней Одиннадцатая улыбается, приобняв худенькую бледную девочку, устремившую взгляд в камеру.

Как она может здесь работать и позволять им делать со мной такие вещи, которые никогда не позволила бы делать с этой девочкой?

Внутри меня шевелится злость. Она не пошла с докторами лечить меня, потому что не хотела думать о том, что со мной сделают. Вот и все, не так ли?

Из громкоговорителя на стене доносится сигнал: бип-бип. Она опускает книгу и прислушива-ется.

— Внимание. Это не учебная тревога. Немедленно отправляйтесь на свои пункты сбора для прохождения процедуры обеззараживания. Не покидайте пункты, пока не получите разрешение.

20

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 13 часов

Мы уже вышли на неприметную тропинку, которая постепенно становится все круче. Я к ней привыкла, и у Кая дыхание не тяжелее, чем у меня.

Словно чувствуя мой взгляд, он поворачивает голову и улыбается.

— Ты поднималась сюда на велосипеде?

— Да.

— Часть пути проходила пешком?

— Сначала да. Но больше не хожу. — Я ухмыляюсь.

— Почему?

Колеблюсь, потом отвечаю честно и сама удивляюсь этому:

— Здесь особо нечем заняться, но дело не в этом. Когда делаешь над собой усилие, мир словно отдаляется.

Кай кивает, словно объяснение полностью удовлетворяет его.

Идем дальше. Солнце взбирается все выше и выше, мы зигзагами поднимаемся по склону. Сквозь листву пробивается свет, рисуя на нашей одежде и тропинке пятнистый узор. Потом в листве появляется разрыв, и солнце согревает наши лица.

Я останавливаюсь.

— Думаю, она была где-то здесь, когда я впервые ее заметила. Я стояла немного выше и увидела что-то красное, мелькающее между деревьями ниже. Обычно здесь никого не встретишь; это не пешеходный маршрут. Поэтому я следила и думала, кто бы это мог быть.

Продолжаем подъем, пока не добираемся до моего места.

— Вот тут я стояла, когда увидела ее. Я здесь всегда останавливаюсь и прислоняюсь к изогнутому дереву, вот к этому. — Я показываю.

— Можешь сделать вид, что ты — это она? Иди туда, где она была, когда ты ее увидела, а я останусь здесь и буду тобой, — предлагает он. Я в нерешительности замираю. — Пожалуйста.

— Ладно.

Кай прислоняется к моему дереву. Я иду назад, к тому месту, на котором впервые заметила Келисту.

И вот я — Келиста. Вспоминаю, как она двигалась, и иду обратно вверх, как шла она. Кай помнит слова, которые я ей сказала тогда, и произносит их. Я отпрыгиваю и поворачиваюсь на звук его голоса, как это сделала она; потом успокаиваюсь, увидев его. Иду дальше. Отвечаю «нет», когда он спрашивает, не заблудилась ли я.

Поднимаюсь по тропинке все выше, он следует за мной. Догоняет меня, когда я выхожу к дороге.

— Что-то такое в тебе есть… То, как ты двигаешься, эти черные волосы… Не знаю. Я на секунду вообразил, что ты — моя сестра. — Сосредоточенный взгляд теперь сменяется болью, такой сильной, ощутимой, что я вздрагиваю, посмотрев на него.

— Мне жаль, что я не остановила ее, не заставила поговорить со мной. Если она от кого-то убегала, то почему бы ей не рассказать мне? Не понимаю. Но я должна была сделать что-то еще. Если бы мы только не уехали следующим утром, я бы услышала, что она пропала, и пошла бы прямиком в полицию.

— Не вини себя. Это я должен был находиться рядом. Должен был приехать с ними. Мама просила, чтобы я поехал, но я слишком был увлечен времяпрепровождением со своими друзьями, — говорит Кай, и лицо его искажается мукой. Он винит себя, так же, как и я. Но никто из нас не виноват, верно?

Не мы управляли автомобилем, который увез ее.

21

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 12 часов

«Это не учебная тревога».

Повсюду испуганные лица. Бегущие люди. Щелкают закрывающиеся двери.

И новый звук: пронзительная многоголосица панических криков.

Иду на этот звук. Кажется, он доносится из кинозала.

Лампы включены; на экране продолжается фильм, но кино уже никто не смотрит.

Женщина, споткнувшаяся в кафетерии, лежит на полу возле заднего ряда. Ее трясет, она стонет. Несколько человек в защитных костюмах загородили дверь и никого не выпускают. Злые лица, испуганные взгляды… Люди отошли от женщины как можно дальше и столпились у экрана. Две медсестры, за которыми я ходила, тоже здесь; одна из них рыдает. У другой на лбу капли пота.

— Мне нехорошо, — говорит она.

Потом падает, и ее подруга пронзительно кричит.

22

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 11 часов

В его глазах пустота. Стиснув зубы, он делает над собой усилие.

— Ты не виноват; не больше, чем я, — говорю я, потому что надо сказать эти слова. Кай кивает, но я вижу, что он со мной не согласен. Он снова спрятался за броней, и я даже не уверена, что смысл моих слов дошел до него.

Мы молча спускаемся с холма назад, в Киллин.

23

КЕЛЛИ

ШЕТАЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 10 часов

Кто-то находит выключатель и останавливает фильм на экране. Никто его больше не смотрит, но теперь их охватывает еще больший ужас.

Всем слышно, как женщина у заднего ряда кричит от боли.

Люди в комбинезонах подбирают медсестру, упавшую возле подруги перед киноэкраном, и относят к заднему ряду, к лежащей там женщине. Ее напарница не двигается с места.

Скоро она тоже зайдется в крике.

24

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 9 часов

Кай встает из-за стола навстречу полицейскому, которого мы ждем; он приближается к садику кофейни. Они пожимают друг другу руки, обмениваются парой слов и идут ко мне.

— Рад встрече. Меня зовут Дугал. Шэй, не так ли? — Он в штатском. Протягивает руку, пожимает мою, потом садится на свободное место напротив, рядом с Каем.

— Да. Я Шэй.

— Итак, Кай рассказал, что тебе кажется, будто ты видела его сестру в тот день, когда она пропала.

— Мне не кажется. Я ее видела.

— И что ты не пришла раньше, потому что уехала на следующий день и не знала, что объявлено об ее исчезновении.

Дугал улыбается и ведет себя дружелюбно, но что-то в нем мне не нравится.

— Правильно. — Я обмениваюсь с Каем взглядами. Дугал сидит спокойно, заказывает кофе. Официантка подходит убрать остатки нашего позднего обеда; я отодвигаю телефон на угол стола, чтобы не мешал.

Дугал достает маленький диктофон и показывает нам.

— Вы не против, если я этим воспользуюсь?

Я пожимаю плечами.

— Нет.

Он включает диктофон, называет свое имя, место, где находится, дату и время. Потом обращается ко мне:

— Пожалуйста, назови свое полное имя. Смотрю на Кая и вздыхаю.

— Шарона Эдди Макаллистер. Известная как Шэй.

— Хорошо, Шэй. Расскажи мне, что ты видела двадцать девятого июня прошлого года.

И я рассказываю ему все, со всеми мельчайшими подробностями, какие могу припомнить, — особенно про мужчину и автомобиль. С учетом того, что прошлой ночью я перебирала все детали в голове снова и снова, рассказ получается длинный. Я даже рисую на салфетке верхнюю часть номера черного «Мерседеса». Хотя не уверена, что они сумеют извлечь какую-то пользу из такой малости.

Когда я, наконец, замолкаю, Дугал выключает диктофон и странно на меня смотрит. И Каи до некоторой степени удивлен, поэтому до меня доходит, что я не сообщила ему дополнительные детали, которые припомнила прошлой ночью.

— В твоем рассказе уйма деталей, — в конце концов замечает Дугал.

— Все это правда.

— Так ли? — Он смотрит скептически. Даже Кай выглядит так, словно начинает сомневаться.

— У меня что-то вроде фотографической памяти. Она немного избирательна, поэтому я не запоминаю всего. — Беру со стола меню. — Я, например, не помню меню слово в слово, потому что не обращала на него особого внимания.

— Но помнишь все случившееся почти год назад. Он мне не верит. Определенно, не верит.

— Ладно. Позвольте вам продемонстрировать.

Оглядываюсь по сторонам. За остальными столиками сейчас пусто; официантка делает вид, что читает какой-то роман. Она сидит достаточно близко, чтобы слышать наш разговор, и за все это время не перевернула ни страницы.

— Извини. Не можешь одолжить мне книгу на минутку? — спрашиваю я.

Она передает книгу, я смотрю на название и издаю внутренний стон. Пятьдесят оттенков серого. Ну что ты будешь делать!

— Выберите страницу, любую страницу, и покажите мне, — говорю я Дугалу.

Он пожимает плечами, раскрывает книгу и протягивает мне.

Я смотрю на нее долю секунды, сосредотачиваюсь. Потом отдаю раскрытую книгу ему и тычу пальцем в верхнюю строчку страницы. Удерживая изображение страницы в уме, начинаю читать. Слово в слово. Когда добираюсь до третьего абзаца и начинаются эти самые пятьдесят оттенков, он, к счастью, поднимает ладонь и просит меня остановиться. Чувствую, как краснеют щеки.

Возвращаю книгу официантке. У нее отвисла челюсть. Сегодня про это узнает весь город, а в понедельник — школа. Вздыхаю.

Дутал постукивает по столу ручкой.

— Ладно. Тогда мы займемся этим. И поглядим, сможет ли кто-нибудь разобраться с номером. — Он берет салфетку с моим рисунком. — Если что-нибудь найдем, свяжемся с тобой и твоей матерью, Кай, — говорит он и жмет нам руки. И направляется к выходу.

Кай смотрит на меня с легким удивлением.

Я снова вздыхаю.

— Ну вот, теперь ты знаешь, что я — ненормальная.

— Нет. Я думаю, что ты умная, удивительная и замечательная! — Кай хватает меня за руку, стаскивает со стула и обнимает.

Прижимаюсь щекой к его теплой мягкой футболке и слышу, как под ней стучит сердце. Вдыхаю его запах и запоминаю свои ощущения. Это я буду помнить.

Кай выпускает меня из объятий, я отстраняюсь и в растерянности стою.

— Надеюсь, ты ее найдешь, — говорю я. — Надеюсь, с ней все в порядке. Ты дашь мне знать?

— Спасибо. Конечно, сообщу, Шарона.

Я закатываю глаза.

— Теперь ты знаешь оба моих секрета.

— Если их у тебя всего два, это не так уж плохо. И я раскрою тебе один из моих секретов. Это будет по-честному.

— Какой?

Он наклоняется ближе.

— Мое первое имя на самом деле Джорди. Теперь понимаешь, почему я пользуюсь вторым?

Справляюсь с приступом смеха.

— Джорди, который Джорди.

— Ты не поверишь, сколько раз я дрался из-за этого имени, когда пять лет назад мы переехали в Ньюкасл. Но я сохраню твои секреты, если ты сохранишь мой.

— Договорились. А теперь мне надо идти. Меня ждет мама.

— До свидания, Шэй. Благодарю тебя еще раз. — У него теплый взгляд.

Мне удается отвести глаза от его лица. Пробираюсь между столов и выхожу за ворота.

Смотрю на часы. Мама сказала, что мы встретимся у нее на работе и она отвезет меня домой. Должно быть, волнуется, где я сейчас, не случилось ли чего. Но мы не договаривались о времени встречи, так что спешить некуда. Хочется немного побыть одной. Вместо того чтобы свернуть налево и подняться к ее пабу, иду направо, в сторону парка.

Оглядываюсь, пока садик кофейни не скрывается из вида. Кай еще стоит у нашего стола и смотрит мне вслед. Поднимает руку. Машу в ответ и гляжу на него вместо того, чтобы посмотреть, куда я иду. В результате почти врезаюсь в один из каменных столбов у входа в парк. Быстро делаю еще несколько шагов и снова оглядываюсь. Кай скрылся из глаз.

Надеюсь, что он не видел этого щекотливого момента.

Нет, не видел.

Прогуливаюсь под деревьями, затем останавливаюсь в нерешительности у деревянного перехода через ограждение в задней части парка. За ним начинается тропинка, ведущая вверх по холму, одна из моих любимых, — она для пешей ходьбы и достаточно крута, чтобы отбить желание подниматься по ней у большинства отдыхающих, а мне именно сейчас не хочется, чтобы кто-то был рядом. Пересекаю переход, поле за ним, еще один переход и попадаю в дубраву. Тропинка круто устремляется вверх, но в этот раз я не спешу, шагаю медленно.

Мысленно погруженная в тот момент, когда Кай обнимал меня.

Это безумие, Шэй. Из-за Келисты у нас разгулялись эмоции, и он был просто благодарен за то, что я вернула ему надежду, за которую теперь можно цепляться. Вот и все.

Но мне не хочется расставаться с этим мгновением; я растворяюсь в нем. Улыбаюсь, вспоминая, как…

Грубые руки хватают меня сзади за плечи.

— Гляди-ка, кого я встретил, и в одночестве. В этот раз мы здесь только вдвоем, моя Шарона.

25

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 8 часов

Вскоре люди не только в кинозале кричат от боли. Брожу по коридорам, захожу в комнаты, двигаюсь на звуки бедствия. Повсюду вирус.

Все они умрут, и я рада. Все эти медсестры, доктора и техники, делающие инъекции, наблюдающие и записывающие, как умирают испытуемые, дотла сжигающие людей, собирающие их пепел пылесосом и развешивающие мешки на бесконечном конвейере смерти — они это заслужили.

И ученые, и все, кто там внизу, тоже. Не знаю, как они связаны с происходящим, но как-то связаны. Некоторые заперты в своей же диспетчерской — разве медсестра не рассказывала про это? Хотя спохватились слишком поздно: та упавшая женщина, должно быть, ушла как раз перед тем, как техники перестали выпускать людей, и она оказалась здесь первой зараженной. Должно быть, именно она принесла это с собой.

Повсюду паника. Секции перекрыты в тщетной попытке остановить то, что остановить нельзя. Многие из тех, кто пока не заболел, надели защитные костюмы, но, похоже, на всех комбинезонов не хватит. Люди напутаны, даже те, кто защищен костюмами; им остается только гадать, успели они надеть их вовремя или нет. Выживут они или умрут.

Может, они этого и не заслужили, но кто сделал все это возможным, кто начал? Кто устроил это место и решил, что здесь будут заражать людей этим, как меня, и следить за их умиранием?

Должно быть, это Первый, которого все, не только я, знают лишь по номеру, а не по имени. Все ему кланяются. Здесь ли он? Если да, то он заслуживает смерти больше всех. Я хочу увидеть, как он умирает. Но где же он?

Кто знает? В кафетерии много людей, но никто не ест. На лицах страх, и ни у кого нет защитного костюма.

Скольжу между ними и прислушиваюсь. Если Первый здесь, то по внешнему виду я его не узнаю; знаю только, что он высокий. Но смогу определить по бархатному голосу.

Некоторые сидят в одиночестве, молчат, уставившись пустыми глазами перед собой, словно их выключили.

Другие сбились в группки по двое-трое. Либо плачут, либо переживают вслух.

— Я ему не говорила, а надо было сказать… Он так и не узнает, что со мной стало…

— Что происходит? Почему они не говорят нам, что происходит?

— На следующей неделе моей внучке двенадцать лет; я собиралась поехать к ней. Мы хотели побывать в «Мире Гарри Поттера», прежде чем ее положат на очередной курс химиотерапии. Наверное, я ее никогда больше не увижу. Не могла рассказать, где работаю и чем мы занимаемся. У нас не получилось. Мы не нашли способ лечения.

Резко останавливаюсь возле нее. Узнаю этот голос и лицо: Одиннадцатая. Значит, бледная девочка на фотографии — ее внучка?

Очередной курс химиотерапии, сказала она. Должно быть, у внучки рак, и она хотела вылечить ее. Может, этим они здесь заняты? Экспериментируют над людьми, пытаясь найти лекарство от рака?

У двери возникает сумятица. В нее вталкивают трех человек, и дверь за ними закрывается.

Они сразу бросаются назад и принимаются стучать в дверь.

— Выпустите нас!

Некоторые подходят к вновь прибывшим.

— Что там происходит? Почему нам ничего не говорят?

— Интерком не работает. Они собирают тех, кто пока не заболел, и доставляют сюда. Остальных хватают и уводят куда-то еще.

Все смотрят друг на друга, обводят взглядами присутствующих, пытаясь определить, кто из знакомых отсутствует.

— Но что будет, если кто-то занесет это сюда? Что тогда?

— Что значит если? Более уместно когда.

— Безумие. Они не могут держать нас здесь всех вместе вот так, взаперти. Слишком велика вероятность заражения. Если кто-то уже инфицирован, то мы все заболеем.

— Но они должны поместить в карантин каждого из нас. Что будет, если оно вырвется наружу?

— Но как же мы? Почему у них не хватает на всех костюмов?

— Они думают, что мы все уже заражены. Поэтому так и поступают.

— Где он? Первый?

Последние слова громко выкрикивает разгневанная женщина, и остальные испуганно смотрят на нее, словно она высказала вслух то, о чем нельзя говорить.

Значит, его здесь нет. И никто из этих людей не знает, что происходит, это ясно. Выскальзываю из помещения через щель под дверью.

Теперь с той стороны стоят охранники. С настоящими автоматами. Их здесь не было, когда я заходила в кафетерий. Все в костюмах, но они выглядят иначе. Тяжелее. Переговариваются, но о чем — не слышно.

Изнутри снова колотят в дверь.

Охранники что-то решают. Потом один из них делает знак другому.

— Отойдите, и мы откроем дверь! — гаркает тот; теперь его голос звучит четко.

Те, что с автоматами, подходят ближе и выстраиваются перед дверью полукругом.

Первый открывает дверь.

— В чем проблема?

Ему отвечает шквал гневных выкриков, но он даже слушать не хочет.

Поднимает ладонь, и голос его становится таким громким, что перекрывает рассерженные вопли. Должно быть, в забрало встроен мегафон.

— Да, я знаю: мы все оказались в подземной ловушке, и некоторые из нас умирают. Мы делаем, что можем, чтобы сдержать распространение заразы. А пока вы должны сидеть и ждать.

— Что насчет Первого? — кричит какой-то мужчина. — Где он? Он хотя бы на острове?

Охранник медленно поворачивается в сторону мужчины, смотрит на него, словно обдумывая ответ. Его руки крепче сжимают оружие. Но потом он пожимает плечами.

— Хотел бы я знать. А теперь слушайте! Вернитесь внутрь и сядьте. И расслабьтесь, потому что в помещении установлен температурный сканер. Если у кого-то показатель температуры поползет вверх, тогда… Вас удалят. Скажите спасибо, что вы здесь, а не там, где могли бы оказаться.

Все замолкают, дверь захлопывается.

Тот охранник, что говорил, поворачивается.

Один подчиненный, похоже, что-то спрашивает у него, и командир передергивает плечами.

— Они пробовали связаться с ним, но линии не работают. Кого-то посылали проверить, дома ли он там, наверху, но так ничего и не доложили. Может, сбежал, или… — Тут он будто замечает, что забыл отключить внешний микрофон, и его голоса больше не слышно, хотя губы за маской шевелятся.

Так. Значит, мы на острове?

Остров — значит, вокруг нас море. Открытое, просторное, насколько хватает глаз, и теперь мне отчаянно хочется наконец вырваться отсюда, услышать шум волн, почуять соленый запах воздуха. Меня охватывает полузабытое воспоминание моря и праздника. Кто-то большой держит меня за руку, а я стою босая и пальцамичувствую мягкий влажный песок. Холодные волны плещутся мне на ступни и коленки, и я взвизгиваю и хохочу.

Теперь, став такой, смогу ли я почувствовать запах моря, почувствовать волну?

Мне нужно знать.

А если Первый там, то тем больше причин выбраться отсюда.

«Выпустите меня!»

26

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 7 часов

Извиваюсь, борюсь, но не могу вырваться. Дункан слишком силен, если на моей стороне нет преимущества внезапности.

— Ну что, Шарона, вчера ты сделала мне реально больно. Ты ранила мои чувства; прикинулась милой, а потом вон что выкинула.

— Извини. Отпусти меня!

— Тебе в самом деле жаль? Сомневаюсь. Ты должна доказать мне, что сожалеешь. Поцелуй меня, как собиралась, и тогда, может быть, я тебя отпущу. — Он пытается повернуть меня и жарко дышит в щеку.

Сопротивляюсь, но все бесполезно; я испугана, крик рвется наружу, а я почти не могу дышать, так сильно его руки стиснули грудную клетку, и в любом случае поблизости нет никого, кто бы мог меня услышать.

И тут я вспоминаю, что на ногах тяжелые сапо-ги. Наступаю одной подошвой на подъем стопы и с силой давлю. Он вскрикивает от боли, а я в этот момент другой ногой лягаю его в голень.

Дункан разжимает руки.

Я разворачиваюсь, выставив сжатые кулаки, но его уже схватил и оттаскивает Кай. Удар, потом еще и еще, и Дункан падает на землю, стонет и закрывает голову руками.

Кай хватает его за плечо, рывком ставит на ноги. По лицу Дункана текут кровь и слезы.

Обеими руками останавливаю кулак Кая.

— Хватит, Кай! — Он поворачивается ко мне — глаза бешеные, меня он будто не видит.

— Хватит! — повторяю я. — Отпусти его.

Взгляд Кая постепенно фокусируется на моем лице; дыхание успокаивается. Одной рукой он все еще держит Дункана за плечо. Разжав кулак, Кай переводит взгляд на Дункана.

— Слушай меня. Если ты еще раз подойдешь к Шэй, я тебя убью. Ты меня понял?

Из носа Дункана капают сопли и кровь.

— Да. Держаться подальше от Шэй. Понял.

Кай отпускает плечо Дункана, и тот убегает.

— Ты в порядке? — спрашивает Кай и снова пытается меня обнять.

Но я не хочу, чтобы сейчас ко мне кто-то прикасался, даже Кай, и отталкиваю его.

— Я в состоянии позаботиться о себе. Он был у меня в руках.

— Вот как? — Он дотрагивается до моего воротника. Ткань рубашки разошлась, когда я вырывалась из рук Дункана. Эти воспоминания не из тех, что хочется запомнить, но малейший намек на них заставляет снова пережить случившееся, и меня трясет.

Кай протягивает телефон.

— Ты забыла его на столе, поэтому я и пошел за тобой. Успел разглядеть, что ты пошла через парк. И слава богу. Давай позвоним в полицию.

— Тебя заберут за нападение, если позвонишь. Кроме того, мне кажется, ты его достаточно наказал.

— Если бы ты меня не остановила, думаю, я бы в самом деле его убил. — Руки Кая беспомощно висят вдоль туловища, словно он боится пошевелить ими. Он поднимает взгляд на меня. — Словно ты стала Келистой, и я мог спасти тебя. Но меня там не оказалось, чтобы спасти ее. — Его глаза блестят, на них наворачиваются слезы. Со мною происходит то же самое, словно мы связаны.

На этот раз уже я бросаюсь к Каю. Обнявшись, мы плачем. И по тому, как он сопротивляется рыданиям, как вздрагивают его плечи, я понимаю: он нечасто позволяет себе подобное.

Очень редко.

Чуть позже Кай отвозит меня домой на своем байке. Я прячу разорванную рубашку под его курткой.

Звоню маме, сообщаю, что Кай привез меня домой.

И Кай ждет. Обещает, что останется, пока не вернется мама.

Бросаю порванную рубашку в корзину и становлюсь под душ. Намыливаюсь и скребу тело, чтобы избавиться от прикосновений Дункана, и хотя знаю, что Кай рядом и никого ко мне не пустит, у меня такое чувство, будто это сцена в ванной из «Психо». Расстроенная и издерганная, пытаюсь держать дверь в поле зрения, хотя она заперта, и в результате мыло попадает мне в оба глаза.

Чтобы не оставаться одной, спешно натягиваю джинсы и джемпер; мне не терпится вернуться к Каю. Почувствовать себя в безопасности.

27

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 6 часов

Не зная, что делать дальше, остаюсь с охранниками у двери. Они похожи на людей, понимающих что-то в происходящем. Один следит за контрольной панелью, на которой вдруг загорается красная лампочка; потом еще одна.

Охранники открывают дверь. Ранее протестовавшие люди выглядят теперь более покорными. Часть охранников входит; один держит штуку, похожую на сканер. Выбирают несколько человек, беседуют с ними. Среди них и Одиннадцатая. Им велят встать и следовать за охраной. Какой-то мужчина принимается возражать, его хватают за руки и тащат за собой.

Когда заболевших проводят мимо, оставшиеся шарахаются в стороны.

Следую за ними. Людей ведут не в кинотеатр, где обнаружили первых зараженных. Раскрываются двери в просторное помещение — возле дальней стены футбольные ворота, на полу размечена площадка. Это спортивный зал.

На полу лежат люди. Некоторые молча и спокойно. Другие корчатся и кричат. Те, которых только что вместе с Одиннадцатой втолкнули в двери зала, в ужасе отшатываются. Они еще не чувствуют себя больными, по крайней мере, тяжелобольными; у них всего-навсего поднялась температура.

Одиннадцатая проходит в зал. Фыркает себе под нос.

— Где доктора? — спрашивает она.

Кто-то трясущийся на полу слышит ее вопрос:

— По-по-последний только что умер.

Одиннадцатая оборачивается, наклоняется над говорящей женщиной.

— Джен?

Глаза Джен уже закрылись, она дрожит и стонет.

Подойдя к дверям, Одиннадцатая колотит в дверь и кричит:

— Нам необходимо обезболивающее. Принесите мне морфин и шприцы.

— Ничего не осталось, — доносится из-за дверей.

Эти слова словно переполняют чашу терпения, крики и стоны усиливаются.

Все эти люди, лежащие на полу, заслуживают того, что получили.

Их так много.

Они извиваются, кричат от боли или просто плачут. Отчаянная смертельная мука, истекающая от них, наполняет зал и ощущается как самостоятельная живая тварь, которая растет и растет по мере того, как люди становятся меньше и незначительней.

Здесь есть и те, которым повезло. Они лежат спокойно. Они уже мертвы.

Болезнь вырвалась и набросилась на тех, кто заражал ею других. Но кто начал все это, и начал целенаправленно? Зачем?

Возможно, Одиннадцатая пришла сюда в надежде найти лекарство от рака для своей внучки, но я готова спорить, что Первый создал это место для других целей. Каждый, кто изобретет лекарство, разбогатеет — он станет богаче поп-звезд. Богаче футболистов. Богаче королевы.

Мне хочется бежать от этого концентрата агонии. Убраться отсюда. Бросаюсь к дверям, но потом останавливаюсь.

Одиннадцатая начинает петь, как пела для меня. К ней присоединяются те, кто еще может. И когда их голоса летят по залу, чудовище, питающееся болью, ослабевает, по крайней мере немного.

Кто эта женщина, способная за одну минуту облегчить страдания больных, а в другую минуту стать причиной их смерти?

Качаю головой. Не понимаю ее. И не понимаю, что сейчас чувствую, но что-то во мне надеется, что эта женщина не умрет.

Но она обречена, и мне не хочется смотреть на то, как это произойдет. Я не хочу больше ничего этого видеть. Проскальзываю под дверь, мимо охранников.

Надеюсь, кто-нибудь уцелеет, чтобы спеть для нее.

28

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 5 часов

Выхожу из душа в гостиную с копной мокрых кудрей и неожиданно робею. Медлю у двери. Кай сидит на тахте рядом с Рэмси и выглядит потерянным и одиноким. Слабо и неуверенно улыбается мне.

Он колеблется, потом протягивает руку. Иду по комнате, чувствуя себя неловкой под его взглядом, сажусь рядом, близко — может, слишком близко? Начинаю слегка отодвигаться, но тут его рука находит мою. Когда его теплые пальцы сжимают мою ладонь, во мне просыпается какое-то новое чувство, оно еще теплее.

— Ты в порядке? — спрашивает он. Ловит глазами мой взгляд.

— Да, — бормочу я, и он поднимает одну бровь, словно видит меня насквозь. — Почти, — добавляю я. Не говорю ему, что теперь, когда я здесь и сижу рядом с ним, а он держит мою руку, странная нервозность, только что испытанная мной, прошла и я в полном порядке. Более чем.

— Хочу попросить прощения, — говорит Кай.

— За что?

Он качает головой, словно не может подобрать слова. Я жду, ничего не говорю.

— За то, что потерял контроль над собой, — отвечает он наконец. — За свою вспыльчивость и… — Он пожимает плечами и не заканчивает предложение.

— Когда я увидела, как ты бьешь этого лузера, то поняла, что и одного удара достаточно.

— Знаю. Когда я здесь и спокоен, знаю. — Кай хмурится. — Но каким-то образом, внутренне, спутал тебя с моей сестрой; то, что случилось с ней, и сегодняшний день.

— Ты знаешь, я не ребенок. Могу о себе позаботиться.

— Конечно, можешь. — Он ухмыляется, и в глазах его мелькают веселые огоньки. — Я видел, как ты наступила ему на ногу этим своим сапогом. Готов спорить, когда у него пройдет испуг, он обнаружит, что не может ходить.

— И ты еще хотел ему добавить?

— Извини и за то, что было позже.

Я озадачена, но потом до меня доходит.

— Ты хочешь сказать, за слезы? За проявление человечности?

— Вот именно. За слишком сильное проявление человечности. Я должен справляться с этим. — Взгляд его снова становится твердым.

— Быть человечным — значит обладать чувствами. Их нельзя закупорить в бутылку — она взорвется. Дункан теперь это знает.

— Так его зовут? — спрашивает он, и я киваю. — Как думаешь, теперь он оставит тебя в покое? Ты сообщишь мне, если он причинит тебе неприятности?

— Он трус; после того, что ты с ним сделал, он ко мне и близко не подойдет. — Надеюсь. Но если он побоится лично приставать ко мне, то, уверена, вполне способен найти другие приемы, которые превратят для меня школу в кошмар. Встряхиваю головой. — Давай не будем больше о нем говорить.

— А о чем ты хочешь поговорить?

Я некоторое время не отвечаю, но каким-то образом знаю, что есть один человек, о котором ему нужно поговорить гораздо больше, чем о ком-либо другом, даже если ему и не хочется.

— Пожалуйста, Кай, расскажи мне о своей сестре.

29

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 4 часа

Из коридора доносятся громкие хлопки — выстрелы?

Слышен вскрик — не похоже, что кричит больной. Он кажется удивленным и сразу обрывается.

Снова выстрелы.

Иду на звук. Он ведет назад, к кафетерию. Двери открыты настежь; на полу лежит охранник, из защитного костюма торчит нож. Костюм изорван, вокруг лезвия расплывается кровавое пятно.

Но еще больше на полу людей из кафетерия — неподвижных, залитых кровью.

Внутри помещения два охранника с автоматами, наведенными на немногих оставшихся живых. Где же остальные?

Оборачиваюсь на звук бегущих ног. Опять стреляют. Кричат. Еще кто-то падает на пол, потом еще. Обгоняю бегущих охранников — они преследуют с полдюжины людей, которые заворачивают за угол и почти сталкиваются с другой группой охранников. Торопливо разворачиваются, но теперь они зажаты между двумя отрядами охраны. Поднимают руки над головами в знак того, что сдаются, но снова выстрелы, и снова крики. Несчастные падают один за другим.

Почему они убивают друг друга?

Меня тошнит, и кажется, что будет только хуже, если не вырвет, но теперь это невозможно.

Зачем убивать друг друга, если вокруг уже столько мертвых?

Я должна вырваться отсюда. Должна.

Лечу прочь от умирающих и истекающих кровью, прочесываю все коридоры, в которых уже побывала, в поисках выхода на волю.

Но куда бы я ни направлялась, повсюду упираюсь в тупики.

Что, если все здесь умрут и я навсегда останусь с покойниками и привидениями?

Нужно найти выход наружу.

30

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 3 часа

Кай медлит, и я боюсь, что он откажется. Но потом начинает. Поначалу запинаясь, а затем все живей и живей он рассказывает, как родилась Келиста — раньше срока, какой она была крошечной, словно куколка. Что ее первым словом стало собственное имя. Как она сводила его с ума, повсюду топая за ним, когда научилась ходить. Как любила читать и ненавидела спорт, но требовала, чтобы мама брала ее на футбольные матчи команды Кая, хотя и сидела там с книжкой на коленях.

И как он ее любил.

Начав, Кай уже не может остановиться.

И все это время, пока говорит, он держится за мою руку, как за спасательный круг.

31

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 2 часа

БА-БАХ!

Громкий взрыв, словно миллионы громов ударяют сразу. Сама земля содрогается так, словно ей это место нравится не больше, чем мне.

В сравнении с этим грохотом крики людей кажутся слабыми.

Взрыв словно подталкивает мои мысли, и я наконец понимаю. То место, куда бежали эти люди, пока их расстреливали. Там находились охранники. Что они охраняли? Те люди хотели вырваться. Они бежали туда потому, что там выход наружу!

Возвращаться туда не хочется. Не хочется видеть кровь и тела.

Но у меня нет выбора.

32

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 1 час

Вскоре Кай замолкает, но это не то замкнутое молчание нынешнего утра, когда он не мог говорить вообще ни о чем. На этот раз Кай выговорился, высказал все, что должен был.

Тикают часы, на дворе ветерок шевелит листву. Кай отпускает мою ладонь, но я не успеваю ощутить утраты — рука его ложится мне на плечи.

Опускаю голову ему на плечо, потом придвигаюсь немного ближе и кладу ее ему на грудь, и не чувствую ни смущения, ни неудобства, и мысли нет, что может или должно случиться дальше — мне так спокойно здесь, сейчас, словно голова моя и должна лежать у него на груди.

Глаза закрываются, прошедшая бессонная ночь дает себя знать, как бы сильно мне ни хотелось задержаться в этом мгновении.

Его сердце стучит — тук-тук, тук-тук — у меня под ухом, и я согреваюсь, засыпаю, плыву между сном и явью, а его рука нежно поглаживает мои волосы.

33

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 40 минут

Тела еще там, но их оттащили к одной из стен. Свалили в кучу. Охранников нет.

Все сбежали?

Если да, то заперли за собою дверь. Она закрыта, плотно закрыта. Осматриваю поверхность — ни щелочки, ни отверстия.

Коридор заполняется дымом. Слышен топот ног. Он приближается.

Еще люди из кафетерия? Они пытаются открыть дверь, но не могут. Она заперта.

— Нам нужно ее взорвать, — говорит один из них. Они кашляют от дыма.

— Может, у кого-то из охранников остался автомат, — предполагает другой, и несколько человек бросаются туда, откуда они пришли, чтобы осмотреть тела.

Добровольцы возвращаются. У одного в руках автомат, и он в неистовстве палит в дверь. Потом целится точнее и стреляет снова и снова, пока, наконец, запорный механизм не разлетается на части.

— Пробуйте! — кричит он.

Другой мужчина толкает дверь. Она поддается, и все проскакивают в проем. Обгоняю их, но коридор вскоре разветвляется, и я не знаю, в какую сторону двигаться. Приходится дожидаться остальных и следовать за ними.

Некоторые падают на ходу.

Несколько человек продолжают идти, кашляя и спотыкаясь в густеющем дыму.

Они достигают последней двери.

Это лифт?

Сделав усилие, они раскрывают створки, но кабины нет.

34

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 20 минут

— Привет, — говорит мама, и я сразу просыпаюсь.

Она стоит в двери, глаза широко открыты. Отчасти мне хочется вскочить и оказаться подальше от Кая, но другая моя часть сопротивляется этому.

Кай коротко сжимает мои плечи и убирает руки.

Он мог бы сказать, что сидел со мной и ждал, пока мама не вернется с работы, чтобы затем уехать домой. Ведь он действительно ждал, а я заснула, и он остался.

Мама ничего не говорит о том, что мы сидели так близко и что уже почти полночь.

Она выходит, когда мы прощаемся.

— Спасибо, что выслушала, Шэй, — говорит Кай. У него теплый взгляд, сейчас в нем больше… не знаю, покоя, что ли, чем раньше. Он наклоняется, кладет мне ладони на плечи, мои руки обвивают его талию. Мгновение мы стоим так, потом он отстраняется и озабоченно хмурится. — Ты позвонишь мне, если…

— Да, — перебиваю я его, не желая тратить эти мгновения на Дункана. — Уверен, что нормально доедешь? Уже так поздно.

Он касается моего подбородка.

— Мне это не помешает. — Улыбается. — Со мною все будет в порядке. Дай мне свой номер, я сообщу, когда доберусь. — Он достает свой телефон и вбивает мой номер.

Наклонившись, быстро целует меня в щеку. Прикосновение легкое, как касание пера. Губы у него мягкие, дыхание теплое, щека немного колючая — на ней тень от щетины. И мне хочется повернуть лицо, запустить пальцы в его волосы и поцеловать Кая, поцеловать по-настоящему. Голова идет кругом, кровь бешено струится по жилам, руки и ноги тяжелеют, и ими трудно пошевелить. Я замираю, и, хотя двигаться не могу, момент восхитителен.

А потом на меня обрушиваются все переживания прошедшего дня. На глаза наворачиваются слезы. Столько всего вместилось в такой короткий отрезок времени, что я чувствую себя старше той девушки, что проснулась вчерашним утром. Его пропавшая сестра; воспоминания, совместная прогулка и восстановление всего увиденного в тот день; обретенная Каем надежда на то, что полиция возобновит поиски. Дункан. То, как Кай бросился меня спасать. И как он не мог остановиться. Его слезы — и мои. Все, что он рассказал мне, держа за руку. Его рука, обнимающая меня, и бьющееся сердце, которое я слушала, засыпая.

И теперь он прощается со мной.

Но Кай не видит слезинки, скатившейся по моей щеке. Он отвернулся и надевает куртку и шлем, чтобы отправиться в путь. Быстро смахиваю ее.

35

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 5 минут

Гремит еще один взрыв, долгий, рокочущий.

Теперь он не под нами, а где-то вдалеке, но звуковые волны накатывают одна за другой. Даже громче, чем в первый раз.

Все, за кем я шла, падают на пол. Некоторые зовут на помощь, но кого? Другие рыдают. Остальные лежат тихо и не двигаются.

Лечу вверх по шахте лифта, бросив их внизу. Все выше, выше, и крики несчастных уже не доносятся до меня.

Шахта грохочет от серии взрывов, более слабых.

Когда наконец достигаю верха, вижу кабину, и она преграждает мне дорогу.

Нет! Выпустите меня!

Растекаюсь по дну кабины, по стенам шахты, исследую, ищу…

И нахожу. Щель в стене у дна кабины. Не знаю, была она здесь всегда или появилась от сотрясений, вызванных взрывами.

Но потом снизу раздается шипение. Кажется, сам воздух хватает меня и тащит назад, туда, откуда я пришла, вглубь. Напрасно я шарю руками по стенам — падаю, падаю, пока волна жара не подхватывает меня и не подбрасывает обратно вверх. Огненный шар; стена пламени.

Вся охваченная огнем, снова нахожу щель. Достаточно ли она большая? Становлюсь тоньше и начинаю протискиваться. Вокруг меня языки пламени. Металл коробится; щель становится уже. Втягиваюсь в нее все глубже и глубже. Появляется боль от жара, и она усиливается — боль, как при лечении, неистовая и палящая. Впервые ощущаю боль и вообще хоть что-то с тех пор, как меня лечили.

Я уже выжила в пламени один раз, но что будет теперь, когда я сделалась такой тоненькой? Мне нужно свернуться в шар и вырваться отсюда, быстро, или огонь уничтожит меня.

Мне уже все равно; это лучше, чем оказаться в ловушке под землей.

Но потом я внезапно оказываюсь на свободе. Прошла!

Я… в доме? Нет, в амбаре. Он выглядит, как обычный амбар — из камня и дерева, слегка покосившийся.

Лифт спрятан за тюками соломы; сейчас они пылают, выбрасывая вверх языки пламени.

В дальней от меня стене — открытая дверь.

Дверь… на волю?

Свежий воздух. В небе висит луна, хотя для ночи слишком светло.

Я бросаюсь к двери.

36

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 2 минуты

В комнату возвращается мама. Она становится рядом, положив руку на мое плечо, будто знает, что сейчас мне это нужно. Мы смотрим в окно, как байк Кая исчезает за поворотом дороги. Увижусь ли я с ним снова?

Мне не холодно, но волоски на руках и шее встают дыбом, и я дрожу. Мир больше не кажется мне безопасным местом, каким я считала его всего день назад. По какой-то необъяснимой причине я тревожусь за Кая, за себя, за всех, кто мне дорог.

«Доброго пути, Кай, — шепчу я про себя. — Береги себя. И когда-нибудь возвращайся ко мне».

37

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

О минут

Пролетаю в дверь, на волю.

Позади горит амбар. Из-под земли доносится гул и рокот. Вдали небо светится красным.

Но мне все равно.

Меня охватывает безудержная радость, я бегу по траве прочь от амбара и пламени. Кувыркаюсь высоко в воздухе, в странной полутьме, больше похожей на ночь, чем на день.

Я СВОБОДНА!

ЧАСТЬ 2

ЯБЛОКО

Открытие редко бывает запланированным. Ошибка, подмеченная разумом, может открыть мультивселенную возможностей.

Ксандер, Манифест Мультиверсума

1

ШЭЙ

— Проснись, пожалуйста, проснись, Шарона.

Мамин голос звучит настойчиво, но после короткого сна в голове у меня тяжело и мутно. Я вздрагиваю, вспомнив, почему я так устала: долго не спала, дожидаясь, когда придет сообщение. И оно пришло. Кай написал: «Милая Шэй, я дома и в полном порядке. Будь осторожна. Кай». Я впитываю эти слова, читаю и перечитываю их, пока наконец не засыпаю.

— Шэй! — повторяет мама, и я открываю глаза. Еще темно. И разве сегодня не воскресенье?..

Сажусь, стряхивая с себя сон.

— Что такое? Что-нибудь произошло?

Мама стоит в дверях моей спальни, в той же одежде, в которой пришла вечером.

— Иди, посмотри новости. Что-то случилось на Шетлендах^[5].— У нее такой встревоженный голос, что я вскакиваю, протираю глаза, надеваю халат и, пошатываясь, спускаюсь за ней к телевизору. На Шетлендах живет ее брат Дейви с женой и тремя детьми — моими кузенами.

Она протягивает руку, я устраиваюсь на тахте и прижимаюсь к ней.

Кадры на экране похожи на сцену из фильма-катастрофы. Разве такое может быть? Тем не менее это происходит.

Высоко в небо поднимается пламя. Кажется, что горит сама земля. Пылают здания, вся местность под ночным небом Шетлендских островов залита багровыми отсветами. Я трогаю маму за руку.

— Ты звонила?

— Пробовала. Телефонные линии отключены. Мобильник Дейви не отвечает.

— Что произошло?

Мама качает головой.

— Взорвался нефтяной терминал в Саллом-Во; начались пожары. Они не знают почему. Или не хотят говорить, — произносит она, и в ее голосе звучат слезы.

Весь остаток ночи мы смотрим обзор событий. Что это — террористический акт? Трагическая случайность? Репортеры высказывают предположения. Им известно, что произошел мощный взрыв и нефтехранилища на главном острове объяты пламенем. Нефть доставляется на Шетленды по морю или перекачивается по нефтепроводу с платформ в Северном море, там крупнейший терминал в Европе. Системы безопасности, предназначенные для обслуживания и перекрытия участков нефтепровода, не сработали. Буровые платформы тоже горят.

И непривычно теплая, сухая погода на островах в последние недели привела к тому, что все высохло, как трут^[6]. Даже трава горит. Масштаб бедствия таков, что за счет местных ресурсов островитянам не справиться. Остается одно — эвакуация.

Судам в зоне бедствия отправлен срочный сигнал с приказом спешить им на выручку. Идут часы, мы не отрываем глаз от экрана. Встает солнце, а мы все смотрим, надеясь увидеть наших родных, садящихся в лодку или поднимающихся в вертолет. Рыболовные суда и другие корабли всех размеров — даже круизные лайнеры — помогают в эвакуации, и наши глаза высматривают знакомые лица.

Мы их не находим.

2

КЕЛЛИ

Я недолго предаюсь безудержному веселью, радуясь освобождению из подземелья. Охранники говорили, что у Первого есть жилье на острове, что когда связь пропала, кого-то посылали проверить, дома ли он.

Успели они выполнить задание или их остановил огонь?

Кабина лифта наверху. Если их нет внутри, значит, успели.

Как мне их найти?

Несусь назад, к амбару, где спрятана лифтовая шахта. От амбара почти ничего не осталось. Взмываю высоко в воздух, чтобы лучше видеть. Все вокруг горит, дым мешает смотреть. Огонь распространяется на траву и кустарники, но по ту сторону залива, там, где небо озарено красными отсветами, — настоящая стена пламени. Теперь это не просто багровое зарево — гигантские клубы огня поднимаются высоко в небо. Пожар распространяется и усиливается. Может, это из-за того взрыва, что мы слышали?

«Сосредоточься на Первом».

К амбару нет дороги; здесь только поля да тропинки. Снижаюсь к горящей траве: следов шин не видно. Если они послали кого-то пешком, то Первый живет неподалеку.

Начинаю нарезать над амбаром концентрические круги. Деревьев нет, местность унылая, дальше от моря она переходит в скалистые холмы какого-то странного цвета — в полутьме они кажутся почти красными. На них трудно подняться, значит, они шли каким-то другим путем. Лечу к низине и наконец вижу: на земле что-то белеет.

Так и есть. В неловкой позе лежит мужчина. На нем белая куртка — такие кое-кто из них носил под защитными костюмами там, под землей. Останавливаюсь возле него. Здесь ничего не горит, по крайней мере пока. И дыма не так много, чтобы он из-за этого потерял сознание.

Он весь в поту. Губы шевелятся, он что-то мычит. Тело содрогается от конвульсий — раз, другой, третий.

Заразился этим. Долго не проживет.

И как я без него найду Первого?

Сокрушенно вздыхаю и усаживаюсь возле него на землю. Он снова мычит и приподнимает веки, потом широко раскрывает глаза и смотрит прямо на меня.

«Ты меня видишь?» — спрашиваю я.

— Кто ты? — шепчет он.

«Я привидение».

— Я умер?

«Нет. Но ты недалек от смерти. Может, поэтому и видишь меня».

Мужчина вздыхает.

— Я так и думал.

«Где Первый?»

— Не знаю, — отвечает он, и его веки смыкаются.

«Погоди, останься со мной. Где он живет? Я проверю, на месте ли он».

Хоть я и привидение, он, похоже, находит это разумным. Мямлит что-то насчет белого дома, со всех сторон окруженного водой. Кажется, ублюдок предвидел, что придет день, когда огонь станет проблемой, мычит мужчина. Когда я спрашиваю, он объясняет, что это не совсем остров; там возле развалин есть песчаная коса. Он кашляет. Его дом — на той стороне косы, высится над морем. Там один дом. В нем есть большой телескоп, добавляет он.

И потом умирает.

По тропинке, на которой остается его тело, иду в противоположную от амбара сторону. Небо становится светлее — начинает подниматься солнце. Оно не такое яркое, как языки пламени, взмывающие в небо, но все равно помогает мне лучше видеть дорогу. Тропинка несколько раз раздваивается, и мне приходится сначала идти по одной веточке, а потом возвращаться и проверять другую в поисках дома, окруженного водой.

Замечаю нечто похожее на отдельный маленький островок, но когда подхожу ближе, вижу, что он соединен с большим островом тонкой полоской песчаной суши. На той стороне косы какие-то разрушенные здания. Я нашла нужное место? Взмываю в воздух и лечу над косой. Вижу белый дом, отвернувшийся от пламени и глядящий в море. Здесь, на этом почти изолированном клочке суши, он защищен от любых пожаров.

Выглядит дорогим. Должно быть, у Первого много денег.

И одновременно дом кажется темным, пустым и холодным. Проникаю в дом через дымоход и проверяю в нем каждую комнату. Наверху две спальни; пустые кровати аккуратно заправлены. Внизу обширное помещение без перегородок, там большая модная кухня — в раковине нет посуды — плюшевые диваны, книжные полки и письменный стол. Оранжерея в задней части дома смотрит в море, в ней какой-то большой прибор под толстым покрывалом. Если это телескоп, значит, я в доме Первого.

Где он может быть, если не здесь и не под землей?

Письменный стол огромен; над ним — полки с книгами и папками, под ним — выдвижные ящики. Это мучает меня. Там может находиться ответ на вопрос, куда он подевался, но я не могу ни открыть ящики, ни взять папки с полок. Я беспомощна.

Вылетаю в дымоход, чтобы осмотреть весь остров.

Солнце уже встало. Быстро скольжу над косой назад, мимо сгоревшего амбара, мимо холмов из красного камня. Эта часть острова соединена с другими, в том числе и с тем участком за гладью воды, где огонь до сих пор поднимается стеной. Он охватывает огромное пространство; пока я туда смотрю, происходит еще один взрыв, и пламя взлетает выше. Если он там, то уже мертв.

Лечу вдоль берега. Большой остров раскинулся в разные стороны, вытянув в море участки суши, похожие на пальцы. Повсюду очаги пожаров — там, где раньше стояли дома; что бы там ни горело и ни взрывалось, складывается впечатление, что все возгорания как-то связаны между собой. От этих очагов огонь распространяется по траве и кустарникам; пожары расползаются, сталкиваясь друг с другом.

Как много уничтожено. Куда ни глянь, все либо горит, либо уже сгорело и дымится. Крупнейший поселок расположен у моря, и от зданий у края воды поднимаются в небо столбы пламени.

Люди собираются в нескольких местах подальше от городков и деревень, в бухточках, откуда их смогут забрать небольшие суда. Падаю вниз, оказываюсь среди них и иду по камням и песку к кромке моря. Волны касаются моих ступней, но они не холодные и не мокрые. Смотрю в морскую даль. Сине-зеленая гладь восхитительна, но я не чувствую запаха соли.

Если закрываю глаза, вообще ничего не чувствую. Ничто не подсказывает мне, где я нахожусь.

Хочется плакать и кричать, хочется сделать так, чтобы все это оказалось неправдой. Обхватываю себя руками, пытаюсь справиться с накатившей на меня, как море на камни, паникой. Как море, которое я так люблю, а теперь не чувствую его запаха.

Сажусь на камни и наблюдаю. Маленькие суденышки снуют туда-сюда, от больших кораблей к берегу и обратно. Люди ждут, когда их заберут, чтобы покинуть это место, — потрясенные, рыдающие, обожженные, раненые. Некоторые не двигаются, и их несут: они мертвы или умирают.

В воздухе кружат вертолеты, на некоторых камеры. Другие черпают воду из моря и выливают ее туда, где бушует пламя. Остальные забирают людей, получивших повреждения.

Я цепенею от всех этих бедствий, окружающих меня. Умираю, как моя телесная оболочка, которая стала пеплом в мешке в сгоревшей подземной лаборатории.

Это Первый виноват в том, чем я стала. Где он?

Поднимаюсь со своего камня и всюду, где шевелятся люди, ищу Первого. На самом деле я никогда не видела его лица — только тень за стеклом маски. Но я знаю, что он очень высокий, знаю, как он стоит, как ходит — словно человек, который все время на виду. Никогда не видела короля, но, по-моему, так должен ходить король. Помню его голос. Я смотрю и слушаю, но нигде не нахожу человека, похожего на него.

Он мог погибнуть в огне. А если не погиб, то его нет на острове, и я должна уехать отсюда.

К берегу причаливает лодка, в нее усаживаются люди. Кого-то несут, другие идут сами. Шагаю вместе с ними.

Плывем по волнам в нашей лодочке к кораблю, который кажется гигантским. Это шикарное круизное судно, на каких путешествуют богатые люди. Нас начинает сносить в сторону, но мне некогда ждать. Взлетаю вверх, парю над штукой, похожей на трап, и проникаю в дверь.

Иду на звуки голосов по коридору, поднимаюсь по лестницам и попадаю в большое внутреннее помещение, проходящее через несколько палуб судна. Оно похоже на передвижной госпиталь в Диснейленде. Здесь под люстрами и стеклянными лестницами кричат люди, получившие ожоги.

Оказывается, тут всего один доктор и несколько медсестер. Они глядят расширенными от ужаса глазами и, похоже, предпочли бы прыгнуть в море, чем оставаться на борту.

К одной из медсестер подходит мужчина. Он бледен, по лбу градом катится пот. Обмякнув, он валится на палубу.

3

ШЭЙ

Наконец звонит телефон.

Мама бросается к нему так поспешно, что чуть не падает, я бегу следом.

— Алло? Алло?

Лицо ее расплывается в улыбке, она показывает мне большой палец.

— Слава богу. Да. Все нормально? — Слушает. — Приезжайте к нам. Мы приготовим комнату. — Снова слушает. — Ладно, предложение остается в силе. Да, хорошо. Любим вас, Дэйви. Пока.

Она вешает трубку, стоит, опустив голову и не говоря ни слова.

— Ну? Рассказывай! — требую я.

Но она не в состоянии говорить. Все эти долгие часы она и слезинки не проронила, а сейчас плачет.

— Расскажи!

Она судорожно вздыхает и поднимает взгляд.

— У них все в порядке. Маленькая Шона сломала ногу, когда спасались от огня, и Дейви думает, что от их дома ничего не осталось. Но они в порядке.

— И? Они не приедут к нам?

— Нет. — Она хмурится сквозь слезы. — Он говорит, что не может долго разговаривать, что другие ждут в очереди к телефону. Говорит, что пока вроде бы придется остаться в Абердине. Не представляю почему. Ему там никогда не нравилось.

— Что ж, если не считать сломанной ноги, у них все нормально. Это главное, не так ли?

— Да. Конечно. — Мама все еще плачет и обнимает меня.

Мы перекусываем и ложимся. Вместе, в мамину постель, и даже во сне она крепко сжимает мою руку.

4

КЕЛЛИ

Значит, это Абердин.

Сначала я брожу в районе доков. Подъезжает вереница машин «Скорой помощи», они несутся к порту, завывая сиренами. Потом доктора и медсестры разбираются, кого увозить в первую очередь; врачи выглядят не так, как те, под землей, и, похоже, действительно беспокоятся о людях и хотят им помочь.

С меня достаточно криков и боли, пострадавших и умирающих. Хочу уйти отсюда. Я не нашла никого знакомого по подземелью, но они все ходили там в защитных костюмах, поэтому трудно кого-то опознать. Первый может быть где угодно и кем угодно. Если захочет смешаться с толпой и исчезнуть отсюда, может изменить походку и пройти мимо меня, а я его даже не узнаю. Болтаться здесь смысла нет.

Можно посмотреть город.

Вдали от всех этих криков вижу скопления высоких, впечатляющих зданий. Они белые или кремовые и построены из чего-то вроде камня. В ясном небе солнце клонится к закату, и там, где оно бросает свои лучи на стены зданий, они искрятся серебряной волшебной ПЫЛЬЮ.

Прохожу по улицам с магазинами и ресторанчиками. Разве возможно чувствовать голод, когда не в состоянии есть? Кажется, да. Смотрю, как люди ужинают в кафе, и мне хочется чего-нибудь попробовать. Они меня не видят: могу взять кусок с их тарелки, откусить, оставить себе, если понравится. Но, конечно, мне не удастся что-нибудь ухватить. В пиццерии собралась целая семья. Мама, красивая, как с картинки, папа и четверо детей — от младенца до подростка моих лет. Усаживаюсь с ними за стол и представляю, что это — мои родители, мои братья и сестры.

Очень быстро понимаю, что веду себя неправильно и не по-взрослому. Уже темнеет, и я ухожу. Мне все это кажется неправильным — хорошо одетые люди, ужинающие, улыбающиеся и болтающие друг с другом. Бреду от них прочь, во тьму улиц.

Под мостом группка подростков пускает по кругу бутылку, С ними девочка; они протягивают бутылку и ей, гогочут, когда она делает глоток.

Здесь я чувствую себя более уверенно и останавливаюсь, чтобы подумать.

Что дальше? Я могу пойти куда захочу и увидеть _сс что захочу. Никто не сможет ни схватить меня, и остановить. Меня даже не видят. Единственный, то сумел, — тот умирающий мужчина на острове.

Не в силах удержаться, чтобы не попробовать еще раз, машу рукой перед лицом девчонки. Никакого эффекта. Она начинает валиться на одну сторону, потом вздрагивает и старается сидеть прямо. Один из мальчишек помогает ей и кладет руку на плечи. Она пьяна. Решили напоить ее специально.

Тот, что обнял девчонку, принимается целовать ее, и я прихожу в ярость. Все это гадко.

Прекрати! — кричу я ему изо всех сил. И он замирает, взгляд становится озадаченным. Приятели над ним хохочут, и другой подросток протягивает руку к девочке и тянет ее к себе.

Меня охватывает жгучая ненависть, яростная и неудержимая. И я бросаюсь на него, точнее, в него.

Остальные мальчишки кричат, вскакивают и убегают, девчонка, шатаясь, спешит за ними.

Ощущаю жар и вижу, как вспыхивает пламя.

Парень вопит. Огонь, вырвавшийся изнутри его тела, охватывает его сразу и всего.

Он стоит, потом делает шаг к кромке воды, но пламя пожирает его прежде, чем он успевает сделать следующий.

Он падает.

5

ШЭЙ

Сначала подъезжает школьный автобус, потом появляется Дункан, словно он прятался где-то за углом, пока не увидел, что идет автобус.

Он на костылях? Значит, действительно был у меня в руках. Должно быть, мой сапог хорошо поработал над его ступней.

Дункан старается не смотреть на меня. Нос заклеен пластырем, лицо покрыто синяками. Вокруг толпятся ребята. Дункан принимается нести чушь о том, как застукал грабителей, забравшихся к нему в дом, и что им досталось даже больше, чем ему. Все восхищены.

Ага. Словно желая удостовериться, что я не собираюсь разоблачать его, он смотрит на меня через плечо, когда мы рассаживаемся в автобусе, и приподнимает одну — не распухшую — бровь. Я ему слегка киваю.

Парень полный ублюдок, это совершенно ясно. Он доставал меня с самого моего приезда сюда и вел себя все хуже. Он, по-видимому, опасен.

Не знаю, что бы он сделал со мною, если бы мог. Хотя внутри остается неприятное ощущение, что, не ударь я его коленом в магазине, ничего бы дальше не случилось. Что я пересекла некую грань, за которой он тоже позволил себе лишнее. Это, конечно, не оправдывало его, но раньше Дункан не заходил дальше издевательств на словах.

Но то, что сделал с ним Кай, до сих пор шокирует меня. Если бы он не забил Дункана до полусмерти, мы могли бы вызвать полицию, и, вероятно, этого урода упекли бы в камеру. А теперь я чувствую, что он замышляет что-то против меня. Не нравится мне это.

— Шэй! — Я оборачиваюсь. Это Эми, и она не числится в моих друзьях. Улыбается.

— Да?

— Расскажи, что за парень был с тобой в воскресенье? Он хорош.

Множество глаз оборачивается в мою сторону.

— Не твое дело.

Эми сладко улыбается.

— Что ж, я наслышана, что ты выдумала какую-то громкую историю про девочку, пропавшую прошлым летом. Ты якобы видела ее, а она — его младшая сестра. Чего не сделаешь, чтобы заполучить парня, верно?

Я сохраняю спокойствие, лицо как каменная маска.

— А еще я слышала, что у тебя какая-то необыкновенная память. — Она хихикает со своими подружками, и все они кажутся такими убогими на фоне пропажи Келисты и того, что случилось на Шетлендах. Неужели им дела нет до того, что творится за пределами их маленького мирка? Ладно, по крайней мере, они не поверили в слухи о моей памяти. Мне почему-то думается, что пусть лучше они считают меня лгуньей, чем ненормальной.

Автобус останавливается, заходит Иона и другие ребята. Она садится и приподнимает бровь.

— Скажи мне, что случилось с этим полудурком Дунканом?

— Ну он говорит, что поймал грабителей в своем доме и прогнал их.

— О, в самом деле? Что за куча дерьма. — И она пристально смотрит на меня. — Уверена, это не вся история, и у меня такое чувство, что ты знаешь больше.

Я качаю головой.

— Позже я использую свои навыки в расследовании, чтобы это выяснить.

Иона вытаскивает из сумки газеты. Она одержима идеей стать журналисткой и всегда читает их во время долгой поездки на автобусе в школу, которая находится в Калландере.

С большим энтузиазмом, чем обычно, выбираю газету и для себя — надеюсь найти что-нибудь новое про Шетленды.

Заметив, что я читаю, Иона говорит:

— Это ужасно.

— У меня дядя там живет. Мы вчера весь день не знали, что и думать, пока он не позвонил из Абердина.

— Ах, бедные. — Она сжимает мою ладонь. — А я еще думала, почему ты выглядишь малость разбитой.

Мы просматриваем фотографии с Шетлендов, занимаюшие большую часть и первые полосы газет. Читаю комментарии, но там Только догадки. И никаких ответов.

— Какого черта там случилось?

Иона пожимает плечами.

— Говорят, что не знают. Власти уже должны что-то знать; что, если они не хотят признаваться?

В нижнем углу одной из первых полос вижу заголовок: Мальчик умер от самопроизвольного возгорания». Что, в самом деле? Как можно печатать такую ерунду рядом с сообщениями о настоящей трагедии на Шетлендах?

Иона цокает языком.

— Что?

Она просматривает последнюю страницу.

— Я про этих чудаков. Просят разрешение на плановое строительство того, что уже построили — что-то вроде коммуны по дороге на Раннох-Вуд. Это часть сети, раскинувшейся по всем Соединенным Штатам и Европе. И в других местах тоже.

Смотрю ей через плечо.

— А кто они? Религиозные сектанты или так?

— Они называют себя Мультиверсумом, мультивселенной. Похоже, никто не знает, чем они занимаются. Но держатся вместе и проблем не доставляют. Мои источники сообщают, что они поклоняются истине.

Когда Иона ссылается на свои источники, я перестаю слушать. Существуют сети, в которых она общается; в основном это люди, которые не знают, куда деть время, и зависают в интернете. Их сведения по большей части бред, но время от времени они узнают о чем-то стоящем раньше газет.

— Что ж, мне кажется, что поклонение истине — это нормально.

— Да, но чьей истине?

— В утро понедельника для моих умственных способностей это слишком, Иона.

Она сворачивает свою газету первой полосой наружу и передает мне.

— Здесь еще есть проШетленды.

Забираю у нее газету. На снимках тела, ждущие идентификации или родственников, которые их опознают. Некоторые районы бедствия еще не проверены. Разрывающие душу списки пропавших: целые семьи, предположительно сгоревшие во сне. Я думаю, что среди них есть люди, мимо которых я ходила по улицам, когда мы приезжали навестить дядю; возможно, его друзья.

Опубликован и список тех, чья гибель подтверждена; некоторые имена с фотографиями.

Ближе к концу списка нахожу снимок, который никак не ожидала увидеть.

— Это он! — От потрясения я, сама того не замечая, говорю вслух.

Иона приподнимает бровь.

— Кто он?

Складываю газету вчетверо и внимательно смотрю на маленькую фотографию. Я должна быть совершенно уверена; ошибки быть не может — только не в таком важном деле.

Иона изучает лицо вместе со мной.

— Выглядит как настоящий бандит.

Редкие волосы. Маленький шрам у одного глаза. Вызывающий взгляд. Ни припухшего глаза, ни синяка, но я видела его год назад; в конце концов, кто знает, когда сделали эту фотографию.

Это он, я совершенно уверена. Человек, уехавший с Келистой.

Роюсь в сумке и не могу найти телефон.

— Позвони мне, — прошу Иону.

Она закатывает глаза.

— Что ты с ним сделала на этот раз? — Она звонит, но ни в одном отделении сумки телефон не отзывается.

— Должно быть, он дома, — заключаю я. С покорным взглядом Иона протягивает мне свой телефон.

— Спасибо, ты настоящий друг.

Когда я пытаюсь взять его, она отдергивает руку.

— С одним условием. Ты расскажешь мне, что происходит.

Оглядываюсь. Может показаться, что нас, как обычно, игнорируют, но повсюду уши.

— Не сейчас. Позже.

— Отлично. — Она отдает мне телефон. Я помню номер Кая, конечно, помню. Обратила на него свое особое внимание, когда он прислал в воскресенье ночью сообщение, что доехал до Ньюкасла.

Три гудка, четыре, а потом…

— Привет, это Кай. Оставьте сообщение!

Проклятье. Закусываю губу.

— Привет. Это Шэй. Звоню с телефона подруги. В сегодняшней «Геральд», на второй странице, третий снизу слева, Брайан Догерти. Это он. Человек, которого я видела с твоей сестрой. Можешь связаться со мной по этому номеру до четырех дня, или я буду дома и найду свой телефон примерно после пяти тридцати. Пока.

Иона приподнимает бровь.

— Итак, хочешь еще о чем-нибудь меня попросить?

— Ничего, если я оставлю у себя твой телефон на сегодня?

— А где гарантии, что ты его не потеряешь? — Она качает головой и вздыхает. — Ладно, можешь взять. Но если посеешь, считай, что ты в полном дерьме.

6

КЕЛЛИ

Смотрю на пейзажи, проносящиеся за окном поезда. Раньше, когда я наблюдала за сменой картин, движущихся мне навстречу, казалось очевидным, куда я направляюсь. Домой. В Ньюкасл. В Абердине я нашла железнодорожный вокзал, послушала людей, пока обдумывала то, что собиралась предпринять. По указателям отыскала нужную платформу и вошла в поезд до Эдинбурга. А там пересела в этот, идущий в Ньюкасл.

Не сразу нашла свободное место возле окна. После того, что случилось прошлым вечером под мостом, мне не хочется сидеть близко к людям, чтобы они не загорелись. Это было так странно. Может, случившееся не имеет ко мне никакого отношения. Может, это справедливо, что мальчишка моментально вспыхнул — что-то вроде воли Господней. Он ведь это заслужил.

Если не считать твердого намерения добраться до Ньюкасла, то в целом я чувствую себя растерянной. С памятью произошло что-то странное, она словно разбилась на осколки. Некоторые вещи я помню — например, как очень любила море, как его волны плескались мне на ноги. Больше я этого не могу чувствовать. И другие чувства не помню. Как бы я ни старалась сосредоточиться, не представляю себе места, где мы жили, не вижу ни дома, ни своей комнаты, ни обстановки в ней.

Мысленно вижу брата Кая и маму тоже, но они вроде как плоские. Словно что-то ускользает, но не знаю что.

А потом все пропадает.

Что бы они там со мной ни сделали на Шетлен-дах, это меня совсем запутало. Еще бы, ведь на самом деле я умерла. Но мало того — моя память стала похожа на кусок дырявого сыра. Или еще хуже: дырявый кусок сыра, натертый на терке, а потом еще и перемешанный.

Сумею ли я собрать память заново?

И куда пойду, когда поезд прибудет в Ньюкасл?

Пробую расслабиться, позволяю мыслям течь — может, что-нибудь всплывет. Если я не могу вспомнить, где жила, то есть ли другие места, где их можно найти?

Кай играл в футбол, но я не помню где.

Как насчет мамы? Она доктор. Да, так и есть, доктор! И работает она в университете.

В юком университете? Да ладно, сколько их может быть в Ньюкасле?

Полагаю, что сумею выяснить.

Чем сильнее стараюсь вспомнить, тем быстрее воспоминание ускользает, как эти сельские виды за окном, и мне становится все грустнее и грустнее. Хочется плакать, но слез у меня нет, и от этого еще хуже. Нет возможности облегчить душу.

Начинается дождь, и в голове слышится шепот забытого голоса: слезы небес^[7]. Дожди — это слезы небес. Кто так говорил?

Наверное, небеса решили поплакать за меня, потому что сама я больше не могу.

7

ШЭЙ

Посередине урока математики телефон Ионы начинает вибрировать. Смотрю на него под партой. Это Кай.

Поднимаю руку и показываю учительнице телефон, которого у меня не должно быть в классе.

— Простите, мисс. Это мои родственники с Шетлендов. Мне нужно ответить.

Она кивает, в глазах сочувствие. Выскакиваю в вестибюль; мне стыдно за вынужденную ложь, но это важно, а объяснять что-то перед классом не хочется.

— Алло, алло? — Боюсь, что он сейчас даст отбой.

— Шэй, это Кай. — У него теплый энергичный голос, и у меня мурашки бегут по коже, когда он произносит мое имя. — Я нашел газету. Ты уверена, что это он, Брайан Догерти?

— Да, абсолютно уверена. Это он.

— Хорошо. Я позвоню детективу Дугалу. Сможешь с ним встретиться, если понадобится?

— Конечно.

— По какому номеру тебя искать?

— Э, пока по этому, — отвечаю я, мысленно извиняясь перед Ионой. — Не знаю точно, где мой телефон. Когда найду, отправлю тебе сообщение.

— А что, если в какой-нибудь момент он будет тебе действительно нужен? Обещай мне, что найдешь и будешь держать при себе.

Хотя тон у Кая совсем как мамин, забота в его голосе согревает меня.

Так и сделаю. Обещаю.

8

КЕЛЛИ

К тому времени, когда поезд прибывает в Ньюкасл, у меня складывается план. Что-то вроде плана. Я прошлась по вагонам, поискала людей нужного возраста, которые могут учиться в университете. Послушала одну группу, другую, наконец нашла компанию студентов, обсуждавших вечеринку в Эдинбурге, с которой они возвращались, и пытавшихся найти подходящее оправдание для пропуска семинара этим утром.

С вокзала они идут пешком; я следую за ними, поглядываю по сторонам. Очень хочется убедиться, что это мой город, узнать что-нибудь. По пути они останавливаются, чтобы купить кофе; поджидая их, кручусь на улице, поглядываю то вверх, то вниз, но не вижу ничего знакомого.

День становится серым — серое небо, серые улицы. Начинает моросить, и когда они появляются со своим кофе, то спешат.

Шагаем по длинной улице с магазинами по обеим сторонам, проходим другие улочки и переулки, а дождь усиливается.

Потом наконец заворачиваем за угол, и я вижу надпись: «Университет Нортумбрии».

Где может находиться мама? Она доктор, доктор Танзер. А здесь есть медицинский колледж? Но потом меня охватывает смущение: один студент называет по имени какого-то доктора с кафедры английского языка. Мама — доктор медицины или еще какой-нибудь другой науки? Откуда мне знать? В приступе тоски у меня сжимается сердце — или то место, где оно раньше стучало.

Перестаю следовать за студентами и вплываю в одно из зданий, затем в другое — надеюсь, что почувствую нечто знакомое, и оно приведет меня в нужное место. Ничего. Может, я здесь никогда не бывала?

Здесь нет ничего связанного с медициной; покидаю здание и обследую соседние, постепенно расширяя зону поиска. И вдруг вижу через улицу: Университет Ньюкасла.

Как это? Целых два университета через дорогу друг от друга?

Вскоре понимаю, что этот даже больше. Брожу по корпусам, высматривая то, что может помочь. Наконец вижу группу студентов в чем-то похожем на белые медицинские халаты и иду за ними в больницу. Обследую коридоры, но ничего не кажется мне знакомым, нигде не видно мамы или таблички с ее именем.

Выхожу из больницы и осматриваю соседнее здание, потом еще и еще — ничего.

И что мне дальше делать, если не найду ее?

Очередной корпус. Затем еще один. В этом внизу кафетерий, а рядом — «Бактериальная клеточная биология». Как-то неправильно звучит. Уже собираюсь уходить, когда на другой стороне вижу офис с надписью Институт здоровья и общества.

Останавливаюсь. Даже не знаю, что это такое, но в этом названии что-то есть.

Осматриваю все здание. Наверху кабинеты; на дверях таблички с именами. Прохожу мимо одной, затем другой, третьей.

Когда нахожу нужную дверь, никак не могу понять, что на ней написано: «Доктор С. Танзер».

Это ее кабинет? И она там, внутри?

Дверь, похоже, заперта, но под ней есть узкая щелочка. Мне страшно. Вдруг ее там нет?

Делаюсь тоненькой и просачиваюсь в щель под дверью.

«Мамочка!» — шепчу я. Она сидит за столом. Темные волосы собраны в хвост. Вокруг глаз морщинки, но она красивая. Такая красивая. Я восхищенно смотрю на ее лицо, жадно всматриваюсь в каждую черточку, чтобы заполнить ту пустоту, что возникла в моей памяти.

На краю стола фотография. Я, она и мой брат. Ему нравится, когда его называют Кай; Кай — это второе имя. Теперь подробности быстрее всплывают в моей памяти.

Мама вздыхает. Она работает на ноутбуке. Отхлебывает что-то из чашки, кривится, снова опускает голову, печатает дальше. Некоторое время я смотрю на то, что она набирает, но там какая-то медицинская скукотища.

Поэтому я поворачиваюсь и просто смотрю ей в лицо.

Моя мамочка.

9

ШЭЙ

После школы Иона возвращается в Киллин вместе со мной на школьном автобусе. Она брюзжит, пока мы вдвоем на моем велосипеде едем из города вверх по бесконечному подъему на холм, и тогда я предлагаю ей поменяться местами и самой крутить педали. Она верещит и цепляется за меня, когда мы несемся от главной дороги по аллее вниз, к моему дому; возле него я в самый последний момент резко торможу.

— Ты, должно быть, решила убиться, — ворчит она.

Прислоняю велосипед к стене дома; не перестаю удивляться, что здесь нет необходимости приковывать его к чему-нибудь на замок, не то что в Лондоне. Что ж, мой дом на самом деле в глуши.

Маминой машины нет, мы предоставлены сами себе. Отлично.

Отпираю дверь, в прихожей на ходу почесываю живот Будде; Иона в нетерпении идет за мной.

— Теперь мы одни, рассказывай! Что происходит?

— Да-да, обещала, значит, расскажу. Но сначала нужно найти мой телефон, чтобы вернуть твой.

— Где ты его в последний раз видела?

— Э…

— Когда ты им в последний раз пользовалась?

Пока мы бродим по дому, она набирает мой номер; звонка не слышно. Батарея, должно быть, разрядилась.

Ищем целую вечность: на полках и столах, под книгами и диванными подушками, за мебелью. В моем письменном столе, под кроватью, в карманах одежды. Наконец Иона обнаруживает телефон в кармане джинсов, которые я вчера бросила в корзину для стирки.

— Так, беру это дело в свои руки, — заявляет она, помахивая трубкой. — Отправить его в стирку заодно с твоими грязными носками — это слишком.

— О чем ты?

— О приложении для поиска телефона. Я связываю твою трубку с моей, чтобы с помощью моего телефона можно было найти твой. Если — я хотела сказать, когда — ты потеряешь его снова, его местонахождение появится на карте в моем телефоне. Дай мне зарядку и назови свой пароль.

— Ладно. — Нахожу зарядное устройство, называю пароль, она загружает и устанавливает приложение.

Потом я отправляю сообщение Каю: «Привет, телефон нашелся!»

Минутой позже звучит ответный сигнал. Кай написал: «Держи его под рукой, Шэй. Кто знает, когда он может понадобиться. Давай договоримся на завтра. Когда у тебя закончатся уроки и где ты будешь? Я тебя там встречу. К.;-**>

Два поцелуя. Может, он всегда ими заканчивает сообщение. А может, и нет. Когда в ту ночь он написал мне из Ньюкасла, их не было.

— Лыбишься на телефон, как недалекая, — замечает Иона.

— А?

Она выхватывает его.

— A-а, понятно. И он будет встречать тебя после школы, так? Кто этот К? И это настоящие поцелуи или обычная отписка? Вижу, что ты рассчитываешь на настоящие. Рассказывай все.

— Только дай мне ответить ему. — Я набираю: «Старшая школа Макларена», прикидываю время на то, чтобы сменить школьную форму на повседневную одежду, и пишу про перекресток возле школы. Колеблюсь, потом заканчиваю сообщение: «Ш.;-**», И нажимаю отправить.

Иона смотрит через мое плечо и завывает от смеха.

— Что?

— Ты слишком торопишься, Шэй.

— О чем ты?

— Автокоррекция. Она изменила твой текст. — Она хохочет так, что не может говорить, и у меня сердце ухает в желудок.

Смотрю на дисплей. Мое сообщение заканчивается словами: «увидимся Секси».

— О. Боже. Мой. — В ужасе гляжу на Иону.

— Прости за хохот. Просто это… это так… — И она сотрясается от неудержимого смеха.

— Мне нужно отправить еще одно сообщение и объяснить, что это была автокоррекция?

Она пожимает плечами.

— Это привлечет его внимание. Может, он и не заметил.

— Я не могу так оставить, не могу. — Задумавшись на секунду, отправляю: «Там должно быть «Ш.:-**».

Через секунду мой телефон сообщает: Проклятие.

Иона опять заглядывает через плечо.

— Он с тобой флиртует, вот что.

— Нет. Просто шутит.

— Он так флиртует, — настаивает Иона. — Ладно. Пожалуйста, всю историю.

— Ты должна пообещать, что не поместишь это ни в школьную газету, ни в свой блог, ни куда-нибудь еще. — У Ионы есть блог под псевдонимом «Встряска», и она, как начинающий журналист, в вечной погоне за сенсациями.

Иона вздыхает, крестит себе пальцем сердце.

— Обещаю. Теперь давай.

И я рассказываю, начиная с того, как ударила Дункана коленом в магазине — эта сцена вызывает у нее огромное удовлетворение, и она снова и снова заставляет меня описывать, как он рухнул на пол, — и заканчивая обнаружением листовки, звонком Каю и последующими событиями. Но еще я заканчиваю историю прощальными объятиями с Каем в кафе. Опускаю то, как Дунан меня схватил, как Кай избил его, а потом отвез меня домой и сидел, держась за мою руку. Некоторые вещи я хочу сохранить для себя, чувствую в этом потребность.

— Значит, на снимке в газете тот самый человек, с которым ты видела сестру Кая?

— Да.

— И твое любовное свидание включает визит и разговор в полиции? Не самое приятное место для встречи.

Я закатываю глаза.

— Точно.

— Снимок из газеты еще у тебя?

Достаю из кармана кусок газеты и протягиваю Ионе. Она изучает фотографию.

— Какая досада, что он мертв. На вопросы покойники не отвечают.

В этот вечер, когда брат Ионы увозит ее и мама возвращается домой, мы садимся вдвоем перед телевизором и ужинаем. Новая привычка, появившаяся после катастрофы на Шетлендах.

На экране продолжают выдвигать предположения о том, что могло вызвать взрывы. Как раз перед тем, как нефтехранилище взлетело на воздух, в районе отметили сейсмическую активность. Но рассказы некоторых очевидцев указывают на то, что взрывы начались где-то еще, не в хранилище, и эксперты спорят о том, могло ли землетрясение вызвать разрушения такого характера. Далее следуют исполненные трагизма сообщения о погибших, истории чудесного спасения и героизма спасателей, за которыми так любят охотиться репортеры.

Затем новости из Абердина:

— Только что стало известно о случаях заражения новым, особо опасным штаммом гриппа, сообщают из Абердина. С завтрашнего дня в качестве меры предосторожности в регионе закрываются школы. Людям рекомендуют без крайней необходимости не совершать поездки в данный район.

Мама качает головой.

— Уж не поэтому ли ничего не слышно от Дэйви? Может, они все заболели гриппом? — У нее озабоченное лицо.

— Ну и что, даже если и заболели. Сколько раз я болела гриппом? — Кажется, ко мне устремляются бациллы со всей округи. Хуже всего свиной грипп. — Уверена, с ними все будет в порядке.

Мама продолжает беспокоиться.

— Я прямо сейчас поддержу твою иммунную систему специальной микстурой.

— Нет… не надо специальных микстур! — Мама не доверяет обычным лекарствам, а у ее «специальных микстур» чудовищный вкус. — Лучше я заболею гриппом.

— Ты выпьешь, и я тоже.

Через минуту она возвращается из кухни с двумя стаканчиками темно-зеленой слизи в руках.

Увидев их, я понимаю, что битва проиграна, и чокаюсь своей стопкой с маминой.

— До дна! — провозглашаю я и разом проглатываю, чтобы меньше чувствовать вкус, а потом начинаю давиться, падаю на пол и корчусь.

— Ты глупая девчонка. — Мама протягивает руку. Я подчиняюсь, и она помогает мне встать; потом мы садимся рядом на тахту. Новости продолжаются — снова о Шетлендах. Пожары бушуют на суше и на море, на нефтяных платформах. Речь идет об экологической катастрофе, и с других островов архипелага, не только с главного, на всякий случай эвакуируют людей.

Мама вздыхает.

— Сначала Шетленды, теперь какой-то новый грипп в Абердине. Беда не приходит одна. Что еще ждет Шотландию?

10

КЕЛЛИ

Вот наш дом; мой дом. Но вокруг него ничего знакомого, совсем ничего.

С работы мама ехала на велосипеде. Свернула по указателю с надписью «Джесмонд», потом катила по зеленым улицам и остановилась перед этим домом, стоящим по центру длинного ряда таких же домов с террасами. Пристегнула велосипед к решетке, ограждающей садик перед домом.

Открыв парадную дверь, мама снимает шлем.

— Эй! — зовет она.

Я не жду, пока кто-нибудь откликнется, — влетаю в дом, потому что мне не терпится увидеть любимого брата, как раньше не терпелось увидеть маму.

Но когда я оказываюсь в гостиной, там только один человек, и я его не знаю. Неужели я могла забыть, как выглядит Кай? Но нет — фото на мамином столе совпадает с тем, что я помню. Это не мой брат.

Теперь в гостиную входит мама.

Привет, Мартин, — говорит она. — Удачный день?

Мартин поднимает взгляд от компьютера, кривит лицо.

— Медленно продвигается.

— Ничего, продолжай; все получится. Где Кай? Ты его видел? — спрашивает она, и на лбу появляется морщинка.

— Он утром сорвался куда-то на своем мотоцикле. Еще не вернулся.

Мама садится, и они говорят о какой-то научной работе, которую пишет Мартин. Он похож на студента, снявшего здесь комнату, — из тех, кто уже сам стал доктором, — и их беседа мне быстро надоедает.

Отправляюсь на разведку.

В доме четыре спальни. Одна, похоже, мамина, на самом верхнем этаже. Рядом с ней комната поменьше. Она оформлена в красно-белых тонах. Здесь на полках детские книжки, в шкафу одежда для девочки. Моя спальня? Должно быть.

Этажом ниже еще две спальные комнаты. В одной полно книг — наверное, в ней живет студент, сидящий внизу. Другая, скорее всего, принадлежит Каю. На стенах плакаты с мотоциклами, с потолка свисают модели байков. В углу свалена в кучу футбольная форма. В полном беспорядке, словно ему до нее нет дела.

Снова оказываюсь внизу; мама чем-то гремит на кухне. Иду назад в гостиную. Студент оставил свой ноутбук и включил телевизор. Устраиваюсь рядом с ним. Он смотрит какую-то викторину с вопросами, на которые ни один нормальный человек не знает ответов, и громко выкрикивает их вслух.

На стенах фотографии — мамины, Кая, мои. Плыву к ним, рассматриваю, впитываю в себя.

Вот Кай с грязным лицом и футбольным кубком — ему, наверное, лет десять. Молодая мама в смешной черной мантии и такой же шапочке. Рядом с ней пожилая чета; они просто сияют. Мои бабушка и дедушка? Дальше детские снимки. Мы с Каем вместе в разном возрасте.

Стараюсь заполнить все уголки памяти, разложить эти старые воспоминания по полочкам, как новые: «Вот кто я такая».

Нет, это не совсем верно. Вздыхаю, охваченная грустью. Мартин ест свой ужин перед теликом, а за столом, где сидит мама, пустые стулья; она ужинает одна. Может, вернется Кай, тогда он займет одно место, но мой стул навсегда останется пустым. Даже если я сяду на него рядом с ними, они так и не узнают, что я здесь.

«Вот кем я была».

11

ШЭЙ

Иона настаивает на том, чтобы пойти со мной, хочет взглянуть на Кая. Она в школьной форме, ждет, пока я быстро переодеваюсь в джинсы и футболку. Несмотря на подначки Ионы, я понимаю, что дело серьезное. Ведь речь идет о Келисте, сестре Кая. Сейчас для него нет ничего важнее, да так и должно быть. Но все-таки расчесываю волосы и поправляю прическу перед зеркалом в школьной уборной. Как обычно, мои кудряшки живут своей жизнью, и сегодня они решили сбиться и перепутаться в сплошное безобразие.

— Ты опоздаешь, — говорит Иона и оттаскивает меня от зеркала. — Идем!

Она ведет меня через школьный двор к воротам, потом по дороге на тот угол, где мы должны встретиться с Каем. Прошел ливень, но сейчас светит солнце, мокрые деревья и трава сверкают в его лучах. Как только мы подходим к месту встречи, из-за угла выезжает Кай. Солнце светит ему в спину, когда он подкатывает к нам и снимает шлем. Кай его встряхивает, и капли летят во все стороны.

— Привет, — говорит он.

— Привет, — отвечаю я. Кай переводит взгляд на Иону. — Это моя подруга Иона; вчера я звонила с ее телефона.

— А ты, должно быть, Секси, — вступает в разговор Иона, и Кай смеется. Взгляд его смягчается, становится не таким пристальным. Иона улыбается ему в ответ и смотрит, склонив голову набок. Я толкаю ее в плечо.

— Ладно. Я пошла, — говорит она.

Кай кивает ей, а потом смотрит вслед. У нее слишком короткая юбка; раньше я этого не замечала. А он, я готова поспорить, это заметил; поворачиваюсь, чтобы заглянуть ему в глаза, но он уже стирает рукой капли дождя с заднего сиденья. Достает красный шлем и протягивает мне. А я стою и просто смотрю на него.

— Что-нибудь не так? — спрашивает он.

— Нет. Все в порядке. — Надеваю шлем, и мы едем в полицейский участок Калландера.

Раньше я здесь не бывала, и он совсем не похож на участок из кинофильмов. Мы называем свои имена, и через минуту выходит Дугал. Он пожимает руку Каю, здоровается со мной и ведет нас к одному из столов.

Перед ним лежит номер газеты с обведенной фотографией Брайана Догерти.

— Итак, Шэй. Ты уверена, что видела этого человека с Келистой Танзер двадцать девятого июня прошлого года?

— Да. Это он. Вот здесь, возле глаза, у него маленький шрам. — Я показываю. — И волосы такие же. Это определенно он.

— Я проверил кое-что. Тело мистера Догерти было обнаружено поисково-спасательной группой на тропинке. Они не знают наверняка, по какой причине он умер, но точно не от огня. И прежде всего непонятно, что он делал на Шетлендах. Догерти там не работал, не владел собственностью и не арендовал ее, не отчитывался о доходах. Если приехал в отпуск, то нигде не зарегистрировался, это то, что нам удалось узнать в неразберихе, царящей на островах в данный момент. Он не летел на самолете и не плыл кораблем.

— Ладно, если он не с Шетлендов, разве вы не можете выяснить, где он жил, знает ли кто-нибудь что-то про него? — спрашивает Кай.

— Нет. Это человек-загадка. Факты таковы, что за последние пять лет о нем нигде нет никаких сведений. Он не платил налогов или штрафов за превышение скорости, не декларировал своих доходов; ничего.

— Как же они выяснили, что он — это он, если Догерти не должен был там находиться и никто ничего о нем не знает? — удивляюсь я.

Дугал колеблется.

— По отпечаткам пальцев, — наконец говорит он.

— Разве это не означает, что у него есть судимость и о нем имеются сведения и все такое? Иначе откуда у вас отпечатки? — спрашивает Кай.

Сейчас я не имею права отвечать на этот вопрос, — заявляет Дугал.

Кай хмурится.

— Вот как? Возможно, этот человек похитил мою сестру, но вы не располагаете сведениями о его последних передвижениях и не хотите рассказывать о его прошлом?

Успокойся, Кай. Мы продолжим изучать этого человека, обещаю. Я позвоню, если что-нибудь всплывет. Но, в конце концов, покойники не отвечают на вопросы.

Он слово в слово повторил фразу Ионы.

Кай еще немного безрезультатно спорит с Дуга-лом, и мы уходим.

По дороге к байку он прямо-таки излучает напряжение.

— Не может быть, что это тупик. Должна существовать какая-то ниточка, которая приведет от этого человека к Келисте, и они в состоянии найти ее. — Он качает головой, потом смотрит на меня. — Мне нужно ехать. Быстро. Если хочешь, могу сначала отвезти тебя домой. Или поедешь со мной? — В его глазах я вижу вызов, и у меня учащается пульс.

— Еду с тобой. Только не прикончи нас, — наполовину в шутку, наполовину серьезно говорю я. Глаза у него бешеные. Может, со мной он поедет осторожнее? А может, и нет.

— Не беспокойся. Я понимаю, что нужно еще много чего сделать.

Мы садимся на байк. Кай едет, не превышая допустимого предела скорости, чтобы не нарваться на неприятности. Выезжаем из Калландера и двигаемся дальше вглубь национального парка Троссекс. Все время жду, что вот сейчас байк рванется вперед, на свободу. Наконец Кай поворачивает на известную мне дорогу — проезд к Трем озерам. Вдоль извилистой трассы с односторонним движением меж озер расстилается живописная местность; на этой дороге никого не встретишь, все едут в одну сторону.

За поворотом он тормозит и поворачивается ко мне.

— Ты уверена, что готова?

В моей крови за поездку до этого места уже накопилось достаточно адреналина.

— Черт возьми, да!

Кай ухмыляется.

— Тогда держись, — говорит он, берет мои руки и показывает, что нужно обнять его покрепче, чуть пониже, близко к бедрам.

— Наклоняйся одновременно со мной, так же, как я; не сопротивляйся байку. Ущипни меня, если захочешь, чтобы я сбросил скорость или остановился.

Смотрю в небо, когда мы трогаемся. Солнце еще светит — пока. Но собираются облака, и ветер усиливается.

Кай жмет на газ. Быстрее, потом еще быстрее. Чувствуется, что он не теряет контроль над собой, но как же ему хочется забыть об осторожности и рвануть вперед на полной скорости! Как птица, которой хочется взлететь.

Не замечаю ни темнеющего неба, ни крепчающего ветра, но вздрагиваю, когда начинается дождь.

Кай сбрасывает скорость. Дождь все сильнее, и Кай подъезжает к деревьям.

— Давай переждем, — предлагает он. — Может, пройдет.

Заметно, что живет он не в Шотландии; это может продолжаться целый день.

Мы слезаем с байка, и он снимает шлем. Я свой тоже снимаю и встряхиваю головой. Ветер разбрасывает мои волосы по лицу. В листве могучего дерева шумит дождь, но пробраться сквозь нее не может. Пока.

Похоже, ненастная погода подходит под настроение Кая.

Стиснув челюсти, он поворачивается ко мне.

— Я принял решение.

— Какое?

— Собираюсь взять фото этого Брайана и навестить своего бывшего отчима. Я до сих пор думаю, что он к этому причастен. Хочу увидеть его реакцию — может, он чем-нибудь себя выдаст. Дуги явно не желает делать лишних усилий, так что придется мне.

Спокойно смотрю в его глаза и киваю.

— Ладно. Я еду с тобой.

Он с удивлением смотрит на меня.

— Нет. Ты очень помогла, и спасибо тебе за это. Ты не должна со мной ехать.

— Нет, должна. Это я видела Брайана Догерти, разве нет? — Эти слова я произношу вслух, а про себя думаю: в Кае слишком много злости по отношению к отчиму. Ему нельзя ехать одному. Он может натворить что угодно.

— Тебе в самом деле не нужно…

— Я упрямая; меня не устроит ответ «нет». Боюсь, тебе придется уступить. — Уперев руки в бока, с вызовом смотрю на него.

Постепенно хмурое выражение на лице Кая сменяется улыбкой.

— Понятно. Раз ты настаиваешь, можешь ехать. Но я не хочу откладывать это до выходных. В любом случае его легче застать на работе, в будни.

Пожимаю плечами.

— Я оканчиваю школу. Экзамены сданы, поэтому — никаких проблем. Мама не будет возражать, если я назову разумную причину. — Внутренний голос подсказывает мне, что для мамы встреча с возможным похитителем детей разумной причиной не будет. — Где он?

— В Эдинбурге. Работает в университете. Можешь приехать завтра?

— Да. Завтра — без проблем. На автобусе доеду от школы до Стерлинга, там сяду на поезд до Эдинбурга и встречусь с тобой на вокзале. Договорились? — Я протягиваю ему ладонь.

Кай медлит, потом берет мою руку и пожимает ее.

— Ладно. Договорились, — произносит он и задерживает мою ладонь дольше, чем того требует рукопожатие. Его пальцы переплетаются с моими, ласково сдавливают и, наконец, отпускают.

Сквозь листву на нас падают дождевые капли, но Кай будто не замечает. Он выходит под дождь, смотрит вверх, подставляя струям лицо, и хохочет.

Проглядывает солнце; через несколько секунд в нарушение всех традиций дождь заканчивается. Резкая перемена происходит и в Кае: теперь, когда он решил, что делать, напряжение пропало.

Мы едем дальше, но уже более осторожно, потому что по дорогам бегут ручьи.

12

КЕЛЛИ

Хлопает парадная дверь.

— Привет! — доносится оттуда. Это мой брат, это Кай!

Он заходит в гостиную, и я жадно смотрю на него. Высокий; он такой высокий! Наверное, вырос с последнего раза, как я его видела. Он поворачивается, светлые пряди в волосах ловят солнечный свет. Кай снимает свою байкерскую куртку и кладет на стул.

— Привет, — говорит он Мартину, который все еще сидит на диване и с набитым ртом отвечает на вопросы викторины.

— Где ты был, Кай? — спрашивает мама, и Кай идет к ней, к столу.

— Нигде, — улыбаясь, отвечает он.

— Мне не нравится твой взгляд. Скажи, что ты не попал в неприятности.

— Если хочешь знать, я был в далекой поездке. С девушкой. Ты довольна?

Мама очень удивлена. И я тоже. У Кая есть подружка?

— Я могу познакомиться с этой девушкой? — спрашивает мама.

Брат пожимает плечами.

— Думаю, когда-нибудь сможешь. Завтра я уезжаю тоже с ней. — Он глядит на мамину тарелку голодными глазами. — Выглядит аппетитно.

При перемене темы мама поднимает бровь, но сдерживается.

— Я старалась, еще не остыло.

Кай идет на кухню, а я за ним следом, смотрю, как он накладывает ужин на тарелку, несет в гостиную и усаживается на стул перед телевизором. Я устраиваюсь у стула, возле его ног. Если у него свидание, значит, и у меня тоже.

Передают новости, и мама, услышав что-то, поднимается из-за стола, подходит к стулу Кая и останавливается рядом, смотрит на экран.

— …И доктора предупреждают тех, кто входит в группы риска, сделать прививки от гриппа; но сможет ли обычная вакцина защитить от этого нового штамма? Мы передавали сообщение из Абердина.

На экране появляется другой репортер; он стоит перед больницей.

— В Абердине сегодня снова закрыты школы; чиновники от медицины продолжают выражать озабоченность эпидемией нового гриппа, охватившей город.

Кай поднимает взгляд от тарелки.

— Не припомню, чтобы раньше из-за гриппа закрывали школы.

Мама шикает на него, но репортер уже исчез.

— Очень короткий репортаж. И без подробностей, — говорит она.

Мартин кладет свою вилку.

— Я слышал, дела обстоят хуже, чем они рассказывают.

— Ты слышал? Откуда?

— У меня приятель на временной ставке научного сотрудника в Университете Абердина. Они звонили в армию, чтобы вояки организовали карантин всей округи, но это держится в тайне. Боятся паники и того, что люди начнут разъезжаться и распространять заразу дальше.

У мамы очень серьезное лицо. Повернувшись, она идет к телефону в передней и быстро набирает номер.

— Это доктор Соня Танзер. Мне надо поговорить с доктором Лоусоном.

С минуту она ждет.

— Алло, Крейг? Да, это Соня. Скажи, что на самом деле происходит в Абердине?

Некоторое время она слушает. Несколько раз переспрашивает. Наконец прощается и вешает трубку.

Делает большие глаза и покачивает головой из стороны в сторону.

— Мама? — говорит Кай. — Что такое?

— Хороший вопрос. Что такое? Они не знают. Мой друг Крейг работает в департаменте здравоохранения Англии; он на связи с руководством охраны здоровья Шотландии. Многого он не сумел мне рассказать, но то, что рассказал, вызывает сильную тревогу. Большое количество людей умерло, и гораздо быстрее, чем от любого гриппа. — Она качает головой. — За выдумкой про грипп что-то скрывается, но что?

Кай с Мартином глядят на нее.

Он сказал мне оставаться на связи, так как я могу понадобиться. Они собирают консультативную группу, что-то вроде того. Чтобы решить, к какой категории отнести ситуацию, и организовать взаимодействие Англии и Шотландии. — Мама возмущенно передергивает плечами. — Политики! Вот что им нужно от науки, и нужно прямо сейчас. Определить, с чем мы имеем дело и как с этим справиться, прежде чем оно распространится. Очень просто. — Она щелкает пальцами.

Если бы я могла говорить так, чтобы она услышала, я бы ей все рассказала.

Значит, оно вырвалось? Должно быть, так. Вырвалось из подземелья на Шетлендах и вместе с ранеными и умирающими, спасенными с островов, попало в Абердин.

Многие люди умрут, и они ничего не смогут сделать.

13

ШЭЙ

Как бы мне хотелось учиться в Эдинбургском университете! Вот только бы выбрать один предмет из множества тех, что здесь преподают. Но как принять решение? Я действительно хочу понять квантовый парадокс с котом Шредингера — как он может быть одновременно и живым, и мертвым, пока не открыли ящик? Хочу знать, как все работает в моем теле, начиная с крови и сердца и до клеток мозга; как взаимодействуют между собой гены, определяя неповторимую уникальность каждого отдельно взятого человека. Я хочу знать все. Как же мне сузить рамки до изучения одного предмета?

В школе у меня постоянно неприятности из-за недостатка внимания — говорят, что я все время на что-то отвлекаюсь и никогда ни в чем не добьюсь успеха. И какой смысл поступать в университет, когда не знаешь, на чем сосредоточиться?

Но если бы пришлось выбирать, то Эдинбург мне определенно нравится, особенно когда я проношусь по нему на заднем сиденье байка Кая. И, как не устает повторять мама, если бы мы прожили здесь достаточно долго, чтобы меня посчитали шотландкой, поступить в университет было бы не так сложно. Хотя, думаю, меня подведет акцент.

Похоже, Кай знает, куда мы едем.

Он въезжает на территорию кампуса университета, расположенного высоко над городом, и паркует байк. Мы направляемся к старому зданию. Со стороны оно напоминает многоквартирный муниципальный дом.

Не доходя до двери, Кай останавливается и поворачивается ко мне.

— Вообще-то, раз уж ты здесь, то, может быть, и пригодишься.

— Вот как? Могу пригодиться? Ну спасибо.

— Мне сказали, чтобы я никогда больше здесь не появлялся, а за дверью маячит кое-кто, кто может узнать меня и вызвать охрану. Но если я буду держаться позади, а ты отвлечешь внимание расспросами или как-то еще, то, возможно, меня и не заметят.

— Почему тебе запретили сюда приходить?

— Наверное, я был слишком зол в последний раз.

— Ага, понятно.

— И они вполне могли вызвать полицию.

— Тебе предъявили обвинение?

Он смотрит смущенно.

— Нет. Не в тот раз.

— Понимаю. — Я качаю головой. — И не сегодня, ладно? Скандал нам не поможет.

— Конечно. Сегодня требуется спокойный и разумный подход.

— А какой подход ты собирался использовать, если бы я с тобой не поехала?

— Ну, я собирался забраться внутрь через заднее окно.

Закатываю глаза.

Ждем, пока группа студентов не подходит к двери, и следуем за ними. Отвлекаю администратора, заявив, что я пришла на встречу с аспирантом, имя которого мне назвал Кай, и спрашиваю, куда мне пройти, пока Кай проскальзывает через вестибюль. Легко и просто.

Иду за Каем по лестнице, расположенной в конце холла.

— Он на четвертом этаже, — говорит Кай.

Поднимаемся на четыре пролета и выходим в коридор.

— Его офис. — Кай показывает на дверь с табличкой: «Доктор А. Кросс, профессор теоретической физики».

Он стучит в дверь; никто не отзывается. Поворачивает ручку — заперто.

Я остаюсь ждать, а Кай скрывается за углом. Вестибюль ярко освещен; на стенах картины, представляющие собой мешанину самых безумных цветов. Каждая будто кричит: «Я очень дорогая». Неужели это обычное дело для университетского учебного корпуса?

Сейчас перерыв, и студенты переходят из аудитории в аудиторию. По всему этажу голоса, шарканье ног. Мимо проходит мужчина профессорского вида и скрывается в одном из кабинетов. Появляется группа студентов в лабораторных халатах.

Наконец из-за угла выходит доктор Кросс. Я узнаю его по снимку, который показывал мне Кай, и, кроме того, у меня такое чувство, что я встречала его раньше. Он высокий, с серебристыми волосами и пронзительным взглядом. Доктор вставляет ключ в дверь, и я подхожу к нему.

— Здравствуйте, вы доктор Кросс?

Он оборачивается и, отпирая дверь, улыбается: — Да?

— Я рассчитывала, что вы найдете время для короткой беседы. Вернее, мы рассчитывали.

— Мы?

Из-за угла выходит Кай.

Доктор улыбается все так же радушно.

— Привет, Кай.

— Привет, Алекс, — отвечает Кай, не выказывая никакой радости от встречи.

— Рад тебя видеть, хотя это немного неожиданно. У вас с матерью все в порядке? А это кто? — спрашивает он, кивая в мою сторону. У него американский акцент, хотя окончания смягчены, словно он давно живет здесь. Кросс поворачивается ко мне и снова улыбается. В нем есть что-то поразительное, некий шарм, хотя это и не совсем правильное слово. Как будто он древний и одновременно очень привлекательный, и что-то заставляет меня улыбаться в ответ. Ничего не могу с собой поделать.

— Заходите оба. Уверен, в присутствии юной леди ты будешь соблюдать правила вежливости, Кай. — В голосе его звучит мягкий упрек. — Я приготовлю чай, и мы сможем поговорить.

Он входит в свой офис, мы за ним. Пока профессор наливает воду в чайник, я обвожу взглядом кабинет.

Просторное, хорошо меблированное помещение. Чтобы иметь такой офис, нужно занимать определенную должность.

На рабочем столе фотография. Он обнимает Келисту; снято три или четыре года назад. Профессор подходит и видит, куда я смотрю.

— Моя прекрасная дочь. Келли, сестра Кая.

— Ваша дочь?

— Ты решила, если я Каю приемный отец, значит, и для Келли? Она была моей дочкой, — говорит он. Конечно: его синие глаза так похожи на ее.

Она была моей дочкой: он использует прошедшее время, и Кай ощетинивается.

— Она твоя дочь, хотя я стараюсь забыть об этом, — бросает он.

Лицо доктора Кросса становится печальным.

— Ты должен принимать то, что не можешь изменить, как научился делать я. Как бы тяжело это ни было. Прошло столько времени, мы вряд ли найдем ее.

— Откуда ты знаешь? Или тебе известно, что с ней случилось? — У Кая вызывающий резкий голос, он диссонирует с мелодичным голосом его приемного отца, спокойным и рассудительным.

— Кай, я уже не раз тебе говорил, что не знаю, где Келли. Хотел бы знать, но… — Он произносит эти слова так грустно и задумчиво. — Впрочем, ты ведь пришел не для того, чтобы снова говорить об одном и том же. И кто твоя очаровательная подруга?

Его глаза снова устремляются на меня.

— Меня зовут Шэй, — представляюсь я. — Вернее, на самом деле Шарона. — Зачем я говорю ему это? Мне никогда не нравилось мое имя.

— Ах, прекрасное имя — из классической песни!

В его взгляде невысказанный вопрос: зачем ты здесь? Смотрю на Кая. Он слегка кивает.

— Я видела Келисту после того, как она пропала.

Теперь он разворачивается ко мне — весь внимание.

— Видела? Где?

И я все ему рассказываю, в том числе и про мужчину и машину, на которой он приехал, и в которую села Келиста.

— Ты была в полиции?

— Да. Не похоже, что они питают большие надежды.

— Прошел почти год. Должно быть, очень трудно выследить этого человека и его автомобиль спустя столько времени.

— Но теперь я знаю, кто он.

— Знаешь? Откуда? — Его мягкие глаза пристально смотрят на меня. — Расскажи.

Достаю из кармана страницу газеты. Брайан Догерти обведен кружком. Протягиваю отчиму Кая.

Взяв газету, он изучает снимок.

— Это он? Почему он попал в газету? — Разворачивает страницу, смотрит на заголовок. — Ага, понятно. Он погиб в этой катастрофе на Шетлендах.

— Да. А покойнику трудно задавать вопросы. — Я, как попугай, повторяю выражение Ионы и полицейского, продолжая наблюдать за ним. Кай тоже не сводит с него глаз.

— Они, конечно, продолжат расследование? Я снова найму частного детектива, заставлю их вернуться к этому случаю. — Он делает пометку в блокноте.

— Он твой приятель, не так ли? — спрашивает Каи, не в силах дольше молчать.

— Детектив? Скорее знакомый, у него отличные рекомендации. — Кросс слегка кривит бровь.

Кай берет страницу и тычет пальцем в потертое лицо Брайана.

— Ты знаешь, о ком я говорю.

— Ах, с сожалением должен признать, что, вероятно, да. Но уверяю тебя, этот человек не был моим другом. — Он говорит правду; я чувствую это всеми фибрами моей души. Кай ошибается в нем; должно быть, ошибается.

Бросаю взгляд на Кая. Кулаки сжаты, холодные глаза прикованы к лицу приемного отца.

— Думаю, нам лучше уйти, — говорю я.

Доктор Кросс наклоняет голову.

— Возможно, это хорошая мысль.

Слегка толкаю Кая, и он направляется к двери; я шагаю за ним. У двери на столике модель, которую я не заметила при входе в кабинет. Хотя мне нужно вывести из здания Кая, что-то в модели заставляет меня остановиться.

Доктор Кросс замечает, что я рассматриваю.

— Любопытный разум — замечательная вещь. Ты знаешь, что это такое?

Я почему-то понимаю, хотя это неизмеримо выше того, что мы узнаем в школе на уроках физики.

— Это модель атома. Так? Но частиц больше, чем нам рассказывали. Есть даже мельче бозона Хиггса.

— Откуда ты про это знаешь?

— Наш класс ездил в ЦЕРН^[8] в прошлом году — посмотреть на ускоритель частиц ^[9], — отвечаю я, хотя этот ответ неполный. Я была очарована гигантским ускорителем, построенным под землей в Швейцарии; меня поразило, что такая скукота, как школьная физика, может привести к этому — масштабным экспериментам, в результате которых ученые открывают мельчайшие из существующих частиц материи. После поездки у меня наступила стадия, когда я была уверена, что хочу стать физиком и изучить все, что можно, по элементарным частицам и квантовой физике, пока меня не отвлек ген курчавых волос.

Доктор поднимает бровь, словно понимает, что я чего-то недоговариваю.

— Мало того что любопытный разум; он еще и наблюдателен, и пытлив. Эта модель отражает то, о чем мы сейчас теоретизируем. Ты не увидишь такой ни в школьном кабинете, ни даже в университетской аудитории.

Кай поджидал меня возле двери, но сейчас я слышу звук его шагов в коридоре — он идет к лестнице. Понимаю, что должна спешить за ним, но остаюсь и, глядя на модель, стараюсь вспомнить: что-то в ней есть такое, что-то напоминающее мне о… и вдруг я вспоминаю.

— Вы не правы. Я уже видела это раньше. Или что-то очень похожее.

— Вот как?

— Ожерелье Келисты. На ней было ожерелье вот с такой подвеской. Не так ли?

Теперь в его расширенных глазах читается настоящее удивление.

Когда мы в последний раз виделись, я сделал ей такой подарок. Ты его видела?

— Оно было на ней. — Я воспроизвожу ожерелье перед мысленным взором, смотрю на модель и сравниваю с тем, что вижу. — Но оно не было в точности таким же. Оно было полнее.

Он подходит ближе, испытующе глядя на меня.

— У тебя острый глаз. И замечательная память.

И что-то мелькает в его взгляде. Что-то не совсем хорошее. Глаза у него ярко-синие, как у Келисты, и сами по себе необыкновенные, но дело не в этом. И дело даже не в том, как он смотрит на меня; похоже, сейчас промелькнул его настоящий взгляд. Моргнув, он отворачивается.

Я встревожена и в то же время заинтригована, но чувство тревоги одерживает верх. Выхожу из кабинета.

Что я видела? Его глаза на миг словно переменились. В синих зрачках шевельнулось что-то темное. Встряхиваю головой: это просто невозможно. Должно быть, я что-то придумываю.

Бегу вниз по лестнице на первый этаж, но Кая там нет.

Не уехал же он без меня?

Выхожу из парадной двери здания — его нет. Спешу туда, где он припарковал байк. Пусто.

Не может быть. Ведь не уехал же он?

Уехал.

14

КЕЛЛИ

Что-то заставляет меня остаться снаружи и не идти на встречу с этим самым отчимом. Что Кай его ненавидит, я поняла по голосу брата, и этого для меня достаточно, чтобы держаться от него подальше.

Кроме того, события дня озадачили меня, и хочется немного подумать. Во-первых, Кай сказал маме, что собирается в поездку с этой девушкой, но потом поехал один до Эдинбурга и забрал ее на вокзале. Значит, она не местная.

И Шэй оказалась не такой, как я ожидала. Не знаю в точности, чего я ждала, но она не такая. У нее копна черных кудрявых волос и светящийся умом взгляд. Полагаю, она немного моложе Кая. Достаточно привлекательная, с большими голубыми глазами, но худенькая, хрупкая, не тот тип, который, как мне почему-то кажется, нравится моему брату. И говорит что думает — похоже, это выбивает его из равновесия.

Теперь совершенно ясно, что это не свидание. Судя по их разговорам после приезда на место, у них что-то вроде задания.

Но когда Кай выскакивает из двери без Шэй, я удивлена. Он зол. Мышцы на руках напряжены, зубы сжаты. Надевает шлем, заводит двигатель.

Где Шэй? Я недоумеваю. Возможно, они поссорились. Мне не понравилось, что она ездила в моем шлеме и прижималась к нему по пути с вокзала.

Избавились — что ж, невелика потеря.

Но когда мы выезжаем на главную дорогу, он сбрасывает скорость и в конце концов останавливается. Разворачивает байк, и мы едем назад.

Шэй стоит там, где Кай парковался. Сложив руки на груди, она смотрит, как мы приближаемся.

— Я на минуту решила, что ты уехал без меня, — говорит она.

— Почти.

— Почему?

— Ты смотрела на него таким восхищенным взглядом, как его студенты. Как мама — до того, как разобралась в нем. Как смотрела Келиста. — Он произносит последнее предложение так тихо, что я не понимаю — слышала я его или мне только показалось.

— Ты идиот. Если бы секунду подождал, услышал бы, что я узнала.

— Что?

— Что модель атома у двери похожа на подвеску на ожерелье, которое было на Келисте.

— И?

— Он удивился, когда я вспомнила. И кое-что сказал — то, что говорить не собирался, как я думаю.

— Что именно?

— Что он дал ей эту вещь, когда в последний раз видел. И я уверена, что он говорил правду. Ты когда-нибудь видел это ожерелье?

— Нет. По крайней мере, мне так кажется. Хотя вряд ли она стала бы показывать мне вещь, подаренную им.

— А как насчет твоей мамы? Если он подарил Келисте золотое ожерелье с моделью атома, твоя мать наверняка об этом узнала бы.

— Ты права. Я спрошу у нее.

— Знаешь, у человека легче получить информацию, если быть с ним вежливым. Именно так я и поступаю больше ничего.

— Ладно. Ты снова права.

— И? Больше ты мне ничего сказать не хочешь?

Кай выглядит смущенным.

— Извини.

— Благодарю. А почему ты мне не сказал, что он — отец Кел исты?

Я изумленно оборачиваюсь. Отчим Кая… Мой отец? Как я могла забыть это? Смотрю на здание, из которого они вышли. Еще не слишком поздно? Может, пойти туда и найти его?

Но я же не знаю, как он выглядит. Разве я не должна его помнить? Топаю ногой. Хочется кричать от отчаяния — как же я много забыла, — но если я даже закричу, меня никто не услышит.

— Я стараюсь выбросить из головы, кто ее отец, — говорит Кай. — Какое это имеет значение?

— Просто мне было не очень приятно слышать такое и стоять с открытым ртом.

— Извини. Еще раз. Но все это не отменяет того факта, что, по-моему, он каким-то образом причастен к исчезновению Келисты. Мне нужно только найти способ доказать это. Тогда я смогу найти ее и вернуть домой.

Что? Мой собственный отец?

— Понимаю, — говорит Шэй и опускает ладонь на его руку; выражение ее лица становится мягче. — Понимаю, ты думаешь, что он виноват. Но пока у тебя нет доказательств, может, попробуешь допустить вероятность того, что ошибаешься? Непредвзятое мнение поможет тебе найти то, что ты ищешь.

Кай смотрит на нее и, наконец, кивает.

— Попробую, — соглашается он. — Знаю, он кажется таким рассудительным и милым, когда с ним знакомишься. Я тоже так думал. Он умеет манипулировать людьми… Ладно. Это трудно объяснить, но он играет всеми нами, словно мы фигурки на шахматной доске, которые должны стоять там, где он пожелает.

Шэй слушает, кивает.

— Если он был плохим мужем и приемным отцом, это еще не значит, что он похитил твою сестру.

— Может, и не значит, — допускает Кай, но я вижу, что он так не считает. — Могу я теперь подбросить тебя до дома?

Она качает головой.

— У меня обратный билет на поезд, могу воспользоваться им.

— Ты уверена? Мне не трудно.

— Все нормально.

Кай везет ее на вокзал. Когда они прощаются, на лице у Кая внутренняя борьба и смущение. Он поднимает и… опускает руку, как будто хотел дотронуться и удержать Шэй. Ни того ни другого он не сделал, но во мне все равно шевелится ревность.

Всю дорогу до Ньюкасла еду на заднем сиденье его мотоцикла. Нас всего двое, как и должно быть. Воображаю себе то, чего не могу почувствовать: красный шлем на голове, ветер в лицо, волосы летят за спину. Наклоны на поворотах, взлеты на неровностях. Сила скорости.

Я думаю о человеке, к которому они приезжали, — моем отце. Сейчас кажется странным, что в Ньюкасле я думала только о маме и брате, о том, чтобы найти их, и даже не вспоминала об отце. Почему?

Может, я тоже его не любила?

Кай думает, что отец имеет какое-то отношение к случившемуся со мной; Шэй, похоже, считает, что брат ошибается. Я упустила шанс взглянуть в глаза своему отцу и узнать, смогу ли хоть что-то вспомнить.

«В следующий раз, дорогой папочка, — обещаю я себе. — В следующий раз».

15

ШЭЙ

Сначала в поезде, потом в автобусе смотрю в окно и не замечаю, что за ним.

Мне неловко из-за того, что я сказала Каю и как заставила его извиняться. Я была раздражена — ведь он чуть не бросил меня в затруднительном положении. А в его приемном отце меня действительно что-то очаровало. Неудивительно, что студенты смотрят на него как на идола.

И женщины тоже.

Но что в его глазах меня так напугало? Он почти наверняка понял, что я в них что-то увидела, — моргнул и отвел взгляд. Когда посмотрел снова, это — чем бы оно ни было — исчезло.

И почему при виде этого лица память подает сигнал, как в тот раз, когда Кай показал мне его фотографию? Что в нем такого? Доктор Алекс Кросс. Никогда раньше не слышала этого имени, но что-то внутри твердит, что я его видела или встречала, хотя это, пожалуй, не совсем верно. Значит, что-то другое?

Если наберусь терпения, то вспомню.

Так всегда бывает.

Это происходит неожиданно. Мама готовит ужин, я помогаю; включаю радио. Она чистит овощи и пританцовывает под какую-то старую песню.

Мама… танцует.

В голове что-то щелкает, и все становится на место. Закрываю глаза и возвращаюсь назад…

Пока мамы нет дома, я в ее спальне и что-то ищу, — может быть, подарки? Скоро мой день рождения. Десятый день рождения. Я не должна вот так шарить в ее комнате, но удержаться не могу.

В верхнем выдвижном ящике комода под панталонами и носками один самый любопытный палец нащупывает край чего-то. Цепляю его ногтем, приподнимаю и вытягиваю.

Это фотография.

Держу снимок в руке. На снимке мамочка, но такая, какой я никогда ее не видела. Она гораздо моложе, волосы зачесаны наверх. Губы ярко накрашены, на ней длинное сногсшибательное платье. Зеленого цвета. И она танцует с мужчиной.

Уверена, что я его не знаю. Но что-то в нем заставляет меня смотреть не отрываясь.

Он старше мамы, в стильном костюме, словно из кинофильма, и в галстуке-бабочке. Высокий, волосы темные, довольно длинные. И синие глаза. Пронзительные темно-синие глаза.

Я снова и снова смотрю на фотографию, соображая, что если вещь вот так вот прячут, о ней лучше не спрашивать.

А потом однажды ее не оказывается на месте.

Мама щелкает пальцами.

— Ох уж эта Шэй. Ты собираешься сбежать с этим латуком или сделать из него салат? Ужин уже почти готов.

Встряхиваю головой, возвращаюсь в здесь и сейчас. Оказывается, я неосознанно прижала к груди пучок латука; кладу его на разделочную доску и поворачиваюсь к маме.

— Я должна у тебя кое-что спросить.

— Давай.

— Несколько лет назад у тебя была фотография, которую ты прятала в комоде; ты там вся такая нарядная. И танцуешь с мужчиной. — Я описываю снимок: ее платье, его костюм. Как он прижимает ее к себе. — Кто это был?

Она пожимает плечами и отворачивается к шкафу, чтобы достать тарелки.

— Я этого не помню. Наверное, какой-то мужчина, которого я пригласила на свидание много лет назад. А что?

— Он просто похож на одного человека, вот и все.

Мама поворачивается ко мне.

— На кого? На кого он похож?

Пожимаю плечами. Не хочу отвечать, и сама не знаю почему. Не говоря о том, что не хочется признаваться, как прогуляла школу.

— На одного человека, которого я видела.

— Где?

— Кажется, ты слишком интересуешься тем, кого даже не помнишь. Так кто он?

— Никто, Шэй. Действительно никто.

Она лжет. Я уверена и ошеломлена этим. Мама никогда не врет мне.

Так кем же для нее был доктор Кросс?

В этот вечер мы вместе смотрим поздние новости. Теперь этот грипп называют абердинским, и репортажи о происходящем звучат невнятно. Ходят слухи, что зараза распространяется на юг. На экране появляется доктор; он описывает ранние симптомы: небольшая температура и головная боль, как при переутомлении. Температура быстро поднимается, боль усиливается, и через несколько часов боль и жар становятся такими сильными, что организм перестает работать. Доктор не добавляет «и наступает смерть», но что еще может означать отказ организма работать?

Потом идут кадры с полевыми палаточными госпиталями. Доктора и медсестры в полных защитных костюмах — гигантских пластиковых чехлах с головы до ног.

И это происходит здесь, в Шотландии? Не в силах поверить, мы с мамой смотрим друг на друга, потом снова на экран.

Выступающие высказывают озабоченность быстрым распространением заболевания, строят догадки относительно того, чем оно вызвано.

Количество жертв не называют.

С завтрашнего дня закрываются все школы в Шотландии; вступает в силу запрет на поездки. Будут ходить по домам и измерять температуру.

Мама встает и говорит, что ей нужно позвонить в Абердин подруге.

Я достаю свой телефон: от Кая сообщений нет. Написать ему? Покусываю в нерешительности губу, но после некоторой внутренней борьбы, понимая, что беспокоюсь о нем, набираю текст: «Привет, Кай, завтра по всей Шотландии, закрывают школы, ура! Надеюсь, у тебя все ОК. Ш.

Внимательно проверяю текст на случай случайной автокоррекции, потом отправляю, шепча: «Пожалуйста, Кай, ответь…» Если он не ответит, то… не знаю: или он раздражен моими нравоучениями, или у него что-то случилось. Качаю головой. И почему я так разволновалась? Вряд ли он в Абердине. И все равно не перестаю беспокоиться.

Через минуту возвращается мама, лицо у нее бледное.

— Они забирают людей. Ходят по домам в этих нелепых костюмах и сажают их в пузыри. Увозят на больших машинах «Скорой помощи». И никто не возвращается. Может, и с Дэйви случилось то же?

На экране загораются цифры, и голос диктора произносит:

— Все, у кого наблюдаются эти симптомы, должны остаться дома и позвонить по этому телефону.

16

КЕЛЛИ

Кай проскальзывает в комнату, которая, похоже, когда-то была моей. Закрывает за собой дверь и в нерешительности останавливается, словно он в церкви и решил помолиться, но не знает как.

В кармане у него пикает телефон; Кай подпрыгивает и достает его. Улыбается настоящей улыбкой, от которой его взгляд становится добрым, и глаза лучатся светом. Я заглядываю ему через плечо: пришло сообщение от Шэй.

Он начинает набирать ответ: «-Наслаждайся каникулами! У меня все более-менее, но теперь, когда я услышал тебя, лучше. Береги себя. К. *-**.>

Кай нажимает «отправить», потом глубоко вздыхает и принимается копаться в небольшой шкатулке для бижутерии, стоящей на моем туалетном столике. Я зачарованно слежу за ним: узнаю что-нибудь или нет? Сначала его руки двигаются неуверенно, потом все решительнее, и он осматривает все выдвижные ящички. «Сокровищ» у меня немного, а то, что есть, — так, детские безделушки. Хотя я замечаю одну симпатичную вещицу: прелестная серебряная цепочка с подвеской в виде дельфина. Кай прикасается к ней так, что я вижу — она что-то для него значит.

Что он ищет? Может, то ожерелье, про которое Шэй говорила, что на нем подвеска в виде модели атома?

Но Шэй уверяла, что оно было на мне, когда меня похитили.

Откуда Шэй известно, что на мне было?

Как это раздражает! Ни спросить, ни поговорить с людьми. Все, что я могу — смотреть и слушать.

Кай тянется еще к одной коробочке на моем столике и что-то задевает рукой; фигурка падает и со звоном разбивается. Он меняется в лице, увидев осколки на полу. Начинает собирать их, ранит себе палец и ругается.

На лестнице слышны легкие шаги.

Открывается дверь, входит мама, и Кай резко оборачивается.

— Привет. Мне показалось, что я услышала твои шаги наверху. — Она смотрит на осколки стекла в его ладони. Лицо ее грустнеет. — Ох, медвежонок. Ты что, прыгал по туалетному столику?

— Прости. Я виноват. Я уронил…

— Все нормально.

— Нет. Не нормально. Это был ее любимый… — У Кая огорченное лицо.

— Дай мне посмотреть руку.

Мама ведет его в ванную комнату, промывает порез.

— Антисептик и повязка. Иногда медицинское образование может пригодиться. Если бы все твои раны можно было так легко лечить. Ты что-то искал в комнате Келли?

Кай пожимает плечами.

— Не знаю. Существовало ожерелье с подвеской, похожей на модель атома. Думаю, он дал его ей. — Он звучит так, что объяснений не требуется: Кай говорит о человеке, которого ненавидит. О моем отце.

— Почему ты его искал? — Она внимательно смотрит на сына и вздыхает. — Ты снова с ним виделся, не правда ли? — Это не вопрос, а констатация факта. Возможно, матери способны читать мысли провинившихся детей.

Он кивает.

— Да, но я на него не бросался и даже голоса не повышал. — Он кривит бровь. — Может, мне этого и хотелось, но я сдержался. И да, опережая твой вопрос, скажу, что у меня была серьезная причина отправиться туда.

— Идем, расскажешь.

Они спускаются вниз, и мама заваривает чай.

Кай рассказывает, что ездил вместе с Шэй, девушкой, которая, по ее словам, видела меня. Что мужчина, забравший меня, попал в газету, потому что умер на Шетлендах. Кай достает страницу из газеты, показывает маме. Я смотрю поверх сдвинутых плечей: любопытно, смогу ли я его узнать.

И мне знакомо это лицо! Но не по тому случаю, о котором они разговаривают. Этот человек умирал на тропинке на острове, его отправили искать Первого. Если бы я знала, что это он меня похитил, я бы разговаривала с ним по-другому.

Мама качает головой.

— Но я никак не пойму, зачем ты из-за этого опять поехал к Алексу?

— Полиция повела себя как-то незаинтересованно. И я подумал: если покажу фотографию ему, он, возможно, как-то отреагирует или еще что-нибудь…

Мама снова качает головой.

— Я знаю, тебе никогда не нравился Алекс, и понимаю некоторые из твоих доводов. Но тебе нужно выкинуть эту мысль из головы. Он не имеет никакого отношения к исчезновению Келли.

— Почему ты так уверена?

— Я его спрашивала и поверила, когда он сказал, что не имеет. Понимаешь, она была и его дочерью. Он любил ее.

Неужели отец действительно меня любил? Тогда почему я его не помню?

Кай трясет головой.

— Она больше походила на домашнего зверька, которого он пичкал все новыми и новыми фактами и цифрами, а когда понял, что она не умнее меня, просто бросил. И бросил тебя.

Я скрещиваю руки на груди. Я не умная? Какое разочарование. Это я запомню.

Лицо у мамы становится строгим, губы сжимаются в тонкую линию.

— Я уже слышала твою теорию раньше. Что он женился на мне только из-за моего высокого IQ и ждал детей с высоким IQ, а потом разочаровался, когда коэффициент у Келли оказался чуть выше среднего. Какое у тебя развитое воображение, Кай. В любом случае какое отношение ко всему этому имеет ожерелье?

Кай излагает то, что рассказала ему Шэй.

— Но если Шэй сказала, что ожерелье было на ней, зачем ты…

— Понимаешь, Шэй говорила, что мне нужно избавиться от предвзятого мнения и допустить, что я могу ошибаться. Просто я подумал, что надо рассмотреть все возможности. Если существовало то ожерелье, возможно, в ее комнате найдется еще какая-нибудь ниточка, ведущая к ответу?

— Эта молодая особа кажется мне весьма разумной.

— Еще она сказала, чтобы я спросил про ожерелье у тебя.

— В этом больше смысла, чем в обыске комнаты Келли. — Кай морщится. — Извини, беру эти свои слова обратно. Хорошо, что ты вошел туда; я думала, не решишься, поэтому и удивилась. Вот и все. — Мама пожимает плечами. — Не помню, чтобы мне попадалось на глаза что-то подобное. В последний раз Алекс виделся с Келли в тот самый день, когда мы уехали в дом у озера. Как тебе известно, по пути мы остановились в Эдинбурге. Они вдвоем обедали, пока я делала покупки.

— Если бы он дал ей ожерелье, ты бы его увидела, так?

Мама хмурится.

— Уверена, что она показала бы его мне.

— Тогда, если она надела его в тот день, когда Шэй его видела, то где взяла?

— Не знаю. Слушай, может, она его носила, а я не заметила или забыла. Какое это имеет значение?

— Неужели не понимаешь? Он прокололся. Сказал, что дал его ей, когда в последний раз ее видел.

— Это ничего не доказывает. Тогда много чего происходило; возможно, я попросту о нем забыла. Выкинь это из головы, Кай. Пожалуйста!

Кай огорченно отводит взгляд и вздыхает.

Значит, речь идет об ожерелье — золотом ожерелье с чем-то вроде модели атома. Но как выглядит атом? Я хмурюсь, стараюсь сосредоточиться — ответ где-то рядом, будто что-то похожее я видела, но не помню, когда и где.

Кай садится, отодвигая попавшийся под руку ноутбук Мартина. Он недоволен.

— Почему он не может убрать свои вещи?

Мама бросает взгляд на ноутбук.

— Странно. Он оставил его здесь прошлым вечером. Обычно он с ним не расстается. Ты видел его утром?

Брат пожимает плечами.

— Нет, не думаю. Посмотри, осталась ли еда; тогда узнаешь, приходил он или нет.

Осмотрев холодильник, мама выглядит уже по-настоящему обеспокоенной.

— Он не ел. Проверь его комнату.

— Что, серьезно?

— Я к нему не пойду. Вдруг он там с девушкой? — Кай скептически поднимает бровь. — Это вполне возможно. Просто сделай, что я прошу.

— Прекрасно. — Кай встает, поднимается по лестнице. Громко стучит в дверь и зовет: — Эй, Мартин, ты еще в постели?

Нет ответа.

Снова стучит.

Дверь открывается.

Слышны шаги наверху. Мама моет чашки.

— Мам! Тебе лучше подняться. Сейчас же. — Есть что-то в тоне Кая, заставляющее ее бросить посуду и поспешить вверх по ступенькам.

Я лечу вперед и успеваю раньше ее.

В комнате повсюду лежат книги, как я уже видела вчера. И тут же, в постели, Мартин. Открытые глаза залиты кровью. Высохшие струйки крови застыли на лице, как слезы.

Его убило это; так они выглядят, когда умирают.

Кай стоит возле кровати, когда в комнату вбегает мама.

— Думаю, он… он…

Мама опускается на колени у постели, щупает пульс. Расширенными от потрясения глазами смотрит вверх на Кая.

— Мертв. Да. Я думаю, уже несколько часов. Принеси мне телефон.

Кай поворачивается, чтобы взять телефон из холла, но не успевает — тот начинает звонить.

17

ШЭЙ

— Но почему мне нельзя к Ионе?

— Ты слышала, что сказали по радио. Людям советуют оставаться дома, пока чрезвычайное положение в регионе не будет отменено. Какой смысл закрывать школы, раз вы соберетесь вместе и будете распространять вирус? Если скучно, можешь помочь мне по дому.

Я издаю стон, но время тянется слишком медленно. Мама боится высоты, и в этом доме с высокими потолками все, для чего требуется стремянка, — мое. Вскоре я притаскиваю ее и начинаю собирать паутину по углам. Когда заканчиваю с этим, мама находит ведро и губку, чтобы я вымыла окна.

Ненавижу запах стеклоочистителя. Ожесточенно тру стекло, не слишком заботясь о результате.

Я почти заканчиваю, когда вижу в окно, которое мою, автомобиль. Полицейская машина?

— Мам! Ты в последнее время не нарушала закон? — кричу я, и она появляется из кухни. Смотрит в окно и мрачнеет.

— Что они здесь делают?

Передняя дверь машины открывается; появляются два полисмена. Затем отворяется задняя дверь, и из нее выходит мамина подруга Шелли в форме медсестры. Чем она с ними занимается?

— Приготовить чай? — спрашиваю я.

— Закончи с этим окном, — отвечает мама. Я мысленно вздыхаю и продолжаю тереть.

Шелли видит меня в окне, машет и окликает, здороваясь. Идет к двери, двое полисменов следуют за ней.

Мама отворяет дверь.

— Добрый день, — говорит она.

У одного из полицейских в руках планшет.

— Мы совершаем подомовой обход всего жилья в округе, мэм.

— Понимаю.

— А сестра Аллардайс измеряет проживающим температуру.

— О, вот как?

— Извини, так нужно, — говорит Шелли; она выглядит расстроенной, потому что знает отношение мамы к традиционной медицине. Они много спорили об этом, о вакцинациях и антибиотиках. — Это всего лишь термометр, Мойра. Обещаю. Мама вздыхает.

— Ладно. Все нормально.

Один из полицейских спрашивает полные имена всех живущих в особняке.

— Я вам уже говорила! — сварливо замечает Шелли. Второй полицейский объявляет, что они должны убедиться, нет ли в доме кого-нибудь еще.

Шелли вставляет маме в ухо какую-то чудную штуку.

— Тридцать шесть и семь, — громко объявляет она, а полисмен записывает.

— Теперь Шарона, — говорит он.

Я закатываю глаза, слезаю со стремянки и подставляю ухо.

— Тридцать семь и две, — говорит Шелли и измеряет еще раз. — Тридцать семь и одна. Вероятно, ты несколько перегрелась, лазая по лестнице вверх-вниз. Завтра утром мы приедем снова и еще раз измерим температуру твоего тела. А вы тем временем оставайтесь дома. Если появятся головные боли или внутренних органов, звоните по этому номеру. — Она протягивает мне бумажку.

Как только они уезжают, мама бросает ее в мусорную корзину.

Потом поступает задание помыть ее машину. Я начинаю протестовать и говорю, что для этого не нужна стремянка, но она бросает на меня такой взгляд, что я подчиняюсь. Когда, наконец, возвращаюсь в дом, вижу на ее лице выражение, до боли знакомое. Понятно, начались неприятности.

— Что случилось?

— Армия. Я звонила знакомой, живущей дальше по шоссе. В конце нашей улицы стоит армейский джип, блокирующий выезд, так что уехать мы не можем. Это неправильно, Шэй. Входить в дома без ордера, требовать сведения о том, кто здесь проживает, и проверять, не врем ли мы. Это свободная страна.

Я пожимаю плечами.

— Подумаешь, большое дело — температуру измерили. Просто они хотят убедиться, что мы не заболели этим гриппом. — Говорю, а сама думаю: зачем они заблокировали нашу улицу? В душе нарастает предчувствие беды. Что, если завтра у меня повысится температура? Что тогда?

— Мне так и хочется взять дробовик и проводить их отсюда, — говорит мама.

— Если бы он у тебя был.

Она ухмыляется.

— Если бы был. — Трудно придумать что-то более нелепое, чем мама с дробовиком: она участвовала в кампаниях по ужесточению контроля за продажей оружия, по запрещению охоты, против войны.

Вечером мы снова включаем телевизор. Еще рано, но я смертельно устала после хлопот по дому и жду только повода, чтобы подняться к себе. Приходит сообщение от Ионы — просит, чтобы я позвонила. Пользуюсь этим как предлогом, чтобы уйти, и закрываю дверь. Не ходить в школу, конечно, здорово, но когда сидишь под домашним арестом, это скучно.

Падаю на кровать и звоню Ионе. После первого же гудка она отвечает.

— Ты не поверишь, что я отыскала. — Говорит она быстро и напористо.

— И вам здравствуйте, — приветствую я. — Что на этот раз?

— Зайди на «Встряску», — говорит она. — Твои разговоры о сестре Кая навели меня на мысль. В последнее время появилось множество сообщений о пропаже людей, в основном таких, про которых не упоминают в новостях, — бездомных и беженцев.

Пока Иона говорит, я достаю ноутбук и захожу на «Встряску», ее блог. Сразу вижу неопубликованные заметки, которые она еще пишет. Подруга просит меня проверить содержание, убедиться, что она сделала не слишком скандальные выводы и никого не оклеветала, а еще — исправить орфографические ошибки.

С тех пор как я в последний раз посещала ее блог, на нем появилось несколько новых черновиков. Начала она с заметки про «Мультивселенную», эту странную коммуну, поклоняющуюся истине, но, похоже, бросила ее ради чего-то другого.

Кликаю по одному из заглавий вверху — «Массовые исчезновения».

— Порядок, давай, — говорю я, пробегаясь по тексту.

— В интернет-траффике гигантский прирост сообщений о пропаже людей определенного типа. Все это продолжается уже три года. В основном они из Шотландии и Северной Англии; трудно сказать точно, где именно проходят границы.

Она листает страницу за страницей — ссылки, имена, многие с фотографиями.

— В какой степени прирост?

— В гигантской, в самом деле гигантской.

— У тебя есть какие-нибудь цифры?

— Э, нет, но…

— Если бы это было правдой, неужели власти не отреагировали бы? — спрашиваю я, исполняя роль официального скептика.

— Нет, ты только послушай, Шэй. Эти люди по большей части — низы общества; это те бедолаги, исчезновения которых не заметит никто, кроме немногих приятелей, которым никто не поверит. Но все это происходит.

— Ты думаешь, сестру Кая, Келисту, можно к ним отнести?

— Я не знаю. Она не относится к данной группе. Можешь прочитать все и сказать мне свое мнение?

— Можно я сделаю это завтра? Мама весь день нагружала меня работой по дому; я вымоталась.

— Завтра. Обещаешь?

— Да. Теперь дай мне поспать.

Иона смеется.

— Должно быть, она действительно утомила тебя. Обрадуешься, когда школа откроется.

Мы прощаемся. Я устала, но не могу удержаться и снова просматриваю черновик в ее блоге. Как много пропавших — их буквально сотни — в основном, как и сказала Иона, из районов Шотландии и Северной Англии.

Куда они все подевались? Что с ними могло случиться?

Если все это имеет отношение к Келисте, должна ли я сообщить Каю и полисмену Дугалу? Закусив губу, размышляю. То, что между пропавшими людьми существует связь, всего лишь предположение. Это действительно значительный прирост обычных показателей, или Иона видит то, что ей хочется видеть, и охвачена азартом, потому что заметила то, чего никто не замечал?

В любом случае, как сказала Иона, даже если здесь что-то происходит и она наткнулась на это, оно не может иметь отношения к Келисте: девочка никак не подходит под критерии данной группы.

Пока я решаю успокоиться и посмотреть, что еще раскопала Иона.

Достаю свой телефон и перечитываю сообщение Кая. Решаю, что лучше ему сейчас ответить.

Улыбаясь, набираю текст: «Ты называешь это каникулами? Меня выпустили из дома только для того, чтобы я помыла машину. Надеюсь, ты проводишь время интереснее, чем я. Ш.

За глазами, в голове тупая боль; я выпиваю парацетамол и отправляюсь в постель.

18

КЕЛЛИ

Когда мама кладет трубку, лицо у нее белое.

Она ругается на немецком.

— Что такое? — спрашивает Кай.

— Звонил Крейг, доктор Лоусон, с которым я разговаривала прошлым вечером. Тот, что работает в здравоохранении Англии. Просит у меня помощи. Как я и думала, так называемый «абердинский грипп» — необычный грипп. О случаях заболевания сообщают от Абердина до Эдинбурга. А теперь он и в Ньюкасле. — Она переводит взгляд на комнату позади Кая, и он поворачивается и смотрит туда же.

— Это то, что…

— Будем надеяться, что нет. — Она качает головой и вздыхает. — Бедный Мартин. Что я скажу его родителям?

Взгляд Кая перескакивает с тела Мартина на маму, он делает шаг, подвигаясь поближе к ней и подальше от него.

— Значит, мы тоже заразились?

— Я так не думаю. Полагаю, что если бы мы были инфицированы, то у нас уже наблюдались бы симптомы. Но мне не хватает данных: как распространяется болезнь, как он ею заразился. Даже если допустить, что он умер от нее. Это может быть все что угодно. — Я вижу, что она так не думает. Это написано у нее на лице.

— Теперь мы должны вызвать «Скорую»?

Она качает головой.

— Об этом позаботится Крейг.

Очень скоро мы слышим громкое завывание сирен. Бросаюсь к окну, чтобы посмотреть. Приехала не одна «Скорая», а две, и грузовик тоже.

Воют не только эти сирены — издалека доносятся еще завывания.

Когда Кай открывает дверь, он выпучивает глаза. Люди в пластиковых костюмах, стоящие у порога, поражают его.

Я не удивлена. Я в ужасе. Они так похожи на комбинезоны тех, из подземелья на Шетлендах. Их носили все, кроме подопытных, таких, как я. Похоже, то, что происходило там, под землей, происходит здесь и сейчас. Неужели мама с Каем тоже заболеют?

Что еще хуже, под защитными костюмами они носят форму. Думаю, это военные, хотя что военные, что полиция или кто-то еще — для меня все одно. Они означают беду.

Несколько человек упаковывают в мешок тело Мартина и его постельные принадлежности и выносят из дома. У мамы и Кая просят перечислить все места, где он побывал в последние несколько дней.

— Нигде. Он нигде не бывал, — отвечает Кай.

— Это правда, — вмешивается мама. — Он писал докторскую. Не выходил из дома. По крайней мере, не тогда, когда мы находились здесь и могли видеть, как он уходит. Представить себе не могу, как он сумел с кем-то вступить в контакт.

— Мэм, у меня приказ доктора Лоусона взять вас с собой. Вам нужно надеть костюм биозащиты.

— Что насчет моего сына?

— Он может остаться здесь. На домашнем карантине.

— Как вас зовут?

— Брайсон, мэм.

— Вот что, Брайсон. Без сына я никуда не поеду.

— Но…

— Если только вы не потащите меня, кричащую и пинающуюся, без него я не поеду. — У нее с Брайсоном происходит поединок взглядов, и тот, наконец, вздыхает.

— Конечно, почему бы нет?

Они помогают маме и Каю надеть костюмы биозащиты и провожают до машины «Скорой помощи». За нашими спинами дверь перекрещивают широкими лентами, похожими на полицейские, только эти красные, с забавными значками и черными буквами, из которых складывается слово КАРАНТИН. Соседи смотрят в окна, но двери у них остаются закрытыми. Словно это их спасет. Никакие меры предосторожности — ни костюмы, ни запертые двери — не спасли тех, кто находился в подземелье. Если оно вырвалось, то его уже не остановить.

— Куда мы едем? —  спрашивает мама у Брайсона.

— На временную оперативную базу армии. Мы помогаем в наборе группы, которая займется анализом распространения заболевания. Нам придется на сутки поместить вас обоих в карантин. Если у вас не появится признаков болезни, то, надеемся, вы сумеете нам помочь.

— Я очень надеюсь и на первое, и на второе, — говорит мама.

— Я тоже.

Мне страшно. Когда мы приезжаем на базу, где маму и Кая помещают в карантин, я снова чувствую себя узницей, как в подземелье на Шетлен-дах. Хотела остаться с ними, но не могу допустить, чтобы меня снова заперли. Им измеряют температуру и говорят, что если за двадцать четыре часа не появится симптомов и температура будет в норме, то их выпустят. Мама требует доступа ко всему, что им на данный момент известно о ситуации.

Что, если они заболеют? Они умрут? Я не умерла, когда заболела. Было так больно, что я уже решила, будто умираю, а потом стало легче. Но если мама и Кай умрут, станут ли они привидениями, как я? Сможем ли мы быть вместе, услышат ли они меня, поговорят ли?

Все то, чего мне хочется и не хочется, завязывается в какой-то непонятный узел. Хочу, чтобы они узнали: я здесь, хочу, чтобы со мной поговорили. Но не хочу, чтобы они кричали от боли. Не хочу, чтобы умирали.

Некоторое время я наблюдаю за ними. Кай все посматривает на свой телефон, словно хочет позвонить, потом убирает его в карман. Мама ходит туда-сюда, ожидая, когда ей передадут компьютер с информацией, собранной по «абердинскому гриппу».

Смотрю на них сквозь прозрачную стену и только расстраиваюсь, потому что предчувствия одолевают дурные. Теперь не только они меня не слышат, но и я их.

Чтобы отвлечься, иду побродить по базе. Она раскинулась под открытым небом на холмах под Абердином; вокруг зелено, вдали видны очертания города. Брайсон сказал, что база временная, но хотя здесь палатки вместо зданий и свежевытоптанная трава, она кажется чем-то очень прочным и основательным. База огорожена высоким забором с колючей проволокой наверху. Ворота, через которые мы въехали, похоже, единственные и для прибывающих, и для тех, кто выезжает. Их охраняют люди в костюмах биозащиты и с оружием в руках. Группы охранников ходят патрулями вдоль забора.

Не думаю, что это построили за один день. Базу подготовили заранее.

Брожу по ней и слушаю: в кафетерии, на собраниях. Некоторые отходят в сторонку и, когда думают, что их не видят, достают телефоны и звонят — предупреждают людей, чтобы уезжали и прятались.

Одно ясно: дела плохи, очень плохи. Все напуганы.

Оно вырвалось с Шетлендов, и теперь уже ничто и никогда не будет прежним.

19

ШЭЙ

Я сплю, но не сплю, и то и другое одновременно. У меня раскалывается голова, и я слышу голос, зовущий: мама, мама. Это мой голос? Должно быть, он где-то далеко, словно принадлежит не мне.

Открывается дверь. Из холла врывается свет, тупым топором бьющий по голове и заставляющий кричать.

Мама успокаивает меня, кладет руку на лоб.

Боль глубоко внутри, и я плачу. Стараюсь остановиться, но не могу.

Мама говорит что-то вроде никто тебя не заберет; пока я здесь, я им не позволю.

Она суетится надо мной. Кладет что-то холодное на голову, подает один из своих отваров напиться. Я не могу поднять голову, и она поддерживает ее, подносит чашку к моим губам. На вкус вполне сносно. Должно быть, я действительно больна.

Мама помогает мне сесть. Движения отдаются болью в черепе, словно я — язык колокола, бьющийся о его края снова и снова, и я опять рыдаю.

— Держись, милая, — говорит мама, и я пробую справиться с собой, но из глаз все равно льются слезы.

— Я его подхватила? Этот абердинский грипп? Я умру? — У меня получается только шептать.

— Ни за что. Ты, наверное, съела что-нибудь не то, — отвечает мама. — Все будет в порядке.

Она одевает меня, а я нахожу в себе силы взять телефон и сунуть в карман. Я же обещала Каю, не так ли?

Теперь мы снаружи дома, и я с облегчением чувствую кожей прохладный ветерок. И дышится легче.

— Куда мы? — спрашиваю я.

— Прочь отсюда. Думаю, нам нужен небольшой отдых. — И она ведет меня по тропинке к озеру. Я опираюсь на нее, пробую помочь и не шататься, но сил совсем нет. Руки и ноги как деревянные — словно чужие, словно принадлежат не мне.

Наконец добираемся до берега, и она усаживает меня на скамейку у маленькой пристани, где мы привязываем свою лодку. Мягко плещутся волны, но для меня их звук — как рев цунами в голове.

— Подожди здесь минутку, Шэй. Не двигайся.

Шепотом обещаю не шевелиться. Даже если бы захотела, не смогла.

Уходит она больше чем на минуту. Смотрю в ночное небо. Боль не ослабла, но я привыкаю к ней. Уже могу выносить ее почти без слез, если не двигаюсь. Но небо… оно выглядит как-то неправильно. Луна и звезды такие яркие, что я едва могу на них смотреть; вокруг них разноцветные нимбы.

Возвращается мама. Она много чего тащит. Помогает мне забраться в лодку и советует лечь, если хочется, а потом подкладывает под голову что-то мягкое.

Мама гребет. Не знаю, бодрствую я или сплю. Холодный воздух и колыхание волн успокаивают, но внутри все еще хозяйничает боль: болит в голове, в груди. Болит все тело.

Я могу закрыть глаза и просто дышать. И попробовать мысленно обособиться от боли. Положить ее в ящик и закрыть. И не открывать. Она все еще там, знаю, что там, но я могу сделать вид, что ее нет.

Время идет. Может, я сплю, не знаю. Лодка натыкается на что-то, и толчок болью отзывается в голове. Я вскрикиваю.

— Извини, Шэй. Мы уже на месте. Ты должна немного мне помочь.

Открываю глаза. Еще ночь. Теперь звезды ярче, они неестественно яркие и сияют, как наше солнце, заливая светом все небо. Пробую сесть и не могу. Мама помогает мне.

— Где… — шепчу я, но в горле встает комок, и я сглатываю. Слова наружу не выходят.

— Іде мы? На участке, где предполагается застройка; идем в убежище, где можно спрятаться от этих парней. Хорошее место, чтобы укрыться. Никто его еще не нашел, но поверь мне: они пытались.

Хорошее место, чтобы укрыться? Ее слова плавают в голове, но смысл от меня ускользает.

Мама помогает мне идти. Принимает на себя большую часть моего веса, иначе я не смогла бы двигаться. Пробую извиниться перед ней, но слова отдаются в голове такой болью, что я снова принимаюсь плакать.

— Ш-ш-ш, ш-ш-ш, Шэй. Мы скоро придем. — Она начинает напевать колыбельную, я фокусируюсь на ней и на запирании боли в ящике. Теперь ящика не хватает, нужен сервант, потом платяной шкаф. А потом целая комната в доме.

Мы пришли. Здесь что-то вроде убежища под тентом из пестрого холста, который растворяется на фоне окружающих деревьев и кустов. Мама прислоняет меня к дереву. В руках у нее оказывается один из тех матрасов, которые каким-то образом сами надуваются простым нажатием кнопки. Она кладет его под тент, накрывает одеялом. Помогает мне лечь.

— Ш-ш-ш, девочка. Засыпай. Ш-ш-ш…

Не уверена, что сплю. Позже открываю глаза — мамы нет. Боль теперь занимает целый футбольный стадион. Билета у меня нет, так что мне туда не пройти; все в порядке.

Она возвращается, волоча вещи из лодки, целует меня и снова уходит.

Закрываю глаза, и все погружается во тьму.

20

КЕЛЛИ

Иду назад посмотреть на спящих маму и Кая. Поздняя ночь, и за стеклом в их кабинке темно; по эту сторону сидит часовой. У него инфракрасная камера. На экране видны они и показания температуры их спящих тел. Часовой следит, не изменятся ли показания.

Цифры остаются зелеными — значит, все нормально.

Считаю минуты до того момента, когда их выпустят. Идут часы: один, другой. На стене медленно тикают стрелки. Слышу дыхание часового.

Возле него звонит телефон; он снимает трубку.

— Сэр! Но как… Слушаюсь, сэр!

Положив трубку, он бросается к большому шкафу в углу комнаты. Открывает его, достает костюм биозащиты и надевает гораздо быстрее, чем я ожидала. Где-то поблизости раздается сигнал тревоги.

Я заинтригована — что происходит? — и выплываю наружу.

Куда ни глянь, повсюду уже горят или зажигаются огни, заливая палаточный городок странным оранжевым светом, на фоне которого меркнет молодой месяц. Появляются люди в защитных костюмах, они выглядят растерянными и испуганными. В большой обеденной палатке теперь лежат на раскладушках люди. Некоторые молча обливаются потом, другие кричат от боли.

Мамин друг доктор Лоусон тоже здесь, но он не в комбинезоне, а лежит на походной кровати.

На лице его решимость, а в глазах боль. В руках ноутбук, и он кое-как набирает текст.

Часовой в защитном костюме, который дежурил в карантинной палатке мамы и Кая, проходит мимо, и доктор Лоусон машет ему рукой. Он помогает доктору встать.

Они медленно выходят на улицу; доктор Лоусон отказывается опираться на руку часового. Оба направляются к карантинной палатке.

Внутри уже горит свет, мама с Каемуже проснулись и оделись. Входит доктор Лоусон, и облегчение на мамином лице быстро сменяется выражением ужаса — она видит его состояние. Лицо стало серым, он дрожит и то и дело корчится от боли.

Доктор жестом велит часовому отпереть дверь.

— Но это против…

— Похоже, теперь, когда половина лагеря лежит в обеденной палатке, в этом нет особого смысла, вам так не кажется? Просто сделайте это, а потом оставьте нас. Уходите и помогайте другим.

Часовой нажимает на кнопки, и дверь открывается. Мама спешит к доктору Лоусону, Кай идет следом за ней. Отдав честь, часовой выходит.

Доктор Лоусон сжимает руку мамы. В другой руке у него ноутбук, и он протягивает его.

— С самого начала… — Он тяжело дышит, закрывает глаза, лицо кривится — доктор с трудом разлепляет веки. — Я записал свои симптомы. Все, с указанием времени. Больше не могу писать; надо, чтобы ты сделала это за меня. И ты нужна мне, чтобы возглавить нашу поисковую группу на завтрашнем совещании. Мы — один из пяти центров, которые выйдут на связь, чтобы обсудить… — Он снова замолкает, тело его содрогается. — Чтобы обсудить, что к настоящему времени нам известно. И решить, что делать дальше.

— Кто, я? — спрашивает мама. — Но я не знаю…

— Ты единственный оставшийся здесь неинфи-цированный доктор и, похоже, уже не заразишься. Эта болезнь никого не щадит, а ты до сих пор жива; значит, у тебя иммунитет. — Плечи его напряжены, он силится не упасть. — Возьми это.

Мама берет ноутбук.

— Кай, помоги мне, — говорит она. Поддерживая доктора Лоусона, они ведут его в операционную, примыкающую к карантинному отделению, и укладывают на походную кровать.

— Кай, отметь время. Записывай все, что он говорит. — Мама хлопочет в операционной, проверяет приборы, и вскоре доктор Лоусон уже подключен к какой-то диковинной медицинской штуковине и покрыт маленькими электродами. Еще одна штука на кончике его пальца что-то измеряет.

— Огни выглядят странно, — говорит доктор Лоусон. — Разбиваются на составляющие, словно мои глаза стали призмами. Когда мы были снаружи, то же самое происходило со звездами. — Он дрожит, корчится, стонет. Лицо становится мокрым от пота.

— Ты можешь что-нибудь для него сделать? — спрашивает Кай.

— Нам неизвестно, чем лечить и что делать. Крейг, здесь есть запасы морфина или других болеутоляющих? — обращается мама к Лоусону.

Он качает головой.

— Есть, но не для меня. Записывай. Звезды были изумительны! Я мог видеть плазму, магнитные поля, химические элементы сияли всеми цветами радуги — каждый своим. — Лоусон задыхается. — С каждой секундой боль в голове и груди усиливается. Накатывает, как волны на берег, и накрывает. — Он кривится.

Доктор продолжает описывать, что может видеть, что чувствует, и это так похоже на то, что испытывала я после заражения. Я почти ощущаю все это заново. Обхватываю себя руками; мне так хочется убежать, но я боюсь потерять из виду маму и Кая. И боюсь, что они тоже этим заразятся.

Концентрирую внимание на маме. Она снимает показания с приборов и диктует Каю цифры и какие-то термины. Лицо у нее спокойное, но выражает боль — не ту, которую испытывает доктор Лоусон, а боль от страданий другого.

Она берет его за руку.

— Но даже если она усиливается, становясь невыносимой, то потом ослабевает. — Это сразу отражается на его лице. Оно успокаивается. В глазах — недоумение.

— Кто ваша подружка? — спрашивает доктор Лоусон.

— Какая подружка? — Мама и Кай обмениваются взглядами; доктор Лоусон смотрит прямо на меня.

Он меня видит?

— Скажите им, что я здесь! — прошу я; мне не терпится передать им весточку, прежде чем он умрет.

— Она моя мать. Я — Келли! Призрак Келли.

— А, понятно. Не уверен, что ей хотелось бы про это знать.

— Крейг? Крейг? — спрашивает мама. — Что происходит? — Она гладит его по руке. — С кем ты разговариваешь?

— На меня снизошел покой. Я вижу вещи, которые не следует видеть. Вижу мертвых. Скоро я стану одним из них.

На лице у мамы блестят слезы.

— Скажите ей! Скажите, что я здесь! — кричу я ему. Он смотрит на меня и грустно качает головой. Потом закрывает глаза, и его голова откидывается назад. Кровь вытекает из ушей и изо рта. И из глаз, которые всего несколько секунд назад могли видеть меня.

А потом раздается сигнал зуммера. На экране прибора — прямая линия. Даже я, насмотревшись телевизора, знаю, что это означает: он мертв.

Кай опускает руку на плечо мамы. Она плачет, так и стоит, не выпуская ладонь доктора Лоусона. Но я злюсь. Ну почему он не сказал им, что я здесь?

Если болезнь распространяется, то будут и другие умирающие. Возможно, они тоже смогут видеть меня и передадут послание.

Мама слегка вздрагивает и выпускает руку, та падает.

— Кай, я должна идти, помогать. Там больные.

— Но что ты сможешь сделать? Лекарств нет, как лечить — неизвестно. Ты сама сказала.

— Тогда мы просто сможем держать их за руки. Иногда это все, на что мы способны. Оставайся здесь. Ты не должен со мной идти.

Кай напуган. Я вижу это по его глазам, по его позе — он стоит, подавшись вперед, как перед дракой. И все-таки он трясет головой.

— Нет. Я иду с тобой. Мы будем вместе.

Они направляются в обеденную палатку, я следом, но на расстоянии — держусь сзади.

Мама хочет держать их за руки, облегчать их страдания. Она не хочет, чтобы они увидели меня, услышали, что ее мертвая дочь находится возле нее. Не могу это сделать, просто не могу.

Я наблюдаю сверху.

Некоторые из тех, что в защитных костюмах, заболели и сейчас снимают комбинезоны. Как и тот часовой. Он лежит на раскладушке рядом с остальными. Многие уже умерли. Кай помогает носить тела в одну из палаток; там теперь морг. Взгляд у него пустой, тело словно одеревенело, и двигается он с трудом.

Вижу медсестру в костюме, которая, кажется, еще не заболела, по крайней мере пока. Она находит морфин, но он быстро заканчивается. Мама, как может, успокаивает страдающих от боли. Говорит, что им полегчает, а когда это происходит, берет их за руки. И смотрит, как они умирают.

Наступает рассвет; розовые полосы рассекают небо. Одна из умирающих медсестер, уже перешагнувшая порог боли, лепечет что-то о короне вокруг солнца. Разноцветной короне.

А потом, как и все остальные, умирает.

21

ШЭЙ

Мама целует меня. Накладывает прохладную тряпку мне на лоб и ложится рядом.

Сквозь щелевые окна в зеленой ткани убежища я вижу, как встает солнце. Свет — радуга цветов — больно бьет по глазам, но я не могу оторваться и смотрю. Это неправильно, солнце не должно так выглядеть.

Потом я куда-то плыву и не знаю, сплю или нет.

В голове эхом отдается звенящий звук.

Это сон. Кажется, сон.

Мама рядом. Держит меня, говорит, что ей жаль. Что ей не удалось.

«Яумираю?» — спрашиваю у нее.

«Нет. Умираю я». Она улыбается. Разговаривает со мной, но не вслух. Слова звучат у меня внутри.

Ей тоже больно, и я пробую объяснить ей, как загнать боль на футбольный стадион, но у мамы не получается.

У нее больше мужества, чем у меня. Она не плачет.

22

КЕЛЛИ

Самый старший из офицеров оказывается невысокого звания и напуган; ему хочется выждать, пока не появится какой-нибудь чин поважнее.

Но мама принимается командовать им. Она говорит, что благодаря прочитанному вечером и рассказу доктора Лоусона о течении болезни знает, что делать. Она заявляет офицеру, что получила указания от доктора Лоусона, и тот ей верит.

Не считая мамы и Кая, на базе убереглись от инфекции только те, кто в момент вспышки заболевания находился в защитном костюме. Они начинают носить тела из морга на поле за палаточным городком. Вскоре в небо поднимается столб дыма.

А потом мама пьет очень много кофе, находит единственного выжившего техника, который разбирается в компьютерах и может подготовить аппаратуру к селекторному совещанию оперативных групп.

Настраивая электронику, он объясняет, что делает. Через мониторы соединятся Абердин, Эдинбург, Лондон, наш Ньюкасл и еще что-то, называемое ВОЗ. Техник объясняет Каю, что это не рок-группа, а Всемирная организация здравоохранения.

Все готово как раз вовремя: мониторы один за другим оживают, на каждом экране появляется группа людей из какого-нибудь места.

— Здравствуйте, я вижу, присутствуют все, — доносится голос с монитора из Лондона. — Я представляю здравоохранение Англии в Лондоне и буду председательствовать сегодня. Давайте начнем с представлений. — Он представляется сам и по очереди называет членов своей группы, те кивают. Там доктора и несколько политиков, которых даже я знаю.

— Следующий — Ньюкасл. — Увидев маму и выжившего офицера столь низкого звания, он хмурится. — Где доктор Лоусон и остальная группа?

Мама отвечает:

— Здравствуйте, я доктор Соня Танзер, эпидемиолог из Университета Ньюкасла. Доктор Лоусон вызвал меня на помощь. Сообщаю, что на этом так называемом охраняемом объекте произошла вспышка инфекции. Кроме меня и двух медсестер, в команде Ньюкасла не осталось медиков. Фактически выжили только охранники в костюмах, патрулировавшие периметр, и те, кто отсутствовал во время вспышки, но по возвращении сразу надел костюмы биозащиты.

Со всех мониторов звучат потрясенные возгласы.

— Есть какие-нибудь соображения по причинам утечки инфекции? — спрашивает председатель.

— Никаких. Моего сына и меня привезли сюда и содержали в карантине после того, как у нас умер квартирант. Когда стало ясно, что происходит и что мы не заражены, доктор Лоусон выпустил нас. Он мужественно записывал собственные симптомы — а когда не смог, записывала я, — пока не умер. Ничего похожего на эту болезнь я не видела.

— При всем уважении… Я знаю, доктор Лоусон хотел привлечь вас, доктор Танзер, но вы ученый, а не практикующий врач. — Это говорит один из белых халатов с лондонского экрана.

Меня злит его тон. Он будто бы сказал: девочка, сядь и веди себя тихо. Мне такое частенько говорили.

Мама приподнимает бровь.

— Доктор… простите, не помню вашего имени?

Председатель делает замечание, что белый халат из Лондона влез без очереди, тот мрачнеет и называет себя еще раз.

— Стандартный медицинский подход, похоже, не работает — судя по тому, что я видела и слышала, — говорит мама. — Возможно, взгляд ученого-эпидемиолога позволит получить полезную информацию.

— На связи Эдинбург. Мы согласны с доктором Танзер, которая является экспертом в своей области. И, честно говоря, мы нуждаемся в любой помощи, которую нам предлагают.

Председатель продолжает называть участников совещания и просит доктора из Абердина начать с обзора для тех, кто менее информирован.

Тот откашливается и начинает.

— Так называемый «абердинский» грипп ведет себя иначе, чем все предыдущие эпидемии гриппа или, точнее, чем те эпидемии или пандемии, которые удалось остановить. Первоначально было высказано мнение о загрязнении окружающей среды, об отравлении какого-то вида. Предположение о террористах, отравивших воду и все другие продукты, было проанализировано и отвергнуто. Никаких токсинов не нашли. Хотя быстрое течение болезни наводило на мысль о массовом отравлении, вскоре стало ясно, что мы имеем дело с инфекцией, передающейся контактным путем. Эта болезнь заразна.

Лондон:

— Что не исключает возможности биотерроризма.

Абердин:

— Нет. Похоже, существуют две формы заболевания. Один тип распространяется через контакт с инфицированными, и первые симптомы появляются примерно через двадцать четыре часа после контакта. Но в некоторых местах, особенно в Абердине, Эдинбурге и Ньюкасле, распространение происходит гораздо быстрее, чем предписывает данная модель: огромное количество населения заразилось одновременно, и зачастую места контакта с инфицированными невозможно отследить.

Похоже, что после появления симптомов оба типа развиваются одинаково, в одних и тех же временных рамках. У пациентов появляется легкая лихорадка и головная боль. Через несколько часов температура подскакивает, усиливаются головная и внутренние боли, и еще через несколько часов наступает смерть. Вскрытия определяют причину смерти как общий отказ работы внутренних органов. Многие пациенты от боли галлюцинируют, хотя перед самой смертью к людям на короткое время часто возвращается здравый рассудок и спокойствие.

Лондон:

— Каков уровень смертности при этом заболевании?

Абердин:

— Похоже, практически сто процентов.

Потрясенные вздохи доносятся из Лондона и ВОЗ, но не из других городов. Там все знают.

Лондон — на этот раз политик:

— Значит, каждый заболевший этим умирает?

Абердин:

— Получено очень немного неопровержимых сообщений о выживших. Несколько из Абердина, одно из Ньюкасла. Нам нужно проверить отчеты. Возможно, в сомнительных случаях люди болели чем-то другим и умерли не от этой инфекции. Хотя некоторые подвергались опасности заражения, но остались здоровы, как доктор Танзер и ее сын. Вероятно, около пяти процентов устойчивы к инфекции, но мы еще собираем данные. Похоже, что устойчивость эта обусловлена генетически, потому что, как правило, не заболевают отдельные семьи или родственные лица, даже если все вокруг инфицированы. Нам также требуется рассмотреть эти случаи, чтобы определить, нельзя ли использовать связанные с ними факторы шире.

ВОЗ:

— Что является возбудителем инфекции?

Эдинбург:

— Мы его еще не выделили. Но уверены, что это не бактерия. Никаких следов вируса инфлю-енцы или любых других известных возбудителей гриппа пока не обнаружено. Это может быть нечто совершенно новое.

ВОЗ:

— Как мы можем бороться с чем-то, когда не знаем, что это такое?

Лондон:

— Именно. До настоящего времени политика сдерживания была приемлема, но она не работает, по крайней мере, работает не так, как хотелось бы. С сегодняшнего дня закрыты школы по всему Соединенному Королевству. Запрещены поездки без разрешения или иммунного пропуска, как местные, так и международные. Аэропорты и морские порты закрыты. Береговая охрана и ВМС — как наши, так и международные — патрулируют побережье на случай, если кто-то попробует бежать. Армия вместе с полицией привлечена к организации дорожных блокпостов вокруг зараженных поселков и городов; эти меры принимаются, пока мы беседуем.

Эдинбург:

— Благодаря вашему иммунитету, доктор Тан-зер, вы можете путешествовать. И это действительно принесет большую пользу.

Мама наклоняет голову.

— Если у меня действительно иммунитет. Может, мне пока просто везло.

Офицер в не таком уж высоком чине, сидящий рядом с мамой, делает несмелое движение.

— Извините, что вмешиваюсь. Доктор Танзер, когда произошла вспышка, я со своей группой сдерживания патрулировал город. Центральный Ньюкасл, район университета, в котором вы работали, и Джесмонд вошли в зону карантина. Докладывают, что более девяноста процентов жителей в этих кварталах к настоящему времени умерли. У вас наверняка иммунитет.

Слышу, где-то в стороне потрясенно вздыхает Кай. Мама застывает на своем стуле, но по ее лицу не скажешь, что она шокирована.

Мама:

— Если нам неизвестен возбудитель инфекции, как мы остановим ее распространение, как будем с ней бороться?

Лондон:

— Правильно. Это направление исследований должно получить приоритет.

ВОЗ:

— Итак, мы имеет дело с эпидемией, но мы не знаем, как бороться с ней и как ее предотвращать. Следовательно, существует вероятность гибели девяноста пяти процентов мирового населения.

Лондон:

— Точно.

Мама:

— Пока что нам нужно найти закономерности. Отразить все случаи на карте. Посмотреть, какие можно выявить связи. Это наверняка поможет сдержать эпидемию и идентифицировать ее.

Эдинбург:

— Сообщения их разных мест весьма неполны, но мы делаем, что можем.

Лондон:

— Доктор Танзер, вы можете навестить пациента в Ньюкасле, который заразился, но, как сообщают, выжил? Мы вышлем вам иммунный пропуск, и вы сможете перемещаться.

Мама:

— И еще один для моего сына. Ему восемнадцать. Он всю ночь помогал больным и носил мертвых, как и я. Я хочу, чтобы он ездил со мной.

Лондон:

— Мы вышлем вам эскорт, как только возобновим поставки костюмов биозащиты.

Мама:

— Я хочу, чтобы он отправился со мной, потому что могу заняться этим прямо сейчас, а потом вернуться и проанализировать все, что мы узнаем.

Лондон:

— Минутку. — Следует пауза, председатель отводит взгляд от камеры. Потом поворачивается к нам. — Очень хорошо. После полудня у вас десантируется подкрепление, и вы получите пропуска.

Эдинбург:

— А тем временем, доктор Танзер, я предлагаю вам хоть немного поспать.

Группы прощаются друг с другом, и экраны гаснут.

Кай подходит к маме и обнимает ее. Они не могут ни видеть, ни чувствовать меня, но я тоже иду к ним и обнимаю обоих.

Они горюют о людях, которых знали и которые теперь умерли. Я радуюсь, что мама с Каем не заразились и им не придется испытать всю эту боль; у них иммунитет, так что это им не грозит.

Но мне и грустно тоже. Если бы они заболели, то могли бы стать такими, как я. И даже если бы не стали, то перед самым концом увидели и услышали меня. Теперь, когда я знаю, что у них иммунитет, мне в голову приходит мысль, что они больше никогда не увидят и не услышат меня.

23

ШЭЙ

Снова зашло солнце.

Мама показывает мне разное из своей памяти, из своего прошлого.

В том числе и мужчину, с которым она танцевала — с той фотографии, что она прятала, — и которого я узнала. Доктор Алекс Кросс. Он вскружил ей голову — скорее в переносном, чем буквальном смысле. Было в нем нечто такое, и она не смогла устоять.

Его глаза чистого синего цвета. С туманной поволокой и какой-то магией. Я становлюсь ею, он обнимает меня, и мы танцуем. И она падает, кружась, в пламя…

Я выскакиваю из ее памяти. Есть вещи, которые не нужно знать о своей матери.

Потом, поняв, что беременна, она убежала — оставила Шотландию, чтобы оказаться подальше от него. Она начала понимать, что с ним что-то не так. Не по отношению к ней, но в более общем смысле: внутри его скрывалось что-то плохое.

Да. Отчим Кая, которого он ненавидит, — мой отец.

Ей помогла тетя Эдди. Замечательная тетя Эдди, после смерти оставившая нам свой дом. Та, что писала стихи об озерах и пела птицам.

Мы не возвращались в Шотландию, пока мама не узнала наверняка, что Алекс не владеет больше домом на озере: его бывшая жена получила особняк по соглашению о разводе. Вот почему она находилась там со своею дочерью Келистой.

Я испытываю шок, складывая все воедино: получается, что у Келисты и у меня один и тот же отец. Она моя единокровная сестра.

Нет. Мой отец даже не знает обо мне.

Случайный фанат на концерте группы The Knack был маминой историей прикрытия.

Неужели она не могла придумать чего-то получше?

Что может быть лучше, чем оказаться зачатой на рок-концерте?

Мы приходим к выводу, что не сможем согласиться друг с другом в этом.

Мы то погружаемся в воспоминания и сны друг друга, то выплываем из них.

24

КЕЛЛИ

На стене гигантская карта с цветными булавками. Синие обозначают отдельные случаи заболевания. Красные — десять и более. Черные — сто и более. Ньюкасл, Абердин и Эдинбург усеяны черными так, что самих городов на карте не видно.

— Это просто бессмысленно, — ворчит мама и произносит что-то по-немецки. Не знаю этих слов, но по выражению ее лица могу понять, что она ругается.

Кай здесь же, дремлет в кресле.

— Может, смысла будет больше, если ты поспишь?

— Сколько людей умрет, пока я сплю? Разве я смогу уснуть?

Кай выпрямляется.

— Расскажи мне. Что бессмысленно? — просит он, и мама с досадой смотрит на него. — Может, если ты опишешь проблему вслух, то увидишь ее яснее?

Она кивает.

— Ладно. Похоже, это минует целые поселки или задевает их слегка, как Данбар, Алнмут. — Мама показывает их на карте. — А другие… В Ньюкасле сейчас хуже, чем в Абердине, где все началось. Почему в одних местах это распространяется так быстро, а в других медленно?

Кай встает и рассматривает карту.

— Это может быть связано с движением поездов?

— Что ты имеешь в виду?

Он показывает.

— Если ехать из Абердина в Ньюкасл, то останавливаешься в Эдинбурге; Абердин, Эдинбург и Ньюкасл поражены сильнее всего. Кай изучает карту. — И многие очаги небольших вспышек расположены вблизи железной дороги, проходящей вдоль восточного побережья.

Усталость покидает мамины глаза; лицо ее оживляется по мере того, как она всматривается в линию железной дороги, пролегающую между булавками.

— Тогда получается, что множество людей, пользующихся этим маршрутом, заразилось? Но они наверняка ездят и по другим направлениям. Почему же эпидемия не распространяется дальше? Если только… — Она хватает Кая и обнимает его. — Ты гений, я это всегда говорила.

— Ну конечно! Только не мне.

— Все это имеет смысл только в том случае, если существует лицо или группа лиц, которые являются носителями и ездят этим маршрутом. Они побывали в Абердине: первая вспышка. Потом в Эдинбурге — вторая; но они не могли находиться там долго, потому что очаг заражения в этом месте более ограниченный — район университета и железнодорожного вокзала. А потом Ньюкасл, и происходит самая сильная вспышка, потому что они остались здесь. Поэтому зараза не распространилась дальше на юг, если не считать спорадических немногочисленных случаев. Что, если существует «тифозная Мэри»?^[10]Тот, кто является носителем инфекции, но сам не заболевает? В тех местах, где он останавливается, заражение распространяется быстро, напрямую от носителя; в других, где оно передается через прочих инфицированных, процесс распространения идет по-другому, медленнее. Поскольку инфицированные погибают быстро, эти случаи легче всего локализовать с помощью карантина.

Она пристально смотрит на карту.

— Но если существуют «тифозные Мэри», как ты их называешь, почему они сами не умирают? — спрашивает Кай. — У них иммунитет? У нас с тобой иммунитет, но мы, кажется, никого не заражаем.

— Те, у кого иммунитет, как у нас, не являются носителями. Это было установлено: они находились среди зараженных, многие из которых позже умерли и, следовательно, не обладали иммунитетом. Носитель, о котором мы сейчас говорим, должен обладать совершенно особыми качествами. Теперь нам нужно определить, где произошел самый первый случай заражения; выяснить, кто побывал там, а также в Эдинбурге и теперь находится в Ньюкасле.

— Ты думаешь, что если найдешь этого человека, то сможешь остановить распространение?

— Пожалуй. Но, может, и нет. Мы должны попробовать. Самое важное, что нам теперь нужно узнать: где и когда это началось? В Абердине или где-то еще? Требуется выяснить точное время вспышки заболевания. Будем надеяться, что из этого последует и остальное.

Мама убегает поговорить с нашим офицером и позвонить в центры Абердина и Эдинбурга. Обещает поспать, когда все это сделает.

Я вздыхаю. Если бы она только могла услышать меня, я рассказала бы ей, что все началось в подземелье на Шетлендах, а совсем не в Абердине.

Кай достает свой телефон. Он набирает сообщение Шэй: «Привет, все еще отдыхаешь от школы? Если слышала плохие новости из Ньюкасла, не беспокойся. Мы с мамой в порядке. К.

Снова устроившись в кресле, Кай мгновенно засыпает.

25

ШЭЙ

Теперь я сама залезла в ящик. И закрыла его за собой. Весь остальной мир заполнен болью.

«Держись. Ты должна справиться, детка», — мамины мысли звучат внутри.

Я открываю глаза.

«Я люблю тебя, моя Шарона», — говорит она, и я впервые не прошу ее называть меня Шэй.

«Я тоже люблю тебя, мама». Я скорее думаю, чем произношу эти слова, как и она, но мы все еще можем слышать друг друга. Слова звучат внутри нас.

Снова встает солнце, и она целует меня на прощание. Вздыхает, положив мне ладонь на щеку. И уходит.

Я совсем одна.

Не могу больше держать ящик закрытым. Боль и слезы — вот и все, что у меня осталось.

26

КЕЛЛИ

Вертолет садится за армейской базой, недалеко от того места, где сжигают тела. В воздухе вьется дым. Слышу, кто-то говорит, что пахнет, как барбекю. Хотя я больше не ощущаю запахов, держусь подальше от дыма: вдруг в нем летают привидения?

Мама с Каем спали недолго. Я даже не успела заскучать, когда кто-то пришел ее будить. Маме сказали, что иммунные пропуска принесут через минуту и все готово для поездки. Пора ехать и найти выжившего.

— Ты уверен, что хочешь со мной, Кай? — спрашивает мама. — Хоть я и сказала, что ты хочешь ехать, ты не обязан этого делать. Они нашли водителя с костюмом, который может помогать мне.

Кай зевает и трет глаза.

— Я еду. Не спорь.

— Не знаю, что нам придется там увидеть.

— Может оказаться хуже того, что мы уже видели?

— Да.

Он смотрит на нее, медленно кивает.

— Тогда тебе тем более не стоит ехать одной.

Я горжусь своим братом: правда, он смелый? А я нет. Я осталась бы здесь, если бы не боялась, что с ними что-нибудь случится, когда я выпущу их из поля зрения.

Охранник в костюме провожает их к фургону. Кай на ходу достает телефон, смотрит на него и хмурится, потом убирает в карман.

— Что-нибудь не так? — спрашивает мама.

Он пожимает плечами.

— Я отправил сообщение Шэй. Она не ответила.

— Она живет возле Лох-Тей, не так ли? — Кай кивает. — Докладов о случаях заражения к западу от Перта не поступало. Может, она просто занята или не взяла с собой телефон.

— Да. Такое возможно. — Но он все равно выглядит взволнованным.

— Я проверю, все ли чисто в этом районе.

— Спасибо, мам.

Они садятся в фургон.

В качестве водителя — Брайсон, тот самый, что забирал их из дома, когда умер Мартин. Это было совсем недавно, но он изменился — растерял свою армейскую выправку.

Он ухмыляется за маской костюма.

— Готовы к волшебному таинственному приключению? — спрашивает он и подъезжает к воротам.

Кай хватается за поручень над дверцей, костяшки его пальцев побелели. Что бы он там ни говорил, он боится того, что может увидеть.

Как только выезжаем за ворота, мама берется за телефон.

— Простите за беспокойство, могу я уточнить данные по Пертширу и Стерлингширу? Да. Ага. И где это? Спасибо. — Она кладет трубку и поворачивается к Каю. — В Киллине и округе все чисто. Ближайший очаг в Стерлинге, там маленькая вспышка.

— Спасибо, что проверила.

— Тебе действительно нравится эта девушка.

— Мама… В другой раз.

Брайсон присвистывает.

— Завел подружку, парень? Если я чему-то и научился за последнее время, так это следующему: наслаждайся жизнью, пока можешь.

Вскоре подъезжаем к блокпосту. Брайсон останавливается, опускает стекло, показывает свое удостоверение и наши документы, и нас пропускают.

Он постоянно на связи; вдруг останавливается, разворачивает машину и сворачивает.

— Там проблемы. Нам велели изменить маршрут.

— Какого типа проблемы? — спрашивает мама.

— Попытка прорыва через блокпост. Жаль: эта дорога безопаснее, но не так приятна. Местность была на карантине, здесь не успели убрать.

Он не вдается в подробности, а мама не спрашивает.

Сворачиваем еще раз и в конце каждой второй или третьей подъездной дороги видим кучи тел. Они навалены кое-как. Торчат руки, ноги. Кровавые глазницы смотрят в небо. Старики, взрослые, дети. Они выглядят совсем не так, как те, что умирали в подземелье, или даже покойники в армейском лагере. Хочу отвести взгляд и не могу. Младенцы, подростки, дедушки и бабушки. Все мертвые.

Мама крестится и беззвучно молится. Остановившийся взгляд Кая устремлен вперед, словно он надеется быстрее миновать это место, если будет упорно смотреть на дорогу. Но я не могу оторвать взгляд от всего этого ужаса вокруг нас.

Едем дальше, и Брайсон начинает насвистывать. Возможно, он представляет себе, что находится где-то в другом месте. Мама вздрагивает, но ничего не говорит.

Брайсон находит нужный дом. Мы в районе, где местные жители умерли, а их тела увезли. Брайсон говорит, что всех обладающих иммунитетом собрали здесь, чтобы защитить.

— Защитить от чего? — спрашивает Кай.

Сначала Брайсон не отвечает, потом объясняет:

— Больные люди способны на отчаянные поступки.

Мы стучим в дверь. Слышится старческий голос:

— Да? Чего вы хотите?

— Мы слышали, у вас есть выживший. Хотелось бы с ним встретиться, — отвечает Брайсон.

— Действительно, я одного знаю. Мы приглашали его прийти, но он не захотел. Остался там, в своем доме.

— По какому адресу?

— Не знаю.

— Как его зовут?

— Вроде бы Фред.

Брайсон и мама обмениваются взглядами.

— И как нам его найти? — спрашивает Брайсон.

— Что ж, адреса я не знаю, но знаю, где это находится. Могу вам показать. Вы уверены, что хотите искать его? Он довольно странный. Говорит, что умеет разговаривать с мертвыми.

— Да, мы все равно хотим его увидеть.

Старик садится к нам в фургон и показывает дорогу. Следуя его указаниям, мы наконец оказываемся перед маленьким домом. На двери буква «П».

— Это означает, что район проверен, — поясняет Брайсон и стучит в дверь. Никто не отвечает. Он стучит снова, потом пробует открыть дверь. Ручка поворачивается, дверь распахивается.

Мы входим.

— Не очень-то хорошо проверен, — произносит Брайсон, глядя вверх. С потолка свисает повешенный. — Это он? — спрашивает Брайсон.

Старик смотрит на труп, лицо у него становится пепельно-серым.

— Да. Это Фред, — подтверждает он, пятится к двери и выходит.

— Тело нужно для вскрытия, — говорит мама.

— Ладно, — отвечает Брайсон.

Кай тоже выходит на улицу, глубоко дышит. Брайсон идет за ним, находит лестницу в садовом сарае.

— Вам помочь? — спрашивает Кай.

Брайсон хлопает его по плечу.

— Не надо, парень. Я здоров как бык.

Он обрезает веревку и спускает тело. В задней части фургона есть запас мешков для трупов, и Фред присоединяется к нашей компании, собирающейся ехать обратно.

— Надо же, пережил эпидемию, а потом повесился, — говорит Кай. — Зачем он это сделал?

— Возможно, потерял всех, кого любил. Наверно, не смог с этим справиться, — предполагает Брайсон.

— Мы не знаем наверняка, заразился ли он; возможно, у него был иммунитет, — замечает мама.

— Еще как заразился, — вмешивается старик. — я видел его больного. Но повесился он не от тоски. Все дело в покойниках — они без умолку говорили у него в голове. И это сводило его с ума — так он мне сказал. Полагаю, у него кончилось терпение.

Мама задает ему еще несколько вопросов. Я вижу, что она не считает разговоры с покойниками возможными и думает, что у Фреда, должно быть, не все в порядке было с головой. Но мне хотелось бы, чтобы Фред не лежал в мешке, а остался жив: может, тогда он смог бы поговорить со мной.

Высадив старика, мы берем курс на армейскую базу.

У Брайсона сигналит рация.

— Да? Ладно. — Он ругается.

— Что случилось? — спрашивает мама.

— Ничего. Не волнуйтесь. Нас поворачивают. Опять. Это незачищенная территория, но там вроде бы все в порядке.

Он очень бдителен и по пути умудряется смотреть сразу во все стороны. Но это всего лишь улица, самая обычная дорога. Ни наваленных в кучи тел, ни людей — полная тишина. Кажется, что сейчас по пустой улице пронесется перекати-поле и ударится в стену дома.

Но, завернув за угол, мы видим автомобиль, врезавшийся в дерево; от двигателя поднимается дым. Мужчина в салоне навалился на рулевую колонку.

— Погодите. Может, он ранен, — говорит мама.

— Я не имею права останавливаться, это слишком опасно, — отвечает Брайсон.

— Но я доктор, могу помочь ему. Остановите, или я открою дверь и выпрыгну.

Брайсон жмет на тормоза.

— Конечно. Замечательно. Почему бы и нет? — Обернувшись, он смотрит на Кая. — Ты останешься смотреть за фургоном. Я прикрою ее. — Он достает пистолет.

Мама выходит из фургона и бежит к разбитой машине. Передняя дверца не открывается, она пробует и открывает заднюю, залезает в салон и осматривает водителя.

Качая головой, она выходит из машины.

— Помогите! — Удар. Какая-то девушка стучит в заднюю дверь нашего фургона.

Брайсон находится между фургоном и мамой. Похоже, он не знает, бежать ему к Каю или оставаться с мамой. Девушка обходит фургон, оказывается у маминой дверцы; она не заперта. Девушка распахивает ее. И вот тогда я вижу нож у нее в руке.

Бросаюсь между ней и Каем. Оставь моего брата в покое!

Она вопит. Она видит меня? Теперь я замечаю, что у нее глаза в крови. Она умирает.

Девушка бьет ножом. Прямо в меня. Странное ощущение — будто надавили. Нож проходит сквозь меня и вонзается в спинку кресла. Вытащив нож, она смотрит сначала на меня, потом на клинок. Кай выскакивает из машины с другой стороны и отбегает.

Брайсон уже оттаскивает девушку от фургона. Она сопротивляется и размахивает ножом.

— Успокойся, никто не причинит тебе вреда, — говорит мама, подбегая к ним, но девушка сама хочет причинить вред и добивается своего — она пробивает комбинезон, и нож вонзается в руку Брайсона. Течет кровь.

Он отпускает ее. Девушка шатается и падает. Ее тело в последний раз выгибается в агонии, потом замирает.

Она умерла от этого. Теперь он тоже умрет.

— Мне жаль, Брайсон, — говорит мама. — Дайте посмотреть.

— Ничего, всего лишь царапина. — Но он понимает, что это значит, и, пожав плечами, снимает костюм.

Мама перевязывает ему руку, чтобы остановить кровотечение, а он смотрит на тело девушки и качает головой.

— Немного похожа на мою подругу, — сообщает Брайсон. — Темные волосы, карие глаза. Она умерла. Моя девушка, я имею в виду. И мать, отец, сестра тоже. Все. Может, теперь встречусь с ними. Но больше всего я расстраиваюсь из-за того, что так и не сказал своей подружке, как ее люблю, а теперь слишком поздно. — Он хватает Кая за руку. — Не затягивай с этим.

Они забираются в фургон.

— Это моя вина, — шепчет мама. — Моя вина. Простите меня.

— Нет, виноваты не вы. Вина на том, кто вызвал эту чуму. Разве не так? Теперь заприте двери, — говорит Брайсон. Он запускает двигатель, и мы уезжаем.

Кай достает телефон, смотрит на экран. Сообщений нет. Он медлит, потом нажимает на вызов.

— Шэй? Что случилось? Где ты? Шэй? Говори! — Кай ругается. Звонит снова. Ждет, ждет. Больше ничего не говорит. Никто не отвечает.

— Что там, Кай? — спрашивает мама.

— Шэй. В первый раз ответила, но голос звучал очень плохо. Она не могла нормально говорить, а потом телефон отключился. Теперь не отвечает.

Мама мрачнеет.

— В той части Шотландии случаев не отмечено. Должно быть, что-то другое.

Он трясет головой, на лице ужас.

— Она больна. Сказала что-то про огни на солнце, как Крейг перед смертью. Я должен ехать туда.

— Кай, тебе нельзя.

— Я должен. У меня иммунитет, со мной ничего не случится.

— Но как?

— Заберу иммунный пропуск, чтобы не задерживали на блокпостах. Поеду на своем байке.

— Но что ты сможешь сделать?

— Я смогу держать ее за руку.

Мама смотрит на него, потом кивает.

Шэй… больна? Этим? Уже умерло столько людей. Теперь и она тоже?

Боль на лице Кая заставляет меня пододвинуться и положить ладонь ему на руку. Пусть она была надоедливой, но зато такой живой — умела говорить глазами не хуже, чем языком. Я почему-то не верила ей так, как Кай.

— Где твой байк, парень? Дома? Ваш район проверен и очищен. — Брайсон сворачивает за угол. — Давай поедем и заберем его. Я нарушу все мыслимые приказы, но что они мне сделают? Расстреляют? — Он хохочет.

По пути Брайсон дает Каю советы касательно его будущего маршрута — какими дорогами ехать, каких избегать. Что делать и что говорить на блокпостах. Когда приезжаем домой, Брайсон отдает Каю его иммунный пропуск.

У мамы бледное лицо. Она обнимает Кая.

— Ich hab dich lieb.

— Я тебя тоже люблю, — отвечает он.

— Обещай, что будешь осторожен, — шепчет она. — Я не могу потерять и тебя тоже.

Мое неназванное имя повисает между ними. Это я потеряна. Мне хочется закричать: «Я здесь, с вами! Я не потерялась!» Но какой смысл, если они меня не слышат?

Когда он садится на байк, я начинаю разрываться на две части. Остаться с мамой? Ехать с Каем? Внутри появляется страх, что кого бы я ни выбрала, никогда не увижу другого.

Пока байк удаляется по дороге, а фургон едет в противоположную сторону, стою в нерешительности. Вскоре они исчезнут из вида. Что мне делать?

Брат уезжает один. Лечу за ним и устраиваюсь на заднем сиденье байка.

Кай оборачивается и машет рукой маме и Брайсону, уносящимся в фургоне с телом Фреда.

«Пока, мама», — шепчу я.

27

ШЭЙ

Меня мучают жажда и холод. То, что осталось во мне от жизни, скоро угаснет. Я то соскальзываю в сон, то выплываю из него. Грежу наяву или сплю — не могу сказать. Все одно.

В одном из снов звонит телефон. Он у меня в кармане, все время там лежал. Это Кай. Пробую ответить, поговорить с ним. У него настойчивый голос, он хочет знать, где я, что происходит.

Но есть другие вещи, которые мне хотелось бы сказать ему. Что я его люблю. Безумие, правда? Я с ним едва знакома. Но сейчас я почему-то знаю, что правда, что нет, и это — правда.

Но прежде чем я успеваю произнести эти слова, телефон выпадает из моей руки.

28

КЕЛЛИ

Первые блокпосты начинаются ближе к Ньюкаслу, и они очень похожи на те, которые мы проезжали вместе с Брайсоном. Как и учил Брайсон, Кай снимает шлем и ждет своей очереди; вооруженные охранники в костюмах биозащиты смотрят его пропуск, затем машут, чтобы проезжал.

Но чем ближе к выезду из города, тем больше охранников и оружия, тем больше времени приходится тратить на ожидание.

Когда мы наконец оказываемся на выезде из Ньюкасла, все выглядит очень серьезно. В руках у охранников автоматы на изготовку, они нервные, дерганые. В баррикаде внушительного вида устроен узкий проход. В любую сторону через него может проехать только одна машина зараз.

Если не считать нескольких единиц военной техники и грузовиков со снабженцами, никто не пытается попасть в Ньюкасл. Но с нашей стороны ситуация другая: здесь длинная очередь автомобилей. Охранники разворачивают одну машину за другой. Кто-то спорит, кричит. Другие плачут. Они еще не заболели и хотят уехать, пока этого не произошло. Но если нет нужных документов, их не выпустят.

Кай играет желваками, разминает мускулы, сжимает пальцы в кулаки, снова разжимает. Мы уже в голове очереди, впереди всего две машины, и нервные охранники с автоматами начинают посматривать на него. Хорошо, что Брайсон предупредил Кая, как все будет происходить, иначе Кай мог бы уже сорваться. Хотя все еще может случиться…

Голова Кая поворачивается; какое-то движение привлекло его взгляд. Женщина в автомобиле перед нами перебирается с переднего сиденья на заднее; она тихонько открывает дверцу и выскальзывает из машины. Водитель все еще спорит с охраной и отказывается возвращаться. Его арестовывают; все внимание охранники переключают на него — заковывают в наручники, тащат прочь. Рядом стоит полицейский фургон; его бросают туда.

Женщина кидается к проему в баррикаде. Шаг, другой, третий, а потом…

— Стой, или буду стрелять! — кричит охранник. Она не останавливается.

Охранник поднимает оружие и БАХ! — стреляет. Женщина падает на землю.

На спине у нее расползается красное пятно. До выхода она не добежала нескольких шагов. Кай шумно вздыхает, потом начинает размеренно дышать, выдыхая через рот.

Некоторые из тех, что стоят в очереди позади нас, решают, что лучше уехать, и начинают разворачиваться.

— Кто-нибудь еще? — кричит стрелявший охранник. На него страшно смотреть. Несколько его сослуживцев осматривают женщину, лежащую на земле, потом бесцеремонно хватают за ступни и оттаскивают с дороги.

Наступает очередь Кая. Он протягивает пропуск. Охранник, только что застреливший женщину, подходит и берет его, изучает. У него дрожат руки.

— Можешь ехать, — говорит он и делает жест рукой в сторону проезда. Кай садится на байк. Проезжает баррикаду, но не напрямую — он лавирует, чтобы не наехать на пятна крови на земле.

С этого момента Кай тщательно следует всем указаниям Брайсона. Он выбирает контролируемые дороги, держится подальше от Эдинбурга и других зараженных районов. На подъезде к каждому блокпосту притормаживает заранее, не доезжая до ограждений, слезает с байка и снимает шлем, держит свой иммунный пропуск в руке. Он не лезет вперед и изо всех сил старается выглядеть спокойным, хотя я знаю, что ему не терпится нестись дальше, дальше, дальше со скоростью ветра.

Когда мы только выехали из Ньюкасла, дороги были почти пусты, а люди нервничали, как тот охранник, меткий стрелок. Но чем дальше, тем оживленнее становится движение, а люди — спокойнее. Можно подумать, что здесь не знают, что такое «зачистка» и «уборка». В небо не поднимается дым костров.

Пока.

Я теряю счет времени. Наверное, прошли часы. Мы уже должны скоро подъехать. Вокруг горы. Проезжаем по мосту над водопадом в каком-то поселке; на указателе написано, что это Киллин. Кай ведет байк из города вверх по холму; внизу сверкает водная гладь. Он сбавляет скорость, смотрит направо от дороги и поворачивает на указателе с надписью «Особняк Эдди».

Едем по аллее; в конце ее стоит дом с автомобилем у парадной двери. Кай паркуется возле него, потом соскакивает с байка, в спешке чуть не падая.

Бежит к двери. Похоже, замок сломан.

Он стучит, звонит в колокольчик и, не в силах ждать, врывается в дом.

— Шэй! Шэй! — зовет он. Обегает весь дом сверху донизу.

В доме никого. То ли хозяева очень неаккуратны, то ли покидали жилище в спешке, но все шкафы раскрыты, ящики выдвинуты и так и оставлены.

Кай без сил опускается на тахту, переводит взгляд на сломанный дверной замок.

— Где же ты, Шэй? — шепчет он. Рядом с ним лежит большой белый плюшевый медведь, и Кай обнимает его рукой. — Если бы ты умел говорить.

Через минуту Кай уже снова на байке.

Выше по аллее, у главной дороги, стоит еще один дом, и Кай едет к нему.

Сняв шлем, он стучит в дверь.

— Да? — доносится сверху испуганный голос. Кай отступает назад. Из окна верхнего этажа на него смотрит старая женщина.

— Здравствуйте. Я друг Шэй Макаллистер. Вы знаете, где она?

Женщина качает головой и наклоняется через подоконник.

— Ну я слышала, что Шэй и Мойра исчезли!

— Вот как?

— Ну да. В городе говорили.

— У них на двери замок сломан, может, кто-нибудь… — Он не заканчивает предложение.

— Нет, дорогой. Это сделали военные!

— Кто?

— Понимаешь, у Шэй поднялась температура, и им велели оставаться дома. Даже поставили армейскую машину в конце аллеи, чтобы они не уехали! А когда на следующий день вернулись проверить у нее температуру, никто не открыл дверь, поэтому ее сломали. И их не оказалось дома!

Казалось, она очень довольна тем, что может рассказать такую интересную историю.

— Вы не знаете, куда они могли уехать?

— Нет, понятия не имею; то же самое я сказала и тому приятному военному. Как же его звали? — Она выглядит озадаченной, потом снова улыбается. — У этой Мойры повсюду друзья; они могут быть где угодно. — Слово «друзья» она произносит так, словно подразумевает нечто другое. — Знаешь, она не доверяла лекарствам. Очень странная была женщина.

Но Кай уже не слушает и надевает шлем. Он направляется в Киллин. Заходит в паб, где работала мама Шэй, в кафе, где они сидели. Расспрашивает всех, кого видит, но те отвечают, что ничего не знают.

— Что мне теперь делать? — спрашивает он у себя. — Я не знаю никого из их друзей, не знаю, где они могут…

Он останавливается на полуслове, начинает рыться в карманах и достает телефон. Смотрит список вызовов. Находит номер без имени.

Нажимает вызов.

— Привет, это Иона? Это Кай, друг Шэй. Мы встречались, когда… Да. Ты не знаешь, где Шэй?

Подкрадываюсь к уху Кая, чтобы слышать.

Голос девушки:

— Я пыталась дозвониться ей; она не отвечает, но Шэй всегда теряет телефон. Не знаю, что и думать.

— Послушай, я в Киллине. Приехал искать ее. Я звонил ей несколько часов назад из Ньюкасла, и она ответила. Говорила неразборчиво; думаю, она больна. В доме их нет; соседи говорят, что они исчезли. Похоже, никто в городе не знает, куда они подевались. Я должен найти ее.

— О нет. — Иона в панике. — Я не знаю, но… погоди минутку. Я установила приложение на наши с ней телефоны, чтобы можно было найти ее трубку, когда снова потеряет. Могу попробовать отследить ее с помощью приложения.

— Ты где? Я приеду, и посмотрим вместе.

— Я дома, но это много километров пути. К тому же мои братья заблокировали подъездную дорогу. Они никого и близко не подпустят к ферме. Думают, что все заражены этим абердинским гриппом. Ох, Шэй… нет, нет. Ты думаешь, она?..

Не знаю. Возможно.

— Подожди секунду. Я активирую приложение и назову тебе направление.

Вскоре Кай прыгает в байк и выезжает из Киллина другим путем. Он едет вокруг озера. Несколько раз останавливается, разговаривает с Ионой, затем едет дальше. Она направляет его по тропе со следами протекторов, совсем не похожей на дорогу, мимо штабелей с бревнами, мимо сваленных деревьев. В конце концов ему приходится слезть с байка, бросить его и идти дальше пешком.

Он снова звонит Ионе.

— Ты уверена, что это здесь? Я в каком-то лесу. Здесь ничего нет. Алло, алло?

Кай ругается. У него разрядился телефон.

— Шэй! Шэй! — выкрикивает он и с досады бьет кулаком в дерево. — Шэй, где ты?

Кай подавляет гнев. Ему нужно найти ее; если не найдет, то не вынесет этого.

Наверное, потому, что не сумел найти меня.

Я должна помочь ему.

29

ШЭЙ

В лучах солнца танцуют разноцветные огни. Звучит музыка листвы, шелестящей на ветерке. Сердце мое отбивает ритм. Под пологом леса копошатся насекомые, в воздухе слышны трели птиц и хлопанье крыльев.

Я умираю.

И знаю об этом.

Меня это больше не пугает. Если мама не боялась, то и я не боюсь. Она ведь ждет меня, правда?

Где-то недалеко слышен — или мне кажется, что слышен — голос. Меня зовет Кай, он выкрикивает мое имя.

Неужели я была настолько глупой шестнадцатилетней девчонкой, что вообразила, будто люблю его?

Нет. Возможно, это было только начало, зарождающееся чувство. То, как он смотрел, и как я отвечала на его взгляд. Как он старался не заплакать. И как не мог справиться с гневом. Все то хорошее и плохое, уживающееся в нем, что нуждалось, я верю, во мне — не меньше, чем я нуждалась в нем. Все это было лишь началом, которое могло перерасти во что-то большее. И, может быть, переросло бы, но теперь я умираю.

Голос снова зовет меня по имени. А потом слышен другой: голос девочки.

Теперь она рядом со мной. Я вижу силуэт, заполненный тьмой. При взгляде на нее у меня отдыхают глаза.

«Шэй, ты должна бороться, — сердито требует она. — Не сдавайся. Он не может потерять и тебя тоже».

— Кто ты? — шепчу я.

Она замирает. Смотрит на меня. «Ты меня слышишь?»

— Да. И вижу. — Прохладная тьма; тень в потоке солнечного света. — Кто ты?

«Я — Келли, сестра Кая».

— Он тебя искал.

«А теперь он ищет тебя. Но ты должна ему помочь. Он не может тебя найти; тебе надо позвать его. Произнести его имя».

Я смутно слышу «Шэй», повторяемое снова и снова.

— Не могу. Слишком занята. Умираю.

«Позови его по имени».

Она настаивает, и я пробую. С Келли я разговаривала еле слышно, шепотом. Голос у меня слабый, охрипший от бездействия. Во рту пересохло.

«Позови его!»

— Кай, — выдавливаю я. Снова шепотом, так что сама едва слышу.

«Громче».

— Кай! — получается чуть громче. И еще раз: — Кай! — Теперь голос немного окреп.

«Продолжай. Кричи! Вспомни о боли и выкрикни ее всю».

— Кай! — На этот раз я вкладываю в крик все силы.

— Шэй? Это ты? Где ты?

Он мне ответил. Это действительно он?

«И еще раз. Кричи еще!»

— Кай! — Должно быть, это сон, жестокий сон. Не мог же он на самом деле отправиться на мои поиски.

Но я снова и снова повторяю его имя:

— Кай! Кай!

— Шэй! — Он уже ближе.

— Кай!

И, наконец, он здесь.

Склоняется надо мной, кладет руку на лоб, гладит мои волосы.

— Шэй!

Он плачет, и я тоже.

30

КЕЛЛИ

Веки у Шэй трепещут и опускаются. Она умирает?

Кай легко касается ее горла, проверяет пульс. Наклоняется ниже, чтобы почувствовать щекой ее дыхание. Сейчас она без сознания или спит. Означает ли это, что Шэй выживет? Другие, если видели меня, то потом очень быстро умирали. Они не засыпали.

Шэй находится в странном убежище, накрытом тентом, и она здесь не одна. Сбоку от нее лежит тело: это женщина. Может, это мать Шэй? Кай мягким движением откидывает волосы с ее лица. Открытые глаза залиты кровью, но на лице нет маски ужаса, как у других.

Кай поднимает тело на руки и выносит.

Я остаюсь с Шэй, смотрю, как она дышит, считаю вдохи; почему-то знаю, что чем больше она сделает вдохов, тем больше шансов, что выживет.

И, в отличие от Кая, размышляю о том, почему мне хочется, чтобы она осталась в живых. В тот день в Эдинбурге она меня так раздражала, словно Кай взвалил на себя лишний груз, который только мешает.

Но она услышала меня; она смогла меня увидеть. «Живи, Шэй; борись за жизнь».

Возможно, ты нужна и мне тоже.

31

ШЭЙ

Когда я просыпаюсь, Кай рядом. Это был не сон.

Умоляю его уйти.

— Пожалуйста, уходи. Ты заразишься и умрешь. Как я.

Но он не хочет. Говорит какую-то ерунду про иммунитет, которым обладает он и его мать тоже. Про то, что пришел найти меня.

Кай говорит, что я выживу. Что некоторые люди заболевают этим и не умирают. И я одна из них.

Я слышу и другой голос — темной фигуры. Она говорит, что ее зовут Келли и она сестра Кая. Моя единокровная сестра?

Но нет; должно быть, это ангел смерти. Она пришла, чтобы забрать меня.

Чтобы я воссоединилась с мамой.

Мамы больше нет. Я знаю об этом, хотя Кай никак не может заставить себя сказать мне об этом. Ее тело не лежит рядом; должно быть, он убрал его, пока я спала. Но я чувствую боль в мыслях Кая. И она попрощалась со мной, разве нет? Она заразилась от меня, и ее больше нет.

Ангел смерти шепчет, что я прошла через самое страшное; что внутри меня добро и зло обрели новое равновесие. Что теперь мне нужно только принять решение остаться, и я останусь. Но как я могу — без мамы? И что, если я заражу Кая?

— Ты должен оставить меня, — убеждаю я Кая. — Пока еще не поздно.

— Нет. Никогда.

Я плачу. Он меня обнимает, и у него внутри что-то меняется. Там присутствует некое осознание, отражающее мое собственное.

Он целует меня — так осторожно, что его губы едва касаются моей кожи.

— Не покидай меня, Шэй. Останься со мной.

И я бросаю якорь в это его внутреннее чувство. Оно еще новое и хрупкое, но достаточно сильное, чтобы я захотела жить.

32

КЕЛЛИ

— Кай, где моя мама? — Глаза Шэй устремлены на Кая; он отводит взгляд, скрывая отчаяние. Он должен сказать ей, но боится; боится, что она, такая слабая, погибнет, как цветок, застигнутый заморозком. Кожа у нее бледная, почти прозрачная, лицо похудело, на нем лежат голубые отсветы ее синих глаз.

— Шэй, не знаю, как тебе сказать. — Он беспомощно разводит руками.

— Значит, это правда. Она умерла? — шепчет Шэй. Ее взгляд становится туманным, в глазах сверкают слезы. — Я надеялась, что это лишь сон, самый страшный сон из тех, что я видела. Оказывается, нет.

Кай удрученно кивает.

Слезы катятся по щекам Шэй.

— Она заразилась от меня и умерла. Где я могла это подхватить?

— Не знаю, — отвечает Кай. — Но не в Киллине и не в окрестностях; здесь все пока чисто. Возможно, во время нашей поездки в Эдинбург — там произошла вспышка. — Когда эта мысль доходит до Кая, он ужасается. — Прости. Ты поехала туда из-за меня.

— Не извиняйся. Мы не знаем, откуда это взялось, — говорит Шэй. — Но расскажи мне, что я пропустила. И не надо приукрашивать, просто расскажи.

И Кай сбивчиво рассказывает ей про Ньюкасл и другие места. Он не вдается в жуткие подробности, просто излагает факты, как это сделал бы репортер — о Ньюкасле, армейской базе. О городе.

Кажется, глаза у Шэй становятся еще больше по мере того, как она слушает рассказ Кая.

— Значит, оно убивает девяносто пять процентов людей. Пять процентов, как вы, обладают иммунитетом. Есть несколько неподтвержденных сообщений о выживших, таких, как Фред. Но он повесился.

— И есть ты.

— Может, я еще умираю. Возможно, у меня это протекает медленнее.

— Нет, люди умирают гораздо быстрее; я это видел, я знаю. Я бы позвонил своей маме и рассказал о тебе — что ты выжила. И что со мной все в порядке, но у меня телефон разрядился.

Шэй шарит вокруг себя, находит телефон под подушкой и протягивает Каю. Он набирает номер.

— Мама? Да, это я. У меня все нормально. Я нашел Шэй, и это еще не все… Алло, алло! — Он качает головой, смотрит на телефон. — Батарея разряжена.

— По крайней мере, она теперь знает, что ты в порядке. Как ты меня здесь отыскал?

— Вспомнил, как ты звонила мне с телефона своей подруги, Ионы. Позвонил ей спросить — может, она знает, где ты. Иона сказала, что не знает, но у нее установлено приложение поиска твоего телефона; она все время подсказывала мне, куда ехать.

— И привела тебя сюда, в лес?

Нет, не прямо сюда. Я оказался в самой чаще, а потом мой телефон отключился. Думал, она завела меня не туда. И тогда просто стал выкрикивать твое имя.

— Я слышала тебя. Думала, это сон.

— Но ты откликнулась. — Взгляд Шэй обегает укрытие, ищет меня. Я лежала на полу, но сейчас сижу.

«Я помогла тебе», — говорю я. Но Шэй не отвечает, она отводит от меня глаза.

«Шэй, я Келли, сестра Кая». Она снова смотрит прямо на меня, потом едва заметно покачивает головой из стороны в сторону.

«Пожалуйста, Шэй! Скажи Каю, что я здесь!» На этот раз я пронзительно кричу, и она вздрагивает.

— Шэй… Есть одно дело. Которое мы должны сделать. — Кай обнимает ее одной рукой. Он колеблется, словно собирается еще что-то сказать, но не знает как.

— Где сейчас моя мама? — тихо спрашивает Шэй. Она излучает такую боль, что я отшатываюсь от нее. — Где ее тело?

33

ШЭЙ

Кай разводит в лесу костер, потом я прошу его собрать полевые цветы. Я знаю, что маме это понравилось бы.

У меня подгибаются ноги; Каю приходится поддерживать меня, когда я покрываю ее тело цветами — крошечными желтыми, розовыми и белыми соцветиями. В мамины волосы я вплетаю ее любимые колокольчики.

Держу ее ладони в своих руках и прощаюсь. Руки у нее холодные, окоченевшие, но это все еще ее руки. Руки и ладони, сердце и душа, всегда любившие меня, несмотря ни на что.

Закрываю глаза и тянусь к ней — часть меня словно вливается в нее. Не знаю, что я делаю и как, но ее последние мысли похожи на волны, которые я способна уловить, и они направлены от нее ко мне. Они отнюдь не исполнены страха за себя; они все обо мне. Я позволяю Каю отвести себя в сторону, а сама окунаюсь в ее любовь, как ее тело — в огонь.

Келли, как она себя называет, молча стоит поодаль, с краю. Думаю, она тоже плачет.

34

КЕЛЛИ

Теперь, когда я уверена, что Шэй выживет, меня снова одолевают сомнения: хочу ли я, чтобы она была рядом. Она может слышать и видеть меня, я знаю, что может — это ясно по ее поведению, когда я к ней обращаюсь.

Но она отказывается общаться. Делает вид, что меня здесь нет.

Я наконец-то нашла того, кто меня слышит, а он изо всех сил меня игнорирует. Это сводит с ума!

И в отличие от всех остальных, с кем я сталкивалась после «лечения», она не закрыта для меня. С другими людьми, например с Каем, мне приходится догадываться по лицам и высказываниям, что они думают или чувствуют. Из Шэй эмоции просто льются: как тающий сахар, когда Кай целует ее; как жгучая кислотная боль, когда она думает о своей умершей матери. Когда они положили тело ее матери на костер, приготовленный Каем, боль Шэй достигла такой силы, что мне померещилось, будто мы прощаемся с моей собственной матерью — она терзала меня изнутри с такой силой, что казалась невыносимой.

И она может читать мои мысли. Она реагирует и на то, что я говорю вслух, и на то, что думаю.

Должно быть, она сейчас такая, какой была я, когда пережила болезнь. Пока они не вылечили меня огнем. Изменившаяся, другая.

Мне нужно заставить ее увидеть, что с ней произошло. Может, тогда она поймет, что умеет разговаривать со мной.

35

ШЭЙ

«Ты стала другой, — говорит Келли. — У тебя изменились глаза».

Я не обращаю на нее внимания — по крайней мере, стараюсь. Это трудно, потому что я вижу ее так ясно, как тянущиеся к свету деревья вокруг меня, как пульсирующую под ногами землю.

«Сходи к озеру. Сходи и посмотри на свое отражение», — говорит она.

Некоторое время я сопротивляюсь. Ее не су-ществует, или я окончательно сошла с ума. Если не стану ей отвечать, она исчезнет, как плод моего воображения, каковым она и является. Остаточная галлюцинация после лихорадки — вероятно, вызванная тем сном, в котором мама говорила, что Келиста моя единокровная сестра. Еще одно безумное видение, рожденное воспаленным мозгом.

— После болезни я выгляжу по-другому? — спрашиваю у Кая.

Кончиками пальцев он гладит мою щеку, и я дрожу, почти вибрирую от его теплого прикосновения к коже.

— Дай посмотреть. Ты немножко похудела. Попробуй есть побольше.

— Тогда ты должен стать лучшим поваром. Что насчет моих глаз?

Он внимательно смотрит. Чувство смущения и удивления отражается на его лице и в мыслях, потом исчезает.

— Восхитительно синие, как всегда, — говорит он и целует меня — осторожно, мягко, словно я могу рассыпаться от неловкого движения. Или от избытка удовольствия.

Я нетвердо стою на ногах. Самостоятельно могу выпрямиться только на секунду. Но говорю Каю, что мне нужно ополоснуться — действительно, нужно — и что я хочу побыть одна. Он провожает меня к берегу озера и уходит по моей просьбе.

Ноги дрожат. Сажусь у самой воды. В ней отражаются деревья — совершенная копия живой древесины и трепещущей зелени. Листья шевелятся от легкого бриза или от движения волн?

За деревьями беспокойно расхаживает Кай.

«У меня все прекрасно» у — мысленно уверяю его и отсылаю подальше от берега.

Ты другая» у — произносит Келли, и я вздрагиваю. Она передо мной. «Разве ты могла раньше вести внутренний разговор с людьми, да еще так., чтобы они об этом не догадывались?»

Хмурюсь и не отвечаю. Я действительно сейчас это сделала?

«Послушай, — настойчиво говорит она. Посмотри в свои глаза».

Я склоняюсь над водой.

Подобно деревьям, я раздваиваюсь — одна наклоняется, сидя на берегу, другая — девушка в воде.

Ну и вид. Мои волосы — образец абсолютного хаоса на голове. По крайней мере, благодаря своей курчавости они хотя бы не выглядят слипшимися.

Но кожа на лице чистая. Щеки удивительно розовые, будто я и не болела.

«И?..» — спрашивает Келли.

Мои глаза? Я всматриваюсь снова и снова. Они совершенно нормальные. Взгляд мой скользит с девушки в воде к тому, что располагается ниже ее — к звукам и движениям рыб в озере, насекомых на его поверхности и на деревьях позади меня, к кряканью уток, плавающих возле дальнего берега, а потом…

Нет, они совсем не нормальные. Когда я слушаю, ощущаю окружающую меня жизнь и тянусь к ней, перед глазами появляется как бы облако. Нечто клубящееся и таинственное, похожее на то, что у меня делается в голове; я перестаю видеть то, что перед глазами, и вижу только то, к чему дотянулась, что находится за гранью.

Встряхиваю головой. Сумасшествие какое-то. Снимаю одежду и готовлю тело к холодной воде. Плещусь, потом усаживаюсь на камень под самой поверхностью и пытаюсь отмыться. Опускаю в воду голову, полощу волосы. Промерзаю до костей.

«Ты другая, — повторяет Келли. — Поэтому и можешь слышать меня!»

Изо всех сил стараюсь не обращать на нее внимания.

Трясусь от холода, но мысль о том, как же я замерзла, не помогает согреться. Тогда я воображаю себе горячие волны, льющиеся на меня с солнца; коже становится теплее и теплее, и внутри тоже поднимается волна…

Вспышка тепла изнутри достигает поверхности кожи.

Я так потрясена, что позволяю себе отойти от деревьев и выпрямиться. Пробую сделать шаг, ни за что не держась, но ноги еще слабы, и я едва не падаю.

— Шэй! У тебя все нормально? — Голос Кая доносится откуда-то сверху.

— Прекрасно, но я голая, — отвечаю я.

— Не искушай меня. Я держу глаза закрытыми; дай мне знать, когда оденешься, и я помогу тебе.

Мне бы так хотелось просто пойти к нему. Воображаю себе силу, наполняющую тело, руки, ноги… Воображаю, что могу ходить нормально.

Делаю шаг, и ноги чувствуют себя уверенно, я иду спокойно и естественно. Мне больше не холодно, но руки покрываются гусиной кожей.

«Видишь, насколько ты изменилась — говорит Келли. — Разве раньше ты умела силой мысли приводить себя в норму?»

Поворачиваюсь к ней и уже собираюсь ответить, но лишь качаю головой. Может, просто пора почувствовать себя лучше; это безумие — думать, что мне удалось такое сделать.

Одеваюсь, потом тихо иду к Каю; как и говорил, он стоит с закрытыми глазами. Мои руки скользят вокруг его пояса. Он оборачивается, целует меня, и я в ответ впервые целую его по-настоящему. Встаю на цыпочки, чтобы дотянуться, обвиваю руками его шею, запускаю пальцы в волосы, притягиваю его к себе.

Он забывает, что я хрупкая, что он должен быть осторожен. Целует меня снова и снова.

36

КЕЛЛИ

Кай проверяет запасы воды и продуктов — все, что, по словам Шэй, взяла с собой ее мама, когда они бежали среди ночи.

— Продуктов у нас на день или два, — говорит он.

— Я хочу остаться здесь.

— Навсегда?

— Да, навсегда. Только мы вдвоем.

«Кошмар». Кай целует Шэй, и из нее снова льется сахарный сироп.

«Вы не одни, запомнила? Я все еще здесь!» Воображаю, что дергаю Шэй за волосы, и она отстраняется от Кая.

— Мы не проживем поцелуями, — объясняет Кай.

— Можно питаться рыбой! И собирать ягоды. Знаю, какие можно есть. Будем искать съедобные растения. Например, крапиву. Ты можешь сварить суп из крапивы. А еще есть овсюг и много разного, что годится в пищу.

— Звучит вкусно. Откуда ты столько знаешь?

По ее лицу пробегает тень.

— Мама очень любила походы, жизнь на природе. Я с детства привыкла к походной жизни; не так уж давно это было. — Она грустнеет, вспоминает о временах, когда не хотела идти в поход и вообще в любое место, где нет вайфая.

Кай обнимает ее, гладит по волосам.

Ладно, может, ты и искушена в этом, но я жажду пиццы. Ты здесь насобираешь на порцию?

С надеждой в глазах она оглядывает деревья.

— Наверное, нет.

— Значит?

— Еще один день. Давай проведем вместе еще один день. Пожалуйста.

— Хорошо. Значит, завтра.

37

ШЭЙ

Я понимаю, что мы не можем прятаться здесь вечно. Знаю, что у нас заканчиваются продукты, что батарейки в наших телефонах сели и что некоторые, как, например, Иона, должно быть, сходят с ума, не получая от нас вестей.

Но мне хочется остаться в лесу наедине с Каем.

У нас есть последняя ночь. И мы одни, если только Келли уйдет.

В тот чудесный момент, когда он целует меня, вся боль от утраты мамы, все страхи, связанные с возвращением в реальный мир, исчезают. Когда перестает целовать, все возвращается, я словно получаю удар кувалдой в живот. И что будет, когда мы вернемся в Киллин? Даже не хочется об этом думать.

Не хочется думать и чувствовать: я хочу только Кая.

Но в эту ночь, когда я обнимаю, целую и снова целую его, когда мне хочется быть близко к нему, а потом еще ближе, он сомневается. Он говорит, что хочет меня, но сейчас неподходящее время. Что мне надо набраться сил, выздороветь, снова стать цельной.

Боль возвращается, и он обнимает меня, пока я плачу.

Наше последнее утро. Мы обсуждаем, плыть к дому на лодке через озеро или ехать на байке Кая. В итоге побеждает байк. Кай говорит, что мы вернемся за лодкой, когда я окрепну и смогу грести, а он поедет назад вокруг озера. Потом мы идем к лесной дороге, где стоит его байк.

Мне страшно. В душе зияет провал от потери мамы; мне не хочется возвращаться без нее. Что с нами будет? Что о нас скажут, ведь мы сами сожгли ее тело в лесу? Я знаю, Кай говорил, что так надо делать, что у нее был абердинский грипп, и это предотвратит распространение болезни, но разве мы не нарушили целую сотню правил, сделав это самостоятельно? К тому же я — несовершеннолетняя. Возможно, меня заберут у Кая, заставят жить в каком-нибудь ужасном приюте или где-нибудь еще?

Мы находим байк Кая. Садимся, и он трогается в сторону Киллина.

Чем ближе мы подъезжаем, тем лучше я понимаю: все, о чем я беспокоилась, вполне может дополнить перечень свалившихся на меня несчастий.

ЧАСТЬ 3

УКУС

Ищите знаний, но будьте осторожны с фактами. Они подвержены капризам человеческого восприятия.

Ксандер. Манифест Мультиверсума

1

КЕЛЛИ

Мне не нравится ехать на байке Кая вместе с Шэй. Она в моем шлеме, сидит позади Кая, обнимает его обеими руками. Я перемещаюсь вперед и усаживаюсь на руль.

Сначала мы трясемся по ухабам разбитой дороги — возвращаемся тем путем, которым мы с Каем приехали, когда искали Шэй. Он говорит ей, что это, должно быть, лесовозная дорога и что по ней вела его Иона, подруга Шэй. Без моей помощи он ее никогда не нашел бы. Когда Кай произносит имя Ионы, я чувствую нестерпимое желание Шэй повидаться с ней. Она беспокоится об Ионе, а обо мне совсем не беспокоится. Мне больно от ТОГО, что единственный человек, способный видеть И слышать меня, хочет, чтобы я исчезла.

С лесной дороги попадаем на узкую аллею, уже больше похожую на шоссе, и едем через лес быстрее. Поднимаемся выше и видим озеро, раскинувшееся внизу.

Сворачиваем; Кай негромко ругается и сбрасывает скорость. Впереди на дороге какое-то движение — там два охранника. Блокпост.

— Это военные, — говорит Кай.

Шэй ахает, увидев, что на них надето: они с ног до головы упрятаны в костюмы биозащиты. Она их раньше не видела? Шэй крепче обнимает Кая.

Он останавливается, и мы слезаем с байка. Кай снимает шлем и легонько толкает Шэй, чтобы она последовала его примеру. Та вцепляется в его руку. К нам идет один из охранников.

— В эту сторону проезд закрыт, парень. Поселок на карантине.

— Все… все так плохо? — спрашивает Шэй.

— Очень плохо. Оно прошлось по всей деревне. — Шэй бледнеет. — Мне жаль, девочка, — говорит охранник. — Если хотите вернуться тем же путем, вам придется поспешить, или окажетесь в ловушке. Зона карантина расширяется.

— Давай вернемся, — предлагает Кай. — Поедем со мной в Ньюкасл.

«Да! Давайте поедем в Ньюкасл!»

Но Шэй качает головой.

— Не могу. Там мой дом; я должна увидеть, что происходит.

Кай спорит с ней; я тоже. Но она игнорирует меня. Упорная, но боится. Боится, что, если будет настаивать на своем, Кай уедет без нее, и она больше с ним не увидится. Он не может слышать ее мыслей и, кроме того, никогда этого не сделает.

— Я должна убедиться сама, — твердит Шэй.

— Это смертный приговор, — возражает охранник.

Шэй щурится, качает головой.

— Не для нас. У нас иммунитет.

— А пропуска у вас есть?

Шэй отрицательно качает головой; Кай достает свой пропуск. Охранник берет его, читает, записывает имя Кая, возвращает ему документ и поворачивается к Шэй.

— У меня нет пропуска, но есть иммунитет, как и у него. — Она делает легкое ударение на слове «иммунитет», и Кай приподнимает брови. Почему она не скажет, что выжила?

— Как тебя зовут и откуда ты?

— Шэй Макаллистер. Я живу неподалеку, на той стороне Киллина. Через озеро.

— То есть внутри карантинной зоны — Он записывает ее имя. — Твоего устного заявления о наличие иммунитета достаточно для входа в зону, но назад ты так не выйдешь. Придется предъявить пропуск.

Он открывает заграждение, и Кай толкает байк вперед. Шэй в нерешительности стоит на месте.

«Не делай этого! Что, если войти ты сможешь, а выйти — нет? Ты застрянешь в окружении больных и умирающих, пока все не умрут, как я».

Она дрожит и делает шаг вперед…

2

ШЭЙ

У меня не укладывается в голове.

Киллин на карантине?

Кай медленно въезжает в город. На улицах и тротуарах никого; по дороге не движутся автомобили. Солнце сверкает на заснеженных вершинах гор; мы едем через мост и слышим, как всегда, музыку водопада. Если не считать шума его струй, вокруг — тишина. В такой весенний солнечный денек городок выглядит именно так, каким он представлен на открытках, но на мосту нет туристов с камерами, мешающих движению.

Это город-призрак, и чем дальше мы проезжаем, тем сильнее сжимается от ужаса мое сердце.

Когда мы въезжаем на главную улицу, я вижу, что в небе висят клубы дыма. В верхнем окне одного из домов вроде бы замечаю испуганное лицо, но когда оглядываюсь, там уже никого нет.

Дым поднимается над парком. Подъехав ближе, трогаю Кая за плечо, чтобы притормозил; там установлены палатки.

— Остановись, — прошу я, хотя мне хочется побыстрее уехать, оставить это место и никогда не возвращаться. Я боюсь того, что мы увидим.

Замедлив ход, он останавливается, я слезаю с байка и принимаюсь стаскивать шлем.

— Что дальше? — спрашивает Кай.

— Мне надо сходить туда. Посмотреть, что к чему. — На меня накатывают волны ужаса, страха и боли — как неумолимый прибой, разрушающий берег; они терзают меня, испытывают мою решимость.

— Ты уверена, Шэй? Если там что-нибудь похожее на Ньюкасл… Ладно. Ты достаточно окрепла? Ты едва оправилась от болезни. И потеряла маму. Ты не обязана этого делать.

— Нет, обязана. Я должна посмотреть, не смогу ли чем помочь, — возражаю я. Хотя мне с трудом даются эти слова, я уверена, что должна так поступить, должна узнать, что здесь происходило, пока меня не было.

В течение всего периода нашей жизни в Киллине мне постоянно хотелось вернуться в Лондон, но сейчас я вдруг ощутила, что внутри что-то сдвинулось, и осознала свою принадлежность этому месту. Это мой дом. Я поворачиваюсь к Каю.

— Тебе не нужно идти со мной. Подожди здесь, если хочешь.

Он отрицательно качает головой и решительно берет меня за руку.

— Куда ты, туда и я.

Мы идем к воротам парка, хотя на самом деле их больше нет. Колонны исчезли, и скоро мы видим почему: нас догоняет армейский грузовик. Мы сходим с дороги, и он проезжает в разрыв забора, который оказался бы слишком узким, если бы колонны стояли на месте. Сразу за бывшими воротами появляется солдат в биозащитном костюме; он коротко переговаривает с водителем, одетым точно так же. Грузовик катит дальше, а солдат поворачивается к нам.

— По какому делу?

— У нас иммунитет. Мы хотим посмотреть, — говорю я, и голос мой только чуть-чуть дрожит.

— Мы рады любой помощи, какую только можем получить. Зарегистрируйтесь вон там. — Он машет рукой вслед грузовику, обогнавшему нас.

На этом краю парка повсюду расставлены палатки; дым поднимается на другом конце, за теннисным кортом. Грузовик въезжает прямо в одну из самых больших палаток.

Мы идем туда, и я начинаю различать звук. Он впереди нас и внутри грузовика, и усиливается, когда кузов открывается; я уже слышала что-то похожее раньше. Этот звук я издавала во время болезни, когда плакала, стонала и кричала от невыносимых мучений. Это звук боли.

Но я слышу не только его. С каждым шагом по направлению к палатке на меня наваливается агония. Я чувствую то, что чувствуют они. Это началось, когда мы въехали в поселок, и все время усиливалось. Сейчас мне приходится застыть на месте, чтобы не упасть, сжавшись в комок, на землю и не закричать.

Келли рядом, она стоит совсем близко, но на этот раз мне не до нее. «Ты должна защитить себя, или проиграешь», — говорит она.

Мысленно отвечаю ей: «Защитить? Как?»

«Вообрази себе стену, отделяющую тебя от всех остальных в этом мире, и они не смогут пробиться сквозь нее».

Кай разговаривает с мужчиной в костюме биозащиты, управлявшим грузовиком. Тот кивает, думаю, Кай представлял меня, но не слышу, что он говорит. Все, что я способна слышать — крики боли, отдающиеся у меня в голове. Не могу ни двинуться, ни вздохнуть: все силы уходят на то, чтобы самой не закричать. Построить стену? Как?

«Позволь, я помогу», — говорит Келли, и вот она, стена: волна прохладной успокаивающей тьмы, в которую я могу погрузиться, чтобы уберечься от огня. Пламя лижет ее, но я в безопасности.

«Видишь?» — спрашивает она, и я вижу. Если визуализирую барьер из прохладной темноты, то могу слышать и чувствовать страдания, но они удерживаются на расстоянии от меня.

«Делай что считаешь нужным, но я тут не останусь». На несколько секунд Келли исчезает, а потом уже маячит где-то вдали.

Кай забирается в грузовик. Вместе с водителем он помогает людям выбраться из грузовика; их провожают в палатку.

Он передает мне маленькую девочку лет трех, которая плачет и зовет маму. Мальчик постарше самостоятельно спускается на землю, но двигается странно, пошатываясь; он весь сосредоточен на том, чтобы сделать несколько шагов.

— Это твоя сестренка? — спрашиваю я.

— Да.

— Ваша мама тоже здесь?

— Она в другом грузовике.

Следующий грузовик уже подъезжает, но не останавливается там, где первый. Проехав мимо нас, он по набитой колее, выдавленной в дерне колесами, пересекает парк, и мальчик бросается за ним. Водитель первого грузовика догоняет его, ловит, несет назад; он велит мне крепко взять мальчика за руку и отвести в палатку. Как и его сестренка, мальчик теперь плачет.

Водитель поворачивается, чтобы уйти, но я его окликаю.

— Почему они с матерью в разных грузовиках?

— Потому что еще живы.

Слова его подтверждают то, что я и так знала, но во что не хотела верить. Смотрю через луг: второй грузовик разгружают. Мальчик пробует освободить свою руку и рыдает.

— Мне жаль, — говорю я ему. — Моя мама тоже умерла.

Он перестает дергать, смотрит на меня снизу вверх широко открытыми карими глазами.

— Идем, — говорю я и тяну его за руку. Он позволяет мне отвести их с сестренкой в палатку.

В море раскладушек находятся места для них и для других, прибывших на грузовике с живыми. Здесь несколько армейских медсестер в костюмах биозащиты и люди в штатском, помогающие им. Одну я узнаю. Это рыжеволосая официантка — та, что читала «Пятьдесят оттенков». Прошло совсем немного дней, а мне кажется, что целая жизнь. Она бледна и выглядит так, будто не спала вечность, но когда мы подходим, лицо ее расплывается в улыбке. Она крепко обнимает меня и Кая.

— У вас обоих тоже иммунитет? — спрашивает она.

— Да, — отвечает Кай.

— Значит, победивших это на двух человек больше. Я Лиззи, — представляется она. — А вон там мой брат, Джейми. — Она указывает на мужчину, перетаскивающего что-то в заднюю часть палатки.

Мы называем себя, но я не могу оторвать глаз от происходящего вокруг.

Раскладные кровати, сотня или больше, в просторной палатке без перегородок. По большей части они заняты.

Некоторые из пациентов лежат спокойно, не двигаются. Другие плачут, молят о помощи. Лиззи просит меня помочь перестилать кровати, что я и делаю, стараясь не думать о том, зачем это нужно. Кай попадает в напарники к Джейми и носит покойников, а я отвожу взгляд.

Мой щит еще на месте, под его защитой я обретаю своеобразное спокойствие. Чувствую себя так, словно двигаюсь под водой — концентрированные боль и страдания кажутся в этом месте плотнее воздуха.

Когда я иду за чистыми простынями, чья-то рука хватает меня за ногу.

Это Эми, из школы. У нее бледная кожа, обычно замечательные светлые волосы слиплись.

— Шэй? — шепчет она.

Я опускаюсь на колени возле нее, беру за руку.

— Так больно. — Но она уже не чувствует боли, она перешагнула через нее.

Глаза ее полны слез, а потом начинают сочиться кровью и становятся красными. Рука слабеет. Голова откидывается на сторону, залитые кровью глаза застывают и смотрят куда-то вдаль. Но больше ничего не видят.

Но вижу я. Я вижу, как умирала мать Эми. Ее два младших брата. Отец. Она видела, как все они умерли, а потом ее привезли сюда. Мой щит соскальзывает, и меня захлестывает внутренняя круговерть боли и страха, терзающая и рвущая на части. Я ошеломлена болью Эми и окружающими меня мучениями. Выпускаю ее руку, встаю. Шатаясь, бреду к прямоугольнику света, через который мы вошли, и покидаю палатку. На улице глубоко дышу, стараясь очистить легкие от воздуха этого места.

Но потом становится еще хуже. На том конце парка все еще поднимается столб дыма. Туда уехал второй грузовик — тот, что привез мертвых. Ветер, должно быть, изменился и дует в эту сторону. Раньше я не чувствовала запаха, а теперь меня тошнит от него — я знаю, что горит.

От смрада сжимается желудок, и, делая вдох, — насколько это у меня получается, — я, кажется, чувствую, кто были те, кто там сейчас горит. Ощущаю запах пота и сигарет сердитого парня из магазина, перегар маминых веселых клиентов из паба. Болезненный аккорд солнечного света и детских улыбок на игровой площадке. Скоро до меня долетит слабый аромат сарказма Эми и ее парфюма.

И все это смешивается. Они не должны смешиваться; каждую душу нужно провожать отдельно, куда бы они сейчас ни уходили. У каждой матери, как у моей, должна быть своя скорбящая дочь; у каждого ребенка — семья, горюющая совместно, чтобы пережить шок. Так быть не должно.

Но когда умирает целая семья, как у Эми, кто будет по ним скорбеть? Может, так лучше. Не остается никого, чтобы страдать.

Мне хочется кричать, хочется броситься в этот костер. Желание настолько велико, что я содрогаюсь от усилий остаться на месте.

Кто-то подходит сзади и опускает мне руку на плечо. Это Лиззи. Протягивает чашку чая. Некоторое время стоит рядом. Ее рука каким-то образом помогает моему сердцу умерить бешеный темп, я сосредотачиваюсь и заново возвожу защиту.

— Ты знаешь, у кого еще иммунитет? — спрашиваю я, когда ко мне возвращается способность говорить.

Она начинает перечислять имена; некоторых я знаю, других нет. Некоторые семьи уцелели полностью. Но их немного — совсем немного по сравнению с целым поселком. Сколько здесь было жителей? Человек восемьсот или около того?

— Это значит… что остальных… больше нет?

— Еще не закончили проверять улицы. Насколько я слышала, из тех, кого находили в последнее время, все либо больны, либо умерли.

— А что в деревнях поблизости? В таких, как Крианларих, Монахайл и вокруг них? — Иона.

— Я не знаю. На сайте Би-би-си есть карта, где отмечены районы карантина. Можешь посмотреть там или по какому-нибудь новостному каналу. Но не уверена, что найдешь полную информацию.

Семья Ионы живет на изолированной от мира ферме в нескольких километрах отсюда. Это так далеко, что одному из братьев приходилось возить ее к школьному автобусу.

Может, беда их миновала.

3

КЕЛЛИ

Некоторое время я жду на байке Кая, но скоро мне надоедает. Хотелось бы уснуть. Может, засну, если постараюсь?

Сворачиваюсь клубком на траве возле байка и закрываю глаза. Стараюсь отбросить все мысли, ни о чем не думать, но не получается. Тогда принимаюсь считать овец; но такое могло прийти в голову только глупцу. В любом случае почему я решила, что сейчас это мне поможет, если не помогало, пока я была живой? Это просто безумие.

Можно пойти к Каю или Шэй, но когда я оглядываюсь и вижу, чем они занимаются, желание пропадает. Шэй в главной палатке, изо всех сил старается помогать больным, но у нее не очень хорошо получается. Кай носит тела к костру через теннисный корт, у него мрачное и строгое лицо, как тогда, в Ньюкасле.

Обследую Киллин. Это не занимает много времени: он маленький, и, кроме того, я уже бывала здесь с Каем, когда мы искали Шэй. Есть главная улица с магазинами и прочими заведениями, от нее отходят переулки с домами. И тишина. Мертвая тишина.

Замечаю людей в защитных костюмах, поднимающихся по дороге к парку. Через несколько минут после них от парка этой дорогой идет другая группа. Время пересменки? Следую за теми, что возвращаются.

Они проходят по главной улице и останавливаются перед большой палаткой. Один говорит что-то охраннику у двери, и все заходят внутрь. Там установка для обеззараживания, пластиковые занавески, шланги. Они по одному проходят обработку, снимают свои костюмы и бросают их в огромный биозащитный контейнер. Ничего высокотехнологичного, как в подземелье на острове, где я бродила за медсестрами, здесь нет. Наконец они по очереди принимают душ, одеваются и проходят в дверь на другом конце палатки.

Она ведет в какое-то здание. Здесь еще военные; они смотрят на большую карту на стене, утыканную булавками и покрытую красными и зелеными кольцами. Пожилой мужчина гаркает на остальных — должно быть, он тут самый главный.

Идет что-то вроде совещания между здешней группой и людьми в мундирах на экранах.

За их спинами кто-то рисует еще одно красное кольцо на карте — оно охватывает все уже нарисованные. Но внутри красных колец то там, то тут видны маленькие кружочки зеленого цвета.

— И как, по вашему мнению, нам изолировать эту разрастающуюся зону с имеющимся личным составом?

— Мы все на пределе. Постараемся подбросить вам людей, но пока обходитесь своими силами; выбора нет.

— Нам придется сократить охрану на блокпостах до одного человека, причем не только на маленьких.

— Или отвести людей из таких безнадежных мест, как Киллин. Мы не можем на это пойти!

І — Сколько в поселке людей с иммунитетом? Они могут продолжить то, что вы начали.

Проверяют список.

— Тридцать восемь, но некоторые из них дети.

— Добавьте еще двоих, они прошли через блокпост сегодня утром, хотя, допускаю, они могут и не остаться.

— Имена?

— Кай Танзер и Шэй Макаллистер.

— Мы напишем приказ об усилении всех мер сдерживания. Каждый должен остаться за внутренним периметром зоны карантина.

— Но, сэр…

— Исполняйте.

4

ШЭЙ

К концу дня, выбившись из сил, мы наконец выезжаем из поселка и поднимаемся по холму. Вдали от палаточного госпиталя и горящей плоти все выглядит так обычно — поднимающиеся в небо горы и озеро, блестящее внизу. Такими они были задолго до того, как сюда пришли люди. И останутся такими, когда мы превратимся в пыль.

Кай сворачивает на нашу аллею, останавливает байк перед нашим домом. Выглядит дом как всегда. Солнце сверкает в окнах на фронтоне, которые я вымыла; замечаю разводы в тех местах, где терла кое-как. Мама загрузила меня работой, а я была обеспокоена и раздражена. И это оказался последний нормальный день, который мы провели вместе.

Слезаем с байка, и я вижу — что-то не так.

— Что случилось с нашей парадной дверью?

— Старая леди в конце вашей аллеи сказала, что это сделали военные. Они приехали перепроверить тебе температуру, вы не отвечали, и они взломали дверь, чтобы найти вас.

— Но нашли только пустой дом.

— Да.

Вхожу в дверь. Мамин Будда на месте; живот блестит от поглаживаний на удачу — мы делаем это всякий раз, переступая порог дома. Не могу сказать, что нам сильно повезло.

Не успеваю подумать, что наконец-то Келли отстала от меня, и она тут же оказывается рядом. «Тебе повезло. Ты до сих пор жива».

«Точно» — забыв, что решила игнорировать ее, мысленно отвечаю я, и она улыбается.

Закрываю глаза. «Это только подтверждает, что ты плод моего воображения, — думаю я в ее сторону. — Если бы ты существовала, то не знала бы того, о чем я только что подумала, и это доказывает, что я тебя выдумала. Ты воображаемый друг; такие бывают у одиноких маленьких детей. Это все из-за душевной травмы и прочего».

«Ты теперь другая, Шэй. Мы можем обмениваться мыслями, разделять чувства друг друга».

Я мрачнею. «Она не настоящая, она не настоящая, она не настоящая…» — я повторяю это про себя снова и снова. Если повторять почаще, она, возможно,исчезнет.

«Даже не надейся».

Я вздыхаю.

— Шэй? — эхом доносится голос Кая. Похоже, он не в первый раз окликает меня, а я не слышу.

— Ммм? — Поднимаю взгляд и осознаю, что успела пройти в гостиную и сесть на тахту со своим медведем Рэмси, даже не заметив, что делаю.

У Кая озабоченный взгляд, и от него исходят волны тревоги.

— У тебя такой вид… ну не знаю… отсутствующий, как в тот раз, когда мы днем только что вошли в парк. Я что-то сказал тебе, а ты не ответила.

Смотрю на него и чувствую страх. Нельзя ему рассказывать, что со мною происходит; я могу отпугнуть его.

— Просто задумалась о маме, — говорю я. Мне сразу становится стыдно, что солгала, тем более солгала про маму. Он садится рядом, обнимает, притягивает к себе. Я кладу голову ему на грудь.

Делиться мыслями — какая ерунда.

Или нет? Вспоминаю, как разделила последние мысли с Эми. И мамины тоже — не только когда она умирала. Даже потом, когда вплетала цветы в ее волосы.

Могу ли я обмениваться мыслями с Каем? Я чувствую его тревогу. Но мне известно, что он беспокоится; я вижу это по его лицу. Не нужно читать мысли, чтобы такое понять.

«Конечно, не нужно».

Я снова вздыхаю. Так хочется, чтобы Кай меня поцеловал и я перестала бы об этом думать.

Он наклоняется ко мне и касается своими губами моих даже раньше, чем я додумываю мысль до конца. Но это ничего не значит. Когда это он упускал возможность поцеловать меня, если она представлялась?

Я отвечаю на его поцелуй.

Но разве он не собирался позвонить своей маме, когда мы доберемся сюда?

Кай вдруг перестает меня целовать.

— Забыл. Мне нужно позвонить маме, дать ей знать, что с нами все в порядке.

Я показываю, где телефон, он встает и направляется к нему, потом останавливается, словно чем-то озадаченный.

— У меня не все в порядке с головой, — говорит он. Хмурится, снимает трубку телефона.

Я ему не отвечаю; не говорю и не думаю больше ничего. Особенно старательно не думаю в его сторону. Неужели это действительно происходит? Неужели мои размышления о чем-то заставляют его думать то же самое?

Потрясенная своим открытием, смотрю в затылок Каю, пока он набирает номер. Может, все эти поцелуи и чувства между нами случились только потому, что я так хотела? Может, между нами ничего нет?

Но это безумие. Я качаю головой. Он собирался позвонить маме, когда мы сюда приедем, и он поднялся просто потому, что именно сейчас об этом вспомнил. Вот и все.

Этого не может быть. Не может.

5

КЕЛЛИ

По Шэй как будто прокатывается рябь потрясения и испуга. Я помню, как впервые обнаружила, что могу контролировать людей: просила их что-нибудь сделать, и они выполняли. Я этого не пугалась, мне нравилось. Чуть не заставила медсестру выпустить меня, пока кто-то ее не остановил.

А потом они надели на меня маску, чтобы я не могла разговаривать. Интересно, смогла бы я просто мысленно приказывать им, как Шэй делает с Каем? Если бы я задалась этим вопросом тогда, то могла бы оказаться на свободе еще до «лечения».

Но когда меня «вылечили», все кончилось. Теперь я никого не смогу заставит делать то, что скажу; даже заставить слышать не могу.

Пока что отодвигаю все это в сторону: Кай только что сказал «алло» в трубку телефона. Прижимаюсь к ней ухом, чтобы слышать мамин голос.

— Кай! Ты в порядке?

— Конечно. Прости, что заставил тебя волноваться; негде было зарядить телефоны. Мы только что вернулись в Киллин.

— Мы?

— Шэй и я.

— С ней все нормально? Тебе не нужно было везти ее в Киллин, он…

— На каратине. Да, я знаю. Шэй заболела, но выжила. К несчастью, ее мать умерла.

— Ты уверен, что Шэй переболела абердинским гриппом? И она выжила?

— Да, совершенно уверен. Я видел тело ее матери; никаких сомнений насчет того, что ее убило.

— У Шэй остались родственники?

— В пределах досягаемости никого. Ее дядя жил на Шетлендах, его вместе с семьей перевезли в Абердин. Они потеряли связь.

— Тебе нужно отвести ее к военному начальству и объяснить, что она — выжившая и что они должны доставить ее ко мне как можно скорее. Но выслушай меня, Кай: это очень важно. Больше никому не говори, что она выжившая.

— Почему? Что происходит?

— Все остальные подтвержденные выжившие исчезли или убили себя еще до того, как мы смогли до них добраться. Армия сумеет защитить ее и доставить ко мне. Сбереги ее, Кай. Она может быть очень важна для избавления от гриппа.

— Она очень важна для меня.

— Прости; конечно, важна. Но в данном случае вся человеческая раса претендует на нее не меньше тебя.

— Ух ты.

— Ich hab dich lieb. Будь осторожен.

— Я тоже тебя люблю.

— Tschiiss.

Кай вешает трубку и несколько секунд не двигается. Взгляд его устремлен на Шэй. Она выглядит маленькой и уязвимой. Обнимает своего большого плюшевого медведя, а сама где-то далеко. У нее изменились глаза; они становятся такими вот странными, когда проникаешь в окружающее, — в них вертятся синие вихри. С моими происходило то же самое; я помню, как доктора и медсестры говорили об этом. Видит это Кай или он тоже где-то далеко?

Он идет к ней, садится рядом и берет за руку. Ее взгляд возвращается к нему и снова становится нормальным.

— Шэй, моя мать говорит, никто не должен знать, что ты выжившая. Надо идти к военным и все рассказать только им. Тогда они отвезут нас к ней. Возможно, ты сумеешь помочь в борьбе с этой болезнью.

— Ты говоришь, уехать отсюда? Уехать в Ньюкасл?

— Так она сказала.

— Но это мой дом.

6

ШЭЙ

На следующее утро я говорю Каю, что поступлю так, как сказала его мама, но не сейчас. Есть две вещи, которые мне перед этим нужно сделать: узнать, все ли в порядке у Ионы и ее семьи, и помочь чем можно здесь, в Киллине.

Согласно картам Би-би-си, которые показывают в выпуске новостей поздно вечером, теперь весь Троссекс в зоне карантина, а это значит, что и ферма Ионы тоже. Несмотря на поздний час, я уже почти решилась позвонить ей, но потом испугалась.

«Ты ничего не узнаешь, пока не позвонишь, — говорит Келли. — Я же тебе сказала прошлым вечером: на карте, которую я видела, внутри красных карантинных зон есть зеленые кружочки».

«А что, если никто не ответит? Что, если… — Я сглатываю. — Что, если случилось самое худшее? Не уверена, что хочу об этом знать».

— Позвони Ионе, — говорит Кай; он словно подслушивал наш с Келли разговор. — Если с ней все в порядке, она наверняка ужасно о тебе волнуется.

Он прав, и его слова заставляют меня наконец сделать это. Мы с Каем на ночь ставили телефоны заряжаться, и я забираю свой наверх, в свою комнату, и закрываю дверь.

Келли, моя тень, взлетела по лестнице и уже раскинулась на кровати.

Сажусь возле нее.

— Ты можешь уйти? Пожалуйста. Дай мне сделать это одной.

Она садится, склоняет голову набок. Выглядит она, как тень в освещенной комнате, и глаза, уставшие за день от огня, дыма и множества красок, отдыхают на ней. Она улыбается.

«Да, конечно, я уйду. И хочешь знать почему. Потому что ты просишь меня. — Она встает и направляется к двери. — Понимаешь, нам нужно ладить. Если ты будешь обращаться со мной нормально, я смогу тебе помочь». Ее темные глаза — это глаза или просто более темные пятна на тени? — смотрят в мои. «Мы можем помочь друг другу». Она поворачивается, меняет форму, просачивается под дверь и исчезает.

Качаю головой. Я сошла с ума, рехнулась. Не тронулась, не сбрендила, не чокнулась — я вышла на высший уровень: у меня полностью и окончательно поехала крыша.

Но теперь я, по крайней мере, одна.

Прежде чем набрать номер, долго смотрю на телефон.

Один гудок… второй… третий…

— Алло?

— Иона?

— О мой бог. Это ты, Шэй?

— Я боялась звонить. Не знала, ответишь ты или нет, и…

— Кай нашел тебя? Почему он мне не сообщил?

— У него разрядился телефон, и у меня тоже. Мы только вчера вернулись в Киллин, а домой попали поздно вечером.

— Ты болела? Не понимаю. Я думала, все, кто заболевает… ну что они…

— Умирают. Так обычно и бывает. И… и… Мама умерла, Иона. — Теперь я плачу, и мне так хочется, чтобы Иона оказалась в этой комнате, а не на том конце телефонной линии. Хочется, чтобы со мною был кто-нибудь, знающий меня и знавший маму, знавший нас одновременно; он поймет, кого я потеряла.

Иона тоже плачет.

— Мне так жаль, так жаль. Я любила твою маму, — с трудом выговаривает она сквозь слезы.

— Знаю, — отвечаю я, всхлипывая, и нам обеим требуется некоторое время, чтобы прийти в себя и продолжить разговор.

— Иона, ты не должна никому рассказывать о том, что сейчас узнаешь. — Понимаю, что мне самой нельзя с ней об этом говорить, но это Иона. Кроме того, ей многое известно. Если ее социальная сеть до сих пор функционирует и источники работают, и если там появляется информация о происходящем, то она будет в курсе.

— Конечно. Обещаю.

— Я переболела этим, но не умерла.

— О мой бог. Ты выжившая?

— У Кая мама доктор-эпидемиолог, она в оперативной группе, изучающей болезнь в Ньюкасле. Она говорит, что нам нужно идти к военным и рассказать им обо мне, и они меня к ней доставят. Что у меня, быть может, ключ к спасению остальных людей.

— Не делай этого. Не говори никому. — Голос Ионы звучит резко.

— Почему?

— О выживших ходят разные слухи. Что они похожи на ведьм или вроде того.

— Прекрасно.

— И что они действительно опасны: умеют разговаривать с мертвыми, могут заставить человека сделать что-нибудь такое, чего он не хочет.

— Где ты такое слышала? — спрашиваю я, автоматически вживаясь в роль скептика «Встряски» и стараясь не задумываться о том, что сказала Иона. Разговаривают с мертвыми? Контролируют людей?

У меня сжимается сердце. Разве не этим я занимаюсь?

— Официально ничего не сообщается, но люди боятся выживших. Выжившей быть опасно.

— Разве это не еще одна причина, чтобы пойти к военным? Пусть они обо всем позаботятся.

 — Я не знаю. Источники сообщают, что военные забирают выживших, и больше их никто не видит. Это хорошо или плохо?

— Подожди минутку. Мама Кая говорит, что военные не смогли найти ни одного выжившего. Они либо исчезают, либо убивают себя.

— И что из этого правда? Мне это совсем не нравится.

— Мне тоже.

— Тебе нужно уехать, Шэй, и спрятаться.

О паранойе Ионы ходят легенды. Если запахло теорией заговора, она тут как тут. Но я тоже встревожена.

— Будь осторожна, — говорит она. — Если потребуется помощь, используй «Встряску»; можешь писать мне там.

Мы разговариваем еще. Семейная ферма Ионы попала в кластер, свободный от абердинского гриппа. Они сами изолировали себя от мира. Заблокировали свои частные дороги; один из ее братьев несет дежурство вместе с соседом; оба вооружились дробовиками. У них есть генераторы, а значит, электричество, и они могут прожить в изоляции сколько нужно.

Проходит довольно много времени, прежде чем мы начинаем прощаться. Но всякий раз появляется тема, на которую нужно поговорить, а за ней другая и третья.

Когда мы все-таки заканчиваем и Иона вешает трубку, я слушаю гудки и смотрю на телефон в своей руке. Потом отключаю его, беру ноутбук и ввожу в поисковую строку: «Выжившие после абердинского гриппа».

И вскоре жалею об этом.

7

КЕЛЛИ

Не может же Шэй все еще разговаривать по телефону? Я наконец устаю ждать и проскальзываю под дверь.

«Шэй?»

Никакой реакции.

Словно прочитав мои мысли, следом входит Кай.

Шэй смотрит на нас, ее щеки мокрые от слез.

С ней все в порядке. Иона и ее семья в порядке.

Кай обнимает Шэй и прижимает к себе.

8

ШЭЙ

Мы подруливаем к парку, когда из него выезжают армейские грузовики. Лиззи стоит, сложив руки на груди, и смотрит им вслед.

— Что происходит? — Испрашивает ее Кай. Они уезжают. Бросают нас, предоставляя самим себе.

Что?

— Это правда. Нам оставили список, так что можно продолжить осмотр еще не проверенных улиц, но помогать нам больше никто не будет. Они покидают зону карантина.

Кай берет меня за руку, тянет прочь от Лиззи, к дороге.

— Надо рассказать им про тебя сейчас. Пусть возьмут с собой.

— Нет. Разве ты не видишь — Лиззи и остальные теперь еще больше нуждаются в нашей помощи. Мы не можем их бросить.

— Поверь, я знаю, что ты чувствуешь. Но что, если в тебе заключен ответ на все происходящее? Что, если ты можешь уберечь остальные поселки и города от того, что случилось в Киллине?

Последний грузовик покидает парк. Кай хочет подойти к дороге, собирается помахать водителю, и я прихожу в ярость. Это моя жизнь, он не имеет права решать за меня.

Я ему не позволю.

— Стой где стоишь!

Он резко, на полушаге, останавливается, но пробует продолжить движение к дороге; я вижу это по усилию на его лице, по напрягшимся мускулам.

Грузовик исчезает за поворотом. Внезапно освободившись, Кай едва не падает вперед.

Теперь он приходит в ярость.

— Что ты со мной сделала? Ты велела остаться на месте, и я не смог пошевелиться. Как ты это сделала?

— Как ты мог пойти рассказывать им про меня, если я сказала этого не делать? Это моя жизнь и мой выбор.

— Только если ты в своем уме! Здесь ты ничем не можешь помочь. Ничем. А если уедешь, ты сможешь помочь очень многим.

— Ты не имеешь права принимать за меня решения!

— А ты за меня имеешь? Как ты вообще это сделала?

Как мне ответить, если я сама не знаю? Поворачиваюсь и иду прочь.

9

КЕЛЛИ

Никогда не видела Кая таким злым. Шэй влезла ему в голову и не скрывала этого, словно хотела, чтобы он понял, что именно она сделала. И он понял. Не до конца, но кое-что понял.

Подходят Лиззи и Джейми. Лиззи взмахивает планшеткой.

— Это список непроверенных улиц. Одному из вас надо ехать на грузовике с Джейми, остальные займутся здесь.

— Я поеду, — одновременно произносят Кай и Шэй.

Лиззи смотрит на их расстроенные лица.

— Один из вас поедет, другой останется.

Шэй молча направляется к грузовику, Джейми идет за ней.

— У вас двоих все в порядке? — спрашивает у Кая Лиззи.

— Не знаю.

— У нас и без ссор между своими хватает забот.

— А у тебя все нормально?

Она пожимает плечами.

— Я жива. А это немаловажно. Боюсь, к концу дня не смогу сказать того же о тех, кто остался. — Она делает движение рукой в сторону палатки.

— Некоторые могут выжить.

— Я такого не видала и радуюсь этому.

Он поворачивается к ней, задирает бровь.

— Почему?

— Ты не слыхал? Выжившие меняются. Думаю, они теперь даже не люди.

— Что ты имеешь в виду?

Лиззи дергает плечом.

— Они умеют разговаривать с покойниками, и это сводит их с ума. — Она стучит себя по голове. — Склонны к самоубийству, и даже хуже: могут других людей подталкивать к тому, чтобы они тоже убивали себя. Просто велят, и люди делают это. Лучше сгореть в огне.

Я не отрываясь смотрю на Лиззи. Я выжила, и все же они отправили меня в огонь. Значит, они думали, как она? Вот почему они так сделали?

Ее слова действуют на меня как пощечина. Я в ответ бью ее по лицу; она не чувствует, но мне тем не менее становится легче.

10

ШЭЙ

Джейми останавливает грузовик у первого дома.

Он не стучит, просто открывает дверь, она не заперта. Большинство жителей Киллина не запирали двери, и это облегчает нам работу.

Искоса посмотрев на меня, он вздыхает.

— Похоже, носить сегодня мне придется одному. Делаем так: проверяем каждую комнату. Ты наверху, я внизу. Если кого найдешь, зови.

Нервничая из-за того, что могу увидеть и почувствовать, поднимаюсь по лестнице. Даже моей воображаемой подружки нет: Келли осталась с Каем. Удивляюсь себе, но мне хочется, чтобы она была рядом. В последнее время чувствую себя спокойнее, если Келли неподалеку.

Кай так разозлился. Наверное, бросит меня после сегодняшнего. И Келли с ним уйдет, она же его сестра. Во мне еще тлеет уголек ярости, и я стараюсь уберечь, раздуть его — боюсь, что если он погаснет, то боль и страх потери Кая победят.

И вот я наверху. Первая дверь — в спальню. Она выглядит нежилой, как гостевая комната, и пуста.

Вторая дверь: ванная. Пусто.

Я перевожу дух. Осталась еще одна дверь. Иду к ней и, даже не успев открыть, уже знаю. Они там; их двое. Ко мне пробивается струйка, струйка сдвоенных мыслей.

— Джейми! — зову я. — Поднимайся.

На постели молча и неподвижно лежат двое — мужчина и женщина. Залитые кровью глаза слепо смотрят вверх. У них седые волосы; похоже, это чьи-то бабушка и дедушка. И руки, лежащие между телами… они сцеплены. Пальцы переплетены.

Мы перемещаемся от дома к дому. Тела бесцеремонно свалены в кузове автомобиля. У Джейми отсутствующий взгляд, говорящий, что он не здесь; он бросает в кучу тело десятилетней девочки рядом с трупом ее матери. Он где-то далеко: может, на ферме, носит мешки с картошкой.

Теперь, когда я знаю как, мертвых находить легко. Струйки, которые я ощутила, обнаружив первых, похожи на отпечатки ног; я иду по следу мыслей, оставшихся после смерти. Безошибочно привожу Джейми к следующему телу, потом к другому, и он начинает странно на меня поглядывать.

Однако чтобы находить их, я должна снять свою защиту, и меня разрывают боль и ужас их последних видений. Начинаю понимать, почему многие из выживших кончают жизнь самоубийством — если это правда.

А потом вдруг чувствую что-то новое.

Что-то чрезвычайно важное, происходящее прямо сейчас.

Кто-то еще жив.

11

КЕЛЛИ

Приближаются два армейских джипа.

Услышав их, из палатки выходит Лиззи, Кай идет сразу за ней.

— Они что, передумали? — спрашивает Лиззи. — Решили все-таки помочь?

Джипы останавливаются возле нас; внутри военные в костюмах биозащиты. Один из них — тот солдат, который был здесь раньше за старшего, но теперь он подчиняется кому-то еще.

Они выходят из джипа, и этот «кто-то еще» улыбается за визором шлема. Мне эта улыбка не нравится.

— Добрый день. Лейтенант Киркланд-Смит, к вашим услугам. Где Шэй Макаллистер?

12

ШЭЙ

Я объясняю Джейми, что нам нужно вернуться назад, спуститься с холма и повернуть за угол. На этой улице нам нечего делать, возражает он; ее уже проверили. Но я настаиваю, и он едет туда.

Пока мы едем, след боли становится сильнее.

— Останови здесь, — говорю я возле ветхого коттеджа, стоящего особняком в конце улицы. Вокруг него высокая трава, по саду разбросан хлам.

Мы выходим и направляемся к дому. Я медлю у порога, потом стучу в дверь вместо того, чтобы просто толкнуть ее. Затем открываю и захожу.

— Привет!

Джейми странно смотрит на меня, но тут сверху доносится звук какого-то движения. Мы спешим к лестнице.

В доме беспорядок, повсюду запах испорченных продуктов и грязной посуды, которая навалена кучами; на лестнице валяется одежда, и нам приходится через нее перешагивать.

Поднявшись наверх, мы проходим мимо первой двери, потом второй, а вот за третьей в самом конце холла я кого-то чувствую. Шагаю уверенно, и Джейми, уже привыкший к моему поведению, тоже не обращает внимания на остальные комнаты.

Стучу в дверь.

— Алло? Мы можем помочь? — спрашиваю я, потом отворяю.

В углу комнаты парень. Он скорчился, обхватил руками голову и стонет.

— Привет, я Шэй. — Опускаюсь возле него на колени, и он убирает руки от лица.

— Ну, конечно. Кто же это может быть, если не моя Шарона, — напевает он, потом снова стонет.

Это Дункан.

13

КЕЛЛИ

Что-то тут не так.

Я думала, Шэй была не права, когда отказывалась делать то, что хотели мама и Кай: признаться военным, что выжившая, и поехать назад в Ньюкасл с Каем. Но теперь я в этом не уверена.

Есть что-то такое в этих людях..

Лиззи называет им улицу, которую поехали проверять Шэй и Джейми, они не хотят ждать. Отправляются искать ее. Один за главного, двое с ним. Другой — тот, что находился здесь раньше — остается помогать Лиззи и Каю.

Они едут на улицу, где должны быть Джейми с Шэй, и я с ними. Но грузовика там нет.

— Может, ее кто-то предупредил? Мы не можем позволить ей скрыться. Надо было взять больше людей.

У них в джипе оружие очень внушительного вида.

— Она всего лишь девчонка. Ей некуда бежать. Блокпост ей не обойти. Они уже получили инструкции задержать ее, если появится.

— Не забывай, она не просто девчонка. Если разобралась, что к чему, она может быть опасна.

— Так или иначе, но мы поймаем ее.

— Давайте пока вернемся в парк. Может, мы разъехались с ними, и они уже там.

Я взмываю в воздух, высматриваю Шэй и грузовик, на котором она уехала с Джейми.

Никаких следов.

14

ШЭЙ

Мы останавливаемся перед палаткой Лиззи. Помогаю Дункану выбраться из грузовика, потому что, как мне кажется, так нужно. Он толкает меня плечом, говорит, что сам может идти, и шагает следом.

Джейми на грузовике со всем содержимым едет к теннисному корту, к костру.

Ко мне идет солдат, с которым мы разговаривали вчера, когда приехали; Кай шагает рядом с ним. Но ведь военные уехали, разве нет? Быстро перевожу взгляд с одного на другого.

— Вы вернулись, чтобы помочь? — спрашиваю я у военного.

На лице у него появляется виноватое выражение, но он быстро с ним справляется и вздыхает.

— Извини, нет. Я привез группу из ПОНа. Они поехали искать тебя, но скоро вернутся.

Смотрю на Кая, но он выставляет вперед руки в протестующем жесте.

— Должно быть, мама сообщила военным.

— Что такое ПОН?

— Полк особого назначения, — объясняет солдат и пожимает плечами. — Эта аббревиатура — все, что я о них знаю.

В воздухе сгущается темное пятно, и рядом с Каем неожиданно появляется Келли. «Шэй, тебе нужно бежать!» Она излучает тревогу.

«Почему?»

«Те, другие, не похожи на обычных солдат. В них есть что-то нехорошее. У них оружие, и они говорят, что ты можешь быть опасна. Что так или иначе они тебя поймают».

«Что?»

— Простите, что перебиваю, но вы не забыли про умирающего парня — про меня?

Кай поворачивается и отшатывается, увидев, кто стоит неподалеку.

— Дункан? Ты помогаешь Дункану?

— Конечно. — Поддерживая, веду Дункана в палатку; на этот раз он не сопротивляется и опирается на мою руку. По его телу прокатываются волны боли, но он каким-то образом умудряется идти.

— Кто это с тобой? — спрашивает Дункан сквозь стиснутые зубы.

— Кай. Ты с ним уже встречался.

— Того остолопа, что избил меня, я помню, я спрашиваю про нее.

Он кивает в сторону Келли; я ошеломлена. Он тоже может видеть ее?

Но Келли не обращает на него внимания. *Шэй, слушай меня! Тебе нужно спрятаться, пока остальные не вернулись. Я чувствую, они сделают с тобой что-то плохое».

Слышен звук подъезжающего автомобиля, и мы с Дунканом выглядываем из палатки: это армейский джип.

Дункан ругается и сплевывает на землю.

— Я прятался от этих гадов в камуфляже целую неделю. Но чего они хотят от тебя?

Озадаченно пожимаю плечами.

— Тогда зачем ты пошел с нами? Мы тебя не заставляли.

— Из-за тебя.

Я пытаюсь понять его и ничего не говорю.

— На случай, если тебе необходимо бежать, Шэй, — говорит он, делая ударение на моем имени, — я должен тебе кое-что сказать. Мне жаль, что я был таким придурком.

Я поражена и, забыв про Келли и военных, поворачиваюсь к нему. Дункан извиняется? Следующая волна боли едва не сбивает меня с ног; он сгибается, но снова выпрямляется и смотрит на меня так, словно это помогает ему одолеть боль.

— В данных обстоятельствах не стоит об этом беспокоиться, — советую я.

— Да уж, я потихоньку умираю. Могу позволить себе последнее желание?

— Какое?

— Поцелуй. Просто назло тому неандертальцу, который таскается за тобой.

— Он не так уж плох.

— Вот как?

«Шэй, ты должна бежать прямо сейчас. Они идут». Келли боится за меня, я чувствую, как она излучает страх; но она, должно быть, ошибается. Разве они не военные? И ничего дурного они предпринять не могут, это же Соединенное Королевство, здесь такими вещами не занимаются. Они — хорошие ребята, это всем известно.

Иду к двери. Из подъехавшего джипа выходят трое солдат в биозащитных костюмах. Кай разговаривает с одним из них, потом показывает на меня.

Они направляются ко мне, и теперь я это чувствую — опасность. И чем они ближе, тем сильнее ощущение.

Один из них улыбается, но только губами, не глазами.

— Это ты Шэй Макаллистер, выжившая после абердинского гриппа?

— Да, я. — Я пытаюсь спрятать эмоции. — А вы кто?

— Лейтенант Киркланд-Смит. Приятно познакомиться.

Лиззи отступает на шаг.

—Ты выжившая? Ты говорила, что у тебя иммунитет. — Она испуганно отшатывается.

— Ну да. У всех выживших иммунитет.

Дункан по неизвестной причине все еще околачивается возле двери, неподалеку от нас, хотя и мучается от приступов боли — я чувствую ее волны. В подходящий момент, когда все смотрят на меня, он выскальзывает из палатки.

— Что ж, тебя не просто найти, — говорит лейтенант. — Теперь нам хотелось бы отвезти тебя к докторам, занимающимся изучением гриппа; они посмотрят, сможешь ли ты чем-то помочь.

Он лжет, я это чувствую. Но что им на самом деле от меня нужно?

— Конечно, — соглашаюсь я с улыбкой на лице, понимая, что им лучше не возражать.

К лейтенанту подходит Кай.

Я еду с ней.

— Извини, сынок, тебе нельзя.

— Об этом ничего не говорили. Куда вы едете? Разве не к исследовательской группе в Ньюкасле?

— Это закрытая информация. Я не имею права сообщать ее тебе. Теперь прощайтесь, нам надо спешно уезжать.

Ошеломленный, Кай подходит ко мне.

— Прости за недавнее. Мне жаль, что не могу поехать с тобой.

— Но ты же хотел этого, не так ли? Чтобы военные забрали меня.

Он трясет головой.

— Не будь идиоткой. Я хочу быть с тобой.

— Я тоже, — шепчу я, и вся моя злость пропадает. Стараюсь не заплакать. Он обнимает меня и шепчет мне на ухо, что поедет домой, узнает у мамы, куда меня увезли; что он найдет способ увидеться со мной. Когда он отстраняется, я изо всех сил стараюсь не цепляться за него — нужно его отпустить, чтобы он оказался подальше от опасности. Чтобы не участвовал в том, что может случиться дальше.

Усевшись на байк, Кай исчезает за поворотом дороги.

Направляюсь к двери автомобиля, стараюсь идти спокойно и неторопливо. Лейтенант и еще двое поджидают меня; еще один идет сзади, потом останавливается возле других.

«Отвернитесь, отвернитесь, отвернитесь, отвернитесь…» Мысленно представляю себе закат, и все они, помедлив, смотрят на запад.

Делаю один шажок, другой. Это действительно работает!

«Отвернитесь, вы не видите меня; отвернитесь, вы не видите меня; отвернитесь, вы не видите меня; отвернитесь…»

Я срываюсь с места и бегу в конец парка.

Успеваю сделать десять, двадцать шагов, прежде чем они осознают, что я сбежала. Мысленно подсказываю им неправильное направление — представляю себя выбегающей из центральных ворот парка. Они бегут туда, но потом один из них — лейтенант — разворачивается и смотрит в обратную сторону. Пригибаюсь к земле, мечтая стать невидимой. Я не могу пересечь парк — он заметит меня, пока стоит там. Тогда я проскальзываю в госпитальную палатку сзади и ложусь на кровать.

Натягиваю на голову простыню и притворяюсь мертвой.

Меня одолевают последние предсмертные видения тех, кто лежал на этой кровати. Не одного и не двух, а многих и многих.

Я прикрываюсь своим щитом, стараясь не чувствовать и не думать.

Медленно текут секунды. Не слышно ни голосов, ни шума шагов; меня ищут где-то в других местах.

Пока.

«Шэй? — шепчет Келли у меня в голове, и я чуть не подпрыгиваю. Она не уехала с Каем? — Они прочесывают окраины парка и главную улицу, а Лиззи пошла заваривать чай. Теперь выбирайся через центральный вход; может быть, они тебя не заметят».

Выглядываю из-под простыни.

Уже почти стемнело. В госпитальной палатке осталось очень, очень мало живых. Никто из них не в состоянии подать сигнал тревоги, даже если захочет.

Крадучись покидаю палатку, стараюсь держаться в тени и бегу к центральным воротам парка.

«Стой! — говорит Келли. — Один из них возвращается».

Я прячусь за низким ограждением садика возле кафе, расположенного недалеко от выхода из парка. Сумею ли я незаметно проскользнуть?

Вряд ли.

Воображаю шум в другой стороне, ближе к мосту, и отправляю эту мысль ему.

Он отворачивается, а я перелезаю через ограду.

Оказывается, я не одна. Чье-то прерывистое дыхание говорит, что здесь еще кто-то прячется.

— Дункан? — шепчу я.

— Ага.

— Ты почему убежал? — Дыхание у него учащенное, но боль прошла. Долго он не протянет.

— Я могу умереть где угодно, зачем это делать там, где не хочется.

«Ш-ш-ш-ш, — шипит Келли. — Он возвращается».

Я замираю. Шаги приближаются, потом проносятся мимо нас.

— Прости, мне нужно идти, — говорю я.

— Не беспокойся. Мне хорошо.

Я замираю в сомнении, потом подползаю к нему ближе и быстро целую в щеку. Когда мои губы касаются его кожи, я чувствую все: он знает, что вот-вот умрет, но счастлив — счастлив, что я подарила ему эту малость.

«Давай, давай!» — торопит Келли.

Выскальзываю из ворот кафе, но потом натыкаюсь на что-то темное; раздается грохот. Замираю.

Шаги. Быстрые шаги; бегут в моем направлении.

Теперь бегу и я. Прятаться больше нет смысла, я изо всех сил несусь по улице.

«Ныряй!» — вопит Келли; я так и делаю. Раздается громкий треск выстрела, и что-то с визгом пролетает у моей головы. Ухо становится горячим, потом мокрым.

«Они в меня стреляют?»

«Да».

Появляется еще один солдат, он приближается с другой стороны. Я подаюсь назад, пригибаюсь к земле, но тут первый преследователь оказывается прямо передо мной с оружием в руках. Он наводит ствол на меня, и я вижу слабый отблеск холодного металла и радугу внутри ствольного канала — колечки жара и струйки пороховых газов, означающих, что секунду назад в меня из этого оружия стреляли. Из уха мне на шею капает кровь. Я каменею, как статуя; я слишком напутана, чтобы придумать что-нибудь.

Все, что я могу — это сдаться. Оставаясь на месте, медленно выпрямляюсь и поднимаю руки.

Но он продолжает целиться. Оружие держит твердо, он взял меня на мушку. Но это же Соединенное Королевство. Это же армия. Он не может… он не… НЕТ…

Шум — замешательство — размытое движение…

Я грубо отлетаю в сторону. Это Дункан? Потом выстрел — и его тело изгибается, забрызганное кровью. Он падает на землю… Все это происходит за секунду, показавшуюся вечностью.

Чувствую шок — свой и Дункана, и боль, волны боли, заливающие его. Смерть от болезни была близка, но эту боль причинила пуля, разорвавшая ему внутренности.

Наклоняюсь над ним, но боль уже ушла. Вместо нее покой. Тело еще теплое, но его больше нет.

Его последние мгновения и мысли звучат у меня в голове: «Ьег«, беги, беги!» И он не раздумывал, просто среагировал — бросился на меня. И спас.

Он умер.

В горле рождается пронзительный крик; ужас и гнев закипают внутри и выплескиваются на того, кто это сделал.

«Беги, Шэй, беги!» все еще звучат во мне мысли Дункана.

Я вскакиваю и бегу.

15

КЕЛЛИ

Бежит она быстро, но и шума от нее слишком много. Бежит наугад, не глядя под ноги, спотыкается и с тяжелым выдохом растягивается на земле.

«Стоп, — говорю я. — Жди здесь, за машиной. Я проверю, где они. Шэй? Ты слышишь?»

Ее глаза смотрят на меня. Она кивает.

— Ждать. Здесь. Слышу, — скорее выдыхает, чем произносит Шэй, но получается все равно очень громко.

«Прости», — думает она, уловив мою мысль.

«Только не высовывайся и не шуми».

Возвращаюсь ко входу в парк. На дороге лежит тело Дункана. Тот, кто в него стрелял, тоже там лежит — спокойно, неподвижно. Что с ним случилось? Он уже собирался выстрелить в Шэй, но тут его тело дернулось, словно в него самого кто-то выстрелил… Но в него никто не стрелял.

Лейтенант и еще двое, приехавшие с ним, стоят там же; потом подбегает Лиззи.

— Что произошло? — спрашивает Лиззи.

— Она напала на одного из моих солдат и взяла его оружие. Этот парень пытался остановить ее. Она его застрелила.

Что? — Лиззи ошеломлена.

— Мы должны найти ее. Куда она могла направиться?

— Ее дом у трассы «А», над озером.

— Вряд ли она после такого побежит домой.

Лиззи опускается на колени возле тела Дункана, касается его запястья. Качает головой, отпускает руку; в ее глазах ярость.

— Где Кай, приятель Шэй? Она побежала бы к нему, — говорит Лиззи, и тут мне снова хочется ударить ее по лицу.

— Он уехал из Киллина и собирался вернуться в Ньюкасл, так? Предупредить все блокпосты на этом маршруте. Если появится, задержать его и доставить сюда.

Гони, Кай, не дай им поймать себя».

16

ШЭЙ

Опускаю голову на колени. Когда это произошло, боли не было только ощущение удара, а потом стало горячо; сейчас боль усиливается. Вся голова сбоку мокрая от крови.

Меня спасла Келли. Она посоветовала нырнуть; если бы я этого не сделала, пуля не просто разорвала бы ухо. Я была бы мертва.

Как мертв сейчас Дункан.

За последние несколько дней я видела много смертей, но гибель Дункана меня потрясла. У него был абердинский грипп, и он наверняка умирал и уже переступил тот порог, за которым боль ослабевает. Бросился на меня, оттолкнул и получил предназначенную мне пулю.

Все это ради меня?

Не понимаю. С самого первого дня моего появления здесь он вел себя отвратительно и еще совсем недавно подстерег меня на тропинке и напал. А сегодня просил прощения. И заслонил меня собой.

Я рада, что поцеловала его. Может, Кай и не понял бы моего поступка, но я рада.

Интересно, уехал ли Кай? В безопасности он или нет?

Холодная тихая ночь. Я вслушиваюсь в тишину, но кроме стрекотания кузнечиков, пения птиц и ударов собственного сердца, ничего не слышу. Голова кружится; я теряю связь с телом и плыву куда-то прочь от него.

Я вышла из тела. Я высоко в небе, потом внизу, среди деревьев, у самой земли, и слышу, как в ней что-то растет и кто-то роется. Мне представляется, что я вижу глазами кошки, крадущейся через сад, потом глазами птиц на деревьях и насекомых, летающих, ползающих и бегающих — тысячами пар глаз. Самые разные глаза видят Киллин с разных углов зрения. «Где ты, Кай?»

Мотылек на светильнике с детектором движения наблюдает за Каем, выходящим из моего дома.

У меня сжимается горло. Он идет к своему байку, стоящему у дома — медленно, словно задумавшись, словно не знает, остаться ему или уехать.

«Останься, Кай. Пожалуйста».

Детектор движения отключается, светильник гаснет, и мотылек улетает. Я нахожу паука, сидящего в паутине под карнизом. Кай, преломленный паучьими глазами, заводит байк, и я паникую: он уезжает.

Сначала одной парой глаз, потом другой я слежу за тем, как он едет по нашей улице, но перед выездом на главную дорогу в нерешительности притормаживает.

«Не поворачивай направо, Кай; не уезжай так быстро, иначе я не смогу тебя догнать. Сверни налево. Приезжай и найди меня», — умоляю его мысленно, но на таком расстоянии дотянуться до его сознания не могу.

Он поворачивает направо.

17

КЕЛЛИ

«Шэй?»

Сгорбившись, она молча сидит на земле, там, где я ее оставила. Крови стало еще больше, часть ее потемнела и запеклась, часть свежая. Начинается дождь. Красные завитки на ее коже смешиваются с каплями воды, и меня охватывает паника. Она не может умереть. Она единственная, кто способен говорить со мной.

«Шэй!» — громко произношу в ее голове.

Она стонет и шевелится. «Поднимайся».

«Зачем? Кай уехал. Мамы нет». У нее мрачные мутные мысли, и они наслаиваются друг на друга: брошена… покинута… одинока.

«Я все еще здесь. Поднимайся!» Снова и снова дергаю ее, пока, наконец, она с трудом не поднимается на ноги, опираясь на машину, за которой пряталась. Морщится от движений.

«Ну поднялась. Дальше чтої»

«Спрячься от дождя».

В голове у Шэй мелькает мысль о доме — но какой это дом, если там никто не живет?

«Нет. Мы не можем пойти в твои дом; один из солдат собирался туда. Возможно, он уже там. Остальные ищут тебя. Нужно спрятаться, пока сюда кто-нибудь не вернулся».

«Ладно». Пошатываясь, она идет к углу и сворачивает в переулок. Дергает входные двери, пока одна из них не поддается. Задвинув засов, Шэй на мгновение прислоняется спиной к двери, потом медленно бредет по прихожей, придерживаясь одной рукой за стену, пока не находит ванную.

Включив свет, она смотрит на себя в зеркало. Волосы мокрые и спутанные; с одной стороны бледного лица грязь, с другой — кровь.

«Выгляжу, как кусок дерьма».

«Очень похоже».

«Ну спасибо».

Шэй берет полотенце, держит под струей воды и, морщась от боли, промакивает им кровь вокруг уха. Потом полощет полотенце, и в раковине смешиваются сгустки крови, свежая кровь и вода. Она повторяет процедуру снова и снова, едва сдерживая слезы, пока полностью не очищает кожу. Ухо наполовину оторвано, из раны на шею капает свежая кровь.

«Тут нужно накладывать швы», — говорю я.

«Никогда не отличалась ловкостью при работе с ниткой и иголкой. Но, может быть…»

«Что?»

«У озера я заставила себя почувствовать себя лучше, когда ослабела после болезни. Может, и теперь смогу что-нибудь сделать».

Глаза у нее становятся странными — в их синеве начинают кружить черные вихри. Никогда раньше не видела вблизи, как это происходит, и с любопытством наблюдаю. И она в упор глядит на меня — но видит ли?

Ее бледное лицо начинает розоветь, теплеть, а ухо становится красным и каким-то нечетким, а потом вдруг становится целым там, где был оторванный край. Здоровым и невредимым.

Шэй моргает, и глаза у нее возвращаются в норму.

Она смотрит в зеркало. «Ого». Поднимает слегка дрожащую руку и касается уха.

— Как, черт возьми, я это сделала? — спрашивает она, на этот раз вслух.

«Не знаю. Я и понятия не имела, что ты способна на такое».

Шэй направляется в прихожую, все так же держась за стену, словно боится упасть.

— Кай уехал, — говорит она со вздохом. — Ты знала?

«Да. Я следила за солдатами, а потом издалека смотрела на твой дом. Видела, как он уехал из поселка».

— И ты не отправилась с ним? Почему?

«Тебе я сейчас нужнее».

Шэй смаргивает слезы.

— Но он твой брат.

«А ты мой друг».

— Спасибо, Келли. За то, что помогла мне. За все, — говорит Шэй. Она знает: я вижу, что ее мысли искренни, но мне нужно нечто большее. Мне нужно, чтобы она произнесла это вслух.

«Я ведь тоже твой друг?»

— Конечно. Я перед тобой в долгу. Даже по уши в долгах.

«Ты больше не будешь меня игнорировать? Обещаешь?»

— Обещаю. Никогда не буду. Я думала, что схожу с ума, что выдумала тебя, что ты ненастоящая. Но теперь понимаю: это не я сошла с ума и не ты свихнулась, а весь этот проклятый мир съехал с катушек и окончательно рехнулся. Мир превратился в дурдом, а мы как те две пациентки, которые пытаются разобраться, что происходит.

«Ха! Мне это нравится. А как тебе такая мысль: весь мир сошел с ума, и только мы вдвоем сохранили здравый рассудок. И держимся вместе. Идет?»

— Идет. Договорились. — Она протягивает ладонь; я озадачена, потом пожимаю ее. Она трясет мою руку, и странная волна пробегает по мне.

Шэй мой друг. У меня есть друг. Друзья ведь существуют друг для друга, правильно?

Потом она зевает и почесывает ухо.

— Вроде как покалывает. — И снова зевает.

«Тебе надо поспать. Я постерегу».

— Ладно. Спасибо. — Она бредет в гостиную и устраивается на диване, не желая подниматься наверх в поисках спальни. «Может быть, жившие здесь люди лежат в своих постелях мертвые, — улавливаю ее беспокойную мысль. — Может, они все еще здесь».

«Я проверю, — успокаиваю я, быстро обследую дом и сообщаю ей: — В доме нет ни мертвых, ни живых. Засыпай; я разбужу, если что-нибудь случится».

Но как только Шэй засыпает, я вылетаю и несусь над дорогой, по которой уехал Кай.

Вот уже первый блокпост, а я так и не видела его; должно быть, он здесь уже проехал. Собираюсь продолжить путь и уже почти миную блокпост, как вдруг что-то привлекает мое внимание.

Что это стоит вон там, на обочине?

Это байк Кая.

18

ШЭЙ

«Кай лежит рядом, его рука гладит мои волосы. Он смотрит мне в глаза тем особенным взглядом, от которого становится тепло, тело трепещет, во рту пересыхает, горло сжимается, и я не могу удержаться, чтобы не поцеловать его».

А потом он исчезает. И мои руки холодеют.

Он в беде.

Начинаю искать его: дальше, еще дальше, но вокруг тихо и пусто.

Его здесь нет, и, что еще хуже, его нет нигде».

К горлу подступает крик, я молочу руками и ногами, падаю с дивана и ударяюсь о деревянный пол.

После кошмара сердце колотится — это всего лишь сон.

Сажусь. Сквозь незнакомые занавески в незнакомый дом пробивается свет. Прошлой ночью я обратила на окружающее совсем мало внимания, и сейчас мне кажется, будто я впервые вижу эту аккуратную комнату.

— Келли! — зову я вслух, а потом повторяю мысленно: «Келли!»

Ответа нет; значит, сейчас подходящее время все обдумать, пока она не слышит моих мыслей.

Если она действительно реальна — а после сегодняшней ночи, полагаю, я вынуждена это принять, — значит, с головой у меня все в порядке. Означает ли это, что все воспоминания о снах, в которых я видела маму перед ее смертью, тоже отражают действительность?

Тогда Келли — моя единокровная сестра, а мой отец — человек, которого Кай ненавидит больше всего на свете.

По крайней мере, Кай не является моим сводным братом — это было бы слишком.

У меня урчит в желудке. Как это возможно — испытывать голод после такого?

Бреду на кухню, открываю холодильник и сразу захлопываю. Там что-то протухло.

Но вот в буфете нахожу ореховое масло, а в морозильной камере — хлеб. Отправляю его в тостер. Когда появляется Келли — поприхожей проносится размытое пятно, — я намазываю четвертый бутерброд. Она излучает тревогу.

— Что случилось?

«Я проверила дорогу, по которой ехал Кай, и…»

— Что произошло? Он в порядке?

«Не знаю! Его байк за блокпостом, а самого его нет».

Меня охватывает паника, как только что во сне. Они стреляли в меня; они убили Дункана. Тот солдат собирался убить меня, даже когда я подняла руки. Что они сделают с Каем? Но я не могу понять. Они отпустили его, тогда почему…

Келли что-то скрывает, прячет от меня свои мысли.

— В чем дело? Говори!

«Я не могла рассказать тебе прошлой ночью. Ты была слишком расстроена и нуждалась в отдыхе». Рассказать что?

«Они говорили, что попробуют перехватить его на блокпосту».

— Но зачем им это делать, если накануне они разрешили ему уехать?

«Они говорили, что должны найти тебя, и Лиззи сказала, что ты направишься к Каю».

— Что?

«Я надеялась, что он уехал, что они не успеют и он уже миновал блокпост. Но когда полетела посмотреть, увидела там его байк. Должно быть, они схватили его».

— Где он?

«Я не знаю. Я только что осмотрела весь поселок, но не смогла найти его. Что будем делать!'»

Я внутренне содрогаюсь. Им нужна я. Ведь так? Не Кай, а я.

Она читает мои мысли. «.Нет! Если ты сдашься, вы оба окажетесь у них в руках. Какая от этого польза?»

— Слушай. Прежде всего, мы должны найти его.

«Я тебе уже сказала, что у меня не вышло. Его нет ни в парке, ни на армейской базе, ни с теми солдатами, от которых ты убежала».

— Попробуй еще раз. Давай!

Келли секунду медлит, а потом на том месте, где она стоит, взметывается темный вихрь. Она исчезает.

Я сажусь и пробую дотянуться. Как и в прошлую ночь, я тянусь ко всем глазам в поселке. Ко всем двуногим, четырехногим, шести- и восьминогим существам; я не выбираю.

Но я нигде не могу почувствовать Кая. Или увидеть его. И это так похоже на мой сон, что становится страшно.

19

КЕЛЛИ

Я еще раз пронеслась по всему поселку и уже была готова бросить эту затею, вернуться к Шэй и сообщить, что ничего не вышло.

Но что-то заставляет меня напоследок вернуться к ее дому.

В саду за домом стоит скамейка, обращенная к озеру.

Когда я в прошлый раз была здесь, она пустовала, а теперь на ней лежит Кай. Он не двигается. Глаза закрыты. Руки связаны за спиной и прикручены к скамье.

Когда я осознаю, что он не шевелится, мне становится страшно. Он в порядке? Я даже не знаю.

Должен быть в порядке.

Целую его в щеку.

«Не волнуйся, Кай, мы тебя спасем. Я и мой новый друг».

20

ШЭЙ

Мы двигаемся вдоль озера, держимся в стороне от дорог. Стараюсь вести себя как можно тише, хотя, уверена, стук моего сердца слышен на всю округу и выдает наше местоположение. Когда Келли примчалась, я уже знала, где Кай: видела его глазами бабочки, сидящей на краю скамейки.

Он лежал так спокойно, что это казалось неестественным; он явно не спал. Лицо бледное, если не считать багровых припухлостей на одной стороне. Руки связаны за спиной, веревка пропущена под скамьей.

Мне так захотелось дотянуться до него, прикоснуться к нему; можно ли сделать это через бабочку? Она взмахнула крыльями, вспорхнула, закружилась и села ему на щеку.

Он не пошевелился.

«Я иду, Кай». Отправив этот мысленный сигнал тогда, я повторяю его и сейчас, с каждым шагом приближаясь к Каю.

Возвращается Келли. «Все чисто», — сообщает она и улетает снова — надо проверить тропинку с обеих сторон и убедиться, что никто не залег в засаде.

Наверняка они связали его таким образом, чтобы заманить меня. Я знаю, что иду в ловушку, и, если попадусь, лучше от этого не будет ни ему, ни мне.

Я дрожу от страха, который гонит меня в другую сторону, но ничего не могу с собой поделать, не могу повернуть.

Мы прячемся в роще между моим домом и озером. Пока я вижу только неподвижно лежащего Кая.

Келли возвращается.

«Там никого нет! Иди и развяжи его».

«Ты, скорее всего, ошибаешься. Зачем они оставили его здесь связанного?»

«Не ошибаюсь! Помоги ему. — Она сердится. — Ты боишься».

«Да. Боюсь, — вздыхаю я. — Келли, он наживка на крючке. Дай я попробую рассмотреть получше».

Усаживаюсь на траву. По пути я пробовала дотянуться до Кая из разных точек, и у меня ничего не получилось — приходилось останавливаться. Когда я к чему-то тянусь, то не вижу и не чувствую, где находится мое тело.

Я тянусь… не к Каю, нет, хотя мне этого очень бы хотелось, а ко всему, что нас окружает. Сначала к тому, что ближе, затем дальше, еще немного дальше… еще… есть. Солдат. Он прячется. В руках оружие, направленное на Кая. На стволе штука, похожая на прицел. Смотрю дальше и нахожу второго притаившегося солдата, тоже вооруженного. Открываю глаза.

«Келли, их здесь двое. Оба с оружием, целятся в Кая. Если я к нему подойду, откроют огонь». Подробно объясняю ей, где они засели; она уносится посмотреть своими глазами.

А я тянусь снова, теперь к Каю.

Он шевелится. Радуясь, что его пугающая неподвижность прошла, чувствую, что вместо нее пришла боль. У него болит голова и тело — он весь в синяках, страшно смотреть. Пробует пошевелить руками — но не может, и это тоже причиняет боль.

Смогу ли я дотянуться до него и как-то облегчить страдания? Сейчас я ближе, чем при прошлых попытках.

Переливаю любовь из себя в Кая, мысленно обнимаю его.

Он вздрагивает.

«Кай? Это Шэй. Ты меня слышишь?»

Он пробует пошевелить губами, ответить.

«Нет. Не говори. Думай».

«Шэй? Я не понимаю. Ты где? У тебя все нормально?»

«Я ряд ом, но прямо сейчас подойти к тебе не могу».

«Каким образом мы разговариваем?» Мысли у него путаются; он думает, что спит.

«Значит, это приятный сон». Я поглаживаю его изнутри и стараюсь снять боль, как снимала свою, когда пуля порвала мне ухо. Направляю к нему волны своей энергии, и в голове у него проясняется.

«Это действительно ты?»

«Я. Мы собираемся вытащить тебя. Только лежи спокойно».

«Как будто я что-то могу. Кто это «мы»?»

«Об этом в другой раз».

«Не делай глупостей. Оставь меня и спасайся сама».

«Извини, не могу».

«Ты не хотела с ними ехать. Зря я тебя не послушался».

«Шэй? Шэй!» Это Келли. Вернулась.

«Сейчас мне нужно идти. — Я мысленно отправляю ему поцелуй и чувствую его на наших губах, а потом делаю единственную вещь, которая, по моему мнению, ему сейчас нужна. — Спи, Кай. Спи». Я погружаю его в глубокий целительный сон.

21

КЕЛЛИ

Мы ждем до сумерек.

Шэй подкрадывается к первому солдату. Он сидит на бревне, глаза и ствол направлены на Кая. Потом он чихает и крутит головой, и я командую Шэй замереть, пока он не успокоится.

Удастся ли ей это сделать?

Никогда я раньше так не злилась из-за того, какой стала. Когда Шэй помогла мне обнаружить, где затаились солдаты, я попробовала сжечь их обоих: бросалась сквозь них, как делала это с тем мальчишкой у реки в Абердине. Ничего не получилось. Могу только предположить, что это из-за костюмов биозащиты — они блокируют меня, защищают от моего внутреннего жара.

«Будь у меня тело, я бы их размазала».

«Вот как?» — спрашивает Шэй, прочитав мою последнюю мысль.

«О да. А ты можешь это сделать?»

Шэй не отвечает. Я рассказала ей, что солдат, стрелявший в Дункана, неподвижно лежал на земле, когда я возвращалась в парк, и она ответила, что, наверное, что-то с ним сделала. Теперь пытается разобраться, что именно тогда сделала. Не доверяет себе и опасается, что не сумеет достаточно сильно стукнуть камнем по голове того, который сидит сейчас в засаде.

Я бы сумела. Представляю себе, как он обливается кровью, и от образа в моей голове Шэй тошнит.

«Вспомни, кто они и чем заняты. Если бы им представилась возможность, они застрелили бы и тебя, и Кая. А теперь соберись».

Шэй двигается как можно тише, одновременно посылая солдату успокаивающие мысли: «Все спокойно, ты один, ночь тиха». В темноте я вижу лучше ее и подсказываю, куда поставить ногу, слежу за солдатом, стараясь подвести ее как можно ближе.

«Подожди», —  говорю я, и Шэй останавливается. Солдат поворачивает голову и что-то говорит по рации, встроенной в костюм биозащиты: слишком тихо, и мы ничего не слышим.

Проговорив, он снова наводит прицел на Кая. Подкрадываемся ближе.

«Пора, Шэй. Сделай это ради Кая. Сделай, ты должна».

22

ШЭЙ

Как он может не слышать биение моего сердца?

Келли так ясно показала мне, что нужно сделать. Размахнуться и изо всех сил шарахнуть его камнем по голове. И одновременно пинком отбросить в сторону оружие.

Я, шестнадцатилетняя соплячка, против подготовленного убийцы-военного. Ну конечно, у меня наверняка получится.

«Сделай это!»

Сделаю, потому что должна.

Глубокий вдох. Фокусируюсь на нем. Солдат услужливо слегка откидывает голову.

«Давай».

Изо всех сил опускаю камень ему на голову; жуткое ощущение сводит желудок спазмом.

В тот момент, когда камень должен соприкоснуться с его черепом, солдат отводит голову в сторону.

Камень задевает его по касательной. Он вскакивает, пошатывается, но оружия не выпускает. Я нахожусь слишком близко, чтобы прицелиться и выстрелить, и он бьет стволом мне в голову. Каким-то чудом мне удается отскочить, и удар приходится в плечо. Тело пронзает боль.

Падаю на колени.

Он на шаг отступает, поднимает ствол и улыбается.

Я испытываю боль и страх, но больше всего во мне злости, поднимающейся внутри. Как он мог? Кто дал ему такое право? Волна обжигающей ярости бурлит и пенится, а потом мгновенно выплескивается из меня.

Дернувшись, он падает на землю.

«Видишь, как легко», — говорит Келли.

Я ошеломлена, из желудка к горлу подступает кислотный привкус. Неужели я только что сделала это? Неужели моя злость может причинить людям вред, как этому солдату, неподвижно лежащему передо мной?

Келли читает мои мысли. «Полезная вещь, если не умеешь бить людей камнем по голове. Еще разок, и…»

— Шэй Макаллистер! — В ночной тиши резко звучит громкий голос. — Довольно. Сдавайся, и мы его отпустим.

Мы смотрим в сторону дома. Там второй солдат, и он приставил ствол к голове Кая.

23

КЕЛЛИ

«Выстрели в него своей злостью; сделай это еще раз!»

Но Шэй слишком боится за Кая, и все ее мысли только о нем.

«Собери весь свой гнев снова!»

Она пробует, но ничего не получается. Слишком далеко?

— Шэй, может быть, твой ухажер и выглядит в данный момент мертвым, но уверяю тебя, я проверял — сердце у него бьется, — звучит тот же голос. — Он еще жив. У тебя десять секунд, чтобы подойти сюда с поднятыми руками. Потом я буду стрелять. Начну со ступней, а через каждые десять секунд буду подниматься выше. Один!

Шэй вскакивает на ноги.

— Два!

«Не делай этого, он тебя убьет!»

— Три!

«У меня нет выбора».

Шэй бежит из рощи на открытое место, и мне страшно — за нее и за Кая, но я ничего не могу сделать.

— Четыре!

Она машет руками.

— Я здесь! Здесь! — кричит она.

— Иди сюда. Пять!

Ствол все еще направлен на Кая, а не на Шэй. Он хочет, чтобы Шэй подошла ближе.

— Шесть!

Спотыкаясь на ходу, она направляется к нему.

— Семь!

24

ШЭЙ

Быстро вспоминаю тропинку, по которой мне случалось ходить.

И тянусь к Каю. Не вижу больше собственных ног и спотыкаюсь, но продолжаю идти. Не напрямую, но несколько уклоняясь в одну сторону, чтобы солдату пришлось поменять позицию, когда он надумает стрелять в меня.

Потому что именно это он и собирается сделать.

— Восемь!

«Кай? — Какие-то случайные образы всплывают в его сознании. Значит, он еще спит. — Проснись, Кай, но не шевелись».

«Мммм». Он начинает приходить в себя, осознает мое присутствие и где сам находится; поначалу мысли сонные, потом он вспоминает все и сразу просыпается. Я приказываю ему лежать спокойно, хотя затекшие мышцы требуют движения. «Что происходит?»

Показываю Каю картинку: он сам на скамейке, неподалеку солдат с оружием и я — спускаюсь с холма.

— Девять!

Оставляю Кая, открываю глаза и делаю шаг на расчищенное место.

Солдат отводит ружье от Кая и берет на мушку меня.

— Как раз вовремя! — говорит он.

Я стою, подняв руки над головой. Умереть нетрудно; я столько раз видела, как люди умирают. Но все во мне — каждая клетка, каждый кусочек плоти, каждый орган — взывает к движению и борьбе, к жизни.

Но сейчас я ничего не могу сделать, чтобы остановить его.

Кай открывает глаза. Солдат не смотрит на него. Он стоит возле скамейки и наслаждается моментом, лениво целится в меня.

Выбросив ноги вперед, Кай наносит ему жестокий удар в живот. Оружие дергается, и пуля летит мимо, у меня над головой. Бросаюсь к ним.

Кай вложил в удар столько силы, что скамейка, к которой привязаны его руки, опрокидывается, сбивает солдата с ног и прижимает к земле.

Солдат отчаянно пытается выбраться из-под нее, и тут гремит еще один выстрел. Сердце замирает, но пуля снова летит мимо и впивается в дерево.

«Быстрее!» — верещит Келли.

Уже наполовину сидя на земле, солдат пытается спихнуть с себя скамейку, но тут подбегаю я и резко толкаю ее так, что она ударяет солдата в голову. Оружие отбрасываю ногой в сторону. Солдат валится на землю и не шевелится.

— Кай! Ты в порядке?

— Шэй!

Переворачиваю скамейку и обнимаю Кая. Он дрожит и целует меня, хотя руки у него до сих пор связаны за спиной.

— Никогда так не пугался, — говорит он, и я знаю, что боялся он не за себя.

«Шэй! Сзади!» кричит Келли.

Оборачиваюсь — солдат привстал, заводит руку за спину и достает пистолет.

На этот раз ярость откликается мгновенно и беспощадно бьет в цель. Солдат дергается в конвульсиях и падает на землю.

— Шэй? Это ты сделала? — спрашивает Кай. В его широко открытых глазах тревога и страх, но боится он не солдата. Кай смотрит на меня.

25

КЕЛЛИ

— Что это за шум? — Склонив голову набок, Шэй прислушивается. «Келли, можешь проверить?»

Я несусь мимо дома к дороге и еще быстрее возвращаюсь.

«Сюда едет армейский грузовик, он быстро приближается», — сообщаю я, оставаясь в воздухе, чтобы видеть поверх деревьев и дома.

Шэй бросается развязывать веревки, которыми Кай притянут к скамейке. Она ругается.

— Не могу справиться с узлом.

«Они уже на улице. Быстрее!»

Шэй бежит к дому и возвращается с ножом. Разрезает веревку и освобождает руки Кая. Тот поднимается на ноги, смотрит на тело, лежащее на земле.

— С ним все нормально?

Шэй поворачивается к нему.

— Я не знаю. Но он собирался убить меня.

Они просто стоят и смотрят друг на друга, хотя нужно бежать.

Перед домом с визгом тормозит грузовик, и они оборачиваются на звук.

«Бегите!»

Пробираясь сквозь кусты, они бросаются вниз по холму, надеясь спрятаться за деревьями.

Потом Шэй берет Кая за руку, тянет в сторону каких-то зарослей, и они прячутся за ними.

— Ш-ш-ш, — шипит она.

«Келли, что там происходит?»

«Их двое; один из них — тот самый лейтенант. Они только что нашли своего приятеля в саду. Думаю, он мертв. Оба злые, лейтенант пинает скамейку. У второго занятная штучка вроде бинокля, и он рассматривает через нее всю округу».

«Они о чем-нибудь говорят?»

Лечу послушать. Тот, что с биноклем, все еще рассматривает рощу в низине у дома и ее окрес-ности.

Наконец бросает это дело и ругается.

— Никаких следов.

— Они не могли далеко уйти. Ларсон связывался с нами по рации несколько минут назад.

— Скоро прибудет подкрепление с собаками. Мы их найдем.

26

ШЭЙ

Как можно быстрее и стараясь производить как можно меньше шума в тишине ночи, мы спускаемся к воде. Я шепчу Каю, что едет подкрепление с собаками и что нам нужно побыстрее добраться до причала и отплыть от берега.

Должно быть, Кай озадачен, откуда мне все это известно, но не спрашивает. Я уклоняюсь от его мыслей. Они беспорядочны. Ему нужно какое-то время побыть наедине с собой. Мне не хочется думать о том, почему он так на меня смотрит. Ему известно, что я каким-то образом обездвижила того солдата. Но я блокирую эти мысли: не могу про это думать и одновременно переставлять ноги.

Кружится голова. Сегодня я ела только тосты с арахисовым маслом, и то утром, давным-давно. И Кай наверняка тоже голоден и хочет пить.

Звезд не видно — они прячутся за облаками. Будем надеяться, что погода не переменится, когда мы окажемся на воде. Но сейчас трудно даже переставлять ноги.

Мы как раз выходим к кромке воды, когда над нами вихрем проносится Келли. «Скорее! Приехал еще грузовик и…»

Она не успевает закончить предложение — тишину ночи разрывает громкий лай собак.

— Бежим! — призывает Кай. — В воду.

Собьет ли это собак со следа? У меня захватывает дух, когда мы бредем по ледяной, доходящей до голеней воде. Надеюсь, собаки своим лаем заглушают наше шлепанье. Наконец в темноте появляется смутный силуэт — пристань. Наша лодка все еще на той стороне озера; не знаю, что мы будем делать, если соседской шлюпки не окажется на месте. Переправляться вплавь?

Выше по берегу в кустарнике раздается треск, чавкающие звуки, крики. В ноги прыгают огни фонарей.

Они все ближе.

Мы приближаемся к причалу; увидев шлюпку, я чуть не плачу от облегчения.

— Залезай, — говорю я Каю и нащупываю швартовочную веревку. Отцепившись, забираюсь в лодку и изо всех сил отталкиваюсь веслом от настила.

— Дай мне, — говорит Кай; второе весло уже у него в руках. Он начинает грести ровно и сильно.

Слышны всплески — собаки учуяли наш след у края воды; опять всплески — они бегут на запах вдоль берега озера. Столько усилий, чтобы сбить их со следа, и все напрасно; оказывается, это хорошо работает только в кино. Уверена, что когда мы отплывем подальше, они потеряют наш след, но сейчас собаки совсем близко, на них уже падают отсветы от фонариков солдат. Они бегут за собаками к причалу, сейчас осветят поверхность озера и возьмут нас на мушку, почему бы нет?

Мы понемногу отдаляемся. Мышцы на руках Кая перекатываются от усилий.

Собаки хрипят все ближе. Они выскакивают на причал, уже озаренный светом фонарей, бегут на самый край и лают.

Отсветы огней ложатся на воду — сначала в одну сторону, потом в другую. До нас они почти не достают.

«Вы нас не видите у вы нас не видите, вы нас не видите…»

Повторяю эти слова про себя, изо всех сил желая, чтобы они стали правдой.

Потом раздаются выстрелы, и в воду вокруг нас врезаются пули. Чуть не кричу от ужаса. Мы падаем на дно лодки.

Но все пули выпущены напрасно. Они не могут видеть нас, просто палят в темноту. Скоро пальба затихает.

Касаясь руки Кая, я делаю знак, что сама сяду за весла. Гребу медленно, опуская и вытаскивая весла из воды как можно тише, без всплесков.

«Вы нас не видите, вы нас не видите, вы нас не видите…»

— Как ты узнала, что они приведут собак? — Кай шепчет так тихо, что его голос больше похож на дыхание.

Сложив руки на груди, Келли сидит рядом с ним. «Про собак тебе сообщила я. Скажи ему, [что я здесь!»

— Поговорим позже, — шепчу я Каю в ответ.

Но как мне рассказать ему про Келли после всего, через что он прошел? Все, что мне нужно рассказать ему о себе, уже достаточно трудно воспринять. Как мне объяснить, что его обожаемая сестренка умерла и ее призрак постоянно был с нами, а я до сих пор не удосужилась сказать ему об этом?

Я не могу.

27

КЕЛЛИ

Шэй снова меня игнорирует, хотя обещала этого не делать.

— Мы сейчас почти у другого края озера, — тихо говорит Шэй.

— Куда направимся дальше?

— Они могут провести собак вокруг, вдоль берега, и снова попробуют выследить нас. Я придумала, как сбить их со следа.

— Как?

— Мы оставили нашу лодку недалеко отсюда. Как насчет того, чтобы причалить в том месте и вытащить шлюпку? Пробежаться по дороге, потом вернуться тем же путем и сесть в нашу лодку.

— И когда собаки найдут шлюпку, пойдут по нашим следам до дороги. Там след оборвется, и они подумают, что мы на чем-нибудь уехали? Хорошо придумано.

От похвалы Кая Шэй тает.

«Ты обещала, что поговоришь с ним позже, — напоминаю я. — Что скажешь?»

Она уже не тает и направляет шлюпку к берегу; Кай выскакивает в воду и вытаскивает ее на берег, в рощицу, рядом с лодкой Шэй.

— Любишь пробежки? — спрашивает она.

— Не очень. Но, думаю, времени терять не стоит. Они бегут, больше не стараясь скрываться — ломятся сквозь подлесок вверх по склону, в сторону горной дороги. Там, тяжело дыша, останавливаются.

— Вниз будет легче, — говорит Кай.

— Да, конечно.

Вернувшись к лодке, они сталкивают ее в воду, забираются.

Шэй все еще не может отдышаться и держится за борт, а Кай отводит лодку от берега.

— Я думал, раз тебе нравится подниматься на велосипеде по крутым холмам, то пробежка не станет проблемой. Или у тебя морская болезнь?

— Нет. Просто тошнит от голода. И от жажды.

— И меня тоже. Как думаешь, можно напиться из озера?

— Не знаю. Но если мы сейчас не попьем, то дальше будет только хуже. Думаю, нужно рискнуть. — Она зачерпывает пригоршней холодную воду и пьет, потом еще, еще. Кай смотрит, потом делает то же самое.

— Время покажет, но сейчас мне гораздо лучше, — говорит он. — Ты местная; куда нам плыть?

— Может, нам лучше передохнуть, прежде чем принимать такое решение. Тут есть место, где мы попробуем остановиться. Держись возле берега и греби в сторону от Киллина.

У Шэй восстанавливается дыхание, и она сама садится за весла. Прямо на озере мы видим что-то вроде дома. Шэй подгребает к лестнице, которая спускается в воду.

— Что за сооружение? — спрашивает Кай.

— Кранног, озерный домик, стоящий в воде на сваях. Скотты веками пользовались такими жилищами. Очень удобно с точки зрения безопасности.

Мне так не кажется.

Небо только начало светлеть, но уже можно рассмотреть деревянное строение. «Дом» для него слишком громкое название, оно больше похоже на круглую лачугу на столбах. Достаточно просторно, но выглядит так, будто от одного хорошего толчка может развалиться.

«Прочнее, чем кажется», — думает Шэй в мою сторону.

Кай привязывает лодку на длинную веревку. Потом Шэй поднимается по лестнице, а Кай, умостившись на нижних перекладинах, толкает лодку веслом, пока она не прячется от глаз под кранногом.

Затем Кай карабкается наверх, и Шэй жестом приглашает его следовать за ней внутрь. Она вынимает телефон, включает фонарик и, слегка прикрыв его ладонью, освещает помещение. В центре — низкие лавки, поставленные кольцом, и они усаживаются рядом, не касаясь друг друга.

— Откуда ты знаешь про это место? — спрашивает Кай.

— Мы приходили сюда с учителем истории. Это вроде музея. Но я слышала, что молодежь встречается здесь, в домике на озере, чтобы… ну ты понимаешь… — Даже в тусклом свете раннего утра видно, как она краснеет.

Шэй дрожит. Кай вздыхает, подвигается ближе и одной рукой обнимает ее за плечи. Она прижимается к нему.

— Пора поговорить? — спрашивает он.

— Да, — шепчет она.

— Итак. Какого черта здесь творится?

— Думаешь, я знаю? Похоже, военные хотели убить меня.

Он качает головой.

— Все это не имеет никакого смысла.

— Расскажи, что случилось с тобой.

— Доехал до блокпоста, и меня остановили. Велели ждать. Потом два солдата на грузовике — не из тех, что я видел в Киллине раньше, но приехали они оттуда — велели садиться к ним в машину. Заявили, что ты стреляла в Дункана и убила его.

— Это неправда! Они стреляли в меня, когда я убегала; Дункан меня оттолкнул, и они его застрелили вместо меня.

Кай касается ладонью ее щеки.

— Я и не поверил, что это правда, решил, это какая-то ужасная ошибка. Потом они отвезли меня к твоему дому. К тому времени я понял, что они не такие уж и хорошие парни, и попытался сбежать — не очень удачно. Они оглушили меня. А когда я пришел в себя, то уже лежал привязанный к твоей скамейке.

Мне так жаль. — У Шэй в глазах стоят слезы. — Это я виновата.

— Ты меня по голове не била. — Он непроизвольно гладит себя по волосам. — Но боль уже прошла. Что происходит, Шэй? Мне показалось, что я ощутил твое присутствие у себя в голове, как тогда на улице в Киллине. В тот раз ты, похоже, не позволила мне сделать то, что я хотел. А сегодня ты словно… помогла мне почувствовать себя лучше, а потом усыпила. Затем разбудила, вовремя показала, что творится вокруг, и я сумел пнуть того солдата, собиравшегося стрелять в тебя. Или я вообразил себе все эти вещи? И… и что ты сделала потом с тем солдатом? Ты просто посмотрела на него, и он упал. Ты с ним что-нибудь сделала?

Не знаю, как или что, но думаю, что сделала.

— Лиззи говорила, выжившие умеют контролировать людей, и еще кучу всякой ерунды.

— Что-то во мне изменилось после болезни. Кое в чем я стала другой — и в том, как теперь думаю, и в том, на что способна. Например, я могу мысленно говорить с тобой. Могу ощущать весь окружающий меня мир; я по-другому вижу вещи.

— Ты можешь читать мои мысли?

— Нет. Но вроде этого — скорее твои чувства и мысли, если они направлены на меня.

— Не делай этого. — Голос Кая звучит резко.

— Ладно. Не буду, я обещаю. — «Попробую», — проносится в голове у Шэй.

И никогда не заставляй меня делать то, чего я не хочу.

— Не буду.

— Хотя, если надумаешь снова избавить меня от головной боли, это будет нелишним.

— Конечно. Но сначала спрошу.

— Да. Правильно. Если я буду без сознания и привязан к скамейке, можешь сама принимать решение. — Он усмехается, Шэй робко улыбается в ответ.

— А что произошло с тем солдатом… я не понимаю, — говорит она. — Я решила, что сейчас он убьет меня, и что-то изнутри вырвалось и набросилось на него.

— Это «что-то» — из сферы ненормального.

— Да. Я сама выбита этим из колеи. — Ладонь Шэй проскальзывает в руку Кая. — Но я все еще я.

Кай смущен, он ласково целует ее в лоб, потом в губы.

— Целуешься ты так же. По крайней мере, мне так кажется; надо проверить еще, чтобы наверняка. Но это все? Или есть еще что-то, что мне нужно знать?

«Скажи ему обо мне!»

«Келли, я не могу».

«Ты говорила, что ты — мой друг».

«Да, но…»

«Но что? — Я прихожу в ярость. — Как ты можешь быть моим другом и не говорить моему брату, что я здесь?»

«Подумай, как он на это отреагирует, серьезно подумай. А потом, если будешь настаивать, я скажу».

«Никакие раздумья не изменят моего решения! Скажи ему!»

28

ШЭЙ

— Есть кое-что еще, о чем я тебе не говорила. Об этом действительно тяжело рассказывать, а тебе еще тяжелее будет услышать. — Я сглатываю. — Мы здесь сейчас не одни.

Кай быстро оглядывается, словно кто-то проник в домик, а он и не заметил.

— Нет, не в этом смысле. Ты их не сможешь видеть.

— Но ты можешь? — У Кая на лице такое выражение, словно он готов меня выслушать, но в глубине души считает, что я ненормальная.

— Да. Видеть и слышать тоже. Помнишь, ты спросил, откуда я знаю, что военные привезли собак? Она пошла и подслушала их разговор, и передала мне, о чем они говорили.

— Она?

— Она. Без нее я погибла бы. Она спасла мне жизнь; заставила пригнуться, когда они в меня стреляли. Мне… мне так трудно тебе говорить об этом, Кай. Это твоя сестра.

Он отшатывается.

— Что?

— Она здесь, прямо сейчас. Сидит рядом с тобой на скамье.

Кай поворачивается и смотрит на Келли. Но что он способен увидеть? Ничего.

— Это не смешно.

— Нет, но это правда.

— Лиззи говорила, что выжившие умеют разговаривать с мертвыми. Ты говоришь, что призрак Келисты, — он содрогается, — находится здесь, прямо сейчас?

— Да.

— Нет. Ты зашла слишком далеко. Что с тобой? — Он злится. Вскакивает, идет к двери, словно больше не хочет находиться рядом со мной.

— Но, Кай…

— Нет. Я не хочу этого слышать. У тебя какая-то болезненная потребность привлекать к себе внимание или нечто в этом роде. Все это выдумки. Должно быть.

— Не выдумки, клянусь! — «Келли, помоги мне!» «Как?»

«Расскажи мне что-нибудь, чего я не могу знать».

Кай уже возле самой двери.

«У меня был игрушечный медвежонок из стекла, мой любимый».

— Она говорит, что у нее был стеклянный медвежонок, ее любимая игрушка.

Он останавливается, поворачивается, лицо потрясенное.

— Он разбился. Упал со столика и разбился.

«Неважно».

— Она говорит, что это неважно.

— Келиста? Ты действительно здесь? — Он обводит взглядом помещение, будто сможет увидеть ее, если постарается.

«Я действительно здесь».

— Она здесь.

Кай качает головой:

— Нет, нет, это слишком. Это не может быть правдой.

Он ошеломлен, и я, не подумав, прикасаюсь к его разуму, чтобы успокоить его…

— Нет! Держись подальше от моих мыслей, Шэй. Я предупреждал тебя. — Речь его становится отрывистой, становится различим немецкий акцент, в обычных условиях почти неуловимый.

— Прости, — шепчу я.

«Расскажи ему, как я ходила на его футбольные матчи и держала книжку на коленях. Расскажи! И про то, что в его комнате под потолком висят модели байков. Что он сам их делал».

Я повторяю все, что сказала Келли.

— Про все это я тебе рассказывал! — зло бросает Кай. — Когда ты расспрашивала меня о сестре, то специально запоминала подробности, чтобы сейчас повторять?

Отступаю на шаг, словно он ударил меня. Трясу головой.

— Нет. Конечно нет! И ты никогда не рассказывал мне о своей комнате.

— Тогда я сам спрошу у нее кое-что. — Скрестив руки на груди, он оборачивается. — Что я подарил ей на последний день рождения? Я опоздал со своим подарком и отдал его Келисте как раз перед самым их с мамой отъездом, незадолго до ее исчезновения. Никто его не видел; она оставила подарок в комнате, когда уехала с мамой. Чтобы сохранить его в целости, сказала она.

— Келли, что это такое?

«Я не помню!»

«Что?»

«После всего, что со мной случилось, меня подводит память».

«Постарайся, Келли!»

«Я не знаю».

— Она говорит, что не помнит, что ее теперь подводит память.

— Ну да. Конечно.

Кай снова направляется к двери; на его лице злость, на моем — слезы.

Как он может не верить мне?

Потому что не хочет. Он не хочет верить, что его сестра умерла.

«Подожди! Кажется, я знаю. Это был серебряный дельфин? Ожерелье?»

— Келли говорит, серебряный дельфин. На ожерелье.

Он оборачивается; теперь и у него на лице слезы, и он их не прячет.

— Келиста? — шепчет Кай, и она бросается к брату, обнимает своими темными призрачными руками.

— Она здесь, она сейчас с тобой, — говорю я, беру его за руки и завожу их вокруг Келли, хотя у меня и разрывается сердце. Я понимаю, какая это мука для него — принять такую правду. Сумеет ли он оправиться от нее в будущем? Надеюсь, что да.

Закрываю от Келли свои мысли. Есть ли вещи, про которые я должна сказать Каю, чтобы секретов между нами больше не было? Что Келли — моя единокровная сестра. Что у нас с ней один отец — человек, которого он презирает.

Нет. Каю не нужно про это знать. Мама уехала до моего рождения, чтобы уберечь меня от отца; она говорила, что почувствовала в нем что-то нехорошее. Ее мнение совпадает с выводами Кая, а я доверяю их суждениям. Ни по каким общепринятым меркам его нельзя назвать моим настоящим отцом.

Хотя в день нашей встречи я почувствовала в нем что-то такое…

В Эдинбурге. Мы встретились в Эдинбурге, в университете. Изо всех сил стараюсь сохранить спокойствие на лице, когда ко мне неожиданно приходит осознание: абердинский грипп поразил весь тот район Эдинбурга.

Мой отец почти наверняка мертв. Скорее всего, он умер еще до того, как я узнала, кем он мне приходится.

Эта мысль вызывает во мне странное чувство тревоги. Несмотря на мои умозаключения, мысль о том, что он, возможно, умер, занозой сидит у меня в сердце. Не могу понять, что я на самом деле чувствую.

А как насчет Кая? Может, он смотрит на подобные вопросы по-другому. Вдруг ему захочется узнать, кто мой отец.

Но на него сегодня и так много свалилось, слишком много.

Прячу эти размышления поглубже, туда, куда Келли не доберется. Подхожу к Каю и обнимаю его.

29

КЕЛЛИ

Обнявшись, они спят весь день, а я их охраняю. Утром к озеру ползет туман, он окружает нас, и берег — а вместе с ним и весь мир — больше не существует. Но днем солнце разгоняет его, и все появляется вновь. Вижу узкие кладки, выступающие над берегом. Какое-то строение с забором выше. Наблюдаю за ним, но никто не появляется.

Время от времени покидаю озерный домик, чтобы посмотреть, чем заняты военные. После тех, что бегали тут вчера с собаками, новых людей в камуфляже не видно. А вчерашние шестеро с тремя собаками обходят по берегу все озеро. Псы лают, скулят, бросаются туда-сюда. Находят шлюпку, оставленную Каем и Шэй. Потом все уходят по следу, ведущему к дороге. С этого момента они сосредотачивают усилия на ней и на тех пунктах, куда она ведет. Похоже, хитрость Шэй сработала.

Во время своих ожиданий и наблюдений я не перестаю размышлять.

Я думала, что обрадуюсь, когда Кай узнает о моем присутствии. Но радости не чувствую. Он так расстроился. Мне-то казалось, он будет счастлив, что я с ним. Но нет. И Кай захотел узнать, как меня похитили, а я не смогла рассказать. Не помню. И то, что помню из случившегося со мной, не рассказала. Это расстроило бы его еще сильнее.

Шэй знала, как он отреагирует; она пыталась объяснить мне, а я не стала слушать.

Но мне известно, где я была; я знаю, что это сделал со мной Первый. И мне известно, что он сбежал. Одна только мысль о нем заставляет меня пылать изнутри — так сильно, что я боюсь случайно спалить кранног и лечу посидеть на берегу.

Если я расскажу про него Каю и Шэй, они захотят того же, чего хочу я, правильно? Особенно если решат, что это их идея.

Когда они, наконец, начинают шевелиться, солнце уже клонится к закату.

Кай садится, опускает голову на руки.

— Чувствую себя, как с похмелья, хотя ни капли не пил, — говорит он. — У меня голова раскалывается.

— Можно я помогу? Ты почувствуешь себя лучше, — робко предлагает Шэй.

Он смущен, а она помогает ему подняться и усаживает на скамью. Встав у Кая за спиной, Шэй разминает ему плечи, шею, массирует голову. Он вздыхает, прислоняется к ней, и она обнимает его. Он поворачивает к ней лицо; Шэй наклоняется, и они целуются.

«Так-так-так!» — говорю я.

Отстраняясь от Кая, Шэй закатывает глаза.

— Что? — спрашивает он.

— Келли сказала—«Так-так-так». Не знала, что она подсматривает, как мы целуемся.

Он качает головой.

— У меня до сих пор в голове не укладывается, что Келиста здесь.

«Келли, а не Келиста».

— Ей нравится, когда ее зовут Келли, — говорит Шэй.

— Я знаю. Извини, Келли. Так называл ее отец, поэтому я старался не употреблять этого имени в общении с ней. — При словах «ее отец» по лицу Кая пробегает тень, а в голове у Шэй что-то мелькает, но я не успеваю понять что. — Но если ей нравится Келли, пусть так и будет. — Он пожимает плечами. — В любом случае мне хотелось бы знать, когда она за нами наблюдает. Смотреть, как мы целуемся — не дело для моей сестренки.

«Предупредите меня за три секунды, и я исчезну!» Шэй улыбается.

— Что такое?

— Она говорит, что исчезнет, если мы предупредим ее.

Кай усмехается.

— Это требует предварительного планирования.

— Кстати, о планировании. Что нам делать дальше?

— Ладно, давай проанализируем ситуацию.

— Давай.

— Значит, мама говорит, что нам нужно обратиться к военным. Она сообщает им, что ты в Киллине. Потом они пытаются убить тебя, оглушают меня, привязывают, используют как приманку, чтобы еще раз попытаться убить тебя. Для военных это ненормальное поведение.

— Нет.

— И я совершенно уверен, что мама тоже от них такого не ожидала.

— Надеюсь, что нет. Это была бы в высшей степени странная реакция на то, что ее сын завел себе подружку, не правда ли?

— Угу.

— Иона советовала не говорить военным, что я выжившая, сказала, что выжившие пропадают.

— И мама говорила, что они пропадают, — еще ни одного из них не доставили к ней, туда. Она хотела, чтобы тебя привезли в исследовательский центр в Ньюкасле. Как насчет того, чтобы добраться к ней самостоятельно?

— Но откуда нам знать, что военные снова не поведут себя так же, когда мы там окажемся? На этот раз и твоя мама может попасть под удар.

— Что же мы еще можем сделать? Чего она хочет — чего сейчас должны хотеть все, — так это определить, что стало причиной эпидемии, пока она не распространилась дальше. Мама говорила, что ты нужна ей для этого.

«Я знаю, где все началось».

— Что? — Шэй смотрит на меня, Кай глядит в пространство между нею и тем местом, где я стою.

«Я знаю, откуда пришла болезнь».

Шэй повторяет мои слова. Они обмениваются взглядами, и Шэй обращается ко мне:

— Ладно, тогда расскажи нам.

«Она явилась оттуда, где я была. С тех островов, где случились взрывы и большие пожары».

— С Шетлендов?

«Да».

— Объясни.

Я так и делаю, а Шэй передает Каю все, что я говорю. Про исследовательский институт под землей, про то, как специально заражали людей, а потом наблюдали, как они болеют и умирают. Но я не умерла. Я выжила. Как Шэй. Вот почему мне известно, какая она сейчас.

Как потом они меня «вылечили».

Когда я рассказываю им, что это значит — глухая комната и пламя, — Кай приходит в бешенство. У Шэй на глазах слезы.

А потом болезнь поразила медицинский персонал; произошли аварии — подземные взрывы, которые переросли во взрывы на поверхности. И она вырвалась из подземелья.

— В новостях говорили, что катастрофа на Шетлендах началась с землетрясения — оно повредило нефтехранилище, и начался пожар, — замечает Шэй. — Возможно, тот же подземный толчок разрушил исследовательский институт.

— Такое возможно, — соглашается Кай.

— Я не могу понять, — говорит Шэй, хмурясь. — Зачем кому-то намеренно заражать людей, проводить такой жуткий, такой масштабный эксперимент?

«Я слышала, как, одна медсестра говорила, что они ищут лекарство от рака».

Шэй повторяет Каю мои слова.

— Но они не имели права экспериментировать над людьми, даже в поисках лекарства от рака; это недопустимо, — возмущается Кай.

— С точки зрения закона — нет. Должно быть, поэтому все было спрятано под землей. Келли, сколько людей там заразили?

«Не знаю. Когда меня туда привезли, я попала в большую группу; там были люди всех возрастов, человек тридцать. После «лечения» я видела, как заражали другую группу. Ой, погоди, на мешках с пеплом писали номера. Их там висело больше четырехсот».

— Так много! — ужасается Шэй. — Когда я рассказала Ионе про Келли, она сообщила, что за последние несколько лет в Северной Англии и Шотландии резко увеличилось количество пропавших людей. Сколько времени все это продолжалось?

«Я не знаю».

— Если все это правда, то абердинский грипп начался вовсе не в Абердине, — говорит Кай.

«Это правда! Больные с островов привезли его в Абердин».

— Мама должна про это узнать. Она говорила, что определение отправной точки и путей распространения заболевания очень важны в выработке способов противодействия ему. Мы должны рассказать ей.

— Но ничего из сказанного не объясняет, почему меня пытались убить. Только из-за того, что я выжила после этой болезни, которую они создали?

— Не знаю.

«Есть один человек, который должен знать. Доктор, который был главным».

— Кто он? — спрашивает Шэй, а Кай смотрит на нее, морща лоб.

«Я не знаю его настоящего имени. Все называли его Первый. Он жил в доме на острове; я искала его там, когда выбралась из подземелья. Там стоял стол, полный его бумаг. Если бы мы отправились туда, то, наверное, узнали бы, где его искать».

Шэй передает Каю все, что я сказала.

— Если он участвовал в этом деле с самого начала, то наверняка знает, как остановить болезнь, — добавляет она.

— Что ж, похоже, это лучшее, что мы можем сделать, — говорит Кай.

— Да уж. Прятаться в кранноге было бы скучно.

— К тому же я умираю от голода. Питание здесь отвратительное.

— Ты хотел сказать, его здесь просто нет. Но тебе нельзя говорить маме, куда мы направляемся.

— Я должен!

— Подумай сам. Она сообщила военным, где меня найти, и чем все это обернулось?

— Она не знала, что произойдет. Не могла знать.

— Я верю тебе, Кай. Но если она не поверит, когда узнает, что с нами сделали военные, то может рассказать им, куда мы собираемся, и при этом считать, что делает благое дело. А если даже не расскажет, то ее телефон могут прослушивать или могут заставить ее рассказать, что мы задумали. Тебе ничего нельзя говорить ей.

Кай пристально смотрит на Шэй, в конце концов вздыхает и согласно кивает.

— Ты права, но она будет так беспокоиться. И что, если военные схватят нас до того, как мы туда доберемся? Никто не узнает того, что известно нам.

Склонив голову, Шэй думает, потом говорит:

— Правильно. Надо послать весточку Ионе.

— Ей тоже нельзя звонить, и по той же причине. Всем известно, что она — твоя близкая подруга. Они могут следить за ней, прослушивать разговоры.

Шэй отрицательно качает головой:

— У нее есть блог под другим именем; никто не знает, что именно она ведет его. Я могу зайти и оставить информацию, которую посмотрит только она; эти сведения не появятся в интернете. Мы должны рассказать кому-то все, что знаем.

— А если они отслеживают и ее выходы в интернет?

— В техническом отношении у нее все на высшем уровне; какой-то ее приятель, совершенно помешанный на компьютерах, сделал так, что ее трафик не отслеживается. Она говорила, что желающим придется разыскивать ее по всему миру. Им не под силу выследить ее, я знаю точно.

— Как же нам покинуть Лох-Тей и не попасться? — спрашивает Кай. — Повсюду блокпосты, значит, по дороге ехать нельзя. Если идти пешком, нас выследятсобаки.

— А что, если на велосипедах по бездорожью? Найдут нас собаки, если поедем на велосипедах?

— Не знаю. Может, и найдут; они, похоже, чуяли нас, когда мы брели по воде.

Шэй кивает.

— Ладно, давай это обдумаем. А если выбраться за пределы района, где нас будут искать с собаками, и ехать по дороге, но покидать ее, не доехав до блокпоста? Можем найти какую-нибудь машину, когда окажемся вне зоны карантина, или на велосипедах будет даже лучше. Можно ехать по побережью не дорогой, а велосипедными маршрутами; о том, как попасть на Шетленды, подумаем, когда окажемся у моря.

— Сначала нужно заполучить машину, которая увезет нас от собак.

— Да. Надо определить место, до которого удобнее всего добраться с берегов Лох-Тей. Келли поможет нам узнать, какой путь самый безопасный.

Они продолжают обсуждать, что делать, и как, и когда, но я удаляюсь. Говорю им, что пойду и посмотрю на дорогу, не появились ли опять военные, но на самом деле мне хочется оказаться подальше от Шэй, чтобы она не слышала моих мыслей.

Сможем ли мы на самом деле найти Первого?

Мне хочется найти его, обернуться вокруг его тела и испепелить.

Хочу смотреть, как он умирает, кричит от боли, как кричали многие и многие, и чтобы потом, перед самой смертью, он смог увидеть и услышать меня. И я скажу ему, кто я такая, что я с ним сделала и почему.

Я

ХОЧУ

ОТОМСТИТЬ.

ЧАСТЬ 4

ГРЕХОПАДЕНИЕ

Когда все возможные решения исключены, невозможное становится не только возможным, но и наиболее вероятным.

Ксандер, Манифест Мультиверсума

1

ШЭЙ

В сумерках мы выскальзываем наружу. Кай спускается по лестнице, тянет за веревку и выталкивает лодку из-под краннога. Забирается в нее, и лодка дико пляшет на воде. Когда она перестает качаться, спускаюсь и я. Грациозного спуска не получается. После полутора суток без еды дрожат руки, подгибаются ноги, и движениям недостает координации.

— Готова? — шепчет Кай.

Киваю, и он принимается грести — выводит лодку от нашего убежища на чистую воду с большими глубинами. Гребет спокойно, ровно, тихо. Он не ел даже дольше, чем я, его били по голове, он целый день провел привязанным к скамейке, но держится молодцом.

Любуюсь, как он работает веслами. Ночь сегодня безоблачная; разноцветное сияние вокруг звезд бьет по глазам, отражается от воды, от Кая.

Он поднимает весла из воды, и мышцы сокращаются; волосы вьются над воротником, и моим пальцам не терпится коснуться их.

— Прекрати, — шепчет он.

— Что?

— Не смотри на меня так. Я пытаюсь сосредоточиться.

Келли возвращается из разведки. «Трое еще неподалеку. Один с собаками у твоего дома; они вроде бы спят. Двое перемещаются: первый ходит между блокпостами по дороге над озером, второй вдоль берега. В Кенморе чисто».

— Келли сказала, что можно плыть, — говорю я Каю и выставляю большие пальцы рук. Он поворачивает лодку направо, в направлении Кенмора.

Это небольшая деревушка, наверное, самый удаленный от Киллина населенный пункт у озера. Когда мы вернулись в Киллин, он еще не входил в зону карантина, а теперь входит. Его не зачистили, и Келли еще раньше сообщала, что там остались мертвые, больные и умирающие люди. Теперь, когда армия ушла — если не считать тех, кто ловит меня, — они брошены на произвол судьбы.

Кай перестает грести.

— Хочешь, чтобы я сменила тебя? — спрашиваю у него.

— Нет. Все в порядке. Просто подумал: нужно выбросить наши телефоны в озеро. Их могут отслеживать. Нельзя ими пользоваться.

— Ох. Ладно. — Co вздохом достаю свой телефон и провожу пальцем по чехлу, борюсь с желанием снять его: по дизайну он напоминает моего белого медвежонка Рэмси, и мне трудно с ним расстаться. Что-то проворачивается в душе, когда расстаюсь с вещами из прошлого. Но мамы больше нет, и имеют ли они какое-то значение?

И все же чехол отправляется в карман, а наши телефоны погружаются в холодную воду озера.

Вскоре мы уже подходим к причалу в Кенморе. Чувствую это, еще не завидев деревни: в воздухе витают боль и смерть. Приходится блокировать их. Келли говорит, что продолжит наблюдение за нами сверху, и взмывает в небо.

Кай подводит лодку к причалу, я набрасываю веревку на столбик. Он выходит за мной. Пришло время запастись всем необходимым для жизни.

Идем по улице, потом по другой, ищем дома, которые, по нашему мнению, стоит обследовать. Некоторые пусты, в других только покойники, в третьих — больные и умирающие. Почти все время пользуюсь защитой, ослабляя ее время от времени, чтобы избегать последних.

Пробуем передние и задние двери, иногда окна, заходим в некоторые дома, стараясь не думать, что стало с теми, кто тут жил. Это трудно, потому что их тела зачастую так и лежат в комнатах.

Мы обнаруживаем и жадно едим зерновые батончики и фрукты — все, что можно есть на ходу, и набиваем небольшие рюкзаки продуктами и бутылками с водой. Находим одежду, которая нам почти по размеру, и переодеваемся. В одном доме вижу на полке топографические карты; быстро просматриваю и запоминаю те, что могут пригодиться, потом кладу на место.

У меня всегда была фотографическая память, а после болезни она стала даже более точной. Хватает одного взгляда на карту, и уже мысленно вижу ее, и даже больше того: я способна соотносить ее с другими картами и прочей информацией и все это анализировать. Все равно что постоянный доступ ко всем накопленным знаниям по первому требованию; не приходится рыться в памяти, чтобы найти нужное.

Я обыскиваю сумки и выдвижные ящики, даже карманы у покойников в поисках смартфонов с нормальной зарядкой и без паролей. Нахожу пять штук — вполне достаточно, можно заканчивать с этим мрачным занятием. Кай оставляет меня там, где я обнаруживаю последний смартфон, и идет искать машину. Я выключаю все аппараты, кроме одного, и тщательно упаковываю их в пластиковые пакеты на случай переправы через реку. Оставшийся использую для входа в блог Ионы — «Встряску».

В разделе черновиков нахожу один, озаглавленный: Ты в порядке?

Нажимаю «редактировать».

Шэй: Все нормально. Мы узнали, что абердинский грипп начался не в Абердине; направляемся на Шетлен-ды. Там находилась подземная лаборатория, где проводились сомнительные исследования по поиску лекарства от рака; этот грипп явился оттуда. Собираемся выследить доктора, который возглавлял лабораторию.

Жму «сохранить», пытаясь придумать, что еще написать, но пока размышляю, появляется новая правка. Должно быть, Иона вышла в онлайн.

Иона: Вот это да. Какая сенсация!

Я фыркаю.

Шэй: Ну спасибо!

Снова сохраняю, выжидаю секунду, жму «обновить». Появляется новая редакция.

Иона: Прости, я так рада, что вы в порядке. Говорят, что ты убийца — что за потоки дерьма! Они гонятся за вами из-за того, что ты знаешь? Приезжали солдаты, все в костюмах, на перекрытой дороге было настоящее противостояние, пока, наконец, мой брат с соседом не решили, что лучше их пропустить. Они со всеми разговаривали, требовали сказать, где вы, обыскали дом и амбары. Мы им говорили, что загородили дорогу еще до того, как был объявлен карантин в нашем районе, и что с тех пор никто не входил и не выходил отсюда. Потом они уехали, и все.

В задумчивости кусаю губу.

Шэй: О мой бог, Иона, мне так жаль, что все так получилось.

Я так потрясена, что холодеет сердце. А если бы брат с соседом их не пустили, что сделали бы солдаты?

Иона: Не извиняйся, я отдала бы жизнь за такую сенсацию. По пути сообщай мне все, что сможешь. Я передам информацию своим источникам, чтобы она стала известна в сетях, так что если с тобой или со мной что-то случится, они поднимут крик.

Шэй: Иона! НЕ ГОВОРИ, ЧТО ОТДАШЬ РАДИ ЭТОГО ЖИЗНЬ!

Я в буквальном смысле кричу на нее в интернете и все печатаю заглавными буквами.

Иона: Извини; фигура речи, бла-бла. Ты уже придумала, как попасть через море на Шетленды?

Шэй: Нет.

Иона: Ты этого, наверное, еще не знаешь, только что сообщили в новостях: теперь все Соединенное Королевство на карантине. Нашу линию побережья контролируют береговая охрана и флот, и кроме того — международные силы сдерживания ООН.

Шэй: Что??

Иона: Лазейка всегда найдется; сообщалось о лодках, проскользнувших через заградительные линии в другие страны Европы. Посмотрю, не смогу ли что-нибудь посоветовать. Заходи, когда сможешь. Потом я эту заметку удалю.

Шэй: Разве это не безопасно?

Иона: Безопасно. Но я все равно удалю. Береги себя и своего здоровяка (((обнимашки))).

Шэй: (((обнимашки))).

Еще мгновение смотрю на экран, потом жму «обновить»; пост удален. Я шокирована и боюсь за Иону и ее семью. Бели Иона удаляет что-нибудь связанное с сенсационной новостью, то это означает только одно: ей тоже страшно. А она — единственная моя знакомая, которая никогда ничего не боялась.

Возвращается Кай.

— Я нашел хороший автомобиль возле пустого дома, но ключей обнаружить не удалось. Придется расширить зону поиска.

— Хорошо. Давай поторопимся.

Собрав найденные вещи и продукты, идем по другим улицам, тем, которых раньше избегали из-за огромного количества боли, излучаемой еще живыми людьми.

— Этот? — Кай кивает на темный полноприводный автомобиль. Заглядываем внутрь в надежде, что нам повезет, но увы — ключей в замке зажигания нет.

Подхожу к двери, смотрю на Кая, пожимаю плечами и стучу.

В ответ тишина, но в доме боль — даже сквозь защиту я чувствую пронизывающую все вокруг боль.

Парадная дверь заперта. Проходим в ворота, задняя дверь открывается. Заходим.

На первом этаже разгром, словно кто-то в припадке ярости швырял все, что можно. Тихо обследуем все поверхности, карманы пальто, выдвижные ящики, но ключей нигде нет. Показываю вверх на лестницу; Кай трогает меня за плечо и делает знак, что пойдет первым.

Наверху в одной из спален рядом с мертвой женщиной, обнимая ее обеими руками, лежит мужчина; это он — источник боли. У него бешеные глаза.

— Кто вы? — хрипит он. Смерть его близка, так близка, что из глаз уже сочатся капли крови.

Я выхожу из-за Кая.

— Привет. Я Шэй, а это Кай. Мы надеялись, что сможем одолжить вашу машину, но нигде нет ключей.

Он смеется. Для умирающего, страдающего от невыносимой боли, это настоящий подвиг.

— Почему я должен сказать вам, где они?

— Это еще имеет значение?

— Нет. Но это не меняет дела.

Смотрю на Кая, не зная, что сказать.

— Дело вот в чем, — начинает он. — Мы знаем, где началась эпидемия, и что кто-то спровоцировал ее. Мы собираемся найти того человека, который несет ответственность за случившееся. Для этого нам нужна машина.

Мужчина откидывает голову на сторону. Лицо его, только что искаженное страданием, внезапно разглаживается: боль миновала. Он облегченно вздыхает, и я тоже.

— Почему сразу не сказали? — Он кивает на столик у кровати. — Там, во втором ящике. Но при одном условии.

— Каком?

— Если вы его найдете, убейте ублюдка.

— Клянусь, — говорит Кай с такой решимостью в голосе, с такой ненавистью, что я делаю шаг назад. Открыв ящик, он забирает ключи.

Когда мы, выйдя из дома, заводим автомобиль, я чувствую, что его владелец умер.

Выезжаем в сторону дороги, к нам присоединяется Келли.

— Где сейчас солдаты? — спрашиваю я.

«Тот, что над озером, движется от нас, в сторону Киллина. Вам должно хватить времени доехать до съезда с дороги, прежде чем он повернет назад».

Кай выезжает из Кенмора медленно, не включая огней. Келли снова обследует дорогу впереди, и я знаю, что все солдаты в округе под нашим наблюдением и никого из них поблизости нет, но все равно сдерживаю дыхание и жду, что где-то в темноте замаячит армейский автомобиль. Но дорога пуста.

Мы достигаем нужного съезда — за ним начинается извилистая узкая дорога, которой и в лучшие времена мало кто пользовался. Она ведет вверх, в тихие горные места, и забирается все выше и выше над Лох-Тей.

2

КЕЛЛИ

Никогда еще за всю историю никто не вел машину медленнее, чем Кай сейчас. Он делает это для того, чтобы не пришлось тормозить, чтобы не загорелись тормозные огни. Мы ползем вверх мимо огромной, поблескивающей в ночи дамбы; дорога постоянно идет на подъем. Теперь она даже уже, и Кай в конце концов останавливается и ставит машину на ручной тормоз.

— Слишком опасно. Без света я совсем не вижу дороги.

— В самом деле? — Шэй удивлена. — А я вижу — звезды такие яркие.

«Они яркие для нас, но, может быть, не для него?»

— Я не умею водить, но могу подсказывать дорогу, — предлагает Шэй.

— Это даже звучит опасно.

Шэй шлепает Кая по руке.

— Ой! Келли, солдат, который ниже нас, все еще на той же дороге? — спрашивает Кай, обращаясь ко мне напрямую; мне это нравится, и я улыбаюсь.

«Я слетаю и проверю!»

Солдата нахожу на дороге у озера; теперь он идет к Кенмору — это часть его бесконечного маршрута взад-вперед.

Возвращаюсь. «Он все еще у озера», — сообщаю я, и Шэй передает Каю мои слова.

— Сколько теперь от нас до блокпоста на мосту? — спрашивает Шэй. — Километра четыре? Может, стоит поискать место вдали от дороги, где мы сможем оставить автомобиль не на виду? Ты не могла бы еще раз проверить блокпост сверху?

Взлетаю над дорогой, поднимаюсь выше, выше, туда, где узкая трасса встречается с другой. Над рекой мост, на нем блокпост — маленькая будка, — и в ней один охранник в костюме биозащиты; я ныряю вниз, чтобы посмотреть на него.

Странно. Он вышел из будки и с кем-то разговаривает. Их двое. Всякий раз, когда я сюда заглядывала, здесь находился только один.

Похоже, они прощаются, и… Ага. Смена караула? Второй остается, а тот, что провел тут весь день, садится на мопед и…

Едет по дороге на Киллин.

Мчусь мимо него, назад, к Каю и Шэй, и резко останавливаюсь.

«Солдат с блокпоста едет на мопеде по дороге сюда».

— Что? — переспрашивает Шэй.

«Он будет здесь очень скоро!»

— Келли говорит, сюда едет солдат на мопеде.

— Надо съезжать с дороги и прятаться.

— У нас есть время вернуться к дамбе и затаиться там? Есть шанс остаться незамеченными?

Вдали появляется, потом исчезает свет — мопед проезжает низиной.

«Нет».

Они выбираются из машины, хватают рюкзаки.

— Иди за мной, — говорит Шэй. — Я знаю тропинки. Келли, сообщай нам, что происходит!

Отбежав от дороги совсем немного, они оказываются на тропе, и только успевают подняться на взгорок и скрыться за ним, как рядом загорается фара мопеда. Солдат подъезжает ближе, а потом, должно быть, видит автомобиль. Остановившись, он достает рацию.

Бросаюсь к нему, чтобы послушать.

— … Остановился у дороги, над дамбой. Сейчас проверю.

Включив все огни, он медленно подруливает, слезает и осматривает машину изнутри, обходит снаружи, освещая корпус фонарем. Поднимает его над головой, вглядываясь в окружающий лес.

Потом снова вынимает рацию.

— Здесь никого нет. Скорее всего, кто-то ушел пешком, пытаясь обойти блокпост и покинуть зону карантина. Вызовите подкрепление для охраны переправ через реку. Я возвращаюсь.

3

ШЭЙ

Даже я с трудом вижу тропинку; Каю приходится еще труднее. Замедляю шаг, чтобы он не сбился с нее и не споткнулся о камни, хотя все внутри кричит: скорей, скорей, скорей!

Вихрем возвращается Келли. «Он остановился и вызвал помощь, потом поехал назад, на блокпост».

— Повтори в точности, что он говорил?

«Что они усилят охрану на переправе через реку». Я передаю ее слова Каю.

— Что теперь? — спрашивает он.

— Можем залечь здесь ненадолго. А вдруг они приведут собак?

«Ш-ш-ш-ш, — шипит Келли, и я поднимаю руку, делая знак Каю. Она исчезает и через минуту возвращается. — На холме стоит кто-то с необычным биноклем».

— С необычным биноклем? Наверное, они могут видеть в темноте, что-то вроде инфракрасного прибора?

«Не знаю. Может быть. Какой смысл его использовать, если они не видят».

Мы приседаем и съеживаемся.

— Думаю, нужно спускаться назад, в сторону Киллина, потом возвращаться в обход по широкой дуге и переправляться через реку, — шепчу я.

— В Киллине собаки. Если сделаем так, то окажемся ближе к ним.

— Есть идея получше?

— Нет.

Мы меняем направление и спускаемся, удаляясь от того места, куда направлялись. Достигаем рощи над Лох-Тей и прячемся под деревьями, пока Келли отправляется разведать обстановку.

Через несколько секунд она возвращается.

«Теперь пятеро наверху. Двое следят в бинокли за тропинками, двое возле реки, один на блокпосту».

— А собаки?

«Еще спят возле твоего дома».

— Странно. Я думала, они первым делом приведут собак, чтобы пройти от машины по нашим следам.

«Из Киллина не поднялся ни один солдат. Там двое на блокпосту и еще трое приезжих».

Тогда, вероятно, они не связывались с теми, что привезли собак? Хмурюсь. Не могу понять, что это значит.

4

КЕЛЛИ

Шэй с Каем решают остаться в роще и поспать. Я охраняю их и наблюдаю. Пятеро вояк располагаются наверху. На блокпосту теперь один, трое заняли позиции у реки в тех местах, где через нее можно переправиться, а последний курсирует между ними, в свой бинокль наблюдая за окрестностями. Снизу к ним никто не присоединился, и собаки остаются в Киллине.

С наступлением темноты Кай и Шэй идут назад, пока наконец не оказываются недалеко от реки. Они приняли решение бросить свои рюкзаки и заталкивают их под какие-то кусты. Вода стоит в реке высоко, течение быстрое, и оно с шумом несется, ударяясь о камни и деревья на затопленных отмелях — если бы их не было, переправляться было бы еще труднее. Сначала Шэй достает найденные ею телефоны, завернутые в пластик, и прячет их во внутренний карман куртки, застегнув его на молнию.

Они крадутся ближе к реке.

«Он возвращается. Замрите».

«Спасибо, Келли», — думает Шэй и делает знак Каю не двигаться.

Шаги приближаются, луч фонарика скользит по воде. Потом звуки шагов стихают.

«Порядок, теперь давайте».

Шэй кивает, они пробираются вперед и быстро спускаются по склону к речной кромке. Кай поскальзывается, и вниз с грохотом летят камни.

«Он возвращается!»

Шэй хватает Кая за руку, тащит его к углублению в земле, и они съеживаются во тьме.

Луч фонаря проходит над их головами, перебегает на воду.

Солдат на несколько секунд останавливается, но помощь не вызывает. Наконец он поворачивается и уходит.

«Все нормально; он ушел, вперед!»

Они снова встают и на этот раз добираются до берега.

Увидев реку, Кай тихо бранится: в едва освещенной звездами воде крутятся буруны, видны водовороты, торчат камни.

— Уверена, что это лучшее место для переправы?

— Келли сказала, что да; все подходящие броды взяты под наблюдение. Ничего не поделаешь, правильно? — Но я слышу в голосе Шэй страх.

Поскальзываясь на мокрых камнях, они спускаются к реке и охают, оказавшись в воде. Быстро сделав несколько мощных гребков, Кай выплывает на середину реки; Шэй от него отстает. Сильное течение сносит обоих вниз, к порогам.

И Шэй не справляется с бушующим потоком, совсем не справляется. Голова ее скрывается под водой, потом она, кашляя, всплывает.

Пороги все ближе.

«Плыви к берегу!»

В мыслях у нее паника и путаница. Она даже не пробует плыть, просто машет руками. Река захватила ее и кружит.

Голова Шэй снова исчезает под водой.

5

ШЭЙ

Легкие горят, и я так замерзла. Перед глазами пляшут смешные пятнышки — круглые, похожие на пузырьки; они появляются, исчезают, снова появляются. По краю сознания проскальзывают и меркнут панические мысли Келли.

Над головой бурлит вода. Меня тащит течением вниз. Прямо под водой камни; они образуют канал, через который мчится быстрина; это течение и тянет меня вниз. Чуть не застреваю между камнями. Цепляюсь за них, карабкаюсь и умудряюсь прорвать поверхность воды и глотнуть воздуха, но потом вода опять смыкается надо мной.

Почему так происходит? Я смущена и раздражена одновременно. Страх ушел. Сознание ускользает. Волевое усилие не дышать почти сломлено, да для дыхания вокруг ничего и нет, кроме воды.

Воды, наполненной яростью и жизнью. Я мечусь то в одну, то в другую сторону.

Холод и давление течения на тело отступают. Я танцую в подводных струях с крошечными амебами, отсвечиваю серебром вместе с рыбками, плавающими внизу и посматривающими вверх, на мои ступни.

Они знают, куда плыть. Сначала одной парой глаз, потом другой я фокусируюсь на камнях и самой воде, на ее завихрениях, порогах и струях.

Течение, утащившее меня под воду, несется вниз по руслу к порогам и водопадам: прямо подо мной короткий канал, уходящий через камни под землю. Вот почему вода неумолимо стремится все вниз и вниз: течение и сила притяжения увлекают ее, чтобы с разгона сбросить в водопад.

Мне нужно продвинуться вниз по реке еще совсем немножко, миновать этот кипящий котел, через который вода уходит в канал; а потом река позволит мне снова подняться наверх.

Я возвращаюсь в тело, и кислородное голодание наносит мне новый удар. «Сделай это, Шэй». Слегка перемещаюсь, чтобы двигаться по каналу, — и меня увлекает дальше вниз по течению и одновременно еще глубже под воду. Страх требует рвануться вверх, но я заставляю себя погружаться все глубже и плыть дальше, пока не достигну точки, в которой течение, влекущее вниз, сталкивается с потоком, несущимся вперед, равным ему по силе. Я держусь.

«Проплыви еще немного, Шэй, говорю я себе. Ты можешь это сделать»

Последний рывок к камням, и я проплываю место, где сталкиваются течения. Теперь меня несет вода, стремящаяся вперед, и я бью ногами, чтобы вынырнуть на поверхность. Снова и снова жадно хватаю воздух ртом.

Но меня унесло к порогам, они все ближе и ближе. И не осталось сил, чтобы бороться.

Никаких.

«Прости, Кай».

Поворачиваюсь к камням, торчащим у кромки порога.

Протянутая рука хватает меня за плечо. Кай тащит меня к себе — он поджидал на камне посередине реки.

Я кашляю.

— Все в порядке, я тебя поймал. — Кай твердит эти слова, словно ему, как и мне, очень нужно слышать их.

«Солдат идет назад!» — кричит Келли.

Задыхаясь от кашля, пытаюсь повторить это Каю. Потом сдаюсь и показываю на берег, откуда мы приплыли.

— Он идет?

Киваю.

— У нас нет времени, чтобы незаметно проплыть оставшееся расстояние. Надо перебраться за камень и поплотнее прижаться к нему — спрятаться, чтобы он нас не увидел. Поняла?

Снова киваю; мысль о том, что опять придется лезть в воду, приводит меня в ужас.

— Келли, в самый последний момент скажи, когда нам надо исчезнуть. Трудно будет продержаться там долго. Шэй, ты будешь просто держаться за меня, договорились?

Паника накрывает меня с головой, как волны реки.

«Шэй, все будет в порядке; Кай же тебя поймал, — говорит Келли. — Он тебя не выпустят».

Медленно идут секунды.

«Давай!»

Киваю Каю, и он сталкивает нас на другую сторону камня, в течение. Оно тащит нас и толкает, но я обеими руками обхватила Кая, а он держится за камни, так что я зажата между ним и утесом.

Луч фонарика скользит по выступу, за которым мы спрятались; кажется, он задерживается там на целую вечность. Наконец двигается дальше.

Кай снова затаскивает меня на камни, на наше временное пристанище. Он тяжело дышит.

«Вам нужно до его возвращения пересечь оставшийся участок реки. Спешите!»

— Мы справимся, Шэй, — говорит Кай. — Мы близко, совсем близко. Все, что нужно, — перебраться через эту узенькую полоску воды и подняться на берег, пока он не вернулся.

«Шэй!»

Никому из них не отвечаю. Я сейчас не могу одновременно думать, дышать и двигаться.

— Готова? — спрашивает Кай.

Я киваю.

— Держись за меня.

Кай поворачивается и кладет мои руки себе на плечи, и теперь я сижу у него на спине. Он сильно отталкивается обеими ногами от камня.

Мы погружаемся в воду, и я изо всех сил стараюсь не паниковать, не кричать и вообще не делать вещей, от которых станет только хуже.

Хотя хуже и так некуда. В ночи слышен рев водопадов — они совсем рядом. Речной Лев желает нас на ужин.

Кай напрягает силы, чтобы достичь берега раньше чем нас поглотит водопад, а у меня не осталось физических сил, чтобы как-то помочь, хотя…

Закрываю глаза и прикасаюсь к Каю, вливаю в него остатки своей энергии. Столько, сколько могу.

Чувствую толчок и открываю глаза: Кай держится за ветку дерева и подтягивается, дюйм за дюймом вытаскивая нас из воды на берег.

«Ложись!»

Над рекою мечется луч, он все ближе, ближе; вот сейчас осветит наши ноги, еще находящиеся в воде.

Если это и происходит, то солдат не замечает нас. Луч скользит дальше, прочь от места, где мы прячемся.

Под подгоняющие реплики Келли и с помощью Кая кое-как поднимаюсь на коленки. Мы взбираемся вверх по берегу и удаляемся настолько, чтобы нас не достал луч фонарика.

Промокшие насквозь, покрытые грязью, порезами от камней, царапинами от колючек на берегу, мы выбились из сил, замерзли и дрожим.

Но зато мы покинули зону карантина.

6

КЕЛЛИ

Нахожу для них пустой дом. Это не трудно. Я думала, что если мы больше не в зоне карантина, то здесь нет больных и умерших, все в своих домах и крепко спят в постелях. Но нет. Похоже, жители сбежали. Целый поселок недалеко от реки превратился в город-призрак.

Кай разбивает заднее окно, проникает внутрь, потом отпирает дверь для Шэй. Горячую воду выключили, поэтому приходится включать котел и ждать, пока можно будет помыться, а потом разыскать одежду.

В отличие от Кая, который быстро приходит в себя, Шэй хромает и дрожит; она едва стоит на ногах. Ни с кем не разговаривает, даже с Каем.

Брат ухаживает за ней. Помогает съесть немного консервированных фруктов и бисквитов, найденных на кухне. Протестующим жестом она дает понять, что больше не хочет.

— Что произошло? — спрашивает Кай. — Ты исчезла под водой так надолго. Я уже думал... — Он не может закончить фразу. И вздрагивает.

— Прости, — шепчет она. — Течение удерживало меня под водой, пока я не нашла способ выбраться оттуда.

Кай обнимает ее, и я не дожидаюсь, пока Шэй скажет мне уйти, оставляю их наедине.

Я исчезаю.

7

ШЭЙ

Солнце ласкает кожу; сегодня холодно, но я согрелась, нажимая на педали. Даже не верится, насколько быстро я оправилась после переправы через реку: выспалась, подкрепилась — и уже в отличной форме. Но я знаю, насколько близко была от смерти, и не только потому, что могла утонуть. Если бы я отдала Каю чуть больше энергии, мое сердце могло бы остановиться.

Зато теперь, едва разминувшись со смертью, я еще сильнее радуюсь солнцу и велосипеду.

Кай едет рядом. Посматривает на меня и весело ухмыляется.

— Рад видеть тебя улыбающейся.

— Странно, но я чувствую себя как на каникулах. Всегда мечтала проехаться на велосипеде до Инвернесса. Мама не любила путешествовать на велосипеде, а меня одну не отпускала. — Улыбка исчезает с моего лица.

Он протягивает руку, касается моего плеча.

— Ну вот, твоя мечта и исполнилась. По крайней мере, хотя бы отчасти. Келли, нам не нужно беспокоиться о том, что впереди?

Келли уносится.

— Она просто счастлива, когда ее о чем-то просишь ты, а не я.

— Не перестаю думать, что вот-вот появятся блокпосты или военные.

— Я тоже. Хотя в этом районе нет эпидемии, а зона карантина осталась далеко позади. — Мы уже отъехали от нее почти на сотню километров — мимо Лох-Ранноха в Кернгормский национальный парк; из Далвини — в Авимор, и на этом велосипедном маршруте миновали множество местечек. И нигде не видели ни армий, ни блокпостов. Встретили одного странного типа, которого наше появление, похоже, ничуть не взволновало — он только проводил нас таким взглядом, каким провожают чужаков. Все здесь казалось совершенно нормальным.

Возвращается Келли. военных, ни блокпостов. В нескольких километрах впереди деревня с магазинами, пабами и прочим».

У меня урчит в желудке.

— Может, поедим чего-нибудь? Хочется горячего. Как думаешь — идея хорошая?

— Хм. Что ж, похоже, никто не обращает на нас внимания, когда проезжаем мимо, а раз так, то почему бы не сделать короткую остановку? — отвечает Кай. — Давай!

В деревушке находим маленький паб с велосипедной стойкой у двери. Заходим и усаживаемся у камина.

Достаю следующий телефон, чтобы выйти на связь с Ионой, и захожу на «Встряску». Сразу вижу новый пост: Путешествуете по Шотландии и ищете спокойное место у моря? Попробуйте заехать в Элгин. Рекомендую «Кафе Марбле». Советую обратиться к официанту Локи.

Значит, приятель Ионы работает в кафе в Элгине, возле самого моря, через которое нам нужно перебраться. Он должен знать, как это сделать.

Удаляю ее пост и набираю свой: Иона — классная.

Выключаю телефон. Потом найдем место, где его выбросить. Стараюсь не думать, куда придется ехать и зачем; воображаю, что мы на каникулах. А разве нет? Мы не спасались из зоны карантина и не взламывали дом, полумертвые от усталости. Не крали одежду и еду, не угоняли велосипеды и не брали днем позже курс на Инвернесс, чтобы осуществить невыполнимый план. Нет, мы задумали поездку давным-давно и ко всему тщательно подготовились. Даже узнали о придорожных пабах и сегодня решили завернуть в этот.

Делаем заказ. Кай держит меня за руку, и мы похожи на парня и девушку на свидании, и все, что должно случиться потом, отдаляется.

Согревшаяся и сонная, я закрываю глаза, опускаю голову ему на плечо, и Кай обнимает меня одной рукой. Мое сознание произвольно пускается в свободное плавание; оно покидает тело.

С трудом удерживаюсь от проникновения в мысли Кая. Он так ничего и не сказал о том, что произошло на реке, когда я поделилась с ним своей силой; может, не почувствовал? Возможно, он даже и не знает, как близка я была к тому, чтобы зайти слишком далеко и отдать ему все, что у меня было.

Кай ясно дал понять, что я не должна проникать в его разум; однако обстоятельства сложились таким образом. Что ж, получается, то место, куда мне хочется больше всего, вне пределов досягаемости.

Мое сознание направляется вовне — к деревьям в саду, к насекомым и птицам. По карнизу скачет дрозд; он заглядывает в паб, и я вижу его глазами и себя, и Кая, сидящих внутри, в тепле.

Внезапно дрозд поворачивается в другую сторону — ага, подъезжает какой-то автомобиль.

Шевелюсь и открываю глаза.

— Не оборачивайся, но только что подъехала полицейская машина и стоит за окном, — шепчу я.

— Вероятно, случайная, — говорит Кай.

Официантка приносит нам обед.

— Держите. Приятного аппетита!

«Келли? Что делает полицейский?»

«Болтает с кем-то на дороге. Выглядит беззаботно».

Немного расслабившись, принимаюсь за пирог и картошку. Сколько дней я не ела горячей пищи? Вкусно.

«Он переходит дорогу; похоже, направляется в паб».

Полицейский заходит в дверь, и теперь я вижу его собственными глазами. Обводит взглядом помещение, здоровается с мужчиной, сидящим за стойкой. Говорит с официанткой, потом садится за столик по другую сторону камина.

Смотрю на Кая, и он едва заметно кивает. И смотрит ободряюще — все в порядке.

«Он просто зашел пообедать, — говорит Келли. — Полицейским тоже нужно есть. Им требуется энергия, чтобы ловить преступников».

Таких, как мы.

Официантка приносит ему сэндвич и возвращается, когда пожилой мужчина у барной стойки говорит:

— Сейчас будут новости; включи-ка телик. Сегодня должны показывать пресс-конференцию.

Она нажимает кнопку под висящим над стойкой древним экраном.

— Последние новости. В Шотландии и Северной Англии расширена зона карантина. Сообщает наш репортер с периметра карантинной зоны.

Репортер в костюме биозащиты смотрит в камеру и рассказывает о новых границах зоны. На экране появляется карта, и официантка ахает:

Это так близко от нас!

Картинка меняется, мы снова в студии.

— Теперь о ситуации в Норвегии. Корабль с более чем сотней беженцев из Шотландии ускользнул от береговой охраны и миновал заградительные кордоны. Нарушители присоединились к массе уже высадившихся на побережье страны. Прибрежные карантинные лагеря забиты до отказа. — Ведущая на секунду отводит глаза от камеры.

— Мы вскоре вернемся к нашему репортажу; сейчас начинается пресс-конференция премьер-министра из Лондона.

Экран заполняет лицо премьер-министра. Она, как всегда, улыбается, но выглядит так, словно в последнее время мало спала.

По бумажке зачитывает подготовленное заявление о вызовах, с которыми мы столкнулись, о том, как они делают все, чтобы найти лекарство от этой ужасной болезни. Потом смотрит прямо в камеру.

— Сохраняйте спокойствие, оставайтесь на местах. Лучшее, что мы можем сделать для прекращения распространения эпидемии, — избегать поездок.

Официантка смотрит на нас.

— Откуда вы вдвоем сегодня приехали?

Все присутствующие в пабе поворачиваются к нам.

— Тут недалеко. Приехали на велосипедах из Авимора, — говорит Каи. Он не лжет, но отправной пункт нашего путешествия не называет.

Посетители заметно успокаиваются. Поблизости от Авимора нигде нет карантина. Нахожу руку Кая под столом и сжимаю ее.

— Значит, собираетесь обратно? — спрашивает полицейский.

— Да, сэр.

Он рассматривает меня, этот полицейский. Я слегка улыбаюсь, стараюсь вести себя обычно, ничем не выдавать испуга.

— Ты из этой местности? — спрашивает он. — Выглядишь знакомо.

' — Я? Нет, из Авимора, — лгу я. — А до этого жила в Лондоне.

Кивнув, он возвращается к своему обеду.

Мне хочется убраться отсюда. Смотрю на Кая, делаю движение глазами в сторону двери. Он слегка покачивает головой. Будет подозрительно, если мы кинемся к двери.

Пробую доесть пирог, но теперь он кажется пресным и сухим, как пыль.

У полицейского звонит телефон. Он забирает недоеденный сэндвич, машет официантке и направляется к двери.

Я облегченно вздыхаю. Снова начинаются новости, на этот раз местные. Почти не обращаю на них внимания, пока очередной репортаж не заставляет меня оцепенеть от страха.

— Продолжаются поиски девушки из Пертшира; ее хотят допросить в связи с убийством из огнестрельного оружия семнадцатилетнего Дункана Макфаддона в Киллине на прошлой неделе.

Слушаю эти слова, и глаза помимо воли смотрят на экран. Там я. Особенно ненавистное мне школьное фото, сделанное в последний школьный год. Изображение занимает весь экран. Наклоняюсь вперед, чтобы волосы упали на лицо, из-под них осматриваю паб. Официантка протирает стол; пожилой мужчина тянет свое пиво. На телевизор никто не смотрит.

Как раз в тот момент, когда мое лицо исчезает с экрана, официантка поворачивается к стойке бара. Она направляется в кухню.

Поднявшись, Кай кладет деньги на наш столик. Мы идем к двери, и я чувствую, как становится влажной моя ладонь в руке Кая.

Выходим из паба.

— Двигайся спокойно, — шипит Кай, удерживая меня за руку, потому что я готова сорваться с места.

Мы выходим из паба. Полицейская машина еще не уехала. Хозяин стоит с телефоном в руке, тыча пальцем в экран. Двигаемся в обход полицейского к нашим велосипедам.

— Подождите! — окликают нас, и я подпрыгиваю. Кай оборачивается — это официантка. — Вы забыли сдачу, — говорит она.

— Оставьте себе. — Кай улыбается и машет ей.

Полицейский кладет телефон в карман. Лицо у него изменилось, оно теперь холодное и серьезное. Взгляд устремлен на меня. Он делает шаг навстречу.

— Шэй Макаллистер?

8

КЕЛЛИ

Они бегут. Кай и Шэй со всех ног бросаются к той тропинке, по которой приехали на велосипедах. Полицейский бежит за ними и на ходу, задыхаясь, говорит по рации. Но он слишком плотно пообедал в пабе; беглецы отрываются. Петляя между деревьями, они бегут теперь от велосипедной дорожки. Шэй оглядывается, а потом…

Треск.

Она ударяется о нижнюю ветвь дерева. Медленно оседает на землю. За то время, что она падает, Кай почти исчезает впереди, но потом осознает, что Шэй больше не бежит за ним. Он возвращается — как раз в тот момент, когда к ней подбегает полицейский.

«Беги, Кай!» Но брат меня не слышит, он бросается к Шэй.

— Шэй! Шэй! — Лицо у нее бледное, по лбу течет кровь. Она не отвечает.

— Что ты с ней сделал? — бешено кричит Кай.

— Ничего, она налетела на ветку. Не трогай ее. Ты арестован, и она тоже. Подожди секунду. — Не переставая тяжело дышать, он вызывает «Скорую» и подкрепление.

«Беги, Кай, пока не поздно!»

Но Кай только держит Шэй за руку.

9

ШЭЙ

Я куда-то плыву. Слышу голоса — то громче, то тише, будто кто-то крутит переключатель звука. Мне приподнимают веки — сначала одно, потом другое, светят в глаза ярким лучом, который я скорее чувствую, чем вижу. Потом мое тело движется без каких-либо усилий с моей стороны. Чувствую чьи-то руки — мою голову к чему-то привязывают. Меня поднимают.

Кай с кем-то спорит. Пробую сфокусироваться на том, что он говорит. Хочет ехать со мной? Но потом его голос затихает вдали.

Позже снова слышу голоса. Кто-то называет мое имя, мои веки трепещут и поднимаются. Я в кровати с высокими металлическими бортами. Комната со светлыми стенами. Передо мной женщина в белом халате. Я в больнице? Пробую пошевелиться, поднять голову, но боль тут же взрывается барабанной дробью.

— Лежи спокойно, Шэй. Ты получила сильный удар по голове, и лишних движений лучше не делать. Мне просто нужно задать тебе несколько вопросов.

Не думаю, что мне сейчас хочется отвечать на какие-то вопросы.

— Какой сегодня день недели?

Я озадачена, зачем спрашивать меня об этом?

— Что?

— Какой сейчас год?

Я закрываю глаза, притворяюсь, что снова потеряла сознание, и голоса вскоре удаляются.

В голове пульсирует боль, и все же она не такая страшная, как в те дни, когда я болела. Я смогу справиться с нею. Получится ли вылечить себя, как я вылечила порванное ухо? Отпускаю сознание в свободный полет и пробую проникнуть внутрь собственного тела, но чувствую сильную боль. Не могу. Я устала, мне нужно поспать.

Позже, когда я опять просыпаюсь и осмеливаюсь бросить взгляд из-под ресниц, понимаю, что наступила ночь; в помещении сравнительно тихо, лампы притушены. Я одна.

Сквозь стекло двери вижу кого-то — стоит, будто на страже. Меня охраняют?

Где Кай? Мне нужно выбраться отсюда и найти его.

Но боль в голове все еще колотит в свой барабан. Мысли тяжелые, путаные; в таком состоянии я ни на что не способна.

Когда я до этого случая лечила себя, то просто открылась окружающему миру и сделала все инстинктивно, но теперь ощущение того, что нужно сделать, исчезло. Как мне исправить то, что повреждено, если я не могу сосредоточиться?

Я должна попытаться.

С каждым ударом сердца боль то приливает, то отливает, отзываясь на кровяное давление. Закрываю глаза и погружаюсь в собственную кровь.

Сердце сокращается, гоняя кровь по телу. Красные кровяные тельца спешат ко всем тканям, заменяя диоксид углерода свежим кислородом в веселом безудержном танце; все так и должно быть.

Фокусирую внимание: где боль? Вижу и белые кровяные тельца тоже, и липкие тромбоциты, призванные на заживление раны у меня на лбу. Но кровоизлияние и опухоль под поврежденным участком вызывают сбои в работе клеток крови и приливы боли, которую я чувствую с каждым ударом сердца.

Посмотрим поближе:  каждая клетка моего тела состоит из молекул, а те из атомов; внутри атомов частицы. Частицы пляшут и кружатся — каждая по своей совершенной траектории. Я забываю о цели своего посещения и кружусь вместе с ними… не знаю, как долго. Есть что-то еще, какое-то другое мерцающее чудо, которое я почти чувствую, и мне хочется погрузиться еще глубже.

И тут я вспоминаю: волны. Это волны внутреннего жара согрели меня у озера; волны исцеления омыли мое ухо; волны энергии я посылала Каю.

Волны, которые я способна вызвать и направить на исцеление раны на лбу.

Они ускоряют процесс выздоровления, да, но также способствуют исчезновению опухоли и снимают воспалительный процесс; снижают давление, которое я чувствовала при каждом сокращении сердца.

Получается, головная боль слабеет.

От удивления открываю глаза. Я это сделала. Использовала мельчайшие частицы внутри себя как исцеляющие волны? Это как в случае со светом — он распространяется волнами, но известны световые частицы; в моем случае наоборот — частицы внутри меня ведут себя как волны. Вот вам пример применения квантовой физики, о котором моя учительница физики и не мечтала.

Интересно, остальные странные вещи, на которые я способна, работают точно так же?

Но сейчас на это нет времени, мне нужно выбираться отсюда.

Сквозь стекло двери вижу, что охранник по-прежнему стоит в коридоре. Только смотрит в сторону.

На мне одеяло, и я осторожно шевелюсь, опасаясь худшего. Так и есть: я в больничном халате, а моих вещей и след простыл.

Здесь ли Келли? «Келли! Келли!» — я мысленно зову ее, но ответа нет, и нет ощущения, что она где-то рядом. Должно быть, осталась с Каем.

Я так привыкла, что она проверяет сложившуюся обстановку, что совсем забыла: я сама могу это делать. Закрыв глаза, устремляю сознание не вовнутрь, а вовне и осматриваюсь на месте.

В соседних палатах спят люди; охранник так и стоит возле двери. В коридоре на посту сидит дежурная медсестра. Звонит телефон, она берет трубку.

Открываются двери лифта, выходит мужчина. Он разговаривает с медсестрой, а охранник от моих дверей направляется по коридору к нему. Испытываю соблазн выскочить из палаты, пока он отвлекся, но теперь их двое, а я, хоть и вылечила сотрясение мозга, не рискну бежать с кем-то наперегонки. Когда я в предыдущий раз исцеляла себя, то едва могла ходить после этого.

Прислушиваюсь.

— Не понимаю, зачем вы стережете эту девочку, — говорит медсестра. — Она получила такой удар по голове, у нее тяжелое сотрясение мозга. Она никуда не денется.

— Приказ. — Тот, что стоял возле моей двери, зевает и кивает прибывшему. — Счастливо оставаться.

Шагнув в лифт, он уезжает.

Новенький берет у медсестры стул и устраивается у моей двери; она возвращается на свой пост.

Я тихонечко касаюсь его, стараясь, чтобы он не заметил моего присутствия. Разум его заполнен тем, чем он мог бы заняться этой ночью; там присутствует и его подружка; я краснею и испытываю желание покинуть его сознание.

Вместо этого посылаю ему мысль о сне, о том, что он устал, очень устал. Охранник зевает.

Мимо, с тихим смешком, проходит медсестра.

— Если хочешь вздремнуть, я никому не скажу. И разбужу, если что-нибудь случится.

Звенит звонок, и она быстро идет по коридору в палату к какому-то пациенту.

«Да, спать, спать, спать...» Я так хорошо справляюсь с этой работой, что чуть сама не отправляюсь в царство снов.

Медсестра опять идет мимо. Она посмеивается, но ничего не говорит. Охранник пока не спит по-настоящему, он только погружается в забытье, но я уже осторожно вылезаю из кровати, желая опробовать, как держусь на ногах. Секунду стою возле кровати, ухватившись за спинку, потом пересекаю палату и смотрю в дверное оконце.

Вот теперь он действительно храпит.

Дальше по коридору вижу только затылок медсестры. Если проскользнуть в дверь, можно пойти в другую сторону, а она и не заметит.

Укладываю под одеяло подушки, надеясь, что при беглом взгляде сквозь стекло двери они сойдут за человека, спящего в постели. Пробую приоткрыть дверь, но Спящий Красавец отчасти навалился на нее, и мне приходится слегка приподнять его и прислонить к стене, цепенея от мысли, что он сейчас проснется. Охранник продолжает храпеть.

Теперь медсестра разговаривает по телефону, ее тихий голос хорошо слышен в пустом коридоре.

На цыпочках двигаюсь в противоположную от нее сторону — мимо одной палаты, другой, третьей.

Звенит звонок.

Ныряю в ближайшую палату, надеясь, что медсестру зовут не из нее. На кровати под одеялом кто-то спит, шумно дыша.

В коридоре слышны шаги — сестра проходит мимо палаты, в которой я спряталась; в мою она не заглянула, либо ее ввели в заблуждение подушки.

Я замерзла в этом больничном халате. Вижу в палате платяной шкаф. Не отрывая глаз от фигуры на кровати, открываю его. Внутри висит сиреневый кардиган и фиолетовые эластичные брюки.

Вздыхаю. Выбирать не приходится.

Снимаю халат и натягиваю брюки, слишком широкие в поясе, но коротковатые, потом надеваю кардиган и принимаюсь застегивать пуговицы.

— Не уверена, что сиреневый — твой цвет, дорогуша.

От неожиданности я чуть не подпрыгиваю. В кровати сидит старая женщина лет восьмидесяти.

— Извините. Я… хм…

— Хочешь сбежать?

— Вроде того.

Она хлопает в ладоши.

— Восхитительно! И мне тоже хотелось бы. Хорошо провести время, дорогуша. — Она снова укладывается и почти мгновенно засыпает.

Медсестра возвращается на свой пост. Выжидаю несколько секунд и выглядываю. Охранник еще спит. На цыпочках, босиком, я выхожу в коридор, и тут до меня доходит, что я не додумалась поискать обувь. Но возвращаться не хочется.

В конце коридора — лестничная клетка, и я направляюсь к ней.

Больницы относятся к тем заведениям, по которым в любое время дня и ночи бродят по-разному одетые люди, и никто не обращает на них внимания. Или я убеждаю себя в этом. Прохожу через отделение неотложной помощи. Оно заполнено людьми с такими мелкими неприятностями, как поломанные руки, ножевые ранения и приступы аппендицита; для них это, может быть, и не мелочи. Но куда страшнее то, чего я насмотрелась в последнее время. Здесь очень много пациентов и очень мало спешащего к ним персонала; идеальное место для того, чтобы остаться незамеченной.

В углу приемного покоя телевизор; передают новости. Тороплюсь уйти, испугавшись, что появится моя фотография. Но сейчас сообщают последние известия об изменениях в зонах карантина.

Пациенты и медработники забывают обо всех своих делах — они, не отрываясь, смотрят на экран, чтобы узнать, не приближается ли граница зоны сюда.

Я тоже не могу удержаться, останавливаюсь и смотрю.

Проезд закрыт — и это на пути в Авимор? Река, которую мы форсировали после бегства из Киллина, больше не является границей зоны и даже рядом с ней не находится. Вот она, новая граница: заградительные кордоны расползаются, удаляясь от Абердина и Эдинбурга тоже; они уже в Англии и даже дальше.

Мелкие очаги заболеваний разбросаны по всей Европе, по Северной и Южной Америке, Азии и Африке. Только Австралия и Новая Зеландия пока еще полностью свободны от них.

Когда люди вокруг начинают приглушенно обсуждать новости, я прихожу в себя, вспоминаю, что хотела сделать.

И выскальзываю за дверь, в ночь.

10

КЕЛЛИ

Кай меряет камеру шагами.

На скулах играют желваки, руки напряжены, пальцы сжаты в кулаки. И я ничем не могу ему помочь.

Все так перепуталось. Я не знала, оставаться с Шэй или уезжать с Каем, и не могла посоветоваться, потому что Шэй была без сознания, а Кай меня не слышит.

В коридоре раздаются шаги, и Кай снова подходит к двери.

— Пожалуйста, кто-нибудь, скажите, все ли в порядке с Шэй? — кричит он.

Никто не отвечает.

Он бьет в стену кулаком и стоит, схватившись за ушибленную руку, потом качает головой и садится.

— Келли, ты здесь? — шепчет он.

«Я здесь, Кай».

— Оставь меня. Найди Шэй; помоги ей выбраться. И скажи ей: пусть идет дальше. Пусть бережет себя и делает, что нужно. Со мной все будет нормально.

«Мы не можем бросить тебя, Кай. Даже если бы я смогла, Шэй не согласится».

— Не спорь, просто сделай так.

Я потрясена. Неужели он слышит меня? Нет, просто догадывается, что я могла ответить.

Он снова начинает ходить по камере. Кто-то идет по коридору, на этот раз останавливается у нашей двери. Открывается окошко.

Это полицейский, который привез Кая и вызывал «Скорую помощь» для Шэй.

— У нее тяжелое сотрясение мозга, но все должно быть хорошо. Врачи сказали, что им придется оставить ее в больнице по крайней мере до послезавтра, возможно, дольше. Понятно? Так что давай поспи. Я сделал все, что мог.

— Спасибо, что дали знать.

— Понимаю, что ты чувствуешь, хотя с девушкой ты ошибся.

Кай ощетинивается.

— Я в том смысле, что она убийца, или так про нее говорят, а ты был с ней и пособничал.

— Это неправда. Она невиновна.

— Я такое много раз слышал, — говорит полицейский, но от двери не уходит. Интересно почему?

Кай об этом тоже задумывается.

— Что там происходит?

— Будь я проклят, если знаю. Военные приказали составить тебе компанию, так что я тяну вторую смену. Они едут забрать вас обоих.

— Разве этим не полиция должна заниматься? Не отдавайте нас им.

— Расследовать должна была полиция. Но мне приказано подчиняться им и выполнять все, что они скажут. — Похоже, ему самому это не нравится.

— Послушайте, если вы передадите им Шэй, они убьют ее. Они уже пытались; это военные застрелили того парня. Он бросился под пулю, когда они стреляли в Шэй.

— И зачем им это надо?

Кай медлит.

— Это и для нас самих загадка. Но она выжила после абердинского гриппа, и это как-то связано с происходящим вокруг нее.

У полицейского глаза лезут на лоб.

— До меня доходили слухи о выживших, но… — Он пожимает плечами.

— Какие, например?

— Так, всякие. Не хочу повторять.

— Я могу поговорить с адвокатом?

— Извини. Похоже, мы теперь и гражданские права нарушаем. — В его голосе слышен сарказм. Закрыв окошечко в двери, полицейский поворачивается и уходит. — Постарайся поспать, парень, — еще раз говорит он напоследок.

Я в нерешительности. «Найди Шэй», — сказал мне Кай. Проскальзываю под дверь и следую за полицейским.

В конце коридора он отпирает дверь и заходит в кабинет. Бросает ключ на стол, выдвигает нижний ящик и достает бутылочку виски. Смотрит на нее, открывает и делает глоток.

Кривится, кладет бутылку на место, в нижний ящик.

Звонит телефон; он вздрагивает и смотрит на часы. Уже почти полночь.

Он берет трубку.

— Что? Погодите минуточку… Но… Понял.

Полицейский кладет трубку, трет глаза. Рука его тянется к телефону и зависает в нерешительности над аппаратом. В конце концов он снимает трубку, набирает номер.

Он ждет и ждет, потом сбрасывает вызов и набирает другой номер.

— Алло? Пожалуйста, соедините меня с редактором… Да, мне известно, который час; мне также известно, что он у вас, потому что его нет дома. Скажите, это его племянник, Юэн. И это срочно.

Барабаня пальцами по столешнице, он некоторое время ждет. Пальцы то и дело подбираются к телефону, словно он раздумывает, не прервать ли вызов.

Когда на том конце берут трубку, раздается такой рык, что я слышу через весь кабинет.

— Какого черта нужно? Уже поздно.

— Да, извини за поздний звонок. Только выслушай, ладно? Ты слышал, что я арестовал ту девчонку из Киллина с ее дружком?.. Не надо меня поздравлять, выслушай. Мне велели делать все, что прикажет какой-то мерзавец из военных. В участке пусто, я здесь один. Они сказали, что намерены забрать девушку из больницы. Она несовершеннолетняя, и у нее тяжелое сотрясение мозга. И ее парень рассказал мне кое-что еще: она выжила после абердинского гриппа. В общем, такая история. Что-то здесь не так. Социальные службы не привлекают, телефонные звонки запрещены, ни сообщений семье, ни адвокатов… Имя мерзавца? Киркланд-Смит. Звания я не знаю… Угу. Ага. Так и сделай, только не заставляй меня долго ждать. Они сказали, что приедут сюда через час, и мне нужно принять решение.

Положив трубку, он открывает ящик с бутылкой виски. Медлит, потом захлопывает его.

Скоро здесь будут военные. Кай заперт, ключи на столе.

В одиночку мне ничего не сделать.

«Нужно найти Шэй».

11

ШЭЙ

Холодно, начинается дождь. Кажется, мои босые ноги не пропускают ни одного острого камешка на тропинке, и я морщусь. Лоб зудит; поднимаю руку, чтобы почесать, и обнаруживаю повязку. Приподнимаю ее пальцами и сдергиваю.

Повязка покрыта кровью, но когда я касаюсь лба, то обнаруживаю, что рана зажила, кожа гладкая.

Вот это действительно здорово! Если бы я еще могла наколдовать себе обувь и зонтик, а заодно смену одежды.

Где теперь может быть Кай?

Мысли смутные, бессвязные, мне трудно сосредоточиться, я не помню, как попала в больницу. Ударилась обо что-то головой, но вот обо что?

Мы обедали. Я морщусь, пытаясь собраться. И там был полицейский. Он меня узнал, и мы от него убегали — так ведь? Бежали к велосипедной дорожке, а потом… не знаю, что случилось.

И меня забрали в больницу. А Кай убежал? Если нет, то что с ним стало? Арестовали? Возможно, он сейчас в полицейском участке.

Мимо меня идут под зонтиком мужчина и женщина.

— Извините, где тут полицейский участок?

Даже не слушают, только прибавляют шаг.

Меня бьет озноб, я дрожу, прижимаюсь к дереву в стороне от дорожки, чтобы ноги стояли не на камнях, а на траве. Прижимаюсь лбом к стволу.

«Келли, ты где?»

Зову ее снова и снова, но она не отвечает. Она где-то, но не здесь.

Что дальше? У меня нет ответа. Я промокла, замерзла, хочу есть; голова кружится. Волна дрожи пронизывает меня насквозь, и в уголках глаз скапливаются слезы.

Что-то быстро, очень быстро несется по дороге, и мужчина, выгуливающий собаку, отскакивает в сторону, ругается и грозит кулаком вслед. Они проносятся мимо меня прежде, чем я успеваю понять: это два армейских джипа, и мчатся они в сторону больницы.

12

КЕЛЛИ

Чтобы попробовать определить, где мы находимся, я устремляюсь в небо. Огни подо мною разбросаны во всех направлениях; судя по всему, мы в достаточно крупном городе. Как же мне найти Шэй?

Больница. Она в больнице.

Снижаюсь до уровня улиц, обследую главные проспекты вдоль и поперек, пока, наконец, не замечаю то, что ищу: «Б» на указателе. Следую в указанном направлении и вижу еще один такой же знак. Мимо меня несется машина «Скорой помощи»; должно быть, я лечу куда нужно. Лечу быстрее, чтобы догнать ее, и машина приводит меня к цели: табличка на фронтоне гласит, что это больница Рэгмора.

А что это припарковано у входа? Два армейских джипа.

«Шэй, где ты!» — зову я, но ответа нет.

Проникаю в больницу и сную туда-сюда, высматривая Шэй и людей в мундирах.

Нахожу только военных. Они возле дежурного поста; с ними разговаривают испуганного вида медсестра и полицейский.

— Мне дела нет, кто вас уполномочил; звонил мой сержант и велел не отдавать вам ее, и так будет, пока он не изменит свой приказ. — Полицейский держится уверенно и смотрит одному из трех военных, похоже, командиру, прямо в глаза.

Медсестра расправляет плечи.

— Прежде чем она куда-нибудь отправится, ее должен выписать доктор, — заявляет она.

«Шэй, ты здесь?» Она не отвечает.

У командира заканчивается терпение. Наконец он щелкает пальцами, кивает двум подчиненным, и те, не обращая внимания на медсестру и полицейского, идут по коридору, заглядывая в каждую палату.

Полицейский протестует, брызжа слюной, но его игнорируют.

Вся компания доходит до дверей со стоящим рядом стулом.

— Я категорически настаиваю… — Полицейский втискивается между военными и дверью, но его отодвигают в сторону и распахивают дверь.

Один из военных заходит, но возвращается уже через несколько секунд.

— Пусто, — сообщает он командиру. — Под одеялом подушки.

— Что? — Полицейский шагает в комнату. У него отвисает челюсть. — Но она только что была здесь..

— Похоже, она от вас сбежала, — заключает командир, глядя на него уничижительным взглядом. Другой военный уже на телефоне, вызывает подмогу для обыска больницы и прилегающей местности, но я не дослушиваю разговор и уношусь по коридору к выходу.

Прежде всего нужно найти Шэй.

Лечу над одной улицей, ведущей от больницы, все время зову: «Шэй, Шэй, где ты?» Потом возвращаюсь и обследую другую.

Показалось или я слышала далекий отзыв?

«Шэй!»

«Келли!»

Устремляюсь на ее голос. Он приводит меня к дому примерно в паре километров от больницы. Голос доносится откуда-то с заднего двора, из сада. Там что-то вроде деревянного строения.

Она сидит на полу, обняв руками торчащие вверх коленки, промокшая и дрожащая. Поднимает голову. Лицо покрыто слезами, но она улыбается.

— Никогда еще так тебе не радовалась.

13

ШЭЙ

— Значит, ты говоришь, что я налетела на дерево?

«Да».

— Просто ударилась головой и потеряла сознание?

«Именно так».

Опускаю голову на баранку и еще раз пытаюсь включить заднюю передачу. Коробка издает ужасный скрежет, а я стараюсь справиться с рычагом.

Бинго! Получилось, я нашла нужное положение.

Смотрю через плечо сквозь дождь и вывожу машину назад, на дорогу, наезжая одним боком на тротуар. Хорошо, что сейчас глубокая ночь.

Опять сражаюсь с рычагом переключения передач, и вот уже машина, содрогаясь, тащится вверх по дороге.

«Ты можешь ехать быстрее?»

— Пытаюсь, — отвечаю, стиснув зубы.

«Я полечу вперед, проверить, нет ли военных. Езжай прямо, я тебя найду».

И она исчезает.

Еду по дороге прямо. Неужели Келли не могла найти пустой дом с припаркованным к нему автомобилем с автоматической коробкой передач?

Вскоре она возвращается.

«К ним прибыло подкрепление. Они окружили больницу и расширяют зону поиска. У них собаки».

— Если они найдут дом, от которого мы угнали машину, то могут понять, кто это сделал. Нам лучше поторопиться.

«Едем в полицейский участок».

— Это немного необычно — ехать в полицейский участок на угнанной машине, но ладно.

Келли ведет меня по задворкам, время от времени улетая, чтобы сориентироваться на местности. Наконец приказывает мне остановиться на тихой улочке и подождать, пока она проверит, что с Каем.

Отсутствует она дольше, чем я предполагала.

Потом мчится обратно.

«Снаружи у полицейского участка армейский джип. Они пытаются вломиться внутрь, но я зашла, а там никого нет».

— Что?

«Их там нет — Кая и полицейского!»

— А где они?

«Откуда мне знать?»

— Ерунда какая-то. Полицейский не может увезти арестованного куда-то посреди ночи. Военные явно его еще не заполучили. Что происходит?

«Может, полицейский забрал его куда-то еще, вроде как неофициально».

— Зачем ему это делать?

«Он кому-то звонил и рассказывал про Кая, про тебя и про то, что ты выжила после гриппа, и армия требует твоей выдачи. И это его злило».

— Кому он звонил?

«Своему дяде, он редактор. А дядя собирался проверить что-то и перезвонить ему».

— Редактор… Типа, редактор газеты?

«Думаю, да».

— Вот это да. Может, полицейский увез Кая к нему. Где мы? Это Инвернесс? Какие у них тут газеты?

«Я не знаю!»

— Давай найдем магазин, где продаются газеты, и посмотрим.

«Погоди; я скажу тебе, куда ехать, чтобы не попасться военным».

Келли на минуту исчезает, потом дает мне указания.

Мы находим еще открытую станцию обслуживания. Захожу, радуясь тому, что в доме, от которого мы угнали машину, нашлась подходящая по размеру одежда, так что я не выгляжу ненормальной. Одежда мальчишечья, но с ремнем джинсы почти как раз. Ботинки слишком большие, но не клоунские, и с двойными теплыми носками смотрятся вполне прилично.

Пролистываю газеты, и мои догадки подтверждаются: нас отвезли в ближайший от места задержания город, Инвернесс. И, судя по всему, здесь выходят всего две газеты.

С улыбкой обращаюсь к парню, сидящему за кассой.

— Можно попросить у вас телефонную книгу? Бизнес-справочник сгодится?

— Да, пожалуйста, можно мне взглянуть?

Он шарит под столешницей и подает мне книгу. Нахожу адреса двух издательств и фиксирую их в памяти.

— У вас не найдется карт Инвернесса?

Парень достает, я запоминаю, потом складываю и отдаю назад.

— Вы это покупаете?

— Нет. Но за помощь спасибо.

Иду назад к машине, где меня ждет Келли, и забираюсь внутрь.

— Порядок, я нашла адреса редакций двух местных газет и знаю, как к ним проехать. Давай проверим их.

Машина скрежещет, потом срывается с места и катит по дороге.

— Кажется, я начинаю к ней привыкать.

«Ага. Я вижу».

В первой редакции темно и пусто.

Находим другую, паркуем машину, не доезжая здания. Уже часа два ночи, но сквозь жалюзи пробивается свет.

Вместе с Келли идем по улице, держась в тени. Огибаем здание и в темноте внутреннего двора видим полицейскую машину.

Бинго.

«Схожу посмотрю, здесь ли он», — говорит Келли. Через секунду возвращается.

На ее лице улыбка. «Кай дремлет на стуле. Полицейский там, спорит с кем-то — наверное, это его дядя, редактор».

— Попробую дотянуться до Кая, чтобы он знал, что мы здесь, — говорю я.

Закрываю глаза. Знаю, что Кай просил этого не делать, но разве мы не в чрезвычайном положении?

Я расширяю сознание, охватывая окружающее меня.

Проникаю в кабинет, расположенный наверху.

Сознание Кая — как знакомый отпечаток ноги, совпадающий с моим. Некоторое время парю над ним. В углу комнаты в паутине сидит паук, и я использую его глаза, чтобы осмотреться.

Кай сидит возле двери, там что-то похожее на приемную. Ноги лежат на стуле. Еще двое мужчин жарко о чем-то спорят.

«Кай! — нежно зову я, и это слово он ощущает, как легкое касание. — Это я, Шэй».

Он вздрагивает. Первая его реакция — оттолкнуть меня, но по мере того, как приходит понимание происходящего, он заставляет себя расслабиться, а мне позволяет остаться.

«Шэй? — после некоторого замешательства думает он. — С тобой все в порядке}»

«Да. Я убежала из больницы. У тебя тоже все нормально?»

«Нормально. Что ты здесь делаешь?»

«Тебя выручаю, конечно».

«Я велел Келли сказать тебе, чтобы ты уходила. Она тебе не передала?»

«Нет, но это не имеет значения. Теперь слушай. Мы припарковались за углом. — Я рисую ему изображение машины, на которой мы приехали. — А я сейчас на заднем дворе этого здания».

«Тына этом ехала?» — Он мысленно усмехается.

«Да! Теперь дальше: как нам тебя вытащить? Есть предложения?»

«Эти люди — неплохие ребята. Но не уверен, что они тебя отпустят, если увидят. Дай мне минуту, я посмотрю, что можно сделать».

Кай потягивается и встает.

— Где туалет? — спрашивает он.

— Вниз по лестнице. Левая дверь. Тебе понадобится ключ. — Редактор бросает Каю связку ключей; он ловит их и спускается.

Пробует дверь во внутренний двор — заперта. На связке несколько ключей; он перебирает их все, но замок не открывается.

«Подожди». Я покидаю сознание Кая, открываю глаза и иду к задней двери. Сквозь стекло вижу Кая, и мы через стеклянную поверхность соприкасаемся ладонями.

— С тобой там все в порядке? — доносится голос сверху. Кай оглядывается.

— Да! — громко отвечает он и мысленно отвечает мне: «Посмотрю, нет ли окна в уборной».

Опять пробует подобрать ключ, на этот раз к двери слева, и, наконец, она открывается. Шагнув внутрь, Кай тут же возвращается, качая головой.

Пробует правую дверь; заперта. Подбирает ключ — один, другой.

Наверху слышны шаги. Кто-то идет.

Со щелчком замок открывается, Кай заходит. Через несколько секунд распахивает окно и вылезает во двор. Когда его ноги достигают земли, звуки шагов слышны уже на лестнице.

Хватаю Кая за руку, и мы бежим.

14

КЕЛЛИ

«Так гораздо спокойнее».

— Келли радуется, что ты ведешь машину, а не я.

«Да!»

— Левый поворот, — командую я, довольная, что запомнила карту и знаю, как выехать из Инвернесса.

Повернув за угол, Кай вздыхает.

— Чувствую себя негодяем, что вот так сбежал от Юэна. Надеюсь, он не вляпается в слишком уж большие неприятности.

— Юэн? Это тот парень, что нас арестовал?

— Ну да. А еще он укладывал тебя в машину «Скорой помощи». И когда понял, что военные занимаются не тем, чем нужно, то позвонил охранявшему тебя констеблю и приказал не отдавать им тебя.

— Я к тому времени, наверное, уже сбежала.

— Но Юэн этого не знал. А когда дядя перезвонил, он вывел меня из камеры и увез из участка.

— Заранее. Пока военные не приехали.

— Точно.

— Почему полицейский так поступил?

— Я же говорил тебе. Он неплохой парень.

— Здесь по кругу, второй съезд. Хотела спросить, что такого сообщил его дядя, что Юэн забрал тебя из участка?

— Он проверил, кто такой Киркланд-Смит. Помнишь его по Киллину?

— Лейтенант, командовавший военными, которые убили Дункана, привязали тебя к скамейке и стреляли в меня. Трудно забыть.

— Да уж. Это он требовал, чтобы нас обоих передали ему под стражу. Во всяком случае, похоже, что тот полк, в котором он служит — ПОН, — совершенно секретный. Никто точно не знает, чем они занимаются и кто ими руководит. Куда дальше?

— На светофоре налево. Надо бы оставить эту машину где-нибудь, так, чтобы не бросалась в глаза. У них собаки. Если пройдут по моему следу до того дома, откуда я ее угнала, и поймут, что пропала машина, то объявят в розыск и сообщат, что за рулем — разыскиваемая за убийство.

— Хорошая мысль. Попробуем найти другую машину?

— Здесь ее угнать труднее, нас могут поймать. В это время ночи все дома, а если нет хозяев, то есть соседи. Тут не пустые дома, как в карантинной зоне или поблизости от нее.

— Далеко мы от Элгина?

— Не знаю, я не заглядывала в карты так далеко. Подожди секунду.

Смотрю в «бардачок» — ничего. Шарю за водительским сиденьем, лезу рукой в пакет. Оп-ля! Карта Шотландии. Раскрываю ее.

— Это около… ого. До Элгина почти 65 километров.

— Мы не сможем столько пройти.

— Если только не спеша. В этой машине мне как-то не по себе. Что же нам делать?

— Давай проедем еще немного; будем надеяться, что им потребуется какое-то время, чтобы понять, что происходит. Келли может посмотреть, что делается впереди.

Шэй давится зевотой.

Сейчас, когда мы на главной магистрали, идущей вдоль побережья, можно просто ехать и ехать дальше. — Она складывает карту и зевает уже по-настоящему.

— Поспи, пока можно, — советует Кай.

Шэй закрывает глаза, и вскоре дыхание ее успокаивается; она расслабляется в кресле.

— Келли! — тихо говорит Кай. — Слушай меня. Я не очень доволен тобой. Я просил тебя сказать Шэй, чтобы уезжала и не рисковала, пытаясь выручить меня. Тебе следовало передать ей мои слова, но ты этого не сделала. И ты должна была хотя бы попробовать уговорить ее.

Я сердито смотрю на Кая. Сидит себе, спокойно рулит и одновременно мне выговаривает. После всего, что я сделала! Спасла его глупую подружку, врезавшуюся в дерево, рассказала ей про редактора, благодаря чему мы его нашли.

Помрачнев, складываю руки на груди. «Не стоит благодарности!» Но ведь он не может ни слышать, ни видеть меня. Он может говорить все, что ему вздумается, а я не могу сказать ему, что он идиот.

— Ладно, можешь посмотреть дорогу впереди и сзади? Проверить, нет ли военных или блокпостов — полетать туда-сюда? И разбуди Шэй, если увидишь что-то такое, что нам нужно знать.

И теперь он просит об услуге?

А не пошел бы он к черту.

— Спасибо, Келли.

Сижу, гневно уставившись на него, но он об этом не знает. Как я от этого устала — от того, что меня не слышат, от «сделай то, Келли, сделай се, Келли».

Я могла бы вылететь из этой машины и направиться куда хочу, и пусть плутают и бегают, стукаясь о деревья и натыкаясь на блокпосты, без меня.

Но не могу. Они мне нужны. Нужны, чтобы найти Первого.

А потом могут отправляться к черту.

Пока же выбираю наилучший вариант: покидаю машину. Несусь в ночном воздухе, свободная и одинокая. Остаюсь над дорогой; я знаю, где позади меня находится машина, но делаю вид, что ее там нет.

15

ШЭЙ

«Шэй, Шэй, проснись».

Пробую не реагировать на голос Келли, но слишком уж он требовательный, и я сдаюсь.

— Мммм… Что случилось?

«Впереди полиция и военные! Скажи Каю».

Сразу же окончательно просыпаюсь и дергаю Кая за рукав.

— Впереди полиция и солдаты. Съезжай с дороги.

Резко притормозив, он на первом же повороте налево съезжает с дороги.

— Что они делают? — спрашивает Кай. — Ищут нас?

«Откуда мне знать?» — говорит Келли. Она расположилась позади меня, на заднем сиденье, сложила руки на груди и держится отчужденно.

— Где они? — спрашиваю я и мысленно добавляю: «Келли, с тобой все в порядке?»

«Все просто прекрасно. Они на площадке стоянки; вы проехали бы как раз мимо них, если бы следовали той же дорогой».

Повернувшись, я смотрю на Келли. «Просто прекрасно» звучит не очень хорошо. У тебя действительно все нормально?»

Она пожимает плечами. «Извини, у меня плохое настроение».

Я улыбаюсь и киваю ей. «Нам всем пришлось нелегко в последние дни».

«Да уж», — соглашается Келли, отвечая мне скупой улыбкой.

— Сколько нам еще ехать до Элгина? Где мы сейчас? — интересуется Кай, и я, достав карту, изучаю ее и нахожу поворот, куда мы только что свернули.

— Кажется, осталось около пятнадцать километров. — Запомнив карту, я убираю ее.

— Думаю, пора бросать машину, — говорит Кай. — Пойдем пешком?

— Рискованно пытаться угонять другую. Возле самого берега пролегает велосипедный маршрут. Можно отсюда выйти на него, и если найдем его в темноте, двигаться дальше. Тебе нужен отдых?

— Нет. Я в порядке. Давай найдем место, где спрятать автомобиль.

Кай ведет машину по узенькой аллее; вокруг фермы, поля, хозяйственных построек. Подъезжаем к воротам, за которыми расстилается поле. Он выпрыгивает, открывает их и заводит автомобиль за полуразрушенный амбар. За нами наблюдают несколько озадаченных сонных овец.

— Будем надеяться, что некоторое время ее никто не заметит, — говорит Кай. — Идем.

Выходим из машины, идем по грязному полю и закрываем ворота. Дальше следуем по узкой дороге с односторонним движением.

— Мне кажется, это то, что нам нужно. Она выведет нас к трассе, по которой мы ехали, — говорю я. — Потом, если повезет, найдем какой-нибудь дорожный указатель, и я смогу определить направление по карте, которую видела.

Проходим под фонарями.

— Что это на тебе? — спрашивает Кай.

— Шик воровской моды. — Я кружусь перед ним в мужских джинсах, закатанных снизу, слишком просторной толстовке и огромных ботинках, которые даже по двойному толстому носку уже начали натирать ноги.

Присвистнув, он берет меня за руку, и мы идем.

И идем…

И идем…

Когда мы наконец делаем привал на высоком берегу, небо уже начинает светлеть. Поднимается солнце; сквозь облака над морем пробиваются розоватые и красные лучи.

— Небо красное к утру — моряку не по нутру, — говорит Кай.

— Я думала, это про пастухов.

— Про них тоже, но мы же скоро собираемся в плавание.

Прижимаюсь к Каю, и он обнимает меня. Я проголодалась и хочу пить, а на лодыжках волдыри, которые, наверное, можно было бы вылечить, будь у меня силы, но сейчас я слишком устала даже для этого. Наклонившись, Кай целует меня в лоб и обнимает покрепче.

Я отметаю все, чтобы задержаться в этом волшебном мгновении: тепло Кая, восход солнца, море и трели ранних птиц, раскинувшиеся у побережья луга и поля.

На расстоянии от нас, на камне возле тропинки сидит Келли. Солнечный свет не касается ее; она — тень на свету, тень, ничем не отбрасываемая; присутствующее ничто.

Словно почувствовав мой взгляд, она оборачивается. Ее глаза — темные пятна на сером лице — встречаются с моими, и я вздрагиваю.

16

КЕЛЛИ

«Кафе Марбле» в Энгине мы находим как раз к обеду. Это оживленное стильное заведение, клиенты одеты неброско, но очень дорого.

Когда Шэй с Каем проходят в дверь и видят на столах тарелки с едой, я чувствую, как голодна Шэй.

Недовольная официантка подходит и смотрит на них несколько презрительно. Они выглядят неряшливо.

— Столик на двоих? — спрашивает она.

— Мы можем поговорить с Локи? — задает вопрос Шэй.

— Он должен быть здесь, но опаздывает. Вам нужен столик?

Они обмениваются взглядами. Денег у них нет.

— Да, — говорит Кай.

Официантка указывает на столик у входа на кухню и двери в уборную.

— Чем мы будем расплачиваться? — тихо спрашивает Шэй после ухода официантки.

— Сейчас я слишком голоден, чтобы беспокоиться об этом. Надеюсь, Локи появится и захочет угостить нас обедом. Или помоем им посуду.

Они изучают меню.

— По одной порции каждого блюда? — спрашивает Шэй, и Кай хохочет. Когда возвращается официантка с кувшином воды и хлебной корзинкой, хлеб исчезает так быстро, что, появившись следующий раз, она крайне удивлена.

— Можно нам еще хлеба? — спрашивает Шэй.

— Вы собираетесь делать заказ? — интересуется официантка, приподнимая бровь.

— Конечно.

Она приносит вторую корзинку, которая тоже быстро пустеет.

«Может, это Локи, вон там, у двери?» — говорю я. Парень лет двадцати с небольшим — очки в темной оправе, футболка с надписью: «Время относительно» — получает нагоняй от официантки прямо у входа в кафе.

Потом подходит к нам.

— Привет, я Локи, друг Ионы. Шэй и Кай, верно?

— Да — Шэй улыбается; она так рада видеть его, и он смеется в ответ.

— Джесс считает, что вы собираетесь съесть весь хлеб и сбежать. — Он уже хохочет. — Проголодались?

— Немного. Но у нас нет денег.

— Обед за мой счет; очень рекомендую пасту. Потом можете выдвигаться ко мне. — Он называет им адрес, объясняет, как добраться, делает вид, что наклоняется подсказать что-то из меню, и кладет в руку Шэй ключ. — Поспите или примите душ, или и то и другое. Я вернусь вечером.

17

ШЭЙ

В гостиной Локи, как и у Ионы в спальне, полно всякой техники, только ее здесь в тысячу раз больше — повсюду компьютеры, экраны, кабели. Все в полном, но творческом беспорядке. В углу крохотная кухня, возле стены — матрац. Есть еще ванная и спальня; дверь в нее не заперта, и за ней совершенный хаос.

— Примешь душ? — спрашивает Кай, а сам трет глаза.

Я качаю головой.

— Надо бы, но с полным животом лучше лечь спать.

Мы кое-как умудряемся разложить матрац и уже через несколько секунд засыпаем.

— Привет?..

Открываю глаза и вижу Локи. Сажусь. Кай тут же начинает шевелиться. За жалюзи темно — уже ночь.

Зеваю.

— Мы действительно проспали весь день?

— Значит, вам это было нужно, — говорит Локи. — Теперь лучше себя чувствуете?

— Думаю, разберемся, когда проснемся окончательно.

— Нужно обсудить кое-что, но вы не торопитесь. Первым делом мне требуется сбросить все ужасы общепита и капитализма с помощью шестнадцатого уровня «Марсианской резни».

Я встаю. Локи берет меня за руку и ведет к шкафу.

— Такое предложение: полотенца здесь, душ там. У меня есть кое-какая одежда, — он начинает шарить в шкафу, — это прежней подружки. Оставила в спешке. — Локи вручает мне ворох вещей. — Вот. Посмотри, может, что-нибудь подойдет.

Он переводит взгляд на Кая.

— «Ты крупнее меня, но, может быть, я что-нибудь… ага, есть. Примерь это. От старого приятеля.

— Тоже оставил в спешке? — спрашиваю я.

— А разве по-другому бывает? — ухмыляется Локи.

Я принимаю душ, потом идет мыться Кай. Перебираю вещи бывшей подружки Локи; здесь одежда разных размеров, и некоторые вещи подойдут. Выхожу в зал — Локи с мрачной решимостью палит в космических пришельцев.

С телеэкрана на стене передают новости. Появляется карта карантинных зон Шотландии, и у меня перехватывает дыхание — настолько разрослись красные районы. Теперь они протянулись за Керн-гормские горы и окружают Инвернесс.

Когда Кай возвращается из ванной в чужой, маленькой ему одежде, Локи свистит и выключает игру.

Пришло время поговорить.

— Как много ты знаешь? спрашиваю я у Локи.

— Теорию относительности. Как приготовить почти съедобное суфле. Очень много о компьютерах, но чтобы рассказать все, вам придется слушать несколько дней. — Я поднимаю брови, и он ухмыляется. — А, ты имеешь в виду более узкую область? Иона рассказала, что вам нужно на Шетлен-ды, и немного о том, для чего. Там можно найти ключ к тайне, что разразившаяся в Соединенном Королевстве эпидемия — дело рук человеческих. И вы хотите узнать, как ее можно остановить.

— Иона сказала, что побережье охраняется. Мы сможем попасть туда?

— Сможете. Это нелегально и неудобно. Существуют суда, которые за плату перевозят пассажиров, желающих бежать от эпидемии в другие страны Европы. Я нашел одно; оно останавливается на Шетлендах по пути в Норвегию. Но это стоит денег, и немалых. А вы на мели, верно?

Мы с Каем растерянно переглядываемся.

— Да, у нас в карманах ни гроша.

— У меня есть друзья с набитыми карманами.

Придется рассказать им о вас. Если я попрошу, они помогут.

— Кто они?

— Входят в онлайн-группу, в которой состоит Иона. Вот откуда мы знаем друг друга. Она доверяет им, как и я.

Мы с Каем снова переглядываемся.

— Мне хотелось бы, чтобы о нас знали как можно меньше людей, — говорит Кай. — Ради них самих, да и ради нас тоже.

— Понимаю.

— Можно мне поговорить с Ионой? — спрашиваю я.

— Конечно. Я в курсе, что вы были на связи через ее блог, но если хочешь, можешь использовать нашу систему. В том смысле, что ты будешь писать под моим ником. Все зашифровано и защищено. Даже если кто-то перехватит и раскодирует ваш разговор, то не сможет отследить источники.

— Ладно, звучит неплохо.

— Подожди, сначала я.

Его пальцы быстро бегают по клавиатуре, набирая затейливый логин — но не так быстро, чтобы я не смогла увидеть, а значит, и запомнить его.

На экране появляется аватар в форме сердца.

LOL: Вызываю ПАН.

Раздается свистящий звук.

ПАН: Привет, LOL, много сердец разбил за последнее время?

LOL: Увы, нет. Но у меня в доме гости. Очень…

(он смотрит на меня) кудрявые.

ПАН: Кудрявые? Это годится!

LOL: ПАН, это ты?

ПАН: Ура, ты молодчина! LOL занимается вашей проблемой?

LOL: Да, похоже, что да. Он хочет профинансировать нас через группу, в которую вы оба входите. Это безопасно?

ПАН: Это круто, с ними все в порядке.

LOL: Хотелось бы поговорить по-настоящему.

ПАН: Мне тоже. Но лучше не будем. (((ОБНИМАШ-КИ)))

LOL: (((ОБНИМАШКИ)))

Оборачиваюсь к Локи с Каем. Кай, читавший через мое плечо, кивает.

— Да, порядок, давайте так и сделаем, — говорю я.

— Можешь побольше рассказать о том, что нас ждет? — спрашивает Кай.

— Удовольствия вы не получите. Переполненные суда, управляемые людьми, которые за деньги готовы пойти на что угодно.

— Куда они плывут?

— Куда могут. Некоторое время назад они проскальзывали в разные точки на карте Европы довольно успешно; теперь кордоны стали плотнее, и все усложнилось. В некоторых странах высаживать людей им не разрешают. В других беженцев помещают в карантинные лагеря. В нескольких случились вспышки заболевания, и их изолировали — оставили без медицинской помощи и вообще без всякой поддержки. И само плавание связано с риском: вас может арестовать береговая охрана. Некоторые суда погибли в бурном море.

— О боже мой, — вздыхаю я. — Не знала, что все настолько плохо. Если это так, почему люди стремятся уехать?

— Все очень просто: оставаться страшнее. — Локи берет пульт управления, находит круглосуточный новостной канал с последними данными по зонам карантина. Экран заполняется картой.

— Что? Теперь и в Инвернессе тоже? — восклицает Кай.

Да, а значит, Элгин в кольце. Эпидемия распространяется от Инвернесса вверху до Абердина внизу. За последнюю неделю эпидемия сделала стремительный рывок.

— И поэтому люди готовы на любой риск, лишь бы уехать, — заключаю я. — Они в ловушке.

— Точно.

— А как насчет тебя, Локи? Ты хочешь бежать? — спрашиваю я.

— Я? Ни за что! Я, должно быть, какое-то исключение, иначе наверняка уже подхватил бы что-нибудь жуткое, — отвечает он и подмигивает, но за его бравадой прячется страх.

— Едем с нами, — предлагаю я.

Он мотает головой.

— Я не могу бежать. Слишком многие люди, которые слишком много значат для меня, не в состоянии уехать отсюда, — смущенно признается он, потом пожимает плечами. — Но я на всякий случай проверил по Шетлендам всю информацию, которая будет полезна для вас. Однако странно, что по этой теме образовалось что-то вроде информационного вакуума. Чтобы даже это получить, пришлось хакнуть.

Локи включает другой экран и показывает нам свежие спутниковые снимки Шетлендских островов с главным в центре, потом увеличивает изображение.

— Как видите, там, где все полностью уничтожено взрывами и пожарами, образовались обширные выжженные пространства. Но хотя не вся территория пострадала, возвращаться никому не разрешают. На других островах еще оставались люди, но потом их эвакуировали — якобы из-за загрязнения окружающей среды.

— Якобы? Ты полагаешь, есть другая причина? — спрашивает Кай.

— Должно быть что-то еще, раз существуют такие ограничения на доступ в те места. Я хочу сказать, что все имеющееся там на настоящий момент — это временная база ВВС, организованная для наблюдения за морем и международными силами, входящими в состав кордона. — Он регулирует изображение и показывает нам базу. — А еще разные чиновники, команды зачистки и так далее в местечке Саллом-Во, которые занимаются тем, чем занимаются. Но их не так много, как можно подумать, и о них почти ничего не говорят. Нигде — ни официально, ни неофициально.

— Возможно, на фоне всего, что сейчас происходит в Шотландии и Англии, это не кажется таким уж важным, — высказывает предположение Кай.

— Может, это и верно, но лишь отчасти. Весьма любопытно. Там определенно происходило или происходит что-то в высшей степени странное. Надеюсь, вы узнаете, что именно.

— Можно мне еще раз посмотреть на главный остров Шетлендов? — спрашиваю я.

— Конечно. — Локи показывает, как увеличивать и уменьшать картинку на огромном экране, и я беру управление в свои руки.

«Келли, ты видишь место, куда нам нужно?»

Она изучает изображение. «Где это нефтехранилище?»

— Где Саллом-Во? — спрашиваю я у Локи, и он показывает на точку.

«Увеличь ее и сдвинься влево. Да, это здесь, в этой части острова. — Келли придвигается ближе к экрану. — Где-то здесь я выбралась из исследовательского института. И потом пошла вот туда, вверх, где-то там дом Первого».

У Локи имеются и карты Шетлендских островов; я в деталях изучаю их, закрепляя в памяти.

Келли переводит взгляд со спутниковых снимков на карты и обратно.

«Дл, это определенно то место». Она указывает на пятнышко, выдающееся в море, вблизи верхней оконечности острова.

Я увеличиваю изображение. Хотя Саллом-Во совсем близко, этот участок пострадал меньше остальных. Он почти полностью окружен водой, только узкая полоска суши связывает его с островом. Это безжизненная обрывистая коса. И весь пейзаж какой-то зловещий, окрашенный в жуткие красноватые тона.

И вот туда мы направляемся.

18

КЕЛЛИ

Уже пора уходить. Локи настроил, по его словам неотслеживаемую линию связи, чтобы Кай мог позвонить маме: после долгих дебатов они решили, что информация от нее перевешивает риски. Но я могу сказать, что Каю, как и мне, просто хочется услышать ее голос.

Приближаюсь к Каю, чего в последнее время не делала; достаточно близко, чтобы слышать мамин голос.

— Привет, мама!

— Кай! Где ты? С тобой все нормально? И с Шэй?

— Не могу сказать, а так — да и да.

— Во что ты влез?

— Мы делаем только то, что правильно, клянусь тебе.

Небольшая пауза.

— Я тебе верю, но…

— Я не могу разговаривать долго, и у меня к тебе вопрос.

— Какой?

— Есть какой-нибудь прогресс по вопросу происхождения абердинского гриппа?

— Нет. Носитель болезни нам в руки пока не дается. Нам нужны выжившие, пришли ко мне Шэй.

Локи машет руками — безопасное время разговора заканчивается через несколько секунд.

— Мне нужно идти.

— Ich hab dich lieb.

— Я тебя тоже люблю, мама. Никогда об этом не забывай. — Связь прерывается.

«Я тоже ее люблю».

Кай стоит на месте, и в глазах такая боль, что моя злость к нему отступает. Ладонь Шэй проскальзывает ему в руку.

— Готовы отправляться? — спрашивает Локи.

Выходим за ним в заднюю дверь, идем по проулку, несколько секунд ждем. Подъезжает фургон. Локи передает Каю рюкзак, набитый едой и бутылками с водой, потом быстро обнимает его и Шэй. Стучит в дверь фургона, и она открывается.

Внутри множество глаз. Люди немного сдвигаются, дают место Каю и Шэй, хотя это непросто. В микрофургоне стандартного размера уже двое мужчин, три женщины, орущий младенец и столько ерзающих детей, что не сосчитать.

Делаю шаг назад и говорю Шэй: «Я поеду наверху».

19

ШЭЙ

Фургон трясется по ухабам и кренится на выбоинах. Не переставая плачет ребенок, одного из мальчишек рвет. От запаха меня тошнит, и я жалею, что не могу присоединиться к Келли.

Кай отгораживает меня собой от стены фургона. Хотя он так близко, от нехватки воздуха и пространства мне хочется кричать.

Когда мы наконец останавливаемся и дверь открывается, я с облегчением вдыхаю свежий морской воздух и слышу неподалеку шум волн. Фургон спрятался за деревьями в конце узкого переулка. Теперь я могу лучше рассмотреть остальных. Испуганные, слегка испачканные рвотой, в других обстоятельствах они казались бы совершенно обычными людьми, типичными семьями, например из Киллина.

До того, как пришел грипп, так и было.

Нам велят вести себя тихо и двигаться быстро.

К узкому каменистому берегу ведет, петляя, тропинка. Сегодня ветрено, и на море неспокойно. Недалеко от берега на якоре стоит рыбацкое судно приличного размера, и меня ободряет мысль, что не придется так тесниться, как в фургоне.

Нам говорят забираться в шлюпку по четверо, что мы и делаем, наполовину промокнув во время посадки. Вода ледяная. Качаясь на волнах, двигаемся от берега в сторону рыбацкого судна, а потом карабкаемся по одному вверх по лестнице, которая тошнотворно кренится при каждом ударе волны. В темноте собралось уже столько народу, что хотя мы на открытой палубе, дышать снова становится трудно.

— Вот это приключение, — шепчу я Каю.

— К счастью, мне нравится стоять так близко к тебе, хотя насчет остальных я не уверен, — шепчет он в ответ.

У Келли озабоченное лицо. «Здесь столько народа, ты уверена, что это безопасной»

«Уверена», — отвечаю я, но скорее потому, что хочу убедить в этом себя. Келли покидает палубу и устраивается на крыше рубки управления, и я снова испытываю желание присоединиться к ней.

«Тогда и я уверена, — говорит она. — Забирайся ко мне!»

«У меня такое чувство, что лучше этого не делать».

Мы, похоже, последние, кого взяли на борт, и это не может не радовать. Поднимают якорь, и вскоре мы выходим в море. Нам напоминают, что необходимо соблюдать тишину, поскольку звук над водой разносится далеко, а поблизости могут находиться патрули.

В июле так далеко к северу по-настоящему не темнеет, хотя уже очень поздно. Звезды прячутся за облаками, на судне не горят огни, но лица отражают призрачный свет белой ночи. По мере того как удаляется смутная тень, обозначающая берег Шотландии, качка становится сильнее. Какая-то женщина беззвучно рыдает в объятиях мужчины, тот убаюкивает ее. Пассажиры то и дело шикают на детей.

Мать укачивает на руках совсем маленькую плачущую девочку. Та кричит все сильнее, и мамаша стискивает и трясет ребенка, но плач не прекращается.

— Простите — шепчет мать окружающим. — Она нездорова, она не успокоится, и… — Поняв, что сказала лишнее, женщина замолкает на полуслове. — Нет, нет, это не то, что вы подумали!

Люди на палубе шарахаются от женщины с ребенком. Девочка снова кричит, и по толпе пробегает гневный ропот.

Чувствую, как все вокруг пропитывается ненавистью и страхом: девочка принесла на борт болезнь, мы все заразимся и умрем.

— Ш-ш-ш-ш! — шипит один из членов команды. Кто-то говорит ему о ребенке, и у матроса от испуга вытягивается лицо.

Женщина прижимает девочку к борту и заслоняет собой. Крик становится глуше, слабеет.

Со своего насеста слетает Келли и, приблизившись к матери с ребенком, подает мне знак.

«Шэй, она сжимает своего ребенка слишком сильно!»

«Что?»

«Девочка не может дышать, сделай что-нибудь!»

Протолкнувшись к матери, трогаю ее за плечо. От прикосновения она вздрагивает.

— Дайте мне, — говорю я. — У меня она перестанет плакать; я умею. — Ободряюще улыбаюсь ей, но женщина пугается, словно я собираюсь выбросить ребенка за борт. Похоже, мать уже думала, что кто-нибудь из пассажиров может пойти на такое, поэтому сжимает девочку еще сильнее.

Я прикасаюсь мысленно, стираю страхи и недоверие к себе. Женщина расслабляется, ребенок умолкает на секунду, но потом кричит с новой силой.

Мать передает девочку мне. Я ничего не знаю о детях — полный ноль. Но принимаюсь баюкать ребенка, вызывая в голове вереницу успокаивающих, мягких и радостных мыслей, и это помогает — малышка умолкает.

Поднимаю глаза и вижу на лицах пассажиров все тот же страх и злость. Отвлекаюсь, и девочка, словно почувствовав через меня исходящую от них угрозу, открывает рот, чтобы закричать снова, но вдох получается судорожным, легкие переполняются, и вместо того, чтобы заплакать, она кашляет.

— У нее не абердинский грипп, она просто простудилась. Отойдите! — говорю я окружающим. Девочка снова кашляет, а потом затихает.

Люди вокруг смущенно шаркают ногами; им стыдно. Я отдаю ребенка матери.

Но очень скоро все забывают про девочку, патрули и эпидемию, от которой бегут, и даже про то, куда мы направляемся. Качка становится все сильнее. Судно переваливается с борта на борт; оно взлетает на гребень волны и проваливается, и так раз за разом.

Теперь мы больше боимся моря, чем чего-то еще.

20

КЕЛЛИ

Иногда я радуюсь тому, какой стала. Очень многие страдают от морской болезни: кого-то рвет за борт, но большинство — на палубу. Даже вдалеке от них я очень довольна, что больше не чувствую запахов.

К рассвету море успокаивается, и это переполненное страданием судно крадется сквозь туман к Шетлендским островам. Обогнув береговой выступ, оно проскальзывает в пещеру.

— Вы, двое. — Один из членов команды показывает на Кая и Шэй. — Вы здесь сходите?

— Да, — отвечает Кай.

— До темноты мы останемся в этой пещере. Скоро вас отвезут на берег.

Команда бросает якорь, потом на воду спускается шлюпка.

— Подожди. — На плечо Шэй ложится чья-то рука; это мать девочки. — Спасибо. За прошлую ночь.

Шэй неловко пожимает плечами.

— Пожалуйста. Надеюсь, вы будете счастливы там, куда едете — в Норвегию, не так ли?

— Да. Вообще-то зависит от моря, так мне кажется, но по плану — в Норвегии. А вы покидаете нас сейчас? Почему?

— У нас тут кое-какие дела.

— Удачи вам.

— Вам пора, — напоминает моряк.

Кай и Шэй спускается по трапу в шлюпку. Остальные машут им, желают удачи, и они машут в ответ. Вода сейчас — как зеркало; после прошлой ночи даже не верится, что это то же самое море.

Шлюпка покидает пещеру, идет вдоль берега. Моряк направляет ее в небольшую бухту.

— Когда будете готовы покинуть эти места, возвращайтесь в ту же пещеру. В ней останавливаются несколько наших судов; не могу сказать, в какие именно дни, это зависит от обстоятельств.

— Как же мы до нее доберемся, не имея лодки?

Моряк неопределенно хмыкает. Кай и Шэй переглядываются.

«Выбрось его за борт и захвати шлюпку».

«Келли!» — Шэй шокирована.

«Пусть добирается вплавь».

«Так нельзя! Она может им понадобиться».

«Она нужна тебе. Кай умеет плавать, а ты нет, судя по переправе через реку».

«Мы где-нибудь найдем другую лодку. Все будет хорошо.

Приблизившись к берегу, моряк заводит шлюпку в небольшой заливчик, весь обрамленный высокими скалами.

— Как же мы заберемся наверх? — спрашивает Шэй.

— Это ваша проблема. А теперь вылезайте.

21

ШЭЙ

Мы стоим на каменистом берегу. Позади мягко плещутся морские волны; впереди высятся скалы. Слева струится водопад. Справа в скалах видна расщелина — вот где можно подняться наверх, на травянистый склон. Слышны только шум моря да крики чаек. Место уединенное, пустынное — красота.

Кай показывает на расщелину, которую я рассматриваю.

— Поднимемся там?

— Да, но не сейчас.

— Что ты задумала?

— Вон там — помыться, — отвечаю, указывая на водопад. — Вот здесь — поесть. — Я обвожу рукой место на берегу, где мы стоим. — Потом добраться до травки и поспать на солнышке.

Кай улыбается.

— Мне нравится ход твоих мыслей.

А Келли хмурится, скрещивает руки на груди.

«Разве мы не должны двигаться дальше?»

— Келли считает, что нам нужно идти.

— Нам требуется отдых, Келли, и немного сна, иначе толку от нас не будет, — говорит Кай.

«Отлично. Тогда я проверю, как обстоят дела». Темным пятном она уносится вверх по скалам.

— Наперегонки! — восклицает Кай и устремляется к водопаду, на ходу сбрасывая рубашку.

Потом мы лежим наверху, на покрытом травой склоне, и тяжело дышим. Подъем был трудным. Пищи и воды у нас почти не осталось; приходится рассчитывать, что продукты найдутся там, куда идем.

Когда дыхание успокаивается, я поворачиваюсь на бок и, опираясь на локоть, склоняюсь над Каем. Целую его; он отвечает поцелуем раз, другой, а затем, как всегда, медлит, замирает, немного отстраняется и смотрит на меня. Зрачки расширены, сердце бьется учащенно, но он удерживает меня на расстоянии вытянутой руки, словно боится того, что может последовать за еще одним поцелуем.

Согревшись на солнцепеке, мы вскоре начинаем дремать. Моя голова лежит на груди Кая, его руки обнимают меня, и я слышу, как под моей щекой стучит его сердце: тук-тук, тук-тук. Он гладит мои волосы.

Мысли путаются, и в полусне я куда-то плыву. Знаю, что нужно поспать, но пока не хочу впадать в забытье, хочу остаться здесь, с Каем, под теплым солнцем, греющим кожу, слушать биение его сердца и музыку моря, звучащую где-то внизу.

Даже не заметив, выхожу из тела и касаюсь мира вокруг — травы, пульсирующей жизнью, насекомых, пауков и тех, кто роет землю, рыб в воде и птиц в воздухе.

И самого острова.

Остров живой — у земли и скал есть память и есть цель. Ему нанесли рану, но он исцелится и будет жить дальше.

Здесь, прямо возле меня, присутствует еще одна жизнь; она отдельная, но тесно связана и переплетена с моей, как эта рука, зарывшаяся в мои волосы.

Мысленно касаюсь сознания Кая. Он тоже почти уснул, но вдруг вздрагивает и пробуждается. Трясет головой, и я понимаю, что ему не нравится мое вторжение.

— Прости, — шепчу я и покидаю его.

Сердце Кая все так же бьется под щекой, а руки обнимают меня, но я чувствую, что меня не пустили, и я одна.

22

КЕЛЛИ

Раньше я не бывала в этой части Мейнленда, главного острова Шетлендов, и мне требуется какое-то время, чтобы разобраться, куда нам идти. Оказывается, это хорошо, что Кай и Шэй задержались для отдыха. База ВВС, о которой говорил Локи, расположена неподалеку, на возвышенности, и если бы они пошли через остров сразу, днем, нас могли бы заметить.

И я понимаю, что им надо поспать; они всю ночь глаз не сомкнули на этом ужасном судне.

Тем не менее во мне все кричит, что надо идти дальше. Мы так близко от дома Первого! Я могу долететь туда за несколько минут. А сколько времени придется шагать им? Доберемся туда, узнаем, где его искать, и можно возвращаться.

И тогда я сожгу его и буду смотреть, как он умирает.

Ненавижу этот остров. Он вызывает воспоминания о том, что сделали со мной и еще с очень многими людьми.

Большая часть острова опалена, почернела и обуглилась, но уже видны признаки исцеления. На черном появляются зеленые лоскуты, трава тянется к небу; летают птицы и насекомые, по земле снуют какие-то проворные твари. Некоторые части острова, как та, на которой стоит дом доктора 1, катастрофа вообще не затронула, и там все живет, растет и дышит, как и раньше. На этой самой базе ВВС есть люди, и в районе взорвавшегося нефтехранилища тоже.

Это неправильно, что жизнь возвращается; неправильно, что тут снова люди. Остров должен оставаться мертвым и темным, как все сожженные или заживо погребенные под землей.

Как много людей погибло. Где остальные — такие, как я? Почему нет других призраков? Я боюсь встретить кого-то и одновременно пугаюсь мысли, что никогда не встречу. Если я одна такая, то обречена на вечное одиночество, и никто не сможет услышать меня.

Не считая Шэй. Она никогда меня не покинет.

23

ШЭЙ

Лежу в траве, моя голова у нее на коленках. Мама вплетает мне в волосы полевые цветы. Она напевает песенку; я ее знаю, только не помню слова.

Что-то вроде ла-де-да, де-де-да, сначала медленнее, потом быстрее и снова: ла-де-да, де-де-да…

— Я по тебе скучаю, — говорит она между строчками.

— Так останься.

Она качает головой и принимается напевать слова, не имеющие смысла. Мама пела мне их давным-давно, когда еще ребенком укачивала на руках.

— Почему Келли остается, а ты не можешь? Мама улыбается.

«— А ты как думаешь? — И снова напевает свою песенку.

Глупый вопрос. Мама никогда бы не покинула меня, если бы могла остаться, значит, вопрос неверный.

Ла-де-да, де-де-да…

«Шэй, пора просыпаться».

Это сказала не мама; она все поет. Я морщу лоб и сажусь.

Келлн рядом — прохладное темное пятно на свету, в то время как мама — тепло и свет во тьме. Они не одинаковые, а совсем, совсем разные.

Почему-то я думаю, что…

«Проснись, Шэй, — опять зовет Келли. — Пора идти».

Сажусь и сразу просыпаюсь. Кай потягивается и зевает; Келли рядом с ним, на лице и в позе — нетерпение. Я в отчаянии, что мамы больше нет рядом, мне так невыносимо хочется вернуться в свой сон, к ее рукам, слушать ее пение.

Кай берет меня за руку.

— Что такое, Шэй? Что-нибудь не так?

Я только молча киваю, начинаю плакать, и он прижимает меня к себе.

24

КЕЛЛИ

— Сколько же сейчас времени? — Кай смотрит на часы. — Уже за полночь, а по-настоящему так и не стемнело.

— И темнее не станет: мы слишком близко к северу, — говорит Шэй. — Белые ночи. В это время года не бывает по-настоящему темно, а зимой есть период, когда даже не рассветает.

— Ты бывала здесь раньше?

— Да. Здесь жил мой дядя со своей семьей. — Шэй старается не заплакать снова и отворачивается, чтобы не видел Кай. — Мы несколько раз приезжали к нему, но не полярной ночью. Хотя кузены мне про нее рассказывали.

— В полутьме легче находить дорогу, но и заметить нас легче.

— Это так. Но только если за нами следить, а зачем им это делать, если они считают, что на острове больше никого нет?

«Поблизости никого», — говорю я.

— Келли говорит, что поблизости никого.

Держусь впереди них над тропой, которую нашла. Она уводит в сторону от базы ВВС и затем сворачивает в обход развалин нефтебазы, к дому Первого.

Как же медленно они идут.

Шэй замкнулась, погрузилась в себя. С самого пробуждения она расстроена, словно это место огорчает ее не меньше, чем меня.

Возвращаюсь и иду рядом с ней.

«Шэй?»

«Что?»

«Ты в порядке?»

Она молчит. Вздыхает.

«Более-менее. А ты?»

«То же самое. Почему ты плакала, когда проснулась?»

«Мне снилась мама».

Ох.

«Когда я проснулась, то почувствовала себя так, будто потеряла ее еще раз и снова осталась одна».

«Ты никогда не останешься одна, Шэй. Я всегда буду с тобой».

25

ШЭЙ

Солнце уже поднимается из моря, когда мы наконец подходим к белому дому. Нам пришлось пересечь выжженную пустыню, потом пройти по косе из камня и песка, связывающей этот практически отдельный остров с Мейнлендом. Огонь не добрался сюда: земля покрыта сочной травой, повсюду полевые цветы. Дом стоит на красивом месте с видом на море и скалы, но вкус и запах пепла, смерти настолько близок, что ветер не в силах отнести его в сторону.

Кай пробует открыть входную дверь.

— Заперто, — говорит он.

Обходим дом, проверяем все окна и двери — безрезультатно.

— Придется вламываться, — говорит Кай. — Хотя, похоже, окна из специального противоударного стекла, возможно, из-за сильных ветров с моря. Трудно будет разбить.

— На двери цифровой замок, — сообщаю я и открываю маленький ящик. — Может, я сумею как-нибудь угадать код.

Внутри стандартная цифровая панель с пронумерованными кнопками. Сколько цифр может быть _{в коде} — три? Четыре? Для моих глаз и пальцев кнопки одинаковы, но, возможно, на них остались какие-то следы? Закрываю глаза и прикасаюсь к ним.

На пяти кнопках круглые отметины — следы легких касаний пальцами, частицы пота. Это 1,2,3, 5, 7. Значит, в коде как минимум пять цифр, или больше, если какие-то повторяются более одного раза.

Слишком много комбинаций, чтобы перепробовать их все. Открыв глаза, отступаю на шаг и смотрю на дом. Цифры могут быть случайными или что-то значить, но даже если они значат что-то личное, например дату рождения, мне их никогда не угадать.

Перебираю номера в уме — все быстрее, быстрее, составляю разные комбинации, ищу логику или образец любого типа и прихожу к выводу, что это бессмысленно.

Поднимается ветер, и теперь, когда приходится стоять на месте, меня пробирает дрожь. Место, может, и красивое, но холодное для дома — высокая изолированная площадка, с трех сторон окруженная морем.

Кай находит подходящий камень и подбирает его.

— Наверное, легче разбить панель в двери, тогда мы сможем засунуть руку и открыть замок. Ну что, хочешь, я попробую?

На двери три маленьких стеклянных оконца в ряд; они выполняют декоративную функцию и изготовлены из обычного, а не противоударного стекла, похоже, методом ручного выдувания, как делали в старину, потому что украшены по центру утолщениями в форме бычьего глаза. Жалко разбивать такую красоту.

Пробегаю кончиками пальцев по поверхности среднего оконца; кажется, в центре круга выдавлена буква «К»? Возможно, это товарный знак производителя.

Я так замерзла, что мне не терпится войти в дом, и уже почти согласна на предложение Кая, но в голове что-то щелкает и становится на место:

Круг — или ноль — с «К». Получается ноль градусов Кельвина — самая низкая температура, абсолютный ноль, О К. Мы проходили это по химии в прошлом году. А по Цельсию это будет…

— 273,15.

Может ли такое быть, что Первый стоял здесь, увидел «О К» на стекле и использовал в качестве кода? Он совпадает с кнопками, которые нажимали.

Кажется маловероятным. Вздохнув, протягиваю руку и на всякий случай ввожу: 27315.

Замок открывается. Нажимаю ручку и распахиваю дверь.

— Ты странная девушка, — говорит Кай, и голос его звучит несколько взволнованно. Положив камень, он идет за мной.

То есть он хотел сказать, что я ненормальная, да? Вот почему он всегда отталкивает меня.

Но сейчас мне не до этого. Есть дом, и в нем ждут дела.

Кай показывает на работающие электрические часы, встроенные в микроволновку.

— Напряжение до сих пор есть.

«Думаю, это генератор», — говорит Келли.

— Келли считает, что здесь может быть генератор. Но свет лучше не включать — здесь воздушный и морской патруль, — предупреждаю я. — Скоро будет светло без ламп.

Мы с Каем обследуем здание. Внизу кухня, гостиная открытой планировки с камином, ванная. В гостиной письменный стол, ноутбук и книжные полки; из нее есть выход в оранжерею, закрытую рольставнями и раздвижной крышей. Там, под покрывалом, какая-то штука, похожая на дорогой телескоп. Наверху две спальни и еще одна ванная комната. Кай проверяет воду — есть горячая.

— Сначала леди? — спрашивает он.

— Нет, иди. Я начну поиски.

Он тут же уходит в душевую, а я спускаюсь вниз. Солнце поднялось чуть выше; в окна проникает достаточно света, чтобы начать.

Сажусь в кресло; оно массивное и удобное. Келли устраивается на кухонной стойке, свесив ноги по обе стороны, и наблюдает за мной. Что за человек сидел в этом кресле, смотрел на звезды в телескоп и убивал детей, таких, как Келли?

Пора это выяснить.

26

КЕЛЛИ

По кухне аккуратно разложены папки и стопки бумаг — это то, что Шэй уже просмотрела и не нашла ровным счетом ничего ни про Первого, ни про то, где он живет.

Кай, все больше мрачнея, просматривает каждую стопку заново — на случай, если Шэй что-то пропустила.

Представляю, насколько он раздражен.

Сверху спускается Шэй — в халате, принадлежавшем, должно быть, ему.

— Есть что-нибудь? — спрашивает она у Кая.

— Нет. Но я еще не закончил. Ты проверила ноутбук?

— Нет. Там пароль.

— А ты не можешь расколдовать его, как сделала это с замком?

Подняв брови, она вздыхает.

— Нет. На клавиатуре каждая кнопка используется, и выделить какие-то отдельные из них невозможно.

— Если он тут жил, но мы не можем найти никаких сведений о том, кто он и откуда, то, вероятно, это сделано специально. Скорее всего, искать здесь нечего, — делает вывод Кай.

— Здесь должен быть какой-то след. Что-то должно остаться. — Шэй идет к книжным полкам. — Посмотрю, не делал ли он каких-то личных пометок в книгах, нет ли в них его имени, — говорит она. И сразу принимается за дело, снимая книги с полок по одной, раскрывая и пролистывая, проверяя, нет ли чего между страниц. Потом принимается обследовать более тщательно.

— Келли, Первый был врачом? — чуть погодя спрашивает меня Шэй. — Я думала, раз он ищет средство от рака, то он медик.

«Уверена, что все остальные доктора были медиками. Я думала, что Первый — тоже, но он никогда не занимался лечением или чем-то в этом роде. Может, потому, что он командовал ими».

— Келли считала, что был, но наверняка не знает.

— Это имеет значение? — спрашивает Кай.

— Просто я пытаюсь его понять. Ясно, что это парень при деньгах, ясно по этому жилищу. Телескоп — ему нравится смотреть на звезды. Масса самых разных книг, зачитанных — любит читать.

Но это книжное собрание несколько… странное, что ли. Есть книги и газеты по самым необычным темам. От философии до астрономии и специальных разделов квантовой физики, и даже по альтернативным областям знаний, например, как читать ауру. А художественная литература? Ее немного, но то, что есть, на первый взгляд никак не сочетается: «Горбун из Нотр-дама»; «Загадочное ночное убийство собаки»; «Доктор Джекил и мистер Хайд». Есть книги по непонятным предметам, о которых я даже не слышала. И нет ничего, имеющего хотя бы отдаленное отношение к медицине и биологии, если не считать нескольких статей по экспериментам на тканевых культурах. Может, это его библиотека выходного дня, а не рабочая литература?

Кай закончил просматривать бумаги Первого и начал проверять кухонные шкафы, а потом — холодильник и морозильную камеру.

— В шкафах запас продуктов длительного хранения; морозилка забита до отказа; в холодильнике ничего особенного, но нет продуктов, которые могли бы испортиться. Кстати, все вегетарианское — ни мяса, ни рыбы.

Шэй кивает.

— Значит, он мог и не жить здесь постоянно и, судя по внутреннему виду — все опрятно, чисто, ничего не брошено второпях — его отъезд не был внезапным. Получается, когда произошла катастрофа, его здесь не было.

— Скорее всего, большую часть времени он проводил где-то еще. Как ты сказала про его библиотеку — это дом отдыха.

Набрав стопку книг, Шэй усаживается в кресло и принимается читать одну из них.

«Какой из этого прок?»

Она медлит, переворачивает страницу.

— Я пробую думать, как он. Книги, которые нравились человеку, могут многое о нем рассказать, ты так не думаешь?

— Правильно. Как книги, которые читала Келли! — говорит Кай.

— Келли, какие книги тебе нравились?

Я сердито смотрю на Шэй. Книги? Я в самом деле их читала, на футбольных матчах. Когда Кай играл. Но что именно я читала? Не помню, и это меня пугает. Я должна помнить. Что мне нравилось? Но вспоминаются только те, которые меня заставляли читать в школе.

И тогда я прихожу в ярость. Если у меня проблемы с памятью, то я знаю, кого винить, и все разговоры о моих и его книгах не имеет ничего общего с поисками.

«Не понимаю, какое это имеет значение!» — пронзительно кричу я.

Шэй подпрыгивает. Ее брови ползут вверх, она поражена, но я вне себя, и сейчас мне необходимо от них убраться.

Бью кулаком в стену и исчезаю в дымоходе.

27

ШЭЙ

Скоро снова зайдет солнце, а я все читаю, с головой погрузившись в книги Первого.

Кай зевает.

— Не пора ли спать? — спрашивает он.

Мотаю головой.

— Пока хватает света, хочу почитать еще.

Поцеловав меня, Кай поднимается наверх, а я берусь за следующую книгу. Келли еще не вернулась, и я не сказала ему, насколько она разозлилась.

Мне надо продолжить чтение.

Страницы сменяются стремительно. Я всегда быстро читала, но теперь это нечто другое. С жадностью поглощаю все подряд, не просто запоминаю. Но постигаю настолько глубоко, как не умела ранее, соединяю куски знаний в единое целое.

Что бы там со мною ни произошло, когда я переболела этим гриппом, оно превратило мой мозг в какое-то подобие суперкомпьютера. Сегодня утром я прокручивала в голове бесконечные комбинации цифр, подыскивала значимые сочетания. И несколько дней назад в больнице я поняла, как сфокусировать внимание внутри своего тела и вылечить сотрясение мозга, поняла не просто инстинктивно, а осознавая, что нужно сделать, и выполнила это.

Я действительно странная.

И чем дальше я читаю, тем сильнее чувствую, что приближаюсь к разгадке тайны Первого.

Он ни в коей мере не соответствует образу психопата, зацикленного на массовых убийствах, а именно такой образ сложился у меня в голове. Его книги — это логика и философия, есть труды по науке и религии. Никакой политики и пропаганды; ни одной работы по медицине или биологии — из научных монографий в основном физика и астрономия.

Хотя присутствует этот странный интерес к ауре, которым раньше отличались хиппи, и я чуть не откладываю соответствующее произведение, чтобы взяться за другое, но… это напоминает мне о маминых увлечениях. Просматриваю полки. Собрание включает книги по восприятию и чувствительности ауры, целительству, расшифровке цветовой гаммы.

Встаю, выбираю их и раскладываю на столе. В конце одной книги есть вставка — цветная диаграмма.

Разворачиваю ее, и на пол, порхая, падает листок бумаги. Это рисунок от руки — контуры тела человека с цветным карандашным наброском окружающей его ауры. Выглядит почти как картинка на религиозную тему — нимб вокруг головы и тела. Вероятно, рисовал Первый.

В верхней части рисунка одно-единственное слово: Vox. Что оно значит? Что-то знакомое в нем есть; задумавшись, морщу лоб. Не означает ли оно что-нибудь вроде «голоса»?

Начинаю читать, и по телу бегут мурашки. Со времени болезни у меня появилось это постоянное ощущение окружающего меня мира. Описание волн ауры и моих чувств так похоже… может, это одно и то же?

Здесь говорится, что люди, способные воспринимать ауру, могут не только чувствовать эти волны, но и видеть, слышать их. Для восприятия ауры зрение и слух нужно настраивать, проникая за пределы твердой материи и фокусируясь на пространстве внутри нее. Материя состоит из атомов, которые состоят из частиц — частиц, вращающихся в пространстве.

Частиц, которые способны вести себя как волны.

У меня замирает сердце.

Все как в тот раз, когда я исцелила себя — с помощью волн из глубин собственного тела. Значит, я использовала свою ауру, даже не понимая, что делаю?

И аурой обладают не только живые объекты. С самого нашего приезда я чувствовала, что остров живой, что история этого места запечатлена в скалах и земле как память. В книге говорится, что начинающим легче видеть ауру на расстоянии, а где я видела цвета, окружающие объекты? На солнце, луне и звездах — они все лучатся цветами и окружающими их энергетическими полями. Это было одним из первых изменений в моем восприятии, которое я заметила, когда заболела.

Откладываю книгу, иду наверх и смотрю на спящего Кая. И я чувствую его — не касаясь тела и не проникая в его разум. Существует уникальный энергетический рисунок, по которому я опознаю его. Уверена, что по нему я с закрытыми глазами смогла бы найти Кая в переполненном людьми помещении. Даже когда он спит, в этом рисунке присутствует все, делающее его Каем: его энергия и страсть, способность защищать и заботиться и даже злость, которая может быть направлена не только на что-то внешнее, но и на себя самого.

Касаюсь его руки, и он шевелится во сне. Он теплый, плотный, настоящий. Хотя в конечном счете вся материя состоит из атомов, а атомы — из крохотных частиц, летающих по орбитам вокруг крохотного ядра, так что по большей части атомы представляют собой пустое пространство, разве не так? Наши глаза привыкли фокусироваться на плотном энергетическом уровне и видеть объекты и людей твердыми и неизменными, но в действительности они не такие.

Я проникаю, но не во внутренний мир Кая, а во внешний, за пределы физического и в глубины пространства вокруг него.

Цвета мерцают и вибрируют, и у меня перехватывает дыхание: это здесь. Его аура тут, где ей и следует быть: цветные всполохи тянутся от кожи, образуя кокон вокруг тела. Пока я не посмотрела так, как сейчас — или, возможно, больше подходит слово вгляделась — я не могла его заметить. Страсти красного и розового цветов, заботливость и неравнодушие — синего, гнев разных оттенков черного. И другие, более легкие тона, которые я раньше не воспринимала столь отчетливо: проблески серебристого — интуиция, светлый оттенок синего — честность. Так многое из составляющих Кая присутствует здесь и будет присутствовать всегда, в этих цветовых волнах, в вариациях оттенков и вибраций, очень похожих на цвета и звуки, но не являющихся ими.

Это как отпечаток пальца Кая — энергетический узор, его неповторимый голос.

Его… Vox? Это то самое, что обозначает слово, написанное на рисунке?

А как насчет меня?

Вытягиваю руку и вглядываюсь в нее тем же способом. Шевелю ладонью и завороженно наблюдаю цветовую пульсацию. Это радуга, она вокруг обеих рук; от кончиков пальцев к плечам цвета становятся насыщеннее. Все так похоже на рисунок из книги Первого. Здесь же присутствуют другие цвета и оттенки, но общий эффект — радужный.

Спустившись вниз, снова углубляюсь в книги и схемы: что значит моя аура? Нахожу несколько ссылок, и в каждой книге свои варианты ответов. Но преобладающим является мнение, что люди с радужной аурой обладают способностями к работе с энергиями: они целители. А еще они могут стать частью звездного народа, представители которого в первой инкарнации живут на Земле. Стоп. Что вообще означает эта чертовщина?

По мере того как я читаю о цветах, перебираю книги и схемы, в моей голове происходит переворот. Каким-то образом получается, что книги Первого остались здесь для того, чтобы я их нашла; они касаются меня и того, чем я стала.

Я могу и дальше обманывать себя, что я тут всего лишь пытаюсь вычислить его, найти к нему дорогу, но мною овладела жажда узавать, и узнавать больше, о моем новом я.

Исцеление и настройка ауры для исцеления людей. Разве не это я делала, когда восстанавливала свое ухо, помогала Каю после того, как его избили и привязали к скамейке, и потом, в больнице, когда у меня было сотрясение мозга? Не знаю, как справилась с этим в первый раз; я тогда вышла из тела и проникла в повреждение. Но когда лежала в больнице с полной сумятицей в мыслях и контузией от сотрясения, мне пришлось потрудиться, и… да. Думаю, именно это я и сделала. Возможно, если бы я сначала обследовала ауру, то смогла использовать ее для более направленного воздействия, а не действовала бы наугад, по наитию.

Смысл прочитанного укладывается в голове, и у меня перехватывает дыхание. Если настройка ауры может исцелять, то может ли она причинить вред? Те солдаты… Я ударяла их своей яростью, и они падали на землю. Я содрогаюсь: способность к целительству, использованная во вред.

Листаю страницу за страницей, читаю, пока освещение не становится настолько скудным, что у меня начинают болеть глаза. В конце концов приходится остановиться. Встаю и, потягиваясь, бреду к двери.

Сегодня небо усыпано звездами.

В одной из книг Первого я уже прочитала, как пользоваться телескопом, и сейчас готова попробовать.

Рольставни на стенах и крыше оранжереи закрыты, но на стене есть выключатели. Нажимаю, и рольставни отъезжают, двери и крыша открываются. Снимаю покрывало с телескопа и включаю его.

Хоть я и вижу окружающие их цветовые пятна, звезды над головой остаются такими же холодными и далекими, как и всегда. Я почему-то нервничаю — то ли из-за того, что увижу, то ли из-за того, что не увижу ничего через линзы телескопа.

Размышляю о том, что стану искать в небе, когда включится экран и панель управления. Я даже не прикасаюсь к прибору — он сам приходит в движение и настраивается.

Эта модель гораздо более продвинутая, чем те, о которых говорится в книгах Первого, и не похожа на прибор серийного производства. Возможно, ее сделали на заказ? Изучаю экран и панель управления, стараясь разобраться, что к чему.

Интересно. Похоже, прибор запрограммирован на слежение за определенным участком неба с учетом движения нашей планеты и звезд. Как только я включила его, он начал сам ориентироваться в пространстве. Что такого привлекательного там нашел Первый? Что он хотел видеть, каждый раз включая телескоп?

Поколебавшись, я смотрю в окуляры. Вижу размытые цветовые пятна, лучащиеся светом на фоне чернильной тьмы; от красоты у меня захватывает дух. Настраиваю резкость, и в поле зрения появляется двойная звездная система; изображение предельно четкое и яркое, размещено по центру картинки. Звездная пара настолько красива, что почти больно видеть ее с такой ясностью: сверкающая золотая звезда и голубая поменьше, частично закрывающая золотую. Линии многоцветных аур окутывают обе звезды — чистые полосы цветов, которые я способна воспринимать, и следы тех эманаций, которые не доступны невооруженному глазу.

Карты звездного неба и координаты созвездий из астрономических книг Первого уже у меня в голове: эта бинарная система расположена внизу Северного Креста и в голове созвездия Лебедя. Она называется Альбирео.

Красота, чистота и удаленность этих звезд захватывает меня; вместе с ними действие оказывает и их аура — запись всего, чем они были, и указание на то, чем они станут. Не отрываясь смотрю в ночное небо и думаю не о том, о чем надо бы думать, а об этих звездах. Неожиданно ко мне приходит осознание. Первый не единственный скрывал свое истинное «я». Это касается и меня, и болезни, сделавшей меня такой.

Во всем этом — в Первом, в эпидемии, во мне теперешней, в аурах, его рисунке, в частицах, превращающихся в волны, и в волнах, воздействующих на частицы — есть нечто объединяющее. Но я пока не вижу, что именно. Чего-то не хватает.

Когда возвращается Келли, я ее скорее чувствую, чем вижу. Она остается у меня за спиной и наблюдает.

— Привет, — говорю я, выпрямляясь, поворачиваюсь к ней лицом и прикасаюсь, одновременно охватывая ее ауру. Но у Келли нет цвета; по крайней мере, я ничего не вижу, только тьму.

«Привет».

— Прости, что разозлила тебя сегодня. Я не хотела.

«Я знаю. — Келли вздыхает, прислоняется к стене. — Это из-за того, что мы здесь, на этом острове. Просто задержка здесь выводит меня из себя, а мы, похоже, так и не приблизились к разгадке Первого».

— Может быть. А может быть, что я приблизились. Я думала. У меня есть некоторые соображения по поводу него и его занятий. Мне нужна твоя помощь, чтобы во всем разобраться.

28

КЕЛЛИ

Внимательно смотрю на Шэй. Неужели ее синие глаза могут видеть то, что не видят мои темные? Мне так не терпится найти Первого, что я готова на все. И я хочу ей верить.

«Чем я могу тебе помочь?»

Шэй накрывает телескоп, щелкает выключателями, и стеклянная крыша, стены и двери закрываются рольставнями. Потом поворачивается ко мне.

Ты не так много рассказала нам об этом исследовательском центре под землей. Мне нужно, чтобы ты сообщила мне все, что помнишь.

«Я не хочу. Ненавижу это место!» —’ Мой голос дрожит, в голове паника.

— Знаю. Прости. Но мне кажется, что этим ты действительно сможешь помочь. Думаю, мы могли ошибиться в причине эпидемии. Мне не хватает информации, чтобы разобраться и понять, как и почему это произошло. Возможно, что-то, что известно тебе, позволит мне соединить обрывки сведений вместе.

Могу ли я на самом деле хоть как-нибудь помочь найти Первого? Не уверена, что сумею вспомнить то, что ей хочется знать, но от самой мысли о необходимости воспроизводить все это в памяти мне хочется бежать как можно дальше и быстрее.

«Мне страшно».

Шэй садится на диван и протягивает мне руку. Я вкладываю в нее свою темную ладонь и сажусь рядом.

«Ты чувствуешь мою руку?» — грустно спрашиваю я.

— Вроде того; похоже на покалывание или пощипывание. А ты — мою?

Качаю головой. «Не так, как ты думаешь. Когда моя рука, или нога, или какая-то часть тела натыкаются на предмет, я ощущаю сопротивление — не могу проходить сквозь материю. Но я не различаю разницы между твоей рукой и стеной. И не чувствую вкуса и запаха. Могу только видеть и слышать».

— Но ты видишь, что я держу тебя за руку. И знаешь, что я твой друг и беспокоюсь за тебя, не так ли?

Я ей верю. Но, может, только потому, что мне хочется верить.

Нет. Шэй — друг.

Я киваю.

— И я не стала бы просить тебя, если бы не считала, что это важно.

Снова смотрю на Шэй, в ее спокойные уверенные глаза, которые не глядят сквозь меня. В конце концов вздыхаю. «Что ты хочешь знать?»

— Все, что можешь вспомнить о пребывании под землей, прямо с того момента, как туда попала.

Откидываюсь на спинку дивана и через мгновение начинаю. Рассказываю ей все, что могу, хотя по большей части мои воспоминания — особенно ранние — туманны и неясны.

«Нас разбили на группы. У меня появилась подружка; мы познакомились в такой группе. Иногда мы разговаривали по ночам, чтобы было не так страшно. — Я морщу лоб. — Кроме этого, ничего больше о ней не помню, даже имени.

У нас много раз брали кровь на анализ, сканировали и все такое, а потом некоторых из нас посадили в эти маленькие кабинки — по одному человеку в каждую. Через стену мне сделали укол — там было окошко, и медсестра вставила руки в толстые перчатки, проходившие сквозь стену.

Мне было больно. Я чувствовала себя очень плохо, как ты тогда; все болело так сильно, что я кричала. Казалось, что это будет длиться вечно. Я думала, что умру, но не умерла.

Потом мне стало лучше. Поначалу их будто бы взволновало это событие. Помню, как Первый приходил посмотреть на меня. — Снова морщу лоб, стараюсь вспомнить. — Думаю, именно тогда я увидела его впервые. Сразу было понятно, что он главный; все делали то, что он приказывал.

Они провели множество тестов; некоторые из них были болезненными. Я не хочу про это думать».

— Ладно, Келли. Все нормально, я здесь, и они больше не сделают тебе больно.

«Я поняла, что могу приказывать людям, и они будут делать, что скажу, станут выполнять всякие вещи — как и ты можешь теперь. Один раз я почти заставила медсестру выпустить меня, пока кто-то ее не остановил.

А потом они не захотели, чтобы я разговаривала. Заставили меня носить маску, и говорить я больше не могла.

Потом настал день, когда они сказали, что мне нужно пройти лечение. Хотя я уже не болела».

На секунду я замолкаю, и Шэй не давит на меня. Она ждет, но ведет себя так, что я понимаю: ей хочется, чтобы я продолжала. Делаю глубокий вдох — вернее, то, что у меня считается за вдох — и рассказываю дальше. Раньше я уже кое-что говорила про это Каю и Шэй, но теперь решила рассказать все — как мне было больно, а потом боль пропала, как я оказалась вне тела и наблюдала, как оно сгорело дотла. Потом мой пепел собрали пылесосом, унесли и повесили рядом с такими же мешками с прахом мертвых.

Как я вслед за ученым спустилась в какое-то просторное помещение с панелями управления. Потом пролезла с техниками в люк к огромной круглой гудящей штуке — гигантскому червю, покоившемуся в еще большем по размерам туннеле.

Когда говорю про червя, у Шэй загораются глаза.

— Расскажи мне про него подробнее, все, что помнишь.

Стараюсь описать его, но, кажется, моих слов ей недостаточно.

— Я хотела спросить… Келли, ничего, если ты будешь вспоминать про это, а я стану смотреть, что ты вспоминаешь? Как мы иногда смотрим мысли друг друга?

«Ладно. Можешь попробовать».

Шэй подключается к моим мыслям, и я возвращаюсь туда…

«Лечу над гигантским червем все быстрее и быстрее. Что-то зовет меня внутрь. Что-то там, в теле червя, является частицей меня.

Останавливаюсь. Возле одной из секций червя доктора возятся с оборудованием, закрепленным на стенке.

Потом они возвращаются к своим новым жертвам, вводят им успокоительное, а затем заражают. Я обхватываю голову руками, зажимаю уши, чтобы больше не слышать и не видеть, что они творят».

Потом Шэй хочет узнать все про ту ночь, когда я выбралась из подземелья. Показываю ей, как заражались люди, как в них стреляли и как текла кровь. Потом взрыв где-то под нами, дым и огонь. Нет, никакого землетрясения перед этим не было. Позже взорвалось что-то на поверхности земли, далеко от нас, я тогда не знала что. Но это, скорее всего, было нефтехранилище.

Занимается рассвет, а мы так и сидим. Я мечтаю все забыть, а Шэй не спеша просеивает мои воспоминания.

29

ШЭЙ

На лестнице слышатся шаги, в комнату входит Кай.

— Ты всю ночь не спала?

Я поднимаю глаза.

— Нет. И с помощью Келли, — я улыбаюсь ей, — кажется, кое-что поняла.

Он подходит, занимает стул напротив нас.

— Например?

— Что Первый делал на этом острове; почему его исследования проводились здесь, в таком изолированном месте. Они построили под землей ускоритель частиц. Такой, как ЦЕРН в Швейцарии, огромноесооружение, в котором частицы разгоняются по кольцу все быстрее и быстрее, а потом сталкиваются.

— Ускоритель частиц? Ты уверена?

— Да. Келли его видела. Она не знала, что это такое, но когда описала его мне и показала в своей памяти, я убедилась. В прошлом году мы ездили в ЦЕРН с научной экскурсией. Там было точно такое же сооружение.

— Но какое отношение это имеет к эпидемии?

— Здесь есть некоторые документы; я их вчера нашла, но не понимала, насколько они важны, пока не увидела ускоритель частиц в памяти Келли. В ЦЕРНе проводят в том числе и эксперименты по получению антиматерии, а также экспериментируют с ее применением для уничтожения культивируемых опухолевых клеток. Надеются, что когда-нибудь удастся разрушать опухоли, вводя в них частицы антиматерии. Думаю, что здесь они просто решили сделать следующий шаг: использовать большее количество антиматерии для уничтожения большего количества клеток.

— Антиматерия? — Кай широко раскрывает глаза. — Звучит как словечко из «Доктора Кто».

— Действительно, очень похоже. Но самое худшее не в этом. Они не пытались лечить рак и даже не собирались этого делать; это была легенда, прикрытие или способ привлечь докторов и медперсонал к работе. Они бомбили частицами антиматерии не раковые клетки, чтобы спасти чью-то жизнь; их целью стал человеческий организм в целом.

Кай хмурится.

— Но если они не искали лекарство от рака, тогда зачем они это делали?

— Здесь я могу только предполагать: не пытались ли они разработать новый тип оружия, вроде биологического? В данном случае оно не является биологическим, но может быть использовано для той же цели — уничтожения противника. Возможно, по этой причине к делу привлечена армия, этот самый полк особого назначения; этим же объясняется и тот факт, что действует он как бы сам по себе. Готова поспорить, что это не тот проект, о котором знают все — даже в вооруженных силах и правительстве.

— Боже мой. Вот это новости. — Кай скрещивает руки на груди, словно хочет защититься от того, что я говорю.

— А потом их оружие вышло из-под контроля, и мы получили абердинский грипп. Хотя название абсолютно неверно: он не только не абердинский, он и вообще не грипп или какое-то другое заболевание — не в том смысле, в каком мы привыкли думать о болезнях. Это не что-то биологическое. У них был ускоритель частиц, но никаких бактерий или вирусов. В воспоминаниях Келли присутствует ускоритель и то, как его запускали, затем что-то извлекали из оборудования и вводили подопытным. Все данные свидетельствует о том, что именно этим они и занимались.

Кай мрачнеет еще сильнее.

— Но если заболевание вызвано антиматерией, разве она не действует как яд? Разве яд может быть заразным и передаваться таким образом?

— Из квантовой физики нам известно, что свет может распространяться частицами и волнами, так? И материя существует в виде волн и частиц. Естественно, это касается и антиматерии: она может существовать в виде частиц — как яд — и волн. Волны распространяются и вызывают заражение. Возможно, исследователи даже не знали о таком способе ее распространения, пока все не случилось. На самом деле это только мое предположение, хотя оружие будет оружием только в том случае, если ты можешь направить его куда хочешь.

Кай качает головой.

— Я не в силах этого понять. Квантовая физика? Частицы и волны? Ты начинаешь говорить, как Алекс.

Когда Кай упоминает своего отчима — моего отца, о чем Келли не знает — я внутренне вздрагиваю, но не подаю вида. Говорю себе, что есть вещи поважнее, которыми сейчас нужно заняться… или, возможно, я просто избегаю мысли о нем.

— Нам еще многое предстоит выяснить, — говорю я. — Но есть одна вещь, в которой я уверена: эпидемия началась от чего-то, полученного на ускорителе частиц здесь, на этом острове.

В эту ночь мы все направляемся к развалинам амбара, скрывающим лифтовую шахту, через которую Келли выбралась из-под земли. Я не могу отпустить ее одну, а Кай не позволит нам пойти вдвоем.

Во все это ему верится с трудом; он думает, что мои выводы звучат слишком фантастично и надуманно. Но если вернуться во времени и показать пещерному человеку, как из ружья убивают мамонта, то он решит, что это магия, не так ли? Сто лет назад наши предки не поверили бы в компьютер и его возможности.

Чтобы добраться до руин амбара, приходится идти по мертвым почерневшим пустошам. Поход через поля, покрытые холодным пеплом, наводит на мысль о прогулке по кладбищу. Возможно, здесь покоятся сотни таких, как Келли, а может, и больше.

— Ты в порядке, Келли?

«Да».

С того времени, как она все мне рассказала и показала в своей памяти, она оставалась подавленной, но гнев угас, Ее внутренняя решимость сильна. Даже если ей нужно вернуться в то место, куда она решила никогда не возвращаться, она это сделает, потому что больше всего на свете ей хочется найти Первого.

«Да. Я справлюсь».

На подходе к сгоревшему амбару мы снова устанавливаем мысленную связь. Келли ищет лазейку внутрь и находит трещину, ведущую в шахту лифта. Начинает спускаться, и я чувствую, какой ужас у нее вызывает это место — испуг ребенка, запертого под землей и не способного найти выход на волю.

Огонь давно потух; здесь холодно и мертво. Она блуждает по коридорам, отыскивая пути, по которым можно спуститься ниже и ниже. Подземное здание так сильно пострадало, что не уцелела ни одна дверь, способная остановить ее. В углах скорчились скелеты; вся плоть сгорела, глазницы черепов пусты.

Келли надеется найти кабинет или хоть какие-то следы доктора 1, какой-то ключ, чтобы опознать его, но после пожара ничего не уцелело.

Чем глубже она проникает, тем сильнее разрушения. Когда Келли, наконец, попадает в туннель, гигантского червя больше нет. Проход, в котором заключалось его тело, полностью уничтожен.

Значит, здесь все началось? По какой-то случайности ускоритель взорвался и разлетелся на мелкие кусочки. Либо этот взрыв вызвал землетрясение, либо его приняли за землетрясение; в свою очередь, он привел к разрушению одного из крупнейших нефтяных терминалов в Европе. А когда подземный институт охватило пламя и загорелись нефтехранилища, большая часть острова была обречена.

Должно быть, кое-кто спасся из-под земли, и с них началась эпидемия, когда в материковую Шотландию эвакуировали островитян.

И доказательство лежит здесь, засыпанное могильной землей.

30

КЕЛЛИ

— Ты действительно уверена? — спрашивает Кай. — Что абердинский грипп на самом деле начался здесь с того, что людям вводили какую-то антиматерию из ускорителя частиц?

— Да, совершенно уверена, — отвечает Шэй.

— Эта информация поможет остановить эпидемию?

— Не знаю. Но понимание причин должно помочь им продвинуться в поисках противодействия, верно?

— Думаю, да.

— Как нам сообщить? Мы не должны молчать, это может все испортить. Об этом должны узнать.

— Правильно. Кто? Моя мать?

— И «Встряска». Но этого недостаточно. Думаю, нам нужно идти на базу ВВС здесь, на острове.

— Если только ВВС не заодно с армией. Ты не боишься, что они сначала будут стрелять, а потом спрашивать?

— Я так не думаю. Слушай, лейтенант Киркланд-Смит — это еще не все военные. Его не уведомили, когда нашли автомобиль под Киллином; если бы ему сообщили и он привез бы собак, нас бы поймали. И тот полицейский в Инвернессе не поверил, что лейтенант за правое дело, ведь так? Когда он узнал больше про Киркланд-Смита, то спрятал тебя.

— Ты хочешь сказать, что лейтенант не в себе или что-то в этом роде?

— Может, их особые назначения были такими секретными, что никто больше не знал, чем они занимаются, а теперь, когда дело плохо, они хотят так сохранить все в тайне.

— Когда ты вот так складываешь все вместе, это кажется осмысленным, — говорит Кай, расправляя плечи. — Значит, так, завтра я иду на базу ВВС и рассказываю им, что мы узнали.

— Нет. Идти должна я.

— Послушай, это за тобой охотились военные, а не за мной. Если ты ошиблась и ВВС заодно с Киркланд-Смитом, то идти лучше мне.

— Но именно я выяснила, чем они тут занимались с ускорителем; это я просматривала воспоминании Келли. Я сумею лучше объяснить.

Кай и Шэй смотрят друг на друга, и ни один не хочет уступить. Закончится тем, что они пойдут оба?

Мне страшно. Что, если Шэй ошибается и на базе не станут ее слушать? Что, если в заговоре участвует все правительство и их первым делом убьют, чтобы избежать огласки?

Похоже, Шэй с Каем о таком не подумали. Не могут поверить, что правительство разрешило похищать людей, вроде меня, и проводить над ними эксперименты. Они считают, что если бы власти узнали, что на самом деле происходит, то сразу положили бы этому конец.

А еще они почему-то думают, что если здесь разрабатывали оружие, а не лекарство от рака, то это хуже. Первый мог использовать историю с раком для обмана таких людей, как Одиннадцатая, но какая разница, зачем они это делали?

Они заразили меня, и я заболела. А когда выжила, сожгли заживо и сделали такой, какая я теперь. И мне наплевать зачем.

Хоть я и боюсь, что Кай и Шэй ошибаются насчет похода на базу ВВС, но ничего не говорю. Мы должны попробовать; нужно рассказать о том, что мы узнали, и надеяться, что они найдут Первого.

Он должен заплатить за то, то сделал.

31

ШЭЙ

Идти должна я, разве не понятно? Кай ведет себя как мужчина; он считает, что именно мужчина должен подвергать себя риску. Даже если это нелогично. Вместе отправиться на базу мы не можем — не останется никого, кто знает всю историю. Очевидно, что идти должна я: лучше меня никто не объяснит.

Вздохнув, решаю отложить дискуссию.

— Послушай, давай не будем сейчас решать, кто и что делает, — предлагаю я. — Прежде всего нам необходимо придумать, как связаться с Ионой, Локи, твоей мамой, с кем-нибудь еще, чтобы рассказать им все это. Думаю, надо попытаться взломать ноутбук Первого. Может, сумеем подобрать пароль.

Пробуем все, что приходит на ум: название каждого острова, этого полуострова, Док1, Докпервый, ДокторПервый, код замка на входной двери, имена авторов с обложек самых зачитанных книг, стоящих на полках. После каждых трех попыток ноутбук блокируется, и его приходится перезагружать, но ничего не выходит.

Откидываюсь назад и тру глаза. Это может быть случайное сочетание цифр и букв, угадать которое у нас нет ни единого шанса.

Но Первый — не тот человек, что доверяет случайностям. У него на двери код с цифровым значением абсолютного нуля просто потому, что он увидел марку производителя в кружочке окна. Должен быть способ вычислить пароль.

Что это может быть?

Мои глаза бегают по комнате и останавливаются на телескопе. Весь этот дом — его местоположение, дизайн, раздвижные стены и крыша — был разработан под телескоп, а он запрограммирован на созерцание прекрасной Альбирео. Может, это она?

Ввожу Альбирео — нет. Пробую набрать прописными буквами, потом строчными все без толку.

Разочарованно выключаю ноутбук, снова включаю и жму кнопку загрузки. В ожидании запуска разминаю затекшие плечи.

— Сделай перерыв, — говорит Кай. — Чаю?

Не желая прерываться, отрицательно мотаю головой. Я почему-то уверена, что почти угадала, но…

Подожди. В одной из книг по астрономии я прочитала, что Альбирео известна также под другим именем — β Cyg, то есть бета Лебедя.

Ноутбук снова готов к работе. Ввожу Бета Лебедя! — нет, «беталебедя» — тоже ничего. Осталась последняя попытка перед перезагрузкой. Закусив губу, набираю «БетаЛебедя».

Уже тяну руку, чтобы выключить ноутбук, смотрю на экран, закрываю глаза, смотрю снова и — да! Он загружается!

— Получилось! Это альтернативное название бинарной звездной системы, на которую направлен телескоп!

— Ну конечно, это было так очевидно, — говорит Кай, поднимая бровь. Он качает головой. — Как бы ты этого ни сделала, получилось хорошо. А теперь?

— Сначала попробую ввести логин веб-группы Локи — так можно связаться сразу и с ним и Ионой, — отвечаю я, перехожу на строку веб-адресов и следую инструкции.

Не работает. Пробую еще раз на случай, если неправильно ввела логин; ничего.

— Черт. Может, он действителен на компьютере Локи? Тогда зайду на «Встряску», к Ионе. Сейчас вечер, можно надеяться, что она за компьютером.

Открываю новый пост.

Шэй: Ты там?

Пауза. Жму

Иона :О боже мой, это ты! Вы в порядке?

Шэй: Да. Мы добрались до Шетлендов, разгадали все тайны, и теперь надо рассказать всем, что мы узнали.

Иона: Давай.

Печатаю на максимальной скорости и сообщаю Ионе все, что могу.

Иона: Ух ты. Не представляю, как вы смогли все это выяснить. Ты уверена насчет ускорителя частиц и всего прочего?

Не могу говорить ей про Келли, иначе она сочтет мой рассказ безумием, а без этого трудно объяснить, как мы собрали все кусочки головоломки. Хотя я чувствую, что это неправильно — не посвящать ее во все детали. Закусив губу, продолжаю.

Шэй: Да, уверена; нет времени вдаваться в подробности прямо сейчас. Ты можешь передать эту информацию? Мы завтра собираемся рассказать все властям на острове — здесь есть база ВВС. Но на всякий случай — ну ты понимаешь? — если они поведут себя не очень дружелюбно, не могла бы ты передать это Локи и друзьям, маме Кая и всем, кому сочтешь нужным?

Кай называет мне адреса матери, и я набираю их в посте.

Жму обновись снова и снова, но ноутбук не реагирует. Только когда я начинаю паниковать, что с Ионой что-то случилось, высвечивается ответ.

Иона: Извини, извини. Мне было трудно ответить. Локи умер. От гриппа. Эпидемия уже повсюду.

Смотрю на эти слова на экране и не могу понять. Локи… умер?

Шэй: Нет. Не может этого быть, наконец набираю я.

Иона: Может. Сделаю все, что смогу, чтобы распространить эту информацию, Шэй. Я тебе не говорила, но я любила Локи. Знала, что случай безнадежный, но все равно любила. Теперь мне нужно идти.

Значит, у Ионы тоже были секреты. Мне хочется через интернет дотянуться до ее спальни и поддержать подругу.

Шэй: Мне так жаль.

Кай, читающий через мое плечо, обнимает меня. Жму обновить, потом жму повторно, но Иона, должно быть, уже ушла.

Поднимаю глаза на Кая.

— Мы знали его так недолго, но он был удивительным, — говорю я. — И он все сделал для нас; мы никогда не попали бы сюда без помощи Локи. А теперь его нет. Как такое возможно?

— Я тоже не могу поверить, — произносит Кай. Встаю, и он обнимает меня, прижимает к себе. Слышу, как бьется сердце у него в груди. А сердце Локи больше не стучит.

Мы должны остановить эту эпидемию. Чтобы она не унесла еще больше жизней.

«Вам нужно найти Первого. Возможно, он знает, как ее остановить, — говорит Келли. — Можно через компьютер выяснить, где его искать?»

Хороший вопрос. Передаю Каю, что она сказала, и снова сажусь за ноутбук, но не могу найти в нем никаких личных сведений. Ни электронной почты, ни контактов в социальных сетях. Нет даже истории просмотров — за исключением нашего поиска.

— Готова поспорить, что если бы Локи был здесь… — начинаю я и умолкаю.

— Да, — соглашается Кай. — Он бы с этим быстро разобрался, верно?

Мы с Каем поднимаемся наверх, поспать. Я вымоталась, как никогда. Все эти прочитанные книги, радость открытий, размышления над ними, формулировка выводов — и вдруг Локи.

Даже не понимаю, почему я так потрясена вестью о его смерти. После мамы погибло столько людей. Но его уход словно переполнил чашу терпения, заставил заново переживать все утраты.

И чем-то обеспокоил, но не могу разобраться чем. Пока не могу.

Просыпаюсь через несколько часов; во сне передо мной по замкнутому кругу пронеслись города: Авимор… Инвернесс… Элгин…

Желудок сводит спазмом, словно меня сейчас вырвет. Голова горит, я как в лихорадке. Во мне нарастает волна страха и ужаса. Я не могу больше, не могу.

И в кровати оставаться нет сил. Проскальзываю по лестнице вниз и снова включаю компьютер.

Появляется Келли и заглядывает мне через плечо. «Что ты делаешь?»

— Надо кое-что проверить.

Открываю поисковик и просматриваю карантинные зоны на правительственном сайте. Они отмечены красным. Когда вижу, насколько они разрослись, у меня перехватывает дыхание.

На сайте есть функция просмотра по датам. Можно увидеть, какими зоны были вчера, позавчера и так далее. Пролистываю до того дня, когда мы покинули Киллин.

А потом вперед, день за днем.

Пальцем вожу по зонам на экране; рука дрожит, к горлу подступает тошнота. Сглатываю, чтобы меня не вырвало. Снова листаю по датам назад и вперед, чтобы убедиться, и наблюдаю, как уменьшаются и разрастаются красные пятна на экране.

«Что не так?»

— Смотри, Келли, вот путь, который мы проделали, чтобы попасть сюда. Из Киллина в Авимор, потом в Инвернесс. Затем Элгин. Карантинные зоны следуют за нами по всем тем местам, где мы побывали — с задержкой примерно в день. Это мы; эпидемия идет по нашим следам.

«Что? Что ты хочешь сказать?»

У меня по лицу текут слезы. И я смахиваю их.

— Это я, понимаешь? Я носитель. Должно быть, это я.

32

КЕЛЛИ

Шэй — носитель? Как такое возможно?

Рассматриваю карты, прошу ее пролистать назад. «Во многих местах ты не появлялась, а люди там заболели», — замечаю я.

— Но там бывали другие выжившие. Как ты не понимаешь? Должно быть, выжившие разносят болезнь.

Шэй вводит в поисковую строку: «Шотландское рыболовное судно с беженцами».

И ахает.

— Здесь фото той шхуны, на которой нас доставили сюда. Это та самая, я уверена. И заголовок: «Чумное судно отогнали от берегов Норвегии».

Она касается экрана.

— Это разместили несколько дней назад. Все эти люди, и мама с ребенком тоже… Сейчас все они уже умерли… из-за меня?

Шэй тихо рыдает, по ее щекам катятся слезы.

А я смотрю на карты с зонами карантина и вспоминаю, когда и где все это началось.

Взрывы на острове; я выбираюсь из подземелья.

Потом попала в Абердин.

Потом в Эдинбург.

Затем в Ньюкасл.

Назад в Эдинбург, потом в Киллин с Каем; из Киллина в Авимор, Инвернесс, Элгин.

Все они — центры эпидемии; я побывала в каждом из них, и болезнь проявлялась там на следующий день. В каждом из этих городов и через один и тот же промежуток времени.

Целую вечность назад Кай и мама говорили о том, как распространяется болезнь. Тогда мама высказала предположение о существовании некой Тифозной Мэри — человека, несущего болезнь в каждое место, которое посещает; в этом случае эпидемия распространяется быстрее, чем обычным путем, через больных.

Если Тифозная Мэри и существует, то, скорее всего… это я.

Но это же безумие. Я — призрак.

Даже если безумие, то это единственно возможный вывод.

Вовсе не Шэй разносит заразу. Это я.

Это определенно я: к кому бы я ни приблизилась, человек заболевает и умирает, если только не обладает иммунитетом, как Кай, или не выживает, как Шэй.

Это ведь я заразила Шэй, разве нет? А потом ее мама заразилась от нее — должно быть, еще до того, как Шэй стало лучше, и я увидела ее уже после того, как она умерла.

Это меня потрясло. Получается, я виновата в смерти матери Шэй? Я заразила Шэй; она передала болезнь своей маме.

Но я же не знала! Не знала, что, просто приблизившись к кому-то, могу его заразить.

Там, в глубине острова, творился ужас; хотя все доктора и медсестры получили то, что заслужили.

Но как же все остальные?

Не все люди хороши, мне это известно, но ведь они умирали целыми семьями — не только мамы и папы, даже маленькие дети. Сначала боль, потом костер. И дым, поднимающийся в небо. Надо уйти и жить в одиночестве там, где никто не сможет приблизиться ко мне, тогда никто больше не заразится и не умрет…

Но что с Первым?

Первый сделал меня такой.

Если мы его найдем, я могу заразить его: сгореть — слишком легкая смерть для него. Заражу и стану смотреть, как он умирает — медленно, в мучениях.

Первый должен умереть; это важнее всего на свете, важнее чего угодно и кого угодно.

Вот когда он умрет, тогда я уйду, удалюсь от людей, чтобы они больше не заражались и не умирали.

Внимательно смотрю на Шэй: слышит ли она, о чем я думаю? Нет: она до сих пор погружена в себя, ошеломлена, плачет.

Отгораживаю от нее свои мысли. Шэй так близка к истине. Я должна быть уверена, что она не догадается. Ей не хочется, чтобы люди заболевали; если она узнает, что носитель я, то перестанет мне помогать. Но она такая умная, как мне помешать ей?

Она не может ясно мыслить, когда расстроена.

«Да, наверное, это ты! Вот почему военные из ПОНа пытались убить тебя. Должно быть, они узнали, что выжившие являются носителями».

Шэй вздрагивает.

— Но я не знала, — шепчет она.

«Это ты виновата в смерти Локи».

Шэй встает из-за компьютера. Она ходит по комнате, обхватив себя руками, словно пытается удержаться от чего-то.

«И моей мамы», — я слышу мысль, которую она не осмеливается произнести вслух.

«Что ты собираешься делать?»

— Не знаю, — отвечает Шэй. Она дрожит, обнимает плечи руками, а потом, минуту спустя, выпрямляется и говорит: — Знаю, я должна сдаться.

33

ШЭЙ

Пригревает солнце, но волна сегодня бойкая. Я сижу над обрывом на камне и смотрю, как далеко внизу она то бросается на берег, то отступает.

У моря тоже есть аура — изумрудно-зеленая, напоминающая волны. Она успокаивает мое внутреннее смятение и неразбериху в мыслях, похожую на клочья белой пены от разбивающейся о скалы волны.

Распахивается дверь. Слышу шаги за спиной.

— Вот ты где, — произносит Кай. Он опускается рядом на камень, касается пальцами моего подбородка. Поворачиваю лицо, целую его. Закрыв глаза, я чувствую ауру Кая, открытыми глазами вижу то, что раньше только чувствовала. Мой разум будто раскрывается, и то, что казалось сложным, становится простым.

Кай пытается отстраниться, но я обнимаю его за шею, притягиваю к себе и целую снова, и его сердце колотится, как мое, а в свечении ауры усиливается ярко-красный цвет. Я прерываю поцелуи и смотрю на свою ладонь: со мной то же самое.

Он берет меня за руку и держит.

— Шэй, перестань отвлекать меня и послушай.

— Ладно. Слушаю.

— Ты должна отпустить меня на авиабазу одного. Нам нельзя идти вдвоем. — Кай начинает подробно объяснять причины, но за ними скрывается только одно: он не хочет, чтобы со мной что-нибудь случилось. Вокруг него ярко сияет голубой цвет защиты, неотъемлемая часть его сущности.

Вот этот момент. Вот сейчас мне надо рассказать ему, что уже слишком поздно; это со мной уже случилось, и со всеми вокруг меня. Я носитель болезни и должна уйти.

Но я не могу рассказать ему то, что должна. Я знаю, кто он — вижу, как сияет его аура. Если он отпустит меня одну, то это нанесет ему глубочайшую рану, подобную той, какую он получил, не оказавшись способным спасти сестру. Мне придется принимать решение одной, без него.

— Все меняется, не так ли? — говорю я. — Я согласна, что идти может только один из нас. Если тот, кто пойдет… не вернется, то другой должен продолжить начатое, рассказать все людям и сделать все, что в его силах. Так что, пойдешь ты или я, мы можем больше не увидеться.

— Даже не думай об этом. — Кай сжимает мою руку.

— Что ж, договорились. Ты можешь идти. — В моей ауре появляется желто-зеленое свечение лжи, но ведь он не может этого видеть. Я опускаю глаза, потом отвожу взгляд. — Но сначала у нас будет ночь. Только наша. — Я снова поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом.

— Только наша?

— Келли обещала, что уйдет.

Он разжимает ладонь, и его рука скользит по моему голому плечу. Я вздрагиваю. Мне очень хочется дотянуться, коснуться его изнутри вот так же нежно, как он касается моей кожи. Я вздыхаю.

— Что-то не так?

Кай ласково смотрит своими карими глазами, отливающими зеленью в лучах предвечернего солнца. Возможно, они видят больше, чем я думаю?

— Сложно объяснить.

— Попробуй.

— Ты прикасаешься ко мне, вот как сейчас, а я не могу прикоснуться к тебе. Я хочу сказать, не так, — поднимаю руку и глажу его по щеке, — а изнутри. Это как дополнительное чувство, которое я не могу использовать. Как если бы ты сказал: «Закрой глаза и никогда не смотри на меня. Убери свои руки и никогда не дотрагивайся до меня». Примерно то же самое.

— Меня пугает мысль, что ты — или кто угодно — залезет мне в голову.

— Это было бы удивительно. Дотрагиваться вот так. — Протягиваем руки, сплетаем пальцы. — И вот так, — говорю я и целую его, потом откидываю голову назад и улыбаюсь. — И внутри нашего сознания тоже, одновременно. Соприкасаться всеми чувствами сразу.

Всеми и навсегда. Но этого никогда не будет.

— Тогда я теряю контроль.

— Это не потеря; это сопереживание и даже больше. Ты должен довериться мне. — Изучаю его ауру и вижу кое-что еще. — Тебе не нравится контролировать себя не полностью, не так ли, Каи? Поэтому ты всегда останавливаешься? Почему мы никогда не заходим дальше поцелуев? — Чувствую, что на щеках выступает румянец, и Кай так смотрит, что голова идет крутом от желания и смущения. Почему мы говорим об этом, если нам нужно прощаться?

— Мне нелегко приходится, когда мы наедине, как сейчас, и ты вот так целуешь меня. Но тебе всего шестнадцать, Шэй. Ты через многое прошла.

— Мы оба прошли. — «И еще придется». — Ты больше не должен меня оберегать. — «Ты не сможешь».

Кай внимательно смотрит на меня, медленно кивает.

— Что, если сегодняшний день — все, что у нас осталось? — Он берет меня за руку, поднимает на ноги, целует и потом тянет за собой.

Каким-то чудом дохожу с ним до двери, хотя в голове такая сумятица, даже не верится, что я еще в состоянии переставлять ноги.

Поднимаемся в спальню, которую делили и не делили друг с другом. Не хотели спать порознь, но ложились на расстоянии вытянутой руки, соприкасаясь пальцами.

Он просто стоит и смотрит на меня, потом берет за руку и привлекает к себе, наклоняется и осторожно целует.

— Я доверяю тебе. И разрешаю, — говорит он, прижимая мою ладонь к своему виску.

Ты уверен?

— А ты?

Вместо ответа я снова и снова целую его, а потом, когда наши ауры темнеют, позволяю своему сознанию коснуться разума Кая.

Он понимает, что я тут, и он здесь, что мы раздельно и в то же время вместе, и на этот раз не отталкивает меня.

«Шэй?» — говорит он внутренним голосом, и его мысли сплетаются с моими.

«Да?»

«Ялюблю тебя».

Я ласкаю его изнутри и снаружи. Он в первый раз сказал эти слова. Здесь, в своих мыслях, он не может скрыть правду.

А я могу, но сейчас не стану:

«Я тоже тебя люблю».

Любовь, желание и стремление ко мне, и только ко мне, чисты, они сверкают и в его мыслях, и в его ауре. Соблазнительно, ах, как соблазнительно отдаться ему и сделать это прямо сейчас, но как я могу добавить к списку предательств еще и это?

Целую его. А потом, вместо того, чтобы отдаться любви, я обманываю его доверие и нарушаю свое обещание. Я успокаиваю Кая и погружаю в глубокий сон, как сирена, пообещавшая моряку любовь и направившая его лодку на гибельные скалы.

А после пишу ему письмо.

В нем я объясняю все. Что я носитель. Что все так и должно быть. Что ему нужно идти в пещеру, сесть на какое-нибудь судно, добраться до дома и сделать так, чтобы все узнали о причинах эпидемии и о том, как она распространяется.

Без меня.

Не знаю, поймет ли он; не знаю, возненавидит ли меня.

Надеюсь, нет.

В последний раз целую его, и он улыбается во сне. Кладу письмо на подушку — прочтет, когда проснется. Это случится скоро.

Останавливаюсь у двери, не в силах оторвать от него взгляда. Хочется удержать и сохранить в памяти хоть что-то — и как можно дольше, сколько бы мне ни осталось. Как вьются его кудри. Каким уязвимым становится во сне его лицо и выглядит от этого моложе; таким беззащитным его не часто увидишь. А я видела. Как при дыхании вздымается и опадает грудь.

Потом, спустившись по лестнице, я отгораживаюсь от мира непроницаемой стеной. Если Келли поблизости, то мне не хочется, чтобы она почувствовала меня и последовала за мной. Теперь, пережив воспоминания Келли о подземелье, я понимаю ее лучше: больше всего она ненавидит замкнутые помещения и неволю. Не могу позволить ей увязаться за мной; лучшее, на что я могу надеяться, когда власти узнают, что я носитель, — одиночное заключение. Кроме того, она должна быть со своим братом.

И я выхожу в ночь.

Иду быстро — продумала и запомнила дорогу заранее.

Странно, но я спокойна. Или просто в оцепе-нии?

Знаю — то, что я делаю, правильно. Кроме письма, оставленного Каю, я оставила на «Встряске» пост с объяснениями для Ионы. Мне нужно было сообщить ей, что выжившие являются носителями; что она должна рассказать об этом всем, кому может, на случай, если меня никто слушать не станет.

И что Локи умер по моей вине. Надеюсь, когда-нибудь она простит меня.

Быстро иду сквозь предрассветную мглу, и километры незаметно остаются за спиной. Вскоре встает солнце, и это даже несколько удивляет. Как может оно светить, если мое сердце разбито и с каждым шагом, отдаляющим меня от Кая, стонет все сильнее?

Я почти пришла; вдалеке вижу базу ВВС.

Теперь для каждого нового шага мне требуется усилие. Оцепенение прошло, сменившись страхом: я дрожу от ужаса, сотрясающего тело, подтачивающего решимость. Хочется сбежать и спрятаться.

У входа на авиабазу скучает часовой; он не в костюме биологической защиты. Раз они считают себя единственными представителями человечества на острове, то зачем им костюмы?

Он не очень бдителен. Мне приходится помахать руками, чтобы часовой заметил мое приближение. Кажется, он испугался, поняв, что тут еще кто-то есть.

Держу руки так, чтобы он их видел, и заставляю себя медленно идти вперед, в то время как мне отчаянно хочется убежать отсюда.

Оказавшись достаточно близко, чтобы он мог слышать меня, останавливаюсь и поднимаю над головой дрожащие руки.

Сначала часовой пребывает в нерешительности, потом оставляет свой пост и делает несколько шагов в мою сторону.

— Ближе не подходите! — кричу я. — Я — выжившая после абердинского гриппа. Я — носитель.

Он резко останавливается.

— И еще я знаю, чем вызвана эпидемия. Я хочу остановить ее. Позвольте мне помочь.

Часовой крепче сжимает в руках оружие.

«Пожалуйста, не стреляйте в меня, пожалуйста, не стреляйте в меня, пожалуйста, не стреляйте в меня…»

Мысленно твержу эти слова, как молитву.

34

КЕЛЛИ

Возвратившись на следующее утро, слышу наверху громкий треск. Несусь вверх по лестнице.

Кай баюкает свой кулак. На костяшках кровь, в стене дыра.

Он один, держит в руке письмо.

Где Шэй?

Обыскиваю весь дом, вылетаю наружу. Я найду ее, даже если мне придется прочесать весь остров.

Со скоростью, на которой я превращаюсь в размытое темное пятно, проношусь над побережьем, потом начинаю понемногу отдаляться от моря вглубь острова.

Обследую все, включая авиабазу, но ее нигде нет. Я не чувствую ее, не могу услышать.

Как такое возможно?

Я всегда чувствовала, где она, если мы находились не так далеко друг от друга; этот остров не настолько большой, чтобы я не смогла выследить ее.

Где же она?

Неужели обманула? Просила удалиться, чтобы они с Каем провели последнюю ночь вместе. Значит, дождалась, когда я уйду, усыпила Кая, чтобы никто из нас за ней не пошел, а потом отправилась сдаваться?

Лечу на базу ВВС, чтобы тщательнее обследовать ее. На входе часовой. Пролетаю мимо него и проверяю все помещения — казармы, комнаты для совещаний, столовую, склады — и мчусь на взлетную полосу. Здесь ангары, самолеты, техники заняты своими обязанностями. Шэй нигде нет.

Не ожидала, что так может случиться. Мне нужно быть с ней! Если она расскажет им все, наверняка они первым делом найдут Первого.

«Когда его найдут, я должна быть рядом!»

Охваченная ужасом, я понимаю: на самом деле все гораздо хуже. Без Шэй никто меня не услышит. Никто не сможет меня увидеть.

Называла себя другом, а сама обманула меня и бросила. Ведь Шэй знала, что без нее я все равно что в подземной ловушке. Невидимая. Неслышимая.

Одна.

Она лгала. Она вовсе не была мне другом.

Меня охватывает тоска, изнутри поднимается волна боли, она все сильнее и сильнее, и я издаю пронзительный крик. Хотя для тех, кто слышит, он не громче шелеста ветра.

«Где ты, Шэй? Ты мне нужна!»

Нет ответа.

Шэй нет.

— КОНЕЦ —

СЛОВА БЛАГОДАРНОСТИ

Думаю, что я, возможно, несостоявшийся физик. Если бы я только знала, что физические проблемы макро- и микромира могут увлечь меня! Или что физики занимаются мысленными экспериментами, очень похожими на те, которыми увлекался Шерлок: придумывают что-нибудь, а потом стараются это доказать.

Особенно трудно писателю сопротивляться теме квантовой физики. Опубликованный в «Нью-Сайентист» курс предваряется словами: расстраивайтесь, если вы ничего не поймете, мы тоже не понимаем». Абсолютное большинство не только не понимает, но и чувствует себя полными тупицами: раздолье для писателя. Вполне естественным показалось соединить воображение, квантовый мир и мои знания в области микробиологии, но я была по-настоящему поражена, когда узнала, что в одной из исследовательских программ в ЦЕРНе, в Швейцарии, действительно облучают культивированные опухолевые клетки частицами антиматерии. Мне казалось, что это моя выдумка.

Благодарю своего агента, Каролину Шелдон. Спасибо Меган Ларкин и Эмили Шаррат за их редакторскую мудрость, и спасибо всем в Orchard Books и Hachette Children’s Group за их энтузиазм и упорный труд. И всем моим издателям и читателям во всем мире.

Несколько лет назад меня пригласили на литературный фестиваль в Стерлинг, Шотландия, и я совместила его с отпуском на озере Ментейт и школьным мероприятием в Калландере. Когда на следующий год я начала новое произведение, то держала в уме места, которые посетила. Фрагменты замысла «Заражения» встали на место после еще двух поездок на озеро Ментейт, затем в Киллин и, наконец, в Ньюкасл.

Киллин и Лох-Тей — такие спокойные красивые места, очень подходящие для фантазий о книге и размышлений над ней. The Old Smiddy в Киллине — прекрасное заведение для постоя и работы, и спасибо всем местным жителям за ответы на мои бесконечные расспросы про окресности.

Еще мне требовалось удаленное место, и Шет-ленды с их нефтяным терминалом показались идеальными. Благодарю Карен Мюррей и Линдси Стоун за то, что отвезли меня на Шетленды, показали острова и оказали помощь в преодолении всех преград на исследовательском пути!

Спасибо Джо Уайтон с ее геологической шляпой и Эдди Фармеру, Поле Харрисон и всей моей пишущей братии — не будет противоречием, если скажу, что вы безумцы вроде меня и помогали мне сохранять здравый рассудок.

Спасибо Ионе, Юэну и Дункану за то, что с самого начала принимали участие во многих моих мероприятиях! И за их имена.

Но прежде всего, напоследок и всегда: спасибо тебе, Грэм! Без тебя я не смогла бы этого сделать — и без тебя не стала бы собой.

Примечания

1

Vox (лат.) — голос.

(обратно)

2

Моя Шарона (англ. Му Sharona) — дебютный сингл группы The Knack 1979 года.

(обратно)

3

Джорди (англ. geordie) — британский диалект жителей Тайнсайда (Северо-Восточная Англия), а также именование носителя диалекта.

(обратно)

4

Гало — атмосферное оптическое явление, подобное по своей природе радуге и северному сиянию. Выглядит как светящееся кольцо, образованное вокруг яркого источника света, чаще всего Солнца, реже Луны, может появиться и вокруг уличного фонаря или машинных фар.

(обратно)

5

Шетленды (Шетландские острова) — архипелаг на северо-востоке Шотландии.

(обратно)

6

Трут — воспламеняющийся от искр материал (фитиль, ветошь, березовая кора, сухая трава, деревянные стружки и прочее).

(обратно)

7

Слезы небес (англ. Tears in Heaven) — песня, сочиненная Эриком Клэптоном и Уиллом Дженнингсом в 1991 году.

(обратно)

8

ЦЕРН (CERN; фр. Conseil Europeen pour la Recherche Nucleaire — Европейский совет по ядерним исследованиям) — Европейская организация по ядерним исследованиям, крупнейшая в мире лаборатория физики високих энергий. Самим известным и большим ускорителем является Большой адронный коллайдер в ЦЕРН, он представляет собой кольцо длиной почти 27 километров.

(обратно)

9

Ускоритель заряженных частиц — класс устройств для получения заряженных частиц высоких энергий.

В основе работы ускорителя заложено взаимодействие заряженных частиц с электрическим и магнитным полями.

(обратно)

10

Тифозная Мэри (Мэри Маллон; 1869–1938) была первым человеком в США, признанным бессимптомным носителем брюшного тифа. За время ее работы поваром от нее заразились 47 человек. Мэри дважды насильственно отправлялась в карантин государством, второй стал пожизненным.

(обратно)

Оглавление

Терри Тери Эффект пустоты Продолжение следует…

Пролог

ЧАСТЬ 1

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

ЧАСТЬ 2

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

ЧАСТЬ 3

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

ЧАСТЬ 4

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

СЛОВА БЛАГОДАРНОСТИ

*** Примечания ***