Возможны варианты... [Николай Авраамович Терешко] (fb2) читать онлайн

Возможны варианты...

ЛЕКАРСТВО ДЛЯ ЗЕМЛИ

I

Была глубокая осень, уже зарядили холодные дожди. Но именно такую пору выбрал я для очередной поездки к Терентию Семеновичу Мальцеву: знать, дома будет беспокойный человек, в погожий-то день ищи его по полям.

В просторной рубленой избе Мальцева чисто, блестят янтарные полы, янтарем же отливает добротная, простая мебель. Ни ковров, ни заморских гарнитуров. Зато книг — половодье. Они в горнице, в сенцах и, как я уже знал, на чердаке, в сундуках и шкафах. Тысячи книг по самым разнообразным дисциплинам. Особенно много по земледелию, истории, философии. Все читанные хозяином не один раз. Среди них и написанные им самим.

Терентий Семенович пишет вроде о сроках сева и парах, системе земледелия и сортах пшеницы, а получается — о жизни, Родине, человеке.

«За долгие годы свои, оставаясь наедине с полем, мысли мои, направленные к малому пшеничному зернышку, неизменно уходят к величайшему зерну жизни — Человеку».

Пишет он просто и мудро, а потому увлекательно. Рассказывает еще лучше, часто за подкреплением своим словам обращаясь к книгам. Нужный факт или мысль он отыскивает в любой книге с такой точностью и быстротой, будто наизусть знает, что на какой странице написано. Я удивляюсь его памяти и спрашиваю, как ему удается помнить столь много, ведь годы уже не малые.

— А и скажу, я ведь за всю жизнь и рюмки не пригубил. И не куривал вовсе-то. Пагубное это дело, — высоким, резким голосом отвечает хозяин, по-уральски окая.

Разговаривая, он порой сидит на стуле, наклонясь вперед, к собеседнику, и свесив между колен руки, словно давая им отдохнуть. Они у него большие, разработанные долгим трудом. А порой неторопливо ходит по горнице в толстых вязаных носках. Одет он почти всегда одинаково: рубашка-косоворотка, подпоясанная ремнем, простенькие брюки. Сам седой, густобровый, лицо тонкое, загорелое. Взгляд живой, но не допытывающий, а понимающий, располагающий к откровенной беседе.

Жизнь Терентия Семеновича описана в многочисленных статьях и книгах, отображена в кинофильмах. Писал о нем и я не раз. Но сегодня речь не о биографии знаменитого хлебодара — о его дружбе с книгой, о пристрастном, требовательном отношении к слову сказанному и написанному, о его глубоко философском проникновении в тайны земли и сущность земледелия.

Когда у Мальцева спрашивают: «Чем занимаетесь, Терентий Семенович?» — он неизменно отвечает: «Хлебопашеством занимаюсь». Но с полным основанием мог бы добавить: «…книги пишу». На его счету без малого два десятка книг и брошюр, полторы сотни статей, изданных не только в нашей стране, но и за рубежом. И тут хочу вспомнить любопытный случай.

Однажды осенью, а было это чуть ли не треть века назад, не любивший и не умевший болеть Терентий Семенович слег-таки. Поместили его в одну из лучших столичных клиник, и тут-то курганского полевода разыскало письмо из Америки. Некий мистер Гаррет писал:

«…в «Нью-Йорк таймс» и в ряде наших журналов я узнал об успехе, которого Вы добились, используя в некоторой степени мысли Эдварда Х. Фолкнера, изложенные в его книге «Безумие пахаря»…»

Между тем Терентий Семенович этой книги и в глаза не видел, да и не мог видеть: к тому времени она в нашей стране еще не была переведена. Об этом курганский земледел написал своему американскому корреспонденту и попросил у него книгу Фолкнера, которую вскоре получил. Лишь тогда она была переведена и издана у нас в 1959 году. Нет, не от Фолкнера шел Мальцев. Он шел от отечественной науки, от своей собственной практики и создал свою, «мальцевскую систему земледелия». О ней, как и о самом ее авторе, написано немало. Еще Валентин Овечкин в 1954 году писал, что Мальцев — «кровный враг шаблона в сельскохозяйственной науке и практике, горячий поборник смелого творчества и разумной инициативы». И еще из Овечкина:

«Все, кому в борьбе за новое и прогрессивное в земледелии приходится сталкиваться с формалистами, рутинерами, любителями шаблонов, все, кому нужно набраться сил для этой борьбы, пусть обратятся мысленно к тому, что произошло в далеком зауральском колхозе «Заветы Ленина».

Что же произошло? Была найдена новая система земледелия, открыто немало новых истин древнейшей и благороднейшей профессии хлебороба.

Кому из нас не знакомы слова: «земля-кормилица», «родная земля», которая, как известно, и в горсти мила. Наше повседневное восприятие земли, той самой, что вот уже многие века самозабвенно служит нам и является всеобщим средоточием человеческого труда, можно сравнить лишь с отношением к собственному сердцу: его чувствуешь лишь тогда, когда оно болит. Но есть люди, которые понимают состояние земли постоянно, ежеминутно, всю жизнь беспокоятся о ее здоровье.

В наши дни к пяти известным факторам почвообразования — материнской горной породе, климату, растительности, рельефу, возрасту — прибавился шестой: хозяйственная деятельность человека, всемогущего господина всей ноосферы. Земля не безгранична. Гектар пашни так и останется гектаром на вечные времена. Карл Маркс указывал, что земля не поддается расширению, но это компенсируется тем, что при умелом и надлежащем землепользовании ее плодородие постоянно повышается. И тут велика роль шестого фактора. За ним — все возрастающий арсенал промышленности, но за ним же — уровень разумного отношения к полю. Он или рождает «сердечную боль земли», или находит лекарства от этой «боли».

Конечно, заглушить эту «боль» удается еще далеко не всегда. Пыльные бури в степях бушуют по-прежнему, ветры, дожди и талые воды ежегодно уносят десятки тонн почвы с гектара, если он не защищен от этих бед. С почвой безвозвратно уплывают и улетают питательные вещества, необходимые растению. Только вода смывает с полей страны полтора миллиарда тонн почвы в год. А вместе с ними — семьдесят пять миллионов тонн гумуса, который содержит тридцать миллионов тонн азота, фосфора, калия. Это равно мощности всей агрохимической промышленности страны. За послевоенные годы черноземы многих наших хлеборобских провинций потеряли треть своего гумуса. Во многих местах плодородный слой уменьшился на десять-пятнадцать сантиметров. Для восстановления этих потерь природе нужно затратить тысячи лет, ибо один сантиметр гумуса «зреет» полтора века.

Почти век назад буржуазными экономистами был выдвинут так называемый закон «убывающего плодородия». Согласно ему, к истощению земли приводят естественные условия, а вовсе не капиталистический способ производства, основанный на эксплуатации не только людей, но и природных богатств. Задолго до революции В. И. Ленин показал, что такого «закона» в природе не существует, что он выдуман для прикрытия антигуманной сути капиталистического общества, что социализм создаст благоприятные условия и для повышения плодородия почвы.

Прошли годы. Практика подтвердила пророческие слова Ленина: при социализме действует закон нарастающего плодородия. Но глубоких научных разработок и обоснований этого закона у нас до сих пор нет. Философия тут в большом долгу перед земледелием. Есть лишь подступы к пониманию этого закона, есть основа для его открытия, заложенная в практических и теоретических трудах Мальцева и его последователей. Глубоко символично, что подобную «целину» начал пахать советский крестьянин, человек, освобожденный социалистической революцией от угнетающей власти земли, ставший подлинным хозяином этой земли. Но вот вопрос: почему возможности имеют все, а реализуют их лишь единицы?

Академик В. Г. Афанасьев, главный редактор газеты «Правда», в своей книге «Человек в управлении обществом» отмечает, что мало иметь возможность работать по-новому, надо уметь и хотеть это делать. А сам Т. С. Мальцев в одной из своих статей, обращаясь к молодежи, пишет:

«Чтобы успешно решать жизненные задачи, следует преодолеть четыре «надо».

Надо знать. Это условие важное, но, я думаю, самое легкое. У нас много знающих, как следует и как не следует поступать. Есть агрономы, досконально изучившие науки. В мои молодые годы такой специалист сошел бы за профессора. Нельзя, конечно, сказать, что у нас излишек знаний, учиться полезно всем и всегда, но знать — это слишком мало.

Надо уметь. Это потруднее. Тут предполагается приобщение к жизни, потому что умение дается только практикой. На глаз или в уме навыка не приобретешь, следует руки приложить. Согласитесь, плох тот агроном, который вроде знает, как настроить плуг или сеялку, но сам этого не умеет. Уметь надо. Но и этого недостаточно.

Надо желать. То есть, быть глубоко заинтересованным. Иметь в жизни пламенную страсть. Но и она на пустом месте не загорается. Она возникает у того, кто связал свою жизнь со своим селом, своей бригадой, заводом, краем, республикой. У того, кто нашел свое место в строю.

Надо действовать. Я не раз встречал людей, которые дальше хотения не идут. Им кажется, что их действия ничего не изменят. В то же время я не раз убеждался в том, что, действуя, рано или поздно своего добьешься. Нельзя сидеть, сложа руки. Наше общее дело складывается из поступков каждого».

Велика наша Родина. Поля ее обширны. На все случаи, для всех зон одинаковых рецептов земледелия нет и быть не может. Одно бесспорно: гектар тому щедрее платит, кто трезво, критически мыслит, у кого к земле творческий подход. Терентий Семенович считает, что высокая агротехника, хороший сорт, обильные удобрения — все это объективные условия для получения отменного урожая и они все больше и больше входят в нашу жизнь, в труд земледельца. Славен тот, кто получил тучный колос. Но еще более славен тот, кто взял на этом месте два. И тут огромной созидающей силой выступают личные качества земледельца.

Терентий Семенович часто вспоминает своего односельчанина и однофамильца Пимена Ивановича Мальцева. Он погиб на фронте. Был простой колхозник, но в памяти у Терентия Семеновича остался как яркая и большая личность. Всегда Пимен Иванович работал добросовестно, весело и с задором. Он жил так, словно от него лично зависела судьба бригады, колхоза и всей страны. Терентий Семенович не раз и в разговорах и в статьях приводил слова замечательного русского агронома-публициста, автора широко известного сочинения «Письма из деревни» — Александра Николаевича Энгельгардта: «Не тот пахарь, который хорошо пашет, а тот, который любуется своей пахотой». Таким пахарем, от души любующимся своей работой, были Пимен Иванович Мальцев, таким же является и сам Терентий Семенович. Молодежи он завещает жить с открытой душой, быть высокограмотными и высоконравственными людьми.

Сам Мальцев знает, умеет, желает и действует. Он крестьянин по роду занятий — колхозный полевод; ученый по призванию — почетный академик ВАСХНИЛ. Философ по складу ума и души — его статьи и книги развивают еще далеко не сформировавшуюся философию земледелия.

Веками мечтали зауральские крестьяне о стопудовом урожае. Часто засухи становились непоправимой бедой. За ними следовал голод. В бесхлебье и Мальцев потерял троих своих детей. Тогда он дал клятву отца, хлебороба и гражданина: заставить землю рожать сполна, подобрать ключи к плодородию. И он исполнил эту клятву. Собственно, вся его жизнь была посвящена земле и хлебу. А ключ к ним дала ему философия.

Родился Терентий Семенович 29 октября 1895 года, здесь же, в Мальцево. Мать умерла, когда Терентию было всего два года, и в памяти сына она сохранилась как счастливое солнечное утро. Отец, человек добрый и работящий, был неграмотным и набожным, из старообрядцев-беспоповцев. Он и сына не пустил учиться, глубоко веря, что неграмотный крестьянин крепче держится за соху. А потому сейчас Терентий Семенович говорит:

«Я грамотный и неграмотный. Никаких отметок за учебу мне никто никогда не ставил. Занимался тем, чем увлекался. Знания математики, физики, химии не повредили бы, помогли бы лучше объяснить мою идею. Но мне помогала и помогает философия».

В восемь лет Терентий уже пахал, в пятнадцать управлялся в поле наравне со взрослыми. Азбуку одолел, как он говорит, самоуком, в тайне от отца. Отец, как ни бился на земле, много получить от нее не мог. Семья еле сводила концы с концами. «Почему плохо родит земля? Ведь работаем мы на ней изо всех сил и бога не гневим. Значит, одного старания мало. Что же еще надо?» — спрашивал себя Терентий, но ответа не находил.

С этими мыслями ушел он на первую мировую войну, где пробыл долгие четыре года, попал в плен.

В плену Мальцев понял многое: в лагере Кведлинбург широко развернули свою работу русские и немецкие коммунисты. И первого февраля 1920 года Мальцев вступил в русскую секцию коммунистической партии Германии. С тех пор он — коммунист.

Как вернулся в отчий дом, так вернулся и к матушке-земле. Правда, вначале был секретарем и председателем исполкома сельского Совета: шутка ли — самый грамотный человек в Мальцево, столько знает, столько видел, коммунист. Но молодого крестьянина манила земля. И каждый свободный час он отдавал ей, не зная ни выходных, ни праздников. «Чего это там немоляка-то опять на огороде колдует?» — любопытствовали соседи. Немолякой они звали Мальцева за то, что он был атеистом, не молился никакому богу, ни поповскому, ни беспоповскому.

В душе его жил иной «бог» — стремление к знаниям, поиск истины, страстное желание добраться до тех тайн природы, которые регулируют урожаи земли. Думал он о том, как семью кормить, а она у него была уже большая, дети пошли. А от этой мысли шел к иной — как кормить народ.

О своей опытнической работе написал он статью и послал ее в журнал «Колхозник». Статья попала к А. М. Горькому, который помогал журналу, как и многим изданиям, встать на ноги. Алексей Максимович с интересом прочел рассказ никому тогда не ведомого уральского полевода Мальцева и приписал в конце: «Вот как растут у нас люди, полезные Родине!» А в редакции журнала поняли, что Горький сделал необходимую статье добавку. Так с этой фразой и вышла в свет первая публикация Мальцева.

Ну, а сам он к тому времени уже четыре года был полеводом созданного в их селе колхоза «Заветы Ленина». Опытническую работу со своего индивидуального надела перенес на общественную землю, имел некоторые успехи, но постоянно стремился подойти к самой сути тайн урожая. За свое радение общему благу был поощрен односельчанами поездкой в Козлов к И. В. Мичурину. Цель командировки сформулировали так: «За познаниями в деле преобразования природы и выведения новых сортов, которые будут служить прокормлению трудового народа».

— Только после встречи с Мичуриным взял я в руки пинцет, — рассказывает Терентий Семенович. — И сразу к искомым тайнам стал поближе. Тогда-то начал овладевать и второй грамотой — азбукой марксизма-ленинизма.

Первая книга, к которой в поисках истины и мудрости обратился колхозный полевод-самоучка, был гениальный труд В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Вначале Мальцев, как он сам признает, ничего в ней не понял. Еще раз прочитал — мало добавилось ясности. Тогда раздобыл он философские словари и снова стал читать книгу. Так продолжалось до тех пор, пока не уяснил себе ленинских мыслей. Теперь чуть ли не наизусть знает эту книгу.

Однажды я в этом убедился, как говорится, воочию. Дело было ранней весной, незадолго до начала сева. Агрономы Челябинской области собрались на традиционное совещание, чтобы определить стратегию и тактику новой хлеборобской страды. Кстати, слово «агроном» в переводе означает «законодатель полей». Говорили о том, что и как будут делать, чтобы получить высокий урожай. И зачастую в речах проскакивали этакие победительные нотки: будто мать-природа уж так послушна, что исполнит все наши желания. На это совещание пригласили Терентия Семеновича.

Я наблюдал за Мальцевым, за его реакцией на выступления коллег. Слышу, просит он, чтобы принесли ему книгу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Заседали в сельскохозяйственном институте, а потому книгу доставили быстро. Взял ее Терентий Семенович и, когда предоставили ему слово, вышел с ней на трибуну. И говорить он стал не об агротехнике, а о философии.

— У меня всегда одна боль в душе, — сказал он, — как и у вас — о хлебе насущном. Его ведь требуется все больше и больше, а подобную задачу может решить только агроном-философ. Он должен глубоко постичь суть и тайны своей профессии на основе ясного понимания марксистско-ленинской философии. Он должен соизмерять свои задачи с задачами всего общества, он должен быть одновременно человеком рациональным и поэтичным — такова диалектика его профессии. Только по-настоящему поэтическая душа поймет глубины и сущность живой земли. И только трезвый рационалист возьмет от нее все возможное. Но не в противоборстве с природой, а в союзе с ней.

И Терентий Семенович, полистав книгу Ленина, безошибочно нашел то место, где говорится, что мы не умеем управлять природой, а потому должны поступать не вопреки ей, а на основе глубокого понимания ее законов.

До сих пор часто приходится слышать: «Так старались, такие были надежды, а природа подвела». Никого она не подводила. Это мы подводим сами себя, когда стремимся поступить ей наперекор, не учитывая ее особенностей, когда не готовы к засухе или дождю, к заморозкам или ураганам.

— Представьте себе шахматную доску со множеством полей-клеток, — рассуждает по этому поводу Мальцев. — За доской сидят двое: Человек и Природа. Белыми фигурами всегда играет Природа, за ней право первого хода, она определяет начало весны, приносит жару, холод, суховей, дожди, заморозки. И чтобы в этих условиях не проиграть, Человек должен уметь правильно ответить на любой ход Природы, даже самый коварный.

Говорят, жизнь прожить — не поле перейти. Но и поле перейти, как считает Терентий Семенович, не просто, если по земле идет хозяин: все еще тяжело достается людям хлеб. Много ума, души и смелости требует земля от хлебороба. Ведь вот и ему самому, прежде чем додуматься, что почву не нужно пахать, переворачивая пласт, пришлось перепахивать свои привычки и многие представления. А это труднее, чем землю. Добро бы еще — только себя перепахивать, а то еще и чужие представления предстояло изменить.

Впервые пшеницу без пахоты Мальцев посеял в своем колхозе в 1943 году. К тому времени были у него на сей счет кое-какие свои теоретические соображения, но не хватало духу применить их на практике. А тут как раз обстоятельства безысходные сложились: пахать было некому и не на чем. Все отдали фронту — и людей, и машины, и лошадей. Вот Терентий Семенович и решился проверить свою теорию на практике. На одном из полей провел поверхностную мелкую обработку почвы дисковыми лущильниками. И все.

Уже к тому времени у Мальцева не раз случались глубокие конфликты с теми, кто вел дело по накатанной колее шаблона. Урожаи чередовались с неурожаями. Успех приписывали большой организаторской работе руководителей хозяйств, а неуспех списывали на неблагоприятные погодные условия. Мальцев не соглашался с такой логикой. Он считал, что прежде всего виноваты люди, не умеющие погодные условия использовать во благо урожаю. Он все смелее отходил от традиционных агротехнических приемов и постоянно попадал в немилость администраторов от земли.

— Против установок идешь! — укоряли они его.

— Нет, против шаблона! — отвечал он и продолжал делать хлеб по-своему.

А потому и конфликты. Один из первых произошел незадолго до войны. Тогда Терентий Семенович пришел к выводу, что ранний сев для Зауралья негож. Надо выждать, когда взойдут сорняки, уничтожить их, приберечь в почве влагу для хлебов, а уж затем сеять. Но бытовала иная практика: «Сей в грязь — будешь князь». Мальцев все-таки нарушил сроки сева. И когда уже весь район отрапортовал об окончании весенней страды, в его колхозе к делу только-только приступили.

В местной газете появилась статья «Не в ладах с агротехникой». В ней колхозникам сельхозартели «Заветы Ленина» рекомендовалось исправить грубые ошибки своего полевода и призвать его к порядку. Однако осенью именно поля, где сеяли в сроки, определенные Мальцевым, дали стопудовые урожаи.

Но и этому аргументу не поверили: бывает, мол, а порядок все равно надо соблюдать. И так продолжалось каждый год. Мальцев — свое, шаблонщики — свое. Мальцев отвечает за свои выводы и поступки высоким урожаем, шаблонщики упрекают его в случайности успехов и грозят наказанием. Но сроки сева Терентий Семенович выдерживал свои. А уж когда он и от пахоты решил отказаться, тут его напрямую в саботаже уличать принялись: без хлеба, мол, решил оставить колхоз в такое грозное время, как война. Мальцев упросил: подождем до осени. Осенью — вновь его правда. Но и теперь ему легче не стало. Каждой весной — угрозы. Каждой осенью — кривые ухмылочки: случайные успехи.

И тогда Мальцев написал обо всем в Центральный Комитет партии. Умные люди разобрались в деле. Колхозу разрешили вести хлеборобство по своему разумению. Самого Терентия Семеновича в феврале 1947 года пригласили на Пленум ЦК и предложили выступить. И вот Мальцев на трибуне. Участники Пленума слушали его с большим вниманием. А когда речь зашла о подъеме земледелия в Зауралье, Мальцев заявил, что Курганской области нужно много техники, особенно тракторов, чтобы хорошо обрабатывать землю.

— А сколько нужно тракторов, товарищ Мальцев? — спросил И. В. Сталин.

— Пятьсот! — твердо ответил Мальцев, хотя незадолго до Пленума в Министерстве сельского хозяйства ему самые высокие руководители обещали в лучшем случае два-три десятка машин.

— А еще что нужно? — продолжал спрашивать И. В. Сталин.

— И на том спасибо, товарищ Сталин.

Сорок минут говорил на этом Пленуме Мальцев, хотя регламент позволял всего пятнадцать минут. А затем он принял участие в работе комиссии по подготовке решений Пленума. В них нашли отражение мальцевские идеи. Пленум рекомендовал в районах Сибири и Зауралья шире внедрять раннеспелые и позднеспелые сорта пшеницы, чтобы ослабить напряжение в период сева и уборки. Это радовало, как радовало и то, что в Курганскую область было направлено 500 тракторов. А сам Мальцев наконец-то получил возможность творчески трудиться. Отношение к нему резко изменилось. И даже был такой курьез.

Вызывают его как-то в высокую сельскохозяйственную инстанцию и намекают на то, что он такой известный ныне, уважаемый человек, а вот, поди ж ты, «незавершенный». Мальцев недоуменно отвечает, что завершенных людей в природе нет. Тогда ему разъясняют, что имели в виду: он до сих пор не Герой, а это не порядок. Предлагают: создай звено, отбери лучших колхозников, возьми лучшие земли, технику любую дадим. Но выдай рекорд — пусть на десятке гектаров, но по сорок центнеров, то есть — двести пятьдесят пудов! По тем временам такая урожайность — сказка. Но не согласился колхозный полевод. Земля вся моя, вся наша. Надо ее всю обихаживать, а не сливки слизывать. Да и что люди на это скажут, как им в глаза смотреть?

Звали его работать и в министерство, и в научно-исследовательский институт — отказался. Не место мне там, говорил. Я и в деревне-то своей и то только на своем краю могу жить.

О своей системе земледелия в марте 1949 года опубликовал он статью в местной газете. Называлась она довольно длинно: «Предположения относительно возможности ускорения и упрочения восстановления структуры почвы и ее плодородия». Но еще не скоро идеи Мальцева пробили себе дорогу в умы и души других земледельцев. Да только тут и то надо принять во внимание, что очень уж необычные вещи проповедовал зауральский полевод. В самом деле, предлагает сеять позже, а за Уралом лето и без того короткое — успеет ли в таком случае вызреть зерно? Рекомендует пахать пореже, раз в четыре-пять лет, да и то без отвала пласта, а как быть с сорняками? Задушат ведь хлеба!

Не так все просто в жизни. Не так-то легко передовому, новому, необычному пробить себе дорогу, победить привычное, устоявшееся, единственно, кажется, разумное, дедами завещанное…

Нет, прав Терентий Семенович, что прежде надо перепахать сознание. И он терпеливо, настойчиво делал это. Принимал в своем колхозе десятки делегаций, провел несколько республиканских и Всесоюзных семинаров, писал статьи и книги. Через четверть века, в 1974 году, газета «Советское Зауралье» опубликовала страницу «Опыт, ставший научной системой». Ее гвоздем стала вышеназванная статья Мальцева, перепечатанная без каких бы то ни было изменений. Выводы ее оставались прежними. Но практики уже учитывали их. Областная газета писала:

«Если четверть века назад стопудовые урожаи давали отдельные поля, то теперь все зерновое поле Зауралья одаривает таким урожаем».

Именно в сорок девятом году началась практическая жизнь безотвальной системы земледелия, мальцевской системы, которую американец мистер Гаррет принял за сколок с системы Эдварда Фолкнера. Но тогда Мальцев, как мы помним, о своем американском единомышленнике ничего не знал. Не знал он и о работах Овсинского, мысли которого тоже были «безумными»…

II

В самый разгар второй мировой войны в Соединенных Штатах вышла книга «Безумие пахаря», никому дотоле не известного фермера и агронома Эдварда Х. Фолкнера. Но далеко не всякий роман во всем мире читали с таким интересом и воспринимали так неоднозначно, как эту сугубо специальную агрономическую работу.

В период войны одной из самых жгучих проблем была проблема питания. Ее остроту ощущали, конечно, в разной степени, но все страны мира, в том числе и Америка, и ее соседка Канада. Для северо-американского континента это был еще и период залечивания ран земли, нанесенных ей небывалой в здешних местах ветровой эрозией. Пыльные бури тридцатых годов едва не сделали Канаду нищей, но ее спасло то, что украинские переселенцы вовремя вспомнили уроки своего соотечественника Ивана Евгеньевича Овсинского. Но об этом чуть позже.

В США пыльные бури были даже сильнее, чем в Канаде. Капитаны кораблей со своих мостиков наблюдали черные тучи пыли еще за сотни километров до материка. Похоже, тогда до Штатов идеи Овсинского не дошли даже из соседней Канады, и систему земледелия, очень похожую на систему Овсинского, в Штатах открыли самостоятельно. Сделал это именно Фолкнер.

Он писал:

«Естественно, вы считаете, что такое старое и такое фундаментальное искусство, как сельское хозяйство, развилось до степени высокого совершенства. По крайней мере, можно было бы ожидать, что оно ушло гораздо дальше такого нового искусства, как пользование электричеством. Однако история сельского хозяйства — это непрерывный ряд разочарований. Ни один народ никогда не доживал до решения проблемы земли, которую он истощил. Вместо этого люди бежали от этих проблем и начинали создавать такие же самые проблемы на новом месте».

Фолкнер получал от читателей тысячи писем со всего света. Это побудило его написать еще две книги: «Взгляд на предыдущее» (1947 год) и «Улучшение почвы» (1952 год). Эти книги уже не имели того бурного успеха, как «Безумие пахаря». Причина была очевидной: автор, по сути дела, повторял в них свою первую книгу.

Иногда в статьях о Фолкнере можно прочесть, что он был простым, не очень грамотным фермером, до всего дошел собственным умом и опытом, не имея специального образования. Это совсем не так. Эдвард Фолкнер был высокообразованным человеком, хорошо теоретически подготовленным специалистом сельского хозяйства с богатым практическим опытом. Он закончил сельскохозяйственный колледж и работал агрономом-консультантом, или, как говорят в Америке, окружным сельскохозяйственным агентом. Его задача — давать рекомендации фермерам округа. Если советы оправдывались, фермер оплачивал труд консультанта по обговоренной таксе, в зависимости от конечного результата полевой кампании. Если не оправдывались — не взыщи, оплаты не будет. Неплохая практика, не правда ли?!

Фолкнер жил и работал сначала в штате Кентукки, затем в штате Огайо. Здесь, в шестнадцати километрах от знаменитого озера Эри, он купил себе дом с небольшим участком бросовой земли. Она была замусорена строительным хламом, битыми кирпичами. Любой другой человек начал бы с того, что очистил, перепахал, удобрил эту землю. Фолкнер поступил совсем не так. Он лишь расчистил свой «удел». А дальше начались тут такие чудеса, что соседи сбегались посмотреть и посмеяться. В совершенно неподготовленную, даже не распаханную землю, обработав ее лишь дисковой бороной, новосел стал сажать рассаду томатов. «Напрасный труд, плодов не будет, все обречено на гибель», — говорили ему соседи.

Но новоявленный фермер имел на сей счет свои соображения. Незадолго перед тем в журнале «Сельский джентльмен» Фолкнер писал о том, что под овощные и огородные культуры почву лучше не пахать, достаточно обработать ее дисковыми боронами, заделывая растительные остатки культур в верхний слой почвы. Статья успеха не имела, на нее просто-напросто никто не обратил внимания. Министерство земледелия, к которому со своими предложениями обратился Фолкнер, вежливо их отклонило. Тогда он решил доказать свою правоту на практике, собственным трудом, собственным риском. И на первых порах получил одни насмешки соседей.

Но эти насмешки сменились удивлением, когда осенью овощная плантация Фолкнера дала плоды: крупные, необычайно яркие и очень сладкие. Фолкнер стал излагать соседям суть новой для них системы обработки почвы — без плуга. Главный ее тезис: «Беда останавливается там, где останавливается плуг».

Но ведь именно об этом, почти такими же словами говорил за полвека до Фолкнера русский агроном Овсинский!

В конце прошлого века неурожаи были довольно регулярным явлением для России. Тяжелые засухи три года подряд, с 1895-го по 1897-й, посещали даже хлебородную Украину. А в Гетмановке, что в Одесской губернии, никакой беды не было, будто всякая напасть обходила ее стороной. Да если бы только в Гетмановке! Тогда такое можно было бы принять за некое чудо. Но и в некоторых других имениях Бессарабии, Подолии, Черниговщины тоже не знали неурожаев. А причина была вот какая: в этих местах за землями доглядывал и обрабатывал их по своей особой системе один и тот же человек — Иван Евгеньевич Овсинский.

Выдающийся агроном своего времени Овсинский управлял имениями знатного украинского вельможи. До того жил и работал на Дальнем Востоке, бывал в Китае, где мог видеть и особые приемы обработки земли. На Украине он более десяти лет отрабатывал и внедрял свои приемы землепользования. Добивался отменных по тем временам успехов — с десятины получал по сто пятьдесят пудов зерна.

В 1898 году Овсинский выступил на съезде врачей и естествоиспытателей в Киеве с докладом о сущности своей системы. К тому времени Иван Евгеньевич написал книгу «Новая система земледелия», в которой подвел итог своим поискам и находкам. Книга несколько лет блуждала по издательствам, но никто не хотел ее печатать: столь необычные, даже странные мысли были в ней.

Овсинский напрочь отвергал пахоту, укоренившуюся в сознании многих поколений земледельцев в качестве абсолютно обязательного процесса любой страды. Он писал:

«Если бы мы захотели на погибель земледелия создать систему, затрудняющую извлечение питательных веществ из почвы, то нам не нужно было бы особенно трудиться над этой задачей: довольно было бы привести советы приверженцев глубокой вспашки, которые вопрос о бездействии питательных веществ в почве разрешили самым тщательным образом».

И далее следовала парадоксальная фраза Овсинского о том, что пушки Круппа принесли человечеству меньше вреда, чем фабрика плугов для глубокой вспашки.

Сейчас эту фразу повторяют на все лады. Но это сейчас, когда нужда заставила вспомнить хорошо забытое старое и принять его за абсолютно новое. А тогда речам и писаниям агронома-патриота никто не придавал должного значения.

Книга его — многострадальное произведение. И не только потому, что выстрадана многолетним трудом ученого и практика-новатора. Но и потому, что ее так трудно удалось издать. Но и даже изданная, она принесла своему автору немало горя. А вот Фолкнеру его книга принесла всемирную славу. Между тем, как я уже заметил, содержание, стиль, и тон этих двух книг почти идентичны. Судите сами, сравнив вышеприведенную цитату из Овсинского с небольшим извлечением из Фолкнера.

«Можно сказать с большой долей правды, что применение плуга практически уничтожило продуктивность наших почв. Свои ошибки мы часто оправдываем необходимостью. Однако пахота не может найти и такого оправдания. Прежде всего, нет никакой необходимости пахать. И большинство мероприятий, которые обычно следуют за пахотой, совершенно не нужны, если землю не пахали. Почву можно обрабатывать без бороны, без кольчатого катка, без обычного катка — без всех орудий, которые обычно используются после пахоты для подготовки почвы к севу. Единственным исключением является дисковая борона, которая применяется, чтобы возможно полнее заделать растительные остатки в поверхностный слой».

Таких совпадений мыслей и взглядов мы найдем у Фолкнера и Овсинского немало. Подчеркиваю и повторяю: дело не в приоритете — американец вряд ли был знаком с работами русского. Дело в том, что ищущая мысль многих передовых земледельцев шла по одному и тому же пути и натыкалась на одну и ту же стену — традицию. Ее надо было перепахать, чтобы не пахать землю. Но не всякому это удавалось. Даже счастливчику Фолкнеру не многое удалось — он сейчас довольно прочно забыт на своей родине. Вероятно, американцам еще предстоит его «открывать», а может быть, и не один раз, как мы открыли заново своего Овсинского, судьба книги которого сложилась вовсе не так, как судьба «Безумия пахаря».

Книга «Новая система земледелия», написанная И. Е. Овсинским приблизительно в 1893 году, как я уже говорил, лет пять не находила издателя: агрономические авторитеты, которым давали рукопись на рецензию, приговорили ее к смерти. Тогда Иван Евгеньевич издал ее на собственные средства, скромным тиражом и на… польском языке. Объясняется это последнее обстоятельство весьма просто: в друкарне некоего польского доброжелателя не было русских литер.

После этого работой Овсинского заинтересовался издатель С. В. Кульженко. Он-то и выпустил ее в 1899 году на русском языке. Через десять лет после кульженковского было еще одно издание, в Москве.

Доклад Овсинского в Киеве и последовавшее за ним издание книги «Новая система земледелия» привлекли к идеям агронома-новатора широкое внимание передовой сельскохозяйственной общественности. Отделение земледелия Киевского общества сельского хозяйства в целях проверки системы Овсинского постановило организовать коллективные опыты по ее испытанию, в первую очередь, на опытных полях и станциях. Была создана специальная комиссия для разработки программы этих испытаний. Но вскоре после их первого проведения последовала резкая критика системы в печати. И «помогли» этому нечистые на руку дельцы. Некий торговец сельскохозяйственными машинами Д. Калениченко массовым тиражом издал и бесплатно распространил во всех концах страны брошюру с обещаниями больших урожаев, если почва будет обрабатываться по системе Овсинского, но с помощью орудий, изготовленных на заводе Калениченко. Брошюра называлась крикливо: «Верный урожай ежегодно в триста и более пудов с десятины даже без дождя по новой системе Ив. Овсинского». Так зазывно вещал ловкий мошенник, расхваливая не саму даже «систему Ив. Овсинского», в которой совершенно не разобрался, а свою наспех сработанную продукцию, которую продавал по очень высокой цене. Мошенника в конце концов разоблачили, но его действия уже успели набить ему мошну и… опорочить Овсинского. Выбрасывая вон примитивную технику, земледельцы вместе с ней отказывались напрочь от системы Овсинского.

Но коль скоро была установлена вина ловкого торговца, решили еще раз проверить систему Овсинского. Уж больно заманчива она была! В 1909 году на Полотнянской и Полтавской сельскохозяйственных опытных станциях провели повторные опыты и вновь пришли к выводу, что… никакой системы нет! Есть лишь «удивительная путаница мыслей». Так писал, подводя итоги опытов, некий профессор С. Богданов. И если бы он один! Статей, которые утверждали, что идеи Овсинского на практике дискредитировали себя, было много. Ответить на них Иван Евгеньевич уже не мог ни словом, ни делом: он заболел и вскоре умер.

В чем же суть идей И. Е. Овсинского?

П е р в о е: не пахать землю, тем более — с отвалом, не травмировать почву, не разрушать ее структуру.

«Приверженцы глубокой пахоты оказываются бессильными в борьбе с засухой. Или же — обратное — почва, глубоко вспаханная, слишком намокает во время дождей, что тоже уменьшает урожай и часто даже губит его окончательно. Глубокая вспашка лишает возможности регулировать влагу в почве, вследствие чего ее приверженцы то смотрят со сложенными руками, как растения в глубоко вспаханной почве гниют от излишка дождей, то опять во время засухи стараются вызвать дождь удивительными средствами, например, зажиганием взрывчатых веществ в облаках, как это пробовали делать в Америке».

В т о р о е: землю обрабатывать на глубину до пяти сантиметров культиваторами, оставляя стерню, не трогая подземных ходов, образуемых корнями растений и червями, для проникновения туда воздуха и воды.

Овсинский тут исходил из предположения, что всякая почва в естественном состоянии, за немногими исключениями, пронизана корнями растений, ходами дождевых червей и т. д., вследствие чего она является воздухопроницаемой на значительную глубину и достаточно водопроницаемой. Он утверждал, что обычная вспашка, уничтожая в почве сеть каналов, обращает почву в однородную порошкообразную массу.

Совсем иное, мол, получается при рекомендуемой им поверхностной обработке почвы на глубину до пяти сантиметров: уничтожаются сорные растения и получается рыхлый покровный слой почвы, хорошо сохраняющий влагу. Корни же культурных растений, предпочитая уплотненную почву под этим верхним слоем, хорошо развиваются, и растения дают прекрасный урожай.

Овсинский утверждал, что при мелкой поверхностной обработке почва не только хорошо сохраняет влагу, но и обогащается водой за счет конденсации паров из проникающего в почву атмосферного воздуха. При этом Иван Евгеньевич исходил из того, что в жаркое время температура нижележащих слоев почвы будет обязательно несколько меньше, чем в верхних, отчего и должна произойти конденсация паров. Благодаря же капиллярности, образующаяся вода будет достигать корней растений. При таком подземном орошении не только улучшается водный, но и пищевой режим, так как при достаточном, но не избыточном количестве влаги и тепла бактерии, вызывающие полезные процессы в почве, находят вполне благоприятные условия для своего развития.

Сама система заключается в постоянной по мере появления всходов сорных трав поверхностной обработке почвы не глубже пяти сантиметров многокорпусными плужками или специально для этих целей сконструированным Овсинским ножевым культиватором, а при дождях обычными боронами. Первая поверхностная обработка начинается немедленно вслед за уборкой хлеба, продолжается в осеннее время и ранней весной до самого сева, а в чистом пару — и в летне-осенний период, до сева озимых. Так как обработка пойдет по мере появления сорняков, то зеленая масса последних и пожнивные остатки предшествующих культур обогатят поверхностные слои почвы органическим веществом.

Т р е т ь е: напрасное и бессмысленное переворачивание почвы при глубокой вспашке становится помехой для пользования растениями азотом, который в изобилии находится в атмосфере.

«На девственных степях и лесах, где человек не испортил почвы глубокой вспашкой, природа без чилийской селитры и суперфосфата производит такую обильную растительность, какой ни один поклонник глубокой вспашки создать не может, не в состоянии, хотя бы он искусственные удобрения употреблял возами. Потому что тот вред, который приносит почве глубокая вспашка, никакими искусственными средствами не вознаградить».

Насколько сходны мысли и аргументы Овсинского и Фолкнера, говорит хотя бы такой кусочек из книги беспокойного американца:

«Разрыхление, превращение в порошок и переворачивание — все эти процессы кажутся первоклассным способом, чтобы сделать хорошую почву неспособной выполнять первоначальные функции… До вспашки трава, сорняки и другая растительность развиваются нормально, потому что существует ненарушенная капиллярная связь частицы с частицей от горизонта грунтовых вод до поверхности. После вспашки этот источник влаги полностью отключается до тех пор, пока не разложится органическое вещество на дне пахотного слоя. Следовательно, почва вынуждена прервать свою работу по содействию росту растений, пока не будет восстановлено нормальное водоснабжение».

Итак, мы видим явное сходство идей Овсинского и Фолкнера, их принципов обработки почвы. Если Овсинский предлагал поверхностную обработку проводить на глубине до пяти сантиметров, то Фолкнер — до семи с половиной. Как и Овсинский, американский агроном считал, что почва в естественном состоянии обладает достаточно хорошей проницаемостью для воздуха и воды за счет ходов дождевых червей, насекомых и отмерших корней растений. Оба они категорически выступали против вспашки и считали плуг опаснейшим врагом современного земледелия.

К слову, системы, отрицающие пахоту и оборачивание пласта почвы, одновременно с Овсинским и после него разрабатывали и в других странах. В основном, это делали фермеры-практики. В Англии — Битсон, во Франции — Жан, в Германии — Аренбах, в Америке — Кемпбел. Но, видимо, справедлива и по сию пору древнеримская поговорка: время требует слуги своего. Ибо никому из них, кроме Мальцева, не удалось создать стройной, доказательной, научно обоснованной системы земледелия. Никому из них, кроме Мальцева, не удалось внедрить ее столь блистательно в жизнь многих регионов страны и за ее пределами. Много общего между системой Мальцева и системами его предшественников. Хотя есть и немалоотличий. Об этом мы еще поговорим. А сейчас отмечу лишь главное отличие: Терентий Семенович не столь категоричен в оценке плуга, как его предшественник Овсинский или тот же Фолкнер. Мальцев отдает ему должное и в историческом плане, и в практическом: ведь в колхозе «Заветы Ленина» пашут, но без отвала и не всякий год. Во всяком случае, проклятий плугу там не посылают.

Собственно, Эдвард Х. Фолкнер тоже ретроспективно правильно оценил значение плуга в жизни человечества. Он сравнивал его с волшебной лампой Аладдина, с помощью которой человек получил власть над землей. Безмерную власть. Невозможно не согласиться с Фолкнером, когда он говорит, что «человек должен вернуться к методам, имитирующим методы природы». Но вряд ли возможно согласиться с утверждением, будто бы при наличии определенных орудий труда, имитирующих методы природы при обработке почвы, сельскохозяйственная наука уже будет не нужна. Орудия для почвозащитной системы земледелия уже найдены, а совершенствование ее продолжается. Плуг предан остракизму, а совершенствование его продолжается. Наука равно внимательно изучает три точки зрения: пахать отвально, пахать безотвально, не пахать вовсе.

Говорят, что природа не пашет. Но ведь она и не возделывает тех культур, которые выращивает человек. Современному человеку было бы очень голодно жить «на подножном корму» у природы. Ведь хорошо известно, что естественные суходольные сенокосы дают около двух центнеров кормовых единиц с гектара, а распаханные и засеянные фуражными зерновыми культурами — в десять-пятнадцать раз больше. Значит, плуг нужен. А потому — несколько слов в его защиту и небольшая его история.

Нельзя однозначно оценивать плуг. Он — результат многовековой деятельности народов. Тысячи лет его считали благом, дарованным богами, спасителем миллионов людей от голода. Он дал людям подлинную власть над землей. Он помог удвоить-утроить урожаи, создал пашню, культурное поле, из нижних горизонтов поднял наверх запасы минеральных веществ. Не случайно шумеры приписывали создание плуга своему верховному богу Энлилю, египтяне — богу природы Осирису, греки — герою Триптолему.

Считается, что первый плуг появился у шумеров в четвертом тысячелетии до нашей эры. Переворачивать землю плугом первыми начали греки. Уже в VIII веке до нашей эры поэт Гесиод писал, что пахота нужна затем, чтобы солнце прогрело глубинную часть пашни и выжгло корни сорняков. В античном мире скифов-земледельцев называли паралатами, то есть — плужниками. По скифской мифологии плуг упал с неба.

В Риме, где господствовало мотыжное земледелие, плуга долго не было. А заимствованный у греков, он не нуждался в отвале: римляне не оборачивали почвенный пласт. Но когда их когорты завоевали, а переселенцы колонизовали Галлию с ее огромными, по сравнению с метрополией, нетронутыми земледелием просторами, попытка применить безотвальный плуг для распашки целины успеха не имела. Им можно было обрабатывать только старопахотные, хорошо разработанные земли. Тогда римляне придумали для плуга доску-отвал. В древней Иудее дело усовершенствовали, заменив доску ножом. Римские писатели-аграрники без тени сомнений советовали своим согражданам пахать и пахать. Катон Старший в сельскохозяйственных наставлениях подчеркивает, что главное для земледельца — пахать и унавоживать землю. Крупнейший сельскохозяйственный авторитет античности Луций Юний Модерат Колумелла говорит по этому поводу весьма категорично:

«Пахать надо, проведя борозды густо и часто, чтобы с трудом можно было разобрать, в какую сторону шел плуг».

Без плуга не могли бы освоить громадных просторов и наши предки. Особенно в степях Малороссии, в Таврии, на Кавказе. Плуг нужен для уничтожения дернины, для борьбы с сорняками. Он делает пашню.

Подлинно массовым орудием земледелия плуг стал тогда, когда его начали изготавливать из металла целиком. Первые такие плуги появились в Англии. Были они чугунные, тяжелые и на первых порах малопроизводительные. Лишь в XIX веке додумались до плуга стального, прочного, более легкого. Настоящую же революцию в этом деле произвел немец Рудольф Сакк, кузнец и талантливый самоучка-изобретатель. Он изготавливал плуги с отвалами различной конфигурации. В 1863 году в Лейпциге Сакк открыл мастерскую, а через двадцать лет стоял во главе большой фирмы, выпускавшей ежегодно сотни тысяч плугов многих марок, предназначенных для различных почв и технологий. Рудольф Сакк испытывал даже электроплуг.

Но всегда плужная обработка сопровождалась эрозией почвы. В лесостепной, а тем более в лесной зоне беда приходила не скоро. В степной значительно быстрее. Долгое время люди относились к ней довольно спокойно, потому что имели возможность оставить один участок пашни и перейти на другой. Такой метод землепользования называется залежно-переложным. Он скоро исчерпал себя: свободных пахотных площадей давно уже нет и быть не может, земля кругла, но не бесконечна. Даже наш последний резерв — целина — практически исчерпан, кроме солонцов. Кстати сказать, ученые сейчас работают над разрешением труднейшей проблемы, как пустить в сельскохозяйственный оборот и солонцовые земли. И вряд ли их можно будет облагородить без плуга.

Конечно, даже сторонники плуга не скрывают, что строго научного определения целей отвальной вспашки никогда не было и нет до сих пор. Были традиционные, кажущиеся совершенно необходимыми всегда и везде операции земледелия: оборачивание пласта, его рыхление, перемешивание почвы. Безусловно, когда хлеборобу бросать в почву семена мешала твердая дернина, пахота была неизбежна. Думаю, что и целину поднять без плуга было бы невозможно. Однако, когда почва уже разделана, оказывалось, что от ежегодной пахоты поле скудеет.

Это понимали наиболее передовые деятели земледельческой науки и практики, начиная с древнейших времен. Тот же Колумелла восклицал:

«Земля истощена урожаями? Нет, дело в нашей собственной вине».

Плиний Старший по этому поводу замечал: земля окажется более плодородной, если ей дать отдых от обработки, а не от злаков.

Еще два мнения.

Д. И. Менделеев:

«Что касается до числа паханий, то очень многие впадают в ошибку, полагая, что чем больше раз вспахать, тем лучше».

П. А. Костычев:

«Вполне разумно поступают степные хозяева, произведя посев во второй год по непаханной земле и заделывая семена только бороной».

III

Но все это были одни лишь частные советы. А нужна была система земледелия, применение которой позволяло бы наращивать урожайную силу земли. Такую глубоко обоснованную систему первым в мировой практике дал Т. С. Мальцев. К мысли о несостоятельности общепринятой системы обработки полей отвальным плугом он пришел не через труды Овсинского, с которыми, к сожалению, до недавних лет не был знаком, и уж тем более не с помощью Фолкнера, как думал мистер Гаррет. Мальцев шел от достижений отечественной науки. С трудами ее корифеев он знакомился жадно. Любимым чтением на многие десятилетия для Мальцева стали «Письма из деревни» замечательного русского ученого и публициста А. Н. Энгельгардта. Мысль Александра Николаевича о том, что агрономия не есть точная наука, что она наука местная и развивается не по образцу, а по обстоятельствам, — могучий призыв к творчеству, к борьбе с шаблоном, отрицание абсолюта. Другие труды своих предшественников Мальцев принимал в той степени, в какой они подтверждались опытом. Если же вывод корифея не подтверждался практикой, он подвергался проверке и перепроверке, а затем и отрицанию. Так было с утверждением В. Р. Вильямса о том, что на структуру почвы положительное влияние оказывают многолетние травы, а однолетние — разрушают ее.

Вскоре после войны Мальцев задался вопросом: «Можно ли серьезно надеяться, что через известный промежуток времени наши десяти-, девяти- или восьмипольные севообороты в состоянии по-настоящему, как это имел в виду академик В. Р. Вильямс, восстановить структуру почвы и ее плодородие?»

Вильямс — авторитетнейший биолог, почвовед и агроном. Одна из основных проблем, которая постоянно волновала его, — это процесс образования органического вещества почвы. Десятки, сотни и тысячи разнообразных опытов поставил он вместе со своими учениками, чтобы выяснить суть и особенности протекания этого процесса. Он пришел к выводу, что в почве постоянно создается и разрушается органическое вещество. От этого зависит структура почвы. Он писал:

«…почва — сложная комбинация минеральных и органических веществ, в которой никогда, ни на минуту нет покоя, которая насквозь проникнута жизнью и живыми существами, которая сама дает жизнь и в которой состояние покоя и неподвижности есть состояние смерти».

До Вильямса считали (скажем, Костычев), что структуру почвы создает время. Полю нужно для этого лет двадцать пять, а то и все пятьдесят. Вильямс искал путь более быстрого оструктуривания почвы в выпаханном поле. Он горячо воспринял мысль Юстуса Либиха о том, что нет более прямого пути к абсолютному обнищанию народа, чем беспрерывное использование однолетних растений. В ходе опытов он нашел противовес: нужно сеять многолетние травы, особенно хороши бобовые: они строят структуру почвы за два-три года.

Еще в 1921 году Вильямс подает в Госплан записку с обоснованием травопольной системы земледелия. Его волновало, что во многих районах страны урожаи были ничтожны, порой ниже, чем до революции. Он считал, что основная причина этому — бесструктурная почва.

Комковатая структура почвы, лучше даже зернистая — вот путь к высокому урожаю, считал Вильямс. Он настаивал, чтобы ее создавали путем целесообразной обработки поля и внедрения травопольной системы земледелия.

Главное в травопольной системе — полевые и кормовые травопольные севообороты в сочетании с правильной обработкой почвы, системой удобрений и созданием полезащитных лесных полос. Вильямс подчеркивал, что для каждого из климатических регионов страны должны быть разработаны совершенно определенные конкретные севообороты, но обязательно на основе травополья. Он писал:

«Земледельческая наука постоянно в своем развитии бросалась от одной крайности к другой, и чем размахи этих колебаний были больше, тем труднее ей было остановиться на середине между крайностями, и она разрабатывала лишь части вопроса, не будучи в состоянии охватить его вполне».

Разумная мысль, разумное предложение о введении травопольной системы земледелия, если рассматривать ее не как панацею, а часть общего вопроса земледелия. Но на практике получилось совсем не так.

Практические рекомендации Вильямса сводились к тому, что он категорически и беспрекословно предписывал: почва должна обладать определенной структурой, она должна представлять из себя комковатую массу, все элементы в почве должны быть связаны в комочки от пяти до десяти миллиметров в диаметре. Должны — и никак иначе!

Академик Д. Н. Прянишников считал травопольную систему экстенсивным путем развития сельскохозяйственного производства и настаивал на интенсивном — на развитии промышленности по производству минеральных химических удобрений.

Академик Н. М. Тулайков не верил в возможность приложения принципов травопольной системы К земледелию в засушливых регионах страны. «Мы о структуре почвы не заботимся», — говорил он, считая одним из основных приемов обработки почвы в засушливых регионах мелкую пахоту с помощью полуотвальных плугов и дисковых орудий. Это позволяет накапливать влагу, добиваться, как говорил Николай Максимович, «чтобы дождь шел под ногами». Иными словами, та же идея, что и у Овсинского, что и у Фолкнера: конденсация паров внутри почвы. Но для этого нужны особая техника и технология, их-то Тулайков и разрабатывал в заволжских степях.

На первых порах система Тулайкова дала хорошие результаты, урожайность радовала. Тулайков, ободренный удачей, мечтал о том, что страна создаст себе вторую хлебную базу — подымет целину и залежные земли степей далеко восточнее Волги. И там нужна будет особая технология обработки полей, особая система земледелия. Ее-то он и отрабатывал в надежде на лучшее будущее. Ведь удача была! Но — временная, как оказалось довольно скоро.

Мелкая пахота без достаточных средств борьбы с сорняками (гербицидов тогда еще не было) привела к тому, что сорняки стали «душить» пшеницу на огромных территориях Поволжья. Урожаи пропали.

Лишь много позже стало ясно, что только на пути, указанном Тулайковым, возможно победить засуху, ветровую и водную эрозию, сохранить влагу в почве и саму почву, улучшить ее структуру. Сам Тулайков в полемическом задоре говорил, что о структуре он не заботится, что в степях урожай дает не земля, а небо. Но это был лишь выпад против теории Вильямса, по которой выходило, что главная задача всякого земледельца — создавать правильную структуру почвы.

Идея эта сама по себе не нова. Еще Костычев говорил, что плодородие зависит и от физического состояния почвы, от ее структуры, комковатости, зернистости. Но заметьте: здесь было «и». Вильямс «и» отбросит, а структуру возведет в абсолют. Так же, как Тулайков в абсолют возведет влагу.

Итак, с одной стороны Вильямс: травопольная система земледелия; с другой — Прянишников: химизация сельского хозяйства; с третьей — Тулайков: новые методы обработки почвы. Все трое — академики.

Но кто же прав, если истина одна и конкретна? Кому верить? Кому отдать предпочтение? Правы все трое.

В земледелии истина действительно весьма конкретна, но далеко не едина. Местная истина — истина, всеобщая — ложь. В земледелии нет и не может быть единой универсальной теории, нет шаблонного рецепта для лечения всех недугов почвы во всех природных и климатических зонах такой громадной страны, как наша. Еще Д. И. Менделеев предупреждал, что искать общего лекарства для земли — искать философский камень, терять время.

Но все же в конце тридцатых годов предпочтение отдали травопольной системе. Ее внедряли без какого бы то ни было сомнения везде и всюду. Если же и находились сомневающиеся, то их не жаловали, а потому они помалкивали. К тому же очень уж хотелось верить, что вот оно, искомое дешевое и быстрое чудо-средство, как всегда быть с хлебом.

Немало сил для повсеместного внедрения травопольной системы приложил ее автор, Вильямс. В своих суждениях он был зачастую излишне категоричен. Достаточно сказать, что Вильямс, этот главный агроном страны, как его неофициально именовали, вынес приговор бороне: она, мол, разрушает структуру почвы. А ведь Овсинский, Тулайков, Фолкнер, Мальцев, Бараев в один голос заявляют, что борона — чудесное орудие: без нее ни влагу закрыть, ни сорняк «сковырнуть».

Не следует, однако, думать, что между тремя нашими учеными шла какая-то ожесточенная борьба. Никакой борьбы с травопольной системой не вели ни Тулайков, ни тем более Прянишников. Как впоследствии не будет вести ее и Мальцев. Более того, Терентия Семеновича даже, считали продолжателем дела Вильямса. Не случайно еще академик Н. И. Вавилов вручал Мальцеву медаль ВАСХНИЛ за развитие идей Вильямса. Просто каждый из ученых в науке о земле шел своим путем, в конкретных обстоятельствах искал и находил свои рецепты врачевания земли.

Но и с самим травопольным учением судьба обошлась сурово. Внедренная повсюду и в широких масштабах, система Вильямса далеко не везде и не всегда давала именно ту отдачу, на которую рассчитывали земледельцы и которую гарантировал автор. Кроме того, севообороты, составленные на основе травопольной системы земледелия, требовали значительных площадей, занятых незерновыми культурами. Кое-где это приводило даже к снижению валового производства зерна, хотя зачастую и увеличивало урожайность площадей, занятых зерновыми культурами. И тогда с «травополкой-балаболкой» повели решительную и несправедливую борьбу. Ее искореняли повсюду, даже там, где она была явно ко двору. В результате страна лишилась, прежде всего, семян кормовых трав, а как следствие — и большого количества кормов для общественного животноводства. «Травополку» пришлось долго восстанавливать, и делалось это уже с разумным пониманием плюсов и минусов травопольной системы.

К сожалению, отвергнув «травополку», на смену ей призвали не менее однозначную систему земледелия — пропашную. Ставку сделали, прежде всего, на магическую силу кукурузы. Хорошая сама по себе, эта система земледелия превращалась во зло там, где по природно-климатическим условиям она не должна была и не могла существовать. Ведь подчинить природу можно только послушанием ей. Иного пути нет. А противопоставлять природе какую бы то ни было систему — пусть и самую разумную! — без учета особенностей данного региона или даже района — совершать ошибку. Особенно серьезную промашку допустили на целине в первые годы ее освоения.

На второй год подъема целины Терентий Семенович, обеспокоенный судьбой новопаханного поля, самого большого в стране и самого для нее важного, пророчески писал в открытом письме ученым-агрономам:

«Если мы целинные земли будем разрабатывать плугами с отвалами, а потом каждый год их снова будем пахать с оборотом пласта, то, по правде говоря, скоро мы эти новые земли превратим в старые, и скорее там, где сравнительно небольшой гумусный слой: от такой работы и структура почвы скоро разрушится, скоро разрушатся и органические вещества. Надо обязательно найти такие способы обработки, которые сберегли бы эти ценности, рационально бы их расходовали и еще больше их создавали; чтобы обработка почвы не мешала, а содействовала однолетним растениям создавать условия почвенного плодородия».

Предостережениям старого хлебороба тогда не вняли. Что из этого вышло — мы знаем: черные бури, падение урожайности. Ну, а почему не вняли? Ответ найдем в книге Федора Моргуна «Поле без плуга». Автор считает, что в первые годы освоения целины, когда земля была особенно жирной, когда снимались сливки с нее и однажды получили даже более миллиарда пудов хлеба, радость победы затмевала какие бы то ни было опасения будущих поражений. Не только не возникало сомнения «пахать или не пахать?», не было вопроса куда более простого: «Как пахать?» Все казалось ясным. Зачем люди пашут землю? Чтобы уничтожить сорняки, чтобы воздух и вода легче проникли к полезным бактериям, которые вырабатывают пищу для растений.

Но это не так — утверждал уже тогда Мальцев. Если не нарушать структуру почвы, вода и воздух проникнут в глубь поля сами по себе, без нашей излишней помощи. А сорняки надо уничтожать в паровом поле. И о сроках сева имел свое особое мнение Терентий Семенович: лучше всего сев начинать во второй половине мая. Иное дело, что способ обработки почвы на целине нужен был иной, чем мальцевский, пригодный для Зауралья. Зауралье не знает тех ветров, которые характерны для целины. А потому безотвальная вспашка, внедренная на курганских полях, защищенных лесами, целину спасти не могла бы. И орудия обработки почвы, сконструированные Мальцевым, — безотвальный плуг, особые лущильник и борона — на целине были бы слабоваты. Там нужны были орудия, более мощно противостоящие стихиям. Да и сам Терентий Семенович постоянно подчеркивал, что его система земледелия не является универсальной, что ее надо применять не без оглядки на природу, а именно с учетом особенностей почвенно-климатических условий данной местности.

Опираясь на свой большой опыт земледела и хлебороба, на глубокое знание агрономии и марксистско-ленинской философии, диалектического метода познания природы и ее законов, Мальцев разработал ряд крупных вопросов современного земледелия. Бесспорен его авторитет в обосновании роли однолетних культур в процессе земледелия. Считалось, что они уменьшают запасы органического вещества, понижают плодородие почвы. А восстановить его могут-де только многолетние травы, особенно бобовые. Вильямс, вслед за Либихом, искренне был убежден, что хлеб отнимает силу земли, ухудшает почвенное плодородие, а многолетние травы — улучшают. Десять лет проверял Мальцев это утверждение и убедился, что оно не верно. Особенно горячо он вступился за пшеницу, которую уже добрый век упрекали в том, что она даже более других однолетних культур разрушает структуру почвы. Но ведь и в прошлом были ученые, которые думали иначе. Крупный знаток степного земледелия А. А. Измаильский около ста лет назад писал, что пылеобразная почва под влиянием развитой корневой системы пшеницы, как показали его, Измаильского, длительные опыты, вновь обретает зернистость структуры. Мальцев тоже считал, что зерновые не отбирают силу земли. Ведь любое растение, однолетнее ли или многолетнее оно, большую часть своего питания берет из воздуха. Для получения центнера сухой массы растению нужно два центнера углекислого газа. Для этого оно перерабатывает триста тысяч кубометров воздуха. В почве азота всего три-четыре тонны на гектар, а в воздухе над каждым гектаром его восемьдесят тысяч тонн — ешь и пей на здоровье, зеленое чудо природы, истощения запасов не будет, даже наличных хватит на миллиарды лет!

Много лет Мальцева занимал философский вопрос: «Если почва не находится в обработке и на ней не возделываются многолетние сельскохозяйственные культуры, почему она тогда не только не теряет своего плодородия, но даже улучшает его?»

Наблюдения Мальцева показали, что благоприятное последствие многолетних трав продолжается два-три года, не больше. И Терентий Семенович делает вывод: только за счет многолетних трав, если не использовать однолетние растения, повысить плодородие земли не удастся.

— Есть такие философские категории: возможность и действительность, — рассуждает Мальцев. — Имеется ли у однолетних растений возможность обогащать почву органическим веществом? Да. Ведь у них, как и у многолетних, и корни, и стебли, и листья — все, из чего может образоваться почвенный перегной. Однако же факты, которые в науке имеют решающее значение, говорили о том, что после многолетних трав земля родит лучше, а после однолетних — хуже. Стал дальше думать.

В чем же дело? Почему однолетние растения не обогащают почву? Может, определенные условия играют свою роль? А не наше ли человеческое вмешательство тому виной?

Дальнейшие наблюдения за полем показали колхозному естествоиспытателю, что его вопрос имеет принципиальное значение для земледелия. При плужной обработке почвы с оборачиванием пахотного слоя корни однолетних растений, развиваясь в сильно разрыхленной почве, не могут оказать оструктуривающего действия, как это делают корни многолетних трав, которые развиваются в уплотненной почве, в непаханном слое. Кроме того, корневые и пожнивные остатки однолетних растений при их запашке очень быстро минерализуются. Пожнивные же остатки и часть корневой массы многолетних трав, отмирая в поверхностном слое почвы, обогащают его перегноем и улучшают структуру почвы. Наконец, однолетние и многолетние растения содержат одни и те же материалы, из которых образуют почвенный перегной. Поэтому Мальцев дает философский ответ на свой философский вопрос:

«Исходя из законов природы, из законов почвообразования, мы осмеливаемся утверждать, что растениям вообще, как многолетним, так и однолетним, свойственно оставлять в почве органических веществ больше, чем они за свое кратковременное существование успевают из нее взять и в переработанном виде использовать на строительство своего тела. Если бы растения не обладали таким свойством, то, безусловно, у нас не было бы и почвы как таковой, обогащенной органическим веществом. Видимо, причина обеднения почвы в другом — в способах ее обработки. Вероятно, наше «усердие», расходящееся с разумом, не позволяет однолетним растениям обогащать почву органическим веществом. Разве не стоит самым серьезным образом задуматься над тем, что природа без участия человека позволяет растениям обогащать почву органическим веществом, а с его участием — нет?»

Не по недомыслию ли самого человека происходит истощение поля? В чем тут вина однолетних культур, в том числе — зерновых? Видимо, ее нет. И когда мы говорим: «Почва устала, поле выпахалось», — это значит, что земля требует отдыха от нашего вмешательства в законы ее внутренней жизни. Не потому ли земля беднеет, что мы нарушаем условия, при которых природа творит почву? Оборачивая пласт, мы вмешиваемся в законы природы, нарушаем их. Нужно же так возделывать почву, чтобы не нарушать законов природы, а обращать их в пользу себе. Но прежде их надо знать. Не следует ли один из них из такого факта: выращивая многолетние растения, мы исключаем ежегодную пахоту, а под однолетние проводим ее каждый год в обязательном порядке? Нельзя ли при возделывании однолетних культур, зерновых прежде всего, тоже не каждый год переворачивать плодородный пласт?

В той статье, которую Т. С. Мальцев опубликовал еще ранней весной 1949 года в газете «Красный Курган», он писал:

«Мне кажется, что наша сельскохозяйственная наука еще недостаточно глубоко и всесторонне изучила вопрос о биологических требованиях полевых культур, особенно зерновых злаков и бобовых, к плотности почв, на которых они произрастают. Неизвестно, нужна для них почва плотная или рыхлая? Если лучше плотная почва, то в какой мере? В практике нередко приходилось быть свидетелем совершенно неожиданного явления. Семена пшеницы или бобовых, случайно упавшие вблизи дороги на совершенно не тронутую плотную почву и хорошо прикрытые рыхлым слоем земли, давали чудесные растения».

Хотя статья была опубликована «в порядке постановки вопроса» и Мальцев в ней действительно поставил ряд существенных вопросов земледелия, он знал и ответы на них. Необходимо дольше держать поле непаханным, но в культурном состоянии: продисковав с осени, весной задержать влагу, уничтожить сорняки, хорошо заборонить, а потом уж и сеять, да не торопиться. В этом случае семена той же пшеницы попадут на плотную влажную «постельку», а сверху будут прикрыты теплым «одеялом» из рыхлой сухой почвы. Влаги растениям хватит как раз на то, чтобы взойти и продержаться до летних дождей. Ранний же срок сева сделает разрыв между всходом и летними дождями слишком большим, рискованным: пока придет живительная влага, всходы исчерпают почвенный запас ее и подгорят.

Эти свои рекомендации и выводы Мальцев доложил на Всесоюзном совещании агрономов, которое было проведено в его колхозе через пять лет после опубликования статьи. Тогда впервые прозвучало: «мальцевская система земледелия». Философская суть ее — как можно полнее учитывать закономерности почвообразовательного процесса, приспосабливать к ним агротехнику. Наоборот все равно не получится.

За этим философским рассуждением стоит такая конкретность. Традиционная вспашка резко изменяет условия жизнедеятельности микроорганизмов, нарушает аэробные процессы. Аэробы — это организмы, способные существовать только при наличии свободного кислорода.

Однажды Мальцев заметил, что кол, воткнутый во влажную землю, начинает гнить именно у дернины. Это «работают» аэробные бактерии. Их в земле великое множество. Они звенья питающей растения цепи, они родили саму почву. Юстус Либих считал почву продуктом выветривания горных пород, «складом» минеральных веществ, инертных химических элементов. Но еще В. В. Докучаев возражал Либиху: почва не мертвый склад разрушенных пород, а сложное творение природы, живой ее организм, имеющий свои законы развития. Мальцев наглядно и убедительно доказал: кто, где и как рождает почву. Почва — продукт живой природы, вечно творящей. А все, что основано самой природой, растет и умножается. Надо не мешать этому процессу, а способствовать ему.

В каждом грамме плодородной почвы обитают миллионы микробов и простейших животных. Из десяти миллионов видов насекомых подавляющее большинство живет в земле или проводит в ней часть жизни. Главным образом, благодаря этим живым существам, которым нужен кислород, образуется гумус. Особенно большую роль в этом процессе играют дождевые черви. Это великие труженики земли, вечные пахари. Их ходы-норки пронизывают почву, делая ее на достаточной глубине легкодоступной для воды и воздуха. Еще Чарлз Дарвин отмечал, что дождевые черви улучшают почву, ее структуру, физические свойства, наконец, химический состав. Плуг их губит. Отсутствие кислорода губит аэробные бактерии. Живой процесс в почве прекращается. Земля становится мертвой. Вот земледелец и говорит: «Поле выпахалось».

Мальцев пришел к выводу, что ежегодно глубоко и отвально пахать нельзя. Нужно проводить лишь мелкое поверхностное лущение, чтобы окультурить не только верхний, но и нижние слои почвы, создать благоприятный водно-воздушный и пищевой режим для микроорганизмов и — через них — для растений. Наряду с поверхностной обработкой продуктивного клина он предложил в паровом поле проводить глубокое, но безотвальное рыхление почвы. Так родилась безотвальная система обработки почвы, названная мальцевской.

Основные элементы этой системы: безотвальная пахота раз в четыре-пять лет, поверхностное ежегодное лущение, севообороты с короткой ротацией, достаточное количество паров, оптимальные сроки сева, набор раннеспелых и среднеспелых сортов зерновых культур.

Мальцевская система внедряется на Урале, в Сибири, Казахстане, на Украине, Нечерноземье, а также в Венгрии и Болгарии. И тем не менее путь ее к земле не прост. Прежде всего потому, что она требует не только самого тщательного выполнения каждого вида работ, но и правильного выбора времени для их выполнения. А это уже искусство. Добавьте сюда добросовестность каждого труженика в поле, достаточное количество необходимой техники, умение пользоваться ею. И, конечно же, — творческое применение системы в соответствии с местными природно-климатическими условиями.

В день окончания работы XXVI съезда партии, делегатом которого был Мальцев, Терентий Семенович прямиком направился к ученым. Нет, не за рекомендациями, как землю пахать. Эту науку он сам преподаст кому угодно, ибо выстрадал ее своим сердцем. «Надо пошевелить философов», — решил старый земледел.

Ему хочется, чтобы философия встала рядом с крестьянином и помогала осмысливать и труд, и окружающую природу, и глубокую взаимосвязь крестьянского труда с природой. Его мечта — объединить философов, агрономов и экономистов, чтобы общими усилиями разобраться в главных проблемах современного земледелия, разработать такую систему, при которой природные ресурсы не истощались бы, а увеличивались.

— Наши знания о природе постоянно, год от года расширяются, — говорит Мальцев. — Не исключено, что мы живем в преддверии величайших открытий в области земледелия, поскольку извечная проблема «Человек и Земля» не только не утратила своей значимости, но становится все актуальнее. На современном этапе в ней обнаружились новые аспекты, которые требуют более тщательного изучения и, разумеется, объяснения.

А потому, считает и неустанно повторяет Мальцев, сегодня аграрная наука, как никогда, должна опираться на марксистско-ленинскую философию. Ведь хлеба с каждым годом надо все больше и больше, а пашни в расчете на душу населения становится все меньше и меньше. Еще полтора десятилетия назад на каждого из нас приходилось ее более гектара. А сейчас — уже менее. Конкретно — 0,84. Правда, это значительно выше, чем в большинстве других стран. Ну, а по расчетам специалистов, пятая часть — 0,17 гектара — способна прокормить человека всем необходимым. Но как добиться такой высокой отдачи от земли? Мальцев считает: путем проникновения в тайны природы на основе глубокого знания диалектики.

В одной из последних своих книг «Думы об урожае» Терентий Семенович пишет:

«Теоретически знаем и философские законы, и труды классиков марксизма-ленинизма, и документы партии и правительства, а проводить их на практике робеем — не хватает умелости, гибкости, наступательности, непримиримости к недостаткам, видения перспективы. Получается, будто разбирать и собирать оружие учимся, а пользоваться им, стрелять из него — нет. В армии, к примеру, такое невозможно. Марксистско-ленинскую теорию, это идеологическое наступательное оружие, сами основоположники марксизма-ленинизма называли ничем иным, как руководством к действию. И надо умело и настойчиво применять его и направлять на достижение целей».

Однажды Т. С. Мальцев был приглашен в Институт философии АН СССР, где состоялся разговор о необходимости глубокого философского осмысления извечной проблемы «Человек и Земля». Но с учетом новейшей практики социалистического хозяйствования. Беседуя с учеными, крестьянин-философ говорил о том, что в истории философии и земледельческой науки были разные теории, разные взгляды на почвенное плодородие. А ведь если смотреть диалектически, то в природе действует единый закон нарастания-убывания плодородия. Но какая сторона этого закона в данный момент действует более активно, это зависит от условий, в которые поставлено поле. Сегодня в ряду этих условий решающее — хозяйственная деятельность человека, приемы земледелия, которыми он пользуется. Они должны быть такими, чтобы максимально приближались к условиям, при которых природа создает почвы, накапливает в них гумус.

А через год после разговора в Институте философии была опубликована статья Т. С. Мальцева «Слово о земле-кормилице», глубоко аргументированная работа на тему, еще недостаточно осмысленную нашей наукой, — философия земледелия.

Вообще-то, к данной теме Мальцев обращался не первый раз. Попытку вызвать широкое обсуждение проблемы сделал он еще четверть века назад, опубликовав статью «Философия земледелия» в газете «Известия» 6 октября 1961 года.

Осмысливая процесс нарастающего плодородия, он писал:

«…разрушаться может лишь то, что создается… Такова диалектика жизни. В недрах почвы она обретает свои характерные особенности, своеобразную цикличность и обратное же действование. Созидание-разрушение, однако, есть процесс единый и порождается известным диалектическим законом единства и борьбы противоположностей. Для человечества, впрочем, очень важно знать, когда, при каких обстоятельствах или условиях проявляет себя в большой мере функция созидания или функция разрушения. Причем преобладание одной из них — непременное условие, благодаря чему, собственно, и образуется движение материи. Что в тех или иных условиях преобладает — вопрос, имеющий огромное научное и практическое значение».

Этот основной закон диалектики он и применил в своих рассуждениях о роли однолетних растений в повышении плодородия почвы. Из ничего ничего не созидается. Нужен материал. Возьмем и сожжем пожнивные остатки. Вся органическая масса сгорает, продукты сгорания уносятся в воздух. Видимо, откуда они пришли, туда и ушли. Остается немного минеральных веществ. Азота в воздухе сколько? Более 75 процентов. К сожалению, растения из воздуха его не берут. Им нужен азот в почве, в растворенном виде. Как его туда загнать? Растения из воздуха получают углекислый газ. Их остатки, которые содержатся в почве, в процессе распада образуют углеродную массу, которой питаются почвенные бактерии. Чем больше мы оставляем органических веществ в почве, тем лучшие условия создаем для жизнедеятельности микроорганизмов. При этих процессах поглощается азот из воздуха и аккумулируется в почве. Тот порядок, при котором природа творила плодородие почвы, отвальное земледелие нарушило. А материал, из которого она творила, не исчерпался, он тот же. И это однолетние растения.

Почва просто не образовалась бы, если бы все растения, и однолетние, и многолетние, не имели свойства с излишком возвращать то, что они берут, оставлять больше, чем выносят.

Вот это и есть вклад почетного академика ВАСХНИЛ Т. С. Мальцева в разработку закона нарастающего плодородия. Практическим воплощением открытия Мальцева в земледелие стала безотвальная система обработки почвы. Известный партийный работник, публицист и потомственный хлебороб Ф. Т. Моргун оценивает ее так:

— Безотвальная система земледелия облегчает крестьянский труд физически и делает главной его творческую сторону. Тем самым она высвечивает поэзию хлебопашества. Ту поэзию, которую народ воспел в былинах, думах и песнях. Ту поэзию, которую чувствовали и простой крестьянин, и философ античной Греции, и такой гений, как Лев Николаевич Толстой, сказавший однажды, что его удивляет, как это люди лишают себя самого блаженного состояния, самых счастливых часов жизни — часов полевого труда.

Сам Терентий Семенович считает, что творить хлеб по-настоящему можно лишь тогда, когда принадлежишь ему всем сердцем, отдаешься всей душой, жизнью. Любовь к земле не приходит сама по себе, она начинается вроде бы с малого — с любви к своей семье, к своему дому, к селу, школе, а приводит к большому и великому — к осознанию любви к Родине и исполнению долга во имя Родины.

Когда его просят научить молодежь, причем молодежь уже взрослую, любить землю, любить сельский труд, он отвечает вопросом:

— Как же можно научить любить землю, труд на ней без занятий трудом с юных лет? Это похоже на то, чтобы попытаться научить людей плавать без воды.

Терентий Семенович рассказывал мне о любопытном случае. Однажды в село Мальцево прибыла очередная группа школьников-экскурсантов из разных областей. В местной школе уже много лет действует героико-патриотический клуб «Родная земля». На беседу в клуб ребята пригласили Терентия Семеновича. В конце встречи старый хлебороб сказал юношам и девушкам, что ему очень нравятся слова из одного хорошо известного им литературного произведения. И процитировал на память:

— «Да, хлебопашцы для меня всех почтеннее… Дай бог, чтобы все были хлебопашцы!»

— Кто писатель, какое произведение? — спросили ребята.

— Да Гоголь же, Николай Васильевич, его «Мертвые души»!. Небось, проходили?

— Проходили, — вздохнули ребята. — Чичикова знаем, Ноздрева, Собакевича. А про хлебопашцев ничего в программе нет.

— А почему же нет? Уж не потому ли, что прекрасные слова о хлебопашцах говорит «нетипичный» помещик Костанжогло? Да бог с ним, с Костанжогло, за ним надобно видеть Николая Васильевича Гоголя, великого русского патриота. Не он ли писал: «Общество слагается из единиц. Надобно, чтобы каждая единица исполнила свой долг».

Эту заповедь не перестает внушать молодежи и Терентий Семенович Мальцев. Он озабочен не тем, чтобы каждый стал хлебопашцем. Зачем? Профессий много, все нужны и все важны. Но родина у человека одна, и земля у нас одна. О земле Мальцев пишет и говорит как о любимом и родном существе. Воспитать в молодежи благородство, любовь к родной земле, выучить молодых тому, чтобы они сумели сберечь речушку в своей деревне, чтобы вернули перепелов в хлеба и жаворонков в небо — вот главное.

«Где бы мы ни жили — в больших городах или малых селениях, — мы повсюду ощущаем могучую, сложную и напряженную жизнь нашей великой страны. И все нам дорого на нашей любимой земле — Бородинское поле, домик в Шушенском, Мамаев курган и та малая, не вошедшая в историю речушка, вокруг которой гнездится мое родное село, и тысячи таких же речушек и сел. Все взращивает в нас патриотов, великое и малое».

Мальцев убежден, что в числе наших общих задач надо серьезно и проблематично ставить и такую, как «Школа и Продовольственная программа». Его, человека деревенского, тревожит, что молодое поколение, даже сельское, мало или совсем не видит поле.

Школьные производственные бригады, лагеря труда и отдыха — это хорошо. Но в полной мере они, конечно, не решают всей проблемы трудового воспитания. Важно, чтобы обучение труду стало обязательной частью школьных программ, так же, как усвоение математики, литературы, истории, биологии.

Грамоте мы учим и учим неплохо, а умению трудиться и не стараемся выучить своевременно, все надеемся, что потребность и необходимость в труде возникнет потом и сама собой.

— Вот говорим, что кормит человека «черный» крестьянский труд. А почему «черный»? — рассуждает Мальцев. — Да потому, что с черной землей связан, хотя давно уже утратил свое прежнее содержание неквалифицированного и тяжелого. Теперь этот «черный» труд требует широкой грамоты и высокой нравственности. Проходит у нас сейчас испытания новый мощный комбайн «Дон-1500». Управление им непростое, много сложных узлов и электроники. Кто будет его хозяином в скором времени? Сегодняшний молодой механизатор и сегодняшний школьник. Вот тебе и «черная» крестьянская работа.

Но труду надо учить, а не приучать к нему. Мальцев считает, что сильнее других в человеке труда должны быть развиты чувства совести и собственного достоинства. И огромной любви к Родине.

Родина, родная земля, родное поле для Терентия Семеновича — главные богатства. Он пишет:

«На родном поле наши корни… Земля, политая соленым потом отца, деда и прадеда, на которой каждого из нас родила мать, — может ли быть она не близкой для нас, не дорогой?»

Родина воздала должное хлеборобскому и гражданскому подвигу Мальцева. Он дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР. У него множество других наград. Но, пожалуй, главная из них — это всенародное признание, любовь и почтение, которыми окружено имя этого человека в нашей стране. Да и не только в нашей. Мальцев получает много писем из-за рубежа. Одни адресаты, обращаясь к нему, называют его «дорогой сэр», другие — «дорогой Генерал Полей», третьи — «дорогой друг мира», четвертые — «уважаемый учитель».

«Ваш авторитет среди земледельцев непререкаем, — говорится в одном письме. — Ваши советы и книги — это источник знаний для каждого. Ваша жизнь — вдохновляющий пример не только для земледельцев, но и людей других профессий страны, для нашей молодежи».

Искренне, убежденно звучат слова старого хлебороба:

«Если бы случилось чудо и я начал свою жизнь сызнова, мне хотелось бы как можно раньше понять самую великую цель бытия — служить людям честно, служить людям добром и радостью».

Как можно раньше…

Поинтересуйтесь средней многолетней урожайностью зерновых в «Заветах Ленина» — тут нет сногсшибательных рекордов,как нет и резких спадов. Но всегда есть хлеб.

Так философия жизни и творчества Т. С. Мальцева смыкается с прозой и поэзией, заключенной в старой, как мир, профессии хлебодара.

«ЗЕЛЕНЫЙ ЦЕХ» ЗАВОДА

Жарким летним днем ездил я по степи у Троицка. За полдень машина раскалилась донельзя. От перегрева гудел не только ее мотор, но и моя голова. Захотелось тени, а лучше — хоть наскоро искупнуться.

Ширь эта, не смотри, что степная, не без речек. Тихо, на вид так и вовсе недвижно, откочевывал куда-то в знойное холмистое марево широкий Уй, прихватив с собой ленивую Увельку. В Зауралье их заберет Тобол. А в болотах Тюменщины они купно войдут в Иртыш и побегут, все стремительнее и мощнее, в океан.

Песчаные берега Уя не так уж давно славились не только вкуснейшей огородиной, но и мелкими необыкновенно сладкими арбузами. Умельцы брали тут даже виноград. На высоких склонах Увельки помнились мне сады и теплицы. Сейчас берега Уя замусорены, воды его покрыты пленкой нефти. Искупаться негде.

Поехал на Увельку. Здесь еще нашлась чистая заводь. Но знакомые угодья и здесь не узнавал. Сады выродились, от многих деревьев остались только засыхающие пни. Теплицы, как обглоданные гигантские рыбы, укоризненно демонстрировали редким наблюдателям ржавые ребра. Кое-где о них напоминали лишь ямы, заросшие буйным лопухом. Цветущая и плодоносящая некогда земля осталась без хозяйского догляду. А ведь тут было подсобное хозяйство крупного лечебного учреждения.

Уже в Челябинске я пытался узнать, где и сколько земли заброшено подобным вот манером. Ответа не нашел. Оказалось, никто, даже всеведущее статуправление, подобными вопросами не интересуется. Земли, мол, у нас много. Хотя бы ту, что в сельхозобороте, обиходить по-человечески. К тому же существовавшие повсеместно лет двадцать назад подсобные хозяйства предприятий и учреждений ликвидировали в одночасье, посчитав их обузой для общества. И сделали это с такой поспешностью, с таким бюрократическим рвением к ликвидации любого рода, про которые не зря сказано народом: ломать не строить, сердце не болит.

Если же посмотреть в историю вопроса, то увидим, что подсобные хозяйства промышленных предприятий создавались трижды.

Первый раз — в 1921 году, когда декрет Совнаркома РСФСР предоставил право «промышленным предприятиям использовать близлежащую землю с целью организации совхозов и производства сельскохозяйственной продукции». Попытки осуществить это постановление были довольно многочисленными, но, как правило, цели не достигали: у заводов и фабрик не было нужной техники и средств. Затрачивая много труда, горожане получали довольно скудную отдачу. А потому через три года ВСНХ своей директивой объявил о ликвидации совхозов при промышленных предприятиях.

Вторично идея возродилась в годы войны. В 1942 году Совнарком СССР принял «Положение об отделе рабочего снабжения промышленных предприятий». В силу этого Положения были созданы значительные по своим размерам совхозы на правах агроцехов при наиболее крупных предприятиях, прежде всего, металлургических и горнодобывающих. В нашей области такими были совхозы ММКа, ЧМЗ, «Челябугля» и некоторые другие.

Но ровно через двадцать лет прошла почти поголовная их ликвидация. Одновременно были значительно сокращены личные подсобные хозяйства. Прямо скажем, наряду с другими причинами, эта торопливая кампания больно ударила по производству продуктов питания. А потому уже в 1978 году было принято постановление партии и правительства «О подсобных сельских хозяйствах предприятий, организаций и учреждений». Впервые были сняты ограничения и на личные подсобные хозяйства.

Иными словами говоря, соображение, что горожане своими силами могут и должны производить продукты питания, не ново. Но его воплощение не всегда находило должное понимание, а порой тормозилось ограниченными возможностями. Сейчас промышленность, развив и создав огромный экономический потенциал, располагает возможностью выделить на организацию подсобных сельских хозяйств необходимые для этого материальные, финансовые и людские ресурсы. Но воссоздавать заново уже когда-то существовавшие хозяйства куда труднее, чем развивать сохранившиеся. К счастью, и в шестидесятые годы не все поддались ликвидаторскому гипнозу. Отстояли свои подсобные хозяйства металлурги, шахтеры, строители. Магнитогорский металлургический комбинат на протяжении десятилетий имеет два совхоза — садово-овощеводческий и молочно-мясной. За ними закреплены около тридцати тысяч гектаров сельскохозяйственных угодий, необходимая техника. Для нужд общественного питания ММК откармливает до двадцати тысяч свиней и быков в год. Несколько тысяч коров дают молоко, 70 тысяч квадратных метров теплиц снабжают заводские столовые овощами в полной потребности, сад обеспечивает ягодами и фруктами. Доход садово-овощеводческого совхоза превышает миллион рублей. Скоро Магнитка в своих теплицах будет выращивать виноград и клубнику.

Но есть подсобное хозяйство и получше — совхоз «Солнечный».

Тишина и малолюдность улиц, свежий воздух и обилие зелени — вот, пожалуй, все, что в совхозном поселке напоминает деревню. Остальное не хуже, чем в городе: асфальтированные улицы, двухэтажные дома со всеми бытовыми удобствами, своя больница с грязелечебницей и профилакторием, магазины, Дом быта, детский комбинат, музыкальная и общеобразовательные школы. В планах — строительство Дворца культуры и плавательного бассейна. Начали возводить жилье повышенной комфортабельности; финская баня, гараж, теплица — при каждом индивидуальном коттедже.

Совхоз этот — подсобное хозяйство объединения «Челябметаллургстрой». Но руководители объединения никогда не считали его подсобным. Подсобное — второстепенное. «Солнечный» же — одно из основных подразделений крупнейшего строительного предприятия Челябинска. И отношение к хозяйству соответствующее. Только в минувшей пятилетке совхоз получил почти два миллиона рублей капитальных вложений. Около миллиона пошло на реконструкцию. Это помогло избавиться еще от ряда ручных операций — раздачи кормов в свинарниках, загрузки и выгрузки биотоплива в теплицах. Ежегодно выделяются значительные средства на приобретение сельскохозяйственной техники. За каждым отделением совхоза закреплены шефы — строительные управления объединения. Есть договорные обязательства, в них учтены все виды помощи, вплоть до оформления наглядной агитации. В последнее время за короткий срок строители возвели здесь птичник на 20 тысяч кур-несушек, картофелехранилище, несколько животноводческих помещений, заканчивают строительство свинооткормочного комплекса на тысячу голов. Сейчас готовятся к строительству молочного комплекса на 600 коров. Ищут проект самый лучший, чтобы работать долгие годы, не оглядываясь, чтобы у доярки под опекой было не более 20 коров. Тут учитывается особенность предполагаемого комплекса: будут высокоудойные коровы, с продуктивностью пять и более тысяч килограммов молока в год.

В совхозе подсчитали, что пуск новых комплексов потребует дополнительно производить более двух с половиной тысяч тонн кормов. Взять их надо на тех же площадях, что и сейчас, расширения угодий не предвидится, совхоз находится у самой городской черты Челябинска. Значит, надо идти по пути интенсификации. Решено провести оросительную систему на поля: с помощью полива можно будет брать два-три укоса люцерны, которой засевают уже более 200 гектаров.

Отдача от совхоза большая. Сегодня его коллектив производит в год на каждого работника объединения 50 килограммов мяса в живом весе, 200 литров молока, 240 яиц. Картофелем и овощами общепит объединения обеспечен полностью. Начали разводить рыбу, за первый же год взяли сто тонн. Своя пасека поставляет к столу строителей четыре-пять тонн меда. Каждую пятницу прямо на строительных площадках буфеты выдают рабочим заранее расфасованные наборы продуктов. Желающие могут купить в совхозе поросенка, цыплят, рассаду для личного подсобного хозяйства.

Словом, какую отрасль хозяйства ни возьми, всюду заметны обстоятельность, глубокое знание дела, хозяйская забота и рачительность. Отсюда и результаты. Урожайность в среднем за минувшую пятилетку составила 35 центнеров зерновых, картофеля — 200 центнеров, удои подходят к пяти тысячам килограммов от коровы. Себестоимость основных видов продукции здесь такова (в расчете на килограмм): зерно — три копейки, картофель — четыре, овощи — семь, молоко — пятнадцать, мясо — рубль (в живом весе). Ежегодная чистая прибыль хозяйства, как правило, превышает полмиллиона рублей. Совхоз — участник ВДНХ, его труженикам присуждено 160 медалей главной выставки страны, третья часть наград — золото и серебро.

Есть хорошее подсобное хозяйство и у Челябинского металлургического комбината. Это — овоще-свиноводческий комплекс «Каштакский». Здесь полторы тысячи гектаров пашни. Круглый год челябинские металлурги получают картофель и овощи, которых вполне хватает для всех столовых огромного предприятия. Картофеля выращивают даже с избытком, снабжают им Череповецкий, Руставский, Верхне-Исетский металлургические заводы.

Челябинский металлургический комбинат только в одиннадцатой пятилетке затратил на нужды своего подсобного хозяйства более трех миллионов рублей: расширяли зимние теплицы (всего их в совхозе четыре гектара), строили картофелехранилище, свинарники, мастерские. Высока эффективность работы и этого коллектива. Овощи приносят полмиллиона прибыли, по сто тысяч рублей ежегодно дают зерно, картофель, мясо. В нынешней пятилетке доходы поднимутся до миллиона в год. Совхоз «Каштакский» признан лучшим подсобным хозяйством предприятий Министерства черной металлургии.

Немало добрых слов можно сказать и в адрес подсобных хозяйств Магнитогорского металлургического комбината, треста «Магнитострой», управления рабочего снабжения «Челябинскуголь». Все они тоже многоотраслевые, высокорентабельные, а главное — совершенно необходимы предприятиям-хозяевам.

К счастью, с этим сейчас никто не спорит, более того, начиная с 1978 года, после известного постановления партии и правительства о развитии подсобных хозяйств предприятий и учреждений, отношение к заводским совхозам резко изменилось в лучшую сторону. Только в Челябинской области их насчитывается сегодня более двухсот. Но полнокровными и рентабельными из них стали считанные единицы, во всяком случае, не более десяти.

На одном из традиционных советов животноводов Сосновского района бригадир совхоза «Солнечный» Т. И. Воронова призвала доярок соревноваться за пятитысячные надои от коровы. Тут надо сказать, что сосновские доярки — признанные лидеры и мастера молочного животноводства области: район в среднем получает по три тысячи килограммов молока от коровы, отдельные хозяйства по четыре тысячи. Но выйти на рубеж пяти тысяч, как это планируют в «Солнечном»…

— Завидуем вам, Татьяна Ивановна, — искренне говорили Вороновой на совете многие ее коллеги, — но соревноваться с вами не сможем: у вас особое хозяйство.

— А мы завидуем вам именно потому, что у нас особое хозяйство, — отвечала им бригадир из «Солнечного».

Несколько позже я встретился с директором совхоза «Солнечный» Н. Ф. Шапрановым, и он разъяснил мне, что имела в виду Татьяна Ивановна, завидуя дояркам из обычного совхоза системы Министерства сельского хозяйства. Прежде всего, как ни странно, — моральную сторону дела. По результатам труда и животноводы, и полеводы подсобного хозяйства челябинских строителей далеко превзошли не только средние, но зачастую и рекордные показатели сельских передовиков области. Но в их хозяйстве до сих пор нет не то что ни одного Героя Труда, даже орденоносцев куда как мало. Когда награждают селян, труженикам «Солнечного» говорят, что они строители. Когда награждают строителей, «Солнечный» относят к предприятию сельскохозяйственному. Заработки в этом хозяйстве высокие, на них никто не жалуется. Но ведь людям и чести хочется по труду, по принципам нашего социалистического общества. Ан нет!

— Но и это не все, в чем нас обходят, — добавляет Николай Федорович. — Технику нам дают в последнюю очередь, минеральных удобрений от Сельхозхимии мы практически не получаем вовсе. Для района мы чужаки. Зато когда от нас что-то требуется, нас уж не минуют! Скажем, формально от сдачи зерна государству совхоз как подсобное хозяйство промышленного предприятия освобожден. Но по решению райисполкома мы сдаем в счет районного плана немало хлеба. А вот фуража, в котором испытываем острую нужду, взамен не получаем. Считается, что фуражом нас должно обеспечивать Министерство строительства предприятий тяжелой индустрии, к которому мы относимся. А ведь его фонды на фураж очень незначительны. Да и не нужны нам эти фонды, сами производим зерна достаточно, давайте только по совести делиться возможностями. А земля какая проблема для нас! Баландинские угодья учхоза просим — не дают. Так чьи мы?

К владениям «Солнечного» примыкают земли баландинской бригады учхоза Челябинского института механизации и электрификации сельского хозяйства. Учхоз — тоже одно из передовых сельскохозяйственных предприятий области. Но баландинцы земли свои используют не на полную мощность: не хватает сил. Учхоз готов на определенных условиях передать пашню подходящему хозяину. Тут уж лучше «Солнечного» и не придумаешь. Но против такого решения райисполком, и у него на это есть свой резон. Продукция, произведенная в подсобных хозяйствах, в план района не входит. Так пусть баландинская земля дает хоть что-то району.

Сегодня, когда мы осуществляем единую Продовольственную программу страны, пора иметь в районе единого хозяина всей продукции сельского хозяйства. И этим хозяином должен стать районный агропромышленный комплекс.

«Э-э-э, нет! — слышу возражения руководителей промышленных предприятий. — Если такое произойдет, тогда наши заводские столовые лишатся изрядной доли добавочной продукции. Добавочная — вот в чем ее притягательность. Иначе, каков же резон наших немалых затрат и забот?!»

И это верно. Однако сразу же возникает вопрос. Разве продукция полей и ферм заводского подсобного хозяйства идет не на стол советским же людям, разве она уходит на иную планету? Что мешает договориться и оставлять ее на прежних условиях предприятию-хозяину, но отдельной строкой учитывать в плане района? Тогда все будут заинтересованы в результативности работы подсобных хозяйств.

В совхозе «Солнечный» большое молочное стадо. При высоких удоях здесь образуются значительные излишки молока, потребить которое в натуральном виде коллектив объединения «Челябметаллургстрой» не в состоянии. Да и не только молоко нужно к столу человека. Нужны творог, сметана, масло.

— Мы договорились было с нашим районным молокозаводом о переработке части молока, стали масло продавать своим строителям, — рассказывает Шапранов. — И вдруг молокозавод отказал нам: мощности не позволяют. Но это лишь отговорка. Дело в другом. Переработка нашего молока никак не влияет на плановые показатели завода и областного объединения молочной промышленности — одни хлопоты им с нами. Поэтому решили мы строить свой завод. А что сделаешь?

У «Каштакского» проблем еще больше, и они куда острее. Прежде всего — жилье. Министерство черной металлургии, на словах воздавая должное своему лучшему подсобному хозяйству, на деле не думает о его перспективе. Когда верстались пятилетние планы развития Челябинского металлургического комбината, его подсобное хозяйство было обойдено в самых насущных, самых жизненных нуждах: соцкультбыт не получил ни копейки. А это напрямую воздействует на результаты хозяйственной деятельности. Уже сегодня на имеющейся кормовой базе «Каштакский» мог бы вдвое увеличить производство мяса. Совхоз получает небольшое количество жилья в городе. А как свинарка отсюда к пяти утра попадет на загородную ферму?

— Было время, когда привесы поросят достигали у нас 750 граммов в сутки, — вспоминает директор «Каштакского» Г. И. Якоб. — Кормили мы их обратом — вот в чем был секрет. Имели небольшое стадо коров. Потом нашу молочную ферму прикрыли: к городу близко, пионерские лагеря недалеко. Сейчас «пасемся» на городских молокозаводах. Обрата не получаем, да чего уж там — сыворотки вволю своим поросятам привезти не можем. Всю округу в радиусе сотни километров упрашиваем помочь. Чаще отказывают — нет сыворотки.

— Как нет? — удивился я. — Да ее тысячами тонн только в Челябинске сливают в канализацию.

— Да, я это знаю, — соглашается Георгий Иванович. — Но кому нужны чужие заботы? Сыворотка — продукция копеечная, а забот с ней много. Хотя бы вот одна: после сыворотки нужно мыть бак молоковоза, иначе молоко потом испортишь. Никто не хочет этим заниматься. Словом, нам нужна своя молочная ферма.

— А к ней земля? — понял я его устремления.

— Да, — с грустью соглашается Якоб.

Грусть его понятна, он сам хорошо осознает нереальность своих планов: земли в городской черте нет. Да и санитарные врачи правильное решение приняли: нельзя рядом с пионерскими лагерями держать крупную животноводческую ферму.

— Молочную нельзя, а свиноводческую можно! — возражает на это Якоб. — Будем заводить хотя бы небольшую, нам и навоз нужен. Для теплиц покупаем его, два с полтиной за тонну — мыслимое ли дело при наших масштабах закрытого грунта?!

Мне думается, что тут Георгий Иванович не прав. Челябинск окружен молочными совхозами. Какая нужда заводить карликовую ферму для того, чтобы иметь обрат и навоз? Ощутимого количества молока такая ферма все равно не даст. Нужно идти на кооперацию с другими хозяйствами. Тот же навоз хоть и дорог, но ведь тепличное хозяйство приносит полмиллиона прибыли в год, подымая рентабельность совхоза до 70 процентов. А впрочем, это лишь мое личное мнение…

Такова, коротко говоря, картина в двух подсобных хозяйствах. В лучших, надо добавить. При всей их особенности можно сделать как минимум два объективных и общезначимых вывода.

Во-первых, в крепких, развитых подсобных хозяйствах, существующих на базе крупных промышленных предприятий, с большой эффективностью используется государственная земля. Вспомним, что у «Каштакского» всего лишь полторы тысячи гектаров пашни, «Солнечный» имеет на тысячу больше. Это размеры одного отделения среднего совхоза. А доходы — куда выше, чем в лучших совхозах областного управления сельского хозяйства. Это позволяет говорить о больших резервах, которыми располагают подсобные хозяйства в увеличении снабжения продовольствием трудящихся своих предприятий.

И во-вторых. Ведомственная принадлежность подсобных хозяйств создает для них немало искусственных преград в развитии. Ведь что ни говори, перспектива сельского хозяйства региона находится в руках местных органов власти, а не центральных ведомств. А для местных Советов эти хозяйства пока «не наши».

Правда, сейчас уже есть возможность поломать такую традицию. При облисполкоме создан отдел подсобных хозяйств предприятий и учреждений. Но пока он маломощен и на большее, чем учет и анализ работы вверенных ему совхозов, не может пойти. А потому две сотни мелких подсобных хозяйств предоставлены сами себе, в них нет достаточного количества грамотных специалистов, не сложились рабочие коллективы, они испытывают массу затруднений в своем развитии, рентабельность их или очень низкая, или отсутствует вовсе.

Познакомимся с далеко не худшим из них — подсобным хозяйством Карабашского медеплавильного комбината. Называется оно «Киалим».

— А что значит — Киалим? — спрашиваю Альмеева.

— Вот уж и не скажу, — отвечает Геннадий Федорович. — Про Карабаш знаю: черная голова.

— Ну да, ну да, — поддерживаю я этот неожиданный в нашем разговоре лингвистический экскурс. — «Кара» — в тюркских языках означает черный, «баш» — голова. Это понятно. А вот Киалим…

— Нет, не знаю, — виновато улыбается Альмеев. — Речка там течет с таким названием, Киалим. И поселок так назвали. А речка-то какая чудная! Горная вода, чистейшая и вкуса необыкновенного. Хариусы водятся.

Альмеев — местный. Тут родился, тут учился. К труду приобщился в заводском ремесленном училище. За двадцать лет прошел путь от рядового рабочего до заместителя директора медеплавильного комбината, крупнейшего в округе предприятия.

Альмеев — заместитель по общим вопросам. Я посидел в его кабинете каких-то полчаса и очень хорошо представил себе ворох этих самых «общих» вопросов: практически вся жизнь комбината, тысячи людей. А недавно к заботам заместителя директора прибавились новые — комбинат обзавелся подсобным хозяйством. Оно пока небольшое, всего сотни четыре свиней и чуть более двухсот голов крупного рогатого скота, из них 78 дойных коров. Есть теплица на тысячу квадратных метров. Кроме того, здесь строится еще одна такая же.

— Расширяться будем, — сообщает Альмеев. — Недавно прирезали нам четыреста гектаров пашни. Теперь ее без малого шестьсот. Имеем восемьсот гектаров иных угодий. Правда, в основном все это перелески, неудоби. Однако травы с них берем довольно много. Сейчас вот бумаги вам покажу, у меня все записано. А в голове держать, извините, пока не привык, дело для меня новое. По образованию я инженер железнодорожного транспорта.

Но развернуть свою документацию ему так и не удается: двери кабинета не закрываются, идут и идут люди — всем надо сию минуту решить самые неотложные дела, беспрерывно звонят телефоны. А потому мы быстро сговариваемся исчезнуть отсюда, укатить в Киалим и уж там обо всем не торопясь поговорить.

Про Киалим слыхал я много добрых слов. Но увиденное превзошло все ожидания. Дивная долина, окруженная невысокими горами. Ароматный, напоенный травами воздух. Тишина, покой. Десятка два щитовых домиков, клуб, контора, баня. В отдалении от поселка — животноводческие фермы.

Все какое-то дачное, не похожее на обычные деревни. Да Киалим никогда и не был обычной деревней. Долгое время здесь существовало небольшое подсобное хозяйство одного из предприятий. Затем пошла волна ликвидации подобного рода хозяйств. Не миновала она и Киалим. Поначалу потихоньку свернули, а потом и вовсе забросили. Года четыре земля пустовала. Жившие тут люди никак не хотели покинуть благословенный уголок, терпеливо ждали перемен, работали кто где может. И вот дождались.

Мы с Альмеевым не торопясь обходим поселок, заглядываем во все производственные помещения. Везде чисто, сухо. Коровы на пастбище. Профилакторные телята нежатся на глубокой подстилке. Шустрые поросята белыми горошинами катятся, повизгивая, по желтому от опилок полу свинарника. Их дебелые матери возлежат каждая в своей «комнате» — огороженных реечником загонках. А вольнолюбивые отцы нашли-таки себе лужу с густой черной грязью и похрюкивают от удовольствия.

И ни одного человека на фермах. Утренняя работа закончена, вечерняя еще не наступила. У женщин вся середина дня свободна, можно заняться детьми, домашними делами, личным подсобным хозяйством. Скот держат все. Некоторые помногу: корову с подростком, свиней штук до четырех. У многих и овцы есть, а птицы — так и вовсе без счету.

Альмеев как бы между прочим сообщает, что еще лет десять назад и в Карабаше каждая улица имела свое стадо, своего пастуха. Потом на весь город остались три табуна. С мясом худо было и на базаре. А вот года два, как дела стали поправляться. На базаре мяса в достатке, и цена его не так уж высока, рубля четыре. А причина-то простая; комбинат продает своим рабочим через цеховые буфеты мясо, производимое в подсобном хозяйстве, да и молодняк выручает людей крепко. По 250—300 молочных поросят распределяют цеховые комитеты среди своих рабочих; цена — два с полтиной за кило живого веса, 25—30 рублей за поросенка. Это ведь не 70, которые просит рынок. Люди обзаводятся своей живностью охотно. Разве ж это худо.

— Вовсе не худо, — высказываю и я свое мнение, — пусть будет побольше живности на каждом подворье. Карабаш, в основном, — город личных, деревенского типа, домов. Где, как не тут, можно сравнительно легко ликвидировать эту парадоксальную проблему наших дней — недостаток мяса.

Но как решается проблема кормов?

Оказывается, для личного скота сена вполне хватает: кругом такое раздолье лесного разнотравья, что знай хозяин лишь одно — коси не ленись. Комбикорм понемногу продают из фондов комбината. Картошку сажают, кто сколько хочет. И пищевые отходы в дело идут. Существующее общественное поголовье кормами тоже обеспечено хорошо. Сена с помощью цеховых коллективов комбината заготавливают по две тонны в год на бычка или телочку, коровам достается и поболее. В основном в рационе — сено. Стадо выращено из молодняка, закупленного в знаменитом племсовхозе «Россия». Потому и надои хорошие, и молоко вкуса отменного. Но поголовье пока не велико, надо его удваивать-утраивать. Иначе от убытков не уйти. Что же их рождает?

Мы с Альмеевым долго беседовали об этом, укрывшись от зноя в тенистом лесу, отгоняя остервенелых оводов, обрадованных неожиданной поживой. Геннадий Федорович убытки считает временными, причину их видит четко. Техники и людей пока больше, чем нужно. На механизатора приходится всего 40 гектаров пашни, на зерновой и силосный комбайн — сто гектаров плантаций. На полторы тысячи гектаров угодий — двадцать тракторов, 13 автомашин, значит, основные средства не работают, не дают отдачи рублем или продукцией. Отсюда и убытки. Их можно ликвидировать только одним: превращением подхоза в полнокровный совхоз, увеличением производительности труда и производства продукции. Но это, оказывается, так сложно! Было же в «Киалиме» 600 свиней. Вместо того, чтобы наращивать поголовье, пришлось уменьшить: кормов не хватает.

Как же будет хватать, если урожайность зерновых пока мала, а пищевых отходов собирают в Карабаше втрое меньше возможного. Особенно недостает комбикормов. Министерство выделяет в лучшем случае половину потребного количества. Другую половину карабашские медеплавильщики выменивают в соседних совхозах на известь, отходы основного производства комбината. Но ведь это берется опять же из государственного кармана, да и ненадежный это источник. Где же выход из положения, как стать «Киалиму» рентабельным, полнокровным хозяйством? А может быть, в таких случаях сгодится опыт копейчан?

На окраине шахтерского города Копейска среди терриконов и заброшенных угольных выработок издавна существовало отделение совхоза «Башакульский». Безымянный поселок из десятка домиков притулился на взгорье, поросшем березовыми рощицами. Рядом — несколько свинарников. А вокруг — болото. Оно рождалось и ширилось на глазах, пополняясь подземными водами из шахт. Копейск с его больницами, кинотеатрами, магазинами не всякий раз был достижим для жителей поселка. Дорогу бы сюда. Но какой уж там! Производственные помещения разваливались на глазах, сокращалось поголовье скота, ветшали жилые дома. Из техники осталось два трактора. А все потому, что это свиноводческое отделение практически оказалось без хозяина. Руководители «Башакульского» бывали здесь от случая к случаю, ведь центральная усадьба совхоза находилась за добрую сотню верст, в далеком от Копейска сельскохозяйственном Аргаяшском районе. Словом, не у шубы рукав. Свиноводы покидали сиротливое отделение, оно приносило совхозу сплошные убытки, и его предполагалось закрыть как неперспективное. Между тем в городе была хорошо оснащенная заготовочная фабрика конторы общепита. Но работала она далеко не на полную мощность.

— Нашим цехам, особенно коптильному и мясных полуфабрикатов, очень недоставало исходного продукта, — рассказывал начальник конторы общепита Иван Петрович Граф, когда мы впервые встретились с ним в кабинете секретаря горкома партии.

— Короче, мяса? — уточняю.

— Разумеется, — Граф улыбается, он явно рад, что можно говорить просто, без официальности. Он вообще любитель шуток. Знакомясь, уточняет, что он не простой Граф, а — социалистический…

Копейск — город шахтеров по преимуществу. Из маленького до революции поселка, который не имел даже своего имени, а назывался просто Челябинскими копями, превратился он в цветущий город. Население приближается к двумстам тысячам. Продукция, особенно проходческие комбайны, известны в стране и за рубежом. Еще при жизни В. И. Ленина был награжден орденом Красного Знамени за подвиг шахтеров 24 июля 1919 года. В этот день Красная Армия освобождала Челябинск от колчаковцев. Рабочие угольных копей в решающий момент битвы с пением «Интернационала» пошли в штыковую атаку на врага.

Шахтеры — слава Копейска, шахтеры — хозяева Копейска. Им в городе принадлежат больницы, кинотеатры, магазины, столовые. Здесь ведомственная принадлежность культурно-бытового сектора всегда была во благо людям. Но и то надо заметить, что дело становится и движется конкретным работником. И очень важно, насколько он «социалистический».

Граф начальствовал в общепите лет пять. Делу способствовал значительно. До всего доходил по-хозяйски и многое перестроил: вместо трех полуразвалившихся картофелехранилищ возвел новые, добавил к ним фруктохранилище. О многом другом за это время успел позаботиться Иван Петрович: о плодоовощном комплексе при конторе, о тарной базе, о железнодорожных путях к хранилищам и разгрузочном механизированном пункте.

Плодоовощной комплекс в городе называют цехом жизнеобеспечения. Что он из себя представляет? Высокомеханизированные хранилища, при них цех по переработке картофеля и овощей. В цехе — сортировочная и вибромоечная машины, картофелечистка производительностью 600 килограммов в час. Картофель, морковь, свекла, лук, расфасованные в полиэтиленовые мешки, отсюда доставляют в столовые, кафе, рестораны города. Предварительная сортировка на месте исключает перевозку мусора и нестандартной продукции, освобождает тару, экономит бензин, а главное — труд десятков людей, грузчиков и кухонных рабочих. А все отходы овощей и картофеля идут на корм скоту. Вот тут мы и вернемся к основной теме разговора.

Ивану Петровичу Графу явно приглянулся башакульский свинарник. С хозяйской сметкой определил его возможности, но и прикинул, во что обойдется его реконструкция. Конечно, никаких сил на это у общепитовцев не было: ни материальных, ни людских, ни даже финансовых. И Граф пошел в горком партии.

Оказалось, что сходные мысли были и у тогдашнего второго секретаря горкома Виктора Николаевича Адищева. Он тоже не один раз уже заглядывал на полузабытое владельцами свиноводческое отделение, прикидывал, что можно иметь от этих ферм, если довести их до ума. В обязанности Адищева забота о подсобных хозяйствах не входила, он ведал промышленными предприятиями. «Зато в обязанности горкома входит забота о питании горожан», — пояснил Адищев.

Тут, однако, нужно заметить, что к тому времени уже более десятка лет Адищев был связан с многочисленными сельскими заботами, возглавлял городской штаб по оказанию шефской помощи одному из глубинных районов области. Так что аграрные проблемы для него — не в новинку. Более того, во многом благодаря энергии Адищева решили такой сложный вопрос, как создание единого продовольственного комплекса от картофельного поля совхоза «Вперед» до городских прилавков. Сейчас по пути, проложенному копейчанами, идут и другие города не только Челябинской области, но и далеко за ее пределами. Немало делегаций со всех концов страны побывало в Копейске, чтобы изучить работу картофельного конвейера.

Вот и в случае с новой проблемой, вставшей перед Адищевым и Графом, решено было использовать опыт создания картофельного комплекса, только на более высоком уровне организации дела. Они понимали необходимость для города решать мясную проблему собственными силами. А раз так, то и действовать надо сообща.

Нет, не просто было решить даже такой чисто формальный вопрос, как «отторжение» Копейского отделения от совхоза «Башакульский», чтобы передать его на баланс конторы общепита. Но делу помогли и начальник управления рабочего снабжения «Челябинскуголь» Г. Е. Диденко, и заместитель министра угольной промышленности СССР Ф. Ф. Кузюков. Однако дальше предстояло самое трудное: без проекта, без подряда суметь развернуть довольно значительную стройку. Задумано было создать фактически на голом месте крупный свиноводческий комплекс, чтобы он давал городу не менее тысячи тонн мяса в год. А для этого нужно было содержать 12 тысяч свиней. Дело пахло миллионными затратами. Деньги нашлись довольно быстро: финансировать стройку согласилось управление рабочего снабжения. Ну, а все остальное — это уж забота горожан.

Сейчас, по прошествии нескольких лет, начало строительства вспоминают в городе, как маленький детектив. Но я бы сказал, что это был тонко рассчитанный психологический ход Адищева, а Граф ему хорошо подыграл.

Однажды Адищев пригласил к себе всех руководителей предприятий города. Они думали, что будет очередной совет директоров. Оказалось, предстояла экскурсия. Куда едут, Адищев помалкивал: сюрприз, мол. Но когда автобус вышел за город и с трудом стал пробираться к заброшенным терриконам, все стало ясно, и кто-то из директоров пошутил: «Едем на графские развалины». Иван Петрович лишь добродушно улыбался.

Адищев понимал, что главным препятствием на пути родившейся в горкоме идеи будет тот психологический барьер, который идет от несовместимости интересов отдельных хозяйственников и от того, что среди них есть еще люди, проповедующие принцип «сам себе голова». Можно, конечно, приказать, власти для этого у горкома вполне хватит. Но Адищев никогда не был сторонником волевых решений. Он считал, что любой человек должен чувствовать свою значимость, свою кровную заинтересованность в деле. Лишь в этом случае оно становится не формальным, а творческим.

Когда автобус преодолел тяжелое бездорожье и все увидели, какие перед ними без шуток «графские развалины», Адищев раскрыл суть идеи: создать здесь современное животноводческое предприятие. Ни завод, ни одна шахта города не могли бы своим коштом осилить такую большую стройку, стоимостью в три с половиной миллиона рублей. Единственный выход — сделать ее общегородской. Адищев рассказывал и показывал, где, по замыслам, должен стоять тот или иной технологический цех комплекса, каким он будет. Секретарь горкома увлекал собравшихся здесь многоопытных людей не только перспективой конечного результата, но и необычностью инженерных проблем, над которыми интересно подумать. Вот, скажем, главный узел комплекса — кормоцех. Его особенность будет состоять в том, что он должен перерабатывать пищевые отходы. А это сложная проблема. Ведь животных надо обезопасить от неизбежных непищевых вкраплений. Положим, металл сможет хорошо отделить мощный магнит. А как быть со стеклом? Давайте будем вместе думать, предлагал секретарь горкома.

А тут и Граф сыграл свою роль. Он пригласил всех участников той деловой экскурсии посетить заготовочную фабрику. Показал там бездействующие цехи и попросил отведать продукцию, которую в значительных количествах могла бы выпускать фабрика, будь у нее «исходное сырье». Дегустация различных колбас, грудинки, окороков и прочего была, конечно, не главной частью необычного совета директоров, но уж и не третьестепенной. Граф умел быть хлебосолом.

— Все это мы сможем дать в больших количествах нашим рабочим, если вы возьмете на себя заботу о стройке, — заявил Иван Петрович директорам.

Так родилась еще одна общегородская сельскохозяйственная стройка в Копейске. Ее подлинным штабом стал городской комитет партии, который объединил и координировал усилия тридцати трех предприятий. Работа шла на основе кооперации сил и возможностей при общем интересе: перерабатывая свинину на деликатесы, заготовочная фабрика снабжает ими столовые всех пайщиков соответственно трудовому и материальному вкладу. В пай вошли не только крупные шахты и заводы, но и мелкие предприятия и учреждения, которые самостоятельно никак не смогли бы содержать даже небольшое подсобное хозяйство.

Не стану рассказывать, как сложно и непросто было вести непривычное для горожан дело. Скажу только, что начинали его с дороги, проложив к будущему комплексу десять километров тверди: на полотно пошла порода шахтных терриконов. Такого стройматериала в Копейске вдоволь. По вновь проложенному пути завозили бетонные блоки и кирпичи, металлоконструкции и оборудование, которое изготавливали в основном тоже силами городских предприятий. Адищев, Граф и заместитель начальника управления рабочего снабжения «Челябинскуголь» Р. Закиров немало поездили в поисках лучшего варианта кормоцеха. Что-то нашли в этих вояжах, что-то придумали сами. Но кормоцех сделали именно таким, как задумали. Главная его особенность — три двенадцатитонных смесителя, дробилки и варочные котлы. Здесь же завалочная яма для концентратов. Хорошо переработанные пищевые отходы (кстати, задачку со стеклом решили тоже — его останавливают фильтры: переваренный корм пропускают через своеобразное сито методом продавливания, а что проскочит эту преграду, попадает под мощную дробилку) смешивают с концентратами, охлаждают и по трубам с помощью пневматики подают прямо в кормушки животным. Сейчас уже действует первая очередь свиноводческого комплекса. В реконструированных и вновь построенных помещениях содержат две с половиной тысячи свиней. В первый же год эксплуатации действующей части комплекса получено 115 тонн готового мяса. Семь тысяч человек, идя в ночную смену, получают высококалорийный паек.

Сейчас на комплексе подготовлены производственные площадки для четырех тысяч животных. Заканчивается строительство второй очереди и некоторых цехов: машинного двора, бойни. И тут тоже есть экономический расчет. Своя бойня позволит отказаться от услуг мясокомбината, а это не только экономия денежных средств. Куда важнее в данном случае, что на комплексе будут оставаться десятки тонн отходов и субпродуктов низшего качества, которые при соответствующей переработке на кормоцехе значительно пополнят и улучшат рацион животных. К концу строительства на комплексе намечено иметь 12 тысяч свиней. План рассчитан в соответствии с Продовольственной программой страны. Но замечу, что кормоцех может обеспечить 15 тысяч животных. Значит, и дальнейший рост комплекса возможен.

Машинный двор с прицелом тоже на недалекое будущее. Задумано рекультивировать сотни прилегающих к комплексу гектаров брошенной после угледобычи земли. Будет разработан и введен прифермский севооборот, будут свои корма.

Конечно, и в Копейске дело не обошлось без трудностей. Одни из них преодолены, другие дают себя знать и сейчас. Вот, скажем, колебание привесов. И довольно значительное — от 500 до 300 граммов в сутки. В чем причина? Думали и гадали об этом немало. Но оказалось все очень просто: заводские конструкторы неправильно рассчитали мощности агрегатов микроклимата. Колебания температуры и влажности давали колебания привесов. Сейчас эта ошибка исправлена.

Куда сложнее решается проблема кормов. Половину рациона животных на Копейском комплексе уже сейчас составляют пищевые отходы. В год собирают и пускают в дело до 4 тысяч тонн. Другая половина — концентраты. Их дает управление рабочего снабжения. Оно имеет свои совхозы, получает много зерна, поэтому способно поддержать копейчан, пока те не начнут производить собственный зернофураж. Копейчане считают, что долю пищевых отходов в рационе животных надо довести до 65—70 процентов.

Думаю, здесь они допускают ошибку. Опыт совхозов «Каштакский» и «Сосновский» и откормочного комплекса Челябинского городского управления общественного питания показывает: пищевые отходы не должны составлять более половины рациона. Бытует такая шутка. Электронно-вычислительной машине поставили задачу: составить самый экономичный рацион для свиньи на откорме, дающий, однако, необходимое количество калорий. Машина посчитала и ответила: два литра уксуса. Тогда ей внушили, что речь идет все-таки о живом существе. С этой поправкой машина дала новый ответ: тридцать два стакана сладкого чаю. Нечто подобное происходит на некоторых свиноводческих комплексах. И если каштакцы и сосновцы эту ошибку давно учли и не допускают, то челябинцы избавиться от нее никак не могут.

Откормочное хозяйство Челябинского городского управления общественного питания существует уже 20 лет, находится в черте города. Конечно, тут не может быть и разговора ни о каком прифермском севообороте, а фонды на комбикорма минимальные. Это обстоятельство и рождает ситуацию, аналогичную шутке ЭВМ. Правда, коллективу высококлассных специалистов и рабочих Челябинского комплекса удается и на низких по качеству кормах получать до тысячи тонн мяса и в своем цехе вырабатывать по 800 тонн копченостей в год.

— Но мы могли бы получать и больше продукции, — говорит директор хозяйства М. А. Чепиго. — Нужны твердые корма, на наших супах дальше ехать невозможно. Да и качество получаемого сейчас мяса можно было бы значительно улучшить.

Со стороны может показаться, что откармливать свиней на пищевых отходах — дело простое. Вполне возможно, что и нетрудное, однако при непременном условии — нужно хорошо сбалансировать рацион животных по питательным качествам и микроэлементам. На одних остатках с нашего стола получить высококачественное мясо практически невозможно. Они могут быть лишь добавками, так сказать, гарниром. Основу же рациона должны составлять комбикорма. Опыт лучшего хозяйства Челябинской области, которое ведет откорм скота на пищевых отходах, а скоро будет вести промышленный (для этого строится комплекс на 54 тысячи свиней), совхоза «Сосновский» показывает, что эти отходы должны составлять даже не 50 процентов рациона, а не более 40. Иначе возможного привеса не возьмешь и тогда производительность труда снижается: ведь снижается оборот скотомест, на малоценных кормах животные растут хуже.

И еще об одной проблеме, с которой столкнулись копейчане. Речь пойдет о молодняке для свинокомплекса. С этой проблемой сталкиваются вообще все предприятия, которые на своих подсобных хозяйствах заводят свинофермы. Ведь не каждая из них может иметь репродукцию. Причины тут разные: санитарные, зоотехнические и т. д. Думается, что в новых условиях, когда, выполняя требования единой Продовольственной программыстраны, начали функционировать районные и областные агропромышленные комплексы, задачу воспроизводства молодняка для всех видов и категорий хозяйств, включая личные подсобные хозяйства граждан, должны взять на себя специализированные свиноводческие совхозы-репродукторы. С экономической точки зрения это очень выгодная специализация. Ведь основная свиноматка приносит за один опорос десять и более поросят. Через две недели молодняк можно продавать. Иными словами, продуманная система ведения того же свиноводства, но именно — система, но непременно — в рамках общих задач и интересов территориального агропромышленного комплекса, как того требует майский (1982 год) Пленум ЦК КПСС, может дать свои быстрые, незамедлительные плоды.

Опыт копейчан стал примером для многих малых городов, где нет крупных предприятий, где кооперация усилий всех производственных коллективов — лучший вклад в осуществление Продовольственной программы страны. На этом пути могут добиться успеха и карабашцы. Их подсобное хозяйство «Киалим» тем скорее станет полнокровным и рентабельным, чем раньше заботу о нем возьмут на себя все предприятия и учреждения города.

За годы, прошедшие с тех пор, как было принято постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О подсобных сельских хозяйствах предприятий, организаций и учреждений», только в Челябинской области появилось более сотни новых заводских «зеленых цехов».

Крупные хозяйства организуют тракторный завод, комбинат «Магнезит», леспромхозы объединения «Челяблес», другие предприятия. Вдвое возросла продукция, производимая ими, она оценивается в десятки миллионов рублей за год. Как бы мы ни рассматривали работу обычных совхозов и подсобных хозяйств, в рублях или в продукции, получается одно и то же: коэффициенты их эффективности вполне сопоставимы. Как сопоставимо главное в сельскохозяйственном производстве — отношение к земле, к гектару луга и пашни. Это говорит о возможности вести подсобные хозяйства предприятий безубыточно. И тем не менее убытки есть. Все мелкие подхозы, а их подавляющее большинство, убыточны. Вывод здесь напрашивается сам собой: кооперация и концентрация производства. Это вообще магистральный путь развития нашего сельского хозяйства. В какой-то иной форме не могут существовать и подсобные хозяйства. Они должны стать частью общего сельскохозяйственного комплекса страны.

КАЖДОМУ ОВОЩУ — СВОЕ ВРЕМЯ

Урал овощей потребляет не по нормам науки: вместо 150 килограммов в год на душу населения едва 70. Уральцы не приучены к зелени. Для них самый лучший «овощ» — пельмени и беляши. Помню, когда приехал я с семьей из Подмосковья в Челябинск, квартировал у бездетных стариков. Так вот, хозяйка по воскресеньям накручивала фаршу такой таз, в каком мы с женой сына купали. Да еще и нас учила: «Кончайте вы свои салатики, на Урале сурьезный климат — не кажду пищу примат».

Однако врачи не устают повторять: именно уральцам надо есть побольше овощей и как раз именно потому, что даже Южный Урал суровее Северного Кавказа. Но как выполнить разумный совет? Особенно зимой, когда прилавки многих овощных магазинов выглядят небогато, а прилавки рынков — кусачие: квашеная капуста и морковь — по полтора рубля, помидоры и огурцы соленые — свыше двух. О свежих не говорю, им цена — красненькая.

Писал я об этом не раз. Получал немало откликов из разных городов Урала, Сибири, Подмосковья. Суть их была одна: цены на рынке стали очень высокими, есть ли совесть у человека за рыночным прилавком?

Представление о том, что рынок — «плохое место», что торговать на нем стыдно, а человек за рыночным прилавком лишен совести, весьма распространенное и ошибочное, в принципе, мнение. Рынок — необходимое звено удовлетворения потребностей людей, потому он так живуч, несмотря на наше осуждение, а порой и попытки «прижать его к ногтю». В последние годы рынок значительно увеличил товарооборот, несколько расширил ассортимент. В целом по республике в полтора раза увеличилась продажа мяса на рынках за годы минувшей пятилетки, а овощей и фруктов примерно на пятую часть. Цены выросли, тут не поспоришь. Но этот процесс — плод нашего, в сущности, нежелания управлять рынком.

Распространенное мнение, что рынок отмечен древней печатью стихийности и что с этим ничего нельзя поделать, тоже ошибочное, устаревшее. Правда, управлять рынком, ценообразованием на нем методом указаний и распоряжений тоже, как правило, не удается. Зарегулируй цену — упадет привоз. Знаю немало случаев, когда, возвратясь с базара, люди звонят в милицию и прокуратуру: куда вы смотрите? Однажды и сам ходил в ОБХСС. Но… действующими законоположениями не допускается устанавливать на рынках потолок цен. Бороться с высокими ценами на базаре можно, привлекая на торг как можно больше продавцов с ходкой в данную пору продукцией, и ее обилием смять взметнувшиеся на дефиците цены. Эта обратная зависимость между количеством предлагаемого товара и платой за него действует немедленно и автоматически — рынок цену знает.

И если нам известно, на чем основывает свое знание цены человек на базаре (мало — дорого, больше — дешевле), если мы можем менять этот принцип по своей воле, то базар будет определять цену по нашей подсказке. Именно на такой путь нацелена система государственного руководства рынками, давно сложившаяся в стране и постоянно совершенствуемая. В «Основных направлениях экономического и социального развития СССР на 1981—1985 годы и на период до 1990 года» отмечается необходимость развивать сеть и улучшать работу колхозных рынков, оказывать помощь населению в доставке и реализации излишков сельскохозяйственной продукции. Чтобы подкрепить это указание, государство выделяет значительные средства для сооружения новых и реконструкции старых рынков. За годы минувшей пятилетки несколько новых рынков появилось и в нашей области.

Однако при плохой деятельности работников рынка даже готовые хлынуть на прилавок потоки продукции личных подсобных хозяйств, садоводческих и животноводческих товариществ не хлынут, обойдут этот рынок стороной, найдут поуютнее, получше.

Рынки, взимая копеечную плату за место, санодежду, весы, имеют тем не менее изрядные накопления. Миллионные суммы свободных денег на счету управлений рынками. Деньги эти могут быть истрачены только на нужды развития базарной торговли. Но истратить их зачастую весьма трудно. Лимиты на проектирование рынков, на строительство или реконструкцию их, даже на ткань для пошива санодежды выделяются весьма скупо. Основной инструмент прибывшего на рынок — чашечные весы. Раньше их выпускали несколько предприятий. Но так как в магазинах они теперь не нужны, а о базарах мало кто думает, оставили эту продукцию лишь за единственным на всю страну заводом. И вот вам дефицит «с той стороны» прилавка. Все это мешает развитию рыночной торговли.

Не потому ли, как утверждают специалисты по рыночной торговле, лишь небольшая часть тружеников села с охотой везет в город выращенную ими продукцию. Многие уклоняются. Во-первых — тяжело выращивать любую огородину, во-вторых — накладно доставить ее в город, в-третьих — нет удобств на рынке, в-четвертых — назовут торгашами, шкурниками…

Иных никакими ценами на базар не заманишь. А заманить надо — это немалый резерв продуктов питания для горожан. Чтобы привести его в действие, нужна серьезная перестройка отношений к рынку. Более того, желательно, чтобы сами колхозы и совхозы регулярно снабжали рынки близлежащих городов овощами и фруктами. Правительство разрешает реализовать на рынках не только сверхплановую, но и существенную часть, до десяти процентов, планового объема этой продукции. Но рынок славы не дает. Может быть, потому он и совести не знает. Совесть — категория нравственная. Как ее измерять? Рынок знает конъюнктуру: есть — нет, сколько — столько. Но влиять на конъюнктуру можно и нужно. Это вменено в обязанности работникам рынка — они должны стремиться к снижению цен. Именно для этого существуют на рынках бюро торговых услуг. Это посредник между торгующим и покупателем. Такая система обслуживания выгодна и селянину, и горожанину, и самому рынку. Селянин выигрывает в том, что не тратит времени на продажу своей продукции, рынок возьмет это на себя, а взамен получит комиссионные. И горожанин сэкономит толику денег: бюро устанавливает цены на 15—20 процентов ниже рыночных и тем самым несколько сбивает их.

Эта система обещала многое, но ничего не дала. Большинство сдатчиков согласны воспользоваться услугами бюро, если получат сразу на руки хотя бы половину причитающихся денег. Но бюро торговых услуг не имеет денег для того, чтобы заранее рассчитаться со своим контрагентом или хотя бы проавансировать его. Финансовым возможностям бюро под силу закупка лишь небольших партий недорогой продукции: семечки, сухофрукты, орехи. Банк отказывает рынкам в кредите для закупки сельхозпродуктов на том основании, что рынок не является закупочной или заготовительной организацией.

С одной стороны — вменено, с другой — запрещено. Поэтому, если вы привезете на рынок значительную партию продуктов и сдадите их в бюро торговых услуг, вам придется ждать, пока ваш товар будет продан. Потом с вас вычтут комиссионные. Вы потеряете время и четверть возможной выручки. А полученными деньгами распорядитесь в зависимости от случая — администрация рынка вам предложить ничего не сможет.

В Челябинской области 27 рынков. Их годовой товарооборот — 60 миллионов рублей. Ряд базаров имеет комплекс удобств для торговли: склады, холодильные камеры, необходимый инвентарь. Другие, а их большинство, не имеют не только холодильников и складов, но и крытых павильонов, достаточного количества гирь и весов. На всю область одна прирыночная гостиница и ни одной столовой или кафе. Рынки не имеют возможности вести встречную торговлю, поощрять наиболее активных своих контрагентов. Не имеют автотранспорта для подвоза закупленных на сельских подворьях продуктов питания. Да и сам закуп не ведут: в области ни одного внештатного заготовителя, работающего по договору с администрацией рынка. Более того, порой рынок открещивается даже от той продукции, которую ему предлагают садоводы-горожане.

Общество садоводов-любителей в Челябинской области объединяет 140 тысяч семей, в пользовании которых около девяти тысяч гектаров садовых плантаций. В средний по урожайности год они получают 50—55 тысяч тонн фруктов. Часть из них, и значительная часть, могла бы поступить на продажу или в переработку через рыночные бюро торговых услуг. Но не поступает: садоводы, не встретив понимания и заинтересованности заготовителей, зачастую закапывают яблоки в землю. Такие вот дела.

Зато этим обстоятельством хорошо пользуются те, кого в народе презрительно зовут «барыги». Могут закупить любую партию товара либо на дому, либо прямо у ворот рынка, а потом продавать по вздутым ценам. Могут, и успешно совершают и не такое: чуть только в овощных магазинах появится товар повышенного спроса (яблоки, цитрусовые) или обычный овощ, но приличный на вкус и вид (те же капуста, картошка) — закупают их в значительных количествах и, оголив прилавок магазина, дерут с нас за рыночным прилавком. Бывало, что им помогали нечистые на руку продавцы магазинов. В таком случае лимон подскакивает в цене вдесятеро, свежая капуста — в четыре раза, квашеная — тоже вдесятеро. Рыночный «жучок» на аппетит не жалуется. Да и почему бы ему не объедать нас, если мы безропотно платим, сколько скажут, Видимо, надо пересмотреть тот пункт «Типовых правил торговли на колхозном рынке», который запрещает администрации рынка интересоваться, откуда взят привезенный товар.

У рынка есть еще одна возможность уже сегодня хоть как-то ударить по спекулянту: побольше услуг покупателю. Имею в виду доставку купленного на дом, особенно в заготовительный сезон. Многие люди, и прежде всего пенсионеры, осенью купили бы два-три мешка картошки, мешок-другой капусты, моркови. В это время овощи и подешевле, и получше качеством. Но как донести купленное домой? Рынок помочь не может, у него нет для этого не только специализированных микрофургончиков, но и любого другого транспорта.

Правда, тут возникает еще один нерешенный вопрос. Погреба-то имеют далеко не все горожане. В некоторых городах Урала эту проблему решают просто: строят кооперативные погреба прямо около жилых домов. Делаются они просто: вдоль дома роется траншея, которую обустраивают и перекрывают железобетонными плитами, поверх кладут дернину, чтобы двор не терял свой вид. Строение нехитрое, но очень нужное: подвал в любом виде — большое подспорье горожанину. Но чаще всего местные архитекторы идут на такое решение вопроса неохотно. Значит, горожанин с сумочкой бежит выходным днем на рынок. А зимой, особенно в непогоду, там его если кто и ждет, то один лишь базарный «жучок».

Итак, что же получается — круг замкнулся! Рынок — самодовлеющая сила, стоящая вне общественного воздействия?!

Да ничего подобного. Не отвергая рыночных взаимоотношений, необходимо совершенствовать их. И не декретами, а экономической конкурентной борьбой. В Пензе, например, управление рынками имеет свое торгово-закупочное предприятие. Банк охотно финансирует такое предприятие, ибо рентабельность его высока. У него свои агенты в деревнях, своя транспортная колонна. В обусловленный день машина приходит в село и забирает закупленное представителем рынка. Как правило, он нештатный сотрудник из числа местных пенсионеров, труд которого оплачивается небольшими комиссионными. При хорошо поставленном деле заработок такого агента вполне приличный.

В Белоруссии создают фирменную торговую сеть колхозов и совхозов на рынках. Немало положительного опыта в этом смысле в Омске и Целинограде: кооператоры закупают в селах значительное количество сельхозпродукции и активно продают ее в городах, сбивая этим самым рыночную цену.

К тому же на рынке два чудака. Один — проси, второй — не давай. Похоже, однако, что и чудак остался один — кто просит. Если он чудак. А второму и чудачество заказано: дает, сколько скажут! А может, чудачество именно в этом? Но и то сказать: куда денешься?

Рынок знает свое дело. Никто не везет сюда хлеб, молоко, сахар, крупы. Здесь овощи и картошка, мясо и фрукты, цветы и мед. Рынок специализации не знает. Он универсален в той части, в какой недостаточна государственная торговля. Он интегрирует наши промахи и извлекает корни из нашего кармана. Он же зачастую нас выручает, бережет наше время. Одно дело — бегать по магазинам в поисках нужного к столу, другое — все необходимое закупить разом. Но цены, цены…

Не ставя под сомнение необходимость рыночной торговли, не оспаривая законность игры цен на базаре, давайте зададимся вопросом: почему и как складываются высокие цены.

Об этом я подробно писал в очерке «Человек на базаре». Напомню, что он опубликован в книге «От поля до прилавка». Интересующихся адресую к ней. А здесь повторю лишь небольшую сценку из названного очерка.

…С любезной помощью директора прирыночной гостиницы собрал в его кабинете подобие «круглого стола». Сам директор больше молчал. Я спрашивал. Отвечали десять приехавших с Кавказа и из Средней Азии «наших гостей», как называли их в гостинице. Фамилий я не спрашивал намеренно, чтобы мои собеседники были откровеннее. Это люди разного возраста, различного, как чувствовалось из разговора, жизненного опыта и образования. Они привезли арбузы из Ферганы, абрикосы из Дагестана, лук из Сурхандарьи, помидоры из Андижана. Все тоннами. Если заинтересуется милиция — на все справки, что это урожай со своего приусадебного участка. Бог с ними, со справками, я не милиция. Мне другое важно — механика цены. Почему лук — рубль, арбузы — два, помидоры — три, абрикосы — четыре? И это осенью!

— Не грабеж ли тут, уважаемые? — задаю вопрос.

— Нет, не грабеж. Не веришь, давай подсчитаем, — ответил пожилой степенный узбек.

Он нисколько не похож на прохиндея и рвача, руки заскорузлые от земли и машинного масла, одежда более чем скромная. По тому, как он ее носит, чувствуется, что это не маскарад, а повседневность. Он привез пять тонн помидоров, вернее, из дому брал столько. За неделю пути из Андижана до Челябинска половина этих тонн вытекла на пыльные азиатские дороги. Часть пропадет здесь, за время продажи.

Но и в этом случае, по подсчетам самого хозяина, он выручит не менее шести тысяч рублей.

— Это же все равно получается более чем по рублю за килограмм собранного урожая. В конце лета не густо ли? — продолжаю наступать.

— Не торопись, почтенный, — обороняется узбек. — А перевоз? Отбрось три тысячи за машину.

— Сколько?!

— Три тысячи, — повторяет узбек. Остальные согласно кивают: истинные слова.

Потом я по разным каналам многократно проверял — все точно. Именно такова такса с небольшими вариациями за доставку груза из Узбекистана на Урал. Но к этому мы еще вернемся. А сейчас опять арифметика.

— Ну хорошо, — не сдаюсь я. — Осталось еще три тысячи. Значит, 60 копеек за кило. Все равно красиво. Наверняка, у вас дома в два-три раза дешевле.

— Совсем правильно говоришь, — поддерживает узбек. — Именно от 30 до 18 копеек. Но и мне тут не 60 остается, а едва 40. Издержки здесь, издержки там. Неделю уже торгую, в гостинице живу, в столовой питаюсь.

— Очень скромно живет, — вставляет директор гостиницы.

— А издержки «там», это что? — интересуюсь.

— Машина идет долго. Много задерживают, товар портится — даем. Сам понимаешь…

— А если завтра поборы увеличатся, повезете?

— Повезем, будем брать дороже.

— С меня. Спасибо за откровенность. Значит, все ваши расходы должен оплачивать я, покупатель. Но почему? Почему я должен содержать вымогателей, рвачей? Компенсировать все ваши потери?

— А почему у нас не берут товар на месте по 30 копеек? Почему ваши заготовители не везут сюда овощи и фрукты, которые у нас сейчас портятся, гниют? Если нужна шайба-болтик, то самолет гонят. А овощи-фрукты для заводской столовой разве не нужны? А мой труд на участке, почему должен пропадать? — наступает теперь уже узбек.

Старики в маленьких расшитых тюбетейках согласно кивают головами, молодой дагестанец рвется сказать свое:

— У меня чеснок не принимали до конца июля. Потом дали по 90 копеек, а он усох, легкий стал. Мне убыток, тебе тоже — будешь покупать труху по полтора рубля. Хочешь, да?

И он долго и темпераментно рассказывает, как всей семьей работают на приусадебном участке. Признается, что в собственном саду трудятся больше и лучше, чем в совхозе. Зато отдача: лично ему сад приносит три тысячи рублей. Думаю, он уменьшил эту цифру. Сам же сказал: чеснок дает тысячу рублей, фруктов собирает две тонны: ранняя черешня, абрикосы, они продаются не по рублю за килограмм. Хотя и у него расходы…

Есть на базаре спекулянт и перекупщик, что тут говорить. Но кто или что его рождает? Наверняка, наша слабая прежде всего экономическая борьба с ним именно на базаре, методами рыночной торговли. Ведь конъюнктуру рынка рождает не спекулянт, он ее активно поддерживает и охотно взвинчивает. Конъюнктуру рынка рождают спрос и степень его удовлетворения.

Как-то с помощью специалистов я подсчитал, что в общественном секторе мы производим столько овощей и фруктов, что их хватило бы для полного удовлетворения наших потребностей. Но добрая половина даров общественного огорода пропадает. Процентов двадцать гибнет на полях, процентов тридцать — уже в закромах или на пути к ним. И это особенно досадно. Не будь этих потерь, рынок сдался бы под напором овощной индустрии, ибо за год на рынках продается меньше всяческой огородины, нежели гибнет.

Добрый десяток лет хорошо знаком я с заботами и трудами южно-уральских овощеводов, искренне восхищаясь их самоотверженностью. Ведь нередко возвратный весенний холод сводит на нет их многомесячный труд. Тогда мороз бьет незащищенную слабенькую еще рассаду в буквальном смысле наповал. Нередко по локоть в снегу, под пронзительным ветром овощеводы торопятся спасти нежную зелень, пересаживают, пересевают сотни гектаров огородины. Но планы по ее производству выполняют далеко не всегда. И не только потому, что не вырастили нужное количество продукции. Чаще причина совсем иная — не собрали все то, что удалось вырастить. А то, что собрали, не довезли до закромов. А то, что довезли, не сумели сохранить… И это печально.

Однажды в сопровождении работника городского овощного торга отправился я на лучшую в торге базу. Не стану подробно рассказывать, что видели. Одно скажу: капусты свежей и квашеной было очень мало, картошка — дефицит, соленые огурцы и помидоры (зеленые) — в достатке. Но, дегустируя их, мы изрядно морщились.

Угощавшие нас женщины на мой вопрос, поставят ли они эти яства на стол, если к ним придут уважаемые гости, отвечали, помявшись: «На базар побежим». И тут же каждая начала рассказывать, как именно она, именно ее коллектив стремится сделать свою продукцию самого лучшего качества. Но…

Этих «но» много, каждое само по себе порой и невелико, а вкупе дают один здоровенный минус. Возьмем хотя бы огурцы. Семеноводы смешали семена, и на грядках выросли плоды разных предназначений: одни можно солить, а другие сразу с грядки должны попасть к столу. Овощеводы же собрали их в кучу, при этом изрядно побили и помяли, в хранилище сортировать огурцы нечем, да и некому, а осень стояла на редкость теплая. Вот и пришлось дать в чаны соли побольше, чтобы рассол не закипел. Поэтому огурцы и горькие. А некоторые пустые, ведь тридцать процентов из них — нестандарт: что дали совхозы, то и пошло в зиму. Магазины, к сожалению, только ухудшают продукцию. Как? «А вот побывайте там и обратите внимание, какой в бочках рассол», — посоветовали работники базы.

Был в нескольких магазинах. Рассола в бочках нет вовсе. В лучшем случае, огурцы заливают сырой водопроводной водой. И в этом есть свой расчет: огурцы от воды набухают, становятся ядреными, хрусткими. Но вкус их от того не улучшается.

— Главное требование к нашей продукции — стандарт по размеру и внешнему виду, — объяснили мне продавцы.

— Но разве ваш товар — на погляд и вы берете за него монетным звоном?

— Стандарт качества будет выдерживаться лишь тогда, когда будет существовать стандарт поля, стандарт технологии производства овощей, — услышал в ответ.

И тут работники торговли правы. Тут проблема чрезвычайной важности, которую даже понимают еще далеко не все. Я пробовал вести о ней разговоры на разных уровнях. Увы, некоторые думали, что речь идет о технологических картах земледельцев. А речь шла о том, при соблюдении каких стандартных условий можно требовать стандартной продукции. В самой этой проблеме целая кассета иных, правда, меньших рангом и вполне уяснимых.

Из всех конкретных и сиюминутных я бы выделил вопросы теплоснабжения и механизации овощеводства. Сегодня, прежде всего, надо увеличить площади закрытого грунта, чтобы дать городу побольше свежих овощей зимой и ранней весной. Вторая задача — техника для открытого грунта. А уж на этой основе подходить к решению кардинального вопроса — стандарта овощной продукции. Но этому должен предшествовать стандарт плантации и ее технологии.

С созданием треста «Овощепром», а затем и агропромышленного плодоовощного объединения, с внедрением довольно узкой специализации для его совхозов положение с овощами в Челябинске, как и в других промышленных центрах Урала, несколько улучшилось. Круглый год в магазинах есть картофель, капуста, морковь, свекла и кое-что еще, хотя и не все в наборе даже в специализированных магазинах, а качество зачастую оставляет желать лучшего. Да и количество не всегда соответствует потребности. Статистика показывает, что за последние двадцать лет потребление витаминной продукции в целом по стране остается почти на одном и том же уровне: овощей — 58 процентов к норме на душу населения, фруктов — 36 процентов. Однако производство овощей и фруктов из года в год растет.

Вот такой парадокс. Если не будет четко налаженного конвейера от поля до прилавка, то потери продукции на этом пути будут съедать прирост производства.

Потребление всяческой огородины замерло на месте по двум причинам. Во-первых, уменьшилось его производство в личных подсобных хозяйствах. В Челябинской области это особенно наглядно по картофелю: за последние годы его плантации сократились на 20 тысяч гектаров, а ведь это двадцать крупных специализированных совхозов. Заполнить такую брешь общественный сектор пока не в состоянии. Во-вторых, специализированные овощеводческие хозяйства созданы, как правило, вокруг промышленных центров. Неспециализированные совхозы производство огородины резко сократили. И это, по всей видимости, было преждевременное решение.

Челябинские овощеводы выращивают 35 видов продукции. Ассортимент рассчитан так, чтобы не только во времени продлить действие овощного конвейера, но и удовлетворить разные вкусы, принести побольше пользы людям. И все-таки настоящего овощного изобилия мы не видим. Виноваты в этом и овощеводы, и торговые работники, и покупатели. Особенно уральские. Каждый по-своему. И причин тут много: психологические, организационные, экономические. Взять хотя бы самую простую.

Каждым летом из Челябинска в соседние областные центры идут машины с цветной капустой, шпинатом, пастернаком. Где-то, их берут охотно, где-то плохо. Тут могла бы помочь реклама. Но у нас нет почти никакой рекламы овощей, и мы мало знаем о достоинствах витаминной продукции.

Возьмем огурец. Казалось бы, он-то в рекламе не нуждается. Его любят и стар, и млад. Но почему же осенью так трудно идет его реализация в магазинах, так много его желтеет на прилавках? Мы мало едим огурцов, даже когда они в достатке. А что мы об этом овоще знаем? Что в нем более 90 процентов от веса — это вода. У большинства людей информация этим и ограничивается. Но ученые обнаружили в огурце немало и витаминов, во всяком случае, их побольше, чем в груше. Известен огурец был еще в Египте за две тысячи лет до нашей эры. Изображался на фресках среди жертвенных приношений. Видимо, фараоны и знать древнего Египта не прочь были похрустеть свежим огурчиком. Богатое содержание йода и минеральных солей, способствующих выделению желудочного сока и усвоению пищи, сделали огурец еще в древности лекарством. Медики Древней Греции прописывали его как жаропонижающее средство.

А тыква, родственница арбуза и дыни!

Из нее можно приготовить суп-пюре, блины, оладьи, суфле, пудинги, котлеты, пожарить в тесте или сметане — очень вкусно! Она богата каротином, а размерами бывает необъятна — до 50 килограммов весят отдельные экземпляры. Не оттого ли ее имечко? Исконный корень слова — «тыкы» — давным-давно заимствован славянами из фракийского языка, где имел значение «пухнуть, вздуваться».

Не так уж много надо нам овощей по медицинским нормам: капусты — 30—35 килограммов в год, моркови — 20, огурцов — 10, свеклы — 5. Но эту норму мы не набираем, хотя зачастую по отдельным видам огородины вполне можем дать себе положенное. Я зимой целый месяц каждый день заходил в домовые кухни центральной, части Челябинска. Морковные, капустные, свекольные котлеты были почти всегда и во всех. Но продавцы рассказывали, что им внаклад эти полуфабрикаты: никто не берет. Котлеты тухнут, их на свалку — продавцам начет. Добро еще — копеечная продукция. А разве уж так редки факты, когда нереализованная, потерявшая свою ценность огородина прямо из овощных магазинов вывозится на свалку.

И хотя не вся огородная продукция реализуется магазинами сегодня, мы говорим о необходимости увеличивать ее производство.

— Для этого у нас в достатке только земли, — говорят в овощном объединении, — всего остального очень мало, и прежде всего — тепла, химии, техники. Лишь закрытый грунт обеспечен рабочей силой полностью. На открытом же грунте, в среднем, обеспеченность ею составляет 18 процентов. Но есть и такие хозяйства, где овощеводов 5—7 процентов к норме.

Тут без комплексной механизации никак не обойтись. В принципе, машины для возделывания овощей есть. Некоторые заменяют труд сотен человек. Но в совхозах их очень мало, и это лишь отдельные машины, они пока не дают возможности создать хотя бы в приближенном виде овощной конвейер от поля до прилавка, просматриваются лишь разрозненные звенья будущего конвейера.

Под огородную продукцию в Челябинской области отводят чуть более одного процента пашни. Так вот, для обработки ее требуется куда больше ручного труда, чем на всю остальную пашню. Механизация экономит не только живой труд, но значительно увеличивает выход готовой продукции с гектара. Применение морковеуборочного комбайна в одном из совхозов Челябинской области увеличило выход моркови с каждого гектара более чем вдвое — по 500 центнеров стали снимать!

Только комплексная механизация возделывания овощей поведет за собой необходимость иметь стандарт полевых работ.

Вот давайте рассмотрим такой простенький пример. У нас есть капустоуборочный комбайн. Пришло время убрать созревшие кочаны. И если они будут подыматься над землей не на одинаковую высоту, машина принесет больше вреда, чем пользы. Она либо срежет слишком длинную кочерыжку, либо отхватит полкочана. Длинная кочерыжка будет мешать при зачистке листа, при шинковании на засолочном пункте, попав в чан, ухудшит качество квашения. Между прочим, сейчас есть такой агрегат, на котором подрезают кочерыжки. Тоже работенка не из «веселых»: руками взять капустный вилок и вставить кочерыжкой в гнездо, а там нож отхватит лишнее. Пальцы надо беречь: механическому ножу все едино, что отхватить.

Стандарт овощной плантации — это стандартная обработка почвы, стандартные семена, стандартная посадка культуры, точная дозировка воды и удобрений в зависимости от погоды, стремление получить стандартный плод. Помидоры, скажем, твердокожие, каплеобразные, — их меньше мнет машина. Капусту вырастить равновеликую, на определенном расстоянии друг от друга, на определенной высоте от земли. К слову сказать, даже вымя у коров на высокомеханизированных индустриальных комплексах должно быть стандартным. Дерзай, селекционер, конструктор, агротехник, механизатор, заготовитель! Только тогда в магазине будет яркая палитра красок. Только тогда рынок ослабит свое далеко недружеское объятие.

Сплошь и рядом совхоз отвозит в город производимые продукты питания, не ведая их качества. К примеру, только на заготовительном пункте узнают, какой влажности сдали зерно, сколько в нем клейковины. То же самое происходит с молоком. Его сортность и жирность фиксируются зачастую не в хозяйстве, а на молокозаводе. Множество недоразумений порождает такая система. При этом переработчики всегда остаются с увесистыми прибылями, а хозяйство внакладе.

Говоря о качестве, о стандарте продукции полей и ферм, подразумеваем потребительское, вкусовое и питательное качество. Но ведь это, скажете вы справедливо, последний этап стандартизации сельскохозяйственных работ. Однако, думается, перед нами тот случай, когда борьбу за качество и соблюдение стандарта продукции следует начинать именно с конца, принимая всю огородину прямо в поле. Но для этого нужно иметь метрологическую службу в самих совхозах, как это уже делают передовые хозяйства страны. Сейчас, когда объединения плодоовощного хозяйства сами занимаются не только производством, но и переработкой и реализацией продукции, наверное, имеет смысл изменить критерии оценки их деятельности. Планировать работу отрасли не по центнерам овощей, взвешенных в поле, а только по центнерам высококачественной продукции, дошедшей до нашего с вами стола. Тут немалый разрыв в показателях, а вернее сказать, прямые потери. Их нельзя механически плюсовать к выполнению государственных планов и социалистических обязательств. Ведь это скорее упущенные возможности, а вовсе не достижения. Тогда и сами потери будут более зримыми, мириться с ними будет труднее. Но почему возможна сама потеря овощей, так недостающих на нашем столе? Ведь в стране плантации огородной продукции занимают менее полутора миллионов гектаров, на душу населения — полсотки. Неужели отрасль работает так безалаберно, что не может толком использовать даже этого клочка земли?

Нет, не в безалаберности суть, хотя и она есть, чего греха таить. Дело, главным образом, в особенностях отрасли овощеводства, которые даже наши благие намерения превращают в промашку, если мы не учитываем этих особенностей. Но как в одночасье убрать продукцию, если только в одном Челябинском объединении огурцов — 750 гектаров, свеклы — 1200, моркови — 1600, капусты — 2200? А 50 гектаров щавеля как обработать, чтобы все его листики сохранили сочность и свежесть? Ведь овощи поспевают, в основном, в довольно узкий промежуток времени, и убрать их нужно враз. И все — руками.

Еще конфликт — между ассортиментом и специализацией. Первое и главное требование к овощеводам — план, количество. Да побольше. Путь — более или менее узкая специализация, концентрация производства. Встав на этот естественный путь, хозяйство немедленно вступает в конфликт с торговлей и заготовителями. Представьте себе, что из совхоза вышла машина, загруженная петрушкой. Ни одной торговой точке столько не нужно. Приходится развозить зелень по всему городу. А он огромен, шофер мотается из конца в конец целый день. Жара, пыль — зелень вянет. Ее возвращают назад. Да вся она не стоит израсходованного бензина! Не проще ли ее просто-напросто выбросить, а то и просто не собирать? В плане плантация обозначена, отчитываться будем по валу, подумаешь, десяток тонн петрушки. Обойдутся и без нее.

А горожанин идет за незадачливой петрушкой на рынок, дает за пучок полтину. В таком случае суп дешевле заправки.

Специализированный совхоз дать хозяйке для стола всего понемногу, в наборе, не может. Он может завалить ее или щавелем, или свеклой, или морковью. Да и то в определенное время года: конец лета и осень.

Ситуация складывается такая, что просто специализированные совхозы не могут в полной мере удовлетворить запросы потребителя и быть конкурентом рынку. Дело не в общем количестве овощей. Дело в их ассортименте, в сроках их поставки. Из 35 наименований огородной продукции, выращиваемой в специализированных совхозах страны, в том числе и в Челябинском объединении, процентов 80 по валу приходится на три вида: капусту, морковь и свеклу. Вся деликатесная часть ее — укроп, шпинат, ревень, щавель и т. д. — погоды для хозяйства уже не делает, а потому и отношение к ней плевое. Основная часть овощей, не менее половины, во всяком случае, поступает в город в узко определенный период времени — сентябрь-октябрь. Прилавок же требует, с одной стороны, разнообразия, с другой — равномерного поступления овощей, желательно в течение всего года. Базар это учитывает, овощная индустрия — пока нет.

Где же выход? Опыт ленинградцев показывает, что он… в еще большей специализации и концентрации производства, в создании фирм и объединений, в которых каждое отдельное хозяйство представляет собой очень узко специализированный участок овощного конвейера, отдельно взятое звено в общей цепи.

Ленинградский огород — это 20 тысяч гектаров мелиорированных земель невской поймы, четыре овоще-молочных и восемь молочно-картофельных объединений, 120 гектаров теплиц фирмы «Лето». Вся продукция принимается работниками торговли непосредственно в поле. Более 300 тысяч тонн овощных культур ленинградцы производят на своем огороде. В любое время года на прилавках 115 специализированных магазинов города богатый выбор зелени.

Главное звено в этом овощном конвейере, конечно же, — фирма «Лето», ее теплицы. Они производят 30 тысяч тонн зелени (не забыты здесь и шампиньоны). Фирма обеспечивает непрерывный конвейер.

Вывод тут напрашивается сам собой. Не нужно вкладывать бешеные деньги в расширение овощеводства открытого грунта с его не циклическим, а разовым производством огородины. Экстенсивный путь к успеху все равно не приведет. Нужно иметь хорошо механизированные плантации, развивать овощеводство закрытого грунта, используя энергию промышленных предприятий, которая расходуется пока в основной своей части втуне. Наконец, нужно совершенствовать систему заготовок, переработок, хранения овощей. Примером могут служить успехи курганцев.

Про Курганский городской плодоовощеторг много написано. Со всех концов страны сюда едут изучать и перенимать опыт.

Был в Кургане и я, познакомился с директором торга Александром Григорьевичем Сафоновым. Полдня водил он меня по своей базе. Я слушал и записывал, легко успевая за неторопливым его рассказом, но с трудом — за его стремительным, широким шагом. Он коренастый, невысокий, руки мощные, рабочие. Был Сафонов кочегаром и помощником машиниста паровоза, всю войну прошел артиллеристом. После демобилизации работал на железнодорожной хлебопекарне, переделывал и совершенствовал там не бог весть какую технику. Не мог сидеть и ждать, пока кто-то за него придумает и усовершенствует. Нормой и смыслом жизни для него всегда было стремление побеждать обстоятельства. Этот стиль принес он и на новое место работы, когда был назначен директором Курганского плодоовощного торга. Но с нововведениями не торопился.

Вначале он присматривался. Потом собрал на совет всех специалистов торга. И в качестве первоочередного дела предложил проложить на базу железную дорогу, а к ней купить дрезину. Многие из присутствующих возражали: на какие, мол, шиши, если торговля овощами приносит сплошные убытки.

Но Сафонов, влюбленный в «железку» с юных лет, когда еще работал кочегаром на паровозе, понимал, что железнодорожная ветка — лишь начало перемен на овощной базе. Четыре месяца потратил он, чтобы протянуть ее от соседнего завода. А поиск возможностей совершенствовать свое производство продолжался.

Однажды на заводе железобетонных изделий Александр Григорьевич увидел, как вагон-думпкар разгружается автоматически методом опрокидывания. Сотни раз видел и не придавал этому особого значения, а тут подумал: что если на думпкар поставить машину с овощами? Ведь тогда овощи можно разгрузить быстро и без потерь, без повреждений. Поехал в вагонное депо, там разыскал списанный вагон и решил посоветоваться с опытным железнодорожным инженером, как лучше сделать задуманное. Показал ему эскиз саморазгружающейся платформы, который набросал накануне. Однако инженер возразил — не пойдет дело: тут пневматика, она рывками работает. Но Сафонов был готов и к этому, он предложил заменить пневматику гидравликой. Тут инженер согласился — это уже, говорит, кое-что меняет, может и получиться. Тогда Сафонов отправился по заводам, говорил с директорами: выбирайте — или десятки человек с вашего предприятия пойдут разгружать овощи вручную, или пяток инженеров и слесарей смонтируют саморазгружающуюся установку. Выбор был однозначный. Установку сделали. Сафонов распорядился на борту той первой установки написать, какие именно предприятия города монтировали ее — пусть все знают авторов. Директорам это понравилось. Они видели, что Сафонов — человек дела, что он заботится об интересах и своей базы, и предприятий города. Так между курганскими заводами и плодоовощной базой был заключен негласный договор о сотрудничестве.

Сафонов хорошо осведомлен в делах всех городских предприятий. Он знает, у кого есть нужный металл, где сильные инженеры и конструкторы. Его визит на завод всегда обоснован и необходимостью базы, и возможностью предприятия. Немаловажная деталь: высказывая просьбу, Александр Григорьевич тут же покажет расчеты и эскизы необходимой базе машины. За время его хозяйствования в плодоовощном торге появилось более шестисот различных приспособлений, машин и механизмов. Емкость овощехранилищ увеличилась почти вдвое, несмотря на то, что многие из них по причине крайней ветхости пришлось сломать. Уровень механизации приема, разгрузки и хранения садово-огородной продукции близок к ста процентам. Здесь не бывает мобилизованных с предприятий ни зимой, ни летом, ни осенью даже — налог в виде живого труда с города снят. Потери продукции оцениваются всего в несколько тысяч рублей — самый маленький уровень во всей нашей республике. А доход торга давно перевалил за миллион.

Нет, не всегда все гладко идет и у Сафонова. Бывают неудачи. И тут проявляется новая черта Александра Григорьевича — настойчивость в достижении поставленной цели. Вот был такой случай.

Начинали строить новый цех засолки огурцов и помидоров. Сафонов понимал, что принятый повсеместно метод хранения соленых продуктов в бочках сам по себе устарел, он требует больших затрат ручного труда. Сафонов решил испытать новую технологию: в строящемся цехе предложил предусмотреть бестарное хранение соленостей, в больших стационарных емкостях. В полу сделать вместительные ямы, хорошо облицевать их. Получится нечто вроде открытого погреба. А если вставить в них деревянные контейнеры, то загрузка и выгрузка будут механизированы.

Ему разрешили такой эксперимент. Вместо семи тысяч бочек появился промышленный способ переработки и хранения продукции. Но — провалился. Огурцы вздувались и закисали. Были ухмылки, было и злорадство. К счастью, было и нечто иное: партийные и советские власти города поддержали новатора в его поисках, дали возможность продолжить эксперименты. И Сафонов с помощью своих технологов нашел правильный рецепт засолки.

В Курганском плодоовощном торге проводят республиканские и союзные семинары, сюда прибывает немало ходоков за опытом и чертежами. Передавая коллегам техническую документацию, Александр Григорьевич непременно прикладывает к ней решение горисполкома: какому предприятию города, когда и в чем надлежит оказать помощь плодоовощному торгу и его базе. Этим Сафонов подчеркивает главный секрет своих достижений: совместный творческий поиск заготовителей и заводчан — как лучше сохранить урожай — узаконен советской властью города, ибо отвечает требованию времени и интересам общества.

Можно еще много рассказывать про курганский феномен. И о двухэтажных хранилищах, и о хранении продукции, в основном картофеля, навалом, что весьма соблазнительно в экономическом смысле, но столь же трудно в технологическом — выручают отличная оснащенность закромов и высокое искусство работников базы, воспитанное в них тем же Сафоновым.

Успехи курганцев, несомненно, будутеще весомее, когда они осуществят свои очень интересные планы. В этом смысле остановлюсь только на одном факте. Совместно с Сибирским отделением ВАСХНИЛ на Курганской плодоовощной базе пустили в дело уникальный объект.

И тут немного истории.

В начале века русский ученый Ф. В. Церевитинов предложил оригинальный способ хранения овощей и фруктов в газовой среде. Вначале надо обработать помещение и плоды озоном, он убьет все вредные микроорганизмы, жизнедеятельность которых ведет к порче продукции. Затем заполнить помещение смесью кислорода, азота и углекислого газа, с абсолютным преобладанием двух последних. В этой среде замирают все биологические процессы, и продукция сохраняется в своем первоначальном виде.

Необходимый газовый состав среды создается в герметизированных камерах с помощью специальных генераторов. Исследования в области хранения урожая в подобных условиях проведены самыми различными научно-исследовательскими институтами страны. И это понятно; проблема слишком многогранная и может быть решена лишь при объединении усилий специалистов различного профиля. Их деятельность координирует Госкомитет СССР по науке и технике.

Эффективность метода научно обоснована. Изучены его биохимические и физиологические основы, определены оптимальные условия хранения многих плодов. А дело это непростое. Огромное значение имеет каждый градус температуры в зависимости от сорта плодов. Одному сорту показана температура, близкая к нулю. А для другого одно только приближение к нулевой отметке, служит причиной заболевания. Яблоки буреют, становятся несъедобными. Чуть завысил температуру хранения — новая беда: быстрое перезревание.

Методические указания Госплана СССР рекомендуют перевозить плодоовощную продукцию автотранспортом в пределах 600—800 километров. Но если применить фургоны со специальной газовой средой, то автомобили становятся высокоэффективными и при расстоянии в полторы тысячи километров.

Словом, сейчас всем ясно, что метод Ф. В. Церевитинова реализовать сложно, однако весьма заманчиво. Отрадно и то, что разработана технология применения этого метода, найдены удачные архитектурно-планировочные решения холодильников, опробованы различные способы герметизации камер. Утверждены типовые проекты хранилищ с регулируемой газовой средой. Спроектированы и испытаны различные виды оборудования, необходимые для создания и поддержания соответствующего газового состава и режима. И тем не менее в широких промышленных масштабах хранение плодов и овощей по новой технологии пока еще не ведется. Говорить о трудности претворения в жизнь подобной идеи не буду. Скажу лишь о том, что курганцы — пионеры этого дела на Урале, по их пути пошли магнитогорцы. Этим на Южном Урале примеры применения новинки пока и ограничиваются.

— Вместе с компрессорной станцией, вырабатывающей нам холод в нужном количестве, озонаторная станция создаст законченную «службу здоровья» для огородной и садовой продукции, — рассказывал Сафонов. — Будем регулировать подачу тепла и холода, кислорода и газовой смеси, температуры и влажности.

А я добавлю, что та же компрессорная станция имеет 70 процентов резерва мощности — «на вырост», на будущее, когда Курганский овощеторг увеличит емкость своих нынешних закромов. Сафонов мечтает о диспетчерском пункте, счетно-решающих машинах, мгновенной информированности по любому вопросу о состоянии дел в торге, о применении полимеров при хранении овощей и фруктов. Об этом следует особо сказать хотя бы вкратце.

Во Владимирском Всесоюзном научно-исследовательском институте синтетических смол разработали технологию производства специальной пленки-мембраны, скопированной с клеточной мембраны живого организма. Особое свойство живой мембраны пропускать одни вещества и задерживать другие было положено в основу опытов. Известно, что собранные плоды продолжают дышать, поглощая кислород. И чем интенсивнее кислородный обмен, тем быстрее они портятся. Мембрана, отсевая излишки кислорода, создает оптимальную атмосферу. Фрукты и овощи, заключенные в полиэтиленовый пакет из новой пленки, как бы впадают в зимнюю спячку и не теряют свои полезные качества. Так что же такое мембрана? Тончайший фильтр. Плотная, будто отлакированная, пленка в действительности имеет пористую структуру. Ее изображения на фотографиях, сделанных с помощью электронного микроскопа, очень напоминают рисунок живой клетки.

Был поставлен сравнительный эксперимент: заложили на зимнее хранение морковь в стандартном металлическом контейнере и рядом поставили полиэтиленовый. В первом отходы были очень значительны, во втором их практически не было. Установлено, что новый метод позволяет в восемь раз снизить потери чеснока. Скоропортящаяся петрушка за 120 суток хранения дала лишь пять процентов отходов. А сохранность цитрусовых вдвое выше. Специалисты подсчитали, что с помощью мембран каждая тонна овощей и фруктов при длительном хранении даст реализаторам от 70 до 400 рублей прибыли только за счет сохранности продукции. Словом, отличная мембрана, и не случайно, что курганцы готовы ее использовать в своих закромах. Во всяком случае, мечтают об этом.

О чем мечтают челябинские коллеги Сафонова?

— Уменьшить потери продукции, снизить суммы убытков из-за этого, выполнить план по товарообороту и прибыли.

Вот где принципиальная разница между челябинским стилем ведения хозяйства и курганским! Челябинцы все свои проблемы рассматривают только с точки зрения торгового работника. Курганцы понимают, что сегодня проблему решает не «сальдо-бульдо», даже не торговая предприимчивость и оборотистость. Сегодня этого мало. Продовольственная программа страны требует увязывать конечный этап продовольственного конвейера — торговлю — с общим техническим развитием отрасли, в нашем случае — отрасли овощеводства.

Не скажу, что рыночные цены в Кургане на овощи баснословно низкие. Но все же — самые низкие на Урале. А овощные магазины — самые богатые.

И тут уж прямая зависимость.

ЛИШНИЙ РУБЛЬ

«Крокодил есть водный зверь. Хребет его — аки гребень, а хобот — змиев. А голова у него — василискова. А егда оный зверь станет человека ясти, тогда начнет плакати и рыдати. А ясти не перестанет».

Это — из «Азбуковника» начала XVIII века. Выписку сделал я давно и, признаться, только лишь по одной причине: очень уж поразило сочетание наивности и символики, воображения и точности. Посмеявшись, о ней забыл. А недавно, перебирая бумаги, прочел еще раз и удивился, как наивность более чем двухсотпятидесятилетней давности символически точно объясняет судьбы некоторых людей, поселивших в душе своей чудище, которое, плача и рыдая, не перестает однако «ясти человека», хозяина своего. А может, и хозяином-то стало само это чудище? А человек — добровольный раб в услужении у него?!.

…На старинном накатанном тракте стоит тоже старинное село, центральная усадьба богатого колхоза. Некоторое время назад это крепкое хозяйство вдруг стало клониться вниз. Причин, как всегда в таких случаях, было много, в достатке объективных, в достатке субъективных. Но одно несомненно — свою роль сыграл здесь также главный инженер колхоза. Назовем его Иваном Васильевым.

Долгое время он слыл среди односельчан человеком добрым, работящим и скромным. Наверное, таким он был и в самом деле. Во всяком случае, односельчане уважали его, а это уже само по себе говорит о многом — почет не живет без хлопот. Инженером он был отменным, все у него всегда крутилось и вертелось, не зная заторов и заминок. Да и то сказать надо, что сам он, бывало, для общего блага тоже не мешкал. Его рабочий день, что клубок: утром дернет за ниточку — до вечера разматывает. А надо — и ночь прихватит. Комбайнеры его особенно любили. Чуть где какая заминка у них выйдет — сейчас же на своем «шиньончике» подскочит главный инженер. Возьмется за дело, до поздней ночи не отойдет от агрегата, но исправит поломку, на которую в мастерской «Сельхозтехники» меньше недели не ушло бы. Опыт у Васильева большой: на знаменитом ЧТЗ работал, институт заканчивал уже взрослым человеком, после армии, где тоже с техникой дело имел.

Семья у Васильева, по понятиям наших дней, немалая: трое детей, мать, жена. Однако жили в достатке. Получали более пяти тысяч рублей в год деньгами да на каждый заработанный рубль килограмм зерна. Жилье колхоз дал комфортабельное по той возможности, на какую была способна его экономика. Стараниями женщин дом обихожен и подворье не пустое, огород и садик есть.

Словом, жили не тужили, пока хозяин не споткнулся. Добро бы еще ногой, а то душой. Зацепился не за бревно, а за рублик, вроде бы случайно оказавшийся на пути.

Началось с пустяка: был в гостях у своих родственников и там увидел, как выращивают песцов. Домой вернулся с думкой, которая не давала покоя: стоит ли материальный интерес тех немалых душевных забот, которых потребует домашняя звероферма?

Но до поры, до времени обманывал себя, думая, что им руководит не меркантильный стимул, а именно душевная увлеченность: понравились, мол, эти шустрые зверьки, такие неподатливые к приручению, что вот захотелось и тут свои силы испробовать. Вскоре завел трех самок и трех самцов, и пошла в его жизни такая круговерть, которой впоследствии и сам стал не рад, которая круто изменила его жизнь, но из своей орбиты не отпускала.

Когда у песцов появились щенки, возникла у Ивана Васильева новая забота: куда же и как сбывать шкурки, которых набиралось до тридцати за сезон. На рынок ехать и трясти там связкой мехов считал зазорным, чем немало гордился. Но легко ушла забота. В селе, почуяв добычу, появились перекупщики, брали товар чохом по 300 рублей за шкурку. На рынке она уже стоила 400 рублей. Все довольны: Васильеву девять тысяч, перекупщикам — три. Какой заработок в колхозе может сравниться с этим побочным промыслом. И увяз в нем инженер, сам не заметил, как жадность обуяла.

Но ведь коварство наживы именно в том, что, проникая в душу человека даже и под невинной личиной, она эту душу корежит до неузнаваемости. Вскоре главный инженер колхоза уже не думал о тракторах и комбайнах, о надоях и урожаях. Он каждую минуту старался урвать от службы, чтобы забежать на свое подворье, накормить свои «живые деньги».

Не скажу, чтобы никто не обеспокоился судьбой Васильева. Раньше других забил тревогу райком партии. Сначала разговоры с инженером шли в стиле «тонких намеков», дипломатично. Не помогало. Перешли на иной стиль: дали понять, что возможны «оргвыводы». Не помогало.

Васильев хоть и прост, да себе на уме. На все намеки только ухмылялся: что вы сделаете? Закона, запрещающего или даже хотя бы регламентирующего любительское звероводство, тогда не было. Да и откуда было взяться такому закону, если до последних лет не было самого явления этого — безудержного пушного частного предпринимательства. Налог с прибыли Васильев платил без махинаций, на которые шли иные его «коллеги» по промыслу. Словом, со всех сторон гладок. Тогда районные власти решили оторвать колхозного специалиста от самой возможности частнопредпринимательской деятельности. Васильева назначают главным инженером районной «Сельхозтехники». В райцентре выделили ему квартиру: в коммунальном доме звероферму не разведешь.

Вот как здорово все обмозговали, одного не учли: Васильев оказался к тому времени уже целиком во власти наживы. Переезд на новое место жительства он откладывал под самыми различными предлогами. Хотя на работу из родного села ездил исправно, настоящим техническим руководителем «Сельхозтехники» так и не стал. Сам себе Васильев объяснял это тем, что ему не интересна новая работа: много бумажных забот и мало живого дела.

Тут он, положим, душой кривил. Уж где-где, а в организации, которая заботится об исправности машинно-тракторного парка целого района, практических дел более чем достаточно. Тут скорее иное, если даже говорить по высокому счету: уровень забот оказался не тех привычных мерок, которые были в колхозе. Надо было Васильеву найти в себе душевные и умственные силы для работы на новой ступени. Этого-то у него и не оказалось, потому что все его устремления и заботы вертелась вокруг подворья, которое каждое утро оставлял с большим сожалением. Потому каждый вечер он стремглав летел туда. И день-деньской не забывал о нем, ибо даже новое место службы использовал на благо собственному подворью: «по блату» закупал дешевые корма, в основном мясо, для своих зверей. Вкупе с неким совхозным зоотехником, которого тоже пристрастил к пушному бизнесу, пустился и на махинации. Зоотехник уценивал до копеек мясо забитого в хозяйстве скота, якобы больного.

Словом, стяжательство уже крепко опутало Васильева своей липкой паутиной, изменило его психологию, подменило жизненные ценности. Рублем стал он оценивать все и вся.

Что толкает иного человека в погоню за лишним рублем? Нужда?

Как-то говорили: страшна не сама нищета, страшно презрение, которым сопровождается она. Неимущий считался человеком второго сорта. И это был закон капиталистического образа жизни, ибо, как говорил Маркс, на одном полюсе общества стояла утонченность потребностей и средств для их удовлетворения, на другом — скотское одичание, полнейшее упрощение потребностей. Тогда сам прогресс уподоблялся отвратительному языческому идолу, который не желал пить нектар иначе, чем из черепов убитых.

Не по количеству денег, не по богатству личного гардероба ценим людей мы. Уважаемыми «миллионерами» считаем тех, на чьем рабочем счету — миллионы тонн руды и стали, метров ткани, налетанных километров. Истинные советские миллионеры — коллективы колхозов и совхозов, работающих высокорентабельно. Ушла в прошлое нищета. Социализм раскрепостил и потребительские запросы народа. Появились средства для их удовлетворения, более разнообразными и утонченными становятся сами потребности. И если словарь Даля, отражая жизнь народа минувшей эпохи, трактует потребление только лишь как удовлетворение нужды, необходимости житейской, то современное понятие этого слова куда богаче, оно включает в себя и потребности моральные, духовные.

Зачастую и сама материальность потребностей отражает запросы духовные. Вот любопытный пример. Социологи провели исследования на ряде предприятий Челябинска. Сравнивались потребительские установки школьников и их родителей. Почти половина старшеклассников включила в число прочих предметов, необходимых для нормальной жизни, магнитофон. Среди родителей только один процент согласился с этим мнением. А когда ровно через десять лет социологи повторили свои опросы в тех же самых коллективах, подавляющее число взрослых сочло магнитофон совершенно необходимым в повседневной жизни и даже поставило покупку его в число первоочередных нужд. Вот вам и трансформация самого понятия «нужда»! Необходимость магнитофона объяснялась не только возросшими материальными возможностями, но и возросшими духовными потребностями: магнитофон, по мнению опрошенных взрослых, нужен для обучения детей иностранному языку, их культурного развития, для общего развития всей семьи. Социализм дает возможности для удовлетворения этих главных потребностей человеческой личности, не отвергая и нужд сугубо материальных, наоборот, стремясь на основе развития производства, на основе эффективности общественного труда как можно полнее удовлетворить их. Только всякая ли нужда является истинной потребностью духовно развитой личности? Тут все дело в мере, которая определяется нравственностью общества и личности. Хотя сам рост потребностей я бы назвал одним из двигателей прогресса.

У меня хранится статья из одной газеты. Ее корреспондент был участником любопытного эксперимента. Группа парней налегке отправилась в тайгу, чтобы проверить, сможет ли человек существовать в экстремальных для него, с точки зрения привычной жизни, условиях, вне удобного быта, окруженного массой вещей и услуг. Оказалось, может. Оказалось — не так уж много человеку и надобно-то. Во всяком случае, без подавляющего большинства вещей обойдется. И вот размышления журналиста по этому поводу:

«…Постепенно и незаметно для самого себя человек становится рабом вещей. Привыкает к ним и уже не представляет себе жизни без них. А ведь если вдуматься, то окажется, что рядом с нами крайне немного вещей, без которых мы действительно не могли бы обходиться. Что нам нужно? Крыша над головой, простая удобная постель, предметы первой необходимости в домашнем обиходе. А чем мы окружили себя? И не упомнишь всего… Многие вещи, приобретенные не то по горячечности, не то по безрассудности, лежат бесцельно, забытые… Нет, не умеем мы, во всяком случае, подавляющее большинство из нас, отказаться в повседневной жизни от ненужных вещей. Жажда накопительства и обладания вещами — вот что еще приобрел человек в процессе развития цивилизации. Приобрел в этой погоне вместе с инфарктом, инсультом, раком и разнообразным ассортиментом нервных болезней. А жил бы человек спокойнее, разумнее, скромнее — ничего бы этого не было. Во всяком случае, в массовом масштабе не было».

Позволю себе согласиться далеко не со всеми этими утверждениями. Прежде всего, с теми, будто человеку так немного надо. Нет, ему надо много. И прежде всего, ему надо жить не в экстремальных условиях, когда его потребности действительно могут быть сведены к минимуму для поддержания жизни. Сама история человечества есть борьба с необходимостью бороться за существование. Маркс считал, что личность должна быть одинаково всесторонней и в своем производстве, и в своем потреблении. Не хлебом единым жив человек. Потребительская неразвитость — тоже плохо. А проповедникам аскетизма напомню слова шекспировского короля Лира:

Мне неизвестен способ жить без вещей. Даже в экстремальных условиях. А поскольку сам в подобные условия не попадал, сошлюсь на всем хорошо известный пример — жизнь Робинзона Крузо на необитаемом острове, где он по воле автора бессмертного романа провел почти тридцать лет. Покидая остров, Робинзон оставил на нем немало: просторный дом с мебелью ручной работы, хороший гардероб, а по нашему говоря, меховые шубы и дубленки, «дачу» с приусадебным участком соток этак в пятнадцать, стадо мелкого рогатого скота, небольшую яхту.

Если для жизни на необитаемом острове Робинзону потребовалось столько вещей, сколько же их нужно нам?!

И мы имеем их во все возрастающем количестве. В сравнении с довоенным временем объем покупаемых товаров потребления (в сопоставимых ценах, разумеется) вырос более чем в десять раз. Посуды покупаем в двадцать раз больше, мебели — в сорок: квартиры почти у всех отдельные, есть куда ставить купленное и есть на что купить нужное, а не только остро необходимое.

Разумеется, сводить все лишь к возросшему материальному достатку нельзя. Нам необходимо, чтобы люди были не только лучше обеспечены материально, но и были здоровы физически, развиты духовно, активны в общественном отношении, — не раз указывалось в партийных документах, определяющих принципы нашего общества. Именно поэтому нас не могут не беспокоить рецидивы так называемого «вещизма».

Нельзя согласиться и с таким расхожим суждением: дайте человеку вдоволь насытиться материальными благами, мы воевали, голодали, жили в землянках и бараках, и сегодняшнее чрезмерное увлечение иных людей престижным комфортом — это естественная реакция на открывшиеся возможности обеспеченности и благополучия. А всего этого не достигнешь без лишнего рубля. Пройдет время, и все встанет на свои места: человек начнет равнодушно относиться к привычным для него вещам и даже деньгам, на первый план у него выйдут духовные запросы.

Так ли это? Разгул потребительских и меркантильных амбиций — явление опасное. Пустить формирование потребностей на самотек, не заботиться о воспитании культуры потребления означало бы отступление под натиском мещанской, мелкобуржуазной психологии. И дело не только в рецидивах меркантильности и вещизма. Ведь зачастую они становятся возможными только с помощью рвачества, спекуляции, взяточничества. Не случайно, призывая к решительной борьбе с нарушителями социалистической морали, июньский (1983 год) Пленум ЦК КПСС отметил, что нужна более активная и целенаправленная работа по формированию разумных потребностей личности. Заметьте: по формированию, а не по удовлетворению.

Понятно, что разумные потребности воспитываются не только в потреблении, даже не главным образом в потреблении. Сферой их формирования, считают философы, является все, что способствует духовному возвышению человека. В связи с этим возникает необходимость разработки социалистической морали потребления, о чем уже не один раз писала наша партийная печать. В самом деле, каким должно быть социалистическое потребление? Увы, этого мы пока не знаем. Действующие ныне институты и службы по изучению запросов потребителей большей частью лишь констатируют сложившиеся потребности, в лучшем случае — анализируют их и оценивают. Еще реже прогнозируют потребительские запросы.

А ведь дело не в потребительских прогнозах, хотя и они важны для правильной работы многих отраслей промышленности, которые должны заранее знать и учесть конъюнктуру внутреннего рынка. Вопрос стоит более принципиально. Должны ли мы ориентироваться на те стандарты потребления, которые стимулируют или хотя бы удовлетворяют сверхпотребности и прихоти, желания во что бы то ни стало иметь то, без чего можно обойтись, не испытывая собственной ущербности. И опять-таки не о безоговорочном аскетизме веду речь.

Конечно, пить можно из консервной банки или глиняного черепка. Но лучше из хрустального бокала или фарфоровой чашки. Носить можно ватник да стеганые бурки. Но не плохо мы выглядим и в дубленках, модных сапожках. Даже куда лучше выглядим. Однако не в этом суть. Суть в том, какова культура потребления, которая зависит от эстетической и нравственной культуры человека. Суть в том, какой ценой приобретаем вещи. Имею в виду цену моральную. И еще суть в том, для чего приобретаем вещи. Всякая ли вещь, всякая ли нужда является истинной потребностью духовно развитой личности, а не погоней за капризной модой или стремлением к престижности в самом дурном, обывательском смысле слова, стремлением к самоутверждению с помощью столь дорогого сердцу мещанина дефицита. Не в состоянии понять истинных ценностей человеческой личности, мещанин мучается, если не владеет чем-то модным или редким, что есть у более удачливого знакомого. А еще лучше, в его понимании, переплюнуть других в этаком обладании, выделиться, породить зависть к себе…

Вспомнилась давняя встреча в степном зауральском райцентре. Хозяйка местной избы-гостиницы понимала, что значит теплый ночлег для ее основных постояльцев, шоферов-междугородников с великого Сибирского тракта. Она истопила печи более чем добросовестно. Духота, храп истомившихся на холоде людей, перегар водки, дернутой по маленькой с устатку, — все это выгнало меня среди ночи в коридор. Там, у самой входной двери, где чуть поддувало морозным воздухом, сидел молодой человек, выгнанный сюда из гостиничного номера, как оказалось, тоже духотой.

Разговорились. Был он с Кавказа, инженер-механик. Здесь, в Зауралье, как представитель частного сектора. «Командирован» для установления конъюнктуры рынка и контактов, расчищающих по весне путь целой артели торговцев самыми разнообразными дарами полей. Имеет хорошие «командировочные, представительские, комиссионные».

— А как же завод?

— Что завод? Полторы тысячи в год. Разве я такой дешевый?

Мы долго спорили о ценности личности человека и его труда. Об истинном и мнимом в этих ценностях. Мой собеседник был начитан и остроумен. Ночное единоборство мысли будоражило нас обоих, сон отлетел. Но когда мой оппонент перешел к практической части своего «кредо» и заявил, что иначе, как на такси он ездить не может, а «шефу» должен дать вдвое против счетчика для самоуважения, спорить расхотелось. Я вернулся в кислую десятиместную комнату. Здесь все было понятным…

Как-то слышал на улице песенку: «Мне не на что купить авто, они считают — я ничто». В ней явно мелькнула ёрническая гримаса чуждой для нашего мира идеологии. Вещист в оппозиции к социалистической морали. Поэтому он в своем лексиконе слова «создать», «открыть» заменил антонимами «достать», «использовать». А ведь за ними мурло мещанина, его убогая философия потребительства. Но откуда она в нашем обществе, в самой основе которого лежит трудовое начало?

Сама по себе дилемма «лучше быть» и «лучше жить» — стара, как мир. Нельзя осуждать человека, если он желает себе лучшей доли. В конце концов; стремление лучше жить — сама суть тех огромных усилий, которые предпринимает наше государство с самого момента своего возникновения. Но в нравственном плане для идеологии нашего общества, нашего государства не менее, а, пожалуй, более важен мотив, чем сам поступок. Впрочем, это всегда было характерно для подлинно народной морали. В 1916 году в Калуге вышла книга К. Э. Циолковского «Горе и гений» (замечу — вышла на средства автора, человека, не имевшего лишней копейки: летом от дома до школы этот учитель нес свои ботинки в руках…). В ней автор вопрошает, что же такое «хорошо жить». Не осуждая «желающего себе величайшего возможного добра», он предупреждает, что «человек часто заблуждается и вместо добра делает себе зло».

Здесь подмечена сама суть нравственных норм нашего народа: если человек свел свои жизненные интересы только к личному обогащению, в нем неизбежно рождается корыстолюбец, который сам себя лишает права на уважение людей. Он несет несопоставимые с приобретенным моральные издержки, обкрадывает себя не только самоустранением от радости созидательного, общественно полезного труда. Бывают случаи и похуже.

Зачастую от корыстолюбца можно услышать, что он «старается» не столько для себя, сколько для своих детей. Но именно детей-то он своим примером и калечит. Дети бескорыстны, они стыдятся неправедно приобретенного. Иногда по этим причинам они вступают в глубокие конфликты с родителями. Иногда ищут защиты от родительской «рублевой» морали.

История, которую сейчас вам расскажу, скорее всего уникальна. Но тем не менее должна насторожить и предостеречь всех нас, ибо в известном смысле все дети — наши дети, наше будущее.

Так вот, однажды мне передали письмо, написанное двумя девочками, ученицами шестого и восьмого классов средней школы. Вернее, он должны были учиться в этих классах, но именно по тому, что не учились, написали письмо в районо. Девочки просили защиты от… родной матери, которая не пускала их в школу, заставляя день-деньской заготавливать корм для многочисленного личного стада. Были у этой женщины еще и сыновья, постарше девочек. Те пасли скотину, забивали ее и развозили мясо по рынкам ближних и даже дальних городов, выискивая, где оно подороже.

Взглянув на адрес отправителей письма, я понял кое-что, но пока еще не все. Семья жила на заброшенном хуторе, оставшемся от так называемой «неперспективной» деревни. Стадо там было где держать.

Стояла глубокая осень, мороз уже сковал ручьи, но снег еще не перемел пути. Надо было срочно ехать на хутор, пока зима не отрезала его от остального мира. Выехали рано утром, приехали к середине дня. В полукилометре от проселочной дороги стоял одинокий дом, в окнах не видно было занавесок, из трубы не шел дым, со двора несло малоприятным запахом: в большом чану квасилось несколько бычьих и свиных шкур.

Детей дома не было. Значит, опять одни добывали, другие реализовали. Мать, женщина еще не старая, крупная, до времени угасшая лицом и, видимо, душою, одетая в мужскую робу, чистила хлев. Как потом выяснилось, ей работы доставалось больше, чем детям. И не мудрено: девять коров и бычков, двадцать четыре свиньи и сотни две гусей!

Не буду передавать в подробностях разговор с этой женщиной — он тягостен. Скажу кратко. Ей вновь предложили переехать на центральную усадьбу ближайшего совхоза, гарантируя хорошую квартиру немедленно, хотя в совхозе избытка жилья не наблюдалось, любую помощь девочкам-школьницам: одежду, обувь, учебники.

Но уехали мы ни с чем. В машине долго молчали, пока заведующий районным отделом народного образования не подытожил результат поездки: «Нас же обворовывает и нас же на чем свет поносит. И детей не жалеет, добра им не желает. Нет, сам факт существования в наши дни подобного хозяйства — нетерпим. Вынесу вопрос на сессию районного Совета».

Позже узнал, что в повестке ближайшей сессии действительно был этот вопрос. Все депутаты до единого были возмущены поведением матери. Ей пригрозили судом и лишением материнских прав. Она под всяческими предлогами тянула с переездом. И лишь на следующий год девочки пошли в школу…

Советские люди в подавляющем большинстве бескорыстны. Разве мало мы знаем примеров, когда человек отдает часть зарплаты в Фонд мира, помогая бастующим рабочим капиталистических стран, спасая от голода или стихийных бедствий жителей экономически слабых государств. А вот случай, бывший недавно. Бригадира одного из уральских заводов Брезгунова премировали «Москвичом». Но Владимир Петрович посчитал, что эта премия не только ему, а всей бригаде. И потому с согласия товарищей попросил половину стоимости машины перечислить в Фонд мира, а другую половину — на нужды детских учреждений завода.

Я знаю немало людей, которые силой своего личного примера, а порой и мерой власти, данной им их должностью, нещадно борются с теми из своего коллектива, кому рубль застил белый свет. Особенно памятен мне Иван Александрович Коляда.

В последние годы жизни был он директором Митрофановского совхоза. Хозяйство это пригородное, овощеводческое. Так в нем завелись такие «овощеводы», которые больше работали для рынка, чем для общества. Коляда повел решительную борьбу с теми, у кого зоб полон, а глаза полы. Под его недолгим руководством хромавшее хозяйство заметно пошло в гору. На беду Иван Александрович умер сравнительно молодым.

Буквально за день до его смерти виделись мы с ним в последний раз. Я тогда лежал в больнице, и он с несколькими своими коллегами навестил меня. Выглядел он устало, жаловался на сердце. Мы, зная, что на завтра он назначил субботник по прополке овощей, стали уговаривать его, чтобы он не вздумал встать в борозду под палящее июльское солнце — не для его теперешнего состояния здоровья такая нагрузка. Да какой там! Удивленно посмотрел на нас Иван Александрович и укоризненно покачал головой: как же так, молвил он, других призываю, а сам в тенек?

На другой день, именно во время субботника, прямо в борозде он и умер. Оставил по себе в сердцах многих незабвенную память и любовь, а своей вдове — почет и уважение. Но ни хором, ни рухляди. Да мало ли таких, кто желает себе материального блага только вместе с богатеющим, крепнущим государством.

Совершенствуя свое производство, наше общество дает возможность каждому человеку жить лучше и лучше. Потому на глазах исчезает дефицит многих вещей. Скажем, уже в достатке ковров и хрусталя, за которыми сравнительно недавно охотились. Не проблема купить машину. Больше становится одежды, обуви, мебели. Теперь мы говорим не просто о дефиците некоторых вещей, а о дефиците высококачественных, красивых вещей.

Годы послевоенного мирного труда возродили страну, позволили форсированно пройти путь от нищеты к достатку. Но, похоже, этот путь «от ватника до батника» оказалось пройти куда быстрее, нежели поднять сознание всех людей до уровня понимания высших ценностей общества, собственной жизни.

И рубль сам по себе здесь ни при чем. Деньги при социализме потеряли функцию капитала или средства для достижения особой престижности личности. Они сохранили свою роль меры стоимости или всеобщего эквивалента, измеряющего наш труд и определяющего наши возможности в удовлетворении потребностей.

Рубль должен стимулировать честный труд, заинтересовывать человека в более производительной работе. Он должен воспитывать нас в духе социалистической нравственности. Еще на XXV съезде партии прозвучало предупреждение, что рост материальных возможностей должен постоянно сопровождаться повышением идейно-нравственного и культурного уровня советских людей. Иначе мы можем получить рецидивы мещанской, мелкобуржуазной психологии. На мартовском (1985 г.) Пленуме Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев сказал: «Понятно, что улучшение условий жизни человека должно основываться на его возрастающем вкладе в общее дело. Там, где допускаются отклонения от этого принципа, неизбежно нарушается социальная справедливость…» На апрельском Пленуме, как бы в дополнение к вышесказанному, Михаил Сергеевич указал, что «необходимо последовательно проводить линию на укрепление социальной справедливости в распределении материальных и духовных благ».

Все мы разделяем это мнение и готовы осудить тех, кто стремится жить не по средствам. Но чаще всего это наше осуждение носит характер общего рассуждения. А готовы ли мы осудить конкретного, живущего рядом с нами человека, если он заражен пагубной страстью к стяжательству. Всегда ли мы понимаем, какой экономический вред приносят нам такие люди? Не будем говорить о несунах, расхитителях народного добра, фарцовщиках. Тут все ясно — конфликт с Уголовным кодексом.

Речь о другом, о конфликте с моралью трудового общества. О тех, кому ложка узка, коль таскает по три куска; кто всеми правдами, а более того, неправдами старается ее развести, чтоб таскала по шести. Заглянем, например, на некоторые личные приусадебные участки.

Да, государство поощряет развитие личных подсобных хозяйств колхозников, работников совхозов, горожан. Но для чего? Чтобы они вносили свою посильную лепту в решение общегосударственной Продовольственной программы: удовлетворяли свои нужды в основных продуктах питания, а возможные излишки реализовали через рыночную торговлю.

Ну, а если человек превратил несколько соток земли, принадлежащей государству, обществу, в источник спекулятивной наживы? Такой работает на своем участке в полную меру своих сил, два выходных превращая в два каторжных дня. Мы порой склонны ставить его в пример трудолюбия. А посмотрите на него повнимательнее, ведь пять дней он будет отдыхать на работе.

Где и когда получила свои реальные истоки та меркантильность, которую мы нет-нет да и наблюдаем сегодня? Думаю, когда мы стали уповать на магическую силу материальной заинтересованности, отодвинув в тень, на задний план, моральные стимулы. Мы настойчиво подчеркиваем в своей пропаганде мысль о том, что наше общество самое гуманное, что оно берет на себя заботу о человеке с первых дней его жизни: лечит, учит, обеспечивает работой, жильем, пенсией. Государство заботится о том, чтобы возрастало благосостояние каждого из нас в отдельности и всех в совокупности. Ну, а другая сторона медали? Ответственность и забота каждого обо всех, об обществе в целом, о могуществе и благосостоянии государства в целом? Куда ушли эти заботы из некоторых душ? И почему ушли?

Ушли в «я», «мне», «мое». Ушли потому, что мы стали воспринимать завоевания и блага социалистического общества как само собой разумеющееся. А ведь никакие блага сами собой не появляются, они всегда — результат наших общих забот и их воплощений. И не рубль, шелестящий в кармане, олицетворяет наши достижения, нашу ценность, наш облик, внешний и внутренний. Рубль никогда не был нашим идеалом и движущей силой. Советский народ не меркантилен в своей основе. Зачем же нам уповать на рубль?

Рублем человека не насытишь, как не насытишь его и вещами. Всегда будет чего-то мало, чего-то не хватать. Истинный регулятор потребления — нравственность. А нравственный климат создает общество, трудовой коллектив, каждый из нас. Одно дело, когда мы, пусть и не восторгаемся стяжателем, но равнодушны к его поползновениям. Другое дело, если осуждаем его открыто и бескомпромиссно. Или в защиту нашей морали применяем закон. Не в нашем ли всеобщем либерализме главный источник меркантильного предпринимательства, свидетелями которого мы являемся и стыдливо закрываем на него глаза? Ведь дай жадности волю, захочет и поболе.

Не пора ли напомнить некоторым, что не всякое зелье потребляют горстью, иного и щепотью достаточно.

Дав практически неограниченные возможности развития личному подворью, мы забыли о мере, забыли, что существует закон, ограничивающий этот вид деятельности человека, чтобы она не стала противоречить интересам всего общества. Этот закон необходимо вспомнить и применять его строже, пока не поздно.

Конечно, в личном хозяйстве нужно и можно иметь продуктивный скот, птицу. Но в определенных размерах этого стада, в разумных размерах, не противоречащих интересам общества. Что же касается разведения пушных зверей, тут дело было иное. Тут подавляющая часть продукции предназначалось вовсе не для личного потребления, а прямо для спекуляции. И закон это учел, запретив пушной промысел на подворье. Тогда и нашему «герою», сельскому специалисту Ивану Васильеву, пришлось закрыть домашнюю звероферму. Однако «крокодил» наживы продолжал его «ясти». Хорошо зная конъюнктуру рынка, стал он гнать туда ранние и поздние овощи со своего приусадебного участка. И торговал ими на близлежащем базаре уже сам, в открытую.

Я решил встретиться с ним. После долгих уверток Васильев все-таки согласился на такую встречу и все допытывался, кто же «попер телегу» на него. Я уверял, что имя его у меня давно на слуху. Это добрая весть лежит, а дурная бежит. О нем тоже бежит.

— Почему? — недоумевал Васильев. — Какое там рвачество, какое стяжательство? Всего-то делов, что тепличку завел, участочек землицы обиходил, машинешку с гаражом приобрел, в дом кое-чего по малости накоробчил. Так ведь детишки забот просят, а хозяйству пригляд нужен. Излишечки полный резон везти на базар, помогать горожанину. К тому и вся наша политика…

Стоп! Здесь мы его прервем, ибо он пустил в ход весьма распространенный аргумент, которым новоявленный «гомо цапиенс» пытается доказать свою общественную необходимость.

В Уголовном кодексе РСФСР статья 209 перечисляет виды паразитического образа жизни, которые она квалифицирует как уклонение от общественно полезного труда и определяет за это соответствующее наказание. О личном подворье или приусадебном участке в ней ничего не сказано. А что закон не запрещает, то он разрешает. Но эта статья утверждалась законодателем давно. Как и в случае с пушным бизнесом, никто не мог предположить, что домашние зверофермы, неограниченное содержание скота, производство огромного количества зелени или цветов станут смыслом жизни некоторой части людей и будут приносить значительный урон обществу. Именно экономический урон. И не только обиранием покупателя на базаре. Там дело, отчасти, двустороннее: не хочешь — не бери. Но ведь содержание зверей — расход значительного количества продуктов. Скажем, тот же песец требует мяса, творога, яиц, рыбы. Иначе мех не будет блестеть и потеряет товарный вид. Теплица, особенно зимой, может существовать только за счет дешевой государственной электроэнергии. А излишнее количество скота — за счет общественного животноводства или дешевизны хлеба в магазине.

Исправляя ранее допущенные ошибки и перекосы в отношении личных подсобных хозяйств, партия и государство совершенно четко определили нынешнюю политику в этом вопросе. Партийные, советские и хозяйственные органы, исходя из этого, оказывают всяческую помощь людям, которые хотят вести личное хозяйство для удовлетворению прежде всего собственных нужд в продуктах питания. Однако там, где забывают о помощи, не продают населению молодняк скота, не выделяют сенокосов, не заботятся о закупе излишков продуктов, появляются разного рода рвачи и спекулянты, замечается хищение кормов, подымаются цены на базаре. Там, где пустили дело на самотек, не контролируют развитие подсобных хозяйств, возможно непомерное их раздувание. Они становятся самоцелью для хозяев и, как минимум, обузой для общества. А порой перерастают в чуждую нам мораль. Помню откровенное, хотя и анонимное письмо в газету, в котором говорилось, что «принцип взаимовыгоды — сама суть отношений людей в любом обществе, он живет и набирает силу, он будет жить».

А раз так — имей побольше, приобретай, хапай, заводи деньгу. И вот уже доцент идет на «шабашку» — такие есть и в челябинских институтах; инженер захватывает, иногда в конкурентной борьбе, место дворника недалеко от дома — сотняжку к зарплате добавил; врач спекулирует джинсами. Если главная ценность и цель труда сводится лишь к заработку, то создается опасность оживления буржуазной морали.

Еще на заре советской власти В. И. Ленин раскрыл меру этой опасности. По поводу закрытия знаменитой «Сухаревки», московского рынка, центра спекуляции, он писал:

«Сухаревка» закрыта, но страшна… «сухаревка», которая живет в душе и действиях каждого мелкого хозяина. Эту «сухаревку» надо закрыть».

Несомненно, за годы советской власти в этом отношении проделана громадная работа. И все же «сухаревка» нет-нет да и дает о себе знать.

На промышленных предприятиях Челябинской области социологи получили такой факт: 12 процентов из числа опрошенных рабочих и служащих готовы ради приобретения вещей отказать себе в удовлетворении культурных запросов. Некоторые из них назвали вещи главным признаком успеха в жизни и одним из основных стимулов к трудовой деятельности.

И еще факт. На Челябинском заводе стального профилированного настила социологи задали рабочим такой вопрос: «Стали бы вы работать, если бы у вас были средства к существованию?» Поразмыслив над предложенной ситуацией, 92 процента опрошенных ответили «да». Правда, были в этом «да» определенные несовпадения: каждый второй продолжал бы работать на своем месте, каждый третий постарался бы найти более интересную работу, каждый десятый — более легкую. Но все же почти каждый десятый определенно заявил, что, имея средства к существованию, перестал бы трудиться в общественном производстве. А более углубленный анализ, данных опроса показал, что и среди тех, кто продолжал бы трудиться, немало таких, которые относятся к своим производственнымобязанностям как к чему-то второстепенному, не главному. Социологи сделали вывод: «Опасность, разумеется, не в том, что люди хотят иметь цветные телевизоры и личные автомобили. Желания эти вполне понятны и естественны. Плохо, если эти и другие вещи становятся средством возвышения над окружающими, символом личного престижа. Здесь мы сталкиваемся с удовлетворением не материальных потребностей, как это может показаться, а с извращенной потребностью в самоутверждении через обладание вещами. По сути дела, это не что иное, как рецидивы так называемого «статусного потребления».

Статусное потребление — явление не социалистическое в своей основе. В борьбе с ним нужна непримиримость общества к стяжательству и стяжателям. Или, как выразился поэт Егор Исаев, нужна «диктатура социалистической собственности».

Общественным контролем за доходами и расходами необходимо повысить моральный курс нашего трудового рубля. И ничего зазорного тут нет. Прежде чем продать человеку автомобиль или дачу, не мешало бы потребовать заверенную финорганами справку — а на какие такие доходы покупает человек. Трудовой рубль такого контроля не испугается, трудовой рубль таким контролем не оскорбится. Сейчас у людей есть свободные деньги. Это неплохо само по себе. Ситуацию — покупаю, потому что необходимо, все чаще заменяет ситуация — покупаю, потому что нравится. Превосходно, пусть чаще происходит такая замена.

Но обществу небезразлично, каким путем достигается сама подобная возможность. Если человек вполсилы работает на заводе, в совхозе, в учреждении, а на полную мощь вкалывает за лишний рубль в свободное время, то он нарушает первую и самую главную часть социалистического принципа производства — от каждого по способностям. Ведь социальными благами такой «нарушитель» пользуется наравне со всеми. И попробуй-ка ущемить его в этих правах! Но тогда общество вправе спросить: откуда дровишки? Гласность и еще раз гласность в борьбе со спекуляцией, стяжательством, пристрастием к лишнему рублю. И контроль рублем.

Да, контроль лишнего рубля социалистическим рублем. Использовал в целях личной наживы государственную землю — плати высокую арендную плату за нее. Имеешь теплицу и выращиваешь зимой цветы для базара — плати за электроэнергию не по бытовым ценам. И плати подоходный налог с общей суммы лишних рубликов.

Возьмем типичный пример. Едва ли не ежедневно на рынках большинства крупных городов стоят загорелые под южным солнцем молодые здоровые парни, торгуют цветами. Эти «цветоводы» не занимаются общественно полезным трудом. А свои чемоданы, в которых привозят цветочки и веточки, в обратную дорогу набивают нашими рублями и трешками. Я не раз интересовался механикой этой негоции и ее результатами. Выяснил: неделя коммерции, учитывая все возможные расходы, приносит не менее тысячи рублей чистого дохода. И вы думаете, своей выручкой торговец хоть как-то делится с государством, обществом, которое в любом случае несет затраты на его обучение, лечение и так далее? Ничуть! Он платит лишь несколько копеек за место на рынке. Вот и весь налог. Если бы эту тысячу он заработал на заводе, помимо трудового вклада, он дал бы обществу подоходный налог около ста пятидесяти рублей.

Почему же нетрудовой рубль не обкладывается налогом, не подвергается воздействию «диктатуры социалистической собственности»? Некоторые экономисты отвечают, что это сделать очень трудно. Однако проблему можно решить просто: каждый человек в конце года заполняет декларацию своих доходов и рассчитывается с государством соответственно общей сумме. Скажем, в ГДР действует простой и четкий закон: если кто-то скрыл свои доходы, он несет наказание по суду. Почему бы и нам не ввести такое правило?

Контроль социалистическими нормами житейского поведения, экономический контроль рублем и гласность подобного контроля — единственный путь, на котором мы можем вести успешную борьбу с любителями «жить не по средствам». И тут, уверен, мы выиграем не только в смысле экономическом и материальном, но и в нравственном, спасая людей от того «крокодила», который «станет человека ясти».

Именно такой подход к делу спас, в конце концов, Ивана Васильева от охватившей его страсти. Отлученный от руководящей должности, вернулся он в родную деревню и попросил вновь принять его в колхоз. Помня былое трудолюбие инженера, колхозники согласились уважить его просьбу. Но поставили непременное условие — кончай с базаром!

Рассказывали мне потом: прежде чем ответить, Васильев долго молчал, что-то прикидывал, вроде бы сам с собой беззвучно спорил. Наконец, решился и дал слово жить и работать, как надо.

Мы с ним встречались еще раз. Он с чувством облегчения рассказал, что послал к чертовой бабушке всю свою негоцию. Но и признался, что сделать это было для него не так-то легко. Думается, спасла его глубоко запрятанная, на время придавленная «крокодилом» психология рабочего человека, каким и был по своему воспитанию и закваске Иван Васильев. Похоже, «крокодилу» не удалось до конца «съесть» в нем любовь к интересному и благородному труду сельского механизатора.

Хорошо, что с Иваном Васильевым все закончилось благополучно. Однако это частный случай и частная победа. А как бороться с явлением, покушающимся на благополучие общества?

Благополучие общества зависит не только от его материально-технического состояния, но и от его нравственности. Нравственность напрямую связана с общественным прогрессом. Ведь главным содержанием общественного прогресса должно становиться даже не развитие материального производства, если оно направлено лишь к накоплению овеществленного труда. Это порождает только вещизм и бездуховность. Содержание общественного прогресса, — указывает К. Маркс, — «производство основного капитала, причем этим основным капиталом является сам человек».

Человек есть мера всех вещей, а не вещи — мера человека, его качеств, достоинств, ценности.

Этот тезис стар, как мир. Почти две с половиной тысячи лет назад высказал его греческий философ Протагор. Но до самого возникновения коммунистической этики и морали, до появления философии марксизма этот принцип был не более как мечтой. Марксизм и практика социалистического строительства в нашей стране придали ему реальность, ибо социалистическая система именно в развитии личности открыла и источник своей силы, движущий фактор своего совершенствования.

Когда-то В. И. Ленин с гневом писал о том, что «раб, который не только чуждается стремления к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство… такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».

Достойно ли советского человека рабское, холуйское поклонение этому бездуховному «господину» — вещизму или лишнему рублю, в каком бы обличий он ни представал: песцовой ли шкурки, загородной дачи или четырехколесного «идола» в гараже! Достойно ли оправдывать такое добровольное рабство мещанским стремлением «выглядеть не хуже других», если за образец берется все тот же мещанский уровень морали и быта, гражданский эгоизм или инфантильное непонимание сути жизни?! Достойно ли закрывать глаза на подобные факты вокруг нас?!

Известное стихотворение Роберта Рождественского «Государственный частник», опубликованное «Правдой», заканчивается так:

Действительно, пора поспешать.

ВОЗМОЖНЫ ВАРИАНТЫ

Стояла осень. Пчела взяток уже не носила, но и до встречи кафтана с шубой было далече. Выбрал я недельку посвободнее да и подался в недалекий район, где много знакомых и друзей.

В степном Зауралье нет времени более красивого, чем осень. На лугах зелень последней травы, на полях бархат первой зяби, желтизной нижних листьев поторапливает страду кукуруза. Воздух ароматен по-особому. Не медово-хмельной от прогретого солнцем лугового разнотравья, а густо-полынный. Но сквозь его горчину уже пробивается запах свежеобмолоченного хлеба. Он молодит душу, и не раз я замечал: у людей в такую пору голос становится мягче, взгляд добрее.

Но повод для столь длительной, по журналистским понятиям, поездки был отнюдь не из приятных. Та осень урожаем не радовала. Хлеборобам предстояла борьба за каждое зернышко, каждый колосок. Тем не менее уборочная затягивалась, потери зерна росли. А из хозяйств косяками шли жалобы на «Сельхозтехнику»: ремонт провела плохо, запасными частями не обеспечивает.

В совхозах убедился, что называется, воочию: значительное число уборочных агрегатов — комбайнов, тракторов, жаток — простаивало из-за технической неподготовленности, поломок. В разговорах механизаторы недобрым словом поминали «Сельхозтехнику» и всю ее рать ремонтников, снабженцев, наладчиков. Особенно негодовали комбайнеры: нет ходовых ремней, нет аккумуляторов, нет еще кое-каких деталей. Однако перед поездкой побывал я и в областном объединении по производственно-техническому обеспечению сельского хозяйства. Там сказали, что тех же самых ремней, аккумуляторов и вообще подавляющее число необходимых для машинно-тракторного парка области запасных частей все хозяйства получили больше, чем полагалось по нормативам.

Куда же делись запчасти? Почему они оказались в дефиците? И что такое сам этот дефицит?

Беседовал об этом с одним из специалистов областного управления сельского хозяйства. Человек он многоопытный, но из тех, кто предпочитает оставаться в тени. И не от излишней скромности, а от того отношения к жизни, которое я определил бы так: сказать-то скажут, но предупредят, что беседа конфиденциальная, — как бы чего не вышло.

— Дефицит запчастей рождают те, кто к ним причастен, сверху донизу. Сверху — это вот как. Три ведомства: Минсельхоз, Минсельхозмаш и Госкомсельхозтехника — до сих пор никак не договорятся о нормативах на запчасти. У каждого ведомства свой критерий. Естественно, у селян побольше, у промышленников поменьше. Снизу другое обстоятельство давит: комбайнер-то — исчезающая профессия. Но есть еще и серединка, отнюдь не золотая. Это мы, инженеры сельского профиля. Посмотри-ка, где мы обретаемся? В различных управлениях. Во всех хозяйствах любого района куда меньше инженеров, чем в районном объединении «Сельхозтехника». Да и лучшие кадры механизаторов там же.

Этими вопросами обеспокоены уже многие инстанции, в особенности Госплан и его научно-исследовательские институты экономики сельского хозяйства. Однако вопрос не выйдет из стадии научных дебатов, пока не будет прямо названа главная причина, порождающая низкое качество сельскохозяйственных машин и агрегатов, качество запасных частей к ним. Сегодня не секрет, что худший металл идет на заводы сельскохозяйственного машиностроения. Разве алтайский тракторный мотор не стал уже синонимом брака? А если на «Ростсельмаше» с конвейера сходят комбайны, которые успешно могут заменить сеялку, так много в них дыр, подлежащих «герметизации» в полевых условиях, то как это понимать и до каких пор терпеть?

Сегодня урожай делает не только, возможно, и не столько само село, сколько город. Если сталевар сварил металл низкой марки, если машиностроитель дал комбайн-решето, если химик произвел слабенькую «минералку», то и на столе у нас окажется вовсе не столько продуктов питания, как хотелось бы, как планировалось.

Но вот услышать, что комбайнер — исчезающая профессия! Поеду-ка я к Чвелеву. Он разобъяснит все, как говорится, на пальцах.

…Чвелева я узнал издали. Невысокий, плотный, как всегда, аккуратно одетый, он ходил по ферме, обезлюдевшей после дневной дойки, и придирчиво смотрел — везде ли порядок, все ли сделано, как надо. Николай Захарович управляет Северным отделением совхоза «Муслюмовский» вот уже два десятка лет, награжден многими орденами, Герой Труда.

Поздоровались, поговорили о здоровье друг друга. Про дела я не спрашивал, и так знал: все в порядке.

«Северяне» — во многом пример не только для своего совхоза, но и для района, для области. Высокие урожаи на полях, ниже 30 центнеров не опускаются, а нередко достигают и 45. Отменные надои на ферме — четырехтысячный рубеж давно перешагнули. Нынешний год засушливый выдался. Но результаты отделения по-прежнему «на уровне», как любит говорить Чвелев.

Я спросил Николая Захаровича, в чем секрет успеха и есть ли он вообще.

— А то как же! Конечно, есть. Кто говорит, что нету — не верь тому. Получается, само по себе дело ладится? Я так скажу: работаем дружно.

Чвелев назидательно поднимает вверх толстый короткий палец и готов уже рассказывать, какие замечательные люди у него на отделении, как они любят свое село. Вот хоть Алексей Еремин, в городе учился, в армии служил, а работать-то все-таки вернулся сюда, женился тут. А! Это, брат ты мой, о многом само по себе говорит. Работает как! В Звездном городке был, вымпел космонавтов оттуда привез — не всякому такое дано. Верно?

Но я знал и то, что сам Чвелев не только «голова» отделения, но и душа его. О людях он заботится постоянно и считает это своей главной обязанностью. На отделении так заведено: подвезти топливо и сено, снабдить крестьянский двор молодняком скота и птицы, отремонтировать дом и подворье — все делается по плану, заранее, без лишних напоминаний и просьб по начальству. Однажды Чвелев пол-округи изъездил, чтобы приобрести бензопилу для отделения. Ведь женщинам или старикам не под силу самим пилить и колоть дрова. Теперь это делается для всех сразу. Не оттого ли тут не знают, что такое нет доярок, скотников, механизаторов.

— А с комбайнерами как дела обстоят?

— Тощевато, — грустно признает Чвелев. — Имею в виду настоящих.

На мой недоуменный вопрос: «Как же так, механизаторов хватает, а комбайнеров нет?» — отвечает, что механизатор — понятие слишком широкое, а комбайнер — конкретное и наиважнейшее. Чвелев считает, что это должен быть механизатор экстракласса, он завершает труд многих, в его руках результат целого года.

— Мальчонку поставят наводить марафет на каком-либо изделии? Вот каслинское литье возьми. Отливка — полдела, а чеканка — это уж только мастеру. Тут тебе и вкус, и инструмент по руке, свой, хранимый. А навык, а глаз? Шутка ли! А мы трактористу наказание за пьянку — в комбайнеры: не будет заработка.

По мнению Чвелева, надо иметь поменьше да получше комбайнеров, но дать им завидные заработки. Ну, скажем, гривенник за центнер намолота. Ведь настоящий мастер при современной технике сможет намолотить 10—12, а то и все 15 тысяч центнеров. Вот и пусть возьмет свое. Но ведь и работать будет. Тогда и комбайнов, глядишь, потребуется меньше, и запчастей к ним.

Николай Захарович сам в прошлом комбайнер. Он вспоминает, как в 50-е годы работали на «С-6». Машина куда примитивней нынешних, а выработка на ней значительно выше была. Сейчас очень много комбайнов используют в роли жатки, а на обмолоте их мало. Косить проще, заработать можно побольше. Напрямую молотить вообще разучились. Где надо, где не надо — везде двойная работа: свал, потом обмолот. А если зерно подошло враз?

Незадолго перед этим разговором я сам был свидетелем подобного: в Увельском совхозе готовое к обмолоту зерно косили в валки. Следом же шли подборщики и молотили. Почему? Да не хотелось некоторым механизаторам переоборудовать агрегаты для прямого обмолота. На это, мол, уйдет два-три дня, еще больше зерна потеряем. Этот довод в самом прямом смысле то, что называется «пудрить мозги». На переоборудование комбайнов надо 2—3 часа! Конечно, при том условии, что молотящий орган с агрегата не снят. Но оказывается, что многие механизаторы снимают его с комбайна заранее, еще до молотьбы.

По сведениям, полученным мною в областном управлении сельского хозяйства, по этой причине третья часть комбайнов не молотит, а пятая часть вообще не выходит в поле. Иными словами, половина комбайнов не участвует в обмолоте. Потому и затягивается уборочная кампания. Сеем неделю, убираем месяц.

— А на холостом ходу комбайны сколько работают? Считал? Пускачом заводим, аккумулятора нет, — продолжает Чвелев.

— И у вас нет? — спрашиваю.

— Ну, у меня-то есть, а вот у соседей нет, вернее, не было перед уборочной. Потом достали.

— Где же это «достали», если не секрет?

— В «Сельхозтехнике», где же еще.

Той же осенью был я в Пластовском и Троицком, Увельском и Еткульском, Сосновском и Кунашакском районах и везде спрашивал:

— У вас тоже нет аккумуляторов?

— Нет, — удрученно отвечали инженеры и механизаторы.

— Мало получили?

— Да вроде бы по нормам, сполна, — следовало в ответ.

— Куда же они подевались?

— Кто его знает, — обычно пожимали плечами мои собеседники.

Казалось бы, вопрос неразрешим: никто из селян и ведать не ведает, куда девались дефицитные запчасти.

И тем не менее всякий раз не составляло труда вместе с ними выяснить, что аккумуляторы и те же ходовые ремни, о которых было столько шуму в области, вышли из строя раньше срока, в основном, по вине самих работников хозяйства; что хранение и эксплуатация техники чаще всего оставляют желать лучшего; что ответственности за преждевременно выведенный из строя агрегат нет никакой.

Однажды в совхоз «Ункурдинский» прибыли четыре комбайна «СКД-5». Проработали они всего один сезон. Нужно было очистить машины от пожнивных остатков и поставить на хранение. Никто этого не сделал. Комбайны просто-напросто бросили в поле, под открытым небом. И там они бесприютными простояли… более двух лет, пока их случайно не обнаружили работники «Госсельтехнадзора». Было вынесено предписание немедленно устранить допущенное безобразие. Но повторная проверка через год показала, что никто в совхозе и пальцем не пошевелил.

Почему так происходит? Да потому, что богатыми стали мы, не считаем затрат на машины, которых сейчас в любом хозяйстве больше, чем механизаторов. Радоваться бы этому обстоятельству, извлекать из него пользу. Сравним: если в 1970 году в Российской Федерации энерговооруженность каждого сельского работника равнялась 12 лошадиным силам, то к началу нынешней пятилетки она возросла до 40. Вроде совсем недавно, когда машин в селе не хватало, отношение к ним было особое. Не то что агрегат, каждую гаечку берегли. Мне рассказывал знакомый механизатор о памятном для него случае.

Был он тогда совсем молодой и очень гордился тем, что ему доверили работать на тракторе, пока не на новом, но вполне сносном и надежном. Берег машину, но, видимо, опыта достаточного у него еще не было, вот он однажды и «запорол» подшипник. По счастью для парня, дело случилось ночью, когда бригада заканчивала трудовую смену. Никому ни слова не сказал он о промашке и вместе со всеми отправился спать. Но лишь только полевой стан затих в недолгом ночном покое, выбрался наш хитрован потихоньку из вагончика и припустился в соседнее село: знал, что у дружка есть в запасе нужный подшипник. Выпросил его и до первых лучей солнца исправил свою промашку. Так же тихонько вернулся в вагончик и лег, вроде бы спал, как все. А сам переживал: не заметили бы ночного ремонта. Боялся, осудят его товарищи за неряшливость в труде, а то и вовсе от машины отлучат.

Как ни печально признавать, но сейчас нередко бывает иное. Вот случай в том же Муслюмовском совхозе, где мы беседуем с Чвелевым. Некий механизатор привез в центральную ремонтную мастерскую двигатель своего трактора: не тянет, мол. Вскрыли двигатель, а там смазка стала такой густой, что проворачивались коренные шейки шатуна. Не смотрел человек за машиной. Двигатель заменили. Через несколько дней этот механизатор снова в мастерской — и новый двигатель не тянет. Снова небрежное отношение сказалось. Четыре дня простоял агрегат в ремонте, а была посевная.

К сожалению, пример этот далеко не единичный. На каждом четвертом комбайне перед жатвой не оказалось аккумулятора. Куда же они подевались? Сами механизаторы объяснили, что один из них забыл отключить массу — аккумулятор разрядился, другой не залил в нужный момент электролит, несколько аккумуляторов просто-напросто украдены. Из рассказов работников совхозных ремонтных мастерских выяснилось и немало других аналогичных упущений: порвали ремни комбайнов, недосмотрели за ходовой частью трактора, оставили агрегат без присмотра, а ночью его «раскулачили».

— Порой и присмотр не помогает, — продолжает свой рассказ Чвелев. — У нас на отделении вообще дикий случай был.

Да, случай действительно дикий. Как-то ночью на отделение пришли пьяные парни из соседнего совхоза, чтобы «выяснить отношения» с местными парнями. Показать себя пришлые удальцы не сумели, а отомстить за обиду очень хотелось. Зло сорвали на… тракторах. Пробрались на машинный двор и разбили несколько агрегатов. Но самое печальное то, что, мгновенно найденные, они не понесли никакого наказания, только лишь выплатили стоимость порушенного. Но ведь эти запчасти где-то надо было найти. Опять выручала «Сельхозтехника».

В Березинском совхозе с комбайнов ночью же неизвестные злоумышленники сняли 36 тормозных цилиндров. Задайся кто целью найти виновных, труда это не составило бы: цилиндры нужны владельцам «Москвичей». Но воров никто не искал, совхоз потребовал от «Сельхозтехники» эти недостающие цилиндры.

Украли, разрушили, вывели из строя, разбросали — и никакой ответственности, никаких последствий, кроме выкрика: «Дай!». Никто не ответил перед обществом, перед законом. Наша терпимость и равнодушие, когда речь идет о добре общественном, — не здесь ли истоки дефицита запасных частей? А значит — истоки недобранного хлеба, молока, мяса.

«Мое» и «наше». Представление об этих понятиях у некоторых людей трансформировалось и стало уродливым, вредным для общества. Однажды в Троицке я наблюдал за человеком, который снимал грязную обувь и надевал тапочки, когда садился в личную автомашину.

«Свое» мы бережем, списывать не торопимся, «наше» порой готовы списать без нужды. За год «Госсельтехнадзор» в совхозах и колхозах Челябинской области предотвратил попытки списать 620 машин и агрегатов, годных для эксплуатации. Проверка показала, что 829 машин хранились с нарушением правил. Замечу, что проверена была только треть хозяйств области. Со своей машиной так обращаться никто не станет.

Кстати, об аккумуляторах. Норма их расхода — полторы тысячи в квартал; получала Челябинская область по государственным фондам и сверх того — по две тысячи. А нужда в них так и оставалась неизбывной. Где же они? Ищите их в садах и огородах, в личных гаражах и на личных автомобилях. Ищите их разбитыми у совхозных мастерских, а то и брошенными в поле. А ходовой ремень комбайна! За три года расход увеличился вдвое. Парк комбайнов остался прежним. Но за этим фактом надо видеть причину.

Бытует мнение, что всему виной излишнее количество техники. Вот, мол, раньше выработка на комбайн была куда выше. Как все-таки человек склонен идеализировать прошлое, особенно если есть для этого повод. А повод есть и в нашем случае. Действительно, беспристрастная статистика отмечает такой факт: в пятидесятые годы за день комбайн в среднем убирал 9,3 гектара зерновых, сейчас — 6,9. Но ведь не площадь, убранная машиной, важна. Важен хлеб. Посмотрим, сколько хлеба за смену давал комбайн тогда, сколько дает сейчас. Урожайность пятидесятых годов — восемь центнеров с гектара. Урожайность восьмидесятых — вдвое выше. Значит, сегодня комбайн за день дает хлеба на 25—30 центнеров больше, чем тогда. И может дать еще больше: если уборка будет короче — уменьшатся потери.

Нужно увеличивать комбайновый парк, и Продовольственная программа страны предусматривает это. Но и владеть техникой нужно умеючи. А пока во время уборочной на «степном корабле» можно видеть и человека случайного. Сельские механизаторы охотно отдают эту машину выпускникам профтехучилищ или горожанам, прибывшим на подмогу, но не всегда достаточно квалифицированным.

Как-то шли мы со старым, заслуженным механизатором Бобылевым по только что обмолоченному полю. Михаил Васильевич то и дело нагибался и подбирал тугие колоски, срезанные у самого стебля. Такое зерно никакой машиной уже нельзя поднять. Хлебостой летом был могучий. Но налетели ветер и дождь, и дрогнула нива, заметалась, заволновалась, будто море в непогоду. Колос, как живой, прятался в гуще стеблей. И полегли хлеба. Конечно, мастера брали и такую ниву без больших потерь.

— Да где они, мастера? — вздохнул Бобылев, хриплый негромкий голос его дрогнул. — Это поле, знаешь, двум алиментщикам из пришлых попалось. Один-то еще туда-сюда. А другой хохотал, веришь. Мы его рублем за брак, а он в хохот: Кланька, говорит, меньше получит.

Сегодняшняя техника сложна, ею враз не овладеешь, за ней нужен тщательный уход. Большинство механизаторов не могут себе позволить месяц, а то и более, возиться с наладкой агрегата: ничего не заработают. Давно уже бытует идея, что комбайнер — тот же пилот. Он должен получить машину готовой к делу, как пилот получает лайнер готовым к рейсу. Но «наземной» службы подготовки комбайнов к уборочной пока нет. В такой обстановке, как рассказывает тот же Чвелев, даже те, кто работает хорошо, зарабатывают плохо: комбайны то и дело выходят из строя. Вот и стоит над полями крик: «Дай запчасти!»

Были мы с Чвелевым в областном управлении сельского хозяйства. Как раз речь шла о том, почему так затягивается уборочная. Начальник управления собрал для совета передовиков производства, руководителей служб и ведомств, связанных с уборочной кампанией. Много было высказано дельных соображений, советов. Но вот мы в перерыве вышли покурить, и Чвелев спросил у знатного комбайнера, Героя Социалистического Труда М. А. Небылицына:

— Скажи-ка, Михаил, сколько ты нынче заробил на хлебе?

— Рублей пятьсот, иногда четыреста выходит.

— Вот тебе ответ, — обернулся ко мне Чвелев. — Уборку-то он вел месяц. Вроде бы и ничего заработок. А сколько потом стоял да машину ладил?

Хороший комбайнер 20—30 дней молотит хлеб, прилично при этом зарабатывая. Но потом он вдвое больше времени тратит на то, чтобы привести агрегат в порядок: моет, чистит, ремонтирует, красит. Расценки на эту работу низкие. Тут мастер и ученик одинаковы. Хочется ли асу выполнять всю эту «марафетную» работу? Пилот не ремонтирует лайнер, у пилота нет понятия «мой корабль». Он летает на очередном, готовом к полету, экипаж перед рейсом только проверяет готовность корабля.

Конечно, в стране сотни тысяч превосходных мастеров-хлеборобов, они олицетворяют подлинную суть современного сельского рабочего. Но рядом с ними немало и таких, кто профессией не овладел, технику не знает и не понимает, кто гробит ее по незнанию или по небрежности.

Можно много упреков сделать в адрес комбайно- и тракторостроителей за несовершенство их продукции. Но ведь и другое надо принять во внимание: для среднего механизатора техника сложна. «Нива» или «Колос» еще кое-как освоены. Но сегодня они уже не удовлетворяют требованиям поля. Сегодня нужен иной комбайн.

Беда в том, что нынешние зерноуборочные комбайны пока что малопроизводительны и недостаточно надежны. В страду не все машины выходят в поле, да и не всегда хватает охотников сесть за штурвал той же «Нивы». А ведь это самый массовый комбайн: из 110 тысяч «степных кораблей», что ежегодно сходят со «стапелей» машиностроительных заводов, 80 тысяч — «Нивы».

— «Нива» вязнет в хлебах при урожайности в 25 центнеров с гектара, — жалуются механизаторы. — В годы, когда пели в песнях о стопудовом урожае, такая машина была хороша. Сейчас многие хозяйства выращивают двухсотпудовые и даже трехсотпудовые урожаи. А взять их трудно.

«Нива» — уже старушка. Ее базой был первый отечественный самоходный комбайн «СК-3», производство которого началось еще в 1958 году. После вторичной модернизации «тройка» и стала «Нивой». Пропускная способность ее молотильного барабана — пять килограммов хлебной массы в секунду. Сейчас готов третий вариант модернизированной «тройки». Современная кабина, вместительный бункер, новая жатка. А нужной производительности все же нет. Видимо, как ни тяни за уши старую машину, новой по своей сути она все равно не станет. Надо выходить на мировой уровень комбайностроения.

В мировой практике на создание нового комбайна уходит обычно не менее десяти лет. Ростовчане за пять лет дали новинку, не уступающую по своим основным параметрам лучшему американскому комбайну фирмы «Джон Дир». Это наш суперкомбайн «Дон-1500» и «Дон-1200». (Цифры означают ширину молотильного барабана в миллиметрах.)

Пять лет от эскизов до выпуска промышленно-опытной партии машин — это хорошие темпы научно-технического прогресса. Но что за машина получилась? Ее испытывали на Кубани, Украине, Урале. Даже в неблагоприятных погодных условиях дневной намолот был по 450—500 центнеров. В секунду «Дон» перерабатывает более 9 килограммов хлебной массы. Любой урожай ему по плечу. А в хороших условиях, как свидетельствовал опыт работы Героя Социалистического Труда Н. В. Переверзевой, дневной намолот поднимался до тысячи центнеров. Но доводка машины продолжается. На «Дон» работают Академия наук СССР и два десятка научно-исследовательских институтов, тридцать министерств и ведомств. Создается комплект оборудования, позволяющий новой машине после уборки хлебов перейти на плантации кукурузы и подсолнечника. Подготовлен набор широкозахватных самоходных и посевных жаток для полей с разной урожайностью. Проектируется техника и для уборки незерновой части урожая. Словом, весь комплекс, который позволит без потерь убирать все, что вырастило зерновое поле.

Один из «Донов» работал на полях Т. С. Мальцева. Механизаторы вместе со старым мудрым хлеборобом изучили особенности машины. Их радовало, что она оснащена системой контроля за действием основных механизмов. Вся информация об их поведении передается на рабочее место комбайнера. На старой машине механизатор должен был уметь на слух определить возникающие неполадки, найти их в сложной системе узлов и агрегатов. Сейчас все это покажут приборы. Но в то же время и механизатор должен быть высокограмотным профессионалом. Дав положительный отзыв о новом агрегате, Терентий Семенович, однако, с тревогой заметил: «Управление им непростое, много сложных узлов и электроники. Кто будет его хозяином в скором времени?»

Но прежде чем ответить на этот вопрос, спросим: действительно ли сегодняшнее село имеет излишки машинно-тракторного парка? Не будем спорить попусту, а обратимся к беспристрастной статистике.

Первая МТС была создана в ноябре 1928 года на базе совхоза имени Шевченко Одесской области. К тому времени на всю страну имелось 2 (два!) зерноуборочных комбайна, 500 сеялок, 2700 маломощных тракторов. Зато в перечне выпускаемых промышленностью земледельческих орудий были указаны такие, о которых сегодня большинство людей и представления никакого не имеет: косули, жнейки-лобогрейки, сноповязалки, плуги конные.

Это были результаты тяжелого наследия, которое молодая Советская власть приняла от времени дореволюционного. А ведь родиной многих сельскохозяйственных машин, прежде всего, трактора и комбайна, была именно Россия. В 1837 году департамент торговли и мануфактур выдал привилегию (патент) Д. А. Загряжскому, и за ним было признано право авторства на машину с гусеничным ходом. С этого начинается «биография» трактора. В 1868 году изобретатель А. Р. Власенко построил первую в мире комбинированную зерноуборочную машину. Значит, и комбайн родился более ста лет назад.

Летом 1931 года были собраны два первых опытных комбайна с маркой «Ростсельмаш». Не прошло и трех лет, как начался их серийный выпуск. Но первый миллион ростовских «степных кораблей» собирали 37 лет — помешала война. Зато второй миллион собрали уже к февралю 1984 года, вдвое быстрее.

От этапа к этапу совершенствовались сами комбайны. Об этом рассказывают экспонаты единственного в стране музея комбайнов на заводе «Ростсельмаш». Здесь Можно увидеть, с чего начинали, как росли и мужали.

Самый старый экспонат музея комбайн «Сталинец-1». Его с трудом разыскали в одном из совхозов. Энтузиасты восстановили уже отслуживший свой век агрегат, заново по сохранившимся в архивах чертежам изготовили для него ряд недостающих деталей.

Интересна история еще одного экспоната. Когда отмечалось 25-летие целины и к этой дате делали фильм «Вкус хлеба», нужен был комбайн времен освоения целины. Его дал заводской музей. Старенький «Сталинец-6» удалось запустить, и он «снимался» в кино, по-настоящему работая в поле.

Среди экспонатов музея есть один, изготовленный не на «Ростсельмаше». Это каменные катки для обмолота зерна, которыми русские крестьяне пользовались в некоторых местах страны вплоть до начала нашего века. В год, когда в Ростове сошел с конвейера первый комбайн, такие катки можно было видеть в донских селах.

Каменный каток и современный самоходный комбайн — как далеко ушли мы менее чем за полвека.

Сегодня на полях страны трудятся более 2,5 миллиона тракторов и около 700 тысяч комбайнов. За время действия Продовольственной программы предусмотрено поставить сельскому хозяйству 3740—3780 тысяч тракторов и 1170 тысяч зерноуборочных комбайнов. А также сотни тысяч бульдозеров, экскаваторов, автомашин. На десятки миллиардов рублей другой техники. Программа успешно претворяется в жизнь. Весом вклад в нее и промышленности Южного Урала.

Грузовики Уральского автозавода в особых рекомендациях не нуждаются — их отлично знают и высоко ценят во всех концах страны. Особенно хороши они для работы в условиях неблагоприятных: мощные, высокопроходимые, эти машины безотказно выручают строителей и горняков, нефтяников и геологов. Теперь к многочисленным обязанностям уральского богатыря прибавилась еще одна — помогать сельским труженикам. В Продовольственной программе страны определены конкретные задачи по обеспечению отраслей агропромышленного комплекса транспортными средствами. Коллективу Уральского автозавода поручен выпуск автомобилей высокой проходимости и грузоподъемности.

…Экспериментальный цех завода. В боксе готовых машин несколько могучих трехосных грузовиков, окрашенных в различные яркие цвета. Первый же взгляд на них даже неискушенного человека определит некоторые особенности этих машин: они явно не серийны, шире тех обычных, которые сходят сейчас с конвейера в Миассе. И шины их шире: автомобиль пойдет по сельским проселочным дорогам и даже по пашне. А пашню надо щадить, не делать на ней глубокие колеи. Но есть и такие особенности, которые скрыты от внешнего обозрения. Прежде всего, это способность нового грузовика работать синхронно с уборочными сельскохозяйственными агрегатами. Тут дело вот в чем. Если, к примеру, нынешний «Урал» поставить к зерновому или силосоуборочному комбайну, то автомобиль уйдет вперед. Его минимальная скорость выше, чем рабочие скорости комбайнов. При создании нового грузовика это учтено. Он может идти по полю рядом с уборочным агрегатом со скоростью 2—3 километра в час, а по грунту давать 80 километров. Кузова сельских «Уралов» приспособлены для перевозок самых различных грузов: и зерна, и силосной массы, и корнеплодов. Соответственно меняется и объем кузова. Грузовик может перевозить семь тонн зерна, а с прицепами и больше, или 18 кубометров зеленой массы в основном кузове. Он самосвальный, разгружается на обе стороны. И еще одна особенность: с его помощью можно вносить минеральные удобрения или гербициды прямо в поле в любое время года. Скорость при этом — до 19 километров в час. Конструкторы гарантируют 175 тысяч километров пробега до первого ремонта.

Новый грузовик уже прошел различные испытания в нескольких зонах страны. На Украине перевозил свеклу от поля до сахарных заводов. В Подмосковье показал себя незаменимым помощником на заготовке силоса, на Урале транспортировал зерно от комбайнов до элеватора. И повсюду — самые лучшие отзывы селян. Учитывая пожелания сельских механизаторов, конструкторы постарались максимально облегчить труд водителя. Рулевое управление автомобилем снабжено гидроусилителем, установка запасного колеса производится тоже с помощью гидроподъемника, открывание и закрывание бортов самосвальной платформы автоматическое. Кабина оборудована мощной системой отопления и вентиляции, удобным регулируемым сиденьем. Конструкторы предусмотрели установку предпускового подогревателя, помогающего запустить мотор в любой мороз. Лучшие отзывы повсюду сопровождал вопрос: «Когда на поля страны придет полюбившийся работник?»

Над созданием автомобиля коллектив конструкторов, технологов, рабочих трудился более шести лет. У кульманов и станков, на испытательных стендах и полигонах проверяли и доводили они до нужных параметров все технические и эксплуатационные качества новинки. Одновременно шло строительство нового корпуса, где грузовик будут собирать, ведь на старом конвейере «селянин» не уместится. Сейчас в село поступают первые промышленные партии нового «Урала», а производственные мощности нарастают и к концу нынешней пятилетки должны достичь контрольной цифры, определенной Продовольственной программой страны, — 10 тысяч сельских «Уралов» в год.

Младший брат «Урала»-селянина создан на Кутаисском автомобильном заводе. Это грузовик несколько меньшей мощности, но большей маневренности, так как ему придется работать и в горах. Грузинский автопоезд (тягач и самосвальный прицеп), по мнению специалистов, по основным технико-экономическим параметрам находится на уровне лучших зарубежных аналогов, а по проходимости превосходит их.

Я рассказал лишь о двух новых машинах для села. А всего в отрасли автомобилестроения уже выпускается и осваивается около ста моделей машин сельскохозяйственного назначения.

По уровню производства сельскохозяйственных машин наша родина занимает первое место в мире. Ежегодно только парк тракторов в селах страны прирастает на 100 тысяч единиц, а мощность его — примерно на 10 миллионов лошадиных сил. И эти цифры не могут не радовать, если сравнивать их с тем, что было совсем недавно.

Но сравнивать надо не только с тем, что было, а и с тем, что должно быть. Сегодня сельскохозяйственная наука считает необходимым на каждую тысячу гектаров земель иметь 15 физических тракторов общей мощностью 2000 лошадиных сил. Мы имеем пока 12 тракторов общей мощностью менее тысячи лошадиных сил. Где же тут излишки? А если нагрузка на зерновой комбайн в целом по стране равна почти 200 гектарам, разве это говорит об излишках техники?

Нет ничего вреднее стереотипа мышления, особенно мышления, не вооруженного знаниями. Тогда за частностями оно не видит общего и делает невероятные, зачастую вредные выводы. Вспоминается один совхоз, в котором посчитали, что у них техники «лишка», и стали ее списывать. А при анализе оказалось, что на тысячу гектаров приходится меньше тысячи «лошадей», т. е., вдвое меньше нормы. Причем здесь излишки? Другое дело, когда освобождаются от устаревших «пахарей».

Нужно не сокращать количество техники на селе, а увеличивать, что и предусматривает Продовольственная программа. Но при этом закрепление техники за механизаторами должно быть не формальным, а таким, как, например, в совхозе «Донгузловский».

Уборочная страда была в самом разгаре, когда из этого совхоза пришла весть, что хлеба убраны. Урожай почти в 20 центнеров с гектара. На свал и обмолот зерновых затрачено всего 14 рабочих дней.

Звоню в совхоз: как удалось столь необычно рано, в начале сентября, первыми в области без чьей бы то ни было помощи, даже городского транспорта не просили, справиться с главной частью осенне-полевых работ?

— Благодаря поточно-цикловой организации труда, — отвечал директор совхоза Г. И. Драничников. — А подробности лучше других расскажет наш главный научный консультант.

Я понимал: речь идет о проректоре Челябинского института механизации и электрификации сельского хозяйства, кандидате технических наук, доценте Владимире Даниловиче Саклакове. Титул «главного научного консультанта совхоза» у него, конечно же, не официальный. Но за ним пятилетнее шефство института и самого Саклакова над совхозом.

В те дни Владимир Данилович был в отпуске, но мое предложение съездить в совхоз принял охотно. На следующее утро вывел из гаража «жигуленка», и мы покатили в недалекий путь: «Донгузловский» — пригородное откормочное хозяйство.

Саклаков ведет машину легко и уверенно: всю жизнь при технике, после института начинал главным инженером целинного совхоза. Тогда парадоксы реальной жизни буквально оглушили молодого специалиста. Но и заставили думать над казалось бы неразрешимой задачей.

Не хватает техники, чтобы в оптимальные сроки провести все необходимые полевые операции. И в то же время гусеничный трактор, основной хлеборобский агрегат, работает до обидного мало — нет механизаторов. Их нет и для комбайнов при уборке зерна. Но чем больше их готовит хозяйство с помощью всевозможных школ и курсов, тем больше среди них текучесть — уважающий себя механизатор стремится уйти и с комбайна, и с гусеничного трактора. Его мечта — трактор-колесник. Тут тебе и работа круглый год, и заработок. Значит, люди хотят трудиться ритмично, эффективно, с выходными и отпуском, при хорошей оплате. Порочный круг надо было разорвать. Но где и как?

Поиски ответа длились не один год. Пришлось много учиться, познать азы статистики, социологии и демографии. Закончена аспирантура и защищена кандидатская диссертация: разработана методика определения оптимального состава машинного парка для сельскохозяйственного предприятия. На ее основе родился новый метод организации труда в полеводстве — поточно-цикловой. Одним из первых новинку применил совхоз «Донгузловский». Результат удивил не только руководителей хозяйства, но и самих механизаторов.

Прежде чем рассказать о сути метода, несколько слов о директоре совхоза Драничникове. Когда Геннадий Иванович принял совхоз «Донгузловский», привесы тут были малы, кормов не хватало, текучесть кадров велика: на любом из производственных участков недоставало людей. Производительность труда оставляла желать лучшего. Да и откуда она возьмется, высокая-то производительность, если основные орудия труда — вилы да лопаты.

На первом рабочем собрании новый директорменьше всего говорил о том, что ему не понравилось в хозяйстве. В прошлом партийный работник, он был неплохим психологом и понимал, что, подчеркивая недостатки, людей новыми идеями не зажжешь, а только обидишь. Ему было ясно, что нужно начинать с другого конца, именно — с перспективы работать по-новому. Он убеждал рабочих и специалистов, что людей в совхозе достаточно, а вот вил и лопат многовато, нужна иная оснащенность хозяйства — новейшая техника. Тогда и дело вперед пойдет. Даже далеко не все командиры производства соглашались с ним. Стоит ли так резко менять привычный уклад труда, сложившиеся порядки? Спешить с нововведениями опасно.

Геннадий Иванович и сам понимал, что не резким скачком решится дело, не в один день. А что касается осторожности, то ее, но разумной, у нового директора было ровно столько, сколько необходимо. Не один год ушел на то, чтобы от вил перейти к машинам на всех участках производства.

Положим, эту часть программы ему выполнить было не так уж и сложно: село с каждым годом получает все больше и больше высокопроизводительной техники. Но чем выше росло число машин, тем ниже падала эффективность их использования, ведь количество механизаторов не прирастало. А каждый полевой агрегат требовал двух высококлассных специалистов.

Вот тут-то в совхозе и появился Саклаков с необычным вопросом: почему два механизатора на одну машину, а не наоборот? Ход его рассуждений подкупал Драничникова и заключался вот в чем.

Известно, что в осеннюю страду нередко случается «нахлест» нескольких работ. Почти одновременно приходится вести заготовку кормов, уборку хлебов, взмет зяби. Тут уж, как правило, действительно не хватает ни машин, ни людей, чтобы одновременно делать все. А нужно ли делать именно так? Нельзя ли иначе? Строго говоря, никогда нет в одно и то же время двух равно важных работ. Можно и нужно выделить главную в данный момент и сконцентрировать тут все наличные силы техники и людей. При этом надо по-новому раскрепить машины среди механизаторов.

В «Донгузловском» семь тысяч гектаров пашни и более четырех тысяч гектаров лугов. На все и про все было 40 тракторов, 25 комбайнов и 55 механизаторов. Как видим, картина общая: техники больше, чем людей около нее. Какая уж тут двухсменная работа.

— Нужно закрепить за каждым механизатором или, на худой конец, за группой механизаторов набор машин, разномарочных, различного технологического предназначения, — предложил донгузловцам Саклаков. — Тогда в любой момент можно работать в две смены на данной машине, на данной операции.

Так и сделали. Девять пар механизаторов получили по одному комбайну и по два трактора, колесному и гусеничному. Еще 14 пар механизаторов — по комбайну и одному энергоемкому трактору. Сроки исполнения работ изменились. Сено стали заготавливать за десять дней, силос — за 12, зерновые убирали три недели. Взмет зяби заканчивался в сентябре. А ведь буквально перед этим на хлебном поле вкалывали два месяца и, по самым скромным подсчетам, на каждом гектаре теряли по пять центнеров зерна.

С применением нового метода коэффициент использования машин возрос в полтора раза, а люди работали по восемь часов в день с двумя выходными в неделю и отпусками строго по графику. Вскоре донгузловцы заметили, что можно работать еще лучше, производительнее, но не хватает техники. Разговоров о нехватке механизаторов уже не вели.

— Так было пять лет назад, сейчас в совхозе многое изменилось в лучшую сторону, — сообщил Саклаков, когда мы ехали в «Донгузловский».

За рулем он не очень разговорчив, да и я не теребил его расспросами отчасти потому, что о прошлых делах донгузловцев знал хорошо, отчасти потому, что ехали мы в дождливый день, а магистраль была слишком перегружена транспортом. И лишь когда свернули с городского шоссе на совхозную насыпную дорогу, я спросил, в чем он видит основной недостаток организации труда механизаторов села.

— В том, что машину превратили в некий фетиш, — отвечал Владимир Данилович. — В селе машины традиционно ценят высоко, но выше нужно ценить живой труд. Человек должен любую операцию проводить при помощи машины, необходимой в данный момент. Сама профессия сельского механизатора как нынче называется? Тракторист-машинист широкого профиля. Ши-ро-ко-го! А мы его привязываем к конкретному агрегату. Гусеничному трактору работа не всегда найдется, комбайн и вовсе машина сезонная: в поле месяц, в мастерской два. Комбайнер зарабатывает меньше всех.

Я ничего не ответил Саклакову, посчитав, что он несколько драматизирует обстановку. Но как только приехали в совхоз и зашли в кабинет Драничникова, спросил: правда ли, будто комбайнер сегодня в заработке обижен?

— К сожалению, правда, — отвечал Драничников. — Поэтому почти в каждом хозяйстве комбайны стоят, а уборка ползет. Мыслимое ли дело убирать хлеб до середины октября?! А некоторые и до ноября тянут.

— Вы за две недели управились.

— Ну, мы — другое дело. Мы не боимся приобретать новую технику, всю ее впрягаем в работу под завязку. Смело пересаживаем опытных механизаторов с одного агрегата на другой. К тому же, вы знаете, что мы в этом году попробовали? Односменную работу — раз, а второе — убрали зерновые прежде силосных.

Насчет новой техники разобрались быстро. Тракторный и комбайновый парк совхоза вырос — теперь этих машин 122 единицы. И нетрадиционная очередность уборки культур тоже по плечу всякому, кто, конечно, мыслит нетрадиционно. Зерновые дороже силосных, важнее для хозяйства. Даже малая их потеря накладна. К тому же силосные, малость перестояв, ничего не теряют, кроме излишней влаги. Правда, массы берут меньше, но ведь сухое вещество в ней остается тем же. Специалисты «Донгузловского» считают, что позднее обычного убранные силосные более ценны по питательным свойствам, все-таки кукурузу убрали с початками. А ведь это — Урал, а не Днепропетровщина! Тут все ясно.

А вот односменная работа механизаторов, признаюсь, поставила меня в тупик. Никак не мог взять в толк, что при этом выгадывается.

— Как ни крути, а вторая смена в поле все равно менее эффективна, чем первая. Так уж устроен селянин, что ранние часы для него самые производительные. Если он выходит во вторую смену, — ясно, уже не со свежими силами. Либо в личном хозяйстве поработал, либо в город успел съездить. Нам надо беречь, прежде всего, живой труд, и наличие техники это позволяет, — объяснил Драничников.

— У них было два «К-700», — вмешался в разговор Саклаков. — Много ли ими напашешь? Мы посоветовали иметь семь. При двухсменной работе этого достаточно, чтобы в хорошие сроки поднять весь пахотный клин. Но если добавить всего лишь два таких трактора, можно в те же сроки управиться при односменной работе. Ведь один «Кировец» заменит несколько гусеничных пахарей. Значит, освободится несколько механизаторов.

— Нужно, чтобы человек не надрывал пупок день и ночь, но чтобы и не превращался в сторожа при машине. Ему радость нужна в труде, удовлетворение, — заключает Драничников. — Конечно, тут классность механизатора многое значит. Нельзя соединять вместе малоквалифицированного рабочего и современную машину. Такое соединение опасно, ибо это уже само по себе будет своеобразным освобождением от долга перед полем. А значит — и перед обществом.

На майском (1982 год) Пленуме ЦК КПСС, который принял Продовольственную программу страны, было подчеркнуто, что капитальные вложения, предусмотренные программой, дадут хорошую отдачу, если мы научимся гораздо лучше, чем сейчас, использовать машины.

В совхозе «Донгузловский» за последние несколько лет не знают, что такое неподготовленная к работе техника. Здесь своя хорошо оснащенная мастерская, типовой машинный двор, где под крышей зимуют все основные сельскохозяйственные машины. Как результат — нормативное использование и запасных частей.

Опыт совхоза «Донгузловский» распространен в области и за ее пределами. Но вполне возможны и другие варианты эффективного использования техники. Лишь бы в основе их лежала задача не просто технологическая, куда более важная и сложная: воспитание в сельском труженике чувства истинного хозяина земли.

КЛАДЫ ЗА ГОРОДОМ

Рост доходов — рост отходов. Это не каламбур, а большая народнохозяйственная проблема, над которой бьются ученые и практики всех развитых стран мира, И чем более развита страна, тем острее для нее проблема. В промышленных городах и центрах она приобретает гигантские масштабы. Вот информация из итальянской газеты «Панорама», перепечатанная нашим еженедельником «За рубежом»: «В городе, равном по размеру Милану, всего за один день твердых бытовых отходов накапливается 1500 тонн. Следовательно, за один год их количество в три раза превышает вес всех жителей города». Десятки миллионов кубометров твердых бытовых отходов вывозит на городские свалки ежегодно и наша страна. Объем их растет. Причины известны: увеличивается городское население, повышается благосостояние людей, растет культура нашего потребления и быта.

Все острее мы понимаем, как несправедливо называть хламом вещи, которые на время утратили практическую ценность. Скажем, пустая бутылка, пусть даже битая, консервная банка, газета. Не выпадать же газете из хозяйственного оборота только потому, что на ней стоит вчерашнее число.

Сегодня ГДР половину своей потребности в бумаге покрывает за счет переработки макулатуры. Для стран СЭВ это — наивысший показатель. О том, какой всенародный характер приняла экономия и рациональное использование вторичных ресурсов в ГДР, говорят такие разноплановые факты: ежегодный прирост товарного производства в этой стране вдвое выше, чем прирост добычи и производства материалов; пропаганда сбора вторичного сырья ведется самыми разнообразными методами. На одном из фестивалей молодежной песни ансамбль из Магдебурга напевал песенку, в которой был такой припев: «Неси, бабушка, старую бумагу и пустые бутылки вместе с нами!» Тема была не случайной: не только инструменты, но и проездные билеты на фестиваль ребята приобрели на деньги, полученные за сданный утиль. Кстати, слово «утиль» в языке в буквальном смысле означает — полезный. Именно!

Нет человека, который практически ежедневно не видел бы мусоровозов в своем дворе. Но далеко не каждый из нас хотя бы однажды, хотя бы мимолетно задумался: а куда девается затем все это добро? Слово это предпочитаю писать без кавычек, ибо мы вывозим за город действительно немало ценного. Статистика говорит, что из тысячи тонн бытовых отходов можно получить 300 тонн бумажной и текстильной массы, примерно столько же пищевых отходов, 50 тонн металла, 75 тонн пластмассы, 70 тонн стекла и 200 тонн высококачественных удобрений. Это при условии комплексной безотходной переработки мусора. Не случайно во многих странах, в том числе и в нашей (в Ленинграде, например), городские свалки — источники ценного сырья для работы вполне рентабельных предприятий.

В поселке Горелово Красносельского района Ленинградской области уже более десяти лет действует завод механизированной переработки бытовых отходов. Здесь всевозможный хлам превращается в добро, мусор — в товар. А точнее говоря, в компост, высококачественное органическое удобрение, которое пользуется большим спросом у окрестных колхозов и совхозов. Но это было лишь частичным решением проблемы, ибо треть отходов долгое время так и оставалась отходами. Древесина, кожа, резина, пластмасса были «не по зубам» технологии Гореловского завода. Тут за дело взялись ученые Всесоюзного научно-исследовательского института нефтехимических процессов. Они создали опытно-промышленную установку, которая может ежегодно перерабатывать 30 тысяч тонн некомпостируемых отходов и выпускать жидкие смолы и другие вещества, идущие на строительство автодорог. Опыты показали, что полотно дороги, «слепленное» из стоптанных ботинок, рваных галош, полиэтиленовых пакетов, будет ничуть не хуже, чем обычное асфальтобетонное. В Ленинграде же отрабатывается прогрессивная система доставки мусора к местам переработки. Еще не так давно она и тут была традиционной: мусоровозы перевозили отходы за город на расстояние примерно 25 километров, в зону безопасности для города. Трудности и неудобства такого метода вполне понятны. Но они резко сокращаются, если входит в строй система «Транспрогресс»: автомашины доставляют бытовые отходы на сборный пункт в черте города. Тут мусор прессуется в удобные «тюки», а пневмопоезда по трубе протяженностью более десяти километров напрямую доставляют его на завод. Такая система в совокупности — последнее слово науки и техники, самый передовой опыт в мире. Но подобных примеров весьма мало и у нас. В большинстве городов, в том числе и на Урале, с мусором расправляются традиционным методом — на свалку.

Мое знакомство со свалкой Челябинска вначале было совершенно случайным. Я и не предполагал, что практически в его черте находится огромное, двадцать пять гектаров, голое поле. Ни одного сквера такой площади в городе нет. Над свалкой тучей вьются чайки. Сиротливая конторка да несколько тракторов и автомашин — вот и весь пейзаж, если не, говорить о его специфической серости и унылости да не упоминать не менее специфического запаха. Но одно обстоятельство очень удивило: сосредоточенно роющиеся в свежепривезенном мусоре люди. Несколько позже узнал, что это, так сказать, постоянный контингент добровольцев, занесенных сюда различными интересами.

Потом я уже специально несколько раз посещал свалку, разговаривал с людьми, работающими там официально и добровольно. Мнение у всех одно — тут пропадают миллионы!

— Был бы я тут хозяином, — рассуждает один из рабочих спецавтобазы городского управления благоустройства, — право слово, через пару-тройку лет разбогател. Раньше тут бывали заготовители из «Вторсырья». Каждый месяц сдавали на базу только железа 300 тонн да тряпья по 50—60 тонн, столько же бумаги. Сейчас мы их не видим.

Как-то группа молодежи собралась в путешествие по рекам до моря. Строили сложные катамараны. Не хватало то дефицитного металла, то какой-нибудь дорогостоящей и редкой детали. Все необходимое ребята нашли здесь, на свалке. Но здесь же, в этом царстве мусора, находится и шустрый мужичок. Он целыми днями караулит прибывающие мусоровозы, выбирает то, от чего люди брезгливо отворачиваются. Его одни хвалят за рачительность, другие ругают на все корки и стыдят. А суть не в стыде. Давайте совершим экскурсию по свалке.

По-своему, тут горячий цех: несколько бульдозеров едва успевают утрамбовывать все новые и новые кучи мусора, непрерывно доставляемые сюда контейнеровозами спецавтобазы. Вот подошла новая машина, шофер и грузчик вывалили содержимое контейнеров. И сейчас же к этим новым кучам поспешили люди. Быстро-быстро работают проворные руки, вооруженные специальными «трезубцами» с короткими ручками, идет энергичная сортировка: матерчатые обрезки — в одну кучу, металлы — в другую, кожа — в третью, хлеб — особо, сразу в мешки. Некоторые собирают его для своих кур и кроликов, коров и свиней. Но большинство — на продажу хозяевам близлежащих подворий. Два рубля мешок. Три часа — пять мешков. Не сеют, не жнут — даром берут. А тут не только хлеб. Бывали случаи, когда удивлялись видавшие виды завсегдатаи: машинами горплодоовощеторг вываливал апельсины. А кондитерская фабрика — ящики некондиционных вафель. Ежедневно на свалку вывозятся до сорока тонн пищевых отходов. Часть из них забирают и вновь увозят в город предприимчивые мужички.

Постойте, постойте! Да ведь уж немало лет прошло, как санитарные врачи запретили обратный поток грузов со свалки. И правильно сделали — неровен час, можно в город и заразу затащить. Милиции поручено следить за этим. Однако ни одного милиционера ни разу тут не видел.

— Бывают, — уточняет работник управления благоустройства, — иногда уже невмоготу становится от «синявок». Подрабатывают они тут, ладно, закрываем глаза. Но ведь и хулиганят, на ночь остаются. А у нас техника — гаража нет. На сторожа, бывало, нападали.

«Синявки» — неологизм, не зафиксированный ни в одном словаре. Это до синевы упившиеся профессиональные тунеядцы. Свалка для них — дом родной, который кормит и поит. Как писала однажды областная газета, они тут устроили себе фирменный ресторан «Полынь»! Пьют у подножия свалки в густой траве и кустарниках, соорудив для «комфорту» шалашик. Ну, а на что пьют? Расскажу историю, на первый взгляд, маловероятную.

Итак, несколько лет назад запрета вывозить со свалки различный утиль не было. А потому вокруг нее ставили свои палатки или автофургоны заготовители треста «Южуралвторсырье». Принимали, как уже говорилось, немало всякого добра, за счет которого, в основном, и выполнялся план городским производственно-заготовительным предприятием «Вторсырье». Но вступил в силу запрет, и палатки ликвидировали.

Однако некая заготовительница удержала свои позиции: собственный домик с хорошо оборудованным приемным пунктом. Да вот беда — одной не управиться, к тому же без мужчины небезопасно обретаться тут. Был у этой дамы муж, да угодил в тюрьму. Поехала заготовительница на вокзал и среди ошивающихся там бездельников подобрала себе… мужа, молодого, сильного. И вовсе не для того, чтобы он возился на свалке. Его работа — организовать бригады «синявок». И вот он их организует: утром — ящик «бормотухи», хлеб, маргарин, вечером — па-а-вторить! А днем работают молодцы, стараются, таскают со свалки на подворье много чего.

— Вскоре после того, как я стал здесь работать, — рассказывает директор производственно-заготовительного предприятия Ю. Калашников, — мне пришлось подписывать ведомость на зарплату. Смотрю, одному нашему сборщику за месяц причитается более полутора тысяч рублей. А бухгалтер добавляет, что это только основная зарплата, к которой придется еще и премию добавлять — более шестисот рублей. Передовик, все выполнил и перевыполнил — отдай сорок процентов премиальных, все по закону. Хотя все знают — утиль брал со свалки да и не своими руками, по дворам не ездил. Ну, захотелось мне посмотреть на передовика. Вызываю — подъезжает на белой «Волге». И руки такой же белизны. Н-да…

— У него было объявился конкурент на свалке, — добавляет начальник участка Р. Тухватулина. — Поставил свою палатку. Так она «случайно» сгорела.

— Что же вы решили? Продолжать сверхакадемические выплаты ловкачу? Или прикрыть лавочку?

— Думаю, надо пересмотреть расценки для него, — отвечал Юрий Кондратьевич.

И только-то?!

Время от времени раздаются предложения вновь разрешить предприятиям «Вторсырья» заготавливать утиль на городских свалках. Все равно, мол, сбор идет, Но делают это случайные люди, которых никто не контролирует. Вряд ли это разумно. Свалка есть свалка. Контроль тут действительно нужен постоянный и строгий. И в целях гигиены, и в целях нравственных, направленных против того заразного прилипчивого микроба, который разъедает души некоторых людей, превращает их в стяжателей, тунеядцев и пьяниц. Да и вообще оскорбительно для человеческого достоинства возиться в кучах «благоухающего» мусора. Говорю об этом одному вполне приличному на вид человеку, еще молодому, одетому в рабочую спецовку. Чувствуется, что ему как-то не по себе на свалке. Однако на мои слова он возражает, резко и убедительно:

— Неудобно и стыдно воровать. А я брошенное подбираю. Пусть будет стыдно тому, кто вот это сюда привез.

И он показывает ящик шурупов, болтов и гаек — новеньких, еще в заводской смазке. И добавляет, что ему попадались вороха бумаги и фабричного тряпья, сухая штукатурка и деревянная тара, вполне годная к употреблению. В разговор вмешивается пожилая женщина:

— Душа здесь болит — хлеб с землей мешают. А лук вчера привезли, целую машину. Шелуху и гниль выбросили здесь, а целые головки назад повезли, полмашины. Не знаете разве куда? То-то…

Да, свалка давно уже стала прикрытием жуликов и расточителей из сферы торговли. Скажем, подпортился тот или иной продукт питания на складе, в столовой или в магазине. Ловкачам только того и надо, они сами зачастую предпринимают все возможное, чтобы добро подпортилось. Тогда делают просто: списывают его и везут на свалку. Сколько — это дело темное, на свалке груз не взвешивают, а справку о приемке дают. Дальнейшее — уже ловкость рук и никакого мошенства. Ведь все по закону.

— Каков же у вас-то заработок? — спрашиваю у добровольных старьевщиков.

— Тут тоже свой фарт, — отвечают. — Однако четвертную выгоняем всегда, а то и две. За день, конечно.

Грузопоток город — свалка весьма широк. Но и обратный не узок. Тем не менее руководители заготовительных предприятий не раз официально заявляли, что на свалке и со свалки ничего никто в их системе не принимает. Для чего этот обман, когда сами же выплачивают бешеные деньги ловкачам? Да для того, чтобы выполнять план. Одно дело — объезжать дворы, агитировать, поощрять сдатчика мелочной, но порой дефицитной вещью, так необходимой в хозяйстве. Другое дело — загрузил и увез. Да только план все равно зачастую не выполняется, хотя, как увидим ниже, он весьма скромный. Но уже один вывод мы можем сделать: лучше было бы, если бы на свалку не попадали те вещи и продукты, которые еще можно использовать на благо. И прежде всего — это хлеб. Слишком многое стоит за этим словом.

Сколько хлеба идет в пищевые отходы? Наша статистика подсчитала: по стране около пяти процентов от всей выпечки. А для получения такого количества хлебопродуктов надо вспахать, засеять, собрать урожай с одного миллиона ста сорока одной тысячи гектаров пашни. Это на сто тысяч гектаров больше, чем все пшеничное поле Челябинской области. Но и эти затраты не все. Чтобы получить такое количество хлеба, надо сделать 13 тысяч тракторов, 6,5 тысячи зерновых комбайнов, надо дать им тысячи тонн горючего. А труд мельников и пекарей? Более ста тысяч человек должны отдать свой труд, чтобы расплатиться за нашу небрежность, расточительство.

Одна из причин — хлеб черствеет. Некоторые предлагают изменить технологию его выпечки. Но специалисты доказывают, что и для подводников, и для космонавтов хлеб пекут так же, как и для всех остальных людей. Другое дело, какие способы сохранения его применяются. Пока промышленность не может дать нужного количества специальных упаковочных материалов. Значит, надо делать хлебы поменьше весом.

В самом деле, почему вес ржаного каравая или пшеничной буханки, как правило, около килограмма? Видимо, это от традиции. Когда-то хлеб являлся, по существу, главной пищей. Его ели с квасом, молоком, луком, подсолнечным маслом. Рабочий человек еще до войны съедал его до двух килограммов в день. Ныне рацион питания совсем иной, хлеб из главного продукта давно превратился в дополнительный.

В то же время современная пекарня — обычное предприятие, где план — закон, перевыполнение плана — почет. А выпечь одну килограммовую буханку или три трехсотграммовые булки — разница в трудозатратах, производительности труда и прочем. К тому же конвейер всегда немного против качества, если под качеством в данном случае понимать искусство хлебопечения. Брак почти неизбежен. Другое дело — его количество. Торговая инспекция бракует сотни тысяч тонн хлеба еще до выхода его к потребителю. Да не вовремя завезли его в магазин, да полежал он сначала на прилавке, потом у нас дома. Берем-то не по потребности, а на глазок, с привеском. Вот он и черствеет. И — на свалку.

А между тем и черствый хлеб — хорошая штука, если умело с ним обращаться. Врачи утверждают, что от горячего и теплого хлеба меньше пользы, а при желудочных заболеваниях он даже вреден. Когда хлеб остывает, то влага испаряется и крахмал постепенно приобретает кристаллическую структуру. В этом и заключается процесс черствения, который, кстати, нисколько не снижает питательных свойств хлеба. Но эти кристаллики разрушаются, если воздействовать на них влагой и теплом: например, всего 2—3 минуты подержать хлеб над паром или в духовке, немного смочив его.

Из черствого хлеба можно приготовить сотни блюд. Все зависит от умения и фантазии хозяйки. Ну скажите, трудно ли бросить на сковородку ломтик старого хлеба, замоченного в молоке, и поджарить яичницу или омлет? А еще проще сделать бутерброд из обновленного хлеба. Все годится: кильки, ветчина, томаты, колбаса, сыр… Правда, с тортом из ржаных сухарей надо немного повозиться. Также, как и с мясным, овощным или фруктовым супом, заправленным гренками. Нарежьте черствую булку кубиками, намочите, подсолите или натрите сыром — и на несколько минут в духовку: вкусно, питательно.

Чтобы люди не выбрасывали черствый хлеб, нужны не только пламенные призывы, но и широкая пропаганда рецептов. Как же довести до людей хотя бы часть советов, которые потом помогли бы хозяйкам развить и свое творчество?

Конечно, во многих булочных висят плакаты с описанием всевозможных блюд из черствого хлеба. Но, видимо, такой пассивный способ дает небольшой «припек». В наш торопливый век большинству покупателей в магазине просто недосуг вчитываться, а тем паче переписывать плакаты. Значит, наиболее простые рецепты покупатель должен приносить домой либо на отдельных листочках бумаги, либо прямо на пачке сахара, печенья, конфет, на пакете с солью, крупой, мукой и т. д. Текст должен быть коротким, шрифт — броским, крупным.

Разумеется, сегодня человек жив не хлебом единым, но уважать, беречь его надо так же, как в старину.

Не должно быть хлеба на свалке.

Когда-то городская свалка Челябинска была на далекой окраине. Теперь город разросся, давно уже стал «миллионником» не только по числу жителей, но и по числу образующихся в нем ежегодно кубометров твердых отходов. К концу века из Челябинска надо будет вывозить полтора миллиона кубометров всевозможного бытового мусора в год.

В последнее время свалки многих городов, в том числе и уральских, «похудели» весьма заметно. Связано это, прежде всего, с возросшим пониманием экономической и экологической значимости бытовых отходов. Первая со знаком плюс, вторая — со знаком минус. Но это именно тот редкий случай, когда плюс и минус взаимно не уничтожаются, а, наоборот, значительно усиливают друг друга. Чем меньше кладов вывозим мы за город, тем больше сохраняем добра и тем меньше приобретаем забот и возможных опасностей.

Свалки худеют, прежде всего, за счет утилизации пищевых отходов. Производством свинины только за счет этого источника кормов занимаются в нашей республике более семисот совхозов и подсобных хозяйств, принадлежащих промышленным предприятиям, стройкам, потребкооперации, они дают примерно двести тысяч тонн мяса. Челябинская область тут выглядит, в сравнении с другими, вполне «на уровне». В ней на пищевых отходах откармливают вдвое большее поголовье, чем в соседней Свердловской области. Но все ли мы тут сделали путем да ладом?

Челябинск может давать более 50 тысяч тонн ценного корма в год, что позволит произвести более 2 тысяч тонн свинины. Пригородный Сосновский откормочный совхоз, в основном, существует именно на этих кормах и вот уже много лет стабильно показывает неплохие результаты. Доходы его — от 500 до 800 тысяч рублей в год, содержат здесь десять тысяч свиней и до двух тысяч голов крупного рогатого скота. Но привесы очень не постоянны, так как не постоянно качество и количество собранных кормов.

В совхозе значительно улучшили работу кухонь по приготовлению кормов из пищевых отходов, установили новое оборудование. Каждое из трех отделений готово ежедневно перерабатывать до 50 тонн отходов, а получает в лучшем случае 20 тонн. Запасов почти никогда нет, работа идет в прямом смысле с колес.

В сборе пищевых отходов существует сезонность. Например, летом, с появлением в нашем, меню овощей, фруктов, бахчевых, и осенью, в период заготовки и закладки на хранение различной огородины, резко увеличивается количество отходов, но падает их питательная ценность. Количество есть — качества нет. К тому же баки опорожняются не регулярно, зачастую при разгрузке содержимое их разливается, тогда у подъездов хоть противогаз надевай. Не везде и не всегда эти баки моют и дезинфицируют. Санитарные врачи и участковые милиционеры, работники жилищных контор не считают нужным вмешиваться в эти дела, отдав их целиком на совесть контор по сбору пищевых отходов. А те считают, что их забота — количество и только. Но и количества нет.

— Отходы составляют одну треть в рационе нашего скота, хотя можно иметь до половины, — уточняет главный экономист совхоза «Сосновский» А. П. Дикарев. — Кормов не хватает, чтобы вырастить полновесный скот. На этом теряем примерно 70 тысяч рублей. А могли бы не терять. Городская свалка получает больше пищевых отходов, чем совхоз. Сборщики горжилуправления работают нехотя, а ведь мы хорошо платим. Добросовестный дворник может получить от нас еще один оклад к своему основному. Транспорта у нас не хватает, шоферов недостает, хотя заработки хорошие. Ремонтировать машины негде, вот люди и не идут к нам. Нужен завод по переработке и гранулированию пищевых отходов города. Очень нужен. Тогда бы мы могли эффективно использовать до 70 тысяч тонн пищевых отходов. Найти бы хороший проект — завод за пятилетку окупил бы себя.

А между тем такой проект существует. Это «ЗУБР» — завод по производству брикетированных и рассыпных кормов. Его разработал коллектив Свердловского филиала проектной конторы «Тюменьсельхозтехпроект». Таких заводов в нашей стране до того не было. Недалеко от Курска построен первый и пока единственный в республике цех консервации пищевых отходов. Появилась возможность заготавливать корма впрок. Есть кое-где небольшие цехи, в которых ведут только тепловую обработку пищевых отходов, затем, добавив в полученную массу комбикорма, превращают ее в пасту. Из варочного отделения по трубам она идет в кормушки. Но и производительность таких цехов невелика, и питательная ценность полученной смеси низка, и, что самое главное, быстро выходит из строя оборудование. Такой завод, например, работает в деревне Салюты, что в Белоруссии. Его производительность около 15 тысяч тонн в год, при кустарном оборудовании.

Свердловчане учли эти обстоятельства, в их проекте много интересного, исключающего отмеченные недостатки и ошибки. Предусмотрено, что завод вступит в строй недалеко от Свердловска, туда автомашинами будут вывозить городские пищевые отходы и в год перерабатывать их не менее сорока тысяч тонн, превращая в гранулы, брикеты, муку.

Когда завод пустили в работу, я позвонил в Свердловск, начальнику конторы В. Воробьеву: как, мол, идут дела на «ЗУБРе».

— Инициатива иногда наказуема, — отвечал Владимир Васильевич, — больше упреков получаем, нежели благодарности. Завод поставили далековато, транспортировка сырья затруднена. Оборудование часто выходит из строя: много автоматики. От нас требуют, что попроще. Сортировка пищевых отходов нужна, еще в городе нужна: много посторонних примесей, не по зубам даже «ЗУБРу».

Что ж, это все вполне понятно, так и следовало ожидать. У конструкторов уже давненько существует выражение «дуракоустойчивость машин». Зачастую производственные обстоятельства требуют такого агрегата, который можно обслуживать с помощью… кувалды. Чтобы врезал, а ей — ничего. На автоматику с кувалдой не полезешь, ей знания и аккуратность нужны. Вот в чем «вина» свердловских разработчиков. А вообще их проект высоко оценивают специалисты Всероссийского научно-исследовательского и проектно-технологического института механизации животноводства (ВНИИМЖ). Но и они тоже считают, что надо упрощать систему управления приготовлением кормовых гранул, делать надежнее агрегаты и узлы завода.

Сейчас свердловчане совершенствуют свои агрегаты, если можно назвать совершенствованием упрощение, подгон машины к уровню обслуживающего ее персонала.

Нужно будет разработать более надежную систему сортировки пищевых отходов. Металлы из них можно взять магнитом. А как быть с камнями? Именно они ломают дробилки. Надеяться на высокую культуру и сознательность горожан, как показывает опыт, — дело малоперспективное. Сколько нам говорят: имейте дома специальный бачок для пищевых отходов. Но у большинства из нас кухни не таких размеров, чтобы тут поместился дополнительный бачок. В домах с мусоропроводами вообще все вываливают в одну трубу. Призывают дворников сортировать мусор. Но и на это мало охотников даже за деньги. Вот и стоят во дворах контейнеры с гнилью, в летний зной из-за них дышать нечем. А полчища мух! Да что тут расписывать! Каждому все хорошо известно. Неизвестно только одно — как же быть, как соблюсти бережное отношение к добру и наше нежелание пачкаться? К тому же города Российской Федерации обеспечены тарой для сбора пищевых отходов лишь наполовину. Особенно плохо обстоит дело в Свердловске и Челябинске. Выход, полагаю, только один — специальные заводы. Тот же «ЗУБР».

Однажды я опубликовал об этом статью в «Советской России». При обсуждении ее в горисполкоме против «ЗУБРа» было много высказано. А я-то думал, что разговор пойдет иной: как объединить силы Свердловска и Челябинска с их огромными научными и промышленными возможностями для того, чтобы довести идею до ума.

Почти пятнадцать лет назад Министерство сельского хозяйства СССР и Министерство коммунального хозяйства РСФСР замыслили построить в Подмосковье завод-гигант по переработке пищевых отходов столицы и окрестных городов. Его производительность должна быть не менее полутора тысяч тонн в сутки. Идею поручили разработать одному из научно-исследовательских институтов. На том дело и закончилось.

Что же касается специального транспорта для перевозки пищевых отходов, то вопрос решается положительно. Уже изготовлена первая партия машин «КО-413», которая успешно прошла производственные испытания. Осталось поставить такой грузовик на поток.

Свалок в городе быть не должно. Идея не новая. Ее уже много лет высказывает и само Министерство коммунального хозяйства. Более того, по его же нормативам предписывается каждому городу с населением свыше 350 тысяч человек иметь свой мусороперерабатывающий завод. Но дальше этакой констатации истины министерство не пошло. Заводов нет. К тому же идет спор, как лучше расправляться с мусором — сжигать или именно перерабатывать. Если судить по планам и наметкам министерства и его отраслевой академии, то чашу весов перевешивает идея сжигания. Так, например, в Челябинске была проведена немалая работа в этом направлении. Институт «Гипрокоммунстрой» разработал технико-экономическое обоснование строительства в городе завода именно для сжигания мусора. И даже место для него подобрали. А в перспективе замыслен еще один такой завод. Другое дело, что на этой стадии наметок и разработок все и остановилось: и средств нет, и оборудования.

Но сама идея представляется весьма нерациональной. Не говорю уж о том, что сжигать — не утилизировать, а фактически уничтожать. Важнее тут иное соображение — экологическое. Зарубежный опыт уже дал отрицательный результат в этом направлении. Оказывается, в процессе сжигания отходов в печах образуется сильнейшее отравляющее вещество — диоксин. Конечно, его выделяется не так много, но вполне достаточно, чтобы причинить вред и природе, и людям. Помимо диоксина в атмосферу попадает большое количество хлора, соляной кислоты, двуокиси серы, которые не удается удерживать даже при помощи самой современной фильтрации.

По поводу сжигания мусора специалисты многих стран вывод уже сделали: печи — наследие эпохи, которая окончательно ушла в прошлое, ибо подобный метод борьбы с бытовыми отходами ведет, как минимум, к потерям сырья и рождает новые отходы. Разве подобные факты неизвестны в Министерстве коммунального хозяйства? Зачем же повторять зады?

Если говорить о пищевых отходах, то для них есть еще одна, невидимая людям, свалка — канализация. И сюда попадают остатки с нашего стола. Они приносят большой вред работе очистных сооружений. Но куда вреднее и расточительнее другие отходы — от предприятий пищевой индустрии, прежде всего от пивоварен, молокозаводов и мясокомбинатов. Обрат и сыворотка, даже цельное молоко, немалыми ручейками стекающее на пол при обработке на заводах; пивная дробина, барда, солодо-дрожжевые закваски; бульоны, кровь и субпродукты — все это многими сотнями тысяч тонн уходит в канализацию. Министерство мясной и молочной промышленности ежегодно получает задание утилизировать свои отходы хотя бы частично. И ежегодно сравнительно небольшое это задание выполняется в лучшем случае на треть. Причины вроде бы объективные — нет соответствующего транспорта для перевозки на свинарники, скажем, бульонов и сыворотки. Но ведь в бульоне пять процентов сухого вещества и полпроцента жира. Каждая тонна сыворотки — это десять килограммов белка, сорок килограммов молочного сахара, сто кормовых единиц. При наших масштабах переработки животноводческой продукции потери на ее отходах уму непостижимы. Вот лишь один конкретный пример того, что можно взять из так называемого вторичного сырья молокозавода. По предложениям ученых из Северо-Кавказского института маслосыродельной промышленности и Ставропольского политехнического института, разработана новая технология переработки сыворотки. Она была внедрена на Кардоникском маслосырозаводе, здесь же, в Ставропольском крае. В результате завод получил за год дополнительно 40 тонн сливочного масла. После отбора масла оставшаяся сыворотка вновь перерабатывается, из нее извлекают белок для приготовления сырной массы «Кавказ» — еще 250 тонн продукции. Затем из сыворотки, которую предварительно сгущают в вакуум-аппаратах и пропускают через кристаллизаторы, получили более ста тонн молочного сахара. Но и это не все. На заводе пустили в дело воду, которой промывают центрифуги после получения кристаллов молочного сахара. Из этой воды путем выпарки получили биостимулятор. Вот его уже легко транспортировать на свинарники. А здесь он повышает привесы в среднем на 10 процентов. В деньгах вся добавочная продукция принесла заводу около 400 тысяч рублей чистой прибыли за год. Вот какие богатства сливаем мы в канализацию. Еще одна цифра: по стране ежегодные остатки сыворотки составляют примерно 10 миллионов тонн. Не менее двух третей из этого количества забирает свалка.

Мы уже давно пишем и читаем о том, что передовая технология на птицефабриках, к примеру, использует все, кроме петушиного крика. Но знать и делать — вещи разные. Лет десять назад в Южно-Уральском научно-исследовательском институте земледелия (ЮжуралНИИЗ) был проведен такой опыт. На откорм поставили три группы бычков. Две группы опытные и одна контрольная. Основной рацион для всех был одинаков. Но животным в опытных группах давали некие добавки, которые позволили получать ежесуточный привес на 100 граммов выше. Этой добавкой был пудрет.

За парфюмерным термином крылось нечто отнюдь противоположное. Но вначале небольшая информация из того же еженедельника «За рубежом». В Йоркшире (Англия) проводятся эксперименты по переработке помета бройлеров в корм для крупного рогатого скота. Новый корм, как считают специалисты, сможет удовлетворить все потребности животных в белке на заключительном этапе откорма. Во время одного из экспериментов ферментированный помет использовался вместе с концентратами для кормления четырехмесячных животных. Сначала они старались выбирать из кормушки только концентраты, но вскоре привыкли к рациону, который на две трети состоял из обработанного помета бройлеров. Лабораторные опыты, которые включали обработку помета муравьиной кислотой и добавку меласс, позволили получить достаточно питательный, хотя и не отличающийся высокими вкусовыми свойствами корм. По мнению специалистов, рацион, состоящий из девяти частей ячменя и двух частей помета, может полностью удовлетворять потребности крупного рогатого скота в питательных веществах.

Именно такой корм в ЮжуралНИИЗе эвфемистично назвали пудретом. Пятая часть рациона может состоять из него, на каждом килограмме привеса экономится кормовая единица. Примерно такие же экономические показатели и за другим бросовым вторичным кормом — переработанным пометом свинокомплексов.

Недалеко от Челябинска стоит крупнейший на Южном Урале свиноводческий комплекс «Красногорский». Здесь откармливают в год более сотни тысяч свиней, основа их рациона — сухие комбикорма и концентраты. Как правило, они довольно грубого помола, а потому перевариваются далеко не полностью. Исследования показали, что непереваренных, так сказать, живых кормов в свином помете комплекса остается более 10 тонн в сутки. Была попытка выделить их, переработать в тот же самый пудрет и скормить скоту в знакомом нам уже откормочном совхозе «Сосновский». Опыты оправдали себя во всех смыслах. Но… были прекращены.

Вот и второй вывод из нашего разговора, лишенного благоухания, но, надеюсь, не смысла: если свалки все-таки «худеют» за счет более или менее рационального отношения к пищевым отходам, то довольно незначительно. Впереди — непочатые резервы, как и непочатые проблемы.

А теперь о втором источнике «похудения» городских свалок — о макулатуре. Тут уж дело куда как болезненное для многих горожан. Разве мало выстаивают они в так называемых «живых» очередях за макулатурной книгой. А если есть эта самая «живая» очередь, значит, плохо поставлено «неживое» дело. А за ним — огромное богатство: по подсчетам специалистов Госснаба СССР, пять миллионов тонн бумаги скапливается в наших руках за год. Как же ими распоряжаемся?

В мировой практике потребление вторичного волокна для производства бумаги и картона составляет около 25 процентов. И эта доля растет. В ГДР, Франции, Японии она составляет уже половину. Оно и понятно: макулатура не только восполняет нехватку древесного сырья, ее широкое использование позволяет экономить большое количество природных ресурсов. Одна тонна макулатуры сберегает пять кубометров древесины, а двадцать тонн сохраняют от вырубки один гектар леса.

Только за одну пятилетку переработка макулатуры сохраняет нашей стране 600 тысяч гектаров леса. Выгоды, как видим, уже самоочевидны, хотя мы еще не учли экономию энергетических и трудовых ресурсов. Макулатуру дешевле перерабатывать, чем древесину. И тем не менее бумагу мы продолжаем рвать, сжигать, вывозить на свалку. Из пяти миллионов тонн ее, что скапливаются в наших руках за год, заготовителипринимают один миллион. Примерно такое же соотношение, как с пищевыми отходами.

Мы все помним, как начинался эксперимент «Макулатура». Суть его известна чрезвычайно широко. Уже стало привычным видеть на полках магазинов стопки книг, которые нельзя приобрести иначе, как за макулатурный талон. В Ленинграде и Киеве вошли в строй действующих два крупных комбината по переработке макулатуры. Всесоюзный институт вторичных ресурсов разработал экономически эффективный способ переработки ее в типографскую бумагу разных сортов. Намечено строительство заводов, которые будут работать по этой технологии.

Но операция «Макулатура» идет отнюдь не в масштабах всей страны. Лишь крупные города проводят ее. В том числе и Челябинск. Потому от населения на книжные талоны принято за десять последних лет около двух миллионов тонн бумаги. В Челябинске на талоны ее принимают 5—6 тысяч тонн в год. Две трети общего сбора дают предприятия и пионерские рейды бережливости. План, как правило, не выполняется, хотя даже на талоны макулатуру сдать непросто. Очереди в киоски «Вторсырья» занимают за сутки до объявленного дня приемки. Сам не раз был в них пятисотым. Но дни эти объявляют нерегулярно. Чаще на дверях киоска можно видеть объявление: «В связи с перегруженностью базы прием макулатуры временно прекращен до особого распоряжения».

— Нормативами Госснаба СССР предусматривается иметь приемный пункт вторсырья на каждые шесть тысяч жителей. Иными словами, Челябинску надо, как минимум, сто пятьдесят пунктов, а имеем вместе с передвижными едва десятую часть от потребного количества, — объясняет Ю. Калашников. — Стационаров у нас всего девять, это на миллионный город. Вы называете их киосками. А не лучше ли назвать избушками на курьих ножках?

Что верно, то верно. Но местный трест «Вторсырье» получал импортные югославские приемные пункты в компактной упаковке. Собрать их ничего не стоит: в упаковках есть все, от железных конструкций до болтов, даже светильники и мебель в этом же комплекте. Несколько дней на монтаж — и пожалуйста, готов самый современный киоск-магазин под названием «Стимул». Название не случайное: магазин не только принимает вторичное сырье, но и ведет встречную продажу товаров. Косметика, детская хлопчатобумажная одежда, хозяйственные товары несомненно привлекут сдатчиков сырья. Магазин опрятен с виду, красиво оформлен изнутри. Его площадь — 144 квадратных метра. Здесь же расположены складские помещения. Словом, красиво, удобно, выгодно.

Но в городе всего один такой «Стимул». Несколько штук, поступивших было на склады треста, разместить в Челябинске не удалось, их отдали в другие города. Челябинские архитекторы не разрешили ставить новые магазины «Вторсырья» из-за того, что они, мол, захламят город. Аргумент более чем несостоятельный. Будто «избушки на курьих ножках» чище. В Москве и Ленинграде «Стимулы» преспокойно стоят в самом центре и никому не мешают. В местной прессе не раз поднимался вопрос о том, что даже при желании челябинцу негде сдать вторсырье. Для устранения недостатков горисполком предусмотрел построить девять стационарных и организовать дополнительно 20 передвижных приемных пунктов, доведя их общее количество еще в 1983 году до пятидесяти. Это решение осталось на бумаге. Лишь в летне-осенний период действуют 15 передвижных фургонов. Из десяти стационарных пунктов построен один.

С другой стороны, челябинским заготовителям нужно и самим проявлять побольше расторопности, не уповать только на эти специализированные магазины. Первый автофургон в городе обслуживал Александр Петрович Фаткулин. Ему сейчас под восемьдесят, но он продолжает работать приемщиком утиля. Его пункт считается лучшим в Челябинске. Это по производственным показателям. А сам по себе он обычный, в подвале многоэтажного жилого дома на окраине. В подвале душно, затхло, тесно. Люди сюда заходят редко. Лишь беспрерывно звонит телефон: когда будет прием макулатуры на книжные абонементы?

— Вот ведь сумели заинтересовать сдатчиков бумаги, — рассуждает Александр Петрович. — И по другому утилю можно так же работать. Нам, заготовителям, нужен ходовой товар — консервные крышки, хорошие, но не дорогие кремы и лезвия для бритья, туалетная бумага, пеленки, носки, чулки хлопчатобумажные. Но многого из этого нет. Ну, и агитация нужна, пропаганда. Шевелиться нужно.

Александр Петрович вспоминает, как до войны он и его коллеги на лошадях объезжали город и во дворах громко объявляли, что завтра будет массовый прием утиля, объясняли, какие выгоды государство и население получает от этого, показывали образцы встречных товаров. Особенно много было дешевых детских игрушек. Нет лучших сдатчиков сырья, чем дети: как муравьи, все соберут и в кучу снесут, лишь заинтересуй их. Ну, а сейчас все изменилось.

— Свалка развратила и нашу службу, — считает Фаткулин. — Привыкли на ней грести лопатой за нерадивыми промышленниками. Я сколько раз об этом говорил на собраниях. А мне — сиди, дед, сейчас время крупномасштабных операций и механизации.

Но ни масштабов, ни механизации нет.

Взять тот же участок по переработке макулатуры в Челябинске. Он нисколько не отвечает современным требованиям. Пока это обычный навес, куда свозят и в беспорядке сбрасывают всю собранную в городе бумагу. А уж потом ее сортируют, прессуют и отправляют на переработку заводам-потребителям в разные концы страны и даже за ее рубежи. Была приобретена в ФРГ и смонтирована линия прессования бумаги. Полмиллиона валютных средств заплатили за нее. Машина может обрабатывать сорок тонн макулатуры в смену. Но линия прессования закуплена без сортировальной части. Сэкономили сто тысяч. Сколько проиграем, трудно подсчитать. Но работники заготовительного предприятия прямо признают: если не выбрасывать значительную часть отходов на свалку, то они закричат караул. Именно потому они различными мерами сдерживают наш благой порыв к бережливости.

Ученые уже давно предупреждают нас: природные ресурсы не бесконечны, а мы чрезвычайно расточительны. За год в расчете на человека добываем примерно двадцать тонн различного сырья, используем же в готовом виде едва десятую часть. Остальное — отходы, в том числе — бытовые. Они тяжелым бременем ложатся на экономику страны. Только вывоз твердых бытовых отходов от наших домов до городских свалок стоит нашей стране более шестисот миллионов рублей в год. А стоимость выброшенных нами за год текстиля и бумаги оценивается в триста миллионов рублей. Множество отходов вовсе не затронуто утилизацией.

Как-то в Челябинское городское производственное заготовительное предприятие позвонил один мой знакомый: «Где можно сдать крышки от молочных бутылок?» — спрашивает. Ему ответили: «Где угодно, в любом приемном пункте». Но ни в одном не приняли. Какое там крышки! Шерсть, тронутую молью, не берут, синтетические ткани никто не принимает. А ведь картонно-рубероидная продукция, куда идет синтетическое тряпье, задыхается от нехватки сырья. Но заготовителям негде перерабатывать, негде хранить вторичное сырье. Уже несколько лет челябинцы пытаются начать строительство крытого механизированного помещения для обработки сырья. Проект есть, деньги банк дает — строительных материалов нет и никто их заготовителям даже не обещает.

Но дело не только в механизации переработки сырья. Дело в нашей с вами рачительности и гражданственности. Разве ту же импортную бумагообрабатывающую машину трест «Южуралвторсырье» приобрел нежданно-негаданно? Почему же не удосужились должным образом подготовиться к ее эксплуатации? Почему на свалке в одночасье может появиться такое количество отходов промышленных предприятий, что ловкач гребет там тысячи? И что это за отходы? Как они образуются?

Все мы еще со школьной скамьи хорошо усваиваем, что на нашей планете есть круговорот веществ. Медленно, через сложнейшие цепочки превращений этот процесс всегда шел и продолжает идти в природе. Но в век научно-технической революции, когда масштабы производственной деятельности человека приобрели поистине планетарный размах, этот процесс перестал быть сбалансированным. Ибо в деятельность природы вмешалась могучая сила — человек, который, по выражению академика В. И. Вернадского, сам стал весомым геологическим фактором. Оказывается, этот «геологический фактор» создает горы продуктов, которые природа принципиально не может включить в свой извечный круговорот веществ. Оказывается, этот «геологический фактор» не всегда разумен в своем поведении. Даже Эверест, высочайшую вершину мира, человек превращает в свалку отходов. Последний лагерь альпинистов, находящийся на высоте восьми тысяч метров, в мировой печати уже получил печальный титул «самой высокой мусорной свалки в мире». Но куда серьезнее «эвересты», что окружают наши крупные промышленные города. Не исключение и Челябинск.

Свалка промышленных отходов Челябинского электродного завода расположена фактически внутри города, рядом с дорогой, ведущей в аэропорт. На территории в несколько десятков гектаров навалены большие кучи графитных заготовок, битого огнеупорного кирпича, тут же некондиционные и бракованные бетонные плиты. Все это покрыто слоем графито-шлаковой пыли. Сотни тонн отшлифованных круглых электродов сброшены в этот отвал. Неужели их так уж и нельзя использовать в качестве технологического сырья? Выброшенные заготовки можно пропустить через дробилку и из вновь полученного порошка прессовать продукцию, а можно получать дефицитную графитовую стружку. Многое можно. И вот что хочется отметить особо: не так уж давно завод испытывал нехватку сырья, тогда в переработку пускали все отходы. Теперь сырья хватает…

Сырья хватает! Человек могуч! Одной лишь горной массы извлекает он из недр нашей страны пятнадцать миллиардов тонн в год! Если этой породой загрузить вагоны, состав из них двести раз опояшет земной шар. И только небольшая часть добытого употребляется с пользой. Основная же часть становится отходами. В то же время председатель комитета по проблемам охраны окружающей природной среды Всероссийского совета научно-технических обществ академик Б. Н. Ласкорин не раз высказывался в том смысле, что отходы не являются неизбежным результатом производства, отходами мы часто из-за своей технологической беспомощности объявляем полноценные продукты и полупродукты. Думается, что говорить надо не только о технологической беспомощности, но и технологической безграмотности, а более всего — безответственности. Ведь при желании многое можно делать.

Кабинетик у Валентины Кузьминичны такой крохотный, что и вдвоем размещаемся в нем едва-едва. Да и магазин, которым она заведует, под стать: десяток любопытствующих заглянет — и уже толчея неимоверная. К витринам вовсе не пробиться. А на них нечто такое, что будит фантазию и задевает самолюбие: разве я не смог бы вон из той узорчатой полоски поблескивающего золотым отливом металла смастерить что-то красивое и полезное для дома?! А что именно? А как? Мне бы посмотреть да посоветоваться с опытным человеком, умельцем-консультантом. А уж вот этому пацану, у которого глаза горят при виде россыпей заманчивого и непонятного добра, и вовсе нужен добрый урок смекалки и сноровки.

— Уголок пропаганды, хотя бы уголок, ох, как он нам нужен! — соглашается и Валентина Кузьминична. — Да только, где же его разместить? У нас про все и на все семьдесят восемь квадратиков: склады, торговый зал, служебные помещения. Товары, и те некуда принять. Продать не проблема.

Тимофеева привычно и профессионально называет товарами, ассортиментом содержимое магазинных прилавков. Но есть у него и другое название — отходы промышленных предприятий: кусочки обработанных досок и фанеры, металлов, пластмасс, оргстекла, десятки наименований других нужных человеку вещей, за которыми в «Юный техник» идут не одни только пацаны. За радиотоварами и уголком цветного металла, обрезью тканей и кож охотно заглядывают сюда и взрослые. Без малого на миллион рублей приобретают здесь челябинцы поделочных товаров, место которым еще совсем недавно определялось на свалке.

Лет пятнадцать назад у магазина было три-четыре поставщика, сейчас более шести десятков. Соответственно и товарооборот возрос в шестнадцать раз, хотя «ходовых неликвидов», как выразилась Тимофеева, с большинства предприятий поступает все меньше и меньше.

— Вот мебельщики, — уточняет Валентина Кузьминична, — раньше возили нам много чего доброго. Теперь сами решили экономить. Доску давали во-от такую, а теперь таку-усенькую. По-хозяйски стали относиться к добру, это и мы замечаем. Огорчаемся, а подумавши — радуемся. Поймите нас правильно…

Понять нетрудно. Об этом же говорил мне и начальник Челябинского областного управления местной промышленности Л. В. Яшков:

— Еще сравнительно недавно мы получали от металлургов рулоны металла, признанного некондиционным, потом к нам стали поступать только так называемые «языки» — обрезь проката. А ныне и этого нет, идут кусочки от раскроя «языков», используемых металлургами в своих цехах ширпотреба.

Таких примеров можно привести немало. Древесина, макулатура, тряпье, стекло битое — все идет в дело, всему находится место в хозяйстве, если посмотреть на производственные отходы взглядом рачительного человека. Один лишь факт. Фабрика напольных покрытий треста «Южуралвторсырье» в качестве исходного материала использует шерстяные обрезки, вторичный капрон, вискозу, а получает войлокообразное полотно. Из него делают затем утепленные стельки, покрывают полы в жилых и общественных зданиях.

— Мы, естественно, используем отходы промышленных предприятий более широко и разносторонне, чем заготовители вторсырья, — комментирует приведенный факт Яшков. — Шпагат, игрушки, половички, косынки для кукол, немудреная садовая мебель — вот далеко не полный перечень наших изделий из бросового добра. Конечно, работать с каждым годом становится труднее. Но чем хуже, мельче и бросовее отходы поступают к нам, тем утешительнее мысль, что все мы сообща становимся разумнее и рачительнее.

— Значит, все хорошо? — спрашиваю своего собеседника.

— Если бы! — скептически улыбается Леонид Васильевич. — Знаете, сколько всевозможного добра пропадает зря. А мы? Видит око, да зуб неймет. Вот хоть опилки.

Яшков низко к столу нагнул свою неседеющую с годами (а знаю я его лет пятнадцать) голову, очки свесились на самый кончик носа, а пальцы забегали по счетам, гоняя их костяшки в направлении «сальдо-бульдо»: значит, все давно обсчитал для себя и продумал.

— Более тридцати тысяч тонн опилок сжигают только теплофикаторы нашей области, да на подстилку скоту тратится некая толика, да туда-сюда. А душа за них болит — нам бы их! Если бы министерство местной промышленности могло дать нам полиэфирные смолы, мы бы из этих опилок смогли сделать множество нужных людям вещей.

Помню один любопытный случай. Как-то на ответственном совещании председатель облпотребсоюза В. В. Верещагин, человек с достаточным чувством юмора и острый на слово, под смех присутствующих сказал примерно следующее. Доподлинно, мол, известно, что такой дар природы, как виноград, с сурового Урала в солнечную Молдавию никогда не вывозился. Зато оттуда, помимо наливных плодов и янтарных гроздьев, в индустриальную Челябинскую область братья-молдаване поставляют печное литье. Всякие там колошники, дверцы, задвижки, вьюшки. А с других концов страны сюда, в край горной тайги, степных березовых лесов и колков, речных и приозерных тальников, завозят, мол, черенки для лопат, вил, граблей, плетеные корзины и лукошки.

Участники этого солидного совещания, где рассматривали, и весьма обстоятельно, разнообразные проблемы производства, расширения ассортимента и повышения качества товаров народного потребления, вдоволь посмеялись, разделяя ощутимую долю иронии в словах главы сельских торговцев. Не до смеху было одному лишь Яшкову, хотя и он, видел я, вымученно улыбался.

В самом деле, индустриальный Урал, его прославленные Куса и Касли — лучшие в мире производители чугунного литья. Причем здесь Молдавия? Парадокс какой-то.

Такой парадокс, естественно, долго существовать не мог. Уже само честолюбие уральских мастеровых людей противилось тому. Традиции чугунного литья здесь тоже богатейшие, технология отработана веками, кадры есть, сырья — навалом. Нужна только инициатива. А тут еще последовал хороший деловой толчок: обком партии и облисполком принялись за создание базы для производства товаров массового спроса из местных ресурсов, из отходов промышленных предприятий.

Дальнейший ход событий показал, что челябинцы, и прежде всего коллективы предприятий управления местной промышленности, умеют делать нужные в быту вещи в достаточном количестве. Да еще и наделять их отличными свойствами. Ежегодно товаров народного потребления в области производится более чем на два миллиарда рублей. Изделия сотен наименований удостоены Знака качества. Ввоз товаров более чем двухсот наименований прекращен. В том числе и литья из Молдавии.

Сегодня ассортимент товаров народного потребления, выпускаемых местпромом, составляет триста наименований. В любом, сельском или городском, промтоварном магазине есть эти изделия — посуда, садово-огородный инвентарь, мебель, резиновая обувь, ковры, ювелирные изделия, зеркала, детские игрушки. Упорядочена структура местной индустрии, проведено ее техническое перевооружение, осуществлена специализация производства. Особое внимание обращено на использование отходов. Они во многих случаях помогают либо обходиться вовсе без кондиционных материалов, либо свести их потребление к минимуму. Одна лишь цифра: за год заводы местной промышленности Челябинской области перерабатывают более пятидесяти тысяч тонн металлоотходов. Да таких, которые, казалось бы, ни на что уже не годятся.

Не стану, однако, преувеличивать достижения челябинцев: свердловские мастера работают еще лучше. Они производят различных товаров народного потребления в полтора раза больше. И тоже значительную часть из отходов. В целом по стране ширится использование вторичного сырья. Коэффициент бережливости становится одним из показателей нашего взаимоотношения с природой, рачительности в использовании богатств земли, ресурсы которой исчерпаемы.

Перечень материалов, используемых для переработки, в настоящее время насчитывает многие сотни видов. И сам этот перечень из года в год растет. Не случайно сравнительно недавно был создан специальный научно-исследовательский и проектно-технологический институт вторичных ресурсов при Госснабе СССР. Задавшись вопросом, как образуется и используется вторичное сырье, сотрудники института проверили работу многих предприятий различных министерств и ведомств. Оказалось, что из восьми сотен видов отходов только химической промышленности в дело идет третья часть. Но и эти «избранные» виды отходов используются далеко не полностью.

Сегодня к вторичным видам сырья двойное отношение. Часть их, пока незначительная, утилизируется. Но основная масса оказывается на свалках. А ученые предупреждают нас, что недалеко то время, когда все отходы станут главным источником сырья, природные же богатства займут положение вспомогательных ресурсов.

Челябинский Центр научно-технической информации и пропаганды регулярно проводит выставки товаров, изготовленных из отходов производства. Вот лишь несколько примеров, почерпнутых из материалов выставок.

Резина. Львиная доля ее идет на производство автомобильных шин. К сожалению, почти такая же доля после их использования выбрасывается на свалки. Но есть научно обоснованная альтернатива. Тонна так называемого регенерата — продукта переработки старых покрышек — позволяет сэкономить четыреста килограммов синтетического каучука. А экономический эффект вторичного использования автомобильных шин составляет четыреста рублей на тонну вторичного сырья.

Знаете, сколько изношенных шин скапливается сейчас у нас в стране только за один год? Более миллиона тонн! Добавьте сюда сотни тысяч тонн других отработанных резинотехнических изделий. Выбрасывая все это, мы выбрасываем миллионы тонн нефти, не говоря уж о других компонентах и огромном количестве электроэнергии. Громадные деньги уходят на захоронение этих «останков». А они могут пролежать в земле без видимого изменения более тысячи лет. Родился термин «непромокаемая земля» — боже избавь от увеличения ее площади!

Проблема использования резиновых отходов родилась, в сущности, вместе с изобретением способов производства резины и изделий из нее. Тогда же химики убедились, что она ни в чем не растворяется, не плавится, не разлагается. Проблемой вторичного использования резины и, в частности, шин, очень давно занимаются ученые и практики всего мира. В нашей стране уже сейчас существует несколько методов такой переработки. Едва ли не самый заманчивый и рациональный тот из них, который предложен академиком Н. С. Ениколоповым: переводить исходное вторичное сырье в тонкодисперсный порошок. Другой, тоже весьма эффективный метод, — последовательная резка шин для химической обработки и получения пластического материала — регенерата.

Пленка. Тонна вторично использованного полиэтилена экономит шестнадцать тонн нефти. Долгое время переработка пленки была не под силу науке.

Из вторичного полиэтилена, который начали перерабатывать недавно вошедшие в строй предприятия на Волге и в Молдавии, в Узбекистане и Кузбассе, изготавливают трубы для нужд сельского хозяйства, тару для химической продукции, упаковочную и тепличную пленку.

Стекло. Облицовочные материалы и пеностекло, стеклянная бижутерия и дорожные покрытия, мозаичная и стеклокерамическая плитка… Вот далеко не полный перечень изделий, в производстве которых применяется битое бытовое стекло. В Ростове «облагораживают» керамические плитки специальным покрытием из стеклянных отходов. Затраты на производство плиток сократились довольно ощутимо. На некоторых предприятиях страны стеклобой добавляют в кирпич и бетон. В Америке и Канаде уже эксплуатируются дороги, в состав покрытия которых входит стеклобой. Аналогичные исследовательские работы ведутся в ГДР и в нашей стране. Южноуральцы собирают около пятнадцати тысяч тонн стеклобоя в год. Это примерно пять килограммов на человека. Всезнающая статистика утверждает, что рекорд в этом отношении принадлежит швейцарцам: они собирают пятнадцать килограммов стеклобоя на каждого жителя страны.

Ну, и несколько слов о лампах. Не подоспело еще время для крупномасштабного вторичного использования перегоревших лампочек всевозможного назначения. А проблема эта имеет не только экономический, но и экологический аспект. Пары ртути — сильнейший враг живого. Потому и запрещено вывозить на обычные свалки изделия, содержащие ртуть. Для их захоронения приходится строить специальные полигоны, на которых уничтожение каждой отработавшей свой век лампы обходится куда дороже, чем ее производство.

Ныне существует технология так называемой термической демеркуризации использованных люминесцентных ртутных ламп. В стране действует пока лишь одна такая установка — на галантерейном комбинате «Лауме» в Лиепае. Эта технология экономична и экологически безопасна.

Таких примеров можно привести еще немало. Но в данном случае количество не переходит в качество. Масштаб использования вторичных ресурсов огорчительно мал. Полиэтиленовые отходы используются наполовину, резиновые — на десять процентов, древесина, макулатура, тряпье, стекло — все это идет в дело тоже не более чем наполовину, а зачастую на те же самые десять-пятнадцать процентов. А вот золы и шлаки тепловых электростанций используются и вовсе на считанные проценты: два-три.

Золоотвалы занимают в стране огромную территорию, загрязняют воду, воздух, почву. В то же время есть хороший опыт, как золу из недруга сделать союзником. В Эстонии практически полностью используют отходы тепловых электростанций. Зола идет на изготовление стройматериалов, покрытие дорог, раскисление почв. Но примеры такие единичны. Широкого распространения ценный опыт не получает потому, что руководители Минэнерго упорно отказываются изменить на тепловых электростанциях технологию удаления золы: вместо сухого способа предпочитают гидравлический. Он удобен для улавливания отходов. Но ведь в этом случае — будучи переувлажненной — зола теряет свои вяжущие свойства и становится бесполезной.

Но куда более парадоксальная история происходит с металлургическими шлаками. Их, как известно, два вида: доменные и сталеплавильные. Сталеплавильные практически не утилизируются. Доменным «повезло» несколько больше: их используют почти наполовину. Объясняется это просто: доменные шлаки более однообразны по составу, поэтому их легче перерабатывать.

Чтобы показать, какие это отходы, посмотрим, что можно получить только из доменных шлаков. Прежде всего, гранулированный шлак, который идет на изготовление хорошего цемента. Затем шлаковая пемза, заполнитель при изготовлении железобетонных плит и перекрытий. Наконец, шлаковое литье. Из него получают всевозможные изделия, от труб до тротуарных плит. А самое распространенное применение доменных шлаков — получение щебня для строительства дорог. Особенно сельских.

За последние три пятилетки протяженность автомобильных дорог с твердым покрытием в сельской местности нашей республики увеличилась практически вдвое. Все больше становится сел и поселков, получивших выход на общегосударственную транспортную сеть. И все-таки нужда в современных дорогах по-прежнему велика. Расчеты показывают, что только внутрихозяйственных дорог в Российской Федерации недостает минимум двести тысяч километров. Объем работ достаточно велик и дорогостоящ, чтобы не искать самых дешевых и быстрых путей. Чаще всего государственные и самодеятельные дорожники пытаются идти «удешевленным» путем, снижая толщину покрытия. Такая экономия чревата последствиями — дороги не выдерживают веса современных грузовых машин. Да, строить основательно — очень дорого. Ведь на один километр двухполосной трассы необходимо привезти и уложить в среднем четыре тысячи кубометров песка, три тысячи кубометров щебня, до двух тысяч тонн асфальтобетона. Не случайно цена километра дороги доходит до сотен тысяч рублей. Но и снижать цену за счет ухудшения качества нельзя.

Реальный путь снижения затрат на дорожное строительство все тот же — более широкое применение вторичных ресурсов. И вот «Свердловскавтодор» вместо щебня применяет никелевый шлам. В Омске дорожники укрепляют строящиеся полотна шоссе бокситовым шламом. Москвичи используют золу теплоэлектростанций. Но и тут положительных примеров немного.

На территории Челябинска скопилось более сорока миллионов тонн металлургических шлаков. Вывоз и содержание одной тонны в отвалах стоит в среднем рубль. Ежегодно челябинцы «хоронят» тут до миллиона тонн металла. Утилизация и переработка шлаков идет. Но…

Технология производства пемзы из шлаков устарелым бассейновым (открытым) способом малопродуктивна, да и не безопасна в экологическом плане: выбросы газов отравляют атмосферу. Челябинские ученые и конструкторы разработали и предлагают производственникам установку барабанного (закрытого) типа, но металлурги от нее отмахиваются. В то же время спрос на гранулированный шлак не удовлетворяется, он давно стал фондируемым материалом. А вот шлаковату челябинцы и вовсе завозят из-за пределов области. Даже самое простое — шлаковый щебень — никак не может пробить себе дорогу к… дорожникам. Тут дело доходит до курьезов, если не сказать резче. Сюда же можно пристегнуть и историю со шлаковыми плитами. Коротко суть дела такова.

Несколько лет назад на Челябинском металлургическом комбинате создали участок по производству бесцементных шлаковых плит. В ближайшие два года их заготовили более трех тысяч штук. Отвалы начали таять, а подшефные совхозы металлургов получили немало капитальных, хорошо облицованных траншей для хранения силоса. Казалось бы, польза очевидна для всех. Но на комбинате подсчитали, поразмыслили и почему-то пришли к выводу, что от производства плит из отходов больше мороки, чем выгоды. Производство мгновенно свернули, хотя в хозяйствах области и сегодня на такие плиты спрос огромный.

Второй канал, по которому можно было пустить отвалы в дело, предложили челябинским металлургам курганские дорожники. В поисках материалов более дешевых и близких, чем привозной башкирский щебень, они обратили внимание именно на шлакоотвалы соседей. Взяли на пробу, испытали в деле — оказалось, что экономический эффект на каждом километре дороги, построенной с применением шлаков, составит семь тысяч рублей. Обрадованные находкой, курганцы ринулись к металлургам. Своих коллег поддержали и дорожники-челябинцы. Делу был придан широкий размах: проблема решалась на уровне министерском. И вот Минавтодор РСФСР и Минчермет СССР утвердили протокол о взаимосвязях в использовании доменных шлаков. Дорожники отдавали металлургам две установки для сепарации шлаков. А те, переработав отходы на щебень, должны были по определенной цене и в срок поставить дорожникам двух областей в год около миллиона тонн дешевого и добротного строительного материала. Всем выгодно, все довольны: дорожники экономией тысяч рублей на каждом километре автомагистралей, металлурги — освобождением от обузы отходов.

А обуза эта немалая. Время от времени специалисты комбината «всем миром» обсуждают один и тот же вопрос: где брать новую земельную площадь для отвалов? Огромные насыпи — более полутора десятков миллионов кубометров — вторгаются в живописный Каштакский бор, вредно действуют на окружающую природную среду, создают опасность загородным пионерским лагерям. Словом, вширь идти нельзя, можно лишь подыматься вверх. Но и тут незадача: шлаковые рифы угрожают высоковольтной электролинии, проходящей рядом. Добавим: на содержание отвалов комбинат затрачивает двести тысяч рублей в год.

Переработка шлаков снимала все проблемы.

Поначалу все шло хорошо, как и должно быть. На металлургическом комбинате приступили к монтажу сепаратора, установили весы, подвели к разделочной площадке железнодорожную ветку. Но на этом все заглохло. Ненадолго. Вскоре металлурги… разобрали дробильно-сортировочные установки на части. Ленты транспортеров отдали на коксохим, моторы — еще в какой-то цех, кажется, в механический, сейчас этого толком уже никто и не помнит. Ну, а сами установки пустили в металлолом. Все «по назначению». Металлурги объясняли свои действия тем, что на обустройство канительного производства не было денег. (А на содержание отвалов они находятся и в немалом количестве!) Да и дорожники хороши: они уже давно напрочь забыли о своих «раскулаченных» агрегатах, о своих возможных выгодах. Подписано — и с плеч долой!

Еще маленький по масштабам происходящего пример. На Челябинском электрометаллургическом комбинате затратили шесть миллионов рублей и во втором плавильном цехе установили неплохие фильтры, которые улавливают тонкодисперсную пыль, по десять-двенадцать тонн в сутки. Из нее можно получать хороший цемент. Но пыль вывозят на свалку, откуда она уже беспрепятственно попадает в воздух.

Я уже не один раз писал о том, что воздух над Челябинском — источник многих бед для горожан. К сожалению, и тут ничего уникального нет: не каждый мало-мальски развитый в промышленном отношении город радует своих жителей чистотой атмосферы. И в этом понять можно многое, кроме одного. Давненько уже родился термин «атмосферные браконьеры». За ним вот что. Государство вкладывает немалые деньги в создание эффективной системы защиты окружающей среды от вредных промышленных выбросов. Но защитные агрегаты зачастую не работают по вине… эксплуатационников: возьмут — и отключат. Я уверен, что это явление не только челябинское. Вот из башкирского города Стерлитамака жалуются: «У нас загазованность воздуха непостоянна. Например, когда приезжают ответственные комиссии, промышленных выбросов в атмосферу, как правило, не бывает. Значит, можно этого добиться. Но комиссии уезжают, и нам снова приходится закрывать в квартирах все форточки».

Спрашивается: почему нет ответственности за этакое «атмосферное браконьерство», хотя закон на сей счет есть, и он требует именно ответственности, вплоть до судебного преследования его нарушителей?

Закон об охране атмосферного воздуха, конечно же, действует. Благодаря ему в Челябинске на эти цели ежегодно затрачиваются миллионы рублей. Полнее стали использовать государственные ассигнования на другие природоохранные мероприятия.

И все-таки челябинцами вопрос до конца не решен. В чем же причина? Вредные выбросы в атмосферу не уменьшились, ибо темпы прироста производственных мощностей превышают темпы выполнения природоохранных мероприятий. Руководители ряда министерств, прежде всего, черной и цветной металлургии, химической промышленности и энергетики, проявляют высокую настойчивость и даже красноречие, когда просят у челябинских депутатов разрешение на увеличение производственных мощностей в городе. Но как только ставится вопрос об охране окружающей среды, в ход идет аргумент трудоемкости и дорогой стоимости установок. Но можно ли признать этот аргумент основательным? Вновь хочу напомнить слова нашего выдающегося врача Н. И. Пирогова: «Фунт профилактики стоит пуд лечения».

Одним из главных поставщиков вредных примесей много лет считается Челябинский металлургический комбинат. Затратив более десяти миллионов рублей на утилизацию газовых отходов производства, металлурги пустили в строй несколько электрофильтров за печами первого мартеновского цеха, реконструировали газоочистку конверторов, обеспечили бездымную загрузку в коксохимическом производстве. Но, по данным региональной государственной инспекции газоочистки, каждая четвертая установка на комбинате работает ниже проектной возможности, пропуская вредные газы в атмосферу.

Такое же положение и на электрометаллургическом комбинате: пылеулавливатели ряда печей не выведены на проектную мощность, а некоторые из них вообще бездействуют, хотя построены несколько лет назад. Не на полную мощность работает цех сепарации шлаков. Часть фильтров время от времени отключают, особенно в выходные дни, когда контроль за их использованием снижается. За это руководителей цехов штрафует инспекция газоочистки, подвергает критике местная и центральная печать, а порочная практика продолжается. Почему же?

— Причин много, — отвечали мне специалисты, когда я решил найти ответ на вопрос. — Несовершенны и технология газоочистки, и сами аппараты. Одна морока с ними — горят рукава фильтров, вот их и отключают. Но главное — нет достаточного числа хорошо подготовленных инженеров, техников, рабочих для квалифицированной эксплуатации природоохранных систем и агрегатов. Училища профтехобразования не готовят специалистов газоочистки и пылеулавливания. А лишь Челябинской области их уже сейчас нужно не менее пятнадцати тысяч человек.

Выходит, ничего нельзя изменить? Но вот пример иного плана. Лет пятнадцать назад по городскому шоссе, ведущему вдоль электролитного цинкового завода, машины и днем шли с зажженными фарами, а люди, торопливо пробегая мимо, зажимали рты. Облако сернистого газа висело над предприятием и его окрестностями. Ставший незадолго перед этим директором завода К. Л. Демяник предложил тогда своим специалистам искать «противоядие». Дело оказалось куда как не простым.

Отработанной технологии утилизации газов завод не имел. Существовавшее оборудование позволяло удерживать и превращать в серную кислоту около половины отходов. Опытный организатор производства, к тому времени поставивший «на ноги» не одно предприятие, Демяник был убежден, что проблемы рождает тот, кто не хочет работать, а уж кто хочет, тот ликвидирует их. Каждое благое дело он начинал с того, что четко определял задачу и всеми мерами способствовал ее решению. А для этого искал и находил вокруг себя умных и квалифицированных энтузиастов. Они всегда есть, их надо лишь вовремя разглядеть.

Вот и в данном случае такие нашлись. А первыми среди них были инженеры А. А. Чернышев и А. Ф. Суковатицына.

Анна Филипповна не один день провела за тщательным изучением патентной литературы, отечественной и зарубежной, в которой искала принцип необходимой заводу технологии. Один оказался эффектным, но дорогим; другой — трудоемким, третий — объединял оба эти недостатка. Поиски, обсуждения, отрицание найденного и снова поиски… Наконец, Суковатицына предложила испытать упоминавшийся в литературе принцип двойного контактирования газов, то есть, принцип доочистки.

— Трудность при его внедрении была такая: зная, что надо делать, предстояло узнать, как это делать, — рассказывает сейчас Демяник.

Константин Леонидович уже на пенсии, мы сидим с ним у него дома. Но накануне я был на заводе. Предприятие интересно многими сторонами своей жизни. А вот о Суковатицыной и Чернышеве, хотя их фотографии есть в музее завода, мало кто помнит. А надо бы. Правда, Демяника помнят: и то сказать — на виду был человек. Однако вот что замечу. Демяника-то помнят не только на заводе. Заведи в городе разговор о нем, многие сразу: «А, это тот, который небо очистил!» Жаль, что — даже главных — исполнителей забыли. Не только потому, что уже нет в живых. А вот как-то не принято у нас в подобных случаях воздавать кесарю кесарево. Не случайно: разговариваешь с иным руководителем и слышишь — я выполнил, я построил, я…

Демяник до сих пор хранит все, что публиковали газеты и журналы о борьбе заводчан с вредными отходами. А рассказывая подробности, постоянно подчеркивает: Суковатицына предложила, Чернышев проверил. И еще десятки фамилий называет. Рабочих, что осуществляли эксперимент, ученых, помогавших советами; высоких руководителей, которые брали на себя порой нелегкие заботы финансирования и снабжения.

Но главное было все же в том, чтобы определить точную технологию для найденного принципа утилизации отходов. Тут уж поиск в свои руки взял Чернышев, химик по образованию. Александр Алексеевич объездил ряд научно-исследовательских институтов, был на родственных предприятиях, где советовался и консультировался, затем провел десятки опытов на оборудовании своего завода, совершенствуя его.

Нет, не одни заводчане и даже не только город Челябинск были включены в решение проблемы. Думаю, потому и не получается у других, что они, попытавшись что-то сделать собственными силами, скоро убеждаются в тщетности этих попыток, а потому сникают. Сегодня этим путем экологическую проблему не одолеть. Тут всем миром надо, как было в рассказываемом случае. Москва, Украина и Закавказье пришли на помощь челябинцам. И дело было сделано: электролитный цинковый завод стал практически полностью улавливать сернистый газ, сопутствующий производству основной продукции. Незначительные выбросы вредных веществ остались, но они в несколько раз ниже допустимых норм, которые в нашей стране, как известно, жесткие. А завод имеет дополнительные сотни тонн ценного продукта, ранее пропадавшего и вредившего людям и окружающей природе.

Думается, главный моральный вывод из этой истории — надо быть заинтересованным человеком. А шире говоря — быть гражданином, душой срастись с той землей, с тем городом, где живешь. Результаты этой привязанности порой и не так быстро становятся видными, ощутимыми, как хотелось бы. Но тут уж нужна мудрость постоянства. Ну, и настойчивость, принципиальность в выполнении намеченной программы охраны окружающей среды, утилизации отходов. Если в Челябинске 1200 гектаров отвалов и 12 промышленных свалок, то можно ли без эмоций, а точно, в цифрах выразить, сколько чего пропадает?

— Сегодня уже можно, — сказали мне в облисполкоме. — По Челябинску отходов промышленных предприятий образуется более семи миллионов тонн в год. Некоторая часть их используется. Прежде всего — лом цветных и черных металлов. Не случайно опыт нашей области в борьбе за экономию металла одобрен ЦК КПСС. Но все же подавляющая часть отходов пропадает. Пока пропадает. Готовимся использовать и ее.

За этими словами стоит большая, во многом поисковая работа. Речь идет о том, что по заданию облисполкома местный «Гипромез» недавно закончил разработку комплексной схемы охраны природы в Челябинске. В ней собрана и систематизирована информация о состоянии окружающей среды в городе и его окрестностях, проанализирован количественный и качественный состав промотходов каждого завода и предприятия, даны рекомендации рачительного поведения человека в индустриальном мегаполисе. В этой разработке рассматривается влияние хозяйственной деятельности человека на биосферу, намечены комплексные мероприятия по защите воздушного и водного бассейнов, утилизация промышленных и бытовых отходов, рекультивация порушенных земель, защита почв и лесов.

Столь полная картина о состоянии городской биосферы и эколого-экономической деятельности промышленных предприятий представлена впервые, она заключена в пятидесяти объемистых томах. В ее создании приняли участие научно-исследовательские и проектные институты не только Челябинска, но и Москвы, Ленинграда, Свердловска. Вот лишь некоторые наметки этой комплексной схемы.

Среди многих аспектов охраны окружающей среды в Челябинске, пожалуй, наиболее важный — это охрана и очистка воздуха. Ведь в черте города такие гиганты, как металлургический и электрометаллургический комбинаты, их печи — главные «небокоптители». А кроме них, еще более ста предприятий в разной степени загрязняют атмосферу. Об объеме работы, выполненной специалистами «Гипромеза» только по этой теме, говорит загрузка ЭВМ — пятьсот часов производила машина расчеты. В результате составлена карта загрязнения атмосферы по районам города, по предприятиям, по видам загрязнений. Даны технические характеристики газоочистного оборудования, сделаны выводы о его состоянии, обоснована конкретная программа его усиления и модернизации. Полное «досье» составлено и на реку Миасс, на окружающие Челябинск озера.

Как уверяет главный технолог отдела водоснабжения и канализации промышленных предприятий Челябинского «Гипромеза» Александр Львович Рабинович, довольно скоро поэтам придется писать не «всеменьше окружающей природы, все больше окружающей среды», а наоборот.

Но пока до этого далеко, какими бы оптимистами мы ни были. Пока гражданская тревога Роберта Рождественского по поводу непропорционального соотношения «среды и природы», так сказать, имеет быть актуальной по многим причинам.

Долгое время среди металлургов бытовало такое присловье: «Наше дело сталь варить, ваше дело воду лить». Это они по адресу водоснабженцев прохаживались. Конечно, сейчас, в принципе, каждый понимает, что не будет и стали, если не будет воды. Но от принципа до практики далеко. И поэтому еще небрежно, не по-хозяйски многие предприятия расходуют даже драгоценную питьевую воду на технологические нужды. Немало установок оборотного цикла работает в аварийном режиме. В чем причина? Я разговаривал по этому поводу со многими специалистами Среднего и Южного Урала, и все они, не сговариваясь, в один голос говорят: слабые кадры в заводских цехах водоснабжения.

Сейчас специалистов этого профиля готовят в строительных вузах или на строительных факультетах политехнических институтов, как это делают на Урале. Выпускники, имея диплом инженера-строителя, предпочитают работать на стройках. Быть заводским «ассенизатором и водовозом» куда труднее и непрестижнее. Достаточно представить себе, что он всегда в воде, добро еще, если в чистой, а получает за свой труд куда меньше, чем специалист на стройке. В то же время быть настоящим специалистом водоснабжения и канализации труднее. Ведь вода — одно из непознанных веществ планеты даже в теоретическом плане. Ее жизнь — это законы физики, химии, биологии. Ее использование — это инженерия и медицина.

Конечно, и тут идет свой прогресс. Десятилетиями на вооружении водоснабженцев были установки, которые они сами метко окрестили «дуракоустойчивыми». Это не самая лучшая, примитивная даже установка, но ее преимущество в том, что ее трудно сломать, а эксплуатировать просто. Самый яркий пример тому — обычная отстойная яма. Вот на этом уровне и работали. Сейчас уже не то. Большинство предприятий имеет сравнительно сложные оборотные системы водоснабжения. А надо переходить к еще более сложным — бессточным и даже безотходным системам. Сточные воды — не только грязные воды. Многие примеси в воде нередко представляют собой отходы, содержащие ценные вещества. А это значит, что их можно и нужно утилизировать.

Бессточных водоснабжающих систем на всем Урале буквально единицы. Например, на Верх-Исетском металлургическом заводе в Свердловске. О безотходных только мечтается. Но в идеале должно быть так: сколько добра в систему поступает, столько и выходит. Пока вместе с водой заводы отдают миллионы тонн ценнейшего сырья. Научившись улавливать его лишь частично, на Челябинском металлургическом комбинате только в конверторном производстве сберегают за год сорок тысяч тонн шлама, в котором больше половины — железо. Только отстойники доменного производства дают за год ценного сырья на полмиллиона рублей.

Когда в Челябинском «Гипромезе» тщательно анализировали свою комплексную схему, то выбор первоочередных мероприятий на первое место все-таки вывел технологию производства. Безотходная технология — вот экологический идеал, к которому будет стремиться город.

В схеме гипромезовцев много интересно решенных проблем. Дело теперь за малым — начать крупномасштабную практическую работу по воплощению этой уникальной схемы в жизнь города.

Вот тут-то исчезают радужные настроения у самих авторов схемы. Их законно беспокоит главный практический вопрос: а кто конкретно будет выполнять намеченное? Если все пойдет по-старому, когда каждое предприятие исходит из своих ведомственных интересов и ограничено в своих возможностях «милостями» соответствующих министерств, дело на новые «ноги» не поставишь, и оно будет «хромать», как и сейчас. Ведь реализация рекомендаций, заложенных в схеме, возможна только по территориальному принципу, не случайно она носит комплексный характер. А финансирование намеченных мероприятий, несомненно, пойдет по отраслям, по ведомственному принципу. Решить технические и организационные проблемы, возникшие при этом, будет непросто, если не будет единого руководства, единого финансирования, единого подхода к делу. К подобным трудностям надо готовиться уже сегодня, иначе пятьдесят томов разработанной единой схемы лягут мертвым грузом.

О неприемлемости ведомственного подхода к охране природы и утилизации отходов говорит пример самой опасной из двенадцати промышленных свалок Челябинска. Речь пойдет о неутилизируемых отходах завода «Оргстекло» — серной кислоте.

Когда-то с ней на заводе поступали весьма просто: по специальным лоткам спускали прямо в реку Миасс, на берегу которой, практически в центре города, и стоит завод уже много десятилетий. Горели лотки, погибала река, тяжело приходилось жителям окрестных улиц. А к серной кислоте добавлялись еще и отходы эфира, ацетона, некоторых других вредных веществ.

Сейчас многое изменилось в лучшую сторону. Сбросы в реку давно прекращены, вода, используемая в теплообменных аппаратах, не имеет прямого контакта с продукцией, поэтому никаких вредных соединений не получает и с собой не уносит. Агрегаты цехов оснащены различными отстойниками, фильтрами, ловушками. Но тем не менее тревога не только остается — она возрастает от года к году.

Отработанная серная кислота по-прежнему не утилизируется. Ее теперь просто-напросто вывозят за город и сливают в огромный котлован. Но это только, так считается, что «за город». Фактически опаснейшая свалка — в черте города, рядом с бытовой свалкой, о которой я уже писал. Сравнительно недалеко отсюда заводы и жилые поселки, да и река Миасс осталась в опасной близости. Не дай, не приведи, чтобы агрессивная кислота разъела ложе своего природного резервуара и смешалась с грунтовыми водами. Ущерб будет неслыханный.

Более десяти лет идет «толковище» вокруг утилизации этой кислоты. Найден правильный вариант: надо строить цех по производству сульфата аммония, который может дать восемьдесят тысяч тонн ценного удобрения в год. Определили площадку, разработали проект завода по переработке отходов, на его строительство были выделены ассигнования. Частично. А потому цех так и не построен — пока стоит лишь коробка будущего завода. Все считают, что время терпит.

Время-то терпит, оно равнодушно к нашим бедам, как и к нашим благоглупостям. А сколько будет терпеть природа? Иногда приходится слышать о некоем психологическом барьере, который-де надо ломать, чтобы шагнуть на новую ступень эколого-экономического мышления. А есть ли он, этот психологический барьер? Может, все куда проще и по сути, и по имени?

Подобным вопросам нет конца, и сыпятся они в том ненужном изобилии, которое характерно для бюрократического подхода к решению дел: вопросы есть — ответов нет. И всем вроде бы хорошо. Приемщику вторсырья проще сидеть в теплой избенке, чем ездить по дворам; его руководителям проще ворочать несуществующими масштабами и ссылаться на объективные трудности, чем проявлять расторопность и деловитость; архитектору лучше отказать, чем найти удобное место для нового приемного пункта. Куда как просто вывозить за ограду завода отходы производства. И совсем не просто наладить их использование, продвигаясь шаг за шагом к освоению безотходной технологии! Нам с вами легче выбросить кусок хлеба на помойку, чем уважить его, почтить своей бережливостью.

А и в самом деле — легче, удобнее.

Еще А. М. Горький заметил, что бюрократизм как раз и рождается на почве удобств…

ГДЕ «РАСТУТ» БОТИНКИ?

Ходил по обувному магазину, искал легкие туфли на лето. Хотелось приобрести матерчатые, но чтобы хорошо выглядели, были удобные.

Магазин большой, отделов много. Обуви столько, что в прямом смысле слова — прилавок ломится: на все возрасты, всех размеров и предназначений — летняя, осенняя, зимняя, комнатная… А в салоне, чистом и гулком, пусто: я да еще молодая мама с сыном-крошкой.

Я ничего не подобрал себе к лету. Матерчатые туфли были, да только расцветка их напоминала предупреждающий огонь светофора, и ноги в них не сгибались. Молодая мама со вздохом повела сыночка к выходу. Детские туфельки без единого яркого пятнышка явно не пришлись ей по вкусу. И тут спросила маму кроха: «А где растут ботинки?»

Этот детский вопрос заставил задуматься. В самом деле, где растут хорошие ботинки и где растут плохие? Почему обуви много, а обуться трудно?

В магазине родился вопрос, в магазине же, решил я, надо начать поиски ответа на него. А потому зашел к директору крупнейшего в Челябинске специализированного обувного магазина «Башмачок» Н. И. Бекоевой. Адрес выбрал не случайно — здесь ведут фирменную торговлю продукцией головной фабрики местного обувного объединения.

— Вообще-то, вы с конца начали, — заметила Надежда Игнатьевна.

Магазин действительно конечное звено той цепочки, двигаясь по которой, «растут» ботинки. К их «рождению» приложат руки пастух, кожемяка, модельер, сапожник. Но не потому ли на прилавке появляется плохая обувь, что ее делали на многих производствах и думали только о своем звене, а не о всей цепочке? Оценка труда в каждом звене в отдельности может быть и положительной. Но будет ли она правильной с позиции конечного результата?

Нет, именно с конца надо идти, конечной продукцией оценивая усилия и достижения всех звеньев, причастных к «рождению» ботинок.

Бекоева соглашается с этим рассуждением. Но неожиданно для меня заявляет, что один из первоначальных вопросов я поставил неправильно.

— Вот вы, как и большинство покупателей, считаете, что обуви в магазинах много, что полки от нее ломятся. Это ошибка. Как раз обуви очень и очень недостает, — объясняет Надежда Игнатьевна.

— А разве прилавки действительно не заполнены разнообразным товаром?

— Во-первых, далеко не разнообразным. Нет женской зимней и детской обуви, летней мужской тоже очень мало. И не только у нас, по всей стране. Тут крупная проблема. По детской обуви ее решают — в ближайшее время резко возрастет выпуск. С женской сложнее: тут сказывается и мода, и вкус…

— И цены? — предполагаю я.

— Цены — нет, сейчас за ценой никто не постоит, дай лишь человеку нужную вещь. Деньги есть.

— А во-вторых? — напоминаю Надежде Игнатьевне.

— И во-вторых, те же самые деньги: то, что на прилавке, разойдется сравнительно быстро. Неходового товара не держим, сейчас торговле довольно большие права даны. Спрос покупателя определяет потребности магазина. Только наши заявки торговой базой зачастую удовлетворяются наполовину. Запасов нет — это еще более сложная проблема, чем ассортимент.

— Значит, прилавок нельзя считать лицом магазина?

— Почему же, можно, вполне можно. И магазина, и фабрики, и всей, как вы говорите, цепочки. Но ведь есть еще тылы — наши подсобки. Они пусты. А магазин — тоже предприятие. У него свой план, с каждым годом возрастающий. Сейчас он у нас, в «Башмачке», превышает три миллиона рублей в год. Как выполнить? Голова кругом идет…

Да, неожиданней поворот — мало обуви. Казалось, все говорит обратное. Но что такое — мало или много? Мы с Бекоевой, люди примерно одного возраста, стали вспоминать и сравнивать.

В пору нашей юности говорили: обут — и хорошо. На зиму — валенки, на лето — простенькие ботинки. Кожаной обуви в 1940 году страна выпустила 212 миллионов пар, чуть более одной на человека. Сейчас выпускает более трех. Любые ботинки, туфли или сапожки, изготовленные ныне, каждый из нас еще лет двадцать назад воспринял бы как праздничную обувь. Ныне выбираем их, как, бывало, цыган ярмарочную лошадь: и на вид, и на ощупь, и на ноготь проверим. А уж обув на ногу, вертим и так, и сяк да еще вздыхаем: не смотрится — верх блестит излишне, носок не того кроя, как хотелось бы, как предписывает мода дня. Словом, в нашем нынешнем понимании даже дорогая обувь выглядит дешевой, а хотелось бы, чтобы и дешевая выглядела дорогой.

Но все же что-то не сходилось между объяснениями Бекоевой и моими представлениями. Ведь что ни говори, а в любом магазине обуви полным-полно. Здесь явно требовалось уточнение, какая-то существенная поправка. И ее внесла главный товаровед Челябинской базы «Рособувьторг» Е. Ф. Семенютина.

— Все просто, — заметила Елизавета Федоровна, — рядовой обуви хватает, потому что ее не очень охотно берут. А ведь она, ну, скажем так — добротная. Но людям сегодня нужна хоть чем-то необычная, элегантная. Вот о такой все мечтаем: и покупатели, и торговля. Обувь местного объединения, основного нашего поставщика, высоко котируется на республиканских и союзных ярмарках. И тем не менее, она не лучшая. Во всяком случае, зачастую не такая, какую хотелось бы получать.

Челябинское обувное объединение довольно крупное. Оно производит более семи миллионов пар обуви в год, сорока трех видов.

В сопровождении Н. М. Кузнецовой, заместителя главного инженера объединения, пошел я на «экскурсию», с этажа на этаж, из цеха в цех головной фабрики.

Огромные светлые цехи не были просторными: конвейеры различных предназначений разместились довольно плотно — борьба за рациональное использование производственных площадей. У станков в основном женщины. В заготовочном цехе, где из кож вырубают детали обуви, почти все работницы зрелого возраста — тут нужны опыт и мастерство. Сообразить, как из куска кожи выкроить побольше деталей, из какой части этого куска кроить союзку, а из какой боковину будущей обуви, конечно, может только мастер своего дела. И работе его поистине творческая. У конвейеров, где уже шьют обувь, в основном молодые девушки. Им нужны не только знания технологии. Не в меньшей мере важно иметь быструю реакцию и ловкие проворные руки.

Но конвейер всегда, в любом случае — психологический бич для человека. Это ясно давно. Монотонность операций выматывает. Психологическая усталость накапливается и ведет к снижению работоспособности. Продукция такого рода, как одежда или обувь, изготовленная на конвейере, теряет печать неповторимой авторской индивидуальности творца, не учитывает индивидуальных потребностей и склонностей потребителя. Она усредненная, не оригинальная, массовая. Не случайно время от времени раздаются призывы вспомнить или хотя бы не предавать анафеме, как однажды выразился Сергей Залыгин, ручной труд. Он, мол, не был столь уж расточительным, как мы иногда его характеризуем. Уместно, мол, в опыте прошлого поискать какие-то новые критерии для оценки затрат на производство продукции ручным способом.

Хорошо, поищем и мы. Поиск этот еще пройдет свою дорогу до самого конца очерка. А сейчас вспомним, что тот же Урал до революции своей обуви не производил вообще. Сюда ее завозили. В основном из подмосковного Талдома. Именно там был один из крупнейших центров российского башмачного производства.

Талдомцы давали до десяти миллионов пар обуви в год — вручную! Но лишь те из них, кто шил ее абы как, могли выгнать до двадцати пар в неделю. Таких называли «лепилами»: лепит, тяп-ляп — и готово. Мастер, уважающий себя, прозывался «волчок». Он сосредоточенно, отрешенно тачал одну-две пары в неделю, но они шли и в Париж.

Теперь сопоставим. В стране ежеминутно выходит полторы тысячи пар кожаной обуви. Из них двадцать пять — челябинские. Подсчитаем, учтя количество работающих в объединении, и узнаем, что сейчас за неделю мастер в среднем делает сорок пар обуви.

Во что бы мы обувались, не будь у нас обувной индустрии с ее непременным атрибутом — конвейером?! На этом пока оборву разговор о ручном труде и конвейере. Скажу лишь, что в Челябинском обувном объединении психологические издержки конвейерного производства тщательно изучаются. По заданию объединения местный медицинский институт ведет широкие исследования, чтобы выдать практические рекомендации, как лучше бороться с монотонностью конвейерной работы.

Не последнюю роль тут играют и другие формы заботы о рабочих фабрики. Это и светлые интерьеры цехов, отличные буфеты и столовые — вкусно, быстро, недорого, и всевозможные киоски, от газетного до продуктового.

Кузнецова показывает все это с гордостью. Но с еще большей увлеченно рассказывает, что и сколько выпускают головная фабрика и объединение в целом, кто и как закупает челябинскую обувь.

Надежда Максимовна — ветеран производства, знает его, что называется, «на зубок», отвечает именно за качество продукции. Я понимаю, что перед чужим для предприятия человеком, да еще таким, который собирается о нем писать, Кузнецова очень хочет показать все лучшее. В основе этого желания вовсе не местный патриотизм, тут и объективности немало. Ведь на глазах Кузнецовой и с ее участием совершенствуется производство, улучшаются условия труда, растет выпуск продукции хорошего качества. А это уже — смысл ее жизни, цель ее жизни. Ей гордиться есть чем, она любит и свою профессию, и предприятие, и коллектив. Но как всякий по-настоящему заинтересованный в деле человек, не скрывает и недостатков своего производства. Устранение их — немалый резерв.

Об этом говорим уже в кабинете главного инженера объединения В. С. Денисенко. Владимир Степанович рассуждает о том, что кожаной обуви в стране выпускается все же не так мало, как думают некоторые специалисты; более трех пар на душу населения, стремимся к четырем, А стоит ли к этому стремиться? Болгария, Венгрия, Чехословакия, ГДР производят менее трех пар, но обувь экспортируют. Дело не в количестве, а в качестве, потребительской нужности, целевом ассортименте той или иной нашей обувки.

— Лучше делать две с половиной пары, но как конфетку, — заявляет Денисенко.

— А вы нам гарантируете «конфетку»? — спрашиваю его не без умысла.

Владимир Степанович вместо ответа спрашивает, был ли я в ассортиментном кабинете объединения. И узнав, что был, еще спрашивает: разве, мол, там не видно, что может делать челябинский обувщик?

Видно, не спорю. Есть отличные образцы, есть замечательные, а есть — прямо-таки произведения искусства, глаз не оторвешь. Но нет этого в цехах, на потоках, на конвейере, в магазине, наконец.

Более того, умысел моего предшествующего вопроса состоял именно в том, что «конфетку» на конвейере сегодня челябинские обувщики делать не в состоянии, даже если очень захотят.

Как раз в те дни, когда я собирал материал для этого очерка, челябинцы выпустили партию отличных мужских зимних ботинок новой модели. В магазинах товар не залежался — раскупили его мгновенно. Однако через несколько дней начался массовый возврат покупок: ломался замок «молния». Челябинцам его поставляет Полевский завод металлической фурнитуры, это в Свердловской области.

— Что же теперь будете делать с возвращенной обувью? — спрашиваю Денисенко.

— Ума не приложу, — искренне отвечает Владимир Степанович, — очень уж трудная ситуация. Вшивать новый замок — портить ботинки. Кожа не ткань, на ней прошивы не затягиваются. В таком случае неизбежна уценка. А уценить без разрешения министерства нельзя. Да и накладно будет для нас. Придется обращаться в арбитраж, иного воздействия на полевцев нет. Предвижу новую и долгую «позиционную войну».

За этим частным случаем четко просматривается тенденция: взаимоотношения обувщиков и их контрагентов носят не экономический, а только лишь юридический характер. Что имею в виду? Если бы Челябинская фабрика могла предъявить Полевскому заводу экономическую претензию, а именно — высокий штраф, включающий в себя упущенную выгоду, и эта претензия была бы бесспорно и быстро удовлетворена, тогда полевцы мгновенно зашевелились бы. Теперь же они будут «тянуть резину» — спорить, доказывать, что их продукция соответствует стандарту, а виноваты во всем сами обувщики: не так вшивали замок, с перекосом, скажем. Ситуация складывается такая, что из нее не видно жесткого выхода. Скорее всего, дело закончится все той же уценкой.

Несоответствие стандартов на сырье и готовую обувь — вообще очень серьезный момент в работе обувщиков не только челябинских, но и всей страны. Оно имеет характер не частного случая, а системы. Например, кожи, имеющие частичную «отдушистость», у кожевников считаются стандартными и должны быть приняты обувщиками. А в готовой обуви та же «отдушистость» — серьезный брак, ведь обувь в таком случае похожа на печеное яблоко. Разговоры о подобном несоответствии идут уже давно. И кожзавод, и обувная фабрика находятся в системе одного и того же Министерства легкой промышленности РСФСР, однако общего языка и такие близкие смежники найти не могут, что уж тут говорить о «дальних», тех же полевцах, например.

Кожевники говорят: «Мы отвечаем только за качество своей продукции в соответствии с нашими стандартами. А качество обуви — это уж дело обувщиков. Их забота, им и ответ держать, если допущен брак».

Обувщики возражают: «У вас стандарт только на готовую кожу, а у нас еще и на обувь. Разрешенные пороки вашей продукции у нас недопустимы. К тому же многие скрытые пороки кожи проявляются только в процессе, а то и в конце нашего производства. Как быть?»

Кожевники в ответ: «А как хотите!»

Спору нет конца и не будет, ведь по-своему правы обе стороны, ибо в основе конфликта — разные стандарты. До недавнего времени готовые кожи подразделялись на семь сортов. Чтобы оградить обувщиков от низкосортной продукции, было решено разделять кожи на четыре качественных вида. Но оказалось, что и это благое намерение использовали не без хитрости и ведомственной выгоды: седьмой сорт включили в состав четвертого.

Когда человек покупает обувь из такой кожи, ему нет никакого дела до разногласий смежников и ведомственных стандартов. Его не греет сознание, что у кожевников снижен процент официально признанного брака. Он-то вляпался на все сто! Кому сможет он предъявить свои претензии?

Конечно, не кожевникам. Те по технологической цепочке не первые от покупателя. Поэтому претензии пойдут в адрес продавцов и сапожников. Для них брак смежников превратится в экономические потери, разделить которые с ними не пожелает никто. Однако и сапожники не без греха.

Помню, как в детстве кричали мы в кинотеатре «сапожник!», если экран вдруг угасал, а киномеханик долго не мог наладить свой проекционный «фонарь». «Сапожниками» обзываем мы вообще всяких неудачливых или халтурящих мастеровых. А идет это от… самих сапожников. Те же талдомские башмари-лепилы могли вместо кожи поставить не подошву картон: носи, хозяин, без заботы от пятницы до самой субботы; могли под стельку запрятать щетину: для беспокойства ноги скаредного заказчика, а капризному — бересту: скрипеть будет на всю улицу. Да мало ли какое озорство или хулиганство допускали эти самые лепилы-башмари. А холодный сапожник, который на ваших глазах в будочке так починит обувку, что и до дому в ней дойти не сумеешь?

Сейчас на фабрике, конечно же, никто так не поступит. Но кличка-то осталась не без оснований. Перекошенный, жесткий, вздувшийся, незастегивающийся, нерасстегивающийся ботинок все еще попадается. И пусть не всегда виноват в этом обувщик, ему прежде всего кричим мы — «сапожник!» Ибо он — крайний. А крайним кому быть хочется?

В фабричной курилке после обеда разговорился с одним из рабочих. Спрашиваю: что это народ у вас не держится, сам видел, сколько станков стоит без хозяина.

— Причин много, — услышал в ответ, — если же сказать главное, то не по нормам нагрузка.

Тут, оказывается, вот какое дело. Представьте, пошла новая модель. По расчету трудозатрат в бригаде должно быть тридцать человек. В Доме моделей экономисты сосчитали именно так. А их фабричные коллеги более двадцати пяти запланировать не смогут, даже если очень захотят: желания одних и возможности других не совпадают. Но все же план выполняется почти всегда. Как же это удается?

Есть много таких операций, которые можно не делать, и никто не заметит. Если же новинку подобной «рационализацией» привести в соответствие с возможностями, глядишь — количество есть. Только уж качества не спрашивай.

Позже я уточнил разницу между расчетными трудозатратами и фактическими. Она действительно внушительна. Если бы вся обувь в объединении делалась в соответствии с рассчитанной модельерами технологией, без отступлений и «рационализации», то количество рабочих в Челябинском объединении нужно было бы увеличить на несколько сотен человек.

Естественно, нагрузка отсутствующих распределяется между присутствующими. Первой этого не выдерживает молодежь: у станков-то девчушки. В рабочий день они так устают, что порой сил хватает лишь до общежития добраться. Вроде невелика эта тяжесть — обувка на колодке, а полторы-две тонны за день набегает.

— Ну, а еще есть причины, мешающие хорошо работать? — спрашиваю у своего собеседника в курилке.

— Есть и еще, как не быть. Пять-шесть потоков из одиннадцати только на нашей фабрике каждый день испытывают недостаток кожсырья. Кожемяки нас не балуют.

— И свои, челябинские, тоже?

— И свои в этом деле не отстают. Хотя, правду сказать, все же получше других поставщиков.

Я отправился на кожзавод, хотя знал уже, что не челябинские кожемяки — главные поставщики сырья для местных сапожников. Чита, Стерлитамак, Камышлов поставляют куда больше. Но менее регулярно и худшего качества. И все же разобраться с очередным звеном цепи решил в Челябинске. Здешний завод на хорошем счету у всех: и главка, и смежников. Однако и у него немало своих бед. А раз так, они, эти беды, объективно отражают состояние важного передела кожевенно-обувной индустрии.

Главный инженер Челябинского кожзавода А. П. Сизёмин и не скрывал, что их предприятие в большом долгу перед обувщиками. Даже не в смысле количества. Тут если есть задержки, то незначительные. Куда хуже дело обстоит с качеством выпускаемой продукции. Но и оно не всегда зависит от рабочих и специалистов завода. В еще большей степени — от качества химических реактивов, жиров и красок, которыми обрабатывают кожи. Многие из них до сих пор приходится покупать за рубежом.

В слове «дубители» явно слышится родной русскому языку «дуб». Издавна для выделки кож использовали дубовую кору, ее отвар. Сегодня нужны и другие средства. Высококачественные дубители получают из дерева квебрахо, что растет в Аргентине. Его кору закупаем и мы. Но самые лучшие дубители, по качеству превосходящие квебрахо, можно, оказывается, получить из нашей родной русской ивы. Селекционеры-лесоводы стремятся получить толстокорый ивняк, чтобы с каждого дерева брать побольше танинов, дубящих органических соединений.

Но если проблемы, связанные с получением высококачественных дубильных веществ, еще как-то решаются (помимо экспериментов с ивой, можно назвать разработку метода сухого дубления) и челябинские кожевники получают небольшое количество дубителей из ивы и квебрахо, то красильно-жировальные операции идут на веществах, мало удовлетворяющих технологов. Купить проще, чем наладить производство…

— Наш завод, — рассказывает Сизёмин, — неплохо оборудован некоторыми отечественными и зарубежными машинами для обработки шкур. У нас в достатке хороших двоильных машин, чехословацких и французских, на которых производят расслоение шкур. Но и ручного труда еще достаточно. Некоторые машины, хоть они и есть, — постоянный источник трудностей и забот. Стригальные, к примеру. Они и сами по себе несовершенны, и ножи к ним — целая проблема. А «шкурный» вопрос?!

Анатолий Петрович подвел наш разговор к следующему производственному переделу, вернее — к предыдущему, если говорить о заводе: качество поступающих сюда шкур. Действительно, вопрос очень важный и неподдающийся разрешению вот уже много лет подряд. Он имеет два адреса: мясокомбинат и ферму.

Челябинский кожзавод почти все свое сырье получает от мясокомбинатов области и местных заготовителей — кооператоров. И на каждой шкуре — килограммы грязи с одной стороны, килограммы сала и мяса — с другой. Все это надо удалить. На кожзаводе остатки ценных пищевых продуктов превращаются в отнюдь не пищевые. Кое-что утилизируется, но более двухсот тонн отходов ежегодно идет на свалку. И это лишь одна часть беды.

Вторая — порезы кожи. На комбинатах меньше, у заготовителей больше. Дефект ничем уже не устранишь, увеличивается обрезь, растут потери кожи. Да и работать с такими шкурами трудно. Но есть еще одна проблема, которая кожзавода не касается, зато больно задевает каждого из нас. И тут снова несколько слов о моде.

Еще совсем недавно мы буквально гонялись за синтетическими вещами. Их достоинства казались нам неоспоримыми. Сам помню, с каким трудом удалось купить — и за большие сравнительно деньги — две нейлоновые рубашки. Так они и до сих пор валяются новехонькими: первый же выход в театр отрезвил.

Ныне свой гардероб мы формируем иначе: одежду и обувь подбираем так, чтобы по возможности избежать синтетики. Да не тут-то было. Натурального материала становится все меньше. Синтетической обуви все больше. Синтетическая кожа — это, как говорится, нонсенс. Но он рожден уже не модой, а обстоятельствами: мало шкур дает сельское хозяйство.

Между тем огромное количество шкур пропадает зря. Небрежно снятые с забитого скота, они бывают так же небрежно брошены, куда попало. А ведь в течение двух-трех часов шкуру нужно посолить или, что, по мнению специалистов, гораздо лучше, заложить в рассол, иначе она потеряет свои природные качества. И лишь через две недели она готова к транспортировке на кожзавод. Однако инспектура по качеству сельхозпродуктов отмечает, что это правило соблюдается далеко не всегда. Десятки тысяч шкур пропадают только в Челябинской области. Явление не местное.

Но даже вовремя обработанные шкуры не подходят зачастую ни под какие стандарты. Первосортных шкур на кожзаводы поступает всего ничего — считанные проценты. В основном, идет четвертый сорт, отмеченный всевозможными пороками. Если некоторые из них, появившиеся, скажем, из-за неправильной предварительной обработки, кожевники могут выправить, то так называемые прижизненные пороки устранению практически не поддаются. Рубцы, парша, лизуха, свищи — все это брак будущего кожсырья, брак нашей будущей обуви. Он начинается на ферме.

Ветврач не обработал скот против ос и оводов — свищи. Проколы жал этих сердитых насекомых не заживают, не зарастают уже никогда. В некоторых странах пытаются уничтожать оводов и ос в местах пастьбы скота. Не уверен, что это экологически правильное решение.

Недоглядела доярка, и что-то беспокоило животное — оно зализывало себя шершавым, как наждак, языком, вот и «лизуха», отсутствие верхнего слоя кожи. Кормили плохо — кожа не сформировалась, слабенькая, тоненькая. Но и хороший корм — не все. Условия содержания тоже важны.

На крупных, промышленного типа животноводческих комплексах и рацион сбалансирован, и микроклимат выдержан, а шкуры отсюда поступают легковесными. Обычно вес шкуры — восемь процентов от живого веса животного. На комплексах этот процент меньше. Причина понятна — обитатели откормочных фабрик видят солнце лишь по пути на бойню. А кожу делают солнце и вольный ветер, зеленый луг и добрый пастух. Можно иногда слышать: подумаешь — пастух! Человек с кнутом — и вся премудрость. Ну, выгнал утром стадо, в обед пригнал на дойку, потом опять погнал на пастьбу.

Нет, умелая пастьба — и польза, и большое искусство. Польза не только хозяйству — больше молока и мяса, хорошая кожа. Но и животному, и лугу. Известный французский ученый-луговед Анри Вуазэн назвал это общение «свидание травы и коровы». В стойле корова съедает практически все, что ей дают, что накосили и запасли. А на пастбище она выбирает, что повкуснее, полезнее. И толк в этом она знает. А разбросав свои «лепешки», она еще подкормит луг.

Про искусство своей профессии один знакомый мне пастух рассказывал так: «Видите вон ту, черненькую? Эта корова в моем стаде за главную. За ней особо слежу, по ее поведению определяю состояние стада. Присматриваюсь, как она ест, как отдыхает, когда молоком вымя наполнит. Тогда уж и за жалейку берусь — сигнал идти домой. Кнутом не пользуюсь — след на коже останется навсегда». Каждый ли пастух понимает это?

Конечно, такие асы своего дела, как пастух и профессиональный поэт Владимир Михалев из Белгородской области, исключение. Но несомненно, что хорошие пастухи — люди особого душевного склада, влюбленные в природу, чутко понимающие и глубоко знающие множество ее тайн. Не случайно, приемы их труда изучает молодая, быстро развивающаяся отрасль биологии этология — наука о поведении животных. Выясняется, что опытный пастух отлично умеет так «закрутить» стадо, чтобы в нем не было передних и задних животных, иначе будет нарушен ритм пастьбы. Частота перебежек задних не даст им насыщения, чувства покоя и довольства. При этом пастух учитывает и направление ветра, и рельеф местности. При пастьбе на ходу сосуществуют такие разные побуждения животных, как страх и голод. Лишь в стаде животное спокойно. А управление стадом требует знания его структуры и психологии животных.

Вот зачем нужна профессионалу эталонная «черненькая».

Этология необходима животноводам. К сожалению, ее основам не учат ни пастухов, ни доярок. Пастухов не учат вообще ничему. Дали в руки кнут — иди, гуляй. А молодому человеку этого мало. Он не идет «гулять».

— Доброго пастуха нет — и доброй обуви не жди, — заметил С. А. Лялин, начальник экспериментального цеха Челябинского Дома моделей обуви. — Но ведь и доброго сапожника нет, во всяком случае, таких мало. Вот мы, экспериментальщики, работаем вручную. А ведь тоже пооперационно. Тот же у нас конвейер. Каждый мастер делает свою часть обувки. Стачать всю пару, от начала до конца, и у нас мало кто сможет. А не будет сапожника — потеряем не профессию даже, потеряем искусство.

Челябинский Дом моделей обуви организован недавно. Значение его для обувного объединения трудно переоценить. Здесь разрабатываются образцы обуви на завтрашний день. Я видел их. Многие, повторяю, произведения искусства, в буквальном смысле, от них «не можно глаз отвесть». Но не щеголяем мы с вами в этаких-то. Почему?

— Когда образец готов, — объясняет Денисенко, — мы едем с ним на ярмарку и продаем, получаем заказ торговых работников, представителей различных баз. А потом начинаем искать материалы, фурнитуру, подошвы, каблуки под разработанные и проданные модели. В результате чаще всего удается приобрести вовсе не то, что нужно для выпуска красивой обуви массовым тиражом. Словом, от задумки мало что остается. Надо бы делать наоборот. Сначала ярмарка сырья, гарантия его поставок по количеству и качеству, по ассортименту. А уж потом разработка моделей.

Вот пример. Художники придумали, а модельеры разработали особо изящные ремешковые туфельки. В них привлекали легкость, хорошая комбинация цветов и несложная технология. Вся премудрость изготовления состояла лишь в добросовестном исполнении каждого элемента туфли, когда дело будет поставлено на поток, на конвейер. Кыштымские обувщики взялись освоить новинку. В министерстве на худсовете ее утвердили с высоким баллом — 38. Потолок у обуви — 40. Все довольны, сверху донизу. А на ярмарке сырья начались коррективы: подошвы такой не будет, кожи таких расцветок и рисунка не ждите, приспосабливайте свои задумки к нашим возможностям. Модель слетела. Женщины не получили красивую летнюю обувь.

Время от времени челябинские обувщики получают партии отличных тонких кож «шевро». И что же? Делают особо изящную легкую обувь? Нет. Тонкий хром нельзя дать на поток, на конвейер: машина порвет его, она «приучена» иметь дело с грубой прочной синтетикой. «В ей нет деликатности», — как выразился один старый сапожник.

И тут опять возвратимся к разговору о ручном труде, о его ценности для общества — эстетической, культурной, потребительской наконец. Нельзя терять искусство профессии, нельзя терять сапожника-мастера. Это ведь наследие веков, традиции, народная культура быта и мастерства. В этом смысле Сергей Залыгин, по всей вероятности, прав, предлагая в ручном труде, в опыте прошлого поискать какие-то новые критерии для оценки затрат на получение продукции сегодня. Но тут нужна толика смелости и небанальное экономическое мышление, как нужны они обувщикам и еще в ряде случаев.

К примеру, зарубежная обувь отличается не только большим изяществом, но и меньшими трудозатратами на ее изготовление. В нашем понимании она зачастую изготовлена с нарушениями стандартов. У нас верхний кант предписано обработать в выворотку или в окантовку. У них он просто загнут и прошит. Разница для покупателя, для носки обуви есть? Да никакой. Однако — предписано. В существующих стандартах вообще многое устарело, их надо бы регулярно пересматривать.

— Мы обдумываем одну идею. А именно — как совместить качество кож и обуви, если делать ее вручную, — размышляет директор Челябинского Дома моделей обуви А. И. Лукьянов. — О прижизненных пороках шкур говорю. Ну, хотя бы о шрамах, кнутовине, тавро. Ведь наличие такого «порока» — явное свидетельство натуральности кожи. Не может ли это стать, при соответствующей подаче художником и модельером, неким «знаком качества»? Конечно, не на каждом виде обуви, а, скажем, на мужской.

— Мужчину шрамы украшают? — подшучиваю.

— А что? — всерьез воспринимает эту полуподдержку Анатолий Иванович. — И шрам, и тавро можно оставить, если это место на коже вписать в общий рисунок модели.

Не берусь категорически судить об этом предложении. Слышал, что подобные поиски зарубежные обувщики вели и небезуспешно. Но думаю, что тут есть «изюминка», которая может быть вполне оригинальной. Во всяком случае, и у нас провести подобный эксперимент вполне возможно.

Вкус и мода формируются в магазине. Но как часто от продавца слышишь одно и тоже: не нравится — не берите. Некоторые торговые работники считают, что этот ответ — самое большее и честное, что они могут сказать покупателю. Но в Челябинском «Башмачке» давно изучают спрос, определяя возможное направление моды. В городском торговом центре идут дальше — пропагандируют свою моду. Здесь есть новая для работников прилавка профессия — искусствовед. Вместе с манекенщиками искусствовед в рабочих и студенческих общежитиях, в заводских клубах и в демонстрационном зале своего магазина показывает новые модели, дает рекомендации, советы. Иными словами, заранее готовит покупателя к приобретению той или иной новинки. Но в таком случае торговый центр требует от промышленности именно новинок и хорошего качества. А чтобы это разумное требование не разбилось о стену ведомственных интересов, создаются сквозные бригады, объединяющие производственников и продавцов.

Со стороны обувной фабрики такую бригаду возглавлял В. И. Устьянцев. Поехал к нему.

Ждал Виктора Ивановича долго: он был в театре оперы и балета. Нет, не на спектакль отправился мастер среди рабочего дня. Театру потребовалась партия танцевальной обуви для балерин. О мастерстве Устьянцева больше ничего говорить не буду. И наш долгий разговор передам коротко. На мой вопрос, как идут дела в сквозной бригаде, последовал такой ответ.

— Нет ее, давно нет. — Устьянцев помолчал и, грустно улыбаясь, продолжил. — Работали славно. Интересно работали. Производительность у нас, верно, была ниже, зато спрос на продукцию выше. С ночи женщины занимали очередь за нашими сапожками. Бригада давала сто двадцать пар в день. А очередь под двести человек выстраивалась. Брак? Был и у нас. Но у нас была прямая телефонная связь с магазином. Чуть, что — выезжаю туда, разбираюсь. Если виноваты, извиняюсь перед покупательницей и немедленно устраняем ошибку. Все путем, все по-людски. А как же? Тут крайний был — я и моя бригада. Глаза в глаза с людьми. А это, брат ты мой, серьезное дело.

Бригада распалась после трех месяцев работы. Первыми удар нанесли кожевники. И местные, и дальние. Местные не приняли приглашения вступить в сквозную бригаду. Дальние добили неритмичными поставками сырья: на летнюю обувь материалы поступили только осенью.

Ведомственный барьер преодолеть не удалось. Новая форма организации и оплаты труда никак не вписывалась в традиционный порядок образования фондов стимулирования, учета и оценки труда. Не последнюю роль сыграла и более низкая, чем на потоке, производительность труда. Вал всегда против качества. Не потому ли и на фабрике не очень опечалились, когда бригада распалась? Министерство легкой промышленности на словах поддержало инициативу челябинцев. На деле же инерция привычных методов хозяйствования настолько сильна, что не дает провести подобный эксперимент крупно, в межотраслевом масштабе. А он крайне необходим.

Итак, пора подводить итоги. Мы начали поиски ответа на «детский вопрос» в магазине и закончили их в магазине. Круг замкнулся. Как его разорвать?

Думается, только совершенствуя взаимоотношения смежников. Тут большая половина сегодняшних неудач или завтрашних успехов. До тех пор, пока интересы смежников не будут приведены к общему знаменателю — качеству конечной продукции, — до тех пор «детский вопрос» останется без ответа.

ОБ АВТОРЕ

Николай Терешко — известный уральский публицист, для творчества которого, как отмечает критика, характерно умение от частных фактов подниматься к обобщениям широкого социального плана. Его интересуют нравственные стороны отношений человека к природе, земле, труду. Поэтому очерки Николая Терешко, написанные, в основном, на местном уральском материале, охотно публикуют журналы «ЭКО», «Урал», «Крестьянка», еженедельник «Литературная Россия».

Оглавление

ЛЕКАРСТВО ДЛЯ ЗЕМЛИ

«ЗЕЛЕНЫЙ ЦЕХ» ЗАВОДА

КАЖДОМУ ОВОЩУ — СВОЕ ВРЕМЯ

ЛИШНИЙ РУБЛЬ

ВОЗМОЖНЫ ВАРИАНТЫ

КЛАДЫ ЗА ГОРОДОМ

ГДЕ «РАСТУТ» БОТИНКИ?

ОБ АВТОРЕ